МИР ЭЛДЕРЛИНГОВ. II том [Робин Хобб] (fb2) читать онлайн

Робин ХОББ Мир Элдерлингов II том ^{(продолжение)}

ХРОНИКИ ДОЖДЕВЫХ ЧАЩОБ ^{(цикл IV)}

История о том, как вылупившиеся из коконов недоразвитые и рахитичные драконы в сопровождении небольшой кучки людей отправились в глубь Дождевых чащоб, чтобы найти легендарный драконий город Кельсингру и обрести свое истинное наследство.

Действующие лица Хроник Дождевых чащоб

ДРАКОНЬИ ХРАНИТЕЛИ И ДРАКОНЫ

Айсфир: Древний черный дракон, скованный льдом и освобожденный людьми (появляется также в «Судьбе шута»).

Алум. Бледная кожа, серебристо-серые глаза. Очень маленькие уши. Приплюснутый, едва ли не плоский нос. Его дракон — Арбук, серебристо-зеленый самец.

Бокстер. Двоюродный брат Кейза. Медноглазый, низкорослый, крепкого сложения. Его дракон — оранжевый самец Скрим.

Варкен: Высокий хранитель с длинными руками и ногами, погибший на пути вверх по реке. Его дракон, алый Балипер, не выбрал нового хранителя.

Грефт. Старший по возрасту из хранителей, сильнее прочих отмечен Дождевыми чащобами. Его дракон — сине-черный Кало, самый крупный самец.

Гресок. Крупный красный дракон, первым ушедший с полей закукливания.

Джерд. Светловолосая хранительница, сильно отмеченная Дождевыми чащобами. Её дракон — Верас, темно-зеленая с золотыми крапинками.

Кейз. Двоюродный брат Бокстера. Невысокий, коренастый и мускулистый, с медными глазами. Его дракон — оранжевый самец Дортеан.

Лектер. Осиротел в семь лет, вырос в семье Харрикина. Его дракон — Сестикан, крупный голубой самец с оранжевыми чешуями и короткими шипами на шее. Его пара — Дэвви.

Медная. Болезненная коричневая драконица, оставшаяся без хранителя.

Нортель. Сведущий и честолюбивый хранитель. Его дракон — лиловый самец Тиндер.

Рапскаль. Сильно отмечен Дождевыми чащобами. Его дракон — маленькая красная королева Хеби.

Серебряный. Дракон без хранителя, с покалеченным хвостом.

Сильве: Младшая из хранителей, но зрелая и смышленая. Состоит в союзе с Харрикином. Её дракон — золотистый Меркор.

Татс. Единственный хранитель, родившийся в рабстве. На лице вытатуирована небольшая лошадь и паутина. Его дракон — самая маленькая королева, зеленая Фенте.

Тимара. Шестнадцати лет; вместо ногтей имеет черные когти, на деревьях чувствует себя как дома. Её дракон — синяя королева Синтара, также известная как Небозевница.

Тинталья. Взрослая драконья королева, которая помогла змеям подняться по реке для закукливания. Много лет не показывалась в Дождевых чащобах.

Харрикин. Рослый и проворный, как ящерица. В свои двадцать он старше большинства хранителей. Лектер приходится ему сводным братом. Дракон Харрикина — Ранкулос, красный самец с серебряными глазами.

ЖИТЕЛИ УДАЧНОГО

Гест Финбок: Красивый мужчина, состоятельный торговец из Удачного, имеющий обширные деловые связи.

Реддинг: Любовник Геста, заменивший Седрика. Жадный выходец из семьи торговцев.

Седрик Мельдар: Секретарь и бывший любовник Геста Финбока, друг детства его супруги Элис. Его дракон — медная королева Релпда. Его пара — Карсон Лупскип.

Торговец Финбок: Отец Геста, очень успешный удачнинский торговец. Женат на Силии Финбок.

КОМАНДА «СМОЛЯНОГО»

Беллин. Палубный матрос. Жена Сварга.

Большой Эйдер: Палубный матрос. Крупный сильный мужчина с простыми мыслями.

Григсби. Судовой кот. Рыжий.

Джесс: Нанятый в дорогу охотник и предатель. Погиб по пути вверх по реке.

Дэвви: Ученик охотника Карсона Лупскипа. Примерно пятнадцати лет. Стал хранителем Кало, самого крупного черно-синего дракона, после смерти Грефта, прежнего хранителя Кало. Его пара — Лектер.

Карсон Лупскин. Охотник, нанятый в дорогу. Закадычный друг Лефтрина. Хранитель Плевка, маленького, норовистого и опасного серебряного дракона.

Лефтрин. Капитан. Крепко сложен. Глаза серые, волосы каштановые.

Сварг: Рулевой. Провел на борту «Смоляного» больше пятнадцати лет. Женат на Беллин.

Скелли: Палубный матрос. Племянница и наследница Лефтрина. Увлеклась Алумом, но у неё в Трехоге жених.

«Смоляной». Речной баркас, вытянутый и приземистый. Старейший из существующих живых кораблей. Порт приписки — Трехог.

Хеннесси: Старший помощник и любитель женщин.

ПРОЧИЕ ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Альтия Вестрит: Старший помощник на «Совершенном» из Удачного. Тетя Малты Хупрус (также фигурирует в трилогии «Сага о живых кораблях»).

Бегасти Коред. Калсидийский купец. Лыс. Богач, торговый партнер Геста Финбока.

Брэшен Трелл: Капитан «Совершенного» из Удачного (также фигурирует в трилогии «Сага о живых кораблях»).

Детози: Смотрительница голубиной почты в Трехоге. Невеста Эрека.

Джэни Хупрус: торговец Дождевых чащоб и мать Рэйна Хупруса и Тилламон.

Герцог Калсиды. Диктатор Калсиды, престарелый и больной.

Калсидиец: преследователь Геста. Калсидийский аристократ, готовый на все, чтобы добыть куски дракона для герцога.

Ким: смотритель голубятни в Кассарике. Татуированный бывший раб, пришедший в Дождевые чащобы в поисках лучшей жизни.

Клеф. Юнга на «Совершенном», бывший раб.

Малта Хупрус: «Королева» Старших, проживает в Трехоге. Замужем за Рэйном Хупрусом. Превращена в Старшую драконицей Тинтальей (также фигурирует в трилогии «Сага о живых кораблях»).

Рэйн Хупрус: Младший сын влиятельной семьи торговцев Дождевых чащоб. Превращен в Старшего драконицей Тинтальей. Женат на Малте (также фигурирует в трилогии «Сага о живых кораблях»).

Сельден Вестрит: Юный Старший. Брат Малты и племянник Альтии. Пропал без вести, отправившись на поиски других выживших драконов (также фигурирует в трилогии «Сага о живых кораблях»).

Синад Арих. Калсидийский купец, заключивший соглашение с Лефтрином.

«Совершенный». Живой корабль. Сопровождал морских змеев вверх по реке к полям закукливания. Не совсем нормальный (также фигурирует в романе «Безумный корабль»).

Тилламон: Сестра Рэйна, сильно отмеченная Дождевыми чащобами. Старше Рэйна, незамужняя и, скорее всего, такой останется.

Эллик: Канцлер герцога Калсиды и его мечник.

Эрек. Заведует голубиной почтой в Удачном.

Книга I Хранитель драконов

Вверх по реке, на север, в сопровождении живого корабля и серебристо-синего дракона пробирается Клубок Моолкина — последние из племени, кого удалось собрать пророку с золотыми глазами. Это чрезвычайно тяжелый и опасный путь, но змеиному народу не выжить, если он не доберется до гнездовья, где можно перезимовать в спасительных коконах и дать потомство.

Но даже если цель будет достигнута и из коконов вылупятся новые драконы, кто возьмется защищать и опекать их, беспомощных и неразумных, в истерзанном войной мире?..

* * *

^{Второй день месяца Пахоты, шестой год от воцарения его славнейшего и могущественнейшего величества сатрапа Касго.}

^{От Эрека, смотрителя голубятни в Удачном, — Детози, смотрительнице голубятни в Трехоге.}

Нынче ночью отправил к тебе четырех птиц, они несут наше соглашение с драконицей Тинтальей, дабы Совет Дождевых чащоб утвердил его. Соглашение разделено надвое, и каждая часть, в соответствии с пожеланием торговца Дивушета, главы Совета торговцев Удачного, переписана дважды и послана отдельно. Это соглашение подводит черту уговору между торговцами и драконицей. Мы оказываем ей содействие, помогая переправить змей вверх по Дождевой реке, а она взамен защищает города торговцев и наши водные пути от набегов калсидийцев.

Пожалуйста, как только сможешь, отправь мне с птицей подтверждение, что послание это дошло до тебя благополучно.

Детози, далее припишу в спешке от себя, сколько хватит места на этом клочке бумаги. У нас царит хаос. Мой птичник подожгли, многие птицы задохнулись. Один из моих гонцов — Кингсли. Ты знаешь, что его родители умерли и я сам вырастил его. Пожалуйста, приюти его и не отсылай обратно, пока все не наладится. Если же Удачный падет, береги Кингсли, как своего питомца. Молись за нас. Не уверен, что Удачный устоит против захватчиков, пусть даже ему и поможет драконица.

Эрек

Пролог

ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ ЗМЕЕВ

Долгий путь остался позади. Теперь она была у цели, и годы странствий уже начали тускнеть в памяти. Все заслонила новая насущная забота.

Морская змея Сисарква открыла пасть и изогнула шею, мысли её путались. Вот уже много лет не покидала она морскую стихию. Чувствовать под собой сушу ей не приходилось с тех самых пор, как Сисарква вылупилась на острове Иных. Теперь тот остров с его горячим сухим песком и ласковыми водами остался далеко. А здесь, в лесах у обжигающе холодной реки, наступала зима. Мерзлая земля колола тело. От ледяного воздуха жабры очень быстро высыхали. С этим ничего нельзя было поделать, оставалось только работать побыстрее. Она подхватила пастью из глубокой канавы серебристой глины вперемешку с речной водой, запрокинула голову и проглотила эту холодную, скрипучую от песка массу. Как ни странно, оказалось вкусно. Змея сделала ещё глоток. И ещё.

Сисарква потеряла счет глоткам зернистой смеси, когда наконец ощутила пробуждение древнего инстинкта. Напрягая мышцы глотки, она чувствовала, как набухают её ядовитые железы. Грива — мясистая бахрома на шее — встопорщилась, превратившись в дрожащий смертоносный воротник. Содрогнувшись всем телом, змея широко раскрыла пасть, поднатужилась — и все получилось. Сведя челюсти, она тонкой струей выплюнула рвущуюся наружу смесь глины, желчи, слюны и яда. Струя была подобна серебристой нити, тугой и тяжелой. Сисарква с трудом повернула голову, скрутилась поплотнее, прижав хвост к телу, и принялась оплетать себя глинистой смесью, словно влажным кружевом.

Послышалась тяжелая поступь. Тинталья. Драконица остановилась и заговорила с ней.

— Хорошо. Да, правильно. Прекрасное плетение, без прорех. Для начала очень хорошо.

Сисарква не могла даже взглянуть на серебряно-синюю королеву, удостоившую её похвалы. Змея полностью отдалась делу, создавая оболочку, которая укроет её на оставшиеся месяцы зимы. Сисарква трудилась с отчаянием, из последних сил. Она хотела спать, мечтала уснуть, но знала, что если заснет сейчас, то не проснется никогда ни в каком облике.

«Закончить кокон, — думала она. — Закончить. Потом смогу отдохнуть».

Рядом на речном берегу тем же самым, более или менее успешно, занимались её сородичи. Среди них копошились люди. Одни ведрами носили с реки воду. Другие копали серебристую глину у ближнего берега и грузили её в тачки. Подростки катили эти тачки к наспех сооруженной бревенчатой ограде. В яму лили воду, туда же сбрасывали глину, лопатами разбивали комья и размешивали до жидкой каши. Эта смесь была строительным материалом для оболочек. Змеи глотали её, в утробе она насыщалась их ядом. В глиняном коконе под действием яда дыхание змеи замедлится, и она погрузится в глубокий, похожий на смерть сон. Вместе со слюной Сисарква вплетала в кокон воспоминания — не только свои собственные, но и память предков, жившую в ней.

И лишь драконы-стражи, опекуны змей, не внесли туда положенную лепту. Память шептала ей: в такой час рядом должно было бы кружить не меньше дюжины драконов — заботиться о змеях, пока те плетут убежища, ободрять их, жевать серебристый песок памяти и глину, добавляя в дело свою слюну и свою историю. Но стражей не было, а Сисарква слишком устала, чтобы гадать, как это скажется на её судьбе.

К тому времени, когда кокон наконец был готов, Сисарква совершенно обессилела. Оставалось втянуть голову в горловину и закрыть отверстие. И тут до неё дошло, что змеям прежних поколений запечатать оболочку помогали драконы. А сейчас помочь некому.

На этот раз в устье Змеиной реки их собралось всего сто двадцать девять. Сто двадцать девять змей, готовых начать рискованный переход вверх по течению к месту сотворения коконов. Моолкин, их предводитель, очень тревожился, что среди них оказалось мало самок — меньше трети. В былые годы сюда приплывали сотни змей, причем самцов и самок было поровну. А Сисаркве и её сверстникам выпало сначала затянувшееся ожидание в море, потом долгий путь, который они проделали в надежде вернуть себе подлинный облик. И теперь было невыносимо думать о том, что их слишком мало и что драгоценное время уже упущено.

Трудности речного пути оказались под силу не всем. Сисарква точно не знала, сколько её сородичей добралось до места. Их осталось примерно девяносто, а самок всего десятка два. И змеи продолжали умирать. Вот только что она услышала, как Тинталья сказала человеку:

— Он мертв. Возьмите молоты, разбейте его оболочку и бросьте в яму с глиной памяти. Пусть другие сохранят воспоминания его предков.

Сисаркве не было видно, но по звукам она поняла, что Тинталья вытаскивает мертвеца из его незавершенного кокона. Змея чуяла его плоть и кровь, пока драконица пожирала тело. Как трудно сопротивляться голоду и страшной усталости! Сисаркве хотелось разделить трапезу Тинтальи, но она знала, что есть уже слишком поздно. Её утроба полна глины, и надо продолжать.

А Тинталье нужно поесть. Удивительно, как она ещё держится. Единственный дракон, оставшийся в живых, чтобы оберегать змей. Всю дорогу Тинталья не сводила с них глаз, без устали летая над рекой, изменившейся до неузнаваемости за прошедшие десятилетия. В основном она лишь подбадривала змей. А что ещё ей оставалось? Она одна, а их множество…

Легко, как паутинка, коснулось разума древнее воспоминание.

«Неправильно, — подумала Сисарква. — Все неправильно, все не так, как должно быть».

Вот река — но где дубравы и пышные луга, некогда окаймлявшие её? Сейчас вдоль реки тянется заболоченный лес с редкими островками твердой почвы. Если бы люди не потрудились и не укрепили тут берег камнем, его растоптали бы в грязь. Древняя память змеев шептала ей о богатых глиной отмелях вблизи города Старших. Драконам полагалось носить глину, смешивать её с водой в яме и запечатывать оболочки змей. И все это должно было происходить под ярким летним солнцем.

Сисарква содрогнулась от изнеможения, и воспоминание исчезло. Попытки вернуть его оказались безуспешны. Осталось лишь понимание, что она — одинокая змея, пытающаяся сделать себе кокон, который защитил бы её от зимних холодов, пока тело преображается. Просто змея, замерзшая и обессиленная после долгого плавания.

Потом вспомнились последние несколько месяцев. Конечный отрезок пути был беспрерывной битвой с речным течением и каменистыми порогами. В Клубок Моолкина Сисарква попала недавно, и её многое удивляло. Обычно в Клубок входило от двадцати до сорока змеев. А Моолкин собрал всех, кого смог найти, и повел на север. Им двигала глубокая убежденность в необходимости этого, пусть такому многочисленному Клубку и было куда труднее прокормиться в пути. Сисарква никогда не видела, чтобы столько змей странствовало вместе. Сказать по правде, некоторые из них опустились до того, что уже мало отличались от животных, другие от смятения и страха оказались на грани безумия. Рассудок очень многих был затуманен забвением. Но когда они все следовали за змеем-пророком со сверкающими золотом ложными глазами, Сисарква почти вспомнила древний путь. И другие змеи, плывшие рядом, тоже постепенно обретали дух и разум. Их тяжкое путешествие было правильным, правильнее всего, что случилось за долгие годы.

И все же её посещали сомнения. Унаследованная память подсказывала, что та река, которую они искали, была глубока и полноводна и рыба в ней водилась в изобилии. В грезах Сисаркве являлись холмы и прибрежные луга, окаймленные чистым лесом, где голодные драконы могли найти пропитание. А эта река была узкой, и её русло петляло среди лесов, заросших кустарником и ползучими лианами. Вряд ли она вела к их древним местам окукливания. Но Моолкин яростно настаивал, что дорога верная.

Сомнения чуть не заставили Сисаркву повернуть обратно. Хотелось сбежать из этой ледяной реки и вернуться в теплые океанские воды, на юг… Но стоило замедлить ход или повернуть в сторону, другие змеи возвращали её в Клубок, и приходилось плыть с ними дальше.

Однако если в истинности видений Моолкина она могла усомниться, то авторитет Тинтальи был для неё неоспорим. А синяя с серебром драконица признавала Моолкина вождем и помогала тому странному кораблю, что указывал путь его Клубку. Тинталья плыла над ними, подбадривала, направляла Клубок сначала на север, потом вверх по реке. До Трехога, города двуногих, плавание было хоть и утомительным, но без особых трудностей: змеи просто следовали за кораблем. А вот когда этот город остался позади, река изменилась: обмелела, разлилась вширь и разделилась на извилистые притоки.

Корабль-проводник остался в городе, он не мог плыть по мелководью. То и дело на пути встречались широкие отмели из гальки и песка, длинные лианы и корни растений душили протоки. Река то текла меж острых камней, то — на следующем повороте — через тростниковые заросли. Сисарква снова захотела повернуть назад, но, вслед за другими змеями, поддалась уговорам драконицы. Они поднимались все выше. Вместе с сотней сородичей Сисарква переползала через запруды из бревен — их построили люди, чтобы помочь змеям одолеть последние, самые трудные отмели.

Выжить удалось далеко не всем. Небольшие раны, которые быстро затянулись бы в соленой морской воде, река превращала в гниющие язвы. Из-за долгих скитаний даже лучшие из змеиного племени пали духом и повредились рассудком. Многое, очень многое шло не так. Это путешествие следовало предпринять десятки лет назад, пока змеи были сильны и молоды, и подниматься по реке надо было летом, когда тела лоснятся от жира. А они плыли в дожди и зимние холода — отощавшие, изможденные. К тому же были намного старше своих предшественников.

За ними присматривала одна-единственная драконица, которая сама вышла из кокона меньше года назад. Тинталья летела, сверкая серебром в бледных лучах солнца, прорывавшихся сквозь тучи. «Уже недалеко! — кричала она змеям. — За этими порогами снова глубина, там поплывете. Давайте шевелитесь!»

А их покидали последние силы. Один крупный оранжевый змей так и умер, не сумев перекинуть свое тело через бревна запруды и повиснув на них. Сисарква была рядом с ним и видела, как его крупная клинообразная голова вдруг упала в воду. Она с нетерпением ждала, когда же он двинется дальше. Но тут завитки его гривы вдруг содрогнулись и выпустили посмертное облачко яда — слабенькое, быстро рассеявшееся. Последняя защитная реакция тела. Облачко сообщило змеям, что их сородич мертв. Запах и вкус его яда, попавшего в воду, звали на пиршество.

Сисарква, не медля, вырвала из мертвого тела кусок, проглотила и оторвала ещё, пока другие змеи не успели понять, что случилось. Неожиданная возможность подкрепиться ошеломила её не меньше, чем хлынувший поток воспоминаний мертвого змея. Драконы никогда не бросали тела умерших: живые питались мертвыми, забирая себе их знания. Каждый дракон хранил память всех своих предков, и точно так же каждый змей берег то, что помнили его предшественники. Так должно было быть. Однако Сисарква и барахтавшиеся рядом с ней сородичи слишком задержались в змеином облике. Воспоминания выцветали, а с ними угасал и разум. Эти змеи стремились стать драконами. Но какие драконы из существ, которые уже превратились в грубое подобие тех, кем должны были быть?

Сисарква вскинула голову, мотнув гривой, и отхватила ещё один кусок от тела оранжевого змея. Нахлынули воспоминания о рыбе и о ночных песнях Клубка под звездным небом. Очень древние воспоминания. Уже несколько десятилетий ни один Клубок не поднимался из Доброловища на Пустоплёс и не возвышал голосов во славу звездного неба.

Её окружили сородичи, они шипели и топорщили гривы, отпугивая друг друга и соперничая из-за каждой доли пиршества. Сисарква рванула последний кусок мяса и переползла через бревно, которое не смог одолеть оранжевый. Заглотив ещё теплый кусок целиком, она вдруг подумала о небе, и в ней встрепенулось смутное драконье воспоминание оранжевого змея. Небо, раскинувшееся широко, как море… Скоро она вновь поплывет в нем. Осталось совсем немного — так обещала Тинталья.

Но если дракон преодолел бы это расстояние одним взмахом крыла, то измученным змеям предстояло долгое сражение с быстрой рекой. До заката они так и не увидели глинистого берега. Короткий день кончился, едва начавшись. Ночь пала внезапно, как удар. Ещё одна ночь, когда от холода некуда было деться. Воды в обмелевшей реке едва хватало, чтобы смачивать жабры. Кожа на спине чуть не трескалась от обжигающего ледяного воздуха. Когда утром солнце осветило берега реки, Сисарква увидела: тех, кто уже не завершит этот путь, стало ещё больше. И вновь ей удалось урвать свою долю еды, прежде чем толпа сородичей оттеснила её от мертвых тел. Тинталья снова кружила над ними, уверяя, что до Кассарика уже недалеко, что скоро их ждёт долгий мирный отдых преображения.

День тоже был холодным, а спина за ночь пересохла. Сисарква чувствовала, как лопается кожа под чешуей, и когда река снова стала глубже и удалось нырнуть, мутная вода обожгла трещины. Сисаркве казалось, что её тело разъедает кислота. Будь место окукливания чуть дальше, она могла бы и не добраться до него.

После полудня возникло ощущение, что они опаздывают, но время при этом тянется мучительно долго. В глубоких протоках змеи могли плыть, и хотя вода жгла потрескавшуюся шкуру, это было лучше, чем ползти на животе, словно гадюка, по заиленным камням речного дна.

Сисарква не заметила, когда они прибыли на место. Солнце уже клонилось к западу и постепенно скрылось за стеной деревьев, подступавших к реке. На илистом берегу реки какие-то создания — не Старшие — зажгли факелы, расставленные большим кругом. Змея присмотрелась к этим существам. Люди. Обычные двуногие, немногим больше, чем еда, которой змеи привыкли питаться. Люди мельтешили кругом и явно подчинялись Тинталье, служили ей, как некогда Старшие. Это было унизительно. Неужели драконы пали так низко, что связались с людьми?

Сисарква задрала голову, принюхиваясь к ночному воздуху. Неправильно. Все неправильно. Вряд ли их место окукливания находится именно здесь. Но на берегу она увидела змей, опередивших её. Некоторые уже замкнулись в коконы из серебрящейся глины и собственной слюны. Другие, изнемогая от усталости, пытались завершить работу.

Завершить работу. Да. Она вернулась в настоящее. Некогда предаваться воспоминаниям. В последний раз зачерпнув глиняной смеси, она слепила горловину кокона. Но не рассчитала. Запечатать оболочку было уже нечем. Если попытаться дотянуться до глины, кокон может сломаться, и это будет ужасно, потому что сил сделать новый уже нет. Работа почти завершена, осталась самая малость, но, если ею пренебречь, смерти не избежать.

Сисаркву накрыло волной паники и ярости. Сначала она хотела вырваться из кокона, но потом успокоилась, поддавшись воспоминаниям. Вот в чем ценность родовой памяти — иногда мудрость прошлого одолевает страх в настоящем. Разум прояснился. Змея вспомнила сородичей — и тех, кто пережил такую ошибку, и тех, кто из-за неё погиб. Тела мертвых пожрали выжившие. Память о фатальных ошибках осталась, служа живым.

Она ясно представила возможные варианты выхода. Остаться в оболочке и позвать драконицу на помощь. Бесполезно. Тинталья слишком занята. Выбраться из оболочки и попросить, чтобы драконица принесла ей еды, — тогда появятся силы заново выстроить кокон. Невозможно. Опять подступил страх. Теперь она отбросила его усилием воли.

Сисарква не собиралась умирать. Она проделала долгий путь, полный опасностей. Неужели чтобы теперь сдаться смерти? Нет. Она выживет, она восстанет весной драконом и вернет себе небо. Она снова будет летать. Как-нибудь.

Как?

Она жила, чтобы возродиться королевой драконов. Значит, надо потребовать то, что принадлежит королеве. Право спасения.

Собравшись с силами, Сисарква выкрикнула:

— Тинталья!

Жабры пересохли, горло было ободрано грубой глиной. Отчаянная просьба о помощи прозвучала почти шепотом. И теперь не осталось сил даже на то, чтобы выбраться из оболочки. Это верная смерть!

— Что случилось, красавица? Я чую твое смятение. Чем тебе помочь?

Сисарква не могла повернуть голову, она лишь скосила глаза и увидела, кто к ней обращается. Старший. Он был слишком мал и юн, но интуиция ей подсказала: ошибки нет. Это не какой-то там человек, хотя и похож обликом.

Жабры были совсем сухими. Змеи могут подниматься из воды, могут даже при этом петь, но сейчас холодный сухой воздух убивал её. Она с трудом вдохнула и ощутила запах. Без сомнения, Тинталья оставила отпечаток на этом Старшем. Он был весь во власти её чар. Сисарква медленно закрыла и снова открыла глаза, но так и не смогла разглядеть его яснее. Она сохла слишком быстро.

— Я не могу… — только и сумела сказать она.

И почувствовала, как встревожился о ней Старший.

— Тинталья! — крикнул он. — Беда! Эта змея не может закрыть кокон. Что нам делать?

Голос драконицы долетел с другого края площадки:

— Возьми глины, да пожиже! Быстрее! Покрой ей голову и заделай отверстие. Запечатай её, но только постарайся, чтобы первый слой был повлажнее.

Тинталья торопливо приблизилась к Сисаркве.

— Мужайся, сестричка! Не многие выходят из коконов королевами. Ты должна быть среди них.

Тут подбежали рабочие — одни тащили глину на носилках, другие — в ведрах. Сисарква вытянула шею и прикрыла глаза. Возле её кокона юный Старший выкрикивал приказы:

— Быстрее! Не ждите Тинталью! У этой змеи пересыхают кожа и глаза. Лейте воду. Так! Ещё! Ещё ведро. Грузите носилки. Живо!

Обрушилась жидкая смесь, запечатывая кокон. Теперь начал действовать яд. Сисарква погружалась в состояние, которое пусть и не было сном, но дарило отдых. Благословенный, долгожданный отдых.

Она чувствовала, что Тинталья где-то рядом. На кокон легла теплая тяжелая заплатка, и Сисарква с благодарностью поняла, что драконица запечатала её кокон. Насыщенные памятью испарения заполнили кокон и впились ей в шкуру. Здесь были и воспоминания Тинтальи, и часть опыта только что пожранного змея. Сисарква слышала, как Тинталья дает указания рабочим.

— Вот тут её оболочка слишком тонкая. И вон там. Принесите глины и положите её сюда в несколько слоев. Завалите кокон ветками и листвой. Укройте от света и холода. Они слишком поздно окуклились. До вершины следующего лета на них не должен упасть солнечный свет, ибо я опасаюсь, что к весне они ещё не будут готовы. Когда закончите здесь, ступайте на восточный край, там ещё один страждущий.

Сознание Сисарквы уже угасало, когда до её слуха донесся звонкий голос Старшего:

— Мы вовремя её запечатали? Она выживет? Вылупится?

— Не знаю, — мрачно ответила Тинталья. — Год на исходе, змеи стары и измождены, половина из них голодали. Кое-кто из первой волны уже умер в коконах. Прочие ещё сражаются с рекой и порогами. Многие из них погибнут, так и не добравшись до берега. И это к лучшему — их тела послужат пищей оставшимся, дадут им шанс на выживание. А вот от умирающих в коконах мало пользы, только напрасные хлопоты и разочарование.

Тьма окутала Сисаркву. Возникло непонятное ощущение: то ли она промерзла до костей, то ли ей уютно и тепло. Все глубже проваливаясь в подобие сна, она чувствовала тяжелое молчание юного Старшего. Наконец тот заговорил, и до неё долетели не столько его слова, сколько мысли:

— Люди Дождевых чащоб будут рады заполучить останки. Они называют их диводревом и очень ценят…

— Нет!

Крик драконицы чуть не пробудил Сисаркву. Но истощенное тело не могло сопротивляться дремоте, и она снова стала погружаться в темноту. И в мир, что находится за границей снов, её сопроводили слова Тинтальи:

— Нет, братец! Всё драконье принадлежит только драконам. Весной те, кто выйдет из коконов, пожрут коконы и тела невышедших. Таков наш обычай, так мы сохраняем свои знания. Умершие укрепят силы живых.

Сисарква не знала, что суждено ей. Тьма объяла её.

* * *

^{Семнадцатый день месяца Надежды, седьмой год от воцарения его славнейшего и могущественнейшего величества сатрапа Касго, первый год Вольного союза торговцев.}

^{От Детози, смотрительницы голубятни в Трехоге, — Эреку, смотрителю голубятни в Удачном.}

Посылаю официальное прошение Совета торговцев Дождевых чащоб о справедливом и достойном возмещении дополнительных и неожиданных расходов, которые мы понесли, ухаживая за коконами змеев для драконицы Тинтальи. Совет требует немедленного ответа.

Эрек, мы очень пострадали от весеннего половодья. Драконьи коконы были сильно повреждены, а некоторые и вовсе смыло. Река перевернула небольшую баржу, и, боюсь, это была та самая, на которой я посылала тебе молодняк для пополнения стаи Удачного. Все они погибли. Я подожду, пока мои птицы отложат побольше яиц, и пришлю тебе птенцов, как только они оперятся. Трехог уже не тот, что прежде, в нем столько татуированных лиц! Мой господин сказал, что мне не следует ставить даты от дня нашей Независимости, но я пренебрегла его указанием. Слухи подтвердятся, я уверена!

Детози

Глава 1

РЕЧНИК

Весне уже полагалось вступить в свои права, однако все ещё было чертовски холодно. Слишком холодно, чтобы спать на палубе, а не в каюте. Вчера вечером, когда он поддался чарам рома и мерцающих над лесом звезд, эта идея казалась ничего себе. И вроде было тепло, и насекомые стрекотали на деревьях, и ночные птицы перекликались, и летучие мыши метались над рекой. Ему нравилось лежать на палубе баркаса, смотреть по сторонам, на реку, на Дождевые чащобы и думать о своем месте в этом мире. Смоляной мерно покачивал его, и все было хорошо.

А вот наутро, когда одежда вымокла от росы и тело совершенно закоченело, мысль заночевать под открытым небом уже казалась приличествующей скорее двенадцатилетнему мальчишке, чем капитану тридцати лет от роду. Он медленно сел. В холодном утреннем воздухе от дыхания пошел пар. Дохнув перегаром вчерашнего рома, он проследил за облачком. Потом, ворча под нос, поднялся на ноги и огляделся. Ага, светает. В кронах прибрежных деревьев просыпались, перекликаясь, дневные птицы. Но до воды солнечные лучи едва доходили, с трудом пробиваясь через молодую листву и теряя по пути тепло. Когда солнце поднимется повыше, оно осветит открытую воду и заберется под деревья. Однако это случится не скоро.

Лефтрин потянулся, расправляя плечи. Рубашка неприятно холодила кожу. Ну, он это заслужил. Если бы на палубе заснул кто-то из его команды, капитан так бы ему и сказал. Однако все одиннадцать человек спали на узких койках, тянувшихся в несколько ярусов вдоль кормовой стены палубной надстройки. И только его койка в эту ночь осталась пуста. Неразумно.

В такую рань обычно никто не вставал. Огонь в печке на камбузе ещё не разводили, так что не было ни кипятка для чая, ни горячих лепешек. А он уже проснулся, и ему захотелось прогуляться под деревьями. Странное желание так и свербело в нем. Вероятнее всего, его истоки — в забытых снах прошедшей ночи. Лефтрин попытался было выудить их из памяти, но оборванные концы в его мысленной хватке обратились нитями паутины и ускользнули. И все же нужно последовать навеянному снами желанию. Он никогда не оставался в проигрыше, повинуясь подобным побуждениям, и, напротив, не обратив на них внимания, потом неизбежно об этом сожалел.

Лефтрин прошел через рубку мимо спящей команды и пробрался в свою каюту. Сменил палубные башмаки на береговые сапоги высотой по колено, из промасленной бычьей кожи. Они почти сносились — едкие воды реки Дождевых чащоб не щадили ни обуви, ни одежды, ни дерева, ни кожи. Но ещё пару походов по берегу сапоги выдержат, да и его собственная шкура тоже. Он снял с крючка непромоканец, накинул на плечи и пошел обратно через кубрик. Остановившись у койки рулевого, пнул её. Сварг дернулся, приоткрыл затуманенные глаза.

— Я пошел на берег размяться. Вернусь к завтраку.

— Понял, — буркнул Сварг. Этим коротким словом — единственным, кстати говоря, возможным ответом на уведомление капитана — красноречие Сварга обычно и исчерпывалось.

Лефтрин хмыкнул и вышел из рубки.

Накануне вечером они вытащили баркас на топкий берег и привязали к большому склоненному дереву. Лефтрин спрыгнул с тупого носа баркаса в грязь и камыши. Нарисованные на носу судна глаза смотрели в сумрак под деревьями. Десять дней назад из-за ливней и ветра река вышла из берегов. За последние двое суток вода спала, но прибрежная растительность ещё не оправилась от наводнения. Камыши покрывал ил, трава полегла под тяжестью грязи. Низкий берег был весь в лужах. Лефтрин шёл вдоль него, и вода тут же заполняла оставленные им глубокие отпечатки.

Он не знал точно, куда и зачем идет. Просто следовал своему капризу, удаляясь от берега в чащу. Там следы наводнения были ещё явственней. Среди стволов виднелись принесенные водой коряги. С ветвей свисали пряди водорослей и разорванные лианы.

Слой ила лежал на траве и мхе. Гигантские деревья, составлявшие основу Дождевых чащоб, не пострадали от наводнений, чего нельзя было сказать о подлеске. Кое-где течение проложило себе дорогу, и листва молодых деревьев так отяжелела под грузом ила и грязи, что ветки согнулись до земли.

Лефтрин старался идти по этим тропам в подлеске. Самые топкие места обходил, проламываясь сквозь кусты. Он взмок и перемазался. Ветка, которую он попытался отвести в сторону, сорвалась и ударила по лицу, обрызгав грязью. Лефтрин сразу стер жгучую дрянь с кожи. Как у большинства речников, его лицо и руки были закалены водой реки Дождевых чащоб. От этого лицо загрубело, и задубевшая кожа странно контрастировала с серыми глазами. Лефтрин в глубине души был уверен, что именно поэтому у него на лице так мало всяких наростов и ещё меньше чешуи, столь досаждавших его собратьям из Дождевых чащоб. Впрочем, это все равно не делало его ни красавцем, ни даже просто привлекательным мужчиной — эта мысль заставила капитана печально усмехнуться. Он отогнал её, отвел ветку от лица и пошел дальше.

Внезапно Лефтрин остановился. Смутное, неуловимое ощущение. Нечто витавшее в воздухе или на краю видимости и неподдающееся осмыслению подсказало, что он уже близко. Капитан стоял неподвижно, постепенно осматривая все вокруг. Взгляд зацепился за что-то, и черные волоски у него на шее встали дыбом, когда он разглядел находку. Вот оно! Все в зелени пополам с грязью, занесенное илом, только местами проглядывает что-то серое. Бревно диводрева.

Не огромное, нет, даже не такое уж большое вопреки слухам. Всего в две трети его роста, а он человек невысокий. Но этого хватит. Вполне достаточно, чтобы разбогатеть.

Лефтрин оглянулся. Подлесок, из-за которого не было видно реку и баркас, укрывал и его от чужих глаз. Вряд ли кому-то из корабельной команды хватит любопытства, чтобы устроить слежку. Когда он ушел, все спали и наверняка спят до сих пор. Сокровище принадлежит только ему.

Капитан продрался через растительность и наконец дотронулся до бревна. Мертвое. Он понял это ещё до прикосновения. В детстве ему приходилось спускаться в палату Коронованного Петуха. Он видел кокон Тинтальи до того, как та вылупилась, и помнил ощущения от него. А в этом коконе дракон умер и уже не проклюнется. Неважно, погиб ли он, когда кокон ещё был на полях окукливания, или его убило наводнение. Главное, что дракон мертв, диводрево можно забрать, а, кроме Лефтрина, никто не знает, где оно находится. И как удачно, что он из тех немногих, кому известно, как распорядиться находкой наилучшим образом.

Семья Хупрус сделала на диводреве свое немалое состояние. Братья его матери обрабатывали этот материал ещё до того, как люди поняли, что он собой представляет. Юный Лефтрин бродил по низкому строению, где дядья пилили диводрево, которое было крепче железа. Едва Лефтрину исполнилось девять лет, отец решил, что он достаточно взрослый, чтобы ходить с ним на баркасе. И Лефтрин занялся честным ремеслом, постигая его с азов. Когда ему было двадцать два, отец умер, и Лефтрин унаследовал баркас. Почти всю жизнь он был речником. Но от родни со стороны матери ему достались инструменты для обработки диводрева и знания о том, как их использовать.

Лефтрин обошел кокон. Это было тяжело. Потоком воды его забило между двумя деревьями. Один конец глубоко погрузился в грязь, другой выступал наружу и был весь в мусоре. Лефтрин поначалу хотел очистить и рассмотреть находку как следует, но потом решил оставить все как есть. Он добежал до баркаса, украдкой вытащил бухту троса^[1] из рундука и быстро вернулся к своей находке, чтобы обезопасить её от случайностей. Работа была грязной, но он остался доволен тем, как справился с ней: даже если река снова поднимется, его сокровище останется на месте.

Возвращаясь на баркас, он почувствовал, что в сапоге хлюпает. Ногу засаднило. Лефтрин ускорил шаг, мысленно ругаясь. На следующей стоянке придется купить сапоги. Парротон — новое и одно из самых маленьких поселений на реке Дождевых чащоб. Там все дорого и найти калсидийские сапоги из бычьей кожи непросто. Остается уповать на милость купца. Мгновение спустя капитан кисло усмехнулся. Вот он отыскал клад, который принесет ему больше, чем десяток лет работы на барже, и тут же мелочится, подсчитывая, сколько сможет выложить за новую пару сапог.

А ведь как только он распилит свою находку и распродаст частями, о деньгах можно будет больше не беспокоиться.

Лефтрин задумался. Следовало решить, кому доверить свой секрет. Ему нужен был помощник — чтобы держать вторую ручку пилы и донести тяжелые части кокона до баркаса. Привлечь кузенов? Пожалуй. Кровь не водица, даже если это густая мутная вода реки Дождевых чащоб.

Но сохранят ли они тайну? Должны. Им придется соблюдать осторожность. Свежеобработанное диводрево не спутаешь ни с чем, у него особенный запах и серебристый блеск. Поначалу торговцы Дождевых чащоб ценили этот материал только за устойчивость к едкой речной воде. Баркас Лефтрина, «Смоляной», был одним из первых кораблей, обшивку которого сделали из диводрева. В те времена корабельщики Дождевых чащоб и не подозревали, что у материала проявятся магические свойства. Находя бревна в обнаруженном ими древнем подземном городе, они просто использовали их как хорошо выдержанную древесину.

Подлинная сила диводрева открылась только тогда, когда из него стали строить большие корабли, которые могли плавать не только по реке, но и по соленым прибрежным водам. Их носовые изваяния поразили всех: спустя века после постройки кораблей они начали оживать. Это было чудо — деревянные скульптуры говорили и двигались. Сейчас живых кораблей не так уж и много, и их ревниво охраняют. Ни один из них никогда не продавали за пределы Союза торговцев. Только торговец из Удачного мог купить живой корабль, и только на живом корабле можно было без опаски плавать по реке Дождевых чащоб. Корпуса обычных судов быстро сдавались её разъедающим что угодно водам. И никто лучше живых кораблей не мог защитить тайные города Дождевых чащоб и их обитателей.

Затем последовали другие открытия. Огромные бревна в палате Коронованного Петуха оказались на самом деле отнюдь не бревнами, а драконьими коконами. Люди Старшей расы спрятали их там, чтобы защитить от извержения вулкана. Об истинном значении этого открытия говорить не любили. Драконица Тинталья вышла из кокона. А сколько коконов, хранивших в себе живых драконов, было распилено на доски для кораблей? Об этом никто не заикался. Даже живые корабли неохотно говорили о драконах, которыми они могли бы стать. И даже Тинталья предпочитала молчать. И все же Лефтрин подозревал, что, если известие о коконе, который он обнаружил, распространится, находку у него немедленно отберут. Рисковать нельзя — о его диводреве не должны узнать ни в Удачном, ни в Трехоге, и Са упаси, если слух дойдет до драконицы. Тайну нужно сохранить во что бы то ни стало.

Лефтрина раздражало, что сокровище, которое раньше можно было выставить на торги и продать подороже, теперь придется сбывать тайно. Впрочем, рынки сбыта все же остались, и неплохие. В Удачном всегда были те, кто тихо и без лишнего любопытства скупит товар, не спрашивая о его происхождении. Так что торговец, готовый на нелегальную сделку ради того, чтобы войти в милость к сатрапу Джамелии, обязательно найдется.

Но настоящие деньги могли дать только калсидийские купцы. Ненадежный мир между Удачным и Калсидой был заключен совсем недавно. Стороны подписали мелкие соглашения, а вот главные решения — о границах, торговле, тарифах и праве на проход по реке все ещё обсуждались. Ходили слухи, что здоровье правителя Калсиды пошатнулось. Калсидийские посланцы уже пытались купить проезд вверх по реке Дождевых чащоб. Их завернули, зная, какова была их цель: они хотели купить части драконьих тел — кровь для эликсиров, плоть для омоложения, зубы для кинжалов, чешую для легкой и гибкой брони, детородные органы для мужской силы. Похоже, калсидийская знать прислушалась к легендам о целебной и магической силе драконьей плоти и теперь соревновалась в попытках добиться благосклонности своего герцога. Все они стремились достать ему лекарство от пожирающей его болезни. Откуда им было знать, что из последнего бревна диводрева Дождевых чащоб проклюнулась Тинталья. И что драконьих коконов, которые можно было бы распилить и переправить в Калсиду, больше не осталось. И замечательно. Сам Лефтрин разделял мнение большинства торговцев: чем скорее калсидийский герцог ляжет в могилу, тем лучше для торговли и вообще для всехлюдей на белом свете. При этом, мысля здраво, он полагал, что, пока это счастье не нагрянуло, из болезни старого забияки можно извлечь выгоду.

Итак, размышлял Лефтрин, если он выберет этот путь, нужно будет всего лишь найти способ доставить тяжеленное бревно в Калсиду в целости и сохранности. Если внутри обнаружатся останки полупреображённого дракона, цена фантастически взлетит. Значит, нужно привезти этот кокон в Калсиду. И дело сделано. Легко сказать! Ведь только чтобы дотащить кокон до баркаса и погрузить, понадобятся шкивы и блоки. А дальше предстоит тайная доставка сокровища от устья реки на север, в калсидийские земли. Речной баркас для такого дела не годится. Но если Лефтрин сумеет все устроить и если его не ограбят и не убьют по дороге туда или обратно, то из этого путешествия он вернется богачом.

Лефтрин заковылял быстрее. Покалывание в сапоге перешло в жжение. Пара волдырей — это ерунда, а вот открытая рана быстро превратится в язву, и придется хромать несколько недель.

Выйдя из подлеска на более открытое место возле реки, он учуял запах дыма с камбуза и услышал голоса своей команды. Пахло лепешками и свежим кофе. Пора подняться на борт, не то начнут удивляться, чего ради капитану понадобилось гулять с утра пораньше. Кто-то заботливый спустил с носа веревочный трап. Сварг, наверное. Рулевой всегда думал на два хода дальше, чем остальная команда. На носу торчал Большой Эйдер — опершись на борт, курил свою утреннюю трубочку. Он кивнул капитану и выпустил колечко дыма в качестве приветствия. Если ему и было любопытно, куда и зачем ходил Лефтрин, он ничем этого не выдал.

Поднимаясь по трапу, Лефтрин все ещё размышлял, как обратить диводрево в богатство. Но, встретившись взглядом с нарисованными глазами Смоляного, черными и блестящими, замер. У него родилась совершенно иная мысль. Оставить себе. Сохранить и использовать для себя и своего корабля. За несколько долгих мгновений, пока капитан стоял на трапе, перед его мысленным взором одна за одной, подобно разворачивающимся поутру лепесткам цветка, предстали удивительные возможности.

Лефтрин погладил борт своего баркаса.

— А я могу, старина. Могу так сделать.

Он поднялся на палубу, стянул протекающие сапоги и бросил их в реку — пусть дожирает.

* * *

^{Пятнадцатый день месяца Рыбы, седьмой год правления его славнейшего и могущественнейшего величества сатрапа Касго, первый год Вольного союза торговцев.}

^{От Детози, смотрительницы голубятни в Трехоге, — Эреку, смотрителю голубятни в Удачном.}

В запечатанном свитке — очень важное послание от трехогского Совета торговцев Дождевых чащоб Совету торговцев Удачного. Вам предлагают прислать избранного представителя по случаю выхода драконов Дождевых чащоб из коконов. По указанию высочайшей царственной драконицы Тинтальи коконы будут вынесены на солнечный свет в пятнадцатый день месяца Возрождения, через сорок пять дней. Совет торговцев Дождевых чащоб ожидает вашего присутствия при появлении на свет драконов.

Эрек! Почисти свой птичник и заново побели известью стены клеток. Последние две птицы, прибывшие ко мне от тебя, были вшивыми и занесли мне паразитов в одну клетку.

Детози

Глава 2

ДРАКОНЫ ВЫХОДЯТ ИЗ КОКОНОВ

Тимаре посчастливилось оказаться в нужное время в нужном месте.

«Вот уж удача подвалила!» — думала она, забираясь на нижнюю ветку дерева на краю змеиного берега.

Обычно она не ходила с отцом на нижние ярусы Трехога и уж тем более ни разу не бывала в Кассарике. А вот теперь она здесь, да ещё в тот самый день, который Тинталья назначила, чтобы открыть драконьи коконы. Тимара посмотрела на отца, тот ей улыбнулся. Нет, вдруг поняла она, это не просто удача. Отец знал, как ей здесь понравится, и запланировал эту поездку. Она улыбнулась ему в ответ со всей уверенностью одиннадцатилетней девчонки и снова стала смотреть на берег. Отец по-птичьи примостился на ветке потолще, у самого ствола того же гигантского дерева.

— Осторожнее, Тимара, — предупредил он. — Они вот-вот вылупятся. И будут голодны. Если упадешь, могут принять тебя за очередной кусок мяса.

Девочка, тоненькая и жилистая, поглубже вонзила черные когти в кору. Она понимала: отец лишь отчасти поддразнивает её, на самом же деле он серьезен.

— Не бойся, пап, — сказала она. — Я ведь рождена, чтобы жить на деревьях. Не упаду.

Она лежала ничком на хрупкой ветке, которой ни один другой древолаз не рискнул бы довериться. Но Тимара знала: ветка выдержит. Девочка прижималась к коре животом, словно одна из тощих древесных ящериц, устроившихся поблизости. И подобно им, Тимара перемещалась по ветке, вытянувшись во весь рост, цепляясь пальцами рук и ног за широкие трещины в коре и крепко обнимая конечность дерева, служившую ей опорой.

Дерево, на котором она примостилось, было одним из тысяч и тысяч деревьев Дождевых чащоб. На многие дни пути простирались чащобы по обе стороны широкой серой Дождевой реки. В окрестностях Кассарика, как и на землях, протянувшихся на несколько дней пути вверх по течению реки, господствовали крепость-деревья. Ветви у них были широкие и росли горизонтально — как нельзя удобно для того, чтобы строить на них дома. Когда крепость-дерево вырастало достаточно большим, оно отпускало висячие корни, которые тянулись с нижних веток к земле, зарывались в неё и со временем грубели, так что каждый ствол оказывался окружен надежным крепостным частоколом, придававшим ему устойчивости. Вокруг Кассарика лес рос куда гуще, чем в Трехоге, а ветви крепость-деревьев тут были гораздо шире, чем привыкла Тимара, так что лазать по ним оказалось до смешного легко. Сегодня девочка забралась на самый дальний, лишенный опор-корней отросток ветки, откуда ничто не заслоняло ей вид и она могла без помех любоваться представлением.

Впереди, за грязевой равниной, открывался вид на молочно-белую реку. В туманной дымке, на другом берегу, раскинулся густой лес. Лето окрасило его во множество оттенков зелени. Шум этой реки, перекатывающей гравий, сопровождал Тимару всю жизнь. Ближе к берегу было мелко, и между потоками воды виднелись полосы гальки и глины, переходящие в вязкую отмель прямо под деревом, на котором сидела девочка. Прошлой зимой эту часть берега спешно укрепили бревенчатыми перемычками. Они пострадали от наводнения, но большая часть бревен осталась на месте.

Берег был усеян похожими на плавник змеиными коконами. Некогда здесь росли жесткая трава и колючий кустарник, но их уничтожили морские змеи, приплывшие зимой. Тимара не видела, как они появились, но многое слышала об этом. В городах Дождевых чащоб не было ни одного человека, который не знал бы этой истории. Целая стая — клубок из сотни гигантских змей — поднялась по реке в сопровождении живого корабля и великолепного серебристо-синего дракона. Юный Старший Сельден Вестрит встретил змей на этом самом месте и поздравил с возвращением на родину. Он руководил теми жителями Дождевых чащоб, которые вызвались помочь змеям окуклиться. Почти всю зиму он провел в Кассарике, приглядывая за коконами со спящими в них змеями. Коконы укрыли листвой и илом, чтобы уберечь от холода, дождей и даже солнечного света. Тимара слышала, что сегодня Старший снова здесь — вернулся, чтобы не пропустить пробуждение.

До сих пор девочке, к её досаде, не удалось увидеть Сельдена. Скорее всего, он был где-то в центре площадки, на помосте, устроенном для членов Совета Дождевых чащоб и прочих важных персон. Толпа вокруг помоста пестрела плащами торговцев, а люд попроще расселся на деревьях, словно стая перелетных птиц. Тимара была довольна, что отец привел её именно сюда, на дальний край: пускай здесь было куда меньше коконов, но и людей, которые бы заслоняли обзор, оказалось намного меньше. Впрочем, и поближе к помосту сидеть было бы неплохо — слушать музыку, разговоры и смотреть на настоящего Старшего.

От одной мысли о нем Тимара преисполнилась гордости. Сельден Вестрит был родом из Удачного и, как и она сама, из семьи торговца. Но драконица Тинталья коснулась его, и он стал превращаться в Старшего — первого на памяти нынешнего поколения людей. А сейчас было ещё двое Старших, сестра Сельдена Малта и Рэйн Хупрус, родом из Дождевых чащоб. Тимара вздохнула. Словно сказка становится явью. Морские змеи, драконы и Старшие вернулись на Проклятые берега. И она своими глазами увидит, как вылупятся молодые драконы. Сегодня после полудня они покинут коконы и взлетят в небо.

Весь речной берег, куда ни глянь, был усеян серыми коконами, и каждый из них заключал в себе змея. Коконы очистили от листвы, веток и ила, под покровом которых они пролежали всю зиму и весну. Некоторые коконы были огромны, как речные баржи, другие — поменьше, размером с бревно. Одни блестели масляно и серебристо, другие съежились или просели и были просто серыми, и Тимара, с её тонким нюхом, ощущала исходящий от них смрад мертвых рептилий. Змеи из этих коконов уже никогда не станут драконами.

Торговцы Дождевых чащоб под началом Сельдена, выполняя обещания, которые они дали Тинталье, сделали все возможное для окуклившихся змеев. Если кокон казался им слишком тонким, его обмазывали дополнительными слоями глины. Все коконы тщательно укрыли листвой и ветками — как требовала Тинталья: не только от зимних бурь, но и от весеннего солнца. Змеи окуклились слишком поздно, а свет и тепло заставили бы их проклюнуться раньше срока, поэтому Тинталья хотела, чтобы коконы лежали под покровом до середины лета: драконам следовало дать больше времени. Стражи из Дождевых чащоб и татуированные — бывшие джамелийские рабы — старались изо всех сил. Таковы были условия сделки торговцев Дождевых чащоб с драконицей Тинтальей. Она согласилась оберегать устье реки от вторжений калсидийцев, взамен торговцы пообещали помочь змеям добраться до их древнего места окукливания и заботиться о коконах, пока змеи преображаются в них. Обе стороны сдержали обещание. Сегодня все увидят результаты этой сделки — новое поколение драконов, союзников Удачного и Дождевых чащоб, впервые расправит крылья и взлетит к небесам.

Зима безжалостно обошлась с коконами. Ураганные ветры и ливни оставили на них свои отметины. Хуже всего было то, что вздувшаяся от дождей и затопившая площадку река разбросала коконы, смыла с них глину и многие повредила. Когда вода схлынула, люди не досчитались двадцати коконов. Из семидесяти девяти осталось только пятьдесят девять, и некоторые были так повреждены, что вряд ли их обитатели выжили. Наводнения в Дождевых чащобах были обычным делом, но сейчас Тимара горевала. Что стало с теми пропавшими коконами и драконами в них? Поглотила ли их река? Унесла ли в соленое море?

В этом лесу царила река — широкая, прихотливо менявшая глубину и течение, не имевшая настоящих берегов. В мире, известном Тимаре, не было суши — даже слова такого не существовало. То, что сегодня можно было счесть лесной почвой, завтра становилось топью или заводью. Одни лишь гигантские деревья казались неподвластными переменчивой реке, но им нельзя было доверять безоглядно. Жители Дождевых чащоб строили жилища только на самых больших и устойчивых деревьях, их дома и дороги, подобно прочным гирляндам, украшали средний ярус ветвей и стволов. Подвесные мосты тянулись от дерева к дереву, и ближе к земле, на развилках ветвей потолще, находились самые крупные рынки и дома самых богатых семейств. Чем выше, тем легче становились строения, соседние дома соединяли мосты из лиан и веревок, гигантские стволы обвивали лестницы. Чем дальше в крону, тем эфемерней выглядели мосты и лестницы. Все жители Дождевых чащоб должны были быть немного древолазами, чтобы передвигаться по своим селениям. Но не многие могли сравниться в этом умении с Тимарой.

Тимара ничуть не боялась упасть со своего ненадежного насеста. Она целиком обратилась в зрение, не отрывая серебристо-серых глаз от чуда, творящегося внизу.

Солнце поднялось выше, его лучи осветили верхние ветки деревьев и коконы на берегу. День был не слишком жаркий для летней поры, но некоторые коконы, согревшись, уже начали испускать пар. Тимара сосредоточила внимание на большом коконе прямо под ней. Над ним тоже появился пар, запахло рептилией. Тимара сузила ноздри и с восторгом уставилась на кокон. Это бревно диводрева теряло твердость.

Тимара знала, что такое диводрево и что раньше в народе его было принято использовать как особо прочную древесину. Оно было куда крепче самого крепкого из деревьев. О него всего лишь за утро можно было затупить топор или пилу. Но сейчас серебряно-серое «дерево» драконьего кокона внизу размягчилось, задымилось и пошло пузырями, оседая на нечто неподвижное внутри.

Тот, кто был в коконе, изогнулся и затрепыхался. Диводрево разорвалось, как пленка. Скелетообразное создание поглощало растекающийся кокон. Тимара видела, как тощая плоть дракона наливается и сквозь неё проступает цвет. Дракон был куда меньше, чем можно было бы ожидать, судя по размерам кокона и слухам о Тинталье. Облачко пахучего пара рассеялось, и из оседающего кокона показалась тупоносая драконья голова.

Свободен!

У Тимары закружилась голова, когда её разума коснулась драконья речь. Сердце забилось, как у птицы, взмывшей в небеса. Она способна понимать драконов! Когда появилась Тинталья, стало ясно, что одним людям доступна драконья речь, а другие слышат лишь рычание, свист и угрожающее шипение. Когда Тинталья впервые показалась в Трехоге и заговорила с толпой, лишь некоторые поняли её, остальные же ничего не разобрали.

Тимаре было приятно осознавать, что если дракон снизойдет до разговора с ней, она его поймет. Девочка свесилась с ветки ещё ниже.

— Тимара! — предостерегающе крикнул отец.

— Я осторожно! — ответила она, даже не взглянув на него.

Внизу молодой дракон разевал красную пасть и рвал в клочья удерживающий его кокон. Это самка. Тимара не смогла бы объяснить, откуда ей это стало известно. У новорожденного создания были внушительного размера зубы. Оно оторвало кусок обмякшего диводрева, запрокинуло голову и сглотнуло.

— Она ест диводрево! — крикнула Тимара отцу.

— Да, я слыхал об этом, — ответил он. — Сельден Старший сказал, что он видел рождение Тинтальи. Её кокон тоже растекался по шкуре. Я думаю, это придает им сил.

Тимара не ответила. Отец, очевидно, был прав. Казалось невероятным, что оболочка, заключавшая в себе дракона, уместится теперь в его брюхе, но существо внизу, похоже, было намерено сожрать её всю. Драконица высвобождалась из кокона, проедая себе путь наружу, отгрызая волокнистые куски и глотая их целиком. Тимара сочувственно морщилась. Ужасно, наверное, чувствовать такой голод, едва появившись на свет. Благодарение Са, что у драконицы есть чем его утолить.

Над толпой зрителей пронесся общий вздох, и ветка Тимары закачалась на ветру так, что девочка едва успела вцепиться в неё. И тут же послышался звук тяжелого удара, отдавшийся по всему дереву, — это приземлилась Тинталья.

Драконья королева под лучами солнца переливалась лазурью и серебром. Она была втрое крупнее проклевывающихся драконов. Тинталья сложила крылья, как корабль убирает паруса: аккуратно прижала их к телу и скрестила по-птичьи на спине. Затем разжала пасть и бросила не землю оленя. «Ешьте», — велела она молодым драконам. Не останавливаясь и не глядя на них, Тинталья двинулась к реке и стала пить молочно-белую воду. Напившись, драконица подняла огромную голову и расправила крылья. Мощные задние лапы напряглись, она подпрыгнула. Крылья тяжело забили по воздуху, Тинталья медленно оторвалась от земли и полетела вверх по реке, охотиться дальше.

— Ох ты, бедолага! — В низком голосе отца слышалось сочувствие.

Драконица под Тимарой ещё отрывала куски от своей оболочки и пожирала их. Серый обрывок пелены прилип к морде. Рептилия смахнула его когтями корявой передней лапы. Тимара подумала, что дракончик похож на ребёнка, перемазавшегося овсянкой. Детёныш оказался меньше, чем она ожидала, но ведь ещё вырастет. Тимара посмотрела на отца и проследила за его взглядом.

Пока она наблюдала за ближайшим драконом, другие уже повыбирались из своих коконов. Теперь их манил запах крови убитого оленя. Два дракона, один тускло-желтый, другой болотно-зеленый, топтались возле туши. Они не дрались, они были слишком заняты едой. Тимара полагала, что драка начнется из-за последнего куска. Пока же оба вгрызались в оленя — передними лапами прижимали тушу, зубами рвали шкуру, выдирали куски мяса и глотали, запрокидывая головы. Один рвал мягкое брюхо, из желтой пасти свисали внутренности. Сцена дикая, но не страшнее, чем трапеза любого другого хищника.

Тимара снова поглядела на отца и на этот раз поняла, куда он смотрит. Насыщающиеся драконы над полуобъеденной тушей загораживали ей обзор. Отец смотрел на молодого дракона, который не мог встать. Он барахтался на земле и полз на брюхе. Его задние лапы напоминали какие-то обрубки. Голова моталась на тонкой шее. Внезапно он содрогнулся, вскинулся и закачался. Даже цвет у него был неправильный — серый, как глина, а шкура оказалась такая тонкая, что под ней виднелись белые внутренности.

Этот недоразвитый дракон был обречен — он вылупился слишком рано. Но все равно полз к еде. Тимара увидела, как он с силой оттолкнулся уродливой задней лапой и рухнул на бок. По глупости — или скорее в тщетной попытке подняться — существо расправило нелепые крылья и тут же завалилось на одно из них. Крыло согнулось не в ту сторону, послышался треск. В голове Тимары ярко и сильно плеснуло болью — крик, который издало это создание, был куда слабее. Тимара дернулась и чуть не отпустила ветку. Вцепившись покрепче, она закрыла глаза, борясь с накатившей тошнотой.

Постепенно до Тимары дошло, что именно этого и боялась Тинталья. Драконица требовала укрыть коконы от света, надеясь обеспечить окуклившимся нормальную спячку. И хотя со сроком выхода из коконов тянули до самого лета, времени драконам все равно не хватило — или сказались их чрезмерная усталость и истощение во время окукливания. Они все были недоразвитыми. Они едва могли двигаться. Тимара ощущала смятение пополам с болью, которые испытывал юный дракон. С трудом ей удалось отгородиться от этого чувства.

Открыв глаза, она опять замерла от ужаса. Её отец спустился с дерева и начал пробираться между оживающими коконами прямо к упавшему детенышу. А тот был уже мертв — Тимара вдруг поняла, что не видит это, а ощущает. Однако отцу это было неизвестно. На его лице читалась тревога за дракона. Тимара знала своего отца. Он всегда готов прийти на помощь. Такой он человек.

То, что существо мертво, ощутила не одна Тимара. Два новорожденных дракона оставили от оленя лишь кровавые ошметки, втоптанные в глинистую землю, подняли головы и повернулись к упавшему. Только что вылупившийся красный дракон со слишком коротким хвостом тоже направился к нему. Желтый зашипел и двинулся быстрее. Зеленый широко раскрыл пасть и издал звук — не рев и не шипение. Вместе со звуком из пасти ему под лапы полетели капли слюны. Он нацелился на отца! Благодарение Са, это создание было слишком юным и не могло испустить облако обжигающего яда. А взрослые драконы могли. Тимара слышала, что Тинталья, сражаясь за Удачный, брызгала своим ядом на калсидийцев. Он прожигал и плоть, и кости.

Хоть зеленый дракон и не смог навредить отцу своим дыханием, его нападение привлекло к человеку внимание короткохвостого красного. Желтый и зеленый драконы подступили к мертвому и угрожающе рычали друг на друга над его телом, а красный стал подкрадываться к отцу.

Тимара подумала, что отец должен понять: этот новорожденный дракон мертв и помочь ему нельзя. Когда же отец отступит? Ведь он сто, нет, тысячу раз советовал ей быть поосторожнее там, где водятся хищники. «Если у тебя есть мясо, а на него нацелился древесный кот, брось мясо и беги. Мяса можно добыть ещё, а другой жизни взять неоткуда», — поучал её отец. Поэтому он должен вернуться, увидев, как к нему подкрадывается красный.

Но он не смотрел на красного. Его взгляд был прикован к упавшему, и когда желтый и зеленый драконы прикоснулись к неподвижному телу, отец закричал:

— Нет! Оставьте его, дайте ему шанс!

Он замахал руками, будто отгоняя стервятников от добычи, и побежал к упавшему.

«Зачем?» — хотела крикнуть Тимара.

Эти только что вылупившиеся драконы были крупнее отца. Они, может, и не умели изрыгать пламя, но уже знали, зачем им зубы и когти.

— Папа! Нет! Он мертвый, он уже умер! Папа, беги оттуда!

Он услышал. Остановился и оглянулся.

— Пап, он мертвый, ему уже не помочь. Уходи оттуда. Налево! Налево! Папа, там красный!

Желтый и зеленый занялись своим мертвым собратом. Они рвали его на части точно так же, как до этого оленью тушу. Сил у них прибавилось, так что они были не прочь подраться за лучшие куски. На человека драконы уже не обращали внимания. Теперь Тимару больше всего волновал красный, который неровно, но быстро приближался к её отцу. Тот наконец заметил опасность. И сделал то, чего Тимара опасалась, — с древесными котами этот трюк часто срабатывал. Отец расстегнул рубашку и распахнул полы пошире. «Когда тебе кто-то угрожает, старайся казаться больше, — часто говорил он ей. — Притворись чем-нибудь необычным, и животное станет осторожнее. Прикинься больше размером, и оно может отступить. Но никогда не беги. Смотри внимательно, кажись больше и медленно отступай. Коты любят догонялки. Не играй с ними в эту игру».

Но перед ним был не кот, а дракон. С широко раскрытой алой пастью и острыми белыми зубами. Голодный. И хотя отец теперь казался крупнее, дракон не испугался. Тимара почувствовала его радостный интерес.

Мясо. Большой кусок. Еда!

Голод гнал дракона, заставляя ковылять за отступающим человеком.

— Это не мясо! — закричала Тимара. — Не еда! Папа, беги! Беги!

Два чуда случились одновременно. Молодой дракон услышал её. Озадаченно повернул к ней свою тупоносую голову, потерял равновесие и по-дурацки затоптался по кругу. Тимара поняла, что так смущало её в его облике. Дракон был уродом — одна задняя лапа оказалась намного короче другой.

Не еда? — донеслось до Тимары. — Не еда? Не мясо?

Ей стало жаль красного. Не мясо. Только голод. На мгновение девочка и дракон стали одним целым, и Тимара ощутила и пустоту в его желудке, и его разочарование.

Второе чудо разорвало эту связь. Её услышал и отец. Он опустил руки, развернулся и бросился бежать обратно к деревьям. Тимара видела, как отец уклонился от маленького синего дракона, который клацнул зубами ему вслед, добежал до дерева и взобрался на него с ловкостью, отшлифованной годами. Теперь он был в безопасности, драконы не могли добраться досюда — хотя синий с надеждой потопал следом и теперь стоял под деревом, сопел и нюхал ствол. Потом даже попробовал укусить дерево и отпрянул, мотая головой.

Это не еда! — решил он и поковылял прочь.

Из бревен диводрева выходило все больше драконов. Тимара не следила, куда пошел этот синий. Она встала на своей ветке и побежала к стволу. Встретив отца, девочка схватила его за руку и уткнулась ему в плечо. От него пахло страхом.

— Пап, ты о чем думал? — спросила она и сама испугалась гнева, прозвучавшего в голосе. И тут же поняла, что имеет на это право. — Если бы я так сделала, ты бы разозлился! Зачем ты туда спустился, чем ты мог ему помочь?

— Лезем выше, — выдохнул отец.

И Тимара полезла за ним вверх. Там была хорошая ветка, толстая и почти горизонтальная. Они сели на ней бок о бок. Отец все ещё не мог отдышаться — то ли от пережитого страха, то ли от бега, то ли от того и другого. Тимара вытащила из своего ранца фляжку с водой и протянула ему. Он с благодарностью взял и стал пить.

— Они могли убить тебя.

Отец оторвался от горлышка, закрыл фляжку и вернул ей.

— Они же ещё детки. Неуклюжие детки. Я ведь убежал.

— Они не дети! Они не были детьми, когда закрывались в свои коконы, а теперь и вовсе драконы. Тинталья могла летать уже через несколько часов после того, как вылупилась. Летать и убивать!

В листве блеснуло серебро с голубым. Дракон нырнул вниз, и зелень разметало в стороны. Ветер, поднятый крыльями, достиг дерева и сидевших на нем жителей чащоб. Из драконьих когтей выпала ещё одна оленья туша, глухо шлепнулась о глину — и тут же крылья снова взметнулись. Тинталья продолжала охоту. Поскуливающие птенцы сразу же направились к добыче. Они набросились на еду, отрывая куски мяса и глотая их.

— Они бы и с тобой обошлись как с этим оленем, — сказала Тимара. — Может, они и кажутся неуклюжими детенышами, но они хищники. Такие же умные, как мы. Только больше и убивают лучше.

Все очарование вылупившихся драконов исчезло. Восхищение сменилось смесью страха и отвращения. Один из них чуть не убил её отца.

— Не все, — грустно заметил отец. — Посмотри вниз, Тимара, и скажи, что видишь.

С нового места ей лучше было видно площадку. Тимара подсчитала, что примерно из четверти коконов драконы никогда не вылупятся. Те, которые вылупились, уже вынюхивали бедолаг. И вот один красный зашипел на мертвый кокон. Мгновение спустя кокон задымился, испуская тонкие туманные струйки. Красный вонзил зубы в диводрево и оторвал длинную полосу. Тимара удивилась. Диводрево было очень твердым. Из него строили корабли. Но сейчас оно словно бы разлагалось на длинные волокнистые полосы, которые юные драконы отрывали и жадно поедали.

— Они убивают своих сородичей, — ответила Тимара, думая, что отец имел в виду именно это.

— Сомневаюсь. По-моему, драконы в этих коконах уже умерли. И другие драконы это знают. Наверное, нюхом чуют. А что-то в их слюне, видно, размягчает кокон, и он становится съедобным. От этого же кокон лопается, когда они проклевываются. А может, дело в солнечном свете. Нет, что-то я заговариваюсь…

Тимара снова посмотрела вниз. Драконы, спотыкаясь, бродили по глинистому берегу. Некоторые рискнули спуститься к воде. Другие собирались вокруг осевших коконов с невылупившимися драконами, рвали их и ели. От оленя, принесенного Тинтальей, и мертвого дракона остались лишь кровавые ошметки. Дракон с толстыми передними лапами обнюхивал песок в том месте, где лежали туши.

— Он урод. Почему среди них так много уродцев?

— Наверное… — начал отец.

Но тут сверху спрыгнул Рогон, с которым отец иногда охотился. Он хмурился.

— Джеруп! Так ты цел! Где твоя голова? Я увидел тебя внизу, а эта тварь приближалась к тебе. А потом было не разглядеть, успел ты добежать до ствола или нет! Что ты пытался там сделать?

Отец посмотрел на приятеля с полуулыбкой, за которой угадывалась, что он рассержен:

— Я подумал, что могу защитить того, на которого напали. Я не понял, что он уже мертв.

Рогон покачал головой.

— А даже если он был ещё жив, дело бессмысленное. Каждому дураку понятно, что этот дракон не жилец. Посмотри на них! Наверняка половина умрет сегодня же. Я слыхал, так говорил этот парень, Старший. Я сидел прямо над помостом, они там не знают, что делать. Сельден Вестрит явно раздосадован. Смотрит и не говорит ни слова. И музыка не играет, готов поспорить. Половина этих важных гостей мнут свитки с речами, которые они не будут произносить. Никогда не видел столько шишек, не знающих, что сказать. Ведь сегодня должен был быть праздник: драконы взлетают в небеса, соглашение с Тинтальей исполнено. А вместо этого — полный провал.

— Кто-нибудь знает, в чем причина? — словно нехотя спросил отец.

Приятель пожал широкими плечами.

— Вроде как они провели в коконах слишком мало времени и им не хватает слюны, чтобы выбраться. Увечные лапы, кривые спины. Смотри, вон тот даже не может голову поднять. Чем скорее другие прикончат его и съедят, тем лучше для него же.

— Они его не убьют, — уверенно ответил отец.

«Откуда он знает?» — удивилась Тимара.

— Драконы не убивают друг друга, разве что в брачных битвах. Сородичи съедают дракона только тогда, когда тот умирает. Но они не убивают друг друга себе в пищу.

Рогон сел на ветку рядом с отцом и лениво болтал голыми мозолистыми ногами.

— Ну, из любой неприятности хоть кому-то, да бывает выгода. Вот о чем я хотел с тобой поговорить. Видел, как быстро они сожрали того оленя? — Рогон фыркнул. — Сами они охотиться явно не способны. И даже Тинталья не прокормит их. Так что, дружище, я вижу возможность заработать. Ещё до вечера Совет сообразит, что кто-то должен кормить этих зверей. Нельзя же оставить стаю голодных дракончиков резвиться у самого города, особенно когда команды с раскопок все время ходят туда-сюда. И тут появляемся мы. Если уговорим Совет Дождевых чащоб нанять нас, чтобы добывать пищу драконам, у нас будет много работы. Всех их, конечно, не прокормить даже с помощью драконицы, но уж за то, что сумеем, нам должны неплохо заплатить. Какое-то время дела будут идти хорошо.

Рогон покачал головой и усмехнулся.

— Не хочу и думать о том, что случится, когда еда для них кончится. Если они не едят друг друга, то, боюсь, их жертвой станем мы. Эти драконы — дурная сделка.

— Но мы же заключили договор с Тинтальей, — заговорила Тимара. — А слово торговца крепко. Мы сказали, что поможем Тинталье заботиться о них, если она отгонит корабли калсидийцев от наших берегов. И она это сделала.

Рогон не ответил. Как всегда. Он не обращался с ней плохо, как другие, но и никогда не смотрел на неё и не отвечал ей. Тимара к этому привыкла. Дело было не в ней лично. Она отвернулась от мужчин и вдруг заметила, что точит когти о дерево. У её отца на руках и ногах черные когти. У Рогона тоже. А у неё когти как у ящерицы. Разница часто казалась ей совсем небольшой. Такое крохотное отличие — но от него зависят жизнь и смерть.

— Моя дочь права, — сказал отец. — Совет согласился на эту сделку, теперь у них нет выбора, они должны выполнять её условия.

— Они думали, что помощь драконам закончится, когда те вылупятся. А вышло совсем не так.

Тимара едва удержалась, чтобы не поежиться. Она ненавидела, когда отец заставлял своих товарищей замечать её. Было бы лучше, если бы он позволял им не обращать на неё внимания. Потому что тогда она могла бы отвечать тем же. Девочка отвернулась и постаралась не прислушиваться к разговору — он пошел о том, как трудно будет добыть достаточно мяса, чтобы прокормить столько драконов, и что никак нельзя оставлять хищников без присмотра у самого города. Если жители Дождевых чащоб хотят раскопать сокровища Старших в болотах под Кассариком, им придется найти способ прокормить этих драконов.

Тимара зевнула. Политика её не занимала. Отец говорил ей, что она должна быть в курсе дел торговцев, но заставлять себя интересоваться тем, что тебя не касается, трудно. Её жизнь текла отдельно от всего этого. Что касается будущего, то Тимара знала: она может полагаться только на себя.

Девочка посмотрела вниз на драконов. Её сразу затошнило. Отец был прав. И Рогон тоже. Там, внизу, умирали только что вылупившиеся. Другие не убивали их, хотя и не медлили, окружая умирающих и дожидаясь их последнего вздоха. Так много драконов оказались нежизнеспособными. Почему? Из-за того, о чем говорил Рогон?

Снова вернулась Тинталья. Вниз полетела ещё одна туша, едва не задев молодых драконов. Тимара не поняла, что это за животное. Оно было крупнее оленя, с округлым телом, покрытым жесткой шерстью. Мелькнула толстая нога с раздвоенным копытом, и тут же драконы заслонили добычу. Это точно не олень, подумала Тимара, хотя оленей ей приходилось видеть не так уж часто. Топкие кочки не очень-то подходят для оленей. Чтобы добраться до подножия холмов, окаймляющих речную долину, нужно идти много дней. Так далеко от дома заходят только дураки. Эти горе-охотники съедают все припасы по дороге туда, а на обратном пути им приходится питаться своей добычей. Так что в конце концов либо добыча наполовину протухает, либо её остается столько, что становится ясно: уж лучше бы охотник добыл всего лишь дюжину птиц или жирную земляную ящерицу, но поближе к дому. У той твари, которую принесла Тинталья, была блестящая черная шкура, мясистый загривок и широко расставленные рога. Интересно, что это, подумала Тимара и ощутила мимолетное касание драконьих мыслей: «Еда!»

Гневный голос Рогона заставил её снова прислушаться к разговору мужчин.

— Послушай, Джеруп: если за год эти твари не встанут на ноги и не научатся летать и самостоятельно охотиться, они или сдохнут, или станут угрозой для людей. Сделка не сделка, а мы за них не отвечаем. Всякий, кто не может себя прокормить, жизни не заслуживает.

— Нет, Рогон, не такую сделку мы заключили с Тинтальей. Мы не приобрели права решать, жить этим созданиям или умереть. Мы обещали охранять их, если Тинталья будет защищать устье реки от калсидийских кораблей. И я считаю, что с нашей стороны будет умнее сдержать свое слово и дать этим детишкам шанс вырасти и выжить.

Рогон поджал губы.

— Шанс. Ты чересчур заботишься о том, чтобы дать кому-нибудь шанс, Джеруп. Однажды это тебя угробит. Да вот хотя бы сегодня! Что, та тварь думала о том, чтобы дать тебе шанс на жизнь? Нет. Я уж молчу о том, что ты получил одиннадцать лет назад! Когда тоже дал шанс выжить!

— Вот и молчи, — отрывисто сказал отец.

По тону было понятно, что он вовсе не собирается признавать правоту Рогона.

Тимара ссутулилась. Ей хотелось сжаться или стать одного цвета с корой дерева, как это умеют некоторые древесные ящерицы. Рогон говорил о ней. И говорил громко, потому что хотел, чтобы она слышала. Ей не стоило с ним заговаривать, а отцу не надо было заставлять Рогона признать её присутствие. Маскироваться всегда лучше, чем драться.

Она знала, что Рогон — друг её отца, хотя и говорит о ней резко. Они выросли вместе, вместе учились охотиться и лазить по деревьям, были друзьями и компаньонами большую часть жизни. Она видела их на охоте, видела, как согласованно, словно пальцы одной руки, они двигаются, подкрадываясь к дичи. Как курят и смеются. Когда Рогон повредил руку и не смог ни охотиться, ни убрать урожай, её отец кормил обе семьи. Тимара помогала ему, хотя никогда не ходила отдавать долю добычи. Какой смысл было тыкать Рогона носом в то, что он принимает помощь от существа, которому, по его мнению, не следовало даже рождаться?

Вот и сейчас, движимый дружескими чувствами, Рогон примчался, чтобы убедиться в добром здравии её отца, и разозлился из-за того, что отец рисковал жизнью. И по той же самой дружбе Рогон хотел, чтобы Тимары не было на свете. Он не мог спокойно смотреть, во что превратилась жизнь товарища из-за неё. Тимара была обузой, лишним ртом, и никакой пользы от неё не предвиделось.

— Я не жалею о своем решении, Рогон. Я его принял, а не Тимара. Так что если хочешь кого-то винить, вини меня, а не её. Смотри мимо меня, не мимо неё! Это я пошел за повитухой, спустился, подобрал своего ребёнка и принес домой. Потому что с того момента, как я посмотрел на неё, только что родившуюся, я знал, что она имеет право на свой шанс. И меня не заботит, что у неё когти и полоса чешуи вдоль хребта. Мне все равно, какой длины её ступни. Я знал, что она заслужила шанс. И я был прав, разве нет? Посмотри на неё. С тех пор как она подросла и смогла ходить со мной по ветвям, она доказала свою полезность. Тимара приносит домой больше, чем ест, Рогон. Не в этом ли польза от охотника и собирателя? И что с того, что тебе неловко на неё смотреть? Или тебе неловко, что я нарушил дурацкие правила и не дал выбросить своего ребёнка на съедение зверям? Или ты смотришь на неё и убеждаешься, что правила плохи? И подсчитываешь, сколько детей могло бы у нас вырасти?

— Я не хочу это обсуждать, — сказал Рогон.

Он встал так резко, что чуть не потерял равновесие. Что-то в словах отца задело его за живое. Рогон, кстати, был одним из лучших древолазов. Никто в этом ещё не превзошел его. По спине Тимары вдруг пробежал холодок. У Рогона есть дети. Двое. Мальчики. Одному семнадцать, другому двенадцать. Неужели его жена ни разу не беременела за те пять лет, что прошли между рождением одного и другого? Или у неё были выкидыши? Или повитуха унесла сверток-другой у него из дома в темную чащу?

Тимара отвернулась и стала смотреть на берег. А вдруг отец неосторожными словами разрушит дружбу? Не надо об этом думать, решила она и уставилась на драконов. Их уже было меньше, а от коконов, из которых никто не проклюнулся, почти ничего не осталось. Многие зрители выглядели расстроенными. Диводрево — ценный материал, и кое-кто думал, что, когда драконы вылупятся, оболочки можно будет продать. Посмотреть на драконов пришли и такие, которых само зрелище не так уж и интересовало; прежде всего они рассчитывали на выгоду. Тимара пробовала сосчитать оставшихся драконов. Вначале было семьдесят девять бревен диводрева. Из скольких же вылупились жизнеспособные драконы? Но новорожденные все время беспорядочно сновали туда и сюда, а когда Тинталья принесла ещё одного оленя, наступивший хаос свел все усилия Тимары на нет. Отец подсел к ней поближе. Девочка заговорила первой, как будто не слышала его разговора с Рогоном:

— Я насчитала тридцать пять.

— Тридцать два. Их легче считать по цвету — каждый отдельно, потом сложить.

— А-а…

Повисло молчание, затем отец заговорил снова, проникновенно и серьезно:

— Я сказал ему правду. Тимара. Таково было моё решение. И я ни разу о нем не пожалел.

Тимара промолчала. Что она могла сказать? «Спасибо»? Но это прозвучало бы неискренне. Приходилось ли когда-нибудь детям благодарить родителей за то, что те не убили их? Должна ли она говорить «спасибо» отцу за то, что он не позволил её выбросить?

Она почесала затылок, задев когтями чешую, и неловко сменила тему:

— Как ты думаешь, сколько из них выживет?

— Не знаю. Думаю, что очень много будет зависеть от того, сколько еды принесет им Тинталья и выполним ли мы условия сделки с ней. Посмотри туда.

Самые сильные из юных драконов уже сгрудились у туши. Они не отталкивали своих более слабых собратьев, просто вокруг добычи уже не было места, и своего никто не уступал. Но отец показывал не туда. На краю площадки появились люди с корзинами. У многих на лицах виднелась татуировка. Раньше они были рабами, а с недавних пор поселились в Дождевых чащобах в надежде начать новую жизнь. Шедший первым выскочил вперед, опрокинул свою корзину и торопливо отбежал обратно. Серебристая куча ещё бьющейся рыбы расползлась по серой земле. Второй добавил свою ношу туда же. Затем третий.

Драконы, которым не хватило места около туши, это заметили. Все они постепенно развернулись, присмотрелись, а затем, словно по команде, оставили своих насыщающихся собратьев и побежали к пище, мотая клинообразными головами. Четвертый человек вскрикнул и бросил свою ношу. Корзина упала, рыба вывалилась. Человек не стал попусту геройствовать, а развернулся и во все лопатки побежал прочь. Ещё трое бросили свои корзины там, где стояли, и тоже помчались наутек. Не успели они добежать до деревьев, как драконы уже набросились на рыбу. Тимаре они сейчас напоминали птиц — хватали по рыбине и запрокидывали головы, чтобы проглотить. Следом за первой группой подоспели прочие. Они едва ковыляли и шатались. Это были увечные: хромые, слепые и просто недоумки. Они брели, издавая пронзительные вопли. Вдруг один синий упал на бок и остался лежать, перебирая лапами, словно продолжал идти. Прочие не обратили на него внимания. Однако скоро он станет для них пищей, подумала Тимара.

— Кажется, им нравится рыба, — сказала она, чтобы не заговорить о другом.

— Скорее всего, им нравится любая плоть. Смотри, рыба уже кончилась. А это был утренний улов, и его хватило на несколько мгновений. Как нам их прокормить? Когда мы договаривались с Тинтальей, думали, что новые драконы будут вроде неё, смогут сами охотиться через несколько дней. А если я не ошибаюсь, из этих ещё никто не способен даже летать.

Драконы лизали и нюхали прибрежную глину. Один зеленый задрал морду и испустил долгий крик — непонятно, что в нем было: то ли жалоба, то ли угроза. Потом он опустил голову, увидел, что синий дракон перестал сучить лапами, и поковылял к нему. Заметив это, остальные поспешили туда же. Зеленый перешел на трусцу. Тимара отвернулась. Она не хотела смотреть, как будут есть синего.

— Если мы не сможем их прокормить, то, думаю, слабые будут умирать от голода. Со временем останется столько драконов, сколько нам прокормить по силам.

Она старалась говорить спокойно и по-взрослому, с фатализмом, который вполне соответствовал жизненной философии большинства торговцев Дождевых чащоб.

— Ты уверена? — спросил отец с холодком в голосе.

Он осуждает её?

— А не думаешь, что они смогут найти себе другое мясо?

Кровь. Теплая, с медным привкусом. Она хотела этой крови. Длинным языком облизала морду — не только чтобы очистить, но и чтобы собрать мельчайшие остатки пищи. Олень был превосходен — ещё теплый, не закоченевший. Когда она вонзила зубы ему в брюхо, там оказались упоительно пахнущие внутренности. Такие вкусные, такие нежные… но так мало! Она съела почти четверть оленя. И все, что осталось от её кокона. Не насытилась, но голод приглушила. Она знала многое о том, как быть драконом, — память многих поколений предков оказалась к её услугам. Достаточно было только обратиться к ней, чтобы узнать, что надо делать.

И надо взять имя, вдруг вспомнила она. Имя. Что-нибудь подходящее, подобающее одной из Повелителей трех стихий. Она постаралась отвлечься от голода. Сначала имя, потом поухаживать за собой, почистить крылья — и на охоту. И ни с кем не делиться своей добычей! Она расправила сложенные крылья и плавно повела ими. Кровь быстрее заструилась в плотных перепонках. Поднятый крыльями ветер чуть не сбил её с ног. Она издала вызывающий вопль — просто чтобы все, кто готов посмеяться над ней, знали, что она нарочно это сделала. Восстановила равновесие. Какого она цвета в этой жизни? Изогнула шею и посмотрела. Синяя. Синяя? Да это же самый распространенный цвет драконов! Она подавила разочарование. Значит, синяя. Синяя, как небо, чтобы легче скрываться в полете. Синяя, как Тинталья. И нечего стесняться. Синий был… был… Нет, он есть! «Синтара!» — выдохнула она свое имя. Синтара. Синтара, летящая в ясных голубых небесах лета. Она подняла голову и протрубила: «Синтара!» — гордая тем, что первой из вышедших назвала себя.

Но вышло как-то не так. Наверное, неполучилось набрать достаточно воздуха. Она снова подняла голову, глубоко вдохнула и протрубила: «Синтара!», присев на задние лапы. А затем прыгнула вверх, расправляя крылья.

В крови каждого дракона хранится память всех его предков. Знания не всегда лежат на поверхности, но всплывают, когда дракон ищет ответ на какой-то вопрос, а иногда приходят незваными, если ситуация к этому располагает. Возможно, в этой особенности драконьего разума крылась причина того, что дальше все пошло просто ужасно.

Синтара оторвалась от земли, но неудачно — одна её задняя лапа оказалась сильнее другой. И уже это было очень плохо. Но когда она попыталась помочь себе крыльями, раскрылось только одно. Другое так и не развернулось, оно было хилым и искореженным. Синтара не смогла удержаться в воздухе, рухнула в грязь и повалилась на бок. Удар оглушил её. Она была совершенно сбита с толку: ни с одним драконом её рода никогда не случалось ничего подобного! Синтара не могла понять, что ей теперь делать, чего ждать. Она забила здоровым крылом, но только перекатилась на спину, в самую неудобную для дракона позу. Даже дышать стало трудно. Она знала, что, лежа вот так, когда открыты длинная шея и брюхо в тонкой чешуе, она крайне уязвима. Надо было срочно встать.

Для пробы она подрыгала задними лапами, но до опоры не дотянулась. Передние лапы беспомощно били по воздуху. Крылья она придавила. Синтара попробовала подвигать ими, но мышцы ей не повиновались. Наконец при помощи хвоста она перевернулась на брюхо. В ней кипел гнев пополам со стыдом. Ужасно, что сородичи видели её в таком унизительном положении. Она подергала кожей, пытаясь стряхнуть грязь, и огляделась.

В её сторону смотрели только два дракона. Поднявшись, она с ненавистью уперлась в них взглядом, и они утратили к ней интерес, развернувшись к другому сородичу, распростертому на земле и уже не двигавшемуся. Эти двое понаблюдали и, убедившись, что он мертв, приступили к пиршеству. Синтара шагнула к ним и остановилась в смятении. Инстинкт гнал её к пище. Там была плоть, которая сделает её сильнее, а в этой плоти — воспоминания. Если она пожрет его, то обретет силу и бесценный опыт другой линии предков. Ей никто не запретит. И пускай она сама чуть не стала такой плотью — это просто ещё одна причина поесть и стать сильнее.

Сильный поедает слабого, и это правильно.

Но кто она — слабая или сильная?

Синтара сделала шаг — неровный из-за слабой лапы, и остановилась. Попробовала расправить крылья. Это удалось только с одним. Другое по-прежнему висело неподвижно. Она повернула голову, чтобы поправить крыло. И замерла. Это убожество — её крыло? Оно выглядело как лысая оленья шкура, натянутая на промороженные кости. Нет, это не драконье крыло. Оно не сможет выдержать её вес, никогда не поднимет её в воздух. Она ткнула в него носом, едва веря, что это часть её тела. Теплое дыхание коснулось бесполезной, увечной конечности. Она отдернула голову, ужаснувшись такой неправильности. Попыталась собраться с мыслями. Она — Синтара, дракон, королева драконов, рожденная царить в небесах. Это уродство не может быть частью её тела. Она рылась в памяти, забираясь все глубже и глубже, пытаясь найти, вызвать какого-нибудь предка, который сталкивался с таким несчастьем. Нет, никто и никогда.

Она ещё раз посмотрела на тех двоих, поедающих мертвого дракона. От этого слабака осталось совсем немного — красные ребра, груда внутренностей и кусок хвоста. Слабый сделался пищей сильного. Один из драконов заметил её. Он поднял окровавленную морду, оскалился и выгнул дугой темно-красную шею.

— Ранкулос! — назвал он свое имя, пытаясь её устрашить.

Серебряные глаза, казалось, метали в неё молнии.

Она должна была отступить. Она же слабая, она урод. Но зрелище оскаленных зубов тронуло что-то внутри. Он не имел права бросать ей вызов! Никто не имел права.

— Синтара! — прошипела она в ответ. — Синтара!

Она шагнула вперед, к останкам, и тут ей в спину ударил поток воздуха. Синтара развернулась, пригибая голову, но оказалось, что это всего лишь вернулась Тинталья с новой добычей. Лань упала Синтаре чуть ли не под ноги. Туша была совсем свежей, карие глаза животного ещё оставались ясными, и кровь текла из глубоких ран на спине. Синтара забыла о Ранкулосе и жалких останках, которые он защищал. Она прыгнула к упавшей лани.

О своих неодинаковых лапах драконица опять забыла, но на этот раз успела собраться и не упала. Протянула передние лапы к добыче и прошипела:

— Синтара!

Склонившись над тушей, она прорычала предупреждение тем, кто вздумает напасть. Вышло сдавленно и пискляво. Ещё одно унижение. Но неважно. Эта еда принадлежит только ей, ей одной. Она наклонила голову и разорвала мягкое брюхо лани. Кровь, мясо и внутренности успокоили её. Синтара схватила тушу и разодрала её, словно убивая ещё раз. Оторвав кусок мяса, запрокинула голову и проглотила. Плоть и кровь. Она снова рванула кусок. Она ест. Она выживет.

* * *

^{Первый день месяца Возрождения, седьмой год правления его славнейшего и могущественнейшего величества сатрапа Касго, первый год Вольного союза торговцев.}

^{От Эрека, смотрителя голубятни в Удачном, — Детози, смотрительнице голубятни в Трехоге.}

Детози, пожалуйста, выпусти стаю моих птиц числом не менее двадцати пяти, если у тебя нет сейчас для них срочных посланий. Все торговцы горят желанием сообщить о своем намерении увидеть выход драконов из коконов, и у меня уже некому переносить письма.

Эрек

Глава 3

ВЫГОДНОЕ ПРЕДЛОЖЕНИЕ

— Элис, к тебе гость.

Элис медленно подняла голову. Угольный карандаш замер над плотным листом бумаги.

— Сейчас?

Её мать вздохнула.

— Да. Сейчас. И об этом «сейчас» я предупреждала тебя весь день. Ты знала, что придет Гест Финбок. Ты знала об этом и в прошлый раз, на той неделе, когда он приходил в это же самое время. Элис, его ухаживания делают честь тебе и нашей семье. Ты должна всегда учтиво принимать его. Но каждый раз, когда он хочет видеть тебя, мне приходится выкуривать тебя из норы. Я хочу, чтобы ты помнила: если молодой человек приходит увидеться с тобой, нужно обходиться с ним уважительно.

Элис отложила карандаш. Мать поморщилась, глядя, как она вытирает испачканные пальцы изящным платочком, обшитым севианскими кружевами. Это была маленькая месть — платок подарил Гест.

— Тем более мы все должны помнить: он единственный мой поклонник и потому единственный шанс на замужество.

Она сказала это так тихо, что мать едва расслышала. И добавила со вздохом:

— Иду, мама. И буду с ним учтива.

Мать, немного помолчав, ответила:

— Мудрое решение. — И заметила холодно, но по-прежнему спокойно: — Я рада видеть, что ты наконец перестала дуться.

Элис не поняла, то ли мать сочла её слова искренними, то ли потребовала, чтобы она согласилась вести себя как следует. Элис на мгновение прикрыла глаза. Сегодня на севере, в глубинах Дождевых чащоб, драконы выходят из коконов. Точнее, Тинталья велела в этот день убрать с коконов листву и прочее, чтобы их коснулся солнечный свет и драконы пробудились. Может быть, именно сейчас, когда она сидит за своим столиком в скромной комнатке, среди потрепанных свитков и жалких набросков, драконы разрывают оболочки коконов.

Она представила себе эту сцену: поросший зеленью берег в жарких солнечных лучах, драконы ярких расцветок радостно трубят, выходя на свет. Наверняка торговцы Дождевых чащоб отметили их рождение празднествами. Девушка вообразила помост, украшенный гирляндами экзотических цветов. С него торжественно приветствуют появляющихся драконов. Люди поют и веселятся. Несомненно, драконы пройдут перед помостом, их представят, а потом они раскроют сверкающие крылья и поднимутся в небо. Первые драконы, проклюнувшиеся за Са ведомо сколько лет. Драконы вернулись… а она здесь, заперта в Удачном, влачит скучное существование и терпит ухаживания, которые её раздражают.

Внезапно накатила досада. Она мечтала увидеть, как вылупятся драконы, с того дня, когда услышала об окуклившихся змеях. Элис просила отца разрешить ей поехать туда, но получила ответ, что ей не пристало путешествовать одной. Тогда она подарками улестила жену младшего брата, чтобы та уговорила его разрешить ей взять Элис с собой. А ещё Элис тайно продала кое-что из своего сундучка с приданым — ведь на поездку нужны были деньги — и соврала родителям, будто скопила это из тех грошей, что они выдавали ей каждый месяц на мелкие расходы. Драгоценный билет так и торчал на углу её зеркала. Она каждый день рассматривала его — прямоугольник жесткой кремовой бумаги, на котором паучьим почерком удостоверялось, что Элис полностью оплатила путешествие на двоих. Этот кусочек бумаги был обещанием. Он означал, что она увидит то, о чем читала, станет свидетельницей события, которое может — нет, которое должно изменить ход истории. Элис зарисует все и опишет — со знанием дела, связав увиденное с тем, что она изучала много лет. И кто-нибудь по достоинству оценит её знания и способности и поймет, что она хоть и самоучка, но не просто старая дева, одержимая драконами и их спутниками-Старшими, — она ученый.

И тогда у неё появилось бы нечто, принадлежащее только ей. И спасло бы её от того жалкого существования, в которое превратилась жизнь в Удачном. Ещё до войны её семья обеднела. Жили просто, в скромном доме на окраине Удачного. Вместо большого парка у дома был всего лишь скромный сад с розами, окруженный заботами её сестер. Отец зарабатывал на жизнь тем, что возил товары от одних богатых семей другим. Когда началась война и торговля замерла, прибыль от таких сделок упала. Элис понимала, что она обычная девушка из простой семьи, прочно обосновавшейся в низшем слое удачнинских торговцев. Она никогда ни для кого не считалась хорошей партией. И перспективы не улучшились от того, что её выход в свет отложили до восемнадцати лет. Элис понимала, почему мать так поступила: нужно было устроить браки сестер, и для ещё одной дочери просто ничего не оставалось. А когда три года назад она наконец была представлена обществу торговцев, ни один мужчина не поспешил выделить её из стайки девушек. С тех пор ряды городских девиц на выданье пополнялись трижды, и с каждым годом перспективы Элис на появление жениха и замужество становились все призрачнее.

Во время войны с Калсидой они едва выжили. Лучше было бы забыть как страшный сон те ночи огня, дыма и плача. Калсидийские корабли вошли в гавань, подожгли склады, вместе с которыми сгорела и половина рынка. Удачный, славный торговый город, где было все, что только можно вообразить, превратился в чадящие руины и кучи пепла. Если бы на помощь не пришла драконица Тинталья, родные Элис сейчас были бы татуированными рабами где-нибудь в Калсиде. Врагов изгнали, а торговцы заключили союз с Пиратскими островами. Джамелия, их родина, пришла в себя, и джамелийцы поняли, что калсидийцы вовсе не союзники, а племя грабителей. Теперь гавань Удачного была очищена, город начали отстраивать, и жизнь стала возвращаться в привычную колею. Элис понимала: она должна быть благодарна за то, что их дом не сгорел и что их несколько ферм по-прежнему выращивают корнеплоды, идущие на рынке нарасхват.

Но никакой благодарности она не испытывала. О нет, ей совсем не хотелось жить в полусгоревшей халупе и спать в канаве. Нет. Но в те несколько восхитительных и страшных недель она думала, что сможет удрать от роли третьей дочери небогатой удачнинской семьи. В ночь, когда Тинталья приземлилась у выгоревшего Зала торговцев и заключила сделку с жителями — защита города в обмен на помощь змеям и вылупившимся из коконов драконам, — Элис воспрянула духом. Она была там. Стояла, завернувшись в шаль, дрожа в темноте, и слушала речи драконицы. Видела её мерцающую шкуру, её глаза и — да, она была очарована голосом Тинтальи, покорена её обаянием. Она с радостью поддалась чарам, полюбив эту драконицу и все, что было с ней связано. Ей представлялось, будто нет призвания выше, чем посвятить жизнь составлению летописи драконов и Старших. Она решила, что соберет воедино все известное из их истории и дополнит эти знания свидетельствами об их нынешнем славном возвращении. В ту ночь, в тот час Элис вдруг поняла, что у неё есть свое место и свое дело в этом мире. Среди пожаров и раздора казалось возможным все, даже то, что однажды Тинталья посмотрит на неё и обратится к ней и, может быть, поблагодарит за преданность этой работе.

И даже потом, когда Удачный поднимался из руин и его жители старались построить новую жизнь, Элис продолжала верить, что её горизонты расширились. Освобожденные рабы объединились с народом Трех Кораблей и торговцами, и у всех была единая цель — возродить Удачный. Все горожане, даже женщины, оставили свои убежища и привычные занятия и взялись за дело. Элис понимала, что война ужасна, что она разрушительна и что её следует ненавидеть, но в её жизни война была единственным действительно волнующим событием.

Ей следовало знать, что эти мечты ни к чему не приведут.

Дома были восстановлены, люди вернулись к прежним делам, вновь начали торговать, несмотря на войну и пиратство. Все стремились наладить такую жизнь, какой она была до войны. Все, кроме Элис. Открыв для себя возможность иного будущего, она отчаянно стремилась избежать настигающей её судьбы.

И даже когда в её жизни появился Гест Финбок, она не отказалась от своей мечты. Ни восторг матери, ни тихая гордость отца — ведь его оставшаяся было без кавалеров дочь не просто привлекла соискателя, но вытянула счастливый билет! — не заставили Элис забыть свой план. Пусть мать себе хлопочет, а отец сияет. Элис знала, что интерес Геста ни к чему не приведет, и почти не обращала на ухажера внимания. Она сосредоточила свои мысли на таких смешных, детских мечтах…

До традиционного летнего бала оставалось всего два дня. Это будет первый праздник в заново отстроенном Зале торговцев. Весь Удачный пребывал в волнении. Представители от татуированных и народа Трех Кораблей должны будут присоединиться к удачнинским торговцам в честь возрождения их города. Несмотря на продолжающуюся войну, празднество ожидалось небывалое, впервые в нем пригласили поучаствовать всех жителей Удачного. Но Элис это мало занимало — она не собиралась туда идти. У неё был билет в Дождевые чащобы. Пока другие женщины, обмахиваясь веерами, закружатся в танце, она в Кассарике будет смотреть, как из коконов появляется новое поколение драконов.

Но две недели назад Гест Финбок попросил у отца разрешения сопровождать её на балу. И отец разрешил.

— А дав обещание, девочка моя, я не в силах его отменить! Разве мог я вообразить, что ты предпочтешь отправиться по реке Дождевых чащоб смотреть на каких-то ящериц, вместо того чтобы появиться на летнем балу под руку с лучшим удачнинским женихом?

Отец гордо улыбался, топчась по осколкам её мечты. Он был так уверен в том, что знает её сокровенные желания. А мать сказала, что это вообще немыслимо — думать, будто отец станет спрашивать у дочери совета в таком деле. Разве Элис не доверяет своим родителям? Ведь они желают ей добра!

В смятении Элис даже не нашла что ответить. Просто повернулась и убежала из комнаты. Потом потянулись дни, когда она оплакивала утраченные возможности. Дулась, как мать это называла. Что не помешало матери пригласить швей и скупить в Удачном весь розовый шелк и ленты. На свадебное платье для дочери денег не жалели. Какое значение имели умершие в зародыше мечты Элис, если её родители наконец-то могли выдать замуж свою бесполезную и чудаковатую среднюю дочь? В нынешнее время войны и затянутых поясов они лихорадочно тратили деньги в надежде не только избавиться от неё, но и заключить выгодный торговый союз. Элис умирала от отчаяния. А её мать говорила, дуешься.

С этим покончено? Да.

На мгновение Элис удивилась. Затем вздохнула и сумела отпустить то, за что цеплялась. Она прямо-таки видела, как нисходит на уровень обычных ожиданий, к тихой, скромной жизни, достойной дочери торговцев, которой предстоит стать женой торговца.

Все прошло, миновало, закончилось. И пусть. Ничего и не должно было произойти. Элис посмотрела в окно. Её взгляд блуждал по розам в крохотном садике. Все как всегда. Ничего не меняется. Она заставила себя выдавить ответ:

— Я не дуюсь, мама.

— Я рада. За нас обеих. — Мать откашлялась. — Он хороший человек, Элис. Даже будь он не столь выгодной партией, я бы все равно так говорила.

— Куда лучше, чем вы могли надеяться. Лучше, чем я заслуживаю.

Пауза на три удара сердца. Затем мать резко сказала:

— Не заставляй его ждать, Элис.

Элис отметила, что мать не возразила ей. Девушка знала это, и её родители знали, и сестры, и брат. И до сих пор никто не произносил этого вслух. Гест Финбок слишком хорош для неё. Удивительно, что богатый наследник одной из самых знатных семей Удачного хочет жениться на простушке, дочери Кинкарронов. Элис почувствовала странную свободу, когда мать оставила её слова без ответа. И гордость из-за того, что произнесла их без сожаления. Немного обидно, подумала она, укладывая угольные карандаши в серебряную коробочку и снова пачкая пальцы. Обидно, что мать даже не попыталась сказать, что её дочь достойна такого жениха. Даже если это ложь. Элис казалось, что, заботься мать о её чувствах, она солгала бы, просто чтобы поддержать свою самую непривлекательную из дочерей.

Элис задумалась: как объяснить матери, что ей неинтересен Гест? Если сказать что-то вроде: «Слишком поздно. Мои девичьи мечты умерли, и теперь мне нравится совсем другое», — мать ужаснется. А ведь это правда. Как все девицы, она мечтала о розах, поцелуях украдкой и романтическом сватовстве, о женихе, которого не будет волновать её приданое. Эти мечты постепенно угасли, утонули в слезах и унижении. Элис не желала воскрешать их.

За год выходов в свет у Элис не появилось ни одного поклонника, и она решила готовиться к роли незамужней тетушки. Она играла на арфе, плела отличные кружева, у неё получались вкуснейшие пудинги. Она даже выбрала себе подходящее экстравагантное хобби. Задолго до того, как в её грезы ворвалась Тинталья, Элис стала изучать все, что было известно о драконах и Старших. Если в Удачном обнаруживался свиток о тех или других, она находила способ прочесть, купить или позаимствовать его, чтобы снять копию. Она была уверена, что сейчас у неё собрана самая большая в городе библиотека текстов об этих двух древних расах, причем многие свитки было переписаны ею собственноручно.

Вместе с доставшимися тяжелым трудом знаниями Элис приобрела репутацию чудачки. Эту незавидную славу не могло бы перевесить даже большое приданое, а уж для средней дочери небогатых торговцев это был непростительный изъян. Но Элис это не волновало. Изыскания, начатые забавы ради, полностью завладели ею. Увлечение-причуда переросло в нечто большее. Она стала ученым, историком-самоучкой, она собирала, упорядочивала и сравнивала любые обрывки сведений о драконах, равно как и о древних Старших, живших вместе с этими гигантскими созданиями. Вообще о них знали очень мало. Их история была связана с древними подземными городами Дождевых чащоб и, следовательно, с историей Удачного. Происходившие из этих городов древнейшие свитки содержали письмена на никому не известных языках. Многие более новые тексты представляли собой разрозненные попытки перевода, и хуже всего были те, что состояли из фантазий и домыслов. Иллюстрированные свитки часто оказывались попорчены, в пятнах, а то и поедены крысами. Приходилось только догадываться, что там было изначально. Но, углубляясь в изучение, Элис обрела способность не просто угадывать; бережно сопоставляя сохранившиеся тексты, она узнала довольно много слов. Девушка была уверена, что со временем сможет раскрыть все до единого секреты, которые таили в себе древние письмена. А время, как ей было известно, — это как раз то, чего у старых дев в избытке. Время, чтобы учиться и размышлять, время, чтобы раскрыть все эти манящие тайны.

Если бы только Гест Финбок не влез в её жизнь! Пятью годами старше, наследник очень состоятельной даже по меркам Удачного семьи торговцев, он был настоящим героем женских грез. Увы, это были грезы матери, а не самой Элис. Мать чуть в обморок не упала от радости, когда Гест в первый раз пригласил Элис на танец. В тот же вечер он станцевал с ней ещё четыре раза, и мать едва могла сдержать восторг. По дороге домой, пока они ехали в карете, она ни о чем другом и говорить не могла:

— Он такой красавец и всегда так хорошо одет. Ты видела лицо Мельдара, когда Гест пригласил тебя? Его жена уж сколько лет пытается пристроить за Геста какую-нибудь из своих дочек — я слышала, она приглашает его к обеду по семь раз в месяц! Бедняжка. Все знают, что Мельдаровы девчонки суетливы, точно блохи. Можешь себе представить, каково это — сидеть за столом со всеми четырьмя разом? Вертлявые, как кошки, и мамаша такая же. Я уверена, он ходит к ним только ради младшего сына. Мне говорили, что Мельдар оскорбился, когда Гест предложил Седрику должность в своем доме. Можно подумать, парню светило что-то получше! Ведь их семья обеднела из-за войны. Что осталось — унаследует старший брат Седрика, а они ещё должны дать хорошее приданое за дочерьми или уж сами содержать их! Сомневаюсь, что Седрику достанется что-то существенное.

— Хватит, мама! Ты же знаешь, что Седрик Мельдар — мой друг. Он всегда был добр ко мне. Он очень милый юноша, и у него свои планы.

Мать не обратила внимания на её слова.

— Ах, Элис, вы так хорошо смотритесь вместе. Гест Финбок подходит тебе по росту, а когда я увидела рядом твое голубое платье и его синий жакет — о! вы как будто сошли с картины. Он говорил с тобой?

— Так, немного. Он очень любезен, — призналась Эллис. — Совершенно очарователен.

Да, именно так. Очарователен. Умен. Необыкновенно хорош собой. И богат. В тот вечер Элис никак не могла понять, что Гесту от неё нужно. Танцуя с ним, она ни о чем не могла думать. Он спросил, чем она занимается в свободное время, она ответила, что любит читать.

— Не вполне обычное занятие для девушки! И что же ты читаешь?

Элис мгновенно возненавидела его за этот вопрос, но ответила честно:

— О драконах и Старших. Они меня восхищают. Раз Тинталья стала нашей союзницей, а в небо скоро поднимется новое поколение драконов, кто-то должен их изучать. Я уверена, что в этом моё предназначение.

Вот так. Он должен был понять, что она совершенно неподходящая партнерша для танцев.

— Ты в самом деле так думаешь? — серьезно спросил он.

Его рука легла ей на спину, увлекая в разворот, который вышел почти изящным.

— Да, — ответила она, ставя точку в разговоре.

А он снова пригласил её на танец и молча улыбался ей, ведя среди других пар. Когда музыка смолкла, Гест задержал её руку в своей чуть дольше, чем следовало. Элис пришлось первой отвернуться и отойти к столу, где её ждала мать, раскрасневшаяся и задыхавшаяся от волнения.

Всю дорогу домой она молча слушала, как мать торжествует. На следующий день Гест прислал цветы с запиской, в которой благодарил Элис за танцы, — девушка решила, что он издевается. И вот спустя три месяца, после девяноста дней ухаживания, на протяжении которых Гест вел себя с ней взвешенно и учтиво, Элис по-прежнему не понимала, что нашел в ней этот самый завидный жених Удачного.

Элис с трудом заставила себя признать, что нарочно медлит. Она отложила свои заметки и наброски. Сегодня она сравнивала сведения из трех свитков, пытаясь выяснить, как же на самом деле выглядели Старшие. Жаль, что сегодня уже не получится до вечера вернуться к работе. Со вздохом она подошла к зеркалу, чтобы проверить, не осталось ли на лице или руках следов угольного карандаша. Нет. Все в порядке. Она посмотрела себе в глаза. Серые. Не пронзительно-черные, не ярко-синие и не изумрудно-зеленые. Серые, как гранит, обрамленные короткими ресничками. Нос короткий и прямой, рот широкий и полный. Самое обычное лицо, если бы не веснушки. И не просто безобидная россыпь на носу — нет, она вся была в этих пятнышках, даже руки. Лимонный сок на них совершенно не действовал. А от солнца они темнели. Элис подумала о пудре, но отвергла эту мысль. Она такая, какая есть, и не собирается обманывать мужчину или саму себя краской и пудрой. Девушка пригладила свои рыжие волосы, убрала с лица выбившиеся прядки, поправила кружевной воротник и вышла из комнаты.

Гест ждал её в гостиной. Мать болтала с ним о розах, которые так чудесны в этом году. На столике между ними стоял серебряный поднос с бледно-голубыми фарфоровыми чашечками и чайником. От чайника шёл запах мяты. Элис слегка поморщилась — ей нисколько не хотелось этого чая. Она нацепила на лицо любезную улыбку, вздернула подбородок и вошла в комнату.

— Доброе утро, Гест! Рада тебя видеть.

Он встал, двигаясь с текучей грацией крупного кота. У него были зеленые глаза — разительный контраст с черными волосами, которые он вопреки моде зачесывал назад и связывал в хвост на затылке простым кожаным ремешком. Блеск его волос напоминал Элис о крыльях ворона. Сегодня Гест был в темно-синем жакете, но шейный платок повязал зеленый. В цвет глаз. Он улыбнулся — белые зубы блеснули на загорелом лице — и поклонился ей. На секунду её сердце дрогнуло. Этот мужчина просто красавец! В следующий миг Элис вернулась к правде жизни. Он слишком хорош собой, чтобы интересоваться ею.

Элис села в кресло, а Гест — на прежнее место. Мать пробормотала какие-то извинения, на которые они оба не обратили внимания. Мать вообще старалась оставлять их наедине, насколько это позволяли правила приличия. Элис мысленно усмехнулась. Она была уверена: то, что происходит между ними в воображении матери, куда интересней их простых и скучных разговоров.

— Не желаешь ли ещё чаю? — вежливо спросила она гостя.

Пока Гест колебался, Элис налила себе. Мята. Почему мать выбрала именно мяту, ведь она же знает, что Элис её терпеть не может? Ах вот оно что. Чтобы дыхание было свежим, если вдруг Гест решит её поцеловать.

Элис подавила нечаянный смешок. Этот человек даже за руку её никогда не пытался взять. В его ухаживаниях не было ничего романтического.

Гест вдруг со звоном поставил чашку на блюдце. Элис удивилась, увидев в его глазах вызов.

— Тебя что-то насмешило. Быть может, я?

— Нет! Нет, конечно нет. Ну, то есть ты бываешь забавным, когда сам того хочешь, но я не смеюсь над тобой. Нет.

Элис отпила глоток чая.

— Конечно нет, — повторил он, но с сомнением в голосе.

А голос у него глубокий и низкий. Такой низкий, что, когда он говорит тихо, его бывает трудно понять. Но сейчас-то он голоса не понижал.

— Ты никогда не смеешься, никогда мне не улыбаешься. О, ты кривишь губы, когда знаешь, что положено улыбнуться, но это не настоящая улыбка. Или я не прав, Элис?

Такого поворота событий она не предвидела. Это что, ссора? Так они едва ли хоть раз разговаривали по-настоящему, какая может быть ссора? Этот человек ей совершенно неинтересен, так почему его недовольство задело её за живое? Элис вспыхнула. Как это глупо. Что подобает шестнадцатилетней девице, едва ли простительно женщине в двадцать один. Она постаралась заговорить откровенно — хотя бы для того, чтобы успокоиться. Слова пришлось подбирать с трудом:

— Я всегда старалась быть с тобой вежливой — то есть я всегда вежлива, со всеми. И я не какая-нибудь глупая девчонка, чтобы притворно хихикать над каждым словом.

Чтобы преодолеть внезапную скованность, она заставила себя заговорить более официальным тоном:

— Господин мой Финбок, я не думаю, что у тебя есть основания жаловаться на моё с тобой обращение.

— Но и оснований радоваться нет. — Он со вздохом откинулся на спинку стула. — Элис, я должен тебе кое в чем признаться. Я услышал сплетню. Точнее было бы сказать так: у моего помощника, Седрика, талант узнавать обо всех слухах и скандалах Удачного. От него я узнал, что говорят, будто ты не в восторге от моих ухаживаний и недовольна перспективой появиться со мной на летнем балу. Судя по тому, что услышал Седрик, ты предпочла бы в этот день смотреть, как в Дождевых чащобах из яиц морских змей выходят драконы.

— Это змеи выходят из драконьих яиц, — поправила она, не сдержав себя. — Змеи свивают себе оболочки, которые люди называют коконами, а весной из них появляются молодые драконы.

Мысли неистово скакали. Что и кому она говорит? Как он разузнал о её планах? Ах да. Жена брата. Оплакивала пропавшие деньги за билеты, а Элис неосторожно заметила, что предпочла бы путешествие балу. Зачем только эта дура раззвонила обо всем и почему Элис была так неосторожна, что высказала вслух свои сожаления?

Гест подался вперед.

— И ты предпочла бы смотреть на драконов, вместо того чтобы пойти со мной на летний бал?

Это был вопрос в лоб. И он требовал самого прямого ответа. Элис полагала, что смирилась со своей судьбой, но сейчас в ней вспыхнула последняя искра сожаления.

— Да. Да, именно так. Для этого я и купила билеты на живой корабль, идущий вверх по реке. А летний бал… Я бы куда лучше провела время в Дождевых чащобах. Там я могла бы рисовать с натуры, делать заметки, слушать первые слова драконов и смотреть на Тинталью — как она выводит их в небо. Я бы увидела, как драконы возвращаются в мир.

Некоторое время он молчал, внимательно разглядывая её. Элис почувствовала, что краснеет ещё сильнее. Ну что ж, он сам спросил. Если ему не нравится ответ, не нужно было и спрашивать. Гест сцепил пальцы и посмотрел на них. Элис ждала, что он встанет и в гневе уйдет. Она говорила себе, что конец этого ухаживания-насмешки будет большим облегчением. Почему же тогда у неё горло перехватывает и к глазам подступают слезы?

— Могу ли я надеяться, что причина твоего недовольства последних недель кроется в отмененном путешествии, а не в разочаровании во мне как женихе? — спросил он, продолжая разглядывать свои руки.

Это было так неожиданно, что она не могла придумать ответ. Гест не отрывал от неё испытующего взгляда. У него были длинные ресницы и красивые брови.

— Итак?

Элис отвела взгляд.

— Я очень расстроилась, что поездка не состоялась. И мне обидно, что я не там. Такие события случаются раз в жизни, больше этого никогда не будет! Нет, конечно, я очень надеюсь, это не последний выход драконов из коконов. Но сейчас такое произошло впервые спустя несколько поколений!

Она резко поставила на блюдце чашку с гадким мятным чаем. Встала, подошла к окну и стала смотреть на любимые розы матери. Но роз Элис не видела.

— Там будут свидетели. Они зарисуют и запишут все, что увидят. А это другое знание. Не то, что добывается из выцветших непонятных письмен неизвестного языка на обрывках телячьей кожи. Те люди изучат произошедшее на их глазах и прославятся своими изысканиями. Весь почет, вся слава достанутся им. А мои знания окажутся никому не нужны. Получается, я напрасно потратила на разгадку головоломок все эти годы. Никто и не подумает, что я серьезно изучаю драконов. В лучшем случае сочтут меня престарелой чудачкой, которая бормочет всякую чушь над старыми свитками. Вроде маминой тети Джоринды — она собирала целые коробки устричных раковин, одинаковых по цвету и размеру.

Тут Элис умолкла, ужаснувшись, что рассказывает такое о своей семье, и плотно сжала губы. Впрочем, какое ей дело до того, что он подумает. Она была уверена: рано или поздно Гест поймет, что она не подходит ему в невесты, и прекратит ухаживание. А пока он болтался рядом с ней, она упустила последнюю возможность изменить свою судьбу. Придется превратиться в старую деву и жить на подачки брата. За окном мир наслаждался летом, обещавшим множество возможностей — но не для неё. Для неё это было время утраты.

За спиной Элис услышала тяжелый вздох. Гест набрал воздуха и заговорил:

— Я… ну, я прошу прощения. Я знал, что ты интересуешься драконами. Ты сама рассказала мне в тот первый вечер, когда я тебя пригласил. И я воспринял это всерьез, Элис. Честное слово. Я просто не понял, насколько это важно для тебя. Не понял, что ты действительно хочешь изучать этих существ. Боюсь, я принял это за род эксцентричности, за увлечение, призванное всего лишь скоротать время. И рассчитывал помочь тебе скоротать его сам.

Элис слушала, то удивляясь, то ужасаясь. Она хотела, чтобы хоть кто-нибудь признал её изыскания не развлечением, а серьезным делом, но теперь, когда это сделал Гест, ей казалось унизительным, что он знает, насколько важно для неё её занятие. Изучение драконов показалось вдруг глупостью, нездоровым пунктиком, а не разумным делом. Чем оно лучше одержимости устричными раковинами? Что ей эти драконы, зачем они ей сдались, в самом-то деле? Чтобы просто оправдать нежелание жить так, как положено? Но гнев Элис быстро улетучился. Как она могла вообразить, что её сочтут специалистом по драконам? Она выглядит глупо в его глазах.

Элис не ответила. Гест снова вздохнул.

— Я должен был понять, что ты не праздный дилетант, что ты не ждешь, чтобы кто-то другой дал тебе цель и смысл жизни. Элис, я прошу у тебя прощения. Я нехорошо обошелся с тобой. Я исходил из благих намерений — по крайней мере, считал их благими. Теперь я понимаю, что всего лишь искал своей выгоды и пытался втиснуть тебя в то место своей жизни, которое считал наилучшим для тебя. Видишь ли, я на собственном опыте знаю, каково это, потому что моя семья именно так обращается со мной.

В его голосе было столько чувства, что Элис смутилась.

— Не стоит тревожиться обо мне, — тихо проговорила она. — Это было праздное увлечение, мечта, с которой я связывала слишком много надежд. Со мной все будет в порядке.

Он, казалось, не услышал её.

— Сегодня я пришел с подарком, я думал, что могу побудить тебя думать обо мне лучше. Но теперь я опасаюсь, что ты увидишь в этом подарке только насмешку над своей мечтой. И все же я прошу принять его — как скромное возмещение твоей утраты.

Подарок. Вот уж чего ей от него совершенно не нужно. Он и раньше дарил ей подарки: дорогие кружевные платки, стеклянные флакончики с духами, изысканные конфеты с рынка и браслет из мелкого жемчуга. Подарки эти были тем дороже, что добывались в военное время. Они бы подошли юной особе, но ей, стоявшей на пороге превращения в старую деву, такие подношения действительно казались насмешкой.

К Элис вернулась способность говорить, и она сказала то, что следовало сказать:

— Ты очень добр ко мне.

Если бы только он мог понять, что на самом деле творится у неё в душе.

— Пожалуйста, сядь. Позволь мне вручить его. Хотя, боюсь, он вызовет у тебя скорее горькие чувства, чем радость.

Элис отвернулась от окна. После яркого света комната показалась темной и неприветливой. Глаза ещё не привыкли к полусвету, и Гест в этой мрачной комнате выглядел как темный силуэт. Она не хотела садиться рядом с ним, не хотела давать ему возможность прочесть по лицу её истинные чувства. Она могла совладать с голосом, но со взглядом это было труднее. Элис тяжело вздохнула. Но не заплакала, не уронила ни единой слезы. И была горда, что смогла сдержаться. Этот человек в кресле воплощал собой другой (и единственный) путь, который предлагала ей судьба. Она не верила, не могла поверить ему.

Но теперь правила приличия требовали, чтобы она притворилась и не выдавала того, что творилось у неё на душе. Нельзя выставлять себя перед ним ещё глупее, чем уже вышло. Элис сосредоточилась. Надо обратить все, что она наговорила и сделала, в шутку, в анекдот, который он сможет рассказывать за обедом много лет спустя, а его настоящая жена будет весело смеяться над историей о глупом ухаживании, случившемся до их знакомства. Элис придала лицу спокойное выражение — она знала, что приятно улыбаться ей пока не хватит сил. Затем вернулась, села на свой стул и взяла чашку с остывшим чаем.

— Ты уверен, что не хочешь ещё чаю?

— Совершенно уверен, — отрывисто бросил он.

Чудовище. Он не собирался давать ей возможность укрыться за вежливой светской болтовней. Элис отпила глоток, чтобы скрыть вспышку гнева.

Гест развернулся на стуле и достал кожаный футляр.

— У меня есть знакомый в Дождевых чащобах. Он капитан живого корабля и часто бывает в Удачном. Ты, конечно, знаешь о раскопках в Кассарике. Когда жители чащоб обнаружили там погребенный город, то очень обрадовались. Они думали, там будет как в Трехоге, — мили и мили туннелей, которые надо раскопать и проверить помещение за помещением, чтобы найти сокровища. Но в Кассарике дело пошло хуже, чем в других городах Старших. Помещения не просто оказались занесены песком или затоплены илом. Они обрушились. И все же порой там находят неповрежденные вещи.

Гест открыл футляр, от которого, пока он говорил, Элис не отрывала взгляда. Трехог был главным городом Дождевых чащоб, построенным на деревьях среди болот. Под ним торговцы нашли и разграбили ушедший под землю древний город Старших. Подобный курган был обнаружен в Кассарике, совсем рядом с площадкой для драконьих коконов, и он наверняка скрывает под собой такой же город сокровищ. С тех пор о находке почти ничего не говорили, но это, впрочем, было в порядке вещей. Торговцы Дождевых чащоб не отличались болтливостью и не доверяли свои секреты даже родне в Удачном. Сердце у Элис замерло от слов Геста. Она мечтала о том, чтобы в Кассарике раскопали библиотеку или хотя бы хранилище свитков и предметов искусства. Мечтала побывать там в эту поездку, задержавшись после выхода драконов из коконов. И ещё она представляла, как говорит: «Что ж, я изучила все, что смогла найти в Трехоге. Перевести тексты полностью не могу, но отдельные слова знаю. Дайте мне полгода, и, возможно, я сумею обнаружить в этих свитках некий смысл». Все были бы поражены её знаниями и исполнились бы благодарности к ней. Она бы добилась признания от торговцев Дождевых чащоб: переведённый свиток в сотню раз ценнее непереведённого, и не только по части сведений, но и по стоимости. Элис осталась бы в Дождевых чащобах, её бы там ценили. В ночной темноте у себя в комнате она много раз представляла себе все это. Но в летний полдень, в гостиной, её мечты выцвели до детских фантазий. Все они были сотканы из тщеславия и заблуждений, подумала она.

— Как печально, — сумела произнести Элис светским тоном. — Судя по слухам о втором погребенном городе, на раскопки возлагали большие надежды.

Гест кивнул, его темная голова склонилась над футляром. Элис смотрела, как он расстегивает защелки.

— Там нашли комнату со свитками. Нижняя часть была занесена илом. Как я понял, они пытаются спасти все свитки, но речная вода там все равно что кислота. И вот обнаружился один шкаф, и на верхних полках за стеклом — шесть свитков в плотно закрытых футлярах из рога. Они сохранились не очень хорошо, но сохранились. На двух что-то вроде чертежей корабля. Ещё на одном — множество рисунков растений. Два — планы какого-то здания. А шестой — вот он. И он твой.

Элис потеряла дар речи. Гест достал из футляра толстый роговой цилиндр, и она поймала себя на мысли, что хотела бы знать, у какого животного мог быть такой огромный и блестящий черный рог. Гест с усилием вывернул деревянную пробку и вытянул содержимое цилиндра. Свиток превосходного, чуть потемневшего пергамента был обернут вокруг сердцевины из полированного черного дерева. Края, похоже, слегка обгорели, но никаких признаков повреждения водой, следов насекомых или плесени она не заметила. Гест протянул свиток ей. Элис вскинулась было — и уронила руки обратно на колени. Когда она заговорила, голос у неё дрожал:

— О чем… о чем он?

— Никто точно не знает. Но там есть иллюстрации — женщина Старшей расы, черноволосая и золотоглазая. И дракон тех же цветов.

— Она была королевой, — быстро заговорила Элис. — Я не знаю, как перевести её имя. Но изображения коронованной женщины с черными волосами и золотыми глазами встречались мне в четырех свитках. А в одном нарисован летящий черный дракон, который несёт её в чем-то вроде корзины.

— Невероятно, — проговорил Гест.

Он сидел прямо, протягивая ей свиток. Элис обнаружила, что крепко сжимает руки.

— Не хочешь взглянуть?

Элис перевела дыхание.

— Я знаю, сколько стоит такой свиток, я знаю, как дорого ты заплатил за него. Я не могу принять такой дорогой подарок. Это не… это…

— Это неприлично, если мы не помолвлены.

Он говорил очень тихо. Была ли то просьба или насмешка?

— Я не понимаю, почему ты ухаживаешь за мной! — внезапно выпалила она. — Я некрасива. Моя семья не богата и не влиятельна. У меня маленькое приданое. Я даже не молода, мне больше двадцати! А ты… У тебя есть все, ты хорош собой, богат, умен, обаятелен… Зачем тебе это? Зачем ты за мной ухаживаешь?

Он слегка отстранился от неё, но не выглядел обескураженным. Напротив, его губы тронула улыбка.

— Ты находишь это забавным? — продолжала Элис. — Это что, такая шутка или пари?

Улыбка исчезла с его лица. Он резко встал, по-прежнему сжимая в руке свиток.

— Элис, это… это хуже любого оскорбления! Как ты могла обвинить меня в таком поступке? Так вот кем ты меня считаешь на самом деле!

— Я не знаю, кем тебя считать, — ответила она. Сердце колотилось где-то под горлом. — Я не знаю, почему ты пригласил меня на танец тогда, в первый раз. Я не знаю, почему ты ухаживаешь за мной. Я боюсь, что все кончится разочарованием и унижением, когда ты наконец поймешь, что я тебе не пара, и откажешься от своих намерений. Я привыкла к мысли о том, что никогда не выйду замуж. Нашла для себя новую цель в жизни. А теперь я боюсь, что утрачу и это свое намерение, и возможность стать кем-то кроме увядающей старой девы, прозябающей в задних комнатах в доме своего брата.

Гест медленно осел обратно на стул. Подарок он держал небрежно, словно позабыл о нем — или о том, сколько он стоит. Элис старалась не смотреть на драгоценный свиток. Наконец гость медленно проговорил:

— Элис, ты снова заставила меня понять, насколько я с тобой нечестен. Ты и впрямь необыкновенная женщина. — Он сделал паузу, и Элис показалось, что прошла вечность, прежде чем он заговорил снова: — Я мог бы солгать тебе снова. Я мог бы польстить тебе, наговорить слащавостей, притвориться, что безумно в тебя влюблен. Но теперь я понимаю, что ты вскоре раскрыла бы эту уловку и стала бы презирать меня ещё сильнее.

Он помолчал, плотно сжав губы.

— Элис, ты сказала, что уже немолода. Я тоже. Я на пять лет старше тебя. Как тыверно отметила, я богат. Конечно, когда разразилась война, нас не минула участь прочих торговцев из старинных семейств Удачного и наше состояние пошатнулось. И все же торговля развивается, мы понесли урон меньший, чем другие. Я уверен, что мы переживем войну и станем одной из самых влиятельных семей обновленного города. После смерти отца представлять нашу семью и вести торговлю от её имени буду я. Природа одарила меня приятной внешностью, но иногда я думаю, что это на самом деле не дар, а проклятие. Я усвоил обходительные манеры, потому что, как известно, мед куда лучше сдобрит сделку, чем уксус. Я кажусь общительным и веселым, потому что это хорошо для дела, которое я обязан вести. Однако не думаю, что вы удивитесь, если я скажу, что есть и другой Гест, скрытный и сдержанный, и он, как и вы, больше всего ценит, когда его оставляют в покое и он может заниматься тем, что ему интересно. Скажу вам честно: уже несколько лет родители принуждают меня жениться. В юности я учился и путешествовал, чтобы лучше понимать отцовских торговых партнеров. Балы, праздники и всякие там приглашения на чай, — он указал на поднос с чашками, — мне скучны. И все же по воле родителей я должен жениться и завести наследников. Я должен найти жену, которая бы прилежно исполняла положенные ей обязанности, умела поддержать светскую беседу, когда это нужно, и была принята в удачнинском обществе. Короче говоря, я должен жениться на женщине из старинной семьи торговцев. Признаюсь, я и сам был бы рад иметь свой дом и наслаждаться обществом женщины, уважающей мои слабости. Так что когда родители вполне серьезно заявили, что я или должен жениться, или начать готовить своего кузена себе в наследники, я выбрал первое. И стал искать женщину — спокойную, разумную, которая могла бы сама занять себя, когда меня нет рядом. Мне нужен кто-то, кто мог бы вести дом без моего постоянного присмотра. Женщина, которая не чувствовала бы себя брошенной, проведя без меня вечер или даже несколько месяцев, если мне придется отлучаться по делам. Один из моих друзей рассказал мне о тебе — о твоем интересе к драконам и Старшим. Я знаю, что ты бывала в доме его семьи и брала свитки из библиотеки его отца. Твоя прямота и увлеченность научными изысканиями произвели на него впечатление.

Услышав эти слова, Элис обмерла. Она вдруг поняла, кто рекомендовал её. Седрик Мельдар, брат Софи. Однажды он помогал ей искать свитки в кабинете отца. Элис всегда хорошо относилась к Седрику, а девочкой даже была влюблена в него. И узнать, что он посоветовал своему другу обратить внимание на неё как на невесту, было для неё потрясением. Не заметив её смятения, Гест продолжал говорить:

— И вот когда я жаловался на жизнь, Седрик сказал мне, что я не найду лучшей невесты, чем женщина, у которой уже есть своя жизнь и свои интересы. Так я услышал о тебе. И в самом деле, у тебя свои интересы в жизни, так что я начинаю сомневаться, сможешь ли ты включить в свои планы мужа.

Он внезапно посмотрел на неё. Уж не мелькнула ли в его темных глазах искра удивления?

— Это не романтическое предложение. Думаю, ты заслуживаешь лучшей доли, чем та, что предлагаю я. Но, говоря прямо, вряд ли тебе предложат что-то более выгодное. Я богат, умен, хорошо воспитан и, как мне самому кажется, добр. Я имею основания надеяться, что мы неплохо поладим — я со своей торговлей и ты со своими учеными занятиями. После свадьбы мы оба с огромным облегчением избавимся от ворчания родителей. Итак, Элис, можешь ли ты дать мне ответ сегодня же? Выйдешь ли ты за меня замуж?

Он умолк. Элис не находила сил ответить на это странное предложение. Гест, наверное, подумал, что она колеблется. И поэтому повторил то, что другой женщине могло бы показаться страшным оскорблением, а для неё прозвучало всего лишь как признание их невысокого положения:

— Не думаю, что тебе сделают предложение лучше этого. Я богат. Всю тяжелую работу будут делать слуги. Ты сможешь нанимать домоправителей и лакеев, сколько душа пожелает. Найми секретаря и повара, чтобы занимались нашими обедами и развлечениями. Ты получишь все, что нужно для приличного содержания дома. У тебя будет не только время для занятий, но и доход, ты сможешь приобретать нужные книги и свитки. А если тебе ради твоих изысканий придется путешествовать, я дам тебе подходящих сопровождающих. Я искренне сожалею, что из-за меня ты потеряла возможность увидеть выход драконов из коконов. И обещаю, что если ты примешь моё предложение, то сможешь поехать вверх по реке Дождевых чащоб и провести там столько времени, сколько тебе потребуется для изучения драконов. Решайся. Лучшей сделки тебе не найти.

Элис проговорила:

— Ты покупаешь меня в надежде упростить себе жизнь. Ты покупаешь меня за свитки и время на их изучение.

— Немного грубовато, но…

— Я согласна, — быстро сказала она и протянула ему руку, думая, что он поднесет её к губам и поцелует. Или даже обнимет её, Элис.

Вместо этого Гест с улыбкой пожал ей руку, как это делают мужчины, заключая уговор, а потом развернул ладонью вверх и вложил в неё драгоценный свиток. Свиток был тяжёлым — наверное, для сохранности его пропитали маслом. Запах тайн манил. Элис торопливо подхватила обретённую драгоценность второй рукой.

— С твоего позволения, я объявлю о нашем бракосочетании на летнем балу. Разумеется, после того, как испрошу дозволения у твоего отца, — с удовлетворением сказал Гест.

— Тебе вряд ли придется уговаривать его, — пробормотала Элис.

Прижав свиток к груди, как своего первенца, она думала о том, на что только что согласилась.

Когда Гест покидал скромный дом Кинкарронов, его каблуки звонко клацали на каждой каменной ступеньке. Седрик ждал его у коляски, запряженной пони. Юноша откинул каштановые волосы с глаз и улыбнулся другу. Широкая улыбка Геста предвещала хорошие новости. Маленькая лошадка подняла голову и негромко заржала.

— Ну что? — просил Седрик вместо приветствия.

— Что, заждались меня, вы оба?

— Ну, ты пробыл там несколько дольше, чем должен был, — сказал Седрик, занимая свое место и берясь за вожжи. — Я думал, это означает поворот к худшему. В последнее время дело шло как-то не очень.

Длинноногий Гест легко вскочил на пассажирское сиденье коляски и со вздохом уселся.

— Ненавижу это изобретение. Спинка сиденья упирается в поясницу, а колеса подскакивают на каждой выбоине. Когда отец разрешит мне опять брать карету, благодарность моя будет велика.

Седрик цокнул лошадке и натянул вожжи.

— Это будет не скоро. Пока дороги в таком состоянии, коляска — лучшее средство передвижения. На ней можно проехать там, где улицы перегорожены. Золотой проезд уже неделю наполовину перекрыт штабелями древесины, потому что там ремонт. В Удачном ещё столько всего надо разобрать и расчистить, прежде чем построить новое! На Большом рынке половина лавок — одни обгорелые стены.

— А летом запах гари усиливается. Я убедился. Вчера едва нашел чайную с открытой верандой, как тут же удрал из-за вони. Понятно, что ездить на коляске с пони сейчас разумнее. Точно так же разумно жениться на Элис Кинкаррон. Ни то ни другое мне не нравится, но приходится терпеть. Слушай, Седрик, я веду себя разумно всего несколько месяцев, но меня от этого уже тошнит.

Гест со стоном откинулся на низкую спинку, потом выпрямился и потер поясницу.

— Самый неудобный транспорт в мире. И почему дом Кинкарронов так далеко от центра города?

— Вероятно, потому, что именно этот участок им изначально выделил сатрап. Здесь есть одно преимущество — налетчики и разбойники ленятся забираться так далеко.

— Неприкосновенность убогого домишки — слишком скудная плата за жизнь в такой дыре. Они когда-нибудь думали о том, чтобы переехать в район получше?

— Сомневаюсь, что у них есть такая возможность.

— Видимо, плохо планируют. Будь у них меньше дочерей, которым надо обеспечить приданое, у их сыновей положение было бы получше.

Седрик решил не обращать внимания на ворчание приятеля. Он легко управлялся с вожжами, направляя пони в обход ям на мостовой.

— Так что же, я должен тянуть из тебя подробности? Как твое ухаживание? Ты выяснил, почему дама проявляет такое пренебрежение к столь выдающейся добыче, как ты?

— Как ты и подозревал. Должен признать, что твоя способность собирать городские слухи тебя не подвела. Элис предпочла бы поехать вверх по реке Дождевых чащоб и посмотреть, как вылупляются драконы, а не идти со мной на бал. Она сама призналась, что одержима драконами. Явно смирилась с тем, что останется старой девой, и сама выбрала себе это необычное занятие. А тут появился я и не только вдребезги разбил её мечту об одиночестве, но и лишил возможности увидеть выход драконов, зловредно пригласив на бал. Негодяй, да и только. Так что я расстроен.

Седрик посмотрел на своего друга, которого обычно ничто не задевало. Похоже, Гест не шутил.

— Так я должен все-таки тянуть из тебя, да? Ты чего-нибудь добился? Она пойдет с тобой на бал?

— О, и не только.

Гест потянулся, потом повернулся и одарил Седрика своей сияющей улыбкой. Зеленые глаза заговорщицки сверкали.

— Твое предложение насчет подарка сработало превосходно. Едва она взглянула на него — и тут же приняла моё предложение. Просить её руки у отца будет чистой формальностью, она и сама так сказала. Так что поздравь меня, дружище. Я женюсь.

На последней фразе его голос угас, и тон пришел в разительное противоречие со смыслом слов.

Седрик закусил губу, чтобы справиться с волнением.

— Поздравляю, — спокойно сказал он. — Желаю вам обоим счастья.

Гест ухмыльнулся.

— Ну не знаю, как она, а я намерен быть счастливым. Потому что не собираюсь менять свою жизнь. И если она не дура, то тоже выберет счастье. Лучшего ей никто не предложит. Ах, да не смотри на меня с таким осуждением, Седрик. Ты сам сказал, что если я найду женщину, которая не будет от меня ожидать слишком многого, это будет прекрасный способ осчастливить моё семейство. Ты даже подсказал, что Элис Кинкаррон подойдет лучше всего. Я встретился с ней, убедился, что ты прав, и вот она моя. Со временем она наградит меня толстеньким карапузом, дабы он унаследовал имя и состояние, и тем гарантирует, что отец не сделает наследником моего кузена. Все мудро и очень практично и потребует от меня лишь самых малых усилий.

— Но тем не менее печально, — тихо отозвался Седрик.

— Почему печально? Мы все получим то, чего хотим.

— Не совсем. И это нечестно. — Он снова вздохнул. — Элис заслуживает лучшего. Она хороший человек. Добрый.

— Ты, дружище, слишком сентиментален. А честность сильно переоценивают. Да если мы тут, в Удачном, вдруг введем всеобщую честность, все торговцы через неделю станут нищими.

Седрик обнаружил, что ему нечего ответить.

— Зачем же ты подал мне эту идею, если не хотел, чтобы я ею воспользовался? — спросил Гест, словно бы защищаясь.

Седрик пожал плечами. На самом деле он не ожидал, что друг примет всерьез его циничное предложение, которое он сделал, чтобы слегка принизить своего кумира в собственных глазах: «Есть старая поговорка: если хочешь быть счастлив, женись на уродине, и жена будет тебе благодарна всю жизнь».

— Я был пьян и зол из-за собственных неурядиц, — чувствуя себя неловко, сказал он. — Элис неплохой человек. И она не уродина. Ну, просто не красавица. По удачнинским понятиям. Но она добрая. Она ходила к моим сестрам в гости, когда мы были младше. И хорошо относилась ко мне, когда другие девушки шарахались, как от заразного.

— О да. Я и забыл, что ты был одно время пятнистым, — весело подначил его Гест. — Она, наверное, думала, что ты так и останешься с пятнами, в пару к её веснушкам.

Седрик подавил улыбку.

— Одно время! Да мне казалось, что это на всю жизнь! Поэтому для меня было важно, что она хорошо обращается со мной, играет в карты или садится рядом за столом, если остается на обед. Тогда мы дружили. Теперь-то я не особенно хорошо её знаю. Просто мне прекрасно известно, что она добрая и разумная, пусть и не красавица, и состояния у неё нет. — Седрик тряхнул головой и отбросил с глаз непокорные волосы. — Я никогда не пожелал бы ей плохого. Я предположил, что она может стать тебе отличной и нетребовательной женой, но и мысли не допускал, что ты сделаешь ей предложение.

— Ну да, так уж и не допускал! — бессердечно возмутился Гест. — Ты был рядом со мной, пока я за ней ухаживал. И ты все это затеял: нашел её, подсказал мне насчет подарка, который сделает её несговорчивей. И должен тебе сказать, ты попал в самую точку! Пока не развернул свиток, я и не надеялся на успех. Но щедрый дар принес мне победу.

— Всегда к вашим услугам, — кисло отозвался Седрик.

Он пытался не думать о своей роли в интриге Геста, поскольку эта роль будто бы замарала его грязью. Элис была ему подругой. О чем он думал в ту ночь, когда её имя слетело с его заплетающегося языка? Ясно о чем. О себе и о том, как приятно жить под крылышком Геста Финбока. О том, как хорошо ничего не менять в жизни и обратить устремления другого к своей выгоде.

Седрик отбросил эти мысли и сосредоточился на том, чтобы провести лошадку вокруг ям. Жители Удачного старались в первую очередь восстановить сожженные и разграбленные здания, оставляя дороги в запущенном состоянии. Когда до них дойдут руки, на ремонт уйдет целый сезон. Седрик покачал головой. В последнее время ему казалось, будто весь город разрушается; все, чем гордился он, сын торговца Удачного, сейчас или лежало в руинах, или лишилось былой красоты, или изменилось до неузнаваемости.

После калсидийского набега Удачный погряз во внутренних раздорах, все старались свести старые счеты. Свара закончилась, однако восстановление города первое время продвигалось медленно, люди работали без огонька. Сейчас дела пошли лучше, потому что Совет торговцев взял власть в свои руки и стал следить за соблюдением законов. Народ понял, что отстраиваться стало безопасно, и после возобновления торговли многие нашли на это средства. Но новые здания казались не такими, как прежние, многие возведенные в спешке дома вышли чуть ли не одинаковыми. Седрик был не согласен с решением Совета, по которому большинство из тех, кто не принадлежал к старинным семействам торговцев, получили право участвовать в восстановлении города. Бывшие рабы, рыбаки и новые купчики теперь сливались с исконными семействами. Все менялось слишком быстро. Удачный никогда не будет таким, как раньше. Накануне Седрик жаловался на все это отцу, но тот совершенно ему не сочувствовал.

— Не будь дураком, Седрик. Ты преувеличиваешь. Удачный продолжает жить. Но он уже никогда не станет прежним, потому что Удачный никогда не был таким, как прежде, говоря твоими словами. Удачный стремится к переменам и меняется. И те из нас, кто способен меняться, будут процветать вместе с ним. Немного измениться нам не повредит. Умный человек из любой перемены может извлечь выгоду. И ты должен думать, как обратить перемены на пользу семьи.

Тут отец вынул изо рта свою короткую трубочку, указал ею на сына и требовательно спросил:

— Ты не думал, что, возможно, тебе самому стоит кое-что изменить к лучшему? Положение секретаря и правой руки Геста — это хорошо. Ты будешь встречаться со многими его торговыми партнерами. Тебе нужно подумать, как использовать эти связи. Не можешь ведь ты всю жизнь быть второй скрипкой при своем друге, какой бы крепкой ни была эта дружба и какую бы приятную жизнь ни обещала. Ты должен извлечь наибольшую выгоду из того, что имеешь, раз уж ты отверг все, что я мог тебе дать.

Седрик вздохнул. Отец всегда сводил любой разговор к тому, какой неудачник его сын.

— Это ты по мне вздыхаешь, приятель? — хохотнул Гест. — Седди, ты всегда думаешь обо мне самое плохое? Ты боишься, что я обманул бедную женщину, что сладкие речи и моя очаровательная улыбка вскружили ей голову?

— А разве нет? — настороженно спросил Седрик.

Он уже раскаивался, что предложил другу обратить внимание на Элис. И было больно слушать насмешки Геста.

— Вовсе нет. Ты напрасно себя коришь. Все к лучшему, дружище! — Гест похлопал его по плечу и наклонился поближе. — Она полностью все поняла. Нет, не сразу. Сначала она довела меня до того, что я чуть не растерялся: взяла и напрямик спросила, не является ли моё ухаживание шуткой или попыткой выиграть пари! Это меня повеселило, скажу я тебе. А потом я вспомнил, как ты говорил, что девица не промах и вообще разумна. Умная женщина — страшный, хоть и невеликий зверь. Итак, я быстренько пересмотрел свою стратегию. Все изменилось, когда я открыл ей свои карты. Я признался, что намерен жениться по расчету, даже сказал, что выбрал её потому, что она, похоже, не заставит меня менять образ жизни. Ох да не смотри на меня так! Конечно, я сделал все тактичнее, чем сейчас излагаю. Но никакой любви и привязанности. Вместо этого я предложил ей возможность нанимать слуг в дом, чтобы они выполняли всю работу, и средства на её маленькое необычное хобби.

— И она это приняла? Твое предложение брака на эдаких условиях?

Гест снова рассмеялся.

— Ах, Седрик, не все же такие романтики и идеалисты. Когда женщине предлагают выгодную сделку, она это понимает. Мы пожали друг другу руки, как порядочные торговцы, и делу конец. То есть начало. Она выйдет за меня замуж, я получу от неё наследника, отец перестанет докучать мне речами о том, как для него важно передать семейную мантию и право голоса достойному наследнику. Он угрожает, что сделает своим наследником моего кузена. А тот только и знает, что детишек строгать! У него уже два сына и дочь, хотя он на год младше меня. Совсем человек удержу не знает. Я буду неописуемо рад, когда у меня родится сын от Элис и Чет пожалеет, что так усердно пыхтел над своей женой. Подожди, Чет ещё поймет, что ему надо найти способ прокормить их всех да без нашего состояния!

Он ударил себя по колену и откинулся назад, весьма довольный собой. Мгновение спустя он снова выпрямился и толкнул Седрика локтем.

— Давай, Седрик, скажи что-нибудь! Ведь мы оба этого хотели! Жить для себя. Мы вольны путешествовать, развлекаться, гулять с друзьями — ничего не изменится. Жизнь прекрасна!

Седрик помолчал. Гест скрестил руки на груди и довольно посмеивался. Коляску подбросило на изрытом колеями перекрестке, и тут Седрик тихо спросил:

— И как же ты получишь от неё сына?

Гест пожал плечами.

— Задую все свечи и мужественно исполню свой долг. — Он безжалостно расхохотался. — Темнота порой — лучший друг мужчины. В темноте я могу представить вместо неё кого угодно. Даже тебя!

И он снова громко рассмеялся, заметив ужас на лице приятеля.

Оправившись от потрясения, Седрик едва слышно сказал:

— Элис заслуживает лучшего. Любой человек заслуживает.

— Лучше меня? Как тебе прекрасно известно, дружище, это невозможно. Лучше меня никого нет.

* * *

^{Второй день месяца Возрождения, седьмой год правления его славнейшего и могущественнейшего величества сатрапа Касго, первый год Вольного союза торговцев.}

^{От Детози, смотрительницы голубятни в Трехоге, — Эреку, смотрителю голубятни в Удачном.}

Эрек, это четвертая птица с копией запроса. Пожалуйста, как можно скорее пришли обратно птицу с подтверждением, что ты его получил. Боюсь, что моих птиц бьют ястребы по дороге. В запечатанном футляре находится послание для Совета торговцев Удачного. Это четвертая копия запроса. Совет торговцев Дождевых чащоб спрашивает, что делать с юными драконами. Я уверена, что ещё они требуют дополнительных средств для найма охотников. Надеюсь, что мои птицы у тебя и что это просто ваш Совет тянет с ответом.

Детози

Глава 4

КЛЯТВЫ

— Ещё только чуточку, — сказала мать.

Элис покачала головой.

— У меня и так на лице муки больше, чем в свадебном пироге. И в этом тяжеленном платье я уже вспотела. Мама, Гест знает, что у меня веснушки. Я уверена, что он предпочтет видеть их, а не показывать гостям толстый слой пудры на моем лице.

— А ведь я пыталась уберечь её от солнца. Я предупреждала, чтобы она носила шляпу и вуаль, — пробормотала мать, отвернувшись.

Элис знала: мать нарочно сказала это достаточно громко, чтобы её слова оказались услышаны. И вдруг осознала, что не будет скучать по таким вот чуть слышным замечаниям.

Будет ли она тосковать по родительскому дому?

Элис окинула взглядом свою крохотную спальню. Нет. Не будет. Ни по кровати, некогда принадлежавшей двоюродной бабке, ни по старым покрывалам, ни по лоскутному коврику. Она готова уйти из отцовского дома и начать новую жизнь. С Гестом.

При мысли о нем сердце чуть дрогнуло. Элис покачала головой. Не время думать о брачной ночи. Сейчас надо сосредоточиться на церемонии. Они с отцом как следует продумали её обязательства по отношению к Гесту. Формулировки отшлифовывали несколько месяцев. Брачный контракт в Удачном составляют так же скрупулезно, как любой другой. И вот сегодня, в Зале торговцев, перед семьями и гостями, условия этого контракта будут оглашены, прежде чем жених и невеста поставят под ним свои подписи. Все узнают об их с Гестом соглашении. Семья Финбок очень точно сформулировала свои требования, и некоторые заставили отца Элис хмуриться. Но в конце концов он посоветовал дочери принять их. Сегодня ей предстояло утвердить соглашение при свидетелях.

А потом, покончив с делами, новобрачные будут принимать поздравления.

И ночью скрепят свое соглашение.

Ею владели и радостное ожидание, и страх одновременно. Некоторые её замужние подруги предупреждали, что расставаться с девственностью будет больно. Другие заговорщицки улыбались, шептали, что завидуют — ведь ей достался красивый жених, — дарили духи, лосьоны и кружевные ночные наряды. Было много разговоров о том, что Гест хорош собой, ловко танцует и что прекрасной фигурой он обязан верховой езде. Одна не слишком сдержанная подружка даже сказала: «Раз в одном седле хорош, то и в другом неплох!» — и захихикала. Так что хотя во время ухаживания недоставало поцелуев украдкой и ласковых слов шепотом, Элис смела надеяться, что первая ночь разрушит сдержанность Геста и явит его скрытую страсть.

Элис обмахнула лицо небольшим кружевным веером. От веера шёл тонкий аромат. Она последний раз глянула в зеркало.

Её глаза сияли, на щеках играл румянец. Влюблена, как глупенькая девочка, подумала она и улыбнулась своему отражению. Какая женщина устояла бы перед чарами Геста? Он хорош собой, остроумен, приятен в беседе. Умеет выбирать подарки — они всегда оказывались очень уместными. Гест не только принял её научные устремления — его свадебные подношения показывали, что в будущем он поддержит её увлечение. Две превосходные ручки с серебряными перьями и тушь пяти цветов. Лупа, чтобы читать выцветшие строки старых рукописей. Шаль, расшитая змеями и драконами. Серьги из дымчатого стекла, по форме напоминавшие драконьи чешуйки. Каждая такая вещь приходилась как нельзя кстати. Элис подозревала, что подарки свидетельствуют о том, что он из-за своей сдержанности не облекает в слова. В ответ она тоже оставалась сдержанной и учтивой, но в душе все теплее относилась к нему. Дневная сдержанность лишь подпитывала её ночные фантазии.

Даже самая домашняя девушка втайне мечтает, чтобы мужчина полюбил её душу. Гест прямо сказал ей, что их брак заключается по расчету. Но должен ли он таковым оставаться, думала Элис. Если она отдала себя ему, не способна ли она на большее — ради них обоих? За месяцы, прошедшие после помолвки, Элис обращала на Геста все больше внимания. Когда он говорил, она изучала форму его губ, когда он брал чашку чая — рассматривала его изящные руки, восхищалась широкими плечами, обтянутыми жакетом. Она перестала задумываться о причине этого и задаваться вопросом, придет ли к ней любовь, — напротив, она радостно отдалась своей влюбленности.

Война разорила Удачный, так что даже если бы её родители и могли тратить деньги не считая, многого было просто не купить. И все равно этот день показался Элис сказочным. Её не волновало, что свадебное платье перешито из бабушкиного, — это только придавало значительности событию. Цветы, которыми украсили Зал торговцев, были не из теплиц и не из Дождевых чащоб, а из их собственного сада и от друзей. Две её кузины будут петь, а отец — играть на скрипке. Все будет просто, честно и очень по-настоящему.

Брачную ночь Элис воображала на тысячу ладов. Она представляла Геста дерзким, а потом по-мальчишески стеснительным, нежным, восторженным или даже возмутительно непристойным, а то и требовательным. И каждый из этих вариантов подогревал её желание и прогонял сон от её постели. Что ж, всего через несколько часов она узнает. Элис поймала в зеркале свое отражение. Она улыбалась. Кто бы мог подумать, что Элис Кинкаррон будет улыбаться на собственной свадьбе?

— Элис? — В дверях стоял отец.

Она повернулась, и при виде мягкой печальной улыбки её сердце дрогнуло.

— Дорогая, пора спускаться. Карета ждёт.

Сварг стоял в крохотном камбузе. По кивку капитана он сел и положил большие грубые руки на край стола. Лефтрин со вздохом уселся напротив. День был длинный… нет, длинными были три последних месяца.

Дело требовало секретности, и от этого работы прибавилось втрое. Лефтрин не рискнул куда-либо перетаскивать диводрево. Сплавить его по реке в более подходящее для распила место тоже было нельзя. На любом проплывающем мимо судне могли догадаться, что это за находка. Так что распилить «ствол» на пригодные для использования части следовало на месте, среди берегового ила и кустов.

Сегодня все было закончено. «Ствола» диводрева больше не существовало, последние куски были уложены в трюмы Смоляного вместо подстилки под груз. На палубе веселилась команда. Лефтрин решил, что самое время всем им обновить свои обязательства перед Смоляным. И все уже подписали корабельные бумаги. Оставался только Сварг. Завтра они спустят Смоляного на воду, вернутся в Трехог и оставят там плотников — которых они, готовясь к делу, тщательно выбирали и которые отлично справились с работой. Потом Смоляной и его команда вернутся на свой обычный маршрут по реке. А пока пускай все празднуют. Большая работа была позади, и Лефтрин понял, что ни о чем не жалеет.

На столе стояли бутылка рома и несколько стеклянных стаканчиков. Два из них прижимали свиток, рядом были чернильница и перо. Ещё одна подпись — и Смоляному ничто не грозит. Лефтрин внимательно разглядывал речника, сидевшего напротив. Простая рубаха рулевого была выпачкана илом и смолой. Под ногти набилась серебристая древесная пыль, а по щеке расползлось грязное пятно — видать, поскреб недавно.

Лефтрин мысленно улыбнулся. Он и сам, скорее всего, такой же грязный. Весь день пришлось заниматься работой, к которой никто из них не был привычен. Сварг проявил себя как нельзя лучше. Он по собственной воле примкнул к сговору и работал без жалоб, за что Лефтрин всегда его ценил. Настало время дать ему это понять.

— Ты не жалуешься. Ты не ноешь и не ищешь виноватого, когда что-то идет не так. Ты просто берешь и делаешь, что можешь, чтобы все снова стало как надо. Ты верен и осмотрителен. Поэтому я и держу тебя на борту.

Сварг снова покосился на стаканчики, и Лефтрин уловил намек. Он открыл бутылку и плеснул обоим понемножку.

— Тебе лучше отмыть руки, а уж потом есть и пить, — посоветовал он рулевому. — Эта грязь может быть ядовита.

Сварг кивнул и тщательно вытер руки о рубашку. Они выпили, и Сварг наконец ответил:

— Навсегда. Я слышал, как другие об этом толковали. Ты просишь меня подписаться и навсегда остаться на Смоляном. До самой смерти.

— Верно, — сказал Лефтрин. — И я надеюсь, они упомянули, что твоя доля тоже станет больше. С новым корпусом нам уже не понадобится такая большая команда, как раньше. Но я не собираюсь урезать жалованье, и каждый матрос на борту будет получать равную долю. Как тебе это?

Сварг кивнул, но смотреть ему в глаза избегал.

— До конца жизни — это очень долго, кэп.

Лефтрин рассмеялся.

— Кровь Са! Сварг, ты десять лет со Смоляным. Для человека из Дождевых чащоб это уже половина вечности. Так почему подпись на пергаменте стала камнем преткновения? Это выгодно нам обоим. Я буду знать, что заполучил хорошего рулевого до тех пор, пока Смоляной на плаву. А ты будешь уверен, что никто не решит однажды, будто ты слишком стар для работы, и не оставит на берегу без гроша. Ставишь подпись здесь, и моего наследника это обязательство касается точно так же, как меня. Ты даешь мне слово, подписываешь вместе со мной бумаги, и я обещаю, что, пока ты жив, мы со Смоляным о тебе позаботимся. Сварг, на что ты можешь рассчитывать кроме этого корабля?

— Почему обязательно навсегда, кэп? — гнул свое Сварг. — Почему теперь я либо должен пообещать плавать с тобой до конца жизни, либо уйти?

Лефтрин подавил вздох. Сварг хороший человек и отличный рулевой. Он умеет читать реку, как никто другой. В его руках Смоляной чувствует себя превосходно. В последнее время корабль претерпел множество перемен, поэтому Лефтрин не хотел искать нового рулевого. Он прямо посмотрел в лицо Сваргу.

— Тебе ведь известно: то, что мы сделали с диводревом, запрещено. И наше дельце должно остаться тайной. Думаю, лучший способ сохранить тайну — сделать так, чтобы всем, кто к ней причастен, было выгодно молчание. И держать всех причастных в одном месте. До того как мы приступили к делу, я позволил уйти тем, кого не считал преданными мне и сердцем и душой. Сейчас у меня небольшая и тщательно отобранная команда, и я хочу, чтобы ты в неё входил. Дело в доверии, Сварг. Я держусь за тебя, потому что в юности ты строил корабли. Я знал, что ты поможешь нам сделать то, что нужно для Смоляного, и не разболтаешь лишнего. Но вот дело сделано, и я хочу, чтобы ты оставался его рулевым. Всегда. Если я возьму на борт нового человека, он немедленно догадается, что на этом корабле творится нечто не совсем обычное, даже для живого корабля. И я не буду знать, можно ли доверить этому человеку нашу тайну. Вдруг он окажется болтуном, решит, что у него получится выжимать из меня деньги за молчание. И тогда мне придется сделать кое-что, что мне очень не хотелось бы делать. Поэтому я предпочел бы тебя, причем на срок как можно дольше. На всю жизнь, если ты подпишешь эту бумагу.

— А если не подпишу?

Лефтрин помолчал. До сих пор до такого торга дело не доходило. Ему казалось, он верно отобрал людей. Он и представить себе не мог, что Сварг станет колебаться. И Лефтрин спросил напрямик:

— Почему не подпишешь? Что тебе мешает?

Сварг помялся. Посмотрел на бутылку и отвел глаза. Лефтрин молчал. Его собеседник был неразговорчив. Лефтрин налил себе и ему ещё рома и терпеливо ждал.

— Есть одна женщина, — наконец произнес Сварг и снова умолк.

Посмотрел на стол, на капитана и опять на стол.

— И что? — спросил Лефтрин.

— Я хочу попросить её выйти за меня замуж.

У Лефтрина упало сердце. Он не в первый раз терял хорошего матроса, покидавшего корабль ради жены и дома.

В недавно отремонтированном и обновленном Зале торговцев ещё пахло свежим деревом и лаком. Для церемонии скамьи сдвинули к стенам, освободив всю середину зала. Послеполуденное солнце било в окна, свет квадратами ложился на полированный пол и дробился пятнами на гостях, собравшихся, чтобы засвидетельствовать брачные клятвы. Большинство было облачено в официальные наряды фамильных цветов. Были тут и люди с Трех Кораблей — видимо, торговые партнеры семьи Геста, и даже женщина из татуированных в длинном одеянии из желтого шелка.

Геста ещё не было.

Элис сказала себе, что это неважно. Он придет. Он все это устроил и вряд ли отступит. Она от всей души желала, чтобы её платье было посвободнее, а день — попрохладнее.

— Ты такая бледная, — шепнул ей отец. — С тобой все в порядке?

Элис подумала о толстом слое пудры, которой мать обсыпала ей лицо, и улыбнулась.

— Все хорошо, папа. Я просто слегка нервничаю. Может, нам немного пройтись?

Они под руку неторопливо двинулись через зал. Гости один за другим здоровались с ней и желали всего хорошего. Некоторые уже отведали пунша. Другие открыто изучали условия брачного контракта. Два свитка были разложены на длинном столе в центре зала. В серебряных канделябрах горели белые свечи — чтобы прочитать мелкие строчки, требовалось много света. Одинаковые черные перья и чернильница с красными чернилами ждали их с Гестом.

Это была особая традиция Удачного. Брачный контракт надлежало тщательно рассмотреть, зачитать вслух и подписать обеим семьям, и только потом следовал сам обряд бракосочетания, куда более краткий. Элис видела в этом некоторый смысл. Они здесь все торговцы — разумеется, их свадьбы должны быть продуманы так же тщательно, как сделки.

Элис не осознавала, как сильно она переживает, пока не услышала шум подъезжающей кареты.

— Это он, — шепнула она отцу.

— Да уж пора бы, — недобрым тоном отозвался тот. — Мы, может, и не так богаты, как Финбоки, но Кинкарроны такие же торговцы, как и они. Не стоит нас принижать. И оскорблять — тоже.

Только тут Элис поняла, как он боялся, что Гест не явится. Бросит её, и контракт останется неподписанным. Она заглянула в глаза отца и увидела гнев пополам со страхом. Страх перед возможным унижением, страх перед тем, что ему придется забрать никому не нужную дочь домой. Элис отвернулась. Даже её собственный отец не верит, что Гест в неё влюбился и хочет жениться.

Она вздохнула настолько глубоко, насколько позволяло это туго облегающее платье, выпрямила спину, и решимость вернулась. Она не придет больше в отцовский дом, не станет неудачницей. Никогда. Любой ценой.

И тут дверь зала широко распахнулась, и в неё хлынули люди Геста в официальных одеяниях. Они расположились на ступеньках — вся эта толпа друзей и деловых партнеров. В центре стоял Гест. От одного взгляда на него у Элис забилось сердце. Его волосы были небрежно взъерошены, на скулах горел румянец. Жакет из темно-зеленого джамелийского шелка подчеркивал плечи. Белый шейный платок был заколот булавкой с изумрудом — и тот яркостью сияния уступал зеленым глазам Геста.

Когда их взгляды встретились, его лицо вдруг застыло, улыбка угасла. Элис удержала его взгляд, требуя переменить отношение к ней прямо сейчас. Вместо этого он серьезно посмотрел на неё и кивнул, словно подтвердил что-то сам для себя. Дюжина доброжелателей рванула вперед, чтобы немедля поздравить жениха. Гест двигался между ними, как корабль по волнам, — не грубо, но не давая себя остановить или втянуть в разговор. Подойдя к Элис и её отцу, он официально поклонился обоим. Удивившись, Элис изобразила торопливый реверанс. Когда она выпрямилась, Гест подал ей руку, но улыбнулся при этом её отцу и сказал:

— Полагаю, она теперь моя?

Элис протянула ему руку в ответ.

— Полагаю, сначала надо подписать контракт, — весело сказал отец.

Один жест Геста — и тревоги отца как не бывало, тот сделался добродушным и сиял от гордости при виде того, что такой богатый и красивый мужчина так уверенно забирает у него дочь.

— Вот именно! — воскликнул Гест. — И я предлагаю немедленно приступить к этому. На долгие формальности у меня не хватит терпения. Эта дама уже и так заставила меня ждать!

Элис вздрогнула. В толпе гостей раздались смешки и восхищенный ропот. Гест, по обыкновению очаровательный, быстро провел её через весь зал к столу.

Как того требовала традиция, они заняли места по разные стороны от стола. Седрик Мельдар поднес Гесту чернильницу. Подружкой Элис вызвалась быть её старшая сестра Роза. Они шагали в ногу вдоль длинного стола и читали вслух условия брачного контракта. Согласившись с очередным пунктом, они подписывали его. Дойдя до конца стола, новобрачные наконец встанут рядом, и родители их благословят. Свитки с контрактами бережно посыплют песком и высушат, а затем свернут и передадут в архивы Зала. Вопросы о распоряжении приданым или наследстве для детей редко бывали предметом спора, но именно потому, что сохранялись записи.

В этих строчках не было ничего романтического. Элис зачитала вслух, что в случае безвременной смерти Геста до появления у него наследника она откажется от его имущества в пользу его кузена. Гест в ответ зачитал и подписал пункт, по которому его вдове будет выделена личная резиденция на землях, принадлежащих его семье. В случае, если Элис умрет, не родив наследника, небольшой виноградник, который составлял все её приданое, должен вернуться к её младшим сестрам.

Были там и пункты, типичные для всех удачнинских брачных контрактов. После свадьбы супруги имели право голоса в финансовых делах. Также согласовали сумму личных средств, а на случай увеличения или уменьшения состояния предусматривался резерв. Супруги обещали хранить верность друг другу и свидетельствовали, что у них до сих пор не было детей. Один раз Элис потребовала возвращения к старой формуле, согласно которой полноправным наследником становился первый ребёнок независимо от его пола. Ей понравилось, что Гест не возражал, и когда она вслух прочитала пункт, на котором настояла — что ей дозволяется совершить путешествие в Дождевые чащобы для изучения драконов и что время путешествия будет назначено позднее, он поставил свою подпись с завитушкой. Элис смахнула слезы радости, дабы они не оставили следов на её напудренном лице. Что она сделала, чтобы заслужить такого мужчину? Она поклялась быть достойной его великодушия.

Условия договора были точными, без неясностей, и свидетельствовали о том, что идеальных браков не бывает. Этих условий оказалось бесконечное множество. Учитывалась каждая мелочь, ни одна деталь не считалась настолько личной, чтобы её нельзя было включить в контракт. Если Гест заведет ребёнка на стороне, такой ребёнок не унаследует ничего, а Элис при желании сможет немедленно разорвать брачное соглашение и получить половину нынешнего состояния Геста. Если же Элис будет уличена в неверности, Гест имеет право не только выгнать её из дома, но и оспорить отцовство всех детей, рожденных после измены, а финансовая ответственность за этих детей будет возложена на отца Элис.

Пункт за пунктом. Были условия, по которым супругам дозволялось разорвать договор по взаимному согласию; шли описания проступков, делающих договор недействительным. И каждый пункт надо было прочитать и поставить под ним две подписи. Часто процесс занимал несколько часов. Но Геста это не устраивало. Он читал все быстрее и быстрее, явно горя желанием поскорее разделаться с этой частью церемонии. Элис втянулась в игру и читала с той же скоростью, что и он. Поначалу некоторые из гостей оскорбились, но потом, разглядев румянец Элис и лукавую улыбку, то и дело скользившую по лицу Геста, тоже заулыбались.

За рекордно короткое время Гест и Элис добрались до конца стола. Элис задыхалась, проговаривая последнее условие своей семьи. И наконец дошла до заключительного, стандартного:

— Я буду хранить себя, свое тело и привязанности, сердце и верность только для тебя.

Гест повторил эти слова, и они показались ей лишними — после всего, что уже было обещано друг другу. Они поставили подписи. Вернули письма сопровождающим. И, наконец избавившись от утомительных формальностей, взялись за руки и шагнули туда, где стол их больше не разделял. Они повернулись к родителям. У Геста руки были теплыми, у Элис — холодными. Он бережно сжимал её пальцы, как будто боялся повредить, если сожмет покрепче. Она принадлежала ему, её благополучие было в его руках.

Их благословили — сначала матери, потом отцы. Мать Геста говорила куда дольше, чем мать Элис, призывая Са дать им процветание, счастливый дом, здоровье и долгую жизнь, здоровых почтительных детей — список все рос и рос. Элис чувствовала, что её улыбка застывает.

Наконец благословения кончились, и жених с невестой повернулись друг к другу. Поцелуй. Это будет её первый поцелуй, и она вдруг поняла, что Гест откладывал его до этого момента. Она сделала глубокий вдох и подняла к нему лицо. Он посмотрел на неё сверху вниз. Его зеленые глаза были непроницаемы. Элис почувствовала его дыхание, когда их губы соприкоснулись. Гест поцеловал её — легчайшим прикосновением. Как будто колибри махнула крылышком возле губ.

Дрожь пробежала по телу Элис, и она задержала дыхание, когда жених отступил от неё. Её сердце громко стучало.

«Он дразнит меня», — подумала она и не смогла не улыбнуться.

Гест отводил глаза, но по его лицу скользнула лукавая улыбка. Жестокий человек. Он заставил её признаться самой себе. В том, что она желает того же, чего и он.

«Скорее бы ночь», — подумала она и искоса взглянула на красивое лицо своего мужа.

— Понятно. Расскажи о ней, — сказал Лефтрин, когда молчание слишком затянулось.

Сварг вздохнул, посмотрел на него и улыбнулся. Лицо его преобразилось. Тяжесть лет словно исчезла, а голубой блеск в глазах казался почти мягким.

— Её зовут Беллин. Она… ну, я ей нравлюсь. Она играет на свирели. Мы встретились пару лет назад в одной таверне в Трехоге. Ты знаешь это место — «У Ионы».

— Знаю. Там торгует речной народ.

Лефтрин склонил голову набок и посмотрел на своего рулевого, с трудом удержавшись от вертевшегося на языке вопроса. Женщины, которых он встречал в таверне Джоны, были по большей части шлюхами. Некоторые выглядели вполне ничего, но, преуспевая в своем деле, не собирались расставаться с ним ради одного мужчины. Может, на Сварга нашло затмение, его охмурили? Лефтрин чуть было не спросил, уж не отдал ли Сварг ей деньги — «отложить на дом». Он не раз видел, как доверчивые матросы попадались на этот трюк.

Но рулевой опередил его — должно быть, заметил сомнения капитана.

— Беллин из речных. Она там была со своей командой, заказывала выпить и горячего. Она работает на барке «Сача», которая ходит между Трехогом и Кассариком.

— Чем она занимается?

— Она багорщица. В этом-то и загвоздка. Когда я в порту, её нет. Когда она — нет меня.

— Если вы поженитесь, это не изменится, — заметил Лефтрин.

Сварг уперся взглядом в стол.

— В прошлый раз, когда мы встречались с Беллин в порту, капитан «Сачи» предложил мне работу. Сказал, что, если я хочу сменить корабль, он возьмет меня рулевым.

Лефтрин разжал кулаки и, стараясь быть сдержанным, спросил:

— И ты согласился? И не предупредил меня, чтоможешь уйти?

Сварг разглядывал пальцы, вцепившиеся в край стола, потом без приглашения налил себе и Лефтрину ещё рома.

— Я ничего не ответил, — сказал он, опрокинув стаканчик. — Твоя правда, кэп, я на Смоляном уже десять лет. А Смоляной — живой корабль. Я знаю, я не член семьи, но мы связаны. Мне нравится чувствовать его на воде. Это как холодком пробирает, будто знаешь прежде, чем увидишь. «Сача» — отличная барка, и все же она всего лишь деревяшка. Уйти со Смоляного будет тяжело. Но…

— Но ради женщины ты это сделаешь, — мрачно произнес Лефтрин.

— Мы хотим пожениться. Родить детей, если получится. Ты только что сам сказал, кэп. Десять лет — это половина вечности для человека Дождевых чащоб. Я не молодею. Беллин — тоже. Нам стоит поспешать.

Лефтрин молчал, взвешивая возможности. Он не мог отпустить Сварга. Не сейчас. И без того полно дел, не время заставлять Смоляного привыкать к новому рулевому. Нужен ли ему ещё один член команды? У него есть Хеннесси, чтобы работать на палубе и орудовать багром, тощая маленькая Скелли, Большой Эйдер и он сам. Сварг на руле — Лефтрин на это надеялся. Нет, ещё один человек в команде — это неплохо. Это даже может приумножить движущую силу Смоляного. Да, вот и выход. Может сработать. Он подавил улыбку, в уме подсчитал финансы и принял решение.

— Она и вправду хороша? — спросил он у Сварга и, увидев, что тот обиделся, пояснил: — Как багорщица? Отрабатывает свою долю? Может справиться с делом на баркасе размером со Смоляного в случае чего?

Сварг глянул на него. В его глазах мелькнула надежда. Он торопливо отвел взгляд, уставившись в стол, словно пытался скрыть свои мысли от капитана.

— Она хороша. Не какая-нибудь пигалица. Беллин — крепкая женщина, у неё есть мясо на костях. Знает реку и знает свое дело. — Он поскреб в затылке. — Смоляной намного больше, и он живой корабль, это существенная разница.

— Так ты полагаешь, что она справится? — Лефтрин закинул приманку.

— Конечно.

Сварг помедлил, потом выпалил почти яростно:

— Ты говоришь, она может войти в команду Смоляного? Что мы сможем быть вместе на Смоляном?

— Ты предпочел бы быть с ней на «Саче»?

— Нет. Нет, конечно.

— Тогда спроси её. Я не буду настаивать, чтобы ты подписал бумаги, пока их не согласится подписать она. Но условия те же самые. На всю жизнь.

— Ты ещё не видел её.

— Я знаю тебя, Сварг. Раз ты полагаешь, что останешься с ней на всю жизнь, то я вполне уверен, что и мне она подходит. Так что спроси её.

Сварг потянулся за пером и бумагой.

— Не надо, — сказал он, макая перо в чернильницу. — Она всегда хотела служить на живом корабле. А какой матрос не хочет?

И поставил четкую, разборчивую подпись, навсегда связав свою жизнь со Смоляным.

Многие из присутствовавших на свадебной церемонии отметили румянец на щеках Элис. А когда гости перешли в их новый дом на свадебный обед, Элис едва отведала медового пирога и не следила за разговорами. Обед тянулся бесконечно долго, и она не запомнила почти ничего из того, что ей говорили. Она смотрела только на Геста, который сидел на другом конце длинного стола. На его пальцы, сжимающие бокал с вином, на то, как он облизывает пересохшие губы, на упавшую на лицо прядь волос. Неужели этот обед никогда не кончится и все эти люди никогда не уйдут?

Как предписывала традиция, когда Гест и его гости удалились в кабинет выпить бренди, Элис учтиво попрощалась со своими гостями и отправилась в супружескую спальню. Её сопровождали мать и Софи — чтобы помочь снять тяжелое платье и нижние юбки. Элис и Софи уже давно не связывала такая близкая дружба, как раньше, но раз Седрик был дружкой Геста, следовало пригласить его сестру в подружки невесты. Мать наговорила множество добрых напутствий и вернулась к отцу провожать гостей. Софи задержалась, помогая завязать множество бантиков в кружевах воздушного ночного одеяния. Потом Элис села, а Софи помогла ей распустить волосы, причесать и уложить их по плечам.

— Я смешно выгляжу? — спросила у старой подруги Элис. — Я ведь обыкновенная. Эта ночная сорочка, наверное, смотрится на мне нелепо?

— Ты выглядишь как невеста, — ответила Софи.

В её глазах была печаль. Элис понимала почему. Сегодня, с её замужеством, их прежняя девическая жизнь окончательно оставалась в прошлом. Они теперь обе замужние женщины. Несмотря на предвкушение брачной ночи, Элис на краткий миг почувствовала сожаление.

«Я больше никогда не буду девушкой, — подумала она, — никогда не буду ночевать в родительском доме».

И вдруг осознала, что это несет лишь облегчение.

— Волнуешься? — спросила Софи, встретившись с Элис взглядом в роскошно обрамленном зеркале.

— Все в порядке, — ответила Элис и попыталась сдержать улыбку.

— Странно будет делить дом на троих?

— Ты имеешь в виду Седрика? Нет, конечно! Он всегда был мне другом, поэтому замечательно, что у них с Гестом хорошие отношения. Я мало кого знаю из круга Геста и очень рада, что в новой жизни рядом со мной будет старый друг.

Софи пристально посмотрела ей в глаза. Как показалось Элис, с удивлением.

Наклонив голову к подруге, Софи сказала:

— Ну, ты всегда все делала хорошо! Думаю, что мой брат будет счастлив иметь такого товарища, каким ты ему всегда была! А я вряд ли сделаю тебя красивей, чем ты сейчас. Ты выглядишь такой счастливой. Ты и вправду счастлива?

— Да, так и есть, — уверила её Элис.

— Тогда я ухожу, желаю всего наилучшего. Спокойной ночи, Элис.

— Спокойной ночи, Софи.

Оставшись одна, Элис села перед зеркалом. Взяла щетку и ещё раз провела ею по своим темно-рыжим волосам. Эта женщина в кружевном пеньюаре ей едва знакома. Все-таки мать напудрила её весьма искусно — веснушки почти не видны, и не только на лице, но и на груди и плечах. Элис подумала, что ей остался один шаг до той жизни, которую она даже не могла вообразить с тех пор, как перестала быть мечтательным ребёнком. Внизу музыканты играли последнюю песню с пожеланиями спокойной ночи. Окно в спальне было открыто. Элис слышала, как разъезжаются гости. Она пыталась набраться терпения — ведь Гест должен оставаться внизу, пока не проводит всех. Наконец она услышала, как в последний раз хлопнула дверь и её родители пожелали доброй ночи отцу Геста. Ну вот, все ушли, Элис была в этом уверена. Она вновь спрыснула себя духами. Отъехали две кареты. Элис задула половину ароматических свечей, и комната погрузилась в сумрак. Внизу все затихло. В спальне, освещенной свечами, полной благоухающих цветов в изысканных вазах, новобрачная ждала своего мужа. Ждала с сильно бьющимся сердцем, прислушиваясь, когда же прозвучат на лестнице его шаги.

Она ждала. Ночь становилась все темнее. И холоднее. Элис накинула мягкую шаль и пересела в кресло у очага.

Смолк стрекот вечерних насекомых. Крикнула одинокая ночная птица. Ожидание сменилось беспокойством, беспокойство — тревогой, а потом и недоумением. Пламя в очаге угасало. Элис подбросила ещё полено, задула свечи в извилистых серебряных канделябрах и зажгла другие. Она сидела, подогнув ноги, в мягком кресле у очага и ждала, когда придет её жених, чтобы предъявить свои права на неё.

Когда полились слезы, Элис не смогла сдержать их. Когда они иссякли, скрыть их следы на напудренном лице не удалось. Поэтому она смыла всю маскировку, посмотрела на свое настоящее лицо в зеркале и спросила себя: как она могла оказаться такой дурой? Гест с самого начала ясно изложил свои условия. Это она выдумала глупую сказку о любви и укутала ею холодную железную решетку их сделки. Его не за что винить. Виновата только она сама.

Ей следовало просто раздеться и лечь в постель.

Вместо этого она снова села у огня и смотрела, как пламя пожирает полено и затухает.

Далеко за полночь, уже при проблесках утра, когда догорала последняя свеча, пришел её муж. Пьяный. Волосы всклокочены, шаг нетвердый, ворот нараспашку. Он удивился, что она ждёт его у догорающего огня. Окинул Элис взглядом, и она вдруг застеснялась того, что он видит её в девственно-белой ночной рубашке с искусной вышивкой. Его губы дернулись, и она увидела на миг, как блеснули его зубы. Затем он отвернулся и невнятно проговорил:

— Что ж, тогда приступим.

Он не подошел к ней. Направился к кровати, раздеваясь на ходу. Жакет и рубашка упали на толстый ковер, а он остановился у четырех ещё горевших свечей и разом задул их все. Стало темно. Элис ощутила сильный запах крепкого спиртного.

Она слышала, как скрипнула под его телом кровать. Раздался глухой удар, потом ещё один — он скинул ботинки на пол. Шорох ткани подсказал, что следом отправились брюки. Постель просела, когда он навзничь упал на неё. Элис не двинулась с места, застыв от потрясения, смешанного со страхом. Все её радостные предвкушения, все её глупые романтические мечтания исчезли. Она вслушивалась в его дыхание. Потом он заговорил, и в голосе его слышалось мрачное веселье:

— Нам обоим будет удобнее, если ты тоже ляжешь в постель.

Кое-как она встала с кресла и подошла к нему, удивляясь про себя, зачем она это делает. Может быть, её ожидания были неоправданно завышены из-за недостатка опыта в таких делах? Отойти от очага было все равно что броситься в холодную реку. Она подошла к кровати. Он не сказал ей ни слова. В комнате было темно, он не мог её видеть. Спустя некоторое время Гест вяло бросил:

— Если мы собираемся с этим закончить, то тебе придется раздеться и лечь в постель.

Её пеньюар спереди был весь на бантиках. Пока она развязывала их, разочарование становилось все горче. Какая она все-таки была дура — дразнила себя мыслями о том, как его пальцы развяжут каждый бантик по очереди. Что за глупые надежды она питала, надевая это облачение, — а всего-то несколько часов назад оно казалось ей таким женственным и соблазнительным. Она выбрала дурацкую одежду и пыталась играть роль, которой никогда не соответствовала. Конечно, думала Элис, Гест это понял. Такая, как она, не имеет права на все эти шелка и ленты. Для неё нет ни романтических чувств, ни даже похоти. С его стороны это обязанность. Ничего больше. Она вздохнула и уронила пеньюар с плеч на пол, откинула покрывала и легла на своей стороне кровати. Она ощутила, что Гест повернулся к ней лицом.

— Ну, — сказал он, дыша ей в лицо винными парами. — Ну…

Он вздохнул и тут же набрал в грудь воздуха.

— Ты готова?

— Кажется, да, — сумела ответить она.

Он подвинулся ближе. Она повернулась к нему и замерла, вдруг испугавшись его прикосновения. Ей было стыдно, что, несмотря на страх, она ощутила и теплоту. Страх и желание. Она с отвращением вспомнила двух своих приятельниц, которые без конца рассуждали, что калсидийские налетчики могут их изнасиловать. Элис было ясно видно: эта опасность их и страшит, и приятно возбуждает. Тупицы, думала она тогда, они фантазируют о разврате и насилии.

И вот теперь, когда рука Геста легла ей на бедро, она невольно вздохнула. Доселе ни один мужчина не касался её обнаженного тела. Мысль об этом заставила её вздрогнуть. Его хватка стала крепче, пальцы впились в тело, подтягивая её ближе, и она тихо вскрикнула от страха. Элис слыхала, что в первый раз может быть больно, но не боялась, что её муж будет груб с ней. До этого момента не боялась.

Гест коротко хмыкнул, как будто вдруг обнаружил что-то приятное.

— Не так уж и трудно, — пробормотал он. (А может быть, «не так уж и дурно».)

Элис не успела подумать, что бы это значило, как он внезапно перевернул её на спину и взгромоздился сверху. Всунул ей колено между бедер и раздвинул ноги.

— Ну что, готово, — сказал он и вошел в неё.

Она пыталась подстроиться под него. Комкала простыни, будучи не в силах его обнять. Боль, о которой ей рассказывали, была, против её опасений, не такой сильной, но и удовольствие, о котором ей шептали и которого она легковерно ждала, не пришло. Она даже не была уверена, что самому Гесту приятно. Он быстро добрался до конца, который она с ним не разделила, и сразу же отодвинулся от неё. Его член мазнул по её бедру, оставив влажный след. Она чувствовала себя испачканной. Когда муж лег на свою половину кровати, Элис подумала: заснет он или отдохнет и сделает ещё одну попытку, уже не такую натужную?

Гест не сделал ни того ни другого. Он полежал, переводя дыхание, затем скатился с кровати и нашел теплое одеяние, приготовленное для него. Элис скорее слышала, чем видела, как он его надел, потом увидела проблеск света от свечи под колпаком из прихожей. Затем дверь за ним закрылась, и брачная ночь кончилась.

Она некоторое время лежала не двигаясь. Её трясло. Она не плакала. Её тошнило. Она обтерла бедро и промежность простыней с его стороны постели, а затем перекатилась на чистое место. Делала глубокий вдох и медленно выдыхала. Постепенно дыхание становилось все спокойней — она считала до трех, задерживая выдох.

— Я спокойна, — сказала она вслух. — Мне не больно. Все в порядке. Я выполняю условия своего брачного контракта.

Подумала и добавила:

— Он тоже.

Потом встала, подбросила в очаг ещё полено. Раздула угли и задумалась, глядя, как разгорается огонь. В оставшиеся до рассвета часы она размышляла о том, каким безрассудством было соглашаться на эту сделку. Она поплакала. Подавила разочарование, боль от унижения и сожаление. Пришла мысль убежать отсюда и пойти домой, но Элис тут же отказалась от неё.

Куда — домой? К отцу? К расспросам, скандалам, и чтобы мать требовала пересказать ей мельчайшие подробности того, что её огорчило? Элис представила себе, какое лицо будет у отца. И ещё — шепоток на рынке, в лавках, и разговоры, умолкающие при её появлении. Нет. Ей некуда идти.

Ещё до восхода солнца Элис отбросила прочь свои девичьи мечты и свое негодование. Ни то ни другое не могло помочь ей. Взамен она вернула образ практичной старой девы, которой собиралась стать. Прекраснодушная девица не сможет вынести то, что свалилось на неё. Лучше задвинуть её куда подальше. Но увлеченная своим хобби старая дева способна смиренно принять судьбу и оценить предлагаемые ею преимущества.

Когда солнце поцеловало небеса, Элис поднялась и вызвала горничную. Свою собственную горничную, да, — хорошенькую девушку с маленькой татуировкой в виде кошки у носа. Татуировка указывала, что девушка когда-то была рабыней. Горничная принесла чай и травяной настой для глаз. Элис потребовала горячий завтрак по своему вкусу — и его доставили на прелестном эмалированном подносе. Пока Элис ела, горничная разложила на выбор несколько красивых новых платьев.

Во второй половине дня Элис явилась на первый из предстоящих приемов в честь новобрачных. На ней было скромное бледно-зеленое платье с белыми кружевами, обманчиво простое и очень дорогое. Она весело улыбалась и мило краснела, когда подруги матери шептались, что семейная жизнь ей идет. Вершиной стало появление Геста — аккуратно одетого, но бледного и с блуждающим взглядом.

Он опоздал. Встал в дверях гостиной и явно искал её. Элис улыбнулась и помахала ему. Похоже, он удивился окружавшему её благополучию и тому, что она почти не обратила внимания на его торопливые извинения шепотом — насчет «состояния» ночью. Она просто кивнула и занялась гостями. Она приложила все усилия, чтобы быть очаровательной, и даже блистала остроумием.

Как ни странно, это оказалось не так уж трудно. Когда Элис принимала решение, мир внезапно становился проще. А она решила, что будет тщательно выполнять свои обязательства по сделке. И присмотрит, чтобы Гест исполнял свои.

На следующий день Элис вызвала плотников, которые превратили изящную комнату для рукоделия рядом со спальней в библиотеку. Крохотный белый с позолотой столик она заменила на большой и тяжелый, из темного дерева, с множеством ящиков и отделений для бумаг. Через несколько недель книготорговцы и антиквары усвоили, что прежде чем выставлять новые приобретения на публику, их следует сначала показать ей. Через полгода полки и подставки для свитков в её библиотеке были заполнены. Элис решила, что раз уж она продала себя, то, по крайней мере, не продешевила.

* * *

^{Семнадцатый день месяца Дождей, восьмой год царствования его славнейшего и могущественнейшего величества сатрапа Касго, второй год Вольного союза торговцев.}

^{От Детози, смотрительницы голубятни в Трехоге, — Эреку, смотрителю голубятни в Удачном.}

В футляре два запроса. Первый адресуется всем, с просьбой указать, не видел ли кто из моряков или крестьян драконицу Тинталью, ибо она не появлялась в Дождевых чащобах уже несколько месяцев. Второй — Совету торговцев Удачного, напоминание, что тем, кто ухаживает за драконами и охотится для них, нужны средства. Ответ ожидают как можно скорее.

Эрек, мои глубочайшие соболезнования по поводу твоей утраты. Я знаю, с какой радостью ты ждал свадьбы Фари. Весть о её безвременной кончине безмерно печалит меня. Это тяжелые времена для всех нас.

Детози

^{Десятый день месяца Возрождения, восьмой год царствования его славнейшего и могущественнейшего величества сатрапа Касго, второй год Вольного союза торговцев.}

^{От Эрека, смотрителя голубятни в Удачном, — Детози, смотрительнице голубятни в Трехоге.}

Запечатанный свиток — послание Совету торговцев Дождевых чащобе Трехоге и Кассарике от Совета торговцев Удачного с требованием полного отчета о средствах, израсходованных на содержание молодых драконов. Без отчета больше никаких денег для кассарикского Совета выделено не будет.

Детози, почти половина птенцов, вылупившихся за последний месяц, — с кривыми лапами. Тебе когда-нибудь доводилось с таким сталкиваться? Слышала ли ты о лечении? Боюсь, что причина — в плохом питании, однако проклятый Совет жалеет денег на покупку зерна и сушеного гороха, которые так необходимы для здоровья птиц. Они душат нас налогами, чтобы отстроить дороги и гавань, но совершенно глухи к просьбам о пропитании птиц!

Эрек

^{Двадцать третий день месяца Рыбы, девятый год царствования его славнейшего и могущественнейшего величества сатрапа Касго, третий год Вольного союза торговцев.}

^{От Детози, смотрительницы голубятни в Трехоге, — Эреку, смотрителю голубятни в Удачном.}

В запечатанном свитке — месячный отчет о средствах, потраченных Советом Дождевых чащоб в Трехоге и Кассарике, и запрос к Совету торговцев Удачного насчет их доли расходов. С другой птицей ты получишь послание, которое по нашему требованию несут все корабли, — о назначении вознаграждения за сведения о драконице Тинталье.

Эрек, моя кузина Сетин ищет место ученика для своего сына Рейала. Рейал — ответственный парень, ему четырнадцать лет, и у него уже есть опыт ухода за почтовыми птицами. Рекомендую его тебе. Знаю, ты не из тех, кто придает значение таким вещам, но все же спешу уверить тебя, что он парень весьма подходящий и может заниматься делом, не создавая неприятностей и не проявляя излишнего любопытства по поводу посетителей твоей голубятни. Если у тебя есть место для ученика, мы бы с радостью послали его к тебе за наш счет вместе с молодыми птицами для обновления удачнинской стаи. Он ждал места в Кассарике — они там завели свой птичник и свою стаю, — но туда взяли двух татуированных. Дождевые чащобы уже не те, что были раньше! Пожалуйста, пришли мне ответ с отдельной птицей, только для меня.

Детози

^{Семнадцатый день месяца Перемен, четвертый год Вольного союза торговцев.}

^{От Эрека, смотрителя голубятни в Удачном, — Детози, смотрительнице голубятни в Трехоге.}

В запечатанном футляре — предупреждение об опасности от Совета торговцев Удачного Совету торговцев Дождевых чащоб в Кассарике и Трехоге. В Удачном обнаружили мастерскую фальшивомонетчиков, они подделывали торговые грамоты и разрешения на путешествия по реке Дождевых чащоб. Рекомендовано быть осторожнее в торговле, особенно с чужеземцами, тщательно проверять лицензии.

Детози, пишу это в тревоге за моего ученика и твоего племянника Рейала. В последний год он был на редкость предан птицам, надежен и добросовестен. Однако недавно в ущерб работе сдружился с юнцами — торговцем, трехкорабельщиком и татуированным, проводящими время за игрой и кутежами. Если он и дальше будет водить компанию с ними, то едва ли станет честным тружеником. Я сделал ему суровое предупреждение, но полагаю, что нарекание от его собственной семьи может подействовать сильнее. Если он не будет добросовестно исполнять свою работу, боюсь, мне придется отправить его домой без рекомендаций.

С сожалением,

Эрек

^{Четырнадцатый день месяца Надежды, пятый год Вольного союза торговцев.}

^{От Детози, смотрительницы голубятни в Трехоге — Эреку, смотрителю голубятни в Удачном.}

Запечатанное послание — от торговца Гошена Деррену Савтеру, в поселение Трех Кораблей, касательно груза твердой древесины, не пришедшего вовремя.

Эрек, прошу прощения у тебя и Рейала за опоздание денег на его содержание. Сердечно благодарю, что ты помог ему. Были ужасные шторма, всюду по реке грузы задерживались, пострадало много людей и птиц. Дай моей Киттс отдохнуть перед возвращением. Деньги за Рейала придут, как только Харди зайдет в удачнинский порт.

С благодарностью,

Детози

Глава 5

ЛОЖЬ И ВЫМОГАТЕЛЬСТВО

Лефтрин стоял на палубе и смотрел, как приближается лодка с калсидийского корабля. Ялик низко сидел в воде, отягощенный людьми — дородным купцом и гребцами — и мешками с зерном. На фоне трехмачтового корабля, от которого шёл ялик, баркас «Смоляной» выглядел маленьким. Поэтому-то Лефтрин и отказался к ним приблизиться. Если калсидийцы хотят с ним торговать, пусть являются к нему так, чтобы можно было посмотреть на них, прежде чем они взойдут на борт. Похоже, ни у кого из сидящих в ялике не было оружия.

— Ты не собираешься взглянуть на их груз, пока они не передали его нам? — спросил Сварг.

Лефтрин облокотился о перила и покачал головой.

— Если им нужно моё золото, пусть сами доставляют товар.

Лефтрин не любил калсидийцев и не доверял им. Он не рискнул бы подняться на палубу их корабля, где с честным человеком могут обойтись вероломно. Сварг неторопливо шевелил рулевым веслом, без труда удерживая баркас на месте и не давая течению сносить его. Светлые воды Дождевой реки растворялись в черноте глубокой бухты. Лефтрин никогда не заводил Смоляного так далеко. В основном он, как его отец и дед, вел торговлю между поселениями, разбросанными в верхнем и нижнем течении реки. Открытое море и чужие берега — не для него. Он и в устье реки-то бывал всего несколько раз, обычно когда на связь с ним выходил надежный посредник. Да и на это Лефтрин шёл только ради съестных припасов, без которых людям чащоб было не прожить. Он не имел возможности привередничать и выбирать, с кем вести дела в устье реки, но всегда был настороже. Мудрый торговец знает, в чем разница между сделкой и дружбой. С калсидийцами — всегда только дело, никакой дружбы, а торговцу, который с ними меняется товарами, хорошо бы иметь глаза на затылке. Формально между двумя странами теперь мир, но с Калсидой он никогда не длится долго.

Лефтрин с подозрением смотрел на приближающуюся шлюпку. На веслах, кажется, сидели обыкновенные моряки, да и мешки с зерном ни на что другое не походили. И все равно когда лодка подошла к баркасу и с неё перебросили конец, Лефтрин велел ловить его Скелли, самой младшей в команде. Сам он остался у ограждения, оглядывая людей в ялике. Большой Эйдер маячил рядом, почесывая черную бороду, и тоже смотрел на приближающуюся лодку.

— Не спускай глаз с матросов, — тихо сказал ему Лефтрин. — Я присмотрю за купцом.

Эйдер кивнул.

Ступеньки были вделаны прямо в борта Смоляного. Калсидиец легко взобрался по ним, и Лефтрину пришлось признать: тучная фигура не мешала купцу двигаться быстро и ловко. На нем был плащ из тюленьей шкуры, подбитый алым. Широкий кожаный пояс с серебряной отделкой стягивал шерстяную рубаху. Морской ветер развевал плащ, но мужчина не обращал на это внимания.

«Он не только купец, но и моряк», — понял Лефтрин. Оказавшись на борту, гость сурово кивнул Лефтрину и получил в ответ учтивый поклон. Он перегнулся через борт и по-калсидийски выкрикнул несколько команд своим гребцам, потом развернулся обратно к Лефтрину.

— Приветствую, капитан. Мои матросы поднимут на борт образцы пшеницы и ячменя. Я уверен, ты убедишься в высоком качестве моих товаров.

— Поглядим, купец, — приветливо, но твердо сказал Лефтрин, улыбаясь.

Калсидиец оглядел пустую палубу.

— А твой товар? Я ожидал, что мне предоставят его для проверки.

— Монеты проверить недолго. У меня в каюте есть весы. Предпочитаю платить по весу, а не по номиналу.

— Не возражаю. Короли и их чеканка появляются и исчезают, но золото остается золотом, а серебро — серебром. Однако, — тут он понизил голос, — в устье этой реки ищут не золото и не серебро. Меня интересуют товары из Дождевых чащоб.

— Тогда езжай в Удачный. Все знают, что это единственное место, где можно их приобрести.

Лефтрин смотрел через плечо калсидийца, как один из его людей взбирается на палубу. Эйдер встретил его, но мешок не принял. Рядом стояла Беллин с тяжелым багром наготове. Она выглядела куда внушительнее Эйдера, не прилагая к тому никаких усилий.

Чужеземный гребец тащил тяжелый мешок с зерном на плече. Сделав два шага от борта, он свалил ношу на палубу, затем вернулся за другим мешком. Мешки с виду были добротными, из хорошей пеньки, без отметин соли и сырости. Но это ещё не означало, что во всех них хорошее зерно. Лефтрин сделал непроницаемое лицо.

Калсидиец придвинулся к нему на полшага.

— О да, так говорят. Но некоторые слыхали и о другом товаре и других сделках. О тайных сделках с большой выгодой для обеих сторон. Наш посредник упомянул, что ты слывешь опытным капитаном и толковым торговцем, что ты владелец самого доходного баркаса на свете. По его словам, если кто и может предложить те особые товары, которые я ищу, так это ты. Или, по крайней мере, подскажешь, с кем мне об этом поговорить.

— Прямо так и сказал? — поинтересовался Лефтрин учтивым тоном.

Теперь гребец вытащил на палубу ещё один мешок — такой же прочный и без изъянов, как и первый. Лефтрин кивнул Хеннесси, и помощник капитана открыл дверь рубки. На палубу вышел Григсби, рыжий корабельный кот.

— Да, именно так, — ответил купец твердо, но тихо.

Лефтрин смотрел на кота через плечо купца. Чертова скотина вцепилась когтями в палубу «Смоляного», потянулась и поскребла доски, оставляя отметины. Потом кот двинулся к капитану, словно прогуливаясь перед работой. Подойдя к незнакомым мешкам, он мимоходом обнюхал их, потерся об угол одного, заявив о своем праве собственности, и отправился на камбуз. Лефтрин криво усмехнулся и одобрительно кивнул. Если бы от мешков хоть самую малость пахло грызунами, кот проявил бы к ним куда больше интереса. Так что это зерно с чистого корабля. Отлично.

— Особые товары, — тихо повторил купец. — Он сказал, что у тебя что-то имеется.

Лефтрин резко повернул голову и, встретив испытующий взгляд купца, нахмурился. Но калсидиец неверно истолковал это.

— Любые. Даже самые мелкие чешуйки. Клочок шкуры, — он ещё понизил голос. — Кусок кокона.

— Если ты хочешь это купить, то выбрал не того человека, — прямо заявил Лефтрин.

Капитан повернулся к гостю спиной, подошел к мешкам с зерном, опустился на одно колено и снял с пояса нож. Взрезав двойной шов горловины, он запустил руку внутрь, перекатывая зернышки в ладони. Это было хорошее зерно, чистое, без мякины и соломы. Лефтрин высыпал его обратно в мешок и достал ещё горсть из самой глубины — зерно оттуда оказалось не хуже. Он положил несколько зерен в рот и разжевал.

— Высушено на солнце, для пущей сохранности, но не пересушено и не потеряло запах и вкус, — сообщил купец.

Лефтрин коротко кивнул. Он ссыпал зерно обратно, отряхнул ладони и перешел к следующему мешку. Разрезал узел, раскрыл мешок, достал горстку. Наконец сел на корточки, проглотил разжеванный ячмень и сказал:

— Хорошее зерно. Если и остальной груз такой же, мне повезло. Как только сторгуемся, можете начинать грузить. Я оставляю за собой право отказаться от любого мешка и буду проверять каждый, как только его поднимут на палубу.

Купец неторопливо кивнул в ответ — и соглашение было формально заключено.

— Твои условия легко принять. А теперь не пройти ли нам в твою каюту — договориться о цене за мешок зерна и, возможно, обсудить другие сделки?

— Можем и здесь поторговаться, — заметил Лефтрин.

— С твоего позволения, в каюте удобнее, — ответил купец.

— Как угодно.

Пару раз Лефтрин возил запрещенные товары. Сейчас у него ничего не было, но он позволил этому человеку сделать противозаконное предложение. Возможно, если отказать и намекнуть, что об интересе гостя станет известно тем, кто принимает решения в Дождевых чащобах, купец станет сговорчивее и снизит цену. Лефтрин не видел в подобной тактике ничего зазорного — в конце концов, перед ним был калсидиец. У них нет чести. Лефтрин жестом пригласил гостя в крохотную каюту — он был уверен, что хорошо одетый купец ужаснется обстановке.

— А пока мы беседуем, я прикажу моим людям перегрузить зерно на твой баркас.

— До того, как мы договоримся о цене? — удивился Лефтрин.

Это предложение давало ему слишком много преимуществ. Если он затянет торг до тех пор, пока на борту его судна не окажется большая часть груза, а потом откажется от условий купца, калсидийцу придется заставлять свою команду перегружать все обратно.

— Уверен, мы сойдемся на справедливой цене, — спокойно ответил тот.

«Ну ладно, — подумал Лефтрин. — Коли видишь выгоду, упускать её не след».

— Хеннесси! — крикнул он через плечо. — Осмотри с Григсби все мешки. Сосчитай их. Не стесняйся проверять, если заметишь недовес, пятна и мышиные следы. Как только все погрузят, постучись ко мне.

Когда они вошли в каюту и сели — Лефтрин на свою койку, купец в единственное кресло у небольшого стола, — гость не утратил уверенности. Он оглядел скромное помещение, снова слегка поклонился и сказал:

— Я хочу, чтобы ты знал моё имя. Я — Синад из дома Арих. Мои предки занялись торговлей задолго до основания Удачного. Нам не по нраву войны, они сталкивают наши страны и мешают торговать. И вот теперь, когда вражда утихла, мы торопимся установить связи с торговцами реки Дождевых чащоб напрямую. Мы намерены основать предприятие, которое впоследствии, как мы надеемся, будет выгодно обеим странам. А именно — немногочисленное сообщество избранных, куда входили бы только солидные торговцы.

Хотя Лефтрин относился к калсидийцам с предубеждением, прямота этого человека его приятно поразила. Он достал бутылку рома и два стаканчика, которые держал в каюте на случай переговоров. Стаканы были старинными, тяжелыми, темно-синего цвета. Когда он наливал ром, на полоске у края стаканов вспыхнули серебряные звездочки. На купца это произвело сильное впечатление. С кратким возгласом изумления он стремительно подался вперед, не дожидаясь приглашения, схватил свой стакан и поднес его к свету. Пока он разглядывал бесценную вещь, Лефтрин сказал:

— Я Лефтрин, капитан и владелец речного баркаса «Смоляной». Я не знаю, чем занималась моя семья, когда мы покинули Джамелию, и по мне так это не особо-то и важно. Сейчас я хожу на этом баркасе. Торгую. Если ты честный человек с хорошим товаром, мы заключим сделку и в следующий раз я ещё охотнее буду вести с тобой дело. Но я в своей торговле не выделяю никого. Мои деньги получает тот, кто предложит лучшие условия. Ладно, перейдем к нашему делу. Сколько ты хочешь за мешок пшеницы, а сколько — за ячмень?

Калсидиец поставил стакан на стол, так и не пригубив.

— А что ты предлагаешь? За вещи вроде этих, — он постучал ногтем по стакану, — я готов отдать тебе превосходный товар.

— В этот раз я торгую только за монету. Серебро и золото, по весу, а не по чеканке. И ничего другого.

Стаканы были работы Старших. У Лефтрина имелось несколько подобных сокровищ: женская шаль, источающая тепло, несгораемый ящик, издающий звон и испускающий свет, стоит только откинуть крышку, и другие вещицы. Большинство из них много лет назад купил дед для своей жены. Лефтрин хранил их в тайнике под койкой. Ему нравилось, сидя в скромной каюте, наливать ром в эти стаканчики, каждый из которых стоил целое состояние.

Синад Арих откинулся на спинку кресла. Оно скрипнуло под его весом. Купец пожал широкими плечами.

— Монета вполне годится для зерна. Я пользуюсь монетами любой чеканки. За деньги можно купить что угодно. Вот, например, зерно. А в прошлый раз я посетил Удачный со своими монетами и купил на них сведения.

Лефтрин невольно вздрогнул. Этот человек не сделал ни одного угрожающего движения, но его прежние слова о «самом доходном баркасе» приобрели зловещий смысл. Лефтрин сидел, откинувшись в своем кресле. Он улыбался, однако его светлые глаза оставались серьезными.

— Сговоримся о цене за зерно, и дело с концом. Я бы хотел направиться вверх по реке с приливом.

— Я тоже, — отозвался Синад.

Лефтрин отпил из своего стаканчика. Ром согревал, но стекло непривычно холодило пальцы.

— Хочешь сказать, что к приливу надеешься снова выйти в море?

Синад вежливо пригубил из своего стаканчика.

— О нет. Я весьма точен в том, что хочу сказать, особенно когда говорю на чужом для меня языке. Я надеюсь, что мы договоримся о цене на моё зерно и твои услуги и что ты проводишь меня вверх по реке.

— Я не могу. Тебе должны быть известны наши правила и законы. Ты ведь не просто чужой здесь, ты калсидиец. Чтобы посетить Дождевые чащобы, тебе следует получить разрешение от Совета торговцев Удачного. А чтобы торговать с нами, нужна лицензия от Совета Дождевых чащоб. Без подорожных у тебя нет права подниматься по реке.

— Они у меня есть — я ведь не дурак. С оттиском и печатями, подписанные пурпурными чернилами. У меня есть и рекомендательные письма от нескольких удачнинских торговцев, которые свидетельствуют, что я честный, уважаемый торговец. Хоть и из Калсиды.

По спине Лефтрина побежала струйка пота. Если этот человек и в самом деле имеет все бумаги, как утверждает, то он или чудотворец, или великий мастер шантажа. За всю жизнь Лефтрин не помнил случая, чтобы калсидиец законно посетил Дождевые чащобы. Он сомневался, что калсидийцы вообще знают, что такое законная торговля. Нет. Этот человек неприятен и опасен. И он выбрал Лефтрина и «Смоляной». Плохо.

Синад бережно поставил ополовиненный стаканчик на стол, улыбнулся и очень обыденно сказал:

— Твой корабль восхищает меня. Странно: казалось бы, здесь нужна дюжина гребцов. Однако, я слышал, в твоей команде всего шесть человек, считая тебя самого. Удивительно для баркаса такого размера! Не менее странно, что твой рулевой может без видимых усилий удерживать его на месте в устье реки. — Он снова взял стаканчик и поднес к окошку, словно любуясь звездочками.

— Я переделал корпус, и баркас стал лучше.

Вторая струйка пота поползла по спине. Кто проболтался? Конечно, Генрод. Лефтрин слышал несколько лет назад, что тот перебрался из Трехога в Удачный. Как подозревал Лефтрин, Генрод потратил на этот переезд то, что ему заплатили за работу на Смоляном. Этот человек был удивительным мастером и умел работать с диводревом. Четыре года назад Лефтрин щедро, очень щедро заплатил ему и за мастерство, и за молчание. Результат трудов превзошел все ожидания Лефтрина, и теперь он с замиранием сердца вспомнил, как Генрод не раз плакался, что его «величайшая работа останется тайной и будет погребена навеки». Генрод предал Лефтрина не за звонкую монету, а из тщеславия.

«Ну, тщедушный гад, только попадись он мне теперь, — подумал Лефтрин, — я его узлом завяжу».

Калсидиец пристально изучал собеседника.

— Уверен, я не единственный, кто это заметил. Могу представить, как твои товарищи-торговцы завидуют новообретенным качествам корабля. Несомненно, они уже плешь тебе проели, пытаясь узнать секрет переделки корпуса. Ибо если ты настолько улучшил такой старый корабль — а мне говорили, что он один из первых торговых судов, построенных из чудесного драконьего дерева, — то и они, я уверен, желают сделать то же самое со своими кораблями.

Лефтрин надеялся, что не выдал себя внезапной бледностью. Он вдруг засомневался, что источником сведений был Генрод. Резчик мог похвастаться работой над Смоляным, но он был торговцем до мозга костей и не стал бы болтать кому попало о происхождении и выдающемся возрасте Смоляного. Калсидийца снабдил сведениями кто-то ещё. Лефтрин попытался было выведать у него имя этого человека.

— Торговцы уважают секреты друг друга, — только и сказал калсидиец.

— Неужели? Тогда они не похожи на тех, кого я знаю. Все торговцы, что мне попадались, всегда стремились вызнать преимущества своих конкурентов. Иногда и золото предлагали. А когда золото не действовало, я слыхал, прибегали и к насилию.

— Ни деньги, ни сила не помогут заполучить то, что мне нужно, — покачал головой Синад. — Ты неверно меня понял. Я не собираюсь прибегать ни к тому ни к другому, но скажу, что сделка уже совершилась и я знаю о тебе и твоем корабле все, что мне нужно знать. Будем говорить прямо. Великий герцог Калсиды уже немолод. И с каждым годом — нет, с каждой неделей — его одолевают все новые болезни. Самые опытные и прославленные целители со всех концов страны пытались его лечить. Немало лекарей поплатилось жизнью за неудачу. Так что теперь рассудительность побуждает многих из них говорить о лекарствах из частей драконьих тел как о последней надежде для герцога. Лекари просят герцога простить их за отсутствие нужных ингредиентов и обещают, что, как только те будут добыты, они сразу же приготовят эликсиры, которые вернут правителю молодость, красоту и силу.

Купец вздохнул. Он смотрел в окошко, блуждая взглядом где-то в пространстве.

— Так что ярость герцога перекинулись с целителей на торговые дома Калсиды. Почему, спрашивает он, они не могут доставить то, что ему нужно? Они все предатели? Они желают ему смерти? Сначала он предлагал нам золото. Когда это не помогло, взялся за монету куда действеннее — за кровь. Теперь ты видишь, что я имею в виду? Вы можете презирать нас, калсидийцев, сколько угодно, однако мы тоже любим свои семьи… Заботимся о старых родителях и растим детей… Пойми, друг мой: чтобы защитить свою семью, я на все пойду.

Во взгляде калсидийца отчаяние сражалось с холодной безжалостностью. Он был опасен. Он явился на корабль один, без оружия, но теперь Лефтрин понял, что оружие у него все-таки было.

Капитан откашлялся и сказал:

— Давай определим разумную цену за зерно и на этом, я полагаю, наша сделка закончится.

Синад улыбнулся.

— Ты заплатишь тем, что проведешь меня по реке и дашь хорошие отзывы обо мне своим друзьям. Если тебе не под силу достать то, что мне нужно, представь меня тому, кто сможет это сделать. Взамен получишь зерно и молчание о твоих тайнах. Бывают ли сделки лучше этой?

Изысканный завтрак был сервирован великолепно. Обильные остатки трапезы, рассчитанной на троих, красовались на столе, застланном белой скатертью. Блюда накрыли в тщетной попытке сохранить их теплыми. Элис сидела за столом в одиночестве. Её тарелки уже унесли. Она налила себе ещё чаю и стала ждать.

Элис напоминала себе паука, который притаился на краю паутины и ждёт, когда ему в ловушку попадется муха. У неё не было привычки засиживаться за едой. И Гест это знал. Как подозревала Элис, именно поэтому её муж зачастую так поздно выходил к столу. Но сейчас она рассчитывала дождаться Геста — и возможности поговорить с ним с глазу на глаз.

В последнее время Гест явно избегал её — не только за столом, но везде, где они могли остаться наедине. Элис не страдала от этого. Напротив, она была рада, что может спокойно поесть и в особенности что он не тревожит её ночью в постели.

Но сегодня, к несчастью, все оказалось иначе. Гест пришел в её спальню на рассвете, разбудив её громким хлопком двери. От него пахло крепким табаком и дорогим вином. Он снял халат, бросил его в изножье и улегся рядом с Элис. В темноте она видела только смутный силуэт.

— Иди сюда, — приказал он ей, как собаке.

Элис не двинулась, по-прежнему лежа на краю кровати.

— Я спала, — возразила она.

— Ты уже не спишь, мы тут вдвоем, так что давай заделаем милого ребеночка, чтобы мой отец порадовался. А? — В его голосе слышалась горечь. — Вот все, что нам нужно, дорогая Элис. Так что давай помогай мне. Это недолго, потом можешь снова заснуть. А с утра опять транжирить мои деньги у торговцев свитками.

Все стало ясно. Он был у отца, и тот опять ворчал, что до сих пор нет наследника. А Элис накануне купила не один, а два древних свитка, довольно дорогих. Оба были с островов Пряностей. Она не смогла разобрать в них ни слова, но поняла, что на рисунках изображены Старшие. Вполне логично, подумала Элис: если Старшие в древние времена жили на Проклятых берегах, у них были торговые партнеры, которые могли оставить записи о сделках. Она давно искала такие старые записи. Свитки с островов Пряностей оказались первой стоящей находкой. Цена неприятно поразила, но заполучить их было необходимо. И Элис заплатила.

А ночью ей пришлось заплатить ещё раз — и за то, что нет детей, и за то, что она преумножает свою библиотеку. Если бы Элис не засиделась допоздна над последними приобретениями, то Гест просто получил бы свое. Но она устала, и её вдруг сильно задело отношение мужа к этой стороне их жизни.

И она сказала то, чего раньше никогда не говорила:

— Нет. Может быть, завтра ночью.

Он уставился на неё. Сквозь темноту она ощущала его злой взгляд.

— Это не тебе решать, — грубо сказал он.

— Но и не тебе одному, — возразила она и вознамерилась встать с кровати.

— Сегодня, сейчас, — сказал он и внезапно схватил её за руку, повалил на спину и прижал к постели всем телом.

Она попыталась вырваться, но онвпился пальцами ей в плечи и удержал. Элис поняла, что сбежать не получится.

— Пусти! — яростно захрипела она.

— Сейчас, — с нажимом повторил он. — Если не будешь сопротивляться, я не сделаю тебе больно.

Он солгал. Даже после того, как она уступила и отвернулась, он не ослабил хватку и грубо вошел в неё. От боли и унижения Элис казалось, что ему потребовалась вечность, чтобы кончить. Она не плакала. Когда он откатился от неё и сел на краю кровати, она лежала молча, с сухими глазами.

Он посидел в темноте и тишине, потом встал. Послышался шелест ткани — он оделся.

— Если нам повезло, то не придется больше проходить через такое, — сухо сказал он.

Никогда он не говорил с ней так искренне.

Гест ушел. Уснуть Элис не смогла и провела остаток ночи, размышляя об их поддельном браке. Вообще муж редко бывал так груб с ней. Их отношения в постели были обезличенными и деловыми. Гест приходил в спальню, объявлял о намерениях, совокуплялся с ней и уходил. За четыре года он ни разу не оставался с ней спать. Никогда не целовал её, не касался её тела с желанием.

Она пыталась угождать ему. Мазалась благовониями, перебирала ночные рубашки разных фасонов. Даже попыталась быть соблазнительной — пришла как-то вечером к нему в кабинет и попробовала его обнять. Он не оттолкнул её. Просто встал, сказал, что занят, проводил до выхода и захлопнул за ней дверь. Элис заплакала и убежала к себе.

Месяц спустя она снова осрамилась. Когда Гест взобрался на неё, она его обняла и потянулась поцеловать. Он отвернулся. Повинуясь телу, она попыталась, насколько это было возможно, получить удовольствие от прикосновений мужа. Тот не отозвался на её готовность и, закончив, откатился, игнорируя её намерение обняться.

— Пожалуйста, Элис, не ставь нас обоих в глупое положение, — спокойно сказал он и закрыл за собой дверь.

При мысли о тех неудавшихся попытках соблазнения кровь бросилась ей в лицо. Безразличие Геста всегда ранило Элис, но прошлой ночью, когда он показал, что может, если пожелает, применить силу, ей пришлось окончательно признать весь ужас своего положения. Гест изменился. В последний год он стал вести себя с ней резче. Начал на людях отпускать колкости на её счет. Те мелкие знаки внимания, которые каждая женщина вправе ожидать от своего мужа, совершенно исчезли. Раньше он хотя и через силу, но проявлял заботу о ней при посторонних, предлагал руку, когда они шли рядом, подсаживал в карету. Теперь исчезло и это.

Прошлой ночью безразличие впервые сменила жестокость.

Даже драгоценные свитки с островов Пряностей не стоят того, что ей пришлось вынести! Пора покончить с этой игрой. У неё есть свидетельства его неверности. Пришло время заявить о них, чтобы объявить недействительным брачный контракт.

Свидетельства были весьма очевидны. Первым стал счет, который по ошибке принесли ей, а не Гесту. То оказался счет за очень дорогой лосьон, которого Элис никогда не покупала. На её вопрос продавец предъявил заказ на доставку, подписанный Гестом. Элис заплатила и сохранила все бумаги. Позже обнаружилось, что Гест платит за аренду домика за городом, среди мелких хозяйств, где в основном обитали поселенцы с Трех Кораблей. Последним в списке было новое кольцо, которое она этой ночью заметила у Геста на руке, — оно царапало ей кожу, когда тот держал её за руки. Гест любил украшения и часто носил кольца. Но он предпочитал массивное серебро, а это кольцо было золотым, с небольшим камнем. Элис точно знала, что сам Гест вряд ли купил бы себе такое.

Теперь ей все стало ясно. Гест женился на ней, только чтобы успокоить семью. Чтобы предъявить всему свету достойную жену из старинного семейства торговцев. Финбоки никогда не приняли бы невестку из семьи поселенцев с Трех Кораблей и никогда не признали бы её ребёнка своим наследником. Лосьон наверняка был подарком любовнице. Кольцо — её подарком. Гест изменил. Он нарушил контракт, и Элис может воспользоваться этим, чтобы освободиться от супружества.

Её ждёт бедность. Конечно, будет отступное от его семьи, но Элис не обманывала себя — на этот доход она не сможет жить так, как жила в доме мужа. Ей придется переехать на клочок земли, который достался ей в приданое, и вести скромную жизнь. Разумеется, у неё будет её работа и…

Дверь открылась. Вошел Седрик, он над чем-то смеялся и отвечал Гесту через плечо. Потом повернул голову и увидел её.

— Доброе утро, Элис!

— Доброе утро, Седрик.

Слова сами слетели с языка, это была привычная любезность.

Гест посмотрел на неё. Он был недоволен, что жена все ещё здесь, за столом. И тут Элис словно со стороны услышала собственный голос:

— Ты мне изменил. Это делает недействительным наш брачный контракт. Дай мне уйти тихо, иначе я пойду в Совет торговцев и предъявлю свои доказательства.

Седрик в этот момент как раз садился. Он шлепнулся на стул и в ужасе уставился на неё. Элис вдруг стало неловко, что ему приходится при этом присутствовать.

— Ты не обязан оставаться, Седрик. Прошу прощения, что вынудила тебя участвовать в этом.

Она выбирала официальные слова, но дрожащий голос перечеркнул все усилия.

— В чем — в этом? — требовательно спросил Гест и поднял бровь. — Элис, я впервые слышу эту чушь, и если ты не дура, то больше не услышу! Вижу, ты уже поела. Почему бы тебе не уйти и не оставить меня в покое?

— Как ты меня сегодня ночью? — с горечью выдохнула она. — Я все знаю, Гест. Догадаться было нетрудно. Дорогой лосьон. Домик в стороне, где живут люди с Трех Кораблей. Кольцо, которое ты носишь. Один к одному. — Она перевела дыхание. — У тебя любовница из поселенцев?

Седрик задохнулся от изумления. Но Гест ничуть не встревожился.

— Какое кольцо? Все это вздор, Элис! Своими обвинениями ты оскорбляешь нас обоих.

На его руке не было ничего. Неважно.

— То, которое было у тебя ночью. Могу показать царапины от камня, если хочешь.

— Только этого не хватало! — отрезал он, сел к столу и принялся снимать крышки с блюд.

Зачерпнул ложкой омлет, глянул на него и сбросил обратно. Потом откинулся на спинку стула и посмотрел на неё.

— Ты уверена, что с тобой все в порядке?

Как будто его действительно заботило её самочувствие!

— Ты собрала странную коллекцию мелких фактов и истолковала их в оскорбительном ключе. Кольцо, которое ты видела ночью, принадлежит Седрику. Откуда ты взяла, что оно моё? Он оставил его на столе в трактире. Я надел его, чтобы не потерять, и отдал ему сегодня утром. Ты довольна? Спроси его самого, если хочешь. — Гест поднял крышку следующего блюда и пробормотал: — Что за идиотизм, да ещё перед завтраком…

Он наколол вилкой несколько колбасок и стряхнул их себе на тарелку. Седрик не двинулся и не произнес ни слова.

— Седрик! — резко выкрикнул Гест.

Тот встрепенулся, удивленно посмотрел на Геста и повернулся к Элис.

— Да. Я купил это кольцо. А Гест вернул его мне. Так все и было.

На него было жалко смотреть.

Гест расслабился и невозмутимо позвонил в колокольчик для прислуги. Пришла горничная. И он указал на стол:

— Это отвратительно. Принеси чего-нибудь горячего. И свежий чай. Седрик, ты будешь чай?

Седрик едва глянул на него, и Гест фыркнул.

— Седрику тоже чай.

Когда за горничной закрылась дверь, Гест обратился к своему секретарю:

— Объясни насчет лосьона, Седрик. И моего предполагаемого домика любви.

Седрик выглядел так, будто ему вдруг стало дурно.

— Лосьон — подарок…

— Для моей матери, — прервал его Гест. — А домик — для Седрика. Он сказал, что у него должна быть личная жизнь, и я согласился. Скромное жилье для моего секретаря — это совершенно нормально. И если он захочет там развлекаться, если к нему будет кто-то ходить — не моё дело. И не твое, Элис. Он мужчина, и у него свои нужды.

Он откусил кусок сосиски, прожевал и проглотил.

— Честно говоря, я потрясен. Представить только — моя жена роется в моих бумагах в надежде отыскать какой-нибудь мерзкий секрет. Что тебя тревожит, женщина? Почему тебе в голову приходят такие мысли?

Элис осознала, что её колотит. Неужели все так легко объяснить? Не могла ли она ошибиться?

— Ты тоже мужчина, и у тебя тоже нужды, — сказала она дрожащим голосом. — Но ты редко приходишь ко мне. Ты игнорируешь меня.

— Я занятой человек, Элис. И у меня много дел помимо твоих, э-э… твоих плотских желаний. Стоит ли говорить об этом при Седрике? Если ты не щадишь моих чувств, пощади его.

— У тебя должна быть другая. Я знаю, что есть! — выкрикнула она.

— Ты ничего не знаешь, — с отвращением ответил Гест. — Но узнаешь. Седрик, поскольку Элис втянула тебя в наш скандал, я хочу, чтобы от этого была польза. Сядь и говори правду.

Гест снова повернулся к Элис.

— Ты ведь поверишь Седрику? Даже если считаешь своего законного мужа лживым изменником?

Элис не могла отвести глаз от Седрика. Он был бледен и тяжело дышал, приоткрыв рот. Угораздило же её завести этот разговор при нем! Что он теперь о ней подумает? Седрик всегда был ей другом. Можно ли теперь спасти хотя бы их отношения?

— Он никогда не лгал мне, — сказала она. — Я поверю ему.

— Элис, я…

— Тихо, Седрик, вопроса ещё не было.

Гест в задумчивости оперся руками о стол и заговорил размеренно, как будто зачитывал пункты договора:

— Ответь моей жене полностью и правдиво. Ты находишься рядом со мной почти все время, пока я работаю, и иногда до самой глубокой ночи. Если кто знает мои привычки, то это ты. Посмотри на Элис и скажи ей правду: есть ли в моей жизни другая женщина?

— Я… То есть нет. Нет.

— Я когда-нибудь интересовался женщинами — здесь, в Удачном, или во время наших торговых поездок?

Голос Седрика окреп:

— Нет. Никогда.

— Вот видишь? — Гест отрезал себе кусочек фруктового пирога. — Твои грязные обвинения безосновательны.

— Седрик, — она почти умоляла — ведь она была так уверена! — Ты говоришь правду?

Седрик отрывисто вздохнул.

— В жизни Геста нет другой женщины, Элис. Вообще нет.

Он смущенно разглядывал свои руки, и Элис заметила на его пальце кольцо, которое ночью видела у Геста. Ей стало стыдно.

— Прошу прощения, — прошептала она.

Гест решил, что она обращается к нему.

— Прощения? Ты оскорбила и унизила меня перед Седриком, и это все, что ты можешь сказать? Я полагаю, что ты должна мне куда больше, Элис.

Элис встала. Ноги не держали её. Ей хотелось одного — оказаться подальше от этой комнаты и этого ужасного человека, который каким-то образом получил власть над её жизнью. Только бы вернуться в свою тихую комнату и забыться за древними свитками из другого мира и другого времени!

— Не знаю, что ещё я могу сказать.

— Отлично. После столь тяжкого оскорбления тебе нечего сказать. Ты извинилась, но это вряд ли меняет дело.

— Я прошу прощения, — повторила она, сдаваясь. — Прошу прощения, что затеяла этот разговор.

— Это касается нас обоих. Покончим с этим. Никогда больше не обвиняй меня в подобном. Это недостойно тебя. Такие разговоры недостойны нас обоих.

— Не буду. Обещаю.

Она чуть не опрокинула свой стул, торопясь уйти.

— Я заставлю тебя сдержать это обещание! — сказал Гест ей вслед.

— Я обещаю, — тупо повторила она и выбежала из комнаты.

Близилась ночь. Даже летом дни казались короткими. Огромные деревья безраздельно царствовали на широкой плоской равнине и расступались только перед белесыми речными струями. Дневной свет пробивался через чащу лишь в те часы, когда солнце стояло высоко и его лучи падали на узкую полоску воды и земли между стенами деревьев вдоль реки. Сейчас солнце склонилось ниже, медленно подступал вечер.

Их жизнь проходила в сумерках. С того лета, как она вышла из кокона, минуло четыре года. Четыре года они жили впроголодь, заброшенные, утратившие всякую надежду. Четыре сумрачных лета, четыре дождливые серые зимы. Все эти годы их жизнь состояла только из еды и затяжного ежедневного сна. Но ощущения, что они слишком много спят, не возникло — напротив, Синтара постоянно чувствовала легкую усталость. Топкая земля и сумрак хороши для ящериц, но не для драконов. Драконы созданы для яркого света, сухого песка и долгих жарких дней. Драконы летали. Как она стремилась летать! Улететь прочь от грязи, тесноты и мрачного берега.

Синтара вытянула шею и повела носом над пятном береговой грязи, подсыхающей с внутренней стороны крыла. Она почесала это место, потом вытянула увечное крыло и похлопала им по телу в попытке отряхнуться. Грязь частично осыпалась. Стало немного полегче. Как же ей хотелось искупаться в теплой озерной воде, выбраться на яркий солнечный свет, чтобы обсохнуть, а потом поваляться и потереться о песок, полируя чешую до блеска! В нынешней её жизни ничего этого не было. Только память предков.

Её дразнили не только драконьи воспоминания. Она видела сны — о полете, об охоте. О городе, где был источник жидкого серебра. В этом источнике дракон мог утолить ту жажду, которую не утоляет вода. Часто приходили видения о том, как драконы вдоволь наедались горячего, свежего мяса. Как спаривались в небе, как строили гнезда для яиц на песчаной отмели. Великое множество воспоминаний и сновидений, вызывавших горькие чувства. А ещё ей было известно, что какой-то части воспоминаний недостает. Она злилась. Понимала, что обделена целым пластом знаний, но не могла определить, чего именно не хватает. От этого становилось ещё больнее — ведь драконьи воспоминания и так очень ясно свидетельствовали о её телесной ущербности.

Наследство воспоминаний не давало Синтаре быть собой, как заведено было у ей подобных. Когда она была змеей, в её распоряжении была родовая память змей — о путях странствий, теплых течениях и рыбьих косяках, о местах Сбора, песнях и устройстве общества змеев. Когда змей окукливался, эта память угасала, и для вылупившегося дракона его змеиная жизнь оставалась лишь смутным воспоминанием. Новая память была наследственным сокровищем драконьего знания. Как летать по звездам, где и в какое время года лучше охотиться, как вызывать на брачные поединки, как выбирать берег для кладки яиц — вот что заключалось в ней. При этом каждый дракон обладал и более древними личными воспоминаниями своих предков. Они передавались не только через преображающееся тело змея, но и через слюну тех драконов, которые помогали ему запечатывать кокон. А когда окукливалось нынешнее поколение змеев, драконьей слюны им досталось слишком мало. Может быть, поэтому некоторые из них получились тупыми, как скотина.

Солнце должно было уже достичь незримого горизонта. На узкой полоске неба над рекой стали появляться звезды. Синтара смотрела на россыпь огоньков и думала, что окружающий пейзаж точно соответствует её неполноценному, ограниченному существованию. Грязевой берег реки, протекающей через огромный лес, был единственным местом, которое она знала в этой жизни. Драконы не могли никуда уйти отсюда. Лес был непреодолимым препятствием. Несмотря на то что деревья-гиганты росли в основном довольно далеко друг от друга, между ними из болотистой почвы торчали их корни, путь преграждал подлесок, лианы и прочие растения. Даже людям, которые куда меньше драконов, с трудом удавалось ходить по лесу. Тропы, проложенные через подлесок, быстро превращались в вязкое месиво. Нет. Выбраться из этого леса дракон мог только по небу…

Синтара снова хлопнула бесполезным крылом и сложила его. Потом оторвала взгляд от звезд и огляделась. Другие уже собрались под деревьями. Она презирала их. Недоразвитые, уродливые твари, хилые, сварливые, слабые и недостойные жизни. Как и она сама.

Синтара потопала по грязи к ним. Она была голодна, но уже почти не замечала этого. Голод сопровождал её с того самого дня, как она вышла из кокона. Сегодня она съела семь рыбин — пусть и не совсем свежих, но больших — и одну птицу. Птица была жесткой. Иногда она мечтала о теплом мясе со свежей кровью, но то были только мечты. Охотникам редко удавалось найти крупную добычу поблизости, а чтобы доставить драконам болотного лося или речную свинью издалека, приходилось разделывать тушу. К тому же драконам редко доставались хорошие куски — обычно им отдавали кости, внутренности, шкуру, тощие голени и головы с рогами и только иногда мясистый горб речной свиньи или лосиную ляжку. Люди забирали себе лучшую часть добычи, бросая драконам объедки, как бродячим псам, что побираются у городских ворот.

Лапы чавкали по вязкой почве, а хвост был постоянно покрыт грязью. Земля здесь тоже страдала, лишенная возможности затвердеть и исцелиться. Все деревья по границе прогалины были отмечены шрамами и царапинами от драконьих когтей. У нескольких драконы повредили кору, выскребая из-под неё червей, у других раскопали корни. Синтара подслушала, что люди беспокоятся: ведь даже деревья обхватом с башню могут умереть от такого обращения. А что будет, если громадное дерево упадет? Те из людей, что были подальновиднее, переселились с крон поврежденных деревьев. Но неужели им не понятно, думала Синтара, что если такое дерево будет падать, то оно заденет соседние? Люди в этом отношении глупее белок.

Только летом береговая грязь немного подсыхала, так что ходить становилось легче. А зимой драконам небольшого роста приходилось высоко поднимать лапы. По крайней мере, они пытались это делать. Но большинство из них умерли прошлой зимой. Очень жаль. Синтара, предвидя смерть каждого ослабевшего, дважды оказалась проворнее прочих и набила брюхо их мясом, а голову — их памятью. Умерших не вернешь, а оставшиеся, похоже, могли пережить лето — если не случится болезни или какой другой беды.

Она приблизилась к сбившимся в клубок драконам. Спать в клубке — это неправильно! Так спят змеи — переплетаясь друг с другом под волнами, чтобы океанское течение не рассеяло их. Многое в её змеиной памяти стерлось за ненадобностью, как и следовало. В той жизни она была Сисарквой. Теперь она Синтара, драконица, а драконы не спят, сгрудившись в кучу, подобно добыче.

Не спят — если только они не увечные, ни на что не годные, слабые создания, почти что ползающее мясо. Синтара протолкалась в середину. Она переступила через хвост Фенте, и мелкая зеленая зараза зашипела на неё. Но не обожгла. Фенте была злобной, однако не настолько тупой. Она знала, что если укусит Синтару, то это будет последний укус в её жизни.

— Ты заняла моё место, — предостерегла её Синтара, и Фенте подобрала хвост под бок.

— А ты неуклюжая. Или слепая, — огрызнулась зеленая, но так тихо, как будто не хотела, чтобы Синтара услышала.

В порядке мести Синтара подтолкнула Фенте к Ранкулосу. Красный уже спал. Не открывая серебряных глаз, он пнул Фенте и перевернулся на бок.

— Где ты была? — спросил Сестикан, второй по величине синий дракон, когда Синтара устроилась рядом с ним.

Это было её место. Она всегда спала между ним и суровым Меркором — не потому, что те стали её друзьями или союзниками. Просто самые большие самцы — хорошее укрытие. А ещё Сестикана она считала одним из тех немногих, кто способен вести разумный разговор.

— Смотрела на звезды.

— Мечтала, — предположил он.

— Ненавидела, — поправила она.

— В этой жизни для нас мечты и ненависть — одно и то же.

— Если это будет последняя жизнь, если вся моя память умрет со мной, то почему она должна быть полна таких ужасов?

— Если ты будешь болтать и мешать мне спать, твоя последняя жизнь закончится куда скорее, чем тебе кажется.

Это Кало. Черно-синяя чешуя делала его почти невидимым в темноте. От ненависти к нему Синтара ощутила налившуюся ядом железу в горле, но промолчала. Он самый крупный из них. И самый злобный. Если бы она могла набрать достаточно яда, чтобы навредить ему, то, наверное, плюнула бы в него, невзирая на последствия. Но даже в те дни, когда она ела досыта, яда едва хватало, чтобы оглушить крупную рыбину. Плюнь она в Кало, и тот загрыз бы её, а потом сожрал. Бесполезно. Бессильный гнев дракона-калеки. Синтара обернула хвост вокруг себя, сложила крылья на спине и закрыла глаза.

Теперь их осталось всего пятнадцать. Синтара стала вспоминать. В устье реки пришли и стали подниматься вверх больше сотни змеев. Сколько окуклилось? Меньше восьмидесяти. Она не знала, сколько из них вылупилось и сколько пережило первый день. Да и едва ли это было важно. Некоторые умерли от болезни, ещё сколько-то погибло при наводнении. Больше всего Синтара страшилась заболеть. Она не могла вспомнить ничего подобного, и те, кто был способен на разумную речь, тоже недоумевали. Болезнь началась ночью с сухого кашля, который растревожил все драконье сообщество. Кашляли все.

Потом как-то ночью один из мелких драконов разбудил их хриплым воплем. Это был оранжевый, с короткими лапами и обрубками крыльев. Даже если у него и было имя, Синтара его не помнила. Он пытался протереть глаза, слипшиеся от слизи, но передние лапы были слишком коротки. При каждом крике от него летела густая слизь. Все драконы с отвращением отодвинулись от него. К середине дня оранжевый был мертв, а ещё через несколько мгновений о нем напоминала лишь кровавая лужа на земле. Два дракона успели набить желудки. К тому времени ещё двое дышали с присвистом и пускали слизь из ноздрей и пасти.

Они выздоровели, когда погода стала суше. Синтара подозревала, что болезнь была вызвана вечной сыростью, грязью и скученностью. Если бы кто-нибудь из них мог летать, то покинул бы это место и, вероятно, остался здоров.

Один дракон и в самом деле ушел. Гресок был самым крупным самцом, красным, отличавшимся здоровым телом и крепким разумом. Однажды он объявил, что уходит искать место получше — город из своих снов. Он ушел, продираясь через подлесок, и шум постепенно затих вдали. Его отпустили. Почему бы и нет? Он знал, чего хочет, а его уход означал, что остальным достанется чуть больше пищи, когда охотники поделятся добычей.

Но прошло всего полдня, и они услышали его предсмертные мысли. Он кричал — не взывая к ним, а просто изливая ярость. На него напали люди.

Драконы это поняли. Почуяв, что он мертв, по его следу отправились двое, Кало и Ранкулос. Не для того, чтобы помочь ему или отомстить за него, а чтобы потребовать его тело себе в пищу. Ночью они вернулись на берег реки. Ни тот ни другой ничего не рассказывали, но Синтара подозревала, чем закончилось дело. От обоих пахло не только плотью Гресока, но и людской кровью. Вероятно, они встретили людей, которые убили упавшего Гресока, и добавили их к своей трапезе. Синтара не видела в этом ничего плохого. Человек, посягнувший на дракона, заслужил смерть. А на что годятся мертвые, кроме как в пищу? Она не понимала, почему люди считают, что лучше быть съеденным червями.

Все прекрасно знали, что следы таких столкновений лучше заметать. Люди слишком плохо скрывали свои мысли, и драконы чувствовали, что те оскорблены и гневаются на них. По какой-то странной логике люди предпочитают отдавать своих покойников на съедение рыбам, а не драконам. Вот и несколько дней назад людское семейство опустило тело мертвой родственницы в реку. Синтара погрузилась в воду следом за мешком, вытащила тело на берег, подальше от людских взоров, и съела его, и покров, и все прочее. Когда драконица вернулась и поняла, что люди потрясены, она попыталась, щадя их чувства, отрицать содеянное. Но те ей не поверили.

Люди, считала Синтара, повели себя совершенно неразумно. Если бы тело утонуло и упало на дно, его бы разорвали на части и пожрали черви и рыбы. Но умершую женщину съела Синтара, и осколки людской памяти вошли в её память. По правде сказать, большая часть этих воспоминаний была для дракона бесполезна, да и женщина та прожила недолго, всего-то полсотни сезонных оборотов. Но все же от неё что-то осталось. Или люди думают, что тело этой женщины не заслуживало ничего лучше, кроме как стать кормом для нового поколения мальков? Люди так глупы!

В её драконьей памяти хранились смутные воспоминания о Старших. Ей бы хотелось, чтобы эти образы были яснее, а не скользили в мыслях, как рыба в мутной воде. В воспоминаниях от этих созданий — Старших — веяло приятием и даже любовью. Они были умелыми и достойными, они ухаживали за драконами и любили их, они, признавая драконов разумными существами, приспособили для них свои города. Как такие мудрые создания могли быть родней людям?

Это мягкотелые бурдюки с соленой водой, которых обязали присматривать за драконами, постоянно жаловались, хотя работа была простой. Они исполняли свои обязанности так плохо, что Синтара и её соплеменники жили в беспросветной нужде. Было ясно, что драконы людям неприятны. Эти безволосые древесные обезьяны на самом деле думали только о том, как бы присвоить сокровища Кассарика. Руины древнего города Старших были погребены поблизости от того места, где вылупились драконы. Люди хотели разграбить Кассарик — также, как разграбили подземный город в Трехоге. Они не только растащили украшения и предметы, назначение которых даже не могли понять. Они убили всех драконов, кроме одного, — тех самых драконов, которых Старшие перед древней катастрофой укрыли в своем городе. При мысли об этом гнев полыхал в душе Синтары.

По сей день существовали на свете живые корабли, построенные из «стволов» диводрева, все ещё служили людям драконьи души, воплощенные в этих кораблях. По сей день люди оправдывали незнанием учиненную ими бойню. Драконы столько лет ждали, чтобы вылупиться, а их, не завершивших преображения, вытряхнули на холодный каменный пол. Когда Синтара думала об этом, её душила ярость и ядовитые железы в горле твердели и набухали. Проклятье! Люди заслужили смерть за содеянное — все без исключения.

Рядом раздался голос Меркора. Несмотря на внушительный размер и силу, этот дракон редко говорил или как-то ещё проявлял себя. Глубокая печаль обессиливала его, лишала стремлений и воли. Но когда он все же заговаривал, все сородичи бросали свои дела и слушали его. Синтара не знала, что ими движет при этом, но сама раздражалась — её тоже влекло к Меркору. И при этом охватывало чувство вины за его печаль. От его голоса память зудела, как будто, слушая его речи, следовало вспомнить что-то чудесное. Но она не могла. Сейчас Меркор произнес своим звучным и низким голосом:

— Синтара, оставь это. Без должной цели твой гнев напрасен.

Это тоже не давало ей покоя — он говорил так, как будто читал её мысли.

— Ты ничего не знаешь о моем гневе, — прошипела она ему.

— Не знаю? — Он повернулся в этой грязной яме, где они спали. — Я чую твою ярость и знаю, что твои железы полны яда.

— Я хочу спать! — громыхнул Кало.

В его словах слышалось раздражение. Но даже он не смел открыто противостоять Меркору.

Один из мелких тупиц, кажется зеленый, который едва мог передвигаться, проскрипел во сне:

— Кельсингра! Кельсингра! Вот она, вдали!

Кало поднял голову на длинной шее и рявкнул зеленому:

— Заткнись! Я хочу спать!

— Ты уже спишь, — спокойно отозвался Меркор. — Ты спишь так глубоко, что не видишь снов.

Меркор поднял голову. Он был не крупнее Кало, но бросил ему вызов.

— Кельсингра! — внезапно протрубил он в ночь.

Все драконы взволновались.

— Кельсингра! — повторил Меркор, и Синтара своим острым слухом уловила вдали крики людей, разбуженных этим кличем.

— Кельсингра!

Меркор выкрикнул имя древнего города в звездное небо:

— О, Кельсингра, я помню тебя! Все мы помним, даже те, кто не хочет помнить! Кельсингра. Дом Старших, обитель с источником серебряных вод, твои каменные площади нагреты летней жарой. Холмы над городом изобилуют добычей. Не мучай тех, кто ещё мечтает о тебе, Кельсингра!

Откуда-то из темноты раздался голос:

— Я хочу в Кельсингру. Я хочу расправить крылья и снова лететь.

— Крылья! Летать! Летать!

Слова звучали невнятно и приглушенно, но боль слабоумного дракона встревожила сердца сородичей.

— Кельсингра, — вновь раздался чей-то стон.

Синтара опустила голову и прижала её к груди. Ей было стыдно за них и за себя. Они кричали, как скот в загоне перед бойней.

— Так отправляйтесь туда, — с отвращением пробормотала она. — Просто уходите — и все.

— Отправились бы, если б могли, — сказал Меркор с неподдельной тоской. — Но путь далек, даже будь у нас крылья. И неизвестен. Когда мы были змеями, то едва нашли дорогу домой. А земли, что отделяют нас от того места, где была Кельсингра, совершенно незнакомы.

— Вот именно — была, — повторил Кало. — Так много всего было — и больше нет. Бесполезно говорить об этом. Я хочу снова заснуть.

— Может, и бесполезно, но все же мы говорим о ней. Иным же она все ещё снится. Точно так же, как снятся полет, охота и брачные битвы. Кое-кто из нас ещё мечтает о жизни. Ты хочешь не спать, Кало, ты хочешь умереть.

Кало дернулся, словно пронзенный стрелой. Синтара ощутила, как напряглось его тело и набухли ядовитые железы. Совсем недавно она думала, что лежать между двумя крупными самцами — значит находиться в безопасности. Теперь стало ясно: между Сестиканом и Меркором она оказалась в западне. Кало высоко поднял голову и посмотрел сверху вниз на Меркора. Если он сейчас извергнет яд, Меркору не уклониться. Синтару тоже заденет. Она скорчилась, как будто это могло спасти её.

Но Кало просто сказал:

— Лучше молчи, Меркор. Ты не знаешь, что я думаю и что чувствую.

— Я не знаю? Я знаю о тебе больше, чем ты сам, Кало.

Меркор внезапно запрокинул голову и закричал:

— Я знаю вас всех! Всех! И оплакиваю вас, ставших такими, какие вы есть, потому что помню, какими вы были, и знаю, какими должны быть!

— Тихо! Спать не даете! — Это был не рев дракона, а пронзительный человеческий крик.

Кало повернул голову к источнику звука и яростно зарычал. Ему вторили Сестикан, Ранкулос и Меркор. Когда звук затих, некоторые из слабых драконов, жавшихся с краю, тоже подали голос.

— Молчать! — рявкнул Кало в сторону людских жилищ. — Драконы говорят, когда желают говорить! У вас нет над нами власти!

— Но на самом деле она у них есть, — тихо произнес Меркор.

Спокойствие, с которым он это сказал, заставило всех драконов повернуться к нему.

— Над тобой — может быть. Надомной — нет, — вскинулся Кало.

— Так значит, ты не ешь то, что они тебе дают? Не сидишь здесь, в этом загоне? Ты не принял их планы по поводу нас — что мы останемся здесь, в зависимости от них, пока не умрем и не перестанем им досаждать?

Синтара обнаружила, что против воли ловит каждое его слово. Речи его звучали пугающе, но слышался в них и некий вызов, устоять перед которым было трудно. Меркор умолк, и воздух заполнили звуки вечерней природы. Синтара слушала плеск воды, набегающей на илистый берег, отдаленные голоса людей и птиц, устраивающихся в ветвях на ночлег, дыхание других драконов.

— И что же нам делать? — спросила она.

Все головы повернулись к ней. Синтара смотрела только на Меркора. В ночи цвет его чешуи был неразличим, но она видела сверкающие черные глаза дракона.

— Мы должны уйти, — тихо сказал он. — Уйти отсюда и найти путь в Кельсингру. Или куда-нибудь, где будет лучше, чем здесь.

— Как? — требовательно спросил Сестикан. — Повалить деревья, которые нас ограждают? Люди могут пробраться между их стволами и найти путь через топь. Но мы, если ты заметил, крупнее людей. Гресок пошел, куда хотел, но только там, где смог пройти между деревьями. Так никуда не уйти, там только болота, там мы ослабеем и оголодаем. Здесь мы хоть и не едим досыта, люди все же каждый день приносят нам пищу. А если уйдем, нас ждёт голод.

— Нам не нужно голодать. Мы сможем есть людей, — предложил кто-то с краю.

— Молчи, коли не понимаешь! — одернул его Сестикан. — Если мы будем есть людей, они скоро кончатся, а мы останемся здесь без еды.

— Они хотят, чтобы мы ушли, — вдруг, к всеобщему удивлению, сказал Кало.

— Кто? — спросил Меркор.

— Люди. Их Совет Дождевых чащоб прислал человека сообщить об этом. Один из кормильцев попросил меня с ним поговорить. Он сказал этому человеку из Совета, что я самый крупный из драконов, а потому главный здесь. Так что посланец говорил со мной. Он хотел узнать, известно ли мне, где Тинталья или когда она вернется. Я ответил, что не знаю. Тогда он сказал, что они обеспокоены — кто-то вытащил из реки и съел тело, кто-то загнал рабочего в туннели, что ведут в засыпанный город. И ещё сказал, что они больше не могут кормить нас. Его охотники перебили всю крупную дичь на мили вокруг, и рыбы стало мало. Поэтому Совет хочет, чтобы мы позвали Тинталью, передали ей требование вернуться и решить, как с нами быть.

Несколько драконов презрительно фыркнули, услышав такую глупость.

— Позвать Тинталью? Как будто она станет нам отвечать. Кало, почему ты не рассказал об этом раньше? — спросил Меркор.

— Они не сообщили мне ничего такого, чего мы не знаем сами. Зачем повторять? Это они отказываются признать очевидное. Тинталья не вернется. Ей незачем. Она нашла пару. Они вольны летать и охотиться, где хотят. Лет через двадцать, когда настанет время, она отложит яйца и вылупится новое поколение змеев. Мы ей больше не нужны. Она помогла нам выжить только потому, что мы были для неё последней надеждой. Теперь это не так. Если Тинталья нашла пару в то время, когда мы вышли из коконов, она, должно быть, презирает нас. Она знает, и мы знаем, что мы недостойны жить.

— Но мы живем! — гневно прервал его Меркор. — И мы драконы. Не рабы, не домашние зверюшки. Мы не скот, чтобы люди забивали нас и продавали тем, кто дороже заплатит.

Сестикан встопорщил шипы на шее.

— Кто смеет думать об этом?

— О, не надо строить из себя глупцов! Хватит того, что мы уродливы. Многие люди не способны понять нас, когда мы с ними разговариваем. И среди них есть такие, которые считают нас чуть выше зверей, да ещё и больными. Я подслушивал их разговоры; некоторые готовы купить нашу плоть, нашу чешую, зубы и все остальное для своих эликсиров и зелий. Знаешь, что случилось с беднягой Гресоком? Кало и Ранкулос знают, хотя Кало решил притвориться, что ему ничего не известно. Люди убили Гресока и собирались расчленить. Они не знали, что мы можем почуять его смерть. Сколько их там было, Кало? Тебе хватило наесться досыта после того, как вы пожрали Гресока?

— Трое, — ответил Ранкулос. — Точнее, троих мы поймали, но ещё один убежал.

— Это были люди из чащоб? — спросил Меркор.

Ранкулос презрительно фыркнул:

— Я не спрашивал их. Они были виновны в убийстве дракона и поплатились за это.

— Жаль, что мы не знаем. Иначе лучше бы понимали, насколько можно доверять жителям Дождевых чащоб. Потому что нам понадобиться их помощь, как это меня ни гнетет.

— Их помощь? Их помощь бесполезна. Они кормят нас гнильем или объедками. И этой еды никогда не хватает. Чем люди могут нам помочь?

Меркор ответил нарочито спокойным тоном:

— Они могут помочь нам добраться до Кельсингры.

В ответ раздался хор голосов:

— Может, Кельсингры уже давно нет!

— Мы не знаем, где она. Воспоминания не помогут нам отыскать дорогу. Сами мы даже не смогли найти дорогу сюда, к полям закукливания. Все изменилось.

— Зачем людям помогать нам в поисках Кельсингры?

— Кельсингра! Кельсингра! Кельсингра! — залепетал какой-то дракон, лежащий с краю.

— Заткните дурака! — рявкнул Кало, и тот взвизгнул от боли, когда кто-то выполнил приказ. Кало повторил: — Так почему люди станут помогать нам уйти в Кельсингру?

— Потому что мы заставим их думать, будто это их идея. Потому что мы заставим их захотеть отправить нас туда.

— Как? Зачем?

Уже совсем стемнело. Даже Синтаре не было видно Меркора, но в его ответе прозвучала насмешка:

— Мы разбудим их жадность. Мы скажем им, что Кельсингра втрое больше Кассарика и что там была сокровищница Старших.

— Сокровищница Старших? — переспросил Кало.

— Мы солжем им, — терпеливо объяснил Меркор, — чтобы они захотели отправить нас туда. Нам известно, что они рады бы избавиться от нас. Если мы и дальше будем полагаться только на них, они уморят нас голодом или бросят копошиться в этой грязи, пока мы не перемрем от болезни. А так мы предложим им способ избавиться от нас и вдобавок поживиться. Они захотят нам помочь, потому что будут думать, что мы приведем их к богатству.

— Но мы не знаем дороги, — отчаянно взвыл Кало. — А если бы люди знали о городе Старших, который можно разграбить, то уже добрались бы до него. Так что им тоже неизвестно, где Кельсингра. — Дракон понизил голос и уныло добавил: — Все изменилось, Меркор. Кельсингра может быть погребена под землей и деревьями, как Трехог и Кассарик. Даже если мы сумеем вернуться туда, что это нам даст?

— Кельсингра была много выше, чем Трехог или Кассарик. Ты разве не помнишь тот вид с горных склонов позади города? Возможно, грязь, которая затопила эти города, не накрыла Кельсингру. Или она оказалась выше затопления. Возможно все. Даже то, что там выжили Старшие. Не драконы, нет, ведь драконов мы бы услышали. Но город может все ещё стоять, и на плодородных землях вокруг него ходят стада антилоп и прочих животных. Может быть, все это там и ждёт нас.

— Или там ничего нет, — с горечью сказал Кало.

— Ну, здесь у нас тоже ничего нет, так что мы теряем? — настаивал Меркор.

— Зачем нам вообще помощь людей? — спросила Синтара в наступившей тишине. — Если мы хотим попасть в Кельсингру, почему бы нам просто не отправиться туда?

— Как ни унизительно это признавать, но нам без них не обойтись. Некоторые из нас едва способны ходить по этому болоту. Никто из нас не может добывать себе достаточное пропитание охотой. Мы драконы и должны свободно передвигаться по суше и летать по воздуху. Но с увечными телами и крыльями нам не под силу охотиться. Когда в реке больше рыбы, мы можем кое-что ловить. Но нам нужны люди, чтобы они охотились для нас и помогали тем, кто слаб разумом или телом.

— Почему бы не оставить слабаков здесь? — спросил Кало.

Меркор фыркнул — эта идея была ему омерзительна.

— И позволить людям забить их и продать их тела по частям? Позволить им открыть для себя, что драконья печень действительно имеет удивительную целебную силу, если её высушить и скормить человеку? Допустить, чтобы они обнаружили эликсир в нашей крови? А какие острые орудия можно делать из наших когтей! Да, пусть они убедятся, что мифы имеют под собой основание. И тогда они придут за нами. Нет, Кало. Ни один дракон, даже самый слабый, не станет жертвой людей. И нас слишком мало, чтобы так легко избавляться от кого бы то ни было из нашей расы. Нельзя оставлять сородичей здесь, ибо каждый из нас, даже если умрет, должен стать пищей и источником памяти для остальных. В этом разногласия недопустимы. Так что когда мы выступим, нам следует забрать всех. И потребовать себе в сопровождение людей, чтобы помогали добывать еду, пока мы не окажемся там, где сможем прокормиться сами.

— И где же это? — спросил Сестикан.

— В Кельсингре. В лучшем случае. Или, на худой конец, в том месте, которое больше подходит драконам, где есть на кого охотиться.

— Мы не знаем дороги.

— Мы знаем, что это не здесь, — спокойно ответил Меркор. — Мы знаем, что Кельсингра была у реки и выше Кассарика по течению. Так что сначала поднимемся по реке.

— Но течение изменилось, — возразил Кало. — Там, где раньше река была узкой и быстрой и текла через равнины, богатые дичью, она теперь широка и течет через топи и заросли. Даже людям не так-то просто преодолеть их. И кто знает, что стало с землями, лежащими между нами и горами? Когда-то в эту реку впадала дюжина речушек и ручьев. Существуют ли они сейчас? Или тоже поменяли течение? Неизвестно. За все время, что люди тут живут, они не исследовали верховий реки. А ведь они не меньше нашего хотят найти сухие просторные земли. Ничто и никогда не мешало им пройти вверх по реке. Поэтому если бы Кельсингра ещё стояла и её можно было бы найти, они бы уже это сделали. Ты хочешь, чтобы мы покинули это место, где хоть в какой-то мере чувствуем себя в безопасности, где нас пусть скудно, но кормят, — покинули ради путешествия через топи в надежде найти твердую землю и Кельсингру. Это глупая мечта, Меркор. Мы просто умрем в погоне за миражом.

— То есть ты, Кало, предпочтешь просто умереть здесь?

— Почему бы и нет? — с вызовом заявил черный дракон.

— Потому что я, например, предпочту умереть свободным драконом, а не скотом. Я предпочту надежду снова выйти на охоту, снова почувствовать горячий песок на чешуе. Испить из серебряных ключей Кельсингры. Если мне придется умереть, я хочу умереть как дракон, а не как одна из жалких тварей, в которых мы превратились.

— А я предпочел бы поспать! — зашипел Кало.

— Тогда спи, — спокойно ответил Меркор. — Набирайся опыта, в смерти он тебе пригодится.

На этом разговор закончился. Драконы заворочались, затихли и снова заворочались, пытаясь устроиться поудобнее. Но уже не могли. И дело было не в холодной мокрой земле — это слова Меркора разрушили их смирение. И прежнее чувство ненависти, и терпение казались теперь Синтаре подобными трусости и покорности.

С того мига, как Синтара вышла из кокона, она знала, что её жизнь пошла неправильно. Предложение Меркора открыло множество возможностей. Осторожно, чтобы не разбудить других, драконица вытянула шею и расправила слабые крылья. Неужели они совсем не выросли? Каждую ночь Синтара, дождавшись темноты, выполняла этот бессмысленный ритуал. Ночь за ночью она притворялась, что крылья растут. На самом деле они оставались жалкими отростками, размером едва ли в треть положенного. С их помощью можно было едва-едва поднять ветерок, а уж никак не оторвать тело от земли. Синтара сложила крылья.

Дракон становится драконом благодаря крыльям, подумала она. Без крыльев нельзя охотиться, да и спариться нет надежды. Она содрогнулась от негодования. Всего несколько недель назад она задремала на солнечном пятачке, и её грубо разбудил Дортеан — он пытался залезть на неё. Синтара проснулась тогда с гневным ревом. Дортеан был оранжевым, с короткими лапами и тонким хвостом. Сама его попытка спариться с ней — это унижение. Дортеан был глуп и смешон. Проснуться оттого, что он топчется по ней грязными лапами, — какой отвратительный контраст с воспоминаниями о драконах, спаривающихся в полете!

Обычно самцы сражались за самку, когда она выказывала готовность. И как только самый сильный одерживал победу над соперниками и присоединялся к самке в полете, он должен был доказать ей свое право на неё. Драконьи королевы не спаривались сослабыми. И ни один дракон не стал бы спариваться с покорной самкой. Зачем мешать свою кровь с тупой коровой, отпрыски которой могут не унаследовать истинного драконьего огня? Так что это топтание глупого уродца было невыносимо. Синтара развернулась и стала хлестать его своими карликовыми крыльями. Поначалу это только распалило его, и он продолжал наскакивать — существо с грязной шеей и маленькими глазками, в которых светилось вожделение. Он пытался прижать её, но отчаянные удары хвоста сбили его с ног в непреходящую грязь. Уродец не мог толком устоять на лапах, и Синтара удрала от него к реке, чтобы смыть отпечатки его лап со спины и ляжек. Хотела бы она, чтобы кислотные воды реки смыли с неё и унижение.

Синтара устроилась спать, но сон не шёл. Вновь вспыхивали обрывки воспоминаний, навевающих невыносимую грусть. Воспоминания о полете. О спаривании, о дальних пляжах, где её предки откладывали яйца в горячий песок. Печаль сменилась глубочайшей тоской. «Кельсингра», — тихо сказала она себе, и воспоминания затопили её сознание. Описание Кельсингры как обычного прибрежного города из камня и дерева не имело ничего общего с истиной. На самом деле это был город, созданный разумом и сердцем. Устройство Кельсингры свидетельствовало о дружбе и добрососедстве Старших и драконов. Широкие улицы, большие двери в общественные здания. На стенах и вокруг фонтанов — роспись, посвященная товариществу этих двух рас.

Было что-то ещё, постепенно припоминала она. Источник более глубокий, чем река, протекавшая у границы города. Если опустить в него ведро, оно погружалось под слой воды, в поток очень необычного вещества. Даже малая толика его была вредна для Старших и, скорее всего, смертельна для людей. Но драконы могли его пить. Синтара закрыла глаза и позволила воспоминаниям всплыть на поверхность разума. Женщина из Старшей расы, одетая в зеленое с золотом, провернула рычаг и подняла ведро, полное переливающегося серебряного напитка, опрокинула ведро в бадью из полированного камня, потом ещё одно и ещё, пока бадья не наполнилась. В грезах Синтара пила его, это серебро, оно бежало по жилам, наполняя сердце песнями, а разум — стихами. Она поддалась потоку радостных воспоминаний, оставив позади нынешнюю реальность.

В той, другой жизни она была гордой драконьей королевой. Облаченная в зеленое с золотом женщина поила её серебряной жидкостью. Вместе они шли от источника по залитым ярким солнечным светом городским улицам. Они проходили по площадям, на которых играли и пели фонтаны, и ярко одетые обитатели города с поклонами приветствовали её. На торговой площади было шумно, пели менестрели, кричали продавцы и покупатели. Она вдыхала запахи жарящегося мяса, специй, редких благовоний и душистых трав. Дойдя до берега реки, королева драконов и женщина попрощались с той теплотой, какая бывает между старыми друзьями. И тогда драконица раскрыла свои темно-алые крылья, низко присела на мощных задних лапах и без усилий взвилась в воздух. Три, четыре, пять ударов крыльями — и ветер подхватил её и вознес высоко в небо. Она поймала поток теплого летнего воздуха и воспарила в нем.

Красная королева прикрыла свои золотые глаза, где кружились вихри цвета, прозрачными веками. Ветер хлестал её, но удары смягчились до заботливых похлопываний, когда она оседлала воздушный поток и вознеслась ещё выше. Теплое летнее солнце целовало спину, а внизу раскинулся огромный мир. Там была золотая земля, широкая речная долина, по краям поросшая дубовыми рощами. Выше начинались крутые предгорья, а за ними — отвесные горы. А здесь поля перемежались с лугами, на которых паслись коровы и овцы. Широкая дорога из гладкого черного камня шла вдоль реки, от неё ответвлялись дороги поуже. За людскими поселениями, в предгорьях и узких долинах, врезавшихся в горы, было хорошо охотиться.

Над холмами парили другие драконы, их шкуры блистали на солнце, как самоцветы. Один, бледно-зеленый с золотой искрой, приветствовал её. Она затрепетала, узнав того, с кем спаривалась последний раз. Ответила на его приветствие и увидела, что дракон устремляется ей навстречу. Едва он развернулся, она издала насмешливую трель и взмахнула крыльями, набирая высоту. Он принял вызов и последовал за ней.

Дождь. Холодный дождь со снегом ударил её по спине, как камнепад. Синтара открыла глаза, сон и дарованная им передышка оборвались. В следующий миг холодная вода потекла по бокам. Вокруг неё в темноте ворочались драконы, неохотно жались друг к другу. Ярость и печаль терзали её.

— Кельсингра!

Это звучало как обещание.

— Кельсингра!

И другие драконы вторили ей.

* * *

^{Семнадцатый день месяца Возрождения, пятый год Вольного союза торговцев.}

^{От Эрека, смотрителя голубятни в Удачном, — Детози, смотрительнице голубятни в Трехоге.}

В запечатанном футляре — письмо от Совета торговцев Удачного к Советам торговцев Дождевых чащоб в Кассарике и Трехоге с предложением отправить Старшего Сельдена на поиски Тинтальи. Он должен убедить её вернуться и заняться молодыми драконами.

Детози, я взялся за перо ради твоего племянника Рейала и уверяю тебя, что Карлин, девушка из семьи с Трех Кораблей, в самом деле благонравна, трудолюбива, почтительна к родителям, умеет и писать, и читать. Хотя мой ученик слишком молод, я готов разрешить ему заключить с ней помолвку, если он поклянется мне, что они не поженятся, пока он не станет подмастерьем. Я с удовольствием свидетельствую о достоинствах Карлин и верю, что она будет ему такой же хорошей женой, какой была бы девушка из старинной семьи торговцев. Это решение необычно, но замечу, что в её семье пятеро здоровых детей, обе её сестры замужем и родили здоровых отпрысков. В нынешние времена парень мог найти и кого похуже этой Карлин.

Эрек

Глава 6

РЕШЕНИЕ ТИМАРЫ

Едва Тимара с отцом, таща корзины с плодами, переступили порог дома, как мать поприветствовала их улыбкой. Это было странно. Ещё больше они удивились, когда мать сразу же, первой заговорила с ними. В её глазах светилась надежда.

— Мы получили предложение для Тимары.

На мгновение девушка и её отец замерли на месте. Смысл произнесенной фразы не укладывался в голове. Предложение? Ей? В свои шестнадцать лет она уже давно вышла из того возраста, когда большинство девушек Дождевых чащоб заключают помолвку. Она знала, что в других краях дело обстоит иначе: где-то её все ещё считали бы почти ребёнком, где-то — только-только созревшей для замужества. Но здесь, в Дождевых чащобах, срок человеческой жизни куда короче, чем в иных землях. И они знают: если хочешь продолжить свой род, то детей нужно помолвить как можно раньше и поженить, как только те созреют, и тогда через год на свет появится новое поколение. Даже если девушка происходила из бедной семьи, но была миловидной, к десяти годам она уже была сговорена. Да и далеко не красавица к двенадцати годам вполне могла получить предложение о помолвке.

Но этот порядок не касался таких, как Тимара, — ведь ей вообще не следовало жить, не говоря уже о том, чтобы выйти замуж и произвести на свет детей. Для большинства соплеменников она как бы вообще не существовала, остальные же едва замечали её. Но вот мать, сияя от счастья, говорит, что получила предложение для своей дочери. Это просто невероятно. Какое может быть предложение о браке, если ей нельзя иметь детей? Полная бессмыслица. Кто мог сделать такое предложение и почему её мать вообще приняла его всерьез?

— Брачное предложение Тимаре? От кого? — В голосе отца звучало недоверие.

Тимара взглянула на лицо матери, и нехорошее предчувствие шевельнулось в сердце. Слишком уж хитрой была её улыбка. Не глядя ни на Тимару, ни на мужа, женщина склонилась над корзинами и стала выбирать, что из их содержимого можно приготовить на ужин. Когда же она заговорила, то обращалась словно бы к пище:

— Я сказала, что мы получили предложение для Тимары, Джеруп. Я не говорила: брачное предложение.

— Тогда что это за предложение? От кого? — требовательно спросил отец. В голосе прорывались гневные нотки, словно раскаты надвигающейся грозы.

Мать, сохраняя невозмутимый вид, даже не оторвалась от своего занятия.

— Ей предложили полезную работу и самостоятельную жизнь. Мы уже на склоне лет, и она сможет жить отдельно от нас. Предложил Совет торговцев Дождевых чащоб. Так что нечего хмуриться, Джеруп. Это превосходная возможность для Тимары.

Отец перевел взгляд на дочь, ожидая, пока та заговорит. В их маленьком семействе не было секретом, что мать постоянно тревожилась о своих «преклонных годах». Ей казалось, что если сложить с себя ответственность за содержание Тимары, то непременно появится возможность кое-что отложить на старость. Тимара не была в этом так уверена — ведь она ежедневно работала наравне с отцом. Большую часть приносимой домой пищи собирала именно она, срывая плоды с самых высоких, ярко освещенных солнцем ветвей, куда никто другой не осмеливался забираться. Станет ли жизнь матери лучше, если корзины, которые приносит отец, полегчают? А если Тимара уйдет, кто будет исполнять повседневную работу, когда родители совсем состарятся и одряхлеют?

Однако ни одну из этих мыслей Тимара не высказала вслух.

— И какую же полезную работу они предлагают? — тихо спросила она, стараясь, чтобы голос звучал спокойно.

Тимара боялась ответа матери. В Трехоге существовали разного рода «полезные работы». Опаснее всего были раскопки погребенного города Старших. Там требовалось непрерывно трудиться, надрывая спину, орудуя лопатой и таская тяжелые тачки, зачастую почти в полной темноте, — и всегда был риск, что дверь или стена древнего города неожиданно рухнет, высвобождая грязевую лавину. Обычно на такие работы посылали парней, потому что они сильнее. «Неплодоносным» девушкам вроде Тимары чаще поручали поддерживать в порядке мостики в кроне, соединяющие самые высокие и тонкие ветви. Недавно было много разговоров о том, что надо бы расширить сеть пешеходных мостов, которые связывали поселения, находящиеся на разных берегах реки Дождевых чащоб. При этом жарко спорили, как далеко можно протянуть на цепях деревянный мост без риска, что он рухнет. У Тимары екнуло сердце, едва она подумала, что, должно быть, станет одной из тех, кому будет поручено это проверить. Да, наверное, так и есть. Вся округа знала, как ловко она лазает по ветвям. Тогда ей нужно будет оставить дом и жить поблизости от места работы. Придется расстаться с родителями, а в скором времени, быть может, и с самой жизнью. Мать наверняка будет этому рада.

Между тем мать начала рассказ, и в её голосе слышалась фальшивая радость.

— Так вот, сегодня на стволовой рынок пришел торговец в роскошном вышитом наряде, и при нем был свиток от Совета Дождевых чащоб. Он сказал, что ищет сильных молодых людей, не обремененных супружеством или детьми, для исполнения особой работы на благо Трехога и всех Дождевых чащоб. Что оплата будет хорошей и задаток выплатят немедленно, ещё до начала работ, а в конце, когда работники вернутся в Трехог, их щедро наградят. Ещё он сказал, что многие люди наверняка пожелают войти в число избранных, однако для такой работы подойдут только самые сильные и выносливые.

Тимара едва сдерживалась. Мать никогда ничего не говорила прямо. Любую историю или новость она излагала, топчась вокруг да около. А задать вопрос означало лишь дать ей повод свернуть ещё на одну окольную тропинку. Девушка сжала зубы, едва не прикусив язык.

Отец же не скрывал нетерпения:

— Значит, это не брачное предложение, это предложение работы. Но Тимара уже работает — помогает мне на сборе. И зачем ей вести самостоятельную жизнь, отдельно от нас? Мы не молодеем. Наступит время, когда нам потребуется, чтобы она всегда была рядом, и это как раз произойдет «на склоне лет», как ты выражаешься. Как ты считаешь, кто ещё позаботится о нас? Совет Дождевых чащоб?

Мать состроила недовольную гримасу и нахмурилась.

— Ну что ж, хорошо, — заявила она, — тогда я больше ничего не скажу. Надо понимать, я сделала глупость, выслушав того человека и подумав, что Тимаре, возможно, захочется испытать в своей жизни что-то интересное.

Едва ли не дрожа от негодования, мать плотно сжала губы, всем видом показывая, что разозлилась и не скажет больше ни слова.

Общая комната их дома была крошечной, однако мать, раскладывая на обеденной циновке ужин, делала вид, что не замечает ни Тимару, ни отца. Те по-прежнему молчали. Просьба продолжить рассказ лишь доставила бы матери дополнительное удовольствие от того, что она дразнит их, держа в неведении. А вот явное отсутствие интереса могло сработать куда быстрее. Поэтому отец наполнил таз, умылся, выплеснул грязную воду за окно и вновь налил чистой, уже для Тимары. Передавая дочери посудину, он небрежным тоном спросил:

— Может быть, завтра поищем других растений? Встанем пораньше?

— Пожалуй, — осторожно отозвалась Тимара.

Мать не смогла вынести, что они разговаривают о таких обыденных вещах. И подала голос, обращаясь к орехам, которые растирала в муку:

— Выходит, я совсем не знаю свою дочь. Я думала, она будет в восторге, если ей представится возможность работать с драконами. Когда она была младше, драконы её очень интересовали.

Отец сделал чуть заметный жест, предупреждая Тимару, что надо хранить молчание, раз уж мать разговорилась. Но девушка не удержалась.

— Драконы? Тот выводок, который я видела? Покинутые драконы? Мне предложили работать с ними?

Мать негромко хмыкнула. Она была довольна.

— Судя по всему, нет. Твой отец считает, что тебе лучше никуда не уходить и жить с нами, пока мы не одряхлеем и не умрем, а потом остаток жизни провести в одиночестве.

Она поставила миску с растертыми орехами дерева кура на обеденную циновку, рядом с тарелкой стеблей веддля. Ещё до их возвращения мать испекла в общественной печи лепешки — всего шесть, по две на каждого. Такой ужин не назовешь ни обильным, ни изысканным, однако его вполне хватит, чтобы набить брюхо, как выразился бы отец. Всего лишь несколько секунд назад Тимара чувствовала ужасный голод, но сейчас она и смотреть не могла на еду.

Однако отец был прав. Своим вопросом Тимара не остудила злость матери, а ещё больше разожгла её, и сейчас женщина пылала праведным гневом. Улыбаясь, она вела за трапезой разговор о пустяках, как будто все в порядке, а она, как и полагается покорной жене, подчиняется требованиям мужа. Тимара, не в силах выплюнуть наживку, ещё дважды спросила её о предложении, и каждый раз мать отвечала, что дочь, конечно же, не захочет покинуть дом и семью, а значит, нечего и говорить о подобных глупостях.

Все, что оставалось Тимаре, — это сгорать от неутоленного любопытства.

Сразу после ужина Джеруп заявил, что у него дела, и вышел из дома. Тимара убрала остатки ужина, стараясь не встречаться взглядом с матерью, хранившей непроницаемое выражение, а потом поспешила оставить позади и дом, и коротенькие дорожки, ведущие к соседям, и вскарабкалась повыше в древесную крону. Ей нужно было подумать, а это лучше всего получалось в одиночестве. Драконы. Какое отношение могут иметь драконы к сделанному ей предложению?

Тимара видела драконов дважды в жизни. Впервые это случилось пять лет назад, когда ей почти исполнилось одиннадцать. Отец взял её с собой, провел по Ожерельным мостам, а потом вниз, до самой земли. Тропинка вдоль илистого берега, которая вела к площадке с коконами, была утоптана множеством ног прошедших по ней людей. Это был первый раз, когда Тимара попала в Кассарик.

Воспоминание о зрелище, которое представляли собой выходящие из коконов драконы, было до сих пор свежо. Крылья у них оказались слабыми, а плоть едва прикрывала кости. Тинталья прилетала и улетала, принося им свежее мясо. Отец тогда очень сочувствовал этим несчастным, брошенным существам. Девушка озорно улыбнулась, вспомнив, как он улепетывал от одного из только что вылупившихся драконов.

В первые дни все надеялись, что выжившие драконы вырастут и наберутся сил. Отца Тимары наняли охотиться и приносить драконам пищу. Но Дождевые чащобы не могли прокормить таких крупных и прожорливых хищников. Охотникам, несмотря на старания, было не под силу принести больше добычи, чем водилось в лесу. Совет все хуже платил им за работу. В конце концов отец Тимары бросил это занятие и вернулся в свой дом в Трехоге. Он рассказал, что драконы больны, быстро слабеют и угасают. Те, кто выжил, подросли, но не стали ни здоровыми, ни самостоятельными. «Иногда прилетает Тинталья, приносит мясо, но один дракон не в состоянии прокормить такое множество, — говорил отец. — Она просто исходит жалостью к этим несчастным созданиям. Боюсь, для нас всех это плохо закончится».

Дальше дела пошли ещё хуже. Драконы по-прежнему не могли летать. А Тинталья, вопреки всякой вероятности, нашла себе пару. Все считали, что Тинталья — последний истинный дракон в мире, и теперь были потрясены, не в силах поверить в историю о черном драконе, восставшем изо льда.

Как оказалось, какой-то принц из Шести Герцогств обнаружил под землей черного дракона и зачем-то освободил его из ледяной могилы. Пробудившись от долгого сна, дракон избрал Тинталью своей парой. Теперь они вместе летали, охотились и спаривались. История производила впечатление полной нелепицы, но один факт был несомненен: с того времени драконица стала очень редко прилетать в Дождевые чащобы. Из разных концов чащоб порой сообщали, что видели двух огромных драконов, летящих вдалеке. Кое-кто ехидно добавлял, что теперь, когда Тинталья не нуждается в помощи людей, она совершенно отдалилась от них и не только бросила на их попечение прожорливых юных драконов, но и перестала охранять реку Дождевых чащоб.

Но хотя Тинталья и нарушала условия сделки, обитателям Дождевых чащоб не оставалось ничего, кроме как продолжать заботиться о выводке. Как замечали многие, хуже, чем стая драконов рядом с твоим городом, может быть только стая голодных и злых драконов рядом с твоим городом. Конечно, площадка, где вылупились драконы, была изрядно выше Трехога по течению. Но рядом с ней находился погребенный Кассарик, древний город Старших. Самые доступные его части — те, что обнаружились под Трехогом — уже давно раскопали. Дальнейшие раскопки сулили не меньше находок, однако добраться до них можно было бы только в том случае, если молодые драконы не воспрепятствуют людям.

Тимара задумалась, сколько драконов осталось в живых сейчас. Далеко не все окуклившиеся змеи вышли на свет драконами. В тот раз, когда её отец предпринял последнее путешествие в Кассарик, Тимара напросилась пойти с ним. Это было чуть больше двух лет назад. Если она правильно поняла, тогда были живы всего восемнадцать созданий. Остальные умерли от болезней и плохой еды либо погибли в драках. Тимара смотрела на драконов с деревьев, не смея приблизиться. По сравнению с блестящими, только что вылупившимися дракончиками, которых она видела в детстве, нынешние большие твари казались ей ужасными. Неуклюжие, перемазанные илом и вонючие — поскольку жили на тесной и топкой речной отмели, они почти беспрестанно двигались, топчась по собственному помету и копаясь в объедках. Никто из них даже не пытался взлететь. Некоторые пробовали самостоятельно добывать пищу: заходили в реку и ловили рыбу, идущую на нерест. Чувство потаенной враждебности, исходящее от них, было даже сильнее змеиной вони. Тимара ушла прочь, не в силах больше смотреть на этих костлявых злобных тварей.

Девушка тряхнула головой, чтобы избавиться от воспоминаний, и сосредоточилась на подъеме. Цепляясь когтями, она карабкалась вверх, в гущу ветвей, нависающих над крышей её дома. Это было чуть ли не самое высокое место в Трехоге. Отсюда она могла окинуть взглядом почти весь древесный город.

Тимара уселась, положив подбородок на колени согнутых ног. Задумалась, глядя, как ночь опускается на город и лес. Этот «насест» особенно нравился ей. Если откинуться и наклониться под нужным углом, то можно заглянуть в крошечный просвет между переплетающихся ветвей и увидеть ночное небо и мириады звезд. Больше никто, думала девушка, не знает об этом зрелище. Оно принадлежит ей одной.

Но наслаждалась покоем она недолго. Дрогнула ветка — это означало, что кто-то собирается присоединиться к ней на её любимом насесте. Не отец, нет. Этот человек двигался быстрее отца. Девушка не оглянулась, чтобы посмотреть на него, однако заговорила так, словно увидела, кто это:

— Привет, Татс. Что сегодня привело тебя на верхотуру?

Девушка ощутила, как он пожал плечами. Татс стоял во весь рост, потом опустился на четвереньки, чтобы проползти по узкой веточке и оказаться рядом с девушкой. Здесь он уселся прямо, обвив тощими ногами ветвь под собой.

— Просто захотелось прийти, — тихо сказал татуированный.

Тимара наконец повернула голову и взглянула на него. Он молча встретил её взгляд. Девушка знала, что недавно её глаза приобрели бледно-голубое сияние — так бывало у некоторых жителей Дождевых чащоб. Татс никогда не заговаривал ни об этом, ни о её черных когтях. А она не задавала вопросов о татуировках у него на щеке: возле носа виднелся маленький символ, обозначающий лошадь, а по левой щеке шла паутина. Эти отметки означали, что Татс родился рабом. Тимара лишь в общих чертах знала его историю.

Шесть лет назад, с возвращением змей, Совет чащоб пригласил татуированных из Удачного перебраться сюда: подняться вверх по реке, поселиться и обзавестись семьями, чтобы начать новую жизнь. Взамен они должны были потрудиться: углубить речные отмели и построить водные каскады, чтобы змеи смогли доплыть до места окукливания. Среди татуированных были разные люди.

Кто-то в прошлом совершил преступление, кто-то попал в рабство просто за долги, но теперь татуировка всех уравнивала. Среди осужденных должников оказалось немало искусных ремесленников и мастеровых, и теперь их таланты служили на благо общества. Многие татуированные вскоре стали уважаемыми жителями Дождевых чащоб. Но некоторые из тех, что были жуликами, ворами, убийцами, не отказались от своего ремесла, несмотря на шанс начать новую жизнь. Вернулась к прежнему занятию и мать Татса. Тимара слышала, что сначала эта женщина промышляла воровством и грабежами, но, когда очередное ограбление пошло не по плану, стала убийцей. Преступница сбежала, куда — не знал никто, тем более Татс: в то время ему было всего десять лет.

Мальчик оказался брошен на произвол судьбы. Кто-то из сородичей взял его на воспитание. У Тимары сложилось впечатление, что он жил везде и нигде, брал пищу у всех, кто её предлагал, одевался в обноски и за пару монет был готов на любую черную работу. Тимара с отцом повстречали его на одном из стволовых рынков — больших торжищ, которые проходили вокруг гигантских стволов пяти главных деревьев в центре Трехога. В тот день они продавали птицу, и Татс предложил любые свои услуги за самую маленькую тушку: он уже много месяцев не ел мяса. Отец Тимары, как всегда, оказался слишком добросердечен. Он поставил паренька расхваливать их товар, хотя обычно справлялся с этой задачей сам, причем гораздо лучше: голос у него был громче и мелодичнее. Но Татс хотел — прямо-таки жаждал! — выслужить себе трапезу.

Это случилось два года назад, и с того дня они часто видели его. Когда у отца Тимары находилась для него работа, парень был благодарен за любую плату, которую они могли ему предложить. Благодаря своей ловкости он прижился даже здесь, в высоких кронах, куда никогда не забирался никто из рожденных на земле. Тимаре нравилось его общество — у неё было мало друзей. Её детские товарищи по играм давным-давно выросли, переженились и теперь вели новую, семейную жизнь. А Тимара осталась позади, в своем затянувшемся отрочестве. И как ни странно, ей было отрадно найти друга столь же одинокого, как она сама. Она удивлялась, почему Татс до сих пор не нашел себе жену или хотя бы девушку.

Мысли Тимары беспорядочно блуждали. Она осознала, что её молчание затянулось, только когда заговорил Татс:

— Ты хотела сегодня побыть одна? Я вовсе не собирался беспокоить тебя.

— Ты меня не побеспокоил, Татс. Я просто забралась сюда, чтобы подумать.

— О чем?

Он устроился на ветви поудобнее.

— Думаю, какую из возможностей мне выбрать. Не то чтобы их было много…

Тимара выдавила смешок.

— Немного? А почему?

Девушка посмотрела на него, гадая, уж не дразнится ли он.

— Понимаешь, мне шестнадцать лет, а я все ещё живу с родителями. Никто до сих пор не сделал мне предложение. И не сделает. Так что мне или придется жить с матерью и отцом до конца дней или выживать в одиночку. Я немного умею охотиться и собирать растения. А ещё мне известно главное: если я попытаюсь заниматься тем или другим в одиночку, окажусь в нищете. В Дождевых чащобах, чтобы не умереть с голоду, нужно слаженно работать по крайней мере вдвоем. А я, похоже, всегда буду одна.

Татс удивленно и с некоторой тревогой выслушал этот монолог. Потом откашлялся и спросил:

— Почему ты думаешь, что тебе всегда придется заниматься этим в одиночку? — А потом добавил, уже тише: — Ты говоришь так, как будто жить с родителями — это что-то ужасное. Хотел бы я, чтобы у меня были отец или мать. — Он коротко усмехнулся. — И я даже вообразить себе не могу, как это — когда есть оба родителя.

— Жить с родителями вовсе не так ужасно, — признала Тимара. — Хотя иногда я понимаю, что мать видеть меня не желает. Папа ко мне всегда добр, он совсем не против, чтобы я осталась дома навсегда. Наверное, когда он принес меня обратно домой, он догадывался, что я буду им помощницей до конца жизни.

Татс нахмурился. Из-за недоуменной гримасы паутина на его щеке странно исказилась.

— Принес тебя обратно домой? А где ты пропадала?

Теперь уже Тимара почувствовала себя неловко. Она привыкла думать, что все знают, кто она такая и какая история за этим кроется. Любой житель Дождевых чащоб все понимал, едва взглянув на неё. Но Татс родился не здесь, а местные старались не рассказывать чужакам о Тимаре и таких, как она. Татс действительно ничего не знал. Эта мысль была для девушки как укол. Она оскалила зубы в странной улыбке и протянула парнишке руку.

— Ничего не замечаешь?

Он наклонился поближе и уставился на её руку.

— Ты что, коготь сломала?

Тимара подавила смешок и внезапно поняла то, чего не понимала раньше. Татс так дружески держался с ней потому, что и в самом деле ничего не знал.

— Татс, ты же не можешь не видеть — у меня на руках когти, не ногти. Как у жабы или у ящерицы. — Она запустила когти в кору и рванула на себя. На ветви остались четыре полоски. — Когти делают меня тем, что я есть.

— Я у многих в Дождевых чащобах видел когти.

Секунду Тимара непонимающе смотрела на него. Потом возразила:

— Нет, это не то. Ты видел у многих черные ногти. Или даже большие черные ногти. Но не когти. Потому что когда рождается ребёнок с когтями вместо ногтей, родители и повитуха знают, что должны сделать. И делают это.

Татс придвинулся по ветке ближе к ней.

— Что делают? — хрипло спросил он.

Она отвела глаза от его пристального взгляда и уставилась в переплетение ветвей, между которыми запуталась ночь.

— Избавляются от него. Уносят его куда-нибудь, где не ходят люди. И оставляют там.

— Умирать? — Татс был потрясен.

— Да, умирать. Или на съедение — древесной кошке или большой змее.

Тимара взглянула на парнишку и поняла, что не выдержит его взгляда, в котором плескался ужас. Этот взгляд словно бы обвинял, и девушка почувствовала себя неуютно, как будто проявила неблагодарность или неповиновение, рассказывая об участи детей-выродков.

— Иногда ребёнка душат, чтобы он долго не мучился, а потом бросают в реку. Думаю, это зависит от повитухи. Моя повитуха просто унесла меня и положила в развилку ветви подальше от всех путей, а потом поспешила обратно к моей матери, потому что у той было сильное кровотечение.

Тимара сглотнула комок в горле. Пораженный Татс смотрел на неё, слегка приоткрыв рот. Впервые девушка заметила, что один из его нижних зубов заходит за другой. Она снова отвела взгляд.

— Повитуха не знала, что мой отец выследил её. До меня у родителей уже были дети, но я оказалась первым ребёнком, который родился живым. Папа сказал, что не мог вынести мысли о моей смерти и почувствовал, что мне надо дать шанс. Поэтому он пошел следом за повитухой и принес меня обратно домой, хотя знал, что многие осудят его за этот поступок.

— Осудят? Почему?

Девушка снова посмотрела на Татса и опять подумала, не потешается ли он. У него были светлые глаза, голубые или серые, в зависимости от времени суток. Но они не светились, в отличие от её глаз. И смотрели на неё без малейшей хитрости. Этот честный взгляд почти разозлил Тимару.

— Татс, как ты можешь не знать таких вещей? Сколько ты прожил в Дождевых чащобах — шесть лет? Здесь многие дети рождаются с отметинами чащоб. А когда они вырастают, отличия усиливаются. Поэтому людям надо было где-то провести черту. Потому что если уже при рождении ты слишком сильно отличаешься, если у тебя уже есть чешуя и когти, то кто знает, каким ты вырастешь? А если бы такие, как я, вступали в брак, то их дети наверняка рождались бы ещё меньше похожими на людей, а вырастали бы вообще Са ведает кем.

Татс сделал глубокий вдох, потом резко выдохнул, тряхнув головой.

— Тимара, ты говоришь так, как будто не считаешь себя человеком.

— Ну… — начала она, а затем умолкла.

Некоторое время она пыталась поймать ускользающие слова. «Может быть, я и не человек». Верила ли она в это? Конечно нет. Наверное, нет. Кто же она тогда, если не человек? Но если она человек, почему же у неё когти?

Прежде чем девушка собралась с мыслями, Татс заговорил снова:

— Мне кажется, ты выглядишь ничуть не страннее, чем большинство здешних. Я видел людей, у которых чешуи и бахромы на шее гораздо больше, чем у тебя. Теперь меня это уже не пугает. Когда я был маленьким и впервые попал сюда, вы все казались мне страшными. А теперь уже нет. Вы просто… ну, как бы люди с отметинами. Точно так же, как мы, татуированные.

— Тебя отметил татуировкой твой владелец. Чтобы показать, что ты раб.

Татс улыбнулся, сверкнув белыми зубами. Этой улыбкой он словно бы опровергал её слова.

— Нет. Меня отметили, чтобы хозяева могли поверить, будто я принадлежу им.

— Знаю, знаю, — поспешно ответила Тимара. На этом настаивали многие из бывших рабов. Она не понимала, почему для них так важно подчеркнуть разницу. Впрочем, пусть Татс объясняет свою татуировку так, как ему нравится. — Но я хотела сказать, что кто-то сделал это с тобой. А до того ты был таким же, как все. А вот я родилась с ними. — Она повернула руку и посмотрела на черные когти, загибающиеся к ладони. — Не такая, как все. Непригодная к замужеству. — Отвернувшись, она добавила совсем тихо: — Не заслуживающая жизни.

Татс негромко произнес:

— Твоя мама только что вышла из дома и смотрит вверх, на нас. Вот сейчас она там стоит и глядит прямо на меня. — Он слегка отодвинулся от Тимары, склонил лохматую голову и ссутулил плечи, как будто стараясь стать невидимым. — Она ведь меня не любит?

Тимара пожала плечами:

— Сейчас она больше всего не любит меня. У нас сегодня вышла… ну, вроде как семейная ссора. Мы с папой вернулись со сбора, а мать сказала, что кто-то сделал мне предложение. Не брачное, а предложение работы. Но папа ответил, что я уже работаю, а она рассердилась и не хочет рассказывать даже, что мне предложили.

Девушка опустилась спиной на ветку и вздохнула. Вокруг сгущалась темная ночь Дождевых чащоб. В висячих домиках зажигались лампы. Насколько хватало глаз, сквозь путаницу ветвей и листьев мерцали разбросанные там и сям искорки верхних ярусов Трехога. Девушка перевернулась на живот и посмотрела вниз, на жилища более зажиточных горожан, где огоньки были гуще и ярче. Фонарщики уже приступили к работе, они зажигали фонари на мостах, которые, подобно сияющим ожерельям, обвивали деревья города. Тимаре казалось, что с каждым вечером этих огоньков становится все больше. Шесть лет назад, когда здесь появились татуированные, население Трехога и Кассарика увеличилось. И с тех пор приходили все новые и новые чужаки. Девушка слышала, что маленькие торговые поселения ниже по реке тоже разрастаются.

Лес внизу, осыпанный огнями, был прекрасен. Это её лес — и в то же время он ей не принадлежал.

Тимара сжала зубы и проговорила:

— Вот это-то меня и злит. Мне и так почти не из чего выбирать, а тут ещё родная мать скрывает от меня какую-то возможность.

Она оглянулась на костлявого парнишку, сидящего на ветви рядом с ней. Усмешка Татса всегда заставляла её вздрогнуть — настолько сильно в этот момент менялось его лицо. Вот и сейчас он вдруг ухмыльнулся.

— Кажется, я знаю, что тебе предложили.

— И что ты знаешь?

— Что это за предложение. Я тоже слышал о нем. Это одна из причин, почему я сегодня пришел сюда. Я хотел спросить тебя и твоего папу, что вы об этом думаете. Вы ведь знаете о драконах побольше моего.

Тимара села так резко, что Татс от неожиданности икнул. Однако девушка знала, что не упадет с ветки.

— Что за предложение? — требовательно спросила она.

Лицо Татса озарилось воодушевлением.

— Ну, один парень на всех стволовых рынках вешает объявления. Он взял одно и прочитал его мне. Если верить написанному, Совет Дождевых чащоб ищет работников — молодых, здоровых и, как говорится, необременённых связями. Парень сказал, это значит — без семьи… — Татс резко оборвал себя. — Ой, наверное, это не то предложение, которое сделали тебе? Ведь у тебя же есть семья.

— Давай рассказывай, — поторопила Тимара.

— Ну так смысл в чем? Драконы там, в Кассарике, доставляют много неприятностей. Он делают всякие пакости, пугают людей и вообще плохо себя ведут, и Совет решил, что их надо из Кассарика увести. Поэтому они ищут людей, которые это сделают. Ну, нужны те, кто будет сгонять драконов в стадо, добывать им еду и все такое. Ну и ещё надо будет устроить их на новом месте и не дать им вернуться обратно.

— Погонщики драконов, — тихо сказала Тимара, — а может быть, их хранители. Как посмотреть. — Она отвернулась от Татса и попыталась вообразить, как бы это выглядело. Судя по тому, что она видела, с драконами не так-то легко справиться. — Думаю, это будет опасная работа. И именно поэтому Совет ищет сирот или людей без семьи. Чтобы некому было жаловаться, если дракон тебя съест.

Татс моргнул, глядя на неё.

— Ты серьезно?

— Ну…

— Тимара! — Резкий голос матери разорвал вечернюю тишину. — Уже поздно. Иди в дом.

Девушка вздрогнула. Мать редко называла её по имени прилюдно и ещё реже желала её присутствия.

— Зачем? — крикнула Тимара в ответ.

Наверное, отец вернулся домой и хочет её видеть. Она не могла припомнить, чтобы мать когда-либо звала её домой по своей воле.

— Потому что уже поздно. И потому что я так сказала. Иди в дом.

Татс широко раскрыл глаза и шепотом произнес:

— Я знаю, она меня недолюбливает. Я лучше пойду, а то у тебя будут неприятности.

— Татс, я уверена, ты тут ни при чем. Тебе не нужно уходить. Наверное, она просто хочет поручить мне что-нибудь сделать.

На самом деле Тимара понятия не имела, почему мать вдруг принялась звать её домой. Но знала, что, наверное, нужно спуститься вниз, туда, где их маленькое жилище мягко покачивается на поддерживающих его ветвях. Однако идти не хотелось. Когда отца не было дома, комнаты казались неуютными и тесными. В них словно витал дух материнского недовольства. Взамен обычной готовности подчиниться матери в душе девушки внезапно вспыхнуло упрямство. Она спустится, но не прямо сейчас. В конце концов, что может сделать мать? Она никогда не забиралась вверх, на тонкие ветви, где сейчас сидели Тимара и Татс, и вообще презирала эту часть Трехога — Сверчковые Домики. Здесь крохотные обиталища сооружались в самой верхней части кроны, а люди перебирались с одной ветви на другую по легким мостам и тонким канатам. Мать Тимары злило, что приходится жить в квартале бедноты, однако им по средствам был только такой висячий дом. И почти все здесь, на вершинах, стоило дешевле, чем на нижних ветвях.

— Разве ты не пойдешь домой? — тихо спросил Татс.

— Нет, — решительно ответила Тимара. — Пока нет.

— А о чем ты думала перед этим?

Девушка пожала плечами.

— О том, как сильно все переменилось. — Она взглянула за край ветви вниз, на мерцающие огни Трехога. Их сияние тут и там заслоняли массивные стволы и широко раскинувшиеся ветви дождевого леса. — Моя семья не всегда была бедной. До того как я родилась, когда родители только поженились, они жили там, внизу. Намного ниже. Отец был третьим сыном торговца Дождевых чащоб. Его семья владела долей в участке древнего погребенного города, и они были довольно состоятельными. Но потом дед умер. У отца было два старших брата. Самый старший унаследовал участок, а средний умел извлекать из него прибыль. Но этого было недостаточно, чтобы прокормить три семьи, и моему отцу пришлось самому зарабатывать себе на жизнь. Иногда мне кажется, что именно это и обозлило мою мать, ещё до моего рождения. Наверное, она надеялась беспечно жить в достатке и родить красивых детей, а потом выгодно пристроить их замуж или женить. — Тимара скривила губы в невеселой улыбке. — Одна мелочь, и все оказалось бы совсем по-другому. Мне кажется, если бы мой отец был старшим сыном и наследником, кто-нибудь уже посватался бы ко мне, даже имей я хвост, как у мартышки, и голос визгливый, как у древесной крысы.

Татс рассмеялся, напугав её, но через миг девушка присоединилась к его смеху.

— Неужели та жизнь тебе понравилась бы больше, чем эта, которую ты ведешь сейчас?

Похоже, он спрашивал искренне. Тимара усмехнулась.

— Ну, эта жизнь мне нравилась больше, когда я была младше и мы не были такими бедными, как сейчас.

— Бедными?

— Ну, понимаешь, мы живем впроголодь, обитаем в верхних ярусах Трехога, где ветки тонкие, а дорожки узкие. Но мы не всегда жили здесь.

— А по-моему, вы совсем не бедные, — возразил Татс.

— По-твоему, может, и так, но тогда мы жили богаче, это уж точно. — Тимара вспомнила времена раннего детства. Да, тогда они жили достаточно хорошо. — Мой папа был охотником, очень ловким. Одно время он добывал мясо для драконов, пока Совет не перестал честно платить за это. Тогда папа решил попытать счастья в фермерстве.

— Землю возделывать? Где? В Дождевых чащобах и земли-то подходящей нет.

— Не все растения, которые мы едим, растут на земле. Так он всегда говорил. Многие съедобные растения вырастают в кроне — в почве, нанесенной в углубления коры, или у них есть воздушные корни, или они питаются соками самого дерева…

Тимара пыталась объяснять, хотя от воспоминаний об этой идее отца на неё всегда наваливалась усталость. Вместо того чтобы бродить по ветвям и мостам Дождевых чащоб, добывать дичь и собирать то, что дает сама крона, отец затеял попытку выращивать еду. Идея была не нова. Время от времени кто-нибудь, подобно отцу Тимары, вдруг воображал, будто понял, как добиться результата. Брал различные растения, пригодные в пищу, и пытался взращивать их там, где нужно человеку, а не там, где посадил их Са. И до сих пор никому не удалось заставить лес плодоносить в соответствии со своими планами.

Отец был просто решительнее и упорнее своих предшественников. Говорят, упорство — хорошая черта. Но мать Тимары как-то бросила — мол, это лишь означает, что их семья прожила в бедности гораздо дольше, чем те, кто попробовал, убедился в неудаче и быстро вернулся к охоте и собирательству. «Фермерство» отнимало у семьи много времени и приносило куда меньше плодов, чем собирательство, однако отец Тимары не сдавался, веря, что в один прекрасный день все их затраты окупятся.

— Похоже, про твоего отца говорят правду, — тихо промолвил Татс.

— Мать говорит, ради отцовской мечты ей пришлось пожертвовать всем, что доставляло ей радость. Может быть, это правда, я не знаю. Когда я была маленькой и отец занимался просто собирательством, мы жили в доме из четырех комнат, построенном так близко к стволу, что даже во время бури он лишь едва-едва покачивался.

Это были лучшие дома в Дождевых чащобах. Чем ближе к стволу построено жилище, тем оно надежнее и тем меньше страдает от ветра и дождя. До стволовых рынков оттуда рукой подать, а если спуститься вниз по стволу, увидишь таверны и игорные дома. Правда, возле ствола и солнечного света меньше, но Тимара считала, что, если хочется насладиться солнцем и ветром, всегда можно залезть наверх. Мосты и дорожки, обвивавшие дерево вблизи их прежнего дома, были прочными, их ограждение, тщательно сплетенное, поддерживалось в порядке. Если за солнечным светом она карабкалась вверх, то, чтобы почувствовать под ногами почву, достаточно было с такой же легкостью спуститься вниз. Тимара не особенно любила прогулки вниз, на твердую землю, но её матери, похоже, там нравилось.

— А чем тебе невзлюбилась земля? Мне кажется, это самое естественное место для жизни. Я скучаю по земле. Скучаю по возможности бежать или идти, не опасаясь упасть.

Тимара покачала головой.

— Не думаю, что смогу доверять земле. Здесь, в Дождевых чащобах, чем ближе к земле, тем ближе к реке. А река разливается. Иногда неожиданно, без всяких признаков, по которым можно это предугадать. Мы ведь знаем: все, что строится на земле, долго не простоит. Однажды река поднялась так, что затопила древний город. Это было ужасно. Многие рабочие оказались там, словно в ловушке, и утонули.

Широкая беспокойная река пугала Тимару. Девушка знала, что вода поднимается в определенное время года, но порой наводнения случались внезапно. Чаще вода бывала умеренно едкой. Зато после землетрясений река делалась смертоносного серовато-белого цвета, и тогда падение в воду означало для человека смерть. Владельцы лодок вытаскивали их из воды до той поры, пока река не возвращалась к своему обычному цвету. Бывая на земле, Тимара боялась, что река неожиданно начнет подниматься и поглотит её. Только на надежном дереве, высоко над коварной водой и прибрежными трясинами, девушка чувствовала себя в безопасности. Это был глупый, детский страх, но его испытывали многие обитатели Дождевых чащоб.

В ответ на откровения Тимары Татс только пожал плечами. Он обвелвзглядом листву, заслонявшую их со всех сторон — и скрывавшую от них и небо наверху, и землю внизу.

— Мне вы никогда не казались бедными, — негромко заметил он. — Я всегда думал, что здесь, наверху, вам неплохо живется.

— Мне вовсе не так уж плохо. Вот моей матери труднее. Она привыкла к жизни в достатке — с вечеринками, красивой одеждой, всякими безделушками. Я скучаю по прошлой жизни из-за другого. Может быть, просто потому, что там, внизу, у меня было больше друзей. Наверное, тогда, в детстве, никто не обращал особого внимания, ногти у тебя на руках или когти. Мы все просто играли на площадках между ярусами. Отец платил за моё обучение, покупал мне книги, хотя другим детям приходилось брать их на время за деньги. Все считали, что он меня слишком балует, а мать злилась из-за трат. И мы тогда ходили по всяким местам. Помню, один раз спустились по стволу, чтобы посмотреть пьесу — её показывали актеры из Джамелии. Я не поняла, о чем она, но костюмы были очень красивые. А в другой раз мы побывали на представлении с музыкой — там выступали певцы, жонглеры и фокусники!

Мне ужасно понравилось! Сцена была подвешена между несколькими деревьями, её подпирала платформа, а зрительские места укрепили на канатах и сетках. Тогда я впервые поняла, какой Трехог большой. Землю полностью заслоняли ветви и листья, но в просветах кроны была видна река и небо над ней — большой кусок черного неба и множество звезд на нем. А в листве вокруг нас светились окна домов, и освещенные мостики походили на драгоценные ожерелья… — Тимара закрыла глаза и подняла голову, вызывая в памяти это зрелище. — А ещё раз в месяц мы всей семьей ходили на ужин в «Дом пряностей Грассары», и главным блюдом всегда было мясо. Целый кусок мяса для меня, и ещё кусок для матери, и кусок для отца. — Девушка покачала головой. — Даже тогда мать оставалась недовольна. Но мне кажется, она всегда была и будет чем-то недовольна. Сколько бы у нас ни было, она хочет больше.

— По-моему, это вполне нормально, — заметил Татс.

Тимара открыла глаза и с удивлением увидела, что он подвинулся ближе к её «насесту», причем так, что она этого даже не почувствовала. Парень стал гораздо ловчее перемещаться по веткам. Но прежде чем она успела его похвалить, Татс спросил:

— И когда все изменилось?

— Когда отец занялся растениями. Насколько я помню, нам каждый год приходилось переезжать все выше и все дальше от ствола.

Девушка глянула на Татса. Он сидел верхом на ветке, скрестив ноги в лодыжках. Похоже, так он чувствовал себя увереннее, хоть и терпел некоторое неудобство. От его пристального взгляда Тимаре сделалось неловко. Может, он смотрит на её чешую? На крошечные чешуйки, которые окружают её губы, на выросты бахромы, тянущиеся под подбородком? Девушка отвернулась и заговорила, обращаясь к деревьям:

— Последнее место, где мы жили перед тем, как перебраться в Сверчковые Домики, — Птичьи Гнезда. Когда-то это был самый бедный район Трехога. Но потом пришли татуированные и другие переселенцы и выжили нас оттуда.

Дома в Птичьих Гнездах были сплетены из лиан и дранки, комнатушки в них были крошечные. Узкие, подвешенные в воздухе дорожки спускались на несколько ярусов вниз, прежде чем достигали надежных мостов и пешеходных ветвей.

— Мы прожили там всего пару лет, а потом появились художники и ремесленники. Многие из них были татуированными. Они только что пришли в Дождевые чащобы, и им нужно было жилье подешевле, а ещё чтобы соседи не жаловались на шум, вечеринки и странный образ жизни.

Тимара улыбнулась своим воспоминаниям. Насколько ей нравилось жить в Птичьих Гнездах, настолько её мать ненавидела все в том районе. Художники вывешивали свои творения на ветвях. Самый бедный квартал города стал самым ярким и красивым. На каждом перекрестке звенели на ветру колокольчики, ограждениями вдоль тропинок служили гобелены из разноцветных нитей и бусин, а с грубой коры ветвей, поддерживавших легкие домики, смотрели нарисованные лица. Даже каморки Тимариного семейства обрели яркие цвета: единственным доходом отца от скромного урожая были творения тех самых художников и ремесленников. Задолго до того, как Диана заслужила репутацию непревзойденной вязальщицы, Тимара носила свитер и шарф, связанные её проворными руками; а резной сундучок, где девочка хранила вещи, сделал сам Рафлес. Она любила эти вещи просто потому, что они были красивыми и новыми. Потом мать продала их так дорого, что все только подивились. Но Тимара очень переживала из-за потери.

Как всегда происходит в подобных случаях — по крайней мере, если верить отцу, — в Птичьих Гнездах начали бывать богатые покровители художников. Не удовольствовавшись только покупкой творений, они начали покупать и сам стиль их жизни. Вскоре здесь поселились сыновья и дочери самых богатых торговцев Дождевых чащоб; живя среди художников, они и вели себя так, словно сами были художниками, однако не создавали ничего, кроме шума и суеты. Птичьи Гнезда прослыли шальным местечком. Жилье стало куда дороже, чем мог позволить себе отец Тимары. Толстосумы, построившие себе здесь домики для отдыха, потребовали, чтобы подвесные дорожки стали надежнее, а пешеходные пути на ветвях — шире; соответственно, росли и налоги. На ближайших деревьях появились магазины и кафе. Художники, укрепившие свое положение, радовались переменам. Они становились богатыми и известными.

— Арендная плата выросла, и мы уехали. Нам не по карману были такие налоги, не говоря уж о том, чтобы есть в кафе. Пришлось продать все поделки, которые отец получил в обмен на продукты, и на вырученные деньги переехать ещё выше, — Тимара взглянула вверх. Там, в маленьких домиках, мерцали желтые огоньки. — Думаю, в следующий раз, когда нам придется перебираться на новое место, нас занесет на Вершины. Там днем всегда светло, но я слышала, что дома почти постоянно раскачиваются на ветру.

— Наверное, мне бы тоже не понравилась такая качка, — согласился Татс.

— Ну да. А вот здесь, в Сверчковых Домиках, мне нравится. Сверху льется достаточно дождевой воды, и не надо её носить откуда-нибудь или платить водоносам. Когда мы только сюда перебрались, мать сплела купальный гамак, и летом, когда вода нагревается сама по себе, в нем очень здорово купаться. По краям ветвей растет мох, и иногда можно увидеть маленькую лягушку, бабочку или ящерку, которая греется на солнце. А если влезть немного повыше, найдешь цветы — они тянутся к солнцу. Я их приношу, а мать продает на рынках ниже по стволу, где редко видят цветы с Вершин.

Как будто в ответ на упоминание о матери, её резкий сердитый голос снова нарушил тишину:

— Тимара! Домой сию же минуту! Спускайся!

Тимара встала. В голосе матери помимо обычного раздражения звучало что-то ещё. Нотка страха или угрозы, от которой девушку пробрал озноб.

— Подожди немного, — сказал Татс и начал отцепляться от ветки.

— Тимара!

— Мне надо идти! — воскликнула девушка и, сделав два быстрых шага, оказалась рядом с Татсом.

Тимара услышала, как у парня перехватило дыхание, когда она, положив руки ему на плечи, легко перескочила через него, опустилась на все ещё раскачивавшуюся ветку и добежала по ней до ствола. Девушке вспомнились слова, некогда сказанные отцом: «Ты создана для жизни в кронах, Тимара. И не стыдись этого!» И впервые она ощутила странную гордость. Татс потрясен её ловкостью. Его плечи были теплыми, когда она коснулась их.

— Я увижу тебя завтра? — крикнул он ей вслед.

— Наверное! — отозвалась она. — Когда я закончу с делами.

Тимара быстро спустилась по стволу, не воспользовавшись страховочным канатом и зарубками для ног, — она просто вонзала в кору когти. Добравшись до двух горизонтальных ветвей, на которых висел её дом, она скользнула вдоль них и нырнула вниз, в окно своей спальной каморки, упав прямо на толстый матрац, набитый листьями, — он занимал весь пол помещения. Миг спустя девушка уже была в общей комнате.

— Я дома, — объявила она, переводя дыхание.

Мать сидела посреди комнаты, скрестив ноги.

— Чего ты добивалась? — сердито спросила она. — Хотела мне отомстить? При том, что твой отец, считай, запретил мне рассказывать о предложении! Ты хочешь опозорить всю семью? Что о нас люди подумают? Что они подумают обо мне? Ты будешь рада, если нас совсем выживут из Трехога?

В кроне возле Вершин растет цветок под названием стрелоцвет. Он красив и ароматен, но стоит чуть прикоснуться к стеблю, и он выбрасывает крошечные шипы, больно ранящие дерзкую руку.

Вопросы матери жалили Тимару, словно тысяча таких шипов, каждый из них вонзался в душу, полностью обессиливая. Когда мать, выдохнувшись, умолкла, грудь её тяжело вздымалась, а щеки порозовели.

— Я не сделала ничего плохого! Ничего такого, что может опозорить меня или нашу семью!

Тимара была так потрясена, что с трудом подбирала слова. Но такой ответ лишь ещё больше разозлил мать. Её глаза выкатились, словно готовые вот-вот вывалиться из орбит.

— Что?! Ты смеешь лгать мне? Бесстыдница! Бесстыдница! Я видела тебя, Тимара! Все видели, как ты сидела там, на виду, любезничая с этим парнем. А ведь ты знаешь, что это не для тебя! Как ты могла позволить ему позвать тебя на свидание! Как ты могла остаться с ним наедине!

Тимара отчаянно пыталась понять, что так взбесило мать.

— Татс? Ты имеешь в виду Татса? Он иногда помогает папе на рынке. Ты же его видела, ты его знаешь!

— Вот уж точно, знаю! С татуировкой на всю морду, как у преступника, и все знают, что он сын воровки и убийцы! Плохо уже то, что такая, как ты, позволила мужчине пригласить тебя на свидание. Но ты ещё выбрала подонка из подонков!

— Мама! Я… Он всего лишь мальчишка, который иногда помогает отцу на стволовом рынке! Он мне просто друг, вот и все. Я знаю, что никогда не смогу… что никто не станет за мной ухаживать. Да и кто захочет? Ты ведешь себя нечестно и глупо. Взгляни на меня. Ты действительно думаешь, что Татс позвал меня на свидание?

— А почему нет? Кто ещё согласится встречаться с ним? А он, наверное, думает, что ничего получше тебе не светит, поэтому ты согласишься на удовольствие от любого, кто бы его тебе ни предложил! Ты знаешь, что с нами сделают соседи, если ты забеременеешь? Ты знаешь, к чему приговорит нас всех Совет? Да, я пыталась с самого начала предупредить твоего отца, что до этого дойдет! Я его спрашивала: что у неё тогда будет за жизнь? А он отвечал: «Нет-нет, я за ней присмотрю, я не дам ей забеременеть. Я не дам ей опозорить нас». Ну и где он теперь? Отверг предложение для тебя, даже не выслушав его, и ушел, оставив меня присматривать за тобой, а ты удрала красоваться и позориться перед всеми!

— Мама, я не сделала ничего плохого. Ничего. Мы просто сидели и разговаривали, вот и все. Татс не ухаживает за мной. Ты же сама сказала, что мы были у всех на виду, просто сидели и болтали. Татс вообще обо мне в этом смысле не думает. И никто не думает.

Сначала Тимара говорила негромко и спокойно, но на последних словах у неё так сжало горло, что она едва смогла выдавить их пронзительным шепотом. Слезы, почти непривычные ей и болезненно жгучие, собрались в уголках глаз и обожгли чешуйчатые краешки век. Она сердито смахнула их. Вдруг ей стало невыносимо находиться в одной комнате с женщиной, которая дала ей жизнь и возненавидела с тех самых пор.

— Я пойду посижу снаружи. Одна.

— Только оставайся у меня на виду! — выкрикнула мать.

Тимара ничего не ответила, но и не ослушалась. Она влезла на ветку, поддерживавшую дом, и направилась к её оконечности. Мать этим вполне удовольствуется. Ветка вела в никуда, а если мать действительно захочет убедиться, что Тимара одна, достаточно будет выглянуть в окно. Девушка забралась по ветке дальше, чем обычно, и уселась, свесив ноги. Она смотрела вниз и болтала ногами, проверяя собственную храбрость. Если определенным образом сосредоточить взгляд, то становятся видны только яркие огни внизу. Каждый огонек — это освещенное окно.

Одни были яркими, словно фонари, другие — будто отдаленные звезды в глубинах леса. А вот стоит сфокусировать глаза по-иному, и увидишь скрещенные полосы и полоски темноты на фоне сияния внизу. Падающее тело не рухнет прямиком на далекую землю под деревом, нет. Тело будет ударяться о ветви, отлетать от них и, вопреки всей её решимости, цепляться, пусть даже на миг, за каждую из этих веток. Не получится никакого быстрого падения и мгновенной смерти.

Тимара узнала об этом в одиннадцать лет. Тот день она помнила обрывками. Началось все со спора на стволовом рынке. Сейчас ей вспомнилось — это был последний раз, когда она вместе с матерью пошла на рынок, чтобы продать цветы, принесенные ею с Вершин. Стволовые рынки были лучшим местом для торговли. Расположенные близко к стволу обширные помосты нередко соединялись висячими мостами с другими деревьями. Сюда приходило много народа, и, конечно, чем ниже располагался рынок, тем богаче были покупатели. Собранные Тимарой цветы, темно-пурпурные и нежно-розовые, величиной с её голову, источали необыкновенный аромат. Лепестки у них были толстыми и словно бы восковыми, а над ними возвышались ярко-желтые тычинки и пестики. Цветы расходились по хорошей цене, и мать целых два раза улыбнулась Тимаре, пряча в карман серебряные монеты.

Тимара сидела на корточках рядом с циновкой, на которой мать разложила товар, когда заметила пару обутых в сандалии ног, остановившихся прямо перед ней. Над сандалиями колыхался край голубого одеяния торговца. Тимара подняла голову и взглянула на его лицо. Старик, хмурясь, смотрел на неё, потом сделал шаг назад и резким тоном, в котором сквозило негодование, обратился к её матери:

— Зачем вы держите такую девчонку? Посмотри на неё, на её ногти, на уши — она никогда не продолжит ваш род! Вам надо было избавиться от неё и попытаться завести другого ребёнка. Сегодня она ест, но надежды на завтра не несет. Это бесполезная жизнь, обуза для всех нас.

— Это её отец пожелал, чтобы она выжила, и настоял на этом, — коротко ответила мать и опустила глаза, пристыженная укором старика.

И случайно встретилась взглядом с Тимарой. Девочка смотрела на неё снизу вверх, ошеломленная тем, что собственная мать настолько неуверенно её защищает. Быть может, совершенно потрясенный вид дочери выжал каплю жалости из очерствевшего материнского сердца.

— Она много работает, — сказала она старику. — Иногда она ходит с отцом на сбор и приносит домой почти столько же, сколько он.

— Тогда она должна каждый день ходить на сбор, — жестко ответил тот, — чтобы её труды могли возместить те ресурсы, которые она поглощает. Здесь, в Дождевых чащобах, все ценно, или в твоей семье об этом забыли?

— И ценнее всего жизнь ребёнка, — отозвался подошедший отец Тимары, остановившись за спиной у старика.

Отец спустился, чтобы встретить их после торгового дня. Он только что вернулся из кроны, и его одежда пропахла корой и была испятнана соком листьев от лазания по ветвям. Тимара уже вышла из того возраста, когда детей носят на руках, но отец подхватил её и понес прочь, к выходу с рынка. Короб на другом его плече был наполнен до половины. Мать поспешно свернула циновку вместе с нераспроданным товаром и побежала за ними по дорожке.

— Старый ханжа! — прорычал отец. — Хотел бы я знать, сам-то он отрабатывает то, что съедает? Как ты могла позволить ему так говорить о Тимаре?

— Он торговец, Джеруп. — Мать оглянулась почти со страхом. — Нельзя оскорблять его или его семью.

— О, торговец! — Голос отца был едким от притворного благоговения. — Человек, рожденный для богатства и привилегий. Он заслужил свое место точно так же, как любой старший ребёнок: оказался достаточно умен, чтобы первым появиться на свет из чрева подходящей женщины. Или я не прав?

Мать запыхалась, пытаясь угнаться за ним. Отец был невысоким, но жилистым и сильным, как большинство сборщиков. Даже с Тимарой на плече он легко шагал по мостам и взбирался по лестницам, обвивающим толстые стволы деревьев. А мать, нагруженная лишь циновкой, едва могла держаться вровень с ним.

— Он видел её когти, Джеруп, черные и изогнутые, как у жабы. Ей только одиннадцать, а чешуя у неё уже как у тридцатилетней женщины. Он видел перепонки у неё на ногах. Понял, что у неё это с самого рождения, и его оскорбило то, что ты решил оставить её. И он не единственный, Джеруп. Он просто достаточно стар и заносчив, чтобы сказать об этом вслух.

— Слишком заносчив, — резко ответил отец и снова прибавил шаг, оставив мать позади.

В тот давний вечер Тимара сидела одна на крошечной веранде, водя пальцами по пробивающимся усикам бахромы вокруг нижней челюсти. Подтянув колени к груди, она время от времени сгибала соединенные перепонками пальцы ног, рассматривая толстые черные когти на их кончиках. В доме царило молчание — то самое молчание, которое сильнее всего выражало гнев матери. Отец сбежал от этого молчания, отправившись на вечерний торг выменять что-нибудь на плоды сегодняшнего сбора. Если бы мать что-то говорила, можно было бы спорить, однако её молчание было непререкаемым. Оно заставляло вновь и вновь вспоминать слова старика, эхом звучавшие в голове Тимары. Вокруг неё шуршала и кипела жизнью древесная крона. Листья колыхались на ветру. Блестящие насекомые ползали по коре или перепархивали с одной веточки на другую. Почти бесцветные ящерицы и яркие лягушки или куда-то спешили, или просто сидели, греясь на солнышке и наслаждаясь жизнью. Живая красота родного леса окружала девочку. Тимара взглянула поверх своих когтистых ступней в сумрачную дымку над болотом, ограничивавшую её мир снизу. Отсюда земли не было видно. На более толстых и надежных ветвях сгрудились прочные дома богатых людей, разгоняя желтым светом окон подступающую ночь. В этом тоже была красота жизни.

Тимара попробовала представить, каково было бы жить где-то в другом месте, в каком-нибудь городе, где дома построены на земле и яркий горячий солнечный свет достигает почвы. Место, где земля твердая и сухая и люди сажают в неё растения и путешествуют верхом на лошадях, а не плавают на плотах или лодках. Наверное, так выглядит Удачный: там держат огромных животных, чтобы запрягать их в повозки на колесах, и ни одной настоящей даме и в голову не придет залезть на дерево, не говоря уж о том, чтобы прожить на этом дереве всю жизнь. Тимара думала об этом сказочном городе и попыталась вообразить, как сбежит туда, однако эта мысль ушла так же быстро, как и пришла. Жители Дождевых чащоб редко посещали Удачный. Даже те из них, кто не был сильно отмечен чащобами, знали, что их внешность привлекает внимание. Если бы Тимара когда-нибудь попала в Удачный, ей пришлось бы все время ходить закутанной и прятать лицо. И даже тогда люди глазели бы на неё и гадали, что она прячет под вуалью. Нет. Это не та жизнь, о которой стоило мечтать. И как ни сильно было воображение Тимары, она не смогла представить другое — красивое или даже обычное — лицо или тело, которые ей бы подошли. Она вздохнула.

А затем, как ей показалось, она просто слишком низко наклонилась вперед. Помнилось, что в первый миг к ней пришел странный восторг. Она раскинула руки и ноги, ловя проносящийся мимо ветер, и едва-едва не взлетела. Но потом первая ветка хлестко ударила её по лицу, а затем другая, более толстая, врезалась в живот. Девочка изогнулась вокруг этой ветки, хватая ртом воздух, но соскользнула и упала спиной на нижнюю ветвь. Удар пришелся по пояснице, и Тимара закричала бы, если бы могла вдохнуть. Ветвь подалась, а потом спружинила, подбросив девочку вверх.

Инстинкт спас ей жизнь. Следующим препятствием в её падении оказалось сплетение тонких веток. Тимара уцепилась за них руками и ногами, и они качнулись вниз под её весом, давая ей время ухватиться покрепче. Здесь она и висела, живая, но ничего не соображающая. Сперва она хватала воздух ртом, потом тяжело дышала и наконец начала беспомощно всхлипывать. Она боялась предпринять попытку найти более надежную опору, боялась открыть глаза и поискать какой-нибудь выход из положения, боялась подать голос и позвать на помощь.

Прошла целая вечность, пока её нашел отец. Он спустился на веревке и, когда смог до неё добраться, крепко привязал её к себе, а потом осторожно обрезал тонкие ветки, которые Тимара отказывалась отпустить. Опасность миновала, но она не выпускала из рук эти пучки и не разжала пальцы, пока не уснула.

На рассвете отец разбудил её и взял с собой на дневной сбор. С тех пор она каждый день ходила с ним. Сейчас, когда Тимара подумала об этом, в голове возник вопрос, от которого девушку пробрал озноб. Сделал ли отец это потому, что считал, будто она пыталась покончить с собой? Или потому, что думал, будто её столкнула мать?

А может быть, мать действительно её столкнула?

Тимара попыталась вспомнить миг перед падением. Отправило ли её за край веранды чье-то прикосновение? Или же собственное отчаяние швырнуло её вниз? Она не могла решить. Проморгавшись, девушка решительно отказалась от попыток что-либо припомнить. Истина уже не имела значение. Это случилось с ней несколько лет назад, вот и все. Было и прошло.

Девушка ощутила, как прогнулась ветвь, на которой она сидела, а потом почувствовала запах отцовской трубки. Пробравшись по ветвям, Джеруп сел рядом с дочерью. Не глядя на него, Тимара заговорила:

— Она что-нибудь ещё сказала про это предложение?

— Нет. Но я спускался на нижние ветви, и Геддер и Синди спрашивали меня, какое решение ты приняла. Я подозреваю, что твоя мать похвасталась перед Синди до того, как поговорила с нами. Это плохое предложение, Тимара. Оно не для тебя. Как твоей матери могло прийти в голову, что ты его примешь! Это работа не просто грязная и тяжелая, она ещё и смертельно опасная. — Отец хмурился. По мере того как нарастал его гнев, речь становилась все быстрее. — Я уверен, ты слышала разговоры. Совету порядком надоело тратиться на кормежку драконов. Тинталья давным-давно перестала выполнять свои обязательства по сделке, а вот нам все ещё приходится платить налог для найма охотников или, хуже того, привозить скот, чтобы накормить драконов. И конца этому не видно, поскольку все слышали истории о долгожительстве драконов, а любому ясно, что эти драконы никогда не смогут сами добывать себе еду. Пока здесь был Сельден от торговцев из семейств Хупрус и Вестрит, он успокаивал Совет, обещал, что Тинталья и её черный дракон в конце концов вернутся и помогут нам. Ну и пугал немного — утверждал, что если о драконах начнут плохо заботиться или будут вести себя с ними жестоко, то Тинталья наверняка разгневается. А потом Сельдена отозвали обратно в Удачный. Старшие Рэйн и Малта Хупрус высказывались в защиту выводка, однако их сила убеждения не так велика, как у юного Сельдена. Весь город устал от орды голодных драконов, обитающих поблизости, — и кто может нас в этом винить? Но вот сейчас Совет впервые услышал предложение о том, как можно избавиться от этой обузы. Собрание было закрытым, но слухи просачиваются сквозь любые двери. Один рассерженный член Совета заявил, что у драконов нет будущего и что было бы милосерднее прекратить их жалкое существование. Как только заговорила торговец Полек, торговец Лорек обвинил её в намерении сохранить тела драконов и продать их. По слухам, герцог Калсиды предлагает безумные деньги за целого дракона — живого или засоленного, все равно, — и меньшие суммы — за отдельные части драконьих тел. Известно, что у Полсков дела в последнее время идут плохо, и они могли бы соблазниться подобным предложением. Ходят слухи, будто одного дракона уже отманили от стада и убили, чтобы продать по частям. Доподлинно же известно только о его исчезновении. Кто-то из Совета клялся, что это дело рук калсидийских лазутчиков, другие подозревали своих же сотоварищей, однако большинство сошлось во мнении, что убогая тварь просто заблудилась и издохла. Поэтому Полек продолжала твердить, что драконы ведут жалкий образ жизни и милосерднее будет их убить. Лорек спросил его, не боится ли она, Полек, что Тинталья поступит столь же «милосердно» с Трехогом. Потом ещё кто-то из Совета вспомнил о предложении продать драконов, которое мы получали от богатых аристократов и даже городов — мол, это будет лучше и разумнее, чем убивать ценных тварей. Этот человек предложил разослать объявления вероятным покупателям с описанием цвета и пола каждого дракона и тем, кто назовет самую высокую цену, продать их. Дюйя, советник от татуированных, резко возразила. Она из тех, кто способен понимать речь драконов, и сказала, что драконы умеют думать и говорить, а значит, они не животные, чтобы пускать их с молотка. Другие торговцы заявили, что драконы, конечно, не просто животные, но что Дюйя относится к ним слишком серьезно — мол, тварей, которые могут общаться только с некоторыми людьми, а не со всеми подряд, нельзя считать за равных нам. И пошло-поехало… Кто-то поинтересовался, следует ли тогда считать неполноценными людьми тех, кто говорит на чужих языках. А кто-то на это ответил, что калсидийцев-то уж точно следует. Тут все засмеялись, забыли о распрях и стали уже всерьез решать, что делать с драконами.

Тимара внимательно слушала. Отец нечасто говорил с ней о политике. До неё доходили обрывки слухов о трудностях с драконами, но до сих пор она не особенно интересовалась подробностями.

— А если просто оставить драконов как есть и не кормить их? Перемрут, и дело с концом.

— Вряд ли они перемрут так уж легко и быстро. Те, что остались в живых, достаточно сильны и, по слухам, с каждым днем становятся все более злобными и непредсказуемыми.

— Мне кажется, вряд ли их можно за это винить, — тихо произнесла Тимара.

Она вспомнила, как много надежд связывали люди с только что вылупившимися дракончиками в тот давний день, и покачала головой. Подумать только, как все обернулось!

— Вини не вини, но так дальше продолжаться не может. Копатели в Кассарике отказываются работать, пока драконы бродят на свободе. Драконы опасны. Они не питают уважения к людям. Были случаи, когда драконы увязывались следом за рабочими в раскопы и выбивали опоры и крепежи. А как-то дракон погнался за копателем. Одни говорят, что тварь хотела его съесть, другие утверждают, что рабочий сам раздразнил дракона, третьи — что дракон позарился на обед, который копатель нес с собой. Но все сводится к тому, что драконы — это и опасность, и досадная помеха для тех, кто перебрался в Кассарик, чтобы вести там раскопки. К тому же было несколько происшествий с умершими. Например, недавно семейство предавало тело бабушки водам реки. Они опустили в реку спеленатые останки, а когда кидали в воду венки и цветы, оттуда вынырнул синий дракон, схватил труп и помчался в лес. Семейство погналось за ним, но безуспешно. Ни один из драконов не признался в содеянном, но та семья абсолютно уверена, что дракон сожрал тело их бабушки. И конечно, все обеспокоены тем, что драконы начали утолять свой голод нашими мертвыми, — так ведь, чего доброго, скоро дойдет дело и до живых.

От потрясения Тимара долго не могла найти слов. Наконец она нарушила молчание:

— Я-то думала о драконах гораздо лучше. А выходит, они всего лишь животные. Обидно…

Отец покачал головой.

— Если то, что мы слышали, — правда, они хуже, чем самые омерзительные из животных. Драконы могут говорить и мыслить. Поэтому такие поступки для них непростительны. Разве что они повредились рассудком или оказались невероятно глупы.

Тимара снова невольно вспомнила, как драконы выходили из коконов.

— Когда они вылупились, выглядели не совсем здоровыми. Может быть, их разум сформировался так же неправильно, как и их тела.

— Возможно, — вздохнул отец. — Действительность часто оказывается непохожа на легенды. Не исключено, что в далеком прошлом драконы в самом деле были мудры и благородны. Или мы напрасно судили о них по изображениям, оставленным Старшей расой. И все же я с тобой согласен. Наверное, я так же разочарован, как и ты, потому что они оказались такими гадкими.

Помолчав немного, Тимара спросила:

— Но какое отношение все это имеет ко мне?

— Ну, подробностей Геддер и Синди не уловили. В общем, после долгих споров Совет пришел к очевидному решению. Драконов следует увести из Кассарика. Сельден говорил о каком-то месте далеко вверх по реке. Там когда-то драконы и Старшие жили бок о бок. По его словам, в тех местах много дичи, стоят роскошные дворцы и растут сады… Ну, для меня это звучит как сказка о месте, которое существовало давным-давно, когда и город возле Трехога, и древний Кассарик ещё не ушли под землю. Несколько лет назад Сельден предлагал отправить людей на поиски тех краев, но никто на это не клюнул. Разве можно быть уверенным, что к нынешним временам те дворцы и сады не погрузились на дно какого-нибудь болота? Однако сейчас Совет предпочел поверить в сказку, а у молодых драконов, очевидно, сохранились какие-то расплывчатые воспоминания об этом месте. Поэтому кое-кто снова заговорил о путешествии в неизведанные края выше по течению. Ходят даже слухи, что там была столица Старших, а значит, там можно отыскать несметные сокровища. Тут уж, конечно, многие заинтересовались. Совет желает, чтобы драконы ушли отсюда и отправились жить туда. Драконы согласны, но только при условии, что им дадут в сопровождение людей, которые будут охотиться для них и помогать им в пути. И Совет в мудрости своей начал набирать работников — из тех, что никому не нужны, по мнению членов Совета. Вот какое предложение тебе сделали: стать нянькой для драконов и вести их вверх по реке в город, которого, скорее всего, давно не существует. И те, кто пойдет, вряд ли вернутся домой, в родные чащобы.

Отец горько усмехнулся.

— Это будет неблагодарная, опасная и трудная работа. Все знают, что вверх по реке на мили и мили тянутся сплошь болота, топи и трясины. Если бы там стоял большой город, наши разведчики нашли бы его давным-давно. Не знаю, что на уме у торговцев из Совета, — может быть, они из жадности готовы гнаться за призраком богатства, а может быть, хотят казаться лучше и сделать вид, что мы не изгоняем драконов, а предоставляем им убежище…

Отец говорил, все больше распаляясь. Как обычно в минуты волнения, он часто затягивался, и вокруг них с Тимарой образовалось целое облако ароматного табачного дыма. Когда отец наконец умолк, девушка повернула голову и искоса взглянула на него. Его глаза слабо мерцали в темноте. Она знала, что её собственные глаза ярко светятся голубым светом — ещё один признак уродства. Не отводя взгляда от отцовского лица, Тимара тихо сказала:

— Думаю, я хочу пойти с ними, отец.

— Не глуши, дочка! Скорее всего, того города вообще нет. А пускаться в опасное путешествие вверх по реке, в места, не обозначенные ни на одной карте, в компании голодных драконов, наемных охотников и искателей сокровищ… Нет, это добром не кончится. Почему ты так хочешь туда отправиться? Из-за того, что сказала тебе мать? Помни: что бы она ни говорила тебе или о тебе, я всегда…

— Знаю, отец, — прервала его Тимара. Она повернула голову, чтобы взглянуть сквозь сплетение ветвей на огоньки Трехога. Единственный дом, единственный мир, известный ей… — Я знаю, что твой дом — это и мой дом. Я знаю, что ты любишь меня. Ты не можешь иначе. Ты так сильно любишь меня, что спас мне жизнь, когда я была младенцем нескольких часов от роду. Я это знаю. Но у матери своя правда. Быть может, мне пора уходить и учиться жить своим умом. Я не дура, отец. Я знаю, что все может окончиться плохо, — но я из тех, кто всегда выживает. Пусть даже мы ничего не найдем, тогда я вернусь к тебе и проживу остаток жизни так, как жила прежде. Но я должна хотя бы раз попытаться что-нибудь предпринять.

Она откашлялась и попыталась говорить спокойно:

— А нам и правда удастся найти драконам новый дом! Ну, или хотя бы просто место, где они смогут жить. А если нам повезет больше и мы отыщем этот сказочный город… Только подумай, что это принесет нам. Нам всем, жителям Дождевых чащоб.

После долгого молчания отец произнес:

— Тебе не нужно ничего доказывать, Тимара. Я знаю, что ты не обуза, и никогда в этом не сомневался. Тебе ничего не нужно доказывать ни мне, ни матери, ни кому-либо ещё.

Она улыбнулась, вновь оглянувшись на него через плечо.

— Разве что себе самой. — Сделав глубокий вдох, девушка решительно добавила: — Отец, завтра я отправляюсь вниз по стволу, в Зал торговцев. Я собираюсь принять их предложение.

Отцу потребовалось немало времени, чтобы подыскать слова. Когда же он заговорил, голос его был ниже, чем обычно, а улыбка казалась почти вымученной:

— Тогда я пойду с тобой, чтобы проводить тебя, дочка.

* * *

^{Двадцатый день месяца Надежды, шестой год Вольного союза торговцев.}

^{От Детози, смотрительницы голубятни в Трехоге, — Эреку, смотрителю голубятни в Удачном.}

В запечатанном футляре для свитков — послание от торговца Моджойн торговцу Пельцу. Секретно. Передать, не нарушив печати.

Эрек, с благодарностью извещаю, что две клетки с джамелийскими королевскими голубями, которые ты отправил нам на «Золотой пушинке», прибыли в сохранности и птицы благополучно освоились в новой голубятне. Размеры взрослых птиц впечатляют, и я могу только надеяться, что их выносливость и способность нести груз столь же велики, как и их крылья. Спасибо за щедрый взнос в поголовье наших питомцев. Надеюсь, что Рейал оправдает твои ожидания и станет гордостью семьи. Отец скоро приедет, чтобы встретиться с тем семейством с Трех Кораблей и посмотреть, подобающую ли мальчик выбрал себе невесту. Только не говори ничего Рейалу. Его отец хочет, чтобы его приезд стал сюрпризом и он мог бы взглянуть на сына за работой, когда тот ни о чем не подозревает. Ещё раз благодарю за голубей.

Детози

Глава 7

ОБЕЩАНИЯ И УГРОЗЫ

— Потому что я хочу поехать. — Она резко и отчетливо выговаривала каждое слово. — Потому что пять лет назад ты пообещал мне эту поездку. В тот самый день, когда подарил мне этот свиток.

Элис перегнулась через свой массивный стол и постучала по шкатулке розового дерева — там, на шелковой обивке под защитой стеклянной крышки хранился древний свиток. Элис старалась как можно реже трогать реликвию, и даже для того, чтобы снять копию, ей пришлось сделать над собой усилие. Зато теперь у неё был абсолютно точный список со свитка, и она могла сверяться с ним, когда возникала нужда.

— Я ведь только-только домой возвратился. Неужели нельзя дать мне хоть пару дней на раздумья? Правду сказать, я о том обещании и думать забыл. Ну надо же — Дождевые чащобы! — В голосе мужа прозвучало изумление.

Гест лукавил. Он вернулся домой из последней поездки в Калсиду по торговым делам вчера днем. Но за годы брака Элис уже знала, что возвращение Геста в Удачный необязательно означает, что он в тот же самый день переступит порог их дома. Он часто говорил ей, что прежде нужно уладить множество вопросов у таможенного причала, немедленно связаться с купцами, чтобы известить их, какие товары ему удалось привезти на сей раз, и нередко продать эти товары всего через несколько часов после того, как они будут выгружены на берег. Подобные дела сопровождались винопитием и изысканным ужином, а также ночными беседами — так уж заведено в Удачном.

Вчера Элис узнала о том, что Гест прибыл в город, лишь потому, что к крыльцу их дома были доставлены его дорожные сундуки. Сам он не явился ни к обеду, ни к ужину — впрочем, она этого и не ждала. Вчера была пятая годовщина их свадьбы. Элис задумалась, вспоминает ли Гест о бракосочетании с таким же сожалением, как она, а потом рассмеялась вслух. Как будто он вообще помнит! Ночью она отправилась в постель, как обычно, поздно, а поскольку они не разделяли ложе, за исключением тех редких случаев, когда Гест решал посетить её, то Элис и не знала о том, что он дома. За завтраком единственным признаком возвращения хозяина были его любимые колбаски с чесноком на буфете, а на массивном серебряном подносе, рядом с кофе, который обожала Элис, подали ещё и большой чайник. Сам же Гест так и не появился.

Утром секретарь Геста Седрик зашел к ней в кабинет, чтобы спросить, не остались ли неразосланными какие-либо приглашения и не пришли ли в отсутствие господина важные письма. Седрик говорил официальным тоном, но при этом улыбался, и его любезность и сердечность заставили Элис быть учтивой. Как бы она ни сердилась на Геста, не следовало срывать гнев на его секретаре.

Седрик вообще обладал даром располагать к себе людей. Хотя он был всего на два года младше Геста и старше её самой, Элис относилась к нему, как к молодому пареньку. Он всегда казался ей младшим. И не только потому, что знала его с детских лет, когда была близкой подругой его сестры Софи. В нем была мягкость, какой она никогда не замечала в других мужчинах. В то время он никогда не отказывался прервать свои занятия и выслушать рассказ об их девчоночьих заботах, и такое внимание мальчика, который был все же старше их, льстило им с Софи.

И до сих пор Седрик относился к Элис дружески. Его заботливость и беседы за трапезой нередко помогали справиться с обидой на равнодушного Геста. К тому же Седрик был очень привлекательным. Блестящие каштановые кудри, по-мальчишечьи взъерошенные, чрезвычайно шли ему. Глаза всегда были ясными, без признаков усталости — даже после бессонных ночей, когда Седрик сопровождал Геста в игорный дом или театр, где тот встречался с деловыми партнерами. Как бы мало времени ни оставалось на сборы, Седрик всегда держался на высоте — ухоженный, одетый с иголочки. При этом создавалось впечатление, что безупречный внешний вид не стоит ему ни малейших усилий.

Элис уже давно перестала гадать, почему Гест сделал Седрика своим постоянным спутником. Этот юноша был полезен в любом деле, где требовалось умение общаться и налаживать контакты. Рожденный в старинной семье торговцев, он легко вписался в общество Удачного и, пользуясь неизменной смекалкой, помогал Гесту успешно проводить сделки. Когда Гест предложил Седрику пост секретаря, поползли кое-какое слухи: для юноши этот шаг явно был на ступеньку вниз по сравнению с изначальным положением, несмотря на бедность, постигшую его семью. Элис несколько удивилась, когда Седрик принял это предложение. Но годы спустя все поняли, что Седрик стал не просто скромным служащим. Он проявил себя как великолепный секретарь и как надежный и нескучный спутник в долгих морских плаваниях, которые Гест предпринимал каждый год. Он помогал Гесту выбрать костюм и давал советы по поводу внешнего вида. Если резкие манеры Геста порой отталкивали потенциального делового партнера, Седрик искусно и тактично возвращал беседу на правильный курс.

А когда Гест был дома, Элис радовалась дружескому присутствию Седрика за столом. Он был безупречен в любых обстоятельствах — в беседе за ужином и во время долгого послеобеденного чаепития или как партнер в карточной игре. Элис убедилась, что он предпочитает скорее слушать, чем говорить, однако его немногочисленные жесты, краткие замечания о последнем путешествии или мягкие шутки в адрес Геста оживляли застольный разговор. Иногда Элис казалось, что только благодаря Седрику она вообще хоть сколько-нибудь знает своего мужа.

Впрочем, знает ли? Сейчас она смотрела на Геста, который отстраненно улыбался ей, уверенный, что может отложить этот разговор на неопределенное время. Что же, им обоим было известно: если он сможет достаточно долго протянуть с решением, то отправится в очередную деловую поездку, а Элис останется дома.

Она собрала всю свою отвагу и ответила:

— Быть может, ты забыл о своем обещании, что когда-нибудь я попаду в Дождевые чащобы и своими глазами увижу драконов. Но я не забыла.

— Ты ещё не переросла это свое увлечение? — мягко спросил он.

Элис вздрогнула от этой насмешки, гадая, как бывало нередко, заметил ли он, что его слова ранят её.

— Переросла? — тихо повторила она. Голос вдруг стал плохо её слушаться.

Гест снова шагнул в кабинет. Он пришел сюда отнюдь не в поисках Элис. Просто тихо шагнул к полке, выбрал книгу и попытался так же неслышно ускользнуть. Он умел ходить бесшумно. Не подними случайно Элис голову, она и не узнала бы, что муж здесь был. Её слова догнали Геста, когда он уже вышел за дверь. Теперь же он крепко закрыл эту дверь изнутри. Элис заметила, что выбранная книга — это дорогой томик, переплетенный на новый манер. Раздумывая над её вопросом, Гест вертел книгу в руках.

— Понимаешь, дорогая, времена изменились. Пять лет назад драконы были в моде. Тинталья тогда только что появилась, а Удачный едва оправился от военной разрухи. Шли разговоры о драконах, Старших и новых городах-сокровищницах, а также о нашей независимости от Джамелии… Какая головокружительная смесь! Все эти модницы, в платьях из ткани, напоминающей чешую, и с лицами, раскрашенными в подражание Старшим! Неудивительно, что драконы так распалили твое воображение. Ты взрослела в трудные для Удачного времена. Тебе нужно было сбежать от действительности, а что могло быть лучше, чем сказочные истории о Старших и драконах? Торговые отношения разваливались, потому что новые купчики и рабы, которых они стали использовать в хозяйстве, подрывали все наши устои. Твоя семья тоже сильно пострадала. А потом началась война. Если бы Тинталья не пришла нам на помощь, то, думаю, мы все сейчас говорили бы по-калсидийски. Но драконица навязала нам сделку — чтобы мы помогли её змеям подняться вверх по реке и ухаживали за новым выводком. И тут-то мы обнаружили, что в жизни сосуществование с драконом слишком далеко от мечтаний, так будораживших твое воображение.

Гест пренебрежительно усмехнулся. Сунув книгу под мышку, он прошел через комнату к окну и выглянул в сад.

— Мы были глупцами, — тихо произнес он. — Думали, что сможем заключить сделку с драконом! Что ж, и для нас, и для неё все получилось не так уж плохо. Мы сейчас как никогда близки к миру с Калсидой, торговля восстановилась, Удачный обновился, а Тинталья нашла себе пару и не отвечает ни на какие наши призывы. Все должны быть довольны и счастливы! Но жителям Дождевых чащоб по-прежнему приходится возиться с её неудачным потомством и тратиться на него. Драконы постоянно едят, превращают почву в грязь, везде гадят и мешают людям исследовать подземные руины. Это нелепые ползучие твари, не способные ни охотиться, ни заботиться о себе. Всем торговцам приходится постоянно платить охотникам, которые добывают драконамеду. И у нас нет выхода! Никто не думает о том, чтобы разорвать это соглашение. И, судя по тому, что я слышал, такое положение дел сохранится надолго. Эти жалкие твари никогда не смогут жить самостоятельно. И кто знает, сколько вообще они протянут? Мы пять лет ждали, что они вырастут и перестанут зависеть от людей. Но этого не произошло. Было бы милосерднее убить их.

— И выгоднее, — холодно сказала Элис.

Она чувствовала, как в её душе разрастается знакомое безмолвие. Иногда оно казалось ей подобным быстрорастущему плющу. Безмолвие окружало её, окутывало, и Элис подозревала, что когда-нибудь задохнется в безмолвии, создаваемом Гестом. Этот разговор был попыткой пробиться сквозь их немое отчуждение.

— Все слышали, сколько калсидийский герцог готов заплатить даже за одну чешуйку настоящего дракона. Подумай, сколько он выложит за целую тушу.

Всякий раз, когда она пробовала вставить острое замечание в разговор с Гестом, это напоминало попытку вонзить нож в твердое дерево. Не втыкается, и даже отметину оставляет едва заметную.

Теперь же он повернулся к ней, словно заинтересовавшись.

— Я ранил твои чувства, дорогая? Я не хотел. Забыл, что ты становишься сентиментальной, когда речь заходит об этих созданиях. — Он обезоруживающе улыбнулся ей. — Быть может, я сегодня мыслю исключительно как торговец. Чего ещё ожидать — ведь я только вернулся из плавания! Ни о чем другом, кроме торговли, я в последние два месяца не говорил. Прибыль, тщательно составленные контракты, выгодные сделки… Боюсь, что сейчас мой ум занят только этим.

— Конечно, — сказала Элис, глядя в стол.

И повторила сама себе это «конечно», когда ощутила, что ярость покидает её. Она не ушла, а просто утонула в трясине неуверенности, которая поглощала всю её жизнь. Действительно, как тут удержаться за чувство ярости, когда в одно мгновение Гест поворачивает все так, что ярость вдруг делается совершенно неоправданной? Видите ли, он просто был слишком занят, только и всего. Он деловой человек, погруженный в мир торговых сделок, договоров и общественных условностей. Он принял на себя эту ношу за них обоих, чтобы она могла жить в тихой заводи, как ей, похоже, и нравится. Или Элис ожидала, что муж будет подстраиваться под неё? Уже не раз он мягко указывал, что его слова, если они хоть чуть-чуть расходятся с мнением Элис, она истолковывает наихудшим из возможных способов. И не раз выражал недоумение, что жена обижается, тогда как он всего лишь защищает её от невзгод мира.

Крошечная частица души Элис, оставшаяся с детских времен, топала ногами и скрежетала зубами. Гест уклонился от ответа на её вопрос. Надо потребовать дать этот ответ. Нет. Просто скажи ему, что ты поедешь. У тебя есть право. Просто скажи ему это.

Гест уже направился в сторону двери. Остановившись у шкатулки для сигар, он откинул крышку и нахмурился. Очевидно, слуги не наполнили сигарницу к возвращению хозяина.

— Я собираюсь отправиться в Дождевые чащобы. Уезжаю в конце этого месяца.

Слова сами сорвались с губ Элис. И каждое из них было ложью. Она не строила никаких планов, только мечтала.

Гест обернулся и с изумлением взглянул на неё.

— В самом деле?

— Да, — подтвердила она. — Это подходящее время для поездки туда. По крайней мере, мне так говорили.

— Одна? — потрясенно спросил он. И миг спустя сердито пояснил: — У меня есть собственные обязательства, дорогая, и я не могу нарушить их. Я не могу поехать с тобой в конце месяца.

— Я не особо думала об этом. — Она вообще об этом не думала. — Я уверена, что смогу найти подходящую компаньонку для этой поездки. — Она отнюдь не была в этом уверена. Ей никогда не приходило в голову, что в таком случае может потребоваться компаньонка. Почему-то ей казалось, что замужество освобождает её от такой необходимости. — Не могу представить, что ты усомнишься в моей верности тебе, — заметила она. — Я обходилась без компаньонки в течение всех тех месяцев, которые ты проводил в своих торговых разъездах. Для чего же мне сопровождение в путешествии?

— Думаю, лучше нам лишний раз не вспоминать о сомнениях в чьей-то там верности, — насмешливо заметил Гест. — Или же обсуждать предоставление подлинных доказательств. В конце концов, любой без труда может отыскать где угодно крошечные свидетельства измены, а затем узреть и саму измену. Там, где её никогда не было.

Элис отвела взгляд. Гест редко упускал шанс напомнить ей о том, как она обвинила его, не имея твердых оснований. Она выбросила из головы жгучие воспоминания об унижении и попыталась припомнить хотя бы одну достопочтенную даму, которая могла бы сопровождать её в качестве компаньонки.

— Наверное, можно было бы попросить Софи, сестру Седрика. Но я слышала, что она ждёт ребёнка, и вдобавок у неё слабое здоровье, так что она и в гости-то сейчас ни к кому не ходит, что уж тут думать о дальней дороге.

— О, похоже, в этом отношении её мужу повезло куда больше, чем мне. Кстати, как твое здоровье, Элис?

— Превосходно, — подчеркнуто коротко ответила она.

Гест разочарованно покачал головой, откашлялся и с усмешкой спросил:

— Значит, я полагаю, что наша последняя попытка закончилась ничем?

— Я не беременна, — прямо сказала она. — Уверяю, что в противном случае я первым делом сообщила бы тебе новость.

Она с трудом удержалась, чтобы не спросить, каким образом, по его мнению, она может оказаться беременной. Его не было три последних месяца, а за два предыдущих, проведенных дома, он посещал её спальню всего дважды. То, что он делал это так редко и кратко, было сейчас для Элис скорее облегчением, чем разочарованием. Ей подумалось, что Гест приходит к ней в постель как будто по какому-то расписанию. Словно это было делом, которое необходимо было сделать вопреки желанию. Иногда она задавалась вопросом, не ведет ли он учет своим попыткам. Ей представилось, как он вписывает строчку в очередную графу: «Попытка зачатия. Результат сомнительный». Неприятно было вспоминать свою короткую девчоночью влюбленность в Геста перед свадьбой.

За месяцы и годы, которые прошли с тех пор, Элис осознала, что ни любви, ни даже вожделения в их браке не было. Чтобы как-то возместить эту недостачу, она ни разу не отказывала Гесту, когда он посещал её спальню ради выполнения супружеских обязанностей. Она не плакала из-за отсутствия у него романтического интереса к ней, не пыталась обольстить его, чтобы изменить его отношение. Две окончившиеся постыдной неудачей попытки пробудить в нем сексуальный интерес можно не считать. Элис не позволяла себе задерживаться на унизительных воспоминаниях. Геста эти попытки подтолкнули лишь к жестоким насмешкам, которыми те две ночи навеки отмечены в её памяти. Нет, лучше сдаться и почти не обращать внимания на его визиты. Пускай остаются краткими и почти деловыми.

После каждого такого посещения Гест ждал, пока Элис не сообщит ему о неудаче, и только тогда предпринимал следующую попытку. Лишь дважды за пять лет брака Элис удалось забеременеть. Каждый раз Гест восторженно приветствовал это известие — а через пару месяцев, когда беременность заканчивалась выкидышем, выражал свое разочарование и недовольство.

Сейчас новость об очередной неудаче он встретил лишь легким вздохом.

— Тогда надо попытаться ещё раз.

Элис помолчала, оценивая то оружие, которое он только что ей дал, а затем хладнокровно пустила его в ход:

— Возможно, когда я вернусь из Дождевых чащоб. Пускаться в такое путешествие беременной означает подвергнуть опасности будущего ребёнка. Так что, думаю, со следующей попыткой нужно подождать до моего возвращения.

Она сразу поняла, что попала в цель. В голосе Геста прозвучало негодование:

— А ты не думаешь, что произвести на свет сына и наследника куда важнее, чем пускаться в какое-то дурацкое путешествие?

— Я не уверена, что ты и сам так думаешь, мой дорогой Гест. Несомненно, если бы для тебя это было столь важно, ты почаще бы пытался помочь делу. И возможно, отменил бы часть своих поездок и ночных посиделок.

Он сжал кулаки и снова отвернулся от Элис к окну.

— Я всего лишь пытаюсь щадить твои чувства. Я знаю, что благовоспитанные женщины неохотно покоряются желаниям мужчины.

— Дорогой мой супруг, ты намекаешь, что я неблаговоспитанна? Вынуждена согласиться с тобой. Некоторые женщины моего круга сочли бы меня просто необъезженной кобылой, не знавшей седока, если бы я поделилась с ними подробностями нашей личной жизни.

Её сердце гулко билось. Никогда прежде она не осмеливалась так прямо говорить с Гестом. Никогда не произносила слов, которые можно было бы расценить как критику его усилий.

Эта шпилька заставила его снова обернуться к ней. Он стоял спиной к окну, и лицо его оставалось в тени. Элис попыталась понять, что прозвучало в его голосе, когда он произнес:

— Не говори об этом никому.

Мольба? Угроза?

Пора рискнуть. Неожиданно у Элис возникло ощущение, что она должна поставить на карту все или раз и навсегда признать свое поражение. Улыбнувшись Гесту, она заговорила спокойным небрежным тоном:

— Будет легче всего не говорить об этом, если я окажусь подальше от своих подруг. Например, если поеду в Дождевые чащобы посмотреть на драконов.

Между ними уже случались такие поединки, но нечасто. И ещё реже Элис выигрывала. Однажды это был спор по поводу особо ценного свитка, приобретенного ею. Элис предложила вернуть свиток продавцу с уведомлением, что её муж не может себе позволить купить такую дорогую вещь. Тогда Гест помедлил, прикидывая в уме выгоду и убыток, а затем изменил свое мнение. Сейчас муж, склонив голову, смотрел на Элис, и она неожиданно пожалела, что не может отчетливо видеть его лицо. Знает ли Гест, как неуверенно она себя чувствует? Видит ли он робкую женщину, которая прикрывает свой испуг явным блефом?

— В нашем брачном договоре четко сказано, что ты должна сотрудничать со мною в попытках произвести на свет наследника.

Он считает, что припер её к стенке? Он думает, что память у неё хуже, чем у него? Глупец! Гнев сделал Элис храбрее.

— Сказано ли там именно так? Не помню, чтобы ты выражал свое требование именно в таких словах, но, если пожелаешь, я обязательно сверюсь с документом. И в разговоре с хранителем архива у меня будет возможность также удостовериться в существовании того самого условия. Согласно которому я имею право совершить путешествие в Дождевые чащобы для изучения драконов. Этот пункт я помню прекрасно.

Гест замер. Она зашла слишком далеко. Сердце у Элис отчаянно колотилось. Она знала, что порой Гест срывает гнев на неодушевленных предметах и животных, поэтому и не чувствовала себя в безопасности. Несомненно, для него она не отличается ни от первых, ни от вторых. Она застыла, словно при виде бешеного пса. Быть может, эта неподвижность и помогла Гесту справиться с собой. Когда он заговорил, голос его звучал тихо и напряженно.

— Тогда, я думаю, тебе следует поехать в Дождевые чащобы.

А потом он просто вышел из комнаты, захлопнув за собой дверь с такой силой, что из стоящей на столе вазы с цветами выплеснулась вода. Элис не двигалась, дрожа и пытаясь выровнять дыхание. На мгновение она задумалась — за ней ли осталась победа? Потом решила, что ей все равно. Когда она дернула за шнур колокольчика, чтобы вызвать служанку, голова уже была занята сборами в дорогу.

— Ты испортил рубашку.

Гест поднял взгляд от стола, стоящего в углу его спальни. Все ещё сжимая перо, он нахмурил брови, недовольный тем, что его прервали.

— Испортил так испортил. Ничего не хочу об этом слышать. Просто выброси её.

Он снова макнул перо в чернильницу и продолжил что-то яростно царапать на бумаге. Гест в дурном настроении. Лучше будет помолчать и закончить распаковывать сундуки.

Седрик подавил вздох. Были дни, подумалось ему, когда он не мог представить себе лучшего будущего, нежели служба у Геста. Но бывало и так, как сегодня, — когда он гадал, сможет ли хотя бы ещё ненадолго сохранить уважение к этому человеку. Несколько секунд Седрик рассматривал рукав голубой шелковой рубашки с россыпью мелких подпалин. Он точно знал, как это получилось. Трубка, небрежно выколоченная о дверцу кареты, и искры, отнесенные встречным ветром прямо на рукав рубашки, прежде чем Гест успел убрать руку. Седрик поскреб ногтем ткань, и отметины гари превратились в крохотные отверстия с опаленными краями. Нет, починить это уже не удастся. Жаль.

Он хорошо помнил солнечный день, когда они купили рулон этого шелка на калсидийском рынке. Это была их самая первая поездка в Калсиду по торговым делам. Долгое плавание казалось тогда Седрику невероятной авантюрой. Он проникся уважением к Гесту, видя, как его друг и работодатель уверенно и целеустремленно шагает сквозь шум и гам чужеземного торжища. Тогда это все ещё было опасно — двум торговцам из Удачного отправиться на столичный рынок Калсиды. Воспоминания о войне оставались свежи, а мир заключили слишком недавно, чтобы в него поверить. На каждого торговца, стремившегося освоить новый рынок, приходилось по два калсидийских солдата, не простивших поражения и желавших свести счеты с чужаками. Вдовы, просящие милостыню на подходах к рынку, плевались и бросали проклятия им вслед. Сироты то клянчили у чужестранцев монетку, то швыряли в них камешки.

На миг Седрику ясно вспомнилось все: жаркое солнце, узкие извилистые улочки, шустрые мальчишки-рабы в коротких рубахах, с пыльными босыми ногами, густой запах неочищенного курительного зелья, плывущий над открытым рынком, и женщины, обвитые шелками, кружевом и лентами, похожие скорее на маленькие корабли с грузом ткани, чем на человеческих существ. Лучше всего ему помнился Гест, идущий рядом с ним широкими шагами, — на губах улыбка, глаза жадно впитывают виды чужой страны. Он переходил от одного прилавка к другому, как будто состязался с кем-то в стремлении найти как можно больше нужных товаров. И даже не очень-то уверенное владение калсидийским языком не было помехой торговле. Если продавец тряс головой или пожимал плечами, Гест просто начинал говорить громче и жестикулировать оживленнее, пока не добивался понимания. Он сторговал рулон голубого шелка за небрежно брошенную на прилавок горсть монет и умчался дальше, оставив Седрика завершать покупку, а потом догонять его. Рулон лазурной ткани болтался и подпрыгивал на плече. Позже в тот же день они посетили мастерскую портного неподалеку от постоялого двора, и Гест распорядился, чтобы из этого шелка для них с Седриком были сшиты по три рубашки. На следующее же утро рубашки были готовы.

«Ну как тут не полюбить Калсиду! — восклицал Гест, когда они забирали заказ. — В Удачном я заплатил бы втрое больше, и мне пришлось бы ждать неделю».

Кстати, сидели рубашки идеально.

А теперь, два года спустя, последняя из голубых шелковых рубашек Геста была испорчена небрежно выбитым пеплом. Последнее напоминание об их первом совместном путешествии. В этом весь Гест! Для него существуют страсти, но не существует сантиментов. Все три голубые шелковые рубашки Седрика были целы, однако он сомневался, что будет теперь их носить. С чуть заметным вздохом он в последний раз сложил рубашку. Было жаль отправлять её в груду вещей, предназначенных на выброс.

— Если хочешь мне что-то сказать, то скажи. А не броди здесь и не вздыхай, как влюбленная девица в дурной джамелийской пьесе.

Похоже, все расчеты Геста шли вкривь и вкось. Он отшвырнул листы с такой силой, что несколько из них даже упали на пол.

— Ты слишком напоминаешь мне Элис с её укоризненными взглядами и вздохами украдкой. Эта женщина неблагодарна. Я дал ей все, абсолютно все! А она только ходит с кислым видом или вдруг заявляет, что ей нужно что-то ещё.

— У неё кислый вид, только когда ты её обижаешь.

Слова сорвались с языка Седрика едва ли не прежде, чем он понял, что хочет сказать. Взгляд Геста посуровел. Чуть прищуренные глаза предвещали грозу, губы были неодобрительно поджаты. Слишком поздно извиняться или объясняться. Ссора неизбежна. Остается только высказать все сейчас, пока Гест своей ледяной логикой не разнес в клочья все его возражения.

— Ты обещал Элис, что она увидит драконов. Это прозвучало в вашей брачной клятве. Ты сказал это вслух и подписался под этим. Я был там, Гест, ты помнишь, и ты знаешь, что это значит для неё. Это не девичий каприз, а дело всей её жизни. Изучение драконов и поиск сведений о них — единственное, что доставляет ей радость, Гест. Ты неправ, что запрещаешь ей ехать. Это нечестно по отношению к ней. И ты позоришь себя, притворяясь, будто не помнишь своего обещания. Такое поведение бесчестно и недостойно.

Он прервался, чтобы сделать вдох. И напрасно.

— Бесчестно? — Тон Геста вызывал озноб. — Бесчестно? — повторил он, и Седрик услышал, что его дыхание участилось. Затем Гест расхохотался, и этот смех словно окатил Седрика потоком ледяной воды. — Ты так наивен. Нет, даже не наивен, ты по-детски одержим идеей честности. «Нечестно по отношению к ней», — говоришь ты. А что тогда честно по отношению ко мне? Мы с Элис заключили сделку. Она должна была выйти за меня замуж и родить мне наследника. В обмен на разрешение свободно пользоваться моим состоянием и моим домом для своей науки. Ты посвящен в мои дела, Седрик. Ограничивала ли она себя в поисках ценных свитков и манускриптов? Думаю, нет. Но где ребёнок, который мне обещан? Где наследник, рождение которого положит конец брюзжанию моей матери и косым взглядам отца?

— Женщина не может заставить свое тело зачать, — осмелился заметить Седрик.

Он никогда не отличался храбростью и потому не добавил: «И в одиночку зачать дитя она тоже не может». Он знал, что такое Гесту говорить не следует. Но хотя эти слова не были произнесены, Гест словно услышал их.

— Быть может, женщина и не способна заставить себя зачать, но существует множество способов, чтобы предотвратить зачатие. Или избавиться от ребёнка, которого она не желает вынашивать.

— Не думаю, что Элис стала бы так поступать, — тихо возразил Седрик. — Мне она кажется очень одинокой. Она обрадовалась бы появлению ребёнка. К тому же она поклялась подарить тебе наследника. И не станет нарушать свое слово. Я знаю Элис.

— Вправду знаешь? — Гест словно выплюнул эти слова. — Тогда ты бы очень удивился, если бы слышал наш сегодняшний разговор! Она практически отказалась выполнять свой супружеский долг до тех пор, пока не съездит в эти дурацкие Дождевые чащобы. Лепетала какую-то чушь насчет того, что не желает путешествовать беременной. А затем возложила на меня всю вину за то, что все ещё не понесла! И угрожала публично опозорить меня за это! Будто это моя неудача!

Он схватил со стола сделанную из слоновой кости подставку для перьев и швырнул её об пол. Хрустнула резная кость, и Седрик слегка вздрогнул. Ярость Геста вырвалась наружу, а завтра, когда он вспомнит, как сломал дорогую вещь, снова разозлится.

Гест злобно выдохнул сквозь зубы:

— Я не потерплю этого! Если мой отец прочтет мне ещё одну нотацию или даст ещё один совет, как сделать этой рыжей корове теленка, я…

Он задохнулся от гнева и досады. В последнее время стычки Геста с отцом стали чаще, и каждая из них портила ему настроение на несколько дней.

— Это не похоже на ту Элис, которую я знаю.

Седрик постарался увести разговор в сторону. Он понимал, что вступает на зыбкую почву. Гест хорошо умел преувеличивать или преподносить происходящее так, чтобы выгородить себя, но редко лгал напрямую. Если он сказал, что Элис угрожала ему, значит, так она и поступила. И все-таки Седрику это казалось странным. Элис, сколько он её знал, была мягкой и застенчивой. Впрочем, временами она становилась очень упрямой. Простиралось ли её упрямство до того, чтобы шантажировать мужа? Седрик не был уверен. Гест прочел эту неуверенность на его лице и покачал головой.

— Ты по-прежнему считаешь её девочкой-ангелочком, которая дружила с тобой, когда никто больше не хотел? Может быть, когда-то она такой и была, хотя лично я в этом сомневаюсь. Я подозреваю, что она была добра к тебе просто потому, что сама была такой же неуклюжей неудачницей-изгоем. Вы были не более чем товарищами по несчастью. Или родственными душами, если тебе так больше нравится. Но сейчас она не такова, друг мой, и ты не должен позволять старым воспоминаниям сбивать тебя с толку. Она выжала все, что могла, из наших отношений за столь малую цену, какую только можно представить.

Седрик молчал. Неуклюжий неудачник, с которым никто не желает дружить. Изгой. Эти слова звенели у него в ушах, царапая, словно камешки с острыми краями. Да, он был именно таким.

Гест, как всегда, сказал правду. Но как ловко он облекал её в мелкие, но болезненные и при этом неоспоримые оскорбления! Непрошеные воспоминания вновь нахлынули на Седрика. Жаркий летний день в Калсиде. Они с Гестом приглашены на послеполуденный отдых в купеческий дом. Для развлечения им показали дикого вепря, посаженного в круглую яму. Гостям раздали маленькие дротики и трубки, чтобы выдувать эти дротики. Все от души веселились, доводя до неистовства пойманное животное и стараясь вонзить дротики в самые уязвимые места. В финале представления в яму спустили трех огромных псов, дабы прикончить зверя. Седрик хотел встать со скамьи и уйти. Гест крепко схватил его за руку и прошипел: «Останься. Или нас обоих сочтут не только слабыми, но и невежами».

И он остался, хотя зрелище было ему отвратительно.

Нынешние колкости напомнили Седрику те издевательства над вепрем. Тогда у Геста был точно такой же взгляд — бесстрастный и расчетливый. Ранить побольнее в самое чувствительное место. Изящный рот сжат в прямую линию, зеленые глаза прищурены и холодны, словно у охотящегося кота.

— Я не был изгоем, — негромко сказал Седрик. — Элис была моим другом. Она приходила в гости к моей сестре, но всегда находила время поговорить и со мной. Мы обменивались любимыми книгами, играли в карты, гуляли в саду. — Он вспомнил себя тогдашнего: изгой среди сверстников в школе, головная боль для отца, объект насмешек для сестер. — Я больше ни с кем не дружил, — признал он, ненавидя себя за эти предательские слова. — Мы помогали друг другу.

Это тихое замечание, казалось, тронуло и отчасти смягчило Геста.

— Уверен, так оно и было, — согласился он. — И маленькой девочке, какой она тогда была, наверняка льстило внимание старшего мальчика. Может быть, она даже была влюблена в тебя. — Он улыбнулся Седрику и добавил: — Разве я могу её винить? Это было неизбежно.

Седрик смотрел на него, затаив дыхание. Гест ответил ему твердым взглядом. Теперь его глаза приняли цвет мха, растущего в тени деревьев. Седрик отвернулся, сердце в груди сжалось. Проклятье! Откуда у Геста такая сила? Как ему удается сперва больно ранить, а миг спустя совершенно растопить сердце?

Он перевел взгляд на собственные руки, все ещё сжимающие голубую рубашку Геста.

— А ты хотел бы, чтобы все было по-другому? — тихо спросил он. — Я так устал от обманов и трюков. Так устал играть свою роль.

— Какую роль? — спросил Гест.

Седрик, вздрогнув, поднял на него взгляд. Гест смотрел не мигая.

— Если бы я был так же богат как ты, — осмелился продолжить Седрик, — я уехал бы куда-нибудь в другое место, подальше от всех, кто знает нас. И начал бы новую жизнь. На собственных условиях. Без необходимости оправдываться.

Гест усмехнулся.

— И очень скоро от богатства не осталось бы и гроша. Седрик, я же говорил тебе: иметь много денег — это ещё не значит иметь состояние. Моя семья владеет состоянием. Состояние складывается поколениями. У состояния есть корни, которые уходят глубоко и далеко, и ветви, которые тянутся вширь и оплетают весь город. Можно взять деньги и сбежать с ними, но деньги уйдут, и ты станешь бедняком. И самое лучшее, на что ты сможешь рассчитывать после этого, — это долгие годы трудиться в поте лица, с тем чтобы заложить основу состояния для потомков. Нет уж, мне такого не надо. Мне нравится та жизнь, которую я веду, Седрик. Мне она нравится как есть. Очень. И именно поэтому меня бесит, что Элис стремится перевернуть её. И ещё больше бесит, что ты, кажется, считаешь такое её поведение приемлемым. Если я буду опозорен, как тебе кажется, что станет с тобой?

Седрик обнаружил, что смотрит себе под ноги, словно пристыженный. Но он просто собирал остатки храбрости, чтобы заступиться за Элис.

— Ей нужно съездить в Дождевые чащобы, Гест. Позволь ей, и, думаю, с неё будет довольно на всю оставшуюся жизнь. Для Элис это единственный шанс выбраться во внешний мир, что-то совершить, увидеть все самой, а не просто читать об этом в старых потрепанных свитках. Только и всего. Отпусти её в Дождевые чащобы. Ты должен ей это. Я должен ей это — ведь кто, как не я, устроил вашу свадьбу! Подари ей эту простую маленькую поездку. Кому от этого станет хуже?

Гест фыркнул. Когда Седрик решился взглянуть на друга, на лице того застыла насмешка, а глаза напоминали зеленый лед. Седрик обдумал только что сказанное и понял свою ошибку. Гест терпеть не мог, когда ему говорили, что он кому-то что-то должен. И теперь он поднялся из-за стола и сделал круг по комнате.

— Кому от этого станет хуже? — повторил он, передразнивая Седрика. — Кому станет хуже? Ну, к примеру, моему кошельку. И моей репутации! И моему чувству собственного достоинства тоже, но, я полагаю, это для тебя ничего не значит. Я должен позволить жене тащиться в Дождевые чащобы без сопровождения ради какой-то дурацкой затеи: найти под камешком сокровища Старших или спасти несчастных колченогих дракончиков? Как будто недостаточно того, что она каждую свободную минуту тратит на чтение книг об этих глупостях! А теперь ещё я должен позволить ей публично продемонстрировать свою дурь?

Седрик попытался урезонить его:

— Это не дурь, Гест. Это научный интерес…

— Научный интерес! Седрик, она женщина, к тому же не особо образованная! Подумай, чему её, как и её сестер, могла научить гувернантка! Гувернантки, которых нанимают за такие деньги, вряд ли способны преподать что-то кроме чтения, арифметики и вышивания цветочков на шарфиках. Но даже такое образование навредило Элис, если хочешь знать моё мнение! Его оказалось достаточно, чтобы она возомнила себя ученым и решила, что может просто купить билет на корабль и отправиться в путь в одиночку, не думая ни о приличиях, ни о своем долге перед мужем и семьей. И я уверен, она даже не задумывается о том, сколько такая беззаботная прогулка будет стоить её мужу!

— Ты вполне можешь позволить ей это, Гест! Только вчера я слышал, как Брэддок рассказывал, сколько его жена тратит на платья, вечеринки для подруг и постоянные обновления интерьера. Элис ничего этого от тебя не требует. Она ведет такую скромную жизнь, какую только можно, не считая трат на научные изыскания. В самом деле, Гест, разве ты не думаешь, что должен ей позволить эту радость, которой она ждала столько лет? Разреши ей поездку. У тебя множество связей среди тех, кто плавает вверх по реке Дождевых чащоб. Замолви словечко, и она, вероятно, сможет бесплатно поехать на «Золотой пушинке» или любом другом живом корабле. И я могу припомнить не менее полудюжины торговцев из чащоб, которые охотно предоставят ей свое гостеприимство, невзирая на всю необычность подобной прихоти. Они сделают это, чтобы оказать тебе услугу, и…

— Услугу, за которую мне потом придется расплачиваться. И ты сам только что сказал — моя жена явится к ним по своей безумной прихоти! Отличная рекомендация. Я уже сейчас слышу: «О да, к нам приезжала чокнутая жена Геста Финбока! Все время только и делала, что шастала по руинам и болтала с драконами. Замечательная женщина! Не голова, а трухлявый пень с жуками!»

Гест великолепно умел менять голос и манеры. Седрик, как ни был огорчен, с трудом подавил желание улыбнуться, когда друг изображал старую сплетницу с характерным выговором Дождевых чащоб. Удержавшись от того, чтобы ответить на шутку, Седрик лишь укоризненно покачал головой.

Гест решительно заявил:

— Мне все равно, что она там говорит и к чему приготовилась. Она никуда не поедет одна.

— Тогда не отпускай её одну, — осмелился возразить Седрик. — Это же такая прекрасная возможность! Поезжай в Дождевые чащобы вместе с ней. Освежи там свои торговые связи — прошло не меньше шести лет с тех пор, как ты в последний раз…

— И по очень веским причинам! Седрик, ты представить себе не можешь, как смердит эта река. А бесконечный сумрак в лесу! Тамошний народ живет в домах из бумаги и хвороста, ест ящериц и жуков. И половина из них так отмечена Дождевыми чащобами, что меня при взгляде на них дрожь пробирает! Я ничего не могу с собой поделать. Нет, личная встреча с торговцами Дождевых чащоб только повредит моим деловым связям с ними, а отнюдь не укрепит их.

Седрик на миг сжал губы, а потом заговорил о том, что уже некоторое время вертелось у него в голове:

— Ты помнишь, что сказал нам Бегасти Коред во время последнего нашего приезда в Калсиду? Что торговец, который привезет калсидийскому герцогу хотя бы маленький кусочек тела дракона, станет богатым до конца дней своих.

— Бегасти Коред? Тот лысый купец, у которого воняет изо рта?

— Лысый, баснословно богатый купец, у которого воняет изо рта, — поправил его Седрик, усмехнувшись. — Тот самый, что сколотил свое состояние, не торгуя всем подряд в больших количествах, а, по его собственным словам, продавая нужным людям в нужное время что-нибудь очень маленькое, но чрезвычайно ценное.

Гест испустил мученический вздох.

— Седрик, эти истории ходят уже полтора года. Все знают, что герцог Калсиды стареет и, вероятно, умирает. Он мечется, пробуя любое шарлатанство в надежде найти лекарство от смерти.

— И у него есть на это деньги. Гест, если ты отправишься в Дождевые чащобы с Элис, то получишь превосходный шанс подобраться поближе к драконам и тем, кто за ними присматривает. Элис поддерживает связь с этими людьми: я это знаю, потому что часто отправлял её послания и приносил обратно десятки писем. Если она поедет, то обязательно доберется до Кассарика и отправится прямиком на драконьи земли. Она подойдет к этим тварям так близко, как только вообще возможно. — Понизив голос, он добавил: — Несколько упавших чешуек. Флакончик крови. Зуб. Кто знает, что ты можешь привезти оттуда? Но мы точно знаем, что любой трофей будет стоить целого состояния. — Седрик выпустил из рук сложенную рубашку, и она упала на пол. Присев на кровать Геста, он тихо произнес: — С такими деньгами человек может уехать куда угодно. Жить так, как ему нравится, и быть выше любых упреков. Если у тебя достаточно денег, это можно купить. И тебя будут уважать, невзирая ни на что.

Он словно смотрел вдаль, сквозь стены комнаты, на что-то незримое и грезил наяву. Голос Геста выдернул его в повседневную действительность:

— Ты что, не слышал ни слова из того, что я сказал? Мне нравится жить именно здесь и именно так, как я живу. Никто меня не упрекает. Ради чего я должен рисковать своим благополучием? Глупости! Я не имею никакого желания перевозить куски драконьих тел. Вот за это меня уж точно упрекнут!

— Мы возили и продавали предметы не менее странные за куда меньшие деньги!

Седрик хотел ещё сказать о том, что могли бы означать эти деньги для него — и для них обоих. О жизни далеко от Удачного, которую ничего не стоило бы купить. Но промолчал. Гест или не мог, или не желал взвесить такую возможность, невзирая ни на какие доводы.

— Ты говоришь об уважении? Сейчас меня уважают! А что будет, если люди узнают, что моя жена в одиночку отправилась в Дождевые чащобы? Начнут гадать, что ей там понадобилось! И так все жалостливо качают головами, потому что она никак не родит мне ребёнка. А если она будет одна бродить по Дождевым чащобам, какие сплетни тогда посыплются с их языков?

— О, ради Са, Гест! Она не единственная женщина в Удачном, которая не может зачать! Почему, как ты считаешь, это место называют Проклятыми берегами? Здесь не в каждой семье есть даже наследники родового имени, не говоря уж о большем! Никто не думает о вас ничего плохого, разве что сочувствуют вам! Посмотри на других горожан! Ты не одинок. А что касается путешествия, я уже сказал тебе, как все можно уладить: отвези её сам. Или найди ей спутника, если уж не можешь позволить себе сопровождать её. Это так легко!

— Что ж, отлично! — вскричал Гест. Как это водилось за ним, спор с Седриком мгновенно обернулся вспышкой гнева. — Я позволю ей ехать. Я позволю ей отправиться в Дождевые чащобы и ублажить свою несчастную душу грезами о драконах и Старших. Я позволю ей черпать монеты из моего кошелька, который она, видимо, считает бездонным. И ты прав, дорогой мой Седрик. Я без всякого труда найду ей подходящего спутника. Ты не раз говорил, каким замечательным другом она была тебе! Так что ты, конечно же, будешь рад поехать в Дождевые чащобы вместе с ней. Очевидно, тебе наскучило быть секретарем у такого бесчестного и эгоистичного человека, как я. Так послужи Элис. Побудь её секретарем. Веди для неё записи, таскай её мешки. Выискивай в грязи драконьи чешуйки. Это на целый месяц избавит меня от необходимости видеть тебя! А я намерен отправиться в поездку по собственным делам. И кажется, мне придется для этого поискать себе более приятного компаньона.

С таким видом, будто вопрос решен, Гест прошел через комнату и снова уселся за письменный стол. Взяв перо, он принялся изучать лежащие на столе бумаги, словно напрочь позабыл о существовании Седрика.

На миг Седрик лишился дара речи. Потом выдохнул:

— Гест, не может быть, чтобы ты это серьезно!

Но друг не ответил, и Седрик с неотвратимой ясностью понял, что он был совершенно серьезен.

* * *

^{Семнадцатый день месяца Всходов, шестой год Вольного союза торговцев.}

^{От Эрека, смотрителя голубятни в Удачном, — Детози, смотрительнице голубятни в Трехоге.}

От Совета торговцев Удачного Советам торговцев Дождевых чащоб в Трехоге и Кассарике

В послании — расследование по поводу недавних слухов и предположений относительно здоровья и благополучия молодых драконов и их ценности в качестве живого товара или предметов торговли (со ссылками на наш изначальный договор с Тинтальей).

Детози, я был рад встрече с твоим дядей Бэйдоном. Он с похвалой отзывался о тебе, к тому же располагает немалыми познаниями о голубях. Я послал с ним два мешка превосходно высушенного желтого гороха, чтобы он передал их тебе. По моим наблюдениям, от этого корма оперение птиц становится пышнее. Надеюсь, слухи о том, что драконов придется убить из-за вспыхнувшей среди них болезни, ложны.

Эрек

Глава 8

ВСТРЕЧИ И БЕСЕДЫ

Тимара всегда чувствовала себя не в своей тарелке, встречаясь с незнакомыми людьми. Они обязательно окидывали её взглядом с ног до головы и тут же осознавали, что ей не следует жить на свете. Тем более тяжело было стоять одной перед собранием самых уважаемых торговцев Дождевых чащоб и отвечать на их вопросы. Торговцев было восемь, большинство — мужчины, уже достигшие средних лет, все в официальных одеждах. Они восседали в массивных креслах из темного дерева за длинным столом.

Прием кандидатов шёл в роскошной палате. Это был Зал торговцев Дождевых чащоб, здание старинное и настолько близкое к земле, что больше походило на джамелийский особняк, чем на обычный для Дождевых чащоб дом. Пол под ногами, стены и потолок — все было сделано из толстых досок. Тимара никогда не видела такого тяжелого и прочного строения. Им с отцом пришлось проделать долгий путь вниз, чтобы попасть сюда. Отец ждал её снаружи. Такое громоздкое сооружение могло быть построено у основания нижней и прочной ветви. Тимара все время чувствовала мощь окружавших её стен, но вместо ощущения защищенности возникала тревога — девушке не давала покоя мысль, что здание в любой момент может рухнуть вниз. Сам воздух в зале казался застоявшимся и неподвижным.

Только двое из собравшихся время от времени решались прямо взглянуть на Тимару. Остальные смотрели в сторону, или поверх её головы, или же на бумаги, разложенные перед ними на столе. Одним из этих двоих был Моджойн, глава собрания. Он смерил девушку взглядом, ясно давая понять, что думает о ней, а потом без обиняков спросил:

— Как получилось, что от тебя не избавились при рождении?

Тимара не ожидала такого вопроса в лоб. Несколько мгновений она стояла, тупо глядя на Моджойна. Если она скажет правду, то какие неприятности рискует навлечь на семью? Когда её отец проследил за повитухой и принес младенца-урода обратно домой, вместо того чтобы оставить его умирать от холода или от клыков хищников, он нарушил все правила.

Тимара вздохнула и уклончиво ответила:

— Мои изъяны стали проявляться, когда я подросла. При рождении они не были так заметны.

Моджойн недоверчиво хмыкнул. Какой-то другой торговец заерзал, словно стыдясь за неё.

— Ты понимаешь условия своего найма? — так же прямо спросил Моджойн. — Твоя семья готова к тому, что, если ты уйдешь с драконами, мы не можем обещать тебе или им, что ты вернешься благополучно или даже что вообще когда-нибудь вернешься?

Тимара сама удивилась, как спокойно прозвучал её голос:

— Мои родители подписали документ, лежащий перед вами. Они все понимают. И главное — все понимаю я. Я уже достаточно взрослая, чтобы принимать такие решения.

Моджойн сухо кивнул и откинулся на спинку кресла.

Девушка продолжила:

— Но я хотела бы уточнить, каковы будут мои обязанности и в чем окончательная цель нашего путешествия.

— Разве ты не читала свой договор? — нахмурился торговец. — Там все ясно сказано. Драконы потребовали, чтобы люди сопровождали их вверх по реке, к новому дому. Тебе будет поручен дракон или несколько драконов. Ты будешь помогать им идти вверх по реке, к месту, более подходящему для их обитания. Как только вы его достигнете, драконы сами скажут вам об этом либо дадут какие-то указания. Ты будешь помогать своему дракону или драконам добывать пропитание, то есть охотиться и ловить рыбу. И ты должна будешь оставаться на новом месте обитания драконов, пока они там не обживутся и не смогут существовать самостоятельно — или же по каким-то другим причинам не перестанут нуждаться в твоих услугах.

Тимара хладнокровно задала следующий вопрос:

— Значит, если мой дракон или драконы умрут, я вольна буду вернуться домой?

Моджойн резко выпрямился в кресле:

— Это не то, чего мы ожидаем! Мы хотим, чтобы ты сделала все возможное, дабы соблюсти договор торговцев с драконицей Тинтальей. Твоя задача — помочь драконам найти лучшее место для жизни и стать более самостоятельными. — Он слегка поерзал в кресле и неохотно добавил: — Не буду скрывать — мы надеемся, что драконы смогут привести вас к тому городу Старших, который они якобы помнят. К Кельсингре.

Тимара проглотила множество вопросов, вертевшихся на языке.

— Так цель нашего путешествия — какое-то определенное место? Кто-нибудь уже побывал там? Известно, сколько времени займет путь?

Моджойн пожевал губами, словно ему в рот попало что-то мерзкое и лишь обстановка не позволяла ему сплюнуть.

— Драконы, похоже, унаследовали какие-то воспоминания о том, где находится этот город, — уклончиво ответил он. — Они будут вашими проводниками в поисках места, пригодного им для жизни. Таким образом, хотя конечной целью может считаться древний город, не исключено, что вам удастся найти другие земли, которые окажутся более подходящими.

— Понимаю, — вежливо отозвалась Тимара.

Она действительно все поняла. Её отец был прав. Это не переезд, это изгнание. Изгнание надоевших драконов и тех, кого считали лишними в Дождевых чащобах.

— Понимаешь? Превосходно! — немедленно и с явным облегчением заявил торговец Моджойн. — Тогда все решено. — Он взял со стола печать и поставил оттиски на бумагах. — Как только ты подпишешь документы, будешь официально считаться нанятой. Покинув этот зал, ты получишь все, что тебе понадобится в дороге, и проследуешь вниз, к драконам. Половину оплаты выдадут авансом. Не затягивай прощание с родными, поскольку вам необходимо отбыть как можно скорее. — Он подтолкнул лежащий на столе лист бумаги к девушке. — Ты умеешь писать? Сможешь поставить здесь подпись?

Тимара не удостоила его ответом — просто взяла перо и тщательно вывела свое имя. Потом выпрямилась и спросила:

— Это все? Вы закончили со мной?

— Это все, — негромко подтвердил один из торговцев.

Кто-то из них издал звук, похожий на недовольное покашливание. Тимара сделала вид, что ничего не услышала, кивнула и протянула руку, чтобы взять свою заверенную копию соглашения. И тут с удивлением заметила, что руки у неё дрожат. Ей потребовалось несколько мгновений, чтобы понять, как повернуть массивную ручку на высокой деревянной двери, а потом она слишком сильно толкнула эту дверь и едва ли не выпала в приемную зала. С трудом удержавшись на ногах, Тимара, закрывая за собой дверь, вдобавок громко хлопнула ею. Другие соискатели, ожидавшие своей очереди, посмотрели на неё с некоторым удивлением и даже осуждающе.

— Удачи, — вполголоса пожелала она им, избегая встречаться взглядом с кем бы то ни было, и выскочила из приемной.

Дверь, ведущая наружу, была ещё выше и массивнее, однако на этот раз Тимара не растерялась. Она сумела почти бесшумно выйти из здания и оказалась на свежем воздухе. Но вопреки её надеждам это не принесло ей облегчения. Здесь, так близко к земле и реке, воздух был густым и напоенным разными запахами, а свет тусклее, чем в кроне, и девушке казалось, будто она не может полностью открыть глаза, чтобы видеть ясно, как обычно. У края обширного деревянного помоста, окружающего Зал торговцев, Тимара заметила отца и бросилась к нему, сжимая в кулаке договор. Чуть подальше — тоже дожидаясь её, но всем своим видом демонстрируя, что он сам по себе, — стоял Татс.

Девушка повысила голос, чтобы её услышали оба:

— Меня приняли. Они подписали бумаги. Я буду участвовать в переселении драконов.

Татс широко улыбнулся ей и, когда их взгляды встретились, помахал собственным договором, свернутым в трубочку. Отец Тимары стоял, прислонившись спиной к старомодному ограждению, и ждал, пока дочь подойдет поближе. Он тоже улыбался.

— Поздравляю. Я знал, что ты этого хочешь. Надеюсь, все будет так, как ты ожидаешь, — проговорил он тихо,упавшим голосом.

— А я вот точно уверен, все так и будет! — воскликнул Татс.

Отец Тимары покосился на него. Он был совсем не рад Татсу, явившемуся сюда раньше их, и приветствовал парнишку достаточно вежливо, но без обычной теплоты. Тимара заподозрила, что мать рассказала отцу о вчерашнем визите Татса и, вероятно, выставила ту встречу в таком свете, который совершенно не соответствовал действительности.

Тимара попыталась сгладить возникшее напряжение, прислонившись к ограждению ровно по центру между мужчинами, словно объединяя их. Повернувшись спиной к Залу торговцев, она смотрела на реку и прибрежные топи. Было странно находиться так близко к земле. Девушка слышала, как позади открылась и закрылась дверь зала. Раздался юношеский голос: «Меня приняли!» Совету не требовалось много времени, чтобы одобрить очередного желающего.

«Хоть одному откажут? — подумала Тимара. — Вряд ли».

— Сложно угадать, как оно будет, отец. Но я знаю, что иду на это сама и что начинаю новую жизнь, которая принадлежит мне. А это хорошо, как бы трудно ни было.

— А я не могу дождаться, когда увижу драконов! Мне сказали, как только всех утвердят, мы направимся к ним, вниз!

Тимара вздрогнула от неожиданности, услышав чужой голос, и обернулась, чтобы взглянуть на незнакомца. Тот стоял у ограждения рядом с Татсом. Тимара, кажется, видела его раньше, пока ждала собеседования. Типичный житель Дождевых чащоб, он был отмечен почти так же явно, как она сама, но при этом красив какой-то странной, дикарской красотой. Глаза у него были светло-голубые — таких необычайно светлых глаз Тимара раньше у людей не видела. Густые черные волосы блестели на свету. Черные когти на пальцах ступней постукивали по дереву, когда он притопывал и переминался с ноги на ногу в нетерпении.

— Это будет здорово! — заверил парень Татса, широко улыбаясь и протягивая руку. — Меня зовут Рапскаль.

— А меня здесь кличут Татсом, — ответил тот, пожимая руку новому знакомому.

И Тимара впервые осознала, что Татс, должно быть, вовсе не имя, данное при рождении, а прозвище, которым мальчишку называли с малых лет. Рапскаль перевел взгляд на неё, а потом протянул руку её отцу. Тот тоже пожал ладонь новичку и представился:

— Моё имя Джеруп. А это моя дочь Тимара.

Рапскаль потряс руку Тимариного отца, а потом напрямую спросил:

— Так вы оба идете с драконами или только она? Ты, похоже, слишком стар для таких дел, уж не обижайся, что я так говорю. Немножко стар и слишком нормален!

Он искренне рассмеялся над своей грубой шуткой. Татс, стоящий позади него, нахмурился.

Отец Тимары ответил все так же вежливо и официально:

— Я не иду с вами, только Тимара. Но как и ты, я заметил, что большинство из собравшихся в этот путь сильно отмечены Дождевыми чащобами.

— Да, можно и так сказать! — весело согласился Рапскаль. — Или они считают, что мы покрепче остальных, или надеются, что драконы и река сделают то, чего не сделали наши родители, когда мы появились на свет. — Он оглянулся на Татса. — Не считая тебя, конечно. Ты даже не похож на жителя Дождевых чащоб. Почему ты идешь?

Рапскаль, похоже, привык задавать вопросы не церемонясь.

Татс выпрямился, возвысившись над собеседником на полголовы.

— Потому что за это хорошо платят. К тому же мне нравятся драконы, да и против приключений я ничего не имею. А в Трехоге меня ничто не держит.

Парень радостно закивал, чешуйки на его щеках заблестели, губы ещё шире раздвинулись в улыбке. У него были крепкие зубы — только, пожалуй, слишком широкие. Когда он улыбался — а улыбался он, похоже, постоянно, — они сверкали белизной. Тимара решила, что он как раз в том возрасте, когда парни начинают быстро взрослеть.

— Вот-вот, и меня тоже! В точности так. — Рапскаль перегнулся через ограждение и смачно сплюнул. — Для меня в Трехоге уже давным-давно ничего не осталось, — добавил он, и впервые вид у него сделался менее жизнерадостным. Но миг спустя светло-голубые глаза мальчишки вновь засияли, и он провозгласил: — Но я как раз собираюсь поискать что-нибудь новенькое. Чего назад оглядываться, что было — то прошло. Я вот хочу познакомиться с драконом и подружиться с ним. Чтобы вместе летать и вместе охотиться. И никогда не ссориться. Вот.

И он жизнерадостно кивнул своим фантазиям. Татс смотрел недоверчиво. Тимара молчала, потрясенная не столько этими безудержными мечтаниями, сколько их сходством с её собственными чаяниями. Летать вместе с драконами, подобно Старшим былых времен! И какими же глупыми выглядят эти выдумки, стоит только их высказать вслух!

Рапскаль не заметил напряженного молчания собеседников. Его глаза неожиданно заискрились новым интересом.

— Гляньте-ка! Наверняка они высматривают нас. Пора идти получать дорожные припасы, а потом отправляться вниз, к драконам! Идемте!

И Рапскаль, даже не оглядываясь на новых знакомых, бросился к другим погонщикам-хранителям, собравшимся вокруг торжественно-сдержанного торговца в желтом одеянии с толстым свитком в руках. Торговец зачитывал вслух имена и раздавал вызванным листки бумаги.

— Этот Рапскаль одним своим видом утомить может, — тихо заметил Татс.

— Ага, прямо как ящерица-змеешейка, ни секунды не посидит спокойно, — согласилась Тимара.

Она не отрывала взгляда от нового знакомца, размышляя, какое чувство он в ней вызывает в первую очередь: интерес или раздражение. Странную смесь того и другого, решила она наконец. Сделав глубокий вдох, девушка добавила:

— Но он прав. Думаю, лучше пойти узнать, что нам сейчас нужно делать.

Не взглянув на отца, Тимара пошла через помост. У неё возникло странное ощущение раздвоенности. Она не могла определить, чего хочет: чтобы отец попрощался и оставил её на милость судьбы или же чтобы он побыл рядом с ней, пока ещё можно. Все остальные, похоже, пришли сюда в одиночку. Ни Татса, ни Рапскаля никто не провожал, и Тимара заметила только одного взрослого, стоящего рядом со сбившимися в кучку юнцами. Из тех же, кто сжимал в руках договор и листок, полученный от торговца, лишь один или два человека выглядели лет на двадцать с небольшим, при этом кое-кому, похоже, едва исполнилось четырнадцать или пятнадцать.

— Некоторые — совсем дети, — вздохнул отец.

Он шёл по пятам за Тимарой.

— И Рапскаль был прав. Все сильно отмечены чащобами. Кроме Татса, — заметила Тимара, оглянувшись на отца. — Понятно, почему многие ещё подростки.

Ни ей, ни её отцу не нужно было напоминать, что те, кто в юном возрасте носит такие явные отметины, редко доживают до тридцати лет.

— Словно агнцы на заклание, — тихо произнес отец, взяв её за запястье. Она удивилась и его странным словам, и тому, как крепко он её держит. — Тимара, ты не должна это делать, — добавил отец. — Останься дома. Я знаю, что твоя мать осложняет тебе жизнь, но я…

— Нет, папа, я должна! — перебила Тимара. — Я подписала договор. Как у нас говорят? Тот хороший торговец, чье слово крепко. А я не просто дала слово, я написала свое имя под ним. — Ей вспомнились мечты о дружбе с драконом. Но не о них же сейчас говорить. Бредовые фантазии Рапскаля все ещё звучали в ушах. Тимара набрала побольше воздуха и твердо произнесла: — И мы оба знаем, что это необходимо мне самой. Просто чтобы я могла сказать, что хотя бы попыталась что-то совершить в своей жизни. Я рада, что я твоя дочь, но я не могу быть только твоей дочерью и никем больше. Мне нужно… — Она подыскивала слова. — Мне нужно помериться силами с этим миром. Доказать, что я могу выстоять, что я не пустышка.

— Ты и так не пустышка, — сказал отец, но в его словах уже не было прежней силы.

Когда Тимара положила ладонь поверх его руки, он выпустил её запястье. Девушка остановилась. Татс, шедший впереди, оглянулся на них, но Тимара чуть заметно покачала головой, и он пошел дальше.

— Мы должны попрощаться здесь, — неожиданно сказала она.

— Я не могу! — Казалось, отца ужаснуло это предложение.

— Папа, я должна идти. И сейчас самое время проститься. Я знаю, что ты будешь беспокоиться обо мне. И я знаю, что буду скучать по тебе. Но давай расстанемся сейчас, в начале моего приключения. Пожелай мне удачи и отпусти меня.

— Но… — начал было отец, но потом вдруг крепко обнял её и хрипло прошептал ей на ухо: — Тогда иди, Тимара. Иди вперед и померяйся силами с миром. Это ничего не докажет мне, потому что я уже знаю твою силу и никогда в тебе не сомневался. Иди и узнай то, что должна узнать. А потом возвращайся ко мне. Пожалуйста. Пусть сегодня будет не последний раз, когда я вижу тебя.

— Папа, не говори глупостей. Конечно, я вернусь, — ответила она, хотя от слов отца по спине пробежали мурашки.

«Нет, не вернусь». Эта мысль была так тяжела, что Тимара просто не смогла высказать её вслух. Она лишь обняла отца в ответ, а когда тот разжал объятия, сунула ему в руку маленький кошелек с деньгами.

— Сохрани это до моего возвращения, — сказала она.

И не дожидаясь ответа, развернулась и бросилась прочь. В пути ей не понадобятся деньги. И если ей не суждено вернуться, они, возможно, пригодятся отцу. А пока что пусть хранит их и считает залогом её возвращения.

— Удачи! — крикнул ей вслед отец.

— Спасибо! — отозвалась Тимара.

Она заметила, как Татс в изумлении посмотрел на её отца. Парень словно тоже собирался попрощаться, но тут как раз торговец со свитком назвал его имя.

— Так тебе нужна расписка или нет? Без неё ты не получишь припасы в дорогу.

— Конечно нужна, — ответил Татс, едва ли не выхватывая листок у него из рук.

Торговец покачал головой.

— Ты глупец, — тихо произнес он. — Посмотри вокруг, мальчик. Ты не принадлежишь к ним.

— Ты не знаешь, к кому я принадлежу, — резко отозвался Татс. Потом взглянул поверх плеча Тимары и спросил у неё: — Куда это пошел твой отец?

— Домой. — Стараясь не встречаться взглядом с приятелем, она подошла к торговцу, показала ему свой договор. — Мне нужна расписка на получение припасов и снаряжения.

Снаряжение едва ли заслуживало такого названия. Холщовые мешки были небрежно сшиты и пропитаны чем-то вроде воска, чтобы защитить содержимое от дождя. Внутри лежали неплохое одеяло, мех для воды, дешевая металлическая тарелка, ложка, нож в ножнах, пакет с сухарями, вяленым мясом и сушеными плодами.

— Хорошо, что я кое-что взяла с собой из дома, — задумчиво сказала Тимара и вздрогнула, увидев лицо Татса.

— Лучше, чем ничего, — мрачно отозвался он.

Рапскаль, который прицепился к ним, словно клещ к мартышкиному загривку, радостно добавил:

— А у меня синее одеяло! Мой любимый цвет. Здорово, да?

— Они все синие, — заметил Татс.

И Рапскаль снова закивал:

— Вот я и говорю — здорово, что мой любимый цвет синий.

Тимара едва удержалась, чтобы не закатить глаза. Все знали, что у людей, явно отмеченных Дождевыми чащобами, иногда бывает неладно и с головой. Впрочем, возможно, Рапскаль просто недалекий юнец или же навязчиво-жизнерадостный тип. Пока что его веселость поддерживала Тимару, но многословие действовало ей на нервы. Она дивилась тому, как легко он вошел в их с Татсом компанию. Девушка привыкла, что люди относятся к ней настороженно и держатся отстраненно. Даже их постоянные покупатели предпочитали не подходили к ней слишком близко. А Рапскаль без всяких предосторожностей тут же уселся бок о бок. Всякий раз, когда девушка бросала на него взгляд, он ухмылялся, словно древесная мартышка. А светло-голубые глаза сверкали так, словно у него с Тимарой был какой-то общий секрет.

Они сидели на круглой проплешине вытоптанной земли, двенадцать уроженцев Дождевых чащоб и Татс. Им пришлось спуститься на поверхность, где они получили снаряжение и припасы. Выданного пайка, как им сказали, хватит на первые дни пути.

Их будет сопровождать баркас, на нем поплывут несколько охотников, у которых есть опыт в разведывании незнакомых земель. На том же баркасе повезут и дополнительную еду для людей и драконов, но каждый из хранителей должен стараться добывать пищу сам — для себя и по возможности для подопечного дракона. Тимара отнеслась к этому наставлению скептически. Достаточно было повнимательнее присмотреться к спутникам, чтобы понять: большинство из них едва ли способны прокормить даже самих себя, не говоря уж о драконах. От тревоги у девушки похолодело внутри.

— Нам сказали, что мы должны помогать драконам находить пропитание. Но здесь нет дичи, — заметил Татс.

Девочка лет двенадцати придвинулась чуть поближе к их троице.

— Я слышала, что перед отбытием нам дадут рыболовные снасти и охотничьи копья, — робко сказала она.

Тимара улыбнулась ей. Тощая девчонка. С черепа, покрытого розовыми чешуйками, свисают жидкие пряди светлых волос. Глаза медно-карие — возможно, когда она повзрослеет, их цвет станет чисто-медным. Рот почти безгубый. Тимара взглянула на руки девочки. Самые обыкновенные ногти. Сердце дрогнуло от жалости: вероятно, девочка родилась почти нормальной и, лишь достигнув подросткового возраста, начала меняться. Иногда такое случается. Тимара хотя бы всегда знала, кто она такая. Поэтому никогда не мечтала, что выйдет замуж, родит детей… В отличие, наверное, от этой бедолаги.

— Меня зовут Тимара, это Татс, а вот он — Рапскаль. А как твое имя?

— Сильве. — Девочка смотрела на Рапскаля, он улыбался ей. Придвинувшись ещё ближе к Тимаре, она спросила, понизив голос: — Мы что, единственные девушки в этом отряде?

— Мне кажется, я видела ещё одну. Лет пятнадцати, светловолосая.

— Наверное, это была моя сестра. Она приходила, чтобы подбодрить меня, — Сильве откашлялась. — И чтобы отнести выданные мне вперед деньги домой. Там, куда мы идём, деньги мне не понадобятся, а моя мать очень больна. Может быть, этого хватит ей на лекарства.

В голосе девочки прозвучала невольная гордость. Тимара кивнула. Мысль о том, что они с Сильве оказались здесь одни среди парней, тоже несколько беспокоила её. Но она скрыла тревогу за улыбкой.

— По крайней мере, нас двое, и мы можем вести умные разговоры друг с другом!

— Эй! — протестующе воскликнул Татс.

А Рапскаль просто воззрился на неё, переспросив:

— Что? Я не понял.

— А здесь нечего понимать, — заверила его Тимара.

Потом повернулась к Сильве и возвела глаза к небу, одновременно косясь на Рапскаля. Девочка улыбнулась, потом неожиданно вскочила на ноги:

— Смотрите! К нам идут, чтобы отвести нас посмотреть на драконов.

Тимара медленно поднялась на ноги. Мешок, взятый из дома, уже был у неё за спиной, а тот, что выдали здесь, висел на плече.

— Наверное, нам пора, — негромко сказала она.

Взгляд её невольно обратился вверх, к кроне, к дому. Тимара удивилась, но не очень, увидев, что её отец стоит на широкой лестнице, обвивающей огромный ствол дерева, и смотрит на неё. Девушка помахала ему рукой, прощаясь и давая понять, что ему следует идти домой.

Татс проследил за её взглядом и тоже замахал рукой в ту сторону, а потом закричал во весь голос:

— Не беспокойся, Джеруп! Я за ней присмотрю!

— Ты присмотришь? За мной? — хмыкнула Тимара, стараясь произносить слова достаточно громко, чтобы отец услышал.

Затем, в последний раз взмахнув рукой, она повернулась и пошла за остальными.

Путешественники направлялись к причалу, где стояли лодки, на которых им предстояло плыть вверх по реке, от Трехога к Кассарику, к драконьим угодьям.

— Мне сдается, с ним что-то неладно.

Лефтрин почесал щеку. Надо было побриться, но в последнее время кожа на скулах и вокруг нижней челюсти стала покрываться чешуей. Чешуйки — это вполне терпимо, только бы росли побыстрее. А вот волосы на лице Лефтрина раздражали. К несчастью, попытки брить щетину поблизости от чешуек обычно заканчивались множеством мелких противных порезов.

— Он не тот, что прежде.

Целых два замечания, одно за другим! В устах Сварга это стоило целой речи. В ответ Лефтрин лишь пожал плечами.

— Он и должен был измениться. Мы знали, что так будет. Он тоже это знал и принял. Он этого хотел.

— Ты уверен?

— Конечно уверен. Смоляной — мой корабль, живой корабль моей семьи. Мы связаны, Сварг. Я знаю, чего он хочет.

— Я провел на его палубе почти пятнадцать лет. Я ему тоже не чужой. Ему… вроде как не терпится. Словно он ждёт чего-то.

— Кажется, я знаю чего.

Лефтрин взглянул на реку. Наверху, где виднелась широкая полоса открытого неба, сияли звезды. По обеим сторонам над рекой склонялись, словно пытаясь получше рассмотреть её, высокие деревья Дождевых чащоб. Кругом царили мир и покой. Слышались обычные для ночного времени звуки: птичий пересвист, голоса зверей. За кормой «Смоляного» бурлила вода — баркас неспешно шёл вверх по реке. От палубной надстройки падали желтые лучи лампы. Команда ужинала. Постукивание ложек о тарелки, приглушенные разговоры и запах свежего кофе доносились до кормы. Беллин что-то сказала, Скелли засмеялась — негромко и по-дружески. Смешок Большого Эйдера вплелся в их веселье, точно подводное течение.

Лефтрин медленно провел руками по фальшборту^[2] Смоляного и кивнул кормщику:

— Он в полном порядке. И знает, что грядут перемены.

— Я вижу сны.

Лефтрин кивнул.

— Я тоже.

Губы рулевого неспешно растянулись в улыбке:

— Вот бы полетать.

— Он тоже не прочь, — согласился Лефтрин. — Как и все мы.

— Почему тебе понадобилось брать билет именно на этот корабль? — резко спросил Седрик.

Элис с недоумением посмотрела на него. Они стояли рядом на палубе, опершись на фальшборт и глядя на толстые стволы огромных деревьев Дождевых чащоб, бесконечной чередой скользящие мимо. Некоторые древние гиганты в обхвате могли сравниться с дозорными башнями. Рядом с ними прочие стволы казались маленькими. Лианы и кружевной мох свисали с широко раскинувшихся ветвей, отчего кроны казались сплошной непреодолимой стеной. Топкая лесная почва была скрыта под палой листвой и растительностью. Пейзаж навевал уныние. Земля вечной тени и сумерек… Элис вышла на палубу, чтобы насладиться кратким световым днем. Хотя река протекала через широкую болотистую долину, лес по берегам был настолько высок, что солнце почти не заглядывало сюда и лишь узкая синяя полоса неба виднелась над головой.

Элис удивилась, когда Седрик решил присоединиться к ней на палубе. Спутники почти не виделись с тех пор, как покинули Удачный. Седрик не выходил из своей каюты даже ради того, чтобы поесть. Элис никогда ещё не доводилось видеть его таким отстраненным, угрюмым и подавленным. Поручение явно было ему в тягость. Что же касается самой Элис, она поразилась, узнав, кого муж назначил ей в сопровождающие. Какая глупость! Если заботой Геста была её репутация, зачем же давать ей в компаньоны молодого мужчину? Но муж не снизошел до объяснений — как это часто бывало, когда он единолично решал что-то за неё.

— Я предоставляю Седрика в твое распоряжение на время поездки в Дождевые чащобы, — отрывисто уведомил её Гест, войдя в столовую на следующее утро после их ссоры. Не присаживаясь к столу, муж начал собирать на поднос еду и посуду. — Можешь пользоваться его услугами, как сочтешь нужным, — добавил он.

Когда вошел Седрик, Гест даже не взглянул на него и лишь заметил:

— Он должен будет подчиняться твоим приказам. Защищать тебя. Развлекать. Все, что ты от него пожелаешь. Уверен, он будет тебе приятным спутником.

Последние слова были произнесены с таким презрением, что Элис вздрогнула. Гест покинул столовую. Повернувшись в замешательстве к Седрику, Элис была поражена его удрученным видом. Все её попытки завязать с ним разговор, пока он собирал себе завтрак, оказались безуспешны.

Гест, не дожидаясь её отъезда, отправился в очередное торговое плавание. А до отбытия был постоянно занят. В сопровождающие себе на этот раз он пригласил двух молодых друзей. В последние дни перед отъездом Гест постоянно гонял Седрика с поручениями: заверять дорожные документы, забирать заказы, закупать изысканные вина и яства для долгого пути. Элис было жаль Седрика — происходящее явно огорчало его. С приготовлениями к своей поездке она старалась справиться самостоятельно, чтобы несчастный секретарь мог хоть немного отдохнуть.

И все же она ничуть не сожалела о том, что решила отправиться в это путешествие. Конечно, странно, что Гест назначил ей в спутники Седрика, но вообще-то такой поворот событий ей понравился. Элис предвкушала, как старый друг разделит с ней новые впечатления, которые ждут их в дороге, как они увидят драконов. Седрик, хотелось ей думать, радуется не меньше её.

Но на самом деле все время перед их отъездом и особенно после отбытия Геста Седрик был мрачен, а иногда даже необычайно резок с ней. Он подчинился указанию Геста и покорно являлся каждый день к завтраку, чтобы доложить, как продвигается подготовка к поездке, и получить поручения на день. Они разговаривали друг с другом — но не беседовали. За несколько дней до отплытия Седрик попросил ненадолго отпустить его — поужинать с одним из калсидийских торговых партнеров Геста, неожиданно приехавшим в Удачный. Элис с радостью выполнила просьбу, надеясь, что это его подбодрит. Но наутро, когда она поинтересовалась, как прошла встреча с Бегасти Коредом, Седрик быстро сменил тему и сам нашел себе десяток дел на предстоящий день.

Элис надеялась, что Седрик повеселеет, когда они окажутся на борту «Совершенного». Однако первые дни путешествия он провел затворником в своей каюте, ссылаясь на морскую болезнь. Элис этот предлог показался сомнительным: Седрик так часто путешествовал с Гестом по морю, что его желудок давным-давно должен был привыкнуть к качке. Она решила оставить секретаря в покое, занялась осмотром живого корабля и попыталась свести знакомство с командой. И когда сегодня Седрик присоединился к ней на палубе, очень обрадовалась. Было так приятно снова говорить с ним, хоть последний вопрос и прозвучал довольно грубо.

— Это был единственный корабль, на котором оставались места для двух пассажиров, — призналась Элис.

— А-а… — Седрик немного поразмыслил над её ответом. — Так ты солгала Гесту, когда сказала, что уже позаботилась о дороге?

Он говорил без обиняков, не то чтобы обвиняя, но уязвляя. Элис отступила, однако не сдалась.

— Это была не совсем ложь. Я все обдумала, просто не сразу купила билеты. — Она взглянула на взбаламученную серую воду. — Не скажи я, что еду, он бы снова сделал вид, будто меня с моими просьбами не существует. Или отделался бы пустыми словами. У меня не было выбора, Седрик.

Элис повернулась к нему. Несмотря на хмурое выражение лица, Седрик, в белой рубашке и синем сюртуке, выглядел весьма элегантно. Морской ветер перебирал ему волосы, бросая пряди на лоб. Она улыбнулась.

— Прости, что втянула тебя в мою ссору с Гестом. Я знаю, ты поехал в это путешествие не по своей воле.

— Вот именно. И я не стал бы путешествовать на проклятом корабле.

— Проклятый корабль? Этот?

— «Совершенный»? Не смотри на меня так, Элис. Все в Удачном знают об этом корабле и о его репутации. Он переворачивался и губил всех, кто был на борту… Сколько же?.. Кажется, пять раз… — Седрик покачал головой. — А ты купила нам место на нем!

Элис отвернулась. Она вдруг неожиданно остро ощутила доски фальшборта под руками. Фальшборт, как и большая часть корабельного корпуса, и носовая фигура, был сделан из диводрева. Совершенный был живым кораблем, и не просто живым, а пробудившимся, так что его носовое изваяние разговаривало с командой, владельцами груза и портовыми грузчиками. Насколько знала Элис, живые корабли слышали каждое слово, сказанное на борту. Отблески света, дрожащие на дереве под её руками, действительно рождали ощущение, что корабль — живое существо. И Элис твердо ответила:

— Это случалось, но, я уверена, вовсе не пять раз. И было давно, Седрик. Судя по тому, что я слышала, этот корабль с тех пор стал иным и куда более счастливым.

Она бросила на спутника взгляд, умоляя или молчать, или сменить предмет разговора. Седрик лишь отстранился, в замешательстве приподняв изящные брови.

— Я понимаю, что такое диводрево, поэтому не могу обвинять его в содеянном, — продолжила Элис. — Разве это не чудо, что живые корабли, осознав, кем именно и как они были созданы, так быстро оправились от потрясения? То, что сделали мы, торговцы, непростительно. На месте кораблей я вряд ли была бы так же милосердна.

— Я не понимаю. За что им обижаться на нас?

Элис чувствовала себя все неуютнее — ей казалось, что она читает Седрику лекцию в защиту «Совершенного».

— Седрик! Жители Дождевых чащоб находили оболочки, в которых спали драконы. К сожалению, они понятия не имели, что это такое. Они считали, будто обнаружили огромные стволы хорошо выдержанного дерева — единственного дерева, которому оказалась нипочем вода здешней реки. Поэтому они распиливали это якобы дерево на доски и строили из него корабли. А когда в сердцевине бревен обнаруживалось что-то странное, явно не похожее на дерево, то люди попросту выбрасывали это. Недоразвившихся драконов вырывали из их оболочек и обрекали на смерть.

— Но они, несомненно, уже были мертвы, пролежав столько в темноте и холоде.

— Тинталья не умерла. Чтобы вылупиться, ей потребовалось лишь немного тепла и солнечного света. — Элис замолчала, чувствуя, как в горле поднимается непрошеный комок. — Если бы мы поняли это раньше, драконы вернулись бы в мир куда быстрее! — с неподдельной горечью добавила она. — Но мы лишили их истинной формы. Распилили их плоть на доски и построили корабли. На них светило солнце, а рядом подолгу оставались одни и те же люди с их мыслями, чувствами и памятью. И от всего этого создания из диводрева пробуждались — уже не как драконы, а как живые корабли.

Она снова умолкла, пытаясь побороть ужас. Подумать только, что по неведению своему натворили люди!

— Элис, друг мой, мне кажется, ты напрасно себя мучаешь.

Тон Седрика был скорее мягким, нежели снисходительным, однако она чувствовала, что её спутник если и сопереживает ей, то едва ли испытывает сострадание к драконам, погибшим до рождения. Это удивило её. Обычно он бывал весьма чувствительным, и такая безучастность по отношению к живым кораблям и драконам привела её в замешательство.

— Госпожа моя?

Она вздрогнула — тот, кто к ней обратился, подошел сзади совсем беззвучно. Обернувшись, Элис увидела молодого палубного матроса.

— Привет, Клеф. Ты что-то хотел?

Матрос кивнул, потом мотнул головой, отбрасывая с глаз челку, высветленную солнцем до песочного цвета.

— Да, госпожа. Но не я. Корабль, Совершенный. Он говорит, что хотел бы перемолвиться с тобой словечком.

В его речи улавливался легкий акцент, но какой — Элис не могла распознать. В Клефе вообще было что-то загадочное, скажем, его роль в команде… Его представили Элис как палубного матроса, однако все прочие в команде обращались с ним скорее как к сыном капитана. Жена капитана Трелла, Альтия, командовала им — безжалостно, но любовно, — а капитанский сынишка, постоянно с риском для жизни сновавший там и тут по палубе и снастям, похоже, считал Клефа большой живой игрушкой.

Так что Элис улыбнулась ему теплее, чем обычному слуге, и уточнила:

— Ты сказал, корабль хочет поговорить со мной? Ты имеешь в виду носовую фигуру корабля?

Что-то вроде досады скользнуло по лицу матроса.

— Корабль, госпожа. Совершенный попросил меня пойти на корму, найти тебя и пригласить подойти и поговорить с ним.

Седрик повернулся и прислонился спиной к фальшборту.

— Носовое изваяние корабля желает поговорить с пассажиром? Но ведь такое случается редко? — спросил он с легким изумлением и улыбнулся той улыбкой, которая обычно покоряла сердца всех, к кому была обращена.

Клеф ответил вежливо, но не пытаясь скрыть раздражение:

— На самом деле нет, господин. Большинство пассажиров живого корабля находят время, чтобы поздороваться с ним, когда поднимаются на борт. А некоторым из них нравится с ним болтать. Многие из тех, кто ходил с нами больше одного-двух раз, относятся к Совершенному как к другу. Так же, как к капитану Треллу или к Альтии.

— Но я часто слышал, что Совершенный несколько… возможно, не такой опасный, как когда-то, но… определенно странный.

Седрик говорил с прежней улыбкой, однако его шарм не подействовал на молодого моряка.

— Ну а мы все — что, не странные, нет? — резко бросил Клеф и обратился напрямую к Элис: — Госпожа. Совершенный пригласил тебя подойти и поговорить с ним. Если желаешь, я передам ему, что ты не пойдешь. — Последние слова он выговорил довольно сухо.

— Но я очень хочу поговорить с ним! — воскликнула Элис с искренней радостью. — Я хочу поговорить с ним с того самого мига, как ступила на палубу! Но боялась быть навязчивой или помешать матросам. Если можно, то я сейчас же и пойду! Седрик, не нужно сопровождать меня, если тебе не хочется. Я уверена, что Клеф не откажется меня проводить.

— Я бы тоже пошел. Это будет очень интересно, я уверен. — Седрик отлепился от фальшборта и выпрямился. — Идемте, я готов.

Клефу, похоже, было неудобно возражать, но он твердо заявил:

— Госпожа, корабль желал поговорить с тобой. А не с ним.

Элис вздрогнула.

— Так ты думаешь, что корабль против присутствия Седрика?

Клеф переступил с ноги на ногу, размышляя, потом пожал плечами.

— Не знаю. Твой друг прав, наш Совершенный малость со странностями. Может обидеться, а может, наоборот, обрадоваться. Пожалуй, проверить можно только одним путем.

— Тогда я буду сопровождать госпожу, — заявил Седрик.

Он предложил руку, и Элис с удовольствием приняла её. Может быть, он и вызвал у неё досаду, но как легко было его простить!

— Я только передам Совершенному, что вы идете, — быстро предупредил Клеф.

И он помчался прочь — босоногий, быстрый и бесшумный, словно кот. Элис посмотрела ему вслед и тихонько сказала Седрику:

— Какой необычный юноша. Ты заметил у него на лице рабскую татуировку?

— Выглядит так, словно он пытался её свести. Экая жалость. Без этого шрама он был бы красивее.

— Полагаю, при его ремесле несколько шрамов никого не удивят. Когда мы шли по причалу к кораблю, я заметила, что даже носовое изваяние выглядит потрепанным. Хотя, может быть, её такой вырезали — с перебитым носом.

— Я и не заметил, — признался Седрик. Несколько мгновений спустя он добавил: — Я должен извиниться перед тобой, Элис. Я постыдно пренебрегал тобой в этом путешествии. Но мне так не хотелось отправляться в путь сразу же после возвращения в Удачный!

Элис улыбнулась его попытке сказать о своей досаде, не преступая границ вежливости.

— Седрик, я сомневаюсь, что тебе вообще захотелось бы ехать в Дождевые чащобы, сколько бы времени ты ни провел дома. И я прошу прощения за то, что Гест навязал меня тебе. Я действительно не ожидала от него такого. Да и вообще удивилась, когда он заявил, что мне нужен компаньон в этом путешествии. Я думала, подберет мне какую-нибудь респектабельную старую клушу, чтобы она кудахтала надо мной. Но не тебя! Я и представить не могла, что Гест отошлет тебя прочь от себя и доверит мне.

— Я тоже представить не мог, — уныло согласился Седрик, и оба рассмеялись.

Элис снова одарила его душевной улыбкой. Вот так-то лучше, намного лучше. Теперь он куда больше напоминал того Седрика, которого она знала раньше. Она слегка сжала его руку.

— А ведь я скучала по нашей давней дружбе. Может быть, тебе и не нравится это путешествие, но мне кажется, оно станет чуть более приятным, если мы будем радоваться обществу друг друга и беседовать, как раньше.

— Беседовать… — повторил Седрик, и странная нотка проскользнула в его голосе. — Мне думается, ты предпочла бы общество своего мужа и беседы с ним.

Это замечание мгновенно погасило радость. Элис была потрясена, как глубоко её ранила фраза, которую, вероятно, следовало воспринимать в качестве любезности. Она едва тут же не рассказала Седрику, как редко Гест составлял ей общество, не говоря уж о беседах. Но удержалась — может быть, отчасти из-за стыда. Как же неприятно было осознавать, что Гест сделал её такой скрытной! Даже когда его не было рядом, он заставлял её молчать о многом. У неё не водилось приятельниц, чтобы делиться своими горестями, она никогда не знала той близкой дружбы, которую наблюдала между другими женщинами. Разговор с Седриком, воспоминание о том, как они приятельствовали в юные годы, пробудили в душе Элис невыносимую тоску о друге.

И все же Седрик не был ей другом — уже не был. Сейчас он секретарь её мужа, и с её стороны было бы двойным предательством откровенно рассказать ему, какая тоскливая у неё жизнь в браке с Гестом. Достаточно и того, что Седрик однажды стал свидетелем их скандала — когда она обвинила мужа в неверности. Если продолжать говорить на эту тему, можно нарушить клятву, принесенную Гесту, и, что ещё хуже, поставить Седрика в неловкое положение. Нет. Она не может так поступить с другом. Заметил ли он, как неожиданно она замолчала? Хорошо, если нет. Элис убрала руку с его предплечья, отстранилась и, чуть подавшись вперед, без всякой связи с предыдущей темой воскликнула:

— Этим огромным деревьям конца и края нет! Как же они затеняют землю и воду!

Клеф стоял возле короткого трапа, ведущего на бак.^[3] Матрос протянул Элис руку, но она отмахнулась с уверенностью, которой вовсе не ощущала. Её пышные юбки сминались о ступеньки, когда она карабкалась по трапу. На самом верху Элис наступила на оборку юбки и пошатнулась, едва не упав ничком.

— Госпожа!.. — встревоженно воскликнул Клеф.

— О, все в порядке! Я просто немного неуклюжая. Бывает!

Она пригладила волосы, расправила одежду и выжидающе огляделась по сторонам. Палуба впереди сходилась к носу корабля, вокруг лежали канаты, крепительные планки и другие вещи, названия которых Элис не знала. Выйдя на самый нос, она увидела под бушпритом затылок Совершенного. Его волосы были темными и вьющимися.

— Подойди же к нему, — подбодрил её Клеф. — Поговори с ним.

Элис слышала, как позади что-то бормочет Седрик. Не оглядываясь на спутника, она подалась вперед, оперлась на ограждение и перегнулась через него. При виде обнаженной фигуры размером куда больше человека, она слегка вздрогнула, хотя ей и не впервой было смотреть на носовое изваяние. Совершенный был обращен к ней спиной, он смотрел вперед, скрестив на груди мускулистые руки.

— Добрый день… — начала было Элис и осеклась.

Так ли следует обращаться к живому кораблю? Именовать ли его «господин мой» или по имени — «Совершенный»? Относиться к нему как к человеку или как к кораблю? Тут Совершенный оглянулся, вывернув назад торс и шею, чтобы посмотреть на неё.

— Добрый день, Элис Кинкаррон. Рад наконец-то познакомиться с тобой.

Обветренное лицо. Голубые, пугающе светлые глаза. Они словно заворожили Элис. Изваяние имело вполне человеческие цвета, но на лице проступала мелкая зернистость — текстура диводрева. И при всем том «кожа» казалась живой и упругой, будто настоящая. Элис наконец осознала, что самым неприличным образом пялится на Совершенного, и отвела глаза.

— На самом деле меня зовут Элис Финбок, — начала она и задумалась, каким образом корабль вообще узнал её девичью фамилию. Потом отбросила эту тревожную мысль и решила говорить откровенно. — Я тоже рада поговорить с тобой. Я стеснялась сама прийти сюда, на бак, потому что не знала, соответствует ли это правилам. Спасибо, что пригласил меня.

Совершенный отвернулся от неё, снова устремив взор на реку, и пожал обнаженными плечами.

— Слыхом не слыхал ни о каких правилах насчет разговоров с живым кораблем, кроме тех, которые каждый корабль устанавливает для себя сам. Некоторые пассажиры подходят поздороваться сразу же, ещё перед тем, как взойти на борт. А некоторые так и не сказали мне ни слова — по крайней мере, в лицо. — Через плечо он сверкнул в сторону Элис понимающей улыбкой, как будто её смущение развлекало его. — А если уж пассажиры такие, что мне любопытство покоя не дает, я приглашаю их сюда, на бак, поговорить.

Он снова смотрел на реку. Сердце Элис забилось чаще, к щекам прилила кровь. Она не могла понять, польщена или испугана. Намекал ли корабль на то, что слышал их разговор о драконах? Она разбудила его любопытство — что же, высокая похвала от создания, которое должно было стать драконом. Но под радостным изумлением таилось беспокойство, вызванное словами Седрика. Это был Совершенный, безумный корабль, некогда известный как Отверженный. Разные слухи ходили о нем в Удачном. Известен был и неопровержимый факт: он действительно убивал всю свою команду, и не единожды, а несколько раз. Только сейчас, разговаривая с ним, видя, как он, похоже, самостоятельно прокладывает свой курс вверх по реке, Элис осознала, что полностью находится в его власти. Только сейчас она поняла, что этот корабль действительно живой. Живое и опасное существо, к которому следует относиться с осторожностью и уважением.

Словно прочтя её мысли, Совершенный снова повернул голову и обнажил в улыбке белые зубы. От этой улыбки по спине Элис пробежала дрожь. Она вспомнила, что сначала у Совершенного было совсем другое лицо, но его изуродовали, изрубили в щепки.

Одни говорили, что это сделали пираты, другие — что собственная команда корабля. Однако кто-то заново потрудился резцом над расщепленным деревом, придав ему облик молодого мужчины — красивого, невзирая на шрамы. Молодость этого человеческого лица противоречила сложившемуся у Элис представлению о Совершенном как о древнем и мудром драконе. Разительное несоответствие тревожило. И потому помимо воли она заговорила едва ли не официально:

— О чем ты желал поговорить со мной?

— О драконах, — невозмутимо ответил он. — И о живых кораблях. До меня доходили слухи, что ты направляешься вверх по реке — не в Трехог, где заканчивается мой путь, а дальше, до Кассарика. Это правда?

«Слухи?» — хотела она спросить его. Однако ответила:

— Да, это правда. Я вроде как исследую драконов и Старших, и цель моего путешествия — своими глазами увидеть молодых драконов. Я хочу изучить их. Надеюсь, что смогу побеседовать с ними, расспросить, что в их родовой памяти сохранилось о Старших. — Она улыбнулась, довольная собой, и добавила: — Я была несколько удивлена, узнав, что никто не додумался до этого раньше.

— Может быть, и додумался, но обнаружил, что разговор с этими жалкими тварями будет пустой тратой времени.

— Как это?! — Такое презрение к молодым драконам потрясло Элис.

— Они не больше драконы, чем я, — небрежно отозвался Совершенный. Когда он оглянулся на этот раз, глаза его были серыми, словно штормовые тучи. — Разве ты не слышала? Это ползучие червяки, вот и все. Они вышли из оболочек недоразвитыми и со временем не стали лучше. Змеи долго пробыли в море — слишком, слишком долго. А когда наконец двинулись в путь, выбрали неверное время года и прибыли на место истощенными. Им следовало подняться вверх по реке поздним летом, накопив побольше жира. Тогда у них была бы вся зима на то, чтобы пережить преображение. Но они отощали, обессилели и состарились. Прибыли поздно и провели в коконах слишком мало времени. Я слышал, уже больше половины из них умерло, и смерть остальных не заставит себя долго ждать. Изучай их — не изучай, все равно ничего не узнаешь о настоящих драконах. — Совершенный не смотрел на Элис, взгляд его был устремлен вперед, к верховьям реки. Когда он качал головой, его вьющиеся черные волосы мели из стороны в сторону. Понизив голос, корабль добавил: — Истинные драконы презирали бы этих существ. Точно так же, как презирали бы меня.

Элис не могла уловить, что за чувства кроются за его словами. Может быть, то была глубокая скорбь или же полное пренебрежение к суждениям «истинных драконов». Она попыталась подобрать ответ, который соответствовал бы и тому и другому:

— Едва ли это было бы справедливо. Ты не мог выбирать, кем тебе стать. Точно так же, как эти молодые драконы.

— Это верно, не мог. Я не мог предотвратить то, что сделали со мной люди, и не могу изменить содеянное. Но я узнал, что я такое, и решил продолжить быть тем, что я есть. Однако дракон не принял бы такого решения. И потому я знаю, что я не дракон.

— Тогда кто ты? — невольно вырвался вопрос у Элис.

Ей не нравилось, куда свернула их беседа. Слова Совершенного звучали почти обвинением. И будто бы от носового изваяния исходило напряжение — или это только почудилось ей?

— Я — живой корабль, — ответил он.

В его голосе звучала не злоба, но такие глубокие чувства, что казалось, сама палуба под ногами Элис задрожала. В этих словах обнаружила себя полная обреченность, словно Совершенный говорил о бесконечной неизменной участи.

«А ведь так и есть!» — вдруг осознала Элис.

— Как же ты должен ненавидеть нас за то, что мы сделали с тобой!

Она услышала, как стоящий позади неё Седрик чуть слышно вздохнул, выражая неодобрение, но оставила это без внимания.

— Ненавидеть вас? — медленно повторил Совершенный, словно пробуя на вкус её слова. Глаза его по-прежнему были устремлены на реку. Корабль неспешно и уверенно шёл против течения. — Почему я должен тратить свое время на ненависть? То, что было сделано со мной, конечно, непростительно, как ни посмотри. Но тех, кто это сделал, уже нет в живых, их нельзя наказать или заставить попросить прощения. И даже если бы их наказали или они попросили бы меня простить их — все равно, что сделано, то сделано. Муки, испытанные мной, невозможно отменить. Похищенное будущее ко мне не вернется. Принадлежность к моему изначальному роду, возможность охотиться и убивать, сражаться и спариваться, вести жизнь, в которой я не был бы ни слугой, ни господином… Все это навеки потеряно для меня. — Он взглянул на Элис, синева его глаз выцвела до льдистой серости. — Способна ли ты вообразить, чем можно восполнить эту утрату? Что за жертва послужила бы достойной расплатой за все?

Сердце Элис билось так сильно, что удары эхом отдавались в ушах. Так вот почему он столько раз опрокидывался и отнял столько человеческих жизней! Считает ли он, что в отмщение умерло достаточно людей, или же потребует ещё?

Элис молчала.

— Так что? Какая жертва была бы достойной? — настаивал корабль.

— Ничто из того, что может прийти мне в голову, — тихо ответила она и сильнее сжала фальшборт, гадая, не решит ли сейчас корабль опрокинуться и утопить ихвсех.

— И мне тоже, — отозвался он. — Любая месть бессильна. Никакая жертва этого не загладит. — Он снова стал смотреть на реку. — И потому я решил переступить через это. Быть тем, что я есть сейчас, в этом воплощении, поскольку ничто другое мне недоступно. Вести ту жизнь, которую могу, пока это деревянное тело вмещает меня.

— Так ты простил нас? — вырвался вопрос у Элис.

Совершенный коротко хмыкнул.

— Во-первых, я никого не прощал. Во-вторых, не понимаю, кто такие «вы», которым, по твоему мнению, я должен мстить. Вот, например, ты передо мной не виновата. А если бы и была виновата и я бы убил тебя — что с того?

Неожиданно за спиной Элис раздался голос Седрика:

— Вот уж не ожидал услышать такое от дракона.

Совершенный усмехнулся — в усмешке читались и веселость, и презрение.

— Я уже сказал: я не дракон. Равно как и те твари, которых ты, госпожа, собираешься навестить и изучить. Затем я и позвал тебя сюда. Чтобы сказать тебе это. Чтобы сказать, что твое путешествие бессмысленно. Изучение тех жалких червяков ничего тебе не даст. Исследовать их так же бесполезно, как и меня.

— Но почему ты не считаешь их драконами?

— В мире драконов они бы просто не выжили.

— Их бы убили другие драконы?

— Другие драконы не обратили бы на них внимания. Недоразвитые умерли бы сами и были бы съедены. Их память и знания хранили бы те, кто съел их.

— Мне это кажется жестоким.

— Более жестоким, чем длить их никчемную жизнь?

Элис сделала вдох и постаралась говорить без дрожи в голосе.

— Ты решил продолжать жить таким, какой есть. Может быть, следует и им позволить сделать выбор?

Мышцы на широкой спине Совершенного напряглись, и Элис ощутила укол страха. Но когда он снова повернулся к ней, в его голубых глазах светилась искорка уважения, которой прежде не было. Совершенный медленно кивнул.

— Верно сказано. Но все же когда ты будешь исследовать этих тварей, прошу тебя помнить: они не могут свидетельствовать о том, какими были драконы. Я слышал, что половина из них вылупились без наследственной памяти. Как они могут быть драконами, если появились на свет, не зная, кто такой дракон?

Это замечание повернуло мысли Элис в новое русло.

— Но ты-то знаешь. Потому что, несмотря на форму, в которой ты ныне обитаешь, твоя драконья память должна была остаться нетронутой. — Она крепко стиснула фальшборт, воодушевленная неожиданной надеждой. — О Совершенный, можешь ли ты рассказать мне о них? Ты ведь настоящий кладезь знаний! Мне хочется услышать твои воспоминания! Сама идея, что драконы могут помнить свои прошлые жизни, слишком грандиозна, чтобы человек был в состоянии её осмыслить. Я бы так хотела услышать то, что ты пожелаешь мне рассказать, и записать твое повествование. Один такой разговор уже сделает моё путешествие не напрасным! Прошу тебя, обещай, что ты поделишься своей памятью!

Последовало напряженное молчание.

— Элис, — предупреждающе произнес Седрик, — наверное, тебе лучше отойти от борта.

Но она продолжала стоять на месте, хотя тоже ощутила волну беспокойства, пробежавшую по кораблю. Его движение утратило плавность, палуба под ногами слегка дрогнула. Даже ветер, дувший в лицо, сделался холоднее — или это ей показалось? И в этом гулком безмолвии прозвучали слова Совершенного:

— Я предпочитаю не помнить.

Они как будто разрушили заклятие. Звуки и жизнь неожиданно вернулись в мир. Позади себя Элис услышала чей-то топот. Раздался женский голос:

— Ты огорчаешь мой корабль, госпожа. Я должна просить тебя покинуть бак.

— Она не огорчает меня, Альтия, — возразил Совершенный.

Элис повернулась и оказалась лицом к лицу с капитанской женой. Она уже видела Альтию, когда садилась на корабль, и даже несколько раз беседовала с ней, но чувствовала себя в её присутствии неуютно. Альтия была невысокой, с длинными черными волосами, которые собирала в хвост. Носила она матросскую робу — правда, из тонкой ткани и хорошо пошитую. Это смотрелось странно — женщина в штанах и рубахе! Менее подходящее для достойной женщины одеяние Элис и вообразить не могла, и все же сама неуместность этого костюма, казалось, подчеркивала женственность форм Альтии. Глаза у неё были темными, и сейчас в них полыхал то ли гнев, то ли страх. Элис отступила на шаг и коснулась ладонью руки Седрика. Тот повернулся так, чтобы встать между женщинами, и сказал:

— Я уверен, что госпожа не хотела ничего плохого. Корабль сам попросил нас прийти и поговорить с ним.

— Да, так и было, — подтвердил Совершенный. Он повернулся, бросив на них взгляд через плечо. — Ничего плохого не случилось, Альтия, уверяю тебя. Мы говорили о драконах, и, естественно, она спросила меня, помню ли я о том, каково быть одним из них. Я ответил, что предпочитаю ничего не помнить.

— О, кораблик, — произнесла Альтия, и у Элис возникло чувство, будто её, Элис Финбок, здесь вообще нет.

Альтия Трелл даже не взглянула на неё, шагнув на нос, туда, где прежде стояла Элис. Прислонившись к борту, жена капитана уставилась вперед, на реку, словно слившись мысленно с кораблем.

— Сасенный! — раздался вдруг позади них писклявый детский голос.

Элис обернулась и увидела, что на бак карабкается мальчик трех-четырех лет от роду. Босоногий и голорукий, он почти дочерна загорел на солнце. Промчавшись на самый нос корабля, ребёнок упал на четвереньки и просунул голову под ограждение. Элис ахнула — ей показалось, что он вот-вот вылетит за борт. Но вместо этого мальчишка закричал:

— Сасенный, тебе холосё?

Детский голосок был полон тревоги. Корабль повернул голову и посмотрел на ребёнка. Губы изваяния странно дрогнули, а потом растянулись в улыбке, преобразившей его лицо.

— Все хорошо.

— Лови мя! — велел мальчишка и, прежде чем мать успела обернуться к нему, бросился в подставленные руки фигуры. — Полетай мя! — велел непоседа. — Полетай мя, как длакон!

И без единого слова корабль повиновался ему. Держа ребёнка в сложенных чашей огромных ладонях, Совершенный раскачивал его взад-вперед. Мальчик бесстрашно навалился грудью на сплетенные пальцы фигуры и раскинул ручонки в стороны, словно крылья. Корабль осторожно покачивал ладонями, ребёнок наклонялся то вправо, то влево, изображая полет и весело повизгивая. Напряжение, витавшее в воздухе, неожиданно ушло. Элис гадала, помнит ли ещё Совершенный об их присутствии.

— Оставим их, ладно? — тихо предложила Альтия.

— А это не опасно для ребёнка? — с ужасом спросил Седрик.

— Безопаснее места для него не найти, — уверенно ответила Альтия. — И для корабля тоже ничего лучше не придумаешь. Прошу. — Она указала на лестницу, ведущую на нижнюю палубу, и обратилась к Элис: — Не пойми меня неправильно, но я предпочла бы, чтобы ты больше не говорила с Совершенным.

— Он сам пригласил меня на переднюю палубу! — возразила Элис, чувствуя, как вспыхнули её щеки.

— Нисколько не сомневаюсь, — спокойно ответила Альтия. — И тем не менее я была бы рада, если бы впредь ты отклоняла такие приглашения. — Она умолкла, словно закончив разговор. Но потом, когда Элис повернулась и подобрала юбки, чтобы спуститься по трапу, капитанша добавила, понизив голос: — Он хороший корабль. У него великая душа. Но никто не знает заранее, что может расстроить его. Даже он сам.

— Ты веришь, что он действительно забыл свое драконье прошлое? — осмелилась спросить Элис.

Альтия на миг плотно сжала губы. Потом произнесла:

— Я предпочитаю верить своему кораблю. Если он говорит, что забыл, я не стану просить его вспомнить это. Некоторые воспоминания лучше не тревожить. Иногда если что-то забываешь, то лишь потому, что это лучше забыть.

Элис кивнула. Она уже собиралась поставить ногу на первую ступеньку, когда снизу донесся мужской голос.

— Совершенный в порядке? — спросил капитан Трелл, глядя вверх.

Элис покраснела. Она уже почти сошла с бака на трап, и её юбки едва не оказались у него прямо над головой.

— С ним уже все хорошо, — заверила Альтия. Затем, увидев, что Элис в затруднении, спокойно предложила: — Брэшен, не поможешь ли госпоже Финбок спуститься?

— Конечно, — ответил тот.

Благодаря капитану Элис сумела сойти вниз куда более пристойным образом. Через несколько секунд Седрик присоединился к ней на палубе. Он протянул руку, и Элис с радостью приняла её. События последнего часа взволновали её, и впервые она всерьез усомнилась в том, что отправилась в путешествие не зря. Дело было даже не в молодых драконах, которые, по словам корабля, недостойны называться драконами, и не в том, что у них может не оказаться наследственной памяти. Главное, Элис вдруг поняла, что недооценивала все сложности общения с этими существами. Разговор с Совершенным изменил её представление о драконах. Прежде она думала, что ей предстоит встреча с юными созданиями. Но на самом деле они не дети. Точно так же как Тинталья не была детенышем, когда вылупилась. Конечно, эти могут оказаться мельче и с изъянами, но обычно драконы выходят из оболочки взрослыми.

Капитан так и не отошел от неё. Теперь, когда Альтия тоже спустилась с бака, они стояли рядом, практически преграждая Элис путь. Капитан вежливо, но твердо произнес:

— Возможно, будет лучше, если впредь, когда ты пожелаешь поговорить с кораблем, тебя будет сопровождать кто-нибудь из нас — я или моя жена. Иногда люди, не знакомые с живыми кораблями или с Совершенным, пугаются его. А иногда он может… немного всполошиться.

— Госпожа вовсе не намеревалась потревожить ваш корабль, — заметил Седрик. Он уверенно положил ладонь на руку Элис, и та чуть приободрилась от этого покровительственного жеста. — Корабль сам пригласил Элис составить ему компанию. И сам завел разговор о драконах.

— Да?

Капитан обменялся взглядами с женой. Та слегка кивнула, и Трелл сделал шаг назад. Элис расценила это как разрешение уйти.

— Что ж, не удивлен, — сказал капитан уже не столь официальным тоном. — Почти каждый раз, когда мы навещаем Трехог, до нас доходят неприятные новости о птенцах. Мне кажется, Совершенному горько их слышать. И мы стараемся убедить корабль отбросить тяжелые мысли.

— Понимаю, — слабым голосом ответила Элис.

Она хотела бы, чтобы разговор на этом и завершился.

«Не очень-то хорошо у меня получается спорить с малознакомыми людьми», — неожиданно подумалось ей.

В разговорах с мужем она кое-как умудрялась настоять на своем, и это придавало ей отваги. Но теперь, оказавшись в настоящем мире и почти полностью предоставленная сама себе, она чувствовала, что не справляется. А ведь это только первое столкновение с чужой волей, впереди, безусловно, будут и другие… Она была признательна Седрику за поддержку, но стыдилась и этой признательности.

— Раз так, лучше бы вам предупреждать пассажиров заранее, — не сдавался Седрик. — Корабль не единственный, кого могла смутить эта беседа. Никто из нас не искал его общества. Напротив, это он пригласил нас.

— Я это уже слышал, — напомнил капитан Трелл, и его тон предупреждал о том, что капитанское терпение не безгранично. — Вы, вероятно, забыли: этот корабль обычно не берет пассажиров, только груз. Как правило, на борту бывают лишь наши родные или друзья. Они хорошо знают о причудах Совершенного. Но как я помню, госпожа Финбок была весьма настойчива, желая приобрести место на этом корабле.

Элис крепче сжала руку Седрика. Все, чего она хотела, — это вернуться в свою крошечную каюту. Её представление о себе как об отважной исследовательнице, которая ищет новых знаний о драконах и хочет получить эти знания непосредственно от них самих, стремительно бледнело. Теперь она чувствовала: если бы рядом не было Седрика, она позорно сбежала бы. Или, того хуже, расплакалась. Стоило только подумать об этом, как в глазах защипало. Нет. О, пожалуйста, нет, только не сейчас!

Возможно, перспектива разрыдаться на глазах у посторонних придала ей отваги. Элис сделала глубокий вдох, расправила плечи и, собрав все силы, притворилась той смелой исследовательницей, которой мечтала быть.

— Птенцы… — тихо промолвила она, а затем улыбнулась и заговорила более уверенно и громко: — Мне жаль, что я расстроила твой корабль, господин. Но не мог бы ты рассказать мне новости об этих птенцах, как ты их назвал? Совершенный сказал, их не следует считать драконами. Мне это утверждение показалось странным. Ты можешь пояснить, что он имел в виду? Тебе самому доводилось их видеть? Что ты о них думаешь?

Она громоздила вопросы один на другой, словно выстраивая перед собой защитную стену.

— Я их не видел, — признался капитан.

— А я видела, — чуть слышно отозвалась его жена, потом повернулась и медленно пошла прочь.

Элис с любопытством посмотрела ей вслед. Альтия обернулась и молча поманила их за собою. Она привела их к капитанской каюте, пригласила войти и закрыла дверь.

— Вы не откажетесь присесть? — спросила она.

Элис кивнула. Это неожиданное гостеприимство смутило её, но оказалось как нельзя кстати. В четырех стенах ей было гораздо привычнее, чем на открытой палубе. Она сразу же почувствовала себя лучше.

Каюта понравилась Элис. Места не много, но использовано оно было с толком. Отделка довольно проста, но каждый предмет — превосходного качества. Сверкающая бронза и полированное дерево ласкали взор. Главенствовал в каюте штурманский стол. Инкрустированная в столешницу роза ветров была выложена из дерева различных оттенков. Тяжелые камчатные занавеси отгораживали кровать, стоящую в углу; стены были забраны деревянными панелями. Тут и там виднелись вещицы, явно изготовленные Старшими. У иллюминатора висела игрушка-украшение — подвижная стайка рыб. Когда на неё падал свет, рыбы «плыли» по воздуху, меняя цвет. Посреди стола стоял широкий зеленый чайник с блестящим медным носиком.

Элис показалось, что она вошла в гостиную богатого семейства в Удачном, а не в корабельную каюту. Она заняла предложенное место, остальные тоже расселись у стола.

Альтия убрала с лица несколько прядей, выбившихся из прически, и оглянулась на мужа. Капитан Трелл не сел к столу, а прислонился к стене у иллюминатора, глядя, как колыхается рыбья стайка.

— Совершенный помогал сопровождать змей вверх по реке Дождевых чащоб. Он проводил их так далеко, как мог, и возлагал на них большие надежды. И был горько разочарован, когда они оказались жалкой пародией на настоящих драконов. Ни один из них не мог сравниться по величине с Тинтальей. С тех пор они, конечно, подросли, но остались чахлыми.

Альтия взяла со стола чайник и покачала его, проверяя, есть ли в нем вода.

— Не хотите ли чашечку чая? — спросила она, как будто они и впрямь посиживали в одной из гостиных Удачного.

Капитанша провела пальцами по странному символу на боку чайника — чему-то наподобие цыпленка в короне, — и почти сразу же чайник чуть слышно забулькал, из носика стал подниматься пар.

— О, какая бесценная вещица! — воскликнул Седрик. — Я слышал, что было найдено несколько таких чайников Старших, но ни один из них не попал на рынки Удачного. Должно быть, он стоит целое состояние.

— Это свадебный подарок от семьи, — пояснил капитан Трелл. — И правда ценная штука. Не нужно огня, чтобы согреть воду. А на корабле огонь — это, как вы понимаете, всегда опасность.

Отойдя к буфету, он принес на подносе заварник и чашки и поставил поднос на стол. Альтия взяла на себя обязанности хозяйки. Было странно видеть, как она изменилась — только что на палубе держалась с мужской небрежностью, а сейчас, изящно двигаясь, наливала кипяток в заварник и расставляла на столе чашки. У Элис вдруг возникло ощущение, что ей довелось заглянуть в ту жизнь, о существовании которой она прежде не подозревала.

«Почему, — спросила она себя, — я никогда не думала о том, чтобы самой устроить свою судьбу? Почему мой выбор оказался так ограничен: или замужество, или участь старой девы?»

Она осознала, что во все глаза смотрит на Альтию, только когда та ответила ей вопросительным взглядом. Элис поспешно вернулась к беседе:

— Так Совершенный не видел новых драконов?

Альтия удивленно посмотрела на неё.

— Конечно нет. Там, выше по реке, слишком мелко, ему туда не подняться. Даже для того, чтобы змеи могли проплыть там, пришлось усердно потрудиться. Русло немного углубили, но зимние бури и наводнения уничтожили все плоды той работы. Берега реки, сама можешь видеть, очень топкие и труднопроходимые. Лес густой, и драконам через него нипочем не продраться, слишком уж они велики. Поэтому они так и сидят там, где вылупились.

— Но ты ходила посмотреть на них?

— Да, Совершенный меня попросил. И заодно я хотела повидать свою племянницу Малту.

— Малту Хупрус? Королеву Старших?

Улыбка Альтии сделалась шире.

— Так её называют, хотя она вовсе не королева. Это была прихоть джамелийского сатрапа — дать Рэйну и ей титулы короля и королевы Старших. На самом деле они оба из семейств торговцев, как ты и я, и совершенно не королевского происхождения.

— Но они же Старшие!

Альтия хотела было покачать головой, но вместо этого пожала плечами.

— Так их назвала драконица Тинталья. И оба за эти годы внешне изменились. Они постепенно все больше и больше напоминают Старших — точнее, их изображения, которые порой находят на раскопках в древних городах Дождевых чащоб. Но Малта родилась человеком, точно так же, как и я. И Рэйн тоже. Конечно, чащобы отметили его, как и многих здешних торговцев, и все же до тех памятных событий он выглядел вполне по-человечески. Конечно же, теперь все иначе. На глазах у нашей семьи они оба, да и Сельден Вестрит, мой племянник, стали совсем другими с тех пор, как встретили Тинталью. Думаю, благодаря ей-то они и начали меняться, это их внутренняя связь с нею сказалась. Все трое прибавили в росте. Малта теперь самая высокая в нашей семье. И самая красивая. Но в её внешности нет ничего общего с обычной человеческой красотой. Без плаща и вуали она напоминает мне ожившую статую, украшенную драгоценными камнями. Тинталья сказала им, что они проживут куда дольше, чем обычные люди. Но при всем том Малта остается Малтой. — Альтия говорила таким тоном, словно почти сожалела о происходящем. — И я думаю, что они с Рэйном охотно променяли бы весь блеск Старших на одного-единственного здорового ребёнка, — тихо добавила она.

— Так что же драконы? — прервал её Седрик. — Они действительно так ущербны телом и разумом? Быть может, мы совершенно напрасно едем в такую даль?

Элис разозлилась на него — и за то, что он оборвал рассказ Альтии о единственных ныне живущих Старших, и за прозвучавшую в его голосе надежду на невозможность её поездки. Альтия положила руки на край стола и, прежде чем ответить, внимательно осмотрела загрубевшие, обветренные костяшки пальцев.

— Они не похожи на Тинталью. — Голос её был тих. — Ни один из них не может летать. Когда мы сопровождали их вверх по течению, в начале пути было сто двадцать девять змей. Благополучно окуклились и проклюнулись меньше половины. И сколько осталось сейчас? Уже и семнадцать не наберется, судя по тому, что я слышала в последний раз.

Она подняла глаза и встретилась с полным отчаяния взглядом Элис. На миг во взоре капитанши промелькнуло сочувствие.

— Хотела бы я, чтобы все обернулось иначе, пусть только ради Совершенного. Для него было необычайно важно, чтобы змеи добрались до места окукливания. Несмотря на то, что он сказал вам, я чувствую, что в этом корабле по-прежнему живо сердце дракона. Он хочет, чтобы его род снова царил в небесах. Это придало бы смысла его существованию. Но те существа, которых я увидела в Кассарике, оказались жалкими, уродливыми тварями. Говорят, что Тинталья больше не заботится о них. Драконы не питают жалости к слабым сородичам и бросают их на произвол судьбы. Жители Дождевых чащоб, которые живут поблизости, быстро утратили всякое сочувствие к птенцам. Эти твари неуправляемы и опасны, смышлены, но неразумны. Впрочем, быть может, отсутствие разума — своего рода спасение, если уж приходится вести такую жалкую жизнь. Они не испытывают ни уважения, ни признательности к людям. Правда, и не нападают на них. Хотя ходили слухи, что они за кем-то гонялись и сожрали как минимум один труп прямо на погребальной церемонии. Я не знаю, что с ними будет дальше, — вероятно, постепенно ослабеют и умрут.

Она помолчала и вздохнула.

— Я думаю, что Совершенный решил не считать их драконами, чтобы не причинять себе лишнюю боль. Он не в состоянии помочь им. И, отделяя себя от этих уродцев, он не так сильно мучается от стыда и жалости. Я уверена, что никто из нас ничего не может для них сделать.

Элис сидела окаменев, не в силах вымолвить ни слова. Потом тихо заметила:

— В Удачном почти ничего об этом не рассказывают.

Альтия улыбнулась при мысли, что её собратья-торговцы умеют хранить тайны. Потом стала разливать по чашкам ароматный чай. Капитан Трелл подошел к столу, взял свою чашку, вернулся на прежнее место и снова стал смотреть на воду.

— Наша родня в Дождевых чащобах всегда вела дела тихо. А те, кто живет в Удачном, на протяжении поколений учились не сплетничать. Мне странно, что внешний мир вообще знает о существовании жителей чащоб и что находятся желающие посетить их города. Мы так долго хранили их тайны, чтобы защитить их…

Элис взглянула на Альтию и неожиданно почувствовала признательность к этой женщине за её прямоту.

— Как думаешь, удастся мне хоть поговорить с этими драконами? Узнать что-нибудь от них?

Альтия поерзала в кресле. Уголком глаза Элис заметила, что капитан Трелл с сожалением покачал головой.

— Вряд ли, — ответила Альтия. — Их помыслы, насколько я видела, не идут дальше основных жизненных нужд. Единственные речи, которые мне удалось от них услышать, — это требования еды. Ну и ещё жалобы. Драконы, похоже, вообще не считают людей достойными того, чтобы говорить с ними серьезно… если, конечно, все они мыслят так, как Тинталья. И птенцы в Кассарике презирают нас так же глубоко, как если бы были огромными, могучими драконами. Да прибавь к этому их постоянное недовольство… — Она снова пожала плечами. — Едва ли они соблаговолят поделиться с тобой наследственной памятью. Если она у них вообще есть.

Элис молча кивнула. Она чувствовала себя опустошенной и больной. Отпив чая, она попыталась придумать, как продолжить разговор, но мысли не шли в голову.

— Я чувствую себя так глупо… — тихо сказала она. Потом посмотрела на Седрика и начала извиняться: — Я заставила тебя проделать такой длинный путь — и, похоже, совершенно впустую. Надо было слушаться Геста. — Положив руки на стол, она переплела пальцы и, сглотнув комок, снова вставший в горле, обратилась к Альтии: — Я оплатила проезд на вашем корабле только до Трехога. Оттуда я собиралась плыть на одном из грузовых баркасов — таких, маленьких. Я не покупала билеты на обратный путь, потому что надеялась задержаться на несколько недель, если не месяцев… — Элис принялась массировать виски. В голове, точно ураганный ветер, билась боль. Стараясь скрыть слезы в голосе, она спросила: — Нельзя ли сразу же устроить наше возвращение в Удачный?

— Мы можем доставить вас домой, — сказал капитан с долей сочувствия.

— Но сама понимаешь, нам потребуется время, чтобы выгрузить товары на берег, а потом взять на борт припасы и новый груз, — предупредила Альтия. — И я собиралась навестить Малту. Так что придется тебе провести несколько дней в Трехоге, пока мы не завершим дела.

— Понимаю, — чуть слышно отозвалась Элис. — Я уверена, мы найдем на что посмотреть в Трехоге, пока вы собираетесь в обратный путь.

— Так ты отказываешься даже от планов побывать в Кассарике? Поверить не могу! Элис, ты должна поехать! Мы так долго плывем, было бы глупо даже не взглянуть на этот город!

Явное разочарование Седрика заставило Элис вздрогнуть. Ещё несколько минут назад он не скрывал надежды, что их поездка закончится безрезультатно.

— А какой в этом смысл? — глухо спросила она.

— Ну… — Казалось, он спешно подыскивает причину. — Ну хотя бы для того, чтобы сказать, что ты увидела то, что хотела. Сделала то, ради чего поехала. Ты ведь говорила, что хочешь посмотреть на молодых драконов? Так посмотри на них. — Он перегнулся через стол, взял Элис за руки и, искренне глядя ей в глаза, заговорил увереннее: — Разве не об этом ты годами твердила Гесту? Просто посмотреть своими глазами. — Седрик лукаво улыбнулся. — Или ты хочешь вернуться в Удачный и признаться, что проделала такой долгий путь и даже не взглянула на драконов?

Элис уставилась на него во все глаза. Воображение живо нарисовало ей самодовольную улыбку Геста, когда тот услышит от неё подобное признание. К горлу подкатила тошнота. Нет… Нет! Мало ей собственного разочарования, так ещё и Гест будет чувствовать себя победителем! Она сморгнула слезы и ощутила признательность к Седрику: он подумал о ней и сумел уберечь от позора.

— Ты прав, — дрожащим голосом произнесла Элис. Ей вспомнилось, как она годами тщательно собирала записи, свиток за свитком, одну драгоценную страницу за другой. Решимость вернулась к ней. — Ты прав, Седрик. Я должна поехать. По крайней мере, я смогу взглянуть на них сама. — Она сделала глубокий вдох. — Я совершила тяжкую ошибку, ту самую, которая погубила многих ученых. Позволила ожиданиям и надеждам повлиять на моё мнение. Если я увижу уродливых и почти неразумных существ, то именно это наблюдение и внесу в свои записи. Пусть мои изыскания не приведут к тому, на что я надеялась, — это ещё не причина от них отказываться. Спасибо, Седрик. — Она выпрямила спину, расправила плечи и встретила оценивающий взгляд Альтии. — Я отправлюсь в Кассарик.

Альтия медленно кивнула. Невеселая понимающая улыбка появилась на её лице.

— Но надолго мы не задержимся, — поспешно добавил Седрик. — Полагаю, что мы все же отправимся вниз по реке вместе с вами. На самом деле я хотел бы уже сейчас обеспечить нам проезд до дома.

Альтия и Брэшен удивленно смотрели на Седрика. Элис их понимала. Если бы она не знала этого человека, то тоже дивилась бы тому, как быстро меняется ход его мыслей. Он мгновенно перешел от убеждений Элис в необходимости посетить Кассарик к заверениям Альтии в том, что они не задержатся там надолго. Но Элис знала причину. Она сидела молча, пока Седрик обсуждал с капитаном возможную дату отплытия в Удачный. Без единого слова она подписала расписку об оплате обратных билетов. И все это время смотрела на Седрика сквозь теплую дымку воспоминаний об их старой дружбе. Он не хотел ехать в Дождевые чащобы. И, Элис была уверена, точно так же с радостью отказался бы от нелегкого путешествия на плоскодонном баркасе до Кассарика. Но он чувствовал себя обязанным поехать ради неё. Он помогал ей сохранить лицо перед Гестом, каких бы трудностей и неудобств это ему ни стоило.

Когда дела были завершены и Элис поднялась из-за стола, Седрик, как обычно, предложил ей руку. Принимая её, Элис подняла на него глаза и улыбнулась. Он улыбнулся в ответ и обнадеживающе похлопал её по запястью.

— Спасибо, друг мой, — тихо сказала Элис.

— Не за что, — ответил он.

* * *

^{Двадцать третий день месяца Всходов, шестой год Вольного союза торговцев.}

^{От Детози, смотрительницы голубятни в Трехоге, — Эреку, смотрителю голубятни в Удачном.}

В запечатанном футляре для свитков Советы торговцев Кассарика и Трехога направляют Совету торговцев Удачного подсчет ожидаемых расходов на перевод драконов в местность, более способствующую их благополучию, с уточнением доли расходов, возложенной на Совет торговцев Удачного.

Эрек, не надо слушать глупые сплетни. Драконов намереваются перевести в другое место, а не убить или продать! Как же сильно перевираются новости по дороге! Я получила горох и уже заметила, что оперение моих птиц изменилось. Дорого ли он стоит? Можешь ли ты приобрести для меня сто мер этого корма, если они не встанут в слишком большие деньги?

Детози

Глава 9

ПУТЕШЕСТВИЕ

Лефтрин выпрямился у фальшборта и уставился на пристань, точнее, на процессию, направлявшуюся к «Смоляному». Это те, кого послал сюда Трелл? Лефтрин почесал щетинистую щеку и покачал головой. Два грузчика толкали тачки с тяжелыми сундуками. Ещё двое шли следом, неся что-то размером с платяной шкаф. А за ними шагал мужчина, одетый скорее для чаепития в Удачном, нежели для плавания по реке Дождевых чащоб. На нем был длинный темно-синий сюртук, сизо-серые брюки и низкие черные сапоги, а головной убор вовсе отсутствовал. Сложен он был хорошо — как человек, который не дает телу одрябнуть, но при этом не развивает какую-нибудь определенную группу мышц тем или иным трудом. В руках у него не было ничего, кроме трости.

«Ни дня в своей жизни не работал», — про себя определил Лефтрин.

Женщина, которую этот человек вел под руку, похоже, хотя бы приложила некоторые усилия, чтобы соответствовать обстоятельствам. Широкополая шляпа затеняла её лицо. Лефтрин решил, что свисающая с этой шляпы редкая сеточка нужна, чтобы защищать даму от насекомых. Платье её было темно-зеленого цвета. Плотно прилегающий корсаж и узкие длинные рукава позволяли убедиться, что фигура у дамочки довольно аппетитная. А вот ткани, которая пошла на юбки, могло бы хватить на одежду для полудюжины женщин такого же роста и сложения. На руках дамы были изящные белые перчатки. Когда путешественница подходила к баркасу, Лефтрин заметил, что обута она в аккуратные черные сапожки.

Гонец прибыл как раз перед тем, как Лефтрин собрался скомандовать отплытие вверх по реке к Кассарику.

«Трелл с «Совершенного» говорит, что у него есть пара пассажиров, которые хотят побыстрее попасть в Кассарик. Они хорошо заплатят, если вы дождетесь их и возьмете на борт».

«Передай Треллу, что я буду ждать их полчаса. После отчаливаю», — сообщил Лефтрин мальчишке.

Тот закивал и помчался обратно.

Впрочем, ждать пришлось значительно дольше получаса. И вот теперь, увидев пассажиров, Лефтрин усомнился в том, что стоило соглашаться. Он-то думал, что это кто-нибудь из жителей чащоб спешит попасть домой, но никак не ожидал господ из Удачного с горой багажа. Капитан сплюнул через борт. Что ж, остается надеяться, что плата и правда будет хорошей.

— Наш груз прибыл. Работайте, — велел он Хеннесси.

— Скелли, займись, — передал старпом палубному матросу.

— Так точно, — отозвалась девушка и легко перемахнула через борт прямо на причал.

Большой Эйдер пошел ей помогать. Лефтрин остался на месте, наблюдая за приближающимися пассажирами. Вот они достигли конца причала, и мужчина отшатнулся при виде ожидающего их длинного низкого баркаса. Лефтрин тихонько хмыкнул, глядя, как этот тип осматривается, очевидно надеясь, что здесь есть какое-то другое судно, на котором они и поплывут вверх по реке. Кружева! Воротник рубашки у этого франтика был обшит кружевами, и такие же кружева выглядывали из-под манжет сюртука. Тут мужчина посмотрел прямо на Лефтрина, и тот постарался вернуть лицу невозмутимость.

— Это «Смоляной»? — почти с испугом спросил франт.

— Именно так. Я — капитан Лефтрин. А вы, наверное, те пассажиры, которым срочно нужно в Кассарик. Добро пожаловать на борт.

Мужчина ещё раз с отчаянием оглянулся.

— Но… я думал…

Он в ужасе смотрел, как один из их тяжелых сундуков балансирует на фальшборте, прежде чем благополучно соскользнуть на палубу «Смоляного». Потом повернулся к своей спутнице.

— Элис, это неразумно. Подобный корабль — неподходящее место для дамы. Нам лучше будет подождать. Ничего страшного, если мы проведем день-другой в Трехоге. Меня всегда интересовал этот город, а мы едва успели бросить на него взгляд.

— У нас нет выбора, Седрик. «Совершенный» пробудет в Трехоге в лучшем случае десять дней. Путь отсюда в Кассарик займет два дня, и мы должны выделить ещё два дня на то, чтобы вернуться сюда и успеть сесть на «Совершенный». Значит, на пребывание в Кассарике у нас остается не более шести дней.

Голос у женщины был спокойный и низкий, с нотками горечи. Вуаль на шляпе скрывала почти все её лицо, но Лефтрин заметил упрямо выставленный маленький подбородок и крупный рот.

— Но… но, Элис, шести дней будет вполне достаточно, если то, что капитан Трелл сказал тебе о драконах, окажется правдой. Так что мы можем подождать здесь день или, если нужно, даже два и найти более подходящий корабль.

Скелли не обращала внимания на спор пассажиров. У неё был приказ старпома, и его следовало выполнять. Она махнула рукой Хеннесси, и тот перебросил через борт маленькую грузовую лебедку, а затем вытравил трос. Девушка ловко поймала раскачивающийся крюк и начала крепить его к самому большому сундуку. Эйдер и Беллин стояли у лебедки, собираясь принять груз на борт.

«Команда у меня вышколенная, — подумал Лефтрин. — Они ведь успеют погрузить багаж, пока этот тип будет размышлять, ехать ему или нет. Надо разобраться прямо сейчас, а то потом придется все выгружать обратно».

— Можете остаться и подождать, — сказал он франту. — Но я не думаю, что в ближайшие несколько дней кто-то ещё пойдет вверх по реке. Сейчас между Трехогом и Кассариком не так уж часто ходят корабли. А те, что ходят, ещё меньше моего. Выбирайте сами. Но поскорее. Я и так ждал дольше, чем следует. У меня есть свои предписания, которые я должен соблюдать.

Он не лгал. Срочное послание от Совета торговцев Кассарика, судя по всему, сулило некоторую выгоду, если он возьмется за то сомнительное дельце, которое они предлагают. Лефтрин ухмыльнулся. Он уже знал, что возьмется. Большую часть припасов, необходимых для этого путешествия, он взял на борт здесь, в Трехоге. Но заставить Совет торговцев до последней минуты сомневаться — это единственный способ набить себе цену. И к тому времени, когда «Смоляной» дойдет до Кассарика, Совет уже будет готов пообещать Лефтрину луну с неба. Так что случившаяся задержка даже кстати.

— Так вы грузитесь или нет? — крикнул капитан, облокотившись на фальшборт.

Он ждал, что ему ответит мужчина, и был удивлен, когда заговорила женщина. Обращаясь к капитану, она запрокинула голову, и свет, проникнув сквозь вуаль, обрисовал черты её лица. Словно цветок повернул чашечку к солнцу, подумалось Лефтрину. У неё были большие, широко расставленные серые глаза, а лицо по форме напоминало сердечко. Волосы она зачесала назад, но Лефтрин заметил, что они темно-рыжие и вьются. Нос и щеки женщины были щедро усыпаны веснушками. Кто-нибудь другой мог счесть, что рот у неё слишком крупный для такого лица, — но не Лефтрин. Единственный быстрый взгляд, который она бросила на него, проник ему в самое сердце. А потом она отвела взор, потому что смотреть постороннему мужчине в глаза неприлично.

— …Действительно нет выбора, — донеслись её слова, и Лефтрин стал гадать, что он пропустил мимо ушей. — Мы будем рады отправиться вместе с вами. Я уверена, что ваш корабль нам вполне подойдет.

Печальная улыбка появилась на губах женщины, и, когда она снова обернулась к своему спутнику, Лефтрин ощутил боль от неведомой потери.

Незнакомка склонила голову и мягко извинилась:

— Седрик, прости. Мне жаль, что тебе пришлось участвовать в этом. Мне неудобно, что я таскаю тебя с одного корабля на другой, не дав даже выпить чашку чая или походить несколько часов по твердой земле. Но ты ведь все понимаешь. Мы должны ехать.

— Что ж, если вы желаете по чашечке чая, я могу приказать принести его вам с камбуза. А если вам нужна твердая земля, то её в Трехоге, да и во всех Дождевых чащобах, считайте, и нету. Так что вы ничего не теряете. Добро пожаловать к нам на борт.

Этой речью он снова обратил на себя внимание женщины.

— О, капитан Лефтрин, как это мило с твоей стороны! — воскликнула она с искренним облегчением, согревшим капитану душу.

Пассажирка подняла вуаль, чтобы взглянуть на него, и Лефтрин почувствовал, как у него перехватывает дыхание. Он ловко перепрыгнул через борт на причал. Поклонившись незнакомке, капитан с удивлением увидел, что она сделала два шажка назад. Юная Скелли издала едва слышный смешок, но Лефтрин бросил на неё взгляд, и она мигом занялась своим делом. Сам же он снова повернулся к незнакомке.

— Пусть Смоляной и не выглядит таким изящным, как другие корабли, которые тебе доводилось видеть, госпожа, но он доставит вас в целости и сохранности в верховья реки, где почти не ходят такие большие суда, как он. Видишь ли, у него малая осадка. И команда, которая знает, как находить нужный фарватер, когда течение реки меняется. И не нужно дожидаться этих игрушечных лодочек, чтобы добраться до Кассарика. Может быть, на вид они и получше моего Смоляного, зато раскачиваются, как птичья клетка на ветру, а команда с трудом толкает такую посудину против течения. Вам куда удобнее будет у нас. Помочь тебе взойти на борт, госпожа?

Он улыбнулся женщине и осмелился протянуть ей руку. Незнакомка неуверенно взглянула на эту руку, потом на своего спутника. Тот неодобрительно поджал губы.

«Он ей не муж, — отметил про себя Лефтрин, — иначе бы возразил. Тем лучше».

— Прошу, — поторопил её капитан.

Гладкая белая перчатка соприкоснулась с грубой, покрытой пятнами тканью его рукава, и Лефтрин понял, как велика разница между ним и этой дамой. Женщина опустила глаза, и капитан залюбовался её длинными ресницами на фоне веснушчатых щек.

— Сюда, — сказал он и повел её к грубо сколоченным сходням.

Те заскрипели и покачнулись у них под ногами, и женщина чуть слышно ахнула и крепче схватилась за его руку. Заканчивались сходни довольно высоко над палубой баркаса. Лефтрину захотелось взять незнакомку за талию и опустить на палубу. Но он просто предложил ей опереться на его руку. Она с силой вцепилась ему в предплечье и смело спрыгнула вниз. Из-под темно-зеленой ткани мелькнула белая нижняя юбка — и вот уже женщина крепко стоит на палубе рядом с Лефтрином.

— Приветствую вас на борту, — радушно сказал он.

Миг спустя спрыгнул на палубу и франт, его башмаки стукнули о доски. Он посмотрел на сундуки, которые Скелли поставила рядом с остальным палубным грузом.

— Эй, это нужно отнести в наши каюты! — крикнул он.

— Боюсь, на «Смоляном» не найти отдельных кают. Конечно, я с радостью предоставлю свое помещение даме. А мы с вами разместимся вместе с командой в кубрике, в палубной надстройке. Там не слишком просторно, но это ведь всего на пару дней. Уверен, мы поместимся.

Тот, кого пассажирка назвала Седриком, похоже, совсем запаниковал.

— Элис, прошу тебя, передумай! — взмолился он.

— Отчаливаем и вперед помалу! — скомандовал Лефтрин, обращаясь к Хеннесси.

Старпом рявкнул на матросов, на палубе воцарилась обычная деловая суета. Воспользовавшись этим, Григсби, корабельный кот, решил познакомиться с новыми людьми. Он прошествовал к женщине, храбро обнюхал край её одежды, потом вдруг встал на задние лапы, а передними оперся о её ноги, чуть закогтив юбку.

— Мряу? — спросил кот.

— Пшел прочь! — прикрикнул на него Седрик.

Но к неожиданной радости Лефтрина, женщина присела на корточки, чтобы тоже поздороваться с котом. Юбки легли на палубу вокруг неё, словно опавшие цветочные лепестки. Она протянула руку Григсби, тот обнюхал её и потерся рыже-полосатой головой.

— Ой, он такой милый! — воскликнула пассажирка.

— Ага, и его блохи тоже, — со скрытым отвращением пробормотал франт.

Но женщина только тихонько рассмеялась, и её смех напомнил Лефтрину журчание речной воды у носа корабля.

Наступила ночь. Тоскливый ужин, где невкусную пищу пришлось есть с жестяных тарелок за исцарапанным деревянным столом, миновал — и это было хорошо. Седрик сидел на краешке узкой койки в кубрике и размышлял о своей судьбе. Он был несчастен. Несчастен, но непоколебим.

Палубная надстройка оказалась низким сооружением. В ней было три комнаты — хотя едва ли эти чуланы заслуживали такого названия. Одна — капитанская каюта, где сейчас поселилась Элис. Вторая отводилась под камбуз, там стояли печь и длинный выщербленный стол с лавками по обе стороны. А третья была кубриком. Занавеска в дальнем его конце отделяла более широкую, чем у других членов команды, койку, на которой в относительном уединении спали Сварг и его жена Беллин. Жалкая привилегия, подумал Седрик.

Он избегал кубрика как можно дольше, оставаясь на палубе с Элис и наблюдая, как мимо скользят берега, поросшие лесом, который становился все гуще. Баркас двигался ровно и на удивление быстро шёл вверх по реке, против течения. Складывалось впечатление, что команда, толкающая его, не прилагает почти никаких усилий. Большой Эйдер и Скелли, Беллин и Хеннесси орудовали длинными шестами, а Сварг сидел на руле. Корабль шёл без остановок, избегая мелей и топляков, словно заколдованный. Матросы работали так слаженно и умело, что Элис залюбовалась ими. Седрик тоже оценил их мастерство, но смотреть и восхищаться ему надоело куда раньше, чем ей. Он оставил Элис вести оживленный разговор с неотесанным капитаном баркаса, а сам пошел на корму, тщетно ища тихое местечко для отдыха. В конце концов он притулился на одном из своих сундуков в тени, которую давал стоящий рядом кофр.

Судя по всему, приятного собеседника здесь не найти. Верзила Эйдер, палубный матрос, размерами сам напоминал кофр. Беллин была почти такой же мускулистой, как её муж Сварг. У старпома Хеннесси не хватало времени на болтовню с пассажирами, за что Седрик был ему признателен. Скелли потрясла его как своим юным возрастом, так и тем, что была женщиной: что ж это за корабль, где девушке приходится выполнять матросскую работу? Заглянув в вонючий кубрик, Седрик отказался от мысли вздремнуть днем, чтобы скоротать бесконечные часы путешествия. Это было бы все равно что спать в конуре.

Но вот наступила ночь, и в воздухе заклубились тучи насекомых. Они загнали Седрика в кубрик, а усталость заставила его сесть на койку. Вокруг него, в непроглядной темноте, дрыхла команда. Сварг и его жена удалились в отделенный занавеской альков. Скелли и кот спали на одной койке, девушка свернулась клубочком вокруг рыжего чудовища. Оказалось, она была племянницей капитана, и ей, скорее всего, предстояло унаследовать корабль. Поэтому бедняжка была вынуждена учиться тонкостям ремесла, начиная с самой низкой должности. Старпом Хеннесси растянулся, заняв всю койку;одна рука свисала с края, так что кисть касалась палубы. Воздух казался густым из-за запаха пота и выдыхаемой влаги; время от времени кто-нибудь ворочался во сне, бормоча и постанывая.

Седрику предоставили на выбор четыре свободные койки — очевидно, некогда на корабле Лефтрина было больше народа. Седрик выбрал нижнюю, и Скелли, проявив великодушие, убрала с неё все барахло и даже кинула два одеяла. Ложе оказалось узким и неудобным. Сидя на краешке постели, Седрик пытался не думать о блохах, вшах или более крупных паразитах. Аккуратно сложенное одеяло выглядело достаточно чистым, но ведь он видел его только при свете лампы. Сквозь сонное дыхание команды было слышно, как журчит за бортом вода. Река, серая и такая едкая, казалась сейчас опаснее, чем когда они плыли на большом, высоком корабле. Этот баркас сидел в воде намного ниже. Кислый запах реки и прибрежной чащи проникал в кубрик.

Настал вечер, сумрак заструился над водой, словно вторая река. Команда подвела баркас к отмели и привязала к растущим там деревьям. Канаты были толстыми и прочными, а узлы, похоже, надежными. Но река хотела поиграть баркасом и настойчиво тянула его к себе, отчего судно мягко раскачивалось и поскрипывало. Канаты, которыми оно было привязано, натягивались. То и дело баркас кренился, словно упираясь пятками и отказываясь поддаваться течению.

«А если узлы развяжутся?» — подумал Седрик.

Потом напомнил себе, что на корабле есть вахтенный: первую половину ночи дежурит Большой Эйдер, а позже он разбудит себе на смену Хеннесси. Да и сам капитан оставался на палубе и курил трубку, когда Седрик наконец-то решил сдаться и уйти спать в зловонный кубрик. Несколько мгновений он колебался — не остаться ли спать на палубе. Ночь была довольно теплой. Но вскоре над ним с жужжанием нависло облако жалящего гнуса, и пришлось спешно укрыться в помещении.

Седрик снял башмаки и поставил их у края койки. Потом аккуратно сложил сюртук, неохотно убрал его в изножье и, не раздеваясь более, улегся поверх одеяла, которым был застелен тощий матрас. Подушка тоже оказалась тонкой. От неё разило тем, кто спал на этой койке прежде. Седрик взял свой сюртук и подложил под голову.

«Всего два дня», — напомнил он себе.

Два дня вполне можно выдержать. Потом баркас прибудет в Кассарик, они сойдут на берег, и Элис наверняка найдет способ получить разрешение на изучение драконов. И он, Седрик, будет рядом с ней, под прикрытием её верительных грамот, ожидая подходящей возможности. Они задержатся не более чем на шесть дней — этого времени вполне хватит, как он сам сказал Элис. А потом вернутся в Трехог, поднимутся на борт «Совершенного» и направятся обратно в Удачный, где его ждёт новое будущее.

Седрик отчаянно скучал по дому. Чистые простыни, просторные, полные свежего воздуха комнаты, хорошо приготовленная еда, свежевыстиранная одежда. Неужели он просит от жизни так много? Достаточно, чтобы вещи вокруг были чистыми и приятными. Чтобы сосед по столу не жевал с открытым ртом и не позволял коту таскать кусочки мяса с тарелки.

— Я же просто хочу, чтобы все было пристойно, — грустно произнес Седрик в темноту.

И вздрогнул от воспоминания, которое пробудили эти слова.

…Тогда он расправил плечи, сглотнул и продолжал настаивать на своем.

— Я не хочу ехать!

— Там ты станешь мужчиной! — напирал отец. — И это прекрасная возможность для тебя, Седрик. Не просто шанс показать себя, но шанс показать себя в лучшем виде! Да ещё человеку, который может обеспечить тебе блестящую карьеру! Мне пришлось потянуть за кое-какие ниточки, чтобы добиться этого. Да половина парней в Удачном готовы из кожи вон вылезти ради такого шанса. Торговцу Марли на новом корабле не хватает матроса. Ты поедешь не один, с другими парнями твоего возраста, вы вместе будете обучаться ремеслу. Ты найдешь себе друзей на всю оставшуюся жизнь! Работай усердно, привлеки внимание капитана — и получишь повышение. Торговец Марли — человек богатый, а помимо кораблей и денег у него есть дочери. Если ему случится благосклонно взглянуть на тебя, твое будущее обеспечено, это любому ясно.

— Трейсия Марли — очень милая девушка, — подсказала мать.

Под полными надежды взглядами родителей Седрик чувствовал себя как в ловушке. Сестры уже допили чай и умчались из-за стола — играть в саду, заниматься музыкой, навещать подруг. А Седрик сидел, пригвожденный к месту мечтами родителей. Мечтами, которых он не разделял.

— Но я не хочу работать на корабле, — осторожно сказал он.

Отец сжал губы, глаза его потемнели, и Седрик поспешно добавил:

— Я не против того, чтобы работать. Правда, совсем не против. Но почему нельзя трудиться в лавке или в конторе? Где-нибудь, где чисто и светло, куда приходят приятные люди. — Он перевел взгляд на мать. — Мне ненавистна мысль, что придется столько времени проводить в разлуке с семьей. Корабли уходят из Удачного на целые месяцы, а иногда и годы. Разве я это выдержу — так долго не видеть вас?

Мать сжала губы, глаза её увлажнились. Такими словами можно было заставить её отступить. Но на отца они не произвели впечатления.

— Пришло время стать хоть немного самостоятельнее, сын мой. Учеба — это хорошо, и я горд, что мой сын умеет читать, писать и делать точные расчеты. Если бы в последние годы наши дела шли получше, возможно, этого было бы достаточно. Но мы отнюдь не процветаем, так что тебе нужно найти какое-то занятие, дабы вернуть и преумножить свое наследство. Работая на корабле, ты сможешь заслужить неплохое жалованье, начнешь понемногу откладывать деньги. Это великолепная возможность, Седрик, и любой юноша в городе с радостью уцепился бы за неё.

Он собрал остатки храбрости:

— Отец, это мне не подходит — такому, какой я есть. Прости. Я знаю: чтобы добиться для меня этой возможности, тебе пришлось побывать в роли просителя. Лучше бы ты сперва поговорил со мной. Я бывал на кораблях и видел, как живут матросы. Там грязь, вонь, сырость, однообразная еда, а половина команды — грубые, необразованные скоты. Для работы матросом требуется крепкая спина, сильные руки — вот и все. Босоногий матрос, тянущий лямку на чужом судне, — это не то, чего я хочу! Я готов усердно трудиться ради будущего. Но не так. Я буду работать там, где чисто и уютно, среди вежливых людей. Я просто хочу, чтобы все было пристойно! Разве это плохо?

Отец резко откинулся на спинку кресла.

— Я не понимаю тебя, — хрипло произнес он. — Я тебя совсем не понимаю. Ты знаешь, чего мне стоило получить для тебя это предложение? Ты знаешь, какой позор падет на меня, если ты его отвергнешь? Почему ты не ценишь то, что я делаю для тебя? Это верный шанс, Седрик! А ты собираешься отказаться от него! И только потому, что хочешь, чтобы все, видите ли, было пристойно!

— Не кричи, пожалуйста, — по привычке одернула его мать. — Прошу тебя, Полон, неужели нельзя обсудить все спокойно и без ругани?

— Ага, и пристойно, — прорычал отец. — Я сдаюсь. Я пытался сделать для мальчишки все, что мог, но он хочет только бродить возле дома, читать книжки и якшаться с такими же бездельниками. Что ж, у их отцов есть деньги, чтобы растить бесполезных лодырей, а у меня нет! Ты мой наследник, Седрик, но что ты унаследуешь, если не возьмешься за ум как можно скорее, я не знаю. Не опускай глаза! Смотри на меня, сын, когда я с тобой разговариваю!

— Полон, пожалуйста! — взмолилась мать. — Седрик ещё просто не готов к этому. Он прав, ты ведь понимаешь. Тебе следовало поговорить с ним, прежде чем подыскивать эту работу. А ты даже мне не сказал!

— Потому что такие возможности не ждут! Они появляются на миг, и тот, кто ухватит их, ухватит будущее. Но Седрик не таков, да? Ну конечно! Потому что он не готов и потому что это для него непристойно. Что ж, хорошо. Можешь держать его дома, возле своей юбки. Это ты испортила мальчишку, потакая ему. Ты!..

Седрик поерзал на узкой койке, стараясь отбросить неприятные воспоминания. Но вслед за ними возник вопрос. По-прежнему ли отец считает его «испорченным»? Он был так раздосадован, когда Седрик поступил в секретари к Гесту Финбоку. И даже мать, куда терпимее относившаяся к причудам сына, на этот раз его не одобрила.

— Это не тот поступок, которого ожидаешь от сына торговца, пусть даже младшего. Конечно, и с такой должности можно пробиться наверх. К тому же, сопровождая Геста в торговых поездках, ты сумеешь обзавестись нужными связями. И все же, видишь ли, ты мог бы начать свою карьеру с места чуть повыше. А не простым секретарем!

— Гест хорошо относится ко мне, мама. И хорошо мне платит.

— И я надеюсь, ты сможешь откладывать из этого жалованья сколько-нибудь на черный день. Потому что каким бы добрым ни был Гест Финбок и какой бы богатой ни была его семья, у него репутация человека, легко меняющего свои намерения. Не рассчитывай, что ты всю жизнь сможешь полагаться только на него, Седрик.

Он тихо застонал, вспомнив эти слова сейчас, во тьме кубрика. В то время они казались обычным брюзжанием. Теперь же воспринимались скорее как пророчество. Не остался ли он в дураках, всецело положившись на Геста? Седрик нащупал маленький медальон, который носил на шее. В темноте было не разглядеть выгравированное на нем слово, но оно было различимо даже на ощупь. «Навсегда». Неужели это «навсегда» для него закончилось?

Седрик перевернулся на другой бок, но все равно лежать было неудобно — слишком твердая койка. Сон не шёл к нему — только воспоминания и тревоги. Конечно же, это глупости. С Гестом произошла всего лишь мелкая размолвка. Они ссорились и раньше — а после вместе смеялись над этими ссорами. Вспомнить хотя бы тот случай в одном из калсидийских городов, когда Гест, вне себя от гнева, бросил Седрика на постоялом дворе и ему пришлось одному мчаться по улицам, чтобы успеть на корабль. Однажды Гест даже ударил его — тогда друг был пьян и в плохом настроении ещё до начала ссоры. Обычно Гест не распускал руки. У него имелись другие способы проявлять свою власть над людьми. Чаще всего его оружием становились насмешки и словесное унижение. Физическое насилие было последним доводом Геста, который означал, что его ярость достигла предела.

Но нынешний его гнев был иным. Холодным. С той самой минуты, когда Гест приказал Седрику сопровождать Элис в этом путешествии, и все дни до отплытия он держался с секретарем подчеркнуто официально. Улыбался каждое утро, передавая Седрику длинный список заданий на день. Говорил с ним безупречно вежливо, как положено господину говорить со слугой. Каждый вечер выслушивал отчет Седрика о том, как были выполнены задания. Похоже, Геста совершенно не заботило, что он взвалил на Седрика дополнительную ношу, поручив ему заботы о поездке Элис в Дождевые чащобы. Ему требовалось, чтобы секретарь продолжал выполнять и свои обычные обязанности.

Вышло, что именно Седрик устроил Гесту, Уоллому Курсеру и Джеффу Секудусу проезд на корабле, идущем к Пиратским островам. В последнюю минуту, с дьявольской вальяжностью и жестокой улыбкой, Гест заставил Седрика написать приглашение ещё и Реддингу Коупу. Радостное согласие пришло меньше чем через час после отправки письма. Гест попросил Седрика прочесть ответ вслух, а потом благодушно заметил, что Реддинг Коуп будет замечательным спутником: он весел, дружелюбен, к тому же падок на приключения.

На следующий день они отбыли. Коуп радостно махал Седрику на прощание, пока корабль медленно отчаливал от пристани.

Это было первое путешествие Геста на некогда опасные Пиратские острова, он ехал туда в поисках новых торговых партнеров. Именно эту поездку они с Седриком обсуждали почти год. Гест хорошо знал, как ждёт Седрик этого плавания. И не только выбрал себе других спутников, но и приказал Седрику купить места на самом лучшем корабле. И сейчас, пока Седрик слушает храп матросов в темноте грязного кубрика, Гест и его друзья, вероятно, пьют дорогой портвейн в кают-компании. Седрик тревожно поерзал и поскреб шею, опасаясь, что она чешется из-за укусов клопов. Или вшей. Он ощупал себя, но ничего не нашел. А потом, к собственному удивлению, зевнул.

Что ж, он действительно устал. Пришлось спешно упаковывать все вещи, нанимать носильщиков, а потом они чуть ли не бегом добрались от «Совершенного» до «Смоляного». Седрик едва успел бросить взгляд на знаменитый древесный город Трехог, не говоря уж о том, чтобы пройтись по здешним рынкам. На Проклятых берегах Трехог славился как город, где можно отыскать вещи Старших за вполне разумную цену. А Седрик промчался мимо, даже не завернув на торг, потому что Элис боялась, что опоздает к своим уродливым вонючим драконам.

Он снова зевнул и решительно закрыл глаза. Нужно попытаться поспать, сколько получится в таких ужасных условиях, чтобы мужественно встретить завтрашний день. Если все пойдет как надо, он будет вместе с Элис, когда ей дадут разрешение навестить драконов. Она уже сказала, что хочет взять его с собой, чтобы он записывал их беседы, вел заметки и даже помогал с набросками, которые она собирается делать. Так что он будет там, среди драконов. И если удача ему улыбнется, то соберет не только сведения. Поежившись, Седрик осторожно натянул на себя одеяло. Ночи на реке холодны даже летом. Холодны, как душа Геста. Но он ещё покажет Гесту. Покажет, что не собирается всю жизнь прослужить у него в секретарях. Что Седрик Мельдар способен сам заключить сделку, что у него есть собственные устремления и мечты. Он покажет им всем.

Тимара сидела на земле и смотрела на пламя костра.

— Мог ли кто-то из нас ещё месяц назад подумать, что мы встретимся с драконами и будем сопровождать их вверх по реке? Или хотя бы вообразить, что мы вот так все будем сидеть на земле у костра? — спросила она у своих новых товарищей.

— Только не я, — пробормотал Татс, он всегда с ней соглашался.

Ещё несколько человек рассмеялись, подтверждая — да, не могли. Грефт, сидевший справа от Тимары, только покачал головой. Его темные вьющиеся волосы колыхнулись вместе с мясистой бахромой на челюсти. Когда он только присоединился к их группе, на нем была вуаль. Никто не сказал по этому поводу ни слова. И мужчины, и женщины Дождевых чащоб нередко предпочитали закрывать лица, особенно если им приходилось часто бывать на нижних ярусах Трехога, где их вид мог напугать кого-нибудь из чужаков. Но когда во второй вечер в компании драконьих хранителей Грефт предстал с открытым лицом, даже Тимара удивилась. Ей ещё не приходилось видеть человека с такими отметинами.

Грефту было двадцать с небольшим, но лицо его покрывало столько выростов и бугров, сколько редко встретишь и у пожилых жителей чащоб. Гладкие ногти на руках и ногах переливались, словно перламутр, и изгибались, точно когти. Глаза были неестественно голубого цвета и в темноте ярко светились. По всему телу росла чешуя. Рот оказался абсолютно безгубым, а язык — синим. Грефт двигался бесшумно и ловко. Его зрелость и спокойствие понравились Тимаре. По сравнению с мальчишками их отряда он казался надежным и куда более разумным.

Сегодня Грефт был так же молчалив, как все остальные. Ожидание мешалось с беспокойством. Ещё один дневной переход — и они наконец увидят драконов.

Совет дал им прочные долбленые лодки, способные долго сопротивляться едкой речной воде. В проводники отряду послали мужчину и женщину. Они готовили себе пищу, ели и спали отдельно от своих подопечных. До сих пор будущих хранителей кормили, но кое-кто из них по пути уже умудрялся находить время, чтобы поохотиться или поискать плоды. Однако ребята быстро обнаружили, что во время ночевок на земле одеяла почти не греют, а слухи о тучах комаров и прочего гнуса, который здесь, внизу у реки, больно кусается, вполне подтвердились.

Они убедились, что ночи внизу, под деревьями, куда темнее и длиннее, чем наверху, к тому же отсюда почти не видно звезд. Они уже научились сберегать пригодную для питья воду и пополнять её запасы при самом слабом дождике. Они узнали имена и истории друг друга.

За несколько дней, проведенных вместе, драконьи хранители почти подружились.

Сейчас Тимара смотрела на лица, которые выхватывали из темноты пляшущие отблески костра, и дивилась своей удаче. Она и представить себе не могла, что столько людей будут называть её по имени, брать пищу из её рук, не вздрагивая при виде когтей, и открыто говорить о том, каково это — быть изуродованными чащобами настолько, что даже родные братья и сестры не могут на тебя спокойно смотреть. Они пришли сюда со всех ярусов кроны, из знатных торговых кланов и из тех семейств, которые едва могли вспомнить, от какого рода торговцев происходят. Кому-то с детства приходилось бороться за выживание, а кто-то получил хорошее образование и знал, каковы на вкус мясо и вино. Тимара переводила взгляд с одного на другого, называя про себя их имена, пересчитывая их, как будто они были драгоценными камнями в её шкатулке. Её друзья.

Рядом сидит Татс, самый давний друг, и по-прежнему самый близкий. За ним Рапскаль хихикает над собственной шуткой, а около него покачивает головой Сильве, явно удивляясь неумеренной и безосновательной жизнерадостности мальчишки. И все же девочке, похоже, нравится внимание и безудержная болтовня Рапскаля. Дальше сидят Кейз и Бокстер, оба медноглазые и коренастые. Они приходятся друг другу двоюродными братьями и очень похожи внешне. Постоянно держатся вместе, часто пихают друг друга локтями и громко хохочут над остротами, понятными только им двоим.

За эти дни Тимара узнала кое-что новое о парнях — своих ровесниках. Выходки и глупые шутки были, похоже, неотъемлемой частью их жизни. Вот и сейчас серебряноглазый Алум и темнокожий Нортель потешаются над громко пукнувшим Варкеном. Сам Варкен, длиннорукий и длинноногий, похоже, не обижается на их насмешки и даже рад им. Тимара только покачала головой: и что такого смешного находят мальчишки в подобных вещах? И все же их веселье поневоле заставило её улыбнуться. Джерд, сидевшая среди парней, тоже ухмылялась. Тимара пока ещё была мало знакома с ней, но уже оценила её рыболовное искусство. Сначала она была потрясена, узнав, что Джерд — девушка. Ничто в её плотной фигуре этого не выдавало. Светлые волосы, ещё оставшиеся на чешуйчатом черепе, она остригла до короткой щетинки. И Тимара, и Сильве пытались сблизиться с Джерд, и та держалась вполне дружелюбно, но, похоже, предпочитала мужское общество. Её ступни и мускулистые икры были покрыты плотной чешуей и шрамами. Ходила она босиком, на что здесь, на земле, осмелились бы не многие.

Рядом с Джерд пристроились Харрикин и Лектер. Они не были родственниками, просто семья Харрикина приютила Лектера, когда тому было семь лет и его родители умерли. Парни дружили, как братья. Харрикин был длинным и тощим, словно ящерица, а Лектер напоминал скорее рогатую жабу — такой же квадратный, почти без шеи, в наростах. Харрикину исполнилось двадцать, он был старшим в отряде после Грефта. Грефт миновал двадцатилетний порог пару лет назад. Держался он так, что остальные рядом с ним казались подростками. Вот и сейчас Грефт, сверкая голубыми глазами, выглядел главным в кругу собравшихся у костра. Парень заметил, что Тимара смотрит на него, и вопросительно вскинул голову. Безгубый рот растянулся в улыбке.

— Очень странно смотреть на всех и понимать, что это мои друзья, — тихо сказала Тимара. — У меня раньше никогда не было друзей.

Грефт провел синим языком от одного уголка рта до другого, затем наклонился поближе к ней.

— Медовый месяц, — возразил он хрипловатым голосом.

— Что ты имеешь в виду?

— Так бывает. Я долго был охотником. Выходишь на охоту с отрядом, и на третий день каждый из ребят — твой друг. Но к пятому дню все становится не так просто. А к седьмому отряд начинает разбиваться на маленькие компашки.

Его взгляд обежал озаренный огнем круг. Напротив них Джерд затеяла дружескую потасовку с двумя парнями. Варкен вроде бы быстро победил, потянув её за руку и заставив сесть к нему на колени. Но миг спустя Джерд вскочила на ноги, озорно помотала головой и перебежала на новое место в кругу. Грефт прищурил глаза, наблюдая за этой буйной игрой, а потом тихо сказал:

— Через две или три недели ты, возможно, будешь ненавидеть их так же сильно, как сейчас любишь.

Тимара слегка отшатнулась от него — циничные слова больно задели её. Грефт понял это и пожал плечами.

— А может быть, и нет. Может быть, это только для меня все всегда оборачивается так. Я вообще такой человек — со мной трудно ладить.

Она улыбнулась:

— Мне показалось, что поладить с тобой не так уж сложно.

— Для правильных людей — несложно, — согласился Грефт.

Судя по его улыбке, Тимара относилась к правильным людям.

Грефт протянул ей руку ладонью вверх, словно приглашая к чему-то.

— Но у меня есть свои границы. Я знаю, что принадлежит мне, и знаю, что сам буду решать, делиться этим или нет. И есть некоторые вещи, которыми человек не может поделиться. В таком отряде, как наш, где много юнцов, это сочтут грубостью или проявлением себялюбия. Но я считаю это просто разумным. Скажем, если бы я охотился и что-нибудь добыл и добычи оказалось больше, чем нужно мне, я согласился бы поделиться. И мне кажется, был бы прав, ожидая того же от остальных. Но знай: я не из тех, кто будет урезать свою долю ради других. Во-первых, мне известно, что люди редко это ценят. Во-вторых, я знаю, что могу хорошо охотиться благодаря свой силе. Если я сегодня ослабею, заботясь о ком-то, то, быть может, завтра мы все останемся голодными, потому что я окажусь слишком медлительным или недостаточно сильным и не смогу убить дичь. Так что лучше я не буду обделять себя, чтобы завтра быть в состоянии помочь всем нам.

Татс перегнулся через колени Тимары, чтобы обратиться к Грефту. До этого момента девушка и не замечала, что он слушает их разговор.

— Так как же ты отличишь сегодня от завтра? — спросил Татс небрежным тоном.

— То есть? — Грефта, похоже, раздосадовало это вмешательство, все его дружелюбие куда-то подевалось.

Татс не отодвинулся. Он почти лежал на коленях Тимары.

— Как ты отличишь, когда завтра, а когда сегодня, если уж речь зашла о том, делиться или нет? В какой момент ты говоришь себе: «Я ни с кем не поделился вчера, поэтому я силён, хорошо поохотился, добыл мяса и могу сегодня поделиться с кем-нибудь этим мясом»? Или просто продолжаешь думать: «Лучше я съем все сам, чтобы завтра снова быть сильным»?

— Кажется, ты меня не понял, — сказал Грефт.

— Вот как? Тогда растолкуй лучше! — В голосе Татса прозвучал вызов.

Тимара слегка толкнула Татса, чтобы заставить его слезть с её колен. Он сел прямо, но при этом ухитрился оказаться вплотную к ней, касаясь её бедра.

— Я попробую тебе объяснить. — Грефта, похоже, позабавила их стычка. — Но ты можешь не понять. Ты намного младше меня, и я подозреваю, что ты жил по другим правилам, чем мы все.

Он помолчал и бросил взгляд на компанию по ту сторону костра. Харрикин и Бокстер затеяли дружеское состязание в «толкачи». Положив ладони на плечи друг другу, они уперлись ступнями в грязь и напряглись — каждый старался отпихнуть другого назад. Другие, стоя по сторонам, криками подбадривали борцов. Грефт покачал головой, недовольный этой легкомысленной забавой.

— Жизнь совсем другая, если тебе не приходится сталкиваться со всеобщим убеждением, что тебя не должно быть на свете. Когда я был юн, все считали, что я вообще ничего не достоин. Ребёнком я просил милостыню, чуть повзрослев, начал драться за то, что мне было нужно. А когда я подрос достаточно, чтобы доказать, что могу хоть что-то и даже немного больше, кое-кто стал считать, будто имеет право на долю в моей добыче. Кажется, они думали, будто я должен быть им признателен, что они вообще оставляют мне хоть какую-то малость — даже жизнь. Поэтому если ты не жил по таким правилам, вряд ли поймешь мои чувства. Для меня этот поход — шанс уйти от старых правил и жить там, где я сам буду придумывать правила для себя.

— Твое первое правило — всегда позаботиться сначала о себе?

— Может быть. Говорил же, что ты, наверное, не поймешь. Но конечно, это уравновешивается тем, что я не все понимаю в тебе. Не объяснишь ли ты, зачем тебе идти вверх по реке? Почему ты оставил свою жизнь в Трехоге, чтобы присоединиться к сборищу изгоев и неудачников вроде нас?

Этот вопрос Грефта прозвучал почти дружески.

По ту сторону костра Бокстер выиграл схватку. Харрикин рухнул в грязь и откатился прочь.

— Сдаюсь! — выкрикнул он, и все рассмеялись.

Борцы вернулись на свои места у огня. Смех затих, наступила тишина: все вдруг поняли, что Татс и Грефт смотрят друг на друга.

Когда Татс заговорил, голос его звучал глубже, чем обычно:

— Может быть, я чего-то и не понимаю. А может быть, моя жизнь не была такой уж легкой, как тебе представляется. И мне понятно твое желание уйти из Трехога туда, где ты сможешь менять правила так, как тебе вздумается. Возможно, большинство из нас хотят того же. Но я не думаю, что первое правило, которое установлю я, будет правилом «Сначала я, потом остальные».

После слов Татса наступило всеобщее молчание. Потрескивало пламя. Комары звенели в темноте. В берегах с шумом ворочалась река, где-то далеко раздался пронзительный звериный крик — и смолк. Тимара обвела глазами круг и поняла, что большинство драконьих хранителей прислушиваются к их разговору. Неожиданно она почувствовал себя неуютно, точно в ловушке между Грефтом и Татсом — как будто она была полем битвы этих двоих.

Она слегка отодвинулась от Татса, и холодный ночной воздух коснулся её бедра там, где оно только что прижималось к ноге юноши.

Грефт набрал в грудь воздуха, словно готовясь дать резкий отпор. Потом медленно выдохнул. Его голос был ровным, негромким и даже приятным.

— Я был прав. Ты не понял, что я сказал, потому что не был на моем месте. На месте любого из нас. — На последних словах он повысил голос, чтобы его слышали все остальные. Потом помолчал и с улыбкой добавил: — Ты не такой, как мы. Так что, думаю, ты просто не понимаешь, почему мы здесь. А вот я догадываюсь, почему ты здесь. — Он немного понизил голос, но его слова по-прежнему были отчетливо слышны: — Совет искал тех, кто отмечен Дождевыми чащобами, как мы. Тех, от кого хотели бы избавиться. А ещё, как я слышал, они предлагали амнистию некоторым. Преступникам, например. И кому-то дали возможность покинуть Трехог, чтобы избежать наказания за свои деяния.

Слова Грефта повисли в ночном воздухе, словно дым от костра. Когда Татс ответил, его голос звучал неубедительно:

— Понятия не имею, о чем ты. Лично я просто услышал, что за это платят хорошие деньги. И что им нужны люди, не привязанные к Трехогу, люди, которые могут покинуть город, не оставляя за собой невыполненных обязательств. А я как раз такой и есть.

— Правда? — вежливо спросил Грефт.

Теперь уже Татс оглянулся и увидел, что остальные смотрят на него. Кто-то просто слушал разговор, но несколько человек глядели с любопытством, граничащим с подозрением.

— Правда, — хрипло ответил Татс и неожиданно встал. — Так оно и есть. Меня ничто ни с кем не связывает. А деньги обещали хорошие. У меня столько же прав находиться здесь, сколько у любого из вас.

Потом он отвернулся, пробормотал: «Да ну вас!» — и умчался в окружающую темноту.

Тимара сидела, замерев, всем своим существом чувствуя пустоту там, где только что находился Татс. Что-то случилось — что-то посерьезнее обычной перепалки двух парней. Тимара пыталась подобрать название этому, но не могла.

«Он сместил равновесие, — подумала она, глядя на Грефта, который наклонился вперед, подталкивая полено дальше в костер. — Он сделал Татса чужаком. И говорил за всех нас, словно имел на это право».

И вдруг этот парень показался девушке менее симпатичным, чем несколькими минутами раньше.

Грефт выпрямился и улыбнулся ей. Но лицо его оставалось невозмутимым. Огонь разгорелся ярче, остальные вернулись к прерванным разговорам о повседневных делах. Пора ложиться спать — завтра нужно рано встать, чтобы вовремя тронуться в путь. Рапскаль уже встряхивал свое одеяло. Неожиданно Джерд поднялась с места.

— Я принесу зеленых веток. Если костер будет сильно дымить, это отпугнет комаров.

— Я с тобой, — предложил Бокстер, а Харрикин потянулся, чтобы встать.

— Нет, спасибо, — ответила девушка и направилась в темноту леса, в том же направлении, куда удрал Татс.

Неожиданно Грефт наклонился поближе к Тимаре.

— Извини, я не хотел так расстраивать твоего парня. Но кто-то должен был объяснить ему, что к чему на самом деле-то.

— Он не мой парень, — возразила Тимара, потрясенная тем, что Грефт мог такое подумать.

И вдруг почувствовала, что этим отрицанием словно бы предает Татса. Но Грефт улыбнулся ей.

— Он не твой парень? Ну-ну. Какая неожиданность. — Он приподнял бровь, придвинулся ещё теснее и с усмешкой спросил: — А он об этом знает?

— Конечно! Он знает законы. Такие девушки, как я, не могут заключать помолвку или вступать в брак. Нам не позволено иметь детей. Так какой смысл встречаться с парнями?

Грефт пристально смотрел на неё. В его глазах, мерцающих голубым светом, внезапно появилось сочувствие.

— Тебя так хорошо научили их правилам? Как жаль.

Грефт сжал безгубый рот, покачал головой и чуть слышно вздохнул. Некоторое время он смотрел в огонь. А когда снова перевел взгляд на Тимару, щель его рта растянулась в улыбке. Он склонился к девушке, положив руку ей на талию, и зашептал прямо в ухо. Его теплое дыхание щекотало ей шею, и от этого по спине побежали мурашки.

— Там, куда мы идём, мы сами сможем устанавливать правила. Подумай об этом.

А потом ловко, точно разворачивающая кольца змея, поднялся на ноги и ушел, оставив Тимару смотреть на пламя.

* * *

^{Второй день месяца Злаков, шестой год Вольного союза торговцев.}

^{От Кима, смотрителя голубятни в Кассарике, — Эреку, смотрителю голубятни в Удачном, и Детози, смотрительнице голубятни в Трехоге.}

Смотрители Эрек и Детози! Доверяя этот пост, мне строго сказали, что почтовые птицы предназначены только для официальных посланий Совета. Хотя торговцам за плату может быть позволено использовать их для личных посланий. Мне ясно дали понять, что смотрители не имеют особого статуса, который позволял бы им бесплатно отправлять послания. Мне кажется, это правило касается и присоединения личных сообщений к официальным посланиям. Я не имею ни малейшего желания сообщать, что вы пренебрегаете правилом, но, если улики вашей личной переписки снова попадут ко мне в руки, как это случайно произошло на сей раз, я письменно доложу о вас во все три Совета. Уверен, вам придется возместить расходы на все послания, которые вы отправили бесплатно.

С уважением,

смотритель Ким.

Глава 10

КАССАРИК

Когда они подошли к главному причалу Кассарика, уже сгустилась почти непроглядная темень. Даже комары улетели на ночной отдых. В свете фонарей, подвешенных по бортам баркаса, виднелись только лица матросов, деловито, без устали работающих шестами. Их движения, похожие на своеобразный танец, зачаровывали. Элис по-прежнему дивилась, как ловко они толкают баркас вверх по течению — так, словно это почти не стоило им труда. Но стоило ей заговорить об этом с капитаном Лефтрином, тот лишь улыбнулся и что-то пробормотал об очень удачных обводах корабля.

Элис стояла на палубе, плотная одежда защищала её и от ночного холода, и от насекомых, пробуждающихся с наступлением сумерек. Высоко в небе сияли звезды. Увидев огни города, она ахнула от восхищения. Это новое поселение, как и Трехог, было построено в кронах деревьев, возвышающихся над рекой. Желтый свет из окон пробивался через ажурное переплетение ветвей. Сначала город выглядел как россыпь звезд, пойманных в сеть, но с приближением огни делались ярче и крупнее.

— Теперь уже недолго, — сказал капитан Лефтрин, снова подойдя к Элис. — В обычном рейсе мы остановились бы на ночевку час назад. Но я знаю, как тебе не терпится попасть туда и встретиться с драконами, госпожа, так что велел команде ещё немного потрудиться. Я надеялся, что мы успеем причалить в сумерках, но нам не повезло. Так что, полагаю, вы проведете с нами здесь ещё одну ночь и уйдете завтра поутру.

Седрик вышел на палубу и присоединился к ним. В темноте ни Элис, ни капитан не заметили его беззвучного появления, и оба вздрогнули, когда он заговорил:

— Не думаю, что мы настолько устали. Полагаю, нам ещё хватит сил, чтобы найти постоялый двор, где есть горячая ванна, мягкие постели и хорошее вино к вкусному ужину.

— Здесь вы ничего такого не найдете, — возразил ему Лефтрин. — Кассарик — ещё молодое поселение, тут живут в основном те, кто здесь же и работает, приезжих мало. Так что постоялый двор не нужен. Конечно, если бы мы прибыли вечером, то нашли бы семью, которая сдала бы вам комнату на ночь. Но сейчас вы, скорее всего, будете без толку бродить от одной двери к другой. К тому же вам придется в потемках лезть вверх по длинной лестнице. Можно, конечно, добраться и на подъемнике, но если вы отыщете служителя и согласитесь дополнительно заплатить ему.

Элис кивнула.

— Нет смысла паковать багаж и блуждать в темноте в надежде найти гостеприимную семью. Ещё одна ночь на борту «Смоляного» не причинит нам вреда, Седрик. Утром ты сможешь подыскать жилье, пока я переговорю с местным Советом о драконах.

Такое положение дел казалось ей вполне естественным. На корабле тесновато, но вполне удобно. Трапезы простые, но сытные. Капитан Лефтрин, возможно, временами грубоват, но его старания быть гостеприимным подкупают своей искренностью. Элис нравилось его общество. Но Седрик явно считал речника неотесанным мужланом. По нескольку раз в день он бросал на Элис долгие страдальческие взгляды, слыша, как Лефтрин расточает в её адрес комплименты, а один раз едва не рассмеялся над его неуклюжей галантностью. Элис с удивлением обнаружила, что её это задело: насмехаясь над Лефтрином, Седрик ведет себя жестоко и глупо, подумала она.

Внимание Лефтрина льстило ей.

Элис старалась не думать об этом, но ничего не могла поделать, застигнутая врасплох. Сначала комплименты капитана заставляли её чувствовать себя неуютно и даже казались подозрительными. Но в последний день она пришла к выводу, что его восхищение искренне. Ей определенно доставляла удовольствие мысль о том, что этот грубовато-мужественный речник находит её привлекательной. Он был не похож ни на одного из тех мужчин, которых ей прежде доводилось встречать. В его обществе Элис чувствовала себя действительно отважной и даже слегка безрассудной путешественницей. В то же время его очевидная сила и знание дела вызывали в ней ощущение безопасности. Она позволила себе общаться с ним, решив, что это лишь на короткое время и что у неё нет намерений нарушать верность Гесту. Она всего лишь хочет чуть-чуть порадоваться тому, что мужчина считает её красивой.

А Седрик, должно быть, переживал лишь потому, что желал всячески защищать её. Покровительство его взволновало Элис и вновь вызвало к жизни детскую привязанность к нему. Ведь Седрик нравился Элис ещё до того, как вырос в такого красивого мужчину. В то время он проявлял к ней интерес, в отличие от других парней, которые на неё — рыжеволосую, с густыми веснушками и плоской грудью — даже не смотрели. А Седрик был добрым. О, как она мечтала, чтобы он — старший брат её лучшей подруги — был к ней расположен ещё больше! На уроках она тайком рисовала в тетрадке переплетенные инициалы — свои и его. Она стащила одну из его перчаток для верховой езды. Перчатка пахла Седриком, и сейчас Элис, краснея и смеясь, вспоминала, как хранила перчатку под подушкой и нюхала каждый вечер перед сном. Интересно, куда она дела эту перчатку? И когда отказалась от мечтаний о том, что однажды Седрик обратится к ней со словами любви? Возможно ли, что в юные годы она была ему небезразлична? И вдруг это чувство сохранилось в каком-нибудь тайном уголке его сердца?

О, это была глупая фантазия, такая же никчёмная, как её робкий флирт с капитаном. Но очень приятная. И что плохого в том, если на денек-другой она вообразит, будто два столь разных мужчины находят её привлекательной? Гест постоянно заставлял её чувствовать себя уродливой, неуклюжей и нудной. Согретая светом и теплом капитанского восхищения и покровительством Седрика, Элис сама себе казалась цветком, возрождающимся к жизни.

За короткое время пребывания на «Смоляном» Элис ощутила, что её приключение становится именно таким, о каком она мечтала.

Баркас сидел в воде низко, едва возвышаясь над рекой; и от этого огромные, словно башни, деревья выглядели ещё выше. Птицы и странные речные существа, и опасные, и безобидные, были здесь совсем близко. С палубы баркаса Элис видела животных, которых Лефтрин назвал болотным лосем и речной свиньей. Один крупный зубастый галлатор соскользнул с илистой отмели, где грелся на солнце, и некоторое время плыл рядом с кораблем, пока Скелли не огрела его шестом так, что он едва не вылетел обратно на берег. Элис видела несколько крупных водяных птиц разных пород; Лефтрин заметил, как она рисует их в своем путевом дневнике, и тут же восхитился её талантом художницы. Он упросил её пролистать дневник назад, к началу зарисовок речного путешествия, и расхвалил её наброски. Женщина покраснела от удовольствия, когда он узнал на одном из рисунков капитана Трелла. Потом Лефтрин сообщил, как называют в Дождевых чащобах растения, которые были зарисованы в дневнике, и Элис очень порадовала его, подписав эти названия под рисунками.

«Я рад, что оказался полезен такой ученой даме, как ты, госпожа!» — сказал капитан с горячностью, заставившей Элис зардеться.

Но одна новость, которой он поделился с Элис, огорчила её. Капитан подошел, когда Элис сидела на крыше палубной надстройки в кресле, закутавшись в плащ от вечернего холода и опустив вуаль, чтобы защититься от насекомых.

— Не возражаешь, если я немного побуду здесь? — Сочетание официальной вежливости с его обычными грубоватыми манерами показалось ей странным. — Я вспомнил, что у меня есть кое-какие сведения, которые, возможно, пригодятся тебе.

— Конечно присаживайся! Ведь это твой корабль, — ответила Элис, мгновенно заинтригованная его заговорщицким тоном.

Без дальнейших церемоний Лефтрин опустился на доски рядом с её креслом, удивительно ловко подогнув ноги.

— Так вот, — немедленно приступил он к рассказу. — Совет в Кассарике кое-что придумал насчет драконов. Драконы с затеей согласились, но по некоторым причинам о ней почти никто не знает. Но для тебя это, верно, важно, ты ведь хочешь поговорить с драконами. Вот я и решил поделиться с тобой, вроде как тайно. Дело в том, что Совет собирается перевести драконов отсюда. И мне сказали, что это произойдет довольно скоро. Не позже чем через месяц.

— Перевести драконов? Но как? И куда? Зачем они это делают? — Элис была потрясена.

— Ну, по поводу «как» могу сказать, что они могут только топать своим ходом, иначе никак. А что до «куда», то мне этого до конца не прояснили. Только сказали, что вверх по реке. Ответ на «почему» очень прост — все в Дождевых чащобах знают, что драконы в Кассарике стали обузой. Они опасны для тех рабочих на раскопках погребенного города, да и для местных тоже. Голодные, с дурным характером, а некоторые и не особо разумные. Им не хватает умишка, чтобы не кусать руку, которая их кормит, если ты понимаешь, о чем я. Не знаю уж, каким образом, но Совету удалось убедить драконов оттуда уйти. Если удастся собрать команду, чтобы присматривать за этим стадом, то драконов уведут как можно скорее.

У Элис закружилась голова. А вдруг, прибыв на место, она обнаружит, что драконов уже услали? Что тогда? Она с трудом сумела выразить свои опасения словами. К её удивлению, капитан беспечно улыбнулся.

— Что ж, госпожа, потому-то я и решил с тобой поговорить. Видишь ли, я — часть той команды, которую Совет пытается собрать. И насколько могу судить, если я откажусь, то их затея провалится. Может, Совет этого и не знает, но ни один другой речной баркас не сможет пройти по такому мелкому фарватеру. Только мой старина Смоляной. Кроме меня, никто из капитанов не возьмется за такое дело. До сегодняшнего дня я прикидывал, сколько денег можно за это вытребовать. Но раз уж так все повернулось, я могу выдвинуть другое условие — чтобы тебе дали возможность поговорить с драконами до их отбытия. Что ты на это скажешь?

Элис была ошеломлена.

— Мне странно, что ты решил поделиться со мной этой тайной. И ещё больше удивляет, что ты собираешься оказать такую услугу почти незнакомому человеку. — Она перегнулась через подлокотник кресла и подняла вуаль, чтобы взглянуть на него прямо, и изумленно спросила: — Зачем ты это делаешь?

Лефтрин пожал плечами, и улыбка его стала ещё бесшабашнее. Он отвел взгляд.

— Считай, что ты просто нравишься мне, госпожа. И я хочу быть уверен, что ты получишь то, ради чего забралась в такую даль. Ничего страшного, если драконы задержатся там на день или два.

— И я не думаю, что это им повредит, — согласилась Элис. Признательность переполняла её душу. — Капитан Лефтрин, я буду рада, если ты станешь называть меня просто Элис.

Он снова взглянул на неё, на его обветренных щеках проступил мальчишеский румянец.

— А уж я-то как буду этому рад! — Капитан снова отвел глаза и почти нарочито сменил тему разговора: — Взгляни только, какая чудная ночь!

Элис опустила вуаль — ей хотелось не столько защититься от насекомых, сколько скрыть горящее лицо.

— Чудеснейшая ночь, давно такой не видела, — согласилась она.

Когда капитан, сославшись на дела, покинул крышу надстройки, Элис поймала себя на том, что радуется, словно девчонка. Она ему нравится. Нравится настолько, что он готов рискнуть ради неё выгодной работой. Элис попыталась вспомнить, когда ей говорили: «Ты мне нравишься», и не смогла. Говорил ли такое Гест во время своего ухаживания за нею? Кажется, нет. А если и говорил, смысл фразы сводился к тому, что она соответствует его ожиданиям. Лефтрин же, произнеся эти слова, назвал причину, по которой он готов рискнуть ради неё. Ох, с ума ведь можно сойти…

Всего несколько минут спустя капитан вернулся с двумя тяжелыми глиняными кружками, и крепкий сладкий кофе в них показался Элис самым вкусным напитком на свете.

Суровые условия жизни на баркасе по-прежнему вызывали у неё восторг.Спать на капитанской кровати, под толстым шерстяным одеялом и пестрым лоскутным покрывалом — это так необычно и даже немного опасно, думалось ей. Каюта пропахла капитанским табаком и была завалена принадлежностями, необходимыми в его ремесле. Элис просыпалась с рассветом от перезвона изящных рыбок-колокольчиков, висящих на окне. И тайная дрожь пробирала её при мысли о том, что в любую минуту капитан может постучаться в дверь и попросить разрешения войти, чтобы взять свою трубку, записную книжку или свежую рубашку.

Баркас медленно, но неуклонно продвигался вверх по реке, держась ближе к берегу, где было мелко, зато и течение слабее. Иногда команда садилась на весла, а иногда толкала судно вперед при помощи длинных шестов. Элис казалось волшебством, что такой тяжелый широкий корабль идет против мощного напора реки. В первое утро капитан поставил кресло на крыше палубной надстройки, чтобы гостья могла беспрепятственно видеть и слышать все, что встречается им в пути. Иногда к ней присоединялся Седрик, и Элис наслаждалась его присутствием. Но капитан Лефтрин составлял ей компанию гораздо чаще.

Капитан знал множество историй о реке и о кораблях. Легенды Дождевых чащоб в его пересказе неуловимо менялись, и Элис дивилась, что ей становится намного понятнее, как видят мир и себя самих торговцы, живущие здесь. Ей нравилась команда «Смоляного», в том числе ласковый кот Григсби, с которым она быстро сдружилась, хотя дома у неё никогда не было кошек. Она попыталась было прикинуть, что ответит Гест на просьбу завести кота, но потом решила, что не будет ничего просить. Просто заведет кота, вот и все. Как странно, думала Элис, что малая толика неудобств заставила её почувствовать в себе силу распоряжаться собственной жизнью. И способность самостоятельно принимать решения. Поэтому предложение Лефтрина провести ещё одну ночь на борту «Смоляного» обрадовало её. Седрик вздохнул и закатил глаза. Элис рассмеялась над страдальческим выражением его лица.

— Позволь мне насладиться приключениями, пока есть возможность, Седрик. Скоро, очень скоро все будет позади. Мы оба вернемся в Удачный, и у меня, конечно, будет мягкая постель, горячая еда и теплая ванна на всю оставшуюся жизнь. И никаких поводов для радости.

— Такая блистательная госпожа, как ты, не должна вести скучную и сонную жизнь! — воскликнул капитан Лефтрин.

— О, боюсь, именно это я и должна. Я ученый, капитан. Мои дни по большей части проходят за рабочим столом. Я читаю и перевожу старые свитки, пытаясь разгадать смысл написанного… Этот шанс поговорить с драконами — единственное настоящее приключение в моей жизни. Но, судя по тому, что рассказали об этих драконах капитан Трелл и его жена, оно принесет куда меньше прока, чем я надеялась… Что такого смешного? Ты смеешься надо мной? — спросила она, потому что капитан Лефтрин вдруг расхохотался.

— О нет, я смеюсь не над тобой, уверяю тебя, милая. Меня просто развеселила мысль о том, чтобы назвать Альтию Вестрит женой капитана Трелла. Она точно такой же капитан, как Трелл, не говоря уж о том, что Совершенный теперь абсолютно не нуждается в капитане. Этот живой корабль решил сам отвечать за себя!

Седрик вмешался в их разговор:

— Может быть, в Кассарике все-таки можно остановиться на ночлег? Нас устроят даже скромные условия.

— Ни одна из здешних ночлежек не годится для почтенной женщины. Боюсь, друг мой Седрик, тебе придется потерпеть моё гостеприимство ещё одну ночь. А теперь прошу меня извинить — мне нужно поговорить со старпомом. Начался очень заковыристый участок реки, перед самым городом. В тот год, когда змеи поднимались по реке, здесь пытались соорудить для них шлюзы. Бедным тварям это не особо помогло, а вот плавать с тех пор стало опасно. — С этими словами он спрыгнул на палубу и быстро скрылся из виду в темноте.

Элис смотрела вверх, на приближающиеся огни Кассарика.

— Не могу дождаться, когда наконец сойду с этой вонючей посудины, — проворчал Седрик.

Элис вздрогнула — столько яда было в его словах.

— Тебе действительно так не нравится этот корабль?

— Здесь негде уединиться, пища отвратительная, люди воспитаны немногим лучше уличных собак, а моя лежанка смердит тем, кто спал на ней прежде. Мне негде вымыться, бритье превращается в испытание, а вся одежда, которую я взял с собой, пропахла трюмной водой. Я не ждал особого комфорта в этом путешествии, но и не думал, что мы опустимся до подобного убожества.

Элис была потрясена его горячностью. А Седрик, видимо, принял её молчание за согласие и продолжил:

— Ты же не станешь притворяться, будто наслаждаешься здешним так называемым гостеприимством, пусть даже в твоем распоряжении есть целая вонючая каюта. Этот пират не выказывает тебе ни малейшего уважения. Каждый раз я замечаю, что он пялится на тебя или называет тебя «милая», словно сидит в таверне, а ты — служанка, на которую он положил глаз. И он проводит с тобой куда больше времени, чем за штурвалом.

Элис наконец обрела способность заговорить:

— Ты думаешь, что это неприлично? Или что я своим поведением поощряю его?

— О, Элис, ты ведь должна понимать. — Из голоса Седрика пропали резкие нотки. — Я знаю, что ты не способна на бесчестный поступок, тем более с каким-то вонючим речником, который считает, что чистая рубашка — это та, которую он не надевал в последние два дня. Нет, я не обвиняю тебя. Ты очень решительная женщина. И ты поступила разумно, решив взглянуть на драконов, несмотря на то, что мы узнали о них. Мне просто ужасно неуютно на борту этого корабля. И хорошо, что ты понимаешь, каковы реальные обстоятельства, и передумала задерживаться в Дождевых чащобах.

— Седрик, прости меня! Ты не говорил ни слова, и я не понимала, насколько тебе плохо. Быть может, завтра ты найдешь нам подходящее жилье и сможешь вдоволь полежать в горячей ванне и вкусно пообедать. Если захочешь, отдохни подольше. Я уверена, что сумею сама переговорить с местным Советом, и вряд ли они откажутся выделить мне проводника для визита к драконам. Тебе вообще незачем идти смотреть на них. Раньше я думала, что буду вести с ними долгие разговоры, и мне бы потребовалась твоя помощь, чтобы записывать и делать наброски. Но теперь-то ясно: это будет не многим лучше прогулки в зверинец, так что нет смысла тебя мучить.

Элис, как могла, старалась не показать своей досады. На самом деле ей хотелось, чтобы Седрик был рядом, когда она встретится с драконами, и не только потому, что так ей будет спокойнее.

Она хотела, чтобы кто-нибудь видел её там. Элис воображала, как они вернутся в Удачный и где-нибудь на торжественном обеде кто-то из гостей, возможно, спросит её о путешествии к драконам. Она скромно скажет, что это было не такое уж интересное приключение, но тут Седрик возразит и, к её удовольствию, расскажет всю историю как непосредственный свидетель. Она представила себя, в купленных специально для этой встречи черных башмаках и парусиновых штанах, шагающей по отмелям к чешуйчатым гигантам, и мысленно улыбнулась.

Но прежде чем идти к драконам, нужно посетить местный Совет торговцев, чтобы представиться и получить разрешение. Элис надеялась, что и там Седрик будет с нею. Неизвестно, с кем придется общаться в Совете, и она хотела войти туда, опираясь на руку Седрика, чтобы все видели: эта женщина достойна сопровождения такого красивого и обаятельного мужчины. Но он уже и так принес ради неё слишком много жертв. Пора отбросить свое тщеславие и подумать о нем.

Седрик выпрямился.

— Элис, я совсем не это имел в виду! Я рад твоему обществу и с удовольствием посмотрю, как ты встретишься с драконами. Извини, что заставил тебя пасть духом. Давай поспим, пока можно, а завтра с утра займемся делами. Тебе лучше отправиться со мной, когда я пойду подыскивать жилье, — не хочу оставлять тебя одну в незнакомом городе. Пусть капитан Лефтрин говорит что угодно, но мы не знаем, насколько здесь опасно. Найдем где поселиться и, как ты сказала, позавтракаем, примем ванну и переоденемся, потом вместе пойдем в Совет, а после — к драконам!

— Так ты не против пойти со мной? — Элис была удивлена неожиданной сменой настроения Седрика и не смогла сдержать радостную улыбку.

— Ничуть, — подтвердил он. — Я так же жду встречи с драконами, как и ты.

— Ну, все же не так! — Элис засмеялась. Она прямо посмотрела на него, зная, что в темноте не рискует выдать свои теплые чувства к нему. — Но это приятная ложь, Седрик. Ты так благороден: понимаешь, что значит для меня эта встреча, и без жалоб переносишь свое изгнание из Удачного. Когда мы вернемся, обещаю, я найду способ уладить все твои неурядицы.

Похоже, Седрик вдруг почувствовал себя неловко.

— Элис, в этом нет нужды, уверяю тебя. Давай я провожу тебя до каюты и пожелаю спокойной ночи.

Она хотела отказаться. Но это бы означало признаться самой себе, что ей нравится общаться с капитаном и что она надеется дождаться его здесь и ещё немного поболтать. А Седрик уже дал ей понять, что не одобряет такие разговоры, поэтому не следует ставить его в неловкое положение, заставляя бодрствовать и присматривать за нею. Элис поднялась с кресла и приняла его протянутую руку.

Синтара проснулась в темноте. Мрак напугал её — ей снилось, что она летит в синем небе, полном солнечного света, над сверкающим городом возле широкой реки, синей с белым. «Кельсингра», — пробормотала Синтара. Она закрыла глаза и попыталась вернуться в свой сон. Вспомнила высокую башню в центре города, большую городскую площадь, танцующие фонтаны и широкие низкие ступени, ведущие в главные здания. Стены были украшены фресками — изображениями Старших и драконьих королев. Кто-то из предков Синтары помнил, каково было спать, распростершись на этих широких ступенях, наслаждаясь жаром, исходящим от солнца и камней. Как приятно было нежиться там, едва обращая внимание на двуногих, спешащих куда-то по своим делам! Их голоса походили на журчание реки вдали.

Синтара снова открыла глаза. Сон не возвращался, а воспоминания были тусклыми и обрывочными. Она слышала, как бормочет река в илистых берегах, а ещё — как громко дышат спящие рядом драконы. Между сном и реальностью не было ни малейшего сходства.

Меркор с неукоснительной точностью следовал плану. Он никогда не пересказывал людям слухи напрямую. Он всегда устраивал так, что драконы как бы случайно заводили речь о чудесах Кельсингры, когда поблизости оказывались люди. Однажды это произошло при рабочих, тащивших из погребенного города красивую раму от зеркала. Синтара узнала материал рамы — странный металл, который начинал светиться от прикосновения. Меркор бросил взгляд на раму и заметил, обращаясь к Сестикану: «Помнишь зеркальную палату во дворце королевы в Кельсингре? Более семи тысяч драгоценных камней украшали одни только потолочные зеркала. А какой свет и аромат от них исходил, когда появлялась королева!»

В другой раз это было при охотниках, которые принесли драконам вонючие останки оленя. Принимая свою до горести малую долю, Меркор обронил: «Кажется, возле королевского зала в Кельсингре стояла статуя лося, помните? Из слоновой кости, в золоте, а вместо глаз — два огромных черных самоцвета. Помните, как они сияли, когда статую приводили в движение? И как этот лось рыл копытом землю и вскидывал голову, если кто-нибудь входил в королевские покои?»

Ложь, все ложь. Если эти сокровища и существовали, Синтара о них не помнила. Но каждый раз люди останавливались послушать такие речи, даже если Меркор не смотрел в их сторону. И прежде чем сменилась луна, люди пришли к ним в темноте, без факелов, чтобы шепотом расспросить о Кельсингре. Как далеко отсюда этот город? Построен он на холме или в низине? Большой ли? Из чего сделаны здания? И Меркор говорил им то, что они хотели услышать: что город не так далеко, что построен на возвышенности, а все здания возведены из мрамора и яшмы. Но он не сказал им ничего ни о приметах местности, ни о том, сколько дней пути дотуда от Кассарика. Не согласился он и помочь людям начертить карту места, где когда-то был город.

«Это невозможно описать словами, — любезно объяснял он. — В те дни реку питала сотня притоков. Возле Кельсингры один из них образовывал большое озеро. Это я помню. А больше ничего сказать не могу. Я уверен, что мог бы пойти туда и найти это место, если бы собрался и смог бы там прокормить себя. Но объяснить я не могу, и не просите».

На следующий вечер пришли другие люди, они задавали те же самые вопросы, и две ночи спустя — ещё. И все получали те же самые дразнящие ответы. И наконец при свете дня явились шестеро торговцев из Совета Кассарика, чтобы сделать драконам предложение. И вместе с ними, разгневанная и бесстрашная, пришла Малта Старшая, в золотом одеянии и бело-алом тюрбане.

Только по требованию Малты предложение торговцев услышали все драконы разом. Совет, похоже, считал, что достаточно договорится с самым большим драконом, как будто это к чему-то обяжет всех остальных. Малта громко рассмеялась над таким предположением и настояла на том, что созвать надо всех драконов. Затем глава Совета, человек, на костях которого было так мало мяса, что даже съесть его был бы напрасный труд, произнес долгую речь. Он вкрадчиво говорил, что Совет встревожен плохими условиями, в которых живут драконы, и надеется помочь им вернуться на их прежнюю родину.

Меркор заверил его: драконы знают, что люди делают все возможное, к тому же у драконов нет родины, ибо в своем истинном воплощении они были Повелителями Трех Стихий: земли, моря и неба. Дракон вежливо притворялся, будто не понимает прозрачных намеков, которыми сыпал глава Совета, пока наконец Малта не прервала эту комедию, заявив со всей прямотой:

— Они думают, что вы можете отвести их в Кельсингру, где они найдут кучу сокровищ. Они хотят убедить вас пойти туда и отыскать этот сказочный город. Но я люблю вас всех и боюсь, что они просто посылают вас на смерть. Вы должны отказать им.

Однако Меркору не нужны были её советы. Он грустно сказал:

— Такое путешествие невозможно. Мы умрем от голода задолго до того, как дойдем до Кельсингры. Все мы хотели бы пуститься в этот путь. Но среди нас есть те, кто мал и слаб. Нам нужны охотники, чтобы кормить их, и обслуга, чтобы ухаживать за нами, как когда-то делали Старшие. Боюсь, это неосуществимо. Нет. Мне нет нужды отказывать, ибо согласие не имеет смысла.

А потом, несмотря на убеждения, мольбы и сердитые возгласы Малты, они заключили сделку. Совет найдет для драконов охотников и хранителей, которые будут сопровождать их, добывать им пищу и всячески за ними ухаживать. А в обмен драконы должны всего лишь привести их в Кельсингру или туда, где она когда-то была.

— На это мы можем согласиться, — угрюмо сказал Меркор.

— Они обманывают вас! — возразила Малта. — Они просто хотят избавиться от вас, чтобы было проще раскапывать Кассарик и чтобы отпала необходимость вас кормить. Драконы, послушайте меня, пожалуйста!

Но сделка была заключена. Кало, обмакнув лапу в чернила, приложил её к пергаменту, расстеленному перед ним, — как будто такая нелепая церемония могла обязать к чему-то хотя бы одного дракона, не говоря уж обо всех. Малта скрежетала зубами и стискивала кулаки, когда Совет объявлял, что это поистине великолепный план. А Синтара ощутила укол жалости к юной Старшей, которая так твердо противостояла тому, на что сами же драконы хитростью подвигли людей. Синтара надеялась, что Меркор найдет способ перемолвиться с Малтой хоть словечком. Но либо ему было все равно, либо он боялся, что это поставит его план под угрозу. Когда члены Совета ушли, Малта ушла тоже, багровая от ярости.

— Это ещё не конец! — предупредила она. — Вам нужны подписи всех членов Совета, чтобы узаконить это. Не думайте, что я буду сидеть сложа руки!

Воспоминания о Малте огорчали Синтару и, несомненно, именно из-за них ей приснился этот сон. Малта была молодой Старшей — человеческой женщиной, лишь недавно пережившей перевоплощение. Впереди у неё было множество лет роста и изменений, если она собиралась стать подобной Старшим былых времен.

Но вряд ли она станет таковой. Некоторые люди смотрели на неё с удивлением, но у большинства она вызывала отвращение. Синтара гадала, что станет с Малтой, Сельденом и Рэйном теперь, когда Тинталья бросила новых Старших точно так же, как бросила драконов. Синтара не винила Тинталью за её уход. Прежде всего дракон должен заботиться о себе. Тинталья нашла себе пару и хорошие охотничьи угодья, в конце концов она отложит яйца, и из них вылупятся змеи. И когда эти змеи уплывут в море, цикл истинных драконов возобновится.

Но пока этого не произойдет, на протяжении многих лет Синтара и её сородичи останутся единственными драконами в Дождевых чащобах. Все они — создания иных времен, возрожденные в мире, где уже никто о них не помнит. И к несчастью, они вернулись в несовершенном, ущербном облике, совсем не подходящем для этого мира.

Повелители Трех Стихий — так они когда-то называли себя. Земля, суша и небо принадлежали им. Никто не мог ни в чем им отказать. Драконы были повелителями всех и вся.

А теперь они оказались обездоленными, обреченными жить в грязи, есть падаль и — Синтара в этом не сомневалась — умереть медленной смертью, тащась вверх по реке. Она снова закрыла глаза. Когда настанет время, она пустится в дорогу. Не потому, что подпись Кало её к чему-то обязывает, а потому, что здесь у них нет будущего. Если ей предстоит умереть жалким ползучим созданием, она хотела прежде изведать хоть немного иной жизни, пусть жизнь эта и окажется недолгой.

Элис проснулась ещё до рассвета, проспав совсем мало. Открыть глаза её заставил легкий скрип двери. Она затаила дыхание и только тогда поняла, что её разбудил тихий стук в дверь.

— Ты уже проснулась? — негромко спросил капитан Лефтрин.

— Теперь да, — ответила она и натянула одеяло до подбородка.

Сердце гулко колотилось в груди. Зачем этому человеку понадобилось приходить в её каюту в предрассветной мгле? Он ответил на её невысказанный вопрос:

— Извини за вторжение, но мне нужна чистая рубашка. Местный Совет желает поговорить со мной безотлагательно. Очевидно, они высматривали мой корабль и ждали, когда я причалю. Поздней ночью явился с посланием гонец. Пишут, что должны как можно скорее заключить все договоры о перемещении драконов. — Лефтрин покачал головой, обращаясь скорее к самому себе, чем к ней. — Что-то грядет. Такое впечатление, что идут гонки за ценным призом. Слишком уж такая спешка непохожа на Совет. Обычно-то они ведут себя так, словно в их распоряжении все время в этом мире. Вечно тянут со сделкой, пока я не приму их условия или у меня не кончатся денежки.

— Они торопятся переселить драконов? — От этой мысли Элис пробрала дрожь. Она села, по-прежнему прикрываясь одеялом. — Куда они переводят их так спешно? И почему?

— Не знаю, госпожа. Надеюсь, что узнаю, когда встречусь с членами Совета. Они сообщили, что хотят видеть меня как можно раньше. Так что мне пора идти.

— Я пойду с тобой.

Только когда эти слова сорвались с её языка, Элис осознала свою дерзость. С чего она взяла, что капитан обрадуется её обществу? Она даже не спросила, можно ли сопровождать его, а просто заявила о своем решении. Не придется ли ей жестоко поплатиться за такое самоуправство?

Но Лефтрин только сказал:

— Я так и подумал, что ты захочешь пойти. Сейчас возьму кое-какие вещи и выйду, а ты одевайся спокойно. Я пока поджарю тебе пару ломтиков хлеба и сварю кофе.

Он снял с крючка рубашку и забрал шкатулку, где хранились мыло и бритва. Элис не смогла не отметить, что Седрик был прав. Эту рубашку капитан уже носил, и что-то было незаметно, чтобы её стирали и сушили. Но Элис вдруг поняла, что ей все равно.

Как только за капитаном тихо закрылась дверь, Элис спрыгнула с койки. Подозревая, что сегодня ей придется много лазать по лестницам, и хорошо, если не по приставным, она надела юбку с разрезами и высокие, как для верховой езды, сапоги. Выбрала практичную блузу из плотного хлопка и наконец натянула коричневый жакет из прочного полотна, туго подпоясав его на талии. Прекрасно. Может быть, в таком наряде она смотрится не слишком женственно, но, по крайней мере, готова к предполагаемым событиям. Маленькое зеркало показало, что за дни, проведенные на реке, веснушек стало больше, к тому же они потемнели. А волосы, даром что Элис никогда не выходила из каюты без шляпки, выгорели почти до оранжевого цвета и стали сухими, точно солома.

На несколько секунд она замерла, ошеломленная своим простецким видом. Но потом расправила плечи и решительно сжала губы. Она здесь не для того, чтобы вызывать восхищенные взгляды, её дело — изучать драконов. И её сильная сторона — не смазливое личико, его-то у неё никогда не было, а разум. Она прищурилась на свое отражение, вздернула подбородок, взяла простую соломенную шляпу и решительно нахлобучила на голову.

Капитан Лефтрин ждал её на камбузе, перед ним стояли две исходящие паром кружки с кофе. Сидя спиной к двери, он поджаривал на плите толстые ломти желтого хлеба. Рядом Элис заметила липкий горшок с патокой и две тяжелые глиняные тарелки. Повернувшись, Лефтрин бросил на каждую тарелку по поджаристому ломтю. Увидев Элис, он улыбнулся.

— О, так быстро! Моей сестре всегда нужно полдня, чтобы одеться ради любого случая. А ты уже здесь, полностью готовая. И красивая, словно картинка, с головы до ног!

Элис с удивлением отметила, что краснеет.

— Ты слишком добр, — выдавила она, с отвращением чувствуя, как официально это звучит.

И зачем только Седрик намекнул ей, что поощрять грубоватый флирт капитана неприлично.

«У Лефтрина просто такие манеры, — твердо сказала она себе. — Ко мне это не имеет никакого отношения».

Элис села к столу.

Похоже, на борту бодрствовали только они двое. Она отпила глоток кофе. Густой и черный напиток, вероятно, настаивался на плите всю ночь. Сливок, чтобы уменьшить его горечь, не было, поэтому она последовала подсмотренному у матросов обычаю и щедро подлила в кружку патоки. Теперь кофе был похож не на деготь, а на сладкий деготь. Налив немного сладкой жижи на поджаренный хлеб, Элис поспешила съесть его, пока он не остыл. Сейчас требовалась быстрота, а не изящные манеры. Лефтрин убрал со стола, сложив тарелки и кружки в таз для мытья посуды.

— Ну что, идём? — позвал он, и Элис кивнула.

Вместе они покинули камбуз, и капитан помог Элис сойти с корабля. Сходней не было, поэтому пришлось прыгать прямо на причал. Когда она ступила на сушу, ей показалось вполне естественным опереться на предложенную капитаном руку. Пока они шли вдоль пристани в свете раннего утра, Лефтрин указывал на стоящие у причалов корабли, называл их имена и сообщал что-нибудь о каждом. Смоляной оказался самым большим из них.

— И он самый старый, — с гордостью сказал капитан. — Строители не пожалели на него диводрева. С тех пор как его спустили на воду, река съела тысячи судов, а Смоляному все нипочем — едкое течение, камни, мели, — он знай себе продолжает бороздить воды.

Покинув плавучую пристань, они вышли на широкую дорогу. Утоптанная земля странным образом подавалась под ногами.

— Это кожаная дорога, — пояснил капитан. — Старинное изобретение. Слои дубленых шкур укладываются поверх бревен, на них — кедровые ветки и толстым слоем кора, потом снова шкуры и, наконец, пепел, а сверху слой земли. Так оно гниет не слишком быстро, а слои дерева и кожи придают плавучесть. Такая дорога тоже, конечно, не вечная, но обычную-то растоптали бы в грязь за несколько недель, а потом просочившаяся снизу вода затопила бы то, что осталось. По виду не скажешь, но эта дорога стоила Кассарику немалых денег. А вот и подъемник. Или ты предпочитаешь лестницу?

У основания огромного дерева начиналась спиральная лестница, ведущая вверх вокруг древесного ствола. Запрокинув голову, Элис увидела над собой нижний ярус Кассарика. Для тех, кто не желал пользоваться лестницей, рядом имелось иное подъемное средство: хлипкого вида платформа с плетеным ограждением. Около неё болтался длинный, тоже плетеный шнур с рукоятью.

— Тянешь за шнурок от колокола, и если работник на месте, он спускает вниз противовес, чтобы поднять платформу вместе с тобой. Это, конечно, стоит пару монет, зато быстрее и легче, чем путь по лестнице.

— Думаю, лучше лестница, — решила Элис.

Но, не пройдя и половины, пожалела о своем решении. Подъем был круче, чем ей казалось снизу. Капитан отважно сопровождал её, тихонько ворча на каждой ступеньке. Достигнув первой площадки и оглядевшись, Элис сразу же позабыла о боли в ногах.

Широкий помост огибал гигантский древесный ствол. Торговые палатки, лепившиеся к стволу, только-только открывались, продавцы раздвигали тканевые занавески. От центрального помоста разбегалась сеть подвесных мостиков, тянущихся в разных направлениях к другим деревьям и сооруженным на них помостам. Мосты были с перилами, но провисали посередине, а между планками явственно виднелись просветы.

— Вот путь к Залу торговцев, — сказал Лефтрин и, положив её руку на свое предплечье, повел к одной из дорожек.

Через четыре шага у Элис закружилась голова. Планки мелодично поскрипывали под ногами. Лефтрин даже не придерживался за хлипкие перила и словно бы не замечал мягкого покачивания мостика. Элис глянула вниз и ахнула: земля оказалась так далеко под ногами, — затем перевела взгляд в сторону и неожиданно ощутила тошноту. Мостик проседал под их весом, и всякий раз, ступая на очередную планку, Элис была уверена, что вот-вот рухнет вниз вместе со всем этим сооружением. Лефтрин положил ладонь поверх её руки, вцепившейся ему в предплечье.

— Смотри вперед, на следующий помост, — посоветовал он негромким уверенным тоном. — Поймай ритм — это все равно что лезть вверх по ступенькам. Не смотри вниз и не беспокойся понапрасну. Жители Дождевых чащоб строят такие мосты уже больше сотни лет. Это наши улицы. Им можно доверять.

Его голос звучал твердо, в нем не было снисходительных ноток. Значит, Лефтрин не стал думать об Элис хуже из-за того, что она испугалась. Он принимал её испуг как нечто естественное и само собой разумеющееся. От этого ей легче было последовать его совету. Элис покрепче ухватилась за спутника, приноравливаясь к его шагу, и скоро поймала правильный ритм движения, от которого мостик не раскачивался. Удивительным образом это оказалось похоже на танец в паре. Они достигли самой нижней точки мостика, дальше пошел пологий подъем, планки превратились в ступеньки, которые неожиданно привели к следующему помосту. Элис остановилась передохнуть, и капитан Лефтрин остановился вместе с ней.

— Осталось пройти всего три, — сказал он.

Легкий страх так и не покинул Элис, но отступать она не собиралась.

«Это вызов, — подумала она. — Это вызов, но я не побоюсь его принять».

— Тогда идём, — ответила она.

Храбрость едва не покинула её на втором мостике, когда они повстречались с группой рабочих. Им с Лефтрином пришлось отойти к краю, чтобы уступить дорогу, и от шагов рабочих все сооружение принялось подпрыгивать, словно дружелюбный пес, которого погладили по голове. Но на третьем мостике ощущение танца в паре с Лефтрином вернулось. Когда путь завершился, Элис слегка запыхалась и все же чувствовала себя победительницей.

Кассарик был не чужд гордыни. Об этом свидетельствовали размеры Зала торговцев, построенного вокруг ствола самого большого из всех деревьев, на которых до сих пор побывала Элис. Помост, поддерживающий строение, одновременно служил тем же, что площадь перед городской управой в наземных городах. Он огибал и зал, и дерево. Четыре лестницы вели с него на помосты ближайших деревьев. Было ещё рано, и солнечные лучи едва пробивались сквозь кроны, поэтому вдоль дорожек горели факелы. Так далеко от реки свет с прогалины почти не добирался. Элис показалось, что она забрела в сумеречный город сказочного народа.

Элис выросла в Удачном среди потомков старинных семейств торговцев, издавна поселившихся там. Но она всегда знала о сородичах из Дождевых чащоб и чтила узы, связывающие их со старинными семействами Удачного. Только здесь, в Дождевых чащобах, можно было откопать волшебные сокровища Старших. Но жизнь в лесных кронах и работа в погребенных городах Старших накладывали отпечаток на людей. Почти все местные жители с рождения имели какие-то отметины, которые с каждым годом становились все ярче. Это были чешуйки на черепе или на губах или бахрома из мясистых выростов под челюстью. С возрастом у некоторых менялся цвет глаз или утолщались ногти. Такие отметины Элис видела у всех жителей чащоб, приезжавших в Удачный. И у капитана Лефтрина они были: синеватая и слегка чешуйчатая кожа на тыльной стороне кистей и на запястьях, чешуя под густыми бровями и сзади на шее. Но на это запросто можно было не обращать внимания.

Здесь, в Кассарике, равно как и в Трехоге, большинство жителей ходили с открытыми лицами. Это был их город. Чужакам же, если они относились к местным жителям без уважения, приходилось очень быстро отсюда уезжать. Элис старалась не глазеть на рабочих, когда те шли мимо них на мостике. Кисти и локти у них были густо покрыты чешуйками, причем не телесного цвета, а синими, зелеными или ярко-алыми. Один мужчина оказался совсем лысым, череп его зарос чешуей, напоминающей странный обтягивающий капюшон; такая же чешуя шла по линии бровей и вместо губ вокруг рта. Ещё у одного под подбородком была плотная бахрома из мясистых выростов, а над глазами нависала складка кожи, похожая на петушиный гребень. Элис отвела от них взгляд, благо была поглощена стараниями сохранять равновесие на болтающемся мостике.

Но теперь она стояла на прочном помосте и не знала, куда девать глаза. Ранним утром здесь было не так уж много народа, но все они были явственно отмечены Дождевыми чащобами. Многие бросали на Элис любопытные взгляды, и она отчаянно твердила себе, что дело всего лишь в её наряде, который сильно отличается от местной одежды и поэтому привлекает внимание. Мужчины были одеты почти одинаково: темно-синие рубашки из плотного хлопка, бурые штаны из толстой парусины, свободные холщовые куртки, а на ногах — тяжелые башмаки, покрытые засохшей грязью. На их плечах висели холщовые сумки — видимо, с обедом. Из карманов штанов торчали толстые перчатки и шерстяные шапки.

— Рабочие с раскопок, — пояснил Лефтрин, когда они прошли. — Идут на весь день под землю. Там всегда холодно и сыро, и зимой, и летом.

Мимо прошла женщина в мягких кожаных штанах и кожаной жилетке, отделанной мехом.

— Она древолаз, — пояснил Лефтрин. — Видишь, ходит босиком, чтобы крепче цепляться за ветки. Полезет в верхние ярусы кроны собирать плоды или птиц ловить.

Когда Элис почти решила про себя, что жизнь женщин в Кассарике тяжела и безрадостна, навстречу им промчались, болтая на ходу, две девушки. Они были наряжены в легкие утренние платьица и, вероятно, направлялись к подругам, чтобы пройтись с ними по рынку. Их оборчатые юбки были короче тех, что носили сейчас в Удачном, и из-под них выглядывали мягкие коричневые туфельки. Плечи девушек украшали кружевные косынки, а их шляпки имели форму огромных свернутых листьев. Элис повернулась, чтобы посмотреть им вслед, и на миг её охватило знакомое чувство зависти. Они выглядели такими веселыми, так радостно щебетали друг с дружкой о своих девичьих заботах… Дойдя до мостика, девушки взялись за руки и, легонько топоча по досочкам, перебежали на другую сторону с озорным гиканьем — точно мальчишки-сорванцы.

— Почему ты вздыхаешь? — спросил Лефтрин, и Элис поймала себя на том, что все ещё смотрит девушкам вслед.

Она покачала головой, улыбаясь собственной глупости.

— Я просто подумала, что каким-то образом проскочила этот возраст. И всегда об этом сожалела. Такое чувство, что из девочки я сразу превратилась в солидную женщину, периода вот такого беззаботного времени в моей жизни и в помине не было.

— Ну уж, ты говоришь прямо как старуха, у которой уже вся жизнь позади.

У Элис перехватило горло.

«Так и есть, — подумала она. — Через несколько дней я вернусь домой и стану такой, какой мне предстоит оставаться до конца жизни. Никаких приключений, никаких перемен… И завтрашний день не будет обещать ничего, кроме благопристойной обыденности».

Она попыталась проглотить ком в горле и к тому времени, как смогла заговорить, подыскала более подходящие слова:

— Что ж, я замужняя женщина с устроенной жизнью. Видимо, немного скучаю по чувству неуверенности. По возможностям, ожидающим прямо за углом.

— Хочешь сказать, у тебя никогда этого не было?

Элис помолчала, потому что правда отчего-то казалась унизительной.

— Вероятнее всего. Полагаю, моя судьба была предрешена с самого начала. Брак стал для меня некоторой неожиданностью. Я не думала, что когда-нибудь выйду замуж. Но как только стала замужней женщиной, моя жизнь обратилась в рутину, подобную той, что сопровождала меня прежде.

Лефтрин молчал дольше, чем следовало бы, и, взглянув на него, Элис увидела, что его губы странно кривятся — словно он пытается удержать внутри себя какие-то слова.

— Можешь говорить откровенно, — предложила она, а потом задумалась, хватит ли ей смелости выслушать то, что он хотел утаить.

Капитан улыбнулся ей.

— Может быть, я сейчас покажусь невежливым, но знай: если бы я был женат на такой женщине, как ты, и она сказала бы другому парню, что её жизнь в браке со мной не слишком отличается от жизни до брака… Пожалуй, я попытался бы понять, что делаю не так. — Он приподнял брови и прошептал с почти неприличным намеком: — Или чего не делаю!

— Капитан Лефтрин! — воскликнула Элис, потрясенная до глубины души.

А капитан рассмеялся, и она с ужасом поняла, что вторит ему. Когда оба умолкли, чтобы отдышаться, Лефтрин предупреждающе поднял руку:

— Нет, не говори мне! Есть вещи, которые жена не должна никому говорить о своем муже. К тому же мы уже пришли, так что времени на праздные разговоры не осталось.

Они стояли у дверей Зала торговцев. Каждая из высоких створок была сделана из цельного куска черного дерева высотой в два мужских роста. Лефтрин толкнул одну створку, и она бесшумно отворилась.

В холле не было окон. Свечи в единственном канделябре источали запах апельсиновых цветов. Лефтрин, не замедляя шага, прошел по застланному ковром полу и открыл следующую дверь, такую же высокую. Элис последовала за ним и оказалась в круглом помещении. Ряды скамей ярусами поднимались кверху от широкого возвышения. На возвышении стоял длинный стол из светлого дерева, а за столом — дюжина тяжелых кресел. Половина из них пустовала. Висящие в воздухе сферы, по виду — из желтого стекла, озаряли помещение золотистым светом. Расположены эти светильники были так, что тени, отбрасываемые предметами, принимали странную форму. По стенам комнаты висели гобелены — либо вытканные Старшими, либо искусная подделка. Элис впилась в них глазами, страстно желая попросить позволения в деталях изучить каждый рисунок.

Внезапное появление Лефтрина и Элис вызвало легкий переполох среди шестерых членов Совета, сидевших в креслах. Несмотря на ранний час, они были облачены в официальные одеяния торговцев. Каждая мантия отличались от других по цвету и покрою, указывая, из какого семейства первопоселенцев происходит её владелец. Элис не знала ни одного из них. Семейства торговцев в Удачном и в Дождевых чащобах имели разные корни, хотя нередко их связывали между собою узы брака. Ближе к середине стола сидела женщина с морщинистым лицом и с жесткими седыми волосами, остриженными ежиком.

— Это закрытое заседание, — сообщила она пришельцам. — Если вы здесь по делам торговцев, извольте получить назначение и приходите позже!

— Полагаю, мы приглашены на это заседание, — возразил Лефтрин.

Это «мы» не ускользнуло от внимания Элис, и сердце её подпрыгнуло. Лефтрин наверняка сделает все возможное, чтобы ей позволили остаться здесь и узнать, что будет с драконами.

— Я капитан Лефтрин с баркаса «Смоляной». Когда я причалил вчера поздно вечером, меня пригласили прийти сюда как можно раньше с утра. Думаю, чтобы обсудить перевод драконов вверх по реке. Но если я неправ…

Его слова повисли в воздухе, и седая женщина вскинула руки, словно отменяя свой предыдущий протест. Но прежде чем она успела заговорить, дверь за спиной Лефтрина и Элис хлопнула — громко и зло. Элис, вздрогнув, обернулась и замерла в изумлении. У двери стояла женщина-Старшая в сине-серебряном одеянии. Её глаза блестели в золотистом свете ламп, подобно металлу, а лицо было точно сам гнев, воплощенный в камне.

— Это незаконное заседание, капитан Лефтрин. Сам видишь, число присутствующих недостаточно для того, чтобы дать разрешение на какие бы то ни было действия.

— Ты ошибаешься, Малта Хупрус. — С этими словами седая женщина взяла со стола два листа бумаги. — У меня есть уведомления о разрешении действовать от имени двух членов Совета, которые слишком заняты и не могут присутствовать сегодня. Я имею право распоряжаться их голосами, как сочту нужным. А если все мы проголосуем за одно и то же, то окажемся в большинстве, с поддержкой остальных или без неё.

— Но мой брат, Сельден Вестрит, такого разрешения точно никому не давал. И не забывай, торговец Полек, что он представляет интересы драконицы Тинтальи, а следовательно, я не понимаю, каким образом вы можете принять решение без него.

— У него только один голос. Будет он за или против, его голос ничего не изменит.

— Он представляет интересы Тинтальи. Он говорит за драконов. Разве вы можете принимать решения относительно их судьбы, даже не посоветовавшись с ним? Уж точно нет!

Произнося эту гневную речь, Старшая прошла мимо гостей. Элис старалась не глазеть на неё, но безуспешно. Все знали историю Малты Хупрус. Она оказалась вовлечена в неудачную попытку похищения сатрапа Джамелии. Вместе с ним её захватили пираты, и в конце концов она стала одной из тех, кто способствовал заключению мира между Джамелией и Пиратским королевством. Но прославилась она по другой причине. Малта открыла свои мысли драконице Тинталье, между ними образовалась связь, и Малта помогла ей выйти из кокона. Некоторые считали, будто это и предопределило превращение обычной девушки из семейства торговцев Удачного в женщину с явственными признаками Старшей расы. Другие утверждали, что это изменение — подарок от драконицы. Жених и брат Малты оказались участниками тех же событий и тоже присутствовали при рождении Тинтальи. И их коснулись точно такие же перемены.

— Мы пытались пригласить на это собрание Сельдена Вестрита, но его нет ни здесь, ни в Трехоге. И нам сказали, что он вернется не раньше чем через четыре месяца. К тому времени погода испортится и наступит ещё одна долгая сырая зима, когда драконы снова начнут превращать земли вокруг Кассарика в болото. Мы должны действовать немедленно. Мы не можем задерживаться только для того, чтобы выслушать мнение одного-единственного члена Совета.

— Вы действуете сейчас именно потому, что его нет в Дождевых чащобах и он не может помешать вам именем Тинтальи.

У седой женщины был вид полководца, попавшего в засаду. Кое-кто из торговцев рядом с ней, похоже, был смущен, но как минимум один выказывал раздражение, постукивая пальцами по краю стола. Этот молодой мужчина с оранжевыми чешуйками на высоких скулах явно злился. Он стиснул зубы, словно пытаясь сдержать рвущийся с языка гневный ответ.

Председательствующая произнесла:

— Ты была с нами, когда мы ходили разговаривать с драконами. Ты слышала, что они поняли наше предложение. Ты знаешь, что самый большой дракон, черный, согласился на то, чтобы поискать место получше. Мы даже готовы удовлетворить его требования и предоставить им несколько охотников и хранителей. Они могут прибыть в любую минуту и будут готовы немедленно отправиться в путь. Мы собрались тут этим утром лишь для того, чтобы заверить, что мы оправдаем ожидания драконов. Капитан Лефтрин, мы призвали тебя сюда в надежде подрядить тебя и твой баркас сопровождать драконов и их хранителей вверх по реке.

Элис оценила, как ловко женщина сменила тему разговора, обратившись к Лефтрину. Но сама она все ещё не разобралась до конца в происходящем. Драконы должны уйти из Кассарика? Их будут сопровождать охотники? И возможно, баркас капитана Лефтрина?

— Это очень неожиданно, — ответил Лефтрин. Он сделал глубокий вдох и заговорил — медленно, тщательно подбирая слова: — Даже слишком неожиданно. Прежде чем я дам ответ, я должен точно знать условия.

Элис догадалась, что кроется за этими скупыми словами Лефтрина. Благодаря речи Малты капитан понял, что сейчас он держит Совет Кассарика за горло. Торговцам нужно действовать как можно быстрее. Если то, что Лефтрин говорил о своем корабле, правда, значит, его баркас действительно единственное судно, способное сопровождать драконов вверх по реке. Они заплатят ему столько, сколько он запросит, или упустят единственную возможность. Ясно, что они хотят отправить драконов в путь до наступления зимы или до возвращения Сельдена Вестрита.

Женщина из Совета загнанно переводила взгляд с Лефтрина на Малту.

— У нас действительно есть предложение для тебя, капитан Лефтрин. Мы готовы обсудить условия договора. Мы хотим нанять твое судно в качестве корабля сопровождения для драконов и их хранителей. На «Смоляной» погрузят дополнительную провизию для них; кроме того, на нем поплывут охотники. Это будет основной корабль, к которому при необходимости будут привязывать на ночь лодки хранителей. Один из охотников — опытный разведчик. Он сможет не только добывать мясо, но и составлять карту реки, и вести журнал примечательных событий. Он же назначается представителем Совета и наделяется правом решать, какое место подойдет для расселения драконов. Когда он придет к этому решению, то даст тебе знать, и оттуда ты сможешь вернуться обратно в Кассарик.

Малта оборвала эту речь резким вопросом:

— Если лодки хранителей необходимо будет привязывать на ночь к кораблю, стоящему на реке, то, хотела бы я знать, где в это время будут находиться драконы, торговец Полек?

Женщина покачала головой.

— Мы всего лишь предполагаем такую необходимость, Малта. Просто даем распоряжения на всякий случай.

— А представитель Совета? Зачем нужен он? Разве не сами драконы будут решать, какое место им подходит и когда пора освободить своиххранителей от службы?

Глаза Старшей вспыхнули странным светом.

«Да они же мерцают!» — осенило Элис.

Губы Малты были гневно сжаты. И не только это свидетельствовало о её ярости. Золотистые шары, освещавшие помещение, начали смещаться. Сила, что прежде удерживала их на месте, исчезла, и сферы стали медленно, но целенаправленно дрейфовать к Малте. Кто-то из членов Совета издал тревожный вздох, но остальные сохраняли на лицах выражение каменного равнодушия.

Глава Совета пыталась говорить спокойно:

— Драконы могут не осознать, когда мы достигнем той грани, когда все возможное с нашей стороны уже сделано. Это печально, но это так. Посему мы должны послать с драконами того, кто сможет вынести непредвзятое решение.

— Непредвзятое? — переспросила Малта. — Представитель Совета способен быть непредвзятым? Возможно, следует назначить и представителя от драконов, который будет следить, чтобы с ними обошлись честно и чтобы договор соблюдался. Вы думали о том, чтобы сдержать слово, данное Тинталье? Согласно письменному договору, который мы заключили?

Плавающие шары уже окружали её, из-за чего остальная часть помещения погрузилась в полумрак. На покрытом чешуей лице и блестящих руках плясали световые блики. Малта сияла, словно статуя из драгоценного камня. Её глаза напоминали ограненные самоцветы.

— А она сдержала слово? — прошипела Полек. — Тинталья исчезла и бросила нас с ордой голодных драконов на руках! Что ты хочешь от нас? Чтобы мы продолжали держать их здесь, у самого Кассарика? Это плохо и для них, и для нас! Пока они здесь, делу не поможешь. Но если мы отошлем их вверх по реке, возможно, они найдут для себя лучшие угодья. Посмотри: многие из них уже умерли, а те, кто остался, слабы и больны. Это не тот случай, когда ты имеешь право применять свою силу, чтобы заставить нас отступиться. Лучше бы ты помогла найти самый подходящий способ их исхода. Потому что исход — лучшее, что мы можем предложить драконам, Малта. Уверена, ты убедишься в этом сама.

— Я ничего подобного не вижу, — возразила Малта, но в голосе уже не слышалось веры в победу. — Я вижу, есть нечто, чего я не знаю, нечто, что заставляет вас срочно собирать людей для этого предприятия и отправлять их в дорогу. Но разве вы честны со мной?

Огни, окружавшие её, ириугасли. Полек, не отвечая на вопросы, поспешила упрочить преимущество:

— Ты получала какие-нибудь известия от своего брата или от драконицы Тинтальи?

— Мой брат ещё в пути, а все знают, как трудно своевременно отправлять послания с корабля. И я ничего не слышала от Тинтальи и не чувствовала её присутствия вот уже несколько месяцев. Не знаю, что с ней. Она может просто быть далеко, или же её настигла какая-то страшная участь. Мне неизвестно. — Голос Малты был полон горечи. Но дальше она заговорила тверже: — Но я знаю: многие торговцы Удачного дали ей слово, что сделают все возможное для её потомства. Если бы Тинталья не вмешалась в войну с Калсидой, Удачный лежал бы в руинах. И это ведь она не пустила калсидийские корабли в устье реки Дождевых чащоб. Мы нуждались в помощи — и драконица помогла нам. А теперь, когда она ушла, мы бросим юных драконов умирать только потому, что заботиться о них стало слишком трудно? Неужели теперь, в эти мирные дни, слово торговца так пало в цене?

Пока она говорила, световые сферы вокруг неё разгорались все жарче. Свет отражался от тела Малты, и в конце концов стало казаться, что она не отражает, а излучает его.

В помещении повисло молчание — возможно, члены Совета были пристыжены. Кое-кто из них обменялся взглядами.

И тут тишину нарушила Элис:

— Я была там. Я была там в ту ночь, когда драконица явилась к Залу торговцев Удачного. В ту ночь, когда была заключена сделка. Я слышала, что говорила Тинталья, и видела, как с ней подписали соглашение. — Голос женщины задрожал. — Я слышала, как Рэйн Хупрус требовал ещё одного условия соглашения: чтобы Тинталья помогла ему найти Малту.

Элис перевела взгляд с потрясенной Старшей на членов Совета. Она заставила себя стоять прямо, собрала всю храбрость, которой в себе даже не подозревала, и возвысила голос, чтобы её было слышно всем в зале:

— Моё имя — Элис Кинкаррон Финбок. Помимо того что я подписала соглашение с драконицей Тинтальей и потому имею право голоса здесь, вряд ли кто-то в Удачном знает о драконах и Старшей расе больше меня. Я проделала долгий путь от Удачного до Кассарика, намереваясь поговорить с драконами и пополнить свои познания. С тех пор как Тинталья появилась среди нас, я посвятила себя изучению и переводу всех доступных свитков и глиняных таблиц, где говорится о драконах и Старших. И мне кажется, вы не до конца сознаете, чем рискуете, идя на нарушение соглашения с драконицей, которая скрепила его своим истинным именем. Зато я, как лучший знаток драконов в Удачном, не могу этого не понимать.

Переводя дыхание, Элис отбросила прочь сомнения: здесь не было никого из Удачного, поэтому никто не мог оспорить сказанное. А сама она знала, что говорит правду, и только это сейчас имело значение. Она продолжила свою речь, с удивлением прислушиваясь к собственным решительным словам, слетавшим с языка:

— Не думаю, что Совет торговцев Кассарика наделен властью принимать такие решения касательно…

— Ты изучала драконов и Старших, — вдруг прервала её Малта. — Скажи, ты находила в древних свитках упоминания о месте под названием Кельсингра? Кажется, это был город Старших.

Элис ощутила себя парусным кораблем, внезапно потерявшим ветер. Неожиданный вопрос Малты сбил её с мысли, и вся цепь рассуждений, которую она намеревалась развернуть перед Советом, мгновенно вылетела у неё из головы. Новость о немедленном «исходе» драконов потрясла её — она-то, когда Лефтрин поделился с ней тайной, решила, что у неё будет хотя бы несколько дней на общение. А теперь оказалось, что её лишают и этой малости. На миг Элис преисполнилась решимости отвоевать утраченное. Но стоило вмешаться Малте — и вся её напускная смелость куда-то исчезла.

Элис взглянула на членов Совета, ожидая увидеть на их лицах недовольство вопросом Старшей. Но они так же сосредоточенно, как и сама Малта, ждали ответа. Торговец Полек подалась вперед, уставившись на приезжую. И тут капитан, о котором Элис почти позабыла, успокаивающе сжал её руку.

— Ну же. Скажи им.

Несколько мгновений Элис недоумевала: ему-то откуда знать про Кельсингру? Но потом вспомнила их вчерашнюю беседу о речной навигации. Лефтрин говорил, что фарватер, которым он шёл только месяц назад, уже может быть занесен илом. А Элис, изо всех сил стремясь произвести впечатление, с умным видом кивнула и рассказала историю из старого свитка — о том, что подход к пристаням Кельсингры тоже приходилось часто расчищать. Капитан заметил, что никогда не слышал о таком городе. Элис в ответ только пожала плечами, бросив фразу, что Кельсингру, наверное, давным-давно поглотила река.

Она посмотрела на Малту — та даже слегка наклонилась в её сторону. Казалось, Старшая приготовилась к борьбе. Её глаза пылали надеждой. Световые шары, только что окружавшие Малту плотным кольцом, снова разошлись в стороны, но она по-прежнему казалась средоточием света в этом зале. Как могла Элис признаться, что Кельсингра для неё всего лишь название из свитка? Она беспомощно огляделась по сторонам, и её взгляд, по воле судьбы или случая, упал на гобелен слева от Малты. Странный трепет пронзил Элис. Она медленно подняла руку и указала на гобелен:

— Вот Кельсингра. — Элис подошла ближе к стене, её сердце с каждым шагом колотилось все быстрее. — Дайте мне больше света, пожалуйста, — произнесла она, в восторге от своей находки почти забыв, где находится и с кем разговаривает.

В ответ на её просьбу Малта послала следом световые сферы. Они плыли за Элис и остановились одновременно с нею. Освещенный гобелен стал похож на окно в древний мир — здесь были все его приметы. Неведомая мастерица прошлого так постаралась, что можно было разглядеть мельчайшие детали местности.

— Вот, — Элис указала на то, о чем говорила. — Это, должно быть, знаменитая план-башня Кельсингры. Судя по тому, что я читала, план-башни были построены в нескольких крупных городах Старших. В каждой такой башне была выложена большая рельефная карта окружающей местности, а окна смотрели как раз на те земли, которые были изображены на карте. Кое-где использовались символы, обозначающие более отдаленные места. В свитках написано, что план-башни каким-то образом помогали людям быстро перемещаться из одного места в другое, но как именно — не говорится. План-башня в Кельсингре упоминается в нескольких источниках, и, возможно, это указывает на её особое значение среди башен.

Элис слышала собственный голос словно издалека. Как она мечтала, что этот наставнический тон когда-нибудь появится у неё. Когда её изыскания получат широкое признание и люди пожелают, чтобы она поделилась с ними своими знаниями… Ей и в голову не приходило, что придется читать лекцию в Кассарике и что среди её слушателей будет Старшая. Указав в другую точку, Элис заговорила снова:

— Вы видите, что план-башня является частью весьма впечатляющего здания. На декоративном фризе на фасаде изображена Старшая, она идет за плугом, запряженным волом. На прилегающей стене — королева-драконица. Я предполагаю, что сочетание этих двух изображений неслучайно — оно означает, что эта пара так же значима для Кельсингры, как две стены главного городского сооружения. Мы можем только гадать, что нарисовано на других стенах здания. Посмотрите, какую выдающуюся ширину и глубину имеют ступени, ведущие к огромной входной двери. Людям, равно как и Старшим, которые по росту сравнимы с людьми, не понадобились бы ни такие ступени, ни такие огромные двери. Я считаю, что это сооружение, названное в одном свитке Цитаделью Летописей, предназначено не только для Старших, но и для драконов.

— Но где это находится? Где она, Кельсингра?

Низкий, полный нетерпения голос Малты оборвал лекцию. Элис медленно повернулась, чтобы взглянуть на Старшую.

— Указать точно я не могу. Насколько мне известно, до сих пор не найдено ни одной карты той местности, что мы сейчас называем Дождевыми чащобами. Но, судя по письменным источникам, Кельсингра расположена значительно выше по реке, чем Трехог и Кассарик. У нас есть описания роскошных лугов, которые окружали город и служили отличными пастбищами как для домашнего скота, так и для диких животных. Драконы питались теми и другими, и это считалось их правом. Но описанные в свитках открытые холмистые луга совсем не похожи на густой лес Дождевых чащоб, который всем нам известен. То же можно сказать и об описании реки. Согласно свиткам, река в окрестностях Кельсингры была глубокой, а во время разливов становилась очень быстрой и опасной. В свитках и на этом гобелене наглядно изображено, как парусные корабли с килем подходят к городу и причаливают к пристани. Там же стоят большие торговые суда. То есть изображения не соответствуют реальной реке Дождевых чащоб, которую мы знаем. Следовательно, мы можем предположить, что река изменилась, — особенно если вспомнить о погребенных развалинах здесь, под городом. Или же можно считать, что существовала другая река, приток реки Дождевых чащоб либо вообще отдельный поток, ныне поглощенный нашей рекою, но некогда протекавший мимо Кельсингры.

Слова и воздух в легких Элис закончились одновременно. Она повернулась от гобелена к слушателям. На лице Малты отражалась смесь торжества и разочарования. Торговец Полек неистово кивала.

— Превосходно! — воскликнула она прежде, чем кто-то успел вставить хоть слово. — Мы в долгу перед тобой, госпожа. Черный дракон говорил об этой Кельсингре как о наилучшем месте для пребывания драконов. Они намекали нам, что это был большой город Старших. Но до нынешнего момента ничто не подтверждало его существование. Вы представили нам не только наглядное свидетельство, но и свое высокоучёное мнение касательно того, что это место действительно существовало и, возможно, продолжает существовать! Никто из нас и не ожидал таких замечательных новостей!

— Я ожидала, — спокойно возразила Малта. — Я ожидала появления карты, которая бы четко показала нам, где располагался этот город по отношению к двум другим городам Старших. Тем, что нам известны. — Малта щелкнула пальцами, словно в раздражении, и световые шары порскнули в стороны, как испуганные коты. Она подошла к нижнему ряду скамей и устало опустилась на одну из них. Неожиданно Старшая стала похожа на обычного уставшего человека. — Мы так ужасно подвели их. Дали слово Тинталье и поначалу делали для них все, что могли. Но постепенно стали все больше пренебрегать обещанием, и последние два года были сплошным кошмаром. Многие из них уже умерли…

— Без нашей помощи они умерли бы все. Без нашей помощи большинство из них даже не окуклились бы и тем более не вылупились, — возразила Полек.

— Если бы мы не распиливали коконы на доски, чтобы построить корабли, многие древние драконы выжили бы и вылупились после землетрясения, — не сдавалась Малта.

— А если бы не было живых кораблей, где были бы вы все? — осмелилась заметить Элис.

Малта, казалось, погружалась в отчаяние, но Элис чувствовала нарастающее возбуждение. Самая замечательная из всех идей, которые когда-либо приходили ей в голову, внезапно предстала перед её внутренним взором. Обдумать эту идею ей не хватало смелости. Элис колебалась, разрываясь между страхом получить отказ и ужасом перед возможным согласием. Попытавшись придать голосу твердость, она спросила:

— Как скоро драконы должны отправиться в путь?

— Чем скорее, тем лучше, — ответила Полек и провела обеими руками по своим стриженым седым волосам, поставив их дыбом, словно драконий гребень. — Задержка только навредит всем, в том числе драконам. Если бы они могли тронуться в путь завтра, я настаивала бы на этом.

— Но я проделала долгий путь из Удачного только ради того, чтобы изучить этих драконов и, возможно, поговорить с ними, — возразила Элис.

— Они мало склонны к разговорам, — мрачно сказала Малта. — Даже если бы ты прибыла несколько месяцев назад, то дело обстояло бы точно так же. У них есть наследственная память драконов, которыми они должны были стать. Но как ни тяжело мне это признавать, торговец Полек права. Здесь они были и остаются отверженными. Я делала все возможное, чтобы почаще навещать их, и знаю, с какими трудностями сталкивались те, кто честно пытался соблюдать условия нашей сделки с Тинтальей. Я не слепа и все вижу. Но я хотела бы, чтобы все закончилось не так ужасно. Хотела бы пойти с ними и убедиться на месте, что они хорошо устроились. Но я не могу.

Она говорила это с такой горечью, что Элис даже подумала, не больна ли Старшая. Но тут Малта приложила руки к животу — характерный жест, безошибочно выдающий женщину, которая носит дитя и для которой дороже его нет ничего на свете. Теперь все понятно. Головоломка решена. Обстоятельства явно складывались в пользу Элис. Если это и не судьба, то что же?

— Зато я могу пойти. — Она отчетливо произнесла эти слова, стремясь не упустить шанс. — Я готова путешествовать вместе с драконами, чтобы мои знания служили на благо их расе. Я согласна изучать их, наблюдать за ними и, осмелюсь признать, надеюсь быть вместе с ними, если нам вопреки всему удастся найти Кельсингру. Позвольте мне пойти.

В зале повисло молчание. Малта смотрела на Элис как на вестницу спасения. Торговец Полек выглядела так, будто срочно измышляла какой-то хитроумный план. Двое членов Совета таращились на Элис с неприкрытым ужасом. Она интуитивно догадалась: у этих двоих были какие-то свидетельства того, что Кельсингра существует и что там можно обнаружить ценное наследие Старших. Элис только что, совершенно непреднамеренно, сорвала какой-то заговор. Мысль об этом подогрела её отвагу.

— Если Кельсингра будет обнаружена, — обратилась она к Малте, — и окажется в сохранности, она станет ценнейшим источником знаний о том, как драконам и Старшим удавалось жить вместе. Загадки, обнаруженные в Трехоге и Кассарике, возможно, разрешатся в Кельсингре.

— Это, несомненно, должны обсуждать торговцы Дождевых чащоб, — заявил один из сидящих за столом мужчин.

— Это должны обсуждать драконы и Старшие, — возразила Малта.

— Сперва надо найти это место. И доставить драконов туда, где они смогут жить, — заявил Лефтрин, улыбаясь до ушей. Он пересек сумеречный зал, шагнул в круг света и встал рядом с Элис. — Если госпожа желает отправиться в это путешествие, чтобы изучать драконов, я с радостью возьму её с собой.

Седовласая глава Совета подалась вперед, словно желая что-то возразить, и капитан спокойно добавил:

— На самом деле я так и так собирался поставить это условием сделки. — Лефтрин отважно повернулся к Малте, слегка поклонился и произнес: — Возможно, следует уступить Малте Хупрус. Она предложила, чтобы у драконов тоже был представитель. А что же для этого может быть лучше, как не взять на борт знатока драконов?

Малта устало улыбнулась. Потом перевела взгляд на Совет.

— Я буду говорить от имени Тинтальи. — Она посмотрела на Элис. В глазах Старшей был вопрос. Элис кивнула даже прежде, чем Малта произнесла: — Если Элис Финбок согласна отправиться в это путешествие, я согласна принять её как беспристрастного судью, действующего в интересах драконов.

* * *

^{Четвертый день месяца Злаков, шестой год Вольного союза торговцев.}

^{От Детози — Эреку.}

Ох уж этот мелкий пронырливый мерзавец! Даже его голуби брезгуют гадить на него! Как будто вес наших чернил на уголке свитка настолько велик, что голубь надорвется! Самодовольный засранец вечно ищет повода опорочить меня, потому что знает: если меня уволят, на моё место, вероятно, возьмут его брата! Умоляю, будь осторожен, выбирая посыльную птицу, если хочешь черкнуть пару строк для меня. Помни, что все птицы, которые знают дорогу к моей голубятне, помечены красными ленточками. Ким ленится красить свои ленточки и использует простую кожу — вот ведь кусок дерьма!

Детози

Глава 11

ПЕРВОЕ ЗНАКОМСТВО

Илистые берега реки подсыхали. На плоской бурой равнине появлялись трещины и разломы. Когда Синтара вылезала из мутной серой воды, задние лапы её вязли в прибрежной грязи и на ходу она пошатывалась. Драконы, подумала она, не приспособлены к жизни только на земле. После попытки искупаться с синей чешуйчатой шкуры все ещё капала вода, сзади тянулся влажный след. Синтара расправила куцые крылышки, хлопнула ими, стряхнув множество мелких водяных брызг, и снова сложила. Помечтала о широком пляже с горячим песком, где можно было бы валяться, пока шкура не высохнет, а после отполировать до блеска когти и чешую. В этой жизни ей ни разу не довелось насладиться купанием в пыли, не говоря уж о славной чистке на песчаной отмели. Наверняка песок и пыль очистили бы её шкуру от множества мелких кровососов, мучивших её, как и других её сородичей. Синтара по-прежнему ежедневно старалась ухаживать за собой, но не многие следовали её примеру. К тому же пока они не избавятся от паразитов, в купании мало толку — ведь Синтаре приходилось жить бок о бок с этими неряхами. И все же она не желала отказываться от своего ритуала. Она дракон, а не тупая придонная саламандра, шныряющая в иле.

Лес, подступавший к берегу, затенял почти всю отмель. За те годы, что драконы вынуждены были тесниться здесь, они расширили прогалину. Некоторые из окружающих деревьев были умерщвлены случайно, когда драконы точили когти или терлись чешуйчатыми боками о стволы, пытаясь облегчить зуд от укусов паразитов.

Часть деревьев они погубили намеренно, расширяя территорию, раз уж больше некуда было деваться. Но одно дело — убить дерево, и совсем другое — повалить его и оттащить прочь. Когда дерево убивали, его листва облетала и до земли доходило чуть больше солнечных лучей. А повалить хотя бы одно из огромных деревьев не могли даже несколько драконов разом.

Солнце озаряло берег реки только в разгар дня и задерживалось на несколько часов. Синтара окинула взглядом их стаю — четырнадцать разлегшихся здесь драконов. Большинство из них спали или дремали, спеша насладиться теплом и светом. Делать им все равно было нечего. Более крупные драконы заняли самые освещенные места. Их сородичи поменьше легли там, где успели, в основном на участках, уже испятнанных тенью; самым мелким и слабым вообще достались затененные местечки. Но и на лучших местах едва ли было по-настоящему хорошо. Речной ил, высыхая, превращался в пыль, которая раздражала глаза и ноздри и заставляла чихать. И все-таки лучше было лежать в скудных лучах солнца. Кожа и кости Синтары так же истосковались по свету и жару, как её желудок — по мясу.

Чешуя драконов, которые лучше других следили за собой, сияла на солнце. Кало, самый крупный из их клана, мерцал иссиня-черной шкурой — он заполучил самый освещенный клочок почвы. Его голова лежала не передних лапах, глаза были закрыты, а при каждом выдохе возле ноздрей поднимался крошечный фонтанчик пыли. Крылья, сложенные по бокам туловища, выглядели сейчас почти нормальными. Он редко расправлял их — и всякий раз слабые мышцы подводили.

Рядом с ним лежал Ранкулос, выделяясь ярко-алым пятном на фоне прибрежной пыли. Веки его серебристых глаз были сомкнуты — дракон спал. Он был плохо сложен, словно кто-то взял части трех разных драконов и соединил их между собой. Плечи и передние лапы были мощными, но к задней части туловище сужалось, а хвост напоминал огрызок. Крылья постоянно мели землю, не желая складываться. Жалкое зрелище.

Синтара прищурилась, увидев, как лазурный Сестикан вытянулся, расправив крылья, и занял её место вдобавок к собственному. Его длинные тощие лапы подергивались во сне. Поблизости от Синтары и Сестикана сейчас спали несколько более мелких и слабых драконов. Их тусклые шкуры были покрыты грязью; во сне эти существа сбились в кучку, точно птенцы в гнезде.

Синтара не удостоила их вниманием на своем пути к цели. Один из драконов вскрикнул, два коротко рыкнули, когда она наступила на них. Один перекатился на бок, попав Синтаре под ноги. Она мотнула хвостом, чтобы удержаться на лапах, и хлопнула ещё влажными крыльями, обдав мелюзгу холодными брызгами. Те ответили новыми криками, но никто не осмелился бросить ей настоящий вызов. Пробираясь на облюбованное местечко, Синтара намеренно прижала лапой распростертое на земле синее крыло Сестикана.

Сестикан удивленно зарычал и попытался откатиться прочь. Синтара сильнее навалилась на крыло, намеренно изгибая тонкие кости.

— Ты занял моё место, — прорычала она.

— Отпусти меня! — рявкнул тот в ответ.

Она приподняла лапу так, чтобы Сестикан едва-едва смог вытащить помятое крыло. Когда он прижал крыло к телу, Синтара опустилась в пыль. И осталась недовольна. Местечко хранило тепло тела Сестикана, но это был не тот обжигающий солнечный жар, о котором она мечтала. И все же она разлеглась, бесцеремонно отпихнув Верас, чтобы освободить себе побольше места. Темно-зеленая самка дернулась, обнажив мелкие зубы, а потом снова уснула.

— И не смей больше спать на моем месте, — предупредила Синтара большого лазурного дракона.

Она устроилась поудобнее, неохотно обвив хвостом туловище, вместо того чтобы вытянуть его, как ей хотелось. Но не успела она опустить голову на передние лапы, как Сестикан резко вскочил. Синтара зарычала, когда его тень упала ни неё. Один из мелких драконов, спавших с краю стаи, поднял голову и тупо спросил:

— Еда?

Вообще для кормежки было рановато. Но тут уже все драконы начали поднимать головы, а потом и вовсе вставать, стараясь высмотреть, что же это появилось на берегу.

— Это еда? — сердито спросила Фенте.

— Смотря насколько ты голодна, — отозвалась Верас. — Люди в маленьких лодках. Сейчас они вытаскивают лодки на берег.

— Я чую мясо! — заявил Кало.

И не успел он договорить, как вся стая пришла в движение. Синтара оттерла Фенте в сторону. Злобная зеленая драконица щелкнула на неё зубами. Проходя, Синтара хлестнула её хвостом, но от большего воздержалась. Первой успеть к раздаче пищи было куда важнее. Поэтому она собралась с силами и, оттолкнувшись от земли, перепрыгнула через Верас. Высохшие крылья инстинктивно расправились — но впустую. Синтара снова сложила их по бокам и неуклюжим галопом помчалась к берегу.

Человечьи юнцы, стоявшие на берегу, в страхе сгрудились, прижимаясь друг к другу. Один закричал и побежал назад, к вытащенным на отмель лодкам. Когда драконы подошли ближе, к беглецу присоединились ещё трое. Тем временем на узкой утоптанной тропинке, ведущей в лес, к лестницам, поднимающимся до самых человеческих гнезд, появились другие люди. Синтара почуяла знакомого охотника.

— Все в порядке! — крикнул он юнцам у лодок. — Они просто учуяли пищу. Стойте, где стоите, и встречайте их. За этим вы и приехали. Мы сейчас принесем мясо. Давайте сперва накормим их, а потом вы сможете подойти к ним поздороваться. Стойте, где стоите!

Синтара чуяла их страх. Юнцы что-то говорили друг другу, задавали вопросы и выкрикивали предостережения. Тем временем приближались охотники, толкая перед собой деревянные тачки. Каждая тачка была доверху нагружена мясом и рыбой — огромная куча, больше тех, что обычно им приносили. Синтара выбрала третью тачку и отпихнула от неё Ранкулоса. Тот рыкнул, но послушно удовольствовался четвертой. Люди, прикатившие тачки, как обычно, быстро отступили и остановились у опушки, чтобы забрать их, когда все драконы насытятся.

Синтара зарылась носом в груду мяса. Оно оказалось холодным, кровь давно высохла, мышцы затвердели. Этот олень, вероятно, был убит вчера или даже позавчера. Потроха уже подгнили, но Синтару это не смутило. Она кусала и глотала, кусала и глотала, пожирая мясо так быстро, как только могла. Пусть даже каждому из них дали целую тачку еды, вполне могла вспыхнуть драка за последние куски добычи, если кто-нибудь прикончит свою долю слишком быстро и решит поживиться чужой. Так уже бывало.

В спешке Синтара опрокинула тачку, уронив последние куски в пыль. Она подобрала все, но один речной карп оказался настолько грязным, что застрял у неё в глотке. Пришлось потрясти головой, но это не помогло: рыбина не пропихнулась. Не обращая внимания на остальных, драконица направилась к питьевой яме, где вода, сочившаяся из стенок, была не такой едкой, как речная. Синтара сунула в яму нос, набрала побольше воды, запрокинула голову и сглотнула. Проклятый карп так и стоял в горле. Ещё один долгий глоток — и наконец рыбина скользнула в желудок. Синтара с облегчением рыгнула. Вдруг кто-то спросил у неё:

— С тобой все нормально? А то у тебя был такой вид, словно ты подавилась.

Синтара вздрогнула от неожиданности, потом медленно перевела взгляд вниз. Возле её передней лапы стояла тощая девчонка из народа Дождевых чащоб. Узкие полоски чешуи у неё на скулах серебрились на солнце. Синтара ничего не ответила, лишь повернула голову, оглядывая илистую равнину у реки. Некоторые из прибывших все ещё стояли, сбившись в кучку возле своих маленьких лодок, но кто-то уже отважился оставить своих и подойти к драконам. Синтара снова взглянула на девушку, которая заговорила с ней. Ростом та едва достигала плеча Синтары. От неё пахло древесным дымом и страхом. Синтара разинула пасть и сделала глубокий вдох, вбирая запах девушки. Выдохнув, она заметила, как вздрогнула девчонка, когда её обдало горячим дыханием.

— Почему ты спрашиваешь? — поинтересовалась Синтара.

Девушка не ответила на вопрос. Вместо этого она указала в сторону леса и произнесла:

— В тот день, когда ты вылупилась, я была там. На том дереве. Смотрела.

— Я не вылупилась. Я вышла из кокона. Ты так мало знаешь о драконах, что не видишь разницы?

Кожа на лице девушки изменила температуру и цвет — это кровь там побежала быстрее.

— Не так уж мало я знаю. Я знаю, что драконы начинают жизнь в образе змеев, вылупляясь на побережье далеко отсюда. Когда я сказала, что ты вылупилась здесь, я просто использовала устоявшееся выражение.

— Неправильно использовала, — уточнила Синтара.

— Прошу прощения, — извинилась девушка.

— Прошу прощения, — поспешно сказала Тимара.

Драконица, похоже, была очень вспыльчивой. Быть может, Тимара сделала ошибку, выбрав её? Девушка оглянулась на Татса. Он пытался подойти к маленькой зеленой самке. Та, кажется, не обращала на него внимания — разве что угрожающе зашипела, когда он приблизился к её тачке с мясом. Рапскаль уже обнимался с маленькой красной драконицей. Он начал почесывать её около шейного воротника, и драконица прислонилась к нему, воркуя от удовольствия. Миг спустя Тимара поняла, что парнишка избавляет драконицу от целой колонии паразитов: мелкие длинноногие насекомые дождем сыпались с неё.

Большинство хранителей все ещё стояли у лодок, наблюдая.

Грефт объявил о своем выборе, едва лодка коснулась берега:

— Большой черный — мой. Держитесь все от него подальше и дайте мне поговорить с ним, прежде чем подойдете к остальным.

Возможно, кто-нибудь и прислушался к претензиям Грефта на власть. Но не Тимара. Она уже увидела дракона, о котором хотела заботиться. Блестящую голубую самку с переливчатыми серебристыми отметинами на маленьких крыльях. Несколько слоев чешуйчатой бахромы обрамляли её шею, словно брыжи на воротнике знатной дамы. Несмотря на малый размах крыльев, она, в отличие от большинства своих сородичей, была сложена вполне пропорционально. Тимара оценила её красоту и отважилась приблизиться. А теперь вот усомнилась в правильности выбора.

Синяя драконица не проявляла дружелюбия, к тому же была довольно крупной. Если судить по тому, с какой быстротой она сожрала целую тачку мяса, прокормить её будет нелегко.

«Нет, едва ли я справлюсь», — решила Тимара с растущим смятением.

То, что в Трехоге казалось ей вполне осуществимым, внезапно превратилось в безнадежную затею. Если пропитание для дракона каждому из хранителей предстоит добывать в одиночку, их подопечным наверняка придется постоянно голодать.

Даже набив брюхо мясом, эта драконица не стала покладистее. А как же она будет вести себя, проголодавшись и устав после целого дня пути? Тимара неохотно взглянула на других драконов. Может, найдется более подходящий питомец? Синей самке она, похоже, совсем не понравилась.

Но тем временем другие хранители уже справились со страхом и подошли к стае. Кейз и Бокстер нацелились на двух оранжевых драконов. У Тимары мелькнула мысль, что двоюродные братья сделали сходный выбор. Сильве, застенчиво сложив руки за спиной и склонив голову, негромко беседовала с золотистым самцом. Тимара увидела, как дракон вскинул голову, открывая синевато-белое горло. Джерд подошла поближе к зеленой в золотую крапинку самке. Когда все хранители смешались со стаей, Тимара произвела быстрый подсчет. Людей явно было недостаточно. Останутся два лишних дракона. Это плохо.

— Зачем вы здесь? Что это за вторжение?

В голосе драконицы звучало раздражение, как будто Тимара чем-то оскорбила её. Девушка вздрогнула.

— Что? Разве вам не сказали о нашем приезде?

— Кто должен был сказать?

— Совет. Люди из Совета Дождевых чащоб, которые отвечают за драконов. Они решили, что надо всех вас перевести вверх по реке, в более подходящее место. Туда, где есть открытые луга, сухая земля и много дичи для вас.

— Нет, — кратко возразила драконица.

— Но…

— Это не они решили. Никто из людей ничего не решает за нас. Мы сказали людям, которые ухаживают за нами, что покидаем это место и что нам потребуются их услуги. Мы попросили дать нам на время путешествия хранителей, которые будут охотиться для нас и заботиться о нас. Мы сказали, что намерены вернуться в Кельсингру. Ты когда-нибудь слышала это название, мелкое существо? Это город Старших, место, где ярко светит солнце, где простор и песчаные берега. Там жили Старшие, воспитанные и умные создания, они с уважением относились к драконам. Здания строили так, чтобы мы могли в них поместиться. На равнинах паслось полно скота и дичи. Вот куда мы собираемся отправиться.

— Я никогда не слышала об этом месте, — неуверенно сказала Тимара, боясь разозлить собеседницу.

— Слышала ты или нет, меня не интересует. — Драконица отвернулась. — Мы пойдем туда.

Ничего не получится. Тимара беспомощно оглянулась. Два дракона оставались ничейными. Это были грязные существа с тусклыми глазами; они тупо тыкались носами в днища пустых тачек. У серебристого на хвосте зияла гнойная рана. Шкура второго, наверное, была медного цвета, но из-за грязи казалась бурой. Этот дракон был тощим, даже костлявым, и Тимара заподозрила, что у него глисты. Холодный расчет подсказывал ей, что ни тот ни другой не переживут пути. Но возможно, это не имеет значения. Ей уже было ясно, что её девчоночья мечта подружиться с драконом, которого она будет сопровождать, останется всего лишь мечтой. Это было глупо — грезить о дружбе с могучим благородным существом. Тимара уже многое поняла о предстоящем путешествии, и на сердце было тяжело. Она будет заботиться о тварях, которые считают её назойливым насекомым и при этом настолько велики, что могут пришибить её случайным ударом. Мать хотя бы уступает ей в росте. Мысль о том, что общество матери было приятнее общества раздражительной драконицы, заставила девушку горько улыбнуться.

Драконица выдохнула у неё над ухом:

— Ну?

— Я ничего не сказала, — тихо ответила Тимара.

Она хотела уйти — но не сейчас, когда драконица смотрит на неё.

— Я знаю. Ты даже ничего не слышала о Кельсингре. Но это не значит, что её не существует. Мне кажется, что шансов отыскать её у нас не меньше, чем эти твои открытые луга и сухую землю. Потому что если бы кто-то из жителей Дождевых чащоб услышал про такие места, то давным-давно уже поселился бы там.

— Твоя правда, — неохотно согласилась Тимара, удивляясь, почему раньше эта мысль не пришла ей в голову.

Наверняка потому, что задание им дал Совет, состоящий, как принято считать, из старших и мудрейших торговцев Дождевых чащоб. Но откуда эти торговцы могли знать, что и где следует искать? Никто из них не был похож на охотника или собирателя. Большинство выглядели так, словно никогда не поднимались даже до верхних уровней кроны, не говоря уж о том, чтобы исследовать берега реки. Что, если места, которое их отправили искать, вовсе не существует? Что, если это просто сговор с целью заставить драконов и их сопровождающих покинуть Кассарик?

Тимара отбросила эту мысль, испугавшись её — и не только потому, что мысль походила на правду. Девушка вдруг поняла: люди, с которыми она подписала соглашение, вполне могли изгнать как драконов, так и их хранителей, отправив их в бесконечный путь по болотистым берегам реки.

— Почему вы, драконы, так уверены, что эта Керсингра существует? — спросила Тимара у большой синей самки.

— Если ты пытаешься говорить о Кельсингре, по крайней мере, произноси её название правильно. Вы, люди, крайне беспечно обращаетесь с собственным языком. Подозреваю, что существа с таким маленьким мозгом, как у вас, должны испытывать трудности при запоминании любых сведений. Что касается того, откуда мы знаем о существовании этого города, — мы его помним.

— Но вы никогда не покидали это место на берегу.

— У нас есть наследственная память. Ну, по крайней мере некоторые из нас что-то помнят. Город на широком, залитом солнцем берегу реки. Пресная серебряная вода из источника. Дворцы и здания, выстроенные так, чтобы соответствовать размерам драконов и в то же время быть пригодными для их союзников-Старших. Великолепные поля, где пасется жирный скот…

В голосе драконицы появились мечтательные нотки, и на миг Тимара почти ощутила голод этого создания — ей так хотелось жирных бычков, их горячей крови и сочного парного мяса. И чтобы за трапезой следовали омовение и долгий сон на белом песчаном пляже… Тимара тряхнула головой, пытаясь отделаться от этих образов.

— Что такое? — спросила драконица.

— Единственные города Старших, которые мы обнаружили, погребены под слоем ила. Те, кто в них жил, давно мертвы. Изображения на гобеленах и картинах, оставшихся от них, слишком непохожи на все, что мы видим вокруг. Поэтому наши ученые долго спорили: может быть, на них изображены не обнаруженные нами города, а родина Старших, находившаяся где-то далеко на юге?

— Тогда ваши ученые ошиблись, — решительно заявила драконица. — Наши воспоминания могут быть неполными, но я, например, помню, что Кассарик стоял у глубокой быстрой реки и вода в ней была не такой едкой, как в нынешней реке. А рядом находился широкий пляж из серебристо-черного песка. Река была достаточно глубокой, чтобы змеи без труда могли подняться по ней. Корабли Старших тоже доходили по реке до самого Кассарика и дальше, к другим городам вдоль русла. Сам Кассарик не считался крупным поселением, хотя и в нем было на что посмотреть. Сюда змеи приплывали для окукливания, если песчаные равнины возле того места, которое вы называете Трехогом, были уже заняты. Такое случалось не каждый год, но иногда бывало. И потому в Кассарике построили здания, где могли жить драконы, прилетавшие позаботиться о коконах. Ещё там стояла Звездная палата с крышей из стеклянных панелей. В ней Старшие изучали ночное небо. Стены длинного коридора, ведущего в Звездную палату, были украшены мозаикой из лучащихся собственным светом камней. В этом коридоре не было окон, чтобы посетители могли лучше видеть изображения, с величайшей искусностью выложенные из этих крошечных светящихся камешков. Я помню, ещё там была забава, которую люди построили для себя, — лабиринт с хрустальными стенами. Лабиринт времени, как они его называли. Просто глупые фокусы, конечно, но им, похоже, нравилось.

— Если какое-то подобное здание и нашли, я ничего не слышала об этом, — с сожалением произнесла Тимара.

— Это неважно, — отозвалась драконица неожиданно резким тоном. — Это не единственные чудеса, исчезнувшие без следа. Вы, люди, роетесь в остатках тех времен, словно жуки-навозники, прокладывающие тоннели. Вы не понимаете, что находите, и не цените это.

— Наверное, я пойду, — тихо сказала Тимара и повернулась, чувствуя захлестнувшее душу разочарование.

Она смотрела на двух неприкаянных драконов и пыталась вызвать в себе жалость к ним. Но их глаза были тусклыми и почти невидящими, эти два несчастных существа даже не смотрели на своих собратьев, которые уже начали общаться с хранителями. Грязно-коричневый дракон рассеянно грыз пропитанный кровью край опорожненной тачки. И все же… В соглашении, подписанном Тимарой, не было обещания, что она будет сопровождать непременно великолепного смышленого дракона. Там говорилось, что она сделает все возможное для дракона в этом безнадежном странствии и будет изо всех сил о нем заботиться. Возможно, было бы разумнее сразу выбрать того, от которого нечего ожидать. А может быть, лучше всего вообще ничего не ожидать.

Все остальные хранители добились хоть каких-то успехов. Рапскаль и его красная подопечная, похоже, были самыми счастливыми. Мальчишка отвел неуклюжее создание к опушке леса и теперь натирал чешую вечнозеленой хвоей. Маленькая красная драконица радостно извивалась от его прикосновений. Джерд тоже завоевала доверие крапчато-зеленой самки: та подняла переднюю лапу и позволила девушке осмотреть её когти. Грефт держался на почтительном расстоянии от черного дракона, но, судя по всему, вел с ним вполне деловой разговор. Сильве и золотой самец нашли солнечное местечко и мирно сидели рядышком на потрескавшемся сухом иле у берега.

Тимара оглянулась, ища Татса и тощую зеленую драконицу, которую он выбрал. Оба были у самой воды. Татс держал в руках острогу и шёл вдоль берега, в то время как зеленая наблюдала за ним с явным интересом. Тимара сомневалась, что парнишка найдет достаточно большую добычу, чтобы загарпунить её — если здесь вообще есть рыба, — но он явно привлек внимание своего дракона.

В отличие от неё. Синяя даже не ответила на её последнее замечание.

— Спасибо, что поговорила со мной, — безнадежно бросила Тимара.

Затем повернулась и медленно пошла прочь. Выберу серебряного, решила она. Рану на хвосте нужно очистить и перевязать. Тимара подозревала, что им придется идти у самой реки, а то и вообще шлепать по воде, и если о ране не позаботиться сейчас, кислотная вода ещё сильнее разъест её. Что же касается тощего медного дракона, то, если удастся найти листья раскина и поймать рыбу, можно попробовать выгнать глистов. Девушка прикинула, подействуют ли листья раскина на утробу дракона, и решила, что хуже уж точно не будет — судя по его виду. Совета спросить все равно не у кого. А если он будет продолжать худеть, то скоро умрет.

Внезапно до неё дошло, кому можно задать возникший вопрос. Она вновь повернулась к синей драконице. Та взирала на Тимару с плохо скрываемой неприязнью. Тимара собралась с духом.

— Можно задать тебе вопрос? Насчет драконов и паразитов?

— Где тебя учили манерам?

Вопрос сопровождался шипением. Выдыхаемый воздух не достигал Тимары, но облачко ядовитого тумана, вырвавшееся из пасти бестии, было отчетливо заметно. Тимара вздрогнула и осторожно спросила:

— Мой вопрос показался тебе грубым?

Ей хотелось сделать шаг назад, но она боялась шевельнуться.

— Как ты осмелилась повернуться ко мне спиной?

Воротник из чешуйчатых пластин на шее драконицы вздыбился. Тимара точно не знала, для чего они нужны, но, похоже, драконы топорщили их, когда злились. Пластины раскрывались, словно лепестки цветка-хищника, и становилась видна их ярко-желтая изнанка. Огромные медные глаза драконицы были устремлены на девушку, и Тимаре показалось, что они медленно вращаются. Это было все равно что смотреть в два водоворота расплавленной меди. Зрелище страшное и завораживающе красивое.

— Прошу прощения, — беспомощно произнесла Тимара. — Я не знала, что это грубо. Я думала, ты хочешь, чтобы я ушла.

Что-то пошло не так, и Синтара не понимала, что именно. К этой минуте девчонка уже должна была быть полностью очарована, должна была стоять на коленях, умоляя драконицу уделить ей толику своего внимания. Но вместо этого она повернулась спиной и собраласьуходить. Вообще-то люди всегда необычайно легко попадали под драконьи чары. Так что Синтара пошире распахнула гриву и тряхнула головой, распространяя туман очарования.

— Не желаешь ли ты служить мне? — подсказала она девчонке. — Считаешь ли меня красивой?

— Конечно, ты красивая! — воскликнула девчонка, но её поза и едкий запах страха свидетельствовали о том, что она напугана, а не очарована. — Когда я впервые увидела тебя сегодня, то решила, что именно за тобой больше всего хочу ухаживать. Но наш разговор был…

Она умолкла. Синтара попыталась дотянуться до мыслей девчонки, но нашла только туман. Быть может, дело в этом. Быть может, девчонка слишком тупа, чтобы поддаться внушению. Синтара порылась в своих воспоминаниях и нашла кое-что о таких людях. Некоторые были настолько непрошибаемы, что даже не могли понять драконью речь. Но эта девчонка, похоже, достаточно отчетливо воспринимает слова. Драконица решила устроить небольшую проверку восприимчивости.

— Как твое имя, человек?

— Тимара, — немедленно ответила та. Однако не успела Синтара порадоваться успеху, как девчонка спросила в ответ: — А твое?

— Не думаю, что ты уже заслужила право знать моё имя! — рявкнула на неё Синтара и увидела, как девчонка съежилась.

Но пахло от неё по-прежнему только страхом — ни малейшего следа отчаяния, которое этот отказ должен был пробудить в ней. Девчонка ничего не сказала и не стала умолять оказать ей милость и назвать имя. Тогда Синтара спросила напрямую:

— Ты хочешь знать моё имя?

— Да, так мне было бы легче говорить с тобой, — нерешительно сказала девчонка.

Синтара хмыкнула. Неужели она ничего не знает о мощи драконьего имени? Тот, кому известно имя дракона, может заставить дракона говорить правду, сдержать обещание или даже оказать услугу. Но если это Тимаре было невдомек, Синтара не собиралась просвещать её.

— Если бы ты сама выбирала мне имя, как бы ты хотела меня называть?

Теперь девчонка казалась скорее заинтересованной, чем испуганной. Синтара замедлила вращение глаз, и Тимара подошла на шаг ближе. Вот так-то лучше.

— Ну? — снова спросила драконица. — Какое имя ты дала бы мне?

Девчонка несколько мгновений стояла, покусывая верхнюю губу, потом произнесла:

— Ты очень красивого синего цвета. Высоко в кроне есть ползучая лиана, которая укореняется в трещинах коры. У неё синие цветы с желтыми серединками. Они источают чудесный аромат, который притягивает насекомых, мелких птиц и маленьких ящериц. Даже эти цветы не так красивы, как ты, но ты на них похожа. Мы называем это растение небозевницей.

— Так ты назвала бы меня в честь цветка? Небозевница? — Синтара была недовольна. Эти имя казалось ей глупым и неблагозвучным. Впрочем, здесь, наверное, можно пойти на поводу у девчонки. Однако драконица все же решила поинтересоваться: — Ты не думаешь, что я заслуживаю более грозного имени?

Девчонка смотрела себе под ноги, словно Синтара поймала её на лжи.

— К небозевницам опасно прикасаться, — тихо призналась она, помолчав. — Они красивы и притягательно пахнут, но нектар, который у них внутри, может мгновенно растворить бабочку и меньше чем за час переварить колибри.

Синтара широко зевнула от удовольствия и заключила:

— Так этот цветок напоминает меня не только окраской, но и угрозой, которую он несет?

— Полагаю, да.

— Тогда можешь называть меня Небозевницей. Ты видишь, что вон тот мальчишка делает с мелкой красной драконицей?

Девушка проследила за взглядом Синтары. Рапскаль сорвал целый пучок игольчатых веток с ближайшего дерева и теперь энергично скреб ими спину подопечной. Очищенная от ила и пыли, даже эта неуклюжая коротышка засверкала под солнцем, точно рубин.

— Думаю, он не желает причинить ей никакого вреда. Наверное, он пытается избавить её от паразитов.

— Вот именно. А воск, которым покрыты хвоинки, полезен для шкуры. — И Синтара милостиво произнесла: — Дозволяю тебе оказать мне такую же услугу.

Когда «Смоляной» неспешно выполз на илистую отмель, Элис узрела фантастическую картину и немедленно преисполнилась жгучей зависти. В преддверии надвигающегося вечера солнце заливало светом и жаром открытый речной берег. На нем тут и там виднелось не менее дюжины драконов всех вообразимых цветов — а за драконами ухаживали молодые обитатели Дождевых чащоб. Некоторые драконы мирно спали на высохшей грязи. Двое стояли у самой воды, нетерпеливо глядя на двух мальчишек, бродивших вдоль берега с острогами наготове, высматривая рыбу. На дальнем краю залитой солнцем отмели растянулся длинный золотой дракон, подставив уже угасающим лучам сине-белое брюхо. Рядом с ним мирно спала девочка-подросток, розовая чешуя на её черепе блестела так же ярко, как шкура дракона. Самый крупный дракон, высокий и черный, стоял поодаль от реки, солнечные лучи темно-синими искрами играли на его распростертых крыльях. Эти крылья чистил обнаженный по пояс молодой человек, тело которого было покрыто чешуей почти так же плотно, как драконья шкура. На другом конце пляжа девушка усердно обметала веником, сделанным из кедровых веток, спину синего дракона. На затылке девушки от каждого движения подпрыгивали черные косы. Дракон переступил и вытянул заднюю лапу, чтобы девушка могла обмести и её.

— Я и не знала, что за драконами присматривают люди. То есть мне было известно, что охотники добывают им пищу, но я не подозревала…

— Они и не присматривают. Или не присматривали. — Лефтрину всегда каким-то образом удавалось оборвать её так, что это звучало не грубо, а по-дружески. — Это новички. Те хранители, о которых ты уже слышала. Которые вместе с драконами должны будут отправиться вверх по реке. Вряд ли они находятся здесь дольше одного-двух дней.

— Но некоторые из них ещё совсем дети! — воскликнула Элис.

И отнюдь не беспокойство о подростках заставило её разволноваться. Обычная зависть, решила Элис про себя. Эти юнцы делали то, что в её воображении должна была делать она сама. Иногда она мечтала, как первой подружится с драконом, как будет ласково прикасаться к нему и завоюет его доверие. Вспоминая описания «птенцов», которые Элис услышала от Альтии и Брэшена, она представляла себе этих драконов как слабоумных пресмыкающихся, требующих понимания и терпения, чтобы их врожденный разум пробудился к жизни. То, что она увидела на берегу, разбило вдребезги все её мечтания: она не была спасительницей драконов, не была единственной, кто способен понять их.

Лефтрин пожал плечами в ответ на её восклицание, приняв его за проявление тревоги.

— Подростки в Дождевых чащобах уже не считаются детьми, в особенности такие подростки. Взгляни на них. Чудо, что родители не избавились от них при рождении. И не надо убеждать меня, что все они — жертвы взросления. Нельзя обзавестись когтями, если их не было у тебя изначально. А вон тот парень? Готов поспорить, он родился с чешуей на голове и на его теле никогда не росло ни волоска. Нет, все они отмечены, и отмечены сильно. Потому-то выбор и пал на них, ведь каждый из них — ошибка природы.

Его прямолинейный и хладнокровный отзыв о драконьих хранителях заставил Элис умолкнуть в смятении.

— А ты и твой «Смоляной» — тоже ошибка? Поэтому тебя выбрали сопровождать их? — спросил Седрик, и в голосе его было не меньше яда, чем в речной воде.

Если Лефтрин и заметил оскорбительность его тона, то ничем этого не выдал.

— Нет, меня со Смоляным наняли. По договору, где учтены мельчайшие подробности. И условия сделки устраивают и меня, и корабль. — Тут он открыто подмигнул Элис, и та едва не покраснела. А капитан продолжал, словно думая, что Седрик ничего не заметил: — И не только потому, что никто другой не взялся бы за такое дело. Совет Дождевых чащоб знает: никто другой эту работу просто не способен выполнить. Мы со Смоляным можем подняться по реке выше, чем любое другое крупное судно. Конечно, разведчики на своих лодках или охотники за дичью могут зайти и выше. Но на лодке не сделаешь того, что хочет Совет.

— А Совет хочет, чтобы драконов увели подальше от Кассарика.

— Ну, это звучит слишком грубо, Седрик. Посмотри сам. Здешние места им явно не подходят. У них нездоровый вид, тут нет дичи, на которую они могли бы самостоятельно охотиться, и они погубили деревья вдоль всего берега.

— И они мешают раскапывать старый город.

— Да, это тоже правда, — спокойно отозвался Лефтрин.

Элис искоса взглянула на Седрика. Опять колкости. Он все ещё злится и, как считала Элис, имеет на это полное право. Её пребывание в Зале торговцев слишком затянулось. Пришлось долго спорить о деталях договора, которым подрядили Лефтрина. Малта оставалась с ними, но с каждым часом все сильнее походила на усталую беременную женщину и все меньше — на красивую и властную Старшую. Элис украдкой очень внимательно наблюдала за ней.

Когда она только узнала о превращении людей в Старших, привычный мир Элис пошатнулся. В детстве Старшие были для неё легендарным народом. Таинственными, могущественными созданиями, прежде всего героями преданий и мифов. В легендах говорилось об их изяществе и красоте, о небывалой силе, иногда применяемой мудро, а иногда — с небрежной жестокостью. Когда первопоселенцы Дождевых чащоб обнаружили следы древних городов и предположили, что города эти имеют отношение к Старшим, мало кто им поверил. Но прошло несколько лет, и все признали, что Старшие действительно когда-то существовали и что загадочные магические сокровища, извлеченные из-под земли в Дождевых чащобах, являются последними следами их пребывания в этом мире. Это была раса прекрасных волшебных существ, ныне навеки исчезнувшая.

Никто не связывал злосчастное и порою уродливое искажение облика обитателей Дождевых чащоб с небесной красотой Старших, описанных в древних манускриптах и легендах и изображенных на гобеленах. Чешуйчатая кожа и светящиеся глаза вызывали отвращение, а те жители чащоб, у кого проявлялись эти признаки, жили меньше обычных людей — не в пример бессмертным, по утверждению преданий, Старшим! Перья и клювы есть и у стервятников, и у павлинов, но никто не спутает этих двух птиц. И все же Малта и Сельден Вестрит из Удачного и Рэйн Хупрус из Дождевых чащоб изменились так же, как менялись те, кто был отмечен чащобами, но облик их стал не ужасен, а прекрасен. «Отмеченные драконом» — так называли их некоторые, чтобы отличить от остальных. Возможно, думала Элис, причина таких изменений в том, что Малта, Сельден и Рэйн были рядом с Тинтальей во время её выхода из кокона и провели с нею много времени.

Пока Лефтрин вел долгий спор с членами Совета, Элис, поглядывая на Малту Хупрус, усиленно размышляла. Самого капитана, похоже, эта задержка не смущала, он обсуждал сделку с рвением охотничьей собаки, треплющей добычу. Выяснялось, кто будет платить за продовольствие, сколько сможет нести «Смоляной», будут ли маленькие лодки хранителей отданы под ответственность Лефтрина, кто заплатит, если драконы причинят ущерб судну, и сотни других вопросов. А Элис исподтишка разглядывала Старшую и дивилась. Слишком уж бросалось в глаза, что внешние изменения, произошедшие с женщиной, придали ей некоторые черты сходства с драконом. Или со змеей, мысленно добавила Элис. Чешуя, высокий рост, гребень на лбу — все это действительно напоминало о драконах.

Но множество вопросов оставалось без ответа. Например, почему так странно удлинились все кости тех, кто стал Старшими? Если Старшие былых времен и знали, чем бывают вызваны подобные превращения, то они не записали этих сведений — по крайней мере, в тех свитках, что попадались Элис. Она задумалась: были ли Старшие расой, совершенно отличной от людей? Всегда ли Старшие появлялись путем изменения людей или же существовали сами по себе, но при этом могли скрещиваться с людьми? Элис настолько глубоко погрузилась в размышления, что, когда Лефтрин внезапно объявил о своем решении, вздрогнула, словно её разбудили.

— Ну, все улажено. Я отбываю сразу после того, как вы доставите припасы на пристань и погрузите на корабль, — сказал капитан.

Оглянувшись, она увидела, что члены Совета встают с кресел и подходят, чтобы пожать Лефтрину руку. Документ, куда были внесены все обсужденные условия, был подписан всеми присутствующими, после чего его посыпали мелким песком, чтобы просушить чернила. Вид у Малты стал уже совсем болезненным, но она тоже подписалась под договором и теперь смотрела на драконознатицу из Удачного. Элис собрала всю отвагу и направилась к Старшей.

Малта поднялась и пошла ей навстречу. Движения её были изящны, но в них сквозила усталость. Старшая взяла Элис за обе руки и сказала:

— Я действительно не знаю, как благодарить тебя. Мне бы хотелось поехать самой. Не то чтобы я очень люблю драконов — с ними трудно иметь дело, они почти такие же упрямые и самовлюбленные, как люди.

Элис была удивлена. Она ожидала, что Старшая заявит о своей непреходящей верности драконам и будет просить Элис сделать все, чтобы защитить их. Но Малта заговорила о другом:

— Не верь им. Не думай, что они благороднее или порядочнее людей. Они не таковы. Они совсем как мы, только больше и сильнее, к тому же помнят, что когда-то могли делать все, что вздумается. Так что будь осторожна. И что бы ты ни узнала о них, найдете вы Кельсингру или нет, сделай подробные записи и привези нам. Потому что рано или поздно человечеству придется сосуществовать со множеством драконов. А мы все забыли и не знаем, как с ними иметь дело. А вот они ничего не забыли о людях.

— Я буду осторожна, — слабым голосом пообещала Элис.

— Ловлю тебя на слове, — Малта улыбнулась, и её лицо на миг стало больше похоже на человеческое. — Видимо, ты из тех торговцев, кто ещё помнит, что значит данное слово. В нынешние времена это редкость. А теперь, боюсь, мне нужно пойти домой и отдохнуть.

— Тебе помочь добраться до дома? — осмелилась спросить Элис.

Но Малта покачала головой. Отпустив руки Элис, она медленно и грациозно направилась по низким ступеням к выходу. Элис все ещё смотрела Старшей вслед, когда ей на плечо опустилась тяжелая рука Лефтрина.

— Ты оказалась для нас всех просто счастливым талисманом! Интересно, знал ли Брэшен Трелл, какую удачу посылает мне, когда отправил тебя к моему кораблю? Ох, вряд ли, но все обернулось именно так! Что ж, госпожа моя удача, сделка заключена, не хватает только твоей подписи, и все мы ждем только тебя.

Элис в изумлении обернулась и увидела, что это правда. Члены Совета все ещё сидели на местах. Перо на подставке ожидало Элис. Когда она перевела взгляд с пера на главу Совета, торговец Полек нетерпеливо указала рукой на документ. Элис оглянулась на Лефтрина.

— Ну же, закончим с этим, — поторопил он. — Время не ждёт.

Элис, словно оглушенная, прошла через зал. Она не должна, не может это делать! Приходилось ли ей ставить свою подпись под документом, к чему-либо обязывающим её? Только когда заверяла свой брачный договор с Гестом. Будто в кошмаре, она вспомнила все пункты этого соглашения и то, как охотно написала под ними свое имя.

Это был единственный раз, когда её подпись налагала на неё обязательства. Сколько раз Элис вспоминала тот день! Теперь-то она понимала, что Гест так быстро провернул всю церемонию не из-за жениховского нетерпения, а просто потому, что все это слишком мало для него значило. И уже давно она жалела о том, что связала себя. Разве можно ставить свою подпись ещё под одним документом? Элис пробежала глазами по словам, начертанным выше её имени. Кто-то выторговал для неё жалованье — плату за каждый день, проведенный на корабле. Как странно думать, что она может заработать таким образом деньги — собственные деньги! Если подпишет. И тут она поняла, что подпишет.

Потому что она хотела этого. Потому что была не только женой Геста, но и дочерью торговцев Удачного и не утратила способности самостоятельно принимать решения. И по собственной воле Элис взяла перо и обмакнула в чернильницу. Женщина словно со стороны наблюдала за рукой, испещренной веснушками, и за пером, уверенно выводящим буквы её имени наклонным почерком.

— Вот, готово, — произнесла Элис и услышала, как тихо прошелестел её голос в этом огромном зале.

— Сделано, — согласилась торговец Полек и щедро сыпанула песком на бумагу.

Потом песок стряхнули, и Элис увидела свою подпись — отчетливую и черную на белом фоне. Что же она наделала!..

Капитан Лефтрин оказался рядом. Он от души рассмеялся, взял Элис под руку и повел её прочь.

— Это замечательная сделка для нас обоих. Признаюсь, я действительно буду рад твоему обществу в этом плавании. Совет настаивает, чтобы к вечеру «Смоляной» был загружен и готов к отплытию. Между нами говоря, это будет не так уж сложно. Я знал, что получу эту работу, и уже сделал распоряжения доставить все, что мне нужно. Так вот, до первой остановки в пути идти не так уж далеко. От городской пристани до драконьих угодий плыть примерно час. Но сейчас у нас есть немного времени, которое мы можем потратить так, как хотим. Я послал гонца, чтобы он передал новость Хеннесси. У меня славный старпом, он сам присмотрит за погрузкой, беспокоиться нечего. Так что, может, немного прогуляемся по Кассарику перед отбытием? Ведь тебе так и не удалось посмотреть Трехог.

Следовало сказать «нет». Следовало настоять на немедленном возвращении на корабль. Но почему-то после утренней авантюры Элис не хотелось возвращаться к прежнему благоразумию. Ещё меньше ей хотелось думать о том, как она посмотрит в глаза Седрику и признается ему в содеянном. Седрик! О, Са помилуй! Нет. Она пока что не в состоянии об этом думать.

Элис храбро положила ладонь на руку Лефтрина и сказала:

— Думаю, я буду рада посмотреть Кассарик.

И капитан показал ей город — хотя Кассарик вряд ли можно было назвать городом. Скорее многолюдный поселок, все ещё молодой и растущий. Сейчас Элис была уверена, что Лефтрин намеренно выбрал для неё самый необычный из возможных маршрутов. Путь начинался с головокружительного подъема в большой плетеной корзине. Войдя, они плотно закрыли хлипкую дверь. Потом Лефтрин дернул за шнур, и откуда-то сверху донеслось звяканье колокольчика.

— Теперь подождем, пока они загрузят противовес, — сказал капитан, и Элис ждала с колотящимся от волнения сердцем.

Через некоторое время корзина дернулась и медленно и плавно поднялась в воздух. Подъемник был сооружен из легких, но прочных материалов, и двоим в нем было так тесно, что приходилось стоять почти вплотную друг к другу. Элис смотрела по сторонам, но не могла отделаться от мысли о близком присутствии Лефтрина, стоящего позади. На половине пути они повстречались с рабочим подъемника, опускающимся вниз в такой же корзине. Он стоял на груде камней-противовесов и каким-то образом — каким, Элис не заметила — остановил обе корзины рядом, чтобы взять с Лефтрина плату за подъем. Получив деньги, подъемщик продолжил спуск, а их корзина пошла вверх. Вид оттуда открывался потрясающий. Мимо проплывали толстые ветви с проложенными по ним тропинками, ряды домиков, свисающих с веток, точно украшения, подвесные мосты и маленькие корзинки, скользящие по канатам, протянутым тут и там, словно веревки для сушки белья. Когда корзина поднялась до самого верха и помощник подъемщика остановил её, пассажиры оказались так высоко, что увидели даже ярко-желтые лучи солнца, пробивающиеся сквозь густую листву. Служитель открыл дверцу, и Элис ступила на узкий балкончик, прикрепленный к мощной ветви дерева. Взглянув через край вниз, она ахнула и едва не закричала, когда капитан вдруг крепко схватил её за руку.

— Это верный способ заработать головокружение, если ты впервые на такой высоте, — предупредил он и повел Элис по узкой дорожке, идущей по ветви дерева к стволу.

Элис пыталась не выдавать своих чувств, прижимая обе ладони к грубой коре ствола. Она хотела бы вообще обхватить дерево, но это было так же невозможно, как обхватить стену. Растительность здесь, в Дождевых чащобах, достигала таких огромных размеров, что казалась частью земного рельефа. К чести Лефтрина, он не сказал ни слова, пока Элис переводила дыхание и собиралась с духом. Когда она обернулась к капитану, он дружелюбно, без тени насмешки улыбнулся и произнес:

— Кажется, вон там есть очень милая маленькая чайная.

Капитан повел Элис вокруг ствола по прочному прогулочному помосту. Город уже пробудился, и хотя на дорожках было гораздо меньше народу, чем в Удачном в базарный день, все же стало ясно, что жителей здесь хватает. Наблюдая, как люди идут по своим делам, Элис постепенно начала воспринимать их иначе, чем поначалу. И к тому времени, когда они с капитаном дошли до чайной, она почти привыкла к покрытым чешуей лицам и странным одеяниям. Они заказали себе небольшой обед, разговаривали, смеялись и ели, и на какое-то время Элис забыла, кто она и где находится.

Капитан Лефтрин был человеком резким, чтобы не сказать грубым. Не отличался ни красотой, ни ухоженностью и даже не получил образования. Он не замечал, что проливает чай из чашки на блюдце. Когда смеялся, запрокидывал голову и хохотал во всю глотку, так что все посетители чайной оглядывались на него. Элис было неловко. И все же в его обществе она чувствовала себя женщиной — сильнее, чем за все последние годы, а может быть, и за всю жизнь. Мысль об этом тут же заставила её осознать, что она ведет себя так, как будто не только одинока, но и не обязана держать отчет ни перед кем, кроме себя самой. От потрясения у неё перехватило дыхание, и она вспомнила, что именно на такой случай Гест послал Седрика присматривать за ней и охранять её доброе имя. То есть его, Геста, доброе имя, с запозданием подумала она. Именно об этом пытался предупредить её Седрик. Элис поспешно допила свой чай и потом едва ли не с тревогой ждала, пока Лефтрин неспешно наслаждался напитком.

— Посмотрим что-нибудь ещё? — предложил он, когда они вышли из чайной, и в улыбке его читалась уверенность в согласии Элис.

— Боюсь, мне нужно вернуться к Седрику и предупредить его, что мои планы изменились. Не думаю, что он этому обрадуется, — ответила Элис, и её настигло внезапное понимание, что так оно и будет.

Седрик страдал, проведя на «Смоляном» всего пару дней. Как же он воспримет новость о том, что Элис добровольно вызвалась отправиться с драконами в путешествие, которое, несомненно, растянется на много дней, а то и недель? Не воспротивится ли он?

Эта мысль заставила её застыть на месте, но следующая была ещё хуже. А если Седрик запретит ей? Должна ли она повиноваться, если он скажет, что ей следует отказаться от своей глупой затеи? И что будет тогда? Она ведь подписалась под договором.

Ни один торговец не допускал даже мысли, чтобы нарушить договор при таких обстоятельствах. Но если Седрик оспорит её право поступать по-своему? Может ли она не подчиниться ему в таких делах? В конце концов, он просто сопровождает её ради приличия. Он ей не опекун и не отец. А Гест совершенно ясно сказал, что Элис вольна распоряжаться Седриком по своему усмотрению. Так что при необходимости она может настоять на своем. Разве не за это Гест платит ему — чтобы он делал то, что ему сказано? Седрик — слуга Геста.

И её друг.

От этой раздвоенности Элис чувствовала себя неуютно. В последнее время она все чаще думала о Седрике именно так. Её друг. Ей нравилось, что он внимателен и почтителен к ней. Сегодня она ушла чуть свет и даже не сказала Седрику, куда направляется, ускользнув из-под его опеки. Как друг, он поймет. Но что он будет делать как подчиненный Геста и официальный сопровождающий его жены? Неужели она так бездумно поставила его в неловкое положение?

Чтобы не поддаться соблазну побродить по Кассарику в сопровождении капитана, Элис быстро заговорила:

— Боюсь, мне нужно немедленно возвращаться. Я должна сказать Седрику, что я…

Она неожиданно умолкла, не находя слов. Должна сказать Седрику о своем решении? А можно ли говорить сейчас о решении, если через несколько часов Седрик унизит её, это решение отменив? Сию же минуту Элис вдруг уверилась, что он попытается это сделать.

— Да, пожалуй, ты права, госпожа, — неохотно согласился Лефтрин. — Тебе ведь нужно ещё составить список вещей, необходимых в пути. У меня здесь хорошие поставщики. Я закуплю тебе все нужное, а расплатимся по возвращении в Трехог.

— Конечно, — слабым голосом ответила Элис.

Ну разумеется, дальнейшее путешествие потребует новых расходов. Почему она сразу об этом не подумала? И кто будет платить? Гест. О да, он чрезвычайно обрадуется! Она уже не чувствовала себя такой уверенной и независимой, как раньше, на Совете. Даже к лучшему, подумалось ей, что Седрик запретит это путешествие. Элис посмотрела на небо — точнее, попыталась посмотреть, но взгляд наткнулся на плотный покров листвы. Сколько времени прошло? Сколько часов она потеряла из того времени, которое должна была провести с драконами? Совет, похоже, намеревался отправить их в путь как можно скорее. Будет ли у неё хотя бы один день на исследования, дабы оправдать свое опрометчивое решение отправиться в Дождевые чащобы? От мысли о том, как Гест будет ругать и высмеивать её за напрасную трату времени и денег, запылали щеки. Нет, пустых расходов больше не будет.

Элис стиснула зубы и вместе с Лефтрином пошла обратно по качающимся мостикам. Небывалое ощущение — словно желудок подпрыгивает к горлу — постигло её, когда хлипкая корзина подъемника стала слишком быстро опускаться. Лефтрин, похоже, имел привычку останавливаться, чтобы поболтать с каждым знакомым. Элис стояла рядом, с нетерпением ожидая окончания разговора, — а таких остановок на их пути к пристани, как ей показалось, было не менее дюжины.

Каждому знакомому он представлял Элис как «весьма сведущую в драконах госпожу из Удачного, которая отправляется вверх по реке, чтобы присмотреть за обустройством птенцов на новом месте». Прежде такая характеристика привела бы Элис в восторг, но сейчас только раздражала. Ко всему прочему, когда они наконец прибыли на «Смоляной», Седрика там не оказалось.

Хеннесси был уже занят погрузкой на корабль ящиков и бочонков с припасами. Судя по всему, он удивился, увидев Элис.

— Мы думали, ты ещё спишь, госпожа. Этот парень, Седрик, велел передать тебе, что пошел поискать для вас двоих подходящее жилье.

Старпом спародировал выговор Седрика, и Элис поняла, как команда относится к аристократическим манерам и высокомерию её спутника.

Некоторое время она оставалась на палубе, с восхищением наблюдая за работой матросов, ухитряющихся вместить столько груза в нутро «Смоляного». Потом зашла в капитанскую каюту и попыталась представить, каково было бы жить здесь неделю, а может быть, и целый месяц. Да, провести на баркасе два дня было интересно и романтично, но от мысли о долгом пребывании в этом небольшом помещении ей стало дурно, стены как будто навалились на неё. Элис нашла предлог, чтобы заглянуть в матросский кубрик, но сразу же выскочила оттуда. Нет. Невозможно даже вообразить, что Седрик будет здесь жить и дальше. Теперь она была уверена, что он запретит ей ехать. Элис вернулась на палубу и с нетерпением посмотрела вверх по течению реки. Несколько раз Лефтрин пытался завести с ней разговор о вещах, которые могут ей понадобиться. Потом Элис несколько раздраженно задала вопрос, когда она сможет попасть к драконам. Капитан объяснил, что драконий пляж находится менее чем в часе пути вверх по реке — если плыть на корабле. Но идти пешком будет дольше, к тому же для этого ей понадобится снова отправиться в город и воспользоваться подъемниками и подвесными мостками. Элис с признательностью отклонила это предложение и попыталась запастись терпением и набраться уверенности.

Она заметила Седрика раньше, чем тот увидел её. От былой приветливости на его лице не осталось и следа. Он выглядел угрюмым и недовольным. Подняв взгляд и увидев Элис, сидящую на крыше палубной надстройки, Седрик глубоко вздохнул. Взойдя на корабль, он немедленно поднялся к ней и, даже не поздоровавшись, потребовал объяснений:

— Скажи на милость, что это ещё за слухи тут ходят? Я пытался снять для нас комнаты, но хозяйка дома спросила, зачем они мне нужны — ведь госпожа из Удачного, прибывшая, чтобы изучать драконов, ещё до исхода дня отправится на «Смоляном» вверх по реке!

Элис с ужасом поняла, что вся дрожит. Гест часто позволял себе злые насмешки, но никогда не повышал на неё голос. И за все годы своего знакомства с Седриком она ни разу не слышала, чтобы он говорил так жестко, не скрывая злости. Элис сжала лежащие на коленях руки в кулаки и попыталась говорить твердо:

— Боюсь, что это правда. Я вызвалась это сделать. Понимаешь, когда я сопровождала капитана Лефтрина в Совет торговцев Кассарика, выяснилось, что они намереваются изгнать отсюда всех драконов и отправить их вверх по реке. Никто точно не знает, где они должны будут поселиться, но Совет настаивает, чтобы они двинулись в путь как можно скорее. Там была Малта Старшая, и она очень расстраивалась, потому что не может сама сопровождать драконов. И когда я сказала, что я могу, она…

— Я не верю своим ушам! — воскликнул Седрик, краснея. — Да неужели ты и впрямь все это натворила? Покинула корабль, не дав мне знать, ушла невесть куда с этим человеком и теперь ещё впуталась во внутренние дела Дождевых чащоб, пообещав выполнить невыполнимое! Ты не можешь отправиться в это безумное путешествие, неизвестно куда и неизвестно на сколь долгое время. Элис, неужели ты совсем соображение потеряла? Это не игра. Речь идет о путешествии вверх по реке, где нет никаких поселений, — возможно, за пределы известных людям земель. В таком пути людей будут поджидать всевозможные опасности, я уж не говорю о неудобствах и походных условиях. Вряд ли ты создана для такой жизни! Да ты вообразить не можешь, что задумала. Впрочем, если что тобой и движет, так только воображение, о действительности же ты вовсе позабыла. А время? Лето не будет длиться вечно, а мы с тобой не запаслись ни теплыми вещами, ни вообще чем-либо из необходимого для долгой жизни в чащобах. Кроме того, может, у тебя и нет серьезных обязанностей, к которым ты должна вернуться, но у меня-то есть! Это все совершенно нелепо! А взять слово назад означает навлечь на себя вечный позор. И не только на себя! Гест ведет дела с торговцами Дождевых чащоб. И кем его будут считать после того, как его жена наобещала с три короба, а потом отказалась от своих слов? О чем ты только думала?

Пока он сыпал упреками, с Элис творилось нечто странное. Дрожь сначала отступила, но тут же вернулась с утроенной силой. Глядя в полные ярости глаза Седрика, Элис вдруг осознала, какой он видит её. Глупой и зависимой. Дамочкой, которая навоображала себе приключений только ради того, чтобы тут же сбежать домой, к жизни без «серьезных обязанностей». Дурочкой, не имеющей представления о реальном мире, где так уверенно и ловко вершат дела Гест и Седрик.

Может, она действительно была глупой, несведущей мечтательницей, но в этом нет её вины. Ей никогда не позволяли обрести необходимый опыт, чтобы узнать жизнь и обрести независимость. Никогда не позволяли… Эта мысль обожгла Элис, подобно расплавленному железу, и внезапно обернулась холодной решимостью. Ей не нужно больше чье-либо позволение. Больше никогда и никто не будет позволять или не позволять ей что бы то ни было. Она будет следовать своему решению, даже если это приведет её к смерти. Осуществить задуманное и погибнуть, несомненно, лучше, чем вернуться домой и умереть от тоски по своей мечте, которой не позволили сбыться.

Так что когда Седрик задал риторический вопрос — о чем она думала? — Элис ответила почти буквально:

— Я думала о том, что наконец-то смогу изучить драконов, как обещал мне Гест. Ты же знаешь, это было одним из условий нашего брака. Сдержи он свое слово, я приехала бы сюда уже несколько лет назад и все вышло бы гораздо проще. Но поскольку он все это время не желал выполнять условия нашей сделки, мы пришли к тому, к чему пришли. И единственный способ сделать так, чтобы его обещание оказалось выполнено, — это последовать за драконами вверх по реке и изучать их по пути.

Она была вынуждена прерваться, чтобы перевести дыхание. Седрик таращился на неё с открытым ртом. Он хотел что-то сказать, но Элис опередила его:

— Итак, я подписала договор с Советом торговцев. Мы отправляемся вверх по реке на «Смоляном», чтобы проследить за переселением драконов. Отбываем сегодня под вечер, так что предоставь капитану Лефтрину список того, что необходимо приобрести. Расчет произведем по возвращении в Трехог. Мне причитается жалованье за участие в этом предприятии, так что у меня будет чем заплатить капитану. И конечно же, я поговорю с ним, возможно, ему удастся дать тебе лучшие условия на борту.

Она бросила это последнее замечание как предложение перемирия, надеясь, что Седрик ухватится за него и примет все остальное. Но это не сработало.

— Элис, это безумие! Мы не готовы…

— И не будем, если ты не возьмешься за дело и не составишь список! Разве не этим ты все время занимался на службе у Геста? И разве он не велел тебе в этом путешествии делать для меня то, что ты делал для него? Вот и займись.

Элис резко поднялась и пошла прочь. Вот так просто, взяла и ушла. Но когда Седрик и впрямь взялся исполнять её поручение, это вызвало в её душе ещё большую бурю, которая никак не могла улечься. Она стала избегать Седрика, и пока что ей это удавалось, хоть на таком небольшом корабле это и было непросто. Хорошо ещё, Лефтрин охотно поддержал её мысль переселить секретаря в отдельный закут, чем сильно удивил Элис.

— Да я и сам думал об этом, материалы скоро должны подвезти. Свою-то койку я могу уступить тебе лишь на пару ночей, не годится, чтобы это дело затягивалось. Но вот увидишь, все будет в порядке. Мы сделаем вам что-то вроде временного жилья прямо на палубе. Мы уже строили тут сараи для скота, и соорудить постройку для пассажиров едва ли намного сложнее. Смоляной годится для перевозки чего угодно. Не смотри на меня так. Сама вскоре убедишься, в такой каютке даже твоему щеголю будет удобно. — И он с оскорбительной ухмылкой кивнул в сторону понурого Седрика.

Лефтрин сдержал свое слово. Элис прежде и не замечала на палубе креплений, позволявших быстро поставить стены. Возведенные каюты не отличались ни красотой, ни просторностью, места в них оказалось не больше, чем в лошадином стойле, но они были отдельными. Когда в каютах повесили гамаки и сложили багаж пассажиров, Элис обнаружила, что может расставить свои сундуки так, чтобы соорудить для себя уютное маленькое логово. Теперь у неё есть место, где можно сидеть и вести записи. В её распоряжение предоставили даже лампу, хотя Лефтрин строго предупредил, что надо соблюдать осторожность. «Пролитое масло и открытый огонь на корабле — это не шутки», — заметил он. Их с Седриком каютки разделяла стена, и как только все стены поставили на место, он ушел к себе и закрыл дверь.

И оставался там до тех пор, пока корабль, отчалив от пристани Кассарика, по прошествии всего лишь часа не выполз на илистую отмель у драконьего пляжа. Выйдя на палубу, Седрик уже не выглядел таким недовольным. Возможность переодеться в чистое и уединиться для сна и трапезы, казалось, если и не вернула ему хорошее расположение духа, то слегка ободрила. Он не стал больше укорять Элис, однако холодным тоном дал понять, что не простил её. Она только покачала головой и отвернулась. С Седриком она разберется позже. А сейчас ничто и никто не помешает ей взглянуть на молодых драконов.

— Да они же огромные! — ошеломленно выдохнул Седрик. — Ты ведь не собираешься спускаться туда и бродить среди них?!

— Разумеется, собираюсь. Наконец-то!

Элис не хотела признаваться, что чувствует себя куда спокойнее, глядя на них с палубы «Смоляного».

Золотой дракон, лежавший дальше на берегу, неожиданно поднял голову. Маленькая фигурка рядом с ним пошевелилась. Дракон посмотрел на корабль, раздул ноздри, громко фыркнул и, поднявшись на ноги, неуклюже заковылял к ним.

— Чего ему надо? — беспокойно пробормотал Лефтрин.

Он смотрел, как дракон приближается к баркасу. Существо повертело головой на длинной шее, с любопытством осматривая «Смоляного» сверкающими черными глазами. Сделав ещё несколько шагов вперед, оно вытянуло шею и принялось обнюхивать баркас. Седрик отступил от фальшборта.

— Элис! — окликнул он.

Но она предпочла остаться рядом с капитаном, который не двинулся с места. Мгновение спустя дракон осторожно потерся головой о борт корабля. Смоляной даже не покачнулся, но Сварг и Хеннесси оказались в мгновение ока рядом с Лефтрином. Большой Эйдер вырос у них за спинами и хмуро уставился на дракона поверх голов. К ним присоединился кот Григсби. Он вспрыгнул на фальшборт и вытаращился на дракона, распушив полосатый хвост и ворча — видимо, ругая дракона на кошачьем языке.

— Он ничего плохого не делает, — вполголоса успокоил свою команду Лефтрин и положил руку на вздыбленную спину кота.

— Пока, — мрачно заметил Хеннесси.

— Это опасно? — спросила Элис.

— Не знаю, — отозвался Лефтрин. А когда рядом с драконом появилась девушка — видимо, хранительница, — тихо добавил: — Не думаю.

Несколько мгновений спустя огромное создание послушно последовало за девушкой вдоль берега обратно на нагретое солнцем местечко.

— Посмотри, как он сверкает на солнце! — ахнула Элис. — И отметины у него такие красивые! Потрясающие существа! Даже будучи ущербными, они невероятно красивы. Конечно, драконица там, на краю пляжа, прекраснее остальных, чего и следовало ожидать. Самки их расы всегда имеют роскошный окрас. Судя по тому, что мне удалось узнать, драконы могут быть самоуверенными и даже наглыми. Но ведь они наделены разумом, намного превосходящим человеческий, так что чего же ещё и ждать от таких созданий. Только взгляните на неё! Как играет солнце на её чешуе!

Синяя драконица и её хранительница находились довольно далеко, до них было не меньше сотни шагов. Элис не сомневалась, что её слова невозможно услышать на таком расстоянии. Но синяя самка, лежавшая на затвердевшем иле, внезапно подняла голову и в течение долгого мгновения взирала на Элис медными глазами.

А потом совершенно отчетливо произнесла:

— Это ты заговорила обо мне, женщина из Удачного?

* * *

^{Пятый день месяца Урожая, шестой год Вольного союза торговцев.}

^{От Детози, смотрительницы голубятни в Трехоге, — Киму, в Кассарик.}

Неужели ты своими крошечными мозгами не понимаешь, что в послании, полученном тобой от Эрека, говорится об особенном корме, который может улучшить здоровье голубей и продлить их жизнь? Тебе не ясно, что, присовокупив эту заметку, касающуюся рабочего вопроса, к посланию, которое уже несет птица, он просто радеет о службе? Мысль о том, что мы с ним обмениваемся личными записками, просто смешна, учитывая, что мы никогда не встречались друг с другом. Если ты захочешь предъявить это письмо Совету — пожалуйста! Заодно обсудим бедственное состояние голубятен в Кассарике, гибель двадцати многообещающих птенцов из-за того, что в твою голубятню сумела проникнуть змея, а также слухи о том, что на стол в твоем доме с тех пор, как ты принял этот пост, частенько подают голубятину.

Детози

Глава 12

СРЕДИ ДРАКОНОВ

Седрик не мог поверить, что она это сделала. Эта женщина была не той Элис Кинкаррон, с которой он вырос. И даже не той Элис Финбок, с которой он так часто обедал последние пять лет. Он не понимал, откуда взялась эта властная мегера, но был рад, когда она ушла. Если бы не необходимость подобраться поближе к драконам, он никогда не позволил бы ей зайти так далеко.

Он облокотился на борт, встав рядом с Элис. Слева от неё в той же позе стоял гнусный капитан Лефтрин, да так близко, что почти касался Элис, пока она изливала свой безумный бред о драконах. Ладно, пусть позабавится ещё денек-другой… Седрик был зол на неё и содрогался при мысли о предстоящем. Ему придется сойти на берег и исполнять роль секретаря, пока Элис будет, видите ли, расспрашивать этих неуклюжих тварей. Ничего, она быстро поймет, каковы они, и все кончится. Мысль о том, как рухнут все её мечты и фантазии, пробуждала в нем даже жалость. Глупо было спорить, раз уж Элис загорелась дикой идеей сопровождать этого капитана и драконов вверх по реке. В таких случаях лучше кивать и соглашаться. Ей стоило бы внимательно слушать, что говорили о драконах Трелл с женой. Эта авантюра обернется совсем не тем, что она себе нафантазировала. И когда через пару дней вечером Элис придёт к нему, упавшая духом и разочарованная, он будет готов утешить её и устроить им обоим обратную дорогу. Нужно только потерпеть и подождать. И постараться сдерживать тошноту при виде того, как Лефтрин увивается вокруг неё.

Седрик снова глянул на них. Элис смотрела на Лефтрина и улыбалась. Неужели эта старая водяная крыса вскружила ей голову? Просто невероятно. Наверное, Элис принимает резкий хохот речника и его нелепые комплименты за проявления грубого обаяния. Конечно, у неё было мало возможностей, чтобы завязать светские знакомства с другими мужчинами. Или её привлекла грубость Лефтрина. Седрик достаточно хорошо знал Элис и понимал, что Гесту не грозит опасность её потерять. Пусть она и несчастлива с мужем, но слишком строгих правил, чтобы даже подумать об измене. Так что пускай пофлиртует немного, представляя себя блестящей светской дамой в этом унылом путешествии. И все же загадка, как Элис может общаться с этим пожилым мужиком с моржовыми усами. Он не идет ни в какое сравнение с утонченным Гестом.

При мысли о Гесте Седрик снова сник. Где-то он сейчас, что делает? Кто сидит с ним за столом и смеется над его шутками? В каком он порту? Каких редких и невиданных товаров ему удалось закупить? Седрик прикрыл глаза и ясно представил Геста в превосходном расположении духа, набивающим трубку после обеда. Может ли Гест вообразить, каково Седрику тут, среди болот, на этой утлой посудине, идущей вверх по реке сквозь полчища комарья? Скорее всего, может, и каждый раз ухмыляется, вспоминая о нем. Больнее всего жалила мысль о том, что Гест, может статься, делится своими мыслями с Уолломом и Джеффом или с коварным Реддингом Коупом. Седрик живо представил, как Коуп изображает его: «Вот Седрик наслаждается обществом москитов». Потом хлопает себя по щеке,подпрыгивает — и Гест смеется. Даже думать об этом было невыносимо. Седрик поймал себя на том, что едва не скрипит зубами, и усилием воли вернул на лицо равнодушное спокойствие. Все это злосчастное путешествие — дело рук Геста, слишком жестокое наказание только за то, что Седрик высказал свое мнение. Он-то, Седрик, всего лишь хотел, чтобы Гест был немного добрее к Элис. И за это Гест отправил его в изгнание, а Элис теперь и вовсе закабалила, заставив сопровождать её в эти дикие края.

Элис болтала с мужланом, не обращая внимания на недовольный вид Седрика. Он прислушался к её словам.

— Только взгляните на неё! Как играет солнце на её чешуе!

Седрик издал возглас одобрения, на самом деле не разделяя этого бурного восторга. Пляж даже не заслуживал такого названия. Просто склон, покрытый растоптанной и высохшей на солнце грязью. Уже скоро ему придется идти туда с Элис и делать для неё заметки. Бродить среди куч драконьего навоза и речного мусора. Сапоги, скорее всего, будут непоправимо испорчены. Как только баркас причалит, Элис захочет сойти на берег. Пора наведаться в свою так называемую каюту и отыскать инструменты.

— Да, да, я! Ты прекрасна, воистину прекрасна! — выкрикнула Элис.

Седрик открыл глаза. Элис, похоже, была вне себя от счастья. Её лицо горело. Она прижимала руки к груди, словно в попытке унять неистово бьющееся сердце. Когда Элис повернулась к Седрику, стало ясно, что она и думать забыла об их размолвке.

— Седрик! Она заговорила со мной! Синяя драконица — она со мной заговорила!

Седрик скользнул взглядом по рептилиям, ползающим в грязи.

— Которая?

— Королева. Самая большая.

Она чуть ли не задыхалась.

— Можно мне сойти на берег и поговорить с тобой? — снова возвысила голос Элис.

— Королева? У драконов есть короли и королевы?

— Большая синяя самка, — нетерпеливо бросила Элис, — вон она, там. Где девушка с метлой.

— А-а… А откуда ты знаешь, что она их королева?

— Не их королева, а просто королева. Все драконицы — королевы. Точно так же как все кошки. А теперь помолчи, прошу тебя! Когда ты говоришь, я её не слышу!

Создание на берегу издало звук — казалось, будто кто-то подул в испорченную дудку. Но для Элис это явно звучало волшебной песней. Вот дракон наконец прекратил мычать, и капитан Лефтрин просиял, как будто разделял восторг пассажирки.

— Ну, раз так, то здесь мы вас и высадим.

Элис уже сорвалась с места, торопясь на нос баркаса, и оглянулась на Седрика.

— Возьми блокнот, пожалуйста, и все, что нужно для записи нашего разговора. Скорее! Я иду.

— Хорошо.

От перспективы прогуляться среди драконов сердце у него забилось сильнее. Он заторопился к своей временной каюте. По крайней мере одно дело уладилось. В этих четырех стенах он может уединиться, и у него есть доступ ко всему багажу. Седрик раскрыл свой одежный сундук и вытащил штаны. Он приготовился к путешествию так тщательно, как только мог, и надеялся, что предусмотрел все случайности. Взяв свой ящик с письменными принадлежностями, сел на кровать. Она представляла собой всего лишь дощатый помост, застеленный сомнительной чистоты матрасом, но вполне годилась, чтобы сидеть, — в отличие от гамаков, в которых спали матросы.

Седрик торопливо открыл ящик и проверил содержимое. Чернильницы для чернил разного цвета, некоторые полные, некоторые пустые, ручки с заостренными перьями и запасные перья, маленький острый перочинный нож, бумага разного размера и альбом для зарисовок. В пенале — угольные палочки и карандаши для эскизов. Седрик нажал две потайные кнопки, и дно ящика поднялось. В тайнике лежали бутылочки для образцов. Флаконы побольше и крупная соль были спрятаны в сундуке, а для первой вылазки хватит и этих. Если ему крупно повезет, то к возвращению на борт у него будет все, что нужно.

Когда Седрик вернулся на палубу, остальные уже ушли. Как мило! Он постарался справиться с раздражением и подошел к борту. Для спуска ему оставили грубую веревочную лестницу. Слезть по ней с письменным прибором под мышкой было нелегко, но он справился и не уронил свою ношу в грязь. Конечно же, никто даже не подумал ему помочь. Элис уже ушла по берегу довольно далеко, причем одна. Этот мошенник Лефтрин и не собирался сопровождать её, просто высадил на берег, кишащий драконами. Как она только выносит этого человека!

До земли оставалось несколько футов, когда Седрик спрыгнул с лестницы, едва не выронив драгоценный ящик. Потом нагнулся, чтобы подвернуть брюки. Он подумал, что вид у него теперь сделался совершенно дурацкий, словно у аиста в сапогах. Впрочем, лучше уж так, чем потом остаток дня носить на штанинах зловонную тяжелую грязь.

А уж запах тут действительно был ещё тот! Воняло испражнениями — не ошибешься. Эта вонь смешивалась с противными испарениями от реки и тухлым духом из чащоб, так что в воздухе стоял густой смрад. Хорошо ещё, что сегодня ему не довелось поесть как следует, а то бы желудок взбунтовался.

— Какое прелестное место ты выбрала для прогулок, Элис, — саркастически пробормотал Седрик. — Что может быть лучше, чем пройтись среди куч драконьего навоза в компании речной крысы.

Он услышал что-то вроде низкого ворчания и тревожно оглянулся. Нет. Драконов поблизости не было. Однако Седрик был уверен: неизвестно откуда доносился угрожающий голос какого-то крупного создания. К тому же возникло неприятное чувство, что за ним следят. И не просто следят, а пристально, как кот за мышью. Седрик снова огляделся и замер — на него в упор глядели два больших ярких глаза. Сердце забилось сильнее. Мгновение спустя он понял свою ошибку. Глаза были нарисованы на носу баркаса. Прежде он их не замечал. Седрик вспомнил, что глаза на кораблях рисуют из суеверия — якобы они помогают находить путь. Глаза баркаса взирали на него с презрением и гневом. Он содрогнулся и отвернулся от корабля.

— Седрик! Быстрее! Пожалуйста!

Он отыскал взглядом Элис. Та оглядывалась, ища его. Оказывается, капитан Лефтрин тоже был здесь, он разговаривал с делегацией людей из чащоб. Один из них держал в руках толстый свиток и зачитывал из него пункт за пунктом. Капитан покивал и засмеялся. Но человеку со свитком было не до смеха.

Элис остановилась рядом с драконами. Выглядела она как собачонка, рвущаяся на прогулку. В её позе читалась тревога, смешанная с радостным возбуждением. Ничего удивительного. Драконица, которую она выбрала, поднялась на ноги, выказывая интерес. Она была намного крупнее, чем казалась с палубы баркаса. И синего цвета. В солнечном свете её шкура сверкала и искрилась. Глаза существа выглядели непропорционально большими, они были медно-карими, с узким кошачьим зрачком. Только в отличие от кошачьих в глазах драконицы кружились водовороты более и менее глубокого карего цвета. От этого делалось не по себе. Тварь издала гортанный призыв.

Элис повернулась спиной к Седрику и поспешила к дракону.

— Да, конечно. Прошу прощения, что заставила тебя ждать, о великолепная.

Будь драконица пропорционально сложена, она была бы прекрасна, как бывает прекрасен племенной бык или олень. Однако хвост её выглядел куцым по сравнению с длинной шеей, лапы тоже были коротки и неуклюжи. Крылья, которые драконица только что подняла и расправила, казались слишком маленькими для такого тела, к тому же были разными. Седрику они напомнили зонт, вывернутый ветром — те же неприглядные спицы и обвисшая ткань. Он выпрямился, подхватил ящик под мышку и пошел по грязи вслед за Элис.

Неподалеку послышался шум, и Седрик остановился. По берегу тяжело бежал небольшой красный дракон с мальчишкой на спине.

— Раскрой крылья! — кричал паренек. — Раскрой крылья и помаши ими. Нужно стараться, Хеби. По-настоящему стараться.

В ответ несчастная тварь распростерла крылья. Одно было больше другого, но дракон послушно хлопал ими на бегу. Этот «полет» закончился тем, что существо с разбегу влетело в реку. Мальчишка завопил от разочарования, потом заорал:

— Смотри, куда бежишь, Хеби! Но для первого раза хорошо. Просто не бросаем это дело, малышка.

Седрик не единственный заинтересовался зрелищем. Драконы и их хранители замерли. Одни подростки улыбались, другие были в ужасе. Что чувствовали драконы, Седрик определить не мог. Вот как понять, довольна корова или обижена? После минутного замешательства Элис поспешила к своей цели.

Длинноногий Седрик вскоре догнал её. Похоже, она продолжала разговор с драконом.

— У меня нет слов, чтобы должным образом восхититься твоей красотой. Я так рада, что наконец я здесь, а говорить с тобой, как сейчас, я уж и вовсе не мечтала!

Дракон наклонил к ней голову.

Седрик только сейчас заметил рядом с драконом девушку. На плече она держала самодельную метлу. Вид у неё был недовольный. Она хмурилась, и в сочетании с суженными глазами и чешуей это придавало ей сходство с рептилией. Таково было первое впечатление — ящерица. Седрику сначала показалось, что у неё грязные руки, но потом он увидел: пальцы девчонки оканчиваются черными когтями. Её косы казались клубком змей, глаза странно блестели.

— Элис, — окликнул Седрик. Элис не ответила. — Постой! Подожди меня.

— Хорошо, давай быстрее.

Она остановилась, но видно было, что долго ждать не будет. Седрик нагнал её в два широких шага и взял под руку.

— Будь осторожна! — тихо предупредил он. — Ты ничего не знаешь об этом драконе. А у девицы крайне враждебный вид. Они могут быть опасны.

— Отпусти меня, Седрик! Ты что, не слышишь её? Она сказала, что хочет говорить со мной. Я думаю, что оставить без внимания такую просьбу — самый верный способ её оскорбить. Я приехала сюда как раз для того, чтобы разговаривать с драконами. И ты здесь за тем же самым! Так что иди за мной и, пожалуйста, будь готов записывать наш разговор.

Она попыталась вывернуться, он усилил хватку и наклонился к её лицу.

— Элис, ты это серьезно?

— Разумеется! А зачем, по-твоему, я проделала такой путь?

— Но… Драконы не разговаривают. Разве ты слышишь что-то разумное в этом мычании и лае? Что я должен записывать?

Элис посмотрела на него со смятением и жалостью.

— Ох, Седрик, ты её совсем не понимаешь? Ни единого слова?

— Если она и сказала хотя бы слово, я его не понял. Я слышу только драконьи завывания.

И тут, словно бы в ответ, дракон издал рокот. Элис подняла голову, обратив лицо к дракону.

— Прошу тебя, подожди, дай мне поговорить с другом! Он, похоже, не понимает тебя.

Элис снова повернулась к Седрику и горестно покачала головой.

— Я слышала, что многие не вполне разбирали, что говорит Тинталья, а некоторые не понимали её речи вообще. Но никогда не думала, что ты окажешься так обделен. Что же нам теперь делать, Седрик? Как ты будешь записывать наши разговоры?

— Разговоры?

Его злила эта детская фантазия о разговорах с драконом. Примерно так же, как манера некоторых людей здороваться с собаками и спрашивать у них: «Ну как наши дела, дружок?» От женщин, разговаривающих со своими кошками, его и вовсе трясло. Элис, как правило, не делала ни того ни другого, и он думал, что её реплики к дракону — новое нездоровое влияние Дождевых чащоб. Но настаивать на том, что дракон разговаривает, и жалеть Седрика — это было уже чересчур.

— Я все запишу — как записал бы разговор с коровой. Или с деревом. Элис, это смешно. Я признаю — должен признавать, — что драконица Тинталья умеет делать так, что её понимают. Но это создание? Ты посмотри на него!

Дракон скривил губы и издал однотонный шипящий звук. Элис покраснела. Юная девушка из чащоб, стоявшая рядом с драконом, проговорила:

— Она просит передать тебе, что хоть ты и не понимаешь её, она все равно понимает каждое твое слово. И что дело не в её речи и не в твоем слухе, а в твоем разуме. Люди, не способные услышать драконов, были всегда. Обычно они оказывались самыми заносчивыми и невежественными.

Подумать только!

— Веди себя прилично, девочка, когда разговариваешь со старшими. Или в Дождевых чащобах этому уже не учат?

Драконица зашипела. Седрика обдало жаром и вонью полусгнившего мяса, которое она только что съела. Он с отвращением отвернулся.

Элис воскликнула:

— Он не понимает! Он не хотел оскорбить! Он никого не хотел оскорбить! — Она схватила его за руку. — Седрик, с тобой все в порядке?

— Эта тварь рыгнула мне в лицо!

Элис сдавленно хихикнула. Её била дрожь.

— Рыгнула? Ты так думаешь? Ты даже не понял, как тебе повезло. Если бы её ядовитые железы созрели, от тебя бы только лужица осталась. Ты вообще знаешь хоть что-нибудь о драконах? Не помнишь, что стало с калсидийцами, которые напали на Удачный? Тинталья всего лишь плюнула на них. Её плевок разъедает броню. А уж кожу и кости — и подавно. — Элис перевела дух и добавила: — Ты нечаянно оскорбил её. Думаю, тебе лучше прямо сейчас вернуться на корабль. Мне нужно время, чтобы объяснить это недоразумение.

Девочка из чащоб снова заговорила. Голос у неё был хрипловатый, на удивление богатое контральто. Взгляд серебряных глаз вселял беспокойство.

— Небозевница согласна с госпожой. Главнее ты здесь или нет, а она говорит, что ты должен уйти с драконьего поля. Немедленно.

Седрик почувствовал себя по-настоящему оскорбленным:

— Не думаю, что ты можешь указывать мне, что делать.

— Небозевница? — перебила его Элис. — Это её имя?

— Это я её так зову, — смущенно призналась девушка. — Она сказала мне, что истинное имя драконы так просто не выдают, надо заслужить.

— Да, я понимаю, — отозвалась Элис. — Истинное имя дракона — это особое дело. Ни один дракон так просто его не назовет.

Она обращалась с хранительницей, как с очаровательным ребёнком, встрявшим в серьезный разговор взрослых. Девчонке, как заметил Седрик, это не нравилось.

Элис снова повернулась к дракону. Тварь подошла совсем близко и нависала над ними. Её глаза цвета полированной меди сверкали на солнечном свету. Драконица не отрывала взгляда от Седрика.

Элис снова заговорила с ней:

— О, великая и прекрасная, знать твое истинное имя — это честь, которую я надеюсь однажды заслужить. Но я буду рада назвать тебе моё. Я — Элис Кинкаррон Финбок. — И она — подумать только! — присела перед этой тварью в реверансе, да так низко, что едва не шлепнулась в грязь. — Я проделала долгий путь из Удачного, чтобы увидеть тебя, услышать и поговорить с тобой. Надеюсь, мы побеседуем подольше и я смогу много узнать о тебе и почтить мудрость твоего народа. Слишком много лет минуло с тех пор, как люди имели счастье жить подле драконов. Боюсь, то немногое, что мы знали о вас, забыто. Я бы хотела восполнить этот пробел.

Элис указала на Седрика.

— Я привела его с собой, чтобы он записывал все, чем ты пожелаешь поделиться со мной. Я прошу прощения, что он не может слышать тебя. Уверена, если бы он мог, то быстро бы понял, сколь ты мудра.

Дракон снова зарычал. Девчонка-хранительница посмотрела на Седрика и сказала:

— Небозевница говорит: даже если бы ты мог разбирать её слова, то, по её мнению, ты все равно не сумел бы понять, что она обладает разумом и мудростью. Потому что у тебя самого их попросту нет.

Этот «перевод» был сделан явно с намерением оскорбить. Девчонка стрельнула глазами в сторону Элис. Однако та если и поняла её враждебность, то не обратила внимания и тихо, но твердо сказала Седрику:

— Поговорим, когда я вернусь на корабль, Седрик. Если можно, оставь мне свои письменные принадлежности. Я попробую записать хоть что-нибудь из нашего разговора.

— Разумеется.

Он постарался, чтобы в ответе не прозвучали горечь и разочарование. И подумал, что давным-давно научился разговаривать учтиво даже после того, как Гест прилюдно устраивал ему словесную порку. Это было не так уж трудно. Главное — отказаться от малейших проявлений гордости. Но Седрик никогда не думал, что это умение пригодится ему в общении с Элис. Он отдал ей ящик с письменным прибором и мысленно злорадно усмехнулся, когда Элис охнула от неожиданной тяжести своей ноши.

«Пусть потаскает, — мстительно подумал Седрик. — Пусть поймет, на что я был готов ради неё. Может, хоть поблагодарит».

Он развернулся, чтобы уйти.

И тут с замиранием сердца Седрик вспомнил, что в ящике лежит ещё кое-что, чем ему совершенно не хотелось делиться с Элис. Он торопливо повернул обратно.

— Тебе будет тяжело носить все это. Может, оставить только бумагу, перо и чернила?

Элис не ожидала такой заботливости, и Седрик догадался, что от неё не укрылось его намерение насолить ей, вручив весь прибор целиком. Выглядела она до смешного растроганной. Седрик забрал у неё ящик и раскрыл его. Поднятая крышка заслоняла от Элис содержимое, но она и не заглядывала туда.

— Спасибо за понимание, Седрик, — тихо сказала она. — Я знаю, это нелегко — влезть в такую авантюру и вдруг обнаружить, что тебе недоступно лучшее в ней. Я хочу, чтобы ты знал: я не стала думать о тебе хуже. Такое могло случиться с кем угодно.

— Все хорошо, Элис. — Он постарался придать тону резкости.

Ну надо же! Ей показалось, что он расстроен из-за невозможности общаться с этим животным. И она жалела его. Седрик улыбнулся этой мысли и смягчился. Сколько лет он жалел её? Странно было теперь оказаться в другой роли. Странно и трогательно, что её волнует, не задеты ли его чувства.

— У меня полно дел на корабле. Надеюсь, ты вернешься к ужину?

— Думаю, даже раньше. Я не останусь тут в темноте, уверяю тебя. На сегодня будет вполне достаточно, если мы просто познакомимся и поладим с ней. Спасибо. Постараюсь не расходовать твои чернила зря.

— Расходуй, не стесняйся. До встречи.

Тимара следила за разговором разодетого мужчины и женщины из Удачного и удивлялась. Похоже, они близко знакомы — быть может, даже женаты. И напоминают её родителей — тоже кажутся и связанными друг с другом, и отстраненными одновременно. И общаются примерно так же.

Они оба ей уже не нравились. Мужчина — потому что не проявлял почтения к Небозевнице, а женщина — потому что увидела драконицу и захотела её себе. И похоже, она была способна завоевать драконицу, потому что знала, как её очаровать. Разве Небозевница не видит, что эта женщина просто льстит ей, опутывая цветистыми фразами и преувеличенной любезностью? Тимаре казалось, что драконицу должны были бы злить такие наглые попытки добиться её благорасположения. Но Небозевница, наоборот, явно наслаждалась этими непомерными похвалами. И даже открыто напрашивалась на них.

Да и женщина, в свой черед, была совершенно очарована драконицей. Тимара почти ощущала их взаимное притяжение, возникшее с первого взгляда. Это её раздражало.

Нет. Не просто раздражало. Девушка кипела от ревности, признавая, что остается не у дел. Она, Тимара, должна опекать дракона, а не эта смешная горожанка! Эта Элис не сможет ни прокормить Небозевницу, ни обиходить её. Как сумеет особа вроде неё, с дряблым телом и бледной кожей, идти следом за драконом вверх по реке, через густой лес? Как она сможет убить дичь, чтобы накормить подопечную, как справится с долгой и утомительной чисткой? Да никак! Почти весь день Тимара провела, отчищая шкуру Небозевницы, пока каждая чешуйка не засверкала. Она выскребла грязь из-под когтей драконицы, обобрала с её век и носа целую армию жучков-кровососов и даже расчистила место на берегу, чтобы Небозевница могла лежать не пачкаясь.

Но стоило этой женщине из Удачного ввернуть комплимент-другой, и драконица обратила все внимание на неё, как будто Тимары вообще не существовало. Интересно, сочла бы Элис драконицу «блистательно прекрасной», если бы увидела часов пять назад? Навряд ли. Драконица воспользовалась трудом Тимары, чтобы привлечь к себе хранителя получше. Ну что ж, скоро она обнаружит, что ошиблась.

Как и Татс.

От этой мысли у Тимары на глаза навернулись слезы. Ночью, когда Татс убежал от костра и Джерд направилась следом за ним, Тимара ничего такого и не подумала. Татсу нужно побыть одному, решила она. Но потом, когда эти двое вернулись к костру вместе, Тимаре стало ясно, что он не сидел в одиночестве. Татс полностью оправился от разговора с Грефтом. Джерд смеялась над какой-то его шуткой. Они сели с краю, рядышком друг с другом. Тимара слышала, как Джерд расспрашивает Татса о его жизни и задает такие вопросы, которых Тимара не задавала никогда, опасаясь, что Татс сочтет её слишком надоедливой. А Джерд спрашивала, улыбалась и заглядывала ему в лицо, и Татс отвечал ей. Тимара сидела у огня, не слушая болтовню Рапскаля, который делился своими соображениями о том, каким окажется путешествие, что будет на завтрак и можно ли убить галлатора из пращи. Грефт поглядывал на неё, на Татса и Рапскаля, а потом потихоньку ушел в лес. Нортель и Бокстер веселились, обмениваясь бородатыми шутками. Харрикин вдруг загрустил. Все это не имело значения — Тимара поняла, что возникшее накануне ощущение дружеского единения рассеялось быстрее дыма от костра.

В ту ночь Татс устроился спать рядом с Джерд и даже не пожелал Тимаре спокойной ночи. А она-то считала его своим другом. И в простоте своей даже вообразила, будто он вызвался стать драконьим хранителем только из-за неё. Хуже того — рядом с ней разложил свои одеяла Рапскаль. Она не могла встать и уйти от него, как ей того хотелось. И теперь каждую ночь он спал рядом с ней. Во сне он разговаривал и даже смеялся, а ей снились тяжелые сны о том, что отец смотрит на неё из тумана.

Сейчас Тимара безуспешно пыталась собраться с мыслями и сосредоточиться на разговоре удачнинской женщины и Небозевницы.

— О, прекраснейшая, можешь ли ты вспомнить опыт своей непосредственной предшественницы, жизнь твоей славной матери? Знаешь ли ты, что случилось с миром, отчего драконы почти исчезли и надолго оставили людей тосковать во тьме?

Она замерла в ожидании ответа, держа наготове перо и бумагу. Тошно смотреть.

Хуже того, Небозевница млела от похвал и разговаривала с женщиной загадками, увиливая от ответа.

— Моя мать? Будь она тут, ты бы не посмела её так легко оскорбить! У драконов нет матерей, в том смысле, в котором они есть у вас, млекососущие созданьица. Мы не трясемся над пищащими младенцами и не тратим время на уход за беспомощными юнцами. Мы никогда не бываем так беспомощны и глупы, как новорожденные люди, не ведающие ничего ни о мире, ни о себе. Не насмешка ли это, что вы, живущие столь мало, так долго остаетесь несмышлеными? А мы живем в дюжину раз дольше, и в каждый миг жизни знаем, кто мы и каковы были наши предки. Ты можешь убедиться, что у человека нет надежды понять дракона.

Тимара резко отвернулась от драконицы и от женщины из Удачного.

— Лучше я попробую раздобыть для тебя что-нибудь поесть, — заявила она, не заботясь о том, что вклинивается в их беседу.

Все равно этот разговор был отвратительным. Женщина постоянно задавала Небозевнице глупые вопросы, раболепно рассыпаясь в слащавых похвалах. А драконица продолжала темнить, не давая настоящих ответов. Может быть, так и ведут себя драконы? Или Небозевница просто пытается скрыть свое невежество?

Эти мысли тревожили девушку куда сильнее, чем то, что Татс может счесть Джерд более привлекательной, чем она, Тимара. Ни драконица, ни женщина из Удачного словно бы и не заметили её ухода, и от этого раздражение нарастало.

Тимара направилась через илистый берег туда, где стояли лодки. Свое охотничье снаряжение она оставила в одной из них. Бросив взгляд в сторону дальней оконечности отмели, она заметила большой черный корабль. «Смоляной». Странное судно, куда более широкое и угловатое, чем те, что Тимаре приходилось видеть раньше. На его носовой части были нарисованы глаза; девушка слышала, что это старинный обычай — старше любого поселения в Дождевых чащобах. Считалось, так корабль получает возможность самостоятельно выбирать себе путь и избегать опасностей, встречающихся на реке. Тимаре нравились эти глаза. Их взгляд казался мудрым и древним, словно у доброго старика, и чудилось в нем нечто вроде понимающей, сочувственной улыбки. Тимара понадеялась, что глаза действительно помогут кораблю найти путь вверх по реке Дождевых чащоб. В этом путешествии им пригодится любая помощь.

Тимара отыскала свою острогу и решила попытать счастья. Хотя, похоже, другие хранители уже обшарили отмель, перебив всю рыбу, которой не хватило ума уплыть подальше. Даже Рапскалю повезло — он загарпунил рыбу величиной с собственное предплечье. Парень исполнил победный танец, помахивая вздернутой на острогу рыбиной, а потом повернулся к своей красной драконице. Та ходила за Рапскалем, точно игрушка на веревочке.

— Открой рот, Хеби! — крикнул мальчишка, и драконица послушно разинула пасть. Рапскаль снял рыбу с остроги и кинул ей в пасть. Драконица не двигалась. — Ну, ешь! Еда у тебя во рту, просто закрой его и жуй! — посоветовал ей хранитель.

Миг спустя драконица принялась жевать. То ли тварь, подумала Тимара, слишком тупа, чтобы есть то, что ей уже положили в рот, то ли рыба слишком мелкая, так что дракон даже не заметил её.

Девушка покачала головой. Вряд ли более-менее крупная речная рыба будет ходить на отмели, в мутной теплой воде. Повернувшись спиной к драконам и их хранителям, Тимара направилась к дальнему концу прогалины, где сплетенные корни деревьев нависали над самой водой. Там росли жесткая осока, камыш и копейная трава. После разливов реки на сплетенных корнях повисли мертвые ветки и опавшие листья, образовав массу, уходящую глубоко в воду. На месте рыбы Тимара именно там и искала бы укрытия от солнца и хищников. Надо попробовать порыбачить.

Карабканье по изогнутым корням было похоже и непохоже на прогулки в кроне деревьев. Там, наверху, падение означало смерть, но многослойная крона давала сотни шансов ухватиться за ветвь или лиану и спастись от гибели. Здесь в переплетении корней под ногами зияли просветы. Внизу текла река, серая и жгучая: в лучшем случае получишь сыпь по всему телу, в худшем вода разъест кожу и плоть до самых костей. Была ещё вероятность рухнуть в воду с головой и, хуже того, оказаться затянутой под сплетенные корни. Под ногами Тимара по-прежнему чувствовала дерево, но опасности подстерегали иные. Почему-то это мешало девушке вспомнить, что она создана для жизни в Дождевых чащобах. Мешало двигаться уверенно.

В очередной раз поскользнувшись на корнях, Тимара остановилась и задумалась. Потом села и осторожно расшнуровала оба башмака. Сняв их, она связала шнурки, повесила башмаки на шею и пошла дальше, цепляясь когтистыми пальцами ног за кору. Вскоре она нашла хорошее место для рыбалки. Лиственный покров над головой отбрасывал на воду тень. Толстый изогнутый корень задерживал плавучий мусор, но при этом небольшой участок на поверхности воды оставался чистым. Трава и упавшие ветки задерживали муть, и вода была почти прозрачной. Тимара села так, чтобы её тень не падала на воду, нацелила острогу и стала ждать.

Понадобилось время, чтобы понять, что творится под водой. Девушка не видела рыбу, но время от времени замечала тени и завихрения воды — признаки того, что рыба проплывает мимо. Рука заныла, устав держать орудие наготове, будто острога весила как целый древесный ствол. Тимара постаралась забыть о боли и целиком сосредоточилась на том, чтобы по поднявшемуся со дна илу понять, как движется рыба. Вот там, должно быть, хвост, значит, здесь голова, нет, поздно, ушла под корни. Вот она, вот она… нет, снова спряталась. А, вот опять, и большая, сейчас, сейчас… есть!

Тимара не метнула острогу, а скорее ткнула ею вниз. Почувствовав, что наконечник пронзил рыбину, она нажала сильнее, чтобы пригвоздить её ко дну. Но заводь была глубже, чем показалось, и девушке пришлось ухватиться за корни, чтобы не упасть. А рыба, очень крупная и сильная, билась и извивалась на конце остроги, пытаясь освободиться. Тимара уже не особенно старалась не упустить её, главное было удержаться и не упасть в воду самой.

Вдруг кто-то ухватил её сзади.

— Пусти! — рявкнул а Тимара и выбросила древко копья назад, сильно стукнув им того, кто держал её.

Она услышала, как неизвестный резко выдохнул от удара, а потом чуть слышно выругался. Тимара не обернулась, поскольку от этого рывка рыба едва не соскользнула с остроги. Девушка вздернула вверх конец снасти, уперев древко в бедро, и с удивлением увидела, какую огромную рыбину ей удалось загарпунить. Теперь, неистово трепыхаясь, рыба все глубже надевалась на острогу, вгоняя наконечник в собственное тело. Добыча была длиной почти в половину роста девушки и уже соскальзывала по древку остроги к руке, держащей это древко.

— Не упусти! Держи острогу крепче! — крикнул сзади Татс.

— Я держу! — отозвалась Тимара. С чего он решил, будто ей нужна помощь?

Татс все же протянул руку поверх её плеча и схватился за другой конец остроги. Вместе они держали её горизонтально, а рыбина продолжала биться и извиваться. Татс вытащил свободной рукой нож и изо всех сил ударил добычу обратной стороной лезвия по голове. Рыба резко затихла. Тимара с облегчением вздохнула. Ей уже казалось, что она вот-вот вывихнет руку.

Все ещё сжимая древко остроги, Тимара обернулась, чтобы поблагодарить Татса, и с изумлением обнаружила, что он не один. На сплетенных корнях сидел приятель женщины из Удачного и прижимал руки к животу. Лицо у него было красным, а плотно сжатые губы побелели от напряжения. Прищурившись, он посмотрел на Тимару, и выдавил:

— Я пытался тебе помочь. Мне показалось, что ты вот-вот упадешь.

— Что вы оба здесь делаете? — спросила она.

— Я увидел, что он направляется в лес, куда ушла ты, и подумал, что он следит за тобой. Поэтому я тоже пошел — посмотреть, что он собирается делать, — ответил на её вопрос Татс.

— Я сама могу позаботиться о себе, — напомнила девушка.

Но Татс не обиделся.

— Я знаю. Я не стал вмешиваться, когда ты стукнула его. Я только помог тебе с рыбой, потому что не хотел, чтобы она сорвалась с остроги.

Тимара хмыкнула и перевела взгляд на чужака.

— Зачем ты шёл за мной?

Татс взялся за острогу с висящей посередине древка рыбиной и ухмыльнулся. Тимара проследила, чтобы он аккуратно положил добычу на сплетенные корни.

— От твоего удара у меня дыхание перехватило, — пожаловался чужак, но все же сумел вздохнуть глубже. Он слегка разогнулся, краснота постепенно сходила с лица. — Я пошел за тобой только потому, что хотел с тобой поговорить. Я видел тебя вместе с драконом, с тем, которым интересуется Элис. Я просто намеревался задать тебе несколько вопросов.

— Каких?

На щеках Тимары выступил предательский румянец. Наверное, он считает её какой-то полудикаркой, раз она живет в Дождевых чащобах. Девушке начало казаться, что она неправильно думала о незнакомце, но пока ей не хотелось извиняться. На самом деле она надеялась, что первое впечатление оказалось ошибочным. Раньше было заметно одно: какой он лощеный. Ей ни разу не доводилось видеть, чтобы мужчина так хорошо одевался. Сейчас, когда его лицо обрело нормальный цвет, Тимара отметила, что он очень красив. А прежде, когда он разговаривал с женщиной из Удачного, девушке казалось, что он невероятно напыщенный и совершенно ничего не знает о драконах, к тому же ведет себя очень нагло и грубо. Даже его красота казалась тогда оскорбительной — словно была частью той силы, которая давала ему право смотреть на других сверху вниз. Но ведь он пошел за ней, Тимарой, и действительно попытался помочь ей. А она за это ударила его древком остроги в живот. Теперь он искупил многие прегрешения своей печальной улыбкой и последующими словами:

— Мне кажется, мы с самого начала взяли неверный тон в разговоре. А теперь я ещё и напугал тебя к тому же. В первый раз я разговаривал с тобою непростительно грубо, но ведь и ты, признайся, была со мной не очень-то вежлива. И теперь отомстила мне, едва не проткнув меня острогой. — Он помолчал, сделал глубокий вдох. — Может быть, начнем все заново?

Прежде чем Тимара успела ответить, он встал, поклонился ей в пояс и произнес:

— Позволь представиться. Меня зовут Седрик Мельдар. Я из Удачного и служу секретарем у торговца Финбока. Но сейчас я сопровождаю Элис, супругу торговца Финбока, в качестве её летописца и защитника, поскольку она пожелала отправиться в путешествие, чтобы отыскать новые невероятные сведения о драконах и Старших.

На половине его речи Тимара обнаружила, что улыбается. Он говорил так официально и при этом давал понять, что вся эта официальность и звучные наименования его должности — лишь шутка. Он был одет как принц, из прически не выбивался ни единый волосок, и все же его улыбка и тон призывали Тимару не испытывать неловкости. Как если бы он и она были равными, подумала девушка.

— А кто такой летописец? — спросил вдруг Татс.

— Я заношу в дневник все, что делает Элис. Где она побывала, о чем беседовала. А когда она проводит исследования, я подробно описываю её изыскания. Чтобы позже она смогла заглянуть в мои записи и убедиться, что все помнит правильно. Я умею рисовать и собираюсь сделать наброски драконов, подробно нарисовать их глаза, когти, зубы и прочие части тела. Но сегодня оказалось, что мои услуги не пригодятся. Похоже, я чем-то оскорбил драконицу, поэтому не могу находиться рядом с Элис, пока та беседует с ней. Но даже если бы и мог, я все равно не понимаю, что говорит это существо, что отвечает на вопросы Элис.

— Небозевница, — подсказала Тимара. — Драконицу зовут Небозевница.

— Она назвала тебе свое имя? — потрясенно спросил Татс.

Тимара разозлилась, что он встревает в разговор.

— Небозевница — это я её так называю, — пояснила она, искоса глядя на Татса. — Все знают, что драконы никому не говорят свое настоящее имя. По крайней мере, сразу.

— Да, моя мне это тоже сказала. Но она не просила меня давать ей прозвище. — Он глупо заулыбался. — Она такая красивая! Зеленая, как изумруд, как свет солнца сквозь листву. А её глаза… у меня просто слов нет. Но она вспыльчивая и иногда злая. Я случайно наступил ей на лапу, а она пригрозила убить и съесть меня!

— Подожди, пожалуйста. — На сей раз уже встрял чужак. — Подождите, пожалуйста, оба. Вы утверждаете, что разговариваете с драконами? Так же, как мы разговариваем сейчас?

Впрочем, Седрик уже не казался Тимаре чужаком. Она улыбнулась ему.

— Конечно разговариваем.

— Они двигают ртом, откуда исходят слова, и вы слышите их? Вот как вы слышите сейчас меня, а я слышу вас? Тогда почему я слышу ворчание, подвывание и шипение, а вы — слова?

— Ну… — Тимара замялась. Она совсем не задумывалась о том, как именно слышит драконов.

— Нет, конечно нет, — снова встрял Татс. — Их рты не годятся для того, чтобы выговаривать слова, как это делаем мы. Драконы издают звуки, и я как-то понимаю, что они хотят сказать. Хотя они не говорят на человеческом языке.

— А много времени нужно, чтобы выучить их язык? Вы изучали его до того, как прибыли сюда? — спросил Седрик.

— Нет, — Татс уверенно покачал головой. — Когда только я попал сюда, я выбрал себе дракона и пошел прямо к нему, и я уже мог его понимать. Моя — зеленая самка. Она не такая большая, как некоторые другие драконы, но мне кажется, что самая красивая. К тому же она быстрая и, если не считать крыльев, хорошо сложена. Правда, немного сварливая. Говорит, что другие считают её злюкой и избегают её. А ещё говорит, это потому, что она достаточно быстрая и ей почти всегда удается первой заполучить еду. Остальные завидуют.

— Или просто считают её жадной, — предположила Тимара.

Пора самой направлять ход разговора. В конце концов, Седрик пошел в лес не за Татсом и говорить собирался не с ним, хотя, похоже, и хватается за каждое его слово.

— Я понимала драконов с того самого мгновения, как они вылупились, — объяснила Тимара. — Я была здесь в тот день. И даже когда они не смотрели прямо на меня, я чувствовала, о чем они думают, вылезая из своих коконов. И я могла с ними общаться. — Она улыбнулась. — Один из птенцов погнался за моим папой. Мне пришлось объяснить, что человек не еда.

— Дракон хотел съесть твоего отца? — переспросил Седрик с ужасом.

— Они тогда только что вылупились из коконов. Этот дракон просто ещё ничего не понимал. — Тимара мысленно вернулась в тот день, припоминая все как следует. — Они были очень голодны, когда вылезали из оболочек. И не так сильны, как следует, и недостаточно хорошо развиты. Мне кажется, так получилось из-за того, что морские змеи окуклились слишком старыми и недостаточно упитанными, да и пробыть в коконах им, наверное, надо было подольше. Поэтому наши драконы такие больные и не умеют летать.

— Пока не умеют, — с ухмылкой заметил Татс. — Ты же видела Рапскаля. Он настаивает на том, что его дракон летать научится. Рапскаль, конечно, чокнутый. Но после того как я увидел их, сам подошел посмотреть на крылья моей зеленой. У них правильная форма, но они маленькие и не очень сильные. Моя сказала мне, что драконы растут всю жизнь. У них все растет: шея, лапы, хвосты и, конечно, крылья. Я думаю, что если буду как следует кормить её и она будет пытаться работать крыльями, то, может быть, они вырастут и она сумеет летать.

Тимара в изумлении уставилась на него. Она уже приняла драконов такими, какие они есть; ей не приходило в голову, что, возможно, они могут вырасти и станут настоящими драконами. И сейчас она подумала о крыльях Небозевницы. Когда Тимара чистила их, они казались вялыми. И Небозевница не очень-то пыталась расправить крылья даже ради чистки. Девушке показалось, что драконица вообще плохо умеет с ними управляться. Она ощутила укол зависти — неужели зеленая подопечная Татса в конце концов сумеет подняться в небо, а её Небозевница останется прикованной к земле?

— Но ты понимаешь то, что они говорят? Каждое слово?

Седрик настойчиво пытался вернуть разговор к волнующей его теме. Когда Тимара кивнула, он спросил:

— Выходит, когда ты передавала мне их слова, ты ничего не выдумывала? Ты действительно всего лишь сказала на человеческом языке то, что пытается сказать мне дракон?

Девушка вдруг почувствовала смущение из-за того, как разговаривала с ним прежде.

— Я слово в слово повторила то, что говорила Небозевница, — извиняющимся тоном ответила она, испытывая легкий укор совести из-за того, что переложила вину за свою грубость на драконицу.

— Так значит, ты можешь перевести для меня? Если я захочу поговорить с ней и извиниться…

— Это не нужно. Я имею в виду, ты можешь говорить прямо с ней. Она понимает каждое слово.

— Да, понимает, и именно так я навлек на себя её недовольство. Но если Элис задает твоему дракону вопрос, а дракон отвечает, ты можешь перевести мне ответ? Тихонько, в сторонку, чтобы не мешать их беседе?

— Конечно. Но это может сделать и Элис… то есть госпожа Финбок. И любой из хранителей тоже.

— Однако это замедлило бы работу Элис. Я подумал, если кто-нибудь будет пересказывать мне, что говорит дракон, я смог бы все это записать. Я пишу очень быстро. Конечно, это может сделать любой из хранителей. — Он взглянул на Татса. — Но поскольку Небозевница — твой дракон, мне показалось, что именно тебя и стоит об этом попросить.

Тимаре нравилось, что Седрик продолжает называть Небозевницу «её драконом».

— Думаю, что смогу.

— Хорошо. А… согласишься?

— Соглашусь на что? Просто стоять там, пока они разговаривают, и передавать тебе, что говорит дракон?

— Именно. — Он поколебался, затем предложил: — Если захочешь, я могу платить тебе за потраченное время.

Это было соблазнительно, но отец воспитывал в Тимаре честность.

— Мне уже заплатили за потраченное время, и теперь оно принадлежит этому дракону. Я не могу продать время дважды, так же как не могу продать дважды одну и ту же сливу. Так что я не могу взять твои деньги. И мне придется спросить Небозевницу, позволит ли она тебе находиться поблизости от неё и не будет ли против, если я стану передавать тебе её слова.

— Хорошо. — Похоже, его ошеломило то, что она не может взять его деньги. — Тогда спроси её, ладно? Я буду в долгу перед тобой.

Тимара склонила голову набок.

— На самом деле я думаю, что в долгу передо мной будет Элис Финбок. В конце концов, это она купила твое время, чтобы ты делал для неё эту работу. А если я устрою так, чтобы ты мог эту работу выполнять, то… — Тимара улыбнулась про себя. — Да, полагаю, она действительно будет мне должна.

Эта мысль понравилась ей.

— Так ты спросишь драконицу, могу ли я находиться рядом с нею? И можно ли тебе переводить для меня то, что она говорит?

Тимара наклонилась и ухватила острогу за древко по обе стороны от пронзенной рыбы. Поднимая добычу, девушка даже слегка крякнула от тяжести. Кивнув на рыбину, она сказала Седрику:

— Давай пойдем и спросим. Думаю, у меня есть кое-что такое, что поднимет ей настроение и сделает сговорчивее.

* * *

^{Шестой день месяца Злаков, шестой год Вольного союза торговцев.}

^{От Кима — Детози.}

Боюсь, ты приняла простое напоминание о правилах за личный укор. Детози, мы не первый день знаем друг друга. Неужели ты не поняла, что, напоминая тебе о правилах касательно личной переписки, я всего лишь выполняю обязанности? Я не такой человек, чтобы бежать в Совет с подобной мелкой жалобой. Я просто хотел предостеречь тебя и тем самым, возможно, спасти от позора и неприятностей. Ведь о твоей переписке может прознать кто-нибудь, кто достаточно мелочен, чтобы вынести сор из избы. Вот и все. Во имя Са всемилостивого, я и не думал, что ты примешь все насколько близко к сердцу! Но по старой дружбе я не стану обращать внимание на безосновательную клевету и угрозы в твоем последнем письме.

Ким

Глава 13

ПОДОЗРЕНИЯ

Лефтрин проснулся до рассвета, вполне довольный жизнью. Он лежал в темноте, наслаждаясь ею и готовясь строить планы на предстоящий день. Смоляной был спокоен, как обычно. Стоял, уткнувшись носом в отмель. Иногда Лефтрину казалось, что его корабль, забравшись на эту отмель, глубоко задумался, как будто грезит об иных временах. Тишину нарушал лишь мягкий плеск воды у кормы. Когда баркас стоял на якоре или поднимался по реке, плескало куда громче, а теперь Смоляной словно дремал на солнечном берегу.

От постели сладко пахло одеколоном Элис Финбок и ароматом самой Элис. Лефтрин уткнулся лицом в подушку и глубоко вдохнул её запах. Потом усмехнулся собственной глупости. Он влюбился, как безусый юнец, только чтооткрывший, что женщина чудесным образом отличается от мужчины. В юности он не страдал мечтательностью, но теперь сладкие грезы не оставляли его ни на миг. Он подумал о веснушках Элис и улыбнулся. Волосы у неё рыжие, как грудка маленькой птички, и, выбиваясь из прически, ложатся на лоб завитками. Когда эта женщина в тревоге или страхе берет его за руку, он ощущает себя высоким и сильным. Небывалое чувство!

Им никогда не быть вместе. Лефтрин знал это. Стоило ему задуматься о будущем, и сердце сжимало отчаяние. Но нынче утром капитан был безоблачно счастлив, ему хотелось петь от восторга. Корабль, как всегда, почувствовал его настроение и заразил им всю команду. Смоляной будет рад отправиться в путь. Сам Лефтрин по-прежнему считал, что не может быть ничего глупее, чем плыть в никуда, понукая стадо упрямых драконов. Но Совет предложил баснословное вознаграждение, и к тому же капитан давно уже мечтал выбраться со своим кораблем и командой за пределы исследованных земель. А уж о том, что такая женщина, как Элис, не только появится в его жизни, но и отправится с ним в путь, ему и в самых сладких снах не являлось.

Капитан ещё раз вдохнул её аромат, обнял подушку и сел. Пора приниматься за дело. Хочется выйти пораньше, но нужно дождаться, пока доставят припасы — то, что он заказал, дабы облегчить тяготы пути для Элис. Лефтрин почесал грудь, снял с крючка рубашку и натянул её. Штаны он не снимал с вечера. Капитан босиком вышел из своей каюты на камбуз. Раздул угли в очаге и поставил на плиту вчерашний кофе. Вымыл кофейную кружку. За крохотным окошком нерешительно светало. Лесная тень укутывала в сумрак корабль и берег…

Он ощутил слабую дрожь и насторожился: кто-то чужой для Смоляного находится на его палубе. Лефтрин тихо встал. Из ближайшего ящика достал большую свайку из прочного дерева, которую использовали для разъединения прядей самых прочных линей. Лефтрин взвесил свайку в руке, улыбнулся и бесшумно, как кот, шагнул к двери. Открыл её. Внутрь ворвался холодный утренний воздух. В верхних ярусах леса перекликались птицы. В нижних ещё только готовились ко сну летучие мыши. Капитан вышел на палубу и начал обход корабля.

Лефтрин никого не обнаружил, но, заглянув в рубку, увидел на столе маленький свиток. Капитан взял его в руки, и сердце дрогнуло. Бумага была толстой и мягкой, от неё по-чужеземному пахло специями. Он вернулся к себе в каюту и запер дверь. Свиток запечатали простым коричневым воском, без оттиска герба. Лефтрин сорвал печать, размотал свиток и прочитал в тусклом утреннем свете: «Совпадений не бывает. Это я привел тебя сюда. Окажи помощь тому, кого я отрядил. Ты скоро узнаешь, кто это. Тебе известно, что он ищет. Оно стоит целого состояния — и жизней моей семьи. Если все пройдет хорошо, часть этого состояния станет твоей. Если же нет, оплакивать будут не только мою семью».

Подписи нет, но и так все ясно. Синад Арих. Несколько месяцев назад Лефтрин довез его до Трехога, и, как только корабль подошел к причалу, калсидиец исчез. О возвращении они не договаривались. Через два дня «Смоляной» был загружен, пассажир так и не появился, и они отплыли. Иноземный купец оставил на «Смоляном» кое-что из своих вещей. Его рубашку Лефтрин выкинул за борт, а курительные травы забрал себе. Команда не спрашивала, что стало с пассажиром, и Лефтрин не поднимал шума насчет него. Бумаги у Синада были в полном порядке, и за проезд он заплатил. Так Лефтрин и собирался отвечать, если его будут спрашивать. Но никто ничего не спрашивал, и капитан понадеялся, что это недоразумение осталось в прошлом.

Напрасно надеялся. Хотел бы он больше никогда не слышать об этом проклятом калсидийском купце. Надо было тогда, год назад, тихонько сбросить его за борт — и концы в воду. После встречи с ним Лефтрина преследовали кошмары. А потом капитан почти поверил, будто видел Синада в первый и последний раз, будто тот уже получил все, что хотел от него, и теперь оставит в покое…

Вот что значит связаться с Калсидой или калсидийцем. Как только они обнаруживают твое слабое место, какой-нибудь секрет, сразу цепляют тебя на крючок и пользуются тобой, пока не убьют или пока ты не убьешь их. Лефтрин стиснул зубы. Всего несколько минут назад он беззаботно радовался предстоящему путешествию вверх по реке вместе с предметом своего обожания. А теперь размышляет, кто ещё появится на корабле и насколько безжалостен будет этот чужак в своих угрозах. Сумеет ли он, Лефтрин, убить его по пути, а если убьет, то сможет ли утаить это от Элис?

Печально. Знай эта женщина хотя бы о половине его дел, она и не взглянула бы в его сторону. Для того чтобы наслаждаться её обществом, ему придется скрывать от неё часть своей жизни, как бы ни воротило с души от этих тайн. Но им и так отпущено слишком мало времени, чтобы провести его вместе, и Лефтрин не собирался лишаться и этой малости. Он ведь знал, что не пара ей. Всего лишь речник из Дождевых чащоб. Корабль — единственное, что у него есть. А Элис ведь представления не имела, какое чудо его Смоляной. Она, наверное, даже не считала корабль достоянием.

Но тогда что её привлекло в нем, Лефтрине?.. Он всю жизнь работал и будет работать до гробовой доски. У него нет уютного дома, чтобы предложить ей стать его хозяйкой. Ходит он чуть ли не в рубище — особенно по сравнению с её щеголем сопровождающим. Колец не носит. До того как Элис поднялась на корабль, Лефтрин ни к чему особо не стремился, просто хотел заниматься тем, чем занимается, — возить грузы вверх и вниз по реке, и чтобы хватало на жалованье команде и на хороший обед, если случится заночевать в городе. Был у него шанс — если бы он продал то диводрево. Стал бы теперь богачом, жил в роскошном доме где-нибудь в Джамелии или Калсиде. Но Лефтрин не жалел о принятом тогда решении, оно было единственно верным.

И все же теперь он смотрел на себя со стороны и поражался, сколь малым он довольствовался все это время. Эх, если бы он мог предвидеть, что однажды в его жизнь войдет такая женщина… Тогда, может, и подкопил бы какого-нибудь подходящего имущества, чтобы произвести впечатление. Да только разве смог бы он и тогда соперничать с её мужем, преуспевающим торговцем Удачного?

Лефтрин снова посмотрел на записку. Может, надо было убить того калсидийского торговца и бросить за борт ещё до Трехога? Он знал, что может это сделать. Когда-то давно он убил человека. Лефтрина обвинили, что он жульничает в игре. А он не жульничал. И когда тот тип и его дружки заявили, что убьют его, но не дадут уйти с выигрышем, Лефтрин вырубил одного, прикончил другого и убежал от третьего. Лефтрин гордился не убийством, а тем, что остался в живых. И не сожалел о содеянном.

Но что толку теперь раздумывать, если бы да кабы… Если бы он убил этого купца, то он не стоял бы теперь с этой запиской в руке и не гадал о том, кто из его спутников предатель и приложил ли Синад Арих руку к тому, что Лефтрин заполучил этот выгодный контракт.

«И не беспокоился бы о том, насколько низко я могу упасть в глазах Элис», — мысленно добавил Лефтрин, сминая записку и бросая её за борт.

— Подъем!

— Вставайте, собирайте вещи, поднимайте своих драконов!

— Подъем, пора в дорогу!

Тимара открыла глаза, едва забрезжил рассвет. Она зевнула и вдруг пожалела, что не послала Совет куда подальше с их предложением. Вокруг слышалось ворчание других хранителей. Будили их сопровождающие, которые шли с ними от Трехога. Их работа должна была закончиться сегодня, и они явно не могли дождаться этого момента. Чем скорее хранители встанут, разбудят драконов и отправятся в путь, тем скорее сопровождающие смогут вернуться домой.

Тимара снова зевнула. Нет уж, пора вставать, а то недолго и без завтрака остаться. Пока ей не пришлось питаться из одного котла с парнями, она и представить себе не могла, как много и как быстро они способны сожрать. Тимара села, завернувшись в одеяло, но холодный утренний воздух все равно добирался до неё.

— Проснулась? — спросил Рапскаль.

Теперь он спал рядом с ней — так близко, как она позволяла. Однажды утром Тимара, проснувшись, обнаружила, что он прижался к её спине, обнял за талию и уткнулся в плечо головой. Тепло было приятным, а вот насмешки — наоборот. Кейз и Бокстер безжалостно их дразнили. Рапскаль улыбался — задиристо и в то же время неуверенно; похоже, он сам не знал, где кончается шутка и начинается правда. Сама она решительно не обращала внимания на колкости, решив для себя, что потребность Рапскаля в ней сродни скорее кошачьему стремлению к знакомому теплу, чем любовным поползновениям. Между ними нет притяжения. Да если бы и было, она бы ему не поддалась. Что запрещено, то запрещено. Тимара это знала. Они все это знали.

Но относились ли драконьи хранители к этому запрету так же серьезно, как она?

Грефт намекал, что нет. И собирался устанавливать собственные правила — так он сказал. А Джерд? Будет ли она придерживаться тех правил, с которыми они все выросли?

Протирая глаза, Тимара старалась не замечать, кто с кем рядом спал, и не задумываться о том, что это значит. Нужно же где-то спать. И если Джерд всегда расстилает свое одеяло рядом с Татсом, это просто значит, что она чувствует себя в безопасности рядом с ним. И если Грефт всегда найдет предлог завести разговор с Тимарой, когда другие готовятся ко сну, это может означать только то, что он считает её умной.

Тимара оглянулась на него. Он, как обычно, встал одним из первых и уже сворачивал постель. Спал Грефт без рубашки. Тимару поразило, что так делают многие юноши. Джерд, у которой были братья, удивилась, что Тимара этого не знает. А она не могла припомнить случая, когда её отец ходил бы полуголым. Тимара разглядывала Грефта, а тот чесал свою чешуйчатую спину. Знакомое ощущение немилосердного зуда! Так бывает, когда чешуя становится толще и тверже. Грефт согнул спину, чтобы приподнять чешуйки и почесать под ними. Если он и понимал, как сильно пометили его Дождевые чащобы, то виду не подавал. А сегодня утром как будто нарочно выставлял напоказ свое тело.

Тимаре вспомнились слова, которые он сказал в ту ночь, когда выгнал Татса. Грефт хотел устанавливать свои правила. И уже начал это делать. Тимару почти не удивило, как быстро он стал вожаком в их компании. Он просто вел себя так, как будто всегда был им. Все младшие тут же подчинились ему. Не поддались немногие, и среди них Татс. Тимара подозревала, что если бы Грефт не подсуетился и не превратил Татса в изгоя, тот сам мог бы стать вожаком. Татс, вероятно, тоже это знал. И Джерд относилась к Грефту с подозрением — или, по крайней мере, очень сдержанно. Это потому, что мы обе девушки, думала Тимара. Потому, что он всегда смотрит на нас так, словно оценивает. Впервые она заметила это, когда Грефт смотрел на Сильве, — Тимара так и видела, как он прикидывает: «Нет, слишком молода, не годится…».

Внимание Грефта странным образом льстило Тимаре и одновременно пугало её. Вот и сейчас он повернул голову — как будто услышал её мысли или почувствовал взгляд. Девушка потупилась, но было уже поздно. Грефт понял, что она разглядывала его. Краем глаза Тимара заметила, что он снова потянулся, расправил плечи и улыбнулся ей.

Она заговорила с Рапскалем:

— Ты проснулся? Сегодня мы отправляемся.

— Проснулся. Но зачем выходить так рано? Драконы не хотят трогаться с места, пока не потеплеет.

— Потому что, — ответил ему Грефт, опередив Тимару, — добрые горожане Кассарика ждут не дождутся, когда мы уберемся с глаз долой. Как только мы уведем драконов, они построят по берегу причалы. Наверное, починят шлюзы, которые пытались соорудить для змеев. Или сделают новые. Тогда из Трехога сюда смогут приходить большие корабли. А значит, они смогут лучше распоряжаться тем, что в развалинах старого города. Когда драконы уйдут, станет безопаснее, и они будут копать глубже и ближе к этому месту. Так что прямой ответ на твой вопрос, Рапскаль, — из-за денег. Чем скорее мы уведем отсюда драконов, тем скорее торговцы перестанут тратить на них деньги и начнут извлекать больше прибыли из погребенного города.

Рапскаль нахмурился и надул губы — значит, глубоко задумался.

— Но… зачем так рано поднимать нас? Какая разница — часом раньше, часом позже?

Грефт покачал головой, бормоча что-то нелестное, и отвернулся. По лицу Рапскаля пробежала тень обиды. А Тимара испытала мгновенную резкую неприязнь к Грефту. Такую сильную, что она удивилась.

— Пойдем съедим что-нибудь до выхода, — предложила она Рапскалю. — Сегодня они кормят драконов последний день. С завтрашнего дня это придется делать нам. И я надеюсь, что они и сами смогут добывать для себя пищу. Хотя бы по чуть-чуть.

Рапскаль просветлел. Для счастья ему было нужно совсем немного. Он не ждал от людей особой ласки, он радовался, когда ему просто не грубили. Тимара старалась не думать, как же он жил, если обычное ровное отношение считает проявлением дружеских чувств. Она со вздохом стала собирать постель. Разумеется, её вроде бы ни к чему не обязывающие слова Рапскаль воспринял за счастье. Стоит заговорить с ним — и он весь день не отцепится.

— Я вот беспокоюсь, как мы будем кормить наших драконов. Думаю, они смогут находить себе еду. Падаль и ещё крупную рыбу. Или дохлую большую рыбу, это им будет легче всего. Моя Хеби любит рыбу, и ей все равно, дохлая она или живая.

— Хеби — это её настоящее драконье имя? — спросил Татс, внезапно возникший за спиной Рапскаля.

Он уже собрал свой мешок и повесил на плечо. И побрился. Значит, встал давно. Брился он не часто, где-то раз в неделю. С тех пор как они вышли из Трехога, Тимара один раз видела его за бритьем. Татс выглядел неуверенно — он скорчился над зеркальцем и осторожно скреб щеки складной бритвой. Тимара удивилась тогда и поняла, что все ещё относится к нему как к мальчику. А не как к мужчине. Она посмотрела на Рапскаля. Все они до сих пор кажутся ей мальчишками, за исключением разве что Грефта. А ведь Рапскаль был почти её ровесником. Он уже не ребёнок. Пока не откроет рот, конечно.

— Нет. По-моему, у Хеби не было имени, пока я не появился. Но я ей нравлюсь, и имя ей тоже нравится, так что все хорошо.

Рапскаль вдруг замер, где стоял. Потом снисходительно улыбнулся.

— Вот я салага! Слишком громко думал о ней и разбудил. Так что мне лучше быстренько поесть и бежать. Она голодная. И я напомню ей, что сегодня мы уходим вверх по реке. Она все забывает.

Он скомкал одеяло, засунул его в свой мешок, потом осмотрел место, на котором спал. Подобрал запасную рубашку, запихал её сверху и сказал:

— Пора поесть.

После чего умчался в главный лагерь. Татс и Тимара посмотрели ему вслед.

— Похоже, Рапскаль и Хеби — два сапога пара, — улыбнувшись, заметил Татс. Он наклонился, поднял забытый Рапскалем носок и более серьезно добавил: — Если бы он ещё не был таким растяпой…

— Дай мне. Я ему отдам.

— Я сам отдам. Все равно иду туда же. Ты права — пойдем последний раз поедим задаром.

Тимара уложила аккуратно свернутое одеяло в мешок и быстро проверила, не забыла ли чего. Остальные тоже заторопились. Грефт был первым в очереди к котлу с овсянкой. Она видела, как он ест — быстро, а потом идет за второй порцией, пока другие ещё не получили первую. Дурные манеры Грефта раздражали её, хотя она не раз думала, что подражать ему не так уж глупо. Некоторые уже начали. Например, Кейз и Бокстер. Было неловко смотреть, как они ходят за ним по пятам с полными мисками. Вот Грефт сел, чтобы съесть свою кашу, и они устроились рядом.

У Нортеля был подбит глаз и исцарапано лицо.

— Что с ним случилось? — спросила Тимара.

— Подрался с кем-то, — ответил Татс. — Что будем делать с ничейными драконами?

Вопрос отвлек её от Нортеля.

— Что?

— У двух драконов нет хранителей. Ты же знаешь.

С мисками в руках они встали в очередь за Нортелем и Сильве. Девочка тут же повернулась, чтобы присоединиться к разговору:

— Да, у серебряного и того грязного.

— Если его слегка отмыть, наверняка окажется, что он медный, — сказала Тимара. Она уже смотрела на этих драконов и чуть не выбрала одного из них, когда Небозевница хотела отказаться от неё. Сейчас Тимара заставила себя сказать то, что думала: — Оба плохи. Без хранителей в дороге долго не протянут. Если вообще пойдут вслед за нами. Похоже, они вообще не очень-то соображают.

— Ты права, — ответил Татс. — Я видел, как серебряный ночью прижимался к баркасу, словно это ещё один дракон. Нынче утром его там нет, так что, наверное, догадался. Он явно глуповат. Но вряд ли Совет Кассарика разрешит нам оставить тут дракона. А если мы его все же оставим, он через неделю помрет. Что-то я сомневаюсь, что они будут кормить оставшихся, когда мы уйдем.

— Это жестоко, — сказала Сильве. — Они так долго были жестоки к этим драконам! Мой бедный Меркор говорит, что не помнит времени, когда драконы терпели такое ужасное отношение людей или Старших.

Нортель молча кивнул. Раздающий шмякнул ему в миску овсянки. Парень продолжал держать миску перед ним, пока тот нехотя не добавил ещё немного. Следом протянула свою миску Сильве.

— Ну что ж, — продолжил Татс. — Если мы оставим этих двоих тащиться за нами и ничего для них не сделаем, мы просто дадим им умереть — точно так же, как если бы оставили здесь умирать от голода.

— Они недостойны жизни, — сказал Алум, стоявший в очереди следом за Татсом. — Мой Арбук, может, и не гений, но он быстрый и здоровый. Вот почему я его выбрал. Я подумал, что у него больше всех шансов дожить до конца пути.

— Повитуха считала, я тоже недостойна жизни, — тихо заметила Тимара, отходя с полной миской от котла.

Следом за Сильве она взяла с чистого полотенца кусок жесткого хлеба.

— Мы живем на суровой земле. Суровая земля требует суровых законов. — Голос Алума прозвучал уже не так уверенно.

— Я возьму себе медного, — тихо сказал Татс. Хранители сели в круг и начали есть. — До выхода я почищу его немного и повыгоняю с него паразитов.

— Я тебе помогу.

Тимара не заметила Джерд, но та, оказывается уселась рядом с Татсом. Хлеб она положила на колено, в одной руке держала миску, в другой ложку.

— Я возьму серебряного, — безрассудно заявила Тимара.

Но тут же спохватилась, что это может не понравиться Небозевнице. Ведь если её хранительница захочет уделить несчастному созданию хоть малую толику внимания, драконица и взревновать может. Ну и пусть себе, мстительно подумала Тимара.

— Я тебе помогу перевязать ему хвост, — предложила Сильве.

— А я, пожалуй, наловлю ему рыбки, — сказал Рапскаль, вклиниваясь в круг между Татсом и Тимарой и совершенно не заботясь о том, что может быть некстати. Усевшись, он яростно набросился на овсянку. Потом вдруг с полным ртом объявил: — Дома на завтрак никогда не варили овсянку. Зерно слишком дорогое. На завтрак всегда был суп. Или тыквенные оладьи.

Кое-кто из хранителей закивал.

— А у нас иногда бывала овсянка с медом, — сказала Сильве. И добавила, словно чувствовала вину за подобное роскошество: — Но редко.

— А у нас обычно были фрукты, которые мы с отцом собрали накануне и не продали, — сказала Тимара, и её накрыло тоской по дому.

Она оглянулась. Что она делает тут? Сидит на голой земле, ест овсянку и собирается отправиться вверх по реке. Сейчас все это показалось бессмысленным, мир покачнулся, стоило только осознать, как далеко она от дома и семьи.

— Тимара!

Голос раздался за спиной так неожиданно, она чуть не выронила ложку. Обернувшись, девушка увидела Седрика. Он был безупречно причесан, и вокруг него витал аромат каких-то духов.

— Что? — тупо спросила она.

— Я не хотел мешать тебе завтракать, но нам сказали, что выход неотвратимо приближается. Ты не могла бы немного попереводить мне? Элис уже там с драконом… — Он не договорил фразу, увидев выражение её лица.

Тимара отвела глаза и попыталась унять внезапно подступившую ревность. Элис уже встала и болтает с Небозевницей? Так рано? Вчера Тимара с Седриком вернулись по темноте. Вечером холодало, и драконы становились сонными, вот и Небозевница хотела только спать. Впрочем, усталость не помешала ей заглотить принесенную рыбу. Элис была поражена и размерами этой рыбы, и скоростью, с которой драконица её заглотила, к удовлетворению Тимары. Пока Небозевница ела, Тимара уговорила её разрешить Седрику присутствовать при разговорах с Элис. После чего драконица отправилась спать к остальным драконами, а девушка пожелала Седрику и Элис спокойной ночи и проводила их взглядом до вытащенного на берег баркаса.

Она приметила, как Элис взяла Седрика под руку и как он нес её вещи, и задумалась, что бы это значило. Седрик сказал, что он её помощник, но Тимара чуяла, что между ними есть что-то ещё.

Уж не любовники ли они? От этой мысли её пробрало странной дрожью и стыдом. Это не её дело. Все знают, что в Удачном живут по своим законам.

— Попереводить? — Грефт поднялся на ноги одним плавным быстрым движением, в котором читался вызов.

Седрик повернулся к нему. Он был озадачен вопросом. Тимара тоже.

— Она сказала, что может помочь мне понять, что говорит дракон, чтобы я мог это записать.

Грефт продолжал сверлить его взглядом. Седрик добавил:

— У меня, кажется, имеется серьезный недостаток. Когда драконы говорят, я их не понимаю. Слышу только звериный рев. Тимара вчера сказала мне, что может помочь. Или я отвлекаю её от других обязанностей?

Тимара поняла, что Грефт заставил Седрика думать, будто она как-то подчиняется Грефту и Седрик должен просить разрешения отпустить её. Девушка затолкала недоеденный хлеб в карман и встала, держа в руках пустую миску.

— У меня сейчас нет других обязанностей, Седрик. Подожди, я только уберу миску и ложку.

— То есть я только что ослышался? Ты не обещала заняться тем серебряным? Кто-то должен перевязать ему хвост и попытаться установить с ним связь.

Грефт говорил как начальник, напоминающий о несделанной работе. Тимара повернулась к нему, встала лицом к лицу и четко проговорила:

— Я сделаю то, что обещала, когда сочту нужным, Грефт. Тебя никто не назначал командовать ни мной, ни драконами. И я не слышала, чтобы ты вызвался заниматься лишним драконом. Это сделал Татс.

Она просто хотела осадить Грефта. И слишком поздно поняла, что снова столкнула Грефта и Татса. Татс встал и повел плечами, словно разминая их. Может, он действительно всего лишь засиделся, но Тимаре показалось, что он готовится к бою.

— Верно. Я вызвался. Сильве, если понадобится помочь с хвостом, скажи мне. Рапскаль, было бы хорошо, если бы ты нашел ему рыбу или ещё какой еды. Я пойду поздороваюсь со своей зеленой, а потом посмотрю, что можно сделать для медного. Тимара, ты иди с Седриком. Сейчас мы управимся и без тебя.

Тимара заметила, что взгляд Седрика метнулся от Грефта к Татсу и обратно, и поняла, что он ищет, кто тут главный, кто тут за все отвечает. И за неё в том числе. Она разозлилась на обоих.

— Спасибо, Татс, я сделаю, что обещала. Мне не нужна помощь. И разрешение тоже не нужно.

По выражению его лица она поняла, что слова прозвучали резче, чем ей того хотелось бы. Она намеревалась только заявить, что никто не отвечает за неё, кроме неё самой. Самодовольный вид Грефта окончательно все испортил. Тимара стиснула зубы. Меньше чем за два дня её легкая влюбленность в Грефта превратилась в резкую неприязнь. Она знала, что он исподтишка вертит ими, как хочет, но, похоже, не смогла избегнуть его ловушек. Теперь все будут думать, что она против Татса, а на самом деле-то наоборот. По крайней мере, она не хотела с ним ссориться. Джерд смотрела в землю, но Тимара знала, что она улыбается. Татс неловко отвернулся от Тимары, и ей ничего не оставалось, как уйти с Седриком. Которому тоже стало не по себе.

— Я не хотел доставлять тебе неприятности, — извинился он.

— Ты и не доставил, — отрезала она.

Чуть погодя девушка перевела дыхание и покачала головой.

— Извини. Нехорошо получилось. Ты ни при чем. Честно. Все дело в Грефте и иногда в Татсе. Грефт хочет быть вожаком драконьих хранителей, ведет себя, как будто он и есть вожак, и надеется, что все подстроятся. Самое противное, что некоторые так и делают! Но ведь у нас нет главного, каждый просто делает то, что считает нужным. Однако Грефт умеет поссорить тех, кто ему не подчиняется. Таких, как Татс и я.

— Понятно.

Седрик кивнул, словно и вправду понял.

— Обычно мы с Татсом не спорим, — продолжала Тимара. — Потом является Грефт, а ему как будто в радость устроить склоку. И стравливать людей, заставлять их плясать под его дудку. Иногда кажется, что если он не может заставить нас подчиниться ему, то старается нас унизить посильнее. Сначала он мне понравился. Но сейчас он ведет себя так, как будто не выносит, что у меня есть друзья. Как будто это принижает его. Он все время пытается вбить клин между мной и Татсом. Почему некоторые люди так поступают с нами?

Тимара не ожидала от Седрика ответа, но он задумался, как будто у него спросили о чем-то важном. Наконец он ответил:

— Может быть, потому, что мы позволяем им это.

Седрику казалось, что его крепко стукнули по затылку. Причем дважды. Первым ударом был тот необыкновенный юноша. Тот, что оспаривал его право просить Тимару переводить. Седрик никогда не видел людей, подобных ему, — тем более без покрывала и капюшона. Большинство местных жителей, так сильно отмеченных Дождевыми чащобами, ходили с закрытыми лицами. Но не Грефт. Что это? Пренебрежение и вызов обычаям? Или в такой дали от поселений местным было уже все равно, кто что подумает?

В лице юноши проглядывало что-то от рептилии, и это каким-то образом лишь придавало ему силы. Голубые глаза под изящными чешуйками бровей, сверкающие, как полированный лазурит. Суровые, почти скульптурные черты лица. Седрик никогда не встречал человека, который был бы так похож на зверя. Он чуял его запах, как будто Грефт, утверждая свою власть, источал мускус. Даже в голосе его было нечто нечеловеческое, подобное пению тетивы. Чешуя этого юноши отталкивала Седрика, голос привлекал. Неудивительно, что девушку так волновало его присутствие. Оно бы всякого волновало.

Даже Геста. Этот юноша и Гест сцепились бы, как рогатые олени, бьющиеся за территорию. И вот когда Седрик об этом подумал, девушка задала свой вопрос. Осознание пронзило разум. Гесту не нравилась дружба Седрика с Элис. Гест не хотел, чтобы он разговаривал с ней и вообще думал об этой женщине. Она была подарком другу, частью прошлого. Седрик отдал её Гесту, когда предложил тому жениться на ней, чтобы успокоить родителей, и не любил об этом вспоминать. Он отбросил прочь мысль о других приятелях, которыми пренебрег ради Геста, и даже о том, что отстранился от собственного отца. Поступив на службу к Гесту, он не стал ни пробиваться сам, ни помогать отцу.

Седрик попытался сосредоточиться на предстоящем деле. Он глянул на возмущенную девочку, шедшую рядом.

— Ещё раз извини, что усложнил тебе жизнь.

Она удивленно фыркнула.

— Ты ни при чем. Причина в том, что я такая, какая есть, а когда я подписала договор, моя жизнь усложнилась. Вот и все. — Она кашлянула и явно попыталась сменить тему: — Почему Элис поднялась так рано?

— Наверное, от нетерпения. Думаю, она не хочет терять время попусту, ведь мы уже скоро отправимся в путь.

Это была неправда. Седрик сам разбудил Элис и предложил ей попробовать поговорить с драконом до того, как они тронутся в путь. Элис охотно согласилась и уже через несколько минут была полностью одета. Седрик надеялся, что ещё до отбытия драконов они оба получат то, что им нужно. Надежда несколько поблекла, но это был последний шанс.

«Если же утренний разговор окажется таким же не особо успешным, как вчерашний, — думал Седрик, — то, возможно, получится убедить Элис остаться в Кассарике на несколько дней и узнать больше, изучая руины».

Если ему повезет, у них ещё найдется возможность связаться с капитаном Треллом и вернуться домой на «Совершенном».

— Может быть, вскоре она поймет, что времени у неё более чем достаточно, драконы ей ещё успеют прискучить. Я подозреваю, что нам предстоит странствовать куда дольше, чем нам сказали. Едва ли кто-нибудь на самом деле знает, куда мы идём, а тех, кто не идет с нами, это не волнует, главное, что мы забираем драконов с собой, — предположила Тимара.

Она права, подумал Седрик, хоть жестокие слова и звучат цинично. Он попытался вернуть разговор к прежней теме, но не придумал ничего лучше, чем спросить напрямик:

— Так вдобавок к синему дракону ты будешь заботиться о серебряном?

— Да, я обещала, — призналась Тимара. Похоже, она уже сожалела об этом.

— Татс сказал, что дракон ранен. У него что-то с хвостом?

— Я ещё не смотрела, но у него вроде бы там рана, с воспалением. Вообще драконам не вредит едкая вода здешней реки, так же как она нипочем водяным птицам и рыбам. Пока шкура цела, все хорошо. Но вода разъедает любую царапину. Так что рану нужно промыть, хорошенько перевязать и проследить, чтобы дракон не намочил хвост, если придется идти вброд. А я думаю, что придется.

Элис и синий дракон шли вдоль берега. Рядом с драконом она казалась крошечной. Тимара ускорила шаг, и Седрик понял, что она тоже увидела их. Он нарочно пошел медленнее, оказавшись у неё за спиной. То, что он должен был ей сказать, не предназначалось для ушей Элис.

— Я всегда интересовался животными и целительством, особенно драконами. Вероятно, я могу быть полезен, если надо помочь бедной твари.

Тимара удивленно посмотрела на него.

— Ты?

Её тон больно ужалил его самолюбие.

— Ну почему бы и нет?

— Я только… Ну, ты ведь даже не понимаешь их, когда они разговаривают. И ты… ну… привередливый. Чистенький, я хотела сказать. Не могу представить, чтобы ты стал возиться с грязным драконом, у которого воспаленная рана на хвосте.

Седрик изобразил улыбку.

— Мы с тобой совсем недавно познакомились, Тимара. На самом деле я совсем не такой, каким кажусь на первый взгляд. — В кои веки он сказал ей чистую правду.

— Ну, наверное. Если хочешь помочь, помогай. Сначала я буду переводить, пока Элис разговаривает с Небозевницей. Это будет недолго, потому что скоро драконам принесут еду, а я знаю, что Небозевница захочет съесть столько же, сколько другие. Но когда они поедят, я хочу посмотреть серебряного.

— Отлично. Я только захвачу свои вещи и пойду с тобой.

— Вещи?

— Я прихватил с собой в путешествие кое-какие простые лекарские средства. Бинты и корпия. Острые ножи, если понадобятся. Спирт для очистки ран.

И для сохранения образцов. Если немножко повезет, он сможет набрать драконьей чешуи.

Седрик ободряюще улыбнулся Тимаре.

С драконами ничего не выходило. Элис понимала это, и ощущение провала угнетало её. Почему она всегда думала, что говорить с драконами будет легко? В мечтах, стоило ей оказаться в Дождевых чащобах, эти создания ощущали родство с ней и открывали ей сердце и память. Что ж, фантазии никогда не становятся жизнью…

— Ты можешь разделить со мной какое-нибудь древнее воспоминание? — спросила она у драконицы.

Сказала она так от отчаяния. Что бы ни спрашивала у драконицы Элис, Небозевница, как её называла хранительница, искусно увиливала от ответов.

— Сомневаюсь. Ты лишь человек, я — дракон. По всей вероятности, ты не сможешь даже отдаленно представить себе, что такое быть драконом, не говоря уже о том, чтобы понять мои воспоминания.

Небозевница вновь разбила её надежды. И сделала это хорошо поставленным голосом, полным учтивости и доброты. В её прекрасных глазах кружились водовороты цвета, когда она говорила, и Элис всем сердцем желала породниться душой с этим созданием. Элис знала, что попадает под чары дракона, она ощутила на себе эту безнадежность безответного поклонения драконице. И не могла ничего сделать. Чем сильнее драконица оскорбляла её, чем чаще демонстрировала высокомерие, тем сильнее Элис желала завоевать её расположение. Не помогли даже знания, почерпнутые из древних свитков. Можно много читать о зависимости и все же пасть её жертвой.

Элис предприняла последнюю отчаянную попытку.

— Как ты думаешь, ты когда-нибудь ответишь мне хоть на один вопрос?

Драконица молча смотрела на неё. Она не двигалась, но, казалось, приблизилась к Элис, и ту затопила приторная любовь к этому существу. Если бы только ей позволили служить этому дракону, это было бы счастье! Она правильно поступила, приехав в Дождевые чащобы, и если не будет сопровождать драконицу, вся её жизнь станет бессмысленной трагедией. Небозевница — её судьба. Другие отношения не дадут ей полноты жизни, только эти…

Внезапно — как падает брошенная кукла — Элис выпала в летний день.

— Они несут еду, — объявила драконица, и Элис ощутила, что та отпустила её.

Это были чары. Драконица играла с ней. А Элис не могла противостоять ей. Умом она понимала, что должна стыдиться, но отчаянное желание снова привлечь внимание Небозевницы вытесняло стыд. Какое неприятное сходство с тем чувством, которое некогда вызвал в ней Гест! Воспоминание о невыносимом унижении наконец разрушило чары. Что-то внутри Элис окрепло, и она отвернулась от драконицы. Все её стремления всегда шли прахом — взять хоть жизнь с Гестом в Удачном, хоть её глупые мечтания о путешествии с драконами. Внезапно она решила, что пора домой.

Поняла ли драконица, что потеряла обожательницу? Похоже, да, потому что на полпути к куче падали Небозевница вдруг остановилась и оглянулась. Элис смотрела в сторону. Нет. Она больше не поддастся чарам. Все кончено.

— Похоже, мы опоздали.

Она вздрогнула, услышав голос Седрика. И удивилась, что он пришел в сопровождении хранительницы. Девушка смотрела на неё неодобрительно — или Элис так показалось. Лицо хранительницы было так сильно отмечено чащобами, что о её чувствах можно было лишь догадываться.

— Небозевница голодна и решила пойти поесть, а не отвечать на вопросы.

Это объяснение никому не требовалось. Элис посмотрела на девушку, подумала, что лучше бы её здесь не было, и все же заговорила — с трудом, как будто застрявший в горле комок заглушил все интонации:

— Седрик, я поняла, что ты был прав. Брэшен Трелл с женой были правы. И даже Гест. Я ничуть не продвинулась в разговоре с драконом. Ей нравится препятствовать мне. — Осталось последнее, самое трудное. — Я подвергла нас обоих таким невзгодам, чтобы попасть сюда. По глупости подписала договор. И теперь не знаю, смогу ли я добыть хоть какие-нибудь настоящие сведения о драконах. Эта тварь — она… она…

— Невыносима, — спокойно, с улыбкой подсказала Тимара.

— Точно! — отозвалась Элис. И обнаружила, что улыбается в ответ. — Ну, наконец-то я знаю, что не одинока.

Тимара склонила голову набок и осторожно спросила:

— То есть ты сдаешься и возвращаешься в Удачный?

Элис не могла не заметить сложной смеси чувств, отразившихся на лице Седрика. Сильнейшим из них была надежда, но проскользнуло и беспокойство.

Он заговорил, опередив её:

— Я прекрасно понимаю, Элис, почему ты не хочешь ехать. Я мигом соберу наши вещи и выгружу их с баркаса Лефтрина. Но я пообещал Тимаре, что помогу ей с одним драконом. С тем, раненым…

— С серебряным, — тихо добавила девушка.

Элис перевела взгляд с Седрика на Тимару и обратно, пытаясь вникнуть в смысл его слов. Она никогда не замечала за ним любви к животным. Да, он немного разделял её научный интерес к драконам, но ей ни разу не приходилось видеть, чтобы он гладил собаку или разговаривал со своей лошадью. А тут он собирается помогать этой девушке лечить дракона? Что-то за этим крылось, и Элис показалось, что она стоит на краю незнакомого и, вероятно, темного потока. Может быть, он заинтересовался девушкой? Но она слишком юна и очень странно выглядит.

— Я пойду с вами, — вырвалось у Элис. — Может, только с Небозевницей так тяжело. Ты прав, Седрик. Я не должна так легко сдаваться, особенно после того, как дала слово Совету. Ну что, идём?

Седрик смутился.

— Может, попозже? Не думаю, что стоит беспокоить его за едой.

— Почему, это хорошая возможность, — сказала хранительница. — Пока он занят, мы можем осмотреть его раны.

— Но я слышал, что нельзя беспокоить животное, когда оно ест! — возразил Седрик.

— Животное — нельзя, — согласилась Тимара. — Но это дракон. И хотя он выглядит тупым, кое-какое соображение у него есть. Если я собираюсь ухаживать за ним в пути, то чем скорее я что-нибудь о нем узнаю, тем лучше.

— Тогда идём, — согласилась Элис.

— Да, — слабо отозвался Седрик.

* * *

^{Шестой день месяца Урожая, шестой год Вольного союза торговцев.}

^{От Детози, смотрительницы голубятни в Трехоге, — Эреку, смотрителю голубятни в Удачном.}

Копия договора между Советом Кассарика и капитаном живого корабля «Смоляной» Лефтрина, с приложением касательно Элис Кинкаррон Финбок, знатока драконов из Удачного, с предложением, чтобы копия этого документа хранилась в архиве Совета для Элис Кинкаррон Финбок. Детальный отчет о затраченных средствах будет позже.

Эрек, как смотритель голубятни Трехога, я рада официально сообщить тебе, что та на редкость уродливая птица, что наелась собственного помета и облевала всю себя, похоже, выздоровела. Опасность, что болезнь распространится по нашим стаям, миновала. Милость Са да пребудет с нами!

Детози

Глава 14

ТРОФЕИ

Синтара оттолкнула Верас и схватила тушу болотного оленя, на которую нацелилась зеленая. Маленькая драконица зашипела и несильно шлепнула Синтару. Та не обратила внимания. Она не хотела тратить время на драку: перед ней еда и её нужно съесть. Им сбросили со склона столько мяса, сколько она не видела уже много месяцев. Вокруг него полукругом собрались все драконы — большие голодные твари. Синтара не собиралась останавливаться, пока не исчезнет последний кусок. Потом она ляжет отдохнуть на солнце. И пусть себе людишки волнуются и вопят, что пора отправляться в путь; она отправится тогда, когда будет готова, — и не раньше.

Вокруг шумно насыщались драконы. Они перемалывали кости, рвали мясо, ворчали, стараясь отхватить кусок побольше. Те, кто покрупнее, влезли в центр и захватили самые здоровые туши. Драконы поменьше, оттесненные в сторону, вынуждены были довольствоваться птичьими тушками, рыбой и даже кроликами.

Синтара запрокинула голову, чтобы заглотить кусок болотного оленя, и увидела рядом с одним драконом людей. Дракон, увечный серебряный, пытался поесть. Похоже, он вовсе не замечал людей, хотя те возились с его хвостом, — он был так голоден, что ничто не могло отвлечь его от еды. Синтара тоже оставила бы это без внимания, если бы не разглядела, что возле него суетятся два человека, принадлежащие ей.

Она проглотила кусок и издала низкое недовольное ворчание. Подумала, не вмешаться ли, но решила продолжить трапезу и заодно все обдумать.

Удивительно, но ей начало нравиться внимание людей. Лестно иметь слуг, пусть всего лишь двуногих. До чего же они невежественны! Не знают, как правильно её восхвалять, не принесли ей никаких подношений. Младшая, правда, кое-как научилась за ней ухаживать. Нынче ночью Синтара крепко спала, и ей ни разу не пришлось просыпаться, чтобы выковырять из ноздрей и ушей паразитов-кровососов. И ещё девчонка притащила ей рыбину — большую и свежую. А удачнинская женщина пыталась обращаться к ней с почтением. Конечно, драконы не так глупы, чтобы поддаваться на лесть, но слушать комплименты и восхваления было приятно. К тому же они показывали, что человек усвоил должное уважительное обращение.

Ещё ей очень нравилось, что у неё одной двое служителей. А теперь, похоже, они обе перешли к неразумному серебряному, и это было неприятнее всего. Ведь так сладко чувствовать трепет ревности между двумя женщинами, оспаривающими друг у дружки право на её внимание. Тимара радовалась, поднося ту рыбину. Девчонка ощущала удовольствие не только оттого, что служит дракону, но и оттого, что делает это лучше Элис. Синтара предвкушала, как подтолкнет их к более жесткому состязанию. И их нынешнее сотрудничество совсем не понравилось ей. Она чувствовала себя оскорбленной — ведь они теперь занялись серебряным драконом так же, как занимались ею. И бесполезный спутник Элис тоже был с ними.

Кало воспользовался тем, что она отвлеклась, и вонзил зубы в козью тушу, которая была ближе к ней, чем к нему. Синтара недовольно зашипела и вцепилась в другой конец туши. Впрочем, добыча была так себе, она почти протухла и разваливалась пополам ещё до того, как Синтара её дернула.

Кало проглотил украденный кусок и сказал:

— Ты должна научить свою служанку большему почтению — или ты её потеряешь.

Значит, он тоже заметил отступничество девчонки. Как унизительно… Синтара едва не направилась к ней. Но гордость уберегла её от этого.

— Мне не нужна нянька, — сообщила она Кало.

— Конечно не нужна. Никому из нас не нужна. И все же я никому бы не позволил забрать то, что принадлежит мне. Он весьма неплох. Ты ведь заметила, что меня выбрал вожак людей. Он сказал: это потому, что они распознали во мне вожака драконов.

— Правда? Как жаль, что остальные драконы не распознали!

Синтара рванулась вперед так быстро, что и ящерица не успела бы моргнуть, схватила тушу речного поросенка, лежавшую прямо перед ним, и утащила к себе. Кало ощетинился, попытался вздыбить шипы в гриве.

— Какая жалость, — спокойно заметила она, как будто не желая, чтобы он услышал. Она перемолола поросенка в кашу и проглотила. Потом добавила: — Одна из женщин, что ухаживают за мной, весьма сведуща в том, что касается драконов и Старших, её очень уважают в родном городе. Она решила пойти с нами потому, что восхищается мной. И она знает: когда драконы прошлого признавали кого-то вожаком, это всегда была королева. Такая, как я.

— Такая, как ты? Королева? А что, тогда тоже были драконы без крыльев?

— Зато у меня есть зубы. — С этими словами Синтара широко раскрыла пасть.

Напротив них медленно поднял голову Меркор. После чистки его золотая чешуя сверкала на солнце. По сторонам шеи, там, где раньше, в змеином облике, у него были ложные глаза, теперь едва виднелись отметины. Меркор был мельче их обоих, но, подняв голову, он словно излучал силу.

— Никаких драк, — спокойно сказал Меркор, как будто имел право указывать им. — Не сегодня. Ведь мы вот-вот оставим это место и начнем путь обратно к нашим истокам. К тому,чем мы должны быть.

— О чем ты? — спросила она.

Втайне она была довольна окриком. Ей не хотелось драться — сейчас, когда вокруг столько еды. Меркор поймал её взгляд. Его неподвижные глаза сверкали черным, как два обсидиановых осколка в оправе глазниц. Синтара не смогла ничего прочесть в этом взгляде.

— Я о том, что сегодня мы отправляемся в путь, возвращаемся в Кельсингру. Покопайся в памяти, и ты, быть может, поймешь.

— Кельсингра, — передразнил его Кало.

Синтара полагала, что он тоже рад вмешательству Меркора, который удержал их от сражения. Но Кало не мог смириться и обратил свое раздражение против золотого.

— Кельсингра, — повторил Меркор и склонил голову, выискивая, не осталось ли где кусочка еды.

Люди принесли больше, чем обычно. То ли это был прощальный подарок, то ли они избавлялись от излишков. Но драконы быстро все съели, и Синтара видела, что не она одна осталась голодной. Хотелось бы вспомнить, каково это — быть сытой, ведь в нынешней жизни она никогда не наедалась досыта.

— Кельсингра, — вдруг поддержала Меркора Верас.

Другие драконы подняли головы.

— Кельсингра! — протрубила Фенте и подпрыгнула.

Её передние лапы оторвались от земли, она расправила крылья и забила ими. Бесполезно. Драконица сложила крылья, словно застыдившись.

— Кельсингра, — хором повторили оранжевые, как будто слово доставляло им радость.

Меркор поднял голову, оглядел их и задумчиво сказал:

— Время покинуть это место. Ибо слишком долго нас удерживали здесь — в загоне, как скот. Мы спали там, где они нам указали, ели то, что они нам давали, и мы решили, что обречены жить во мраке. Драконы так не живут, и я так не умру. Если я должен умереть, я умру как дракон. В дорогу!

Он повернулся и направился к речному мелководью. Некоторое время драконы смотрели ему вслед. Потом последовали за ним.

Синтара обнаружила, что тоже идет.

Хвост серебряного, похоже, пострадал от удара драконьего когтя — уж больно рваными были края у раны. Тимара гадала, намеренно ли повредили серебряного или случайно, в ежедневной битве за еду. И давно ли это случилось? Рана длиной с предплечье Тимары была у самого основания хвоста. Судя по её краям, она уже почти зажила, но её снова растревожили. Выглядела она скверно, пахла ещё хуже. Около неё жужжали мухи, крупные и мелкие.

Элис и Седрик стояли рядом с Тимарой, как робкие детишки, и чего-то ждали от неё. Серебряный не проявлял к ним никакого интереса. Он занял место в дальнем конце дуги, образованной драконами вокруг мяса, утаскивал то, до чего мог дотянуться, и отступал на полшага, чтобы спокойно съесть. Неплохо было бы дать ему что-нибудь крупное — пускай бы ел и стоял спокойно с занятой пастью. Серебряный ухватил крупную птицу, подбросил, поймал и заглотил. Пора действовать — когда еда кончится, его нечем будет отвлечь.

Седрик принес свою сумку с бинтами и мазями. Тимара притащила ведро с чистой водой и тряпку. Она ощущала себя гонцом, который забыл слова послания, а те, кому они предназначались, стоят и ждут. Тимара отвернулась и стала думать, что бы сделала, будь она одна, как того хотела.

Нет, призналась она себе. Ей бы хотелось, чтобы с ней был Татс или хотя бы Сильве и Рапскаль. Какая она дура — вызвалась заботиться об этом несчастном серебряном. Небозевницы было более чем достаточно. Она не в состоянии заниматься ещё и этим тупицей.

Тимара постаралась выбросить из головы такие мысли и яростно отринула все сомнения — ведь здесь стояли эти двое из Удачного. Она легонько коснулась грязной шкуры дракона, подальше от раны.

— Эй, привет, — сказала девушка.

Серебряный слегка дернулся от прикосновения, но не ответил. Тимара удержалась и не оглянулась на своих спутников. Ей не нужны ни их одобрение, ни руководство. Она плотнее прижала руку к шкуре дракона. Тот не отпрянул.

— Послушай, дракон, я хочу помочь тебе. Скоро мы все пойдем вверх по реке искать место получше. Но сначала я должна осмотреть рану у тебя на хвосте. Иначе её разъест речная вода. Ты мне позволишь?

Дракон повернул голову и посмотрел на неё. Из пасти свисала половина тушки. Определить, что это было за животное, Тимара не могла, но пахло оно ужасно, и ей казалось, что дракону лучше этого не есть. Однако дракон вскинул голову, раскрыл пасть и проглотил мясо. Тимару затошнило. Она напомнила себе, что многие звери едят падаль. Не стоит так переживать.

Существо снова посмотрело на неё. Глаза у него были голубые, как небо или барвинок, и в них медленно вращались вихри цвета. Дракон вопросительно рыкнул, но смысла в этом Тимара не уловила. Она попыталась отыскать в его взгляде искру разума, что-нибудь кроме простого осознания её присутствия.

— Серебряный дракон, ты позволишь мне помочь тебе с этой раной? — снова спросила она.

Дракон наклонил голову и потер морду о переднюю лапу, чтобы убрать полоску внутренностей, свисавшую из пасти. Потом поковырял когтем в носу, чихнул, и с упавшим сердцем Тимара увидела, что его ноздри и уши полны паразитов. И их надо будет удалить. Но сначала хвост, сурово напомнила она себе. Дракон открыл пасть, показав длинный ряд сверкающих острых зубов. Он казался таким спокойным, даже беспечным, но если она причинит ему боль и разозлит, то может погибнуть от этих зубов.

— Я начинаю, — сказала она дракону и спутникам. Потом заставила себя повернуться к удачнинцам и добавить: — Готовьтесь. Он мне не ответил. Не похоже, что он умнее животного. Так что неизвестно, что он выкинет, когда я буду осматривать его хвост. Может, попытается напасть на меня. Или на нас всех.

Седрик приуныл, но Элис решительно оскалилась.

— Мы должны для него что-нибудь сделать, — заявила она.

Тимара обмакнула тряпку в воду и провела ею над раной. Вода с тряпки потекла в рану и полилась по хвосту грязным потоком. Из раны вымыло несколько личинок, насекомые взлетели жужжащим облачком и попытались тут же сесть обратно. Вода всего лишь смыла грязь с поверхности, но дракон не обернулся и не зашипел. Тимара собралась с духом и осторожно прижала тряпку к ране. Дракон дернул шкурой в этом месте. Девушка смыла слой грязи и насекомых, обнажив рану. Потом прополоскала тряпку в ведре, отжала и уже более решительно приложила обратно. Потрескавшаяся корка лопнула, и из раны потекла зловонная жидкость.

Дракон фыркнул и повернул голову, чтобы посмотреть, что с ним делают. Когда его голова метнулась к Тимаре, она подумала, что тут ей и конец придет. Но чтобы крикнуть, ей не хватило воздуха.

Однако дракон понюхал сочащуюся рану, прижал нос к воспаленной плоти и провел им вдоль раны, выдавливая гной. Запах был ужасный. Жужжали мухи. Тимара тыльной стороной кисти закрыла нос.

— Он даже пытается помочь нам, — проговорила она сквозь зубы.

Внезапно дракон потерял интерес к ране и снова занялся едой. Тимара, пользуясь возможностью, снова намочила тряпку и стала вымывать гной. Она три раза отжимала и полоскала тряпку, пока вода в ведре не сделалась едва ли не такой же, как то, что текло из раны.

— Вот. Попробуй этим.

Она обернулась и увидела, что мрачный Седрик протягивает ей тонкий нож. Тимара уставилась на лезвие. Она вообще-то ожидала, что ему хватит смелости мазать и перевязывать.

— Зачем? — спросила она.

— Нужно срезать наросшее дикое мясо. Затем свести края. Может быть, даже наложить швы. Иначе рана не заживет.

— Дикое мясо?

— Вот это, набухшее по краям раны. Нужно срезать его и потом перевязать рану, чтобы свежий срез соединился с другим свежим срезом. Тогда все срастется.

— Срезать плоть дракона?

— Ты должна это сделать. Посмотри, она вся высохла. Она уже мертва. Так рану не залечить.

Тимара посмотрела и судорожно сглотнула. Он был прав. Он протягивал ей сверкающий нож, завернутый в чистую ткань.

— Я не знаю, как это сделать, — призналась она.

— Похоже, никто из нас не знает. Но мы уверены, это нужно сделать.

Тимара взяла нож и постаралась покрепче его ухватить. Свободную руку она положила на хвост дракона.

— Я начинаю, — предупредила она и осторожно приставила нож к вздувшейся кромке раны. Нож был очень остер. Он легко вошел в плоть. Тимара словно со стороны смотрела, как её собственная рука срезает одеревеневшую кожу с края раны. Как будто срезаешь шкурку с высохшего плода. Под слоями грязи и чешуи обнажилась темно-красная плоть. На ней выступили яркие капли крови, но дракон вгрызался в еду и как будто ничего не чувствовал.

— Вот так, — тихо и возбужденно сказал Седрик. — Правильно. Срежь этот кусочек, и я его уберу, чтобы не мешал.

Она так и сделала, едва заметив, как Седрик ловко подхватил срезанное рукой в перчатке. Элис стояла молча, то ли сосредоточенно наблюдая, то ли стараясь не смотреть. Тимаре было некогда на неё оглядываться. Она очистила один край раны. Перевела дух, собралась и вонзила лезвие с другой стороны.

По телу дракона пробежала дрожь. Тимара застыла. Острый как бритва нож замер, вонзившись в бугристый край раны. Дракон не повернул головы.

— Бороться, — выдохнул он.

Слово едва достигло её слуха, оно было сказано очень по-детски, без напора. Или оно только почудилось ей от страха?

— Бороться? — мягко спросила дракона Элис. — Бороться за что?

— Что такое? — изумился Седрик.

— Бороться — вместе. Бороться. Нет-нет.

Тимара стояла не двигаясь. Она ведь уже думала, что серебряный лишен разума. А он вдруг заговорил. Потрясающе!

— Не бороться? — переспросила Элис, как будто говорила с ребёнком.

— С кем бороться? — влез Седрик. — Кто борется?

Непрошеное вмешательство. Тимара задержала дыхание, чтобы не сорваться, и спокойно сказала:

— Она говорит не с вами. Дракон что-то бормочет — мы впервые слышим его речь. Элис пытается поговорить с ним.

Девушка уверенно повела нож через затвердевшую плоть к концу раны.

— Сосредоточься на деле, — предложил Седрик, и Тимара была благодарна ему за поддержку.

— Как тебя зовут? — спрашивала Элис. — Прекрасный серебряный, дракон цвета звезд и луны, скажи свое имя!

Её голос был полон сладкой лести. Тимара ощутила, что в драконе что-то изменилось. Он не заговорил, но было похоже, что он слушает.

— Что ты делаешь? — раздался за спиной Тимары голос Татса.

Она вздрогнула, но не позволила дрогнуть руке.

— Что обещала, то и делаю. Забочусь о серебряном.

— С ножом?

— Я обрезаю дикое мясо перед перевязкой.

Приятно знать, как это называется. Татс присел рядом с ней и внимательно изучил её работу.

— Там ещё много гноя. — Тимара разозлилась, но тут Татс предложил: — Давай ещё раз промоем. Я принесу воды.

— Будь так добр, — ответила она.

Татс ушел. Тимара аккуратно срезала лишнее, и снова Седрик ухватил и убрал из-под ножа полоску сухого мяса с чешуйками. Возвращая ему нож, Тимара заметила, как трясутся у неё руки.

— Кажется, мы больше ничего не сможем сделать, пока не промоем рану ещё раз, — сказала она.

Седрик уже закрывал свой ящик, быстро и аккуратно, как будто это было важнее, чем рана дракона. Тимара почуяла сильный запах уксуса и услышала, как звякнули склянки.

— Похоже, что так, — согласился он.

Тимара старалась не прислушиваться к тому, что говорит Элис, но снова уловила слова:

— Но ты собираешься куда-то. В прекрасное место. Куда ты идешь, малыш? Куда?

Дракон что-то сказал. Нет, он не произнес ни слова, и Тимара внезапно осознала, что и раньше слышала вовсе не слова. Это её разум производил подмену. Дракон ничего не сказал, но он вспомнил что-то яркое. Перед Тимарой мелькнуло видение — горячий солнечный свет греет чешуйчатую спину, запах пыли и цветущего лимона плывет в воздухе, вдали бьют барабаны, гудит волынка.

Так же внезапно видение пропало, оставив её с ощущением утраты. Там было место, доброе место тепла, пищи и дружбы, место, имя которого утрачено во времени.

— Кельсингра.

Это сказал не серебряный. Имя дошло до неё от двух других драконов. Но оно было как рама для картины. Оно уловило и вместило в себя все образы, которые пытался передать серебряный. Кельсингра. Вот как называлось то, к чему он стремился. Дракон задрожал, а когда дрожь утихла, Тимара ощутила, что его состояние изменилось. Он убрел уверенность. И почти утешился.

— Кельсингра, — тихо повторила Элис, успокаивая его. — Я знаю Кельсингру. Её фонтаны и просторные площади. Я знаю её каменные ступени и широкие двери зданий. Луга с густой травой по берегам реки и источник серебряной воды. Золотоглазые Старшие в летящих одеждах приходят встречать драконов, когда те приземляются в реку.

Её слова помогли серебряному дракону собрать знания воедино. Тимара, не задумываясь, положила руку ему на спину. На один краткий миг она ощутила его — как будто её задела в толпе чья-то рука. Они не произносили слов, но разделили стремление.

— Но не здесь! — горестно произнес он, и Элис отозвалась:

— Нет, милый, конечно не здесь. Кельсингра. Там ты на своем месте. Туда мы поведем тебя.

— Кельсингра! Кельсингра!

Громкое согласие прочих драконов застало Тимару врасплох. Она стояла, склонившись над хвостом серебряного. Потом выпрямилась и увидела, что драконы закончили трапезу. Один вдруг вскинулся на задние лапы, взвыл: «Кельсингра!» — и плюхнулся обратно.

Она посмотрела на Седрика и поняла, что он опять слышал только половину разговора. Тимара торопливо пересказала:

— Драконы хотят идти в Кельсингру. Это то место, о котором Элис говорила серебряному. Так зовется город Старших, они все повторяют его имя.

Она ощутила беспокойство и увидела, как другой дракон вскинул голову, развернулся и двинулся к берегу.

— Драконы закончили есть. Нам надо перевязать ему хвост и собрать вещи. Я уверена, что баркас скоро подаст сигнал к отправлению. Они сказали утром, что хотят, чтобы мы ушли пораньше.

И как будто её слова стали последней командой, драконы один за другим направились к реке. Девушка впервые видела, как эти существа целенаправленно куда-то идут. Тимара не убирала руки со спины серебряного, словно так можно было остановить его. К ним спешил Татс с ведром чистой воды.

— Они просто идут пить или что? — спросила она у него, как будто он знал ответ.

Тимаре приходилось видеть, как драконы купались в речной воде и даже пили её, — для человека это означало бы смерть.

Но Татс смотрел вслед драконам с тем же самым удивлением.

— Может быть, — сказал он.

Больше он ничего сказать не успел — серебряный дракон высоко задрал голову. Он смотрел вслед остальным, и Тимара ощутила его дрожь волнения, которая передалась и ей.

— Кельсингра! — внезапно взревел он.

Голос его прозвучал так громко и такое чувство было вложено в этот крик, что девушка пошатнулась.

Даже Седрик отпрянул, отступив назад и зажав уши руками. И вовремя, потому что серебряный вывернулся у Тимары из-под ладони и припустил за своими собратьями. Дракон потопал, не обращая внимания на людей. Мотнувшись в сторону, он едва разминулся с Татсом и мимоходом задел Элис. Женщина тяжело упала на землю. Тимара ждала, что она завопит от боли, но Элис перевела дыхание и закричала:

— Хвост! Мы его не перевязали. Седрик, разверни его! Не дай ему войти в реку!

— Ты с ума сошла? Я не полезу останавливать дракона, который куда-то рвется!

Друг Элис стоял, прижимая к груди сумку с медицинскими принадлежностями.

Тимара подскочила к Элис.

— Что с вами?

Рядом с упавшей навзничь женщиной уже стоял на коленях Татс. Седрик торопливо опустился на колени и раскрыл сумку — Тимара ждала, что он достанет бинт, но он, похоже, проверял, все ли цело внутри. На его лице отражалось беспокойство.

— Седрик, пожалуйста, пойди за ним. Останови его. Ему разъест рану речной водой! — велела ему Элис.

Он со щелчком захлопнул сумку и посмотрел вслед уходящим драконам.

— Элис, я не думаю, что кто-нибудь сумеет остановить эту тварь. Или какую другую. Посмотри, они похожи на взлетевших птиц.

Внезапный уход драконов ошеломил не только их. Тимара слышала, как тревожно и удивленно перекликаются другие хранители. Повсюду люди бежали следом за своими подопечными, зовя их и перекликаясь друг с другом. С баркаса кто-то кричал человеку на берегу и показывал на драконов.

Элис со стоном села, потирая плечо.

— Вы ранены? — снова спросила Тимара.

— Синяк, не больше. Что ему взбрело в голову? А им всем?

— Не знаю.

— Они не останавливаются, — восхищенно проговорил Татс. — Смотрите!

Тимара думала, что, подойдя к реке, драконы остановятся. Ведь их жизнь так долго была ограничена лесом по краю прогалины и рекой. Но теперь драконы ступили на мелководье и пошли вверх по течению. Никто из них не медлил. Даже серебряный и грязный медный вошли в мутную серую воду следом за остальными.

— Помоги мне! — обратилась к Седрику Элис. — Мы должны идти за ними.

— Ты думаешь, они просто взяли и ушли? Прямо вот так? Без раздумий, без подготовки?

— Ну, у них не так уж много багажа, — сказала Элис и засмеялась своей шутке. Она села, резко выдохнула, схватилась за плечо и воскликнула: — Седрик, хватит глазеть на меня. Да, они уходят. Ты разве не понимаешь? Они закричали: «Кельсингра!» — и вдруг пошли. Они оставят нас позади, если мы не поторопимся.

— Вот горе-то будет! — криво усмехнулся Седрик, однако подал Элис руку и помог ей подняться.

— Как ты думаешь, они знают дорогу? — спросил Татс. — Ну, то есть название-то я и раньше слышал, но с этим городом прямо как со всякими сказочными странами. Чего только не рассказывают об этой Кельсингре, но толком никто ничего не знает.

— Я знаю, — со спокойной уверенностью сообщила Элис. — И довольно много, хотя не стала бы утверждать, что знаю, где она находится. Вероятно, выше по течению, на одном из притоков реки Дождевых чащоб. Но драконы будут знать больше. У них есть память предков, и они воззовут к ней. Подозреваю, что они станут для нас лучшими проводниками.

— Вот уж не думаю, что они вспомнят что-нибудь полезное, — сказал тихо Татс. — Моя зеленая малышка представления не имеет даже о том, что уж точно должна знать.

— Например? — спросила Элис.

Татс явно почувствовал себя неуютно, оказавшись в центре её внимания.

— Ну, всякие странности. Я разговаривал с ней, пока чистил, но она мало что могла сказать, так что я болтал обо всем подряд. Я спросил её, помнит ли она, как была змеей, и она ответила, что нет. Тогда я сказал ей, что давно не видел моря, а она спросила, что это такое. Это очень странно. Она знает, что превратилась в дракона из змеи, но из всего, что связано с водой, помнит только реку. — Татс умолк, как будто боялся в чем-то признаться, потом добавил: — Не думаю, что она помнит что-то ещё, кроме своей жизни здесь.

— Это повод для беспокойства, — согласилась Элис.

Она смотрела на драконов и хмурилась. Тимара беспокойно переминалась с ноги с ногу.

— Нам нужно идти за ними.

По грязи с баркаса к ним бежал капитан Лефтрин.

— Элис! — крикнул он. — Седрик! Давайте на борт. Надо сниматься с якоря и плыть за драконами, и побыстрее. Корабль готов к отплытию.

— Сейчас, — пообещала Элис.

Но Седрик устало покачал головой.

— Зачем спешить? Они идут вверх по реке. Сдается мне, что потерять на берегу следы такого множества драконов невозможно.

— Это если бы у реки Дождевых чащоб не было притоков и рукавов, — сказала Тимара. — Но у неё их тьма тьмущая. Некоторые мелкие и появляются время от времени, другие — настоящие реки. Невозможно предсказать, куда уйдут драконы.

Капитан Лефтрин добежал до них и пошел рядом. Он так спешил к ним, что весь забрызгался грязью. Раньше Тимара видела его только мельком, но он успел ей понравиться. Сразу было видно трудягу: лицо и руки обветрены, одежда знавала лучшие дни. Разговаривая с ней, он не отводил взгляда и даже при первой встрече с драконьими хранителями не содрогнулся от отвращения, как другие. Было слишком рано говорить, что Тимара доверяет ему, но Лефтрин не был похож на человека, который стал бы нарочно обманывать кого-либо, а это уже немало. Капитан вытащил из кармана яркий оранжевый платок и утер потное лицо.

— Девочка права. Это-то и есть самое сложное в нашем путешествии. Легко сказать — подняться от Кассарика выше по течению. Но там-то не одно русло, а добрая дюжина. А на картах отмечены только три или четыре из них, да и картам тем верить нельзя. Если в прошлом году канал или протока были проходимыми для бескилевого судна, это ещё не значит, что они будут проходимы в этом.

— Но я видел карты реки Дождевых чащоб, — возразил Седрик. — Их можно купить на калсидийских рынках. Они очень дорогие, и предлагают их не каждому покупателю, но они есть.

— Правда? — Лефтрин ухмыльнулся. — В тех же самых лавках тебе продадут карты острова сокровищ Игрота-пирата. Или карты лучших гаваней островов Пряностей. — Он покачал головой. — Это все подделки, увы. Известно ведь, что на такие вещи всегда найдется покупатель, а коли так, то найдется и торговец, готовый сделать своими руками то, что ему не удалось достать. Но не горюй. Я видал и опытных моряков, которые попадались на удочку мошенников.

Седрик поднял на него взгляд.

— Так как мы узнаем, куда они направляются?

Капитан Лефтрин усмехнулся ещё шире.

— По мне, так нам остается только поставить на драконов.

У Седрика вспотели ладони. До сих пор все шло так хорошо… У него в сумке лежали две полоски драконьей шкуры с мясом и чешуей. Одну он опустил в пузырек с уксусом и хорошенько закупорил. Вторую положил в деревянную коробочку с грубой солью и тоже плотно запечатал. Какой-нибудь из этих способов, да сработает. Все необходимое Седрик подготовил несколько недель назад, до начала путешествия. Убедившись, что Гест настроен серьезно и действительно собирается послать его с Элис в Дождевые чащобы, Седрик решил, что это путешествие — шанс изменить жизнь. Ту жизнь, которой он начал тяготиться. Все знали, что калсидийский герцог в отчаянии и готов заплатить любые деньги тому, кто доставит ему снадобье от недугов и для продления жизни. Седрик решил, что он его добудет.

И у него получилось.

Теперь же его разрывали ликование и смятение. У него уже было то, что он искал. Вернувшись в Удачный, он сможет связаться с Бегасти Коредом. Как тот загорелся стать посредником, когда Седрик пришел к нему со своей идеей! Бегасти готов помочь ему добраться до Калсиды и устроить так, чтобы герцог лично принял его. Эти полоски шкуры принесут Седрику не только богатство. Они полностью изменят его жизнь.

Впервые у него будут деньги — свои, заработанные собственными руками. Не от отца, не семейное состояние, и даже не раздутое жалованье, которое ему платил Гест. Его личные деньги, и он будет волен тратить их, как пожелает. И воплотить в жизнь мечты, что он лелеял уже четыре года. С такими деньгами они с Гестом смогут уехать из Удачного. Можно будет отправиться на юг, в Джамелию, а лучше — ещё дальше, в те страны, о которых не известно ничего, кроме названия. Там двое мужчин смогут жить, как захотят, и никто не будет приставать к ним с расспросами, никто не станет осуждать их. Эти кусочки драконьей шкуры позволят им вдвоем уехать подальше от старинных семейств и всего прочего. В будущее без тайн.

И тогда… Следующая мысль так кружила голову, что Седрик едва осмеливался подступиться к ней. На такие деньги можно купить жизнь, где они с Гестом будут на равных. Седрик слишком долго целиком и полностью зависел от Геста. Это финансовое неравенство все сильнее вторгалось в их взаимоотношения. Гест уже не просто главенствовал, в последнее время он стал подавлять, причем жестоко. Будь у Седрика собственное состояние, вероятно, Гест относился бы к нему уважительнее.

И вот цель достигнута. Остается только в целости и сохранности доставить сокровище в Удачный и связаться с Бегасти. И чем скорее, тем лучше, ведь плыть до Калсиды далеко и долго. Уксус и соль отлично сохраняют всякие овощи и мясо, но держать в них драконью плоть ещё не пробовали. Да и то, что девчонка срезала с дракона, не в лучшем состоянии. Седрик планировал попозже почистить обе полоски от червей и немного подровнять. Он отдерет чешую и сложит её отдельно. Но важнее всего сейчас — поскорее вернуться в Удачный. Длительное путешествие по реке следом за стадом полубезумных драконов в его планы не входит.

— Элис, — окликнул он, и вышло резче, чем он хотел.

Она повернулась к нему от капитана Лефтрина, озадаченно подняв брови. На них смотрели, но Седрик заговорил так, как будто они были тут одни.

— Ты не можешь пуститься в эту дикую авантюру. Разве ты не убедилась в том, что ничего не добьешься от этих драконов? Они едва замечают тебя, а от того, что они сказали тебе, нет никакой пользы. Элис, пора признать, что здесь большего не добьешься. Нам не следует плыть дальше. Если мы сейчас поднимемся на борт, нам придется плыть недели или, может, месяцы. Но это недопустимо. Пора признать, что мы сделали все, что могли. — Он постарался смягчить тон. — Ты сделала то, ради чего приехала. Не твоя вина, что эти драконы не такие, каких ты надеялась найти. Мне жаль, Элис. Но нам пора домой.

Она смотрела на него. И не только она. Лефтрин взирал на Седрика так, как будто тот лишился разума. Тимара с Татсом переглянулись, и мальчишка сказал:

— Нам с Тимарой надо идти за драконами.

Это был довольно неуклюжий предлог, чтобы не присутствовать при ссоре. Но девушка явно была за него благодарна, потому что решительно кивнула в ответ. И хранители рысцой припустили прочь.

Элис молчала, явно дожидаясь, когда они достаточно отдалятся, чтобы не слышать её. Седрик почти зримо представлял, как она облекает возражения в вежливые слова. Они поссорятся, да, но вежливо и спокойно, как цивилизованные люди.

Лефтрина таким учтивостям явно никогда не учили. Кровь бросилась ему в лицо. Он набрал в грудь воздуха и выпалил:

— Что ты такое ей говоришь? Она не может вернуться. Она единственная, кто знает о Кельсингре. И она обещала. Она подписала договор! И не может взять свое слово назад.

— Это не твоя забота, — невозмутимо сказал Седрик.

Он говорил все же резче, чем намеревался. Его оскорбило, что Лефтрин осмелился перечить ему и принял сторону Элис. И без того непросто уговорить её вернуться в Удачный, а если она поймет, что Лефтрин её поддерживает, будет ещё сложнее.

— Моя, — спокойно ответил капитан. — Элис присутствовала, когда я заключал сделку с Советом. Думаешь, я согласился бы отправиться в это плавание, если бы она не сказала, что слышала о Кельсингре, если бы не подтвердила, что это место и впрямь существует? Я подписал договор только потому, что она вызвалась быть нашим проводником.

Седрик посмотрел на Элис, но её, похоже, устраивало, что за неё говорит Лефтрин. И все же Седрик снова обратился к ней:

— Может, ты и слышала о таком городе, но это не означает, что ты знаешь дорогу. Ну же, Элис, приди в себя. Ты ученый, а не искатель приключений. Даже синий дракон ничего тебе не рассказал, ты сама это говорила. Серебряный и дракон Татса вообще ни о чем не знают. Признайся: ты больше выиграешь, если проведешь неделю в Трехоге, посмотришь подземный город. Там полно всякой всячины, которую стоит изучить и перевести. Так почему бы тебе не вернуться и не потратить время на неё? Так ты не только пополнишь знания о Старших и драконах, но и сделаешь себе имя среди драконьих знатоков.

Даже если придется задержаться на несколько дней в Трехоге, чтобы она успокоилась, это все равно будет лучше, чем отправляться в дурацкое путешествие неизвестно куда. Седрик понимал, что, как только они взойдут на баркас и отчалят, назад будет уже не вернуться. Только на том же баркасе. А капитан, упрямая скотина, не повернет назад, пока не сделает все, что в его силах, и не убедится в тщетности поисков.

— Элис, это небезопасно, — в отчаянии воззвал к ней Седрик. — Как я могу сопровождать тебя, как я могу вообще позволить тебе уплыть? Вы все должны понять, что не знаете, куда плыть, сколько на это потребуется времени, и даже не знаете, существует ещё этот город или уже нет. Дурная затея! — Решимость Седрика окрепла, и он подвел итог своей речи: — Мы никуда не плывем. Вот и все.

Ни разу ему не приходилось так жестко говорить с Элис. Некоторое время она молча разглядывала его. Её губы шевельнулись, и Седрик испугался, что она заплачет. Ему не хотелось доводить её до слез, он просто старался вразумить её. Элис повернулась к Лефтрину. Речник стоял, скрестив руки на груди. Лицо его окаменело, даже щетина стояла торчком. Выглядел он как возмущенный бульдог.

Когда Элис снова посмотрела на Седрика, лицо её горело, голос был тих, но не дрожал:

— Поступай как знаешь, Седрик, — упрямо заявила она. — Верно, это глупая затея. Я не стану спорить с тобой, потому что возразить тут нечего. Ты прав, это безумие. Но я поплыву.

Седрик стоял как оглушенный. Элис развернулась и вытянула руку вперед, словно слепо нащупывая путь, и тут же Лефтрин оказался рядом и подставил ей локоть. Она положила ладонь на грязный рукав его куртки, и капитан повел её прочь, а Седрик стоял и смотрел им вслед. Он крепко прижимал к себе сумку с кусками плоти дракона и взвешивал возможности. В ярости он хотел было сделать так, как предложила ему Элис — оставить её и самому вернуться домой. Пусть самостоятельно расхлебывает последствия своей глупости.

Но он не мог так поступить. Без неё он не мог вернуться даже в Трехог, не говоря уже об Удачном. Не мог вернуться к Гесту — пусть и с драгоценными кусочками драконьей плоти и чешуей в сумке. Чтобы превратить их в деньги, понадобится много времени и благоразумия. А вернуться к Гесту без его жены… Нет уж, хуже не придумаешь. Как он такое объяснит? Ему станут мыть кости все, кому не лень.

Вдруг Седрик увидел, что Лефтрин и Элис уже почти дошли до баркаса. Концы отдали, и багорщик стоял наготове, чтобы оттолкнуть судно подальше в реку. Седрик оглядел прогалину. Драконы ушли. Хранители сталкивали на воду свои лодки. Очень скоро это место опустеет. Седрик окликнул Элис, но она даже не повернула головы. Шум реки и непрерывный ветер заглушили его голос. Седрик выругался и поспешил к баркасу.

— Элис, подожди! — крикнул он, видя, что она ступила на сходни, спущенные с кормы.

И перешел на бег.

* * *

^{Седьмой день месяца Урожая, шестой год Вольного союза торговцев.}

^{От Детози, смотрительницы голубятни в Трехоге, — Эреку, смотрителю голубятни в Удачном.}

В запечатанном футляре письмо от Советов торговцев Трехога и Кассарика с отчетом о расходах на переселение драконов. Доля Совета торговцев Удачного указана отдельно.

Эрек, твое послание касательно цены и возможности приобрести сто мер гороха для поправки здоровья трехогской стаи мне до сих пор не пришло. Пожалуйста, отправь ещё раз.

Детози

Глава 15

ТЕЧЕНИЯ

Драконы не остановились на берегу реки. Одни решительно устремились на мелководье. Другие попытались идти по берегу, заваленному плавником и прочим речным мусором, но густой подлесок и этот мусор загнали их в реку. Однако все они упрямо и решительно шли вверх по течению.

Хранители — и среди них Тимара — торопливо садились в свои лодки и отплывали следом. Тимара надеялась попасть в пару с Татсом — он был силён и опытен в обращении с лодками, а кроме того, делал бы не только свою часть работы, но и немного больше. На берегу у одной из лодок ждала Джерд.

Выбежав на берег, Тимара радостно помахала Татсу:

— Я уже собрала твой заплечный мешок, копуша. Вперед! Твоя зеленая рванула в воду первой.

— Извини, Тимара, — пробормотал Татс и покраснел.

— За что? — спросила она.

Но он уже не слышал. Он торопился столкнуть в воду лодку Джерд. Почти все прочие лодки уже были загружены и спущены на воду, и в каждой сидело по два или три хранителя. В единственной оставшейся лодке устроился Рапскаль, одинокий и грустный. Он увидел Тимару, и лицо его просветлело.

— А, значит, ты будешь моей напарницей, — сказал он.

И как это ни разозлило Тимару, она кивнула ему. Извинение Татса ещё звучало у неё ушах. Он знал, что обидит её, он даже извинился, но все равно не переменил намерения. Крыса помоечная!

— Сейчас, вещи захвачу, — сказала она Рапскалю и припустила бегом в опустевший лагерь.

Тимара схватила свой мешок и вернулась. Рапскаль сидел в лодке, уже спущенной на воду, с веслом наготове. Девушка прыгнула с берега в лодку, и та закачалась, но ног Тимара не замочила. Схватив свое тяжелое отполированное весло, она направила лодку на глубину. Под ногами лежали запасные весла. Тимара задумалась — уже не в первый раз, — сколько выдержат эти весла в реке и на сколько хватит самой лодки. Последнее время река была спокойна, вода в ней оставалась серой. Как и все выросшие в Дождевых чащобах, Тимара знала, что опаснее всего молочно-белая река. Если упасть в такую воду, она обожжет тебе всю кожу, да и глаза будет не спасти. Темно-серая же вода вроде сегодняшней грозила не более чем зудом, но и её следовало опасаться.

Тимара первый раз плыла в одной лодке с Рапскалем. К её удивлению, он знал свое дело и быстро подстроился под неё, так что они стали грести в одном ритме. Рапскаль ловко обводил лодку вокруг коряг и отмелей, а Тимара продвигала её вперед. Они держались у края реки, в тени деревьев, там, где течение самое медленное, и вскоре нагнали остальных. Грефт плыл в большой лодке с Бокстером и Кейзом и орудовал своим веслом в основном как рулем. Тимара с Рапскалем легко их обогнали. Девушка ощутила некоторое удовлетворение. Рапскаль заговорщицки подмигнул ей, и это здорово подняло ей настроение.

Лодки других хранителей плыли впереди неровным строем. Сильве сидела в лодке с Лектером, Варкен — с Харрикином. Алум и Нортель, похоже, гребли в согласии друг с другом. Татс и Джерд шли первыми, как будто вели всех прочих, хотя это вряд ли было нужно. Драконы оставили заметный след и на речных отмелях, и на топком берегу. Они втоптали подлесок в илистый берег, а на мелководье в глубоких отпечатках их ног стояла серая вода.

— До чего быстро идут! — с воодушевлением заметил Рапскаль.

— Сейчас да. Сомневаюсь, что они продержатся долго, — ответила Тимара, работая веслом.

Драконы двигались по-прежнему стремительно и упорно. Тимара удивлялась такой скорости. Она думала, что легкие лодочки легко удержатся с ними вровень, но каждый раз, когда она смотрела вперед, драконы оказывались все дальше. Даже серебряный и медный вприпрыжку бежали рядом с остальными. Она заметила, что серебряный держит хвост над водой, и надеялась, что не опустит. Её угнетало, что они не успели перевязать рану. А ещё больше её угнетало, что Небозевница ушла, ничего не сказав ей. Тимара явно мало значила для синей королевы.

— Ты сегодня виделся со своим драконом? — спросила она у Рапскаля.

Тимара вошла в ритм гребли. Она знала, что сначала будут болеть мышцы. Потом она втянется, и некоторое время все будет идти гладко. Девушка боялась того мига, когда мышцы снова заболят, потому что остановка будет только вечером, на ночевку. За те несколько дней, что хранители плыли по реке, они окрепли и освоили азы плавания, но Тимара предчувствовала, что, пока не привыкнет, ей будет плохо. Она сильнее налегла на весло.

— Ага, конечно. — Рапскаль подлаживался к гребле. — Как поел, сразу пошел к Хеби. Убрался за ней, и мы малость поучились летать. Потом я смотрел, как Хеби ест. Разозлился ужасно. Большие драконы забирают себе лучшую еду. Ей досталось меньше, чем им. Когда остановимся на ночь, я пойду поймаю ей рыбу или ещё кого-нибудь. Кстати, меня вот что тревожит. Если драконы будут идти так быстро, нам придется все время грести, и когда же мы будем охотиться для них или ловить рыбу?

— Ну, говорили, что на баркасе будут припасы для нас, и ещё есть сушеное мясо для драконов. Мы же не знаем, долго ли они будут так идти. Может, через несколько часов остановятся и у нас будет время поохотиться. — Тимара тряхнула головой. — Мы ещё много чего не знаем. Наверное, узнаем по дороге.

— Я видел охотников на этом баркасе. Они вроде бы должны помогать нам добывать еду для драконов.

— Я их не видела. Хорошо, что они добрались туда до того, как драконы решили идти. Но если охотники позади нас, как они будут охотиться?

— Хороший вопрос. Что там впереди?

Тимара прищурилась против солнца, отражавшегося в реке.

— Похоже на здоровенную корягу, торчит из воды, и плавник сверху позастревал.

Рапскаль ухмыльнулся.

— Придется выйти на быстрину, чтобы её обойти.

— Нет. Давай ближе к берегу. Если что, обойдем волоком. Не хочу на быстрину.

— Боишься? — Рапскаль, похоже, радовался случаю рискнуть.

Тимара оглянулась через плечо, он широко улыбнулся в ответ.

Когда он улыбался, вся его чудаковатость словно уходила и он становился просто симпатичным парнем из Дождевых чащоб. Тимара отрицательно покачала головой.

— Да, боюсь, — твердо ответила она. — Мы не пойдем в быстрое течение. Пока я не научусь лучше управлять этой лодкой.

И Рапскаль вдруг показался ей не такой уж плохой заменой Татсу.

Лефтрин ждал, пока Элис поднимется на борт. Он знал, что следует сосредоточиться на погрузке и поскорее спустить «Смоляной» на воду. Никто ведь не ожидал, что драконы так рванут с места. По плану баркас должен был идти первым, за ним — хранители на лодках, погоняющие и подбадривающие драконов. А теперь драконы исчезли из виду, и вскоре последняя лодка скроется за поворотом. А он тут сидит на берегу, и сушеное мясо, галеты, соленая свинина и прочее ещё грузятся. Если какая-нибудь из лодок хранителей опрокинется, Лефтрин никак не сможет им помочь. А от этих юнцов только и жди какой беды.

Ну, теперь остается только волноваться за них, пока все припасы не будут загружены. Потом он спустит баркас на воду и поплывет вверх по течению. Лефтрин попробовал избавиться от мыслей об Элис. Не время думать о том, как хорошо было бы сидеть с ней на камбузе и беседовать за чашкой чая. Он гордился, что Элис дала отпор Седрику, когда тот попытался отговорить её от плавания. Всю дорогу до баркаса она шла с выражением суровой решимости на застывшем лице. Лефтрин взобрался по сходням следом за ней, гадая, найдет ли он время сказать ей, какое сильное впечатление она на него произвела.

Но, поднявшись на палубу, капитан увидел не только сваленный в кучу груз, но и трех чужаков, слонявшихся вокруг него. Элис застыла на месте, прислонившись спиной к фальшборту. Лефтрин, повинуясь внутреннему побуждению, встал между ней и чужаками. Он окинул взглядом их поклажу. Копья, луки, ещё один тяжелый лук для дальней стрельбы. Тщательно уложенная сеть. Несколько колчанов со стрелами. Охотничье снаряжение. Так это их тут ждали, это они и есть охотники, нанятые Советом! Один повернулся к нему, усмехнулся, и только сейчас Лефтрин узнал Карсона — тот отпустил бороду. Карсон протянул Лефтрину мозолистую лапищу:

— Бьюсь об заклад ты не ждал меня тут увидеть! А может, ты меня увидеть и надеялся? Такое наше счастье, что несчастье всегда нас найдет. Поэтому нечего удивляться, что мы оба подписались на это дело.

Он произносил обычные слова, что говорят старые друзья при встрече, но у Лефтрина внезапно похолодело внутри. Ему очень бы хотелось, чтобы за приветствием не скрывался второй смысл, чтобы сказанное приятелем оказалась просто совпадением. Он надеялся, что в записке шла речь не о Карсоне. Только не он!

Лефтрин выдавил ответную усмешку и спросил:

— С какой это стати мне надеяться увидеть на моей чистой палубе пьянчугу вроде тебя?

— Потому что трезвый или пьяный, а я лучший охотник, которого видала эта проклятая река. Так что если хотите, чтобы эти драконы не сожрали друг друга или вас, вам без меня никуда. Это Дэвви, он подает надежды, но иногда его нужно лупить. Он мой племянник, но пусть это тебя не останавливает, если потребуется надрать ему уши. А это Джесс, мы встретились только сегодня утром, но он вроде как думает, что может за мной угнаться. Ну да я ему скоро разъясню, что почем.

Первый был юношей со свежим, как у жителя Удачного, лицом, но с плечами хорошего лучника. Он был очень похож на дядю — с такими же непокорными каштановыми волосами и темными глазами. Парень пожал Лефтрину руку и с улыбкой посмотрел ему в глаза. Лефтрин был готов побиться об заклад, что, если Карсон и впутался в темные делишки, Дэвви ничего не знает.

— Ты видел Скелли? Вон та, с черной косой до задницы. Выглядит она как девица, но она мой матрос и моя племянница. То есть не девица.

Дэвви, похоже, эти слова вполне устрашили, но Карсон лишь покачал головой и улыбнулся.

— Положись на моё слово, Лефтрин, на этот счет Дэвви тебе хлопот не доставит.

Парень потупился и залился краской.

Охотник постарше, Джесс, нахмурился, выслушав уничижительный отзыв Карсона о племяннике, и лишь вежливо кивнул Лефтрину. Капитану он сразу не понравился и доверия не вызвал. Лефтрин не подал Джессу руку, и тот сделал вид, будто не заметил неучтивости.

— Эй, — встрял Карсон, — не хочешь представить меня и объяснить, что этот нежный цветок делает на твоем вонючем корыте?

Лефтрин забыл, что за его спиной стоит Элис. Он обернулся, улыбнулся ей и возразил Карсону:

— Вонючее корыто? Вонь появилась, когда ты взошел на борт, Карсон. Элис Финбок, боюсь, я должен представить вам своего старого друга. Это Карсон Лупскип. Охотник, хвастун и пьяница, в любом порядке. Карсон, это Элис. Она знаток драконов и Старших, прибыла из Удачного и любезно согласилась давать нам советы и делиться знаниями по дороге.

Он думал, что развеселит её. Но Элис лишь кивнула и хрипло сказала:

— Прошу меня извинить. Мне нужно ещё кое-что сделать до отплытия.

И не успел Лефтрин ничего сказать, как она заторопилась в свою каюту и закрыла за собой дверь. Там наверняка было темно и жарко, но она все равно ушла. И хотя Лефтрин плохо понимал женщин, он подозревал, что она ищет уединения, чтобы поплакать. Ох, ну и дурак же он! Мог бы и сообразить, что столкновение с Седриком её расстроило. Сам-то Лефтрин был только рад, что Седрик решил остаться. Без него Элис быстрее справится с сомнениями. Капитан больше всего на свете хотел пойти к ней и утешить, если она позволит. Но не мог, пока на палубе толклась эта троица со своим снаряжением. Лефтрин обернулся к Карсону. Старый друг смотрел на него спониманием.

— Она, небось, не только в драконах разбирается? — поддразнил его Карсон.

— Не знаю, — огрызнулся Лефтрин. Потом, смутившись, сказал помягче: — Добро пожаловать на борт, Карсон. Может, вечерком у нас будет время обсудить бородатые новости. А сейчас, пожалуйста, вы все трое найдите себе место на корабле и приберите свое добро, чтобы не мешалось под ногами. Сварг! Остальной груз ещё не на борту? Нам надо поспешить, чтобы угнаться за драконами.

— Такой скорости они долго не выдержат, — сказал Карсон. — После полудня…

Охотник вдруг замолк на полуслове, глядя за спину Лефтрину. Капитан обернулся и увидел, что на борт неуклюже карабкается Седрик. Одной рукой он прижимал к груди свою сумку.

— И кто же это такой? — тихо спросил Карсон, улыбаясь.

— А, этот… — Лефтрин постарался придать тону безразличие. — Ходит по пятам за Элис. Вроде как присматривает за ней.

— Экая неприятность, — тихо пробормотал Карсон.

— Заткнись, — с чувством ответил Лефтрин.

Дэвви метнулся к сходням и попытался взять у Седрика сумку, чтобы помочь. Тот огрызнулся, покрепче прижал её к себе и неуклюже перевалился через борт. Выпрямившись, он поправил одежду и направился к капитану.

— Где Элис?

— Ушла в свою каюту. Мы скоро отчаливаем. Тебе лучше поскорее собрать вещи, если хочешь взять их с собой на берег. — Лефтрин старался говорить спокойно.

Седрик стоял и разглядывал его. Он не заскрипел зубами, лишь стиснул их на мгновение.

— Я не схожу на берег, — сказал он, развернулся и бросил через плечо: — Я не оставлю Элис одну на этом баркасе.

«И тем более не одну, — мысленно добавил Лефтрин и едва удержался, чтобы не усмехнуться. — Этот скользкий тип хотел сказать, что не хочет оставлять Элис наедине со мной, но духу не хватило высказаться прямо».

— Одна она и не останется, знаешь ли. А мы ей ничего плохого не сделаем.

Седрик снова посмотрел на него.

— Я несу за неё ответственность, — сказал он.

Потом открыл дверь своей каютки и хлопнул ею так же громко, как Элис. Лефтрин постарался ничем не выдать своего раздражения.

— Не слишком ли он громко лает для сторожевого пса? — заметил Карсон. Лефтрин бросил на него сердитый взгляд, и тот добавил: — Ой не думаю, что он стережет по велению сердца. Похоже, у него другое на уме.

— Убирай свое добро с моей палубы. У меня нет времени на болтовню. Надо спускать корабль на воду.

— Это точно, — признал Карсон. — Дел много.

В каюте было тесно и темно. Элис сидела на полу и смотрела в потолок. Не было сил даже зажечь свечу, не говоря уж о том, чтобы забраться в гамак. Комнатушка, которую она прежде находила уютной и милой, теперь казалась детским шалашом на дереве. А сама она ощущала себя ребёнком, который прячется от неминуемого наказания.

Почему она бросила вызов Седрику? Откуда эта вспышка безрассудной отваги? Зачем вообще так переживать — ведь все равно взять назад свое обещание невозможно? Она отправится и без него. Да, без него. Вверх по реке, на корабле, полном матросов и прочих грубиянов, неизвестно куда. А когда она вернется — что тогда? Тогда Лефтрин обнаружит, что Гест не намерен выплачивать её долги, и, даже если она приобретет какие-то знания, в Удачном и Трехоге её будет ждать позор. У неё больше нет дома, ей некуда возвращаться. Что сделает Гест с её кабинетом и бумагами, когда поймет, что она сбежала? Уничтожит. Кому, как не Элис, знать, каким мстительным может быть её муж. Он продаст ценные древние свитки — вероятно, в Калсиду. И сожжет её переводы. Нет, вдруг с горечью подумала она. Он выставит их на аукцион вместе со свитками. Как бы Гест ни был зол, он никогда не упустит возможности получить прибыль.

Элис стиснула зубы, на глаза навернулись жгучие слезы. Интересно, догадается ли он, насколько ценны её заметки? Или они сгинут в библиотеке досужего коллекционера, не подозревающего, какое сокровище он приобрел? Или, ещё хуже, кто-нибудь выдаст её работу за свою. Использует ради собственной выгоды знания о драконах и Старших, добытые ею с таким трудом.

Думать об этом было больно. Нет, нельзя допустить, чтобы так обошлись с плодами её усилий. Нельзя разбить себе жизнь таким дурацким, детским способом. Она должна вернуться домой. Вот и все.

Понимание это ранило её, словно острый нож в сердце, и Элис горько заплакала. Она плакала так, как не плакала много лет, всхлипывая и содрогаясь, и ей казалось, что вместе с нею содрогается весь мир. Наконец шторм остался позади. Элис чувствовала себя совершенно избитой, как будто её поколотили или она упала с высоты. Взмокшие волосы прилипли ко лбу, из носа текло, голова кружилась. Она встала. Все тело болело. Слепо пошарив вокруг, Элис нашла свою рубашку и вытерла лицо, нимало не заботясь о том, что пачкает её. Какая теперь разница? Что вообще сейчас имеет значение? Элис снова вытерла лицо сухой частью рубашки и бросила её на пол. Слезы ушли, не принеся облегчения, — как обычно. Она вздохнула. Время сдаваться и отступать.

В дверь решительно постучали. Руки Элис непроизвольно поднялись к лицу. Она вытерла щеки и пригладила волосы. Её не должны видеть такой. Она откашлялась и постаралась, чтобы голос её звучал всего лишь заспанно:

— Кто там?

— Седрик. Элис, могу я поговорить с тобой?

— Нет. Не сейчас, — ответила она не задумываясь.

Печаль вдруг снова обернулась яростью. Вернулось головокружение. Элис оперлась о стол. За дверью была тишина. Затем опять раздался напряженный голос Седрика:

— Элис, боюсь, я вынужден настаивать. Я вхожу.

— Не надо! — воскликнула она.

Но он уже распахнул дверь, и комнату залил послеполуденный свет. Элис отпрянула и отвернулась.

— Что тебе нужно? Я пакую вещи. Скоро буду готова.

Конечно, она лгала.

Седрик был безжалостен. Он широко открыл дверь. Элис наклонилась поднять с пола рубашку — так, чтобы оказаться спиной к нему, — потеряла равновесие и чуть не упала. В два шага Седрик оказался рядом и подхватил её. Она с благодарностью ухватилась обеими руками за его предплечье и призналась:

— У меня кружится голова.

— Это баркас плывет по реке.

И тут Элис поняла, что баркас действительно движется. В дверном проеме она увидела, как плывут назад гигантские деревья. Головокружение объяснялось тем, что у неё под ногами плавно покачивалась палуба. И оно прошло.

— Мы отчалили, — удивленно сказала она.

В это невозможно было поверить. Элис возразила Седрику и выиграла. Баркас нес её вверх по реке.

— Да. Отчалили, — отрывисто ответил он.

— Мне жаль.

Элис удивилась произнесенным словам. Она не была виновата ни в чем и все же извинялась. Когда для неё стало естественным просить прощения, если она хотела что-то получить?

— Мне тоже, — ответил Седрик.

Он глубоко вздохнул, и Элис вдруг ощутила, как близко к нему стоит. Это почти объятие. Она чувствовала исходящий от него запах — пряный аромат мыла. Удивительно! Этот запах вмиг напомнил о Гесте, и она отступила на шаг. Странно: Гест и Седрик пользуются одинаковым мылом. Эта мысль заставила её задумчиво нахмурить брови.

Её размышления прервал тихий, полный сожаления голос:

— Элис, это безумие. Мы только что отправились в плавание неизвестно куда, в места, которые даже на карты не нанесены. Это затянется на недели, если не на месяцы! Как ты могла? Как ты могла так просто отказаться от своей жизни?

На неё снизошло спокойствие, а потом и радость, от которой вновь закружилась голова. А мягко покачивающийся баркас закружился вокруг неё. Седрик прав. Она оставила все позади.

— Отказаться от своей жизни, Седрик? Я с радостью сбежала бы от того, что ты считаешь моей жизнью. Часами сидеть за столом, царапать пером, жить тем, что случилось столетия назад. Обедать в одиночестве. Ложиться в постель в одиночестве.

Горечь этих слов явно потрясла Седрика.

— Ты вовсе не должна обедать одна, — хрипло проговорил он.

— Я и в постель не должна ложиться одна. Выходя замуж, женщина ожидает, что за обедом и в постели с ней будет её муж. Когда Гест сделал предложение, я решила, что мне больше на надо бояться одиночества. Я думала, он будет со мной.

— Так Гест и так бывает с тобой, когда может. — Седрик возразил неуверенно, возможно, потому, что знал, что это ложь. — Он торговец, Элис. Ты ведь понимаешь, его занятие предполагает поездки. Если он не будет ездить по делам, то не сможет заработать и обеспечить тебе ту жизнь, которую ты ведешь…

Элис не дала захлопнуться этой словесной ловушке — слишком часто она туда попадала в первые годы замужества. Затягивающаяся петля неизбежно служила доказательством, что, жалуясь на одиночество, она думает только о себе — ночь за ночью, неделя за неделей.

— Ты не понимаешь, Седрик. Дело не в том, что он столько времени проводит в разъездах. Меня это больше не волнует. Я не тоскую по нему. Знаешь, Седрик, что хуже всего? Что я рада, когда его нет. Не потому, что мне нравится быть одной, я к этому привыкла. У меня это хорошо получается — быть одной. Когда его нет, я не думаю о нем. Я не гадаю, с кем он и как с ней обращается.

Элис внезапно умолкла. Она обещала Гесту, что больше никогда не обвинит его во лжи, никогда не выскажет ему таких подозрений. Седрик был при этом и слышал её обещание. Элис плотно сомкнула губы.

Её слова смутили Седрика. Элис ощутила, что он слега подвинулся, как будто хотел отстраниться от неё, но не знал, как поделикатнее высвободиться из её рук. А она внезапно поняла, что её подозрения небезосновательны. Сейчас у Геста кто-то есть, и Седрик об этом знает. Знает — и чувствует себя виноватым в том, что покрывает Геста. Элис решила избавить его от этой вины.

— Не переживай, Седрик. Я пообещала, что никогда больше об этом не заговорю, и сдержу слово. Меня больше не волнует, что женщины в Удачном узнают, как редко он бывает в моей постели. Если он им нравится — пусть берут. Я устала от его жестоких слов, жестокого сердца, жестоких рук.

Она почувствовала, что Седрик напрягся.

— Жестоких рук? — спросил он со страхом. — Элис, но он же не… Гест тебя бил?

— Нет, — тихо призналась она. — Нет, он никогда меня не бил. Но мужчина может жестоко обходиться с женщиной и без битья.

Элис вспомнила, как Гест схватил её за руку, когда хотел уйти с одного вечера, а она недостаточно быстро ответила на его учтивое предположение, что пора ехать домой. Вспомнила, как он иногда забирал у неё разные вещи — не просто брал себе, а вырывал из рук, как у непослушного ребёнка. Она не хотела вспоминать о том, как его руки хватали её за плечи и оставляли синяки, как будто она могла убежать, — хотя она никогда не сопротивлялась его попыткам зачать ребёнка.

Седрик откашлялся и отодвинулся от неё.

— Я давно знаю Геста. Он вовсе не плохой, Элис. Он просто… — Седрик запнулся, подыскивая слово.

— Он просто Гест, — закончила она за него. — Он жестокий человек. С жестокими руками, жестоким сердцем. Он не бил меня. У него не было необходимости. Когда ему перечат, ему хватает жестоких слов. Он может унизить меня взглядом. Он может избивать меня словами и улыбаться, как будто не понимает, что делает. Но он понимает. Теперь я готова это признать. Он точно знает, как сильно и как часто ранит меня. — Элис отвернулась от потрясенного взгляда Седрика и стала смотреть на проплывающий мимо берег. — Прости меня, — наконец сказала она. — Прости за то, что спорила с тобой и что мы плывем вверх по реке. Я знаю, это глупо и опасно. Я боюсь. Боюсь идти и боюсь того, что ждёт меня дома. Но я не чувствую за собой вины. Я не отказываюсь от своей прежней жизни, Седрик. Я ищу возможность получить хоть немного жизни для себя. Мне правда жаль, что я потащила тебя с собой. Знаю: ты бы так не поступил. И я не хочу, чтобы Гест сваливал на тебя эту ответственность. Но признаюсь, я рада тому, что ты вернулся на баркас, что ты здесь. Раз я собираюсь творить безрассудства, лучшего спутника, чем ты, не найти.

Он пробормотал что-то в ответ. Элис сказала то, что ему неловко было слышать, то, что ему, видимо, никогда не говорили о его хозяине и благодетеле. Она попыталась пожалеть об этом и не смогла, а лишь понадеялась, что сказанное не испортит отношений Седрика с Гестом. Ей даже захотелось, чтобы Седрик обнял её, пусть даже на один миг, по-дружески. Когда её в последний раз обнимали с чувством? Вспомнились прощальные торопливые объятия матери. А мужчина её когда-нибудь обнимал?

Никогда.

Седрик взял её руки в свои и осторожно пожал, прежде чем отпустить. Высвободившись, он неловко попытался сгладить размолвку:

— Ну, наверное, это должно меня утешить. Но не утешает. — Слова были резкими, но улыбнулся он грустно. Впрочем, улыбка быстро угасла, словно у него не было сил её удержать. Седрик покачал головой и сказал: — Пойду приведу в порядок свою каморку. Похоже, мне придется прожить в ней дольше, чем я думал.

Он ушел, как только позволили правила приличия. Скрылся в своей конуре, стремясь не подавать виду, что сбегает от Элис.

Закрыл дверь в крохотную комнатушку, предварительно отворив вентиляционные щели в верхней части стены. Назвать эти дыры окнами язык не поворачивался. Расположенные слишком высоко, они были настолько узкими, что через них не удавалось ничего разглядеть. Но они пропускали свежий воздух, хоть и приправленный запахом реки, и немного света. На потолке крохотной каюты играли блики, отбрасываемые рябью на воде. Седрик сел на свой сундук и уперся взглядом в запертую дверь. Сумка с драгоценным грузом лежала на полу. Эти обрезки стоят целого состояния, а он плывет с ними вверх по реке, прочь от денег и от того, что заставило его мечтать об этих деньгах. Остается надеяться, что соль и уксус сохранят эту разлохмаченную плоть — его последний шанс на жизнь без лжи. Седрик опустил лицо и закрыл его руками.

Гест… Ах, Гест… Что мы сделали с ней? В каком жестоком деле я участвую!

У Геста жестокие руки.

Седрик не хотел думать об этом — но не мог остановиться. Он не желал воображать, как руки Геста касаются Элис. Он знал, что Гест должен быть с ней, что он должен своему отцу ребёнка от неё. Седрик зарекся представлять, как это происходит, и гадать, нежен ли с ней Гест, страстен ли… Он не хотел знать, не хотел, чтобы это его волновало. Это не имело никакого отношения к ним с Гестом.

Но Седрику никогда не приходило в голову, что Гест будет груб с Элис. А он, конечно, был. Это же Гест. Человек с сильными руками. Длинные пальцы и короткие ухоженные ногти. Несложно, пусть и больно, представить, как эти руки держат её за плечи и как ногти впиваются в её кожу. От них потом остаются полукруглые следы. Седрик знал это. Его руки сами собой поднялись к лицу, к плечам. С тех пор как Гест оставлял на нем такие следы, прошли уже недели. Седрику их не хватало.

Он думал в одиночестве, не скучает ли Гест по нему. Вряд ли. Гест безжалостно отталкивал Седрика в последние дни перед отъездом. И одновременно был уверен, что секретарь уладит все мелочи с теми с его новыми сопровождающими. Гест сейчас не один и почти наверняка не думает о нем. Реддинг. Проклятый Реддинг, так явно заинтересованный в том, что он, Седрик, утратил. Реддинг с его пухлым ртом и вечными насмешками, с его маленькими руками, то и дело приглаживающими курчавые волосы. С ним Реддинг.

В горле застрял противный комок. Слезы бы помогли, но Седрик совершенно не мог плакать. Гест. Гест…

— Гест, — вслух произнес он, и это было утешение, режущее, подобно ножу.

Гест единственный знал, каков Седрик на самом деле, он единственный понимал его. И он бросил его, отослал с дурацким поручением, сопровождать нелюбимую жену. Жену, которую он лапал своими жестокими руками. Эти же самые властные руки схватили Седрика за плечи и заключили в то первое отчаянное объятие.

Седрик тогда был юнцом, едва начавшим бриться и бесконечно несчастным. Он вечно ссорился с отцом и уже не мог быть откровенным с матерью и сестрами. Он вообще ни с кем не мог быть откровенным. И теперь он с горечью понимал, как успешно Гест погрузил его в ту бездну одиночества, из которой сам же однажды и спас. Что он хотел доказать Седрику? Что может вернуть его в прошлое, снова сделать его тем, кем он был много лет назад?

Впервые они повстречались на собрании торговцев, в день зимней свадьбы. Женихом семнадцатилетней невесты был сосед Мельдаров, парень немного постарше Седрика. Этот сосед учил его калсидийскому языку — Седрик занялся им по настоянию отца. Наставник вел себя с учеником мягко, терпеливо и дружелюбно, его уроки были куда приятнее, чем уроки счета, истории и основ навигации у другого учителя. Того, другого, наняли вскладчину несколько семей торговцев для своих сыновей. Он был настоящим чудовищем, и его ученики развлекались, грубо подшучивая друг над другом. А как они хохотали, когда учитель тонко высмеивал ответы Седрика. Седрик ненавидел эти уроки, его страшили насмешки и издевательства. Удивительно, что он вообще там чему-то научился. Приттус был совсем другим. Седрик дорожил общением с ним.

И теперь он мрачно смотрел, как Приттус произносит брачные клятвы. У него больше не будет времени заниматься с Седриком, он начнет помогать своему отцу в торговле пряностями и заживет своим хозяйством. Единственный островок дружеского общения тонул в море одиночества.

Приттус стоял прямо в своем простом официальном одеянии торговца, свет играл в его блестящих черных волосах. Клятвы были произнесены, он повернулся к девушке и посмотрел ей в лицо с улыбкой, которая была так хорошо знакома Седрику. Лицо девушки порозовело от радости. Приттус протянул ей руки, и она вложила в них свои. Седрику пришлось отвернуться, его душила зависть — у него такого никогда не будет! Новобрачные развернулись к гостям, и те захлопали в ладоши, поздравляя их.

Седрик не хлопал. Когда хлопки затихли, он залпом выпил вино и поставил свой бокал на край одного из накрытых столов. Зал был полон людей, все они улыбались, разговаривали и горели желанием поздравить молодоженов. У дверей несколько юношей переговаривались вполголоса, обмениваясь шутками. Седрик уловил чьи-то слова об ожидающей Приттуса ночи, после чего парни непристойно захихикали. Седрик извинился, протискиваясь мимо них, и вышел из душного Зала торговцев на свежий воздух. Плащ он не взял, ему хотелось освежиться. Настроение к тому располагало.

Надвигалась буря, из тех, которые обрушивают ледяной дождь вперемешку с мокрыми снежными хлопьями. Ветер утих, потом поднялся снова. Низкие тучи превратили конец дня в вечер. Седрик не обращал на это внимания, шагая мимо карет и тепло одетых кучеров.

В саду никого не было. С деревьев пооблетели листья, и ничто не сдерживало порывов холодного ветра. Мощеные дорожки покрыла опавшая листва. Седрик инстинктивно направился под защиту рощицы хвойных деревьев. Там ветра почти не чувствовалось. Седрик поднял глаза к холодному зимнему небу, пытаясь найти в нем хоть одну звезду. И не смог. Он опустил голову и стер со щек капли дождя.

— О, слезы на свадьбе? Ну что ты за сентиментальный дурак.

Потрясенный Седрик обернулся. Он не думал, что в такую погоду кто-то ещё выйдет на улицу. Изумление усилилось, когда юноша понял, что перед ним Гест и что он, должно быть, шёл за ним следом. Гест стоял в той компании у дверей. Седрик знал его имя и репутацию, но не более того. Богатый молодой торговец, всеобщий любимец, он вращался в кругах на несколько ступеней выше, чем Седрик. Непонятно, зачем Гест пошел за ним. Длинный темно-синий плащ торговца казался в сумерках почти черным. Воротник был высоко поднят и обрамлял лицо.

— Это дождь. Я вышел проветриться, выпил многовато вина.

Гест молча слушал, насмешливо склонив голову набок. Он поднял брови, словно упрекая во лжи.

— Я не плакал.

— Правда?

Гест подошел к Седрику. Дождь перешел в снег, крупные хлопья оседали на его темные волосы.

— Я видел, как ты смотрел на счастливую пару, и подумал: вот отвергнутый влюбленный, который смотрит, как разбиваются его мечты.

Гест приближался. Седрик настороженно следил за ним.

— Я её едва знаю, — ответил он. — А Приттус был моим наставником. Я пришел поздравить его.

— Как и все мы, — легко согласился Гест. — Наш дорогой друг Приттус начинает сегодня новую жизнь. Он принял на себя обязанности мужа. И любящие друзья, хоть и желают ему счастья, с сожалением признают, что будут видеть его куда реже.

В небе сверкнула молния. Здесь, под елями, зимний день стал ещё темнее. Цвета были уже почти неразличимы, лицо Геста казалось игрой теней и выступов. Он улыбался. И с этой изящной улыбкой спросил Седрика:

— И чему же Приттус тебя учил?

— Калсидийскому. Мой отец говорит, что каждый торговец должен знать калсидийский и говорить на нем без акцента. Приттус владеет им, как родным, у него учителем был калсидиец.

Гест подошел вплотную к Седрику.

— Калсидийский? — Он улыбнулся ещё шире, показав зубы. — Да. Я согласен с твоим отцом. Каждый торговец должен знать калсидийский. Говорят, что они всегда будут нашими врагами. Я бы сказал, что это веская причина изучать их. Не только язык, но и обычаи. Враги или нет, они будут торговать с нами. И обманывать тех, кто для них уязвим. Но тебе понадобится не только знать язык. Можно говорить на чужом языке, но, если не знать обычаев, всегда будешь выглядеть чужаком. А это никуда не годится. Согласен?

— Наверное. Да.

Седрик решил, что Гест пьян. Они стояли так близко, что юноша чувствовал запах спиртного в его дыхании.

Взгляд Геста блуждал по лицу Седрика.

— Итак, дай-ка я послушаю, есть ли у тебя акцент, — сказал Гест, облизнув губы. — Скажи что-нибудь по-калсидийски.

— Что?

— Это не по-калсидийски, — усмехнулся он. — Ещё раз.

— Что ты хочешь, чтобы я сказал?

Седрик чувствовал себя в ловушке. Этот человек издевается над ним или пытается завязать знакомство? В разговоре он балансировал между насмешкой и дружелюбием.

— А, вот это подойдет. Да. Скажи: «Чего ты желаешь, господин мой?»

Седрик мысленно перевел фразу, а потом произнес слова без запинки. Но Гест покачал головой и недовольно скривил губы:

— О нет. Не так. Нужно шире открыть рот. Они очень болтливы.

— Что?

— Скажи это снова, только открывай рот пошире. Не сжимай губы.

Он издевается, теперь Седрик был в этом уверен.

— Я замёрз. Пойду в зал, — отрывисто сказал он.

Но когда проходил мимо Геста, тот вдруг схватил его за плечо и резко развернул, так что невысокий Седрик чуть не столкнулся с ним.

— Скажи ещё раз, — велел Гест. — На любом языке, на каком хочешь. Скажи: «Чего ты желаешь, господин мой?»

Его пальцы впились Седрику в плечо. Седрик попытался вывернуться.

— Пусти! Что тебе нужно? — воскликнул он.

Но Гест в ответ схватил его за второе плечо и резко дернул, чуть не повалив. Теперь они стояли вплотную, Гест прижимал его к себе, глядя прямо в глаза.

— Что мне нужно? Хм. Это, конечно, не «что ты желаешь?», но сойдет. Ты должен бы спросить, чего ты хочешь для себя, Седрик. Интересно, ты когда-нибудь задавал себе этот вопрос, я уж не говорю — отвечал на него? Потому что мне ответ очевиден. Хочешь ты вот этого…

Одной рукой Гест ухватил Седрика за парадную рубашку под горлом, другой вцепился в волосы на макушке. Потом наклонился и прижался губами к губам Седрика, словно хотел пожрать его. Седрик был слишком потрясен, чтобы сопротивляться, даже когда Гест крепко прижал его к себе. Он ощутил внезапный жар, желание, которое не мог ни скрыть, ни отрицать. У губ Геста был вкус вина, а его щека, хоть и чисто выбритая, царапнула щеку Седрика, когда тот попытался отстраниться. Седрик задыхался, разрываясь между жаждой поцелуя и осознанием того, как плохо иметь такие желания. Он уперся руками в грудь Геста и оттолкнул его, но не сумел вложить в это движение достаточно силы. Гест легко удержал его, и его смех отозвался у Седрика в груди. Наконец Гест прервал поцелуй, но не отпустил Седрика.

— Не бойся. Борись сколько угодно, если считаешь, что должен сопротивляться. Я не дам тебе победить. С тобой будет то, о чем ты давно мечтал. Кто-то должен же был наложить на тебя твердую руку.

— Пусти меня! Ты сумасшедший или просто напился? — Голос Седрика дрожал.

Ветер усилился, но он едва замечал это. Гест без усилия прижал его руки к телу. Он был выше и сильнее, и он приподнял Седрика — не так, чтобы ноги оторвались от земли, но так, чтобы показать, что он это может. Потом он крепче прижал Седрика к себе и проговорил сквозь зубы:

— Седрик, я не пьян и не сошел с ума. Просто я честнее тебя. Мне не нужно спрашивать: «Чего ты желаешь, господин мой?» Чего желаешь ты, было написано у тебя на лице, когда ты смотрел на счастливую пару. Ты не по невесте страдал, а по Приттусу. А кто бы не страдал? Такой милый парень. Но теперь он не достанется ни тебе, ни мне. Так что придется довольствоваться тем, что есть.

— Неправда, — предпринял он жалкую попытку солгать. — Я не знаю…

Гест снова начал целовать его, жестко, терзая губы, пока Седрик не сдался и не подчинился ему. Непроизвольно он тихо всхлипнул, и Гест засмеялся ему в рот. Потом внезапно разорвал объятия и отступил на шаг. Седрик чуть не упал. Он отшатнулся от Геста. Ночная рощица шла вокруг него в хороводе. Седрик прижал ладонь к саднящим губам и почувствовал соленый вкус крови.

— Не понимаю… — пролепетал он.

— Правда? — Гест снова улыбнулся. — А я думаю, что понимаешь. Все будет куда проще, когда ты признаешься, что понимаешь.

Он подошел вплотную, и Седрик не отступил. Гест снова потянулся к Седрику, и тот не убежал. У Геста были сильные, крепкие руки.

Седрик тогда закрыл глаза — сейчас, вспоминая, он снова сидел с закрытыми глазами. Вся та безумная ночь под холодным штормовым небом была свежа в памяти. Она не давала ему покоя, она проявляла его сущность. Гест оказался прав. Когда он признался, чего хочет, стало легче.

Гест был безжалостен. Он дразнил, причинял боль, гладил и утешал. Он был груб и нежен одновременно, жестко требовал и тут же мягко настаивал. Над ними неслась буря, ветер гнул деревья, но холода не чувствовалось. Они упали на толстую подстилку из игл под низко опущенными вечнозелеными ветвями — от слоя сухой хвои хорошо пахло. Они укрылись плащом Геста. Время, семью, весь остальной мир — все унесло бурей.

Незадолго до рассвета Гест оставил Седрика у подъезда к дому. Седрик явился домой в грязной и порванной одежде, всклокоченный, с кровоточащими губами. Он проспал допоздна — сколько позволил отец. Потом, стоя перед отцом в кабинете, Седрик поведал длинную басню насчет выпивки, падения в воду по темноте и долгого пути домой. У него болели все мышцы, губы опухли. Три мучительных дня Седрик сидел в отцовском доме тише мыши. Почти все время он прятался у себя в комнате, или сгорая от стыда, или пялясь в темноту и воскрешая в памяти каждый миг встречи. В нем боролись сожаление и желание.

Утром на четвертый день пришло приглашение от Геста — на верховую прогулку. В большом конверте серо-голубого цвета, надписанном размашистым почерком Геста, лежала записка на тонкой серой бумаге. Отец удивился. Он был польщен связью сына с высшими кругами. Мать тут же озаботилась состоянием выходного костюма Седрика. Отец одолжил ему лошадь — единственное приличное средство передвижения, которым располагала их семья. Напутствуя, отец предупредил, чтобы Седрик не уходил с вечеринки первым, а задержался, если Гест будет к нему благорасположен.

Гест и правда оказался благорасположен. Седрик был единственным гостем на этой «верховой прогулке», и уехали они недалеко, до маленькой заброшенной фермы, принадлежавшей Финбокам. Все комнаты ветхого домика были пыльными и неубранными, кроме одной спальни, хорошо обставленной, со стойкой, полной спиртного.

Седрик быстро понял, что в «верховых прогулках» Геста лошади далеко не главное. Вскоре Гест стал для него целым миром.

В его присутствии свет, краски, звуки делались ярче, сильнее. Гест погрузил его в мир искушений и удовольствий, избавил от страхов и скованности и научил новым потребностям — они заменили те смутные желания, в которых Седрик боялся кому-либо признаться. Вспоминая то время, Седрик улыбнулся. Они тогда обедали вместе, потом проводили вечера с друзьями Геста. Друзья Геста — вот где была настоящая школа! Богатые торговцы, кто младше, кто старше, кто одинок, кто женат, — все они вели жизнь, полную радостей, какие только можно было купить за деньги. Седрика поразило, как они потворствуют своим прихотям, потрясла постоянная погоня за всяческими удовольствиями. Когда он сказал об этом Гесту, тот рассмеялся и ответил: «Мы же торговцы, Седрик, по рождению и по наследству. Мы находим то, чего люди желают больше всего, и получаем за это деньги. Нам становится известно о самом желанном — и мы хотим его для себя. И обретаем его за те деньги, что заработали. В этом-то и состоит наша цель: преумножить деньги и использовать их себе во благо. Что в этом плохого? Иначе зачем так тяжко трудиться? Мы работаем, чтобы насладиться плодами своего труда». Седрик не знал, что возразить.

Под влиянием Геста он стал меняться: старший друг говорил ему, как причесываться, одежду какого цвета и покроя носить, где покупать обувь. Когда Седрик с его скромным бюджетом не смог угнаться за вкусами Геста, тот дарил ему одежду, а потом, когда отец Седрика начал задавать вопросы, придумал должность, которая требовала, чтобы юноша жил с ним в одном доме. Гест изменил не только его жизнь — нет, он преобразил его самого. Седрик не только научился ценить хорошее вино и изысканные яства, но и привык к ним. Он уже не терпел плохо сидящую одежду. И что теперь станет с ним? Если, вернувшись, он узнает, что Гест нашел ему замену, — что тогда? Седрик закрыл глаза и попытался представить себе жизнь без Геста. Жизнь без денег Геста и его развлечений — да, это он мог представить. Но жизнь без его прикосновений?

Баркас неравномерно покачивался в течениях реки. Седрик вернулся в реальность. Команда носилась туда-сюда. Наверное, ставили парус — если ветер благоприятный. Как движется баркас, оставалось для Седрик загадкой. Ему казалось, что такое большое судно невозможно вести вверх по реке только на веслах — однако они плыли.

И Седрику приходится плыть.

Нет, только не сдаваться. Упрямство Элис — достойный образец для подражания. Она не намерена раскаиваться в том, что ухватилась за возможность. Он может вести себя так же. Пусть себе Гест гадает, где они и почему не вернулись. Малая толика сомнений и неудобств пойдет ему на пользу. Седрик не сомневался, что жизнь Геста станет чуть менее приятной без жены и секретаря, хлопочущего о всех тех досадных мелочах, которых сам Гест стремился избегать.

Что до его собственных планов, то их следует выполнить. Если уж ему придется находиться в компании драконьих хранителей и их подопечных, то наверняка появится шанс собрать побольше материала на продажу. Седрик присел на пол. В основании его сундука был потайной ящик. Гест когда-то заказал такой сундук, чтобы хранить в тайнике особо ценные вещи и деньги. Знал бы он, для чего будет использовать тайник его секретарь!

Седрик открыл тайник и стал разглядывать два стеклянных флакона, которые наполнил сегодня. В сумраке было плохо видно. В ящике ожидали своего часа другие флаконы и керамические сосуды — одни пустые, другие с жидкостями и солью. Седрик тщательно продумывал все мелочи с того самого мига, как понял, что наказание, которое планирует для него Гест, он может обратить к собственной пользе.

Был там и аккуратно составленный список образцов, которые он надеялся добыть, и их примерная стоимость. Кровь. Зубы. Когти. Чешуйки. Внутренности. Селезенка. Сердце. С каким волнением он смотрел, как та девушка обрезает края раны. Надо будет последить… Если какое-нибудь из животных поранится или умрет, он должен под любым предлогом сразу оказаться рядом. Так изгнание может положить начало его успехам.

Седрик аккуратно сложил свои образцы и закрыл сундук.

«Никаких сожалений», — мысленно повторил он.

Не сожалеть и не медлить.

Синтара вместе с другими драконами спустилась к воде. Их вел Меркор. Удивительно, но все драконы приняли его лидерство, даже Кало, всего несколько часов назад кичившийся своими размерами. Возбуждение, которым они заразили друг друга, побудило их к действию. Вперед, вперед немедля!

Все утро они шли по отмелям у берега. Течение тут было слабее, сопротивление воды меньше. Синтара предпочла бы шагать по суше, но густая растительность Дождевых чащоб подступала прямо к воде, а иногда спускалась и в воду — всюду были переплетенные корни, упавшие стволы. Драконам хватало силы проломиться через такие препятствия, но к полудню им пришлось выйти на глубину, чтобы обогнуть огромную корягу, перегородившую реку.

Ствол был необъятным — Синтара даже не могла увидеть, что скрывается за ним. Едкая речная вода уже пожирала павшего гиганта, но все равно, чтобы его обойти, надо было забраться на такую глубину, где лапы отрывались от дна. Какая неожиданность! Сначала Синтара забарахталась, пытаясь найти опору, и подняла тучу брызг. Фенте, небольшая зеленая драконица, пронзительно затрубила. Её подхватило течение, и она дико замолотила по воде, пока не миновала поваленное дерево, а потом торопливым галопом поскакала к отмели. Там Фенте поплелась дальше и ещё долго не могла восстановить дыхание. Синтара порадовалась, что она выше и сильнее, чем Фенте. Ей не пришлось плыть. Драконы умеют плавать, но делают это только по необходимости.

Едва Синтара подумала о плавании, как в памяти что-то смутно шевельнулось. Первое воспоминание было о страшном случае — край высокого обрыва обрушился, и она упала в глубокий холодный фьорд. Ей пришлось плыть, потому что взобраться на отвесные скалы вокруг фьорда было невозможно. К тому времени, когда нашлось место, где можно было вылезти из воды, она так замерзла, что едва смогла расправить крылья и отряхнуть их, чтобы взлететь.

Обнаружились и другие воспоминания о пребывании под водой, и с некоторым усилием Синтара связала их с Кельсингрой. Она поразмышляла над ними, складывая осколки в цельную картину. Там был город на берегу, прекрасный город, сияющий на солнце, а перед ним текла глубокая и широкая река. Течение, толкавшее в грудь, помогло вспомнить. Да. Кто-то летел над городом, описывая круги — один, другой, третий. Не для красоты, хотя полет понизу или переворот в воздухе могли вызвать крики восторга у Старших, населявших город. Нет, это было уведомление всем, драконам и Старшим, о том, что летящий дракон собирается сесть. Чтобы рыбацкие лодки успели освободить место. Потому что лучший способ приземлиться в Кельсингре — это пройти низко над водой, потом плотно прижать крылья, вытянуть шею и нырнуть под воду. Река смягчала посадку. Оказавшись в воде, драконы не плыли, а выходили вброд на берег, их чешуйчатые шкуры сверкали на солнце. Вышедших из воды ожидало развлечение. Там всегда их встречали Старшие, чьей обязанностью было…

Синтара споткнулась о крупный камень на дне, и тонкая ниточка воспоминаний оборвалась. Она в отчаянии попыталась поймать эту ниточку вновь. Было так приятно думать о чем-то хорошем, а теперь воспоминание ускользнула. Вокруг неё, фыркая и отдуваясь, брели против течения драконы. Ближе к берегу река была мельче и течение помедленнее, но приходилось тяжело месить глубокий ил. Синтара решила, что лучше медленно ковылять по грязи, чем идти на глубине. Она обогнала нескольких драконов, потом ускорила шаг, пока впереди не остались только Меркор и Ранкулос.

Золотой дракон упорно шагал вперед. Он не был так велик, как Кало или Сестикан, но в реке казался длиннее. Может быть, потому, что он вытянул вперед шею и поднял над водой хвост.

— Меркор! — окликнула его Синтара.

Она знала, что дракон слышит её, но он не повернул головы и не замедлил шага. Алый Ранкулос всего на шаг или два отставал от него.

— Меркор! — снова позвала она и в отчаянии оттого, что он не отвечает, потребовала: — Скажи, что ты помнишь о том, как Старшие приветствовали нас, когда мы достигали Кельсингры? Я знаю, что мы делали три круга над городом, чтобы предупредить их о прибытии…

— Я помню, что они трубили в рога на башнях, когда видели нас. Серебряные трубы и медные рога. Они предупреждали рыбацкие лодки, чтобы те освободили место на реке. — Это сказал не Меркор, а Ранкулос. В серебристых глазах красного дракона вращались водовороты радости. — Это я только что вспомнил, когда ты сказала о трех кругах над городом.

— И я помню! — Это Верас вспенила воду, пытаясь догнать их. Золотые искры на её зеленом теле, раньше почти всегда скрытые под слоем грязи и пыли, теперь сверкали.

— А я не помню, — тихо призналась Синтара. — Но я помню, как опускалась на реку и погружалась под воду, в глубину, куда не достигает солнце. Там песчаное дно. И помню, как выходила на берег. Там всегда нас ожидали несколько Старших. — Она умолкла, надеясь, что ещё кто-нибудь что-нибудь скажет. Но все молчали, а Меркор настойчиво двигался вперед. — Я помню, что потом было что-то приятное. Какое-то особое приветствие…

Синтара намеренно оборвала фразу. Однако никто не заговорил. Только река шумела, да слышались плеск воды и тяжелое дыхание драконов, идущих против течения. Впереди темнело ещё одно бревно, хоть и не такое большое, как первое. Вернулось уныние. Она уже чувствовала усталость.

Вдруг Меркор поднял голову. Ноздри его раздувались, он остановился на полушаге. Огляделся вокруг, изучая реку справа и густой лес слева. Потом вдруг выдохнул. Укороченный воротник из ядовитых выростов на шее, голубовато-белый на фоне золотого тела, встопорщился.

— В чем дело? — спросила Верас.

Она тоже остановилась и оглядывалась.

— Речная свинья, — сказал Сестикан. — Чую её навоз.

И словно по зову, речные свиньи вдруг вынырнули из воды. У них были серые, как вода в реке, шкуры и длинная шерсть. Бревно укрывало их от течения.

Синтара не успела принять решение. За неё это сделали другие драконы, чей возраст не поддавался исчислению. Она бросилась вперед и раскрыла пасть, целя в самую крупную речную свинью, до которой могла достать. Животное метнулось, не дожидаясь, пока в него вонзятся зубы, и попыталось нырнуть. Синтара все же зацепила его и сомкнула пасть, но укусила не так глубоко, как намеревалась. Случись все, как было задумано, её зубы вонзились бы свинье в позвонки и обездвижили её. Но Синтара захватила лишь слой жира, толстую шкуру и шерсть. Пьянящее сопротивление плоти, горячая кровь во рту подействовали ошеломляюще. Речная свинья отчаянно боролась за жизнь.

Другие драконы были заняты тем же, чем Синтара. Некоторые ещё ловили свиней, трубили, бросаясь за визжащей добычей. Быстрые и верткие на глубине, эти животные были не столь проворны на отмели и на заросшем берегу. Кто-то из драконов чуть не врезался в Синтару, гонясь за добычей, а три речные свиньи едва не сбили её с ног, пытаясь перебраться на глубину.

Всего этого Синтара не замечала. Ей ещё никогда не приходилось сжимать челюстями живую добычу. Её наследственная память хранила охоту за скотом или за дичью — там драконица сначала сшибала животных на землю, а потом, полуоглушённых, убивала. А эта тварь у неё в пасти отчаянно билась, она была живой, она была в своей родной стихии. Голова Синтары на длинной шее моталась в разные стороны. Вес добычи клонил её голову к воде. Инстинктивно она закрыла ноздри и глаза, уперлась в мягкое дно передними лапами и попыталась поднять свинью над водой. И у неё получилось. Свинья извивалась, дико визжала, била острыми раздвоенными копытами, даже пыталась достать до Синтары своими мелкими клыками, но не могла. Драконица перевела дух.

Но она едва удерживала добычу.

Ей нужно стать сильнее. Шея должна быть толще, с развитыми мышцами, как у настоящего хищника, плечи — тяжелее.

«А у меня мышцы вялые, как у коровы в стойле», — с отвращением подумала Синтара.

Добыча такого размера должна доставаться ей легко. Если сейчас приоткрыть пасть, чтобы схватить свинью поудобнее, та вырвется. А если держать так, как есть, то добыча измотает её борьбой. Надо бы оглушить её. Свинья все же заставила Синтару опустить голову, и драконица не успела перекрыть ноздри и выдохнула в воду.

И тут же откуда-то взялись силы вытащить свинью из воды. Отчасти случайно, отчасти намеренно она сумела ударить её о бревно, перегородившее реку. Добыча обвисла. Потом опять задергалась и заверещала, и Синтара снова изо всех сил стукнула её. Потом бросила тушу на бревно и в долю секунды перехватила её пастью. Свинья дернулась в последний раз.

Она убила! Впервые она убила животное!

Передней лапой Синтара прижала тушу к бревну и вцепилась в мясо. Никогда ей не доводилось пробовать ничего вкуснее. Кровь была теплой, мясо — свежим. Синтара вырвала из туши внутренности. Куски мяса падали в реку, Синтара ловила их в воде.

Она не обращала внимания на то, что творится вокруг, пока не съела все. Многие тоже были с добычей. Верас загнала свою свинью на берег и убила её там. Два мелких дракона рвали друг у друга визжащую тушу, пока не разодрали пополам. Кало доедал одну свинью, прижав когтистой лапой другую. Синтара стала оглядываться в поисках оставшихся речных свиней.

— Стадо разбежалось, — тихо сказал Меркор.

Золотой дракон чистил когти. Он облизал их и выковырял из-под одного кусочек мяса. Значит, тоже успешно поохотился. Как и она. Память снова рвалась наружу. Она убила! Она, Синтара, убила первую жертву. И съела её. Это так важно! Охота вдруг все изменила. Синтара посмотрела на реку и других драконов. Зачем она бездумно идет за другими, как корова в стаде? Драконы так не делают. У драконов нет погонщиков, прислужников или даже хранителей, они не полагаются на людей, приносящих им еду. Драконы охотятся в одиночку и убивают самостоятельно!

Синтара расправила плечи и подняла крылья. Её обуяло стремление улететь отсюда, ещё раз поохотится, убить и сожрать добычу, а потом найти солнечный склон или каменистое лежбище и отдохнуть. И дело было не в мясе, хотя мясо оказалось очень хорошим, а в желании убивать, в торжестве охотницы. Синтара не могла ждать, её снедало желание снова убить и сожрать свою добычу.

Но расправленные крылья были просто смешны, они лишь хлопали её по спине. В них не было силы. Разозлившись, она вспомнила, как тяжело было бороться с этой тупой речной свиньей. Она убила не так, как следовало, в её драконьей памяти никто так не убивал речную свинью. Синтара — слабак,недостойный жизни. Её содержали в загоне, как корову. Пора покончить с такой жизнью.

— Вот потому-то, — сказал Меркор так спокойно, как будто бы слышал её мысли и следил за ними, — вот потому-то мы и должны были уйти. Отправиться все вместе вверх по реке и найти Кельсингру. Чтобы в пути стать драконами. Или умереть, пытаясь стать ими. — Он поднял голову и протрубил: — Время отправляться!

И, не оглядываясь на других, двинулся на глубину, чтобы обогнуть бревно.

Синтара пошла следом.

* * *

^{Седьмой день месяца Урожая, шестой год Вольного союза торговцев.}

^{От Детози, смотрительницы голубятни в Трехоге, — Эреку, смотрителю голубятни в Удачном.}

В футляре, дважды запечатанном воском, — письмо от Джесса купцам Бегасти Кореду и Синоду Ариху в гостиницу «Попутный ветер» в Удачном. Заплачено за своевременную доставку лично в руки, а если послание будет передано быстрее чем через четыре дня, положено дополнительное вознаграждение.

Эрек, для этого задания я выбрала Кингсли! Если какая птица и может заработать нам эти деньги, то только он!

Детози

P.S. Как насчет голубя-другого из потомства Кингсли? Я бы взамен дала тебе несколько отпрысков Веснушки. Она не такая быстрая, как Кингсли, но много летала в бурю.

Глава 16

ДРУЗЬЯ

На ночь все хранители улеглись рядком на палубе «Смоляного». Тимара выбрала место возле борта. Положив голову на руки, она смотрела в сторону берега. Если не считать слабого света от затухающего костра на берегу и из одного освещенного окошка на баркасе, кругом царил непроницаемый мрак, к которому очень трудно было привыкнуть. Это повторялось во время каждой ночевки. Кассарик остался далеко позади. Там теплые огоньки в окнах висячих домов рассеивали тьму, царящую под кронами деревьев; там со всех сторон доносились звуки, проникая сквозь тонкие стены домов. Здесь ничего этого не было. Тимара пыталась заснуть, но не могла. Как много всего случилось за последние несколько дней! Девушка отмахнулась от комара, зудящего над ухом, и спросила в темноту:

— Зачем мы делаем это? Это безумие. Мы не знаем, куда нам идти и что нас ждёт. И конца-края не видно. Почему мы согласились на это?

— Ради денег, — прошептала в ответ Джерд, потом протяжно вздохнула и завернулась в одеяло. — И чтобы сделать что-то такое, чего я ещё не делала.

— Может, потому, что для нас не нашлось другого дела? — предположил Рапскаль откуда-то слева. — И потому, что сейчас моя жизнь лучше, чем когда-либо прежде.

Судя по голосу, он был невероятно доволен прошедшим днем.

— Чтобы оставить позади все, что было, и начать жизнь заново, — с пафосом заявил Грефт.

Тимара скрипнула зубами.

— Я спать хочу! — пожаловался Татс. — Может, заткнетесь уже?

Сегодня он улегся рядом с Рапскалем. Похоже, на что-то разозлился.

Кто-то — вероятно, Харрикин — хихикнул. Снова наступила тишина. За бортом корабля журчала вода. На берегу кто-то из драконов громко заворчал во сне и опять умолк. Тимара натянула одеяло на голову, пытаясь спастись от комаров, и уставилась в маленькую рукотворную темноту.

Все было не так, как ожидала Тимара. Никаких тебе великих приключений. Дни быстро заполнились рутинными делами. Хранители рано просыпались, завтракали все вместе — обычно на завтрак были сушеная рыба или овсянка, а к ним галеты. Потом наполняли фляги водой из колодцев, выкопанных в песке накануне вечером. Охотники покидали лагерь ещё до рассвета, уходили вверх по реке. Им надо было найти дичь раньше, чем драконы её распугают. Потом пробуждались и отправлялись в путь драконы, за ними следовали хранители на лодках, а за этой маленькой флотилией шёл баркас.

Напарники в лодках то и дело менялись, но никто и не подумал сесть в лодку к Рапскалю. При этом Тимаре некоторые дали понять, что не прочь составить ей пару: об этом говорил Варкен, да и Харрикин тоже. Сильве два раза предложила, чтобы на следующий день они правили лодкой вместе. Однако каждое утро Рапскаль, сидя в лодке, причаленной к берегу, ждал Тимару. Она собиралась было подсесть к кому-нибудь другому, но понимала, что, если это сделает, кто-то будет вынужден делить лодку с Рапскалем. И всякий раз снова садилась к нему. Отчасти потому, что вместе они очень ловко управлялись с лодкой. А отчасти из-за добродушия и оптимизма напарника. Рапскаль поднимал ей настроение, когда она чувствовала себя особенно одинокой. Разговоры с ним были странными, и темы их менялись самым непредсказуемым образом. Однако этот парень вовсе не был безмозглым, как считали некоторые. Просто у него был непривычный подход к жизни, не с той стороны, что у других.

К тому же на него было приятно смотреть.

Тело Тимары начало приспосабливаться к тому, что приходится весь день напролет орудовать веслом, но по ночам мышцы все ещё болели. Вместо пузырей на ладонях образовывались твердые мозоли. Отблески солнца на воде уже не так раздражали глаза. С каждым днем волосы все сильнее напоминали солому, и возникало тревожное ощущение, что чешуя на коже растет быстрее, чем раньше, когда Тимара жила на дереве. Но этого следовало ожидать. С возрастом у всех обитателей Дождевых чащоб растет больше чешуи. С этим Тимара могла смириться, однако монотонная, день за днем, работа на веслах подтачивала её дух.

Прошедший день не принес перемен. Он тянулся медленно, бесконечный лес по берегам реки выглядел как сплошная зеленая стена. Рано утром пришлось поволноваться из-за громких криков ушедших вперед драконов. Подплыв ближе, хранители решили было, что с драконами что-то случилось — те неистово прыгали и плескались, а некоторые с головой ныряли в воду.

Далеко не с первой попытки, едва не перевернув лодку, они выяснили, что их подопечные просто наткнулись на плотный косяк рыбы и не упустили случая подкрепиться как следует. Вскоре после этого драконы набрели на длинную низкую отмель, устеленную водорослями, и завалились спать. Когда хранители обнаружили их там, до темноты оставалось довольно много времени. Ещё можно было бы проделать немалый путь, но драконы не желали просыпаться, и отряду не оставалось ничего, кроме как вытащить лодки на берег и устроить стоянку.

Небозевница, похоже, наелась рыбы. Её живот ощутимо раздулся, и спала она так, как спят все сытые хищники. И не желала, чтобы её тревожили ради чистки и купания. Она не просто отказывалась просыпаться, она ворчала во сне, обнажая зубы, которые из-за крови на морде выглядели ещё острее и длиннее.

Фенте, отличавшаяся от других драконов общительностью, рассказала хранителям, что произошло. Она была в хорошем настроении и повторяла историю снова и снова, пока Татс чистил её. Драконица изрядно затрудняла ему работу, хвастаясь и показывая, как она рванулась вперед, схватила крупную рыбину и одним движением перекусила ей хребет.

— И я её съела, проглотила целиком! Теперь все увидят, что я дракон, с которым нужно считаться, что я не корова в стойле, которая только и делает, что жиреет! Я умею убивать. Я убила речную свинью, я поймала и съела сотню рыб! Теперь вы все видите: я дракон и мне не нужна помощь какого-то там человека!

Тимара и ещё несколько хранителей собрались, чтобы послушать её рассказ и посмотреть, как Татс пытается чистить вертлявую зеленую драконицу. На морде Фенте красовались потеки от рыбьих потрохов, к подбородку и шее прилипли скользкие кишки. Татс энергично скреб ей чешуйчатую физиономию, снисходительно улыбаясь в ответ на её хвастовство и заверения в том, что драконам не нужна людская помощь. Он явно был во власти её обаяния. Тимара немало слышала о способности драконов очаровывать кого угодно и не сомневалась, что даже прагматик Татс поддался влиянию этого существа.

Девушка подозревала, что и сама находится под чарами Небозевницы. Это изрядно ранило её чувства, тем более что драконица даже не проснулась, чтобы рассказать ей о своих охотничьих успехах. Тимара чувствовала, как мало она значит для неё, и слегка завидовала Татсу. В то же время в глубине души шевелилось беспокойство. Оно усиливалось по мере того, как догадка, которую она гнала от себя, становилась все отчетливее. Как бы широко ни улыбался Татс, смывая кровь и кишки с морды Фенте, его подопечная не была ни милым, ни даже сколько-нибудь послушным существом. Она была драконом, и пусть её хвастовство звучало по-детски, она быстро училась тому, что значит быть драконом. Её заявления, что она не нуждается в людях, не стоило считать пустой болтовней. Драконы начали терпимо относиться к хранителям и их вниманию — но рано или поздно все наверняка изменится.

Почему-то Тимара ожидала, что все драконы будут иметь какие-то общие черты. Мечтая о своей новой работе, она представляла их благородными и разумными существами с широкой душой. Ну, может быть, золотой подопечный Сильве и был похож на такого идеального дракона из грез, но все остальные так же отличались друг от друга, как и сами хранители. Зеленая драконица Татса при желании могла доставить множество неприятностей. Сине-лиловый питомец Нортеля держался робко, пока кто-нибудь не подходил к нему слишком близко, — и тогда он щелкал на незваного пришельца зубами. Добродушный Лектер и крупный синий самец, с которым он подружился, выглядели очень похожими, вплоть до выростов на шеях у обоих. У оранжевых драконов, о которых заботились двоюродные братья Кейз и Бокстер, наблюдалось такое же, как у их хранителей, сходство в образе мыслей.

С того самого дня, когда Тимара наблюдала за появлением драконов на свет, она привыкла считать их существами, не способными выжить без помощи и заботы людей. И это мешало ей понять, что они могут быть убийцами. Девушка, конечно, всегда знала, что любой из них достаточно силён, чтобы легко прикончить человека. Некоторые были настолько быстры и умны, что если бы пожелали стать людоедами, то оказались бы для людей опасными, коварными врагами. Она видела, что драконы презирают людей и кичатся собственным превосходством, но до сегодняшнего дня эти черты казались ей пусть и неприятными, однако безобидными.

Тимара перевела взгляд с оживленной и даже добродушной Фенте на спящую Небозевницу, а потом на Кало. Самый крупный и агрессивный из драконов соорудил себе из жестких водорослей некое подобие гнезда. Он взрыл когтями сырую землю и сгреб водоросли в кучу, чтобы устроиться на ней. Там он и спал, положив массивную голову на передние лапы и сложив крылья на спине. Как и все их драконы, Кало не мог летать, но в остальном казался развитым вполне нормально. Когда Тимара сосредоточила на нем взор и мысли, ей показалось, что он источает раздражение и даже ярость, словно внутри его огромного иссиня-черного тела скрывается кипящий котел. Грефт, хранитель Кало, сидел на земле неподалеку от дракона. Шкура Кало была чистой, чешуя блестела. Тимара задумалась, дело ли это рук хранителя или же Кало сам может следить за собой. Грефт прикрыл глаза. Тимаре подумалось, что он похож на человека, который греется у огня. На миг у неё возникло ощущение, что Грефт наслаждается жаром агрессии и ярости, источаемым Кало. И тут парень открыл глаза, и Тимара поспешно отвела взгляд от их синего свечения, пытаясь сделать вид, будто смотрит мимо него. Вдруг Грефт догадается, что она наблюдала за ним. От этой мысли Тимаре стало неуютно.

Однако он улыбнулся и махнул рукой, приглашая Тимару подойти ближе. Она притворилась, что не заметила. В ответ на это он улыбнулся ещё шире и протянул руку, чтобы погладить своего спящего дракона. Его рука медленно, осторожно двигалась по драконьему плечу, словно Грефт пытался показать, насколько силён его подопечный. Это зрелище взволновало Тимару, и она быстро отвернулась, словно отвлекшись на слова Рапскаля. Грефт, должно быть, ухмыльнулся.

На самом же деле внимание Тимары привлекло замечание Сильве:

— Я рада, что они сумели поохотиться сами. По крайней мере, они наелись. Может быть, нам стоит пойти добыть дичь или рыбу для себя? Потому что мне кажется, что они уже устроились ночевать.

Она была права. В лодках оставался кое-какой провиант, но свежее мясо, несомненно, лучше. Охотники приносили неплохую добычу, и драконы каждый день ели свежее мясо, пусть даже не наедаясь до отвала. А вот хранителям везло гораздо меньше. Те часы, что они проводили по вечерам на берегу, приходилось в основном тратить на уход за драконами или рыбалку. Но сегодня у них есть в запасе вторая половина дня и ранний вечер. Тимара видела, как эта мысль доходит до остальных. Большинство из них решили попытать удачи на реке. В зарослях речной травы возле этой отмели должно водиться немало рыбы. Хотя вряд ли, подумала Тимара, рыбины будут достаточно крупными, чтобы можно было досыта накормить ими дракона. К тому же ей надоели вода и илистые берега. Хотелось побыть наедине с лесом, среди деревьев.

Тимара взяла лук, колчан со стрелами, нож и моток веревки и направилась в сумрак, царящий под кронами огромных деревьев. Она двигалась отнюдь не наугад и не задержалась на земле. Некоторое время она шла параллельно реке, высматривая следы дичи и быстро изучая те, которые попадали ей в поле зрения. Отпечатки лап каких-то мелких лесных зверьков в нескольких местах были перекрыты более глубокими следами раздвоенных копыт, большей частью маленьких. Тимара поняла, что здесь прошел олень-танцор. Эти небольшие легконогие олени быстро и бесшумно передвигались по лесу, объедая молодые побеги и прочую зелень, которая встречалась на сухих участках почвы под деревьями. Иногда олешки вскакивали на низкие ветки деревьев и буквально паслись на них. Такой добычи дракону не хватило бы даже на один зуб, к тому же танцоры настолько чутки, что даже если Тимаре повезет наткнуться на пасущееся стадо, она вряд ли успеет убить больше одного оленя — остальные убегут.

Но попадались и другие отпечатки — глубже, крупнее, расположенные дальше друг от друга. В это время года болотные лоси бродят поодиночке. Если ей повезет убить одного, то четверть туши она сумеет дотащить до лагеря. Может быть, остальное ей поможет донести Татс в обмен на долю добычи. Сегодня он плыл в лодке не с Джерд, а с Варкеном. Вдруг это означает, что вечером у него будет время не только на то, чтобы сидеть и слушать болтовню Джерд. Тимара тряхнула головой, чтобы прогнать эти мысли. Он выбрал сам, с кем ему водить компанию. И чего ради из-за этого волноваться?

Девушка надеялась добыть лося, хотя понимала, что ей вряд ли повезет подстрелить даже оленя-танцора. Скорее всего, её добычей окажется какая-нибудь всеядная зверюга из тех, что обитают по берегам реки. Их мясо съедобно, хотя и невкусно, но Небозевница едва ли станет воротить от него нос.

При первой же возможности Тимара покинула землю и продолжила путь по нижним ветвям деревьев. Здесь когтистые ступни помогали ей двигаться быстро и тихо. Она шла не прямо над следом дичи, а чуть в стороне от него, надеясь первой заметить животное и при этом не вспугнуть его.

Свет тускнел по мере того, как она удалялась от прогалины у реки. Звуки леса тоже изменились, многослойная листва своим шелестом заглушила журчание реки. Пересвистывались друг с другом птицы, с шорохом перепрыгивали с ветки на ветку белки, обезьяны и другие мелкие существа. На Тимару снизошел покой. Её отец был прав — она создана именно для лесной жизни. Девушка улыбалась знакомым звукам леса и забиралась все дальше в чащу. Она решила не уходить от лагеря слишком далеко, иначе ей не донести добычу. Если же не повезет, придется избрать в качестве мишени мелких зверьков, кишащих вокруг, и понадеяться, что удастся набить ими заплечный мешок. Мясо есть мясо. Неважно, подают его мелкими порциями или одной большой.

Она уже почти дошла до точки, дальше которой идти не имело смысла, когда учуяла, а потом и услышала лося. Это был старый самец, и сейчас он шумно чесал загривок о нависающую ветку. Как и большинство его сородичей, лось не ожидал нападения сверху: он был очень крупным, и большинство существ, которые могли представлять для него опасность, передвигались, как и он сам, только по земле. Тимара, почти жалея животное, бесшумно перескакивала с дерева на дерево, пока не оказалась прямо над лосем. Так же тихо она сдвинулась чуть в сторону, чтобы было удобнее стрелять. Потом наложила стрелу на тетиву, натянула лук, задержала дыхание — и выстрелила. Девушка целилась в уязвимое место позади покатых плеч лося, надеясь, что стрела пронзит грудную клетку и легкие — а может быть, и сердце жертвы. Стрела ударила в цель со звуком, похожим на одиночный стук по большому барабану.

Лось дернулся, как будто его ужалил слепень. Потом, ощутив боль, помчался по звериной тропке к реке. Тимара мрачно улыбнулась — по крайней мере, он бежал в нужном направлении. И, не спускаясь на землю, последовала за ним. Не стоит приближаться к раненому лосю, пока не поймешь, что он уже мертв или близок к смерти.

Бег лося становился все более неуклюжим, один раз его передние ноги даже подломились, и животное упало. Тимара подумала было, что все кончено, но зверь, шатаясь, встал и побежал дальше. Он фыркал от боли, изо рта и носа у него текла кровь. Упав во второй раз, он уже не поднялся. Достав нож, Тимара приблизилась к добыче, а потом спустилась на землю. Карие глаза лося злобно смотрели на неё.

— Сейчас все кончится, — сказала она ему.

Ей понадобилась вся сила, чтобы вонзить нож в углубление позади сочленения челюстей. Лезвие пронзило толстую шкуру и мышцы, и, когда Тимара выдернула его, из раны пульсирующим потоком хлынула кровь. Лось закрыл глаза, с каждым толчком кровавая струя становилась все слабее, потом превратилась в тонкую ниточку, и девушка поняла, что лось мертв. На миг она испытала к нему жалость, но сразу же отбросила её. Смерть питает жизнь. Теперь животное стало просто мясом, и все оно принадлежало ей.

Небозевница будет довольна. Но только если принести мясо в лагерь, потому что привести драконицу к добыче невозможно: густой лес и подлесок непроходимы для драконов. Единственный способ доставить мясо подопечной — это отнести его на собственных плечах. Тимара окинула взглядом мертвого лося. Наверное, ей будет под силу дотащить до лагеря переднюю ногу вместе с плечом. Там она найдет Татса, они придут сюда, разделают тушу и уволокут куски. Татс возьмет долю для своей зеленой, а часть мяса можно будет поджарить на костре и поделиться ужином с остальными хранителями. При этой мысли Тимара ощутила гордость. Едва ли кому-нибудь ещё выпала сегодня такая удача на охоте.

Шкура болотного лося была толще, чем ожидала Тимара. Нож вдруг показался ей слишком маленьким для такой работы и быстро тупился. Дважды ей приходилось прерываться, чтобы наточить его. День был на исходе. Скоро на лес опустятся сумерки. Если она не успеет вернуться и забрать все мясо до темноты, ночью его будет не разыскать, а к утру падальщики обглодают тушу до костей. Муравьи и мухи уже собрались на пиршество.

Когда Тимара наконец прорезала толстую шкуру и мясо до кости, ей пришлось собрать все силы, чтобы вогнать лезвие в плечевой сустав животного и отделить переднюю ногу от туловища. Наконец кость вышла из сустава — так резко, что Тимара с размаху шлепнулась на землю, а лосиная нога отвалилась. Девушка обтерла нож о штанину, вложила его в ножны, потом вытерла руки и убрала взмокшие от пота волосы с чешуйчатого лба. Чешуйки стали крупнее и росли теперь гуще. Вероятно, через несколько месяцев на лбу вообще перестанет проступать пот. Тимара задумалась, как она будет выглядеть, но через миг выкинула эту мысль из головы. С изменениями во внешности ничего не поделаешь, так что лучше вообще о них не вспоминать.

Она отпихнула лосиную ногу и встала, постанывая от боли в спине. Об обратной дороге к берегу через подлесок даже думать не хотелось. Тимара мрачно глянула на свою добычу.

— Одна нога готова, три осталось, — мрачно произнесла она.

— И голова. Не забывай про голову.

Голос Грефта раздался лишь за долю секунды до того, как он соскочил с дерева, ловко, словно ящерица, приземлившись рядом с Тимарой. Он посмотрел на убитого лося и восхищенно присвистнул. Когда он взглянул на девушку, в его глазах светилось уважение.

— Ты не хвасталась, когда называла себя охотником. Поздравляю, Тимара! Если бы я сам не видел, ни за что не поверил бы, что такая девушка, как ты, способна справиться с лосем.

— Спасибо, — неуверенно отозвалась она. Он хвалит её или намекает, что это какой-то трюк? С некоторым раздражением Тимара добавила: — Лук не знает, кто натягивает тетиву. Любой, у кого хватит сил её натянуть и выпустить стрелу в цель, способен убить любого зверя.

— Правда. Несомненная правда, поскольку свидетельство лежит прямо перед нами. Могу лишь сказать, что раньше я так не думал.

Грефт облизнул безгубые края рта и улыбнулся, глаза его мерцали голубым светом. Взгляд был одобряющим, но блуждал туда-сюда, отчего Тимаре стало не по себе. В его голосе слышались и дружелюбие, и задумчивость.

— Тимара, ты имеешь полное право гордиться своей добычей.

Он указал на свой бок. Из охотничьей сумки, висевшей у него на плече, высовывались хвостовые перья.

— Хотел бы я, чтобы мне повезло так же, как тебе. Но уже вечереет, а я добыл только двух птиц, и ничего больше.

— У нас осталась ещё пара часов, — отозвалась Тимара. — И мне лучше поторопиться, а не то потеряю мясо. Увидимся в лагере, Грефт.

Она опустилась на колени, обвязала веревкой лосиную ногу у самого копыта, а потом сделала большую петлю, чтобы подвесить ношу на плечо. Просунув руку в петлю, девушка встала.

— Увидимся в лагере, — повторила она.

Но не успела Тимара сделать и двух шагов, как Грефт спросил:

— Ты бросаешь все остальное мясо здесь?

Девушка не хотела оборачиваться, но и не желала, чтобы он догадался, что она его побаивается. Грефт был выше её и намного мускулистее. Он никогда ей не угрожал, но его пристальное внимание тревожило её. Наедине с ним она ощущала себя неуютно. Хуже всего было то, что под этим страхом скрывалось какое-то темное чувство, тянувшее её к нему. Он был красив на свой лад — на манер отмеченных чащобами. Завораживали мерцающие глаза и чешуя, поблескивающая даже в тусклом свете. Но его ответный взгляд всегда говорил о запретных вещах. Присутствие Грефта тревожило и было опасным для Тимары. Лучше убраться от него подальше.

Она постаралась ни глазами, ни голосом не выдать этих мыслей и небрежно бросила:

— Мы с Татсом вернемся за ним.

Грефт слегка выпрямился и быстро окинул взглядом окружающий их лес.

— Татс охотится вместе с тобой? Где он?

— Татс, скорее всего, сидит возле реки.

Тимара подумала, что не надо было отвечать на этот вопрос, потому что почувствовала себя ещё беззащитнее.

— Когда я скажу ему, что добыла мясо, он придет и поможет мне с ним.

Грефт улыбнулся, успокоившись, но эта улыбка ещё сильнее встревожила Тимару.

— Зачем его беспокоить? Я могу помочь тебе донести добычу. Я совсем не прочь тебе помочь.

— Мне нужно поговорить с драконом Тимары.

Элис вскинула голову, досадуя на неожиданное вторжение. Было так трудно разговорить Небозевницу. Только-только все начало налаживаться… Небозевница согласилась поведать историю о том, как в Кельсингре строился фонтан с тремя драконами почти в натуральную величину. Чтобы поощрить драконицу к дальнейшему рассказу, Элис приходилось стоять рядом с её головой, покоящейся на передних лапах, и осторожно очищать шкуру вокруг глаз. Во время ловли рыбы в мутной реке вода плескала драконам в глаза и уши, а когда брызги высыхали, около глаз оставалась мельчайшая пыль. Чтобы снять её, требовалась кропотливая, аккуратная работа, для которой куда больше подходили человеческие пальцы, чем драконьи когти.

— Зачем?

Парень несколько мгновений смотрел на неё.

«Рапскаль», — припомнила Элис его имя.

Раньше она дважды говорила с ним и каждый раз испытывала некоторую неловкость. Его глаза были очень светлого голубого цвета, и когда он моргал, как сейчас, казалось, что этот цвет и исходящий из его глаз свет являют собой одно и то же. Он был очень красив, как бывают красивы жители Дождевых чащоб, и когда-нибудь станет видным мужчиной. Но сейчас его лицо казалось незавершенным — на половине пути между юностью и зрелостью. Челюсть пока не обрела четких очертаний, а из-за своей буйной шевелюры юноша и вовсе казался младше своих лет.

На этот раз к мальчишке, который так ничего и не ответил, обратился Седрик:

— Зачем тебе нужно поговорить с Небозевницей? Она как раз рассказывала Элис очень важные подробности о Кельсингре.

— Надо найти Тимару. А то она так и кормежку пропустит.

— Её здесь нет, — с ноткой нетерпения ответил Седрик, глядя на перо, которое держал в руке.

Он сидел на ящике, принесенном со «Смоляного», на коленях у него лежал планшет. Лист плотной бумаги на планшете был почти полностью исписан убористым почерком. Даже когда Элис перестала переводить каждое сказанное драконицей слово, работа была плодотворной; сегодня все складывалось гораздо удачнее, чем раньше. Седрик снова обмакнул перо в чернила и закончил недописанное предложение, потом выжидающе посмотрел на Элис.

Преодолевая грызущее её изнутри нетерпение, Элис обратилась к юноше:

— Я не знаю, где Тимара. Ты смотрел повсюду в лагере?

Он склонил голову и взглянул на Элис так, словно она сморозила какую-то глупость.

— Ещё до того, как пришел сюда. Небозевница, скажи, пожалуйста, где сейчас Тимара?

Драконица ответила кратко:

— Охотится. Мы заняты.

Она осторожно дернула головой, чтобы напомнить Элис: следует продолжать очищать шкуру. Женщина вернулась к работе.

— Где охотится? — не отставал Рапскаль.

— В лесу. Уходи.

— Лес большой.

Похоже, Рапскаль не понимал, что не следует злить такую большую драконицу. Элис почувствовала, как изгибается тело Небозевницы, и поняла, что та уже загребает когтями влажную землю. Элис поспешила отвлечь её:

— Здесь, возле самого уголка глаза, выпала чешуйка. Не моргай, пока я её не уберу.

Как ни странно, Небозевница послушалась. Элис держала чешуйку на кончике пальца и разглядывала, дивясь. Та походила одновременно на рыбью чешуйку и на перо. На ней виднелись линии, скорее всего указывавшие, сколько лет она росла, а края чешуйки разветвлялись на тоненькие отростки. Она была глубокого синего цвета, много синее, чем самый прекрасный сапфир. Элис наклонилась, глядя на то место, с которого отслоилась чешуйка, и с удивлением увидела, как перистые края одних сплетаются с краями других чешуек, смыкая покров.

— Это невероятно! — в восторге выдохнула Элис. — Седрик, ты можешь зарисовать это для меня?

— Конечно! — с готовностью ответил тот.

Элис вздрогнула, только теперь заметив, что он отложил планшет и встал у неё за плечом.

— Но чтобы сделать это правильно, мне нужна твердая поверхность, яркая лампа и цветные чернила. У меня на «Смоляном» все это есть. Давай я отнесу эту чешуйку в безопасное место.

Он уже протянул руку, как вдруг Небозевница приподняла голову. Её язык, длинный и раздвоенный, как у ящерицы, вполне соответствовал размерам её тела, и когда он выстрелил вперед, Элис показалось, будто толстый влажный кнут вспорол воздух между нею и Седриком. Это случилось молниеносно — и вот уже чешуйка, снятая с пальца Элис точным аккуратным движением, исчезла.

— Нет! — в ужасе вскрикнул Седрик.

— Моё принадлежит мне, — твердо ответила драконица.

— О, Небозевница! — горестно воскликнула Элис. — Мы только хотели зарисовать её. Часть знаний, которые я ищу, — это знания об устройстве ваших тел. Ты ведь вчера позволила Седрику зарисовать твой коготь. — Она вздохнула. — Я просто хотела сделать точный, в натуральную величину рисунок чешуйки.

— Чешуйки? — спросил Рапскаль. Элис с удивлением обнаружила, что он все ещё здесь. — Может быть, у меня есть… вот!

Он наклонился и провел рукой по грубой ткани своих штанов. А когда выпрямился, на его ладони лежал сверкающий рубин. Эта чешуйка была значительно крупнее, чем синяя, росшая у Небозевницы около глаза, — размером с розовый лепесток. Правда, роз такого сияющего алого цвета не бывает. Элис затаила дыхание. Взяв в руки столь небрежно предложенное сокровище, она удивилась его тяжести. Чешуйка оказалась очень увесистой, хотя и полегче мелкой монеты. Годовые кольца и перистые края были куда заметнее, чем на чешуйке Небозевницы.

— Она выпала у Хеби, когда я ездил на ней сегодня во время летательных упражнений. Мне показалось, что я зацепил её коленом, но Хеби сказала, что ей совсем не больно.

— Ездил на ней? Ты сидел на спине у дракона?

Элис была потрясена.

— Это отвратительно! — взъярилась Небозевница.

Она вскинула голову, и на миг Элис испугалась, что драконица ударит кого-нибудь из них. Седрик невольно отпрянул, но Рапскаль остался невозмутим.

— Хеби не против. Она скоро научится летать и не хочет бросать меня. Мы упражняемся каждый вечер, и я высматриваю препятствия — камни и бревна, чтобы она могла сосредоточиться только на беге и махании крыльями.

— Вы оба глупцы. Драконы не разбегаются перед тем, как взлететь, и мы никому не позволяем ездить на себе. Унизительно даже помыслить, что она это сделала. Она позорит всех нас. Ты негодяй, а она полоумная ящерица!

— Что она говорит? — спросил Седрик.

Рапскаль сжал кулаки и шагнул к драконице.

— Возьми свои слова обратно и не смей так говорить о Хеби! Она красивая и умная, и она научится летать. Потому что ей хватает смелости, чтобы попробовать, и ума, чтобы понять, что я помогаю ей. Потому что люблю её!

— Что происходит? — вопрошал Седрик дрожащим голосом.

— Небозевница! Прошу тебя, укроти свой гнев, прекрасная королева! Это всего лишь глупый мальчишка, недостойный твоей ярости!

Элис сама была удивлена тому, как спокойно прозвучал её голос, когда она решительно встала между разъяренной драконицей и её целью. В кулаке она сжимала драгоценную чешуйку и, пока говорила, незаметно сунула её в сумку. Элис не сводила глаз с драконицы. Глаза Небозевницы пылали медью и алым, словно кипящий котел с расплавленной рудой. Её огромная голова моталась над ними туда-сюда — словно у змеи, решающей, жалить или нет. Как Небозевница огромна! Одним движением челюстей она может перекусить мальчишку пополам.

— Рапскаль, уходи сейчас же, — бросила ему через плечо Элис. — Тимары здесь нет. Спасибо за чешуйку. Я верну её Хеби сразу же, как только Седрик закончит зарисовку.

— Но… — начал было Седрик.

Элис продолжала говорить, обращаясь к юноше со всей убедительностью старшей сестры:

— Рапскаль, уходи же! Если я увижу Тимару, я передам ей, что ты её искал. А сейчас не беспокой прекрасную, великодушную, могущественную и заставляющую нас трепетать Небозевницу.

Возможно, твердость её тона наконец заставила мальчика осознать, какой опасности он подвергается.

— Я ухожу, — сказал он мрачно, повернулся и зашагал прочь.

Но, отойдя на безопасное расстояние, он остановился и снова обернулся к Небозевнице.

— Эй, Небозевница! Хеби научится летать задолго до того, как ты вообще сможешь оторвать от земли свою огромную синюю могущественную задницу! Она станет настоящим драконом намного раньше тебя, королева-выпендрёжница!

А потом он повернулся и удрал — как раз в тот момент, когда Небозевница выдохнула ему вслед горячее, но лишенное яда облачко взвеси.

Грефт приблизился к ней. Он пристально смотрел на неё, и Тимара осознала, что отвечает ему таким же пристальным взглядом. В глазах Грефта горели голубые огоньки Дождевых чащоб, так же как у неё. Что-то изменилось в его улыбке и его взгляде, когда он произнес:

— Я хотел бы помочь тебе, Тимара.

— О, я просто попрошу Татса. Но спасибо тебе за предложение.

Девушка поспешно отвернулась от него. Неловко отказывать, но принять его предложение неловко вдвойне. Она не хотела оставаться здесь наедине с ним.

Грефт словно не расслышал её слов.

— Для тебя или для твоего дракона нет разницы, кто тебе поможет, — сказал он ей в спину тоном, полным уверенности. — Я ведь уже здесь. И я сильнее, чем Татс. Вместе мы доставим это мясо драконам куда быстрее, чем если ты пойдешь в лагерь, будешь искать его, вернешься сюда, а потом начнешь разделывать тушу. Ведь вполне разумно, если один охотник помогает другому. Почему ты предпочитаешь его мне?

Тимаре не следовало отвечать. Она не хотела отвечать, но слова все равно сорвались с языка:

— Мы с Татсом давно дружим. Иногда он помогал моему отцу.

— Понятно. Ты испытываешь к нему теплые чувства, потому что у вас общее прошлое.

Теперь Грефт говорил как учитель. Тимаре не нравилась его улыбка — какая-то слишком жестокая. И ей не нравилось, что он позволяет себе разговаривать с ней таким тоном и задерживать её, когда она хочет уйти.

— Вы с ним были связаны раньше. И ты думаешь, что эти связи между вами ещё не оборваны. Но, судя по тому, что я видел, он так не думает. Жизнь, в которую ты входишь сейчас, — не твое прошлое, она ничуть не похожа на твое прошлое. Ты идешь в будущее, Тимара. Но иногда мне кажется, что ты не постигаешь собственной свободы. — Он приблизился к ней ещё на несколько шагов. — Ты можешь освободиться от всего, что раньше принимала как данность. Можешь отбросить правила, которые связывали тебя и не позволяли думать о себе. Правила, которые не давали тебе делать то, что ты хочешь, мешали делать то, что лучше для тебя. Татса выбрал тебе в друзья твой отец, Тимара. Я уверен, что по-своему этот парень очень мил, но он не один из нас и никогда не будет таким. Твой отец поступил по-доброму — подобрал его и дал ему работу, когда мать-преступница бросила мальчишку. Видимо, поэтому сам Татс не стал вором. Но все это в прошлом, Тимара. Я уверен, что твой отец хороший человек. Но ты вовсе не обязана ради него быть доброй к Татсу. Неужели ваша семья недостаточно сделала для него? Если он до сих пор не в состоянии позаботиться о себе сам, то ты зря тратишь на него время и силы. Ты оставила прежнюю жизнь позади, Тимара. С благословения своего отца.

Говоря, Грефт подходил все ближе. Тимара отступила на шаг.

Он остановился, окидывая её взглядом. Посмотрел ей в лицо, на плотно сжатые губы, в прищуренные глаза и слегка повернул голову, словно упрашивая её. Потом улыбнулся и медленно покачал головой:

— Пока, возможно, и нет, Тимара, но со временем… Ты поймешь, что мы с тобой похожи куда больше, чем все остальные. Я дам тебе время на то, чтобы осознать это. Времени у нас достаточно.

Затем он опустился на колено возле убитого лося и достал нож. Не спросив у Тимары разрешения, он начал отделять мясистую заднюю ногу. За работой он продолжал говорить, голос его был глубок и иногда становился отрывистым от усилий. Тимара начала злиться, но Грефт не смотрел на неё, а знай себе разглагольствовал:

— Ты ушла в самостоятельную жизнь, решившись создать для себя нечто новое, как и мы все! Ты не привязана к дому и имуществу, как твое семейство. Ты сама прокладываешь для себя путь в мире. Ты создаешь собственное будущее. Каждому из нас в конце концов понадобится спутник, готовый разделить нашу ношу. И ты не можешь вечно тратить время на глупцов и неудачников. Не можешь позволить себе тащить в будущее мертвый груз. Я знаю, сейчас ты злишься на меня за эти слова. Но я ничего не буду тебе доказывать. Это сделают Дождевые чащобы. А мне нужно только подождать.

Тимара наконец заставила себя заговорить, и её слова прозвучали более настойчиво, чем она хотела:

— Это моя добыча и моё мясо. Отойди от него.

Нож в руке Грефта даже не замедлил движение.

— Тимара, ты что, не слышала, что я тебе сказал? Нам нужно двигаться в будущее, а не цепляться за прошлое, которое больше к нам не относится. Спроси себя честно: почему ты так хочешь отыскать Татса и попросить его помочь тебе?

— Он мне нравится. В прошлом он мне помогал. Он мой друг. Если бы он добыл такую дичь, то поделился бы со мной.

Грефт продолжал резать тушу. Тимара видела, что нож уже затупился о толстую шкуру лося. Грефт бросил взгляд на Тимару, на лице его не было злости, только интерес.

— Разве? А может быть, он поделился бы с Джерд? Открой глаза. У тебя есть выбор. Ты можешь выбрать меня. Я могу помочь тебе куда лучше, чем Татс, потому что, в конце концов, мы с тобой куда больше похожи, чем вы с ним. Я могу быть твоим другом. Я могу быть тебе больше чем другом.

Он старался взглянуть Тимаре в глаза. На последних словах голос его сделался тише и мягче.

Тимара с ненавистью ощутила, как что-то внутри у неё сжалось, а по спине пробежала дрожь. Красивый мужчина, старше её, и он, считай, признался, что желает её. Мужчина, не мальчишка. Сильный мужчина, один из тех, кто претендовал на главенство в отряде.

— Татс мой друг, — сказала она и повернулась, не желая видеть, слушает ли её Грефт. — А это моя добыча. Держись от неё подальше.

Тимара отказывалась думать о том, что сказал ей Грефт. Джерд? Он знает о Татсе и Джерд что-то ещё, чего не знает она? Прочь эту мысль. Сжимая оружие одной рукой, Тимара набросила на плечо веревочную петлю и пошла прочь. Грефт не сказал ей вслед больше ни слова. Быстро идти она не могла, приходилось продираться сквозь низкорослые кусты и свисающие почти до земли ветви. Это было нелегко.

Вскоре веревка начала натирать плечо. Мясо, которое тащила Тимара, казалось, цеплялось за каждый пень и за каждое сплетение корней, встречавшиеся на пути. Всякий раз приходилось с силой дергать за веревку, чтобы высвободить груз. К тому времени, когда листва деревьев стала светлее, предвещая близость реки, Тимара была мокра от пота, вся исцарапана и искусана насекомыми. Выйдя на болотину, заросшую высокой жесткой речной травой, Тимара направилась туда, где оставила спящую Небозевницу. Сначала надо накормить драконицу, а потом уже найти Татса, чтобы он помог принести остальное мясо. Тимара улыбнулась про себя, представив, как будет удивлена Небозевница, получив второй сытный обед за день.

Но драконица, оказывается, была не одна. И уже не спала, хотя по-прежнему лежала, удобно растянувшись на ложе из водорослей. Рядом с ней на деревянном ящике сидела женщина из Удачного, одетая в широкие штаны и немаркую хлопковую рубашку. А неподалеку, на таком же ящике с надписью «Соленая рыба», примостился Седрик. На коленях он держал деревянную дощечку с креплениями для бумаги и чернил и быстро водил пером по листу. На этот раз на Седрике был прекрасно сшитый сюртук цвета крыльев бабочки-синянки. Воротник белой рубашки он расстегнул, а рукава закатал поверх рукавов сюртука, чтобы не мешали работе. Его тонкие запястья и изящные кисти рук остались открытыми. Гладкий лоб прорезала одна-единственная морщинка. Губы Седрика были слегка поджаты, брови сосредоточенно сдвинуты. Элис, похоже, диктовала ему следующую фразу.

Тимара услышала:

— …сломав или разорвав позвоночник, чтобы быстро убить.

Учуяв мясо, Небозевница повернула голову и вскочила. Седрик и Элис обернулись. Драконица даже не поздоровалась с Тимарой, просто в три торопливых шага оказалась рядом, схватила мясо и начала его пожирать. Рот Элис округлился от изумления, а потом женщина весело засмеялась, будто при виде ребёнка, лакомящегося конфетами.

— Она снова голодна! — воскликнула Элис, обращаясь к Тимаре и словно ожидая, что та разделит её радость.

— Она всегда голодна, — отозвалась Тимара, пытаясь скрыть горечь.

Но всё-таки девушка ощущала отголоски одобрения, исходящие от поедающей мясо драконицы. А Седрик и вовсе смотрел с восторгом, его глаза блестели, а на губах появилась приветственная улыбка.

— Я рад, что ты наконец здесь. Я повсюду искал тебя. Если ты будешь переводить, работа пойдет куда быстрее.

Было жаль разочаровывать его.

— Не могу. Я принесла не все мясо. Мне надо найти Татса и уговорить его помочь с тушей, пока до неё не добрались падальщики.

Она попыталась не думать о двуногом падальщике, который уже резал её добычу на части. Он не посмеет, сказала она себе. Их отряд слишком мал, чтобы кто-то рискнул открыто воровать у другого. Никто не потерпит такого.

Так уж и не потерпит?

Седрик сказал что-то ещё. Он с надеждой смотрел на Тимару, ожидая ответа. Но грызущая душу тревога заставила девушку отмахнуться от него и его дел.

— Я должна найти Татса и вернуться за оставшейся частью добычи, — поспешно повторила она, даже не переспросив, чего он хочет.

Повернувшись, Тимара быстрым шагом пошла к берегу, где отдыхали другие драконы.

Элис крикнула ей вслед:

— Тебя искал Рапскаль!

Тимара кивнула, не сбавляя шага.

Рядом с Фенте Татса не было. Маленькая зеленая драконица ещё спала, и когда Тимара попыталась разбудить её, чтобы спросить, не знает ли она, где Татс, та клацнула на неё зубами. Тимара отскочила и быстро ушла прочь. А что, если, учуяв кровь, драконица набросилась бы на неё? Небозевница ведь говорила, что эта зеленая самка может быть жестокой, если её спровоцировать. Надо спросить у Татса. Если, конечно, удастся его найти.

Тимара обнаружила Татса и Сильве рядом с маленьким серебряным драконом. Смешанное чувство вины и раздражения охватило девушку. Ведь она дала слово позаботиться о серебряном, а Сильве вызвалась помочь. Конечно, Тимара пообещала это лишь потому, что Татс и Джерд решили вместе присматривать за медным. Но она почти ничего не делала — только каждый вечер осматривала его глаза и ноздри, проверяя, нет ли раздражения от укусов паразитов. Она даже не подумала отделить для него кусок принесенного мяса. Сильве хлопотала возле хвоста серебряного. Поблизости неохотно разгорался маленький костер из пучков травы. На нем стоял горшок с какой-то вонючей жижей.

— Как он? — спросила Тимара, подойдя ближе.

— Наши опасения подтвердились, — отозвалась Сильве. — Похоже, макнул сегодня хвост в реку, и не один раз, судя по виду. Рана воспалилась.

Она размотала тряпицу, которой пыталась забинтовать рану, и Тимара вздрогнула. Не причинили ли её предыдущие попытки лечения больше вреда, чем пользы? Должно быть, это больно, когда на обнаженную плоть попадает едкая речная вода. Тимара нахмурилась: она не могла припомнить, чтобы серебряный дракон хоть раз закричал во время рыбалки. Хорошо было и то, что сейчас он крепко спал. Судя по остаткам кишок, застрявшим у него под когтями, ему явно перепала какая-тодобыча.

— Как бы сделать так, чтобы повязка не намокала… — безнадежно произнесла она.

Татс улыбнулся ей.

— Кажется, есть способ. Я попросил у капитана Лефтрина немного смолы или дегтя, и он дал мне небольшой горшок, вон тот, который разогревается на костре. И ещё дал полотна. — Тут его улыбка стала шире. — Похоже, капитану Лефтрину нравится женщина из Удачного. Когда я спрашивал про деготь, мне показалось, что он меня прогонит. Но та особа, Элис, начала причитать про бедного маленького дракончика, и капитан мигом придумал, что делать.

— Понятно, — ответила Тимара.

Сильве одобрительно кивнула.

— Капитан сказал, что нужно как следует забинтовать, а потом намазать дегтем всю ткань и чешую с обеих сторон. Мы надеемся, что тогда ткань накрепко прилипнет к чешуе и получится непромокаемая повязка.

Услышав про такой новый способ перевязки, Тимара на миг позабыла обо всем остальном и изумленно уставилась на Татса:

— Думаешь, это сработает?

Тот пожал плечами и ухмыльнулся:

— Во всяком случае, от попытки мы ничего не потеряем. Думаю, деготь уже разогрелся. Не хочу, чтобы дракон обжегся. Я вообще надеюсь, что он не проснется, пока мы с ним возимся.

— А ты-то чего этим занялся?

— Я его попросила, — ответила Сильве. Сквозь покрывающую кожу чешую на щеках её пробился румянец. — Мне пришлось, — пояснила она, словно защищаясь. — Я не могла найти тебя и не знала, что делать. — Девочка перевела взгляд на драконий хвост. — Поэтому отыскала Татса.

Тимара отчетливо, как если бы это было высказано вслух, поняла: девчонке нравится татуированный юноша. Она едва не рассмеялась, хотя эта догадка встревожила её. Сильве было не больше двенадцати лет, пусть даже она выглядела старше из-за чешуи на голове и медного цвета глаз. Неужели она не знает, насколько безнадежно для таких, как она, влюбляться в кого бы то ни было? Она никогда не получит Татса, у неё вообще не будет никого, так же как у Тимары. О чем она думает?

Но это был вопрос, не требующий ответа. Сильве вообще ни о чем не думала. Её просто тянуло к симпатичному юноше, который был добр к ней и словно бы не замечал, что она отличается от обычных людей. Тимара не могла её винить. Разве она временами не чувствовала то же самое? Разве сейчас не посетило её подобное ощущение?

Должно быть, она как-то странно взглянула на Татса, потому что тот покраснел и сказал:

— Я хотел помочь. Для медного я почти ничего не могу сделать, так что решил попробовать хотя бы здесь.

— А что с медным?

Улыбка сошла с лица Татса.

— То же, что было с момента его появления из кокона. Он слабоумный. И его тело не работает как надо. Я вычистил паразитов, живших у него вокруг глаз и носа и… ну, в других местах, а он даже не дернулся. Думаю, он устал, пытаясь угнаться за другими. Я даже не понял, голоден он или нет. Он просто смертельно вымотался.

Эти слова прозвучали точно печальное пророчество.

— Я убила лося, — обронила Тимара. Хранители уставились на неё в немом изумлении, и она поспешно добавила: — Мне нужна помощь, чтобы принести мясо. Там хватит каждому из наших драконов, и кое-что останется отряду. Но надо идти быстро, если мы хотим вернуться в лагерь до темноты. Придется несколько раз сходить туда и обратно, чтобы притащить все.

Татс посмотрел на горшок с дегтем, потом на Сильве.

— Надо сперва закончить с этим, — решил он. — Тогда, быть может, Сильве и кто-нибудь из остальных помогут нам таскать мясо. И мы управимся за одну ходку.

— Чем больше людей, тем меньше мяса достанется каждому дракону, — без обиняков напомнила Тимара.

Татс, похоже, был удивлен её ходом мыслей. А её изумило, что он думает иначе. На несколько долгих секунд повисло молчание. Затем Сильве тихо произнесла:

— Я могу управиться здесь одна. А вы идите за мясом.

— Нет, давайте займемся хвостом вместе и вместе же пойдем, — возразила Тимара.

Сильве так и не подняла взгляд, и её детский голосок звучал чуть надтреснуто:

— Спасибо. Меркор кое-что добыл сегодня и не жаловался на голод, но, мне кажется, он не наелся. Я пыталась ловить рыбу, но мальчишки заняли все лучшие места. Когда капитан Лефтрин сказал, что завтра утром каждому дракону дадут мяса, я понадеялась, что для Меркора этого будет достаточно.

— Значит, так: давайте перевяжем серебряного и пойдем заберем мясо для остальных, — напомнила Тимара.

Деготь разогрелся и стал жидким. Сильве и Тимара с силой прижимали повязку к драконьему хвосту, а Татс палочкой намазывал на ткань деготь. Он старался действовать очень осторожно, и Тимаре показалась, что прошла целая вечность, прежде чем вся повязка была пропитана дегтем и надежно приклеена по краям к толстому драконьему хвосту. Серебряный, хвала Са, даже глаз не приоткрыл. Это на миг заставило Тимару встревожиться. Два самых слабых дракона, похоже, с каждым днем уставали все больше. Надолго ли их хватит? И что будет, когда их силы иссякнут? Она не знала ответа. И заставила себя думать о насущных делах.

Татс почти не отставал от Тимары, когда она вела их через лес, пробираясь больше по деревьям, чем по земле. Сильве следовала за юношей на небольшом расстоянии. Найти путь назад было просто: Тимара шла по следу, который оставила, таща мясо к лагерю. Они уже были примерно на полпути, когда внизу раздались голоса. С нехорошим предчувствием Тимара спустилась пониже. Худшие подозрения оправдались. Там, внизу, она увидела Грефта, который тащил заднюю часть туши лося. Позади него шли Бокстер и Кейз. Бокстер нес переднюю ногу, а Кейз — заднюю, пусть и не полную четверть. Они о чем-то разговаривали, их голоса были полны торжества. Тимара спрыгнула с дерева на тропу прямо перед ними. Грефт резко остановился.

— И что ты делаешь с моей добычей? — спросила девушка без обиняков.

До её ушей донеслось, что Татс быстро спускается с дерева. Это слышал и Грефт. Он поднял взгляд, выражение его лица было обманчиво кротким.

— Я несу её драконам. Разве не так ты собиралась поступить? — Он сумел высказать это тоном, полным легкой укоризны.

— Я собиралась отнести её своему дракону. Не вашим.

Грефт ответил не сразу. Он ждал, пока Татс спустится на землю и встанет позади Тимары. Затем сверху посыпались веточки, раздался короткий крик, а потом удар — это Сильве наполовину спрыгнула, наполовину упала с дерева. Заметив её, Грефт снова посмотрел вверх, ожидая, не последует ли ещё кто-нибудь. Позади него остановились Бокстер и Кейз. Вид у Бокстера был сконфуженный, у Кейза решительный.

Грефт мельком оглядел Татса, Тимару и Сильве. Будто мысленно прикидывал, что представляет собой каждый из них и как на этом лучше сыграть. Словно изучал расклад в игре. Когда он заговорил, речь производила впечатление спокойной и рассудительной:

— Ты взяла для своего дракона четверть добычи и оставила все остальное в лесу. Сказала мне, что пойдешь за Татсом. Но я видел, что там куда больше мяса, чем вы с Татсом сможете унести за один раз. И даже помощь Сильве ничего не изменит. Так что я сходил в лагерь, позвал Бокстера и Кейза, и мы взялись за работу. Я не понимаю, почему ты так расстроена, Тимара. Разве не за это ратовал недавно Татс? И ты сама сказала мне, что поделишься мясом с теми, кто поможет тебе донести его. Мне это кажется честным.

Тимара не отступала.

— Я сказала совсем не это. Я сказала, что собираюсь позвать Татса и что мы с ним отнесем мою добычу нашим драконам. Я намеревалась оставить немного мяса на ужин другим хранителям. Но я не собиралась делиться своей добычей ни с тобой, ни с твоими дружками.

У Грефта был изумленный и едва ли не огорченный вид.

— Но ведь мы все друзья, Тимара! У нас слишком маленький отряд, мы должны держаться вместе. Ты сама сказала мне тем вечером у костра, что у тебя никогда не было таких друзей, как сейчас! Я думал, ты говоришь правду.

Татс, стоящий позади Тимары, молчал. Девушка не хотела оглядываться на него — ещё подумает, что она ищет у него поддержки. И смотреть в лицо Сильве ей сейчас не хотелось. Видят ли они, как Грефт искажает все, о чем говорит? Ведь желание позаботиться в первую очередь о друзьях — это не то же самое, что себялюбие.

«Говори прямо, и все будет в порядке», — решила она и набрала в грудь воздуха.

— Я убила этого лося в одиночку, Грефт. И мне решать, с кем делиться мясом. Я выбрала Татса. И Сильве, потому что она помогает мне. Я не выбирала ни тебя, ни Бокстера, ни Кейза. И вы не имеете права на это мясо.

Грефт указал взглядом вверх. Небо было скрыто за густым пологом листвы, но все и так знали, что скоро станет темно.

— Ты скорее предпочтешь, чтобы мясо сгнило или было съедено падальщиками, чем поделишься с нами? Там осталось ещё больше половины лося, Тимара, больше, чем вы трое сможете унести за один раз, полагаю. И у вас не будет времени ещё на одну ходку. Будь разумной, подумай не только о себе. Ты ничего не потеряешь, если мы возьмем немного мяса. Дракону Бокстера сегодня не удалось добыть ничего, а дракон Кейза поел рыбы, но совсем немного. Они голодны.

Тимара понимала, что должна тщательно подбирать слова, но была вне себя из-за того, как Грефт пытался представить всю ситуацию.

— Тогда им следовало пойти на охоту и добыть мяса для своих драконов, как это сделала я! Мне тоже надо кормить дракона, и ты это знаешь. А точнее, двух драконов.

— И оба они спали с раздутыми животами, когда я видел их в последний раз, — невозмутимо ответил Грефт.

— А мой нет! — неожиданно выкрикнула Сильве. — Меркор поел, но совсем немного, просто он слишком отважен и благороден, чтобы жаловаться. А маленький медный дракон Татса, кажется, вообще ничего не получил. Ему нужно мясо, а не этот спор. Неужели нельзя просто отнести мясо в лагерь и там его разделить?

— Это кажется мне самым разумным, — согласился вдруг Грефт.

Он оглянулся на Кейза и Бокстера.

— Вы согласны?

Бокстер кивнул. Кейз, сверкая медными глазами в надвигающемся сумраке, ссутулил плечи. Грефт снова повернулся к Тимаре.

— Значит, все улажено. Увидимся, когда вы вернетесь к реке.

— Не улажено! — прорычала Тимара.

Но Татс положил ладонь ей на плечо. Она чувствовала тепло и твердость его руки, но не поняла, пытается ли юноша её поддержать или хочет уберечь от того, что считает глупостью. Татс обратился к Грефту, глядя на него поверх плеча Тимары:

— Уладим все, когда вернемся к реке. Надвигается ночь, и нельзя сейчас тратить время на споры. Но мы ещё не закончили, Грефт. Я согласен, что мясом нужно поделиться, но не так, как это делаешь ты.

Грефт дернул уголком безгубого рта. Это могла быть улыбка или ухмылка.

— Конечно, Татс. Конечно. До встречи на берегу.

Он неожиданно рванул свою ношу вперед, и Тимара невольно отступила в кусты, чтобы дать ему пройти. Бокстер и Кейз шли следом за Грефтом и даже не скрывали улыбок. Кейз негромко бросил, когда проходил мимо:

— Тот, кто потрудился ради мяса, имеет на него право.

— Никто вас не просил трудиться! — рявкнула она ему вслед. Кейз не замедлил шага.

— Это все равно что платить вору за то, что он потрудился, грабя твой дом! — Тимаре пришлось выкрикнуть эти слова, чтобы он услышал.

— Нет! Это все равно что отдать работникам долю урожая! — крикнул он.

Тимара собиралась ответить, что работникам не отдают весь урожай, но тут вмешался Татс. Девушка только сейчас почувствовала, что он так и не отпустил её плечо, а теперь крепче сжал его.

— Не сейчас, Тимара. Надо сосредоточиться на делах поважнее. Мы должны принести оставшееся мясо к реке до темноты. И пока нас не съели комары.

— Паразиты! — крикнула девушка вслед троице и отвернулась. — Мясо лежит там. Или то, что осталось от него.

И она сердито устремилась через лес.

Татс был прав. Вокруг уже начали собираться жужжащие насекомые. В Дождевых чащобах от них невозможно отделаться в любое время суток, но по вечерам они летают целыми тучами. Ну, по крайней мере, воры проложили через лес удобную тропу. Тимаре хотелось кричать и ругаться от досады, но она берегла силы.

Когда они дошли до туши, девушка услышала, как удирают прочь несколько мелких пожирателей падали. Самые мелкие — жуки и муравьи — уже кишели вокруг лакомой туши, и появление людей их не спугнуло. Они ползали по останкам лося, собираясь в черную копошащуюся массу там, где была содрана шкура.

Татс додумался принести с собой топорик. От каждого удара по сторонам разлетались брызги крови и кусочки мяса, но зато им удалось быстро разделать лося на удобные для переноски куски. Тимара орудовала ножом, тихо ругаясь. Грефт и его приспешники забрали самые хорошие части лося. Татс отрубил от туши голову вместе с шеей, потом они с Тимарой отделили грудную клетку от тазовой части. Из брюха лося вываливались дурно пахнущие внутренности. Они будут цепляться за все по дороге, но с этим ничего не поделаешь. Можно было бы бросить их здесь, но Тимара знала, что для драконов это лакомство.

Татс захватил и веревку. Тимара испытывала едва ли не раздражение, видя, как хорошо он приготовился к вылазке. Но не удивлялась. Они мало разговаривали и быстро работали. Тимара пыталась сосредоточиться на деле, чтобы не дать вырваться бурлящему в её душе гневу. Татс, как обычно, был молчалив и деловит, ограничиваясь скупыми замечаниями. Сильве почти не участвовала в разделке туши, помогая, только когда её просили, но не произнося ни слова. Это начало беспокоить Тимару. Может быть, от крови и вони девочке стало нехорошо?

— Сильве, с тобой все в порядке? Я знаю, что некоторым людям такие вещи противны, их тошнит. Так что если тебе нужно отойти, просто скажи.

Сильве замотала головой так, что жидкие пряди её волос закружились вокруг розовой чешуйчатой макушки. У неё был странный вид — словно ей не хотелось здесь находиться, но она не могла заставить себя уйти.

— Мне кажется… — сказал Татс, прилаживая веревочную петлю к каждому куску мяса и тяжело дыша от напряжения, — что слова Грефта… задели Сильве. Она сомневается… Придержи здесь, пока я завяжу этот узел… поделишься ли ты с нею мясом.

Девочка резко отвернулась, её страдание было столь неприкрытым, что Тимару будто ошпарило кипятком.

— Сильве! Ну что ты! Я пригласила тебя пойти с нами и помочь, и, конечно, ты заслужила долю в этой добыче. Я обещала позаботиться о серебряном, а вместо этого им занялась ты. Даже если бы ты не пошла с нами, но сказала, что твоему дракону нужно мясо, я бы с тобой поделилась, пойми!

Сильве вытерла щеки окровавленными руками и только потом обернулась к Тимаре. Девушка вздрогнула. Она знала, что, когда лицо так плотно покрыто чешуей, плакать больно. Сильве всхлипнула.

— Ты сказала, что они воры, — хрипло выговорила она. — А чем я отличаюсь от них?

— Ты отличаешься тем, что не берешь без разрешения! Ты отличаешься тем, что помогаешь мне с серебряным драконом просто потому, что ты такая, какая есть! Ты отличаешься тем, что предлагаешь что-то, прежде чем что-то попросить. А эти трое не заботятся ни о ком, кроме себя и своих драконов.

Сильве задрала нижний край туники, чтобы вытереть грязное лицо.

— А чем они отличаются в этом от нас? Мы тоже заботимся только о том, чтобы накормить наших драконов.

— Но это была сделка! — Тимара едва ли не кричала. — Каждый из нас подписывал соглашение. Каждому из нас было сказано, что он отвечает за дракона. А нам вот приходится беспокоиться о двух. А эти тупые бездельники приходят и забирают добытое с таким трудом мясо! Это им так просто с рук не сойдет!

Тимара просунула руки в лямки веревочной упряжи, сделанной Татсом. Ей выпало нести переднюю часть туловища с грудной клеткой. Татс оставил себе более тяжелую заднюю часть. Без единого слова они пришли к согласию, что маленькая Сильве понесет голову и шею. Эта ноша была легче, чем то, что тащили они, но пробираться с грузом через подлесок и болотину будет трудно всем.

— Думаю, им это сойдет, — заметил Татс, впрягаясь в свой груз.

Сильве шла последней — по крайней мере, ей не придется прокладывать дорогу.

— Сойдет что?

— Им это вполне сойдет с рук. Ну, то, о чем мы говорили. Грефт, Кейз и Бокстер забрали добытое тобой мясо, и им за это ничего не будет.

— Будет! Я всем расскажу!

— К тому времени, как мы вернемся, они перескажут эту историю по-своему. И любому, кто не сумел сегодня добыть ничего для своего дракона, будет казаться вполне разумным, что ты должна была поделиться со всеми, — сказал Татс и тихо добавил что-то ещё.

— Что? — переспросила Тимара, останавливаясь и оглядываясь.

— Я сказал, — решительно произнес Татс, и уши его слегка зарделись, — что в некотором смысле это и было бы разумно.

— Что? Что ты говоришь? Что я должна выполнять всю работу, охотиться, добывать дичь, а потом отдавать её всем остальным?

— Идем дальше, скоро ночь. Да, именно это я и говорю. Потому что ты хороший охотник, возможно, лучший из нас. Если бы ты могла без помех охотиться, а остальные занимались бы разделкой и переноской мяса, ты могла бы добыть гораздо больше дичи. И у всех драконов был бы шанс получить хороший кусок мяса.

— Но Небозевница получила бы меньше, намного меньше. Сегодня ей досталась бы почти половина лося. А если сделать по-твоему, она получит одну пятнадцатую. И умрет с голоду!

— Она получила бы одну пятнадцатую от общей добычи. Я считаю тебя лучшим охотником из нас, но не единственным. Подумай об этом, Тимара. У нас есть ты, у нас есть трое профессиональных охотников, а кое-кто хорошо умеет ловить рыбу и стрелять мелкую дичь. Почти наверняка каждый дракон ежевечерне получал бы неплохой ужин.

Тащить мясо через лес было нелегко. Тимара вся вспотела. К тому же становилось все темнее, и комары и слепни вылетели на охоту. Девушка сердито вытерла лоб, потом хлопнула себя по шее, пришибив не меньше полудюжины самых настойчивых кровососов.

— Не могу поверить, что ты встал на сторону Грефта, — с горечью заметила она.

— Я не на его стороне, а на своей собственной. Попросту говоря, сделку, которую ты предлагала мне, можно просто распространить на всех остальных.

Тимара продолжала волочь груз, протискиваясь под нависающими ветками и скрипя зубами всякий раз, когда оступалась и по щиколотку погружалась в вязкую грязь. Она не забывала о том, что Сильве слышит каждое слово. Тимара не могла просто сказать Татсу, что их сделка — это совсем другое, потому что он её друг и союзник и она готова делиться с ним. Сегодня она собиралась поделиться и с Сильве, потому что девочка сделала все, что могла, заботясь о раненом серебряном драконе. В некотором смысле Тимара считала её теперь своей напарницей, потому что они обе согласились вместе ухаживать за несчастным созданием. А в следующее мгновение она с дрожью осознала, что у Сильве мало шансов добыть пропитание даже для одного дракона, не говоря уж о том, чтобы помогать кому-то ещё. А Рапскаль? Если он попросит мяса для своей коротышки Хеби, неужели Тимара откажет? Парень каждый день вместе с ней гребет в лодке и всегда делает не меньше половины работы. Выходит, она обязана ему?..

Татс заговорил в самый неподходящий момент:

— Может быть, теперь я буду прокладывать путь?

— Нет, — коротко ответила Тимара.

Нет, она не желает, чтобы кто-нибудь что-нибудь делал для неё. Потому что неизвестно, что она будет должна им за это.

Татсу следовало бы на этом умолкнуть. Но несколько мгновений спустя он негромко спросил:

— Так что ты будешь делать, когда мы вернемся в лагерь?

Тимара и сама размышляла над этим вопросом. И его слова не помогли ей принять решение.

— А если я ничего не сделаю? Разве это не будет трусостью?

Некоторое время он молчал. Тимара хлопала комаров, садящихся ей на шею, и отмахивалась от тех их собратьев, которые назойливо жужжали над ухом.

— Я думаю, это будет разумное решение, — тихо ответил Татс.

К удивлению Тимары, его поддержала Сильве:

— Если ты что-нибудь скажешь, Грефт обернет это дело так, будто ты заботишься только о себе. Настроит всех против тебя. Как в тот вечер, когда он сказал, что Татс нам чужой.

Девчонка пыхтела и отдувалась. Тимара вдруг поняла, что Сильве вовсе не ребёнок. Да, она младше Тимары, но размышляет над всем, что слышит, и делает выводы.

— Ой! Дурацкая ветка! — вскрикнула Сильве, потом продолжила: — Грефт — он такой. Он может казаться добрым, но в нем сидит зло. Он говорит так, словно хочет всем добра. Все меняется, говорит он. А потом наступают те самые другие времена, о которых он говорил. И тут его зло вылезает наружу. Я его боюсь. Он один раз говорил со мной, долго, и мне иногда кажется, что стоит держаться от него подальше, а то мало ли что… А иногда я думаю, что если не смогу с ним подружиться, то это будет ещё опаснее.

Слышалось тяжелое дыхание троих людей, шорох их ноши, задевающей кусты и ветки, глухие удары о корни — и все это на фоне обычных для вечернего леса звуков. Насекомые зудели вокруг Тимары, почти так же сильно раздражая её, как мысли, гудящие в голове. Девушка гадала, что же Грефт сказал Сильве во время их разговора. Она боялась, что знает это, и ощущала, как гнев поднимается в её груди с новой силой.

Татс первым нарушил молчание:

— Я боюсь его по тем же причинам. И ещё по одной. У него есть свои планы. Он не просто парень, который выполняет тяжелую работу за деньги или ради приключений. Он что-то замышляет.

Тимара кивнула.

— Он говорит, что хочет найти место, где сможет устанавливать свои правила.

Некоторое время они брели молча, размышляя над этим. Наконец Татс тихо сказал:

— Правила не просто так выдуманы.

— У нас нет никаких правил и законов, — возразила Сильве.

— Да что ты, конечно есть! — воскликнула Тимара.

— Нет, нету. Они были дома, где остались наши родители. И где был Совет Дождевых чащоб и торговцы и у каждого было право говорить, что делать или не делать. Но мы ушли от этого. Мы подписали каждый свой договор, но кто за них действительно в ответе? Не капитан Лефтрин. Он в ответе за корабль, а не за нас или драконов. Так кто нам скажет, каковы законы? Кто заставит их выполнять?

— Законы такие, какими были всегда, — упрямо ответила Тимара.

Однако у неё возникло неприятное чувство, будто девочка Сильве лучше понимает происходящее, чем она сама. Когда Грефт говорил о переменах, что он имел в виду под неприятием правил, которым они следовали всю жизнь? Но ведь не мог же он что-то такое сделать! Или мог?

Впереди между деревьями показался свет — угасающий вечерний свет Дождевых чащоб. Тимара ощутила, как откуда-то в её ногах взялись силы, чтобы ускорить шаг.

— Эй! Эй! Вы где были? Я уже начал беспокоиться! Пришли охотники, притащили целую кучу речных свиней! Ты сама увидишь, Тимара! Одну отдали, чтобы приготовить и разделить на всех нас, а драконам досталось по половине свиньи. Ой! А что это вы тащите? Вы кого-то подстрелили?

Это был Рапскаль, который прыгал так, будто был ещё совсем мальчишкой, не достигшим и семилетнего возраста. Подбежав к Тимаре, он замер на месте, глядя на её ношу.

— Это что была за зверюга?

— Лось, — коротко ответила девушка.

— Лось, такой большой! Тебе повезло, видать. Грефт тоже лося завалил. Он сказал, что принес мясо, чтобы разделить на всех, но оно все грязное и ободранное, а потом охотники притащили свинью и начали раскладывать большой костер, так что Грефт скормил лося одному из драконов. Ты только пойди посмотри на Хеби! Она съела сегодня столько, что выглядит как желудок, обтянутый драконом! А когда она сытая, то храпит во сне! Не услышишь — не поверишь! — Рапскаль весело рассмеялся и хлопнул Тимару по плечу. — Здорово, что вы вернулись, потому что я голодный. Но мне не хотелось идти есть, пока не найду вас и не прослежу, что вам тоже досталась ваша доля.

Они вышли из леса на илистый берег, заросший высокой травой. Правда, трава была высокой, когда Тимара уходила на охоту. Сейчас драконы и их хранители утоптали её почти всю. От опушки был ясно виден баркас, освещенный несколькими фонарями. В лагере горел костер, на фоне пламени выделялся огромный вертел с нанизанными на него кусками свинины. Татс оценивающе потянул носом, и, словно в ответ, его желудок заурчал. Все рассмеялись. Тимара почувствовал, как уходит её ярость. А может, просто отпустить прочь это чувство? Но не будет ли это означать, что Грефт одержал над ней победу?

— Пойдемте есть! — поторопил их Рапскаль.

— Сейчас, — пообещала ему Тимара. — Сначала нужно отнести мясо тому дракону, который остался голодным. И проверить, как там медный дракончик. Татс сказал, что он почти ничего не ел.

— Ну, тогда я пойду к костру. Я не хотел идти, пока не найду вас всех. Кстати, один из охотников, Карсон его зовут, играет на арфе, а на баркасе у кого-то есть свирель, и они недавно играли вместе. Так что после ужина у нас сегодня музыка. Можно даже потанцевать, если будет не очень топко. — Он неожиданно остановился, и губы его неспешно растянулись в улыбке: — Разве это не самое лучшее время в жизни?

— Беги наслаждайся, — поторопил его Татс.

Рапскаль перевел взгляд на Тимару.

— Ужасно хочется есть, — признался он, но все же спросил: — Ты ведь скоро придешь?

— Конечно приду. Иди ешь.

Рапскаль умчался. Тимара видела, как его силуэт присоединился к силуэтам других хранителей, собравшихся у костра. Она слышала взрыв хохота в ответ на чью-то реплику. В костер полетел кусок плавника, и ослепительный фонтан искр взлетел в темнеющее небо.

— Все могло бы быть так замечательно… — тихо промолвила Сильве. — Вечер с разговорами, едой и музыкой.

Тимара вздохнула и сдалась.

— Я не буду его портить, Сильве. Я никому ничего не скажу сегодня про Грефта и про лосятину. Не хочу выглядеть себялюбивой склочницей. Сегодня первый вечер, когда у нас будет много еды и музыка. Мой спор с Грефтом может подождать до другого раза.

— Я совсем не это имела в виду, — поспешно заверила девочка.

Но поскольку она так и не уточнила, что же имела в виду, заговорил Татс:

— Давайте отнесем это мясо драконам и пойдем к костру, к остальным.

Небозевница крепко спала, набив брюхо. Фенте, почуяв мясо, принесенное Татсом, встрепенулась было, но снова уснула, положив голову на добычу. Меркор бодрствовал. Они обнаружили его стоящим в одиночестве и глядящим в сторону костра, вокруг которого собрались хранители. Золотой дракон, похоже, был доволен, что Сильве принесла ему мясо. Он даже поблагодарил за это, что удивило Тимару, и, ко всеобщему удовольствию, немедленно слопал голову и шею лося. Его мощные челюсти и острые зубы не оставили от черепа ни кусочка. Дракон просто сомкнул пасть, и голова лося с чавкающим звуком треснула. Они оставили его жевать и пошли на поиски медного дракона.

Тот нашелся неподалеку от серебряного. Серебряный спал, обернув перевязанный хвост вокруг раздутого брюха. Медный растянулся поблизости. Но что-то в его позе Тимаре не понравилось. Татс высказал это вслух:

— Похоже, будто он не прилег поспать, а просто упал.

Этот единственный из всех драконов выглядел тощим и голодным. Голова лежала на передней лапе. Дракон хрипло дышал, глаза его были полуприкрыты.

— Эй, медный, — негромко позвал Татс.

Дракон, похоже, не услышал. Юноша положил руку на голову дракону и осторожно почесал между ушами.

— Раньше ему это вроде бы нравилось, — объяснил Татс.

Дракон слабо фыркнул, но не пошевелился.

Тимара притащила кусок лосиной туши и уронила его прямо перед носом медного.

— Ты голоден? — спросила она маленького дракона и обнаружила, что целенаправленно внушает ему эту мысль. — Вот мясо. Все для тебя. Лось. Чуешь? Чуешь кровь?

Дракон сделал чуть более глубокий вдох и пошире открыл глаза. Потом робко лизнул мясо и поднял голову.

— Давай. Это мясо тебе, — поощрил его Татс.

Тимаре показалось, что она уловила ответный отклик. Татс опустился на колени возле куска туши и достал свой поясной нож. Несколько раз полоснул мясо, потом вложил нож в ножны и запустил руки в грудную клетку лося. Достав внутренности, он мазнул окровавленной рукой по морде дракона.

— Вот. Чуешь? Это мясо для тебя. Ешь его.

Язык дракона задвигался, облизывая морду. Затем по телу медного пробежала дрожь. Татс отдернул руку как раз вовремя — дракон резко рванулся к добыче, набрав полную пасть торчащих внутренностей. Во время еды он издавал короткое пофыркивание и, казалось, набирался сил с каждым проглоченным куском. К тому времени, как хранители покинули его, он уже придерживал передней лапой останки и отрывал целые куски мяса и кости. Похоже было, что он глотает их целиком.

— Ну, по крайней мере, стал есть, — заметила Тимара, когда они возвращались к костру.

От запаха жарящегося мяса у неё потекли слюнки. Девушка вдруг почувствовала себя ужасно голодной и очень уставшей.

— Ты думала, что он не выживет? — укорил её Татс.

— Я не знала. Я вообще ничего не знаю о драконах.

— Мой Меркор будет жить, — напрямую заявила Сильве. — Он прошел слишком многое, чтобы просто взять и умереть в пути.

— Надеюсь, ты права, — примирительно ответила Тимара.

— Я знаю, что права, — настаивала Сильве. — Он сам мне это сказал.

— Хотела бы я, чтобы мой дракон так говорил со мной, — с завистью сказала Тимара.

Прежде чем Сильве успела ответить, из темноты появился Рапскаль. Его лицо блестело от жира, в руках он держал толстый ломоть мяса.

— Я принес это тебе, Тимара! Ты только попробуй! Оно такое вкусное!

— Мы уже идём, — заверил его Татс.

— Капитан Лефтрин сказал, что сегодня ночью мы все будем спать на палубе его корабля! — сообщил Рапскаль. — Сухая постель, горячая пища — что ещё нужно для хорошей ночевки?

Из круга собравшихся у костра внезапно донеслась музыка — яркая, словно огненные искры.

* * *

^{Второй день месяца Молитв, шестой год Вольного союза торговцев.}

^{От Эрека, смотрителя голубятни в Удачном, — Детози, смотрительнице голубятни в Трехоге.}

Детози, прошу прощения за все трудности, которые ты недавно перенесла. Я выслал тебе сто мер желтого гороха. Береги его от сырости, потому что, отсырев, он быстро портится. Птицам скармливай только сухим. На том же корабле отправляю двух хорошо обученных молодых птиц, самку и самца, оба из потомства Кингсли.

Эрек

Глава 17

РИСКОВОЕ ДЕЛО

После трех дней пути вверх по реке Лефтрин признал, что все идет не так плохо, как он ожидал. Начало действительно вышло не самым гладким, но вскоре все наладилось. Драконы впервые самостоятельно поохотились, и это определенно произвело изменения в характере тварей. Они все ещё зависели от той пищи, которую добывали для них охотники и хранители, однако теперь знали, что умеют убивать, и ежедневно пытались охотиться. С переменным успехом, конечно, но каждая удачная охота драконов облегчала ношу, возложенную на их спутников-людей. Юные хранители щедро хвалили подопечных за добычу, и те раздувались от гордости так, что казалось, вот-вот лопнут.

Лефтрин облокотился на фальшборт Смоляного, прислушиваясь к кораблю и к баюкавшей его реке. В загрубевших руках капитан держал тяжелую кружку с утренним кофе. По негромким звукам, доносившимся до его чуткого слуха из каюты, капитан понял, что Элис уже проснулась и одевается. Он не позволил своим мыслям задерживаться на подробностях этого действа. Нет смысла мучить себя. Оставалось надеяться, что скоро она выйдет на палубу. И капитан, и Элис просыпались рано, и Лефтрин радовался этим утренним минутам едва ли не больше, чем дружеским вечерним разговорам в компании. Вечера были прекрасны — с застольем, весельем и музыкой, но ему приходилось делить общество Элис с охотниками и вездесущим Седриком. Когда Дэвви играл на свирели, а Карсон — на арфе, она смотрела только на них. Джесс, к изрядной досаде Карсона, показал себя таким же хорошим охотником, как старый друг Лефтрина. И капитану казалось, что он тоже посматривает на Элис. Этот парень был замечательным рассказчиком, и за его суровостью крылась способность делать себя главным героем каждой истории; все, даже мрачный Седрик, смеялись над его рассказами. Песни и разговоры придавали вечерам неповторимую прелесть, но при этом отнимали у Лефтрина внимание Элис.

По утрам же она принадлежала только ему, потому что команда уже приучилась не обращаться в эти часы к капитану ни с чем, кроме самых безотлагательных вопросов. Лефтрин вздохнул и заметил, что улыбается. Честно говоря, он наслаждался даже ожиданием её появления.

В последнюю ночь место, где разбили лагерь, было не таким сырым, как прежние, и капитан без колебаний предложил хранителям поспать на берегу вместе с драконами. Несколько лет назад при сильном разливе река нанесла на берег песка и гальки, образовав небольшой пляж. Там росла высокая трава и молодые деревца — необычайно солнечный лесок, к радости хранителей и их драконов. Пройдут годы, деревья раздадутся вширь и ввысь, и это место перестанет отличаться от прочих чащоб. Или же, подумал Лефтрин, следующий разлив может полностью смыть эту рощицу. Драконы крепко спали среди молодых деревьев. Тут и там, завернувшись в свои синие одеяла, лежали хранители. От углей ночного костра, разожженного из плавника, тянулась в синее небо тонкая струйка голубоватого дыма. Никаких признаков пробуждения.

И драконы, и хранители сильно изменились за то короткое время, что Лефтрин знал их. Люди перестали быть разрозненной группкой изгоев и превращались в дружное сообщество. Все они были непоседы, а парни вдобавок проявляли дерзость и нахальство. Они плескали друг в друга водой, дразнились, смеялись и кричали, как обычные мальчишки на пороге взросления. За эти три дня благодаря ежедневной гребле ребята успели нарастить мышцы. Девушки вели себя не так шумно, но и в них происходили перемены, пусть и не проявлявшиеся столь явно. Ребята соперничали за их внимание, и иногда это соперничество принимало грубые формы. А девушки, похоже, наслаждались вниманием парней ничуть не меньше, чем драконы. Они прихорашивались и красовались, каждая на свой лад.

Сильве была ещё почти ребёнком. Она явно задалась целью завоевать внимание Татса. Девчонка таскалась за ним, словно игрушка на веревочке. А вчера вплела в волосы цветы, как будто их алые лепестки могли скрыть её покрытый розовой чешуей череп. Лефтрин воздавал молодому человеку должное — тот был добр к девочке, но держал её на расстоянии вытянутой руки, как и следовало с такой юной особой.

Джерд, напротив, едва ли не ежечасно меняла свои симпатии. Грефт ухаживал за ней как-то урывками. Лефтрин видел, как он старается подвести свою лодку поближе к её и привлечь внимание девушки разговором. Но во время дневных переходов Джерд, похоже, занимали только два дела: как успеть за драконами, топавшими по берегу впереди, и как поймать побольше рыбы — столько, сколько может вместить маленькая лодочка. Она преданно ухаживала за Верас, каждый вечер натирая её чешую так, что золотистые крапинки на шкуре маленькой зеленой драконицы начинали блестеть, словно россыпь самородков на темно-зеленом сукне. По вечерам, когда хранители собирались у костра на берегу, Джерд сидела с другими девушками, глядя, как молодые люди соревнуются — кто займет место рядом с нею. Лефтрин улыбался, наблюдая за ними, но с беспокойством гадал, к чему это может привести.

Он никогда раньше не сталкивался с людьми, так сильно отмеченными Дождевыми чащобами. Большинство из них должны были быть отданы лесу ещё при рождении, ибо торговцы Дождевых чащоб давно знали: тот, чей облик уже при появлении на свет настолько далек от человеческого, либо разобьет сердца родителей своей ранней смертью, либо даст жизнь новому поколению, ещё менее жизнеспособному и далекому от людей. Жизнь в Дождевых чащобах была нелегкой. Считалось, что немедленно избавиться от такого младенца и попытаться зачать нового — лучше, чем расходовать ласку и пищу на ребёнка, который даже не сможет продолжить род. Недавнее нашествие татуированных привнесло в чащобы свежую кровь, однако до этого на протяжении десятков лет количество рождений здесь лишь немногим превышало количество смертей.

Элис все никак не выходила. На берегу проснулся Лектер. Завернувшись в одеяло, он подошел к кострищу и стал подбрасывать на угли остатки вчерашнего топлива. Крошечный язычок пламени показался над обломками плавника, и парнишка сел на корточки, протягивая руки к огню. К нему присоединился Варкен, протиравший глаза и почесывавший чешуйчатую шею. За последние дни его кожа приобрела медный блеск, под стать красной шкуре его дракона. Он дружески поздоровался с Лектером. Тот что-то ответил, Варкен рассмеялся — искренним мальчишеским смехом, отчетливо слышным даже на корабле.

Глядя на двух юнцов, которых должны были умертвить ещё в младенчестве, Лефтрин почти усомнился в мудрости старых обычаев. Ребята выглядели достаточно крепкими, хоть и несколько странными. Он желал им всем добра — как парням, так и девушкам, — однако надеялся не увидеть, как между ними расцветают романтические отношения. Позволить таким людям плодиться было бы нарушением всех традиций Дождевых чащоб. Но до сих пор капитан не видел никаких признаков того, что девушки намеревались допустить подобное отступление от законов. Он хотел верить, что так будет и впредь, хотя с беспокойством думал, есть ли у него какая-то власть, чтобы заставить их исполнять закон Дождевых чащоб, запрещающий им любовные связи.

— Что ж, Смоляной, никто не сказал мне, что это входит в условия сделки. Я знаю, всеобщий долг — соблюдать правила, которые позволяют нам остаться в живых. Но дед когда-то говорил мне, что общая работа — это ничья работа. Так что, может быть, никто не попрекнет меня, если я не стану взваливать это бремя на себя.

Корабль ничего не ответил, да Лефтрин и не ожидал ответа. Солнце было теплым, а течение тихим. Смоляной, похоже, так же наслаждался короткой передышкой, как и его капитан. Лефтрин оглянулся на каюту Элис. Терпение. Терпение… Она настоящая женщина, благородных кровей, а такой каждое утро нужно время, чтобы подготовиться к встрече дня. И результат того стоил.

Он услышал позади себя шаги и обернулся, чтобы пожелать ей доброго утра. Слова приветствия увяли на губах. По палубе к нему, лощеный, как всегда, шёл Седрик. Лефтрин смотрел на него, разрываясь между завистью и отвращением. Волосы Седрика были безупречно причесаны, рубашка сияла белизной, на штанах ни пылинки, башмаки начищены. Он был свежевыбрит, и слабый пряный аромат наполнял утренний воздух. Это был самый опасный соперник из всех вообразимых. Он не только неизменно блистал ухоженностью, его манеры были так же безупречны. По сравнению с ним Лефтрин чувствовал себя грязнулей и невеждой. Отсюда и отвращение, с которым он относился к Седрику. Когда они оба находились рядом с Элис, она могла сравнивать их, и Лефтрин всегда должен был проигрывать в её глазах. Уже поэтому Седрика следовало ненавидеть. Но было и ещё кое-что.

Неизменной вежливостью по отношению к капитану и команде Седрик не мог прикрыть презрение, которое он питал к ним. Лефтрин, как и всякая корабельная крыса, и раньше сталкивался с таким. Всегда найдется тот, кто при виде моряка неизменно припишет ему все пороки, которыми молва награждает корабельный люд. В конце концов, разве не все матросы пьяницы, невежды и бездельники? Оказавшись на борту «Смоляного», пассажиры нередко меняли это мнение. Они видели, что Лефтрин и его матросы, пусть необразованные и порой грубые, знают толк в своем деле, видели моряцкое братство, и нередко к концу путешествия их изначальная неприязнь уступала место зависти.

Но Седрик был явно не из таких. Этот человек цеплялся за свое превосходство и плохое мнение о Лефтрине, как за единственный обломок, оставшийся на поверхности моря после кораблекрушения. Однако чопорность и холодный взгляд, обращенный на Лефтрина, проистекали не из дурного мнения о моряках вообще. Лефтрин сжал зубы. Этот франт, похоже, намерен был поговорить с ним как мужчина с мужчиной. Капитан отпил ещё глоток кофе и уставился на берег. Хранители просыпались один за другим. Скоро пускаться в путь. Сегодня не будет беседы с Элис наедине — только разговор с Седриком. Прямо скажем, не лучшая замена.

Щеголь наконец-то дошел до борта.

— Доброе утро, капитан.

По тону было понятно: Седрик сомневается в том, что утро действительно доброе.

— Здравствуй, Седрик. Хорошо спалось?

— Честно говоря, нет.

Лефтрин подавил вздох. Следовало ожидать, что этот человек ухватится за первую попавшуюся любезность как за повод для жалоб.

— Вот как? — отозвался капитан и снова глотнул кофе.

Напиток был ещё слишком горячим, но капитан вдруг решил допить его как можно скорее, а потом снова пойти наполнить кружку. Хороший предлог отделаться от неприятного собеседника.

— Да, именно так, — ответил Седрик почти насмешливо, с аристократическим прононсом.

Лефтрин выпил ещё кофе и решил перейти в наступление. Он знал, что пожалеет об этом. Но просто стоять и слушать болтовню Седрика было бы гораздо хуже.

— Хорошая мужская работа — вот что тебе нужно. Лучшего снотворного не сыскать.

— А тебе, наверное, следовало бы иметь чистую совесть. Но похоже, её отсутствие не мешает тебе крепко спать.

— У меня совесть чиста, — солгал Лефтрин.

Седрик выглядел как кот, который вот-вот зашипит. Но вместо этого он просто пожал плечами.

— Значит, тебя не тревожит преступление против брачных клятв, данных женщиной?

Лефтрин не мог оставить эти слова без ответа. Он повернулся к Седрику, чувствуя, как наливаются тяжестью плечи и затылок. Седрик не отступил, но капитан заметил, что он перенес вес тела на другую ногу, чтобы быть готовым быстро убежать. Лефтрин заставил себя говорить как можно спокойнее:

— Ты клевещешь на Элис. Она не сделала ничего, что нарушило бы её брачные клятвы. И я не пытался склонить её к дурному. Так что, полагаю, ты должен взять свои слова обратно. Подобные речи могут причинить немало вреда.

Седрик сощурился, но тон его оставался сдержанным:

— Мои слова основаны на том, что я видел. Я глубоко привязан к Элис, поскольку мы дружны с детства. И я не бросаю слов на ветер. Быть может, вы оба ни в чем не виноваты, но со стороны все выглядит совсем иначе. Встречи ранним утром, беседы наедине до поздней ночи — так ли должна вести себя замужняя женщина? К несчастью, я наделен острымслухом и чутко сплю. Я знаю, что после того, как мы с Элис желаем друг другу спокойной ночи и расходимся по своим каютам, она выходит снова, чтобы встретиться с тобой. Я слышал, как вы с ней разговариваете.

— А она давала клятву ни с кем не говорить после полуночи? — усмехнулся Лефтрин. — Если да, то признаю, Элис нарушила её и я помогал ей в этом.

Седрик пристально смотрел на него. Лефтрин глотнул ещё кофе, глядя на соперника поверх края кружки. Седрик с видимым усилием пытался взять себя в руки. Когда он наконец заговорил, слова его были безупречно вежливыми, но чувствовалось, что дается ему это нелегко.

— Элис — супруга известного и состоятельного торговца Удачного, и для неё достойно выглядеть не менее важно, чем достойно вести себя. Если я знаю, что она поднимается с постели, чтобы до поздней ночи находиться в твоем обществе, то и все остальные на корабле уж точно об этом знают. И слух о подобном поведении, достигнув Удачного, может запятнать её репутацию.

Седрик завершил свою речь и перевел взгляд на берег. Почти все хранители уже проснулись. Некоторые толпились у костра, ища тепла после ночной прохлады и разогревая еду. Другие подошли к мелкому колодцу, вырытому в песке вчера вечером, и набирали профильтрованную через слой земли воду для мытья и готовки. Драконы, как заметил Лефтрин, ещё спали. Эти существа любили солнце и тепло и предпочитали дрыхнуть до тех пор, пока их не разбудят хранители, — дай драконам волю, они спали бы и до полудня.

«Как у них все просто в жизни, — позавидовал им капитан. — Мне бы так… Жаль, не судьба».

Лефтрин заставил себя чуть разжать хватку, а то ещё немного — и ручка кружки переломилась бы в его пальцах.

— Скажу тебе начистоту, Седрик: между мной и Элис не было ничего. Она приходит на палубу, где я несу ночную вахту. Мы разговариваем. Она вместе со мной обходит корабль. Мы проверяем швартовочные канаты и якорь. Я показываю ей созвездия и объясняю, как моряки выверяют курс по звездам. Говорю ей, как называются ночные птицы, голоса которых она слышит. Если что-то из этого оскорбляет твою нравственность, это твои проблемы, а не мои и не Элис. Я ничем не запятнал её честь.

Он говорил истинную правду, но внутри у него, точно змея, ворочалось холодное чувство вины. Он думал о тех мгновениях, когда их руки соприкасались, — так было, например, когда он показывал ей, как вывязывать беседочный узел. Он клал ладони на её теплые плечи и поворачивал её лицом к югу, чтобы указать, какие звезды образуют Плуг Са. А поздней ночью — или ранним утром, смотря как считать, — Элис желала ему доброй ночи и уходила в свою каюту, а капитан стоял у борта поблизости от её двери, глядя на реку и размышляя о несбыточном. В эти минуты он позволял себе мечтать о том, что произошло бы, найдись у него смелость предложить, а у неё — желание принять. Под его руками подрагивал от напора речного течения борт корабля — или это откликался корабль. Лефтрину казалось, что он сам подобен реке, а Элис — кораблю, доверившемуся течению. Достаточно ли он силён, чтобы нести её?

Седрик заговорил снова, и его смягчившийся тон застал Лефтрина врасплох.

— Послушай, капитан, я не слепой. Если на борту этого корабля кто-то и не догадывается о твоем увлечении ею, то этот человек лишен чувств и сердца. Знает команда, знают твои друзья-охотники. Будучи хорошо знаком с Элис, я понимаю, что она ступила на тонкий лед. Ты много путешествовал, побывал там и сям, видел разных женщин. Но думаю, ты не встречал никого столь житейски неопытного, как Элис. Она перешла из дома отца в дом мужа. Он был её первым и единственным мужчиной. В некотором роде они с Гестом хорошая пара. Он богат, он обеспечивает ей все потребности, у неё есть время и средства для её бесценных исследований. Ей никогда не доводилось водить знакомство с людьми вроде тебя. Она выросла в Удачном, ты, верно, кажешься ей чем-то вроде героя сказок. Если твое восхищение ею заставит её переступить ограничения, накладываемые обществом, то расплачиваться за это будет она, а не ты. Для неё это будет означать позор и жизнь изгоя. Возможно, развод, после которого она, непоправимо опозоренная, вынуждена будет вернуться в отцовский дом. А её отец небогат. Если ты не отступишься от своих ухаживаний, пусть даже она не ответит на них, люди могут узнать об этом. Ты можешь разрушить её жизнь, заставить её снова вернуться к весьма скромному образу существования, где не будет места её драгоценным изысканиям. Не хочу быть грубым, капитан, но разве это достойно? Неужели ты не оставишь свои поползновения, зная, что этим приведешь её к гибели? Тебе-то что, ты просто отойдешь в сторонку. Прости, но все знают, как в таких случаях ведут себя моряки. Но для Элис это будет означать конец всего.

Седрик произнес свою речь и отвернулся от Лефтрина, словно давая ему время на раздумья. Два дракона уже проснулись и теперь ковыляли к воде. Седрик с интересом уставился на них, словно забыв о капитане.

Ярость в груди Лефтрина мешалась со страхом. Сперва кровь бросилась ему в лицо, потом резко отхлынула. Его сердце было таким же сильным, как и все его тело, но слова Седрика причинили ему боль. А если Седрик прав? Есть ли способ предотвратить катастрофу? Лефтрин взял себя в руки и произнес:

— Вряд ли кого-нибудь из тех, кто у нас на борту, когда-нибудь занесет в Удачный, а уж распускать слухи они и подавно не станут. Единственный, у кого будет такая возможность, — это ты. А ты зовешь себя её другом, так что не будешь распространять о ней грязную ложь. Я не имею ни малейшего намерения бесчестить эту женщину. И по-моему, ты совершенно напрасно подозреваешь, что она может изменить мужу.

Последнее было правдой, но как же Лефтрину хотелось, чтобы Элис хотя бы на миг склонилась к иному!

— Я друг Элис. В противном случае я сдержал бы свое слово и оставил её на этом корабле, а сам вернулся бы в Удачный. Но я знал, что тогда ей точно придет конец. Единственная причина, по которой я остаюсь здесь, — сохранение её репутации. Неужели ты мог подумать, что я отправился в это злосчастное путешествие, дабы развеяться? Нет. Я здесь исключительно ради Элис. Я хочу защитить её. Её муж — мой близкий друг и человек, на которого я работаю. Так что, прошу, хотя бы на миг задумайся о том, в какое неловкое положение ты меня ставишь. Должен ли я пощадить гордость Элис и удержаться от упреков в её адрес? Или мне следует ради защиты репутации своего нанимателя бросить тебе вызов?

— Бросить вызов мне? — изумился Лефтрин.

Седрик быстро добавил:

— Конечно, я не намереваюсь это делать и не думаю, что это нужно. Уверен, ты сам придешь к единственно правильному решению, обдумав все, что я тебе сказал.

Он замолчал, как будто ожидая, что Лефтрин заполнит эту паузу. И капитан попытался.

— Ты хочешь, чтобы я перестал с ней разговаривать? — Несмотря на все усилия, он так и не сумел скрыть гнев и горечь в голосе.

Седрик вскинул голову и широко открыл глаза, удивленный тем, что Лефтрин не понимает очевидного.

— Разве это возможно в такой-то тесноте? Просто прикажи одному из охотников взять у хранителей лодку и доставить меня и Элис обратно в Трехог.

— Мы в трех днях пути от Кассарика, — напомнил Лефтрин. — И ни одна из этих маленьких лодок не вместит и половины вашего багажа, не говоря уж о тебе и Элис.

— Я прекрасно сознаю и то и другое, — отрывисто заявил Седрик.

Лефтрин взглянул на него и заметил, что уголок губ у собеседника дергается, словно тот пытается сдержать кривую улыбку.

— Путешествие по течению реки будет куда более быстрым, особенно на маленькой лодке. Я слышал, как охотники говорили об этом вчера. Полагаю, до Кассарика нам с Элис придется не более одного раза останавливаться на ночевку. Оттуда мы сможем попасть в Трехог, а затем домой. Что касается нашего имущества, то пока что нам придется оставить его у тебя на борту. Мы отправимся налегке, а наш багаж ты отправишь в Удачный, когда наконец вернешься в Трехог. Уверен, в этом тебе можно доверять.

Лефтрин молча смотрел на него.

— Ты ведь сам понимаешь, что тебе придется так поступить, — гнул свое Седрик. И добавил, словно проворачивая нож в ране: — Ради Элис.

Долгий горестный крик раздался на берегу, нарушив утреннее спокойствие.

— Вчера вечером ему было лучше! — твердила Сильве.

Слезы, текущие по её щекам, были красноватыми. Тимара вздрогнула, увидев их: она хорошо знала, какую боль причиняют такие слезы. Если бы не страх перед этой болью, она, наверное, и сама бы разревелась. Тимара опустилась на колени рядом с маленьким медным драконом. Накануне вечером он поел — впервые по-настоящему хорошо с тех пор, как пару дней назад они накормили его лосятиной. Но если остальные драконы за время пути прибавили в весе и нарастили мышцы, этот медный оставался тощим. Его живот все ещё был круглым после вчерашнего ужина, но Тимара вполне могла пересчитать все его ребра. Чешуйки у него на плечах и вдоль хребта выглядели так, словно готовы были отслоиться от шкуры.

Татс перестал ощупывать драконью морду и успокаивающе положил руку на плечи Сильве.

— Он жив, — сказал он и тут же добавил, отобрав у девочки только что дарованную надежду: — Но вряд ли протянет до вечера. Ты не виновата! — поспешно сказал Татс, когда Сильве всхлипнула. — Наверное, мы просто слишком поздно появились в его жизни. Сильве, у него с самого начала почти не было шансов. Смотри, какие у него короткие лапы в сравнении с остальным телом! А вчера ночью я заметил, что он ест камни и грязь. Думаю, у него глисты — вон, брюхо раздутое, а сам он тощий. Такое как раз от паразитов бывает.

Сильве подавилась рыданиями, стряхнула с плеч руку Татса и пошла прочь. Подошли другие хранители, стали кружком возле лежащего дракона. Тимара закусила губу, чтобы не заговорить. Черствая часть её существа желала узнать у Татса, где была Джерд: в конце концов, та сама вызвалась помочь им с этим драконом. Сильве обещала помогать с серебряным, но по своему добросердечию возилась с обоими бедолагами. И если медный умрет, это причинит ей огромное горе.

— Что с ним стряслось? — спросил, подбегая, Лектер.

— Глисты, — с видом знатока отозвался Рапскаль. — Едят его изнутри, так что, сколько ни корми, толку не будет.

Тимара не ждала от него таких разумных речей и слегка удивилась. Рапскаль заметил, что она смотрит на него и подошел к ней поближе.

— Что будем делать? — спросил он, словно Тимара могла это знать.

— Не знаю, — тихо ответила она. — А что мы можем?

— Думаю, нужно сделать лучшее, что можно, а потом идти дальше, — сказал Грефт.

Говорил он негромко, но его слова услышали все. Тимара бросила на него косой взгляд. Она все ещё не простила ему того лося. Тогда она не стала поднимать шум при всех, однако с тех пор избегала разговоров с ним, Кейзом и Бокстером. Тимара наблюдала за ними, видя, как Грефт пытается установить свое главенство и поставить остальных хранителей в подчиненное положение, но ничего не говорила. А сейчас она расправила плечи и вскинула голову, приготовившись к стычке.

Сильве неожиданно обернулась и посмотрела на всех собравшихся. Она уже не плакала, но слезы оставили на щеках красные дорожки.

— Лучшее? — сиплым голосом спросила она. — Что это значит? Что тут, по-твоему, лучшее?

Плотное, словно одеяло, молчание окутало собравшихся. Сильве стояла, чуть подавшись вперед и сжав пальцы в кулачки. Все ждали, что скажет Грефт. Впервые со дня знакомства с ним Тимара видела его в замешательстве. Молодой человек обвел взглядом присутствующих. Было странно видеть, как он облизывает розовым человеческим языком чешуйчатые края своего безгубого рта.

«Что он высматривает? — гадала Тимара. — Принятие своего главенства? Желание следовать за ним и жить по его новым правилам?»

— Этот дракон умрет, — тихо сказал Грефт. Тимара заметила, как исказилось лицо Сильве — та едва удержалась, чтобы не закричать. — А когда он умрет, его тело не должно пропасть понапрасну.

— Конечно нет, — отозвался Рапскаль, нарушив молчание, которое остальные хранили так упорно, словно сговорились. Его ломающийся мальчишеский голос резанул ухо после речи Грефта, такой взрослой и рассудительной, и от этого слова Рапскаля прозвучали глупо, хотя он высказал вслух то, что думали все. — Драконы съедят его, чтобы получить его воспоминания. И чтобы насытиться. Все это знают. — Рапскаль оглядел хранителей, улыбаясь и кивая, но улыбка вскоре сошла с его лица — казалось, их молчание и неподвижность удивили его.

Тимара снова сосредоточила внимание на Грефте: его лицо приняло терпеливо-усталое выражение, как будто Рапскаль сморозил явную чушь. Но когда Грефт заговорил, слова его звучали неуверенно, словно он надеялся, что кто-то выскажет все это вместо него.

— Его тело можно использовать и лучшим образом, — сказал он и надолго замолчал.

Тимара затаила дыхание. К чему он клонит? Грефт обвел всех взглядом, собираясь с духом, чтобы продолжить:

— Ходили слухи о предложении…

— Плоть драконов принадлежит драконам.

Это произнес не человек. Несмотря на свои немалые размеры, золотой дракон мог передвигаться практически бесшумно. Сейчас он возвышался над собравшимися людьми, подняв голову так высоко, что смотрел на Грефта сверху вниз. Хранители расступились, пропуская его, — словно водоросли, раздвигаемые течением реки. Меркор величественно прошествовал мимо них. Тимара отметила, как он прекрасен. С начала путешествия он набрал вес и силу и уже начал выглядеть так, как и должен выглядеть дракон. Из-за увеличившихся мышц лапы его стали более пропорциональными. Похоже, даже хвост удлинился. Лишь недоразвитые крылья нарушали великолепие. Они по-прежнему оставались слишком маленькими и казались слишком слабыми, чтобы выдержать хоть часть его веса.

Изогнув длинную шею, он обнюхал тело медного дракона. Потом повернул голову и уставился на Грефта.

— Она ещё не мертва, — холодно сказал Меркор. — Рановато торговать драконьей плотью.

— Она? — ошеломленно переспросил Татс.

— Торговать плотью? — В голосе Рапскаля звучал ужас.

Но Меркор не ответил ни на их вопросы, ни на шепотки, пробежавшие среди остальных хранителей. Он снова опустил голову, чтобы ещё раз обнюхать медную драконицу, и с силой толкнул её носом. Та оставалась недвижимой. Золотой дракон повернул голову, внимательно глядя на людей. Его чешуя сияла на солнце. Тимара силилась понять, что выражают его блестящие черные глаза, и не могла.

— Сильве, останься со мной. Остальные пусть уходят. Это вас не касается. Это вообще не касается людей.

Тимара почти видела, как девочку потянуло к дракону. Его голос был чарующим: глубоким, как тьма, и густым, как сливки. Сильве подошла и прижалась к дракону, словно впитывая утешение и силу.

— А можно, Татс и Тимара тоже останутся? — застенчиво спросила она, немного успокоившись. — Они помогали мне заботиться о Медной.

— И я! — заявил Рапскаль, верный своей привычке говорить без раздумий. — Я тоже должен остаться. Я их друг.

— Не сейчас, — непреклонно ответил дракон. — Им нечего здесь делать. Ты остаешься, чтобы быть со мной. Я присмотрю за этой драконицей.

В его слова была вложена незримая сила. Тимара почувствовала, что её не просто отпускают, но выталкивают — так взрослые непреклонно прогоняют ребёнка из комнаты больного. Она обнаружила, что уже повернулась и идет прочь — хотя сама и не думала это делать.

— Нужно проверить, как там Небозевница, — объяснила она Татсу, словно извиняясь за свой уход.

— Я тоже это почувствовал, — прошептал юноша.

— Синтара, — произнес позади них Меркор.

От неожиданного озарения по спине Тимары пробежала дрожь. Голос дракона вибрацией отдавался во всем её теле.

— Драконица, которой ты служишь, носит имя Синтара. Я знаю её истинное имя и знаю, что она должна была сказать его тебе. Знай же его.

Тимара остановилась на полушаге. Татс задержался рядом с ней, изумленно глядя ей в лицо. Девушке казалось, что у неё заложило уши и запорошило глаза. Вокруг бушевала буря, слишком свирепая, чтобы её чувства могли выдержать — вот они и отключились. Синтара была недовольна тем, что сделал Меркор, и давала ему это понять.

Золотой дракон невесело рассмеялся:

— Нельзя идти сразу в две стороны, Синтара. Остальные это поняли сразу. Никто из нас не стал скрывать свои истинные имена, кроме тех несчастных, которые сами не могут вспомнить их.

Рапскаль немедленно встрял в разговор, как всегда без всякого смущения:

— А у Хеби есть драконье имя?

К удивлению Тимары, большой золотой дракон серьезно ответил на вопрос мальчишки:

— Хеби теперь зовут Хеби. Она приняла это имя как свое, когда ты дал ей его. Может быть, когда-нибудь она дорастет до этого имени или даже обнаружит, что оно ей мало.

Тимара отчаянно желала задать ему вопрос про раненого серебряного дракона, но так и не осмелилась. Она даже позавидовала бесшабашности Рапскаля, не ведавшего страха и стеснения.

Меркор коснулся носом медной драконицы. Слегка подтолкнул, потом ткнулся сильнее. Медная не пошевелилась. Меркор поднял голову и окинул лежащую драконицу взглядом сверкающих черных глаз.

— Мы должны оставаться здесь до тех пор, пока она не встанет или не умрет, — заявил он.

Потом мрачно оглянулся по сторонам и задержал взгляд на Грефте.

— Оставьте её здесь одну. Я скоро вернусь. Идем, Сильве, — позвал он девочку и зашагал к воде.

Его тяжелые когтистые лапы оставляли в песке глубокие следы. Скоро вода просочится и заполнит их.

Утро настало уже давно. Элис видела это по квадратам солнечного света, которые падали на пол её маленькой каюты через крошечные оконца высоко в стене. Она снова попыталась собраться с духом и выйти наружу, но вместо этого опять присела за маленький стол. Она скоро выйдет. Ей хотелось есть и пить, а ещё нужно было опорожнить ночной горшок. Элис облокотилась о стол и опустила голову на руки, глядя в темноту, заключенную между сложенных ладоней.

— Что делать? — спросила она себя.

Ответа не было. Снаружи матросы готовились к отплытию — скоро они отвяжут канаты, удерживающие корабль на месте, и оттолкнут его от илистой отмели. Драконы, конечно же, уже проснулись, и их хранители готовятся отплыть следом за баркасом на своих лодчонках. Впереди новый день путешествия. Широкая река, высокие деревья, синяя полоса неба над головой, порой напоминающая ещё одну реку. Каждый день был для Элис приключением. Новые цветы с незнакомым ароматом, странные животные, выходящие на берег реки или всплывающие из её глубин, влажно сверкая на солнце… Она и представить себе не могла, что в Дождевых чащобах столько живности. Когда прежде Элис слышала рассказы о реке и её водах, временами становящимися белыми и едкими, то воображала, будто такую реку окружает бесплодная пустыня. Но вопреки этим представлениям она обнаружила здесь невообразимое разнообразие растений и животных. Рыбы и прочие водные жители приспособились к изменчивой едкой воде, и это потрясло Элис. Одних только видов птиц насчитывались сотни. И Лефтрин, похоже, без труда отличал одну от другой как по оперению, так и по голосу…

И снова блуждающие мысли Элис вернулись к нему, источнику всех её страданий.

Нет. Это было нечестно. Она не может винить его. Она сама виновата в том, что так увлеклась им. О да, она знала, что он очарован ею: он был искренен до глубины души и ничего от неё не скрывал. Его страсть и интерес к ней читались в каждом взгляде, в каждом обращенном к ней слове. Случайное соприкосновение рук было подобно удару молнии. Чувства, физические ощущения, которые, как считала Элис, давным-давно исчезли из её жизни, внезапно пробудились и настигли, точно раскат грома.

Прошлой ночью, когда капитан показывал ей, как вывязывать беседочный узел, Элис притворилась, что не в состоянии освоить эту простую науку. И бедняга Лефтрин, со всей его честностью, попался на эту старинную уловку школьниц. Он стоял позади неё, заключив её в кольцо своих рук, и направлял каждое движение её пальцев. Элис чувствовала, как от его близости её охватывает жар и как в полном смысле слова подгибаются колени. Голова кружилась, хотелось упасть на палубу и увлечь его за собой. Элис замерла, молясь всем богам, о каких когда-либо слышала, чтобы он узнал о её горячем желании и исполнил его. Это были те самые чувства, которые должны были переполнять её рядом с тем, за кого она вышла замуж, — но с ним она никогда не испытывала ничего подобного!

— Теперь понимаешь? — хрипловато спросил капитан.

Его пальцы, лежащие поверх её рук, туго затянули узел.

— Понимаю, — ответила Элис. — Теперь я все понимаю…

Она говорила совсем не про узлы. Она так хотела сделать крошечный шаг назад и прижаться к нему всем телом. А потом повернуться в кольце его рук и взглянуть в его лицо, отмеченное печатью Дождевых чащоб. Страх сковал её, она не могла пошевелиться, не могла произнести ни слова. Несколько мгновений — кратких и долгих, словно вечность, — он стоял так, держа её в кольце тепла и безопасности. Вокруг них звучала чуть слышная музыка, складывающаяся из журчания воды, свиста птиц, жужжания насекомых. Элис чувствовала запах Лефтрина — Седрик назвал бы это «потной вонью», но для неё в той терпкости заключался невыразимо притягательный запах мужественности. В объятиях капитана Элис чувствовала себя частью его мира. Палуба под ногами, борт корабля, ночное небо наверху и мужчина рядом — все это соединяло Элис с чем-то огромным и чудесным, неукротимым и в то же время родным.

Потом Лефтрин опустил руки и отступил на шаг. Ночь была теплой и душной, в воздухе звенели и жужжали насекомые, с берега доносился крик ночной мухоловки. Но все это теперь казалось Элис очень далеким и чужим. Прошлой ночью, как и сейчас, она ощутила себя робкой горожанкой Удачного, ученой серой мышкой, каковой, несомненно, и была. Она продала себя Гесту, получив благодаря своей способности родить дитя безопасность и высокое положение в обществе. Она заключила сделку и поставила свою подпись. Торговец должен держать свое слово. Она дала слово. И чего же оно стоило?

Даже если она возьмет это слово назад, даже если вероломно нарушит его, то все равно останется робкой ученой серой мышью из Удачного, а не той, какой хотела бы быть. Она едва могла думать о том, кем хотела бы стать, и не потому, что это было недостижимо, а потому, что казалось глупой детской мечтой. Спрятав лицо в ладони, Элис закрывала глаза и думала об Альтии, жене капитана «Совершенного». Она видела, как эта женщина бежит босиком по палубе, одетая, точно мужчина, в широкие штаны. Элис вспоминала, как Альтия стояла возле носового изваяния корабля, как ветер развевал её волосы, как она с улыбкой говорила что-то молодому матросу. А затем на бак по короткому трапу поднялся капитан Трелл. Он и его жена, даже не глядя друг на друга, двигались так, словно между ними были протянуты незримые нити или словно они двое были половинками Са, вновь ставшего единым целым. И Элис казалось, что её сердце разорвется от зависти.

Она гадала, каково это — быть с мужчиной, который обнимает тебя при каждой встрече, даже если вы всего несколько часов назад делили с ним ложе. Элис попыталась вообразить себя такой же свободной, как Альтия, попыталась представить, как бежит босиком по палубе «Смоляного». Сможет ли она когда-нибудь опереться на борт так, чтобы каждому стало ясно: она хозяйка на этом корабле и полностью ему доверяется?

Мысли Элис вернулись к Лефтрину, она и попыталась оценить его со всей беспристрастностью. Он неотесан и невоспитан. Любит шутить за столом, а однажды слова кого-то из матросов так рассмешили его, что капитан фыркнул в чай, только брызги во все стороны полетели. Он не каждый день бреется и не так уж часто моется. На локтях его рубашки и на коленях штанов ткань протёрлась. Короткие ногти на его толстых пальцах обломаны и окружены заусенцами. Гест высок, строен и изящен; Лефтрин выше Элис разве что на дюйм, широкоплеч и коренаст. Её подруги из Удачного отвернулись бы, если бы такой человек заговорил с ними на улице.

Затем Элис вспомнились серые глаза — серые, как река, которую капитан так любил, — и сердце её растаяло. Она подумала о жесткой щетине на его небритых щеках, о том, насколько его искренняя улыбка привлекательнее любезного оскала Геста и как эта улыбка подходит к обветренным губам Лефтрина. Элис хотелось целовать эти губы и чувствовать, как её обнимают сильные мозолистые руки. Она тосковала по ночевкам на капитанской койке, тосковала о запахе его тела и его табака, впитавшемся во всю обстановку каюты. Она желала его, как никого и ничего не желала прежде. И при мысли о нем ей становилось тепло, даже если на глазах выступали слезы.

Элис села прямо и смахнула с глаз бесполезную влагу.

— Получи то, что можешь получить, пусть и ненадолго, — строго сказала она себе.

И только тут она поняла, что корабль ещё не отчалил от берега. Тщательно вытерев глаза, Элис поправила волосы и пошла к двери. Она не нарушит свое слово, данное Гесту. Они заключили договор быть верными друг другу. Следует блюсти эту договоренность.

После сумрака, царившего в каюте, от яркого солнца снаружи у Элис перед глазами все поплыло. Выйдя на палубу, она с удивлением увидела, что Седрик стоит у фальшборта рядом с Лефтрином. Оба смотрели в сторону берега.

— Пойду взгляну, что происходит, — заявил Лефтрин и направился на нос корабля.

Элис быстрым шагом подошла к Седрику.

— Что случилось? — спросила она.

— Не знаю. Хранители чего-то всполошились. Капитан пошел узнать, что там такое. Как ты себя чувствуешь, Элис?

— Спасибо, хорошо.

С берега донеслись встревоженные восклицания. Элис заметила, что подростки куда-то бегут. Драконы, просыпаясь, поднимали головы и смотрели в ту же сторону.

— Думаю, лучше будет и мне пойти поглядеть, в чем дело, — решила Элис и направилась следом за Лефтрином.

Капитан, не замечая, что она идет за ним, уже перелез через фальшборт на носу и по веревочной лестнице спустился на берег.

— Думаю, тебе не следует ходить туда, — настойчиво произнес Седрик.

Элис неохотно остановилась и повернулась к нему. Несколько мгновений она вглядывалась в его лицо.

— Что-то случилось? — спросила она наконец.

Он ответил ей пристальным взглядом.

— Не знаю точно. Надеюсь, что нет.

Седрик отвел глаза и несколько ударов сердца оба стояли в неловком молчании. Хранители на берегу собрались кружком возле маленького коричневого дракона. Элис знала, что в последние дни он был нездоров, и почувствовала неожиданный укол страха.

— Не бойся за мои чувства, Седрик. Если этот дракон умер, значит, умер. Я знаю, что другие драконы съедят его, и, веришь или нет, я думаю, что мне нужно это видеть. Некоторые обычаи драконов могут показаться людям отвратительными, но это не значит, что я должна отказываться от их изучения.

Она повернулась, чтобы уйти, но голос Седрика снова остановил её:

— Я беспокоился вовсе не об этом. Полагаю, Элис, что мне придется сказать все прямо и наедине. Пожалуйста, вернемся туда, где мы можем поговорить.

Она вовсе этого не желала.

— О чем поговорить?

— О тебе, — тихо ответил Седрик. — О тебе и капитане Лефтрине.

На несколько мгновений Элис застыла. С берега донесся гул голосов. Она взглянула туда и увидела, что Лефтрин направляется к группе хранителей. Затем она, придав лицу спокойное выражение, повернулась в другую сторону и пошла к Седрику.

— Я не понимаю. — Она, как могла, изображала недоумение, пыталась сохранить ровное дыхание и не позволить себе покраснеть. Но его это не обмануло.

— Элис, ты все понимаешь. Мы знаем друг друга слишком хорошо и слишком долго, чтобы ты могла скрыть такое от меня. Ты увлеклась этим человеком, хотя я представить себе не могу почему. Я сравниваю его с Гестом, с тем, что у тебя уже есть, и…

— Заткнись.

Резкость собственного тона, как и грубость произнесенного слова, потрясли Элис. Она припомнить не могла, чтобы когда-либо с кем-нибудь так говорила. Неважно. Это заставило Седрика умолкнуть. Он смотрел на неё, слегка приоткрыв рот. Слова, срывавшиеся с губ Элис, были похожи на камни, несомые бурным потоком:

— То, что у меня уже есть, Седрик, — это ничто. Это обман, изобретенный Гестом, обман, на который я согласилась, потому что не могла представить, что у меня будет что-то лучшее. Наш брак — сплошное притворство. Но я сознаю, что согласилась на это притворство. Я заключила сделку, будь она проклята. Мы, как настоящие торговцы, скрепили её рукопожатием и подписями, и я честно соблюдаю её условия. Куда честнее, чем Гест, могу добавить. Я и впредь намерена держать свое слово. Но не смей, никогда не смей сравнивать Лефтрина с Гестом. Никогда!

Сила, которую она вкладывала в эти слова, словно обжигала её горло изнутри. Элис хотела сказать что-то ещё, но потрясенное выражение лица Седрика заставило её растерять все заготовленные слова и даже мысли. Бессмысленность оспаривать свою судьбу перед кем бы то ни было неожиданно лишила её сил.

— Извини, что говорила с тобой так грубо, Седрик. Ты этого не заслуживаешь.

Она повернулась и пошла прочь.

— Элис, нам все-таки нужно поговорить. Вернись.

Голос его дрожал, и оттого слова звучали не как приказ, а как мольба. Элис остановилась, не оборачиваясь к нему.

— Нам не о чем говорить. Седрик. Все сказано. Я связана узами брака с человеком, к которому не испытываю даже приязни, не говоря уж о любви. Я знаю, что это взаимно. Мне нравится капитан Лефтрин. Я наслаждаюсь вниманием человека, который считает меня прекрасной и желанной. Но и только. Я не поддамся этим чувствам и не сделаю того, на что они толкают меня. Что ещё ты желаешь знать?

— Я сказал Лефтрину, что мы должны покинуть корабль. Сегодня. Я попросил его найти охотника, который согласится взять одну из лодок и доставить нас обратно в Трехог. Мы будем плыть по течению, так что это не займет много времени. Может быть, придется один раз остановиться на ночлег, но не думаю, что понадобится даже вторая остановка.

Эти слова заставили Элис обернуться. Сердце колотилось в груди, словно желая выпрыгнуть. Её захлестнуло отчаяние.

— Что? Зачем нам это нужно?

— Чтобы избавить тебя от соблазна, прежде чем ты поддашься ему. Чтобы избавить от соблазна капитана, прежде чем он поддастся своим желаниям. Прости меня, Элис, но ты плохо знаешь мужчин. Ты так небрежно призналась в том, что он тебе нравится, и при этом заверяешь, что не позволишь своим чувствам взять верх. Но капитан Лефтрин видит твои чувства. Ты уверена, что, если он на тебя надавит, ты сможешь сказать ему «нет»?

— Он не станет это делать, — тихо произнесла Элис.

Как бы она ни желала этого, он не станет на неё давить. Она это знала.

— Элис, нельзя рисковать. Оставаясь здесь, ты навлекаешь опасность не только на себя, но и на Лефтрина тоже. Пока что ваши отношения невинны. Но люди видят вас и будут болтать. Нельзя же думать лишь о себе. Только представь, как такие слухи опозорят твоего отца и расстроят твою мать! А каково будет Гесту узнать, что он стал рогоносцем? Он этого так не оставит! Человек, добившийся его положения, коварен и могущественен, было бы глупо считать его дураком. Я не знаю, к чему это приведет… Может быть, он вызовет Лефтрина на поединок. И кроме того, если ты не прервешь этот необдуманный роман, что хорошего это тебе принесет? Элис, пойми: выход, который предлагаю я, — единственный, хоть тоже связан с опасностями! Мы должны отплыть сегодня, прежде чем ещё дальше уйдем от Трехога!

Элис сама удивилась спокойствию своего тона:

— А Лефтрин уже согласился на это?

Седрик поджал губы, потом вздохнул.

— Согласится он или нет, мы должны уйти. Мне кажется, он уже собирался согласиться, когда услышал какие-то крики со стороны лагеря и пошел туда узнать, в чем дело.

Элис знала, что Седрик лжёт. Лефтрин не собирался соглашаться. Течение, несущее баркас, сближало их, а не разделяло. Но она ухватилась за возможность сменить тему разговора:

— Так что это был за шум?

— Не знаю. Все хранители, похоже, собрались…

— Я тоже пойду погляжу, — оборвала его Элис и направилась к носу баркаса.

Она была уже на полпути туда, когда Седрик наконец оправился от изумления.

— Элис!

Она оставила его зов без ответа.

— Элис!

Он вложил в этот крик всю властность, какую смог в себе найти. Он видел, как дрогнули её плечи, — Элис услышала его. Седрик смотрел, как она обеими руками взялась за борт и перекинула через него ногу. Юбки мешали ей, Элис терпеливо одернула их, перебралась через борт и спустилась по веревочной лестнице на илистый берег. На несколько мгновений она пропала из поля зрения Седрика, а потом он увидел, как она бежит по вытоптанной траве к сгрудившимся поодаль хранителям. В ту же сторону медленно двигался дракон. На миг у Седрика перехватило дыхание. Вдруг та тварь сможет что-то рассказать?

Он смотрел, как они беседуют, слышал их голоса, но не мог разобрать слов. Тревога все сильнее грызла Седрика. Неожиданно он отвернулся от берега и бросился в свою тесную каюту. Войдя в маленькое сумрачное помещение, плотно закрыл за собой дверь, набросил примитивный крючок — единственный способ запереть дверь изнутри — и опустился на колени. Потайной ящичек в нижней части гардероба неожиданно показался ему до смешного заметным. Седрик отпер и выдвинул его, прислушиваясь к шагам на палубе снаружи. Можно ли найти более укромное место, чтобы спрятать добычу? Как лучше: держать все сокровища вместе или разложить их среди вещей по разным сундукам? Седрик покусал губу, размышляя над этим.

Прошлой ночью к сокровищам прибавились ещё два. Он поднес поближе к свету стеклянную фляжку. В ней была драконья кровь, на свету жидкость выглядела дымчато-красной и непрерывно клубилась крохотными водоворотами. Ночью Седрик решил, что это вращение ему померещилось, — но нет. Кровь по-прежнему была красной, жидкой и находилась в непрерывном движении, как будто обладала собственной жизнью.

Все эти дни он наблюдал за маленьким бурым драконом и собирался с духом. Каждое утро охотники уходили ещё до рассвета, направляясь вверх по реке в надежде добыть дичь прежде, чем драконы распугают её. Когда солнце поднималось повыше и становилось тепло, драконы просыпались. Обычно первым в путь отправлялся золотой, вскоре за ним следовали и остальные. Хранители плыли за ними в своих лодочках, а за этой флотилией шёл баркас.

Вчера и позавчера маленькому бурому дракону явно нездоровилось. Он не успевал за остальными драконами, тащился где-то посередине между ними и плывущими следом лодками хранителей. Вчера даже хранители обогнали его. Бурый едва мог держаться чуть впереди баркаса. Седрик обратил внимание на эту тварь, когда увидел, что Элис и Лефтрин стоят на носу корабля, смотрят на дракона и обсуждают, как плохо он выглядит. Седрик присоединился к ним, оперся на фальшборт и стал наблюдать, как жалкий коротышка еле ковыляет против слабого течения. В следующий миг Седрик отметил про себя, что вода в реке далеко не такая белая, как во время путешествия на «Совершенном». Сейчас она выглядела почти как обычная речная вода. Капитан что-то сказал Элис, но Седрик расслышал только её ответ:

— Ему сложнее. Взгляните, какие у него короткие лапы. Остальные драконы идут вброд, а он почти плывет.

Лефтрин кивнул, соглашаясь.

— На самом деле бедолага вряд ли выживет. Он был обречен с того самого дня, как появился из кокона. Но мне все же не хотелось бы видеть, как он умрет.

— Пусть лучше он умрет, пытаясь хоть как-то изменить свою жизнь, чем валяясь в грязи около Кассарика.

Элис сказала это с такой горячностью, что Седрик повернулся, чтобы взглянуть на неё. Именно тогда он с тревогой осознал, как глубоки её чувства к Лефтрину. Было нетрудно понять, что слова Элис относятся к её собственной жизни.

«Она пытается убедить себя следовать своим желаниям», — ошеломленно подумал он.

Тут же в голове возник вопрос: когда она наберется смелости отдаться Лефтрину? В том, что это случится, можно было не сомневаться. От мысли о том, что скажет Гест, когда узнает, по спине Седрика пробежал холодок. Может быть, Гест и не любит Элис, но относится к ней столь же ревниво, как ко всякому своему имуществу. Если Лефтрин отберет её, Гест разгневается. И будет винить Седрика не меньше, чем саму Элис.

Беспокойство, которое Седрик испытывал, видя, что с каждым днем они уплывают все дальше в глушь, неожиданно стало невыносимым. Пора выбираться отсюда вместе с Элис и возвращаться в Удачный.

Затем Седрик подумал о своей жалкой коллекции драконьих останков и нахмурился. Он каждый день проверял их. И сомневался в том, что они годятся для лекарства или напитка. Плоть, которую Тимара срезала с раны серебряного дракона, изначально была полусгнившей. Несмотря на все усилия Седрика сохранить её, кусочки дурно пахли и выглядели как обычное гниющее мясо. В последний раз, осмотрев их, он едва не выбросил эту гниль, но решил сохранить, пока не появится возможность заменить их чем-нибудь получше. Чем-то особенным из списка частей драконьей плоти, которые будет легко продать.

Почему-то эта мысль снова пришла ему на ум, когда он наблюдал за больным бурым дракончиком, ковыляющим впереди корабля. И неожиданно понял, что сегодня ночью у него появится уникальный шанс исполнить задуманное.

Было не так уж сложно ускользнуть с корабля под покровом ночи. Каждый вечер Лефтрин выводил «Смоляной» на илистую прибрежную отмель как можно ближе к тому месту, где драконы останавливались на отдых. Иногда хранители спали на борту корабля, иногда устраивались на берегу рядом с драконьим лежбищем. Седрику повезло. Твари устроились на ночь на травянистом берегу, а подростки решили собрать плавник для костра и остаться ночевать на суше. На вахте стоял сам Лефтрин. Элис оказалась невольной сообщницей Седрика: разговор с нею настолько увлек капитана, что Седрик без труда выбрался на берег незамеченным.

Угасающий костер хранителей и почти полная луна давали достаточно света. Седрик старался переступать через лужи и полоски травы, смирившись с тем, что вернется на борт в мокрой и грязной одежде. Вечером он внимательно проследил, где устроились на ночь драконы, так что примерно знал, как найти усталого бурого неудачника. Было уже поздно, все хранители и драконы крепко спали, когда Седрик осторожно прокрался мимо них. Больной дракон спал один поодаль от прочих. Он не пошевельнулся, когда Седрик подошел к нему. На мгновение Седрику показалось, что дракон уже мертв. Ни единого движения, ни признака дыхания. Он собрался с духом и осторожно положил руку на склизкое плечо твари. По-прежнему ни малейшего движения. Он легонько толкнул дракона, потом посильнее. Тот фыркнул, но не шелохнулся. Седрик достал нож.

Первой его целью было добыть несколько чешуек. Плечо идеально подходило для этого: Седрик не зря наблюдал за драконами, пока Элис пыталась разговаривать с ними. Он знал, что обычно самая крупная чешуя растет на плечах, бедрах и у основания хвоста. В слабом свете луны он поддел чешуйку краем ножа, с силой прижал её к лезвию большим пальцем и дернул. Чешуйка держалась крепко — это было все равно что пытаться вынуть тарелку из самого низа стопки. Но в конце концов она поддалась и выпала, блестя кровью по краям. Дракон дернулся, но продолжал спать. Видимо, ему не хватило сил даже на то, чтобы отозваться на боль.

Седрик выдернул у твари ещё три чешуйки, каждую размером примерно с ладонь, завернул их в носовой платок и засунул в нагрудный карман рубашки. Он уже собирался возвращаться на баркас, потому что знал, что каждая чешуйка будет продана за хорошие деньги. Но засомневался. Если этих денег не хватит, чтобы купить свободу, едва ли Гест останется рядом с ним надолго. Нет. Он уже пошел на риск. И теперь должен получить за этот риск столько, чтобы жить по-королевски. Иначе не стоило и руки марать. Он будет глупцом, если остановится сейчас, когда богатство само идет к нему.

Седрик тщательно подобрал инструменты для этого дела. Он извлек маленький нож — нож мясника, которым кололи свиней и выпускали свежую кровь для изготовления кровяной колбасы. Седрик был удивлен, узнав, что такой нож существует, но купил его сразу, как увидел. Нож был коротким и острым, с желобком, который продолжался сквозным отверстием в рукояти и служил для стока крови.

Седрик наметил новую точку на теле дракона — на шее чуть ниже челюсти. Потом отмахнулся от комаров, которые кружились вокруг него, нацеливаясь на его собственные уши и шею. «Просто очень большой комар», — сказал он спящему дракону. Приподнял одну из крупных чешуй на шее, крепко взялся за рукоять ножа и вонзил его в плоть твари.

Нож был отточен до предельной остроты, и все же воткнуть его оказалось нелегко. Дракон взвизгнул во сне — забавный звук для такого огромного существа. Его когтистые лапы проскребли по грязной земле, Седрик ощутил приступ паники и едва не удрал. Но сумел трясущимися руками извлечь из маленькой сумки стеклянный флакон и вытащить из него пробку, тоже из стекла. Он ждал. Через миг из отверстия в рукояти закапала кровь — одна мерцающая капля за другой. Седрик подставил под падающие капли горлышко флакона и аккуратно собрал их все.

Его руки сильно тряслись. Он никогда не делал ничего подобного и подумал, что эти его действия куда более ужасны, чем ему казалось. Капля крови упала мимо фляжки и потекла по его пальцам. Седрик поморщился и поднес горлышко фляги под самое отверстие в рукояти. Тут кровь полилась тонкой струйкой — а затем настоящей струей. «Са милостивый!» — в ужасе и восторге воскликнул Седрик. Флакон в его руке делался все тяжелее, а потом вдруг переполнился. Он отдернул сосуд. Пришлось отлить немного крови, прежде чем вставить пробку, и Седрик пожалел, что не захватил второго флакона. Он вытер окровавленные руки и штаны и аккуратно уложил добычу в сумку. Резким движением извлек нож из тела дракона и тоже убрал в сумку.

Но кровь продолжала течь.

Её запах, странно густой и напоминающий о змеях, наполнил ноздри Седрика. Кровососы, жужжавшие вокруг него, уселись пировать на этой нежданной добыче. Они облепили рану, жадно припав к ней. Струйка крови прочертила алую полосу на плече дракона. Кровь капала со шкуры на утоптанную землю, под шеей дракона начала образовываться маленькая лужица. В лунном свете она казалась черной, но пока Седрик смотрел на расползающуюся поверхностьлужи, начала краснеть. Кровь мерцала алым и багровым, и эти два цвета вращались, точно краска, которую размешивают в воде; их разделяла тонкая серебристая полоска. Седрик почувствовал, как его тянет к этой луже, и присел на корточки, зачарованный кружением цветов.

Взгляд его поднялся по тонкой струйке текущей крови, которая питала эту лужицу. Седрик протянул руку и подставил под струйку два пальца. Поток разделился и шелковой нитью оплел их. Он отдернул руку, не отводя глаз от струйки, а потом поднес окровавленные пальцы ко рту и лизнул их.

Он очнулся от вкуса драконьей крови на языке, потрясенный тем, что поддался порыву, о котором даже не подозревал. Вкус крови растекался изо рта по телу, наполняя все чувства. Седрик ощущал этот запах не только в носу, но и в горле, и на нёбе. Этот запах звенел у него в ушах, язык жгло и кололо. Седрик попытался стряхнуть с пальцев оставшуюся на них кровь, потом вытер руку о рубашку. Теперь он весь испачкался в крови и грязи. А дракон продолжал истекать кровью.

Седрик наклонился и набрал горсть крови, перемешанной с грязью. Она была одновременно теплой и холодной на ощупь и кружилась — точно жидкая змея сворачивала и разворачивала кольца на его ладони. Он прижал эту горсть к ране. А когда отнял руку, тонкая струйка крови вновь потекла по шкуре дракона. Ещё пригоршня грязи и ещё; последнюю он плотно прижал к драконьей шее, дыша ртом от страха и усилий. Он чуял и осязал только дракона, он чувствовал дракона у себя во рту и в глотке. Он сам стал драконом. Его шея и спина были покрыты чешуей, его когти вонзались в грязь, его крылья не могли развернуться — а что это за дракон, который не может летать? Седрик, шатаясь, поднялся на ноги и неверной походкой побрел прочь от дракона. Кровь, бежавшая из раны, наконец-то остановилась.

Некоторое время Седик стоял, свесив руки почти до колен, вдыхая ночной воздух и пытаясь прийти в себя. Когда в голове немного прояснилось, он выпрямился и вместо головокружения ощутил ужас оттого, как плохо он справился с задачей. Где его скрытность и намерение не оставлять следов? Он был весь в грязи и крови, а дракон лежал в кровавой луже. Ничего себе тонкая работа!

Он закидал лужу землей, выдрал с корнем несколько кустов болотной травы и уложил поверх, а потом набросал ещё земли. Ему показалось, что это заняло несколько часов. В лунном свете не было видно, остались ли следы красной жидкости на земле или на шкуре дракона. Тварь не просыпалась. По крайней мере, она не вспомнит о его приходе.

Седрик вернулся к баркасу и попытался пробраться на борт. В течение мучительного часа ему пришлось прятаться в тени у носа корабля. Наверху Элис и Лефтрин негромко беседовали об узлах и о чем-то ещё. Когда они наконец ушли, Седрик вскарабкался по веревочной лестнице и бросился в свою каюту. Там он быстро переоделся во все чистое и спрятал драгоценную кровь и чешую в ящик. Только с третьей попытки он смог тайно стереть с палубы корабля свои кроваво-грязные следы. Лефтрин и Элис едва не застали его, когда он выбрасывал в реку испачканную одежду и сапоги. Если бы эти двое не были настолько поглощены друг другом, то обязательно заметили бы его.

Но они не заметили. И сосуд с кровью, который Седрик держал сейчас в руке, был наградой за все, что ему пришлось пережить. Он смотрел на фляжку, на медленное вращение и перемещение слоев красной жидкости внутри. Словно змеи, обвившиеся друг вокруг друга, подумалось ему, и перед его внутренним взором внезапно возникли призраки двух морских змеев, сплетающихся в тускло-синей глубине моря. Седрик тряхнул головой, чтобы отделаться от этой картины, и отогнал внезапное желание откупорить сосуд и понюхать его содержимое.

В сундучке у него лежал воск для печатей. Нужно растопить его и запечатать им горлышко. Нужно. Но он сделает это попозже.

Созерцание сокровищ, как ни странно, успокоило Седрика. Он положил флакон обратно в потайной ящик и достал оттуда плоский пенал из кедрового дерева. Сдвинув крышку, заглянул внутрь. На тонком слое соли лежали драконьи чешуйки. Они слегка переливались в тусклом свете, проникавшем в каюту. Седрик закрыл крышку, вернул пенал в потайной ящик, потом запер его.

Вероятно, они обнаружили, что бурый дракон мертв. Седрик внезапно понял, что его не заподозрят. Он хорошо замел следы. Кровь стер, а рана от ножа была такой крошечной, что её никто не найдет. И на самом деле он не убивал эту тварь. Все видели, что она все равно была на грани смерти. Если кровопускание ускорило смерть — что ж, это не означает, что Седрик стал его убийцей. В конце концов, это всего лишь животное, какую бы чушь ни болтала Элис. Дракон — животное, как корова или цыпленок, которых человек может использовать, как сочтет нужным.

Нет, на самом деле все совсем наоборот.

Эта мысль была такой неожиданной и чуждой, что её вторжение потрясло Седрика. Наоборот? Человек предназначен для того, чтобы драконы использовали его, как сочтут нужным? Что за нелепица! Откуда вообще возникла эта глупая мысль?

Седрик расправил сюртук, отпер дверь и ступил на палубу «Смоляного».

* * *

^{Пятый день месяца Молитв, шестой год Вольного союза торговцев.}

^{От Эрека, смотрителя голубятни в Удачном, — Детози, смотрительнице голубятни в Трехоге.}

Послание от торговца Кинкаррона Советам Трехога и Кассарика, в котором торговец Кинкаррон выражает недоумение и беспокойство относительно договора, заключенного помянутыми Советами с его дочерью, Элис Кинкаррон Финбок, а также требует подтверждения данного договора. Ответ нужен срочно.

Детози, торговец Кинкаррон пообещал хорошо заплатить, если его письмо и ответ на него будут доставлены как можно скорее. Если сможешь убедить кого-нибудь в Совете дать ответ не позднее чем через три дня и отправишь с самым быстрым голубем, я, пожалуй, сочту, что мы в расчете за тот горох.

Эрек

Книга II Драконья гавань

Пятнадцать драконов отправляются в опасное путешествие в неизведанные земли в надежде вновь обрести древнюю Келсингру — потерянную драконью гавань. Их сопровождают люди-хранители, которые тоже ищут свой дом. Но реальна ли Келсингра или это всего лишь кусочек славного прошлого, хранящийся глубоко в памяти драконов? Достоверных карт не существует, и драконы понимают, что в стране, пережившей столько стихийных бедствий, от их ветхих воспоминаний мало толку.

Продвигаясь в глубь неизведанной территории, люди и драконы обнаруживают, что становятся кем-то другим. Чем крепче их дружба, тем жестче испытания: сильнее голод, внезапнее наводнения, опаснее хищники. Правда, вскоре выясняется, что самые опасные хищники находятся в компании самих путешественников…

* * *

^{Пятый день месяца Молитв, шестой год Вольного союза торговцев.}

^{От Эрека, смотрителя голубятни в Удачном, — Детози, смотрительнице голубятни в Трехоге.}

Письмо торговца Юрдена Совету торговцев Трехога в Дождевых чащобах касательно заказа для ножевых мастерских Севириана и прискорбной нехватки товара, вызвавшей существенный рост цен.

Здравствуй, Детози. Как выяснилось, королевские голуби медлительны в полете и плохо находят дорогу домой, однако их плодовитость и стремительный рост невольно наталкивают на мысль: возможно, эта порода пригодна для разведения на мясо, что особенно удобно в условиях Дождевых чащоб. Как по-твоему?

Эрек

Пролог

Люди были встревожены. Синтара ощущала их мечущиеся, жалящие мысли, словно рой кусачих насекомых. Драконица недоумевала: и как этот вид вообще ухитрился выжить, не умея держать при себе собственные мысли? Парадокс состоял в том, что, хоть человек и рассеивал по округе каждый образ, посетивший его скудный умишко, ему не хватало соображения услышать, о чем думают другие. Он так и проживал свой недолгий век, недопонимая соплеменников — да и всех прочих населяющих мир существ. Драконица пришла в ужас, впервые осознав: единственный способ, каким люди способны общаться друг с другом, это издавать ртами шум, а затем угадывать, что подразумевал собеседник под ответными звуками. Они называли это «разговором».

На мгновение Синтара перестала отгораживаться от шквала их писков и попыталась определить, что же взволновало драконьих хранителей на этот раз. Как обычно, их тревогам недоставало последовательности. Несколько человек беспокоились из-за болезни медной драконицы. Не то чтобы они могли ей чем-то помочь. Так к чему суетиться попусту вместо того, чтобы исполнять свои обязанности по отношению к другим драконам? Синтара вот голодна, а никто ещё не принес ей даже завалящей рыбки.

Драконица бесцельно брела вдоль реки. Смотреть тут не на что — только полоска грязной земли, камыши и одно-два чахлых деревца. Тусклое солнце озаряло спину Синтары, но почти не грело. Дичи на берегу не водилось никакой. В реке, возможно, плескалась рыба, однако скромное удовольствие от её поедания едва ли стоило усилий, какие придется затратить на поимку. Вот если бы кто другой её добыл…

Она задумалась, не отправить ли на охоту Тимару. Из подслушанного у хранителей выходило, что отряд будет торчать на этом позабытом богами клочке земли до тех пор, пока медная драконица не поправится или не умрет. Если все же умрет, дракона, который первым доберется до тела, ждёт отменная трапеза. И будет им Меркор, с горечью заключила Синтара. Золотистый дракон не спускал с больной глаз. Судя по всему, он подозревал, будто Медной что-то угрожает, однако пока что скрывал свои мысли от всех, не делясь ими ни с драконами, ни с хранителями. Уже одно это вселяло в Синтару беспокойство.

Она прямо спросила бы Меркора, чего он опасается, если бы не сердилась на него так сильно. Золотистый, без малейшего повода с её стороны, открыл хранителям её истинное имя. И не только её личным Тимаре и Элис, хотя и это уже было бы скверно. Но нет, он раструбил её имя всем, будто собственное. То, что сам Меркор и большинство других драконов решили представиться хранителям, ничего не значило для Синтары — если они настолько глупы и доверчивы, их дело. Она же не вклинивается между Меркором и его хранительницей. Так почему же Золотистый так бесцеремонно лезет в их взаимоотношения с Тимарой? Теперь она знает истинное имя Синтары, и остается лишь надеяться, что девчонка понятия не имеет, как им можно воспользоваться. Ни один дракон не способен солгать тому, кто потребует от него правды его собственным именем или подобающе обратится, задавая вопрос. Отказаться отвечать — запросто, но не солгать. И ни один дракон не сумеет нарушить уговор, если заключил его от своего истинного имени. Меркор вручил непомерную власть человеку, чей век не дольше рыбьего.

Синтара отыскала на берегу прогалинку, опустилась на нагретые солнцем камни, прикрыла глаза и вздохнула. Может, вздремнуть? Не стоит. Отдых на холодной земле её не привлекал.

Нехотя драконица снова впустила в сознание чужие мысли, пытаясь понять, что затеяли люди. Кто-то скулил по поводу крови на своих руках. Старшая из её хранителей тонула в пучине переживаний, решая, следует ли ей вернуться домой, к постылой жизни с мужем, или же спариться с капитаном баркаса. Синтара раздраженно фыркнула. О чем тут вообще размышлять? Элис изводилась из-за таких пустяков. Какая разница, что она предпочтет — не большая, чем куда именно сядет муха. Век людей смехотворно короток. Должно быть, именно поэтому они производят столько шума при жизни. Наверно, иначе им не убедить друг друга в собственной значимости.

Драконы, конечно, тоже издают звуки, однако не нуждаются в них для передачи мыслей. Рев и речь полезны, если приходится перекрывать людской гам, чтобы привлечь внимание другого дракона. Крик потребен, чтобы заставить множество людей сосредоточиться на мысли, которую пытается донести до них дракон. Синтару не так сильно возмущали бы человечьи звуки, если бы этот писк неизменно не сопровождался неудержимым мысленным потоком. Порой из-за такого вот двойного раздражения Синтара жалела, что не может съесть их всех и покончить с шумом раз и навсегда.

Она выразила досаду утробным ворчаньем. Люди — никчемные и надоедливые существа, и все же судьба принудила драконов положиться на них. Когда они вышли из своих коконов, пробудившись после превращения из морских змей в драконов, то оказались в мире, ничуть не похожем на их воспоминания. С тех пор как драконы последний раз ступали по земле, прошли не десятки, но сотни лет. И вместо того чтобы возродиться способными к полету, они вышли из коконов скверными насмешками над собственной природой и тут же увязли в топком речном берегу на краю непроходимых, заболоченных лесов. Люди с неохотой помогали им — приносили мясо и терпели присутствие драконов, дожидаясь, пока те вымрут или же наберутся сил, чтобы уйти. И драконы страдали и голодали многие годы (пищи едва хватало, чтобы не протянуть ноги), заточенные между лесом и рекой.

А потом Меркор нашел выход. Золотистый дракон сочинил легенду о полузабытом городе древнего народа, о несметных сокровищах, которые наверняка таятся там до сих пор и только и ждут, чтобы их отыскали. И драконов ничуть не смущало, что правдивым было лишь воспоминание о Кельсингре, городе Старших, достаточно просторном, чтобы привечать драконов. Если даже все сверкающие богатства — лишь выдумка, приманка для людей, что ж, так тому и быть.

И вот ловушка была поставлена, слухи разошлись, и некоторое время спустя люди предложили драконам помощь, если те отправятся на поиски древнего города Кельсингры. Была организована экспедиция, с баркасом и лодками, охотниками, чтобы добывать для драконов пищу, и хранителями, чтобы заботиться о них всю дорогу вверх по реке, до города, который они отчетливо вспоминали только во сне. Нечистые на руку купчишки, правящие в Трехоге, конечно же, дали им не лучших провожатых. Всего двое настоящих охотников были наняты, чтобы обеспечивать мясом полтора десятка драконов. А «хранители», отобранные Советом торговцев, оказались, по большей части, выбракованными подростками, которым не полагалось выживать и размножаться. Все они щеголяли чешуей и наростами — отметинами, которых жители Дождевых чащоб не желали видеть. Лучшее, что можно о них сказать, — в основном они были послушны и прилежны в заботе о драконах. Однако они совершенно не помнили своих прародителей и мчались по жизни, обладая лишь теми скудными познаниями о мире, какие успели накопить за свое краткое существование. Общаться с ними было затруднительно, даже когда Синтара не пыталась вести интеллектуальную беседу. Такой простой приказ, как «принеси мне мяса», обычно вызывал в ответ нытье о том, как трудно найти дичь, и глупые вопросы вроде «Разве ты не ела всего пару часов назад?», будто бы эти слова могли как-то повлиять на её потребности.

Синтара единственная из всех драконов предусмотрительно вытребовала себе сразу двух прислужниц. Та, что постарше, Элис, была скверной охотницей, но зато с охотой, если и не со знанием дела, чистила её и держалась с подобающей почтительностью. Младшая, Тимара, была лучшей охотницей среди хранителей, однако её портили несдержанность и дерзость. Тем не менее, наличие двух хранительниц гарантировало, что кто-нибудь из них всегда будет на подхвате, по крайней мере, насколько хватит их быстротечных жизней. Драконица надеялась, что они оборвутся не слишком скоро.

Почти целый месяц они тащились вверх по реке, держась мелководья вдоль заросших берегов. Путь по суше преграждали непролазные дебри, заплетенные лианами и ползучими растениями, почва топорщилась корнями, и дракону негде было пройти. Охотники рыскали впереди, хранители двигались следом на маленьких лодках, а последним шёл «Смоляной», длинный, низкий речной баркас, от которого сильно пахло драконами и магией. Меркора очень заинтересовало это так называемое «живое судно». Многие драконы, включая Синтару, сочли присутствие баркаса неуместным и едва ли не оскорбительным. Корпус корабля был построен из диводрева — на самом деле, вовсе не дерева, а кокона умершей морской змеи. Эта «древесина» крайне прочна и не пропускает влагу. Люди высоко её ценят. Но для драконов она так и разит драконьей плотью и памятью. Когда морской змей готовит кокон, чтобы превратиться в дракона, он пережевывает особую глину и песок, сдабривая их своей слюной и воспоминаниями, а затем отрыгивает. И эта «древесина» обладает своего рода разумом. Нарисованные глаза баркаса, на взгляд Синтары, были чересчур осмысленными, и «Смоляной» слишком легко для обычного корабля шёл вверх по реке, против течения. Драконица держалась подальше от баркаса и почти не разговаривала с его капитаном. Да тот и сам не выказывал особого желания общаться с драконами. На миг эта мысль задержалась в голове Синтары. С чего бы капитану их сторониться? В отличие от многих он, похоже, ничуть не боялся драконов.

И не питал к ним отвращения. Синтара вспомнила о Седрике и презрительно фыркнула. Суетливый типчик из Удачного повсюду таскался за Элис, носил её бумагу и перья, зарисовывал драконов и записывал обрывки сведений, которые сообщала ему хранительница. Он оказался настолько тупоумным, что не понимал ни слова, когда драконы с ним разговаривали. Речь Синтары он воспринимал как «животные звуки» и имел наглость сравнивать с мычаньем коровы! Нет, у капитана Лефтрина нет ничего общего с Седриком. Он не глух к словам драконов и явно не считает, будто они не заслуживают внимания. Так почему же он избегает их? Может, он что-то скрывает?

Что ж, он глуп, если надеется что-то скрыть от дракона. Синтара отмахнулась от мимолетной тревоги. Драконы способны раскопать человеческое сознание так же легко, как ворона — кучу навоза. Если у Лефтрина или кого-то ещё из людей имеются тайны, пусть держатся за них. Люди живут так недолго, что близкое знакомство с ними не стоит траты сил. Старшие некогда были достойными товарищами драконам. Они жили гораздо дольше людей и были достаточно умны, чтобы слагать стихи и песни, прославляющие драконов. В мудрости своей они строили общественные здания и даже некоторые, самые роскошные, из дворцов так, чтобы там было уютно гостю-дракону. Память предков рассказывала Синтаре о тучной скотине, о теплых убежищах, привечавших драконов в зимнюю пору, о купальнях с душистыми маслами, которые успокаивали зуд под чешуей, и прочих предупредительных любезностях, придуманных Старшими для драконов. Как жаль, что их больше не осталось в этом мире. Очень жаль.

Драконица попыталась представить Тимару Старшей, но ничего не вышло. Юной хранительнице недостает подобающего отношения к драконам. Она непочтительна, угрюма и слишком увлечена собственным мимолетным существованием. Тимара сильна духом, но плохо этим распоряжается. Вторая хранительница, Элис, подходит ещё меньше. Даже сейчас Синтара ощущала её затаенные сомнения и страдания. Женщины Старших хотя бы отчасти разделяли решительность и страстность драконьих королев. Интересно, выйдет ли что из её хранительниц, задумалась Синтара. Что нужно, чтобы их подстегнуть, испытать их нрав? Стоит ли тратить силы, чтобы выяснить, из какого теста слеплены эти женщины?

Что-то кольнуло Синтару в бок. Она нехотя открыла глаза и подняла голову. Перекатилась на лапы, встряхнулась и снова легла. Когда драконица уже опускала голову, её внимание привлекло движение в высоком камыше. Дичь? Она присмотрелась. Нет. Всего лишь двое хранителей, пробирающихся с берега в лес. Синтара их узнала. Девушка, Джерд, ухаживает за Верас. Прислужница зеленой довольно рослая для человеческой самки, с короткой щетиной светлых волос. Тимара её недолюбливает. Синтара знала об этом, но не задумывалась о причинах. С ней был Грефт. Драконица тихонько фыркнула. Этого она сама едва терпела. Может, он и хорошо ухаживает за черно-синим драконом, и начищает его чешую до блеска, но даже сам Кало не доверяет своему хранителю. Все драконы относятся к нему с настороженностью. А вот Тимара разрывается между интересом и страхом. Девушку влечёт к нему — и раздражает это влечение.

Синтара принюхалась к ветру, уловила запахи удаляющихся хранителей и прикрыла глаза. Она поняла, куда они направляются.

Ей в голову пришла занятная мысль. Она внезапно нашла способ испытать свою хранительницу, только вот стоит ли растрачивать силы? Может быть. А может, и нет. Драконица снова растянулась на чуть теплых камнях, сокрушаясь, что это не раскаленный на солнце песок. И принялась ждать.

^{Пятый день месяца Молитв, шестой год Вольного союза торговцев.}

^{От Эрека, смотрителя голубятни в Удачном, — Детози, смотрительнице голубятни в Трехоге.}

Послание торговца Полона Мельдара Седрику Мельдару, в котором спрашивается, все ли у того благополучно и когда ожидать его возвращения.

Детози, похоже, кое-кого беспокоит судьба неких жителей Удачного, направлявшихся в Кассарик, но, по-видимому, уехавших куда-то дальше. Двое встревоженных родителей сегодня заходили ко мне порознь, обещая награду за скорые вести. Я помню, что ты не в лучших отношениях со смотрителем голубятни в Кассарике, но, может, все-таки выяснишь у него, что слышно о Седрике Мельдаре или Элис Кинкаррон-Финбок. Муж этой Финбок происходит из состоятельной семьи. И добрые вести, возможно, будут щедро вознаграждены.

Эрек

Глава 1

ОТРАВЛЕННЫЙ

Чавкающая серая грязь липла к сапогам, мешая идти. Лефтрин шагал к сгрудившимся драконьим хранителям, все сильнее отдаляясь от Элис, сражающейся с топкой почвой.

— Метафора всей моей жизни, — сердито пробормотала та и решительно ускорила шаг.

Мигом позже ей подумалось, что ещё несколько недель назад она сочла бы подобную прогулку по берегу не только малость авантюрной, но и обременительной задачей. Теперь же она видела перед собой всего-навсего лужу вязкой грязи, причем не такую уж и непроходимую.

— Я меняюсь, — сказала себе Элис и вздрогнула, ощутив согласие Небозевницы.

«Ты слушаешь все мои мысли?» — спросила она драконицу, но ответа не получила.

Женщина задумалась, знает ли драконица о её симпатии к Лефтрину и подробностях её несчастливого брака. И тут же решила оберегать свою личную жизнь, не думая на эти темы. А затем осознала всю тщетность подобного подхода.

«Неудивительно, что драконы такого низкого мнения о нас, если им доступны все наши мысли».

«Уверяю тебя, по большей части ваши мысли кажутся нам настолько скучными, что мы не трудимся давать им оценку, — раздался прямо в мозгу ответ Небозевницы, а затем драконица с горечью прибавила: — Моё истинное имя — Синтара. Почему бы и тебе его не узнать, раз уж его слышали все, благодаря Меркору».

Как же это было восхитительно общаться напрямую, разум с разумом, с таким поразительным существом.

«Я так счастлива узнать твое истинное имя, — отважилась на комплимент Элис. — Синтара. Его великолепие воистину соответствует твоей красоте».

Ответом ей было гробовое молчание. Синтара не пропустила её слова мимо ушей, просто не сочла нужным ответить.

«Что случилось с коричневым драконом? — попыталась сгладить неловкость вопросом Элис. — Он болен?»

«Медная вышла такой из кокона и уже прожила неожиданно долго», — черство ответила Синтара.

«Она?»

«Перестань мне так громко думать!»

Элис едва удержалась от того, чтобы мысленно извиниться. Скорее всего, это лишь ещё сильнее досадит драконице. А она уже почти нагнала Лефтрина. Толпа хранителей, собравшихся вокруг коричневого дракона, уже расходилась. Когда Элис поравнялась с капитаном, на страже остались только большой золотистый дракон и его хранительница, девочка с розовой чешуей. Когда Элис подошла, дракон поднял голову и воззрился на неё сияющими черными глазами. Она почти физически ощутила толчок его взгляда. Лефтрин резко обернулся к ней.

— Меркор хочет, чтобы мы оставили коричневого в покое, — сообщил капитан.

— Но… но вдруг бедняжке понадобится наша помощь. Кто-нибудь уже выяснил, что с ним такое? Или, может, с ней?

Интересно, Синтара ошиблась или просто подшутила над Элис?

Золотистый дракон впервые обратился к ней напрямую. Его звучный, словно колокол, голос отозвался эхом у неё в груди, а разум заполнили мысли дракона.

— Релпду пожирают изнутри паразиты, а ещё на неё напал хищник. Я сторожу её, чтобы никто не забывал: драконы — это драконья забота!

— Хищник? — ужаснулась Элис.

— Уходи, — резко бросил ей Меркор. — Это тебя не касается.

— Прогуляйся со мной, — решительно предложил Лефтрин.

Капитан хотел предложить Элис руку, но вдруг отстранился. Её сердце сжалось. Вот и ущерб от слов Седрика. Несомненно, тот счел своим долгом напомнить капитану Лефтрину, что Элис — замужняя женщина. И его упрек достиг цели. Никогда больше они с капитаном не смогут держаться непринужденно. Теперь оба будут постоянно помнить о приличиях. Даже если бы её муж, Гест, вдруг объявился здесь во плоти и встал между ними, Элис не ощутила бы его присутствие более явственно.

И не смогла бы возненавидеть его сильнее.

Последняя мысль потрясла Элис. Разве она ненавидит мужа?

Она признавала, что он ранил её чувства, пренебрегал ею, унижал, и ей совершенно не нравилось подобное отношение. Но ненавидеть? Элис осознала, что никогда не позволяла себе так думать о муже.

Гест был хорош собой, образован, обаятелен и прекрасно воспитан. Для других. Ей же дозволялось тратить его деньги как заблагорассудится, при условии, что она не станет ему досаждать. Родители считали брак дочери удачным, а большинство знакомых женщин завидовали Элис.

А она ненавидит мужа. Вот так вот. Элис некоторое время молча шагала рядом с Лефтрином, пока тот не прокашлялся, нарушая ход её мыслей.

— Прошу прощения, — машинально извинилась она. — Я задумалась.

— Думаю, от нас мало что зависит, — печально произнес капитан, и Элис кивнула, отнеся его слова к сумятице в собственной душе, однако он продолжил: — По-моему, никто не может помочь коричневой. Она либо выживет, либо умрет. А мы застрянем здесь до тех пор, пока все не решится.

— Так непривычно думать о ней в женском роде. И вдвойне печально, что она больна. Самок драконов осталось слишком мало. Так что я нисколько не возражаю. В том смысле, что я не против застрять здесь.

Элис хотелось, чтобы капитан подал ей руку. Она решила, что не станет отказываться.

Между берегом и рекой не было четкой границы. Грязь постепенно становилась все более топкой и влажной, а потом превращалась в воду. Элис с капитаном остановились у самого края потока. Грязь начала засасывать её обувь.

— Нам, стало быть, деваться некуда? — проговорил Лефтрин.

Элис огляделась. За спиной остался низкий речной берег с вытоптанной травой, дальше — опушка леса, загроможденная плавником и заросшая кустами, позади которой начиналась уже настоящая чаща. С того места, где они стояли, она казалась неприступной и зловещей.

— Можно попробовать углубиться в лес, — начала женщина.

Лефтрин негромко засмеялся, но особого веселья в его смехе не слышалось.

— Я не то имел в виду. Я говорил о нас с тобой.

Элис заглянула капитану в глаза. Она поразилась откровенности Лефтрина, но затем решила, что искренность — единственный положительный итог вмешательства Седрика. Теперь им незачем отрицать, как сильно их влечёт друг к другу. Элис жалела, что ей не хватает смелости взять капитана за руку. Вместо этого она просто смотрела на него, надеясь, что он сумеет угадать её мысли сам. Он сумел — и тяжело вздохнул.

— Что же нам делать, Элис?

Вопрос был риторическим, но она решила все равно на него ответить.

Они прошли ещё пару десятков шагов, прежде чем Элис подобрала слова, которые действительно выражали бы её чувства. Капитан шагал, уставившись под ноги.

— Я готова делать все, чего бы ни захотел ты, — сообщила Элис его профилю, отказываясь от попыток овладеть ситуацией.

Она пронаблюдала за тем, как эти слова проникают в его сознание. Ей казалось, они станут для него благословением, но Лефтрин воспринял их как бремя. Лицо его окаменело. Он поднял взгляд. На берегу, неподалеку от них, стоял баркас и как будто глядел на капитана с сочувствием. Лефтрин заговорил, обращаясь к нему, похоже, не в меньшей степени, чем к самой Элис.

— Я обязан поступить правильно, — с сожалением заключил он. — Правильно для нас обоих, — прибавил он со всей окончательностью принятого решения.

— Я не позволю, чтобы меня выпроводили обратно в Удачный!

Капитан кривовато улыбнулся.

— О, дорогая моя, ничуть не сомневаюсь. Никто не собирается тебя никуда выпроваживать. Куда бы ты ни направилась, ты пойдешь по своей воле или не пойдешь вовсе.

— Просто хотела убедиться, что ты это понимаешь, — откликнулась Элис, постаравшись, чтоб её слова прозвучали уверенно и независимо.

Она потянулась, обеими руками взялась за мозолистую лапищу Лефтрина и крепко стиснула, прислушиваясь к ощущению её грубоватой силы. Капитан в ответ бережно сжал ладошку Элис. А затем отпустил.

Дневной свет казался тусклым. Седрик крепко зажмурился и снова открыл глаза. Не помогло. Головокружение усилилось, и он невольно нашарил стенку каюты. Баркас как будто ходил ходуном под ногами, хотя он точно знал, что судно стоит у берега. Где же у этой проклятой двери ручка? Он никак не мог её разглядеть. Седрик привалился к стене и часто задышал, силясь побороть приступ тошноты.

— Как ты там? — донесся откуда-то сбоку низкий голос, вроде бы знакомый.

Седрик постарался собраться с мыслями. Карсон, охотник. Тот, что с густой рыжей бородой. Вот кто с ним заговорил.

Седрик осторожно вдохнул.

— Сам не знаю. Здесь вообще светло? Все кажется таким тусклым.

— Сегодня ясно, приятель. Солнце шпарит так, что на воду не взглянуть.

В голосе охотника угадывалась тревога. С чего бы? Они ведь едва знакомы.

— А мне мерещится, что сумрачно.

Седрик пытался говорить обычным тоном, но собственный голос казался ему далеким и слабым.

— У тебя зрачки сужены в точку. Давай-ка, обопрись на меня. Устроим тебя на палубе.

— Не хочу я сидеть на палубе, — чуть слышно возразил он, но если Карсон и разобрал его слова, то не обратил на них никакого внимания.

Здоровяк-охотник приобнял его за плечи и мягко, но решительно усадил прямо на грязную палубу. Седрику не хотелось думать, во что превратятся на грубых досках его брюки. Однако мир как будто бы стал раскачиваться чуть меньше. Молодой человек откинулся головой на стенку каюты и закрыл глаза.

— Выглядишь так, будто чем-то отравился. Или наглотался какой-то дряни. Ты белый, как вода в реке. Я сейчас вернусь. Принесу тебе питья.

— Отлично, — слабо пробормотал Седрик.

Охотник казался лишь чуть более темной тенью в тусклом мире. Седрик ощущал, как отдаются в палубе его шаги, и даже от этой слабой дрожи его мутило. Но потом охотник ушел, а юноша ощутил другую вибрацию. Ещё слабее и не такую ритмичную, как от шагов. На самом деле, это даже и не вибрация, решил он. Но все же нечто — нечто дурное и притом направленное на него. Нечто знало, что он сделал с коричневым драконом, и ненавидело его за это. Нечто древнее, могущественное и темное осуждало его. Седрик зажмурился сильнее, но от этого ощущение враждебности лишь сделалось ближе.

Вернулись шаги, сделались громче. Охотник опустился на корточки рядом с ним.

— Вот. Выпей. Эта штука тебя взбодрит.

Седрик обеими руками взял теплую кружку, почуяв запах дрянного кофе. Поднес к губам, отхлебнул, и глотку обожгло добавленной в питье щедрой порцией крепкого рома. Седрик попытался не выплюнуть пойло прямо на себя, подавился, проглотил и закашлялся. Он сипло задышал и открыл слезящиеся глаза.

— Ну как, полегче? — спросила его эта подлая скотина.

— Полегче? — гневно переспросил Седрик слегка окрепшим голосом.

Он сморгнул навернувшиеся слезы и разглядел-таки Карсона, сидящего перед ним на корточках. Рыжая борода была заметно светлее всклокоченной копны волос. Глаза у охотника оказались не карими, а редкого черного цвета. Он улыбался молодому секретарю, чуть склонив голову набок. Словно кокер-спаниель, со злостью подумал Седрик и заскользил сапогами по палубе, тщетно пытаясь подобрать ноги под себя и подняться.

— Проводить тебя до камбуза?

Карсон забрал у Седрика кружку, после чего с легкостью подхватил его под мышки и поставил на ноги.

Голова юноши вяло мотнулась.

— Да что со мной такое?

— Откуда же мне знать? — дружелюбно откликнулся охотник. — Слишком много выпил вчера вечером? Мог купить в Трехоге какую-нибудь дрянь. А если затаривался в Кассарике, то отравился наверняка. Они там перегоняют что попало: корни, фруктовые очистки. Обопрись на меня и не рыпайся. Я знал одного парня, так тот пытался перегонять рыбью кожу. Заметь, даже не рыбу целиком, а только кожу. И не сомневался, что получится. Вот мы и на месте. Береги голову. А теперь садись за стол. Тебе надо хоть немного поесть. Пища впитает ту дрянь, которой ты нахлебался, и станет получше.

Карсон, понял вдруг Седрик, на целую голову выше него. И гораздо сильнее. Охотник провел его по палубе, втащил на камбуз и усадил за стол, словно мать — непослушного ребёнка.

И его зычный, низкий голос звучал почти успокаивающе, если не принимать в расчет грубоватые слова. Седрик уперся локтями в липкую столешницу и спрятал лицо в ладонях. От вони застарелого жира, дыма и еды ему сделалось ещё хуже.

Карсон суетился на камбузе: высыпал что-то в миску, плеснул из чайника кипятку. Выждал немного, потыкал ложкой и поставил угощение на стол. Седрик поднял голову, взглянул на месиво в миске, и его едва не вырвало. Он снова ощутил во рту привкус багряной драконьей крови, а её запах заполнил ноздри. Ему показалось, что он вот-вот лишится сознания.

— После этого тебе наверняка полегчает, — одобрительно заметил Карсон. — Давай, съешь немного. Чтобы нутро успокоилось.

— Что это?

— Сухари, размоченные в кипятке. Действуют, словно губка, если неладно с брюхом или к утру надо быть как стеклышко.

— Выглядит отвратительно.

— Это уж точно. Ешь давай.

Седрик давно не ел, а во рту и в носу до сих пор стояло послевкусие драконьей крови. Хуже уже не будет, решил он, взял большую ложку и помешал мерзкую кашицу.

Ученик охотника, Дэвви, заглянул в камбуз.

— Что стряслось? — спросил он.

В его голосе угадывалась тревога, что несколько озадачило Седрика. Он сунул в рот ложку размоченных сухарей. Никакого вкуса, только текстура.

— Ничего такого, Дэвви, о чем тебе стоило бы переживать, — строго ответил мальчишке Карсон. — А у тебя полно работы. Займись-ка починкой тех сетей. Бьюсь об заклад, мы проторчим здесь до конца дня. Закинем раз-другой сеть по течению — может, рыбы наловим. Но только если починить сеть. Так что за работу.

— А он? Что с ним случилось?

В голосе мальчишки угадывались едва ли не обвиняющие нотки.

— Он болен, хотя тебя это совершенно не касается. Займись делом и не путайся под ногами у старших. Ступай.

Дэвви не то чтобы хлопнул дверью, однако закрыл её резче, чем следовало бы.

— Мальчишки! — с негодованием воскликнул Карсон. — Воображают, будто знают, чего хотят, но позволь я ему это — что ж, он тотчас же смекнет, что ещё не готов. Уверен, ты-то понимаешь, о чем я.

Седрик проглотил липкую массу. Сухари убрали привкус драконьей крови изо рта. Он съел ещё ложку и только тут сообразил, что Карсон смотрит на него, дожидаясь ответа.

— У меня нет детей. Я не женат, — проговорил он, зачерпывая ещё сухарей.

Охотник был прав. Желудок уже успокаивался, и в голове прояснялось.

— Да я и не сомневался, — улыбнулся Карсон, как будто оценил шутку. — У меня тоже никого. Просто мне показалось, что ты маленько разумеешь в мальчишках вроде Дэвви.

— Нет. Ничего подобного.

Седрик был благодарен охотнику за его простецкое лекарство, однако предпочел бы, чтобы Карсон уже заткнулся и ушел. У него и без того голова шла кругом от мыслей. Седрику требовалось время, чтобы во всем разобраться, а не забивать мозги светской болтовней. Его встревожили слова Карсона об отравлении. О чем он вообще думал, пробуя драконью кровь на вкус? Он не помнил порыва, которому вдруг поддался — только как сделал это. Он намеревался лишь взять у этой твари немного крови и чешуи. Плоть дракона стоит целое состояние, а именно состояния ему и не хватало. Он не гордился тем, что сделан, но был вынужден пойти на это. Ему не осталось выбора. Они с Гестом смогут вместе уехать из Удачного, только если Седрик накопит достаточно средств. Драконья кровь и чешуя купят ему ту жизнь, о которой он всегда мечтал.

Дело казалось таким простым, когда он украдкой сошел с баркаса, чтобы забрать необходимое у больного дракона. Тварь явно умирала. Какая кому разница, если Седрик возьмет несколько чешуек? Стеклянные пузырьки стали такими тяжелыми, когда он наполнил их кровью. Он собирался продать её герцогу Калсиды как лекарство от болезней и преклонного возраста. Сам он вовсе не собирался её пробовать. Он не помнил даже того, как захотел отпить драконьей крови, не говоря уже о том, как действительно на это решился.

Считается, что драконья кровь обладает невероятной целебной силой, но, возможно, как и прочие лекарства, она может стать и ядом тоже. Неужели он действительно отравился? Оправится ли он? Жаль, спросить не у кого. Седрик вдруг сообразил, что Элис может знать. Она столько всего прочла о драконах — наверное уж, ей известно, как воздействует на человека их кровь. Но как же задать подобный вопрос? Можно ли составить его как-нибудь так, чтобы не навлечь на себя подозрений?

— Ну как, полегчало хоть немного твоему нутру от этой закуски?

Седрик резко вскинул голову и сейчас же пожалел об этом. На миг его одолело головокружение, но вскоре прошло.

— Да. Да, стало легче.

Карсон сидел напротив Седрика и внимательно разглядывал его. Черные глаза неотрывно смотрели юноше в лицо, как будто охотник пытался прочесть его мысли. Он снова уткнулся в миску и заставил себя съесть ещё ложку месива. Животу оно помогало, но удовольствия от еды не было никакого. Седрик снова поднял взгляд на наблюдающего за ним Карсона.

— Спасибо за помощь. Я бы не хотел отрывать тебя от дел. Уверен, теперь я уже справлюсь сам. Должно быть, ты прав, я съел или выпил что-нибудь не то. Так что не стоит обо мне беспокоиться.

— Не беспокойство и было.

И охотник снова замолчал, как будто бы ждал от Седрика чего-то ещё. Непонятно только чего. Юноша снова уставился на свою «еду».

— Ну, мне уже лучше. Спасибо.

Охотник все ещё медлил, но Седрик решил не отрывать взгляда от миски. Он ел размоченные сухари понемногу, делая вид, будто это занимает все его внимание. Взгляд Карсона беспокоил его. И когда охотник поднялся из-за стола, Седрик подавил вздох облегчения. Огибая стул Седрика, Карсон положил ему на плечо тяжелую руку и наклонился к самому уху юноши.

— Надо нам с тобой как-нибудь побеседовать, — произнес он негромко. — Подозреваю, у нас гораздо больше общего, чем тебе кажется. Возможно, нам стоит больше доверять друг другу.

«Он знает».

Эта мысль нарушила самообладание Седрика, и он едва не подавился ложкой размоченных сухарей.

— Возможно, — сумел выдавить он, и хватка на плече ослабла.

Охотник, хмыкнув, убрал руку и вышел на палубу. Когда дверь захлопнулась за ним, Седрик оттолкнул от себя миску и уронил голову на руки.

«Что же теперь будет? — спросил он у окружающей его тьмы. — Что будет?»

Коричневая драконица казалась мертвой. Тимаре хотелось подойти поближе и убедиться, однако золотистый страж пугал её. Меркор почти не изменил позы с тех пор, как она в последний раз проходила мимо них. Сейчас взгляд черных глаз сосредоточился на ней. Дракон не заговаривал, однако она ощутила его мысленное отторжение.

— Я просто беспокоюсь о ней, — произнесла Тимара вслух.

Сильве дремала, приткнувшись к передней лапе своего дракона. Услышав голос Тимары, она открыла глаза. Виновато покосилась на Меркора, а затем подошла к девушке.

— Он полон подозрений, — пояснила она. — Считает, что кто-то нарочно повредил коричневой драконице. Так что он стоит на страже, чтобы защитить её.

— Защитить или первым съесть, когда она умрет? — Тимаре удалось произнести вопрос так, чтобы он не прозвучал обвинением.

Сильве ничуть не оскорбилась.

— Защитить. Он видел смерть стольких драконов с тех пор, как они вышли из коконов. Самок осталось так мало, что даже чахлую и ущербную разумом следует беречь. — Сильве неловко фыркнула и прибавила: — Прямо как у нас.

— Что?

— Как у нас, хранителей. Среди нас всего четыре женщины, остальные мужчины. Меркор говорит, какими бы убогими мы ни были, мужчины все равно должны нас беречь.

От этого утверждения Тимара лишилась дара речи. Она невольно подняла руку к лицу, дотронулась до чешуек, покрывающих нижнюю челюсть и скулы. Обдумала возможные последствия, но все-таки решила быть откровенной.

— Сильве, мы не вправе искать супругов или любовников. Мы все знаем правила, даже если Меркор их не знает. Дождевые чащобы отметили большинство из нас ещё при рождении, и все мы помним, что это означает. Короткую жизнь. Если мы зачнем, почти никто из детей не выживет. По обычаю таких, как мы, бросают умирать сразу после рождения. Все мы понимаем, зачем нас отобрали для этой работы. Не только для того, чтобы ухаживать за драконами. Но и чтобы заодно избавиться от нас.

Сильве окинула Тимару долгим взглядом.

— Ты говоришь правду, точнее, то, что прежде было правдой для нас, — спокойно ответила она. — Но Грефт считает, что мы можем изменить правила. По его словам, когда мы доберемся до Кельсингры, она станет нашим городом, где мы сможем жить вместе с драконами. И там мы заведем собственные правила. Насчет всего.

Тимара ужаснулась легковерию девочки.

— Сильве, мы ведь даже не знаем наверняка, существует ли до сих пор Кельсингра. Вероятно, город погребен под землей, как и прочие города Старших. Честно говоря, я никогда не верила до конца, что мы доберемся туда. Мне кажется, лучшее, на что мы можем надеяться — это отыскать место,пригодное для жизни драконов.

— И что потом? — возмутилась Сильве. — Оставим их там, а сами вернемся обратно в Трехог? Ради чего? Чтобы снова жить украдкой и стыдясь, постоянно извиняясь за свое существование? Я не хочу этого, Тимара! И многие хранители со мной согласны. Где бы ни осели драконы, там останемся и мы. Значит, у нас будет новый город. И новые правила.

Внимание Тимары отвлек громкий хруст. Они с Сильве разом обернулись и увидели, как потягивается Меркор. Он поднял золотистые крылья и расправил их во всю длину. Девушку поразил не только их огромный размер, но и украшающие их глазки, словно на перьях у павлина. Затем дракон ещё раз встряхнул ими, обдав её резким порывом ветра и драконьего запаха. Складывал он их неуклюже, как будто раньше и не пробовал ими шевелить. Он плотно прижал крылья к спине и снова замер на своем посту над коричневой.

Тимара внезапно осознала, что Меркор с Сильве обмениваются мысленными репликами. Дракон не издал ни звука, однако она что-то ощутила, хотя никто не вовлекал её в разговор. Сильве подняла на неё извиняющийся взгляд.

— Ты пойдешь на охоту? — спросила девочка.

— Наверно. Вряд ли мы сегодня двинемся дальше.

Тимара старалась не думать об очевидном: пока коричневая не умрет, они с места не стронутся.

— Если пойдешь и добудешь свежего мяса…

— То поделюсь, чем смогу, — сейчас же подхватила Тимара.

Она постаралась не сожалеть о данном обещании. Мясо для Синтары, мясо для больной медной и слабоумного серебряного. Зачем она вообще вызвалась им помогать? Она и Синтару-то не может как следует прокормить. А теперь ещё и пообещала, что постарается принести еды для Меркора, золотистого дракона Сильве. Остается надеяться, что охотники тоже пойдут в лес.

С того дня, как драконы впервые поохотились сами, они научились промышлять для себя дичь и рыбу. Однако выдающихся добытчиков среди них не было. Драконы должны охотиться в полете, а не ковылять за жертвой по земле. Но, тем не менее, все они достигли некоторых успехов. Смена питания на свежее мясо и рыбу, похоже, пошла на пользу почти всем. Они похудели, но нарастили мышцы. Проходя мимо драконов, Тимара окинула их критическим взглядом. И с удивлением отметила, что они стали куда больше походить на изображения с различных предметов, оставшихся от Старших. Девушка даже задержалась на месте, чтобы присмотреться внимательнее.

Арбук, серебристо-зеленый самец, плескался на мелководье. Время от времени он опускал под воду голову, забавляя Алума, его хранителя. Тот брел рядом, держа наготове острогу, хоть резвящийся дракон явно распугал всю возможную добычу. На глазах у Тимары Арбук расправил крылья. По сравнению с телом они казались нелепо длинными, однако он все равно захлопал ими, баламутя воду и обдавая брызгами Алума. Тот возмущенно закричал, и дракон озадаченно замер. Вода капала с его расправленных крыльев. Тимара восхищенно залюбовалась им.

Затем она резко развернулась и отправилась на поиски Синтары.

«Синтара, а не Небозевница», — угрюмо напомнила она себе.

Почему её так сильно задело то, что некоторые драконы и не думали утаивать свои истинные имена от хранителей? Джерд, похоже, знала имя своей подопечной с первого же дня. И Сильве тоже. Тимара стиснула зубы. Синтара гораздо красивее всех остальных драконов. И зачем только ей достался такой несносный характер?

Синюю драконицу она застала разлегшейся с несчастным видом на клочке мокрой земли среди камышей и травы. Положив голову на передние лапы, та наблюдала за текущей водой.

Она не оглянулась и вообще ничем не выдавала того, что заметила Тимару, пока не заговорила.

— Нам надо двигаться дальше, а не торчать здесь, — сообщила она. — До зимних ливней осталось не так много дней, а когда они начнутся, река станет глубже и быстрее. Это время нам следовало бы потратить на поиски Кельсингры.

— Так ты считаешь, что мы должны бросить коричневую?

— Релпду, — поправила Синтара, и в её мысленном голосе прозвучали мстительные нотки. — Почему никто до сих пор не знает её истинное имя, в отличие от моего?

Драконица подняла голову и вдруг потянулась передними лапами, выпустив когти.

— И она станет медной, а не коричневой, если за ней хорошенько ухаживать. Вот, смотри. У меня расщепился коготь. Это все из-за ходьбы по камням под водой. Принеси бечеву и перевяжи его. А потом замажь варом, которым вы лечили хвост серебряного.

— Дай-ка взглянуть.

Коготь разлохматился и размяк из-за постоянного пребывания в едкой воде. Он начал щепиться на конце, но, к счастью, до мяса трещина ещё не добралась.

— Схожу к капитану Лефтрину и спрошу, есть ли у него в запасе бечевка и вар. И, раз уж мы этим занялись, давай осмотрим тебя целиком. Остальные когти целы?

— Они все слегка размягчились, — признала Синтара.

Драконица протянула к Тимаре вторую переднюю лапу и растопырила пальцы, выпуская когти. Девушка закусила губу: все обтрепались по краям, словно твердый плавник, наконец-то уступающий влаге. Мысль о сырой древесине подсказала ей возможное решение.

— Интересно, можем ли мы обработать их маслом. Или залакировать, чтобы защитить от воды.

Драконица отдернула лапу, едва не сбив Тимару с ног, и сама внимательно осмотрела когти.

— Возможно, — сдержанно признала она.

— Встань, пожалуйста, и потянись. Мне нужно проверить, нет ли грязи или паразитов.

Драконица недовольно заворчала, но все же подчинилась. Тимара неспешно обошла вокруг неё. Она и не представляла, насколько изменилась её подопечная. Синтара заметно похудела, но нарастила мышцы. Едкая речная вода плохо сказывалась на чешуе, зато постоянное движение против течения делало драконицу сильнее.

— Расправь, пожалуйста, крылья, — попросила Тимара.

— Не хочу, — сухо заявила драконица.

— Предпочитаешь, чтобы в складках поселились паразиты?

Драконица снова заворчала, однако встряхнула крыльями и расправила их. Кожистые складки слиплись, словно зонтик, слишком долго пролежавший мокрым, и запах от них шёл неприятный. Чешуйки на крыльях выглядели нездоровыми, тонкие кончики побелели, словно палая листва, тронутая плесенью.

— Плохо дело, — испуганно воскликнула Тимара. — Ты их вообще моешь? Разминаешь их, машешь? Твоей коже не хватает солнечного света. И чистки.

— Все не так уж и скверно, — прошипела драконица.

— Ты не права. Крылья в складках влажные и дурно пахнут. Хотя бы пока не складывай их, пока я хожу за варом и бечевой.

Не обращая внимания на возмущение Синтары, Тимара схватила крыло за кончик и расправила его. Драконица попыталась сложить его, но девушка упрямо тянула на себя. И удержать его оказалось слишком уж легко. Мышцы дракона должны быть гораздо сильнее. Тимара попыталась подобрать верное слово. Атрофия. Мышцы на крыльях Синтары атрофируются за ненадобностью.

— Синтара! Если ты не послушаешь меня и не займешься крыльями, скоро ты вообще не сможешь ими пошевелить.

— Даже не думай об этом! — прошипела драконица.

Она резко хлопнула крылом, вырвав его из рук Тимары, и та упала коленями в грязь. Девушка воззрилась на драконицу, а та негодующе принялась снова складывать крылья.

— Стой. Погоди, что это там? Синтара, расправь крыло ещё раз. Дай мне заглянуть под него. Похоже, там наждачная змея!

Драконица застыла.

— Что ещё за наждачная змея?

— Они обитают в тенистых местах. Тонкие, как прутик, но очень длинные. Нападают очень быстро, а на морде у них зуб, вроде яйцевого. Они кусают и вцепляются, зарываясь в плоть. А потом так и висят и кормятся. Я видела обезьян, обвешанных змеями так, как будто у них по сотне хвостов. Зачастую вокруг раны начинается воспаление, и животное гибнет. Редкостная пакость. Расправь крыло. Позволь мне взглянуть.

Она висела высоко под крылом — длинная, мерзкая тварь, похожая с виду на змею. Когда Тимара собралась с духом, чтобы дотронуться до неё, паразит внезапно принялся яростно извиваться, и Синтара вскрикнула от испуга и боли.

— Что это? Сними это с меня! — потребовала драконица, сунула голову под крыло и вцепилась в змею.

— Стой! Не кусай её и не тяни. Если ты дернешь, голова змеи оторвется, останется в ране и нагноится. Пусти её, Синтара. Выпусти змею, я все сделаю сама!

Глаза Синтары сверкнули медью, однако она послушалась.

— Вытащи её из меня, — проговорила драконица сдавленным, яростным голосом, и Тимара вздрогнула, ощутив скрывающийся за гневом страх. — Поспеши, — мгновением позже добавила Синтара. — Я чувствую, как она там шевелится. Она пытается зарыться глубже. Спрятаться в моем теле.

— Да поможет нам Са! — воскликнула Тимара.

К горлу подкатила тошнота. Она попыталась вспомнить, что рассказывал отец о том, как избавляться от наждачных змей.

— Только не огонь, ни в коем случае. Если змею обжечь, она заползет ещё глубже. Был какой-то другой способ.

Тимара лихорадочно рылась в памяти, пока её не осенило.

— Виски! Надо спросить, нет ли его у капитана Лефтрина. Не двигайся.

— Быстрее, — взмолилась Синтара.

Тимара бросилась к баркасу, но затем заметила прогуливавшихся неподалеку Элис и капитана. Она свернула и помчалась к ним.

— Капитан Лефтрин! — кричала она на бегу. — Капитан Лефтрин, мне нужна твоя помощь!

Услышав её, капитан с Элис оглянулись и поспешили навстречу. Когда они наконец-то добрались друг до друга, Тимара уже задыхалась.

— В чем дело, девочка? — обеспокоенно спросил Лефтрин.

— Наждачная змея, — только и смогла выговорить она в ответ. — На Синтаре. Впервые вижу такую здоровую. Зарывается в грудь, под крылом.

— Проклятые твари! — воскликнул капитан.

Тимара была признательна за то, что не пришлось ничего объяснять. Она хватанула ртом ещё воздуха.

— Мой отец обычно выгонял их спиртным.

— Годится, но теребеновое масло лучше. Поверь мне. Мне как-то пришлось вытаскивать змею из собственной ноги. Пойдем, девочка, на борту есть немного масла. Элис! Если один дракон пострадал, весьма вероятно, что и другие тоже. Скажи всем хранителям, чтобы проверили своих подопечных. И ту коричневую, что там лежит, тоже. Обязательно осмотрите. Загляните ей под брюхо. Змеи обычно кусают местечко понежнее, а затем уже заползают глубже.

Когда Лефтрин отвернулся от неё и направился к баркасу, Элис захлестнула волна решимости. Она поспешила вдоль берега, от одного хранителя к другому, извещая их об опасности. Грефт почти сразу нашел змею на брюхе Кало — она пряталась за одной из задних лап дракона. Три впились в Сестикана. Когда его хранитель, Лектер, обнаружил короткие змеиные хвосты, Элис на миг показалось, что мальчик вот-вот грохнется в обморок. Она резко заговорила с ним, чтобы вырвать его из испуганного оцепенения, и велела вести Сестикана к Синтаре и ждать вместе с ней капитана Лефтрина. Парнишку, кажется, изумило то, насколько суровой способна быть Элис. Он с трудом сглотнул, взял себя в руки и повиновался.

Женщина совладала с собственным потрясением и поспешила дальше. Добравшись до Сильве и золотистого дракона, охраняющего грязную коричневую, Элис невольно замешкалась, собираясь с духом. Ей не хотелось спорить с драконом; она с радостью бы развернулась и поспешила прочь. И ей потребовалось некоторое время, чтобы убедить себя: это желание вызвано не её собственной трусостью, а попытками дракона прогнать её. Она расправила плечи и подошла к нему и девочке.

— Я пришла выяснить, нет ли у этой драконицы паразитов. Некоторые из ваших собратьев пострадали от наждачных змей. Пусть твоя хранительница осмотрит тебя, пока я занимаюсь коричневой.

Несколько мгновений золотистый дракон просто смотрел на неё. Как эти непроницаемые черные глаза могут излучать такой холод?

— Наждачные змеи?

— Паразиты, вгрызающиеся в плоть. Тимара говорит, обычно эти твари водятся в тенистых местах. Но эти, по её мнению, обитают в реке. Они гораздо крупнее обычных. Эти змеи кусают жертву и зарываются вглубь, питаясь соками твоего тела.

— Какая мерзость! — заключил Меркор.

Не медля ни секунды, золотой поднялся и расправил крылья.

— Моя шкура зудит от одной мысли о подобном. Сильве, сейчас же проверь, нет ли на мне этих тварей!

— Меркор, я полностью вычистила тебя сегодня. Сомневаюсь, что я проглядела бы такую гадость. Но я посмотрю.

— А я должна взглянуть на коричневую драконицу — нет ли змей у неё, — твердо заявила Элис.

Она ожидала, что Меркор возразит ей. Но его, кажется, напрочь отвлекла мысль о том, что на нем самом могли завестись паразиты.

Женщина отважилась подойти к безразличной медной драконице. Та лежала скорчившись, так что осмотр брюха был сильно затруднен, если вообще возможен. И Сильве была права. Слой грязи на её шкуре выглядел таким ровным, как будто его кто-то нарочно размазал. Придется сначала отмыть её, прежде чем хоть что-то заключать о её состоянии.

Элис беспомощно покосилась на Сильве, но девочка была всецело поглощена Меркором. Мигом позже старшая женщина устыдилась своего первого побуждения. Что она собиралась сделать? Приказать ребёнку вычистить коричневую, чтобы она, Элис, смогла осмотреть её, не замарав рук? Тоже выискалась важная птица. Много лет она уверяла всех, будто разбирается в драконах, но при первой же возможности помочь одному из них испугалась капельки грязи? Ну уж нет. Только не Элис Кинкаррон.

Неподалеку от того места, где лежала Медная, на берегу остались невытоптанные заросли камыша, чьи метелки доходили Элис почти до пояса. Она сняла с пояса короткий ножик, срезала полдюжины стеблей, скомкала в грубую мочалку и, вернувшись к драконице, начала усердно отскребать её, начав с выставленного вверх плеча.

Засохшая грязь оказалась речным илом и сходила на удивление легко. Грубая мочалка Элис обнажила медные чешуйки, которые вскоре чудно заблестели. Релпда не издала ни звука, однако женщине померещилась невнятная благодарность, исходящая от несчастной. Она удвоила старания, натирая спину драконицы вдоль хребта. За работой Элис все больше проникалась почтением к размерам дракона — не столько разумом, сколько ноющими мышцами. Обширная шкура, нуждающаяся в мытье, неожиданно напомнила ей о трудах матросов, отдраивающих палубу баркаса. А ведь это ещё мелкая драконица. Элис оглянулась через плечо на сверкающего золотой чешуей Меркора и мысленно сравнила его с маленькой девочкой, ухаживающей за ним. Сколько же часов она посвящает подобной работе каждый вечер?

Как будто почувствовав её взгляд, Сильве обернулась к Элис.

— Он чист с головы до ног. Змей нет. Теперь я помогу тебе с Релпдой.

Из гордости Элис захотелось ответить, что она прекрасно справится сама. Но вместо этого она неожиданно для себя искренне поблагодарила девочку. Сильве улыбнулась, и на мгновенье у неё на губах заиграли солнечные лучи. У неё что, и рот в чешуе? Элис резко отвела взгляд и снова занялась делом. Густой ил ручьями стекал по бедру Релпды, впитываясь в сырую почву под ней. Сильве вроде бы была не настолько чешуйчатой, когда они встретились впервые. Неужели она меняется так же стремительно, как и драконы?

Девочка присоединилась к Элис, прихватив с собой такую же грубую камышовую мочалку.

— Отличная мысль. Я обычно использовала хвойные лапы, когда удавалось их найти, или же просто пригоршни листьев. Но камыш гораздо лучше.

— Будь у меня время переплести между собой стебли и листья, думаю, стало бы ещё удобнее. Но, кажется, мы и так справимся.

Элис было непросто говорить и работать одновременно. За годы, проведенные в доме Геста, её мышцы потеряли силу. В детстве она всегда помогала убирать дом — её семья не могла себе позволить держать много слуг. И вот теперь по спине Элис стекал пот, а на ладонях начали вздуваться мозоли. Плечи уже ныли. Ну и пусть! Немного потрудиться никому не вредно. А оглядывая вычищенный участок драконьей шкуры, Элис испытывала прилив гордости.

— Что это? Что тут такое? Уж не дырка ли от змеи?

Испуг и горе в голосе Сильве, кажется, заразили её дракона.

Меркор неуклюже подошел ближе и опустил голову, чтобы обнюхать пятно на медной шее.

— На что это похоже? — спросила Элис, опасаясь подходить ближе, пока золотистый так сосредоточен.

— Шкура повреждена. Грязь вокруг влажная — возможно, от крови. Сейчас она не сочится, но…

— Что-то проткнуло ей кожу, — высказал мнение Меркор. — Но это вовсе не «дырка от змеи», дорогая моя. И все же запах крови сильный, значит, вытекло её немало.

Элис собралась с мыслями.

— Не думаю, что наждачные змеи прогрызают дыры, чтобы заползти в тело. Кажется, они просто впиваются в плоть и сосут кровь.

Меркор стоял совершенно неподвижно, нависая над Медной. Его черные зрачки терялись в глянцево-черных радужках, но Элис показалось, что цвет в них медленно вращается. Дракон как будто бы ненадолго унесся мыслями далеко от них. Затем он встряхнулся всем телом, вздыбив чешуйки в скорее кошачьей, чем рептильей манере. И тут же Элис снова ощутила присутствие его разума и пришла в восторг. Если бы Меркор не покинул их на этот краткий миг, она никогда не осознала бы, насколько сильно влияет на неё дракон, когда сосредоточен на людях.

— Мне ничего не известно о змеях, называемых наждачными. Хотя давным-давно я слышал о тварях, похожих на твое описание. Тогда они назывались буравами и вгрызались очень глубоко. Они могут быть куда опаснее этих наждачных змей, о которых говорят другие хранители.

— Са, смилуйся над нами! — тихонько пробормотала Сильве.

Она чуть постояла молча, сжимая в руках камышовую мочалку. Затем вдруг обошла вокруг драконицы и подтолкнула её.

— Релпда! — выкрикнула она, словно пытаясь пробиться сквозь оцепенение Медной. — Перевернись. Я хочу осмотреть твой живот. Перекатись на бок!

К изумлению Элис, больная драконица зашевелилась. Она слабо засучила задними лапами по грязи, в которой лежала. Приподняла трясущуюся голову, разлепила веки, после чего уронила её обратно на землю.

— Посторонитесь, — грубовато приказал Меркор.

Элис с Сильве тотчас же повиновались, отскочив назад, чтобы пропустить его к распростертой драконице. Золотой опустил голову, подсунул морду под Релпду и попытался перевернуть её. Та слабо заворчала и заскребла лапами, как будто его усилия причинили ей боль.

— Он её поедает? Мне кажется, она ещё жива! — возмутился ещё один драконий хранитель, неожиданно подошедший к ним.

Рапскаль, вспомнила Элис. Так ведь его зовут? Симпатичный парень, несмотря на обычные для Дождевых чащоб странности. Его густые темные волосы и руки с черными когтями странно сочетались с бледно-голубыми глазами и безмятежной улыбкой. Его драконица подошла вместе с ним — коренастая красная с короткими толстыми лапами и ярко сверкающей чешуей. Когда Рапскаль остановился рядом с девушками, она нежно прильнула щекой к своему хранителю, едва не сбив его с ног.

— Прекрати, Хеби! Ты крупнее и сильнее, чем тебе кажется! Стой на собственных лапах.

В голосе хранителя прозвучало больше нежности, чем упрека. Он отпихнул драконицу плечом, а та игриво боднула его в ответ.

— Меркор вовсе не ест её, — возмутилась Сильве. — Он пытается её перевернуть, чтобы мы могли осмотреть живот и поискать паразитов. Есть такие похожие на змей твари…

— Знаю. Я только что видел, как их снимали с Сестикана. Меня прямо замутило, когда их вытаскивали, а Лектер едва не плакал и винил во всем себя. Никогда ещё не видел его в таком отчаянии.

— Но змей вытащили?

— Да, конечно, вытащили. Хотя это наверняка больно. Тот синий здоровяк пищал, как мышь, пока они лезли. Не знаю, что уж там намешал капитан Лефтрин, но этим снадобьем просто помазали вокруг дыры, в которую забралась змея, и та почти сразу начала извиваться, а там и пятиться назад. С ней вышло много крови и какой-то жижи, жутко вонючей! И наконец змея вывалилась на землю, Татс прыгнул на неё и разрубил топором. Я так обрадовался, что осматриваю Хеби каждый день от макушки до пят. Верно, Хеби?

Красная драконица фыркнула в ответ и снова боднула Рапскаля, отчего мальчик покачнулся. От его рассказа Элис слегка подурнело, но Сильве явно думала о другом.

— Рапскаль, нельзя устроить так, чтобы Хеби помогла Меркору? Мы пытаемся перевернуть Медную на спину.

— Ясное дело, можно. Довольно будет просто попросить. Эй, Хеби! Хеби, посмотри сюда, посмотри на меня. Хеби, послушай. Выслушай меня, девочка. Помоги Меркору перевернуть медную драконицу на спину. Понимаешь? Поможешь её перевернуть? Ты ведь справишься? Ведь моя большая сильная драконица сможет это сделать для меня? Конечно, сможет. Давай же, Хеби. Подсунь под неё нос, вот сюда, как Меркор. Вот моя умница! А теперь поднимай и толкай, Хеби, поднимай и толкай!

Маленькая красная драконица уперлась лапами в землю. На глазах у Элис мышцы на короткой толстой шее взбугрились. Драконица взрыкнула от усилий, и вдруг Релпда подалась. Она взвизгнула от боли, но Меркор с Хеби не обратили внимания на её жалобы. Тяжело пыхтя и ворча, они перевернули Медную на спину. Её лапы беспомощно месили воздух.

— Поддержи её так, Хеби. Вот же умница. Держи её!

В ответ на просьбу Рапскаля маленькая красная драконица собралась с силами и замерла, упершись головой в медный бок. Мышцы на шее вздулись, но золотистые глаза лучились счастьем от шумных похвал хранителя.

— Смотрите! — велел Меркор.

Элис в ужасе уставилась на Медную. Грязное брюхо драконицы было утыкано змеиными хвостами. Их оказалось не меньше дюжины, и торчащие наружу кончики хвостов извивались и подергивались из-за того, что их жертва пошевелилась. Сильве зажала рот обеими руками и отступила на шаг назад.

— Она не давала мне чистить ей брюхо, — чуть слышно бормотала девочка сквозь пальцы, качая головой. — Я пыталась. Честно, пыталась! Она всякий раз вырывалась и закапывалась в грязь. Так она пыталась от них избавиться, да, Меркор? Она не давала мне чистить ей брюхо, потому что ей было больно.

— Она недостаточно ясно мыслит, чтобы понять, что ты можешь ей помочь, — мрачно проговорил Меркор. — Никто тебя не винит, Сильве. Ты делала для неё все, что могла.

— Она умерла? — донесся до них чей-то крик.

Все обернулись. К ним рысцой бежали Тимара с Татсом. От них чуть отставал капитан Лефтрин. Следом, пытаясь сохранить достоинство, неторопливо двигалась Синтара. Ещё полдюжины хранителей и драконов подтягивались с разных сторон.

— Нет! Но заражена паразитами. Не знаю, удастся ли нам её спасти, — голос Сильве сорвался на этих словах.

— Попытайтесь, — сурово приказал Меркор, но затем склонился над девочкой и ласково подул на неё.

Выглядело это легчайшим ветерком, однако Сильве пошатнулась. И Элис поразила внезапно произошедшая в девочке перемена. Даже испугала. Сильве мгновенно превратилась из едва не плачущего ребёнка в спокойную женщину. Она выпрямилась, подняла взгляд на своего дракона и улыбнулась ему.

— Обязательно, — пообещала Сильве, перевела взгляд на Элис и произнесла: — Для начала камышовыми мочалками счистим с живота как можно больше грязи. Хеби, тебе придется подержать её в таком положении, на спине. Ей не понравится то, что мы будем делать, но, мне кажется, с ран необходимо смыть ил до того, как их обрабатывать.

— Разумно, — согласилась Элис, гадая, откуда взялась эта уверенная манера.

Либо такова сама Сильве, когда её не терзают сомнения, либо на неё каким-то образом наложился дракон Меркор. Элис взяла камышовую мочалку и перевернула её чистой стороной. Она приблизилась к драконице с опаской. Пусть Медная относительно мала и слаба, однако одного взмаха вяло болтающейся лапы будет довольно, чтобы сбить человека с ног. А если она начнет вырываться и опрокинется на хранителя, последствия будут самые плачевные.

Тимара замерла и уставилась на Элис. На какой-то миг женщина из Удачного показалась ей совсем другим человеком. Она отскребала живот медной драконицы, не обращая внимания на грязь, стекающую на её собственные брюки и сапоги. Лицо Элис уже было чумазым, а рубаха испачкалась до локтей. Даже на светлых ресницах осела пыль. Однако её лицо выражало лишь решимость и едва ли не удовольствие от работы. И куда только подевалась та элегантная дама из Удачного, безупречная равно в одежде и манерах? Тимара против воли ощутила некоторое восхищение.

Хеби стояла, опустив голову и упираясь лбом в Медную, чтобы удержать её в неловком положении брюхом кверху. Замерший у её плеча Рапскаль с гордостью поглаживал свою драконицу и вполголоса её нахваливал. Меркор нависал над всей компанией, а Сильве, похоже, взяла на себя руководство общими действиями. Девочка тоже выглядела иначе, на взгляд Тимары, хоть та и не смогла бы сказать, в чем именно состоит разница.

Она приблизилась ещё на пару шагов, и ей сделалось дурно. Драконье брюхо было усеяно едва выглядывающими наружу змеиными хвостами. Тимара сглотнула комок в горле. Наблюдать, как один-единственный паразит корчится, выбираясь из плоти Синтары, уже было нелегко. А та змея присосалась совсем недавно, почти все её тело болталось снаружи. Как только капитан Лефтрин обмазал шкуру вокруг раны вонючим теребеновым маслом, змея на миг обмякла, а затем вдруг яростно забилась. Синтара взревела от боли. Тимара поспешно бросилась к ней и схватила змею за извивающийся хвост.

— Держи крепче. Я добавляю ещё масла! — предупредил её капитан Лефтрин.

После этого змея просто обезумела и начала выползать из тела жертвы. Когда значительная часть мерзкой твари выбралась наружу, Тимара усилием воли заставила себя перехватить её на случай, если она попытается заползти обратно в драконицу. Змея была скользкой и верткой. Синтара вопила от боли, и вокруг них начали собираться остальные хранители с драконами. Когда наружу вышел самый хвост змеи, та извернулась, заляпав лицо Тимары кровью, и попыталась напасть на того, кто её схватил. Девушка вскрикнула, когда брызги коснулись её кожи, и швырнула тварь на землю. Татс уже стоял наготове с топором. Далеко змея не уползла. А Тимара так и замерла, оцепенев, содрогаясь от разделенной с драконом боли. Она попыталась утереть лицо рукавом, но только размазала густую кровь ещё сильнее. Та пахла и отдавала на вкус драконом, и даже теперь, после того, как она умылась, в носу Тимары все равно стоял навязчивый запах, и она никак не могла отделаться от послевкусия. Под конец Лефтрин промыл рану ромом и замазал варом, чтобы внутрь не попала едкая речная вода.

— Теперь вам придется осматривать драконов каждый вечер, — рассуждал капитан за работой. — В слюне этих змей есть что-то такое, от чего немеет плоть. Вы даже не почувствуете, как она зароется внутрь. Однажды мне в ногу вцепилась небольшая тварь, а я не замечал этого, пока не вышел из воды.

Пока Элис с Сильве трудились, Медная тихонько постанывала от боли. Тимара присела рядом с ней на корточки, чтобы заглянуть ей в глаза, но веки драконицы оказались зажмурены. Тимара задумалась, в сознании ли она вообще. Девушка медленно поднялась.

— Что ж, теперь мы хотя бы знаем, что с ней не так. Если нам удастся выгнать змей, промыть раны и защитить от речной воды, возможно, она ещё сумеет оправиться.

— Мы смыли уже достаточно грязи, Давайте теперь избавим её от этих тварей, — решила Сильве.

Тимара стояла в круге зрителей, болезненно завороженная. Когда Лефтрин шагнул вперед с горшком масла и кистью, она отвернулась. С того мгновения, как кровь Синтары плеснула ей на лицо, девушка ощущала только её вкус и запах. И на сегодня с неё точно хватит. Заметив, что Синтара дожидается на краю собравшейся толпы, Тимара протолкалась к своему дракону.

— Не хочу на это смотреть, — проговорила она тихо. — Увидеть, как из тебя выползает одна змея, уже оказалось нелегко, а она висела на тебе совсем недолго. Я просто не могу на это смотреть.

Синтара повернула голову к своей хранительнице. Её медные глаза завращались, и вдруг Тимаре померещилось, будто эта медь плавится, и её озерца кружатся водоворотами на фоне мерцающей лазурной чешуи. Драконьи чары, напомнила она себе, но не сумела прислушаться к собственному предупреждению. Она позволила себе утонуть во взгляде, позволила себе поверить, что внимание дракона делает её кем-то важным. Тоненький скептический голосок в сознании ехидно спросил, так ли это на самом деле. Но Тимара не стала его слушать.

— Тебе следует пойти на охоту, — предложила Синтара.

Тимаре не хотелось покидать дракона. Уйти от этих изумительных медных глаз — все равно что покинуть тепло радушного очага в холодную, ветреную ночь. Она цеплялась за драконий взгляд, отказываясь верить, что драконица прогоняет её прочь.

— Я голодна, — негромко заметила Синтара. — Не добудешь ли для меня еды?

— Конечно! — поспешно откликнулась Тимара, покоряясь воле драконицы.

— Грефт и Джерд недавно ушли в лес, — продолжила Синтара совсем тихо, словно ветерок подул над ухом. — Возможно, они знают хорошие места для охоты. Возможно, тебе стоит последовать за ними.

Эти слова уязвили Тимару.

— Грефту никогда не сравняться со мной в охотничьем мастерстве! — возразила она драконице. — Мне нет нужды ходить за ним.

— И все-таки я думаю, что тебе стоило бы, — настаивала Синтара.

И вдруг эта идея показалась Тимаре не такой уж плохой. Где-то на краю сознания замаячила дразнящая мысль: если Грефт что-то добыл, она могла бы забрать часть добычи, как уже как-то раз проделал он. Она так и не расплатилась с ним за ту выходку.

— Ступай, — подтолкнула её Синтара, и она пошла.

Все драконьи хранители привыкли держать снаряжение в лодках. Неряшливость Рапскаля стала ежедневным испытанием для Тимары. Если задуматься, казалось несправедливым, что случайный выбор первого дня обрек её на такого напарника. Остальные постоянно менялись местами, однако Рапскаль не выказывал подобного желания. И Тимара сомневалась, что найдет кого-то, готового взять его к себе, даже если уговорить на обмен его самого. Он, конечно, хорош собой и прекрасно знает реку. И всегда в отличном настроении. Девушка попыталась вспомнить, видела ли хоть раз злого Рапскаля, но ей не удалось. Она улыбнулась сама себе. Да, он чудаковат. Но к этой чудаковатости она способна привыкнуть. Тимара отодвинула в сторону мешок с его вещами и порылась в собственном, собирая охотничьи снасти.

Вдали от взгляда Синтары стало легче думать о том, что она делает и почему. Тимара определила, что драконица испробовала на ней какие-то чары. Однако даже осознание этого не развеяло их до конца. Все равно более важных дел сейчас нет, а мясо, конечно же, лишним не будет — мясо вообще лишним не бывает. Медной еда пойдет на пользу после извлечения змей, да и Меркор наверняка не откажется перекусить. Но, закидывая мешок на плечо, Тимара задумалась, не ищет ли она всего лишь приемлемый предлог, чтобы исполнить желание драконицы. Девушка пожала плечами, признавая всю бесполезность подобных догадок, и направилась к опушке леса.

Берега реки Дождевых чащоб никогда не оставались прежними и никогда не менялись. Порой они двигались вдоль хвойных лесов с их вечнозеленым кружевом лап. На следующий день стройные темно-зеленые ряды могли смениться бесконечными колоннами белоствольных деревьев с вытянутыми бледными листьями, все ветви которых были увиты цепкими лозами и лианами, отягощенными поздними цветами и зреющими плодами. Сегодня им открылся широкий заросший берег, весь в камышах, увенчанных метелками с пушистыми семенами. Ненадежная почва здесь состояла из сплошных песка и ила, и её могло смыть следующее же наводнение. Дальше и лишь немногим выше раскинулся лес из гигантов с серой корой и раскидистыми ветвями, под которыми земля не прогревалась, вечно оставаясь в тени. Лианы в обхват талии Тимары свешивались с разлапистых ветвей, образуя преграду, напоминающую прутья клетки.

След Грефта отчетливо запечатлелся в топкой почве, и идти по нему было легко. Вода уже заполняла ямы, оставленные его сапогами. Отпечатки босых ног Джерд были не так заметны. Тимара едва обращала внимание на второй след, вместо этого думая о драконице. Чем большие время и расстояние разделяли их с Синтарой, тем яснее становились её собственные мысли. Зачем Синтара отправила её за мясом, сомнений не вызывало — драконица вечно оставалась голодной. Тимара в любом случае собиралась поохотиться и ничуть не возражала против поручения. Несколько сильнее озадачивал вопрос, зачем бы драконице тратить силы, зачаровывая её. Раньше она никогда так не делала. Значит ли это, что теперь она ценит Тимару выше, чем прежде?

Мысль легкая, словно камышовый пух, вплыла в её разум.

— Может, раньше она не могла использовать чары. Может, она становится сильнее, причем не только телесно, и испытывает себя.

Эти слова Тимара прошептала вслух. Принадлежала ли мысль ей самой, или она на краткий миг соприкоснулась с сознанием кого-то из драконов? Вопрос был столь же тревожным, как и сама мысль. Неужели Синтара овладевает новыми силами из тех, что легенды приписывают драконам? А остальные тоже? И если так, то как они воспользуются своими способностями? Не ослепят ли они хранителей чарами так, чтобы превратить их в покорных рабов?

— Это действует не так. Больше похоже на то, как мать направляет своенравного ребёнка.

И снова Тимара произнесла эти слова вслух. Она остановилась у самой кромки леса и яростно затрясла головой, отчего темные косы хлестнули по шее. Мелкие талисманы и бусины, вплетенные в волосы, загремели.

— Прекрати! — прошипела она тому, кто бы ни вторгся в её разум. — Оставь меня в покое!

«Не самое мудрое решение, но выбор за тобой, человек».

И присутствие покинуло её, словно с головы и плеч сдернули прозрачную накидку.

— Кто ты? — резко спросила она.

Но, кем бы он ни был, он уже ушел. Может, Меркор?

— С этого вопроса стоило начать, — пробормотала Тимара себе под нос, входя под темный полог леса.

В полумраке след Грефта виднелся уже не так четко, но он все равно оставлял множество примет. А пройдя ещё немного, Тимара могла уже не утруждать себя поисками. Она услышала голос Грефта, хотя слов было не разобрать. Ему ответил другой. Джерд, поняла Тимара. Должно быть, они охотятся вместе. Она замедлила шаг, двигаясь как можно тише, а там и вовсе остановилась.

Синтара буквально настаивала на том, чтобы Тимара проследила за ними. Но зачем? Девушка вдруг изрядно смутилась. Что придет им в голову, если она вдруг выскочит на них? Что подумает Джерд? Не решит ли Грефт, будто Тимара таким образом признает его превосходство, как охотника? Девушка взобралась на дерево и принялась перебираться с ветки на ветку. Любопытно, конечно, успел ли он что-нибудь добыть, и если да, то что именно. Однако ей вовсе не хочется, чтобы они узнали о её присутствии. Теперь голоса хранителей слышались отчетливее, угадывались даже отдельные слова. Джерд сказала, что она «не поняла», и в её голосе слышался гнев. Голос Грефта был ниже, и разобрать слова оказалось труднее. Тимара услышала, как он произнес: «Джесс вовсе не плохой человек, пусть даже он…», но остаток фразы прозвучал слишком тихо. Она подкралась ближе, поблагодарив Са за черные когти, которыми глубоко впивалась в скользкую кору. Тимара перебралась с дерева на дерево, с одной толстой ветки на другую, и вдруг оказалось, что она смотрит сверху вниз прямо на Джерд с Грефтом.

Они вовсе не охотились. И вряд ли охотились до того. Разуму Тимары потребовалось немало времени, чтобы осознать, что именно видят её глаза. Оба, Грефт и Джерд, были обнажены и лежали рядышком на одеяле. Сброшенная одежда висела на ближайших кустах. Чешуя Грефта была синей и покрывала куда большую часть его тела, чем предполагала Тимара. Он лениво замер полулежа, спиной к ней, и в лесном полумраке напоминал огромную ящерицу, подыскивающую себе местечко на солнышке. Скудный свет обрисовывал его стройное бедро и ногу до колена.

Джерд расположилась к нему лицом. Она лежала на животе, положив подбородок на локти скрещенных рук. Её густые светлые волосы взъерошились сильнее обычного. Рука Грефта покоилась на её обнаженном плече. У Джерд было длинное стройное тело, а полоска зеленоватых чешуек вдоль позвоночника внезапно показалась Тимаре очень красивой. Она поблескивала в тусклом свете, будто изумрудный ручеек, сбегающий по спине. Ноги Джерд были согнуты в коленях, и она покачивала ими в воздухе, демонстрируя густо покрытые чешуей лодыжки и ступни.

— Как ты вообще мог предложить такое? — ответила она Грефту. — Это же ровно противоположно тому, что мы пообещали сделать.

Он пожал обнаженным плечом, отчего свет пробежал по его спине сверкающей сапфировой волной.

— Я смотрю на дело иначе. Ни один хранитель не взял себе эту драконицу. Никто с нею не связан. Она почти мертва. Когда она умрет, другие драконы смогут съесть её, чтобы немного подкрепиться и, может, получить пару воспоминаний. Но если учесть, насколько Медная тупа, едва ли они вообще будут. Однако же, если мы сумеем убедить драконов, и они отдадут нам её тело или хотя бы часть, Джесс сможет выручить за него кругленькую сумму, которая пригодится всем нам.

— Но это же не…

— Погоди. Дай мне договорить.

Он прижал палец к губам Джерд, обрывая её возражения. Та с возмущением отпрянула, но Грефт только засмеялся. Наблюдающая за ними Тимара никак не могла решить, что потрясает её сильнее: их нагота или же тема беседы. Они могли заниматься здесь только одним. Только одним запретным делом. Но Джерд была раздражена, она едва ли не злилась на Грефта, и все же лежала рядом с ним. Юноша взял её за подбородок и повернул лицом к себе. Она оскалилась на него, а он откровенно расхохотался.

— Ты временами такой ребёнок.

— Совсем недавно ты вовсе не обращался со мной как с ребёнком!

— Знаю.

Он огладил рукой её шею и скользнул под живот. Коснулся груди, и оскал Джерд превратился в какую-то особенную улыбку, она потянулась, потираясь о ладонь Грефта. Испуг и странный трепет охватили Тимару. Дыхание замерло в горле. Неужели это и есть то, чем кажется? Она всегда думала, что соитие доступно только взрослым, причем тем, кому посчастливилось иметь нормальные тела. И вот сейчас, пока она наблюдала, как Джерд трется об руку Грефта, в ней шевельнулась непривычная зависть. Джерд явно просто взяла, что хотела, сама. Или, может, все начал Грефт, обманув её или принудив силой? Нет. Взгляд, которым только что одарила его Джерд, был слишком уж понимающим. Тревожащий жар затеплился в теле Тимары. Отвернуться она не могла.

Грефт, похоже, напрочь забыл, о чем говорил.

— Так на чем ты остановился? — внезапно отстранившись от него, спросила Джерд. — Насколько я поняла, ты пытался оправдать продажу драконьей плоти паршивым калсидийцам?

Юноша разочарованно хмыкнул, а затем убрал руку.

— Я пытался объяснить, что нам понадобятся деньги, чтобы осуществить мою мечту, — отозвался он хрипловато. — И мне совершенно все равно, откуда эти деньги возьмутся. Но я точно знаю, где их нет. Ни торговцы Удачного, ни торговцы Дождевых чащоб не станут помогать нам строить собственный город. И те и другие презирают нас. Они были рады тому, что мы покинули Трехог, и ещё сильнее — тому, что мы забрали с собой драконов. Они не ждут нашего возвращения и не верят, что мы выживем. А если мы и впрямь отыщем Кельсингру, неужели ты думаешь, что они признают город нашим? Нет, Джерд! Если мы найдем Кельсингру и если там сохранились какие-нибудь сокровища Старших, бьюсь об заклад, торговцы сразу же заявят на них права. Я видел капитана Лефтрина за работой: он вычерчивал на карте проделанный нами путь. Для этого у него может быть лишь одна причина. Так что стоит нам найти что-нибудь ценное, как он вернется в Трехог и известит торговцев. И те узнают, как до нас добраться, чтобы отнять наши сокровища. Мы же снова окажемся лишними, ненужными, отверженными. Даже если мы не найдем ничего, кроме клочка суши, на котором смогут поселиться драконы, мы не окажемся в безопасности. Как давно уже торговцы ищут пахотные земли? Даже это они у нас отберут. Поэтому мы должны думать наперед. Все мы знаем, что благополучие Кассарика и Трехога зависит от внешней торговли. Они откапывают сокровища Старших и продают через торговцев Удачного. Они не в состоянии прокормить себя. Без находок все развалилось бы ещё много лет назад. Но что достанется нам? Ничего! Возможно, если мы обнаружим твердую землю, то сможем построить там жилье для себя и своих детей. Но, даже если мы захотим всего лишь что-нибудь выращивать, нам будут нужны семена и инструменты. Будут нужны дома. И будут нужны деньги, звонкая монета, чтобы купить все необходимое.

У Тимары голова шла кругом. Неужели Грефт говорит о городе для хранителей и их драконов? О будущем для них, будущем, не связанном с Трехогом или Кассариком? Будущем с детьми? С мужьями и женами? Это невероятно, немыслимо! Не задумываясь о возможных последствиях, Тимара распласталась на ветке и подползла ещё ближе.

— Ничего не получится, — пренебрежительно отмахнулась Джерд. — Какое бы место ты ни выбрал для города, оно все равно окажется слишком далеко от реки. Да и кто захочет с нами торговать?

— Джерд, ты временами такой ребёнок! Нет, погоди, не смотри на меня так. Ты в этом не виновата. Ты не видела в жизни ничего, кроме Дождевых чащоб. Я и сам выбирался за их пределы всего пару раз, но я хотя бы читал, что пишут об окружающем мире. И наш охотник — человек образованный. У него имеются определенные идеи, Джерд, и он четко представляет себе картину целиком. Когда он рассуждает, все обретает ясный смысл. Я всегда подозревал, что возможно добиться для себя другой жизни, просто не видел способа. По словам Джесса, в меня слишком долго вдалбливали правила, и я забыл, что это всего лишь правила, выдуманные людьми. Но если одни люди могут выдумывать правила, то другие могут их изменять. И мы их изменим. Мы вовсе не обязаны жить так, а не иначе, потому что «так было всегда». Мы можем разорвать этот круг, если нам достанет храбрости. Взять хотя бы драконов. Они помнят, каким был мир во времена их владычества, и считают, что так будет и впредь. Но мы вовсе не обязаны предоставлять им такую власть. Все они прекрасно обойдутся и без тела Медной, когда та умрет. Для них это просто мясо, а мы кормим их вдоволь. Так что, в каком-то смысле, они просто обязаны нам его отдать, особенно если учесть, какую пользу оно принесет. С теми деньгами, какие можно выручить за труп, мы заложим основы лучшей жизни для всех нас, включая самих драконов! Еслитолько нам достанет храбрости изменить правила и хотя бы для разнообразия поступить так, как лучше для нас всех.

Тимара едва ли не видела, как воображение Грефта увлекает его. Мрачная усмешка на его лице предвещала победу над давними унижениями и несправедливостями.

— По словам Джесса, если у тебя есть деньги, любой станет с тобой торговать. А если, время от времени, у нас будет некий редчайший, уникальный товар, какого нигде больше не достать, то всегда найдутся люди, готовые приехать к нам, невзирая на трудности пути. Они приедут и заплатят столько, сколько мы потребуем.

Джерд перекатилась на бок, чтобы посмотреть ему в лицо. В полумраке серебристые искры в её глазах сверкали ярче. Она казалась встревоженной.

— Погоди. Ты предлагаешь и дальше торговать кусками драконьих тел? Не только один раз, сейчас, если медная драконица все-таки умрет, но и в будущем? Это же неправильно, Грефт! Что, если бы я предлагала продать твою кровь или кости? Что, если бы драконы обдумывали, не стоит ли растить на мясо наших детей?

— Будет не так! Вовсе не обязательно все так обернется. Ты представляешь дело в наихудшем свете.

Он снова протянул к ней руку, лаская, успокаивая. Огладил пальцами по плечу до локтя и обратно. Затем скользнул вниз по шее, медленно спустился к животу. Грудь Джерд дрогнула от резкого вдоха.

— Драконы со временем поймут. Несколько чешуек, капелька крови, обрезок когтя. Ничего такого, что повредило бы им. И иногда, изредка, что-нибудь побольше, может, зуб или глаз, взятый у дракона, который все равно вот-вот умрет… Только не часто, чтобы редкости не стали повседневностью. Это никому не принесет пользы.

— Мне все это не нравится, — откровенно сообщила Джерд и отодвинулась от его ищущей руки. — И сомневаюсь, что это понравится кому-то из драконов. Как насчет Кало? Ты поделился своим замыслом с собственным драконом? И как он его воспринял?

Грефт пожал плечами.

— Он не одобрил, — признал он. — Сказал, что скорее убьет меня, чем допустит такое. Но он угрожает меня убить по несколько раз на дню. Просто он так выражает недовольство, когда что-то идет иначе, чем ему хочется. Но он знает, что ему достался лучший из хранителей. Так что он угрожает, но терпит меня. Думаю, со временем даже он осознает всю мудрость этой идеи.

— Сомневаюсь. По-моему, он тебя убьет, — возразила Джерд ровным тоном, со всей серьезностью и уверенностью в собственных словах.

Отвечая Грефту, она потянулась, окинула взглядом собственную грудь, провела рукой по левому соску, как будто что-то смахнула. Взгляд юноши следовал за её рукой.

— Может, до этого вовсе и не дойдет, — уступил он, и голос его сделался ниже. — Может, мы найдем Кельсингру, и она окажется полна сокровищ Старших. Если мы отыщем клад, нам придется удостовериться, что все признают наши права на него. Трехог попытается его присвоить, можно не сомневаться. Удачный захочет, чтобы сокровища перепродавали с его посредничеством. Мы ещё услышим от них все то же самое. «Так было всегда». Но мы-то с тобой понимаем, что вовсе не обязательно все так и оставлять. И мы должны быть готовы к тому, чтобы защитить свое будущее от их загребущих лап.

Джерд откинула с лица светлые волосы.

— Грефт, ты плетешь из грез такую чудесную паутину. Ты рассуждаешь так, будто нас тут сотни людей, ищущих себе пристанище, а вовсе не чуть больше дюжины. Ты говоришь, «защитить свое будущее». Какое будущее? Нас слишком мало. В лучшем случае мы можем надеяться на сносную жизнь для нас самих. Мне нравится ход твоих мыслей, почти всегда, когда ты рассуждаешь о новых правилах для новой жизни. Но порой ты похож на ребёнка, забавляющегося с деревянными игрушками и называющего их своим королевством.

— Разве это плохо? То, что я хотел бы стать королем? — спросил он, склонив голову набок, и улыбнулся загадочно. — А королю может понадобиться королева.

— Тебе никогда не стать королем, — сурово отрезала она, и в голосе её звучало пренебрежение.

Однако её неодобрение было ложью, утверждали её руки. Тимара с изумлением наблюдала, как Джерд схватила Грефта за плечи обеими руками и перекатилась на спину, утягивая его за собой.

— Хватит болтовни, — объявила она.

Одной рукой она обхватила юношу за шею. Привлекла его лицо к своему.

Тимара смотрела.

Хотя не собиралась этого делать. Она вовсе не решала остаться. Но когти глубоко впились в древесную кору, удерживая её на месте. Нахмурив брови, Тимара смотрела во все глаза, не обращая внимания на насекомых, обнаруживших её и теперь гудевших вокруг.

Она видела, как совокупляются животные, как самец птицы топчет самку. После нескольких порывистых движений и трепета все вскоре заканчивалось, и порой казалось, что самка едва замечает происходящее. Родители никогда не говорили с Тимарой об этой стороне жизни, поскольку для неё и ей подобных она запретна. Всякое любопытство на эту тему сурово пресекалось. Даже её обожаемый отец предупреждал: «Тебе могут встретиться мужчины, которые попытаются злоупотребить твоим расположением, прекрасно понимая, что хотят запретного. Не доверяй мужчине, добивающемуся большего, чем рукопожатие при встрече. Тотчас же покинь его и расскажи мне».

И Тимара поверила отцу. Ведь он же её отец, пекущийся об её же благополучии. Никто не посватается к ней. Всем известно: если кто-то, сильно отмеченный Дождевыми чащобами, производит на свет детей, они либо рождаются настоящими уродами, либо просто неспособны выжить. Подобным ей нет смысла вступать в такие отношения. Пища, что она съест за время беременности, пока не сможет охотиться или собирать плоды, трудности, ожидающие её тело при рождении на свет ребёнка, который почти наверняка умрет… нет! Запасы в Дождевых чащобах всегда оставались скудны, а жизнь — тяжела. Никто не вправе тратить, не производя. У торговцев так не принято.

Вот только отец нарушил это правило. Он рискнул ради неё, понадеявшись, что она сумеет тянуть свою лямку. И она справилась. Так, возможно, правила не всегда правы… Так неужели прав Грефт? Возможно ли, чтобы любые правила, придуманные одними людьми, другие могли изменить? Может, они не настолько обязательны, как она привыкла считать?

Парочка под деревом, похоже, вообще не думала ни о каких правилах. И, по-видимому, им требовалось гораздо больше времени, чем спаривающимся птицам. Они постанывали, негромко вскрикивали от наслаждения, отчего у Тимары по спине пробегали мурашки. Когда Джерд выгнулась дугой, а Грефт принялся медленно целовать её груди, отозвалось все тело Тимары, приведя её в изумление и смятение. Свет мерцающими волнами омывал чешуйчатые тела, двигающиеся в едином ритме. Грефт всем телом вколачивался в Джерд и, казалось бы, не мог не причинять ей боли, однако девушка лишь извивалась под ним, потом вдруг стиснула его ягодицы и, ещё ближе притянув к себе, замерла. А затем приглушенно застонала.

Мгновением позже Грефт обмяк поверх неё. Ещё долго они лежали так, не шевелясь. Тяжелое дыхание юноши постепенно выровнялось. Он повернул голову и слегка приподнялся на руках, нависая над Джерд. Та, в свою очередь, лениво протянула руку, чтобы убрать с глаз пряди пропотевших волос. Она медленно улыбнулась, глядя вверх, на него. И вдруг её глаза широко распахнулись, взгляд скользнул мимо Грефта и уперся в Тимару. Джерд вскрикнула и запоздало схватилась за сброшенную одежду.

— В чем дело? — требовательно спросил её любовник, скатываясь с неё и поднимая взгляд к небу.

Но Тимара была уже в двух деревьях от них и ещё не остановилась. Она перепрыгивала с ветки на ветку проворная, словно ящерица. Сзади донесся голос Джерд, взлетевший в гневной жалобе, а затем её ошпарил смех Грефта.

— Вероятно, она никогда не осмелится на большее, чем смотреть, — звучно заключил он, и Тимара не сомневалась, что эти слова предназначались для неё.

Она бежала, а слезы жгли ей глаза, и сердце тяжело грохотало в груди.

Седрик стоял в одиночестве на палубе «Смоляного» и глядел на берег. Не было похоже, чтобы кто-нибудь собирался сегодня отправляться дальше. Вместо этого Лефтрин суетился над исходящим паром ведром, готовя какое-то снадобье для драконов. Седрик встревожился, увидев, что большинство драконов и их хранителей собрались вокруг лежавшей ничком Медной. Он ни в чем не виноват. Животное было больным уже тогда, когда он впервые его увидел. Седрик в беспокойстве гадал, не оставил ли там каких-нибудь следов. Он вовсе не хотел причинить ей вред — только взять то, в чем так отчаянно нуждался.

— Прости, — пробормотал он тихо, сам не зная, перед кем извиняется.

Лефтрин присоединился к хранителям, сгрудившимся вокруг больной драконицы. Седрику не было видно, что они делают теперь. Она мертва? Хранители и другие драконы стояли плотной стеной. Чем они там занимаются?

Внезапно Седрик вскрикнул и согнулся вдвое, держась за живот. Все его внутренности сжимались в чудовищных спазмах. Он упал на колени, затем завалился на бок. Боль была такой сильной, что он не мог даже позвать на помощь. Впрочем, ему все равно никто не помог бы. Все ушли на берег помогать с драконами. Кишки как будто кто-то выдирал из тела. Седрик обхватил живот, но никак не мог укрыться от муки. Он зажмурился, когда мир вокруг него начал вращаться, а затем потерял сознание.

^{Седьмой день месяца Молитв, шестой год Вольного союза торговцев.}

^{От Детози, смотрительницы голубятни в Трехоге, — Эреку, смотрителю голубятни в Удачном.}

Три отправленных сегодня птицы несут приглашения на свадьбу от торгового семейства Дэлфин. Список предполагаемых адресатов в Удачном прилагается. Если какая-нибудь из птиц подведет, пожалуйста, проследи, чтобы копия приглашения была доставлена каждому.

Поскольку свадьба состоится уже скоро, с доставкой надо поспешить.

Эрек, позаботься о том, чтобы приглашения были доставлены как можно скорее, а не то, боюсь, гостей позовут праздновать рождение ребёнка прежде, чем они прибудут на свадьбу! Традиции в Трехоге соблюдаются уже не так строго, как раньше. Кое-кто винит в этом татуированных, но эта пара родилась и выросла в Дождевых чащобах!

Детози

Глава 2

КОВАРНЫЕ ТЕЧЕНИЯ

Гест нависал над Седриком, глядя на него сверху вниз, и его красивое лицо искажала презрительная усмешка. Он с досадой покачал головой.

— Ты терпишь неудачи, потому что недостаточно стараешься. Когда доходит до дела, ты вечно пасуешь перед трудностями.

В сумраке тесной каюты Гест казался крупнее, чем на самом деле. Он был обнажен по пояс, и темный треугольник густых курчавых волос на груди обрамляли широкие плечи и мышцы тренированного тела. Живот над ремнем элегантных брюк был плоским и твердым. Седрик смотрел на него с вожделением. И Гест это знал. Он засмеялся коротким, низким и злым смешком и снова покачал головой.

— Ты ленив и слаб. Ты никогда не был мне парой. Я даже сам не понимаю, зачем вообще связался с тобой. Наверное, из жалости. Вот ты стоишь, такой слезливый и робкий, и нижняя губа дрожит от одной мысли о том, чего ты никогда не получишь. О чем ты даже не осмелишься попросить! И вот я прельстился мыслью просветить тебя, — сипло засмеялся Гест. — Что за пустая трата времени. В тебе не осталось ни капли вызова, Седрик. Мне больше нечему тебя учить, а у тебя я никогда и не мог ничему научиться. Ты же всегда знал, что однажды этот день настанет! И он настал. Ты мне надоел. Меня утомил и ты сам, и твое нытье. Мне опостылело платить тебе жалованье, которого ты едва ли заслуживаешь, надоело, что ты живешь за мой счет, словно пиявка. Ты презираешь Реддинга, верно? Но скажи, чем ты лучше него? У него, по крайней мере, имеется собственное состояние. Он хотя бы может сам за себя платить.

Седрик зашевелил губами, пытаясь ответить. Пытаясь рассказать ему, что все же совершил кое-что значительное, что драконья кровь и чешуя сделают его богачом и он будет счастлив разделить свое состояние с Гестом.

«Не бросай меня, — хотел сказать он. — Не рви со мной сейчас, не связывайся с другим, пока меня нет рядом, чтобы хотя бы попытаться тебя переубедить».

Его губы двигались, горло напрягалось, но звук никак не мог прорезаться. Только капли драконьей крови стекали по подбородку.

И было уже слишком поздно. Реддинг оказался здесь. Реддинг с его пухлыми, как у шлюхи, губками, короткопалыми ладошками и жирными золотистыми локонами. Реддинг стоял рядом с Гестом, легонько поглаживая пальцем его обнаженное предплечье. Тот обернулся к нему с улыбкой. Внезапно прикрыл глаза веками в так хорошо знакомой Седрику манере, словно падающий на добычу ястреб, накинулся на Реддинга и поцеловал его. Теперь лица Геста не было видно, зато растопыренные пальцы Реддинга, словно морские звезды, распластались по его мускулистой спине, притягивая к себе.

Седрик пытался закричать, так, что даже горло заболело от напряжения, однако изо рта его не вырвалось ни звука.

«Они обидели тебя? Мне убить их?»

— Нет!

Звук прорвался внезапным криком. Седрик дернулся и проснулся на влажной от пота постели в маленькой душной каюте. Вокруг все тонуло во мраке. Ни Геста, ни Реддинга. Только он сам. И маленькая медная драконица, которая настойчиво толкается в стены его сознания. Он смутно ощущал её вопрос, её бестолковую тревогу за него. Седрик отмел мысленную связь, крепко зажмурился и зарылся лицом в сверток, служивший ему подушкой.

«Просто скверный сон, — сказал он себе. — Всего лишь кошмар».

Но этот кошмар был из тех, что слишком похожи на правду.

Приходя в уныние, Седрик порой задумывался, не захотел ли Гест на некоторое время избавиться от него. Возможно, его выступление в защиту Элис дало Гесту долгожданный повод отослать его подальше.

Усилием воли Седрик мог воскресить в памяти те времена, когда между ними все ещё только начиналось. Его привлекали спокойствие и сила Геста. Порой в его сильных объятиях юноше казалось, будто он наконец-то нашел безопасное убежище. И сознание того, что это убежище существует, придавало Седрику сил и смелости. Даже отец заметил перемену в нем и сказал, что гордится человеком, которым становится сын.

Если бы он только знал!

Когда же сила Геста из убежища превратилось для него в тюрьму? Когда на смену уюту и защищенности пришел страх, что она обернется против него? Как же он не заметил, насколько все изменилось, насколько Гест перекроил его самого? Теперь он признал, что все заметил. Все он понимал. Однако же слепо ковылял дальше, находя оправдания жестокости и пренебрежению Геста, виня в размолвках себя самого, притворяясь, будто все ещё может вернуться на круги своя.

А было ли когда-нибудь все настолько прекрасно? Или же это была мечта, которую он выдумал для себя сам?

Седрик перекатился, упал на подушку и закрыл глаза. Он не станет думать о Гесте и о том, что их некогда связывало. Он не станет останавливаться мыслью на том, во что превратились их отношения. Сейчас он не в силах даже вообразить, как у них все будет хорошо. Должна же быть какая-нибудь мечта получше. Жаль, что он не знает, какая.

— Ты не спишь?

Он спал, но уже проснулся. В приоткрытую дверь каюты Седрика проникал свет. Обрисованный им силуэт наверняка принадлежал Элис. Конечно же. Седрик вздохнул.

И, словно этот вздох послужил приглашением, она вошла в каюту. И не закрыла за собой дверь. Прямоугольник света упал на пол, озарив сброшенную одежду.

— Здесь так темно, — извиняющимся тоном произнесла Элис. — И душно.

Она имела в виду — «вонюче». Седрик вот уже трое суток почти не выбирался из каюты, а когда все-таки выходил, ни с кем не разговаривал и старался поскорее вернуться в постель. Дэвви, ученик охотника, приносил ему еду, а затем забирал обратно. Поначалу боль мешала ему ощущать голод. А теперь он был слишком подавлен, чтобы есть.

— Дэвви говорит, тебе вроде бы стало получше.

— Не стало.

Почему она не может просто уйти? Он не хочет с ней разговаривать, не хочет ни с кем делиться своими тревогами. Хватит с него Дэвви, который докучает ему надоедливыми вопросами и охотно повествует о собственной ничем не примечательной жизни. С чего он вообще взял, будто в свои тринадцать успел совершить нечто, интересное кому-то, кроме него самого? Все уклончивые рассказы мальчишки, похоже, подводили к одной и той же мысли, которую слушатель никак не мог уловить, а сам он — толком изложить. Седрик подозревал, что Карсон подсылает ученика шпионить за ним. Он дважды просыпался и обнаруживал, что охотник молча сидит у его постели. А один раз, вырвавшись из кошмара, он открыл глаза и увидел его товарища, Джесса, устроившегося рядом на полу. Седрик понятия не имел, с чего все трое так им заинтересовались. Если только не разгадали его тайну.

По крайней мере, мальчишку он мог прогнать из каюты, и тот слушался. Вряд ли этот прием сработает с Элис, но Седрик все-таки решил попробовать.

— Просто уйди, Элис. Когда я буду готов к общению, то выйду сам.

Вместо этого женщина прошлась по каюте и уселась на сундук.

— Мне кажется, тебе не стоит столько времени проводить в одиночестве, ведь мы так до сих пор и не поняли, из-за чего ты так заболел.

Пальцы её рук сплелись на колене, словно клубок змей. Седрик отвел взгляд.

— Карсон говорит, что я отравился какой-то едой. Или питьем.

— Звучит разумно, вот только мы все ели и пили то же самое, что и ты, а кроме тебя никто не пострадал.

Был один напиток, который она не пробовала. Седрик отмел эту мысль.

«Не думай ни о чем, что может обличить твою вину или вернуть те, чужие мысли в твое сознание».

Элис он не ответил. Она уставилась на свои руки.

— Прости, что втянула тебя в это, Седрик, — начала она, с трудом выдавливая из себя слова. — Прости, что в тот день кинулась помогать драконам, не послушав тебя. Ты мой друг и был мне другом много лет. И вот теперь ты болен, а поблизости нет ни одного настоящего врача.

Она на миг умолкла, явно пытаясь сдержать слезы. Странно, как мало его это волновало. Наверное, если бы она знала, какая опасность угрожает ему на самом деле, и её это тревожило, он бы с большим сочувствием следил за её борьбой с чувством вины.

— Я говорила с Лефтрином, и он считает, что ещё не поздно. Он говорит, хоть мы и зашли довольно далеко вверх по реке, Карсон ещё может взять одну из лодок и благополучно доставить нас обратно в Кассарик до наступления осени. Будет нелегко, и ночевать придется под открытым небом. Но я его убедила.

Элис умолкла, задохнувшись от нахлынувших чувств, а затем продолжила таким сдавленным голосом, что слова едва ли не скрипели на зубах.

— Если хочешь, чтобы мы вернулись, я все устрою, — заверила она. — Мы отправимся сегодня же, только скажи.

Только скажи?

Теперь уже слишком поздно. Слишком поздно было даже в то утро, когда он сам настаивал на возвращении, хотя тогда он этого ещё не понимал.

— Слишком поздно.

Седрик не сознавал, что прошептал эти слова вслух, пока не заметил, как изменилась в лице Элис.

— Са милостивая! Седрик, неужели ты настолько болен?

— Нет, — поспешно оборвал он её.

Он действительно понятия не имел, насколько он болен и вообще уместно ли здесь слово «болен».

— Нет, ничего подобного, Элис. Я имел в виду, что уже слишком поздно возвращаться в Кассарик на лодке. Дэвви постоянно твердит, что скоро пойдут осенние дожди, и когда они начнутся, наш путь вверх по реке сделается ещё труднее. Может, тогда капитан Лефтрин осознает, насколько глупа вся эта затея, и развернет баркас. В любом случае, я бы не хотел во время ливня оказаться в маленькой лодочке посреди бурной реки. Неподходящее время для загородных прогулок, на мой вкус.

Ему почти удалось вернуть себе обычный тон и голос. Может, если он сумеет вести себя, как прежде, она уйдет?

— А теперь, если не возражаешь, я очень устал, — резко сообщил Седрик.

Элис поднялась. Она выглядела поразительно непривлекательной в брюках, которые лишь подчеркивали женственный изгиб бедра. На её блузе стали заметны следы безжалостной носки. Бесспорно, она стирала одежду, но здешняя вода превратила белоснежную ткань в серую. Солнце тоже сыграло свою роль, и рыжие волосы Элис, выбивающиеся из-под шпилек, выгорели до морковно-оранжевого оттенка, а веснушки только потемнели. Элис никогда не считалась красавицей по меркам Удачного. Ещё немного солнца и воды — и ещё вопрос, захочет ли Гест вообще принять её обратно. Одно дело — неприметная жена-мышка, и совсем другое — такое вот пугало. Интересно, Элис приходило в голову, что по возвращении Гест может не пустить её в дом. Скорее всего, нет. Её воспитывали в твердой уверенности, что жизнь устроена определенным образом, и даже когда все свидетельства говорили об обратном, Элис ничего не замечала. Она ни разу не заподозрила, что Седрик с Гестом не просто близкие друзья. Сам он по-прежнему оставался для неё другом детства, бывшим секретарем её мужа и её временным помощником. Она настолько твердо верила, будто мир определяется её правилами, что не замечала происходящего под самым её носом.

Так что сейчас Элис только ласково улыбнулась ему.

— Отдыхай, милый друг, — пожелала она, тихонько прикрыв за собой дверь и оставив его в темноте, наедине со своими мыслями.

Седрик отвернулся лицом к стене. Его загривок зачесался. Он яростно поскребся, ощущая под ногтями пересохшую кожу. Что ж, пострадала не только внешность Элис. Его кожа теперь сухая, а волосы жесткие, словно конский хвост.

Ему хотелось бы свалить всю вину на Элис. Но он не мог. С тех пор, как Гест прогнал его, заставив её сопровождать, Седрик старался хвататься за любую возможность, предоставленную ему этим походом. Именно он строил замыслы, чтобы не упустить ни одного кусочка драконьей плоти, чешуйки, капли крови. Он так тщательно обдумал, как сохранить добытое. Бегасти Коред будет ждать от него вестей, предвкушая, как сколотит целое состояние, когда доставит запретный товар герцогу Калсиды.

Порой, грезя наяву, Седрик возвращался в Удачный с добычей, и Гест помогал ему добиться наилучших цен. В этих мечтах они вместе распродавали товар и никогда уже не возвращались домой. Разбогатев, они оставались жить в Калсиде, Джамелии или на Пиратских островах, а то и ещё дальше, на почти мифических островах Пряностей. А иногда Седрик представлял, как держит свое новообретенное состояние в тайне от всех, а сам тем временем выстраивает в каком-нибудь отдаленном месте роскошное убежище. А потом они с Гестом наймут корабль и ночью, скрытно, отплывут к новой жизни вместе, свободной от лжи и притворства.

Но в последнее время мечты Седрика изменились. Они сделались горькими, но в то же время не лишенными сладостного привкуса. Он представлял, как вернется в Удачный и обнаружит, что Гест нашел ему замену в лице этого мерзавца Реддинга. И тогда, воображал он, он отправится со своими богатствами в Калсиду, где и останется навсегда, и только потом откроет бывшему возлюбленному, что тот мог бы иметь, если бы ценил Седрика больше, если бы его чувства были искренними.

Теперь эти грезы казались глупыми и пустыми — какими-то подростковыми фантазиями. Седрик натянул на плечи кусачее шерстяное одеяло и зажмурился покрепче.

— Возможно, я уже никогда не вернусь в Удачный, — произнес он вслух, вынуждая себя посмотреть правде в глаза. — А если даже вернусь, то могу уже никогда не избавиться от безумия.

На какой-то миг он перестал цепляться за себя как за Седрика. И вот уже она бредет по брюхо в холодной воде, борясь с течением. У неё на животе смоляные заплатки, которые нанес на раны Лефтрин. Седрик ощущал, как она слепо тянется к его сознанию, умоляя об утешении и дружбе. Он ничего не хотел ей давать, но никогда и не был жестокосердным. И когда она с мольбой вторглась в его разум, он вынужден был откликнуться.

«Ты сильнее, чем сама думаешь, — заверил он её. — Иди вперед. Следуй за остальными, моя медная красавица. Скоро для тебя настанут лучшие дни, но пока что ты должна быть сильной».

Его затопила теплая волна признательности. В ней запросто можно было утонуть. Но вместо этого Седрик позволил ей схлынуть и призвал драконицу сосредоточить те крохи разума, что ей достались, на упорном движении вперед. И малая толика его сознания, что принадлежала все ещё лишь ему одному, задумалась, есть ли способ избавиться от этой нежеланной связи. Если медная драконица умрет, разделит ли он с ней боль? Или же только возрадуется сладостному избавлению?

Вернувшись на камбуз, Элис устроилась за столом напротив Лефтрина и его неизменной кружки черного кофе. Вокруг них команда баркаса сновала по своим обычным делам, словно пчелы в улье. Рулевой стоял у румпеля, багорщики в размеренном ритме перемещались по палубе. Из окна Элис наблюдала за постоянным движением Хеннесси и Беллин вдоль правого борта. Григсби, рыжий корабельный кот, сидел на планшире, глядя на воду. Карсон поднялся ещё до рассвета и отправился выше по реке за мясом для драконов. Дэвви остался на борту. Мальчик отчего-то сильно привязался к Седрику и переживал за его здоровье. Он никому не позволял готовить для больного еду и прислуживать ему. Элис казалось трогательным и одновременно тревожным то, насколько паренек, выросший в довольно грубом окружении, очарован утонченным молодым торговцем. Лефтрин уже дважды что-то бормотал себе под нос по этому поводу, но она не вполне уловила суть его недовольства, так что пропустила его мимо ушей.

Обычно к этому часу они с Лефтрином оставались в относительной тишине и уединении. Но сегодня охотник Джесс отчего-то задержался на борту — почти безмолвное, но крайне досадное соседство. Куда бы Элис ни пошла, он оказывался поблизости. Вчера она дважды ловила на себе его пристальный взгляд. Оба раза он не отводил глаз и многозначительно кивал, как будто они заключили какой-то уговор. Элис, хоть убей, не могла понять, на что он намекает. Она обсудила бы происходящее с Лефтрином, но Джесс, казалось, постоянно ошивался в пределах слышимости.

В присутствии этого охотника ей становилось как-то не по себе. Она уже привыкла к тому, как Дождевые чащобы отметили Лефтрина. Она воспринимала эти особенности как неотъемлемую часть его существа и даже не замечала, пока чешуйки на лбу не взблескивали в солнечном свете. Но и тогда это казалось скорее необычным, чем отталкивающим. Джессу повезло куда меньше. Он напоминал Элис не дракона и даже не ящерицу, а змею. Плоский нос почти сливался со щеками, отчего ноздри походили на прорези в лице. Глаза были как будто слишком широко расставлены — ещё немного, и они очутились бы по бокам головы. Элис всегда гордилась тем, что не судит о людях по внешности. Но даже просто глядеть на Джесса было неуютно, не говоря уже о том, чтобы по-настоящему разговаривать с ним. Поэтому, оказываясь рядом с охотником, она ограничивалась вежливыми беседами на общие темы.

— Кажется, Седрику сегодня немного получше, — с воодушевлением сообщила она. — Я спросила, не хочет ли он вернуться в Кассарик на лодке, но он отказался. Думаю, он находит подобную затею слишком опасной, ведь осенние дожди уже близки.

Лефтрин поднял на неё взгляд.

— Значит, вы оба останетесь с нами, сколько бы времени ни занял поход?

Элис угадала в его голосе сотни вопросов и попыталась ответить на все сразу.

— По-видимому, да. Я вот точно хочу увидеть, чем все закончится.

Джесс засмеялся, но не обернулся к ним и ничего не сказал. Он стоял, привалившись к дверному косяку, и смотрел на реку. Элис посмотрела на Лефтрина, как будто обращаясь за поддержкой. Капитан встретил её взгляд, однако никак не отозвался на странное поведение Джесса. Возможно, она придает ему слишком большое значение.

— Знаете, пока я не приехала сюда, я даже не представляла, с какими трудностями сталкиваются жители Дождевых чащоб, пытаясь здесь строиться, — сменила тему Элис. — Думаю, мне всегда казалось, что где-нибудь в этой обширной долине все же можно отыскать обычную твердую почву. Но её ведь здесь нет?

— Болота, трясины и топи, — подтвердил Лефтрин. — Насколько я знаю, второго такого места в мире не найти. Сохранилось несколько карт с тех времен, когда сюда ещё только прибыли поселенцы. Они пытались исследовать окрестности. На некоторых планах обозначено большое озеро выше по реке — говорят, вода там простирается во всю ширь, насколько хватает глаз. На других показано больше сотни притоков, питающих реку Дождевых чащоб, больших и малых. И ни у одного из них нет постоянного русла. Порой два притока сливаются, а на следующий год на их месте струятся уже три ручья. А ещё через год все сольется в болото, и никаких тебе отдельных потоков. Иногда лесные почвы кажутся надежными. Время от времени люди даже находили клочок земли, выглядевший сухим, и пытались строиться на нем. Но чем больше по ней ходили, тем быстрее «сухая земля» проседала. И вскоре грунтовые воды прорывались на поверхность, и та очень быстро превращалась в топь.

— Но ты все же считаешь, что где-то в верховьях реки найдется по-настоящему твердая почва, на которой смогут поселиться драконы?

— Я, как и ты, могу только гадать. Но, по-моему, она должна найтись. Вода течет сверху вниз, и вся это вода откуда-то берется. Вопрос в том, сможем ли мы подняться по течению достаточно высоко или же увязнем в болоте ещё на подходах? Подозреваю, дальше нас вверх по этой реке ещё не заходил ни один корабль. «Смоляной» сможет пройти там, где отступятся другие. Однако если река станет для него слишком мелкой, то на этом наше путешествие и завершится.

— Что ж, надеюсь, сегодня мы хотя бы найдем лучшее место для стоянки. По словам Тимары, её беспокоят лапы и когти драконов. Постоянное пребывание в воде им вредит. Она говорит, у Синтары треснул коготь, и ей пришлось подрезать его, замотать бечевкой и замазать сверху варом. Может, нам стоит обработать так же когти всех драконов, чтобы избежать повреждений?

Лефтрин нахмурился.

— Боюсь, у меня нет столько лишней смолы. Будем надеяться, сухое место для стоянки все-таки найдется.

— Надо подстричь им когти, — внезапно объявил Джесс, вторгаясь разом и в помещение, и в их разговор, выдвинул из-под стола скамейку и тяжело опустился на неё. — Сам подумай, кэп. Затупим драконам когти. Чуть-чуть подрежем, подмажем варом. И все в выигрыше, если разумеешь, о чем я.

Он переводил взгляд с Лефтрина на Элис и обратно, широко улыбаясь обоим. У него были мелкие зубы, редко расставленные в просторном рту. Улыбка выглядела по-детски невинной и не вязалась с мужским лицом; она приводила Элис в замешательство, даже тревожила. Как и ответ Лефтрина.

— Нет, — решительно отрезал он. — Нет, Джесс. И я не передумаю. Не пытайся настаивать. Не здесь, не сейчас. И, тем более, не предлагай хранителям.

Он многозначительно прищурился.

Джесс откинулся спиной на стену и взгромоздил сапоги на соседнюю скамью.

— Суеверия? — поинтересовался он у Лефтрина, понимающе ухмыляясь. — А я-то считал тебя человеком широких взглядов, кэп! Свободным от предрассудков Дождевых чащоб. А ты рассуждаешь, как деревенщина. А вот некоторые хранители вполне понимают, что порой стоит и поменять правила, чтобы не упустить свою выгоду.

Лефтрин медленно встал, уперся кулаками в стол, и плечи его напряглись, когда он подался вперед, к самому лицу охотника.

— Ты осел, Джесс, — понизив голос, произнес он. — Тупой осел. Ты даже сам не понимаешь, что предлагаешь. Почему бы тебе не заняться делом, за которое тебе платят?

То, как Лефтрин заслонил Элис от Джесса собственным телом, выглядело так, будто он защищает её. Она не знала, от чего именно, но была искренне ему благодарна. Элис ещё ни разу не видела капитана в таком гневе, но при этом настолько собранным. Она испугалась и в то же время ощутила мощный прилив приязни к Лефтрину. Вот, поняла она вдруг, вот о каком мужчине она мечтала всю жизнь.

Однако, несмотря на капитанский напор, Джесс сохранял невозмутимость.

— Делом, за которое мне «платят»? А разве не об этом мы сейчас говорим, капитан? Получить плату. И чем скорее, тем лучше. Может, нам всем стоит сесть и спокойно обсудить, как этого добиться.

Он высунулся из-за спины капитана и понимающе ухмыльнулся Элис, приведя её в полное смятение. На что это он намекает?

— Нечего нам обсуждать! — прорычал Лефтрин так, что задребезжали окна.

Джесс снова перевел взгляд на капитана.

— Я не позволю обвести меня вокруг пальца, Лефтрин! — прошипел он, внезапно понизив голос и подпустив в него угрожающих ноток. — Если она хочет свою долю, пусть сначала спросит меня. Я не стану молча стоять и смотреть, как ты меняешь партнера и вышвыриваешь меня из дела ради собственных шашней!

— Убирайся, — голос Лефтрина упал с рева почти до шепота. — Уходи сейчас же, Джесс. Ступай на охоту.

Очевидно, тот понял, что довел капитана до кипения. Лефтрин не угрожал ему вслух, но от него так и веяло жаждой убийства. Элис содрогалась от каждого оглушительного удара сердца и все никак не могла вдохнуть. Её охватывал ужас при мысли о том, что может произойти дальше.

Джесс спустил ноги со скамьи, грохнув сапогами об пол. Неторопливо поднялся, словно кот, который потягивается, прежде чем повернуться спиной к распустившему слюни псу.

— Я уйду, — легко согласился он. — До следующего раза, — добавил он, выходя за порог, и уже из-за угла, но так, чтобы его услышали: — Все мы знаем, что это не последний разговор.

Лефтрин перегнулся через стол, чтобы дотянуться до створки двери. Он захлопнул её с такой силой, что на столе подпрыгнула посуда.

— Вот ведь скотина, — прорычал он. — Вероломная скотина!

Элис вся дрожала, обняв себя руками за плечи.

— Я не поняла, — выговорила она срывающимся голосом. — О чем он говорил? Что он хочет со мной обсудить?

Лефтрин был зол, как никогда в жизни, и эта ярость говорила о том, что проклятый охотник не только рассердил, но и напугал его. И дело даже не в том, что сукин сын так грязно подумал об Элис. Но намеки охотника угрожали запятнать образ капитана в её глазах.

Вопросы, на которые Лефтрин не решался ответить, повисли в воздухе между ними — острые, как бритва, готовые изрезать их обоих в клочья. Капитан выбрал единственный безопасный курс. Он солгал.

— Ничего страшного, Элис. Все будет хорошо.

И не успела она спросить, с чем ничего страшного и что именно будет хорошо, как Лефтрин заставил её умолкнуть единственным доступным способом: поднял её на ноги и сжал в объятиях. Он привлек Элис к своей груди и прижался лицом к её макушке, хотя и не должен был так поступать. Её изящные маленькие руки легли поверх грубой, грязной ткани его рубахи. Её волосы пахли чем-то душистым и были такими мягкими и тонкими, что путались в щетине на его подбородке. Он ощущал, насколько она миниатюрна, насколько хрупка. Блуза под его ладонями казалась такой невесомой, и сквозь неё с легкостью просачивалось тепло кожи. Она была его противоположностью во всем, и он не имел ни малейшего права касаться её. Даже если бы Элис не была замужней дамой, даже если бы она не была такой образованной и утонченной — все равно, двое таких разных людей не могли бы стать парой.

И все же Элис не сопротивлялась, не звала на помощь, не колотила кулаками по его груди. Напротив, она вцепилась в грубую ткань его рубахи и притянула к себе, прижимаясь ближе. И снова они были противоположны друг другу во всем, и это оказалось прекрасно. Долгий миг он молча обнимал её, на время позабыв о предательстве Джесса, о собственной уязвимости, об опасности, грозящей им всем. Каким бы запутанным ни оставалось все прочее, это мгновение было простым и совершенным. Как бы он хотел задержаться в нем, не двигаясь, даже не думая о предстоящих им трудностях.

— Лефтрин, — прошептала его имя Элис, уткнувшись ему в грудь.

В другое время и в другом месте это слово послужило бы разрешением. Но здесь и сейчас оно разрушило чары. Тот миг простоты, их краткое объятие остались в прошлом. Капитан ещё немного склонил голову, коснувшись губами её волос, а затем с тяжелым вздохом отстранился.

— Прости, — пробормотал он, хотя ни о чем не сожалел. — Прости, Элис. Не знаю, что это на меня нашло. Наверное, не стоило мне так злиться на Джесса.

Она не выпускала его рубашку, крепко сжимая ткань в маленьких кулачках. Лбом она упиралась ему в грудь. Лефтрин понимал: она не хочет, чтобы он уходил. Она не хочет, чтобы он прекращал то, что начал. Высвобождаясь из её рук, он как будто отрывал от себя цепкого котенка, и дело лишь осложнялось тем, что сам он этого не хотел. Он и представить не мог, что однажды станет бережно отталкивать от себя женщину «ради её же блага». С другой стороны, он никогда не думал, что окажется в столь сомнительном положении. Пока он раз и навсегда не разрешит затруднение с Джессом, он не может позволить Элис ничего, что превратит её в оружие против него.

— Похоже, течение становится ненадежным. Мне нужно переговорить со Сваргом, — солгал он.

Так он сможет уйти с камбуза, подальше от неё, и она не успеет задать вопросы, вызванные поведением Джесса. И у него появится возможность убедиться, что охотник действительно убрался с баркаса и занялся своим делом.

Когда он мягко отстранился от Элис, та взглянула на него в крайнем замешательстве.

— Лефтрин, я…

— Я ненадолго, — пообещал он, отворачиваясь.

— Но… — успел услышать он, а потом осторожно прикрыл дверь, отгородившись от её слов, и поспешил на палубу.

Отойдя подальше, чтобы его не было видно из окна, Лефтрин остановился и облокотился о планшир. Ему не хотелось разговаривать со Сваргом или с кем-то ещё. Не нужно, чтобы команда знала, во что он их всех втянул. Будь проклят Джесс со своими туманными угрозами, будь проклят тот калсидийский купец и плотники, не умеющие держать рот на замке. И будь проклят он сам за то, что заварил эту кашу. Ещё только найдя диводрево, он знал, что оно может навлечь на него беду. Почему он не оставил его на месте? Или не рассказал о нем драконам и Совету, чтобы те сами о нем беспокоились? Ведь он знал, что присваивать диводрево и использовать его теперь запрещено. Но все равно это сделал. Потому что любит свой корабль.

Капитан ощутил, как по фальшборту «Смоляного» прошла дрожь беспокойства. Он успокаивающим жестом сжал в руке планшир и заговорил вслух, хотя и негромко, обращаясь к живому кораблю.

— Нет, я ни о чем не жалею, — заверил он корабль. — Ты это заслужил. Я взял то, что было тебе нужно, и меня не заботит, может ли кто-то другой понять или простить меня. Я лишь опасаюсь, что это принесет неприятности всем нам. Ничего больше. Но я найду способ все уладить. Можешь не сомневаться.

И, словно выражая разом благодарность и верность, корабль набрал скорость.

— И к чему такая спешка? — фыркнув, буркнул стоящий у румпеля Сварг.

Багорщикам пришлось ускориться, подлаживаясь к ходу судна. Лефтрин снял руки с планшира, засунул в карманы и прислонился к стенке палубной надстройки, чтобы не путаться под ногами у команды. Он ничего не сказал никому из них, а те знали, что не стоит обращаться к нему, когда он стоит вот так, весь в размышлениях. У капитана трудности. Он справится с ними сам, без помощи команды. Именно так поступают капитаны.

Лефтрин выудил из одного кармана трубку, из другого — табак, но затем убрал их обратно, поняв, что не может вернуться на камбуз за огоньком. Он вздохнул. Лефтрин был торговцем в традиции Дождевых чащоб. Прибыль крайне важна. Но и верность тоже. И человечность. Калсидийцы предложили ему план, сулящий богатство. Если только он согласится предать Дождевые чащобы и убить разумное существо, словно обычное животное, то получит целое состояние. И свое предложение они замаскировали под угрозу — обычный для калсидийцев способ вовлекать кого-либо в дело. Началось все с «торговца зерном», который поднялся на борт «Смоляного» в устье реки Дождевых чащоб, чтобы угрожать Лефтрину. Синад Арих был настолько откровенен, насколько это возможно для калсидийца. Герцог Калсиды держит в заложниках его родных, и он пойдет на все, чтобы добыть части драконьего тела старику на лекарство.

Лефтрин думал, что видел купца в последний раз, когда высадил его в Трехоге, думал, что угроза для него и его корабля миновала. Но нет. Если калсидиец однажды вцепился в тебя, то уже никогда не отпустит. Ещё в Кассарике, перед самым отплытием, кто-то поднялся на борт и оставил под дверью маленький свиток. В тайной записке говорилось, что вскоре на борт поднимется сообщник. Если капитан будет с ним сотрудничать, ему щедро заплатят. Если же нет, всем станет известно, как он поступил с диводревом. И тогда он погибнет — как человек, как судовладелец, как торговец. И Лефтрин не был уверен, не повлияет ли это на мнение Элис.

И последнее подозрение было влиятельней первых трех несомненных фактов. Его совершенно не прельщало предложение калсидийца, хотя прежде он сомневался, не уступит ли принуждению. Но теперь Лефтрин знал точно: никогда. Стоило ему услышать, как драконьи хранители возмущенным шепотом обсуждают предложение Грефта, и он понял, кто предатель. Не Грефт — пусть юнец считает себя образованным и свободомыслящим, но Лефтрин повидал таких ребят. Все политические идеи и «свежие» мысли мальчишки пусты. Хранитель всего-навсего повторяет убедительные слова кого-то из старших. Причем не Карсона, с облегчением понял Лефтрин. Есть чему порадоваться. Ему не придется ссориться из-за этого со старым другом.

Это Джесс. Охотник поднялся на борт в Кассарике, якобы нанятый тамошним Советом торговцев, чтобы обеспечивать драконов пищей в пути. Либо Совет понятия не имел о другом его нанимателе, либо коррупция достигла такого размаха, что даже думать об этом не хотелось. Тревожиться об этом сейчас было некогда. Его забота — охотник. Джесс явно искал подходы к Грефту, болтал с ним у костра каждый вечер, обещал, что научит лучше управляться с охотничьим снаряжением. Лефтрин видел, как он втирается в доверие к юноше и завоевывает его уважение, как вовлекает его в замысловатые философские беседы, подводя к мысли, будто Грефт сам видит, насколько узки и наивны взгляды его товарищей. Это Джесс убедил мальчишку, будто бы предводительство обязывает совершать немыслимые прежде поступки ради «высшего блага» тех, кто слишком мягкосердечен, чтобы признать такую необходимость. Джесс укрепил его убеждение, что он возглавляет драконьих хранителей. Сам Лефтрин находил это маловероятным. Он видел лица других ребят, когдате обсуждали предложение Грефта. Все как один были неприятно поражены. И даже его бесхребетные подпевалы, Кейз и Бокстер, не шагнули вслед за ним на эту зыбкую почву. Они только переглядывались, словно растерянные щенки. Выходит, Грефт не обсуждал с ними прежде этот вопрос.

Таким образом, Лефтрин вычислил источник этих ядовитых идей. Джесс. Джесс наверняка облек их в логичную и вполне прагматичную форму. Джесс намекнул мальчишке, что настоящему предводителю иногда приходится принимать трудные решения. Настоящие предводители порой вынуждены совершать опасные, неприятные и даже безнравственные поступки ради тех, кто следует за ними.

Например, изувечить дракона и продать его частицы чуждой силе, чтобы набить собственные карманы.

И юнец оказался достаточно легковерным, чтобы прислушиваться к словам мудрого старого охотника и выдавать его мысли за свои. И когда его выступление провалилось, бесчестье коснулось только Грефта. Дружба Джесса с остальными хранителями не пострадала, зато охотник узнал, как они относятся к забою драконов ради денег. Что весьма печально — сам Лефтрин считал, что Грефт способен со временем возглавить отряд, когда набьет достаточно шишек на пути наверх. Впрочем, он решил, что эта оплошность станет одной из таких шишек. Если юноше хватит выдержки, он сделает выводы из случившегося и двинется дальше. Если же нет — что ж, некоторые матросы становятся капитанами, а другим не дослужиться и до помощников.

Как бы там ни было, промашка Грефта пролила для Лефтрина свет на происходящее. Он и раньше подозревал Джесса, однако теперь знал наверняка. Когда Лефтрин в первый раз беседовал с охотником наедине и обвинил его в пособничестве калсидийскому купцу, тот даже бровью не повел. Он тут же признался и предположил, что теперь, когда между ними не осталось недомолвок, работать вместе будет куда как проще. Капитан до сих пор скрипел зубами, вспоминая, как гнусный негодяй ухмылялся, предлагая замедлить ход баркаса: тогда драконы, хранители и остальные охотники ушли бы далеко вперед, а они с легкостью прикончили бы отстающего зверя.

— И как только мы избавим бедолагу от мучений и разделаем тушу, то развернем судно и направимся в открытое море. Нет нужды ни заходить в Трехог или Кассарик, ни даже проходить мимо них при свете дня. Мы доставим груз прямиком к побережью. Когда окажемся на месте, я подам сигнал особым порошком — он испускает ярко-красный дым почти без огня. Печки с камбуза будет довольно. Нам навстречу выйдет корабль, и мы отправимся в Калсиду за деньгами, каких тебе с командой не потратить вовек.

— На борту «Смоляного» находится не только моя команда, — холодно заметил Лефтрин.

— Это я заметил. Но, между нами, по-моему, женщина от тебя без ума. Так не церемонься с ней. Скажи, что увезешь её в Калсиду, где она будет жить как принцесса. Она согласится. А тот щеголь, что её сопровождает, только и мечтает, чтобы добраться до цивилизации. Скорее всего, ему безразлично, куда ехать, лишь бы не в Дождевые чащобы. Или включи его в уговор. — Охотник ухмыльнулся ещё шире и добавил: — Или просто избавься от него. Лично мне без разницы.

— Я никогда не покину корабль. А «Смоляной» не выдержит дороги в Калсиду.

— Неужто? — изумился предатель, склонив голову набок. — Сдается мне, твой баркас может выдержать куда больше, чем кажется с первого взгляда. Если тебе мало тех денег, что ты получишь за куски дракона, бьюсь об заклад, ты не меньше выручишь за корабль, тем более «усовершенствованный». Целиком. Или по частям.

Вот так-то вот. Охотник спокойно встретил яростный взгляд капитана, не прекращая гаденько улыбаться. Он знал. Он знал, чем был «Смоляной», знал, что нашел Лефтрин и как поступил со своей находкой. Лефтрин, говорила эта улыбка, ничуть не лучше его самого. Между ними нет разницы. Лефтрин уже наживался на драконах.

И если он выдаст Джесса, тот отплатит той же монетой. Капитан ощутил, как «Смоляной» ищуще тянется к нему. Он быстро шагнул к борту и положил руку на серебристую древесину.

— Все наладится, — заверил он корабль. — Поверь мне. Я что-нибудь придумаю. Я всегда нахожу выход.

Затем он убрал руки с планшира и направился к Сваргу, просто на случай, если Элис вдруг выйдет на палубу.

Сварг, по обыкновению неразговорчивый, налегал на румпель, и его взгляд, отстраненный и мечтательный, был прикован к воде. А ведь он немолод, понял вдруг Лефтрин. Да что там, он и сам уже давно не мальчик. Капитан пересчитал годы, проведенные ими бок о бок, припомнил, что им довелось пережить вместе, плохое и хорошее. Сварг не усомнился в решении капитана, когда Лефтрин рассказал о найденном диводреве и описал, как намерен использовать его. Сварг мог бы выдать его, но не стал. Сварг мог бы взять его за горло, потребовать себе часть древесины в обмен на молчание, уйти с судна, продать её и разбогатеть. Но ничего этого он не сделал. Он попросил только об одном — простая просьба, с которой ему следовало бы обратиться давным-давно.

«Есть одна женщина, — проговорил он тогда медленно. — Хорошая женщина с реки, способная справиться с работой на корабле. Я знаю, что если останусь на судне сейчас, значит, останусь навсегда. С такой женщиной легко быть рядом. Она сможет навсегда стать частью команды. Она понравится тебе, кэп. Я уверен, понравится».

Вот так Беллин стала частью заключенного с рулевым уговора, и никто об этом ни разу не пожалел. Она поднялась на борт, повесила на крюк матросскую кису и сшила занавеску, чтобы они со Сваргом могли уединиться. «Смоляному» она сразу понравилась. «Смоляной» стал её домом и его судьбой. Эти двое давно уже порвали все связи с сушей, и Сварг был доволен своей жизнью. И вот сейчас он стоял, сжимая широкими ладонями румпель, как и обычно, днями напролет. Лефтрин полагал, что Сварг, постоянно касающийся древесины, знает «Смоляного» не хуже его самого. Знает судно и любит его.

— Как он сегодня? — спросил капитан, как будто сам не знал ответа.

Сварг поднял на него взгляд, слегка удивившись бессмысленности вопроса.

— Отлично идет, капитан, — буркнул он обычным низким тоном, так что требовалась привычка, чтобы разобрать произнесенное. — В охотку. Дно здесь хорошее. Не такой топкий ил, как вчера. Мы идём верным курсом. Это точно. И быстро.

— Рад слышать, Сварг, — отозвался Лефтрин, и рулевой вернулся к своим размышлениям и созерцанию.

В этом году «Смоляной» претерпел нелегкие изменения. Лефтрин распустил большую часть команды, сообщив о своей находке и замыслах, связанных с диводревом, только тем, кто наверняка сохранит тайну и останется на борту. Ни один багорщик не смог бы поработать на «Смоляном» и не заметить, чем отличается баркас от других судов. Каждый член команды был отобран лично капитаном и согласился остаться на борту до конца своих дней. Хеннесси преданно любил баркас, Беллин нравилась жизнь на судне, а Эйдер отличался разговорчивостью якоря. Что до Скелли, корабль был её наследством. Казалось бы, тайна в безопасности.

Но на деле вышло иначе. И вот теперь все они в опасности, включая корабль. Что предпримет Совет, если узнает о поступке капитана? Как воспримут это драконы? Лефтрин стиснул зубы и кулаки. Слишком поздно идти на попятный.

Капитан медленно обошел палубу кругом, проверяя то, что не нуждалось в проверке, и не находя ни единой неполадки. Джесс и его лодка исчезли. Отлично. Лефтрин на миг задумался, затем достал флягу с ромом и выплеснул её содержимое за борт, в речную воду.

— Чтоб он никогда не вернулся! — свирепо обратился капитан к Элу.

Как известно, этого бога не трогают просьбы, но время от времени его удается подкупить. Обычно Лефтрин обращался к Са, если вообще молился. Но порой жестокость языческого бога остается последней надеждой человека.

Ну, не вполне последней. Он всегда может прикончить негодяя и сам…

Эта мысль смущала капитана, причем не только тем, что Джесса наверняка будет не так-то просто убить. Лефтрину не хотелось видеть себя человеком, устраняющим неудобных ему людей. Однако Джесс дал понять, что доставит ему не просто неудобство.

На воде, размышлял Лефтрин, найдется множество способов избавиться от человека так, будто всему виной несчастный случай. Он рассуждал хладнокровно. Джесс силён и проницателен. Глупо было сегодня рычать на него. Стоило изобразить интерес к предложению охотника, усыпить его бдительность. Стоило пригласить его на полночную прогулку к спящим драконам. Отличная возможность прикончить охотника. Но Джесс вывел его из себя настолько, что ему стало не до стратегии. Его раздражало, что охотник посмеивается над Элис. Этот крысюк почуял, как относится к ней Лефтрин. И у капитана сложилось впечатление, что Джесс с радостью испортит им жизнь — просто потому, что может. Он видел лицо охотника, когда Элис вернулась на борт с драконьей чешуйкой, которую с таким восторгом всем показывала. Он видел жадный огонек, вспыхнувший в глазах Джесса, и испугался за Элис. Лефтрин прошел ещё несколько шагов по палубе и поправил бухту троса, и без того уложенную вполне аккуратно.

Позапрошлой ночью Джесс явился к Лефтрину с новым планом. Он едва не свел капитана с ума, уверяя, будто бы Седрик охотно присоединится к «их» заговору. Он не пожелал объяснить, на чем основывает свою уверенность, но Лефтрин дважды заставал его около каюты больного. Джесс лишь презрительно ухмылялся — он явно считал, что Лефтрин, Элис и Седрик вместе сговорились против драконов, а он сам может присоединиться к их союзу и использовать его к собственной выгоде. Рано или поздно Джесс поговорит с Седриком, и тот легко поверит, будто Лефтрин действует заодно с охотником. Капитан ясно себе представлял, что скажет торговец из Удачного в ответ на изложенный ему замысел: Лефтрин похищает Элис и увозит её в Калсиду, поскольку сам Седрик, получив достаточно денег, с радостью поедет туда же. Или что скажет Элис, если её убедят, будто Лефтрин только и ждёт удобного случая, чтобы прикончить дракона.

Этот Джесс непредсказуем. От него необходимо избавиться. В капитане зрела холодная уверенность, и он чувствовал, что «Смоляной» согласен с его решением. Это казалось едва ли не облегчением.

Убийство Джесса, предположил он, повлечет за собой определенные последствия, даже если будет обставлено как несчастный случай. Калсидийский купец Синад Арих захочет узнать, что случилось с его наемником, если Джесс не пришлет ему весточку в условленный срок. Что ж, пусть гадает! Река Дождевых чащоб — место опасное. Люди, не менее опытные, чем Джесс, и куда более приятные, погибали на реке. Решение укоренилось в душе Лефтрина. Скоро Джесс умрет.

Но это придется как-то подстроить. А значит, попытаться убедить охотника, что он передумал. Может быть, даже удастся уверить Джесса, что он потерял интерес к Элис. Если охотник перестанет видеть в ней оружие, которым можно воспользоваться против Лефтрина, то, скорее всего, прекратит её донимать. После чего останется лишь дождаться подходящей возможности.

«Смоляной» подтолкнул его, привлекая внимание.

— Что такое? — спросил он у корабля и остановился.

Быстро оглядевшись, Лефтрин не заметил ничего опасного. Несмотря на предлог, под которым он сбежал от Элис, эта часть реки не сулила никаких затруднений. Русло окаймляли заросли камыша, и баркас просто двигался по проходу между ними. Рыбы здесь было полно, и Лефтрин подозревал, что драконы по пути как следует подкрепятся.

Затем капитан разглядел, как трепещут деревья, растущие за камышами. Кроны содрогались, с некоторых посыпались желтые листья и мелкие ветки. Мигом позже прибрежные камыши всколыхнула волна и покатилась дальше, в реку, взбаламутив воду и траву. Она ударила в корпус судна и прошла дальше, почти незаметная на глубине.

— Землетрясение! — крикнул с кормы Сварг.

— Землетрясение! — предостерегающе проревел Большой Эйдер, обращаясь к хранителям в маленьких лодках.

— Именно! — подтвердил Лефтрин. — Отведите «Смоляного» как можно дальше от берегов, но так, чтобы не потерять дно. Осторожно, взялись!

— Поберегись! — откликнулись багорщики.

Пока «Смоляной» отходил от берега, по кронам деревьев прошла ещё одна волна. На землю посыпались дождем листья, ветки и старые птичьи гнезда. Миг — и камыши, ряд за рядом, окунулись в воду, а затем баркас покачнулся. Лефтрин нахмурился, но не отвел взгляда от деревьев. Землетрясения частенько случались в Дождевых чащобах, и, по большей части, на слабые толчки никто не обращал внимания. Сильные же не только угрожали жизни рабочих, ведущих раскопки в городах Старших, но и могли свалить старое или подгнившее дерево. Даже если ствол не рухнет прямо на палубу, из-за них, как слышал Лефтрин, порой тонули корабли. Говорят, во времена его дедушки именно упавшее дерево, по-настоящему огромное, остановило все движение на реке, и рабочим потребовалось почти полгода, чтобы расчистить фарватер. Сам он несколько сомневался в правдивости этой истории, но в каждой легенде найдется зерно истины. Наверняка где-нибудь да упало достаточно большое дерево, чтобы пошли такие слухи.

— Что происходит? — В голосе Элис угадывалась тревога.

Она услышала крики и вышла на палубу.

— Землетрясение, и довольно сильное, — не глядя на неё, ответил Лефтрин. — Пока что никаких осложнений, похоже, только деревья как следует встряхнуло. Ни одно не упало. Если не будет второго толчка, посильнее, мы легко отделаемся.

К её чести, Элис только кивнула в ответ. Землетрясения были обычным делом по всем Проклятым берегам. Жителей Удачного ими не удивишь, хотя капитан сомневался, что Элис когда-либо переживала таковое на воде или беспокоилась из-за падающих крупных деревьев. Возможно, и следующее предостережение окажется для неё новостью.

— Иногда из-за землетрясений вода в реке становится более едкой. Но не сразу. Считается, что-то происходит выше по течению и выпускает белую воду. Через два-три дня мы, возможно, увидим, что река совсем побелела. Или нет. А вслед за действительно сильным землетрясением иногда приходят грязевые дожди.

Элис тут же оценила угрозу.

— Если вода сделается едкой, что делать драконам? И выдержат ли лодки хранителей?

Лефтрин глубоко вдохнул и выдохнул через нос.

— Ну, эта опасность на реке была всегда. Лодки, вероятно, некоторое время продержатся, хотя, на всякий случай, если вода станет едкой, мы затащим их на палубу, поставим друг на друга, а хранители поплывут с нами.

— А драконы?

Капитан покачал головой.

— Насколько я понял, у них довольно прочные шкуры. Многие животные, рыбы и птицы чащоб привычны к здешней воде. Кое-кто держится подальше от реки, когда она белеет, а другие вроде бы и не замечают разницы. Если вода станет едкой, многое будет зависеть от того, насколько сильно и как надолго она изменится. День-другой, полагаю, драконы выдержат. Если дольше, я начну беспокоиться. Но, может, нам повезет, мы найдем сухой берег, и драконы переждут на нем самое худшее.

— А если берега не будет? — негромко спросила Элис.

— Ты и сама знаешь ответ, — отозвался Лефтрин.

До сих пор за всю дорогу такое случилось лишь однажды. Как-то вечером они так и не нашли надежного места для отдыха. Во все стороны, сколько ни смотри, тянулись одни болота, и драконам некуда было вылезти из воды. Несмотря на все их ворчание, им пришлось ночевать прямо в реке, а хранители улеглись на палубе «Смоляного». Драконам тот опыт пришелся совершенно не по вкусу, однако они выжили. Но тогда вода была не слишком едкой, а погода — мягкой.

— Им придется потерпеть, — заключил Лефтрин.

Ни он сам, ни Элис не заговорили вслух о том, что белая вода может разъесть раны драконов.

— Это путешествие изначально сопровождали опасности, — чуть помолчав, добавил Лефтрин. — Очевидные опасности, с которыми мы постоянно живем бок о бок. Первые «поселенцы» Дождевых чащоб были, по сути, брошены здесь. Ни один человек в здравом рассудке не пришел бы в эти края по доброй воле.

— Я знаю историю своего народа, — перебила Элис несколько резко, но тут же слабо улыбнулась. — И я, со всей определенностью, пришла сюда по доброй воле.

— Да, верно, история Удачного — это история Дождевых чащоб. Но, по-моему, мы живем тут несколько дольше, чем вы.

Капитан облокотился на борт, ощущая под руками крепость «Смоляного». Окинул взглядом течение своего мира.

— Странность струится в водах этой реки и влияет на всех нас, так или иначе. Трехог не самое удобное место для жизни, и Кассарик не лучше. Но без этих городов у Удачного не было бы магии Старших на продажу. То есть нет Дождевых чащоб — нет и Удачного, как я это вижу. Но я пытаюсь сказать, что поколение за поколением, десятилетие за десятилетием молодые исследователи пускались в путь, обещая, что найдут лучшее место для поселения. Некоторые так и не вернулись. Остальные же рассказывали об одном и том же. Ничего, кроме бескрайней долины, где много деревьев и ещё больше сырости. И чем дальше углубляешься в лес, тем более странным он становится. Все экспедиции, поднимавшиеся вверх по течению, возвращались, уверяя, что дошли до конца судоходного русла или же места, где река разлилась во всю ширь, так что оба берега напрочь скрылись из вида.

— Но ведь они просто не заходили достаточно далеко? Я встречала довольно упоминаний Кельсингры, чтобы не сомневаться в том, что она существовала. И где-то существует до сих пор.

— Печальная истина состоит в том, что мы можем прямо сейчас проплывать над ней и никогда об этом даже не узнать. Или же она может остаться в полудне пути от нас, за деревьями, укрытая мхом и грязью. Или стоять на одном из притоков, которые мы миновали. Два других города Старших либо затонули, либо были погребены. Никто не знает наверняка, что с ними случилось, но известно, что теперь они под землей. То же самое могло произойти и с Кельсингрой. Вероятно, так и было. Нам известно, что давным-давно стряслось что-то грандиозное и ужасное. От этого погибли Старшие и почти вымерли драконы. Изменилось все. И сейчас, на самом деле, мы всего лишь следуем за драконами по самому судоходному руслу и надеемся к чему-то прийти.

Лефтрин поднял взгляд на Элис и увидел, как побледнело её лицо под веснушками, как сжались губы.

— Чистая логика, Элис, — добавил он, пытаясь говорить мягче. — Если Кельсингра выстояла, разве не уцелели бы Старшие? А если Старшие выжили, разве они не спасли бы драконов? Ведь на всех гобеленах они всегда рядом.

— Но… если ты не веришь, что мы найдем Кельсингру, если ты с самого начала не верил, что мы можем её найти, зачем ты вообще отправился в этот поход?

Тогда он заглянул прямо в её серо-зеленые глаза.

— Ты хотела поехать. Ты хотела, чтобы поехал я. Так я мог побыть рядом с тобой, пусть и не так уж долго.

При этих словах вся душа Элис отразилась в её глазах. Лефтрин отвел взгляд.

— Вот что определило моё решение. Сперва, когда я только услышал об этом, я подумал про себя: «Э, да это затея для безумца. Мало шансов на успех, и, бьюсь об заклад, платят соответственно». Часть денег вперед и обещание золотых гор, когда «дело будет сделано». И приключения по дороге. На реке нет человека, который не гадал бы, где её исток. И вот представилась возможность узнать наверняка. А я всегда был азартен. Всякий, кто работает на реке, играет в орлянку так или иначе. Вот я и сделал ставку.

Лефтрин бросил сам себе вызов и принял собственное пари. Руки Элис лежали на планшире рядом с его руками. Он мягко накрыл ладонью её пальцы — и его едва не скрутило судорогой. Дрожь охватила все его тело. Рука Элис лежала под его ладонью, а под ней был «Смоляной».

«Все, что мне нужно в этой жизни, сейчас здесь, под моей рукой», — пронеслось у него в голове.

Мысль отдалась эхом во всем теле, проникла в кости, вошла в шпангоуты «Смоляного» и вернулась обратно, так что капитан уже не мог определить, где именно она зародилась.

^{Двенадцатый день месяца Молитв, шестой год Вольного союза торговцев.}

^{От Эрека, смотрителя голубятни в Удачном, — Детози, смотрительнице голубятни в Трехоге.}

Приложенное письмо в запечатанном футляре, весьма секретное, адресовано торговцу Ньюфу. Была внесена дополнительная плата, чтобы обеспечить доставку с неповрежденной печатью.

Детози, мой ученик по-прежнему отлично справляется с обязанностями. Твоя семья прекрасно его воспитала. Ещё будет голосование смотрителей, но, скорее всего, Рейал получит звание подмастерья. Я, разумеется, сообщаю тебе это по секрету, зная, что ты не обмолвишься ему ни словечком до официального решения.

Он так преуспел, что я подумываю, не взять ли мне отпуск. Мне уже давно хотелось съездить в Дождевые чащобы и посмотреть на тамошние чудеса. Я, конечно же, не намерен злоупотреблять гостеприимством твоих родных, но был бы рад наконец-то увидеть тебя воочию. Придется ли тебе это по нраву?

Эрек

Глава 3

ПЕРВАЯ ДОБЫЧА

Все до единого хранители сразу поняли, что им угрожает, когда прошедшая по воде рябь всколыхнула лодки. Шедшие впереди драконы внезапно встали, широко расставили лапы и зарылись когтями в речное дно, дожидаясь, пока волна пройдет. Серебряный дракон неистово затрубил, мотая головой так, будто пытался посмотреть во все стороны одновременно. Вспугнутые птицы вспорхнули с деревьев и заметались над рекой, выражая ужас криками и писком.

— Хорошо, что мы не бросились к берегу, — крикнул Рапскаль, когда последовал второй толчок и на лесную почву и мелководье дождем посыпались листья и ветки. — Не хватало ещё, чтобы на нас упало дерево!

Тимара об этом и не тревожилась, пока он не сказал. Она слишком увлеклась, сравнивая ощущения от землетрясения на воде и на вершине дерева. Может, родителей тоже коснулся толчок. Высоко в кронах Трехога, в шатких дешевых лачугах, прозванных Сверчковыми Домиками, при землетрясении содрогалось все. Люди кричали и хватались за ветви деревьев, если могли. Порой во время толчков падали дома, как тяжелые, так и хлипкие. От этих мыслей Тимару охватили тревога за родителей и тоска по дому. Однако возглас Рапскаля вырвал её из задумчивости, как только она поняла, что оказаться под рухнувшим деревом не менее опасно, чем самому с него упасть.

— Правь подальше от берега! — приказала она Рапскалю и сама сильнее налегла на весло.

Они почти нагнали остановившихся драконов. Вокруг бестолково мельтешила разметанная лодочная флотилия.

— Нет. Все уже кончилось. Глянь на драконов. Они знают. Они пошли дальше.

Рапскаль был прав. Драконы впереди обменялись негромкими трубными звуками и медленно двинулись дальше по илу и воде. Остановившись, они сбились в кучу вокруг Меркора, а теперь снова рассеялись по руслу реки. Золотистый пошел первым, а остальные тащились за ним. Тимара уже привыкла ежедневно наблюдать, как драконы бредут по воде впереди. Но когда они снова сдвинулись с места, она вдруг увидела их свежим взглядом. Их было пятнадцать, от Кало, который почти достиг нормальных драконьих размеров, до Медной, в холке немногим выше роста Тимары. Солнце играло на воде и их чешуе. Золотые и красные, лиловые и оранжевые, сверкающие синие, от лазурной до почти черной, их шкуры едва не слепили блеском. Девушка поняла, что и цвета сделались ярче и насыщенней. Драконы стали не просто чище — они явно поздоровели. У некоторых в окрасе начали проявляться дополнительные цвета. Темно-синие крылья Синтары украсились серебряной каймой, а «бахрома» на шее приобрела новый оттенок.

Все драконы двигались с тяжеловесным изяществом. Кало с Сестиканом шли сразу за Меркором, и их головы при ходьбе покачивались взад-вперед. Прямо на глазах у Тимары Сестикан сунул морду под воду и вытащил жирную вялую речную змею. Дракон резко тряхнул добычу, и извивавшаяся прежде тварь безвольно повисла в его пасти. Он съел её на ходу, запрокинув голову и проглотив змею так же, как птица глотает червя.

— Надеюсь, моя крошка Хеби найдет что-нибудь съедобное по дороге. Она проголодалась. Я чувствую.

— Если не сумеет, постараемся вечером что-нибудь для неё добыть, — ляпнула Тимара, не подумав.

И вдруг поняла, что все безропотнее делится с остальными добычей, которую приносит с вечерней охоты. Чаще всего пища доставалась самому голодному дракону. Это не слишком-то располагало к ней Синтару, но ведь и синяя королева не особенно любезничала с Тимарой. Пусть сама поймет, что верность — штука взаимная.

Остаток дня девушка ждала новых толчков, но если они и были, то настолько слабыми, что никто их не ощутил. Когда они встали лагерем на топком берегу, основной темой всех разговоров стало землетрясение и вопрос, побелеет ли после него вода. Разъяснив за ужином во всех подробностях нависшую угрозу для всех и каждого, Грефт внезапно поднялся и закрыл тему.

— Что бы ни случилось, оно все равно случится, — заключил он сурово, словно ожидая возражений. — Нет смысла переживать, а подготовиться невозможно. Так что просто будьте наготове.

И он ушел от их освещенного костром круга в темноту. Ещё несколько минут все сидели молча. Тимара ощущала неловкость — Грефт явно до сих пор расплачивался за неосторожные слова о медной драконице. И то, как он провозгласил очевидное, показалось ей вялой попыткой отстоять свое главенство. Даже его ближайшим сторонникам, похоже, стало за него неловко. Ни Кейз, ни Бокстер не пошли за ним и даже не посмотрели ему вслед. Тимара, не отрываясь, глядела в огонь, однако краем глаза заметила, как вскоре поднялась Джерд, долго напоказ потягивалась, а затем тоже скрылась в темноте. Проходя мимо Тимары, она пожелала девушке доброй ночи тихим язвительным голоском. Та стиснула зубы и ничего не ответила.

— Что с ней в последнее время творится? — вслух спросил Рапскаль, сидевший справа от Тимары.

— Такая уж она есть, — кисло откликнулся Татс.

— Я точно понятия не имею, что с ней. И вообще иду спать, — заявила Тимара.

Ей хотелось уйти со света, пока кто-нибудь не заметил её смущения.

— Что ж, доброй ночи, — пробормотал Татс чуть суховато, словно своим резким ответом она в чем-то его упрекнула.

— Я скоро приду, — радостно известил её Рапскаль.

Тимара так и не сумела ему объяснить, что на самом деле вовсе не хочет все время ночевать с ним рядом. Однажды, когда она мягко намекнула, что не нуждается в охране, он жизнерадостно объяснил, почему ему нравится спать с ней спина к спине.

— Так теплее, а если что-то случится, ты наверняка проснешься быстрее меня. Да и нож у тебя больше.

Вот так, к скрытому изумлению остальных, Рапскаль сделался её неизменным соседом по походной постели ночью и товарищем по лодке днем. Тимара по-своему привязалась к нему, но его постоянное присутствие все-таки не могло не раздражать. С тех пор, как она увидела Грефта с Джерд, её одолевали тревоги. Она пыталась разобраться в собственных переживаниях, но так и не нашла убедительных ответов на свои вопросы.

Мог ли Грефт сам создать для себя новые правила? А Джерд? Если смогли они, что насчет всех остальных? Тимара отчаянно мечтала улучить минутку и спокойно поговорить с Татсом, но Рапскаль вечно оказывался рядом. А когда не было его, за Татсом таскалась Сильве. Тимара не была уверена, расскажет ли Татсу о том, что видела в лесу, но точно знала, что хочет это с кем-нибудь обсудить.

В тот вечер, вернувшись в лагерь, Тимара действительно подумывала, не рассказать ли о происходящем капитану Лефтрину, раз уж он командует судном, помогающим им в походе. Но чем дольше она размышляла, тем меньше ей хотелось обращаться к нему. Из этого, решила Тимара, получится нечто среднее между сплетнями и предательством. Нет. Происходящее между Грефтом и Джерд касалось только драконьих хранителей, и никого больше. Именно они всегда были связаны правилами, придуманными для них другими — вроде капитана Лефтрина, теми, кто тоже отмечен чащобами, однако не загоняет из-за этого себя в рамки. Разве это справедливо? Разве правильно, что кто-то другой может принимать подобные решения и связывать ими её и других хранителей?

Тимара до сих пор заливалась румянцем всякий раз, как вспоминала о происшедшем. Смущало уже то, что она видела Грефта с Джерд и знала теперь, чем они занимались. Но ещё хуже было понимать, что они застукали её за подглядыванием. Она не могла смотреть им в глаза, но столь же неловко было и избегать их взглядов. Хуже того, из-за колких замечаний Джерд и самодовольных взглядов Грефта она невольно чувствовала неправой себя. А ведь это было не так, правда же?

То, чем занимались Грефт с Джерд, шло вразрез со всем, чему учили Тимару. Даже будь они супругами, это все равно осталось бы неправильным… не то чтобы им кто-то позволил бы пожениться. Все знают, что если Дождевые чащобы сильно метят ребёнка с самого рождения, лучше всего бросить его умирать и зачать нового. Такие дети редко доживают до пяти лет. В краях, где нужда в порядке вещей, глупо тратить силы и средства на обреченного младенца. Разумнее даже не пытаться его вырастить. Тем же, кто выжил, как Тимара, благодаря везению или упрямству родичей, запрещено вступать в связи, не говоря уже о том, чтобы обзаводиться детьми.

Но если это Грефт с Джерд поступили неправильно, почему же она чувствует себя не только виноватой, но ещё и глупой? Тимара плотнее закуталась в одеяло и уставилась в темноту. Ребята, оставшиеся у костра, болтали и порой смеялись. Ей хотелось бы посидеть с ними, насладиться дружеским общением с товарищами по путешествию. Но Джерд с Грефтом каким-то образом все испортили. Вдруг остальные тоже знают, но их это не волнует? Что они подумают о ней, если она все расскажет? Осудят ли они Грефта и Джерд? Или же отвернутся от Тимары и посмеются над её ограниченностью? Оттого, что она не знала ответов на свои вопросы, девушка казалась себе маленькой и глупой.

Она ещё не спала, когда Рапскаль пошел к лодке за своими вещами, и видела из-под ресниц, как он приближается к ней, закутанный в одеяло. Юноша перешагнул через неё, сел спиной к Тимаре и уютно угнездился у неё под боком. От души зевнул и спустя несколько мгновений уже крепко спал.

Его тепло согревало Тимару. Она подумала, что может перекатиться и развернуться к нему лицом, и это его разбудит. Интересно, что будет потом? Рапскаль, при всей его чудаковатости, был очень красив. Его светло-голубые глаза одновременно тревожили и очаровывали. Несмотря на чешуйки, у него сохранились длинные темные ресницы. Она его не любит — по крайней мере, не в том смысле, — но он безусловно привлекателен как мужчина. Тимара закусила губу, вспомнив, за каким занятием застала Грефта с Джерд. Она сомневалась, что Джерд любит Грефта или Грефт сильно к ней привязан. Они же спорили, прямо перед тем, как приступить к этому. Что бы это значило? Тепло Рапскаля проникало сквозь два одеяла, но Тимару вдруг пробрала дрожь. И породил этот трепет не холод, а возможности.

Очень медленно Тимара отодвинулась от Рапскаля. Нет. Не сегодня. Не поддаваться порыву, не действовать безрассудно. Нет. И неважно, что делают другие. Она должна как следует обдумать все сама.

Рассвет наступил слишком скоро и не принес с собой ответов. Тимара с трудом села, не уверенная, спала она вообще или нет. Рапскаль ещё не проснулся, как и почти все остальные. Драконы не были ранними пташками, и многие хранители стали вставать почти так же поздно. Однако Тимара нелегко расставалась со старыми привычками. Свет всегда будил её, а отец говорил, что раннее утро — лучшее время для охоты или сбора пищи. Поэтому, несмотря на усталость, Тимара поднялась. Она немного постояла, задумчиво глядя на Рапскаля. Его темные ресницы бросали тень на щеки, губы, пухлые и мягкие, были приоткрыты. Руки он подтянул к подбородку. Ногти стали розовее, чем раньше. Тимара наклонилась, чтобы рассмотреть их вблизи. Точно, меняются. Краснеют под цвет его маленькой драконицы. Тимара невольно улыбнулась при этой мысли и поймала себя на том, что чует Рапскаля — мускусный мужской запах, который вовсе не кажется отталкивающим. Она выпрямилась и отошла от него. О чем она думает? Что он хорошо пахнет? Интересно, как Джерд выбрала Грефта и почему? Тимара сложила одеяло и бросила в лодку.

В распорядок вечернего обустройства лагеря входило рытье колодца в песке. На некотором расстоянии от воды копали яму и выстилали её полотном. Вода, просачивающаяся сквозь ткань, получалась менее едкой, чем в реке. И все же Тимара приблизилась к колодцу с опаской. С облегчением она увидела, что этим утром река осталась почти прозрачной, и сочла вполне безопасным и умывание, и питье. Холодная вода живо прогнала остатки сна. Пора встречать новый день.

Большинство хранителей ещё куталось в одеяла вокруг тлеющих углей вечернего костра. Тимара решила, что они похожи на синие коконы. На оболочки драконов. Она в очередной раз зевнула и решила пройтись вдоль берега с острогой. Если хоть немного повезет, она найдет либо завтрак для себя, либо закуску для Синтары.

«Рыба пришлась бы кстати. А мясо было бы ещё лучше», — сонная мысль драконицы укрепила Тимару в её намерении.

— Рыба, — твердо произнесла девушка вслух и одновременно разделила мысли с драконицей. — Если только случайно не наткнусь у воды на какую-нибудь дичь. Но в лес на рассвете я не пойду. Не хочу, чтобы меня ждали, когда все остальные проснутся и будут готовы к отходу.

«А точно ли дело не в боязни того, что ты можешь увидеть в лесу?» — уколола её Синтара.

— Я не боюсь. Просто не хочу на это смотреть, — огрызнулась Тимара.

Она попыталась, без особого успеха, закрыть разум от прикосновения драконицы. Ей удалось отстраниться от её слов, но не избавиться от присутствия.

У Тимары было время подумать о роли Синтары в её открытии. Несомненно, драконица нарочно отправила её вслед за Грефтом и Джерд, зная, что происходит между ними, и использовала все доступные ей средства, чтобы девушка наверняка все увидела. И Тимару до сих пор жгло воспоминание о том, как Синтара обволокла её драконьими чарами, посылая в лес по следам Грефта.

Не знала она только одного — зачем драконица её туда отправила, но не стала спрашивать об этом прямо. Тимара уже выяснила, что самый верный способ добиться от Синтары лжи — это задать ей прямой вопрос. Она узнает больше, выжидая и слушая.

«Точь-в-точь как с матерью», — подумала девушка, мрачно улыбнувшись.

Она выбросила из головы лишние мысли и сосредоточилась на охоте. В этот час ещё можно найти покой. Мало кто из хранителей встает в такую рань. Драконы, может, уже ворочаются, но ещё не оживились, предпочитая, чтобы солнце поднялось повыше и согрело их, прежде чем они начнут тратить силы. Речной берег достался в полное распоряжение Тимаре, когда она тихонько подошла к кромке воды с острогой наготове. Она забыла обо всем, кроме себя и добычи, и мир вокруг застыл в безупречном равновесии. Небо протянулось голубой полосой над широким руслом реки. Вдоль берегов в почти прозрачной воде шелестел камыш. Мягкая илистая почва запечатлела следы всех живых существ, побывавших здесь за ночь. Пока драконьи хранители спали, по меньшей мере два болотных лося спустились к воде и вернулись в лес. Какое-то животное с перепончатыми лапами выбралось из воды, полакомилось моллюсками, насорило на берегу пустыми ракушками и скользнуло обратно.

Тимара увидела, что по мелководью ходит большая усатая рыбина. Та вроде бы не замечала её. Она ворошила усами ил и глотала каких-то мелких тварей, вспугнутых со дна. Рыба приблизилась к тому месту, где стояла наготове Тимара, но, когда та ударила, плеснула хвостом и скрылась, оставив только клубящуюся в воде муть.

— Будь проклято такое везенье! — буркнула девушка, выдернув острогу из илистого дна.

— Не очень-то похоже на молитву, — мягко упрекнула её Элис.

Тимара постаралась не вздрогнуть. Она снова взяла острогу на изготовку, глянула через плечо на Элис и медленно двинулась дальше вдоль берега.

— Я охочусь. И промахнулась.

— Знаю. Я видела.

Тимара шла дальше, не сводя глаз с воды, в надежде, что женщина из Удачного поймет намек и оставит её в покое. Она не слышала шагов Элис, однако краем глаза видела, что её тень движется рядом. Некоторое время помолчав, Тимара с вызовом решила, что не боится этой женщины.

— Раненько ты сегодня поднялась, — заговорила она.

— Не спалось. Я встала ещё до рассвета. И, должна признать, на пустынном берегу примерно за час становится весьма одиноко. Я была рада тебя встретить.

Тон Элис был куда более дружелюбным, чем ожидала Тимара. С чего эта женщина вообще с ней разговаривает? Неужели ей и впрямь настолько одиноко?

— Но тебе же может составить компанию Седрик, — не подумав, выпалила девушка. — Почему ты одна?

— Ему до сих пор нездоровится. Да и, если уж на то пошло, в последнее время он не слишком меня жалует. Причем, увы, не без причины.

Тимара смотрела на воду, радуясь тому, что женщина из Удачного не видит изумления, написанного на её лице. Она что, секретничает с ней? Зачем? Неужели она думает, что у них может быть что-то общее? Любопытство впилось в Тимару острыми коготками и терзало, пока она наконец не сдалась.

— И почему же он перестал тебя жаловать? — спросила она, надеясь, что её голос звучит непринужденно.

Элис тяжко вздохнула.

— Понимаешь ли, он занемог. А Седрик всегда отличался завидным здоровьем, так что ему трудно мириться с болезнью. И тем более — в таких, по его мнению, невыносимых условиях. Его постель узка и жестка, ему не нравятся запахи баркаса и реки, еда либо безвкусна, либо отвратительна, в каюте темно, развлечений никаких. Он несчастен. И в том, что он оказался здесь, виновата я. Седрик не хотел ехать в Дождевые чащобы, не говоря уже о том, чтобы принимать участие в походе.

Ещё одна крупная рыбина выплыла на мелководье, исследуя залежи ила. На миг показалось, что она заметила Тимару. Девушка застыла и только потом, когда добыча принялась просеивать ил усами, ударила. Она была твердо уверена, что попала, и страшно удивилась, обнаружив, что в иле никого нет, а острога просто засела в грязи. Она выдернула оружие.

— Ты снова промахнулась, — заметила женщина из Удачного, но в голосе её прозвучало искреннее сочувствие. — Я была уверена, что ты её убила. Но они весьма проворны. Не думаю, что мне когда-нибудь удастся такую поймать.

— О, надо просто пробовать, — заверила её Тимара, не отрывая взгляда от воды.

Нет, рыба уплыла и уже далеко отсюда. И наверняка не вернется.

— А ты занимаешься этим с самого детства?

— Рыбной ловлей? Не слишком часто.

Тимара продолжала неспешно двигаться вдоль берега. Элис шагала рядом с ней.

— Я охотилась в основном в кронах, — негромко продолжила девушка. — Там попадаются птицы и мелкие звери, иногда ящерицы и довольно крупные змеи. Но, если говорить об ухватках, рыбалка не так уж сильно отличается от охоты на птиц.

— Как ты думаешь, я смогу научиться?

Тимара так и застыла на месте, а затем обернулась, чтобы посмотреть Элис в лицо.

— Но зачем бы тебе? — спросила она с искренним недоумением.

Элис покраснела и отвела взгляд.

— Было бы неплохо научиться чему-то по-настоящему полезному. Ты гораздо младше меня, однако умеешь о себе позаботиться. Я завидую тебе. Иногда я наблюдаю за тобой и другими хранителями и ощущаю себя бесполезной. Вроде изнеженной домашней кошки, которая смотрит, как охотятся дикие коты. В последнее время я пытаюсь оправдать, зачем поехала с вами, чего ради потащила за собой бедного Седрика. Я говорила себе, что еду собирать сведения. Что я нужна, чтобы помочь людям лучше понять драконов. Я заявила мужу и Седрику, что получу здесь бесценную возможность учиться самой и делиться знаниями с другими. Я сказала Малте из Старших, что читала о потерянном городе и, возможно, сумею помочь драконам отыскать туда дорогу. Но я так ничего и не сделала.

На последних словах голос её, и без того пронизанный стыдом, сорвался.

Тимара молчала. Неужели эта важная дама из Удачного ищет у неё утешения и ободрения? Это совершенно выбивало из колеи.

— Но, по-моему, ты помогла нам с драконами, — удалось выговорить девушке, когда тишина сделалась совсем уж неловкой. — Ты была рядом, когда капитан Лефтрин учил нас вытаскивать наждачных змей, и ещё до того, когда мы перевязывали хвост серебряному. Честно говоря, я тогда так удивилась. Я-то думала, что ты слишком утонченная дама, чтобы заниматься подобной грязной работой…

— Утонченная дама? — перебила её Элис и как-то странно, надтреснуто засмеялась. — Ты считаешь меня утонченной дамой?

— Ну… конечно. Взять хотя бы то, как ты одета. К тому же ты из Удачного, и ученая. Пишешь свитки о драконах, знаешь все-все о Старших.

У неё закончились доводы, и Тимара умолкла, глядя на Элис. Даже сегодня, собираясь прогуляться по берегу на рассвете, эта женщина уложила волосы в прическу и заколола шпильками. Она носит шляпу, чтобы защитить лицо от солнца. Да, на ней рубашка и брюки, но они выстираны и отглажены. Верх ботинок начищен до блеска, даже если к подошвам и прилипла свежая речная грязь. Тимара окинула взглядом себя. Той грязи, что запеклась на её обуви и шнурках, уже несколько дней, а не часов. Рубаха и штаны порядком истрепаны и нечасто попадают в стирку. А волосы? Тимара невольно коснулась темных косичек. Когда она в последний раз мыла голову, расчесывалась и переплеталась? Когда она в последний раз мылась целиком?

— Я вышла замуж за состоятельного человека. Моя собственная семья… скажем, живет куда скромнее. Наверное, я дама, когда нахожусь в Удачном, и, пожалуй, это не так уж плохо. Но здесь, хм, в Дождевых чащобах, я начала видеть себя по-другому. Мечтать об иных вещах, чем прежде. — Голос Элис совсем стих, но затем она вдруг добавила: — Если хочешь, Тимара, приходи вечером ко мне в каюту. Я покажу тебе, как ещё можно уложить волосы. И там можно принять ванну в одиночестве, хотя, конечно, её едва хватает, чтобы встать туда двумя ногами.

— Я умею мыться! — уязвлённо огрызнулась Тимара.

— Прости, — тут же произнесла Элис, залившись таким багровым румянцем, какого Тимара никогда ещё не видела. — Мне не… Я неправильно выразила то, что пыталась сказать. Просто я увидела, как ты смотришь на себя, и подумала, насколько это себялюбиво с моей стороны — иметь возможность уединиться, чтобы вымыться и переодеться, в то время как вы с Сильве и Джерд вынуждены проводить все свое время среди юношей и мужчин. Я не хотела…

— Я понимаю.

Разве это самые трудные слова, какие доводилось произносить Тимаре? Наверное, нет, но выговорить их все-таки оказалось нелегко. Элис в глаза она не смотрела.

— Я знаю, что ты не желала дурного, — заставила себя продолжить девушка. — Отец часто говорил мне, что я слишком легко обижаюсь. Что не все хотят меня оскорбить.

Горло у неё перехватило. Непролитые слезы жгли ей уголки глаз. Хотя первые слова дались ей с трудом, теперь Тимара уже не могла остановиться.

— Я не жду, что люди будут добры ко мне или полюбят меня. Напротив. Я жду…

— Не стоит объяснять, — внезапно перебила Элис. — У нас с тобой гораздо больше общего, чем тебе кажется. — Она неуверенно рассмеялась. — Ты, случайно, не находишь иногда причины презирать тех, с кем ещё даже не знакома, просто чтобы невзлюбить их прежде, чем они невзлюбят тебя?

— Ну, ясное дело, — призналась Тимара, и они обе невесело засмеялись.

Из камышей выпорхнула птица, напугав их обеих, и тогда их смех сделался более естественным и оборвался, когда им пришлось перевести дух.

Элис смахнула с глаза слезинку.

— Интересно, Синтара хотела, чтобы я узнала именно это? Утром она упорно советовала мне тебя разыскать. Как думаешь, может, она хотела, чтобы мы поняли, как много между нами общего?

Женщина говорила о драконице с теплотой в голосе, но от её слов Тимару пробрало ознобом.

— Нет, — отозвалась она сдержанно.

Тимара тщательно подбирала слова, чтобы не задеть чувства Элис. Она ещё не решила, хочет ли проявлять такое же дружелюбие, какое выказала ей женщина из Удачного, но уж точно не собиралась её отпугивать.

— Нет. Мне кажется, Синтара просто пытается на тебя влиять — точнее, на нас. Пару дней назад она заставила меня сделать кое-что, как оказалось, совершенно лишнее.

Тимара с опаской глянула на Элис, но та казалась задумчивой, а не оскорбленной.

— Думаю, она пытается понять, насколько велика её власть над нами. Я ощутила её чары. А ты?

— Конечно. Это же часть её существа. Даже не знаю, может ли дракон полностью контролировать свое воздействие на людей. Это в её природе. Так люди влияют на собак.

— Но я ей не собака! — возмутилась Тимара от испуга резче, чем хотела.

Неужели Синтара влияет на неё сильнее, чем она замечает?

— Нет. Ни ты, ни я. Хотя, подозреваю, меня она считает скорее ручной зверушкой, нежели кем-то ещё. Тебя, я думаю, она уважает, потому что ты умеешь охотиться. Но мне она говорила, и не раз, что как женщина я не состоялась. Не могу сказать, в чем именно, но, кажется, я её разочаровала.

— Сегодня утром она гнала меня на охоту. Я сказала ей, что пойду за рыбой.

— Мне она велела идти за тобой, когда ты пойдешь охотиться. Я увидела тебя на берегу.

Тимара ничего не ответила. Она снова подняла острогу и медленно пошла вдоль берега, размышляя. Не будет ли это предательством?

— Я знаю, что она хотела тебе показать, — заговорила она. — То же, что и мне. Думаю, она хотела, чтобы и ты знала, что Грефт с Джерд — любовники.

Она подождала ответа. Когда его не последовало, девушка оглянулась на Элис. Щеки женщины из Удачного снова порозовели, но рассуждать она попыталась спокойно.

— Что ж. Полагаю, в таких условиях, без уединения и надзора, девушке легко поддаться на уговоры юноши. Они не первые, кто попробует блюдо прежде, чем его подадут на стол. Ты не знаешь, они намерены пожениться?

Тимара посмотрела на неё с изумлением.

— Элис, — начала она, осторожно подбирая слова, — людям вроде меня, вроде них, тем, кто так сильно отмечен Дождевыми чащобами, не позволено жениться. Или заводить любовников. Они нарушают одно из древнейших правил чащоб.

— Значит, это закон? — уточнила Элис, явно сбитая с толку.

— Я… я не уверена, закон ли. Это обычай, который все знают и соблюдают. Если ребёнок уже при рождении сильно отличается от нормального человека, родители не растят его. Они «отдают его ночи» — то есть бросают и заводят другого. Лишь немногих, как, скажем, меня… ну, отец принес меня обратно. Он взял меня в дом и вырастил.

— Там рыба, и большая. В тени вон того топляка. Видишь? Она сливается с тенью.

Элис явно разволновалась. Тимара вздрогнула от неожиданной смены темы. Поддавшись порыву, она протянула острогу Элис.

— Поймай её сама. Ты первая её увидела. Только помни: не пытайся проткнуть рыбу. Бей так, будто хочешь всадить острогу в дно за ней. С силой.

— Лучше бы била ты, — возразила Элис, берясь за острогу. — Я промахнусь. Она уплывет. А рыба действительно крупная.

— Значит, это прекрасная большая цель для первой попытки. Давай же. Попробуй.

Тимара медленно отступила назад, подальше от воды.

Светлые глаза Элис округлились. Она переводила взгляд с Тимары на рыбу и обратно. Затем она дважды прерывисто глотнула воздуха и вдруг прыгнула. Женщина приземлилась с криком и плеском, оказавшись по щиколотку в воде, и ткнула острогой, вложив в удар гораздо больше силы, чем требовалось. Тимара с разинутым ртом смотрела, как дама из Удачного обеими руками вгоняет орудие ещё глубже. Добыча, должно быть, давно уже уплыла. Но нет, Элис стояла в воде, крепко сжимая древко, а длинная толстая рыбина содрогалась в предсмертных муках.

Когда она наконец-то затихла, Элис обернулась к Тимаре.

— У меня получилось! — задыхаясь, воскликнула она. — Получилось! Я попала! Я убила рыбу!

— Да, получилось. Но тебе стоит выйти из воды, пока обувь не расползлась.

— Меня не волнует обувь. Я добыла рыбу. Можно, я ещё попробую? Можно, я убью ещё одну?

— Думаю, можно. Но, Элис, давай сначала вытащим на берег эту.

— Не упусти её! Не дай ей уплыть! — закричала она, когда Тимара подошла ближе и взялась за острогу.

— Никуда она не денется. Она мертва. Но надо вытащить из дна острогу, чтобы нам удалось вынести добычу на берег. Не волнуйся. Мы её не упустим.

— Но у меня ведь получилось? Я убила рыбу.

— Убила.

Потребовалось некоторое усилие, чтобы выдернуть острогу из дна. Рыбина оказалась крупнее, чем ожидала Тимара. Им пришлось тащить её вдвоем. Тварь оказалась уродливой, плоскомордой, с мелкой черной чешуей и длинными зубами. Когда они выволокли её на берег и перевернули, то обнаружили блестящее алое брюхо. Тимара никогда ещё не видела ничего подобного.

— Не уверена, можно ли её есть, — с сомнением произнесла она. — Порой животные с ярким окрасом оказываются ядовитыми.

— Надо спросить Меркора. Он наверняка знает. Он многое помнит.

Элис присела на корточки, рассматривая добычу. Она потянулась потрогать рыбу пальцем, но отдернула его.

— Странно. Похоже, у всех драконов разный запас воспоминаний. Иногда я думаю, что Синтара не отвечает на мои вопросы, потому что попросту не может. Но с Меркором мне всякий раз кажется, что он знает, но не хочет делиться. Когда он со мной беседует, то говорит обо всем, кроме драконов и Старших.

— Наверное, не стоит её трогать, пока не выясним точно.

Тимара осталась сидеть рядом с добычей. Элис кивнула, поднялась, подхватила острогу и пошла вдоль берега. Волнение явственно читалось у неё на лице.

— Посмотрим, нет ли тут кого ещё. А потом спросим у Меркора насчет этой.

Девушка встала. Без остроги она чувствовала себя едва ли не голой. Как странно тащиться за другим человеком, занятым охотой. Не слишком приятное ощущение. Она заговорила, как будто попыталась вернуть ощущение собственной значимости.

— Меркор кажется старше других драконов, правда? Старше и более усталым.

— Точно, — негромко подтвердила Элис.

Она двигалась не так плавно, как Тимара, но старалась. Девушка вдруг поняла, что эта крадущаяся походка на цыпочках и чуть сгорбленная стойка подражают её собственным ухваткам и преувеличивают их. Она никак не могла решить, лестно ей это или оскорбительно.

— Дело в том, что он помнит намного больше других. Я иногда думаю, что возраст складывается из твоих поступков и воспоминаний, а не из числа прожитых лет. И мне кажется, Меркор помнит многое, даже о том, как был змеем.

— По-моему, он всегда выглядит печальным. И добрым, хотя остальные драконы вовсе не отличаются добротой.

Элис присела на корточки, заглядывая под путаницу ветвей и палых листьев.

— Думаю, он помнит больше остальных, — откликнулась она голосом одновременно сосредоточенным и рассеянным. — Я как-то провела приятный вечер за беседой с ним. И он был куда откровенней остальных драконов, хоть и отделывался общими фразами, не упоминая о личных, наследных воспоминаниях. Но все равно он выражал мысли, которых я не слышала ещё ни от одного дракона.

Элис ткнула острогой в воду и попыталась отпихнуть с дороги спутанный ком водорослей. Навстречу ей метнулась рыба. Женщина кинулась на неё с громким криком и плеском, но рыба уже уплыла.

— В следующий раз, когда тебе покажется, что рыба может быть где-то рядом, просто ткни острогой. Если ты потревожишь воду рядом с ней, она уйдет. С тем же успехом можно и ударить наугад — может, что и вытащишь.

— Верно.

Элис разочарованно выдохнула и двинулась дальше. Тимара последовала за ней.

— Меркор сказал что-то необычное? — напомнила она женщине.

— О, да, сказал. Он много говорил о Кельсингре. Сказал, что этот город много значил и для драконов, и для Старших. Там была особая серебристая вода, которая очень нравилась драконам. Он не смог или не захотел объяснить подробнее. Однако добавил, что это было важное место, потому что именно там Старшие и драконы встречались и договаривались. Его слова совсем иначе показали мне взаимодействие Старших и драконов. Словно соседние королевства, они вели переговоры и заключали соглашения. Но, когда я это упомянула, Меркор сказал, что это больше походило на симбиоз.

— Симбиоз?

— Они сосуществовали так, чтобы каждая сторона оставалась в выигрыше. Больше, чем в выигрыше. Меркор не говорил этого впрямую, но, похоже, он считает, что если бы Старшие выжили, драконы не исчезли бы из этого мира так надолго. Думаю, он верит, что если Старшие появятся снова, то и драконы сумеют здесь выжить.

— Ну, есть ведь Малта и Рэйн. И Сельден.

— Только ни одного из них нет здесь, — заметила Элис, шагнула было в воду, но замерла. — Видишь вон то пятно? Это тень на дне или рыба? — спросила она, склонив голову набок. — И вот теперь драконы рассчитывают на хранителей, надеясь получить то, что некогда обеспечивали им Старшие, — заключила она, рассматривая воду под другим углом. — Хм. Любопытно, не потому ли они настояли на том, чтобы их сопровождали не только охотники, но и хранители? Я много об этом думала. Зачем им столько хранителей, если им достаточно всего трех охотников? Что вы можете сделать для них, чего не делают охотники?

— Ну, мы ухаживаем за ними. Мы уделяем им прорву внимания. Ты же знаешь, как они любят лесть.

Тимара умолкла, задумавшись. Зачем драконы вытребовали себе хранителей? Она заметила напряженный взгляд Элис.

— Если тебе кажется, что там может быть рыба, бей! Если это всего лишь тень, хуже не будет. А если рыба, ты её поймаешь.

— Ну хорошо.

Женщина набрала в грудь воздуха.

— Но только на этот раз не кричи. И не прыгай в воду. Ты же не хочешь распугать всю прочую рыбу или дичь в окрестностях.

Элис замерла.

— А что, в прошлый раз я кричала?

Тимара попыталась смеяться тише.

— Да. И прыгнула в воду. На этот раз действуй только острогой. Дальше. Отведи руку подальше назад. Вот так. Теперь посмотри туда, куда хочешь попасть, и бей.

«Я говорю совсем как отец», — вдруг поняла Тимара.

И столь же внезапно осознала, что ей нравится учить Элис.

Элис оказалась хорошей ученицей. Она прислушалась к совету. Женщина затаила дыхание, сосредоточилась на цели, что бы она там ни углядела, и ударила острогой. Тимара не поверила, что там была рыба, но острие явно вошло во что-то живое, поскольку поверхность воды внезапно всколыхнулась рябью и брызгами.

— Крепче держи острогу, крепче! — прокричала Тимара Элис и бросилась к ней, чтобы налечь на древко двойным весом.

Добыча Элис, чем бы она ни была, оказалась огромной и, возможно, вовсе не рыбой. Острога пригвоздила нечто к речному дну. Нечто крупное, с плоским телом и похожим на кнут хвостом, которым оно внезапно начало хлестать под водой.

— У него могут быть шипы или жало! Осторожнее! — предостерегла Тимара.

Она думала, Элис выпустит острогу, но та наоборот упрямо вцепилась в древко.

— Принеси… ещё острогу… или что-нибудь… — выдохнула она.

Тимара на миг замерла, а затем метнулась к лодкам. Суденышко Татса оказалось ближе прочих, и все его снаряжение лежало внутри. Сам он сидел рядом на земле, ещё не до конца проснувшись.

— Одолжу у тебя острогу! — крикнула ему девушка, схватила, пока он соображал, оружие и кинулась обратно.

— Оно уходит! — прокричала Элис, пока Тимара неслась к ней.

Кто-то бежал за ней следом. Она оглянулась и увидела Рапскаля и Сильве, а позади них — капитана Лефтрина. Пока они рыбачили, проснулся лагерь. Не обращая внимания на хлещущий по сторонам хвост твари, Элис зашла в воду, чтобы посильнее налечь на острогу. Тимара стиснула зубы и шагнула с берега. Она ударила в мутную воду туда, где, как она решила, должно скрываться туловище рыбы. Наконечник глубоко вошел в мускулистую плоть, и древко остроги едва не вырвалось у неё из рук, когда добыча яростно забилась. Пытаясь спастись, она затаскивала Элис с Тимарой все глубже в воду.

— Придется отпустить! — прохрипела девушка.

— Нет! — крикнул у неё из-за спины Рапскаль и решительно полез в воду.

Несмотря на хвост, бешено хлеставший по сторонам, юноша сумел несколько раз ткнуть существо собственной острогой. Темная кровь заклубилась в мутной воде, однако рыбина лишь удвоила усилия.

— Выдерни острогу! Не дай этой твари её утащить! — крикнула Тимара Элис.

Она промокла до пояса и мрачно цеплялась за древко.

— И мою не упустите! — заорал Татс. — Тимара, у меня других нет!

— Прочь с дороги! — протрубила Синтара, но не оставила им времени исполнить приказ.

Драконица тяжело ворвалась в воду, и Рапскаль едва увернулся от неё.

— Тимара! — окликнул Татс, и тут её задело расправленное крыло Синтары.

Вода как будто взметнулась и подхватила Тимару, острогу выдернуло из рук. Затем что-то огромное, плоское и живое ударило её, ободрав одежду и кожу на левой руке, прежде чем отшвырнуть на глубину. Она раскрыла рот, чтобы возмущенно крикнуть, и в горло хлынула мутная вода. Тимара её выплюнула, однако воздуху было взяться уже неоткуда. Девушка отчаянно пыталась задержать дыхание. Она никогда не училась плавать: рожденная для жизни в кронах, она лазала по деревьям, и вот теперь барахталась в чуждой среде, которая захватила её и поспешно увлекала куда-то.

Внезапно в лицо ударил свет, но не успела Тимара вдохнуть, как снова погрузилась под воду. Кто-то, показалось ей, что-то кричал. Глаза щипало, руку жгло. Что-то подхватило её, крепко стиснув торс. Она колотила по чешуйчатой шкуре кулаками, рот раскрылся в беззвучном крике. Что-то протащило её сквозь воду и выдернуло на воздух.

«Я держу её! Держу!» — ворвалась в сознание чужая мысль.

А затем выяснилось, что она болтается в пасти Меркора. Тимара ощущала его зубы сквозь одежду. Он держал её бережно, но они все равно царапали кожу. Но не успела она до конца осознать, что находится в пасти дракона, как он положил её на топкий берег. Вокруг сомкнулось кольцо вопящих людей, а она все давилась водой с песком. Грязные струйки сбегали из ноздрей. Тимара попыталась утереться, и кто-то впихнул ей в руки одеяло. Она насухо вытерла лицо уголком и заморгала. Перед глазами все плыло, но зрение постепенно прояснялось.

— Ты цела? Цела? — снова и снова задавал один и тот же вопрос Татс, промокший до нитки и стоящий на коленях рядом с Тимарой.

— Это я виновата! Я не хотела упускать рыбу. Да простит меня Са, это я виновата! С ней все будет хорошо? У неё кровь течет! Кто-нибудь, перевяжите же её!

Элис побледнела, рыжие волосы мокрыми прядями липли к лицу.

Рапскаль хлопотал над Тимарой, пытаясь её уложить. Она оттолкнула его и села, чтобы выкашлять ещё воды с песком.

— Пожалуйста, расступитесь немного, — попросила она.

И лишь когда отодвинулась тень, Тимара поняла, что над ней стоял ещё и дракон. Она сплюнула ещё немного грязи. Глаза саднило, слез не было. Она легонько потерла веки пальцами, снимая ил.

— Запрокинь голову, — угрюмо велел Татс и, когда она послушалась, плеснул ей на лицо чистой воды. — Теперь займусь рукой, — предупредил он.

Девушка охнула, когда руку обдало прохладой, унявшей жжение, на которое она пыталась не обращать внимания. Внезапно Тимара чихнула, и вода со слизью брызнули во все стороны. Она утерла лицо одеялом, вырвав у Рапскаля возмущенный вскрик.

— Эй, это же моё одеяло! — воскликнул он.

— Можешь забрать моё, — прохрипела она в ответ.

Внезапно девушка осознала, что не умерла и даже не умирает, только непонятным образом оскорблена всеобщим вниманием. Она попыталась встать на ноги. Когда Татс поддержал её, она сумела не отдернуть руку, хотя ей не хотелось выглядеть слабой перед остальными. Мигом позже стало ещё хуже, поскольку Элис стиснула её в объятиях.

— Ох, Тимара, прости! Я едва не убила тебя из-за какой-то рыбы!

Девушке удалось выпутаться из объятий.

— Так что это была за рыба? — спросила она, пытаясь отвлечь от себя внимание.

Ободранная рука болела, одежда промокла. Она накинула на плечи одеяло.

— Сама посмотри, — откликнулась Элис. — Я такой никогда ещё не видела.

Тимара, как выяснилось, тоже. Формой тварь напоминала перевернутое блюдо, только размером с пару одеял. У неё было два выпученных глаза и длинный, похожий на хлыст хвост с шипами на конце. Спина пестрела светлыми и темными пятнами, словно речное дно, а брюхо оказалось белоснежным. На теле добычи осталась добрая дюжина ран от острог и следы зубов Синтары, вытащившей её на берег.

— А это точно рыба? — с сомнением уточнила Тимара.

— Немного смахивает на ската, так что да, это рыба, — заметил Лефтрин. — Но я никогда не видел их в реке, только в морской воде. И, тем более, ската таких размеров.

— И съем его я, — заявила Синтара. — Если бы не я, его бы упустили.

— Твоя жадность едва меня не убила, — произнесла Тимара негромко, но твердо, и сама удивилась тому, насколько спокойно прозвучали её слова. — Ты столкнула меня в воду. Я чуть не утонула.

Она посмотрела на драконицу, и Синтара ответила ей тем же. Тимара не уловила никаких чувств, исходящих от драконицы: ни раскаяния, ни желания оправдаться. А ведь они так много прошли вместе. Драконица стала сильнее, крупнее и заметно красивее. Однако, в отличие от прочих, она не сблизилась со своей хранительницей. Невыносимая горечь всколыхнулась в Тимаре. Синтара с каждым днем становится все прекраснее, она, без сомнения, была самым великолепным созданием, какое когда-либо видела девушка. И она мечтала стать товарищем этому удивительному существу, мечтала погреться в лучах её славы. Она кормила драконицу на пределе сил, каждый день чистила, лечила, если могла ей помочь, а ещё хвалила её и льстила ей, поощряя каждый шаг. Она наблюдала, как драконица становится сильнее и здоровее.

А сегодня драконица едва не убила её. Не из злости, а просто по небрежности. И не выказывает ни малейшего сожаления.

Тимаре на ум снова пришел прежний вопрос. Зачем драконам хранители? Теперь ответ стал ясен. Чтобы прислуживать. Ничего больше.

Тимара прежде слыхала выражение «разбитое сердце». Но она никогда не думала, что от этого и впрямь болит в груди, как будто сердце действительно раскололось на куски. Она посмотрела на свою драконицу и попыталась подобрать слова. Она могла бы сказать: «Ты больше не мой дракон, а я тебе не хранитель». Но не стала, поскольку ей вдруг стало ясно, что их никогда и не связывали такие отношения. Она медленно покачала головой, глядя на прекрасное сапфировое создание, а затем отвернулась. Окинула взглядом собравшихся драконов и хранителей. Элис смотрела на неё округлившимися серыми глазами. Она промокла до нитки, и капитан Лефтрин набросил ей на плечи свою куртку. Женщина из Удачного молчала, и Тимара знала: только она одна поняла, что за чувства её терзают. Это было невыносимо. Тимара развернулась и пошла прочь. Закаменевший лицом Татс шагнул в сторону, уступая ей дорогу.

Она не прошла и десятка шагов, как её неожиданно нагнала Сильве. Меркор неторопливо брел рядом.

— Меркор нашел тебя в воде и вытащил на берег, — негромко сообщила девочка.

Тимара остановилась. Именно тень Меркора падала на неё, пока она приходила в себя. Она невольно коснулась ребер, где его зубы прорвали одежду и оцарапали кожу.

— Спасибо, — сказала она, заглянув в медленно вращающиеся глаза золотистого дракона. — Ты спас мне жизнь.

Дракон Сильве спас её после того, как собственная драконица столкнула её в воду и так и оставила. Сравнение оказалось невыносимым. Тимара отвернулась и побрела прочь от них обоих.

У Элис разрывалось сердце, когда она смотрела вслед Тимаре. Казалось, вокруг неё клубится целое облако боли. Женщина перевела взгляд на Синтару. Но прежде чем она успела подобрать слова, драконица вдруг вскинула голову, развернулась и пошла прочь, стегая хвостом по сторонам. Она расправила крылья и яростно встряхнула ими, не заметив, что окатила собравшихся людей и драконов брызгами воды с песком.

— Если она не будет рыбу, можно, её съест Хеби? — проговорил в тишине один из хранителей помладше. — Она очень голодна. Ну, то есть она всегда голодна.

— А драконам можно их есть? Они вообще съедобны? — встревоженно спросила Элис. — Выглядят довольно странно. Мне кажется, нам стоит поостеречься.

— Это рыба из Великого Голубого озера. Я помню их с прежних времен. Рыба с красным брюхом годится драконам, но ядовита для людей. Плоскую могут есть все.

Элис обернулась на голос Меркора. Золотистый дракон приближался к кольцу людей. Он двигался с чуть тяжеловесным изяществом и достоинством. Может, он и не крупнейший из драконов, зато самый внушительный.

— Великое Голубое озеро? — переспросила она у золотого.

— Это озеро питают несколько рек, а оно порождает ту, которую вы называете рекой Дождевых чащоб. Оно было очень большим, а в сезон дождей разливалось ещё сильнее. В нем превосходно ловилась рыба. Вашу сегодняшнюю добычу в те дни, что я помню, сочли бы мелкой, — отстраненно повествовал дракон, предавшись воспоминаниям. — Старшие выходили на ловлю в лодках с яркими парусами. Если смотреть сверху, это было прекрасное зрелище: широкое голубое озеро, а по его глади рассеяны паруса рыбацких суденышек. Из-за разливов на берегах озера было мало постоянных поселений, но состоятельные Старшие возводили жилища на сваях или на лето пригоняли туда плавучие дома.

— А далеко ли Великое Голубое озеро от Кельсингры?

Элис ждала ответа, затаив дыхание.

— Для летящего дракона? Недалеко, — в его голосе прозвучало веселье. — Нам не составляло труда пересечь озеро, после чего мы летели напрямик, а не петляли вдоль реки. Но вряд ли по этим рыбам можно заключить, что мы уже близки к Великому Голубому озеру или Кельсингре. Рыба не стоит на месте.

Меркор поднял голову и огляделся по сторонам, как будто оценивая обстановку.

— И драконам не стоило бы. Мы теряем день. Пора нам всем поесть и отправляться в путь.

Без дальнейшей суеты золотистый дракон подошел к краснобрюхой рыбине, склонил голову и невозмутимо принялся за еду. Несколько драконов подобрались к скату. Маленькая красная Хеби первой вонзила в него зубы. Люди отошли назад, уступая драконам место. Никто из них, похоже, не собирался пробовать рыбу.

На обратном пути к брошенным постелям и лагерному костру Лефтрин подал Элис руку. Та оперлась на неё.

— Тебе стоит как можно скорее переодеться, — заметил капитан. — Сегодня вода в реке мягкая, но чем дольше она касается кожи, тем вернее появится раздражение.

И, как если бы его слова что-то подтолкнули, Элис тут же обратила внимание на то, как ворот натирает шею, а пояс брюк впивается в кожу.

— Пожалуй, мысль здравая.

— Ещё бы. Что на тебя нашло, что ты взялась рыбачить вместе с Тимарой?

Элис слегка ощетинилась, уловив в его голосе нотку изумления.

— Мне хотелось научиться чему-нибудь полезному, — сухо сообщила она.

— Более полезному, чем изучение драконов? — уточнил он примирительным тоном, что едва не оскорбило её ещё сильнее.

— Я знаю, что мои исследования важны, но не уверена, так ли уж они полезны в этом походе. Если бы я обладала более практичными навыками, вроде добывания пищи…

— Ты не находишь, что сведения, только что полученные тобой от Меркора, вполне полезны? Не уверен, что кому-то ещё удалось бы выудить их из него.

— Сомневаюсь, что они так уж важны, — возразила Элис.

Она постаралась сохранить боевой настрой, но Лефтрин слишком хорошо знал, как её умиротворить. К тому же его взгляд на их разговор с драконом заинтересовал её.

— Да, Меркор прав в том, что рыба не стоит на месте. Рыба движется. Но и ты права в том, что до сих пор подобные виды нам не попадались. То есть можно предположить, что мы стали ближе к тому месту, где эта рыба обитала прежде. Если её предки пришли из озера, питавшего реку, которая протекала мимо Кельсингры, значит, мы все ещё движемся в верном направлении. У нас ещё есть надежда отыскать город. А то я уже начал опасаться, что мы минуем место, где он стоял, и даже не заметим.

Элис была ошеломлена.

— Я даже не задумывалась об этом.

— Что ж, сам-то я в последнее время немного размышлял на эту тему. Твой друг Седрик так болен, а ты так пала духом, что я уже начал задаваться вопросом, есть ли вообще смысл двигаться дальше. Может, это лишь бесцельный поход никуда. Но этих рыб я считаю знаком, что мы на верном пути, и стоит двигаться дальше.

— Но как долго?

— Пока не сдадимся, я полагаю, — ответил капитан, помолчав.

— И когда же это произойдет?

Зуд под одеждой перерос в жжение. Элис зашагала быстрее. Лефтрин ничего не сказал на это, только прибавил ходу, чтобы не отстать.

— Когда станет ясно, что дело безнадежно, — проговорил он тихо. — Если река обмелеет настолько, что даже «Смоляной» не сможет пройти. Или же если придут зимние дожди, и вода станет слишком глубокой, а течение таким сильным, что мы не сможем его одолеть. Вот что я говорил себе поначалу. Но, честно говоря, Элис, все обернулось совсем не так, как я ожидал. Я думал, к нынешнему времени все драконы уже перемрут или окажутся при смерти, а хранители заболеют, покалечатся или просто разбегутся. Но ничего подобного не произошло. И я привязался к этой молодежи сильнее, чем готов признать, и даже восхищаюсь некоторыми драконами. Например, этим Меркором. Он смел и отзывчив. Он нырнул за Тимарой, когда я уже считал её мертвой. Крепкая, однако же, девица, — усмехнулся Лефтрин и покачал головой. — Ни слез, ни нытья. Просто встала и ушла. Они взрослеют с каждым днем — и хранители, и драконы.

— И куда быстрее, чем можно было ожидать, — согласилась Элис и распахнула пошире ворот. — Лефтрин, я, пожалуй, побегу к баркасу. У меня вся кожа горит.

— Что ты имела в виду? — окликнул её капитан, но она не ответила, только припустила бегом, легко оставив его позади. — Я принесу тебе чистой воды, — прокричал он ей вслед.

А она бежала к «Смоляному», и кожа её пылала.

Синтара вышагивала по берегу, прочь от рыбы, которую благополучно вытащила на берег, когда все остальные запросто могли её упустить. Она не откусила ни кусочка. И виновата во всем была Тимара, не убравшаяся с дороги, когда драконица вошла в воду.

Люди были настолько бестолковы, что Синтара с трудом их терпела. Чего ожидала от неё девчонка? Что драконица превратится в обожающую её домашнюю зверушку? Или попытается заполнить каждое мгновение её комариной жизни? Если ей нужна компания такого рода, пусть заведет любовника. Она совершенно не понимала, зачем люди ищут столь тесных отношений. Неужели им мало собственных мыслей? Зачем они ждут, пока другие утолят их нужды, вместо того, чтобы позаботиться о себе самостоятельно?

Горе Тимары напоминало жужжащего в ухе комара. С тех пор как кровь Синтары брызнула ей на лицо и губы, драконица постоянно, к собственному неудовольствию, ощущала девчонку. И в том не было вины Синтары; она вовсе не намеревалась делиться с хранительницей кровью или создавать между ними связь, которая останется навсегда. И, безусловно, не решала ускорить перемены, происходящие в Тимаре. У неё не было ни малейшего желания создавать Старшую, не говоря уже о том, чтобы уделять её выращиванию потребное внимание и время. Пусть остальные задумываются о столь старомодных забавах. Жизни людей смехотворно коротки. И даже если дракон изменит кого-то из них так, что его век продлится в несколько раз дольше, он все равно охватит лишь малую долю драконьего существования. Так стоит ли возиться, создавать Старшего, привязываться к нему, если он все равно вскоре умрет?

Теперь Тимара ушла куда-то в одиночку, дуться. Или горевать. Порой разница между этими двумя состояниями казалась Синтаре ничтожной. И вот девчонка ревет, как будто бы слезы могут что-то исправить, а не просто неопрятно выражают человеческое отношение к любым трудностям. Драконица совершенно не желала разделять с Тимарой ощущения: жгучие слезы, текущий нос, саднящее горло. Ей хотелось рявкнуть на девчонку, но она понимала, что от этого та завоет ещё горше. Поэтому, скрепя сердце, Синтара бережно коснулась сознания Тимары.

«Тимара. Пожалуйста, хватит этих глупостей. Это лишь доставляет неудобства нам обеим».

Отторжение. Вот и все, чем ответила ей девчонка. Даже не связной мыслью, а лишь тщетной попыткой вышвырнуть дракона из сознания. Да как она смеет так грубить? Как будто Синтаре интересно, что там с ней происходит!

Драконица отыскала на грязном берегу солнечное пятно и растянулась на земле.

«Не суйся в моё сознание», — предупредила она девчонку и решительно закрыла от неё свои мысли, но так и не смогла заглушить до конца смутное ощущение одиночества и тоски.

^{Четырнадцатый день месяца Молитв, шестой год Вольного союза торговцев.}

^{От Детози, смотрительницы голубятни в Трехоге, — Эреку, смотрителю голубятни в Удачном.}

Двадцать пять моих птиц погружены на живое судно «Золотая пушинка». Совет торговцев Трехога передаст с капитаном денежную сумму, достаточную для закупки трехсот мер желтого гороха на корм голубям.

Эрек, мне наконец-то удалось убедить Совет, что для птиц важно правильное питание. Ещё я показала им несколько королевских голубей, включая подросших птенцов, и рассказала, что эти птицы могут откладывать по два яйца каждые шестнадцать дней, причем хорошая пара часто повторяет кладку, как только вылупятся предыдущие, так что легко обеспечить непрерывный приток молодых птиц для стола. Кажется, эта идея пришлась им по вкусу.

Что же до Мельдара и Финбок, могу лишь пересказать слухи из Кассарика. Дама загорелась желанием отправиться с экспедицией и подписала договор. Мельдар, похоже, просто увязался с ними. На судно не брали почтовых птиц — глупейшая оплошность, на мой взгляд. Пока отряд не вернется (если вернется вообще), мы не узнаем, что с ними сталось. Как ни жаль, никаких подробностей для их семей мне выяснить не удалось.

Детози

Глава 4

СИНИЕ ЧЕРНИЛА, ЧЕРНЫЙ ДОЖДЬ

Элис, выпрямившись, сидела за столом на камбузе. Вечер за окном плавно клонился к ночи. На ней было скромное, хоть и необычное длинное платье из мягкой материи. Она так и не смогла определить на ощупь, что это за ткань. Беллин тенью сновала по помещению в своей обычной, тихой и ненавязчивой манере. При виде платья багорщица в удивлённом одобрении вскинула брови, заговорщически подмигнула, вогнав Элис в краску, и вернулась к своим делам. Элис опустила голову и улыбнулась.

Беллин стала ей подругой, каких у неё прежде не бывало. Их беседы были редки, но всегда давали пищу для размышлений. Как-то раз она наткнулась на Элис, когда та стояла на палубе, любуясь ночным небом.

— Нам, уроженцам Дождевых чащоб, отпущен не такой уж долгий срок, — заметила Беллин, приостановившись рядом. — Приходится ловить каждую возможность — или признавать, что она нам недоступна, отступаться и искать новую. Человек из Дождевых чащоб не может ждать вечно, если не хочет прозевать так всю жизнь.

Ответа она ждать не стала — как будто понимала, когда Элис необходимо время, чтобы обдумать услышанное. Но этим вечером её улыбка намекала, что горожанка близка к решению, которое она, Беллин, одобряет. Элис глубоко вздохнула. Так ли это?

Лефтрин принес ей шелковистое облегающее платье, поскольку из-за купания в реке, даже пару дней спустя после злополучной рыбалки, кожа горела так, что прикосновение любой ткани превращалось в пытку. Наряд изготовили Старшие, в этом Элис не сомневалась. Искристо-медная материя выглядела так, будто сплетена, а не соткана. Когда Элис двигалась, платье едва слышно шелестело, словно разглашая секреты той принцессы Старших, что носила его в незапамятные времена. Ткань успокаивала зуд там, где касалась кожи. Элис была поражена до глубины души, обнаружив, что простой речной капитан может владеть подобным сокровищем.

— Товары на продажу, — небрежно отмахнулся он и грубовато добавил, словно не зная, как предложить ей подарок. — Я бы хотел, чтобы ты оставила его себе.

В ответ на её бурные изъявления благодарности капитан густо зарделся, покраснев так, что чешуйки на скулах и лбу на этом фоне выглядели, словно серебряные накладки. Некогда подобное зрелище могло бы оттолкнуть Элис. Теперь же она с жарким трепетом представила, как проводит по этим чешуйкам кончиком пальца. Она отвернулась от капитана, а сердце в груди оглушительно грохотало.

Элис расправила на бедрах гладкую медную ткань. Она носила это платье уже второй день. Оно и согревало, и охлаждало кожу, унимая зуд от бесчисленных мелких волдырей, которые оставила на коже речная вода. Женщина подозревала, что платье облегает тело несколько плотнее, чем подобало бы. Даже степенный Сварг одарил её восхищенным взглядом, когда Элис проходила мимо него по палубе. Она даже ощутила себя по-девчоночьи легкомысленной. И почти обрадовалась тому, что Седрик все ещё остается в постели. Уж он-то, вне всякого сомнения, не одобрил бы такой наряд.

Хлопнула дверь, и с палубы вошел Лефтрин.

— Все пишешь? Ты меня просто поражаешь! В моей лапе перо не продержится и полдюжины строк, чтоб кисть не свело. Что же ты записываешь?

— Вот так сказки! Я же видела твои заметки и наброски реки. Ты не менее дотошен, чем я. А сейчас я дополняю подробностями запись беседы, состоявшейся вчера вечером между мной и Ранкулосом. Теперь, когда Седрик мне не помогает, приходится вкратце набрасывать заметки по ходу, а после уже заполнять пробелы. Наконец-то драконы начали делиться со мной некоторыми воспоминаниями! Немногими, и порой бессвязными, но каждый обрывок сведений бесценен. И складываются они в восхитительное целое.

Она похлопала по журналу в кожаной обложке. И он, и папка для бумаг были новенькими и блестящими, когда она покидала Удачный. Теперь они истрепались и поцарапались, и потертая кожа потемнела. Элис улыбнулась. Теперь они выглядели настоящими спутниками авантюриста, а не дневниками чокнутой матроны.

— Ну, тогда почитай мне, что ты записала, — попросил Лефтрин.

Он ловко двигался по тесному камбузу. Сняв с небольшой печки тяжелый кофейник, он налил себе чашку крепкого кофе, а затем расположился напротив Элис.

Та вдруг застеснялась. Ей не хотелось читать вслух свои труды, расцвеченные учеными словечками. Элис побоялась, что они прозвучат напыщенно и тяжеловесно.

— Лучше я перескажу вкратце, — поспешно предложила она. — Ранкулос заговорил о волдырях у меня на руках и лице. По его словам, будь они чешуйками, я стала бы по-настоящему красива. Я уточнила, не потому ли, что тогда моя кожа походила бы на драконью, и он согласился, поскольку «ничто не может быть прекраснее драконьей шкуры». А затем рассказал, точнее, намекнул, что чем больше времени люди проводят с драконами, тем вероятнее они начнут изменяться, превращаясь в Старших. Он дал понять, что в древности дракон мог намеренно ускорить эти перемены для достойного человека. Как именно, он не уточнял. Но из его слов я заключила, что в древних городах наряду со Старшими жили и обычные люди. Ранкулос это подтвердил, но добавил, что люди селились в отдельных кварталах на окраинах города. Некоторые фермеры и торговцы жили за рекой, подальше от драконов и Старших.

— А это важно знать? — спросил капитан.

Элис улыбнулась.

— Важна каждая мелочь, которую мне удается узнать, капитан.

Он постучал по обложке тяжелой папки.

— Что же в таком случае хранится здесь? Я постоянно вижу, как ты что-то записываешь в журнал, но её вроде бы просто таскаешь с собой.

— О, это мои сокровища, сударь! Все знания, накопленные за годы трудов. Мне крайне повезло: я получила доступ к ряду редких свитков, гобеленов и даже карт эпохи Старших.

Объявив это, Элис засмеялась, опасаясь, что Лефтрин сочтет её хвастуньей. Капитан приподнял кустистые брови — жест, который она нашла необъяснимо милым.

— И ты захватила все это с собой, сюда?

— О, конечно же, нет! Многие документы крайне ветхи, и все они слишком ценны, чтобы брать их с собой в дорогу. Нет, это всего лишь сделанные мною копии и переводы. И, разумеется, мои заметки. Догадки о том, что могло содержаться в утерянных фрагментах, предположительные толкования неизвестных символов. Все в таком духе.

Она любовно погладила обложку пухлой папки.

— Можно взглянуть?

Элис удивилась такому вопросу.

— Конечно. Правда, не уверена, удастся ли тебе разобрать мои каракули.

Она расстегнула прочные латунные пряжки на широких кожаных ремнях и раскрыла папку. Как обычно, при виде толстой стопки пожелтевших страниц Элис охватил восторженный трепет. Лефтрин склонился над её плечом, с любопытством разглядывая переводы, которые листала Элис. Его теплое дыхание над ухом отвлекало и волновало её — к её несказанному удовольствию.

Вот скрупулезно скопированный ею свиток с седьмого яруса Трехога. Она дотошно срисовала оттуда каждый символ и, как сумела, воспроизвела загадочный тонкий узор, обрамлявший текст. На следующем листе превосходной бумаги лучшими черными чернилами был переписан перевод Клаймера с шести свитков Старших, красным цветом Элис пометила свои дополнения и исправления. Темно-синим добавила примечания и отсылки к другим свиткам.

— Какой обстоятельный труд! — с благоговением заключил капитан, отчего у Элис потеплело на душе.

— На эту работу ушли годы, — скромно отозвалась она.

Затем перевернула несколько страниц, чтобы показать срисованную картину Старших. Орнамент из листьев, раковин и рыб обрамлял абстрактный узор, выполненный в синих и зеленых оттенках.

— А вот этого не понимает никто. Вероятно, рисунок пострадал от времени или по какой-то причине не был закончен.

Брови капитана снова взлетели.

— Ну, мне он кажется вполне очевидным. Это подробная карта речного устья с отметками глубин, — сообщил он и осторожно провел по бумаге чешуйчатым пальцем. — Видишь, вот лучший проход. Разными оттенками синего отмечены глубины в прилив и отлив. Черным может быть обозначен глубокий фарватер для кораблей с низкой осадкой. Или сильное течение, или быстрина.

Элис всмотрелась в рисунок, затем подняла на капитана изумленный взгляд.

— Да, теперь я вижу. Ты узнал место?

Её охватило волнение.

— Нет. Я никогда не был там. Но это точно речная карта, из тех, что сосредотачиваются на воде и не обращают внимания на сушу. Готов биться об заклад.

— Ты не мог бы посидеть со мной и растолковать эту карту? — попросила Элис. — Что могут означать вот эти волнистые линии?

Лефтрин с сожалением покачал головой.

— Боюсь, не сейчас. Я зашел только по-быстрому глотнуть кофе, и мне пора обратно под дождь. Уже темнеет, а драконы так и не собрались остановиться на ночлег. Мне лучше побыть на палубе. Если приходится идти по реке ночью, лишняя пара глаз никогда не помешает.

— Так ты все ещё опасаешься белой воды?

Лефтрин поскреб в бороде, затем покачал головой.

— Думаю, угроза миновала. Трудно сказать. Дождь грязный и пахнет копотью. На палубе выглядит черным. Значит, где-то что-то происходит. Настоящую белую воду я видел всего дважды в жизни, и оба раза она пришла на следующий же день после землетрясения. Вода в реке постоянно становится то более, то менее едкой. Но, как мне кажется, если бы она должна была побелеть, это уже произошло бы.

— Что ж. Это уже радует.

Элис задумалась, что бы ещё сказать, как бы ещё немного задержать Лефтрина на камбузе, за разговором с ней. Но она понимала, что капитан занят делом, так что удержалась от подобных глупостей.

— Пора бы мне вернуться к работе, — с явной неохотой заключил тот.

С почти детским восторгом Элис вдруг поняла: сам он тоже жалеет, что не может остаться. С этим знанием отпустить его оказалось легче.

— Да. Ты нужен «Смоляному».

— Ну, порой я сомневаюсь, что «Смоляному» вообще хоть кто-то нужен. Но лучше будет, если я выйду и послежу за рекой. — Лефтрин помолчал, но все же решился добавить: — Хотя я бы предпочел не сводить глаз с тебя.

Она склонила голову, взволнованная комплиментом, а капитан засмеялся и вышел. Порыв ветра с шумом захлопнул за ним дверь. Элис вздохнула, затем улыбнулась тому, как нелепо себя ведет.

Она собралась было обмакнуть перо, но решила, что для примечания на листе, истолкованном Лефтрином, ей нужны синие чернила. Да, уверилась она, нужен синий цвет, и она обязательно укажет, кто высказал предположение. Ей было приятно представлять, как много лет спустя ученые прочтут его имя и удивятся, что простой речной капитан разрешил загадку, ставившую в тупик других. Элис отыскала маленький пузырек с чернилами, откупорила и макнула перо. Но кончик его остался сухим.

Она поднесла бутылочку к свету. Неужели она так много писала в пути? Видимо, да. Столько наблюдений, наведших её на мысли или заставивших пересмотреть былые убеждения. Элис подумала, не стоит ли разбавить остатки водой, и скривилась. Нет.Это последнее средство. У Седрика в ящике с письменными принадлежностями, припомнила она, полно чернил. И она не навещала его с самого утра. Не худший предлог, чтобы заглянуть к больному.

Седрик проснулся, не резко, но как будто всплыв после нырка в черную глубину. Сон стекал с его разума, словно вода — с волос и кожи. Он открыл глаза в привычном сумраке каюты. Но что-то изменилось. Воздух оказался слегка холоднее и свежее обычного. Кто-то недавно открыл дверь. И вошел.

Он заметил силуэт, скрючившийся на полу у его постели. Услышал, как воровские руки ворошат ящики его гардероба. Медленно и незаметно Седрик сдвинулся так, чтобы выглянуть за край койки. В каюте было сумрачно. День снаружи уже мерк, а лампу он не зажигал. Единственным источником света служили маленькие «окна», через которые заодно проветривалось помещение.

Но существо на полу у постели сверкало медью и как будто отражало свет, который на него не падал. На глазах у Седрика оно шевельнулось, и блик прокатился вдоль чешуйчатой спины. Она роется в его вещах, выискивая потайной ящик, где спрятаны пузырьки с украденной у неё кровью!

Седрика охватил ужас, и он едва не обмочился.

— Прости! — выкрикнул он. — Мне ужасно жаль, правда. Я не знал, что ты такое. Прошу тебя, пожалуйста, отпусти меня. Оставь в покое мой разум. Пожалуйста.

— Седрик?

Медная драконица встала на дыбы и вдруг приобрела облик Элис.

— Седрик, как ты себя чувствуешь? Тебя лихорадит, или тебе что-то приснилось?

Она коснулась его влажного лба теплой ладонью. Юноша судорожно отшатнулся от её руки. Это Элис. Всего-навсего Элис.

— Почему на тебе драконья шкура? И зачем ты роешься в моих вещах? — от потрясения Седрик негодовал и обвинял разом.

— Я… драконья шкура? Да нет же, это платье. Его одолжил мне капитан Лефтрин. Это работа Старших, просто чудесная. И совсем не раздражает кожу. Вот, пощупай рукав.

Элис подала ему руку. Он даже не попытался дотронуться до мерцающей материи. Работа Старших. Драконьи штучки.

— Но это не объясняет, зачем ты прокралась ко мне в каюту и роешься в моих вещах, — упрямо огрызнулся Седрик.

— Ничего подобного! Никуда я не «прокралась»! Я постучала, а когда ты не ответил, просто вошла. Дверь была открыта. А ты спал. Ты в последнее время выглядел таким усталым, что мне не хотелось тебя будить. Вот и все. Мне от тебя нужны только чернила, немножко синих чернил. Разве ты хранишь их не в том ящике? А, вот и он! Я только возьму чуть-чуть и оставлю тебя в покое.

— Нет! Не открывай! Дай мне!

Элис так и застыла, не отперев защелку. В гробовом молчании она протянула ящик ему. Седрик постарался не вырывать его из её рук, но не сумел скрыть облегчения. Он поставил ящик на кровать рядом с собой так, чтобы заслонять его своим телом. Элис не проронила ни слова, пока Седрик возился с защелкой и на ощупь, просунув руку под крышку, перебирал склянки с чернилами. Удача была на его стороне. Ему с первого раза попались синие.

— Я спал, когда ты вошла, — неискренне извинился он, протянув ей пузырек. — И я несколько не в себе.

— В самом деле, — холодно отозвалась она. — Больше мне ничего от тебя не нужно. Спасибо.

Элис забрала пузырек.

— «Прокралась», ну надо же! — пробормотала она напоследок с порога, но так, чтобы он расслышал.

— Извини! — крикнул Седрик ей вслед, но она уже хлопнула дверью.

Как только Элис ушла, он скатился с постели, чтобы запереть дверь на задвижку, а затем упал на колени перед потайным ящиком.

— Это была всего лишь Элис, — напомнил он себе.

Да, но кто знает, что наговорила ей медная драконица? Он неловко выдернул ящик, так что он едва не застрял, а затем заставил себя успокоиться и осторожно вынул флакон с драконьей кровью. Все в порядке. Добыча по-прежнему у него.

А он по-прежнему в её власти.

Седрик потерял счет дням, прошедшим с тех пор, как он попробовал на вкус драконью кровь. Его сознание раздвоилось, как двоится все перед глазами после удара по голове. Он ещё оставался почти прежним, подавленным и угрюмым, но все же Седриком. Затем пришли чужие ощущения и спутанные воспоминания, и её невнятные впечатления смешались с его мыслями. Иногда он пытался объяснять ей, что происходит вокруг.

«Ты бредешь по воде, а не летишь, — твердил он. — Порой вода почти отрывает тебя от дна, но это не полет. Твои крылья слишком слабы, чтобы летать».

Иногда он её подбадривал.

«Остальные почти скрылись из виду. Тебе нужно идти быстрее. Ты можешь. Держись левее, где вода мельче. Видишь? Идти стало легче, верно? Вот умница. Не останавливайся. Я знаю, что ты голодна. Следи за рыбой. Может, ты сумеешь поймать рыбу и подкрепиться».

Порой он даже смутно гордился тем, что добр к ней. Но по большей части с горечью осознавал, что его жизнь навеки посвящена заботам о довольно тупом ребёнке. Ценой заметных усилий Седрику иногда удавалось отгородить от неё сознание. Но если драконицу терзала боль, донимал голод или охватывал страх, невнятные мысли прорывались в его разум. Даже если юноша избегал её вялых размышлений, он не мог отделаться от неизменных усталости и голода. Её тоскливое «за что?» неотступно преследовало его. И оттого, что он задавал тот же самый вопрос применительно к собственной участи, легче не становилось. Хуже всего было, когда она пыталась понять его мысли. Драконица не сознавала, что иногда он просто спит и видит сны. Она врывалась в них, предлагая убить Геста или пытаясь утешить Седрика. Все это казалось слишком странным. Он был измучен вдвойне из-за прерывистого сна и разделенных с ней бесконечных трудностей пути.

Жизнь на борту баркаса сделалась чужда ему. Он по возможности не высовывался из каюты. Но и там не находил уединения. Даже когда драконица не вторгалась в его мысли, кто-нибудь все равно оказывался рядом. Элис терзала совесть, так что она никак не могла оставить его в покое. Ежедневно утром, днем и вечером перед сном она заходила его проведать. Её краткие визиты выбивали его из колеи. Седрик не хотел выслушивать её жизнерадостную болтовню о минувшем дне и не смел ничем поделиться сам, но не мог придумать, как вежливо заткнуть Элис и выставить за дверь.

Немногим лучше был мальчишка. Седрик не мог понять, что в нем так привлекает Дэвви. Почему он не может просто поставить поднос с едой и уйти? Нет же, малец жадно поедал его глазами, мечтал хоть чем-нибудь услужить, даже предлагал постирать ему носки и рубашки — Седрика аж оторопь взяла. Дважды он нагрубил мальчишке, не потому, что ему это нравилось, просто это был единственный способ того прогнать. И каждый раз Дэвви был настолько явно сокрушен отповедью, что Седрик чувствовал себя последней скотиной.

Он чуть повернул флакон с драконьей кровью, наблюдая, как она переливается и мерцает даже в сумрачной каюте. Даже когда он просто неподвижно держал склянку в руке, красная жидкость внутри кружилась в медленном танце. Она светилась собственным рубиновым светом, багровые нити внутри пузырька извивались и сплетались между собой. Искушение или одержимость? Седрик задавал себе этот вопрос, но ответить не мог. Кровь притягивала его. Он сжимал в руке настоящее сокровище, и ему оставалось всего-то добраться до Калсиды. И все же обладание им казалось ему сейчас более важным. Неужели он хочет глотнуть ещё крови? Вряд ли. Ему не хотелось снова переживать те же ощущения. Он опасался, что если вдруг поддастся смутному принуждению, то окажется ещё теснее связанным с драконицей. Или с драконами.

Под вечер, отважившись выйти на палубу, чтобы глотнуть свежего воздуха, он услышал, как Меркор окликает других драконов.

— Сестикан, Ранкулос, — позвал он их по имени. — Довольно ссориться. Берегите силы для борьбы с рекой. Завтра нас ждёт ещё день пути.

Седрик стоял на палубе, и речь дракона мерцала у него в голове. Он разобрал слова так отчетливо, как только возможно. Юноша попытался вспомнить, слышал ли он драконий рев или ворчание, выражающее мысли, но не смог. Драконы разговаривали, урезонивали друг друга, совсем как люди. На Седрика нахлынуло головокружение, смешанное с чувством вины. Удрученный, едва держась на ногах, он доковылял до своей тесной каюты и захлопнул дверь.

— Я больше так не могу, — проговорил он вслух.

И почти сразу же его настигло беспокойство медной драконицы. Она ощутила его смятение. И встревожилась за него.

«Нет, я в порядке. Уходи. Оставь меня в покое!»

Он вытолкнул её из сознания, и она отстранилась, огорченная его резкостью.

— Я больше так не могу, — повторил Седрик, с тоской вспоминая те времена, когда знал наверняка, что его мысли принадлежат только ему одному.

Он снова взболтал флакон с кровью. Если выпить его до дна, это его убьет?

А если он убьет дракона, освободится ли его разум от чуждых вторжений?

Раздался звучный стук в дверь.

— Сейчас! — крикнул Седрик из-за страха и гнева несколько громче, чем намеревался.

Надежно спрятать склянку он не успевал, так что завернул её в пропотевшую рубашку и сунул под одеяло.

— Кто там? — запоздало спросил он.

— Карсон. Я бы хотел перекинуться с тобой парой слов, если ты не против.

Карсон. Ещё один человек, не желающий оставлять Седрика в покое. Днем охотники отправлялись на берег отрабатывать свою плату. Но если юноша вдруг вставал пораньше или заглядывал на камбуз вечером, Карсон неизменно объявлялся рядом. Дважды он приходил в каюту к Седрику, когда там был Дэвви, и напоминал, что не следует донимать больного. И каждый раз мальчишка уходил, пусть и нехотя. Зато задерживался Карсон. Он пытался вовлечь Седрика в разговор, расспрашивал, каково жить в таком большом городе, как Удачный, и случалось ли ему бывать в других. Седрик на все вопросы отвечал односложно, но Карсон как будто и не замечал, что тот огрызается. Охотник продолжал обращаться к нему с мягкой обходительностью, совершенно не вяжущейся с грубой одеждой и родом занятий.

В прошлый раз, шуганув ученика, Карсон занял его место на сундуке и принялся рассказывать Седрику о себе. Он человек одинокий. Ни жены, ни детей, живет сам по себе и в свое удовольствие. Он взял в обучение Дэвви, своего племянника, поскольку предположил, что мальчик тоже склонен к подобному образу жизни, если Седрик улавливает его намек. Седрик не уловил. Он покончил с едой, а затем напоказ зевнул.

— Должно быть, ты слаб после болезни. А я-то надеялся, что тебе стало получше, — заметил Карсон. — Что ж, отдыхай.

Затем со сноровкой человека, привыкшего заботиться о себе, Карсон сгрузил посуду на поднос. Складывая квадратный лоскут материи из тех, что на баркасе сходили за салфетки, он глянул на Седрика и как-то странно усмехнулся.

— Сиди смирно, — велел охотник и краем тряпицы промокнул что-то в уголке его рта. — Ты явно не привык носить бороду. За ней надо ухаживать. Мне кажется, тебе лучше снова начать бриться. — Охотник помолчал и, многозначительным взглядом окинув неприбранную каюту, добавил: — И мыться. И стирать одежду. Я помню, ты совершенно не рад тому, что попал сюда. Я тебя не упрекаю. Но это не означает, что ты должен перестать быть собой.

И охотник ушел, оставив Седрика разом возмущенным и униженным. Юноша отыскал зеркальце и придвинулся к свече, изучая свое лицо. Точно. В углах рта обнаружились остатки супа, прилипшие к отросшей щетине. Он уже несколько дней не брился и толком не мылся. Седрик рассмотрел отражение, отметив, что выглядит осунувшимся. Под глазами залегли черные круги, на щеках пробилась щетина. Нечесаные волосы висели паклей. От одной мысли о том, чтобы пойти на камбуз, нагреть воды, побриться и вымыться, его охватила усталость. Как бы удивился Гест, застав его в таком виде!

Но эта мысль почему-то не вызвала у Седрика желания привести себя в порядок. Вместо этого он сел на кровать и уставился в темноту. Какая разница, что подумал бы Гест, увидев его таким, потным и небритым, в каюте, заваленной грязным бельем. Все идет к тому, что они вообще никогда больше не увидятся. И причиной тому сам Гест с его дурацкой местью, отправивший его нянчиться с Элис. Вспоминает ли Гест о нем? Гадает ли, что задержало их возвращение? Едва ли.

Седрик уже много в чем сомневался насчет Геста.

Он забрался в койку, на подстилку, больше подходящую собаке, чем человеку, и проспал остаток дня.

Новый стук в дверь выдернул его разум обратно в настоящее.

— Седрик? Ты там жив? Отвечай, или я вынесу дверь!

— Со мной все хорошо.

Седрик сделал один-единственный шаг, необходимый, чтобы пересечь каюту, и отпер задвижку на двери.

— Можешь войти, если так уж надо.

Либо охотник не заметил, что в голосе Седрика недостает радушия, либо не обратил на это внимания. Карсон открыл дверь и окинул взглядом полутемную каморку.

— Сдается мне, на свежем воздухе и свету тебе станет куда лучше, чем в душной каюте, — заметил охотник.

— Ни воздух, ни свет не излечат мою болезнь, — пробормотал Седрик.

Он покосился на высокого бородатого охотника, а затем отвел взгляд. Карсон, казалось, заполнил собой всю крошечную каюту. У него был широкий лоб и большие темные глаза, прячущиеся в тени тяжелых бровей. Коротко подстриженная борода была того же рыжего оттенка, что и жесткие волосы. Обветренные щеки, четко очерченные красные губы. Должно быть, он почувствовал оценивающий взгляд Седрика, поскольку смущенно пригладил волосы.

— Тебе что-то нужно? — поинтересовался Седрик.

Слова прозвучали резче, чем он хотел. Дружелюбие в глазах Карсона вдруг сделалось несколько настороженным.

— На самом деле, да, нужно.

Он закрыл за собой дверь, снова погрузив каюту в полумрак, поискал взглядом, куда бы ему сесть, после чего без приглашения взгромоздился на сундук.

— Слушай, я выскажусь прямо, после чего отстану от тебя. Мне кажется, ты поймешь — ну, так или иначе, я тебе объясню. Дэвви — ещё мальчишка. Я не хочу, чтобы он пострадал, и не хочу, чтобы его использовали. Мы с его отцом были как братья, и я понял, куда тянет Дэвви, задолго до того, как это заметила его мать. Если она хоть сейчас это осознала, в чем я лично сомневаюсь.

Охотник коротко засмеялся и посмотрел на Седрика, словно ожидая отклика. Но юноша промолчал, и Карсон снова перевел взгляд на свои крупные ладони. Он потер руки, как будто у него ныли костяшки пальцев.

— Ну, ты понимаешь, к чему я клоню? — спросил он Седрика.

— Что ты Дэвви как отец? — рискнул предположить тот.

На это Карсон снова коротко хохотнул.

— Настолько, насколько я вообще могу стать кому-либо отцом! — заявил он и снова уставился на Седрика, как будто в ожидании.

Юноша в ответ только встретил его взгляд.

— Ясно, — проговорил охотник, куда тише и серьезнее. — Я понял. Обещаю тебе, дальше дело не зайдет. Я объясню, что хотел сказать, а потом уйду. Дэвви ещё очень юн. Ты, вероятно, оказался самым красивым мужчиной, какого он встречал, и мальчик влюбился. Я пытался объяснить ему, что он ещё слишком мал и что ты гораздо выше его по положению в обществе. Но щенячья любовь застилает ему глаза. Я сделаю все возможное, чтобы удержать его подальше от тебя, и буду признателен, если ты не станешь ему потворствовать. Когда парень поймет, что ему ничего не светит, он довольно быстро придет в себя. Может, слегка тебя возненавидит — сам знаешь, как это бывает. Но если ты высмеешь его или унизишь перед остальными, я из тебя душу вытряхну.

Седрик, закаменев лицом, уставился на Карсона. Мысли лихорадочно метались, заполняя умолчания смыслом.

Карсон спокойно выдержал его взгляд.

— А если я ошибся в тебе, если ты из тех, кто способен воспользоваться наивностью мальчика, мало тебе не покажется. Ты меня понял?

— Прекрасно понял, — ответил Седрик.

Наконец-то мысль Карсона пробилась в его разум, и теперь его раздирало между изумлением и смущением. Щеки его пламенели; он был рад тому, что в каюте так темно. Охотник по-прежнему пронизывал его взглядом. Седрик потупился.

— То, что ты сказал насчет унижения… Я никогда бы так не поступил. И просил бы того же от тебя. Что же касается… ну, его влюбленности… — сглотнув, выговорил он. — Я её даже не заметил. Но если бы и заметил, то не воспользовался бы. Он же так молод. Ещё совсем ребёнок.

Карсон кивнул. Печальная улыбка тронула углы его рта.

— Я рад, что не ошибся в тебе. Ты не похож на человека, готового воспользоваться ребяческой глупостью, но никогда нельзя утверждать наверняка. Тем более если речь идет о таком мальчишке, как Дэвви, как будто нарочно подставляющемся под удар. Пару месяцев назад, в Трехоге, он неверно оценил одного молодого человека и ляпнул кое-что лишнее. И всего лишь за предложение тот парень дважды вмазал ему по лицу, не успел мальчик даже защититься. Мне не осталось выбора, пришлось вмешаться, а нрав у меня горячий. Боюсь, нас ещё нескоро снова пустят в ту таверну. Это одна из причин, по которой я отправился в этот поход. Мне хотелось на несколько месяцев увезти парня подальше от города с его соблазнами. Чтоб он подучился осторожности и сдержанности. Я думал, тут он ни во что не сумеет влипнуть, но он пропал с концами, стоило ему тебя увидеть. И кто может его винить? Н-да…

Охотник вдруг резко поднялся.

— Мне, пожалуй, пора. Мальчик больше не будет приносить тебе еду. Мне с самого начала казалось, что это скверная идея, но все не удавалось найти повод ему запретить. Теперь я скажу Дэвви, что ему нужно вставать и уходить вместе со мной, если мы хотим накормить драконов. Буду забирать его с баркаса пораньше. За едой тебе придется ходить самому. Или пусть Элис тебе приносит.

Он отвернулся и взялся за ручку двери.

— Ты ведь работаешь на её мужа? Так она сказала за ужином в первый вечер. Сказала, что обычно ты всюду ездишь с ним, и она понятия не имеет, почему он отправил тебя с ней, и как будет без тебя обходиться. Её всерьез терзает совесть, ты заметил? Из-за того, что ты здесь и так несчастен.

— Знаю.

— Но я подозреваю, что о многом она все же не догадывается — скажем, об одной из причин твоих страданий. Я прав?

Седрику словно что-то сдавило горло, мешая дышать.

— Не думаю, что это имеет к тебе какое-то отношение.

Карсон оглянулся через плечо.

— Может быть. Но я давным-давно знаком с Лефтрином. И ещё ни разу не видел, чтобы он настолько потерял голову из-за женщины. Да и Элис, как мне кажется, не на шутку им увлечена. По мне, так если её муж нашел в жизни толику радости, то и она заслуживает того же. И, может быть, Лефтрин тоже. И они оба могли бы обрести эту радость, если бы Элис считала себя вправе её искать.

Охотник взялся за щеколду, собираясь открыть дверь. Седрик совладал с голосом.

— Теперь ты расскажешь ей?

Карсон ответил не сразу. Он постоял у приоткрытой двери, глядя в щель. Вечер постепенно перетекал в ночь. В конце концов, охотник тряхнул косматой головой.

— Нет, — ответил он, вздохнув. — Не моё это дело. Но, по-моему, тебе стоило бы.

Он выскользнул за дверь плавно, словно крупный кот, и плотно закрыл её за собой, оставив Седрика наедине с его мыслями.

В этот день они шли дольше обычного под мутным, грязным дождем, от которого кожа шелушилась и зудела. К вечеру берега реки сделались неприветливыми, их сплошь затянули колючие ползучие растения. Наверху эти лианы, поднятые к солнцу раскидистыми ветвями деревьев, были усыпаны алыми ягодами. Непрекращающийся дождь отмывал до блеска листья и плоды и взбивал рябью поверхность воды. Харрикин вытащил свою лодку на берег, чтобы собрать немного ягод, но только исцарапался и перепачкался. Тимара даже не пыталась. Она знала по опыту, что добраться до них можно лишь сверху, спустившись по стволу дерева. Но и тогда это оставалось опасным делом, чреватым множеством царапин. Девушка прикинула, что они с Рапскалем слишком сильно отстанут от товарищей, пока она будет искать дорогу к верхушкам деревьев.

— Может, вечером, когда будет привал, — предложила она, увидев, с какой тоской её напарник провожает взглядом свисающие гроздья.

Но когда стало смеркаться, а берега по-прежнему остались неприступными, Тимара смирилась с тем, что им предстоит ночевка на борту «Смоляного», с сухарями и соленой рыбой на ужин. Драконы с их чешуйчатыми шкурами, если придется, могут подобраться поближе к древесным стволам и там и переночевать без удобства, зато в относительной сухости. У хранителей такой возможности нет. Последнее её столкновение с рекой явно это доказало. Да, чешуя на ней разрослась, но все равно не идет в сравнение с драконьей броней. От зубов Меркора остались отметины, хоть он и очень старался держать её бережно. Тимару изрядно смутило то, что Сильве увидела, насколько она теперь чешуйчатая, когда помогала перевязывать эти царапины и ободранную левую руку. Почти все раны были неглубокими, только одна борозда на спине до сих пор ныла и была горячей на ощупь. Было больно, и Тимаре очень хотелось вытащить лодку на берег и поспать. Но драконы явно надеялись отыскать более подходящее место для привала, поскольку упорно брели вперед, и хранителям не оставалось иного выбора, кроме как следовать за ними.

Драконы уже казались темными контурами на фоне мерцающей воды, когда Тимара с Рапскалем к ночи их нагнали. Они рассыпались по длинной и широкой илистой косе, которая, изгибаясь, уходила в реку. Отмель была сравнительно новой, и деревьев на ней пока не росло. Вдоль её хребта пробивались только редкие кусты и пучки травы. Но дров для костра хватало с избытком — к берегу прибило огромное бревно, за которое зацепился целый ворох мелкого плавника. Сойдет.

Девушка сильно толкнулась, и нос их суденышка вылетел на топкий берег. Рапскаль бросил весло в лодку, прыгнул за борт, схватил фалинь и вытащил суденышко ещё дальше на отмель. Тимара со стоном отложила собственное весло и с трудом разогнулась. От постоянной гребли она стала сильнее и выносливее, однако к концу каждого дня все равно сильно уставала, и мышцы её ныли.

На Рапскале непривычно длинный переход, кажется, не отразился вовсе.

— Пора разводить костер, — бодро объявил он. — И обсыхать. Хорошо бы, охотники принесли мяса. Рыба мне осточертела.

— Да, мясо пришлось бы кстати, — согласилась Тимара. — И костер тоже.

Остальные хранители тоже вытаскивали лодки и устало выбирались на берег.

— Будем надеяться, — отозвался Рапскаль и, не обернувшись, исчез в темноте.

Тимара вздохнула, глядя ему вслед. Его неизменная жизнерадостность и бодрость духа утомляли её почти так же сильно, как и поддерживали. С досадой вздохнув, она принялась раскладывать по местам снаряжение, раскиданное Рапскалем по дну лодки. Перепаковав свои вещи так, чтобы одеяло и посуда оказались сверху, она отправилась вслед за товарищем. Костер сложили с подветренной стороны бревна, так что оно и горело само, и защищало огонь, и отражало жар. Язычки пламени уже начали расцветать. Рапскаль изрядно наловчился разводить костры и никогда не уставал от этой работы. Кисет со всем необходимым неизменно висел у него на шее. Бесконечная мелкая морось шипела, соприкасаясь с огнем.

— Устала? — донесся из темноты слева негромкий голос Татса.

— Ещё как, — отозвалась она. — Это путешествие вообще когда-нибудь закончится? Я уже забыла, как это — ночевать в одном месте больше пары ночей подряд.

— Это ещё не самое худшее. А вот как только мы доберемся туда, куда стремятся драконы, нам придется поворачивать и возвращаться обратно, вниз по реке.

Тимара на миг застыла.

— Ты бросишь свою драконицу? — тихонько прошептала она.

Девушка так до сих пор и не помирилась с Синтарой и вспоминала о ней с горечью. Тимара заботилась о драконице, как и прежде, чистила шкуру и добывала для неё еду, но разговаривали они мало. И тем разительнее воспринимались эти перемены, когда Тимара видела, с какой нежностью относятся друг к другу некоторые драконы и хранители. Татс с Фенте были очень близки. Во всяком случае, так казалось Тимаре.

Татс накрыл ладонями её плечи и легонько сжал.

— Не знаю. Думаю, это много от чего зависит. Иногда мне кажется, что я ей нужен, что она даже привязана ко мне. А иногда, ну…

Хоть Тимара и вывернулась из его рук, её тело отметило, насколько приятным оказалось это теплое прикосновение для ноющих мышц. Татс отступил на шаг, уловив её недовольство. А сознание девушки жарким приливом затопили образы Грефта и Джерд, прильнувших друг к другу. На мгновение она задумалась, не стоит ли повернуться к Татсу, и даже отважилась вообразить, как гладит руками его теплую обнаженную спину. Но тут же вздрогнула, представив, как его ладони скользят по её чешуйчатой коже. Все равно, что ласкать теплую ящерицу, высмеяла она себя и крепко сжала губы, чтобы не закричать от такой несправедливости. Может, Грефт с Джерд и не отказывают себе в запретном, но, должно быть, это стало возможным лишь потому, что отверженными были они оба. Их не смущали чужие отметины Дождевых чащоб. С Татсом этот номер не пройдет. Он из татуированных и родился не здесь. У него кожа гладкая, как у девчонки из Удачного, он не изуродован ни наростами, ни чешуей. В отличие от неё.

— Долгий выдался день, — нарушил молчание Татс.

Его осторожный тон как бы прощупывал, не рассердилась ли Тимара на его вольность. Она проглотила свой гнев на судьбу.

— Да, долгий, — ровным голосом подтвердила она, — а у меня до сих пор ноют раны, оставленные Меркором. Хорошо бы погреться у огня и съесть что-нибудь теплое.

И, словно в ответ на её слова, пламя вдруг охватило ворох плавника. Отсветы озарили её друзей, собравшихся вокруг костра. Тоненькая Сильве стояла рядом с узкоплечим Харрикином. Они смеялись, поскольку долговязый Варкен скакал как безумный, пытаясь стряхнуть дождь искр с буйной шевелюры и поношенной рубахи.

По обыкновению неразлучные Бокстер и Кейз маячили в темноте двумя приземистыми силуэтами. Лектер пробрался мимо них, и отблеск костра ясно выхватил из мрака шипы, пробивающиеся вдоль его хребта. Ему стоило бы прорезать дырки в рубахе, чтобы та не стесняла гребень. Это зрелище почему-то придало Тимаре уверенности.

«Вот мои друзья», — подумала девушка с улыбкой.

Они носили на себе те же отметины, что и она. Затем она заметила среди них сидящую боком Джерд. Та расположилась на куске плавника, а Грефт стоял у неё за спиной, могучий и заботливый. На глазах у Тимары Джерд откинулась назад, прислонившись затылком к бедру Грефта, и что-то ему сказала. Юноша, склонившись ниже, ответил, и на какой-то миг они слились воедино, в общий силуэт, отгородившийся от прочего мира.

Тимару кольнула ревность. И не потому что ей нравился Грефт, ей просто хотелось того же, что они взяли сами. Джерд громко засмеялась, и плечи Грефта задрожали, вторя её веселью. Остальные либо не обратили внимания, либо признали их близость. Неужели лишь она одна ещё негодует и смущается при виде их демонстративных выходок?

Не задумываясь, она направилась к костру вслед за Татсом.

— Что ты думаешь о Джерд и Грефте? — спросила Тимара и сама поразилась тому, что произнесла это вслух.

Она тотчас же пожалела о сказанном, когда Татс оглянулся в явном изумлении.

— О Джерд и Грефте? — переспросил он.

— Они спят вместе. Занимаются любовью, — за откровенностью её слов звенел гнев. — Она уединяется с Грефтом при каждой возможности.

— Пока что, — небрежно отмахнулся Татс, как будто отвечая на совершенно другой вопрос. — Джерд пойдет с кем угодно. Грефт довольно скоро это поймет. Или, может, знает и так, но его это не волнует. Вполне допускаю, он просто берет, что дают, а тем временем прикидывает, как бы заполучить кое-что получше.

Последнюю фразу он сопроводил многозначительным взглядом, который смутил и встревожил Тимару. Её мысли скакали, словно блохи, с одного его слова на другое. На что он намекает? Девушка попыталась развеять неожиданное напряжение.

— Джерд пойдет с кем угодно? Даже с тобой? — засмеялась она, поддразнивая старого друга, но улыбка застыла у неё на губах, когда тот ссутулился и отвел взгляд.

— Со мной? Вполне возможно, — произнес он грубовато. — А что здесь такого немыслимого?

Тимаре вдруг вспомнилась ночь, когда Татс ушел от костра, возмущенный словами Грефта, и вскоре после того Джерд тоже поднялась с места и исчезла. А на следующий день эти двое гребли в одной лодке и ещё несколько дней после того… Неожиданное осознание оглушило Тимару. Татс расстилал свое одеяло рядом с Джерд, сидел с ней бок о бок за ужином. Как она могла не понять, что это означает? Ревность вспыхнула в ней, но прежде, чем это пламя успело опалить ей сердце, его сковал и раздробил лед. Какая же она дура! Конечно, так все и было; должно быть, с первой же ночи после того, как они покинули Трехог. Джерд, Грефт, Татс — все они отбросили правила. И только глупая, упрямая Тимара притворялась, будто бы они все ещё действуют.

— И со мной! — объявил Рапскаль, вынырнув из темноты, чтобы дополнить их разговор непрошеным замечанием.

— Что — с тобой? — невольно переспросил Татс.

Рапскаль посмотрел на него так, словно тот сморозил глупость.

— Джерд со мной тоже ходила. Ещё до тебя. Только ей не понравилось, как я это делаю. Она сказала, тут нет ничего забавного, а когда я засмеялся из-за того, как грязно все вышло, она заявила: это, мол, доказывает, что я ещё мальчишка, а не мужчина. «С тобой — больше никогда!» — пообещала она мне после того раза. А я ответил, что мне плевать. Правду, между прочим. К чему иметь дело с человеком, который все так серьезно воспринимает? Мне кажется, с кем-нибудь вроде тебя, Тимара, вышло бы куда веселее. Ты понимаешь шутки. То есть сама посуди. Мы ладим. Ты никогда не обижаешься просто из-за того, что у парня есть чувство юмора.

— Заткнись, Рапскаль! — рявкнула Тимара, опровергнув его слова.

Она рванулась в темноту, оставив обоих юношей глазеть ей вслед. За её спиной Татс обругал Рапскаля, а тот возразил, что ни в чем не виноват. Рапскаль? Даже Рапскаль? Горячие слезы брызнули из глаз, оставляя соленые дорожки на слегка чешуйчатых щеках. Лицо горело. Румянец? Она до сих пор краснеет от смущения — или уже от гнева?

Она была просто слепа. Слепа, глупа и доверчива, словно ребёнок. Как же это унизительно. Она ещё воображала, что раз уж она втайне мечтает о Татсе, то и он отвечает ей тем же. Тимара знала, что самой природой обречена на жизнь, лишенную человеческих страстей. Неужели она надеялась, будто он станет себя ограничивать только из-за того, что никогда не сможет заполучить её? Тупица.

А Рапскаль? Тимару вдруг взяла такая злость, что она едва не задохнулась. Как Джерд могла обойтись так с простодушным, непритязательным Рапскалем? Каким-то образом то, на что она его подбила, замарало паренька в глазах Тимары. Его неукротимая жизнерадостность и безграничное дружелюбие вдруг предстали в новом свете. Тимара вспомнила, как он спал рядом с ней все эти ночи, порой греясь об её спину. Она-то считала это просто ребяческой привязанностью. У неё вырвался возглас негодования. Что ему снилось в такие ночи? Что думали остальные об их близости? Неужели воображали, будто они с Рапскалем по ночам сплетались телами, как Джерд с Грефтом?

Неужели и Татс так о ней думал?

Тимару захлестнула новая волна гнева. Она оглянулась на костер и поняла, что, несмотря на промокшую одежду и пустой желудок, этим вечером ни за что не сядет там вместе с товарищами. И не позволит Рапскалю спать рядом с ней. Она развернулась на месте и направилась к лодке за одеялом, чтобы переночевать сегодня рядом с Синтарой. И вовсе не потому, что её все ещё заботила глупая драконица — просто даже её равнодушие куда лучше лицемерия этих так называемых друзей. Драконица, по крайней мере, не скрывает, что не испытывает к Тимаре никаких чувств.

За время её отсутствия «Смоляной» успел подойти к берегу и встать рядом с лодками. Глаза баркаса с сочувствием наблюдали, как девушка сердито выдернула из вещмешка одеяло и достала запас вяленого мяса. Этим вечером ей не хотелось ни с кем разделять трапезу. Впрочем, искушение горячей пищей едва не подточило её решимость. Она покосилась на баркас и задумалась, не позволит ли ей Лефтрин подняться на борт, чтобы погреться на камбузе и выпить кружку горячего чая? Она подошла чуть ближе, разглядывая корабль. Капитан поддерживал на судне строгую дисциплину. Никто из хранителей не поднимался на борт без отдельного приглашения. Может, Элис согласится её позвать? С последнего происшествия им не выпадало случая поговорить.

Обдумывая эту мысль, Тимара заметила, как какой-то человек перелез через фальшборт и принялся неуклюже спускаться по трапу на берег. Он был тощим и двигался не так, как знакомые ей матросы. Человек споткнулся, сходя с трапа, и негромко выругался. И тут девушка узнала его.

— Седрик? — удивленно воскликнула она. — Я слышала, ты очень болен. Не ожидала тебя увидеть. Тебе уже лучше?

В глубине души она сочла собственный вопрос глупым. Седрик выглядел ужасно, исхудавшим и потрепанным. Нарядная одежда висела на нем мешком, и, судя по запаху, он давно не мылся.

Мужчина приблизился к Тимаре, шаркая ногами, от изящной походки, какую она запомнила, не осталось и следа. Похоже, случайная встреча вызвала у него раздражение.

— Лучше? — тем не менее, ответил он. — Нет, Тимара, мне пока не лучше. Но, вероятно, скоро станет.

Голос его звучал сипло, словно в горле пересохло. Она задумалась, уж не пил ли он, но тут же упрекнула себя за подобную мысль. Он просто очень болен, вот и все.

Когда Седрик отвернулся, даже не попрощавшись, Тимара заметила, что он тащит тяжелый деревянный ящик. Вот из-за чего он так неловко спускался по трапу. Он шёл, кренясь на один бок, словно ноша была для него слишком тяжелой. Тимара едва не кинулась за ним вдогонку, чтобы предложить свою помощь, но вовремя остановилась. Конечно же, любой мужчина почувствует себя униженным, если она заметит, насколько он ослабел. Лучше оставить его в покое, и пусть справляется сам.

Тимара отправилась искать среди драконов Синтару. Скатанное одеяло било её по спине. Сделав три шага, она скинула его и взяла в охапку. Ссадина на руке затянулась коркой и быстро подживала, но длинная царапина вдоль спины, казалось, не зарастала вовсе. По большей части, чешуя неплохо защитила её от зубов Меркора, но здесь не выдержала. Первой заметила рану Сильве, когда заставила Тимару снять рубашку, чтобы перевязать ей руку.

— Что это? — спросила девочка.

— Ты о чем? — уточнила Тимара, все ещё дрожа.

— Об этом, — пояснила Сильве и тронула её кожу между лопатками.

Прикосновение отдалось болью, как будто она ткнула пальцем в гнойник.

— Выглядит так, будто ты порезалась, и рана закрылась. Когда это произошло?

— Понятия не имею.

— Надо промыть, — решила Сильве.

Не дожидаясь возражений, девочка содрала с раны корку. Теплая жидкость потекла по спине Тимары, и она оглянулась через плечо, ожидая увидеть на лице Сильве омерзение. Но та без малейшего недовольства вычистила гной, промыла рану чистой водой и перевязала. Порез должен был начать заживать. Однако вместо этого он гноился, распухал, ныл и иногда по утрам сочился влагой. Тимаре нечем было обработать рану, и она не испытывала желания вверять свое ящеричье тело чьим-либо заботам. Все заживет, упрямо повторяла она себе. На ней всегда все заживало. Просто на этот раз понадобилось больше времени. И болит сильнее обычного.

Охотникам сегодня не повезло. Тимара не учуяла мяса, только жарящуюся на костре речную рыбу. Когда-то девушка очень её любила, почитая редким лакомством. Но сейчас, даже отчаянно проголодавшись, решила обойтись вяленым мясом.

Драконы тоже были разочарованы. Несколько крупных самцов, сердито плюясь, бродили по топкой отмели. Ранкулос топтался по мелководью, словно надеялся найти там ещё какую-то пищу. В сытые вечера драконы часто собирались вокруг костра вместе с хранителями. Они тоже наслаждались теплом. Но этим вечером звери остались голодны и держались поодаль.

Тимаре было бы трудно найти Синтару в темноте, если бы она полагалась только на зрение. Но ей требовалось всего лишь нащупать нежеланную связь, протянувшуюся от неё к королеве. Драконица расположилась на выдающемся в реку выступе косы и глядела туда, откуда они пришли.

И она была не одна. Приблизившись, Тимара различила голос Элис.

— И ты послала её прямо туда, — мягко выговаривала та Синтаре, — намеренно, без предупреждения. Конечно, она расстроилась. Я тоже не хотела бы внезапно наткнуться на подобную сцену. А у неё ранимая душа, Синтара. Мне кажется, тебе стоило бы больше считаться с её чувствами.

— Едва ли она может позволить себе оставаться «ранимой», — язвительно ответила драконица.

Тимара остановилась, прислушиваясь, не скажут ли о ней ещё чего-нибудь, и угрюмо подумала, что скоро из неё выйдет вполне умелый соглядатай.

— Она и без того сильна и вынослива, — решительно возразила Элис. — Но если её душа ожесточится, лучше она от этого не станет. Только черствее. И, на мой взгляд, будет жаль, если с ней случится такое.

— Будет жаль ещё больше, если она навсегда останется такой, как сейчас: безропотной, связанной правилами, которые придумала не она, вечно обрывающей себя на полуслове. Среди драконов и Старших все знали, что каждая самка — королева, вольная выбирать сама и следовать собственным желаниям. Вот чему должна научиться Тимара, если намерена и дальше мне служить.

— Служить тебе? — ахнула Элис. — Вот как ты себе это представляешь? Ты считаешь её своей прислугой?

Многое изменилось, решила Тимара, с тех пор, когда каждое её слово, обращенное к Синтаре, имело форму цветистого комплимента. Теперь же она, похоже, разговаривала с драконицей, просто как женщина с женщиной. Интересно, это она сама так изменилась? Или же Синтара, вполне уверенная в их преданности, перестала растрачивать на хранительниц свои чары? Тимара улыбнулась, услышав, как Элис её защищает, однако мгновением позже та поплатилась за нахальство.

— Разумеется, она служит мне. Или, по крайней мере, у неё есть для этого задатки, если её дух обретет королевское величие. Какой мне прок от служанки, раболепствующей перед другими людьми? Как она сможет потребовать лучшего для меня, если вечно им уступает? Прежде, Элис, мне казалось, что ты тоже сможешь мне служить. Но в последнее время ты разочаровываешь меня ещё сильнее, чем Тимара. И я не вижу, чтобы ты пыталась измениться. Возможно, ты уже слишком стара и неспособна на это.

Обиду можно выразить и молчанием. Тимара вдруг поняла это, поскольку расслышала боль Элис, и та выдернула её из темноты. Она не стала притворяться, будто не слышала их разговора, а сразу бросилась на защиту старшей женщины.

— Я не представляю, с чего бы нам вдруг захотелось служить такому надменному, неблагодарному созданию, как ты! — выпалила Тимара, встав между ними.

— А, добрый вечер, мелкая проныра. Как тебе понравилось прятаться в темноте, подслушивая нас?

Враждебность так и рвалась из груди драконицы. Синтара буквально светилась от гнева. Её окружило серебристо-голубое мерцание, исходящее из разросшейся бахромы у неё на шее. От света драконицы по платью Элис побежала металлическая рябь. Зрелище было захватывающе прекрасным: рыжеволосая женщина в искристо-медном наряде напротив серебристо-голубой драконицы. Они напоминали сцену из старинной сказки или с гобелена, и не будь Тимара так рассержена на Синтару, эта красота совершенно сразила бы девушку. Драконица ощутила её восторг и принялась прихорашиваться, расправляя крылья и встряхивая ими так, чтобы стало заметно их свечение. Переливчатые крылья сделались крупнее, чем помнилось Тимаре.

— Я с каждым днем становлюсь все сильнее и прекраснее, — подтвердила драконица, без усилий читая её мысли. — И пусть те, кто твердил, будто мне никогда не взлететь, подавятся собственными словами. Только Тинталья может соперничать со мной по красоте и силе, но настанет день, когда равных мне не будет. И я не стыжусь говорить об этом вслух. Я знаю, кто я. Так зачем мне терпеть общество робкой жертвы, которая ноет и хнычет от жалости к себе, но не смеет бросить вызов проявившему интерес самцу?

— Бросить вызов самцу… — ледяной голос Элис оттаял от замешательства.

— Разумеется, — высмеяла драконица её непонимание. — Он красуется перед тобой. Он достаточно силён и здоров. Он ходит за тобой след в след. Он льстит тебе и признает твой ум. И ты не скроешь от меня, что заметила его влечение к тебе и находишь его привлекательным. Но прежде чем ты получишь его, ты должна бросить ему вызов. Тебе, конечно, недоступен брачный полет, битва в воздухе, когда он пытается тобой овладеть, а ты ускользаешь, испытывая силу его крыльев. Но издавна известны и другие способы, какими самцы Старших некогда могли проявить себя. Брось ему вызов.

— Я не из Старших, — возразила Элис.

Тимара отметила про себя, что женщина не стала оспаривать прочие утверждения Синтары. Кто же этот поклонник, которого Синтара полагает достойным Элис? Седрик, вдруг поняла девушка. Красивый мужчина из Удачного, который, похоже, состоит в её распоряжении. Не из-за Элис ли он сегодня спустился на берег? Может, надеялся на встречу с ней? Тимару пробрала сладостная дрожь, неприятно её поразившая. Что с ней творится? Она сурово запретила себе представлять, как они будут прижиматься друг к другу, подобно Джерд с Грефтом.

— К тому же я замужняя женщина, — выдвинула Элис второе возражение, но не просто утверждая, а как будто объявляя собственный приговор.

— Зачем ты привязываешь себя к самцу, которого не желаешь? — спросила драконица с искренним недоумением. — Зачем подчиняешься правилам, которые лишь приводят тебя в отчаяние? Что ты с этого получаешь?

— Я держу слово, — веско проговорила Элис. — И храню честь. Мы с Гестом заключили сделку. Мы добросовестно обещали хранить верность друг другу. Теперь я жалею об этом. Честно говоря, я даже не представляла, от чего отказываюсь. Ради свитков, уютного дома и вкусной еды я отреклась от себя. Это была скверная сделка, но мы оба обязаны добросовестно её соблюдать. Поэтому, когда наш поход завершится, я оставлю Лефтрина, драконов и дни, когда ощущала себя живой, в прошлом. Я вернусь домой и сделаю все от меня зависящее, чтобы родить мужу наследника, как и обещала. И если ты считаешь меня жертвой, хнычущей в лапах хищника — что ж, возможно, так оно и есть. Но, может быть, требуется просто совсем другая сила, чтобы держать свое слово, когда все до единой косточки в теле вопиют о желании его нарушить.

Синтара презрительно фыркнула.

— Ты же неверишь, что он сам держит слово.

— У меня нет доказательств, что он его преступил.

— Неправда. Ты сама доказательство, что он что-то преступил. Ты же раздавлена, — безжалостно заключила драконица.

— Возможно. Но я до сих пор держала свое слово и не роняла чести.

Голос Элис дрожал все сильнее. Договорив последние слова, она спрятала лицо в ладонях и на миг, задохнувшись, умолкла. А затем горестные, страдающие рыдания вырвались из-за её рук. Тимара шагнула к ней и нерешительно погладила женщину по плечу. Она никогда ещё не пыталась никого утешать.

— Я понимаю, — проговорила она тихо. — Ты избрала единственный достойный путь. Но он трудно тебе дается. И ещё труднее, когда другие считают тебя последней дурой, потому что ты держишь слово.

Элис подняла залитое слезами лицо. Поддавшись порыву, Тимара обняла её.

— Спасибо, — с трудом выговорила старшая женщина. — Спасибо, что не считаешь меня глупой.

Снова пошел дождь, уже сильнее. Лефтрин натянул на уши вязаную шапку, вглядываясь в мокрую темень. День выдался долгим, и единственное, чего ему действительно хотелось — сесть за стол на камбузе с кружкой горячего чая и миской густой похлебки, и чтобы рыжая женщина улыбалась его шуткам и говорила «пожалуйста» и «большое спасибо» в ответ на любезности его команды. Не так уж многого, как ему казалось, он просил от жизни. Пока он спускался на берег и шлепал по грязи, нарисованные глаза «Смоляного» с сочувствием следили за ним. Судно знало, что за дело предстоит капитану и насколько оно ему не нравится.

Как раз в духе этого подонка Джесса было потребовать от Лефтрина встречи в темноте под дождем. Вот уже несколько дней они в молчании обменивались угрюмыми взглядами. Лефтрин благополучно избегал разговоров с охотником, не оставаясь с ним наедине. Однако этим вечером, когда капитан уже собирался устроиться близ теплой печки на камбузе, он обнаружил записку на дне своей кофейной кружки.

Он постарался ненавязчиво ускользнуть от собравшейся команды. Никто вроде бы не обратил внимания на его уход. Лефтрин тихо шагал сквозь темноту, обогнув костер хранителей. Порыв ветра донес до него смех и запах жареной рыбы, и пламя взметнулось выше. Капитан вовсе не желал, чтобы этим вечером кто-то увидел его на берегу.

Ветер, хлещущий дождь и темнота скрывали его по дороге к серебряному дракону. Именно там, как он понял, назначил ему встречу Джесс. «Жди меня у серебряного, или тайне конец». Вот и все, что говорилось в записке, но капитан не мог пропустить мимо ушей подобную угрозу. Дракон придерживал что-то передними лапами и отрывал от добычи куски мяса. На миг Лефтрина охватила безумная надежда, что зверь поедает Джесса. Ещё пара шагов, и он разглядел у жертвы четыре копыта. Охотник принес серебряному мяса, чтобы занять его, пока они беседуют. И это сработало. Капитан увидел, как дракон отрывает от туши ногу. Здоровье бедолаги изрядно поправилось с тех пор, как Лефтрин увидел его в первый раз, но он все равно оставался меньше и слабее товарищей. Хвост у серебряного зажил, но он, казалось, подцеплял паразитов куда чаще остальных. Дракон почуял подошедшего человека и оглянулся на него, дожевывая копытастую ногу.

— Добрый вечер, капитан, — приветствовал Лефтрина Джесс, выйдя из-за драконьего плеча. — Отличный вечерок для прогулки.

— Я здесь. Чего ты хочешь?

— Не так уж многого. Просто немного содействия, вот и все. Я увидел сегодня отличную возможность и решил, что нам стоит ею воспользоваться.

— Возможность?

— Именно.

Джесс потрепал дракона по плечу. Серебряный заворчал на охотника, но все его внимание по-прежнему оставалось поглощено мясом.

— Он ворчит, но уже привык ко мне. Я подкармливал его лишним мясцом, как только выпадала возможность. Теперь он ничуть меня не опасается, — сообщил охотник и распахнул куртку, предъявив топор, два длинных ножа и один короткий, аккуратно убранные в специальные карманы на жилете, а затем чуть кивнул в сторону дракона. — Приступим?

— Ты безумен, — тихо проговорил Лефтрин.

— Вовсе нет, — улыбнулся охотник. — Как только он покончит с оленем, его начнет клонить ко сну. Я с самого начала рассчитывал на подобную возможность и как следует подготовился. Я распорол оленю брюхо и туго набил валерианой и маком, прежде чем угощать серебряного. Думаю, дозы хватит, чтобы свалить с ног дракона. Скоро мы узнаем наверняка.

Охотник плотнее запахнул куртку от ветра и дождя и ухмыльнулся Лефтрину.

— Я этого не сделаю. Безнаказанными мы не уйдем, и я просто этого не сделаю.

— Да запросто уйдем. Я уже все продумал. Дракон уснет, а мы позаботимся о том, чтобы сон оказался вечным. Затем за час-другой мы тихонько отрежем самые ценные части. Перетащим на борт «Смоляного» и отчалим вниз по реке. Сегодня же ночью.

— А хранители и остальные драконы?

— В такой ветер и дождь? Они ничего не заметят, пока мы не уйдем, а затем окажется, что все их лодки пробиты. Сомневаюсь, что они ещё когда-нибудь объявятся.

— Но что мы скажем людям в Трехоге?

— Мы там даже не остановимся. Быстро, как ветер, пройдем вниз по течению, а затем вдоль побережья до Калсиды. И там ты заживешь со своей дамой, как король. Я же видел, как ты на неё смотришь. В этом раскладе ты, по крайней мере, её получишь.

— О чем это ты?

— О том, что в случае отказа ты потеряешь все. Я расскажу драконам и хранителям, как ты уничтожил кокон, чтобы добавить своему драгоценному баркасу диводрева. Твоя команда явно с тобой в сговоре. Они-то ведь знают, как мало на самом деле трудятся, чтобы судно двигалось вперед. Сомневаюсь, что драконы скажут тебе спасибо, узнав, как ты прикончил одного из них ради собственной выгоды. Мне казалось, они подобного не одобряют. И твоя хорошенькая рыжая дамочка, вероятно, заподозрит, что ты вовсе не так благороден, как ей казалось. Даже лжив. Коварен, если я правильно поверну дело. Так что, как видишь, ты можешь вместе со мной забить одного безмозглого, никому не нужного, чахлого дракончика, чтобы вместе со своей дамочкой и командой отправиться навстречу сытой и беззаботной жизни в Калсиде. Или можешь заупрямиться, и я разоблачу тебя и отниму все, что ты имел или надеялся заполучить. — Охотник улыбнулся, вглядываясь в пелену дождя, и добавил: — Когда все на тебя ополчатся, не удивлюсь, если и твой корабль, и дама достанутся мне. Я потратил немало вечеров, чтобы снискать доверие и дружбу хранителей, пока ты впустую тратил время, ухаживая за своей ветреницей. И я подозреваю, что найду союзника в лице того щеголя из Удачного. Или ты и дальше будешь притворяться, будто все вы чисты и невинны?

Дракон наклонил голову и сомкнул пасть на грудной клетке оленя. Его зубы сомкнулись, круша кости. Он принялся жевать, перемалывая остатки туши. Лефтрин шагнул к серебряному, собираясь вмешаться. Тот зарычал на него, не выпуская мяса из пасти. Лефтрин побледнел и отшатнулся назад — больше от вони, чем от испуга.

— Увы, он тебе не доверяет, — ехидно посочувствовал Джесс. — Не думаю, что он позволит себя спасти. Проклятая тупая ящерица. Похоже, мы договорились, кэп. Как только он заснет, приступаем к разделке. А я пока что позабочусь о лодках.

Чтобы вывести Лефтрина из себя, хватило бы одной самонадеянности этого негодяя, даже если бы тот не угрожал всем его мечтам. Когда охотник проходил мимо капитана, тот развернулся и бросился на врага. Он выбьет из него дух и скормит дракону.

«Бедный Джесс. Должно быть, он чем-то раздразнил туповатую зверюгу. Нельзя же винить дракона за то, что он дракон, Элис».

Но Джесс развернулся ему навстречу, сверкнув белыми зубами в радостном оскале, с блестящим клинком в руке.

Синтара оторопело взирала на двух человечьих самок. И что же это значит — то, как они цепляются друг за друга и вместе льют слезы? Это не было ни охотой, ни дракой, ни брачными играми — вообще ни одним из видов осмысленной деятельности, какие она способна назвать. Драконице захотелось, чтобы они немедленно прекратили.

— Кто-нибудь из вас принес мне еду? — требовательно спросила она.

Тимара отстранилась от Элис и утерла мокрое лицо рукавом.

— Сегодня я не смогла пойти в лес. Но охотники, кажется, наловили рыбы.

— Я уже съела то, что Карсон назвал «моей долей». Ничтожно мало.

— Наверное, я могла бы пойти и…

— Тише! — прикрикнула на неё Синтара.

Она что-то услышала, далекий шум, похожий на рев ураганного ветра. Ещё она почуяла страдание и гнев серебряного дракона. Как обычно, его мысли были нечетки, но что-то его встревожило.

— В чем дело? — рявкнула она ему и заодно всем остальным.

Теперь звук сделался громче, и даже люди расслышали его.

Тимара повернула голову и закричала. Элис вцепилась в неё, озираясь в поисках источника шума. Рев приближался, однако драконица не замечала, чтобы усилился ветер или дождь. Звук делался все громче, в нем слышался какой-то скрежет, смешанный с треском и щелчками.

— Это река! Она разлилась! — проревел у неё в мыслях Меркор, и вместе с предостережением в сознание Синтары хлынули древние воспоминания.

— Летим! Надо держаться над водой! — протрубила она, поскольку на миг забыла, что является драконом лишь наполовину и прикована к земле.

Темнота не могла полностью скрыть опасность. Синтара посмотрела вверх по течению и увидела белое кружево на сером гребне и опрокидывающиеся с него стволы вырванных с корнем деревьев.

— Бежим к лесу! — прокричала Тимара, но только драконица сумела расслышать в грохоте воды её тонкий голосок.

Обе её хранительницы, держась за руки, бросились бежать.

— Слишком поздно! — рявкнула на них Синтара.

Она вытянула шею, схватила Элис за плечо и сбила с ног. Та завопила. Драконица не обратила на крик ни малейшего внимания, изогнула шею и забросила женщину себе на спину, между крыльев.

— Держись крепче! — велела она.

Тимара ещё бежала. Синтара кинулась за ней.

И тут ударила волна.

Это была не просто вода. Её сила выворачивала со дна валуны и обдирала с берега песок. Старые топляки мешались с только что вырванными из земли деревьями. Синтару сбило с ног и протащило вперед. Бревно ударило по ребрам, опрокинув её набок. Пенящаяся вода неуклонно волокла её вниз по течению и на какой-то миг захлестнула драконицу с головой. Она решительно поплыла туда, где, как она надеялась, должны были остаться поверхность и берег. Кругом царил хаос, вода и тьма. Драконы, люди, лодки, бревна и камни смешались в потоке. Синтаре удалось высунуть голову из воды, но мир вокруг осмысленнее не стал. Она кружилась в течении, отчаянно плеща лапами. Берега видно не было. Река вокруг текла белизной под ночным небом. Драконица мельком заметила огни «Смоляного», увидела пустую лодку, застрявшую в густых ветвях упавшего дерева. Громадное бревно, послужившее сегодня основой для костра, проплыло мимо, все ещё дымясь и мерцая угольями.

— Тимара! — услышала драконица крик Элис и только тогда поняла, что та все ещё держится за её крылья. — Спаси её! Смотри, Синтара, вон она! Вон там! Там!

Синтара сперва не заметила девчонку, но все же разглядела. Та пыталась высвободиться из путаницы вырванных с корнем кустов, за которые зацепилась одеждой. Ещё немного, и они начнут тонуть и утянут её за собой на глубину.

— Глупые люди! — взревела Синтара.

Она рванулась к Тимаре, но тут в неё врезался Ранкулос, которого проносило мимо течением. Когда драконица опомнилась и поглядела на спутанные кусты, девчонки там уже не было. Слишком поздно.

— Тимара! Тимара! — надрывалась Элис, но в её голосе не слышалось надежды.

— В какой стороне берег? — зарычала на неё Синтара.

— Не знаю! — выкрикнула в ответ женщина, но тут же исправилась: — Вон там! Туда. Плыви в ту сторону.

Трясущейся рукой Элис указала направление, в котором они и так уже двигались. Приободрившись, драконица принялась грести сильнее. Конечно, ей не удастся залезть на дерево, чтобы отсидеться там, зато она сможет вклиниться между парой стволов и переждать, пока не схлынет вода.

— Вон там! Туда! — снова закричала Элис.

Но указывала она не на берег, а на маленькое, белеющее в воде запрокинутое лицо. Тимара тянула к ним руки.

— Пожалуйста! — закричала она.

Синтара опустила голову и вырвала свою хранительницу из речной хватки.

— Моя! — с вызовом протрубила она, не выпуская из пасти Тимару. — Моя!

^{Семнадцатый день месяца Молитв, шестой год Вольного союза торговцев.}

^{От Эрека, смотрителя голубятни в Удачном, — Детози, смотрительнице голубятни в Трехоге.}

Послание от торговца Корума Финбока из торговцев Удачного, в котором он по просьбе торговцев Мельдара и Кинкаррона присоединяется к их запросу о судьбе Элис Кинкаррон-Финбок и Седрика Мельдара, ушедших на живом баркасе «Смоляной».

Детози, пара слов от меня. Семейства Седрика Мельдара и Элис Финбок просто вне себя. И те и другие уверяют, что эти двое никогда по доброй воле не отправились бы в поход, который может затянуться на долгие месяцы. Муж Элис Финбок сейчас в длительной деловой поездке, однако её свекра убедили пустить в ход свое немалое состояние, чтобы выяснить как можно больше подробностей. Если ты знакома с кем-нибудь, способным быстро подняться вверх по реке, прихватив с собой пару почтовых голубей, он мог бы заработать на этом существенное вознаграждение.

Эрек

Глава 5

БЕЛЫЙ РАЗЛИВ

Руки Лефтрина сомкнулись на горле Джесса. Охотник осыпал капитана градом ударов; тому даже показалось, что ребра треснули, а во рту стоял вкус крови с разбитых губ, но хватку он не ослабил. Теперь это лишь вопрос времени. Если он сможет душить врага достаточно долго, удары прекратятся. Они уже понемногу теряли силу, а когда Джесс обеими руками потянулся к запястьям капитана, Лефтрин понял, что ждать осталось уже недолго. Охотник царапал ему предплечья, однако эти руки защищала не только чешуя, но и жесткость, приобретенная из-за частых погружений в речную воду. Загрубевшая кожа не поддавалась ногтям Джесса. Лефтрин не видел его лица, но знал, что глаза охотника уже наверняка выпучены. Он усилил нажим, представляя, как язык врага постепенно вываливается изо рта.

Вокруг противников бушевал ветер, хлестал черный дождь. Либо серебряный не стал доедать оленя, либо снотворное на него не подействовало. Он неуклюже скакал вокруг людей, горестно трубя. Лефтрин не беспокоился о том, что на этот шум могут сбежаться хранители. Если они появятся, он покажет им ножи Джесса и скажет, что просто защищал дракона.

«Держите, — приказал он своим усталым ладоням и дрожащим рукам. — Держите крепче!»

От боли его мутило. В ушах стоял гул, и он боялся, что потеряет сознание раньше, чем доведет дело до конца. Капитан стискивал горло противника, но охотник ещё сопротивлялся, мотая головой в тщетной попытке боднуть Лефтрина в лицо.

За спиной Джесса вдруг выросла стена воды, камней и деревьев. И для оцепеневшего разума Лефтрина этот миг растянулся на десятилетие. Он отчетливо разглядел мусор, мелькающий в белой воде. Понял, что волна будет едкой и густой от ила. Этот поток проделал долгий-долгий путь, собирая по дороге плавник и вырывая с корнем деревья по берегам реки. Лефтрин успел увидеть несущийся на него труп крупного лося, который кидало из стороны в сторону, словно игрушку.

— «Смоляной»! — прокричал он, выпустил горло Джесса и развернулся, чтобы бежать к кораблю, чтобы спасти, если это возможно, свой обожаемый баркас.

Но тут время снова набрало обычный ход. Вода сбила капитана с ног, заливая отмель. Лефтрин ничего не видел, ничего не сознавал, кроме борьбы животного, ввергнутого в чуждую стихию. Не было ни воздуха, ни света, ни верха, ни низа. Холод и сила удара выдавили дыхание из его тела.

«Прощай, — подумал он оцепенело. — Прощай, Элис. По крайней мере, мне не доведется увидеть, как ты возвращаешься к другому».

Может быть, смерть в воде окажется лучше этой медленной пытки.

В Лефтрина что-то врезалось. Он вцепился в это мертвой хваткой и всплыл вместе с ним в черноту ночи. Капитан вдохнул разом воздух и воду, которая ручьями стекала по волосам, поперхнулся, снова ушел вглубь вместе с нырнувшим бревном и снова вырвался на поверхность. Гребень волны прокатился дальше, но течение по-прежнему оставалось бурным, и река сделалась глубже раза в два. Быстрый поток увлекал Лефтрина все дальше в опасном месиве из древесных стволов, барахтающихся животных, трупов и плавника. Капитан не пытался оседлать бревно, за которое держался. Он смирился с постоянными погружениями и только цеплялся крепче, надеясь, что течение удержит его на середине реки. Он слышал треск и скрежет, когда мусор врезался в прибрежные деревья, вырывая их с корнем или ломая в щепки. Один раз капитан заметил дракона, который отчаянно работал лапами. Затем бревно перевернулось, снова окунув его под воду, а когда он всплыл, зверь уже скрылся из виду.

Когда река немного успокоилась, Лефтрин передвинулся вдоль бревна ближе к основанию. Ствол здесь был толще, а за корни было удобно держаться. Капитан отважился взобраться повыше, чтобы окинуть взглядом реку. Когда вода утихла, мусор рассеялся по разлившейся во всю ширь реке. Белая вода сверкала под светом звезд и луны. Черными глыбами маячили плывущие тела. Вдалеке капитан разглядел очертания гребущего дракона. Он окликнул зверя, хоть и сомневался, что его голос услышат. Шум бурлящей воды, стон падающих деревьев, скрежет обломков, налетающих друг на друга, заглушили человеческий крик.

А затем Лефтрин увидел кое-что, отчего разом воспрянул духом. Одинокий огонек моргнул, потускнел, а затем разгорелся ровно и превратился в безупречный круг света от лампы. Это мог быть лишь «Смоляной», на борту которого кто-то только что зажег фонарь. Свет вдруг придал очертания и смысл тому, что прежде казалось чернотой на черном фоне. «Смоляной» был далеко, вниз по течению от Лефтрина, но капитан не мог не узнать приземистый черный силуэт своего корабля. Он набрал побольше воздуха в измученные легкие, поморщился от боли в ребрах, но не стал растрачивать дыхание впустую, проклиная Джесса, — если ему хоть чуть-чуть повезло, охотник уже мертв. Вместо этого капитан вытянул губы трубочкой и издал протяжный, ровный свист. Снова вдохнул. И снова засвистел, на этот раз чуточку выше. И новый вдох.

Не успел он засвистеть в третий раз, как понял, что «Смоляной» услышал его. Круг света покачнулся, когда корабль начал разворачиваться в сторону капитана. Затем огонек исчез. Некоторое время Лефтрин просто цеплялся за свое бревно, ровно дышал и ждал. Затем зажегся фонарь на носу «Смоляного». Капитан снова вдохнул и засвистел, и круг света почти сразу начал расти. Спеша изо всех сил, корабль шёл ему на помощь. Мощные перепончатые лапы баркаса продвигали его против течения. Сварг наверняка стоял у руля, а команда работала баграми, но «Смоляной» не ждал подмоги от этого представления. Живой корабль шёл за своим капитаном. Лефтрин ещё раз свистнул и увидел, как над самой водой вспыхнули бледно-голубым светом два больших глаза. Помощь уже близка. Теперь остается только ждать, пока корабль его не спасет.

Должно быть, Синтара хотела усадить её рядом с Элис. Но попытка не удалась, и Тимара рухнула прямо на женщину из Удачного. Руки Элис стиснули её в крепком объятии, не позволяя свалиться обратно в воду, но в то же время пробудив острую боль в спине, поскольку её пальцы угодили прямо на незажившую рану.

Девушка постаралась не бороться с человеком, пытающимся ей помочь. А в следующий миг они обе начали соскальзывать с гладкого чешуйчатого плеча.

— Держись! — прокричала Элис прямо в ухо Тимаре, и та ухватилась за ближайшую точку опоры.

Её когти зацепились за чешую Синтары. Драконица наверняка не на шутку возмутилась бы, если бы сама в это время не боролась за собственную жизнь.

Если поначалу Элис схватила Тимару, чтобы та не рухнула в воду, то теперь она сама держалась за девушку, пытаясь усидеть на драконице. Тимара отважилась высвободить одну руку, чтобы ухватиться покрепче. Согнутым локтем она зацепилась за сустав, которым крылья Синтары крепились к телу.

— Держись за меня! — выдохнула она Элис и, собравшись с силами, втащила их обеих на спину драконицы.

Как только они оказались наверху, Тимаре удалось достаточно ослабить захват Элис, чтобы передвинуться вперед. Она уселась перед крыльями Синтары, сжав шею драконицы коленями и упершись пятками. Не то чтобы сидеть так было совсем уж безопасно, но все равно надежнее, чем прежде. За спиной Тимары Элис тоже устраивалась понадежнее. Она крепко взялась за пояс девушки, и внезапно у той появилось время осознать сложившуюся ситуацию.

— Что случилось? — прокричала Тимара, обернувшись к Элис.

— Я не знаю! — донесся сквозь речной гул едва слышный ответ, несмотря на то, как близко друг к другу они сидели. — Огромная волна сошла вниз по течению. Капитан Лефтрин говорил мне, что порой после землетрясения река на время становится белой. Но о таком он не упоминал.

Ветер трепал намокшие черные косы Тимары. Вокруг царил оглушающий шум. Девушка никак не могла разобрать, что высвечивало перед её глазами слабое сияние луны. Река стала белой, словно молоко. Цепляясь за барахтающуюся драконицу, Тимара разделяла с ней испуг и ярость. И её нарастающую усталость тоже. На поверхности плавал какой-то мусор. Ветви и стволы деревьев, вырванные с корнем кусты и трупы захлебнувшихся животных покачивались и кружились на воде. Когда девушка оглянулась в сторону берега, ей показалось, что вода теперь простирается далеко за опушку леса. На её глазах громадное дерево впереди пошатнулось и невероятно медленно завалилось. Тимара закричала от страха, но Синтара ничего не могла предпринять, чтобы разминуться со стволом. Дерево приближалось, словно падающая башня. Оно со стоном кренилось все ниже и ниже, но течение неожиданно проволокло их мимо и утащило прочь.

— Дракон! — вдруг выкрикнула Элис и, легкомысленно выпустив пояс Тимары, указала рукой вниз по течению. — Ещё один дракон. Кажется, это Верас!

Так и было. Тимара узнала её по гребню, который недавно начал отрастать у темно-зеленой самки. Верас ещё гребла, однако девушке показалось, что она слишком низко сидит в воде, как будто усталость тянет её ко дну. Верас была драконицей Джерд. Тимара задумалась, где же сама хранительница, а затем, словно её накрыло второй волной, осознала, что не её одну унесло потоком. Остальные сидели вокруг костра. Вода наверняка добралась до всех. А что же сталось с их лодками и снаряжением, с баркасом и остальными драконами? И как она могла думать только о себе? Всё, из чего состояла её нынешняя жизнь, смыло и унесло водой. Взгляд Тимары отчаянно обшаривал реку, высматривая живых, но было слишком темно, и слишком много мусора качалось и неслось по бурным волнам.

Под ней раздулась грудная клетка Синтары, делающей глубокий вдох. А затем из её пасти вырвался трубный крик. Верас вдалеке повернула голову. Напряженный слух Тимары уловил тихий звук, похожий на птичий писк. Затем ещё один вскрик, протяжней и ниже, привлек её внимание к темной громаде, оказавшейся Ранкулосом. Он снова взревел, и вместе со звуком до неё донесся смысл его послания.

— Меркор говорит, плывите к берегу. Там мы сможем ухватиться за деревья и продержаться, пока не спадет вода. Плывите к берегу!

Грудная клетка Синтары снова раздулась. Она изо всех сил затрубила, передавая сообщение каждому, кто мог её услышать.

— Плывите к берегу! — повторяла она. — Плывите к деревьям!

Тимара услышала, как ей вторит другой дракон где-то вдали. И, может, ещё раз. После этого драконьи крики начали раздаваться время от времени. И доносились они вроде бы со стороны берега.

— Плыви на звук, — поторопила она Синтару.

Но последовать её совету было не так-то просто. Течение крепко держало их, а плавающий мусор то и дело мешался на пути пробивающейся к берегу драконицы. Один раз они попали в водоворот, и их кружило в нем, пока Тимара окончательно не утратила чувство направления.

Элис крепко держалась за пояс Тимары и скрипела зубами от боли в свежих ожогах. Там, где её защищало медное платье, кожа не пострадала, зато щеки, лоб и веки горели от кислоты. Она подставила лицо каплям дождя, и прохладная вода показалась ей настоящим счастьем. Элис стиснула зубы и растянула губы в сардонической усмешке. Она могла погибнуть, а переживает из-за каких-то мелких волдырей. Вот нелепость. Она рассмеялась вслух.

Тимара обернулась и пристально воззрилась на неё.

— С тобой все хорошо?

На какой-то миг Элис смутили глаза девушки, светящиеся в темноте бледно-голубым мерцанием. Но затем она решительно кивнула.

— Насколько это вообще возможно. Пока что я заметила восемь драконов — или, по крайней мере, мне так кажется. Я могла сосчитать кого-то дважды.

— Я не видела других хранителей. И «Смоляной» тоже. А ты?

— Нет, — односложно буркнула Элис.

Она не станет, она не может беспокоиться о нем сейчас. «Смоляной» — достаточно крупное судно, с ним все должно быть хорошо. Лефтрин найдет её и спасет. Он должен. Он теперь её единственная надежда. На какой-то миг Элис поразилась тому, что способна так верить в обычного человека, но выбросила из головы эту мысль. Кроме Лефтрина ей рассчитывать не на кого. И она не станет в нем сомневаться.

Вокруг них бурлила и ревела вода. Шум давил на уши. Неистовство первой волны миновало, но от пришедшей с ней воды река вздулась и течение усилилось. Элис сжимала драконицу коленями, словно сидела верхом на лошади, крепко держалась за пояс Тимары и молилась. Все её мышцы болели от слишком долгого напряжения. Милостивая Са, сколько ещё продлится этот кошмар? Синтара пока боролась с течением, но гребла уже заметно слабее. Сколько же времени прошло? Драконица, должно быть, начинает выдыхаться. Если Синтара сдастся, они все погибнут. Элис понимала, что одним им в этом разливе не выжить. Она склонилась ближе к драконьей голове.

— Осталось уже немного, красавица моя, моя королева. Видишь, там впереди ряд деревьев. Ты справишься. Не пытайся плыть прямо к ним. Пусть течение несет тебя, а ты просто правь к берегу, радость моя, моё бесценное сокровище.

Драконица откликнулась, слегка воспрянув, как будто какие-то пустые слова действительно ободрили её и придали сил.

Тимара тоже это почувствовала.

— Великая королева, ты обязана выжить. Память всех твоих предков доверена тебе, и ты должна пронести её через века. Плыви! Иначе все воспоминания будут утрачены навсегда, и мир не оправится от такой потери. Ты должна выжить. Должна!

Берег приближался очень медленно. Несмотря на все их попытки её подбодрить, силы Синтары таяли. Затем до них донесся трубный зов. Вдоль берега, вклинившись между деревьями, маячили драконы. Они звали Синтару, и Элис встрепенулась от восторга, услышав человеческие голоса, вплетающиеся в звучные кличи.

— Это Синтара! Синяя драконица Тимары! Плыви, королева, плыви! Не сдавайся!

— Слава Са, у неё на спине кто-то есть! Кто это? Кого она спасла?

— Плыви, дракон! Плыви! Ты справишься!

— Сильве? — окликнула вдруг Тимара. — Это ты? Мы с Элис здесь, Синтара нас спасла!

— Не пытайся залезать на топляки, — донесся до них высокий голос Сильве. — Застрянешь. Продерись через затор к живым деревьям. Там мы подсунем под тебя большие бревна, и ты сможешь передохнуть, Синтара. Только не запутайся в плавнике! Он утянет тебя на дно, как рыболовная сеть.

Спустя несколько минут они оценили этот совет. Самый разный мусор прибивался к берегам. Если в самой реке течение волокло за собой отдельные обломки, то чем ближе Синтара подгребала к деревьям, тем плотнее и спутанней становилась их мешанина. Тимара изо всех сил держалась за драконицу; ей казалось, что этот последний этап борьбы длится, по меньшей мере, день. Спасительные деревья маячили над головой, и девушка никогда так не мечтала ощутить под когтями кору, вцепиться в ствол одного из этих великанов и понять, что она в безопасности. Сумрак ещё не уступил место свету, но где-то уже брезжила заря, растворяя мглу и обрисовывая очертания мусорного затора на воде. Неужели они боролись с потоком целую ночь? Теперь Тимара ясно различала под деревьями темные громады драконов. Они обессиленно лежали на воде и сопротивлялись течению, обхватив передними лапами стволы. Время от времени драконы трубили, как будто кого-то окликали. Несколько хранителей сидело на нижних ветвях. Тимара не разобрала, сколько их там и кто именно, но в её сердце затеплилась надежда, что все ещё будет хорошо. Лишь несколько часов назад она боялась, что выжили только они с Элис и Синтарой. А теперь уже надеялась, что благополучно уцелели все.

Драконица раздвигала грудью плотное месиво плавника. Ей было трудно внять совету и не попытаться взобраться на него. Тимара ощущала её усталость, её желание все бросить и просто отдохнуть. Сердце девушки замерло от радости, когда она увидела сначала Сильве, а затем и Татса, пробирающихся по веткам и бревнам им навстречу.

— Осторожнее, — крикнула им она. — Если вы сорветесь и уйдете под воду, мы никогда не найдем вас под этим месивом.

— Знаю! — откликнулся Татс. — Но нам придется как-то разгрести затор, чтобы Синтара смогла добраться до деревьев. Некоторым драконам мы помогли, подсунув им под грудь большие бревна, чтобы поддержать на воде.

— Это было бы кстати, — тут же отозвалась Синтара, и по этому признанию Тимара поняла, что драконица устала гораздо сильнее, чем ей казалось.

— Нам надо слезть с неё, — тихонько шепнула девушка Элис. — Этот слой мусора на вид достаточно плотный, чтобы выдержать нас, если ступать осторожно.

Та уже разматывала кушак с платья. Он оказался длиннее, чем ожидала Тимара, поскольку женщина из Удачного дважды обернула его вокруг талии.

— Привяжи конец к запястью, — предложила Элис. — И я тоже так сделаю. Если одна из нас провалится, вторая вытащит.

Тимара слезла первой, полусъехав со скользкого плеча Синтары. Кушак на запястье пригодился ей сразу же, когда Элис придержала её над самой поверхностью затора, позволив выбрать местечко понадежнее. Поблизости нашлось бревно с торчащим суком. Тимара успешно спрыгнула на него, и ствол её не сбросил, хоть и слегка просел и закачался. Девушка предположила, что его притонувшие ветки перепутались с другим мусором, так что теперь дерево так просто не перевернется.

— Держит надежно! Спускайся, — окликнула она Элис.

Затем Тимара оглянулась через плечо и увидела, что Татс почти добрался до них и уже ступил на её бревно.

— Стой там! — велела она ему. — Пусть сперва Элис спустится, пока дерево не просело под твоим весом.

Татс замер на месте, явно раздосадованный и встревоженный, но подчинившийся. Когда Элис осторожно спустилась, придерживаясь за крыло Синтары, они услышали голос Сильве, успевшей обойти драконицу с другой стороны.

— Будем действовать медленно, а не то ты меня опрокинешь. Я подойду к тебе по этому бревну. Когда оно затонет под моим весом, ты попытаешься забросить на него переднюю лапу. Потом я отойду назад, а ты попробуешь сдвинуться вдоль бревна. Так мы сумели поддержать на воде уже трех драконов. Ты готова?

— Ещё как готова, — отозвалась драконица.

В её голосе звучала едва ли не признательность, что совсем на неё не походило. Тимара едва не улыбнулась. Может, теперь драконица увидит хранителей в ином свете.

Татс поймал её за руку, и девушка вскрикнула от неожиданности.

— Держу, — успокаивающе произнес он. — Иди сюда.

— Отпусти! Ты так меня опрокинешь, — рявкнула она, но, заметив на его лице обиду, добавила примирительно: — Надо оставить на бревне место для Элис. Сдвинься назад, Татс. — И, когда он послушался, доверительно сообщила, понизив голос: — Я так рада видеть тебя живым, что даже слов не нахожу.

— Кроме «отпусти»? — с горьким смешком уточнил он.

— Я больше не сержусь на тебя, — заверила его Тимара и слегка удивилась, поняв, что так оно и есть. — Левее, Элис! — крикнула она, когда женщина, все ещё цепляясь за крыло Синтары, попыталась на ощупь найти опору для ноги. — Ещё, ещё… вот так. Ты прямо над бревном. Становись.

Элис повиновалась, но негромко взвизгнула, когда бревно просело под её весом. Она поставила на него и вторую ногу и застыла, раскинув руки, словно птица, пытающаяся высушить крылья после грозы. Стоило Синтаре освободиться от тяжести седоков, как она попыталась закинуть переднюю лапу на бревно, которое притопила для неё Сильве. От резкого движения драконицы весь плавучий мусор заколыхался. Элис вскрикнула, но, покачнувшись, все же удержала равновесие. Тимара, ничуть не стесняясь, сперва опустилась на корточки, а там и вовсе села на ствол.

— Опустись пониже! — предложила она Элис. — Можем ползти по бревнам на четвереньках, пока не доберемся до более устойчивого места.

— Я могу держать равновесие, — ответила та и, хотя её голос слегка дрожал, осталась стоять прямо.

— Как хочешь, — согласилась Тимара. — А вот я поползу.

Вероятно, это многолетний опыт жизни в кронах деревьев научил её не рисковать без нужды. Девушка торопливо проползла по бревну до толстого конца, где из воды выглядывали спутанные корни, и, придерживаясь за них, поднялась. Татс успел первым.

— Давай я покажу тебе, как выбрался сам, — предложил он, искоса глянув на неё. — Кое-где этот затор плотнее, чем в других местах.

— Спасибо, — ответила Тимара, дожидаясь Элис и сматывая провисающий кушак.

Она оглянулась на Синтару, слегка терзаясь виной из-за того, что позволяет Сильве заботиться о её подопечной. Маленькая девочка двигалась уверенно, объясняя драконице, чего хочет от неё добиться. Тимара облегченно вздохнула. Сильве справится.

— Знаешь, Сильве удалось поймать одну из лодок, — сообщил Татс, обернувшись через плечо. — И это она вытащила меня из воды.

— Помню, когда-то я думала, что она слишком юна и незрела для этого похода, — заметила Тимара и удивилась, когда Татс засмеялся.

— Наверное, трудности во всех нас выявляют лучшие стороны.

Они добрались до первого большого дерева. Тимара задержалась рядом с ним, положив ладонь на ствол. Приятное ощущение. Дерево подрагивало в потоке воды, но все равно оставалось самой надежной опорой из всех, что она видела за последние часы. Тимаре отчаянно хотелось запустить в кору когти и залезть наверх, но она все ещё была связана с Элис кушаком.

— Вон у того ветки ещё ниже, — предложил Татс.

— Хороший выбор, — согласилась Тимара.

Под деревьями мусорный затор был ещё плотнее. Он все равно качался под ногами от каждого шага, но до указанного Татсом дерева оказалось совсем нетрудно добраться. Теперь, когда Тимара уверилась, что почти наверняка выживет, её разум попытались наводнить сотни других тревог. Но она отложила их до поры. Оказавшись у выбранного дерева, Тимара заползла невысоко на ствол, вонзила когти в кору и подала руку Элис, пока Татс подсаживал её снизу. Женщина из Удачного совсем не умела лазать, но совместными усилиями им удалось поднять её по стволу до крепкой, почти горизонтальной ветки. Та была достаточно широкой, чтобы на неё лечь, но Элис села, поджав ноги, на самой её середине и скрестила руки на груди.

— Ты замерзла? — спросила её Тимара.

— Нет. В этом платье мне на удивление тепло. Но руки и лицо горят от речной воды.

— Похоже, меня неплохо защитила чешуя, — заметила девушка и сама удивилась, что произнесла подобные слова вслух.

— Тогда я тебе завидую, — кивнула Элис. — Но платье Старших как будто тоже помогает. Не понимаю как. Я промокла, но высохла очень быстро. И там, где ткань касается тела, я не чувствую никакого раздражения от воды.

В ответ на это Татс пожал плечами.

— Многие вещи Старших делают, казалось бы, невозможное. Их «музыка ветра» наигрывает мелодии. Металл светится от прикосновения. Драгоценности пахнут, как духи, и этот запах никогда не выветривается. Это волшебство, вот и все.

— Сколько нас здесь? — согласно кивнув, спросила Тимара.

— Большинство, — ответил Татс. — Все в ссадинах и синяках. Кейз скверно рассадил ногу, но вода прижгла рану, так что крови не было. Что, на мой взгляд, уже удачно, поскольку на перевязку нам пустить нечего. Ранкулоса чем-то сильно ударило в грудь. Когда он фыркает, из носа брызгает кровь, но он настаивает, что вполне оправится, если мы оставим его в покое. Харрикин попросил нас его послушаться. По его словам, Ранкулос не хочет, чтобы над ним тряслись. Бокстера приложило по лицу, и глаза заплыли так, что он едва видит. Тиндер повредил крыло, и Нортель поначалу думал, что оно сломано. Но опухоль спала, и он уже может им двигать, так что мы решили, что это просто сильное растяжение. В общем, досталось всем. Но они, по крайней мере, здесь.

Тимара только молча на него посмотрела.

— А кого нет? — спросила Элис.

— Алум пропал, — тяжело вздохнув, продолжил Татс. — И Варкен. Дракон Алума все зовет его, так что, возможно, он ещё жив. Мы пытались поговорить с Арбуком, но никто не добился от него внятного ответа. Все равно что иметь дело с напуганным ребёнком. Он только трубит и повторяет, что хочет, чтобы Алум вернулся и вытащил его из воды. Балипер, красный Варкена, молчит и не отзывается, когда с ним пытаются заговорить. Верас, драконица Джерд, пропала сама. Джерд так и рыдает с тех пор, как добралась сюда. Она не «чувствует» драконицу и считает, что та погибла.

— Мы видели Верас! Она была жива и гребла уверенно, но её сносило течением.

— Что ж, думаю, это хорошая новость. Надо ей рассказать.

Что-то в его голосе предостерегло Тимару, что сейчас последует известие похуже. Готовясь, она затаила дыхание, но тут вмешалась Элис.

— А «Смоляной» и капитан Лефтрин? — спросила она.

— Кое-кто видел баркас сразу после того, как ударила первая волна. Его накрыло, но он всплыл, и белая вода хлестала из шпигатов. То есть в последний раз, когда его видели, он ещё держался на плаву, но больше нам ничего не известно. Мы не нашли никого из команды и охотников, так что надеемся, что они остались на борту и уцелели.

— Если так, они обязательно придут за нами. Капитан Лефтрин нас разыщет.

Элис говорила с такой прочувствованной уверенностью, что Тимара почти пожалела её. Если баркас не придет, женщине будет трудно смириться с тем, что спасаться придется самой.

— Кого ещё не хватает? — прямо и требовательно спросила Тимара у Татса.

— Серебряного нет. И ещё Релпды, маленькой медной королевы.

— Я и не ожидала, что они выживут, — вздохнула Тимара. — Оба не слишком-то сообразительны, а Медная ещё и все время болеет. Может, даже хорошо, что им больше не придется страдать.

Она взглянула на Татса, не зная, согласится ли он. Но тот, кажется, не расслышал.

— Кто ещё? — спросила она решительно.

Повисло недолгое молчание, как будто весь мир замер, готовясь зарыдать от горя.

— Хеби. И Рапскаль. Их здесь нет, и никто их не видел после удара волны.

— Но я же оставила его с тобой! — возразила Тимара, как будто это каким-то образом возлагало вину на Татса.

Он поморщился, и стало ясно, что он и сам так считает.

— Знаю. Мы стояли рядом и спорили. А в следующий миг нас сбила с ног волна. И Рапскаля я больше не видел.

Тимара съежилась на ветке в ожидании боли и слез. Но они так и не пришли. Вместо них странное оцепенение охватило её, поднявшись откуда-то из живота. Это она убила Рапскаля. Убила, разозлившись на него так сильно, что перестала о нем заботиться.

— Я так на него рассердилась, — призналась она Татсу. — Его слова разрушили моё представление о нем; я решила, что мне не следует с ним знаться и подпускать его к себе. А теперь он исчез.

— Разрушили твое представление о нем? — осторожно переспросил юноша.

— Я просто не думала, что он на такое способен. Я считала, что он выше этого, — неловко пояснила она.

И слишком поздно поняла, что Татс воспримет её слова и на свой счет тоже.

— Возможно, все мы не вполне соответствуем чужим ожиданиям, — коротко заметил он.

Поднявшись, он направился по ветке обратно к стволу, а Тимара никак не могла подобрать слова, чтобы его остановить.

— Никто не знает наверняка, что они с Хеби погибли, — окликнула его Элис. — Он ведь мог добраться до «Смоляного». Может, капитан Лефтрин привезет его к нам.

Татс обернулся.

— Скажу Джерд, что вы видели Верас, — ровным тоном сообщил он. — Может, это её немного утешит. Грефт пытался её подбодрить, но она не стала его слушать.

— Отличная мысль, — согласилась Элис. — Передай ей, что когда мы видели её драконицу, та держалась на воде и плыла уверенно.

Тимара не стала задерживать Татса. Пусть идет утешать Джерд. Ей нет до этого дела. Она выбросила его из головы тогда же, когда и Рапскаля. Ни одного из них она толком и не знала. Куда лучше ни к кому не привязываться. Тимара сомневалась, не сваляла ли она дурака. Обязательно ли было цепляться за свою боль и гнев? Может, стоило не обращать внимания, простить его и остаться друзьями? На какой-то миг ей показалось, что решение остается за ней. Она могла счесть его поступок важным, а могла выбросить из головы, как несущественное происшествие. Такое заострение внимания причиняло боль им обоим. Пока она не подозревала, что произошло между ним и Джерд, они оставались друзьями. И изменилось лишь то, что она узнала об этом.

— Но забыть-то я не могу, — прошептала Тимара себе под нос. — И если он однажды так поступил, значит, он вовсе не такой человек, каким я его считала.

— Ты хорошо себя чувствуешь? — спросила Элис. — Ты что-то сказала?

— Нет, просто думаю вслух.

Тимара закрыла глаза ладонями. Она в безопасности, одежда начинает подсыхать. Хочется есть, но голод заслоняют собой боль и усталость, так что он может и подождать.

— Попробую найти местечко, чтобы немного поспать.

— О, — разочарованно протянула Элис. — Я надеялась, мы пойдем и поговорим с остальными. Узнаем, что они видели и что с ними случилось.

— Так иди. Я не против одиночества.

— Но… — начала Элис, и Тимара вдруг поняла, в чем состоит её затруднение.

Должно быть, она никогда раньше не лазала по деревьям, не говоря уже о том, чтобы перебираться по ветвям с одного на другое. Элис нужна была помощь Тимары, но просить она не хотела. Девушка внезапно отчаяннозатосковала по сну и уединению. Голова гудела; ей хотелось найти какое-нибудь тихое местечко, где можно поплакать, пока не заснешь. Её мысли не покидал Рапскаль с его беззаботной улыбкой и добрыми шутками. Ушел. Ушел от неё дважды за один вечер. Ушел, скорее всего, навсегда.

Её губы вдруг задрожали, и Тимара, наверное, расплакалась бы прямо при Элис, если бы её не спасла Сильве. Девочка взлетела по стволу, словно белка. Следом за ней поднялся Харрикин, напоминающий, скорее, ящерицу — он прижимался к стволу животом, как Тимара. Выбравшись на ветку, он сел, как будто сложившись вдвое, и прислонился спиной к стволу. Сильве вытерла руки о грязные штаны.

— Синтара отдыхает на плаву, — сообщила она. — Харрикин помог мне, и мы подсунули ей под грудь пару бревен, а потом подогнали их к деревьям. Там их должно бы удержать течение, но мы ещё и привязали лозой, просто на всякий случай. Синтаре не слишком удобно, но она хотя бы не утонет. А вода уже понемногу спадает. Это заметно по мокрым следам на деревьях.

— Спасибо.

Слов казалось мало, но Тимаре было нечего ей предложить в благодарность.

— Да не за что, — ответила девочка. — Мы с Харрикином здорово поднаторели в этом деле. Вот уж не ожидала, что научусь делать плоты для драконов.

Сильве улыбнулась одними губами, подняла на Тимару покрасневшие глаза и отвела взгляд.

— Как Меркор и Ранкулос? — спросила Тимара.

Она не хотела упоминать Рапскаля. Боль не станет меньше, если её разделить.

— Меркор сильно устал, но цел. Я спросила, не помнит ли он чего-нибудь похожего с прежних времен. Он сказал, как-то один из его предков имел глупость полетать вокруг вулкана перед самым извержением. Гора была высокой, с заснеженной вершиной, и ему хотелось посмотреть, что будет, когда огонь встретится со льдом. Вулкан проснулся, лед и снег мигом растаяли и хлынули по склонам, унося с собой почву и камни, словно в густой похлебке. Меркор сказал, потоки разлились быстро и далеко, насколько хватало взгляда. Он гадает, не произошло ли и в этот раз примерно то же самое, где-то очень далеко, так что вода дошла до нас только сейчас.

Тимара помолчала, пытаясь вообразить описанное зрелище. Затем покачала головой. Её фантазии на это не хватало. Целая гора, которая тает и утекает прочь, неизвестно куда? Разве такое возможно?

— А твой дракон, Ранкулос? — спросила она Харрикина.

— Его ударило бревном в первую волну. Он сильно расшибся, но шкура не прорвалась, так что вода не разъела тело, — ответила за юношу Сильве.

Харрикин только неспешно кивнул, подтверждая её слова. Он сидел совершенно неподвижно и, отдыхая, ещё сильнее походил на ящерицу, вплоть до блестящих немигающих глаз.

— Ты нашла лодку и спасла Татса?

— Просто повезло. Я забыла миску в лодке и, когда рыба почти изжарилась, пошла за ней. Как раз рылась в вещах, когда ударила волна. Я крепко вцепилась в борт, и, в конце концов, лодка всплыла и даже дном вниз. Мне осталось только вычерпать воду. Но все моё снаряжение смыло. Осталось только то, что было на мне.

Тимара наконец-то осознала, что и сама находится в том же положении. А она и не предполагала, что может ещё сильнее пасть духом.

— А у кого-нибудь хоть что-то осталось? — спросила она, с тоской вспоминая об утраченном охотничьем снаряжении, одеяле и даже паре сухих носков.

— Мы нашли три лодки, но сомневаюсь, что в них что-нибудь уцелело. Даже весел нет. Надо будет что-то придумать. У Грефта при себе кисет с трутом и огнивом, но сейчас большой пользы они не принесут. Где нам разложить костер? Я страшусь следующей ночи, когда налетят комары. Пока вода не спадет, нам придется тяжко. И даже тогда… в общем, друзья мои, нас ждут суровые испытания.

— Капитан Лефтрин обязательно нас найдет, — заговорила Элис. — И тогда, как только спадет вода, мы двинемся дальше.

— Двинемся дальше? — негромко переспросил Харрикин, медленно, словно не веря собственным ушам.

Женщина из Удачного окинула взглядом тесный кружок своих изумленных слушателей и коротко рассмеялась.

— Вы что, не знаете собственной истории? Торговцы всегда так поступают. Мы движемся дальше. Кроме того, — пожала она плечами, — ничего больше нам не остается.

^{Девятнадцатый день месяца Молитв, шестой год Вольного союза торговцев.}

^{От Детози, смотрительницы голубятни в Трехоге, — Эреку, смотрителю голубятни в Удачном.}

Послание от Совета торговцев Кассарика к Совету торговцев Трехога, касательно землетрясения в Дождевых чащобах, черного дождя и белого паводка, а также вероятной гибели участников похода в Кельсингру, команды «Смоляного» и всех драконов.

Эрек, мы никогда ещё не видели внезапного наводнения, сравнимого с нынешним. На раскопках погибли люди, новые пристани, недавно достроенные в Кассарике, разрушены, множество деревьев по берегам реки вырвано с корнем. Только по счастливой случайности уничтожено так мало домов. Сильно пострадали мосты и Зал торговцев. Сомневаюсь, что мы когда-нибудь узнаем об участи драконов и их хранителей. Я только вчера получила твое письмо, где ты сообщил, что собираешься посетить Дождевые чащобы. Надеюсь, выехать ты не успел. Если с тобой все благополучно, пожалуйста, извести меня сразу, как только прочтешь эти строки.

Детози

Глава 6

СОЮЗНИКИ

Вода плеснула ему на лицо, пробудив от кошмара. Он закашлялся и сплюнул.

— Прекрати! — придушенно выговорил он, надеясь, что голос прозвучит грозно. — Вон из моей комнаты. Я уже встаю. Я не опоздаю.

Несмотря на его просьбу, вода снова облила ему лицо. Ну, сейчас он задаст своей глупой сестрице!

Седрик открыл глаза и очутился в новом кошмаре. Он висел лицом вниз в пасти дракона, плывущего по белой реке. В небе брезжил неверный свет зари. Голова его болталась над самой водой. Драконьи зубы легонько сдавливали ему спину и грудь. Руки и ноги свисали из пасти, взрезая поверхность воды. Река толкала плывущую драконицу, неуклонно снося её ниже по течению. Она явно устала, но упорно и размеренно гребла передними лапами. Седрик повернул голову и увидел, что только её плечи и голова ещё выглядывают из воды. Медная тонет. И когда силы оставят её, она пойдет ко дну. И сам он вместе с нею.

— Что случилось? — спросил он сипло.

«Большая вода».

Она вроде бы и промычала ответ, но слова прозвучали прямо у него в голове. Драконица передала ему образ: рушится белая волна, несущая с собой камни, бревна и трупы животных. Даже теперь текучую поверхность реки усеивал разнообразный мусор. Мимо них по течению проплыл спутанный клубок из растений и щепок плавника. В глубине мелькнули копыта какого-то мертвого животного. Река закружила клубок, и он рассыпался.

— Что случилось с остальными?

Драконица не ответила. Седрик болтался так близко к поверхности, что не мог толком оглядеться — повсюду была только вода. Могло ли это быть правдой? Он медленно повертел головой из стороны в сторону. Ни «Смоляного», ни лодок. Ни хранителей, ни других драконов. Только он сам, Медная, широкая белая река и лес вдали.

Он попытался вспомнить, что случилось до того. Он сошел с баркаса. Поговорил с Тимарой. Отправился искать драконицу. Он твердо решил покончить со сложившейся ситуацией. Как-нибудь. И на этом его воспоминания обрывались. Он поерзал в драконьей пасти. Это пробудило боль там, где зубы впивались в плоть. Свисающие ноги замерзли и почти онемели. Кожа на лице горела. Седрик пошевелил на пробу руками и обнаружил, что они его слушаются, но даже от этого легкого движения голова драконицы покачнулась. Она кое-как выправилась и поплыла дальше, но теперь Седрик почти окунался в реку. Вода едва не захлестывала драконью пасть.

Он огляделся, пытаясь определить, далеко ли до берега, но не нашел никакого берега вовсе. Сбоку из воды торчали какие-то деревья. Когда он развернул голову в другую сторону, то увидел только воду. Когда это река стала такой широкой? Седрик заморгал, пытаясь сосредоточить взгляд. День постепенно разгорался, свет отражался от белой поверхности воды. Под деревьями не было суши — река затопила берег.

А драконица плыла вниз по реке, увлекаемая течением.

— Медная, — окликнул Седрик, пытаясь привлечь её внимание.

Она сосредоточенно гребла дальше. Юноша порылся в памяти и вспомнил её имя.

— Релпда, плыви к берегу. Не по течению. Плыви к деревьям. Вон туда.

Он попытался поднять руку и указать направление, но шевелиться оказалось больно, а драконица в ответ на его движение повернула голову, едва не окунув его лицом в белый поток. И продолжила размеренно грести вниз по течению.

— Проклятье, да слушай же меня! Поворачивай к берегу! Больше нам рассчитывать не на что. Отнеси меня туда, к деревьям, а потом делай, что тебе угодно. Я не хочу сдохнуть в этой реке!

Трудно сказать, заметила ли вообще драконица, что он с ней разговаривает. Раз-два, раз-два, работала она лапами. Седрик раскачивался в такт её упрямым гребкам.

Он задумался, сумеет ли добраться до края леса сам. Хорошим пловцом он не был никогда, но, возможно, страх смерти придаст ему сил. Седрик на пробу согнул ноги, получив в награду очередное погружение в воду и осознание того, что уже промерз до костей. Если драконица не дотащит его до берега, сам он туда ни за что не доберется. А судя по её движениям, было сомнительно, что справится даже она. Но она оставалась его единственным шансом на спасение, если только он сумеет её убедить.

Седрик вспомнил об Элис и Синтаре. Поднял руку, прикоснувшись к челюсти Релпды — плоть к чешуе. Кожа на ладонях сделалась нежной и сильно сморщилась от долгого пребывания в воде. Руки покраснели, и Седрик подозревал, что если их согреть, то он изведется от боли. Но сейчас не стоило об этом думать.

— О, прекраснейшая, — начал он, ощущая себя полным дураком.

Почти сразу же в его разуме затеплилась искорка внимания.

— Чудесная медная королева, сияющая подобно только что отчеканенной монете. Ты, чьи глаза чаруют, а чешуя искрится, пожалуйста, услышь меня!

«Слышу тебя».

— Да, услышь меня. Поверни голову. Видишь вон там деревья, торчащие из воды? Красавица, если бы ты отнесла меня туда, мы оба могли бы отдохнуть. Я бы почистил твою шкуру и, возможно, нашел бы для тебя какую-нибудь пищу. Я же знаю, что ты голодна. Я чувствую.

Он только сейчас, в некотором смятении, понял, что это так. И если он немедленно не отвлечется, то ощутит и нарастающую усталость дракона. А ну назад!

— Давай отправимся туда, где тебя ждёт отдых, которого ты так заслуживаешь, а я буду счастлив очистить твою морду от грязи.

Ему плохо давалась лесть. И Седрик не представлял, чем ещё может порадовать драконицу, кроме как похвалив её красоту. Договорив, он подождал ответа. Релпда повернула голову, глянула на деревья и продолжила грести. Они не свернули прямо к берегу, но теперь, по крайней мере, через какое-то время непременно с ним встретятся.

— Ты так мудра, медная красавица. Так прекрасна, и мила, и блистающа, и медна. Плыви к деревьям, умная, хорошенькая драконица.

Седрик снова ощутил теплое касание, и оно странным образом взволновало его. Боль во всем теле как-то поутихла. Похоже, вовсе не имело значения, что его слова просты и неуклюжи. Он похвалил её, и она в ответ резче повернула к берегу и поплыла быстрее. На миг Седрик ощутил, чего стоил ей этот рывок, и едва ли не устыдился того, что уговорил на него драконицу.

— Но если бы я не попросил, мы оба погибли бы, — пробормотал он и уловил в её мыслях тень согласия.

Когда они приблизились к деревьям, Седрик пал духом. Река разлилась вширь, и под сводом леса не обнаружилось берега, хоть бы и топкого. Лишь непроницаемая стена деревьев, словно прутья клетки, преграждала Релпде дорогу. В тени крон стояла белая вода, словно тихое озеро без берегов, растворяющееся во мраке.

Лишь один участок бывшего берега сулил им надежду. Деревья там образовывали нечто вроде ниши, куда течением нанесло плавника и сбило его в плотную массу. Разнообразные сучья, ветки и целые бревна громоздились друг на друга, образуя затор. Не слишком надежный с виду. Но если Седрик окажется там, то сможет выбраться из воды и, возможно, высохнуть до наступления ночи.

На большее он рассчитывать не мог. Ни горячей еды и питья, ни сухой, чистой смены одежды, ни даже грубой подстилки, чтобы прилечь, — там его не ждало ничего, кроме слабой надежды выжить.

А драконицу — и того меньше, как подозревал Седрик. Если сам он сможет встать на эти бревна и прибившийся к ним плавник, то ей не удастся и этого. Она гребла уже изо всех сил, но все зря. Никакой надежды для неё, да и для него — немного.

«Не спасти меня?»

— Мы попробуем. Не знаю, как именно, но попробуем.

На затянувшийся миг она исчезла из его сознания. Седрик тут же осознал, как сильно печет его кожу, как впиваются в тело драконьи зубы. Измученные мышцы ныли, а все тело от воды одновременно мерзло и горело. Затем Релпда вернулась, принеся с собой тепло и заглушив его страдания.

«Могу спасти тебя», — объявила она, и её приязнь захлестнула Седрика.

«Но почему?» — изумился про себя он.

Почему она беспокоится о его судьбе?

«Не так одиноко. Объясняешь мир. Разговариваешь со мной».

Исходящее от дракона тепло окутало юношу.

Он хватанул ртом воздух. Всю свою жизнь Седрик сознавал, что люди любят его. Его любили родители. Его, как ему казалось, любил Гест. Элис тоже. Он знал об этой любви и благосклонно принимал её. Но никогда прежде он не ощущал её вот так, физически, как она исходит от другого существа и несет тепло и утешение. Это казалось невероятным. А затем в его сознании забрезжила запоздалая мысль.

«А ты чувствуешь, когда я переживаю за тебя?»

«Иногда, — последовал осторожный ответ. — Я знаю, что это неправда, иногда. Но от добрых слов, от приятных слов лучше, даже если неправда. Как вспомнить еду, когда голодна».

Неожиданный стыд охватил Седрика. Он медленно вздохнул и открылся драконице, показывая, насколько он ей благодарен. Признательность выплескивалась из его души: за то, что простила ему украденную кровь, за то, что спасла его, за то, что продолжает бороться ради него, хотя он не может обещать ей никакой надежды.

И, как будто он плеснул в огонь масла, её теплота и забота о нем усилились. Седрик на самом деле согрелся всем телом, а упрямые, размеренные гребки Релпды обрели новую силу. Возможно, вдвоем им удастся выжить. Им обоим.

Впервые за долгие годы Седрик закрыл глаза и от всей души взмолился Са.

— Возьми еду с собой и поднимайся наверх, — велел Лефтрин Дэвви. — Я хочу, чтобы ты влез на крышу и оглядывался по сторонам. Смотри в воду, смотри, не держится ли кто за бревна, смотри под деревья и на деревья. Ищи. И труби в горн. Трижды подул, затем прервался и прислушался. И снова трижды подул.

— Слушаюсь, — слабым голосом отозвался Дэвви.

— Ты справишься, — подбодрил его Карсон.

Он потрепал измученного мальчика по плечу и слегка подтолкнул к двери. Тот прихватил с собой пару сухарей и кружку с чаем и вышел на палубу.

— Славный паренек. Я понимаю, что он устал, — пробормотал Лефтрин.

Его слова прозвучали отчасти извинением за то, что он был так резок с мальчиком, а отчасти благодарностью за то, что он смог прибегнуть к его помощи.

— Дэвви не меньше остальных хочет их найти. Он будет стараться, пока не свалится с ног. — Карсон помешкал, но все же решился продолжить: — А как насчет «Смоляного»? Он не может помочь нам с поисками?

Он спросил из лучших побуждений, напомнил себе Лефтрин. И тем не менее. Карсон — старый друг, но не член команды. Некоторые вопросы не обсуждают вне семьи, даже со старыми друзьями.

— Мы выжимаем из баркаса все, что можем, Карсон, только что не заставили его отрастить крылья, чтобы лететь над рекой. Чего ещё ты от него можешь ждать?

— Разумеется, — кивнул Карсон, подтверждая, что все понял и больше ни о чем не спросит.

Его уступчивость встревожила Лефтрина почти так же сильно, как вопрос. Он знал, что слишком раздражителен. Горе раздирало ему сердце, хотя он цеплялся за остатки надежды и продолжал безнадежные поиски.

«Элис. Элис, милая моя. Зачем же мы сдерживались, если теперь вот так потеряли друг друга?»

Капитан переживал не только за Элис, хотя, видит Са, эта утрата надрывала ему сердце, лишая способности рассуждать хладнокровно. Пропали ребята-хранители, все до единого. И драконы тоже. И Седрик. Если он найдет Элис, но будет вынужден рассказать ей о пропаже Седрика — что она подумает о нем? И драконов тоже не стало, а вместе с ними рухнули и все её мечты. Лефтрин знал, как Элис относилась к драконам и хранителям. А он подвел её, безнадежно подвел. Поиски ничем не увенчаются. Ничем.

— Лефтрин!

Капитан встрепенулся при звуке собственного имени и по лицу Карсона понял, что тот все это время пытался с ним поговорить.

— Прости. Слишком давно не спал, — грубовато буркнул он.

Охотник сочувственно кивнул и сам потер покрасневшие глаза.

— Понимаю. Все мы устали. И нам ещё ой как повезло, что только устали. Тебя слегка потрепало, да у Эйдера треснула пара ребер, но, в общем и целом, мы легко отделались. И знаем, что сможем отдохнуть потом. А пока вот что я предлагаю. Моя лодка осталась на «Смоляном» — к счастью, я привык каждый вечер затаскивать её на борт и привязывать. Давай я возьму запасной горн и двину своим ходом. Быстро спущусь вниз по течению, а затем пойду вдоль берега и разведаю под деревьями. А ты двинешься следом, не торопясь, внимательно глядя по сторонам. Я, как и Дэвви, буду время от времени подавать три долгих сигнала, чтобы вы знали, где я, и что я продолжаю поиски. А если один из нас что-нибудь обнаружит, пусть позовет другого тремя короткими.

Лефтрин угрюмо слушал. Он понимал, на что намекает Карсон. Тела. Он будет искать трупы и выживших, которые настолько ослабли, что даже не могут подать знак спасателям. Что ж, это звучало разумно. Баркас продвигался очень медленно: сперва они поднялись против течения примерно до того места, где их накрыла волна, и только затем повернули обратно, осматривая и береговую линию, и поверхность реки. На маленькой лодке, подхваченной течением, Карсон легко их обгонит, доберется до места, где они уже были, а оттуда спустится ниже, осматривая мелководье.

— Дать тебе кого-нибудь в помощь?

Карсон отрицательно помотал головой.

— Нет, я бы предпочел оставить Дэвви с тобой. Так что пойду один. И, если кого-нибудь найду, в лодке как раз хватит места, чтобы взять его на борт.

— Три коротких сигнала значат, что мы что-то нашли. Даже если это всего лишь мертвое тело?

Карсон задумался, затем покачал головой.

— Мертвецу мы уже ничем не поможем. Не стоит отвлекать друг друга, рискуя тем, что проглядим выжившего. Я возьму с собой немного масла и большой котел с камбуза. Если не встретимся до темноты, остановлюсь, разожгу в нем огонь и переночую так. Пламя меня согреет и послужит маяком для любого, кто его заметит. Если найду кого-нибудь под вечер, горн и огонь приведут тебя к нам.

Лефтрин кивнул.

— Возьми с собой запас еды и воды. Если кого-нибудь найдешь, они наверняка будут измотаны. Съестное тебе пригодится.

— Знаю.

— Что ж, тогда удачи.

— Да поможет нам Са.

Такие слова из уст охотника лишь подстегнули мрачные предчувствия Лефтрина.

— Да поможет нам Са, — повторил он, глядя вслед другу. — Пожалуйста, найди её, — добавил он шепотом, а затем сам вернулся на палубу и уставился на реку.

Окруженный командой, он сразу ощутил исходящее от неё сочувствие. Сварг, Беллин, Хеннесси и великан Эйдер молчали и отводили глаза, как будто стыдясь, что ничем не могут помочь капитану. Скелли подошла, встала рядом и взяла его за руку. Лефтрин посмотрел на неё и на миг, встретившись с ней взглядом, увидел свою племянницу, а не просто матроса. Девушка легонько стиснула его загрубевшую руку, её поджатые губы и быстрый кивок подразумевали, что она разделяет его тревогу. И сразу после этого Скелли вернулась на свой наблюдательный пост. Лефтрин с комком в горле подумал о том, какая хорошая ему досталась команда. Они без возражений отправились с ним в опасное плавание вверх по реке, в неведомые края. Конечно, отчасти дело было в том, что таковы все речники: любопытные, рисковые и уверенные в себе. Но не только: куда бы ни направились Лефтрин со «Смоляным», команда пойдет с ними. Он распоряжался их жизнями. Порой от этого понимания ему становилось не по себе.

Лефтрин и сам не знал, почему уклонился от вопроса Карсона. Охотник неглуп. И спектакль, разыгранный командой, вряд ли надолго его одурачил. Карсон знал, что корабль разумен, а если у него и оставались какие-то сомнения, они рассеялись прошлой ночью, когда «Смоляной» сам отправился на помощь капитану. Стоило ему крикнуть, и баркас двинулся прямо к нему и, невзирая на течение, упорно шёл, не сворачивая, пока Лефтрин снова не очутился на борту.

Завернутый в одеяло, но все ещё мокрый и дрожащий, он зашел на камбуз.

— Элис цела? — спросил он и прочитал ответ на лицах команды.

С тех пор он не спал ни минуты. И не заснет, пока не найдет её.

Мешанина плавника оказалась либо слишком, либо недостаточно плотной.

Релпда донесла Седрика до затора и принялась раздвигать мусор, словно ложка — густую похлебку Щепки и спутанный кустарник, лиственные ветки и сухие бревна, пучки травы и выкорчеванные деревья расступались перед грудью драконицы и снова смыкались за её спиной. Застряв, она, видимо, решила, что настил достаточно прочен и близок, и выронила Седрика. Он упал поперек пары бревен и едва не соскользнул в просвет между ними. Онемевшие конечности застонали, когда он бешено затрепыхался. Он цеплялся и барахтался, пока не выбрался на бревно потолще. Седрик вжался в ствол, слегка покачивающийся на волнах. Хуже того, бревно начало разворачиваться, грозя оторваться от прибившейся к берегу массы, поскольку обезумевшая драконица молотила лапами и брыкалась, пытаясь выбраться наверх.

— Этот мусор тебя не выдержит, Релпда. Прекрати. Хватит баламутить воду. Влезть на него ты не сможешь, это всего лишь щепки и камыши.

Седрик перебрался подальше от неё, в ту часть затора, которая не так сильно колыхалась от движений дракона. Нарастающую панику Релпды усиливали её усталость и отчаяние. Драконица выбилась из сил, и Седрик виновато сознавал, что если бы она его бросила, то продержалась бы гораздо дольше. Он снова задался вопросом, почему Медная спасла его, хотя это явно будет стоить ей жизни.

А затем задумался, почему сам ничего не делает, чтобы помочь ей.

Ответ был очевиден и заслуживал порицания. Утонув, драконица навсегда покинет его сознание. Тогда его мысли снова будут принадлежать ему одному. Вернувшись в Удачный, он сможет зажить прежней жизнью и…

Седрик отбросил в сторону себялюбивые мысли. Он никогда не вернется в Удачный. Он сидит на бревне, плавающем посреди едкой реки. Юноша осмотрел зудящие руки — открытые участки выглядели, как сырое мясо. Про остальное сказать трудно, а посмотреть ему не хватало духа. Седрика пробрало ознобом. Он обхватил себя руками и попытался обдумать невероятную ситуацию, в которой вдруг оказался. Все, от чего он зависел в этих суровых краях, исчезло. Ни корабля, ни матросов, ни охотников. Никаких припасов. Элис, вероятно, уже мертва, и её тело всплыло где-нибудь посреди реки. Горе обрушилось на него, но он постарался не думать об этом. Ему требуется ясный рассудок, иначе вскоре он присоединится к Элис.

Что же делать дальше? У него нет ни инструментов, ни огня, ни укрытия, ни еды, ни знания, как раздобыть что-нибудь из этого списка. Седрик взглянул на Медную. Он сказал ей правду. Он понятия не имеет, как её спасти. Если драконица погибнет, её унесет течением, а затем умрет и он. Вероятно, медленно. И в одиночестве. Не имея возможности сдвинуться ни вверх, ни вниз по течению.

Сейчас дракон представляет собой последний шанс выбраться отсюда. Релпда — его единственный союзник. Она рисковала жизнью ради него. И так мало попросила взамен.

Драконица коротко затрубила, и Седрик оглянулся на неё. Она забралась в самую гущу плавника, зацепилась одной передней лапой за ствол потолще и теперь пыталась забросить на него вторую. Но это был тонкий конец длинного бревна. Как только она наваливалась всем весом, оно уходило под воду, угрожая выскользнуть из-под неё и взмыть в воздух. И тогда, весьма вероятно, сама драконица уйдет под затор.

— Релпда, подожди. Тебе нужно сдвинуться к середине бревна. Стой. Я уже иду.

Седрик уставился на неё, прикидывая, как бы облегчить ей задачу. Тонущий дракон, плавающее бревно. Он задумался, хватит ли его веса на высоком конце ствола, чтобы удержать дерево, пока она перебрасывает через него лапу.

Но Релпда, конечно, не послушала его. Драконица растрачивала в бесплодных попытках последние силы. От её рывков рассыпался весь плавучий островок. От внешнего края отрывались куски и, кружась, уносились вниз по течению.

— О прекраснейшая, позволь мне тебе помочь, — попытался Седрик снова, изо всех сил сосредоточившись на драконице. — Замри ненадолго. Не двигайся. Позволь мне немного опустить для тебя бревно. Я уже иду, красавица, королева из королев. Я здесь, чтобы служить тебе. Не нужно расталкивать бревна, прижатые друг к другу. Тебя может унести от меня течением, вниз по реке. Подожди, пока я придумаю, что делать дальше.

«Служить мне?» — с волной тепла донеслась до него коротенькая мысль.

И драконица расслабилась, прекратив борьбу. Прискорбно, как быстро она уверовала в него. Мокрая одежда липла к телу, натирая покрасневшую кожу, но Седрик неловко перебирался с бревна на бревно по вклинившемуся между ними плавнику. Надежной опоры не было, и зачастую ему приходилось мгновенно решать, куда поставить ногу дальше, когда очередной ствол под ним уходил вглубь. Но он все же добрался до спутанных корней её дерева и крепко вцепился в них. Ствол был длинным, и Седрик, как ему казалось, очутился достаточно далеко от драконицы, чтобы его скромный вес мог их уравновесить. Он полез вверх по корням, проверяя, поднимется ли её конец бревна. А затем осознал свою ошибку. Ему нужно как раз опустить её конец, чтобы подсунуть под неё, а вовсе не поднять. Он отчаянно пожалел, что у него совсем нет опыта в подобных вопросах. Седрик никогда не зарабатывал себе на хлеб ручным трудом и гордился этим. Его кормили ум и безупречные манеры. Но если он сейчас же не сообразит, как ей помочь, его драконица погибнет.

— Релпда, моя славная медная королева. Постарайся замереть. Я попробую поднять этот конец бревна, чтобы подсунуть ствол тебе под грудь. Когда он всплывет, то слегка поднимет тебя над водой.

Его замысел не увенчался успехом. Всякий раз, когда Седрик пытался приподнять тяжелый край ствола, под воду уходило то, на чем стоял он сам. Один раз, потеряв равновесие, он едва не соскользнул под толщу плавучего мусора. Ему удалось задвинуть ствол чуть глубже под грудь Релпды, но положение драконицы не слишком-то улучшилось. Перестав работать лапами, она осела в воде ещё ниже, но спина и голова оставались над поверхностью. Релпда, не отрываясь, смотрела на Седрика. Он заглянул ей в глаза. Живые темно-синие водовороты на фоне сверкающей меди. Цвета в них казались текучими. Это напомнило ему переливающиеся оттенки её крови в стеклянном флаконе. Его кольнула вина. Как он вообще решился на столь чудовищный поступок?

«Устала», — промычала драконица.

Звук ударил ему в уши, а её изнеможение захлестнуло разум и как будто подсекло колени. Седрик взял себя в руки и постарался ответить ей теплом и ободрением.

— Я знаю, прекрасная моя королева. Но ты не должна сдаваться. Я делаю все возможное, чтобы спасти тебя.

Его измученный разум взвешивал и отбрасывал возможности. Затолкнуть под неё куски плавника поменьше. Нет. Они просто уплывут. Или он сам провалится.

Драконица сдвинула передние лапы в поисках лучшей точки опоры. Конец бревна поднялся, затем плюхнулся обратно, и она едва не упустила его. Ещё несколько кусков дерева оторвались от края плавучего островка, и их подхватило жадное течение.

— Не дергайся, красавица моя. Бревно, на котором ты лежишь, может оторваться от остальных. Шевелись как можно меньше, пока я думаю.

Теплая волна, захлестнувшая его сознание, уняла тревоги Седрика. На какой-то миг его затопила радость и какое-то чувство, похожее на влюбленность. Затем, так же стремительно, как и пришла, волна отхлынула. Седрик стиснул кулаки. Как же это называла Элис? Драконьи чары. Приятное ощущение. Опьяняет и бодрит. Седрик едва не потянулся за ним, желая добавки. Но затем драконица снова дернулась, и он в который раз чуть не свалился в воду. Нет. Надо держаться поодаль и сохранять рассудок, если он хочет ей помочь. И ещё одна, более мрачная причина отстраниться пришла ему в голову. Если он позволит драконице смешать их мысли слишком сильно, а затем она утонет… Седрик содрогнулся от одной мысли о том, что разделит с ней это ощущение.

Он посмотрел на драконицу, на небо, прикидывая время, и на ближайшие деревья. Вот как, решил он, им удастся спастись. Работа предстоит не из легких, но если он сумеет так передвинуть плавающий мусор, чтобы самые тяжелые бревна прижало течением к живым стволам, а потом затащить туда же драконицу, возможно, она найдет лучшую опору. Седрик посмотрел на Релпду, подождал, пока она поднимет на него глаза, а затем попытался внушить ей мысленный образ.

— Прекрасная королева, я передвину плавник, чтобы подготовить для тебя убежище понадежнее. Пока я не закончу, не двигайся. Просто повисни в воде и верь мне. Ты справишься?

«Скользко».

— Я потороплюсь. Не сдавайся.

— Да будь я проклят! — воскликнул кто-то в веселом изумлении.

Седрик обернулся, его сердце замерло от радости при звуке человеческого голоса. Он поскользнулся, но удержал равновесие, а затем сощурился, вглядываясь в тень под деревьями.

— Я здесь, наверху, — голос напоминал сиплое карканье.

Юноша поднял взгляд и увидел, как какой-то человек карабкается вниз по стволу дерева. Цепляясь руками за складки коры и упираясь носками сапог в трещины, он довольно быстро спустился. Но лишь когда он повернулся лицом, Седрик его узнал. Охотник, тот, что постарше. Джесс. Вот как его зовут. Они мало общались. Джесс явно относился к секретарю с пренебрежением и так и не объяснил, зачем явился тогда к нему в каюту. Выглядел охотник ужасно, весь в синяках и ссадинах, но это был человек — живой человек, который составит Седрику компанию.

Кроме того, быстро сообразил юноша, он точно знает, как добыть пищу и воду, и поможет ему выжить. Са все же ответил на его молитвы.

— Как ты здесь оказался? — приветствован Седрик охотника. — Я уж думал, что оказался единственным выжившим.

Он поспешно двинулся навстречу Джессу.

— По воде, — ответил тот сиплым, скрипучим голосом и угрюмо хохотнул. — И до сих пор разделял твое счастливое заблуждение. Похоже, то маленькое землетрясение, что встряхнуло нас пару дней назад, приберегло для нас новый сюрприз.

— А что, такое часто бывает? — спросил Седрик, уже начиная злиться из-за того, что его никто не предупредил.

«Скользко», — в рокочущем зове драконицы и в переданной юноше мысли явно прозвучало отчаяние.

— Едкая вода — да. А вот такие разливы — нет. Для меня это новость, однако скорее удачная, как я погляжу.

— О чем ты?

Джесс ухмыльнулся.

— Судьба, похоже, не только спасла нас, но и обеспечила всем необходимым для самого выгодного на свете союза. Прежде всего, когда я наконец-то вынырнул на поверхность, то обнаружил лодку, которую несло рядом со мной. К сожалению, не мою, но её хозяин был достаточно разумен, чтобы надежно закрепить все снаряжение.

Джесс закашлялся и попытался прочистить горло. Его сиплому голосу это не слишком-то помогло.

— Там нашлась пара одеял, рыболовные снасти, даже трут с огнивом и котелок. Вероятно, это лодка Грефта, но, готов поспорить, ему она больше не понадобится. Волна ударила так сильно и так внезапно, что мне с трудом верится в собственное спасение. Я едва не уверовал в судьбу. Может быть, боги свели нас с тобой вместе, чтобы посмотреть, насколько мы умны. Поскольку, если ты парень сообразительный, то у нас сейчас есть все необходимое для начала новой, безбедной жизни.

Дохрипев эти слова, Джесс спустился с дерева и шагнул на бревно, слегка закачавшееся под его весом. Для такого крупного человека охотник довольно ловко прошел вдоль него до дальнего конца. На сгибе руки он удерживал несколько круглых красных плодов. Седрик таких прежде не видел, но при виде фруктов в нем разом встрепенулись голод и жажда.

— У тебя есть вода? — спросил он охотника, осторожно продвигаясь навстречу.

Джесс пропустил его вопрос мимо ушей. Со стороны казалось, будто он прошел по бревну, а затем шагнул с него прямо в воду. Но потом Седрик сообразил, что широкий ствол скрывает за собой привязанную лодку. Джесс на миг исчез, а затем выпрямился уже без плодов. Судя по всему, он спрятал их в лодку. Беспокойство стянулось в узел в животе Седрика. Ситуация выглядела вполне ясной. Охотник взобрался на дерево, наелся фруктов, а то, что принес с собой, решил приберечь про запас. Для себя одного. Он не может не видеть, в каком отчаянном положении находится Седрик. И все же стоит в лодке, в сухой одежде, с запасом пищи, и вовсе не спешит предлагать помощь.

Джесс оперся локтями на бревно, плавающее между ним и Седриком, и посмотрел выжидающе. Юноша замер на месте, пытаясь сообразить, в чем же дело. Когда он в ответ только молча встретил взгляд охотника, тот склонил голову набок.

— Ты что-то так и не сказал, — просипел он, — каков будет твой вклад в наше общее дело.

Седрик изумленно вытаращился на охотника. Они торчат вдвоем посреди леса, на ненадежном островке из плавника, в неделях пути от ближайшего жилья, а этот человек вымогает у него деньги? Что за чушь. За спиной Седрика забарахталась Релпда, до него донеслась волна тревоги, сменившаяся спокойствием, когда драконица поняла, что конец бревна ещё остался под ней.

«Голодно».

Его собственные мысли напомнили ей о еде. Или это он почувствовал её голод? Трудно сказать. Седрик уже не мог в полной мере разделить два их сознания.

«Страшно, — донеслась мысль без единого звука с её стороны. — Осторожно».

Может, она почуяла что-то, чего не заметил он?

Юноша попытался сосредоточиться на нелепом заявлении охотника.

— Но чего ты от меня хочешь? Сам посуди. Мне нечего тебе предложить. Во всяком случае, здесь. Возможно, если мы как-нибудь доберемся до Удачного…

Седрик не стал договаривать. Не слишком разумно сообщать Джессу, что даже если они вернутся в Удачный, у него все равно не будет ничего. Он вообразил, как встанет перед Гестом и признается, что потерял Элис, а с ней и все его надежды зачать ребёнка, который обеспечит ему отцовское наследство. Что подумает о нем собственная семья, он представлять не смел, не говоря уже о родных Элис. Ему поручили защищать её. Что за защитник останется в живых, когда погиб его подопечный? Если он вернется в Удачный один, у него не будет ни работы, ни поддержки семьи. Ему нечего предложить этому вымогателю.

— Нечего предложить, как же! По мне, так вполне достаточно. Мне что, по слогам произнести? Или ты до сих пор надеешься, что сумеешь присвоить все себе?

Охотник снова скрылся из виду, а затем вытащил из лодки мешок со снаряжением.

— Как мне кажется, приятель, если ты решишь пожадничать, то попросту умрешь.

Джесс раскрыл мешок, порылся в нем и улыбнулся, до крайности довольный.

— Теперь я уверен, что это лодка Грефта. Только посмотри. Нож и оселок, аккуратно завернутые. Я предпочел бы лезвие побольше, но сгодится и такое.

Охотник вытащил оба названных предмета и принялся затачивать клинок неспешными, ленивыми движениями, как будто в их распоряжении оставалось все время на свете.

Седрик замер неподвижно. Чего хочет от него этот человек? Он угрожает ему ножом? Что он хотел сказать этим своим «вполне достаточно»? Это было непристойное предложение? До сих пор охотник относился к Седрику с явным презрением. Однако Джесс окажется не первым, кто внешне презирает его, но втайне желает. Седрик глубоко вдохнул. Он голоден, хочет пить, и назойливая тревога драконицы скребет по нервам, требуя внимания. Что он готов уступить Джессу в обмен на свое спасение? Что он отдаст ему, чтобы охотник помог Релпде?

«Все, что он захочет».

От этой мысли Седрик заледенел, но смирился.

— Просто скажи, чего ты хочешь, — отрывисто бросил он, и фраза прозвучала несколько резче, чем ему бы хотелось.

Джесс перестал точить нож и уставился на Седрика. Тот расправил плечи и скрестил руки на груди, спокойно выдержав взгляд охотника. Джесс склонил голову набок, а затем хрипло расхохотался.

— Вот уж не это! Нет. Это меня совершенно не интересует. Ты туп или упрям?

Он подождал ответа. Седрик промолчал, и Джесс покачал головой и холодно улыбнулся. Охотник сунул руку под рубашку, вынул кошель и открыл его.

— Лефтрин напрасно посчитал меня дураком, — ворчал он, возясь с завязками. — Я понял, что произошло. Он увидел способ подзаработать и решил привлечь к делу своих людей, чтобы провернуть все без посредников и не делиться наваром. Что ж, со мной этот номер не пройдет. Не так-то просто подсидеть Джесса Торкефа.

Охотник выудил из кошеля какой-то предмет размером с ладонь. Что-то алое, с рубиновым блеском. Он взял вещицу в щепоть и повернул к свету, чтобы она засверкала на солнце.

— Выглядит знакомо? — насмешливо спросил он у Седрика, а затем засмеялся, когда на лице секретаря недоверие сменилось гневным румянцем.

Это была алая драконья чешуйка, которую Рапскаль отдал Элис. Элис доверила её Седрику, попросив зарисовать как можно точнее. А потом забыла об этом, и Седрик добавил чешуйку к своим сокровищам.

— Она моя, — откровенно заявил он. — Ты украл её у меня из каюты.

— Занятный вопрос, — улыбнулся Джесс. — Можно ли обокрасть вора?

Он повертел чешуйку, поймав ею новый солнечный блик.

— Она лежит у меня вот уже несколько дней. Если ты её и хватился, то хорошо скрыл свою тревогу. Но, подозреваю, ты даже не заметил её исчезновения. Ты не такой уж мастак прятать вещи, как тебе кажется. Большая часть того, что я обнаружил, оказалась никчемным мусором, но только не это. Поэтому я забрал её. Только ради её сохранности, разумеется, чтобы эта сумасбродная затея принесла хоть какие-то плоды. Разумная мера, как оказалось. Все остальное, что ты набрал, вероятно, уже лежит на дне реки.

Седрик опять промолчал. Охотник неторопливо убрал алую драконью чешуйку обратно в кошель, завязал его и спрятал под рубаху.

— Итак, — подытожил он, — полагаю, теперь мы знаем друг о друге все. И пора подумать о новом союзе. Предполагалось, что в нашей сделке с Синадом Арихом будет участвовать Лефтрин. Он должен был подготовить почву, облегчив мою задачу. Но не стал. Неважно. Его уже нет. Теперь дело за нами. У тебя есть выбор. Ты можешь занять его место в сделке, и мы все поделим поровну. Или же отказаться.

— Лефтрин заключил с тобой сделку?

Мысли Седрика метались, пытаясь собрать воедино кусочки головоломки. Что за сделка? Чтобы ограбить пассажиров баркаса?

«Устала, — взмолилась драконица в глубине его сознания. — Опасно».

«Тише. Дай мне подумать».

Её тяжелая голова покачивалась на усталой шее. Он похвалил Релпду и понял, что если не начнет действовать, то скоро её морда зароется в воду. Сперва надо разобраться с самым неотложным делом. А потом уже можно ломать голову над загадками.

— Давай пока отложим этот разговор, — попросил он Джесса. — Ты не поможешь мне с драконицей? Она устала и вот-вот пойдет ко дну, если не удержать её как-нибудь на плаву и не позволить отдохнуть.

Улыбка медленно расползлась по лицу охотника.

— Вот это уже дело, парень! Конечно, я помогу тебе с драконом.

Он поднял нож и повернул его так, чтобы лезвие засверкало на солнце.

— Не понимаю, — дрожащим голосом выговорил Седрик — хотя вдруг понял.

Охотник ткнул большим пальцем в сторону Медной.

— Я говорю о драконе. Здесь целое состояние, нам обоим хватит. Ты поможешь мне забить её и быстренько разделать, пока река не унесла тело. Затем мы загрузим в лодку, сколько влезет, и пойдем обратно в Трехог. Я знаю там людей, которые не откажутся быстро подзаработать, не задавая лишних вопросов. Я схожу к ним ночью и организую нам приятное путешествие вниз по реке на судне с нелюбопытной командой. Сам подумай. Остальные погибли. Все будут уверены, что и ты тоже мертв, так что не придется ни с кем делиться. Не будет ни погони, ни расспросов. Лишь два состоятельных чужестранца поселятся в Калсиде и заживут там в свое удовольствие.

Седрик отреагировал, не задумываясь. Он закрыл свои мысли от драконицы, как заслонил бы глаза ребёнку от жестокого зрелища. То есть попытался. В полной мере он не справился. Её тревога усилилась, поскольку она ощутила его волнение, но не осознала вызвавших его причин. Драконица оглянулась на охотника, узнала его.

«Еда?» — с надеждой поинтересовалась она.

— Не еда. Пока нет, — не подумав, ответил Седрик вслух.

Охотник лающе хохотнул.

— А вот и твой взнос в общий котел, дружок. Ты слышишь её мысли. И отвечаешь проклятой твари. Я тоже что-то слышу, но стараюсь не вслушиваться. По-моему, такие штуки не идут на пользу профессионализму. Хотя это объясняет, как тебе в прошлый раз удалось подобраться к ней достаточно близко. Признаюсь, я впечатлен. Сам-то я много дней ломал над этим голову. А тут какой-то хлыщ из Удачного просто сходит на берег и забирает то, что хочет.

— Я не понимаю, о чем ты, — уже по привычке солгал Седрик.

Охотник не упомянул о крови. А знает ли он о крови? Имеет ли это теперь значение? Весь их разговор изрядно отдавал безумием. Седрику требовалось поесть, напиться и отдохнуть. Нужно выяснить, собирается ли этот человек ему помогать или нет. Седрик постарался заговорить так, чтобы в его голосе не слышалось отчаяния.

— Слушай, помоги мне с драконицей и дай немного фруктов. Хоть что-нибудь. Мне нужно поесть и отдохнуть. А потом мы обсудим, как нам быть дальше.

— Нет смысла тебя кормить, если ты не собираешься мне помогать, — холодно сообщил Джесс, склонив голову набок. — А твоя ложь определенно говорит о том, что ты намереноставить все себе. Хотя я не представляю, как ты собираешься это устроить. Что, все тебе разжуй? В ту ночь я не спал. Я видел, как ты вернулся с берега весь в крови. С кем-то подрался, подумал я поначалу, хотя шума не слышал, а звуки по воде разносятся далеко. Но когда ты стал подниматься по трапу, я заметил, что ты держишь в руке. Мерцающе-красное, как мне и описывали. Драконья кровь. Я, как уже говорил, был весьма впечатлен, так что проследил за тобой и видел, как ты вышел из каюты и вышвырнул за борт свое тряпье. Что укрепило мои подозрения. Каким-то образом ты сумел добыть драконью кровь, и тебя не сожрали и даже не заметили. Надо сказать, её ты спрятал ловко. Я несколько раз обыскал каюту, прежде чем нашел твой тайник. Так вот. Давай уже признаем, что мы оба негодяи, и будем честны друг с другом — по крайней мере, насколько вообще могут быть честны негодяи. Мы взошли на борт «Смоляного» с одной и той же целью. Я, правда, согласился только потому, что мне обещали содействие капитана, но, подозреваю, запав на ту дамочку, он совершенно позабыл о выгоде. Возможно, он надеялся получить все сразу: женщину, драконью плоть для продажи в Калсиду, все остальное. А может, это ты предложил ему более выгодные условия. Но изначально речь шла о том, что он мне поможет и получит за свои хлопоты плату. Весьма щедрую плату.

Охотник на миг умолк, присев на дно лодки. Когда он выпрямился, в руке у него был моток веревки. Поморщившись, он рассмотрел находку и положил рядом с ножом.

— Но взамен этот сукин сын прошлой ночью попытался меня убить.

Джесс поднял руку и осторожно ощупал горло. Недовольно хмыкнул, помотал головой и вернулся к раскладыванию инструментов.

— Не было бы счастья, да несчастье помогло. Та волна помешала ему меня придушить и, надеюсь, прикончила его. Ослепший от любви болван, вот кто он был. Что ж, если мне хоть немного повезло, он уже мертв. А тебе хватило удачи выжить.

Охотник поднял небольшой топорик, нахмурился, а затем с громким стуком воткнул в бревно рядом с мотком веревки.

— Скверные инструменты, но выбирать не из чего. Прямо как с нашим капитаном. Лефтрин пожадничал и потерял все. Если бы он выполнил свою часть уговора, то заработал бы неплохие деньги. И тогда старый козел мог бы заполучить любую бабу на выбор. Впрочем, на здоровье, нам же больше достанется. В Калсиде нас ждут богатство, власть и женщины на любой вкус. — Он мерзко ухмыльнулся Седрику, ощерив мелкие коричневые зубы, и прибавил: — Или кто там тебе по нраву.

Джесс окинул взглядом аккуратный рядок инструментов и остался доволен.

— Итак, ты мне поможешь. Или же из упрямства попытаешься заграбастать все себе. Но только попробуй, и я просто заберу все, что пожелаю. Конечно, мне придется труднее, если некому будет заняться животным, успокоить его и подставить под нож. Но я уж как-нибудь справлюсь и добуду достаточно товара, чтобы безбедно прожить до конца своих дней.

Охотник проверил остроту ножа большим пальцем, кивнул сам себе и посмотрел Седрику в глаза.

— Что ж. Время решать. По рукам?

Юноша сглотнул. Мир вокруг него словно преобразился. Лефтрин сговорился с этим негодяем, чтобы добыть и продать части драконьего тела? Тогда, должно быть, все это время капитан просто использовал Элис. Дурачил её. А сам Седрик даже не заметил, что происходит вокруг него. Ему следовало бы догадаться. Следовало бы понять, что не он один увидит возможность нажиться. Он с самого начала подозревал, что за внезапной страстью капитана должна крыться какая-то хитрая причина. И что теперь? Принять предложение охотника? Сумеет ли он успокоить драконицу и заговорить ей зубы, чтобы Джесс подобрался поближе и убил её?

Охотник изложил все предельно ясно. Если согласиться, он поможет Седрику добраться до Калсиды и продать их добычу. Ему вообще не придется возвращаться в Удачный. Из Калсиды он сможет послать Гесту весточку с предложением приехать. С теми деньгами, какие он выручит, скрывать уже ничего не придется. Они с Гестом смогут поехать куда угодно и жить так, как им захочется. Седрик обретет все, о чем когда-либо мечтал. Он уже дорого за это заплатил. Разве будет так уж скверно, если он урвет крохотную толику счастья для себя лично?

Джесс внимательно наблюдал за Седриком.

— Животное все равно погибнет, — убеждал теперь его сиплый голос без следа угрозы. — Посуди сам. Она с самого начала была довольно чахлой, а теперь и вовсе вот-вот утонет. Быстрая смерть будет для неё благодеянием, а ты ещё и получишь награду за свои труды.

Джесс повесил нож на пояс и крепко взялся за острогу. Другой рукой он подхватил моток веревки.

— Скажи ей, чтобы не брыкалась, что я хочу ей помочь, — тихо велел он Седрику. — Сейчас от тебя требуется только успокоить её. Скажи, что я обвяжу её веревкой, чтобы помочь удержаться на воде. Моток, конечно, маловат, так что придется подтащить её поближе к деревьям, чтобы я смог её привязать. А потом придется трудиться быстро, пока тело не утонуло. Возьмем только то, что не портится и дороже всего стоит. Зубы, когти, чешую. Работенка выйдет грязная и тяжелая, тебе не понравится. Но если немного потерпишь сейчас, получишь кучу денег потом.

Медная тревожно поглядывала на них. С подозрением? Много ли она поняла из их разговора? Седрик боролся с совестью. Охотник уверен, что драконица все равно погибнет. Разве лучше будет, если она умрет медленно и тело отправится на корм рыбам? Кому это пойдет на пользу? После всего, что ему довелось вынести, разве он не заслуживает награды, крупицы счастья? Разве не заслуживает наконец жизни без лжи?

Джесс медленно подбирался к драконице, а Седрик приглядывал за ней. Медная посмотрела на него в ответ. Её глаза по-прежнему вращались, но теперь золото и синева как будто потускнели, тронутые тенью. Она вопрошающе тянулась к нему, но сути её мысли юноша разобрать не мог. Значит ли это, что она умирает? Может, Джесс не соврал, сказав, что милосерднее было бы её убить?

Она косо висела на бревне, зацепившись за него одной лапой. Здесь, на краю реки, под деревьями, течение было не таким сильным. За спиной Релпды, в глубине леса, на стоячей воде играли солнечные блики, разгоняя вечный сумрак. По мокрым следам на деревьях Седрик заметил, что вода понемногу пошла на убыль. Но спадала она медленно — слишком медленно, чтобы драконица спаслась. На его глазах Релпда несколько раз слабо взбрыкнула задними лапами, пытаясь повыше взобраться на бревно. Она устала так высоко вытягивать шею. Она голодна, хочет пить и замерзла. Драконы созданы для палящего солнца и раскаленного песка. Холодная вода истощила её силы и замедлила биение сердца. И Седрику не померещилось. Её глаза вращаются все медленнее. Она никогда не отличалась силой и здоровьем. Юноша посмотрел на неё, и его захлестнула волна грусти. Он часто заморгал, глядя на драконицу сквозь пелену слез.

«Ты меня бросаешь?»

Её ребяческое истолкование грядущей разлуки надорвало ему сердце. Он силился вдохнуть, но в горле как будто застрял колючий комок.

«Маленькая медная королева. Как жаль, что ты не можешь взлететь».

«У меня есть крылья!»

Измученная драконица вскинула голову. Очень медленно она подняла крылья и слегка расправила их. Они вспыхнули на солнце, будто выкованные из металла. Крылья оказались больше, чем ожидал Седрик, и изящнее. Из-под кожистой перепонки и тончайших чешуек проступала паутина косточек. Солнечный свет пронизывал их насквозь, словно витражные стекла.

— Они прекрасны! — печально выдохнул Седрик и ощутил её радость от похвалы.

— Верно, красивые. И кожа с них не износится сотни лет, если верить сказкам. Но крылья слишком велики и сгниют раньше, чем мы доберемся до устья реки.

Джесс приближался к драконице по стволу упавшего дерева. Лиственные ветви одновременно мешали ему и служили опорой для рук. Охотник остановился и расхохотался над сердитой гримасой Седрика.

— Не сверли меня взглядом. Сам знаешь, что это так. Лучше успокой её. Она все тут взбаламутила, пока барахталась, так что я стою не слишком надежно. И не хочу, чтобы она скинула меня в воду прямо под слой мусора.

С ворчанием он осторожно двинулся дальше по стволу и остановился в нескольких шагах от драконицы. Смотрел он на Релпду, а не на Седрика. Он знал, что юноше ничего не остается, кроме как помочь ему.

— Когда я подойду ближе, вели ей вытянуть ко мне шею. Я обвяжу её веревкой, а затем постараюсь подтащить к одному из больших деревьев. Если она удержится на плаву и не начнет брыкаться, я смогу доставить её, куда захочу.

Седрик понимал, что драконицу ему не спасти. Она все равно погибнет. Если у Джесса все получится, её смерть, по крайней мере, будет быстрой. И не напрасной. Хотя бы один из них будет жить счастливо. Охотник все сделает быстро. Он обещал.

«Опасно?»

Релпда наблюдала за приближением Джесса. Что она чует?

Охотник почти добрался до неё. Он встал, балансируя на толстом конце упавшего дерева у самой путаницы грязных корней, и принялся разматывать веревку, поглядывая на драконицу. Седрик отметил, что в другой руке охотник по-прежнему держит острогу. Джесс покосился на юношу и снова уставился на Релпду, прикидывая обхват её шеи и отмеряя конец веревки.

— А теперь успокой её, — напомнил он Седрику. — Веревка довольно короткая. Когда я обвяжу ей шею, останется совсем куцый хвост. Придется притянуть её к дереву совсем вплотную. Зато тогда голова в любом случае удержится над водой.

Седрик ничего не делал. Только стоял рядом, не в состоянии остановить происходящее. Если он попытается вмешаться, Джесс запросто убьет и его тоже. И чем это поможет драконице? Её участь предрешена. Седрик смотрел на неё, решив, что обязан, по крайней мере, стать свидетелем её гибели.

«Прости», — подумал он ей, но в ответ донеслось лишь недоумение.

— Ладно, я готов, — объявил Джесс, зажав острогу под мышкой и растягивая перед собой огромную петлю. — Вели ей вытянуть ко мне шею. Медленно. Скажи, что я собираюсь ей помочь.

Седрик глубоко вдохнул. Комок в горле так и не рассосался. Смирись с неизбежным, посоветовал он себе.

— Релпда, — негромко произнес Седрик. — Послушай меня. Слушай внимательно.

^{Девятнадцатый день месяца Молитв, шестой год Вольного союза торговцев.}

^{От Эрека, смотрителя голубятни в Удачном, — Детози, смотрительнице голубятни в Трехоге.}

Письмо торговца Вайкофа Джосу Пирсону, старшему помощнику на следующем в Трехог живом корабле «Офелия», в котором сообщается, что его супруга сегодня родила двух дочерей-близнецов.

Детози, я был вынужден отложить все мысли о поездке. Мой отец серьезно болен. Боюсь, на некоторое время мне, увы, придется забыть о посещении Дождевых чащоб и личном знакомстве с тобой.

А ты сама никогда не задумывалась о поездке в Удачный? Уверен, твой племянник будет рад, если ты навестишь его.

Эрек

Глава 7

СПАСЕНИЕ

Ночь прошла в точности так уныло, как опасалась Тимара. Совместными усилиями хранители соорудили некое подобие плота, уложив плавучие бревна в несколько слоев под разными углами. Узловатые стволы для мягкости застелили ветками с листвой. Получившийся в итоге настил был не особенно прочен, но хранителям хватило места, чтобы сбиться в кучу и страдать, пока комары и мошка наслаждаются пиршеством. Ровного места для сна не нашлось, и Тимара кое-как устроилась на бревне пошире. Сначала она подумывала переночевать на дереве, но все же решила остаться поближе к драконам и другим хранителям. Всякий раз, когда она начинала задремывать, дракон Алума издавал скорбный рев, и Тимара просыпалась. Слишком много раз за ночь подкатывали слезы. И судя по звукам, доносившимся от остальных, не только её мучили страхи. К утру уже никакие печали и шум, не говоря уже о жужжании, укусах и колючих ветках, не могли помешать Тимаре уснуть. Она провалилась в забытье глубже кошмаров и скорби и очнулась замерзшая, закоченевшая и мокрая от утренней росы.

Паводок медленно спадал. Следы на деревьях уже доставали ей примерно до плеча. Рядом с ней крепко спала Элис, свернувшаяся в клубок. Татс лежал сразу за ней и хрипло дышал во сне. Джерд, как отметила Тимара, спала, прижавшись к Грефту. На мгновенье девушка позавидовала тому, что они могут погреться друг о друга, но тут же отбросила эту мысль. Это не для неё. Бокстер с Нортелем сидели на краю плота, глядя на затопленный лес, и тихонько переговаривались. Драконы съежились на своих плавучих насестах. Их позы казались неудобными и шаткими, но все же они крепко спали. Холод от воды и тень деревьев погрузили их в глубокое забытье. Вероятно, они проснутся не раньше полудня, а то и позже.

— Попробую поискать нам еду, — шепнула Тимара, толкнув локтем Сильве.

Она пробралась между спящими товарищами и по затору из плавника дошла до ближайшего толстого дерева. До веток было не дотянуться, но когти помогли ей вскарабкаться наверх по коре. Удивительно, с какой радостью она снова оказалась на дереве. В безопасности. Пусть она все ещё голодна, искусана насекомыми и страдает от жажды, но деревья всегда готовы по-дружески поддержать и защитить её.

Не успела Тимара далеко уйти, как лес вознаградил её за труды. Она нашла рожковую лозу, усыпанную цветами, и выпила из их чашечек по капле сладкого нектара, ощутив лишь слабый укол совести. Ей все равно не в чем его унести. Она напьется, восстановит силы и постарается найти что-нибудь, что сможет отнести товарищам. На самом деле, влаги не хватило, чтобы утолить жажду, но хотя бы язык стал не таким шершавым. Опустошив все чашечки цветков, Тимара полезла дальше.

Ей приходилось совсем иначе напрягать руки и плечи, чем она привыкла, и вскоре рана на спине снова засочилась влагой. Болело не так сильно, как раньше, но кожа натягивалась всякий раз, когда она хваталась за новую опору. Сбегающая по спине струйка отвлекала внимание и раздражала, но девушка ничего не могла с ней поделать. Дважды Тимара видела птиц, которые стали бы легкой добычей, будь у неё лук, а один раз поспешно спрыгнула на ветку пониже и перебралась на другое дерево, заметив крупного удава, который поднял голову и с интересом на неё посмотрел. Тогда девушка пришла к выводу, что правильно решила ночевать на плоту, а не в кронах.

Она присматривала подходящую ветку, чтобы перебраться на новое дерево, когда встретила Нортеля. Юноша сидел на той самой ветке, которую выбрала Тимара, и по его приветствию она заподозрила, что он уже давно её заметил и наблюдал за ней.

— Нашла какую-нибудь еду? — поинтересовался он.

— Пока нет. Добыла чуть-чуть нектара из цветов рожковой лозы, но ни фруктов, ни орехов пока не попадалось.

— Ты одна? — спросил он, медленно кивнув.

Тимара пожала плечами, не вполне понимая, почему её смутил этот вопрос.

— Да. Все остальные ещё спали.

— Я не спал.

— Ну, ты разговаривал с Бокстером. И мне нравится охотиться и искать еду в одиночку. Я всегда так делала.

Тимара шагнула к нему, но Нортель даже не шелохнулся, чтобы её пропустить. Ветка была достаточно широкой, чтобы им удалось разминуться. Но он остался сидеть на месте, разглядывая её. Тимара плохо знала Нортеля; до сих пор она даже не замечала, что глаза у него зеленые. Чешуи у него наросло меньше, чем у большинства ребят, а та, что все же пробилась вокруг глаз, оказалась совсем мелкой. Когда Нортель моргнул, на его ресницах вспыхнули под солнцем серебряные искры.

— Сочувствую насчет Рапскаля, — помолчав, произнес он. — Я знаю, что вы с ним были близки.

Тимара отвернулась. Она старалась не думать о Рапскале и Хеби, не гадать, погибли ли они быстро или ещё долго сражались с рекой.

— Мне будет его не хватать, — выговорила она глухо, хотя слова застревали в горле. — Но сегодня новый день, и надо искать еду. Ты не мог бы меня пропустить?

— О, конечно.

Вместо того чтобы просто сдвинуться вбок, Нортель вскочил. Он был выше Тимары. Юноша повернулся и жестом предложил ей проходить. Она колебалась. В его позе действительно читается вызов — или ей просто мерещится?

Затем Тимара решила, что это просто глупо. Она двинулась мимо Нортеля, лицом к нему, не отрывая ног от ветки, и уже почти миновала его, когда он вдруг слегка сдвинулся. Девушка вцепилась когтистыми пальцами ног в кору и зашипела от испуга. Нортель тут же поймал её за руки. Хватка его оказалась крепкой, и Тимару притиснуло к нему ближе, чем ей хотелось бы.

— Я бы не позволил тебе упасть, — пообещал юноша серьезно.

Зеленые глаза сверлили её взглядом.

— Я и не собиралась падать. Отпусти.

Он не послушался. Они застыли живой скульптурной группой, глядя друг на друга. Если начать вырываться, один из них неминуемо упадет, а то и оба. Нортель тепло улыбался, во взгляде его читалось приглашение.

— Я начинаю злиться. Отпусти сейчас же.

Теплота ушла из его глаз, и он повиновался. Но напоследок, прежде чем отстраниться, скользнул ладонью по её руке. Тимара проскочила мимо, подавив желание между делом толкнуть Нортеля.

— Я вовсе не хотел тебя злить, — заверил он. — Просто… ну, Рапскаля больше нет. И я знаю, что ты осталась одна. И я тоже один.

— Я всегда была одна, — гневно отрезала Тимара и пошла по ветке дальше.

Она не убегает, напомнила она себе, а просто проходит мимо. Добравшись до следующего ствола, она принялась карабкаться наверх быстрее ящерицы и не стала оглядываться, чтобы выяснить, не смотрит ли он ей вслед. Девушка сосредоточенно карабкалась выше, к верхним ветвям кроны, где больше всего солнечного света, а значит, и встречается больше плодов.

Удача благоволила ей. Она нашла хлебную лозу, паразитирующую на лапчатом дереве. Мясистые желтые листья не отличались ярким вкусом, но утоляли голод и были довольно сочными. Тимара ненадолго остановилась и наелась досыта, а затем сорвала с лозы несколько длинных отростков с пучками листьев. Она смотала их в свободное кольцо и надела его через плечо.

Начав спускаться, девушка заметила по дороге кислую грушу, росшую всего в нескольких деревьях от неё. Тимара перебралась на неё. Плоды уже перезрели и подвяли, но вряд ли её друзья станут привередничать. Поскольку собрать их было не во что, Тимара сложила, сколько могла, за пазуху и дальше пошла медленнее, стараясь не раздавить нежную ношу. Когда она добралась до крайнего дерева и спустилась на плавучий настил, то, к собственному удивлению, обнаружила, что многие хранители до сих пор спят. Татс, правда, встать успел. Они с Грефтом пытались развести костер на комле одного из больших бревен. Тоненькая струйка дыма извивалась в утреннем воздухе. Подойдя ближе, Тимара увидела Сильве и Харрикина, сидящих на корточках на краю затора. Девочка шарила по воде длинной палкой и что-то ею подтаскивала к себе. Только подойдя совсем близко, Тимара поняла, что она вылавливает из реки мертвую рыбу. Харрикин чистил добычу: протыкал брюхо когтем, распарывал и выскребал потроха, а затем складывал в кучку.

— Где драконы? — с тревогой окликнула их Тимара.

Сильве повернулась к ней и устало улыбнулась.

— А вот и ты! Я подумала, мне приснилось, что ты ушла за едой — но когда встала, выяснилось, что тебя и впрямь нет. Едкая вода убила много рыбы и прочей живности. Драконы ушли вверх по течению. Они отыскали водоворот, куда набилось полно падали, и теперь наедаются. Я рада, что им что-то перепало. Они устали от ходьбы по воде и долгого плавания, но хотя бы утолят голод. А то уже даже Меркор начал злиться, а утром я испугалась, что пара крупных самцов вот-вот подерется.

— Синтара тоже пошла с ними?

— Все ушли, только что не наперегонки, чтобы их ненароком не обделили. А что ты принесла?

— Хлебные листья и кислые груши. У меня вся рубаха набита грушами. Не сумела придумать, в чем ещё их нести.

— Мы охотно все съедим, в чем бы ты их ни принесла, — рассмеялась Сильве. — Грефт с Татсом пытаются развести достаточно сильный огонь, чтобы приготовить рыбу. Если у них не получится, наверное, придется есть её сырой.

— Всяко лучше, чем ничего.

Харрикин так и промолчал все время, пока они разговаривали. Он всегда был немногословен. Когда Тимара увидела его впервые, он напомнил ей ящерицу. Юноша был долговязым и худым, намного старше Сильве, но ей, похоже, было с ним вполне уютно. Тимара как-то не сознавала, что у него тоже есть когти, пока не увидела, как он потрошит рыбу. Харрикин оторвался от своего занятия, заметил, что она уставилась ему на руки, и утвердительно кивнул.

Они немного помолчали, все трое, как будто отвечая на незаданные вопросы. Никто не упомянул о Рапскале, но вдали тревожно и протяжно трубил дракон Алума. Арбук все ещё звал пропавшего хранителя. Красный дракон Варкена, Балипер, скорбел молча. Остальные хранители так и бездельничали на плоту из плавучего мусора. Ничто не изменилось. Тимара мимоходом задумалась, что станется с ними, если драконы здесь же их и бросят. А вдруг? Нужны ли они ещё драконам? Что если они решат идти дальше без хранителей?

Тимара подняла голову, увидела направляющегося к ним Татса и невольно задумалась, выглядит ли она сама так же паршиво. Его кожу докрасна обожгла едкая вода, волосы висели сосульками. Досталось и одежде — и без того поношенным штанам и рубахе. Вид у него был измученный, но все-таки юноша улыбнулся Тимаре.

— Что это на тебе надето? — спросил он.

— Наш завтрак. Хлебные листья и кислые груши. Похоже, вам удалось развести огонь для рыбы.

Он оглянулся на костерок, над которым хлопотал Грефт. Откуда-то вернулась Джерд и встала рядом. Она прижалась к юноше, а тот отламывал от коряги сухие щепки и скармливал их пламени, разведенному в ямке между корнями.

— Не так-то просто это было. А хуже всего то, что, если мы перестараемся, огонь может перекинуться на остальной плавник, и нам придется спасаться бегством. Мы и сейчас не слишком надежно устроились, но хотя бы не барахтаемся в воде.

— И вода уже спадает. Но если придется, можно подняться выше на деревья. Вот. Подставь-ка подол.

Татс послушался, и Тимара выгребла из-за пазухи кислые груши и пересыпала к нему. Сморщенные плоды не имели никакого отношения к настоящим грушам, но она слышала, что вкус у них похожий. Отдав всю добычу Татсу, Тимара направилась вслед за ним к костру. Она боялась, что повиснет неловкое молчание или последуют какие-нибудь замечания и насмешки, но Джерд только молча отвернулась, а Грефт поблагодарил её.

— Спасибо, — просто сказал он. — Добавки, случаем, не будет?

— Даже эти уже перезрели, но на дереве, наверно, остались ещё плоды. А там, где растет одна хлебная лоза, обычно находятся и другие.

— Что ж, это радует. Пока мы не разберемся в обстановке, нам придется бережно расходовать пищу, какую удастся добыть.

— Ну, в реке плавает полным-полно мертвой рыбы. Её прибивает течением к нашему затору, — сообщила Сильве.

Они с Харрикином принесли целую связку рыбы, нанизанной жабрами на палку.

— Рыба через день-другой испортится, — спокойно заметил её товарищ. — Она уже размякает в едкой воде. Наверно, кожу есть не стоит, только мясо.

Тимара сняла с себя моток хлебной лозы и начала размеренно ощипывать листья. Татс уже разделил груши на кучки и теперь взялся ей помогать. Вкупе с рыбой каждого хранителя ждал вполне приличный завтрак. Тревожиться об обеде пока не было смысла.

Грефт, похоже, задумался о том же.

— Стоит оставить немного еды про запас, — предложил он.

— Или выдать каждому его долю и сказать: это вам на весь день, распределяйте сами, — возразил Татс.

— Не всем хватит самодисциплины поступить разумно, — заметил Грефт, но не было похоже, что он спорит.

Тимара заподозрила, что они продолжают какой-то прерванный разговор.

— Не думаю, что кто-то из нас вправе распределять пищу, — настаивал Татс.

— Даже если её добыли мы? — надавил Грефт.

— Тимара!

Она обернулась на голос Элис. Женщина из Удачного, неловко пошатываясь, приближалась к ним по бревну. Взглянув на неё, Тимара поморщилась. Все лицо Элис усеивали волдыри, рыжие волосы спутались войлоком, свисающим до середины спины. А прежде она всегда была такой чистой и ухоженной.

— Где ты была? — спросила Элис, не преодолев и половины бревна.

— Ходила за едой.

— В одиночку? Разве это не опасно?

— Обычно нет. Я почти всегда охочусь и собираю одна.

— А как же дикие звери? — в голосе Элис угадывалась искренняя тревога.

— Там, куда я поднимаюсь, мало кто крупнее меня. Это вполне безопасно, пока я избегаю крупных змей, древесных котов и мелких ядовитых тварей.

Тимара вдруг вспомнила о Нортеле. Нет. Она не станет упоминать об этой встрече.

— Есть и другие опасности, кроме диких животных, — мрачно заметил Грефт.

Девушка раздраженно посмотрела на него.

— Я лазаю по деревьям всю свою жизнь, Грефт, и обычно забираюсь гораздо выше, чем сегодня. Я не собираюсь падать.

— Он беспокоится не о том, что ты упадешь, — негромко уточнил Татс.

— Тогда пусть кто-нибудь скажет прямо, о чем он беспокоится, — кисло предложила Тимара.

У неё складывалось впечатление, что они обсуждали её и нарочно выражались так, чтобы она не поняла.

Грефт покосился на Элис и отвернулся.

— Может, позже, — пообещал он.

Женщина заметно оскорбилась. Словами и взглядом Грефт намекнул, что считает её чужачкой, которой не касаются дела хранителей. Что бы там его ни возмутило, Тимаре уже хотелось взбунтоваться против любого зрелого, мужского совета, какой он хотел ей навязать. Судя по виду Джерд, у неё Грефт тоже вызвал досаду. Она кинула на Тимару неприязненный взгляд, но девушке не хватило духу разозлиться на неё в ответ. Скорбь по потерянной драконице сокрушила Джерд. Все лицо у неё было в алых следах от слез.

— Мне жаль, что так вышло с Верас, — порывисто обратилась к ней Тимара. — Надеюсь, она сумеет нас найти. Ведь дракониц и так уже слишком мало осталось.

— Вот именно, — кивнул Грефт, как будто она подтвердила его мнение.

Но Джерд посмотрела на Тимару, обдумала её слова и сочла их искренними.

— Я почти не чувствую её. Совсем смутно. Но и не похоже, чтобы она погибла. Я боюсь, что она покалечилась. Или же просто заблудилась и не может нас отыскать.

— Все будет хорошо, Джерд, — успокаивающим тоном проговорил Грефт. — Не доводи себя. Это последнее, что тебе сейчас нужно.

На этот раз на него гневно воззрились и Тимара, и Джерд.

— Я просто о тебе волнуюсь, — оправдываясь, пробормотал он.

— Что ж, а я волнуюсь и говорю о своем драконе, — отрезала Джерд.

— Может, стоит поджарить рыбу, пока огонь не прогорел, — предложила Сильве.

Проворство, с каким рыбу расхватали и насадили на вертелы, свидетельствовало о неловкости, охватившей всех из-за едва не разразившейся ссоры.

— Ты не спрашивала других драконов, чувствуют ли они Верас? — поинтересовалась Сильве у Джерд, пока они переправляли жареную рыбу и прочую еду на основной плот.

Бокстер нашел где-то уступчатые грибы и луковый мох, послужившие приятным дополнением к в остальном довольно пресной пище.

Джерд молча покачала головой.

— Но, дорогая, обязательно спроси у них! — улыбнулась ей Элис. — Лучше всего — у Синтары и Меркора. Я сама могу обратиться к Синтаре, хочешь?

Слова прозвучали так бесхитростно, с искренним желанием помочь. Тимара смирила собственный гнев.

— Думаешь, она захочет ответить?

— Конечно. А почему бы нет?

— Ну, просто потому, что это Синтара, — ответила Тимара, и Сильве засмеялась.

— Как я тебя понимаю. Всякий раз, когда мне кажется, будто я хорошо знаю Меркора, и он не откажет мне в той простой услуге, о которой я прошу, он заявляет, что он дракон, а не моя игрушка. Но, думаю, с этим Меркор нам поможет.

— Тогда, может, поговоришь с ним? — чуть запнувшись, тихо попросила Джерд. — Я не подумала, что можно спросить других драконов. Мне казалось, я сама должна знать, жива она или погибла. Я должна бы сама чувствовать её, без чужой помощи.

— Вы с Верас настолько близки? — спросила Тимара, надеясь, что в её голосе не слышна зависть.

— Мне казалось, да, — тихо ответила Джерд. — Мне так казалось.

Элис окинула взглядом кружок драконьих хранителей. Двумя руками она держала пару широких толстых листов, на которых покоился кусок плохо прожаренной рыбы. Сверху лежал гриб и спутанный комок какой-то зелени. На коленях Элис держала плод, который Тимара назвала «кислой грушей». Ей выдали такую же порцию, как и всем остальным хранителям. Она спала рядом с ними, а теперь и ела вместе с ними, но знала, что, несмотря на все свои усилия, не стала одной из них. Тимара не так сильно, как остальные, подчеркивала эту разницу, но и она до сих пор держалась несколько отчужденно. Грефт явно испытывал к ней неприязнь, но если бы её спросили о причинах, Элис вряд ли сумела бы придумать что-то помимо того, что она родом не из Дождевых чащоб. Её терзало безнадежное одиночество.

И, хуже того, она не могла ничем и никому помочь.

Она завидовала тому, как быстро освоились и начали действовать все остальные. Их жизни коренным образом изменились, а они оправились так быстро, что в сравнении с ними Элис чувствовала себя старой и закоснелой. И хранители почти не говорили о своих утратах. Джерд плакала, но не жаловалась вслух. Спокойствие, какое выказывали хранители, казалось почти неестественным. Элис гадала, в том ли дело, что они с детства росли в среде, постоянно грозящей опасностями. Землетрясения были им привычны, как, впрочем, и жителям Удачного. Но все знали, что в Дождевых чащобах толчки гораздо опаснее. Ведь столь многие там работают под землей, добывая сокровища Старших, раскапывая погребенные залы и комнаты древних городов. Землетрясения часто приводили к оползням и завалам. Может, хранители с детских лет привыкали к потерям?

Элис жалела, что эти ребята настолько сдержанны. Ей хотелось выть на луну, дрожать и причитать, безнадежно рыдать и заламывать руки. Ей хотелось без умолку говорить о «Смоляном» и капитане Лефтрине, расспрашивать, уцелел ли, по их мнению, корабль, надеются ли они, что капитан их найдет. Как если бы разговоры о спасении могли его приблизить! Как ни странно, Элис стало бы легче, если бы она смогла обсуждать это с кем-нибудь, снова и снова. Но как она могла, когда вся эта молодежь спокойно переживала беду?

Элис разломила пальцами дымящуюся рыбину и съела вприкуску с грибом и прядями лукового мха. Мох и впрямь отдавал луком. Затем Элис съела и «тарелку», на которой ей подали еду. Листья хлебной лозы мало соответствовали названию — в них не было ничего хлебного. Они были плотными, хрусткими и крахмалистыми, но, на её вкус, безусловными овощами. Покончив и с ними, Элис все равно осталась голодной. Кислая груша хотя бы помогла утолить жажду. Несмотря на сморщенную кожицу, фрукт оказался сочным. Элис сгрызла его прямо с сердцевинкой и пожалела, что у неё нет второго.

Однако, пока она жевала, мысли её пребывали далеко. Уцелел ли Лефтрин? Выдержал ли баркас удар волны? Бедный Седрик, должно быть, сходит с ума от тревоги. Ищут ли их уже? Ей хотелось в это верить, настолько отчаянно, что она, поняла вдруг Элис, пальцем о палец не ударила, чтобы как-то улучшить их положение. Капитан Лефтрин со «Смоляным» придут им на помощь. С того мига, как Синтара выхватила её из воды, Элис безоговорочно в это верила.

— Когда вода спадет, как думаешь, здесь обнаружится твердая земля? — спросила она Тимару.

Та проглотила откушенный кусок и задумалась над вопросом.

— Вода уже спадает, но про землю мы ничего не узнаем, пока она не покажется. Даже если здесь была суша, она все равно на некоторое время превратится в болото. Разливы в Дождевых чащобах приходят быстро, а отступают медленно, поскольку земля и без того пропитана влагой. Ходить по ней будет невозможно, если ты об этом. Во всяком случае, далеко не уйдешь.

— Вот как. Что же мы будем делать?

— Сейчас? Пока что те, кто умеет, будут охотиться и собирать пищу. Остальные останутся на плоту и постараются обустроить его поуютнее. А когда вода схлынет — ну, тогда и решим, что делать дальше.

— Драконы захотят продолжить путь?

— Ну, вряд ли они решат остаться здесь, — заметил Татс.

Элис осознала, что не он один прислушивался к их разговору. Почти все, кто сидел рядом, заинтересовались его ответом.

— Тут им делать нечего. Они захотят идти дальше, если смогут. С нами или без нас.

— Они смогут выжить без нас? — спросил Бокстер.

— Им, конечно, придется нелегко. Но они ведь и так идут первыми и по вечерам сами находят место для стоянки. Они немного научились охотиться. Сейчас они сильнее и выносливее, чем в начале пути. Им придется трудно, но этот путь и раньше не был для них легок. Но я не утверждаю, что они предпочтут идти дальше без нас.

Татс замолчал. Элис подождала, но его мысль продолжила Тимара.

— Но если мы не сможем идти с ними дальше, — заключила девушка, — если не придумаем, как их сопровождать, тогда им просто не останется выбора. Еда для них скоро здесь закончится. Им придется нас оставить.

— А они не смогут нас нести? — спросила Элис. — Синтара спасла нас с Тимарой и доставила сюда. Плыть с нами на спине ей было трудно. Но если драконы, как и раньше, пойдут по мелководью…

— Нет, они не захотят, — решил Грефт.

— Это слишком сильно ударит по их гордости, — негромко пояснила Тимара. — Синтара нас спасла. Но для неё это существенно отличается от участи вьючного скота, таскающего на себе людей.

— Меркор мог бы меня нести, — вставила Сильве. — Но он сильно отличается характером от других. Он добрее ко мне, чем большинство драконов — к своим хранителям. Иногда мне даже кажется, что он старший из них, хоть я и знаю, что они все вышли из коконов в один день.

— Возможно, он помнит больше остальных, — осмелилась предположить Элис. — Он кажется мне таким мудрым.

— Может быть, — согласилась Сильве и в первый раз смущенно улыбнулась.

— Если драконы уйдут без нас, что станет с нами? — вдруг спросил Нортель.

Он придвинулся ближе к Тимаре. Казалось, он полностью сосредоточен на разговоре, однако от его близости девушке все равно стало как-то не по себе.

— Мы постараемся выжить, — заявил Татс. — Здесь. Или в любом другом месте, какое сумеем найти.

— Примерно так был основан Трехог, — заметил Грефт. — Первых поселенцев Дождевых чащоб силком высадили сюда с кораблей, которые должны были найти подходящее место для новой колонии. Конечно, их было больше, но в целом похоже.

— И вы не попытаетесь вернуться в Трехог? — спросила Элис. — У вас же есть три лодки.

Ей это казалось наиболее разумным выходом, если драконы вдруг их бросят. Путь будет нелегким, им придется либо тащиться по грязи и трясине, либо пробираться по деревьям, но зато в конце дороги их будет ждать безопасный приют.

— Я не вернусь, — спокойно ответил Грефт. — Даже если бы у нас осталось достаточно лодок с веслами.

— И я, — эхом откликнулась Джерд и, чуть помедлив и сглотнув комок в горле, добавила: — Я не могу.

Грефт взял её за руку. Девушка отвернулась от него и уставилась на реку. Элис невольно отметила про себя, что некоторые хранители открыто наблюдают за парочкой, тогда как остальные отводят взгляды. Да, они явно вместе, и некоторых хранителей это столь же явно беспокоит. Тимара смотрела на Джерд с Грефтом из-под опущенных век, ничем не выдавая своих мыслей.

— До этого решения нам ещё далеко, — объявил Татс. — Меня больше заботит, что мы будем делать сегодня днем и вечером.

— Я пойду собирать пищу, — спокойно сообщила Тимара. — Это удается мне лучше всего.

— Я пойду с тобой, помогу нести, — заявил Татс.

Несколько юношей из круга глянули на него и отвернулись.

Нортель сердито уставился в землю. Бокстер выглядел задумчивым. Грефт раскрыл рот, как будто собираясь что-то сказать, но затем снова закрыл.

— Отличный план, — заключил он в итоге, но Элис была уверена, что изначально он намеревался сказать что-то совсем другое.

— Мы как-нибудь сможем оставить на ночь костер? — спросила Сильве. — Дым отпугнет насекомых, а огонь послужит маяком, если кто-нибудь ещё нас ищет.

— С этим могу помочь я, — тут же вызвалась Элис. — Можно соорудить плотик, вроде того, на котором мы спим, но поменьше, и развести огонь на нем. Тогда пламя точно не перекинется на другой плавник, пока мы спим. Мы можем привязать плот этими стеблями, только их понадобится больше, — предложила она, подняв из-под ног ободранную от листьев хлебную лозу.

— Мы принесем ещё лоз, — вызвался Татс.

— А мы с Харрикином можем понырять за глиной. Если придумаем, как её поднять, то обмажем костровой плот, и тогда он продержится дольше, — сказал Лектер.

— Но вода же очень едкая! — возразила Элис, опасаясь за их глаза.

Оба юноши заросли плотной чешуей, так что их коже вода не угрожала.

— Не так уж и сильно, — пожал угловатыми плечами Лектер. — И все время становится мягче. Иногда так бывает после толчка. Сначала много очень едкой воды, а затем она снова становится почти обычной.

«Почти обычная» все равно обжигала Элис кожу до волдырей, но она кивнула.

— Построить плот, обмазать глиной, набрать самого сухого плавника, какой удастся найти, и сплести из лозы надежную веревку, чтобы огонь от нас не уплыл. Полным-полно дел, с которыми надо справиться до темноты.

— Не то чтобы у нас был выбор, — заметил Бокстер.

— Тимара, тебе не нужна помощь со сбором плодов? — в вопросе Нортеля звучал почти явный вызов.

— Если мне она потребуется, со мной будет Татс, — ответила девушка.

— Я лазаю лучше Татса, — возразил юноша.

— Тебе так только кажется, — тотчас же парировал Татс. — Я могу обеспечить ей любую помощь, какая ей понадобится.

Тимара перевела взгляд с Татса на Нортеля, и лицо её потемнело от прилившей крови. На какой-то миг показалось, что даже чешуйки засверкали ярче.

— На самом деле, — резко заявила она, — мне вообще не нужна помощь ни одного из вас. Но Татс может пойти со мной, если хочет. Я ухожу сейчас, пока ещё светло.

Ещё даже не договорив, девушка легко вскочила на ноги и, не оглядываясь, зашагала в сторону леса. На взгляд Элис, она едва ли не играючи пробежала по бревнам, плавающим между ней и ближайшим стволом. Добравшись до него, Тимара вскарабкалась вверх проворно, словно ящерица. Татс последовал за ней, и Элис показалось, что он с трудом не отставал от девушки, нашаривая на грубой коре упоры обычными человеческими руками.

— Нортель, — окликнул Грефт юношу, когда тот поднялся с места, — ты мог бы помочь здесь, с постройкой плота.

— Я собираюсь в лес за едой, — ровным тоном сообщил тот, замерев на месте.

— Тогда смотри, ею и ограничься. Нас слишком мало, Нортель. Мы не можем ссориться друг с другом.

— Скажи это Татсу, — буркнул юноша и пошел прочь.

Для подъема он выбрал другое дерево, но Элис вдруг испугалась за Тимару и пожалела, что не может пойти за ними. В отряде что-то изменилось, хотя она не понимала, что именно. Элис посмотрела на Грефта, но тот отвел взгляд.

— День сегодня ясный, — заговорил он на другую тему, — и ночь, скорее всего, будет такой же. Но кто знает, какую погоду принесет завтрашний день. Нам хватает забот и без того, чтобы промокнуть. Давайте-ка соорудим какое-нибудь укрытие.

Элис чувствовала себя так, как будто ненароком ввязалась в какие-то крайне личные дела большой семьи, с которой она едва знакома. Здесь были подводные течения, о которых она даже не подозревала, и внезапно женщина ощутила себя незваной гостьей. Хоть сколько-нибудь узнать она успела только Тимару. Элис глянула на Сильве. Девочка, по крайней мере, улыбалась ей. Словно почувствовав её взгляд, Сильве обернулась.

— Пойдем строить костровой плот, — тихонько предложила она.

— Вели ей вытянуть шею в мою сторону! — рявкнул Джесс, застывший на конце бревна с широко растянутой петлей в руках. — Я не смогу набросить на неё веревку с такого расстояния.

Ствол, на котором стоял Седрик, слегка покачнулся под ним, и на миг у него закружилась голова. Взглянув на петлю, он попытался принять твердое решение. Резко тряхнул головой, выдернув себя из непривычного оцепенения, возможно, навеянного драконьими чарами. Просто покончи с этим. Она умрет, его разум будет принадлежать только ему, а в карманах заведутся деньги. Он сможет заполучить Геста. Если, несмотря ни на что, все ещё будет этого хотеть.

Эта последняя мысль потрясла Седрика. Конечно же, он этого хочет. И всегда этого хотел, разве нет? Разве Седрик затеял все это не ради Геста и любви, которую к нему питал? Он прокашлялся. Любовь, которую он питал…

— Релпда.

Она обратила на него взгляд вращающихся глаз.

Джесс ещё шире распустил петлю. Теперь Седрик видел, что задумал охотник. Он набросит петлю ей на шею, привяжет к дереву и убьет. И конец её не будет ни чистым, ни легким. Напоследок драконица поймет, что он предал её. Седрик заранее ощущал всю ожидающую его боль: её гнев и укор вкупе с предсмертными муками. Она спасла ему жизнь. А он отблагодарит её тем, что наживется на её смерти.

Цена слишком высока. Гест того не стоит.

Это откровение поразило его до глубины души, но обдумывать его было некогда.

«Релпда, — мысленно потянулся Седрик к драконице, к её разуму и сердцу, — беги от Джесса. Не позволь ему приблизиться. Он хочет убить тебя!»

Заговорить с ней вслух он не осмелился.

«Убить?»

Тревога. И смятение. Она не поняла. Измученная драконица цеплялась за бревно, глядя на своего палача. Глаза её завращались быстрее, но она даже не попыталась отстраниться. Ей трудно, он вложил в переданную ей мысль слишком много смысла. Надо выражаться проще. И набраться хоть чуть-чуть смелости!

— Релпда, беги! Спасайся! Не подпускай его к себе. Опасно. Он опасен!

«Опасен? Охотник дает еду. Бежать? Слишком устала».

Седрик выдал себя, но и этого оказалось недостаточно, чтобы спасти драконицу. Оскалив зубы в ухмылке, Джесс развернулся к нему.

— Ты, паршивый хлыщ! Я собирался прикончить её быстро. Что ж, раз ты все испортил, поплатитесь вы оба!

Мешкать охотник не стал. Он бросил петлю и поудобнее перехватил острогу. Не может же такое несерьезное оружие повредить дракону? Са, будь милостив!

— Релпда, прочь! Спасайся!

Седрик уже сорвался с места, но понимал, что не успеет вовремя. Он выхватил из воды палку и метнул в Джесса. Промахнулся. Охотник расхохотался, а затемзамахнулся острогой и вонзил её в драконицу.

Вспышка боли обожгла Седрика, пронзила плечо, и левая рука вдруг онемела. Он оступился и упал, соскользнув ногой в просвет между парой бревен. Юноша мертвой хваткой вцепился в дерево, чтобы не уйти с головой под воду. Он прикусил язык, и новая боль почему-то заглушила прежнюю. Бревно вздыбилось, но Седрик успел закинуть на него ногу и выбрался из воды, отчаянно озираясь. Все происходило слишком быстро.

Релпда пронзительно трубила. Из плеча её торчало древко остроги, и по чешуйчатой шкуре стекала искрящаяся алая кровь. Драконица полурасправила крылья и хлопала ими, силясь удержаться на скользком бревне. Охотник барахтался в воде. Должно быть, его задело крылом и сбило с ног. Отлично. Но Джесс уже схватился за какую-то корягу и начал подтягиваться наверх, а в следующий миг очутился рядом с ними на плавучем острове. Седрик понимал, что ему не справиться с Джессом. Охотник слишком тяжел, слишком силён, слишком опытен. Ему нужно оружие, оружие… Топорик! Топорик, оставшийся рядом с лодкой.

Седрик бегом рванул к лодке, приплясывая на отчаянно раскачивающемся плавнике. Если бы он не был так напуган, то перебирался бы с бревна на бревно на четвереньках. Но перед лицом неминуемой смерти Седрик метался, словно ошпаренный кот, перебегал по стволам, которые раскачивались и норовили перевернуться, и прыгал с бревна на бревно. Джесс, похоже, сразу же разгадал его намерение. Он выбрался из воды, отплевываясь и чертыхаясь, и отчаянными скачками бросился наперерез юноше. Дважды охотник проваливался между бревнами и снова выбирался из воды, но все равно успел преградить Седрику дорогу к лодке. В его опущенной мокрой руке поблескивал нож. Вода ручьями стекала с его волос и струилась по чешуйчатым щекам.

— Я распорю тебе брюхо, — посулил он Седрику, — выпущу кишки на бревна и оставлю тут подыхать.

«Прости». «Пожалуйста, не убивай меня». «Я просто хочу жить». «Я не мог позволить тебе её убить», — спешно перебирал в уме Седрик возможные ответы, но отбрасывал их один за другим как бесполезные.

«Беги! Беги!» — трубила ему медная драконица.

Мысль казалась отличной и полностью совпадала с его собственными желаниями, но Седрик не смел повернуться к охотнику спиной. Если уж ему суждено погибнуть, то хотя бы не от ножа в спину. Раздался громкий всплеск: Релпда упустила спасительное бревно и ушла под воду.

«Холодно, мокро, темно, нет воздуха».

На миг Седрик окаменел.

Джесс кинулся на него с ножом, перескочив на ближайшее плавучее бревно. Именно его прыжок заставил юношу внезапно отшатнуться в сторону. Нож, рука и сам охотник пронеслись мимо него, не встретив ожидаемого сопротивления. Какой-то мгновенный порыв побудил Седрика подтолкнуть Джесса в спину, пока тот ещё не успел остановиться. Охотник оступился с бревна на мешанину плавника. Какое-то мгновение спутанная масса водорослей и щепок удерживала его вес, а затем он с гневным воплем провалился. Джесс широко раскинул руки и лег на плавающие на поверхности ветки, сучья и клочья мха. Почему-то его не утянуло под воду, и он так и замер, не в силах выбраться, отчаянно кляня Седрика.

Сделав ещё пару шагов, юноша запрыгнул в лодку. Ему казалось, она послужит надежной опорой, но вместо этого она закачалась и чуть не встала под ним на дыбы. Седрик рухнул на колени, больно стукнувшись о банку, и обнял ушибленные ребра. Спасен. Он добрался до лодки. Где же топорик? И где Релпда?

— Где ты, драконица? — позвал он.

Седрик привстал на коленях, озираясь по сторонам. К его ужасу, ему никак не удавалось почувствовать драконицу. И Джесс тоже исчез. Может, его затянуло под плавник? Едва ли Седрик будет о нем сожалеть.

И вдруг, словно мстительный речной дух, охотник вынырнул из воды рядом с лодкой и вцепился в борт. Когда он подтянулся, суденышко накренилось, и Седрик закричал, испугавшись, что вот-вот вывалится обратно в жгучую воду. Но вымокший до нитки Джесс только забрался внутрь сам. Седрик тут же попытался удрать, но охотник обхватил его за ноги. Юноша упал, с размаху ударившись грудью и животом о борт и бревно, к которому была пришвартована лодка. Охотник сгреб его за рубаху и волосы, сдернул обратно и с силой ударил по лицу.

Если не считать ребяческих потасовок, Седрик никогда не участвовал в драке. Иногда Гест бывал с ним груб, если на него находило соответствующее настроение и ему хотелось утвердить свое превосходство. Поначалу Седрика возбуждали эти игры. Но в последний год Гест, похоже, прибегал к ним, когда любовник вызывал чем-нибудь его недовольство. Несколько раз уже приятное волнение сменялось у Седрика опасением, что он по-настоящему покалечится в ходе этих свирепых забав. Хуже того, Гест, похоже, наслаждался его страхом. Как-то он придушил юношу так, что тот едва не потерял сознание, причем в погоне за удовольствием и не подумал остановиться. Только когда он выпустил Седрика, тот сумел кое-как отдышаться. Перед глазами плясали черные круги.

— Зачем? — прохрипел Седрик.

— Чтобы узнать, каково это, разумеется. Хватит ныть. Тебе это не повредило, только слегка освежило ощущения.

Гест встал, оставив его в постели. И Седрик поверил ему, что на самом деле вовсе не пострадал. Воспоминание вспыхнуло у него перед глазами, а вместе с ним и твердое решение, которым в тот раз он вскоре пренебрег.

«Больше никогда. Сопротивляйся».

Но тумаки Джесса превосходили все, что когда-либо позволял себе Гест. Мощный удар по лицу потряс Седрика не в меньшей степени, чем оглушил. Он обмяк в хватке охотника, не находя в себе сил даже поднять руки, не говоря уже о том, чтобы сжать кулаки. Затем Джесс жутко захохотал, и ужас как будто подхлестнул юношу. Он со всей силы ударил кулаком охотнику в живот, чуть ниже грудины. Тот внезапно задохнулся и тяжело осел в лодку.

На миг Седрик оказался сверху, осыпая Джесса градом ударов, но перед глазами все плыло, и рукам недоставало силы. Охотник опомнился, подался вперед и стиснул его в захвате. Затем, так легко, как будто боролся с ребёнком, Джесс перекатился вместе с юношей вбок, подмяв его под себя. Крепкие лапищи сдавили Седрику горло. Он потянулся к запястьям охотника, но те оказались влажными и скользкими из-за покрывавшей их чешуи, и ухватиться за них никак не получалось. Враг опрокинул юношу на спину, перегнул через банку. Голова Седрика опускалась все ближе к плещущей на дне мерзкой воде, а сиденье все больнее впивалось в хребет. Он отчаянно пинался, но не задевал ничего, кроме воздуха. Он царапал ногтями лицо охотника, но тот как будто не чувствовал боли.

Седрик уже не пытался бить Джесса или хотя бы защищаться. Ему хотелось только вырваться. Размахивая руками, он пытался нашарить борт лодки, сумел-таки его ухватить и попробовал выбраться из-под Джесса. Но пальцы охотника не выпускали его горла, а вес прижимал ко дну.

Никогда ещё Седрик не чувствовал себя настолько беспомощным.

По крайней мере, с тех пор, как его в последний раз скрутил Гест.

«Я сам решу, как это будет, — смеялся он. — Тебе понравится. Как всегда».

Но ему не нравилось. Не всегда. И внезапно на него обрушился весь не растраченный на Геста гнев — за то, что его никогда не волновало, хорошо Седрику или нет, за то, как он смеялся, утверждая свое превосходство — и в тот же миг отчаянно шарившая по сторонам рука нащупала рукоять топорика.

Его лезвие прочно засело в сухом бревне, плавающем близ лодки, но жгучая ярость придала юноше сил. Он судорожно рванул. И ненароком, по счастливой случайности, внезапно выскочивший из бревна топор тяжелым обухом огрел Джесса по затылку.

Удар не столько оглушил, сколько ошеломил охотника. Его пальцы разжались, и сквозь пелену багрового тумана Седрик увидел, как Джесс оглянулся, как будто в поисках неожиданного противника.

«Бей его, бей», — придала юноше сил мысль разъяренной драконицы.

Он снова взмахнул топориком, неловко, но хотя бы вложив в удар силу и не вслепую. На этот раз досталось челюсти Джесса, которую с громким треском свернуло набок. Охотник завопил. Седрик глубоко вдохнул, втянул в легкие ещё полглотка воздуха. Джесс вроде бы что-то кричал, но у юноши звенело в ушах, да и топорик изрядно подпортил охотнику произношение. Внезапно Седрик расслышал голос — свой голос.

— Я убью тебя! — хрипел он. — Убью!

«Я убью ради тебя», — вернулась к нему собственная мысль драконьим эхом.

Последний удар пришелся охотнику между глаз и наконец-то оглушил его. Седрик выронил тяжелый топор на дно лодки. Сильно толкнул Джесса, и тот со стоном рухнул, свесившись за борт. Но враг уже начал приходить в себя.

— Ты, ублю… — просипел охотник.

Он вскинул руку, и Седрику в лицо устремился мощный кулак.

И тут лодку качнула сильная волна. Голова и плечи Релпды вынырнули из-под плавучего мусора и на мгновение нависли над лодкой.

«Охотник еда!» — объявила драконица и изогнула шею.

До сих пор юноше не доводилось видеть пасть дракона изнутри. Релпда разинула челюсти неимоверно широко, и он невольно заглянул ей в глотку, рассмотрел мощные глотательные мышцы по бокам горла и ряд острых, загнутых внутрь зубов. Её пасть накрыла голову и плечи охотника, как будто браконьер накинул на кролика мешок. Седрик на краткий миг успел заметить глаза Джесса, вытаращенные настолько, что белки виднелись и сверху, и снизу от радужки. А затем Релпда сомкнула челюсти.

Раздался звук, какой бывает, когда раскалывается кость и рвется мясо. Драконица запрокинула морду к небесам. Горло её дважды дрогнуло в глотательном усилии.

Окровавленные ноги и бедра Джесса упали в лодку рядом с Седриком. В ужасе он невольно отпихнул их подальше, и кишки вывалились за борт, увлекая за собой все остальное. Релпда возмущенно заверещала и нырнула следом. От её рывка лодка отчаянно закачалась. Вода и кровь смешались на дне и заплескались через упавший топор.

Седрик перегнулся через борт, высматривая драконицу.

— Этого не произошло, — невнятно пробормотал он.

Он поднес ладонь ко рту, но тут же отдернул её. Кровь. Седрик повернул голову и посмотрел на топор, валяющийся в лужице на дне лодки. Кровь расползалась от него тоненькими струйками и смешивалась с водой. И к обуху прилипли волосы. Волосы Джесса.

— Я его убил, — произнес Седрик вслух и удивился тому, как это прозвучало.

«Вкусно».

День прошел без происшествий, сменившись вечером. Тимара и Татс почти не разговаривали. Ей сказать было нечего, а пытающемуся не отстать юноше на болтовню не хватало дыхания. Она об этом позаботилась.

Перемены в её отношении к Татсу волновали Тимару больше, чем сами чувства. В компании других ребят ей было легче притворяться, будто между ними все осталось по-прежнему. Не значит ли это, что на самом деле ничего и не изменилось? Сердится она на Татса или нет? И если да, то за что? Порой Тимара и сама видела, что оснований для гнева у неё нет. Между ними никогда не было какого-то особого взаимопонимания. Татс не нарушал данных ей обещаний. Он, безусловно, был волен делать, что ему угодно, равно как и она сама. Это не должно было её волновать. Да, он спал с Джерд. Но это их дело, а не её. А то, что Джерд теперь с Грефтом, касается её ещё в меньшей степени.

Но затем обида прорывалась наружу, и девушку снова захлестывало негодование, как будто ею пренебрегли. По крайней мере, он мог бы признаться ей раньше. Если знал даже Рапскаль, разве это такая уж тайна? Почему же Татс так долго держал её в неведении? Из-за этого Тимара чувствовала себя слишком глупой и наивной.

«Гордость, — решила она. — Пострадала моя гордость, а не разбитое сердце. Я в него не влюблена. Я не предъявляю на него никаких прав. И не хочу, чтобы он чего-то требовал от меня. Мы просто друзья, знакомые вот уже много лет. Но он скрыл от меня то, что растрезвонил другим, и тем самым поставил меня в дурацкое положение».

Просто уязвленная гордость. Вот и все.

Это могло быть правдой, вот только ощущалось все совершенно иначе.

Пребывая в растрепанных чувствах, Тимара карабкалась выше и быстрее, чем обычно, и Татс с трудом от неё не отставал. Она находила еду и к тому времени, как он её нагонял, уже собирала большую часть. Татс завязал рубаху в подобие мешка. Когда он подходил, Тимара сгружала туда всю добычу и двигалась дальше. Помимо обсуждения того, что она уже нашла и что можно ещё поискать, они почти не общались. Татс явно понимал, что она не хочет с ним разговаривать, но, похоже, его это вполне устраивало.

Они вернулись на затор, ставший их временным пристанищем, когда в лесу стало совсем темно. Реку ещё освещал далекий закат. Остальные тоже не теряли времени даром: воздвигли навес над большим плотом и соорудили плавучее кострище. Желтый свет горящего на нем пламени вселял надежду. Как и предлагала Элис, маленький плот привязали к большому так, чтобы быстро оттолкнуть, если огонь вдруг перекинется на другой плавник. Но пока что приветливый свет и тепло радовали всех. Бокстер с Кейзом поддерживали огонь, обдирали листья с зеленых веток и подбрасывали в костер, чтобы отгонять дымом насекомых. Тимара не была уверена, что предпочитает щиплющий глаза дым комариным укусам, но слишком устала, чтобы спорить.

Драконы вернулись на ночевку. Вид огромных зверей, жмущихся к деревьям, которые не пропускали их в затопленный лес, казался в чем-то успокаивающим. Они уже наловчились ловить плавучие бревна и ложиться на них грудью. Тимара гадала, почему вернулись драконы: соскучились ли они по людям — или просто знали, что те помогут им понадежнее устроиться на ночь. Сильве с Харрикином, похоже, придумали, как подсовывать под зверей сразу несколько бревен. Драконы были не в восторге от своих «постелей», но лучше уж висеть так, чем просто барахтаться в воде. Дохлая рыба стала для них и благом, и обузой. Они наелись до отвала, но раздутые животы изрядно мешали, в особенности если лечь ими на бревна.

— И ещё они устали от воды. Действительно устали. Некоторые жалуются, что у них размякают когти, — рассказывала Сильве, сев за ужином рядом с Тимарой.

К удивлению девушки, помимо набранных ими с Татсом фруктов и зелени трапеза включала и мясо. Сбитая с толку речная свинья, едва не утонувшая и отупевшая от усталости, выбралась прямо на их плот. Лектер убил её палкой. Животное было некрупным, но жирным, и мясо показалось Тимаре необычайно вкусным.

Грефт проходил мимо них, направляясь к своему месту.

— Что толку им жаловаться на мягкие когти, — заметил он. — Все равно мы сейчас ничего не можем с этим сделать.

Обернувшись к Сильве, Тимара закатила глаза, а её собеседница склонилась над едой, чтобы спрятать улыбку.

— Уверена, драконы обязательно к тебе прислушаются, — пробормотала вполголоса девушка, и они обе негромко рассмеялись.

Подняв голову, Тимара успела заметить, как Грефт одарил её тяжелым взглядом. Она в ответ спокойно и прямо посмотрела на него, а затем снова принялась за еду. Она не уважала Грефта и не собиралась дрожать от страха перед ним.

Воздвигнутый навес был невелик, а сам плот остался неровным, несмотря на подстилку из веток с листьями. В такой тесноте, конечно, всем было теплее, но, с другой стороны, никто не мог и пошевелиться, не потревожив соседей. Хранители договорились по очереди дежурить у костра, чтобы подкармливать его дровами и подкладывать листья для дыма.

— Огонь — чтобы подать сигнал, если нас кто-нибудь ищет. А дым — чтобы отпугнуть насекомых, — без нужды напомнил всем Грефт.

Задача оказалась труднее, чем ожидала Тимара. Между огнем и бревнами, из которых был сделан маленький илот, лежал слой влажных листьев и глины. Когда настала её очередь дежурить, Сильве разбудила девушку, показала, как поддерживать огонь, не позволяя ему прожечь подстилку до самых бревен внизу, а затем оставила на краю большого плота со щедрым запасом зеленых веток и сухих дров для костра.

Тимара вздохнула и приступила к делу. Спина ныла, причем не из-за натруженных мышц. Сегодня она загоняла не только Татса, но и себя, и ей некого винить в собственной усталости. Но ей страшно надоела рана на спине и непрекращающаяся тупая боль.

Наступили самые тихие часы ночи. Вечерние птицы бросили перекликаться и ловить насекомых, устроившись на ночевку. Даже гудящих, жалящих комаров как будто стало меньше. Тимара смотрела на отражение костра в воде. Изредка любопытная рыба медленной тенью проскальзывала под зеркальной гладью, но в основном вокруг царили тишина и спокойствие. Река безмятежно покачивала плот, как будто вовсе не пыталась убить их всего пару дней назад. Драконы дремали, склонив головы, наполовину погрузившись в воду, и походили на причудливые корабли. Тимара старалась просто наслаждаться ночью, не думая ни о чем, но её мысли перескакивали с Рапскаля на серебряного дракона, а с того — на Алума и Варкена. Трое хранителей пропали и, вероятно, погибли, и три дракона. Это тяжелый удар. Верас до сих пор не объявилась; Меркор сказал Сильве, что не почувствовал её смерти, но это ещё ничего не доказывает. Неизвестность сводила Джерд с ума, и, услышав это, она лишь расплакалась ещё сильнее.

— Мне нужно с тобой поговорить.

Тимара вздрогнула и рассердилась на себя за это. Грефт подошел к ней со спины, тихо, как тень, она даже не почувствовала, как качнулся плот. И это не было случайностью — он и хотел застать её врасплох.

— В самом деле? — переспросила девушка, подняв на него равнодушный взгляд.

— Да. Ради блага всех нас, мне нужно получить от тебя кое-какие ответы. Всем нам нужно, — уточнил он и присел рядом, ближе, чем ей хотелось бы. — Не стоит ходить вокруг да около. Это будет Татс?

— Кем будет Татс?

Вопрос вызвал у неё раздражение, и Тимара не стала этого скрывать. Если Грефт желает говорить загадками и лезть не в свое дело, она может и прикинуться тупицей.

Его чешуйчатое лицо посуровело. Губы у Грефта были такими тонкими, что понять, поджал он их или нет, оказалось невозможно. Скорее всего, да.

— Слушай, — негромко прорычал он, подавшись ближе к Тимаре. — Никто не понял, почему ты выбрала Рапскаля, но я сказал им, что это неважно. Ты сделала выбор, и мы должны уважать его. Кое-кто хотел бросить Рапскалю вызов. Я запретил. Ты могла бы это оценить. Я с уважением отнесся к твоему первому выбору и постарался тебя не тревожить. Но теперь Рапскаля не стало. И чем быстрее решится этот вопрос, тем лучше будет всем нам. Так что выбери снова и дай знать, кого ты выбрала.

— Я не понимаю, о чем ты говоришь. И, кажется, не хочу понимать. Сейчас моя очередь следить за костром, и я занята делом. Уходи, — решительно заявила Тимара, разрываясь между гневом и страхом.

Почему-то этой ночью ей мерещилось в Грефте нечто неизбежное, сила, с которой придется иметь дело, но вряд ли получится победить. Либо он говорил чересчур загадочно, либо подразумевал совершенно жуткие вещи. И она не хотела этого знать.

Но Грефт не пощадил её неведения.

— Не притворяйся, — резко потребовал он. — У тебя плохо получается. Ты слышала, как сегодня днем я удержал Нортеля. Если ты выбрала Татса — что ж, пусть будет он. Дай понять это остальным, и никаких неприятностей не будет. Я прослежу. Татс не тот человек, которого выбрал бы для тебя я, но даже в пору новых правил я уважаю некоторые из наших древнейших обычаев. Меня в основном растила мать, а она чтила старый закон, оставшийся со времен первых поселений в чащобах. Тогда торговцы признали, что женщина обладает равными правами с мужем и делает собственный выбор. И жив я сегодня благодаря выбору матери. Она сохранила мне жизнь и потребовала от других, чтобы они уважали её решение. Я признаю, что женщина вправе сама распоряжаться своей судьбой, и чту это право. И требую того же от других.

— А кто назначил тебя королем? — спросила Тимара.

Она даже испугалась. Неужели она и этого не заметила? Неужели остальные признали Грефта предводителем, да ещё и доверили ему устанавливать правила и распоряжаться их жизнями?

— Я сам взялся командовать, когда стало ясно, что никто другой не справится. Кто-то должен принимать решения, Тимара. Не можем же мы все беспечно плыть по течению, никак не влияя на происходящее вокруг. Если, конечно, хотим выжить.

К раздражению Тимары Грефт взял какую-то щепку и сунул в костер. Занялась она почти сразу. Девушка в ответ палкой выкатила его деревяшку из огня и сбросила в реку, где она зашипела и закачалась на воде. Грефт уловил намек.

— Отлично. Можешь не подчиняться мне. То есть можешь попробовать. Но жизни и судьбе не подчиняться нельзя. Нам достался неравновесный расклад. Даже теперь, когда трое мужчин выбыло, соотношение все равно выходит перекошенным. Ты хочешь, чтобы парни дрались за тебя? Хочешь увидеть, как наши товарищи калечат друг друга, ссорятся на всю жизнь, только ради того, чтобы ты ощутила собственную значимость?

Грефт повернул голову и посмотрел на Тимару, его глаза в ночи казались темными и непроницаемыми.

— Или ты дожидаешься, когда тебя возьмут силой? Может, это тебя возбуждает?

— Ничего такого я не хочу! Это омерзительно!

— Тогда ты должна решить, с кем останешься. Сейчас. Пока все парни не передрались за тебя. У нас маленький отряд. Мы не можем позволить себе, чтобы кто-то погиб из-за женщины. Или допустить, чтобы кто-то тебя принудил. Я слишком хорошо представляю, к чему это приведет. Выбери себе пару, и покончим с этим.

— Джерд не выбирала. Она спала, с кем хотела, — хлестнула по нему Тимара единственным оружием, какое сумела найти. — Или ты этого не знал?

— Ещё как знал! — огрызнулся Грефт. — Почему, как ты думаешь, мне пришлось вмешаться и взять её под свою опеку? Глупо с её стороны было стравливать мужчин друг с другом. Там подбитый глаз, тут расквашенный нос. И чем дальше, тем хуже. Поэтому я заявил на неё права, чтобы остальные не грызлись. Сам бы я её не выбрал, если хочешь знать. Она не так умна, как ты. Не так хорошо умеет выживать. Я с самого начала дал понять, что интересуюсь тобой, но ты предпочла недоумка Рапскаля. Я заставил себя смириться с твоим решением, хотя и считал его скверным. Что ж, Рапскаля больше нет. А я теперь с Джерд, к добру или к худу, но, по крайней мере, до тех пор, пока не родится ребёнок. Только так я мог помешать остальным бороться за её благосклонность. Я не могу заявить права ещё и на тебя. Так что, пока соперничество и борьба за твое внимание не перешли всякие границы, лучше сделай выбор и придерживайся его.

У Тимары закружилась голова. Ребёнок? Джерд что, беременна? Можно ли было найти худшее время и место для зачатия? О чем она вообще думала? Не успев перевести дух, она яростно задалась новым вопросом — а о чем думали парни? Хоть один из них учитывал, что может стать отцом? Или, как и Татс с Рапскалем, они просто делали то, что позволяла им Джерд? Гнев захлестнул Тимару.

— А кто отец её ребёнка?

— На самом деле это неважно. Я назову его своим, и дело с концом.

— По-моему, ты как-то слишком многое называешь своим. Может, ты и назначил себя королем или вожаком, Грефт, но я в этом не участвовала. Скажу прямо, я не признаю над собой твоей власти. И я определенно не собираюсь «выбирать» одного из «мужчин» только ради того, чтобы остальные не перессорились. Если они настолько глупы, чтобы драться за то, что им не принадлежит — то пусть дерутся.

Тимара едва не встала и не ушла. Но дежурство ещё не закончилось, и она по-прежнему отвечала за костер. Она холодно посмотрела на Грефта.

— Уходи. Оставь меня в покое.

Он покачал головой.

— Тебе хочется, чтобы все было просто, но это не так. Очнись, Тимара! Если ты не выберешь себе защитника, если я не подтвержу твой выбор, кто станет тебя оберегать? Мы здесь одни, теперь ещё более одинокие, чем прежде. У нас четыре женщины и семеро мужчин. Джерд со мной. Сильве выбрала Харрикина. Если ты думаешь…

— Четыре женщины? Ушам своим не верю! Ты что, и Элис включил в свои безумные расчеты?

— Она здесь и она женщина, так что её это тоже касается. Это не от меня зависит — просто такова ситуация. Я дам ей время обвыкнуться, а затем поговорю и с ней тоже. Ничего не поделаешь, Тимара. Мы застряли тут вместе. Как некогда первым поселенцам Дождевых чащоб, нам придется превратить это место в свой дом. Здесь родятся и вырастут наши дети. Мы, вот эта горстка спящих сейчас людей, — те зерна, из которых вырастет новое поселение.

— Ты сошел с ума.

— Ничего подобного. Разница между нами в том, что ты ещё очень молода и считаешь, будто «правила» ещё что-то значат, когда нет ни властей, ни наказания за их нарушение. Это не так. Если ты никого не выберешь и не объявишь о своем выборе, кто-нибудь выберет тебя сам. А может, и не один. И в итоге ты либо достанешься тому, кто отвоюет это право у остальных, либо пойдешь по рукам. Я предпочел бы этого не видеть.

— Я никого не выбираю.

Грефт медленно поднялся, качая головой.

— Вряд ли у тебя есть такая возможность, Тимара. — Он отвернулся от неё, но оглянулся и добавил презрительно: — Возможно, Татс и впрямь подходит тебе больше прочих. Ты, должно быть, легко заставишь его ждать, будешь водить за нос, пока тебе не придет охота с ним переспать. Но я бы выбрал для тебя не его и прямо скажу, почему. Он слишком высок, и если ты забеременеешь, рожать будет труднее. Ты говорила, что не послушаешь моего совета, но я бы предложил тебе присмотреться к Нортелю. В отличие от Татса он один из нас и больше подходит тебе по росту. Ты ведь не обязана быть с ним вечно. Не исключено, что со временем ты сменишь партнера, а может, и не раз.

Грефт отошел на шаг, затем остановился и снова обернулся к Тимаре. На миг его взгляд сделался едва ли не сочувственным.

— Не думай, что я навязываю тебе свое мнение. Просто так вышло, что я трезво оцениваю людей и жизнь. Пока все остальные пели песенки и рассказывали сказки у костра, я беседовал с Джессом. Вот это был человек, образованный и мыслящий. Жаль, что его не стало. Он на многое раскрыл мне глаза, включая и то, как устроен большой мир. Знаю, тебе кажется, будто я много на себя беру. Но, Тимара, на самом деле я просто хочу, чтобы все мы выжили. Я не могу тебя заставить. Могу только повторить, что сейчас у тебя ещё есть возможность выбрать. Промедли слишком долго, даже пару дней — и ты её лишишься. Когда мужчины сразятся за тебя и один победит, будет поздно напоминать, что ты вправе выбрать себе пару сама. Тебе придется жить с тем, кто тебе достанется.

— Ты чудовище! — понизив голос, прошипела Тимара.

— Это жизнь чудовищна, — отозвался Грефт невозмутимо. — А я пытался облегчить её для тебя. Объяснить, что тебе стоит выбрать, пока есть возможность.

Двигаясь бесшумно и ловко, он ушел прочь по качающимся бревнам. Тимара смотрела ему вслед, пока он не вернулся под навес. Ночь лишилась былого покоя. Знает ли Джерд, как он отзывается о ней? Грефт предпочел бы Тимару. От этой мысли её пробрала дрожь, причем не из приятных. Тимара вспомнила, как вначале Грефт показался ей привлекательным. Лестно, когда тебе уделяет внимание человек старше тебя по возрасту. Но уже тогда, вспомнилось ей, он заговаривал об «изменении правил». Почему-то заявление Грефта о том, что он чтит обычаи Дождевых чащоб и признает за женщиной право определять собственную судьбу, вдруг показалось Тимаре лживым.

— Я не позволю себя принудить, — произнесла она вслух. — Если они передерутся, это их дело, а не моё. И если кто-то из них решит, что таким способом сможет меня добиться, то вскоре поймет, как сильно просчитался.

Девушка не замечала присутствия Синтары на окраине своего сознания, пока та ей не ответила.

«Вот теперь ты рассуждаешь как королева, — сонно пробормотала драконица. — Может, ты и не совсем безнадежна».

^{Двадцать первый день месяца Молитв, шестой год Вольного союза торговцев.}

^{От Детози, смотрительницы голубятни в Трехоге, — Эреку, смотрителю голубятни в Удачном.}

От Совета торговцев Дождевых чащоб в Кассарике и Совета торговцев Дождевых чащоб в Трехоге списки установленных жертв гибельного землетрясения, наводнения и обвалов на раскопках. Свиток надлежит вывесить в Зале торговцев в Удачном и внести затем в летописи.

Эрек, это длинный список. Когда получишь его, пожалуйста, найди время побеседовать с моим племянником Рейалом и деликатно сообщить ему, что нашу семью тоже постигла утрата. Два его двоюродных брата работали на раскопках, когда началось наводнение. Их следов так и не нашли. В детстве он дружил с этими мальчиками. Вероятно, он тяжело воспримет эту новость, и семья надеется, что ты сможешь отпустить его на время домой, чтобы он оплакал их вместе с нами. Знаю, тебе будет трудно обходиться без подмастерья, но если ты выполнишь эту просьбу, я буду вечно тебе признательна.

Детози

Глава 8

ГОРНЫ

Разбудили её драконы. Элис ничего не слышала, пока их трубные крики не вырвали её из дремоты. Вокруг, толкаясь в тесном убежище, поднимались хранители. Плот покачнулся, и у Элис закружилась голова. Она стиснула зубы. Она тосковала по ночам на «Смоляном», когда баркас лежал носом на берегу, и мир под ней оставался неподвижным. И тосковала по Лефтрину, сильнее, чем смела признаться самой себе.

Драконы снова затрубили, не хором, а вразнобой, в ответ на какой-то неслышный ей шум. Элис узнала ясный, чистый голос Синтары и низкий рев Меркора. Фенте испустила долгий пронзительный визг, а лиловый дракон Нортеля издал звук, похожий на звон какого-то струнного инструмента.

— В чем дело? — спросила она, но услышала только, как ей вторит с полдюжины голосов.

У выхода из-под тесного навеса образовалась толчея, раскачавшая грубый плот. Элис решила переждать внутри, глядя на синее небо сквозь сплетенный из ветвей полог и гадая, что за новое несчастье вот-вот обрушится на них.

К тому времени, как она все же выбралась наружу, переполошились уже все драконы. В краткий миг тишины между их взволнованными трубными криками женщина расслышала протяжный зов горна и голос ещё одного дракона.

— Верас! Это Верас! — взвизгнула Джерд.

Она пробежала по бревнам плота и собралась было спрыгнуть на ненадежный затор из плавника, но к ней уже протиснулся Грефт. Он поймал девушку за плечи и удержал от прыжка навстречу Верас. Следом за драконицей, время от времени выдувая три кратких сигнала, греб в лодке один из охотников со «Смоляного». При виде него Элис воспрянула и сразу же пала духом. Карсон, друг Лефтрина. Но не сам Лефтрин, и баркаса нигде не видно.

Град вопросов обрушился на человека и драконицу, как только они подплыли ближе. Охотник даже не пытался отвечать. Он перестал трубить в горн и усердней заработал веслом, чтобы быстрее причалить. К тому времени, как ему удалось бросить веревку одному из хранителей, Верас прорвалась через плотный слой мусора, и Джерд уже, рыдая, гладила ей морду. Элис вместе с остальными топталась у самого края плота, желая услышать новости, привезенные Карсоном.

— Все здесь, все спаслись? — первым делом спросил он, и когда Грефт отрицательно покачал головой, на лице охотника отразилось явное разочарование.

— «Смоляной» и капитан Лефтрин сейчас за ближним изгибом реки. Они вот-вот покажутся. Как только баркас будет здесь, вас заберут на борт и накормят горячим. Для драконов мы пока мало что можем сделать, но с рассвета уровень воды заметно спал. Надеюсь, к вечеру проступят отмели, где им удастся хотя бы встать и немного отдохнуть.

Лектер тем временем поймал конец веревки и привязал лодку. Охотник ловко выбрался на плот и, улыбаясь, обвел взглядом столпившихся хранителей. По мере того, как он одно за другим узнавал лица, надежда в его глазах медленно угасала.

— Кого не хватает? — спросил он.

— А кто на борту «Смоляного»? — ответил вопросом на вопрос Грефт.

— Капитан Лефтрин с командой почти не пострадали, — несмотря на явное раздражение, все же ответил Карсон. — Большой Эйдер чем-то ушиб ребра, но кости, судя по всему, целы. Мой ученик Дэвви тоже на борту. Мы потеряли нашего третьего охотника, если только Джесс не с вами. И что с Седриком? Он здесь?

— Седрик! — ахнула Элис.

Седрик пропал? Она была уверена, что он в безопасности на борту «Смоляного». Он же был у себя в каюте, когда она уходила. Как он мог пропасть, если уцелел баркас? Может, разворотило каюту, и Седрика смыло прямо из постели? Сокрушительная новость об исчезновении друга боролась в её сердце с радостью от того, что Лефтрин цел и скоро явится ей на помощь. Каждое из чувств как будто мешало ей в полной мере ощутить другое, и она металась между ними, ошеломленная и пристыженная. Элис отчасти обогнула, отчасти растолкала сгрудившихся хранителей и пробилась к Карсону. При виде неё лицо охотника озарила внезапная улыбка.

— Элис! Ты здесь! Что ж, вот и конец капитанским тревогам, — заключил он, и в его глазах затеплился робкий огонек надежды. — А Седрик? Он с тобой?

Она покачала головой. Карсон обогнул Грефта и подошел к ней вплотную.

— Я думала, он на «Смоляном», — выговорила Элис, как-то совладав с голосом, хотя дыхание едва не подвело её.

От сокрушительного чувства вины у неё закружилась голова. Это она вынудила его поехать сюда. И вот теперь он пропал. Погиб. Седрик не умеет плавать, не лазает по деревьям. Он мертв. Немыслимо. Невозможно.

«Не думай об этом, не позволяй мысли стать реальностью».

Элис прочистила горло.

— Теперь, когда вернулась Верас, из драконов не хватает только Медной, серебряного и Хеби, — пролепетал её язык сам, без участия с её стороны. — Из хранителей ничего не известно о Рапскале, Алуме и Варкене. Кто-нибудь из них с вами?

Повисла тишина, но, когда Карсон медленно покачал головой, хранители встретили крушение надежд нестройным хором приглушенных стонов и вздохов.

— Значит, они пропали, — вслух подытожила Элис, и её покоробило от безысходности собственных слов — как будто она объявила их мертвыми.

— Я намерен продолжать поиски, — вернул её в действительность голос Карсона.

Хранители теснились вокруг, переговаривались, переваривали свежие новости. Верас присоединилась к остальным драконам. Джерд, Сильве и Харрикин вместе объясняли и показывали ей, как можно отдохнуть, опираясь на плавучие бревна.

— Когда я её нашел, она висела, вклинившись между парой деревьев, — сообщил Элис Карсон, проследивший за её взглядом. — Она забралась туда, когда слишком устала, чтобы плыть дальше. Вероятно, это спасло ей жизнь. Но когда вода пошла на убыль, она застряла. Быть может, она сумела бы высвободиться, слегка отощав от голода, но я рад, что до этого не дошло.

Элис посмотрела охотнику в глаза.

— Ты хотел сказать, что и другие могли оказаться в подобном положении где-то на реке. Неспособные выбраться, но живые.

— Именно в это я стараюсь верить. Прошу прощения.

Карсон отвернулся, поднес горн к губам и выдул три коротких, но оглушительных сигнала. На этот раз Элис расслышала вдалеке ответный зов. Охотник снова повернулся к ней и улыбнулся.

— А вот и «Смоляной», — заговорил он, повысив голос так, чтоб его услышали все на плоту. — Мы постараемся переправить вас на баркас как можно скорее. Плоты для драконов — отличная мысль. Попробуем их укрепить веревками со «Смоляного». Если вода так и продолжит спадать, вероятно, вскоре нужда в них отпадет. Джесс пропал, а я намерен продолжать поиски и охотиться не смогу. Думаю, пока вам имеет смысл собирать всю пищу, какую только возможно найти. Вам ещё несколько дней придется самим заботиться о своем пропитании, пока мы не начнем снова выходить на охоту.

Грефт подошел и встал за плечом охотника. Элис он показался раздраженным, и она удивилась, чем ему не угодило то, что его спасли.

— Надеюсь, вы закончили болтать с Карсоном, — заговорил Грефт, и его слова прозвучали едва ли не упреком. — Я должен сообщить ему кое-какие важные сведения, если он уделит мне внимание. Большинство из нас волна выбросила сюда, под деревья. Я собрал всех, кого сумел отыскать, а драконы окликали друг друга, пока не собрались вместе. Мы сумели обустроиться и себя прокормить. Сейчас я пошлю людей набрать ещё пищи на вечер. Преимущественно фруктов и зелени. К счастью, я не потерял голову, и мы успели поймать три лодки. Весел не осталось — их смыло, как и почти все снаряжение. Нам будет трудно добывать для драконов мясо и рыбу.

Карсон медленно кивнул.

— Досадно, конечно. Весла можно вытесать, хотя на это нужно время. Пропавшее снаряжение заменить будет нечем. Ещё можно попробовать изготовить остроги, пусть даже это и будут всего лишь заточенные палки. Но, по крайней мере, вы сами живы.

Грефт сощурился. Элис догадалась, что он ждал от охотника другого ответа.

— Мне казалось, важнее спасать жизни, чем снаряжение, — колко сообщил хранитель. — Все это время я делал все, что было в моих силах.

Он ждал, что охотник его похвалит, поняла Элис. Поставит ему в заслугу спасение товарищей.

— И, конечно, ты очень помог нам с Тимарой, когда Синтара доставила нас сюда, — вставила женщина, надеясь пролить немного бальзама на его раны.

Грефт метнул на неё убийственный взгляд. Элис неожиданно вспомнился Гест — тот всегда злился, даже прилюдно, если она встревала в разговор, который он полагал «мужским». Её сочувствие к Грефту мгновенно испарилось.

— Сбором еды у нас в основном занимается Тимара, — едва ли не мстительно добавила Элис. — Я спрошу у неё, не против ли она прогуляться в лес.

Она развернулась и направилась прочь от мужчин, изумляясь силе захлестнувшего её гнева. Он не Гест, свирепо напомнила себе Элис — и вдруг поняла истинную причину своей злости. Вскоре человек, которого она полюбила, снова окажется рядом с ней.

Но между ними по-прежнему будет стоять её муж.

Три коротких сигнала!

Когда их эхо донеслось до него в первый раз, он не посмел надеяться. Звуки самым причудливым образом разносятся по топким землям Дождевых чащоб. Лефтрин не видел Карсона уже несколько часов. Друг скрылся за одним из плавных изгибов огромной реки. Затем «Смоляной» задержался, когда Дэвви заметил именно то, чего больше всего боялся увидеть капитан — застрявшее в топляках у берега мертвое тело.

Это оказался Варкен. Он не утонул, а был раздавлен плавающими в реке бревнами. Матросы осторожно перенесли тело юного хранителя на баркас, завернули в парусину и уложили на палубу. Каждый раз, когда капитан проходил мимо, вид тела казался ему зловещим предзнаменованием. Сколько ещё обернутых в ткань тел ляжет на палубу «Смоляного» ещё до вечера?

Поэтому Лефтрин не обнадёжился, отчетливо расслышав три коротких сигнала горна. Он велел Дэвви протрубить ответ, а затем попросил «Смоляного» поторопиться. Пока баркас ускорял ход, капитан напоминал себе, что три коротких сигнала могут означать что угодно: Карсон мог обнаружить как выживших, так и новые трупы. Но когда баркас повернул и впереди показался маленький лагерь с дымящим сигнальным костром, сердце у капитана затрепетало. Сощурившись, он всматривался в маленькие фигурки в тени высоких деревьев и пытался определить, кто есть кто.

Лефтрин увидел её даже раньше, чем смел надеяться. Ошибки быть не могло: великолепные рыжие волосы так и сверкали на солнце. Капитан взревел от восторга, и судно в ответ тут же прибавило ходу.

— Полегче, «Смоляной»! Мы и так скоро будем на месте! — рявкнул Сварг.

Баркас неохотно замедлился. Даже живой корабль не защищен от всех опасностей на реке. Сейчас было не время напарываться на подводные камни или коряги.

Оказалось трудно оставаться на борту и терпеливо ждать, пока Карсон начнет перевозить хранителей на баркас. Капитан не решился подвести «Смоляного» вплотную к мусорному затору. Поднятая большим судном волна запросто могла развалить ненадежный плот, и тогда все хранители оказались бы в холодной речной воде. Нет. Как бы ему ни хотелось броситься к ней через разделяющее их расстояние, он твердо стоял на палубе своего баркаса и ждал. Только недовольно чертыхнулся себе под нос, когда увидел, что первыми пассажирами Карсона стали Грефт, Джерд и Сильве.

Несмотря на разочарование, капитан сумел радушно принять их на борту. Все трое выглядели несколько потрепанными, но обе девушки обняли Лефтрина и поблагодарили за спасение. Он отправил их на камбуз греться горячей рыбной похлебкой.

— Немного перекусите — и тут же придете в себя. Но должен предупредить, не тратьте зря чистую воду! Постарайтесь обойтись ведром и тряпицей. Пока не пройдут дожди или же река не спадет так, чтобы мы могли выкопать в песке колодец, придется быть бережливыми. А теперь ступайте!

Девушки ушли, послушные и благодарные, а Лефтрин остался наблюдать за тем, как Карсон возвращается к плоту за новыми пассажирами.

— Капитан! — неприятно отвлек его назойливо-формальный голос Грефта.

— В чем дело? — спросил он, но, уловив в собственном тоне нотку нетерпения, добавил: — Ты наверняка устал и голоден не меньше других. Что ж не идешь есть?

— Сейчас пойду, — резковато бросил Грефт. — Но прежде мы должны решить, что делать дальше. Троих хранителей и трех драконов по-прежнему нет. Надо обсудить, продолжим ли мы поиски или прекратим.

Лефтрин окинул юношу взглядом.

— Будет проще, если я расскажу, что намерен делать сам, сынок. Во-первых, как ни жаль, но пропали только два хранителя. Мы нашли тело юного Варкена в реке всего несколько часов назад. Во-вторых, мы будем продолжать поиски ещё, по меньшей мере, день, а может, и два. Как только все окажутся на борту, Карсон отправится дальше, и мы посмотрим, не найдет ли он кого ещё. Мы же либо задержимся здесь вместе с драконами, либо оставим с ними нескольких хранителей, а сами медленно двинемся вслед за Карсоном. В зависимости от того, как поведет себя река. Вода спадает довольно быстро. Думаю, что бы там, в верховьях реки, ни прорвалось, нас оно уже миновало.

— Капитан, по-моему, нам нет смысла откладывать дальнейшее путешествие. Мы только зря потратим время и драгоценную пресную воду. Новость о гибели Варкена печальна, но подтверждает опасения, терзавшие меня с тех пор, как мы выбрались из реки. Я думаю, все остальные тоже уже мертвы. И я чувствую, что…

— Ступай чувствовать на камбуз, парень! На «Смоляном» значение имеет только мнение капитана — а это, надо же, я. Так что ступай. Поешь. Поспи. Тогда, возможно, ты вспомнишь, кто здесь я, а кто ты, и что ты стоишь на палубе моего корабля.

Лефтрин отчитал юношу куда мягче, чем если бы на его месте оказался матрос, забывшийсянастолько, чтобы заговорить так с капитаном. Кроме того, он уже видел, что Элис перебирается в тесную, норовистую лодку Карсона, и хотел без помех проследить за её приближением.

Юнец стиснул зубы, и Лефтрин отметил его недобрый взгляд. Ничего, переживет. А если нет, придется в следующий раз поставить его на место чуть откровеннее. Смотреть Грефту вслед он не стал. Его взгляд не отрывался от лодки, которую поперек течения вел Карсон.

Отбросив притворство, капитан проворно спустился с крыши надстройки на палубу. В ожидании он встал у борта, глуповато улыбаясь. Когда лодка замерла бок о бок с баркасом и Элис подняла голову — серые глаза сияли так ярко на её бедном, обожженном водой лице, — сердце у него заныло.

— О, Элис! — другие слова не шли ему на ум.

Рыжие волосы спутанной паклей спадали ей на спину. Её все ещё защищало подаренное им медное платье. Благодарение Са за вещи Старших. Капитан перегнулся через фальшборт и легонько придержал Элис за запястья, пока она поднималась по трапу.

Он помог ей перебраться на палубу — и не стал отпускать. Лефтрин обнял её и нежно привлек к себе, хоть и понимал, как сильно должна саднить её кожа.

— Я никогда больше не отпущу тебя так далеко от себя, Элис. Слава Са, ты здесь, в безопасности. Больше я с тобой не расстанусь. И мне плевать, что скажут люди.

— Капитан Лефтрин, — произнесла Элис тихо.

Она прижалась лбом к его подбородку. Случайно ли? Почудилось ли ему легкое прикосновение губ к горлу? Дрожь жаркой волной прошла по телу, и капитан замер, как будто ему на плечо села редкая птица. Элис чуть отстранилась от него и заглянула в глаза.

— Как хорошо оказаться в безопасности, с тобой, — проговорила она. — Я знала, что ты придешь за нами. Знала.

Разве она могла сказать ему что-либо более проникновенное? Он так обрадовался её словам, что ощутил себя разом и глупцом, и самым мужественным человеком на свете. Лефтрин улыбнулся во весь рот и на миг крепко прижал её к себе. А затем, прежде чем она успела высвободиться, сам отпустил её. Ему вовсе не хотелось, чтобы она ощутила себя в ловушке.

Следующие слова Элис резко спустили его с небес на землю.

— Известно ли нам, что случилось с Седриком? Его смыло за борт волной?

— Мне так жаль, Элис. Я не знаю. Я был уверен, что он у себя в каюте. Я сошел на берег, чтобы… кое-что проверить. И был там, когда ударила волна.

Теперь надо было соображать быстро. Никто не знал, что он встречался там с Джессом. Никто даже не подозревал, что у них были какие-то общие дела. Сам-то он понимал, что убил охотника. Избил так сильно, что тот наверняка не выжил бы в воде. Он убил его и ничуть об этом не сожалел. Но это не означало, что он готов поделиться этой новостью с остальными. Это его тайна, и он унесет её с собой в могилу.

— Мне повезло, что «Смоляной» отыскал меня в темноте и принял на борт.

Ещё одна ложь. Неужели она не заслуживает от него большего?

— Возможно, Седрик вышел на палубу, и его смыло в реку волной, — продолжил он продираться через свой рассказ. — Или он мог сойти на берег. Знаю только, что когда я пошел его искать, на борту его не оказалось. И тебя тоже.

— И это я виновата, что втянула его в эту авантюру, — заключила Элис негромко, но уверенно, словно признаваясь в грехе.

— Не вижу здесь твоей вины, — заметил капитан.

— Зато я вижу.

Сила страдания в её голосе встревожила Лефтрина.

— Послушай, Элис, мне кажется, нет смысла кого-то обвинять. Мы ищем Седрика и будем искать дальше. Мы не сдадимся. Решим, как устроить драконов, и сразу же возобновим поиски. Мы же нашли вас, верно? Значит, и Седрика найдем.

— Капитан? — перебил его Дэвви.

— Что такое, малой?

— Все, кто поднялся на борт, всерьез проголодались и хотят пить. Сколько пищи и воды можно им дать?

Грубая насущность этого вопроса напомнила Лефтрину, что он не только мужчина, но ещё и капитан. Он бросил на Элис извиняющийся взгляд и направился прочь.

— Сейчас я должен заняться спасенными, — напоследок бросил он ей. — Но мы продолжим искать Седрика. Обещаю. Элис обратила внимание, что он не пообещал ей найти Седрика. Он не мог. Её облегчение от того, что их нашли, радость от встречи с Лефтрином и сознания, что он цел, прошли в считаные мгновения. И радость, и облегчение показались ей слишком себялюбивыми, когда она задумалась, где теперь Седрик и что с ним сталось. Погиб? Умирает, цепляясь за плавучее бревно? Жив и беспомощен где-то на реке? Он ведь не сумеет позаботиться о себе, только не в этих обстоятельствах. На миг Элис представила его рядом: щеголеватого и умного, улыбчивого и доброго. Её друг. Друг, которого она увезла от всего, что он любил и ценил, и затащила в это суровое место. И это его убило.

Элис добрела до своей каюты, радуясь тому, что может побыть одна. Вскоре ей снова придется выйти к остальным. Но пока ей нужно немножко времени, чтобы прийти в себя. По привычке она начала переодеваться. Длинное платье Старших казалось по-прежнему невредимым. Элис на всякий случай встряхнула его. Поднялось только облачко мелкой пыли — на ткани не осталось ни пятен, ни прорех. Она перебросила платье через руку, и оно заструилось, словно поток расплавленной меди. Какое чудо! Слишком дорогой подарок, чтобы замужняя дама могла принять его не от супруга. Эта мысль застала Элис врасплох, и она решительно отмела её прочь.

Платье быстро высохло, как только она выбралась из воды, и согревало её в суровые ночи под открытым небом. Почему-то там, где ткань прилегала к коже, ожогов осталось куда меньше. Внезапно опомнившись, Элис поднесла руки к лицу, а затем дотронулась до спутанных волос. Кожа на ощупь оказалась сухой и шершавой, волосы походили на солому. В сумраке каюты она взглянула на свои кисти. Багровая кожа, обломанные ногти. Ей стало стыдно вдвойне: не только из-за того, что она ужасно выглядит, но ещё и из-за того, что в такое время волнуется о своей внешности.

Ужаснувшись собственной легкомысленности, Элис все же нашла ароматный лосьон и смазала им лицо и руки. Переоделась в свою, уже изрядно поношенную, одежду и некоторое время распутывала и расчесывала волосы. А потом её захлестнула новая волна отчаяния. Она благополучно забылась в повседневной заботе о себе, но, закончив, вновь столкнулась с болью утраты и вины. На краткий миг Элис охватило искушение отправиться на камбуз, получить кружку горячего чая и сухарь. Горячий чай покажется таким вкусным после нескольких дней без него.

Седрик чая не получит.

Это была случайная, довольно глупая мысль, но на глаза Элис навернулись слезы. Её пробрала дрожь, а затем она застыла.

— Не хочу об этом думать, — призналась она себе вслух.

Ещё на плоту Элис убедила себя, что Седрик в безопасности на баркасе, вместе с Лефтрином, хотя у неё не было оснований считать, что «Смоляной» остался невредимым. Она скрывала от себя свои опасения. И вот теперь, когда ей пришлось встретиться с ними лицом к лицу, она все равно отворачивается, прячется, отгораживаясь обветренными руками, нечесаными волосами и горячим чаем. Пора бы уже набраться смелости.

Элис направилась в каюту Седрика. Почти все хранители уже были на борту — с камбуза доносился гул голосов. Она прошла мимо Дэвви — мальчик с безутешным видом смотрел на воду. Она обогнула паренька и пошла дальше, оставив его наедине со своими мыслями. Скелли разговаривала с Лектером, на лицах обоих читалась печаль. Драконий хранитель не сводил глаз с лица девушки. Она спросила что-то об Алуме. Лектер покачал головой, и шипы на его подбородке задрожали. Элис тихонько проскользнула мимо них.

Она постучалась в каюту и мгновением позже обругала себя за глупость. Открыла дверь и вошла, затворив её за собой.

Может, время, проведенное вдали, обострило её восприятие? Все в каюте казалось Элис каким-то неправильным. Здесь пахло потом и нестираным бельем. Одеяла сбились в кучу, напоминающую звериное логово, на полу валялась сброшенная одежда. Такая неопрятность была совершенно не в духе Седрика. Элис ещё острее ощутила свою вину. Её друг давно уже мучился дурным настроением, с тех пор, как чем-то отравился. Как же она могла так часто оставлять его здесь одного, пусть даже он держался с ней холодно и отчужденно? Как она могла заходить к нему, даже на минутку, и не замечать, насколько он опустился? Ей следовало бы прибираться здесь, наводить по возможности чистоту и порядок. Признаки его уныния угадывались во всем. На какой-то ошеломляющий миг Элис даже задумалась, не покончил ли Седрик с собой.

Понимая, насколько нелепа эта запоздалая жалость, женщина собрала всю грязную одежду и сложила аккуратной стопкой, отложив кое-что для стирки. Она встряхнула постель и застелила её заново. Словно, как это ни глупо, обещала себе: вот Седрик вернется и обрадуется тому, что его ждёт чистая каюта. Элис подняла сверток, служивший ему подушкой, и встряхнула его, пытаясь взбить.

От этого движения что-то выпало на пол. Элис пошарила вслепую в темноте, и пальцы нащупали тонкую цепочку. Она подняла её и поднесла к свету. На цепочке висел медальон. Он блестел золотыми боками, посверкивая даже в скудном освещении. Элис никогда не видела, чтобы Седрик носил его, и в тот миг, когда медальон выпал из-под подушки, сразу поняла, что это нечто личное. Она улыбнулась, хотя сердце её заходилось от боли. Она и не подозревала, что у Седрика есть возлюбленная, да ещё и подарившая ему медальон. И внезапно Элис поняла, почему её друг с такой неохотой уезжал из Удачного и так страдал в затянувшемся путешествии. Но почему же он ничего не сказал? Он мог бы ей довериться, и она поняла бы его отчаянное желание вернуться домой. Его уныние последних недель предстало теперь в новом свете. Седрик тосковал. Свободной рукой Элис перехватила покачнувшийся на цепочке медальон.

Она не собиралась его открывать. Она была не из тех женщин, что подсматривают и вынюхивают. Но когда медальон лег в руку, замочек щелкнул, и он открылся. Из золотой темницы на волю выпала прядка блестящих черных волос, и Элис вскрикнула от неожиданности. Она раскрыла медальон пошире, чтобы вернуть локон на место, и замерла. Изнутри на неё смотрело знакомое лицо. Кто бы ни нарисовал портрет, он хорошо знал этого человека, поскольку запечатлел его за миг до того, как он рассмеется. Зеленые глаза слегка прищурены, изящно очерченные губы чуть приоткрыты, так что поблескивают белые зубы. Работа принадлежала кисти искусного мастера. Элис с портрета улыбался Гест. Что бы это значило? Что это вообще может значить?

Она медленно опустилась на постель Седрика. Дрожащими пальцами спрятала обратно в медальон черную прядку, перевязанную золотистой ниткой. Лишь с третьей попытки захлопнула крышку. Но когда медальон закрылся, загадка лишь разрослась. Потому что снаружи на нем было выгравировано одно-единственное слово.

— «Навсегда», — прошептала Элис вслух.

Она долго сидела на постели, пока за окошком медленно угасал вечерний свет. Этому могло быть лишь одно объяснение. Гест заказал этот медальон и поручил Седрику отдать вещицу ей. Но зачем он это сделал?

«Навсегда». Что означает для неё это слово, исходящее из уст Геста? Он боится её потерять? Она ему все же небезразлична, в каком-то причудливо искаженном смысле, так что он не может признаться в этом ей в лицо? Это ли должен был сообщить ей медальон? Или же это угроза, и пресловутое «Навсегда» подразумевает, что Гест никогда её не отпустит? Куда бы она ни направилась, как далеко бы ни забрела, как долго бы ни отсутствовала, Гест будет держать её на привязи. Навсегда. Элис взглянула на лежащую в ладони вещицу. Осторожно подняла цепочку и обвила ею закрытый медальон. Сжала в кулаке, сунула руку в подушку Седрика и оставила его там. Аккуратно уложила сверток обратно на постель.

Её взгляд блуждал по каюте, в которую она загнала Седрика. Полутемная, душная, тесная. Неопрятная. Ничуть не похожая на его комнаты в их доме в Удачном. Седрик любил высокие потолки и окна, в которые врывался ветер. Его письменный стол и книжные полки всегда были образцом упорядоченности. Слуги Геста помнили, что в комнаты Седрика следует каждый день приносить свежие цветы, что он любит, чтобы в камине горели душистые яблоневые поленья, а горячий чай подавался на украшенном эмалью подносе. По вечерам ароматические свечи и подогретое с пряностями вино. И Элис лишила его всего этого и обрекла на такое убожество.

— Седрик, я все исправлю. Обещаю. Только живи. Только окажись там, где мы сможем тебя найти. Друг мой, я дурно с тобой обращалась, но клянусь, ненамеренно. Клянусь.

Она привстала на цыпочки, чтобы открыть маленькие окошки и впустить свежий вечерний ветер. Как только у них появится вода для мытья, она выстирает одежду Седрика и повесит в шкаф. Большего она для него сделать не может. Элис отказывалась думать о том, насколько бессмысленны обещания, данные покойнику. Он должен оказаться жив и должен найтись. И больше тут говорить не о чем.

— Это попросту невозможно, — твердо заявила Тимара.

— Мы вас не просим, — ответила Синтара. — Это его право.

— Мы не едим наших мертвецов, — сухо проговорил Татс.

Наступил вечер, и, к всеобщему облегчению, река опустилась почти до прежнего уровня. Драконы по-прежнему оставались по брюхо в воде, но теперь хотя бы стояли на дне, пусть и покрытом свежим слоем ила и грязи. Команда поставила баркас на якорь поближе к драконам, но без риска сесть на мель. Все хранители поели горячего, хоть каждому и досталось совсем понемногу.

Было решено, что они будут делать завтра. Хранители, драконы и баркас останутся на этом месте ещё на пару дней, а Карсон тем временем спустится вниз по течению, высматривая живых и погибших, и к следующему вечеру вернется обратно. Дэвви просился с ним, но нарвался на отказ.

— Я не могу занимать место в лодке лишними пассажирами, малой. Оно ещё понадобится, чтобы привезти обратно тех, кого я найду.

Кейз предложил сопровождать охотника на одной из уцелевших лодок, но Карсон возразил, что если он будет грести самодельными веслами, то лишь замедлит его.

— Лучше, пока меня не будет, потратьте время на то, чтобы вырезать приличные весла. У нас с Дэвви есть немного запасных наконечников для стрел и острог. У Джесса в сундуке тоже остался приличный запас охотничьего снаряжения, но его пока не трогайте. Я все ещё надеюсь, что мы найдем его живым. Он весьма смекалистый речник. Готов поспорить, всего лишь какой-то крупной волны не хватило бы, чтобы его прикончить.

Все уже определилось, и кое-кто из хранителей устраивался на ночлег, когда драконы вдруг окружили баркас, а Балипер выдвинул это безумное требование.

— Вы вольны есть или не есть все, что вам угодно, — заговорил теперь Меркор. — Как и мы. Мы едим наших мертвецов. И Балипер вправе поглотить тело своего хранителя. Варкена следует отдать ему, пока его мясо не испортилось ещё сильнее.

Дракон повернул голову, чтобы взглянуть на собственную хранительницу.

— Разве мои слова не ясны? В чем причина промедления?

— О Меркор, зерцало луны и солнца! То, о чем ты просишь, противоречит нашим обычаям, — голос Сильве слегка дрожал, хотя сама она и выглядела спокойной.

Тимара предположила, что девочке не часто доводилось ему возражать.

Громадный дракон уставился на хранительницу, вращая глазами.

— Я не прошу. Чтобы добраться до тела Варкена, Балиперу, возможно, придется повредить ваш баркас. Нам показалось, что это огорчит всех вас. Так что, желая вам помочь, мы предложили спустить его тело за борт.

— Нам, в любом случае, скоро придется так поступить, — заметил негромко капитан Лефтрин. — Хоронить нам его негде. Значит, его получит река, а как только он окажется в воде, его съедят драконы. Они всегда так делают, друзья мои.

Если он пытается их утешить, то выбрал довольно странный способ, подумала Тимара. Ни один из хранителей не мог взглянуть на завернутое в парусину тело Варкена — и не представить на его месте себя.

Синтара перехватила образ из мыслей Тимары и ловко обернула против неё.

— Если ты завтра умрешь, что бы ты предпочла? — спросила она. — Гнить в воде, чтобы тебя обгладывали рыбы? Или достаться мне, чтобы твои воспоминания продолжили во мне жить?

— Я буду мертва, так что мне будет уже все равно, — сердито ответила Тимара.

Она подозревала, что драконица пытается вовлечь её в спор с остальными хранителями, и ей это не вполне нравилось.

— Именно об этом я и говорю, — промурлыкала Синтара. — Варкен мертв. Ему уже все безразлично. А Балиперу нет. Отдайте его Балиперу.

— Я бы не хотел лежать в донном иле, — заговорил вдруг Харрикин. — Я бы отдал свое тело Ранкулосу. И пусть все сейчас запомнят мои слова. Если со мной что-нибудь случится, отдайте тело моему дракону.

— И моё, — кивнул Кейз, и тут же его слова предсказуемо повторил Бокстер.

— И меня тоже, — объявила Сильве. — Я принадлежу Меркору, в жизни и смерти.

— Конечно, — согласилась Джерд.

— Я тоже согласен, — добавил Грефт.

Подтверждения обежали весь круг собравшихся хранителей. Когда настал её черед, Тимара закусила губу и промолчала. Синтара поднялась в воде на задние лапы и на миг зависла над девушкой, глядя на неё сверху вниз.

— Что ещё? — потребовала она ответа.

Тимара подняла взгляд.

— Я принадлежу только себе, — ответила она негромко. — Чтобы получать, надо и давать, Синтара.

— Я спасла тебя из реки! — расколол темнеющее небо гневный драконий рев.

— А я служу тебе со дня нашей первой встречи, — ответила Тимара. — Но не чувствую между нами прочной связи. Так что я подожду с решением до тех пор, пока в нем не возникнет необходимости. А тогда пусть решают мои товарищи-хранители.

— Дерзкая девчонка! Неужели ты воображаешь…

— В другой раз, — вмешался в их ссору Меркор. — Отдайте Балиперу то, что ему принадлежит.

— Варкен не стал бы возражать, — решительно заявил Лектер, до сих пор стоявший прислонясь к борту, и выпрямился. — Я это сделаю.

— Я тебе помогу, — тихо предложил Татс.

— Решение хранителей, — объявил Лефтрин, как будто они ждали его позволения. — Сварг покажет, как отправить тело за борт по доске. Если нужно что-то сказать, я могу.

— Что-то сказать надо, — ответил Лектер. — Мать Варкена этого бы хотела.

Вот так все и вышло, и Тимара наблюдала за развитием событий, изумляясь тому, в какое странное тесное сообщество они превратились.

«Я его часть, но, в то же время, и нет», — думала она, слушая простые прощальные слова капитана, а затем глядя, как тело Варкена скользит за борт по доске.

Она хотела отвернуться и не видеть того, что произойдет дальше, но почему-то не смогла. Ей нужно это увидеть, сказала себе Тимара. Нужно понять, как же хранители и драконы сблизились настолько, что даже это возмутительное и жуткое требование показалось им чем-то разумным и даже неизбежным.

Балипер ждал. Тело выскользнуло из-под парусины и упало в реку, а дракон опустил голову и подхватил его. Он поднял Варкена так, что руки и ноги повисли с боков от пасти, и понес прочь. Остальные драконы, отметила Тимара, не последовали за ним. Они отвернулись и отчасти вброд, отчасти вплавь отправились обратно на свое мелководье. Балипер скрылся в темноте выше по течению, унося тело своего хранителя. Значит, это не просто желание получить мясо, которое иначе выбросили бы люди. Это что-то значило, и не только для дракона Варкена, но и для них всех. И это было настолько важно для них, что, когда Балиперу поначалу отказали, все драконы собрались и ясно дали понять — возражений они не потерпят.

Другие хранители вели себя почти как драконы. Они потихоньку отходили от борта и расходились. Никто не плакал, но это не означало, что никому не хотелось. Вид мертвого Варкена, по-настоящему мертвого, придал новое значение отсутствию Рапскаля. Его нет, и, вероятнее всего, если они увидят его снова, он окажется таким же, как Варкен — изломанным, разбухшим и неподвижным.

Хранители собирались небольшими группками. Джерд, разумеется, с Грефтом. Сильве с Харрикином и Лектером. Бокстер с Кейзом, двоюродные братья, как всегда, были неразлучны. Нортель потащился за ними. А Тимара стояла поодаль, сама по себе, как уже часто бывало. Единственная, кто отказал своему дракону. Единственная, кто не имел понятия, какие правила остальные отмели, а какие блюдут. Спина зверски болела, кожу обожгла речная вода и искусали насекомые, а одиночество, разрастающееся в душе, угрожало её сломить. Тимара скучала по обществу Элис, но теперь, когда они вернулись на баркас и её капитан снова рядом, та вряд ли захочет проводить с ней время.

И ещё она тосковала по Рапскалю с изумлявшей её саму остротой.

— Ты как?

Она обернулась и вздрогнула, поняв, что все это время рядом с ней стоял Татс.

— Думаю, ничего. Это было странно и тяжело, скажи?

— В некотором смысле это оказалось самым простым решением. К тому же Лектер проводил много времени с Варкеном, они почти всегда гребли в одной лодке. Так что мне хочется верить, что он правильно угадал желание Варкена.

— Я уверена, что он угадал, — негромко ответила Тимара.

Они немного постояли молча, глядя на реку. Драконы разбрелись. Тимара до сих пор ощущала ледяное дыхание гнева Синтары. Её это не волновало. У неё болела вся кожа, рана между лопатками пылала огнем, и она никому не принадлежала.

— Я даже домой вернуться не могу.

Татс не стал спрашивать, что она имеет в виду.

— Никто из нас не может. Ни для кого из нас Трехог не был настоящим домом. Здесь и сейчас, этой ночью на палубе баркаса — вот самое близкое к дому место, какое есть у любого из нас. Включая Элис, капитана Лефтрина и его команду.

— Но мне и здесь нет места, даже здесь.

— Оно найдется, Тимара, если ты захочешь. Ты же сама держишься отчужденно.

Татс чуть изменил позу: не накрыл её ладонь, а просто оперся на планшир рядом так, что их руки соприкоснулись. Первым её порывом было отпрянуть. Усилием воли Тимара сдержалась. И сама удивилась, почему хотела отдернуть руку и почему не стала. Ответов на эти вопросы у неё не было, так что она перешла к другому.

— Знаешь, что Грефт сказал мне про тебя? — спросила она Татса.

Тот усмехнулся уголком рта.

— Нет. Но уверен, что ничего лестного. И надеюсь, ты помнишь, что знаешь меня гораздо лучше, чем когда-либо узнает Грефт.

Что ж, по крайней мере, это не мужской заговор с целью заставить одинокую, не связанную обязательствами женщину сделать выбор. Мнение Тимары о товарищах слегка улучшилось.

— Грефт явился, когда я вчера дежурила, — начала она ровным небрежным тоном, как будто они обсуждали красоту ночи, — и спросил, выбрала ли я тебя. Он пояснил, что если это так, то мне следует дать знать остальным или хотя бы сообщить ему, чтобы он мог подтвердить мой выбор. Он сказал, что иначе начнутся раздоры. Кое-кто из хранителей, возможно, даже бросит тебе вызов или ввяжется в драку.

— Грефт — надутый осел, воображающий, будто имеет право говорить за всех, — ответил Татс, выразительно помолчав.

Но Тимара не успела отмести беседу с Грефтом как дурацкую случайность.

— Но я был бы рад, если бы ты сказала остальным, что выбрала меня, — добавил Татс. — В этом он был прав: это бы все упростило.

— И что за «все» это бы упростило?

Татс искоса глянул на неё. Оба понимали, что он ступил сейчас на зыбкую почву.

— Ну, прежде всего, это бы дало мне ответ. А я бы не прочь его получить. А ещё…

— Ты никогда не задавал мне вопроса! — поспешно перебила Тимара и с ужасом осознала, что сама только что толкнула их глубже в трясину.

Ей хотелось бежать, убраться прочь от этой глупости, которой положил начало своей дурацкой речью тупица Грефт. Татс, похоже, это понял. Он накрыл её руку ладонью. Тимара ощутила мягкость его кожи даже сквозь чешую. Тепло прикосновения растеклось по всему её телу, и на миг у неё перехватило дыханье. В её сознании вспыхнул образ Грефта и Джерд, обнявших друг друга и согласно двигающихся. Нет. Она оборвала эту мысль и напомнила себе, что её кисть должна казаться Татсу холодной, скользкой от чешуи и похожей на рыбу. Юноша не смотрел на пойманную им руку. Он глубоко вдохнул и шумно выдохнул.

— Это не вопрос. Не определенный вопрос. Просто, ну, я хотел бы иметь то, что есть у Грефта с Джерд.

И она тоже.

Нет! Конечно же, нет. Тимара сразу же отреклась от этой мысли.

— То, что есть у Грефта с Джерд? Ты имеешь в виду соитие? — уточнила она, не сумев в полной мере удержаться от обвиняющих интонаций.

— Нет. Ну, то есть да. Но, кроме того, у них есть уверенность друг в друге. Вот чего мне бы хотелось. — Татс отвернулся от Тимары и заговорил ещё мягче, словно боясь обидеть её: — Я понимаю, Рапскаль пропал совсем недавно и…

— Да как вообще кто-то может всерьез считать, что нас с Рапскалем связывало что-то кроме дружбы? — возмущенно выпалила она и рывком высвободила руку, чтобы откинуть с лица прядь волос.

Татс выглядел удивленным.

— Но ты всегда была рядом с ним, все время. С тех пор, как мы покинули Кассарик. Всегда в одной лодке, всегда спали вместе…

— Он всегда устраивался спать рядом со мной. И никто больше не предлагал мне грести вместе. Рапскаль мне нравился — когда не выводил из себя, не раздражал и не говорил странных вещей…

Внезапно в этой обличительной речи Тимаре померещилось что-то предательское.

— Рапскаль мне очень нравился, — осекшись, призналась она шепотом. — Но я не была влюблена в него и сомневаюсь, что он когда-нибудь воспринимал меня в этом ключе. На самом деле, уверена, что нет. Он был мне просто чудаковатым другом, который во всем и всегда видел светлую сторону и неизменно пребывал в хорошем настроении. И это он всегда дружил со мной и ничего не ждал от меня в ответ.

— Да, он был такой, — тихонько согласился Татс.

Какой-то миг в воздухе висело скорбное молчание, и Татс казался Тимаре таким близким, каким не был уже давно.

— Так что же было другой причиной? — все же нарушила она молчание.

— Что?

— Ты начал говорить, но я тебя перебила. Вторая причина, по которой, по-твоему, было бы лучше, если бы я всем объявила, что… — она попыталась подобрать лучшее иносказание, не сумела и сдалась, — что мы теперь вместе.

Тимара посмотрела Татсу в глаза, дожидаясь ответа.

— Это все бы утрясло. Положило бы конец спорам. Кое-кто, ну… не слишком доволен. Другие парни. Нортель пару раз уже высказывался…

— О чем это? — резковато спросила она.

— О том, что я не один из вас, и тебе следовало бы держаться своих, найти того, кто способен действительно тебя понять, — напрямик заявил Татс.

— Похоже, Грефт и тут успел наследить.

— Возможно. Он часто выдает что-нибудь в этом духе. По вечерам, у костра. Обычно после того, как девушки разойдутся спать. Говорит о том, как все будет, когда мы доберемся до Кельсингры. По его словам, мы построим там собственный город. Ну, то есть поначалу, конечно, это будет не город. Но мы поселимся там, возведем дома. Со временем приедут и другие, чтобы жить с нами, но мы, хранители, будем основателями поселения. И сами установим правила. И когда Грефт рассуждает, то выстраивает все так связно, что начинает казаться, будто все так и должно быть. И обычно и впрямь выходит так, как он говорит. Когда мы узнали, что Джерд, ну… что у Джерд будет ребёнок, он сказал, мол, кто-то должен взять на себя ответственность, даже если она сама не знает, чей он. И Грефт обещал, что подаст всем пример, и так и сделал. А потом, позже, сказал, что Сильве ещё слишком мала, чтобы ей приходилось решать самой. Он выбрал для неё Харрикина, потому что тот старше других и сможет сдерживаться. Грефт велел ему для начала просто её оберегать. Харрикин послушался, и так вышло, что Сильве выбрала его.

— Сильве сама так сказала? — поразилась Тимара.

— Ну, не впрямую. Но это всем ясно. Ещё Грефт сказал, что, хоть никто и не понимает, почему ты выбрала Рапскаля, дело сделано, и никто не должен вмешиваться. Сперва я разозлился. Я не думал, что ты его «выбрала». Но я был, ну… с Джерд, когда Грефт это сказал. Так что я никак не мог… — Татс умолк, не договорив, перевел дыхание и сделал ещё одну попытку: — В общем, все прислушались к его словам. Никто не попытался встать между вами. Но теперь Рапскаля нет. Я надеюсь, он ещё найдется, но если нет, мне хотелось бы, чтобы ты знала — я всегда буду ждать и надеяться.

Тимара решила положить всему этому конец, и немедленно.

— Татс. Ты мне нравишься. Очень. Мы дружим давным-давно. И я уверена, что если кто-то меня и понимает, то это ты. Но я не желаю «выбирать» ни тебя, ни кого-либо ещё. Ни сейчас и, возможно, вообще никогда.

— Но… никогда? Почему?

Её досада расцвела пышным цветом.

— Потому что. Вот почему. Потому что это моё дело, которое не касается ни Грефта, ни тебя, ни кого-либо ещё. Я не позволю, чтобы мне приказывали «выбирать», как будто бы время ограничено, а после решать уже буду не я. Я хочу, чтобы и ты, и Грефт, и все остальные знали: вполне возможно, я предпочту не выбирать никого из вас.

— Тимара! — запротестовал он.

— Нет, — отрезала она, не желая слушать, что бы он ни пытался сказать. — Нет. И хватит об этом. Можешь сам передать это Грефту, или пусть он придет ко мне, и я повторю ему то же самое.

— Тимара, это не…

Возражения Татса прервал далекий звук. Сперва Тимаре показалось, что это поет горн. Она знала, что Карсон намерен отправиться на поиски других выживших, но не была уверена, отплыл ли он уже или отложил до утра. Но затем она услышала тот же звук ещё раз и поняла, что это не горн, а драконий клич.

С илистого мелководья отозвался сначала Меркор, а затем Фенте. Кало издал низкий рев, и его подхватил Сестикан.

— Кто это? — спросил Татс темноту.

Сердце Тимары замерло от внезапной надежды. Она напрягла слух, стараясь уловить далекий ответ дракона. А затем разочарованно покачала головой.

— Не Хеби. У Хеби голос пронзительней.

Внезапно протяжно и звонко затрубил Арбук. Серебристо-зеленый дракон рванулся с мелководья на глубину. Луна озарила его, и он весь засиял, словно от радости, и размеренно поплыл вниз по течению, навстречу невидимому пока дракону.

— Алум! — разнеслись по округе его мысли, когда он затрубил снова. — Алум, я иду к тебе!

Татс с Тимарой перегнулись через борт, вытягивая шеи и пытаясь хоть что-то разглядеть в темноте. Остальные хранители подтягивались к ним.

— Кто это? — зычно спросил капитан Лефтрин. — Кто-нибудь уже разглядел?

— Это серебряный! — крикнул вдруг кто-то с кормы. — Маленький серебряный дракон! И с ним Алум! Они оба живы.

— Серебряный! Ты жив! — в приветственном крике Сильве ясно звучала радость.

Дракон повернул к ней голову и на миг показался почти разумным.

— Как я рад! — воскликнул Татс, и Тимара молча кивнула.

Она наблюдала встречу, едва не зеленея от зависти. Алум попытался обнять своего дракона, но тот вырос уже слишком большим. Тогда хранитель перебрался с узких плеч серебряного на широкую спину Арбука и прижался к нему, словно желая слиться с ним в единое целое.

Что же с ней не так? Почему у неё нет подобной связи с Синтарой? И вообще ни с кем? Тимара украдкой взглянула на Татса. Он высунулся далеко за борт, улыбаясь во весь рот. Почему она не объявила, что выбрала его? Почему она не такая, как Джерд, и не относится ко всему легче? Та ведь явно перепробовала нескольких мужчин. А теперь Грефт заявил, что она принадлежит ему, и она, похоже, вполне этим довольна. Так уж ли это трудно? Просто взять то, что тебе предлагают, без лишних обязательств?

Серебряный, явно довольный собой, вспенил хвостом речную воду, а затем расправил крылья и «полетел», поднимая брызги, на мелководье к остальным драконам. Хранители столпились на корме, смеясь, крича и размахивая руками. Тимара потихоньку направилась к ним.

Без всякого предупреждения Татс снова поймал её за руку. И тянул, пока она не повернулась к нему лицом.

— Не грусти так. Рапскаль с Хеби могут быть ещё живы. Не стоит пока терять надежду.

Тимара посмотрела на него. Он был немногим выше, но поход сильно изменил его. От гребли на его плечах и груди наросли мышцы — совсем иначе, чем у древолазов. Ей это скорее нравилось. Её взгляд блуждал по его лицу. Только маленькая татуировка лошади, наследие рабского прошлого, выделялась в сумерках на обветренной коже. Рисунок паутины почти исчез. Они стояли так близко друг к другу, что Тимара ощущала его запах, и он тоже не был ей неприятен. Она посмотрела ему в глаза и увидела, насколько они темные. Запах Татса внезапно изменился, и Тимара осознала, что, рассматривая его лицо, посасывает нижнюю губу. Он вдохнул, собираясь с духом.

И Тимара начала действовать прежде, чем он успел решить за неё. Она подалась к нему, чуть наклонила голову и прижалась ртом к его губам. Это ведь так делается? Она никого ещё не целовала в губы. Смущение и тревога охватили Тимару. Татс вдруг обхватил её руками и притянул к себе. Его губы пришли в движение.

«Он знает, как это делается», — подумала она и с мгновенной яростью вспомнила, где он научился.

Что ж, она не Джерд. Правильно она целуется или нет, Татс скоро узнает, что она все делает по-своему. Тимара медленно покачала головой, чуть отстраняясь и снова крепко прижимаясь к нему губами.

«Чешуя на мягкой коже», — подумала она, на миг потерявшись в ощущениях.

Его руки блуждали по её спине, и от прикосновения к больному месту между лопатками Тимара невольно вздрогнула.

— Что это? — резко спросил Татс.

Она отчаянно смутилась.

— Ничего. Я поранилась в реке. Все ещё болит.

— Ох. Прости. Похоже, там немаленькая опухоль.

— Довольно чувствительная.

— Я буду осторожен.

Он склонился к ней, чтобы снова поцеловать. Тимара ему позволила. А потом где-то на палубе кто-то повысил голос, задав вопрос. Ему ответили. Они здесь не одни. На самом-то деле.

Тимара отстранилась от Татса и опустила голову. Юноша прижал её к себе, жадно целуя в макушку. От его теплого дыхания по её телу пробежала дрожь. Татс негромко рассмеялся.

— Это и есть мой ответ? — спросил он таким низким голосом, какого она никогда от него не слышала.

— На какой вопрос? — уточнила она, искренне недоумевая.

— Ты выбираешь меня?

Тимара едва не солгала ему. Но все-таки удержалась.

— Я выбираю свободу, Татс. Право не выбирать, ни сейчас, ни вообще, если мне не захочется.

— Тогда… тогда что же это означает?

Татс не выпустил её, но в его объятиях появилась какая-то скованность, которой не было прежде.

— Это означает, что мне захотелось тебя поцеловать.

— И все?

Он отстранился, и она посмотрела ему в лицо.

— Пока что да, — подтвердила Тимара. — Все.

Теперь их взгляды встретились. Из-за какой-то игры света казалось, что в темных глазах Татса пляшут звезды. Он медленно кивнул.

— Хватит и этого. Пока.

^{Двадцать второй день месяца Молитв, шестой год Вольного союза торговцев.}

^{От Детози, смотрительницы голубятни в Трехоге, — Эреку, смотрителю голубятни в Удачном.}

Секретное послание торговца Своркина торговцу Келлерби в особом футляре, принятом в этом семействе, заверенное его личной печатью.

Эрек, я одновременно огорчена известием о болезни твоего отца и рада узнать, что тебя не было на реке, когда мир сошел с ума. Спешу заверить, что ты всегда можешь рассчитывать на гостеприимство нашей семьи, когда бы у тебя ни появилась возможность нас навестить. Если бы ты временно препоручил своих птиц и обязанности другому смотрителю, то мог бы составить компанию Рейалу, когда он поедет домой — если, конечно, это вообще возможно. Я была бы рада наконец-то увидеться с тобой после стольких лет переписки.

Детози

Глава 9

ОТКРЫТИЯ

«Седрик».

— Нет. Уходи. Дай мне поспать.

«Седрик».

— Я хочу спать.

«Седрик».

— Что? — вложил он в одно слово все свое раздражение. Как больно. Седрик потрогал челюсть, затем осторожно ощупал щеку. Больно! Из всех синяков, какие оставил на нем Джесс, этот болел сильнее всех. Один глаз до сих пор толком не открывался.

— Я голодна.

Её настоящий голос звучал как рокот и бульканье. Но смысл достигал сознания напрямую, как и в случае мыслей. Некогда тревожиться о собственной боли. Драконица отодвинула в сторону его страдания, заменив беспокойством о себе. Она проголодалась.

— Ну, у меня больше нет охотников, чтобы тебе скормить.

— ???

— Не обращай внимания. Я уже встаю. Посмотрим, что я смогу для тебя сделать.

Седрик все ещё пытался забыть вчерашние события и их кровавую развязку.

Когда Релпда вынырнула во второй раз, нижняя половина Джесса свисала у неё из пасти. Юноша успел ещё раз с ужасом полюбоваться разорванным телом, прежде чем драконица игриво подбросила останки в воздух, перехватила поудобнее и, пару раз дернув головой, проглотила ноги охотника.

Седрик отвернулся, борясь с тошнотой. Раздался всплеск, бревна закачались, и он предположил, что можно смотреть снова. Драконица опять скрылась под водой. Юноша прерывисто вздохнул и согнулся вдвое. Прямо у него под носом оказалось дно лодки с лужицей речной воды, смешанной с кровью. Он кое-как выбрался из лодки и сел на бревно рядом, пытаясь сообразить, что делать дальше.

Охотник мертв. Они с драконицей убили Джесса. Иначе бы тот наверняка постарался убить их обоих. Но все равно это казалось чудовищным и настолько выходило за рамки жизненного опыта Седрика, что с трудом укладывалось в голове. Он никогда не предполагал, что однажды убьет человека, не думал даже, что станет драться или причинять другому боль. Зачем? Если бы он остался на подходящем ему месте, в Удачном, помогая Гесту в делах, ему бы ничего подобного делать не пришлось.

Если бы он остался с Гестом, он бы ничего подобного не совершил.

Внезапно оказалось, что эту мысль можно повернуть в обе стороны.

Драконица с шумом вынырнула.

«Лучше, — сообщила она Седрику. — Не так голодно».

— Я рад за тебя.

Это было просто учтивостью с его стороны, но она ответила ему волной теплоты. Её приязнь на время прогнала из тела всю боль.

«Нужна помощь, — пришла следом просьба. — Снова залезть на дерево».

— Уже иду.

И ему и впрямь удалось устроить её так, чтобы она смогла отдохнуть.

Ближе к вечеру он пришел в себя настолько, чтобы съесть фрукты, собранные Джессом. Губы у него были разбиты, лицо саднило, но он постарался не обращать внимания на боль. Эти плоды стали для него и пищей, и питьем, и Седрика поразило то, насколько спокойно он к этому отнесся. Затем он изучил припасы в лодке. Самой ценной находкой оказалось шерстяное одеяло, пусть даже сырое и вонючее. Он расстелил его, чтобы хоть чуть-чуть просушить до наступления темноты.

Юноша заставил себя рассуждать здраво и даже подобрал кусок веревки и острогу, которые Джесс бросил, когда решил, что важнее убить Седрика, чем драконицу. Релпда наблюдала за ним со своего ненадежного насеста на бревнах. Когда он поднял острогу, она содрогнулась, и он ощутил её неприязнь к оружию.

— Возможно, с её помощью я смогу добывать для нас пищу, — с сомнением предположил Седрик.

«Да. Может быть. Но больно. Видишь?»

Так ему пришлось осмотреть её рану. Оттуда до сих пор сочилась кровь, но едкая вода, похоже, отчасти прижгла её.

— Нужно держать рану сухой, — посоветовал Седрик. — Больше не ныряй.

«Седрик сердит?»

В её вопросе звучала искренняя тревога, и этот тон заставил его всерьез обдумать её вопрос.

— Нет, — ответил он честно. — Не сержусь. Мы сделали то, что должны были. Нам пришлось его убить, чтобы он не убил нас. Ты съела его, потому что, хм… так поступают драконы. Ты была голодна. Я не сержусь.

«Седрик убил. Седрик защитил. Седрик накормил Релпду».

— Похоже, что так, — выговорил Седрик, с ужасом осознав справедливость утверждения. — Похоже, так и есть.

«Седрик мой хранитель. Ты изменишься».

— Я уже меняюсь, — признал он.

«Да. Меняешься».

Седрик не был уверен, что его радуют размышления на эту тему.

Ночью сырое одеяло хоть как-то защитило его от назойливо жужжащих насекомых, но от жалящих мыслей спасения не было. Что ему делать дальше? У него была лодка, с которой он не умел управляться, подраненная драконица и небольшой набор инструментов, которыми он не знал, как пользоваться. Он не знал, выжил ли кто-то ещё и где их искать: выше или ниже по течению? Но куда бы он ни направился, драконица, вне всякого сомнения, последует за ним.

«Последую, — заверила она. — За Седриком. Релпда и Седрик вместе».

Не успел он освоиться с этой мыслью, как драконица огорошила его новой.

«Легче думать, легче с тобой говорить».

И на случай, если он недопонял, Релпда послала ему по их связи волну тепла.

Седрик ещё долго не мог заснуть. Теперь же, когда его разбудили снова, ни одна из его трудностей не сделалась проще. Драконица явно ждала, что он накормит её. Юноша осторожно протер заплывшие глаза, отбросил в сторону вонючее одеяло. Медленно сел, а затем неуклюже выбрался из лодки. У него занемело все тело, и его вполне буквально тошнило от того, что в ответ на каждое его движение все вокруг начинало качаться. Его мучили голод и жажда, половина лица опухла, одежда прилипла к зудящей, саднящей коже, волосы облепили череп. Седрик резко оборвал подсчет собственных страданий. Нет смысла; так он их только усугубит.

«Исправлю».

И снова его затопило теплом. На этот раз, когда оно схлынуло, боль ослабла.

— Ты меня лечишь? — спросил он с изумлением.

«Нет. Помогаю тебе меньше думать о боли».

«Словно наркотик», — подумал про себя Седрик.

Конечно, это не так обнадеживает, как если бы он и впрямь излечивался, но меньше боли — это уже неплохо. Так что он там должен сделать?

«Найди мне еду».

Мысли Релпды стали яснее и убедительнее. И Седрик опасался, что они ещё теснее слились с его собственными. Он отбросил эти тревоги, поскольку времени переживать об этом у него не было. Сейчас ему придется как-нибудь накормить драконицу, хотя бы затем, чтобы заглушить голодную боль, которую она разделяет с ним. Но как же?

На этот вопрос не было простого и приемлемого ответа. День выдался ясным, река подуспокоилась, и даже вода стала менее белой. У него есть охотничье снаряжение, хоть и без навыков. Имеется лодка. И ещё дракон.

От него требовалось только определить, что со всем этим делать. И дляначала Седрик решил отойти от лодки и помочиться в реку.

— Так что же нам делать дальше, Релпда? — спросил он, закончив.

«Добудь еду».

— Отличная мысль. Вот только я не представляю, как.

«Иди на охоту», — мысленно подтолкнула его она.

Ощущение было не из приятных.

Он подумывал с ней поспорить, но решил, что смысла нет. Она права. Они оба голодны, а значит, кто-то из них должен найти пищу. А драконица определенно этого не сделает. Седрик вспомнил, что Джесс принес сверху фрукты. Если охотник нашел на дереве плоды, возможно, там ещё что-то осталось. Наверху. Где-нибудь там.

«Мясо. Рыба», — настаивала Релпда.

Она неловко поерзала на поддерживающем её бревне. Один его конец неожиданно вырвался из спутанной массы плавника и ушел глубже под воду.

«Скользко!» ворвалась её мысль в сознание Седрика.

Релпда затрубила от страха, отчаянно рванулась и вцепилась передними лапами в другое бревно. Кое-как удержалась, сумела немного подтянуться и отчасти подмять под себя оба бревна.

— Хорошая девочка! Умница! — похвалил Седрик.

И в ответ снова получил волну тепла, облегчившую его боль.

«И усталая, — пришла с нею мысль. — Очень усталая. И замерзшая».

— Я знаю, Релпда. Знаю.

Это была не просто попытка утешить. Седрик точно знал, насколько она измотана и как усталость тянет её ко дну. Передние лапы драконицы ныли от непривычных усилий. Когти ощущались странно — размякли и болели. Задние лапы и хвост устали от попыток выбраться из воды. Неожиданно драконица расправила крылья и забила ими, пытаясь втащить себя выше на бревна. Крылья оказались сильнее, чем ожидал Седрик. Поднятый ими ветер ударил в юношу, и её грудь почти вырвалась из воды. Но все это ничуть ей не помогло. Только потревоженная мешанина плавника закружилась в водовороте. На глазах у Седрика от затора оторвался ком спутанных водорослей и поплыл вниз по реке. Плохо дело.

— Релпда. Релпда. Послушай меня. Нам надо подсунуть тебе под грудь больше бревен, чтобы ты смогла отдохнуть. Когда ты окажешься в безопасности, я смогу отправиться на поиски еды.

«Отдохнуть», — излился в одно слово целый океан тоски.

Элис проснулась поздно, но, выйдя на палубу, обнаружила, что многие хранители ещё спят. Должно быть, усталость или горе тяжело сказывались на них. Среди проснувшихся оказались Тимара и Джерд. Девушки сидели на носу судна, болтая ногами за бортом, и разговаривали. Элис слегка удивилась, увидев их вместе. Вроде бы они не были дружны, и после того, что Тимара рассказала ей о Джерд, женщина сомневалась, что они когда-либо подружатся. Интересно, о чем они беседуют и будут ли рады, если она присоединится к ним. У неё были подруги в Удачном, но, в отличие от многих, Элис не особенно заботилась о поддержании этих отношений. Ей была присуща некоторая сдержанность, которую другие женщины, возможно, считали холодностью. Она не могла поверить подругам самые интимные подробности о своем замужестве, хотя многие настойчиво делились с ней подобными откровениями.

Но сейчас Элис казалось, что ей пригодился бы совет другой женщины. Со вчерашнего вечера, когда обнаружился медальон, она пребывала в расстроенных чувствах и мыслях. Зачем Гест приготовил такой подарок, почему доверил его Седрику, и почему тот не передал его ей? Поделиться этим с Лефтрином она не могла — бремя этой вины принадлежало ей одной. Ответить на вопрос мог только Седрик, а он пропал. Элис усилием воли удержалась от скорби. Не сейчас. Она не станет пока оплакивать его. У них ещё есть надежда.

Элис прошлась по баркасу, разыскивая Беллин, и обнаружила её в кубрике, сидящей на койке Скелли. С написанным на лице крайним вниманием, багорщица держала девушку за руки. У той по лицу ручьями катились слезы. Беллин заметила Элис и одним взглядом попросила её уйти, пока Скелли её не заметила. Женщина коротко кивнула и беззвучно удалилась, отправившись дальше бродить по палубе.

Тимара подвернула штаны до колен. Когда она болтала ногами, чешуя вспыхивала на солнце серебром. Она сидела, ссутулившись, а Джерд держалась прямо, едва ли не выпятив живот. Элис позавидовала их свободе. Никто не упрекнет их за то, что они показывают голые ноги, не станет переживать, что они могут свалиться за борт. Они сами знают, что делают — так считали все на баркасе и не вмешивались. Они чем-то походили на Альтию Трелл, которая так уверенно сновала по палубе «Совершенного». Альтия, напомнила себе Элис, родом из торговцев Удачного, как и она сама. Так что не стоит винить в узости собственных рамок происхождение. Нет, медленно осознала она. Это она сама себя ограничивает и привезла эти рамки с собой даже сюда. Это она сама живет по сковывающим её правилам.

Элис с отчаянием и тоской подумала о Лефгрине. Она чувствовала в нем нежность и страсть — то, чего никогда не получала от Геста. И в ней он тоже пробудил сходные чувства. Почему она не может просто пойти к нему и отдаться, как ей и хочется? Ведь капитан очевидно мечтает о ней, а она хочет его.

Некая необузданная часть её существа настаивала, что они уже слишком далеко поднялись по этой странной реке, и ей нет нужды беспокоиться о своей участи после возвращения в Удачный. Эта часть полагала, что Элис вовсе может никогда не вернуться. Какая разница, погибнет ли она в этом безумном путешествии или доживет до конца — почему бы ей не испытать все, не получить все, вместо того, чтобы сдерживаться? Элис холодно отметила, что Седрика рядом нет, и некому смотреть на неё скорбным, укоряющим взглядом. Её совесть пропала; она может делать все, что пожелает.

— С тобой на палубе этот день стал ещё прекраснее, дорогая моя.

При звуке его голоса Элис охватила теплая радость. Она обернулась и увидела, что Лефтрин приближается к ней с двумя кружками чая. Забирая тяжелую, не слишком чистую посудину из его мозолистой и чешуйчатой руки, она подумала, что лишь месяц назад могла бы от него отшатнуться. Она стала бы сомневаться, чиста ли кружка, и воротить нос от стылого чая. Теперь она точно знала, что кружку сполоснули лишь каплей воды или даже просто протерли тряпкой. Знала, но её это не заботило. Что же до чая, что ж… Элис отсалютовала капитану кружкой.

— Лучший чай на многие мили вокруг!

— Так и есть, — согласился он. — И лучшее общество во всем мире, на мой вкус.

Элис негромко рассмеялась и опустила взгляд на свои руки. Её веснушки ярко темнели на обожженной водой коже. О том, как выглядит лицо и прическа, ей думать не хотелось. Она мельком заглянула в мутное зеркало в каюте, когда уложила и заколола волосы. Зрелище показалось ей попросту безнадежным.

— Как это ты ухитряешься говорить мне такие чрезмерные комплименты и не выглядеть при этом глупо?

— Может, дело в том, что ты подходящий слушатель. Или, может, меня не заботит, выгляжу ли я глупо, поскольку я знаю, что говорю правду.

— Ох, Лефтрин, — вздохнула Элис и отвернулась к реке, поставив кружку на планшир. — Что же нам делать?

Она вовсе не собиралась спрашивать его. Но вопрос вырвался сам так же естественно, как струйка пара, поднимающаяся над чаем.

Капитан сделал вид, что не понял.

— Ну, Карсон отплыл ещё до зари. До завтра мы простоим здесь. Драконы смогут отдохнуть и немного подкормиться. Чуть выше по течению они нашли водоворот, где много убитой кислотой рыбы. Так что пусть едят и набираются сил, пока Карсон продолжает поиски. Он будет идти вниз по течению целый день. Если найдет живых, привезет их сюда. Если никого не найдет, вернется один. Он захватил с собой горн, звук по реке разносится довольно далеко. Я недавно слышал три долгих сигнала.

— Я ничего не слышала.

— Ну, звук был слабый, но я привык вслушиваться.

Что-то в его голосе показалось Элис странным. Она угадала, что капитан скрывает что-то, но решила пока не заострять на этом внимания.

— Как ты считаешь, он найдет кого-нибудь?

— Предсказать такое невозможно. Но мы нашли почти всех уцелевших в одном месте. Поэтому, по-моему, то, что река где-то вместе подхватила, она так же вместе и протащит, и выбросит.

Капитан умолк, но она уже уловила нить его рассуждений.

— Значит, по-твоему, если бы кто-нибудь ещё выжил, он был бы сейчас с нами.

Лефтрин неохотно кивнул.

— Скорее всего. Впрочем, нашлась же одинокая драконица.

— И тело Варкена.

— И тело, — согласился он. — Поэтому-то мне и кажется, что почти все, что было около нас, когда ударила волна, должно бы оказаться в этой округе.

Элис немного помолчала.

— А Хеби и Рапскаль? Медная драконица?

— Вероятно, мертвы и лежат на дне. Или погребены где-то под плавником. Мертвого дракона таких размеров трудно было бы не заметить.

— А Седрик?

Капитан молчал ещё дольше, чем прежде Элис.

— Если говорить прямо, Элис, хранители выжили потому, что они выносливы, — наконец решился он. — Их кожа может выдержать едкую воду. Они все сумеют залезть на дерево, если таковое им попадется. Они рождены для такой жизни. А Седрик нет. У него и с самого начала было не так уж много мышц, а эти долгие дни в постели, болел он там или нет, могли его только ослабить. Я пытаюсь представить, как бы он выплыл в той волне, но не могу. Боюсь, его нет в живых. Ты в этом не виновата. И я не считаю, что виноват сам. Полагаю, просто так вышло, вот и все.

Не потому ли он заговорил о вине, что в глубине души считает её виновной?

— Это я притащила его сюда, Лефтрин. Знаю, тебе Седрик выносливым не кажется. Но по-своему он все же силён, осведомлен и весьма сведущ. Он был правой рукой Геста. Я до сих пор не понимаю, почему Гест решил послать его со мной.

Элис вдруг осеклась. Если только Гест не считал, что она нуждается именно в том роде присмотра, который пытался обеспечить ей Седрик.

— Я не хотел говорить о нем плохо, просто я сомневаюсь, что он хороший пловец, — мягко пояснил Лефтрин. — И мы не должны терять надежду. Его ищет опытный охотник. И, мне кажется, Карсон мечтает найти Седрика не меньше твоего.

— Я так ему признательна! Даже не знаю, как и отблагодарить его за упорство.

Лефтрин слегка закашлялся.

— Хм, по-моему, он надеется, что благодарить его будет сам Седрик. Они ведь одного поля ягоды и все такое.

— Одного поля ягоды? Я в жизни не встречала двух менее похожих людей.

Лефтрин посмотрел на неё как-то странно, затем пожал плечами.

— Думаю, они достаточно похожи в том, что для них важно. Но давай не будем об этом. Достаточно сказать, что Карсон просто так не сдастся.

— Так зачем ты вообще это сделала? Если не думала, что, ну… влюблена в него?

Джерд дернула плечом.

— Наверное, я просто решила: как только уеду из Трехога, начну жить по-своему. Я вроде как пыталась сдержать данное себе слово. И… — кривовато усмехнулась она, — он подвернулся первым. Думаю, мне льстило, что человек с такой мягкой кожей, как у него, вдруг, ну… захотел меня. Вряд ли мне нужно тебе это объяснять. После того как тебе всю жизнь твердили, что никто не должен к тебе прикасаться, не может и не станет, потому что ты родилась чудовищем? И тут вдруг мальчик с мягкой кожей, да ещё такой обходительный, вроде бы вовсе не считает, что это важно… от этого я просто ощутила себя свободной. И я решила быть свободной.

— Ясно.

Тимара сглотнула и попыталась подобрать слова для следующего вопроса. Это она сегодня подошла к Джерд. И, к её удивлению, та не отказалась завязать разговор. Ни одна из них не упоминала о том, как Тимара выследила Джерд с Грефтом. Если повезет, эта тема так и не всплывет. Должно быть, Джерд так же неловко, как и ей самой. Тимара ещё раз обдумала следующий вопрос. Действительно ли она хочет знать ответ?

— Значит, тогда он пришел к тебе. Не ты к нему?

Джерд взглянула на Тимару, пренебрежительно скривившись.

— Я пошла вслед за ним в лес. Ты это хотела знать? Или тебя интересует, кто до кого первым дотронулся? Поскольку я не уверена, что помню… — Джерд выпрямилась ещё больше, положила руку на слегка округлившийся живот и спросила: — В любом случае, а почему это тебя вообще заботит?

Тимара внезапно уверилась, что на самом деле Джерд помнит, отлично все помнит. И ещё поняла, что только что сама вложила другой девушке в руки оружие, которым та сможет воспользоваться против неё, когда только захочет.

— Не знаю, — солгала Тимара. — Просто любопытно.

— Если ты его хочешь, забирай, — великодушно предложила Джерд. — То есть, ты же знаешь, у меня есть Грефт. И не то чтобы я хотела Татса надолго. Я не стану его у тебя отбивать.

Значит, она думает, что могла бы. Но так ли это?

— И Рапскаля ты надолго не хочешь? — съязвила в ответ Тимара. — Ни того, ни другого?

Если она надеялась задеть Джерд, то промахнулась. Та только рассмеялась.

— Нет, и не Рапскаля! Хотя он мил — такой ребячливый, такой симпатичный. Но одного раза с ним мне хватило! Он так глупо смеялся, просто вывел меня из себя. Ой! Хотя мне жаль, что он пропал. Я знаю, вы были с ним близки. Видимо, тебя его глупости вовсе не раздражали. Должно быть, тебе было очень тяжело потерять его.

Вот сучка. Тимара усилием воли попыталась запретить горлу сжиматься, а слезам течь, но не справилась. И вовсе не потому, что она была влюблена в Рапскаля. Как и говорила Джерд, он был слишком чудаковатым. Но ведь он был её другом Рапскалем, и его исчезновение оставило дыру в её жизни.

— Тяжело. Слишком тяжело.

Без извинений и оправданий Тимара перебросила ноги через борт и спрыгнула на палубу. И тут же ощутила сочувственную дрожь «Смоляного». Девушка пошла прочь, скользя рукой по планширу и заверяя судно во взаимном расположении. Затем Хеннесси, старший помощник, как-то странно посмотрел на неё, и она сразу же сняла руку с борта. Старпом медленно, без улыбки, кивнул Тимаре, когда она проходила мимо. Она преступила черту и сама это поняла. Она не член команды «Смоляного» и не вправе общаться так с кораблем. Даже если он первый к ней обратился.

Эта мысль невольно напомнила ей то, что Джерд сказала о Татсе. Тимара заставила себя обдумать это сравнение. Важно ли, кто из них подошел к кому первым? Разве не все уже прошло и позабыто?

— Вот так и замри. Отдыхай и не двигайся. Я постараюсь найти для тебя ещё еды.

— Хорошо.

Седрик в очередной раз взглянул на драконицу, расположившуюся на ложе из бревен, и сам поразился тому, что они сумели сдвинуть бревна, что ему пришла в голову подобная мысль и он сумел её воплотить, что он ухитрился вытащить дракона из воды. Подыскивая бревна, которые вообще мог стронуть с места, и подтаскивая их к драконице, он выловил из воды несколько крупных мертвых рыбин и тушку зверька, похожего на обезьяну. Прикасаться к размякшим трупам было мерзко.

«Несвежее», — пожаловалась драконица, однако все съела.

Затем, хотя вода и жглась, Седрик оттер в ней руки, смывая вонь.

— Мы хорошо работаем вместе, — заметила драконица как вслух, так и мысленно.

— Точно, — согласился юноша, стараясь не задумываться, так уж ли это хорошо.

На то, чтобы добиться результата, у них ушло все утро и ещё полдня. Седрик понял, что если удастся подтащить к живым деревьям несколько бревен покрупнее, он сможет закрепить их там и сделать плот драконьих размеров. Начал он с одного бревна, уже надежно прижатого к нескольким мощным стволам. Его удерживало там сильное, закрученное в водоворот течение. Седрик разгреб в стороны кусты, мелкие ветки и прочий мусор, набившийся между этим бревном и соседним.

Работа была нелегкая, мокрая, а сырая одежда натирала обожженную речной водой кожу. Задолго до того, как дело было сделано, его руки ныли, спина болела, а голова едва не кружилась от усилий. Пока он работал, Релпда изводилась от нетерпения и, не стесняясь, выражала ревом свое недовольство и страх. Постепенно её тревога перешла в раздражение и гнев.

«Помоги! Скользко. Помоги. Брось дерево. Помоги мне!»

— Я пытаюсь. Я строю для тебя плот, чтобы ты могла на него забраться.

В гневе драконица забила крыльями и хвостом, едва не сбросив Седрика в воду.

— Помоги сейчас! Строй потом!

— Релпда, надо сперва построить, а тогда уже помочь.

— Нет! — сотряс небеса её яростный вопль, а сила её мысли заставила его пошатнуться.

— Не делай так, — попросил он. — Если я упаду в реку и утону, ты останешься одна. Никто тебе не поможет.

«Падай, я тебя съем! Тогда не будешь строить деревья», — передала она мысль молча, но с не меньшей силой.

— Релпда!

На какой-то миг Седрик разозлился и испугался того, что она угрожает ему. А затем ему в сердце прорвался ледяной поток страха, скрывавшегося под этими словами. Она просто не поняла. Она решила, что он не обращает на неё внимания.

— Релпда, смотри: если я смогу сдвинуть несколько больших бревен вместе и как-то закрепить, то…

«Помоги Релпде сейчас!» — снова ударила её мысль, едва не оглушив его.

— Да смотри же, что я пытаюсь сделать! — в запальчивости заорал Седрик.

И со всей силы вогнал образ в её упрямое ящеричье сознание: широкий плот из бревен и веток, на котором удобно свернулась Релпда.

Драконица гневно фыркнула, забила по воде крыльями, брызгая на Седрика.

«О, — воскликнула она вдруг. — Теперь я вижу. Так понятно. Я тебе помогу».

Её неожиданное многословие ошеломило его.

— Что?

«Я помогу тебе двигать бревна на место. И убирать ветки, которые мешают им ложиться вплотную».

Она находилась в его разуме, пользуясь его глазами, его мыслями, его словами. Седрик содрогнулся от неожиданной близости, и драконица в ответ встряхнулась всем телом. Он попытался мысленно отстраниться от неё, но не смог. Только со второй попытки драконица неохотно освободила его мысли.

«Релпда поможет?»

— Да. Релпда поможет, — ответил Седрик, когда понял, что снова способен говорить за себя сам.

И она помогла. Несмотря на усталость и боль в когтистых лапах, драконица плавала вокруг, убирая с дороги мелкий мусор и подталкивая бревна туда, куда он указывал. Когда их первый опыт разметало течением, она пронзительно затрубила от возмущения и отчаяния. Затем Седрик снова позвал её на помощь, и Релпда пришла. Он велел ей притапливать бревна и заталкивать под верхний ряд, и она послушалась. Как и когда юноша сказал, что ей придется посидеть в воде, пока он связывает то, что у них вышло, прискорбно коротким куском веревки, оставшимся от Джесса. А затем Релпда осторожно взобралась на шаткую конструкцию из бревен. И успокоилась. Её тело начало согреваться. Седрик и не подозревал, как сильно сказывалась на нем её усталость, пока она наконец не расслабилась. Он едва не рухнул в обморок от её облегчения.

«Теперь спать».

— Да. Поспи. Сейчас тебе это нужнее всего.

Сам он нуждался в еде. И воде. Как же это жалко — мечтать не о вине или хорошо приготовленной пище, а всего лишь о глотке простой воды. Итак, он вернулся к тому, с чего начал много часов назад, с той лишь разницей, что день уже клонится к вечеру. Скоро стемнеет, и он снова скорчится под вонючим одеялом в тесной лодчонке. Седрик взглянул на небо и решил, что должен хотя бы попробовать найти то место, где Джесс раздобыл фрукты.

«Мясо».

Она сонно следила за ходом его рассуждений, и мысль о плодах её не обрадовала.

«Найди мясо».

Драконица дала Седрику почувствовать остроту её голода. Он пришел в ужас. Он же недавно её кормил!

«Мало».

— Может, я найду ещё мяса, — согласился он и, пытаясь смириться с безвыходностью их положения, добавил: — Я постараюсь.

Седрик вернулся к лодке и посмотрел на доставшийся ему набор орудий для убийства животных. Топор так и лежал в кровавой луже на дне. К горлу подкатила тошнота, когда он поднял его и положил на банку сушиться. Кровь Джесса, разбавленная мутной водой, была теперь на его руках. Юноша опустился на колени, просунул руку сквозь слой плавника и сполоснул в реке. К его удивлению, вода жгла куда меньше, чем он ожидал. Может, он уже начал привыкать? Седрик окинул взглядом реку и понял, что вода стала не только менее едкой, но и уровень её заметно понизился. Мокрые следы на деревьях оказались теперь высоко у него над головой.

Перешагивая с бревна на бревно, он добрался до кромки леса, окаймляющего реку. Иногда плавник погружался ниже, чем он ожидал, какой-то ствол даже провернулся у него под ногой, едва не сбросив его в воду. Но в конце концов Седрик оказался перед частоколом деревьев и поглядел вверх. Он помнил, что Джесс спустился с одного из этих стволов, но все они внезапно показались ему гораздо более гладкими, чем прежде. Когда же он в последний раз забирался на дерево? Наверное, лет в десять, причем на вполне дружелюбную яблоню, ветки которой гнулись под тяжестью сладких плодов. Вспомнив те яблочки, Седрик сглотнул слюну Ладно, тут ничего не поделаешь. Надо лезть наверх.

Юноша вздрогнул, услышав протяжный зов горна. Он обернулся на звук. Релпда подняла голову и протрубила в ответ. Казалось, звук доносится со всех сторон разом. Седрик дико озирался по сторонам, даже поднял взгляд на кроны деревьев. Драконица вглядывалась куда-то вверх по течению, а затем снова подняла голову и затрубила.

Перепрыгивая и перебегая на цыпочках, Седрик отважился выбраться на самый край плавучего островка и посмотрел в ту же сторону. Его ослепили блики на воде, и какое-то время он вообще ничего не видел. Но затем, словно спасение явилось в ответ на его самые искренние мечты, он различил очертания маленькой лодки и человека на веслах. И греб он сюда. Седрик вскинул руки и замахал над головой.

— Эй! Сюда, сюда! — закричал он — и дождался ответного взмаха.

Медленно, как же медленно лодка и гребец увеличивались в размерах. У Седрика ручьем лились слезы, и не все — от попыток удержать взгляд на бликующей воде. Карсон узнал его раньше, чем сам он — охотника.

— Седрик! — раскатился по реке крик, полный искренней радости.

Карсон принялся грести ещё усердней. Но все равно Седрику показалось, что прошла целая вечность, прежде чем он смог, встав на колени, поймать веревку, переброшенную ему охотником. Он притянул лодку к самым бревнам, после чего уже не знал, что делать дальше. Только глупо улыбался, дрожа от облегчения.

— Слава Са, ты жив! И драконица тоже? Вот уж двойное чудо. Да она ещё и не в воде! Как тебе удалось? Только посмотри на себя! Потрепало тебя рекой, а? Ну-ка, дай мне веревку, я привяжу лодку покрепче. Что тебе нужнее сперва? Вода? Еда? Я-то думал, что найду тебя полумертвым, если вообще найду!

Седрик стоял, дрожа, пока Карсон болтал за них обоих. В считаные мгновения лодка оказалась надежно привязана к плавучему островку и охотник, не дожидаясь просьбы, протянул ему мех с водой. Юноша жадно присосался к горлышку.

— Слава Са и спасибо тебе, — прервавшись, пробормотал он и продолжил пить.

Карсон наблюдал за ним, улыбаясь в бороду. Выглядел он усталым, но все равно так и сиял от радости.

Когда Седрик вернул мех, охотник сунул ему в руки корабельную галету. Голова юноши вдруг закружилась от запаха еды. Должно быть, он покачнулся, поскольку Карсон подхватил его под локоть.

— Присядь. Сядь и ешь медленно. Теперь с тобой все будет хорошо. И с тобой тоже! — заверил он Релпду, когда та затрубила, возмущаясь, что Седрик ест, а она нет.

Юноша был благодарен, но внезапно ощутил такой голод, что едва мог сосредоточиться на словах Карсона и жалобах Релпды. Он отломил кусочек галеты и сунул в рот. Челюсть болела, и он не мог жевать ушибленной стороной. Но проглоченная пища стоила всей этой боли. Седрик отломил следующий кусочек и медленно съел.

Карсон оставил его и пошел поговорить с драконицей. Вернувшись, он только покачал головой от изумления.

— Славная работа. Вероятно, все сооружение развалится, если она пройдется по нему, но это всяко лучше того, что получили остальные драконы.

Слова охотника медленно проникли в сознание Седрика, и тот вспомнил, что в мире есть кое-что ещё, кроме еды и питья.

— Кто уцелел? — спросил он с набитым ртом.

— Ну, выживших больше, чем пропавших. Это заняло день или два, но мы собрали почти всех. Теперь, когда я нашел тебя и Медную, не хватает только Рапскаля с его драконицей и Джесса. Несчастного Варкена мы нашли уже мертвым, Ранкулоса сильно потрепало, но остальные в порядке, если не считать мелких травм. А как ты? Судя по виду, тебе досталось больше остальных.

Седрик смущенно дотронулся до лица.

— Да так, слегка.

— Как по мне, так это чуть больше, чем «слегка», — негромко хохотнул Карсон. — Ну да ладно. Выходит, здесь только ты и драконица. Больше никого?

— Только мы, — осторожно ответил Седрик.

Как отнесется охотник к новости, что они с Релпдой убили его товарища? Юноша часто видел этих двоих в одной лодке, а порой они вместе ходили в лес. Сейчас не лучшее время, чтобы огорчать своего спасителя. Если он не расскажет о Джессе, никто ничего и не узнает.

Если только не проболтается Релпда.

От страха Седрика пробрала дрожь.

«Опасно? — тут же отозвалась драконица. — Съесть охотника?»

«Нет, Релпда. Нет. Никакой опасности. Охотник найдет для тебя еду, но чуть позже», — ответил он, постаравшись по возможности передернуть её слова, а затем тихо пояснил Карсону:

— Она все ещё не в себе после той волны.

— Ну, полагаю, все мы немного не в себе. Но она говорит дело. Она наверняка изголодалась. И прежде-то не была особенно упитанной, а за последнюю пару дней, похоже, и вовсе истаяла. Релпда? Знаю, драконы предпочитают свежатину, но я видел неподалеку отсюда труп лося. Показать тебе, где он плавает?

— Принеси Релпде. Релпда устала.

— Карсон тоже устал, — пробормотал охотник, но ворчал он больше для виду. — Я зацеплю тушу веревкой и притащу сюда. Хочешь, оставлю тебе воду?

— Не уходи! — невольно слетело с его губ — спасение ведь только что прибыло.

— Не переживай, — успокоил его Карсон, улыбнувшись и мягко похлопав Седрика по плечу. — Я вернусь. Я изрядно потрудился, разыскивая тебя, и не намерен бросать тебя здесь.

Их взгляды встретились — охотник, похоже, говорил от чистого сердца. Седрик не знал, что ответить.

— Спасибо, — выдавил он и отвел глаза от искреннего взгляда охотника. — Должно быть, я кажусь тебе трусом. Или бестолковым неумехой.

— Ничего подобного, уверяю тебя. Я ненадолго. Оставлю тебе воду. Это вся, что у нас сейчас есть, так что постарайся по возможности её беречь.

— Вся, что есть? — ужаснулся Седрик. — Почему же ты позволил мне выпить так много?

— Потому что тебе это было нужно. Теперь позволь, я сплаваю за отличным тухлым лосем для Релпды, а потом вернусь. Может, мне ещё хватит света подняться на дерево и поискать какой-нибудь еды для нас.

— Дже… — начал было Седрик и осекся.

Он едва не выложил Карсону, что Джесс нашел неподалеку фрукты. Дурак, дурак, дурак. Не упоминай о другом охотнике.

— Что?

— Желаю удачи.

— О, да не волнуйся ты так. Я скоро вернусь.

Вода спала. В реке по-прежнему оставалось вдосталь дохлой рыбы, хоть и несвежей, но вполне сытной. Сама она не погибла. По крайней мере, пока.

Синтара поерзала. Лапы её болели от постоянного купания. Вода в реке стала уже не такой едкой, как прежде, но когти все равно казались мягкими, как будто гнили прямо на лапах. И никогда ещё драконица не отчаивалась до такой степени.

Это её, Синтару, дракона, должного повелевать морем, небом и землей, вдруг подхватило и повлекло вверх тормашками, словно кролика, сцапанного ястребом. Она барахталась и захлебывалась. Она цеплялась за бревно, словно тонущая крыса.

— Ни один дракон ещё не подвергался тому же, что и мы, — заметила она. — Ни один ещё не падал так низко.

— Нет ничего «низкого» в выживании, — возразил Меркор, и голос его, как обычно, звучал спокойно, почти безмятежно. — Считай это опытом, полученным дорогой ценой, Синтара. Когда ты умрешь и будешь съедена, или твоя молодь проклюнется из яйца, драконы понесут дальше воспоминания об этом времени. Пережитые трудности не могут быть потерей. Кто-нибудь научится у нас. Кто-то извлечет пользу из нашего опыта.

— А кто-то устал от твоих разглагольствований, — проворчал алый Ранкулос.

Он закашлялся, и Синтара почуяла запах крови. Она придвинулась ближе к нему. Из всех драконов Ранкулос был изранен серьезнее всех. Его ударило по ребрам чем-то тяжелым, пока он барахтался в потоке. Синтара ощущала боль, с которой ему давался каждый вдох. По большей части, чешуя неплохо защитила их. Сестикан ушиб крыло, и оно ныло, когда он пытался его расправить. Верас жаловалась на обожженное горло — она наглоталась едкой воды. О мелких повреждениях никто не считал нужным упоминать. Они драконы. Они выздоровеют.

Река отступала с каждым часом. Уже проявилось некое подобие берега. Кусты, увешанные гирляндами погибших лиан, торчали из длинной полосы жирной грязи. Большим облегчением оказалось встать на лапы и вытащить брюхо из воды, но ходьба по липкой чавкающей грязи утомляла почти так же сильно, как и плавание.

— А что бы ты предпочел, чтобы я сказал, Ранкулос? Что после того, как мы зашли так далеко и пережили столько бед, нам следует лечь и умереть?

Меркор с трудом подтащился к ним. Обычно драконам не свойственно стоять так близко друг к другу, вспомнила Синтара. Но они и не обычные драконы. Они многие годы жались друг к другу на тесном клочке земли под Кассариком — и изменились. И в подобные времена усталости и неуверенности они по привычке сбивались вместе. Было бы так уютно лечь и заснуть под боком у Ранкулоса. Но она не станет. Грязь слишком глубока. Она проведет эту ночь стоя, будет дремать и грезить о пустынях и жарком сухом песке.

— Нет. По крайней мере, не здесь, — устало откликнулся Ранкулос.

К ним приближался большой голубой Сестикан. На его лазурной шкуре виднелись потеки грязи.

— Значит, решено. Завтра мы двинемся дальше.

— Ничего ещё не решено, — спокойно заметил Меркор.

Золотистый дракон раскинул крылья и слегка встряхнул ими. Разлетелись брызги воды и грязи. Узор, похожий на павлиньи «глазки», покрывали илистые разводы. Синтара не видела Меркора таким грязным с тех пор, как они ушли из Кассарика.

— Странно, — кисло отозвался Сестикан. — Мне вот показалось, мы только что решили не ложиться и не умирать здесь. Значит, нам остается только двигаться дальше, в Кельсингру.

— Кельсингра, — повторила Фенте, выговорив это слово как ругательство.

Маленькая зеленая драконица встопорщила бахрому своей недоразвитой гривы. Будь та полноценной, это бы выглядело угрожающе. Но так Фенте напомнила Синтаре золотисто-зеленый цветок на тонком стебле.

— Вот лично я не вижу причин дожидаться хранителей. Они нам не нужны, — высказался подошедший Кало.

На ходу он расправил во всю ширь сине-черные крылья и встряхнул ими, пытаясь избавиться от грязи. Они оказались больше, чем у Меркора. Он что, пытается напомнить всем, кто тут самый крупный и самый сильный самец?

— Ты меня всю забрызгал грязью. Прекрати, — потребовала Синтара и подняла шейную бахрому, уверенная, что выглядит не менее устрашающе, чем Кало.

— Ты уже настолько испачкана, что даже не знаю, как ты заметила разницу, — возмутился Кало, но все же сложил крылья.

Но Синтара и не подумала так вот запросто отпустить его с миром.

— Может, тебе и не нужен хранитель, но мои мне пока пригодятся. Завтра они обе вычистят меня. Пусть мне приходится стоять в грязи, но причин носить её на себе нет.

— Мой нерадив. Ленив. Занят только собой. Злится на всех, — буркнул Кало, и глаза его завращались от гнева и горечи.

— А он до сих пор воображает, что убийство дракона и продажа его на мясо уладит все его неприятности? — охотно подначил его Сестикан.

Кало ощетинился. Как бы часто он ни жаловался, насколько плохой из Грефта хранитель, подобных язвительных замечаний он не терпел. Даже после того, как юнец сделал им это непотребное предложение, Кало рявкал на всякого, кто смел на него жаловаться. Поэтому сейчас он широко разинул пасть и громко зашипел на Сестикана.

И сам удивился не меньше прочих, когда из глотки вырвалось синеватое облачко яда и на миг зависло в воздухе. Синтара прикрыла глаза и отвернулась.

— Что ты себе позволяешь? — сердито спросила Фенте.

Маленькая зеленая обрызгала всех грязью, удирая от ядовитого тумана. Сестикан тотчас же ощерился в ответ и глубоко вдохнул.

— Хватит! — одернул их Меркор. — Прекратите, вы оба!

Он имел не больше прав отдавать приказы, чем любой другой дракон.

«Тем не менее, это никогда не мешало ему так поступать», — подумала Синтара.

И почти всегда остальные слушались. В его манере держаться было нечто, вселявшее уважение и даже преданность. Сейчас же он подошел ближе к Кало. Крупный сине-черный дракон не стронулся с места, даже слегка приподнял крылья, как будто собираясь бросить Меркору вызов. Но золотистый вовсе не искал драки. Вместо этого он пристально посмотрел на другого самца, и водовороты его черных глаз закружились, как будто вбирая окружающую их темноту.

— А сделай так ещё раз, — предложил Меркор, но в его словах не было вызова.

Скорее, он смотрел на Кало так, словно не верил собственным глазам. И не он один. Остальные драконы, уловив что-то в тоне Меркора, подтягивались ближе.

— Только по ветру от нас! — вставил Сестикан.

— И с большим пылом, — посоветовал золотой.

Кало медленно сложил крылья и так же медленно отвернулся в подветренную сторону. Если он пытался сделать вид, что вовсе не повинуется Меркору, то у него не получилось, решила Синтара. Но она придержала эту мысль при себе, потому что тоже хотела убедиться, научился ли Кало изрыгать яд. Все они должны были уметь это, как только вышли из коконов, но ни один ещё не добился ни надежности, ни мощи от этого основного оружия из драконьего арсенала. Неужели Кало? Синтара наблюдала, как с вдохом раздувается грудная клетка дракона. На этот раз она заметила, как он привел в действие ядовитые железы в глотке. Мышцы на могучей шее дрогнули. Кало запрокинул голову, а затем резко вытянул шею вперед, широко разинув пасть. Он взревел, и вместе со звуком выдохнул отчетливо видимое облачко синеватого яда. Оно туманом поплыло над водой. Синтара была не единственной, кто изумленно рыкнул. Она увидела, как яд рассеивается, услышала легкое шипенье, когда он осел на едкую воду реки.

Прежде чем кто-либо что-то сказал, вперед рванулась Фенте. Она отплыла от берега, встряхнулась всем телом, растопырила крылья и запрокинула голову. Когда она выплюнула яд вместе с пронзительным воплем, похожим на женский визг, облачко вышло меньше, но плотнее. Фенте снова и снова взвизгивала, пока, к четвертому разу, из выдоха не пропали все видимые следы яда. Тем не менее, драконица гордо обернулась к остальным.

— Не обманывайтесь, — заявила она. — Может, вы и крупнее меня, но я не менее смертоносна, чем любой из вас. Уважайте меня!

— Было бы мудрее приберечь яды для охоты, а не устраивать представление, — мягко упрекнул её Меркор. — Ты ведь даже не знаешь, сколько времени уйдет на их восстановление. Если бы ты сейчас заметила дичь, она бы от тебя ушла.

Маленькая зеленая драконица развернулась к нему. На этот раз все оборки её недоразвитой гривы стояли торчком вокруг шеи. Она встряхнула ими — скорее по-змеиному, чем по-драконьи.

— Не учи меня мудрости, золотой. Как и охоте. Я не нуждаюсь в твоих советах. Теперь, когда у меня снова есть яд, я не уверена, что мне вообще нужно ваше общество.

— Или хранитель? — с любопытством поинтересовался Ранкулос.

— Об этом ещё стоит подумать, — отрезала Фенте. — Татс меня чистит, и мне приятно слушать его восхваления. Может, я и оставлю его при себе. Но это не значит, что сама я должна оставаться с вами и вашими чумазыми хранителями. Не вижу смысла пребывать в обществе людей настолько непочтительных, чтобы обсуждать убийство дракона на мясо, словно тот корова, — желчно добавила она и захлопала крыльями, подняв ветер и брызги. — У меня есть яд, и скоро я смогу летать. Тогда мне никто не будет нужен, кроме меня самой!

— И Хеби тоже говорила о полете, — негромко заметил Сестикан.

— Хеби. Это даже не её истинное имя. Она не сумела найти свое истинное имя. Хеби. Это кличка для собаки — или, скорее, тупой лошади. Но не имя для дракона.

— Не говори о ней дурно, — посоветовал Меркор. — Возможно, всех нас ждёт тот же конец, что постиг и её.

— Не было у неё никакого конца, поскольку не было и начала, — огрызнулась Фенте. — Наполовину дракон — это не дракон вовсе!

Синтара в душе согласилась с нею. Слабоумные драконы все ещё беспокоили её, хоть она и не могла объяснить причину. Находиться рядом с существом, которое выглядит драконом, но не ощущать, что оно мыслит по-драконьи, было тревожно. Однажды ночью Синтара подслушала, как хранители рассказывают друг другу истории «про привидения», и задумалась, не то же ли это чувство. Как будто бы кто-то и есть, и его нет разом. Знакомые очертания, лишенные самой сути.

И именно это она видела и сейчас, когда безымянный серебряный с трудом побрел в сторону реки и вошел в воду. Хвост его давно уже зажил, однако дракон все равно держал его торчком, как будто на нем села шкура. Тело серебряного окрепло за время долгого путешествия, и после того, как хранители избавили его от паразитов, он сделался не таким тощим. Но лапы у него все равно оставались короткими и толстыми. Зато крылья, которые он сейчас расправил, казались почти нормальными. Все драконы в молчании наблюдали, как серебряный осторожно поднял их, несколько раз взмахнул, подражая предшественникам, а затем запрокинул назад голову. Когда он вытянул шею, широко раскрывая пасть, Синтара заметила, что зубы у него вдвое длиннее, чем у Фенте, и растут в два ряда. А облако яда, которое он изрыгнул с гортанным ревом, оказалось густым и почти фиолетовым. Крупные капли с шипением упали в воду. Синтара отвернула голову, спасаясь от резкого запаха сильного яда.

— Этот полудракон, — сообщил серебряный, — может сделать вас не драконами вовсе. — Он сердито уставился на них, проверяя, до всех ли дошла его угроза. — Имя? Я беру имя. Плевок моё имя. Моё имя то, что я делаю. Фенте, скажи моё имя!

Маленькая зеленая отвернулась от него. Она старалась удалиться с достоинством, но драконы не созданы для плаванья. Фенте выглядела торопливой и неуклюжей, удирая от серебряного. Плевок засмеялся, и когда зеленая повернула голову и зашипела на него, выдохнул в неё маленькое облачко летучих ядов. Речной ветер развеял его прежде, чем оно успело ей повредить. Но Меркор все равно его одернул.

— Береги яд, Плевок. У нас стало на одного охотника меньше, а хранители лишились почти всех лодок и снаряжения. Они не смогут охотиться так же успешно, как раньше. Всем нам придется самим добывать себе пищу. Прибереги яд для дичи.

— Может, я съем Фенте, — язвительно предположил Плевок.

Но затем он развернулся и поплыл обратно на мелководье. Выбрел на топкий берег и, не обращая внимания на грязь, улегся там спать. Синтара внезапно позавидовала ему. Приятно было бы лечь. Она не прочь поспать. А когда проснется, Тимара с Элис её почистят. Она и так уже грязная, так что ещё чуточку ила ничего не изменит. Да и хранителям пора бы уже выказать ей благодарность за спасение.

Приняв решение, Синтара выбрала на илистом берегу местечко повыше и улеглась, готовясь ко сну. Грязь подалась, принимая очертания её тела, поначалу холодная, но некоторое время спустя согревшая её не хуже подстилки из густой травы. Синтара опустила голову на передние лапы, чтобы не зарыться носом в ил, и закрыла глаза. Как же все-таки приятно лежать.

Судя по звукам вокруг, другие драконы следовали её примеру. Ранкулос вернулся на свое обычное место рядом с ней, устроившись слева. Сестикан улегся справа.

И драконы заснули.

^{Двадцать четвертый день месяца Молитв, шестой год Вольного союза торговцев.}

^{От Эрека, смотрителя голубятни в Удачном, — Детози, смотрительнице голубятни в Трехоге.}

В футляре послание от Геста Финбока, доставленное голубем из Джамелии для последующей срочной пересылки на баркас «Смоляной», пассажирам Седрику Мельдару и Элис Финбок, с предписанием как можно скорее вернуться в Удачный. Торговцев Кассарика и Трехога следует уведомить объявлениями в обоих Залах торговцев, что никакие долги, числящиеся за этими лицами, не будут оплачиваться семейством Финбоков после тридцатого дня месяца Молитв.

Детози, похоже, кое-кто изрядно расстроен! Признаюсь, я заинтригован. Она что, сбежала с его секретарем? Но почему в Дождевые чащобы? Здесь поговаривают, что оба выглядели вполне довольными жизнью, так что все потрясены и возмущены этим предположением.

Эрек

Глава 10

ПРИЗНАНИЯ

Релпда вгрызлась в тушу лося, не жалуясь на вонь. Седрик даже пожалел, что не может отнестись к этому с той же невозмутимостью. Драконица теперь постоянно пребывала на окраине его сознания. Вонь и вкус тухлятины призрачным воспоминанием стояли во рту. Седрик постарался отрешиться от этих ощущений, чтобы они не отравили ему удовольствие от фруктов, раздобытых Карсоном.

Охотник вернулся, как и обещал. Релпда по-прежнему не желала лезть в воду, поэтому они вдвоем подогнали плавучую тушу к её плоту. Лося покрывали потеки грязи и кое-где поклевали стервятники. Но драконицу это не волновало. Как только они доставили к ней мясо, она уже не думала ни о чем, кроме набивания собственного брюха.

Деревья с гладкой корой, показавшиеся Седрику неприступными, покорились Карсону. Для такого здоровяка он оказался весьма проворным. Вскарабкаться наверх было для него не труднее, чем пауку — влезть по стене. Юноша попытался было последовать за ним, но обожженная кожа рук сделалась чересчур нежной. Он сдался, поднявшись по стволу примерно на два человеческих роста. Даже сползти обратно оказалось непросто. Спрыгнув со ствола спиной вперед, Седрик неудачно приземлился. И теперь лодыжка тоже болела.

Карсон спустился вниз с наступлением темноты. Он набрал целый сверток плодов: такие же, как принес Джесс, и ещё два вида — одни желтые и сладкие, а другие, размером с кулак, зеленые и жесткие. В Дождевых чащобах встречалось множество растений и деревьев, а Седрик так мало о них знал. Он взял зеленый фрукт и вертел его в руках, пока Карсон молча не забрал его. Охотник постучал плодом по бревну, словно сваренным вкрутую яйцом. Толстая зеленая кожура слезла, обнажив сочную белую мякоть.

— Ешь целиком, — посоветовал Карсон. — На вкус не ахти, зато много влаги.

Охотник болтал до хрипоты. Седрик услышал подробный рассказ о том, как волна захлестнула судно, как они выдержали удар, отыскали капитана, а затем и почти всех пропавших хранителей. Юноша пришел в ужас, узнав, что Элис вовсе не провела все это время в безопасности на борту, и с облегчением услышал о её спасении. Он позволил Карсону говорить, пока у того не иссяк запас слов. Теперь охотник смотрел на Седрика. Смотрел внимательно, но не в упор, а искоса, из-под ресниц. Фрукты он поделил поровну, ни словом не упомянув о том, что юноша ничем не заслужил свою долю. Но даже после того, как Карсон накормил драконицу, Седрик все равно ждал, что охотник вот-вот изложит ему план, как ловчее её убить и с выгодой продать. Раз уж его товарищ и даже капитан участвовали в заговоре, вполне ожидаемо, что и Карсон будет с ними заодно. А если Джесс рассказал ему об образцах, припрятанных Седриком, это объяснит, почему они с Дэвви были так к нему внимательны и так часто навещали его каюту. Они оба знали, что он пронес на борт «Смоляного» драконью кровь. Стоило им найти его тайник, и они стали бы богачами.

Когда с плодами было покончено, Карсон принес из лодки тяжелый железный котел, плеснул в него немного масла и поджег. Он наломал щепок и смолистых веточек от самых сухих бревен и подбросил в пламя. Чадящий огонек принес долгожданное тепло и отогнал часть насекомых. Они сидели, наблюдая, как ночная тьма сгущается над рекой. В полоске неба над головой начали загораться звезды.

Карсон прочистил горло.

— Мне казалось, ты не мог общаться с драконами. Вообще не понимал, что они говорят.

Седрик не заготовил ответа на такой вопрос.

— Все изменилось, когда я стал чаще бывать с ними рядом, — решился он ответить близко к правде. — А после того, как Релпда меня спасла и доставила сюда, мы стали гораздо лучше понимать друг друга.

Вот так. Достаточно правдиво и легко запомнить. Лучший род лжи. Седрик уставился на ровную поверхность воды.

— Ты не слишком-то разговорчив, — заметил Карсон.

— Так и говорить нечего, — осторожно отозвался Седрик, но тут же вспомнил о хороших манерах. — Кроме как поблагодарить тебя.

Седрик заставил себя обернуться и встретить честный взгляд охотника.

— Спасибо, что искал нас. Я даже не представлял, что делать дальше. Лазать на деревья за фруктами я не умею, никогда не охотился и не ловил рыбу. — После чего добавил куда формальнее: — Я перед тобой в долгу.

Среди торговцев эти слова считались не просто любезностью. Они подтверждали искренне взятые на себя обязательства.

— Ну, мне показалось, ты неплохо справляешься, — великодушно ответил Карсон. — Но обычно людям в такой ситуации есть что порассказать: как тебя ударила волна, и что ты сделал… — Он не стал договаривать, надеясь на продолжение от Седрика.

Тот смотрел в темноту. По возможности держаться правды. Так безопаснее.

— Я не помню волны. Я сошел на берег, чтобы… поразмять ноги. Когда очнулся, меня держала в зубах Релпда, так, чтобы голова оставалась над водой. Разумеется, она плыла со мной вниз по течению, и я довольно долго убеждал её, что нам нужно свернуть туда, где раньше был берег. Я боялся, она выбьется из сил раньше, чем мы доберемся до деревьев. Но мы справились.

— Да. Справились, — проговорила с набитым ртом драконица.

Она была довольна собой. Довольна рассказом Седрика о том, как она его спасла.

— Неудивительно, что ты не все помнишь. Похоже, ты сильно ударился головой.

Седрик ощупал распухшее лицо.

— Это верно, — подтвердил он тихо и не стал продолжать разговор.

Было почти приятно неподвижно сидеть в ночи перед мерцающим в котле огнем. Он остался голоден, у него по-прежнему болело все тело, зато уже не надо было гадать, как он переживет следующий день. Карсон позаботится о нем, отвезет обратно на «Смоляной». Маленькая вонючая каюта уже манила его спасением от бескрайней воды и голода. Там будет чистая одежда, теплая вода и бритва. И горячая еда на камбузе. Простые вещи, которые он вдруг начал ценить.

«Восхищаться тут особенно нечем», — подумал про себя Седрик.

Ещё сегодня днем он был в состоянии позаботиться о себе и драконице. Вчера сумел убить, чтобы выжить самому. А сейчас уже охотно перестанет делать вид, будто бы вполне самостоятелен в этом мире, и оставит все тревоги и раздумья другим.

Неудивительно, что Гест с такой легкостью избавился от него.

Контрабанда драконьей плоти в Калсиду ближе всего подошла к его собственному плану действий за долгие годы. И только посмотрите, как чудно все обернулось! Почти так же здорово, как и его предыдущее предложение женить Геста на Элис. Сколько счастья это принесло всем троим. Когда же он перестал жить своей жизнью? Когда превратился в кусок плавника, который подхватило течение Геста и понесло, швыряя, кружа, обтачивая под чужие нужды, чтобы в итоге выбросить сюда с прочим мусором? Седрик рассеянно отметил, что охотник подбросил в котел обломок перекрученной белой древесины. Точно. Это он и есть. Топливо для чужого огня.

Карсон внезапно вздохнул. Он казался разочарованным, но готовым к дальнейшей борьбе.

— Что ж. Вот наш план на завтра. Я бы хотел встать пораньше, с зарей, и двинуться вверх по реке к «Смоляному». Мы с капитаном Лефтрином договорились, что я спущусь по течению примерно на день пути, но, признаюсь, я забрался куда дальше, чем собирался. Придется грести как следует, чтобы успеть вернуться завтра до заката. Как думаешь, твоя драконица уже будет готова к путешествию?

Его драконица. Неужели она теперь его драконица?

Даже оставшийся непроизнесенным, этот вопрос привлек её внимание.

«Да. Ты мой хранитель. И завтра я буду готова к дороге. В Кельсингру!».

— В Кельсингру, — негромко подтвердил юноша. — Мы будем готовы.

Карсон улыбнулся. Улыбка и свет костра изменили его лицо. Седрик внезапно осознал, что мужчина немногим старше его самого.

— Кельсингра, — повторил охотник. — Конец радуги.

— Ты не веришь, что мы туда доберемся?

Охотник пожал плечами.

— Какая разница? Если доберемся, конечно, история выйдет получше. Но я бывал и в более длительных походах, ставивших перед собой куда более скромные цели. Сюда я отправился по многим причинам. Скажем, проветрить Дэвви и увезти его подальше от опасности. Но, думаю, ещё я согласился по той же причине, что и Лефтрин. Человеку хочется оставить в жизни какой-то след. Если мы найдем этот город или хотя бы место, где он был прежде, ошалеют все Дождевые чащобы и Удачный. Часто ли в жизни выпадает подобная возможность? По меньшей мере, мы закрасим белые пятна на карте. Каждый вечер Сварг садится, рисует наброски и записывает, а капитан Лефтрин добавляет свои заметки. Джесс вел собственный дневник. Я сам туда пару раз вписывал, какую дичь мы добыли и какие деревья обнаружили. Все эти сведения войдут в летописи и будут храниться в Зале торговцев Дождевых чащоб. И ещё много лет спустя каждый, кто захочет пристать тут к берегу на ночь, будет основываться на наших рассказах. Наши имена запомнят. «Плавание «Смоляного» в Кельсингру». Что-нибудь в этом духе. А это уже что-то, сам понимаешь. Стоящее дело.

Пока Карсон говорил, Седрик смотрел в огонь. Но теперь он украдкой глянул на охотника. Впервые он увидел такое оживление на этом лице. Глубоко посаженные карие глаза сияли, а губы, прячущиеся в бороде, изогнула удовлетворенная улыбка. Седрик никогда ещё не видел, чтобы кто-то так радовался столь неосязаемой выгоде. Он заставал Геста в приступе радости после заключения выгодной сделки, помнил, как отец обильными возлияниями отмечал участие в торговом походе. И каждый раз дело было в богатстве, в деньгах, а также власти и положении, с ними связанных. Они служили мерилом успеха для торговца из Удачного. И точно так же оценивался человек в любом городе Калсиды и Джамелии, и во всех прочих цивилизованных местах, где бывал Седрик. Так что он наблюдал за Карсоном и ждал, когда же тот искривит губы или горько рассмеется, дав понять, что просто потешался над самим собой.

Но этого не произошло. И хотя, по утверждению Карсона, он отправился в поход по тем же причинам, что и капитан Лефтрин, он ни словом не обмолвился об убийстве драконов и о тех деньгах, какие можно на этом сделать.

— Все это похоже на какие-то мечты, — заметил Седрик, в основном из желания заполнить паузу в разговоре, но в то же время и надеясь, что это побудит охотника поделиться его главным замыслом.

Прежде чем он вернется на «Смоляной», следует выяснить, насколько жесток капитан Лефтрин. Не угрожает ли Элис непосредственная опасность?

— Возможно. У каждого есть мечта. Не думаю, что я сообщил тебе что-то новое. Вот вы с Элис, вы записываете все о драконах, выспрашиваете у них, что они помнят о Старших. Это ведь то же самое. Вы исследуете территорию, куда до вас никто не ступал — по крайней мере, не ступал уже давно.

— На этом можно сделать деньги, — отважился предположить Седрик.

— Может быть, — все же рассмеялся Карсон. — Но я как-то сомневаюсь. Боюсь, если из этого что и выйдет, к этому времени я уже давно буду гнить в могиле. Но некоторые хранители на это надеются, — улыбнулся охотник и покачал головой. — Грефт, скажем, очень высокого о себе мнения. Он собирается основать новое поселение Дождевых чащоб, хранители присвоят себе все богатства Кельсингры, а драконы помогут им отстоять находку. Вверх по реке придут корабли с рабочими, начнется торговля, а он сделается богачом.

— Грефт такое говорит? — поразился Седрик.

Он уважал хранителя за его ум, но всегда полагал, что тот слишком враждебно настроен, чтобы вынашивать столь грандиозные планы.

— Не мне, конечно. Но он нашептывает об этом другим хранителям, как будто подобным разговорам несвойственно просачиваться. Подозреваю, большая часть этих идей исходит от Джесса. Он обожает строить из себя умудренного опытом и просвещенного человека. Под чем, вероятно, подразумевает, что однажды ему довелось прочесть книгу. И это он забил мальчишке голову всякой чепухой.

Карсон подался вперед и отломил сучок от какой-то плавучей коряги. Раздавшийся треск говорил о том, что он крайне раздражен.

— Нет, вполне возможно, что Кельсингра найдется и мы там поселимся, но только не так, как это представляется Грефту, — продолжил он уже спокойным тоном. — Прежде всего, у него недостаточно людей, а среди тех, что есть, слишком мало женщин. Народу не хватит основать деревеньку — какой уж там город. А жители Дождевых чащоб, как ты, наверное, знаешь, плодятся с трудом. Младенцы, которым удалось родиться, часто не проживают и года. И в Дождевых чащобах в сорок лет ты уже старик, — добавил Карсон и поскреб чешуйчатую щеку над бородой. — Поэтому, если великое открытие и впрямь сподвигнет целый корабль новых поселенцев на то, чтобы подняться по реке, их явно окажется больше, чем первооткрывателей, и с ними придется считаться. И хотя Грефт с прочими хранителями могут найти сокровища, есть-то их будет нельзя. Как будто мы этого не знаем! Пока богатства Старших оставались в Дождевых чащобах, никому от них не было проку. Нам пришлось вывозить их туда, где их могли купить другие. Вот почему Удачный — большой торговый город, а Трехог — нет. Если бы мы не продавали сокровища, то голодали бы. И если мы действительно найдем Кельсингру, и там остались предметы Старших, торговцы, которые занимаются подобными сделками, поймут это первыми. Объявятся люди, способные выжать из сделки выгоду до последней капли. Король Грефт будет вынужден сесть с ними за стол переговоров и играть по их правилам. И все же. К тому времени, как Дэвви станет мужчиной, возможно, в Кельсингре для него появится будущее.

Охотник прокашлялся и сунул в костер очередную сухую щепку. Седрик молчал, представляя, как Грефт или кто-нибудь ещё из хранителей ведет переговоры с Гестом. Да тот съест их живьем и будет ковырять в зубах их костями!

Вдруг из воды выскочила жирная серебряная рыбина, погнавшаяся за жужжащей мошкой. Она с плеском упала обратно в свой мокрый мир, и Карсон рассмеялся.

— Только посмотри на меня. Разглагольствую о мечтах и сказках, словно какой-то менестрель! Если от Кельсингры что-нибудь осталось, да если мы найдем город…

— А что, если мы ничего не найдем?

— Что ж. Об этом я тоже размышлял. Когда именно капитан Лефтрин сдастся и скажет, что мы поворачиваем обратно к Трехогу? Честно говоря, я не думаю, что он так поступит. Во-первых, хранители и драконы вернуться не могут. Там их никто не ждёт. Поэтому капитану придется двигаться вперед, пока не отыщется место, где они смогут поселиться. А это уже само по себе будет не меньшим открытием, чем Кельсингра, — задумчиво поскреб бороду Карсон. — Во-вторых, пока капитан движется вверх по течению, Элис будет рядом с ним. Как только он развернет баркас, пойдет обратный отсчет дней до разлуки. — Он покосился на Седрика, подняв бровь, и прибавил: — Извини, если я лезу не в свое дело, но так оно видится мне. Как-то вечером я подслушал их разговор со Сваргом. Лефтрин прислушивается к мнению команды гораздо больше, чем другие капитаны, вот почему многие так долго у него служат. Он хотел узнать, что думают о походе Сварг и Беллин и не хотят ли повернуть назад. И Сварг сказал: «Нам-то все равно, кэп. Нас не ждут дома на деревьях. А эта река где-то же начинается. Мы уже зашли так далеко, значит, должны и прийти к чему-то». На что Лефтрин рассмеялся и спросил: «А если мы придем к плохому концу?», а Сварг ответил: «Плохой конец — это просто новое начало. Мы там уже бывали». Вот так-то. Думаю, они будут идти, пока не найдут Кельсингру или пока для «Смоляного» не станет слишком мелко.

Карсон поворошил костер, искренне залюбовавшись взлетевшим роем ярких искр.

— И я пойду с ними. В конце концов, у меня тоже ничего нет, и никто не ждёт меня в Трехоге. Или где-то ещё.

Это утверждение казалось, скорее, завуалированным вопросом. Седрик задумался.

— Мне вот выбора не осталось, — пожав плечами, заключил он. — Меня в Удачном ждёт жизнь. Та, в которой я довольно-таки успешен, хоть и не способен выжить в одиночку здесь. Но вернуться к ней я не могу. Значит, я обречен отправиться дальше на «Смоляном» и претерпеть все, что бы ни ждало нас впереди. Я загнан в угол.

Он твердо знал, что так и есть. Но все же пожалел о том, что его слова звучат так убого и мелко в сравнении с великодушными воззрениями Карсона.

Охотник переменился в лице. Уголки рта поникли, глаза помрачнели. Он уронил в котел палку, которой ворошил угли, и чуть откинулся назад. Обеими широкими ладонями убрал с лица буйную шевелюру.

— Тебе не обязательно возвращаться на баркас, Седрик, — заговорил он несколько натянуто. — Если уж тебе это настолько поперек горла. У меня есть лодка, все необходимое снаряжение. Я могу отвезти тебя вниз по реке. Дорога выйдет нелегкой, но я доставлю тебя в Трехог. А оттуда ты сможешь вернуться домой.

— Но как насчет остальных? — спросил Седрик, пытаясь не допустить в голос нарастающий восторг, а затем добавил, осознав затруднение: — И как насчет драконицы?

«Да. Как насчет меня?» — сонно булькнула Релпда.

— О. Верно. Драконица, — печально улыбнулся Карсон. — Удивительно, что такая мелкая подробность, как весьма крупный дракон, на время ускользнула от моего внимания. Должно быть, я все ещё считаю тебя помощником Элис, а не хранителем.

Охотник немного помолчал, и кипучее волнение, которое Седрик ощутил, услышав о возможном скором возвращении в Удачный, начало стихать.

Карсон пожал плечами.

— Мы можем вернуть её к остальным драконам. А дальше Релпде придется справляться самой. В любом случае, нам сперва придется подняться вверх по реке. Я не могу просто исчезнуть. Лефтрин решит, что я погиб, а Дэвви с ума сойдет от страха и горя. Я не могу так поступить с другом, не говоря уже о мальчике, за которого отвечаю. И я бы хотел попросить Лефтрина расторгнуть мой договор. Не самое лучшее время, если вспомнить, что Джесс пропал. Да и ты, наверное, захочешь попрощаться с Элис… — протянул Карсон и умолк. — Похоже, мы оба свободны куда в меньшей степени, чем мне казалось, — добавил он тихо. — Жаль.

— Жаль, — вяло согласился Седрик. — Ещё несколько минут назад ты рассуждал о том, как прекрасно принимать участие в чем-то значительном, вроде этого похода, — некоторое время помолчав, заметил он. — Составлять карту реки, искать древний город. Зачем тебе бросать все это только ради того, чтобы доставить меня в Трехог?

Карсон улыбнулся. И посмотрел юноше прямо в глаза.

— Ты мне нравишься, Седрик. По-настоящему нравишься. Ты так до сих пор этого и не понял?

Откровенность охотника ошеломила Седрика. Он уставился на Карсона: на его чешуйчатые скулы над густой бородой, на буйную шевелюру и неряшливую одежду. Разве можно найти человека, менее похожего на Геста?

Опоздав на миг, он осознал, что следовало бы как-то ответить на это искреннее предложение. Карсон уже отвел взгляд и чуть заметно пожал плечами.

— Я знаю, что тебя кто-то ждёт дома. Хотя, по-моему, он сглупил, вообще тебя отпустив. И, ясное дело, я не забываю о разнице между нами. Я знаю, кто я такой, знаю свое место в мире. И, по большей части, вполне доволен собственной жизнью.

Седрик кое-как совладал с голосом.

— Жаль, что я не могу сказать того же, — выдавил он и понял, что вышло что-то не то. — То есть, я хотел бы сказать, что удовлетворен своей жизнью. Но это не так.

В ней были счастливые мгновения, подумал Седрик. Время, проведенное с Гестом в некоторых диковинных городах, когда он наслаждался превосходным вином и изысканной едой и мечтал о долгом веселом вечере в красиво убранном гостиничном номере. Но был ли он по-настоящему счастлив, вдруг задумался он, или же просто пресыщен удовольствиями? Ему сделалось не по себе от осознания правоты Карсона. Разница между ними огромна. Седрик вдруг устыдился и слегка разозлился разом. Да, он любил все красивое, наслаждался теми радостями, какие могла предложить жизнь! Но это же не делает его поверхностным. Его личность не исчерпывается любовью к удовольствиям, купленным на деньги Геста. Голос Карсона вернул Седрика в реальность.

— Вечереет, — с какой-то безнадежностью заключил он. — Нам стоит поспать. Можешь взять одеяло.

— В другой лодке есть ещё одно, — откликнулся юноша.

— В другой лодке? — переспросил Карсон.

Седрик слишком расслабился. Оговорка буквально сорвалась с языка. Да и как долго он ещё смог бы лгать? Промолчал бы и завтра, позволив бросить здесь лодку и снаряжение, которые теперь стали ещё ценнее, чем сразу после отплытия из Трехога?

— Она привязана вон за тем большим бревном.

Он мотнул головой, указав направление, а затем замер, виноватый и безмолвный, когда Карсон ловко поднялся и прошел туда по шатким бревнам и мусору, чтобы взглянуть, что там. Седрик смотрел на огонь в котле. Он услышал, как великан-охотник мягко спрыгнул на дно лодки.

— Это лодка Грефта и его снаряжение, — вскоре донесся из сумрака его голос. — Должен отметить, он как следует заботится о своем имуществе. На твоем месте я бы бережно обращался с его вещами. Он захочет их назад, причем в хорошем состоянии.

Несколько мгновений спустя Карсон вернулся с перекинутым через плечо одеялом и швырнул его Седрику, не грубо, но и не слишком церемонясь. Юноша поймал одеяло. Местами оно так и осталось сырым. Он хотел просушить его днем на солнце, но забыл.

— Итак, — произнес Карсон, сев обратно на бревно. — Это лодка Грефта. И, судя по узлам, привязывал её не ты. Может, расскажешь все? И почему молчал раньше?

В голосе охотника угадывался холодок, ледяная искорка гнева. Седрик внезапно понял, что слишком устал для притворства. Для чего угодно, кроме правды.

— Я действительно рассказал тебе, что случилось со мной. Я увидел этот затор из бревен, и Релпда притащила меня сюда. Потом я выяснил, что Джесс уже здесь. Его тоже подхватило волной, но он нашел лодку. Так что он добрался сюда раньше меня.

— Джесс здесь?

Простой вопрос. Но если ответить на него правдиво, как поступит Карсон? Седрик молча смотрел на него. Ложь не шла на ум, а правду он сказать не решался. Он пощупал огромный синяк на пол-лица, пытаясь решить, с чего начать. Взгляд Карсона не отрывался от него. Между бровями залегла морщина, рот недоверчиво скривился.

«Говори. Скажи хоть что-нибудь».

— Он хотел убить Релпду. Разделать её на куски, отвезти их в Калсиду и продать.

Долгое мгновение Карсон молчал. Затем медленно кивнул.

— Да, на такое Джесс вполне способен. Он явно хотел, чтобы Грефт уговорил на нечто подобное других хранителей. Так что же произошло?

— Мы подрались. Я ударил его топором.

— И я его съела, — с отчетливым удовлетворением негромко проурчала Релпда.

Медная напрочь отвлекла внимание Карсона от рассказа Седрика. Охотник резко обернулся к ней.

— Ты его съела? Съела Джесса? — недоверчиво переспросил он.

— Но так поступают драконы, — ответила она, защищаясь, словами Седрика.

— Джесс хотел, чтобы я успокаивал драконицу, пока он будет её убивать, — попытался оправдать её юноша. — Я не стал. Тогда он ткнул Релпду острогой, а затем набросился на меня. Карсон, он хотел убить её, расчленить и продать! И его не волновало, если для этого пришлось бы сначала избавиться от меня.

Охотник повернулся обратно и с недоверием поглядел на Седрика. Его взгляд блуждал по юноше, по синякам на лице и драной одежде, заново истолковывая увиденное. Седрик напрягся всем телом, выдерживая этот осмотр и опасаясь, что за ним последуют суд и приговор. Но вместо этого увидел, как неверие на лице Карсона медленно сменяется восхищенным изумлением.

— Джесс был одним из самых опасных парней, с какими мне доводилось работать. О нем говорили, что он дерется грязно и продолжает бить, даже когда его противник уже готов сдаться. И ты пошел наперекор ему, защищая свою драконицу?

Охотник глянул на Релпду. От лосиной туши ничего не осталось. Она съела все.

— Мне пришлось, — негромко признал Седрик.

— И ты победил?

Юноша посмотрел Карсону в лицо.

— Не уверен, что я бы назвал это победой.

Карсон расхохотался от неожиданности.

— А я его съела, — встряла Релпда. — Седрик скормил его мне.

Она явно наслаждалась этим воспоминанием.

— Все было не совсем так, — поспешно возразил Седрик. — Я вовсе не хотел, чтобы это произошло. Хотя, должен признаться, тогда я ощутил по большей части облегчение. Поскольку сомневался, что его можно было остановить как-то иначе.

— Так значит, это Джесс случился с твоим лицом?

Седрик потрогал щеку. Скула до сих пор была чувствительной, а опухоль изнутри рта цеплялась за зубы. Но теперь он едва ли не гордился своими ранениями.

— Да, Джесс. Меня никогда ещё так не били по лицу.

Карсон снова коротко хохотнул.

— Вот бы я мог сказать о себе то же самое! Мне частенько доставалось по морде. Хотя мне искренне жаль, что такое случилось с тобой.

Охотник почти робко протянул руку к его лицу, нежно дотронулся грубыми пальцами. Седрик поразился, что столь легкое прикосновение к щеке может вызвать в нем целую бурю переживаний. Пальцы едва ощутимо прошлись вокруг глазницы, затем очертили скулу. Седрик сидел, замерев, гадая, последует ли продолжение, и что он сделает, если последует. Однако Карсон убрал руку и отвернулся.

— Кажется, ничего не сломано. Заживет, — хрипло сообщил он и сунул в огонь очередную щепку. — Нам стоит поспать, если завтра хотим встать рано.

— Джесс сказал, Лефтрин был с ним заодно, — выпалил Седрик — не то утверждение, не то вопрос.

— Заодно в чем?

— В убийстве драконов и продаже добытого. Зубов, крови, чешуи. По его словам, тот, кто его послал, обещал, что Лефтрин ему поможет.

В темных глазах Карсона отразилась тревога.

— И он помог?

— Нет. Джесс на это жаловался. Он, похоже, считал, что Лефтрин его одурачил.

Карсон слегка просветлел лицом.

— Вот это похоже на правду. Мы с Лефтрином давно знакомы. За все эти годы он пару раз участвовал в делах, которые я бы назвал, хм… сомнительными. Но убивать драконов и продавать их плоть? Нет. В Калсиду? Никогда. Есть целый ряд причин, по которым я не верю в участие Лефтрина в чем-то подобном. И «Смоляной» — одна из важнейших, — уверенно заявил охотник и наморщил лоб, глядя в огонь. — И все-таки любопытно было бы выяснить, с чего Джесс решил, будто капитан ему поможет.

Он покачал головой, затем медленно поднялся, разминая плечи. Охотник двигался на удивление изящно для своих размеров и, шагнув в свою лодку, легко удержал равновесие. Его собственное одеяло было аккуратно свернуто и уложено высоко под банкой, подальше от влаги. Седрик до сих пор сжимал в руках брошенное ему сырое и мятое одеяло. Он покосился на лодку Карсона, где все предметы лежали на своих местах, и вдруг почувствовал себя пристыженным ребёнком. В другой лодке топор, наверное, так и ржавеет после купания в кровавой воде. Карсон приехал и тут же позаботился о том, чтобы они с драконицей ни в чем не нуждались, без единого лишнего движения. А Седрик даже не вспомнил, что надо расстелить одеяло на просушку.

Он задумался, каким видит его Карсон. Неумелым? Капризным? Богатым и избалованным?

«На самом деле, я вовсе не таков, — решил Седрик. — Просто я сейчас не на своем месте. Если бы мы вернулись в Удачный, и он увидел бы, как я помогаю Гесту готовиться к торговым переговорам, он понял бы, каков я на самом деле».

Там уже Карсон стал бы неумелым и бесполезным. Но затем и эта мысль показалась Седрику капризной и недостойной — детское желание порисоваться перед тем, на кого хочется произвести впечатление. Какая разница, что думает о нем Карсон? С каких это пор его волнует мнение невежественного охотника из Дождевых чащоб?

Седрик встряхнул вонючее одеяло и накинул на плечи. Сел, обняв себя руками, и задумался.

Вокруг «Смоляного» окончательно стемнело. Капитан Лефтрин расхаживал по палубе. Ночное небо протянулось черной лентой, усеянной блестками звезд. С одной стороны от баркаса река тянулась до невидимого дальнего берега. С другой стороны маячил лес, рядом с которым судно казалось крохотным. У подножия деревьев, на узкой полоске грязи, дремали драконы. На крыше палубной надстройки, улегшись ровными рядами, словно покойники, спали хранители. Бодрствовал только Лефтрин.

Сварг должен был стоять вахту, но капитан отослал его в постель. Вся команда спала. Вода схлынула, «Смоляной» надежно зарылся на ночь носом в илистый берег, а его команда получила возможность отдохнуть. Это будет первая полная ночь сна после разлива. Всем им необходим отдых. Каждому надо выспаться.

Даже Элис. Вот почему она так рано ускользнула к себе. Она все ещё измотана. Капитан заново начал медленно обходить палубу. Необходимости в этом кружении не было. Вокруг царили тишина и покой. Он мог бы уйти в каюту, лечь спать, предоставить «Смоляному» самому заботиться о себе. И никто не стал бы его винить.

Лефтрин прошел мимо двери Элис. Света из щелей не пробивалось. Без сомнения, она спит. Если бы она желала его общества, то задержалась бы за столом на камбузе. Она не стала. Исчезла сразу после ужина. Капитан надеялся, что она останется. Он прямо посмотрел в лицо этой меркнущей надежде. Это была бы первая и единственная ночь, проведенная ими вместе на борту, без Седрика, служащего для Элис напоминанием, кто она и что она такое. Лефтрин надеялся похитить эту единственную ночь из её удачнинской жизни и присвоить себе.

Но Элис, извинившись, вышла из-за стола и удалилась к себе в каюту.

Что бы это значило?

Может быть, то, что она гораздо умнее его? Это, сказал себе капитан, он знал с самого начала. Какой умный мужчина захочет делить упряжку с женщиной глупее себя? Его Элис не из таких, и он это знает. Не только образованна, но и умна.

Но как бы ему хотелось, чтобы в эту ночь она предпочла не быть умной.

Да что же он за человек такой, если пропажа Седрика стала для него скорее облегчением, чем потерей? А тот ведь дружит с Элис с детских лет. И Лефтрин об этом знает. И хотя ему самому юноша кажется надоедливым избалованным хлыщом, Элис о нем беспокоится. Должно быть, она гадает, погиб её друг или страдает сейчас от лишений. А он, как последняя скотина, только и думает о том, что их страж оставил пост.

Капитан завершил очередной обход палубы и на некоторое время остановился на тупоносом баке «Смоляного». Он перегнулся через фальшборт и глянул на «берег». Где-то там, в грязи, спали драконы, но их отсюда видно не было. Впереди чернел лес.

— Что ж, «Смоляной», завтра будет новый день, — обратился к кораблю Лефтрин. — Карсон вернется, так или иначе. И что тогда? Пойдем дальше?

«Конечно».

— Ты, похоже, изрядно уверен в себе.

«Я помню».

— Да, ты мне говорил. Но не так же, как оно сейчас.

«Не так. Это верно».

— Но ты считаешь, что нам следует двигаться дальше?

«У остальных нет выбора. По-моему, это самое малое, что мы можем для них сделать».

Лефтрин ничего не ответил. В задумчивости он легонько поглаживал носовой планшир. «Смоляной» был старым судном, старше других живых кораблей. Его одним из первых построили из диводрева, как тогда называли этот материал. Его не собирались делать торговым кораблем — обычный баркас, обшитый толстым слоем единственной древесины, устойчивой к едким водам реки Дождевых чащоб. По обычаю, который куда древнее и Удачного, и даже Джамелии, предок Лефтрина нарисовал на носу корабля глаза — не только для того, чтобы придать судну мудрый вид, но ещё и из суеверия: мол, с глазами баркас будет буквально «присматривать» за собой в опасном пути. В те времена о диводреве знали только то, что оно прочное, тяжелое и устойчивое к кислоте. Никто не подозревал, что после смены нескольких поколений людей на борту живое судно может обрести собственное сознание. Это обнаружилось лишь тогда, когда из диводрева начали строить первые парусные корабли с носовыми фигурами.

Однако это не значило, что «Смоляной» сознания не обрел. Не значило, что его капитаны не знали и не ощущали его присутствия.

Речники из семьи Лефтрина понимали, что в их судне есть что-то особенное. В особенности те, кто вырос на его палубе, спал и играл на борту. Они чувствовали и баркас, и реку, с врожденной сноровкой водили судно и каким-то образом избегали постоянно изменяющихся мелей и невидимых топляков на дне. Им снились необычные сны, о которых они редко рассказывали кому-то, кроме других членов семьи. Это были не просто сны о реке и молчаливом скольжении по фарватеру. Им снились полеты, а порой — как они плывут в бездонном, полном голубых теней мире.

«Смоляной» пробудился, как это рано или поздно происходит со всеми живыми кораблями. Но у него не было рта, чтобы говорить, не было резных рук и человеческого лица. Он хранил молчание, но глаза его были умудренными и понимающими.

Наверно, Лефтрину следовало так все и оставить. У них все было хорошо. И с чего ему вдруг захотелось, чтобы стало ещё лучше?

То бревно диводрева принесло ему и нежданную выгоду, и затруднения.

Лефтрин так тщательно все обдумал. Сократил команду до горстки, которой доверял безоговорочно. Отыскал тех, кто уже работал с диводревом, людей, известных своей честностью и плотницким ремеслом. Он копил, выторговывал, выменивал необходимые для работы инструменты. И когда все было готово, перевез их туда, где нашел и спрятал бревно диводрева.

Причем сделал это, зная, что никакое это не бревно и не древесина.

Он вытащил «Смоляного» на сушу, а затем с помощью блоков и веревок поднял в укромный заливчик, вдающийся в речной берег. В то лето он пренебрег почти всеми заказами. Диводрево требовалось на месте распилить на грубые доски и чурбаки, а затем прикрепить к «Смоляному». Баркас пришлось поднять на подпорки, чтобы рабочие получили доступ к днищу. Из-за мягкой топкой почвы у берега каждый день нужно было укреплять всю конструкцию и заново выравнивать судно.

Но когда все было закончено, «Смоляной» приобрел то, чего, как он сообщил Лефтрину, больше всего желал. Четыре мощные перепончатые лапы и длинный хвост были приделаны к корпусу судна. Теперь «Смоляной» мог пройти почти в любое место, куда захотелось бы им с капитаном.

Несколько недель ушло на то, чтобы «Смоляной» полностью освоился со всеми конечностями. Лефтрин ужасно переживал за него, когда из-под корабля впервые убрали все подпорки. Однако «Смоляной» хоть и с трудом, но устоял на ногах, а затем медленно потащился к реке. Глаза баркаса удовлетворенно сияли, пока он бродил по мелководью. Кораблю равно понравилось и плавать в реке, и пробираться по отмелям. Его команда превратилась из рабочей силы в декорацию. Они просто создавали впечатление, будто «Смоляной» — самый обычный баркас.

Все опилки и щепки «дерева», оставшиеся от постройки, были сложены в трюм как подстилка под груз. Лефтрин не продал ни стружки — это означало бы подорвать доверие судна. Он с уважением относился к останкам дракона, из которых был сделан «Смоляной». Проходили недели и месяцы, к кораблю приживался новый материал и воспоминания. Тихая натура «Смоляного» переменилась: он сделался более напористым и деятельным, а порой даже склонялся к озорству. Лефтрин радовался переменам в судне, как будто наблюдал превращение ребёнка в юношу. Глаза «Смоляного» стали выразительнее, связь с капитаном — красноречивее, а ходовые качества просто приводили в изумление. Если кто-нибудь и подозревал, в чем секрет Лефтрина, то вслух не спрашивал. Почти у каждого торговца припрятан собственный запас неизвестных магических или технологических приспособлений. И все они умели не совать нос в чужие дела — необходимый навык для этого рода занятий. Затруднений у Лефтрина не возникало, а доходы постоянно росли.

Все было отлично, пока один из плотников не проболтался калсидийскому купцу, и на борт не явился охотник, чтобы им угрожать. Лефтрин стиснул зубы так, что они скрипнули. Под его ногами «Смоляной» от гнева зарылся лапами в грязь.

«Предательство! Предательство нельзя прощать. Предатель должен быть наказан!»

Лефтрин сразу же разжал руки, вцепившиеся в планшир, и заставил себя успокоиться. Капитан живого судна должен сдерживать самые гневные мысли. Его переживания могут опасно заразить корабль. Сила и внятность ответа «Смоляного» ошеломили Лефтрина. Баркас редко передавал мысли настолько отчетливо. Капитан и не догадывался о силе чувств, которые корабль испытывает к охотнику. Сейчас же он спокойно напомнил, что река сделала дело за них. Джесс исчез и, скорее всего, утонул.

При этой мысли Лефтрин ощутил мрачное удовлетворение корабля, смешанное с кровожадным весельем. Капитан с тревогой задумался, не знает ли судно о судьбе Джесса больше, чем говорит. А затем поспешно запретил себе думать на эту тему. У живого корабля есть право на собственные тайны. Если он заметил Джесса, барахтающегося в реке, и намеренно свернул в сторону, это личное дело баркаса, а не Лефтрина.

«Не переживай на этот счет. Мне не пришлось делать ничего настолько грубого».

Лефтрин пропустил мимо ушей веселье в тоне корабля.

— Что ж, я этому рад, «Смоляной». Рад. Если бы мне пришлось иметь с этим дело, что ж… Просто рад, что обошлось и без этого решения, — заключил Лефтрин и ощутил спокойное согласие корабля. — А завтра можно ожидать возвращения Карсона.

«Да. Тебе следует его ожидать».

Иногда баркас просто знал что-то — и все. Он услышал горн Карсона, когда тот нашел выживших и подал сигнал. Капитан привык не спрашивать, как «Смоляной» чувствует подобные вещи, и не интересоваться подробностями. Лишь однажды корабль оказался в настроении что-то рассказывать.

«Порой река делится со мной тайнами, — только и сообщил он в тот раз. — Порой, но не всегда».

Так что сейчас Лефтрин просто принял к сведению, что завтра охотник вернется, и не стал ни о чем спрашивать.

— Тогда, как по-твоему, дальше двинемся уже завтра? — предложил он вместо этого. — Или ещё ночь простоим на якоре здесь?

«Пожалуй, переночуем. Драконам стоит ещё немного отдохнуть, и здесь хватит дохлой рыбы, чтобы они могли подкормиться. Если уж отдыхать, то лучше там, где есть пища. Пусть даже и тухлая».

— Они от этого не разболеются?

«Драконы не такой хилый народ, как люди. Падаль неприятна на вкус, и если её переесть, может заболеть живот. Но драконы всегда питаются тем, чем приходится, и если ничего, кроме дохлой рыбы, нет, значит, они будут есть её. И пойдут дальше».

— Как и мы, — заметил Лефтрин.

«Такой был уговор», — напомнил ему баркас.

— Такой был уговор, — согласился капитан.

Он был не вполне искренен с Элис в этом вопросе. На самом деле он знал, что им со «Смоляным» предстоит сопровождать драконов вверх по реке, ещё до того, как пришел в Кассарик. Именно поэтому он смог так быстро загрузиться и отплыть. И поразительное совпадение с планами Элис показалось Лефтрину знаком свыше, как будто ему было предначертано радоваться её обществу. Он с изумлением и восторгом наблюдал, как она блистала на том собрании.

«Она не спит. Она в каюте того пронырливого нытика».

— Наверное, я мог бы просто заглянуть туда. Узнать, не мучает ли её бессонница.

«Думаешь, у тебя есть лекарство от этого недуга?» — весело спросил корабль.

— Ну, скажем, спокойная беседа с другом, — ответил Лефтрин со всем достоинством, на какое был способен.

«Не знал, что ты уже представил её своему «другу». Да ты иди. Я тут присмотрю».

— Выбирай выражения! — одернул Лефтрин баркас, но в ответ ощутил лишь все то же веселье. — Что-то ты сегодня разговорчив.

Это он отметил не только затем, чтобы отвлечь внимание судна. Редко мысли «Смоляного» доносились до него с такой четкостью. Чаще ему снился необычный сон, или же он ощущал через эту связь чувства корабля. А непосредственная беседа со «Смоляным» была для него в высшей степени необычна, и Лефтрин удивлялся ей.

«Иногда, — согласился корабль. — Иногда, когда река спокойна, а драконы рядом, все кажется проще и яснее. — И, после долгого молчания, «Смоляной» прибавил: — Иногда ты с большей охотой слушаешь меня. Когда наши мысли совпадают. Когда мы хотим одного и того же. И мы оба знаем, чего ты хочешь сейчас».

Лефтрин оторвал руки от планшира и отправился искать Элис. Хоть он и пытался одернуть баркас, его губы изогнулись в улыбке. «Смоляной» слишком хорошо его знал.

Капитан немного постоял в темноте под дверью каюты Седрика. Корабль не ошибся. Едва заметное свечение пробивалось сквозь щель под дверью. Лефтрин легонько постучал и подождал. Какой-то миг стояла тишина. Затем он услышал шорох шагов, и дверь приоткрылась. Элис выглянула на палубу, озаренная слабым пламенем свечи.

— Ой! — явно удивилась она.

— Я заметил под дверью свет. Решил, что стоит выяснить, кто здесь.

— Это всего лишь я, — сообщила Элис с унынием в голосе.

— Вижу. Можно войти?

— Я… я в ночной рубашке. Пришла из своей каюты, когда не смогла заснуть.

И это он тоже видел. Её ночная рубашка была длинной, белой и довольно простого кроя — прямоту линий нарушали лишь изгибы тела под ней. Рыжие волосы она расчесала и заплела в две длинные косы. С этой прической Элис выглядела на несколько лет моложе. Из-под подола рубахи выглядывали маленькие босые ступни. Если бы она представляла, насколько желанной сейчас выглядит, то не осмелилась бы открыть дверь никому!

Но глаза и кончик носа у неё покраснели от слез. И в большей степени именно это, чем что-то иное, заставило Лефтрина шагнуть в каюту, плотно закрыть за собой дверь и обнять Элис. Она на миг застыла, но не стала сопротивляться, когда он притянул её ближе и поцеловал в макушку Как она до сих пор умудряется пахнуть цветами? Капитан закрыл глаза, обнимая её, и тяжело вздохнул.

— Не надо плакать, — попросил он. — Мы ещё не потеряли надежду. Ты не должна плакать и не должна так себя мучить. Никому от этого не становится лучше.

Отбросив мысли, он склонился к Элис и поцеловал в левый глаз. Она ахнула.

Когда он целовал её в другой глаз, её руки взлетели и крепко обняли его шею. Лефтрин припал губами к её губам, и они приоткрылись так мягко и свободно, что его сердце затрепетало. Она дрожала, тесно прижимаясь к нему. Он все не разрывал поцелуя, с наслаждением ощущая тепло её губ. Затем выпрямился, и уже она не стала его отпускать. Лефтрин легко поднял её, и Элис обхватила его бедра коленями, даже не пытаясь удержать ноги сомкнутыми.

— Элис! — вскрикнул он, предостерегая.

— Молчи! — с жаром ответила она. — Ничего не говори!

И он замолчал.

В два неловких шага пересек маленькую каюту. Постарался не раздавить её, укладывая на постель, но Элис его не выпустила, и он едва ли не рухнул сверху, между её ног. Разделяли их только парусина брюк и сбившаяся ткань ночной рубашки. Лефтрин вжался в Элис всем телом, предостерегая и желая её. Вместо того чтобы внять предупреждению, она потянулась к нему. Он снова поцеловал её, нашел её груди под тонкой тканью. Сжимая их в ладонях, не прерывая поцелуя, он нащупал затвердевшие соски и слегка их подразнил. Элис сдавленно всхлипнула и сильнее прижалась к нему.

Осмелев, капитан скользнул рукой вниз по её животу и слегка приподнялся, чтобы коснуться её пальцами. Она застонала, по телу прошла безошибочно узнаваемая дрожь. Лефтрин был ошеломлен и почти невыносимо обрадован её отзывчивостью. А он ещё даже не вошел в неё!

Но если ему показалось, что одного легкого прикосновения будет довольно, то он ошибся. Открыв глаза, Элис посмотрела на него, и взгляд её был диким и голодным.

— Не останавливайся, — предупредила она.

— Элис, ты уве…

Он не смог даже закончить вопрос. Она прижалась ртом к его рту, а её ищущая рука нашла его, ясно заявив о своем желании.

Другую руку Элис разжала. Медальон с портретом Геста упал — на постель ли, на пол, да хоть в реку. Её это не волновало.

^{Двадцать пятый день месяца Молитв, шестой год Вольного союза торговцев.}

^{От Эрека, смотрителя голубятни в Удачном, — Детози, смотрительнице голубятни в Трехоге.}

Первая часть официального послания Совета торговцев Удачного к Советам торговцев Дождевых чащоб в Трехоге и Кассарике с перечнем годовых издержек и прибылей торговцев Удачного, за год, с целью расчета долевого налога. Три копии каждого отчета отправлены с голубями, одна — кораблем.

Детози, уверен,все с тревогой ожидают нового увеличения налогов в этом году! В Удачном до сих пор отстраиваются общественные сооружения и рынок, разрушенные калсидийцами, Кассарик и Трехог нуждаются в средствах для продолжения раскопок. Даже не знаю, снизятся ли когда-нибудь налоги до того уровня, на котором держались лет пять назад. Мой отец быстро поправляется, но из-за его недавней болезни родители снова начали сетовать на то, что я до сих пор не женат и не обзавелся потомством. А я-то, по глупости, считал это своим личным делом!

Эрек

Глава 11

ОТКРОВЕНИЯ

Незадолго до рассвета она разбудила его.

— Нам стоит разойтись по своим каютам, — прошептала она.

— Уже ухожу, — солгал он, тяжко, но смиренно вздохнув.

Лефтрин погладил Элис по голове, обернул локон вокруг пальца. Кожу под волосами легонько, приятно потянуло.

— Мне снился сон, — неожиданно для себя произнесла она.

— Правда? Мне тоже. Прекрасный сон.

Элис улыбнулась в темноте.

— Мне снилась Кельсингра. Но, Лефтрин, это был странный сон. Похоже, я была в нем драконом. Потому что видела город совсем маленьким и откуда-то сверху. До сих пор я ещё не представляла, что увижу её так. Все крыши и шпили, сеть дорог, словно жилки на листке, и река тоже казалась серебряной дорогой. Она была очень широкой, но город стоял по обоим берегам. И знаешь, в моем сне этот город выглядел так, словно его и строили для того, чтобы смотреть сверху. Как такое странное произведение искусства…

Элис умолкла. Лефтрин шевельнулся рядом с ней на постели. От этого движения она как-то ясней осознала его присутствие: прикосновение его тела, запах.

— Думаю, нам пора расходиться, — нехотя повторила она.

Свеча давно уже догорела. В маленькой каюте Седрика было темно. Лефтрин медленно сел. Прохладный воздух коснулся её бока там, где его тело тесно прижималось к ней на узкой постели. Элис улыбнулась себе. Она спала рядом с нагим мужчиной. По-настоящему спала, в его объятиях, прижавшись щекой к волосам на его груди, сплетясь ногами.

С ней ещё никогда такого не случалось.

Элис слышала, как он разыскивает в темноте штаны и рубаху. Парусиновые брюки занятно шуршали, пока он их натягивал. Затем он втиснулся в рубашку. Капитан нагнулся, разыскивая башмаки, взял их в руки.

— Я провожу тебя до каюты, — шепотом предложил он.

— Нет, — возразила она. — Ступай. Я дойду сама.

Капитан не спросил, почему она хочет, чтобы он ушел. И за это Элис была ему благодарна. Скрипнула, открывшись и закрывшись, дверь, и тогда она встала. Ночная рубашка валялась на полу. Она была холодной и местами сырой, но женщина все равно её натянула. Элис заметила, что одна коса расплелась, и распустила и вторую. На ощупь расправила сбившиеся одеяла на постели Седрика. Отыскала его «подушку» и вернула на место. Затем обшарила постель и пол, но медальон так и не нашла. И снова повторила себе, что это её не заботит. Никчемная безделушка из жизни, которая уже не имеет к ней никакого отношения. Элис выскользнула на палубу, прикрыв за собой дверь.

Короткая перебежка до каюты, и она закрыла дверь и вернулась в постель. Одеяла показались холодными и неуютными, когда она забралась под них. Внизу живота ныло, лицо и грудь исколола борода, а его запах пропитал всю кожу. Элис задумалась о содеянном, с вызовом решила, что её это не волнует, но так и не сомкнула глаз. Ей вовсе не было безразлично то, что она сделала. Это стало для неё самым важным решением, какое она приняла в жизни. Элис смотрела в темноту, не сожалея, но заново переживая все в воображении. Как его руки касались её, как он тихонько вздыхал от наслаждения, как кололась его борода, когда он целовал ей грудь.

Все это было так ново для неё. Элис не знала, была ли она распутной или же просто женственной. Они вели себя друг с другом, словно звери, или именно так и касаются, пробуют и наслаждаются любящие друг друга люди? Элис не покидало ощущение, будто она испытала все это впервые в жизни.

Возможно, так и было.

Элис закрыла глаза. Мысли об участи Седрика, о Гесте, оставшемся в Удачном, о её добродетельных подругах и чопорной матери, о неизбежном возвращении к той жизни наводили на неё ужас.

— Нет, — проговорила она вслух. — Не сегодня.

Она зажмурилась крепче и заснула.

Капитан босиком стоял на палубе и глядел на берег. Башмаки он держал в руках.

— Что у тебя на уме, «Смоляной»? — тихонько спросил он судно.

Последовавший ответ был загадочным. Лефтрин его не услышал. Скорее, ощутил босыми ногами через палубу не в меньшей степени, чем сердцем. Корабль хранил собственные секреты.

— «Смоляной», я знаю этот сон, — попытался Лефтрин снова. — Я думал, он мой. Нечто, что ты хотел мне показать.

На этот раз воздух дрогнул согласием. Трепет — и тишина.

— Корабль? — окликнул Лефтрин.

Но ответа не получил. Спустя некоторое время, так и держа башмаки в руках, капитан «Смоляного» отправился к себе в койку.

Карсон связал лодки веревкой. Это казалось унизительным, все равно что ехать на лошади, которую ведет кто-то другой, но Седрик понимал, насколько это разумно. Поэтому вместо того чтобы возмущаться, он изо всех сил следил за тем, чтобы веревка не натягивалась. Он был готов признать, что не умеет удерживать лодку в стороне от главного течения и подниматься вверх по реке. Но не хотел признавать, что у него не хватает сил грести, и его нужно тащить до баркаса на буксире.

У подобной гордости была своя цена, и теперь Седрик платил по счету. Каждый взмах веслом давался ему с трудом. Ладони покрылись мозолями, пузыри полопались и ободрались, и теперь он сжимал дерево рукояти едва ли не освежеванными руками.

— Теперь уже недалеко! — обернувшись к нему, прокричал Карсон. — Все будут так рады и тебе с драконицей, и лодке! Её утрата дорого бы нам обошлась.

«Наверное, куда дороже, чем пропажа одного лишь хлыща из Удачного», — гневно подумал Седрик.

Он понимал, что Карсон вовсе не хотел его оскорбить, только заметил, что все три находки встретят с радостью. Но сознание этого не помогало. За последние сутки юноша увидел себя в новом свете, и образ ему совершенно не польстил. Без толку напоминать себе, что в деловых кругах Удачного его считают сведущим и толковым пареньком. В лучших тавернах города он известен приятным чистым тенором при исполнении застольных песен, а в винных лавках для него оставляют лучшие вина. Никто не придерется к его вкусу в выборе шелка. И когда он организовывает поездки Геста, они проходят без сучка без задоринки.

Только здесь все это не имеет значения. Некогда Седрика вовсе не заботило мнение Карсона. Он вполне довольствовался тем, что пережидал очередной скучный день на баркасе, мечтая о возвращении в Удачный, к достойной жизни. Теперь же он страстно жаждал доказать, что способен отличиться не только за столом переговоров. Или в спальне. Мысль замаячила уже не первый раз, и сейчас Седрик не стал от неё прятаться. Действительно ли Гест ценил его как делового партнера? Или же держал при себе только потому, что он был забавен и уступчив в постели?

Медная драконица брела по мелководью, сбоку от лодок. Река опустилась почти до прежнего уровня. Релпда, похоже, с охотой шагала вверх по течению. Скоро она присоединится к остальным драконам, и их бесконечный поход продолжится. Медная шагала, то поднимая над водой хвост, то снова волоча его за собой. Она все время касалась сознания Седрика — как маленький ребёнок цепляется за подол материнской юбки. Юноша ощущал её, но в его мысли она не вторгалась. Сейчас спину ей грело солнце, под лапами хлюпала грязь, и она опять слегка проголодалась. Скоро им придется искать для неё пищу, иначе она начнет капризничать. Но пока драконица имела все, чего хотела от жизни, и была вполне довольна. Её непосредственность казалась ему едва ли не очаровательной, пока он не осознал, насколько она безнравственна.

Прямо как Гест.

Эта мысль застала Седрика врасплох, сбив с ритма гребли. Он уставился в пространство перед собой, пытаясь понять, совершил ли он только что открытие или просто снова потворствует своему гневу на любовника. И тут же веревка между лодками натянулась, юноша чуть не опрокинулся с банки, а Карсон обернулся. Охотник позволил течению снести его лодку назад и поравнялся с Седриком.

— Ты устал? Если устал, можем немного передохнуть под деревьями.

Карие глаза преисполнились сочувствия. Охотник знал, что Седрик не привык к физическому труду. С утра он предложил юноше просто посидеть в лодке, пока он, Карсон, гребет, ведя вторую лодку за собой на буксире.

Седрику отчаянно хотелось согласиться. Просто признаться, что он слабак и не способен здесь выжить.

— Нет, я просто нос чесал. Прости!

— Что ж, скажешь, если понадобится отдохнуть.

Карсон просто сообщил о такой возможности. Седрик выискивал за его словами насмешку, но не находил. Охотник снова взялся за весла и повел лодку дальше.

Юноша тоже принялся грести. Карсон сосредоточил взгляд на реке. Седрик смотрел на спину охотника и пытался подражать его движениям. Широкие плечи и мощные руки Карсона двигались размеренно, с кажущейся легкостью, как будто он просто дышал. Попутно охотник чуть поворачивал голову, оглядывая реку: остающиеся позади деревья, драконицу, воду. Он сам как дракон, понял вдруг Седрик. Сосредотачивается на том, что делает, делает это хорошо, и ему этого довольно. Юноша на миг истово позавидовал ему. Вот бы его собственная жизнь была так же проста.

Возможно ли это?

Конечно, нет.

Его жизнь отчаянно запуталась. Он оказался здесь, далеко от мест, где мог хоть в чем-то преуспеть. Украл драконью кровь и, хуже того, попробовал её на вкус, а затем понял всю низость своего поступка и дальнейших намерений. Как он мог вообразить, что драконы — обычные животные, вроде свиней или овец, которых человек может зарезать для своих нужд? Он вспомнил о сделке, заключенной с купцом Бегасти, и содрогнулся. С тем же успехом он мог бы продать сердце ребёнка или пальцы женщины!

И вот куда завел его скверно продуманный план. Он вдали от дома и с каждым днем продолжает от него удаляться. Он хотел невероятно разбогатеть и уехать вместе с Гестом из Удачного, но с каждым мигом это желание кажется все менее исполнимым и достойным.

Седрик попытался оживить прежнюю мечту. Он вообразил, как в красиво убранной комнате они с Гестом глядят друг на друга поверх стола, заставленного изысканными блюдами. Ещё в его мечтах всегда присутствовали высокие двери, распахнутые в благоухающий сад, который озаряло закатное солнце. И воображаемый изумленный Гест все время спрашивал, как Седрику удалось всего этого добиться, а тот лишь откидывался на спинку кресла с бокалом вина в руке и молча улыбался.

Он детально представлял себе эту сцену: уставленный блюдами сервант, вино в бокале, шелковая рубашка, щебет птиц, перепархивающих с кустов на деревья в вечернем саду. Он помнил каждую мельчайшую подробность своей фантазии, но ему не удавалось её оживить; он не слышал больше изумленных, настойчивых расспросов Геста, не мог улыбнуться так, как улыбался бы, качая головой и отказываясь отвечать. Воображение сорвалось с цепи, мечта обернулась кошмаром, в котором он знал: Гест непременно слишком много выпьет, откажется от рыбы, заявив, что она пережарена, отпустит сальное замечание о мальчике, убирающем со стола. Настоящий Гест обязательно спросит, не торговал ли Седрик собой на улицах, чтобы заработать столько денег. Настоящий Гест обольет презрением все его подарки, обругает вино, найдет убранство дома чересчур кричащим и безвкусным и пожалуется, что ужин был слишком обилен.

Гест из его мечтаний сменился тем человеком, в которого постепенно превратился за последние два года. Насмешливым, брюзгливым Гестом, которому нельзя угодить, властным Гестом, который вышвырнул его вон, когда Седрик посмел с ним не согласиться. Гестом, который начал все чаще и чаще попрекать его, напоминая, что они тратят деньги Геста, что Гест его кормит, одевает и предоставляет ему кров. И что себе вообразил Седрик? Что, отыскав источник богатства и завладев им, он сумеет сделать Геста прежним?

Или он сам захотел стать Гестом — главным из них двоих?

Весла глубоко зарывались в воду. Спина, шея, плечи и руки ныли. Ладони жгло. Но даже эта боль не могла заглушить горькую правду. С самого начала, с самых первых дней вместе Гесту нравилось господствовать над Седриком. Всегда он посылал за юношей, а тот приходил. Этот человек никогда не был с ним нежен, добр или внимателен. Он смеялся над синяками, которые оставлял на его теле, а Седрик склонял голову и печально улыбался, принимая подобное обращение как должное. Хотя, конечно, Гест никогда не заходил слишком далеко. За исключением единственного раза, когда он здорово набрался, а Седрик вывел его из себя, помогая подняться по гостиничной лестнице. Гест по-настоящему разозлился и ударил его так, что он скатился по ступеням. Но только в тот раз — и ещё как-то, в отместку за то, что секретарь не согласился, будто купец сознательно обманул их, а предположил нечаянную ошибку, Гест уехал из гостиницы без него, и Седрику пришлось бежать через самые опасные районы мрачного калсидийского города, чтобы поспеть на корабль за несколько минут до отплытия. Гест так и не извинился за тот случай, только высмеял Седрика к радости попутчиков.

Один из них, вспомнил вдруг Седрик, наверное, сейчас с Гестом. Коуп. Реддинг Коуп, с пухлым ротиком и короткими пальчиками, который вечно ловит каждое слово Геста и всегда готов вызвать у него улыбку, хитро высмеяв Седрика. Что ж, пусть Коуп и забирает Геста себе. Седрик мстительно пожелал, чтобы победа не принесла ему радости. Не исключено, что завоеванная им награда окажется вовсе не тем, чего он ждал.

Тимара покинула баркас рано утром, выпросив на время у капитана одну из маленьких лодок. Лефтрин этим утром пребывал в необычайно благожелательном настроении. Он приказал Дэвви отвезти девушку на берег в корабельной шлюпке, а ей велел покричать, когда она захочет вернуться на судно. Тимара захватила с собой пару вещмешков и пообещала, что попробует насобирать свежих плодов на всех.

Она не сказала Татсу, что уходит. Вообще никому не сказала. И все же ничуть не удивилась, когда он объявился, чтобы помочь им спустить лодку за борт. И когда он слез по трапу и сел позади неё, это тоже не стало для неё неожиданностью.

Пока Дэвви вез их к берегу, Тимара размышляла, как ей вести себя с Татсом. До поры их занимала дружелюбная болтовня паренька. Очевидно, он только что подружился с Лектером и теперь засыпал их вопросами о нем. Татс рассказывал, что мог. Лектер всегда держался несколько отчужденно, не сближаясь ни с кем из хранителей. Тимара порадовалась за него. Она почти не знала и самого Дэвви, но успела заметить, насколько тот одинок. Она понимала, почему капитан запрещает сближаться членам команды и драконьим хранителям, но ей было жаль Дэвви — единственного подростка на борту. Она надеялась, что для него Лефтрин несколько смягчит правила и позволит дружбе мальчика с Лектером продолжаться.

Дэвви подвел лодку как можно ближе к берегу, к выпирающим корням дерева, и Тимара с Татсом высадились. Оттуда девушка вспрыгнула на ствол, вонзила когти и полезла наверх. Татс попрощался с Дэвви и последовал за ней, хоть это и давалось ему труднее. Когда они добрались до ветвей, путь сделался легче для обоих. Они почти не разговаривали, только обменивались деловитыми окликами: то «Осторожней, тут скользко», то «Кусачие муравьи. Давай быстрее».

Тимара вела, Татс следовал за ней. Они двигались вдоль берега, вверх по течению, и девушка забиралась все выше и выше.

— Куда это мы? — спросил наконец Татс.

— Ищем плодовые лианы. Те, что с воздушными корнями. Им нравится, что вдоль берега много света.

— Ладно. А то что-то мне сегодня неохота забираться на самый верх крон.

— Мне тоже. Слишком много времени ушло бы на то, чтобы подняться и снова спуститься. А нам надо собрать сегодня как можно больше еды.

— Отличная мысль. Теперь будет труднее прокормить всех. Почти все рыболовные снасти утонули. Заодно с прочими припасами. И одеял нет. И много ножей пропало.

— Да, труднее, — согласилась Тимара. — Но драконы уже успешнее кормятся сами. Думаю, все будет в порядке.

Татс немного помолчал, осторожно следуя за ней по горизонтальной ветке.

— Если бы ты могла вернуться в Трехог, то захотела бы? — спросил он затем.

— Что?

— Вчера вечером ты сказала, что не можешь вернуться домой. И я задумался, действительно ли ты этого хочешь? — Он некоторое время двигался молча, а затем прибавил: — Потому что если хочешь, я найду способ отвезти тебя туда.

Тимара остановилась, обернулась и поймала его взгляд. Татс казался крайне серьезным, а она неожиданно ощутила себя очень старой.

— Татс, если бы я и впрямь этого хотела, то и сама нашла бы способ вернуться. Отправляясь в этот поход, я подписала контракт. Если бы я сейчас ушла… ну, все это оказалось бы бессмысленным, понимаешь? Я осталась бы просто Тимарой, сбежавшей, чтобы жить в доме отца и подчиняться правилам матери.

Татс нахмурился.

— «Просто Тимарой». Не думаю, что это так уж плохо. А кем бы ты хотела быть?

Вопрос озадачил её.

— Не знаю. Но уверена, что хочу быть кем-то, а не просто дочерью своего отца. Хочу как-то себя проявить. Именно это я и сказала папе, когда он спросил, зачем мне этот поход. И это все ещё правда.

Они перебрались на следующее дерево, и Тимара полезла наверх, глубоко запуская когти в кору. Эти самые когти, которые были её проклятьем в Трехоге, здесь могут считаться благословением, подумала она.

Татс следовал за ней, но куда медленнее. Найдя подходящую ветку, Тимара остановилась и подождала его. Лицо юноши блестело от пота, когда он поравнялся с нею.

— Я думал, только парни что-то такое ощущают.

— Такое — это какое?

— Что мы должны проявить себя, чтобы все увидели в нас мужчин, а не просто мальчишек.

— А с чего бы девушке воспринимать это иначе?

Тимара заметила желтый проблеск. Она указала туда рукой, и Татс кивнул. С самого конца ветки, над рекой, свешивалась гирляндой лиана-паразит. От тяжести плодов провисала и она сама, и поддерживающие её ветви. Она качнулась, и над ней мелькнуло чье-то крыло. Там кормятся птицы, а это верный признак того, что плоды поспели.

— Я полезу туда, — сообщила Тимара. — Но не знаю, выдержат ли ветки тебя.

— Вот и проверим, — отозвался Татс.

— Как хочешь. Но не иди слишком близко за мной.

— Я буду осторожен. И пойду по другой ветке.

Так он и поступил. Тимара двинулась дальше по своей ветке, а Татс перебрался на соседнюю. Девушка пригнулась, впившись в кору когтями, и осторожно поползла к лиане. Чем ближе она подходила, тем сильнее прогибалась ветка.

— Падать высоко, а река тут мелкая, — напомнил ей Татс.

— Как будто я не знаю, — пробормотала она и оглянулась на него.

Татс распластался на животе, осторожно, но упрямо продвигаясь вперед. Ему явно было страшно. Но она знала, что он не повернет назад прежде неё.

Что-то себе доказывая.

— Так почему бы девушке себя не проявить?

Татс скрипнул зубами и прополз ещё чуть дальше. Тимара невольно восхитилась его выдержкой. Юноша был тяжелее, и его ветка уже начала клониться вниз.

— Ну… Просто ей это не обязательно. Никто от неё этого не ждёт. Она просто должна… ну, ты понимаешь, быть девушкой.

— Выйти замуж, родить детей, — предложила Тимара.

— Ну да, что-то в этом роде. Не вот так сразу, насчет детей-то. Но, по-моему, никто не ждёт, чтобы девушка, ну…

— Что-то делала, — подсказала Тимара.

Дальше она идти не решалась, но с этого места плодов было ещё не достать. Тимара потянулась вперед и осторожно поймала лиану за лист. Медленно потянула на себя, стараясь не оторвать черенок. Когда лиана оказалась достаточно близко, девушка перехватила её свободной рукой. И осторожно поползла по ветке назад, вытягивая за собой стебель. Почти все лианы-паразиты весьма прочны и гибки. Тимара просто подтащит её к себе, а потом спокойно оберет с неё плоды.

Татс увидел это, и Тимара отдала должное его сообразительности — он сразу же бросил рисковать и попятился по ветке назад. И тихонько вздохнул, наблюдая за ней.

— Ты понимаешь, что я имею в виду.

— Да. Но раньше, у первых торговцев, все было не так. Женщины считались одними из самых стойких поселенцев. У них не было выбора, ведь им надо было не только выживать самим, но и растить детей.

— Так, может, и в те времена девушки проявляли себя через детей? — заметил он с некоторым торжеством в голосе.

— Может быть, — уступила Тимара. — До какой-то степени. Но это было ещё до того, как они основали города на деревьях, начали раскапывать Трехог — вообще до всего. Тогда следовало просто выжить, научиться добывать пригодную для питья воду, строить дома, в которых было бы сухо, делать лодки, которые не разъест река…

— Теперь все это кажется вполне очевидным.

Татс теребил в руках ветку поменьше, раскачивая её туда-сюда.

— Так всегда бывает после того, как кто-нибудь найдет решение.

Юноша улыбнулся ей. Ветку он отломал, затем ободрал с неё листья и зацепил ею другую лиану. Медленно и осторожно он тянул лиану к себе, пока не смог схватить руками. Тимара поджала губы, а затем улыбнулась в ответ, признавая находчивость Татса. Она раскрыла мешок и принялась укладывать в него обобранные с лианы плоды.

— И тем не менее. В те времена женщинам приходилось делать много разной работы. Находить новые способы что-то делать.

— А мужчинам разве нет? — невинно поинтересовался Татс.

Тимара заметила плод, поклеванный птицей. Сорвала его, швырнула в Татса, а затем продолжила собирать остальные.

— Разумеется, приходилось. Но сути дела это не меняет.

— И в чем же она состоит? — уточнил Татс, набивая плодами свой мешок.

Так к чему же она клонит?

— Некогда женщины торговцев проявили себя наравне с мужчинами. Тем, что выжили.

Руки Тимары замедлили движения. Она поглядела сквозь листву вдаль, за реку. Другой берег маячил туманной полосой. Тимара до сих пор как-то не осознавала, насколько широко разлилась река. Она попыталась призвать к порядку нестройные мысли. Татс задает ей те же самые вопросы, что и она сама. Она должна дать ответы не только ему, но и себе тоже.

— Когда я родилась, — начала Тимара, избегая его взгляда, — меня признали недостойной жизни. Папа спас меня от смерти, но это что-то говорит только о нем самом. Меня это никак не затрагивает. Все то время, пока я росла, меня окружали люди, уверенные, что я не заслуживаю жизни.

Включая её мать. Но Тимара не стала этого упоминать. Это прозвучало бы так, будто она упивается жалостью к себе. И, к тому же, не имело никакого отношения к тому, что она пыталась объяснить. Ведь не имело же?

— Я работала вместе с отцом. Я собирала точно так же, как он. Я делала всю работу, какую мне поручали. Но этого все равно не хватало, чтобы доказать, что я заслуживаю жизни. Ровно этого от меня и ждали. Как и от любой девочки из Дождевых чащоб, — уточнила Тимара, все же взглянув на Татса. — Подтверждения, что я могу быть самой обычной, не считая внешности, им было недостаточно.

Руки Татса, коричневые от загара, сновали, словно самостоятельные мелкие зверьки, отрывая фрукты и складывая в мешок. Ей всегда нравились его руки.

— А почему этого было мало тебе самой? — спросил Татс.

В том-то и загвоздка. Она не знала сама.

— Просто мало и все, — проговорила Тимара угрюмо. — Я хотела, чтобы они признали, что я не хуже любого из них и даже лучше некоторых.

— И что бы случилось тогда?

Девушка немного помолчала, размышляя. Она прервала работу, чтобы съесть один из плодов. Отец говорил, как они называются, но она не запомнила. Эти фрукты редко встречались в окрестностях Трехога. Они были сочными и сладкими. На рынке за них дали бы неплохую цену. Тимара добралась до волосатой косточки и, прежде чем выбросить, соскребла с неё зубами остатки мякоти.

— Вероятно, они возненавидели бы меня ещё сильнее, чем прежде, — признала она, кивнула самой себе и улыбнулась, прибавив: — Но, по крайней мере, тогда у них был бы достойный повод.

Мешок Татса был полон. Он крепко стянул веревку. Тимара прежде не видела этого рюкзака — должно быть, корабельный. Татс сорвал ещё один плод и надкусил.

— Значит, для тебя дело было не в том, чтобы проявить себя и так получить возможность нарушать их правила? Выйти замуж, родить детей?

Тимара как следует это обдумала.

— Нет. На самом деле, нет. Мне было бы достаточно, если бы они признали, что я заслуживаю жизни. — Она отвернулась и добавила: — Не думаю, что меня действительно влечёт идея «выйти замуж, родить детей». Правила есть правила.

— Не для Грефта, — возразил Татс, покачав головой.

Он доел фрукт. Сунул косточку в рот, пососал немного и выплюнул.

— Ох уж этот Грефт с его новыми правилами, — пробурчала Тимара себе под нос.

— Тебе никогда не хотелось жить без правил, которые тебе навязали? Просто делать то, что тебе хочется?

— Я воспринимаю правила иначе, чем он, — медленно проговорила она.

— Как это?

— Ну, он мужчина. А женщины вроде меня… мы не только рожаем детей, которые не способны или не должны выжить, но и сами часто гибнем. Отец говорил, правила, запрещающие иметь супругов и детей, защищают меня не в меньшей степени, чем кого бы то ни было ещё, — объяснила Тимара и дернула плечом. — Грефт меняет правила, ничем не рискуя, так? Это не ему рожать здесь без помощи повитухи. Не ему заниматься ребёнком, который не сможет выжить. Сомневаюсь, задумывался ли он хоть раз, что будет делать с младенцем, если тот выживет, а Джерд скончается при родах.

— Как ты можешь думать о таких вещах? — пришел в ужас Татс.

— А как ты можешь о них не думать? — парировала она.

Тимара выпустила лиану и закинула на плечо мешок. Уставилась сквозь листву на далекий берег.

— Грефту-то хорошо разглагольствовать о новых правилах, — помолчав, уже спокойнее продолжила она. — Меня просто бесит, когда он заявляет, что мне «вскоре придется делать выбор», как будто мой выбор состоит только в том, которого из мужчин предпочесть. Может, ему все и кажется простым. Здесь нет властей, чтобы что-то ему запретить, так что он это делает. И не задумывается о причинах, из-за которых появились правила. Для него это просто преграда, мешающая делать то, что хочется.

Тимара обернулась к Татсу.

— Ты понимаешь, что, с моей точки зрения, он просто пытается навязать мне другие правила? Его правило гласит, что я должна выбрать мужчину. «Ради всех хранителей», чтобы парни не передрались из-за меня. Чем это лучше старых правил?

Когда Татс ничего не ответил, она снова перевела взгляд на реку.

— Знаешь, я только что кое-что поняла. Джерд с Грефтом думают, что, нарушая правила, доказывают собственную состоятельность. Для меня же нарушение правила не значит ничего, кроме того, что правило нарушено. Сомневаюсь, что Джерд стала храбрее, сильнее или выносливее от того, что так поступила. На самом деле, сейчас, пока в ней растет ребёнок, она ещё уязвимее. Больше зависит от других, независимо от того, насколько это усложнит всем жизнь. Так вот. Что же это доказывает нам о Джерд? Или о парнях, которые с ней спали?

Развивая мысль, Тимара забыла, с кем разговаривает. Потрясение, отразившееся на лице Татса, заставило её умолкнуть. Она хотела извиниться, сказать, что не имела ничего такого в виду. Но на язык не подвернулось подходящей лжи.

— Мой мешок набит доверху, — спустя несколько мгновений тишины негромко проговорила Тимара. — Давай отнесем все на баркас.

Татс коротко кивнул, соглашаясь, но на неё не взглянул. Она его пристыдила? Или разозлила? Внезапно на Тимару навалилась усталость. Ей уже не хотелось понимать Татса или в чем-то его убеждать. Слишком хлопотно. Намного проще быть одной. Она поднялась и первой двинулась обратно.

Всего в трех деревьях от того места, где они высадились из лодки, Тимара увидела, что им навстречу поднимается Нортель. Девушка остановилась и отступила назад, пропуская его. Молодой человек быстро поднялся и, оказавшись на одной с ней ветке, замер, тяжело дыша и переводя взгляд с Тимары на Татса и обратно.

— Где вы были? — требовательно спросил он.

Тимара вскипела от этого неожиданного вопроса.

— Собирали фрукты, — ответил Татс, не дав ей раскрыть рта.

— Ты что, считаешь это честным? — спросил его Нортель. — Ты же слышал, что сказал Грефт. И мы все согласились. Пусть она выберет, а мы примем её решение.

— Я не… — начал Татс, но Тимара резко вскинула руку, оборвав его.

Она окинула взглядом обоих юношей.

— Что сказал Грефт, — повторила она, тоном явно потребовав пояснений.

Взгляд Нортеля остановился на Тимаре.

— Он сказал, что мы все должны играть честно и не пытаться воспользоваться сложившейся у тебя ситуацией. — Он снова посмотрел на Татса и продолжил: — Но ты именно этим и занимаешься, так? Играешь на том, что вы давние друзья, а она скорбит по Рапскалю. Ты пользуешься любым предлогом, чтобы постоянно торчать рядом с ней. Не даешь никому другому даже возможности с ней заговорить.

— Я пошел с Тимарой собирать фрукты. Мы потеряли кучу охотничьего снаряжения. Нам стоит запасти как можно больше еды, пока это возможно, — ровным тоном сообщил Татс.

Слова его казались разумными, в отличие от недобрых искорок в глазах. Он бросает вызов противнику, вдруг поняла Тимара. Нортель выпятил грудь колесом, и в зеленых глазах вспыхнул бледный лиловый огонек. Внезапно он напомнил ей своего дракона, и она определила, что именно сейчас наблюдает: самец бросает вызов другим самцам, споря за её внимание. Её пробрал странный трепет. Сердце запнулось и понеслось вскачь. Щеки девушки залил румянец.

— Хватит! — прорычала она, не только им, но и себе.

Ей не нужно было оборачиваться, чтобы понять, что Татс принял вызов Нортеля.

— Меня не заботит, что за чушь болтает Грефт. Он не вправе указывать, кому и когда со мной общаться. И не может требовать, чтобы я принимала «решение», которое существует только в его воображении. Я не намерена никого выбирать. Ни сейчас, ни, вероятно, в будущем.

— Это ведь ты ей что-то наговорил? — облизнув узкие губы, обвиняющим тоном бросил Татсу Нортель. — Чтобы настроить её против самой идеи?

— Ничего подобного!

— Нортель! Говори со мной, а не с ним!

Нортель переводил взгляд с Татса на Тимару.

— Именно этого я бы и хотел. Уходи, Татс. Тимара хочет говорить со мной.

— Заставь меня.

— Прекратите!

Тимаре совершенно не понравилось, что её голос взлетел до визга и сорвался. Она звучит, как напуганная истеричка, когда на самом деле вне себя от злости.

— Я не хочу этого, — заявила она, стараясь говорить спокойно и рассудительно. — Все это ни в чем меня не убедит.

С тем же успехом она могла промолчать. Нортель расправил плечи и слегка отклонился вбок, чтобы уставиться из-за её спины на Татса.

— Могу и заставить, если ты сам этого хочешь, — предложил он.

— Давай проверим.

Они оба внезапно ей опротивели.

— Деритесь, если хотите, — заявила Тимара, — но этим вы ничего не докажете ни мне, ни другим. И ничего не измените.

Она потуже затянула вещмешок, прикинула расстояние до ближайшей нижней ветки и прыгнула. Не такой уж дальний прыжок, да и когти были наготове. Должно быть, это мешок выбил её из равновесия. Как бы там ни было, Тимара приземлилась мимо середины ветки, поскользнулась и с возмущенным криком сорвалась вниз.

Она пролетела, должно быть, всего лишь дюжину футов, прежде чем раскинутые руки ухватились за новую ветку. Отточенным за годы повторений движением Тимара вонзила в неё когти, перевернулась и забросила на неё тело. И все равно скорчилась и заскрипела зубами от боли. Когда она упала, мышцы спины свело от испуга. И теперь рана горела так, словно её заново разодрали. Хоть все это время болячка и напоминала о себе, но, по крайней мере, ныла терпимо и, может, даже начала заживать. А теперь казалось, будто с неё не только сорвали корку, но ещё и воткнули что-то острое. Тимара осторожно потянулась за спину рукой, но поняла, что боль не позволит ей завершить это движение. Она не сможет даже проверить, не идет ли кровь.

У неё над головой парни сперва окликали её по имени, а затем принялись обвинять друг друга в её падении. Пусть их дерутся. Её это ничуть не волнует. Глупо, глупо, глупо. Но ещё глупее то, что глаза ей обожгли слезы.

Они услышали горн задолго до того, как что-то увидели. Три коротких сигнала означали, что Карсон возвращается, причем кого-то нашел. Лефтрин смотрел, как хранители собираются на палубе, вглядываются вдаль и негромко переговариваются друг с другом. Рапскаль и Хеби? Медная драконица? Джесс? Седрик?

Лично он сомневался, что это Джесс. Он ещё до волны сделал все, что мог, чтобы охотник не выжил. Но что, если тот все-таки уцелел? Много ли он расскажет и кому? Когда вдали показалась медная драконица, бредущая рядом с парой лодок, хранители завопили от радости и облегчения. Капитан сощурился, удивившись тому, что лодок две. Некоторое время он всматривался в человека, который греб во второй.

— Это Седрик! — взревел он наконец. — Он нашел Седрика! Элис! Элис! Карсон нашел Седрика! Он цел и, похоже, даже невредим.

По палубе застучали торопливые шаги, и вот уже Элис остановилась рядом с ним на крыше палубной надстройки.

— Где? Где он? — задыхаясь, выпалила она.

— Вон там, — указал он. — Гребет во второй лодке.

— Седрик гребет? — с сомнением переспросила она, но мигом позже согласилась: — Да, это он. Это его рубашка. Не могу поверить! Он жив!

— Жив, — подтвердил Лефтрин.

Ненавязчиво он взял Элис за руку. Ему не хотелось спрашивать вслух, но он должен был знать. Изменит ли возвращение Седрика их отношения?

Она стиснула его руку. А затем выпустила. Лефтрин пал духом.

Элис наблюдала за приближением двух лодок, силясь разобраться в собственных чувствах. Она радовалась тому, что её друг выжил. Страшилась, что вернулся соглядатай Геста. Сердилась на Седрика за то, что он утаил от неё подарок мужа, и удивлялась тому, что он вообще взялся работать веслами.

Драконы затрубили, приветствуя Медную, и Релпда радостно им ответила. В подобных случаях Элис не разбирала в их кличах слов. Она подозревала, что понимает драконов лишь тогда, когда те сами хотят, чтобы люди слышали и понимали их. Она не стала бы утверждать наверняка, но предполагала, что некоторые разговоры драконы ведут только между собой. Она подумала, что эту мысль стоит записать, и тут же ощутила укол совести. Она уже несколько дней не пополняла журнал, не заносила туда новые наблюдения. Элис решила, что её слишком заботило выживание и поиски себя. О том, как она упала в реку и как её спас дракон, она напишет. А вот насчет прошлой ночи? Эти воспоминания будут принадлежать ей и только ей, навеки.

Они с Лефтрином не обсуждали произошедшего. Утром, встретившись за столом на камбузе, и позже, когда она прогуливалась с ним по палубе, они соблюдали приличия. Элис старалась не краснеть и не заглядывать многозначительно в глаза капитану. Их молчание было красноречивее слов. Ей вовсе не хотелось, чтобы хранители начали сплетничать и строить догадки на их счет, и она подозревала, что Лефтрин тоже предпочел бы сохранить все в тайне от команды. Теперь же Элис гадала, выпадет ли ей ещё когда-нибудь возможность остаться с ним наедине и обсудить, что это для неё значило.

Седрик нашелся — и как будто все её удачнинское прошлое вернулось, чтобы снова окутать её. Как только он ступит на палубу, она перестанет быть просто Элис. Она станет Элис Финбок, женой Геста Финбока, который однажды сделается торговцем Финбоком и будет распоряжаться голосом Финбоков в Совете торговцев Удачного. Согласно брачному контракту, она обязана не только хранить ему верность, но и, по возможности, подарить наследника и, более того, ради Геста, его и своей семьи, соблюдать приличия, необходимые для сохранения репутации.

Элис не хотела, чтобы Седрик вернулся. Она не желала ему смерти, но если бы в её силах было отправить друга обратно в Удачный, Элис сделала бы это, не задумываясь.

^{Двадцать шестой день месяца Молитв, шестой год Вольного союза торговцев.}

^{От Эрека, смотрителя голубятни в Удачном, — Детози, смотрительнице голубятни в Трехоге.}

Послание от Эрека, смотрителя голубятни в Удачном, Детози, смотрительнице голубятни в Трехоге. В запечатанном футляре дорожные бумаги для подмастерья Рейала, возвращающегося домой к семье для соблюдения надлежащего траура, за счет смотрителей голубятен. Попутно его попечению вверен груз из двадцати пяти быстрых голубей и шести королевских. С нашими искренними соболезнованиями и наилучшими пожеланиями.

Глава 12

МЕДАЛЬОН

— Я съела человека! Я съела охотника! — торжествовала Релпда.

Она протрубила новость всем им, выпалила раньше, чем успела подойти, а затем уже выбралась с мелководья на топкий берег, чтобы приветствовать собратьев.

— Он угрожал моему хранителю! Мы сражались с ним и съели его!

Но следующие её слова поразили и без того ошеломленных драконов ещё сильнее.

— Мой хранитель доказал, что достоин. Он выпил моей крови, чтобы говорить со мной, и теперь он мой. Я сделаю его Старшим, первым из нового поколения.

— Мы этого не обсуждали! — возразил Меркор.

— Ты дала ему свою кровь?

— Как ты сделаешь его Старшим?

— О чем она вообще говорит?

— Тихо! — оглушительно проревел Ранкулос и, когда остальные драконы ошеломленно примолкли, развернулся к маленькой медной самке. — Что-что ты сделала? — переспросил он. — Ты, у кого ума не хватит и на полдракона, дала кровь человеку? Начала перерождать его? Плохо уже то, что столь многие начали изменяться от одного лишь соседства с нами. Или ты не помнишь, что было решено много лет назад? Ты что, забыла о Богомерзких? Или хочешь наплодить новых?

— О чем ты говоришь? — не выдержала Синтара. — Хватит сыпать загадками! Нам угрожает какая-то опасность? Что она наделала?

— Прежде всего, она съела охотника. Охотника, который должен был добывать для нас пищу! — гневно выпалил Ранкулос.

Плевок фыркнул.

— Сам теперь себя кормлю. Не нужны охотники и хранители.

— Уже несколько дней люди не приносят нам еды, — тихо заметила Верас.

— Так и нужды нет. У нас полно дохлой рыбы, — возразил Сестикан.

Когда долгий день начал клониться к вечеру, драконы вернулись к баркасу. Река продолжала мелеть. Вода спадала, обнажая облепленные грязью кусты и травяные кочки. Синтара предвкушала, что хотя бы этой ночью ей удастся поспать на относительно сухом берегу. А завтра они продолжат путь вверх по реке. Жизнь как будто входила в прежнее русло, пока не явилась медная драконица.

— Кто-то один должен поговорить с ней, но только не все разом, или мы ничего от неё не добьемся.

Синтара отошла от других драконов и приблизилась к медной. Внимательно её рассмотрела. Релпда изменилась. Она двигалась гораздо увереннее, а говорила более внятно. С ней что-то произошло. Синтара сосредоточилась на медной драконице.

— Релпда. Зачем ты съела охотника? Он был уже мертв? — спросила она меньшую самку.

Та обдумала вопрос, пока поднималась к остальным по илистому берегу.

— Нет. Но он хотел убить меня. И тогда мой хранитель на него напал. А потом, когда я увидела, что мой хранитель пытается его убить, я решила его съесть. Отличная вышла добыча, — заключила медная драконица и огляделась по сторонам. — Здесь была рыба?

— Уже закончилась. Завтра мы отправимся дальше.

Синтара отметила, что остальные драконы притихли и слушают их.

— Что значит «твой хранитель выпил крови»? — попыталась она вернуть Медную к прежней теме разговора. — И кого ты называешь своим хранителем?

Релпда склонила голову, чтобы потереться носом о переднюю лапу. От этого её морда лишь ещё больше испачкалась, а не очистилась.

— Седрик, — объяснила она. — Седрик теперь мой хранитель. Он пришел ко мне, взял у меня кровь и выпил, чтобы стать ближе ко мне. Теперь мы мыслим вместе. И все стало для меня гораздо яснее. Я сделаю его своим Старшим. У меня есть на это право.

— Ты сделаешь Старшего? — растерялся Сестикан.

— Я пытаюсь добиться от неё объяснений! Тише вы! — зашипела Синтара.

— Мы не можем изменять людей, если не хотим, чтобы они изменили нас, — устало проговорил Меркор, пропустив её требование мимо ушей.

От его слов Синтара застыла. Здесь кроется что-то, о чем необходимо вспомнить.

— Не можем или не должны? — уточнил Сестикан.

— Я не понимаю! — взъярилась Фенте и хлестнула хвостом.

— Тогда молчи и слушай! — ощерилась Синтара на маленькую самку — угроза, за которой может последовать ядовитый выдох.

Фенте отпрянула в сторону, затем развернулась и зашипела в ответ.

— Прекратите! — взревел Ранкулос. — Обе!

Меркор окинул их печальным взглядом. Его глаза, черные на черном, медленно вращались.

— Столь многое утрачено. И хотя мы становимся сильнее и приближаемся к тому, чтобы стать настоящими драконами, я каждый день ужасаюсь пробелам в наших воспоминаниях. Знаю, мне не следует предполагать, будто вы помните то же, что и я, но постоянно совершаю эту ошибку. Судя по всему, Фенте, Релпда помнит то, что многие позабыли. Старших создают драконы, преднамеренно. Иногда, как это происходит с нашими хранителями, люди претерпевают изменения просто потому, что тесно общаются с нами. В те времена, когда у Старших и драконов были общие города и судьбы, Старших создавали расположенные к ним драконы — как человеческий садовник мог бы подрезать крону дерева. Сознательно и осторожно, тщательно выбирая основу, дракон создавал Старшего. За те годы, что наши народы были разлучены, многие жители Дождевых чащоб приобрели некоторые внешние черты Старших, но не из полезных.

— Как? — спросила Синтара. — Почему они менялись без драконов?

— Так им и надо, — тихо проговорил Ранкулос. — Те, кто убивал драконов в коконах, те, кто присвоил и резал то, что должно было стать драконами, те, кто крал и продавал сокровища и магию Старших — именно они сильнее прочих пострадали от изменений. И это справедливо. Они брали то,что им не принадлежало. Они вмешивались в дела драконов. И стали перерождаться, как и их потомки. Они заплатили короткими жизнями и мертворожденными детьми. По заслугам.

— Ты лишь строишь предположения, — предостерег его Меркор.

— Но не без оснований. Это не просто совпадение. В глубине души люди все понимают. Посмотрите, кого они выбрали нам в «хранители». Только тех, кто уже настолько изменен, что с трудом может жить среди других людей. У них есть когти и чешуя, они с трудом производят потомство, а живут совсем мало. Вот что ждёт людей, лезущих в магию, не отданную им по доброй воле. Они использовали память драконов, нашу кровь и кости и переродились. Но без драконов, способных направить их изменения, превратились в чудовищ.

— А Богомерзкие, — спросил Меркор зычным, раскатистым голосом, — как насчет них? Они тоже были заслуженной карой?

— Возможно, — небрежно ответил Ранкулос. — Ты сам это сказал. Драконы не могут изменять людей, не рискуя при этом измениться. Кое-кто предполагал, что драконы, которые слишком тесно общаются со Старшими и людьми, вредят себе и своим потомкам. Вот яйцо трескается, а там вовсе не то, что должно быть…

— Обязательно ли говорить вслух о непотребствах? Или мы все утратили понятие о пристойности?

Их слова пробудили в Синтаре долго спавшие воспоминания. Некогда одна из её прабабок избрала человека и превратила его в Старшего. Внешние изменения составляют в таком деле меньше половины. Правильно перерожденный Старший обретает жизнь, пусть и не сравнимую с жизнью дракона, но достаточно долгую, чтобы накопить хотя бы немного мудрости и опыта. Завести себе Старшего забавно и в чем-то удобно. Приятно, когда тебе льстят и «увековечивают» в картинах и стихах. Старшие становятся товарищами драконов в том, в чем не могут другие драконы. Со Старшими не нужно бороться за главенство — только принимать их восхищение, наслаждаться заботой и, пожалуй, упражняться в искусстве беседы.

Но любое удовольствие таит в себе опасность, и некоторые драконы проводили со Старшими слишком много времени и, в свою очередь, изменялись под их влиянием. Об этом не говорили попусту. Ни один дракон не желал обвинять других в подобной непристойности, но и отрицать это было невозможно. Драконы, проводившие в компании людей слишком много времени, менялись. Перемены были не столь очевидны, как у людей, слишком тесно общавшихся с драконами, но все же несомненны. А в следующем поколении, когда проклюнулась кладка, как предполагалось, двух подобных драконов, потомство оказалось не змеями, а Богомерзкими.

В этом драконы никак не могли признаться посторонним. Эту тему они даже не обсуждали между собой. Синтара отвернулась от собратьев, оскорбленная грубой темой.

— По-моему, Релпда, ты поступила глупо, — не обращая внимания на её негодование, продолжил сурово выговаривать Меркор. — Я не уверен, что ты способна помочь человеку переродиться в Старшего. Если ты будешь неосторожна, неумела или даже рассеянна, последствия для человека окажутся самыми плачевными, а может, и роковыми. А ведь этот человек ещё даже не встал на путь перемен. Что взбрело тебе в голову, чтобы ты решила оказать подобную честь именно ему?

— Он даже не услышал, как мы разговариваем, когда впервые нас увидел, — вмешалась Синтара. — Он счел нас животными, вроде коров. Он был крайне наглым и предельно невежественным! Не могу представить себе человека, менее заслуживающего этой чести!

Релпда предостерегающе хлестнула хвостом.

— Я так решила. Я в своем праве. Он пришел ко мне за единением. Почувствовав, как его разум тянется к моему, я приняла его. И теперь он избран мной. Вот и все, что вам следует знать. Что-то не припомню, чтобы решение создать Старшего когда-либо принималось сообща. Так что и теперь спорить не о чем.

— Хоть ты и злишься, твои слова и мысли звучат связно, — мягко заметил Меркор.

— Я использую его разум. Тебя это не касается.

— Зато важно для тебя, и потом ты можешь сильно об этом пожалеть. Что, если он решит, что не хочет быть связанным с тобой? Что, если он решит покинуть тебя и вернуться в этот свой Удачный?

— Не решит, — уверенно отрезала Релпда.

Синтара, встревоженная, отошла в сторону. Уже не в первый раз она была вынуждена признать, что её воспоминания неполны. Она силилась сосредоточиться на разрозненных обрывках знания, которые расшевелил в её сознании этот разговор. Одна из её прабабок по собственной воле, сознательно породила Старшего. Помнит ли Синтара, как она это сделала?

Лишь отчасти. Кровь точно в этом участвовала, это она знала. Было ли что-нибудь ещё, какой-нибудь символический дар? Чешуйка? Что-то маячило, какое-то неуловимое воспоминание на самой окраине её сознания.

— Синтара.

Она слишком глубоко задумалась. Даже не заметила, как подошел Меркор. Оборачиваясь к нему, драконица постаралась изобразить, будто её вовсе не застали врасплох.

— В чем дело?

— Ты заметила, как меняется твоя хранительница?

Синтара ещё мгновение пристально вглядывалась в Меркора.

— Которая из них? — холодно уточнила она.

Золотой остался невозмутим.

— Та, про которую люди сказали бы, что она «сильно отмечена Дождевыми чащобами». Тимара.

— Я как-то не уделяла большого внимания её переменам, хотя чешуи на ней стало больше, чем в начале путешествия.

— Значит, остальные перемены в ней происходят сами по себе? Это не твой дар?

«Какие ещё остальные перемены?»

— Она едва ли заслуживает даров от меня. Она дерзка и своенравна. Она не восхваляет меня и не благодарна мне за внимание. С чего бы мне одаривать её?

— Этот вопрос я задаю всем драконам, чьи хранители претерпевают явные изменения. Хотя Релпда объявила о своем намерении вслух, я не удивился бы, если бы остальные предпочли действовать втихомолку.

— И что же? — внезапно заинтересовалась Синтара.

— Только Релпда предложила хранителю переродить его кровью.

Синтара некоторое время обдумывала его слова.

— Разумеется, есть и другие способы породить Старшего, — проговорила она, как будто просто искала подтверждение своим мыслям, а не задала вопрос.

— Да. Они отнимают гораздо больше времени и обычно не настолько радикальны. Но не менее опасны, если дракон окажется неосторожен.

— Это она была неосторожна, а не я. Когда она вытаскивала из меня наждачную змею, немного моей крови брызнуло ей на лицо. Возможно, в рот или глаза.

Меркор немного помолчал.

— Значит, она меняется, причем посредством крови. Если ты не направишь перерождение, это может быть для неё опасно.

Синтара снова отвернулась от него.

— Мне кажется довольно странным, что дракона должны заботить опасности, грозящие человеку.

— Да, это странно, — признал он. — Но все обстоит именно так, как я сказал вам всем и как показывают новые способности Релпды. Нельзя изменить человека так, чтобы тебя не изменил он. Или она.

Меркор подождал немного, но, когда Синтара не ответила и даже не взглянула на него, тихо ушел прочь.

Простые радости. Простые человеческие радости. Горячая еда и питье. Теплая вода для мытья. Смягчающее масло для измученной кожи. Чистая одежда. Ему даже не пришлось много говорить. Карсон сам ответил на все вопросы и рассказал невзыскательной публике их историю в изрядно сокращенном, хотя и несколько приукрашенном виде. А Седрик полностью сосредоточился на миске дымящегося рагу и кружке горячего чая, поставленных перед ним. Даже твердокаменные корабельные галеты, если размочить их в подливке, казались почти изысканными на вкус.

Рядом маячил Лефтрин — и Элис тоже, с виноватым и раскаивающимся видом. Сев за стол рядом с Седриком, она почти не заговаривала с ним после первых объятий при встрече, но внимательно наблюдала за ним, пока он ел. Это Элис отмерила ему воды, нагрела и даже принесла исходящее паром ведро к порогу его каюты. Когда она постучала, он открыл дверь и позволил ей внести воду.

— Извини, воды для мытья совсем мало. Когда река ещё сильнее обмелеет, мы снова сможем рыть колодцы в песке. Но пока что вода такая мутная, что набирается только какая-то похлебка из грязи.

— Все хорошо, Элис. Этого более чем достаточно. Я хотел бы просто обтереться губкой и смазать ожоги мазью. Рад видеть, что ты уцелела. Но я сейчас так устал.

Его слова намеренно скользили по поверхности их отношений, не затрагивая глубин, как если бы он разговаривал с Дэвви. Не сейчас. Ему нужно некоторое время побыть подальше от всех — и в особенности от неё.

Элис, конечно, заметила, что Седрик от неё отгораживается. Она держалась безукоризненно вежливо, но все-таки попыталась достучаться до него.

— Конечно, конечно. Я не стану беспокоить тебя сейчас. Сперва позаботься о себе. Но потом… я знаю, что ты устал, Седрик, но мне необходимо с тобой поговорить. Всего пара слов перед тем, как ты будешь отдыхать.

— Если надо, — проговорил он самым усталым голосом. — Позже.

— Хорошо, как скажешь. Я так рада, что ты жив и снова с нами.

А затем Элис ушла. Седрик сел на койку, позволяя себе расслабиться. Удивительно, какой уютной показалась ему эта затхлая, тесная каюта после того, что он недавно пережил. Даже сбившийся матрас выглядит привлекательно.

Седрик разделся, роняя грязную и рваную одежду на пол. Неспешно вымылся. Кожа была слишком нежной, чтобы спешить. Хоть он и мечтал о ванне, полной горячей, пенной воды, он был признателен и за эту маленькую милость. Вода остыла и к тому времени, когда он закончил, приобрела мерзкий коричневый оттенок. Седрик нашел чистую ночную рубаху и натянул на себя. Каким невероятным наслаждением показалось ему прикосновение мягкой ткани к раздраженной коже. За время мытья выяснилось, что большой ушиб на лице — всего лишь самый заметный след, оставленный на нем Джессом. Спина и ноги тоже пестрели синяками, а он даже не помнил, как их получил.

Отмывшись, насколько это было возможно в отмеренной ему воде, Седрик смазал худшие ожоги ароматическим маслом, отметив, что оно уже на исходе, и нахмурившись. Кто-то выстирал часть его гардероба. Седрик оделся, посмотрел на сброшенный костюм и решил, что эти лохмотья ни на что не годны. Ногой он подтолкнул кучу тряпок к двери.

Вот когда до него с пола донеслось слабое металлическое звяканье. Он поднял свечку и присмотрелся, гадая, что же мог уронить. На полу лежал его медальон. Седрик по привычке раскрыл его. И оттуда в тусклом свете свечи на него посмотрел Гест.

Седрик заказал портрет одному из лучших художников Удачного. Меньшего он позволить себе не мог — ведь Гест позировал всего дважды. Оба раза он, не стесняясь, высказывал свое негодование и уступил лишь потому, что Седрик выпросил у него такой подарок на день рождения. Гест нашел эту идею чрезмерно слащавой и опасной.

— Предупреждаю, если кто-нибудь заметит у тебя этот медальон, я заявлю, что понятия о нем не имею. Пусть над тобой потешаются.

— Как я и ожидал, — ответил Седрик.

Очевидно, уже тогда он начал сознавать, что его чувства к Гесту гораздо глубже, чем ответные. И вот теперь он всматривался в эту надменную усмешку и узнавал легкий изгиб губ, который так точно передал художник. Даже ради портрета Гест не мог подумать о нем с уважением, не говоря уже о любви.

— Я тебя выдумал? — спросил Седрик у крошечного изображения. — Был ли ты хоть когда-нибудь тем человеком, которым я мечтал тебя видеть?

Он защелкнул медальон, сжал в ладони вместе с цепочкой и присел на край жесткой постели, прижимая кулаки к вискам. Седрик закрыл глаза и попытался вспомнить. Хотя бы один поцелуй, в который Гест втянул его нежно, а не принуждением. Хотя бы одно искреннее прикосновение, где не читалось бы ничего, кроме приязни. Единственное слово одобрения или любви, не приправленное сарказмом. Седрик не сомневался, что подобные мгновения были, но сейчас ни одно из них не шло на ум.

Он невольно вспомнил, как Карсон ощупывал его разбитое лицо. Как странно, что мозолистая рука охотника оказалась нежнее, чем любое из прикосновений изысканного Геста.

Седрик никогда ещё не встречал людей, похожих на Карсона. Он не просил охотника умолчать о его роли в гибели Джесса, но, рассказывая об их встрече, тот ни словом не обмолвился о своем покойном товарище. Он не упомянул о лодке, предоставив остальным строить догадки. Прежде чем они отчалили от плавучего островка, Карсон настоял на том, чтобы вымыть лодку, отскрести кровавые пятна и вычерпать со дна вонючую воду. Он почистил топорик и убрал в чехол. И ни разу за все это время не упомянул, что уничтожает следы убийства.

Карсон просто все это сделал и уберег его от расспросов. Седрик понимал, что правда всплывет рано или поздно. Релпда слишком гордилась убийством охотника, чтобы не проболтаться. Но юноша был признателен, что все вскроется ещё не сейчас. Его собственная тайна была слишком тесно связана с гибелью Джесса. Ему не хотелось, чтобы кто-нибудь потянул за ниточку и обнаружил, куда она ведет. Ведь, хоть Карсон и сомневался, что Лефтрин мог сговориться с Джессом, у Седрика оставались кое-какие подозрения. Это многое бы объяснило: почему капитан согласился на эту нелепую, не сулящую прибыли работу, зачем сблизился с Элис, и как Джесс с такой легкостью примкнул к отряду. Да. Седрик был уверен, что у Лефтрина есть тайны, которыми он ни с кем не делится. И боялся, что тот начнет действовать, если ему вдруг померещится для них угроза. Капитан наверняка способен на все. И, раскрыв его секрет, Седрик лишь укрепился во мнении, которое составил о нем с самого начала.

А что насчет мнения о себе самом? Как быть с собственными грязными тайнами?

Седрик понурил голову и уставился на закрытый медальон, который до сих пор сжимал в руке.

«Вышвырни его за борт».

Нет. Он не заставит себя так поступить. Ещё нет. Но и не станет больше носить его или класть себе под подушку. Он уберет медальон подальше, чтобы тот не попадался ему на глаза случайно. Отправит к остальным сувенирам, которых теперь стыдится.

Седрик стоял на коленях, возясь с потайным замком в шкафу, когда в дверь постучали.

— Секундочку! — крикнул он, нырнув обратно в постель, и только потом сообразил спросить: — Кто там?

— Элис, — ответила она уже с порога.

Она принесла с собой свечку. Без приглашения вошла в каюту и закрыла за собой дверь. Немножко постояла, глядя на него сверху вниз.

— Бедный мой Седрик! — воскликнула она наконец. — Я так сожалею обо всем, что на тебя свалилось из-за этого путешествия. Будь я в силах забрать все твои страдания себе, я бы немедленно так и поступила!

— Ты, вообще-то, выглядишь не намного лучше меня, — ответил он, изумившись до полной откровенности.

В глазах Элис мелькнула боль, когда её рука взлетела к щеке.

— Что ж, верно, меня ошпарило не меньше твоего — что лицо, что руки. Речная вода сурово обошлась с нами. Если бы не Синтара, мы с Тимарой обе утонули бы. Но все же мы здесь, живы и здоровы, и даже не так уж и потрепаны.

Она виновато улыбнулась.

— Я-то думал, ты оставалась в безопасности на борту судна, — удивленно заметил Седрик. — Но, выходит, волной накрыло и тебя.

— Да. Даже капитана Лефтрина смыло. К счастью для него, команда быстро его нашла. Но мы с Тимарой вернулись на баркас всего за день до тебя.

— Элис, прости. Должно быть, я кажусь тебе таким невнимательным. Я ведь даже не спросил, что пришлось вынести тебе. Расскажи же мне.

«И не спрашивай, что случилось со мной!»

Её улыбка потеплела. Элис присела на край его постели.

— Рассказывать особенно нечего. Ударила волна, Синтара выловила нас из воды, а когда мы пробились туда, где когда-то был берег, то обнаружили там большинство хранителей. К сожалению, не всех. Уверена, ты уже слышал, что мы потеряли Варкена и юного Рапскаля с его драконицей. Хеби до сих пор нет. И все же могло быть гораздо хуже. Если не считать синяков и ссадин, большинство из нас не пострадало. Хотя у тебя такой вид, словно тебя избили.

Седрик потрогал опухшую сторону лица и пожал плечами.

— Уже заживает, — ответил он.

— Я рада, — отозвалась она, так легко оставив эту тему, что Седрик сразу понял — у неё на уме что-то другое.

Взгляд Элис блуждал по тесной каюте, задержавшись на полу близ постели, как будто она что-то искала. Тревога встрепенулась в Седрике и змеей скользнула в живот. Элис заходила сюда в его отсутствие, это ясно. Это она прибралась в каюте. Не нашла ли она тайник с кровью дракона? Нет. Не может быть. Если бы она заподозрила его в подобной подлости, то немедленно обвинила бы его. Тут таилось что-то другое. Он ждал.

— Седрик, — заговорила она, совершенно ошеломив его, — Гест меня любит?

Элис задала этот нелепый вопрос с наивностью ребёнка. И в голосе её, так же по-детски, звучали тоска и страх. Седрик не мог понять, какого ответа она от него ждёт.

— Не думаю, что об этом стоит спрашивать меня, — уклончиво начал он. — Гест ведь женился на тебе, верно? Разве он не дает тебе почти все, о чем ты просишь? Включая и это затянувшееся путешествие?

— Он дает мне все, что обязан дать. К чему обязывает его заключенная нами сделка. Гест дал мне имя и положение, деньги, которые я могу тратить по своему усмотрению, возможность посвящать все свободное время старинным свиткам. У меня есть красивая одежда, отличный повар, прекрасно обставленный дом. Я приветствую гостей Геста, когда он того желает. Я делаю все, чего он ожидает от меня. Я… я содействовала его попыткам зачать наследника…

До сих пор Элис прекрасно владела своим голосом и лицом. Но вдруг на последних, почти неслышных словах она скривилась, нос её покраснел, а из глаз брызнули слезы. Внезапность этой перемены потрясла Седрика. За какой-то миг она превратилась из собранной и сдержанной Элис в какую-то незнакомку. Она съежилась в ногах его постели, закрыв руками лицо, и зарыдала шумно и горестно. И неудержимо, с нарастающей тревогой понял Седрик.

— Элис, Элис, — упрашивал он, но всхлипы лишь нарастали, сотрясая все её тело.

Седрик сел, несмотря на боль во всех мышцах, и осторожно приобнял её за плечи. Элис развернулась и приникла к его груди, дрожа от горя.

— В чем дело? — спросил он, страшась, что она вот-вот раскроет ему какую-то жуткую тайну. — Элис, что случилось? Что на тебя нашло?

Похоже, он сумел до неё достучаться. Наверное, Элис увидела в его вопросах разрешение рассказать о том, что настолько её расстроило. Она чуть выпрямилась и нашарила в кармане платок. Тот оказался весь в пятнах и прорехах и скорее подходил уличному оборванцу из Джамелии, чем жене торговца. Но, тем не менее, Элис утерла им лицо, перевела дыхание и заговорила, глядя на горящую в подсвечнике свечу, но только не на Седрика.

— Сперва, когда Гест начал ухаживать за мной, меня смутили его намерения. Он был таким завидным женихом, просто находка. А я? Младшая дочь, не красавица, без перспектив и почти без приданого. Я даже злилась из-за того, что он оказывает мне знаки внимания. Я считала это каким-то пари или жестокой шуткой. Меня возмущало то, как он вторгается в мою жизнь и мешает работе. Но ухаживание продолжалось, и Гест был так обворожителен, что я убедила себя: мол, не только я увлечена им, но и он питает ко мне подобные чувства, хоть и скрывает их.

Элис сдавленно рассмеялась.

— Что ж, скрывал он их превосходно и продолжал это делать все годы нашего брака. Он так ловко жонглировал словами, умел сказать такой комплимент, что все за столом улыбались, радуясь за меня, и лишь я видела скрытую в его словах колкость. Всем остальным Гест показывал лишь красивый фасад. Перед друзьями и родными он разыгрывал внимательного, даже без памяти влюбленного супруга. Но со мной…

Она вдруг повернулась к старинному другу.

— Может, дело во мне, Седрик? Может, я слишком многого жду? Может, все мужчины таковы? Мой отец бывал иногда нежным, иногда веселым и всегда оставался добр к матери. Или он только притворялся перед детьми? А когда они оставались наедине, становился холодным, грубым и жестоким?

В её вопросе звучало такое искреннее недоумение, такое смятение, что Седрику показалось, будто он перенесся в пору их детства. Тогда Элис порой задавала ему подобные вопросы, уверенная, что он старше и больше знает о том, как устроен мир. Не подумав, Седрик взял её за руку и тут же поразился самому себе. Почему его чувства к ней мечутся, словно флюгер? Именно Элис, по большей части, и виновата, что он оказался в этом безрадостном месте, на этой унылой посудине, а теперь ещё и связан накрепко со слабоумной драконицей. Как же он может испытывать к ней сострадание?

Может, потому что именно он, по большей части, и обрек её на не менее безрадостный и унылый брак и накрепко связал с человеком, который испытывает к Элис примерно столько же приязни, сколько достается обычно паршивому псу?

— Гест не таков, как мы, — начал Седрик, подозревая, что никогда ещё не был так близок к истине. — Я не знаю, любит ли он вообще кого-нибудь в том смысле, в каком обычно используют это слово. Гест, безусловно, ценит тебя. Знает, что в тебе заключена его надежда на рождение наследника.

Его запас уклончивых слов вдруг иссяк.

— Ох, Элис, — вздохнул он и снова приобнял её за узкие плечи. — Нет. Гест тебя не любит. Он женился на тебе по расчету. Гесту нужна была жена, чтобы остепениться и обеспечить себе наследника. Его родители настаивали, чтобы он вел себя, как подобает порядочному сыну торговца. И благодаря тебе он мог соответствовать образу, не меняя прежних привычек. Прости меня. Он тебя не любит. И никогда не любил.

Седрик ожидал, что Элис снова разразится рыданиями. Он был готов утешать её, как только сумеет. Но никак не думал, что она вдруг выпрямится и расправит плечи. Она тяжело вздохнула, но на глазах не выступило ни слезинки.

— Что ж, — пару раз шмыгнув носом, ровным тоном заключила она. — Значит, вот оно как. Как я и ожидала. Наверное, этого я и заслуживаю. Я заключила с ним сделку. И не устаю себе об этом напоминать. Может, теперь, услышав подтверждение из твоих уст, я поверю в это всем сердцем. И тогда решу, что мне с этим делать дальше.

Это звучало опасно.

— Элис, дорогая, вряд ли ты можешь что-нибудь предпринять. Только извлечь из своего положения наибольшую пользу. Вернись домой. Веди респектабельную жизнь. Продолжай свои занятия, добавь к своим записям все, что узнала в этом походе. Заведи ребёнка или даже нескольких. Они будут любить тебя, как ты того и заслуживаешь.

— А я со всей любовью обреку их на такого отца, как Гест?

На это Седрик не нашелся с ответом. Он попытался представить Геста в роли отца — и не смог. Дети и едкий юмор не сочетаются друг с другом. Изящество и вопящие младенцы? Надменная усмешка и пятилетка, дарящий папочке цветок? Седрика передернуло от одной мысли. Элис права, медленно признал он. Может, Гест и хочет ребёнка, и нуждается в нем для продолжения рода. Но Геста в роли отца не нужно ни одному ребёнку. И ни один ребёнок такого не заслуживает.

Элис смахнула с покрасневших щек слезы.

— Что ж. Я не вижу выхода из своего затруднительного положения. Я обещала быть ему женой, делить с ним ложе, родить ему ребёнка, если смогу. Я дала слово. Да, это была скверная сделка, но что мне делать? Подняться вверх по реке и исчезнуть навсегда?

В её вопросе угадывалась едва ли не надежда, как будто Седрик мог одобрить подобную дикую фантазию.

— Это невозможно! — невольно вырвалось у него.

Элис ведь не могла знать, что он отвечает и на собственный вопрос. Седрик хотел сбежать почти так же сильно, как и она. Но в Дождевых чащобах им не место. Как бы непросто им ни жилось дома, здесь они чужие. Пусть он часто говорил себе, что не может вернуться, Седрик отчетливо сознавал, что не может и остаться здесь.

Элис понурилась, глядя в пол, почти как если бы потеряла там что-то. Когда она снова подняла на него взгляд, на её обветренных щеках полыхал темный румянец.

— Я заходила к тебе в каюту, пока тебя не было. Когда задумывалась о том, что ты мог утонуть и мы никогда больше не увидимся. Мне было так стыдно, что я плохо о тебе заботилась. Я представляла себе сотни жутких вещей, которые могли с тобой случиться, как ты погиб или лежишь где-нибудь раненый, страдающий и одинокий.

Её взгляд блуждал по лицу Седрика, задерживаясь на синяках.

— Так что я прибралась у тебя и постирала одежду, решив, что если ты вернешься, то поймешь, как я переживала. И вот, когда я перестилала постель и… что это?

Седрик страшился того, что собиралась сказать ему Элис. Она явно нашла потайное отделение и пузырьки с кровью и чешуей. Но его застало врасплох потрясение на её лице. Она придвинулась ближе, подняла руку. Седрик отпрянул, но она все равно коснулась его щеки. Её пальцы скользнули по скуле, проследили линию нижней челюсти. Элис никогда ещё не трогала его так и тем более не смотрела на него с таким ужасом.

— Смилуйся над нами, Са! — тихо ахнула она. — Седрик. На тебе растет чешуя.

— Нет! — яростно возмутился он.

Отдернулся прочь от её пальцев и сам потрогал лицо. Что он нащупал? Что это?

— Нет, это просто обветренная кожа, Элис. Речная вода обожгла её, а потом я долго пробыл под открытым небом… Это не чешуя! Я же не житель чащоб, с чего бы мне зарастать чешуей? Не говори глупостей, Элис! Не валяй дурака!

Элис молча смотрела на него, и на её лице отражалась смесь ужаса и жалости. Седрик резко поднялся с постели, подошел к шкафу, достал зеркальце, перед которым брился. Он так и не побрился, вернувшись на баркас, вот ей и померещилось. Седрик внимательно посмотрел в зеркало, поднеся свечу поближе, и снова ощупал челюсть. Кожа на этом месте загрубела. Просто обветрилась.

— Мне стоит побриться. Вот и все. Ну, ты меня и напугала, Элис! Что за ерунда. Сейчас я слишком устал, но утром побреюсь и смягчу кожу лосьоном. Вот увидишь. Чешуя. Скажешь тоже!

Элис все так же смотрела на него. Седрик встретился с ней взглядом, приглашая поспорить. Она поджала губы и даже прикусила, но затем покачала головой.

— Я страшно устал, Элис. Уверен, ты понимаешь.

«Просто уйди. Пожалуйста».

Ему хотелось внимательнее рассмотреть лицо, но только не у неё на глазах.

— Я знаю, что ты устал. Прости. Что ж, я уже поговорила обо всем, кроме того, что меня сюда привело. И я не знаю, как лучше к этому подобраться, если не прямо. Седрик. Перед тем, как мы покинули Удачный, когда мы ещё только готовились к поездке… Гест не передавал для меня никакого подарка? Что-нибудь на память? Может быть, что-то, что ты должен был отдать мне во время пути?

Седрик уставился на Элис, искренне сбитый с толку. Подарок ей на память от Геста? Да что ей взбрело в голову? Гест не из тех, кто дарит кому-то сувениры, а тем более — людям, которые так недавно и всерьез его рассердили. Седрик не произнес этого вслух. Он лишь покачал головой, сначала легонько, а затем, когда она сощурилась, с подозрением глядя на него, уже решительней.

— Нет, Элис, — добавил он. — Он ничего через меня не передавал. Клянусь.

— Седрик, — настаивала она, тоном умоляя его отбросить притворство. — Может быть, он велел тебе не говорить мне или не отдавать это до тех пор, пока я, даже не знаю… пока я не оправдаю каких-то его надежд или… не знаю. Седрик, будь со мной откровенен. Я знаю о медальоне. Я нашла его, когда заправляла постель. Медальон с портретом Геста внутри. Медальон, на котором написано: «Навсегда».

При первом же упоминании о медальоне сердце Седрика запнулось, а затем бешено заколотилось. У него закружилась голова, перед глазами замелькали черные пятна. Медальон. Как он мог так сглупить, оставив его там, где его мог увидеть кто угодно? Заказав портрет, Седрик пообещал себе всегда носить его на себе, чтобы тот каждый миг напоминал ему о человеке, который так сильно изменил его жизнь. Навсегда. Это слово он выгравировал на крышке медальона. Маленького золотого медальона, за который заплатил из собственного кармана. Подарок ко дню рождения, который он сделал себе сам. Какой глупый, бессмысленный, до смешного уместный поступок!

Теперь же его молчание слишком уж затянулось. Элис смотрела на него, и в её глазах горело болезненное и неохотное торжество.

— Седрик, — снова окликнула его она.

— А, этот медальон.

Ложь, ему срочно нужна ложь. Какое-то оправдание, какая-то причина владеть подобной безделушкой.

— На самом деле он мой. Это мой медальон.

Слова вырвались так легко. И повисли в тишине комнаты, несомненные и необратимые. Все вокруг замерло. Седрик не смотрел на Элис. Если она и продолжала дышать, он этого не слышал. Но сам он дышит? Медленно, неглубоко. Можно ли отменить мгновение? Седрик желал, чтобы его не было, старался вернуть все обратно своей неподвижностью.

Но Элис заговорила, обращая в реальность то, что он произнес секунду назад, самыми ненавистными словами на свете.

— Седрик, — пролепетала она, — я не понимаю…

— Разумеется, — ответил он легко, даже бойко, как будто это признание ничего не значило для него. — Мало кто понимает. И в последнее время, должен признаться, я и сам едва понимаю. Гест? Гест и «Навсегда» в одном медальоне? Какое нелепое сочетание.

Он засмеялся, но смех рассыпался острыми осколками. Движимый непонятно чем, Седрик сунул руку в сверток, служивший ему подушкой, и вытащил медальон.

— Вот. Можешь взять себе, если хочешь. Подарок скорее от меня, чем от Геста.

— Так ты… я не понимаю, Седрик. Ты его заказал? Заказал, чтобы отдать мне? Но Гест не мог об этом не знать. Он же позировал для портрета. Должен был, раз портрет настолько похож!

Юноша решительно щелкнул замком и открыл медальон. Гест уставился на них обоих, язвительно радуясь той путанице, в которую превратил их жизни, и многолетней дружбе, пошедшей прахом от одного его прикосновения.

— О, да, он позировал, — признал Седрик, глядя Гесту в глаза. — Я заказал этот портрет Роллею. Это обошлось весьма дорого, а Роллея вполне оправданно оскорбило то, с каким презрением Гест отнесся к сеансам и к законченному портрету. Договаривались, что он придет шесть раз, по вечерам, после заката, во вполне укромное место. Но явился он лишь дважды. Роллей хотел показать ему миниатюру, прежде чем вставлять в медальон. Гест даже не пожелал взглянуть и поблагодарить художника за прекрасную работу. Все делал я. И если Роллей не был любезен, что ж, я не могу его винить. Гест держался с ним так высокомерно и желчно. И ещё заявил художнику, что тому лучше не распространяться ни о позировании, ни о портрете, если он не желает неприятностей.

По ходу своей речи Седрик время от времени поглядывал на Элис. Она сидела рядом, веснушчатая и некрасивая, буйные рыжие волосы оставлены на их собственное усмотрение. Пряди выбились из-под вколотых шпилек и завились кольцами вокруг обветренных щек и лба. Одежда чистая, но поношенная. Блузка начала обтрепываться по швам. Она выглядела примерно так же, как прежде, когда Гест женился на ней: дочь старинной, но обедневшей удачнинской семьи среднего класса. А в глазах Элис читалось только недоумение, без малейшей искры подозрения, о чем он ей толкует.

— Я не понимаю, зачем бы тебе платить за его портрет, Седрик, не говоря уже о миниатюре для медальона. Если ты хотел подарить…

— Элис, как ты можешь оставаться такой наивной в твои-то годы? Позволь, я скажу прямо. Я люблю твоего мужа. Я любил его долгие годы, ещё до того, как он решил жениться, чтобы выглядеть благопристойно. Теперь тебе ясно?

Элис начала понимать. Алая краска постепенно заливала её лицо, а глаза округлялись от потрясения и ужаса. Седрик не стал дожидаться неизбежных расспросов.

— Да. Мы любовники. Когда мы ездили за море, когда бывали в других странах, даже у вас дома после того, как ты засыпала, мы делили с ним постель. Для меня никогда не существовало никого другого. Только Гест. Навсегда, думал я, когда, как дурак, заказывал для себя этот проклятый медальон. Вот. Возьми, если хочешь. «Навсегда» и все такое. Жаль, что не могу отдать тебе вместе с ним и Геста. Но я почему-то сомневаюсь, что он когда-либо мне принадлежал, чтобы я мог оставить его себе или отдать.

Элис смотрела на медальон так, словно Седрик держал на руке свернувшуюся змею, а не драгоценную безделушку. Он наклонил ладонь, и украшение соскользнуло на постель между ними. Юноша слегка дрожал. Много раз за эти годы он представлял себе миг подобного признания, но даже не подозревал, что это случится вот так. Что они будут сидеть бок о бок на одной постели в сумрачной каморке, окаменев от горя. Он думал, что при этом будет присутствовать Гест, что они вместе обо всем расскажут Элис, прежде чем он похитит мужа из её жизни. Седрик ждал криков, гневных угроз и летающих по комнате предметов, пощечин и рыданий. Но Элис сидела, потрясенная предательством и многолетним обманом, пересматривая всю свою жизнь и отношение к нему, и молчала. Она чуть покачнулась, словно дерево под ураганным ветром, и Седрик на миг испугался, что она сейчас потеряет сознание.

— Вы с Гестом, — наконец неловко выговорила Элис. — Вы любите друг друга. Он тебя обнимает, целует, ласкает. Об этом идет речь?

Она коснулась свернутой цепочки от медальона и отдернула палец, как будто её обжег холодный металл. А Седрика обжег её вопрос.

До сих пор он оставался странно спокоен. Он сумел рассказать ей главную тайну своей жизни, не проявляя эмоций. Но теперь слезы прорвали плотину, заволокли глаза, а горло перехватило так, как будто его душили невидимые руки.

— Я любил его. Вряд ли он все ещё любит меня. Если вообще когда-то любил.

Седрик уронил голову на руки, и слезы хлынули. Он думал, что уже открыл Элис самую сокровенную тайну? Ничего подобного. Самую сокровенную тайну своей жизни он только что произнес вслух, впервые признавшись в ней себе самому.

Элис поднялась с постели. Сейчас она ударит его, назовет теми самыми словами, каких он боялся с самого детства. Седрик ждал.

И вдруг рука Элис неуверенно коснулась его головы и погладила по волосам — так ласкала его мама, когда он был совсем маленьким.

— Мне так жаль тебя, Седрик. Я рассержена и обижена; я никогда бы не подумала, что ты способен на подобный обман и предательство нашей дружбы. Но прежде всего мне жаль нас обоих. Особенно тебя. Как ты мог полюбить такого человека? Что за пустая трата твоих чувств. Посмотри, как она разрушила обе наши жизни. Рядом с Гестом никто из нас не может быть счастлив. Но я сомневаюсь, что его это хоть немного заботит.

Седрик не сумел вымолвить ни слова. Он не отрывал лицо от ладоней, не мог даже пробормотать извинения. Элис вышла из каюты. Она забрала с собой принесенную свечу, и с её уходом света сделалось вдвое меньше. Дверь захлопнулась наглухо.

Юноша рухнул на постель. Вот оно. Все кончено.

Он только что уничтожил последнее светлое чувство в своей жизни. Его дружбу с Элис разбило вдребезги то, что они с Гестом ей причинили. Теперь он со стыдом вспоминал, как сам присоветовал любовнику этот брак, хоть и был тогда навеселе. Ещё больше его удручало то, что он позволил Гесту довести дело до конца. Чего ему стоило все предотвратить? Разок навестить Элис и потихоньку рассказать об истинных намерениях Геста? Разумеется, тогда пришлось бы сознаться и в том, кто такой он сам. И, возможно, это повлекло бы за собой неприятные последствия. Гест порвал бы с ним. Несомненно. И нашел бы способ опозорить его окончательно.

Почему Седрик лишь теперь смог признать, насколько безжалостен его любовник? Если б сейчас он снова на час оказался в обществе Геста, если бы тот мимоходом приобнял его за плечи, пригласил на ужин, повел в театр, угостил вином — неужели он все позабыл бы и простил? Когда Гест полностью сосредотачивался на Седрике, когда вдохновенно метался по незнакомому городу в поисках развлечений и проказ, тогда юноше казалось, будто он владеет миром. Составить Гесту компанию в ночь буйных забав — ничего более воодушевляющего, головокружительного и веселого Седрик не мог себе представить. Даже сейчас, в глубинах отчаяния, горькая улыбка тронула его губы, стоило ему вспомнить о тех вечеринках.

Рука об руку с Гестом, в окружении роскошно одетых приятелей, они брали приступом питейные заведения и театры от Калсиды до Джамелии. Когда Гест желал, он мог обаять самого несговорчивого хозяина таверны, чтобы тот не закрывался и задержал музыкантов ещё на часок. Обходительно улыбаясь и соря деньгами, он добывал лучшие столики, лучшие места в театре, лучшие куски мяса и лучшие вина. И люди всегда радовались, угождая ему. Люди, которые видели его только на публике, считали Геста обворожительным, любезным и остроумным. И положение его особого, избранного спутника означало, что тебя станут превозносить и чествовать заодно с Гестом.

Улыбка медленно сошла с лица Седрика, оставив одну горечь. Никогда больше. Никогда больше его не станут публично восхвалять вместе с Гестом.

Никогда не будут унижать и топтать наедине, заставляя расплачиваться за недавние радости.

Эта мысль должна была его подбодрить. Но вместо этого Седрик попытался вообразить жизнь без Геста. Он представил, как вернется в Удачный и выяснит, что его отлучил от дома Гест и осуждает Элис. Расскажет ли она другим? Ужас разинул пасть, чтобы поглотить его, но следом пришло жестокое утешение. Нет, Элис смолчит. Она не сможет рассказать, не признавшись в том, что её обманули, а её брак с самого начала был ложью. Если она проговорится, то потеряет все: свою библиотеку, ученые занятия, положение в обществе. Элис придется вернуться к отцу, жить на грани нищеты, и все её знакомые будут либо жалеть её, либо потешаться над ней.

Та же участь будет ждать и его, если Элис все расскажет.

Но даже если и не станет, он опасался, что будет немногим лучше. Теперь Седрик был почти уверен, что Гест и так собирался его бросить. Вернувшись, он скорее всего обнаружит, что ему уже подыскали замену. Ему тоже придется смиренно приползти в отчий дом и уповать, что его примут и дадут работу. Зажиточные приятели Геста, привечавшие Седрика раньше, не сразу начнут им пренебрегать. Но он не сможет вращаться в их кругах на равных, а как только они поймут, что он лишился расположения Геста, лишь немногие захотят знаться с ним и дальше. За годы их общения недовольство Геста разорвало не одно их знакомство и даже дружбу. Ещё одна отвратительная грань его характера, которую Седрику до сих пор удавалось не замечать. И вот теперь она обратится к нему самому.

Нет. Возвращаться нет смысла. Незачем.

Седрик пал духом, вокруг сгустилось уныние. Даже в каюте как будто стемнело. Он закрыл глаза, прикидывая, хватит ли ему смелости покончить с собой. Однажды он уже представлял, как бросится в воду и пойдет ко дну, как будто стоит принять решение, и оно станет бесповоротным. Что ж, с тех пор он стал умнее. Оказавшись в воде, он начнет барахтаться. Сам того не желая, станет звать на помощь.

«И я приду тебя спасать. Снова».

Вместе с коснувшейся сознания мыслью Седрика охватило теплое чувство. Беспричинные умиротворение и довольство нахлынули и заполнили его до краев, словно горячий чай — глиняную кружку. Седрик немного посопротивлялся, пытаясь вернуться к страданиям. А затем, будто пламя пробежало по фитилю и озарило все вокруг, внезапно спросил себя, зачем так цепляется за свои горести. И расслабился. Любовь его драконицы переполняла его, согревая и вытесняя былую боль.

«Вот так. Видишь? Все у нас будет хорошо. У нас обоих».

— Старина, я хотел бы перекинуться с тобой парой слов наедине.

Лефтрин оторвал хмурый взгляд от кружки с кофе. Эту гущу он доливал кипятком уже второй раз, так что напиток получился слабым и горьким. Капитан подумывал выплеснуть его за борт, но напомнил себе, что даже это лучше обычной горячей воды. Он повернулся к старому другу.

— Найти укромное место будет нелегко, — заметил Лефтрин.

Они с Карсоном оба окинули взглядом палубу «Смоляного». Хранители и члены команды болтали друг с другом небольшими компаниями. Харрикин, Сильве и Скелли сидели, поджав ноги, на крыше надстройки. Скелли показывала на звезды и что-то рассказывала. Бокстер с Кейзом валялись на палубе ничком и боролись на руках. Алум с Нортелем следили за честностью поединка, а Джерд просто смотрела и улыбалась. Грефт хмуро стоял рядом с ней. Он шевелил губами и потирал челюсть, как будто у него что-то болело. Очертания его лица менялись и, должно быть, доставляли ему неудобства.

Позади хранителей капитан заметил Сварга с Беллин: они опирались на борт, склонившись головами друг к другу, и о чем-то беседовали. Лефтрин снова и снова обшаривал взглядом палубу в поисках тихого уголка, но не находил.

— Тогда пойдем ко мне в каюту, — предложил он вполголоса.

Карсон последовал за ним. Капитан зажег на камбузе свечу и повел друга к себе.

— Так в чем же дело? — спросил Лефтрин, закрыв за ними дверь.

Он воткнул свечу в подсвечник и присел на койку. Карсон с суровым видом опустился на стул у штурманского стола. Затем тяжко вздохнул.

— Джесс мертв. Хочешь верь, хочешь нет, но его убили Седрик и медная драконица. По словам Седрика, ему пришлось убить Джесса, потому что тот намеревался расчленить его драконицу и продать части её тела в Калсиде.

— Седрик убил Джесса? — переспросил Лефтрин с нескрываемым изумлением.

Он был твердо уверен, что сделал это сам. То, что этот мерзавец оправился от побоев и уцелел в волне, казалось едва ли не чудом. И все ради того, чтобы потом погибнуть от руки хлыща из Удачного и полоумной драконицы?

— Они с драконицей твердят об этом в один голос.

— Не пойми меня неправильно, — попытался подобрать слова Лефтрин, — этот человек заслуживал смерти, как никто другой. Просто мне кажется невероятным, что Седрик мог с ним справиться, не говоря уже о том, чтобы вступиться за дракона…

Капитан не стал договаривать. Если охотника убил Карсон и, по какой-то причине, хочет приписать этот поступок Седрику — пусть знает, что Лефтрин не станет хуже о нем думать, даже если он признается.

— Все было кончено до того, как я туда добрался. От Джесса ничего не осталось, только немного крови в лодке Грефта. Драконица его съела.

— Что ж, подходящий конец, — негромко признал Лефтрин, силясь не улыбаться.

Не стоит рассказывать Карсону, что Джесса, скорее всего, измотала драка с капитаном, потому-то Седрик и сумел с ним справиться. Вот и все. Он вздохнул — отчасти с облегчением, отчасти изумленно. Седрик закончил его работу вместо него. Пожалуй, Лефтрин задолжал ему благодарность.

— Подходящий, поскольку Джесс оказался на борту длятого, чтобы добыть драконью плоть. Верно? И ты об этом знал. Может, вы с ним даже договорились?

Тишина заполнила каюту, словно холодная вода — тонущее судно. Капитан не предвидел такого поворота. Карсон сидел спокойно, ожидая ответа. Лефтрин откашлялся и принял решение. Настала пора сказать правду.

— Вот как было дело, Карсон. Кое-кто припер меня к стенке и решил, что может требовать чего угодно. Мне сказали, что они пошлют с нами человека за частями драконьего тела для герцога Калсиды. Я на это не соглашался, но моего согласия и не требовалось. Поначалу я даже не знал, кто их человек. Даже опасался, что им можешь оказаться ты, из-за одной оброненной тобой фразы… Но затем, недавно, Джесс ясно дал мне понять, что на калсидийцев работает он и ждёт от меня помощи.

Карсон сидел неподвижно, слушая, как только он и умел. Охотник медленно кивал, давая Лефтрину время подумать и выбрать, как лучше изложить всю историю.

— Перед самым ударом волны я был на берегу и пытался вышибить из Джесса дух. И до сих пор был уверен, что мне это удалось, или, может, волна завершила дело вместо меня. Так что я весьма удивлен, что это оказался Седрик. Но, честно признаюсь, я рад, что все закончилось.

— И все? Ты вовсе не собирался убивать дракона и продавать в Калсиду?

Лефтрин покачал головой.

— Карсон, я много чего натворил в жизни, и не все из этого было хорошими делами. Но я никогда бы не предал вот так Дождевые чащобы.

— И Элис? — уточнил Карсон, глядя другу в лицо.

— И Элис, — подтвердил Лефтрин.

^{Двадцать девятый день месяца Молитв, шестой год Вольного союза торговцев.}

^{От Эрека, смотрителя голубятни в Удачном, — Детози, смотрительнице голубятни в Трехоге.}

В футляре, запечатанном личной печатью на воске, послание Джессу Торкефу от друга, которое требуется оставить у Дроста, хозяина таверны «Жаба и весло», до востребования.

Детози, пожалуйста, пришли мне голубя с подтверждением, что Рейал благополучно добрался до дома. Если ты не против, давай испытаем одного из быстрых голубей, которых он привез с собой. Особенно интересно выйдет, если ты отправишь второе письмо обычной птицей, выпустив их на рассвете одного дня. Хотелось бы выяснить, увенчались ли зримым успехом наши попытки вывести быструю породу. Что касается королевских голубей, они, будучи крупными и красивыми, не годятся для доставки писем. Они слишком тяжелы, чтобы летать быстро, и многие из них не спешат вернуться в родное гнездо. Боюсь, они сами себя обрекли на участь мясных птиц.

Эрек

Глава 13

ВЫБОР

Казалось странным снова двигаться вверх по реке, как если бы ничего не случилось. Тимара стояла на палубе «Смоляного», позабыв об инструментах в руках, и смотрела на густо заросшие лесом берега, медленно проплывающие мимо. Когда она сама сидела на веслах, ей не удавалось толком взглянуть на берег и заметить, как с течением дня меняется пейзаж. Она скучала по своей лодке, но в то же время едва ли не радовалась её пропаже. Иначе ей пришлось бы грести в паре с кем-нибудь другим, не с Рапскалем, а об этом больно было даже думать.

Вместе с Карсоновой у отряда осталось всего пять лодок, и только в трех из них имелся полный набор снаряжения. На «Смоляном», к облегчению Тимары, нашлись запасные весла. Но все равно хранителям теперь приходилось грести посменно. А не в свой черед они оставались на борту баркаса и исполняли приказы капитана.

Теперь у них недоставало всего: ножей, луков и стрел, острог и рыболовных снастей, не говоря уже об одеялах, запасной одежде и некоторых личных вещах, какие каждый хранитель захватил с собой из дома. Грефт то и дело поздравлял себя с тем, как хорошо закрепил снаряжение. Тимаре даже хотелось его стукнуть. Лишь по чистой случайности его лодка пристала к тому же затору, куда выбросило удачнинского секретаря. Иначе Грефт оказался бы таким же нищим, как и остальные. Но теперь он охотился вместе с Карсоном. Две их лодки отбывали на заре, Дэвви помогал Карсону, а Нортель составлял компанию Грефту.

Тимару это скорее радовало; после того случая на дереве Нортель явился к ней с синяками на лице, пробормотал извинения за то, что «обращался с ней, как с товаром», и ушел. Девушка не знала, собственные ли это его слова или Татса, и не надеялся ли Татс чего-то добиться, принудив Нортеля извиниться.

Вот и ещё одна больная тема. Тимара не хотела думать о гибели Рапскаля и зря тратить время, размышляя о нелепых замыслах Грефта касательно их будущей жизни.

— Так ты никогда не закончишь.

Голос Татса вырвал её из задумчивости. Тимара оценила жалкие плоды своих усилий по превращению какой-то доски в весло. Она мало что знала о работе по дереву, но даже сама видела, что её поделка никуда не годится.

— Все равно это всего лишь способ занять время, — пожаловалась она. — Даже если мне удастся добиться того, что эту штуку возможно будет использовать, река разъест её за считаные дни. Даже настоящие весла уже начинали размякать и обтрепываться по краям, а их специально обработали против едкой воды.

— Пусть так, — признал Татс. — Но когда придут в негодность те, которыми мы гребем сейчас, останутся только наши поделки. Так что стоит запастись хотя бы ими.

Его попытка выглядела немногим лучше, только продвинулась чуть дальше.

— Любое весло будет лучше, чем никакого, — утешил себя Татс, глядя на свою работу. — Ты не подержишь эту штуку, пока я пробую пройтись скобелем?

— Конечно.

Тимара охотно отложила инструменты. Её руки устали и ныли. Она придержала наполовину готовое весло, а Татс взялся за скобель. Он обращался с инструментом неловко, но все-таки сумел снять с рукояти весла короткую стружку, прежде чем лезвие наткнулось на сучок.

— Мне жаль, что в тот день все так вышло, — извинился Татс вполголоса.

Со времени того случая они ещё не говорили о нем. Татс ни разу не пытался обнять её или поцеловать — вероятно, подозревал, какой прием встретит. Его лицо было не таким потрепанным, как у Нортеля, только синяк под глазом ещё не поблек.

— Знаю, — коротко ответила Тимара.

— Я сказал Нортелю, что ему следует извиниться перед тобой.

— Это я тоже поняла. Полагаю, это значит, что ты победил.

— Конечно! — вскинулся Татс, похоже, слегка оскорбленный её сомнением.

И шагнул прямо в расставленный ею капкан.

— Но, Татс, победил ты только Нортеля. Меня ты не завоевал.

— Это я понимаю.

Начал он с извинений, но уже потихоньку закипал.

— Отлично, — бросила Тимара коротко.

Она снова взялась за стамеску и как раз пыталась решить, куда её приставить, чтобы отколоть ещё кусочек древесины, когда Татс многозначительно кашлянул.

— Кхм. Знаю, ты на меня злишься. Но, может, ты ещё немного подержишь весло, пока я пытаюсь его обтесать?

На самом деле он спрашивал вовсе не об этом. Тимара подняла конец весла и крепко стиснула.

— Мы все ещё друзья, — заверила она. — Даже когда я на тебя злюсь. Но я тебе не принадлежу.

— Прекрасно.

Татс старательно приставил скобель и повел им вниз по рукояти весла. Тимара смотрела, как его загорелые руки сжимают ручки инструмента, как бугрятся мышцы на предплечьях. На этот раз снятая стружка получилась длиннее.

— Давай повернем вот так, — предложил Татс, повернул весло ребром и, приставив к нему скобель, спросил: — Что же мне сделать, чтобы завоевать тебя, Тимара?

Такого вопроса она никак не ожидала.

— Потому что я готов, — добавил он, пока она размышляла. — Сама знаешь.

— Как ты можешь хотеть что-то сделать, если понятия не имеешь, чего я могу потребовать? — удивилась Тимара.

— Но я же знаю тебя. Возможно, даже лучше, чем ты полагаешь. Послушай, с тех пор, как мы отчалили из Трехога, я совершил несколько глупостей. Согласен. Но…

— Татс, погоди. Только не думай, что я дам тебе список заданий, которые ты должен выполнить. Не дам, потому что сама не представляю, что в него должно входить. В последнее время нам многое довелось вынести. Ты просишь меня принять важное решение. Я вовсе не шучу с тобой, когда говорю, что ещё к этому не готова. Я не жду от тебя, что ты что-то сделаешь, или что-то мне дашь, или даже сам станешь чем-то. Я жду от себя. И ты никак не можешь на это повлиять. А Грефт тем более.

— Я не такой, как Грефт, — возмутился он, тут же оскорбившись.

— А я не такая, как Джерд, — ответила она.

Секунду они пристально глядели друг на друга. Тимара сощурилась и выдвинула подбородок вперед. Татс дважды пытался что-то сказать, но осекался.

— Давай просто доделаем весло, ладно? — наконец предложил он.

— Отличная мысль, — отозвалась Тимара.

Когда Седрик выбрался из каюты, уже вечерело. Он провел целый день в одиночестве и темноте, поскольку последняя свеча догорела, а просить у кого-нибудь новую ему не хотелось. Все это время юноша сидел голодным. Он почти надеялся, что в дверь постучится Дэвви с подносом еды, но этого так и не произошло. Тогда он вспомнил, что Карсон обещал держать мальчика подальше от Седрика. Тем лучше.

«А ещё лучше будет, если и остальные последуют его примеру», — подумал он.

Затем он угадал в этом заявлении жалобную нотку и проникся к себе презрением.

Голодный, мучимый жаждой, впавший в уныние, он вышел на палубу, когда солнце уже клонилось к закату. Баркас, как выяснилось, уже стоял, уткнувшись носом в устье ручья, одного из бесчисленных притоков, питающих реку Дождевых чащоб. Иногда вода в них бывала чистой, почти не едкой. Похоже, этот ручей был именно из таких, поскольку большинство хранителей и матросов сошли на берег, оставив судно. Когда Седрик задержался у борта посмотреть, ребята как раз плескались в воде. Ручей был неглубоким, но широким, вода стремительно бежала по песчаному руслу. Драконьи хранители, сняв рубахи, брызгались друг в дружку с хохотом и криками. Последние лучи почти осеннего солнца играли на их чешуйчатых спинах. Зеленые, синие и алые искры пробегали по ним, и на какой-то миг произошедшие с мальчишками изменения показались Седрику даже красивыми.

За спинами ребят он заметил Беллин. Она стояла над ручьем на коленях, а Скелли лила воду на её намыленную голову. Отлично. По крайней мере, теперь у них полно чистой воды, чтобы пополнить запас.

Драконам тоже нравилась эта вода. Судя по их сверкающим шкурам, хранители устроили им хорошую баню. Релпда держалась вместе с остальными и блестела, как новая медная монета. Седрик виновато задумался о том, кто же её почистил. Ему следует лучше заботиться о драконице. Но он не умеет. Он и о себе-то не в состоянии позаботиться, куда ему ухаживать за кем-то ещё.

Полоска пляжа в устье ручья была не особенно велика, но места хватало, чтобы драконы смогли удобно устроиться на ночь, а хранители — развести костер. Пламя ещё толком не разгорелось, но на глазах у Седрика двое ребят притащили и бросили туда ветвистый ствол какого-то хвойного дерева. На какой-то миг ему показалось, что они задушили огонек, но затем повалил черный дым, и языки костра взметнулись вверх. Сладкий запах горящей смолы растекался в вечернем воздухе. Волна повалила множество деревьев, раскидав их по берегам реки. Значит, на ночь разведут большой костер, и хранители лягут спать на берегу.

Седрик принюхался и понял, что к запаху дыма примешивается аромат жареной рыбы. У него подвело живот, в желудке заурчало. Он вдруг вспомнил, что чудовищно проголодался и хочет пить, и задумался, где сейчас Элис и Лефтрин. Меньше всего он хотел столкнуться с кем-нибудь из них: с Элис из-за того, что она знала о нем, а с Лефтрином из-за того, что он сам знал о капитане. Седрика беспокоило, что он так до сих пор и не пересказал это Элис. Ему совершенно не хотелось разговаривать с ней, а тем более — разбивать её мечты. Но он не может предать её ещё раз. Не может стоять и молча смотреть, как её обманывают.

Он тихо, почти украдкой, пересек палубу. У двери камбуза остановился и прислушался. Внутри стояла тишина. Почти все сошли на берег, решил он, чтобы воспользоваться редкой возможностью помыться, посидеть у костра и поесть горячей пищи. Седрик открыл дверь и вошел, тихо, словно роющаяся в отбросах крыса. Как он и надеялся, большой кофейник стоял на небольшой чугунной печи. Освещал камбуз лишь свет пламени, пробивающийся в щель под её дверцей. На печке побулькивал накрытый крышкой котел. Должно быть, вечная уха, неизменно греющаяся для команды. Седрик видел, как в котел добавляют воду, рыбу и овощи, но не мог припомнить, чтобы он когда-либо стоял пустым и вымытым. Неважно. Он чувствовал себя так, словно изголодался ещё за те дни, что просидел один у себя в каюте. Достаточно, чтобы съесть что угодно.

Седрик не знал, что и где хранится на тесном камбузе. Двигаясь осторожно в полумраке, он нашел кружки, висящие на крючках, и тарелки на сушилке. Юноша наполнил кружку сомнительным кофе и наконец обнаружил стопку мисок на полке с бортиками. Он взял одну, плеснул в неё похлебки, вынул из мешка сухарь. Вилок и ложек он не нашел. Седрик в одиночестве присел за небольшой стол и отпил кофе.

Слабый, горький, но все-таки кофе. Обеими руками он поднес ко рту миску с похлебкой и отхлебнул через край. Отчетливый рыбный вкус с толикой чесночного духа. Он проглотил еду и ощутил, как в горло хлынуло тепло и свежие силы. Еда казалась прекрасной. Не изысканной или даже вкусной, но прекрасной. Седрик вдруг понял Медную, которая съела подгнившего лося. Когда голод человека или дракона подходит к определенному пределу, любая пища становится хороша.

Седрик доедал размякшие куски рыбы и овощей со дна миски, собирая их руками, когда дверь палубной надстройки открылась. Он застыл, надеясь, что этот человек, кем бы он ни был, пройдет дальше, в кубрик. Но она вошла на камбуз.

Элис посмотрела на него, заглянула ему в миску, молча открыла буфет и запустила руку в корзинку. Достала оттуда ложку и положила на стол рядом с ним.

Так же безмолвно она налила себе кошмарного кофе и остановилась, сжимая кружку в руках. В полумраке он не мог понять, смотрит она на него или нет. Затем Элис вздохнула, подошла к столу и села напротив Седрика.

— Сегодня я несколько часов ненавидела и презирала тебя, — буднично сообщила она.

Он кивнул, признавая справедливость её суждения, хоть и не был уверен, что она видит в темноте его лицо.

— Теперь уже нет, — произнесла Элис без мягкости, а скорее решительно. — Я не испытываю к тебе ненависти, Седрик. Я даже тебя не виню.

— Хотел бы я сказать то же самое, — с трудом сумел выговорить он.

— За долгие годы я так привыкла к твоим остроумным замечаниям.

Мертво. Вот как звучал её голос. Мертво.

— Почему-то сейчас они не кажутся такими забавными, как прежде.

— Я говорил всерьез, Элис. Я стыжусь себя.

— Лишь теперь.

— Звучит так, как будто ты все ещё на меня сердишься.

— Да. Я все ещё сержусь. Не ненавижу — я так решила. Но сержусь я, как никогда ещё не сердилась. Наверное, если бы я тебя ненавидела, то просто ненавидела бы и дальше. Но стоило мне понять, что лишь человек, которого я любила, мог причинить мне такую боль, как вся ненависть тут же прошла. Вот почему я так рассержена.

— Я сожалею, Элис.

— Я знаю. Хотя от этого и не легче, но я знаю, что ты сожалеешь. Сейчас.

— На самом деле, я уже давно из-за этого переживал. Почти с самого начала.

Она махнула на него рукой, словно отметая поток извинений. Прихлебывая кофе, Элис как будто спорила о чем-то сама с собой. Седрик ждал. Наконец она заговорила, почти обычным тоном.

— Я должна кое-что узнать. Прежде чем я сдвинусь с мертвой точки, прежде чем смогу что-то решить, мне надо знать. Ты с Гестом, вы смеялись надо мной? Потешались над тем, насколько я легковерна, насколько наивна, раз так ничего и не заподозрила? Остальные друзья Геста знали? Мои знакомые, те люди, которых я считала друзьями — кто из них знал о моей глупости? О том, как меня обманывают?

Седрик молчал. Ему вспомнились застолья в узком кругу, заполночь, в уединенных верхних комнатах гостиниц Удачного. И вечеринки в логове Геста, когда они распивали бренди в дружеской компании, и веселье длилось ещё долго после того, как Элис стучалась в дверь, чтобы пожелать всем спокойной ночи и уйти к себе.

— Мне нужно знать, Седрик, — вернул его её голос на тесный, грязный камбуз.

Элис смотрела на него, бледная в окружающем сумраке. Она ждала правды.

На её месте Седрик испытывал бы точно такое же желание. Тоже хотел бы знать, каким дураком он выглядел в глазах окружающих, и многие ли знали.

— Да, — признался он, и слово резануло его по губам. — Но я не смеялся, Элис. Иногда я даже вступался за тебя.

— А иногда нет, — добавила она безжалостно.

Она вздохнула и поставила кружку на стол. В тишине раздался негромкий стук. Элис спрятала лицо в ладонях. Седрик испугался, что она заплачет. Если она заплачет, ему придется её утешать, но тогда он ощутит себя каким-то мошенником. Ведь это унижение для неё состоялось не без его участия. Вправе ли он предлагать ей дружеское утешение? Седрик сидел неподвижно, молча, и ждал любого звука с её стороны.

Но, отняв от лица руки, Элис лишь тяжко вздохнула. Взяла со стола кружку, отхлебнула кофе.

— Сколько? — спросила она буднично. — Сколько человек в Удачном знали, какая я дура?

— Ты вовсе не дура, Элис.

— Сколько, Седрик?

— Я не знаю.

— Больше десяти? — не уступала она.

— Да.

— Больше двадцати?

— Наверное.

— Больше тридцати?

— Возможно. — Он перевел дух и поправился: — Вероятно.

Элис горько рассмеялась.

— Выходит, не так уж вы и тщательно оберегали свою тайну. Может, я единственная, кто ничего не знал?

— Элис… ты не понимаешь. У мужчин вроде нас есть свой круг, почти невидимый в целом обществе Удачного. Мы создали собственный мир. Нам пришлось, потому что иначе нам не позволили бы… Ты не единственная жена, не подозревающая о пристрастиях мужа. А есть и другие, которые знают, но мирятся с этим. Моя сестра считает тебя одной из таких, судя по тому, что она однажды мне сказала. У некоторых таких мужчин есть дети, некоторые из них действительно любят своих жен — по-своему, конечно. Просто… ну…

Элис сжала руки в кулаки.

— Софи знала?

— Да. Софи знает. И, судя по её словам, она уверена, что ты тоже знаешь и сама на это согласилась. Какое-то время я надеялся, что так и есть. Но как-то я упомянул об этом в разговоре с Гестом, и он посмеялся надо мной.

Она наморщила лоб, размышляя над его словами.

— Откуда узнала Софи? — вдруг резко спросила она. — Ты ей рассказал?

— Мне не пришлось. Она моя сестра. Она просто знает и все, — пояснил Седрик и немного подумал. — Софи всегда знала, — прибавил он тихо.

Элис вдохнула, выдохнула.

— Честно говоря, даже не знаю, что более унизительно. Чтобы твоя сестра считала меня обманутой дурой — или думала, будто я вас покрываю, — заметила Элис и отвернулась от Седрика. — По крайней мере, Гест не притворялся, будто я его интересую. Оглядываясь назад, я понимаю, что он по-своему был со мной честен. Я знала, что он меня не хочет, что приходит ко мне в постель лишь по обязанности, в надежде зачать ребёнка. Я предполагала, что у него где-то есть другая женщина или женщины, и никак не могла взять в толк, почему он не женился на той, кого действительно любит. Но теперь все понятно. Он просто не мог.

Седрик склонил голову, признавая справедливость её холодных рассуждений.

— Когда я пытаюсь представить вас вместе, когда думаю о том, как ты его обнимаешь, целуешь в губы, как он прижимает тебя к себе — в том самом доме, где мы жили. Вы оба спускались к завтраку после ночи, проведенной вместе, замышляли…

Он пришел в ужас.

— Прошу тебя, Элис, не надо. Я не хочу говорить об этом.

— Он был с тобой нежен, Седрик? Говорил, что любит тебя, делал подарки? Помнил, какие ароматы тебе нравятся, какие сладости?

Она не собиралась отступать так просто. Обязан ли он отвечать ей? Обязан ли терпеть эту пытку? Седрик перевел дух.

— Нет, — признался он. — Все это делал я. Гест никогда так ко мне не относился.

— Тогда как же? — выговорила Элис, судя по голосу, едва сдерживая слезы. — Что он сделал такого, чтобы ты полюбил его?

Седрик перестал обдумывать эту тему. Слишком больно.

— Он просто был Гестом. Ты же его видела. Влюбиться в такого легко. Он красив, прекрасно одевается. Отлично танцует. Обворожителен. Когда хочет, умеет оказывать такие знаки внимания, что ты ощущаешь себя самым важным человеком на свете. Гест был сильным. Я чувствовал себя… защищенным. Вознесенным на высшую ступень. Не мог поверить, что он захотел меня, что он меня выбрал. Гест был так красив, что мне не нужно было других подарков — только бы он меня заметил. Я был ослеплен. Но он все же покупал мне подарки. Одежду. Трубки. Лошадь. Оглядываясь назад, я теперь думаю, что все это предназначалось не вполне мне. Просто эти вещи делали меня таким, каким ему хотелось меня видеть. Чтобы ему не было стыдно за мои поношенные костюмы или за дурной вкус, если я выберу себе лошадь сам. Я был словно… словно ткань. Из которой он мог скроить и сшить удобный ему костюм.

Все это время Седрик смотрел в стол: на почти пустую миску, дешевую глиняную кружку, так и не пригодившуюся ложку. Теперь он поднял взгляд на Элис. В сумраке её лицо напоминало бумажную маску с прорезями для глаз. Она полна спокойствия, решил он. Но нет. Спокойствие было лишь на поверхности. А под ним все бурлило и клокотало.

— Я не вернусь.

Седрик уставился на неё, не в силах связать свои слова с этим ответом.

— Я никогда не вернусь в Удачный, — пояснила Элис. — Не вернусь туда, где все меня знают, где знают, как меня обманули и опозорили. Вот что причинил мне Гест, так мной воспользовавшись. Но я не позволю ему определить этим меня саму. Я не позволю Гесту кроить и шить из меня то, что ему удобно.

— Элис…

— Он нарушил клятву. Порвал наш брачный контракт. Я больше не привязана к нему, Седрик, и у меня нет причин возвращаться к нему. Я остаюсь здесь. На «Смоляном», с Лефтрином. Уверена, он меня примет. И меня не заботит, женится он на мне или нет. Я останусь с ним.

— Ты не можешь. Тебе не следует.

Сейчас было не время ей это объяснять. Он не хотел, чтобы две темы смешивались в её сознании. Но и не мог отпустить её, не рассказав. Не мог допустить, чтобы она совершила нечто необратимое, чтобы позволила ещё одному мужчине её обмануть.

— Элис. Тебе не следует ему доверять.

Эти слова её остановили. Её рука уже лежала на створке двери.

— Я знаю, что ты так считаешь, Седрик, — бросила Элис, даже не обернувшись, чтобы взглянуть на него. — По-твоему, Лефтрин необразован, ниже меня по положению, груб и невоспитан. И знаешь что? Все это так. Но он любит меня, а я люблю его, и я поняла, что это гораздо важнее всего того, что считаешь важным ты.

Она открыла дверь.

— Элис, он обманывает тебя.

На миг она замерла на пороге. Затем снова закрыла дверь, очень тихо. Седрик не видел её лица, но мог себе представить, как в её глазах мерцает тревога. Однажды мужчина уже одурачил её. Человек, которому она доверяла как другу, годами её обманывал. Может ли она себе доверять? Не повторяет ли прежнюю ошибку?

— Мне вовсе не приятно это тебе рассказывать.

— Ещё как приятно, — возразила она хрипло. — Но все равно говори. Как он может меня обманывать? В чем? У него есть жена, о которой я не знаю? Огромный долг? Может, он убийца, лжец, вор? Кто?

Седрик скрипнул зубами, задумавшись, как сможет объяснить ей, умолчав о своем отношении к смерти Джесса. Это он предпочел бы сохранить в тайне. Плохо уже то, что знают Карсон и драконица. Седрик с удивлением понял, что оберегает не только себя, но и Релпду. Ему не хотелось, чтобы остальные хранители узнали, что она убила и съела человека. Надо просто рассказать Элис о Лефтрине. Он не скажет, откуда узнал.

— Ты наверняка знаешь, что герцог Калсиды болен. Он дал понять, что щедро наградит всякого, кто принесет ему драконьей плоти, которая, как он считает, его исцелит. По этой причине все, относящееся к драконам, стоит больших денег.

— Конечно, я это знаю. Как я могу изучать драконов и не знать о преданиях, повествующих о целебных свойствах их чешуи, крови, печени и зубов? И я не сомневаюсь, что отчасти они вполне правдивы. Итак? Выкладывай же уже.

— Лефтрин сговорился с людьми, намеренными осчастливить герцога. Он приглядывает или, может, уже собирает образцы для продажи в Калсиду.

— Он не стал бы, — возразила Элис, неуверенно запнувшись — как будто спрашивала себя, возможно ли такое. — У него нет ни времени, ни возможности! — уже тверже заявила она. — Он постоянно занят заботами о корабле.

— Он подходил к драконам, помогал снимать с них наждачных змей и обрабатывать варом раны. Он мог это сделать, Элис. Пара чешуек здесь, капля крови там. А теперь он ждёт возможности заполучить больше у умирающего или мертвого дракона. Тогда весь этот поход окупится с лихвой. Если какой-нибудь дракон погибнет или сильно поранится, и ему удастся урвать добычу посерьезнее, он может просто бросить остальных и сейчас же отбыть в Калсиду за богатой наградой.

— Это безумие! Я не хочу, не могу в это поверить!

— Это правда.

— Откуда тебе знать?

— Я не могу об этом говорить.

— Вот как, — процедила Элис, вложив в эти слова все свое презрение. — Слухи и недомолвки. Что ж, Седрик, я положу этому конец. Я просто у него спрошу.

— Не делай этого, Элис. Я совершенно уверен, что ты не знаешь его по-настоящему, не представляешь, на что он способен. Джесс, охотник, кое-что мне рассказал. Вот. Теперь ты знаешь все. Джесс сказал, что они с Лефтрином сговорились насчет драконов. Сказал, что они должны были встретиться с калсидийским кораблем в устье реки Дождевых чащоб, как только достанут все необходимое. Но потом они повздорили по этому поводу, и дело дошло до драки.

— С чего бы Джессу вообще с тобой разговаривать, а тем более выкладывать тебе такие тайны?

Сомнения явно потихоньку накапливались в её сознании. Одна подробность могла бы её убедить.

— Можешь мне не верить, но Джесс решил, что я помогу ему подобраться поближе к драконам. Поскольку видел, как я хожу к ним вместе с тобой. Он знал, что ты отдала мне ту красную чешуйку, чтобы я её зарисовал. Пока я болел, Джесс украл её из моей каюты. Он сказал, что она одна стоит небольшое состояние. Он решил, что если мы добыли чешуйку, то, возможно, заполучим и что-нибудь ещё. Достаточно, чтобы всем нам разбогатеть.

Элис смотрела на него сквозь полумрак. Он слышал её дыхание.

— Лефтрин не стал бы участвовать в таком подлом деле.

— Но участвовал. И, боюсь, участвует до сих пор. И ещё я опасаюсь, что он придет в ярость, если ты с ним об этом заговоришь. Или найдет способ избавиться от нас обоих. Элис, я не лгу тебе. И ты должна себя спросить: если ты не знаешь о нем этого, что ты вообще знаешь о нем?

— По-моему, я знаю его самого. Причем лучше, чем ты можешь себе представить.

Она хлестнула его этими словами, и Седрик понял. И его удивило, как сильно его это потрясло. Элис спала с ним. С этим вонючим, невежественным речником. Элис, милая девочка, которую он знал с детства, уважаемая дама из Удачного, делила постель с этим мужланом! На миг Седрик от омерзения даже онемел. А затем понял, что должен сделать. Он заставит её прозреть, пустив в ход последнее оружие.

— Элис, тебе кажется, что ты знаешь его. Но ты думала, что знаешь меня и Геста. А мы годами обманывали тебя так, что ты даже ничего не заподозрила. Я сожалею об этом, искренне сожалею. И поэтому пытаюсь тебя удержать, чтобы ты снова не стала жертвой подобного обмана. Лефтрин тебя недостоин, Элис. Тебе следовало бы держаться от него подальше.

В полумраке камбуза Седрик разглядел, как поднялись и опустились её плечи. Она боролась с рыданиями. Затем перевела дух.

— Я, кажется, сказала, что не питаю к тебе ненависти, Седрик? — пронзительным от напряжения голосом уточнила она. — Так вот, кажется, я ошиблась.

— Что ж, ненавидь меня, — отозвался он. — Вероятно, я это заслужил. Буду считать это расплатой за то, что я сделал, за годы обмана. Но только не растрачивай себя на этого подлеца, Элис. Ты достойна лучшего.

На это она не ответила, только с шумом захлопнула за собой дверь, выходя.

Седрик долго сидел один в темноте. Машинально поднял кружку, допил последний глоток остывшего, горького кофе. Он поднялся, чтобы уйти, затем посмотрел на оставшуюся на столе посуду. Надо бы прибрать за собой, перестать уже быть избалованным удачнинским бездельником, каким его тут считают. Может быть, завтра. Не сегодня. Беседа с Элис вымотала его. Тяжкий камень на душе отягощал его бессилием, которое не имело ничего общего с сонливостью или усталостью. Седрику просто хотелось, чтобы все вокруг замерло, хотя бы ненадолго. Он вздохнул и поскреб щеку. Завтра на борту будет вода для мытья. Он подогреет себе немножко и побреется. Никогда прежде он не носил бороды и даже не подозревал, как она зудит. Седрик снова почесался, с большим усердием.

Под ногтями остались волоски. Он встряхнул рукой, и они, прежде чем упасть, на мгновенье заискрились в пробивающемся в окно лунном свете. Что это? У него никогда раньше не выпадали волосы! Седрик почесал голову, посмотрел на руку и обнаружил несколько выпавших длинных прядей.

Напряжение и беспокойство, сказал он себе. Воздействие едкой речной воды. Вот и все. Он уже медленнее поскреб подбородок. Ногти зацепились за что-то шершавое, поддели. Нет. Седрик осторожно сдвинул палец, нащупал край следующей чешуйки. Подцепил, потянул, пока не стало больно. Не присохшая грязь, не шелушащаяся кожа. Чешуя, растущая у него на лице. Полоска чешуек на нижней челюсти. У Седрика закружилась голова, ему сделалось дурно.

Он провел кончиками пальцев по шее сзади и нащупал вдоль позвоночника ещё одну полоску чешуек, пока ещё тонких и плоских, как у форели. Некоторые росли на голове, вытесняя волосы так, что те выпадали. Седрик пощупал обветренные губы. Здесь пока нет. Дыхание его участилось. Скоро чешуя появится и здесь, а та, что уже есть на подбородке, лбу и загривке, разрастется, окрепнет и загрубеет, словно копыто.

«Ты несчастлив?»

Седрик отгородил свои мысли, не обращая внимания на растекающееся в воздухе смятение, вызванное его бегством от Релпды. Стук сердца отдавался в ушах. Как такое возможно? Это просто кошмарный сон. Он собрался с духом, яростно поскреб голову обеими руками. Когда он закончил, на пальцах запутались целые клочья волос. Седрик стряхнул их и торопливо ушел с камбуза, с грохотом захлопнув за собой дверь.

Он направился к своей каюте, но остановился на полпути. Что он собирается делать? Забраться в свой хваленый упаковочный ящик, свернуться клубком на жалкой подстилке и захныкать? Мало он этим занимался в последнее время? Разве не понял, что так он ничего не изменит?

Нос баркаса упирался в песчаное устье ручья. С него был виден костер, драконы и их хранители, которые ужинали и о чем-то болтали. Седрик повернул в другую сторону, дошел до кормы. Здесь перед ним открылся вид на сверкающую реку, быстро струящуюся мимо корабля. Над головой сияла почти полная луна среди мигающих звезд. Седрик огляделся, но не заметил поблизости никаких признаков присутствия людей. Только откуда-то сзади доносились голоса драконьих хранителей, живущих своей жизнью. Сегодня вечером они были счастливы. Полно чистой воды и жареной рыбы. В их простом мирке все было прекрасно. Но не для него.

— У меня ничего не осталось, — сообщил Седрик, обращаясь к ночи.

Он мысленно пересчитал свои утраты. Геста нет. Дома в Удачном нет. Богатства нет. Дружба с Элис разбита вдребезги. И лица нет. Если он вернется в Удачный, люди отвернутся от него с отвращением, кто из-за того, что его бросил Гест, кто из-за потери былой красоты. В их кругу довольно опасно поддерживать отношения с теми, с кем порвал Гест. Ни уважения, ни надежд. Что же ему остается?

Ничего. И впереди его ждут годы ничего.

Несколько мгновений он обдумывал решение Элис. Остаться в Дождевых чащобах. Не возвращаться домой. Но у неё-то есть тот, кто готов принять её и позаботиться о ней. У него нет никого, кроме драконицы. Драконицы, которая его обожает. Но как долго ещё это продлится, если Релпда вдруг узнает, зачем он изначально явился сюда? Он не осмеливался слишком много об этом думать из опасения, что она услышит его мысли. Седрик не понимал, как драконица может не помнить, что он пришел к ней под покровом темноты, оторвал несколько чешуек и наполнил склянки её кровью. Она все забыла? Невозможно знать о нем такое и все равно его любить.

И однажды Релпда все поймет.

Седрик попытался представить, чем это для него обернется. Когда драконица соприкоснулась с ним сознаниями, он впервые в жизни по-настоящему ощутил любовь, которую испытывало к нему другое существо. С каждым днем её разум развивался, мысли становились все более связными и отчетливыми. Что она ощутит, когда поймет, что с самого начала Седрик пришел к ней не как друг, а как мясник?

И поделится ли она с ним этим чувством, как делилась любовью? Каково ему придется, когда драконица затопит его своим презрением и ненавистью?

Седрика пробрала дрожь. Внезапно он понял, что потерял ещё не все. У него все ещё остаются любовь и забота бесхитростного существа. И он не мог придумать, как избежать в итоге и этой потери. И не мог представить, как её вынести. С болезненной отчетливостью Седрик увидел единственный выход из всех своих затруднений.

Только не думать о том, что он собирается сделать. Не позволить драконице уловить его мысли и помешать ему. Даже это предостережение резко привлекло к нему её внимание. Седрику хотелось попрощаться с ней, заверить, что в этом нет её вины. Её и не было. Она сделала для него все, что могла, раз за разом спасая от гибели. Он на удивление остро пожалел о том, что может причинить боль Релпде. И едва не поддался побуждению снять башмаки и куртку. Ну и глупость. Какое это может иметь значение?

«Седрик? Седрик?»

«Не сейчас, милая».

«Тебе страшно? Кто-то охотится за тобой, кто-то хочет тебе повредить?»

«Нет. Нет, со мной все хорошо. Все будет просто отлично».

«Нет, ты испуган. Печален. Что-то плохо».

Седрик как можно мягче вытолкнул Релпду из своих мыслей. Нельзя терять время. Она шумела за возведенными им стенами, била тревогу. Пора действовать, пока она не разгадала его намерений. Юноша окинул взглядом воду за кормой баркаса, выбрал место, где течение казалось быстрее. Взобрался на фальшборт и всмотрелся в сверкающую черную реку внизу. Достаточно ли она глубокая и быстрая? Много ему не надо. Он никогда не был хорошим пловцом. Прыгай же. Просто прыгай и не барахтайся. Вот и все. Седрик умышленно выдохнул, присел и прыгнул.

И больно ударился, упав на бок. Голова стукнулась обо что-то так, что из глаз посыпались искры. Ему казалось, он уже выдохнул, но надавивший сверху вес выжал из легких остатки воздуха. И никакой воды. Он ничего не понимал.

— Не могу… дышать… — просипел он.

Тяжесть скатилась с него. Седрик глотнул воздуха и ещё оцепенелую минуту пытался сообразить, где он и что случилось. Взгляд его сфокусировался. Он лежал лицом к лицу с охотником Карсоном на палубе «Смоляного».

— Так и знал, что ты что-то задумал, — выдохнул тот ему в ухо. — Понял по глазам, когда ты вышел с камбуза. И попросил твою драконицу дать мне знать, если её что-то встревожит. И она сказала. — Карсон перевел дух и договорил: — Пришлось бежать со всех ног от самого костра. Тебе повезло, что я успел вовремя.

Легкие Седрика требовали воздуха, так что он мог только сипеть. Забавно. Он так хотел умереть, но когда телу срочно что-то понадобилось, оно не посчиталось с его намерениями. И ни одна мысль не шла в голову, пока он не отдышался.

— Повезло? — сделав три глубоких вдоха, с горечью спросил Седрик.

— Ну ладно, мне повезло. Я вовремя тебя перехватил. Не пришлось мокнуть, ныряя за тобой, — чуть заметно улыбнулся Карсон, всматриваясь в лицо Седрика. — С чего вдруг ты решил утопиться?

— Моя жизнь кончена. Я и так все равно что мертв.

— Это ещё почему?

— Не стоило тебе меня останавливать. Я хочу умереть. Я потерял все.

— Все?

— Все. Гест со мной порвал. Это я теперь понимаю. Вот почему он отправил меня сюда вместе с Элис. Я ей признался, рассказал обо всем. Теперь она меня ненавидит. Или сердится на меня, она сама пока не решила. Я не защитил её. Я предал её как друг, и теперь она совершает ужасную ошибку, но больше мне не доверяет, так что все мои предостережения бесполезны. Если я вернусь в Удачный, то останусь без гроша в кармане и без работы. Гест позаботится о том, чтобы меня начали презирать все люди нашего круга. Поэтому вернуться я не могу, — выговорил Седрик срывающимся голосом.

Он сам себе казался ребёнком, так сумбурно перечисляя Карсону свои горести. Но успел вовремя прикусить язык, так и не признавшись, что предал и драконицу. У него ещё остался призрачный шанс унести эту тайну с собой в могилу. Не помогало и то, что охотник внимательно смотрел на него темными глазами с загадочной полуулыбкой. Седрик попытался сесть и отодвинуться, но прижимающая его к палубе рука Карсона внезапно сделалась тяжелее.

— Погоди-ка немного. Отдышись. Тебя гнетет что-то ещё. Что именно?

Пристальный взгляд впивался в Седрика, требуя ответа.

И словно в этом простом вопросе скрывались чары, которым он не мог противиться, Седрик неожиданно для себя самого выдал свою последнюю тайну.

— Драконица у меня в голове, — пробормотал он. — Мы с ней связаны. Я не могу от неё избавиться. Она… она меня любит. Но от этого мне только хуже, потому что на самом деле я не заслуживаю её любви. Релпда — добрая маленькая…

— Маленькая? — недоверчиво переспросил Карсон.

— Ладно, юная. Такая юная и по-своему невинная. Она постоянно ощущает меня, особенно когда я думаю о ней.

У него на глаза навернулись слезы. Седрику было стыдно за них. Гест всегда высмеивал его, когда он плакал. Седрик отвернулся от Карсона и уставился в небо. Он уже ощущал близость драконицы. Релпда делилась с ним своим теплом. Она пыталась окутать им Седрика, поддержать его, но он лишь все глубже забивался в собственный кокон отчаяния, не подпуская к себе драконицу. Юноша вздрогнул, ощутив прикосновение чужой руки к подбородку.

— Успокойся, никто тебя не обидит, — заверил Седрика Карсон и мягко развернул его лицо к себе. — Не вижу ничего такого уж плохого в том, что тебя любят, даже если это делает дракон. Так что ещё тебя подтолкнуло? Что стряслось настолько ужасного, с чем ты не можешь жить?

Седрик сглотнул. Карсон так и не убрал руки с его подбородка. Охотник бережно провел указательным пальцем по щеке Седрика, смахнув прочь слезинку. Когда к нему в последний раз прикасались с такой нежностью?

— Я начал покрываться чешуей, — проговорил Седрик натянутым, звенящим голосом, не сумев скрыть ужаса. — По нижней челюсти. И на шее сзади.

— Обычно со взрослыми такого не случается. Дай-ка взглянуть.

Карсон приподнялся на локте и внимательно рассмотрел Седрика. Ощупал пальцами его подбородок.

— Хм. Пожалуй, ты прав. Тут есть немного чешуи, — чуть улыбнувшись, подтвердил он. — Твоя борода мягкая, словно шерсть у щенка. Дай-ка я проверю затылок.

Он скользнул ладонью за голову Седрика, пробежал пальцами вниз по его шее.

— Точно, — негромко заметил охотник, — чешуя. Чем дальше, тем лучше, — глубоко вздохнув, мягко заключил он.

Судя по голосу, его это обрадовало, и почему-то Седрику сделалось очень обидно. Что хорошего Карсону с его несчастья? А в следующий миг, так и не убрав руки с шеи юноши, охотник медленно склонился к нему и поцеловал в губы. Седрик ошеломленно замер. Губы Карсона были ласковы, но настойчивы. Разорвав поцелуй, охотник привлек его к себе, обняв с силой, но без жестокости. Прижал к груди. И что-то в Седрике дрогнуло. Он уткнулся лицом в грубую ткань чужой рубахи и заплакал. Всхлипы поднимались к горлу и рвались наружу. Он рыдал обо всем, чего у него никогда не было, хотя ему казалось, что есть. Оплакивал то, что позволил Гесту сделать из себя, то, как обманул Элис, то, как намеревался обойтись с Релпдой. Он рыдал, потому что это вдруг стало возможно. Охотник ничего не говорил. И не двигался, только покрепче прижал юношу к груди. Когда слезы наконец иссякли, Седрика окутала любовь драконицы.

«Я знаю, что ты взял мою кровь. Но даже тогда ты не хотел меня убивать. Ты выпил кровь, впустил меня в свой разум, и у меня в голове прояснилось. Все будет хорошо, Седрик. Я тебя не выдам. Никому об этом знать не нужно».

Незамысловатое понимание и прощение водопадом обрушились на него. Поток опрокинул и едва не утопил Седрика, как не удалось волне. Он не мог — и понял, что не хочет — сопротивляться ему. Бездумное тепло снова растеклось по душе, унося прочь все мысли о бедах, смывая отчаяние и оставляя лишь успокоение.

Все его тело расслабилось.

И Карсон двумя пальцами взял его подбородок, приподнял его лицо и снова поцеловал.

— Если ты передумал себя убивать, — отстранившись чуть позже, сипло проговорил охотник, — я мог бы предложить тебе другое занятие на вечер.

Седрик попытался собраться с мыслями, вспомнить все, что переполняло его отчаянием. Должно быть, Карсон прочел это по его лицу.

— Не надо, — проговорил он мягко. — Просто забудь. Не сейчас. Ни о чем не спрашивай, ни в чем не сомневайся.

Он отстранился от Седрика и встал. Затем протянул юноше руку. Тот принял её, ощутив ладонью шершавую кожу и мозоли на руке охотника, и Карсон помог ему встать.

— Позволь, я провожу тебя до каюты, — негромко предложил Карсон.

— Хорошо.

Тимара ушла от костра в темноту. Вечер мог бы быть таким чудным. Погода стояла теплая, её живот был полон рыбы и ручейной зелени, она вымылась, помыла голову и наконец-то напилась вдосталь. И вычистила Синтару, так что надменная королева засверкала синевой ярче летнего неба. Тимара не стала хвалить её вслух и рассердилась, когда драконица обернулась к ней.

— Да, ты права, — сообщила Синтара. — Ни один дракон со мной не сравнится.

Никакой благодарности Тимара не дождалась. Все в ней вскипело от гнева, но она промолчала и вскоре ушла. Остаток вечера она помогала Татсу, Харрикину и Сильве чистить драконов, у которых не было хранителей. Тут уж пришлось попотеть.

Балипер, все ещё скорбящий по Варкену, был угрюм и не желалсотрудничать. Плевок обеспечил им совершенно иное осложнение. С недавних пор наглый и опасно агрессивный серебряный желал, чтобы его чистило как можно больше хранителей, даря все свое внимание ему одному. Тимара обрадовалась, когда Элис с ещё влажной после мытья головой присоединилась к ним и заняла дракончика разговором. Несчастная Релпда вытерпела мытье, но все это время не сводила глаз с баркаса, явно тоскуя по Седрику. Тимара даже возмутилась за неё.

— Что за человек, спасенный драконом, может не обращать на бедняжку внимания? — сердито спросила она у Элис.

— Меня это не удивляет, — к изумлению Тимары, заступилась за Седрика Элис. — Ему сейчас хватает своих трудностей. Лучше пока что оставить его в покое.

Медная драконица высказалась ещё откровеннее.

— Мой хранитель! — зашипела она на Тимару.

И хотя из разинутой пасти не вырвалось облачка яда, Тимара больше не позволяла себе пренебрежительно отзываться о Седрике.

Когда вечер был уже в разгаре и все собрались у костра, чтобы поужинать и погреться у огня, Тимара заметила, что остальные уже оправляются от потерь. Она порадовалась за товарищей. Всем им недоставало рассказов Джесса. И когда Дэвви достал флейту и заиграл, то мелодия показалась какой-то тоненькой и бесприютной без губной гармошки охотника. Затем, к всеобщему изумлению, с баркаса пришла Беллин со своей флейтой. Не заставив себя упрашивать, она села рядом с мальчиком и подыграла ему, украсив мелодию роскошным сопровождением. Невозмутимый Сварг раскраснелся пуще жены, явно гордясь её талантом. Музыка была прекрасна.

Но именно в этот миг Тимара и ушла от костра. Потому что когда она обернулась, чтобы поделиться удивлением и восторгом с Рапскалем, того не оказалось рядом.

Казалось недопустимым и бессердечным забыть, хотя бы на несколько мгновений, что он погиб и больше не вернется. Она как будто предала их дружбу, и внезапно красота музыки начала её ранить. Тимаре пришлось уйти от тех, кто наслаждался мелодией у костра. Она, спотыкаясь, шагала сквозь темноту, пока не вышла на берег ручья. Здесь она присела на поваленное дерево и прислушалась к журчанью воды. Отсюда казалось, что свет, тепло и музыка за спиной приходят откуда-то из иного мира. И Тимара не знала, принадлежит ли к нему до сих пор.

Лесная тишина вовсе не казалась ей тишиной. Ручей струился, во мху и под корой гудели насекомые. Где-то наверху какое-то небольшое когтистое животное пробиралось по ветвям — должно быть, маленький древесный кот охотился на ящериц, оцепеневших с приходом вечерней прохлады. Тимара старательно вслушивалась и наконец услышала мягкий прыжок и тоненький писк, а затем хищник коротко и удовлетворенно мурлыкнул и целеустремленно удалился. Наверное, понес добычу в какое-нибудь укромное место, чтобы сполна насладиться ею.

— А что если я просто останусь здесь? — тихонько спросила Тимара у ночи. — Чистая вода. Самая твердая почва, какую я вообще видела. И на дне ручья песок, а не ил. И охота должна быть хорошая. Что мне ещё нужно, чего я здесь не найду?

— Компания? — предложил из темноты Татс.

Девушка обернулась и увидела его силуэт в оранжевом отсвете костра.

— Или с тебя уже довольно людей? Ты не против, если я к тебе присоединюсь?

Вместо ответа она молча подвинулась на бревне. Тимара сама не знала, каким был бы её ответ.

— Сейчас он уже всех поднял бы на ноги и втянул в пляску вокруг костра, — проговорил Татс в пространство.

Тимара молча кивнула. Он взял её за руку. Она позволила ему. Татс в темноте погладил её кисть, провел большим пальцем по ладони, сплел вместе их пальцы. Коснулся ногтями её когтей.

— Помнишь времена, когда ты считала, что иметь когти плохо? — как будто между делом спросил он.

Тимара отдернула руку к себе на колено, внезапно смутившись.

— Не поручусь, что я когда-то действительно так считала. Они всегда служили мне верой и правдой. Просто я знала, что все остальные твердо уверены, будто этот недостаток непростителен.

— Что ж, я уже не однажды за наш поход пожалел, что у меня таких нет.

Татс снова непринужденно поймал её руку и согрел между ладоней. Было приятно. Тимара не замечала даже, что рука ноет, пока Татс нежно не потер её, унимая боль. Напряжение начало покидать её тело. Татс придвинулся чуть ближе.

— Дай другую руку, — попросил он, и Тимара, не задумываясь, послушалась.

Он сжал её руки в ладонях, осторожно растирая их.

Оба немного помолчали. До них доносился шум от костра, кто-то из драконов встревоженно крикнул, но это была не Синтара, и Тимара не обратила внимания. Когда Татс обнял её за плечи и притянул поближе, устроив её голову у себя на плече, она не стала возражать. Он прижался щекой к её волосам. И Тимара не удивилась, когда Татс потянулся к ней, чтобы поцеловать. Было так просто позволить ему это, позволить теплу ощущений, разлившемуся по телу, прогнать прочь все мысли.

Когда рука Татса второй раз скользнула по её груди, Тимара поняла, что это не случайность. Но хочет ли она этого? Да. Она отказывалась думать о том, что дальше может последовать и что-то такое, к чему она пока не готова. Она всегда может сказать «нет», если до этого дойдет. Но пока что можно и не говорить.

Татс поцеловал её в шею, за ухом, и она откинулась назад, позволяя ему. Его губы скользили все ниже.

— Что ж, — внезапно произнес чей-то голос, — похоже, решение все же принято.

Они отпрянули друг от друга. Татс вскочил на ноги и развернулся к Грефту. Руки у него уже сжались в кулаки.

— Ты, подлый соглядатай! — прошипел он.

Грефт засмеялся.

— Долг платежом красен. Тимару спроси.

Он отвернулся, не обращая внимания на то, что Татс явно бросил ему вызов.

— Скажу остальным, — произнес он. — Думаю, они имеют право знать.

И пошел прочь.

— Ничего вовсе не решено. Ничего! — выкрикнула ему вслед Тимара.

Грефт насмешливо захохотал, так и не остановившись. Он явно берег одну ногу, и Тимара мстительно понадеялась, что изменения, вызванные Дождевыми чащобами, причиняют ему серьезную боль.

— Вот ублюдок, — с чувством произнес Татс, а затем поглядел на Тимару, склонив голову набок. — Так ничего? — спросил он.

— Это… это не решение, — пробормотала она. — Мы просто целовались.

В темноте, когда они больше не касались друг друга, Татс показался ей совсем далеким.

— Просто целовались? — переспросил он. — Или ты просто дразнилась?

Он скрестил руки на груди. Тимара едва различала его в темноте.

— Я тебя не дразнила, — ответила она запальчиво и добавила уже тише: — Я просто не думала о том, что мы делаем.

Татс немного помолчал. Все её тело до сих пор трепетало от его прикосновений. Тимаре хотелось шагнуть к нему, позволить ему продолжить с того места, на котором их прервали. Должно быть, Татс думал о том же.

— Тимара, так да или нет? — внезапно спросил он.

Ей не пришлось размышлять над ответом.

— Нет, Татс, — выпалила она поспешно, опасаясь, что передумает. — Все ещё нет.

Он отвернулся и пошел обратно к костру, оставив её одну в темноте.

^{Третий день месяца Золота, шестой год Вольного союза торговцев.}

^{От Детози, смотрительницы голубятни в Трехоге, — Эреку, смотрителю голубятни в Удачном.}

Официальное приглашение всех торговцев Дождевых чащоб и Удачного на грядущий бал по случаю праздника урожая, который состоится в Зале торговцев Дождевых чащоб в Трехоге. Необходимо размножить, разослать повсеместно и доставить лично торговцам, перечисленным в приложенном списке.

Эрек, как ты и просил, я выпустила сегодня на заре четырех птиц, практически одновременно. Все они несут одно и то же сообщение о том, что Рейал действительно благополучно прибыл домой. Две птицы из числа быстрых, прибывших с Рейалом два дня назад, две — обычные почтовые голуби. Я отложила их вылет на два дня, чтобы быстрые успели оправиться после переезда и размяли крылья в большой клетке. Как только я их выпустила, все четыре птицы сразу же взлетели. Честно признаться, на миг я даже позавидовала, глядя им вслед. Вот бы я могла с такой же легкостью отправиться в Удачный. Пожалуйста, сообщи мне об итогах этого опыта. Мне хотелось бы знать, сколько дней уйдет у них на перелет, и действительно ли быстрые птицы обгонят обычных голубей. Королевских я посадила в клетки на расплод и время от времени выпускаю полетать по одной птице из пары. До сих пор они неплохо находили себе корм и выбрали себе гнезда, чтобы откладывать яйца. Буду извещать тебя и об этом опыте. Если в уменьшенном масштабе он пройдет успешно, думаю, на продаже голубиного мяса семья сможет заработать небольшое состояние. Я рада, что здоровье твоего отца улучшилось. Не тебя одного донимают родные, побуждая вступить в брак и остепениться. Можно подумать, будто моя мать уже приготовила для меня гнездо, если послушать, как она ворчит о том, что мне нужно поскорее найти мужа!

Детози

Глава 14

ОТКЛОНЕНИЕ ОТ КУРСА

После двух дней непрерывного дождя погода внезапно переменилась. Ярко-голубое небо обманчиво сулило, что вот-вот вернется лето. Облака и туман рассеялись, и стали заметны изменения в окружающей местности. Река постепенно сужалась, и дальний берег снова медленно приближался к ним. Может быть, думал Лефтрин, они наконец-то миновали остатки широкого озера, о котором толковали драконы.

— Но с тем же успехом, — говорил он Сваргу, — все могло напрочь измениться с тех пор. И, возможно, от их сведений о прежнем положении вещей больше вреда, чем пользы. Если полагаться на слова драконов вместо собственного чутья, а те окажутся неправы, можно напороться на всевозможные неприятности.

Сварг серьезно кивнул, но, как обычно, промолчал. Лефтрин и не рассчитывал на то, что он поддержит беседу, хотя был бы рад чему-то большему, чем кивок. Капитану казалось, что в последнее время он слишком часто остается наедине со своими мыслями. Элис держалась тихо, едва ли не отстраненно. Да, она улыбалась ему и даже раз или два брала за руку, из чего Лефтрин заключил, что она не слишком сожалеет о той ночи. Но и желания повторить она не выказывала. Как-то вечером он осторожно постучался в дверь её темной каюты, но она не откликнулась. Некоторое время пометавшись в тревоге по палубе, капитан выругал себя за то, что поступает, словно глупый мальчишка. Когда Элис захотела его, она ясно дала ему это понять. Так что нечего торчать у неё под дверью, когда она его не хочет.

Один раз, застав её, молчаливую и печальную, на носу баркаса, Лефтрин рискнул спросить, не связано ли её беспокойство с ним. Элис так энергично помотала головой, что со щек брызнули слезы.

— Пожалуйста, — попросила она, — не спрашивай меня. Не сейчас. Я должна кое-что решить для себя сама, Лефтрин. Если я решу, что могу рассказать об этом тебе, то так и сделаю. Но пока что мне придется справляться самой.

И она справлялась.

Капитан подозревал, что все это имеет какое-то отношение к Седрику. Тот много времени проводил в своей каюте. Если не там, то чаще всего его можно было застать на носу, где он наблюдал, как его драконица невозмутимо бредет вверх по течению. В последние дни Седрик начал каждый вечер навещать её на берегу. И даже пытался сам её чистить. Было похоже, что он тоже погружен в какие-то раздумья. Он напоминал Лефтрину человека, восстанавливающего силы после долгой болезни. Похоже, теперь Седрика не особенно беспокоила грязь на сапогах или непричесанные волосы. Капитан как-то застал его с Беллин на камбузе, где они вместе пили кофе за общим столом. Ещё больше он удивился, увидев, что Дэвви показывает Седрику, как закреплять крючки на длинной леске для донного лова, которую он иногда закидывал на ночь. Один раз Лефтрин видел Карсона, опирающегося на фальшборт рядом с Седриком, и задумался, не печалит ли Элис именно этот союз. Его друг в последнее время тоже держался как-то странно и тихо в своей настороженной охотничьей манере. Что-то его беспокоило, но он не делился своими тревогами с Лефтрином. Если это «что-то» было его отношениями с Седриком, то капитан и сам предпочел бы ничего не знать. У него и без того довольно забот, чтобы ещё забивать голову чужими личными делами.

Течение похода изменилось, и никому не нравились эти перемены. Лодок и весел не хватало на всех хранителей, и они не могли следовать за драконами, как прежде. Некоторым приходилось оставаться на баркасе. После того как ребята денек послонялись без дела по палубе, Лефтрин понял, что это попросту опасно, и тут же нашел для всех занятия. Когда у него было время, он лично наблюдал за изготовлением новых весел для оставшихся лодок и прочими повседневными заботами. «Смоляной» не такое уж большое судно, так что подыскать работу для каждого было непросто. Тем не менее, они с Хеннесси постоянно выдумывали хранителям новые поручения. По опыту капитана, от бездельных рук на борту случаются одни неприятности.

И он уже замечал первые их признаки. Беллин как-то подошла к нему, смущенная и встревоженная, сообщить, что она говорила со Скелли об Алуме.

— Они не желают ничего дурного. Но их друг к другу влечёт, они молоды, а обстоятельства сталкивают их почти каждый день. Я предостерегла её. А тебе стоило бы поговорить с юношей, пока надежды не укоренились или все не кончилось плохо.

Лефтрин страшно не хотел этим заниматься. Но был должен — и как капитан, и как дядя. Теперь Скелли избегала его, а Алум, гордый, но вежливый, каждое утро отправлялся на охоту вместе с Грефтом. Тот был признателен за помощь, хотя сам капитан предпочел бы видеть юного хранителя в иной компании. Становилось все яснее, что Грефт не признает его власти и не прочь поднять на корабле бунт. Но что тут поделать? Грефт потребовал назад лодку, возвращенную Седриком и Карсоном. Лефтрин решил, что со стороны хранителей было весьма недальновидно ему уступить; при отплытии все лодки определенно считались общими. Но капитан не стал вмешиваться в дела хранителей. Он был по горло занят другими заботами. Грефт взял на себя охотничьи обязанности Джесса, и всех, кажется, это вполне устроило.

«Смоляной» известил его о крупном притоке до того, как тот стал виден. Ни малейшая перемена в реке ещё не застала его врасплох. Баркас почуял его с самого утра, распробовал в воде и сообщил капитану. «Смоляной» всегда предпочитал места помельче и, когда русло сделалось глубже, снова прижался к восточному берегу. За несколько часов до того, как они достигли устья притока, до того, как увидели его своими глазами, Лефтрин ощутил его через чувства корабля. Когда они наконец добрались до слияния двух рукавов, питающих реку Дождевых чащоб, стало ясно, из которого в неё попадала едкая вода и пришел разлив, едва не сгубивший их всех. Широкое открытое русло западного притока по обоим берегам было усеяно мусором. Именно отсюда накатила смертоносная волна, уничтожая все на своем пути и оставляя на уцелевших деревьях гирлянды вырванной травы и сломанных веток. Солнечный свет играл на поверхности сероватой воды, так и зовущей двинуться вперед по прямому руслу.

Густо заросший камышом мыс отделял его от более спокойного восточного притока, где берега извилистой неглубокой реки утопали в высокой траве и камышах, а над водой свисали лианы. Драконы, не замешкавшись, выбрали западный приток, держась по возможности ближе к берегу. Они как обычно сильно обгоняли баркас, но Лефтрин прекрасно видел их благодаря прямому руслу. Они брели, растянувшись цепью. Охотники ушли вперед. Здесь, на открытом месте, свет так и играл на шкурах драконов. Золотистый Меркор шёл первым, сразу за ним — громадный Кало. Остальные драконы: зеленые и алые, лиловые, оранжевые и синие — следовали за ними блистательным шествием. Релпда, медная драконица, и на редкость удачно названный Плевок замыкали процессию. Прямой открытый проток был залит солнцем и так и манил к себе. Им предстояло легкое плавание, и Лефтрину внезапно показалось, что Кельсингра должна быть где-то недалеко. Если им суждено найти древний город Старших, он наверняка окажется в конце этой сверкающей водной дороги.

Он уже предвкушал долгий, но легкий дневной переход, когда, внезапно накренившись, «Смоляной» уклонился к мысу и налетел на мель. Лефтрин пошатнулся и схватился за планшир, чтобы не упасть. Все, кто был на борту, встревоженно зашумели.

— Сварг, чтоб тебя! — прокричал Лефтрин.

— Это не я! — с ноткой гнева в голосе отозвался рулевой.

Лефтрин перегнулся через борт и поглядел вниз. Там, где встречались два потока, почти всегда образовывалась песчаная отмель. Своего рода мыс. «Смоляной» это знал, как и любой речник на его борту. «Смоляной» знал — и никогда прежде не садился на мель. Ни разу за много лет, даже до того, как Лефтрину выпала возможность перестроить судно. Тем не менее, сейчас они накрепко засели в грязи, и корабль не прилагал ни малейших усилий к тому, чтобы освободиться. Чепуха какая-то.

— «Смоляной», — негромко окликнул капитан, опершись о борт. — Что ты вытворяешь?

Внятного ответа он не услышал. Судно прочно засело в илистом дне.

— Капитан? — это был Хеннесси, на лице которого отражалось смятение.

— Не знаю, — ответил Лефтрин вполголоса на незаданный вопрос старпома и раздраженно вздохнул. — Приготовить запасные багры. Придется хранителям сегодня отработать свой хлеб. Давайте-ка уберемся с отмели и двинем дальше.

— Есть, — ответил Хеннесси и отправился отдавать приказы.

Лефтрин легонько сжал планшир.

— Скоро мы снимем тебя с этой мели, и ты снова двинешься в путь, — негромко пообещал он судну.

Но, отняв руки от борта, капитан задумался, что же почувствовал в ответ: согласие или удивление корабля.

По приказу Хеннесси хранители собрались на носовой палубе. Тимара трудилась на камбузе, отдирая со дна корабельных котлов застарелый нагар, когда неожиданный толчок швырнул её на стол. Она выскочила на палубу посмотреть, чем вызван переполох, и изумлением выяснила, что судно село на мель. Такого не случалось ещё ни разу. Они миновали немало притоков, питающих реку Дождевых чащоб: от узеньких ручейков, петляющих между деревьями, и до настоящих широких рек, прорезавших лесные заросли, прежде чем влить свои воды в общее русло. И «Смоляной» никогда не застревал в их устьях. Но на этот раз вышло иначе.

Слева виднелась крупная река с широким, просторным руслом. Было ясно, что недавно она разливалась. Покореженные деревья с обвисшими ветвями и покрытые коркой ила обломки окаймляли берега. Вода здесь явно была белее и делалась прозрачнее, когда вливалась в общий поток и растворялась в нем. Где-то выше по течению находился источник и того разлива, который едва их не убил, и кислоты, окрашивающей воду в белый цвет. Эта река и лес по обоим её берегам тянулись вдаль на невообразимое расстояние. Синеватая тень на фоне небес могла быть горами — или плодом воображения Тимары. Силуэты драконов вырисовывались на горизонте и удалялись вверх по реке.

Пока девушка смотрела им вслед, с деревьев вспорхнула стайка птиц с хвостами в желтую полоску, перелетела чуть дальше и снова расселась на ветвях. Следом раздался разочарованный вой охотящейся кошки. Тимара улыбнулась. Пышный, нетронутый пейзаж привлекал её. Она подозревала, что и охотиться, и собирать еду здесь будет легче. Хорошо бы задержаться тут на ночевку. Тогда она смогла бы исследовать окрестности. Без оружия и рыболовных снастей она сможет предложить товарищам лишь свежие фрукты и зелень. Ей очень хотелось одолжить снаряжение у Грефта, но сам он не предлагал, а просить она не станет.

Тимара нашла за бортом точку, где было видно, как расходятся два потока. Затем обернулась, окинув взглядом всех, кто собрался на палубе. Хеннесси со Сваргом принесли запасные багры и раздавали их самым сильным хранителям. Татс принял свой с улыбкой. Тимара заподозрила, что он всегда хотел попробовать свои силы в этой работе.

На какой-то миг все вокруг показались ей совершеннейшими незнакомцами. Из дюжины, вышедшей из города, осталось десять хранителей. Все порядком пообносились и пообтрепались. Юноши вытянулись и почти все обзавелись мышцами и фигурами взрослых мужчин. Они двигались совсем иначе, чем при первой их встрече — как люди, работающие на воде и земле, а не как древолазы. Сильве, осознала Тимара, подросла и начала по-женски округляться. Харрикин так и ходил за ней тенью. Похоже, они были вполне довольны обществом друг друга, несмотря на разницу в возрасте. Тимара так и не собралась с духом, чтобы спросить у Сильве, знает ли та, как Грефт подобрал ей пару. Впрочем, за последние дни она решила, что это не так уж и важно. Судя по всему, они хорошо подходят друг другу — так какая разница, кто их свел?

Джерд стояла в сторонке, наблюдая за общей суетой. Лицо у неё было бледное. Несмотря на её осанку и привычку часто поглаживать себя по животу, пока что её беременность не бросалась в глаза, если не считать перемен в характере. В последнее время она сделалась до крайности стервозной. Её тошнило почти каждое утро, она жаловалась на корабельную вонь, на вкус пищи, на качку. Ей было бы легче сочувствовать, решила Тимара, если бы она не настаивала, что её нытье куда важнее, чем заботы всех остальных. Если она вела себя типично для беременной, то Тимара не желала иметь ничего общего с вынашиванием детей. Даже Грефт начал уставать от постоянных придирок Джерд. Тимара дважды слышала, как он грубо огрызается в ответ, и оба раза девушка пришла в ярость и ударилась в слезы одновременно. Как-то Грефт развернулся к ней едва ли не свирепо и спросил, считает ли она, что её одну мучают перемены в теле. Алум вскочил, и Тимара подумала, что он сейчас вмешается. Но прежде, чем до этого дошло, Джерд убежала на камбуз рыдать, а Грефт кисло объявил, что сейчас охотнее повстречался бы с галлатором, чем с «этой девицей».

Команда корабля изменилась почти так же ощутимо, как и драконьи хранители. Тимара гораздо лучше узнала Скелли и Дэвви. Часто бывало заметно, что им хочется поближе познакомиться с хранителями — в конце концов, они были почти ровесниками большинству из них. Капитан Лефтрин пытался сохранить границу между ними, но в его обороне появлялись бреши. Тимара знала, что Алум влюбился в Скелли и что им обоим за это досталось. Но крепнущую дружбу Дэвви с Лектером все, похоже, старательно замалчивали, и это казалось девушке несправедливым. Впрочем, подумала она, криво усмехнувшись, капитан Лефтрин редко советуется с ней по поводу управления кораблем.

На палубу вышла Элис и расположилась на крыше надстройки с блокнотом, запечатлевая происходящее. Тимара взглянула на неё и едва узнала прежнюю утонченную даму из Удачного, которую впервые увидела в Кассарике. Элис перестала носить широкополые шляпы, и гладко зачесанные блестящие волосы тоже канули в прошлое. От солнца и ветра её кожа потемнела, а веснушки преумножились. Одежда честно свидетельствовала о суровом обращении, коему подвергалась. На коленях брюк появились заплаты, штанины обтрепались. Элис носила рукава закатанными, так что руки загорели на солнце. Благодаря всему этому, даже в те дни, когда женщина бывала молчаливой и печальной, она казалась куда более живой и настоящей, чем в их первую встречу. Зато её спутник, Седрик, напоминал Тимаре пеструю птицу в линьке. Все яркие краски и изящные манеры сошли с него. Он почти не заговаривал с ней, но заботился о своей драконице с неуклюжей искренностью, которую Тимара находила трогательной. Маленькая Медная просто расцветала от этой заботы и, когда Седрика не было рядом, чтобы занять её внимание, без умолку болтала со всеми остальными. Теперь её речь и мысли стали более связными, а избавившись от паразитов, она росла так стремительно, насколько позволяло скудное питание.

Медная была не единственным драконом, изменившимся после большой волны. Серебряный, Плевок, как он теперь себя называл, сделался почти опасным. Вспыльчивый и ядовитый, он уже однажды случайно ошпарил Бокстера. Тот не сделал ничего такого, что могло бы вывести его из себя, только оказался поблизости, когда серебряный разозлился на другого дракона. Тут же рядом объявился Меркор и заревел на Плевка. По счастью, Бокстера задело скорее краем выдоха, чем брызгами самого яда. Руку обожгло, но он сорвал с себя рубашку достаточно быстро, чтобы избежать серьезных повреждений. Затем ему пришлось удерживать собственного дракона от мести Плевку. И лишь когда все улеглось, хранителям удалось обработать и перевязать ожог. Если бы на руках Бокстера не было чешуи, ущерб был бы куда серьезнее.

Некоторых драконов путешествие утомило и разочаровало, другие оставались так же полны рвения, как и в начале пути. Их мнения о походе разнились так же сильно, как и отношение к хранителям. Некоторые, казалось, сделались очень близки с людьми. Меркор и Сильве напоминали Тимаре давно женатых супругов. Они прекрасно знали друг друга, и один всегда радовался обществу другого. Тимара же с Синтарой так и не уладили своих разногласий, и с каждым новым днем девушка все сильнее сомневалась, что они когда-нибудь смогут договориться. Драконица, кажется, гневалась на неё, но Тимара никак не могла решить, что послужило этому изначальной причиной. Синтара по-прежнему считала себя вправе приказывать девушке, требовала, чтобы та чистила её и удаляла паразитов с кожи вокруг глаз. Тимара, верная контракту, заботилась о драконице. Несмотря на постоянное недовольство Синтары, связь между ними крепла. Тимара гораздо яснее ощущала нужды драконицы, и когда та обращалась к ней, то смысл выходил далеко за рамки слов. Нечто более сильное и глубокое, чем привязанность, объединяло их. Эта связь не всегда нравилась им обеим, но она существовала на самом деле. Откуда она взялась — вот загадка. Элис по-прежнему навещала драконицу, но Синтара обращала на неё ещё меньше внимания. И, как ни странно, женщина не принимала это близко к сердцу. Тимара порой задумывалась, на что же она отвлеклась, но чаще всего приходила к выводу, что Элис, как и сама Тимара, просто осознала, насколько она безразлична драконице.

Балиперу без Варкена было совсем одиноко. Хранители по очереди ухаживали за ним, но он почти ни с кем не разговаривал и вообще не проявлял интереса к людям. Некоторые драконы, похоже, понимали его скорбь, а другие из-за неё считали его слабым. Верас, подопечная Джерд, была недовольна тем, что хранительница уделяет ей мало внимания, и её не волновало, кто слышит её возмущенные тирады. Грефт ещё ухаживал за Кало, но крайне небрежно, и тот уже почти неделю пребывал в дурном настроении. Тимаре казалось, что среди драконов что-то зреет — что-то, чем они не делятся со своими хранителями. И она страшилась того, чем это может оказаться. Иногда, позволяя мыслям блуждать, она перебирала все возможности: от предположения, что драконы их бросят, до жуткой догадки, что они накинутся на людей и съедят. Днем подобные страхи казались глупыми. Но только не глухой ночью.

— Ты! Тимара! Думаешь, ты тут для красоты стоишь? Вот ещё свободный багор. Приспособь-ка себя к его концу.

Приказ Хеннесси выдернул Тимару из грез наяву. Она залилась румянцем и поспешила забрать последний оставшийся багор. Джерд так и держалась в сторонке, накрыв ладонью живот. Сильве стояла рядом с нею, сложив руки на груди и недовольно поджав губы. Она явно ожидала, что ей тоже выдадут багор, невзирая на малый рост.

— Я не жду от вас понимания того, что вы делаете, — продолжал распоряжаться Хеннесси, — но помощи жду. Все крайне просто. Упритесь баграми в ил. Когда я кричу, все толкают. Чтобы сняться с мели, многого не потребуется. Как только окажемся на плаву, вытаскивайте багры на палубу, только не вышибите друг другу мозги. Дальше за дело возьмется команда. Все готовы?

Тимара отыскала себе место рядом со Скелли. Багорщица улыбнулась ей.

— He переживай, сестренка. Это должно быть просто. А там и сможешь вернуться к котелкам на камбуз.

— О, только об этом я и мечтаю, — заверила её Тимара, усмехнувшись в ответ.

Она поглядела на руки Скелли, скопировала её хватку и позу. Та одобрительно кивнула.

— Толкаем! — прокричал Хеннесси, и все уперли багры в дно.

В ответ на их усилия баркас покачнулся, сдвинулся, снова покачнулся.

А затем «Смоляной» ещё глубже увяз в иле.

Долгий день тянулся очень уж медленно.

Команда и хранители налегали на багры. Они толкали, баркас чуть сдвигался, а затем снова зарывался в дно. Ещё долго после того, как Лефтрину стало ясно, что «Смоляной» противится всем попыткам снять его с мели, он упрямо заставлял людей работать. Сперва его отозвал в сторонку Хеннесси, затем к нему подошли Сварг с Беллин. Скелли угадала настроение дяди и не стала к нему приставать. На все вопросы Лефтрин отвечал кратко. Да, он видит, что баркас намеренно зарывается в дно. Да, он понимает, что это не случайность. Нет, он не хочет оставить попытки. И нет, он понятия не имеет, что так расстроило корабль.

Насколько было известно Лефтрину, за всю историю их семьи «Смоляной» ни разу не шёл наперекор воле капитана. И он никак не мог поверить, что это происходит.

— Корабль, что тебя тревожит? — бормотал он вполголоса, стиснув планшир.

Но вокруг было слишком много суеты. Сбившиеся в кучку, болтающие хранители, встревоженная команда и собственное расстройство капитана мешали ему понять корабль. «Смоляной» поочередно передавал ему смятение, когда они пытались стронуть его с места, и решимость, когда сам зарывался ещё глубже.

И не единожды за этот день Лефтрин молча клал руки на планшир и пытался выяснить, что же беспокоит его корабль. Но вопрос, что же не так, вызывал у корабля лишь смутный отклик, что «это не так».

— Да что значит — не так? — в итоге, не выдержав, заорал капитан вслух.

Все обернулись к нему. Скелли потрясенно раскрыла рот. Единственный ответ, какого он добился от корабля, не имел ни малейшего смысла.

«Вода не та, река не та».

Ничего вразумительного. Так что Лефтрин уперся почище «Смоляного», вцепившегося всеми лапами в дно, и снова и снова заставлял команду и хранителей работать баграми, сталкивая судно. Дважды баркас разворачивало, он почти снимался с мели, но только для того, чтобы неожиданно зарыться в ил другим концом. Расстройства капитану прибавляло подозрение, что судно потешается над тщетными усилиями людей.

Лефтрин разрешил багорщикам перерыв, когда к нему вместе подошли Сварг и Хеннесси.

— Кэп, нам кажется, это может иметь отношение к новому, хм… устройству корпуса, — предположил Сварг.

— И если это так, — прибавил Хеннесси, — то, может, нам лучше сначала выяснить, что беспокоит «Смоляного», прежде чем настаивать на своем.

— Лодки хранителей возвращаются, охотники тоже, — закричал кто-то, пока капитан ещё размышлял над ответом. — И драконы идут обратно.

Лефтрин глянул на небо, затем на приближающиеся лодки и драконов. Наверное, они все же заметили, что баркас не следует за ними. И теперь возвращаются. Потерян целый день пути, причем в то время, когда припасы уже на исходе. Нерадостно. Капитан окинул взглядом команду. Наверное, дня тяжелее им не выдавалось с самой переделки судна. Все были измотаны и встревожены. Хранители явно тоже устали. Лефтрин сдался.

— Суши багры. Даже если бы мы к вечеру снялись с мели, нам все равно осталось бы только искать место для ночлега. Значит, останемся здесь. Хранители могут сойти на берег, собрать дров, развести костер. Давайте передохнём, а завтра утром я на свежую голову погляжу, что делать дальше.

Капитан развернулся и пошел прочь под их недоуменными взглядами. И от глубокого удовлетворения «Смоляного», сумевшего настоять на своем, легче ему не стало.

— Можно мне с тобой? — поспешно окликнула Элис, заметив, как Тимара перелезает через борт.

Та остановилась, вздрогнув. За плечом у неё висел вещмешок, а заново заплетенные длинные черные косы были уложены в узел на затылке.

— Я уже навещала Синтару. Хочу, пока не стемнело, глянуть на второй приток.

— Я так и подумала. Возьми меня с собой, пожалуйста, — попросила Элис, выделив голосом последнее слово — она уже поняла, что девушке этого не хочется.

— Если хочешь, — ответила Тимара скорее покорно, чем радушно.

Наверное, до сих пор тоскует по своему другу, решила Элис.

Она подошла вслед за девушкой к борту судна и перебралась на топкий берег. Драконы устроились ночевать на мысу между двух рек и быстро вытаптывали всю имевшуюся там растительность. Но все равно, это было самое красивое место из всех, где они останавливались до сих пор. Одиночные белые деревья с тонкой, словно бумага, корой росли на почти сухой земле. Позади раскинулся лес, в котором Элис чудилось нечто знакомое — меньшие деревья, между которыми остаются просветы.

Но шла она вслед за девушкой не к этим зарослям, а в сторону другой реки. Какое-то время она шагала молча, стараясь не отставать. Тимара двигалась стремительно, но Элис не хотелось жаловаться. Но когда они вышли к извилистой речке и пошли вдоль её берега, Тимара замедлила шаг, нахмурив брови и разглядывая деревья, мох и траву.

— Здесь все совсем по-другому, — произнесла она наконец.

— Да, это больше похоже на лес, — согласилась Элис, но затем уточнила: — По крайней мере, для меня.

— И вода такая чистая.

На взгляд Элис, не слишком, но она тут же поняла, что имеет в виду Тимара.

— В ней нет белого. Она совсем не едкая — или, может, лишь слегка.

— Я никогда ещё не видела такой реки.

Тимара подошла к самому краю мшистого берега и склонилась к воде. Немного помешкав, окунула пальцы в реку и капнула себе на язык.

— Никогда ещё не пробовала такой воды. Она живая.

Элис не стала смеяться.

— На мой взгляд, это как раз обычная речная вода. Хотя я и не видела такой с тех пор, как приехала в Дождевые чащобы. То есть мы, конечно, миновали несколько чистых притоков на пути сюда, но, как ты и сказала, ничего похожего на эту реку.

— Тс-с…

Элис замерла, проследив за взглядом Тимары. На том берегу на водопой пришли олени. Впереди шёл крупный самец с могучими рогами, следом пара сеголетков и несколько самок. Лишь один из них заметил людей. Вожак поднял морду, с которой все ещё капала вода, и внимательно смотрел на них, пока остальные олени утоляли жажду.

— А при мне и лука нет, — вздохнула Тимара.

Крупные уши вожака дрогнули туда-сюда. Затем он издал горлом какой-то звук, похожий на фырканье, и его стадо тотчас вскинуло головы. Он не подал никакого знака, заметного Элис, но все олени поспешно скрылись под деревьями и в кустах. Большой самец удалился последним. В глубине души Элис обрадовались, что у Тимары нет с собой оружия. Ей вовсе не хотелось видеть, как он умрет, а тем более помогать его разделывать.

— Если бы этот осел Грефт не заграбастал себе все охотничье снаряжение, у нас сегодня была бы свежая оленина, — проворчала Тимара.

— Может, охотники что-нибудь принесут.

— А может, и нет, — кисло отозвалась девушка.

Она пошла дальше, следуя изгибам речного берега, и Элис двинулась за ней.

— Почему ты захотела пойти со мной? — внезапно спросила Тимара, скорее озадаченно, чем враждебно.

— Посмотреть, что ты делаешь и как. Провести с тобой время.

— Со мной? — ошеломленно уставилась на неё девушка.

— Приятно иногда пообщаться с другой женщиной. Беллин хорошо ко мне относится, но ей не нужен никто кроме Сварга. Когда мы остаемся с нею вдвоем, я понимаю, что ей приходится выкраивать для меня это время. Скелли вечно занята, и заботит её только корабль. Сильве очень мила, но совсем ещё дитя. А Джерд…

— А Джерд — просто злобная сучка, — подсказала Тимара, когда Элис замолчала, подыскивая вежливое определение.

— Точно, — согласилась Элис, виновато рассмеявшись. — Во всяком случае, теперь. До беременности она была слишком занята мальчиками, чтобы беседовать со мной. А теперь полностью сосредоточена на своем животе. Бедняжка. Вот уж незавидное положение.

— Может, стоило подумать об этом до того, как в него попадать, — заметила Тимара.

— Конечно, стоило. Но что сделано, то сделано, а нам остается только её жалеть.

— Почему? — уточнила Тимара и ненадолго умолкла, пока перебиралась через упавшее дерево и ждала Элис на той стороне. — Думаешь, она бы жалела тебя или меня, окажись мы на её месте?

Старшая женщина обдумала вопрос.

— Скорее всего, нет. Но это не причина для нас поступать неправильно.

Даже ей самой эти слова показались несколько лицемерными. Элис посмотрела на Тимару, чтобы увидеть, как та их воспримет. Но девушка стояла, запрокинув голову, и разглядывала верхушки деревьев.

— Ты не чувствуешь запах?

До сих пор Элис ничего не чуяла, но теперь сознательно принюхалась.

— Может быть, — признала она осторожно. — Что-то сладкое, почти гниющее?

Тимара кивнула.

— Ничего, если я оставлю тебя здесь, а сама поднимусь на дерево? Мне кажется, там могут быть фруктовые лианы.

Элис взглянула на ствол и наконец осознала, что все это время Тимара оставалась на земле только ради неё.

— Конечно же, залезай. Я подожду тебя внизу.

— Я скоро, — пообещала Тимара.

Она выбрала ближайшее дерево и вскарабкалась наверх, глубоко впиваясь в кору когтями. Элис осталась внизу, наблюдая за тем, как девушка поднимается туда, куда ей самой ни за что не залезть. Женщина улыбалась, но сердце её упало.

«О чем я только думала? — со вздохом спросила она себя, когда Тимара исчезла в кроне. — Что такая девушка захочет со мной дружить, станет вникать в мои беды? Даже будь мы ровесницами — все равно мы слишком разные».

Элис отошла на пару шагов от дерева, пытаясь увидеть мир глазами Тимары. Безнадежно.

«Я вижу оленей, а она — мясо. Я здесь, на земле, а она наверху, среди ветвей. Я жалею Джерд, а она считает, что та получила по заслугам».

Она огляделась по сторонам. Лес здесь был совсем другим, в чем-то даже привлекательным. Вскоре Элис поняла, что все дело в запахе. Едкий дух, к которому она привыкла за время пути, тут заметно ослаб. Когда она посмотрела на кроны деревьев, ей показалось, что и птиц здесь больше, и вообще жизнь кипит.

«Это место поуютнее», — решила она.

Тимара обещала, что скоро вернется. Значило ли это, что её следует тут же и ждать? Элис пошла за девушкой в надежде, что несколько часов в обществе Тимары помогут ей иначе взглянуть на собственную жизнь. И вот теперь она стоит и ждёт.

Она помотала головой, осознав, что, возможно, это и есть тот самый новый взгляд. Тимара что-то делает, в то время как Элис стоит и ждёт, пока что-то случится. Разве не этим она занимается в последние дни? Страдает из-за Лефтрина и слов Седрика. Мучается из-за того, как поступил с ней Гест. Размышляет, переживает, рассуждает, но ничего не делает, только ждёт, не случится ли что-нибудь, ждёт, не разрешится ли все само собой. Что ж, и что она может сделать? Что ей предпринять, чтобы ускорить события? На ум тотчас же пришла одна возможность, и Элис неодобрительно покачала головой. Её по-прежнему изумляло, что её могут настолько интересовать подобные вещи! А прыжок в постель Лефтрина на самом деле ничего для неё не изменит.

И, как будто это было важным решением, Элис двинулась дальше вдоль берега. Она не станет дожидаться Тимару. Когда та спустится, то либо пойдет дальше вдоль реки, либо вернется на баркас. Элис прекрасно знает, где находится. Если темнеть начнет раньше, чем она встретит Тимару, она просто пойдет обратно по берегу до самого корабля. Потеряться здесь невозможно.

По крайней мере, потеряться сильнее, чем сейчас. Дома у неё больше нет.

С тех пор, как Седрик открыл ей свою тайну, Элис казалось, что удачнинское прошлое как будто отрезало от неё. Она не может вернуться. Просто не может. Чем бы ни закончился этот поход, Элис не вернется домой в Удачный, к Гесту. Она никогда не увидит его и их друзей, не станет глупо улыбаться, оглядывая гостей за столом и гадая, кто из них знает правду об её браке. Она никогда больше не будет спорить с Гестом, не увидит презрительную улыбку, когда он обрадуется тому, как ловко её обманул и загнал в угол. Что ж, она больше не загнана в угол. В конце концов, в Удачном брак ничем не отличается от прочих контрактов, какие заключают торговцы. Элис легко докажет, что Гест не выполнил свою часть сделки. Он никогда не хранил ей супружескую верность, никогда не собирался сделать её и только её одну своей спутницей до конца дней. Он нарушил слово, а значит, разорвал брачный контракт и освободил Элис от её обязательств. Она не должна хранить ему верность. Она вольна уйти к Лефтрину.

Но Седрик поделился с ней ещё одной сплетней. И теперь Элис гадала, может ли ещё доверять своим суждениям. Он говорил так уверенно, но все его сведения, похоже, исходили от пропавшего охотника, Джесса. С тех пор Элис как будто оцепенела и не могла сдвинуться ни в одном направлении. Она хотела Лефтрина так, как в жизни никого и ничего не хотела. Но каменела при мысли, что он может оказаться не тем, кем она его считала — а вдруг настоящий Лефтрин не имеет ничего общего с её воображаемым любовником? В его глазах она видела замешательство и терпение. Капитан не упрекал её и не торопил. Он явно не считал, что одна ночь, проведенная вместе, дает ему какие-то права на Элис. А это ведь что-нибудь да значит?

Или же это лишь указывает на то, что Элис не настолько важна для капитана, как он для неё? Вдруг он просто не стал себе отказывать в удовольствии, когда ему предложили, но запросто обойдется и без оного? Жестокая частица сознания раз за разом проигрывала ту ночь перед её глазами. В тот раз она держалась нахально, даже навязчиво. Может, между ними что-то произошло лишь потому, что она на этом настояла? Нелепо так считать. Безрассудно считать иначе.

— Будь ты проклят, Седрик! Ты забрал у меня все: мою гордость, уверенность в себе, надежду, что никто в Удачном не знает о моем поддельном браке. Обязательно ли было отнимать ещё и это? Ещё и доверие к Лефтрину?

Утратив убежденность однажды, сможет ли она как-то возродить её? Или же все уже потеряно, и сомнение стало той трещиной, через которую утекает её счастье?

Дорогу Элис пересек ручеек. Она перепрыгнула его и пошла дальше. И наконец осознала, что идет по звериной тропе. Пригнувшись, пролезла под низко нависшей веткой и поняла, что под ногами у неё утоптанная земля. Не грязь. Земля. Почва здесь тверже. Лес все равно слишком густой, чтобы существо размером с дракона могло тут свободно двигаться иохотиться. Но человек пройдет запросто. Элис замерла и с изумлением огляделась по сторонам. Твердая земля в Дождевых чащобах.

Лефтрин опустился на постель, измотанный телом и душой. Как его корабль мог так с ним поступить?

Улегшись, он по-прежнему слышал, как хранители и охотники болтают у костра. Драконы покормились ещё днем, вспугнув стадо речных свиней, дремавших на солнце. Карсон тоже разжился тушей и на буксире приволок её на баркас, чтобы команда и хранители могли поужинать. Запеченная свинина стала для всех настоящим праздником. Элис с Тимарой принесли полный мешок фруктов и рассказали о твердой земле в лесу. Харрикин с Сильве нашли речных моллюсков на отмели у самого корабля. В общем, они устроили настоящий пир после долгих скудных дней. Бочонки для воды снова были полны, и хранители с командой заметно приободрились, несмотря на задержку в пути. День был бы просто прекрасным, если б не упрямство корабля.

В приступе мрачности Лефтрин рано ушел спать. Элис по-прежнему держалась отчужденно, а необъяснимое поведение «Смоляного» пугало и раздражало. Все хранители, похоже, не сомневались, что завтра продолжат путь, как и было намечено. Они все верили, что он, капитан, найдет какой-нибудь выход из положения. Команда, как видно, этих надежд не разделяла. Хеннесси и Сварга тоже тревожило странное поведение баркаса. Они не обсуждали этого с ним, но, судя по тому, как переглядывались и перешептывались члены команды, все беспокоились не меньше капитана. Это не было похоже на «Смоляного», которого они знали и любили. Может, всему виной новое диводрево на корпусе? И если так, то чем это грозит в дальнейшем?

В отличие от других живых кораблей, у «Смоляного» не было носовой фигуры, похожей на человека, чьими устами он мог бы говорить с капитаном и командой. Только глаза над ватерлинией, но какими бы большими и выразительными они ни были, им не удавалось передать все, что у него на уме. «Смоляной» как был, так и оставался довольно скрытным. Когда Лефтрин опускал руки на планшир, он иногда отчасти ощущал, чего хочет судно. Он знал, откуда взялась мысль использовать найденное диводрево так, чтобы «Смоляной» получил тело, чуть менее зависящее от воли человека. Теперь, когда он об этом задумался, Лефтрину показалось странным, что баркас не попросил носовую фигуру или руки с пальцами. Нет. Все, чего ему хотелось — двигаться самостоятельно.

Такому желанию можно было найти сотню объяснений. Может, тысячу. И за эту ночь Лефтрин перебрал их все. Уже давно замолкли голоса на берегу, и отблески костра угасли на потолке его каюты, а он все ещё размышлял.

И в конце концов заснул.

Они вместе, рука об руку, шли по улицам Кельсингры. В свободной руке Элис несла корзину и помахивала ею на ходу. Она уже придумала, как они проведут день, и теперь в подробностях расписывала ему. Но капитан не слушал. Ему необязательно было знать о её замыслах. Он наслаждался звучанием её голоса и солнечным теплом, согревающим плечи. Он сдвинул шляпу на затылок и неторопливо шагал, а рука Элис так мило лежала на сгибе его локтя. Улицы были полны людей, спешащих по своим делам. Они проходили мимо изящных зданий из черного с серебристыми прожилками камня. На крупных перекрестках танцевали фонтаны, играя музыку, всегда разную, но неизменно благозвучную. Мелодия и запахи рынка плыли по воздуху. Наверное, туда Элис его и ведет. И неважно, хотят ли они купить шелк, специи или мясо, запеченное на вертеле, или же в корзинке лежит скатерть и угощение для пикника на берегу реки. Главное, что они здесь вместе. Её голос бальзамом разливался по сердцу, её ладонь согревала его руку, и все было прекрасно. Все было прекрасно в Кельсингре.

Лефтрин проснулся в тишине и темноте. Тепло и уверенность, сопровождавшие его во сне, исчезли. Сердце его тосковало по ним. Как редко он переживает их наяву.

— Кельсингра, — прошептал он в тишине каюты и на миг разделил уверенность драконов, что как только они доберутся до этого сказочного города, все станет хорошо.

Возможно ли, что когда они прибудут туда, все изменится? В его сне город был полон людей и жизни. Они с Элис были там дома, вместе, и никто не мог их разлучить. Это, знал капитан твердо, могло быть только сном.

За дверью послышался какой-то звук, тише, чем царапанье Григсби.

— Кот? — озадаченно позвал он.

— Нет, — отозвалась она из темноты.

Слабый свет, ещё падающий в окно, высветил белизну её рубашки, когда Элис открыла дверь. У Лефтрина перехватило дыхание. Она закрыла дверь тише, чем стучало его сердце. Словно призрак, молча приблизилась к его постели, и он замер, гадая, не вернулся ли его счастливый сон, и опасаясь, что проснется, стоит лишь ему шевельнуться. Элис не стала садиться на край его койки. Вместо этого она приподняла уголок одеяла и скользнула к нему. Его рука сама приобняла её. Элис прижала озябшие ступни к его лодыжкам и замерла. Её груди касались его груди, её живот — его живота, она лежала на его подушке, лицом к нему.

— Как славно, — пробормотал он. — Это сон?

— Возможно, — отозвалась Элис.

Её дыхание щекотало ему лицо. Изумительное ощущение, едва заметное, но такое возбуждающее.

— Я гуляла с тобой по Кельсингре. А потом вдруг поняла, что как только мы доберемся туда, все будет хорошо. А если однажды все будет хорошо, значит, все уже хорошо. Во всяком случае, для меня это звучит осмысленно.

Странное спокойствие охватило его, поднявшись откуда-то изнутри. Он подался ему навстречу. Да. Ему это тоже кажется осмысленным.

— Мы гуляли по Кельсингре. У тебя в руке была корзинка. Мы шли за покупками или на пикник?

По телу Элис пробежала едва ощутимая дрожь напряжения.

— Корзина была полной. В ней лежал свежий хлеб, бутыль вина и горшочек мягкого сыра, — откликнулась она и вздохнула. — Мне понравилось, как ты надел шляпу.

— Сдвинул на затылок, чтобы солнце согревало лицо.

— Да.

Элис снова вздрогнула, и он прижал её к себе, хоть и подумал, что они вряд ли могут стать ещё ближе друг к другу.

— Как нам могут сниться одни и те же сны?

— А как может быть иначе? — отозвался он, не подумав, затем вздохнул и прибавил: — Ты нравишься моему баркасу. Ты же знаешь, что «Смоляной» — живое судно?

— Конечно, но…

— Без носовой фигуры, — перебил её Лефтрин. — Знаю. Но все равно живое.

Он вздохнул, и его выдох согрел воздух между их лицами.

— Живой корабль узнает свою семью. Уверен, ты не могла об этом не слышать. «Смоляной» не говорит, но у него есть другие способы общения.

Элис чуть помолчала. Легонько потерлась об него всем телом — а вот и её собственный способ общения.

— В тот раз, когда я во сне летала над Кельсингрой. Смотрела на город сверху. Это был драконий сон «Смоляного»? — наконец спросила она.

— Только он может ответить наверняка. Но я подозреваю, что да.

— Он помнит Кельсингру. Он показывал мне то, что я не могла придумать сама, но это прекрасно соотносилось с моими знаниями о городе. И теперь я вижу Кельсингру только такой, какой мне показал её он. Почему он разговаривает со мной? — чуть поколебавшись, спросила Элис.

— Он общается с нами обоими. И его разговоры с тобой — это знак и для меня.

— Какой знак? — прошептала она.

Лефтрин поцеловал Элис, и её губы податливо разомкнулись. На какое-то время они оба позабыли о вопросе, на который он не знал ответа.

Этой ночью она так и не вернулась к себе. Рано утром Лефтрин разбудил Элис, подумав, что она могла просто забыться.

— Элис, уже светает. Скоро проснется команда.

Большего ему говорить не требовалось. Элис проспала всю ночь, прижимаясь спиной к животу капитана, уткнувшись макушкой ему под подбородок, и он обнимал её, согревая и оберегая. Теперь она даже не оторвала головы от подушки.

— Мне все равно, если кто-то узнает. А тебе?

Лефтрин задумался. Их связь могла вызвать неодобрение лишь у Скелли. Если их отношения с Элис продлятся или станут постоянными, это может сказаться на её наследстве. Вот же странная мысль. Его собственный ребёнок? Он задумался, не огорчит ли это Скелли или, может, рассердит. Не исключено. Но, как бы там ни было, он не намерен отказываться от Элис. И чем скорее Скелли об этом узнает, тем лучше.

— С моей стороны — без осложнений. Как насчет Седрика?

— Разве я спрашиваю, с кем сейчас спит он?

Выходит, она знает о них с Карсоном. Эти двое держались осмотрительно, но, вероятно, недостаточно. В вопросе Элис явственно прозвучала горечь. Здесь крылось что-то ещё, нечто такое, о чем он предпочел бы не знать сейчас, а может, и никогда. Так что Лефтрин ничего не ответил. Он поцеловал волосы Элис, перебрался через неё и снял с крючка одежду.

— Разведу на камбузе огонь и поставлю кофе, — сообщил он. — Чего бы ты хотела на завтрак?

— Хм. Думаю, ещё немного поспать.

Что ж. Её и впрямь не заботило, узнает ли кто, а может, она даже хотела, чтобы все узнали. Лефтрин попытался представить, какие осложнения это может вызвать, и снова решил, что не передумает. В конце концов, капитан он или нет? Лучше уладить все сразу, а не потом. Элис уже закрыла глаза и натянула одеяла до подбородка. Лефтрин долго смотрел на неё: на рыжие волосы, разметавшиеся по подушке, на плавные изгибы под покрывалом. А затем натянул башмаки и вышел, тихо прикрыв за собой дверь.

Запах свежего кофе он почуял, ещё не дойдя до камбуза. Скелли его опередила. Она сидела за столом и перед ней стояла тяжелая белая кружка с крепким черным кофе. Племянница посмотрела на него, когда он вошел. Лефтрин избегал её взгляда, опасаясь увидеть в нем обвинение. Трус. Он плеснул себе сваренного ею кофе и сел напротив.

— Ты взяла слишком много зерен. Разве я не говорил, что запасы надо расходовать бережно?

Скелли склонила голову набок, глядя на него.

— Может, я вся в тебя. Может, я считаю, что лучше сразу насладиться всем, чем возможно, а не отмерять себе редкие кусочки счастья. Как по-твоему? — дерзко спросила она, кривовато улыбнувшись.

Лефтрин встретился с племянницей взглядом.

— Согласен.

Патоки почти не осталось. Он добавил в кофе полную ложку.

— Откуда ты узнала? — небрежно спросил он.

— Я видела, как вы гуляете по улицам Кельсингры. Застряла в толпе и не смогла вас догнать. Окликала тебя по имени, но ты меня не услышал.

— Да, хлопотная ночка выдалась у нашего «Смоляного», — заметил Лефтрин и отхлебнул кофе, собираясь с мыслями. — Будь я просто твоим дядей, а не капитаном, что бы ты сказала на этот счет?

Скелли уставилась в свою кружку.

— Я рада за тебя. Рада, что ты можешь быть с той, кого выбрал сам.

Неплохая подколка.

— Я и не обещан никому другому.

— Она замужем.

— Была.

— А теперь уже нет?

Капитан задумался.

— Уверен, она знает, что вправе делать.

Скелли обдумала его слова и медленно кивнула.

— Сама понимаешь, для тебя может кое-что измениться, — попытался быть с ней предельно честным Лефтрин. — Многое. Если у нас родится ребёнок.

Она улыбнулась шире.

— Знаю.

— Ты задумывалась, что это для тебя означает?

— Думаю с самого рассвета.

— И?

— Тот паренек из Трехога, помнишь? Которому родители обещали меня в жены? Он-то уверен, что помолвлен с наследницей «Смоляного». Если он выяснит, что это не вполне так, то, может, подыщет себе невесту повыгодней.

Вот оно как. Впервые Лефтрин задумался о том, как его решение повлияет на более широкий круг людей.

Но Скелли ещё не закончила.

— Насколько я понимаю, я останусь на борту до конца жизни. Это я знаю точно, и с меня не будет толку никому и нигде ещё. Не в обиду будь сказано, дядя, но даже если твой ребёнок родится уже завтра, я все равно могу успеть покапитанствовать на «Смоляном». Это все, чего я хочу. Не владеть им. Им никто не может владеть. Но возможности стать его капитаном. И ещё, пожалуй, быть с тем, кого я выберу сама, — отпив кофе, улыбнулась Лефтрину Скелли. — По-моему, тебе это вполне подходит.

— Не забывайся, девочка.

Он с трудом подавил улыбку, которая уже прорывалась на его лицо.

— Слова дяди или капитана?

— Капитана.

— Слушаюсь.

Скелли стерла улыбку с лица так ловко, что Лефтрин невольно задумался, сколько же надо упражняться, чтобы освоить этот фокус. Но пока оставался ещё один вопрос.

— Значит, «Смоляной» и тебе навеял свой сон?

— Да. Кельсингру. Так ясно, словно я видела её наяву. Чудное место. Мне по-настоящему захотелось туда попасть.

— Мне тоже.

— Думаю, «Смоляной» помнит город, — с сомнением проговорила Скелли. — Может, он пытался сообщить нам именно это.

— Тогда что на него нашло вчера?

— Не знаю. Но, бьюсь об заклад, сегодня мы все выясним.

^{Четвертый день месяца Золота, шестой год Вольного союза торговцев.}

^{От Эрека, смотрителя голубятни в Удачном, — Детози, смотрительнице голубятни в Трехоге.}

Запечатанное официальной печатью послание от Строительного комитета при Совете торговцев Удачного с запросом о ценах на поставку лесоматериалов указанного вида и количества, для расширения Зала торговцев Удачного. Все заявки должны быть присланы на рассмотрение до первого дня месяца Дождей, с обязательством доставить всю древесину в Удачный до первого дня месяца Перемен.

Детози, они ещё уверяют, будто у нас нет средств на завершение ремонта на Круглой улице, что перед главным рынком, а сами строят планы расширить Зал торговцев! Надеюсь, Совет в Трехоге чуть бережнее расходует монету!

Эрек

Глава 15

«СМОЛЯНОЙ»

Тимара пришла к ней вскоре после рассвета. Она принесла пару нанизанных на прут серебристых рыбин, жирных и ещё слегка подергивающихся. Синтара не особенно любила рыбу — слишком уж часто за все эти годы ей не перепадало ничего другого. И все же это пища, да ещё и свежая.

— Я сама сделала острогу, чтобы их добыть, — пояснила Тимара, снимая первую рыбину с прута, продетого сквозь жабры. — Наконечника у меня не было, но я обожгла дерево в костре, и, похоже, сработало неплохо.

— Что ж, весьма похвально, — заметила Синтара в ожидании трапезы.

— Что ты со мной делаешь? — внезапно спросила Тимара, уже протянув ей еду.

— Жду свою рыбу, — язвительно отозвалась драконица.

Тимара не отдавала ей добычу.

— Я меняюсь быстрее, чем когда-либо прежде. Кожа зудит от чешуи. Спина все время болит. Даже зубы, похоже, заострились. Это твоя работа?

— Рыбу, — настаивала Синтара, и Тимара швырнула ей первую порцию.

Драконица поймала её на лету, подбросила, перехватила и проглотила целиком.

— Ты тоже меняешься. Ты выросла. Стала крупнее и сильнее, и уже не просто синяя. Ты сапфировая и лазурная, и всех прочих оттенков синего. Хвост стал длиннее. Вчера я видела, как ты стряхиваешь воду с крыльев. Они стали ещё красивее, чем прежде, с серебристым узором, как будто ты украсила их вышивкой. И они тоже выросли.

— Я росла бы ещё быстрее, если бы вместо болтовни меня потчевали едой, — упрекнула Синтара, но в её голосе явственно прозвучало удовольствие.

Сапфировая и лазурная. Все же у людей есть и неоспоримое достоинство — весьма выразительный язык.

— Кобальтовая, небесно-голубая, васильковая, — продолжила она, пока Тимара снимала с прута вторую рыбину.

Девушка подняла на неё взгляд.

— Да. И все эти оттенки тоже.

— И черный. И ещё серебряный, если приглядеться внимательнее.

— Верно. И когда ты расправляешь крылья, там виден ещё и зеленый, как будто поверх серебристого выложен другой кружевной узор. Я заметила, что его рисунок проступает теперь гораздо отчетливее.

— Рыбу, — напомнила Синтара, и Тимара со вздохом подчинилась.

— Ты что-то делаешь со мной, или я изменяюсь сама по себе? — спросила девушка, когда драконица проглотила подношение.

Синтара не была уверена сама.

— Человек не может долго находиться рядом с драконами и избежать перемен, — ответила она. — Просто прими их.

— А дракон не может долго находиться рядом с людьми и не измениться, — напомнил Меркор, подошедший, чтобы встрять в их разговор и, возможно, проверить, не осталось ли лишней рыбы.

Еда уже закончилась, так что Синтару чуть меньше смутило его вмешательство. Но затем золотой нанес ей серьезное оскорбление, наклонив голову и тщательно обнюхав её хранительницу.

— Тебе больно, девочка? — спросил он тихо.

— Немного, — буркнула Тимара и отвернулась, смущенная его вниманием.

Золотистый дракон перевел взгляд на Синтару. В его глазах, черных на черном, читалось обвинение.

— Ты не вправе не замечать этого, — предостерег он. — Связь действует в обе стороны. Что касается одного, касается и всех. Ты можешь вызвать большое недовольство среди хранителей.

— Что он имеет в виду? — вмешалась встревоженная Тимара.

— Дела драконов — это дела драконов! — отрезала Синтара.

Меркор девушке не ответил.

— Будет, как с твоим именем, Синтара, — сообщил он прямо. — Я довольно долго не вмешивался, но потом взял ответственность на себя. Видимо, теперь мне придется взять на себя ответственность и за твою хранительницу.

Синтара расправила крылья и выгнула шею. Её бахрома, которая однажды превратится в пышный шипастый воротник, вздыбилась. Но Меркор все равно оставался крупнее. Веселый блеск в его глазах лишь ещё больше разгневал синюю.

— Ты никогда не получишь мою хранительницу! — прошипела она, неприкрыто угрожая ему ядом. — То, что принадлежит мне, моим и останется!

Тимара заслонила лицо руками и отступила на несколько шагов.

— Так проследи за этим, — любезно отозвался Меркор. — Обращайся с ней, как надлежит, и тебе не о чем будет беспокоиться, маленькая королева.

Это обращение невероятно вывело драконицу из себя. Она вытянула шею, широко разинув пасть. Меркор развернулся, его крыло хлопнуло, раскрываясь, и костяным суставом ударило Синтару по ребрам. Она без толку замахала на него собственными, меньшими крыльями, попятившись назад. Тимара закричала. Вокруг них, по всему мысу, драконы поднимали головы и расправляли крылья, глазея на ссору. Хранители заметались, словно муравьи в растревоженной куче, перекрикиваясь друг с дружкой.

— Тебе нужна помощь, Синтара? — спросил Сестикан.

Крупный голубой самец приблизился к ним. Его крылья тоже были развернуты, бахрома на шее вызывающе стояла дыбом.

— Сестикан, нет! — надрывался его хранитель, но дракон не обращал на Лектера ни малейшего внимания.

Его вращающиеся глаза были прикованы к Меркору. Два дракона, расправив крылья и покачивая шеями, зло мерили друг друга взглядами.

— Я королева! Мне не нужна ничья помощь, — с презрением бросила Синтара. — Хранительница! Я хочу пойти к реке с чистой водой и привести себя в порядок. Бери свои мочалки и следуй за мной.

Это вовсе не отступление, сердито решила она, надменно удаляясь. Просто её не заботит, что они скажут или сделают дальше. Она не позволит самцам драться за неё на земле, как будто подобное сражение может что-то доказать или завоевать её расположение. Нет. Когда придет время, она воспарит в небо, и все самцы до единого будут спорить за неё и сражаться насмерть, добиваясь её благосклонного взгляда. И когда останется лишь один, она взлетит ещё выше и бросит ему вызов. Меркору никогда её не одолеть.

— Может, ты можешь его урезонить.

Лефтрин сердито глянул на Скелли. Она поджала губы и отвернулась. Он не сердился на неё, но мысль о том, что «Смоляного» можно урезонить, вызвала у него раздражение. Утром капитан вышел на палубу и обнаружил, что за ночь баркас лишь ещё глубже зарылся в ил. Пол-утра все, кто был в состоянии держать багор, пытались спихнуть корабль с мели. Невозможно было не осознать, что баркас сознательно препятствует их усилиям. И все члены команды это понимали — смятение и тревога читались в их глазах.

Хранителям начало передаваться настроение команды. Ему казалось это весьма странным: все они знали, что «Смоляной» — живой корабль, но мало кто в полной мере понимал, что это означает. Они, похоже, забыли, что в глубине души баркас сродни их драконам и вполне способен быть таким же вздорным. Или опасным.

Лефтрин оглянулся на Скелли, но та на него не смотрела. Девушка снова опустила багор за борт, уперлась в дно и теперь стояла наготове в ожидании приказа.

— Попробую, — понизил он голос, чтобы слышала только она. — Пойдем вместе.

— Подержи пока, ладно? — попросила Скелли Беллин, передав ей багор.

Следом за капитаном она отправилась на нос баркаса.

— Он же показал нам Кельсингру, — прошептала она. — Зачем ему это делать, а потом зарываться в ил? Зачем он добился, чтобы нам всем туда захотелось, а теперь отказывается стронуться с места?

— Не знаю, но мы напрасно теряем день. Ещё немного, и драконы решат, что готовы идти дальше, а нам будет нужно следовать за ними. А не сидеть на мели.

— Что там случилось у драконов с утра?

— Понятия не имею. Какая-то перебранка. Думаю, ничего серьезного, раз все так быстро закончилось. Скорее всего, выясняли, кто главнее. Такое случается в любых группах — что у животных, что у людей. Или у драконов.

Лефтрин услышал собственные слова и вдруг осознал то, чего до сих пор не замечал. Драконы для него не были животными — в том же смысле, что и птицы или олени. Но и людьми тоже. Внезапно это показалось ему очень важным откровением. В юности он делил всех живых существ на две группы: животных и людей. Но теперь в его жизни появились драконы. Когда, недоумевал Лефтрин, у него в голове выделилась для них отдельная категория? В начале этого похода он ещё считал их животными. Удивительно разумными, говорящими, но животными. А теперь они стали драконами, не животными и не людьми.

И как же тогда быть со «Смоляным»?

Лефтрин встал на носу и уже собирался положить ладони на планшир. Кожа к дереву — ему всегда казалось, что так он отчетливее слышит судно. Но сейчас капитан сложил руки на груди и замер, приводя в порядок мысли, задумавшись, многими ли из них он хотел бы поделиться с кораблем. «Смоляной» без труда вторгся прямо в его сны. Какая часть повседневных мыслей Лефтрина открыта баркасу?

Скелли уже взялась руками за борт.

— Кельсингра была прекрасна, — произнесла она негромко. — Лучшее место, какое я способна вообразить. Мне там понравилось. И сейчас я хочу отправиться в Кельсингру. Так почему же, «Смоляной», старина, мы сидим тут, в грязи? В чем дело?

Она не ждала прямого ответа на свой вопрос. Как и Лефтрин. Прямые ответы не в природе драконов, а они, как вдруг осознал капитан, имели дело именно с драконом. Сам он такой же хранитель, как и вся эта молодежь. Только его дракон внешне выглядит как баркас. Лефтрин уже тянулся к планширу, когда «Смоляной» ответил. Корабль содрогнулся всем корпусом. Чертыхнувшись от неожиданности, капитан изо всех сил вцепился в борт. Он висел, слушая смятенные крики команды и хранителей на палубе, а баркас дернулся ещё раз. И ещё. «Смоляной» приподнимался и опускался, снова и снова. Лефтрин ясно представлял, как его мощные лапы и перепончатые ступни распрямляются и переступают — примерно так ерзают в грязи жабы, устраиваясь поуютнее. Но с каждым подъемом и толчком «Смоляной» ещё и разворачивался.

— Что происходит?

Грефт подковылял к ним по палубе и тоже вцепился в планшир. За тонкими серебристыми губами хранителя виднелись стиснутые зубы, как будто его терзала боль.

— Не знаю. Погоди, — отрывисто бросил Лефтрин.

С его кораблем что-то происходило, и он хотел полностью сосредоточиться на «Смоляном», не отвлекаясь на этого нагловатого юнца.

Вероятно, Грефт уловил намек, или же его заткнул взгляд, которым наградила его Скелли. Он угрюмо вцепился в борт, а «Смоляной» продолжил переступать по дну. Когда баркас наконец успокоился, Лефтрин выждал ещё пару минут, прежде чем заговорить. Корабль развернулся так, что корма полностью освободилась от ила. Теперь будет довольно самого легкого толчка багров, чтобы снять его нос с мели.

Но, самое главное, теперь нос «Смоляного» был направлен не в главное русло, а в приток с чистой водой. Капитан Лефтрин некоторое время обдумывал увиденное. Он пришел к выводу — и почувствовал одобрение своего судна.

— Все в порядке! — взревел он, перекрыв встревоженный гомон команды и хранителей, а затем, в потрясенной тишине, последовавшей за его криком, отчетливо произнес: — Мы собирались выбрать неверный путь. Вот и все. Кельсингра находится в верховьях этой реки, а не той.

— Но откуда ты можешь это знать? — возразил Грефт.

Лефтрин холодно улыбнулся ему.

— Мой живой корабль только что мне сказал.

Грефт махнул рукой на драконов, столпившихся на берегу.

— А они согласятся? — ехидно поинтересовался он.

И внезапно общий рев драконов прорезал относительную тишину.

— Ты это видела?

Тимара видела. Она как раз возвращалась на судно, наскоро искупав Синтару в холодной воде. Девушка насквозь промокла и продрогла. Насколько она понимала, драконице вовсе не хотелось и не понравилось мыться. Она подозревала, что Синтаре нужен был предлог, чтобы уйти от взбудораженных самцов и их свары. Во время купания она почти не разговаривала с Тимарой, а та не задавала вопросов. Сильве, решила она, все ей объяснит. Девушку беспокоило подозрение, что за этим стремительным ростом чешуи кроется нечто большее. Харрикин как-то неосторожно высказался насчет собственной чешуи и своего дракона, но ушел от разговора, когда она попыталась выспросить, в чем между ними связь. И Синтара тоже не пожелала ей объяснить.

И вот, промокшая, закоченевшая, все ещё испуганная, с раной на спине, ноющей сильнее обычного, Тимара тащилась обратно к баркасу. Она надеялась подняться на борт и обогреться у печки на камбузе до начала дневного перехода. Сегодня была её очередь грести в одной из оставшихся лодок, и ей хотелось сначала согреться.

Но вместо этого Тимара увидела, как баркас вдруг вздыбился, словно его подхватило волной. С борта послышались крики. Все драконы обернулись на шум. Меркор затрубил от изумления. Ранкулос взревел в ответ, озираясь кругом в поисках возможной угрозы. Судно внезапно снова опустилось, плеснув брызгами из-под днища.

Тимара остановилась рядом с Седриком. Она и не знала, что он тоже на берегу.

— Ты это видела? — повернувшись к девушке, спросил он.

Мокрые рукава его были закатаны до локтя, а в руке он держал корабельное ведро и щетку. Тимара заподозрила, что он одолжил их без спросу, чтобы почистить Медную. Она понадеялась, что капитан Лефтрин не слишком на него рассердится.

— Видела, — ответила она.

И тут корабль поднялся снова, дернулся, покачнулся и сел обратно на дно.

— Кто-то из драконов зашел с той стороны баркаса? Это они его толкают?

— Нет, — ответил Меркор, подходя, чтобы встать рядом с Тимарой. — «Смоляной» — живой корабль, и притом самый необычный из них. Он движется сам.

— Но как? — удивилась девушка и тут же получила ответ.

Судно покачнулось из стороны в сторону, а затем невероятным усилием приподнялось. На миг Тимара увидела, как мелькнули мощные передние ноги. Потом колени согнулись, и корабль снова опустился в ил на мелководье. Девушка ошеломленно глазела на него, а затем её взгляд скользнул к нарисованным глазам баркаса. Они всегда казались ей добрыми. Но теперь она прочла в них решимость. По ним стекала вода, забрызгавшая борта от его последних усилий. Тимара уставилась в глаза кораблю, пытаясь понять, видит ли она лишь рисунок или нечто большее.

Спустя мгновение баркас собрался с силами и снова поднялся, передвинулся и осел. Стало ясно, что он поворачивает нос в другую сторону.

— Он пытается освободиться, — неуверенно предположил Седрик. — Вот и все.

— Мне так не кажется, — пробормотала Тимара, не сводя глаз с корабля.

— И мне, — согласился Меркор.

К ним подошел Ранкулос. На этот раз, когда баркас приподнялся, он раздул ноздри и встопорщил гриву на шее.

— Я чую дракона! — громко объявил он, чуть расправил крылья и вытянул шею.

— Ты чуешь корабль. Ты чуешь «Смоляного», — поправил его Меркор.

Ранкулос опустил голову и ещё сильнее вытянул шею. В этой позе он напомнил Тимаре токующую птицу. Дракон двинулся к живому кораблю, раздувая ноздри.

— Ранкулос, «Смоляной» — живой корабль, — произнес Меркор устало, как будто смирившись с чужой глупостью. — Его корпус сделан из кокона дракона, не сумевшего проклюнуться.

Он помолчал, наблюдая за тем, как баркас снова напрягает все силы, приподнимается, а затем, чуть повернувшись, опускается в воду.

— Но к этому старому корпусу недавно кое-что добавили. Часть судна сделана из другого кокона, принадлежавшего змею из того же Клубка, что и мы. «Смоляной» близок нам настолько, насколько это возможно для существа его вида.

— Существа его вида? «Существа» его «вида»? И что же это за существо, Меркор? Призрак, заключенный в теле раба?

Серебряные глаза алого дракона засверкали, когда Ранкулос вскинул голову, на миг поднявшись на задние лапы. Арбук пронзительно затрубил, вторя его чувствам, а Фенте хлестнула по воздуху хвостом и низко заворчала.

— Он неправильный, — заговорил Балипер. — Пахнет неправильно, живет неправильно. Люди не должны ездить на драконе в каком бы то ни было виде, не говоря уже о том, чтобы порабощать призрак дракона. Нам следует разорвать его на куски и съесть. Воспоминания, заключенные в его «дереве», должны вернуться к нам, поскольку нам они и принадлежат.

Он распахнул алые крылья и привстал на дыбы, показывая свои размеры и злость.

— Вот уж не думаю, — проревел Кало.

Огромный сине-черный дракон, самый крупный из самцов, пробился вперед, вынуждая меньших отступить, чтобы их не затоптали. Когда Балипер не сдвинулся с места, Кало грубо оттолкнул его плечом, швырнув на Фенте. Маленькая зеленая королева гневно завопила и набросилась на алого, слегка оцарапав его плечо зубами. Балипер, в свою очередь, ударил её крылом так, что она растянулась в грязи. Увидев, что его драконице угрожают, гневно заорал Татс. Он стоял на палубе «Смоляного» и округлившимися от ужаса глазами наблюдал за развитием ссоры, в которую, казалось, вот-вот втянутся все драконы.

— Остановитесь! — крикнул Меркор, но его никто не услышал.

— Прекратите, или я убью вас всех! — взревел Кало.

Все замерли. Огромный самец медленно повернул голову, окидывая взглядом собравшихся на мысу драконов. Среди них стояло и несколько хранителей. Седрик подошел поближе к Тимаре. Сильве жалась к передней лапе Меркора.

Фенте начала подниматься с земли.

— Не смей! — предостерег её Кало.

Он широко раскрыл пасть и показал всем ярко-зеленые мешочки с ядом у себя в глотке. Они раздулись до предела и пульсировали от его гнева.

— Я вам не Плевок, чтобы показывать силу до того, как она мне понадобится. Но посмейте перечить мне сейчас — и вы изведаете мощь моего яда.

Драконы не пробовали даже шелохнуться. Кало сомкнул челюсти, но так и не опустил шипастую бахрому на шее.

— Я не помню всего, что следует помнить дракону, — медленно проговорил он. — Но помню многое из того, что дракону помнить не стоит. Я был Киларо из Клубка Моолкина. И я следовал за Моолкином, великим золотым змеем, не ведая сомнений.

Взгляд его серебристых глаз внезапно остановился на Меркоре. Тот на миг показался озадаченным, но затем согласно наклонил голову.

— Я был Киларо, а Сессурия был мне товарищем, — продолжил Кало, посмотрев теперь на «Смоляного». — Я был сильнее, но он порой был мудрее. Если мы разорвем эту мудрость на клочки и разделим между собой, получит ли хоть один из нас её целиком? — спросил он, обводя взглядом собравшихся драконов. — Узнает ли хоть один из нас то, что, похоже, знает «Смоляной»? Раскройте свои пасти и ноздри, драконы. Нам ведомо много способов общения. Как и змеям.

Тимара потрясенно обнаружила, что крепко держит Седрика за руку. Что-то происходило здесь, и это что-то её пугало. С баркаса донеслись крики и возгласы, когда судно снова поднялось над водой. На миг Тимара отчетливо увидела мощные передние лапы и успела заметить согнутые и перепончатые задние. До неё донеслась волна резкого, неприятного запаха, похожего на тот, что она учуяла в тот день, когда драконы вылуплялись из коконов. От вони заслезились глаза, и девушка закрыла рукавом рубахи нос и рот, пытаясь отдышаться. Затем баркас повернулся, и нос «Смоляного» шлепнулся на воду реки. Когда его могучие задние лапы оттолкнулись от илистого дна, на берег плеснула мутная волна.

Баркас двинулся вперед. Нацелился он не в быстро текущую едкую реку с широким руслом, а в извилистый, тянущийся под сводами леса поток с чистой водой, берега которого Тимара исследовала накануне. Она осознала, что происходит, в один миг с Седриком.

— «Смоляной» уходит без нас!

— Подожди! — отчаянно крикнула Сильве.

Тимара глянула на неё, но так и не поняла, кого она зовет, корабль или Меркора, поскольку драконы устремились вслед за баркасом. «Смоляной» выбрался на глубину. Ни одного багорщика не было на месте, но корабль решительно двигался против течения. Тимара увидела, как бурлит вода позади него, и заподозрила, что у него есть ещё и хвост.

— Нас забыли здесь. Вперед!

Прежде она держалась за Седрика, но теперь он высвободился и схватил её за руку. Свободной рукой Тимара поймала ошеломленно замершую Сильве.

— Бежим! — велел он девушкам. — Давайте же!

Все трое бросились к берегу. Крики, сердитые и испуганные, доносившиеся с палубы «Смоляного», подразумевали, что ни команда, ни хранители не могут его задержать. Тимара вспомнила об охотниках. Те, как обычно, ещё до зари отправились за дичью, причем наверняка выбрали другой приток. Как скоро они поймут, что баркас с драконами ушел в ином направлении?

Забыли не только их троих. Все отставшие сошлись у трех лодок, оставшихся на берегу. Бокстер с Кейзом заняли лодку Грефта, но ждали, не придется ли им взять на борт кого-нибудь ещё. Алум сидел во второй, и его как раз окликнул Харрикин. Третья осталась пустой.

— Отчаливайте! — крикнула товарищам Тимара. — Мы возьмем эту лодку.

— Хорошо! — ответил ей Алум, и они с Харрикином оттолкнулись от берега.

Баркас уверенно и стремительно шёл против течения. Драконы рассеялись по берегу, огибая лодки, вошли в воду и последовали за ним. Вскоре они должны были обогнать корабль. Бокстер с Кейзом взялись за весла и теперь выгребали к реке.

Когда Тимара, Сильве и Седрик добежали до последней лодки, на берегу кроме них никого не осталось. Девушка оглянулась на лагерь. Нет, ничего не забыли. На низком сыром берегу догорал костер. Кроме вытоптанной травы и дыма, ничто не выдавало их пребывания здесь.

— Лодка выдержит троих? — обеспокоенно спросил Седрик.

— Будет не слишком удобно, но сойдет. К тому же выбора все равно нет. Можешь перевернуть свое ведро и сесть на него. Думаю, мы довольно скоро нагоним «Смоляного», и тогда, если захочешь, попросим забрать тебя на борт.

Тимара обернулась к странно притихшей Сильве. Девочка выглядела потрясенной.

— Что с тобой?

Сильве медленно покачала головой.

— Он просто ушел с остальными. Меркор даже не проверил, есть ли у меня возможность последовать за ним. Он просто ушел.

Она заморгала, и одинокая, с розовым отливом, слезинка скатилась по её щеке.

— Ох, Сильве.

Тимаре было жаль девочку, но она очень спешила. Сейчас не время поддаваться чувствам. Им надо нагнать корабль.

— Меркор не дурак. Он знал, что на берегу оставались лодки, и что ты и раньше отлично заботилась о себе сама. Ему было нужно, чтобы драконы сразу двинулись за баркасом, не успев передумать. Меркор тебя не бросил — он просто уверен, что ты справишься. Давай докажем, что он не ошибся, — поспешно выпалил Седрик, унимая споры ещё до того, как те разгорелись.

Он устал от ссор.

С перевернутого ведра посреди лодки река виделась под слегка иным углом. Тимара столкнула их на воду, а Сильве усердно принялась грести, стараясь развить как можно большую скорость. Никаких обсуждений не было — все знали, что девушки управляются с веслами гораздо лучше Седрика.

И у него впервые появилась возможность полюбоваться рекой и окружающим лесом с воды. В последний раз, когда он сидел в лодке, он был слишком занят тем, чтобы не отставать от Карсона, поэтому по сторонам смотреть не успевал. Теперь же он видел самый густой лес на своей памяти. Деревья, лиственные и хвойные, склонялись над водой. С некоторых свисали лианы. Подлесок был густым, а вдоль покрытых мхом берегов раскинулись заросли камышей и рогоза.

— Какой он живой! — с изумлением проговорила Сильве.

Значит, разница ему не померещилась.

— Даже запах другой, — подтвердила Тимара. — Прямо, ну… зеленый. Мы с Элис вчера прошлись немного вверх по реке и обе обратили внимание. Вода не едкая и ничуть не белая. И живности куда больше. Вчера я видела плавающих лягушек. Прямо в воде.

— Лягушки обычно и плавают в воде, — заметил Седрик.

— Может, рядом с Удачным и плавают. Но в Дождевых чащобах лягушки живут на деревьях. Не в реке.

Седрик ненадолго задумался. Всякий раз, когда ему казалось, что он осознал, насколько изменилась его жизнь, его настигало очередное открытие. Он молча кивнул.

Этот приток совершенно не походил на главное русло. Река вилась сквозь лес, и деревья склонялись над водой в поисках солнечного света, заслоняя предстоящий им путь. Некоторое время они шли за баркасом и драконами, но затем река плавно изогнулась, и они потеряли из виду всех, кроме пары других лодок. Сейчас они оказались последними. Если они вдруг перевернутся или натолкнутся на стаю галлаторов на берегу… на миг все нутро Седрика сжалось от страха. Но затем ему в голову пришла непривычная мысль.

Если с ним что-то случится, Карсон отправится его искать.

Карсон.

Улыбка осветила лицо Седрика. Это было правдой, и он твердо это знал. Карсон обязательно за ним придет.

Седрик до сих пор пытался вписать этого человека в свое представление о мире. Он никогда прежде не встречал таких людей, как Карсон, не знал никого, кто умел бы усмирять свою силу до такой нежности. Охотник не был образован или утончен. Он не разбирался в винах, никогда не выезжал за пределы Дождевых чащоб, за всю жизнь прочитал от силы дюжину книг. Все то, на чем основывалось самоуважение Седрика, напрочь отсутствовало в жизни Карсона. Но, не имея вкуса к подобным вещам, как же Карсон мог понять, кто такой Седрик и каков он? Чем он так приглянулся охотнику? Это до сих пор озадачивало его.

Жизнь Карсона определялась миром лесов и воды. Он знал о животных все и говорил о них с большой любовью и уважением. Но и убивал их. Седрик видел, как Карсон разделывает дичь, как он мощным ударом отсекает от туши конечности, а затем выламывает руками кость из сустава.

— Когда знаешь, как устроено животное, гораздо проще разъять его на части, — пояснил тогда Карсон, завершив свою кровавую работу.

Седрик смотрел на его руки, на кровь на запястьях, на кусочки плоти, забившиеся под ногти, и представлял, как эти могучие ладони гладят его тело. От фантазий по спине пробегала дрожь, сладкий ужас предвкушения. Но Карсон всегда был нежен, едва ли не робок с Седриком, и тот уже несколько раз ловил себя на том, что сам берет на себя инициативу. Ощущение, что он управляет происходящим, пьянило и в чем-то освобождало. Он всматривался в глаза и губы Карсона в полумраке тесной каюты и не находил на лице охотника страха, не видел негодования из-за того, что на этот раз ведет Седрик. Порой он сравнивал это с тем, как воспринял бы такую попытку Гест.

— Не смей говорить мне, чего тебе хочется, — пренебрежительно запретил ему однажды Гест. — Я сам скажу, что ты получишь.

Седрик уже гораздо реже его вспоминал. В последние дни, когда он сравнивал прежнего любовника и нового, Гест казался ему тающим призраком. Мысли о нем порождали сожаление, но иного рода, чем прежде. Теперь Седрик жалел не о том, что потерял Геста, а о том, что вообще когда-то его повстречал.

Девушки на веслах нашли единый ритм, и теперь лодка двигалась довольно быстро, но разрыв между ними и драконами с баркасом все не сокращался. Когда они проплывали под низко нависшим над водой деревом, всех троих напугала стая рыжих попугаев. Птицы с возмущенными криками снялись с ветвей, сбились в стаю и дружно перелетели повыше. Люди в лодке вздрогнули, а затем рассмеялись. Смех нарушил натянутое молчание, которого Седрик до сих пор не осознавал. Он вдруг понял, что не хочет сидеть в одиночестве, погруженный в собственные мысли.

— Я тоже с радостью возьмусь грести, — предложил он.

— Я не устала, — откликнулась Сильве, обернувшись, чтобы улыбнуться ему.

Глаза девочки блеснули в солнечном свете, и Седрику померещилось в них бледное голубое свечение. Когда она отвернулась, он невольно отметил, что солнечный свет играет и на её голове, покрытой розовыми чешуйками. У Сильве осталось гораздо меньше волос, чем в начале пути. Поношенная рубашка разошлась у плеча по шву, и при каждом взмахе её весла в прорехе сверкала плотная чешуя.

— Может, я поймаю тебя на слове, через некоторое время, — призналась Тимара.

Это удивило Седрика. Ему казалось, что из двух девушек она выносливее.

— У тебя до сих пор болит спина? — уточнила Сильве через плечо, не отрывая взгляда от реки. — Там же, где ты поранила её в воде?

— Да, — чуть помолчав, неохотно призналась Тимара. — Она так до конца и не зажила. А после того, как меня накрыло той волной, стало ещё хуже.

Лодка неслась вперед. Они проходили мимо заводей, где на поверхности воды плавали огромные плоские листья и оранжевые цветки. Седрик чувствовал сладкий, сильный запах с привкусом гнильцы.

— Ты когда-нибудь спрашивала об этом свою драконицу? — уточнила Сильве, чуть замешкавшись, но вполне решительно.

— О чем? — откликнулась Тимара с не меньшим напором.

— О своей спине. И о том, что чешуи на теле становится все больше и больше.

Молчание каменной глыбой обрушилось на лодку, заполнив её до бортов. Седрику казалось, что от навалившейся тяжести он не в силах даже дышать.

— Не думаю, что рана на моей спине имеет отношение к чешуе, — ответила Тимара, но в её словах отчетливо прозвучала фальшь.

Сильве сосредоточенно гребла. Она не обернулась, чтобы взглянуть на подругу.

— Ты забываешь, — произнесла она, как будто обращаясь к реке. — Я же видела её. И теперь знаю, что это.

— Потому что ты изменяешься точно так же, — едва ли не хлестнула её этими словами Тимара.

Седрик между ними чувствовал себя так, будто его загнали в угол. И зачем только Сильве завела этот разговор, такой личный для хранителей, когда он сидит рядом?

А в следующий миг его внутренности скрутил страх.

Она обращалась не к Тимаре. К нему. Он вскинул руку к шее и закрыл ладонью полоску чешуи вдоль позвоночника. Карсон уверял его, что она пока что едва заметна. Что она ещё даже не окрасилась, в отличие от розового цвета у Сильве или серебристого блеска у самого Карсона. Седрик не проронил ни слова.

— Я меняюсь, — признала Сильве. — Но мне предоставили выбор, и я согласилась. И я доверяю Меркору.

— Но ведь сегодня он тебя бросил, — заметила Тимара.

Седрик задумался, что это было: жестокость или просто бестактность.

— Я уже все обдумала — и то, что сказал Седрик, тоже. Если сегодня вечером меня не окажется на общей стоянке, Меркор вернется за мной. Я знаю. Но я буду на месте, и я смогу добраться туда сама. Он ожидает от меня именно этого. Я не ручная зверушка и не дитя. Меркор уверен, что я не только способна сама о себе позаботиться, но и заслуживаю внимания дракона, и в состоянии выжить без него.

— Почему он так верит в тебя? — почти сдавленным голосом выговорила Тимара. — Как ты смогла его убедить?

Сильве обернулась к ним, и загадочная улыбка озарила её лицо.

— Сама не знаю. Но он предложил мне такую возможность, и я согласилась. Я пока ещё не Старшая. Но однажды стану.

— Что? — хором переспросили Тимара с Седриком.

— Как? — добавила уже одна Тимара.

— Просто чуть-чуть крови, — почти шепотом ответила Сильве.

Седрик похолодел. Чуть-чуть? Сколько это — чуть-чуть?

Он пытался вспомнить, сколько крови хлебнул в ту ночь сам, и гадал, много ли требуется.

— Меркор дал тебе свою кровь? — недоверчиво переспросила Тимара. — И что ты с ней сделала?

— Он велел мне оторвать у него с морды маленькую чешуйку, — ответила Сильве тихо, словно рассказывала о чем-то священном — или пугающем. — Я так и сделала. Выступила пара капель крови. Он велел мне снять их чешуйкой. А потом съесть её. — Сильве прерывисто вздохнула, сбившись с ритма гребли. — Это было… вкусно. Нет. Это был не вкус. Только ощущение. Это была магия. И она изменила меня.

Двумя сильными гребками Тимара вывела лодку со стремнины на мелководье. Она схватилась за нависшую над водой ветку и остановила суденышко.

— Зачем? — сам собой сорвался с её губ вопрос.

Она обращалась как будто ко всей вселенной, с криком отчаяния и протеста против несправедливой судьбы, но ответила ей Сильве.

— Ты ведь знаешь, что мы такое, Тимара. Ты знаешь, почему некоторых из нас бросают сразу после рождения. Почему тем, кто изменяется слишком быстро, запрещено иметь супругов и детей. Если нас находят в младенчестве, то отказывают нам и в самом будущем. Потому что мы меняемся так сильно, что превращаемся в чудовищ. И умираем рано, породив других чудовищ, неспособных выжить. Меркор уверен, что подобные перемены происходят со всеми людьми, кто долгое время находится рядом с драконами.

— Не может быть! В Дождевых чащобах люди менялись, начиная с самого первого поколения поселенцев. Задолго до того, как драконы вернулись в этот мир, дети обрастали чешуей, а беременные женщины производили на свет чудовищ!

— Задолго до возвращения драконов мы жили там, где некогда жили они, и раскапывали города Старших. Мы присваивали себе их сокровища, носили их украшения, использовали драконьи коконы как древесину. Может, среди нас и не ходили драконы, зато мы ходили среди них.

Тимара долго молчала, осмысливая её слова. Вода неслась мимо их лодки. Внутри Седрика все похолодело и застыло. Кровь. Драконья кровь изменяет Сильве. Две капли и маленькая чешуйка — вот и все, что потребовалось. Сколько же выпил он? На какие изменения обрек себя? Чудовища, так они говорят. Чудовища, которые живут недолго, чудовища, которым отказано в будущем. В животе его завязался какой-то тугой узел, и все затягивался, затягивался, пока не стало больно. Седрик чуть подался вперед, чтобы расслабить брюшные мышцы. Но девушки, кажется, ничего не заметили.

— Но ведь кровь, которую он тебе дал, только изменит тебя ещё сильнее?

— Это была его кровь. Меркор говорит, что направит мои изменения. Он предупредил, что такое получается не всегда, и он не помнит всего, что следует сделать дракону, чтобы облегчить перерождение. Но он сказал, что Старшие возникли не сами по себе. Каждый Старший некогда был товарищем дракону. То есть почти каждый. Иногда люди начинали перерождаться, и даже без драконьего надзора изменения их не убивали. Так бывало с теми, кто ухаживал за коконами или присутствовал при вылуплении. Некоторые из таких людей становились прекрасными и жили долго, но большинство — нет. А те, кому драконы, сочтя их достойными, бережно помогали, становились исключительными и порой переживали несколько поколений.

На некоторое время слова у неё иссякли.

— Я не понимаю.

— Искусство, Тимара. Старшие были для драконов формой искусства. Они находили людей, которые, по их мнению, обладали должными задатками, и совершенствовали их. Именно поэтому они так ценили Старших. Всякий ценит то, что создал сам. Даже драконы.

— Но как же я? Я родилась с такими изменениями, какие обычно бывают только у древних старух. И с тех пор, как мы покинули Трехог, продолжала изменяться. Причем быстрее, чем когда-либо прежде.

— Я заметила. Поэтому и спросила у Меркора, не перерождает ли тебя Синтара. Он обещал узнать у неё.

— Я уже спросила, — призналась Тимара. — Я заподозрила, что она имеет к этому какое-то отношение. По случайной обмолвке Харрикина. Его дракон тоже его перерождает?

— Да. А Синтара изменяет тебя.

Снова повисло молчание.

— Нет, — возразила девушка. — Она сказала, что ничего не делает, а Меркор заявил, что если она не займется моими изменениями, то придется ему.

— Что?

Что прозвучало в этом потрясенном вопросе Сильве? Ревность? Неверие?

Тимара, по-видимому, тоже это услышала.

— Не волнуйся, — угрюмо ответила она. — Он не станет этого делать. Синтара сказала, что никому не позволит отобрать своего хранителя. Я обречена на её общество, даже если она меня не хочет. Обречена на превращение, как бы я ни изменилась, к лучшему или к худшему, — глубоко вздохнув, заключила Тимара. — Нам стоит двигаться дальше. Я уже даже не вижу других лодок.

— Хочешь, я сяду на весла? — предложил Седрик.

— Нет. Спасибо, — отказалась девушка и тихо прибавила: — Думаю, я хочу ещё некоторое время поработать.

— Я тоже перерождаюсь, — прокашлявшись, с трудом выдавил юноша.

Тишина.

— Да, мы заметили, — осторожно откликнулась Сильве.

Седрик перебрал дюжину вариантов следующей фразы, прежде чем нашел тот, в котором не упоминалась бы драконья кровь и то, как именно он её попробовал.

— Иногда я боюсь, что Релпда не вполне понимает, как влиять на происходящие во мне перемены.

— Наверное, все мы немного этого боимся, — посочувствовала ему Сильве.

И Седрик не нашелся, что ответить.

Тимара опустила весло в воду, вытолкнув лодку с мелководья. Они двинулись дальше, преодолевая неспешное течение.

^{Девятый день месяца Золота, шестой год Вольного союза торговцев.}

^{От Эрека, смотрителя голубятни в Удачном, — Детози, смотрительнице голубятни в Трехоге.}

Содержимое: официально зарегистрированное уведомление от Геста Финбока всем торговцам, постоялым дворам и поставщикам Трехога и Кассарика, которое следует размножить и довести до общего сведения. Пожалуйста, примите к сведению, что с первого дня месяца Золота Гест Финбок не несет ответственности за любые долги, принятые на себя Седриком Мельдаром или Элис Кинкаррон.

Детози, быстрые голуби прибыли на сутки с половиной раньше обычных. Поскольку летели они в дождь и против ветра, их скорость произвела на меня ещё большее впечатление. Очевидно, селекция приносит свои плоды, и ещё какие. Я обязательно постараюсь разработать систему меток для птиц, чтобы мы могли определить среди них самых быстрых. Так мы сможем закрепить это качество в последующих поколениях.

Эрек

^{Десятый день месяца Золота, шестой год Вольного союза торговцев.}

^{От Эрека, смотрителя голубятни в Удачном, — Детози, смотрительнице голубятни в Трехоге.}

Извещение от семьи торговца Мельдара и семьи торговца Кинкаррона, предлагающее существенное вознаграждение за любые сведения о местонахождении и благополучии Седрика Мельдара и Элис Кинкаррон-Финбок. Письмо необходимо размножить и распространить, спешно отправив копию смотрителю голубятни в Кассарике. Полная оплата за услуги внесена вперед.

Детози, не только ты мечтаешь путешествовать между нашими городами с той же легкостью, что и наши голуби. Я несколько часов ломал голову над системой меток, обозначающих скорость полета тех птиц, которых хочу окольцевать. Почему-то мне кажется, что вместе мы с легкостью разработали бы такую систему за единственный вечер. И меня терзает любопытство, как ты справляешься с содержанием и разведением стаи в таком опасном месте, как Дождевые чащобы. По-моему, всем смотрителям голубятен пойдет на пользу, если я выберу время навестить тебя и разузнать обо всех подробностях. Как только Рейал сможет вернуться и временно взять на себя мои обязанности, я намерен предпринять эту поездку, если только мой визит не доставит тебе слишком больших неудобств.

Эрек

^{Двенадцатый день месяца Золота, шестой год Вольного союза торговцев.}

^{От Эрека, смотрителя голубятни в Удачном, — Детози, смотрительнице голубятни в Трехоге.}

Запечатанное сообщение от Софи Мельдар-Роксон, с вложенным в него кредитным письмом для Седрика Мельдара либо Элис Кинкаррон, на случай необходимости. Письмо надлежит оставить для них в Зале торговцев в Трехоге, а уведомление о нем направить в Зал торговцев в Кассарике.

Детози, меня крайне беспокоит вопрос, не был ли я слишком навязчив в последней приписке. Я имел в виду лишь то, что мы оба питаем искренний интерес к голубям, и обмен мнениями мог бы пойти на пользу обеим нашим стаям. Но, разумеется, эта встреча произойдет лишь при том условии, что тебе она будет не менее удобна и интересна, чем мне.

Эрек

Глава 16

КАМЫШИ

С приближением вечера у реки так и не появилось видимых берегов. Лефтрин стоял на носу баркаса, окидывая взглядом водные просторы, расстилающиеся перед ним. Слева и справа от него оставшийся просвет обрамляли высокие камыши и невероятно густые заросли рогоза. Мелководный проток был всего раза в три шире самого баркаса. Печальные драконы медленно брели впереди. Ничего даже напоминающего твердую землю видно не было. Похоже, драконам вот уже второй раз придется ночевать стоя в воде. Сгущались сумерки. Одинокая яркая звездочка уже зажглась в темнеющей синеве неба. Вскоре охотники и хранители подгонят лодки к баркасу и устроятся на ночлег. Как странно стоять на палубе «Смоляного» среди такой спокойной воды и видеть над головой бескрайнее небо. Лишь на самом горизонте маячила кайма леса. Но от неё баркас отделяла широкая полоса мелководья, заросшая камышом. Стаи птиц кружили над головой и снижались, собираясь на ночевку. Водоплавающие, поднимая тучи брызг, садились на воду и устремлялись к далекому берегу. Мелкие птахи находили пристанище на метелках и колосках водных растений. На отмелях было полно лягушек, рыбы и каких-то зверушек, похожих на плавучих ящериц. Драконы были не в восторге от такой мелкой дичи, но, по крайней мере, не голодали. Вчера им попалась огромная стая каких-то длинноногих болотных птиц, ростом не меньше человека и довольно упитанных. Их роскошное оперение сверкало, переливаясь всеми оттенками синего. Но не успел он залюбоваться, как на них набросились драконы. Большая часть птиц взлетела, пробежав чуть ли не по поверхности воды, чтобы поскорее взмыть в небо. Остальные пошли на корм. Лефтрин попросил Дэвви выловить из воды несколько перышек, чтобы Элис могла зарисовать их и сохранить. Река здесь так и кишела живностью, в таком разнообразии, какого он не только не встречал, но и представить себе не мог.

— По крайней мере, вода здесь чистая, без кислоты, — заметила Элис, подходя к нему. — Уже за это стоит сказать «спасибо». Хотя драконы, конечно, не обрадуются тому, что придется всю ночь простоять в воде.

Элис остановилась рядом с капитаном и осторожно положила руки на планшир. Как давно она так поступает, задумался он, но спрашивать не стал. «Смоляной» не возразил против её прикосновения и даже благосклонно отозвался. Элис провела рукой по борту точно таким же жестом, каким гладила Григсби, когда корабельный кот снисходил до того, чтобы вспрыгнуть к ней на колени. Это было легкое касание, признающее, что он принадлежит самому себе, и ей позволено его трогать, но не владеть им.

Да. Это было применимо и к «Смоляному», сколько помнил его Лефтрин, а в особенности с тех пор, как его перестроили. В характере судна сквозило упрямство, давно знакомое, но особенно заметное с тех пор, как они вошли в этот приток с чистой водой. Лефтрин ощущал в корабле уверенность, которую не разделяли ни хранители, ни драконы. Эта уверенность пронизывала его сны, и только она позволяла капитану вставать и встречать каждое новое утро с надеждой.

Элис накрыла его ладонь своей.

Что ж, возможно, и не только она. Как мужчина может пасть духом, если каждую ночь женщина окружает его своей нежностью и чувственностью? Элис пробуждала в нем желания, о которых он даже не подозревал, и сама же утоляла их. Лефтрина куда больше, чем её, поразило, как быстро команда и хранители привыкли к их новым отношениям. Он ожидал сложностей, по меньшей мере, с Седриком, поскольку, хоть формально за Элис и осталась её отдельная каюта, она открыто, без объяснений и оправданий, приходила к капитану и так же от него уходила. Но молчание продлилось два дня, и три, а потом Лефтрин все-таки спросил Элис, не стоит ли ему самому начать откровенный разговор.

— Он знает, — прямо ответила та. — И не одобряет. По его мнению, ты просто пользуешься мной, и однажды я сильно пожалею о том, что доверилась тебе, — сообщила она, глядя капитану в глаза, как будто пыталась читать в его душе. — Я некоторое время это обдумывала. И решила, что даже если ты меня обманываешь, то, по крайней мере, на этот обман я согласилась по своей воле, — заключила Элис, как-то странно улыбнувшись. — И буду наслаждаться им, сколько бы он ни продлился.

Лефтрин заключил её в объятия.

— Это не обман, — пообещал он. — И то, что у нас есть, продлится долго. Может, я буду порой в чем-то тебя разочаровывать, может, однажды ты устанешь от меня и найдешь себе кото-нибудь умнее или богаче. Но пока что, моя дивная летняя госпожа, я намерен сполна насладиться днями, что мы проведем вместе.

Они стояли тогда лицом к лицу посреди его каюты. И с последними словами Лефтрин подхватил Элис на руки и уложил на кровать. Она вскрикнула от неожиданности, когда её ноги оторвались от пола, но затем, благополучно приземлившись на постель, гортанно засмеялась, и этот смех отозвался в нем радостным эхом. В этой даме из Удачного, как он уже выяснил к своему восторгу, крылась толика не вполне пристойной чувственности. И Лефтрин подозревал, что для самой Элис это тоже стало открытием.

Сейчас же они стояли рядом и глядели на воду, а вокруг них разливалась тишь.

— Ты уверен, что «Смоляной» не ошибся, когда повел нас сюда? — наконец спросила она, осторожно подбирая слова.

Капитан убрал руку с планшира и заодно снял оттуда же ладони Элис. Корабль и без его сомнений уже достаточно раздражителен.

— Уверен так же, как и он, — ответил он и тише добавил: — Что ещё нам остается, Элис? Если бы драконы отчетливо почуяли, что город остался в другой стороне, они, наверное, возразили бы.

— Я просто подумала, что то русло, оно ведь больше походило на судоходное. И мне показалось вероятным, что крупный город, каким была Кельсингра, должны были основать на судоходной реке.

— Звучит резонно, — ответил Лефтрин, успокаивая не только её, но и себя, поскольку эта мысль приходила в голову и ему, причем не раз. — Но со времен Старших все изменилось. Может, тогда здесь было глубокое озеро. Или медленная река текла между пахотными землями на низких берегах. Кто знает. Поверить «Смоляному» — ничуть не менее разумный выбор, чем не поверить и пойти другим путем.

— Значит, наши шансы найти Кельсингру или промахнуться примерно равны.

Капитан поскреб бороду.

— Шансы есть шансы. Элис, мы могли пройти над затонувшими руинами много дней назад. Или приток, который туда вел, мог забиться илом и лет сто уже как зарасти лесом. Кто знает. Или ты хочешь сдаться и повернуть назад?

Элис надолго задумалась.

— Я хочу не поворачивать назад никогда, — произнесла она негромко.

— Тогда идём вперед, — подытожил он и прищурился. — Глянь-ка туда. Что-то странное с теми зарослями камышей.

Элис перегнулась через борт, навалившись на его руку. Глупо и ребячливо было так радоваться подобной ерунде, но он все равно обрадовался.

— «Смоляной», — вдруг, к его изумлению, окликнула она, схватившись за планшир, — нам надо подойти поближе и посмотреть, что это! Прямо сейчас!

Лефтрин не знал, рассмеяться ему или оскорбиться, когда судно развернулось, подчиняясь Элис.

— Это правильный прямоугольник. И посмотри вон туда! Ещё один, поменьше!

Несмотря на попытки сохранять спокойствие, Элис улыбалась во весь рот, а голос её дрожал. Она так перегнулась через борт, всматриваясь в воду, что Лефтрину пришлось придержать её за рубашку.

— Я не упаду, — ответила она на это прикосновение, но так и не выпрямилась.

— Как ты думаешь, это крыши затонувших зданий?

— Думаю, это возможно, но они плоские, а, судя по гобеленам и сохранившимся рисункам времен Старших, они редко строили простые дома с плоскими крышами. Некоторые поселения — такие, как подземный город под Трехогом — напоминали скорее сложные лабиринты, чем скопления отдельно стоящих домов, какие строим мы. Одной из сложностей при раскопках в Кассарике стало как раз то, что не все здания соединены там, как в Трехоге. Почему они строили в одном месте так, а в другом иначе, мы не знаем.

Элис подняла голову и оглядела мелководье. Над поверхностью воды поднималась густая растительность. Плоские листья водяных лилий едва покачивались в ленивом течении, а ряды камышей топорщили пушистые метелки. Лефтрин остановил лодку над самым прямоугольником, где их стебли были короче. Ровный участок одинаково куцых камышей наводил на мысли о рукотворных сооружениях.

— Я выхожу! — объявила Элис, разглядывая мелководье под дном лодки.

— Элис! — возразил Седрик раньше, чем Лефтрин успел раскрыть рот.

Но она уже разувалась и закатывала потрепанные брюки.

— Здесь же чистая вода, помнишь? И так мелко, что даже камыш не смог толком пустить корни и вырасти высоким.

Именно это и привлекло внимание Лефтрина. Не стоит так волноваться.

Она перелезла за борт, обрадовавшись тому, что почти не качнула лодку. Но все равно брызги окатили её почти до пояса. Ступни провалились в ил.

— А как насчет пиявок? И наждачных змей?

— Все будет хорошо, — заверила Элис, хоть и пожалела, что Седрик упомянул об этих тварях.

Она не знала, зачем он настоял на том, чтобы они взяли его с собой в лодке изучать прямоугольники низкорослых камышей. Элис стиснула зубы и поковыряла дно босой ногой, пытаясь определить, что скрывается под илом. Поднявшаяся со дня муть не давала ничего рассмотреть. Она закатала рукава и опустила в воду обе руки. Над затонувшим сооружением было мелко, едва по колено. Но, тем не менее, попытка дотянуться до дна руками означала, что ей придется почти окунуть в воду лицо. Она порылась в иле и переплетенных корнях, а затем ощупала кончиками пальцев то, что открылось под ними. После чего выпрямилась, мокрая, но улыбающаяся.

— Известка и камни. Причем правильной формы, как будто вытесанные и уложенные в кладку.

— И что же это? Что мы нашли?

Когда Лефтрин остановил баркас, а затем спустил лодку, чтобы исследовать прямоугольник низких камышей, драконы тоже прервали путь и вернулись к людям. И теперь Меркор с парой собратьев отправился на разведку сам. Он протянул лапу, попробовал на прочность скрытую водой конструкцию, а затем выбрался наверх и встал рядом с Элис.

— Осторожнее! — встревоженно вскрикнула она. — Может просесть.

— Нет, — кратко возразил он. — Кладка рассчитана на то, чтобы выдерживать вес дракона.

Меркор добрел до края, развернулся и снова подошел к Элис.

— Где-то здесь, — пробормотал он, а затем: — А. Вот оно.

Он зацепил что-то когтями и потянул.

— Застряло, — проворчал он.

— Что там? — поинтересовалась Элис.

— Что ты делаешь? — одновременно с ней спросил Лефтрин, пока дракон, взревев от натуги, тянул что-то под водой.

Результат не заставил себя ждать. Элис испуганно вскрикнула, когда ил и вода у неё под ногами внезапно потеплели. Голубоватый свет неравномерно залил затопленный прямоугольник — кое-где он сделал воду прозрачной, словно стекло, но местами его остановили спутанные корни. Элис поспешно двинулась обратно к лодке, шлепая по стремительно нагревающейся воде. Она взялась за борт, и Лефтрин, уже не заботясь о её самолюбии, схватил её за ворот рубашки и пояс брюк, чтобы затащить в лодку.

— Отходим! — крикнул он Седрику, и оба взялись за весла, чтобы отвести лодку подальше от светящегося и гудящего прямоугольника.

— Меркор, Меркор, будь осторожен! — крикнула Элис.

Но дракон спокойно улегся в воде. Ранкулос с Сестиканом уже успели присоединиться к нему, да и остальные подтягивались следом.

— Они не должны стоять под водой, — растянувшись во всю длину, мечтательно проговорил Меркор. — Некогда их строили рядом с самыми красивыми домами у озера, для драконов, чтобы радовать их, когда они решат наведаться в гости. В прохладный вечер, в дождливый день у дракона всегда было теплое и удобное лежбище.

— Гостевые постели для драконов, — слабым голосом проговорила Элис.

— Хм. Можно сказать и так. Восхитительно теплые. Даже теперь на них можно погреться.

Тем временем Сестикан тоже улегся в воду. Он вздохнул и вытянулся. Вокруг драконов вода уже начала мерцать от жара. Кало вскарабкался на каменную площадку вслед за ним, и ему ещё хватило места. Остальные драконы подтянулись поближе, с завистью поглядывая на товарищей и как можно теснее прижимаясь к источнику тепла. На поверхность воды начали вырываться вереницы пузырьков.

— Значит ли это, что вы знаете, где мы? Мы уже рядом с Кельсингрой? Это место было её частью? — засыпала Элис вопросами блаженствующих драконов.

Рядом с нею внезапно зевнул Седрик.

— Сейчас ты ничего от них не добьешься, — произнес он тихо. — Они так долго мечтали о тепле и теперь едва ли не отупели от него.

И верно, сейчас они напоминали скорее жмущихся друг к другу коров, а не драконов. Даже Седрик задышал медленнее и глубже. Элис смотрела на него почти с ужасом, не в силах отвести взгляд. Его глаза начали сонно слипаться.

— Что происходит… — начал Лефтрин, но Элис жестом остановила его.

— А Релпда помнит это место? — спросила она, придвинувшись ближе к Седрику.

— Таких мест было много, — вздохнул он. — Старшие радушно встречали драконов. Они боролись за их расположение, и, чтобы привлечь внимание самых могучих, зажиточные Старшие не жалели сил на обустройство своих огромных гостей.

— Значит, таких лежбищ было много?

Теперь пауза перед ответом оказалась дольше.

— Не в самом городе. В Кельсингре целая площадь всегда оставалась теплой. Но в загородных домах богатых Старших, в их поселках на северных островах или ещё дальше на севере всегда сооружались такие места, где драконам будет уютно.

Седрик открыл глаза и попытался сосредоточиться. Он вздохнул поглубже, и голос его чуть изменился, как будто он откуда-то вернулся к ним.

— В Трехоге были залы со стеклянными потолками, достаточно просторные, чтобы дракон мог туда войти. И эти залы нагревались, когда дракон приходил в гости. Старшие устраивали в них фонтаны и выращивали прекрасные растения.

— Звучит разумно, — тихо заметила Элис, вспомнив то, что слышала об откопанном зале, который называли чертогом Коронованного Петуха. — Тинталья вылупилась из кокона в зале с большими дверьми и массивными стеклянными панелями. Они круглый год пропускали солнечный свет, но защищали от зимних дождей. Есть предположение, что началось страшное землетрясение или какое-то другое несчастье, и некоторые коконы защиты ради перенесли в зал. Но, когда город оказался под землей, драконы оказались погребены вместе с ним.

— И? — нахмурился Лефтрин. — Что же у нас тут? Погребенные руины города? Кельсингра?

— Нет, — решительно возразила Элис.

Её охватила дрожь волнения. Она знала, действительно знала, что это такое.

— Платформа, на которой греются драконы, сейчас под водой, но мне кажется очевидным, что это вода поднялась, чтобы затопить её. И она погружена вовсе не глубоко. Если бросить здесь якорь и исследовать окрестности, я почти уверена, что мы обнаружим и другие следы пребывания Старших — остатки каменных фундаментов и, возможно, другие драконьи лежбища. Но это ещё не город. В Кельсингре было много роскошных каменных строений, фонтанов, площадей и башен. Будь это Кельсингра или хотя бы её окраины, мы увидели бы руины других зданий, ведь даже невысокая платформа едва прикрыта водой. Нет, Лефтрин, здесь некогда жили Старшие, но это не Кельсингра. Седрик! Проснись. Надо сделать замеры и все записать. Пока ещё светло, необходимо обследовать местность, насколько это возможно.

— Я тоже кое-что помечу у себя в картах, — сообщил Лефтрин.

Они улыбнулись друг другу, и тут к ним подплыл на своей лодке Карсон. Лицо охотника раскраснелось от волнения.

— Там, дальше, ещё руины. Я пробился через камыши и немного огляделся. Чуть ниже по течению осталось что-то похожее на развалины каменного причала, уходившего в озеро или реку. Оно теперь под водой, но форма угадывается. Потрясающе, а?

Элис удивилась, увидев на лице Седрика ответную улыбку.

— Вот зачем ты хотел отправиться в этот поход? Чтобы найти нечто подобное?

— Это только начало, — ответил охотник. — Но теперь, когда мы это увидели, мне представляется куда более вероятным, что мы найдем и Кельсингру.

Он окинул взглядом темнеющее небо, и Элис проследила за его взглядом.

Загорались все новые звезды. От мерцающей реки тянуло острым запахом зелени. Неземной голубоватый свет выхватывал из мрака драконов, меняя их окрас. С закрытыми глазами и опущенными головами они больше походили на статуи, чем на живых существ.

— Они что, собираются вариться здесь всю ночь? — вслух удивилась Элис.

— О, да, — отозвался Седрик. — Думаю, Релпде ещё никогда в жизни не было так тепло. Я даже не догадывался, что она постоянно так мерзнет. — Он помолчал, а затем добавил: — Возможно, даже завтра их будет непросто сдвинуть с места.

— Так, может, задержимся здесь на денек? — предложила Элис. — Зарисуем все, что нашли, ещё немного разведаем местность.

Все вздрогнули, когда Меркор открыл глаза и поднял голову.

— Нет. Мы и без того слишком медленно двигались и часто задерживались. Завтра мы пойдем дальше. Лето кончилось. Когда пойдут осенние дожди, река поднимется. Надо попасть в Кельсингру до того, как они начнутся.

У Тимары на миг захватило дух, и тут же она поймала Татса за руку.

— Нет, — отрезала она.

Отказ прозвучал решительнее, чем она сама относилась к его прикосновениям. Тимара вздохнула, нехотя отстраняясь. Татс заворчал куда более разочарованно.

Была глубокая ночь. Они вдвоем стояли на корме баркаса, в относительном уединении темной и пустынной палубы. Остальные хранители спали, кто на крыше надстройки, кто на камбузе или на носу судна. Тимара согласилась встретиться здесь с Татсом и «поговорить», понимая, что оба они хотят вовсе не разговоров. Она была готова пожалеть о том, что измучила обоих, позволив Татсу ласкать себя, но её кровь до сих пор бурлила от ощущений, которые пробуждали в ней его поцелуи и прикосновения. Ей было труднее отказать себе, чем ему. Все их встречи развивались по одному и тому же сценарию. Они и впрямь разговаривали, пока кто-нибудь один не поддавался порыву. Начинались поцелуи, затем прикосновения. И заканчивалось все одинаково.

— Почему? — спросил он резко. — Почему ты позволяешь мне себя трогать, а затем останавливаешь? Тебе это кажется забавным?

— Нет. Просто…

Тимару расстроили гнев и боль, прозвучавшие в его голосе.

— Мне приятны твои прикосновения, — глубоко вздохнув, решилась она на откровенность. — Знаю, мне не следовало бы тебе этого позволять вовсе, но…

— Тебе нравится?

— Конечно, нравится. Но…

— Тогда разреши мне продолжить. Пожалуйста, Тимара. Я отчаянно хочу тебя. И знаю, что ты хочешь меня.

— Я боюсь…

— Я буду нежен, обещаю. Ты можешь мне довериться.

— Дай мне договорить. Ты все время меня перебиваешь!

Он отстранился от неё, но объятий не разомкнул.

— Ладно. Тогда говори, — грубовато предложил он, но так и не отпустил её.

Он по-прежнему прижимался к её бедру, и она ощущала пульсирующее там нетерпение. Тимара сама высвободилась из рук Татса и отступила на шаг.

— Я боюсь не тебя, Татс, и не соития с тобой. Я боюсь беременности. Посмотри на Джерд — как ей сейчас плохо. Её тошнит каждое утро. Она постоянно то рыдает, то злится, а то и все сразу. Она почти не выполняет своих обязанностей. Я слышала жалобы её драконицы. На днях глаза Верас пришлось чистить Сильве. Я такого не хочу.

— Ты не хочешь детей? — спросил он едва ли не обвиняющим тоном.

— Что? — недоверчиво вскинулась Тимара. — Сейчас? Конечно, нет! А ты?

Он дернул плечом.

— Было бы не так уж и плохо.

— Для тебя, возможно! Но даже если беременность пройдет легко, не представляю, как я буду выхаживать младенца, пока мы пытаемся найти Кельсингру. Ты хоть думал над тем, что сейчас сказал? Как нянчить ребёнка, где найти для него пеленки и одеяло? Где собирается спать Джерд после родов? Грефт пока ещё от неё не отказался, но проводит с ней все меньше и меньше времени с тех пор, как она выгнала его из своей постели. О, не смотри на меня так. Это не тайна! Джерд плохо спит, а её желудок не принимает пищу. Как её могут сейчас интересовать постельные утехи?

Татс слегка отвел взгляд.

— У нас все будет иначе. Я хочу быть с тобой. Если ты понесешь, я тебя не брошу.

— Ты говоришь так лишь потому что знаешь, как редко это бывает, — заявила Тимара с внезапной уверенностью. — Так что готов положиться на случай.

— Ну, все удивились, когда Джерд вдруг забеременела. Я только и слышал, что разговоры о том, насколько это неожиданно.

— Что ж, если бы ты поговорил об этом с девушками, то понял бы, насколько это опасно, — съязвила Тимара, покачала головой и приняла решение. — Татс, я не стану с тобой спать. Во всяком случае, пока не закончится это путешествие. Я…

Она чуть не сказала, что по-прежнему хотела бы целоваться и обниматься с ним, но это показалось ей несправедливым. Пока не заговорил Татс.

— В таком случае, я вообще не уверен, стоит ли нам продолжать.

В его голосе слышалась обида — и смутная тень угрозы. Тимара разозлилась.

— О, ясно, — огрызнулась она. — Если я соглашусь спать с тобой и вдруг понесу, то ты достаточно ко мне привязан, чтобы остаться рядом, несмотря ни на что. Но явно недостаточно привязан, чтобы быть со мной, если я не готова с тобой спать! И ты видишь в этом какой-то смысл?

Ещё мгновение он неловко молчал.

— Да, — не сдержавшись, выпалил затем Татс. — Вижу! Потому что это докажет, что я тебе тоже небезразличен. А пока ты как будто дразнишь меня. Я чувствую себя дураком, когда ты неожиданно прерываешь меня и говоришь «нет», словно я ребёнок и выпрашиваю у тебя конфету. Когда люди любят друг друга, один другому не отказывает.

От его слепой уверенности у Тимары перехватило дыхание.

— Женатые люди все время отказывают друг другу! — возразила она, вспомнив о частых ссорах родителей.

Но умолкла, засомневавшись, правда ли это. Отец с матерью часто не соглашались, но справедливо ли это по отношению к другим супружеским парам?

— Мне надоело, что ты постоянно выставляешь меня дураком, Тимара.

Татс отвернулся от неё.

— Я вовсе не пытаюсь выставить тебя дураком, — возмутилась она. — Я просто не хочу забеременеть! Как ты этого не понимаешь?

— Я понимаю, что безразличен тебе, и поэтому ты не хочешь рисковать. Мы оба знаем, что ты вряд ли понесешь. Но ты недостаточно привязана ко мне, чтобы пойти даже на такой малый риск!

Тимара набрала воздуха в грудь, чтобы ответить, но потом задумалась, что же тут скажешь. Он был прав. Ей нравился Татс, она даже немножко любила его, от его прикосновений сердце билось чаще, а по всему телу разливалось тепло. Но когда она сравнивала эти радости с риском беременности, её кровь стыла, а живот подводило от ужаса. Вот как сейчас. Она пыталась найти слова, объяснить ему, что она чувствует.

И тут ночь пронзил гневный рев дракона. Палуба содрогнулась под ногами Тимары, и послышались недовольные возгласы разбуженных людей.

За драконьим ревом последовал испуганный человеческий крик.

Хлопнула дверь капитанской каюты.

— Хеннесси! Сварг! Эйдер! — закричал Лефтрин. — Несите фонари! Что там происходит?

Снова взревел дракон. На этот раз Тимара узнала голос. Это был Кало. Пронзительный вопль разнесся далеко в ночи, а затем раздался громкий всплеск где-то неподалеку от судна.

— Ты мне не хранитель, Грефт! — гневно объявил Кало к ужасу Тимары. — Никогда больше я не заговорю с тобой, никогда больше ты меня не коснешься!

— Человек за бортом! — выкрикнула Скелли.

— Я его вытащу! — откликнулся Алум.

Оба голоса прозвучали откуда-то с середины палубы. Тимара покачала головой. Наверное, не только она задалась сейчас вопросом, как эти двое оказались рядом среди ночи. С новым всплеском Алум прыгнул в воду. Мигом позже на этом борту баркаса сошлись лучи фонарей. Не перемолвившись ни словом, Тимара с Татсом присоединились к остальным.

Сварг высоко поднял фонарь. Они увидели в воде Алума, который стремительно приближался к плавающему на поверхности телу.

— Это Грефт! — изумленно крикнул юноша, перевернув его. — Спустите нам трап с борта.

К тому времени, как Алум отбуксировал обмякшего Грефта к баркасу, Сварг уже ждал на нижней перекладине трапа. Вдвоем они забросили тело на палубу.

— Тащите его на камбуз! — рявкнул Лефтрин.

Татс шагнул к Грефту, чтобы подхватить его ноги. Примерно на полпути Грефт начал вырываться. Его отпустили, и он кинулся к борту, кашляя и сплевывая воду. Сварг терпеливо ждал, высоко держа фонарь. Рубаха на Грефте была разорвана и висела лохмотьями. Тимара заметила две длинных царапины на груди и одну на спине.

— Я цел, — внезапно заявил Грефт. — Помощь мне не нужна. Я в порядке.

— У тебя кровь идет, — заметила Тимара.

— Я же сказал, что я в порядке! — яростно обернувшись, прокричал он ей прямо в лицо. — Оставьте меня в покое!

Лефтрин положил руку ему на плечо и резко развернул к себе. Затем отпустил, и Грефт едва не упал. Лефтрин не обратил на это внимания.

— Ты в порядке, а я капитан, — рявкнул он. — А значит, ты объяснишь мне, что именно только что произошло.

— Это тебя не касается. Дело было не у тебя на борту.

Лефтрин молча застыл. Тимара задумалась, не потрясен ли он, не впервые ли в жизни с ним заговорили таким тоном. Но капитан даже не моргнул, когда Эйдер взял Грефта за плечи, оторвал от палубы и понес к борту. Без видимых усилий матрос вытянул руки над водой. Грефт ревел в бессловесной ярости и цеплялся за толстые запястья великана. Тимара отметила, что он не сопротивлялся. Наверное, как и она, предполагал, что Эйдер просто разожмет руки. Или же был слишком потрепан, чтобы драться.

— Теперь ты не у меня на борту, — вздохнув, задумчиво сообщил Лефтрин. — Полагаю, то, что произойдет с тобой теперь, тоже меня не касается.

— Я пошел навестить своего дракона. Кало разозлился на меня, схватил и отбросил в воду. И больше я ему не хранитель! — с вызовом прокричал Грефт в темноту.

В ответ раздался злобный рев. Остальные драконы вторили ему эхом, а затем о чем-то ворчливо забормотали.

— Тут не больше половины правды. Что произошло? — снова спросил Лефтрин.

Тимара ещё ни разу не видела капитана в таком гневе. Подошла Элис в подаренном им платье работы Старших. Распущенные волосы падали на плечи, в глазах сквозил страх. Прочие хранители и команда столпились вокруг. На палубе стало тесно.

— Я пошел проведать своего дракона, — упрямо настаивал Грефт.

Он крепко цеплялся за запястья Эйдера. Тимара задумалась, не устал ли здоровяк держать Грефта на вытянутых руках?

— Посреди ночи? — уточнил Лефтрин.

— Да, — последовал равнодушный ответ.

— Зачем? — не собирался отступать капитан.

Грефт коснулся царапин на груди и взглянул на окровавленные пальцы.

— Попросить крови, — неожиданно признался он.

— Крови? Зачем? — В голосе Лефтрина слышалось потрясение.

— Потому что я хочу стать Старшим, как все остальные! — выпалил юноша с гневом и завистью. — Я слышал их шепотки. Я знаю. Остальные драконы дали своим хранителям крови, чтобы помочь им измениться. Остальные драконы превращают своих хранителей в Старших. Вчера я пришел к Кало и спросил, когда он даст мне крови и позаботится о моем перерождении.

Взгляд капитана сделался жестким.

— Эйдер, — негромко приказал он. — Верни его на борт и поставь.

И, словно подъемная стрела, переносящая груз, матрос развернулся и уронил Грефта на палубу. Тот пошатнулся, переступил на месте, но выпрямился. А затем окинул яростным взглядом всех собравшихся.

Внезапно через толпу зрителей протолкалась вперед Сильве.

— Я была с Меркором. И слышала, как ты потребовал крови. И как Кало тебе отказал.

Она побледнела и дрожала, и Тимара впервые заметила, насколько Сильве боится Грефта. Ей не хотелось задумываться о причинах. Харрикин тенью вырос за спиной девочки и легонько накрыл ладонями её плечи.

— Все хорошо, — произнес он ободряюще.

— Нет. Не все, — выговорила Сильве дрогнувшим голосом, но смело посмотрела в лицо Грефту. — Я слышала, что ответил Кало. Он сказал, что не даст тебе крови, потому что больше не доверяет тебе. Что, возможно, кровь нужна тебе не для перерождения, а на продажу.

Она протянула руку и схватила Грефта за разодранную рубаху. Рванула карман, и на палубу со звоном выпала маленькая стеклянная бутылочка и покатилась по кругу. В ней ничего не было. Сильве указала на неё.

— Чтобы переродиться, столько крови не нужно, хватит и пары капель. Так зачем тебе эта склянка, Грефт? Нет ли среди нас предателя?

Тимара едва не задохнулась. Пока Сильве говорила, над бортом баркаса внезапно навис Меркор. Голос дракона и мысли эхом вторили словам его хранительницы.

— Нет ли среди нас предателя? — пророкотал он.

Грефт дико озирался по сторонам. Люди, окружившие его кольцом, потрясенно молчали. Седрик отвернулся, бледный и едва ли не больной от ужаса. Лицо Элис окаменело, взгляд Лефтрина сделался жестким, словно кремень. Все ждали.

— И я не единственный! — прокричал Грефт. — Вы лжецы! Все до единого! Джесс говорил мне, он все мне рассказал! Весь этот поход затеяли ради того, чтобы увести драконов подальше от Трехога, где никто не узнает об их гибели, кроме тех, кто заплатит за товар. Он сказал, что Лефтрин об этом знал, и контракт достался ему обманом! Совет торговцев Дождевых чащоб и даже малый Совет Кассарика тоже в курсе! Зачем, по-вашему, они согласились? Все это просто фарс! Даже этот «эксперт» из Удачного и её помощник с ними заодно. Нет никакой Кельсингры, и никто из нас никуда не должен попасть. Замысел состоял в том, чтобы увести драконов подальше от Трехога, убить и погрузить на баркас. А потом переправить в Калсиду и продать герцогу!

Он обвел их всех вызывающим взглядом. Потрясенное молчание было ему ответом. Грефт издевательски усмехнулся.

— Как вы не понимаете, глупцы? Зачем, как вы думаете, Совет выбрал именно вас? Чтобы избавиться от вас! И чтобы никто не беспокоился о том, куда вы все делись. Как только вы перегоните драконов подальше вверх по реке, нужда в вас отпадет. Все они погибнут или будут убиты. А затем баркас, груженный останками драконов, отправится прямиком в Калсиду. И все будут счастливы. Жителям Дождевых чащоб больше не придется кормить драконов, Трехог избавится от кучки выродков, герцог Калсиды излечится и заключит союз с чащобами, и многие втихомолку изрядно разбогатеют! Вы лжецы! И не смотрите на меня так! Вы знаете, что я говорю правду. К чему это притворство?

Бокстер раздвинул толпу плечами. На глазах у него блестели слезы.

— Но ты говорил… столько всего говорил! Что у нас будет свой город, новые правила и все остальное! — выпалил он, словно маленький, растерянный мальчишка.

На миг Тимаре вспомнился Рапскаль с его простодушными вопросами. Горе сдавило ей сердце. Но Бокстер не был Рапскалем, и его лицо уродливо исказил гнев.

— Это ты лжец! — заорал он на Грефта, молча глядящего на него. — Лжец! Сказал нам, чтобы мы оставили девушек в покое, а потом сам к ним лез! Выдумал все эти правила насчет дележки, а себе забрал все самое лучшее! Мы с Кейзом знаем, что ты сделал. Мы не дураки.

— Да неужели? — фыркнул Грефт, и Бокстер ударил его.

Грефт отшатнулся, но кулак все равно задел его подбородок, и его зубы клацнули.

— Хватит! — выкрикнул Лефтрин.

Сварг неожиданно прижал руки Бокстера к бокам. У Грефта из угла рта сочилась кровь. Он не обращал внимания, обводя товарищейпрезрительным взглядом. Оценив враждебность, с какой на него смотрели остальные, он набрал в грудь воздуха.

— Поначалу я верил в то, что мы делаем. Но потом Джесс открыл мне глаза. Что случилось с Джессом, капитан Лефтрин? — обвиняюще бросил Грефт, глядя на речника. — Он говорил, что ты хочешь разорвать с ним сделку, говорил, что ты мечтаешь заманить в постель эту бабу, и если ты убьешь его, то сможешь подкупить её драконьей кровью. Так оно все и вышло? — поинтересовался он и с вызовом развернулся к Элис. — И как, разборчивые дамочки из Удачного продаются за драконью кровь?

— Лефтрин! — ахнула Элис, но кулак капитана уже врезался Грефту в челюсть.

Сила удара впечатала хранителя в стену палубной надстройки. Голова его мотнулась, но он сумел выпрямиться и устоять. Он окинул зрителей злобным взглядом, а затем намеренно сплюнул кровью на палубу «Смоляного». Скелли ахнула от ужаса и кинулась к плевку, чтобы стереть его рукавом. Грефт подался ближе к капитану. Элис взяла Лефтрина за руку, пытаясь удержать его, но Тимара поняла, что остановила его лишь собственная воля, вздувшая мышцы его челюстей и расправившая грудь.

— Я устал от притворства! — объявил Грефт, и в голосе его звучало такое разочарование, такой надлом, что сердце девушки на миг сдавило жалостью. — Я думал, что Совет наконец дает нам шанс. Я думал, что у меня появилось какое-то будущее. Вот почему я согласился, — признался Грефт и снова обвел всех обвиняющим взглядом. — Я пытался вам показать, что все может быть по-другому, что мы можем все изменить. Но некоторые из вас не хотели никаких перемен, — мрачно заключил он, покосившись на Тимару. — А другие хотели, чтобы кто-то другой думал за них и указывал им, что делать!

Теперь он с упреком уставился на Бокстера. Кейз шагнул к брату и положил руку ему на плечо, но Сварг так до сих пор и не выпустил юношу.

— Са, как же я устал! — прокричал Грефт в темноту и снова гневно сверкнул глазами. — Но никто из вас меня толком не слушал. И тогда Джесс объяснил мне, почему. Рассказал, какая паутина лжи опутывает весь этот поход. Что ж, теперь его нет, он погиб, и я не верю, что это был несчастный случай. А затем я услышал, что некоторые драконы сознательно изменяют своих хранителей, дали им свою кровь, чтобы те переродились. Но только не Кало, нет. Не для Грефта. Ни в коем случае не для Грефта. Я заботился об этом чудовище. Я охотился для него, кормил его, чистил, соскребал с него грязь. Но дал ли он мне хоть каплю крови, хоть одну чешуйку? Нет. Ни для того, чтобы меня изменить, ни для того, чтобы вылечить, ни для того, чтобы я мог их продать и начать новую жизнь.

Он снова огляделся, злобный и самоуверенный. Кровь сочилась из его царапин. Теперь Тимара догадывалась, что Кало схватил его зубами и отшвырнул, ободрав кожу. Удивляло лишь то, что дракон не перекусил его пополам и не съел.

— Я всегда знал, что мне достанется меньше, чем остальным, — с неожиданным спокойствием продолжил Грефт. — И уважения. И даже времени. Такие люди, как я, как мы все, умирают молодыми. Если только дракон не позаботится о нас и не продлит нам жизнь. Теперь я это знаю. Я слышал, как Сильве с Харрикином ночью разговаривали о том, что могут не торопиться, ведь после того, как драконы их переродят, у них будут, наверное, ещё сотни лет. Но только не у Грефта. Не у меня. И сегодня я пошел взять то, что полагалось мне по праву. Я чистил Кало и кормил — кто бы мог подумать, что он откажет мне в единственной чешуйке, в паре капель крови. Но нет. Нет.

Грефт засопел и в очередной раз обвел всех взглядом. Медленно покачал головой, как будто не мог поверить в свое невезение, в жестокость судьбы, приведшей его сюда.

— Я скоро умру, — объявил он наконец, явно обвиняя в этом всех собравшихся. — Внутри меня все разладилось. Моё тело выходит из строя. Живот болит, когда я голоден, но когда я ем, становится ещё хуже. Рот изменился настолько, что я не могу жевать или хотя бы полностью сомкнуть челюсти. Глаза пересыхают, но я не могу до конца опустить веки. Все, что казалось простым, дается с трудом. Мне не хватает воздуха, если дышать носом, а когда я дышу ртом, горло пересыхает и трескается, и я плююсь кровью.

Взгляд Грефта ещё раз обежал всех и остановился на Тимаре.

— Такая вот жизнь, — произнес он тихо. — Или смерть. Смерть того, кто меняется без помощи дракона. Смерть того, кого Дождевые чащобы отметили так сильно, что ему не светит дожить до зрелости, не говоря уже о старости.

Внезапно он остался стоять один в кольце людей, и никто не прикасался к нему. Когда Грефт пошел прочь, все молча расступились, пропуская его. Элис наклонилась и подняла склянку, выпавшую из его кармана. А затем с ужасом глянула на Седрика.

— Похоже на пузырек из-под чернил, — заметила она.

Седрик пожал плечами. Губы его были плотно стиснуты, лицо побледнело. Он выглядел больным. Карсон подошел к нему. Элис медленно перевела взгляд на Лефтрина.

— Это ведь неправда? Охотник солгал этому мальчику?

Лефтрин долго смотрел на неё в тишине. Обвел взглядом ждущих хранителей.

— Кое-кто думал, что может заставить меня участвовать в чем-то подобном. Они узнали о «Смоляном», как много в нем диводрева. Но я не соглашался на это, Элис. Не соглашался и никогда бы на это не пошел.

На лбу Элис пролегла тоненькая морщинка.

— Так вот о чем он тогда говорил? Джесс, в тот раз, на камбузе. Он думал, что мы с Седриком отправились сюда, чтобы тебе помогать?

— У него было множество странных идей. Но теперь его нет, Элис, а я не лгу. Я не соглашался возить контрабандой драконью кровь или плоть. — Он посмотрел на неё и тихо прибавил: — Я клянусь в этом «Смоляным». Клянусь своим живым кораблем.

Ещё долгий миг Элис колебалась. Тимара наблюдала за ней. Женщина переводила взгляд с Лефтрина на Седрика и обратно. Затем она взяла капитана под руку — и смотрела уже только на него.

— Я верю тебе, — заявила она, словно сделав выбор. — Я верю тебе, Лефтрин.

^{Двенадцатый день месяца Золота, шестой год Вольного союза торговцев.}

^{От Детози, смотрительницы голубятни в Трехоге, — Эреку, смотрителю голубятни в Удачном.}

Запечатанное письмо от Совета торговцев Дождевых чащоб в Трехоге Совету торговцев в Удачном с полной сметой расходов на восстановление доков в Трехоге, находящихся в совместном владении, и подсчитанной долей, приходящейся на торговцев Удачного. Как обычно, быстрая оплата приветствуется.

Эрек, послезавтра, в четырнадцатый день месяца Золота, Рейал сядет на корабль, следующий в Удачный. Наша семья благодарит за помощь всех смотрителей, позволивших ему вернуться домой на время траура. В особенности я признательна тебе за понимание и доброту, которые ты вот уже много лет выказываешь нашей семье. Я отправлю с Рейалом пару птенцов, надеюсь, они придутся тебе по душе. Их родители — самые яркие птицы в моей стае, с оперением почти настоящего синего цвета. Птенцы совершенно здоровы и, хоть и не настолько быстры, как некоторые другие голуби, безошибочно возвращаются в гнездо. Я подумала, что они могут тебе понравиться.

Детози

Глава 17

ПЕРЕМЕНЫ

Седрик босиком вышел на палубу и остановился, озираясь. Рассветное небо на востоке ещё сверкало разноцветными полосами. Над головой раскинулся бескрайний голубой купол, подернутый вдалеке рябью белых облаков. Небо ещё никогда не казалось ему таким огромным. Вокруг царили тишина и безмятежность. Поверхность реки рядом со стоящим на якоре судном была гладкой, словно в пруду. Неподалеку ещё дремали драконы, вокруг них от подогретой воды поднимался пар. Глянув на них, Седрик ощутил, как встрепенулось сознание Релпды, и осторожно отвернулся. Пусть драконица ещё поспит в тепле, пока это возможно. Уже скоро им всем придется двинуться дальше.

Седрик поднял руку и коснулся затылка, проследив пальцами полоску чешуи.

— Медная, Седрик, — сказал ему Карсон вчера ночью. — Медная, словно начищенный чайник. Думаю, это отвечает на твой вопрос. Если бы она не направляла твое превращение или пыталась делать это вслепую, у тебя вряд ли проявился бы такой цвет. У меня чешуя почти прозрачная.

— Я заметил, — откликнулся Седрик. — Карсон… — начал было он, но охотник только покачал головой, согревая дыханием его загривок.

— Хватит вопросов, — прошептал он и поцеловал выступающий позвонок. — Не хочу думать о том, что ты превращаешься в Старшего. Не хочу думать о том, что ты перерастешь меня, а там и переживешь. Не сейчас.

От воспоминания о том поцелуе по спине Седрика пробежала дрожь. В следующий миг чьи-то руки обняли его сзади.

— Замерз? — спросил его на ухо Карсон.

— Нет. Не особенно, — ответил Седрик.

Но все же взял охотника за руки и привлек ближе к себе, словно натягивая пальто. На миг они слились в объятии. Затем, вздохнув, Седрик отпустил его и сам осторожно высвободился из рук Карсона.

— Скоро все начнут просыпаться, — извинился он.

— Не думаю, что кого-то это волнует, — отозвался Карсон так тихо, что Седрику пришлось напрячь слух, чтобы его расслышать. — Дэвви с Лектером, как видишь, не особенно скрываются. Мне пришлось уже дважды напомнить Дэвви, что не стоит выставлять личную жизнь напоказ.

— Я заметил, — подтвердил Седрик, но в объятия Карсона не вернулся. — Что же с нами будет? — спросил он взамен.

— Не знаю. То есть немножко знаю. Подозреваю, что ты переродишься в Старшего. Я уже вижу в тебе некоторые перемены. Вижу, как быстро ты обрастаешь чешуей. Твои кисти и ступни кажутся длиннее и тоньше, чем были прежде. Ты спрашивал Релпду прямо, направляет ли она твои изменения?

— Не совсем, — признался Седрик.

Он не хотел заговаривать с ней на эту тему. Отчетливо ли она помнит, как он той ночью украл у неё кровь? Порой драконица казалась милым, простодушным ребёнком, который прощает обиду, не вполне понимая, в чем именно та состоит. Но за последнее время Релпда пару раз ясно давала Седрику понять, что она дракон и шутки с ней плохи. Начинаются ли её воспоминания с того времени, когда он пробудил её, глотнув её крови? Чувствовала ли она его уже тогда, и не она ли подтолкнула Седрика к тому, чтобы попробовать кровь на вкус? Или однажды настанет день, когда она вспомнит, как все было на самом деле, и обратит на него свой гнев?

— Какую же кашу я из всего устроил, — произнес Седрик вслух.

— Мы с тобой тоже «каша»? — мягко поинтересовался Карсон.

— Нет.

— Ты можешь быть со мной честным, Седрик. Я знаю, кто я такой, и во мне нет ничего особенного. У меня нет ни образования, ни утонченности. Я не…

— Важно то, что в тебе есть, а не то, чего нет, — обернулся к нему Седрик.

Огляделся по сторонам и, когда Карсон улыбнулся такой осмотрительности, подался к нему и поцеловал в губы. Это удивило охотника не меньше, чем обрадовало. Но ещё до того, как он снова попытался бы обнять Седрика, тот отступил назад и покачал головой.

— Ты — это то немногое в моей жизни, что не имеет отношения к заваренной мной каше. Я не заслуживал тебя и не заслуживаю до сих пор. Но, увы, вполне заслуживаю того, чтобы разбираться с тем, что сам и испортил.

— Например?

Карсон сдался и уже не пытался его обнять, даже скрестил руки на груди, защищаясь от утренней прохлады.

— Кажется, Элис на меня сердится. Она считает, что я солгал ей насчет Лефтрина.

— Думаю, она вполне может быть права, — любезно указал охотник.

— Я только повторил то, что сказал мне Джесс, и у меня были все основания ему поверить.

— Возможно, если бы ты сперва поговорил со мной, я помог бы тебе разобраться.

— Но тогда я ещё только узнавал тебя.

— Седрик, дорогой мой, ты до сих пор ещё меня узнаешь.

— Смотри. Драконы просыпаются.

— А ты уходишь от темы.

— Да, ухожу, — легко признался он.

Слишком много своих оплошностей он ни за что не станет обсуждать с Карсоном. Пусть тот и дальше считает его хорошим человеком. Он-то знает, что это не так, знает, что охотник заслуживает лучшего, но не в силах от него отказаться. Не сейчас. Уже скоро Карсон все узнает, но не теперь. Седрик попытался отвлечься.

— Са милостивый, посмотри на их окрасы. Это все теплая вода.

Драконы походили сейчас на стаю гусей или лебедей. Некоторые ещё только просыпались. Другие потягивались, расправляли крылья и встряхивали ими. Летели брызги, а поднимающийся от горячей воды пар делал всю сцену похожей на сон. Все драконы казались сегодня крупнее, а их крылья — сильнее и длиннее.

«От тепла мы растем, от тепла мы крепнем», — подтвердил его впечатления шепот Релпды.

Она вдруг вынырнула из драконьей толчеи, сверкая ярче новенькой монеты.

«Ты приятно обо мне думаешь», — похвалила она Седрика.

Затем расправила крылья во всю ширь, чтобы он мог полюбоваться. За ночь на них проступил черный рисунок, напоминающий морозные узоры на оконном стекле. Релпда вдруг неистово замахала крыльями. Над водой она не поднялась, но «полетела» вдоль её глади и остановилась рядом с баркасом, глядя на своего хранителя.

— Как же я прекрасна!

— О, так и есть, красавица моя.

— Ты боялся во сне. Не бойся. Я сделаю тебя таким же прекрасным, как я сама.

Седрик оперся на борт «Смоляного» и ощутил сквозь это прикосновение присутствие живого корабля.

— Значит, ты знаешь, как создавать Старших.

Она пригладила нежные чешуйки на крыльях.

— Это не может быть трудно, — отмела она его тревоги, а затем оглянулась через плечо. — Меркор идет, вместе с Кало. У Кало есть жалоба. Сегодня будут перемены. Не бойся. Я тебя защищу.

«Драконы так себя не ведут», — решила для себя Синтара.

Каждый дракон всегда выступает сам за себя. Они не объединяются в стаи, чтобы навязать кому-то свою волю.

За исключением случаев, когда все же объединяются. Как в тот раз, когда они договаривались со Старшими. У неё в голове развернулось воспоминание. Были достигнуты соглашения. Насчет поедания скота. Насчет катания по земле на зерновых полях. Необходимые правила, которые пошли на пользу всем. Правила, ради установления которых даже драконы собрались вместе. Это воспоминание удивило Синтару. И пробудило тоску по лучшим временам.

Она отвоевала себе местечко на краю греющей платформы и всю ночь упрямо его отстаивала. Она льнула к успокоительному, целебному теплу, и его воздействие растекалось по всему её телу. Тепло и солнечный свет были важны для драконов — так же важны, как свежее мясо и чистая вода. С тех пор, как они вошли в этот приток, жизнь Синтары изменилась. Ей уже не приходилось хлебать мутное, грязное месиво, которое черпали из крохотной ямки на берегу реки. Можно было пить сколько угодно прохладной, чистой воды. Можно было кататься в ней и плескаться, не опасаясь за глаза и ноздри. Её тело становилось крепче от одной только воды.

И еда. В реке водилась дичь, мелкая, зато обильная, и требующая усилий, чтобы её поймать. Нужен был острый глаз, чтобы выхватить из воды рыбину или сдернуть с низкой ветки обезьяну. Но это тоже было прекрасно — удовлетворение от победы и вкус свежей, ещё теплой добычи. Эта река с чистой водой меняла Синтару.

Но больше всего её изменило тепло последней ночи. Как только вода согрела её, с телом начало что-то происходить. В основном с крыльями. По ним разлилось тепло и какое-то непривычное чувство, словно они были растениями, напившимися влаги и распрямляющимися после долгой засухи. Теперь Синтара расправила крылья и залюбовалась тем, как свет играет на чешуе и отражается от перепонок. Кровь с новой силой бежала по их жилам. Драконица взмахнула крыльями, раз, другой и третий, и пришла в восторг, когда они приподняли её тело над водой. В небо они её пока не вознесут, но теперь ей уже верилось, что в один прекрасный день это все же случится.

Синтаре не хотелось уходить от благостного тепла, но ночью, после долгих переговоров, они условились, что с наступлением утра отправятся к хранителям. Грефт поступил недопустимо.

«Кало следовало бы его убить, — снова подумала она. — Если бы он убил его и съел, на этом дело бы и кончилось».

То, что человек посмел явиться к ним среди ночи, тайком, не затем, чтобы служить им, но чтобы забрать у них кровь и чешую, будто хотел доить корову или стричь овцу, показывало, насколько ущербны отношения драконов с людьми. Пора положить этому конец, раз и навсегда.

Когда они вышли из Трехога, их было тринадцать, потому что тогда Синтара не считала Релпду и Плевка за драконов. Теперь их стало четырнадцать, несмотря на потерю Хеби. Четырнадцать, куда более сильных и умелых, чем в начале пути. Четырнадцать тех, кого отныне и впредь никто не посмеет не считать за драконов.

Они целеустремленно направились вброд к баркасу. Синтара учуяла запах дыма — на борту кто-то развел огонь. С палубы на драконов смотрели Карсон и Седрик. В глазах последнего сиял неприкрытый восторг, когда он улыбался красоте своей драконицы. Хотя бы он относится к ним подобающим образом.

— Проснитесь и выслушайте нас! — протрубил Меркор, нарушив рассветную тишину.

Стая испуганных птиц вспорхнула из камышей. Тревожно перекликаясь, они полетели вверх по течению. Кало уперся в борт плечом и налег, качнув баркас.

— Проснитесь! — взревел он.

Люди на судне завопили громче уток, а те двое, что стояли на палубе, в испуге схватились за планшир.

— Будь терпелив, Кало, — негромко посоветовал Меркор. — Ты перепугаешь их до потери рассудка, и мы не добьемся от них никакого толку.

Должно быть, предостережение запоздало, решила Синтара, поскольку люди уже посыпались из недр корабля, словно муравьи из растоптанной кучи. Драконицу впечатлило многообразие издаваемых ими звуков: кто-то ругался, один плакал, ещё несколько орали, а капитан выкрикивал угрозы любому, кто подвергнет «Смоляного» опасности. Элис держалась рядом с Лефтрином, столь же разгневанная. От неё растекалась безмолвная тревога за своего мужчину и баркас. Нет, уверилась Синтара. Нет, она не ошиблась. Хоть Элис и правильно относится к драконам, она не годится ни в хранители, ни в Старшие. Как же быстро она перенесла всю свою преданность на человеческого самца и живой корабль. Синтара наблюдала за тем, как женщина, некогда искренне восхищавшаяся ею, поглаживала теперь серебристый планшир корабля, словно успокаивала испуганную кошку.

— Тихо! — рявкнул капитан людям на его судне, затем перегнулся через борт и сердито воззрился на Меркора. — Если вы недовольны мною или кем-то из команды, то так и скажите, и я отвечу. Но если хоть один из вас ещё раз тронет мой корабль, я всажу в него гарпун.

— А у тебя есть гарпун? — поинтересовался Меркор с таким искренним любопытством, что кто-то — возможно, Тимара — невольно издал нервный смешок.

Лефтрин пропустил его вопрос мимо ушей.

— Чем ты недоволен, дракон? — спросил он.

— Прошлой ночью один из вас пришел к нам, пока мы спали, и пытался ранить Кало. Не просто ранить, а забрать у него кровь и чешую, чтобы продать другим людям.

Лефтрин не стал отрицать очевидное.

— Это был не я и не член моей команды.

— Грефт мне больше не хранитель! — проревел Кало.

Синтара устыдилась за него. Кало не скрывал ни гнева, ни обиды. Как это унизительно — признать, что человек и его верность имеют для него значение.

— Отлично.

Гнев капитана, похоже, помогал ему сохранять внешнее спокойствие. Синтара почти наяву видела, как вокруг него мерцает дымка ярости.

— Грефт тебе больше не хранитель. Это меня вполне устраивает. Не устраивает меня то, что ты нападаешь на мой корабль!

Кало широко разинул пасть. На миг Синтара испугалась, что он выпустит облако яда. За последнее время все они накопили достаточно отравы, чтобы стать опасными, но Кало был самым крупным и всегда отличался вспыльчивостью. Возможно, у него хватит яда, чтобы убить всех на борту «Смоляного», а заодно и серьезно повредить судно. Кое-кто из хранителей в испуге проталкивался прочь. Лефтрин скрестил руки на груди и замер, широко расставив ноги. Элис, стиснув зубы, взяла его за локоть и встала рядом. Если хранители отступили на корму, то матросы наоборот выдвинулись вперед и выстроились по обе стороны от капитана. Даже сам «Смоляной» знал, что он слишком неповоротлив, чтобы избежать атаки дракона. Синтара ощутила, как корабль хлестнул скрытым под водой хвостом, а затем он встал как вкопанный, глядя на Кало.

Когда она уже подобралась, готовая броситься на собрата и сбить ему плевок, тот опустил голову на грудь. Синтара поморщилась, представив, как горят набухшие железы, которым он не дал выплеснуть яд. Затем Кало медленно выпрямился.

— Я требую нового хранителя, — заявил он резко. — Того, кого я выберу сам.

Почти все хранители успели взять себя в руки и потихоньку подходили ближе, чтобы увидеть, что будет дальше. В числе первых была Тимара. Рядом с ней стояла удрученная Сильве. Её взгляд цеплялся за Меркора и умолял его не принуждать её к выбору между драконами и товарищами-людьми. Глупая, глупая девчонка. Если она не останется с драконом, то потеряет все.

Тимару, похоже, не раздирали подобные противоречия. Она смотрела на Синтару, плотно сжав губы. Видимо, чего-то подобного она и ожидала. Драконица полюбовалась девушкой, её дерзким взглядом, и решила, что ей нравится увиденное. Да. Тимара уже давно усвоила, кто она такая, и предполагала, что драконы будут вести себя по-драконьи.

Лефтрин глянул через плечо на хранителей, столпившихся позади него на палубе.

— Это дело хранителей, — заявил он прямо. — Оно не касается ни моего корабля, ни команды. Так что и обсуждайте его с хранителями.

— Все хранители заняты, — ответил Кало. — Их с самого начала было недостаточно.

— У меня нет хранителя! — неожиданно взревел серебряный. — Разве я не дракон? Где тот человек, который будет служить мне?

— Тише! — прикрикнул на него Кало. — Сейчас я говорю, тупица!

В ответ Плевок выгнул шею. Синтара поняла, что произойдет дальше, и отчетливо увидела, что яд серебряного не только попадет на Кало, но и зацепит корабль с хранителями. Тимара уже стояла у борта, с ужасом глядя на происходящее.

Синтара с Меркором набросились на Плевка одновременно, врезавшись в маленького серебряного дракона с обеих сторон. Она опасалась, что глубины не хватит, но они все равно пригнули его вниз и сумели уткнуть мордой в воду. Серебристо-серое облачко расползлось в воде. Драконы вокруг трубили в смятении и ярости, поспешно отступая от клубов яда. Течения здесь почти не было. Когда облако рассеялось в стороны, «Смоляной» поднялся на толстые лапы и заковылял вбок, волоча за собой якорь. Капитан Лефтрин выкрикивал с палубы угрозы Плевку, а хранители и матросы испуганно вопили. Некоторое время вокруг царили шум и волнение. Затем Плевок забился, пытаясь встать на ноги, и Меркор сомкнул челюсти на горле маленького дракона.

— Будешь вести себя смирно, пока мы разговариваем, или убить тебя сейчас? — проговорил он сквозь зубы, выдернув серебряного из воды.

Плевок дико вращал глазами. Угроза Меркора была беспрецедентной. Он не имел права — это же не битва за самку. Но никто из драконов не вступился за серебряного. И все же тот не желал сдаваться. Рев его звучал придушенно, но мыслей это не заглушало.

— У меня есть право на хранителя! И больше, чем у Кало! Он сам не научил своего хранителя надлежащему уважению, а теперь прогнал и требует нового. А у меня вообще никогда не было хранителя! Разве это справедливо? Разве это честно?

Меркор не разжал челюстей. Наоборот, он поднял голову ещё выше, растянув Плевку шею. Маленький дракон пискнул, но лишь от боли, а не признавая поражение.

— Тобой никто не пренебрегал, — проворчал сквозь зубы Меркор. — Моя хранительница, как и остальные, провела немало часов, ухаживая за тобой и добывая тебе мясо, когда ты ещё немногим отличался от речной свиньи. Никто тебе ничего не должен. Сейчас я тебя отпущу. Молчи, пока не договорит Кало. Потом выскажешься сам. Но если ты ещё раз плюнешь ядом или даже попытаешься, я убью тебя и съем твои воспоминания.

Меркор презрительно отшвырнул маленького дракона в сторону. Плевок шлепнулся в воду, поднялся, отбежал подальше, а затем снова развернулся к ним. Он плотно прижал голову к шее — угрожающий жест, означающий, что он наполняет ядом горловые мешки. Когда Меркор медленно повернулся к нему, меньший дракон негромко заворчал, но поднял голову. Во вращающихся серебристых глазах вспыхивали гневные красные искры. По шее стекали струйки крови, окрашивая чешую алым.

Кало медленно приблизился к «Смоляному». Сине-черный дракон заметно вырос с тех пор, как они покинули Трехог. Теперь он смотрел на корабль и людей на палубе сверху вниз, хотя сам стоял в воде.

— Я требую себе хранителя, — проговорил он спокойно.

— Все хранители заняты, если только ты не примешь Грефта обратно, — не уступил Лефтрин.

— Я не стану служить дракону! — сердито прокричал с кормы Грефт.

До сих пор Джерд стояла рядом с ним. Она одарила Грефта взглядом, совершенно непонятным дракону, а затем отошла прочь, чтобы присоединиться к другим хранителям, с тревогой глядящим на своих драконов от борта корабля.

К негодованию Синтары Тимара подняла руку.

— Кало! Я буду тебе служить, чтобы ты не вредил этому кораблю и людям на борту. Синтара не единожды выказывала свое недовольство мной. Но я все равно продолжала приносить ей всю дичь, какую могла добыть, и ухаживать за ней, когда она того требовала. Это же я готова делать и для тебя, если так мы уладим дело миром.

— А как же я? — гневно спросил Плевок, прежде чем Кало успел ответить.

Несколько драконов обернулись к нему и предостерегающе зашипели.

Но не успел Кало заговорить, как вперед рванулась Синтара. Она вскинула голову и пригвоздила Тимару взглядом к палубе.

— Я не отпускала тебя со службы, человек! — рявкнула она и обернулась к Кало, на вид заинтересованному предложением девушки. — Эту девушку ты выбрать не вправе. Она моей крови и трудов. Ты не можешь взять её.

— Твоей крови! — гневно выпалила Тимара. — Ты не давала мне своей крови и не говорила со мной о перерождении.

— Тем не менее, тебе досталась моя кровь, и я слежу за твоими изменениями. Мне нет нужды говорить с тобой, если я того не желаю! Она моя, Кало. Я её не отпускаю. Выбери другого.

— Я уже сказал вам. Других нет! — напомнил Лефтрин, безуспешно попытавшись придать голосу грозные интонации.

Голова Кало нависала над баркасом, он разглядывал сбившихся в кучу хранителей, словно выбирал овцу из перепуганного стада. Как отчетливое это древнее воспоминание посетило Синтару Славные были времена, когда на пастбищах под Кельсингрой гуляла еда. Овцы и коровы жирели для драконов на овсе, в изобилии растущем на окрестных полях. А выше, на склонах ближайших холмов и гор, паслись вкусные козы. На миг Синтара полностью отдалась памяти о другой эпохе, о жизни дракона, которого холят и лелеют, и не единственный жалкий человечек, а целый город Старших и обычных людей, служащих им.

И вот, все ещё в плену этих воспоминаний, она увидела, как Кало наклонил голову. Как сжались хранители, словно овцы, некогда дрожавшие перед драконом. Но Кало миновал их и принялся рассматривать команду Лефтрина и охотников, стоящих на крыше палубной надстройки. И подтолкнул носом мальчишку, едва не сбив его с ног.

— Я возьму вот этого.

— Нет, — выкрикнул Карсон, но договорить не успел.

— Да! — перебил его Дэвви и пояснил быстро и четко: — Дядя, я сам этого хочу.

Он оглянулся на хранителей, поймал взгляд одного из них и улыбнулся. Снова повернулся к Карсону.

— Я буду хранителем Кало!

— Но почему он выбрал тебя, Дэвви? — спросил его дядя.

— Я видел, как он ходит среди нас, — ответил дракон вместо мальчика. — Он хорошо охотится. Он не выказывает страха. Я его беру.

— Все будет хорошо, — заверил Дэвви. — Вот увидишь, дядя. Мне кажется, это то самое место в мире, которое я искал. И со мной будут друзья.

— Значит, ты предпочтешь остаться с драконами и друзьями, а не пойти со мной?

Мальчик глянул на него.

— Я хорошо тебя знаю, дядя. Ты и сам останешься с ними.

— Тогда пусть он и будет моим хранителем! — заявил Плевок. — Если Кало вправе забрать себе охотника, то и я могу. Я беру охотника Карсона себе в хранители, чтобы он ухаживал за мной и переродился по моей воле. Вот, все улажено.

— Ничего подобного! — снова заорал Лефтрин, и на этот раз угроза ему удалась. — Мы вам не скот!

— Лефтрин, все хорошо.

Синтару удивило, что Карсон согласился с требованием Плевка. Может, из-за племянника? Она отметила, что он взглянул на мальчика один раз, но дважды — на человека, стоящего рядом с ним, Седрика. Кстати, почему хранитель стоит с охотником? Почему не с остальными хранителями? Любопытное наблюдение, но не из тех, которые обязательно надо разгадать. Люди, в конце концов, всего лишь люди. Их разум ограничен коротким сроком жизни. Может, поэтому Карсон и захотел служить Плевку. Серебряный почти наверняка превратит его в Старшего. Этот человек и без того уже заметно изменен и не так молод, как остальные. Если Плевок хочет, чтобы он прослужил ему хоть сколь-нибудь приличный срок, ему придется переродить охотника и продлить ему жизнь.

Точно так же, как ей придется изменить Тимару. Синтара уставилась на девушку. Да. Что разумно для Плевка, разумно и для неё. Придется уделить внимание переменам, происходящим в Тимаре, пока они не стали гибельными. И если она собирается держать девчонку при себе дольше обычной человеческой жизни, стоит сделать её не только полезной, но и привлекательной с виду. Синтара впервые за много дней внимательно рассмотрела Тимару и едва не вздрогнула от увиденного. Вот это и впрямь необычно, тем более для безнадзорного перерождения. Драконица порылась в памяти, но не нашла там ни одного похожего случая. Что ж, изменения уже начались, она может направить их ход, но не обратить вспять. Девчонка либо выживет, либо нет, как это обычно и бывает у людей. Тимара встретила её взгляд с той же подозрительностью, с какой и относилась к Синтаре. Это едва не расположило к ней драконицу. Человек не хочет цепляться за неё и прятаться в её тени. Отлично. Она и сама не желает, чтобы её так обременяли.

— Меркор! — окликнул Лефтрин, но драконы не обратили на него внимания.

Дело было улажено. Что бы ни хотел сказать человек, значения это не имело.

— Пора отправляться, — объявил Меркор.

Не одна Синтара бросила тоскливый взгляд на теплое место, но стоило драконам отойти от платформы, как она перестала греть. Остался только просвет чистой воды в зарослях камыша. Синтара вскинула голову и огляделась, пытаясь соотнести увиденное с воспоминаниями о Старших и их селениях. Но даже если кто-то из её предков и бывал здесь, либо она не помнила, либо местность так сильно изменилась, что не пробуждала воспоминаний. В глубине её души шевельнулся испуг. Что, если Кельсингра тоже изменилась? Что, если чудесного города, окруженного богатыми пахотными землями, больше нет?

Меркор, похоже, ощутил её сомнения.

— Вода откуда-то течет, а она всегда сбегает сверху вниз. Если мы и дальше будем двигаться против течения, то рано или поздно придем к возвышенности. Где-то в этом мире должно найтись место для драконов. И мы его отыщем.

Кало громко протрубил и двинулся в путь. Остальные драконы побрели за ним. Никто из них не обернулся проверить, следует ли за ними баркас. Он был должен, не мог не следовать.

^{Девятнадцатый день месяца Золота, шестой год Вольного союза торговцев.}

^{От Детози, смотрительницы голубятни в Трехоге, — Эреку, смотрителю голубятни в Удачном.}

Приглашение для Эрека, смотрителя голубятни в Удачном, от торговой семьи Душанков в ближайшее удобное для него время навестить их дом в Трехоге.

Эрек, пожалуйста, ни в коем случае не упоминай при моих родителях, что я нацарапала эту приписку поверх их официального приглашения. Они настояли, что все должно быть «как у людей», по выражению моего отца. Так что теперь они с матерью приглашают тебя в Трехог и к нам домой официальным письмом. Надеюсь, ты не сочтешь их слишком напыщенными. Пожалуйста (и я краснею, когда это пишу), не обращай внимания на их намеки, будто бы ты приехал скорее ради того, чтобы навестить меня, а не увидеть моих птиц. Боюсь, родители постоянно будут смущать нас обоих, если мы не выкажем всей твердости, упоминая о цели нашей встречи. Ещё должна предупредить, что отец изобрел весьма, как он полагает, хитроумную дверцу для наших летков. Днем она позволяет птицам свободно выходить и входить, а с наступлением сумерек прилаживается так, чтобы можно было только войти. Отец крайне горд этим новшеством. Пожалуйста, пришли ответ как можно скорее. Подозреваю, что теперь меня ежечасно будут терзать вопросами, сможешь ли ты приехать, пока мы не получим от тебя точного ответа.

Детози

^{Двадцать второй день месяца Золота, шестой год Вольного союза торговцев.}

^{От Детози, смотрительницы голубятни в Трехоге, — Эреку, смотрителю голубятни в Удачном.}

Запечатанное послание торговца Элспина из Дождевых чащоб торговцу Кервиту из Удачного с требованием немедленной выплаты по нескольким просроченным обязательствам. Это письмо направлено в качестве последнего напоминания, за которым последует официальный запрос к Совету торговцев Удачного с требованием обязать должника заплатить по счетам.

Эрек, пожалуйста, не глупи. Поскольку моё предыдущее письмо ты наверняка уже получил, то должен знать, как рады будем все мы, если тебе удастся нас навестить. Надеюсь, ты сумеешь устроить все так, чтобы погостить у нас подольше, и я смогу показать тебе все достопримечательности Трехога!

Детози

Глава 18

СБИВШИЕСЯ С ПУТИ

Тимара поморгала и накрепко зажмурилась: у неё закружилась голова. Она сидела на носу «Смоляного», болтая ногами за бортом, и размышляла о том, каким большим сделался мир. Густые тучи и нескончаемый дождь последних дней остались в прошлом, над головой от горизонта до горизонта раскинулось бескрайнее небо, усеянное звездами. Она слишком долго смотрела на них, и внезапно ей показалось, что она падает с палубы баркаса в небо. Затем девушка снова открыла глаза и уставилась на воду.

Леса больше не было. Он отступал от них день за днем и теперь превратился в смутную тень на горизонте. Корабль затерялся на мелководье среди зарослей камыша и рогоза. Низенькие деревца и кусты с корнями-сваями поднимались по сторонам редкими рощицами. Путешественники обнаружили, что отмечают они не только отмели, но ещё и места, где любят греться на солнце галлаторы. Драконы этих ящеров не боялись, считая просто более жирной добычей. Но галлаторы покрупнее воспринимали точно так же хранителей и их лодки. И ребята научились приотставать, позволяя сперва драконам полакомиться хищниками, и только потом подплывать к зарослям. Драконам нравились ночевки близ рощиц. Все они устали от постоянного пребывания в воде, но там она хотя бы была неглубокой. Капитан Лефтрин приноравливался к их вкусам, но Тимара знала, что он опасается посадить «Смоляного» на мель на таком мелководье, откуда даже этому баркасу будет трудно выбраться.

Оставшийся позади лес забрал с собой и все привычные для неё источники пищи. Теперь хранители ставили на ночь сети, дергали рогоз и камыш ради их толстых, крахмалистых корней. Пару дней назад им повезло, и в сетях Карсона запуталась стая водоплавающих птиц. Они получили свежее мясо, но расплатились долгими часами починки изорванных сетей. Тимаре не нравилась однообразная еда, а ещё больше не нравилось чувство собственной бесполезности. Поскольку её охотничье снаряжение пропало, она могла заниматься только сбором еды. А собирать здесь удавалось только крахмалистые корешки или головки семян с высокой травы.

По крайней мере, Синтара стала к ней внимательнее, хоть и не добрее. Теперь драконица требовала, чтобы её чистили каждый вечер. В воде это было делать труднее, и ей пришлось смириться с тем, что Тимара забирается ей на спину и шею, чтобы дотянуться до всех участков шкуры. Из скрученных пучков травы и камыша получались грубые мочалки, которые выгоняли насекомых и полировали чешую, но для человеческих ладоней они казались слишком жесткими. Тимара сочувствовала тем хранителям, чьи руки были не такими чешуйчатыми, как у неё.

Несмотря на все трудности, Синтара требовала тщательной чистки. И Тимара проводила большую часть вечера над драконьими крыльями. Как бы она ни ссорилась с их обладательницей, крылья Тимаре нравились. Теперь, когда драконица расправляла их, ажурный рисунок костей и хрящей и узор на перепонках делали крыло похожим на витраж. Чешуйки с зазубренными краями напоминали полупрозрачные перья. Хотя крылья драконицы и выросли, кожа на них оставалась тонкой и нежной. Лежащие внахлест чешуйки сливались в единый покров. Крылья драконицы складывались на удивление плотно — такие огромные в расправленном виде, они преспокойно умещались на её спине. Насекомые, забивающиеся в их складки, вызывали раздражение, а постоянная влажность приводила к тому, что кожу стирало в кровь. Было ясно, что крылья нуждаются в ежедневном уходе, какого не может обеспечить им сам дракон. И все же Тимаре казалось, что Синтара принуждает её заниматься крыльями слишком уж подолгу. Снова и снова драконица требовала, чтобы Тимара восхищалась цветом и узором, проявляющимся на них, чтобы она замечала, насколько прочна эта изящная конструкция и как тонко зазубрены коготки на конце каждого пальца в крыле.

В итоге, хотя Тимара больше не гребла в лодке, а путешествовала на палубе баркаса, её не оставляла усталость. Смертельная усталость, до ломоты в костях. Руки ныли, а спина болела вокруг незаживающей раны. К этой боли девушка уже начала привыкать и почти не вспоминала о ней, пока случайное прикосновение не пронизывало её острой мукой. Тогда Тимара украдкой оглядывалась по сторонам и, удостоверившись, что никто на неё не смотрит, запускала руку под рубашку, осторожно ощупывая кожу между лопатками. Горячая. Опухшая. И посередине какая-то неприятная, покрытая струпьями борозда, от которой Тимаре становилось не по себе. Её едва ли не радовало, что Татс с ней больше не разговаривает, не говоря уже о ласках и поцелуях. Ей непросто было удержать его беспокойные руки подальше от спины, и, к тому же, этот запрет совершенно сбивал его с толку. Зря она ему мешала — если бы он наткнулся на эту болячку, то мигом бы охолонул.

Тимара вздохнула. Ей снова вспомнился Рапскаль. Уже не в первый раз она мучительно затосковала о нем. Будь он жив, то сегодня вечером сидел бы с нею рядом, болтая о каких-нибудь глупостях, бодрый и радостный. Он был ей другом без каких-либо обязательств или ожиданий. Тимаре не нужно было что-то делать, чтобы нравиться Рапскалю, а он никогда и не сомневался в том, что нравится ей. Дружить с ним было так легко. Ей очень этого не хватало. В особенности сегодня.

Тимара обернулась и окинула взглядом палубу. На ночь все хранители собрались на борту. Несколько сидели на крыше надстройки. Сперва ребята играли в кости, пока хватало света, чтобы рассмотреть кубики, а теперь Бокстер мучил всех рассказами о пряных рулетиках, какие пекла его мать. Сильве с Кейзом и Алумом устроились вокруг груды камышовых корней, сдирали с них грубую верхнюю кожицу и передавали Беллин, а та рубила их на кусочки для будущего завтрака. Тимара понимала, что ей следовало бы пойти и помочь им.

— Грефт. Можем мы с тобой поговорить?

Девушка обернулась на звук голоса Татса. Они с Харрикином стоял и за спиной Грефта. А она и не заметила, что тот прислонился к борту неподалеку от неё. В последнее время он держался тихо, замкнуто и враждебно по отношению к остальным хранителям, и, на её взгляд, лучше было его просто не трогать. И кому ещё, как не Татсу, пришло бы в голову его тормошить?

— Ты уже начал. С чего теперь останавливаться? — язвительно отозвался Грефт.

Он с трудом выговаривал слова. Может, губы деревенели. Тимара слышала, что такое случается с людьми, сильно заросшими чешуей. Прошло несколько дней с тех пор, как его ударил капитан. Разбитый рот должен был бы уже зажить.

— Мы заметили, что сегодня ты не брал лодку.

— Плохо себя чувствовал.

— Ну да, именно так я и подумал. Поэтому мы с Харрикином завтра сами возьмем её и попробуем наловить рыбы или этих водяных сусликов, которых видели пару дней назад. Или даже добудем галлатора. Драконы, похоже, считают их вкусными. Любое свежее мясо пришлось бы кстати и нам, и команде.

Тимара отметила, что Татс не спросил у Грефта, можно ли им взять лодку. Он просто сообщил, что они это сделают. Харрикин молчал, но явно был готов поддержать Татса. Грефт перевел взгляд с одного юноши на другого.

— Не люблю одалживать снаряжение, — тихо и серьезно ответил он. — Нет.

— Это снаряжение хранителей, — возразил Татс.

— И лодка хранителей, — добавил Харрикин.

Грефт снова по очереди оглядел их.

— Снаряжение выдали мне. Я заботился о нем, хорошо закреплял. Поэтому оно все ещё при мне.

Тимара обратила внимание на то, что Грефт произносит только необходимые слова — вероятно, говорить ему тоже было больно или тяжело.

— Везение, — настаивал Татс. — Чистое везение, Грефт. Ты не единственный хранитель, надежно закреплявший снаряжение. Но тебе повезло, что твою лодку прибило туда, где её нашли. Вот и все. И с твоей стороны нечестно никому её не давать.

— Она моя.

— Я ещё помню, как ты стоял рядом с убитым Тимарой лосем и разглагольствовал о том, что необходимо делиться, — чуть понизив голос, напомнил Татс.

«Смоляной» был не слишком большим судном. От слов Татса по палубе разбежалась рябью тишина. Разговор на крыше надстройки оборвался. Головы повернулись к ним.

— Это было другое дело.

Грефт попытался прочистить горло. Перегнулся за борт и сплюнул, но слюна повисла на губе. Он утер рот драным рукавом и перевел взгляд с Татса на Харрикина.

— Нет. Или будем драться.

Хранители переглянулись.

— Никаких драк, Грефт, — ответил за обоих Татс. — Я знаю, что ты нездоров. И не хочу злить Лефтрина, затевая склоку у него на палубе. Я пришел не драться.Я пришел, чтобы сообщить тебе: завтра с зарей мы возьмем лодку и снасти и отправимся на серьезную охоту и рыбалку. Не в обиду будь сказано, но ты с этой работой уже не справляешься. Поэтому, ради нашего общего блага, теперь ею займемся мы с Харрикином. И нам понадобится лодка и снаряжение.

Грефт отвернулся от них и снова уставился на воду.

— Нет, — произнес он равнодушно, так, словно это решало вопрос.

Он что, попытался раздразнить Татса, повернувшись к нему спиной? Даже если и так, тот не клюнул на эту наживку.

— Просто сообщил тебе о том, что будет, — произнес Татс негромко.

Он глянул на Харрикина, и тот кивнул в ответ. Они разом развернулись и направились прочь от Грефта. Шепотки в темноте за их спинами переросли в приглушенные разговоры. Тимара так и осталась сидеть, глядя на темную воду. Грефт её не заботил, но ей горько было думать о том, что дело дошло до таких крайностей.

Похоже, Грефт почувствовал её внимание.

— Смешно? — спросил он охрипшим голосом.

— Нет, — столь же кратко ответила она. — Грустно. Мне жаль, что с тобой это случилось, Грефт. Важно это для тебя или нет, но я тебе сочувствую.

Когда он развернулся к ней, синева в его глазах полыхала яростью.

— Оставь свою жалость при себе. Бесполезная, тупая потаскуха.

Оскорбление ошеломило Тимару. Не столько горячностью его голоса, сколько неожиданностью обвинений. Бесполезная? Тупая? Потаскуха? Грефт развернулся и ушел прежде, чем она успела догадаться, что он и не вкладывал в эти слова смысл, только злость. Он действительно ждал, что она обрадуется его падению.

— Да ты вообще меня не знаешь, — заметила Тимара в пустоту и оглянулась на остальных хранителей. — И вряд ли хоть кто-то из вас ещё знает.

Остальные хранители вернулись к своим делам. Алум пытался подстричь Бокстера, а Лектер с Кейзом давали ему ценные советы. Дэвви наблюдал за ними и хохотал. Татс сидел рядом с Харрикином, к плечу которого прижалась Сильве. Все трое о чем-то негромко беседовали.

— Как же я по тебе скучаю, Рапскаль, — прошептала Тимара в темноту. — Мне так не хватает друга.

«Прекрати валять дурака, — ответило ей нежданное эхо. — У тебя есть дракон. Тебе больше не нужны товарищи из людей. Иди спать».

— Доброй ночи, Синтара, — пробормотала она и последовала совету драконицы.

Реки больше не было. Пришло время это признать. Лефтрин не знал даже, как точнее назвать тот водоем, посреди которого они оказались, если его вообще можно было считать водоемом. Три дня «Смоляной» двигался мучительно медленно. Они следовали за драконами, но капитан сомневался, представляют ли те, куда идут. Движутся ли они по главному руслу? Есть ли тут главное русло? Течение здесь едва удавалось заметить. Капитан смотрел, как свет зари сверкает на гладкой поверхности воды, и только камыш порождает слабую рябь, когда его колышет утренний ветерок.

Мир снова ограничили стены. Куда ни глянь, «Смоляного» со всех сторон окружали бесконечные заросли водных растений. Даже с крыши надстройки не удавалось рассмотреть их края. Должно быть, некогда здесь располагалось множество рек или озеро. Теперь же он гадал, не стекает ли вся эта вода с окрестных холмов, поскольку даже в самых глубоких местах глубина едва достигала человеческого роста.

«Словно плоское блюдо», — подумал Лефтрин.

Капитан старался не задумываться, что случится, если в ближайшее время пойдут серьезные дожди. Если с ливнями вода начнет прибывать, драконам некуда будет отступить. Лефтрин выбросил из головы бессмысленные тревоги, в уверенности, что Меркор осознает их положение не хуже него. Он день за днем вел сородичей к Кельсингре или смерти. Но к чему именно, они узнают только в конце пути.

Лефтрин окинул взглядом горизонт, но не заметил ничего обнадеживающего. Никогда раньше он не ощущал себя такой крошечной искрой жизни, плывущей на щепке. Небо над головой было просторным и серым от высоких облаков. Капитан скучал по тенистым речным берегам, среди которых прошла вся его жизнь. Днем свет казался безжалостным, а в ясные ночи звездное одеяло над головой ещё сильнее подчеркивало ничтожность человека.

Где-то вдалеке хищная птица, ястреб или орел, издала долгий, одинокий крик. Драконица Татса встрепенулась ото сна и подняла голову. Вопросительно протрубила, но, не дождавшись ответа, снова уткнулась себе в крыло. Драконы сбились вместе, словно утомленные перелетом водоплавающие птицы, прижав головы к груди или уложив на спины соседей. Такой сон не мог принести им расслабления. Они спали стоя, как матросы, вынужденные нести бессменную вахту. Лефтрин сочувствовал им, но ничем не мог помочь.

Насекомых становилось все больше, но, по крайней мере, над этой рекой по ночам в изобилии носились летучие мыши, а днем охотились мелкие проворные ласточки. Хотя жалящих, жужжащих комаров и мошек от этого не становилось меньше, все-таки было приятно видеть, как их пожирают.

По привычке Лефтрин вытащил из кармана трубку. Посмотрел на неё, повертел в руках и убрал обратно. На судне не осталось ни крошки табаку. И кончился не только он. Вышел весь сахар и кофе. От чая осталась одна пыль. Сухарей — два бочонка. Когда закончатся и они, люди будут целиком и полностью зависеть от охоты и собирательства. Капитан нахмурился и решительно помотал головой, разгоняя тревоги.

«Где есть чистая вода, найдется и пища», — напомнил он себе.

Рыба здесь водилась в изобилии, а у некоторых камышей были толстые, сытные корни. Последнюю пару ночей Карсон нарочно ставил сети на птицу. Пока ему не слишком везло, но когда — не если — повезет, им достанется жареная утка. Или, скорее, вареная, напомнил себе Лефтрин, чтобы сберечь дрова. В последнее время большие топляки попадались редко. Теперь они ревностно высматривали любой плавник, подхваченный в дни высокой воды. Хранители каждый вечер отправлялись собирать сухой камыш. Сгорал он быстро, поэтому ежедневно ребята набирали целые снопы и скручивали стебли в пучки, чтобы их дольше хватило. Благодарение Са, ночи пока ещё оставались теплыми.

Одежда на всех истрепалась и сильно пострадала в едких водах реки Дождевых чащоб. Ткань протёрлась до дыр. Штаны укоротились, поскольку часть штанин пошла на заплаты для коленей. Элис разделила свой некогда богатый гардероб между всеми хранительницами, не дожидаясь просьб. Седрик последовал её примеру. Ребята-хранители смотрелись непривычно, занимаясь повседневными делами в льняных и шелковых рубашках ярких цветов. Но Лефтрин понимал, что они все равно лишь отсрочивают неизбежное. Пока что они кое-как выкручиваются, но рано или поздно им придется найти настоящее решение.

К нему подошла Элис с парой дымящихся кружек. Свою она поставила на планшир, а вторую протянула капитану.

— Чай? — спросил он.

— Да. Почти самые остатки. И очень слабые.

— Зато горячие, — заметил Лефтрин, и они улыбнулись друг другу сквозь исходящий от кружек пар.

Оба обозревали горизонты открывшегося им простора.

— Вода с каждым днем становится все мельче, — помолчав, высказала Элис их общую мысль. — Я не думаю, что драконы знают, куда идут. В воспоминаниях «Смоляного» Кельсингра располагалась на берегах крупной реки, а не такого озера.

Больше она ничего не сказала. Они оба прихлебывали чай и размышляли. Гадали, верный ли они выбрали путь, прикидывали, что будет, если вода станет слишком мелкой для «Смоляного», сомневались, не потребуют ли драконы повернуть назад. Затем Элис положила свободную руку на плечо Лефтрина, а он склонил голову и прижался к ней щекой.

— Я люблю тебя, — произнес он негромко.

Он ещё не говорил ей этого. Даже сам не думал, что скажет вслух.

— И я тебя люблю.

Слова дались ей так легко, как будто она повторяла их тысячи раз. Это обрадовало капитана. Значит, ей важны были не слова, а то, что за ними стояло.

Он улыбнулся, обнял Элис за талию и притянул ближе. Как приятно быть в этом уверенным в день, когда тебе кажется, будто ты ничего не знаешь наверняка.

— Похоже, облака рассеиваются. Может, нам выдастся ещё один солнечный день, — предположила Элис, глянув на небо.

— У тебя будут новые веснушки! — обрадовался Лефтрин.

— Не понимаю, что тебе в них так нравится! — покачала она головой, притворно хмурясь. — Я столько лет пыталась их вывести — и лимонным соком, и пахтой.

— Должно быть, целовать тебя тогда было особенно вкусно.

— Вот дурачок! — кривовато улыбнулась она. — Никто меня тогда не целовал.

— По-моему, это мужчины в Удачном — дураки, а не я.

Элис по-прежнему улыбалась, но в глазах её мелькнула тень, и Лефтрин понял, что напомнил ей о Гесте, о её унижении и обмане. Его печалило, что все его старания не могли избавить её от боли. И он знал, что эта память все ещё омрачает её отношения с Седриком. Оба упорно держались на расстоянии, общаясь вежливо и едва ли не любезно, но с настороженностью людей, глубоко ранивших чувства друг друга. Капитан жалел их обоих. Элис достаточно много ему рассказывала, чтобы Лефтрин знал, что их дружба на много лет старше её бедственного брака с Гестом. Ему хотелось бы, чтобы её и дальше поддерживала забота Седрика. Эта утрата рушила её представление о себе. Капитан жалел, что Элис не хватает одного лишь его уважения, чтобы ощутить собственную значимость, но сознавал всю эгоистичность подобных сожалений. Он не мог заменить ей весь мир. Элис нужно поправить надломленную дружбу, иначе она так и не обретет душевного спокойствия. Капитан искренне надеялся, что это случится уже скоро. «Смоляной» был слишком тесен для ссор и раздоров.

И все же раздоров хватало в избытке — в лице Грефта. Он слонялся по кораблю, не хранитель и не член команды, отвергнутый драконами, неудавшийся предводитель с подорванным здоровьем. Лефтрин пожалел бы его, если бы Грефт позволил. Но нет. Он превратился в самого желчного и злобного человека, какого только встречал капитан. Много раз Лефтрин жалел о том, что Кало попросту не съел его той ночью.

— Что-то ты притих. О чем задумался?

— О Грефте, — коротко ответил капитан, и Элис кивнула.

— Он как-то сам собой приходит на ум.

— Прошлым вечером, когда ты уже ушла спать, случилась небольшая стычка. Грефт вчера весь день провел на борту. Не знаю, страдает ли он так сильно от изменений или же окончательно пал духом. Татс подошел к нему и сказал, что если он и сегодня не будет охотиться, они с Харрикином возьмут его лодку и снасти и «найдут им применение», — пояснил капитан, отхлебнул чаю и покачал головой. — Он говорил как будто только о снаряжении, но, думаю, имел в виду и что-то ещё.

— И что из этого вышло?

— Ничего особенного. Небольшая перебранка. Грефт, похоже, хотел драться, но Татс заявил, что не станет бить больного, и ушел. На том все и закончилось. Я надеюсь, — добавил Лефтрин и отпил ещё глоток остывающего чая. — Татс с Харрикином сказали ему, что сегодня утром возьмут снаряжение и отправятся на охоту. Надеюсь, Грефту хватит ума не ошиваться рядом, когда они придут за лодкой. Если он тоже явится и дело дойдет до драки, мне придется вмешаться.

— Может, они уже уплыли, — с надеждой предположила Элис.

— Возможно, но стоит проверить. Не желаешь ли немного пройтись, милая?

— Благодарю за приглашение, любезный сударь.

Элис присела в шутливом реверансе, а затем положила обветренную ладонь на щедро предложенный ей локоть в потертом рукаве. Когда они начали свою прогулку по палубе, она невольно улыбнулась, представив, какое зрелище они являют со стороны. У неё не осталось ни одного наряда, не испорченного солнцем и едкой водой. Исключение составляло платье Старших, подаренное Лефтрином, но в повседневной жизни на баркасе столь длинный подол был не слишком удобен. Волосы Элис завились буйными кудрями, и даже у уличной торговки из Удачного кожа лица была бы нежнее, чем у неё сейчас. Ходила Элис босиком — остатки ботинок она теперь берегла для того, чтобы сходить на берег, и уже целыми днями не обувалась вовсе. Никогда в жизни она не чувствовала себя менее красивой.

И более привлекательной. Элис покосилась на Лефтрина, и тот немедленно поймал её взгляд. Она посмотрела ему в глаза, и он заулыбался шире, с явным вниманием. Да, здесь, на палубе этого корабля, она была прекраснейшей женщиной в его мире. Чудесное ощущение.

— Лодки нет, — сообщила Элис, напоминая ему об их деле.

— Верно. Что ж, значит, тут обойдется без неприятностей, — заметил он с явственной радостью.

— А где лодка? — вдруг спросил из-за его спины Татс.

Грефт забрал лодку и все снасти, охотничьи и рыбацкие. Никто не знал, когда он ушел. Беллин вспомнила, что видела его на камбузе после того, как почти все разошлись по постелям. Тимару это не удивило. Перемены, происходящие с Грефтом, мешали ему спать, и он сам упомянул, что ему трудно есть. После беглого осмотра выяснилось, что исчезла изрядная часть их скудного запаса сухарей и небольшой котел. Это более всего прочего убедило девушку, что Грефт отправился вовсе не на охоту или рыбалку. Он покинул баркас, чтобы дальше идти своим путем.

Реакция других хранителей удивила Тимару. Кое-кто разозлился, узнав о пропаже лодки, и все выражали изумление. И, похоже, никого не заботила дальнейшая судьба Грефта. Бокстер с Кейзом упрямо молчали, а Джерд горше всех укоряла Грефта за эгоизм, поскольку он забрал лодку, снасти — и сухари, «хоть и знал, что кроме них я мало что в состоянии есть».

— Будто весь мир вертится вокруг неё, — шепнула Сильве, стоя рядом с Тимарой.

Недостаточно тихо, поскольку Джерд одарила их обеих злобным взглядом.

— И всем вам безразлично, что он меня бросил, когда я вынашиваю его ребёнка, — драматично провозгласила она.

Тимара подумала, но не сказала вслух, что если бы Грефт был уверен в собственном отцовстве, возможно, он больше заботился бы о Джерд. Она отошла чуть в сторонку от хранителей и встала так, чтобы слышать разговор капитана с Хеннесси.

— Если бы пропала только лодка и снасти, я бы назвал это делом хранителей. Пусть даже потеря снаряжения сказалась бы на всех — с тех пор, как погиб Джесс, Карсону не так-то просто обеспечивать нас мясом. Драконы теперь, по большей части, кормятся сами, иначе нам пришлось бы совсем туго. Но он украл корабельные сухари. Значит, дело касается и корабля, и решение остается за капитаном. Вот как я это вижу. Кто-то должен отправиться за ним и приволочь обратно. Да, это последнее, что нам сейчас нужно. Но если мы ничего не предпримем, то, считай, оставим приглашение для следующего хранителя, которому взбредет в голову сбежать с корабля и что-нибудь стащить.

— Спускать такое нельзя, — согласился Хеннесси. — Но кого ты пошлешь?

— Карсона, — решительно ответил Лефтрин. — В нем я уверен. И он не хранитель, хоть дракон и заявил на него права. Я не могу отправить в погоню никого из матросов. Мы сегодня же пойдем дальше, а не будем сидеть на месте и ждать.

— Значит, Карсона. Одного?

— Пусть сам решает, нужен ли ему помощник. Вот же проклятая досада.

— Почему я? — негромко спросил Седрик.

Карсон поглядел на него, озадаченно улыбнувшись.

— Мне казалось, ты уже понял, что мне нравится проводить с тобой время.

Несмотря на свои тревоги, Седрик невольно улыбнулся ему в ответ. Похоже, этого охотнику хватило. Он снова отвернулся и опустил весло в воду. Седрик подражал его движениям, стараясь не отставать. Его самого удивляло, насколько сильнее он стал с тех пор, как начал проводить время с Карсоном. Что же до самого охотника, тот уже не раз хвалил крепнущие мышцы на груди и руках юноши.

Седрик с некоторым беспокойством оглянулся на оставшийся позади баркас. Корабль сделался единственным безопасным пристанищем в его нынешней жизни. А теперь он, вопреки всем разумным соображениям, удалялся от судна на крохотной лодочке, пусть и под присмотром Карсона. Ему на глаза попалось серебристое пятнышко.

— Кажется, твой дракон отправился за нами.

Карсон на миг вскинул голову. Затем, так и не обернувшись, согласно кивнул.

— Да, это он.

— Зачем?

— Кто знает, зачем дракон вообще что-то делает? — пробормотал охотник, но в его голосе тоже угадывалось недоумение.

Плевок был трудным драконом, вздорным и бестолковым вплоть до глупости. И даже понимая, зачем охотник согласился стать его хранителем, Седрик не уставал этому удивляться. Они с Карсоном ничего друг другу не обещали. Карсон, похоже, не считал это необходимым. Но он ничего и не утаивал. Лишь раз он заговорил о том, что Седрик может «перерасти и пережить» его. Юноша пропустил это мимо ушей, как обычную постельную беседу. Но когда охотнику выпала возможность претерпеть то же перерождение, он не замешкался ни на миг. Он согласился стать хранителем Плевка. Этим внезапным решением он изменил всю свою жизнь ради того, чтобы остаться с Седриком. Юноша никогда не думал, что кто-то пойдет ради него на такую жертву. Это напомнило ему, с какой постыдной легкостью он некогда оставил прежнюю жизнь и даже порвал с семьей, чтобы быть с Гестом. Он подозревал, что Карсон куда лучше представляет, что делает, чем сам Седрик, отказавшийся от своего мира ради любовника. Но охотник ни словом не обмолвился, что чем-то жертвует ради него. Когда этот человек что-то давал, то давал от души. Седрик смотрел на него, на мышцы, вздувающиеся на спине в такт взмахам весла, и гадал, как он будет выглядеть через год или десять лет?

Плевок ещё не предлагал Карсону кровь, но Седрик не сомневался, что предложит. Охотник заботился о непредсказуемом маленьком драконе не только ревностно, но ещё и с прекрасным пониманием животных и устройства их тел. В первый же день после того, как он стал хранителем Плевка, он столь внимательно осмотрел серебряного, вдаваясь в малейшие подробности его здоровья, что остальные хранители бросились проверять, не вконец ли они запустили собственных подопечных.

Немногие из них могли сравниться с Карсоном смелостью. Он больше часа провел в драконьей пасти, выковыривая жилку, которая намоталась вокруг одного из клыков и причиняла сильную боль.

— Это вовсе не пустая трата времени, — мягко укорил он Седрика позже. — Рано или поздно она бы загнила. Убрав её сейчас, я дал дракону лишний повод меня ценить. И отнял одну причину для его вечного раздражения.

— Что будем делать, когда найдем Грефта? — спросил Седрик чуть позже.

Это был очевидный вопрос, один из многих, которые он не успел задать, прежде чем они покинули баркас.

— Доставим его вместе с лодкой обратно на судно. Как нам и поручено.

— А что, если он будет сопротивляться?

Карсон чуть пожал плечами.

— Мы его вернем. Так или иначе. Лефтрин не может спустить ему с рук кражу. До сих пор, несмотря на скудость припасов, никто ничего не присваивал и не утаивал. Всякая добыча делилась поровну. Вы с Элис подали пример, раздав всем свою запасную одежду. Ты не представляешь, как полегчало Лефтрину, когда вы это сделали. Хотя он изрядно удивился. А я ему сказал, что ничуть не удивлен.

Карсон обернулся и наградил Седрика широкой улыбкой, обнажившей зубы. Кто ещё так улыбается? Уж точно не искушенные, утонченные торговцы, бывшие когда-то товарищами Седрика. Они всегда сдерживали чувства, никогда не смеялись слишком громко, прикрывали улыбки холеными ладонями. Сомнение и внешнее недовольство считались стильными. И почему только они казались Седрику привлекательными и изысканными? Призрак язвительной улыбки Геста явился ему. Юноша прогнал его с куда большей легкостью, чем смог бы ещё месяц назад.

— Люблю твою улыбку, — искренне произнес он вслух, сам себе показавшись чуточку глупым и легкомысленным.

Он никогда бы не посмел сказать такую простую вещь Гесту. Тот высмеивал бы его ещё месяц. Карсон ещё дважды взмахнул веслом, затем аккуратно отложил его. Лодочка закачалась, когда он развернулся на скамье и медленно подался к Седрику. Он накрыл затылок юноши рукой и поцеловал его в губы, бережно и внимательно.

— Никогда ещё не занимался этим в лодке, — произнес он хрипло. — Может оказаться мудреным делом.

— Звучит заманчиво, — ответил Седрик, затаив дыхание.

— Что-то неладно.

Голос Джерд звучал сдавленно и испуганно, она больно вцепилась Тимаре в плечо. Та сидела на палубе, пытаясь распутать длинную рыболовную леску с множеством крючков, когда другая хранительница подошла к ней.

— Что случилось? — спросила Тимара, пытаясь отстраниться.

Джерд стояла неуютно близко, а страх в её голосе казался заразительным.

— У меня идет кровь. Чуть-чуть. И мне все время кажется… Ох.

Она вдруг навалилась на Тимарино плечо всем весом, а другой рукой схватилась за живот. К ужасу Тимары, несколько кровавых капель упали на палубу «Смоляного».

— О нет! — вскрикнула девушка.

Всем известно, что на палубу живого корабля нельзя проливать кровь. «Смоляной» внезапно как будто насторожился.

— Что-то случилось, Сварг? — мгновением позже раздался крик капитана.

— Я ничего не вижу, кэп! — прокричал в ответ рулевой.

— Быстро. Пригнись немного, и я вытру капли твоим подолом.

— Это отвратительно.

На Джерд была одна из ночных рубашек Элис, в которую помещался слегка выпирающий живот.

Должно быть, отпустило, решила Тимара, неприязненно поморщившись из-за той брезгливости, с какой Джерд отнеслась к ею же устроенной грязи. Она наклонилась и стерла капли собственным потрепанным рукавом, но часть кровянистой жидкости уже успела впитаться в палубу. Плохо дело.

— Надо бы, наверно, уложить тебя в постель в кубрике. Джерд, почему ты пришла ко мне? Почему не поговорила с Беллин?

— Она злая. И я ей не нравлюсь.

— Ничего она не злая. Просто женщина, которая пытается завести ребёнка вот уже много лет. А тут ещё ты — понесла в считаные месяцы с первого свидания, причем сама того не желая. Давай же. Ну, идём.

Джерд тяжело навалилась ей на руку. Несмотря на шепот и всю скрытность, с какой она обратилась за помощью, Тимара подозревала, что девушка наслаждается вниманием, которое привлекло их медленное продвижение к палубной надстройке. На камбузе сидели Дэвви с Лектером.

— Позовите Беллин, пожалуйста, — попросила Тимара, и что-то в её голосе явно заставило их поторопиться.

— И Сильве, — слабо крикнула им вслед Джерд. — Мне нужна помощь женщин.

Тимара стиснула зубы, чтобы не высказаться от души. Джерд наслаждалась суматохой вокруг, но её саму терзало предчувствие, что добром все это не кончится. Она помогла Джерд опуститься на одну из нижних коек.

Беллин привела с собой не только Сильве, но и Скелли.

— «Смоляной» почуял на палубе кровь, — заговорила старшая женщина сурово, но не без сочувствия. — Выходит, ты теряешь ребёнка?

— Что? — изумилась Джерд.

Тимара с Сильве неверяще переглянулись, но промолчали. Скелли выглядела попросту недоумевающей.

— Сочащаяся кровь и спазмы означают, что у тебя выкидыш, — веско пояснила Беллин. — Ребёнок в тебе, скорее всего, уже мертв, и тело его выталкивает. Или же бедняжка родится слишком рано и умрет. Хуже всего будет, если все это на время прекратится. Потому что тогда, могу тебя уверить, оно начнется заново, день, неделю или даже пару месяцев спустя, когда ты успеешь себя убедить, что все в порядке, хотя так и не почувствуешь, как шевелится ребёнок.

— Нет! — выкрикнула Джерд и отчаянно разрыдалась.

Беллин отвернулась от неё. Сперва это показалось Тимаре суровым жестом. Но затем она заметила слезу, катящуюся по обветренной щеке женщины.

Внезапно в дверях кубрика объявилась Элис.

— Что происходит? — с тревогой спросила она.

— У Джерд выкидыш, — пояснила Беллин, и Тимара вдруг поняла, что равнодушие в её голосе на самом деле говорит лишь о попытке сдержать чувства. — Закрой, пожалуйста, дверь. Скелли, найди чистые тряпки. У нас ещё осталось немного дров. Нагрей воды. После ей захочется вымыться.

Скелли побежала исполнять поручение, а Сильве подтолкнула Тимару локтем и кивнула на дверь. Они были уже у самого выхода, когда Беллин преградила им путь.

— Нет, — сказала она сурово. — Я хочу, чтобы вы остались здесь. Пора вам увидеть последствия того, что вы делаете.

— Я ничего не делаю! — вырвалось у Тимары прежде, чем она поняла, насколько обличительно для неё это прозвучит.

Все уставились на неё.

— Может, пока и не делала, детка, — тяжело произнесла Беллин. — Но сделаешь. Вот эта девочка творила, что хотела, с тем, кто ей приглянется. И это её личное дело, как она довольно пылко сообщила мне однажды, да и вы, наверное, тоже слышали. Но вот теперь мы на распутье, и кому досталась вся грязная работа? Вы видите здесь хоть одного мальчика или мужчину? Видите, чтобы парень метался снаружи, умоляя Са дать новой жизни хоть один шанс? Я не вижу. И это кое-что да значит, девочки. Если у вас нет мужика, готового ради вас на все, вплоть до последнего вздоха, то глупо и раздвигать ноги. Вот так-то, если говорить прямо.

Тимара никогда ещё не слышала таких резких и откровенных слов. Они с Сильве застыли на месте.

— Это… нечестно, — выдохнула Джерд, а затем тоненько вскрикнула.

Она схватилась за живот, тяжело дыша. Из её тела что-то с плеском вытекло.

— Нечестно, — согласилась Беллин. — И никогда не было честно. И все, что ты можешь сделать в этом жестоком и нечестном мире — это убедиться, что у тебя и твоего ребёнка будет лучший из возможных шанс выжить. Найди себе настоящего мужика, не пустышку. Или не заводи детей. Все очень просто.

Скелли вернулась с кипой чистых тряпиц. Беллин, сжав губы, взяла несколько и протерла Джерд между ног. Тимара отвернулась, чувствуя себя униженной только из-за того, что родилась девочкой. Она встретилась взглядом с Элис. Женщина из Удачного стояла, вжимаясь спиной в дверь, лицо у неё побледнело. Не гадает ли она, что станется с ней, если она вдруг понесет? Что ж, у неё есть Лефтрин, а на него можно положиться.

Джерд расслабилась, тяжело дыша.

— Через неделю или две после того, как это закончится, все эти мальчишки снова начнут увиваться за тобой, — безжалостно продолжила Беллин. — Те, с кем ты уже спала, понадеются, что ты захочешь продолжить, а остальные будут дожидаться своей очереди. Если у тебя хватит соображения, на этот раз ты потребуешь от них чего-то ещё, помимо веселой забавы, чтобы скрасить вечерок.

— Я не… шлюха, — оскорбленно возразила Джерд.

— Нет, не шлюха, — миролюбиво согласилась Беллин, бросила пригоршню окровавленных тряпок в ведро и взяла чистые. — Шлюхе хватает ума брать что-то за то, что она дает — деньги или подарки. Что-то такое, что пригодится ей потом. А ты, детка, отдаешься просто так. И дело твое — если б ты сунула внутрь восковую пробку, чтобы не понести. Тогда бы ты рисковала только собой — тем, что можешь подцепить какую-нибудь заразу. Сейчас же ты рискуешь не только собой, но и несчастным младенцем, который может появиться на свет посреди реки. А значит, ставишь под угрозу и всех нас. Если ты умрешь родами, кому придется выкармливать малыша? Кому придется все бросить, чтобы подтирать ему зад и таскать его с собой по палубе? Кому придется смотреть, как он чахнет и умирает, а затем бросить его за борт на съеденье дракону? Скорее всего, мне, кому же ещё. И вот сейчас я говорю тебе: я не позволю так со мной поступить. И если вы с ребёнком выживете оба, нам все равно придется вас кормить. Ещё в тягости ты перестала работать наравне с остальными. А с малышом ты и вовсе станешь для нас бременем. Если я когда и взвалю на себя такую ношу, это будет дитя Сварга, а не твое. Если я от него рожу — что ж, уверена, мы со Сваргом оба будем до последнего вздоха бороться за ребёнка. И я хочу, чтобы каждая из вас, у кого нет мужика, готового встать и сказать, что он её мужик, запомнила: не смейте раздвигать ноги. Если кто на борту и родит, то это буду я. Или Элис. Нас с ней есть кому поддержать. Вас — нет.

Элис выглядела совершенно ошеломленной её словами. Тимара даже предположила, что она никогда не задумывалась о возможной беременности.

— Ты не можешь указывать мне, что… а-а-а! — вызывающие слова Джерд потонули в сиплом крике.

Она задохнулась, принялась хватать ртом воздух, мучительно застонала. А затем протяжно выдохнула. Беллин склонилась к её прикрытым подолом ногам, и её лицо горестно потемнело. Одной рукой она расправила тряпицу и накрыла ею что-то. Скелли, безмолвная, как призрак, протянула ей обрывок нитки и нож. Скрытые тканью руки Беллин ловко перерезали пуповину. Она завернула в лоскут что-то маленькое. Странная нежность блеснула в её глазах, когда она подняла мертворожденного ребёнка с постели.

— Она не смогла бы выжить, даже если бы ты её доносила. Взгляни на неё, если хочешь. Ног нет. Только недоразвитый хвост, как у змеи.

Побледневшая Джерд молча смотрела на неё. Беллин выдержала её взгляд.

— Хочешь посмотреть на свою дочку, прежде чем она отправится за борт?

— Я… нет. Нет, не хочу, — выговорила Джерд и громко разрыдалась.

Беллин ещё мгновение смотрела на неё. Затем коротко кивнула.

— С тобой все будет в порядке. Полежи, пока не выйдет послед; я пока побуду с тобой. Скелли, забери ребёнка. Ты уже помогала мне раньше и знаешь, что делать.

— Слушаюсь.

Скелли не стала мешкать, хотя и побледнела. Она шагнула вперед, и Беллин, осторожно, как если бы это был живой ребёнок, передала ей крошечное тельце. И придержала девушку за запястья, прежде чем та отвернулась.

— Запомни это, — велела она грубовато, хотя слезы, струящиеся по её щекам, не вязались с тоном. — И вспоминай, что у правил есть причина, когда тебе покажется, будто мы просто жестоки к тебе. Они придуманы для того, чтобы защитить тебя от себя самой. Каждая девчонка думает, будто ей виднее, будто может нарушить правила и избежать последствий. Но ты не можешь. И я не могу. Поэтому вспомни об этом в следующий раз, когда украдкой пойдешь целоваться и тискаться с тем мальчишкой. Правила не жестоки. Они просто делают жизнь чуть менее нечестной для всех.

Взгляд Беллин скользнул к Тимаре и Сильве. Они, оказывается, успели схватиться за руки, и пальцы их едва не сводило судорогой. Тимара сама себе показалась шестилетней, когда старшая женщина сурово воззрилась на неё.

— Вы обе, помогите Скелли. И подумайте о том, что я сказала. И запомните. Если я узнаю, что вы раздвигаете ноги перед мужчиной, из хранителей или матросов, это будет больно. И унизительно. Потому что лучше уж так, чем то, что мы пережили сегодня.

Тимара коротко, одеревенело кивнула. Скелли протиснулась мимо них к двери. Девушки последовали за ней. Оказавшись на палубе, они сами собой выстроились в маленькую процессию. Скелли шла впереди, неся крохотный сверток. Они прошли мимо Хеннесси и Эйдера. Старпом печально покачал головой, а Большой Эйдер отвернулся. Когда девушки дошли до кормы, собравшиеся там парни-хранители поднялись и испарились, рассеявшись по всему кораблю. Никто не заговорил с ними, не спросил, куда они идут, но Тимара не сомневалась, что каждый знает это и так. Она гадала, сколько из них сейчас задается вопросом, уж не он ли отец этого ребёнка. Или же эта мысль вылетела у них из головы сразу, как только Грефт взял ответственность на себя?

Слова Беллин до сих пор терзали её. Тимара вспоминала, как Грефт рассуждал о новой жизни по новым правилам. Задумывался ли он когда-нибудь, откуда взялись эти правила и кого они защищают?

Девушки подошли к борту. К удивлению Тимары, драконица Джерд, Верас, уже была здесь. Как и все остальные драконы, она стала гораздо крупнее и ярче. Она с ними не заговорила. Все и так знали, ради чего она здесь. Тимару пробрала легкая дрожь, но в следующий миг она смирилась. Мертворожденного ребёнка Джерд съест её драконица. Чем это хуже, чем просто кинуть крохотное тельце за борт на корм рыбам?

Сварг стоял у руля. Он посмотрел на них, мрачный и печальный. Тимара знала, что это не первый мертворожденный ребёнок, которого на его глазах отправляют за борт. Сварг опустил взгляд, губы его зашевелились — должно быть, в беззвучной молитве. Скелли уже протянула руки со свертком за борт. Верас подняла голову.

— Подожди, — попросила вдруг Сильве. — Я хочу увидеть это… её. Хочу увидеть малышку, пока она не исчезла навсегда. Хотя бы один из нас должен на неё взглянуть.

— Ты уверена? — спросила Скелли.

— Да, — ответила Сильве.

Тимара не нашла слов, но тоже напряженно кивнула.

Сильве уложила сверток на планшир и развернула ткань. Тимара увидела перед собой крохотное создание, которое запросто уместилось бы у неё в ладонях, и ещё осталось бы место. Маленькая круглая головка была опущена, крошечные ручки плотно прижаты к груди. Как и сказала Беллин, ног не было, только хвост с плавником. Второй, не вполне оформившийся плавник виднелся на спине.

— Она не смогла бы выжить, — подтвердила Сильве, и Тимара кивнула.

Верас вытянула шею, и Сильве, со всей бережностью, на какую была способна, опустила мертвого ребёнка в подставленную пасть. Драконица сомкнула челюсти и сейчас же отвернулась, направившись прочь от корабля. Все было кончено.

Карсон решил основываться на допущении, что Грефт хочет вернуться в Трехог.

— Куда ещё ему деваться? — спросил он Седрика. — Его подводит здоровье, он один. Особого выбора у него нет. Он мог бы остаться с нами. Но не стал. Должно быть, не выдержал общей враждебности. Хотя я не могу понять, зачем ему возвращаться в Трехог. Сомневаюсь, что там его примут лучше. Его ждёт долгое и трудное путешествие в одиночку, а затем смерть среди людей, которые уже давно отвергли его.

Седрик молча кивнул. У него было собственное, порожденное виной предположение, но он держал его при себе. И надеялся, что ошибся.

Они с Карсоном возвращались по мелководью, сквозь заросли камыша, хотя Седрик не представлял, как охотник находит дорогу. Ему вот уже много дней окружающий ландшафт казался совершенно одинаковым. Время от времени Карсон произносил что-нибудь вроде «Смотри-ка, драконы все вытоптали на своем пути» или «Помнишь эти заросли с тремя дроздовыми гнездами в ряд? Мы миновали их под вечер».

Они добрались до низкорослого кустарника на корнях-сваях. Твердой почвы поблизости не было, но слабое течение нанесло сломанных веток и камыша, прибив к поднятым над водой корням, так что образовалась сырая растительная подстилка. Галлаторам, судя по всему, такие очень нравились. Громадные, зубастые саламандры дремали на них, прижавшись друг к другу, и на их бледных телах сверкали яркие синие и алые полосы. Эти создания с влажной кожей оказались особенно уязвимы для драконьего яда. Для большинства животных одно прикосновение к шкуре галлатора было смертельным, но драконы поедали их без плачевных последствий.

Вот эту часть пути Седрик помнил отлично. Вчера драконы брели впереди, сожрали многих галлаторов и распугали уцелевших. Зато сегодня дремлющие хищники не спешили прятаться, они поднимали головы и с голодным любопытством рассматривали маленькую лодку. Юноша огляделся по сторонам, высматривая Плевка, но оказалось, что тот как раз решил хорошенько приотстать.

— Карсон? — предостерегающе прошипел Седрик, когда два галлатора беззвучно сползли в воду и скрылись из виду под поверхностью реки.

— Я видел, — так же тихо отозвался Карсон.

Он вынул из воды весло, и Седрик последовал его примеру.

— Держись крепче. Они попробуют нас опрокинуть, но эти лодки довольно устойчивые, — посоветовал охотник, оглянулся на отставшего Плевка и с сожалением покачал головой. — Мелкий ублюдок использует нас как приманку, чтобы выманить галлаторов из укрытия. Вот это здорово, Плевок, отлично придумал, — медленно, спокойно вздохнул Карсон. — Держись хорошенько, за скамью, а не за борта. Смотри, чтоб ничего не высовывалось наружу. Старайся шевелиться поменьше. Чем менее живыми и мясистыми мы выглядим, тем лучше.

Седрик поспешно передвинул руки. Они сидели неподвижно, в ожидании. Дно лодки сотряс пробный удар. Седрик крепче стиснул доску сиденья, впился ногтями в твердое дерево. Карсон развернулся к нему, напряженно улыбаясь. В руке он сжимал короткую острогу. Седрик облизнул губы. Последовал второй удар, посильнее, а затем лодку толкнули в бок.

— Замри, — одними губами приказал ему Карсон.

Это трудности не составляло. Он был слишком напуган, чтобы шевелиться.

А затем последовал такой удар, что лодку с того конца, где сидел Седрик, приподняло над водой. С громким плеском она рухнула обратно, и тут же галлатор боднул её сбоку. Они черпнули бортом воды, но выровнялись. Галлатор снова бросился на лодку, но едва дотянулся головой до края борта. Карсон привстал и, крякнув от усилия, вогнал в короткую толстую шею твари острогу. Ящер влажно булькнул и свалился обратно в воду. Слизь, оставленная им на борту, отчаянно воняла.

— Держись! — краткое предупреждение Карсона успело как раз вовремя.

Седрик сжал руки крепче, и тут же на лодку напали с другой стороны. От удара его мотнуло и едва не впечатало в ядовитую жижу, сползающую по борту. Затем их хлестнул порыв ветра, послышался мощный всплеск. Юношу окатило брызгами, промочив насквозь, и воды на дне лодки прибавилось.

Ему потребовалось несколько секунд, чтобы понять, что это Плевок на миг поднялся в воздух. Серебряный и в самом деле взлетел, прежде чем плюхнуться рядом с лодкой, едва не перевернув её. От холодной воды у Седрика перехватило дух. Он все ещё дрожал и хватал воздух ртом, когда Плевок выхватил извивающегося галлатора из воды и радостно разорвал пополам. Выронив из пасти окровавленные куски мяса, дракон сунул голову под воду и поймал второго хищника. Этого он схватил за голову, и галлатор бешено забился, расплескивая воду и яд. Карсон с Седриком пригнулись к дну лодки, закрыв лица, и лежали, пока Плевок не сомкнул челюсти, и тварь не затихла навеки.

К тому времени, как они с опаской выпрямились, дракон уже проглотил второго галлатора и принялся шарить в воде, разыскивая останки первого. После чего с явным удовольствием съел и их.

— На здоровье! — язвительно произнес Карсон. — Всегда приятно изобразить собой червяка на крючке.

Но, несмотря на эти слова, Седрик видел, что охотник несколько удивлен драконьим расчетом и доволен им. Юноша возмущенно покачал головой.

— О, Са милосердный, нет, — вдруг тихо пробормотал Карсон. — Вот уж не хотел найти его в таком виде.

Седрик посмотрел на охотника, затем проследил за его взглядом. И увидел лодку Грефта. До конца она не перевернулась, но встала дыбом в густых зарослях, высоко задрав нос. Они разом схватились за весла, оставив Плевка питаться.

Грефт удержался в лодке. Он расклинился между бортов, и галлаторы не смогли его вытащить. Но его явно задело их ядом. Рука, распухшая, словно сарделька, лежала поперек его груди. Седрик решил, что Грефт отбивался от хищника и вляпался в яд.

Карсон осторожно взялся за корму его лодки и потянул, опустив на воду.

— Ну и смерть, — негромко пробормотал он.

Когда лодка, качнувшись, выправилась, глаза Грефта медленно открылись. Он неспешно перевел на них взгляд, словно перебарывая жуткую вялость. Лицо у него опухло, и глаза смотрели из-под раздувшегося лба.

Седрик с ужасом увидел, как губы бывшего хранителя шевельнулись.

— …крал с тьей кьюты… — послышались обрывки слов.

Кисть опухшей руки задрожала, как будто Грефт силился указать на что-то.

— Терь… все прпало. Никму ни сть… бгатым.

— Ничего, Грефт. Все хорошо, — пробормотал Седрик, не сводя глаз с его лица.

— Грефт, хочешь пить?

Карсон уже открыл мех с водой. Рядом с лодками объявился Плевок. Седрик не был уверен, высматривает ли дракон галлаторов или надеется съесть тело.

Грефт, похоже, долгое время обдумывал вопрос охотника.

— Ахха, — выдавил он наконец.

Карсон наклонился к нему из соседней лодки и направил Грефту в рот тонкую струйку воды. Тот глотнул, а затем неожиданно, словно упавший лист, его голова чуть запрокинулась. Глаза не закрылись, но Карсон резко перестал лить воду, закрыл мех и аккуратно убрал его на место.

— Он мертв. Яд вызывает паралич. Он довольно долго расползался по всему его телу, но теперь уже все. Жуткая смерть.

— Жуткая, — еле слышно согласился Седрик.

— Ладно. Надо бы привести все в порядок, — хмуро произнес Карсон.

Он связал лодки вместе и принялся поливать водой борта, пока не смыл ядовитую слизь, насколько это вообще было возможно. Затем перелез к Грефту, встал над телом и деловито обхлопал его карманы. Снял с бывшего хранителя ремень и нож в ножнах. Больше у Грефта не нашлось ничего, что показалось бы Карсону достойным внимания.

— Помоги мне с телом, — велел охотник, и Седрик не стал задавать вопросов.

Он взял Грефта за ноги, Карсон подхватил под плечи. Они подняли тело. Седрик стиснул зубы, когда маленькая лодка под ними закачалась. Он надеялся, что галлаторы разбежались от Плевка, но ему все равно не хотелось падать в воду.

Им даже не пришлось переваливать Грефта за борт. Плевок вытянул шею и взял тело в пасть, а затем развернулся и двинулся прочь. Седрик ещё миг смотрел, как дракон бредет по мелкой воде. Голова Грефта и ноги с двух сторон свешивались из его пасти. Голова дергалась от каждого шага дракона, как будто бы кивала им на прощание.

Когда Седрик отвернулся, Карсон уже сидел на корточках на дне лодки Грефта. Как и в их собственную, в неё набралось воды, и теперь охотник её вычерпывал. Заодно он собирал вещи, разбросанные по дну, и раскладывал на банке для просушки. Под руку ему попался обломок остроги. Карсон посмотрел на остаток древка и скорбно покачал головой.

— Наконечник, скорее всего, засел в галлаторе или уже на дне.

Прибирать было особо нечего. Грефт всегда был аккуратен. Та же привычка к порядку, которая спасла его снаряжение от большой волны, сохранила его и теперь. Карсон развязал холщовый мешок и заглянул внутрь.

— Здесь корабельные сухари, по большей части сухие, — сообщил он.

На дне лодки, пропитанный водой, лежал прочный вещмешок. Когда Карсон поднял его, внутри звякнуло стекло.

— Это ещё что? — пробормотал Карсон, распуская завязки.

Сердце Седрика дрогнуло. Он-то разобрал последние слова Грефта. «Украл из твоей каюты. Теперь все пропало. Никому не стать богатым». Он сразу же понял, о чем говорил хранитель. Он уже много дней не проверял свой тайник, ему не хотелось смотреть на склянки с кровью и украденную чешую. Услышав это, Седрик понадеялся, что хранитель выбросил все за борт или же каким-то ещё образом все потерял. НоКарсон вынул из мешка стеклянные флаконы из-под чернил и банки для образцов, расставил их в ряд на скамье, и Седрик понял, что имел в виду Грефт. Все склянки были пусты. Только во флаконе из-под крови осталось немножко красного на дне. Когда Карсон наклонил пузырек, кровь оказалась ещё жидкой. И все ещё переливалась багряным и алым цветами.

— И что же это такое? — спросил Карсон, ни к кому не обращаясь.

Седрик замер. Если Карсон и заметил, как он затих, словно кролик, уповающий, что ястреб его не заметит, то не подал виду. Седрик смотрел на пустые склянки. Теперь кроме него уже никто не знал, что это такое. Если он промолчит, то Карсон никогда и не узнает, что за человеком он был и какое предательство замышлял. Никому не обязательно знать полный перечень того, как он обманывал всех, кто ему доверял. Кто его любил.

Но если он промолчит, то останется таким же, каким и был. Продолжит обманывать тех, кто доверяет ему и любит его. Включая Карсона.

— Это мои склянки, Карсон, — заговорил Седрик, и голос его походил на скрежет. — Грефт украл их у меня из каюты. — Он прочистил горло, попытался заговорить, не смог, но все равно засипел дальше: — В них были кусочки драконьей плоти. Обрезки, оставшиеся после прочистки раны, которую перевязывала Тимара. Несколько чешуек. А в этом была кровь.

Седрик снова задыхался, горло стиснуло от стыда. Он не смотрел Карсону в лицо.

— Я задумал это, когда поехал сюда вместе с Элис. Я не собирался задерживаться здесь дольше, чем понадобится, чтобы добыть что-нибудь ценное, а затем хотел вернуться в Удачный. Я мечтал продать все герцогу Калсиды, разбогатеть и сбежать вместе с Гестом, чтобы мы могли жить так, как нам захочется.

Договорив, Седрик застыл неподвижно, уставившись на небольшие склянки. Ему казалось, будто он выблевал что-то мерзкое, и теперь оно лежит между ними, испуская зловоние. Карсон дотронулся до одной из склянок и отдернул руку. Голос у охотника всегда был глубоким. Порой, когда Карсон разговаривал с Седриком, держа его в объятиях, тот не только слышал его слова, но и ощущал, как они отдаются дрожью в груди. Но сейчас охотник заговорил таким низким голосом, какого Седрику ещё не доводилось слышать, и в нем угадывалось смятение.

— Я не понимаю… Разве не в этом ты обвинял Лефтрина? В том, что он использует Элис, пытаясь подобраться к драконам поближе? А Джесс… о… — осекся Карсон и на миг задумался. — Теперь понятно. Вот почему Джесс решил, что ты поможешь ему убить Релпду, так? Он знал. Он думал, что вы с ним поделите трофеи, возьмете лодку и вернетесь в Трехог. Или в Калсиду. Вы что же, работали вместе?

— Са упаси, нет! Ни за что!

Теперь Седрик посмотрел Карсону в глаза, и увиденное надорвало ему сердце. Лицо охотника было замкнутым, взгляд — непроницаемым. Он ждал. Ждал рассказа о том, как его обманули, как обвели вокруг пальца. Он гадал, не вынашивает ли его любовник какие-нибудь планы и сейчас. Седрику пришлось отвести взгляд.

— Джесс знал, что я сделал. Как-то ночью он видел, как я вернулся на баркас и выбросил окровавленную одежду. Но я… не знаю, почему. И вряд ли когда-нибудь узнаю. Так вот, той самой ночью я выпил немного крови Релпды. Ты тогда решил, что я отравился. Дело было не в этом, но результат вышел похожий.

Седрик припомнил те дни. Теперь они казались совсем далекими, выдуманными.

— Пару раз я приходил в себя и заставал рядом Джесса. Я думал, он заходит меня проведать, как вы с Дэвви. Но теперь я знаю, что он просто обыскивал каюту. Он знал, что у меня есть. В тот день, когда я… когда я его убил, он показал мне алую чешуйку с дракона Рапскаля. Элис дала её мне, чтобы я зарисовал в журнале. А потом забыла о ней, и я оставил её себе. Джесс знал об этом и нашел чешуйку. Но признался, что не нашел всего остального. Думаю, он рассказал об этом Грефту, а тот отыскал то, чего не смог Джесс. Наверное, затем Грефт и украл ночью лодку. Не для того, чтобы вернуться в Трехог. И даже не для того, чтобы увезти это все в Калсиду и продать. А для того, чтобы вылечиться самому. Исправить то, что разладилось в его теле.

Повисло долгое молчание.

— Но ему это не помогло, — заговорил затем Карсон, медленно и осторожно, как будто бы неспешно что-то выстраивал, слово за словом. — Он выпил кровь и съел чешую, но они его не вылечили.

— Возможно, они помогают только при содействии дракона, — неуверенно предположил Седрик. — Или, может, он и поправился бы со временем. Или он уже поправился, но яд галлатора убил его все равно.

— Наверное, теперь это не имеет значения, — тихо произнес Карсон.

— Прости, что не доверял тебе. Прости, что не рассказал все с самого начала.

— Ты ведь меня совсем не знал, — признал охотник.

Слова звучали как прощение, но в голосе все равно угадывалась отчужденность.

— Но это ещё не все, — упрямо продолжал Седрик. — Я сам сделал то, в чем обвинил Лефтрина. Я использовал Элис, чтобы подобраться поближе к драконам и обокрасть их наживы ради. Но почему-то я был уверен, что это совсем разные вещи. Мне казалось, что я могу так с ней обойтись и скрыть это от неё, чтобы не причинить ей боли. И я полагал, что Лефтрин сделает то же самое, но его не будут заботить чувства Элис.

Седрик поднял взгляд на Карсона. Лицо охотника было застывшим и непроницаемым.

— Я был таким дураком, Карсон. Ты же знаешь, поначалу я даже не слышал драконов. Они казались мне, ну, чем-то вроде умных коров. Так почему бы не зарезать одну и не продать мясо? Мы постоянно режем коров. И только глотнув крови Релпды, я смог её услышать. И понять, что она такое, каковы они все. Если бы я знал с самого начала, если бы понимал, то сразу же отказался бы от этого замысла.

— Элис.

— А что с ней?

— Ты задумывался, что станется с ней после того, как ты сбежишь с Гестом? — тяжело спросил Карсон.

Его руки, сильные, мозолистые и умелые, продолжали наводить порядок в лодке. Он аккуратно убрал весла, разложил по местам снаряжение Грефта. Только ряд склянок остался стоять на банке, обвиняя.

— Немного, — признался Седрик. — Нечасто. Я думал, возможно, у нас получится обставить все так, будто мы погибли на море. Тогда она стала бы вдовой Геста. У неё осталась бы часть его денег и имущества, так что хватило бы на безбедную жизнь. — Седрик виновато вздохнул и признался: — Как-то раз я даже вообразил, что всем было бы лучше, если бы она забеременела. С ребёнком она не скучала бы, он стал бы наследником Финбоков, а Элис распоряжалась бы всем состоянием до его совершеннолетия.

Карсон переделал все мыслимые дела во второй лодке. И теперь сидел в ней, сгорбившись. Темные глаза из-под густых бровей озирались по сторонам. Это были глаза охотника, вечно настороженные, вечно ищущие. За лодками по-прежнему следили несколько галлаторов, но они прекрасно сознавали присутствие Плевка. Тот уже все доел и теперь шумно чистился, поглядывая на ящеров. Даже пара хищников и человеческое тело явно не насытили его. Некоторое время тишину нарушал только его плеск.

Седрик неожиданно встретился взглядом с Карсоном.

— Я знаю, что ты наконец рассказал Элис о вас с Гестом, — заговорил охотник, осторожно подбирая слова. — А об этом ты упомянул? О том, что отправился с ней, чтобы убить дракона и продать мясо в Калсиду?

— Нет. Этого я ей не рассказывал, — признался Седрик и заставил себя не отводить глаз. — Мне не хватило духу.

Карсон шумно втянул носом воздух и медленно выдохнул. Собрал со скамьи склянки и протянул Седрику. Тот принял их в сложенные ковшиком ладони. Карсон сел на освободившуюся банку, развязал веревку, соединявшую лодки, и взялся за весло.

— Ты не сможешь начать ничего нового, пока не покончишь со старым, Седрик.

Он погрузил весло в воду и оттолкнулся от лодки Седрика. Плевок, почуяв, что они возвращаются на баркас, тщетно попытался ухватить ещё одного галлатора. Ящеры забились под притопленные корни кустов, где дракон не мог до них добраться. Плевок разочарованно взревел, а затем смирился и последовал за Карсоном. Седрик смотрел им вслед. Ни один из них не оглянулся.

Юноша побросал склянки на дно лодки. Они закачались на воде, которую он не потрудился вычерпать. Седрик пинками разогнал их в стороны. Затем поудобнее устроился на банке, взял весло и последовал за Карсоном. Начался дождь.

^{Двадцать седьмой день месяца Золота, шестой год Вольного союза торговцев.}

^{От Эрека, смотрителя голубятни в Удачном, — Детози, смотрительнице голубятни в Трехоге.}

Официальный запрос Совета торговцев Удачного к Советам торговцев Дождевых чащоб в Трехоге и Кассарике, по просьбе семейств Мельдаров и Кинкарронов, относительно судьбы экспедиции, ушедшей на «Смоляном», и в особенности благополучия Седрика Мельдара и Элис Кинкаррон.

Детози, я крайне рад приглашению твоих родных и как можно скорее договорюсь с другими смотрителями, чтобы они временно взяли на себя мои обязанности. Уверен, ты знаешь, что твои родители приглашают меня приехать «в любое время и на любой удобный мне срок», но я хотел бы спросить по этому поводу твоего совета. Погода стоит не по сезону теплая и ясная, но все мы понимаем, что это не продлится вечно! Я уверен, что скоро начнется сезон дождей. Не будет ли с моей стороны слишком бесцеремонным, если я задержусь, пока у нас держится хорошая погода? И когда ты сама предпочла бы меня увидеть?

Эрек

Глава 19

ГРЯЗЬ И КРЫЛЬЯ

К середине утра «Смоляной» застрял и не смог двигаться дальше. Лефтрин ничуть не удивился. Он уже некоторое время этого ждал. Весь вчерашний день лапы баркаса касались самого ила. Ему приходилось больше идти, чем плыть, и от получившейся качки у нескольких хранителей разыгралась морская болезнь. По мере того как день разгорался, а вода мелела, тревога Лефтрина нарастала. Он протрубил в горн, созвав к баркасу все лодки, а затем снова разослал их в разные стороны, на поиски воды поглубже.

Когда вечером все они вернулись, никто не принес добрых вестей. Поблизости не было заметного течения, а мелководье так и тянулось во всех направлениях. Соломинка, брошенная в воду, не отплывала от борта лодки, а почти сразу терялась среди камышей, растущих тут ещё гуще, тогда как голубеющие на горизонте предгорья казались все такими же далекими на фоне затянутого облаками серого неба.

Баркас остановился по собственной воле. Некоторое время Лефтрин ощущал, как он стоит и размышляет. «Смоляной» потянулся к нему, вероятно, в поисках решения, которого у Лефтрина не было. Затем, чуть заметно вздрогнув, корабль поджал лапы и устроился в грязи. Воды едва хватало, чтобы удержать его на плаву. Волна печали и безнадежности затопила Лефтрина, захлестнула сердце. Они достигли конца пути. И это не Кельсингра.

— Кэп? — окликнул Сварг от румпеля.

Уже много недель никто не пытался делать вид, будто судну нужна помощь багорщиков. Обычно «Смоляной» был признателен людям за их попытки ускорить его движение, но в таких мелких водах багры только сбивали его с шага.

— Отдыхай, Сварг, — подтвердил Лефтрин.

Он издал горлом нечто вроде глухого рычанья и крепче вцепился в планшир. Капитан не столько увидел, сколько почувствовал, как Элис идет к нему по палубе. Оказавшись рядом, она остановилась и положила руки на борт рядом с его руками. Её взгляд скользил по развернувшемуся перед ними пейзажу.

Русла здесь не было. Камыш, рогоз и прочие болотные растения подступали со всех сторон. Драконы выглядели яркими великанами, которые забрели сюда по ошибке. Ещё вчера они якобы указывали дорогу. Но сегодня утром они с каждым шагом ступали все медленнее и неувереннее. Никому не хотелось на свой страх и риск забираться в глубь бескрайнего болота. И все же больше идти было некуда. Кроме…

— Мы возвращаемся? — тихо спросила Элис.

Лефтрин не ответил. Две алые стрекозы пронеслись мимо них, едва слышно прострекотав крылышками. Они заплясали над ближайшими камышами, прежде чем сесть, одна над другой, на пушистую метелку. Издалека слабо донесся крик ястреба. Капитан взглянул вверх, но низкие облака полностью затянули небо. Драконы безутешно топтались вокруг баркаса. Лефтрин задумался, на кого они охотятся. На лягушек? Рыбешку? По мере того как вода мелела, дичь становилась мельче и проворней. Все были голодны, а хранители ощущали вместе с собственным ещё и голод драконов.

— Куда? — ответил вопросом капитан.

— Может быть, до другого притока? — осторожно предложила Элис.

— Не знаю, — признался Лефтрин. — Жаль, что «Смоляной» не говорит со мной четче. Не думаю, что другой приток нам поможет. Но я уже ни в чем не уверен.

— Тогда… что же мы будем делать?

Он безрадостно покачал головой. У него были только вопросы и никаких ответов. Но жизни всех, за кого он отвечал, зависели именно от его ответов или хотя бы верных догадок. Сейчас капитан изрядно сомневался, что вообще на них способен. Правильно ли он угадал, когда повел их сюда? Но он не гадал вовсе. Он послушался корабля, ведь «Смоляной» казался таким уверенным. И вот они здесь. И река закончилась. Воды вокруг полно, только она едва прикрывает сырую почву, и теперь он уже не понимает, откуда она течет. Может быть, это болото питают миллионы крошечных ручейков. Может, вода просто проступает на дне гигантской котловины. Это не имело значения.

Кроме того, в последние дни настроение в отряде заметно подкисло. Может, все они слишком много времени провели вместе. Может, сокрушительная волна и понесенные ими потери подорвали дух настолько, что они уже не смогут прийти в себя. Может, причиной стала хмурая погода. Капитан не знал, что именно так сильно сказалось на настрое людей, но это было заметно и по хранителям, и по команде. Кажется, все началось в тот вечер, когда Карсон с Седриком вернулись с лодкой и сообщили о гибели Грефта. Охотник сообщил всем новость, когда они собрались на палубе за скудным ужином. Он просто известил их, не извиняясь и не оправдываясь, что скормил тело своему дракону. Никто не оспорил его решения. Вероятно, именно этого хранители теперь и ждали. Седрик выглядел опустошенным и потрепанным. Наверно, это зрелище его наконец подкосило. Может, его удачнинская раковина все же треснула, и в неё просочилось что-то человечное. Карсон отчитался о поездке, официально вернул Лефтрину украденные сухари, а затем объявил, что идет спать. Хотя на лице его читалась такая усталость, от которой обычно не помогает сон.

Капитан тогда перевел взгляд с измотанного лица друга на скорбную физиономию Седрика и пришел к собственному выводу. Что ж, дело приняло скверный оборот. Щеголь из Удачного порвал с охотником, и тот слишком тяжело это воспринял. Карсон определенно заслуживал лучшей доли.

Но, с другой стороны, разве все они не заслуживали её же?

Известие о смерти Грефта отравило настроение всем. Никто из хранителей, включая и Татса с Харрикином, не нашел в нем удовлетворения. Татс выглядел даже почти виновато. А Джерд просидела остаток вечера у левого борта, тихо плача. Спустя некоторое время к ней подошел Нортель, сел рядом и что-то негромко говорил, пока она не склонила голову ему на плечо, позволяя себя утешать.

И по этому поводу у Лефтрина тоже имелись собственные соображения. Беллин сказала Сваргу, что хочет поговорить с девушками, а Сварг передал это капитану. Он надеялся, что беседа уже состоялась. Он был рад, что девчонка оправилась после выкидыша, и огорчился потере малыша. Ему не хотелось даже думать о том, насколько тяжело восприняли случившееся Беллин и Сварг. Он уже сбился со счету, сколько раз беременела Беллин. Но так ни разу и не доносила ребёнка.

Лодка Грефта два дня простояла на палубе без дела, пока капитан резко не приказал Бокстеру с Кейзом поделить между собой охотничьи снасти и принести какую-нибудь пользу. Он не имел никакого права ими распоряжаться, и все же они послушались. И теперь по утрам хотя бы двое хранителей уходили на охоту — заметно лучше, чем когда целая толпа бездельников уныло слоняется по палубе.

— Мы пали духом, — заключила Элис, словно в ответ на его мысли. — Все мы.

— Даже драконы?

— Драконы изменились. Или же изменилось то, как я их вижу. Они стали гораздо самостоятельней после той волны. Возможно, потому что благодаря им спаслись многие из нас. Как только мы поменялись ролями — словно лопнула истончившаяся веревка. Некоторые стали надменнее, другие почти не обращают внимания на своих хранителей. И, конечно, поразительнее всего изменились Релпда и Плевок.

— Да уж. Из туповатых созданий, которых хранителям едва удавалось расшевелить, они превратились в самых настоящих драконов. Этот мелкий негодяй Плевок, с тех пор, как обнаружил, что умеет плеваться ядом, представляет угрозу и для себя, и для окружающих. Его меткость оставляет желать лучшего, а ничьих замечаний он слушать не хочет. Мне он больше нравился таким, каким был. Хорошо, что Карсон пытается как-то его обуздать. Если кто-то и способен на это, то только он. Но даже он не сможет вечно удерживать крышку на этом кипящем котле. Рано или поздно этот дракон кого-нибудь покалечит.

Вдалеке прокричал ястреб. Несколько драконов подняли головы на звук. Может, они завидуют птичьему полету? И вот ещё вопрос: если развернуть баркас на поиски глубокого русла, последуют ли драконы за ними? Или же побредут дальше через болото, надеясь на твердую почву? Лефтрин снова посмотрел в небо и задумался, стоит ли ему надеяться на дождь. Сильный ливень поднимет баркас, так что тот сможет двигаться дальше. Однако поднимется и вода, по которой бредут драконы. Как долго они ещё продержатся без отдыха на суше? А затем капитан отмел все сомнения и страхи.

— Я приму решение завтра утром, — пообещал он Элис.

— А пока?

Она взглянула ему в лицо, и он заметил, насколько изменил её. Не ставшие жесткими волосы волновали его, не умножившиеся и потемневшие веснушки. Для него всё заключалось в её глазах. Там читался вопрос, но не было страха. Ни капли.

— А пока, моя дорогая, живём дальше.

Тимара сидела в сумрачной каюте Элис. Она заранее спросила, может ли занять её на часок, и женщина охотно разрешила, предположив, что ей захотелось в уединении помыться теплой водой. Но думала девушка совершенно о другом. Вместо этого она попросила Сильве пойти с нею.

— Не представляю, чем я смогу тебе помочь, Тимара. Здесь темно, как ночью.

— Все свечи у нас вышли. Беллин обещала сделать камышовые светильники, если охотники добудут какого-нибудь зверя с жирком. Но пока что… — Тимара осеклась, поняв, что тараторит слишком быстро, и тембр её гораздо выше обычного.

Должно быть, Сильве тоже расслышала звенящий в её голосе страх.

— Покажи мне спину, Тимара. Знаю, ты не любишь, когда вокруг тебя суетятся, но если рана гноится, причем настолько давно, кто-то должен вскрыть её и прочистить. Нельзя, чтобы она так и гнила дальше.

Сильве продолжала говорить, пока Тимара снимала рубаху и разматывала стянутую на груди повязку. По опыту она уже знала, что это лучше проделывать быстро. Она вдохнула поглубже и сдернула тряпицу, зашипев от боли. Из раны постоянно что-то сочилось, приклеивая повязку к коже. Сильве сочувственно охнула.

— Как ты её обрабатываешь? — деловито спросила она затем.

— Стараюсь промывать каждую пару дней. Но порой трудно найти уединенное место.

— Ты подогреваешь воду или просто окунаешься в реку?

— Обычно обхожусь речной водой. Я смачиваю тряпку, а затем выжимаю её на спину. А потом снова перевязываю.

— Ничего не вижу. Повернись-ка так, чтобы свет из окошка… Ой!

Руки Сильве показались Тимаре прохладными, когда она за плечи развернула её в тесноте каюты. Последовавшая за возгласом тишина ещё сильнее напугала девушку.

— И насколько все плохо? — грубовато спросила она. — Просто скажи.

— Ну… — протянула Сильве и прерывисто вздохнула. — Тимара, это не рана. Может, сначала и была, но теперь уже нет. Это изменение. Меркор мне говорил, что иногда, если кожа человека повреждена и течет кровь, влияние дракона может проявляться сильнее. Даже сильнее, чем хочет сам дракон. Он рассказал мне об этом, потому что я как-то порезала руку, а когда пришла потом его чистить, он велел пару дней держаться от него подальше.

Тимара пыталась успокоить дыхание, но не могла.

— И что же это за изменение?

— Точно не знаю. Я сейчас немножко пощупаю твою спину. Надеюсь, больно не будет, но сделать это нужно.

— Просто действуй, и покончим с этим, Сильве, — попросила Тимара, пытаясь говорить покорно, но в голос все равно прокралась нотка гнева.

Но Сильве это нисколько не смутило.

— Я же знаю, что ты не злишься на меня. А теперь стой спокойно.

Прохладная чешуйчатая рука девочки скользнула вдоль позвоночника от шеи до середины спины.

— Так не больно? Хорошо. Судя по виду, тут вполне здоровая кожа, только чешуя очень плотная, и ещё… не знаю… не слишком похоже на человеческую спину. То ли мышц больше, то ли ещё что. Теперь вот здесь, по обеим сторонам…

Тимара зашипела и резко дернулась, и Сильве убрала руки.

— Хм, там у тебя два, э… разреза. Одинаковых. Каждый длиной примерно с мою ладонь, и края как-то топорщатся. И… пожалуйста, потерпи ещё.

Прохладные ладони снова коснулись спины, а затем Сильве что-то потянула, и Тимара громко вскрикнула и согнулась пополам, зажмурив глаза и стиснув зубы. Что бы там девочка ни сделала, от этого по спине разлилась жгучая боль.

— Прости, Тимара! — выговорила Сильве так, словно сама стискивала зубы от боли. — Прости, пожалуйста. Мне не стоило это трогать. Кажется, у тебя пошла кровь. Но там… но в этих разрезах что-то есть.

— Что-то — это что? Грязь? Гной?

Сильве глубоко, с дрожью вздохнула.

— Нет. Там что-то растет. Что-то костяное, вроде, ну… вроде пальцев или чего-то такого. Тимара, иди к Беллин или Элис. Или даже к Меркору. Надо, чтобы кто-нибудь понимающий взглянул на это и сказал, что тебе делать. Дело плохо. Очень плохо.

Тимара не стала возиться с повязкой. Она схватила рубаху и натянула, не обращая внимания на боль, которой стоило ей резкое движение.

— Не говори никому! — хрипло потребовала она. — Пожалуйста, Сильве, не надо. Никому не рассказывай, пока я все не обдумаю.

«И не поговорю с этой проклятой драконицей».

— Обещай мне, что ты никому не расскажешь.

— Тимара, ты должна рассказать сама. Надо же что-то предпринять.

— Не говори, Сильве. Прошу тебя. Не надо.

Девочка скрипнула зубами.

— Ладно. Я не скажу.

Но вздохнуть с облегчением Тимара не успела.

— Пока не скажу, — добавила Сильве. — Я подожду один день. Ровно. А потом пойду к Беллин. Тимара, нельзя не обращать на это внимания. Само оно не пройдет.

— Я этим займусь, обещаю. Просто дай мне ещё день, Сильве. Один день.

— Элис, я должен с тобой поговорить. У тебя найдется для меня время?

Вопрос Седрика прозвучал до странности официально. Элис, сидевшая за столом на камбузе, оторвалась от своей двойной работы. На заре Бокстер поймал в силки полдюжины мелких водоплавающих птиц и доставил их на борт. Элис ощипала и выпотрошила почти всю дичь, и та уже варилась на медленном огне. Последняя пара птиц, самец и самка, была аккуратно расправлена на столе. Элис зарисовывала их в журнале, описывая размер, окраску и содержимое крохотных желудков. Она никогда ещё не видела таких уток. Самцы щеголяли хохолками ярко-синих перьев. Поскольку все цветные чернила закончились, Элис просто описала оттенок рядом с рисунком.

— Я бы зарисовал их для тебя, — внезапно прибавил Седрик, когда она вопросительно посмотрела на него. — Ты могла просто попросить.

— Что ж, иногда попросить кого-то о чем-либо труднее, чем сделать самому, — сухо заметила она.

Элис всматривалась в него и отчаянно пыталась разглядеть своего давнего друга. Уже десятки раз она его прощала. И десятки раз просыпалась среди ночи или отвлекалась от работы — и понимала, что скрипит зубами, поскольку ей вспомнилось какое-нибудь событие из прошлого в свете нового знания, которым снабдил её Седрик.

Ей казалось, что она уже вычислила, кто из её друзей и знакомых знал об истинных пристрастиях Геста. И кто из них был осведомлен о его отношениях с Седриком. Теперь все выглядело таким очевидным. Брошенные вскользь замечания, некогда звучавшие так загадочно, обрели смысл. Стали понятными некоторые сцены. Ей вспомнилось, как однажды торговец Фелдон подавился вином, когда его молодая жена с сочувствием спросила Элис, не удалось ли той забеременеть. Тогда ей показалось, что он смутился. Но теперь она уверилась, что он просто пытался подавить смех, представив, как Гест делит с ней ложе. Воспоминание и новое его восприятие обожгли её разум при одном взгляде на Седрика. Он тоже присутствовал на том званом обеде.

Похоже, от её взгляда его пробрала та же дрожь, что и её саму. Он на миг поджал губы, а затем покачал головой, как будто от чего-то отказываясь.

— Элис, мне нужно с тобой поговорить, — повторил он.

Она вздохнула и отложила карандаш.

— Я здесь.

Седрик чуть поморщился, глянув на неподвижные птичьи тушки. Элис услышала шелест — пошел дождь, тронув рябью воду за бортом. Седрик подошел к двери камбуза и плотно её прикрыл. Сел напротив и положил на стол потрепанный холщовый мешок.

— Когда я закончу, ты будешь думать обо мне ещё хуже, чем теперь, — сцепив руки в замок, объявил он. — Зато получишь все объяснения моим действиям, какие я тебе задолжал. И тогда все закончится. Мне больше не за что будет просить прощения и не нужно будет опасаться, что однажды ты узнаешь какую-нибудь из моих грязных тайн.

Элис сама стиснула руки — в душе её уже начал нарастать страх.

— Не самое обнадеживающее начало разговора.

— Да. Не самое. Дело вот в чем, Элис. Когда Гест велел мне ехать с тобой, я пришел в ярость. И обиделся, потому что этим Гест наказал меня за то, что я встал на твою сторону. Я настаивал, что отпустить тебя в Дождевые чащобы будет справедливо. Слишком часто напоминал ему, что он сам на это согласился в числе условий брачного контракта.

Седрик чуть помолчал, но Элис внешне никак не отреагировала на его слова.

— Поняв, что мне неизбежно придется ехать с тобой и смотреть на твоих «клятых драконов», я вспомнил одного калсидийского купца, который обратился к Гесту за несколько месяцев до того. Он весьма осторожно предположил, что у него могут иметься связи с торговцами Дождевых чащоб, способными добыть кусочки драконьей плоти, — продолжил рассказ Седрик, подняв голову и посмотрев Элис в глаза. — Ты ведь знаешь, что с тех пор, как герцог Калсиды начал стариться, он постоянно ищет способы продлить себе жизнь и поправить здоровье.

— О его торговых предложениях я прекрасно знаю, — сдержанно ответила Элис.

Седрик снова опустил взгляд.

— Я связался с тем купцом. Рассказал ему, куда поеду. Он снабдил меня всем, что, по его мнению, могло мне потребоваться. Сосудами для образцов и консервантами. Списком самых ценных частей тела. — Седрик вдруг вскинул голову и решительно подытожил: — Я поехал с тобой в этот поход, намереваясь раздобыть эти части. Я хотел сколотить на них состояние, а затем уговорить Геста бросить тебя и уехать со мной.

Элис сидела совершенно неподвижно, ожидая продолжения.

— Я сделал именно то, в чем обвинял Лефтрина. Я использовал тебя, чтобы подобраться поближе к драконам. Я собрал чешую и кровь, даже кусочки плоти, оставшиеся после того, как Тимара промывала рану Медной, и спрятал у себя в каюте.

Седрик запустил руку в холщовый мешок. Одну за другой он вынул несколько небольших склянок и выставил на стол. На дне одного флакона что-то краснело.

— Я намеревался отвезти все это в Удачный, передать тому калсидийскому купцу и разбогатеть.

На этом Седрик умолк.

Спустя мгновение Элис поняла, что он ждёт её реакции. Она взяла один из пустых флаконов и повертела в руках.

— И что ты сделал со своей добычей?

— Грефт все украл. Когда сбежал с баркаса. И её больше нет.

Седрик кивнул на склянки. Элис с трудом сдержала дрожь и поставила обратно на стол тихо звякнувший пузырек.

— Почему ты рассказываешь мне об этом теперь?

— Из-за Карсона, — помолчав, неохотно признался Седрик. — Он сказал, я должен порвать со старым, чтобы начать что-то новое. А это часть моего прошлого.

— Ты порываешь со мной.

— Нет. Нет, дело вовсе не в этом. Я не хочу тебя терять, Элис. Знаю, это вряд ли возможно, но мне хочется снова стать тебе тем другом, каким я был когда-то. Быть им хотя бы со своей стороны, если ты понимаешь, о чем я, даже если ты не сможешь относиться ко мне как прежде. Каким-то образом я превратился из твоего друга в человека, который мог тебя обмануть и даже использовать, чтобы подобраться к драконам. И больше я им быть не хочу. Я и рассказываю все это, чтобы его уничтожить. Прежний Седрик обязательно предупредил бы тебя о таком человеке, в те времена, когда он был тебе настоящим другом.

— Ты имеешь в виду, пока до него ещё не добрался Гест. Пока Гест не добрался до нас обоих.

Элис подняла руку и потерла лоб. Этот жест позволил ей на мгновенье прикрыть глаза, чуточку побыть наедине с собой и своими мыслями. На самом деле, не вполне справедливо винить во всем Геста. Не так ли? Их с Седриком пути разошлись ещё до того, как он появился и воссоединил их судьбы столь причудливым образом. Элис попыталась вспомнить, как относилась к Седрику прежде. В те годы, когда они почти не общались, она вспоминала о нем с нежностью. Улыбалась своей девичьей влюбленности в него. При случайной встрече, на рынке или в гостях у общих друзей, она всякий раз искренне радовалась и тепло приветствовала его.

Общество Седрика, медленно осознала Элис, было единственной светлой стороной её брака с Гестом. Она попыталась представить, на что походили бы последние несколько лет, не будь его рядом. Что, если бы она оказалась в доме Геста без Седрика, без его заботы и застольных бесед? Это он, припомнила Элис, советовал Гесту, что ей подарить, и только выбранные им книги и свитки делали её жизнь сносной. В каком-то смысле Элис с Седриком были парой зверей, угодивших в одну ловушку. И если Седрик отчасти и виноват в том, что она оказалась во власти Геста, он хотя бы сделал все возможное, чтобы как-то скрасить ей существование.

И он помог ей отспорить это путешествие. За что сам недёшево заплатил.

Целая цепь событий привела её к встрече с Лефтрином. Привела к тому, что она нашла и любовь, и жизнь.

Кончиком пальца Элис потрогала испачканную красным склянку. Затем нахмурилась, склонилась ближе и взяла соседний пузырек. Он был немного больше остальных. Внутри что-то поблескивало. Элис подняла склянку к свету, льющемуся в окно камбуза, и внимательно посмотрела. Встряхнула. Предмет внутри не сдвинулся, но было совершенно ясно, что это такое.

Тогда с силой, удивившей Седрика, Элис разбила склянку о край стола. Осколки брызнули во все стороны, и он инстинктивно заслонил лицо ладонями.

— Прости, — пробормотала Элис, потрясенная собственной порывистостью.

Она осторожно разгребла осколки и нашла донце пузырька. Медленно подцепила одинокую, с медным отливом чешуйку, которая застряла внутри. Поднесла к свету. Та была почти прозрачной.

— Чешуйка, — произнес Седрик.

— Да.

Элис собрала тряпкой осколки и выбросила в ведро, где уже лежали внутренности и перья варящихся птиц. Затем вынула из кармана брюк медальон.

— Ты оставила его себе? — изумился Седрик.

— Да. Не знаю, зачем. Наверное, чтобы он напоминал мне, какой я была дурой, — откликнулась Элис и поглядела на него исподлобья. — Но, пожалуй, тебе такая памятка нужна ещё больше, чем мне.

Она раскрыла медальон, и на них уставился Гест. Его надменная усмешка уже не казалась красивой — только язвительной. Элис достала перевязанную ниткой прядку темных волос и отложила в сторону, как недавно откладывала вынутые из птичьих тушек кишки. Затем взяла нож, которым разделывала дичь, подцепила острием портрет Геста и вытащила миниатюру. Осторожно поместила медную чешуйку внутрь медальона и защелкнула его. «Навсегда», утверждал маленький золотой кулон. Элис подняла его за цепочку.

— Навсегда, — повторила она Седрику, протягивая вещицу ему.

Он чуть поколебался, прежде чем взять медальон. Ещё миг подержал его в руке. Затем надел цепочку на шею и спрятал под рубашку.

— Навсегда, — согласился он.

Элис встала, чтобы он не заметил, как её глаза наполнились слезами. Неужели покончить с прошлым и начать все с чистого листа настолько просто? Она подняла крышку котла и помешала похлебку. Варево едва кипело. Придется попросить хранителей, чтобы нашли ей хоть какое-то топливо, если хотят получить сегодня горячую еду. Элис открыла дверцу печки и хмуро поглядела на умирающие угли.

— Вот что мы можем сжечь, — предложил Седрик и швырнул в топку портрет.

Элис и не заметила, когда он успел его взять. Миниатюра упала на угли, над ней взвился единственный язычок пламени, а затем она сморщилась и почернела.

— А вот ещё.

Прядь волос Геста полетела следом. От неё повалил дым, и Элис поспешно захлопнула дверцу печки.

— Ну и вонь! — воскликнула она.

Седрик принюхался.

— Да, он такой.

Элис прикрыла рот и нос, а затем прыснула из-под ладони. К её удивлению, Седрик к ней присоединился — и вот они уже смеются вместе, чего не случалось уже Са знает как давно. Затем вдруг обнаружилось, что он не смеется, а плачет, и Элис обняла его и неожиданно расплакалась тоже.

— Все будет хорошо, — удалось выговорить ей. — Все будет хорошо. Ты со мной, мой друг. Мы справимся.

После того как Сильве ушла, Тимара ещё некоторое время проплакала в темноте. Это было глупо и бессмысленно. Но она все равно плакала. А когда девушка уверилась, что слезы иссякли, и все её горе переросло в гнев, она вышла из тесной каморки и отправилась на поиски Синтары.

Тимара вышла на нос баркаса и оттуда увидела драконов. Они оказались неподалеку. Некоторые уже улеглись вплотную друг к дружке, уложив головы на спины соседей. Эта поза выглядела такой дружелюбной и мирной, но она знала правду. Только так драконы могли дать отдых ногам и поспать, не рискуя нахлебаться воды. Синтара не спала. Она медленно брела по зарослям камыша, пристально вглядываясь в воду. Наверное, надеялась поймать лягушку или рыбку. Что угодно съедобное. Недавний дождь дочиста отмыл всех драконов. Послеполуденное солнце прорвалось сквозь тучи и сверкнуло на шкуре Синтары. Несмотря на гнев, Тимара невольно восхитилась красотой своей драконицы.

Свет играл на синих чешуйках. Когда Синтара поворачивала голову, в малейшем движении мышц сквозило опасное изящество. Несмотря на размеры, несмотря на то, что дракон не создан для жизни в воде, двигалась она почти беззвучно.

«Смертоносная красотка», — подумала Тимара, и её уже привычно захлестнуло волной драконьих чар.

Синтара была прекраснейшим из когда-либо виденных ею созданий.

Тимара отчаянно, а затем и сердито искала ощущение собственного «я». Да. Синтара была самым прекрасным существом в мире. И ещё самым безрассудным, эгоистичным и жестоким! Стряхнув с себя драконьи чары, Тимара схватилась за планшир «Смоляного» и перелезла за борт.

К трапу были привязаны лодки хранителей. Тимара не стала брать одну из них. «Смоляной» стоял на отмели, вода здесь доходила до колена, от силы до пояса.

«Как раз впору для того, чтобы всем приходилось туго», — мысленно сказала себе девушка и спрыгнула вниз.

Ноги погрузились в ил глубже, чем она ожидала, и на миг Тимара испугалась. Но вода не доходила ей даже до пояса, и девушка использовала этот страх, чтобы подпитать гнев. Она не станет плакать и ныть. Только не сегодня. И, возможно, никогда больше.

Тимара огляделась по сторонам, увидела, что Синтара все ещё охотится, и направилась прямиком к ней. Подойдя к камышам, она двинулась напролом, не заботясь о том, что поднятый ею плеск наверняка распугает ту мелкую дичь, на которую надеялась голодная драконица. Разве Синтару когда-нибудь волновало, что именно она портит Тимаре? Едва ли. Едва ли драконица вообще задумывалась, как её поступки скажутся на её хранительнице или любых других людях.

— Прекрати шуметь! — зашипела Синтара, когда девушка подошла ближе.

Тимара намеренно громко прошлепала по воде и встала прямо перед носом у взбешенной драконицы. Синтара вытянула шею во всю её высоту, воззрилась на девушку сверху вниз и чуть приподняла крылья.

— Что на тебя нашло? Здесь и без того почти нет дичи, да ещё ты распугала всю рыбу и лягушек на этой отмели!

— Ты сама виновата! Что ты со мной сделала?

— Я? Ничего я с тобой не делала!

— Тогда что это такое? Что это за изменения?

Тимара яростно содрала с себя рубаху и повернулась к Синтаре спиной.

— Ах, это. Они ещё не окончены.

— Что не окончено? Сильве сказала, там какие-то пальцы режутся из ран в спине!

— Пальцы! — с веселым изумлением протрубила драконица. — Какие ещё пальцы? Нет! Крылья. Кстати, дай-ка взглянуть.

Тимара была слишком потрясена, чтобы шевелиться. Крылья. Крылья. Слово вдруг лишилось смысла. Оно ничего для неё не значило. Крылья. Крылья у неё на спине.

— Но я же человек, — оцепенело пробормотала она.

Дыхание дракона касалось её обнаженной кожи.

— Пока ещё да. Но когда перерождение завершится, ты станешь Старшей. С крыльями. Первой в истории, если мои воспоминания верны. Они пока ещё недоразвиты, но… ты можешь ими шевелить? Ты вообще пыталась ими шевелить?

— Шевелить? Да я даже не знала, что они у меня есть!

Тимара уже выплакала все слезы, горюя о своем уродстве.

Что оно значило для неё ещё час назад? Что она калека и чудовище. Что она никогда не посмеет обнажиться перед мужчиной, нет, вообще ни перед кем, поскольку у неё из спины растут пальцы. Но это оказались не пальцы, а крылья. А глупая драконица, которая их вырастила, даже не спросив её саму, теперь интересуется, может ли Тимара ими пошевелить.

Слезы снова подступили к глазам, и девушка не могла сказать, от чего. От страха? От ярости? Сердце гулко колотилось в груди.

— Попробуй пошевелить ими, — настаивала Синтара.

В её голосе не было участия, одно лишь любопытство. Очередной выдох пощекотал голую кожу, Тимара вздрогнула, и внезапно на её спине что-то дернулось.

— Что это? — вскрикнула она, пытаясь отшатнуться от собственного тела.

Теперь ей стало больно, как будто она потянула мышцы или вывихнула палец. Нечто, соединенное с её позвоночником, мучительно сводило от тесноты. Тимара скорчилась от боли и с ужасом ощутила, как с лопаток побежала струйка теплой жидкости, а затем что-то тяжелое и влажное безвольно повисло у неё за спиной.

— Что это? — отчаянно выкрикнула она.

Она не смеет, но она должна. Тимара завела руку за спину и коснулась чего-то похожего на палки, завернутые в мокрую тряпку.

— Нет! — крикнула она.

Тело болезненно содрогнулось, и на свободу вырвалось второе крыло.

— Нет, — повторила она слабо.

Тимара хотела было закрыть лицо руками, но заметила на пальцах кровь. Её зазнобило. Это какая-то ошибка. Штуковины у неё за спиной подергивались и дрожали. Они её часть. Чужеродная, чудовищная часть её самой. Она ощутила ими тепло летнего воздуха и удивленное фырканье Синтары.

— Н-да, я ожидала большего, — заметила та.

— А я вообще ничего не ожидала! — закричала на неё Тимара. — Как ты могла сделать со мной такое? Зачем ты это сделала?

— Я вовсе не хотела! — призналась драконица, и на миг в её голос даже закралась тревога, но гнев все же победил. — Между прочим, ты сама это с собой сделала. Ты была беспечна. Когда ты вытаскивала из меня наждачную змею, на тебя брызнула моя кровь. Должно быть, часть попала в рот. С тех пор я стала отчетливее тебя ощущать. И ты должна была почувствовать, как крепнет связь между нами! Как ты могла не заметить?

— Я просто думала… так и должно быть между драконом и хранителем. Но зачем ты сделала со мной такое?

— Я не делала. Тогда я вообще не собиралась тебя менять. Обычно дракон очень тщательно выбирает человека, которого будет делать Старшим. Подобного перерождения удостаиваются самые преданные, самые верные и мудрые из людей. В древности люди соперничали между собой, пытаясь добиться этой чести от дракона. Она не выпадала каждому, кому поручили заботиться о драконе так, словно это дрянная, низкооплачиваемая работа!

— Тогда зачем ты это сделала? Зачем?

Слезы катились по лицу Тимары. Их голоса далеко разносились по воде. Она слышала недовольные возгласы хранителей, ворчанье драконов. Но её это не волновало, совершенно не волновало, даже если остальные глазеют с палубы баркаса, а другие драконы встревожены и подходят ближе, чтобы узнать о причине переполоха. Это касалось только её и Синтары, и она была намерена выяснить все, раз и навсегда.

— Ты сама начала себя менять! Ты грезила о полетах чаще, чем я! Я вообще не собиралась тебя перерождать. Когда Меркор обратил моё внимание на то, что ты меняешься, я тебя пожалела. Вот и все. Ты должна быть благодарна! Когда они вырастут, то будут прекрасными, почти такими же, как у меня. А у меня будет первая на свете крылатая Старшая! Никто из драконов не создавал ещё подобного существа.

Тимара вытянула шею, пытаясь заглянуть себе за плечо. Драконица, судя по голосу, была весьма довольна собой. Действительно ли крылья красивы? Должна ли она чувствовать себя польщенной, а не изуродованной? Но как бы Тимара ни изворачивалась, ей удалось рассмотреть только кончик чего-то влажного, напоминающего промокший под дождем зонтик от солнца. Робея, она потянулась за спину обеими руками. Крылья. Тимара нащупала кожу, обтянувшую кость и хрящи, но самым странным было то, что, прикасаясь к крыльям, она ощущала собственное тело, как если бы это были её же ладони.

Тимара собралась с духом, взялась за крылья и попыталась вытянуть их. Нет. Нет, это все равно что выворачивать себе пальцы. Она дернула плечом и инстинктивно сложила крылья, плотно прижав к спине. Да, они прижались, но не спрятались под кожей, как раньше. Просто тесно прилегли к телу, как у Синтары или у птиц.

— Они… они ещё вырастут? — выговорила Тимара и, набравшись смелости, спросила прямо: — Я когда-нибудь смогу летать?

— Летать? Не говори глупостей. Нет. Они слишком малы. Зато они будут красивыми, такими же красивыми, как мои. Все будут тебе завидовать.

— Почему они немогут стать больше? Почему бы им не вырасти достаточно большими, чтобы я смогла летать? Я хочу летать!

— Как ты смеешь просить больше, чем тебе было дано? — снова рассердилась драконица, оправившись от изумления плодами собственных трудов. — С чего ты взяла, что сможешь летать, когда я не могу?

Тимаре показалось, что Синтара проговорилась, случайно сказав правду.

— Может, я просто считаю, что все изменения, которым ты меня подвергаешь, должны быть мне полезны!

— Ты будешь красива! Интересна другим драконам. А этого вполне достаточно для любого Старшего, не говоря уже о людях!

— Может, тебе и достаточно «красивых» крыльев, но если я должна терпеть их вес и связанные с их ростом неудобства, то пусть уж они приносят мне пользу. Я никогда не могла понять, почему ты даже не пытаешься летать. Я вижу, как другие драконы расправляют и упражняют крылья. Я видела, как серебряный почти поднялся над водой, а ведь начинал он с куда менее складного тела, чем у тебя, и куцых крылышек! Ты же даже не пытаешься! Я ухаживаю за твоими крыльями, вычищаю их. Они становятся все больше и сильнее, и ты могла бы попробовать, но ты не хочешь. Ты только и знаешь, что рассказывать мне, как они красивы. Может, они и красивы, но тебе что, никогда не приходило в голову использовать их по назначению?

Тимара видела, как разгорается гнев драконицы. Девушка посмела её упрекнуть, а Синтара не терпела даже намеков на то, что она ленива, слишком жалеет себя или даже несколько…

— Глупа, — произнесла Тимара вслух.

Она сама не знала, что её на это толкнуло. Наверное, просто желание показать Синтаре, что та зашла слишком далеко и что её хранительница больше не позволит ей третировать себя. Как драконица посмела вырастить крылья у неё на спине, когда не способна даже совладать с собственными, данными ей от природы?

Гул голосов на баркасе сделался громче. Тимара не желала даже смотреть в ту сторону. Она стояла, прижимая к груди скомканную рубаху, и глядела в яростно вращающиеся глаза драконицы. Синтара была великолепна в гневе. Она вскинула голову и широко разинула пасть, показав расположенные в горле яркие мешочки с ядом. Раскинула крылья, словно огромные витражи, подчеркивая свои размеры, как обычно делают драконы, чтобы напомнить друг другу о собственной мощи и помериться величиной. На миг Тимару ошеломили её чары и величие. Она едва не рухнула перед Синтарой на колени.

Но затем взяла себя в руки и выдержала удар чистого обаяния, которым окатила её драконица.

— Да, они прекрасны! — прокричала девушка. — Прекрасны и бесполезны! И ты сама прекрасна и бесполезна!

Тимара содрогнулась всем телом. Её резко замутило, а затем она осознала, что именно сделала. Нелепо откликнувшись на позу Синтары, она расправила собственные крылья. С баркаса послышались изумленные крики хранителей.

Драконица вдохнула. Пасть её оставалась широко разинута, и Тимара, как будто приросшая к месту, стояла перед ней, глядя, как набухают мешочки с ядом. Если Синтара решит в неё плюнуть, бегством ей не спастись. Так что девушка не отступала, окаменев от ужаса и ярости.

— Синтара! — проревел Меркор. — Закрой пасть и сложи крылья! Не причиняй вреда своей хранительнице за то, что она сказала тебе правду!

— Драка! Драка! Драка! — восторженно трубил Плевок.

— Тихо ты, зараза! — прикрикнул на него Ранкулос.

— Не смей здесь плеваться! Ты обожжешь меня! Убей свою хранительницу, если хочешь, но только задень меня, и я издырявлю твои крылья, словно гнилую тряпку! — высказалась маленькая зеленая Фенте.

Она привстала на задние лапы и тоже вызывающе расправила крылья.

— Хватит сходить с ума! — снова взревел Меркор. — Синтара, не смей трогать хранительницу!

— Она моя, и я поступлю с ней так, как захочу! — протрубила в ответ Синтара на высокой гневной ноте.

Тимара невольно зажала уши ладонями. Ужас сделал её безрассудной.

— А мне плевать, что ты со мной сделаешь! Глянь, что ты уже натворила! Хочешь меня убить? Так вперед, тупая ящерица. Пусть кто-нибудь ещё вычищает тебе насекомых из глаз и обирает пиявок с твоих бесполезных, красивых крыльев! Давай, убей меня!

Синтара, великолепная и смертельно опасная, встала на дыбы, широко распахнув крылья. Блестящие шипы на них, которыми можно было ранить противника в воздушном сражении, по желанию дракона выделяли яд. Тимара успела на краткий миг удивиться тому, что откуда-то это знает. А затем Синтара завизжала, словно штормовой ветер. Она резко сложила крылья и, чуть развернувшись, снова расправила. Порыв ветра подхватил Тимару и оторвал от земли.

Она сильно ушиблась спиной о воду, и новые крылья, на которые пришелся весь удар, пронзила мучительная боль. Девушка начала тонуть, успела хлебнуть воды, и тут её ноги нашарили дно. Она выпрямилась, кашляя и хватая ртом воздух, глаза жгло от илистой воды и слез. До неё доносились вопли с баркаса.

— Тимара! — перекрыл их крик Татса, хриплый и злой. — Тимара! Да чтоб тебя, гнусная ящерица! Будь ты проклята!

Его слова Синтару не остановили. Она надвигалась на Тимару, покачивая низко опущенной головой.

— Этого ты хотела, никчёмная девчонка? Отправить тебя ещё полетать?

— Предупреждаю тебя, Синтара! — окликнул её приближающийся Меркор.

Он расправил золотистые крылья, и играющий на них свет казался ярче солнечного. Ложные глаза на крыльях как будто сверкали гневом.

Задыхаясь и кашляя, Тимара пятилась быстро, насколько позволяла ей вода, а сердитая драконица все наступала. Глаза Синтары вращались в неиссякающей ярости.

В вышине прокричал охотящийся ястреб. И снова. Все драконы посмотрели вверх. Птица пикировала на них, шумно разрезая воздух.

— Тинталья? — с изумлением спросил Меркор.

— Он красный! — прокричал кто-то.

Драконы застыли, глядя в небеса. Тимара схватила рубаху, плававшую в воде неподалеку. Стерла с глаз ил и песок и тоже посмотрела вверх. Птица прорвалась сквозь завесу облаков. Рубиновый ястреб становился все крупнее, и крупнее, и крупнее.

— Хеби! — закричала вдруг Тимара. — Рапскаль!

Алая драконица торжествующе затрубила в ответ. Сложенные крылья вдруг с треском распахнулись, прервав стремительное падение. Она описала три узких, невероятных круга над ошалевшими драконами и стоящим на отмели баркасом. Затем, несколько раз взмахнув крыльями, Хеби резко повернула и по широкой петле облетела «Смоляного» и взволнованных сородичей. Рубиновые крылья показались им широкими, словно паруса, когда она изящно замедлила движение. Хеби полетела так низко, что кончики крыльев задевали метелки камыша. А на спине драконицы сидел стройный алый человек и радостно смеялся.

— Я нашел вас! — прокричал он голосом Рапскаля, ставшим чуть ниже, но по-прежнему жизнерадостно звонким. — Я нашел вас, а Хеби нашла Кельсингру! Вперед. Мы покажем дорогу! Здесь недалеко! Всего полдня лету на восток отсюда. Следуйте за нами! Следуйте за нами в Кельсингру!

^{Десятый день месяца Увядания, шестой год Вольного союза торговцев.}

^{От Эрека, смотрителя голубятни в Удачном, — Детози, смотрительнице голубятни в Трехоге.}

Послание от родителей Эрека Данварроу, смотрителя голубятни в Удачном, родителям Детози Душанк, запечатанное фамильной печатью торговцев Данварроу.

Детози, уничтожь мою приписку, прежде чем отдать свиток родителям. Боюсь, я знаю, что внутри. Наверное, я слишком часто упоминал о тебе при родных, да и твой племянник Рейал, мой подмастерье, много о тебе рассказывал. Их предложение, пожалуй, несколько преждевременно, ведь мы ещё даже ни разу не встречались, но мой отец, обладающий званием торговца в нашей семье, имеет право полностью брать подобные переговоры на себя. Боюсь, это может оскорбить тебя и твоих родных. Но, на самом деле, ещё больше я боюсь, что из-за его письма ты отвергнешь предложение, которое я надеялся сделать сам, лично — возможно, когда мы наконец встретимся, и ты узнаешь меня получше.

К моей поездке все уже готово. Я увижу тебя ещё до конца месяца. И пока я не смогу переговорить с тобой лично, умоляю: не отвергай несвоевременного предложения моих родителей. Помни, ты всегда сможешь отказать мне. Но хотя бы позволь мне сперва самому высказать свою просьбу.

Эрек

Глава 20

КЕЛЬСИНГРА

— Так зачем же ты все это записываешь?

В чем-то, решила Элис, Рапскаль совершенно не изменился. Он, как и раньше, ерзал на месте, словно неугомонный мальчишка, явно желая поскорее вскочить и чем-нибудь заняться. С другой стороны, было трудно, глядя на высокое и стройное алое существо, которым он стал, видеть в нем прежнего парнишку-хранителя. И добиться от него внятных сведений оказалось так же непросто, как говорить с драконом. Или же с маленьким нетерпеливым ребёнком.

Элис сидела на пороге домика, который, скорее всего, некогда был пастушьей хижиной. Ниже, до самого берега стремительной реки, расстилались зеленые холмы. Элис все ещё свыкалась с мыслью о том, что они наконец добрались. Сидеть на склоне, обозревая покатый зеленый луг, сбегающий к быстрому потоку, казалось странным само по себе. Но глядеть за широкую реку и видеть вдали древние постройки Кельсингры — это попросту не укладывалось в голове.

«Полдня лету для дракона» оказалось шестью днями медленного продвижения для баркаса. И каждый из них давался с трудом. В первый день Хеби время от времени появлялась, описывала петлю над кораблем и улетала в ту сторону, куда им следовало направляться. К несчастью, река по пути чем дальше, тем сильнее мелела. Драконы тащились впереди, усердно шлепая по стоячей воде и вязкой грязи. «Смоляной» неровной походкой двигался следом, натужно раскачиваясь из стороны в сторону.

На второй день пути пошел проливной дождь. Капли настойчиво лупили по гладкой поверхности воды, образуя расходящиеся круги, края которых, перекрываясь, сводили друг друга на нет. Когда ливень прекратился, поднялся туман, окутавший весь мир серой пеленой. Дымка висела, пока её не смыл вернувшийся дождь. Драконы и баркас на ощупь двигались вперед сквозь нескончаемую морось. Жизнь на борту сделалась невыносимой. Хранители наводняли камбуз и кубрик, пытаясь хоть немного обсохнуть, но сырость заползала во все щели. Скудную пищу приходилось есть холодной — сухого топлива не хватало даже на слабый огонь в печи. Хотя в открытую никто не ссорился, раздражение нарастало. Единственной темой разговоров стала Кельсингра и рассуждения о том, где все это время были Рапскаль с Хеби, почему они так и не спустились к баркасу и почему не вернулись раньше. Споры разносили в клочья каждую догадку, никому не принося удовлетворения.

— Сколько ещё это может продолжаться? — спросила Элис Лефтрина, когда они проснулись утром третьего дождливого дня.

Он посмотрел на неё с недоумением.

— Элис, ты никогда не задумывалась, почему эта местность называется Дождевыми чащобами? Зимой здесь всегда так. Дожди в этом году начались слегка рановато, так что, возможно, нас ещё ждут солнечные деньки. Но, может, и нет. Несколько обнадеживает то, что вода поднимается и приподнимает баркас. Но у этого есть и другая сторона.

Элис догадалась сразу же.

— «Смоляному» легче двигаться по высокой воде. А вот драконам — труднее.

Лефтрин мрачно кивнул.

— Драконам нужно хотя бы иногда выходить на сушу, но пока что нам не попалось даже грязевой отмели, — подтвердил он, поднялся с койки, подошел к маленькому окошку и взглянул на небо. — Должно быть, из-за ливня мы вчера не видели Хеби с Рапскалем. Даже если они и могут летать в такую бурю, они, скорее всего, нас попросту не нашли.

Дождь шёл всю ночь и половину следующего дня. Один раз Элис показалось, что она слышит в вышине зов Хеби, похожий на крик далекого ястреба. Но когда она выскочила на палубу, ей не удалось ничего разглядеть в клубящемся тумане. Только силуэты драконов маячили рядом с баркасом. «Смоляной» пробирался вперед, придерживаясь общего направления, показанного Хеби. В дожде и тумане было трудно не сбиться с курса. Уровень воды медленно поднимался, но только ли из-за ливней, или они все-таки нашли скрытый фарватер? Элис не могла понять, «Смоляной» ли следует за драконами, или драконы тащатся рядом, прислушиваясь к его указаниям. Ей казалось, она вот-вот сойдет с ума от бесконечного шелеста дождя и неуверенности.

На четвертую ночь она проснулась и обнаружила, что Лефтрина рядом нет. Элис поспешно встала, на ощупь нашла в темноте платье работы Старших. Её охватили волнение и смутное, вселяющее трепет предчувствие, хотя причин их она определить не могла. Элис вышла из каюты и заметила свет в камбузе от камышового светильника в блюдце. Беллин только что зажгла его и стояла рядом, протирая заспанные глаза.

— Ты не знаешь, что происходит? — спросила её Элис.

Беллин покачала головой.

— Меня разбудил «Смоляной», — шепнула она. — Но я не знаю почему.

Элис распахнула дверь камбуза, преодолевая сопротивление ветра снаружи. На неё тут же обрушился ливень, и ледяные капли едва не загнали женщину обратно. Но рядом была Беллин, и Элис не хотела терять перед ней лицо. Она прижала руки к груди, наклонила голову, защищаясь от дождя, и на ощупь, вдоль палубной надстройки пробралась на нос судна. Лефтрин оказался здесь раньше. На палубе у его ног стоял фонарь, в котором догорали остатки бесценного масла. Сварг опирался на планшир рядом с капитаном, вглядываясь в кромешную темноту и дождь. Дрожащая, обнимающая себя за плечи худенькая тень на поверку оказалась Скелли. Как только Элис подошла, Лефтрин обнял её, укрывая от непогоды. От дождя прикосновение не спасало, но тепло его тела приятно согревало.

— Что происходит? — спросила Элис. — Зачем «Смоляной» нас разбудил?

Лефтрин от радости прижал её к себе ещё крепче.

— Нашлось течение. Вполне явственное, и мы снова поднимаемся против него. Поток очень быстро набирает силу и глубину, и дело тут точно не только в дожде. Так мы наверняка выйдем в новую реку.

— А драконы?

— Они держатся рядом с нами.

— В темноте?

— Выбора у нас нет. Вода прибывает так быстро, что нам необходимо срочно найти берег и пристать к нему. Если стоять на месте, нас попросту смоет.

Элис поняла, о чем промолчал капитан. Если вода поднимется слишком быстро, их все равно может смыть. Волнение и напряжение гудели во всех, кто собрался на палубе. Ещё до зари к ним присоединились хранители. Они мокли под дождем и толпились на носу баркаса, пытаясь рассмотреть в сумраке свою судьбу.

Где-то взошло солнце. Драконы превратились в силуэты, а затем, когда дождь утих, а туман вернулся — в размытые тени. Когда ливень унялся, Элис расслышала шум текущей воды. Он доносился отовсюду, и это её ужаснуло. Что если они не смогут найти берег? Что если они движутся сейчас не к краю потока, а к середине?

Когда Лефтрин угрюмо приказал команде взяться за багры, а хранителям — не путаться под ногами, сердце Элис упало. Солнце поднялось выше, туман слегка рассеялся. Драконы казались слегка посеребренными цветными глыбами, величественно выступающими рядом с баркасом и позади него. Теперь «Смоляной» явно возглавлял отряд. Элис поднялась на крышу надстройки, понимая, что как бы ей ни хотелось остаться рядом с Лефтрином, сейчас корабль требует от него полной отдачи. Кое-кто из хранителей сбежал на камбуз и в кубрик отогреваться, но Тимара осталась сидеть, скрестив ноги, на палубе, а дрожащая Сильве с тревогой следила за Меркором. Драконы переговаривались между собой, низко ворча и изредка фыркая.

Туман постепенно поднимался над водой. И это, совершенно точно, снова была река. Течение несло мимо палые листья и сломанные ветки. На глазах у Элис вода поднималась все выше и выше, постепенно скрывая камышовые заросли по обеим сторонам, пока наконец самые метелки растений не исчезли в глубине. Тимара взволнованно дышала рядом, с тревожной дрожью в каждом вдохе. Облака где-то в вышине, по-видимому, расступились, поскольку сквозь туман вдруг пробился солнечный луч. На несколько мгновений они очутились в мире сверкающих серебряных капель. Отраженный свет слепил глаза, и Элис едва удавалось разглядеть драконов.

— Деревья! — вдруг торжествующе затрубил Меркор. — Держите левее! Я снова вижу деревья.

Тимара пристально всматривалась в туман, пытаясь пронзить его взглядом. Она замерзла. Девушка накинула на плечи одеяло, но с тех пор, как прорезались крылья, она все время зябла. Тимара закуталась поплотнее, но от этого заледеневшие отростки только теснее прижались к спине. Привыкнет ли она когда-нибудь к крыльям, начнет ли считать частью себя, а не чем-то навязанным ей Синтарой? Тимара в этом сомневалась.

Когда Меркор сообщил о деревьях, девушка вскочила на ноги. С замирающим сердцем, молча, она вглядывалась в дымку вместе с остальными. Баркас сменил курс и как-то странно вздрогнул всем корпусом, на миг страшно её перепугав. Запнувшееся сердце подпрыгнуло, подсказав ей причину: когти «Смоляного» ненароком оторвались от дна. Баркас развернуло.

— Делаю, что могу, кэп! — прокричал Сварг, прежде чем Лефтрин его окликнул.

Раздался громкий плеск, и корабль внезапно накренился, когда мимо них к мелководью устремилась Верас. «Смоляной» снова нашел лапами дно и резко рванулся вперед, так поспешно, что Элис рухнула рядом с Тимарой, осевшей обратно на крышу надстройки. Женщина из Удачного не издала ни звука, только больно схватила девушку за руку, не дав ей скатиться на палубу. Спустя миг баркас уже снова двигался ровно.

Туман рассеялся, как будто его и не было вовсе. Вокруг них проявился пейзаж, настолько не похожий ни на что, виденное Тимарой прежде, что она задумалась, не перенеслись ли они чудесным образом в другой мир. Справа от них бурлила река, подбрасывая и унося прочь остатки мусора от того, что ещё час назад было болотом. Журчала она громко и жизнерадостно. Слева полоса воды была уже и быстро таяла, по мере того, как «Смоляной» выгребал к берегу. Драконы торопливо преодолевали течение, вытянувшись сверкающей цепочкой.

Но вытаращилась Тимара на сам берег. Почва поднималась. Не только деревья возвышались над ними. Вздымалась сама земля, чего Тимара никогда ещё не видела. Она слышала о холмах и даже горах и, ей казалось, представляла, на что они похожи. Но идея вздыбленной земли, уходящей все выше и выше, попросту не укладывалась в голове.

— Сухая земля! — выдохнула рядом с ней Элис. — Сегодня мы встанем лагерем на берегу. И разведем костер! И прогуляемся, не увязая в грязи! Ох, Тимара, видела ли ты когда-нибудь такую красоту?

— Я никогда не видела ничего более странного, — с трепетом прошептала она.

Дикий пронзительный крик заставил вздрогнуть всех, кто был на борту. Тимара посмотрела вверх. Широко раскинутые крылья Хеби вырисовывались на фоне голубого просвета между тучами. Она продолжала снижаться к баркасу.

— Сюда! Сюда! — донесся до них далекий голос Рапскаля.

— Никогда не видела ничего прекраснее, — прошептала Тимара.

— Мы почти там. Мы почти дома, — откликнулась Элис, обняв девушку.

И в её словах никому не померещилось ничего странного.

В тот день Рапскаль с Хеби пролетали над ними не меньше шести раз, подбадривая их и донимая криками: «Уже недалеко! Как жаль, что вы не можете летать!» — и прочими не менее полезными сведениями.

Чем дальше, тем суше становилась почва по обоим берегам. Камыши постепенно сменились папоротниками и травой, затем топкими лугами, а там и низкими, поросшими травой холмами, которые тянулись до самых отдаленных лесистых предгорий. Река сделалась шире и сильнее, питаясь притоками и ручьями, сбегавшими с окрестных возвышенностей. Молодые уроженцы Дождевых чащоб с изумлением рассматривали бескрайние просторы и холмы вдалеке, о которых они лишь слышали из старинных сказок, но никогда не видели своими глазами. Они восторженно ахали при виде скалистых утесов на горизонте и песчаных берегов, усеянных валунами. Совсем иной лес подступал теперь к воде, состоящий из невысоких лиственных деревьев с редкими вкраплениями хвойных. Следующим солнечным утром на горизонте встала гряда зубчатых гор. А к середине того же дня путники достигли окраин Кельсингры.

Лефтрин направил «Смоляного» к песчаному берегу. Измученный путешествием баркас наполовину выбрался из воды и лег. Драконы тоже выходили из реки, карабкались на берег и озирались так, словно не могли поверить своему счастью. Почти все сразу же отыскали себе нагретые солнцем места и улеглись отдыхать. Меркор не стал задерживаться, а сразу же полез на поросший травой склон. Сильве побежала следом, едва поспевая за своим драконом. Остальные хранители сходили с баркаса почти неохотно, неуверенно оглядывая совершенно чуждый им пейзаж. Поднявшийся на холм Меркор внезапно встал на дыбы и торжествующе протрубил. Драконы, оставшиеся на пляже внизу, подняли головы и устало ответили на его призыв. И Элис тоже смотрела, разрываясь между восторгом и страданием, на возвышающиеся развалины Кельсингры…

На другом берегу бурной реки.

— Я записываю для потомков. Как мы узнали из старых дневников и писем об основании Трехога, так и следующие поколения однажды узнают из моих записей, как была заново обретена Кельсингра. Найдена тобой и Хеби. Ты же хотел бы, чтобы твои потомки об этом узнали?

У Элис была ночь и часть следующего дня, чтобы оправиться от первого разочарования. Город был совсем близко. Лефтрин, как только сможет, найдет способ отвезти её туда. Но пока что у него имелись другие дела, связанные с судном, командой и хранителями. И у неё тоже были обязанности. Элис пришлось едва ли не силой оттаскивать Рапскаля от товарищей, но она все-таки настояла на своем.

— Все надо записать, пока твои воспоминания ещё свежи. Ведь часто нам только кажется, будто бы мы все прекрасно помним — или что нечто известное нам не забудется уже «никогда». Рапскаль, обещаю, я не задержу тебя надолго. Но те, кто придет за нами, будут вечно помнить о том, что ты совершил.

И теперь Элис ждала, а Рапскаль беспокойно ерзал и пытался привести в порядок мысли. Он переменился так сильно и в то же время так мало. Кожа его сделалась алой, с чешуей тонкой, словно у речной форели, а сам он, кажется, подрос. Он стал стройнее, мускулистее, и его совершенно не заботило то, что лохмотья, оставшиеся от одежды, едва прикрывают его наготу.

Рапскаль поднял голову, наблюдая за полетом Хеби. Драконица охотилась над холмами и скалами за рекой. Элис с тоской проследила за его взглядом. Все было на месте, в точности таким же, какое она видела на гобеленах, украшавших стены Зала торговцев. Солнечные лучи золотили камни план-башни и играли на куполах величественных зданий. Как ей хотелось попасть туда: пройтись по широким улицам, подняться по ступеням и увидеть те удивительные вещи, которые Старшие оставили им. Лефтрин уже дюжину раз объяснял ей, что течение у другого берега слишком сильное и быстрое. Здесь «Смоляной» пристал без затруднений. Но там стремительная река слишком глубока, и баркас не к чему даже привязать. Они видели останки причала, некогда выходившего в реку, но время изъело камни, а вода разметала. «Смоляной» не доверял надежности постройки, а Лефтрин не мог не принять во внимание тревогу судна. Он пообещал Элис, что как только будут восстановлены древние пристани Кельсингры, корабль сможет там надежно причалить. Но пока что она была обречена с тоской взирать на Кельсингру Старших с другого берега.

— Ну, по-моему, я уже все тебе рассказал.

Рапскаль снова вскочил с места. Теперь он смотрел на подножье холма, где прогуливались остальные хранители и исследовали каменные руины города. Сотни фундаментов были рассеяны по этому берегу. Несколько строений остались стоять, предоставляя им укрытие на ночь. Лефтрин поднялся на холм, нашел уцелевшую пастушью хижину и объявил, что она полностью им подходит. Элис охотно согласилась с капитаном. Первый раз за все время пути они смогли по-настоящему уединиться. Вечером Лефтрин развел огонь в древнем очаге и обнаружил, что тяга в трубе, когда он убрал из неё старое птичье гнездо, сделалась просто отличной. Золотистый свет залил единственную комнату домика. Они постелили себе на полу, перед огнем, и завесили одеялом проем отсутствующей двери. И Элис впервые в жизни по-настоящему ощутила себя хозяйкой крохотного дома. На следующее утро она перенесла сюда с баркаса журнал и заметки. И теперь сидела на каменном крыльце домика, озирая свои владения. Отсюда открывался прекрасный вид на излучину реки и корабль Лефтрина. И вся панорама старинной Кельсингры, чтобы дразнить её и искушать.

Элис усилием воли заставила себя сосредоточиться на текущем занятии. На исцарапанной переносной конторке лежали последние четыре листа хорошей бумаги.

— На самом деле, ты ничего толком не рассказал мне, Рапскаль.

Он вздохнул, пожав узкими плечами. Улыбнулся Элис, и белые зубы странно сверкнули на лице, покрытом красной чешуей.

— Ладно. Вот как все было. Я разговаривал с Татсом, а он страшно на меня злился, потому что я сказал Тимаре, что не прочь бы сделать с ней то, чему меня научила Джерд… А почему ты не пишешь?

— Потому что, хм… это не самое важное, — ответила Элис, и в её голосе прозвучала прежняя удачнинская чопорность, а лицо зарделось.

— А, значит, что было после. После того, как ударила волна. И меня ею смыло.

— Да.

— Ну, я попытался плыть, почувствовал, что Хеби где-то рядом, и позвал её, и она меня нашла. Какое-то время мы плыли вместе. Потом мимо пронесло просто огромную кучу дерева. Может, это были остатки нашего костра, не знаю. Но она врезалась в нас, и мы вроде как в ней запутались. То есть нет. Я-то залез наверх, а вот Хеби запуталась. Она не тонула, но и высвободиться не могла. Поэтому я сказал ей: «Не дергайся, давай просто прокатимся на ней». И мы поплыли дальше, и плыли так всю ночь, а на следующее утро поняли, что нас вынесло на середину реки, и даже берегов не видно. Я подумал, что до суши нам не доплыть, поэтому решил так и сидеть на нашем плавнике, пока не покажется берег. И нам обоим пришлось несладко, потому что Хеби застряла, а течение увлекало нас все дальше и дальше. И не было ни еды, ни воды.

— И сколько это продолжалось?

— Не помню. Но явно больше двух дней.

Когти у Рапскаля были черными. Он поскреб ими подбородок, поежился от наслаждения и снова утихомирился.

— Но в конце концов река вынесла нас к большому заливному лугу. Должно быть, это был не тот берег, вдоль которого мы шли за «Смоляным», потому что местность оказалась совершенно незнакомой. И река была не с той стороны от нас, если ты понимаешь, о чем я. Так вот, там я помог Хеби выпутаться, и мы выбрались на сушу. И у нас не осталось почти ничего, кроме трута с огнивом, потому что я всегда носил их в этом кармашке. Видишь?

— Ясно, — отозвалась Элис.

Её перо летало по бумаге, но она все равно подняла голову, чтобы взглянуть на мешочек, который он носил на шее.

— Так что я развел костер, чтобы согреть мою драконицу, и стал ждать, вдруг его кто-нибудь заметит и найдет нас. Но никто не пришел. Зато на лугу было полным-полно еды. Там паслись эти животные, то ли козы, то ли овцы — мне о них ещё отец рассказывал. Во всяком случае, не речные свиньи и не олени. Бегали они не очень быстро и поначалу вообще нас не боялись. Но на второй-третий день испугались, поскольку поняли, что Хеби нравится убивать их и есть. Вот мы и питались ими, а потом, под деревьями, нашли занятное место. Там была такая площадка, которая нагревалась, а Хеби знала, как заставить её работать. И ещё каменное здание, почти разрушенное, но в двух комнатах остались потолки, а места хватило даже для дракона. Хеби много охотилась, много ела, и я вместе с ней. Иногда мы спали на теплой площадке, иногда — в старом доме. Хеби начала расти и делаться ярче, и у неё подросли крылья, и хвост, и даже зубы! И мы продолжали заниматься с ней полетами — ну, ты знаешь, о чем я. Ты ведь часто видела, как мы упражняемся, так?

— Верно. Я часто смотрела, как ты учишь её летать.

— Да. Так вот, крылья у неё становились больше и сильнее, и однажды она взлетела, совсем невысоко. Но на следующий день она пролетела чуть больше, потом ещё больше. Правда, тогда она ещё не могла летать подолгу, не целый день. Но уже достаточно долго, чтобы совсем хорошо охотиться. И моя девочка хотела тогда только охотиться, есть и спать на теплой площадке, а потом снова охотиться и спать ещё, и она становилась все крупнее и сильнее.

Рапскаль покачал головой, снисходительно улыбаясь. Затем снова вскочил с места, с тоской оглядывая берег. Несколько хранителей и драконов с криками и смехом плескались в воде. Татс привел Фенте на берег и, похоже, оттирал песком её чешую. Драконица так и млела от удовольствия. Элис посмотрела на непросохшие буквы. Она посыпала бумагу песком, чтобы высушить чернила, выждала миг и стряхнула его. Приготовила следующий лист.

— А потом?

Рапскаль пробежался взад-вперед, нетерпеливый, словно рвущийся с поводка пес.

— Ну, понимаешь, она ела, спала и росла. Но нам обоим стало одиноко, и однажды Хеби сказала: «Давай полетим в Кельсингру». А я спросил: «Ты сможешь её найти?» — и она ответила, что, наверное, сможет. Тогда я спросил: «А ты сможешь лететь так далеко?» — и она ответила, что, наверное, сможет, если только приземляться на ночь и отдыхать. И не садиться на реку, потому что она точно не сумеет взлететь с воды, а после того, как она в тот раз застряла, она ненавидит воду. Так что я сказал: «Ладно, тогда полетели», и мы полетели. И мы нашли Кельсингру, но тут никого не было. Я страшно расстроился, подумав, что, должно быть, все вы погибли, но Хеби сказала: «Нет, я чувствую других драконов, только они меня не слышат». Так что мы начали каждый день летать по округе, смотреть и звать. И затем однажды мы услышали, как трубят драконы, как будто начинается большая драка. И мы спустились и выяснили, что это всего лишь Синтара расшумелась. Зато мы нашли там вас и сказали идти сюда, и вот мы все здесь.

Рапскаль молчал, пока перо Элис не замерло.

— Ну что? — нетерпеливо спросил он. — Уже все? Теперь потомки все узнают.

— Узнают, Рапскаль. И ваши с Хеби имена будут помнить многие поколения.

Похоже, её слова наконец заставили его замереть. Он взглянул на Элис и заулыбался.

— Это хорошо. Просто чудно. Хеби это понравится. Поначалу она сомневалась насчет своего имени. Может, мне стоило придумать что-нибудь длиннее, величественнее, но я никогда прежде не называл драконов, — пояснил он и дернул одним плечом. — Она уже привыкла. И теперь ей нравится её имя.

— Что ж, многие отныне будут помнить Хеби как драконицу, вернувшую нам Кельсингру и её историю, — заверила его Элис и снова поглядела на сверкающий город по ту сторону стремительно несущегося потока. — Какое же мучение — видеть её и не иметь возможности добраться туда. Не могу дождаться того дня, когда пройдусь по этим улицам, войду в дома, увижу, что ждёт нас там. Я отваживаюсь надеяться на городские хроники, свитки, может, даже библиотеку…

— На самом деле, там почти ничего нет, — пожав плечами, отмел её мечтания Рапскаль. — Почти все дерево сгнило. Там, где я спал, не было ни свитков, ни книг. Мы с Хеби пару дней там бродили. Просто пустой город.

— Ты уже был там!

Почему до сих пор ей не приходило это в голову? Ведь Рапскалю с его драконицей опасное течение нипочем. Конечно, они первым делом побывали в основной части древнего города Старших.

— Рапскаль, погоди, вернись. Присядь. Мне необходимо узнать, что вы видели.

Он обернулся, едва не извиваясь от нетерпения, отчего снова стал похож на мальчишку.

— Пожалуйста, госпожа Элис, не сейчас! Хеби поохотится, поест и поспит, а потом, когда она проснется, я попрошу её отнести тебя туда. Тогда ты все увидишь сама, запишешь, зарисуешь и все такое. Но я так давно не виделся с друзьями и соскучился.

— Что?

— Я слишком долго пробыл один! Мне было не с кем поговорить и…

— Нет, я не об этом! Хеби отнесет меня в Кельсингру? Она полетит туда со мной?

Рапскаль поглядел на неё, склонив голову набок.

— Ну, да. Плавает она не очень хорошо, знаешь ли, поэтому придется лететь. Плавать Хеби вообще больше не любит. Даже бродить по мелководью не любит с тех пор, как мы с ней застряли на реке.

— Нет, конечно же, не любит! И кто может её винить? Но… но она позволит мне полететь на ней? Я смогу полететь на драконьей спине?

— Да, она отнесет тебя в Кельсингру. И тогда ты сама все увидишь и запишешь столько, сколько захочешь. А я пока пойду вниз, к друзьям. Если ты, конечно, не возражаешь, пожалуйста, госпожа.

— О, конечно, я не возражаю. Спасибо тебе, Рапскаль. Большое тебе спасибо.

— Да не за что, госпожа. Уверен, она не будет против.

Затем, будто опасаясь, что она снова задержит его, Рапскаль развернулся и побежал. Элис смотрела ему вслед, смотрела, как сверкают на солнце длинные, покрытые красной чешуей ноги. Одежда теперь смотрелась на нем нелепо: рваные штаны стали слишком коротки для ног Старшего, а потрепанная рубаха, давно лишившаяся пуговиц, хлопала на бегу. Рапскаль стремительно удалялся, что-то крича друзьям. Они обернулись, окликнули его в ответ, жестами приглашая поторопиться и подзывая к себе.

— Что ж, он изменился, — заметил Лефтрин, наблюдая, как Рапскаль несется вниз по зеленому склону холма к реке.

— Не так сильно, как кажется, — отозвалась Элис, обернувшись к нему.

Она улыбалась, не замечая, что нос у неё испачкан чернилами. Лефтрин подошел к ней, развернул к себе лицом и поцеловал, а затем попытался стереть пятнышко, но только размазал по щеке. Засмеялся и показал ей испачканные чернилами пальцы.

— Ой, нет! — воскликнула Элис, достала из кармана потрепанный носовой платок и принялась вытирать лицо. — Теперь чисто?

— Почти, — ответил он, взяв её за руку.

Какая же Элис все-гаки утонченная дама — переживать из-за такой ерунды, как пятнышко чернил на лице. Лефтрину это нравилось.

— Вижу, ты прибавила к своим записям ещё несколько страниц. Выудила из него полный рассказ?

— Лишь краткое изложение того, что с ним случилось и как он снова нас нашел, — улыбнулась Элис и изумленно покачала головой. — Эта молодежь так спокойно ко всему относится! Он не видит ничего из ряда вон выходящего в том, что нашел место, где пасутся одичавшие овцы или козы, близ руин, наверняка оставшихся от древнего строения Старших. Он даже не задумался, насколько важно то, что он открыл землю, сухую землю, где может пастись скот, прямо на реке Дождевых чащоб. Ты понимаешь, что это значит для Трехога или Кассарика? Можно будет выращивать мясо! Возможно, даже овец на шерсть. А он отзывается об этом, как о занятном месте с «теплой площадкой» для его драконицы.

— Что ж. Согласен, это значительное открытие, но, скорее всего, его не удастся повторить снова.

— Ещё как удастся, стоит только драконам начать летать, — возразила Элис, а затем, к изумлению Лефтрина, бросилась ему на шею. — Лефтрин, ты ни за что не угадаешь, что пообещал мне Рапскаль! Он сказал, что попросит Хеби отнести меня за реку в основную часть Кельсингры, и я смогу гулять по улицам, сколько пожелаю!

Капитана едва ли не обидел её восторг.

— Но я же сам обещал отвезти тебя туда! Просто пока у того берега нет безопасной стоянки для «Смоляного». Но, может, завтра он перевезет нас за середину реки, чтобы остаток пути мы проделали на лодке. А вечером вернется за нами. Сейчас ему негде там встать. Для багров слишком глубоко. Он, конечно, умеет двигаться по мелководью против медленного течения, но в такой глубокой и быстрой реке ему придется тяжело.

— Завтра! Мы сможем уже завтра побывать там? Вместе?

Она вообще расслышала хоть слово из того, что он сказал?

— Да, милая. Конечно, сможем. Только баркас не сможет причалить к тому берегу. Но в будущем, когда восстановят пристани, и это станет возможным.

Элис взглянула на последние листы бумаги, затем поднесла к свету оставшийся пузырек с чернилами.

— Ох, Лефтрин, как же глупо вышло! Всю дорогу я записывала каждую мелочь, и вот теперь, когда мы здесь, на окраине главного и почти невредимого города Старших, у меня осталась лишь пара листов бумаги и капля чернил!

Капитан с нежностью покачал головой.

— Что ж, когда вернемся в Трехог, придется купить тебе целый ящик бумаги и бочонок чернил, — посулил он и игриво выхватил из её рук истрепанный носовой платок. — И ещё, пожалуй, запас платков.

— Что? — переспросила она, и вся живость и веселье внезапно схлынули с её лица. — Трехог? Вернемся в Трехог?

Капитан склонил голову набок.

— Ну, полагаю, нам надо будет вернуться ещё до зимы, или хранителям придется разгуливать по холоду почти нагишом. И хотя мясо, рыба и свежая зелень — это прекрасно, но лично я уже начинаю тосковать даже по такому хлебу, как корабельные галеты. И дюжине других вещей, без которых нам пришлось обходиться.

Капитан улыбнулся в предвкушении.

Элис только растерянно смотрела на него.

— Вернемся в Трехог?

— Конечно. Ты не могла не знать, что рано или поздно нам придется вернуться.

— Я, ну… нет. Я об этом не задумывалась. Мне совершенно не хотелось возвращаться, ни в Трехог, ни в Удачный.

Лефтрин поглядел на её огорченное лицо и осторожно заключил Элис в объятия.

— Элис, Элис. Ты же не думаешь, что я отпущу тебя? Да, мы вернемся в Трехог. Вернемся вместе, как и пришли сюда. «Смоляной» покажет тебе, на что способен, когда идет по течению, когда знает, куда идет, когда толпа бредущих драконов не задает ему темп. Мы спустимся до Кассарика, закажем там провизию. Ты отчитаешься перед тамошним Советом, а я получу заработанные деньги. Да, и ещё ты расскажешь обо всем Старшей Малте.

Элис смотрела на капитана, и жизнь постепенно возвращалась к её лицу. Глаза её снова заблестели.

— Ну а потом мы пойдем в Трехог, возьмем груз и вернемся сюда ещё до начала зимы, — продолжал свой рассказ Лефтрин. — Вернемся с одеялами, ножами, чаем и кофе, хлебом и всем-всем-всем. До сих пор я никогда не видел ни стада овец, ни яблони, но судя по тому, что я слышал, тут им самое место. Поэтому мы закажем и это тоже, а по весне снова съездим в Трехог и заберем свой заказ. Семена, животных и всякое такое из Удачного и других мест. Погляди вокруг, Элис. Ты видишь древний город, и он, конечно, прекрасен. Но я вижу ещё и то, чего никогда не было в Дождевых чащобах — пахотную землю. Может, спустя столько поколений, жители Дождевых чащоб наконец-то смогут себя прокормить, не выкапывая реликвии Старших? Мы все изменим, Элис. Все.

Они сверкали медью и серебром, лежа бок о бок на песчаном берегу. Оба отдыхали, вытянувшись и полностью расслабившись. У Седрика ныла спина и саднили руки от усилий, зато Релпда сияла, словно новенькая медная монета. Она снова начала расти, он был уверен. И шея, и хвост вытянулись и сделались изящнее, а крылья становились все сильнее. Рядом с нею крепко спал Плевок, только ребра мерно вздымались и опадали. Седрик взглянул на Хеби, выписывавшую круги в поднебесье, и тут же драконица сложила крылья, плотно прижав к телу, и нырнула вниз. На миг Седрика охватила острая зависть. Затем он посмотрел на Релпду, и зависть отступила. Всему свое время. Уже скоро солнечный свет заиграет и на раскинутых в полете медных крыльях. Ну а пока что с него довольно и того, что она крепко спит.

— Никогда не видел ничего столь же прекрасного, как чистая Релпда. Её блеск ни с чем не сравнится.

Седрик сидел на берегу. В паре шагов от него, у кромки воды, Карсон медленно выпрямился, стряхивая воду с рук. Они оба большую часть дня ухаживали за драконами. На заре Карсон сходил на охоту и вернулся с оленем. Драконы были не в восторге от того, что добычей придется делиться, но он настоял. Пока они ели, оба умудрились перепачкаться кровью с головы до пят, и тогда уже Седрик настоял на хорошем купании для обоих. Закончив работу, Карсон сбросил рубаху и пошел отмывать в реке руки.

Он подошел к Седрику, на ходу вытираясь снятой одеждой. Теперь чешуйки на его руках поблескивали серебром, а на темных волосах на груди и предплечьях сверкали капли воды. Охотник улыбался.

— Ну, вообще-то, я видал кое-что не менее прекрасное, мой медный друг.

Он швырнул рубашку наземь и присел на песок рядом с Седриком. Провел пальцем вдоль полоски чешуи на обнаженной спине юноши. Седрик вздрогнул от восторга, а Карсон обнял его и привлек к себе.

— Давай поспим, пока они тоже спят, — предложил Карсон, положив подбородок на макушку любовника. — А когда проснемся, я возьму тебя на охоту.

— Но я не умею охотиться, — признался Седрик.

— Потому я и буду тебя учить, — пояснил охотник.

Он говорил, а юноша ощущал, как слова гулкой дрожью отдаются у него в груди.

— Звучит похоже на работу, — пожаловался Седрик. — Грязную, кровавую работу. А что, если я не хочу этому учиться?

— Ох уж эти ленивые удачнинские мальчишки! — посетовал Карсон.

Он откинулся на нагретый песок, увлекая за собой Седрика. Одной рукой он прикрыл от солнца глаза, а свободную ладонь подложил под затылок Седрика, нежно запустив пальцы ему в волосы. Охотник вздохнул.

— Наверное, тогда придется придумать, чему ещё я могу тебя научить.

Седрик вздохнул в ответ. Он перехватил руку Карсона, поднес к губам и поцеловал ладонь.

— Вот это может и сработать, — согласился он.

Тимара сидела на краю лужайки, где уже начинался береговой обрыв. Место было удивительное. У неё за спиной раскинулся слегка покатый, просторный и сухой луг, поросший высокой зеленой травой. А затем он вдруг резко обрывался, земля круто уходила вниз, и уже там начинался песчаный, каменистый берег. Прежде Тимара подобного места не могла даже вообразить. Было так приятно сидеть на краю луга, болтая ногами над обрывом. Солнце согревало кожу, облегчая ноющую боль в спине. Девушка закрыла глаза и подставила лицо лучам. Тепло. Свет и тепло теперь особенно её радовали. Она знала, что они ускоряют её перемены. Теперь она чувствовала их так же отчетливо, как некогда ощущала режущиеся зубы. Не лишенная приятности боль. Тимара повела плечами, и её сложенные крылья задели накинутую поверх рубаху. Сильве помогла сделать и обметать прорези в ткани, но Тимаре было неловко выставлять крылья на всеобщее обозрение. Чаще всего она держала их под одеждой. Все вокруг, твердила она себе, знают о том, что у неё естькрылья. Порой ей казалось глупым их скрывать.

С другой стороны, думала она, все знают и о том, что у неё есть грудь. Но она же её прикрывает. Тимара чуть улыбнулась такому сравнению. Мальчишек, похоже, крайне занимало и то, и другое.

Тимара услышала шорох шагов по траве за миг до того, как он присел рядом с нею.

— Чему это ты улыбаешься?

— Да так, ничему, — отмахнулась Тимара, открыла глаза и повернулась к Татсу лицом. — Чем занимался?

— Учил Дэвви ухаживать за Кало. Ну и здоровенный у него дракон.

— А Фенте не возражает, что ты чистишь Кало?

Татс печально усмехнулся.

— Куда меньше, чем Лектер. В итоге мне пришлось отвести его в сторонку и прямо объяснить, что у него нет поводов для ревности. Я просто помогаю Дэвви с драконом. Сам Дэвви в этом смысле меня ничуть не интересует.

Тимара невольно заулыбалась в ответ. В последнее время общаться с Татсом стало чуточку проще. Ей даже казалось, что они снова стали друзьями, какими были в Трехоге. И сейчас она беззастенчиво рассматривала его, оценивая, сколько прибавилось чешуи.

— Фенте быстро тебя перерождает, — заметила она.

Драконица не стала воспроизводить в хранителе собственный зеленый цвет, вместо того выбрав бронзовый с черным. Чешуйки на Татсе были мелкие, едва заметные. Фенте подвела глаза Татса черным и придала коже бронзовый оттенок. Волосы и брови она сохранила. Тимара поймала себя на том, что одобрительно кивает решению Фенте. Большинство драконов, похоже, меняло хранителей по собственному образу и подобию. Фенте же предпочла оставить Татса почти таким же, каким он был, вплоть до того, что вернула цвет бледнеющим рабским татуировкам на лице.

— Она говорит, это все тепло здешнего солнца и свет. А как насчет тебя? Синтара продолжает тебя менять?

— Я продолжаю меняться, — просто ответила Тимара.

Несмотря на ту стычку на реке, между ними так ничего и не решилось. Иногда это казалось ей самым удивительным из всего происходящего. Другие хранители никогда не ссорились со своими драконами. Драконы редко повышали на них голос — у них просто не было повода. Хранители понимали, что находятся под воздействием чар, но это их не беспокоило. У них с Синтарой все было иначе. Они прямо высказывали друг другу все, что думают, и Тимару это вовсе не огорчало. С той последней бурной ссоры их отношения никак не переменились. Тимара ухаживала за драконицей, приносила ей добычу, если охота оказывалась удачной. Она восхищалась красотой Синтары точно так же, как наслаждалась бы жизнью в прекрасном доме или как некогда радовалась картинам и музыке соседей по Сверчковым Домикам. Но она не путала прекрасный облик с самой драконицей.

— Ты что-то притихла, — осторожно заметил Татс.

— Задумалась. Вот и все.

— Ты в последнее время много думаешь.

— Верно. Но мне не кажется, что это так уж плохо.

— Я вовсе не имел этого в виду.

— Знаю.

Он расстроенно поерзал на месте, затем вздохнул.

— Тимара, я что, разрушил все, что между нами было?

Она обернулась к нему и искренне улыбнулась.

— Нет, что ты. Конечно, нет. Ты просто… ну, точнее, мы с тобой просто дошли до той точки, когда нам пришлось обсудить, что будет дальше. Вовсе не плохо, что мы до неё дошли.

— Но ведь дальше-то ничего и не было, — негромко пробурчал Татс, отвернувшись от Тимары.

Она невольно улыбнулась.

— Нет, кое-что было. Просто не то, чего ожидал ты. Я сказала «нет», и я имела в виду именно это. И до сих пор имею, Татс. Но дело не в тебе. Дело в том, что мне самой нужно свыкнуться с тем, во что я превращаюсь, причем по одному изменению за раз.

Татс поглядел на неё. Ресницы у него были длинные и густые, как и прежде.

— Значит, это… не навсегда. Это всего лишь временное решение.

— Татс, — начала она, но осеклась, потому что рядом с ней шлепнулся на траву Рапскаль.

Тимара вздрогнула: она до сих пор ещё не привыкла к тому, что он вернулся. Улыбка сама собой заиграла у неё на губах. Как же невероятно здорово, что он вернулся. Татс тихонько вздохнул, но совершенно искренне улыбнулся другу.

— Ну, давай же скорее посмотрим! — приветствовал её Рапскаль.

— На что посмотрим?

— На твои крылья, конечно! Все уже их видели, кроме меня. Достань их, я хочу взглянуть.

— Рапскаль, они ещё не, ну… они ещё не выросли.

Тимара не могла придумать, что ещё ему сказать. Не знала, как поточнее выразить то, что она имела в виду.

— Я пока не готова к тому, чтобы другие их видели, — нашлась она.

Он склонил голову набок. Солнце заиграло на чешуйчатых скулах, и Тимара едва совладала с желанием потрогать его лицо пальцем. Рапскаль недоуменно пожал плечами.

— Но другие их все равно уже видели — тогда, на реке. Даже я видел, хотя и мельком, когда мы пролетали над вами. Так что будет только честно, если ты покажешь мне их сейчас, ведь все остальные уже могли посмотреть.

— Чушь какая-то.

— Пожалуйста.

Тимара попыталась вспомнить, просил ли он её о чем-нибудь прежде. Если и просил, то не так. Она не ответила, но потянулась рукой за спину, к прорезям в рубашке, и попробовала нашарить кончики крыльев.

— О, я помогу, — предложил Рапскаль.

Не успела Тимара отказаться, как его пальцы взялись за кончики крыльев, и он, одно за другим, осторожно вынул их из-под рубашки. От его нежного прикосновения по спине девушки прошла внезапная дрожь, и крылья в ответ тоже затрепетали.

— О-о, — изумился Рапскаль. — Расправь их. Покажи мне узор.

Тимара покосилась на него. Лицо юноши сияло восторгом. Она застенчиво поглядела на Татса. Он смотрел на её крылья так, словно до сих пор пытался осознать, что теперь они являются её частью.

— Я ещё только учусь ими управлять, — негромко призналась Тимара.

И вдруг ей захотелось, чтобы они оба их увидели. Она закрыла глаза и сосредоточилась на том, как солнечное тепло ласкает крылья. Сильве была права, внезапно решила девушка. Они похожи на пальцы, растущие из спины. Пальцы, длинные пальцы на руках… она открыла глаза и посмотрела на свои руки. Плотно свела пальцы вместе, а затем, очень медленно, прислушиваясь к каждой мышце, к малейшему движению, растопырила их.

И поняла, что это сработало, когда услышала, как ахнул Рапскаль.

— О, они красивые. Можно потрогать?

— Рапскаль, я не думаю… — начала она, но он её не слушал.

— У Хеби поначалу были такие же. Кожица тонкая, словно пергамент, и просвечивает так, что цветов не заметно. Я хочу расправить их до конца, чтобы как следует рассмотреть.

Он сдвинулся ей за спину и взял в каждую руку по кончику крыла. Затем осторожно, как если бы она была бабочкой, полностью расправил крылья, подставив их солнечным лучам. Тимара ощутила разницу, почувствовала, как сначала их свет, а затем и жар касаются крыльев. Тепло разливалось по ним, словно вода.

— Краски только что стали ярче, — негромко заметил Татс.

— Надо каждый день так делать, — решительно заявил Рапскаль. — И тебе следует учиться ими шевелить, чтобы укрепить и помочь им вырасти. А то иначе ты никогда не взлетишь.

— Но она не сможет на них летать, — поспешно вставил Татс, словно опасаясь, что Рапскаль заденет чувства Тимары. — Я слышала, как ей об этом говорила Синтара. Драконица сказала, что Тимара должна быть благодарна уже за красивые крылья. Но летать на них она не сможет.

Рапскаль весело рассмеялся.

— О, то же самое мне все говорили о Хеби. Не валяй дурака. Конечно, она сможет летать. Просто надо пробовать каждый день. — Он подался вперед и зашептал ей на ухо: — Не волнуйся, Тимара! Я помогу тебе тренироваться каждый день, совсем как помогал Хеби. И ты полетишь.

Синтара поднялась на самую вершину холма. Отсюда можно было окинуть взглядом весь обширный, покатый луг. Кельсингра. Они вернулись. Высокий шпиль план-башни и сверкающие каменные крыши города манили её с другого берега глубокой, быстрой реки.

Чуть раньше днем Синтара наблюдала, как охотится Хеби. Она видела, как красная драконица расправила крылья и почти без усилий взмыла в небо. На миг её крылья усердно захлопали, а затем она поймала воздушный поток над рекой и поднялась. За считаные мгновения она уменьшилась до размеров вороны, а затем и охотящегося в вышине ястреба. Хеби кружила высоко над городом, а Синтара смотрела и мучительно вспоминала, на что это похоже: как ты расправляешь крылья, чтобы поймать восходящий поток теплого воздуха, и как выпускаешь из-под них ветер, чтобы заскользить вниз.

Она помнила. Она знала. Она была драконом, владычицей трех стихий, королевой земли, небес и воды. Кельсингру с колодцами сладкого серебра отделяет от неё только река. Настоящий дракон просто расправил бы крылья и полетел туда.

Синтара раскинула крылья, ощутила на них солнечное тепло, почувствовала, как они согреваются под поцелуями света. Она слегка пошевелила ими, и её коснулся поднятый ими ветер. Драконица вспомнила, как Тимара высмеивала её, обзывая ленивой и даже глупой. Вспомнила ранние, нелепые попытки Хеби взлететь. Какой неуклюжей казалась тогда красная, какой нескладной, когда раз за разом пробовала оторваться от земли — и терпела неудачу. В ней тогда вовсе не было гордости, ни капли достоинства.

Она услышала далекий крик, пронзительный посвист охотящегося дракона. Зоркие глаза сейчас же нашли в поднебесье Хеби, сложившую крылья и ринувшуюся на добычу. Что-то крупное, внезапно уверилась Синтара. Что-то крупное, мясистое, горячее от крови.

Она встряхнула крылья в лучах летнего солнца. Под ней расстилался широкий и зеленый склон холма. А за рекой была Кельсингра, город Старших и драконов.

Синтара пробежала с полдюжины шагов, прежде чем отважилась взмахнуть крыльями. Лапы на краткий миг оторвались от земли, а затем она обрушилась обратно. Но не упала. Широко раскинутые крылья поддержали её, смягчив приземление.

— Синтара! — услышала она чей-то изумленный крик. — Взгляните на Синтару!

Ещё одна короткая пробежка, и на этот раз она замахала крыльями размеренней и сильнее.

И, подпрыгнув, оторвалась от земли.

^{Семнадцатый день месяца Дождей, шестой год Вольного союза торговцев.}

^{От Детози, смотрительницы голубятни в Трехоге, — Рейалу, исполняющему обязанности смотрителя голубятни в Удачном.}

Официальное уведомление от семьи торговца Душанка из Трехога, что в Дождевых чащобах, предназначенное для публичного оглашения в Совете торговцев Удачного и гласящее, что семья торговца Душанка из Трехога в Дождевых чащобах намерена принять предложение семьи торговца Данварроу и соединить узами брака их отпрысков.

Рейал! Выходит, ты первым узнаешь об официальном оглашении.

Эрек и Детози

Книга III Город драконов

После долгого и сурового путешествия Келсингра наконец оказалась рядом, на другом берегу ядовитой Реки Дождевых чащоб. Но главное испытание для драконов и их хранителей людей ещё впереди.

Стремительно настигающие их враги, ведомые злобой, жадностью и темными желаниями, стремятся заполучить сокровища, хранящиеся внутри стен волшебного города. И теперь для достижения святилища своих предков драконы должны пробудить в себе способность, утраченную много лет назад: драконы должны научиться летать.

Пролог

ТИНТАЛЬЯ И АЙСФИР

Она легко скользила в воздушных потоках, прижав лапы к туловищу и широко раскинув крылья. На волнах пустынного песка колеблющаяся тень рисовала её змееподобным существом с перепончатыми крыльями и длинным гребнистым хвостом. Тинталья издала низкое горловое урчанье, выражая свое довольство удачным днем. На рассвете они поохотились — и поохотились успешно. Каждый прикончил свою добычу, как они делали всегда, и все утро сначала пировали, а потом спали. Теперь у двух драконов, все ещё испачканных кровью и потрохами своей добычи, была новая цель.

Впереди и чуть ниже неё летел черный, сверкающий на свету Айсфир. Его длинное тело изгибалось, когда он смещал центр тяжести, чтобы поймать крыльями воздушный поток. Туловище у него было плотнее и тяжелее, чем у неё, длина больше. Её похожая на перья чешуя переливалась всеми оттенками синего цвета, тогда как он был равномерно черным. Он долго был скован льдом, что сказалось на его теле, которому пришлось заживать годами. На плотных перепонках его больших крыльев между шпангоутами пальцев все ещё видны были разрывы. Менее серьезные повреждения давно исчезли с его тела, а вот прорехам на крыльях предстояло зарастать медленнее, а неровные шрамы на их месте будут видны всегда. «В отличие от её собственной темно-лазурной безупречности». Тинталья восхищенно покосилась на свои сверкающие крылья.

Казалось, Айсфир ощутил, что она оторвала взгляд от него: он резко повернул и начал спиральное снижение. Она знала, куда они летят. Неподалеку над песками возносилась скалистая гряда. На её зубчатых краях и в неровных промоинах росли чахлые деревца и серовато-зеленые кустарники, а перед этой щетинистой грядой в широкой песчаной котловине прятался оазис, окруженный деревьями. Поднимавшаяся из земных глубин вода образовывала большое спокойное озеро. Даже зимой во впадине задерживалось дневное тепло. Середину дня они проведут, отмокая в нагретой солнцем воде оазиса, смывая со шкуры кровь, а потом с наслаждением поваляются по шершавому песку, полируя чешую. Это место было им хорошо знакомо. Места охоты они постоянно меняли, но примерно раз в десять дней Айсфир вел их сюда. Он говорил, что помнит это место со своей далекой юности.

Когда-то здесь жили Старшие, которые ухаживали за прилетавшими в гости драконами. От их белокаменных зданий и заботливо возделанных виноградников не осталось и следа. Ненасытная пустыня поглотила поселение Старших, однако сам оазис сохранился. Тинталья предпочла бы улететь гораздо дальше на юг, в пустыни с красными песками, где никогда не наступала зима, однако Айсфир отказался. Она подозревала, что у него не хватило бы сил на подобный перелет, и не раз подумывала о том, чтобы бросить его и улететь туда самой. Однако ужасающая изоляция долгого заточения в коконе оставила в ней свой след. Общество дракона — пусть даже капризного и придирчивого — было лучше одиночества.

Айсфир теперь летел совсем низко, почти касаясь пропеченного солнцем песка. Его крылья совершали редкие мощные взмахи, поддерживая скольжение и взметая песок. Тинталья последовала за ним, копируя его движения и оттачивая свои летные умения. В супруге ей не нравилось многое, но он поистине был настоящим Повелителем воздуха.

Они следовали контурам ландшафта. Она знала, что он задумал. Бреющий полет приведет их к краю котловины, а потом будет безумный спуск параллельно склонам дюн. В конце него они оба, не складывая крыльев, плюхнутся в спокойную прогретую солнцем воду.

Они были уже на середине склона, когда песок на верхнем краю котловины внезапно взорвался. Полотнища укрытий были сброшены, ряды лучников выпрямились во весь рост. В их сторону полетела туча стрел. Едва первая волна стрел больно простучала по их крыльям и бокам, как взвилась вторая. Они находились слишком близко к поверхности, чтобы уйти в высоту. Айсфир проехался по песку и с разворотом въехал на мелководье. Тинталья следовала за ним слишком близко, чтобы остановиться или изменить направление. Она врезалась в него, и пока их крылья и лапы путались в теплой неглубокой воде, копейщики выскочили из своих замаскированных гнезд и кинулись на них, словно армия воинственных муравьев. За их спинами поднялись другие люди, бросившиеся вперед с тяжелыми сетями из прочных канатов и цепей.

Не заботясь о том, чтобы не повредить Тинталье, Айсфир резко высвободился. Вырвавшись из мелководья, он бросился на людей, втаптывая их в дно. Некоторые из копейщиков обратились в бегство, некоторых он расплющил мощными задними лапами, а пару десятков сбил ударом длинного хвоста. Ошеломленная, завязшая в воде, она видела, как он приводит в движение глотку и широко открывает пасть. За рядами сверкающих белых зубов промелькнули красно-оранжевые резервуары с ядом. Он развернулся к нападающим и с шипящим ревом выпустил алый туман отравы. Как только это облако накрыло оказавшихся перед ним людей, их вопли взметнулись к голубой чаше неба.

Кислота разъедала их. Доспехи из кожи или металла замедляли, но не останавливали её действия. Капли оседали на землю, пронизывая при этом человеческие тела. На своем пути яд дырявил кожу, плоть, кости и внутренности. Попадая на песок, он шипел. Некоторые из нападавших умерли быстро, но большинство — нет.

Тинталья слишком засмотрелась на происходящее: на неё обрушилась сеть. Каждое переплетение каната было утяжелено куском свинца. В сеть были вплетены цепи — тонкие, массивные и к тому же снабженные зазубренными шипами. Ловушка охватила и сковала её крылья, а когда она попыталась сорвать её передними лапами, те запутались тоже. Она взревела от ярости и почувствовала, как её собственные резервуары наполняются ядом. Копейщики вошли в неглубокую воду озера. Она мельком увидела, как лучники с наложенными на тетиву стрелами начали хаотичную атаку вниз по склону. Она дернулась, и какое-то из копий отыскало уязвимое место между чешуек за её передними лапами — болезненное место между лапой и грудью. Наконечник вошел неглубоко, но Тинталью впервые в жизни чем-то пронзили. Она повернулась с трубным ревом боли и гнева, и яд туманом вышел из пасти вместе с её кличем. Копейщики в ужасе отшатнулись. Попавшая на сеть отрава ослабила веревки и цепи, и они порвались под её напором. Драконица все ещё оставалась спутанной, но уже могла двигаться. Её охватило бешенство. Люди осмелились напасть на драконов?

Тинталья выбралась из воды в толпу воинов, разрывая их когтями и хлеща хвостом, и каждый её яростный рык нес с собой волну кислотного яда. Вскоре воздух наполнился воплями умирающих. Ей не было нужды смотреть на Айсфира: она и так слышала, как он продолжает избиение напавших.

Стрелы со стуком отскакивали от её тела и больно впивались в стянутые сетью крылья. Тинталья взмахнула ими, сбив с ног десяток людей, и сбросила с себя остаток пут, но распахнутые крылья открыли её уязвимые места. Она ощутила горячее жало стрелы под левым крылом. Она стремительно сложила крылья, запоздало поняв, что люди пытались заставить её раскрыть их, подставив под удары более нежную плоть. Однако теперь сложенное крыло только вогнало древко стрелы глубже. Драконица взревела от боли и снова повернулась, хлеща хвостом. Она мельком увидела Айсфира, который зажал в пасти мужчину, вздернув его высоко в воздух. Вопль умирающего перекрыл остальные звуки боя: дракон разорвал тело врага пополам. Крики ужаса оказавшихся в отдалении было сладко слышать, и она внезапно поняла, что именно делает её супруг.

Она поймала его мысль: «Ужас не менее важен, чем убийство. Им надо дать урок, чтобы они никогда больше даже помыслить не могли о том, чтобы нападать на драконов. Нескольким из них надо позволить сбежать, чтобы они рассказали о случившемся». И очень мрачно и резко он добавил: «Но только очень немногим!».

«Немногим», — мысленно согласилась она и, ворвавшись в гущу тех, кто явился её убивать, начала отбрасывать их когтистой лапой так же легко, как кошка откидывает бантик на шнурке. Она щелкала зубами, отрывая ноги от торсов и руки от плеч, предпочитая калечить, а не убивать быстро. Высоко вскинув голову, она резко опустила её, с шипеньем выбрасывая облако едкого яда. Стена людей перед ней таяла, превращаясь в кости и кровь.

* * *

День близился к вечеру, когда драконы в последний раз облетели вокруг котловины. Остатки отряда растерянными муравьями бежали к поросшей кустарником гряде.

«Пусть разнесут весть! — предложил Айсфир. — А мы вернемся в оазис, пока мясо не начало портиться».

Накренив крыло, он повернул, прекращая ленивое преследование, и Тинталья последовала его примеру.

Его предложение было очень своевременным. Копье выпало из проделанной в её шкуре дыры, а вот стрела, вошедшая в другой бок, осталась. Тинталье не хотелось загонять её ещё глубже. В минуту передышки, когда первое избиение закончилось и способные двигаться бросились бежать, она попыталась извлечь из себя стрелу. Вместо этого стрела сломалась, а оставшийся кусок древка оказался слишком коротким, чтобы его можно было прихватить зубами. Орудуя когтями, она только вонзила стрелу ещё глубже. Досаждающее присутствие деревянного древка и металлического наконечника ощущалось её плотью при каждом взмахе крыла.

«Сколько человек сражались против нас?» — мысленно поинтересовалась она.

«Сотни. Но какая разница? Они нас не убили, а те, кому мы позволили убежать, передадут своим, как глупо было пытаться».

«Почему они на нас напали?»

Это нападение никак не укладывалось в то, что она знала о людях. Те люди, которые ей встречались, неизменно трепетали перед ней и скорее склонны были служить ей, чем нападать на неё. Кое-кто визгливо бросал ей вызов, но она находила способ их обуздать. Ей уже приходилось сражаться с людьми — но не потому, что они устроили на неё засаду. Она убивала калсидийцев просто потому, что сочла нужным встать на сторону купцов Удачного: убивала врагов удачненцев в оплату за их помощь со змеями, которым после метаморфоза предстояло стать драконами. Не могло ли нынешнее нападение быть связано именно с этим? Вряд ли. Люди живут так мало! Неужели они способны на столь продуманную месть?

Айсфир объяснил все проще.

«Они нападают на нас, потому что они — люди, а мы — драконы. Большинство людей нас ненавидят. Некоторые изображают благоговение и приносят дары, но за их лестью и дрожью прячется ненависть к нам. Никогда об этом не забывай. В этой части мира люди очень давно нас ненавидят. Когда-то, прежде чем я превратился в дракона, люди стремились уничтожить всех драконов. Они скармливали собственным стадам медленно действующий яд, пытаясь убить нас. Они захватывали в плен и пытали наших слуг-Старших в надежде узнать секреты, которые можно было бы использовать против нас. Пытаясь нас ослабить, они уничтожали наши твердыни и каменные столбы, с помощью которых перемещались наши слуги. Тех немногих из нас, кого им удавалось убить, они разделывали как скотину, используя нашу плоть и кровь как лекарства и средства для укрепления своих слабых тел».

«Я ничего подобного не помню».

Тинталья без всякого результата обратилась к наследственной памяти.

«Ты, похоже, не помнишь очень многого. По-моему, ты слишком долго пробыла в коконе. Это повредило твой разум и оставило в невежестве».

Она почувствовала укол гнева. Айсфир часто говорил ей подобные вещи. Обычно после этого она давала ему понять, что его долгое пребывание во льду вызвало у него частичное безумие. Сейчас она подавила раздражение: ей необходимо было узнать как можно больше. А ещё ей досаждала стрела в боку.

«И что произошло? Тогда?»

Айсфир повернул голову на длинной шее и бросил на неё мрачный взгляд.

«Что произошло? Мы их уничтожили, конечно. Люди и без того достаточно сильно нам мешают, не хватало ещё, чтобы они считали, будто могут игнорировать наши пожелания».

Они уже приближались к источнику в самом сердце оазиса. Песок был усеян человеческими трупами, спуск к озеру напоминал подлет к пруду с кровью. Под лучами дневного солнца тела начали превращаться в падаль.

«Когда поедим, надо будет улететь и найти для сна площадку почище, — объявил черный дракон. — На какое-то время нам придется бросить это место, пока шакалы и вороны его нам не приберут. Столько мяса нам за раз не съесть, а люди быстро протухают».

Айсфир приземлился в озеро, где ещё плавали тела людей. Тинталья последовала за ним. Волны, которые они подняли, ещё лизали берег, когда он выловил из воды какой-то труп.

«Не бери тех, которые облечены в металл, — посоветовал он. — Лучше выбирай лучников. Обычно на них надета только кожа».

Он разорвал труп пополам и поймал половину, не дав ей упасть в воду. Подбросив полутушу в воздух, он подхватил её зубами и запрокинул голову, глотая. Вторая половина шумно шлепнулась в воду и затонула. Айсфир выбрал следующий труп и заглотнул целиком головой вперед, предварительно размолов мощными челюстями.

Тинталья вошла в испорченную воду и остановилась, наблюдая за ним.

«Они быстро протухнут. Тебе стоит поесть сейчас».

«Я ещё никогда не ела людей».

Она ощутила слабое отвращение. Она убила немало людей, но никого из них не ела. Теперь это показалось ей странным.

Она подумала о тех людях, к которым она относилась по-дружески: о Рэйне, Малте и своем юном менестреле Сельдене. Она направила их на путь, на котором они могли стать Старшими, и с тех пор о них не вспоминала. Сельден! При воспоминании о нем она ощутила искру радости. Этот менестрель умел воздать хвалу дракону. Этих трех людей она избрала себе и сделала их Старшими. Поэтому, наверное, они были другими. Если она окажется рядом с кем-то из них, когда он умрет, она съест тело, чтобы сохранить его воспоминания.

А если питаться другими людьми? Айсфир прав. Они — всего лишь мясо. Она двинулась вдоль берега и выбрала тело, которое было пока настолько свежим, что истекало кровью. Она разорвала его пополам. Прикосновения кожи и ткани заставили её язык задергаться. Немного пожевав, она отправила пищу к мощным крушащим мышцам, расположенным в задней части её глотки.

Тело скользнуло в желудок. Мясо — это всегда мясо, подумалось ей, а после боя она испытывала голод.

Айсфир продолжал есть на одном месте, изредка делая пару шагов и вытягивая шею, чтобы достать новых мертвецов. Их было в достатке. Тинталья была более переборчивой. Он был прав насчет того, насколько быстро люди портятся. От некоторых уже несло разложением. Она искала тех, кто умер совсем недавно, отталкивая носом трупы, которые уже начали коченеть.

Она как раз перебирала гору тел, когда одно вдруг тихо вскрикнуло и попыталось от неё отползти. Человек был некрупный, а ядом у него отъело нижнюю часть обеих ног. Он тащился по земле и скулил. Когда привлеченный шумом Айсфир приблизился к ним, паренек обрел дар речи.

— Прошу вас! — воскликнул он, и голос у него сорвался на ребяческий писк. — Пожалуйста, оставьте мне жизнь! Мы с отцом не хотели на вас нападать. Нас заставили! Люди герцога схватили сына — наследника моего отца, мою мать и двух моих сестер. Они сказали, что если мы не будем участвовать в охоте на вас, их всех сожгут. Что имя моего отца умрет вместе с ним, а наш род станет просто прахом. Вот нам и пришлось идти. Мы не хотели вам вредить, прекраснейшие. Мудрейшие драконы!

— Поздновато очаровывать нас похвалами, — заметил Айсфир, развеселившись.

— Кто захватил твоих родных?

Тинталье стало любопытно. Из ноги паренька торчала кость. Он не выжил бы.

— Люди герцога. Герцога Калсиды. Они приказали, чтобы мы принесли для герцога куски дракона. Чтобы выжить, ему нужно лекарство, изготовленное из кусков дракона. Если бы мы принесли кровь, или чешую, или печень, или драконий глаз, герцог сделал бы нас богачами. А если бы не принесли… — Паренек посмотрел на свою ногу. Он довольно долго на неё взирал, а потом что-то в его лице изменилось. Он поднял взгляд на Тинталью. — Мы уже умерли. Все мы.

— Да, — сказала она, но не успело это слово обосноваться в мыслях паренька, как Айсфир потянулся и сомкнул челюсти на его торсе.

Это произошло со стремительностью змеиного броска.

«Свежее мясо. Нет смысла давать ему время загнить, как остальным».

Черный дракон запрокинул голову, отправил в пасть остаток тела паренька, проглотил его и двинулся прочь, к новой груде трупов.

* * *

^{Двадцать девятый день месяца Спокойствия — седьмой год Вольного союза торговцев.}

^{от Рейала, исполняющего обязанности смотрителя голубятни в Удачном, — Киму, смотрителю голубятни в Кассарике.}

Мои приветствия, Ким.

Мне поручили сообщить вам о жалобе, поступившей от нескольких наших клиентов. Они утверждают, что конфиденциальные послания носят следы постороннего воздействия, хоть сургучные пробки футляров для посланий и остаются нетронутыми. В двух случаях на в высшей степени конфиденциальном свитке сургучная печать оказалась треснувшей, а в третьем случае она была найдена внутри футляра в виде обломков, а свиток был свернут криво, как будто кто-то вскрывал футляры, прочитывал послания, а затем возвращал их на место, заново запечатывая цилиндры сургучом смотрителя голубятни. Эти жалобы поступили от трех разных купцов и касаются посланий, полученных от торговца Кандрала из Кассарика.

Пока требований об официальном расследовании не поступало. Я умолил их позволить мне связаться с вами и попросить, чтобы вы поговорили с торговцем Кандралом и попросили, чтобы он показал вам сургуч и печатку, которые использует для своих посланий. Мы с мастерами, здесь, в Удачном, надеемся, что дело просто в использовании низкокачественного, старого или ломкого сургуча, а не в том, что смотритель вскрывает послания. Тем не менее мы попросили бы вас обратить пристальное внимание на тех подмастерьев и учеников смотрителей, которые начали у вас работать в прошлом году.

Мы глубоко сожалеем о том, что приходится вас об этом просить, и надеемся, что вы не обидитесь. Мой мастер велит мне сказать, что мы совершенно уверены в порядочности кассарикских смотрителей голубятни и ожидаем, что эти обвинения окажутся необоснованными.

Просьба ответить срочно.

Глава 1

ГЕРЦОГ И ПЛЕННИК

— Известий не было, о величественный.

Посыльный, стоящий перед герцогом на коленях, старался, чтобы его голос звучал ровно.

Герцог, обложенный и подпертый на своем троне подушками, наблюдал за ним, дожидаясь того мгновения, когда он сломается. Лучшее, на что мог надеяться принесший дурные вести — это порка. А вот промешкавший с дурными вестями заслуживал смерти.

Мужчина не поднимал глаз, упрямо глядя в пол. Вот как. Этого посыльного уже пороли. Он знает, что выдержит наказание, и смирился с ним.

Герцог чуть шевельнул пальцем. Заметные движения отнимали так много сил! Однако его канцлер приучился высматривать слабые движения и быстро на них реагировать. Он сделал гораздо более выразительный знак страже, и посыльного удалили. Сапоги стражников громко топали, более легкие сандалии уводимого между ними посыльного шлепали тише. Никто не промолвил ни слова. Канцлер снова повернулся к герцогу и низко склонился, прикоснувшись лбом к коленям. Он медленно опустился на колени, а потом осмелился поднять взгляд на сандалии герцога.

— Мне горько, что вам пришлось получить столь неудовлетворительное известие.

В зале аудиенций царило молчание. Это было большое помещение со стенами из грубого камня, напоминавшего всем входящим о том, что когда-то оно было частью крепости. Сводчатый потолок был выкрашен темно-синей краской, на которой навечно застыли звезды летней ночи. Высокие щели окон выходили на город, раскинувшийся на склоне.

Ни одно здание этого города не было выше герцогской цитадели, стоящей на вершине холма. Когда-то холм венчала крепость, а в кольце её стен круг менгиров под открытым небом был местом великого волшебства. Легенды рассказывали о том, как эти камни были повалены, а их злое волшебство побеждено. Эти самые камни, со стертыми и сбитыми рунами, теперь были разложены вокруг его трона, не выступая над серыми плитами пола вокруг них. Черные камни указывали на пять сторон света. Говорили, что под каждым камнем находится квадратная яма, куда бросали умирать колдовавших врагов древней Калсиды. Стоящий в центре трон напоминал всем, что герцог восседает там, куда в древние времена все боялись ступить ногой.

Герцог пошевелил губами, и один из пажей вскочил и бросился вперед, держа в руках чашу с прохладной водой. Паренек встал на колени и подал чашу канцлеру. Канцлер подполз на коленях к трону, чтобы поднести чашу к губам герцога.

Он наклонил голову и стал пить. Когда он снова поднял лицо, рядом возник другой прислужник, протянувший канцлеру мягкую ткань, чтобы тот смог вытереть герцогу лицо и подбородок.

После этого герцог позволил канцлеру чуть отойти. Жажда была утолена — и он заговорил:

— От наших посланцев в Дождевые чащобы новостей не было?

Канцлер согнулся ещё сильнее. Одеяние из тяжелого красновато-коричневого шелка собралось вокруг него лужицей. Под редеющими волосами виднелась кожа.

— Нет, блистающий. Мне стыдно и горько говорить вам, что новых известий они нам не присылали.

— Драконья плоть не отправлена?

Он и сам знал ответ на эти вопросы, но вынуждал Эллика произносить их вслух.

Канцлер почти касался лицом пола.

— Сияющий лорд, мы не получали сообщений ни о каких отправлениях. Покорно сообщаю вам об этом с глубочайшим смущением.

ерцог обдумывал сложившуюся ситуацию. Ему было слишком трудно полностью открывать глаза. Трудно было говорить настолько громко, чтобы его голос доносился до окружающих. Его роскошные кольца из тяжелого золота с массивными драгоценными камнями болтались на костлявых пальцах и оттягивали руки. Великолепные одеяния, приличествующие его величию, не могли скрыть жуткой худобы. Он сохнет, умирает, а они тем временем смотрят на него и ждут. Ему необходимо реагировать. Он не имеет права казаться слабым.

Он негромко проговорил:

— Расшевелите их. Отправьте наших представителей ко всем, с кем у нас есть контакты. Пошлите им особые дары. Побудите их к безжалостности. — Усилием воли он заставил себя поднять голову и повысить голос. — Есть ли смысл напоминать кому-то из вас, что если я умру, вас всех похоронят вместе со мной?

Эти слова должны были бы гулким эхом отразиться от камней. Вместо этого он услышал то же, что услышало и его окружение: визгливое негодование умирающего старика. Невыносимо, что такой человек, как он, может умереть, не оставив сына-наследника! Тогда ему не надо было бы говорить самому: его сын-наследник должен был бы стоять перед ним, крича на придворных и принуждая к стремительному повиновению. Вместо этого он вынужден шептать им угрозы, шипеть, словно беззубая старая змея.

Как это случилось? У него всегда были сыновья, сколько угодно сыновей. Слишком много сыновей, но некоторые оказались слишком честолюбивыми на его вкус. Некоторых он послал воевать, а некоторых отправил в пыточные камеры за непочтительность. Кое-кого тайно отравил. Если бы он знал, что болезнь унесет не только избранного им наследника, но и трех последних сыновей, то сохранил бы ещё нескольких про запас. А он этого не сделал. И теперь у него осталась только одна никчёмная дочь, женщина около тридцати лет, бездетная и похожая на мужчину мыслями и движениями. Трижды вдовевшая женщина, которой ни разу не посчастливилось родить ребёнка. Женщина, читающая книги и слагающая стихи. Совершенно бесполезная для него, если вообще не опасная как колдунья. А в его теле не осталось силы, чтобы сделать какой-нибудь женщине ребёнка.

Это невыносимо. Он не может умереть без сыновей, чтобы его имя стало прахом в устах всего света. Ему должны доставить драконье снадобье: полную мощи драконью кровь, которая вернет ему молодость и мужскую силу. Тогда он заполучит дюжину наследников и надежно запрет их так, чтобы с ними ничего плохого не случилось.

Драконья кровь. Такое простое снадобье — и все же никто не может это снадобье ему добыть.

— Если бы мой повелитель умер, моя скорбь была бы настолько глубока, что только погребение вместе с вами могло бы принести мне хоть какое-то утешение, о великодушнейший.

Заискивающие слова канцлера внезапно показались герцогу жестокой насмешкой.

— Ах, замолчи! Твоя лесть меня раздражает. Какой толк от твоей пустой преданности? Где куски дракона, которые меня спасут? Принеси мне их, а не твои никчемные хвалы. Неужели здесь нет никого, кто служил бы мне с готовностью? — Эта тирада потребовала от него сил, которые ему не следовало расходовать, но на этого раз его крик разнесся по зале. Когда он обвел глазами присутствующих, ни один из них не осмелился встретиться с ним взглядом. Они все съежились, и он дал им время вспомнить о сыновьях-заложниках, которых никто из них не видел уже много месяцев. Он дал им несколько долгих мгновений, чтобы они гадали, живы ли их наследники, а потом спокойным тоном осведомился: — Есть ли известия от другого отряда, посланного нами разобраться со слухами насчет драконов, которых видели в пустыне?

Канцлер не пошевелился, мучительно раздираемый противоречащими друг другу приказами.

«Кипишь ли ты в душе, Эллик? — думал он. — Помнишь ли ты, что когда-то скакал рядом со мной, бросаясь в битву? Смотри, во что превратились военачальник и его мечник: в немощного старца и корчащегося от страха слугу. Если только ты доставишь мне необходимое, все станет, как прежде. Почему ты меня подводишь? У тебя есть собственные амбиции? Мне тебя надо убить?»

Он взирал на своего канцлера, но Эллик не поднимал взгляда. Когда он почувствовал, что слуга вот-вот сломается, он рявкнул на него:

— Отвечай!

Эллик поднял глаза — и герцог увидел ярость, прячущуюся в глубине покорных серых глаз. Они слишком долго скакали стремя к стремени, сражались плечом к плечу, чтобы им удавалось полностью скрыть друг от друга свои мысли. Эллику были знакомы все герцогские уловки. Когда-то он им подыгрывал, но сейчас его мечнику эти игры начали надоедать.

Тем не менее канцлер сделал глубокий вдох.

— Пока известий не было, мой господин. Однако драконы прилетали к воде нерегулярно, и мы приказали отряду оставаться на месте, пока он не добьется успеха.

— Хорошо. По крайней мере, нам пока не сообщали об их неудаче.

— Да, славнейший. Надежда ещё есть.

— Надежда. Это ты можешь надеяться. Я — требую! Канцлер, ты надеешься, что твое имя тебя переживет?

Мужчину охватила ужасающая неподвижность. Его герцог знал, какое место у него наиболее уязвимо.

— Да, господин.

Он произнес эти слова шепотом.

— И у тебя есть не только сын-наследник, но и ещё один сын?

Герцог с удовлетворением услышал в его голосе дрожь:

— Да, судьба меня так благословила, о великодушный.

— Гм.

Герцог Калсиды попытался прочистить горло, но вместо этого раскашлялся, заставив слуг заметаться. Ему подали чашу с охлажденной водой и чашку с испускающим пар чаем. Чистая белая ткань была наготове в руках ещё одного подползшего на коленях слуги, а ещё один приготовил кубок вина.

Слабым взмахом руки он отогнал их всех и сделал хриплый вдох.

— Два сына, канцлер. И потому ты надеешься. А у меня сына нет. И моё здоровье сдает из-за одной малости. Простое снадобье из драконьей крови — вот все, о чем я попросил. Тем не менее мне его не доставили. Интересно: правильно ли то, что у тебя есть такая надежда на то, что твое имя продолжит громко звучать в мире, когда моё замолчит из-за этого упущения? Конечно же, неправильно!

Канцлер на глазах медленно съеживался. Его господин наблюдал за тем, как голова служителя падает на его согнутые колени, а все тело проминается, физически передавая желание своего хозяина стать незаметным для герцога.

Герцог Калсиды шевельнул губами, сложившимися в тень улыбки.

— Сегодня ты можешь оставить при себе обоих своих сыновей. Завтра? Завтра мы оба будем надеяться на добрые вести.

* * *

— Сюда.

Кто-то поднял тяжелый полотняный клапан, служивший дверью. Полоса света пробила полумрак, но тут же исчезла, сменившись желтым светом ламп. Двуглавый пес в соседнем стойле заскулил и заерзал. Сельден задумался о том, когда бедное животное в последний раз видело дневной свет — настоящий дневной свет. Искалеченное создание уже проживало здесь в тот момент, когда купили самого Сельдена. Он сам не ощущал прикосновения солнечного света уже многие месяцы, а может, и целый год. Дневной свет был врагом тайны. Дневной свет мог показать, что половина чудес и легенд, выставленных в убогих стойлах базарного шатра, были либо капризами природы, либо подделками. Дневной свет мог показать и то, что даже те существа, которые имели какое-то основание считаться подлинными, были нездоровы.

Как и он сам.

Свет лампы приблизился, и от яркого желтого света у него заслезились глаза. Он отвернулся от света и сомкнул веки. Он не стал вставать. Он точно знал длину цепей, закрепленных на его лодыжках, и пытался помериться с ними силой, когда его только сюда привели. С тех пор цепи слабее не стали, а вот он — стал. Он остался лежать на месте, дожидаясь, чтобы гости прошли мимо. Однако они остановились у его загона.

— Это он? Я думал, он будет крупный. Он же не больше обычного человека!

— Он высокий. Этого особо не заметишь, когда он вот так свернулся.

— Я его еле вижу в том углу. Нам можно войти?

Наступило молчание, а потом мужчины начали негромко переговариваться. Сельден не шевелился. Его нисколько не заинтересовало то, что они говорят про него. Он потерял способность испытывать смущение или даже унижение. Ему по-прежнему не хватало одежды, очень не хватало, но в основном потому, что он мерз. Иногда в перерывах между представлениями ему бросали одеяло, но не менее часто забывали это сделать. Мало кто из тех, кто за ним ухаживал, знал его язык, так что умолять об одеяле было бесполезно. Постепенно до его охваченного лихорадкой разума дошло, насколько необычно то, что двое мужчин, которые его обсуждают, говорят на том языке, которой он знает. На калсидийском. Это был язык его отца, выученный в неудачной попытке произвести на родителя благоприятное впечатление. Он не пошевелился и не подал никакого знака, что замечает их, но стал прислушиваться внимательно.

— Эй! Эй, ты. Драконёнок! Встань. Дай человеку на тебя посмотреть.

Он может их игнорировать. Тогда они, вполне вероятно, чем-нибудь в него бросят, чтобы заставить двигаться. Или они могут повернуть ворот, накручивающий цепь на его лодыжке. Он может либо сам отойти к дальней стене, либо его туда отволокут. Его тюремщики боятся его и не слушают утверждений, что он — человек. Они всегда закручивают его цепь, когда входят сгрести солому, устилающую пол его загона. Он со вздохом развернул свое тело и медленно поднялся на ноги.

Один из мужчин ахнул.

— Он, и правда,высокий! Смотрите, какие у него длинные ноги! А хвост у него есть?

— Нет. Хвоста нет. Он весь покрыт чешуей. Сверкает, как бриллианты, если вывести его на дневной свет.

— Так выведите его. Дайте мне посмотреть на него на свету.

— Нет. Ему это не нравится.

— Лжец. — Сельден произнес это очень четко. Свет лампы слепил его, но он обратился ко второй из тех фигур, которые смог различить. — Он не хочет, чтобы вы увидели, что я болен. Он не хочет, чтобы вы увидели, что я весь в болячках и что на лодыжке у меня язва от его цепи. И больше всего он не хочет, чтобы вы увидели, что я такой же человек, как и вы.

— Он разговаривает!

Казалось, мужчину это не испугало, а впечатлило.

— Ещё как. Но вам не стоит прислушиваться к тому, что он говорит. Он наполовину дракон, а все знают, что дракон может заставить человека поверить чему угодно.

— Я не наполовину дракон! Я человек, как и вы, но меня изменила благосклонность дракона.

Сельден попытался вложить в свое восклицание энергию, но у него не было сил.

— Видите, как он лжёт! Мы ему не отвечаем. Если вы позволите ему вовлечь вас в разговор, то станете жертвой его обмана. Несомненно, именно так дракон обольстил его мать. — Смотритель откашлялся. — Итак, вы его видели. Моему хозяину не хочется его продавать, но он говорит, что выслушает ваше предложение, раз уж вы приехали настолько издалека.

— Мою мать? Это возмутительно! Глупая история, которой не поверит даже ребёнок. И вы не можете меня продать. Я вам не принадлежу!

Сельден вскинул руку, пытаясь затенить глаза, чтобы рассмотреть чужака. Это ничего ему не дало. Его слова даже не удостоились ответа. Он внезапно почувствовал себя ужасно глупо. Языковой барьер тут был ни при чем. Просто в нем не желали видеть ничего, кроме приносящего деньги уродства.

Они продолжали разговаривать, словно он ничего не сказал.

— Ну, вы ведь знаете, что я всего лишь посредник. Я покупаю его не для себя. Ваш хозяин назначил очень высокую цену. Человек, которого я представляю, богат, однако пословица говорит правду: богачи гораздо скупее бедняков. Если я потрачу его средства, а человек-дракон его разочарует, с меня он потребует не только деньги.

В его глазах они были темными силуэтами — эти двое мужчин, которых он вообще не знал и которые спорили о том, какова цена его жизни. Он шагнул к ним, волоча цепь по прелой соломе.

— Я болен! Разве вы не видите? Неужели вы полностью лишены порядочности? Вы держите меня здесь на цепи, кормите полупротухшим мясом и черствым хлебом, я не вижу дневного света… Вы меня убиваете. Вы — убийцы!

— Человеку, о котором я говорю, понадобятся доказательства — только тогда он потратит такое количество золота. Буду говорить совершенно откровенно. За те деньги, которые вы запросили, вы должны позволить мне отправить ему что-нибудь в знак ваших честных намерений. Если это создание — именно то, чем вы его называете, тогда ваш хозяин получит ту цену, которую он назначил. И наши хозяева будут нами обоими довольны.

Последовало долгое молчание.

— Я скажу об этом моему хозяину. Идемте. Выпейте с нами. Когда торгуешься, всегда ощущаешь жажду.

Мужчины уже начали поворачиваться, чтобы уйти. Лампа раскачивалась в такт их движениям. Сельден сделал ещё пару шагов — и его цепь натянулась до отказа.

— У меня есть родные! — крикнул он им вслед. — У меня есть мать. У меня есть сестра и брат. Я хочу вернуться домой! Прошу вас, дайте мне вернуться домой, пока я здесь не умер!

Единственным ответом стал короткий проблеск дневного света. Они ушли.

Он закашлялся, прижимая себе ребра, пытаясь умерить боль. Отхаркнув мокроту, он сплюнул её на грязную солому. Он не знал, есть ли в ней кровь. Свет был слишком тусклым для того, чтобы это заметить. Однако он точно знал, что кашель все усиливается.

Он с трудом доковылял до кучи соломы, служившей ему постелью, опустившись на колени, улегся на бок. Все суставы у него ныли. Он протер слипшиеся глаза и снова их закрыл. Зачем он поддался на их провокацию и встал? Почему он не способен просто сдаться и не шевелиться, пока не умрет?

— Тинталья! — тихо проговорил он.

Он потянулся мыслями к драконице. Было время, когда она замечала его, если он искал с ней контакта, тогда она позволяла своим мыслям прикоснуться к его разуму. А потом она нашла себе пару, и с тех пор у него не было с ней связи. А ведь прежде он почти боготворил её, купался в её драконьем величии и запечатлевал его в своих песнях.

Песни! Сколько времени прошло с тех пор, как он пел для неё — с тех пор, как он вообще хоть что-то пел? Он любил её и верил, что она любит его. Его все предостерегали. Ему говорили об очаровании драконов, о волшебстве, которым они опутывают людей, но он этому не верил. Он жил, чтобы ей служить. И что ещё хуже, даже сейчас, валяясь на грязной соломе, словно забытая домашняя зверушка, он понимал, что если бы она снова его отыскала, если бы просто посмотрела на него, он снова стал бы преданно ей служить.

— Это — то, чем я теперь стал. Это — то, во что она меня превратила, — тихо признался он темноте.

В соседнем стойле заскулил двуглавый пес.

* * *

^{Седьмой день месяца Надежды — седьмой год Независимого Купеческого Союза.}

^{От Кима, смотрителя голубятни в Кассарике, — Рейалу, исполняющему обязанности смотрителя голубятни в Удачном.}

Изволь передать своим мастерам, что я нахожу крайне неприятным то, что такой мелкой сошке, как ты, было поручено сообщить об этих отвратительных обвинениях в мой адрес. Полагаю, что полученное разрешение выполнять обязанности смотрителя голубятни на время отсутствия Эрека заставило тебя переоценить собственную важность, которую совершенно неуместно демонстрировать подмастерью при обращении к кому бы то ни было из старших. А ещё я рекомендую мастерам удачненской гильдии Голубиной почты рассмотреть связи твоего семейства и задуматься о зависти, которую твои родственники питают ко мне в связи с тем повышением, которое я получил, став смотрителем голубятни в Кассарике, ибо, полагаю, именно там они отыщут корни этого подлого обвинения.

Я отказываюсь обращаться к торговцу Кандрелу для выяснения этого вопроса. Он не выдвигал никаких обвинений в адрес нашей службы, а я уверен, что, будь эти жалобы реальными, он лично явился бы к нам, чтобы выразить свой протест. Я подозреваю, что дело не в его сургуче или печатке, а в небрежности, с которой на почте Удачного обращаются с футлярами конфиденциальных посланий те люди, которым поручено заниматься голубями из Трехога и Кассарика. Полагаю, что это окажешься именно ты, подмастерье.

Если удачненская гильдия Голубиной почты имеет какие-то претензии к тому, как в Кассарике обращаются с официальными посланиями, я советую отправить официальную жалобу Совету торговцев Кассарика и потребовать расследования. Полагаю, вы убедитесь, что Совет полностью доверяет кассарикским смотрителям голубей и отказывается рассматривать такие оскорбительные обвинения в наш адрес.

Ким, смотритель голубятни, Кассарик.

Глава 2

БИТВА ДРАКОНОВ

Солнце пробилось сквозь тучи. Туман, окутывавший долину, лежащую у холма подле стремительной реки, начал таять. Синтара подняла голову и устремила взгляд на далекий яркий круг. Свет падал на её чешуйчатую шкуру, однако тепла он давал мало. Хотя туман поднимался длинными лентами и таял под лучами солнца, суровый ветер гнал с запада плотные серые тучи. Днем опять будет дождливо. В дальних землях дивно шершавый песок будет сегодня прожариваться под жарким солнцем. Память предков нарисовала в её голове картины того, как дракон катается по этому песку, полируя свою чешую до яркого блеска. Ей вместе с другими драконами следовало бы переселиться. Уже много месяцев назад им надо было подняться в воздух сверкающей бурей и улететь в далекие южные пустыни. Охота в скалах, стеной окружавших пустыню, всегда была удачной. Будь они там, сейчас наступило бы время охотиться, наедаться досыта, спать в напоенные жаром дневные часы, а затем подниматься в ярко-голубое небо и парить в потоках горячего воздуха. При удачном ветре дракон способен без труда зависать над землей. Королева могла бы это делать, могла бы чуть сдвигать крылья, планировать и смотреть, как более массивные самцы сражаются в воздухе под ней. Она представила себя там, наблюдающей за тем, как они сшибаются и плюются, взлетают, сталкиваются и бьют друг друга когтями.

В конце такой битвы победителем станет один дракон. Его поверженные соперники вернутся в пески греться и досадовать — или, возможно, сбегут в богатые дичью холмы, чтобы выместить свою досаду, убивая все живое без разбора. Победивший дракон взлетит, взмахивая крыльями, чтобы оказаться на одной высоте с кружащими и наблюдающими за боем самками и выбрать ту, которой будет добиваться. И тогда начнется уже совсем иная битва.

Горящие медные глаза Синтары были полуприкрыты, голова на длинной сильной шее высоко поднята, морда повернута к далекому солнцу. Она рефлекторно распахнула свои бесполезные синие крылья. В ней поднимались волны томления. Она чувствовала, как жажда спаривания нагревает чешую на её горле и животе, ощутила запах желания, исходящий из желез под её крыльями. Она открыла глаза и опустила голову, ощутив какое-то чувство, близкое к стыду. У подлинной королевы, достойной обрести пару, были бы сильные крылья, способные поднять её над теми тучами, которые сейчас грозили облить Синтару дождем. В полете она распространила бы аромат своего мускуса и воспламенила страстью всех самцов, обитающих на многие мили вокруг. Но подлинная королева драконов не застряла бы здесь, на этом размокшем берегу, в обществе ни на что не годных нелетающих самцов и ещё более бесполезных людей-хранителей.

Она ощутила мощный порыв ветра, который принес сильный запах дракона-самца, и едва успела сложить полураскрытые крылья.

Его когтистые лапы встретились с землей, и он неудержимо заскользил к Синтаре, едва успев остановиться так, чтобы не врезаться в неё. Она поднялась на задние лапы и выгнула свою блестящую голубую шею, стараясь выпрямиться в полный рост. Даже так Кало возвышался над ней. Она заметила, как его вращающиеся глаза вспыхнули радостью, когда он отметил, что она ему уступает. Этот крупный самец подрос и набрал мышцы и силу с того момента, как они прибыли в Кельсингру.

— Я летал ещё дольше, — сообщил он ей, встряхивая широкими темно-синими крыльями, избавляя их от капель дождя и при этом обрызгивая её. После этого он аккуратно их сложил и расправил по спине. — Мои крылья с каждым днем становятся все длиннее и сильнее. Скоро я снова стану Повелителем небес. А как насчет тебя, королева? Когда ты поднимешься в воздух?

— Когда соблаговолю, — ответила она и отвернулась. От него разило похотью: его целью была не необузданная свобода полета, а то, что могло во время этого полета произойти. Она не намерена была это даже рассматривать. — И я бы это полетом не назвала. Ты сбежал по склону холма и подпрыгнул. Планирование — это не полет.

Её критическое замечание было не вполне справедливым. Кало продержался в воздухе в течение пяти взмахов крыльями и только потом приземлился. Со смесью стыда и ярости она вспомнила свою собственную первую попытку летать: хранители разразились приветственными криками, когда она подскочила и начала планировать. Но её крыльям не хватило силы, чтобы поднять её выше, и она упала, плюхнувшись в реку. Её сильно поваляло и побило течением, и она выбралась на берег вся в потоках грязной воды и ссадинах.

«Не вспоминай об этом позоре. Но не допускай, чтобы кто-то снова увидел твою неудачу».

Новый порыв ветра принес с собой дождь. Она пришла к реке только для того, чтобы попить, а теперь снова вернется под слабое укрытие деревьев.

Но стоило Синтаре направиться прочь, как голова Кало сделала стремительный выпад. Он плотно сомкнул челюсти на её шее сразу за головой, так что она не могла повернуться и укусить его или плюнуть в него ядом. Она подняла переднюю лапу, чтобы ударить его когтями, но шея у него была длиннее и мощнее её собственной. Он держал её на безопасном расстоянии от своего торса, и её когти бесполезно вспороли пустой воздух. Она затрубила от ярости, и он отпустил её, отпрыгнув назад, так что её вторая атака оказалась такой же безрезультатной, как и первая.

Кало поднял крылья и широко их раскинул, готовясь отмахнуться от неё, если она бросится на него. Его глаза — серебряные с зелеными прожилками — вращались от возмутительного смеха.

— Тебе следует стараться летать, Синтара! Тебе нужно снова стать настоящей королевой, владычицей земли и неба. Оставь этих прикованных к земле червяков и воспари со мной. Мы будем охотиться и убивать, мы улетим прочь от этих холодных дождей и глубоких долин, к далеким пустыням юга. Обратись к памяти предков и вспомни, какими нам следует стать!

Её шею саднило там, где его зубы вспороли её плоть, но её гордость получила гораздо более болезненную рану. Не думая об опасности, она снова бросилась на него, широко раскрыв пасть и раздувая резервуары ядовитых желез, но он с ревом ликования встретил реакцию своей противницы и перепрыгнул через неё. Поворачиваясь к нему, она заметила, что к ним с тяжелым топотом бегут алый Ранкулос и лазурный Сестикан. Драконы не созданы для передвижения по земле. Они скакали, словно жирные коровы. Грива Сестикана с тонкой оранжевой филигранью топорщилась на его шее. Ранкулос, который мчался к ним с наполовину развернутыми сверкающими крыльями, агрессивно взревел:

— Оставь её в покое, Кало!

— Мне не нужна ваша помощь! — протрубила она, поворачиваясь и шествуя прочь от сбегающихся самцов. Довольство тем, что они готовы драться из-за неё, боролось с унизительным ощущением того, что она не достойна их битвы. Она не способна взлететь в небо, демонстрируя изящество и стремительность, она не может за счет собственной ловкости и бесстрашия бросить вызов тому, кто победит в этой дурацкой свалке. Тысячи воспоминаний предков о других битвах самцов и брачных полетах трепетали на периферии её сознания. Она отогнала их прочь. Она не стала оборачиваться на рев и яростное хлопанье крыльев. — Мне ни к чему летать, — презрительно бросила она через плечо. — Здесь нет дракона, который был бы достоин брачного полета.

Единственным её ответом стал рев ярости и боли, вырвавшийся у Ранкулоса. Дождливый полдень взорвался испуганными криками и пронзительными вопросами сбегающихся людей: хранители драконов выскакивали из своих хижин, направляясь к сражающимся самцам. Идиоты! Их затопчут или растерзают, если они попробуют вмешаться. В такие дела люди не должны лезть. Ей было противно, когда хранители обращались с ними, словно с домашней скотиной, которой следует командовать, а не как с драконами, которым надо прислуживать. Её собственная хранительница, пытаясь прикрыть неровную спину и плечи рваным плащом, бросилась к ней, крича:

— Синтара, с тобой все в порядке? Ты ранена?

Она вскинула голову и полураскрыла крылья.

— По-твоему, я неспособна себя защитить? — возмущенно спросила она у Тимары. — По-твоему, я слабая и…

— Берегись! — предостерегающе крикнул какой-то человек, и Тимара послушалась, приседая и закрывая затылок ладонями.

Синтара иронически хмыкнула, глядя, как золотистый Меркор проносится мимо них, широко раскинув крылья и вырывая когтями пучки травы, почти скользя над землей. Руки Тимары не защитили бы её, если бы шипастое крыло дракона хоть чуть прикоснулось к ней. Даже ветер, поднятый его движениями, опрокинул Тимару на землю и заставил прокатиться по мокрой луговой траве.

Крики людей и рев драконов завершились оглушающим кличем Меркора, вломившегося в толпу сражающихся самцов.

Сестикан упал, опрокинутый этим столкновением. Его раскрытое крыло опасно согнулось под тяжестью его собственного тела, и Синтара услышала, как он ахнул от боли и испуга. Ранкулос оказался придавлен бьющимся Кало. Кало попытался перекатиться и ударить Меркора длинными когтями своих задних лап, однако Меркор поднялся на задние лапы прямо на куче копошащихся драконов. Неожиданно прыгнув вперед, он придавил к земле широко распахнутые крылья Кало своими задними лапами. Резкий удар когтей пойманного дракона прочертил на ребрах Меркора глубокую борозду, но прежде чем противник успел добавить ещё одну рану, Меркор переступил выше. Голова Кало на длинной шее хлестала, словно кнут, однако преимущество явно было на стороне Меркора. Сестикан, придавленный двумя крупными драконами, ревел от бессильной злобы. От схватки исходил густой мускусный запах драконов-самцов.

Толпа испуганных и злых хранителей окружала бьющихся драконов, вопя и выкрикивая имена сражающихся или пытаясь не дать драконам-зевакам присоединиться к сшибке. Более мелкие самки, Фенте и Верас, подошли и начали вытягивать шеи, игнорируя своих смотрителей и пытаясь подобраться опасно близко. Балипер, хлеща алым хвостом, ходил по краю боя, заставляя хранителей спасаться бегством, визгливо возмущаясь тем, что он подвергает их опасности.

Бой окончился почти так же неожиданно, как начался. Меркор запрокинул свою золотистую голову, а потом стремительно выбросил её вперед, широко распахнув пасть. Вопли хранителей и изумленный рев наблюдающих за происходящим драконов предвещали Кало смерть от кислотного аэрозоля. Вместо этого Меркор в последний момент захлопнул пасть. Он резко опустил голову и выплюнул на уязвимое горло Кало не облако и не струю, а всего лишь одно пятно кислоты. Черно-синий дракон взвыл от мучительной боли и ярости. Тремя мощными взмахами крыльев Меркор слетел с него и приземлился на расстоянии корабельного корпуса. Кровь струилась из длинной раны на его ребрах, заливая покрытый золотой чешуей бок. Он тяжело дышал, широко раздувая ноздри. По его чешуе шли цветные волны, а защитные гребни вокруг глаз топорщились. Он хлестнул хвостом, и воздух наполнился запахом боевого вызова.

Как только Меркор освободил Кало от своего веса, тот перекатился на лапы. Рыча от бессильной досады и унижения, он тут же направился к реке, чтобы смыть с тела кислоту противника, пока та не въелась ещё глубже. Карсон, хранитель Плевка, бежал рядом с Кало, призывая его остановиться и дать осмотреть рану. Темный дракон игнорировал его. Получивший немало ударов и ошеломленный, но обошедшийся без серьезных травм Ранкулос поднялся на лапы и выпрямился, пошатываясь. Он встряхнул крыльями, а потом медленно сложил их, словно они причиняли ему боль. После этого, стараясь сохранять остатки собственного достоинства, он заковылял со взрытого поля боя.

Меркор проревел в спину удаляющемуся Кало:

— Не забудь, что я мог тебя убить! Всегда помни об этом, Кало!

— Отродье ящерицы! — рыкнул в ответ черно-синий дракон, однако не замедлил своего отступления к ледяной воде реки.

Синтара отвернулась от них. Все закончилось. Она была удивлена тем, что бой оказался настолько долгим. Сражения, как и спаривание, драконы проводили в полете. Если бы самцы могли взлететь, состязание могло бы длиться часами, возможно, заняло бы даже целый день, и в итоге все они были бы обожжены кислотой и окровавлены. На мгновение древнее воспоминание о подобных испытаниях завладело её разумом, и она почувствовала, как сердце её забилось быстрее от возбуждения. Самцы добивались бы её благосклонности, а в конце, когда остался бы всего один победитель, ему все равно необходимо было бы сравниться с ней в скорости полета и принять её вызов: только после этого он мог бы претендовать на то, чтобы стать её парой. Они парили бы в небе, поднимаясь все выше и выше, и самец пытался бы повторить её виражи, нырки и мощные горки. А если бы ему удалось это сделать, его тело соединилось бы с её телом, а крылья начали двигаться синхронно…

— СИНТАРА!

Рык Меркора вывел её из раздумий. Она оказалась не единственной, кто обернулся, выясняя, что от неё понадобилось золотому дракону. Все драконы и хранители на лугу взирали на него. И на неё.

Огромный дракон поднял голову и распахнул крылья с громким треском. Новая волна его запаха разнеслась по ветру.

— Тебе не следует провоцировать то, что ты не способна завершить, — пристыдил он её.

Она уставилась на него, ощущая, что от гнева её чешуя становится ярче.

— Это не имело к тебе никакого отношения, Меркор. Возможно, тебе не следовало бы вмешиваться в те дела, которые тебя не касаются.

Он распахнул свои крылья ещё шире и высоко вознесся на своих мощных задних лапах.

— Я буду летать! — Он произнес эти слова без рева, но, тем не менее, они были хорошо слышны на фоне ветра и дождя. — И ты тоже. И когда придет время брачных сражений, я буду победителем. И я стану твоей парой.

Она воззрилась на него, ощущая невероятное потрясение. Немыслимо, чтобы самец говорил такие вещи! Она постаралась не радоваться его обещанию того, что она полетит. Когда молчание чересчур затянулось и она поняла, что все наблюдают за ней и дожидаются её ответа, она рассердилась.

— Говори-говори! — довольно неудачно парировала она.

Ей даже не нужно было слышать презрительного фырканья Фенте, чтобы понять: столь жалкий ответ никого не впечатлил.

Отвернувшись от всех, Синтара двинулась обратно в лес, под ненадежную защиту деревьев. Её ничто не волнует. Ей не важно, что говорит Меркор, и то, что Фенте над ней смеется. Среди них нет никого, на кого стоило бы производить впечатление.

— Это и настоящей-то битвой не назовешь, — негромко сыронизировала она.

— Так ты пыталась спровоцировать «настоящую битву»? — Её нахальная маленькая хранительница, Тимара, неожиданно оказалась рядом с ней, переходя на рысцу, чтобы не отстать. Её темные волосы свисали лохматыми неровными косицами, на некоторых ещё остались деревянные амулеты. Прокатившись вниз по склону, она измазала свой рваный плащ травой. Её ноги были обернуты пестрыми тряпицами, а вместо подошв этой самодельной обуви служили куски плохо выделанной оленьей шкуры. За последнее время она стала тоньше и выше. Кости на её лице стали заметнее. Крылья, которыми её одарила Синтара, на бегу чуть подпрыгивали. Несмотря на непочтительность своего первого вопроса, Тимара встревоженным голосом добавила: — Остановись на минутку. Пригнись. Дай я осмотрю твою шею там, где он тебя укусил.

— Там даже крови нет.

Синтаре с трудом верилось, что она отвечает на нахальное требование простой человечки.

— Мне надо посмотреть. Кажется, несколько чешуек отстали.

— Я ничем не провоцировала эту глупую свару.

Синтара резко остановилась и опустила голову, чтобы Тимара могла осмотреть ей шею. Ей было противно ощущать, что она почему-то уступила слишком много себе позволяющей девице. Гнев вскипел в ней, и она уже собралась было «случайно» сбить Тимару с ног движением головы. Однако почувствовав, как сильные человеческие руки бережно расправляют встопорщившиеся шейные чешуйки и приглаживают их, она смягчилась. Её хранительница и её умелые руки бывают полезны.

— Ни одна чешуйка не оторвалась, хотя часть из них рано или поздно могут отлететь.

Синтара ощущала досаду своей хранительницы, приводящей в порядок её чешую. Несмотря на то, что Тимара часто грубила Синтаре, драконица знала, что девушка гордится её здоровьем и красотой. Любое оскорбление Синтаре Тимара принимала и на свой счет. А ещё она ощущала настроение своего дракона.

Сосредоточившись на девушке сильнее, она почувствовала, что их объединяет не только раздражение. Присутствовало также чувство досады.

— Эти мужчины! — внезапно воскликнула девушка. — Наверное, спровоцировать дракона-самца на глупость так же просто, как и человеческого мужчину!

Эти слова пробудили в Синтаре любопытство, хотя она не намерена была показывать это Тимаре. Она вспомнила все, что ей было известно о самых последних треволнениях Тимары, и догадалась о причине её дурного настроения.

— Решать тебе, а не им. Как глупо ты себя ведешь! Просто совокупись с ними обоими. Или ни с одним из них. Покажи им, что ты королева, а не корова, которую вырастили, чтобы бык её покрывал.

— Я не выбрала ни одного из них, — сообщила ей Тимара, отвечая на вопрос, которого драконица не задавала.

После того, как её чешуя была приглажена, Синтара подняла голову и снова двинулась к опушке леса. Тимара поспешила за ней, на бегу размышляя вслух:

— Я просто хотела бы ничего не менять, оставить все, как было всегда. Но они оба на это не готовы. — Она тряхнула головой, заставив косички разлететься. — Татс — мой самый давний друг. Я знала его ещё в Трехоге, до того, как мы стали драконьими хранителями. Он — часть моего прошлого, часть моего дома. Но когда он тянет меня к себе в постель, я не знаю, делает ли он это потому, что любит меня, или просто потому, что я ему отказала. Я боюсь, что если мы станем любовниками, но у нас дело не сладится, я вообще его потеряю.

— Тогда переспи с Рапскалем, да и дело с концом, — посоветовала драконица.

Тимара ей прискучила. Почему это люди думают, что дракона могут интересовать подробности их жизни? С тем же успехом можно интересоваться жизнью мотылька или рыбешки.

Однако Тимара увидела в предложении своего дракона предлог для продолжения разговора.

— С Рапскалем? Не могу! Если я возьму его в мужья, я уверена, что это испортит мою дружбу с Татсом. Рапскаль красивый и забавный… и немного странный. Хотя такая странность мне нравится. И, кажется, я ему действительно дорога, и когда он уговаривает меня спать с ним, то добивается этого не просто ради удовольствия. — Она тряхнула головой. — Но я не хочу этого ни с одним из них. Ну… вообще-то хочу. Если бы можно было только ограничиться телесной стороной и ничего не осложнять. Но я не намерена рисковать тем, что заполучу ребёнка, и вообще не хотела бы принимать какое-то важное решение. Если я выберу одного, потеряю ли я второго? Не знаю, что…

— Ты мне надоела, — предостерегла её Синтара. — И сейчас тебе следовало бы заняться более важными вещами. Ты сегодня для меня поохотилась? У тебя есть для меня мясо?

Резкая перемена темы разговора заставила Тинтару ощетиниться. Она неохотно ответила:

— Нет ещё. Когда дождь уймется, я пойду. Сейчас дичи не будет. — После недолгого молчания она затронула ещё одну опасную тему. — Меркор сказал, что ты полетишь. Ты пробовала? Ты сегодня тренировала крылья, Синтара? Разрабатывать мышцы — это единственный способ, чтобы…

— Я не имею желания носиться по берегу, словно чайка со сломанным крылом. Не имею желания выставлять себя на посмешище.

А ещё меньше Синтаре хотелось потерпеть неудачу, упасть в ледяную стремительную реку и утонуть. Или переоценить свои возможности и врезаться в деревья, как это случилось с Балипером. У него тогда так распухли крылья, что он даже не мог их сложить, и у него оторвался коготь с передней левой лапы.

— Никто над тобой не смеется! Упражнять крылья необходимо, Синтара. Ты должна научиться летать: все драконы должны это сделать. Вы все выросли с тех пор, как мы оставили Кассарик, и мне не удается убить достаточно дичи, чтобы ты была сыта, а ведь это при том, что здесь дичь крупнее. Тебе придется самой добывать себе еду охотой, а для этого тебе нужно летать. Разве ты не предпочла бы оказаться в числе первых взлетевших над землей драконов, а не в числе последних?

Эта мысль показалась Синтаре весьма неприятной. Ей было невыносимо подумать о том, что какая-то более мелкая самка, например Верас или Фенте, смогут взлететь раньше неё самой. На самом деле таким мелким и тощим созданиям летать может быть даже проще. Гнев подогрел ей кровь, и она почувствовала, что жидкая медь её глаз кипит эмоциями. Ей придется их убить, вот и все. Убить прежде, чем одна из них сумеет её унизить.

— Или ты могла бы взлететь раньше них, — спокойно предложила Тимара.

Синтара резко повернула голову и воззрилась на девушку. Порой той удавалось подслушать мысли драконов. Порой у неё даже хватало нахальства на эти мысли отвечать.

— Мне надоел этот дождь. Я хочу вернуться под деревья.

Тимара кивнула и послушно последовала за шагающей к лесу Синтарой. Та оглянулась всего один раз.

У реки остальные хранители на повышенных тонах обсуждали, кто из драконов начал свалку. Охотник Карсон скрестил руки на груди и непреклонно смотрел на Кало. С черно-синего дракона стекала вода: он уже смыл с горла кислотное пятно, оставленное Меркором. Небольшой серебряный дракон Карсона, Плевок, угрюмо смотрел на них издалека. Синтара подумала, что мужчина ведет себя глупо. Этот черно-синий самец изначально не любил людей, а если Кало выйдет из себя, то просто перекусит Карсона пополам.

Татс помогал Сильве осматривать длинную рану у Меркора на ребрах, а его собственная драконица, Фенте, ревниво взрывала землю и бормотала туманные угрозы. Ранкулос развернул крыло, чтобы его смотритель смог его проверить. Скорее всего, оно как минимум было сильно ушиблено. Вымазанный грязью Сестикан уныло призывал собственного хранителя, но Лектера нигде не было видно. Ссора закончилась. Ненадолго все самцы превратились в драконов, добивающихся внимания самки. Сейчас они вели себя, словно большая скотина. Синтара презирала их — и испытывала отвращение к себе самой. Они не стоили того, чтобы их провоцировать. Они только заставляли её думать обо всем том, чего они лишены. Чего лишена она сама.

«Ах, если бы!» — подумала она и проследила историю своих бед, случайность за случайностью. Если бы только драконы вышли из метаморфоза полностью сформировавшимися и здоровыми! Если бы они находились в более хорошем состоянии, когда окукливались, чтобы из морских змеев превратиться в драконов. Если бы они мигрировали в родные края десятилетиями раньше. Если бы Старшие не вымерли, если бы вулкан не извергся и не уничтожил тот мир, который они прежде знали. Ей следовало бы иметь гораздо больше способностей. Драконам полагалось выходить из своих коконов способными к полету и взлетать, чтобы обеспечить себя первой восстанавливающей силы добычей. Однако никто из них этого не сделал. Она подобна яркому осколку стекла, выпавшему из великолепной мозаики с изображениями Старших, увенчанных башнями городов и парящих в небе драконов: она точно так же лежит в грязи, оторванная от всего того, что когда-то было её предназначением. Без того, прежнего, мира она лишена смысла.

Синтара пыталась летать, и не один раз. Тимаре ни к чему знать о её многочисленных тайных и унизительных неудачах. Ей невыносимо было знать, что тупая Хеби способна летать и охотиться. С каждым днем красная драконица становилась все крупнее и сильнее, а её смотритель, Рапскаль, не уставал возносить хвалы своей «громадной, чудесной девочке-драконице». Он сложил глупую песню — скорее вирши, чем стихи — и громко распевал её каждое утро, обихаживая Хеби. Синтаре каждый раз хотелось оторвать ему голову. Пусть Хеби сколько угодно надувается от гордости, когда хранитель ей поет: все равно она глупее коровы!

— Лучшей местью было бы научиться летать, — снова посоветовала Тимара, уловившая не столько мысли, сколько чувства драконицы.

— Почему бы тебе самой не попробовать? — с горечью парировала Синтара.

Тимара молчала, но её молчание оказалось очень красноречивым.

Синтара постепенно понимала, в чем дело. Она была поражена.

— Что?! Ты пыталась, да? Ты пыталась летать?

Тимара не поворачивала лица к дракону, продолжая трусить вверх по прибрежному лугу к опушке леса. По долине были разбросаны небольшие каменные домики: у некоторых стены были разрушены, а крыши провалились, но некоторые жилища хранители драконов успели восстановить. Когда-то здесь была деревня, в которой жили люди-ремесленники. Они работали здесь, многочисленные слуги и купцы, обслуживавшие тех Старших, которые жили в блистающем городе на противоположном берегу стремительной реки. Синтара не знала, известно ли об этом Тимаре. Скорее всего, нет.

— Ты ведь сделала так, что у меня выросли крылья, — ответила, наконец, Тимара. — Раз уж они у меня есть, раз мне приходится терпеть такое, из-за чего нельзя надеть обычную рубаху, и что оттопыривает на мне плащ, заставляя мерзнуть от любого ветерка, то надо извлечь из них хоть какую-то пользу. Да, я пыталась летать. Мне помогал Рапскаль. Он утверждает, что со временем у меня получится. Но вот пока я только разбиваю колени и сдираю кожу на ладонях, когда падаю. Я не добилась успеха. Тебя это радует?

— Меня это не удивляет.

На самом деле Синтару это обрадовало. Никакому человеку не дозволено летать тогда, когда сами драконы на это не способны! Пусть разбивает колени и зарабатывает тысячи синяков. Если Тимара полетит раньше неё самой, драконица её сожрет! При этой мысли в ней пробудился голод, и она опомнилась. Девице не следует об этом знать, по крайней мере, до того, как она не принесет положенную дичь.

— Я буду пытаться и дальше, — негромко проговорила Тимара. — И тебе тоже следовало бы.

— Делай, что хочешь, и я буду поступать так же, — ответила драконица. — А сейчас я хочу, чтобы ты отправилась на охоту. Я голодна.

Она послала девице мысленный толчок.

Тимара подозрительно сощурилась, почувствовав, что драконица применила к ней свои чары, однако это ничего не меняло. Её все равно будет преследовать неотступное желание пойти поохотиться. То, что девушка знает источник этого внушения, не защищает её от него.

Зимние дожди вызвали бурный рост зелени. Высокая мокрая трава шлепала её по ногам, пока она брела по лугу. Они поднялись по склону долины, и теперь их манило редколесье на холме. Под деревьями можно будет хоть немного укрыться от дождя, хотя многие уже сбросили листву. Синтаре лес казался странным и знакомым одновременно. Её собственный жизненный опыт был ограничен знанием густых непроходимых дебрей на границе реки Дождевых чащоб. Однако её наследственная память изобиловала образами привычных лесов, подобных этому. Названия деревьев — дуб, гикам и береза, ольха, осина и златолист — всплыли у неё в голове. Драконам были известны такие деревья, такие леса и даже именно это место. Однако они редко задерживались здесь во время холодных зимних дождей. Нет уж! На это отвратительное время года драконы улетали, чтобы нежиться в жаркой пустыне. Либо же они укрывались в специально созданных Старшими убежищах — под хрустальными куполами с подогреваемым полом и бассейнами с горячей водой. Она повернулась и посмотрела через реку на легендарную Кельсингру. Они забрались так далеко, но приют драконов по-прежнему оставался недостижимым. Стремительная река была глубокой и коварной. Ни один дракон не смог бы её переплыть. Настоящий полет был единственным способом попасть домой.

Древний город Старших остался почти целым, таким, каким Кельсингру рисовала её наследственная память. Даже под облачным небом, даже за серой пеленой дождя высокие здания из черного и серебристого камня сверкали и манили к себе. Когда-то там жили чудесные чешуйчатые Старшие. Эти друзья и слуги драконов носили яркие одеяния и украшали себя золотом, серебром и блестящей медью. Широкие бульвары и изящные здания Кельсингры были рассчитаны не только на Старших, но и на драконов. Там была украшенная скульптурами площадь, вымощенная камнем, который зимой источал тепло, хотя та часть города, похоже, провалилась в огромную пропасть, которая теперь пересекала древние дороги и башни. Там были ванны, испускавшие пар купальни с горячей водой, где Старшие и драконы спасались от непогоды. Её предки погружались в них — не только в горячую воду, но и в медные ванны с подогретым маслом, которое полировало им чешую и укрепляло когти.

И там было… ещё что-то. Что-то, что ей не удавалось толком вспомнить. Вода, подумалось ей, но не вода. Нечто чудесное, что и сейчас сверкало, блестело и звало её сквозь смутные воспоминания.

— На что ты смотришь? — спросила Тимара.

Синтара не заметила, что остановилась и смотрит за реку.

— Ни на что. На город, — ответила она и пошла дальше.

— Если бы ты могла летать, ты смогла бы перебраться через реку в Кельсингру.

— Если бы ты могла думать, то сообразила бы, когда надо помолчать, — огрызнулась драконица.

Неужели эта тупая девица не понимает, как часто она об этом думает? Каждый день. Каждый час. Магия Старших, нагревавшая плиты, возможно, ещё действует. Но даже если она развеялась, сохранившиеся здания стали бы укрытием от нескончаемого дождя. Возможно, в Кельсингре она снова почувствовала бы себя настоящим драконом, а не змеей с лапами.

Они дошли до кромки деревьев. Порыв ветра шумно пронесся по ним, стряхивая влагу с ветвей. Синтара недовольно заворчала.

— Иди охотиться! — приказала она девице и усилила мысленное давление.

Оскорбившаяся хранительница отвернулась и побежала обратно по склону. Синтара не потрудилась провожать её взглядом. Тимара будет повиноваться. Так делают все хранители. Только на это они и годятся.

* * *

— Карсон!

Хранитель предупреждающе поднял руку с открытой ладонью, развернув её в сторону Седрика. Карсон стоял упрямо, глядя на черно-синего дракона. Он молчал, скрестив взгляды с громадным существом. Карсон был крупным мужчиной, но близость Кало уменьшала его до детской игрушки, игрушки, которую разъяренный дракон мог втоптать в землю или растворить до продырявленных костей одним плевком едкого яда. И Седрик не сможет этому помешать. Сердце у него отчаянно колотилось, дыхание перехватило. Он обхватил себя руками, дрожа от холода и страха. Зачем Карсону нужно так рисковать собой?

«Я тебя защищу».

Драконица Седрика, Релпда, ткнулась в него своим тупым носом и своими мыслями.

Он быстро обернулся и, обвив руками её шею, попытался успокоить свои мысли. Маленькая медная самка не имеет ни единого шанса выстоять, если вздумает бросить Кало вызов ради Седрика. А сейчас любой вызов может спровоцировать Кало на иррациональную и бурную реакцию. Седрик не был хранителем Кало, однако ощущал эмоции дракона. Волны ярости и бессильной злобы, исходившие от него, подействовали бы на кого угодно.

— Давай немного отойдем, — предложил он медной, чуть подталкивая её.

Она не пошевелилась. Он посмотрел на неё и увидел, что её глаза словно живут своей жизнью — темно-синие с редкими нитями серебра. Она решила, что Кало представляет для Седрика опасность. О, боги!

Карсон заговорил — твердо, без гнева. Его мускулистые руки были скрещены на груди, в жесте, не содержащем угрозу. Темные глаза под густыми бровями казались почти добрыми. Влажный ветер рвал его волосы и оставлял крупные капли на аккуратной рыжей бороде. Охотник не обращал внимания на ветер и дождь, так же, как он не обращал внимания на то, что дракон превосходит его силой. Казалось, он не боится ни самого Кало, ни с трудом сдерживаемой ярости этого дракона. Голос Карсона был низким и спокойным, речь неспешной.

— Тебе надо успокоиться, Кало. Я послал одного из хранителей за Дэвви. Скоро сюда придет твой собственный смотритель и займется твоими ранами. Если желаешь, я могу сейчас их посмотреть. Но тебе надо перестать всем угрожать.

Черно-синий дракон пошевелился, и под дождем его чешуя блеснула серебром. В его взгляде кружились малахитовые разводы: казалось, будто его глаза вращаются. Седрик взирал на них, завороженный и испуганный. Карсон стоял слишком близко. Не похоже было, чтобы дракон хоть немного успокоился, и если бы он пожелал укусить Карсона или плюнуть в него ядом, то даже присущая охотнику ловкость не спасла бы его от смерти. Седрик вдохнул поглубже, готовясь умолять Карсона отступить подальше, но только скрипнул зубами. Нет. Карсон знает, что делает, и сейчас ему совершенно ни к чему отвлекаться на любовника.

Седрик услышал у себя за спиной быстрый топот и, обернувшись, увидел, что к ним со всех ног бежит Дэвви. Щеки юного хранителя раскраснелись от усилий, волосы метались вокруг лица и плеч. Лектер ковылял следом за ним по сырой луговой траве, походя на вымокшего ежа. Шипы у него на затылке начали превращаться в спадающую на спину гриву, походя на те, которые были у его дракона, Сестикана. Лектеру больше не удавалось запихивать их под рубашку. Они были ярко-синие с оранжевыми концами и подпрыгивали в такт его движениям. Он громко пыхтел, стараясь не отстать от Дэвви. Дэвви судорожно вздохнул и закричал:

— Кало! Кало, в чем дело? Я здесь! Ты ранен? Что случилось?

Лектер свернул в сторону и направился к Сестикану.

— Где ты был? — протрубил дракон, гневно и ворчливо. — Смотри: я выпачкался и ушибся. А ты мне не помогаешь!

Дэвви подбежал к своему громадному дракону, не обращая ни малейшего внимания на то, как зверь разгневан. С момента появления паренька Кало перестал замечать всех остальных.

— Почему тебя не было здесь, чтобы мной заняться? — обвиняюще проревел дракон. — Смотри, как меня обожгло! Твоя небрежность могла стоить мне жизни!

Дракон вскинул голову, открывая кровоточащее пятно на шее, оставленное Меркором. Рана была размером с чайное блюдце.

При виде поврежденной шеи Седрик содрогнулся, а Дэвви смертельно побледнел.

— Ох, Кало! С тобой все будет в порядке? Мне так жаль! Я был за поворотом реки, проверял, не попала ли в ловушку рыба.

Седрик знал про эту ловушку. Вчера он смотрел, как Дэвви с Карсоном её устанавливали. Две корзины закрепили на распорках, которые вращались под действием течения, как колесо. Корзины должны были выхватывать рыбу из воды и сбрасывать по желобу в плетеную вершу. Дэвви с Карсоном потратили на её сооружение несколько дней. Если ловушка окажется удачной, они собирались сделать ещё несколько, чтобы немного уменьшить труды по ежедневной добыче еды для драконов.

— Он не проверял ловушку для рыбы, — негромко сказал Карсон, отходя к Седрику.

Кало присел, и Дэвви, взволнованно охая, осматривал развернутые крылья дракона на предмет ещё каких-либо травм. Лектер с виноватым видом вел Сестикана вниз по течению, чтобы отмыть.

Седрик заметил, как паренек украдкой поправляет ремень. Карсон недовольно качал головой, но Седрик невольно улыбнулся.

— Да, они не этим занимались, — сделал он вывод.

Карсон бросил на него взгляд, который моментально согнал с его лица улыбку.

— В чем дело? — спросил Седрик, сбитый с толку суровым выражением лица Карсона.

Тот тихо проговорил:

— Нам нельзя с этим мириться, Седрик. Обоимпаренькам надо быть ответственнее.

— Нам нельзя мириться с тем, что они вместе? Как мы можем их осуждать, не превращаясь в лицемеров?

Слова Карсона ранили Седрика. Он ждёт, чтобы пареньки скрывали свое увлечение друг другом? Он осуждает их за то, что они не таятся?

— Я имел в виду не это. — Старший мужчина положил руку Седрику на плечо и заставил отвернуться от Кало. Он тихо добавил: — Они ещё мальчишки. Они нравятся друг другу, но тут дело в плотских открытиях, а не друг в друге. В отличие от нас. Их игры могут подождать, пока они не закончат свои дела.

Мужчины двинулись вверх по склону по пропитанной водой траве. Релпда сделала несколько шагов следом за ними, а потом резко повернулась и направилась к берегу.

— В отличие от нас, — еле слышно повторил Седрик.

Карсон покосился на него и кивнул. Уголки его губ приподнялись в улыбке, которая зажгла в животе у Седрика пламя. Седрик хотел надеяться, что Карсон выбрал это направление потому, что они идут к себе домой. Маленькое и холодное строение из простого камня с плитняковым полом было почти не лучше пещеры, но хотя бы крыша у него не пропускала дождь, а труба давала нормальную тягу. Если они разжигали в очаге яркий огонь, там становилось почти тепло. Почти. Ему подумалось о других способах, с помощью которых там можно было не замерзнуть.

Словно прочитав мысли Седрика, Карсон сказал:

— Некоторые дела откладывать нельзя. Нам надо пойти в лес и попробовать найти ещё поваленных деревьев. Те сырые дрова, которые ты пытался жечь прошлой ночью, давали только дым, а не тепло.

Он оглянулся на Дэвви и Лектера. Кало пригибался, вытянув шею, чтобы паренек мог осмотреть кислотный ожог у него на горле. Под руками своего юного хранителя громадный зверь успокоился и казался почти безмятежным.

— Он подходит Кало гораздо больше Грефта, — заметил Седрик.

— Мог бы подойти, если бы был старательнее. — Как всегда, Карсону трудно было хвалить паренька. Он любил Дэвви, как сына, и, словно отец, предъявлял к нему самые высокие требования. Он отвел взгляд и покачал головой. — Я понимаю, что они с Лектером увлечены друг другом, но это все равно не повод пренебрегать своими обязанностями. Мужчине положено сначала выполнить свой долг, а уже потом думать об удовольствиях. А Дэвви уже достаточно взрослый, и я ожидаю, что он станет поступать так, как положено мужчине. Чтобы наша экспедиция выжила, каждый должен вкладывать в это свою долю трудов. Когда настанет весна или когда мы получим припасы, тогда Дэвви можно будет расслабиться и потакать своим желаниям. Но только тогда. Им обоим надо каждый день ухаживать за драконами, а уже потом думать о чем-то ещё.

Седрик понимал, что Карсон не собирался укорить его этими словами, однако бывали моменты, когда он очень остро ощущал отсутствие у себя каких бы то ни было полезных навыков. Отец, бывало, называл подобных людей «никчемными, как сиськи на быке». «Я в этом не виноват, — заверил он себя. — Просто здесь я как рыба без воды. Если бы я вдруг перенес Карсона в то общество, к которому привык в Удачном, это он чувствовал бы себя никчемным и неуместным». Можно ли считать недостатком то, что Седрик успешнее смог бы подобрать вина для пиршества или указать портному, как перешить куртку, а не махать топором, превращая бревно в поленья, или разрезать добычу на такие куски, которые поместились бы в котел? Он так не считал. Его нельзя назвать никчемным или некомпетентным человеком. Он просто оказался вне той области, в которой лежат его умения. Он посмотрел вокруг себя — на залитый дождем склон холма и мрачный лес. Очень далеко от той области, в которой лежат его умения.

И ему это надоело. Он с тоской вспомнил Удачный. Шум и болтовню базаров, широкие мощенные плитами улицы и ухоженные особняки, приветливые таверны и чайные. Открытый круг рынка и прохладную тень общественного сада. Что бы подумал портной Джефдин, увидев своего лучшего клиента в лохмотьях? Ему внезапно захотелось горячего глинтвейна с пряностями в славной подогретой кружке. Ах, чего бы он только не отдал за одну-единственную трапезу, не приготовленную над огнем в очаге! За бокал хорошего вина, за кусок хлеба! Даже за миску простой горячей овсянки с изюмом и медом! Что угодно, лишь бы это были не дичь, не рыба и не дикие травы. Что-нибудь хоть немного сладкое! Он пожертвовал бы всем за одну хорошо приготовленную трапезу, сервированную на накрытом скатертью столе!

Он покосился на идущего рядом Карсона. Его щеки над аккуратно подстриженной бородкой были румяными, в темных глазах читалась озабоченность. Седрику вспомнилась недавняя картина: Карсон сидит на низком табурете с закрытыми глазами, с довольным, как у оглаживаемого кота, лицом, а Седрик с помощью небольшого гребня и ножничек подравнивает ему бороду. Охотник сидел неподвижно и послушно, поворачивая голову только тогда, когда ему велел Седрик, и наслаждался вниманием Седрика. Вид сильного мужчины, замершего под его прикосновениями, наполнил Седрика ощущением собственной власти. Он подровнял Карсону и его густую шевелюру, но не слишком коротко. Странно было признаваться, что отчасти Карсон привлекал его именно своей первобытной силой. Он улыбнулся про себя, и от приятного воспоминания у него на руках встопорщились волоски. Ну, наверное, существовало и нечто такое, чем Седрик не готов был пожертвовать ради возвращения в Удачный.

Он на ходу соприкоснулся плечами с Карсоном. Охотник ухмыльнулся и тут же обнял Седрика за плечи. Никаких колебаний. У Седрика екнуло сердце. Гест никогда не продемонстрировал бы на людях столь непринужденной приязни. Впрочем, и не на людях тоже, по правде говоря. Карсон крепче притянул его к себе, и Седрик на ходу прижался к нему. Охотник был крепкий и мускулистый — он словно на дуб оперся. Седрик улыбнулся, отметив, как именно думает о своем любовнике. Может, он начинает привыкать к жизни в этой глуши. От грубого плаща Карсона и его перетянутых шнурком волос пахло дымом и мужчиной. Серебряные блестки чешуи начали проявляться в уголках его глаз. Его дракон уже принялся изменять своего хранителя. Седрику нравилось то, как это выглядит.

Карсон потер ему плечо.

— Ты замёрз. Почему ты не надел плащ?

Собственный плащ Седрика давно пропал, изъеденный кислотной водой реки Дождевых чащоб. Тот предмет одежды, о котором говорил Карсон, был просто грубо выделанной оленьей шкурой, на которой осталась шерсть. Карсон сам содрал её с туши, выдубил и скроил из неё плащ. Этот предмет одежды завязывался на шее сыромятными ремешками. Седрик привык к мехам, которые были мягкими и подбивались тканью. Этот плащ был чуть жестким, кожаная сторона имела кремовый цвет. Жесткая кожа потрескивала на ходу. Оленья шкура не была настоящим мехом: волоски на ней были жесткими и колючими.

— Он такой тяжелый! — виновато объяснил Седрик.

Он не стал говорить, что пахнет от него… ну… как от оленьей шкуры.

— Ещё бы. Но дождь с него скатывается, и тебе в нем было бы теплее.

— Теперь за ним слишком далеко идти.

— Да. Но сбор дров нас обоих согреет.

Седрик не стал говорить, что может придумать более приятные способы, как им обоим согреться. Он не был лентяем, но питал отвращение к тяжелому физическому труду, который Карсон воспринимал как обычную часть своей жизни. Пока Элис не утащила его в это безумное плаванье вверх по реке Дождевых чащоб, Седрик вел жизнь, подобающую удачнинскому торговцу, пусть его семья и не была особо зажиточной. Он много работал, но головой, а не руками! Он вел учет как домашних расходов, так и тех многочисленных контрактов, которые Гест заключал от лица своего семейства. Он следил за гардеробом Геста и за назначенными им встречами. Он передавал указания Геста домашней прислуге и разбирался с их жалобами и вопросами. Он помнил даты прихода и отплытия всех кораблей в гавани, старался, чтобы Гест успевал выбрать самые удачные из доставляемых товаров и первым связывался с новыми купцами. Он был необходим для нормального существования дома и дела Геста. Он был необходимым. И высоко ценимым.

Тут перед ним возникла насмешливая улыбка Геста, которая мгновенно развеяла теплые воспоминания о тех временах. Была ли его жизнь хоть в какой-то мере такой, какой он её видел, с горечью спросил он сам себя. Ценил ли Гест его умения все устраивать и находить связи? Или он просто с удовольствием пользовался телом Седрика и тем, как покорно он переносит те унижения, которыми осыпал его Гест? Он прищурил глаза, спасаясь от хлесткого дождя. Может, отец правильно оценивал его? Может, он действительно никчемный щеголь, годный только на то, чтобы наряжаться в дорогую одежду, которую оплачивал его наниматель?

— Эй, вернись! — Карсон ласково потряс его плечо. — Когда у тебя на лице появляется такое выражение, оно ничего хорошего нам обоим не обещает. Все уже прошло, Седрик. Давно закончилось и исчезло. Что бы это ни было. Забудь и перестань себя терзать.

— Я был таким дураком! — Седрик тряхнул головой. — Я заслужил эти терзания.

Карсон покачал головой, и в его голосе появились нотки раздражения.

— Ну, тогда перестань терзать меня. Когда я вижу у тебя такое выражение лица, я знаю, что ты думаешь о Гесте. — Он внезапно замолчал, словно собирался что-то сказать, а потом передумал. Спустя несколько мгновений он с неубедительным добродушием осведомился: — Так что на этот раз заставило тебя о нем вспомнить?

— Я по нему не скучаю, Карсон, если ты так подумал. У меня нет желания к нему вернуться. Я не просто согласен быть с тобой. Я счастлив.

Карсон снова стиснул ему плечо.

— Но не настолько счастлив, чтобы перестать думать о Гесте. — Склонив голову набок, он пристально посмотрел на Седрика. — Мне кажется, он плохо с тобой обращался. Не понимаю, откуда у него появилась такая власть над тобой.

Седрик тряхнул головой, словно хотел выбросить из головы все воспоминания о Гесте.

— Мне трудно объяснить. Он привлекает всех к себе. Он получает все, чего хочет, потому что искренне считает, что он этого заслуживает. Когда что-то идет не так, он никогда не признает виноватым себя. Он всегда обвиняет кого-то другого, а потом просто уходит, какой бы серьезной ни была катастрофа. Мне всегда казалось, что Гест способен просто уйти от любого случившегося ужаса, даже если он сам послужил его причиной. Всякий раз, когда, казалось бы, он должен был ответить за последствия соделанного, перед ним открывался какой-то другой выход.

Седрик замолчал. Карсон смотрел на него своими темными глазами, стараясь понять.

— И это по-прежнему тебя завораживает?

— Нет! В те времена мне неизменно казалось, что ему невероятно везет. Теперь, оглядываясь назад, я вижу, что он просто очень хорошо умел перекладывать вину на других. И я ему позволял это делать. Часто. Так что на самом деле я думаю не о Гесте. Я думаю о том, как я жил там, в Удачном, о том, во что он меня превратил… или, вернее, во что я позволил себе превратиться. — Седрик пожал плечами. — Стыжусь того, кем я стал рядом с Гестом. Стыжусь того, что собирался сделать и что сделал. Но в чем-то я по-прежнему тот же человек. И я не знаю, как мне измениться.

Карсон искоса посмотрел на него и широко улыбнулся.

— О, ты изменился. Поверь мне в этом, парень. Ты очень сильно изменился.

Они добрались до леса. Сбросившие листву деревья на опушке почти не защищали их от непрекращающегося дождя. Чуть выше по склону росли вечнозеленые деревья, дававшие лучшее укрытие, но высохших и упавших веток для топлива внизу было больше.

Карсон остановился у купы ясеней и достал два длинных кожаных ремня с петлей на одном конце. Седрик взял свой, подавив вздох. Он напомнил себе о двух вещах: во время работы ему действительно теплее, и когда он не отстает от Карсона, то начинает себя уважать. «Будь мужчиной», — сказал он себе, расправляя на земле петлю ремня, как его научил Карсон. Карсон уже начал подбирать сучья и укладывать их на ремень. Время от времени крепкий мужчина разламывал сук о ногу, делая его размер удобным. Седрик один раз попытался подражать ему, но результатом стали большие синяки, при виде которых Карсон содрогался. Больше он этой попытки не повторял.

— Надо прийти сюда с топором и срубить пару вон тех елок. Больших. Можно их свалить, оставить сохнуть сезон, и тогда на будущий год мы их порубим на хорошие долго горящие поленья. Будет нечто посолиднее всего этого, такие будут гореть всю ночь.

— Будет здорово, — согласился Седрик без всякого энтузиазма.

Ещё одна тяжелая работа. И мысль о дровах на будущей год заставила его осознать, что и через год он, наверное, все ещё будет здесь. Будет по-прежнему жить в этом домишке, есть приготовленное на огне мясо и носить Са знает что. И ещё через год. И ещё. Неужели он всю жизнь проведет здесь, состарится здесь? Некоторые из хранителей утверждали, что те изменения, которые вызывают у них драконы, превратят их в Старших, живущих гораздо дольше. Он взглянул на чешую у себя на запястьях, похожую на рыбью. Провести здесь сто лет? Жить в домишке и ухаживать за своей чудаковатой драконицей? Неужели его ждёт именно это? Когда-то Старшие были для него легендарными существами, изящными и прекрасными созданиями, жившими в чудесных городах, полных магии. Вещи Старших, которые находили жители Дождевых чащоб, раскапывавшие погребенные города, были таинственными: украшения, сияющие сами по себе, ароматные драгоценные камни, каждый со своим чудесным запахом. Графины, охлаждавшие то, что в них наливали. Джидзин, волшебный металл, начинающий светиться при прикосновении. Чудесные музыкальные подвески, игравшие постоянно меняющиеся аккорды и мелодии. Камень, хранящий воспоминания, которые можно получить прикосновением. Старшим принадлежало столько поразительных вещей! Но Старшие давно ушли из мира. И если Седрику и остальным предстоит стать их преемниками, они окажутся поистине жалкой ветвью фамильного древа: связанные с драконами, которые едва способны летать, и лишенные магии Старших. Подобно искалеченным драконам этого поколения, созданные ими Старшие будут жалкими и чахлыми существами, влачащими существование в примитивных условиях.

Порыв ветра стряхнул целый ливень капель с голых ветвей у него над головой. Он со вздохом отряхнул брюки. Ткань их сильно вытерлась, отвороты истрепались до бахромы.

— Мне нужны новые брюки.

Карсон поднял мозолистую руку и потрепал его по мокрым волосам.

— А ещё тебе нужна шляпа, — спокойно отметил он.

— А из чего мы её сделаем? Из листьев?

Седрик постарался, чтобы его вопрос прозвучал иронично, а не горько. Карсон. У него есть Карсон. И разве он не предпочтет жить в примитивном мире с Карсоном, а не в удачненском особняке, но без него?

— Нет. Из коры, — совершенно прозаично ответил ему Карсон. — Если сможем найти нужный вид дерева. В Трехоге была одна умелица, которая разбивала древесную кору на волокна, а потом их них плела. Некоторые вещи она обрабатывала смолой, делая их непромокаемыми. Она изготавливала шляпы и, кажется, плащи. Я такие никогда не покупал, но в данных обстоятельствах готов попробовать что угодно. Кажется, у меня не осталось ни одной целой рубашки или брюк.

— Из коры, — мрачно откликнулся Седрик. Он попытался представить себе, как будет выглядеть подобная шляпа, и решил, что предпочтет ходить с непокрытой головой. — Может, капитану Лефтрин удастся привезти из Кассарика ткань. Думаю, до тех пор я обойдусь тем, что у меня есть.

— Ну, нам все равно придется обходиться, так что очень хорошо, что ты считаешь, что это возможно.

Такие слова в устах Геста стали бы жгучим сарказмом. У Карсона это звучало компанейской шуткой над теми трудностями, которые им предстоит переживать вместе.

Оба ненадолго замолчали. Карсон уже собрал большую вязанку хвороста. Он туго затянул ветки ремнем и попробовал поднять вязанку. Седрик добавил ещё несколько веток к своему вороху и с ужасом воззрился на получившуюся груду. Вязанка будет тяжелой, ветки будут в него впиваться, и вечером у него разболится спина. Опять. А Карсон уже несет новые сучья, услужливо увеличивая размер его кучи. Седрик попытался придумать хоть что-то позитивное.

— Но когда Лефтрин вернется из Кассарика, разве он не привезет вместе с припасами и одежду?

Карсон добавил принесенные ветки к вороху Седрика и обернул их ремнем. Затягивая его вокруг вязанки, он ответил:

— Многое будет зависеть от того, отдадут ли члены Совета все те деньги, которые они ему должны. Я предвижу, что они не станут спешить. Но даже если они ему заплатят, он сможет привезти только то, что ему удастся закупить в Кассарике и, возможно, в Трехоге. Думаю, еда будет на первом месте. После неё — такие припасы, как деготь, ламповое масло и свечи, ножи и охотничьи стрелы. Все то, что позволит нам выживать самостоятельно. Одеяла, ткань и тому подобное будут на последнем месте. Тканые изделия в Кассарике неизменно дороги. На болотах нет пастбищ, поэтому нет овец, которые давали бы шерсть. Эти луга — одна из причин, по которой Лефтрин так воодушевился насчет заказа племенного скота в Удачном. Но прибудет скот только через многие месяцы, так что «Смоляному» придется за ними возвращаться.

Несколько дней назад, вечером, капитан Лефтрин собрал их на «Смоляном» для разговора. Он объявил, что собирается спуститься вниз по реке до Кассарика и Трехога, чтобы купить столько припасов, сколько сможет. Он доложит Совету торговцев Дождевых чащоб, что они выполнили свои обязательства, и получит причитающиеся им деньги. Если хранители желают получить из Кассарика нечто определенное, пусть дадут ему знать, и он постарается это им достать. Двое хранителей тут же попросили, чтобы их заработок передали их семьям. Другие захотели отправить своим родным сообщения. Рапскаль заявил, что желает потратить все свои деньги на сладкое — любое сладкое.

Смех не стихал до тех пор, пока Лефтрин не спросил, не хочет ли кто-нибудь, чтобы его увезли обратно в Трехог. Наступило короткое молчание: хранители обменивались недоуменными взглядами. Вернуться в Трехог? Бросить драконов, с которыми они соединены, и снова стать отверженными среди своего народа? Если даже до отъезда из Трехога люди их сторонились из-за их внешности, то что теперь о них станут думать другие жители Дождевых чащоб? Время, проведенное в обществе драконов, не уменьшило их странности. Наоборот: у них выросла новая чешуя, новые шипы, а у юной Тимары появились прозрачные крылья. Сейчас драконы управляли их изменениями так, чтобы они доставляли эстетическое удовольстивие. Тем не менее большинство хранителей явно больше не были людьми. Никто из них не сможет вернуться к своей прежней жизни.

Элис не связала себя с драконом и внешне осталась человеком, но Седрик знал, что она не вернется. В Удачном её не ждёт ничего, кроме позора. Даже если бы Гест пожелал принять её обратно, она не захотела бы вернуться к фальшивому браку без любви. С тех пор, как он признался ей в своих отношениях с Гестом, она стала считать свой брачный контракт с этим богатым торговцем недействительным. Она останется здесь, в Кельсингре, и станет дожидаться возвращения своего чумазого речного капитана. И хотя Седрик не может понять, что привлекает её в этом мужчине, он готов признать, что, живя с Лефтрином в каменной лачуге, она стала гораздо счастливее, чем была когда бы то ни было в особняке Геста.

А что он сам?

Он перевел глаза на Карсона — и на минуту задержал на нем взгляд. Охотник — крупный, грубовато-сердечный мужчина, вполне ухоженный по своим собственным примитивным меркам. Он сильнее, чем был способен стать Гест. И добрее, чем мог быть Гест.

Если подумать, то и он тоже чувствует себя гораздо более счастливым, живя в каменной лачуге с Карсоном, чем когда бы то ни было в особняке Геста. В его жизни не осталось обманов. Не осталось притворства. И ещё есть маленькая медная драконица, которая его любит. Его тоска по Удачному унялась.

— Чему ты улыбаешься?

Седрик покачал головой, а потом честно ответил:

— Карсон, я счастлив с тобой.

Улыбка, осветившая лицо охотника при этих простых словах, выражала открытую радость.

— А я счастлив с тобой, удачненский парень. А сегодня ночью мы будем ещё счастливее, если эти дрова будут приготовлены и сложены.

Карсон нагнулся, ухватил свою вязанку за ремень и вскинул себе на плечо. Легко выпрямившись, он стал дожидаться, чтобы Седрик проделал то же самое.

Седрик повторил его действия, с хриплым вздохом взвалив вязанку себе на плечо. Удержаться на ногах он смог только благодаря тому, что сделал два неровных шага, восстанавливая равновесие.

— Кровь Са, какая тяжелая!

— Точно. — Карсон ухмыльнулся. — Это вдвое больше того, что ты мог нести два месяца назад. Горжусь тобой. Пошли.

Он им гордится!

— Я горжусь собой, — пробормотал Седрик и зашагал следом за ним.

* * *

^{Седьмой день месяца Надежды — седьмой год Вольного союза торговцев.}

^{От Детози, смотрительницы голубятни в Трехоге, — Рейалу, исполняющему обязанности смотрителя голубятни в Удачном.}

Дорогой племянник, приветствую и желаю тебе всего хорошего!

Мы с Эреком советуем тебе проявить в этом вопросе самообладание. Не давай Киму спровоцировать тебя на гнев или обвинения, которые мы не сможем доказать. Нам не в первый раз приходится вести с ним неприятную переписку. Я по-прежнему считаю, что он получил свое место за взятку, но поскольку это говорит о том, что у него в кассарикском Совете есть друзья, утвердившие его повышение, жаловаться туда скорее всего будет бесполезно.

Я по-прежнему знаю многих его подмастерьев, потому что они начинали обучение у меня, в Трехоге. Я постараюсь тайком сделать через них кое-какие запросы. Тем временем советую тебе передать его послание своим мастерам и предоставить действовать им. Пока твой статус смотрителя не будет подтвержден, ты не сможешь разговаривать с Кимом на равных. Мы с Эреком оба не уверены, что столь трудную задачу следовало возлагать на тебя.

Пока ты сделал все, чего можно было ожидать от тебя в твоем положении. Мы с Эреком по-прежнему не сомневаемся в твоей способности управляться с птицами.

Более приятная новость: два быстрых пестрых голубя, которых ты прислал нам в качестве свадебного подарка, нашли себе пары и выводят птенцов. Я предвкушаю возможность вскоре отправить тебе несколько их потомков, чтобы можно было определить время их обратных перелетов. Этот план вызывает у меня немалый энтузиазм.

Мы с Эреком все ещё не решили, кто из нас переедет: для нас это непростой вопрос. В нашем возрасте хочется заключить союз быстро и без шума, но оба наши семейства к этому не склонны. Жалей нас!

С любовью и уважением,

твоя тётя Детози

Глава 3

ДОРОГИ

Вся жизнь Тимары прошла в Дождевых чащобах, но она ни разу не видела подобного дождя. В годы её детства, проведенного в Трехоге и Кассарике, громадные деревья, обитавшие на берегах реки Дождевых чащоб, раскидывали над этими городами из древесных домов многослойные листвяные пологи. Мощные зимние дожди останавливали и отводили бесчисленные листья, находившиеся между нею и небом. Конечно, при этом деревья закрывали и солнечный свет, но к этому Тимара относилась иначе. Если ей хотелось солнечного света, она могла за ним вскарабкаться. Она не могла припомнить такого момента, когда ей хотелось бы почувствовать всю мощь грозового ливня.

Здесь же у неё выбора не было. Луг, раскинувшийся вдоль реки, был не похож на тенистый подрост Дождевых чащоб. Густая трава вырастала до бедра, а то и до плеча. Земля была не болотистой, а надежной и густо утыканной камнями, странным разнообразием твердых кусков разной структуры и цвета. Она часто недоумевала, откуда они все взялись и как здесь оказались. Сегодня ветер свистел по открытому пространству, бросал свободно летящие капли ей в лицо и за шиворот. Её изношенная одежда, испорченная чересчур частым контактом с кислотными водами реки Дождевых чащоб, совершенно её не защищала. Обвисшая и вымокшая ткань липла к коже. И Тимаре не приходилось сомневаться в том, что она весь день будет замерзшей и мокрой. Она потерла покрасневшие холодные руки. Трудно удачно охотиться с теми жалкими остатками оружия, которые были в её распоряжении. Онемевшие руки только сильнее затрудняли дело.

Она услышала Татса раньше, чем тот её догнал: мокрую траву, шлепающую его по ногам, и тяжелое дыхание бегущего следом за ней. Она не поворачивалась к нему до тех пор, пока он, запыхавшись, не окликнул её:

— Идешь охотиться? Тебе не помочь?

— Почему бы и нет? Мне не помешает, чтобы кто-то отнес мою добычу драконам. — Она не стала говорить о том, что знали они оба: что Карсон не любит, чтобы кто-то из них охотился в одиночку. Он утверждал, будто видел следы крупных хищников — настолько больших, что они могли напасть на человека. — Крупная дичь обычно привлекает крупных хищников, — сказал он. — На охоту берите напарника.

Дело было не в том, что Карсон имел право ими командовать, просто у него был опыт.

Татс ухмыльнулся ей: его зубы ярко сверкнули на покрытом мелкой чешуей лице.

— О, так я, по-твоему, не способен завалить дичь, которую тебе надо будет помочь мне тащить обратно?

Она ухмыльнулась в ответ:

— Ты неплохой охотник, Татс. Но мы оба знаем, что я лучше.

— У тебя это врожденное. Твой отец обучал тебя с того момента, как ты смогла проковылять по ветке дерева. По-моему, у меня получается очень недурно для того, кто начал это позже.

Он зашагал рядом с ней. На узкой тропинке это было не слишком удобно. На ходу он сталкивался с ней локтями, но все равно не обгонял её и не отставал. Когда они вошли в лес, луговые травы стали ниже, а потом сменились слоем листвяного перегноя и низкими кустами. Деревья останавливали ветер, чему Тимара была рада. Она кивнула, принимая комплимент Татса.

— Ты стал намного более умелым, чем был при отъезде из Трехога. И, по-моему, ты сможешь приспособиться к наземной охоте быстрее меня. Тут все не такое, как дома.

— Дом, — сказал он, и Тимара не смогла понять, как звучит для него это слово: сладко или горько. — Наверное, наш дом теперь тут, — добавил он неожиданно для неё.

Она покосилась на Татса, продолжая пробираться через кусты.

— Дом? Навсегда?

Он вытянул руку в её сторону и приподнял край рукава, открывая покрытое чешуей тело.

— Не могу представить себе возвращение в Трехог. В таком-то виде. А ты?

Ей не нужно было ни шевелить крыльями, ни смотреть на массивные черные когти, которые были у неё с самого рождения.

— Если дом — это там, где тебя принимают, то для меня Трехог никогда не был домом.

Она отмела прочь сожаления и мысли о Трехоге. Пора начинать охоту. Синтара голодна. Сегодня Тимара собиралась найти звериную тропу — новую, на которой они ещё не охотились. Пока они на неё не набредут, идти будет трудно. Они оба тяжело дышали, но Татс запыхался не так сильно, как сразу после их ухода из Трехога. Жизнь в экспедиции «Смоляного» закалила и сделала сильнее их всех. К тому же все хранители подросли: пареньки вымахали настолько сильно, что это почти пугало. Татс стал выше, и плечи у него были шире. Его драконица тоже его изменяла. Он единственный из хранителей при выходе из Трехога имел полностью человеческий внешний облик. Он был из тех освобожденных рабов, которые переехали в Трехог во время войны с Калсидой, и его рабский статус в младенчестве был ясно запечатлен на его лице в виде татуированного знака его бывшего владельца. На его левой щеке была растянута паутина, а рядом с носом изображена скачущая лошадка. Эти татуировки тоже стали изменяться, когда драконица начала покрывать его чешуей. Теперь рисунок татуировок стал более стилизованным и был нанесен чешуйками, а не краской под кожей. Его темные волосы и темные глаза остались прежними, но она подозревала, что его высокий рост отчасти связан с превращением в Старшего, а не с естественным возмужанием. Ногти у него были такими же сверкающе-зелеными, как Фенте, его раздражительная маленькая драконья королева. Когда на его кожу падал свет, на чешуе появлялись зеленые отблески. Он был тенью листвы и сосновыми иглами, зеленью её леса… Она остановила опасный ход мыслей.

— Значит, по-твоему, ты проживешь всю жизнь здесь?

Тимаре эта идея показалась странной. Она была немного растеряна после того, как они добились своей цели и обнаружили город Старших. Когда они покидали Трехог, они подписали контракты, в которых была обозначена их цель: устроить драконов выше по реке. О поиске легендарного города Кельсингры практически не упоминалось. Она взялась за эту работу, чтобы уйти от прежней жизни. О дальнейших своих планах она не задумывалась. Теперь она попыталась свыкнуться с мыслью, что останется здесь жить навсегда. Что больше никогда не столкнется с теми людьми, которые сделали её изгоем.

Однако оборотной стороной этой картины было то, что она больше никогда не вернется домой. Она не любила мать, и это чувство было взаимным. Однако она была очень близка с отцом. Неужели она больше никогда его не увидит? Неужели он не узнает, что она добилась своей цели? Нет, это глупая мысль. Капитан Лефтрин собирается плыть в Кассарик за припасами. Как только он там окажется, известия об их находке будут звенеть в ушах всех жителей Дождевых чащоб, словно туча комаров. Её отец скоро об этом услышит. Не захочет ли он приехать сюда, чтобы увидеть все своими глазами? Или, может, она поедет домой, чтобы его навестить? Прошлым вечером, на общей встрече, Лефтрин спросил, не хочет ли кто-нибудь вернуться в город. После его вопроса наступила тишина. Хранители переглянулись. Оставить своих драконов? Поехать назад, в Трехог, вернуться к своей жизни отверженных? Нет! Другим этот ответ дался легко.

Ей он достался непросто. Были моменты, когда ей хотелось бросить свою драконицу. Синтара была не самым приятным в мире существом. Она командовала Тимарой, подвергала её опасности ради собственного развлечения, а один раз чуть не утопила её в реке, торопясь заполучить рыбу. Синтара и не подумала за это извиниться. Драконица была столь же саркастичной и циничной, сколь и великолепной. Но хоть Тимара и подумывала о том, чтобы бросить свою драконицу, ей не хотелось снова сесть на «Смоляного» и плыть вниз по реке. Её все ещё тошнило от жизни на барже во время бесконечного пути в этой тесноте и скученности. Возвратиться с Трехог с Лефтрином означало бы оставить своих друзей и так и не узнать, что же они найдут в городе Старших. Так что пока она останется здесь, с друзьями и будет продолжать охотиться для драконов, пока Лефтрин не вернется с новыми припасами. Что потом?

— Ты собираешься жить здесь вечно? — снова спросила она у Татса, заметив, что он так и не ответил на её вопрос.

Он ответил еле слышно, чтобы не делать их передвижение по лесу менее тихим:

— А куда мы можем направиться? — он легким жестом указал на неё, а потом на свое лицо. — Наши драконы пометили нас, как принадлежащих им. И хотя Фенте ближе Синтары к тому, чтобы полететь, я не думаю, чтобы обе королевы в ближайшее время стали самодостаточными. Даже если бы они могли сами добывать себе пропитание охотой, им все равно захочется, чтобы мы были с ними ради ухода за ними и общения. Теперь мы Старшие, Тимара. Старшие всегда жили вместе с драконами. А драконы останутся тут. Так что — да, наверное, я останусь здесь до конца жизни. Или пока здесь остается Фенте.

Он поднял руку и молча указал направление, которое счел более правильным. Она решила с ним согласиться и пошла первой. Идя следом за нею по лесу, он сказал ей в затылок:

— Я правильно понял твои слова? Ты действительно думаешь вернуться в Трехог? Ты считаешь, что для кого-то из нас это возможно? Я знаю, что Синтара не всегда хорошо с тобой обращается. Но где ещё ты теперь можешь жить? Тимара, у тебя теперь крылья! Не думаю, чтобы ты смогла карабкаться и бегать по деревьям, как раньше. Куда бы ты ни явилась, все станут на тебя глазеть. Или делать ещё что похуже.

Тимара крепче прижала крылья к спине, а потом нахмурилась. Она не сознавала, что собирается это сделать. Чужеродные отростки все больше становились частью её тела. У неё по-прежнему от тяжести крыльев ныла спина, и она каждый день досадовала на них, когда пыталась надеть поверх них изношенную одежду. Но теперь она двигала ими, не сосредоточиваясь на этом.

— Они прекрасны, — добавил Татс, словно подслушав её мысли. — Они стоят всего, что тебе из-за них приходится терпеть.

— Они бесполезны, — парировала Тимара, стараясь не радоваться его похвале. — Я никогда не полечу. Они — как издевательство.

— Нет. Ты никогда не полетишь, но, по-моему, они прекрасны.

А теперь его согласие с тем, что она не сможет летать, задело её так сильно, что даже его комплимент её не утешил.

— Рапскаль считает, что я буду летать, — возразила она.

Татс вздохнул.

— Рапскаль считает, что в один прекрасный день они с Хеби навестят луну. Тимара, думаю, что твои крылья должны были бы стать гораздо больше, чтобы ты смогла летать. Наверное, тогда они оказались бы насколько большими, что при ходьбе заставляли бы тебя сгибаться. Рапскаль не задумывается о том, как все на самом деле устроено. Он полон собственных желаний и грез и готов говорить тебе что угодно, лишь бы добиться твоего расположения.

Она обернулась к нему с кислой улыбкой на губах.

— В отличие от тебя, — отметила она.

Он ухмыльнулся ей, вызывающе блеснув глазами.

— Ты знаешь, что я тебя хочу. Я говорю об этом честно. Я всегда честен с тобой, Тимара. Я считаю, что ты должна ценить правдивые слова человека, который ценит твой ум, а не предпочитать безумца, щедрого на самые дикие похвалы.

— Я ценю твою честность.

Сказав это, она вынуждена была прикусить язык, чтобы не напомнить ему, что он не всегда был с ней таким честным. Он не сказал ей, что сблизился с Джерд. Но и Рапскаль ей в этом не признавался. Конечно, Рапксаль этого от неё по-настоящему и не скрывал. Он просто не счел это особо важным.

Если на то пошло, то большинство мужчин-хранителей воспользовались расположением Джерд. И, возможно, продолжали это делать и сейчас: Тимара не могла бы утверждать обратного. Она снова задалась вопросом, почему это ей так важно. Татс больше не с Джерд. Не похоже, чтобы он придавал особое значение тому, что сделал. Тогда почему это так важно ей самой?

Тимара пошла медленнее. Они приближались к лесной поляне. Деревья редели, лес становился светлее. Она знаком велела Татсу соблюдать тишину и замедлить шаги. Достав лучшие из своих низкокачественных стрел, она приготовила лук. Пора двигать не телом, а глазами. Она прислонилась плечом к стволу, чтобы стоять тверже, и начала медленно осматривать открывшуюся перед ними лесную лужайку.

Она могла призвать к порядку свои глаза, но не свои непокорные мысли. Джерд моментально отбросила правила, которые им прививались воспитанием, полученным в Дождевых чащобах. Таким девушкам, как она, Джерд или Сильве, не позволялось брать мужей. Все знали, что дети Дождевых чащоб, у которых при рождении оказалась чешуя или когти, скорее всего умрут, не успев став взрослыми. На их выращивание не стоило тратить ресурсы, потому что, даже выжив, они редко рожали жизнеспособных детей. Те, кто пытались это сделать, обычно умирали родами, произведя на свет чудовищ, которых, если они не погибали при рождении, бросали умирать. Мужья были запрещены для тех, кто был сильно отмечен Дождевыми чащобами, — так же строго запрещены, как было запрещено совокупление без брака для всех жителей Дождевых чащоб. Но Джерд решила игнорировать оба эти правила. Джерд была хороша собой: светлые волосы, яркие глаза и гибкое тело. Она решала, кого из хранителей пригласить к себе в постель, а потом хватала по одному, словно кошка у мышиной норки — и, как кошка, не задумывалась о том, к чему приведет её аппетит. Даже когда юнцы начинали из-за неё драться, она, похоже, принимала это как должное. Тимара разрывалась между завистью при виде той свободы, которую себе присвоила Джерд, и яростью из-за тех неурядиц, которые она привносила в их компанию.

Со временем Джерд пришлось за это заплатить — и Тимаре не хотелось вспоминать, как именно. Когда неожиданная беременность Джерд закончилась выкидышем, Тимара стала одной из тех женщин, которые ей помогали. Она видела трупик девочки-рыбы, который они потом отдали Верас, драконице Джерд. Странно было думать о том, что Тимара усвоила этот урок, а на Джерд он вроде как не подействовал. Тимара избегала делить свое тело с кем-то из хранителей, а Джерд продолжала ловить удовольствия там, где ей вздумается. Это было ужасно глупо. Тимара порой возмущалась недомыслием Джерд, которое могло принести проблемы им всем, но чаще она завидовала тому, как эта девушка присвоила себе свободу и право выбора, и, похоже, не заботилась о том, что о ней будут думать другие.

Свобода и право выбора. Она присвоит себе свободу и сделает выбор.

— Я останусь, — сказал она негромко. — Не ради моего дракона. И даже не ради моих друзей. Я останусь здесь ради себя самой. Чтобы создать для себя такое место, где я смогу жить.

Татс оглянулся на неё.

— Не ради меня? — спросил он безыскусно.

Она покачала головой.

— Честность, — спокойно напомнила она ему.

Он отвел взгляд.

— Ну, ты хотя бы не сказала, что останешься ради Рапскаля.

А потом Татс вдруг шумно, хрипло втянул в себя воздух. Спустя секунду Тимара на выдохе шепнула:

— Я его вижу.

Животное, осторожно выходившее из леса на открытую лужайку, было великолепным. Тимара постепенно привыкала к громадному размеру копытных в этом сухом лесу, но такого гиганта она ещё никогда не видела. Между двумя концами его рогов с плоскими отростками можно было бы закрепить гамак. Они не походили на те, подобные ветвям рога, которые она видела у других оленей этой местности. Эти больше напоминали кисти рук с широко растопыренными пальцами. Существо, увенчанное ими, было вполне достойно столь массивной короны. Его плечи были гигантскими, и на них высился мясистый нарост плоти. Зверь вышагивал, словно богач, разгуливающий по рынку, неторопливо переступая ногами. Его большие темные глаза один раз скользнули по поляне, после чего он отбросил осторожность. Тимару это не удивило. Какой хищник смог бы угрожать животному такого размера? Она туго натянула тетиву и затаила дыхание, но надежды у неё было мало. В лучшем случае она сможет только чуть повредить ему плоть, пробив толстую шкуру. Если она ранит его достаточно сильно или вызовет обильное кровотечение, они с Татсом смогут пройти за ним до места его смерти. Но убить его прямо здесь не под силу никому из них.

Она скрипнула зубами. Это вполне может занять целый день, однако такое количество мяса оправдает все усилия. Ещё один шаг — и она сможет в него выстрелить.

С неба обрушилась алая молния. От столкновения красной драконицы с оленем сотряслась земля. От неожиданности Тимара выпустила стрелу: та полетела криво и никуда не попала. В то же мгновение раздался громкий треск переломленного позвоночника оленя. Он затрубил от мучительной боли, но звук оборвали драконьи зубы, сомкнувшиеся на его шее. Хеби дернула добычу, приподнимая над землей, и наполовину оторвала оленью голову от шеи. А потом она бросила тушу на землю и вырвала громадный кусок кожи и кишок из мягкого оленьего брюха. Запрокинув голову, она заглотнула пищу. Часть кишок протянулась между её пастью и добычей.

— Са, смилуйся над нами! — охнул Татс.

При этих словах драконица резко повернулась к ним. Её глаза вспыхнули яростью, и в них закрутились алые вихри. С оскаленных зубов капала кровь.

— Это твоя добыча, — заверил её Татс. — Мы уже уходим.

Схватив Тимару за плечо, он потянул её обратно, под укрытие деревьев.

Она все ещё сжимала свой лук.

— Моя стрела! Это была моя лучшая. Ты не видел, куда она полетела?

— Нет.

В одном этом слове Татс выразил очень много. Он не видел её полета и не собирался её искать. Он утащил Тимару глубже в лес, а потом повел в обход поляны.

— Будь она проклята! — тихо проговорил он. — Сколько мяса!

— Её винить нельзя, — напомнила ему Тимара. — Она просто сделала то, что делают драконы.

— Знаю. Она просто делает то, что делают драконы, — и как бы мне хотелось, чтобы Фенте тоже это делала! — С этими словами он виновато тряхнул головой, словно ему было стыдно обвинять своего дракона. — Но пока они с Синтарой не поднимутся с земли, нам придется добывать им мясо. Так что нам надо снова начать охоту. А! Вот мы и пришли!

Он вышел на ту звериную тропу, по которой громадный самец попал на поляну. Тимара машинально посмотрела вверх, однако деревья тут были не теми гигантами, к которым она привыкла. Дома она забралась бы на дерево, а потом бесшумно перебиралась бы с ветки на ветку, невидимо передвигаясь по деревьям вдоль тропы. Она выслеживала бы добычу с высоты. А здесь половина деревьев сбрасывали зимой листву, так что укрываться на них было нельзя. Да и ветви у них не переплетались с ветвями соседних деревьев, как это было в её родных Дождевых чащобах.

— Нам придется идти по земле — причем тихо, — ответил на её мысли Татс. — Но сначала нам надо отойти от того места, где Хеби убила оленя. Даже я ощущаю запах смерти.

— Не говоря уже о том, что её слышно, — откликнулась Тимара.

Драконица ела шумно, хрустя костями и издавая довольные звуки при каждом укусе. Пока они стояли на месте, она вдруг заворчала, словно кошка, играющая с задушенной добычей, после чего раздался громкий треск.

— Наверное, рога, — предположил Татс.

Тимара кивнула.

— Никогда не видела такого крупного оленя. И вообще такого большого животного — если не считать драконов.

— Драконы — не животные, — поправил он её.

Он шёл первым, а она следовала за ним. Они ступали легко и разговаривали тихо.

Она тихо засмеялась:

— Тогда кто же они?

— Драконы. Точно так же, как и мы — не животные. Они думают, они разговаривают. Если это делает нас не животными, тогда и драконы тоже не животные.

Тимара какое-то время молчала, обдумывая услышанное. Она не была уверена в том, что согласна с Татсом.

— Похоже, ты над этим уже задумывался.

— Да. — Он низко пригнулся, чтобы пройти под нависшей веткой, и она последовала его примеру. — С тех самых пор, как между мной и Фенте возникла связь. К третьейночи я уже ломал голову над тем, кто она? Она не моя ручная зверушка, и она не похожа на дикую обезьяну или птицу. Не похожа она и на ручную обезьяну из тех, которых некоторые собиратели приучают лазить за высоко висящими плодами. А я — не её зверушка или слуга, хоть и делаю для неё очень многое. Нахожу для неё еду, выбираю из глаз паразитов, чищу ей крылья.

— Ты уверен, что ты ей не слуга? — переспросила Тимара с кислой улыбкой. — Или не её раб?

Он поморщился, услышав это слово, и она напомнила себе, с кем разговаривает. Он родился рабом. Его мать обратили в рабство в наказание за её преступления, так что, появившись на свет, он родился рабом. Возможно, он не помнит своего рабского служения, потому что он был ещё очень маленьким, когда они освободились от него. Но он вырос с отметинами на лице и со знанием, что многие люди из-за них относятся к нему иначе.

Они дошли до невысокой каменной стены, заросшей лозами. За ней оказалось несколько домиков, обрушившихся на свои фундаменты. Внутри и вокруг них выросли деревья. Тимара внимательно рассматривала их, а вот Татс сразу пошел дальше. Руины в лесу встречались настолько часто, что о них даже говорить не стоило. Если бы Синтара не была голодна, Тимара покопалась бы в развалинах, разыскивая что-нибудь полезное. Некоторые хранители в разрушенных домах находили куски инструментов, головки молотков, лезвия топоров, а один раз — нож. Некоторые из этих инструментов были сделаны Старшими и даже спустя столь долгое время остались острыми. На одном сломавшемся столе оказались чашки и остатки разбившихся тарелок. Что бы ни погубило Кельсингру, это было сделано быстро. Жители не унесли с собой инструменты и имущество. Кто знает, что ей удастся найти под обломками? Однако голод драконицы давил на её разум, словно вонзенный в спину нож. Надо будет прийти сюда позже, когда у неё будет время. Если Синтара когда-нибудь позволит ей тратить время на саму себя.

Следующие слова Татса ответили на её вопрос и мысли.

— Я ей не раб, потому что делаю все это не так, как их делал бы раб. Поначалу казалось, будто она вроде как мой ребёнок. Я гордился тем, что доставляю ей радость, и при виде того, какой красивой могу её сделать. Было так приятно класть перед ней мясо или крупную рыбу и ощущать, как хорошо ей становится, когда она ест.

— Чары, — с горечью сказала Тимара. — Мы все знаем про драконье очарование. Синтара не раз их на меня накладывала. Я обнаруживаю, что делаю что-то, думая, будто мне действительно хочется это делать. А потом, закончив, я понимаю, что это было вовсе не моё желание. Это просто Синтара меня подталкивала, заставляя захотеть делать то, чего хочет она.

При одной мысли о том, как большая синяя драконица способна ею управлять, Тимаре хотелось скрежетать зубами.

— Я знаю, что Синтара так с тобой поступает. Я несколько раз это видел. Мы о чем-нибудь разговариваем — о чем-то важном — и ты вдруг перестаешь даже на меня смотреть и говоришь, что тебе немедленно надо идти охотиться.

Тимара виновато промолчала. Ей не хотелось говорить Татсу, что он ошибается, что охота служит для неё хорошим предлогом уйти от него тогда, когда их разговоры становятся слишком непростыми.

Похоже, Татс не заметил, что она не подтвердила его слова.

— Но Фенте такого со мной не делает. Ну… почти никогда не делает. По-моему, она меня любит, Тимара. Это видно по тому, как она меня изменяет — так бережно. А после того как я заканчиваю кормить её и чистить, она порой просто хочет, чтобы я остался с ней, составил ей компанию. Потому что ей приятно моё общество. Такого у меня никогда прежде не было. Когда я был маленький, мама всегда просила соседей за мной присмотреть. А когда она убила того мужчину, то просто сбежала. Я по-прежнему считаю, что это получилось случайно, что она хотела просто его обокрасть. Может, она подумала, что ей надо ненадолго спрятаться. Может, она собиралась за мной вернуться. Она так и не вернулась. Когда она поняла, что попала в беду, то просто убежала и бросила меня на произвол судьбы. А вот Фенте хочет, чтобы я был с ней. Может, на самом деле это и не «любовь», но она определенно хочет, чтобы я был рядом. — Он чуть пожал плечами на ходу, чтобы Тимара не решила, будто он расчувствовался. — Единственный, кто хоть когда-то хорошо ко мне относился, был твой отец, но даже он сохранял между нами дистанцию. Я знаю, ему не хотелось, чтобы я проводил с тобой много времени.

— Он боялся, как бы соседи чего не подумали. Или моя мать. Правила были очень строгие, Татс. Мне нельзя было позволить кому-то за мной ухаживать. Потому что мне запрещено было выходить замуж. Или рожать ребёнка. Или даже иметь любовника.

Татс изумленно указал на следы рогов, оставшиеся на стволе дерева, мимо которого они шли. Олень, оставивший их, должен был быть столь же громадным, как и тот, которого только что убила Хеби. Тимара прикоснулась к коре пальцем. Эти царапины оставили рога? Или же это — следы когтей? Нет, она не могла представить себе древесную кошку такого размера.

— Я знал, какие правила он для тебя установил. И я долго даже не думал о тебе в этом смысле. Тогда меня девушки не интересовали. Я просто завидовал тому, что у тебя было: дом, родители, постоянная работа и нормальная еда. Мне хотелось тоже это иметь.

Он остановился у развилки звериной тропы и бросил на неё вопросительный взгляд.

— Иди по левой. Она кажется более утоптанной. Татс, мой дом был не таким чудесным, как тебе казалось. Моя мать меня ненавидела. Я её позорила.

— По-моему… Ну, я не уверен, что она тебя ненавидела. По-моему, из-за соседей она стыдилась того, что хочет тебя любить. Но даже если она действительно тебя ненавидела, она тебя не бросала. И не выгоняла.

Он упрямо настаивал на собственной правоте.

— Не считая того первого раза, когда она отдала меня повитухе, чтобы та оставила меня умирать, — с горечью напомнила Тимара. — Это отец принес меня обратно и сказал, что намерен дать мне шанс. Он меня ей навязал.

Татса это не убедило.

— И, по-моему, именно этого она и стыдилась. Не того, какая ты была, а того, что она не возразила повитухе и не сказала, что оставляет тебя, несмотря на все твои когти.

— Может быть, — ответила Тимара.

Ей не хотелось об этом думать. Бесполезно думать об этом теперь, когда от этих событий её отделила глубокая пропасть времени и расстояния. Все равно она не может пойти и спросить у матери, что та чувствовала. Она знала, что отец её любил, и лелеяла эту мысль. Но знала она и то, что он был согласен с правилами, запрещавшими ей иметь любовника или мужа или родить ребёнка. Каждый раз, когда Тимара думала о том, чтобы нарушить эти границы, ей казалось, что она предает отца и все то, чему он её учил. Он её любил. Он дал ей правила для того, чтобы она была в безопасности. Неужели она в этом вопросе может оказаться мудрее, чем он?

Казалось бы, решать должна она. И на самом деле решение действительно оставалось за ней. Но если она решит, что её отец ошибался, если решит, что имеет право выбрать себе спутника — не умалит ли это её любви к отцу? Или его любви к ней? Она твердо знала, что он осудил бы даже то, что она о подобном думает.

И даже на таком расстоянии его осуждение её ранило. Возможно, даже сильнее именно из-за того, что она оказалась так далеко от дома и осталась одна. Чего он ожидал бы от неё? Может, он разочаровался бы в ней, узнав, что она позволяет Татсу себя целовать и трогать?

Конечно, разочаровался бы! Она тряхнула головой, заставив Татса оглянуться на неё.

— Ты что?

— Ничего. Просто задумалась.

Едва успев договорить, она уловила ритмичный стук. Это был звук бега: что-то приближалось к ним по тропе, не пытаясь скрываться.

— Что это? — спросил Татс и тут же стал осматривать ближайшие деревья.

Тимара поняла, о чем он подумал. Если им понадобится спасаться, то, возможно, лучше всего будет вскарабкаться на какое-нибудь дерево.

— Две ноги, — коротко бросила она, сама удивившись тому, что поняла это на слух.

Спустя мгновение на тропе появился Рапскаль.

— А, вот и вы! — весело крикнул он. — Хеби сказала, что вы тут поблизости.

Он улыбался во весь рот, радуясь, что нашел их. Он наслаждался жизнью, как всегда. Тимаре редко удавалось смотреть на Рапскаля, не отвечая на его улыбку. Он сильно изменился с момента их отъезда из Трехога. Ребячливость его лица была обточена трудностями и приближающимся возмужанием. Он сильно вытянулся — в считаные месяцы вырос так, что стал гораздо выше нормальных людей. Как и она сама, он был отмечен Дождевыми чащобами. Но за время их экспедиции он стал стройным и гибким. Теперь его чешуя стала явно алой, в цвет шкуры Хеби. Глаза у него всегда были необычными, очень светло-голубыми, но сейчас в них возникло то постоянное искристое свечение, которое обычно появлялось с возрастом только у некоторых обитателей Дождевых чащоб, а в нежно-голубом цвете его радужки порой проглядывала жесткая серебристость стали. При этом черты лица не стали похожими на драконьи, а оказались сформированы в соответствии с классической человеческой красотой: у него был прямой нос и ровные щеки, да и подбородок за последние месяцы стал решительнее.

Он встретил её взгляд, довольный её вниманием. Она отвела глаза. Когда его лицо успело стать таким привлекательным?

— Мы пытались охотиться, — раздраженно ответил Татс на приветствие Рапскаля. — Но подозреваю, что ты и твой дракон вспугнули все съедобное в округе.

Улыбка Рапскаля чуть померкла.

— Извини, — откликнулся он с искренним раскаянием. — Я просто не подумал. Хеби была ужасно рада добыть так много еды, а мне хорошо, когда она довольна и сыта! Мне сразу захотелось оказаться со своими друзьями.

— Ну, а вот Фенте не такая везучая. И Синтара тоже. Нам надо охотиться, чтобы кормить наших драконов. И если бы Тимара завалила того оленя, а не Хеби на него рухнула, то нам бы хватило мяса, чтобы прилично накормить их обеих.

Рапскаль стиснул зубы и, оправдываясь, заявил:

— Хеби не знала, что вы рядом, пока не убила свою добычу. Она не пыталась её у вас отнять.

— Знаю, — недовольно проворчал Татс. — Но все равно, из-за вас обоих мы потратили даром полдня.

— Мне очень жаль. — Голос Рапскаля стал напряженным. — И я это уже сказал.

— Ничего страшного, — поспешно сказала Тимара. Для Рапскаля такая обидчивость была нехарактерна. — Я знаю, что вы с Хеби не собирались испортить нам охоту.

Она укоризненно посмотрела на Татса. Фенте — такая же своенравная, как и Синтара. Он должен понимать, что Рапскаль никак не смог бы помешать Хеби убить того оленя, даже если бы знал, что они выслеживают одно и то же животное. И главной причиной раздражительности Татса было вовсе не то, что они лишились мяса.

— Ну, у тебя есть способ возместить нам неприятности, — заявил Татс. — Когда Хеби поест, она могла бы убить ещё кого-то. Для наших драконов.

Рапскаль изумленно воззрился на него:

— Когда Хеби поест, ей надо будет поспать. А потом доесть то, что останется. И… ну… драконы не охотятся и не убивают добычу для других драконов. Она просто… никогда не станет этого делать. — Увидев, как посуровело лицо Татса, он добавил: — Понимаешь, на самом деле проблема в том, что ваши драконы не летают. Если бы они полетели, они могли бы сами убивать, и, уверен, им это нравилось бы не меньше, чем Хеби. Вам нужно научить их летать.

Татс устремил на него взгляд, горящий искрами гнева.

— Спасибо, что указал мне на очевидное, Рапскаль. Мой дракон не может летать. — Он досадливо закатил глаза. — Вот уж действительно откровение! Так полезно было это узнать! А теперь мне надо идти охотиться.

Он резко повернулся и удалился.

Тимара проводила его взглядом, открыв рот от изумления.

— Татс! — позвала она. — Подожди! Ты же знаешь, что нам не положено охотиться поодиночке! — Потом она снова повернулась к Рапскалю. — Извини. Не знаю, почему он так разозлился.

— Ещё как знаешь-то! — добродушно отверг он её ложь. Поймав её за руку, он удержал её и сказал: — И я тоже знаю. Но это не имеет значения. Все равно я хотел поговорить именно с тобой. Тимара, когда Хеби отоспится, давай отправимся в Кельсингру, хорошо? Я хочу кое-что тебе показать. Что-то удивительное.

— А что?

Он с озорным видом покачал головой.

— Это мы. Это все, что я тебе скажу. Это мы. Ты и я. И я ничего не могу объяснить — мне просто нужно тебя туда отвезти. Ладно?

При этом он подпрыгивал на носках, невероятно довольный собой. Улыбка у него была широкой, и Тимара не смогла не улыбнуться в ответ, хоть и вынуждена была покачать головой.

Кельсингра! Соблазн обдавал её жаром. Ему пришлось бы попросить Хеби перелететь туда с ней. Оседлать дракона! Перенестись по воздуху через реку… Эта мысль ужасала и манила.

Но Кельсингра? Насчет этой части она была совершенно не уверена.

* * *

Тимара побывала в городе Старших всего один раз и провела там считаные часы. Проблема заключалась в переправе через реку. Река стала полноводной из-за дождей, быстрой и глубокой. Летом она змеилась по широкой пойме, а сейчас была заполнена от берега до берега. Из-за пологого поворота течение оказалось наиболее быстрым, а русло — глубоким как раз у разрушенных причалов древней Кельсингры. С тех пор, как они прибыли на место, «Смоляной» совершил две вылазки к дальнему берегу. Оба раза течение стремительно проносило баржу мимо города и несло вниз по реке. Оба раза живому кораблю и его команде с трудом удавалось добраться до берега и вернуться к деревне. Всем было крайне досадно приплыть в такую даль в поисках легендарного города, и не иметь возможности к нему причалить. Капитан Лефтрин пообещал, что, вернувшись из Кассарика, привезет прочные канаты и колья, и все остальное, что необходимо для создания временного причала у Кельсингры.

Однако юные хранители не смогли ждать так долго. Тимара и несколько других хранителей один раз переплыли на другой берег на двух корабельных лодках. Чтобы пересечь реку, им пришлось усердно грести целое утро, да и то их пронесло мимо разрушенных каменных причалов города далеко вниз по течению, так что им пришлось долго брести обратно. Они оказались в городе ближе к вечеру, когда на исследование широких улиц и высоких зданий остались считаные светлые часы.

Оказалось, что прежде Тимара жила в лесу. Было странно это осознавать. Она всегда считала Трехог городом, и к тому же величественным городом, самым большим в Дождевых чащобах. Оказалось, что это не так.

Вот Кельсингра была настоящим городом. Их переход от городской окраины до старого причала с лодками, которые пришлось тащить волоком, ей это ясно показал. Оставив свои лодочки на причале, они зашли в город. Улицы были вымощены камнем и оказались невероятно широкими и совершенно безжизненными. Дома были сложены из громадных блоков черного камня, причем многие из них имели серебряные прожилки. Эти блоки были чудовищно большими, так что она представить себе не могла, как их вырубали, не говоря уже о том, как перевозили и укладывали на место. Здания возносились вверх, не такие высокие, как деревья Дождевых чащоб, но недопустимо выше любого человеческого строения. У зданий были ровные стены — и они были бескомпромиссно рукотворными. Над ними зияли окна, темные и пустые. И в Кельсингре царило безмолвие. Ветер с шепотом крался по улицам, словно боясь пробудить город к жизни. Справившиеся с переправой хранители старались держаться поближе друг к другу, устало тащась по улицам, а голоса их звучали приглушенно и тонули в тишине. Даже Татс притих. Дэвви и Лектер шли, держась за руки. Харрикин озирался, словно пытаясь пробудиться от странного сна.

Сильве скользнула к Тимаре.

— Ты это слышишь?

— Что?

— Шепот. Люди разговаривают.

Тимара прислушалась.

— Это просто ветер, — сказала она.

Татс кивнул, но Харрикин шагнул назад и взял Сильве за руку.

— Это не просто ветер! — заявил он, и они больше об этом не говорили.

Они обследовали город рядом со старыми причалами и отважились заглянуть в несколько зданий. Масштаб строений больше подходил драконам, а не людям. Тимара, выросшая в крохотных комнатках дома, построенного на дереве, ощущала себя букашкой. Потолки в тусклом вечернем свете казались темными и далекими, окна были расположены очень высоко. Внутри сохранились остатки обстановки. Кое-где это были всего лишь груды сгнившего дерева на полу или какой-нибудь гобелен, при прикосновении распадавшийся на обвисшие пыльные нити. Свет разноцветными лучами пробивался сквозь грязные витражные окна, бросая на каменные полы выцветшие изображения драконов и Старших.

Кое-где магия Старших сохранилась. В одном из зданий внутреннее помещение внезапно осветилось, стоило одному из хранителей войти в комнату. Заиграла музыка, тихая и неуверенная, а в неподвижном воздухе возник смешанный с пылью аромат. Звук, похожий на далекий смех, прощебетал несколько мгновений, а потом внезапно смолк вместе с музыкой. Вся группа хранителей сбежала на улицу.

Татс взял Тимару за руку, и она была рада этому теплому прикосновению. Он негромко спросил у неё:

— Как ты думаешь, есть ли вероятность, что кто-то из Старших здесь выжил? Что мы сможем их встретить или что они могут прятаться, наблюдая за нами?

Она неуверенно улыбнулась ему.

— Ты меня дразнишь, да? Хочешь меня напугать!

Его темные глаза были совершенно серьезными и даже встревоженными.

— Нет. — Посмотрев вокруг, он добавил: — Мне уже неспокойно, а я старался об этом не думать. Я задал тебе этот вопрос, потому что я на самом деле не уверен.

Она поспешно ответила на его неудачные слова:

— Не думаю, чтобы они по-прежнему здесь были. По крайней мере, не во плоти.

Он отрывисто хохотнул.

— И это должно было меня успокоить?

— Нет. Не должно. — Ей определенно было не по себе. — Где Рапскаль? — внезапно спросила она.

Татс остановился и огляделся. Остальные их опередили.

Тимара повысила голос:

— Где Рапскаль?

— Кажется, ушел вперед, — крикнул им Алум.

Татс не отпустил её руку.

— С ним ничего не случится. Идем. Давай ещё немного осмотримся.

Они побрели дальше. Пустота просторных площадей была жуткой. Ей казалось, что за столько лет запустения сюда должна была пробраться жизнь. В промежутках между камнями мостовых должны была прорасти трава. В затянутых зеленым илом фонтанах должны были поселиться лягушки, на карнизах — остаться птичьи гнезда, в окна должны были забираться плети вьющихся растений. Но ничего подобного не было. О, кое-где возникли крошечные островки растительности: желтый лишайник застрял между пальцами какой-то статуи, мох поселился в треснувшей чаше одного из фонтанов — но это все было не то. Город по-прежнему слишком агрессивно оставался городом, местом, предназначенным для Старших, драконов и людей, даже спустя столько лет. Заросли, деревья и лианы — та густая растительность, на фоне которой шла прежняя жизнь Тимары, — не смогла здесь закрепиться. Из-за этого она и сама ощущала себя чужой.

Статуи из высохших фонтанов взирали на них сверху вниз, и Тимара не ощущала в них радушия. Не раз, бросая взгляды на скульптурные изображения женщин-Старших, она гадала, как может измениться её собственная внешность. Они были высокими и изящными созданиями, с глазами из серебра, меди и пурпура, их лица покрывала гладкая чешуя. У некоторых головы венчали мясистые короны. Элегантные эмалевые платья облекали их фигуры, длинные тонкие пальцы украшали кольца с драгоценными камнями. Она пыталась решить, будет ли так ужасно стать одной из них. Она посмотрела на Татса: его изменения не были непривлекательными.

В одном из зданий ряды каменного амфитеатра окружали подмостки. Барельефы с драконами и Старшими, чья мозаика спустя все эти годы оставалась по-прежнему яркой, резвились на стенах. В этом помещении Тимара, наконец, услышала то, о чем перешептывались остальные: негромкий разговор голосов с меняющимися интонациями. Мелодия языка была незнакомой, однако значение слов пробивалось в уголок её разума.

— Татс! — сказала она, скорее для того, чтобы услышать собственный голос, чем окликая его.

Он резко кивнул.

— Пошли отсюда.

Она была рада следовать за его быстрыми шагами, и они поспешили выйти в сумерки.

Вскоре к ним присоединились ещё несколько хранителей, и они безмолвно, но единодушно решили вернуться на берег реки и там провести ночь в каменном домике. Он был сложен из обычного речного камня, и затвердевший в углах ил говорил о древних наводнениях, которые его затапливали. Двери и окна давно рассыпались прахом. Они разложили в древнем очаге дымный огонь из сырого плавника и жались к его теплу. Только когда к ним присоединились остальные, отсутствие Рапскаля стало очевидным.

— Нам надо вернуться и поискать его! — потребовала она.

Они как раз разбились на поисковые группы из трех человек, когда он возник из начинающейся грозы. Из-за дождя волосы у него прилипли к голове, вся одежда намокла. Он трясся от холода, но безумно ухмылялся.

— Обожаю этот город! — воскликнул он. — Здесь столько надо увидеть и сделать! Вот он, наш дом. Здесь всегда был наш дом.

Он хотел, чтобы они все пошли с ним в темноту, чтобы исследовать ещё что-нибудь. Их отказ совершенно его огорошил, но, в конце концов, он устроился рядом с Тимарой.

Ночь заполняли голоса ветра и дождя и неумолчный рев реки. С далеких холмов доносился стонущий вой.

— Волки! — прошептал Нортель, и они все задрожали.

Волки были для них тварями из преданий. Эти звуки почти заглушали бормочущие голоса города. Почти. Ей плохо спалось.

На рассвете хранители уплыли из Кельсингры. Лил дождь, над рекой свистел сильный ветер. Они знали, что добираться до противоположного берега им придется, тяжело работая целый день. Издали до Тимары доносился рев голодных драконов. Неудовольствие Синтары громыхало у Тимары в голове, и, судя по обеспокоенным лицам остальных хранителей, она решила, что им приходится выносить то же самое. Им нельзя было задерживаться в Кельсингре больше одного дня. Когда они отчаливали от берега, Рапскаль с сожалением оглядывался назад.

— Я вернусь! — сказал он, словно обещая это самому городу. — Я буду возвращаться каждый раз, когда у меня будет возможность!

Благодаря тому, что Хеби могла летать, он исполнил это обещание, а вот Тимара после того первого визита там не бывала. Каждый раз, когда она думала о возвращении в город, любопытство боролось в ней с опаской.

* * *

— Ну, пожалуйста! Мне надо тебе там кое-что показать!

Слова Рапскаля вернули её из воспоминаний.

— Не могу. Мне надо добыть Синтаре мяса.

— Ну, пожалуйста!

Рапскаль наклонил голову. Его распущенные темные волосы упали ему на глаза, устремленные на неё с мольбой.

— Рапскаль, я не могу. Она голодная.

Почему ей так трудно дались эти слова?

— Ну… она должна была бы летать и охотиться. Может, она стала бы больше стараться, если бы ты заставила её поголодать день или…

— Рапскаль! Неужели ты оставил бы Хеби просто голодать?

Он ковырнул ногой толстый слой лесного перегноя — одновременно досадливо и виновато.

— Нет, — признал он, — я не смог бы. Не мою Хеби! Но она милая. Не то, что Синтара.

Это было обидно.

— Синтара не такая уж плохая! — На самом деле она была именно такой плохой. Но это касалось только её самой и её дракона. — Я не могу отправиться с тобой, Рапскаль. Мне надо сейчас же идти охотиться.

Рапскаль вскинул руки, уступая.

— Ну, хорошо. — Он одарил её улыбкой. — Тогда завтра. Может, будет не так дождливо. Мы могли бы отправиться пораньше и весь день провести в городе.

— Рапскаль, я не могу! — Ей безумно хотелось парить в утреннем небе на спине у дракона. Хотелось почувствовать, каково это — летать, присмотреться к тому, как это делает дракон. — Я не могу исчезнуть на целый день. Мне надо охотиться для Синтары каждый день. Пока она не поест, я не в состоянии делать что-то ещё. Не могу залатать крышу нашего дома, не могу заштопать брюки — ничего не могу. Она мысленно пилит меня, я чувствую её голод. Разве ты не помнишь, каково это?

Она наблюдала за тем, как он хмурит свои мелкочешуйчатые брови.

— Помню, — признался он после долгого молчания. — Да. Ладно. — Он вдруг вздохнул. — Я помогу тебе охотиться сегодня, — предложил он.

— И я скажу тебе за это спасибо, и сегодня это поможет. — Она прекрасно понимала, что Татс удалился, бросив её. Его уже не догнать. — Но это ничем не изменит того, что завтра Синтара опять будет голодна.

Он покусал верхнюю губу и задумчиво поежился, словно ребёнок.

— Понял. Хорошо. Сегодня я помогу тебе охотиться, чтобы покормить твою ленивую драконицу. А завтра я придумаю, чем бы её накормить так, чтобы ты не потратила на это целый день. Тогда ты полетишь со мной в Кельсингру?

— Да. С искренней благодарностью!

— О, ты будешь более чем благодарна за то, что я намерен тебе показать. А сейчас давай охотиться!

* * *

— Встань!

Сельден проснулся, дрожа и плохо соображая, что происходит. Обычно в это время дня ему разрешалось спать, так ведь? Какой сейчас час? Свет фонаря ослепил его. Он медленно сел, заслоняя глаза согнутой в локте рукой.

— Что вам от меня нужно? — спросил он.

Он знал, что ему не ответят. Он произнес эти слова для самого себя, чтобы напомнить себе, что он человек, а не бессмысленное животное.

Однако этот человек с ним заговорил.

— Встань. Повернись и дай мне на тебя посмотреть.

Глаза у Сельдена немного привыкли к свету. В палатке не было полной темноты. Дневной свет просачивался сквозь заплаты и швы, но все равно от яркого фонаря глаза у него обильно заслезились. Теперь он узнал этого мужчину. Он был не из тех, кто за ним присматривал, кто приносил ему черствый хлеб, грязную воду и полусгнившие овощи, и не тот, кому нравилось тыкать его длинной палкой, забавляя зрителей. Нет. Это оказался тот человек, который считает себя владельцем Сельдена. Это был низенький мужчина с большим носом-картофелиной, и он постоянно носил с собой свой кошель — большой мешок, который он вешал себе на плечо, словно ему невыносимо было надолго расстаться со своими монетами.

Сельден медленно встал. Он не стал от этого более обнаженным, чем был, но под оценивающим взглядом мужчины ему показалось, будто он совершенно гол. Рядом оказались и те посетители, которые приходили в начале дня. Большеносый повернулся к человеку, одетому по-калсидийски.

— Вот он. Вот что ты будешь покупать. Насмотрелся?

— На вид он худой. — Мужчина говорил неуверенно, словно хотел поторговаться, но боялся разозлить продавца. — И болезненный.

Большеносый хрипло хохотнул.

— Ну, другого у меня нет. Если можешь найти человека-дракона в более хорошем состоянии, то лучше покупай его.

Наступило короткое молчание. Калсидийский купец сделал новую попытку:

— Покупатель, которого я представляю, хочет подтверждение того, что он именно то, за что ты его выдаешь. Дай мне что-то, что можно было бы ему отправить — и я посоветую ему заплатить вашу цену.

Большеносый какое-то время обдумывал это предложение.

— Например, что? — спросил он недовольно.

— Палец руки или ноги. — Заметив возмущение, отразившееся на лице Большеносого, купец уточнил: — Или просто сустав одного из пальцев. Как знак честной договоренности. Ваша цена высокая.

— Да. Высокая. И я не стану отрезать у него то, что не отрастет заново! И откуда мне знать — может, вам и нужен-то всего один палец? Нет. Если вам нужен от него кусок, вы мне за него заплатите вперед.

Сельден слушал — и когда до него дошел весь смысл их слов, он отшатнулся в тошнотворном ужасе.

— Вы собираетесь продать один из моих пальцев? Это безумие! Посмотрите на меня! Посмотрите мне в лицо! Я человек!

Большеносый повернулся и злобно посмотрел на него.

— Если не заткнешься, то станешь побитым человеком! И ты слышал, что я ему сказал: я не стану отрезать от тебя то, что не отрастет заново. Так что тебе не на что жаловаться.

Сельден думал, что уже знаком со всей глубиной той жестокости, на которую способны эти люди. Два года назад один из его уборщиков на вечер сдал его в аренду любопытному клиенту. При воспоминании об этом у Сельдена помутилось в голове, и когда ухмыляющийся помощник Большеносого поднял нож с черной рукояткой, у Сельдена в ушах зашумела кровь.

— Это должно быть что-то такое, что докажет, что он именно то, чем вы его называете, — настаивал покупатель. Он скрестил руки на груди. — Я заплачу вам за это десять серебряных. Но тогда, если мой господин будет удовлетворен и захочет его купить, вам придется уменьшить цену на те же десять серебряных.

Большеносый задумался. Его помощник принялся чистить под ногтями кончиком ножа.

— Двадцать серебряных, — потребовал он. — И до того, как мы начнем его резать.

Калсидиец пожевал нижнюю губу.

— За кусок плоти с чешуей размером с мою ладонь.

— Стойте! — Сельден собирался взреветь, но получился визгливый вскрик. — Вы не можете такое делать! Не можете!

— Размером с два моих пальца, — выдвинул свое предложение Большеносый. — И деньги мне в руки до того, как мы начнем.

— Договорились! — поспешно сказал покупатель.

Большеносый сплюнул на солому и протянул руку. Монеты со звоном ложились ему на ладонь.

Сельден отступил назад на всю длину своих цепей.

— Я буду сопротивляться! — крикнул он. — Я не собираюсь стоять и позволять вам меня резать.

— Как хочешь, — ответил Большеносый. Он развязал кошель и бросил туда деньги. — Давай мне нож, Ривер. Вам придется его придавить, пока я буду вырезать кусок из его плеча.

* * *

^{Четырнадцатый день месяца Надежды — седьмой год Вольного союза торговцев.}

^{От Кима, смотрителя голубятни в Кассарике, — Торговцу Финбоку в Удачном.}

Отправлено в почтовом футляре под двумя печатями из зеленого, а затем синего сургуча. Если одной из печатей нет или она повреждена, известите меня немедленно!

Приветствую Торговца Финбока.

Как вы и просили, я продолжил проверять отправления со своей станции. Вы знаете, какой риск это для меня представляет, и, думаю, вам следовало бы щедрее вознаграждать мои труды. Мои сведения были несколько запутанными, но мы оба понимаем, что там, где присутствует секретность, можно получить прибыль. Хотя прямых известий о супруге вашего сына или успехе или неудаче экспедиции «Смоляного» не было, полагаю, что те сведения, которые я вам отправлял, могут оказаться ценными, хоть мы и не можем пока определить, каким именно образом их можно использовать. И я напоминаю вам, что мы договорились, что вы платите мне не только за полученную мной информацию, но и за риск. Говоря прямо и с немалым риском для меня, если это послание попадет в чужие руки, если мой шпионаж обнаружат, я потеряю место смотрителя голубятни. Если это со мной случится, все захотят узнать, на кого я работал. Думаю, что моё обещание сохранить это в тайне независимо от того, что со мной случится, должно чего-то стоить. Подумайте хорошенько, прежде чем снова укорять меня за то, как скудны мои сведения. Человек не может поймать рыбу, если река пуста.

По этой причине вам следует поговорить с неким продавцом птиц в вашем городе, человеком по имени Ширап на улице мясников. Он может устроить мне поставку голубей, которые будут возвращаться к нему, а не в клетки гильдии, обеспечивая приватность нашей переписки. Затем он будет передавать мои послания вам. Это будет недёшево, но удача всегда приходит к тем, кто её ловит.

Передайте мои приветствия вашей супруге Силии. Я уверен, что в сохранении её покоя и благополучия в качестве жены богатого торговца заинтересованы вы оба.

Ким

Глава 4

КЕЛЬСИНГРА

Она шла по пустынным улицам в одиночестве. Сверкающее одеяние Старших из медной ткани облекало её тело. Странным контрастом к нему были стоптанные ботинки и покрытый пятнами от долгой носки плащ, полы которого постоянно хлопали. Непокрытую голову она наклоняла, пряча лицо от ветра, который выдергивал пряди её волос из сколотых кос. Элис щурила глаза от выбивающих слезы потоков холодного воздуха и упрямо шла дальше. Руки у неё почти онемели, но она сжимала в них обвисающий рулон выгоревшей ткани. Дверной проем ближайшего дома зиял пустотой: деревянные створки давно сгнили.

Войдя внутрь, она испустила дрожащий вздох облегчения. Тут было не теплее, но хотя бы ветер больше не вырывал тепло из её тела. Благодаря одеянию Старших, которое подарил ей Лефтрин, тело у неё не мерзло, но платье не защищало её голову и шею, а также кисти рук и ступни. Шелест, наполнявший ветер и отвлекавший её внимание, стих. Она обхватила себя руками, согревая пальцы под мышками, и оглядела заброшенное жилище. Смотреть было почти не на что. Силуэты на плиточном полу рассказывали о деревянной мебели, которая давно сгнила до крошащихся щепок. Она пошаркала ногой по полу. Оказалось, что покрытые пылью плитки имели сочный темно-красный цвет.

Прямоугольное отверстие в потолке и куча древних обломков под ним говорили о лестнице, превратившейся в прах. Сам потолок был прочным. Длинные «балки» из тесаного камня поддерживали сцепленные блоки. До того как попасть в Кельсингру, она никогда не видела ничего подобного, но, похоже, здесь в основном использовались точно подогнанные друг к другу камни, даже в небольших зданиях.

Камин в углу комнаты сохранился хорошо. Он выдавался в помещение и был украшен плитками. Элис ухватилась за край своего плаща, протерла им ровно выложенную облицовку камина и восторженно вскрикнула. То, что она поначалу приняла за следы грязи на красных плитках, оказалось черной гравировкой. Всмотревшись в неё, она поняла, что узоры объединяет общая тема: готовка и продукты. Вот рыбина на блюде, а рядом — миска, полная округлых корневищ, на которых остались листья. Ещё на одной плитке она обнаружила дымящийся горшок какой-то еды, а на четвертой была изображена свинья, жарящаяся на вертеле.

— Вот как. Оказывается, Старшим нравилась такая же еда, как и нам.

Элис произнесла это тихо, словно опасаясь кого-то разбудить. Это ощущение не оставляло её с того момента, когда драконица Рапскаля впервые перенесла её в этот разрушенный город. Он казался пустым, брошенным и мертвым. И тем не менее она не могла избавиться от чувства, будто за углом может столкнуться с его жителями, занятыми своими делами. Она была уверена в том, что в более внушительных зданиях, сложенных из черных камней с серебряными прожилками, слышала перешептывания, а один раз — даже пение. Однако оклики и поиски ничего не дали: кругом были только покинутые комнаты, остатки мебели и другое имущество, превращающееся в пыль. Её крики не заставили пуститься в бегство белок или заполошно взлететь птиц. Здесь никто не поселился — ни мышь, ни муравей, и даже немногочисленные растения, встреченные ею, выглядели нездоровыми. Порой ей казалось, что она стала первой за многие годы гостьей этих мест.

Глупая мысль. Конечно же, зимние ветры просто уносили все признаки предыдущих посещений, потому что диких животных в округе было множество, и не только здесь, но и на противоположном берегу реки. Многочисленные холмы, окружавшие город, заросли густым лесом, и весьма успешная охота Хеби свидетельствовала о процветающей популяции зверей. Только накануне Хеби нашла и загнала целое стадо каких-то коренастых копытных, названия которых Элис не знала. Красная драконица запугала их, кружа над их головами, заставила в страхе ринуться вниз по склону, пронестись по лесу и выскочить на берег, где на них накинулись все драконы, которые пировали, временно насытившись. Значит, места по обе стороны реки кишели жизнью. Однако никто из животных не осмеливался зайти в город.

Это было всего одной из множества тайн Кельсингры. Немалая часть города осталась стоять совершенно нетронутой, словно все его обитатели просто исчезли. Немногочисленные разрушения казались случайными — за одним исключением. Огромный провал — словно кто-то взял гигантский топор и вырубил из города клин — разрывал улицы. Течение реки наполнило его водой. Элис стояла на краю этого глубокого синего разреза и смотрела вниз, в глубины, казавшиеся бездонными. Не это ли и погубило город? Или это произошло уже спустя много лет? И почему в этом городе Старших здания стоят на большом расстоянии друг от друга, тогда как похороненные строения Трехога и Кассарика представляли собой один сплошной городской улей? На её вопросы ответов не было.

Она закончила расчищать камин. Один ряд плиток оказался расшатанным, и они отвалились под её рукой. Она поймала одну из них и бережно положила на пол. Сколько лет этот скромный камин оставался цел, чтобы развалиться просто из-за того, что она стерла с него пыль? Ну что ж: она видела его неиспорченным, так что изображение того, каким он был, будет сохранено. Оно не потеряется безвозвратно, как столь многое уже потеряно в Трехоге и будет потеряно в Кассарике. Хотя бы этот город Старшин будет описан.

Элис опустилась на колени перед камином и развернула ткань. Когда-то эта тряпка была частью белой рубашки. Из-за стирки в речной воде материя пожелтела, а швы разъела речная кислота. В результате оставшаяся тряпица послужит ей пергаментом. Он не слишком хорош. Имевшиеся у неё чернила она разводила уже не один раз, и при попытке писать на ткани строки расплывались и разъезжались. Однако это было лучше, чем ничего, а когда у неё снова появятся нормальные чернила и бумага, она сможет переписать все свои заметки. А пока она не станет рисковать тем, что забудет свои первые впечатления от этих мест. Она будет регистрировать все, что сейчас видит, чтобы позже все должным образом подтвердить. Её записи о нетронутом городе Старших переживут все, что может случиться с ней самой.

Или же с городом.

Тревога заставила её стиснуть зубы. Лефтрин собрался отплыть завтра утром, отправившись в долгий путь в Кассарик — а, возможно, и в Трехог. В городе Дождевых чащоб, расположенном на деревьях, он получит плату, которая причитается им всем от Совета Дождевых чащоб, а потом закупит припасы. Теплую одежду, муку, сахар. Масло, кофе и чай. Но при этом ему придется рассказать, что они смогли найти Кельсингру. Она уже обсудила с ним то, что это может означать. Торговцы будут рваться обследовать ещё одну территорию Старших. Они явятся не изучать, а грабить, чтобы найти и присвоить все, что могло остаться от магических изделий и произведений искусства Старших. Мародеры и охотники за сокровищами будут собираться толпами. Для них нет ничего святого. Они думают только о прибыли. С камина в этом скромном жилище обдерут плитки. Огромные барельефы на центральной башне Кельсингры срежут, запакуют в ящики и увезут. Искатели сокровищ заберут статуи с фонтанов, обрывки документов из помещения, которое, видимо, было регистрационной палатой, декоративные каменные перемычки окон, таинственные инструменты, витражи… И все это свалят в беспорядке и увезут, как простые товары на продажу.

Элис вспомнила то место, которое обнаружили они с Лефтрином. Доски из слоновой кости и эбенового дерева, пыльные фигурки, оставшиеся на местах, нетронутыми лежали на невысоких мраморных столах. Она не опознала ни одну из игр, не расшифровала ни одну из рун на нефритовых и янтарных фишках, россыпью лежавших в широкой чаше в верхней части гранитной стойки.

— Здесь шли азартные игры, — высказала она Лефтрину свою догадку.

— А может, здесь молились. Я слышал о священнослужителях на островах Пряностей, которые с помощью рунных камней определяют, будет ли ответ на молитву, возносимую человеком.

— Может, и так, — отозвалась она. Сколько загадок! Проходы между столами были широкими, а в полу помещения поблескивали прямоугольники из какого-то другого камня. — А это не подогреваемые места для драконов? Может, они приходили сюда наблюдать за игрой или молитвами?

В ответ Лефтрин только беспомощно пожал плечами. Она опасалась, что никогда не получит ответа на этот вопрос. Подсказки, которые могли бы объяснить, чем была Кельсингра, будут содраны и проданы, за исключением того, что ей удастся запечатлеть до того, как сюда сбегутся падальщики.

Разграбление Кельсингры было неизбежным. Поняв это, Элис умоляла о вылазке в Кельсингру всякий день, когда погода позволяла Хеби летать. Она проводила все дневные часы, заходя в каждое здание и записывая свои впечатления, не позволяя себе метаться от строения к строению. Она решила, что лучше иметь подробные и точные записи об одной части этого древнего города, чем беспорядочные кусочки отовсюду.

Услышав постукивание по мостовой, она прошла к двери. Лефтрин шагал по пустынным улицам, для тепла спрятав ладони под скрещенные руки и прижав подбородок к груди. Его серые глаза щурились под резким ветром. От холода щеки над его темной бородой покраснели, ветер взъерошил его и без того непокорные волосы. И все равно при виде него у неё стало тепло на сердце. В те времена, когда она была дочерью респектабельного удачненского торговца, коренастый капитан корабля в поношенной куртке и брюках не удостоился бы от неё и взгляда, но за месяцы общения на «Смоляном» она оценила его по достоинству. Она любит его. Любит намного сильнее, чем когда бы то ни было любила своего жестокого мужа Геста — даже в самые первые дни своего пьянящего увлечения этим красивым мужчиной. Речь Лефтрина была грубой, он почти не знал никаких изысков. Однако он был честным, умелым и сильным. И он любил её — открыто и всем сердцем.

— Я здесь! — крикнула она ему, и, повернув в её сторону, он поспешил к ней присоединиться.

— Здесь становится все холоднее, — проговорил он, заходя под не слишком надежную защиту дома. — Ветер усиливается, собирается дождь. Или даже мокрый снег.

Она шагнула к нему в объятия. Его верхняя одежда сначала показалась ей холодной, но, обнимаясь, они согрелись. Она чуть отстранилась, чтобы взять его загрубевшие руки в свои и, зажав между ладонями, растереть.

— Тебе нужны перчатки, — сказала она ему зачем-то.

— Нам всем нужны перчатки. И всякая теплая одежда. И замена всех снастей, инструментов и припасов, которые мы потеряли при наводнении. Боюсь, что это все можно получить только в Кассарике.

— Карсон сказал, что мог бы…

Лефтрин покачал головой.

— Карсондобывает много мяса, и хранители постепенно приобретают умение охотиться в этих местах. Мы все сыты, но это одно мясо. А драконы никогда не наедаются. И Карсон дубит все шкуры, но на это уходит время, а у нас нет нужных инструментов. Он может выделывать жесткие шкуры, которые годятся на то, чтобы застилать пол или занавешивать окна. Но для того, чтобы получить меховые одеяла или кожу для одежды, необходимо время и приспособления, которых у нас нет. Мне надо в Кассарик, дорогая. Я больше не могу это откладывать. И я хочу, чтобы ты плыла со мной.

Она уткнулась лбом ему в плечо и покачала головой:

— Не могу. — Её слова из-за его объятий звучали приглушенно. — Мне надо остаться здесь. Мне так много нужно записать! И надо закончить, пока все не испортилось. — Она подняла голову и продолжила, не дав ему начать привычные убеждения. — Как шла работа? — спросила она, меняя тему разговора.

— Медленно. — Он покачал головой. Он занялся проектированием нового городского причала. — По правде говоря, можно только составить план и приготовить список всего, что необходимо будет купить. Течение идет прямо у города, дно понижается резко, глубина большая. Развернуть «Смоляного» негде, и надежно закрепить не за что. Даже когда работали все весла, нас пронесло мимо города дальше по течению. Не знаю, всегда ли так было — по-моему, нет. Подозреваю, что глубина меняется по временам года и что, когда наступит лето, вода немного отступит. Если так, то строить надо будет именно летом. Я проверил старые сваи. От деревянных осталась одна оболочка, а вот каменные кажутся прочными. Можно подняться выше по течению по тому берегу, заготовить там бревна, а затем в виде плота отогнать к городу. Причаливать плот будет сложно. Но пытаться это сделать сейчас — напрасная трата сил. У нас нет инструмента и скреп, чтобы построить такой причал, какой позволил бы пристать сюда большому кораблю. А взять их можно только…

— В Трехоге, — договорила она за него.

— В Трехоге. Может быть, в Кассарике. В обоих случаях путь долгий. Я брал припасы на экспедицию, а не для того, чтобы основать поселение. А хранители потеряли во время наводнения почти все снасти, запасную одежду и одеяла, так что их просто не хватает на всех. Зимовка будет нелегкой, пока я не вернусь с новыми припасами.

— Мне не хочется с тобой расставаться, Лефтрин. Но я останусь здесь и продолжу работу. Я хочу узнать о городе как можно больше, пока сюда не налетели торговцы и не растащили все.

Лефтрин вздохнул и притянул её к себе.

— Милая, я говорил тебе уже сто раз. Мы будем беречь это место. Никто не знает дорогу сюда, а я не собираюсь раздавать всем мои карты. Если другие попытаются последовать сюда за нами, то убедятся, что «Смоляной» может плыть не только днем, но и ночью. Но даже если за нами смогут последовать до этого места, с причаливанием у них будут такие же проблемы, как и у нас. Я буду задерживать их столько, сколько смогу, Элис.

— Знаю.

— Ну вот. Может, мы поговорим, почему тебе на самом деле не хочется возвращаться в Трехог?

Она качнула головой и снова уткнулась ему в плечо, но все-таки призналась:

— Мне не хочется оказаться там, где мне придется вспоминать, что я была Элис Финбок. Я не хочу соприкасаться ни с какой частью той прежней жизни. Мне просто хочется, чтобы моя жизнь была здесь и сейчас, с тобой.

— Это так и есть, моя госпожа, моя дорогая. Я не позволю никому тебя у меня украсть.

Она отодвинулась и заглянула ему в глаза.

— Сегодня за работой мне пришла в голову одна мысль. Что если ты вернешься туда и сообщишь о моей смерти? Ты мог бы отправить голубя Гесту, а ещё одного — моим родителям, сказать, что я упала за борт и утонула. Они считают меня такой неуклюжей и глупой, что наверняка поверят.

— Элис! — Он пришел в ужас. — Я не хочу произносить вслух подобные слова, даже если это ложь! А твои бедные родители? Ты не можешь такое с ними сделать!

— Думаю, они почувствовали бы только облегчение, — проворчала она, хоть и знала, что они все равно плакали бы о ней.

— А ещё тебе надо подумать о твоей работе. Ты не можешь быть мертвой и продолжать работу!

— О чем ты?

Он разжал руки и отступил на шаг.

— Твоя работа. Твое изучение драконов и Старших. Ты слишком долго этим занималась, чтобы просто бросить. Тебе надо её закончить — если такое вообще можно закончить. Веди журналы, делай наброски. Встреться со Старшими Малтой и Рэйном и расскажи им о том, что выяснила. Поделись своими открытиями с миром. Если ты объявишь себя мертвой, то не сможешь заявить права на свои открытия. Не говоря уже о том, чтобы их защитить.

Она не смогла бы придумать название тому чувству, которое её затопило. Ей трудно было поверить, что кто-то сказал ей такие слова.

— Ты… ты понимаешь, что это для меня значит? — Внезапно смутившись, она отвела глаза. — Моя писанина и мои глупенькие наброски, мои попытки перевода, мои…

— Полно! — В его голосе зазвучал изумленный укор. — Элис, в том, что ты делаешь, нет ничего «глупенького», как нельзя считать глупыми мои карты реки Дождевых чащоб. Неужели ты не веришь в наше дело? И не принижай себя, особенно при мне! Я полюбил эту поглощенную своим делом женщину с её альбомами и дневниками. Мне льстило, что такая образованная дама вообще готова тратить время на то, чтобы все это мне объяснять. То, что ты делаешь, очень важно! Для жителей Дождевых чащоб, для драконов, для истории! Мы здесь, мы видим, как что-то происходит с этими драконами и их хранителями. Эти подростки превращаются в Старших. В наш мир возвращаются сначала драконы, а теперь и Старшие. Пока это происходит только здесь. Но разве можно смотреть на драконов и хранителей и сомневаться в том, что будет дальше? Хеби с каждым днем становится сильнее. Большинству других драконов уже удается чуть-чуть пролететь, хотя в результате некоторые и падают в реку или на деревья. Думаю, что к концу зимы большинство из них смогут охотиться и хотя бы немного летать. И никто из хранителей не говорил о возвращении в Трехог или Кассарик. Они остаются здесь, и некоторые из них составили пары. Боги свидетели! Элис, это же начало чего-то, и ты уже в этом участвуешь. Отступать слишком поздно. И прятаться тоже поздно.

— На самом деле я не хочу прятаться. — Она медленно прошла к камину и встала на колени, неохотно подняв с пола одну из украшенных плиток. — Я дала Малте обещание. Я намерена его исполнить. — Она всмотрелась в плитку. На ней тонкими линиями был прорисован котелок с кипящим супом. Его обрамлял венок из трав. — Когда ты поедешь, я отправлю это ей. С письмом от меня, в котором я дам ей знать, что мы на самом деле нашли Кельсингру. Что в этом мире по-прежнему есть место для драконов и Старших.

— Ты могла бы отправиться со мной. Сама ей сказать.

Элис замотала головой — почти гневно.

— Нет, Лефтрин. Пока я не готова снова столкнуться с тем миром. Я отдам тебе послания, которые ты отправишь моим родным, чтобы дать им знать, что я жива и у меня все в порядке. Но не более того. Пока — нет.

Когда она оглянулась на него через плечо, он смотрел в пол. Губы у него плотно сжались от разочарования. Она встала и прошла к нему.

— Не думай, будто я собираюсь уклоняться от того, что должна сделать. Я намерена разорвать отношения с Гестом. Я хочу спокойно стоять рядом с тобой не как сбежавшая жена, а как женщина, имеющая право выбирать, как ей жить. Гест нарушил наш брачный контракт. Я знаю, что больше не связана его условиями.

— Тогда сообщи об этом Совету в Удачном. Отрекись от него. Он нарушил данные тебе обещания. Ваш договор больше не имеет силы.

Она вздохнула. Этот разговор они тоже уже вели.

— Ты только что укорял меня за то, что я захотела сказаться умершей, напомнив, что это ранит моих родных. Ну, так я не вижу способа заставить Геста меня освободить, не ранив ещё более обширный круг людей. Я могу сказать, что он был мне неверен, но у меня нет свидетелей, которые бы открыто это подтвердили. Я не могу просить Седрика признаться, ведь это навлечет на его семью позор! Он строит здесь нечто новое, так же, как и я. Я не хочу разлучать его с Карсоном и тащить обратно в Удачный, делать его источником скандала и объектом злых насмешек. Гест просто назовет его лжецом, и я знаю, что он найдет множество друзей, которые поклянутся, что он говорит правду — что бы он ни сказал.

Переведя дыхание, она добавила:

— И моих родителей это сделает изгоями общества. Не то чтобы мы пользовались большим уважением в Удачном. А мне пришлось бы стоять перед Советом Удачного и признаваться, что я была дурой, не только став женой Геста, но и прожив с ним столько потраченных напрасно лет…

Она замолчала. Её затопило тошнотворное чувство стыда. Стоило ей решить, что она уже оставила все это позади — и сразу же напоминание о том, как Гест по-прежнему её связывает, заставляло вспомнить все заново. Много лет она не могла понять, почему он так плохо к ней относится. Она унижалась, пытаясь привлечь его внимание. Она добилась только презрения, с которым он смотрел на все её усилия. Только когда она оставила Удачный, чтобы на короткое время заняться изучением своих обожаемых драконов в Дождевых чащобах, она узнала правду о своем муже. Он никогда не испытывал к ней ни малейшего расположения. Их брак был уловкой, прячущей его истинные предпочтения. Седрик, друг её детства и помощник её мужа, был для него нечто большее, нежели просто секретарь и камердинер.

И все друзья Геста это знали.

У неё скрутило живот, а в горле встал ком. Как она могла быть такой слепой, такой тупой? Такой невежественной, такой блаженно наивной? Как она могла долгие годы не замечать его странного поведения в супружеской постели, жить с его злобным ехидством и открытым пренебрежением? У неё был только один ответ на эти вопросы: она была дурой. Дурой, дурой, ду…

— Прекрати! — Лефтрин поймал её руку и мягко встряхнул. При этом он ещё и головой укоризненно покачал. — Ненавижу, когда ты вот так уходишь в себя. Ты щуришь глаза, скрипишь зубами — и я прекрасно знаю, что происходит у тебя в голове. Перестань себя винить. Тебя обманули и ранили. Ты не должна принимать этот груз на себя. Виноват тот, кто совершил проступок, а не тот, кому он причинил зло.

Она вздохнула, но тяжесть на её сердце осталась.

— Ты ведь знаешь поговорку, Лефтрин: «Обманул меня раз — стыдно тебе. Обманул меня второй — стыдно мне». Ну, а он обманул меня тысячу раз, и я не сомневаюсь, что многие свидетели этого получали удовольствие. Я вообще не хочу возвращаться в Удачный. Никогда. Я не хочу видеть тех, с кем я была там знакома, и гадать, кто из них знал, что я дура, и не говорил мне.

— Хватит! — решительно сказал Лефтрин, но голос его был мягким. — Уже начинает темнеть, и я чувствую приближение настоящего шторма. Пора переправляться на наш берег.

Элис выглянула на улицу.

— Мне не хотелось бы оказаться на этом берегу после наступления темноты, — согласилась она и посмотрела прямо на него, ожидая, что он что-то добавит, но он молчал. Элис не стала больше ничего говорить. Бывали моменты, когда она понимала: при всей их близости он по-прежнему остается жителем Дождевых чащоб, тогда как она выросла в Удачном. Существуют вещи, о которых он не говорит. Однако она вдруг решила, что это нечто такое, что нельзя не обсудить. Откашлявшись, она проговорила: — Ближе к ночи голоса, похоже, становятся громче.

Лефтрин встретился с ней взглядом.

— Это так.

Он подошел к двери и осторожно выглянул, словно проверяя, нет ли там какой-то опасности. От этого простого действия у неё мороз пробежал по коже. Неужели он ожидал что-то увидеть? Или кого-то? Он негромко сказал:

— Точно так же бывает в некоторых местах в Трехоге и Кассарике. Я имею в виду похороненные развалины, а не города на деревьях. Но их не темнота вызывает. По-моему, это бывает, когда ты один или чувствуешь себя одиноким. Становишься более уязвимым. В Кельсингре это проявляется сильнее, чем я раньше ощущал. Но в этом районе, где жили простые люди, это не так тяжело. В тех кварталах города, где здания величественные, а улицы такие широкие, я слышу шепот почти все время. Негромкий, но постоянный. Лучше всего просто не обращать на него внимания. Не позволяй себе на нем сосредоточиваться.

Он оглянулся на Элис, и у неё возникло ощущение, что она узнала вполне достаточно и больше ничего услышать пока не хочет. Она ощущала, что он мог бы рассказать ей ещё что-то, но решила приберечь свои вопросы на тот момент, когда они будут греться подле уютного огня в хорошо освещенной комнате. Не стоит задавать их здесь, в холодном городе, где сгущаются тени.

Элис собрала свои вещи, включая отвалившуюся от камина облицовочную плитку. Ещё раз посмотрев на рисунок, она передала пластинку Лефтрину. Он достал из кармана потрепанный платок и обернул им драгоценный предмет.

— Я буду её беречь, — пообещал он прежде, чем она успела его об этом попросить.

Рука об руку они вышли из дома.

На улице пасмурный день померк ещё сильнее: тучи сгустились, а солнце стало опускаться за пологие холмы и более крутые скалы, высившиеся за ними. Тени домов падали на извилистые улицы. Элис и Лефтрин шли быстро, и холодный ветер подгонял их. Когда они оставили позади скромные дома, которые обследовала Элис, и вышли в главную часть города, шепот стал громче. Она слышала его не ушами, и ей не удавалось вычленить какой-то из голосов или цепочку слов: скорее, это было давлением мыслей на её разум. Она тряхнула головой, отгоняя их, и поспешила дальше.

Она никогда ещё не бывала в подобном городе. Удачный был крупным и величественным городом — городом, построенным для того, чтобы впечатлять, однако масштабы Кельсингры превращали людей в карликов. Улицы в этой части Кельсингры были широкими — настолько широкими, что драконы могли бы разминуться там друг с другом. И размеры сверкающих черных домов тоже были рассчитаны на то, чтобы принимать в них драконов. Потолки были подняты, дверные проемы были широкими и высокими. Где бы им ни встречались лестницы, их центральная часть неизменно бывала широкой и пологой, совершенно не рассчитанной на походку человека. Два шага на то, чтобы пройти по ступени, а потом переход на следующую. Параллельно по обоим краям таких лестниц шли пролеты, чьи размеры подходили людям.

Она миновала пересохший фонтан. В его центре дракон в натуральную величину поднимался на задние лапы, зажав в зубах и передних лапах оленя. За следующим поворотом ей встретился памятник государственному мужу из Старших: в одной длинной и изящной руке он держал свиток, другой указывал вверх. Памятник был сделан из того же черного камня, пронизанного тонкими серебряными прожилками. Было совершенно ясно, что здесь жили и Старшие, и драконы — рядом друг с другом, возможно даже, деля одно жилище. Она вспомнила хранителей и то, как драконы их изменяют, и подумала, что, возможно, в городе снова появится такое же население.

Они свернули на широкий бульвар, и ветер взвыл с новой силой. Элис попыталась плотнее закутаться в свой жалкий плащ и пригнула голову навстречу ветру. Эта улица вела прямо к городскому порту и остаткам причалов, которые когда-то ожидали здесь прибытия кораблей. Чуть подняв голову, она устремила слезящиеся глаза на блестящую черную поверхность реки. На горизонте солнце уже нырнуло за лесистые холмы.

— Где Рапскаль? — Она почти кричала, чтобы её слова могли преодолеть напор ветра. — Он обещал, что на закате приведет Хеби к берегу.

— Он будет на месте. Пусть он странноватый, но если речь идет о выполнении своих обещаний, он — самый ответственный из хранителей. Вон так. Вот они.

Она проследила за указующим жестом Лефтрина и увидела их. Драконица задержалась у края высокой каменной площадки, выходившей на воду. Рядом с площадкой был осыпающийся пандус. По барельефам, украшавшим его, Элис поняла, что когда-то здесь была взлетная площадка для драконов. Она предположила, что, возможно, более старшим и тяжелым драконам необходимо было возвышение, чтобы оторваться от земли. До того, как камни пандуса поддались напору зимних паводков, он, наверное, был очень высоким. Сейчас он обрывался сразу за постаментом статуи.

Хранитель Хеби влез на постамент и стоял у ног статуи, многократно превосходящей рост человека и изображающей чету Старших. Мужчина указывал куда-то отставленной в сторону рукой, а протянутый палец женщины и её изящно наклоненная голова говорили о том, что её взгляд за чем-то следит — возможно, за полетом дракона. Рапскаль запрокинул голову, и, вытянув руку, касался бедра одного из Старших. Он стоял и взирал на высокое красивое создание, словно завороженный.

Его драконица, Хеби, ждала его, беспокойно переминаясь с лапы на лапу. Наверное, она уже успела снова проголодаться. В последнее время она только и делала, что охотилась, ела и снова охотилась. Размеры красной драконицы стали вдвое больше по сравнению с тем, какой её впервые увидела Элис. Она уже не напоминала прежнее приземистое и угловатое существо: её тело и хвост удлинились, шкура и полусложенные крылья ало блестели, ловя красные лучи заходящего солнца и снова их отражая. Взбугрив мышцами выгнутую шею, она наблюдала за их приближением. Резко опустив голову, она тихо зашипела, предостерегая их. Элис тут же остановилась.

— Что-то случилось? — громко спросила она.

Ветер унес её слова, и Рапскаль не ответил. Драконица снова передвинулась и чуть приподнялась на задних лапах. Она понюхала Рапскаля, а потом подтолкнула носом. Тело паренька прогнулось от её толчка, но незаметно было, чтобы он её заметил.

— Ох, нет! — простонал Лефтрин. — Умоляю, Са, только не это! Дай пареньку ещё один шанс!

Капитан отпустил руку Элис и побежал вперед.

Драконица запрокинула голову и громко засвистела. На мгновение испуганной Элис показалось, что сейчас Хеби бросится на Лефтрина или плюнет в него кислотой. Вместо этого драконица снова подтолкнула Рапскаля, и опять не добилась никакой реакции. После этого она опустилась на все четыре лапы и застыла, глядя на них. Глаза у неё вращались. Её явно что-то вывело из равновесия, а это отнюдь не успокоило Элис. Расстроенный дракон — это опасный дракон.

— Рапскаль! Хватит грезить, займись Хеби! Рапскаль!!!

Крик Элис пытался пробиться сквозь ветер.

Молодой хранитель стоял так же неподвижно, как статуя, которой он касался, и меркнущий свет играл на алой чешуе кистей его рук и лица. Хеби шагнула, чтобы перекрыть Лефтрину дорогу, но речник ловко обогнул её.

— Я иду ему на помощь, дракон. Не мешай мне.

— Хеби, Хеби, все будет хорошо. Дай ему пройти, пропусти его.

Забыв о грозящей ей самой опасности, Элис постаралась отвлечь драконицу, а тем временем Лефтрин уперся ладонями о пьедестал, заканчивавшийся на уровне его груди, и вспрыгнул на него. Обхватив Рапскаля поперек туловища, он резко развернулся прочь от статуи, отрывая ладонь паренька от камня. Как только это произошло, хранитель невнятно вскрикнул и внезапно обвис на руках мужчины. Лефтрин пошатнулся от неожиданной тяжести, и оба сели, опустившись на камень у ног скульптурной группы.

Хеби беспокойно переминалась, встревоженно мотая головой. Она одна из драконов никогда не разговаривала с Элис. Несмотря на то, что теперь она стала единственной, кто мог успешно летать и охотиться, она не казалась особо сообразительной, хотя, похоже, всегда разделяла добродушие своего хранителя. Сейчас, когда Лефтрин продолжал обнимать паренька и встревоженно разговаривать с ним, драконица напоминала скорее беспокойного пса, чем сильного хищника.

Тем не менее, направляясь к площадке, Элис обогнула Хеби на почтительном расстоянии. Взобраться на постамент ей оказалось гораздо труднее, чем Лефтрину, но она все-таки сумела это сделать. Капитан сидел на холодном камне, прижимая к себе Рапскаля.

— Что с ним? Что случилось?

— Он тонет, — проговорил Лефтрин негромким голосом, полным ужаса.

Однако когда голова Рапскаля безвольно упала, на обращенном к ней лице она увидела только идиотически-ошеломленную ухмылку и полузакрытые глаза. Она нахмурилась.

— Тонет? Он скорее похож на пьяного, чем на утопленника! Но откуда он взял спиртное?

— Он его и не брал. — Лефтрин снова встряхнул паренька. — Он не пьян. — Однако его поведение ничем не подтверждало это утверждение: он снова начал расталкивать Рапскаля. — Очнись, парень. Вернись в собственную жизнь. Здесь дракон, которому ты нужен, и ночь уже близка. А скоро начнется гроза. Нам нужно, чтобы ты очнулся, чтобы мы до темноты перебрались на другой берег.

Он взглянул на Элис, превращаясь в капитана Лефтрина, имеющего дело с чрезвычайной ситуацией.

— Спрыгни вниз и подхвати его ноги, когда я стану его спускать, — приказал он, и она повиновалась.

«Когда этот паренек успел так вырасти?» — удивленно подумала она, пока Лефтрин опускал поникшего Рапскаля ей на руки. Когда она впервые его увидела, он казался почти мальчишкой: его простодушие заставляло его выглядеть даже моложе сверстников. Потом он со своим драконом исчез, и все сочли их обоих погибшими. После возвращения его драконица доказала свою состоятельность как хищницы, а Рапскаль словно стал одновременно старше и таинственнее, так что порой его можно было принять за легендарного Старшего, а порой — за восхищенного мальчишку. Близкий контакт с драконом изменял его, как менял всех хранителей. В прорехах изношенных брюк мелькала плотная красная чешуя, покрывавшая теперь его стопы и голени. Она напоминала Элис плотную оранжевую кожу на куриных лапах. И, словно птица, он весил меньше, чем она ожидала: Лефтрин отпустил Рапскаля, а она приняла его вес целиком, удерживая стоймя. Глаза у него широко открылись.

— Рапскаль! — позвала она, но он безвольно приник к её плечу.

Лефтрин тяжело спрыгнул к ней, шумно выдохнув.

— Давай его мне! — отрывисто приказал он: Хеби прижала нос к спине Рапскаля, заставив Элис пошатнуться и упереться спиной в пьедестал. — Дракон, прекрати! — приказал он Хеби, но при виде бешено вращающихся глаз драконицы уже мягче добавил: — Я пытаюсь ему помочь, Хеби. Не тесни нас.

Неясно было, поняла ли его Хеби, но она все же отступила, дав Лефтрину уложить Рапскаля на холодный камень.

— Очнись, парень! Вернись к нам! — Он легонько пошлепал его по щекам, а потом взял за плечи, посадил и встряхнул.

Голова Рапскаля резко запрокинулась, глаза были широко распахнуты. А потом, когда его голова снова качнулась вперед, на лицо вернулась жизнь. Его добродушная улыбка, которая никогда надолго не исчезала, снова расцвела на губах, и он устремил на них блаженный взгляд.

— Нарядилась на праздник, — радостно сказал он, — в платье из кожи угря, покрашенной в розовый цвет в тон чешуи у неё на лбу. Изящнее ящерки на воздушном цветке была она, а губы были нежнее розовых лепестков!

— Рапскаль! — сурово одернул его Лефтрин. — Возвращайся к нам немедленно. Сюда. Мы замерзли, приближается ночь, а этот город мертв уже Са знает сколько! Нет никакого праздника и ни на одной женщине не надето то платье, которое ты описал. Вернись немедленно!

Он зажал голову паренька ладонями и заставил его встретиться с его гневным взглядом.

Спустя долгие секунды Рапскаль резко встал на колени и начал сильно дрожать.

— Я так замёрз! — пожаловался он. — Нам надо вернуться на тот берег и согреться у огня. Хеби! Хеби, где ты? Уже темнеет! Ты должна перенести нас на тот берег!

Услышав его голос, драконица просунула голову между Лефтрином и Элис, чуть не сбив обоих с ног. Широко открыв пасть, она пробовала воздух вокруг своего хранителя, а тот воскликнул:

— Конечно, со мной все в порядке! Я просто замёрз. Почему мы здесь так задержались? Уже почти темно.

— Уже совсем темно, — сурово ответил Лефтрин, — а задержались мы здесь из-за твоего легкомыслия. Не верю, будто ты не понимал, что делаешь. Но сейчас мы об этом говорить не будем. Нам просто надо вернуться на тот берег.

Хранитель быстро приходил в себя. Элис смотрела, как он сначала сел прямее, а потом неуверенно поднялся на ноги и заковылял к своему дракону. Стоило ему прикоснуться к Хеби, как они оба заметно успокоились. Драконица перестала беспокойно переминаться, а Рапскаль глубоко вздохнул и повернулся к ним. Его лицо снова обрело обычную красоту. Откинув волосы со лба, он сказал почти обвиняющим тоном:

— Бедняжке Хеби придется лететь в темноте во время третьего рейса. Нам надо отправляться прямо сейчас.

Лефтрин сказал:

— Сначала Элис. Потом ты. Потом я. Надо, чтобы на том берегу тебя кто-то ждал. И я не хочу, чтобы ты оставался здесь в темноте без присмотра.

— Без присмотра?

— Ты понимаешь, о чем я говорю. Мы обсудим это, когда благополучно окажемся на той стороне, у огня.

Рапскаль бросил на него обиженный взгляд, но сказал только:

— Значит, Элис летит первая.

* * *

Элис не в первый раз летела верхом на драконе, но ей казалось, что она никогда к этому не привыкнет. Она знала, что другие драконы не одобряют того, что Хеби позволяет каким-то там людишкам садиться себе на спину и ехать на ней, словно на верховом животном, и опасалась, как бы они не решили ей об этом прямо заявить. Синтара, самая крупная драконица, была в этом отношении особенно откровенна. Однако эти тревоги были лишь самой малой частью эмоций, от которых у неё отчаянно колотилось сердце. На драконе не было никакой упряжи, за которую можно было бы ухватиться — даже куска бечевы.

— Зачем она может понадобиться? — недоуменно вопросил Рапскаль, когда в первый раз попросил Хеби перенести Элис через реку, а та спросила, за что ей можно держаться. — Она знает, куда летит. Просто сиди спокойно, и она тебя туда донесет.

Лефтрин подсадил её на услужливо присевшую драконицу, но все равно карабкаться по покрытому гладкой чешуей плечу было непросто. Элис села на Хеби верхом прямо перед тем местом, где к её туловищу крепились крылья. Это выглядело не слишком величественно. Ей пришлось наклониться вперед и прижать ладони по обе стороны драконьей шеи, поскольку ухватиться пальцами было не за что. Хеби научилась летать, разбегаясь и подпрыгивая. Рапскаль решил, что дракон должен подниматься в воздух именно таким образом, но остальные драконы этого не признавали, говоря, что ей следует просто подпрыгивать над землей и подниматься, махая крыльями. Тем не менее каждый полет начинался с того, что Хеби вприпрыжку бежала вниз по склону к реке. Потом она резко подпрыгивала, хлопая широкими кожистыми крыльями. Элис никогда не была абсолютно уверена в том, что Хеби даже поднимется в воздух, не говоря уже о том, чтобы там удержаться.

Однако стоило драконице оторваться от земли, как ритм её взмахов выравнивался. Они поднялись выше. Холодный ветер обдувал Элис, обжигая щеки и проникая сквозь выношенную одежду. Она пригнулась ниже, обнимая гладкую мускулистую плоть. Если она соскользнет, то упадет в ледяную реку и погибнет. Никто не сможет её спасти. Хеби страшно боится воды с тех пор, как её утащил разлив. Она ни за что не нырнет в холодную воду за упавшим седоком. Элис постаралась отогнать унылые мысли. Она не упадет. Вот и все.

Щурясь, она смотрела на огоньки на противоположном берегу и желала поскорее оказаться там. Огней было немного. Хранители и члены экипажа «Смоляного» заняли те немногие домики, которые можно было сделать жилыми, постаравшись отремонтировать крыши так, чтобы дождь не заливался внутрь, и хоть немного утеплить. Тем не менее тут было слишком мало обитателей даже для того, чтобы основать деревню. «Но новые люди скоро появятся», — с грустью подумала Элис: это произойдет, как только станет известно об их открытии. Люди придут. А с ними, возможно, придет конец Кельсингре.

* * *

Лефтрин проводил взглядом тающую в темноте фигуру алого дракона.

— Са да хранит её! — помолился он чуть слышно и тут же скривил рот, удивляясь самому себе.

До того, как в его жизни появилась Элис, он никогда не молился. А теперь он ловил себя на этом всякий раз, когда она упрямо шла на риск. Обследовала заброшенные города, пыталась охотиться, садилась на летящих драконов… Он покачал головой, глядя, как Элис исчезает в темноте. Как бы он за неё ни боялся, именно её безрассудная смелость его и привлекала. В тот первый раз, когда она появилась на причале в шляпке с вуалью и пышных юбках, он был ошарашен. Чтобы такая утонченная дама рисковала собой в полных опасностей Дождевых чащобах и у него на барже!

А теперь руки у неё огрубели, волосы были стянуты в узел, вуали и ленты давно исчезли. Однако она по-прежнему оставалась утонченной дамой, все такой же изящной, точно так же, как точный инструмент, каким бы он ни был изношенным, сохранял свои свойства. Она была неповторимой, его Элис. Прочной, как диводрево, и прелестной, как кружево.

Он уже перестал видеть её и драконицу. Темнота их поглотила. Однако он по-прежнему смотрел им вслед, желая, чтобы Хеби совершила перелет благополучно, чтобы Элис оказалась в безопасности на другом берегу.

— Они уже на земле, — негромко сообщил Рапскаль.

Лефтрин изумленно к нему повернулся:

— Ты можешь видеть настолько далеко?

Рапскаль весело усмехнулся. В полумраке его глаза горели голубым светом.

— Моя драконица мне сказала. Она уже летит обратно за нами.

— Ну, конечно! — отозвался Лефтрин с тихим вздохом.

Иногда очень легко было забыть о том, что Рапскаль связан с драконом. Легко забыть про мальчишескую половинку юного Старшего. Как все подростки, Рапскаль любил рисковать. Сегодня он поступил легкомысленно. Даже его драконица это почувствовала. Нельзя допустить, чтобы он снова вел себя столь же неосмотрительно.

Лефтрин откашлялся.

— Что ты делал, когда мы тебя нашли? Это непростительно. Ты же вырос в Дождевых чащобах! Не говори мне, будто ты не знал об опасности. О чем ты думал? Хочешь утонуть в воспоминаниях? Навсегда от нас уйти?

Рапскаль ответил прямым взглядом. В темноте его глаза сияли голубым светом — таким ярким, как будто он был стариком, у которого за плечами долгие годы изменений. Его улыбка стала шире, и он жизнерадостно признался:

— По правде говоря, да.

Лефтрин воззрился на него. Слова Рапскаля его огорошили, но они были произнесены не нахально, а очень искренне.

— Что ты хочешь сказать? Что хочешь стать слюнявым идиотом? Навечно заблудиться в воспоминаниях Старших, потеряв контроль над собственным телом? Стать безмозглой обузой для всех, кто тебя любит, или умереть от голода в собственных испражнениях, когда все предоставят тебе пожинать плоды собственного себялюбия? А ведь так и будет, знаешь ли.

Он постарался как можно жестче описать смерть человека, утонувшего в воспоминаниях. Необходимо убедить парнишку не погружаться разумом в наслаждения чужого прошлого. В Дождевых чащобах таких людей было принято называть «утонувшими в воспоминаниях». Такая судьба не была сейчас настолько частой, как в первые годы после открытия городов Старшей расы, однако такое по-прежнему случалось, и чаще всего с такими юнцами, как Рапскаль. Соблазн остаться в контакте с некоторыми каменными стенами и статуями был очень велик. Жизнь в Дождевых чащобах была не такой суровой, как когда-то, но ни один из её обитателей не наслаждался таким изобилием и роскошью, которые были запечатлены в городском камне. Стоило какому-нибудь пареньку соприкоснуться с таким воспоминанием, как способность сопротивляться желанию снова и снова возвращаться к грезам о запечатленных в памяти пирах, музыке, любви и наслаждениям становилась для многих непреодолимой. Предоставленные самим себе, они буквально тонули в воспоминаниях, забывая свою собственную жизнь и потребности собственного тела ради того, чтобы погружаться в удовольствия города и цивилизации, которые давно перестали существовать.

Лефтрину было понятно такое влечение. Почти все смелые пареньки Дождевых чащоб хоть раз пробовали нырять в воспоминания. Тайные сведения о том, где хранятся самые яркие и хорошие воспоминания, передавались от поколения к поколению. Он вернулся мыслями к каменной резьбе в почти забытом коридоре города Старшей расы, похороненного под Трехогом. Достаточно было прикоснуться к ней рукой — и можно было оказаться на обильном пиру, за которым следовал концерт музыки Старших. Ходили слухи ещё об одной резьбе, в которой были запечатлены сексуальные похождения какого-то энергичного Старшего. Много лет назад Совет торговцев Дождевых чащоб приказал уничтожить этот камень, решив, что слишком много молодых людей погибло из-за его притягательности. Тем не менее рассказы о нем продолжали ходить.

Глядя на Рапскаля, Лефтрин пытался представить себе, что именно парнишка обнаружил, прикоснувшись к той статуе. Какие воспоминания она хранила и насколько сильным окажется их притяжение, когда других хранители о них услышат? Он представил себе, как ему придется сказать Элис, что эту скульптуру необходимо разрушить, — а потом задумался о том, сколько усилий придется приложить, чтобы расколоть её на куски. Старшие строили на века. Созданное ими не желало уступать силам природы или рукам человека. На разрушение этих статуй уйдут многие дни, возможно, даже недели. И это будет опасной работой. Для уязвимых опасно даже случайное соприкосновение с камнями воспоминаний. Последствия могут оказаться серьезными, даже если просто вдохнуть их пыль.

— Что ты нашел в той статуе, парень? Стоит ли отдавать за это твою подлинную жизнь?

Рапскаль сверкнул зубами в улыбке.

— Капитан, не надо так тревожиться. Я знаю, что делаю. И это — именно то, что мне положено делать. Что всегда делали Старшие. Именно поэтому воспоминания и хранились. Они мне не повредят. Они сделают меня таким, каким мне полагается быть.

С каждым самоуверенным заявлением паренька Лефтрин все сильнее падал духом. Паренек уже говорил как незнакомец, совершенно непохожий на порывистого и непредсказуемого Рапскаля. Как он мог столь стремительно пасть так низко? Лефтрин сурово сказал:

— Возможно, сейчас тебе это видится именно так, хранитель. Так казалось и очень многим другим, а когда они погружались слишком глубоко и терялись, им уже поздно бывало передумать. Мне знакома эта притягательность, Рапскаль. Я тоже когда-то был парнишкой. Я прикладывал руку к камню воспоминаний и плыл с их течением.

— Правда? — Рапскаль наклонил голову, вглядываясь в Лефтрина. В меркнувшем свете капитан не смог понять, что выражает прямой взгляд парнишки. Недоверие? Или, может, даже превосходство? — Может, и так, — добавил Рапскаль уже мягче. — Но для вас они означали нечто совсем иное. Это было бы похоже на чтение чужого дневника. — Он внезапно поднял глаза и улыбнулся своей обычной широкой улыбкой. — А вот и она, моя красавица, моя драгоценная, моё алое чудо!

Красная драконица взмахами широко распахнутых крыльев замедлила свой полет, и, сделав несколько шагов с места приземления, остановилась. Похвала паренька заставила её сверкающие глаза радостно вращаться.

— Твоя очередь, — сказал он Лефтрину с улыбкой.

Лефтрин на его улыбку не ответил.

— Нет. Лети ты. Пришли свою драконицу за мной. Я не хочу оставлять тебя с этой статуей одного.

Рапскаль пристально посмотрел на него, а потом пожал худым плечом.

— Как хотите, капитан. Но, знаете ли, в этом городе я гораздо менее одинок, чем постоянно был раньше!

Широко разведя руки, словно для объятий, он зашагал к своему дракону. Маленькая алая королева встала на задние лапы, а потом снова опустилась на все четыре. Вытянув голову к нему, она издала звук, похожий одновременно на рычанье и мурлыканье. Дойдя до неё, он влез ей на плечо.

— Я пришлю её за вами! — пообещал он.

Драконица развернулась на задних лапах и побежала вниз по склону.

* * *

^{Пятый день месяца Перемен — седьмой год Вольного союза торговцев.}

^{От Рейала, исполняющего обязанности Смотрителя голубятни в Удачном, — Детози, Смотрительнице голубятни в Трехоге.}

Содержит заявление от семейства Мельдар и торгового семейства Кинкаррон с повторным предложением значительного вознаграждения за любые сведения о местоположении и здоровье Седрика Мельдара и Элис Кинкаррон Финбок с просьбой обновить все плакаты, развешанные в Трехоге и Кассарике, и объявлять о вознаграждении на всех встречах Торговцев обоих городов. Все эти услуги уже оплачены.

Детози, прилагаю небольшую записку. Спасибо за твои советы и, пожалуйста, поблагодари также Эрека. Я с трудом придержал язык и не стал жаловаться на то, что мне написал Ким. Сейчас подано несколько жалоб на состояние посланий, полученных из Кассарика. Я буду сохранять молчание, как подобает такому юнцу, как я, и предоставлю другим решать, вскрывались ли послания в том месте.

Глава 5

УДАЧНЕНСКИЙ ТОРГОВЕЦ

Дверь распахнулась, открывая сумрачное помещение. Гест настороженно вошел в комнату, морщась от запаха выветрившихся духов и заброшенности. Тот, кто в последний раз здесь прибирался, выполнил свою работу из рук вон плохо. Уголья от давно погасшего огня остались лежать в небольшом камине, добавляя воздуху вонь от залежавшейся золы. Несколько шагов его длинных ног — и он у окна. Отодвинув гардины, он впустил в комнату сероватый зимний свет и, открыв защелку, распахнул оконные створки навстречу зимнему дню.

Эта небольшая комната первоначально была отведена Элис для занятий рукодельем. Его мать с немалым удовольствием обставила этот уголок для его будущей супруги: она выбрала кресла, стоявшие у камина, изящные столики, густо-синие ткани занавесок, ковер с цветочным узором. Но его неудобная жена не питала ни малейшего интереса к шитью или вышиванию. Это не для Элис, нет-нет! Пока жены других мужчин радостно отделывали себе новые шляпки или вышивали девизы, эта женщина бродила по рынкам, разыскивая старые свитки, покупала их за бешеные деньги и волокла домой. Полки в комнате, покрашенные в золотой и белый цвета и предназначенные для безделушек, прогибались под грузом свитков, книг и пачек листов с записями. Крышка большого деревянного письменного стола, поставленного вместо изящной рукодельницы, была пуста. Тут он должен был отдать Элис должное: перед отъездом она хотя бы прибралась за собой.

А потом он вдруг осознал, что её стол совершенно пуст. НЕТ! Не может быть, чтобы она и его прихватила! Даже Элис при всей своей одержимости не могла бы подвергнуть риску свиток Старших, который он преподнес ей в качестве подарка по случаю их помолвки. Он был возмутительно дорогим. Зная его ценность и непрочность, она уложила ту проклятую штуку в специальный футляр, чтобы уберечь от пыли и прикосновений любопытствующих. Элис не стала бы брать столь уникальную и крайне ценную вещь в поездку по реке Дождевых чащоб. Ведь не стала бы?

Это Седрик разыскал для Геста тот свиток в те дни, когда тот ухаживал за Элис. Он был одним из тех немногих непострадавших документов Старших, которые были найдены в Кассарике. Седрик заверил его, что этот свиток бесценен и что даже при той заоблачной цене, которую он за него платит, это — крайне выгодная покупка. Гест не только приобретает уникальный артефакт Старших, но и при этом добивается, чтобы Элис дала свое согласие на их брак. Это была подлинная мечта торговца, безупречнейшая сделка, при которой он отдавал нечто только для того, чтобы тут же получить обратно и саму вещь, и женщину в придачу. Они смеялись над этим вечером накануне того дня, когда он отправился дарить его этой не умеющей одеваться маленькой особе.

Гест презрительно нахмурился, вспоминая тот вечер. На самом деле, он один смеялся тогда над выгодной сделкой. Седрик сидел молча, кусая губу, а потом осмелился спросить у него:

— Ты уверен, что, правда, не хочешь останавливаться? Это — идеальный подарок. Я уверен, что он как ничто другое принесет тебе расположение Элис. Такой дар даст тебе возможность ухаживать за ней и сделать её твоей женой. Но ты уверен, по-настоящему уверен, что хочешь именно этого?

— Ну, конечно же, нет!

Они пили в кабинете у Геста, уютно устроившись у огня и глядя, как корявое яблоневое полено превращается в золу. В доме было тихо и спокойно, занавески задернуты, чтобы не впускать в комнату ночь. Война с Калсидой закончилась, торговля начала оживляться, жизнь стала налаживаться. Хорошее вино и выдержанное бренди, песни и развлечения снова вернулись в Удачный. Гостиницы, таверны и театры отстраивались заново, поднимаясь из пепла в великолепии, которое превосходило все то, что существовало в прежнем Удачном, пока калсидийцы его не сожгли и не разграбили. Можно было составить себе состояние. В те дни так чудесно было ощущать себя молодым, свободным и богатым.

И тут отцу Геста понадобилось все испортить своими настояниями, чтобы Гест женился и родил семье наследника, в противном случае угрожая лишить его права считаться единственным наследником состояния семейства Финбок.

— Если бы все зависело от меня, я продолжал бы жить точно так же, как сейчас. У меня есть друзья, мне есть чем себя занять, мои деловые предприятия идут превосходно, и я могу укладывать тебя в постель, когда пожелаю. Мне меньше всего нужно, чтобы какая-нибудь неугомонная женщинка заполонила мой дом и начала требовать, чтобы я уделял ей время и внимание. А ещё меньше у меня желание заиметь вопящих младенцев и неряшливых маленьких детей.

— Но пока твой отец жив и носит одеяние Торговца, и пока ему принадлежит не только право голоса, но и все деньги, поступающие от вашей собственности, тебе придется делать то, чем он будет доволен.

Слова Седрика заставили его нахмуриться — как тогда, так и сейчас.

— А вот и нет. Мне достаточно только, чтобы казалось, будто я делаю то, чем он будет доволен. Я не имею намерения прекращать делать то, чем доволен я сам.

— Ну, а тогда, — тут Седрик чуть пьяно указал на свиток в древнем разукрашенном футляре, — тогда это именно та вещь, которая тебе нужна, Гест. Я уже много лет знаком с Элис. Увлечение древними Старшими и драконами поглощает её целиком. Такой подарок поможет тебе её завоевать.

Так и получилось. В тот момент огромная сумма, заплаченная им за эту проклятую штуку, казалась ему окупившейся. Она согласилась выйти за него замуж. После этого сватовство просто пошло по обычаям Удачного: это было не труднее, чем проследить по карте дорогу. Они поженились, его семья предоставила им удобный новый дом, а ему — гораздо более щедрое содержание,и их жизнь устроилась. О, время от времени его отец или мать начинали стонать или сетовать на то, что у Элис в утробе не зреет ребёнок, но в этом вины Геста не было. Даже если бы женщины его привлекали, он вряд ли выбрал бы такую, которая бы походила на Элис. Непокорные рыжие волосы, на лице, руках и плечах веснушки, похожие на обильную россыпь оспин. Она была крепенькой женщинкой, которая должна была бы легко зачать и сразу же родить ему мальца. Однако она даже этого не сделала как следует.

А потом, когда он уже много лет назад решил, что она успокоилась и заняла отведенное ей место, ей вдруг взбрело в голову отправиться в Дождевые чащобы изучать драконов. И будь он проклят, если Седрик не поддержал её в этой мысли! Они оба имели нахальство напомнить ему, что он согласился сделать такую поездку одним из условий их брачного контракта. Может, это и так, но ни одна настоящая жена не стала бы настаивать на подобной нелепице. Ужасно разозлившись на них обоих, он отослал их вместе. Пусть Седрик сам почувствует, как приятно сносить бесконечное нытье и надоедание его «давнего друга». Пусть Седрик вспомнит, каково быть без денег на вонючем корабле, идущем по зловонной реке. Неблагодарная тварь! Они оба — неблагодарные, тупые, эгоистичные, вульгарные идиоты. А теперь ещё оказывается, что они его обокрали, увезли самый ценный свиток из всей дорогой коллекции, которую собрала эта глупая рыжая корова. Это было просто невыносимо!

Он прошагал обратно к двери комнаты и высунул голову в коридор.

— Чед! Чед, зайди ко мне на минуту.

— Иду, сударь!

Его управляющий откликнулся откуда-то издалека — возможно, из винного погреба. Ленивый ублюдок! Его никогда нет на месте, когда он нужен Гесту.

Гест начал нетерпеливо расхаживать по комнате, ища и не находя тот свиток. Эта сучка его украла! Он стиснул кулаки. Ну что ж: она скоро узнает, что он не оставил ей и медной полушки. А этот изменник Седрик! Когда Гест вернулся из торговой поездки и обнаружил, что ни его жена, ни секретарь не возвращались из своего неуместного плаванья в Дождевые чащобы, он пришел в ярость. Тем не менее он ничего не предпринимал, пока мерзкие слухи насчет их совместного побега не начали отражаться на его положении в обществе. Узкий круг его друзей был в курсе того, что подобное не может быть правдой, поскольку Седрик не мог убежать с женщиной, как не мог вдруг приобрести отвагу и постоять за себя. Однако в удачненском обществе были и другие — те, кто этому поверил и посмел жалеть Геста, увидев в нем рогатого супруга. Они выражали ему сочувствие и, считая, что сердце у него разбито, смели советовать ему, как снова добиться расположения жены, если та все же вернется. Что ещё хуже, нашлись амбициозные мамаши, которые тайком начали подбивать его на то, чтобы он воспользовался правом разорвать брачный контракт и найти «более подходящую и способную к деторождению жену». У них обязательно имелась дочь, племянница или внучка, которая прекрасно подошла бы на эту роль. Одна вдовушка даже посмела предложить себя. Такая назойливость была унизительной, однако хуже была та жалость, которую предлагали некоторые другие люди. Похоже, они вообразили, что отсутствие реакции на исчезновение Элис показывает, что он томится печалью по своей рыжей корове!

Именно тогда он разослал по всем крупным городам на реке Дождевых чащоб оповещения. Он дал ясно и четко понять, чтобы все те, кто будет иметь глупость предоставить беглецам кредит, не рассчитывали на то, что Гест заплатит им из своего кармана. Элис и Седрик захотели от него уехать? Прекрасно! Пусть посмотрят, каково оказаться отлученными от его денег. И к тому же такое оповещение ясно покажет всем, насколько мало его интересует, что с ними обоими стало.

Где этот чертов управляющий? Он снова выглянул за дверь.

— Чед! — проревел он яростно, и его нисколько не успокоило то, что этот мужчина отозвался из коридора прямо за его спиной, заставив вздрогнуть от неожиданности:

— Я здесь, сударь.

— Где ты был? Когда я тебя зову, это значит, что ты нужен мне немедленно.

— Сударь, мне очень жаль, но я впускал гостя и устраивал его в вашей гостиной. Он очень хорошо одет и приехал в наемном экипаже, запряженном самыми лучшими конями. Он говорит, что приплыл из самой Калсиды на корабле, который пришел этим утром, и что вы его ждете.

— Как его зовут? — вопросил Гест.

Он ломал голову, безуспешно пытаясь вспомнить какую-либо заранее назначенную встречу.

— Он очень решительно отказался сообщить свое имя, сударь. Он сказал, что дело крайне щекотливое и что он привез подарки и послания не только вам, но и человеку по имени Бегасти Коред. И он говорил, что Седрик Мельдар условился обо всем этом уже много месяцев назад, но грузы не прибыли и кто-то должен заплатить за их задержку…

— Хватит!

Опять этот проклятый Седрик! Ему надоело вспоминать об этом человеке. Неужели Седрик сбежал, предоставив нитям делового соглашения порваться? Это было совершенно на него непохоже. Гест не знал никого другого, кто зорче следил бы за всеми деталями и договоренностями. Однако для этого жадного маленького клеща было так же нехарактерно и столь долгое расставание с удобствами и богатством. Если только это не составляет часть какого-то другого, непонятного заговора, направленного против Геста. Эта мысль была очень тревожной. Седрик и Элис дружили с детства. Может, они оба стали участниками какого-то заговора, направленного на то, чтобы перехватить у Геста торговлю? Может, они именно потому исчезли и не вернулись? Чем эти двое могут торговать? Он внезапно вспомнил, зачем звал Чеда.

— Займись вот чем. На этом столе был свиток, очень ценный. Он лежал в деревянном ящичке со стеклянной крышкой. Он был здесь, а теперь исчез. Я желаю, чтобы он был найден.

— Я не знаю… — начал было этот некомпетентный дурень.

— Найди его! — рявкнул на него Гест. — Найди немедленно, если не хочешь, чтобы тебя обвинили в воровстве!

— Сударь! — запротестовал управляющий, ужаснувшись. — Мне ничего не известно о содержимом этой комнаты. Когда я здесь появился, вы сказали, что ею занимаются горничные миледи. А после того, как вы приказали уволить горничных, я не стал за ней следить, вы ведь не говорили мне, что…

— Найди свиток! — взревел Гест. Он повернулся спиной к управляющему и зашагал в сторону гостиной. — И пришли закуски, пока я буду разбираться, что ещё ты напутал.

Крик принес ему удовлетворение, позволив чуть снять напряжение. Приятно было видеть, как бледнеет и трясется управляющий, испугавшийся за свое место. Было бы гораздо лучше, если бы он тут же предъявил пропавший свиток, но рано или поздно он это сделает.

Если, конечно, Элис с Седриком его не украли. А как насчет других чрезвычайно дорогих свитков, которые эта никчёмная женщинка и его лакей скупали многие годы? Он резко остановился, вспомнив, как старательно Седрик разыскивал для неё дорогие и древние документы, как неутомимо он добивался, чтобы Гест их покупал, говоря, что это — единственный способ чем-то занять Элис. А под конец их совместной жизни Седрик даже посмел заявлять, что она «заслужила» такие подарки, как компенсацию брака по расчету! Гест отвечал, что она понимала, на что идет, когда подписывала их брачный контракт. Он с самого начала дал ей понять, что все дело в видимости, расчете и наследнике. И вот теперь он мрачно задумался о том, какую часть его состояния она потратила на свои потрепанные кусочки коровьей шкуры и затхлые книги. Где-то должны быть подсчеты, какой-то реестр купленного. Седрик очень тщательно вел весь учет. Но где именно? Или, может, они утащили этот список с собой вместе с бесценными артефактами, когда совместно сбегали от него?

Будь они прокляты! Конечно, они именно так и сделали. Теперь все стало понятно. И то, почему Седрик настаивал, чтобы Элис позволили отправиться в это никчемное путешествие в Дождевые чащобы. И его глупая ссора с Гестом, которая послужила причиной приказа, отправившего секретаря с ней. Ну, конечно! Он в ярости скрипнул зубами. Они вступили в сговор против него, одурачили его в его собственном доме, использовав для этого его собственные деньги. Ну что ж: они убедятся в том, что с ним шутить нельзя. Он их отыщет и отыграется на них, оставит их без гроша и опозорит!

Он тяжело дышал, сердце у него бешено колотилось. Он заставил себя неподвижно постоять, глубоко дыша и успокаиваясь, после чего потратил несколько секунд на то, чтобы одернуть камзол и поправить воротник и манжеты. Он понятия не имел, что за калсидиец ожидает его в гостиной, но, возможно, этот человек окажется слабым звеном в том заговоре, который составил против него Седрик. И если это так, то Гест намерен вытащить из незнакомца как можно больше сведений. А потом он прикажет Чеду вытолкать его из дома.

Спокойный и сдержанный — по крайней мере, внешне, — он вошел в гостиную с пресно-вежливой улыбкой на губах. Ожидающий его калсидиец оказался молодым и мускулистым. На нем был парчовый жилет поверх просторной белой рубашки. Его широкие штаны были из простеганного шелка, короткие сапожки — из блестящей черной кожи. Клинок у него на поясе не был ни мечом, ни кинжалом, а каким-то изогнутым и мерзким гибридом того и другого. Рукоять была черная, обмотанная кожей. Не декоративная, а очень удобная. На полу рядом с ним лежала сумка с гербом герцога Калсиды. Мужчина оторвался от копания в ящиках письменного стола Геста. Его коротко подстриженные темные волосы и аккуратная бородка не закрывали алого шрама, который шёл от уголка его левого глаза по всей щеке, губам и подбородку. Рана казалась недавней, а губы зажили плохо. Края шрама расходились, так что при разговоре слова получались невнятными.

— Где обещанный товар? У тебя больше не будет возможности просто его предоставить. Каждый день промедления будет тебе дорого стоить.

Возмущение Геста при виде копания в его бумагах резко превратилось в страх: рука мужчины легла на рукоять его странного оружия. Несколько долгих секунд ни он, ни Гест ничего не говорили. А когда к Гесту вернулся дар речи, его слова прозвучали совершенно неубедительно:

— Я не понимаю, о чем вы говорите. Убирайтесь из моего дома, иначе я вызову городскую стражу!

Мужчина смотрел на него, и его серые глаза были бесстрастно-внимательными. В них не было ни страха, ни гнева. Только оценка. Это было неуютно.

— Убирайтесь!

Калсидиец резко отвернулся от стола с его разворошенным содержимым. Когда пришелец двинулся мимо Геста, тот презрительно указал рукой на дверь, оставшуюся приоткрытой. Одним быстрым и плавным движением незнакомец левой рукой схватил Геста за запястье, а правой обнажил клинок и взрезал пойманную руку, оставив длинную неглубокую рану вдоль всей ладони и до кончика указательного пальца. После этого он выпустил запястье и отпрыгнул назад.

Из длинного разреза хлынула кровь, боль была невероятно острой. Гест согнулся над рукой, взревев от боли, а калсидиец отошел к окну и спокойно вытер клинок о занавеску. Он заговорил, чуть повернув голову и нисколько не заботясь о том, что может предпринять Гест.

— Маленькое напоминание, чтобы ты не лгал. Второе напоминание, чтобы ты не задерживался с обещанным товаром, будет гораздо более суровым. Больше похожим на то напоминание, которое сделал мне меченосец герцога, когда я вынужден был доложить, что давно не получал вестей ни от Бегасти Кореда, ни от Седрика из Удачного.

Гест крепко пережал запястье, пытаясь подавить жгучую боль, разливавшуюся по всей его руке. Кровь лилась из его ладони и капала с пальцев на дорогие ковры, которыми был застелен пол кабинета. Он судорожно втянул в себя воздух.

— Чед! — крикнул он. — Чед! Мне нужна помощь! Чед!

Дверь начала открываться, но одним кошачьим прыжком калсидиец подскочил к ней и не дал распахнуться. Он перекрыл своим телом вход.

— Чай и печенье! Какая забота. Я все возьму. И позаботься, чтобы нам не мешали. Мы с твоим хозяином обсуждаем крайне конфиденциальный вопрос.

— Сударь?

Раздраженный голос управляющего разъярил Геста.

— Спаси меня! — крикнул он.

Калсидиец мгновенно развернулся, держа обеими руками поднос с чайными принадлежностями. Не пролив ни капли, он поставил эту ношу на пол у своих ног, а потом резко развернулся, закрывая дверь и опуская задвижку.

— Сударь, с вами все в порядке?

Недоумевающий вопрос Чеда едва пробился сквозь массивные створки.

— Нет! Он безумец, зови на помощь!

— Сударь?

Не успел Гест снова вдохнуть, как калсидиец уже оказался рядом с ним. На этот раз обнаженный кинжал оказался у его горла. Калсидиец улыбнулся, заставив шрам растянуться. Кровь выступила из его нижней губы: рана оказалась очень недавней. Он произнес негромко и совершенно спокойно:

— Скажи своему рабу, что с тобой все в порядке, что нам нужна тишина и что ему надо уйти. Скажи немедленно.

Кинжал шевельнулся — и у Геста внезапно обвис воротник. Боль от рассеченной кожи и теплую струйку крови он ощутил мгновением позже.

Гест судорожно втянул в себя воздух, собираясь заорать. Мужчина внезапно ударил его — отвесил пощечину открытой ладонью.

Ручка двери задергалась.

— Сударь! Мне привести помощь, сударь?

Калсидиец улыбался, а его кинжал чертил какой-то узор перед самыми глазами Геста. Это человек был дьявольски быстр!

— Нет! — крикнул Гест, как только кинжал кольнул его в кончик носа. А потом, когда острие снова уперлось в основание его шеи, уже громче: — НЕТ!!! Чед, нет! Ты не так меня понял! Оставь нас! Не мешай! Оставь нас!

Ручка двери прекратила резкие подергивания.

— Сударь? Вы уверены, сударь?

— Оставь нас! — проорал Гест: лезвие кинжала прочертило линию вверх по его шее. — Уходи!

— Как пожелаете, сударь.

А потом — тишина. Однако кончик кинжала по-прежнему оставался у Геста под подбородком, заставляя его приподниматься на цыпочки, кисть по-прежнему горела и пульсировала болью, а кровь капала с пальцев. Целая вечность такой неподвижной муки, а потом калсидиец вдруг резко отвел свой клинок в сторону. Двумя быстрыми шагами он снова вернулся к двери, и у Геста пробудилась надежда на то, что он уйдет, прекратив дикое буйство. Вместо этого мужчина наклонился и поднял чайный поднос. Он отнес его к столу Геста, переступив через свою сумку, и небрежно смел бумаги со столешницы, освобождая место, куда его можно поставить. Наблюдая за Гестом своим холодным взглядом, он встряхнул чистую белую салфетку и вытер ею кинжал. На полотне осталась алая полоса. Он швырнул салфетку Гесту:

— Перевяжи руку. А потом тебе пора будет предъявить обещанный товар.

Гест неловко перетянул раненую руку. Прижимать ткань к порезу было мучительно больно. На салфетке мгновенно расплылось кровавое пятно. Он прерывисто вздохнул и утер лицо рукавом, притворяясь, будто смахивает пот, а не слезы с глаз. Ему нельзя выказывать слабость. Этот чужеземец безумен и способен на что угодно. На рукаве осталась кровь, и Гест внезапно понял:

— Вы разрезали мне нос! Вы разрезали мне лицо!

— Крошечная ранка, легчайший укол кончиком ножа. Не обращай внимания. — Калсидиец налил себе в чашку горячего чая, задумчиво понюхал напиток и отпил глоток. — Вареные листья. Я этого не понимаю, но вкус не так уж плох в такой прохладный день, как сегодня. Итак. Товар. Немедленно.

Гест отступил на трясущихся ногах.

— Честно, сударь, я понятия не имею, о чем вы говорите.

Калсидиец двинулся за ним, держа в одной руке чайную чашку, а в другой — кинжал. Он оттеснил Геста от окон с плотными занавесками, заставив попятиться в угол. У Геста стучало в ушах. Шрамолицый отпил чай и ухмыльнулся.

— Я буду слушать, — проговорил он непринужденно, — пока не допью эту чашку. А потом ты и мой клинок спляшете танец истины.

— Я ничего не могу вам сказать. Я ничего не знаю.

Услышав свой дрожащий голос, Гест его не узнал.

— Тогда давай вызовем твоего раба Седрика. Ведь это он заключил тот договор с Бегасти Коредом?

Гест лихорадочно соображал. Бегасти. Лысеющий мужчина со зловонным дыханием.

— Я вел дела с Бегасти Коредом, но это было давно. А Седрик не раб, он мой… помощник… И… — Он внезапно понял связь между этими именами и сообразил, о чем идет речь. Стремительно продолжив, он не спускал глаз с поднятого кинжала. — И он меня предал и сбежал с несколькими очень ценными свитками. В Дождевые чащобы. Он мог самостоятельно заключить сделку с Бегасти Коредом. Скорее всего, этот жалкий предатель так и сделал. Подозреваю, что он часто вел дела у меня за спиной, втайне от меня. Это с Седриком вам надо говорить об этом… товаре.

Частицы драконьего тела! Вот что ожидал получить от него этот посланец. Драконью печень и драконью кровь, кости, зубы и чешую. Кусочки дракона, чтобы приготовить лекарство и излечить древнего, больного и, скорее всего, безумного герцога Калсиды. Недоступные и совершенно незаконные частицы дракона. Во что его втянул Седрик?

Мужчина допил остатки чая. Секунду подержав пустую чашку, он небрежно бросил её через плечо. Она упала на ковер и прокатилась полукругом, не разбившись. У Геста зазвенело в ушах, комната внезапно показалась ему темной. Когда шрамолицый взмахнул своим бритвенно-острым ножом, Гест не удержал невнятного возгласа. Казалось, калсидиец этого не заметил. Он наклонил голову и улыбнулся Гесту, словно кокетливая змея.

— Сейчас ты сядешь сюда, за свой стол, и мы вытянем из тебя ещё немного правды. Я вижу, как она прячется в твоих глазах.

— Я не знаю правды. У меня есть подозрения, и только.

Однако эти подозрения стремительно сплетались в логическую картину. Элис, одержимая своими исследованиями драконов. Неожиданная поддержка Седриком её нелепой экспедиции в Дождевые чащобы, чтобы посмотреть на этих тварей. Во время их последней ссоры он ведь даже упоминал имя Бегасти, кажется? Или во время предпоследней? Какой-то идиотизм насчет возможности заработать целое состояние… Гест с отвращением хмыкнул. В течение последних нескольких лет Седрик видел, как он маневрирует в купеческом мире. Он бегал с поручениями Геста, приносил чай, чистил щеткой одежду и — да, согревал его постель. Он решил, что достаточно умен, чтобы заключить небольшую сделку на стороне. Если бы он подверг риску только себя самого и Элис, Геста это могло бы просто позабавить. Но сейчас, пересекая комнату на подгибающихся ногах и садясь за стол, с сочащимися кровью порезами на лице и с изуродованной рукой, он мог чувствовать только яростную злобу на неумеху и предателя Седрика.

Калсидиец присел на край стола и посмотрел на Геста сверху вниз. Он улыбнулся.

— Теперь я вижу немного гнева. Ты думаешь: «Эта салфетка должна была бы пропитываться его кровью, а не моей». Я прав, верно? Так. Вызови своего раба и давай применим эту боль там, где ей надлежит быть.

Гест старался говорить твердо.

— Я вам сказал. Он сбежал. Он обокрал меня и сбежал. Теперь я не имею к нему никакого отношения. Какую бы сделку он ни заключил с Бегасти Коредом, он вел переговоры от себя лично. Это не имеет ко мне никакого отношения. — Внезапно нахлынувшее на него возмущение тем, что Седрик устроил эту катастрофу, придало ему отваги. Подавшись вперед, он крикнул: — Вы, сударь, совершили серьезную ошибку!

Калсидийца это не впечатлило. Он склонил голову набок и подался ближе, растягивая губы в улыбке. Однако на губах она и застыла, не затронув глаз.

— Неужели? Но не такую серьезную, как ты. Ты ответствен и понесешь ответ. То, что делает или чего не делает раб, отражается на его господине. Ты позволил одному из своих убежать, заключать сделки и обкрадывать тебя, и ничего не сделал для того, чтобы ему помешать. Так что тебе придется заплатить, как если бы твой конь взбесился на базаре или твой пес укусил ребёнка в лицо. Возможно, пальцем, возможно, кистью руки… а, возможно, жизнью. Не мне решать, сколько именно тебе надо будет заплатить, но отвечать тебе придется.

— Если он и подписал соглашение с Бегасти Коредом, я ничего об этом не знаю. По закону я этой сделкой не связан.

Гест изо всех сил старался, чтобы его голос не дрожал.

— Нас, калсидийцев, мало интересует, что говорят законы Удачного. Вот что интересует нас. Герцог, наш мудрый правитель, страдает от нездоровья. Мы знаем, что правильный прием лекарств, приготовленных из частиц дракона, вернет ему здоровье. Бегасти Коред — один из наших ведущих торговцев экзотическими товарами, и именно на него была возложена честь приобрести необходимые частицы. Для того чтобы во время выполнения этого поручения его мысли были свободны от всех забот, герцог взял под свою опеку всю семью Кореда. Как ты прекрасно понимаешь, такое поручение — это высокая честь, но также и огромная ответственность. Тем не менее уже достаточно долго никаких успехов не было, несмотря на всяческую поддержку со стороны герцога и его приближенных. И потому он с немалым удовлетворением принял известие о том, что Бегасти Кореду, наконец, удалось заручиться обещанием удачненского торговца со столь прочной репутацией оказать ему помощь в приобретении товара. — Приблизив свой клинок ещё сильнее, калсидиец добавил: — Он упомянул нам не только этого Седрика, но и тебя: торговца Геста Финбока. Очень многие наши купцы хорошо тебя знают. Все они сказали, что ты — разносторонний и находчивый торговец, умеющий заключать выгодные сделки, но способный находить первоклассный товар. Итак. Где наш товар?

«Не знаю». Гест успел прикусить язык раньше, чем выпалил эти слова, подозревая, что, услышав их ещё раз, калсидиец отреагирует весьма резко. Он на секунду прикрыл глаза и попытался придумать такую тактику, которая позволила бы ему выпутаться из этой ситуации. Он прибег к давнему методу торговцев. Надо притвориться, будто способен выполнить требования покупателя. Позднее можно будет придумать отговорки. Или обратиться к городской страже.

— Вот что мне известно, — проговорил он, тщательно подбирая слова. Подняв перевязанную руку, он промокнул кровь с кончика носа. Это было ошибкой. Начавшая подсыхать корочка прилипла к салфетке, и кровь закапала снова. Он решительно положил руки на крышку стола и постарался не обращать на это внимания. — Седрик отправился в Дождевые чащобы. Он взял с собой женщину, обладавшую немалыми знаниями о драконах. Подозреваю, что он надеется воспользоваться её знаниями, чтобы добиться тесного контакта с драконами. Я должен был отправиться в поездку по своим торговым делам. Когда я вернулся, я не обнаружил никаких известий от него. Из Дождевых чащоб сообщили, что он вошел в группу, сопровождавшую драконов в экспедиции вверх по реке Дождевых чащоб. От экспедиции вестей не было. Все её участники и драконы могли погибнуть.

— Ха! Это все старые новости. Когда Бегасти Коред отправлял твоего Седрика в путь, это задание было поручено не ему одному. Другие наши шпионы гораздо быстрее нам доложились. Мы направили на это дело все имевшиеся в нашем распоряжении ресурсы. Твой Седрик был всего лишь одним из многих возможных людей, с которыми мы имели договоренность. Так что перестань лгать. Мы уже знаем многое. Неужели ты решил, будто сможешь пересказать мне давние новости, и я этим удовлетворюсь? Ты вздумал отвлечь меня от выполнения моего задания? Тогда ты глуп. И ты убедишься, что за мысль, будто мы глупцы, тоже придется дорого платить.

— Честно: я знаю только то, что вам сказал!

В его голосе зазвучало отчаяние. Такая демонстрация своих чувств нарушала все правила мудрой торговли, шла вразрез со всеми теми принципами, которых следовало придерживаться, имея дело с калсидийцами. Этим людям не следовало показывать свой страх, сомнения или слабость. Однако жгучая боль в руке, запах собственной крови, капающей с носа, и невероятная чуждость происходящего заставляли его буквально содрогаться.

— Я тебе верю, — внезапно заявил калсидиец. Он спрыгнул с края стола и лениво прошел к окну. Там он проверил остроту своего клинка на занавеске, распустив её на лоскуты. Устремив взгляд в окно, он сказал: — Я тебе верю, потому что у нас похожая проблема. Мы не знаем точно, где находится Бегасти Коред. Мы считаем, что он тоже отправился в Дождевые чащобы. Возможно, это означает, что он близок к тому, чтобы получить необходимый товар.

Гест осторожно встал с кресла. Дверь была не так уж далеко. Ковры были мягкими. Способен ли он медленно и неслышно дойти до двери, отпереть засов и благополучно скрыться раньше, чем этот человек заметит его побег? Он подозревал, что если не сумеет выбраться за дверь, то заплатит своей жизнью. Но если он выберется за дверь, то куда ему бежать? Он не сомневался в том, что калсидиец за ним погонится. От ужаса его одолевали тошнота, головокружение и слабость.

— Ты, конечно, знаешь, насколько кому-то из калсидийцев трудно найти такого человека, который повез бы его вверх по реке Дождевых чащоб. То, что Бегасти сумел этого добиться, характеризует его изобретательность. Мы подозреваем, что ему помогал Синад Арих. Возможно, они оба заняты исполнением своего поручения. Однако из-за этого с ними невозможно связаться. А это не годится. Это совершенно не годится.

Гест шагнул к двери. Шрамолицый по-прежнему стоял к нему спиной. Ещё шаг. Калсидиец водил клинком вверх и вниз по дорогостоящим гардинам, словно точил его о прекрасную ткань. Геста это не волновало. Пусть бы занимался чем угодно. Он приблизился к двери ещё на шаг. Ещё один бесшумный шаг — и он совершит рывок к безопасности: отбросит засов, откроет дверь и бросится бежать, словно ошпаренный кот.

— Мы сделали то, что должны были. Мы доставили послания тому, к кому нам возможно попасть. А этот человек, в свою очередь, передаст послания туда, куда нам самим отправиться нельзя. И он сделает это очень быстро.

Касидиец повернулся. Раздался звук удара, словно кто-то один раз сильно стукнул в дверь. Гест обернулся, надеясь, что вернулся Чед. Вместо этого в твердой древесине чуть подрагивала невероятно аляповатая рукоять короткого ножа. Секунду он не мог понять, что именно видит. Шрамолицый кашлянул, и Гест обернулся на него. Ещё один небольшой нож с веселеньким красно-зелено-голубым узором на рукояти удобно балансировал в руке калсидийца.

— Можешь бежать быстрее летящего ножа? Давай проверим?

— Нет! Пожалуйста, не надо! Чего вы от меня хотите? Скажите прямо, и если я смогу, то отдам вам. Обязательно. Вам нужны деньги? Вам нужны…

— Тихо.

Это мягкое слово было брошено очень сурово. Гест замолчал.

— Все очень просто. Нам нужен товар, который был нам обещан. Части дракона. Чешуя. Кровь. Зубы. Печень. Нам не важно уже, кто именно их поставит, лишь бы товар доставили быстро. Когда он придет, ты увидишь, насколько щедр герцог Калсиды. Тот, кто доставит потребное, будет сторицей вознагражден — не только деньгами, но и почестями. В течение многих поколений ваш дом будут прославлять и уважать все те, кто служит его светлости. Итак. Ты начнешь с того, что разыщешь Синада Ариха и Бегасти Кореда. Вот тут, рядом с твоим прекрасным столом, шкатулки для каждого из них. В каждой находится дар от герцога, который будет им дороже их собственных жизней. Не потеряй их. Они незаменимы. Если они потеряются, ты заплатишь за них собственной жизнью. Когда ты будешь их отдавать, то должен напомнить каждому из них, что их старший сын шлет им приветствия и заверяет в том, что их наследники процветают под опекой герцога. Такое сейчас способны сказать не все члены их семей, но в отношении их старших сыновей это пока ещё так. Чтобы это по-прежнему было так, им нужно всего лишь завершить выполнение своих поручений. При должной мотивации они наверняка охотно помогут тебе отыскать твоего беглого раба. И товар, который был нам обещан.

С каждым словом, произнесенным чужаком, Гест все сильнее падал духом. Он сделал последнюю попытку.

— Неизвестно, получится ли добыть частицы драконов. Драконы оставили Кассарик. Они и их хранители ушли. Откуда мне знать — они все могли погибнуть!

— Ну что ж. Тебе надо надеяться, что хотя бы один из них ещё жив. И что твой раб способен поставить товар по сделке, которую он заключил от твоего имени. Если же нет… Ну, я уверен, что нам обоим не хочется думать о том, каков тогда будет конец. А теперь мне пора.

Мужчина спрятал свой сверкающий клинок. Крошечный метательный ножик исчез там, откуда появился. От облегчения ноги у Геста ослабели даже сильнее, чем от страха.

— Я сделаю все, что смогу.

Ему было легко произнести эти слова: он был готов дать любое обещание, покуда калсидиец направлялся к двери.

— Знаю, что сделаешь, — откликнулся шрамолицый. Он приостановился, сжав пальцами рукоять брошенного в дверь ножа, и, резко рванув, высвободил его из темной древесины. Секунду он рассматривал лезвие. — У твоих родителей чудесный дом, — заметил он. — И, несмотря на годы, твоя мать остается вполне привлекательной женщиной. Пухленькая и хорошенькая. Без шрамов.

С ухмылкой произнеся эти слова, он заставил нож исчезнуть.

А потом он открыл задвижку, шагнул в дверь и исчез. Гест достиг её в два прыжка, захлопнул и крепко запер. Ноги отказали ему, и он рухнул на пол. Глубоко и судорожно дыша, он пытался успокоиться.

— Я в безопасности, — сказал он вслух. — В безопасности.

Однако эти слова были ложью. Этот человек недвусмысленно угрожал его близким. Если он решит, что Гест ему не повинуется, он убьет мать Геста, и, возможно, его отца. А потом он снова придет к самому Гесту.

Он с трудом поднялся на ноги и проковылял к своему креслу. Он все ещё не осмеливался открыть дверь и кликнуть Чеда. Возможно, калсидиец и сейчас прячется за створкой. Он налил себе чашку чая. Когда жидкость полилась из носика, от неё все ещё шёл парок. Неужели прошло так мало времени с того момента, как этот идиот Чед оставил поднос с чаем и бросил Геста на милость этого убийцы-садиста? Неужели ещё утро? Ему казалось, что прошло уже несколько дней.

Он взял чашку двумя трясущимися руками и начал понемногу пить чай, дожидаясь, чтобы горячий напиток принес успокоение. Его взгляд упал на сумку, оставленную чужаком около стола. Она была в калсидийском стиле — открытый мешок из рыхлой ткани. Внутри оказались две деревянные шкатулки с эмалевыми медальонами. Сверкающий ало-черный знак принадлежал герцогу: когтистая лапа хищника. По краю шкатулки был выложен узор из чередующихся жемчужин и мелких рубинов. Одни только шкатулки стоили небольшого состояния. Что в них лежало? Нечто уникальное. Он вертел одну из них в руках, пытаясь отыскать потайную защелку. С его обернутой салфеткой руки на жемчужины сочилась кровь, делавшая их нежно-розовыми.

Что бы в них ни лежало, это станет справедливым вознаграждением за все то, что Гесту пришлось вытерпеть этим утром. Ему причитается возмещение. К нему начал возвращаться гнев. Он обратится в городскую стражу. Удачненские торговцы вообще недолюбливают калсидийцев. Когда они узнают, что по городу бродит сумасшедший убийца, они затравят его, как бешеного пса. А ещё, решил Гест, если пойдут разговоры о предательстве Седрика Мельдара, приманившего в Удачный такого негодяя… Ну что ж: Гесту нет дела до репутации Седрика и его семьи. Секретарю следовало бы подумать о таких вещах до того, как обокрасть Геста.

Громкий стук в дверь выдернул его из кресла. Он встал, дрожа всем телом, забыв о шкатулке, которую держал в руках. Последовал ещё один громкий стук — и раздался голос Чеда.

— Сударь? Ваш гость ушел. Я подумал, что вам захочется узнать: я нашел тот свиток, который был вам нужен. Тот, в шкатулке из розового дерева со стеклянной крышкой? Он оказался в одном из шкафов, вместе ещё с несколькими. Сударь?

Гест поплелся к двери. Здоровой рукой он открыл задвижку.

— Зови целителя, дурень! Ты оставил меня на милость безумца! И кликни городскую стражу, немедленно!

Управляющий застыл, вперившись в него, сжимая в руках нарядную шкатулку с драгоценным свитком. Шкатулка, которую продолжал держать Гест, вдруг тихо щелкнула: неосторожное движение открыло потайной замочек. Две половинки крышки поднялись сами. Оттуда пришел запах пряностей и грязной соли. Гест заглянул внутрь.

Кисть руки, лежавшая в шкатулке, была маленькой, но хорошо сохранившейся. Это была детская ручка, ладонью вверх, с пальцами, раскрытыми словно в мольбе. Серебряный браслет, охватывавший неровную культю запястья, не закрывал торчащих оттуда костей предплечья. Они были неровными — скорее размозженными, чем отрезанными.

— Милость Са да пребудет с нами! — ахнул Чед.

Казалось, управляющий вот-вот упадет в обморок.

Гест с трудом смог выговорить:

— Только целителя, Чед. И не болтливого.

— А не городскую стражу, сударь?

Управляющий был в полном недоумении.

— Нет. И никому об этом ни слова.

* * *

^{Двенадцатый день месяца Перемен — седьмой год Вольного союза торговцев.}

^{От Детози, смотрительницы голубятни в Трехоге, — Рейалу, исполняющему обязанности смотрителя голубятни в Удачном.}

Рейал, с немалым сожалением вынуждена сообщить тебе о том, что теперь уже мы получили жалобу на вскрытые послания. Малта Вестрит Хупрус подала смотрителям голубятни в Трехоге уведомление, что два её недавних послания от её матери, Кеффрии Вестрит Хэвен из Удачного, оказались вскрытыми, прочитанными и заново запечатанными сургучом низкого качества. Хотя она сообщает, что в обоих посланиях не содержалось ничего секретного — только семейные новости и обсуждение исчезновения Сельдена Вестрита — обеих женщин тревожит то, что повторяющаяся картина в виде поврежденного сургуча или странно свернутых посланий обнаруживаются во всей их корреспонденции, пересылаемой голубиной почтой. Под вопросом оказывается порядочность смотрителей голубятен. Мне нет нужды напоминать тебе о том, что конфиденциальность торговых дел и охрана тайны любой связи — это единственная основа, защищающая нашу гильдию от частной конкуренции. Если торговцы потеряют веру в нашу порядочность, все мы можем лишиться средств к существованию. Хотя я уверена, что на всех уровнях гильдии пройдут официальные обсуждения, я умоляю тебя вести всю связь со мной и Эреком на профессиональном уровне и бдительно следить за всеми несоответствиями. Аккуратно регистрируй все, что заметишь, и, пожалуйста, держи нас с Эреком в курсе всего, что будешь замечать относительно птиц, футляров для посланий, сургучных и свинцовых печатей, а также состояния полученных посланий. Мы серьезно озабочены.

Детози и Эрек

Глава 6

ИЗМЕНЕННЫЕ ДОЖДЕВЫМИ ЧАЩОБАМИ

— Ты собираешь вещи!

Малта заметила, что Джэни постаралась, чтобы эти слова не прозвучали как обвинение. Она отложила кисточку для пудры и спокойно ответила:

— Да. Я еду в Кассарик с Рэйном.

Она смотрела на Джэни в зеркало, стоявшее перед ней. Только едва слышный стук в дверь предупредил её о приходе свекрови. Малта постаралась не хмуриться. Она возилась с косметикой, пытаясь спрятать залегшие у неё под глазами темные тени. Мелкая чешуя её лица делала маскировку с помощью пудры и краски гораздо более сложной, чем это было, пока она была гладколицей молодой женщиной.

— Ты не считаешь, что он мог бы справиться с этим один? Там ведь просто проблема с копателями, а Рэйн в вопросах раскопок разбирается лучше всех нас.

— Конечно, — Малта всегда гордилась компетентностью мужа в столь сложной области, — но мне хочется поехать. Могут появиться новости об экспедиции «Смоляного». Пусть даже это будут всего лишь слухи. До Кассарика вверх по реке плыть всего день. И я не думаю, чтобы мы задержались там больше двух недель.

Она снова взялась за кисточку и быстро провела ею по затылку. Уложенные в высокую прическу волосы открывали серебристо-серую отметину, оставшуюся там — необычный шрам, оставшийся у неё в наследство после очень странной встречи, происшедшей много лет назад. Её тело приобрело неестественную чувствительность. Если Рэйн целовал её в это место, то это возбуждало её почти так же сильно, как и прикосновение к короне Старших, которая возникла у неё на лбу. Когда Малта встала, намереваясь пройти к гардеробу и продолжить свои сборы, Джэни решилась войти в комнату. Она притворила за собой дверь, оставляя за ней усиливающийся ветер очередного зимнего шторма.

Её свекровь нередко заглядывала к ней в гости без приглашения. За годы своего замужества Малта к этому привыкла. Пусть её комната и представляет собой совершенно отдельное строение, она остается частью дома, занимаемого семьей Рэйна. Все комнаты и залы, расположенные на этом дереве, были частью «дома» Джэни Хупрус, точно так же, как спальня Малты в родительском доме в Удачном оставалась частью дома её собственной матери. Джэни не воспринимала свой визит как поход в гости: она просто прогуливалась по коридору, пусть даже этот коридор и представлял собой воздушную тропу, следовавшую вдоль громадной древесной ветви.

Много поколений тому назад, когда джамелийский сатрап впервые изгнал «преступников» в Дождевые чащобы, предки Рэйны выбрали для себя это дерево. Крепкие нижние ветви, на которых когда-то стояли их жилища, теперь служили опорами для контор и торговых лавок, мастерских, где специалисты приводили в порядок и изучали на предмет магических свойств артефакты Старших, площадок, где рабочие когда-то распиливали куски диводрева на доски, и складов, где и сейчас хранились и выставлялись товары, пока на них искали покупателей. На следующем уровне ветвей располагались жилые помещения семьи. Там была большая парадная столовая из древесного массива, целиком окружавшая ствол дерева. Она была не менее прочной, чем любой удачненский особняк. За ней, в строениях, лучами расходившихся от ствола, находились кабинеты и гостиные, спальни и комнаты для рукоделия, гостевые помещения, а также купальни и игральные залы. Каждое строение было отделено от других. Некоторые надежно стояли на веере из веток, другие раскачивались, словно гамаки, подвешенные там, где они могли поймать солнечные лучи и легкий ветер. Их соединяли дорожки, которые шли вдоль главных ветвей дерева, или искусственные мосты и колесные тележки.

С годами семья и дерево ветвились, и семейство Хупрус добавляло все новые помещения, которые карабкались по фамильному древу все выше и выше. Малта и Рэйн занимали прекрасные апартаменты, построенные рядом со стволом всего на один уровень выше собственного жилища Джэни. Даже по меркам Удачного их комнаты могли считаться большими и хорошо обставленными. Пусть коридоры между различными помещениями их обиталища и представляли собой дорожки и мосты, проложенные вдоль ветвей или перекинутые между ними, Малта к этому уже привыкла. Теперь это был её дом, и даже бесцеремонные визиты родни Рэйна стали казаться чем-то нормальным.

При виде переполненного дорожного сундука Джэни выгнула бровь:

— И это всего на несколько дней?

Малта смущенно засмеялась:

— Я так и не научилась путешествовать налегке. Я знаю, что Рэйна это бесит. Но ведь никогда не знаешь, какая именно одежда тебе понадобится! Особенно раз мы будем иметь дело с кассарикским Союзом торговцев. Возможно, я пойду на какие-то из заседаний, на которых он должен будет присутствовать, и мне следует иметь такой вид, какой ему потребуется. Я пока не знаю, придется ли мне казаться величественной и устрашающей, или же скромной и простой.

— Величественной и устрашающей, — моментально решила за неё Джэни. — В том совете одни только самодовольные выскочки. Совет Дождевых чащоб совершил глупость, позволив Кассарику создать свой собственный совет. Это внушило им неуместное чувство собственной значимости. Если ты будешь сопровождать Рэйна на какие-то их заседания, не позволяй им себя запугать. Подави их с самого начала и не допускай попыток тебе диктовать. Захвати власть и удерживай её с начала до конца.

— Боюсь, что ты права. Они настолько нацелены на получение прибыли, что забыли: по традиции торговцы ценят честность и законность.

— Надень свои украшения с огненными камнями. Выстави их напоказ. И плащ, сделанный Старшими. Напомни им о том, что ты входишь в одно из тех торговых семейств, которые первыми начали обживать Дождевые чащобы. Добивайся, чтобы они уважительно относились к вам обоим. Если речь зайдет о раскопках, пусть вспомнят, что мы были среди тех, кто первыми рисковали своей жизнью, исследуя Трехог. Мы немало потрудились и имеем право на все, чего требуем. Напомни им об изначальном договоре с Тинтальей. И о том, что может наступить день, когда королева драконов потребует отчитаться в том, что они сделали для остальных драконов.

— Или чего не сделали. Меня тревожит то, что о «Смоляном» нет никаких известий. Я отправила послание, в котором спросила, не собираются ли они снарядить какой-нибудь корабль для того, чтобы выяснить, что с ними стало. Ответ был такой: «В настоящий момент корабля, который можно было бы туда отправить, не имеется». — Малта тяжело вздохнула и села на постель. Рэйн сделал раму кровати выше, чтобы ей было удобнее вставать и садиться. Несколько мгновений она сидела, стараясь отдышаться, а Джэни молча за ней наблюдала. Улыбнувшись, Малта спросила: — Ты не собираешься напомнить мне, что я беременна, и спросить, чего ради мне вздумалось путешествовать в такое время?

Джэни ответно улыбнулась, от чего мелкая чешуя на её лице пошла волнистой рябью.

— Я знаю твои ответы почти так же хорошо, как ты — какие вопросы я могу задать. Чем ближе подходит время твоих родов, тем сильнее тебе хочется быть рядом с Рэйном. Меня только радует это твое чувство. Тем не менее мы обе знаем, что ты рискуешь. Нам обеим известно, что такое выкидыш: мы с ними сталкивались не один раз. Мы обе знаем, что выкидыш либо будет, либо нет. Мы видели женщин, которые в первый же месяц ложились в кровать и не шевелились, словно коконы, надеясь уберечь то, что растет у них в утробе. — Джэни неожиданно вздохнула. — И мы видели, как, несмотря на это, они теряют ребёнка. Или производят на свет дитя, которое настолько слабо или изменено Дождевыми чащобами, что ему нельзя позволить жить. У тебя есть те же варианты, что были когда-то у меня: продолжать вести нормальную жизнь, ходить и работать, не имея гарантии того, что твой ребёнок будет крепким. Однако я на своем опыте убедилась, что лучше делать так, чем в полной неподвижности ждать в полутемной комнате и заполнять долгие месяцы надеждами и тревогами.

Джэни замолчала,словно внезапно поняла, что ни ей самой, ни Малте совершенно не хочется снова задумываться о мрачных сторонах её беременности. Она поспешно перевела разговор на другое:

— Итак. Ты отправляешься в Кассарик с Рэйном. Он сказал мне, что желает поговорить с семейством Варгус относительно того, как они ведут раскопки на нашем участке. Рэйн сказал, что до него дошли слухи, будто они продвигаются слишком быстро и не укрепляют туннели как следует. Он опасается, что они ставят быстрое получение прибыли выше человеческих жизней. В заключенном нами партнерском соглашении предусматривалось иное.

— Все ещё хуже, — подтвердила Малта, с благодарностью принимая изменение темы разговора. — По словам Рэйна, они используют на раскопках татуированных. Они мало им платят и не заботятся об их безопасности так, как заботились бы об уроженцах Дождевых чащоб. Рабочие не получают доли от найденного, каким бы ценным оно ни было, как и доплат за опасности, которыми они себя подвергают. Они не понимают, что город Старших таит гораздо более непонятные и серьезные угрозы, чем обвалы или затопление. Торговцы семейства Варгус отправляют их туда, куда должны были бы идти только опытные копатели, хорошо знакомые как с методами раскопок, так и с опасностями города.

— До меня эти слухи доходили, — обеспокоенно признала Джэни. — Это ведь приводит к воровству и небрежности рабочих. Если они не получают вознаграждения за хорошо раскопанное помещение, оставаясь только на поденной оплате, зачем им действовать осторожно или вести аккуратные записи? Если торговцы Варгус обращаются с ними, как с рабами, то с чего им вести себя как-то иначе? Но я слышала и то, что говорят сами татуированные. Мы пообещали им, что примем их хорошо и сделаем своими. Что они смогут работать, иметь свой дом и получат право голоса в определении своих судеб. Что они станут здесь полноправными гражданами и смогут жить рядом с нами, вступать в брак с исконными жителями и, как мы надеялись, производить на свет здоровых детей, чтобы заново заселять наши города. Это я давала им эти обещания. — Она с горечью покачала головой. — И мы видим, к чему это нас привело. Такие торговцы, как семейство Варгус, плохо к ним относятся и готовы допускать только к тяжелой работе. В ответ на это многие татуированные обособились. Они не выходят из своих районов города, не участвуют в ремонте дорог и мостов общего пользования. Они вступают в брак только с такими же, как они, и рожают массу детей, тогда как наше население продолжает уменьшаться. Они живут на много десятков лет дольше, чем мы. И они не уважают наших обычаев. А это ведет к ещё большему недовольству, так как семейства Дождевых чащоб опасаются, что они их вытеснят. — Она испустила ещё более тяжелый вздох и добавила: — Это я подала идею привезти их сюда. В мрачные дни войны с Калсидой это казалось блестящей идеей, которая принесла бы благо всем нам. Когда я сказала им, что они смогут жить среди нас, где татуировка на лице не будет позорным клеймом, а просто отметиной на коже, я думала, что они сживутся с теми изменениями, которые вызывают у нас Дождевые чащобы. Я думала, что они будут понимать: это все поверхностное.

— Но все получилось не совсем так, — согласилась Малта. Она услышала в голосе Джэни ноты раскаяния. Этот разговор был ей хорошо знаком: свекровь не в первый раз вспоминала, что было договорено, и пыталась понять, что пошло не так. Малта взяла из груды вещей пару чулок и медленно скатала их в шарик. — Джэни, ты не виновата. В тот момент это решение казалось блестящим и для них, и для нас. Ты вела переговоры честно, и никто не может винить тебя, пусть даже все получилось не так, как ты планировала. Мы не можем насильно заставить их к нам присоединиться. Но мы все знаем, что со временем они это сделают. Дождевые чащобы уже коснулись некоторых из них, хоть и не так сильно, как давних поселенцев. Некоторые из татуированных, попавших сюда взрослыми, с годами начали покрываться чешуей, а их молодежь — даже сильнее. Их дети появляются на свет с медными отблесками в глазах и с той сверкающей кожей, которая обещает со временем бугриться. Их дети станут жителями Дождевых чащоб, хотят они того или нет.

Малта надежно уперлась ступнями в пол и встала. Её поясница протестующе заныла, и она машинально прижала ладони к животу, поддерживая своего растущего младенца.

Джэни улыбнулась:

— Как и твой ребёнок, Малта Вестрит Хупрус.

Улыбка у Малты получилась довольно бледной. Она поспешно отвернулась, чтобы бросить свернутые чулки в сундук, а потом снова прошла к шкафу за зимним плащом, который следовало добавить к уже уложенным вещам. Глаза у неё защипало от слез, и ей не хотелось, чтобы мать Рэйна их увидела.

Джэни тихо проговорила:

— Порой, когда делишься опасениями или горем, они становятся меньше.

— А! — откликнулась Малта, стараясь, чтобы её слова прозвучали спокойно. Её попытка не удалась: у неё перехватило горло. — Просто дело в том, что мне сказала повитуха, когда я вчера к ней ходила.

— Коули — одна из лучших наших повитух. Она уже много лет помогает роженицам.

— Знаю. Просто иногда она говорит так резко! Насчет наших шансов. Насчет того, что она о нас думает из-за того, что мы вообще решились завести ребёнка. — Малта залезла в шкаф и нашла тот плащ, который решила взять. Он был алым, с бархатной подкладкой, которая приятно ласкала кожу. Она прижала его к щеке. — Она сказала, что мы можем надеяться на лучшее, но должны готовиться к худшему. Что нам уже сейчас надо решить, что мы сделаем, если ребёнок родится, но окажется настолько сильно измененным, что вряд ли выживет. — Она попыталась справиться со своим дрожащим голосом. — Если я захочу, она может придавить ребёнка подушкой или утопить в теплой воде перед тем, как отдать на съедение диким зверям. Она может показать его нам мертвым, чтобы мы с ним попрощались. Или же мы можем поручить повитухе унести его сразу же, самой всем распорядиться и больше никогда о нем не упоминать. Если я приму такое решение, то нам даже не нужно знать, начал ли младенец дышать или родился мертвым. — Несмотря на все её усилия, голос у неё дрожал. — Она сказала, что только мать имеет право делать этот выбор. Но я не могу, Джэни! Не могу! А каждый раз, когда я к ней прихожу, она требует от меня ответа. — Малта прижала к себе плащ, словно это был младенец, которого у неё вот-вот должны были вырвать из рук. — Не могу!

— Это — её работа, — мягко сказала Джэни. — Она делает её много лет, и это заставило её немного очерстветь. Не слушай её слова. Мы платим Коули за её руки и умения, а не за её мнения.

— Знаю, — еле слышно выдохнула Малта.

Ей не хотелось даже думать о том, что ещё говорила ей эта пессимистично настроенная старуха. Пусть она и хорошая повитуха, но при этом она подлая и озлобившаяся старая баба, у которой нет живых потомков. Те её слова были настолько жестокими, что она не желала повторять их своему мужу или свекрови. «Он не имел права пытаться завести ребёнка: у его брата Бендира уже есть наследник. Зачем вам понадобился ребёнок? Вы же знаете, что младенец будет чудовищем. Все твои недоношенные и мертворожденные дети были чудовищами».

Эти слова трудно было игнорировать: ведь она знала, что это действительно так!

Малта проглотила рыдание. «Прекрати глупить!» Все говорят, что беременные не могут справляться с эмоциями. Надо сосредоточиться на делах. Укладывать вещи. Она заставила себя аккуратно свернуть плащ и положила его в сундук. Она едет в Кассарик со своим мужем Рэйном. И его сестра Тилламон составит им компанию, чтобы погостить у друзей детства, которые переехали туда. Их ждёт славное однодневное плаванье вверх по реке. У неё будет приятная возможность на время выбраться из дома и целый день провести с Рэйном. Надо взять теплый плащ: на реке будет ветрено и дождливо.

Рядом с красным зимним плащом висел ещё один, не менее любимый — черный с летящими драконами, вышитыми зелеными, синими и красными нитками. Этот подарок она получила от одного джамелийского ткача в те дни, когда они с Рэйном были гостями сатрапа Джамелии, который принимал их с почетом, как «короля» и «королеву» Старших. Может быть, они действительно Старшие: драконица Тинталья называла их именно так. Однако драконы не честнее людей и говорят то, что им в этот момент захотелось. Бывали дни, когда она сомневалась в собственном статусе Старшей. Возможно, они с Рэйном и даже Сельден просто были изменены Дождевыми чащобами и оказались удачливее других, потому что эти изменения придали им необычную красоту. Ну… может, они действительно Старшие. Но они никогда не были королем и королевой чего бы то ни было — это были просто мальчишеские фантазии сатрапа.

После их «великолепных приключений» на Пиратских островах, после того, как она бессчетное число раз спасала жалкую шкуру сатрапа, тому захотелось представить их с Рэйном своим придворным, как монаршую чету Старших. В тот момент Малта наслаждалась тем вниманием и роскошью, которыми он их окружил. За несколько тяжелых лет она изголодалась по красивым безделушкам, хорошей одежде и пышным празднествам. Однако полученные ими почести зашли гораздо дальше. Джамелийские аристократы осыпали их подарками и лестью. В их честь слагались баллады, в память об их посещении ткались гобелены и создавались витражи, придумывались экзотические блюда, которые должны были считаться деликатесами расы Старших. Это была иллюзия, мыльный пузырь: несколько месяцев именно такой жизни, какую рисовало ей воображение. Балы и обеды, драгоценности и пиры, благовония и спектакли… Её до сих пор изумляло то, что, в конце концов, они с Рэйном от этого устали и мечтали попасть домой, чтобы пожениться и начать совместную жизнь. Она достала плащ и бережно повесила на согнутую руку. Едва заметный аромат давно прошедшего бала исходил от его мягких складок, увлекая её в воспоминания, где она кружилась в быстром танце, глядя в красивое лицо молодого мужчины, которому предстояло стать её мужем.

Слезы, которые мгновение назад уже готовы были пролиться, внезапно высохли.

— Вот она, та улыбка, которая заставила моего мальчика в тебя влюбиться! — воскликнула Джэни с искренней теплотой.

— Ох, я так глупо себя чувствую. Только что у меня на глазах стояли слезы, и вот я уже переполнена радостью.

Джэни рассмеялась:

— Ты беременная, милая моя. Вот и все.

— Как это «все»? — Голос ворвавшегося в комнату Рэйна был полон шутливого возмущения. Его подтолкнул в спину порыв ветра, и он захлопнул дверь, оберегая помещение от леденящего вторжения зимы. — Как это «все», матушка? Как ты могла такое сказать, когда мы уже много лет только и слышим: «Это самое важное! Сделай ещё одного маленького Хупруса, Малта! Пополни фамильную казну одним, а лучше парочкой наследников!»

— Ну, все было не настолько страшно! — возмутилась Джэни Хупрус.

— Ты выставил меня какой-то коровой-производительницей! — вторила ей Малта.

— О, но такой хорошенькой коровкой! Из-за которой мы опоздаем, если она сию же минуту не сложит свои вещи и не поковыляет со мной к кораблю.

— Сударь, вы скотина!

Малта попыталась изобразить негодование, но испортила все дело веселым смехом.

— Невоспитанный мальчишка! — посетовала Джэни на Рэйна, ласково его подталкивая. — Не дразни её! У неё чудесный животик с ребеночком, которым надо гордиться.

— А я горжусь! — ответил Рэйн.

Он бережно прижал ладони к выпирающему животу Малты, и в глазах у него сияла такая нежность, что у неё зарумянились щеки. Его мать вежливо отвернулась, словно происходящее между ними было чем-то слишком личным, чтобы ей можно было за этим наблюдать.

— Сейчас найду кого-нибудь, чтобы отнести сундуки вниз. Присматривай за ней, сын, и не только по дороге на корабль.

— Буду. Я всегда это делаю, — ответил он.

Казалось, будто ни он сам, ни Малта не обратили особого внимания на то, что за Джэни закрылась дверь. Тем не менее, как только они услышали щелчок запора, как Рэйн перегнулся через живот жены и ласково приник к её губам. Он продлил поцелуй, все такой же нежный и страстный, словно они только что поженились, пока она его не прервала. Малта положила голову ему на грудь. Он разгладил её золотые волосы, а потом скользнул пальцами по её лбу, погладив алую корону — её метку Старшей. От этого прикосновения она задрожала и, тихо прошептав слова упрека, отстранилась от его руки.

— Знаю. — Он вздохнул. — Нельзя, пока это может повредить младенчику или вызвать его преждевременное рождение. Я подожду. Но я не хочу, чтобы ты считала, будто я жду слишком терпеливо!

Она тихо засмеялась и высвободилась из его объятий.

— Тогда прояви терпение уже сейчас и дай мне окончательно выбрать то, что мне надо захватить.

— Некогда, — заявил он ей. Шагнув к шкафу, он секунду рассматривал его содержимое, а потом быстро нырнул в него, захватил охапку одежды, повернулся и сгрузил её в дорожный сундук. Не слушая беспомощных протестов Малты, он безжалостно утрамбовал вещи и придавил крышкой. — Вот так! Все готово! А теперь я тебя утащу. Мы будем спускаться на лифтах, а не по стволовой лестнице, а ты ведь знаешь, какие они медленные.

— Я могла бы спуститься и по лестнице! — возмущенно воскликнула Малта, втайне наслаждаясь его заботливостью.

Она не ощущала в себе привычной подвижности, а ноги у неё часто отекали и болели.

— Значит, тронулись. Я уверен, что положил в сундук достаточно всего, а если и нет, то есть ещё и первый, который унесли на борт утром.

— Там были только детские вещи. На тот случай, если он вдруг решит родиться в Кассарике. А Тилламон? Она уже собралась?

— Моя сестра ждёт нас у лифта.

Малта бросила тоскливый взгляд на второй шкаф, но Рэйн сжал её пальцы, решительно взял под руку и открыл дверь. По его сжатым губам Малта поняла, что ей пора притвориться покорной женушкой. Она успела только подхватить ещё один лишний плащ, набросив его на плечи, пока он увлекал её за дверь.

Даже в солнечный день на жилой уровень семейного дерева проникало очень мало света. А в такой серый зимний день, как этот, лесной полумрак царил повсюду. Высоко в вершинах деревьев ветер трепал и рвал лес. Она могла узнать об этом только по тому, что вниз порой летели листья и иголки. Основная часть деревьев, сбрасывавших листья на зиму, уже успела оголиться, но в этом районе Дождевых чащоб росло достаточно вечнозеленых деревьев, чтобы укрыть их от любой непогоды, кроме проливного дождя.

Лифты представляли собой череду платформ с плетеными бортами, которые двигались по вертикали от кроны до земли. Ими управляли мускулистые мужчины, умело оперировавшие системой канатов, блоков и противовесов. Малте не нравилось пользоваться лифтами, но она хотя бы перестала их бояться. По правде говоря, сейчас ей совершенно не хотелось идти по длинным спиральным лестницам, которые вились по стволам деревьев и были единственным альтернативным способом оказаться на лесной земле.

Тилламон, закутанная в плащ и с опущенной на лицо густой вуалью, уже дожидалась их. Малта удивилась, но ничего говорить не стала. Рэйн в типично братской манере, не проявил такой же сдержанности.

— Почему ты закрылась, словно отправляешься в Удачный?

Тилламон устремила на него взгляд сквозь маску из кружева:

— Оказаться на нижних уровнях — это почти что приехать в Удачный. Теперь в городе стало так много пялящихся на нас чужаков! А не всем из нас, братик, повезло настолько, чтобы наши изменения сделали нас привлекательнее.

Малта понимала, что этот упрек адресован Рэйну, а не ей, и все равно с трудом смогла не поежиться. В последнее время она острее почувствовала, что у неё самой есть все то, о чем мечтала Тилламон. У неё есть муж, она ждёт ребёнка. И она, несомненно, хороша собой. Изменения, которые принесли ей Дождевые чащобы, оказались благотворными. Мелкая чешуя на её лице была подвижной, а её цвета её красили. Она стала выше, чем могла ожидать, а кисти рук и пальцы стали изящными. Когда она сравнивала свою внешность с бугристым лицом Тилламон и множеством отвисших наростов, обрамлявших её челюсти и уши, ей трудно было не стыдиться собственной удачливости, хоть и не похоже было, чтобы кто-то из сестер Рэйна обижался на неё из-за этого.

Она прошла за Тилламон в лифт и подождала, чтобы к ним присоединился Рэйн. Рэйн потянул шнур. Высоко над ними мелодично зазвенел колокольчик лифта, а снизу раздался ответный свист напарника лифтера. Какое-то время они висели неподвижно, а потом, чуть дрогнув и заставив сердце Малты екнуть, лифт начал спускаться.

Лифт ехал вниз быстрее, чем хотелось бы, и она невольно вцепилась Рэйну в руку. Когда первый лифт достиг своей конечной точки, она с облегчением вышла, чтобы перейти в следующий.

— Помедленнее, пожалуйста, — сурово предостерег лифтера Рэйн, и тот в ответ кивнул головой.

Малта отметила, что этот мужчина — татуированный, и обратила внимание на то, как его глаза с любопытством задержались на вуали Тилламон. Тилламон тоже это заметила, потому что отвернулась от лифтера и стала смотреть на лес. Только когда лифт поехал, она проговорила:

— Порой, когда они вот так на меня пялятся, мне начинает казаться, что это я здесь чужачка.

— Он невежествен. Он все поймет, — сказал Рэйн.

— И когда же? — язвительно осведомилась Тилламон.

— Возможно, когда у него появится ребёнок, который родится измененным Дождевыми чащобами, — негромко ответила Малта.

Рэйн перевел на неё изумленный взгляд, но Тилламон горько рассмеялась:

— И чему он тогда научится? Убивать тех детей, которым не стать хорошенькими? Но я ведь родилась хорошенькой! Мои изменения произошли рано, а теперь я живу как уже умершая. У меня никогда не будет ни мужа, ни ребёнка. Он невежливо на меня пялится, но и мои собственные соотечественники отводят взгляды. Наверное, мне надо радоваться, что меня хоть кто-то видит.

— Тилламон! Я тебя вижу. Я тебя люблю.

Рэйн был в ужасе. Он положил руку ей на плечо, но она не повернулась, чтобы к нему приникнуть. Из-под вуали голос её звучал глухо.

— Ты меня любишь, братик, но видишь ли ты меня по-настоящему? Видишь ли, кем я становлюсь?

— Я не понимаю… — начал было Рэйн, но тут лифт остановился, и Тилламон подняла руку в кружевной перчатке, призывая его к молчанию.

Малту захлестнула волна отчаяния. Она не могла придумать, что бы можно было сказать Тилламон, но по пути к следующему лифту осторожно взяла её за руку.

Когда лифт резко пришел в движение, Рэйн снова заговорил:

— Тилламон, я…

Его сестра поспешно сказала:

— Знаешь, нам сейчас не стоит говорить о неприятных вещах. Пока Малта носит ребёнка, надо, чтобы у неё были только спокойные и приятные мысли.

Тилламон на мгновение сжала Малте пальцы, и тут же их отпустила.

Было ясно, что молодой женщине хочется перевести разговор на что-то другое, и Малта с радостью пришла ей на помощь.

— Смотрите! Вон там, за деревьями. Это наш корабль?

Это было длинное узкое судно со множеством гребцов, рассчитанное на то, чтобы преодолевать течение реки, двигаясь вверх по нему. В задней части располагалась небольшая надстройка для пассажиров. По центру корабля располагалась длинная палуба для грузов. На самой корме судна какой-то крепкий мужчина лениво опирался на длинное весло, которое служило рулем. Вид у него был скучающий.

— Это «Речной змей». И да — он ждёт нас.

В голосе Рэйна звучало облегчение. Он тоже предпочитал думать о приятном. Наверное, ненадолго ему можно это позволить.

Тилламон спросила:

— Это — один из новых кораблей, о которых столько разговоров? Те, удачненские, которые способны выдерживать речную воду не хуже живых кораблей?

— Нет, этот построен в Дождевых чащобах и команда на нем местная. Но, возможно, по дороге вам удастся увидеть один из удачненских кораблей. Я слышал, что один из них обходит поселения Дождевых чащоб, чтобы продемонстрировать, насколько он не поддается действию кислоты и, к тому же, как быстро способен двигаться, даже по узким протокам. Джамелийский кораблестроитель их так и назвал — «стойкие корабли». Один из них должен сделать остановку в Трехоге, а потом отправиться выше, в Кассарик. Вы ведь знаете, что в поставке товаров был перерыв: те шлюзы, которые мы построили для того, чтобы помочь змеям добраться до Кассарика, по большей части разрушены: зимние паводки их снесли. А живые корабли с глубокой посадкой не могут миновать этот участок реки. В том случае, если появятся такие грузовые суда, которые смогли бы пройти по мелководью и не растаять через полдюжины рейсов, то это вызовет настоящий переворот в речной торговле.

— Их, и правда, строят в Удачном?

— Да. По крайней мере, тот построили именно там. Какой-то тип с Пиратских островов придумал состав для покрытия корпуса, так что это — совместное предприятие. Как мне сказали, деньги дал некий джамелийский кораблестроитель.

— О! — Голос Тилламон внезапно утратил всю живость. — Значит, когда в наших водах появятся эти корабли, то в Дождевых чащобах станет ещё больше удачненцев, татуированных и джамелийцев.

У Рэйна на лице отразилось изумление.

— Да… наверное, так.

— Это не плюс, — решительно заявила Тилламон и, быстро выйдя из лифта, остановилась на пересадочной площадке.

Очередной лифт доставил их к земле, высадив на деревянный настил дорожки. Малта успела отвыкнуть ходить по твердой земле, хоть она и была рада выйти из лифта. Рэйн взял её под руку, и, в сопровождении Тилламон, они быстро пошли к ожидающему их кораблю. Малта услышала за собой какой-то удар и, оглянувшись, увидела, что приехал более быстрый грузовой лифт с её сундуком. Привезший её багаж слуга взвалил сундук на плечо и пошел за ними.

— Надеюсь, они оставили место на грузовой палубе, — сказала она.

Рэйн ответил:

— Сегодня мы — единственные пассажиры, и груза у них немного. Места будет сколько угодно.

Выход из-под вечной полутьмы леса на солнечный свет потряс её не меньше, чем первое ощущение твердой почвы под ногами. «Я действительно становлюсь во всем настоящей жительницей Дождевых чащоб», — подумала Малта. Она бросила взгляд на тыльную сторону своей руки, покрытую мелкой чешуей. «Во всем». Прилетевший с реки ветер ударил её в лицо, заставив плотнее закутаться в плащ.

Капитану «Речного змея» надо было доставить заказчику груз, и он спешил отплыть. Едва Рэйн, Малта и Тилламон успели войти в пассажирскую каюту, как его матросы уже убрали концы. В считаные секунды гребцы отвели корабль от берега, направляя его в середину русла. Малта рада была сесть, а вот Тилламон встала у выходящего на корму окна, с тоской глядя вдаль.

— Я так давно никуда не уезжала из дома. И уже целый век не ощущала на лице солнечных лучей.

— Тебе не нужно моё разрешение, — заметил Рэйн.

— И никогда не было нужно. Мне просто нужно набраться храбрости. Вот и все.

Малта проследила за направлением её взгляда. За их каютой виден был небольшой участок палубы, а потом — место рулевого. Мужчина передвигал длинное весло по ровной дуге, останавливаясь только в тот момент, когда капитан командовал ему изменить курс. В силе и уверенности этого человека, то поворачивающего, то толкающего вперед корабль, ощущалась странная красота. Он каким-то образом ощутил их внимание и оглянулся на каюту. Лицо у него оказалось настолько бугристым, что лоб нависал над глазами. По челюстям шли шнурки наростов, напомнившие Малте усы некоторых рыб.

— Наверное, я выйду, — внезапно объявила Тилламон.

Она подняла вуаль и сняла её вместе со шляпкой, к которой она крепилась, а потом стащила длинные кружевные перчатки, закрывавшие ей руки до локтя. Не говоря ни слова, она сложила свои вещи на лавку рядом с Малтой и, открыв небольшую дверь в задней части, шагнула на палубу. Порывы холодного ветра не заставили её вернуться. Она сразу прошла к фальшборту, облокотилась на него и подставила поднятое лицо солнцу, пробившемуся сквозь разрыв в тучах.

Рэйн переложил шляпу, вуаль и перчатки сестры и сел рядом с Малтой. Она пристроила голову ему на плечо и ненадолго почувствовала себя счастливой. Солнце высвечивало на полу каюты яркий квадрат. Единственными звуками были корабельные: скрип весел, двигающихся в едином ритме, а изредка — адресованный рулевому крик капитана. Она зевнула, неожиданно ощутив сонливость.

— Чего именно я не вижу в моей сестре? — уныло спросил Рэйн. Он взял шляпку с прикрепленной к ней вуалью. — Разве в этом есть что-то ужасное? Когда я приехал в Удачный свататься к тебе, я был под такой же густой вуалью. Такова традиция.

— Традиция, порожденная чувством неловкости, — отметила Малта. — Жителей Дождевых чащоб считали нелепыми. И сейчас считают. Я пожила среди вас и стала одной из вас. Но я знаю то, что знает и Тилламон. Если бы она приехала в Удачный и стала ходить без вуали, люди на неё пялились бы. Некоторые из них, даже те, кто родились в Удачном, говорили бы гадости, насмехались бы или в ужасе отворачивались. Людям нужны сокровища Дождевых чащоб, но им не хочется видеть, какую цену вынуждены платить те, кто их добывают.

— Ты считала меня нелепым? Когда мы только встретились и я был под вуалью?

Она тихо засмеялась.

— Я была тогда глупой девчушкой, наслушавшейся странных историй о Дождевых чащобах. Я была уверена, что моя жестокая мать продала меня какому-то ужасному существу. А потом я обнаружила, что это ужасное существо невероятно богато, нагрузилось сотнями маленьких подарков, предназначенных мне, и готово осыпать меня комплиментами, которые мне не терпелось услышать. И тогда ты стал таинственным. Непознаваемым. И опасно притягательным.

Она улыбнулась и чуть вздрогнула от пробежавших по коже мурашек.

— Что это было? — вопросил Рэйн.

Отложив шляпку сестры, он взял Малту за руку.

Малта чуть смущенно захихикала.

— Я вспомнила о твоем первом поцелуе. Моя мать вышла из комнаты, и там остались только твои слуги, закрытые вуалями и занятые своими делами. Ты придвинулся ко мне, и мне показалось, что ты собрался поделиться со мной каким-то секретом. А тут ты взял и меня поцеловал. Я ощутила твои губы сквозь кружево вуали. И, как мне показалось, кончик твоего языка. Это было…

Она замолчала, с удивлением заметив, что краснеет.

— Очень эротично, — негромко договорил за неё Рэйн. По его лицу медленно расплылась улыбка, а глаза заблестели от приятного воспоминания. — Я просто решил сорвать поцелуй, пока твоя мать не видит. Я не ожидал, что прикосновение сквозь эту преграду только усилит все ощущения.

— Ты вел себя, как дрянной мальчишка. Ты не имел права меня целовать!

Малта попыталась изобразить возмущение, но у неё ничего не получилось. Она ответила на улыбку Рэйна, чуть погрустив о той глупышке, которой была тогда.

Он поднес к лицу вуаль сестры. Малта почти не различала его лица за несколькими слоями темного кружева.

— А теперь имею. Не повторить ли нам?

— Рэйн! — укоризненно воскликнула она, но это его не остановило. Он набросил вуаль себе на лицо и наклонился, чтобы её поцеловать.

— Это же лучшая вуаль Тилламон! — запротестовала она.

Однако когда кружево коснулось её лица, она закрыла глаза. Он подарил ей очень целомудренный поцелуй, который, тем не менее, унес её к воспоминаниям об их ранней страсти.

Когда Рэйн отстранился, он хрипловато спросил:

— Почему запретное всегда добавляет этот сладостный укол?

— Это верно. Но я не знаю, почему. — Она прижалась щекой к его груди и ехидно спросила: — Мне следует понимать это так, что теперь, когда у тебя есть на меня права, я стала менее сладкой?

Он рассмеялся:

— Нет.

Какое-то время они сидели рядом, уютно, молча. Корабль чуть покачивался от усилий гребцов, преодолевающих напор течения. Малта выглянула в окошко каюты. Позади них тянулась блестящая река, серая вода которой превратилась в серебро под лучами все ещё светившего солнца. Тилламон опиралась на фальшборт, уйдя в раздумья. Ветер шевелил ей волосы. Со спины она казалась обычной молодой женщиной, погрузившейся в грезы. Но о чем она могла грезить? Что может ей дать будущее? Что оно даст ребёнку Малты, если он или она окажется настолько сильно измененными?

— Ты вздохнула. Снова. Тебе неудобно?

Рэйн осторожно прижал руку к её животу. Она накрыла его руку обеими ладонями. Как ни ужасал её предстоящий разговор, откладывать было нельзя.

— Нам надо кое-что обсудить, любимый. Вопросы, о которых мне не хотелось и не хочется говорить. Но мы должны.

Она глубоко вздохнула и быстро, словно срывая с раны прилипший бинт, рассказала ему о том, что повитуха требует от них решения.

Он отшатнулся. На его лице читался ужас. А потом ужас стремительно сменился гневом.

— Как она могла говорить тебе подобное? Как она посмела?

— Рэйн! — Ярость в его взгляде одновременно успокаивала и пугала её. — Она обязана задавать эти вопросы. При моих прежних беременностях… Ну, они были недолгими, правда? По-моему, она знала, что они ничем не закончатся. Но теперь мы ощутили, что ребёнок толкается и с каждым днем роды все ближе. А такие решения приходится принимать всем родителям — и в Дождевых чащобах, и в Удачном. Какими бы они ни казались тяжелыми, с ними сталкивались многие поколения жителей Дождевых чащоб. Ну так… — Малта вздохнула, собираясь с духом, — что мне ей сказать?

Рэйн дышал так тяжело, словно готовился к драке.

— Сказать? Скажи ей, что мне плевать на обычаи и приличия! Скажи ей, что я не отойду от твоей постели и, как только ребёнок появится на свет, то окажется в моих надежных руках. Если Са отнимет у нас его жизнь, я буду его оплакивать. Но если кто-то будет чем-то ему угрожать, я их убью. Вот что ты можешь ей сказать. Нет. Вот что я сам скажу этой нахальной старой ведьме!

Он резко встал, быстро прошелся по каюте, а потом замер, мрачно глядя в окно на проплывающие деревья.

— Ты усомнилась в том, что я стану защищать нашего ребёнка? — негромко спросил он у Малты. Он устремил на неё взгляд, в котором отразилась боль. — Или это… — он замялся, — …это не то, чего хочешь ты? Если наш ребёнок родится измененным, ты бы хотела… хотела его отвергнуть? Ты…

Он смолк.

Малта пришла в ужас. Молчание затягивалось, боль на лице Рэйна становилась все сильнее.

— Я не знала, что у меня есть выбор, — призналась она, наконец. На её глазах выступили слезы, но они не пролились. — Так делается, даже в Удачном. Об этом редко говорят. Когда я была маленькая, то, бывало, видела беременную женщину, а потом она на какое-то время исчезала, а ещё спустя какое-то время возвращалась — иногда с ребёнком, а иногда — без. Не помню даже, когда именно я поняла, что некоторых младенцев родители не оставляют. Просто это узнавали все девочки, когда подрастали. Когда женщины об этом упоминают, то большинство говорит, что так лучше, что это происходит быстро, пока мать не успела узнать ребёнка и полюбить его. Но… — Она прижала обе ладони к животу и почувствовала, как там беспокойно заворочался малыш, словно понимая, что сейчас они решают его судьбу. — Но я уже узнала этого ребёнка. Я уже люблю его. Или её. По-моему, мне будет не важно, есть ли у него с рождения чешуя на лбу или ногти у него черные. Или у неё. — Она попыталась улыбнуться, но безуспешно, и слезы внезапно покатились у неё по щекам. — Рэйн, мне было так страшно! Как-то ночью мне приснилось, что когда у меня начались схватки, я убежала рожать в лес, одна, чтобы малышка была в безопасности. А когда я проснулась, то задумалась, не поступить ли мне именно так. И я гадала, что ты обо мне подумаешь, если я так поступлю, если вернусь с измененным ребёнком и откажусь его отвергнуть. Или что подумает твоя мать.

Она всхлипнула, и Рэйн моментально оказался рядом с ней. Она достала носовой платок и вытерла влажные глаза.

— Я видела некоторых хранителей драконов. Они ещё совсем дети. И почти все отмечены так сильно, что мне стало ясно: они должны были родиться уже измененными. А родители их все-таки оставили. Они росли, они жили. Пусть им нельзя было завести семью и иметь собственных детей, но я смотрела на них и думала: «Их жизни не пусты. Их родители правильно сделали, оставив их, что бы ни говорили их соседи». Но теперь я смотрю, как несчастна Тилламон. Я слышу, что именно некоторые люди открыто говорят ей. Она почти все время сидит дома, даже не ходит на рынки. Она редко навещает своих подруг. А ведь она родилась неизменённой! И она никогда не делала ничего такого, что заслуживало бы наказания. Тем не менее она наказана.

Снова наступило молчание. Они оба смотрели в окно на сестру Рэйна. Облака начали закрывать солнце, и день из ясного мгновенно стал сумрачным, однако Тилламон плотнее закуталась в плащ и подставила лицо ветру, словно впитывая его.

— Может, наш ребёнок родится нетронутым. Или, возможно, раз мы теперь Старшие, таким же будет и ребёнок, так что его изменения окажутся…

— …красивыми, — договорила Малта, когда он замялся. — Красивыми и необычными, как у нас. На наше счастье, мы изменены так, что при виде нас люди улыбаются. Или раньше улыбались. Теперь я не менее часто вижу на их лицах нечто другое. Возмущение. До меня доходят слухи, что люди считают нас заносчивыми, думают, что мы важничаем и делаем вид, будто мы лучше других, просто потому, что дракон пожелал одарить нас привлекательной внешностью. Рэйн, у торговцев не принято, чтобы кто-то оказывался выше других. О, торговцы всегда будут считать себя выше татуированных или народа Трех кораблей в Удачном, гораздо выше любого грубого калсидийца или варвара из Шести герцогств. Но очень многие негодовали из-за того, что сатрапу вздумалось величать нас королем и королевой. Они злились и говорили, что мы от лица торговцев приняли решения, принимать которые мы права не имели, пусть даже потом Совет и подтвердил все это. Некоторых мы раздражаем, Рэйн. А есть и такие, кто хотел бы нас использовать. Тебе это известно.

— Да. — Он обнял её и снова притянул к себе. — Наверное, я не задумывался о том, как это отразится на нашем ребёнке. Если он родится измененным, а мы настоим на том, чтобы его оставить, это может испортить отношение ко всему семейству Хупрус. И, возможно, у него будет мало товарищей по играм. Но я не могу представить себе, чтобы мы добровольно кому-то его отдали. Или сами бы его утопили.

При этих словах у Малты вырвалось рыдание.

Рэйн прижался щекой к её макушке.

— Не бойся, милая моя. Что бы ни случилось, мы встретим это вместе. Я не отдам этого ребёнка обычаям. Если волей Са он начнет дышать, то и будет дышать, и никто не оборвет это дыхание, кроме руки Са. Это я тебе обещаю.

Малта справилась со слезами.

— И я тоже тебе это обещаю, — сказала она мужу, а потом закрыла глаза в безмолвной молитве о том, чтобы ей удалось исполнить это обещание.

* * *

^{Двадцатый день месяца Перемен — седьмой год Вольного союза торговцев.}

^{От Детози, смотрительницы голубятни в Трехоге, — Рейалу, исполняющему обязанности смотрителя голубятни в Удачном.}

Красный карантинный футляр

Я отправила этого голубя в одиночный полет, чтобы снизить риск. Холодная и дождливая погода оказалась суровее, чем обычно, и птицы у нас чахнут пугающе быстро. Прошу тебя немедленно ввести карантинные меры для всех голубей, прилетающих в твои клетки, как мы уже сделали это здесь. Для отправки этого послания я выбрала голубя, который кажется здоровым. У некоторых заболевших птиц обнаруживаются необычные красные вши. Обязательно проверь своих голубей, и если у кого-то такие окажутся, немедленно их изолируй.

Неужели эта гадкая погода никогда не закончится?

Эрек ужасно переживает, что такое случилось сейчас, когда он в Трехоге и занят приготовлениями к свадьбе. Я его прекрасно понимаю. Прошу тебя сделать все возможное, чтобы его голубятни и птицы оставались в хорошем состоянии до его возвращения. Сейчас мы решили, что поселимся в Удачном, хоть меня и тревожит то, как меня здесь примут. Эрек не замечает моих недостатков, как и того, насколько сильно я изменена Дождевыми чащобами. Какой он чудесный!

Глава 7

ДРАКОНЬИ СНЫ

Полет не требовал никаких усилий. Алые крылья Синтары поймали жаркий поток, восходящий от раскинувшихся внизу полей с зерном, и подняли её вверх. Она возносилась в небо. Прямо под ней жирные белые овцы щипали траву на зеленом пастбище. Когда её тень скользнула по траве, они в страхе разбежались. Глупые создания! Ей совершенно не хочется набивать пасть их тошнотворной шерстью. Никто из драконов не любит их есть, за исключением тех случаев, когда их не тянет охотиться. Она втайне подозревала, что именно поэтому люди и разводят этих животных в таких количествах. Крупный рогатый скот нравится драконам гораздо больше. Однако для настоящего охотника — такого, как она, — пикировать на заключенное в загон животное не интересно. Она предпочтет добыть пищу охотой, отыскать какое-нибудь крупное рогатое создание, которое сможет хоть немного сопротивляться, возможно, даже будет сражаться, пока она не завоюет его мясо.

Но это будет не сегодня. Вчера она плотно поела и долго спала после обильной трапезы — весь вечер и всю ночь. Теперь ей хотелось утолить жажду, и жаждала она не крови и даже не жиденькой речной воды. Она накренила крыло, возвращаясь в небо над Кельсингрой. Наконец-то на Серебряной площади нет других драконов. Она опустится на неё, и ей не придется ждать своей очереди, чтобы Старшие… сделали что?.. Что-то, чего ей хочется. Чего ей хочется настолько сильно, что это ускользает из её памяти. Что-то, составляющее тайну. Она беспокойно пошевелилась.

Она не Синтара. Глубоко во сне она спряталась от своего рычащего голода и замерзшей плоти, уйдя в воспоминания о другом времени и месте. Кто-то из её алых предков летал над Кельсингрой в то благодатное время, солнечным днем. Ей знакомы были не только свобода полета, но и дружба со Старшими в тот период, когда те жили в симбиозе с драконами. Те времена были благодатными для обеих рас. Она не знала точно, что именно привело к концу того периода. В своих снах она уходила от неприятного настоящего и исследовала прошлое, ища там подсказки, что ей можно сделать, чтобы будущее стало именно таким, каким ему следовало быть.

Внезапный порыв ветра хлестнул по её морде дождем и рассеял сны-воспоминания. Синтара открыла глаза под ночной грозой. Укрытие, которое соорудила для неё Тимара, было ненадежным — шаткий навес из бревен, крытых ветками. Постелью ей служил толстый слой лапника, не слишком хорошо изолировавший её тело от земли. С того момента, как Тимара построила этот навес, драконица успела вырасти, и теперь ей приходилось неловко сворачиваться в тесном пространстве. Девице следовало построить помещение попросторнее, с более толстыми стенами, возможно, обмазанными глиной, да и крышу сделать прочнее. Синтара так ей и говорила. А девица раздраженно спросила, сколько времени она желает оставаться без пищи, пока Тимара будет тратить все свое время на то, чтобы соорудить такое укрытие. Воспоминания об этом ответе снова вызвали у Синтары раздражение. Эта девица ничего не может сделать как следует! Драконице приходится дрожать в плохо построенном жилище, ощущая, как у неё живот подводит от голода! В её жизни нет ничего приятного. Только голод, лишения и обманчивые сны.

Синтара выскользнула из-под низкого навеса, ползя на животе. Казалось, дождь идет без перерыва. Луна и звезды спрятались за тучами, но, широко раскрыв глаза, она легко различала все вокруг. Здесь, на редколесье, где росло мало деревьев и кустов, хранители построили драконам поселок из убежищ. Как будто они — люди, которым всегда нужно лепиться друг к другу! Все укрытия были непрочными и не рассчитывались на долгое использование. Её собственное было не только не хуже других, но даже лучше большинства из них. Тем не менее оно все равно смутно напоминало конюшни и псарни. Это были укрытия для животных, а не жилища, подобающие Повелителям Трех Стихий.

Конечно, сами хранители устроились немногим лучше. Они поселились в остатках хижин пастухов и фермеров, построенных на этом берегу в давние времена. От некоторых остались только стены, но хранителям удалось сделать их пригодными для жилья. Она слышала их разговоры и мысли. Они считали, что смогли бы устроиться гораздо лучше, если бы им удалось попасть на противоположный берег, где величественная Кельсингра успешно перенесла все разрушительное действие времени и непогоды. Они могли бы отправиться туда на спине у этой дуры Хеби, которая, похоже, считает себя не столько драконом, сколько ломовой лошадью. Но для этого им пришлось бы бросить остальных драконов.

И они этого не сделали.

Синтару возмущала та искорка благодарности, которую это в ней зажгло. Благодарность была чувством незнакомым и неприятным, совершенно не подобающим дракону, особенно в отношении человека. Благодарность подразумевает долг. Но как дракон может оказаться в долгу у человека? С тем же успехом можно быть должником голубя! Или куска мяса.

Синтара прикрыла глаза от хлесткого дождя и стряхнула с себя эти мысли вместе с каплями дождя, которые она отрясла со своих крыльев. Пора. Ветер утих, кругом темно, все остальные спят. Тихо ступая по ковру из мокрых листьев и лесного перегноя, она оставила укрытия позади и двинулась вниз по склону к лугу, выходившему на реку.

Дойдя до луга, она остановилась, озирая окрестности взглядом, открывавшим её зрению ночь. Никто и ничто не шевелится. Вся сколько-нибудь крупная дичь разбежалась уже много недель назад, когда они только здесь оказались. Существа, которые поначалу смотрели на драконов с недоумением, быстро поняли, что их следует бояться. На лугу она находилась одна. Далеко внизу быстро текла река, ставшая полноводной из-за дождей: даже здесь был слышен её шум. Она была широкой, темной, холодной и глубокой, с таким сильным течением, которое способно было затянуть вниз даже драконицу, удерживая её там, пока она не утонет. У неё сохранились древние воспоминания, в которых она оказывалась в этой реке: тогда шок от холодной воды, принимающей её разогретое на солнце тело, был почти приятным. В этих воспоминаниях она позволяла воде смягчить резкое приземление, разрешала своему телу погрузиться, плотно сложив крылья, пока не почувствовала под когтями песок и гальку. А потом, надежно сжав ноздри, чтобы не пропустить в легкие воду, она преодолевала напор течения ивыбиралась на мелководье, а оттуда — на берег, и с каждой её сверкающей чешуйки стекала вода.

Однако эти воспоминания были очень давними. Сейчас, судя по рассказам хранителей, тут не было песчаного пологого берега — только жадный обрыв в глубину у края города. Если она попытается взлететь и случайно упадет в воду, есть немалая вероятность, что жестокое течение утащит её, и ей больше не удастся вынырнуть. Она огляделась. Сейчас разговаривали только река, ветер и дождь. Она одна. Никто не увидит её и не сможет насмехаться над её неудачей.

Она широко распахнула крылья и встряхнула ими: они захлопали на ветру, словно мокрые полотняные паруса. На секунду замерев, она задумалась над тем, откуда ей это известно, но тут же отмахнулась от этого бесполезного обрывка информации. Не все воспоминания были достойны сохранения — и тем не менее они у неё оставались. Она медленно пошевелила крыльями, растягивая их, проверяя каждый сегмент, заканчивающийся когтем, а потом подняла, чтобы наполнить их ветром. Правое крыло все ещё было меньше левого. И слабее. Как может летать дракон, у которого одно крыло работает хуже другого?

Компенсируя. Наращивая мышцы. Притворяясь, будто это — травма, полученная в бою или на охоте, а не изъян, который присутствует с того момента, как она вышла из кокона.

Она раз десять развернула и сложила крылья, а потом, широко раскинув их, постаралась замахать как можно энергичнее, но так, чтобы они не ударялись о землю. Жаль, что здесь нет скалы, с которой можно было бы взлететь — или хотя бы голой вершины холма. Придется удовольствоваться этим луговым откосом с высокой мокрой травой. Она широко распахнула крылья, определила направление ветра — и неуклюже побежала вниз по склону.

Разве так надо учиться летать дракону? Если бы она вылупилась здоровой и целой, её первый полет состоялся бы именно тогда, пока её тело было поджарым и легким, а крылья составляли гораздо большую его часть. Вместо этого она топочет, как убежавшая от хозяев корова, а мышцы на её теле наросли там, где это нужно для хождения, а не для полета. Да и крылья у неё не развились настолько, чтобы выдерживать её вес. Дождавшись порыва ветра, она подпрыгнула в воздух и сильно забила крыльями. Высоты оказалось недостаточно. Кончик левого крыла запутался в высокой мокрой траве и развернул её в сторону. Она отчаянно попыталась скорректировать это движение, но врезалась в землю. Приземлилась она на лапы, ошеломленная ударом и неудачей.

И разозлившаяся.

Она повернулась и снова потрусила вверх по склону. Она попытается ещё раз. И ещё. Пока небо на востоке не начнет сереть и не настанет время красться обратно в конюшню. У неё нет выбора.

* * *

«Где-то даже сейчас, — подумала Элис, — есть голубое небо. И теплый ветер». Она уютнее запахнула на себе поношенный плащ, глядя, как Хеби отворачивается от неё и несется по широкой улице, готовясь подпрыгнуть и полететь. Её широкие алые крылья словно сражались с утренним дождем, чтобы поднять её в воздух. Элис показалось, что драконица становится грациознее. Все более умело начинает полет. И, казалось, она с каждым днем вырастает все больше, и из-за этого роста на неё все труднее садиться верхом. Надо будет убедить Рапскаля в том, что его драконице нужна какая-то упряжь. Иначе ей очень скоро придется отказаться от поездок на Хеби в Кельсингру.

На неё налетел порыв ветра, который принес с собой более сильный дождь. Дождь, дождь, дождь… Порой лето и сухие теплые дни начинали казаться ей плодом её собственной фантазии. Ладно: если она станет тут стоять и глядеть вслед улетающей драконице, это её не согреет и не поможет выполнить намеченную на этот день работу. Она повернулась спиной к реке и устремила взгляд на свой город.

Элис ожидала почувствовать тот прилив бодрости, который обычно приносила ей эта картина. Как правило, когда Хеби приносила её сюда и она смотрела на раскинувшуюся перед ней Кельсингру, она ощущала волну радостного нетерпения при мысли о целом дне исследований. «Сегодня», — неизменно говорила она себе. Именно в этот день ей предстоит сделать какое-то решающее открытие, отыскать нечто такое, что даст ей по-новому взглянуть на древних Старших. Однако сегодня это приятное предвкушение ей изменило. Она посмотрела на широкий проспект, лежащий перед ней, а потом перевела взгляд дальше, чтобы охватить всю панораму города. Сегодня её взгляд не задерживался на сохранившихся целыми домах, а цеплялся за растрескавшиеся купола и обрушившиеся стены. Этот древний город был огромен. И задача, которую она перед собой поставила и выполняла с такой четкой последовательностью, была безнадежной. Ей не завершить свои исследования даже за десять лет. А десяти лет у неё нет.

Уже сейчас «Смоляной» с капитаном Лефтрином приближаются к Кассарику. Как только он сообщит там о результатах экспедиции, как только известие об их открытии дойдет из Дождевых чащоб до Удачного, сюда хлынут толпы людей. Искатели сокровищ и младшие сыновья, богачи, желающие стать ещё богаче, и бедняки, надеющиеся сколотить состояние, — все последуют за ним сюда. Этот поток невозможно будет остановить, а стоит им только оказаться на этом берегу, как город начнет исчезать. Её захлестнула волна отчаяния: она представила себе всех этих людей с кирками и ломами на плечах, и пирамиды бочек и ящиков для найденных ими кладов, сложенные на берегах. Когда они здесь появятся, древний город снова оживет. Стремление грабить принесет достаточно денег, чтобы восстановить причалы, и привлечет корабли и торговлю. Полному разрушению будет предшествовать жалкая имитация жизни.

Она набрала полную грудь воздуха и медленно выдохнула. Ей не спасти этот город. Она может только описать его таким, каким он был в тот момент, когда они его нашли.

Внезапно она необычайно остро ощутила, как ей не хватает Лефтрина: то была ужасная пустота, гораздо более мучительная, чем голод. Его нет уже больше месяца, и невозможно предугадать, когда именно он вернется. Дело было не в том, что он способен хоть как-то повлиять на то, что неизбежно случится, а в том, что он какое-то время был здесь вместе с ней, был свидетелем поразительной тишины, царящей в этом городе, ходил с ней там, где со времен Старших не ступала ничья нога. Благодаря его присутствию происходящее становилось более реальным, а с его отъездом все то, что она видела, нашла и зарегистрировала стало казаться эфемерным. Не подкрепленным его интересом.

Элис начала было поворачиваться налево, чтобы пройти по узкой улице и продолжить составление аккуратных планов, ведя свой поиск по хорошо отработанной схеме. Однако она вдруг резко остановилась. Нет! Если она и дальше будет действовать по-прежнему, то так и не войдет в более внушительные здания до того, как они будут разграблены. Значит, сегодня план меняется. Сегодняшний день не будет посвящен регистрации, зарисовкам и составлению заметок. Сегодня она будет просто смотреть, идя туда, куда её потянет.

Она снова вернулась на широкий проспект, который вел от реки прямо к далеким горам. При ходьбе ветер дул ей в бок. Она задерживалась у каждой улицы, отходившей от проспекта. Здесь было столько всего, что следовало бы исследовать, занести в каталоги и описать! Она добралась до конца пологого подъема и, подумав минутку, повернула направо.

На этой широкой улице дома были гораздо богаче тех скромных жилищ и магазинчиков, в которых она побывала рядом с берегом. Черный камень, основной строительный материал этих зданий, блестел от влаги и сиял там, где сквозь него проходили серебряные прожилки. Вокруг дверей и окон и по колоннам шла резьба. Вот тут колоннада украшена лианами, из-за которых выглядывают звери. А там вход закрыт каменным экраном, искусно изображающим шпалеру, увитую цветами.

У следующего здания оказался портик, под которым она укрылась от дождя, перешедшего в ливень. Здесь колоннам была придана форма акробатов, опирающихся ногами на плечи партнера и удерживающих руками свод. Высокие двери из серебристого растрескавшегося дерева преграждали ей вход. Она осторожно толкнула створку, предположив, что какой-то древний запор все ещё держит её закрытой. Её рука провалилась сквозь распадающуюся древесину. Испугавшись, она вытащила руку, а потом наклонилась, чтобы заглянуть в получившуюся дыру размером с кулак. За дверью оказался вестибюль, а дальше — ещё одни двери. Она взялась за ручку двери и повернула — но та сразу же начала отламываться. Ужаснувшись творимым разрушениям, она отпустила ручку, но тяжелый медный набалдашник оторвался и со звоном упал к её ногам. «Ну, молодец, Элис!» — кисло укорила она себя.

А потом, подгоняемая завывающим ветром и потоками дождя, она наклонилась и стала горстями убирать дерево, пока не сделала такую дыру, сквозь которую можно было пролезть внутрь. За дверью она остановилась и осмотрелась. Ей больше не слышен был стук дождя, а вой ветра стал приглушенным и далеким. Свет из высоких окон размытыми прямоугольниками падал на пол. Она прошла в центр вестибюля по распадающемуся у неё под ногами ковру, а потом подняла голову: на плафоне была изображена стая драконов. Некоторые несли в когтях украшенные лентами корзины, а фигуры в ярких одеждах сидели в самих корзинах и свисали с них.

Её манили створки следующей двери. Она прошла через комнату к ним и обнаружила, что они сохранились гораздо лучше наружных дверей. Ухватившись за сверкающую бронзовую ручку, она повернула её и толкнула створку. Та поддалась почти легко, тихо взвизгнув от долгой неподвижности.

Открывшееся помещение имело покатый пол, плавно уходящий к огромной сцене в центре театрального зала. Подмостки представляли собой островок, окруженный лентой пустого пространства, а затем шли ряды скамей и, в самом конце, кресла с пыльными призраками подушек. Подняв взгляд, она увидела отделенные занавесями ложи, величественно взирающие с высоты на сцену. Свет падал на неё сверху сквозь купол из толстого стекла. Многолетние слои пыли сильно задерживали свет ненастного дня, так что ему не удавалось рассеять таинственные тени, застывшие в дальних уголках зала. Стоящие в ожидании фигуры, едва различимые, казались заледеневшими от её неожиданного вторжения.

Элис осторожно перевела дыхание и, подняв руку, смахнула дождевые капли с ресниц. Она не сомневалась в том, что сейчас эти фигуры исчезнут. Она уже успела понять, что это — фокусы черного камня. Порой он шептал, порой — громко пел, а порой, когда она слишком быстро сворачивала за угол или случайно прикасалась пальцами к какой-нибудь стене, то успевала мельком увидеть людей, лошадей и повозки — всю ту жизнь, которую этот город по-прежнему помнил. Она тщательно протерла глаза, опустила руки и снова огляделась.

Они по-прежнему взирали на неё из теней — и все головы были повернуты в её сторону. Члены этой пестрой компании ясно демонстрировали свои профессии: это были акробаты и гимнасты, канатоходцы и жонглеры — такие же исполнители, каких она могла бы увидеть в труппе, приехавшей на Летнюю ярмарку, или которые выступали поодиночке на подходе к Большому рынку в Удачном, собирая брошенные зрителями монетки. Они были невозможно неподвижными, но даже окончательно поняв, что это статуи, она неуверенно проговорила:

— Привет…

Её голос разнесся по залу и эхом вернулся обратно. В дальней части зала занавеси, драпировавшие одну из театральных лож, внезапно оборвались и с громким шелестом упали на пол водопадом ниток, пуха и пыли. Она испуганно вздрогнула, а потом застыла, стискивая руки и глядя на мириады пылинок, которые кружились и плясали в жидком свете.

— Это просто статуи, — решительно заявила она в полный голос, — вот и все.

Она заставила себя повернуться и двинулась по проходу за сиденьями, направляясь к первой из статуй.

Элис надеялась, что вблизи эти изваяния перестанут так её тревожить. Она ошиблась. Каждая оказалась изумительно искусно вырезана и раскрашена. Жонглер, облаченный в синее и зеленое, застыл, держа два мячика на ладони одной руки, и три — на другой. Его голова была насмешливо наклонена, медно-зеленые глаза чуть щурились в зарождающейся улыбке. В двух шагах за ним замер акробат, протянувший руку напарнице: прижав подбородок к груди, он с любопытством взирал на пустые ряды. Его напарница была в бело-желтом полосатом наряде, сочетавшемся с его собственным, а её волосы падали растрепанным каскадом черных кудряшек. Губы изгибались в озорной улыбке. За этой парой ещё один акробат, слезший с ходулей; он придерживал их плечом, оглядывая пустой зал. На нем оказалась маска с птичьим клювом, а на голове был странный убор, имитирующий птичий хохол.

Она шла все дальше и дальше: тут не было ни одной повторяющейся фигуры. Вот стройный паренек ставит ногу на подставленное колено, готовясь забраться напарнику на плечи. Вот мужчина с флейтой у губ и тремя собачонками у ног: зверюшки стоят на задних лапах, готовые танцевать под его мелодию. Дальше оказалась девица с выкрашенными белой краской лицом и руками: её платье было украшено позолотой, изображающей золотое шитье. Позолочены были и её венец из перьев и петушиных голов, а в руках она держала скипетр, больше похожий на метелку для пыли. За ней оказались девушки-близнецы, мускулисто-поджарые, как хищные ласки, и облаченные только в коротенькие яркие юбочки и полоску ткани, едва прикрывавшую груди. Кожа их рук и живота была расписана яркими кругами — синими, красными и золотыми. Элис задержалась рядом с ними, пытаясь понять, были ли эти узоры татуировками, или же их наносили заново перед каждым выступлением. Она не сомневалась в том, что каждая статуя изображает совершенно реального и особенного члена труппы, которая когда-то давала представления в этом самом театре.

Завершив медленный обход театра, она снова остановилась, глядя на сцену. Как можно все это описать? Или объяснить? И к чему трудиться? Пройдет год или два, и все эти статуи исчезнут, будут отделены от труппы и увезены в Удачный, чтобы там их продали тому, кто предложит максимальную цену. Она тряхнула головой, но не смогла прогнать эту тягостную мысль.

— Мне жаль, — негромко сказала она им. — Мне так жаль!

Поворачиваясь, чтобы уйти, она заметила, что на полу что-то блеснуло. Поворошив обтянутым тряпицей ботинком мусор, она открыла серебристую полоску шириной со свою ладонь. Опустившись на колени, она стянула изношенную перчатку, чтобы рукой смахнуть остатки пыли, но при её прикосновении серебристая полоска внезапно ожила. Свет пробежал по ней от того места, до которого дотронулись её пальцы, распространяясь во все стороны. Ленты света, расходившиеся от места, на котором она стояла, очерчивали контуры помещения, карабкались по стенам и обрамляли дальнее верхнее окно сложным узлом света, поблескивающего серебром.

— Джидзин, — проговорила она негромко, почти спокойно. — Я уже такое видела: это металл, светящийся при прикосновении. Когда-то в Трехоге такого было много.

Однако Элис сомневалась в том, что в Трехоге было нечто подобное. Это устройство оказалось совершенно целым и работающим. Она так и осталась стоять, нагнувшись, прижав руку к полоске и, глядя вверх, изумлялась тому, как серебряный свет разбудил древний зал, наполнив радостью. Она почти что ожидала услышать музыку, которая возвестит об антракте перед началом представления.

Все волоски на её теле встали дыбом, когда призрачная музыка действительно заиграла. Она была слабой и далекой, но явно веселой. Оживленно протрубил рожок, какой-то струнный инструмент повторил его мелодию нота за нотой. И тут статуи пришли в движение. Головы начали кивать в такт музыке, метелка для пыли превратилась в дирижерскую палочку, девушки-близнецы согласованно шагнули сначала вперед, потом назад. Ожившие фигуры заставили Элис всхлипнуть от ужаса. Она попыталась выпрямиться, но вместо этого шлепнулась на пол.

— Нет! — прошептала она в мучительном страхе.

Однако статуи не приближались к ней. Музыка играла, а они двигались, кивая в такт, мягко поводя руками. Губы их улыбались, но глаза оставались невидящими. На её глазах музыка сбилась — и жесты статуй стали более неуверенными и несогласованными, а потом, когда мелодия прервалась и стала разбиваться на фрагменты, статуи с содроганием остановились. Музыка стихла, а серебряное сияние джидзина медленно померкло. Спустя несколько мгновений единственное освещение зала снова давал только далекий стеклянный купол наверху, а статуи стали неподвижными.

Элис сидела на полу, чуть покачиваясь.

— Я это видела. Это было на самом деле, — уверяла она саму себя.

И, произнося эти слова, она почему-то знала, что оказалась последним человеком, которому суждено было увидеть это проявление магии Старших.

* * *

Дождь прекратился. Ветер оставался холодным, но теперь он отгонял облака от солнца, и дополнительный свет был очень кстати. Элис закуталась во влажный плащ, но ветер находил в нем все прорехи и проникал в них, прикасаясь к ней своими холодными пальцами. Она быстро прошла по той же улице, а потом свернула на боковую, чтобы спрятаться от напора ветра. Внезапное недовольное карканье ворона заставило её вздрогнуть. Птица снялась с крыши одного из зданий и быстро улетела. Здесь, идя рядом с фасадами зданий, она была укрыта от ветра, а слабый солнечный свет даже давал чуточку тепла. Когда ей в последний раз было совершенно тепло? Ответ пришел сразу же: в ночь накануне возвращения Лефтрина в Кассарик. Она гадала, где он сейчас находится, и как грозы влияют на его движение. Он уверял её в том, что плаванье вниз по течению пройдет гораздо быстрее, чем вверх по реке, и что отмелей, которые так замедлили их продвижение, заставив задержаться на несколько дней, сейчас просто не будет.

— Нам просто нужно будет выбирать самое сильное течение, в этом нет ничего сложного. А если у нас будут сомнения, тогда я просто предоставлю «Смоляному» свободу, и он найдет для нас дорогу. Поверь мне. А если уж не можешь верить мне, то поверь моему кораблю! Он защищал от этой реки многие поколения моей семьи.

Элис действительно доверяла и своему капитану и его живому кораблю. Но ей безумно хотелось, чтобы Лефтрин сейчас был здесь. Она ждала его возвращения одновременно с нетерпением и ужасом, потому что, когда он вернется, дни этого города будут сочтены. Она снова ощутила острое чувство вины. Её ждёт работа, очень много работы. Короткий зимний день быстро закончится — и до заката она должна вернуться туда, где её будет ждать драконица.

Она быстро миновала два здания, пострадавшие от времени или землетрясения — а, возможно, от того и другого сразу. Фасад одного из них обрушился горой обломков, занявших всю улицу и открывших заброшенные помещения внутри строения. Перебираясь через завал, она обратила внимание на то, что соседнее здание накренилось, наваливаясь на первое. Фундамент из черного камня пошел трещинами. Она поспешно миновала их, держась противоположной стороны улицы.

Дрожа от холода, проголодавшаяся Элис решила найти укрытие, где можно будет устроиться на дневную трапезу. При ней были сверток с полосками сухого мяса и небольшая бутылка воды. Простая пища, но благодаря голоду при одной мысли о еде у неё потекли слюнки. Вот только чего бы она не отдала за чашку горячего чая, приправленного корицей и подслащенного медом! И за несколько жирных пирожков с мясным фаршем, которые продавали удачненские лоточники! Такие трубочки из слоистого теста, масляные и чуть подгоревшие, начиненные пряным мясом с луком и шалфеем.

Не думай об этих вещах! Не думай о горячей сытной еде, о новых теплых шерстяных чулках или о толстом зимнем плаще с лисьим воротником и капюшоном, который лежит бесполезно сложенный на полке в доме Геста. Как бы ей хотелось ощутить на плечах его уютную тяжесть!

В конце улицы огромная площадь, вымощенная одним только белым камнем, блестела на солнце, слепя Элис глаза. Казалось, она была рассчитана на великанов. Огромный высохший фонтан украшало скульптурное изображение зеленого дракона, рвущегося в небо. Его сверкающие крылья были наполовину раскрыты. Интересно, этот дракон специально сделан слишком большим, или эти существа на самом деле достигают таких размеров? Она воззрилась на него, представляя себе, как в эту пасть одним глотком отправляется целая лошадь.

За фонтаном начиналась широкая лестница, ведущая к колоссальному зданию. Снаружи на черных стенах красовались гигантские белые фигуры барельефа, на котором женщина вспахивала поле, идя за упряжкой волов. На голове у неё была надета корона из цветов, а искусно изображенные полупрозрачные одежды словно вздувались позади неё из-за ветра. Её изящные ноги были босыми. Это изображение вызвало у Элис улыбку: она представила себе, как эта женщина стала бы выглядеть по окончании хотя бы одной борозды, не говоря уже о целом вспаханном поле. В этом барельефе кто-то дал полную свободу очень творческой фантазии!

Элис подняла глаза на башню, возносившуюся над массивным зданием. Её венчал купол с изогнутыми стеклами. Достаточно было одного взгляда, чтобы убедиться: она дошла до самого высокого строения на вершине этого холма, а, возможно, и во всем городе. Когда она снова опускала глаза, её взгляд зацепился за надпись, высеченную над входом. Буквы Старших извивались и танцевали, маняще знакомые, но ускользающие от понимания.

Ладно. Она зайдет внутрь, поест, а потом проверит, уцелела ли лестница, ведущая в башню. Если ступени сохранились, она воспользуется удачной возможностью, чтобы зарисовать весь город — что ей, наверное, следовало бы сделать первым делом, попав сюда! Она начала долгий подъем к зданию. Ступени были широкими и низкими.

— Что за идиотская конструкция! — проворчала она, но тут же смешливо фыркнула.

Эти ступени просто не рассчитывались для ног и шага человека. Для дракона они были бы идеальными. Она устремила взгляд на черный провал входа. Громадные деревянные двери, ведущие в это помещение, давно рухнули. Их кусками были сейчас усыпаны ступени. Добравшись до входа, она переступила через обломки упавшего дерева и бронзовых скреп и вошла внутрь.

Во внутреннее помещение попадало на удивление много света. Обширное пространство мраморного пола было усеяно остатками мебели. Это бывшие бюро или столы? А вот тут не скамья ли? Гобелены, когда-то украшавшие простенки между окнами, свисали неопрятными лохмотьями. Она двинулась в глубь огромной комнаты, и куски пересохшего дерева с хрустом крошились под её ногами.

В оконных нишах оказались каменные скамьи, и на одной из них Элис устроилась, чтобы пообедать. Она села на холодное сиденье, притянув ноги к груди, и тщательно подоткнула под себя мокрый плащ, стараясь сохранить тепло тела. Ей вспомнилось платье Старших, подаренное Лефтрином: если бы оно сейчас было на ней надето, ей было бы тепло. Но, несмотря на кажущуюся прочность древней ткани, она предпочитала не выходить в нем на улицу. Оно было таким же уникальным и неповторимым, как и любой артефакт этого города, так что его следовало бы хранить и изучать, а не использовать как обычный предмет одежды.

Элис вынула из сумки сверток с копченым мясом и сняла кожаную флягу с водой, висевшую у неё на плече. Стащив с рук перчатки, она развернула свою трапезу. Скрученные полоски красноватого мяса были жесткими, однако ольховый дым придал им приятный вкус. Она упорно жевала, запивая каждую порцию глотком воды. Вода — это вода. Её трапеза была необильной и быстро закончилась, однако она напомнила себе, что должна быть благодарна за то, что имеет. Во время еды она смотрела через пустой дверной проем на меркнущий свет. Зимние дни такие короткие! Она заберется так высоко, как только сможет, осмотрит город и зарисует то, что получится, а потом вернется к старым причалам дожидаться Хеби.

В дальней части помещения, напротив рухнувших дверей, широкая лестница уходила в полутьму. Элис встала, снова повесила фляжку на плечо и прошла к ступеням. На той поверхности, которую она миновала, можно было бы вырастить довольно большой сад. Когда она отошла от дверей, громадный размер помещения заставил её почувствовать себя крошечной и уязвимой. Далекий шепот призрачных обитателей города стал громче. Чем глубже она заходила в здание, тем более ощутимым становилось присутствие древних Старших. Ей показалось, что уголком глаза она уловила какое-то быстрое движение, но когда она присмотрелась, там никого не оказалось. Она собралась с духом и пошла дальше.

Она уговаривала себя, что бояться бесполезно. Чего тут бояться? Воспоминаний, хранимых камнем? Они не могут причинить ей вреда, если она не позволит им захватить себя и зачаровать. А она этого не сделает. Просто не сделает, и все. Её ждёт работа. Она зашагала шире и не позволила себе оглянуться, когда шепот стал громче. Здесь ступени были круче, чем на улице: хотя бы эта лестница была рассчитана на людей. Собираясь подниматься вверх, она положила руку на перила.

И тут вокруг неё началась суматоха. Три юных пажа пробежали мимо неё, мальчишечьими голосами обвиняя друг друга в каком-то проступке, который, несомненно, совершили они все. Вниз по лестнице, хмуро глядя на озорных пажей, шла целая дюжина высоких взрослых, облаченных в желтые одеяния. Их глаза блестели — медные, серебряные и золотые, — а когда одна из женщин сделала жест рукой с изящными пальцами, Элис отпрянула от призрачного прикосновения, которое так её и не коснулось. Она поспешно оторвала ладонь от перил, и в помещении стало тихо. Однако оказалось, что призраки, один раз коснувшиеся её восприятия, стали сильнее. Рокот их занятий волнами доносился до её слуха. Пусть во время подъема она и не видела их настолько же ясно благодаря тому, что сцепила руки перед собой, но все равно их ощущала.

Добравшись до первой лестничной площадки, Элис заглянула в просторную комнату. Призраки скамей и секретеров высились над их собственными раскрошившимися останками. Она услышала нетерпеливый звон колокольчика и, повернув голову, почти наяву увидела пажа в короткой желтой блузе и синих рейтузах, стремительно бросившегося на вызов. Она отвернулась. «Правительственные дела, — решила она. — Возможно, архивный отдел или законодательная палата».

Она продолжила подъем. Лестницу освещали только широкие окна, находившиеся на каждой площадке. Стекла были мутными от потеков дождя. Из первого можно было увидеть только соседние здания. Из второго перед ней уже раскинулись крыши. Дальше парадная лестница не вела. Она пересекла большое помещение и отыскала более узкую лестницу, которая уходила выше. Однако на следующей площадке её надежда увидеть панораму города оказалась обманутой роскошным витражным окном. Дневной свет был слишком тусклым, чтобы изображение витража можно было оценить по достоинству, но ей удалось разглядеть женщину Старшей расы с темными волосами и темными глазами, поглощенную беседой с медным драконом. Площадка переходила в нечто вроде галереи, где высокие окна пропускали больше света, чем на предыдущих этажах. Стены между окнами были украшены фресками, на которых Старшие распахивали поля, собирали урожай… и готовились к войне?

Она прошла в комнату, чтобы рассмотреть изображения повнимательнее. Да. На одной из фресок мускулистый Старший ковал светящийся клинок, рассыпающий искры. На другом гибкий зеленый дракон вставал на задние лапы рядом со стройной Старшей с рыжими волосами. Перепоясанная мечом женщина упирала кулаки в бока. Её согнутые руки бугрились мышцами, ноги были заключены в броню, похожую на гибкую серебряную чешую. Какой-то синий дракон, облаченный в шипастую сбрую, прожигал Элис взглядом алых глаз.

Она медленно обошла всю комнату, стараясь запомнить каждое изображение. Старшие и драконы были реальными личностями — в этом она не сомневалась. Ей почти удавалось прочитать надписи, сверкающие под каждым изображением. Она надолго задержалась перед сценой с красно-серебряным драконом. Старший, стоящий подле него, был тоже красно-серебряным, а их парная броня была усеяна черными шипами. Мужчина сжимал в руках странный лук — короткий и снабженный воротом. Сбруя дракона щетинилась шипами и колчанами с запасными стрелами. На спине у дракона было закреплено нечто вроде трона с высокой спинкой и свисающими вниз ремнями. Сидя на нем, воин мог вступать в бой вместе со своим драконом. Так что, несмотря на то, что Синтара ругает Хеби, разрешающую Рапскалю летать верхом на ней, древние Старшие все-таки перемещались верхом на драконах. Элис задумалась о том, кем были их враги. Люди? Другие Старшие? Другие драконы? Сложившиеся у неё представления о том давнем времени пошатнулись и перестроились. Прежде она считала Старших миролюбивыми и мудрыми — слишком мудрыми для того, чтобы воевать. Она вздохнула.

Она слишком здесь задержалась. Меркнущие изображения подсказывали ей, что короткий зимний день сменяется вечером. Если она собирается сегодня закончить обход этого здания, ей пора идти дальше. Следующая лестница оказалась винтовой — и она решила, что, наконец, добралась до основания башни, которую заметила с улицы. Её путь шёл вдоль наружной стены и освещался узкими глубокими окнами, из которых видны были только крошечные кусочки городской панорамы. Она добралась до какой-то двери, но та оказалась запертой, как и следующая за ней, и ещё одна. Но ведь никто не стал бы запирать двери пустой комнаты? Что бы ни увело отсюда все население города, они наверняка оставили за этими запертыми дверями нечто такое, что следовало оберегать. Она представила себе стеллажи со свитками или полки, заставленные книгами. А, может, это казначейство города, а за дверями скрыты отчеканенные монеты и другие богатства…

Продолжая путь наверх, Элис встречала все новые запертые двери — по одной после каждого короткого пролета. Она проверяла каждую, напрягаясь каждый раз, когда ей приходилось прикоснуться к металлическим ручкам с небольшими вставками из черного камня. Всякий раз это походило на удар молнии, которая стремительно выжигала в её глазах картину оживленной деятельности, а потом она отдергивала руку, возвращая башне тишину и сумрак. С каждым пролетом лестница становилась все уже и круче.

А потом Элис внезапно попала в помещение, оказавшееся намного больше, чем она ожидала. Вершина башни походила на шляпку гриба, раскрывшуюся на ножке, и была увенчана куполом из толстого стекла. Дождь возобновился, и струйки воды бежали по грязному стеклу ручейками, словно она смотрела снизу вверх на брюшки ползущих змей. Стены этой залы под куполом состояли из череды панелей из стекла и камня. Она потрясенно заметила, что одно из стекол разбито. Она неуверенно обошла обломки стола, который когда-то стоял в центре круглой комнаты. Подойдя ближе, она нахмурилась. Кто-то разжигал в этом помещении огонь! И окно было разбито преднамеренно: осколки стекла усыпали пол и парапет, который шёл по краю башни. На саже, покрывшей стену, остался четкий отпечаток ладони.

Её затопило возмущение. О чем только думал Рапскаль? Потому что, скорее всего, виновником этого безобразия был именно он. Он проводил в городе больше всего времени, ему больше других любопытно было исследовать город — и, по её мнению, он единственный из хранителей мог оказаться настолько импульсивным, чтобы сотворить подобное просто для того, чтобы можно было высунуться наружу и свободно разглядывать город.

Но сейчас её так и подмывало сделать то же самое. Она на секунду выглянула в окно, чтобы убедиться в том, что знала и так. Солнце уже садится, дождь снова идет. А потом, с замиранием сердца она рискнула перешагнуть через острые осколки, все ещё торчавшие из рамы, и выйти на парапет. Холодный ветер толкал её, разбитое стекло хрустело под ногами. Дорожка, огибавшая башню, была узкой, а окружавшая её ограда — смехотворно низкой.

Прижимаясь к стене, она осторожно пошла вокруг башни, разглядывая сквозь дождь город и его окрестности. Туман и подступающие сумерки страшно ей мешали. Широко раскинувшийся город казался кучкой строений на фоне темной земли. За отсвечивающей черным рекой она увидела искры огней в поселении хранителей, но величественная Кельсингра спала в темноте. Она почти завершила свой обход, когда заметила в ограждении небольшие воротца. Затаив дыхание, она заставила себя шагнуть к краю и посмотреть вниз. Да. От дверцы начиналась лестница, спускавшаяся к другому круговому балкону. Она моментально определила её назначение: доступ для мытья окон. Она ухватилась за ограждение обеими руками и наклонилась вперед. Лестница спускалась на несколько этажей. У запертых комнат, мимо которых она проходила, поднимаясь наверх, были окна. Если бы день был сухим и солнечным, она рискнула бы спуститься и проверить, нельзя ли попасть в запертые комнаты снаружи. Однако сейчас, когда она оказалась одна, под дождем и ветром, а день угасал, нельзя было рисковать: риск падения был слишком велик. Она протиснулась обратно в башню и остановилась, смаргивая капли дождя с ресниц.

Её внимание привлекла куча мусора в центре комнаты. Она присела на корточки, чтобы её рассмотреть. Тут стоял большой круглый стол, и он разрушился. Однако на этом столе что-то стояло. Она не сразу поняла, на что именно смотрит. Это оказалась модель города — этого города! На ней можно было различить причалы, чуть испорченные дождем, проникавшим через разбитое стекло. Однако остальная часть модели удивительно хорошо сохранилась. Башня, в которой она сейчас находилась, действительно оказалась в самом центре города, так что через стекла круглой комнаты открывались те же виды, что и на макете.

Если бы только у неё был факел! Свет уходил чересчур быстро. Завтра она первым делом вернется сюда и принесет что-то, на чем можно будет рисовать. Этот удивительный план города необходимо как-то сохранить! Беспечный вандализм Рапскаля подверг драгоценный артефакт опасности. Она сегодня же поговорит с ним и добьется, чтобы он осознал, какой ущерб успел нанести. Остается только надеяться, что он не устраивал подобных разрушений ещё где-то. О чем он только думал?

Глубоко вздохнув, она выпрямилась. Ей безумно не хотелось оставлять этот удивительный план — но столь же сильно ей не хотелось спускаться вниз после наступления темноты. Брошенный на макет прощальный взгляд заставил её резко остановиться. Мост? Через реку был перекинут мост? Не может этого быть! Невозможно построить мост через такой бурный поток! Однако вот он — крошечный макет черного моста, переброшенного через широкую реку. Она снова сориентировалась и ещё раз рискнула выйти на скользкий от дождя парапет. Вглядевшись в туман и дождь, она ничего не увидела. Скорее всего, мост давным-давно рассыпался.

Элис вернулась в помещение башни и начала длинный путь вниз по лестнице. Спуск по ступеням теперь напоминал погружение в колодец. Она сумела преодолеть первый пролет, но потом темнота победила её решимость, и ей пришлось вести рукой по черной стене. К её изумлению, это дало ей не просто опору: её прикосновение принесло в башню освещение, так как её пальцы легли на полоску джидзина, закрепленную в стене над перилами. Свет распространялся впереди неё, неяркий, но определенно гораздо более предпочтительный, чем темнота — и его хватало на то, чтобы видеть, куда ставить ноги. На этой лестнице призрачных воспоминаний Старших было меньше, и большинство встреченных ею были вооружены метлами или пыльными тряпками. Один раз какой-то служитель в желтом одеянии с закрепленным на плече значком, свидетельствующим о его важности, вышел через одну из запертых дверей. Он нес охапку свитков и, степенно ступая, начал спускаться вниз. Элис целых два пролета не решалась пройти сквозь бестелесное видение и ускорить шаги. Когда она обернулась на него, его задумчиво-хмурый взгляд не остановился на ней, словно это она была призраком.

Пересекать погрузившиеся в темноту комнаты было страшно. Когда она, наконец, оказалась на первом этаже и увидела в дверном проеме с рухнувшими дверями серый вечерний свет, то перешла на бег, чтобы поскорее покинуть здание. Её шаги гулко отдавались в пространстве, и ужас, который она все это время не позволяла себя ощущать, внезапно победил её, заставив поспешно оставить позади башню Старших. Она бежала по улицам туда, где её должна была ждать Хеби.

* * *

^{Двадцать пятый день месяца Перемен, — седьмой год Вольного союза торговцев.}

^{От Кима, смотрителя голубятни в Кассарике, — Детози, смотрительнице голубятни в Трехоге.}

Как ты посмела намекать, будто это я источник проблем со вшами! Столь же вероятно, что птицы подхватили этих паразитов, ночуя в лесу во время перелетов. Ты можешь прятаться за спинами гильдейских инспекторов, но я-то знаю, кто подал эту жалобу и спровоцировал неоправданную и мешающую нормально работать проверку моих чердаков и голубятен! Ты и твоя родня так и не смирились с тем, что среди вас появился татуированный, который стал смотрителем голубятни благодаря собственному усердию и стараниям. Вот как вы, жители Дождевых чащоб, встречаете нас, и все наше «равенство» — это ложь и низкие обвинения! Ты, чешуемордая плоскогрудая сучка! Я и сам представлю Совету свои обвинения, начиная с того, как ты, Эрек и твой племянник устроили против меня заговор и клевещете на меня с той самой поры, как я занял это место! Может, ты и думаешь, будто сможешь теперь прекратить эту вендетту, но я не успокоюсь, пока твои голубятни не опустеют, а твою лицензию смотрительницы птиц не отзовут!

Глава 8

ЧУЖИЕ ЖИЗНИ

Шел уже второй день без дождя. Седрика это радовало бы ещё больше, если бы погода стала к тому же чуть теплее. Холодный дождь донимал их теперь почти каждый день. Один раз он вслух спросил:

— С чего это Старшим вздумалось здесь обосноваться? Зачем было строить город в таком дождливом месте, почему они не выбрали побережье рядом с каким-нибудь теплым морем? Драконы обожают солнце. Почему Старшие поселились именно здесь?

Карсон бросил на него пристальный взгляд.

— Очень хороший вопрос. Иногда, когда Плевок видит сны и его мысли пробиваются в мою голову, у меня создается чувство, будто я вот-вот пойму, почему. Определенно существовала какая-то причина, по которой Кельсингру построили именно на этом месте, и причина важная. Я ощущаю это по его воспоминаниям. По дороге в город драконы были переполнены яростным нетерпением. Я разделяю это чувство в его снах, и почти понимаю, в чем дело. А потом понимание от меня ускользает. Но я и сам об этом задумывался.

Слабое утешение. Ну, сегодня хотя бы нет дождя. Седрик напомнил себе об этом и постарался найти в своей душе хоть немного радости по этому поводу. Это оказалось непросто. В те дни, когда дождь не шёл, Карсон вставал ещё раньше обычного, чтобы воспользоваться улучшением погоды. Этим утром Седрика разбудил негромкий стук молотка за стеной их домика — прямо около кровати. Он посмотрел на отверстие в стене, находящееся над их постелью. Звук долетал через него.

Когда-то в прошлом окна этого домика были застеклены, а может, даже имели ставни. Каменные стены были умело сложены, и каменный очаг — тоже. Когда они выбрали себе этот дом, крыши на нем уже давно не было. Карсон заново покрыл дом, грубо обтесав жерди, на которые они уложили ветки и охапки травы с луга. Поначалу, переселившись сюда, они завесили окна лишними одеялами из овечьих шкур. Однако дни и ночи становились все холоднее, так что вскоре им пришлось забрать одеяла для собственной постели, а вместо них Карсон приколотил клиньями куски кожи, которые не впускали в помещение не только ветер и дождь, но и дневной свет. Плохо выдубленная кожа ещё больше усиливала постоянный запах мертвых животных, наполнявший жизнь Седрика. Карсон несколько раз обещал, что постарается придумать какое-то более удачное решение. И вот сейчас жесткая кожа подергивалась в такт ударов молотка. Почему Карсону вздумалось заняться этим делом на рассвете, Седрик понять не мог.

Он скатился с грубо устроенного ложа, которое они делили, и прошаркал к очагу. Огонь почти догорел. Он добавил в него несколько поленьев, хоть и знал, что из-за этого ему придется таскать лишние дрова. После он пощупал одежду, которую они выстирали и развесили сушиться не прошлым вечером, а позапрошлым. Рубашки высохли, а вот швы и пояса на брюках оставались влажными. В те дни, когда беспрерывно лил дождь, высушить хоть что-то до конца было почти невозможно. Вздохнув, он натянул на себя самые сухие вещи, которые ему удалось найти, а потом перевесил простиранные вещи в надежде, что к ночи они высохнут. Ему страшно хотелось сложить и убрать лишнюю одежду. Жизнь в тесном домике, где пахло шкурами и на каждом шагу приходилось увертываться от развешанных носков, вызывала у него глубокое уныние. Он тосковал по чистоте и аккуратности: очень трудно обрести спокойствие посреди беспорядка. С ним так было всегда. Раньше ему обязательно нужно было прибраться у себя в кабинете, прежде чем он мог приняться за дела. Стук за окном не прерывался, становясь все более поспешным.

«Голодная».

Его драконица втолкнула свою жалобу ему в голову, вытесняя все другие мысли.

«Знаю, красавица моя. Я постараюсь это исправить как можно быстрее. Дай мне сначала проснуться».

«Голодная всю ночь. Голодная сегодня. Слишком много спишь».

«Ты права, маленькая королева. Я исправлюсь».

Порой ему проще было согласиться с Релпдой, не пытаясь с ней спорить. Маленькая медная драконица была требовательной и властной и совершенно по-детски не желала знать о чужих потребностях.

А ещё она боготворила его и полагалась на него так, как ни одно живое существо прежде не делало. И он полюбил эту ревнивую, эгоистичную и язвительную малышку.

— «Малышку!» — произнес он вслух, застегивая на себе рубашку, и сам над собой посмеялся.

Она была маленькой только по сравнению с другими драконами. Прокормить её становилось почти невозможно. Хорошо ещё, что устроенный Карсоном ставной невод продолжал давать постоянный приток рыбы. Без ежедневной утренней порции этой пищи Релпда вообще не давала бы ему покоя. Он и без того ощущал не только собственные голодные колики, но и её тоже.

Он заглянул в очаг. В дымоходе, выше огня, в потоке дыма висело несколько кусков ярко-красной рыбы. Дым служил одновременно и средством приготовления рыбы, и помогал предохранить её от порчи. А ещё эта импровизированная коптильня добавляла свои собственные ароматы к разнообразнымзапахам, царящим в помещении.

Он так устал от разных запахов!

Седрик снял свой плащ с крючка у двери и, встряхнув как следует, набросил себе на плечи. Пора начинать день. У него много дел. Надо принести воды для стирки и готовки. Накормить драконицу, поесть самому. Но сначала он узнает, что пытается сделать Карсон. Стук превратился в прерывистый грохот.

Он зашел за угол дома и обнаружил, что Карсон возится с грубо сколоченной деревянной рамой. Охотник натянул на неё кусок кожи, закрепив на деревянных колышках, вколоченных по бокам. Именно это «окно» он сейчас и пытался пристроить в проем. На глазах у Седрика хрупкая кожа лопнула.

— Проклятое невезение! — выругался Карсон, отшвыривая раму и кожу.

Седрик с изумлением смотрел, как его сожитель пинает ногой неудачное изделие.

— Карсон? — неуверенно проговорил он.

Этот оклик заставил охотника резко обернуться к Седрику. Лицо у него неожиданно покраснело.

— Не сейчас, Седрик! Потом.

Он повернулся и зашагал прочь, оставив Седрика недоуменно смотреть ему вслед. Он ещё никогда не видел, чтобы Карсон настолько выходил из себя, и уж тем более, чтобы он выказывал это настолько по-ребячески. Это пробудило в нем неприятные воспоминания о Гесте.

«Вот только Гест обратил бы свой гнев на меня, — подумал он. — Гест сделал бы меня виноватым во всем, из-за того, что я с ним заговорил».

Он прошел к брошенному Карсоном изделию, поднял раму, которую пинок особо не повредил, и задумчиво посмотрел на шкуру. Поняв, что это такое, он ощутил укол стыда. Кусок кожи был выскоблен до такой тонкости, что начал пропускать свет, оставаясь при этом преградой для ветра и дождя. Волоски со шкуры отскребли очень тщательно, а потом её тщательно высушили, чтобы она пахла не так сильно. Это Карсон сделал в ответ на сетования Седрика по поводу закрытого окна. Седрик поскреб заросший щетиной подбородок, обдумывая случившееся. Он пожаловался, не задумываясь о том, что Карсон может воспринять его жалобу как критику или потратить столько усилий и раздумий на то, чтобы поправить дело.

Он все ещё держал в руках раму, когда за спиной послышались шаги. Карсон взял у Седрика окно и грубовато сказал:

— Оно должно было встать на место, так что ты проснулся бы и увидел свет. Вот только проем оказался слишком неправильной формы. Я хотел сделать тебе сюрприз, но ничего не получится. Я знаю, как это сделать, но у меня нет нужных инструментов. Извини.

— Нет, это ты меня извини. Я не собирался так много жаловаться.

— Ты привык к лучшему. К гораздо лучшему, чем все это.

С этим утверждением спорить не приходилось.

— Но это же не твоя вина, Карсон. И когда я жалуюсь, я… ну, просто жалуюсь. Я не хочу сказать, что ты должен что-то исправить. Просто…

— Просто тебе тут неуютно. Я это знаю. Ты привык к лучшему, Седрик. И ты заслуживаешь лучшего, только я не знаю, что я могу для этого сделать.

Седрик проглотил рвущийся наружу смешок.

— Карсон, ведь тут всем приходится так же трудно, как и нам. Когда «Смоляной» вернется, все станет лучше.

— Только чуть-чуть. Седрик, я же за тобой наблюдаю. И я вижу, как ты устал от всего этого. И это меня тревожит.

— Почему?

Карсон бросил на него странный взгляд.

— Может, потому, что я присутствовал при том, как ты очень искренне попытался покончить с собой. Может, потому что я боюсь, что когда ты снова попытаешься это сделать, меня рядом не окажется. И у тебя это может получиться.

Седрик был ошеломлен.

— Я стал совершенно другим человеком! Я сильнее этого! — запротестовал он. Слова Карсона его задели, хоть он и не мог бы объяснить, почему именно. Но уже в следующее мгновение он это понял. — Ты считаешь меня слабым! — обвиняюще бросил он охотнику, ещё не успев понять, что собирается это сказать.

Карсон опустил глаза и покачал лохматой головой. Очень неохотно он ответил:

— Не слабым, Седрик. Просто… неокрепшим. Не таким, чтобы справляться с трудностями, которые все не кончаются и не кончаются. Это не делает тебя плохим человеком, просто…

— Слабым, — закончил за него Седрик. Ему было противно, что замечание Карсона так сильно его ранило — гораздо противнее даже, чем навернувшиеся на глаза жгучие слезы. Нет! Он не намерен из-за этого плакать. Это только подтвердит правоту Карсона. Он прокашлялся. — Мне пора к рыбному садку, чтобы принести что-нибудь Релпде. Она проголодалась.

— Знаю. Плевок тоже. — Карсон тряхнул головой, словно его донимали комары. — Наверное, отчасти поэтому я сегодня так злюсь. — Он проговорил это почти умоляюще, а потом снова тряхнул головой. — Этот проклятый Плевок! Он знает, что может передать мне свой голод. Он навязывает его мне. Из-за этого я постоянно раздражен. Из-за этого мне трудно думать и трудно быть терпеливым, даже делая что-то совсем простое. — Карсон вскинул голову и встретился взглядом с Седриком. В его глазах отражалась решимость. — Но я не собираюсь нести ему еду. Пока не собираюсь. Мне надо, чтобы он поголодал. Пусть проголодается настолько сильно, чтобы попытаться что-то предпринять. Он — ленивый маленький подонок. Ему следует усерднее стараться учиться летать. Но пока я рядом и готов кормить его всякий раз, как он почувствует голод, он не станет прилагать к этому реальных усилий. Я намерен дать ему немного помучиться, иначе он никогда не научится сам о себе заботиться.

Седрик задумался над сказанным.

— Ты считаешь, что мне следует поступить с Релпдой так же? Дать ей голодать?

Задавая этот вопрос, он почувствовал, что драконица уловила его мысль.

«Нет! Мне не нравится быть голодной! Не поступай со мной так гадко!»

— Я понимаю, что это кажется очень суровым, — проговорил Карсон, словно он тоже услышал мысль Релпды, — но нам необходимо что-то делать, Седрик. Даже если бы я ежедневно охотился с утра до ночи и каждый день охота была удачной, этого бы не хватило, чтобы прокормить их всех. Они все голодны, постоянно. А некоторые голоднее других. Но есть предел тому, что способны сделать мы, хранители. Драконы должны прилагать больше усилий к тому, чтобы летать и кормиться самим. И им необходимо делать это немедленно, пока не стало слишком поздно.

— Слишком поздно?

Вид у Карсона был мрачный.

— Посмотри на них, Седрик. Они должны быть летающими созданиями, а они ведут жизнь сухопутных животных. Они растут не так, как надо. Крылья у них слабые, а у некоторых они просто слишком маленькие. Рапскаль был прав. С самых первых дней, как он взял на себя заботу о Хеби, он заставлял её пытаться летать, каждый день. Посмотри на неё как-нибудь и сравни очертания её тела с обликом остальных драконов. Обрати внимание на то, где мышцы разработаны, а где — нет. — Он покачал головой. — Трудно заставить Плевка упражнять крылья. Он упрямый и прекрасно знает, что он больше и сильнее меня. Я могу влиять на него только через пищу. Он знает моё правило. Он пытается взлететь. После этого я его кормлю. Он должен делать такую попытку каждый день. И так же должны поступать все остальные драконы. Но я не думаю, чтобы они стали это делать, пока их не принудят.

«Не нравится Карсон».

«Но мы ведь понимаем, что он прав, Релпда. Ты слишком большая, чтобы я мог тебя прокормить. Я знаю, как голодно тебе бывает. Я приношу тебе еду, но её всегда не хватает. И её не будет хватать до тех пор, пока ты не сможешь летать и сама убивать добычу. Мы оба это знаем».

«Падать больно».

«Голодать тоже больно. Постоянно. Как только ты научишься летать, боль от падений прекратится. А если ты летать не научишься, голодная боль будет всегда. Тебе надо пытаться. Карсон прав. Тебе надо больше стараться, и надо делать это каждый день».

«Теперь и ты не нравишься».

Седрик попытался скрыть, насколько это его ранит.

«Я не пытаюсь причинить тебе боль, Релпда. Я стараюсь заставить тебя делать то, что ты должна делать для того, чтобы стать настоящим драконом».

«Я и ЕСТЬ дракон!» — Эта возмущенная мысль ударила по нему с такой силой, что чуть не швырнула на колени. — «Я дракон, а ты — мой хранитель. Неси мне еду!»

«Подожди немного».

Он надеялся, что драконица не почувствует, что он намеренно заставляет её ждать. Его собственный желудок протестующе забурчал.

Карсон покосился на него:

— Тебе надо что-нибудь съесть.

— Мне будет стыдно есть, пока она голодная.

Карсон вздохнул.

— Это будет нелегко. Но я уже несколько дней над этим думаю. Если предоставить драконов самим себе, они просто не станут достаточно усердствовать, стараясь полететь. Сейчас нам удается наловить достаточно рыбы, чтобы уберечь их от истощения. А ещё у нас было несколько неожиданных удач — например, когда Хеби согласилась выгнать на них стадо. Но нам нельзя на такое рассчитывать. Рыбные косяки могут в любой день уйти. И чем дольше мы здесь охотимся — и при том, что Хеби тоже охотится вблизи нашего лагеря — тем меньше будет дичи. Драконы — крупные хищники с большим аппетитом. Им нужно расширить охотничьи угодья, и им нужно самим себя кормить. Иначе эти места станут для них вторым Кассариком. Мы проделали такой долгий путь не для того, чтобы допустить подобное.

Седрик слушал его, холодея от отчаяния. Теперь, когда Карсон так ясно все изложил, он удивлялся, как сам мог этого не заметить.

«Потому что я уподобился драконам, — подумал он. — Я решил, что все просто будет продолжаться, как было раньше, так что хранители будут добывать для них мясо, несмотря ни на что».

У него снова забурчало в животе, и Карсон рассмеялся, снова став почти прежним.

— Иди и поешь. Рыба уже должна была достаточно прокоптиться. И отнеси чего-нибудь Релпде.

— А ты собираешься что-нибудь нести Плевку?

Карсон покачал головой — не в знак отрицания, а в ответ на собственные мысли.

— Да. Чуть позже. Но только после того, как покажу ему, что мной нельзя командовать. У него характер не такой, как у Релпды. Этот маленький серебряный бывает подлым и обидчивым, в отличие от твоей медной. И не только в отношениях с другими драконами. Он такой же и со всеми хранителями. Он такой со всеми, кто здоров и самостоятелен, когда сам он — нет.

* * *

— А я считала, что она может нести на себе только одного человека.

Тимара все ещё испытывала немалые сомнения относительно всего их предприятия.

Рапскаль посмотрел на неё сверху вниз со спины Хеби.

— Она же растет! Становится больше и сильнее. И быстрее всего у неё растут крылья. Она говорит, что сможет. Залезай.

Он согнулся в поясе и свесился вниз, протягивая ей руку. Адресованная ей ухмылка была откровенно вызывающей. Ей нельзя идти на попятный. Она подняла руку и сжала пальцы на его запястье, а он ухватил её за руку. Больше держаться было не за что. Хеби была сплошь покрыта сверкающими и плотно прилегающими друг к другу чешуйками, которые были глаже полированного камня. Тимара вскарабкалась драконице на плечо, тревожась, не оскорбится ли та столь неуклюжей возней у неё на спине. Оказавшись позади Рапскаля и устроившись верхом на широком драконьем загривке, она спросила:

— А за что мне держаться?

Он оглянулся на неё через плечо.

— За меня! — ответил он, а потом наклонился вперед и негромко сказал своей драконице: — Мы готовы.

— Я не готова! — возразила Тимара, но было уже поздно.

Поздно было решать, что ей не хочется рисковать жизнью и перелетать на драконе через реку, поздно даже пытаться плотнее закутаться в плащ или устроиться понадежнее. Драконица стремительно пришла в движение и побежала по поросшему травой склону. Тимара смущенно отметила, что остальные хранители смотрят, как они улетают вместе. Однако уже в следующее мгновение, когда Хеби высоко подпрыгнула, тяжело приземлилась, а потом подпрыгнула снова, резко распахивая крылья, она могла думать только о том, как бы покрепче вцепиться в потрепанный плащ Рапскаля. Она старалась не задумываться о том, за что держится он сам. Она прижалась к его спине, повернув голову вбок и закрыв глаза: взмахи драконьих крыльев направляли потоки холодного воздуха ей в лицо. Она остро ощущала, как перекатываются под ней мышцы дракона, развивая могучее усилие. А потом их неожиданно перестало швырять. Движения крыльев Хеби перестали быть отчаянным трепетанием ласточки, а превратились в уверенные махи большой хищной птицы.

Тимара решилась приоткрыть глаза. Поначалу перед ней была только шея Рапскаля, но потом она отважилась повернуть голову и увидела раскинувшуюся под ними панораму реки. Она чуть выгнула шею и попыталась посмотреть прямо вниз, но осторожность не позволила ей наклонять корпус, и поэтому в поле её зрения попал только её собственный бок и боковая сторона широкой груди драконицы.

— Не сжимай руки так крепко. Я едва могу дышать! — возмутился Рапскаль, громко выкрикивая слова, которые стремительно уносил ветер.

Тимара попыталась послушаться — и обнаружила, что не может. Как она ни приказывала своим рукам чуть уменьшить напряжение, они отказывались её слушаться. В качестве компромисса она постаралась изменить свою хватку. Её пальцы продолжали отчаянно сжиматься на его рубашке. Теперь она уже искренне жалела о том, что согласилась на такое. О чем она думала? Стоит ей соскользнуть со спины Хеби — и её ждёт верная смерть в быстрых и холодных водах реки. Почему она увидела в этом приглашении обещание радостного и захватывающего приключения, а не глупую возможность рисковать собственной жизнью? Наверное, они уже почти добрались до противоположного берега! И тут ей пришло в голову, что посадка на том берегу будет означать необходимость решиться на ещё один перелет, в обратную сторону. Тут смелость окончательно ей изменила, и её охватил жуткий страх. Это не забава и не приключение. Это — идиотская вылазка к опасности.

Она попыталась справиться с паникой. Что с ней происходит? Ей не свойственно легко пугаться. Она умелая и сильная. Она способна сама о себе позаботиться.

Только не в такой ситуации. Здесь её умения ничего не стоят, и она никак не может контролировать опасную ситуацию. Она оказалась в том положении, когда её безопасность полностью зависит от здравого смысла Рапскаля и умения Хеби летать. И она отнюдь не была уверена в них обоих. Она подалась вперед и сказала прямо ему в ухо:

— Рапскаль! Я хочу вернуться. Немедленно!

— Но мы ещё не долетели до Кельсингры. Я не показал тебе город.

Её требование его явно изумило.

— Это подождет. Я увижу её вместе с остальными, когда мы отремонтируем причал, чтобы «Смоляной» смог пришвартоваться.

— Нет. Ждать ни к чему. Это слишком важно! Мне надо срочно кое-что показать тебе, сегодня же. Ты — единственная, кто сразу же все поймет. Я знаю, что Элис Финбок ничего не понимает. Она считает, что город — это большая мертвая штука и что мы должны оставить его именно таким. А это не так. И Кельсингра вообще не для неё. Она для нас. Она ждёт нас.

Слова Рапскаля заставили её забыть собственный испуг.

— Город не для Элис? Что за чушь! Она приехала в такую даль специально, чтобы помочь нам его найти, и уже так много о нем знает! Она любит Кельсингру. И она хочет её уберечь. Вот почему она рассердилась на то, что ты разбил то окно. Она говорит, что тебе следует больше уважать развалины, что нам надо сохранять все в целости и ничего не менять, пока мы не узнаем от них все, что только можно.

— Город нужен не для того, чтобы его сохранять. Им надо пользоваться.

Тимара почувствовала новую тревогу.

— Так мы летим туда для этого? Чтобы использовать город?

— Да. Но это ему не вредит. А я не разбивал никаких окон, я так ей и сказал. Да, я забирался на ту башню — я побывал почти во всех больших зданиях. Но я ничего не ломал. То окно было уже разбито, когда я туда попал. Если хочешь, я тебя туда отведу и покажу, что её так расстроило. Там, наверху, удивительно. С той башни видно почти столько же, сколько со спины Хеби. И там есть вроде как карта, которая показывает, как раньше выглядел город. Но это не самое главное. Первым делом я хочу показать тебе не это.

— Я все могу посмотреть потом. Пожалуйста, Рапскаль. Мне это не нравится. — Она заставила себя сказать честно: — Послушай, мне страшно. Я хочу вернуться.

— Мы пролетели уже больше половины пути. Посмотри вокруг, Тимара. Ты летишь! Когда твои собственные крылья станут достаточно большими и сильными, ты сможешь это делать сама. Ты ведь не можешь сейчас этого бояться!

Она вдруг поняла, что никогда не верила в то, что сможет летать. Она никогда толком не понимала, что такое полет, насколько высоко над всем она окажется. Как быстро будет двигаться мимо неё воздух. Слезы лились из уголков её прищуренных глаз. Она попыталась последовать его совету и оглядеться. Вокруг них был только воздух, вдали виднелись горы. Она чуть наклонила голову, чтобы посмотреть вниз. Прямо перед ними широко раскинулся город. Она и не подозревала, что Кельсингра настолько большая! Она лежала на плоском участке земли между берегом реки и горами. С этой высоты гораздо заметнее были разрушения. Деревья и кустарники покрыли давнюю осыпь, похоронившую под собой часть строений. А от реки через город прошла огромная трещина, повредившая здания. Тимара сморгнула слезы и перевела взгляд выше по течению. У неё перехватило дыхание при виде оставшихся арок моста. Он резко обрывался, и река бурлила вокруг обломков рухнувших опор. Трудно было даже поверить, что кто-то когда-то решил, будто через такую реку можно попытаться перекинуть мост — и уж тем более в то, что когда-то такой мост действительно существовал.

— Держись за меня крепче! Иногда при приземлении она все ещё спотыкается.

Повторять этот совет Рапскалю не пришлось. Тимара вцепилась в него мертвой хваткой. Драконица начала снижаться над городом. Хеби опускалась все ниже и ниже, и холодная смертоносная река под ними становилась все ближе и шире. Хеби стала реже махать крыльями, и Тимаре показалось, что их спуск идет слишком быстро. Она стиснула зубы, запрещая себе визжать. А потом широкие улицы города оказались прямо перед ними и рванулись им навстречу. Хеби внезапно отчаянно захлопала крыльями. Поднятый драконицей ветер налетел на Тимару, пытаясь заставить её отпустить Рапскаля, за которого она так отчаянно ухватилась. А в следующее мгновение драконица уже приземлилась, напрягая лапы и проскальзывая когтями по камням мостовой. Тимара резко накренилась на спине громадного существа и ещё крепче впилась Рапскалю в рубашку. Голова её резко качнулась вперед, впечатав лоб ему в спину, а потом мотнулась назад. Это было уже слишком! Не успел Рапскаль сказать хоть слово, как она отпустила его рубашку, боком скользнула по спине Хеби и тяжело рухнула на твердый камень. Секунду она не шевелилась, наслаждаясь ощущением неподвижности. Цела. Она благополучно снова попала на землю.

Рапскаль потеребил её.

— Эй! С тобой все в порядке? Вставай, Тимара. Ты не ушиблась?

Она ещё раз глубоко вздохнула и вытерла лицо о плечо. Слезы у неё выбил ветер, а не страх — и уж конечно они не выступили от радости, что она снова на земле! Она оттолкнула руки Рапскаля и поднялась на ноги. Прореха у неё на колене стала чуть больше, и она расшибла оба колена из-за поспешного спуска с дракона. Тем не менее…

— Со мной все в порядке, Рапскаль. Я просто неудачно спрыгнула.

Она подняла голову — и, впервые увидев Кельсингру при ярком свете дня, почувствовала, как у неё перехватило дыхание.

Большой город. Так вот что на самом деле означают эти слова! У него нет абсолютно никакого сходства с древесным городом Трехогом, в котором она родилась. Этот город построен на твердой почве. Насколько видел глаз во все стороны, деревьев тут не было. И лужаек тоже — практически, вообще никакой растительности. Здесь повсюду был только обработанный камень. Прямые линии и плоские поверхности, перемежающиеся кое-где с арками или куполами, но и они были четкими геометрическими фигурами. Вокруг неё высились плоды рук человеческих.

— Отправляйся охотиться, Хеби. Красавица моя! Давай, убей кого-нибудь покрупнее и сытно поешь. Но потом не засыпай надолго! Вернись за нами, моя красная красавица! Мы будем ждать тебя у реки, где всегда.

Тимара краем сознания отметила, что алая драконица начала разбег по улице в сторону реки. Через несколько мгновений она услышала хлопанье крыльев, а потом этот звук затих. Она не стала оборачиваться и провожать взглядом драконицу. Город заворожил её. Все это было создано! Тут ничто не выросло само. Громадные здания. Большие каменные блоки, так точно подогнанные и поставленные одни на другие, без зазоров или отклонений от идеально прямых линий. Установленные встык плиты мостовой. Все это построили руки, все безупречно сформировано. Но кто же мог обтесывать такие большие камни, не говоря уже о том, чтобы поставить их на место?

Она медленно повернула голову, пытаясь охватить взглядом все. Статуи и фонтаны. Резьба по камню, украшающая фасады. Все невероятно аккуратное. Даже скульптуры были безупречными изображениями безупречных существ, отраженных или запечатленных в камне. «Мне здесь не место», — подумала она. Она не безупречна, как эти скульптуры, не сформирована так четко, как подогнанные плиты мостовой или прямоугольные дверные проемы. Она жалкая, уродливая, негодящаяся. И всегда была такой.

— Не глупи! Конечно, тебе место здесь!

Эти слова Рапскаля прозвучали чуть раздраженно. Она что — сказала это вслух?

— Это город Старших, построенный Старшими и специально для Старших. Так же как Трехог и Кассарик… ну, такими были настоящие районы Старших, засыпанные землей районы. Именно это я и понял, когда был здесь. И я хочу показать это тебе, потому что, наверное, ты смогла бы объяснить это Элис. И помочь остальным тоже это понять. Нам — всем нам, драконам и хранителям, — надо перебраться на этот берег реки. Тот, другой берег, все те лачуги и прочее — они были построены для людей. Для тех, кто не хотел измениться или не мог измениться. Эта сторона, все вокруг — это для нас. Это то, что нам нужно. И поэтому нам всем надо перебраться сюда и заставить город ожить. Потому что когда мы оживим город, драконам тоже станет лучше.

Она посмотрела на него, а потом снова перевела взгляд на город. Мертвый и безжизненный. Тут нечего есть, нет дичи, не растет ничего съедобного.

— Я не понимаю, Рапскаль. С чего нам хотеть оказаться здесь? Нам придется ходить за водой и мясом так далеко, что одно это нас вымотает. А драконы? Что здесь есть для драконов?

— Все! — горячо заявил он. — Это все здесь, все, что нам надо знать о том, как быть Старшими. Потому что Старшие во многом похожи на драконов. А когда мы больше узнаем о том, как быть Старшими, то, думаю, сможем помочь драконам. Было нечто особое… — Он нахмурил брови, словно пытаясь что-то вспомнить. — Может быть. Я пока не нашел ничего, что помогло бы драконам, которые не могут летать, но здесь может что-то оказаться. И это было бы проще найти, если бы я искал не один и если бы Элис не твердила нам всем, что не следует тревожить город, что нам надо оставить его спать. Мы только-только начали быть Старшими, так что у нас нет воспоминаний, которые нужны для того, чтобы привести всю магию в действие. Но все воспоминания здесь, они сохранены в городе и дожидаются нас. Нам просто нужно сюда перебраться, получить их и начать быть Старшими. Тогда мы снова сможем заставить город нормально работать. И тогда все исправится. Я имею в виду — когда мы получим магию.

Холодный ветер пронесся по молчащему городу. Тимара долго смотрела на Рапскаля.

— Тимара! — в конце концов раздраженно воскликнул он. — Прекрати корчить мне рожи. Ты сказала, что у нас мало времени, что тебе надо вернуться до темноты, чтобы снова покормить Синтару. Так что нам нельзя просто так здесь стоять.

Она быстро тряхнула головой. Попыталась отыскать смысл в его словах, применить их к себе. Старшие. Да, она знала, что их изменения означали именно это. Драконы так и сказали, и не было оснований считать, что они лгут. Ну… Синтара могла бы ей солгать, но вряд ли все драконы стали бы обманывать собственных хранителей. Не в таком деле. А ещё она знала, что некоторые из её товарищей начинают походить на те изображения Старших, которые она видела в Трехоге. Не то чтобы она видела много таких изображений. Большая часть сохранившихся гобеленов и свитков были очень ценными вещами, и их продали в Удачный за много поколений до её появления на свет. Однако она знала, что говорили люди: что Старшие были высокими и стройными, что глаза у них были необычного цвета, и что, судя по их портретам, кожа у них тоже была другая. Так что — да, она знала, что становится Старшей.

Но — настоящей Старшей, с магией? С той магией, которой они пользовались, чтобы возводить эти великолепные города и создавать свои удивительные артефакты? Она тоже была подарена хранителям?

И ей?

— Идем! — властно приказал ей Рапскаль.

Он взял её за руку. Она позволила ему вести себя и постаралась слушать его несвязные рассказы о городе. Ей трудно было сосредоточиться на его словах. Он успел привыкнуть к тому, что их окружало — а, возможно, все это никогда не потрясало его своей странностью и красотой. Рапскалю было свойственно принимать все как само собой разумеющееся. Драконов. Превращение в Старшего. Древний город, предлагающий ему свою магию.

— По-моему, вот это — просто для купания. Можешь себе представить? Целое здание только для того, чтобы сделаться чистыми! А вот это? Это — место для того, чтобы что-то выращивать. Заходишь, а там громадный зал и масса горшков с землей. И картинки, составленные из кусочков камней… э-э… Элис называет их «мозаика». Картинки с водой, цветами, драконами в воде, людьми в воде и рыбами. А потом заходишь в другую комнату, а там такие большие, очень большие бассейны, в которых раньше была вода. Сейчас воды нет. Но камни сказали мне, что раньше в них была вода, и один был по-настоящему горячий, один — только теплый, а ещё один — прохладный, а ещё был холодный, как речная вода. Но вот какая штука. Есть бассейны для людей, а потом, в другой части этого здания, есть вход для драконов, и там бассейны с покатым дном, чтобы дракон мог зайти в него и отмокать в горячей воде. А крыша на другой стороне покатая и целиком из стекла. Веришь — столько стекла? Хочешь зайти туда со мной и посмотреть? Если хочешь, мы могли бы заглянуть на минутку.

— Я тебе верю, — тихо сказала она.

И она действительно ему верила. Ей было проще поверить, что у здания такого размера может оказаться покатая крыша, сделанная из стекла, чем в то, что магия Старших окажется доступна ей. Или вообще кому-то. Неужели кто-то из хранителей сможет ею овладеть? Она представила себе Джерд, владеющую магией Старших, и с трудом удержалась, чтобы не содрогнуться. Она резко остановилась, и Рапскаль с досадливым вздохом остановился тоже.

— Расскажи мне про магию, Рапскаль. Мы действительно ей научимся? Она где-то записана, вроде заклинаний, которые мы могли бы запомнить, как в старых волшебных сказках из Джамелии? Она в книге или в свитке? Надо ли нам собирать волшебные вещи, жабью печень или… Рапскаль, это же не использование кусочков дракона? Съесть кусочек драконьего языка, чтобы разговаривать со зверями, и все такое?

— Нет! Тимара, все эти штуки — выдумка. Это просто истории для детей.

Ему не верилось, что она вообще могла подумать такое.

— Я это знала, — ответила она упрямо. — Но ведь это ты сказал, что у нас появится магия Старших.

— Да. Но я имел в виду настоящую магию!

Рапскаль сказал это так, будто только что все объяснил. Он попытался снова взять её за руку и, когда она позволила ему это сделать, потянул за неё, пытаясь вести дальше. Она отказалась сходить с места.

— Тогда что такое настоящая магия? Это не заклинания и снадобья?

Он беспомощно покачал головой:

— Это просто магия, которую мы сможем творить потому, что мы Старшие. Как только вспомним, как это делается. Я пока про это не знаю. По-моему, это из тех вещей, которые нам надо вспомнить. Я пытаюсь отвести тебя к тому, что тебе надо попробовать, но ты все время останавливаешься. Тимара, неужели ты думаешь, что если бы я мог просто рассказать тебе так, чтобы ты все поняла, я бы этого не сделал? Тебе надо пойти со мной. Ради этого я тебя сюда и привез.

Она заглянула ему в глаза. Он спокойно встретил её взгляд. Бывали моменты, когда Рапскаль по-прежнему казался ей все тем же чуть блаженным пареньком, с которым она познакомилась в день отъезда из Трехога. Тогда он трещал без умолку, болтал ни о чем и, казалось, был заворожен самыми тривиальными причудами. А бывали моменты, когда она смотрела на него и видела, как он вырос и изменился — не просто как паренек, который внезапно приблизился к возмужанию, а как человек, который пересек какую-то черту и стал Старшим. Он теперь был красным — таким же алым, как его драконица. Его глаза теперь сияли: в них появился искрящийся свет, который был заметен почти все время. Она перевела взгляд на их сцепленные руки и увидела, как её покрытая синей чешуей кисть уютно устроилась в его алой.

— Тогда показывай, — негромко согласилась Тимара, и на этот раз, когда он перешел на рысцу, увлекая её за собой, она побежала, чтобы не отставать от него.

На бегу он говорил рваными фразами из-за сбитого дыхания:

— Мест памяти много. Некоторые — например, статуи — несут только воспоминания одного Старшего. И когда их трогаешь, то словно становишься этим Старшим. По-моему, они — самые лучшие. Но есть и другие места, где все обо всем. А некоторые только говорят правила, или кто живет в доме, или чья это мастерская. Есть и такие, где стихи или музыка. А ещё есть такие на проспектах: в них, ну… все что там случалось. Наверное, там можно просто стоять день за днем и видеть всех, кто там когда-то проходил, слышать, что они говорили, по запаху определять, что они ели, и все такое. Я не вижу в этом особого прока.

Он свернул с широкого проспекта с высокими зданиями и зашагал по более скромной улице. Тимара обнаружила, что откуда-то знает, что эти строения — жилые дома. Она попыталась представить себе такую семью, которой нужно было иметь больше одной двери, а иногда — второй или даже третий этаж. У некоторых домов были балконы, а у других плоская крыша с оградкой по краю. Тимара выросла в крошечных лачугах, сооруженных высоко на деревьях. Стоя в своей спальне в отцовском доме в Трехоге, она могла вытянуть руки в стороны и дотронуться до обеих стен. И до потолка. Зачем людям может понадобиться так много пространства?

Рапскаль свернул за угол, и она ускорила шаги, двигаясь вместе с ним по ведущему вверх по склону проспекту. Мощеная улица была широкой — она никогда в жизни не видела такой широкой дороги. Дома здесь шли уступами и смотрели один поверх другого на реку. В громадных кадках сохранились скелеты давно погибших деревьев. В желобах с почвой рядом с дверями когда-то росли садики. Пересохшие фонтаны были окружены чашами.

Она все это знала. Знала, словно кто-то нашептывал это ей на ухо, стоило только задуматься. Блестящий камень, черный со сверкающими прожилками, или порой ослепительно-белый с серебряными нитями, разговаривал с ней. Камни тянулись к ней с воспоминаниями. Она тряхнула головой и сосредоточилась на том, что ей говорил Рапскаль.

— Но потом я нашел этих двоих, немного послушал его и подумал: «Да, вот что я хочу узнать и кем хочу быть». А она была рядом с ним, и он рассказал мне о ней, и я подумал: «Ну, она почти как Тимара, так что она сможет стать ею». А как только мы оба все это примем, то будем знать больше, сможем заставить город работать и, может, помочь драконам.

Быстро следуя за ним, она начала задыхаться.

— Я все ещё не поняла, Рапскаль.

— Мы уже пришли. Они смогут объяснить все гораздо лучше меня. Видишь? Что скажешь?

Она посмотрела туда, куда он указывал — и не увидела ничего необычного. Улица заканчивалась тупиком на вершине холма. Вход в дом, стоявший на самом верху, был окружен арками, опирающимися на каменные колонны с черно-серебряным блеском. В лучах зимнего солнца они попарно уходили к двери. По левой стороне они были украшены смеющимися солнышками. Те, что были справа, сверкали серебряными медальонами с полной луной, улыбающейся женским лицом.

— Давай я тебе покажу. Это гораздо проще разговора.

Рапскаль потянул её вперед. Когда они оказались у первой арки, он остановился.

Тимара осмотрелась. У каждой арки оказалась ваза, наполненная землей.

— Лозы, — сказала она и моментально их вспомнила: глянцевые темные листья и грозди мелких белых цветочков. Они каждый год распускались во время летней жары, и их сладкий аромат наполнял все комнаты дома. А потом они давали плоды — грозди ярко-оранжевых ягод, которые не имели названия на её языке, но на самом деле были «джиллари», и каждую осень они делали из них вино, которое сохраняло оранжевый цвет ягод. Оно было крепким и сладким.

Тимара чуть покачнулась и, заморгав, вернулась в собственную жизнь. Она попыталась отступить на несколько шагов, но Рапскаль крепче сжал её руку.

— Не так, — сказал он ей. — Нет, так тоже можно, но тогда все кусочками. Как будто подходишь на базаре к сказителю на середине его истории и слышишь только её часть. Они сохраняли это для нас не так. Это все здесь, в колоннах, идет по порядку. Надо начинать с первой. Луны — для тебя.

— Откуда ты знаешь? — Она ещё не успела прийти в себя. На какой-то период (она не смогла бы определить, был ли этот эпизод долгим или коротким) она оказалась в ином времени. Но это было не все, вдруг поняла она. Она была другим человеком. Она вырвала у него руку и отступила на два шага. — Погружение в воспоминания! Вот что это значит. Рапскаль, это опасно. Мой отец предостерегал меня насчет таких камней! Они затягивают тебя, наполняют твой разум историями, и ты забываешь, как вернуться и снова стать собой. Спустя совсем немного времени ты теряешься, оказываешься не в той жизни и не в этой. Как тебе даже в голову могло прийти такое? Ты же из Дождевых чащоб! Уж ты-то должен был бы помнить об осторожности! Что с тобой?

Она была в ужасе. Достаточно плохо уже то, что он сам занимается столь опасным делом. И уж совершенно чудовищно то, что он попытался и её в это втянуть.

— Нет, — возразил он, — все не так.

Она отвернулась от него.

— Тимара, пожалуйста, просто выслушай меня! Все, что ты знаешь о камнях памяти и утонувших в них, — это неправда. Потому что люди, от которых ты это узнала, — ну, это было не для них. Это для нас, для Старших. Посмотри на этот город, и ты увидишь, сколько здесь этого. Ты же слышала шепот: я знаю, что слышала! Неужели ты стала бы использовать этот камень повсюду, если бы это было настолько опасно? Нет. Они его здесь использовали потому, что для Старших он не опасен. Это важно. Нам нужны эти камни. Нам нужно их использовать, чтобы стать теми, кем мы должны стать.

— Мне они не нужны. У меня есть моя собственная жизнь, и я не собираюсь терять её ради чего-то, хранящегося в камне.

— Вот именно! — Казалось, её заявление привело его в восторг. — Ты её не отдаешь. Ты её находишь. Вспомни драконов, Тимара. У них есть воспоминания, которые уходят очень далеко, к их матерям и прапрадедам. Но они не теряют собственную жизнь. Они просто получают все, что им нужно знать о том, как быть драконами. Старшим нужно было то же самое, но они не рождались с этим, как драконы. Чтобы быть спутниками драконов, им нужно было помнить гораздо больше, чем всего одну жизнь человека. И вот как они это делали. Они это сохраняли. Они сохраняли свою жизнь, чтобы другим Старшим перешли их воспоминания. — Он тряхнул головой. Глаза у него были широко открыты, мысли улетели куда-то далеко. — Этот особый камень может вмещать так много, делать так много! Я пока понимаю не все. Но я много всего узнаю, каждый раз, когда прихожу сюда. И одно я знаю точно: раз я Старший, то, скорее всего, буду жить очень долго, так что у меня будет время учиться. Камень рассказывает тебе обо всем быстро, словно менестрель, который всего за несколько часов исполняет песнь о жизни героя.

Рапскаль снова устремил на неё свои светлые глаза, и все его лицо светилось от возбуждения.

— Вот в чем тут дело, Тимара. В этих камнях я делал такое, чего никогда в жизни не делал. Я побывал в разных местах, в далеких краях, куда раньше плавали их корабли. Я охотился на крупных оленей и одного убил сам. Я перебирался за эти горы, торговал с людьми, которые прежде жили за ними. Я был воином и предводителем воинов. Я живу в этих воспоминаниях, а они живут во мне.

Его слова захватили её, безудержно манили — пока не прозвучала эта последняя фраза.

— Они живут в тебе, — медленно повторила она.

— Чуть-чуть. — Он не придал этому никакого значения. — Иногда посреди чего-то другого у меня в голове всплывает одно из их воспоминаний. Это ничему не мешает: просто у меня есть лишние знания. Или, может, мне хочется запеть песню, которую он знал, или приготовить какое-то мясо определенным способом. Тимара, — поспешно добавил он, не позволяя задавать новые вопросы, — у нас здесь мало времени. Просто попробуй сделать это вместе со мной. Ты не сможешь утонуть в воспоминаниях, если сделаешь это всего один раз. Это все знают! А раз ты Старшая, то, по-моему, ты вообще не можешь утонуть, даже если сделаешь это тысячу раз. Потому что нам так положено. Для того и существуют в городе камни памяти. Просто попробуй. — Он заглянул ей в глаза. — Ну, пожалуйста!

Его взгляд поймал её как капкан. Он был таким открытым. Таким любящим. У неё перехватило дыхание.

— Что нам надо делать?

Ей с трудом верилось, что она задает подобный вопрос.

— Только то, что ты уже сделала. Только намеренно. Вот так. Дай мне руку. — Он обхватил её кисть с черными когтями своими тонкими и гладкими алыми пальцами. Его чешуя с тихим шорохом скользнула по её коже. — Я пойду с тобой. Я буду рядом с тобой. Держи меня за руку, и приложи ладонь вот к этой колонне: она была её. Эти первые колонны — с них они начали.

Его чешуйчатая рука была теплой и сухой. Каменная колонна при прикосновении оказалась гладкой и прохладной.

* * *

Синтара была голодна. И виновата в этом была Тимара. Эта глупая девица принесла ей рано утром всего две рыбины. Она обещала, что потом будет ещё еда. Обещала вернуться до наступления вечера и ещё до темноты принести ей мяса. Она обещала!

Драконица гневно хлестнула хвостом. Обещание человека! Чего оно стоит? Она недовольно переступила с лапы на лапу. Ей казалось, что пустота заполнила ей брюхо и уже начала подступать к горлу. Она была голодна — не снова, а все ещё. Она попыталась вспомнить, когда в последний раз ощущала сытость. Много дней тому назад, когда Хеби загнала стадо копытных на скалу, откуда они упали, разбиваясь насмерть. Все драконы тогда спустились на берег реки на этот роскошный пир. Горячее мясо, потоки крови… Сейчас это воспоминание стало для неё мукой. Вот что ей нужно! А не пара холодных рыбин, которыми даже пасть не наполнишь, а уж желудок — тем более.

Синтара задрала голову, а потом встала на задние лапы, принюхиваясь. Её раздвоенный язык стремительно высунулся, пробуя запахи на вкус. Однако она учуяла только других драконов и их хранителей. Берег реки, широкий луг и лиственный лес, начинавшийся за ним, были не такими тесными, как побережье у Кассарика, где они вылупились, но даже эти места стремительно становились не менее затоптанными и вонючими. Драконы — это не те существа, которых можно держать в загоне, словно скотину, заставляя бродить среди собственного помета и протоптанных дорожек. Однако даже без оград или густых джунглей они были здесь как в заточении.

Только Хеби была по-настоящему свободна. Она летала, охотилась и кормилась. Она возвращалась на это место только из-за своей привязанности к своему полоумному хранителю. Синтара снова опустилась на все четыре лапы. Этим утром Тимара улетела с Хеби и Рапскалем. И чего ожидает от неё её хранительница? Чтобы она научилась летать, чтобы носить на себе Тимару и её друзей?

Да она скорее их сожрет!

У неё снова подвело живот. Где эта девица?

Неохотно — ибо драконице не подобает искать человека и уж тем более признаваться, что ему нужна её помощь, — она потянулась, чтобы соприкоснуться мыслями с Тимарой.

И не смогла её найти. Она исчезла.

Её потрясло не только исчезновение этой девицы, но и глубина собственного испуга. Исчезла! Тимара исчезла. Исчезновение вероятнее всего означало смерть, потому что трудно было предположить, чтобы её хранительница смогла забраться настолько далеко, чтобы затруднить контакт, или достаточно быстро научилась управлять своим разумом настолько, чтобы не дать дракону даже коснуться своих мыслей. Значит, её хранительница мертва. Та, благодаря которой она легко получала мясо и рыбу, исчезла. Ей нужен новый хранитель! Но их всех уже разобрали… Если только ей снова не заняться Элис. Вот только Элис как охотница совершенно безнадежна. Её забавно дразнить, и она превосходно умеет льстить, но от неё нет совершенно никакой пользы, если ты голодна.

Попытка отнять хранителя у другого дракона скорее всего приведет к драке. Она не единственная, кто по-прежнему тягостно зависит от своего хранителя. И печальная правда заключается в том, что Тимара была лучшей из всех. Она не только умела охотиться, но и обладала умом и даже отвагой, которые добавляли остроты их частым стычкам. Единственной реальной альтернативой Тимаре могли бы стать Карсон и Татс. Охотник принадлежит Плевку, и у неё нет желания вступать в схватку со злобным маленьким серебряным. Он теперь способен использовать яд, и он злобно хитер. И, кроме того, Карсоном она помыкать не смогла бы. Плевок целый день громко жаловался на то, что его хранитель морит его голодом, пытаясь заставить полететь. У неё нет желания брать хранителя с такой железной волей.

Татс принадлежал Фенте, и на мгновение Синтара позволила себе с наслаждением подумать, как будет рвать на части эту мерзкую зеленую королевку. Вот только если она нападет на любую из дракониц, все драконы вмешаются, и в первую очередь Меркор. Хотя драконы-самцы оказались в меньшинстве, они видят в угрозе любой королеве опасность потерять возможную пару для себя. Не то чтобы хоть у кого-то из них было на это много шансов.

Синтара гневно фыркнула и почувствовала, как у неё в горле набухают ядовитые железы. Вся ситуация совершенно нетерпима. Как её глупой хранительнице удалось угробить себя так, что Синтара этого даже не заметила? Во всех предыдущих случаях, когда Тимаре грозила опасность, голову Синтары наполняли еёпронзительные вопли и визг. Так что же с ней случилось?

Ответ пришел мгновенно. Хеби. Во всем виновата красная драконица. Наверное, она уронила её в реку, где та камнем ушла под воду. Или по своей тупости она забыла о том, что эта девица — хранительница Синтары, и сожрала её. При одной мысли о том, что полоумная красная драконица осмелилась съесть её хранительницу, Синтара пришла в ярость. Она встала на задние лапы, а потом тяжело рухнула обратно, мотая головой на гибкой шее и стимулируя ядовитые железы на работу в полную силу. Где же эта проклятая красная ящерица? Она шире раскинула свои мысли и прикоснулась к сознанию Хеби — и её ярость вспыхнула с новой силой. Хеби спала! Жирная, набившая брюхо, она спала, валяясь рядом с третьей за этот день добычей. Она даже её не доела: Синтара ощутила, как Хеби во сне чует приятный запах кровавого мяса.

Это было уже слишком: такое вынести было просто невозможно. Маленькая красная драконица за это заплатит, и Синтаре нет дела до того, как станет возражать Меркор или ещё кто-то.

Хлеща хвостом, она зашагала через редколесье к открытому склону у берега реки. Она найдет Хеби и убьет её. Она почувствовала, как глаза у неё становятся алыми от прихлынувшей крови, ощутила, как кружатся в них цвета, как её синие крылья наливаются кровью и темнеют. Она развернула их и хорошенько встряхнула. Они окрепли, стали гораздо сильнее, чем были, когда она только вылупилась, сильнее, чем когда ей удалось то первое долгое планирование, которое так позорно закончилось в реке. Она может лететь! Единственное, что её удерживало, — это глупая осторожность, нежелание потерпеть неудачу на глазах у других, или рискнуть всем в длинном планировании через реку. Но теперь страхи и осторожность исчезли, сожженные пламенем её ярости. Хеби убила её хранительницу, и Синтара не стерпит такого оскорбления. Красная королева за это заплатит!

Она скользнула взглядом по обширному пространству склона и быстрой холодной реке, текущей за ним. Решено. Она раскрыла крылья и подпрыгнула в воздух. Взмах, взмах, касание земли, взмах, взмах, взмах, ещё касание, но уже более мягкое, взмах, взмах, взмах, взмах…

Внезапно с поверхности воды сорвался порыв ветра, и она поймала его крыльями и поднялась на нем. Она замахала крыльями мощнее, прижав передние лапы к туловищу и вытянув задние вдоль хвоста, став совсем обтекаемой и перестав ощущать сопротивление воздуха. Полет! Её тело потянулось за воспоминаниями о том, как это надо делать, и она позволила ему это сделать, не разрешая разуму вмешиваться. Полет подобен дыханию — о нем не надо размышлять, надо просто делать.

Она поймала ещё один восходящий поток и поднялась на нем — и уловила далекий трубный клич драконов, донесшийся далеко снизу. Она сильнее замахала крыльями. Пусть смотрят, пусть видят, что она, синяя королева Синтара, добилась настоящего полета раньше всех! Она накренила крыло, чтобы сделать над ними широкий круг, наполнила легкие и победно затрубила небесам. Полет! Дракон летит! Пусть все смотрят и благоговеют!

Синтара посмотрела вниз — и, увидев под собой только текущую воду, ощутила прилив страха. На мгновение воспоминание о беспомощном кувыркании в ледяной воде перебило бездумный полет. На пугающий миг она забыла, как надо летать, забыла обо всем, кроме опасности, исходившей от реки. Её передние лапы рефлекторно дернулись гребущим движением, и она хлестнула хвостом. Падение! Она падает, а не летит! Тут ею овладела паника, она отчаянно забила крыльями — и снова начала подниматься вверх. Однако плавный полет, не требовавший усилий, был нарушен. Она слишком ясно почувствовала несимметричность мышц на своих крыльях. Из-за нахлынувшей на неё усталости крылья отяжелели. Полет — это работа, тяжелая работа, а она сегодня почти ничего не ела, да и накануне еды тоже было немного.

Все мысли о том, как она отомстит Хеби, весь её страх перед рекой внезапно были вытеснены жутким голодом. Ей нужна пища, ей немедленно необходимо свежее кровавое мясо — любой ценой. Неотвязный голод её стабилизировал. Её тело сказало ей: либо ты охотишься и ешь, либо умрешь. Ему не было дела до её тщеславия или страха. Охотиться и есть. Она направила все силы на взмахи крыльев и сделала более широкий круг, пролетев над жалким поселением хранителей и устремившись дальше, к холмам и долинам. Она открыла все свои чувства потребности в пище.

И тут она их увидела — небольшую группу рогатых существ, пробирающихся по скальной гряде. Животные были на открытом месте — но скоро они исчезнут среди деревьев…

Они заметили её почти одновременно с тем, как она их нашла. Две особи отделились от группы и в панике поскакали к лесу, но остальные четверо выгнули шеи и тупо уставились вверх на пикирующую на них драконицу.

Слабое крыло Синтары подогнулось до того, как она успела их ударить, заставив резко отклониться в сторону. Тем не менее её широко расставленные когти вспороли одного рогача от плеча до шерстистой ляжки, а на второго она рухнула. Животное один раз взмемекнуло, и они покатились кубарем: крайне неуклюжее и болезненное приземление для дракона. А потом Синтара притянула добычу к груди, резко опустила голову и впилась в неё зубами. Её пасть сомкнулась вокруг костлявой головы, а передними лапами она резко стиснула ребра. Животное было мертво ещё до того, как она прекратила свое скольжение по крутому каменистому склону. Она отчаянно принялась рвать зубами едва испустившего дух зверя, не обращая внимания на кости, рога и копыта, жадно заглатывая крупные куски.

Есть таким образом было больно. Она судорожно глотала, не делая перерывов, чтобы насладиться трапезой. Когда туша была съедена, она присела, свесив голову, и только дышала, ощущая, как бремя пищи двигается у неё по пищеводу. Чувства насыщения не было, один только дискомфорт.

Жалобное блеяние заставило Синтару вскинуть голову. Ещё одна тварь! Та, которую она цапнула мимолетом! Нежданная добыча лежала и дергала всеми четырьмя ногами, что ясно показывало: она вот-вот умрет. Синтара полезла по крутому склону, чувствуя, как камни, потревоженные её лапами, срываются и катятся вниз по склону у неё за спиной. Её это не заботило. Она забралась наверх и буквально рухнула на свою добычу. Прижав её к себе, она ощутила драгоценное тепло свежей крови и почти нежно сжала шею зубами, останавливая дыхание. Спустя несколько мгновений животное содрогнулось и затихло. Только тогда драконица разжала челюсти.

Эту тушу она съела уже медленнее: сначала вспорола ей брюхо и сожрала нежные, исходящие паром внутренности, а потом начала отрывать приятно крупные куски своими острыми зубами. Проглотив последний кусочек, она медленно опустилась на кровавую площадку своего пиршества, глубоко вздохнула и погрузилась в дурманный сон.

* * *

Она была влюблена в него так, как никогда в жизни не любила ни одного из других своих мужчин. Их отношения развивались медленно и сладко: то был нежный танец робости и неуверенности, за которым последовали воинственные стратегии, которые неизбежно должны были породить её ревнивый характер и его обаяние. Все их друзья советовали им обоим не принимать эти отношения слишком серьезно. Она знала, что его друзья предостерегали его относительно неё, считая ревнивой собственницей. Да, она была именно такой. И она была полна решимости заполучить его для себя одной и навсегда. Такого чувства у неё не вызывал ни один из тех мужчин, которых она приглашала к себе в постель.

Её собственные подруги предупреждали её, что ей его не удержать. Теллатор для неё слишком красив, слишком умен и обаятелен. «Удовлетворись Рамозом, — советовали они ей. — Вернись к нему, он тебя примет, и с ним тебе всегда будет спокойно и надежно. Теллатор — воин, он постоянно рискует, его неожиданно вызывают. Он всегда будет ставить свой долг выше, чем свои чувства к тебе. Рамоз — творческая личность, как и ты. Ему будут понятны твои настроения. Он состарится рядом с тобой. Пусть Теллатор красив и силён, но будет ли у тебя уверенность, что он придет ночевать домой?»

Но она слишком долго жила в спокойствии и надежности, теперь они были ей не нужны. И она не могла игнорировать измены Рамоза. Если её одной ему недостаточно, то тогда её у него не будет вообще, и пусть ищет то, что ему нужно, где угодно. А она, Амаринда, искала и нашла Теллатора.

Она ждала Теллатора в саду рядом с небольшим игорным домом — заведением столь закрытым и престижным, что оно даже не вывешивало над входом синий фонарь, чтобы привлечь клиентов. Она оставила Теллатора играть в кости с пузатеньким маленьким торговцем, недавно приехавшим в Кельсингру, а сама вышла через открытые двери в летний вечер. Мелодичное журчание небольшого фонтана соперничало со скачущим пламенем драконьего источника в центре сада. Вечернецветный жасмин спускал плети из подвешенных вазонов, наполняя воздух нежным ароматом. Она нашла скамейку в укромном уголке сада и устроилась на ней. Прислужница — хорошенькая босая девчушка в переливчатых одеждах игорного дома — пришла за ней следом с вопросом, не желает ли она получить закуски и питье. Очень скоро она вернулась с заказанным абрикосовым печеньем и мягким весенним вином. Амаринда отпустила прислужницу, сказав, что той не нужно возвращаться сюда.

Амаринда понемногу пила вино. И ждала.

Она знала, что рискует. Она заставляет его сделать выбор. Когда она уходила, Теллатор на секунду поднял глаза. Он может остаться на месте, среди света, сияния и блеска игорного дома, со своими друзьями. Там музыка, сладкий дым и редкое коричное вино с Южных островов. И в числе игроков за его столом сидела стройная Старшая-менестрель, недавно прибывшая в Кельсингру из одного из северных городов. Чешуя вокруг её глаз золотая и темно-синяя, и ходят слухи о том, что её любовное мастерство столь же экзотично и разнообразно, как те звуки, которые она извлекает из своей арфы. Теллатор посмотрел на неё и улыбнулся. Амаринда тоже улыбнулась, покидая сборище за столом, и предоставила ему выбирать. Она прекрасно понимала, что на самом деле этот ультиматум предназначен ей самой. Если она не завоюет его сегодня вечером, если он не оставит все другие удовольствия для того, чтобы прийти к ней, то она не даст ему второго шанса.

Потому что слишком велик риск для её собственного сердца. Она уже слишком сильно к нему привязалась. Если он не ответит ей полной взаимностью, ей останется только отойти. Она уже один раз так любила и поклялась больше не повторять этой ошибки.

Цепляющиеся друг за друга вечерние мгновения скользила мимо неё. Воздух стал холоднее — и её сердце тоже. Темные самоцветы, закрепленные в стенах, окружающих сад, проснулись, и их мягкое сияние вернуло ночи тот свет, который они украли у дня. В саду были спрятаны клетки со сверчками. Какое-то время они пели, а потом, с приближением полуночи, замолкли. С каждым мгновением у неё на сердце становилось все более пусто. Наконец она встала, чтобы уйти. Наклонившись над столиком, она затушила пламя свечи с ароматом роз, словно отщипывала завядший бутон с цветущего куста.

Она со вздохом выпрямилась и, повернувшись, попала прямо к нему в объятия. В полумраке сада он решился прижать её к себе.

— Вот ты где! — проговорил он тихо, уткнувшись губами ей в макушку. — Кто-то сказал, что ты отсюда ушла. Я прошел до самого твоего дома и там предстал перед твоими слугами полным идиотом, прежде чем вернуться сюда. Я даже поискал тебя в мастерской, но дверь оказалась закрыта, и окна были темными. Возвращение сюда стало для меня последней надеждой. Меня не хотели пускать обратно в зал: они уже закрываются на ночь.

Застигнутая врасплох этой встречей, она вскинула обе руки. Теперь её ладони лежали на накрахмаленном кружеве его рубашки. Крепкие мышцы его груди под её пальцами были теплыми. Ей надо просто его оттолкнуть. Надо ли? Говорит ли он правду, или просто пытается оправдаться, задержавшись за игрой и флиртом? В нерешительности она неподвижно застыла в кольце его рук. Она вдыхала его ароматы, словно он тоже был растением, расцветающим ночью. В его дыхании ощущалось коричное вино. От его кожи исходил запах сандала.

И это было все, внезапно поняла она. От её соперницы разило пачулями, словно она в них купалась, пила, а потом ещё и залила ими всю одежду. А от Теллатора ими не пахло. Она разрешила своим ладоням скользнуть ему на плечи, не находя никаких слов, которые ему можно было бы сказать. Зерно сомнения запало ей в сердце и подпиталось его задержкой — задержкой, которая была вызвана её собственным решением его испытать. Справился ли он с тем вызовом, который она ему бросила?

— Амаринда! — произнес он внезапно охрипшим голосом. Он властно привлек её к себе, прижимаясь к ней всем телом, так что она смогла почувствовать, насколько ему желанна. Она подняла голову, намереваясь призвать его к сдержанности, но он стремительно наклонился в припал к её губам в жадном поцелуе. Она попыталась отвернуться, но он не позволил ей этого сделать. Вместо этого он продлил их поцелуй, сделав его ещё крепче, заставляя её прогибаться назад, а потом привел её в изумление, посадив на стол. — Здесь! — властно потребовал он. — Немедленно.

Он приподнял подол её юбки и взялся теплыми руками за её колени, чтобы раздвинуть ей ноги.

— Так нельзя! Теллатор, не здесь и не так!

Её ужаснула не только его уверенность в её согласии, но и жадная реакция собственного тела.

— Очень даже можно. И я просто должен. Я не могу ждать ни минуты больше. Ни мгновения.

* * *

Что-то. Боль. Опасность.

Тимара с трудом открыла глаза. Она сидела — не на столе в саду теплым летним вечером, а на твердых каменных ступенях в угасающем свете холодного зимнего дня. И тем не менее ей не было холодно. Она все ещё задыхалась от страсти, которую разделила: жар и желание Амаринды все ещё согревали её. Она поперхнулась, закашлялась, а потом вдруг заметила, что держит его за руку. Теллатор смотрел на неё из глаз Рапскаля.

— Здесь, — негромко сказал он, — и сейчас. Более подходящего момента не будет.

Он прижал свою узкую чешуйчатую ладонь к её щеке и приблизил лицо к её лицу. Рапскаль целовал её умело, его губы нежно шевелились у её губ. Она была парализована желанием и изумлением. Где они заканчивались и где они начинались? Все слилось воедино. Мужчина, неожиданно вставший перед ней на колени и распахнувший её поношенную блузку для жадных поцелуев, был не неуклюжим пареньком, а умелым любовником. Её собственным умелым любовником, который давным-давно научился её возбуждать. Не было ничего нового в его прикосновениях или в том, что ей так хотелось с ним делать. Она ахнула, ощутив нежный укус, и приложила ладонь к его затылку. Её пальцы запутались в его темных волосах, и она ответила на его поцелуй. Выдохнув его имя, она услышала, как он тихо смеется, так и не оторвав губ от её кожи.

— Рапскаль — поправил он её. — Но ты можешь называть меня Теллатором. Так же как я могу называть тебя Амариндой. — Он поднял голову и с улыбкой заглянул ей в глаза. — Теперь ты видишь, Тимара? Понимаешь? Все, что нам нужно узнать о том, как быть Старшими, мы можем получить здесь. Даже это. И ты перестанешь этого бояться, потому что ты уже это делала. И ты знаешь, как нам обоим будет хорошо.

Ей не хотелось, чтобы он что-то говорил. Ей не хотелось, чтобы он останавливался, не хотелось думать о том, что она собирается сделать. Он прав. В этом нет нужды. Другие приняли за них все решения, многие годы тому назад. Она откинулась назад, позволяя ему делать то, чего он хочет.

— А я и не боялась, — сказала она ему, задыхаясь. — Просто…

Его ласки лишили её способности говорить и думать. Почему она так долго сопротивлялась?

— А я так и не думал, — отозвался он голосом, переполненным наслаждением, продолжая её раздевать. — Я знал, что Джерд ошибалась, говоря, будто ты боишься и никогда не пойдешь дальше, чем просто смотреть.

Джерд? Это имя обрушилось на неё, словно ведро холодной воды. Тимара отпрянула от Рапскаля и поспешно пересела подальше, запахивая на груди рубашку.

— Джерд? — переспросила она в глубокой досаде. — Джерд! Ты обсуждал моё поведение с Джерд? Ты советовался с ней, как добиться того, чего тебе хочется?

Ярость захлестнула её, смывая все желание. Джерд. Тимара представила себе, как та хохочет, насмехается, дает Рапскалю непристойные советы насчет того, как именно он может убедить Тимару с ним сойтись. Джерд!

Тимара вскочила на ноги, утратив все влечение. Дрожащими пальцами она поспешно поправляла одежду. Она пыталась подобрать гневные слова, но не могла отыскать достаточно резкие обвинения, которые можно было бы швырнуть ему в лицо. Повернувшись к нему спиной, она уставилась в стену, чувствуя головокружение, почти до тошноты. Все изменилось так быстро! Только что она была Амариндой, безумно увлеченной Теллатором. Потом она оказалась в каком-то странном равновесии, ощущая, будто в ней оказалось сразу две жизни — и нисколько не колебалась, собираясь ему отдаться. А теперь ей не хотелось даже смотреть на него.

«Мне придется держаться за него, когда я полечу обратно на Хеби». Эта назойливая мысль только усилила её гнев. Сейчас ей больше всего хотелось уйти от него и больше никогда с ним не разговаривать. Джерд. Он сплетничал о ней с Джерд! Считал, будто Джерд понимает, о чем говорит.

— Тимара! Все было совсем не так! — Рапскаль встал на ноги, пряча свою плоть в штаны и затягивая потрепанный шнурок. — Просто я там был, а Джерд говорила с другими. Я вовсе не просил у неё совета. Просто несколько ночей назад некоторые из нас сидели у костра и разговаривали. Кто-то сказал что-то насчет Грефта и того, что нам его не хватает, несмотря на то, что он сделал. А она согласилась и немного поговорила о нем, а потом рассказала, как ты иногда следовала за ними и смотрела, как они совокупляются. И это она смеялась и говорила, что, наверное, ты никогда дальше не зайдешь. По её словам, ты делаешь вид, будто бережешь свою девственность, а на самом деле просто боишься.

Тимара резко повернулась, в ужасе уставившись на него.

— Она такое про меня говорила при всех? Кто там был? С кем она разговаривала? Кто все это слышал?

— Не знаю… несколько человек. Мы просто собираемся по вечерам, чтобы посидеть у огня, как раньше. Э… я там был, но Джерд разговаривала не со мной. Она разговаривала с Харрикином. Кейз и Бокстер тоже там были, кажется. И, может, Лектер. А я… я просто слушал. Вот и все. Я ничего не говорил.

— Значит, никто за меня не заступился. Все просто сидели и позволяли ей так про меня говорить?

Рапскаль наклонил голову к плечу:

— Значит, то, что ты за ними подсматривала, — это неправда?

— Да… Нет! Я один раз их видела. Случайно. Синтара сказала, что они охотятся и мне следует пойти и к ним присоединиться. Вот и все.

Вообще-то это было не совсем все, но в остальном она признаваться не желала. Она тогда была охвачена ужасом и любопытством одновременно и не ушла, и не дала им знать о своем присутствии. Сейчас она сказала себе, что это только справедливо. Раз уж Джерд позволяет себе так дико преувеличивать то, что она сделала, ей можно преуменьшить это в собственном рассказе.

— Тогда дело не в том, что ты боишься? Я хочу сказать — ты ведь все ещё девственница.

Тимара понимала, что он имеет в виду.

— Нет. Я не боюсь. Не боюсь самого совокупления, но да — я боюсь беременности. Посмотри, что случилось с Джерд. У неё был выкидыш. А что если бы она доносила ребёнка до срока, а потом ему понадобилось бы что-то такое, чего у нас нет? Или если бы она родила младенца, а потом умерла, и нам всем пришлось бы о нем заботиться? Нет уж! Сейчас не время идти на такой риск. Да и Джерд не следует заниматься этим со всеми. Она просто эгоистка, Рапскаль. Посмотри, как она себя вела, когда была беременна — ждала, что все станут ухаживать за её драконом, делать за неё всю работу, давать ей больше еды. Ей нравилось, когда все суетились вокруг неё и облегчали ей жизнь.

Тимара запахнула на себе плащ. Она заметила, что теперь ей стало холодно. Сколько времени они провели в городе, неподвижно стоя на холодном ветру? Она растеряла все то тепло, которое пришло из воспоминаний. Кончики её ушей и скулы горели от холода.

— Я хочу вернуться, — мрачно заявила она.

Рапскаль ответил ей не сразу.

— Пока не получится. Хеби нашла добычу и много съела. Она все ещё спит.

Она обхватила себя руками.

— Я зайду куда-нибудь внутрь. Туда, где нет ветра. Позовешь меня, когда можно будет возвращаться.

— Тимара, ну, пожалуйста! Подожди. Тебе нужно узнать кое-что важное.

Не обращая внимания на его протесты, она пошла прочь. Ей не хотелось заходить в дом Амаринды. Она знала, что там увидит. Да, конечно же, роскошная деревянная мебель, вышитые картины и пушистые шерстяные ковры давно исчезли. Однако расписанные стены её птичника и глубокие мраморные ванны туалетной комнаты по-прежнему там. У Тимары не было желания видеть их и ещё что-то вспоминать. Ей не хочется снова видеть картины того, как они с Теллатором любят друг друга в глубокой ванне, наполненной теплой водой, как её руки обнимают его мускулистое тело воина.

Эта мысль зацепила её, чуть было не заставив вернуться. На самом деле ей хотелось большего, хотелось пережить все их любовные приключения. Ей надоело мерзнуть, и теперь, полностью вернувшись в собственное тело, она к тому же проголодалась. Было бы так легко вернуться в этот дом и снова стать Амариндой!

Быть Тимарой никогда не было особо весело. И не похоже было, что в ближайшее время станет приятнее.

Она вдруг снова ощутила леденящий холод и такое удушье, словно ей не удается глотнуть воздуха. Холод был таким нестерпимым, что в неё словно ножи втыкали. Пошатнувшись, она перестала соображать, где находится. Закашлявшись, она судорожно вздохнула.

— Тимара? — В голосе Рапскаля звучала тревога. — Что с тобой?

— Синтара! — Выкрикнув имя драконицы, она вскинула голову и стала озираться, словно пытаясь увидеть то, что так явственно ощущала. — Она тонет! Она упала в реку и тонет!

* * *

^{Двадцать пятый день месяца Перемен — седьмой год Вольного союза Торговцев.}

^{Киму, смотрителю голубятни в Кассарике, — от Детози, смотрительницы голубятни в Трехоге.}

Ким, ты идиот. Сейчас инспектируют все садки и чердаки, общественные и частные. Никто на тебя не доносил, и никто тебя не выделял. Как ты и сам заметил, скорее всего, это нашествие смертоносных вшей происходит из Чащоб, и оно затронуло всех нас.

Первым моим желанием было передать твою последнюю записку в гильдию, поскольку она содержит не только оскорбления, но и угрозы. Можешь сказать спасибо Эреку за то, что я сдержалась: это он напомнил мне, что сейчас гильдии надо сосредоточиться на спасении оставшихся птиц. Но учти, что я сохраню твое послание, и если с моими садками, чердаками или птицами что-то случится, я, не колеблясь, представлю его гильдии.

Советую тебе заниматься здоровьем твоих голубей, в том числе и того сизокрыла, которого я отправляю обратно тебе. Я сняла с него всех вшей, но отметила в своей регистрационной книге, как он истощен. Его кривой клюв говорит об инбридинге — ты ведешь учет спариваний? Советую тебе следить, чтобы горох и зерно, которые гильдия выдает для твоих птиц, попадали бы в их желудки, а не в твой собственный.

Глава 9

ВОЗВРАЩЕНИЕ В КАССАРИК

Весть об их возвращении бежала впереди них. Когда баржа подошла к городскому причалу, они увидели, как ожидающий там посыльный смахнул с лица мокрые волосы и, быстро кивнув самому себе, исчез среди деревьев. Капитан Лефтрин ожидал чего-то в этом духе. Чуть выше по течению перед Кассариком «Смоляному» встретились несколько небольших рыбацких баркасов, и два из них мгновенно метнулись вниз по течению, чтобы принести в город на деревьях известие о том, что живой корабль «Смоляной» возвращается из экспедиции вверх по реке. А самым главным известием станет то, что его не сопровождают драконы.

Лефтрин не рассказал рыбакам никаких подробностей об экспедиции. На выкрикиваемые ими вопросы он ответил только, что достаточно скоро пристанет к берегу в Кассарике и тогда доложит обо всем Кассарикскому совету торговцев. Знание — это сила, и он не собирался делиться этой силой, пока сам не использует её по максимуму. Пусть себе ждут и гадают, что стало с калечными драконами и их хранителями. Неизвестность — это прекрасный способ держать сильных людей в неуверенности. Она дарит человеку возможность отстаивать свои интересы. А он подозревал, что ему понадобится отстаивать свои интересы.

Шел зимний дождь, шелестящей по поверхности воды миллионами крошечных фонтанчиков. Вода сбегала по причалам обратно в серые воды реки Дождевых чащоб. По обе стороны реки высился густой лес. Там дождевые капли стучали по бесконечным листьям, пробираясь вниз по кронам деревьев, сквозь многие слои жилищ и зелени, мимо бесконечных уровней хижин и особняков, построенных на могучих древесных ветвях, пока, наконец, не падали на постоянно влажную лесную почву. Вид гигантских деревьев, выстроившихся вдоль реки, был одновременно привычным и неожиданно странным. Кельсингра познакомила его с местностью, которая оказалась далеко за пределами его жизненного опыта. Сухая твердая земля и склоны холмов — это славно, но Лефтрин подозревал, что именно Дождевые чащобы навсегда останутся для него домом.

Пока они подплывали к причалам, он щурился сквозь дождь. Там было пришвартовано странное судно, вид которого заставил его нахмуриться. Корабль оказался длинным и узким, с небольшой осадкой, и был оснащен и парусами, и веслами. Ярко-синяя краска и золотая отделка палубной рубки казались яркими даже через пелену дождевых капель. Конкуренция «Смоляному»? Возможно, владельцы думают именно так, но сам он в этом сомневался. Никакому другому кораблю не удавалось столь успешно проходить отмели реки Дождевых чащоб. «Стойкий-один» — прочел он на корме. Ну что ж: время покажет, так ли это. За долгие годы, проведенные на реке, он видел множество всяких плавательных средств, которые предположительно были защищены от едкой речной воды. И он видел, как рано или поздно все они шли на дно. Единственным материалом, который служил здесь долго, оставалось диводрево.

Неустанный дождь сильно затруднял работу Сварга, стоявшего у румпеля, да и остальным членам команды приходилось не лучше, пока они делали вид, будто орудуют шестами, направляя баржу к пристани. Протолкнувшись мимо «Стойкого», они нашли место для швартовки. Лефтрин стиснул фальшборт на корме, вглядываясь в берег сквозь ливень. Через перекладину из диводрева он ощущал свой корабль. «Смоляной» был благодарен за устроенный командой спектакль: из-за дождей река Дождевых чащоб разлилась почти как в паводок и живому кораблю трудно было держаться за дно. Его скрытые под водой лапы — секрет его способности быстро маневрировать в таких местах, где другие корабли садились на мель — впивались когтями в ил, задерживались, проскальзывали, цеплялись снова. Рывком «Смоляной» причалил к пристани. Скелли тут же перепрыгнула через борт, держа в руках толстый швартовочный конец, и поспешно бросилась к массивной корабельной утке. Закрепив его, она метнулась на корму, чтобы поймать второй конец, который бросил ей Хеннесси. В считаные мгновения они надежно пришвартовались. «Смоляной» и его капитан успокоились, глядя, как команда слаженно закрепляет канаты.

Капитан Лефтрин надеялся, что благодаря ливню члены Совета предпочтут сегодня сидеть в тепле и сухости. Так оно и оказалось. Однако не успела команда «Смоляного» причалить к плавучему причалу Кассарика, как вымокший юный посыльный уже помчался по дождю к ближайшей лестнице, на которую начал карабкаться с ловкостью древесной обезьянки, взбирающейся по стволу дерева. Провожая его взглядом, Лефтрин улыбнулся.

— Ну что ж. Очень скоро они получат известие о том, что мы пришвартовались. И тогда мы посмотрим, насколько хорошо нам удастся разыграть те карты, которые к нам пришли. Скелли!

Его резкий окрик заставил его племянницу ловко перепрыгнуть с причала на баржу. Она тут же встала радом с ним.

— Да, сударь?

— Ты останешься на борту. Я знаю, что твоя родня захочет с тобой увидеться, и у нас обоих есть важные новости, которыми нам надо с ними поделиться. Мне хотелось бы, чтобы мы были вместе, когда сообщим им о том, что твой статус изменился. Ты не возражаешь?

Она сморгнула капли дождя с ресниц и широко улыбнулась. Её родня рассчитывала на то, что Скелли станет его наследницей. На основании этого они помолвили её на очень выгодных условиях, но сейчас ей очень хотелось расторгнуть эту помолвку из-за того, что она встретила Алума и влюбилась в этого спокойного хранителя драконов. Лефтрин не знал, будет ли у них с Элис когда-нибудь ребёнок, который смог бы в будущем стать владельцем «Смоляного», но даже если нет, сама вероятность появления такого наследника полностью изменяла статус Скелли. Она надеялась, что теперь семейство её жениха расторгнет помолвку из-за того, что её будущее стало неопределенным. Лефтрин сомневался в том, что такая перспектива обрадует её родителей так же сильно, как она радует её. Ему не хотелось, чтобы племянница сообщала им эту новость в одиночку. Её явно обрадовала его готовность взять на себя этот разговор, но спросила:

— Эту услугу мне предлагает мой дядя или мой капитан?

— Не дерзи, матрос!

— Да, сударь, независимо от того, кто спрашивал! — Она беззаботно ухмыльнулась. — Я бы предпочла, чтобы мы сделали это вместе. И они не удивятся, если мне будет приказано оставаться на борту, пока ты не сделаешь доклад Совету. Если кто-то зайдет навестить меня до твоего возвращения, я ничего им не стану говорить: объясню, что все должен рассказать ты сам.

— Отлично, девочка. И я не желаю, чтобы на борт «Смоляного» в моё отсутствие кто бы то ни было поднимался. Родственники членов команды — это ладно. Рассказывайте им поменьше и велите держать услышанное при себе. Они поймут. Но никаких торговцев и никаких членов Совета. И я скажу Хеннесси, чтобы никаких шлюх. Если ему так уж неймется, пусть уходит с корабля, но чтобы с собой обратно никого не приводил. Сейчас не время. — Лефтрин почесал мокрую щеку. Его чешуя разрасталась и постоянно зудела. Проклятые драконы! Небось, это они виноваты. — Я разрешу остальным сходить на берег, но на борту постоянно должны находиться либо Сварг, либо Хеннесси. Беллин, я занесу твой список в мелочную лавку и велю все собрать и прислать на «Смоляной». Как только я выбью из Совета обещанную нам плату, я рассчитаюсь с торговцами и пришлю остаток денег сюда. Большой Эйдер пойдет навестить мать, как всегда. А ты останешься на борту и подождешь, пока я не выкрою время, чтобы отвести тебя в гости к твоим родителям.

— Да, сударь.

Остальные члены команды, закончившие все дела, сопряженные с прибытием, подошли к ним ближе. Они были усталыми и исхудавшими, промокшими до нитки и радостными. Он повысил голос, чтобы его услышали сквозь стук дождя по палубе «Смоляного».

— Я рассчитываю на то, что вы доверите мне заключить для нас самую выгодную сделку. Ничего не говорите насчет того, где мы были и что видели, пока я не закончу переговоры. Понятно?

Сварг провел лапищей по волосам, убирая слипшиеся пряди с лица.

— Все договорено, кэп. Ты нам уже говорил, и мы не забыли. Здесь не о чем тревожиться. Удачи.

— Выжми этих подонков досуха! — посоветовал Хеннесси, и на лице Большого Эйдера расплылась широкая улыбка согласия.

Остальные кивали головами. Лефтрин кивнул им в ответ: их уверенность в нем ощущалась одновременно как броня и тяжкая ноша. На этот раз от него зависит очень многое — не только получение оплаты за выполненное поручение. «Советы славятся своей скупостью», — подумал он, вернувшись к себе в каюту. Его ухмылка больше походила на оскал: раньше он неизменно выбивал из них все деньги, положенные по контракту, и на этот раз тоже своего добьется. Подписанный договор, в соответствии с которым они и его корабль отправились в плаванье вверх по реке, уже надежно спрятан в непроницаемый футляр. Лефтрин одобрительно взвесил его на ладони. Они исполнят свои обязательства. Им это не понравится, но он заставит их придерживаться собственных записанных слов, и они выплатят те деньги, которые не рассчитывали тратить.

* * *

Малта Хупрус сидела перед зеркалом, расчесывая гребнем сверкающие золотыми прядями волнистые волосы. После этого она свернула их в узел и начала закреплять шпильками. Пока её руки действовали почти автоматически, она рассматривала собственное отражение. Когда же эти изменения закончатся? С момента её появления в Дождевых чащобах её тело беспрерывно менялось. Сейчас золото её волос стало настоящим золотом, а не теми блестящими русыми волосами, которые некоторые люди называют золотыми. Ногти у неё на руках стали алыми. Розовая кожа на лице была покрыта такими же мелкими чешуйками, как брюшко у древесной ящерки — и стала такой же мягкой. Алая «корона» над её лбом сияла.

Её чешуя имела красную кромку. Белая кожа, которую Малта имела ребёнком, по-прежнему видна была сквозь почти прозрачные чешуйки её щек, а вот брови теперь оказались покрыты плотными рядами рубиновой чешуи. Она повернула голову, глядя, как свет скользит по её лицу, и вздохнула.

— У тебя все в порядке?

Рэйн пересек комнатку, которую арендовали, преодолев разделяющее их расстояние всего за два шага.

— Со мной все хорошо. Немного устала, и только.

Она прижала ладони к пояснице и надавила на позвоночник. Спина у неё ужасно ныла весь этот день. Тяжелый груз живота уже не удавалось облегчить, ни сидя, ни стоя. Вчерашний день, проведенный за столом переговоров с татуированными копателями, был сплошным мучением. Она вернулась в снятую ими комнатку, надеясь заснуть.

Несбыточная надежда! Лежать оказалось ещё неудобнее. Она уступила кровать Рэйну и дремала, обложившись подушками. Сейчас, прижимая руки к пояснице, она тихо застонала от боли, и Рэйн встревоженно нахмурился. Она заставила себя улыбнуться и посмотрела на него в зеркале.

— Со мной все хорошо, — повторила она, позволив себе задержать взгляд на супруге.

Его изменения были такими же разительными, как и её собственные. Его глаза светились теплым медным сиянием. Кожа под бронзовыми бликами чешуи была синей — такой же синей, как драконица Тинталья. Он улыбнулся ей сапфирово-синими губами. В его темных вьющихся волосах появились сине-стальные отблески. Её муж! Мужчина, который столь многим рискнул, чтобы отыскать её и сделать своей!

— Ты такой красивый! — проговорила она.

Комплимент легко слетел с её губ.

Глубокие глаза Рэйна заискрились.

— Чем вызвана столь отчаянная лесть? — Он склонил голову к плечу, и на его лице появилась озорная улыбка. — Какую безделушку пожелала получить моя госпожа? Сапфировое ожерелье? Или тебе опять захотелось съесть чего-то необычного? Хочешь тарелку сваренных на пару языков колибри?

— Фу! — Малта со смехом повернулась, обняла мужа за стройные бедра и притянула к себе. Рэйн наклонился и запечатлел легкий поцелуй на её алой короне. Это прикосновение вызвало у неё сладкую дрожь, и она запрокинула голову, чтобы посмотреть ему в лицо. — А что, мне нельзя сказать тебе что-то приятное без того, чтобы ты не напомнил мне, каким избалованным ребёнком я была, когда мы только познакомились?

— Конечно, нельзя! Я никогда не упущу шанса напомнить тебе, какая ты была капризуля. Ослепительно прекрасная и до предела избалованная капризуля. Я был совершенно очарован твоим исключительным эгоизмом. Мне казалось, будто я за кошкой ухаживаю.

— Ах, ты!.. — нежно упрекнула она его и снова повернулась к зеркалу, прижав ладонь к ставшему очень заметным животу. — И теперь, когда ты заставил меня стать по-свински толстой, сделав мне ребёнка, я, надо полагать, уже перестала быть для тебя «ослепительно прекрасной».

— А теперь она напрашивается на комплименты! И получает их полной мерой. Дорогая моя, из-за этого ты стала для меня ещё прекраснее. Ты сияешь, ты светишься, ты блистаешь в своей беременности.

Она не смогла сдержать улыбки, изогнувшей её губы.

— Ох, а ты ещё обвиняешь в лести меня! Я ковыляю вперевалку, словно старая утка, а ты пытаешься говорить мне, будто я красива.

— Я не единственный, кто это говорит. Моя мать, мои сестры, даже мои кузины не могут отвести от тебя глаз!

— Это просто та зависть, которую у всех женщин Дождевых чащоб вызывает чужая беременность. Это не значит, что они считают меня прекрасной. — Она уперлась ладонями в туалетный столик, поднялась на ноги и прижала узкую изящную кисть к выпирающему животу. Превращение в Старшую удлинило многие части её тела: кисти, пальцы, кости рук и ног… И теперь круглая шишка в середине её фигуры казалась невероятно странной. — У меня такой вид, будто я проглотила дыню целиком, — сказала она сама себе.

Рэйн посмотрел в зеркало через её плечо.

— Нет. У тебя такой вид, будто ты носишь в животе нашего малыша. — Он подсунул ладони под их ребёнка и подхватил его. Ногти у него на руках были теперь темно-синими, резко контрастируя с мягкой белой туникой, надетой на ней. Он поцеловал её в щеку. — Порой мне трудно бывает поверить в собственную удачу. Мы столько перенесли, несколько раз чуть не потеряли друг друга, и вот теперь скоро у нас будет…

— Тише! — прервала его она. — Не произноси этого вслух. Пока не надо. Мы уже столько раз разочаровывались!

— Но я уверен, что на этот раз все будет хорошо. Тебе ещё ни разу не удавалось вынашивать ребёнка настолько долго. Ты ощутила, как он двигается, — я видел, как он двигается! Он живой. И очень скоро он уже будет там, где мы сможем его видеть.

— А если «он» окажется девочкой?

— Даю тебе слово: я буду доволен ничуть не меньше.

Они почувствовали, как ветка, поддерживавшая их домик, прогнулась под чьими-то шагами. В дверь постучали. Они неохотно отодвинулись друг от друга. Малта снова уселась перед зеркалом, а Рэйн быстро прошел к двери.

— Да?

— Сударь, пожалуйста! У меня новость! — отозвался взволнованный мальчишеский голос.

— Новость о чем?

Рэйн приоткрыл дверь. Стоявший за порогом мальчишка не был посыльным. Одежка на нем была поношенная, он был очень худой. Он устремил на Рэйна полный надежды взгляд. Обе его щеки были обезображены татуировками.

— Пожалуйста, сударь! На древесном рынке я слышал, будто кто-то по имени Малта Старшая захочет узнать про корабль, который только что пришвартовался. Что она может дать за эту новость монетку.

— Что за новость? Что за корабль?

Мальчишка медлил, пока Рэйн не залез в кошель и не показал ему монету.

— «Смоляной», сударь. Та баржа, что ушла с драконами. Она вернулась.

Малта неуклюже поднялась на ноги, а Рэйн широко распахнул щелистую дверь. Падавший сверху дождь перелетал через порог только отдельными каплями, но посыльный, продолжавший стоять на улице, был мокрым насквозь.

— Заходи, — пригласил его Рэйн.

Мальчишка с радостью вошел в комнату и устремился к печке, установленной на плите из обожженной глины. Он начал греть руки, и вода с его одежды стекала на грубый дощатый пол.

— А как насчет драконов? — вопросила Малта.

Мальчишка поднял лучистые голубые глаза навстречу её взгляду.

— Когда я спустился вниз посмотреть, то никаких драконов не видел. Я не стал ждать и спрашивать, госпожа, а просто пришел сказать, что баржа пристала. Я не первый это узнал, но хотел стать первым, кто сообщит эту новость вам. Чтобы заработать монетку, как я понял.

Вид у паренька был встревоженный.

Но Рэйн уже протягивал ему пригоршню монет, и Малта ободряюще кивнула.

— Ты молодец. Просто расскажи мне, что видел. С кораблем драконов не было? А кого-то их юных хранителей ты не видел? Баржа выглядела потрепанной или была в хорошем состоянии?

Вестник утер мокрое лицо ладонью.

— Никаких драконов не было. Я видел только баржу и матросов на ней. Она не выглядела потрепанной, но вид у матросов был усталый. Усталые, худые, и одежда у них поношена сильнее, чем можно было ожидать.

— Ты молодец. Спасибо. Рэйн, где мой плащ?

Её муж проводил мальчишку до двери, и только потом повернулся к ней.

— Твой плащ на спинке твоего стула — там, где ты в последний раз его оставила. Но ты же не собираешься выйти в такой ливень?

— Я должна! Ты же понимаешь, что я должна — и что ты должен пойти со мной. — Она обвела взглядом комнату, но не увидела больше ничего нужного. — Как удачно, что мы оказались здесь, в Кассарике! Я не намерена упускать такой шанс. Мне надо присутствовать на докладе, который капитан Лефтрин сделает Совету. Торговцам будет важно только одно — что они избавились от драконов. Мне необходимо выяснить, как у них дела, сколько из них выжило, где он их оставил, нашел ли он вообще Кельсингру… Ох!

Она внезапно замолчала и втянула в себя воздух.

— Малта! С тобой все в порядке?

— Со мной все хорошо. Он просто сильно меня лягнул, прямо в легкие. У меня на мгновение перехватило дыхание. — Она ухмыльнулась. — Твоя взяла. Рэйн. Это явно мальчишка. Похоже, что стоит мне из-за чего-то взволноваться, как он непременно должен сплясать во мне джигу. Ни одна воспитанная маленькая девочка не стала бы делать такое со своей матерью.

Рэйн фыркнул.

— Можно подумать, что какая-то из твоих дочерей вдруг могла бы оказаться «воспитанной маленькой девочкой». Милая! Почему бы тебе не остаться здесь и не отправить меня вместо тебя? Я обещаю, что сразу же вернусь и передам тебе все, что услышу и увижу.

— Нет. Нет, мой хороший. — Малта уже надевала плащ. — Я должна там присутствовать. Если бы ты пошел вместо меня, я бы задала тебе сто вопросов, которые тебе не пришли бы в голову, и разозлилась бы из-за того, что ты не можешь на них ответить. Мы оставим записку Тилламон, чтобы она не волновалась из-за нас, если зайдет сегодня вечером.

— Ладно, — неохотно согласился Рэйн. Он нашел свой плащ, который ещё не успел высохнуть после его предыдущей вылазки, встряхнул его и набросил на плечи. — Как бы я хотел, чтобы Сельден был здесь! Это ему следовало бы всем этим заниматься.

— Мне хотелось хотя бы знать, где он. Мы не получали от него вестей уже много месяцев. То последнее письмо, которое он нам отправил, звучало совершенно непохоже на него, да и почерк показался мне чужим. Я боюсь, что с нимчто-то случилось. Но даже если бы мой брат был здесь, я все равно должна была бы пойти, Рэйн.

— Я это понимаю, милая. Мы воспитаны в старых купеческих традициях, и ты, и я. Но даже я не уверен, нужно ли быть честными с мертвым драконом. Её уже много лет никто не видел, и даже слухов о ней не доходило. Может, она умерла, и наши соглашения умерли вместе с ней?

Малта упрямо покачала головой, а потом взялась за просторный капюшон плаща и аккуратно накрыла им свои сколотые волосы.

— Соглашения пишутся на бумаге, а не на воздухе, и подписывают их чернилами, а не дыханием. Мне не важно, мертва ли она. Несмотря на то, как будут поступать другие, мы остаемся связанными своими подписанными обещаниями.

Рэйн вздохнул.

— Если уж на то пошло, то мы обещали только, что поможем змеям и будем охранять их куколки, пока из них не вылупятся драконы. В таком случае наша часть сделки выполнена.

Он поморщился, надевая влажный капюшон своего плаща.

— Меня учили придерживаться духа соглашения, а не только его буквы, — язвительно бросила Малта, но потом, поняв, что на ссору по поводу их давних разногласий её подвигла боль в пояснице, чуть поменяла тему разговора. — Интересно, смогла ли благополучно вернуться та женщина… Элис Финбок. Она так меня утешила и ободрила в тот день, когда сказала, что отправится с ними. Она настолько уверенно и с таким знанием говорила о Кельсингре!

Малта повернулась к мужу. В тени от капюшона его глаза сияли синим светом. Он неохотно проговорил:

— До меня дошли слухи, что на самом деле она пряталась от мужа и сбежала с его слугой. Шли разговоры, будто муж от неё отрекся, но её отец и родные того слуги хотят узнать о них и даже предложили награду за любые известия.

Малта ощутила укол сильного испуга, но постаралась подавить это чувство.

— Все это меня не интересует. Она говорила, как человек, хорошо изучивший древность. Она описывала тот город так, словно уже по нему ходила. Даже если она в тот момент убегала от мужа, она будет далеко не первой женой, которая так поступает. Но мне кажется, что она также куда-то стремилась попасть. Итак. Давай выйдем под дождь и посетим зал заседаний Совета. Стоя здесь, мы больше ничего об экспедиции не узнаем.

— Тогда обопрись на мою руку. Переходы могут оказаться скользкими. Я понимаю, что отговаривать тебя бесполезно, но я могу хотя бы умолять тебя быть осторожнее.

— Я не упаду. — Она взяла его под руку — и очень этому обрадовалась, когда он открыл дверь. В комнату ворвался ветер, наполненный сыростью и холодом. — Если под деревьями так задувает, то каково же сейчас на реке? — изумилась она вслух.

— Гораздо хуже, — лаконично ответил Рэйн, закрывая за ними хлипкую дверь. — И да, ты не упадешь, потому что я этого не допущу. Но будь осторожна не только в этом. Пожалуйста, не позволяй Совету тебя взволновать или расстроить.

— Если кто-то и окажется взволнованным или расстроенным, то могу спорить, что это будут они, — оптимистично заявила Малта.

Полдень миновал совсем недавно, но под пологом громадных деревьев всегда царил сумрак, а зимой — в особенности. Надежно поддерживая Малту, Рэйн прошел с нею по узкой дорожке от их ветви к главной. Когда их дорожка соединилась с более широким настилом на мощной ветви, он заметно успокоился. Рэйн был уроженцем Дождевых чащоб и жителем поселений, построенных на деревьях. Она оказалась здесь уже почти взрослой, но считала, что хорошо здесь освоилась. Обычно она уверенно передвигалась даже по самым узким дорожкам и смело проходила по раскачивающимся мостикам, соединявшим районы древесных городов, однако в последние несколько месяцев ребёнок, растущий у неё в утробе, нарушил балансировку её прежде стройного тела. Она крепко держалась за Рэйна, бессовестно пользуясь его помощью и защитой. В течение их брака им пришлось перенести четыре выкидыша: она не намерена сейчас глупо оступиться из-за неуместной гордости.

Этот древесный город, как и все поселения Дождевых чащоб, широко раскинулся во все стороны. Над её головой к более высоким веткам были подвешены маленькие ненадежные лачуги бедноты. Где-то в сумрачных глубинах пониже, где ветви были толстыми и крепкими, она видела особняки, склады и надежные стены и многочисленные окна того здания, где собирались торговцы Дождевых чащоб. Сейчас эти окна подсвечивались изнутри желтым светом.

Здание для кассарикского Совета торговцев было построено сравнительно недавно, и многие жители Дождевых чащоб все ещё ворчали из-за того, что этот город отделился от Трехога. Торговцы Дождевых чащоб и удачненские торговцы составляли две половинки единого целого — их объединяла общая история пережитых трудностей. После открытия нового отделения в Кассарике младшие сыновья и менее влиятельные торговые семьи внезапно обрели небывалое доселе влияние. Отношения все ещё отлаживались. Жадность и стремление действовать решительно придали кассарикскому Совету больше резкости. Малта не вполне могла рассчитывать на то, что здесь будут придерживаться старинных торговых правил равенства сторон и безусловного соблюдения подписанных соглашений.

Малта сразу заметила, что к зданию Совета направляются не только они с Рэйном, и сделала вывод о том, что известие о прибытии «Смоляного» уже распространилось по городу. Немало обитателей Дождевых чащоб сейчас выходили из своих домов на дороги, ведущие к Совету торговцев. Облаченные в парадные одеяния торговцы поспешно шли по спиральным лестницам, вьющимся вокруг громадных стволов. Ожидающие в Совете известия затронут всех. Тем не менее Малта не стала торопиться, чтобы занять хорошее место. Она — Малта Хупрус, не только Старшая, но и супруга Рэйна Хупруса, второго сына влиятельной торговой семьи Дождевых чащоб. Несмотря на то, что от имени семьи голосует его старший брат Бендир, он принимает свои решения на основе той информации, которую поставляет ему Рэйн. Ни она сама, ни Рэйн не станут претендовать на официальное место за столом Совета, однако она заставит себя выслушать. Это она решила твердо.

Порывистый ветер раздувал её плащ и срывал листья с окрестных деревьев. Крепкие перила из переплетенных лиан огораживали дорогу, по которой они шли. За их надежной полосой она видела только толстые ветви, густую растительность и домики, которые танцевали на ветру, свисая с веток, словно странные плоды. Невидимая болотистая почва находилась далеко внизу. Она сжала локоть Рэйна, пропуская его чуть вперед.

* * *

Лефтрин намеренно не спешил. Первым делом он отправился к смотрителям голубятни и отправил все те послания, которые ему вручили перед отплытием из Кельсингры. Это обошлось ему неожиданно дорого. Из-за какой-то эпидемии, разразившейся среди птиц, почтовая служба подорожала. Сразу несколько хранителей захотели отправить вести в Трехог, сообщая родным, что с ними все в порядке. Кроме того, надо было отправить два уведомления о смерти: родным Грефта и Варкена следовало дать знать, что стало с их сыновьями. Грефт создавал капитану немало проблем, тем не менее его смерть все равно была трагедией, и его семья имела право узнать об этом первой. В последнюю очередь он отправил письма Седрика и Элис, адресованные их семьям в Удачном. Во время всего плаванья вниз по реке он мучительно сомневался в разумности их отправки. Он просил всех не распространяться о Кельсингре и о том, как они там оказались, однако он не стал читать ни одно из порученных ему писем. К концу этого дня в Кассарике уже будут знать все то, что он намерен рассказать, а почтовые голуби разлетятся во все стороны. Следовало позаботиться о том, чтобы послания его друзей имели возможность первыми попасть к их семьям.

Когда он дошел до лавки корабельных товаров, за ним уже следовало несколько сопровождающих. Два мальчугана тащились за ним по пятам, громко объявляя всем встречным, что это — капитан Лефтрин, вернувшийся из экспедиции. Это вызвало шквал рукопожатий и вопросов, на которые он вежливо отказывался отвечать. Один молодой человек — видимо, распространитель сплетен — не отставал от него довольно долго, забрасывая десятками вопросов, однако и его Лефтрин оставил ни с чем, заявив, что сначала доложится Совету. Ещё один человек — мужчина в длинном сером плаще с капюшоном — держался поодаль и не заговаривал с ним, однако прошел дальше, чем допускало здравомыслие. Как только Лефтрин заметил этого сопровождающего, то постарался больше не выпускать его из вида. Этот мужчина был капитану незнаком, и, бросая на него беглые взгляды, Лефтрин подметил, что в его движениях нет непринужденности, свойственной уроженцам древесных вершин. Незнакомец определенно не был жителем Дождевых чащоб. Лефтрин почувствовал страх при мысли о том, кому именно мог бы служить этот человек.

В лавке припасов Лефтрин заказал консервированные продукты и все то, что было необходимо, чтобы пополнить корабельные кладовые. Масло, муку, сахар, кофе, соль, сухари… Список Беллин казался бесконечным. А ещё он приобрел бутылочку чернил и скупил всю писчую бумагу, какая только нашлась в лавке, а заодно сделал запас новых перьев. Делая эти покупки, он улыбнулся, подумав, как обрадуется Элис этому сокровищу. Он распорядился, чтобы все припасы тут же были отправлены на «Смоляной». Он делал здесь покупки уже много лет — с самого открытия этой лавки — так что ему нетрудно было уговорить продавца взять расписку вместо монет.

— Как только мне заплатит Совет, я расплачусь с тобой в тот же час, — пообещал Лефтрин кивающему торговцу, и дело было сделано.

Уходя из лавки, он почувствовал, что у него болят ноги. Расхаживая по палубе или даже обходя пешком долины вокруг Кельсингры, невозможно было подготовиться к множеству вертикальных подъемов, свойственных городам Дождевых чащоб. Он спустился на лифте до уровня здания Совета, заплатив отъезжающему лифтеру последней монетой, остававшейся у него в кармане. Приближаясь к дверям зала Совета, он вспомнил, что когда он был здесь в прошлый раз, Элис Финбок опиралась на его руку. Тогда они только познакомились, и его влюбленность в неё была головокружительно новой. Он вспомнил её начищенные до блеска ботиночки и кружевные юбки с чуть грустной улыбкой. Тогда её наряды ослепили его не меньше, чем её аристократические манеры. Да, кружева сейчас превратились в лохмотья, а ботинки выносились и протёрлись, но благородная дама, облаченная в них, держалась словно выкованная из стали. Он внезапно затосковал по ней с болью, которая была сильнее любого голода или страха. Он мысленно укорил себя. Что он — мечтательный подросток, чтобы постоянно думать только о ней? Он улыбнулся. Может, это именно так. Чувства, которые она в нем будила, были слаще и сильнее всего, что он испытал за всю свою жизнь. И как только ему заплатят, он, скорее всего, будет покупать разные роскошные мелочи и лакомства, чтобы привезти ей. При мысли об этом улыбка на его лице стала ещё шире.

Когда он распахнул дверь зала Совета, то его встретили свет, ропот голосов и тепло. В комнате были расставлены жаровни, распространявшие тепло и сладкий аромат горящей джалы. Свет давали другие источники: привязанные бечевками шары, плававшие по залу. Артефакты Старших, извлеченные из ушедших под землю развалин подле Кассарика, теперь освещали зал собраний обычных людей, нарочито демонстрируя богатство. На мгновение он представил себе волну жадности, которая поднимется, если он упомянет об ещё одном городе Старших, который стоит невредимый и почти нетронутый. Его взгляд переместился на гобелен с изображением Кельсингры, висящий на стене позади стола Совета. Элис однажды использовала этот гобелен как доказательство того, что цель их путешествия действительно существует. А когда он скажет Совету, что её сверкающие стены по-прежнему искрятся под лучами солнца? Его улыбка стала напряженной.

Помост со столом Совета окружали ряды скамей. На них уже расселось несколько десятков человек: зал нельзя было бы назвать переполненным, однако в нем собралось весьма внушительное количество людей, самостоятельно явившихся на не объявленную заранее встречу, а следом за ним в зал входили новые люди. Все места за столом Совета уже были заняты — за исключением одного. Место Сельдена Вестрита пустовало, как и тогда, когда Лефтрин был здесь в последний раз.

Однако Малта Старшая заняла свое место в конце первого ряда зрительских мест. Её муж, Рэйн Хупрус, сидел рядом с ней. Места рядом со Старшими оставались пустыми. Лефтрину было бы любопытно узнать, вызвано ли это уважением или стремлением избежать контакта с ними. Рэйн и Малта были одеты без роскоши, но их строгие наряды были хорошо подогнаны по фигуре, а цвета подобраны так, чтобы выгодно подчеркнуть их чешую. На Рэйне был длинный жакет из темно-синей ткани, застегнутый на сверкающие серебряные пуговицы, серые брюки и мягкие черные сапожки. На Малте было колье из огненных камней, которые сияли желтыми огоньками на мелкой чешуе её шеи. Её мягкая белая туника тоже была длинной, до колен, а золотисто-коричневые брюки оказались широкими и свободными, подсказав ему, что она по-прежнему вынашивает ребёнка. Отлично. По слухам, у неё было несколько выкидышей, и кое-кто уже начал сомневаться в том, что этой паре удастся обзавестись потомством. Наверное, ей уже скоро рожать. Сидящий рядом с ней супруг смотрел на неё заботливо. Глядя на них, Лефтрин вдруг понял, что они демонстрируют ему, чем станут его юные хранители. Настоящими Старшими.

Как только он вошел в зал, они оба посмотрели прямо на него. Он с трудом справился с желанием одернуть поношенную рубаху. Вместо этого он выпрямил спину и встретил их взгляды. Путешествие было тяжелым: пусть, глядя на него, они увидят, чего стоила эта экспедиция. Выждав немного, он серьезно кивнул им, и получил ответные кивки. Он не стал к ним подходить. Пока не время. Послание, которое Элис адресовала Малте, было надежно спрятано у него в сумке. Он передаст его в отсутствие посторонних.

Лефтрин быстро скользнул взглядом по залу и убедился в том, что следивший за ним тип пробрался в зал Совета следом за ним. Он не стал его разглядывать, поскольку в этом не было никакой нужды: этот человек оказался ему знаком. Это был калсидийский «купец», Синад Арих. Он продолжал кутаться в мокрый плащ и низко надвигать капюшон, словно ему по-прежнему было холодно, но Лефтрин узнал его глаза. Этот человек уже шантажировал капитана его живым кораблем, заставив Лефтрина провезти его вверх по реке. Как он теперь об этом сожалел! Ему следовало прислушаться к первому движению души: убить этого человека и бросить за борт. У Лефтрина мороз по коже бежал при мысли о том, что калсидийский купец по-прежнему находится в Дождевых чащобах. Это означало, что он не отступился от своей цели.

Зачем он явился сюда этим вечером? Лефтрин был практически уверен в том, что Арих отправил с их экспедицией предателя, но он также не сомневался в том, что этот человек действовал не в одиночку. Это ведь Совет нанял Джесса Торкефа и направил его к Лефтрину в качестве охотника, которому предстояло кормить драконов. Возможно, калсидиец надеялся на то, что Джесс вернулся на «Смоляном», прихватив с собой куски убитых драконов. По губам Лефтрина зазмеилась мрачная улыбка. Ариха ждёт разочарование. И от безнадежности он будет готов попытаться предпринять что-то ещё. У Ариха нет выбора. Его правитель, герцог Калсиды, взял его семью в заложники, и если купец не сможет раздобыть для него кусочки драконов для изготовления снадобий, которые, как герцог надеется, его излечат, близкие заплатят за его неудачу своими жизнями. Арих обманом, угрозами или подкупом добился, чтобы кто-то из членов Совета посадил на «Смоляной» предателя. Кто-то… или, возможно, это был даже не один человек.

Лефтрин медленно спускался по ступеням, пока не оказался перед столом Совета. Он кашлянул, но на самом деле необходимости привлекать к себе внимание у него не было. Все члены Совета напряженно сидели в своих креслах и взирали на него. У него за спиной повисла тишина: слышно было, как люди тихо прошмыгивают на свободные места, предупреждающе шикая друг на друга. Он заговорил громко:

— Капитан живого корабля «Смоляной» Лефтрин просит дозволения обратиться к Совету.

— Совет рад видеть, что вы благополучно к нам вернулись, капитан Лефтрин. Мы предоставляем вам слово.

Это хриплое заявление сделала торговец Полск. Её коротко подстриженные седые волосы были зачесаны назад, но постепенно щетинились, приходя в свой обычный беспорядок.

— Я рад видеть вас в добром здравии, купец Полск. Я вернулся объявить об успехе нашей экспедиции. Драконы благополучно устроены. Я рад сообщить, что все драконы пережили перемещение. К моему прискорбию, двое наших хранителей погибли. Также погиб один из охотников, приписанных к нашей экспедиции. Остальные члены нашего отряда были живы и здоровы, когда я их покидал.

Лефтрин поднял правую руку, чтобы почесать левое плечо, и при этом ухитрился развернуться к дверям. Закутанный в серый плащ Арих как раз выскальзывал из зала. Так-так. Это интересно и очень неожиданно. Неужели он уже услышал достаточно много? Ему ужасно хотелось бы проследить за калсидийцем, но сейчас это было невозможно. Он снова повернулся к Совету. Все взгляды были устремлены на него.

— Я привез письменные доверенности от хранителей драконов и охотников Карсона и Дэвви на получение второй половины той платы, которую по договору должны были им выдать по успешном завершении их задачи. Я также прошу, чтобы остальная часть договоренной суммы за услуги «Смоляного» и его команды была полностью выплачена сегодня же.

С этими словами он открыл сумку, висевшую у него на плече. Все доверенности были написаны на одном листе драгоценной бумаги Элис, который был свернут в трубочку и перевязан шнурком. Он размотал шнурок, извлек контракты хранителей и, шагнув вперед, выложил все документы на стол Совета.

Торговец Полск и ещё несколько членов Совета согласно кивали. Она пробежала глазами по бумагам и передвинула их дальше по столу. Бумаги перемещались от одного члена Совета к другому, и все они кивали. Однако когда доверенности оказались у последнего члена Совета, а Лефтрин продолжал молчать, довольные кивки стали реже, а потом и вовсе прекратились. Полск обвела взглядом своих коллег по Совету, а потом уставилась на него.

— А где ваш остальной доклад, капитан Лефтрин?

— Доклад?

Он вопросительно изогнул бровь.

— Ну, конечно. Что вы нашли? Где вы оставили драконов и их хранителей? Удалось ли вам действительно отыскать Кельсингру? Насколько она далеко и каково состояние реки на этом участке? Каковы возможности сбора артефактов? У нас масса вопросов, на которые нужно ответить.

Он мгновение помолчал, тщательно формулируя свой ответ. Нет смысла сердить их слишком рано. Как лучше подойти к этому вопросу? Прямо.

— Я бы предпочел сначала завершить контракт, и уже потом переходить к прочим разговорам. Наверное, обсуждать вопрос о том, чтобы я поделился открытиями экспедиции, можно будет после того, как мы получим плату, купец Полск.

«А может, и нет», — добавил он про себя.

Она села прямее.

— Это представляется в высшей степени необычным, капитан.

Он медленно покачал головой.

— Нисколько. Я предпочитаю завершить один контракт, прежде чем начинать переговоры о следующем.

Её голос стал едким.

— Я не сомневаюсь, что Совет согласится со мной в том, что ваш доклад является важной частью «завершения» этого контракта. И, по-моему, у нас не было разговора о каком-то новом контракте.

Элис помогла ему подготовиться именно к такой ситуации. Он снова открыл висящую у него на плече сумку и извлек оттуда копию их первого контракта, развернул его и притворился, будто читает, хмуря брови в наигранном недоумении. После этого он посмотрел поверх документа на торговца Полск и заставил себя говорить почти извиняющимся тоном:

— В нашем контракте ничего не говорится о том, что по нашем возвращении Совет имеет право требовать доклад.

Так-то. Словно получив подсказку, мужчина, сидевший в конце стола, притянул стопку бумаг к себе и начал их пересматривать. Лефтрин попытался избавить его от лишних трудов.

— Если вы перечитаете наш контракт, купец Полск, то увидите, что я с моей командой, а также нанятые вами хранители и охотники выполнили свои обязательства так, как было предусмотрено. Драконы удалились из этих мест. В пути их кормили и обихаживали. Мы нашли район, подходящий для их поселения, и там они устроились. — Он откашлялся. — Мы выполнили свою часть договора. Теперь ваша очередь. Нам причитается остальная плата. — Он пожал своими массивными плечами. — Вот и все.

— Нет уж, не все! — Это сказала не торговец Полск, а мужчина моложе неё, сидевший за дальним концом стола. Когда он повернул лицо, свет висячих шаров заплясал по узкой линии мелкой оранжевой чешуи у него на лбу. — Это вообще не доклад! Как мы можем поверить хоть единому вашему слову? Где охотник Джесс Торкеф, который должен был сопровождать вашу экспедицию и представлять интересы Совета? Он должен был вести записи и составлять карты по мере продвижения экспедиции. Почему он сегодня вас не сопровождает?

Именно такого вопроса Лефтрин и ждал.

— Джесс Торкеф мертв. — Лефтрин сообщил об этом без всякого сожаления, но с интересом наблюдал за тем, какую реакцию это известие вызывает у различных членов Совета. Как и предсказывала Элис, какая-то женщина в темно-зеленом одеянии была потрясена. Она попыталась обменяться взглядами с оранжевочешуйчатым типом, но тот в ужасе взирал на Лефтрина. Он побледнел, когда Лефтрин добавил: — Я не могу отвечать за то, что обязался делать Торкеф: его контракт аннулируется его смертью. — Выждав не более секунды, он сообщил: — Но одну крайне неприятную вещь я открою. Джесс Торкеф погиб, пытаясь убить драконицу. Он намеревался её расчленить и продать части её тела. Калсидийцам.

Он услышал, как ахнула Малта, но не стал к ней поворачиваться. Ему необходимо было следить за реакцией членов Совета. Когда он заговорил, то высказал очевидную мысль:

— Либо Джесс Торкеф предал нанявший его Совет, либо «интересы» Совета отличались от тех, про которые было сказано мне, и не совпадали с интересами драконов и их хранителей. — Он обвел взглядом каждого из членов Совета по очереди. Торговец в зеленом стиснула пальцами край стола перед собой. На лице торговца Полск уже отражались ужас и ярость. На фоне их молчания Лефтрин добавил: — Пока я не буду точно знать, которое из этих предположений соответствует истине, я не намерен делать доклад этому Совету. И я напоминаю Совету, что, хотя моим контрактом предусматривалось, что я буду вести вахтенный журнал экспедиции и делать записи обо всех необычайных открытиях, в контракте ничего не говорилось о том, что по возвращении я обязан поделиться этой информацией с Советом. Было сказано только, что я должен её собирать.

Элис указала ему на эту деталь в их последний совместный вечер в Кельсингре. Она покачала головой, прочтя расплывчатую формулировку документа.

— Ты прав, дорогой. Кассарикский Совет торговцев так торопился выдворить нас из своего города, что они думали только о том, как бы избавиться от драконов и их хранителей. Конечно, некоторые из них мечтали об ещё одном городе Старших, который можно было бы разграбить, но они не решились записать это слишком ясно, так как боялись, чтобы и остальные не задумались о такой возможности. Они не хотели делиться. А некоторые, возможно, вообразили, что драконов можно будет превратить в очень редкостный товар задолго до того, как удастся найти место для их размещения. В этом контракте никак не предусмотрено то, что мы должны делиться с Советом своими открытиями. Но я готова биться об заклад, что, когда после твоего возвращения ты заговоришь о том, что мы нашли, они попытаются найти способ это у нас отнять.

Они сидели вдвоем в маленькой пастушьей хижине, которую выбрали себе в качестве дома. В очаге горел огонь, и его красные языки пробуждали ответные красные сполохи в кудрявых волосах Элис. Они утащили из его каюты на «Смоляном» одеяла и кое-какие предметы обстановки, пытаясь сделать свое новое жилище как можно более уютным, и «Смоляной» отнесся к отсутствию капитана на удивление снисходительно. Элис наслаждалась их новообретенным уединением, хоть жить в этом доме было гораздо менее комфортно, чем на борту корабля. Лефтрин соорудил кровать из дерева и переплетенных веревок и сбил грубый стол и скамью для сидения. Тем не менее их убежище оставалось примитивным и пустым, а за его стенами зимние дни становились все более холодными и дождливыми. Они сидели рядом на полу, подле огня, изучая страницы контракта, который заключили с кассарикским Советом торговцев. Элис медленно перелистывала его, делая заметки на камнях очага кончиком обгоревшей палочки. А он просто наслаждался возможностью сидеть и наблюдать за ней. Лефтрин уже знал, что вскоре ему придется её покинуть, и хотя он рассчитывал, что их разлука не будет долгой, расставание все равно его страшило.

Когда Элис, наконец, оторвалась от изучения документов, пальцы у неё почернели от сажи, и на носу тоже оказалась черная полоса. Он улыбнулся. Так она стала похожа на полосатую рыжую кошечку. В ответ она нахмурилась и деловито постучала по контракту пальцем.

— Здесь нам бояться нечего. Ничего из того, что мы обязались и подписали. И я уже просмотрела контракт хранителя Варкена. Никто из хранителей ни от чего не отказывался: в их контрактах прописано только то, что они должны заботиться о драконах, а иначе лишаются платы. Нет никаких упоминаний о том, что они обязаны делиться чем-то из своих возможных находок. Даже в твоем контракте оговорено, что ты должен вести вахтенный журнал, но там не сказано, что твои заметки о разведке водных путей будут принадлежать Совету или что они получат права на что-то из того, что мы можем найти. Включая Кельсингру. Нет. Они так торопились избавиться от драконов, что сосредоточились только на этом. Они прописали штрафы, которые ты должен будешь выплатить, если вернешься обратно с драконами и хранителями, и они определили, сколько денег должны будут заплатить каждому хранителю, «буде его или её дракон(ы) благополучно устроены и довольны». Однако они нигде не оговорили, чего от нас попросят, если нам удастся найти Кельсингру. Это странно. Такое упущение не казалось столь очевидным или мрачным, когда я в первый раз читала и подписывала контракт. А сейчас все так ясно, словно написано черным по белому: они не рассчитывали на то, что хранители или драконы выживут, и совершенно не ожидали, что мы найдем Кельсингру. По крайней мере, в официальном Совете не ожидали. Мне по-прежнему кажется, что были те, кто воображал находку сокровищ, и не меньше двух членов Совета были крайне недовольны, когда я сказала, что отправлюсь с вами и буду защищать интересы драконов.

— Ну, был один капитан баржи, который пришел в такой восторг от этой мысли, что даже не заметил, как кто-то был против неё.

Она оттолкнула его пальцы, завивавшие её упрямые волосы в локоны, однако сделала это с явной неохотой.

— Любимый, нам надо завершить все сегодня вечером. У меня оставался всего один лист хорошей бумаги. Половину от него я использовала, чтобы написать все необходимое Малте Старшей. Не показывай это письмо никому другому. Надеюсь, у неё хорошее зрение: мне пришлось писать такими мелкими буквами! Вторую половину листа я использовала для того, чтобы создать документ, дающий тебе право получить от имени хранителей причитающиеся им деньги. Они все его подписали. А теперь вот на этом клочке шкуры мы запишем все, чего нам надо постараться добиться — и что мы готовы в ответ уступить.

Её голос чуть дрогнул, и она потупилась.

Он поднял её подбородок двумя пальцами.

— Не бойся. Я не проторгую Кельсингру. На этом берегу реки мы не нашли ничего, что заинтересовало бы торговцев, но я знаю, чего ты боишься: что как только они увидят город, то разграбят его полностью, оставив одни мостовые.

Она мрачно кивнула.

— Как это было сделано с первыми найденными нами городами Старших. Такое множество тайн могли быть разгаданы, если бы все оставили в одном месте! А сейчас артефакты Кассарика и Трехога разбросаны по всему миру, оказались в руках богатых семей и хитроумных торговцев. Но Кельсингра — настоящая Кельсингра на том берегу реки — дает нам ещё один шанс понять, кем были Старшие, разгадать и, возможно, овладеть той магией, которую они так щедро использовали…

— Я понимаю, — мягко прервал он её. — Я все понимаю, милая. Я знаю, как это для тебя важно, даже если кое-кто из юнцов этого не видят. Я сберегу её для тебя.

* * *

Жужжанье недоуменных разговоров в зале Совета вернуло Лефтрина к настоящему. Шум не стихал, а только усиливался: зрители переговаривались с соседями, голоса все повышались, чтобы перекрыть нарастающий гам. Торговец Полск встала и криком потребовала порядка, однако никто на неё не обратил внимания. А потом внезапно зал погрузился в темноту: висячие световые шары погасли, и помещение стало освещаться только красным свечением каминов. Все потрясенно смолкли.

Из темноты прозвучал голос Малты Хупрус:

— Время молчать. Время слушать капитана Лефтрина, а не задавать друг другу вопросы, на которые мы ответить не можем. Давайте успокоимся и выслушаем его, как положено торговцам. Этот человек говорит о завершенном контракте, о выплате справедливого долга и о возможной угрозе не только драконам, но и всем жителям Дождевых чащоб. Заговор калсидийцев, приведенный в исполнение в центре Дождевых чащоб? Давайте выслушаем все, что он может сказать!

— Поддерживаю! — выкрикнула торговец Полск, как только Малта сделала паузу, и ей ответил хор одобрительных возгласов.

Какую бы восстанавливающую магию Малта ни применила к парящим шарам Старших, она оказалась действенной. Они постепенно разгорелись до теплого сияния, наполнившего зал теплым розоватым светом. Оказалось, что Малта оставила свое место и теперь стояла у стола Совета. В этой позе её беременность стала хорошо заметной: растущий живот нарушал плавные изящные очертания её тела. Лефтрину показалось, что она намеренно привлекла к себе внимание. Беременные женщины не были в Дождевых чащобах редким зрелищем, однако и обычным делом они тоже не были. Он знал, что многие смотрят на её детородную способность с завистью. Она не мешала им смотреть на себя.

— Капитан Лефтрин! — Тон торговца Полск требовал, чтобы он сосредоточился на текущей проблеме. — Вы выдвинули серьезное обвинение. Вы можете предоставить нам какие-либо доказательства?

Он вздохнул.

— Не такие, которые бы удовлетворили Совет. Я могу пересказать слова хранителя Грефта и передать вам то, что Джесс Торкеф сказал Седрику Мельдару перед своей гибелью. Торкеф открыто заявил, что он отправился с нами в надежде убить драконов и продать части их тел, и он пытался убедить Седрика принять участие в исполнении его планов. Хранитель Грефт не менее открыто сказал нам, что Джесс Торкеф пытался его завербовать. Я позволю себе предположить: тот, кто нанял этого человека и определил его на борт моего корабля, мог знать о том, что охота для того, чтобы драконы были сыты, не была для него самой важной задачей. Ещё до отплытия моей баржи я получил записку с угрозами — без подписи, но предписывающую мне делать все возможное, чтобы ему содействовать.

— У вас есть эта записка? — мгновенно поинтересовалась Полск.

— Нет. Она была уничтожена.

— А чем именно вам угрожали, капитан?

Этот вопрос задал молодой оранжевочешуйный торговец, сидевший за столом Совета. По его лицу скользнула легкая улыбка.

— Боюсь, что не помню вашего имени, купец, — заметил Лефтрин.

— Торговец Кандрал, — торговец Полск поспешила взять управление обсуждением в свои руки, — прошу вас не нарушать порядок проведения Совета, высказываясь вне очереди. У вас есть вопрос, который вы желали бы задать капитану Лефтрину?

Торговцу Кандралу явно не понравилось, что ему сделали замечание. Или, возможно, ему не понравилось то, что Лефтрину назвали его имя. Как бы то ни было, он откинулся на спинку своего кресла и нахально ответил:

— У меня действительно был вопрос, и я его задал. Чем именно угрожали нашему капитану? И если угрозу прислали до его отплытия, почему он не стал сообщать об этом до того, как отправиться в путь?

Торговец Полск прищурилась, но кивнула, разрешая Лефтрину отвечать. Глядя ей в лицо, он ответил:

— Это был шантаж. В записке содержалась угроза выдать некие личные сведения. Я не стал о ней сообщать, потому что решил, что сам справлюсь, а Совет требовал скорого отправления. Немедленного, если я правильно помню.

— Драконы были опасны! От них необходимо было избавиться! — Это заявил мужчина в плотной холщовой куртке и брюках, который встал, чтобы его лучше было слышно. — Нам с сыном пришлось спасать жизнь, убежать прямо в раскоп. А тот маленький зеленый дракон преследовал нас, сшибая подпорки. Он хотел получить наш ужин, хоть это был всего лишь хлеб с сыром в мешке. Он сожрал его вместе с мешком, а потом съел бы и моего парня, если бы мы не убежали, пока он жрал! Я хочу сказать, что если драконы ушли — так и хорошо. А если начнется разговор о том, чтобы их вернуть, то я и другие копатели бросим лопаты!

Он скрестил на груди мощные руки и обвел окружающих яростным взглядом.

— Прекратить выкрики!

Торговец Полск сурово одернула мужчину, который столь громко поведал свою историю. Тот сел, досадливо фыркнув, однако окружавшие его люди одобрительно кивали.

— Они кого-нибудь убили бы, если бы их не отманили отсюда. И вообще они с самого начала были неудачной сделкой, — добавил он не так громко, однако все равно заработал гневный взгляд от главы Совета.

Лефтрин воспользовался настроением, преобладавшим в зале.

— Сегодня, уважаемый Совет и торговцы, я явился сюда просто для того, чтобы получить нашу законную плату. Драконы устроены: я никогда не приведу их обратно. Так что выдайте нам наши деньги: мне, моей команде, хранителям и охотникам. У меня есть подписанные ими доверенности, по которым мне следует получить за них наличность. Некоторые хотели, чтобы часть денег была отправлена их родственникам, одна хранительница распорядилась, чтобы все её деньги ушли к её родным, а остальные поручили мне забрать все их деньги.

— Докажите! — решительно потребовал торговец Кандрал.

Член Совета в темно-зеленом энергично кивнула, поддерживая его.

Мгновение Лефтрин молча смотрел на них. Затем он снова снял сумку с плеча и медленно её открыл. Доставая оттуда свернутый в рулон документ, он негромко заметил:

— Некоторые оскорбились бы той формой, в которой было высказано это пожелание. Ещё кто-то мог бы потребовать удовлетворения от щенка, который так оскорбил его честь. Однако… — он шагнул вперед, чтобы положить доверенности на стол, и посмотрел на торговца Кандрала в упор, — я, пожалуй, приму во внимание источник. — Он не стал дожидаться ответа мужчины, продолжив, словно реакция того не имела никакого значения, и развернул бумагу перед торговцем Полск. — Здесь все подписались — все охотники, хранители и матросы, а также Элис и Седрик. Все, кроме Варкена. Он утонул. Я привез с собой его контракт. Думаю, его деньги должны отойти его родным. Он отзывался о них тепло. Грефт мало говорил о своих родственниках, и я не знаю, были ли у него близкие. Можете оставить его деньги себе, если сочтете это справедливым. Что до денег Джесса Торкефа, поступайте с ними, как пожелаете. Это — грязные деньги, и лично я к ним не притронулся бы.

Кандрал вжался в спинку своего кресла.

— Если все эти хранители выжили, почему здесь нет никого из них? Откуда мы знаем, что они не умерли, а вы не явились просто присвоить их деньги?

Это мерзкое обвинение заставило Лефтрина побагроветь. Он набрал в грудь побольше воздуха.

— Торговец Кандрал, вас Совет говорить не уполномочивал. Капитан Лефтрин! — Торговец Полск говорила отрывисто, — прошу вас отойти от стола. Совет рассмотрит эти документы. У нас никогда не было к вам никаких претензий. И мы желаем обсудить ваше предположение о том, что в найме охотника Торкефа было нечто неподобающее.

Она бросила на торговца Кандрала оценивающий взгляд.

Лефтрин с места не сдвинулся, а только перевел взгляд с торговца Кандрала на Полск.

— Я проигнорирую это оскорбление. На этот раз. Но пока Совет будет искать нарушения, ему следует вспомнить, что лжецы часто с подозрением относятся к честным людям. Я даже отвечу на этот вопрос. Хранители решили остаться со своими драконами. Два хранителя погибли, и, наверное, будь я тем человеком, который готов наживаться на мертвых, я сказал бы вам, что все живы, и тогда забрал бы и их деньги. А теперь я отойду, как только получу плату за мои услуги, за мой корабль и мою команду. Как было договорено и подписано всем Советом.

— Думаю, что никто из нас против этого возражать не станет, — Полск бросила предостерегающий взгляд на Кандрала, который уже открыл было рот, собираясь заговорить, и заставив его поспешно сжать губы.

Торговец Полск жестом потребовала себе чернила и бумагу, однако женщина, сидевшая слева от Полск, внезапно спросила:

— А как же торговец из Удачного, как Элис Финбок? Где она? И тот мужчина, который её сопровождал, Седрик Мельдар? Они же не могли пожелать остаться с драконами?

— Торговец Свердин, эти вопросы следовало представить Совету, чтобы они были заданы должным образом!

Торговец Полск выразила свое недовольство совершенно ясно. Щеки у неё покраснели, и она в досаде запустила руку в волосы, взъерошив свой седой ежик.

Лефтрин не стал смотреть на неё: он устремил свой взгляд прямо на торговца Свердин.

— Элис Кинкаррон пожелала остаться с драконами. Она дала мне письма, чтобы я переслал их её родным. Они уже отправлены. Что до Седрика, то, поскольку он не подписывал с Советом никаких договоров, то вас вряд ли касается то, что с ним стало. Однако я оставил его живым и здоровым и, полагаю, он по-прежнему в том же состоянии.

Торговец Свердин нисколько не смутилась. Она откинулась на спинку своего кресла и, вздернув остренький подбородок, обратилась к торговцу Полск.

— У нас нет никаких доказательств того, что кто-то из хранителей выжил. Нам ничего не известно о том, что стало с драконами. Думаю, нам следует воздержаться от уплаты по нашему контракту с этим человеком, пока он не сможет доказать, что выполнил оговоренные в нем условия.

— Это представляется наиболее разумным путем, — поспешно согласился торговец Кандрал.

Лефтрин обвел глазами членов Совета, задерживая взгляд на каждом по очереди. Кандрал занялся разглядыванием собственных ногтей, тогда как торговец Свердин густо покраснела и начала катать по столу небольшой свиток. На лице торговца Полск отразилось замешательство.

— Капитан Лефтрин, я уверена в оказанных вами услугах и в вашей честности. Но раз двое членов Совета не согласны, я не могу выплатить вам деньги, пока у нас не появятся четкие доказательства того, что вы исполнили условия вашего контракта.

Лефтрин помолчал, стараясь, чтобы гнев не отразился на его лице. Переговоры следует вести хладнокровно. Можно ли оставить его документы Совету? Он поймал виноватый взгляд Полск.

— Я доверяю эти документы лично вам, торговец Полск. Они не должны уходить из ваших рук. Исследуйте подписи и даты на выраженных хранителями пожеланиях. Делайте то, что сочтете нужным, с суммами, причитавшимися Грефту и Варкену. Я считаю, что Джессу мы не должны ни гроша: он совершенно не придерживался своего контракта и планировал убить и драконов, и хранителей. Если вы ещё раз прочтете мой контракт, вы убедитесь в том, что мне вы определенно должны заплатить. Вы знаете, где я пришвартовался. Когда вы сочтете нужным отправить мне мои деньги, пришлите их туда. А если вы не сочтете нужным заплатить мне, тогда вам придется долго дожидаться возможности узнать дополнительные подробности того, где находятся драконы и что именно мы открыли.

Он повернулся спиной к Совету и сделал вид, будто только теперь заметил Малту Хупрус, и поклонился ей:

— Госпожа Старшая, у меня для вас письмо от Элис Кинкаррон. И небольшой сувенир из города Кельсингра.

— Вы нашли его? Вы нашли город Старших?

Это прокричал один из членов Совета, который прежде молчал — мужчина с двойным подбородком и темными курчавыми волосами.

Лефтрин посмотрел на него, а потом — на остальных членов Совета.

— Нашли. Но прежде чем спрашивать меня о подробностях, советую вам и всем членам Совета решить, можно ли верить тому, что я говорю. Я не хочу тратить ваше время и моё, если вы сочтете, что я просто плету матросские байки.

Он повернулся обратно к Старшим. Малта поднялась на ноги. Рэйн стоял рядом с ней, не касаясь её, но явно её поддерживая. Её лицо светилось радостью, но губы были крепко сжаты. Он подал ей небольшой свиток и полотняный мешочек. Она приняла их своими длинными изящными руками. Алая чешуя, покрывавшая их, походила на перчатки из лучшей змеиной кожи. Малта медленно открыла мешочек и извлекла из него плитку от камина. При виде неё она улыбнулась. А потом она высоко подняла её, продемонстрировав присутствующим всего на одно мгновение, прежде чем вернуть обратно в мешочек.

Лефтрин обратился к ней на фоне многоголосого шума, последовавшего за её жестом:

— Если у вас есть вопросы, я буду счастлив с вами поговорить. Я пришвартовался у кассарикского пирса. Вы нас не сможете не заметить.

Малта наклонила голову, но ничего не сказала. За них обоих ответил Рэйн:

— Этот Совет нас опозорил. Надеюсь, вы не сомневаетесь, что мы полностью уверены в том, что вы добились своей цели. Я могу определенно сказать, что мы навестим вас, как только сможем. Однако сейчас моя жена утомлена: ей нужно вернуться домой и отдохнуть.

— Когда вам будет удобно, — согласился Лефтрин. — Думаю, мне стоит побыстрее отсюда исчезнуть.

— Капитан Лефтрин! Капитан Лефтрин, вы же не можете просто уйти!

Это заявил торговец с курчавыми волосами.

— Очень даже могу, — ответил он.

Повернувшись спиной ко всем, он зашагал к выходу из зала. У него за спиной шум разговоров превратился в оглушительный гам.

* * *

^{Двадцать шестой день месяца Перемен — седьмой год Вольного союза торговцев.}

^{Детози, смотрительница голубятни,Трехог, — Учетная книга голубей, 4-й чердак.}

3 самки скоростных голубей мертвы этим утром. Яйца остыли в 2 гнездах. Спасла 2 яйца из одного гнезда и подложила молодой самке с 6-го чердака. Перевела всех голубей из 4-го чердака в освобожденный и очищенный 7-й чердак. Чердак 4 будет сломан и сожжен, так как здесь эпидемия возникает в третий раз.

Глава 10

ПОХИЩЕНИЕ

— Со мной все будет хорошо, — настаивала она. — Иди за Лефтрином. Разузнай обо всем, что случилось. В том свитке, который он нам передал, есть только самые беглые упоминания о том, что выпало на их долю. Я так устала, что еле на ногах держусь, но я не смогу успокоиться, пока не узнаю всего.

Рэйн с озабоченной улыбкой заглянул в её обращенное к нему лицо. Влажный ветер проносился между ними.

— Как ты можешь говорить, что с тобой все хорошо, если ты едва на ногах стоишь? Милая, давай я сначала отведу тебя домой. После этого я смогу найти «Смоляной» и поговорить с капитаном. Я буду умолять его, чтобы он пошел со мной к нам и поговорил с тобой у нас дома.

— Пожалуйста, не надо из-за меня глупить! Я не какая-нибудь немощная малышка. Я прекрасно могу самостоятельно вернуться в нашу комнату. А вот тебе надо пойти к нему прежде, чем кому-нибудь ещё придет в голову то же самое. Эта крохотная записка от Элис меня только раздразнила. Мне необходимо узнать десятки самых разных вещей. Ну, пожалуйста! — добавила она, видя, что он продолжает смотреть на неё с осуждением.

Они задержались в дверях главного вестибюля, где Малта постаралась разобрать убористый почерк, которым Элис составила свое послание на том обрывке бумаги, который передал им Лефтрин. В мигающем свете фонаря, задуваемого ветром, ей не удалось понять практически ничего. Неведение не давало ей покоя, и она умоляла Рэйна немедленно отвести её к капитану для разговора. Но теперь, пройдя половину дорожки к лифту, она слишком устала, чтобы продолжать путь. Она решила, что вернется в арендованные ими комнаты, а Рэйн уговорит капитана Лефтрина прийти к ним домой и поговорить с ней.

Рэйн вздохнул.

— Ну, хорошо. Малта, ты, как всегда, добилась своего. Не дожидайся меня. Ляг в постель и отдыхай, пока я не вернусь с Лефтрином. Обещаю, что как только я войду в дом, то сразу тебя разбужу, и ты сможешь терзать его своими вопросами столько, сколько пожелаешь.

— Да уж, изволь, — предостерегла его она. — Не задерживайся, чтобы выпить рюмку-другую, и не уводи его куда-нибудь для разговора, решив, что я заснула. Если ты так сделаешь, Рэйн Хупрус, я все равно об этом узнаю — и тогда берегись!

— Я так и сделаю, — снова пообещал он, улыбаясь её угрозам, и, подняв обе руки, надежнее надвинул ей на голову капюшон.

А потом он оставил её, как она ему велела.

— Я не немощная малышка! — напомнила она себе теперь.

Когда приступ боли прошел, она несколько мгновений стояла, пытаясь отдышаться. Вокруг неё бушевала давно собиравшаяся гроза. Казалось, что с потоками дождя на город падает темнота. Она была так уверена, что найдет дорогу в снятые ими комнаты! И вот теперь сухие сучья и обрывки мха летели вместе с дождем, а мокрые листья неслись по ветру. Вокруг неё огни домов, расположенных на вершинах, качались и подпрыгивали под порывами ветра. Будь она в Удачном, она просто выбрала бы один из огней и добралась до него, однако в таком городе, как Кассарик, все было не настолько просто. Дорожки переплетали деревья паутиной: прямого пути куда бы то ни было не существовало. Ближайший огонек может привести её к задней стене здания, повернутого к другой ветке, так что между домом и ею окажется провал до самой лесной почвы.

Малта оглянулась в ту сторону, откуда пришла, пытаясь понять, когда именно свернула не туда, куда надо было. При этом ей пришлось повернуться лицом к ветру, и, щуря глаза от хлесткого дождя, она не увидела ничего знакомого. Кажется, на дальней стороне последнего моста стоит какой-то мужчина? Ветер снова бросил потоки дождя ей в лицо, но фигура не пошевелилась. Нет. Наверное, это просто столб странной формы. Она отвернулась от него и снова начала вглядываться в танцующие, дразнящие огни. Она замерзла и промокла до нитки. И донимавшая её боль в пояснице теперь сильно изменилась. Когда очередное ужасающее сокращение мышц прокатилось по её телу, она больше не смогла отрицать того, что происходит. Младенец пытается появиться на свет. Здесь. На ветке дерева, под дождем. Ну, конечно!

Она вцепилась в перила, впиваясь ногтями в прочное корявое дерево, пытаясь думать о чем-то ещё кроме пугающего напряжения своего тела. Сосредоточившись на своих стиснутых руках, она молча сжимала зубы, пока боль не прошла, а потом навалилась на оградку, жадно хватая ртом воздух. К демонам гордость! Если их ребёнок родится здесь, на этой дорожке во время такой грозы, какой у него будет шанс выжить? Неужели она допустит, чтобы их младенец погиб из-за того, что ей не хочется объявлять о своем затруднении незнакомым людям? Она набрала побольше воздуха и заставила себя закричать:

— Помогите! Пожалуйста, кто-нибудь, помогите мне!

Ветер и непрестанный шорох листьев унесли её слова прочь.

— Пожалуйста! — снова крикнула она, и это было все, что она смогла из себя выдавить: новая разрывающая схватка обрушилась на неё.

Она стиснула перила и прижала ладонь к животу. Это не игра воображения. Ребёнок оказался ниже, чем раньше: он начал двигаться внутри неё вниз. Она выждала, отдышалась и снова закричала. Однако гроза бушевала все сильнее и сильнее. Не похоже было, что сегодня вечером по дорожкам будет ходить ещё кто-то. Она ощерила зубы в подобии улыбки. И кто может их в этом винить?

Смаргивая с ресниц капли дождя, она подняла голову. Огней стало меньше, чем было. Зимой люди рано ложатся спать. Ну что ж: эта дорожка должна куда-то вести: к дому, магазину или лестнице на стволе. Ей просто надо по ней идти. Она обернулась туда, откуда пришла, надеясь увидеть кого-нибудь — кого угодно. Где-то там, позади, она свернула не туда. Ей следует вернуться обратно. Налетевший порыв ветра бросил ей в лицо сучки и листья, и она повернулась к нему спиной. Это не имеет никакого значения. Она пойдет туда, куда её толкает ветер, и будет стучать в первую же дверь, которая ей попадется, пока её не впустят. Никто не прогонит женщину, которая рожает. Она стиснула перила обеими руками и упрямо двинулась вперед. Все будет хорошо. Обязательно.

* * *

Рэйн быстро шагал по настилу, догоняя капитана Лефтрина. Поскользнувшись, он злобно заворчал, но удержался на ногах и поспешил дальше. Он слишком долго спорил с Малтой. Да и сейчас ему мучительно хотелось повернуть обратно, благополучно довести её до дома, и только потом отправляться на «Смоляной». Она не стала настаивать на том, чтобы пойти с ним, а это было пугающим доказательством того, насколько сильно она устала. Он воровато оглянулся, но из-за усиливающегося ветра, стряхивавшего с деревьев мусор и воду, он едва мог разглядеть даже тот мост, который только что пересек. И, конечно же, Малты, в одиночестве пробирающейся до их дома, было не видно. Он обеими руками стер с лица дождь, а потом заставил себя перейти на бег. Чем раньше он поговорит с капитаном, тем быстрее вернется к жене.

Порывы ветра раскачивали дорожки. Он шёл быстро, передвигаясь с привычной уверенностью уроженца Дождевых чащоб, но продолжал тревожиться о Малте. Она неплохо приспособилась к своей новой жизни на деревьях, но из-за выросшего живота в последние недели её чувство равновесия ухудшилось. Сурово сказав себе, что с ней все будет в порядке, он направился к стволу. Там целая группа людей жалась в ожидании лифта. Он нетерпеливо прошел к внутренней части балкона и начал торопливо спускаться по длинной спиральной лестнице, обвивавшей громадный ствол дерева.

Рэйн запыхался и вымок задолго до того, как добрался до ровной дороги, шедшей у подножия опорного дерева. Вокруг никого не видно было. Гроза и близящаяся ночь разогнали всех по домам. Он надеялся, что непогода помешала всем тем, кто поспешил следом за капитаном Лефтрином, когда тот ушел. Ему не хотелось бы соперничать с другими, добиваясь его внимания. Ему необходимо уговорить Лефтрина вернуться с ним для приватного разговора и получить возможность задать вопросы из того длинного списка, который Малта накарябала во время заседания Совета. Он достаточно хорошо знал характер жены, чтобы не сомневаться: она не отпустит Лефтрина, пока тот не ответит на все её вопросы!

Рэйн быстро шёл через темноту: фонари, установленные вдоль дороги, освещали его путь очень неравномерно. Воды в реке прибавилось: плавучие причалы сильно поднялись на своих прочных канатах, и сваи, на которых они крепились, были почти не выше Рэйна. Причаленные суда перемещались и сетовали на ветер и слишком быстрое течение, скребясь и стукаясь о причал и натягивая швартовы. «Смоляной» был длинным и широким: он должен был причалить к внешней стенке. Почти все фонари, которые должны были освещать пристани по ночам, покорились ветру и дождю. Пробираясь вдоль причала и по пирсам, Рэйн вынужден был замедлить шаги.

Удача ему благоволила: он пришел как раз в тот момент, когда при свете фонаря, поднятого чьей-то рукой, капитан Лефтрин как раз перебирался с причала на палубу своего корабля.

— Капитан Лефтрин! Пожалуйста, подождите! Вы меня знаете. Я Рэйн Хупрус. Мне нужно с вами поговорить.

Ветер попытался унести его слова, но Лефтрин приостановился, оглянулся через плечо и, повысив голос, крикнул:

— Тогда подходите, и добро пожаловать к нам на борт! Давайте спрячемся от грозы.

Рэйн с радостью пошел за ним. Он перелез через фальшборт живого корабля и прошел по палубе за капитаном. На камбузе корабля было тепло и уютно. Большую часть помещения занимал длинный стол, по обе стороны которого стояли скамьи. В дальней части комнаты приземистая чугунная печка выплевывала в небольшое помещение жар. К стропилам были подвешены сетки с луковицами и клубнями, добавлявшими свои запахи в атмосферу, которая пахла людьми, работающими в тесноте. Женщина, светившая Лефтрину фонарем, взяла у Рэйна плащ и пристроила его на крюк рядом с плащом капитана, где с них тут же закапала вода.

— Горячий чай! — объявил Лефтрин и, несмотря на прощальную угрозу Малты, Рэйн благодарно кивнул.

Он был рад видеть, что напиток уже заварен и ждёт на столе камбуза в пузатом коричневом чайнике. Капитану и Рэйну быстро поставили по кружке, и Лефтрин наполнил обе. Через открытую дверь Рэйну была видна рубка, где по стенам были закреплены ярусы коек. На одной из них крупный мускулистый мужчина чесал себе грудь и широко зевал. Менее массивный парень проскользнул мимо зевающего и по-кошачьи метнувшись через порог, уселся за стол. Он бросил на Рэйна любопытный взгляд, но тут же перевел глаза на капитана. Без всяких церемоний пришедший начал докладывать:

— Совет нам монет не прислал, кэп. Но та лавка прислала все, что вы там заказали, под кредит. И мы точно так же получили все остальные припасы: торговцы хорошо нас знают и понимают, что если не поставят нам сейчас то, что нам нужно, то, когда мы получим деньги, мы уже к ним не обратимся.

— Отлично, Хеннесси. Пока это все. У нас гость.

Рэйн понял, что Лефтрин прекратил болтовню членов команды, успешно отрезая его ото всех сведений, которыми те могли бы поделиться, до тех пор, пока не оценит его самого и не поймет, что ему нужно. Он сделал собственный ход. Посмотрев на Хеннесси — явно помощника капитана, а затем на самого Лефтрина, он сказал:

— Хупрусы дают кредиты на хороших условиях не только в Трехоге, но и здесь, в Кассарике, кузен. Не сомневаюсь, что наша семья не откажется проявить свое влияние, раз здешний Совет обходится с вами не слишком красиво.

Лефтрин пристально посмотрел на него.

— Странно, что вы помните меня, как кузена.

Рэйн округлил глаза.

— Ну, полно! Не так уж нас тогда было много — тех, кто донимал людей, которые в те дни работали с диводревом. Вам хорошо удавались формы. Помню, был даже разговор о том, что ваша мать может уговорить вашего отца, чтобы тот разрешил вам заняться этим, а не принимать командование над «Смоляным».

— Это были просто разговоры. Моя душа всегда лежала к корабельному делу. На самом деле я даже боялся, что меня оставят работать с диводревом! Интересно, что бы сейчас со мной было, если бы все сложилось именно так? А вас, как я припоминаю, всегда завораживали необработанные бревна. Вы вечно ускользали, чтобы отправиться на разведку.

— Это точно. И у меня из-за этого вечно были неприятности.

— Были опасения, что у вас образовалась слишком прочная связь с городом. И что вы можете в нем утонуть…

— Как это случилось с моим отцом, — негромко договорил Рэйн.

Молчание на камбузе стало напряженным. Женщина взяла со стола чайник, чтобы долить в него воды. Она замерла на месте, сжимая его в руках и наблюдая за Рэйном. Тут что-то скрывалось, и ему следовало как можно скорее с этим разобраться. Если он будет откровенен, это может вызвать других на открытый разговор. Рэйн кивнул, словно в ответ на собственные мысли.

— Но я не утонул. Потому что для меня это был не просто камень и заключенные в нем воспоминания. Это была драконица Тинталья, которая оказалась в ловушке, пребывая в сознании в своем бревне диводрева. Она притянула меня, удержала — и, в конце концов, я стал ей служить. Я и по-прежнему ей служу во многом. Сегодня я здесь именно из-за драконов. Мне необходимо знать, капитан. Что стало с драконами и их хранителями?

Лефтрин сел поближе к печке. Взяв кружку, он сделал осторожный глоток. Поверх её края он внимательно рассматривал Рэйна. Рэйну было любопытно, каков он в глазах капитана. Считает ли его Лефтрин уродом, человеком, которого слишком сильно отметили и изменили Дождевые чащобы? Или он видит в нем Старшего — одного из тех легендарных и почитаемых существ, которые когда-то построили скрытые древние города Дождевых чащоб? Или дальнего родственника, которого он смутно помнит по кажущимся таким далеким детству? Рэйн сел прямее, позволяя Лефтрину разглядывать его покрытое чешуей лицо и думать, что пожелает. Он выжидал.

Поджарый рыжий кот с белыми носочками внезапно взлетел с палубы и приземлился на столешницу. Он прошелся вдоль стола, не обращая внимания на взмахи руки Хеннесси, и устремил на Рэйна сверкающие зеленые глаза. Он ткнулся головой в сцепленные на крышке стола руки Рэйна, требуя свидетельств уважения. Рэйн поднял руку, чтобы погладить тварюшку, и обнаружил, что она удивительно мягкая.

Казалось, дружелюбие, с которым посетитель принял кошачье внимание, помогло Лефтрину прийти к какому-то выводу, и он сказал:

— А где Малта? Я не сомневаюсь, что Элис хотела бы, чтобы Малта все узнала. Именно поэтому она ей написала и послала ей ту кафельную плитку.

— Сейчас беременность очень её утомляет. Я отправил её домой, отдыхать. Она согласилась пойти, только взяла с меня слово, что, придя сюда, я уговорю вас отправиться со мной в наш дом. Она не даст мне покоя, пока не получит ответы на свои вопросы. — Рэйн достал из кармана рулончик, с вопросами, накарябанными убористым, но витиеватым почерком Малты. Он удрученно вчитался в него, щуря глаза. — На все вопросы, — добавил он, обращаясь не столько к Лефтрину, сколько к самому себе, и был изумлен, когда тот вдруг расхохотался.

— Уж эти женщины с их каракулями! — посочувствовал он. — Неужели им никогда не надоедает все разузнавать и записывать? Разве письма Элис ей не хватило?

Рэйн улыбнулся и неожиданно почувствовал себя совершенно непринужденно. Взяв кружку с горячим чаем, он обхватил её ладонями, согревая руки.

— Малта всегда отличалась ненасытным любопытством. Она попыталась прочитать переданную вами записку, но буквы были такие мелкие, а освещение за стенами здания Совета оказалось очень тусклым. Те вопросы, которые она здесь записала, — это только те, которые пришли ей в голову, пока вы разговаривали с Советом. Что до меня, то я даже не успел взглянуть на послание Элис прежде, чем Малта отправила меня сюда умолять вас прийти и с ней поговорить.

Лефтрин сел удобнее и заглянул в свой горячий чай.

— А завтра нельзя? — неохотно спросил он. — Я на ногах с рассвета, промок до костей и замёрз. И мне нужно выслушать доклады тех членов команды, которых я посылал с разными поручениями.

Рэйн застыл на месте, пытаясь лучше понять собеседника. Ему необходимо сегодня же привести его к Малте: если он этого не сделает, она моментально начнет прикидывать, когда сможет спуститься к причалу, чтобы самой с ним поговорить. С тех пор, как экспедиция «Смоляного» отправилась из Кассарика, чтобы переселить драконов выше по течению, Малта беспокоилась о ней. Ей всегда хорошо удавалось анализировать слухи, выясняя, что должно или может произойти. В Трехоге она могла сообщать ему, прибытие каких кораблей ожидается и с какими именно грузами, задолго до того, как эти суда появлялись в городе. И когда кассарикский Совет торговцев буквально выдворил драконов и их хранителей из города, она была совершенно уверена, что за этим стоит что-то ещё.

— Эта экспедиция была задумана не для того, чтобы найти им убежище, — говорила она ему не раз. — И это было не просто изгнание, хотя, по-моему, некоторые члены Совета были рады обречь их именно на изгнание. От драконов было много расходов, неприятностей и опасности. Они мешали проведению раскопок. Однако за всем этим было что-то ещё, Рэйн, нечто угрожающее. Что-то гадкое, связанное с очень-очень большими деньгами и, возможно, с нашими дорогими друзьями калсидийцами.

— Что из услышанного заставило тебя так думать? — спросил он у неё тогда.

— Просто разрозненные вещи. Слух, что один из охотников экспедиции ради денег готов на все, и что, возможно, несколько лет назад он кого-то убил ради наследства. И что, наверное, кто-то из нынешних членов Совета об этом знал и либо добровольно пристроил того охотника на корабль, либо охотник получил эту работу, использовав что-то, что он знал об этом члене Совета. Ох, просто сплетни, Рэйн, обрывки и кусочки. И общее ощущение беспокойства. Сельдена слишком давно нет, и никаких вестей мы от него не получали. Конечно, было то последнее письмо, но мне оно показалось подозрительным. Ах, ну почему, почему Тинталья не вернулась посмотреть, что стало с другими драконами? Неужели она могла настолько равнодушно отнестись к своим родичам? Неужели, найдя себе пару и получив возможность самой иметь потомство, она решила бросить остальных? Или же с ней случилось что-то ужасное? Может, герцог отправил охотников и за ней и её парой?

«Не надо думать о самом плохом, милая. Сельден уже взрослый и вполне может сам о себе позаботиться. Мы ведь не знаем — может, он сейчас как раз с Тинтальей. А почему не вернулась сама Тинталья… Ну, может, она решила, что не нужна юным драконам. Может, она ожидала, что мы лучше сдержим свое обещание заботиться о них».

Он хотел её успокоить, но, ещё не успев договорить эти слова, понял, насколько печально они звучат. Он не мог понять, почему Малта так прикипела душой к драконам. Конечно, Тинталья спасла жизнь им обоим и свела их вместе, однако до этого драконица неоднократно подвергала их опасности и мучила. Разве они должны чувствовать себя чем-то обязанными этой синей драконице? Порой ему хотелось просто устроить свою жизнь рядом с Малтой, оставить в прошлом все восторги и величие их принадлежности к Старшим и стать обычной супружеской парой, живущей в Дождевых чащобах и ожидающей первенца.

Лефтрин кашлянул, заставив Рэйна вздрогнуть. Он увидел усталое лицо капитана и устыдился своей просьбы. Однако он делал это ради Малты, которой он обещал, что постарается.

— Прошу вас, — проговорил он, и на секунду его слова повисли в тишине.

Кто-то демонстративно закашлялся. Рэйн повернул голову и обнаружил, что на капитана выразительно смотрит какая-то молодая женщина. Судя по её грубой одежде, она была палубным матросом, а судя по чертам лица, состояла в родстве с Лефтрином. И, следовательно, вполне вероятно, была какой-то дальней родственницей и самого Рэйна. Взгляд капитана она встретила, не дрогнув.

— Я могу пойти вместо тебя, если ты слишком устал, — предложила она. — Я не знаю всего того, что знаешь ты, но могу спорить, что отвечу на большую часть вопросов госпожи Старшей, так что она сможет успокоиться.

— Правда? — переспросил Рэйн, радуясь такому выходу.

Однако прежде, чем девушка успела ответить, Лефтрин со стоном заявил:

— Я пойду. Найди мне какую-нибудь сухую одежку. Хотя, конечно, когда я туда доберусь, то снова буду таким же мокрым.

— А мне можно тоже пойти? — с надеждой спросила матрос.

Лефтрин посмотрел на Рэйна:

— Ваша супруга не будет против двух гостей в такой поздний час?

— Уверен, что нет, — с благодарностью ответил Рэйн.

Он улыбнулся девушке, и та озорно ему ухмыльнулась.

— Сейчас возьму дождевик, — радостно объявила она и выскочила из камбуза.

* * *

Малта преодолела последнюю четверть моста на четвереньках. Из-за усиливающегося ветра он опасно раскачивался, а канаты ограждения стали скользкими. Добравшись до стволовой платформы, к которой крепился мост, она переползла на подветренную сторону ствола и скорчилась там. Ей хотелось орать, её тянуло разрыдаться, но не хватало ни дыхания, чтобы позволить себе первое, ни лишнего времени, чтобы предаться второму.

— Малыш скоро родится, — сказала она себе, словно разговор вслух мог уменьшить ощущение одиночества. Она плотнее завернулась в плащ и прижалась к дереву, ощущая приближение очередной схватки. Она дрожит от холода, а не от страха. Бояться нечего. Женщины постоянно производят на свет малышей, и многие во время родов оказываются одни. Это — совершенно нормальная и естественная часть жизни женщины. С ней все в порядке. — Я не боюсь. Я просто замерзла. — Она стиснула зубы, удерживая рвущееся наружу рыдание. — Я справлюсь. Я обязана справиться, и значит, справлюсь.

Она отогнала мысль о том, что нечто совершенно нормальное и естественное для любой другой женщины может не быть таковым для неё. Те изменения, которым подверглось её тело при превращении в Старшую, привели к неожиданным для неё последствиям. Теперь ей стало неприятно плакать: от этого воспалялись глаза. Она слышала истории о других женщинах — тех, кого сильно отметили Дождевые чащобы: эти женщины умирали, пытаясь вытолкнуть из утробы младенца. Но ведь с ней такого не может случиться! Её изменения вызвала драконица Тинталья, а не случайное воздействие Дождевых чащоб. Конечно же, её тело должно быть приспособлено к этой задаче.

Она подняла глаза и безнадежно огляделась по сторонам. Ночь уже наступила, и большинство горожан погасили свет и легли спать. Кое-где огни все ещё горели, но под сильным ветром и в темноте она не могла различить дорогу ни к одному из них. У неё уже замерзли руки. Она задрала просторную белую тунику, надетую под плащ. Путаясь пальцами в завязках, она попыталась распустить штаны.

— Никакой гордости, — пожаловалась она ветру.

Просторные шаровары собрались у её щиколоток, и ей удалось из них выбраться. Смяв эту часть своего наряда в ком, она затолкала брюки под тунику, чтобы они остались сухими. Если её малыш родится прямо здесь, именно в них она его и завернет.

Во время следующей схватки она ясно ощутила, как под давлением её мышц ребёнок передвигается вниз. Когда её собственное тело, наконец, прекратило конвульсировать, она вздохнула поглубже и сделала последнюю попытку:

— Помогите! Пожалуйста! Кто-нибудь, помогите мне!

А потом она взвизгнула от неожиданности: из теней вынырнула какая-то фигура и шагнула прямо к ней. В тусклом свете далекого фонаря она разглядела только, что это мужчина в длинном плаще. Она не слышала его приближения. Как давно он здесь стоит, наблюдая за ней? Она решила, что это ей не интересно.

— Прошу вас, пожалуйста, помогите мне найти укрытие! Я вот-вот… я рожаю.

Мужчина присел на корточки рядом с ней. Под надвинутым капюшоном она не смогла различить его лицо.

— Вы — та Старшая, женщина-дракон, да?

Он говорил с акцентом. Калсидийским? Возможно. Тогда, наверное, он один из освобожденных рабов, прибывших в Дождевые чащобы во время войны. Большинство из них были джамелийцами, но среди них попадались и немногочисленные калсидийцы.

— Да. Да, я Малта, Старшая. Если вы мне поможете, моя семья щедро вас наградит.

— Тогда идём. Идем.

Не делая скидки на её родовые муки, мужчина схватил её за плечо и попытался поднять на ноги. Она застонала и чуть не упала, но потом все-таки смогла остаться на ногах.

— Подождите. Я не могу…

— Тогда вы идете, идете со мной. Тут есть безопасное место, недалеко. Идем.

Ужасно с его стороны было требовать, чтобы она шла, и уж тем более тащить её за руку, но другой помощи не было. Не важно, почему он так делает: из-за общей тупости или по недомыслию. Главное, он поможет ей попасть в укрытие, а когда она там окажется, то, наверное, сможет попросить его сбегать и привести ей на помощь какую-нибудь женщину. Она попыталась опереться на него, но он отстранился, продолжая держать за руку и тащить за собой. Чем это вызвано — отвращением к ней или нежеланием прикасаться к рожающей женщине? Неважно. Она неловко последовала за ним, обратно по раскачивающемуся мосту, который только что прошла, вокруг какого-то ствола, а потом — по ещё более узкому мостику.

— Куда мы идём? — пропыхтела она.

— В гостиницу. Идем. Идем сейчас.

Он настоятельно дергал её за руку.

Она вырвала у него руку и упала на колени: её скрутила очередная схватка. Он молча стоял над ней. Когда к ней вернулась способность говорить, она выдавила из себя:

— В Кассарике… нет гостиниц. Только…

— Бордель, гостиница. Место для жилья. У меня комната, ты будешь укрыта, сделаешь там ребёнка. Лучше, чем под дождем.

Это была правда. Однако, несмотря на её отчаянное положение, этот мужчина с каждой минутой нравился ей все меньше. Бордель! Ну что ж: там хотя бы будут женщины — и, возможно, женщины, имеющие опыт, необходимый в её ситуации. Она позволила ему снова взять себя за руку и с трудом поднялась на ноги.

— Как далеко?

— Два моста, — ответил он.

Она кивнула. Два моста. На два моста больше, чем ей под силу.

Она вздохнула и сжала зубы.

— Веди меня туда.

* * *

Рэйн решил, что Лефтрин не из тех людей, кто быстро шевелится. Особенно когда, по его мнению, ему доставили беспокойство. Или, может, он просто совершенно обессилен. Он допил свой чай, а потом исчез, чтобы переодеться в сухое. Когда он, наконец, вышел из своей каюты, то выглядел ещё большим оборванцем, чем прежде. Рэйн начал понимать, сколько на самом деле пришлось перенести членам экспедиции. И хотя это вызвало сочувствие к капитану и его команде, он не стал освобождать Лефтрина от данного им обещания. Племянница и палубный матрос Лефтрина, Скелли, уже надела плащ и сапоги и была явно готова к ночным приключениям на берегу. Однако Лефтрин выпил ещё чашку чая, одолжил у кого-то из команды вязаную шапку и непромокаемый плащ, и только после этого встал и объявил, что готов идти.

Рэйн поспешно повел их от причалов к лифту, где ему пришлось больше десяти раз дергать за шнурок вызова, прежде чем появились хоть какие-то признаки того, что лифтер направил устройство вниз. Мужчина хмуро смотрел на него, выражая столь явное неудовольствие тем, что его вызвали в такую непогоду, что Рэйну пришлось дать ему горсть монет не только в качестве платы, но и как взятку за обещание, что когда Лефтрин и Скелли соберутся обратно, то, постучав в дверь, найдут его бодрствующим.

Рэйн никогда не любил лифты. Он всегда предпочитал подниматься пешком, а не обрекать себя на тошнотворные подергивания и раскачивания, а также непредсказуемые рывки и остановки по время пути. Он сжал зубы, надеясь, что лифтер хорошо заботится о канате и блоках. Лефтрин и Скелли по большей части молчали. Лефтрин ежился под своим взятым взаймы плащом, а Скелли ухмылялась и вглядывалась в темноту, словно все мелочи вокруг её завораживали. Внезапно Рэйна обрадовало то, что она вызвалась с ними пойти. Он подозревал, что Малте удастся узнать больше из разговора с этой девушкой, а не из ответов немногословного капитана.

Едва лифт успел остановиться, как он с радостью отстегнул защитную сетку.

— Нам сюда, — сказал он, как только они вышли из лифтовой корзины следом за ним. — Извините, что так темно. В Кассарике трудно арендовать жилье: город пока слишком молод, чтобы предлагать такие же гостиницы и таверны, как в Трехоге. Нам пришлось согласиться на единственное помещение, которое можно было снять временно. Осторожно с этими канатами. Они протянуты ниже, чем следовало бы. Через этот мост, потом пара оборотов вокруг ствола, ещё мост — и мы на месте. И я благодарю вас за то, что пришли. От всей души.

Когда они, наконец, подошли к их снятому внаем домику и Рэйн увидел его темные окна, он молча нахмурился. Если Малта решила, что слишком сильно устала и легла спать, ему будет неловко из-за того, что он притащил сюда эту пару в такую непогоду. Однако хмурился он в основном из-за тревоги. Если Малта передумала их ждать и уснула, это означает, что она испытывала гораздо более сильную усталость, чем та, в которой готова была признаться, когда они ушли из здания Совета.

Он толкнул хлипкую дверь и вошел в неосвещенную комнату.

— Малта? — тихо сказал он в темноту. — Малта, я привел к тебе капитана Лефтрина…

Он оборвал фразу, ощутив, что комнаты пусты. Он никому не смог бы объяснить свои чувства. Он просто точно знал, что её здесь нет, и что её тут не было со времени их ухода. Он шагнул к столу и легонько провел пальцами по установленной в центре фигурке из джидзина. Металл Старших отозвался на его прикосновение, оживая, испуская призрачный свет — голубоватый, но яркий. Он поднял фигурку, освещая всю комнату. Малты нигде не было. Он похолодел и услышал, что говорит обманчиво спокойным голосом:

— Что-то случилось. Её здесь нет — и непохоже, чтобы она сюда приходила.

Очаг для таких маленьких помещений представлял собой всего лишь глиняное блюдо. Он отыскал несколько угольков, которые ещё тлели, раздул огонь и зажег обычный фонарь. Более сильное освещение только подтвердило то, что он и без того знал. Малта не пришла с Совета. Здесь все оставалось совершенно таким же, каким было, когда они закрывали за собой дверь.

Лефтрин и Скелли стояли у открытой двери. Ему было не до любезностей.

— Извините. Мне надо идти её искать. Она была усталой, когда мы расстались, но обещала, что пойдет прямо сюда. Она… у неё болела поясница. Ребёнок… Живот такой большой…

Девушка откликнулась:

— Мы пойдем с вами. Где вы видели её в последний раз?

— Прямо у здания Совета.

— Тогда мы начнем оттуда.

* * *

Он привел её к себе в комнату. Очередная схватка началась как раз в тот момент, когда они оказались на пороге борделя. Малта согнулась пополам у двери: ей хотелось только скорчиться и не шевелиться, пока боль не пройдет. Однако он схватил её за руку и протащил через крошечную гостиную в очень неприбранную спальню. Там пахло мужским потом и несвежей едой. Кресло было похоронено под ворохом ношеной одежды. Простыни на узкой кровати сбились, открывая покрытый пятнами матрас. На полу у двери стояла тарелка с обколотыми краями. Муравьи копошились на корке хлеба, оставшейся там, а также исследовали перевернутый графин и грязный прибор, валявшиеся рядом. Единственный свет давал почти угасший огонь в глиняном очаге. В нескольких корзинах у двери хранились его личные вещи. Она разглядела сапог и один заскорузлый носок. А потом он снова её пихнул.

Малта пошатнулась, ухватилась за край низенького столика и пригнулась рядом с ним.

— Найди женщину! — яростно прошипела она ему, — кого-то, кто разбирается в родах. Сейчас же!!!

Он несколько мгновений молча смотрел на неё, а потом сказал:

— Здесь безопасно. Я сейчас вернусь.

Когда он закрыл дверь, комната погрузилась в полумрак. Где-то недалеко захохотала женщина, а какой-то мужчина вскрикнул в пьяном изумлении.

Малта опустилась на пол, учащенно дыша. Она едва успела перевести дух, как у неё началась новая схватка. Она пригнулась к напряженному животу — и у неё вырвался тихий стон.

— Все будет хорошо.

Она сама не знала, то ли молит Са, то ли уговаривает младенца у себя в утробе.

Ещё две схватки успели накатить и схлынуть прежде, чем она услышала звук открывающейся двери. Каждый раз, когда схватка заканчивалась, она обещала себе, что доковыляет до двери и пойдет искать помощь, как только отдышится. И каждый раз новая волна боли захлестывала её прежде, чем ей удавалось это сделать. Она не могла бы сказать, сколько времени прошло. Из-за болей время растянулось до бесконечности.

— Помогите! — с трудом проговорила она и, подняв взгляд, увидела, что этот бесполезный идиот привел с собой ещё одного мужчину. Она устремила глаза на него. — Повитуха! — прошипела она. — Мне нужна повитуха!

Они не обратили на её требование никакого внимания. Тот мужчина, который её привел сюда, пересек комнату, обойдя и чуть ли не перешагнув через неё. Он взял дешевую желтую свечку в примитивном подсвечнике, засветил её от огня в очаге, а потом зажег от неё ещё несколько свечей в комнате. А потом шагнул назад и указал на неё, очень довольный собой.

— Видишь, Бегасти? Я прав, так ведь?

— Это она, — сказал вновь пришедший. Он наклонился, вглядываясь в неё, и у него изо рта пахнуло резкими пряностями. Он был одет богаче, чем тот мужчина, который приволок её сюда, и говорил с совершенно явным калсидийским акцентом. — Но… что с ней не так? Зачем ты её сюда привел? Будут проблемы, Арих! Многие из жителей Дождевых чащоб перед ней преклоняются.

— И столько же её презирают! Они говорят, что она и её муж слишком горды собой и что знатность, власть и красота заставили её вообразить себя королевой. — Он захохотал. — Сейчас вид у неё совсем не королевский!

Малта едва слышала их слова. Её разрывало пополам — это было совершенно ясно. С трудом она приказала им:

— Найдите какую-нибудь женщину мне в помощь!

Тот, которого звали Бегасти, покачал головой.

— Здесь по ночам шумно, даже когда нет грозы. Тут вопят, визжат и даже кричат. Никто не придет узнавать, в чем дело.

Малта тяжело дышала и пыталась соображать. Что-то ужасно не так. Они не собираются ей помогать: они вообще её не слушают. Зачем этому мужчине понадобилось притворяться услужливым, зачем было приводить её сюда?

Новая волна боли заставила её забыть о них. Во время схваток она теряла способность соображать. А когда боль прошла, она поняла, что у неё есть всего несколько секунд на то, чтобы попытаться собраться с мыслями и хоть что-нибудь придумать. Что-то… есть что-то такое, что она знает, что-то очевидное — но её разум отказывался сосредоточиваться. Их калсидийский акцент был слишком сильным, и у обоих не было на лице татуировки. Если бы они появились здесь вместе с волной освобожденных рабов, тогда у них на лицах должна быть нанесена татуировка, отмечавшая таких беженцев. И тут, когда боль уже снова навалилась на неё, а двое мужчин безучастно наблюдали за её мучениями, все кусочки мозаики внезапно встали на свои места. Такой очевидный ответ: это шпионы, те самые, о которых говорил капитан Лефтрин! Грязные руки Калсиды дотянулись до Дождевых чащоб, чтобы совращать и соблазнять деньгами. Вот кто стоял за охотником Джессом и его замыслом убить драконов ради денег. Ну, конечно же!

А она совершенно беспомощна и оказалась в их власти. Для чего? Зачем им могла понадобиться роженица?

Словно по заказу, один из мужчин задал этот вопрос второму:

— Зачем ты её захватил, Арих? Её слишком хорошо знают, а внешность у неё слишком необычная, чтобы ты смог увезти её домой как рабыню. И не в нашем положении договариваться о возвращении заложницы! Мы ведь договорились, что останемся здесь невидимыми, что постараемся как можно быстрее заполучить нужное, а потом уехать из этой забытой богами дыры!

Арих довольно ухмылялся. Малта содрогалась и пыталась не стонать, пока её младенец сражался за возможность родиться. Роды — это один из самых интимных моментов жизни женщины, а она в этот момент оказалась здесь, на грязном полу в борделе, без мужа и повитухи, под бесцеремонными взглядами пары калсидийских шпионов! Она чувствовала, как под полами плаща и длинной туникой её младенец пытается появиться на свет. Его рождение было таким близким — и этому предстояло произойти в столь ужасающем месте! Ей отчаянно хотелось отползти от этих мужчин, хотя бы забиться в угол комнаты. Она часто дышала, пытаясь сохранять молчание, пытаясь скрыть от них, что её ребёнок вот-вот будет здесь. Однако их голоса врывались в её сознание.

— Бегасти, ты смотришь, но не видишь. Она покрыта чешуей, точно так, как ты говорил — как дракон. И ребёнок, которого она родит, скорее всего тоже будет весь в чешуе. Сегодня она заблудилась среди мостов и умоляла меня ей помочь. Никто не знает, что она здесь, и никто, кроме нас с тобой, никогда не узнает, что с ней стало. Плоть в чешуе — это плоть в чешуе, друг мой. И кто может сказать, как выглядит дракон, вырванный из яйца? Отруби ей голову, руки и ноги, отрежь у младенца все, что похоже на человека — и что останется? Именно то, что потребовал привезти герцог! Плоть дракона, которую его врач сможет превратить в необходимое ему снадобье!

— Но… но… это же не дракон! Они приготовят лекарство, а оно не подействует! Если кто-то разгадает обман, нас казнят!

— Никто его не разгадает, потому что знать о нем будем только мы с тобой. Мы вернемся домой, отдадим наш товар, и нам вернут наши семьи. И у нас появится хотя бы шанс сбежать, пока врачи будут спорить о том, кто именно изготовит те эликсиры, которые продлят герцогу жизнь. Думаешь, нашим семьям хорошо живется, пока мы остаемся здесь и пытаемся найти способ убить драконов, даже не зная, где они? Нет! Ты же знаешь герцога! Он найдет способ отомстить нашим наследникам за каждый самый слабый укол боли. Он — отчаявшийся, умирающий старик, отказывающийся принять то, что его время пришло. Он сделает любую подлость и мерзость, лишь бы продлить свою жизнь.

Её малыш — её новорожденное дитя уже лежало у неё между ног. Он или она был теплым и влажным от вод. И он был неподвижен — ужасающе неподвижен и тих. Малта не шевелилась, делая неглубокие вдохи. Мужчины орали друг на друга, но ей не было до этого дела. Ей необходимо не двигаться и ничего не выдавать: и того, что её ребёнок родился и страшно уязвим, и того, что он может оказаться мертворожденным. Она понимала, что должна каким-то образом спасти их обоих: никто не придет к ним на помощь. Её длинная просторная туника прикрывала ей колени, скрывала её малыша. А ей необходимо затаиться и выжидать, не зная, жив ли её ребёнок — ждать, пока у неё не отойдет послед. Как только она будет отделена от ребёнка, ей необходимо найти силы и способ напасть на этих мужчин и спасти от них свое дитя. Её младенец ведет себя так тихо: ни хныканья, ни плача. Все ли с ним хорошо? Она даже не может на него посмотреть — пока не может. Она лежала, внезапно замерзнув после столь долгого напряжения всех сил — и их слова внезапно вновь вторглись в её мысли.

— Ты говоришь о предательстве! — Бегасти был в ужасе и дико озирался, словно ожидая, что из стен выпрыгнут свидетели и станут его обвинять. — Ты готов рисковать жизнью моих родных ради своего безумного плана!

— Никакого риска нет, старый ты дурень! Это — наш единственный шанс. Драконы скрылись, нам до них не добраться! Думаешь, герцог учтет, что мы сделали все, что могли? Думаешь, он простит нам неудачу? Нет! Все заплатят за это болью и смертью. Он оставил нам единственный путь. Мы обманем его — и, возможно, нам и нашим наследникам удастся сбежать. Если у нас ничего не получится, то наши страдания будут точно такими же, как те, что нам придется выносить, если мы сейчас вернемся домой ни с чем! Это наш единственный выход. Удача привела её к нам в руки! Нам нельзя упускать свой единственный шанс.

Они вдруг оба посмотрели на неё. Она сложилась пополам и издала долгий протяжный вопль.

— Найдите повитуху! — пропыхтела она. — Идите! Идите сейчас же. Приведите мне на помощь какую-нибудь женщину, или я умру!

Она задергалась и ощутила между ляжек теплое детское тельце. Теплый, он теплый! Значит, он должен быть живой! Тогда почему он такой неподвижный и тихий? Она не осмеливалась посмотреть на него, пока эти мужчины за ней наблюдают. Если они узнают, что он уже родился, они его у неё отнимут. И убьют его — если он ещё жив.

Бегасти пожал плечами.

— Нам нужно придумать, как сохранить плоть и в чем её перевозить. Уксус, наверное… и соль. Маринад её сохранит и, может, придаст ей более убедительный вид. Думаю, нам больше всего подойдет небольшой бочонок — что-то, что скрывает содержимое.

— Завтра я…

Бегасти решительно покачал головой.

— Нет. Не завтра. Нам нужно покончить с этим сегодня же ночью, и отплыть завтра утром. Неужели ты думаешь, что её никто не хватился? К завтрашнему дню её все будут искать. Нам необходимо это сделать, избавиться от того, что останется, и скрыться.

— Не глупи! Где я в такое время все это найду? Все лавки давно закрылись!

Бегасти бросил на него гадкий взгляд. Повернувшись к Ариху спиной, он начал копаться в одной из корзин, стоявшей у двери.

— И ты намерен дождаться, чтобы лавки открылись, зайти и купить эти пустячки, а потом вернуться сюда и сделать все необходимое? Не будь идиотом. Иди и раздобудь все, что нам нужно, как хочешь. А потом навести нашего дорогого друга торговца Кандрала. Скажи, чтобы он устроил тебя на быстроходный корабль, идущий вниз по реке — такой, где для нас с тобой найдется отдельная каюта. Не говори ему, что я отплыву вместе с тобой. Пусть считает, что я остался здесь, в Кассарике, и что угроза для него по-прежнему осталась. К тому времени, как он поймет, что нас обоих нет, ему уже поздно будет пытаться нас предать.

Арих гневно тряхнул головой:

— А пока я буду заниматься всеми этими опасными вещами, что будешь делать ты?

Сквозь опущенные веки, Малта увидела, как Бегасти кивком указал на неё:

— Готовить товар к отправке, — без всякого выражения проговорил он, и у Ариха хватило остатков совести на то, чтобы побледнеть.

— Я ушел! — объявил Арих, берясь за ручку двери.

— У тебя стойкости, как укролика, — презрительно бросил Бегасти. — Изволь сделать свою часть работы, и быстро. До восхода нам надо очень много успеть.

Теперь младенец и послед уже покинули тело Мальты, но младенец по-прежнему не издал ни звука. Малта оберегающе сомкнула над ним колени, продолжая дико стонать и задыхаться, словно её родовые муки все ещё не закончились. Мужчины не обращали на неё никакого внимания. Арих гневно натянул на себя плащ с капюшоном и ушел. Она на ощупь вытянула края своей туники из-под своего неподвижного ребёнка, чтобы можно было вскочить на ноги, не уронив его на пол. Она старалась не думать о своем драгоценном дитяти, все ещё влажном от вод и крови, лежащем на грязном полу борделя. Склоняя голову к плечу, она застонала, прикидывая расстояние до грязного ножа, лежащего рядом с тарелкой и пролитым графином.

Она выжидала слишком долго.

— Пора вести себя тише, — сказал Бегасти.

Его холодные слова заставили её поспешно поднять взгляд. Он возвышался над ней, держа в руках петлю из тонкой бечевы. Шнурок ботинка? Она заглянула в его глаза и прочла в них решимость и отвращение к тому, что ему предстоит сделать.

Малта приподняла ноги и ударила его, попав в живот. Он шумно выдохнул и отшатнулся назад. Она откатилась от младенца, вскрикнув от напряжения, и схватила одной рукой нож, а другой — липкий графин. Калсидиец уже вернул себе равновесие и бросился на неё. Она широко замахнулась графином, и он с треском врезался в челюсть Бегасти. Не медля она наугад ударила ножом.

Это оружие не было предназначено для убийства — это был всего лишь короткий кухонный нож для нарезания приготовленного мяса и к тому же не слишком острый. Он скользнул по жилету её противника, не причинив никакого вреда. Она навалилась на нож всем телом, и как раз в то мгновение, когда калсидиец с грязным ругательством ухватил её за запястье, скользящий кончик лезвия дошел до незащищенного горла и погрузился в него. Она яростно задергала ножом туда и обратно, ужасаясь ощущению теплой липкой крови на пальцах — и при этом всей душой желая отрезать ему голову напрочь.

Калсидиец неловко замахал руками, а его ругательства вдруг превратились в булькающие угрозы. Одним из отчаянных ударов он попал ей в ухо, заставив отлететь к стене. Его руки нашли нож, который она воткнула ему в шею, и вытащили его. Он со стуком упал на пол. За ним последовала кровь, вырываясь пульсирующими струями.

Малта в ужасе завопила и попятилась, но уже в следующую секунду рванулась вперед, чтобы подхватить малыша: Бегасти ковылял по комнате по кругу. Калсидиец рухнул на колени, прижимая обе руки к шее, пытаясь остановить кровь, которая брызгала из-под его толстых пальцев. Он воззрился на неё, широко открыв глаза и рот. Он что-то хрипел, и вместе со звуками изо рта вырывалась кровь, которая текла из его губ по заросшему бородой подбородку, а потом он медленно завалился на бок. Он продолжал зажимать шею руками, ноги у него подергивались. Она отошла от него подальше, продолжая прижимать к себе своего младенца. Пуповина перевешивалась через её запястья, уходя к болтающемуся последу.

Она, наконец, посмотрела впервые на своего ребёнка. Сын. У неё сын. Но при взгляде на него у неё вырвался тихий стон отчаяния.

Её мечты о том, как она возьмет на руки своего пухленького младенца, завернутого в чистые пеленки, закончились вот этим. Он родился в борделе. Грязь с пола прилипла к его влажной щечке. Он был худой. Он слабо шевельнулся у неё на руках. Ручонки у него оказались не пухленькими, а костлявыми, ногти имели зеленоватый оттенок. У него уже была чешуя на черепе и полоса на затылке. Глаза Рэйна, только темно-синие, смотрели прямо на неё. Рот у него был открыт, но поначалу она даже не была уверена в том, что он дышит.

— Ах, малыш! — воскликнула она тихим голосом, полным и вины, и страха. Колени у неё подогнулись, и она опустилась на пол, устроив ребёнка у себя на коленях. — Я не знаю, как это делать. Я не понимаю, что делаю! — зарыдала она.

Нож лежал на полу рядом с её коленом, но он был покрыт кровью калсидийца. Ей невыносимо было даже к нему прикоснуться, и уж тем более перерезать им пуповину. Она вспомнила про свои шаровары, по-прежнему лежавшие комом под туникой, и вытащила их. Уложив на них ребёнка, она замотала его штанинами, вместе с пуповиной и последом.

— Все не так, все совершенно не так, — извинилась она перед младенцем. — Все должно было быть совершенно иначе, малыш. Прости!

Он вдруг закричал, словно соглашаясь с тем, что жизнь не должна была так с ним обращаться. Это был жуткий плач, одинокий и слабый, но Малта засмеялась, радуясь, что он способен издать хотя бы такой звук. Она не могла вспомнить, когда именно развязала свой плащ — но теперь он оказался на полу рядом с тем местом, где она рожала, и был залит двумя видами крови. Её прекрасный плащ Старших! Придется удовлетвориться им.

Бегасти издал тихий долгий стон, заставив её отступать, пока она не сжалась у самой стены. А потом он затих. Времени нет. Нет времени ни о чем думать. Второй мужчина скоро вернется, и нельзя допустить, чтобы он застал её здесь. Было нелегко закутаться в плащ и завязать его, продолжая держать ребёнка, но она не желала выпускать его из рук. Открыв дверь, она проковыляла в небольшую гостиную, через которую проходила вечером. Стояла глубокая ночь, в комнате было пусто. Она не слышала никаких звуков ни от шлюх, ни от их клиентов. Она была измучена, и все мышцы её тела казались перетруженными. По её ногам медленно текла кровь. Сколько она сможет пройти в таком состоянии?

Начать колотить в одну из дверей борделя? Потребовать помощи? Нет. Она не может доверять никому из тех, кто осознанно дал в Дождевых чащобах приют калсидийцам. Даже если бы здесь с сочувствием отнеслись к женщине, оказавшейся в столь отчаянном положении, после возвращения Ариха они скорее всего уступят ему из страха или ради денег.

Она прошла через комнату и вынесла своего новорожденного сына в грозовую ночь.

* * *

^{Двадцать шестой день месяца Перемен — седьмой год Вольного союза торговцев.}

^{От Рейала, исполняющего обязанности смотрителя голубятни в Удачном, — Детози, смотрительнице голубятни в Трехоге.}

Дорогие Детози и Эрек!

Как странно отправлять вам это письмо кораблем, а не голубем! Однако гильдия почти полностью запретила посылать птиц, пока с заражением не удастся справиться. Тех, что ещё могут летать, берегут для самых срочных посланий. До меня дошел слух, что в Джамелии закупили новых голубей, но даже если их действительно привезут, много месяцев уйдет на то, чтобы создать пары для разведения и научить их возвращаться домой сюда, а не в Джамелию. И мне не верится, что завезенные птицы смогут сравниться с теми, которых мы здесь разводили по начатой Эреком программе. Меня страшно удручает гибель наших птиц — не только как производителей потомства, но и как маленьких крылатых друзей. В голубятнях, которые мне доверены, осталось всего две пары быстрых птиц. Я изолировал их как пары и не разрешаю другим смотрителям их кормить и поить или чистить их клетки. Как только они высидят отложенные яйца и птенцы оперятся, я унесу их и буду выкармливать вручную, в надежде спасти от заразы как можно больше быстрых голубей. Надеюсь, вам удалось спасти хоть часть лучших птиц, поскольку мне хотелось бы скрещивать их очень осторожно.

Мне сказали, что это письмо будет доставлено быстро так называемым «стойким» кораблем. Я не смог не смеяться. Они не понимают, что такое быстрая пересылка! Наших птиц ничто не заменит.

Наверное, когда вы это получите, ваша свадьба уже пройдет. Как бы мне хотелось оказаться с вами!

Рейал

Глава 11

СВОБОДА

Как могло получиться, что сначала все было так хорошо, а потом стремительно стало настолько плохо? Драконица полетела, она охотилась и добыла пищу, а потом очень крепко спала — впервые за многие дни спала с полным желудком. Она проснулась, успев чуть замерзнуть во сне, и снова думая об охоте и еде. Синтара встала, потянулась и впервые в этой жизни ощутила, что она не только королева-драконица, но и подлинная Повелительница Трех Стихий — земли, моря и неба.

Она тщательно обнюхала место своего пиршества, убеждаясь в том, что не пропустила ни кусочка. Так оно и оказалось. Прошагав к самому крутому склону каменистой гряды, она посмотрела вниз. Обрыв был крутым. В ней попыталась проснуться неуверенность, однако она её подавила. Она летела, чтобы сюда попасть — и полетит, чтобы добраться назад. Назад? Она вдруг задумалась о том, зачем ей возвращаться обратно. Обратно к некачественному укрытию и хранительнице, которая едва может удовлетворить её самые элементарные потребности? Нет! Ей совершенно ни к чему возвращаться ко всему этому. Теперь она может летать и сама сможет добывать себе еду. Пора покинуть эти холодные места и перебраться к пропитанным жаром пескам, о которых она грезит с тех самых пор, как вышла из кокона. Пора жить так, как положено драконам.

Она стартовала, спрыгнув с обрыва. Мощными взмахами крыльев она поднялась туда, где можно было поймать воздушные потоки, шедшие от раскинувшейся внизу реки. Она поймала ветер широко расправленными крыльями и позволила ему поднимать себя все выше и выше. Набрав в грудь воздуха, она протрубила вызов сгущающимся сумеркам. «Синтара!» — проревела она, и обрадовалась тому, что не слышит ответа.

Она сделала над рекой широкий круг, пробуя на вкус и запах всю ту информацию, которую приносил ей ветер. На темнеющем небе уже начали появляться первые звезды, и их вид её отрезвил.

Драконы — существа света и дня. Они по доброй воле ночью не летают. Ей нужно найти такое место, где можно будет приземлиться, где для неё найдется убежище от ночного холода и надвигающегося дождя. А ещё, внезапно поняла она, ей нужно найти такое место, откуда было бы удобно стартовать. Взлетать с гряды оказалось намного проще, чем с речного берега.

Синтара накренила крылья, намереваясь сделать широкий круг, однако с приходом вечера воздух остыл, а ветер усилился. Поток воздуха подхватил её и направил по гораздо более широкой дуге. Он безжалостно увлекал в сторону самых глубоких мест стремительной реки.

«Не паниковать!» — сурово приказала она себе. Она умеет летать. Если она окажется над рекой, это ещё не будет означать, что ей угрожает опасность. Она оттеснила воспоминания о том, как едва спасла свою жизнь во время внезапного паводка. Теперь никаких страхов. Она замахала крыльями и набрала высоту. Дождя не было, что её радовало, однако прояснение принесло с собой и похолодание. С заходом солнца стало подмораживать, и она вдруг ощутила скопившуюся за день усталость. Это был её первый день полетов и, в отсутствие возбуждения, вызванного первым стартом, она почувствовала, насколько утомлена. Она заметила, каких усилий ей стоит держать задние лапы в нужном положении относительно туловища. У неё ныли суставы. А потом она обратила внимание на то, насколько далеко от обоих берегов оказалась.

Синтара снова повернула на новый круг — и снова почувствовала, как предательский ветер относит её прочь от берега, к центру реки. Она осмотрелась вокруг, ища место для приземления — любую возвышенность. Под ней раскинулась река, и оба берега находились в пугающем удалении. Она пошла на ещё один круг, ощутив прилив решимости. Устремив взгляд на Кельсингру, она замахала крыльями, направляясь прямо к городу.

Почти прямо. Она не сделала поправки на свое более слабое крыло, так же как и на свою усталость. Ветер налетел на неё. Она накренилась и, не успев выровняться, потеряла высоту. Теперь потоки воздуха над рекой словно засасывали её, пытаясь утянуть ещё ниже. Она сопротивлялась, однако не смогла остаться на прежнем курсе. И тут судьба словно проявила к ней малую толику жалости: над рекой вознеслось нечто высокое. Это были просто более темные очертания на фоне погружающейся в сумерки местности, так что ей не удалось сообразить, что именно она видит. Что это? Кто-то из предков говорил ей, что когда-то здесь был мост, но… И тут она поняла, что это. Возвышающийся массив был тем, что осталось от подъездного пути к мосту. Он чуть выдавался в реку и прекрасно подходил в качестве места приземления. Она вцепилась в него взглядом и приказала себе там оказаться.

Однако Синтара была очень утомлена. Несмотря на то, что она вкладывала во взмахи крыльев все свои силы, она все-таки опускалась все ниже и ниже. И более короткое крыло заставляло её поворачивать, несмотря на все её старания скомпенсировать этот недостаток. Когда она была уже совсем рядом со своей целью, на неё налетел порыв ветра. Он накренил её — и у неё не хватило высоты, чтобы скорректировать свое положение в воздухе. Синтара попыталась снова подняться выше, но кончик одного из крыльев чиркнул по поверхности реки — и вода поймала его. Она перекувырнулась через крыло и шлепнулась в реку. Поверхность больно её ударила, а потом словно вдруг признавая, что является жидкостью, раздалась перед ней. Драконица погрузилась в холод, влагу и темноту. Она пошла вниз, почувствовала, как её когти на мгновение коснулись каменистого дна реки, а потом её поволокло течением. Она старалась сложить крылья, сделать тело обтекаемым, чтобы получить возможность сопротивляться безжалостному напору воды. Её ноздри рефлекторно закрылись при первом же соприкосновении с водой. Глаза оставались открытыми, но она видела только темноту. Лягаясь, цепляясь когтями и дергая хвостом, она боролась с водой.

Голова Синтары вынырнула на поверхность, и она успела увидеть берег. Он был недалеко, но оказался крутым и высоким. Река снова утащила её на глубину, не поддаваясь её стараниям пробиться к поверхности. Она упорно дергала лапами, пытаясь плыть против быстрого течения.

— Синтара!

Мучительный вопль Тимары был слышен только в её разуме. Вода затопила драконий слух. Где-то вдали девушка бежала по улицам Кельсингры к реке и своей драконице. Зачем? Чтобы не дать ей утонуть? Нелепая человечка! Однако, несмотря на вызванное подобной глупостью презрение, поступок девушки приятно пощекотал её самолюбие. Синтара взмахнула хвостом и с радостью почувствовала, что это помогло ей приблизиться к берегу. Когти её передних лап коснулись гальки. Она начала цепляться и карабкаться, и, спустя целую вечность, её задние лапы тоже нашли опору. Ещё одна вечность понадобилась ей на то, чтобы пробиться к кромке воды, и ещё дольше пришлось взбираться по крутому и каменистому берегу реки.

Оказавшись вне досягаемости воды, Синтара рухнула на землю, замерзшая и измученная. Из-за холода она стала вялой, два когтя были сорваны и кровоточили, все мышцы тела пульсировали болью.

Однако она была жива. И она находилась в Кельсингре. Она летала, охотилась и убила добычу. Она снова стала драконом. Она подняла голову и фыркнула, выдувая воду из ноздрей. И как только у неё это получилось, она набрала полную грудь воздуха и протрубила:

— Тимара! Я здесь. Иди ко мне!

* * *

Малта бежала, прижимая к груди закутанного малыша. В это позднее время в Кассарике огней почти не было. Снова пошел дождь, и узкие дорожки вдоль стволов стали скользкими. Пережитый ужас и истощение сил давали о себе знать. Она ощущала, как кровь течет у неё по ляжкам, и хотя знала, что в кровотечении после родов нет ничего необычного, все слышанные ею страшные истории о роженицах, умерших от потери крови, сейчас вспоминались и терзали её. Если она сейчас умрет, если упадет здесь, в темноте и под дождем, её малыш погибнет вместе с ней. Он казался ей слабеньким: он не плакал громко, а только слабо хныкал, протестуя против столь неприятного начала жизни.

Она стремилась оказаться как можно дальше от борделя и убитого ею мужчины. По пути она вглядывалась в темноту, пытаясь угадать, куда мог отправиться Арих, и не возвращается ли он обратно. Если она его встретит, он не потащит её обратно. Он убьет её саму и её малыша, а уже потом отнесет её труп в бордель. Нечего и надеяться с ним справиться: у неё нет оружия, она обессилела и обременена крошечным сыном.

«Вниз», — внезапно решила она. Она совершенно заблудилась, но одно оставалось верным: спуск приведет её к реке и причалам. И к «Смоляному». Может, Рэйн все ещё там и пытается уговорить Лефтрина пойти в снятый ими домик. Это не казалось особо вероятным. Ей трудно было оценить, сколько времени прошло с того момента, как они расстались, однако это наверняка было несколько часов назад. Возможно, Рэйн уже сейчас разыскивает её, встревоженный тем, что не обнаружил её в их комнате. Ну что ж: она не знает пути обратно к их комнате, зато точно уверена, что спуск ведет к реке.

У следующего же моста она выбрала более широкий переход, а когда оказалась у ствола, пошла по грубо сделанной крутой лестнице, которая спиралью вилась вниз. Город казался заброшенным: дружелюбные огни домов были погашены на ночь. Когда лестница закончилась широкой площадкой, она шагнула на самый большой мост, закрепленный на ней, и снова пошла вдоль утолщающейся ветки, пока не добралась до ствола с ещё одним спиральным спуском. И пошла вниз.

Малыш, показавшийся ей таким пугающе крошечным, когда она впервые его увидела, теперь оттягивал её усталые руки. Ей хотелось пить, её трясло от холода. Липкая кровь мужчины все ещё оставалась у неё на руках — на руках, которые держали её малыша — и картины происшедшего по-прежнему вставали перед нею. Её терзали не сожаления, а ужас случившегося.

Когда её ноги ступили на утрамбованную почву в конце лестницы, она вздрогнула от неожиданности. Она на земле! С радостью ощутив запах реки, она направилась к ней. Деревья стали достаточно редкими, чтобы она разглядела мерцание факелов, которые постоянно горели на речных причалах. Дорожка у неё под ногами была погружена в темноту, но если она продолжит ковылять к огням, то доберется до причалов. И до «Смоляного». Старинный живой корабль внезапно показался ей единственным надежным убежищем во всем мире — только там ей наверняка поверят, когда она расскажет свою неправдоподобную историю о похитителях, которые намеревались порезать её на куски и продать её чешуйчатую плоть в качестве поддельного драконьего мяса. И она почти почувствовала, как корабль её зовет.

При приближении к реке почва стала мягче — а потом ей пришлось брести по грязи. Она неожиданно споткнулась и рухнула на колени, едва успев удержать себя одной рукой. Второй она продолжала прижимать к груди своего малыша. Её крик был одновременно выражением боли и радости: её ладонь ударилась о прочное дерево настила. На саднящих от свежих ссадин коленях она вылезла на настил, с трудом поднялась на ноги и заковыляла по дорожке, которая вела к причалам. Все те слезы, которые она так долго заставляла себя сдерживать, теперь полились по её щекам. Шатаясь, она прошла мимо маленьких баркасов, пришвартованных на ночь, и более крупных грузовых судов с темными окнами. И только увидев баржу из диводрева, в каюте которой ярко горели огни, она поняла, что спасена.

— «Смоляной»! — закричала она прерывающимся голосом. — Капитан Лефтрин! «Смоляной», помоги мне!

Она ухватилась за фальшборт живого корабля и попыталась забраться на борт, однако корабль высоко сидел на воде. Цепляясь за перила одной окровавленной рукой, она пыталась найти в себе силы, чтобы протащить себя и своего ребёнка к спасению.

— Помогите! — крикнула она снова слабеющим голосом. — Пожалуйста, «Смоляной», помоги мне и моему малышу!

В каюте корабля чей-то голос что-то спросил у кого-то другого. Услышали ли её? Ни одна дверь не открылась, ничей голос ей не ответил.

— Пожалуйста, помоги мне! — безнадежно взмолилась она.

И тут внимание корабля накрыло её теплой волной. Родившаяся в семье торговцев и знакомая с обычаями живых кораблей Малта поняла, что это такое. Поняла она и то, что такое прикосновение обычно сберегается для родни. Оно было дружественным приветствием и принесло с собой силу.

«Я помогу тебе. Он — дитя моей семьи. Дай малыша мне».

Эта мысль прозвучала у неё в голове — такая четкая, словно слова были произнесены вслух.

«Пожалуйста, — попросила она, — возьми его».

Её закутанный ребёнок стал знаком доверия и родства: она осторожно перенесла его через фальшборт и бережно положила на палубу «Смоляного». Теперь её малыш оказался вне поля её зрения, и дотянуться до него она уже не могла, но, тем не менее, впервые с момента его рождения она ощутила, что ему больше не угрожает опасность. Сила корабля текла по её телу. Она набрала в легкие побольше воздуха.

— Помогите! Помогите мне, прошу!

Сознание корабля словно подхватило её крик, став требованием, которому команда обязана подчиниться. А с палубы, от малыша, который был ей не виден, внезапно раздался гневный плач — гораздо более громкий, чем все те звуки, которые она до этого от него слышала.

— Это младенец! — внезапно вскрикнул женский голос. — Младенец, новорожденный, на палубе «Смоляного»!

— Помогите мне! — снова крикнула Малта, и тут очень большой мужчина спрыгнул с палубы на причал рядом с нею.

— Я с вами, — сказал он. Голос у него был басовитый, а речь — очень простой. — Не бойтесь, госпожа. Теперь Большой Эйдер с вами.

* * *

Тимара бежала по темнеющим улицам города. Рапскаль оставил её с криком: «Хеби здесь! Я приведу её к нам на помощь!» Он нырнул в темноту, а она бросилась в другую сторону через город, следуя не воспоминаниям о том, как они здесь оказались, а приказу собственного сердца.

Её подстегивал гнев. Она злилась на драконицу за то, что та рисковала жизнью. Гнев ощущать было гораздо проще, чем прячущийся под ним страх. Её ужасало не только то, что Синтара тонет — она боялась города и его призрачных обитателей. Некоторые из улиц, по которым она пробегала, были темными и пустынными, однако потом, завернув за угол, она вдруг сталкивалась со светом факелов и веселящимися: в городе шёл какой-то праздник. В первый раз она испуганно завизжала, но потом поняла, что именно видит. Это были призраки и фантомы, воспоминания Старших, хранящиеся в камне зданий, рядом с которыми она оказывалась. Несмотря на то, что Тимара это понимала, она все равно бежала между ними не по прямой, уворачиваясь от тележек разносчиков, влюбленных парочек и мальчишек, торгующих копченым и острым мясом на палочках. От их приглашающих криков у неё звенело в ушах, запахи дразнили её воспоминаниями о том, какие вкусные вещи они предлагают. Голод напомнил ей о себе, а следом и жажда: от быстрого бега у неё пересохло во рту.

Прикосновение к камню воспоминаний открыло её сознание навстречу этим призракам. Ей больше не нужно было ни к чему прикасаться, чтобы их разбудить. Теперь ей достаточно было миновать одну из чернокаменных стен, чтобы городские воспоминания нахлынули и захлестнули её. Она выбежала на площадь, где возвышался недавно сколоченный деревянный помост. На нем расположились музыканты, играющие на рожках из блестящего серебра и ударяющие в громадные барабаны и тарелки. Она прижала ладони к ушам — но не смогла заглушить призрачную музыку. Она перебежала через площадь и невольно вскрикнула, случайно пролетев сквозь молодого человека, который держал над головой поднос с увенчанными пеной кружками.

— Синтара! — закричала она, добравшись до края площади.

Она остановилась, смятенно озираясь. Впереди лежала темная и пустая улица с молчаливыми зданиями. За следующим перекрестком бледнолицая уличная циркачка в белом и серебряном одеянии жонглировала какими-то предметами размером с яблоко, которые сверкали, словно драгоценные камни. Она подбросила один из них выше — и тот вдруг взорвался дождем искр и мерцающей пыли, заставив толпу ахать и восторженно кричать. Тимара тяжело дышала, ноги у неё дрожали. Она плотнее натянула плащ поверх своих крыльев. Она потеряла ориентацию и понятия не имела, где именно оказалась. Что ещё хуже, её ощущение драконицы стало угасать. Неужели она пошла ко дну? Умерла?

«Здесь. Иди сюда».

Тимара не колебалась. Она двинулась вперед по темной улице, пробираясь по неровным булыжникам и петляя между обрушившимися кусками зданий. А потом, сделав ещё один поворот, она внезапно почуяла и увидела реку, сверкающую серебром в лунном свете. И там, на разбитой набережной у самого края реки растянулась её драгоценная драконица. Рванувшись к ней, Тимара внезапно ощутила, насколько Синтара устала и замерзла. А ещё насколько она… горда? Драконица довольна собой?

— Я думала, ты тонешь!

— Я тонула. — Синтара воздвиглась на лапы. С крыльев, которые она оставила полураскрытыми, все ещё струилась вода. Влага с её чешуи искристо стекала на камни разбитой мостовой, превращаясь в зеркала для звездного сияния. Синтара фыркнула, а потом неожиданно для них обеих чихнула. — Я летала, — заявила она, и мысленная сила этих слов полностью затмила её падение в воду. — Я летала, я охотилась, я убила добычу. Я СИНТАРА!!!

Последнее слово она проревела, и Тимара ощутила его как звук, порыв ветра и мысль. Восторг драконицы поднял её собственное настроение. На секунду все страхи и гнев исчезли, сменившись их общим торжеством.

— Ещё бы! — подтвердила девушка с широкой улыбкой.

— Разведи огонь, — приказала ей драконица. — Мне нужно согреться.

Тимара беспомощно огляделась.

— Здесь нет ничего горючего. Плавник, который река выбрасывает на берег, мокрый. В этом городе кругом только холодный камень. Дерево, которое тут было, сгнило, превратившись в щепки и пыль.

Как только эти слова разрушили надежду драконицы на тепло, девушка снова ощутила, насколько Синтаре холодно. Та ещё никогда в жизни так не замерзала! И ставшие редкими удары драконьего сердца ясно говорили, как её тело реагирует на такой холод.

— Ты можешь идти? Надо хотя бы завести тебя в какое-нибудь здание. Там может оказаться немного теплее.

— Я могу идти, — ответила драконица довольно вяло. Она подняла голову. — Я почти… я могла бы… Нет, я действительно помню это место. Мост обрушился. И река поглотила две улицы и половину третьей. Тут раньше стояли склады. И были причалы для небольших судов. А на холме чуть дальше были Большой бульвар и площадь Грез. А за ними, через две улицы, была…

— Площадь Драконов. — Тимара чуть слышно вставила это название в сделанную Синтарой паузу.

Она не знала, откуда пришли эти знания — не могла определить точно. Память предков. Не это ли пытался ей объяснить Рапскаль? Что после того, как она достаточно глубоко и долго погрезит вместе с камнями, то сама будет помнить этот город?

— И на него выходил салон для ухода. Я хорошо его помню.

Синтара пошла быстрее, и Тимаре пришлось перейти на рысцу, чтобы от неё не отстать. Она заметила, что драконица прихрамывает.

— Ты ранена? — встревоженно спросила девушка.

— Треснуло несколько когтей на правой передней лапе. Больно, но это заживет. Когда-то с такой травмой можно было прийти именно в салон для ухода. Старшие срезали бы треснувший коготь, перемотали палец полотном, а потом покрыли бы слоем лака, чтобы он защищал его, пока коготь не отрастет заново. А ещё там зашивали рваные раны, полученные во время боев за самку. И удаляли паразитов, чешуйных вшей и тому подобное.

— Как было бы хорошо, если бы они и сейчас там были и могли тебе помочь, — прошептала Тимара.

Казалось, драконица её не услышала.

— И там были бассейны для отмокания — некоторые просто с горячей водой, а в других сверху был слой масла. Ах, как хорошо было бы снова полежать в исходящей паром воде! А потом вылезти и поваляться на песке, а потом приказать слугам счистить песок, так чтобы чешуя блестела…

— Ничего такого целым не сохранилось, — тихо проговорила Тимара, — но мы хотя бы сможем укрыться там от ветра.

Драконица упрямо шла вперед, но теперь уже молча. Тимара от неё не отставала. Они завернули за угол и попали на улицу, ярко освещенную воспоминаниями, но если Синтара их и видела, то никакого знака не подала. Она прошагала прямо через ночной базар, где торговали благовониями, свежеприготовленным мясом и выпечкой, и Тимара последовала за ней.

Реальное присутствие драконицы служило контрастом, заставляя призраков казаться бледнее. Их веселье казалось хрупким и поддельным — отголоском прошлого, которое не пробилось в будущее. Что бы они ни праздновали, они делали это тщетно. Их мир не сохранился, а их уносимый ветром смех казался насмешкой над ними.

— Сюда, — сказала Синтара и, повернувшись, начала подниматься по длинной лестнице с невысокими ступенями.

Тимара поднималась рядом с ней в молчании. А потом, когда до конца пролета оставалось всего две ступени, весь дверной проем внезапно вспыхнул золотистым светом. Им навстречу хлынули приветственные звуки музыки и ароматы, а остатки дверей со скрипом раздвинулись на петлях. Тимара сначала приняла происходящее как часть иллюзии камней, но драконица остановилась и изумленно осмотрелась.

— Он помнит! — заявила она вдруг. — Город меня помнит. Кельсингра помнит драконов!

Она подняла голову и внезапно призывно затрубила. Звук гулко разнесся по залу, находившемуся перед ними, и в ответ на её зов помещение затопил свет.

Тимара застыла в изумлении. Это был свет — настоящий свет, а не воспоминание о прошлых временах. И она потрясенно смотрела, как освещаются второй, а затем и третий этажи здания, как золотой свет лучами маяков вырывается из окон. И соседние здания тоже откликнулись, словно ветки, попавшие в костер. Свет залил и осветил площадь Драконов. Тимара обернулась, чтобы осмотреть её. Статуи, стоявшие по краям площади, вспыхнули многоцветием, и она только теперь поняла, что цветные плитки, которые казались случайно расположенными, когда она по ним проходила, оказались мозаичным изображением огромного черного дракона.

Издали до Тимары донесся трубный клич дракона. Хеби — это, конечно же, Хеби, которая летит с Рапскалем на спине и их ищет! Ну что ж, решила она: они, конечно, поймут, где сейчас Синтара. Совершенно не обязательно дожидаться их на ветру. Она прошла следом за драконом в ожидающий их зал.

Чудеса продолжались! Мозаики на стене — пейзаж с холмистыми равнинами — источал свет и тепло. Тимара обвела взглядом помещение, явно рассчитанное на то, чтобы вмещать не одного дракона, а пару десятков. Потолок был очень высоким — неизменно голубое небо с ослепительным желтым солнцем в центре. Колонны, поддерживающие далекий свод, имитировали стволы деревьев. Пол у них под ногами был покрыт пылью, но и он отдавал тепло, которое Тимара ощутила сквозь растрескавшиеся подошвы своих сапог. Аромат благовоний усилился, когда они прошли дальше в зал, но остался приятным. В дальнем углу зала лестница, рассчитанная размерами на людей, вела наверх, в другие помещения. Музыка манила, — звуки, похожие на журчанье ручья по каменистому руслу — зовя их в следующий зал.

— С нами милость Са! — воскликнула она, войдя.

Воздух в зале нагревался, влажность росла. В полу оказался ряд из дюжины огромных углублений, к каждому из которых шёл пологий спуск. И одно из них медленно наполнялось испускающей пар водой…

Синтара, не колеблясь, вошла прямо в поднимающуюся воду и устроилась в бассейне, положив подбородок на каменный столбик как раз такой высоты, чтобы удерживать её голову над водой, которая уже лизала ей колени. Она шумно вздохнула.

— Тепло, — сказала она, погружаясь в драконью ванну и закрывая глаза.

Разрываясь между изумлением и завистью, Тимара смотрела, как вода все больше заполняет углубление, покрывая спину драконицы.

— Синтара? — осторожно окликнула она, но драконица не подала вида, будто замечает её присутствие.

Тимаре отчаянно хотелось попросить разрешения присоединиться к дракону. За всю свою жизнь она ни разу не видела такого количества чистой нагретой воды. У них дома в Трехоге был только купальный гамак — плотно сплетенная «бадья», которая летом наполнялась дождевой водой и нагревалась на солнце. Однако девушка никогда даже не воображала ничего похожего на эту ванну для дракона. Казалось, что в ней масса места — и, присмотревшись, она заметила, что в дальнем углу туда спускается лестница, ступеньки которой явно рассчитаны на человека. О! Теперь она «вспомнила»: в здании обитала целая команда Старших, которые отмывали и чистили драконов, желавших получить такую услугу. Когда-то тут должен был находиться запас щеток, масел и других приспособлений для ухода, хранившихся в рассыпавшихся от времени комодах, стоявших вдоль стен.

Тимара перевела взгляд на свою сильно поношенную одежду. Пришлось признаться себе, что она не только сильно поношенная, но и к тому же очень грязная. Когда у тебя осталась практически одна смена одежды, становится довольно трудно её стирать и высушивать так, чтобы её можно было надеть тогда, когда она снова понадобилась, особенно зимой. Но в этой большой теплой комнате все вещи должны быстро просохнуть! Внезапно соблазн стал настолько сильным, что устоять было просто невозможно.

Она быстро прошла к ступенькам, поставила сапоги чуть в стороне и бросила рядом с ними свой плащ. Её «чулки» были всего лишь тряпками, которыми она оборачивала ноги. Она осторожно их размотала: даже это было гораздо лучше, чем ничего. Бережно снимая длинную тунику, она высвободила крылья из разреза на спине. Следом за туникой в кучке оказались брюки. Она села на край из теплой плитки и сунула ноги в воду.

И тут же их отдернула. Вода оказалась горячей — намного горячей той, в которой ей случалось мыться. Она посмотрела на отключившуюся от действительности драконицу. Похоже, Синтаре это нравилось. Тимара снова решилась сунуть ногу в воду. Да — горячая, удивительно горячая, но терпеть можно. Переступая со ступеньки на ступеньку, она медленно входила в воду. Дело шло небыстро, но, в конце концов, она погрузилась в воду до подбородка. Расправив крылья, она почувствовала, как к ним прикасается горячая вода. И приносит облегчение. Тимара смирилась с тем, что её крылья постоянно ноют, как ноют от холода кисти рук и стопы ног. Прекращение этой непрерывной боли стало настоящим наслаждением. Тогда она откинулась назад, намочив волосы, и подняла руки, чтобы их распустить. Это было так приятно! Она окунулась с головой и потерла лицо, а потом повторяла эти действия снова и снова, пока кожа под пальцами не начала скрипеть. Чистота! Чистота была настоящим чудом, при всей незамысловатости этого удовольствия. Она начала оттирать руки, извлекая грязь из-под ногтей, а потом снова откинулась назад, так чтобы из воды высовывалось только её лицо. Блаженство.

Горячая вода стремительно вытягивала из неё все стремления. Теперь ей хотелось одного: просто пристроить голову на край бассейна и расслабиться в тепле. Она уже так давно не чувствовала себя совершенно согревшейся! Однако Тимара заставила себя подумать о том, что утром ей придется надевать на чистое тело запачканную одежду, — и это подвигло её на действия. Она подтянула одежду к себе, намочила и принялась жамкать в горячей воде. Коричневое облако грязи замутило чистую воду вокруг них, и девушка испуганно посмотрела на Синтару. Она и не догадывалась, что её одежда настолько грязная! Вдруг драконица оскорбится? Но, похоже, Синтару ничто не интересовало, и Тимара поспешно закончила стирку. Постаравшись как можно тщательнее отжать одежду, она обмотками стерла с куска нагретого пола пыль, снова их прополоскала, а потом разложила все свои вещи по теплым плиткам. Она как раз закончила их раскладывать и уже погружалась обратно в теплую воду, когда услышала какой-то звук. У неё испуганно дрогнуло сердце, но она тут же решила, что это в её мысли просто вторглось какое-то воспоминание.

Она уже наполовину погрузилась в воду, когда Рапскаль радостно воскликнул:

— Ты голая!

Тимара с плеском выскочила из воды, схватила тунику и, повернувшись к нему спиной, стала её натягивать. Ткань зацепилась за крылья, так что ей пришлось возиться с ней целую вечность, прежде чем ей удалось скрыть свою наготу.

— Что ты здесь делаешь? — бросила она через плечо, запоздало сообразив, насколько нелепо звучит её вопрос.

— Ищу вас с Синтарой! Чтобы вам помочь, ты что, забыла? Ты сказала, что она тонет, но сейчас вид у неё не слишком испуганный. Как вам все это удалось? Кажется, полгорода светится! Могу спорить, что на том берегу все сгорают от любопытства! И надо же — сколько воды! Откуда она взялась? Хеби! Хеби, постой, дорогая! Что ты делаешь? Как у тебя это получилось?

Красная драконица решительно зашла в купальную выемку. Горячая душистая вода уже начала её заполнять. Хеби стала устраиваться в ней, извиваясь от наслаждения, когда Рапскаль закричал: «Эй, подожди меня!» — и тут же принялся раздеваться.

— Ты же не можешь такое делать у меня на глазах! — возмущенно воскликнула Тимара.

Он повернулся и широко ей улыбнулся.

— Ты первая так сделала. А я промерз до костей! — Он бросил одежду на пол и прыгнул прямо в воду. — Ой-ёй, какая горячая! Как ты это терпишь?

Он подтянулся за край и теперь смотрел на неё.

— Заходи медленно, — подсказала она и отвернулась.

Синтара открыла глаза и смотрела на них с раздражением. Рапскаль остался висеть, позволяя медленно поднимающейся воде омывать свое тело. Он переместился к концу драконьей ванны, чтобы оказаться ближе к Тимаре, и цеплялся за край. Щеки у него раскраснелись, с темных волос капало.

— Эй, послушай, Синтара! Эй, большая девочка! Посмотри-ка на меня, принцесса! Как тебе это удалось? Как ты осветила город? Мы с Хеби уже здесь бывали, много раз. Он никогда не зажигался и не готовил нам ванну. По крайней мере, до сегодняшней ночи.

Синтара развернула голову на подставке для подбородка и посмотрела на него. Тимару шокировало то, как он обратился к её драконице, но почувствовала при этом, что Синтара вовсе не против, чтобы её звали принцессой. Может, сам он и не мог понять, насколько его слова были приятны драконице, зато Тимара могла. Она, Синтара, разбудила город, хотя Хеби этого сделать не смогла. Может, именно поэтому она снизошла до ответа.

— Может, город ждал возвращения настоящего дракона. Я просто сказала городу, что мне надо. Так Кельсингра устроена. Все города Старших были так устроены. Эти города были построены для удобства драконов. Чтобы привлечь нас, убедить проводить время среди Старших. Если бы они нас не ублажали, зачем бы нам было себя утруждать?

Её глаза начали вращаться в ленивом удовольствии, и она медленно их прикрыла, предоставляя хранителям обдумать услышанное.

— Посмотри на свои крылья! — внезапно воскликнула Тимара и, вернувшись к ванне, устремилась взгляд на своего дракона.

— Одно слабее. Оно вырастет.

Казалось, Синтара недовольна тем, что ей напомнили об этом недостатке.

— Они уже сейчас растут! Так же, как все драконы выросли, когда провели ночь в тепле на пути сюда. Они… они чудесные! Перепонки, прожилки… Не знаю, как их правильно называть, но они уже стали толще, и цвета богаче. Они растут почти на глазах, как лозы, захватывающие дерево. Все твои цвета стали ярче, по всему телу, но крылья просто невероятные! Если одно и слабее, то мне этого не видно.

— Слабость очень небольшая. Вероятно, заметна только мне.

Синтара внезапно встала и распахнула крылья, а потом один раз ими взмахнула, осыпав помещение каплями воды.

— Да! Они стали сильнее! — голос у драконицы был очень довольный. Она снова погрузилась в воду, но этот раз оставила крылья полуоткрытыми, словно для того, чтобы лучше их распарить. — Именно это мне и нужно было.

— Интересно, нужно ли это всем драконам? — позволила себе спросить Тимара. Она посмотрела на Хеби. Драконица Рапскаля была меньше и круглее Синтары — и так было всегда. Тимаре её лапы всегда казались слишком короткими, и хвосту длины не хватало. Формой тела Синтара всегда походила на ящерицу, тогда как Хеби казалась Тимаре квадратной, словно жаба. Но сейчас, когда маленькая драконица вытягивалась и плескалась в испускающей пар воде, её преображение оказалось почти таким же поразительным, как и у Синтары. Паутина прожилок на её красных крыльях отливала золотом и сверкающей чернотой. Трудно было поверить, чтобы её хвост и лапы успели вырасти, но она уже казалась более длинной и пропорционально сложенной. Тимара негромко спросила: — Хеби тоже меняется?

— О, да! — похоже, Рапскаль отнесся к этому совершенно спокойно. — Ты же помнишь: когда мы разлучились с остальными, то нашли одно из таких мест для согревания. Она очень много времени провела на нем. По-моему, именно поэтому она полетела раньше всех остальных. Драконы любят тепло. Благодаря ему они растут. — Он вдруг ухватился за край ванны и наполовину высунулся из неё. — В горячей воде становятся большими не только они.

— Какой ты невоспитанный! Прикройся!

Рапскаль посмотрел на себя, издевательски хихикнул, но послушно подхватил рубашку и, обернув её вокруг пояса, прихватил рукой сбоку.

— Я вовсе не об этом говорил. Твои крылья, Тимара! Если ты думаешь, что в горячей воде изменились крылья у Синтары, тебе стоило бы посмотреть на свои собственные. Расправь-ка их, девочка-мотылек! Давай осмотрим их как следует.

У него по груди и голым ногам бежали струйки воды. Благодаря чешуе мышцы на груди и животе казались особенно рельефными, но, похоже, он к тому же сильно оброс черными волосами. Было очень странно смотреть на него вот так, но ещё хуже было то, что её вдруг пронзили воспоминания о совокуплении с ним, наполнившие её тело совершенно иным жаром. «Нет. Не с ним, — строго напомнила она себе. — Я не совокуплялась с ним. Я вообще никогда и ни с кем не была вместе!» Однако эта мысль не смогла перечеркнуть того, что она знала, или остудить похоть, разгоревшуюся у неё внизу живота. Она попятилась от него — всего на шаг, но он застыл на месте, а его улыбка стала ещё шире.

— Я до тебя не дотронусь, — пообещал он. — Я просто хочу увидеть твои крылья.

Она отвернулась. Щеки у неё пылали.

— Давай, расправляй их! — приказал он, и она послушалась. Капли воды задержались в их складках, и теперь, когда она их расправила, они заскользили вниз. Это было щекотно, и она вздрогнула. Рапскаль рассмеялся. — Просто поразительно! Цвета мерцают. Ох, Тимара! Какая красота! Жаль, что ты сама их не видишь. Ты больше никогда бы их не стеснялась, перестала бы их скрывать. Пошевели ими чуть-чуть, хорошо?

Она ощущала его дразнящее присутствие усебя за спиной. Чтобы отвлечься, она чуть развела крылья и поразилась своим ощущениям. Сила. И размер увеличился, словно они только и ожидали того, чтобы их расправили. Она снова ими пошевелила. Полет. Не станет ли он теперь возможным? Она прогнала эту мысль. Синтара сказала ей, что она никогда не полетит. Тогда зачем себя терзать?

Рапскаль подошел ближе. Она ощутила на затылке его дыхание, почувствовала его близость.

— Пожалуйста, — тихо сказал он, — конечно, я обещал не дотрагиваться. Но можно мне только прикоснуться к твоим крыльям?

К её крыльям. Что тут может быть плохого?

— Хорошо, — негромко ответила она.

— Разверни их шире, пожалуйста.

Она расправила их и почувствовала, как он ухватился за жесткий край одного из них. Это чувство было странно похоже на то, будто она держит его за руку — ощущения довольно сильно напоминали те, что поступали от её пальцев.

Он тихо сказал:

— Мне бы хотелось, чтобы ты это видела. Вот эта линия вся золотая. — Он провел линию пальцем, и по её телу пробежала дрожь. — А за ней синий — такой, какой бывает у неба перед тем, как оно уступит ночи. А вот здесь — белый, который блестит почти серебром.

Он оттянул её крыло дальше и очень нежно провел пальцем от её плеча до самого кончика крыла. Она снова задрожала, но не от холода, а от жара.

Но в этот момент в её сознание вторглась странная мысль. Он пользовался обеими руками!

Она резко схлопнула крылья и развернулась. Его рубашка валялась на полу.

— Уй! — сказал он и ухмыльнулся.

— Ничего смешного! — возмутилась она.

Его ухмылка стала шире — и, отворачиваясь, она тоже не удержалась от улыбки. Это действительно было смешно. Грубо, но смешно. Типичный Рапскаль. Но тем не менее она почувствовала себя неловко и начала отходить от него подальше.

— Куда ты направилась?

Она и сама не знала.

— Наверх. Хочу посмотреть, что ещё здесь есть.

— Подожди меня!

— Тебе надо бы остаться с драконами.

— Незачем. Они обе спят.

— Хотя бы надень брюки.

Он снова рассмеялся, но Тимара заставила себя на него не смотреть. Не дожидаясь его, она вернулась в тот зал, через который они попали к ваннам, и прошла к лестнице. В этой комнате было прохладнее по сравнению с купальней, и под влажной туникой у неё по коже побежали мурашки. И она по-прежнему была голодна. Она постаралась об этом не думать. Все равно сейчас с этим ничего поделать нельзя.

Лестница, вившаяся вокруг колонны, привела её в комнату наверху: размеры этого помещения были рассчитаны на человека, а декор оказался не таким причудливым. Это был центральный зал, по которому были разбросаны остатки рухнувшей и не поддающейся опознанию мебели. Потолок мягко сиял, заливая комнату мягким светом. Единственное окно выходило на площадь Драконов. Тимара потратила несколько секунд на то, чтобы просто смотреть в него. Рапскаль был прав. Что бы Синтара ни сделала для того, чтобы осветить это здание, этот процесс распространился дальше. Окна соседних зданий сияли светом, и по всему городу пробудились какие-то строения. Некоторые были очерчены светом, хотя их окна оставались темными. Может, Старшие использовали свет в качестве украшения точно так же, как в других городах используются краски или резное дерево? Какие-то здания светились даже совсем далеко, даже у скал на дальнем краю города. Свет горел так, словно там находились люди. Это зрелище одновременно поднимало настроение и пугало.

— Я же тебе говорил! Этот город не умер. Он ждёт нас, драконов и Старших, чтобы мы его разбудили и вернули к жизни.

Рапскаль неслышно поднялся по лестнице и теперь стоял позади неё.

— Может быть, — согласилась Тимара и, повернувшись, пошла за начавшим обследовать остальные помещения юношей.

Он подошел к высокой двери. Она была из дерева, но её украшали металлические накладки с вычеканенными на них изображениями. Возможно, она уцелела именно поэтому. Открыв её, он вслух поинтересовался:

— Куда она ведет?

Тимара следом за ним вышла в широкий коридор. По обеим его сторонам были расположены двери, похожие на ту, которую он только что открыл.

— Они заперты? — поинтересовался Рапскаль и толкнул одну из них.

Створка бесшумно открылась, и он остановился на пороге.

— Что за ней? — спросила Тимара, поспешно догоняя его.

— Чья-то комната, — ответил он, но по-прежнему не спешил входить.

Тимара поднялась на цыпочки и заглянула ему через плечо. Действительно, чья-то комната. Множество виденных ею в Кельсингре домов пустовали, словно обитатели сложили вещи и уехали, а в других обнаруживались только щепки и обломки мебели. Здесь все было по-другому. Тут оказались секретер и стул, из темного дерева, но покрытые чем-то очень блестящим и с цветными вставками. Один раз она видела крошечную и очень дорогую шкатулку из Трехога, которая имела такую же отделку. Высокий стеллаж в углу был таким же, как и секретер, а на нем стояли сосуды из стекла и керамики, большинство — синие, но некоторые для контраста оранжевые и серебряные.

— Смотри! Кровать из камня. Кому нужна каменная кровать?

Рапскаль смело зашел в комнату, и Тимара робко последовала за ним. Она чувствовала себя здесь незваной гостьей, словно узкая дверь в противоположной стене могла в любой момент открыться, и появившийся оттуда хозяин комнаты будет возмущенно осведомляться, что они здесь делают. Она прошла к стеллажу, и обнаружила гребень и щетку для волос, словно сделанные из стекла. Она ткнула пальцем в иголочки щетки — они оказались жесткими.

— Я это беру! — услышала она собственные слова.

Прозвучавшая в её голосе жадность поразила её саму, но нормальной щетки для волос у неё не было с тех пор, как её вещи потерялись при разливе реки несколько месяцев назад.

Плоский предмет, лежавший на секретере, был похож на книгу, но когда она его открыла, он развернулся на три зеркальные пластинки, гибко скрепленные друг с другом. Тимара посмотрелась в них — и не смогла отвести взгляда. Неужели это она? Неужели Синтара настолько сильно её изменила?

Исчезла девочка, «измененная Дождевыми чащобами». На неё смотрела Старшая с узким лицом, черты которого подчеркивали красивые синие чешуйки. В проборе её влажных волос, гладких и черных, тоже видна была мелкая синяя чешуя. Она подняла руку, чтобы прикоснуться к своему лицу, убедиться в том, что это действительно её собственное отражение — и была потрясена густо-синим цветом своих когтей и серебряному узору, который подобно плетям дикой лозы бежал по тыльной стороне кисти от кончика каждого пальца и уходил к локтю. Она была уверена в том, что до купания в ванне ничего этого не было.

Она все ещё взирала на себя, когда её отвлек Рапскаль.

— Тебе ещё больше понравится то, что оказалось вон там. Девичья одежда. Вещи Старших, как то платье, что у Элис. Красивые. Серебряные, синие и зеленые, твои цвета. И туфельки из такого же материала, только более плотного.

— Дай посмотреть! — потребовала она.

Он повернулся к ней от полок, оказавшихся за узкой дверью, расправляя в руках мерцающий наряд, зеленый и синий. У Тимары быстро забилось сердце.

Рапскаль широко ей улыбался.

— Тут их масса. Ты сможешь поделиться. Если они придутся кому-нибудь впору.

Она пролезла мимо него, запуская пальцы в стопку сложенной одежды. Серебряная, как быстрая река, зеленая… зеленее Фенте. Синяя, как Синтара. Она задохнулась от радостного волнения.

— Эй! Обернись назад! — потребовал Рапскаль.

Она послушалась и обнаружила, что он поднес к ней развернутое зеркало.

— Как тебе нравятся твои крылья? — спросил он, и замолчал, увидев отразившееся на её лице потрясение.

Слезы навернулись у неё на глаза, губы задрожали. Она не могла говорить.

— Они тебе не нравятся? — возмутился он изумленно.

Тимара была потрясена ещё сильнее, чем он.

— Рапскаль! Я красивая!

— Так я же тебе говорил! — теперь он был явно обижен тем, что она усомнилась в его искренности.

Вернувшись к секретеру, Рапскаль положил зеркало обратно. Он посмотрел на Тимару, и тут же отвел взгляд, словно ему рядом с ней вдруг стало неуютно. Чтобы чем-то заняться, он прошел к каменной кровати.

— Странно, — проговорил он и сел на неё, и тут же с испуганным криком вскочил. — Она меня схватила! — воскликнул он.

Они оба изумленно взирали на тающий отпечаток его задницы. Прямо у них на глазах поверхность кровати снова становилась ровной и пустой. Он осторожно положил на неё руку и надавил. Его рука чуть погрузилась внутрь.

— Выглядит как камень, но становится мягкой, когда надавишь. И она теплая. — Он сел, а потом откинулся на спину. — Клянусь милосердием Са! Я никогда на таком не спал. Подойди, пощупай.

Она надавила на кровать рукой, потом осторожно присела на неё. Кровать послушно меняла форму, чтобы ей было удобно.

— Приляг! Это надо почувствовать! — сказал он и пододвинулся, чтобы дать ей место.

Она послушно легла и мгновение лежала на спине, глядя вверх на мягко сияющий потолок, а потом вдруг вздохнула.

— Она освобождает место для моих крыльев. Я так давно не могла лежать на спине. И она теплая.

— Давай спать здесь.

Она повернула голову и посмотрела на него. Его лицо оказалось совсем рядом — настолько близко, что его дыхание касалось её губ. Она решила, что благодаря теплой воде драконьей ванны его цвета тоже стали ярче. Сверкающий алый Рапскаль. Он был прекрасен. И она — тоже. Впервые в жизни она чувствовала себя красавицей. Его глаза были устремлены на её лицо, и она вдруг смогла поверить тому, что в них читалось. Её пьянила мысль о собственной привлекательности и тот восторг, который отражался в его взгляде. Более головокружительного чувства она ещё никогда не испытывала. Она попробовала на нем свою улыбку. Его глаза широко распахнулись, и он громко сглотнул.

Она придвинулась к его губам и приняла его жадный поцелуй. Он казался одновременно знакомым и странным. Он передвинулся ближе.

— Ты просто мне желанна, — тихо сказал он. — Меня тянуло к тебе с самой первой нашей встречи, даже когда моя глупость не позволила мне понять, чего именно я хочу. Только тебя. Тимара. Пожалуйста!

Она не стала отвечать ему словами, даже не разрешила себе задуматься над ответом. Она приоткрыла рот навстречу его поцелую и не стала отталкивать его любопытные руки. Она приняла на себя его вес, а кровать Старших обволокла их обоих, возвращая им их тепло. Наступило то мгновение, когда она ожидала боли, но её не было — было только сладкое блаженство. «Я была готова», — подумала она, а потом больше вообще ни о чем не думала.

* * *

— Я просто хочу отсюда уйти.

Вода все ещё стекала по лицу Рэйна, и он едва успел отдышаться после того, как бежал всю дорогу до корабля. Рэйн добрался до «Смоляного» первым: по счастью, Хеннесси нашел первым именно его и сказал, что Малта и малыш в безопасности на борту живого корабля. Помощник капитана велел Рэйну спешить к ней, пообещав найти капитана Лефтрина и Скелли. Его сестра Тилламон тоже была с ними — она поспешила присоединиться к Скелли, и они заглядывали повсюду, куда Малта могла бы пойти в поисках помощи. Он посмотрел на жену, завернутую в грубое матросское одеяло: он стоял на камбузе у печки и смаргивал дождь с ресниц, пытаясь понять, что происходит. Наконец, он сумел сформулировать вопрос.

— А где ребёнок? Хеннесси сказал, что ты родила малыша.

Малта посмотрела на него, и её и без того бледное лицо побелело ещё сильнее. Казалось, она вырезана из слоновой кости и украшена драгоценными камнями.

— На палубе на носу, — тихо сказала она. — «Смоляной» велел положить его там. Чтобы он мог ему помогать. Мне так хотелось есть и пить, что я пришла на камбуз. Я хотела взять малыша с собой, но корабль не разрешил. Ему нужно оставаться именно там. — Она помолчала, кусая губы, а потом хрипло добавила: — Но «Смоляной» говорит, что может сделать не так уж много, и что если мы хотим, чтобы он выжил, нам нужно найти дракона, который бы ему помог. И, Рэйн, я сегодня убила человека. Калсидийца. — Она произнесла эти слова и посмотрела на него — и его изумление тем, что она способна была совершить подобное, отразилось и в её собственном взгляде. Нахмурив лоб, она добавила: — Кажется, это был тот шпион, который пытался устроить так, чтобы драконов убили, а их куски отправили в Калсиду на лекарства. Но остался ещё один, и он по-прежнему здесь. Рэйн, он собирался убить меня и малыша и увезти куски нашей плоти в Калсиду. Чтобы выдать нашу плоть за драконью. Чтобы изготовить лекарство для исцеления герцога Калсиды.

Он ошеломленно воззрился на неё.

— Сядь, милая. Пей чай. Я совершенно не понимаю, о чем ты говоришь. Но прежде чем ты попробуешь обо всем этом говорить, я хочу увидеть нашего ребёнка.

— Конечно. С ним Беллин. Я оставила его всего на минутку, чтобы отмыться и съесть чего-нибудь горячего. — Она опустила взгляд на свои чисто отдраенные руки, а потом снова посмотрела на Рэйна. — Я не стала бы его бросать. Ты это знаешь.

— Мне и в голову такого не пришло. Милая, я не понимаю, о чем ты говоришь. Мне кажется, что с тобой не все в порядке, но прежде чем мы станем это обсуждать, я намерен увидеть нашего малыша. Ты отдыхай, я быстро вернусь.

— Нет, я пойду с тобой. Нам сюда.

Она взяла со стола кружку и медленно двинулась к выходу из камбуза.

Он ошеломленно вышел за ней обратно под дождь и прошел мимо рубки, пробираясь сквозь дождь и темноту. «Смоляной» был не похож на все те живые корабли, на которых Рэйну случалось бывать. У него не было на форштевне фигуры, не было рта, чтобы говорить. Тем не менее Рэйн явно ощущал его присутствие, даже до того, как поднялся на борт этого судна из диводрева. Сознание пропитывало корабль целиком. На носовой части видно было мягкое сияние: оно исходило от установленного там полотняного укрытия. Рэйн поднырнул под клапан палатки и увидел крупную женщину, сидящую рядом с привернутым фонарем, и очень маленького младенца на деревянной палубе рядом с нею. Он безмолвно воззрился на него.

Малта вцепилась ему в плечо, задержав на месте.

— Я понимаю, — проговорила она сбивчиво, — он выглядит совсем не так, как мы думали. Он измененный, я вижу. Как меня и предупреждала повитуха. Как этого все опасались. Но он жив, Рэйн, и он наш… — На последних словах её голос сорвался. — Ты разочарован, да?

— Я поражен. — Он осторожно опустился на колени и протянул дрожащую руку. Обернувшись к Малте, он спросил: — Мне можно его трогать? Можно взять на руки?

— Дотронься до него, — разрешила Малта, присаживаясь рядом с ним. Крупная женщина постепенно отодвигалась, чтобы им не мешать, медленно и осторожно. Она выскользнула из-под полотняного укрытия, оставив их вдвоем. Она не произнесла ни слова. Он приложил руку к груди сына. Его ладонь накрыла её целиком. Малыш зашевелился, поворачивая лицо к Рэйну и устремляя на него темно-синие глаза. — Но не поднимай его, — предостерегла Малта.

— Я его не уроню!

Он невольно улыбнулся её тревоге.

— Дело не в этом, — тихо объяснила она. — Ему необходимо оставаться близко от «Смоляного». «Смоляной» помогает ему дышать. И помогает его сердцу биться.

— Что?! — Рэйну показалось, будто его собственное дыхание замерло, будто его сердце замерло в груди. — Почему? В чем дело?

Её изящная рука легла на грудь их сына поверх его руки, замыкая круг, в который теперь входили они втроем.

— Рэйн. Наш сын изменен Дождевыми чащобами. Очень сильно изменен. Вот что это означает, вот почему так много женщин отправляют своих детей прочь, пока их сердце не успело слишком к ним привязаться. Он борется за жизнь. Его тело стало другим. Он не человек, но он и не Старший. Он застрял посередине, и внутри у него что-то не так. Так объяснил «Смоляной». Он говорит, что сможет поддерживать в нашем малыше жизнь, но чтобы изменить его именно так, это нужно, чтобы он мог выжить, необходим дракон. Дракон может сделать нечто особенное, похожее на то, как нас изменила Тинталья. Что-то такое, что заставит его организм работать.

По палубе за их спинами протопали тяжелые шаги, полотняный полог был резко поднят.

— Мой корабль с тобой разговаривает? — вопросил Лефтрин.

В его голосе слышалось возмущение.

Не вставая, Малта повернула к нему голову.

— Это было необходимо, — сказала она. — Я не понимала, что нужно моему малышу. Ему пришлось мне объяснить.

— Ну, было бы приятно, если кто-нибудь объяснил мне, что происходит на борту моего собственного корабля!

— И я могу это сделать, сударь. — Это сказала та женщина, Беллин, которая залезла к ним в укрытие. Казалось, она почувствовала, что Рэйну необходимо остаться наедине с женой и сыном — а, может, ей хотелось поговорить с капитаном без свидетелей. — Давайте вернемся в рубку, и я расскажу вам, почему младенец здесь. Скелли уже вернулась?

— Я на неё наткнулся, когда она пыталась разбудить лифтера. Хеннесси их нашел и отправил её за мной. Он ведет Тилламон. Сестру Рэйна. Она помогала нам искать Малту.

— Значит, все в порядке. Идемте. Я сварю ещё кофе и расскажу все, что знаю.

Лефтрин секунду колебался, но умоляющий взгляд Рэйна помог ему принять решение.

— Так и сделаю, — отрывисто бросил он и вылез из палатки.

Как только он ушел, Малта передвинулась ближе к малышу, обернувшись вокруг него. Не задержавшись ни на секунду, Рэйн повторил её действия, так что их сын оказался внутри дуг, составленных их телами. Он приблизил голову к голове Малты, втянул в себя аромат её волос и сладкую уверенность в том, что она и их ребёнок благополучно находятся с ним.

— Рассказывай, — тихо попросил он. — Расскажи мне все, что случилось, после того как мы расстались.

* * *

^{Двадцать шестой день месяца Перемен, — седьмой год Вольного союза торговцев.}

^{Торговцу Финбоку — от Кима, смотрителя голубятни в Кассарике.}

Вы первым в Удачном получаете эти известия. Капитан Лефтрин и живой корабль «Смоляной» вернулись из своего плаванья вверх по реке. Сегодня на собрании в зале Совета торговцев он сообщил, что экспедиция обнаружила Кельсингру, но отказался говорить что-либо ещё. Он отрицал право членов кассарикского Совета торговцев получить его карты и заметки, утверждая, что эти сведения принадлежат ему и хранителям драконов, которые отправились с ним. Он утверждает, будто внимательное прочтение контрактов докажет, что это именно так.

Ходят слухи, что он убил всех остальных и теперь будет утверждать, что Кельсингра принадлежит ему одному. Капитан Лефтрин заявляет, что почти все члены экспедиции выжили и здоровы и находятся в месте, где удобно устроились драконы. Что касается жены вашего сына, то, по его словам, она решила остаться там. А ещё он выдвинул обвинения против одного из охотников, отправившегося с ним, говоря, что он был подлым шпионом Калсиды и что, возможно, в Совете торговцев Кассарика есть предатели, потому что именно они решили нанять того человека.

Теперь вы оценили пользу частной голубятни? Эти сведения попадут к вам на много дней раньше, чем остальным станет известно о том, что здесь происходит. Надеюсь, вы также оценили, как полезно иметь друга из числа смотрителей голубятни и что моё вознаграждение отразит вашу радость.

Ким

Глава 12

СВЕТ

— Кто это мог прийти так поздно? — вслух поинтересовался Карсон, скатываясь с кровати.

— И что за неприятности? — пробормотал Седрик.

Он как раз начинал засыпать! Не вставая, он смотрел, как Карсон натягивает штаны и преодолевает то небольшое расстояние, которое отделяло их кровать от двери. Плотнее закутавшись в одеяло, он попытался компенсировать то тепло, которое ушло из постели вместе с крупным телом охотника.

— Татс?

Седрик услышал изумленный вопрос Карсона. Паренек что-то пробормотал в ответ.

— Мне можно войти? Пожалуйста! — Юноша произнес эту просьбу более внятно.

Отступив от двери, Карсон впустил его в дом. Охотник закрыл дверь, прошел к очагу и бросил туда полено. Взлетели искры, появилось несколько робких язычков огня.

— Ну, садись, — пригласил Карсон Татса и, подавая пример, устроился на одной из самодельных скамей. Татс стряхнул с волос капли дождя и занял место на второй.

— Что-то случилось? Дракон заболел? — спросил Карсон, видя, что Татс продолжает молчать.

— Ничего такого, — тихо признался Татс. Он посмотрел на огонь, а потом перевел взгляд в темноту. — Тимара и Рапскаль не вернулись из города. Они ещё в начала дня улетели на Хеби. Он сказал, что хочет ей там что-то показать. Я думал, они вернутся до ночи. Все знают, что Хеби не любит летать в темноте. Но стемнело уже несколько часов назад, а их не видно.

Карсон немного помолчал, глядя, как языки пламени осторожно лижут бок полена, а потом принимаются его пожирать.

— И ты боишься, что с ними что-то случилось?

Татс протяжно вздохнул.

— Не совсем. Моя драконица, Фенте, какое-то время волновалась, сказав, что Синтара в воде. Может, тонет. Не похоже было, чтобы Фенте это сильно огорчило. Тогда я пошел к Меркору, потому что он… ну… более степенный. Не такой ревнивый и мстительный, как моя Фенте. И скорее будет говорить открыто. Он поднял голову и вроде как прислушался, а потом сказал, что нет, насколько он может понять, с ней все в порядке. Что она действительно была в воде и ей было больно, но сейчас с ней все хорошо и, как ему кажется, она в Кельсингре. Ну, мы же все знаем, что Синтара летать не может — и я пошел её искать. Она пропала. — Он перевел взгляд на свои руки. — Думаю, Синтара действительно на том берегу реки. В городе. И Рапскаль, Хеби и Тимара тоже там.

Седрик сел, кутаясь в одеяла. Паренек был страшно расстроен.

Карсон рассудительно сказал:

— Рано утром я видел на лугу следы. По крайней мере, один из драконов пытался взлететь. Вполне вероятно, что это была именно Синтара и что она, наконец, перебралась туда. Может, именно поэтому Тимара там осталась. Но погода гадкая: не исключено, что дождь слишком сильный и они решили переждать его там. Скорее всего, с ними все в порядке, Татс. Если бы с Тимарой что-то случилось, то Рапскаль перепугался бы и вернулся сюда. А если бы что-то случилось с Рапскалем, то Хеби подняла бы страшный шум. А если бы Хеби и они оба были в опасности, то, по-моему, все драконы об этом бы знали. Синтара определенно почувствовала бы, если бы Тимара была ранена или оказалась в опасности. И я думаю, что, несмотря на её дурной характер, она дала бы нам знать, если бы у нас были основания тревожиться.

Татс уставился на свои ноги.

— Наверное, я это понимаю, — тихо признался он.

— Значит, — задумчиво проговорил массивный охотник, — Синтара перебралась через реку. Внушительный перелет. — Он с улыбкой повернулся к Седрику. — Хотел бы я знать, что её на это подвигло. Я бы попробовал это на Плевке.

Он повернулся обратно и ухмыльнулся Татсу, но тот не отреагировал.

Снова наступила тишина: только дождь стучал на улице, да тихо потрескивал разгоревшийся в очаге огонь. Татс беспокойно пошевелился.

— Наверное, я волнуюсь не из-за того, что с ними могло что-то случиться. Я волнуюсь потому, что они вдвоем.

Он сильнее ссутулил плечи, словно борясь с болью.

Седрик наблюдал за ним с внезапно проснувшимся пониманием. Он распознал муки ревности.

Карсон пересел удобнее, заставив скамью заскрипеть. Он сидел к Седрику боком, и в свете пламени стало видно появившееся у него на лице изумление.

— Вот оно что. Ну, если это и так, то ты тут ничего поделать не можешь, сынок. Такое бывает.

— Знаю. — Татс стиснул руки, зажал их коленями, чуть качнулся и вдруг сказал: — Я с ней все испортил. Мне казалось, что все идет хорошо, и вдруг оказалось, что нет. Она так разозлилась, что я спал с Джерд. А я ничего не понял, потому что когда мы с Джерд были вместе, незаметно было, чтобы я вообще Тимару интересовал. Она просто была моим другом, как всегда. Тогда почему она так из-за этого злится?

— Вот как. Наверное, теперь я понимаю. — Карсон наклонился и, взяв щепку, подпихнул ею полено чуть дальше в огонь. — Это неприятный урок, но, по-моему, именно так большинству из нас приходится узнавать, что такое ревность. Это чувство кажется глупым, пока кто-нибудь не заставит тебя его испытывать.

— Да. — Татс оживился и, похоже, разозлился. — И мне невыносимо думать, что они вместе, но я не могу перестать об этом думать. Как она могла так со мной поступить? Я хочу сказать: разве нельзя было мне сказать, предупредить меня или дать мне возможность что-то исправить, прежде чем выбрать его или… или ещё что-то?

Карсон покосился на Седрика, а потом снова перевел взгляд на паренька.

— Иногда все случается без всякого плана. Просто происходит, и все. И… ну, ты говоришь о том, что она с ним — если она и правда с ним — так, словно это она делает по отношению к тебе. Я не хочу тебя обидеть, но очень может быть, что ты в её решении вообще не фигурируешь. Когда ты решил быть с Джерд, разве ты стал задумываться о том, что об этом подумает Тимара? Или Рапскаль, или Варкен? Или ещё кто-то?

Татс растерянно улыбнулся.

— Когда я «решил» быть с Джерд. Ха! — Несмотря на все его смятение, при воспоминании об этом его лицо озарилось улыбкой. — Не помню, чтобы я той ночью вообще что-то решал. Или вообще думал.

— Ну, возможно, для Тимары…

Его улыбка тут же погасла.

— Но она же девушка! Девушки о таких вещах думают. Правда ведь?

По лицу Карсона медленно расплывалась недоверчивая улыбка.

— Ты сегодня пришел ко мне, чтобы спросить у меня совета насчет женщин? — Повернувшись, он демонстративно посмотрел на Седрика. — Ты уверен, что не ошибся дверью?

Татс смутился.

— Ну, а с кем ещё я могу поговорить? Остальные хранители только надо мной посмеются. Если, конечно, я не обращусь к Джерд, но это заведет меня туда, куда мне совершенно не хочется. А если я спрошу у Сильве, то тогда могу с тем же успехом говорить с самой Тимарой, потому что Сильве передаст ей все, что я скажу. Потому я и пришел сюда. Вы оба вроде как счастливы. Как будто все у вас правильно. И я решил, что из всех, кто сейчас здесь, лучше всего поговорить с вами. Вы старше. И все ведь не настолько по-другому, правильно? Ревность, любовь.

Последнее слово Татсу далось с трудом, и он произнес его, не глядя на Карсона.

Седрик поймал себя на том, что отвел от Карсона взгляд, словно не решаясь прочесть то, что будет написано у него на лице. Какое-то время охотник молчал, а потом негромко произнес:

— Счастье приходит и уходит, Татс. Любовь к кому-то — это не то безумное увлечение, которое чувствуешь поначалу. Это проходит. Ну… не проходит, а успокаивается, а потом, порой, когда ты меньше всего этого ожидаешь, ты вдруг смотришь на человека, и все снова возвращается, захлестывает тебя. Но даже это — не то, что ты ищешь. Ты ищешь такое чувство, когда, несмотря ни на что, быть с этим человеком всегда лучше, чем быть без него. Хорошие это времена или плохие. И если этот человек рядом, то все, что с тобой происходит, становится лучше или хотя бы терпимее.

— Да. Это именно так. Вот что я к ней чувствую.

Седрик посмотрел на Карсона. Охотник медленно качал головой:

— Извини, Татс, но я не верю.

Паренек вскочил на ноги:

— Я не лгу!

— Знаю, что не лжешь. Ты веришь в то, что говоришь. Только не злись. Я скажу тебе то же, что недавно говорил Дэвви. Не обижайся, но ты просто недостаточно взрослый, чтобы знать, о чем идет речь. Тебя влечёт к Тимаре, и, не сомневаюсь, тебе нравится с ней быть. И я знаю, что сегодня ты с ума сходишь из-за того, что этой ночью она с Рапскалем, а не с тобой. Но я вижу перед собой юношу с очень ограниченным выбором партнерш и очень небольшим опытом…

— Вы не понимаете! — выкрикнул Татс, бросаясь к двери. Распахнув её, он приостановился, чтобы натянуть на голову капюшон.

Карсон не пытался его остановить.

— Я все понимаю, Татс. Я был на твоем месте. Когда-нибудь ты окажешься на моем и будешь говорить точно такие же слова какому-то юнцу. И, наверное, он тоже не…

— Что это? Смотрите! Это пожар? Город горит?

Татс замер в дверях, вглядываясь куда-то за ближний склон, вдаль — за реку.

В два шага Карсон добрался до него и устремил взгляд поверх его головы.

— Не знаю. Никогда не видел такого света. Он идет из окон, но он такой белый!

Начался рокот — такой низкий, что Седрик его скорее ощутил телом, чем услышал. Он встал, кутая голое тело в одеяло, и прошел к двери следом за ними. Вдалеке, в ночной темноте, он увидел город таким, каким ещё никогда не видел. Кельсингра перестала быть далеким скоплением строений, превратившись в хаотичный узор из прямоугольников света, разбросанных по дальнему берегу и уходящих прочь — как он догадался, к самым холмам. Прямо у него на глазах загорались новые огни, распространяясь вдоль берега реки. С замирающим сердцем он внезапно понял, что смотрит на город, оказавшийся гораздо больше, чем ему казалось. Он вполне мог поспорить размерами с Удачным.

— Са да смилуется над нами! — выдохнул Карсон, и в этот миг тот рокот, который ощущал Седрик, превратился в оглушительный трубный рев дюжины драконьих глоток.

— Что это? — вопросил он у всех — и ни у кого, и услышал, как Релпда повторяет его вопрос.

Его драконицу разбудил свет и трубный клич. Секунду он ощущал только её растерянность, а потом поймал её мысль, одновременно и радостную, и мучительную. «Город проснулся и нас приветствует. Нам пора домой. Но мы не можем туда добраться».

* * *

Элис проснулась под трубный клич драконов в ночи. Она свесила ноги с кровати и поморщилась, когда их пришлось поставить на холодный пол. Она спала в том платье Старших, которое ей подарил Лефтрин — и для того, чтобы ощущать ткань как его прикосновение, и потому, что оно неизменно дарило ей тепло. Она поспешила к двери хижины, которая без капитана стала казаться ей гораздо более просторной и пустой, и открыла дверь навстречу дождю и темноте.

Нет. Темнота оказалась неполной. На противоположном берегу реки расцвели звезды. Она уставилась туда, протерла глаза — и посмотрела ещё раз. Не звезды. И не огонь. Окна, освещенные таким светом, какой могла давать только магия Старших. Что-то случилось в городе — какой-то процесс был запущен. Она смотрела туда с трепетом и досадой.

«Мне следовало там находиться, когда это произошло. Кто это сделал — и как?»

Однако она знала ответ на этот вопрос. Рапскаль действовал бездумно с их первой встречи, с самого начала экспедиции напоминая ей озорного мальчишку. Она знала, что хранитель продолжал бывать в городе и после отплытия Лефтрина — и сильно подозревала, что он игнорировал предостережения капитана относительно погружения в грезы и воспоминания камней. И вот теперь он что-то обнаружил и сделал нечто такое, что вызвало в городе эту реакцию. Если это хоть как-то похоже на ту магию Старших, с которой она уже сталкивалась, то это продлится какое-то время, а потом, столь же неожиданно, оборвется и исчезнет, чтобы больше никогда не появиться снова.

А она при этом оказалась не на том берегу реки!

От слез защипало глаза. Она гневно тряхнула головой, прогоняя их. Плакать не время. Сейчас время смотреть и постараться запечатлеть в памяти, которые из далеких зданий осветились, а которые остались темными. Все это надо будет записать. Если ей удастся увидеть только эту часть последней великолепной демонстрации магии Старших, тогда она будет смотреть и постарается записать для тех, кто после неё будет изучать эти древние развалины.

* * *

— По-моему, нам нужно устроить более надежное укрытие для Старшей и её ребёнка, — предложил Хеннесси.

Устроившись за столом в камбузе, он посмотрел на сидящую рядом женщину под вуалью, ожидая её ответа. Она осталась безмолвной и неподвижной.

Лефтрин ошеломленно кивнул. Он был совершенно измучен, но сейчас ему нельзя было отдыхать. У него от усталости звенело в ушах, и он тряхнул головой, пытаясь рассеять туман в голове.

— Кофе не осталось?

— Немного есть, — ответила Беллин.

Она сняла кофейник с чугунной плиты и принесла к столу. Она подлила капитану кофе, а когда Рэйн пододвинул поближе свою кружку, долила и её. Лефтрин взглянул на Старшего, сидевшего напротив него, очень усталого и встревоженного. Ему нужна помощь Лефтрина. Он нуждается в нем и в его корабле для своего ребёнка. Однако, судя по тому, что ему рассказал Рэйн, помогая им, Лефтрину придется перейти дорогу калсидийским шпионам. И он опасался, что знает по имени, по крайней мере, одного из них. Если он открыто выступит против них, на что способен будет пойти Арих? Не решит ли он сообщить, что Лефтрин не только незаконно использовал диводрево, чтобы сделать полнее жизнь своего корабля, но и то, что именно он провез Синада Ариха вверх по реке Дождевых чащоб? Он видел виноватые взгляды своей команды. Сохраняя тайну своего корабля, они пошли на неблаговидный поступок. В тот момент они поверили утверждению своего капитана, будто у них нет выбора. Когда Арих после прибытия в Кассарик исчез с борта корабля, никто ни о чем не стал спрашивать. Однако теперь все они чувствовали себя виноватыми. Их грех обернулся против них самих. То, что они сделали, пытаясь себя обезопасить, поставило их в ещё худшее положение. Никто не оправдает капитана на том основании, что он поступил так, чтобы сохранить свою тайну. Оба эти преступления возмутительны. Если о них станет известно, то в Дождевых чащобах не найдется такой группировки, которая не пришла бы в ярость. В том числе и Элис. Он не знал, ощущают ли Рэйн и Тилламон их общее беспокойство.

Скелли нерешительно сказала:

— Малта Старшая не сделала ничего дурного! Они собирались убить её саму и её малыша. Почему нам нельзя просто обратиться в Совет? Разве мы не должны их предупредить, разве нам не надо сказать кому-то, чтобы этого второго типа нашли?

Он бросил на Скелли предостерегающий взгляд. Ей пора помолчать.

— Совет подкуплен.

Теперь Лефтрин был в этом совершенно уверен. Кто-то закрыл глаза на пребывание калсидийцев в Кассарике. Город не настолько велик. Если они перемещаются по нему так, как это видно из рассказа Малты, ходят по своим делам, покупают припасы, если один из них живет в борделе — значит, многие люди об этом знают. И кто-то их покрывает — либо за деньги, либо из-за того, что ему угрожают.

— Весь Совет?

В голосе Рэйна прозвучал ужас.

— Возможно. А может, и нет. Но мы этого не знаем, и если обратимся не к тому человеку, то можем сунуть голову в петлю.

— А времени нет, — мрачно сказала Беллин. — Если по городу расползлись калсидийцы и их не прогоняют, то пусть горожане с ними хоть обнимаются. Корабль говорил со всеми нами, яснее, чем раньше. Пока он может сохранять жизнь малыша, но чем скорее мы доставим ребёнка к дракону — тем лучше.

Лефтрин сделал глоток кофе.

— Меня тревожит то, что новорожденному нужен дракон.

Он знал, как именно драконы изменили своих хранителей: дали каждому выпить несколько капель крови или съесть чешуйку. Но это — дела хранителей, и, возможно, он не имеет права открывать эту тайну. Тем не менее ему было проще говорить об этой загадке, чем размышлять о том, что может означать союз Совета с калсидийцами. Как низко пали торговцы Кассарика? Торговля с калсидийцами запрещена! Он знал об этом, когда вынужден был везти Ариха вверх по реке. Торговля кусками дракона ещё страшнее: это — нарушение подписанного договора, преступление против основ местной жизни. Эта мысль указывает на такие изменения в обществе Дождевых чащоб, которые даже представить себе трудно. Легче размышлять о том, почему ребёнку для выживания нужен дракон, чем гадать, что именно может заставить человека предать своих ради денег.

На его вопрос попытался ответить Рэйн.

— Я и сам не все до конца понимаю, капитан. — Он вздохнул. — Мы с Малтой знаем, что изменились — и её брат Сельден изменился — после контакта с драконицей Тинтальей. У нас было много лет для того, чтобы это обдумать и обсудить. Мы считаем, что людей изменяет именно пребывание рядом с драконами и драконьими вещами — такими, как артефакты из городов Старших. Даже дети в утробе изменяются, если их матери с этим сталкивались. Но в нашем случае Тинталья направляла наши изменения и их усиливала. И поэтому эти изменения не изуродовали и не убили нас, а дали нам изящество и красоту. И, возможно, увеличили продолжительность жизни, хотя в этом мы пока не можем быть уверены.

Он снова вздохнул, на этот раз тяжело.

— Мы считали, что это — благословение. До этого момента. Я предполагал, что наш ребёнок унаследует те же полезные вещи, которые достались нам. Малту изменения тревожили сильнее, чем меня. Однако её страхи оправдались. Наш ребёнок родился измененным — и эти изменения не благие. Малта сказала, что поначалу он был сероватый и даже не кричал. Она говорит, что когда она принесла малыша на корабль, «Смоляной» ему помог. Мы ведь знаем, что материал живых кораблей делают из драконьего кокона, так что, возможно, «Смоляной» способен отладить некоторые из изменений нашего ребёнка. Но Малта говорит, что, по словам корабля, он не может исправить все, что с нашим ребёнком не так. Что только вмешательство дракона могло бы запустить его изменения по такому пути, который позволит ему дожить хотя бы до взросления и, возможно, преобразить его в Старшего.

Закончив объяснения, Рэйн молча посмотрел на Лефтрина.

Ещё недавно он показался Лефтрину таким величественным и возвышенным — Старшим из былых времен, потомком богатой семьи торговцев, разодетым в дорогую одежду и ведущим себя, как подобает важной персоне. Теперь стало видно, как он ошеломлен бедой и насколько юн. И совершенно понятно, что он — человек.

На камбузе царила тишина. Чувство ожидания было нарушено, когда Рэйн высказал свою просьбу:

— Пожалуйста, вы не могли бы отвезти нас в Кельсингру и к драконам? Как можно скорее?

Решать предстояло ему. Он — капитан «Смоляного», и больше никто не может говорить кораблю, что делать. На борту демократии никогда не было. Но когда он поднял свои усталые глаза и обвел взглядом членов команды, набившихся на камбуз, их мысли читались совершенно ясно. Если он даст такую команду, Беллин моментально отдаст концы, и Скелли бросится ей помогать. Хеннесси наблюдал за ним и ждал его слов, предоставляя ему принять решение. Большой Эйдер стоял наготове в ожидании — как он всегда ожидал очередного приказа. Григсби, рыжий корабельный кот, сделал легкий прыжок, приземлился на крышку стола и, пройдя по нему, доверчиво ткнулся головой в сложенные на столе руки Старшего. Рэйн рассеянно погладил кота, и Григсби раскатисто мурлыкнул.

— Вы не хотите ничего говорить Совету? Ни о калсидийцах, ни о том, что пришлось сделать Малте?

— Не сомневаюсь, что они об этом достаточно быстро узнают — а может, уже знают. — Рэйн говорил мрачно. — Как только его найдут убитым, то сразу же доложат об этом Совету.

— За этим было бы интересно понаблюдать. Посмотреть, кто вздрогнет, кому известно больше, чем следовало бы.

— А ещё это может оказаться опасным. — Звук, который издал Рэйн, не был коротким смешком, а говорил о нешуточной тревоге. — И меня это больше не интересует. Мне больше нет дела до их грязных интриг. Мне важен мой сын. И Малта.

На это Лефтрин решительно кивнул.

— Я вас понял. Но мы вернулись сюда сразу по нескольким причинам. Хранители и Элис хотели дать знать своим близким о том, что они живы. Я хотел доложить, что выполнил обязательства по контракту. Но главным делом было получение оплаты и загрузка на борт припасов. И это последнее нас все ещё задерживает. Эти деньги нам необходимы. Сегодня лавочники предоставили мне кредит и прислали столько товара, сколько хватило бы моей команде. Но это — только капля в море из всего того, что нам требуется. Там, в верхнем течении реки, у нас, по сути, маленькая колония, у которой практически нет припасов, а зима уже почти наступила. Жизнь там суровая. Едим мы то, что удается добыть охотой, укрытия у нас такие, какие удалось устроить. Город мы пока не освоили, но если бы это и было не так, он негостеприимен. Если мы не добудем денег, если не задержимся достаточно долго, чтобы погрузить на корабль все, что нам необходимо, то есть вероятность, что кто-то зиму не переживет.

Рэйн пристально наблюдал за ним с серьезным выражением лица.

— Деньги — не проблема. Пусть они подавятся ценой крови. — Резким движением отмахнувшись от этой проблемы, он добавил: — Слово Хупрусов много значит. Я загружу на вашу баржу столько, сколько в неё влезет, и буду считать это скромной платой за то, о чем я прошу. Меня волнует только жизнь моего сына. Кажется, я понимаю, на что мы идём. Нас ждут суровые и опасные условия. Но если мы останемся здесь, мой сын умрет. — Он выразительно пожал плечами. — Так что мы отправимся с вами, если вы нас возьмете.

Все присутствующие затаили дыхание, ожидая слов капитана. Он подумал об Элис — о том, чего бы она от него ожидала и как бы среагировала, услышав этот рассказ. Надо, чтобы она им гордилась.

«У нас с этим ребёнком общая кровь. Его мать уже отдала его мне. И я повезу его к драконам».

Его корабль редко говорил с ним настолько прямо. Он обвел взглядом остальных, гадая, услышали ли они «Смоляного» столь же ясно, однако они все наблюдали за ним. Как-то раз Элис спросила у него, обладают ли живые корабли такой же способностью очаровывать, как драконы. Тогда он ответил ей, что нет, но сейчас почувствовал неуверенность в том, так ли это. Однако всего на мгновение. Движущий им порыв ощущался настолько как собственный, что он произнес эти слова вслух.

— Родня — это родня. И кровь — не водица, даже если это вода реки Дождевых чащоб. Мы постараемся отплыть завтра днем. — Заметив, как глаза Рэйна вспыхнули от облегчения и радости, Лефтрин предостерег его: — Очень многое будет зависеть от того, сможешь ли ты договориться о снаряжении корабля. И нам придется брать то, что здесь найдется, или то, что смогут быстро доставить из Трехога, и этим удовольствоваться. — Он тряхнул головой, прекрасно зная, что есть такие вещи, которые быстро получить не удастся. — Проклятье! — сказал он скорее себе, чем Рэйну. — Я хотел попытаться закупить скот. Животных. Несколько овец, пару коз, кур.

Рэйн воззрился на него, как на сумасшедшего.

— Зачем? Ради свежего мяса в дороге?

Лефтрин покачал головой, думая обо всем том, чем он неподелился с Советом, чего пока ещё никто не знал.

— Чтобы разводить. Чтобы положить начало стадам. Там есть земля, Рэйн Хупрус. Луга. Высокая трава на сухой земле. Холмы, а вдали — горы. Если бы нам удалось найти необходимое, мы процветали бы.

Рэйн со скептическим видом заявил:

— Вам пришлось бы заказывать животных и семена в Удачном, и, скорее всего, до весны вы ничего не получили бы.

Лефтрин нетерпеливо кивнул:

— Знаю. Но чем скорее я их закажу, тем раньше их доставят. Я найду возможность как-то это сделать. Отправлю голубя одному тамошнему знакомому, который знает, что я по своим долгам плачу. Может, он мне все устроит.

Он в этом сильно сомневался. Никому не хочется торговать живыми животными, если их нельзя доставить как можно быстрее и смыться, пока они не подохли.

— Нет. — Рэйн решительно покачал головой. — Вы забыли, что у родных моей жены тоже есть живой корабль. Я отправлю письмо Треллу и Алтее. Они достанут для вас то, что вам нужно, и привезут в тот срок, который мы назначим. Назовите дату — и заказанное будет ожидать вас в Трехоге. Даю слово. Часть оплаты за нашу доставку на внутренние территории.

По лицу Лефтрина медленно расплывалась улыбка.

— Молодой человек, мне нравится, как вы ведете дела. Значит, сделка заключена, и если вы не возражаете, чтобы мы просто ударили по рукам, то меня это устроит.

— Конечно.

Говоря это, Рэйн потянулся через стол, чтобы обменяться с Лефтрином рукопожатием.

— Я уже этой ночью приведу все механизмы в действие. Разбужу владельцев складов, чтобы товары начали доставлять сюда уже на рассвете.

Лефтрин удержал руку своего нового нанимателя.

— Не торопитесь. Мне кажется, что нам не стоит привлекать к нашему отбытию слишком много внимания. И, наверное, было бы лучше, чтобы никто не узнал о том, что вы и ваша супруга как-то связаны с моим кораблем. Кто-то уже попытался убить её и вашего ребёнка, а она в ответ пролила кровь. Мы знаем, что в городе есть ещё один калсидиец, а может — и больше, и у них должны быть помощники. Ни к чему, чтобы они узнали или хотя бы заподозрили, где вы двое сейчас. Оставайтесь на борту и не показывайтесь. Вы исчезли.

— Трое. — Женщина, сидевшая на углу камбузного стола, вела себя так тихо, что Лефтрин почти забыл о её присутствии. Она была под вуалью, что не было чем-то необычным для Дождевых чащоб, хотя в Кассарике так ходили реже, чем в Трехоге. Теперь она подняла вуаль и продемонстрировала свое измененное лицо, что говорило о доверии и признании. — Я отправлюсь с вами. Меня зовут Тилламон Хупрус. Я сестра Рэйна.

— Рад знакомству, Тилламон.

Лефтрин адресовал ей короткий поклон.

— С нами? — Рэйн был изумлен. — Но… Тилламон, тебе надо подумать. Матушка будет страшно обеспокоена, если исчезнем мы все. Я думал, что отправлю тебя обратно с известием обо всем случившемся. И что, возможно, ты могла бы сопровождать капитана Лефтрина с кредитным обязательством от семейства Хупрус, чтобы его приняли в…

Он не договорил: она качала головой, и с каждой его фразой — все решительнее.

— Нет, Рэйн. Я не собираюсь возвращаться в Трехог. Я с самого начала не собиралась возвращаться. Я думала, что здесь, в Кассарике, окажусь более свободной. Но я ошиблась. Даже в Дождевых чащобах я не могу избежать взглядов и комментариев от незнакомых людей. Я знаю, чем руководствовалась матушка, приглашая татуированных переехать сюда, жить среди нас и стать частью общества. Однако они привезли с собой нетерпимость! Нам велено не думать о том, что они были рабами, а многие и преступниками, что все они помечены, как имущество. А вот они считают себя вправе насмехаться надо мной, разглядывать меня и заставлять чувствовать себя чужой на моей собственной земле.

— Не все они такие, — устало напомнил ей Рэйн.

Тилламон гневно парировала:

— Знаешь, что я тебе скажу, Рэйн? Мне наплевать! Мне наплевать, сколько среди них хороших людей. Мне наплевать, сколькие из них были обращены в рабство несправедливо или как они терзаются из-за татуировок на своих лицах. Меня волнует только то, что до их появления здесь у меня была нормальная жизнь. А теперь её у меня вроде как нет. Поэтому я уезжаю. Я поеду в Кельсингру, где нет чужаков. Завтра я помогу тебе, чем смогу, я найму какое-нибудь суденышко до Трехога, чтобы оно быстро обернулось, или отправлю почтового голубя. Я прослежу, чтобы лавочники приняли кредитное письмо, и мы получили все, что нам нужно. Я скажу, что это я вкладываю средства в новую экспедицию и что мой контракт с капитаном Лефтрином не подлежит разглашению. Я помогу вам всем, чем только смогу. Но вы меня здесь, в Кассарике, не оставите. Я еду в Кельсингру!

— Неужели в Кассарике стало настолько плохо? — негромко спросил Хеннесси.

— Не все… — начал было Рэйн, но сестра решительно оборвала его, воскликнув:

— Да! — Она встретилась с Хеннесси взглядом, словно вызывая его на возражения. — Если вы изменены не слишком сильно, то по этому поводу почти ничего не говорится. Но те из нас, кто сильно отмечены, — мы слышим комментарии и ощущаем, как нас сторонятся. Словно мы грязные или заразные! Словно мы отвратительны. Я не могу так жить. Больше не могу! — Она перевела взгляд на капитана Лефтрина. — Вы сказали, что у вас там небольшая колония? Ну, если вы хотите набрать в неё новых жителей, то вам это будет совсем не трудно: надо просто дать знать, что Кельсингра будет таким городом, где все измененные Дождевыми чащобами смогут мирно жить.

— Не просто мирно, — вмешался Хеннесси. Усмехнувшись, он посмотрел прямо на неё. — Когда вы увидите хранителей, то поймете, о чем я говорю. Их изменения зашли так же далеко, как у любого Старшего. По их словам, именно ими они и становятся. Новыми Старшими. — Он закатал рукава, демонстрируя, насколько сильно его руки покрыты чешуей. — И не только хранители. Все мы сильно изменились, проводя время с драконами.

— Новые Старшие? — потрясенно переспросил Рэйн.

— Поселение Старших? Место, где изменения — это нормально?

У Тилламон во взгляде вспыхнула надежда.

Лефтрин обвел взглядом камбуз и внезапно почувствовал, что совершенно вымотался.

— Я пошел спать, — объявил он. — Мне необходимо выспаться. И я советую всем отдыхать, пока есть возможность. Если вы спать не можете, — тут он быстро посмотрел на Рэйна и Тилламон, — то советую заняться теми бумагами, которые нам могут понадобиться для закупки припасов, или отправьте письма родным. Хеннесси, подумай, что тебе понадобится, чтобы устроить на носу укрытие получше. Скелли, проведи Рэйна и Тилламон в маленькие каюты, которые им можно будет занять на время пути вверх по реке.

Он вдруг широко зевнул, неожиданно для себя самого. Последний свой приказ он отдал Сваргу:

— Поставь вахтенных на палубе и на причале. Я не желаю, чтобы к нам неожиданно нагрянули гости.

Направляясь к себе в каюту, Лефтрин пытался понять, во что он впутался. И есть ли хоть какой-то шанс на то, что его собственные дела с Арихом останутся тайной.

* * *

Холод разбудил Элис ещё до рассвета. Она встала, разожгла огонь, а потом предпочла не возвращаться в свою пустую кровать, а устроиться рядом с очагом. Пустая кровать! Вот новое для неё понятие. За все годы своего брака с Гестом она ни разу не жалела о его отсутствии у неё в постели — если не считать той роковой первой ночи, которую он по большей части проигнорировал. А вот по Лефтрину, которого она любит меньше года, — по нему она скучает. Его отсутствие делало её постель пустой, даже когда она сама в ней лежала. Ей не хватало тепла его массивного тела, не хватало его тихого дыхания. Стоило ей ночью проснуться и дотронуться до него, как он неизменно на это реагировал: пробуждался хотя бы в такой мере, чтобы обнять её и прижать к себе.

А иногда и не просто обнять и прижать. Она вспомнила об этом с томлением, и её тело отреагировало болезненным спазмом, который был острее любой испытанной ею муки голода. Ей хотелось вернуть это, и как можно быстрее. Близость с Гестом никогда не была приятной. С Лефтрином она никогда не была неприятной.

Элис плотнее завернулась в одеяло и придвинулась ближе к огню, но скоро сдалась и встала, направившись к самодельной сушилке. Её платье из материи Старших висело на ней — такое же чудесное, как в тот день, когда Лефтрин его ей подарил. Прошлой ночью она его постирала — не потому, что на нем видна была грязь, а просто потому, что она так делала каждую неделю. Сейчас, как только она просунула голову в горловину, ткань скользнула по её телу, охватывая его и окутывая её уютом. Оно очень быстро поймало тепло её тела и начало его ей возвращать. Она облегченно вздохнула и мгновение мысленно поворчала из-за того, что магическая материя не закрывает ещё и ступни. «Неблагодарная!» — укоризненно сказала она себе. Ей повезло, что у неё есть такое чудесное одеяние. Она старалась не надевать его, занимаясь тяжелой или грязной работой. Хотя платье не порвалось, несмотря на все то, что с нею в нем случалось, ей не хотелось рисковать.

На завтрак у неё была копченая рыба. Опять. Как ей надоела рыба! Она мечтала о тостах, яйцах, капельке джема и чайнике с настоящим чаем. Такие простые объекты мечтаний! Лефтрин постарается вернуться с припасами, но невозможно предсказать, когда именно он сможет вернуться. Он уверял её, что плаванье вниз по реке пройдет гораздо быстрее, чем вверх, потому что теперь корабль знает дорогу в Кельсингру. Однако она не забывала обо всем том, с чем «Смоляной» может столкнуться в пути, и отказывалась считать дни. Каждое утро она гадала, не вернется ли её капитан именно в этот день, но каждое утро приказывала себе заниматься делами и не думать об этом событии до тех пор, пока оно не произойдет.

Ну что ж: сегодня она сделает это без всякого труда! Она налила в котелок воды, чтобы заварить чай из сбора местных трав. Он получался вполне терпимым, и горячее питье поутру было очень кстати, но это был не тот «чай», которого ей хотелось бы выпить. К отвару прилагался небольшой кусок копченой рыбы. Она подумала, что во всем этом есть один плюс: за трапезами больше не засидишься. Еды было слишком мало, чтобы за ней задерживаться!

Позавтракав, Элис сполоснула лицо и руки, обернула ноги тряпками и обула свои дырявые сапожки, а потом накинула на плечи поношенный плащ и вышла из дома. Ночная гроза унеслась, дождь весь вылился. Бледный солнечный свет сверкал на мокрой траве склона. Она устремила взгляд дальше, на тот берег широкой реки, к далекому городу.

На этом расстоянии невозможно было понять, продолжает ли гореть свет хотя бы в некоторых окнах. Это станет ясно с приближением ночи. Она подозревала, что это явление окажется недолговечным. Магия Старших сохранялась многие десятки лет, однако чаще всего истощалась после финального краткого проявления чуда. Ей было крайне досадно, что все произошло именно тогда, когда её не было рядом и она не могла наблюдать все лично. С немалыми сожалениями она зарегистрировала это событие вне какой бы то ни было хронологической последовательности, потому что ей пришлось писать на обратной стороне наброска, передававшего рисунок гобелена Старших — наброска, который она сделала, ещё когда жила в Удачном. В последнее время из-за отсутствия бумаги для записей она вынуждена была просматривать свои более ранние документы в поисках таких, где были бы широкие поля или чистая оборотная сторона. Ей было крайне неприятно это делать, но вчера вечером она окончательно с этим смирилась. Она не может откладывать свое исследование города до возвращения Лефтрина.

Элис уже сгорала от нетерпения, желая поскорее вернуться к работе. Она решила, что как только Хеби привезет Рапскаля обратно, она поговорит с ним открыто и потребует, чтобы он полностью отчитался в своих поступках. Ей хотелось надеяться, что он не причинил непоправимого ущерба хрупким древностям, но в глубине души приготовилась услышать о всевозможных глупостях и разрушениях. Паренек упорно пропитывается воспоминаниями из камня. Если он не прекратит этого делать, то скоро превратится в мечтательную тень себя самого, полностью забыв об этом мире и сегодняшнем дне. Он лишится собственной жизни, разделяя призрачную жизнь Старших, живших много веков назад.

Можно было подумать, что её собственные мысли призвали дракона: она увидела алую драконицу, летящую над рекой. На секунду её гнев рассеялся, и она застыла, потрясенная зрелищем. Клочья тумана то свивались, то открывали великолепное создание. Казалось, Хеби летит увереннее, чем прежде: похоже, самостоятельная охота шла ей на пользу. А потом, когда драконица заложила вираж и повернула обратно к дальнему берегу, взгляд Элис зацепился за ещё какое-то движение в небе.

Она присмотрелась, протерла глаза обоими кулаками — и посмотрела снова. Неужели над рекой летит синяя птица? Нет! Глаза её не обманывают. Над городом летает ещё кто-то. Далекий силуэт повернул, широко раскинув крылья — и превратился в летящего синего дракона. Это явно была Синтара!

Потрясение, вызванное новообретенной способностью драконицы, боролось с трепетом, вызванным её красотой. В свете солнца она сверкала, словно оправленные в серебро сапфиры.

— О, королева небес, синяя, синяя и более чем синяя! — взволнованно проговорила Элис.

И с радостной дрожью почувствовала, что далекая драконица приняла её искреннюю похвалу.

* * *

^{Двадцать седьмой день месяца Перемен — седьмой год Вольного союза торговцев.}

^{От Детози, смотрительницы голубятни в Трехоге, — Рейалу, исполняющему обязанности смотрителя голубятни в Удачном.}

Я добилась от нашего главного смотрителя разрешения отправить к тебе этого голубя с новостью. Мы с Эреком придумали состав для окуривания, который убивает красных вшей в голубятнях. Начни с немалой порции кедровых веток — чем свежее, тем лучше, — порубленных на мелкие кусочки. Добавь к ним горькую полынную лозу: если у вас она не растет, дай нам знать, потому что здесь все деревья ею обвиты, так что нам нетрудно будет отправить тебе хороший запас. Свяжи смесь любым маслом, пока сжатая в кулаке горсть не будет сохранять форму. Используй хороший древесный уголь как основу: его должно быть достаточно много, чтобы гореть всю ночь.

Птиц надо отселить перед тем, как поджечь состав в горшке и оставить его в голубятне на всю ночь. Потом голубятню надо вымести и весь материал от гнезд выбросить. Мы ещё и мыли стены щелоком, но мне кажется, что помогло именно окуривание: утром мы нашли в голубятне на полу невероятное множество дохлых красных вшей — гораздо больше, чем, как нам казалось, могло прятаться в растрескавшемся дереве.

Конечно, тебе нет нужды напоминать, что все птицы, возвращенные в очищенную голубятню, не должны иметь ни красных вшей, ни гнид, иначе птицы все равно будут умирать, а окуривание придется повторять.

Нам сообщают о том, что видели летящих голубей, не принадлежащих гильдии. На нас сильно давили, требуя прекратить карантин, но наш главный смотритель намерен держать их в клетках до тех пор, пока не пройдут полные сутки без новых погибших птиц. Я сама продлила бы этот срок до трех суток.

Небольшая новость. Вернулся «Смоляной», но на его борту не оказалось ни сына Мельдаров, ни той сбежавшей жены. Капитан утверждает, что они пожелали остаться в городе, обнаруженном выше по течению реки. Так говорят сплетники, но, конечно, такой информации будет недостаточно, чтобы затребовать обещанную награду. Некоторые подозревают капитана в убийстве. Другие кипят из-за того, что он не желает рассказать им всего, и шумно строят планы последовать за ним, когда он отправится вверх по реке. Чтобы добиться успеха, им понадобится гораздо больше, чем простое везение.

Помни: чтобы окуривание помогло, состав должен гореть всю ночь. Я с нетерпением жду того момента, когда наши птицы снова начнут летать!

А завтра я должна отбросить прочь все мои тревоги смотрителя и волноваться уже как невесте!

Детози

Глава 13

СОЖАЛЕНИЯ

Проснувшись, Тимара обнаружила, что Рапскаль забросил на неё руку и ногу. Он проснулся одновременно с ней и попытался её обнять.

— Нет, — сказала она без раздражения и отодвинулась от него.

Он скорчил обиженную гримасу, но отпустил её. Опасения охладили её страсть. Было ли причиной то, что она нарушила установленные отцом правила, или страх беременности? Серый рассвет вторгся в комнату, и в его свете все виделось совершенно с другой точки зрения. Она даже слишком хорошо помнила все то, что делала накануне ночью: чего она не могла понять, так это того, почему она это делала. Она не забыла, какой себе казалась: прекрасной и желанной — и как это дало ей странное ощущение власти. Но как это чувство могло полностью лишить её здравого смысла?

В комнате царило уютное тепло, даже для её обнаженного тела, однако ей неуютно было разгуливать голой. Её поношенная туника сегодня казалась ей ещё менее привлекательной, чем когда бы то ни было. Ощущая себя шпионкой и воровкой, она прошла к гардеробу и выбрала одно из сложенных одеяний Старших. В развернутом виде оно оказалось сине-серебряным, с переливами между этими двумя цветами. Она надела его через голову и просунула руки в рукава. Одеяние было рассчитано на кого-то крупнее её самой, и это было хорошо хотя бы с одной точки зрения: для её сложенных крыльев в нем оказалось достаточно места. Она подвернула манжеты рукавов и поддернула подол. С надеждой заглянув в гардероб, она обнаружила там ряд крючков с поясами и шарфами. Взяв один, она подпоясалась, чтобы длинный подол не мешал ходить. Когда она повела плечами, ткань легко приспособилась к её подросшим крыльям.

— Обувь тут тоже есть, — напомнил ей Рапскаль.

Тимара оглянулась через плечо. Он приподнялся на локте, без всякого стеснения наблюдая за тем, как она одевается. Его восхищенный взгляд заставил её отвернуться. У неё загорелись щеки. От смущения или от гордости из-за того, что ему нравится на неё смотреть? Она и сама не знала. Наклонившись, она нашла обувь. Выбрав пару синих полусапожек, она натянула её на ноги, гадая, придется ли она ей впору. Чешуйчатый материал подладился, отыскав её пятку и приняв форму ноги. Когда она разгладила его на щиколотках и нижней части голени, сапожки обхватили её ноги и надежно на них сели. Одежда, которая была впору её изменившемуся телу, теплая чистая одежда! Столь простая вещь — и столь чудесная.

— Подбери и мне что-нибудь, — попросил Рапскаль.

— Женскую одежду?

Он пожал обнаженными плечами:

— Когда я был в камне грез, то видел, что все Старшие носили такие же одеяния. И мужчины, и женщины. Иногда одеяния были короче, и тогда под них надевали брюки. Моя одежда превратилась в лохмотья, и мне совершенно все равно, кто раньше так одевался.

Сложенные одеяния лежали стопками на полках. Перебирая пальцами кипу ткани, она остановилась на золотом с коричневым.

— Померь вот это, — предложила она, извлекая его из гардероба.

— Не красное? — спросил он.

Она покачала головой.

— Ну, ладно, — согласился он и совершенно её смутил, встав с кровати и направившись к ней.

Она попыталась отвести взгляд от болтающихся гениталий, но не смогла с собой справиться, пока не услышала его довольный смешок.

— Прикройся! — сурово велела она, бросая ему одеяние.

— Ты уверена, что хочешь именно этого?

— Да! — решительно заявила она, хотя сама не была уверена в том, что говорит правду.

При виде его обнаженного тела Тимара ощутила теплую волну. Она сама не знала, хочет ли справиться с собственной реакцией или дать себе волю. Она смотрела, как Рапскаль надевает через голову одеяние и засовывает руки в рукава. Эти одежды Старших были ровными и длинными, с расчетом на то, чтобы доходить до щиколоток. Внизу одеяние оказалось достаточно широким, чтобы в нем можно было сделать широкий шаг, а верх плотно обтянул ему плечи и грудь. Когда наряд был надет, в нем не оказалось ничего явно женского. Рапскаль выбрал себе в качестве пояса ярко-красный кушак, и обул зеленые сапожки. Цвета бушевали, и Тимара неожиданно для себя улыбнулась. Это было так типично для Рапскаля — вот так вырядиться! Он поспешил полюбоваться собой в зеркале, сказав:

— До чего приятно так хорошо одеться, правда? Если бы сейчас мы ещё и поели, то я бы сказал, что больше мне желать нечего.

Как только он упомянул о голоде, аппетит Тимары проснулся с яростным рычаньем. У неё в сумке ничего не осталось: она считала, что они отправляются в город только на день.

— А у тебя нет еды? — с надеждой спросила она.

— Ни крошки! — жизнерадостно ответил он. — Может, ещё немного осмотримся, прежде чем возвращаться? — Он склонил голову к плечу, и взгляд у него стал отсутствующим. — Хеби проснулась рано. Она уже отправилась охотиться. Так что она скорее всего съест добычу и поспит, и только потом за нами вернется. Если только обратно нас не отнесет Синтара?

— Ни за что, — призналась она.

Тимара знала это, даже не спрашивая. Она попыталась повторить то, что только что сделал он, и потянулась к своему дракону, но ощутила только её присутствие, без информации о том, где она и что делает. Ну, это же Синтара! Если бы ей захотелось, чтобы Тимара что-то про неё знала, она бы ей сказала. В качестве сомнительного вознаграждения она ощутила от драконицы подтверждение этой мысли. И все.

Рапскаль пожал плечами.

— Ну вот. Нет ни дракона, чтобы полететь, ни еды, чтобы утолить голод… Тогда почему бы нам не осмотреть это здание до конца? Пошли.

Он протянул ей руку, и, не задумываясь, Тимара приняла её. Его рука оказалась теплой и сухой, мелкие чешуйки были чуть скользкими. По Рапскалю не заметно было, чтобы её прикосновение отвлекло его внимание. Он просто вывел её из комнаты в коридор.

Первая из дверей, которую они проверили, оказалась запертой и не поддалась, несмотря на то, что Рапскаль попробовал её и дергать, и лягать ногами. В коридоре с дюжиной дверей им удалось найти только ещё две открытых. Обе комнаты были совершенно такими же, как та, в которой они ночевали. В одной сохранились только крупные предметы мебели, словно владелец сложил свои вещи и уехал. В другой в гардеробе оказался схожий запас одеяний и обуви — и, вдобавок, обнаружились рейтузы. Тимара решила, что здесь должен был жить мужчина-Старший, но, выбирая себе рейтузы, поймала себя на том, что её это нисколько не волнует.

Одежда была распихана по полкам кое-как, а все горизонтальные поверхности в комнате были заставлены мелкими предметами. На горсти странных камней были выдавлены изображения цветов и деревьев.

Рапскаль подошел посмотреть на них, пожал плечами и сказал:

— Думаю, это деньги. Они нам бесполезны. Но смотри: он оставил мне гребень и какие-то странные щеточки. Два колье… погоди, нет: одно сломано. Тут был какой-то старый шнурок, он полностью истлел. Пустые баночки — наверное, для мази, или чернил, или ещё чего-то. Но что бы там ни было, это усохло до пыли. А вот неплохой ножичек, только ножны сгнили. А это что?

— Понятия не имею. — Незнакомые предметы были сделаны из металла, скреплены друг с другом и имели защелки, чтобы можно было добавить дополнительные звенья. — Пояс?

Рапскаль взвесил на руке массивные металлические вещи.

— Я бы такой не надел! Может, это что-то для дракона?

— Может быть, — с сомнением согласилась Тимара. У неё громко забурчало в животе. — Мне нужна еда, — заявила она и услышала, что в её голосе звучит раздражение.

— Мне тоже. Давай соберем то, что мы нашли, и спустимся к реке. Может, найдем какие-нибудь съедобные растения, которые можно было бы пожевать, или рыбу, или ещё что-то.

— Это вряд ли, — ответила она, но ничего лучшего предложить не смогла.

Сделав из ещё одного одеяния Старшего мешок для остальной их добычи, Тимара снова почувствовала себя воровкой. Она задержалась ещё, чтобы натянуть рейтузы, и Рапскаль тоже выбрал себе пару и надел. Все остальные хранители тоже были бы счастливы получить какую-нибудь новую одежду, и она подозревала, что их особенно порадовали бы такие яркие и прочные вещи. Она благоразумно собрала и всю свою поношенную одежду, сложив её в мешок. Все хранители приучились ничего не выбрасывать. Их запасы стали настолько скудными, что ценилась любая вещь, которой можно было бы найти хоть какое-то новое применение.

В драконьих ваннах не оказалось ни драконов, ни воды. Помещение осталось теплым и по-прежнему было мягко освещено. Тут было уютно. Тимаре страшно не хотелось снова выходить на улицу, однако поделать ничего нельзя было. Они взвалили на плечи свою ношу и вышли в зимний день. Небо было ясным и голубым, воздух тронул её лицо холодом. Однако все её тело осталось в тепле. Наслаждаясь светом, они какое-то время шли молча. Сапожки Старших были не похожи ни на какую другую обувь. Она посмотрела на них, пытаясь решить, не следовало ли ей натянуть поверх них свои старые ботинки. Ногам её было тепло, а ощущение у неё было почти такое, словно шла босиком. Ей хотелось надеяться, что она не приведет эту обувь в негодность.

— Как приятно иметь теплую одежду, — заметил Рапскаль, а потом задумчиво добавил: — Город ощущается по-другому, правда? Проснувшимся.

— Точно, — согласилась она.

Больше ничего она добавлять не стала, потому что не могла точно сказать, что именно изменилось. Не будь она настолько голодна, то захотела бы ещё осмотреться. Однако сейчас она могла думать только о еде, а рассчитывать найти её можно было только на берегу реки.

— Теперь, когда Синтара может летать, для тебя все изменится, — снова заговорил Рапскаль.

Она удивленно посмотрела на него, а потом проследила за направлением его взгляда. Синие крылья вдали, у холмов за городом. Её драконица! Летает и охотится. Она замолчала, обдумывая его слова, но Рапскаль не унимался.

— Теперь она сможет сама себя прокормить и из-за этого будет расти. Хеби так быстро стала расти, когда, наконец, смогла охотиться, сколько пожелает, и есть, сколько захочется. И, по-моему, дело ещё и в нагрузке. А теперь они ещё знают, как добраться до той горячей воды! Да уж! Она станет совершенно другим драконом. И у тебя будет гораздо больше времени на то, чтобы делать то, что тебе вздумается.

Тимара попыталась освоиться с этой мыслью.

— Все не так уж сильно изменится, — предположила она. — Я по-прежнему буду охотиться, чтобы помогать прокормиться другим драконам и хранителям.

— Но Синтаре ты будешь нужна уже не так сильно, — напомнил он.

Она покосилась на него. Как столь небрежное замечание может показаться таким жестоким?

— Наверное, — мрачно согласилась она.

Внезапно Тимаре показалось, что она упустила свой шанс. Она была нужна драконице — и за все эти долгие месяцы так и не сумела расположить её к себе. Вместо этого они ссорились и раздражались, игнорировали, ставили на место, а потом и вовсе оскорбляли друг друга. И вот теперь Синтара за одну ночь освоила полет и больше в ней не нуждается. Они так и не сблизились, эта драконица и её хранительница, как это произошло с некоторыми другими. А теперь этого уже никогда не случится.

— Смотри! Вон Хеби. Она на кого-то пикирует. Теперь она убьет добычу, съест её и, наверное, поспит немного, прежде чем лететь за нами.

Тимара посмотрела на ринувшийся вниз далекий красный силуэт, а потом оглянулась назад, ища взглядом синие крылья Синтары, но ничего не увидела, так что, возможно, та уже тоже нашла добычу и ест. А у неё со своей драконицей настолько слабая связь, что она этого не может определить.

Они вышли к берегу реки. Тут бывало опасно. В своем новом воплощении река подошла вплотную к городу, затопив старые причалы. Ниже по течению строения и целые улицы подмывало и уносило водой. Мелководья здесь не было, и поэтому Тимара опасалась стоять слишком близко к краю: невозможно было определить, насколько берег надежен. Она следовала за Рапскалем, а тот уверенно шёл вперед, словно бывал здесь уже не раз. Они добрались до того места, где из воды выступали старые сваи. Здесь мощеная набережная города уже рухнула в ледяную воду, создав крутой каменистый берег.

— Жди меня здесь, — велел ей Рапскаль. Присев на корточки, Тимара стала наблюдать за ним. Он спустился вниз и стал осторожно передвигаться от одного камня к другому, изредка приостанавливаясь, чтобы что-то взять с края у воды и сложить в присобранный кушак. Один раз он оглянулся на неё. — Попробуй найти плавника и развести огонь, — посоветовал он.

Она со стоном выпрямилась, сомневаясь, чтобы ей удалось что-то найти. Однако к тому моменту, когда он прыжками вернулся на берег, она уже сложила в кучу одно приличное бревнышко и охапку веток и сучьев. У Рапскаля на шее висели приспособления для разведения огня, и он с радостью продемонстрировал свое умение. Пока он разжигал костер, она копалась в его добыче. Он набрал несколько пресноводных блюдечек, ленты водорослей и какие-то двустворчатые раковины, которых она не знала.

— Ты уверен, что это можно есть? — спросила она.

Он пожал плечами.

— Я уже их ел. И пока жив.

Они пропаривали раковины на раскаленных булыжниках рядом с огнем и съедали, как только они открывались. Вкусными их назвать было нельзя, но это была еда, а сейчас Тимару интересовало только это. Трапеза получилась не слишком обильной, но голод чуть притупила. Потом они сидели рядышком у костра и смотрели на реку. Благодаря одеянию Старших, ей было тепло, а отражающееся от воды солнце слепило глаза. Не замечая, что делает, она прислонилась к плечу Рапскаля. Неожиданно он спросил:

— О чем ты думаешь так тихо?

И тут у неё невольно вырвалось:

— А что если я беременна?

Он уверенно заявил:

— В первый раз девушки не беременеют. Это все знают.

— Девушки ещё как беременеют в первый раз, и только парни говорят глупости насчет того, что в первый раз этого не бывает. И потом, как насчет второго, третьего и четвертого раза прошлой ночью?

Несмотря на серьезность её вопроса, улыбка так и грозила расплыться по её лицу.

— Ну… — Казалось, он серьезно обдумывает её слова. — Если ты беременна, то пятый и шестой разы уже не повредят. А если нет, то, наверное, ты сейчас просто не созрела и в пятый и шестой раз ребёнка тоже не сделаешь.

Он повернулся к ней, и его взгляд был одновременно веселым и призывным.

Тимара покачала головой. Как ему удается одновременно быть таким притягательным и таким невыносимым?

— Можешь говорить что хочешь и как угодно шутить, — недовольно сказала она. — Не тебе приходится гадать, не изменилась ли вся твоя жизнь из-за нескольких минут прошлой ночи. Не изменился ли весь твой мир.

Когда он успел её обнять? Нежно притянув её к себе, он зарылся подбородком в волосы у неё на макушке.

— Нет, — ответил он таким серьезным тоном, какого она ещё никогда от него не слышала. — Мне не приходится гадать. Я твердо знаю, что прошлой ночью весь мой мир изменился.

И он запечатлел поцелуй у неё на лбу.

* * *

— Я чувствую себя таким бесполезным!

Рэйн устроился на палубе рядом с Малтой, поджав под себя ноги. Несмотря на то что его слова и голос были мрачными, он улыбался ей, очарованный этой картиной: его красавица-жена кормит грудью его сына.

Она посмотрела на него:

— Ты хотя бы можешь свободно передвигаться.

— Вам обоим безопаснее оставаться здесь. К тому же Лефтрин не хочет, чтобы я уходил с корабля чаще, чем это строго необходимо. И он хочет, чтобы ты и малыш оставались невидимыми. — Он уже говорил эти слова — и не сомневался в том, что ему придется ещё не раз повторять их, прежде чем им удастся отплыть из Кассарика. Логика не всегда действовала на Малту, особенно когда шла вразрез с её желаниями и предпочтениями. — Тот второй калсидиец, возможно, продолжает тебя искать. Но даже если он тебя не ищет, уже стало известно, что прошлой ночью в публичном доме убили мужчину. Убийцу ищут.

— А в сообщении говорится, что он был калсидийцем и находился здесь незаконно?

Рэйн тихо вздохнул.

— Я старался притвориться, будто эти известия меня совершенно не интересуют. Вместо этого я приложил все силы, чтобы помочь Лефтрину выпросить, взять в долг и чуть ли не выкрасть всяческие припасы, которыми можно было бы загрузить корабль. Тилламон настояла, чтобы мы отправили моей матери голубя и дали ей знать о происшедшем: ни к чему, чтобы матушка о нас беспокоилась. Как будто подобные известия могут не вызвать тревоги! Мы умоляем её ничего не предпринимать, пока мы благополучно не отправимся в путь, но я не уверен, прислушается ли она к этому совету.

— А ты достал лишних почтовых голубей, которых мы могли бы взять с собой?

— О, и можно подумать, это сделать просто! Хорошие почтовые голуби очень ценятся и дорого стоят. И гильдия очень пристально следит за тем, кто ими пользуется. Мне все-таки удалось заключить сделку с местным смотрителем. Он сказал, что не может продать мне гильдейских птиц, но у него есть собственные, которых он, по его словам, разводит на мясо. Похоже, они вырастают очень крупными и летают не так быстро. Мне они показались довольно жалкими созданиями, но, по его словам, у них сейчас просто линька, и когда новые перья отрастут, они станут красавцами. Он продал мне несколько голубей и сказал, что, где бы мы их ни выпустили, они прилетят сюда, к нему. Он также дал мне футляры для посланий и свитки, которые можно будет в них класть, но взял с меня клятву никому ничего не рассказывать. Вот так. Когда мы окажемся в Кельсингре, мы хотя бы сможем сообщить моей матери, что мы на месте, а она сможет передать это Кеффрии и Ронике. И это, милая моя, единственное, что мне удалось сделать.

Малта кивнула, а потом сосредоточила все свое внимание на их малыше. Он заснул у её груди. Она закутала его и уложила в ящичек из-под сухарей, выстеленный грубым корабельным одеялом. Поправляя платье, она сказала:

— Когда мы сюда приехали, я собрала для него вещички — на тот случай, если он родится до срока. Ты не мог бы…

— Обо всем этом позаботится Тилламон. Она пошла к нам домой, и сложит там как можно больше вещей в два дорожных короба, которые велит отнести на борт.

— Почему все идет настолько медленно? Я ни на мгновение не успокоюсь, пока мы не отвезем его к дракону, который бы ему помог.

— По-моему, он уже выглядит гораздо лучше. Корабль делает все, что может.

— Знаю. — Она прижала ладонь к деревянной палубе, надеясь, что «Смоляной» ощущает её благодарность и не обижается на её слова. — Но я чувствую, что он делает, — и это меня пугает. Рэйн, он напоминает нашему малышу, что надо дышать! Он слушает, как бьется его сердце.

Она потянулась и положила руку на грудь малыша, словно и сама хотела в этом убедиться.

Рэйн немного помолчал, но потом все-таки задал необходимый ему вопрос:

— А если бы «Смоляной» ему не напоминал?

— Кажется, он просто перестал бы, — прошептала Малта.

Рэйн придвинулся к ней и обнял.

— Уже скоро, — пообещал он ей, мысленно молясь, чтобы это не оказалось ложью. — Как только мы погрузимся, так сразу отчалим. Капитан Лефтрин нам обещал.

Он затих, слушая деловитый шум погрузки припасов. В крошечной каютке, которую предоставил ему Лефтрин, была койка, и ему очень хотелось бы сейчас там оказаться. Однако малышу необходимо было находиться на носовой части, где диводрево «Смоляного» было самым толстым, и оставаться в контакте с живым кораблем. Он напомнил себе, что Малта провела здесь всю ночь.

— Может, ты хочешь пройти в каюту и немного поспать? Я бы остался здесь с малышом.

Она покачала головой.

— Может, когда мы уже отчалим и я буду знать, что мы плывем, я смогу успокоиться. Пока — нет. — Тут она улыбнулась. — Наш сын! Как странно и приятно говорить это вслух! Но ему нужно дать имя, Рэйн. — Она посмотрела на спящего младенца. — Какое-нибудь сильное имя. Крепкое, которое будет его поддерживать.

— Эфрон, — моментально предложил Рэйн.

Малта округлила глаза:

— Мы назовем его в честь моего деда?

— Я слышал о нем только хорошее. А второе имя?

— Бендир, — предложила она.

— Имя моего брата? Моего старшего брата, который всю жизнь меня тиранил, осаживал меня, пока мы были детьми, и даже издевался надо мной, когда я в тебя влюбился!

— Мне Бендир нравится, — призналась она, ухмыляясь, и ради этой улыбки, столь неожиданно появившейся на её измученном лице, он кивнул:

— Эфрон Бендир Хупрус. Большое имя для маленького мальчика.

— Он побудет Фроном, пока до него не дорастет. Так моего отца в детстве называли.

— Значит, Фрон Хупрус, — сказал Рэйн, прикасаясь к головке спящего ребёнка. — Тебе придется стараться быть достойным этого славного имени, малыш.

Малта накрыла руку мужа ладонью и улыбнулась, глядя в личико сына, а потом вдруг отрывисто и сдавленно засмеялась.

— Что тебя рассмешило? — поинтересовался Рэйн.

— Я вспомнила Сельдина, когда он был младенцем. Он единственный в семье был младше меня, так что оказался единственным младенцем, которого я хорошо знала.

— Ты полюбила его, как только увидела?

Её улыбка стала шире. Она покачала головой.

— Нет. Вовсе нет. Моя мать пришла в ужас, когда я принесла его на кухню и показала ей, что он как раз войдет в форму для пирога.

— Не может быть!

— Может. Именно так я и сделала. По крайней мере, мне об этом не раз говорили. Я сама этого не помню. Но я помню, как Уинтроу уезжал становиться священником. Потому что я спросила, нельзя ли отправить Сельдена с ним.

Рэйн покачал головой:

— Немного ревновала, да?

— Да, и не немного, — призналась Малта. Её улыбка чуть поблекла. — А сейчас я все отдала бы за то, чтобы узнать, где мой младший братик. Или хотя бы, чтобы узнать, что с ним все в порядке.

Рэйн снова обнял её за плечи и, притянув к себе, поцеловал в лоб.

— Сельден крепкий. Он многое пережил. Он был ещё мальчишкой, когда смотрел, как вылупляется Тинталья. Любой другой ребёнок перепугался бы и рыдал из-за наших многочисленных проблем. Сельден же просто продолжал думать, как нам их решить. А теперь он уже взрослый мужчина. Он может о себе позаботиться, милая. Я верю в Сельдена.

* * *

Его разбудил свет фонаря. Сельден открыл глаза. Веки у него слиплись, и поэтому стоявшая перед ним фигура расплывалась. Он вытащил руку из-под грубого одеяла, чтобы протереть глаза. Они саднили. Он резко кашлянул и раскашлялся сильнее. Постаравшись как можно сильнее отстраниться от своей постели, он сплюнул скопившуюся во рту мокроту. Наблюдавший за ним человек издал возглас отвращения.

Сельден хрипло проговорил:

— Не нравится то, что видишь — уйди. Или обращайся со мной прилично, чтобы у меня появилась возможность поправиться.

— Говорил же: он умеет говорить.

— Это ещё не значит, что он настоящий человек, — откликнулся второй голос, и Сельден понял, что его разглядывают два человека.

Голоса молодые. Он плотнее прижал к себе ноги под одеялом, и цепь на его лодыжке загремела по палубному настилу. Одеяло прилипло к гноящейся ране у него на плече — той, из-за которой он оказался в этом плаванье на борту корабля.

— Я человек! — заявил он хрипло. — Я человек, и я действительно болен.

— Он — человек-дракон. Посмотри на чешую! Так что я был прав, и ты проиграл спор.

— А вот и нет! Он говорит, что он — человек.

— Парни! — жестко сказал Сельден, пытаясь снова заставить их сосредоточить внимание на нем. — Я болен. Мне нужна помощь. Горячая еда или хотя бы какое-нибудь горячее питье. И ещё одно одеяло. Возможность выйти на палубу и увидеть хоть…

— Я ухожу, — объявил один из мальчишек. — Если кто-то узнает, что мы спускались сюда и разговаривали с этой штукой, у нас будут неприятности.

— Пожалуйста, не уходите! — воскликнул Сельден, но один из пареньков уже сбежал: топот его босых ног стих где-то в темноте трюма.

У Сельдена начался новый приступ кашля. Он скорчился, пытаясь сжаться вокруг острой боли в легких. Когда она, наконец, утихла и он вытер слезы, то с удивлением обнаружил, что один из юнцов по-прежнему стоит рядом. Он потер глаза, но из-за яркого света фонаря и липких выделений паренек по-прежнему выглядел неясным пятном.

— Как тебя зовут? — спросил он.

Мальчишка склонил голову, так что его светлые волосы неровным снопом упали ему на лицо.

— У… Не скажу. Вдруг ты — демон? Так остальные говорили. А демону свое имя называть нельзя.

— Я не демон, — устало возразил Сельден. — Я человек. Такой же, как ты. Послушай! Ты можешь хоть как-то мне помочь? Скажи хотя бы, где мы, куда меня везут?

— Ты на «Деве ветров». А идём мы в Калсиду. В город Калсиду, столицу Калсиды. Там ты сойдешь с корабля. Твой новый владелец щедро заплатил нам за то, чтобы мы шли прямо туда, не останавливаясь в пути.

— Я не раб. У меня нет владельца. Я не признаю рабства.

Мальчишка скептически хмыкнул.

— Но ты здесь и прикован к палубной подпорке. Не похоже, будто то, что ты признаешь, имеет особое значение. — Он немного помолчал, обдумывая все это — и, возможно, сопоставляя со своим собственным незавидным положением, а потом сказал: — Эй! Эй! Если ты человек, то почему так выглядишь? Откуда у тебя вся эта чешуя?

Сельден попытался плотнее закутаться в одеяло. Он подобрал с пола самую чистую солому и сложил в кучу, чтобы лежать на ней, укрывшись одеялом. Какое-то время это спасало его ноющее тело от соприкосновения с грубыми досками пола. Однако потом солома слежалась и разъехалась во все стороны из-за того, что он метался во сне. Теперь он ощущал под собой холодные занозистые доски. От одеяла было мало толку, потому что холодный настил высасывал из его крови тепло. Ему необходима помощь этого паренька. Он негромко проговорил:

— Одна драконица сделала меня своим другом. Её зовут Тинталья. Она меня изменила, понимаешь ли. Чтобы я стал для неё особенным.

— Если ты дружишь с драконом, то как тебя обратили в рабство? Почему твой дракон тебя не спас?

Мальчишка подошел на несколько шагов ближе. По его поношенной одежде и лохматой голове Сельден заключил, что он находится на самой низкой ступени матросской иерархии. Наверное, он — какой-то уличный мальчишка, которого взяли на борт в последнем порту, в надежде сделать из него палубного матроса.

— Драконица отправила меня с поручением. Она боялась, что осталась последней из своего рода, потому что другие вылупившиеся у неё на глазах драконыоказались слабыми и больными созданиями. И я отправился в Удачный с группой людей, которых считал друзьями. Тинталья попросила меня поездить по далеким местам, чтобы узнавать, что слышно про других драконов. Какое-то время именно этим я и занимался. Я побывал во множестве разных мест. Все шло хорошо, люди слушали меня и мои рассказы про мою драконицу. Но я ничего не узнал про других драконов. А потом запас моих денег стал подходить к концу. А мои друзья оказались фальшивыми.

Он увидел, что паренек жадно слушает его рассказ. Он замолчал.

— Принеси мне горячего питья, и я расскажу тебе всю мою историю, — предложил он.

Не то чтобы ему хотелось все вспомнить. Они опоили его в какой-то таверне — наверное, подсыпали что-то в эль. Он очнулся в фургоне, накрытый холстом, со связанными за спиной руками. Через несколько дней его выставили напоказ как «человека-дракона». Сколько месяцев назад это случилось? Год? Больше года? Какое-то время он пытался вести календарь. Он потерял счет дням во время первого приступа лихорадки, а потом понял, насколько это бесполезно.

Мальчишка беспокойно помялся и опасливо посмотрел в темноту.

— Если кто-то узнает, что я спускался посмотреть на тебя, меня побьют. Если что-то принесу — побьют ещё сильнее. И потом, я даже себе не могу взять горячее питье, а уж тем более вынести его с камбуза. Нам, юнгам, не разрешают приходить есть на камбуз. — Паренек почесал грязную щеку и отвернулся от Сельдена. — Извини, — добавил он, словно опомнившись.

Пока он удалялся, фонарь у него в руке качался и отбрасывал длинные тени.

— Прошу тебя, — сказал Сельден, а потом уже во весь голос закричал: — Прошу тебя!!! — От его крика паренек пустился бежать, заставив фонарь отчаянно дергаться.

Темнота вокруг Сельдена сгустилась, а потом снова стала полной. Мальчишка исчез. С ним исчезла надежда. Он не вернется. Угроза побоев сильнее желания услышать интересную историю.

— Надо было сказать, что я демон, — проворчал он, обращаясь к самому себе. — Надо было пригрозить, что прокляну его, если он не принесет мне одеяло и горячую еду.

Проклятья и угрозы. Только они в этом мире и работают.

* * *

У Лефтрина все шло плохо. Люди слишком любопытничали, постоянно задавали ему слишком много вопросов. Торговцы хотели узнать, почему Хупрусы предоставили ему такой щедрый кредит. Он отвечал, что они вносят деньги в счет будущего совместного предприятия, подробности о котором он пока не может разглашать. Ему даже этого не хотелось говорить, но нужно было придумать какое-то убедительное объяснение тому, что Рэйн и его сестра дали обязательство оплатить столь обильные закупки припасов. Основной напор сплетников пришлось взять на себя Тилламон, которая прекрасно с ними справлялась. Она максимально эффективно использовала свою вуаль, игнорируя окружающих, сколько ей вздумается. Интерес Хупрусов в таинственной «экспедиции» заставил ещё трех молодых торговцев сделать ему предложение о вложении средств. Отказывая им, Лефтрин изображал огромное сожаление, говоря, что Тилламон потребовала, чтобы их договор был эксклюзивным и приватным. Теперь он об этом сожалел, потому что это сделало любопытство окружающих поистине лихорадочным. Два торговца поспешно прибыли из Трехога и попросили о срочной встрече. Он назначил им встречу через три дня, прекрасно зная, что к этому моменту намерен уплыть.

Ещё хуже были послания от Совета. Их начали доставлять, как только забрезжил зимний рассвет, возвестивший начало нового дня на реке Дождевых чащоб. В первом предлагалась встреча для обсуждения «неясных» формулировок исходного контракта и «ясной и подлинной цели» контракта, «вытекающей из его общей сути». Он понимал, что это означает. Если им предоставить такую возможность, они перетолкуют контракт к вящей своей пользе и попытаются запугать его, заставив согласиться. Им необходимы его речные карты, и они хотят узнать, что именно он обнаружил выше по течению. Ни того, ни другого они от него не получат.

Время еле тянулось, и так как он продолжал загружать трюмы, то вопросы и требования стали нарастать. Почему он так спешит получить эти товары? В некоторых случаях он платил двойную цену, лишь бы товары, заказанные другими клиентами, были перенаправлены на его судно. Это порождало не только любопытство, но и враждебность. Его собственная родня донимала его расспросами, особенно брат. Почему он не пришел в гости? Почему Скелли совсем не побыла с родителями? Ей следовало бы навестить и своего жениха. Она приближается к такому возрасту, когда Лефтрину придется на какое-то время отказаться от её услуг палубного матроса, чтобы она смогла выйти замуж. Потом, спустя год-другой, она и её муж могли бы перебраться на борт «Смоляного» и начать усваивать его процедуры, так чтобы к тому времени, когда Скелли унаследует «Смоляной», её муж мог бы помогать ей им командовать. На это он ничего не стал отвечать. Не в письме же сообщать брату, что как только Элис сможет освободиться от Геста, он намерен на ней жениться и, возможно, заиметь собственного наследника. Ещё меньше ему хотелось сообщать брату и невестке о том, что сейчас их дочь настолько влюблена в одного из хранителей драконов, что вслух высказала надежду на то, что её жених разорвет свадебное соглашение, когда узнает, что она перестала быть первой наследницей корабля: тогда она смогла бы выйти замуж за Алума. Конечно, после того, как тот сделает ей предложение.

От мыслей обо всей этой непростой ситуации у Лефтрина начинала болеть голова. А грузы поступали на борт слишком быстро, так что Хеннесси и Сварг переругались из-за того, как лучше их укладывать. Когда от Совета поступили новые уведомления — одно с приказом встретиться с ними и следующее с запретом на отплытие без согласия Совета, поскольку у него «могут находиться документы и карты, по праву принадлежащие Совету торговцев Кассарика», — он снова скрипнул зубами и отправил посыльного обратно без ответа. Когда ему пришло ещё одно письмо, на этот раз от Совета торговцев Трехога, где заявлялось, что он не имеет права передавать какие бы то ни было документы кассарикскому Совету, пока на заседании не сможет присутствовать представитель от Трехога, который сможет обеспечить справедливый учет интересов этого города, он дал посыльному щедрые чаевые, выбросил послание за борт и отправился к Хеннесси.

— Эти грузы на причале — все, что нам осталось получить?

Хеннесси только что не зарычал из-за того, что его работу прервали, но все-таки извлек из футляра, закрепленного у него на поясе, скатанную в свиток грузовую декларацию и развернул её. Быстро пробежав по ней взглядом, он ответил:

— Те ящики, которые прислала Тилламон Хупрус, я только что погрузил, а сама она поднялась на борт сразу после них. По-моему, ещё два торговца свои товары не прислали. А, нет — один: вот как груз от Лоусона. Рад его видеть. Там должно быть ламповое масло, шесть рулонов плотного полотна и ещё запасные весла.

— Чего ещё не доставили?

— А, там всякая всячина от «Речных поставок Конторити».

— Там есть что-то, без чего нам никак не обойтись?

Хеннесси выгнул бровь и внимательнее вчитался в декларацию.

— Ну, Беллин будет недовольна, если хоть что-то придется оставить. Посмотрим. Ещё чай. Сколько-то у нас есть, но Беллин сказала, что нужно больше. Крючки для удочек. Ещё одеяла. Два лука и несколько дюжин стрел к ним. Ещё табак и кофе. Все будут недовольны, если мы уплывем без этого. И…

— Если эту партию доставят до того, как ты закончишь грузить товар от Лоусона, тогда бери все на борт. Если не доставят — забудь. Мы достаточно долго обходились без всего этого, придется обходиться до конца зимы. Как только на причале грузов не останется, мы отчалим.

— Отчалить тихо может уже не получится.

Лефтрин повернулся, чтобы проследить за направлением взгляда Хеннесси. Во многих отношениях Кассарик оставался новым и неустоявшимся поселением, и по его полицейским силам это было заметно. Работа в городской страже считалась временной — такой, за которую брались потому, что более выгодной не находилось, или потому, что у человека не было умений или репутации, которые позволили бы получить место получше. Это было видно по тому, как нестройно двигались по причалам направлявшиеся к ним стражники. Их было пятеро, в положенных стражникам зеленых брюках и туниках. Двое казались очень молодыми и имели испуганный вид. Один из мужчин оказался седобородым мужчиной с колышущимся брюхом. Он был вооружен пикой. Судя по их виду, никого из них не радовало полученное задание, и они были плохо знакомы с плавучими причалами и с тем, как по ним двигаются.

— Грузись и будь готов отчалить по моей команде. «Смоляной», дружище, будь готов помогать нам, если понадобится.

За стражниками шли торговец Полск и ещё один член Совета. Полск несла в руке футляр для документов. От спешки она запыхалась. Лефтрин не стал сходить с корабля, но перешел на корму, чтобы встретить приближающуюся делегацию. Скорее всего, они остановятся, глядя на него с причала, и попытаются поговорить, а это выгадает для его команды ещё немного драгоценного времени, чтобы принять все грузы на борт. Проходя мимо Скелли, он тихо спросил:

— Вся команда и пассажиры на борту?

— Кроме Большого Эйдера. Но он на причале, помогает грузить, и моментально сможет запрыгнуть на борт.

— Отлично. Будьте готовы. Предупреди наших пассажиров.

— Конечно.

Она протопотала в противоположном направлении.

Лефтрин натянуто улыбнулся и неспешно вышел на корму, зацепив большие пальцы за ремень. Как он и надеялся, при виде него стражники остановились и встали полукругом лицом к нему. Он смотрел на них сверху вниз, ничего не говоря, с выражением легкого любопытства на лице. Когда торговец Полск протолкалась ближе к нему, он перевел взгляд на неё, но продолжал молчать, предоставив ей задать тон этой конфронтации.

Она так запыхалась, что слова её прозвучали довольно вяло.

— Капитан Лефтрин, вы не ответили на те послания, которые направлял вам Совет торговцев.

Он выгнул бровь, демонстрируя свое удивление по поводу этого обвинения.

— Ну, наверное, не ответил. Но я сегодня довольно сильно занят и решил, что сначала разберусь со своими планами, а уже потом попробую назначить время встречи с Советом. Похоже, всем требуется, чтобы я уделил им время. — Он наклонил голову к плечу, словно для того, чтобы мысленно что-то подсчитать. — Вечером через шесть дней Совет устроит?

Он оперся руками о перекладину фальшборта, глядя на них сверху вниз и являя собой воплощение рассудительности и любезности.

Полск посмотрела в ту сторону причала, где шла погрузка.

— Судя по всему, вы готовитесь к отплытию!

Он посмотрел туда же, куда смотрела она.

— Просто грузим припасы, торговец Полск. Погрузка корабля требует времени, знаете ли: надо проводить учет, балласт судна следует изменить с учетом принятого на борт. С этим спешить нельзя. Речник приучается правильно использовать каждую свободную минуту, знаете ли. И, между нами говоря, разумный капитан не оставляет своей команде свободного времени. Иначе невозможно предсказать, в какие неприятности они встрянут. Кабацкие драки, появление на публике в пьяном виде и все такое. Вы ведь знаете, что такое матросы!

Он заговорщически ей ухмыльнулся и заметил, как по её лицу промелькнула тень растерянности. Может быть, её отправили сюда только на основании какого-то дикого слуха? Может, Совет отреагировал чересчур резко и заставил её глупо выглядеть?

— Ну что ж, капитан Лефтрин, может, мы и покажемся вам недоверчивыми, но нам хотелось убедиться, что вы понимаете: наши с вами дела не завершены. Мы не хотим, чтобы вы уплыли, пока не дадите нам полный отчет о том, что было обнаружено экспедицией.

— Право, торговец Полск, поскольку Совет отказался выплатить мне причитающееся вознаграждение, я определенно не считаю наши дела завершенными! Хотел бы надеяться, что Совет не решил, будто может меня оскорблять, а потом отправить меня и мою команду восвояси, не компенсировав то, что мы рисковали там, на реке, жизнью и здоровьем! Честность прежде всего, знаете ли, и мы имеем право ожидать оплаты! Я готов дать Совету день или три на то, чтобы обдумать ситуацию, но если тот вечер устраивает всех заинтересованных лиц, что ж: я буду рассчитывать на то, что мои деньги будут выложены на стол. У каждого контракта есть две стороны. Совет должен быть готов выполнить свою часть.

Он заметил, как её плечи чуть расслабились. Это — торги, нечто, понятное любому торговцу.

— Действительно, честность прежде всего, капитан Лефтрин, и кому этого не знать, как не Совету торговцев Кассарика! Мы будем рады обсудить выплату вашего вознаграждения, как только вы предоставите нам все то, что мы рассчитывали получить по завершении вашего прошлого плаванья. И я открыто заявляю, что мы будем ожидать, что нам будет предоставлена возможность увидеть и скопировать ваш вахтенный журнал, а также выданы дубликаты речных карт, которые вы, конечно же, составили. И вам следует помнить, что мы наняли для вас охотника, некого Джесса Торкефа. Ему поручалось поставлять экспедиции добычу, но помимо этого — вести запись всех событий и делать карты для Совета. Мы опечалены известием о его кончине и потрясены тем, что вы обвинили его в предательстве, но мы также знаем, что имеем право требовать, чтобы нам были переданы эти документы, а также все его личные вещи.

Лефтрин осторожно покосился на причал. На палубу поднимали последнюю порцию грузов. Скоро за ними последует Большой Эйдер.

— Ну, я не могу сказать, что разделяю вашу печаль по поводу его «кончины». И мне неизвестно, какие частные соглашения вы могли с ним заключать относительно заметок и карт, хоть и скажу открыто, что уверен: у него были другие «частные соглашения», которые имели большее отношение к убийству драконов ради прибыли и, возможно, договору с Калсидой. Как бы то ни было, он умер, а волна разлива накрыла мой корабль и унесла все, что не было надежно закреплено. Так что, боюсь, что даже если бы я был обязан исполнять за него условия его контракта (а я, безусловно, не обязан этого делать), я бы этого сделать не смог. Я предложил бы вам внимательнее присмотреться к тому, кто рекомендовал вам этого человека. Джесс Торкеф был предателем, и тот, кто отправил его на борт моего корабля, сделал это с дурными намерениями.

Лефтрин услышал, как Эйдер грузно перепрыгнул на палубу. Он повернул голову и улыбнулся Скелли, которая неслышно подошла к нему.

— Отдавай концы, — сказал он разговорным тоном, а потом снова повернулся к стоящей на причале делегации. — Вам стоит посторониться, — посоветовал он любезно. — Нам нужно встать другим бортом, чтобы продолжить загрузку. Это займет всего минуту.

— Он отплывает! — прошипел член Совета, стоявший рядом с Полск, а потом крикнул страже:

— Не позволяйте ему отдать концы! Хватайтесь за швартовы! Не дайте им уйти!

— Рубите концы, если понадобится, — посоветовал Лефтрин хладнокровно.

Передний швартов уже втаскивали на борт, Сварг встал к рулевому веслу. Стражник с пикой шагнул, чтобы задержать кормовой швартов. Большой Эйдер пожал плечами, покачал головой при мысли о подобной бесхозяйственности и наклонился, чтобы отцепить причальный канат от утки «Смоляного». Он выбросил конец за борт, и «Смоляной» отошел от причала.

— К шестам! — выкрикнул Сварг, и команда взялась за дело, словно ими управлял единый разум.

— «Смоляной»? — тихо попросил Лефтрин, и живой корабль откликнулся невидимым мощным ударом скрытых под водой задних лап.

Лефтрин был рад, что держался за перила. Когда баржа рванулась вперед, Большой Эйдер вскрикнул от неожиданности, и его повело вбок. Крики изумления наблюдающих за происходящим стражников породили в капитане одновременно и удовлетворение, и тревогу. Лефтрин гордился способностями своего модифицированного живого корабля, но при этом обычно старался держать особенности «Смоляного» в тайне. С тех пор, как истинное происхождение диводрева было всеми признано, его использование людьми не только осуждалось, но и было запрещено Тинтальей. То, что драконы, которых он сопровождал вверх по течению реки, приняли «Смоляного», капитан приписывал терпимости Меркора. Ему совершенно не хотелось, чтобы об особенностях его корабля стало известно всем.

— Хватит, корабль, — предложил он тихо, и хотя «Смоляной» продолжил грести, он стал делать это тихо — так слабо, чтобы казалось, будто его команда обладает просто исключительными, но не сверхъестественными, способностями.

— У нас сопровождающие, капитан, — объявил ему Хеннесси.

Лефтрин обернулся посмотреть — и тихо выругался. Либо Совет решил, что городской стражи для выполнения задания будет недостаточно, либо несколько владельцев небольших судов решили, что преследование «Смоляного» приведет их к настоящему кладу. Слухи по всем городам торговцев распространялись невероятно быстро, так что Лефтрина не удивило бы, если бы менее влиятельным торговцам стало известно о том, что экспедиция «Смоляного» обнаружила Кельсингру, но отказывается сообщать о том, где этот город находится. Несомненно, они вознамерились упорно его преследовать, пока он не выдаст, куда именно направляется. А он был совершенно уверен в том, что у них ничего не получится. Он ухмыльнулся:

— Держись от них на расстоянии, но нет нужды…

Он не успел закончить фразу: «Смоляной» взял дело на себя. На этот раз волны по реке пустили не его лапы, а хорошо рассчитанный удар скрытого под водой хвоста, заставивший идущие у него в кильватере суденышки отчаянно закачаться. На секунду двигавшийся у самой поверхности серой речной воды хвост стал заметен, а потом живой корабль рванулся вперед, а матросам на суденышках пришлось прилагать все силы, чтобы их не захлестнули поднятые им волны. Кое-кому этого сделать не удалось, и Лефтрин содрогнулся, сочувствуя им. Выкарабкивающиеся из воды матросы получат немалые ожоги.

Резкий рывок «Смоляного» чуть не сбил членов его команды с ног. Он понесся вверх по течению, и крики изумления, которые издавали все свидетели, заставили Лефтрина поежиться. Теперь отпираться будет бессмысленно: некоторые очень быстро сообразят, в чем дело. Хорошо, что они со «Смоляным» не собираются возвращаться ни в один из городов Дождевых чащоб до конца весны. Возможно, к этому времени слухи и пересуды немного стихнут.

Тем не менее за «Смоляным», быстро идущим против течения, все ещё пытались угнаться остатки флотилии из мелких судов. Хеннесси подошел посоветоваться:

— Они не попытаются взять нас на абордаж?

Лефтрин покачал головой:

— Им и сейчас еле удается от нас не отстать. А когда стемнеет, они ослепнут. Им придется пришвартоваться на ночь. А мы швартоваться не станем.

— «Смоляной» сможет идти вверх по течению в темноте?

Лефтрин ухмыльнулся:

— Я в этом не сомневаюсь.

* * *

— Итак, мы отправились к новым приключениям, — проговорила Малта.

Голос у неё дрожал. Она откашлялась, притворяясь, будто дело совсем не в этом, но Рэйн обнял её за плечи.

— Возможно и так, дорогая. Но на этот раз мы вместе. Все трое.

Подняв полотняный полог их укрытия и пролезая к ним, Тилламон тихо вздохнула.

— Четверо, если меня посчитаете, — сказала она.

Она широко улыбалась, а в глазах её горел непонятный Малте огонь.

— Тебе не страшно? — спросила она у золовки. — Мы ведь понятия не имеем, куда направляемся, и насколько далеко нам предстоит уплыть. Капитан Лефтрин говорит, что впереди нас ждут испытания и холода. Мы расстались с домом, Са знает, насколько. А ты улыбаешься?

Тилламон рассмеялась, отбрасывая назад свою вуаль. Когда она в последний раз улыбалась? От смеха у неё задергались свисающие со щек наросты.

— Конечно, мне страшно! И я не представляю себе, что нас ждёт впереди. Но, Малта, я, наконец, живу! Я выхожу в мир самостоятельно. И судя по тому, что мне рассказал Рэйн, я направляюсь в город и небольшую колонию людей, где мне больше не придется носить вуаль или слышать себе вслед ворчание. Я рассталась с домом? Скорее, я рассталась с матерью, но, думаю, она все поймет. И у меня такое чувство, будто я направляюсь домой, а не оставляю его позади.

Она устроилась на палубе рядом с отгороженной для Эфрона постелью и нежно улыбнулась закопошившемуся и готовому проснуться малышу.

— Можно мне взять его на руки? — жадно спросила она.

* * *

Солнце уже спешило к линии холмов, когда Хеби перенесла их через реку назад. Ветер нагонял облака, затягивающие вечернее небо, потоки влажного воздуха проносились мимо лица Тимары, но только щеки у неё горели от холода. Даже её ногам и икрам, обтянутым чешуйчатыми полусапожками Старших, было тепло. И благодаря материалу её обуви ей было надежнее сидеть на гладкой спине Хеби. Она крепко вцепилась в одеяние Рапскаля, а рюкзак с набранными ими артефактами они пристроили между собой. Она наклоняла голову под жестокими поцелуями ветра, прижимаясь к спине Рапскаля. Подавляя свой страх, она сосредоточила взгляд и мысли на тех благах, которые они везут друзьям. Она не была уверена, что все хранители смогут подобрать тунику или брюки себе по размеру, но, скорее всего, многим удастся воспользоваться новыми вещами, а с теми, кому не найдется наряда Старших, остальные смогут щедро поделиться своей поношенной одеждой. Благодаря ей и Рапскалю сегодня всем станет чуть уютнее.

Словно читая её мысли, Рапскаль бросил через плечо:

— Ты ведь понимаешь, что Элис это не понравится. Он скажет, что нам следовало оставить все на своих местах, чтобы она все зарегистрировала прежде, чем мы что-то передвинем. Не исключено, что она даже будет пытаться заставить нас вернуть все обратно.

— Я с ней поговорю, — уверенно пообещала Тимара.

Несмотря на разницу в возрасте, они с Элис подружились. Поначалу она чувствовала себя неловко в обществе этой женщины, которая была настолько старше неё самой, но её покорило то, с каким восхищением Элис относилась к её умению охотиться и ловить рыбу. Тимара не могла предсказать, как подруга отреагирует на те новенькие вещи Старших, которые они сейчас везут с собой. Вряд ли Элис согласится с тем, что наилучшее применением для них — это раздать все вещи хранителям. Однако ведь сама Элис носила древнее одеяние из развалин Трехога. Не будет же она настолько лицемерна, чтобы лишить хранителей такого же комфорта!

— Нас ждут! — объявил Рапскаль громко, чтобы ветер не унес его слова. — Смотри!

Она подняла голову и, сощурившись, посмотрела вниз. Совершенно верно: хранители собрались на берегу реки, и даже некоторые из драконов спускались вниз по склону. Золотой Меркор уже был на месте. Голова у него была поднята, и он внимательно присматривался к ним.

— Наверное, они за нас тревожились! — крикнула она Рапскалю.

— Ну и глупо. Мы можем о себе позаботиться, — величественно заявил он.

Она ощутила волну беспокойства, услышав, как он отделяет их двоих от всех остальных. Похоже, он решил, будто что-то изменилось — что-то очень важное. Так ли это? Не принял ли он прошлую ночь как признание, что он — её избранник? Можно ли считать происшедшее таким признанием?

«Нет!» — решительно ответила она на свой вопрос.

Она совокупилась с ним — но и только. Это было мимолетным порывом и не налагало на неё каких-то обязательств по отношению к нему. Она не заглядывала далеко вперед.

Они начали описывать круги над собравшимися на берегу хранителями. Торжествующе затрубив, Хеби начала плавный спуск к земле — и все это время Тимара гадала, понимает ли Рапскаль это столь же ясно, как она сама.

* * *

Задрав голову, Татс смотрел на кружащуюся над их головами красную драконицу. Дождь и ветер пытались слепить его, но он сощурил глаза и решил, что не обманулся. В Хеби что-то изменилось. Её крылья казались более пропорциональными, её полет — более уверенным. И она сверкала и сияла даже в тусклом свете этого хмурого дня. Когда драконица подлетела ближе, он различил у неё на спине двух седоков. Облегчение боролось в нем с ревностью. Тимара цела, но она с Рапскалем! А потом пробившийся сквозь облака луч солнца упал на всадников — и они заблестели так же ярко, как драконица, которую они оседлали.

— Что это на них надето? — изумился он вслух.

— Где Синтара? Почему она не возвращается с ними?

Это присоединившаяся к хранителям Элис ответила на его вопрос своим собственным.

— Синтара охотится. — Это сообщил Меркор. Золотой дракон и его хранительница, Сильве, смотрели в небо. — Она обрела крылья и силы. Теперь, когда она может охотиться сама, она не будет так сильно полагаться на Тимару.

— А это значит, что Тимара сможет помогать кормить остальных из нас, — сурово отметил черно-синий Кало.

— У тебя есть хранитель, и твой хранитель — охотник. Тебе не должно требоваться дополнительное внимание.

С этими словами в эту группу вклинился Сестикан. Он был не таким массивным, как Кало, но создавалось впечатление, что он часто пытается спровоцировать этого крупного самца на ссору. Татс вмешался в разговор прежде, чем Кало успел отреагировать:

— Мы, хранители, делаем все, что можем, чтобы добыть вам всем мясо.

— И тем не менее мы всегда голодны.

Кало не отрывал взгляда от алой драконицы. Хеби уже подлетела ближе и кружилась невысоко, собираясь приземлиться. Её приземления неизменно получались интересными. Татс подозревал, что они представляют собой скорее результат проб и ошибок, а не ясного воспоминания предков о том, как следует приземляться дракону. И этот раз не стал исключением. Драконица описывала петли совсем низко, стараясь погасить скорость движением против ветра. Она выбрала длинную и ровную полосу берега, и все прекрасно знали, что оставаться у неё на пути нельзя. Она широко раскинула крылья и откинулась назад. До этого её передние лапы были аккуратно прижаты к туловищу, а задние — вытянуты вдоль хвоста, а теперь она резко их выпрямила. Как только её задние лапы коснулись земли, она быстро сделала ими несколько нетвердых шагов, а потом упала на передние лапы и остановилась, сильно ударив хвостом, который стал ещё одной точкой опоры. Рапскаль при этом держался верхом весьма уверенно, а вот Тимара крепко цеплялась за него, уткнувшись лицом ему в спину. Как только Хеби остановилась, Тимара начала сползать по её плечу.

Татсу безумно хотелось рвануться вперед и подхватить её на руки, однако он сдержался. Он не знал, как она отреагировала бы на подобный поступок.

— На них одеяния Старших!

Эти слова вырвались у Элис, и удивление мешалось в её тоне с ужасом. Когда Рапскаль соскользнул вниз следом за Тимарой, Татс услышал изумленные возгласы и смех других хранителей. Яркие цвета на мужчине смотрятся нелепо — именно такой была первая презрительная реакция Татса. Однако тут Рапскаль картинно поклонился им всем — и его одежды внезапно стали казаться не только подходящими к его высокой стройной фигуре, но и элегантными. Это было одеяние, подобающее Старшему — такому же яркому, каким стал сам Рапскаль. И не стал ли он ещё более алым по сравнению с тем, каким его в последний раз видел Татс?

Татс перевел взгляд на Тимару и понял, что его первое впечатление было верным. За эту ночь она изменилась — и дело было не только в надетом на ней платье. Чешуя у неё на лице, прежде бывшая чуть синеватой, теперь стала темно-индиговой с серебряными прожилками. Она обвела взглядом круг встречающих, и когда очередь дошла до Татса, их глаза встретились. Он сразу же все понял. А она отвела взгляд.

В ушах у него зашумело, по телу пробежала еле заметная дрожь. Он почувствовал, что качается на ветру, словно дерево, готовое рухнуть на землю. Он все знал — и в то же время ему казалось невозможным, чтобы это было правдой. Она отдалась Рапскалю! Долгие годы их знакомства, их близкая дружба, его отчаянное ухаживание последних месяцев — все это ничего для неё не значило. Она предпочла ему Рапскаля. Он попытался не гадать, поцеловала ли она его первой, не хотел представлять себе, как они бросились друг к другу в порыве страсти — или, ещё хуже, сближались медленно, с блаженной неспешностью.

Хеби отошла, не обращая внимания на собравшихся хранителей и других драконов, и начала спускаться к реке, чтобы попить. Татс застыл на месте, оцепеневший и с остановившимся взглядом, а другие хранители рванулись вперед, затопив прилетевших вопросами:

— Что вчера случилось в городе?

— На улицах был пожар? Мы видели свет повсюду!

— Где Синтара? Она теперь и правда может летать?

— Почему Синтара не вернулась?

— Откуда у вас эта одежда?

Вопросы так и сыпались на них, а Рапскаль и Тимара отвечали одновременно. Татс увидел, как Тимара разворачивает сверток, который они привезли, и начинает вытаскивать оттуда туники, длинные одеяния, брюки и обувь. Казалось, никто не замечал, что дождь усиливается и ветер крепчает. Тимара раздавала одежду, едва успев её встряхнуть, и хранители возбужденно и радостно вскрикивали. Ликование царило до тех пор, пока Элис внезапно не повысила голос, закричав:

— Прекратите! Перестаньте их дергать и так грубо с ними обращаться! Немедленно все положите!

Радостный шум стих, и взгляды всех собравшихся обратились на удачненскую женщину, которая стремительно приближалась к тесной группе хранителей. На её щеках пылали алые пятна гнева, и она дрожащим от ярости голосом вопросила:

— Тимара и Рапскаль, о чем вы думали, когда забирали вещи из города? Мне необходимо точно знать, где именно вы их нашли, и нам надо их измерить, и…

— Элис. Прошу тебя. — Тимара ответила гораздо более тихо и почти спокойно. — Я понимаю, что для тебя значит этот город. Я знаю, что тебе хочется узнать все его тайны, и что ты считаешь, будто нам нельзя даже пыль на полу потревожить, пока ты про неё не напишешь. Я понимаю, что…

— Ты ничего не можешь понять! — По напряженному голосу Элис было заметно, что она пытается справиться с собой. — Ты ещё наполовину ребёнок и не знаешь мира, если не считать тот лес, в котором ты росла. Если бы ты жила в Удачном, видела поток сокровищ и артефактов Старших, проходящий через рынок, чтобы рассеяться и потеряться в большом мире… Это удивительные вещи, но к ним относятся, как к диковинкам, которыми могут наслаждаться только богачи и коллекционеры. И в половине случаев людям, у которых эти вещи оказываются, нет никакого дела до того, откуда они взялись — им важно только удивить окружающих своим новым приобретением.

Тимара молча застыла под обрушившимся на неё потоком слов. Её лицо оставалось неподвижным. Татс заметил, как это смутило Элис: её голос, продолжающий звучать в тишине, начал чуть дрожать.

— Я многие годы изучала Старших, работая с отдельными кусочками, которые грабители и хищники оставили ученым, пытающимся их понять. Раз за разом я досадовала, получая несколько страниц какой-то рукописи, обрывок длинного гобелена, явно сделанного в честь какого-то важного события, или несколько инструментов, для которых, знай я, где они были найдены, можно было бы определить их назначение. У нас есть шанс — и, боюсь, этот шанс будет у нас очень недолго — до того, как орды обрушатся на Кельсингру и превратят её в голый камень и мусор. Неужели вы начнете её разрушать ещё до того, как они сюда доберутся? Неужели вам нет дела до вашего наследия?

Её слова были встречены молчанием. Татс чувствовал себя опустошенным. «Это день разрушений, — подумал он. — Разбито моё сердце. Разорвана дружба тех, кто добирался сюда вместе. Сегодня мы все отдаляемся друг от друга».

Элис говорила с хранителями с позиций их общей истории — той, в которой его народ практически не играл роли. У него не было предков, которые бы жили в Дождевых чащобах. То, что он начинает покрываться чешуей и приобретает телесные признаки Старшего, вызвано теплым отношением его драконицы. Слова Элис напомнили ему о том, что он вошел в эту экспедицию как чужак, будучи единственным хранителем, не измененным Дождевыми чащобами. У него появилось ощущение, будто он не имеет здесь права голоса — и тут же с новой болью подумал: не поэтому ли Тимара предпочла ему Рапскаля? Может, это общее происхождение для неё важнее долгих лет их дружбы?

— Никто не будет разрушать Кельсингру, — внезапно сказал Рапскаль. Он был так молчалив, что Татс решил, будто он прячется от осуждения Элис, выставляя вперед Тимару. Но теперь он подал голос, причем настолько уверенно, что его слова заставили замолчать даже Элис. — Мы этого не допустим, — добавил он, — потому что это действительно наше наследие. Кельсингра — это город Старших. Верно. Но это не нечто мертвое, что надо просто изучать. Оставить город таким, какой он сейчас, было бы не меньшим небрежением, чем его разорение в поисках его тайн. Элис, тебе достаточно просто открыться городу, чтобы понять: он не хочет прятать от тебя свои тайны. Он хочет поделиться с тобой. Город жив и ждёт, чтобы мы в него вернулись. Присутствие драконов его разбудило. Не знаю, что именно сделала Синтара и чего не делала до неё Хеби: возможно, она помнит о городе и о том, как ему положено работать, больше, чем помнит моя Хеби. Возможно, она напомнила городу о том, что ему необходимо знать, чтобы пробудиться. Не могу точно сказать. Однако город действительно проснулся и ждёт нас. Позволь, я расскажу тебе, что мы там нашли, мы с Тимарой. Я хочу, чтобы ты знала все до мелочи. Можешь все записать, если хочешь, хотя в этом нет нужды. Я хочу, чтобы вы все узнали то, что мы теперь знаем! А мы знаем гораздо больше, чем могут рассказать тебе холодные каменные стены и поломанные инструменты! Там есть здание, которое было купальней для драконов. Внутри него в комнатах тепло, а постели мягкие. Мы нашли одежду, которая словно приспосабливается к нашим фигурам. Пусть мы с Тимарой и голодны, но зато сейчас мы чистые и согревшиеся — чего со мной не было уже много недель. А когда наши драконицы лежали в теплой воде, то снова выросли, как было тогда, когда они нашли место обогрева в реке, по дороге сюда. Этим утром, когда Синтара проснулась, она взлетела и отправилась охотиться. Теперь она сама добывает себе мясо, как и положено дракону, и летает, как положено дракону.

Не только хранители придвинулись ближе, завороженно слушая Рапскаля. Жадное внимание драконов ощущалось как нечто почти материальное.

Рапскаль попытался смягчить свой голос, но у него это не очень хорошо получилось.

— Элис, вместо того, чтобы пытаться сохранить мертвый город, нам надо думать о том, как переправить на тот берег остальных драконов и всех хранителей. Чтобы стать Старшими до конца, нам всем надо оказаться там. И нам нужно, чтобы и ты оказалась там. Как только мы там устроимся, ты сможешь изучать наш живой город столько, сколько пожелаешь. Но ты не должна пытаться отнять у нас то, что нам необходимо, чтобы стать Старшими. Тебе следует регистрировать и записывать то, как мы пришли в город, разбудили его и снова оживили. Вот что теперь должно стать твоей задачей.

Татсу трудно было сосредоточиться на словах Рапскаля и понять их смысл. И не потому, что тот говорил о чем-то сложном: ревность и зависть гудели у него в ушах. «Он мой друг!» — напомнил он себе, однако это не помогло ему обуздать свои чувства. Рапскаль стоял перед ними всеми бок о бок с Тимарой, разодетый по-королевски, и со спокойным достоинством мужчины описывал им всем их общее будущее. Он говорил смело. И дело было не просто в том, как на него смотрела Тимара, или как Элис явно глубоко задумалась над тем, что он им сказал. Все было настолько очевидно, как если бы это Са возложил на плечи Рапскалю мантию вождя. Все то, чем мечтал овладеть и чего хотел добиться Татс, Рапскаль уже получил и добился. Татс отправился в такую даль, надеясь, что, наконец, почувствует себя своим. Однако то место, которое он надеялся занять, уже присвоил другой.

Он почувствовал, как Фенте легко прикоснулась к его мыслям. Его зеленая королева, одна из самых маленьких драконов, передала ему утешение — и свое недовольство им. «Пока ты принадлежишь мне, ты здесь свой, — заверила она его. — Перестань думать о поиске подруги. У тебя впереди есть для этого ещё много лет — многие десятки лет, большой срок по человеческим понятиям. А я вижу вот что: Хеби и Синтара добрались до города, и теперь они могут летать и охотиться, тогда как я по-прежнему голодаю. Как ты переправишь меня в город, чтобы я смогла купаться, расти и летать? Вот что должно занимать твои мысли прежде всего!»

Его затопила волна спокойствия, которое было приправлено удовольствием и радостью из-за того, что его драконица снизошла до разговора с ним. Разумом Татс понимал, что так проявляется действие драконьих чар. Однако сердцем он был рад отстраниться от своей уязвленной гордости и сосредоточиться на той цели, которую предложила ему драконица. У него есть свое место в этом мире, и его ценят. Фенте так сказала. Пусть его человеческие заботы уходят прочь. Ему надо заботиться о своей драконице.

Элис продолжала обдумывать сказанное Рапскалем. Остальные дожидались её реакции. Татс воспользовался этой паузой и высказался от лица драконов:

— Как хранители, мы тоже имеем срочное дело. Нам необходимо переправить драконов в город. Это очевидно. Некоторые из драконов способны делать короткие перелеты. Сейчас наша первая задача — это добиться такого полета, чтобы они смогли пересечь реку.

Меркор фыркнул. Этот звук не был громким, однако все сразу же повернулись к золотому дракону.

— Хранители не могут учить дракона летать. Драконам необходимо вспомнить то, что все мы когда-то знали. Однако Татс прав. Это должно стать нашей единственной целью, с рассвета до заката. Некоторые из нас и раньше пытались. Другие удовлетворялись жалобами и недовольством. Итак, знайте: те из нас, кто освоит полет, оставят вас здесь без всяких сожалений. Начинайте сегодня же. Становитесь драконами — или умрите здесь.

Тишина, наступившая после его слов, была мрачной. Никто из собравшихся драконов ничего не сказал. Спустя короткое время Элис нарушила молчание.

— Я приняла решение насчет города, — начала она.

— Твое решение не имеет значения. — Тон Меркора был мягким, почти добрым по драконьим меркам. Однако при этом он был неумолимым. — Решение принимать не тебе. Рапскаль почти понял истинное положение дел. Город жив и ждёт нас. Но это не город Старших. Действительно, это они его построили, и они жили в нем рядом с нами. Однако Кельсингра была создана для драконов. Как только мы пересечем реку, Элис, мы оживим город. Мы разрешаем тебе отправиться с нами. Всегда существовали книжники, люди и Старшие, которые записывали наши жизни и мысли. Мы всегда возвышали наших поэтов, певцов и тех, кто прославлял нашу жизнь. Для тебя среди нас будет место. И честь.

Он повернул голову, обводя взглядом хранителей.

— Оденьтесь так, как подобает тем, кто служит драконам. И отправляйтесь охотиться, вы все. Нам понадобится много мяса. Теперь ваша главная цель — это давать вашему дракону силу. Мы будем летать. Когда мы переберемся в Кельсингру, вы все отправитесь с нами, и город снова станет нашим.

* * *

^{Второй день месяца Рыбы — седьмой год Вольного союза торговцев.}

^{От Детози, смотрительницы голубятни в Трехоге, — Рейалу, исполняющему обязанности смотрителя голубятни в Удачном.}

Рейал, я счастлива, что снова имею право отправлять тебе голубей и могу сообщить, что ради разнообразия все наши новости — хорошие. После того как мы с Эреком окурили наши чердаки, у нас больше ни одной птицы не погибло из-за красных вшей. Я ничего не говорила о том, насколько плохо поначалу приняли Эрека другие смотрители, в том числе и главный смотритель Трехога. Теперь я с радостью сообщаю, что все они выразили свое восхищение тем, как мудро он разрешил эту кризисную ситуацию, и обращаются с ним так, как заслуживают его умения и знание голубей. Я так горжусь твоим дядюшкой!

Ибо такова, конечно, моя следующая хорошая новость. Несмотря на множество волнений и происшествий, которые обычно сопровождают любое важное событие, мы с Эреком теперь женаты. Наша свадебная церемония прошла на самой высокой платформе лесного полога и получила благословение солнца, ветерка, благоухавшего цветами, и танца бабочек. Мы оба были бы согласны дать наши обеты в гораздо менее торжественной обстановке, но поскольку твои дед и бабка совершенно не ожидали, что я смогу выйти замуж, то, кажется, почувствовали необходимость хвастаться этой свадьбой! А красота этой церемонии останется со мной до конца наших дней.

А теперь мне пора хорошенько подумать о том, что следует упаковать, чтобы взять с собой в Удачный. И что ещё сложнее, мне придется решить, что оставить здесь, и проститься с моими птицами. Предупреждаю: позаботься о том, чтобы клетки и чердаки твоего дяди к нашему приезду были в идеальном порядке! Он только и говорит о том, как снова встретится со своими голубями. Меня пугают вуали, которые мне придется надевать во время пути в Удачный, и мне тяжело думать о том, что я буду ходить с закрытым лицом по его городу у моря. Но, конечно, ради того, чтобы быть с Эреком, можно пойти на любые жертвы.

Детози

Глава 14

ПОКУПКИ

— Мне, право, непонятно, что, по-твоему, я могу тут сделать. И почему я вообще должен что бы то ни было делать.

Гест произнес эти слова, прекрасно зная, какую реакцию они вызовут у его отца. Этот человек был настроен против Геста с самого первого дня его появления на свет. Ещё подростком он понял, что с тем же успехом может получать удовольствие, провоцируя его, потому что торговец Финбок будет вести себя как напыщенный дурень, как бы хорошо сын с ним ни разговаривал. А после недавно пережитого испуга было необычайно приятно вести себя вызывающе, не содрогаясь при этом от страха. Вот почему он произнес эти слова, после чего очень неспешно откинулся на спинку кресла, словно чувствуя себя совершенно непринужденно.

Багровое лицо отца покраснело ещё сильнее, а левое веко начало дергаться. Он шумно выдохнул через пронизанный красными венами нос. Такое состояние его лица по большей части было результатом молодости, проведенной на палубе корабля, когда он совершал торговые рейсы в северные страны, а не его нынешнего пристрастия к темным винам. Хотя, конечно, сегодня торговец Финбок пил. И винобыло отличного года урожая, кстати. Ожидая, пока отец сформулирует свое недовольство, Гест сделал небольшой глоток из своего бокала. Да. Очень славный букет. Кажется, это привкус вишни? Он поднес бокал к лучам зимнего вечернего света, лившегося в окна. Чудесный цвет. Однако рука, державшая бокал, все ещё была забинтована, и при виде этого он моментально растерял все удовольствие от вина. Порезы на носу и груди оказались тонкими и неглубокими: они быстро зажили, и их легко было скрыть. А вот его рука стала постоянным напоминанием о человеке, который так сильно его напугал и унизил. Гест скрипнул зубами — и запоздало заметил, что его отец снова заговорил.

— Что до того, что ты можешь сделать, то ты можешь отправиться и привезти свою жену домой! А что до того, почему ты это должен сделать, так это ради того, чтобы не позорить имя своей семьи. Ради твоего брака. И ради того, чтобы заиметь наследника твоей ветви. И чтобы положить конец сплетням обо всем этом.

— Сплетням? — Гест выгнул одну изящную бровь. — А что, есть сплетни? В моих кругах я ничего не слышал. Для моих друзей то, что Элис меня бросила, — это старая история. Печальная и унылая, но совершенно не достойная сплетен. Весь интерес прошел уже много месяцев назад. К тому моменту, как я вернулся из торговой поездки в Джамелию, положение уже устоялось. Она исчезла. Я старался относиться к этой женщине как можно лучше, но она сбежала. С моим секретарем. Была некая драма, когда считалось, будто они погибли во время того наводнения, но теперь, когда мы узнали, что они оба живы и здоровы, то о чем ещё говорить? Она меня оставила — и, откровенно говоря, её отсутствие меня только радует. Я счастлив от неё избавиться.

Гест поправил складки кружева на манжете. Эта рубашка была совсем новая, сшитая в столице Джамелии по самой последней моде. Ему нравилось, как кружево сохраняет форму половины чашечки, прикрывая его изящные пальцы, хотя втайне их крахмальная колкость его раздражала. Иногда за произведенное впечатление приходится расплачиваться. Точно так же, как ему приходится платить за наем головореза, заверившего его в том, что сможет выследить и устранить калсидийца. Нанятый им тип имел ничем не запятнанную репутацию негодяя. Было довольно забавно встречаться с ним тайком в мерзкой прибрежной таверне. Гаррод был на несколько лет старше Геста, а его уши были настолько обильно усеянными крошечными сверкающими серьгами, что напоминали перламутровые раковины.

— Одна за каждого приконченного человека, — пояснил он Гесту.

— И скоро ты добавишь ещё одну, — ответил Гест, придвигая к нему сверток с деньгами.

Гаррод кивнул, сверкнув белоснежными зубами. Взгляд у него был уверенный. Идеальный человек для этого дела. В другое время Гест нашел бы его привлекательным в совершенно ином смысле. Улыбнувшись этому воспоминанию, он поднял взгляд к полным ярости глазам отца.

Торговец Финбок подался вперед и поставил свой бокал на столик рядом с собой.

— Ты, и правда, настолько туп? — вопросил он с отвращением. — Просто «избавиться от неё»? Упустить наилучший шанс, который судьба бросила прямо в твои руки?

Он с ворчанием встал и начал расхаживать по комнате.

Комната была хорошая, и зимой в ней было очень светло. Гест предвкушал тот момент, когда сможет назвать её своей. Конечно, когда он её унаследует, то сделает наряднее, изменив цвета и стиль отделки. Занавески здесь все того же скучного коричневого цвета, какие висели на окнах все последние десять лет. Они хорошего качества, конечно, раз их хватило на столь долгий срок, но все-таки для того, чтобы казаться по-настоящему процветающим, следует идти в ногу со временем. А среди удачненских торговцев способность производить впечатление процветающих даже в тяжелые времена была ключом к истинному процветанию. Никому не хочется торговать с человеком, которому перестало везти. Если будешь у него покупать, то, скорее всего, получишь некачественный товар, потому что на другой у него денег не хватит. И уж упаси тебя Са пытаться что-то продавать такому человеку: он будет только ныть из-за дороговизны вместо того, чтобы пытаться вести торг честно и жестко. Да, конечно: новые драпировки — это первое, чем он займется, когда эта комната перейдет в его собственность.

— Ты вообще хотя бы слушаешь меня? — рявкнул его отец, и тут же зашелся в кашле.

— Прошу прощения, отец. Я отвлекся, любуясь садом. Но я уже весь внимание. Что ты говорил?

— Я не стану повторяться, — надменно заявил его отец, и мгновенно нарушил собственное слово. — Если ты сам не в состоянии понять, от чего отказываешься, мои слова тебя не убедят. Но, возможно, это сделают мои действия. Так что будем говорить прямо, сын и наследник. Если ты желаешь сохранить оба эти именования, отправляйся в Дождевые чащобы, найди свою жену, выясни, из-за чего она была с тобой несчастлива, и измени это. И сделай это по возможности без лишнего шума. Если ты будешь действовать быстро, если сможешь привезти её домой довольной, то, возможно, наша семья ещё успеет заявить свои законные права на долю в том, что они нашли.

— Что?!

Гест невольно почувствовал резкий прилив изумления и интереса.

Его отец раздраженно вздохнул.

— Твоя репутация хитроумного торговца явно сильно преувеличена. Я знаю об этом уже много лет. Но неужели ты действительно не обратил внимания на то, что, с твоим согласием или без него, Элис подписала контракт как член экспедиции «Смоляного»? Эта экспедиция, по слухам, открыла в верхнем течении реки Дождевых чащоб неслыханные богатства. Не просто жилища Старших и те артефакты и сокровища, которые там находятся, но и громадные участки пригодных для сельского хозяйства земель. Так утверждают слухи. Все знают, что живой корабль «Смоляной» и капитан Лефтрин ненадолго возвращались в Кассарик. Я слышал, что он поссорился с Советом и отказался отдать свои карты реки. Он обвинил Совет в том, что они посадили на его корабль шпиона, и даже дал понять, что некоторые из его членов были в сговоре с калсидийцами, которых больше интересовало убийство драконов, чем соблюдение нашего договора с Тинтальей.

— Калсидийцы!

Это слово свинцовой каплей упало с его языка, и его захлестнула волна ужаса.

— Ну, это нелепость! Можно подумать, будто кто-то из торговцев станет сговариваться с калсидийцами, не говоря уже о том, чтобы не выполнить честно заключенный контракт! Так что Совет вполне справедливо отказался ему заплатить. Тем не менее на следующий же день он весьма неплохо оснастил свой корабль, пользуясь кредитом, полученным от семейства Хупрус. Мне нет нужды напоминать тебе о том, что семья Хупрус много лет контролировала львиную долю торговли диводревом, поступавшим из Трехога. Так как эта торговля была у них отнята, Джэни Хупрус наверняка искала для своей семьи новые способы вложения денег. Она не дура. Подозреваю, что они заключили собственную сделку с Лефтрином и намерены присвоить новую находку. Кроме того, мне стало известно, что капитан Лефтрин отправил в Удачный голубей, чтобы заказать домашних животных! Племенных животных! Овец, коз и кур. И семена зерновых, и другие семена. Виноградные лозы и две дюжины саженцев фруктовых деревьев. Если сложить все это вместе с кое-какими намеками, сделанными членами его команды, то в результате получатся сельскохозяйственные угодья. Очень может быть, что они совершили самое значительное открытие с момента первой находки в Трехоге.

Гест потерял дар речи. Он знал, что у его отца есть агенты — люди, склонные читать получаемые их нанимателями послания, люди в Трехоге и Кассарике, готовые отправить птицу при малейшем намеке на выгоду. Однако это превосходило все слухи о прибылях, на которые прежде делал ставки его отец.

— Итак. По твоему разинутому рту я вижу, что ты, наконец, меня слушаешь! Так что позволь изложить тебе все остальное. Элис, как член этой экспедиции, имеет законное право на то, что они нашли. Потому что экспедиция «Смоляного» заявляет свои права не только на знание дороги, но и на само свое открытие. Советы Трехога и Кассарика сейчас это оспаривают, говоря, что раз это они наняли корабль и охотников, то и все ими найденное принадлежит им. Капитан экспедиции «Смоляного» и хранители, отправившиеся с драконами, это, конечно, оспаривают… Ну надо же: ты разеваешь рот, словно рыба! Ты никакого внимания на все это не обращал, верно? Тебя интересовало только то, что твоя жена сбежала, и теперь ты и твои друзья-холостяки можете валяться, пить и гулять в её доме, как вам заблагорассудится!

Эти слова задели Геста. Достаточно неприятно уже то, что его отец так хорошо продумал этот вопрос, тогда когда ему самому этот аспект даже в голову не приходил, так он ещё и насмехается над его изумлением!

— В её доме? Это мой дом, и уж конечно я вправе вести себя в нем так, как пожелаю, и развлекать там, кого захочу.

— Да уж, ты много лет только это и делал, — посетовал его отец. — Знаю я, что за развлечения ты любишь. И, подозреваю, что именно поэтому твоя жена предпочитает твоему обществу общество твоего секретаря.

Гест усилием воли сохранил невозмутимость. Глоток вина, чтобы вернуть себе уверенность. Не допустить, чтобы разговор пошел в этом направлении. Не подтверждать, не отрицать, не бросать вызов.

— По правде говоря, я сомневаюсь, чтобы Седрик был объектом её интереса или даже вообще имел какое-то отношение к её отсутствию. Конечно, то, что он не вернулся домой — с ней или без неё, — решительно странно и очень не похоже на Седрика. Но она не «сбежала с ним», как намекают некоторые, потому что именно я решил, что он будет её сопровождать. Он был отнюдь не рад мысли о поездке в Дождевые чащобы. — Ещё один глоток вина, после чего Гест встал и непринужденно прошел к окну. — Дождей в этом году слишком много. Боюсь, что из-за промокшей почвы и частой смены оттепелей и заморозков пострадают розы.

Он сделал паузу, дождавшись, чтобы отец сделал вдох, собираясь заговорить, а потом быстро его перебил:

— Ты ведь знаешь, что не прошло и двенадцати дней, как я вернулся в Удачный из последней торговой поездки. Первые три дня ушли на то, чтобы распорядиться теми товарами, которые я закупил, а потом мне надо было выспаться и прийти в себя после переездов. Больше ни на что у меня и времени не было. И я уже говорил тебе о том, как ужасно поранил руку: рана очень болезненная, так что я не мог заниматься делами так, как обычно. Так что, надеюсь, ты поделишься со мной всем тем, что слышал о так называемой экспедиции «Смоляного». Отправленные тобой голуби были очень полезны, но из информации крошечного бумажного свитка трудно получить полное представление о происходящем.

Его уловка сработала, как это бывало практически всегда. Достаточно в какой-то малости признать авторитет отца, потешить его тщеславие мыслью о том, что тот великолепно разобрался в ситуации, — и он тут же успокаивается. Гест вернулся к своему креслу и уселся, выжидательно подавшись вперед и надеясь, что сможет выделить нужные ему факты из чрезмерно подробных отцовских объяснений. И он вполне обоснованно ожидал, что его отец сначала будет критиковать его действия.

— Ну, я никогда не смогу понять, почему ты позволил Элис отправиться в Дождевые чащобы одной. Но, полагаю, именно с этого нам надо начать.

Гест осмелился вмешаться.

— Я не мог её остановить, отец. Это было записано в условиях брачного контракта: что в том случае, если она пожелает, я позволю ей отправиться в Дождевые чащобы, чтобы она продолжила свое изучение Старших и драконов. В тот момент я считал это просто причудой, последней мечтой её одинокой жизни в качестве никому не нужной старой девы. Я думал, что она забудет о своих амбициях, когда станет замужней особой, занимающейся своим домом и хозяйством. И в течение многих лет так оно и было. Однако когда прошлой весной она заявила, что желает ехать, я не мог ей отказать. Как не мог и отменить торговую поездку к островам Пряностей. Поэтому я принял, как мне казалось, наилучшее решение, поручив её заботам Седрика Мельдара. Он уже много лет был моей правой рукой, а с Элис дружил с детства. Они всегда прекрасно ладили. Я был уверен, что Седрик будет благоразумен. Я думал, что она отправится туда, поймет, какой Трехог неуютный и провинциальный городишко, и тут же вернется обратно в Удачный. Честно, отец: я ожидал, что они окажутся дома задолго до моего собственного возвращения в Удачный.

— Если у тебя все, — сурово проговорил отец, когда Гест замолчал, переводя дух, — то я продолжу то, о чем тебе говорил.

Гесту ненавистны были покровительственный тон отца и его уверенность в том, что он гораздо проницательнее и намного мудрее сына. Тем не менее в данном случае у него была информация, которой сам Гест пока не имел.

Молчи. Кивай.

— Элис с Седриком были в Кассарике в тот момент, когда там формировали экспедицию «Смоляного». Итак, насколько я понимаю контракты — а я сумел получить их копии, — Советы торговцев Дождевых чащоб, как трехогский, так и кассарикский, наняли около дюжины сильно измененных юнцов для сопровождения драконов в качестве хранителей и прислуги. Они также наняли двух охотников и зафрахтовали баржу «Смоляной» (кстати, это старейший из всех существующих живых кораблей), чтобы они сопровождали экспедицию и обеспечивали ей поддержку. Советы оплатили те припасы, которые были загружены на судно. Хранители, охотники и владелец судна получили половину своей платы авансом, а остальное им причиталось после того, как они вернутся в Кассарик, устроив драконов жить где-то в отдалении. — Его отец коротко и презрительно хохотнул. — Готов спорить, что они совершенно не ожидали, что им придется выплачивать большую часть из этой второй половины!

— Как в это ввязалась Элис? Вот чего я не понимаю!

Гест произнес это с жаром, надеясь вывести отца за рамки очевидного.

— Я к этому подойду. Нам важно отметить здесь, что в контракте Кельсингра напрямую не упоминается, и, более того, в нем ничего четко не говорится о поисках города Старших. Там сказано только, что хранители должны найти какое-то место, где драконы смогли бы безопасно поселиться. И что если драконы умрут до того, как это произойдет, Совет будет считать контракт выполненным. Не потерявшим силу, заметь. Выполненным.

— А почему это так важно?

Глаза торговца Финбока, всегда полуприкрытые тяжелыми веками, сузились ещё сильнее, когда он бросил на сына взгляд, полный отвращения.

— Казалось бы, это очевидно. Если в контракте говорилось, что единственная цель экспедиции состояла в переселении драконов, тогда получается, что хранители, охотники и команда корабля выполнили все его условия. Как только Совет им заплатит, их взаимные обязательства закончатся. Ни один из Советов не будет иметь никаких прав на все то, что могло быть обнаружено, в том числе на плодородные земли, или на покинутый город, или на всю информацию, собранную экспедицией, такую как карты и схемы речных протоков.

Гест попытался заговорить, но его отец предупреждающе вскинул руку.

— Теперь Советы пытаются провести следующую мысль: раз о существовании Кельсингры во время переговоров упоминалось, а единственный голос, поданный против экспедиции Малтой Хупрус, был снят благодаря аргументам некой Элис Кинкаррон Финбок, то всеми участниками подразумевалось, что обнаружение Кельсингры составляет часть миссии, порученной экспедиции, и что, следовательно, Советы имеют право на карты капитана, на город и на все, что в нем находится.

— Мне это кажется вполне разумным, — вставил Гест.

Отец бросил на него гневный взгляд.

— Нет, тупица! Мы хотим, чтобы решение было иным. Мы должны утверждать, что Элис была нанята только как специалист по драконам, чтобы помочь заботиться о них в пути. Нам нужно, чтобы было решено, что контракт был заключен только на переселение драконов. Потому что если решение будет таким, тогда у Элис столько же прав на долю от города и то, что в нем находится, сколько и у любого другого хранителя, охотника или матроса «Смоляного». Сейчас мне неизвестно точное число людей, отправившихся в экспедицию, как и то, будет ли сочтено, что те юнцы имеют законное право на свои доли. Однако, по моим оценкам, в тот день из Кассарика отправилось не меньше тридцати человек. Следовательно, Элис может принадлежать не меньше одной тридцатой Кельсингры и всего, что в ней находится. И… — он снова предупреждающе воздел руку, не давая Гесту задать пришедший ему в голову вопрос, — И К ТОМУ ЖЕ, поскольку Седрик определенно на тот момент был твоим служащим, получавшим от тебя жалованье и выполнявшим твои поручения, то только справедливо, чтобы та доля, которую он получит в городе, на самом деле будет считаться твоей долей, поскольку в тот момент ты был его нанимателем. И остаешься его нанимателем, вследствие чего имеешь право на плоды его трудов, выплачивая ему жалованье. А это означает, что Торговая фирма Финбок вполне может контролировать две тридцатые или одну пятнадцатую всех богатств города Старших. А это немалое состояние, если Кельсингра хоть чем-то похожа на Трехог или даже на Кассарик.

У Геста кружилась голова. Несмотря на весь свой торговый опыт, он не рассматривал события с этой точки зрения. Он был слишком разъярен теми унижениями, которые обрушили на него Элис и Седрик. Он сможет пользоваться одной пятнадцатой только что открытого города Старших? От этой идеи у него перехватило дыхание. Однако следующая пришедшая ему в голову мысль вызвала у него изжогу и сильнейшее сердцебиение. Ясно, что у него есть такая информация, какой его отец не имеет. Когда он услышал, что Элис якобы бросила его и сбежала с Седриком, он заподозрил, что первое соответствует истине, а второе — просто сплетня. Тем не менее он действительно поручил её заботам Седрика. То, что его секретарь-любовник не препроводил его супругу обратно домой, было одновременно промашкой Седрика и его оскорблением в адрес Геста.

Гест тоже отправил почтового голубя с сообщением, в котором заявлял, что не будет нести ответственности за те долги, в которые они могли войти во время своей экспедиции, и что он не разрешает выдавать им средства в счет его кредита. Означает ли это, что он исключил Седрика из числа своих служащих? Не может ли теперь Седрик самостоятельно заявить свои права на долю в городе?

Ещё несколько мгновений назад Гесту и в голову не приходило, что у него могут иметься какие-то права на Кельсингру, теперь же мысль о том, что эта доля может оказаться вдвое меньше из-за того, что он сам дал волю вспышке раздражения, заставляла его бледнеть. Отец будет в ярости. Но только в том случае, если ему об этом станет известно. Если Гест первым доберется до Седрика, то наверняка сможет снова его приструнить и внушить прежнее обожание. Этот паренек был влюблен в Геста с ранней юности. Простого заверения в том, что Гест его не прогонит, наверное, будет достаточно, чтобы секретарь снова принялся бегать за ним по пятам.

Что до Элис… Ну, брачный контракт — это же в первую очередь именно контракт. Её «чувства» не имеют совершенно никакого значения. Она будет связана своим словом и подписью, как и подобает дочери удачненского торговца. Он потребует, чтобы она выполняла свои обязательства. Вот и все. Она может вернуться добровольно, и тогда он снова поселит её в своем доме со всеми её свитками, книгами и записками. Или же она может сопротивляться и вернуться в роли, которая окажется ничем не лучше прислуги. Он оказал ей огромное благодеяние, женившись на ней. Её родные были бы глупцами, если бы не потребовали, чтобы она вернулась на подобающее ей место. И это станет инструментом, который он сможет использовать против неё: если она станет хоть в чем-то против него восставать, он сможет угрожать достоинству и состоянию её семьи. И тогда она будет делать то, что ей сказано.

— Ты меня слушаешь? — резко вопросил его отец.

— Конечно! — возмущенно солгал Гест.

— Ну, так какой корабль и дату отплытия ты предпочтешь? Известие об этом новом городе усилило интерес к Дождевым чащобам до настоящей лихорадки. Все, у кого в Трехоге или Кассарике есть хоть дальняя родня, будут пытаться купить место на борту, чтобы посмотреть, нельзя ли на этом заработать. Если ты хочешь получить каюту на каком-нибудь корабле, идущем вверх по реке, тебе стоило бы заплатить за проезд уже сегодня.

— Поручи это своему управляющему, хорошо? Теперь, когда Седрик пустился во все тяжкие, мне приходится самому выполнять работу секретаря…

— Отправляйся на пристань. Найди себе корабль.

В голосе его отца звучала решимость с оттенком отвращения, характерного для человека, который сам для себя все делает и находит немыслимым, что его собственный сын готов поручать подобные вещи подчиненным.

Гест постарался, чтобы его лицо осталось бесстрастным. Когда-то, много лет тому назад, он попытался объяснить отцу, что тот является в Удачном человеком влиятельным, торговцем с немалым состоянием и собственными кораблями, и что такие люди не отправляются пешим ходом, чтобы обеспечить себе проезд или выбрать копченый окорок в коптильне какого-нибудь лавочника. Спор, который за этим последовал, был длинным и утомительным, ибо его отец доказывал, что именно так и стал человеком влиятельным и что не собирается перепоручать детали собственной жизни кому-то другому. Гест снова приготовился к подобной лекции, но в этот момент в кабинет его отца явилась его матушка.

Его матушка никогда никуда не входила незаметно. Силия Финбок вплывала в помещение, словно корабль, идущий на всех парусах. Её роскошные черные волосы были уложены на макушке и украшены букетом, который Гест молчаливо счел более подобающим для настольной вазы, нежели для женской прически. Она всегда была пухленькой, и с возрастом её полнота только увеличилась. На ней был надет (что бывало почти неизменно) наряд, напоминающий покроем старомодное одеяние торговца и выдержанный в цвете их семейства — насыщенно-пурпурном. Он подозревал, что тем самым мать намеревается напоминать всем встреченным о своем статусе. К тому же этот наряд был не таким сковывающим, как современная женская одежда. Простоте её одеяния противоречила дорогая ткань, которую она для него выбрала. Она приближалась, широко разведя руки, чтобы его обнять.

— Мой бедный милый мальчик! Как отец может рассчитывать, чтобы ты чем-то занимался, когда у тебя наверняка так болит сердце! Кто бы мог ожидать от Элис такого? Она казалась такой тихой маленькой мышкой, такой скромной домоседкой! Я уверена, что когда станут известны все подробности, эта история окажется не такой уж простой. Ни одна женщина в здравом рассудке никогда тебя не бросила бы! Какой мужчина способен с тобой сравниться? А Седрик так долго был твоим другом: разве он мог так тебя предать? Мой милый, милый мальчик! Нет, конечно. Что-то случилось с ними в тех ужасных местах, там наверняка действовало какое-то темное колдовство Дождевых чащоб!

Произнося эти слова, она двигалась и жестикулировала, почти танцуя, словно все ещё была той грациозной темноволосой женщиной, которая так мило улыбалась со свадебного портрета, висевшего на стене позади рабочего стола его отца. Отец встретил её улыбкой (он всегда улыбался, когда она вплывала к нему в кабинет), однако чуть сузившиеся глаза показывали, что — тоже как всегда — он не одобряет её демонстративного сочувствия Гесту.

Гест его одобрял. Оно всегда работало на него. До него у родителей умерли трое сыновей, унесенных кровавой чумой, что превратило его в старшего сына и наследника. Предполагалось, что кровавая чума приходит из Дождевых чащоб либо как проклятье, либо как инфекция, вызванная контактом с артефактами Старших. Его мать в это верила и так и не смогла простить Дождевым чащобам гибель трех своих малышей. Силия и сейчас готова была обвинять Дождевые чащобы в крахе брака её сына и измене его «лучшего друга». И Гест был вполне готов ей в этом потакать. Он устремил на неё печальный взгляд и увидел, как её собственные глаза наполняются сочувствием.

— Хотелось бы мне, чтобы это было именно так, матушка, — мягко проговорил он. — Однако я боюсь, что кто-то другой добился её расположения.

— Тогда завоюй её расположение снова! — потребовала она, вызывающе повысив голос. — Поезжай к ней. Продемонстрируй себя рядом с ним. Напомни ей обо всем, что ты ей давал: чудесный дом, её собственный кабинет, бесценные свитки, вечера, которые тебе приходилось проводить в одиночестве, пока она в них копалась и их рассматривала. Она обязана хранить тебе верность. Напомни ей о клятвах вашего брачного контракта. — Голос его матушки звучал все медленнее и глуше. — И напомни ей о том, во что ей обойдется нарушение этих клятв как с точки зрения её положения в обществе, так и с финансовой.

Его отец шумно выдохнул через нос.

— Дорогая, ты не боишься, что Элис в свою очередь сможет напомнить Гесту обо всех тех неделях, которые ей приходилось проводить в одиночестве, пока он отправлялся в свои торговые поездки? Обо всех тех вечерах, когда он предпочитал развлекать своих друзей где-то не у себя дома? И о том, что у неё так и не появился малыш, которого она могла бы лелеять…

— Как ты смеешь винить в чем-то нашего сына? — Мать бросилась защищать Геста, не дав ему самому сказать ни слова. — Вполне вероятно, что это она оказалась бесплодной! А если это так, то тогда перед ним виноваты вдвое сильнее! А если она пошла на измену для того, чтобы доказать, что виноват он, тогда пусть растит своего маленького ублюдка сама! Семейство Финбок не настолько лишено чувства чести, чтобы терпеть подобные вещи. Её побег дал Гесту все основания отказаться от неё, если он того пожелает: конечно же, столь долгое отсутствие нарушает условия её брачного контракта. К тому же в Удачном нет недостатка в красивых, родовитых и воспитанных юных особах, которые были бы счастливы иметь его своим супругом. Да ведь когда мы объявили, что он собрался жениться, я только и слышала отовсюду возгласы огорчения! У всех моих близких подруг была на заметке какая-то молодая женщина, с которой они надеялись познакомить Геста! Если бы только я знала, что он счел себя готовым остепениться, я бы познакомила его с десятком — нет, с парой десятков подходящих девиц! И все они были более родовитыми, да и приданое у них было побольше, позволю себе добавить!

Она скрестила руки на груди с таким видом, будто только что что-то доказала. И, возможно, так оно и было. Гест не задумывался о том, что побег жены может дать его матушке шанс навязать ему другую ненужную супругу, только на этот раз такую, которой окажется не так легко управлять, как он командовал исчезнувшей Элис. Избавившись от одной жены, он не имел никакого желания обзаводиться новой. По правде говоря, у него не было никакого желания возвращать Элис… если, конечно, она не принесет с собой пятнадцатую часть неразграбленного города Старших.

Вид у его отца был одновременно усталый и упрямый, а его матушка была полна решимости. Для обоих это было привычным состоянием. Когда в детстве Гест ломал или терял игрушку, отец всегда требовал, чтобы он сам это исправил, тогда как тактикой его матери всегда была срочная покупка чего-нибудь более дорогого или интересного. Он решил, что все это относится и к жене — и ощутил укол неприятного предчувствия. Пора её остановить или отвлечь. Если отец пожелает пойти наперекор её воле, она ни за что не сдастся!

— Я выбрал Элис, — проговорил он весомо, когда его мать собралась было продолжить. — Я выбрал её, матушка, и женился на ней. Я подписал контракт. И, возможно, отец прав. Наверное, разумнее было бы сначала примириться с той женой, которую я выбрал, а не подбирать новую. Я много ночей проводил без неё, стараясь увеличить наше состояние. Я считал, что это будет ей на благо, но, возможно, она этого не понимала и чувствовала себя забытой. И хотя наши попытки обзавестись ребёнком пока были безуспешными, я не настолько жестокосерд, чтобы винить в этом её. Возможно, ты права и она действительно бесплодна. Но разве она в этом виновата? Бедняжка! Возможно, она этого стыдится, и именно это заставило её сбежать из нашего дома. Сначала я воспользуюсь советом отца и попробую снова её завоевать. Если у меня это не получится, то позднее, когда моё раненое сердце излечится, мы сможем подумать об иных вариантах.

Его мать растаяла.

— Гест, Гест, у тебя всегда было такое доброе сердце!

На её лице появилась улыбка нежного смирения.

Его отец откинулся на спинку кресла и скрестил руки на груди. Его лицо выражало мрачное веселье. Наученный многолетним опытом общения с женой, он промолчал.

Силия Финбок стиснула унизанные кольцами пальцы и, склонив голову к плечу, заявила:

— Ну, хотя я и считаю, что она недостойна таких усилий, я не могу отрицать благородства твоих намерений. И я не стану настаивать на своем решении, а приложу все мои силы к тому, чтобы помочь тебе осуществить твое. Подожди меня. Мне надо переодеться в какое-нибудь более подходящее дневное платье и приказать, чтобы Бейтс сказал конюху заложить экипаж. Мы поедем на рынок, мой милый. И не просто для того, чтобы подобрать подарки, нужные для того, чтобы улестить твою капризную жену. О, нет! Мы купим тебе такие наряды, каких она в жизни не видела. Пусть посмотрит на тебя по-новому, пусть убедится, что ты прилагаешь усилия к тому, чтобы снова добиться её внимания. Она не сможет перед тобой устоять! Нет-нет, не хмурься и не смотри на своего отца. В этом ты должен довериться мне, милый мой. Я женщина, и я знаю, как смягчить её женское сердце! И даже если это обойдется нам в кругленькую сумму, не страшно. Твое чудесное верное сердце этого достойно.

Она сцепила руки под своим пухленьким подбородком, тряхнула головой, весело отметая якобы высказанные им протесты, а потом выплыла из кабинета, на ходу призывая своего слугу Бейтса.

Торговец Финбок тяжело поднялся с кресла, прошел через комнату и плотно закрыл за нею дверь.

— Даже небольшая доля от неисследованного города Старших вполне может окупить все усилия по примирению с капризной женщиной. Это мне понятно. Однако есть ещё вопрос о наследнике, Гест, и его больше нельзя игнорировать. Мне неприятно снова его поднимать, но…

— Но пока я не вернул Элис в Удачный и мою постель, обсуждать его совершенно бессмысленно. Я не знаю ни одного мужчины, который бы смог обрюхатить жену на таком расстоянии, как бы ему ни хотелось это сделать. Даже твой сын не настолько мощный мужик.

Гест все рассчитал правильно. Несмотря на раздражение отца, эта грубая шутка вызвала у него улыбку. Торговец Финбок покачал головой и оставил эту тему.

— Тебе следует услышать и все остальное, что мне удалось узнать о «Смоляном». Это судно — живой корабль, и, как я уже тебе сказал, он был построен одним из первых, если не самым первым. Считается, что он так и не ожил из-за того, что был баржей, без носовой фигуры. Но когда «Смоляной» решил уйти из Кассарика, не дав Совету возможности опровергнуть ту интерпретацию контракта, на которой настаивал Лефтрин, была сделана попытка остановить корабль насильно. Команда «Смоляного» сопротивлялась и сбросила несколько человек в воду, не заботясь об их безопасности. А потом, когда корабль начал уплывать, за ним последовало несколько мелких судов в надежде проследить их до самого места находки — и тогда вода странно возмутилась. По слухам, выглядело это так, словно у самой баржи оказались лапы или хвост, которыми она ударила по судам, идущим за ним, заставив многие перевернуться. Другие продолжали преследование — на почтительном расстоянии, конечно. Однако когда наступила ночь и стало совсем темно, «Смоляной» потушил все огни и продолжил идти против течения, словно сам корабль выбирал себе курс. Большинство преследователей быстро потеряли баржу из вида, и к утру она была уже далеко. Некоторые продолжили гонку, в том числе одно из новых судов, но пока не поступало никаких вестей о том, чтобы кому-то из них удалось снова увидеть «Смоляной». Так что мне кажется вероятным, что здесь у нас работает магия Старших. Это — ещё одно доказательство того, что они что-то нашли.

— И что бы это ни было, одна пятнадцатая найденного принадлежит мне.

— Твоей семье, Гест. Через твою жену. Она — ключ ко всему этому. Так что иди и договаривайся о плавании. Пусть это станет частью поездки за покупками с твоей матерью. И постарайся за сегодняшний день не разорить семью. Пока ты не привезешь Элис обратно, перспектива получить долю в Кельсингре будет оставаться всего лишь мечтой.

— Я первым делом возьму каюту нам с Реддингом.

Он был уже почти у двери, когда его отец негромко, но сурово сказал:

— Бери каюту только себе, сын. Не Реддингу. Когда мужчина отправляется за сбежавшей женой, он едет один. Он не берет с собой секретаря. Или помощника. Или как ещё ты теперь стал называть Реддинга.

Гест не стал задерживаться. Ему неоднократно казалось, что его отцу известно больше, нежели он говорит. Сейчас был один из таких моментов. Однако если у отца есть только подозрения, Гесту не следует себя выдавать.

— Как скажешь, — ответил он равнодушно.

Оставив отца в кабинете, он решительно закрыл за собой дверь, а потом задержался, чтобы поправить кружева манжет, вспоминая некую темно-красную ткань, виденную у портного накануне, и прикидывая, нельзя ли будет убедить мать в том, что костюм из этой чудесной материи поможет ему завоевать сердце Элис. Тут кружево зацепилось за повязку на руке — и он ощутил ставшую привычной волну гнева и страха. Секунду он буквально задыхался от захлестнувшего его чувства.

Осматриваясь, он вдруг понял, что ищет взглядом Седрика, и шумно выдохнул, злясь на самого себя. Этот мерзкий калсидиец напомнил Гесту о его бывшем спутнике именно тогда, когда ему, наконец, удалось прогнать все мысли о нем. Было бы удобно, очень удобно, если бы Седрик был рядом, подумал он, и тут же уточнил: «Тот Седрик, каким он был прежде». Не тот Седрик, который вечно возражал и шёл ему наперекор, спровоцировав вспышку гнева и заставив Геста отправить его в то идиотское плаванье. Ему нужен был послушный и преданный Седрик, который всегда был к его услугам — компетентный, спокойный, даже умный. Гест почувствовал нечто вроде укола сожаления и чуть было не укорил себя за то, как Седрик изменился. Пожалуй, он слишком сильно на него давил.

Тут он тряхнул головой, и на его губах появилась улыбка, вызванная приятными воспоминаниями. Седрику нравилось, когда на него давили. Возможно, Гест немного не рассчитал силу давления, но Седрик участвовал в этом на добровольной основе. Вины Геста тут нет. Все имеет свой конец, и для них этот конец просто наступил. Гест принял бы это спокойно, если бы этот тип не сбежал с его женой, вызвав скандал — и, возможно, поставив под вопрос его право на одну пятнадцатую неоткрытого и неразграбленного города Старших.

— Поехали? — спросила у него матушка.

Гест обернулся к ней. Он не ожидал, что она соберется настолько быстро. То, насколько стремительно Силия Финбок переоделась в более модное платье, заставляло предположить, что она ужасно скучала и была рада предлогу выйти из дома. Видимо, в их поездку за покупками будет включена и дневная трапеза в одном из лучших заведений Удачного. Он уговорит её побаловать себя и будет хвалить её выбор во время покупок. И он не сомневался в том, что она ответит ему тем же. Он улыбнулся.

— Да. Поехали.

Бейтс, как всегда, оказался на высоте: меньший семейный экипаж с любимой упряжкой матери — белыми конями — уже стоял у дверей дома. Гест помог ей подняться в обтянутую материей карету, а потом устроился рядом с ней. Ехать было недалеко, да и погода была не слишком ужасная, но его матери нравилось, чтобы все видели, как она выходит из кареты около оживленного рынка. Кучер будет их дожидаться, демонстрируя всем, что супруга торговца Финбока развлекает себя покупками.

Как только карета тронулась, Гест прочистил горло и сказал:

— Отец посоветовал нам прежде всего оплатить мой проезд в Дождевые чащобы, а уже потом заниматься покупками.

Мать нахмурилась. Он знал, что такая задержка её не обрадует. Если они поедут к причалам, то ей придется долго дожидаться, пока он будет обмениваться любезностями, выяснять, которые из живых кораблей идут вверх по реке Дождевых чащоб и когда именно, а потом станет решать, на каком из них он поплывет. Не все корабли берут пассажиров. Большая часть драгоценных трюмных помещений отводилась перевозимым товарам. Вверх по реке отправляли все те необходимые для жизни вещи, которые жители Дождевых чащоб не могли сделать или добыть сами — а это было почти что все. Вниз по реке шли редкости и диковинки — магические артефакты древних городов Старших, которые торговцы Дождевых чащоб обчищают уже очень давно. Ушедшие под землю города раскапывать было очень трудно и опасно, однако именно огромная ценность вещей, добываемых в них, создала Удачному славу города, где «можно купить все, что только может вообразить себе человек». Кажется, Трехог уже почти исчерпал себя? Ходили слухи, что приток чудес скоро иссякнет. Открытие новых развалин в Кассарике было объявлено новым источником изготовленных Старшими вещей, но Гесту было известно то, о чем мало кто любил говорить: Кассарик был гораздо меньшего размера и перенес разрушения, наносимые временем и влажностью, хуже, чем Трехог. Что делало теоретическое обнаружение Кельсингры ещё более соблазнительным.

— Нет. Это глупо.

Отвлекшись на свои размышления, он чуть было не забыл, с чего начался разговор.

— Глупо? — переспросил он.

— Как ты можешь договариваться об отплытии, если не знаешь, когда будет готов твой новый гардероб? Или когда тебе удастся отыскать именно те подарки, которыми можно будет вскружить её глупую головку и снова расположить её к тебе? Нет, Гест: сначала нам надо поехать на Большой рынок и подготовить все для твоего нового ухаживания. Позже, когда мы будем знать сроки окончания шитья, ты сможешь уже один поехать и договориться о каюте. Это будет гораздо разумнее.

— Как пожелаешь, матушка. Надеюсь только, что отец с тобой согласится.

Он изобразил подобающее сомнение при мысли о перспективе нарушить отцовские распоряжения.

— О, предоставь мне самой об этом побеспокоиться. Я спрошу его: неужели было бы лучше, если бы ты купил билет, а потом не смог бы отплыть в этот срок? Он бывает слишком опрометчив, твой отец. Так было всегда. И он совершенно ко мне не прислушивается. Если бы он меня слушал, то знал бы, что теперь существуют гораздо более быстрые способы плыть вверх по реке Дождевых чащоб. Появились новые суда, построенные в Джамелии: их корпуса специально обработаны, чтобы выдерживать кислотную воду реки. Это не такие большие парусники, как наши живые корабли, а узкие речные суда с небольшой осадкой, которые могут развивать большую скорость при гребле против течения, но имеют достаточную вместимость, чтобы брать грузы и пассажиров. Как это их назвали… А, стойкие! Из-за корпусов. Твой отец считает это плохой идеей: он говорит, что наши удачненские живые корабли должны сохранять монополию на реке, иначе Удачному не выжить. К счастью, другие торговцы имеют более прогрессивные взгляды. И ты окажешься в их числе, когда решишь плыть по реке на одном из таких. Значит, мы решили. Итак, вот каким будет наш день. Сделаем кое-какие покупки, а потом остановимся и выпьем чаю. Я слышала про чудесное новое место. Чай из-за Пиратских островов! Пряности мелют прямо у твоего стола и заливают кипяток в маленькие чайнички — как раз на две чашки чая. Мне об этой чайной рассказал торговец Морно, и мне просто необходимо самой там побывать. А потом можно будет заехать к твоему портному.

— Как скажешь, — согласился он с немалым удовольствием.

Перспектива оказаться в числе первых удачненцев, проверивших новое средство передвижения, его привлекала. И он не имел ни малейшего желания договариваться о проезде до того, как посовещается со своими собственными сплетниками. Первый вопрос, который он им задаст, будет таким: почему его отец услышал обо всех этих вещах раньше него самого?

«Потому что рядом не было Седрика, который призвал бы его быть внимательным и без умолку болтал бы за завтраком обо всем, что считал достойным внимания Геста». Нахмурившись, он прогнал эту мысль.

Большой рынок Удачного был устроен не на квадратной площади, а на громадном кругу. Он сильно изменился с тех пор, как калсидийцы предприняли весьма энергичную попытку захватить и разрушить город в течение всего одной ночи. Некоторые усовершенствования Гесту нравились. Раньше высокие старомодные склады, вытянувшиеся вдоль берега, закрывали вид на море. Многие из них сгорели во время нападения, и Совет счел нужным распорядиться, чтобы строящиеся новые склады были низкими. Теперь с Большого рынка открывался чудесный вид на гавань. Многие магазины и мастерские, разрушенные или поврежденные во время боя, уже были восстановлены, и за последние несколько лет восстанавливающегося благосостояния Большой рынок приобрел новый и оживленный вид.

Гест родился в Удачном. Выходя из кареты и обводя взглядом рынок перед тем, как помочь вылезти матери, он подумал о том, что в детстве и юности принимал этот город как нечто само собой разумеющееся. Только став молодым человеком и достигнув возраста, позволявшего совершать поездки в чужие города, он убедился в превосходстве своего родного дома.

— Сюда, — решительно заявила его матушка, и он без возражений последовал за ней через рынок.

Он улыбнулся. Удачный был местом, куда для торговли съезжались люди со всего света, ибо только в Удачном можно было найти магические и удивительные артефакты Старших. Купцы, приезжавшие торговать в Удачный, знали, что если они хотят приобрести волшебные вещи Старших, то им надо предложить здесь свои лучшие товары. В результате этого выбор товаров в магазинах Удачного превосходил все, что могли предложить где бы то ни было ещё. И это очень устраивало Геста.

Ему нравились путешествия и экзотические удовольствия чужих городов, но он всегда с радостью возвращался в Удачный со всеми его удобствами. Этот город был намного цивилизованнее всех остальных, ибо здесь торговля имела самое большое значение и сделка оставалась сделкой — навсегда. Он родился в одном из старейших семейств торговцев и рассчитывал унаследовать фамильное состояние и голос в Совете торговцев. Самые лучшие товары мира попадали к нему в дом, а его состояние позволяло ему покупать все, что ему вздумается: останавливала его только отцовскаяскупость. Однако его отец не будет жить вечно. Однажды все окажется в его собственных руках — он сможет распоряжаться всем богатством семьи. Он унаследует все… при условии, что он произведет на свет наследника, успокоив отца тем, что на смену Гесту придет ещё один Финбок.

— Ты что-то сказал?

Мать оглянулась на него. Она остановилась у одной из лавочек, теснившихся в проходах между главными магазинами.

— Просто кашлянул.

Он улыбнулся ей — а потом с огромным трудом удержал на лице прежнее выражение. Прямо у неё за спиной с толпой смешался калсидийский убийца. Он не смотрел в их сторону: казалось, он намеревается купить только что зажаренную рыбу — однако профиль этого мужчины был легко узнаваемым. И столь же легко можно было определить, что этот тип жив и, по всей видимости, здоров. А вот этого Гест уже совершенно не ожидал. Гест нанял лучшего специалиста, чтобы тот с ним разобрался, — и щедро ему за это заплатил. Досада на то, что его обманули, оказалась очень слабой по сравнению с поднимающимся в душе страхом.

Он решительно взял мать под руку.

— А как насчет этой чайной? — спросил он и потянул её за руку, чего не делал с детства. — Пожалуйста, давай сначала зайдем туда, а уже потом побродим по магазинам!

— Ах, ты все ещё такой мальчишка! — Она посмотрела на него с улыбкой, явно довольная его просьбой. — Ладно, давай. Идем. Чайная, в которую мне хотелось заглянуть, вон там — у самого перекрестка Первой улицы с улицей Дождевых чащоб.

Гест ускорил шаги. Ему страшно хотелось оглянуться, проверить, не увидел ли его тот человек и не идет ли он за ними следом. Однако он не решился этого сделать. Этот взгляд за спину может оказаться как раз тем, что привлечет к нему внимание убийцы. Его улыбка стала напряженной.

— Знаешь, я давно не бывал на улице Дождевых чащоб. Давай немного походим там по магазинам, а уже потом выпьем чаю.

— Какой ты сегодня непостоянный! Но если хочешь, можно начать с улицы Дождевых чащоб, — легко согласилась она.

Гесту просто хотелось уйти с Большого рынка, оказаться подальше от калсидийца. Внезапно он решил, что лабиринт маленьких дорогих магазинчиков, которыми изобиловала улица Дождевых чащоб, идеально подходит для того, чтобы они могли там затеряться. Они вышли на улицу Дождевых чащоб, и, позволив матери замедлить шаги, чтобы рассматривать магазинчики и их товары, он обернулся в ту сторону, откуда они пришли. Никакого признака калсидийца. Превосходно. Однако у него все равно найдется что сказать своему, так называемому, наемнику. Тот обещал сделать дело быстро и тихо. Надо будет вернуть себе часть денег в качестве неустойки. Хорошо, что у самого Геста острый взгляд, и он достаточно сообразителен, чтобы избежать опасности.

Скрывшись от мстителя, он разрешил себе отвлечься на магические товары улицы Дождевых чащоб. Это была именно та улица, с которой возник Удачный. Именно сюда надо было приходить, чтобы купить товары, привезенные из Дождевых чащоб: благовонные кристаллы с вечными ароматами, музыкальные подвески, исполняющие бесконечные и никогда не повторяющиеся мелодии, предметы, изготовленные из светящегося джидзина, и сотни других волшебных вещей. Здесь также можно было найти неслыханные находки — часто по неслыханным ценам. Емкости, которые нагревали или охлаждали то, что в них оказывалось. Статуэтку, которая каждый день пробуждалась младенцем, старела в течение дня и «умирала» поздним вечером дряхлым старцем, только для того, чтобы заново родиться с рассветом. Летние гобелены, пахнувшие цветами и приносившие тепло в комнату, где их повесили. Предметы, которых больше нигде в мире не было, и которые невозможно было повторить.

И, конечно же, свитки и книги. Он потерял счет, сколько раз ему приходилось их оплачивать, когда Элис удавалось их здесь найти. Эта проклятая женщина и её одержимость драконами и Старшими! Только посмотрите, сколько неприятностей она ему принесла. Но если она и правда имеет права на новый город… Ну, возможно, она стоит того беспокойства, которое ему доставила.

Гест с матерью бродили по торговой улице, обсуждая предлагаемые товары. Его мать купила колечко, которое изменялось в соответствии с фазами Луны, и шарф, у которого была теплая сторона и прохладная сторона. Уплаченные ею деньги заставили Геста содрогнуться, однако он не пытался её отговорить. В конце концов, они отыскали ту самую чайную и с удовольствием там перекусили. Чай оказался действительно настолько хорош, как она обещала, так что Гест распорядился, чтобы несколько сортов доставили ему домой. Отдохнув, они принялись за покупки всерьез. Они зашли в несколько ателье, где Гест позволил матери принимать все решения относительно того, что будет для него приобретено. В каждом случае портной по прежнему опыту знал, что следует ждать, какие распоряжения Гест позднее сделает относительно изменений в тканях, цветах и фасонах. Он очень придирчиво относился к своей одежде, а так как редко проводил с матерью много времени, та и не рассчитывала увидеть на нем те наряды, которые она выбрала.

Они зашли в новую сырную лавку, о которой она слышала, и на этот раз оба сделали покупки, которые будут доставлены к ним домой. Его мать настояла на том, чтобы они пошли выбирать «подарки той изменнице, на которой ты женился», и продемонстрировала свое презрительное отношение к Элис, выбрав аляповатые шарфы, дешевые блестящие украшения и шляпы, которые больше подошли бы старой вдове, а не такой молодой женщине, как Элис. Гест уступал ей во всем. Он не собирался брать с собой этот ворох безделушек. Элис не заслужила никаких подарков. Он приедет в Дождевые чащобы, заявит свои права на неё — и не позволит кому-то или чему-то его остановить. У него на неё совершенно законные права. Она — его жена, и он намерен добиться соблюдения брачного контракта, который они оба подписали. Он положит конец её идиотскому объявлению свободы и восстановит свое право на ту долю в городе, которая ей причитается. Вот и все.

— Не скрипи зубами, милый. Это ужасно неприятный звук, — заметила его мать.

— Наверное, я просто немного устал. Поедем домой?

Она приказала кучеру завезти его домой. Войдя в дверь, он обнаружил, что его покупки уже доставлены, и отправил чай и сыр на кухню, распорядившись, чтобы ему немедленно принесли чайник с горячим чаем. Он прошел в кабинет, составил списки различных изменений для каждого из портных, и кликнул одного из слуг, чтобы тот отнес эти записки по адресам. Крайне досадно, что приходится брать все эти организационные мелочи на себя, но Реддинг тут совершенно безнадежен, а Чед встал бы навытяжку и принялся бы задавать вопросы по поводу каждой мелочи. В отличие от Седрика, который часто раньше самого Геста знал, чего именно тот хочет. Тупой Чед.

В дверь постучали, и Чед принес поднос с чаем и сладким печеньем.

— И мне хотелось бы напомнить вам, сударь, что сегодня попозже зайдет лекарь, чтобы посмотреть, как ваша рука.

— Отлично. Оставь меня.

Короткий зимний день подходил к концу, начался дождь, который собирался целый день. Он налил себе чашку нового чая и, держа её в руках, отошел к окну, чтобы выглянуть в сад. Неопрятный, потемневший и унылый. Он дернул шнурок, и занавеска опустилась. Переместившись на свое любимое кресло у огня, он начал неспешно пить чай. Вкус был достаточно хорошим, но не таким превосходным, как на рынке. В нем ощущалась нотка сладости, оказавшаяся не совсем приятной. Сделав ещё глоток, он покачал головой. Идиот-повар испортил напиток — добавил в него меду или ещё чего-то. Он поднял крышечку чайника и принюхался: да, там было что-то ещё. Внезапно к горлу подступило нечто мерзкое.

Он хмуро сдвинул брови — и тут в дверь снова постучали.

— Войди! — крикнул он и, увидев Чеда, тут же приказал: — Отнеси это обратно на кухню и скажи повару, что стоимость испорченного им чая будет вычтена из его жалованья. Пусть заварит другой, в чистом чайнике — и не добавляет в него ничего, кроме той заварки, которую я купил.

— Конечно, сударь. — Чед поклонился и, положив на край стола небольшой сверток, взял поднос. — Вот это только что вам принесли, и посыльный сказал, что вам следует срочно его вскрыть. Что-то насчет того, что содержимое может испортиться. О! И тут ещё пакет от торговца чаем.

Чед уже направился к двери. Гест нахмурился сильнее. В новом пакете, наверное, будет остаток заказанного сыра. Его надо отнести прямо на кухню. И ещё чай? Может, они по ошибке отправили его заказ два раза? Дверь за Чедом закрылась, а его желудок недовольно забурчал.

Гест взялся за непомеченный пакет, который Чед назвал срочным. Для сыра он слишком маленький: в мятую бумагу было небрежно завернуто что-то небольшое, поверх бумаги была завязана бечевка. Возясь с узлами на бечевке, он бросил взгляд на новый чай. Этот был аккуратно упакован в красивую синюю бумагу, а на сургучной печати оттиснута марка торговца. Совсем не похоже на тот первый пакет с чаем…

Из свертка вывалилось ухо. Гест вскрикнул от потрясения и отвращения и шагнул прочь от стола, но жуткое любопытство все же пересилило, заставив его приглядеться. Серег на ухе не было — но там осталось множество отверстий. Это ухо могло принадлежать только одному человеку. Он рефлекторно разжал руку со смятой бумагой, и тут заметил, что её обратную сторону покрывает тонкая паутина букв. Он заставил себя расправить лист и прочел написанное на нем послание.

«Советую тебе разыскать твоего раба и мой товар. Не надейся, что твои уши или твоя жизнь остаются в большей безопасности, чем был твой наемник. Тебе понравился чай? Я в любую минуту могу тебя убить. Прими это как предвестие того, что станет с тобой, если ты и дальше будешь мне противиться».

Жуткий спазм разодрал его внутренности, и он рухнул на колени, выворачиваясь наизнанку.

— Отравлен! — прохрипел он. — Отравлен!

Но его некому было услышать.

* * *

^{Седьмой день месяца Рыбы — седьмой год Вольного союза торговцев от Эрека из Трехога}

^{Рейалу, исполняющему обязанности смотрителя голубятни в Удачном.}

^{Личное послание тебе, племянник. Как странно так к тебе обращаться!}

Здешний почтмейстер, кажется, наконец понял, что я кое-что понимаю в уходе и кормлении голубей. Вчера он предложил перевести меня в качестве смотрителя в Трехог. Я подумываю о том, чтобы принять его предложение. Хотя Детози храбрится, я знаю, что она боится переезда в Удачный. И я готов признать, что нахожу этот город птичьих гнездовий гораздо более милым, чем ожидал.

Но если я займу место здесь, то придется признать, что моё место в Удачном освободится. А я имею право назвать того подмастерья, который займет моё место и будет заботиться о моих птицах.

И это, конечно, будешь ты.

Отправь мне личное сообщение и дай знать, как ты на это смотришь. Если ты примешь это предложение, то будет ожидаться, что ты осядешь в Удачном навсегда.

Помни: ничего ещё не решено, так что никому ни слова. И хорошенько подумай, прежде чем отправить мне ответ.

Твой дядя Эрек

Глава 15

СТРАННЫЕ ПАРТНЕРСТВА

— Я здесь и готов слушать.

Лефтрин сложил руки на поцарапанной столешнице камбузного стола. Он попытался вспомнить, случалось ли прежде Беллин просить, чтобы он поговорил с ней без свидетелей. Похоже, что нет. Он пытался сохранять спокойствие, но опасался того, что она ему скажет. Вдруг она больна? Вдруг болен её муж Сварг — и пытается это скрывать? Оба они люди крепкие. Мысль о том, что одному из них могли угрожать, заставила его опасаться — не только за своих друзей, но и за свой корабль. Команда живого корабля обычно оставалась на борту всю жизнь. Потеря одного члена команды очень растревожит «Смоляного». Лефтрин попытался не спешить с самыми неприятными выводами, но когда Беллин тихо закрыла на задвижки обе двери, ведущие на камбуз, и поставила на стол кружки с кофе, у него от нехороших предчувствий сосало под ложечкой.

— Мне надо сказать вам две вещи, — начала она без всяких предисловий. — Обе меня не касаются, а одна, возможно, не касается и вас тоже. Но все, что происходит на палубе «Смоляного», затрагивает нас всех, и как член команды я считаю себя вправе высказаться. Может, это даже мой долг.

От испуга он содрогнулся всем телом.

— Кто-нибудь болен? — вопросил он.

— Ха! — вырвался у неё резкий смешок. Она усмехнулась и, сохраняя на губах улыбку, сказала: — Некоторые называют это болезнью, и лично я не стала бы спорить. Видела, что и вы подхватили эту заразу не так давно.

— Беллин! — предостерегающе бросил он, и она погасила улыбку.

— Капитан, Хеннесси влюбился. В Тилламон Хупрус — женщину, которая гораздо выше его по положению. Решила, что вы, как капитан, должны об этом узнать. Не знаю, как Рэйн Хупрус отнесется к тому, что его сестра путается с простым матросом. У нас тут дружная команда, и даже в трудные времена мы всегда держались друг за друга. Так что когда на борт пытается пробраться неприятность, нам лучше сбросить её, пока она не поставила на палубу даже ногу.

Лефтрин воззрился на Беллин, а потом перевел взгляд на черную поверхность кофе. Он пытался соображать. Такую новость он совершенно не ожидал услышать. Хеннесси влюблен? Это само по себе достаточно плохо. То, что Хеннесси волочится за женщиной — за пассажиркой его судна, — ещё хуже. Особенно за благородной женщиной из семейства, которое только что профинансировало пополнение судовых запасов.

Он глубоко вздохнул и мрачно сказал:

— Я этим займусь.

Это была его обязанность, и он это понимал. Вот только ему хотелось бы знать, как именно это сделать, какую тактику избрать. Наверное, сначала следует переговорить с Хеннесси. Если им руководит его нижняя головка, то это одно дело: Лефтрин прекратит подобное, не задумываясь. А вот если у Хеннесси затронуто сердце… Он подумал о том, какие чувства будит в нем Элис, и вспомнил к тому же, как сурово говорил с ним Седрик, запрещая её любить. Тогда это его не остановило.

— И ещё одно, капитан. Он ей тоже нравится. По-настоящему нравится. Я видела, как она вчера поздно вечером сидела со Скелли на палубе. При таком свете они казались ровесницами, а когда я к ним подошла, то и разговаривали они, как ровесницы. Разговор шёл о парнях. — Беллин тряхнула головой и тепло улыбнулась, а потом со вздохом добавила: — И это подводит меня ко второй теме разговора. К Скелли.

Лефтрин хотел было заговорить, но Беллин предостерегающе подняла руку.

— Капитан, вы обещали меня выслушать. Я знаю, что она вам родня. Она и мне родная. Не похоже, чтобы у нас со Сваргом когда-нибудь появился собственный ребёнок. Это девочка — она нам обоим дорога. И ночами мы о ней говорили не раз и не видим, чтобы для неё это могло закончиться чем-то хорошим. Мы знаем, на что она надеется. Скелли хочет, чтобы та семья из Трехога отменила помолвку, раз она теперь, наверное, перестает быть вашей наследницей. Но если так и получится и она бросится к этому пареньку, Алуму, то… Ну, тут тоже ничего хорошего не будет. Прямо говоря, он теперь Старший, а она — нет. Он не перейдет на борт, чтобы осваивать корабль и на нем ходить. Ему нужно оставаться со своим драконом. А она, может, и считает, будто сможет уйти со «Смоляного» и счастливо жить на берегу, но так не получится. На месяц или два её, может, и хватит. Но дальше…

— Знаю, — резко оборвал её Лефтрин и поднял на неё глаза. — Думаешь, я обо всем этом не думал, Беллин? Думал. Я надеялся, что у неё будет шанс повидаться с женихом, пока мы будем в Кассарике, и, что возможно, эта искорка разгорится. Она очень молода. Возможно, что Алумом она просто увлеклась. Посмотрим. Но этим я тоже займусь.

Она наклонила голову к плечу и, казалось, хотела ещё что-то сказать, но только быстро кивнула.

— Не сомневаюсь, кэп. Вы обо всех нас хорошо заботитесь, и о «Смоляном» тоже. Сейчас я вам не завидую. Но я знаю, что вы сделаете то, что надо сделать. И скажете то, что надо сказать.

Беллин тяжело поднялась, допила свой кофе и повесила кружку на место. Отперев двери — сначала в кают-компанию, а потом на палубу, — она ушла. Ветер со стуком захлопнул за ней створку.

Лефтрин ещё немного посидел на камбузе, сжимая кружку обеими руками. С палубы до него донесся женский голос. Тилламон. Он подался вперед, чтобы посмотреть через маленькое оконце — и увидел, что она улыбается. Она была без вуали, и отдала распущенные волосы на волю ветра. Сегодня днем дождь прекратился, и на палубу даже падали лучи солнца.

— Но откуда вы узнаете, где ему достаточно глубоко, а где — недостаточно глубоко? — спросила она у кого-то.

— Ну, просто смотришь на лицо реки — и знаешь. — Хеннесси. И голос у него прозвучал необычайно напевно: Лефтрин никогда не слышал, чтобы Хеннесси так разговаривал. — Когда занимаешься этим столько времени, сколько я, то понимаешь просто по одному взгляду.

Лефтрин перешел туда, откуда мог видеть лицо Хеннесси. Да. Бывает, что глубину чего-то можно определить просто по одному взгляду.

— Ох, Хеннесси, — пробормотал он себе под нос, — придется посоветовать тебе, чтобы ты поговорил с Рэйном. Лучше тебе попросить разрешение ухаживать за ней прямо сейчас, а не потом.

Он не представлял себе, что Старший скажет его первому помощнику.

* * *

В дверь каюты постучали. Гест вздохнул и повернулся на узкой койке.

— В чем дело? — рявкнул он.

— Это просто я! — жизнерадостно отозвался Реддинг. Дверь открылась, и он вошел, стараясь ступать твердо и держа в руках поднос с чаем. Он поймал дверь пяткой и попытался её захлопнуть, споткнулся и едва сумел поставить поднос на столик и не упасть. Чуть сгорбившись, он уперся обеими ладонями в стол. — Скоро будем в Трехоге, а я так и не избавился от морской болезни, — объявил он с бледной улыбкой.

— Мы на реке, парень. Корабль почти не качает. Нам ведь не приходится бороться с волнами.

Гест перевернулся на спину и устремил взгляд в низкий потолок. Может, эти новые корабли и не поддаются действию речной кислоты, однако кораблестроитель слишком плохо позаботился о комфорте пассажиров, хоть и был джамелийцем. Капитан объяснил Гесту, что эти корабли предназначаются для быстрой перевозки грузов, но тем не менее! Его раздражало, что у капитана, у первого помощника и второго помощника на «Новой славе» каюты роскошнее, чем у него. Несомненно, им нет никакого дела до того, как он страдает. Тут не было даже салона для совместных трапез или дружеской игры в рулетку. Им с Реддингом пришлось питаться в их крошечной каюте. В качестве развлечения можно было гулять по палубе — и все. Большая часть корабельных помещений была для пассажиров под запретом. Владельцам придется все это изменить, если в будущем они захотят привлечь много пассажиров.

— Нет. То есть — да, вы правы. Я просто вообще не привык, чтобы пол двигался. — Реддинг сделал паузу, ожидая ответа, а когда Гест не отозвался, он чересчур широко улыбнулся и сказал: — Ну, наверное, эта трапеза будет последней на этом этапе нашего приключения. Мы должны причалить ещё до темноты. Мне не терпится увидеть Трехог. Надеюсь, погода станет немного лучше и у нас будет возможность куда-нибудь пойти и пообщаться. Я ведь впервые в Дождевых чащобах, знаете ли.

— Не жди чего-то великолепного — и не разочаруешься, — кисло бросил Гест. Спустив длинные ноги с кровати, он осторожно встал. — И не надейся, что погода улучшится. Дождь льет уже много дней — и, надо полагать, будет идти и дальше. Что до осмотра Трехога — ха! Города Дождевых чащоб едва ли заслуживают право называться городами. На крупных нижних ветвях есть небольшое количество солидных зданий, а дальше жилые дома подвешены на деревьях вразброс, словно странные плоды, а вот удобств цивилизации там почти нет. Они свысока смотрят на жителей Шести герцогств и других северных стран, но, по правде говоря, жители Дождевых чащоб точно такие же отсталые провинциалы. Единственная причина, по которой сюда стоит приезжать, — это покупка артефактов и магических предметов Старших. Это — единственное, благодаря чему эти города ещё живы.

Гест прошел к столику и присел на край стула. Как только он уселся, Реддинг плюхнулся на второй стул и схватил салфетку. Он был явно голоден — как и за каждой трапезой. Он облизнул губы и, нетерпеливо дернувшись, уставился на тарелки под крышками. Этот человек погряз в телесных наслаждениях и даже не делал попытки обуздать свои аппетиты. Его открытая жадность и продажность поначалу заинтриговали Геста после многих лет прекрасных манер и сдержанного поведения на людях, столь характерных для Седрика, но в последнее время подхалимство Реддинга и привычка открыто клянчить подарки начали его раздражать. Этот человек был напрочь лишен стыда. В результате управлять им было труднее, чем Седриком. Лучше всего работали скрытые угрозы причинить боль, однако даже это развлечение начало Гесту приедаться. Этот тип оказался плохой заменой Седрику. Взять его с собой пришлось просто потому, что оказалось, что в такой сжатый срок никакого другого спутника отыскать не получится — да ещё потому, что Гесту приятно было представлять себе раздражение отца, когда тот увидит счет, в который будет включен и проезд Реддинга.

Гест налил себе немного чая и снял крышку с блюда. Он покачал головой. Зачем они вообще трудятся закрывать еду крышками? Она не горячая — и каждый день им предлагают совершенно одно и то же. Буханку черного хлеба, подслащенного патокой, нарезали ломтями и намазали маслом. На втором блюде лежали ломтики копченого окорока, кусок неинтересного сыра и полдюжины колбасок. Он даже не стал снимать крышку с третьего блюда, точно зная, что на нем окажется вареный картофель. Ему настолько надоела эта еда, что он с трудом мог заставить себя положить себе на тарелку хоть что-то, а вот у Реддинга, похоже, такой проблемы не было. Он поспешно наполнил свою тарелку, словно опасаясь, как бы Гест не съел больше своей порции, после чего моментально набил себе рот. Гест отпил немного чая. Теплый, но не горячий. И жаловаться на это бесполезно.

Ну, ничего: через несколько часов они причалят, и он найдет в Трехоге приличное жилье. Ещё один день уйдет на то, чтобы разобраться со всеми ужасными проблемами, которые ему устроил Седрик. В Трехоге он хорошо поест и нормально выспится, а затем, наконец, возьмется за неприятное поручение, данное ему безымянным калсидийским убийцей. При каждом воспоминании об этом человеке у него начинались спазмы кишечника. Боль, позор, унижение…

Яд сбил Геста с ног. Чед не пришел, несмотря на слабые призывы на помощь. Однако пришел некто другой. Калсидиец вошел к нему в комнату, словно хозяин, и с улыбкой остановился над Гестом.

— Я пришел смотреть, как ты умираешь, — заявил он и передвинул кресло Геста так, чтобы сидеть и смотреть, как Гест корчится на полу.

После этого он не произнес ни слова. Он смотрел, как Геста рвало до тех пор, пока, казалось, в его теле не осталось ни капли желчи — или даже вообще никакой жидкости. Он наблюдал за тем, как Гест умолял о помощи, пока вообще не лишился способности выговаривать слова.

Только после этого он встал и вытащил из кармана жилета крошечную стеклянную. фляжку, на дне которой было немного голубоватой жидкости.

— Ещё не поздно, — сообщил ему калсидиец. — Не совсем. Но почти. Я могу вернуть тебя с грани, если поверю, что ты перестанешь делать глупости. А я не верю. Хорошенько подумай, удачненский торговец. Что ты можешь сделать — прямо сейчас, — чтобы заставить меня решить, что тебя стоит спасать?

Гест скрючился на полу. Огненные лезвия, заключенные в его желудке, пытались пробиться наружу. Его пронесло, он испортил ковер, он вонял и он умирал, и это было больно. Он не мог ничего придумать, хоть и готов был сделать что угодно, чтобы прекратить терзающую его боль.

Калсидиец толкнул его носком сапога.

— Я тебя знаю, торговец. Такой красавец, такой щеголь. Я знаю, к кому ты ходишь в гости, и знаю, как ты развлекаешься. Я не понимаю, почему тебе это нравится, но на самом деле это не важно, правильно? Тебе нравится считать себя господином, верно? — Тут он стремительно наклонился, ухватил клок волос на макушке Геста и резко крутнул, заставляя Геста посмотреть на него. — Это тебя возбуждает, так ведь? — понимающе спросил калсидиец. — Когда ты считаешь, будто ты кем-то повелеваешь. Когда заставляешь других унижаться перед тобой перед тем, как получишь от них удовольствие. Но сейчас я показываю тебе очень важную вещь, правда?

Калсидиец наклонился ещё ниже, приблизив свое лицо к лицу Геста. Улыбаясь, он прошептал:

— Ты не господин. Ты притворяешься. И те люди, с которыми ты забавляешься, — они тоже притворяются, дружочек мой. Они, как и я, знают, что на самом деле ты не господин. Вот я — господин. А ты просто пес, как и они. Нюхающий говно и лижущий сапоги пес.

Он выпустил волосы Геста, так что его голова стукнулась об испачканный ковер, отошел на три шага и тихо предложил:

— Почему бы тебе не показать мне, что ты понимаешь, кто ты такой, торговец Гест?

Гесту было противно вспоминать то, что произошло потом. Несмотря на мучительную боль в животе, несмотря на возмущенно вопящую гордость, ему хотелось жить. Он протащился через собственную рвоту туда, где стоял чуть улыбающийся убийца. Он лизал ему сапоги. Не раз-другой, а по-собачьи водил по нему языком, пока калсидиец не сделал шаг назад. Он вытащил вышитую скатерку из-под лампы на столике и стер слюни Геста с сапога, а потом презрительно отбросил дорогую вещь.

— Можешь жить, — объявил он, швыряя бутылочку Гесту.

При падении пробка выскочила и, когда фляжка упала и покатилась по ковру, драгоценная жидкость выплеснулась. Слабыми, дергающимися руками Гест схватил её, расплескав ещё немного, так что когда он, наконец, поднес её к своим пересохшим губам, там оставалось всего несколько капель. Он жадно высосал их — а когда калсидиец расхохотался, понял, что его обманули. Но он не допустит обмана, он не умрет! Извиваясь на животе, он слизал капли, упавшие на ковер, отчего хохот калсидийца стал ещё громче. Его язык чувствовал вкус земли, волокон ковра — и только еле заметный след влаги. Он перекатился на спину, ощущая на губах песок и грязь. В уголках его глаз собрались слезы.

Когда они потекли по щекам, калсидиец заговорил.

— Вода. Вода и чуть-чуть краски. Вот что было в моем «противоядии». Ты не умираешь. Ты и не умирал. Пострадаешь ещё несколько часов. После этого ещё день будешь чувствовать себя больным, но все равно пойдешь и оплатишь проезд до Трехога на корабле, который называется «Новая слава». Это не живой корабль — это новый тип судна из Джамелии. Именно его ты и выберешь. Перед твоим отъездом я ещё раз с тобой свяжусь. Тебе надо будет доставить послания. И когда я вернусь, ты будешь помнить, что ты не просто дурак, а мой пес, а я — твой хозяин.

Он подошел к Гесту и поставил ногу ему на живот. Давление причиняло мучительную боль, и Гест молча кивнул. Бессильная ярость кипела в его душе — но он кивнул.

И он повиновался.

Мерзкие трофеи в красивых шкатулках лежали в багаже Реддинга тщательно завернутыми. Гест не хотел рисковать тем, что какой-то запах задержится на его собственной одежде. Реддинг понятия не имел о содержимом этого свертка.

Калсидиец сдержал слово. В ночной темноте он материализовался в спальне Геста и, приказав встать на колени, заставил выучить наизусть список имен тех, с кем ему следовало связаться в Трехоге и Кассарике. Когда Гест попытался записать эти сведения, калсидиец пригрозил вырезать имена у него на ляжках, чтобы он смог справляться со списком, не рискуя выронить уличающие данные. Гест предпочел запомнить эти имена.

Когда он попытался задавать вопросы, чтобы узнать побольше о своем поручении, калсидиец отвесил ему пощечину. Звонкую.

— Псу не нужно знать намерений хозяина. Он сидит. Он приносит. Он складывает у ног хозяина кровавую мертвую дичь. И большего ему знать не нужно. Ему говорят, что он должен делать, тогда, когда он должен это сделать.

Незнание разъедало Геста, словно язва. Кто те люди, с которыми он должен связаться, и что они потребуют от него взамен? Знакомым было только одно имя: Бегасти Коред. Тот калсидийский купец Седрика. Он цеплялся за этот факт со всем гневом, скопившимся в его сердце. Калсидийский купец приведет его к Седрику.

Гест предвкушал этот момент. Он был намерен унизить Седрика, как был унижен он сам, угрожать ему так, как угрожали ему самому. Всякий раз, когда он об этом думал, сердце у него начинало биться быстрее, а мышцы живота напрягались. Он решил, что существует всего один способ избавиться от того ужаса и унижений, которые навязал ему калсидиец.

Он передаст их Седрику.

Гест не сомневался в том, что, отыскав Седрика, он найдет и Элис. С кусочками дракона или без них, он пригонит их обоих в Удачный, заставит Элис снова занять место законной и покорной жены, после чего оформит право своей семьи на значительную часть только что обнаруженного города Старших. Это было единственной частью его миссии, о которой он думал с удовольствием.

Возвращение Элис домой было единственной задачей, о которой было известно Реддингу: Гест не сообщал ему о том, что как только Седрик станет управляемым, то, скорее всего, займет место самого Реддинга. Несколько раз в течение плаванья Гест обдумывал мысль, не бросить ли ему Реддинга в Трехоге или Кассарике. Он с глубоким удовлетворением оставил бы этого жадного человечка без гроша в незнакомом городе, что стало бы чудесной историей для тесного круга его друзей по возвращении в Удачный. В отличие от Седрика Реддинг не вызывал симпатии у близких Геста. Они будут рады его исчезновению. Как и сам Гест. За исключением некоторых мелочей. Глядя, как секретарь промокает сжатые губы салфеткой, он ощутил пробуждение легкого интереса. Седрик был классически красив, но Реддинг кое в чем был более изобретательным.

Человечек заметил взгляд Геста. Его губы изогнулись в улыбке, и он задумчиво облизнулся.

— Перед этим, — лукаво проговорил он, — у меня есть для вас ещё кое-что интересное. Нечто, услышанное на палубе.

Заинтригованный Гест подался вперед.

— На палубе? Реддинг, ты нашел нам нового товарища для игр?

Реддинг фыркнул.

— Дорогой друг, сдерживайтесь. Я говорил о сплетнях, а не о постельной игре! Я вышел на палубу проветриться, а там уже были двое, они болтали и курили. Я раньше не видел ни одного из них — и, да, я немного их подслушал. Один из них говорил о своем кузене из Калсиды. По его словам, этот кузен видел в небе двух драконов. Большого синего и ещё более крупного черного. И я подумал про себя: скорее всего это Тинталья и её пара.

Он замолчал и выразительно посмотрел на Геста, ожидая похвалы своей проницательности.

Гесту было не до любезностей.

— Над Калсидой?

— Так я полагаю, — весело ответил Реддинг. — Так что я подумал: а что если Тинталья вернется в Трехог и спросит, что стало с вылупившимися драконами? Ого! Тогда для жителей Дождевых чащоб настанут очень интересные времена, правда?

— Действительно.

Что это будет означать? Ярость дракона, обрушившуюся на построенный на деревьях город? Возможно. Пока он сам будет в этом городе? Направление мыслей Геста моментально изменилось. Он видел последствия драконьей ярости: камень, который избороздили потеки едкого яда, человеческие тела, превратившиеся в разжиженную плоть внутри выщербленной брони. В тот момент Тинталья была раздражена калсидийским флотом и захватническими отрядами. Но если она обратит свой гнев на Трехог, бежать будет некуда: в городе не найдется достаточно прочных строений, в которых можно было бы укрыться.

— Реддинг! Как давно видели Тинталью? И в каком направлении она летела?

И не окажется ли так, что герцог Калсиды найдет способ добыть необходимые ему части дракона ближе к дому?

— Ну вот! — Реддинг покачал головой в шутливом отчаянии. — Сколько сведений от меня требуют извлечь из пары случайно услышанных фраз! Я попытался вытянуть из них ещё хоть что-то. Я поздоровался с ними и сказал: «Я случайно услышал, что ваш кузен видел дракона». И не успел я ещё хоть что-то добавить, как они повернулись и ушли к себе в каюту. Так невежливо! Но, думаю, нам бояться нечего. Подумайте, как долго должно было доходить это известие до этого типа — оно шло бы гораздо медленнее, чем способен лететь дракон. Так что я уверен, что если бы драконица направлялась сюда, то уже оказалась бы здесь. Если она вообще собирается появиться.

— Я слышал только предположения, что она умерла. Обоих драконов не видели так давно — и, похоже, она просто бросила молодых драконов.

— Значит, слухи о её смерти были ошибкой, верно? — Реддинг подцепил колбаску. — По крайней мере, если кузен того типа говорил правду. Милый Гест, это всего лишь обрывок сплетни. Не позволяй этим новостям себя тревожить, когда надо думать о других, более насущных вопросах.

Реддинг улыбнулся ему и многозначительно облизал колбаску кончиком языка.

* * *

— Сколько дней осталось до Кельсингры?

В вопросе Рэйна звучало нетерпение. Однако оно звучало в нем и в тот первый раз, когда он его задал — и во все последующие разы. Лефтрину уже надоело пытаться ответить на этот вопрос, однако он заставил себя говорить сдержанно:

— Я не могу дать вам точного ответа. Я уже об этом говорил. Мы сейчас двигаемся против течения. Это — тяжелая работа, особенно после стольких дождей. Река становится многоводнее, и в ней появляется больше плавника, из-за которого нам трудно держаться на мелководье, где течение спокойнее.

— Но «Смоляной»… — упрямо начал Рэйн.

Лефтрин его прервал.

— Он — живой корабль. С особыми способностями. Но это не означает, что идти вверх по течению зимой не требует усилий или что мы можем двигаться и днем, и ночью. Когда дожди не прекращаются, а вода поднимается, нам труднее плыть против течения. Так что я не могу сказать вам, когда именно мы туда попадем.

— А те суда, которые нас преследуют?

Лефтрин чуть пожал плечами.

— Я ничего с ними поделать не могу, дружище. Река мне не принадлежит. Все речники вправе идти, куда пожелают.

— А если они последуют за нами до Кельсингры?

— Значит, последуют. А чего вы от меня хотели бы, Рэйн? Чтобы я на них напал?

— Нет! Но мы можем плыть ночью, а они — нет. Разве нам нельзя так от них уйти?

— «Смоляной» сильный, но даже ему иногда надо отдыхать. — Лефтрин говорил прямо — более открыто, чем ему хотелось бы. — Кто-то заплатил этим людям, чтобы они нас выследили. Они были выше по течению и дожидались нас. Подозреваю, что когда нас увидели идущими вниз по реке, кто-то отправил голубя. Эти маленькие баркасы ждали нас, и хотя им опасно двигаться ночью, они способны это делать, особенно за такие деньги, какие им обещаны. Остается только надеяться, что они выдохнутся до того, как мы достигнем Кельсингры. Но даже если они потеряют нас из вида, останутся кое-какие знаки, которые некоторые люди способны отслеживать. Каждый раз, когда мы причаливаем на ночь, мы оставляем следы нашего присутствия, а во время нашего первого путешествия с нами были драконы, так что на наших стоянках осталось множество свидетельств нашего пребывания. Большую их часть уничтожил паводок. Но не все. Если им так же отчаянно хочется нас найти, как нам — доставить вашего сына к драконам, то они будут упорно нас преследовать. Если только вы не считаете, что у нас есть время вести с ними игру, вести по ложному следу или ещё что-то в таком же духе.

— Нет, — мгновенно ответил Рэйн, чего Лефтрин и ожидал. — У нас нет времени, чтобы задерживаться. Однако после того, что рассказала нам Малта, я опасаюсь их намерений. Кто-то был готов убить её и нашего малыша только для того, чтобы выдать куски их тел за мясо драконов. Если они готовы на такое, то кто знает, что ещё они способны сделать? — Он оглянулся на мелкие суда. — Наверное, у нас нет времени или желания на них нападать. Однако они могут преследовать нас именно с этой целью.

— Так…

Лефтрин прошел к фальшборту и посмотрел назад. В шаге от него Сварг стоял на рулевом весле, демонстративно игнорируя разговор своего капитана и направляя «Смоляного» неспешными движениями. За Сваргом Лефтрин увидел три небольших баркаса, державшихся на почтительном расстоянии от «Смоляного» и друг от друга: в этот момент они как раз шли по излучине реки. Сидевшие в них матросы усердно гребли. Лефтрину стало их немного жаль. Их суденышки были практически лодками, открытыми всем стихиям, так что они не обеспечивали своим матросам ни удобства, ни безопасности. Однако они могли двигаться быстрее его громоздкой баржи, и даже когда «Смоляной» шёл без остановки всю ночь, шпионские баркасы догоняли их на следующее утро ещё до полудня.

— Они действуют, как опытные речники. Может, они никак не связаны с калсидийцами и убийством драконов ради мяса и крови. Может, им просто заплатили другие торговцы, которые решили быстро поживиться тем, что нам удалось найти, до того, как Совет отправит собственную экспедицию.

Рэйн повернулся к нему. На мгновение его лицо отразило изумление, но это выражение стремительно исчезло.

— Да. Конечно. Более вероятно, что они ищут сокровища, а не охотятся на мою жену и ребёнка. Совет должен был почуять прибыль, так что отправит собственный корабль, как только сможет. И очень вероятно, что те, кто нас преследуют, наняты другими торговцами. Слух о том, что Кельсингра открыта, пронесся по городу, словно пожар.

— «Открыта»! — с улыбкой отозвался Лефтрин. — Они ожидают увидеть город, который придется выкапывать из грязи. Погодите, когда они её увидят! Они придут в недоумение. А ещё они не смогут до неё добраться, не рискуя жизнью. Даже если им удастся пройти следом за нами весь наш путь, у них уже будут заканчиваться или совсем закончатся припасы. А если они отважатся переплыть реку к городу, им будет на что посмотреть — но нечем будет наполнить желудки. Так что пусть выматываются, преследуя нас. Либо они сдадутся и повернут обратно, или все вытерпят — и вынуждены будут обратиться к нам за помощью, когда окажутся на месте.

Пока они разговаривали, начался мелкий дождь. Лефтрин с ухмылкой посмотрел на Рэйна:

— Я не вижу смысла заниматься ими раньше, чем это станет необходимо. Особенно когда Дождевые чащобы могут решить эту проблему вместо меня.

Гэйм проследил за взглядом Лефтрина, но не улыбнулся. Вместо этого он вытянул руку.

— А это что? Я раньше этого судна не видел.

Лефтрин всмотрелся вдаль сквозь усиливающийся дождь. Капли усеивали поверхность реки колечками и создавали звук, похожий на шуршание. А ещё дождь служил завесой между ним и кораблем, который только что вышел за поворот реки позади них. Он воззрился на него с изумлением. Это судно было более крупным, с узким корпусом и низким настилом. Корпус был окрашен в черный цвет, рубка оказалась синей с золотой отделкой. Несколько рядов весел вздымались и опускались в такт. Казалось, что осадка у него небольшая, а скорость — выше, чем у мелких судов. На его глазах незнакомое судно обогнало шедший последним баркас и стало догонять второй.

— Не может быть! — воскликнул он.

— Что это?

Рэйн перегнулся через борт, вперяя взгляд назад.

— Это тот проклятый стойкий корабль! — ответил на его вопрос Сварг. — Он стоял у причала, когда мы пришли в Кассарик.

— О них шли разговоры уже много месяцев, — мрачно согласился Рэйн. — Никому из семей с живыми кораблями эта ситуация не нравится. Какой-то джамелиец разработал новое покрытие для корпусов, которое, по его утверждениям, выдержит кислоту реки Дождевых чащоб. Он предложил отправить несколько новых кораблей вверх по течению и доказать, что их корпуса не поддаются действию воды, и продемонстрировать, какую скорость они могут обеспечивать с грузами или пассажирами. Говорили, что некий консорциум удачненских торговцев заинтересован во вложении средств, но были и более неприятные слухи, что тому джамелийцу все равно, с кем торговать, лишь бы получить запрошенные суммы. Я слышал, что один из таких кораблей должен был прибыть в Трехог, но не обратил на эту новость особого внимания. У меня было слишком много других забот. — Он посмотрел на Сварга, ища подтверждения. — Так он стоял в Кассарике, когда мы там были?

Рулевой пожал массивным плечом:

— Когда только пришли. Потом он ушел в Трехог, и я подумал, что они отправятся обратно в Удачный. Похоже, кто-то отправил голубя и нанял его, чтобы следовать за нами.

Лефтрин смятенно смотрел на новый корабль. Для речной баржи обводы у него были хорошими, а команда выглядела сильной и дисциплинированной.

— И таких кораблей может оказаться больше?

— Почти наверняка. Даже среди торговцев есть люди, которые говорят, что живые корабли душат речную торговлю. Советы Удачного и Дождевых чащоб дали разрешение стойким кораблям сделать эту попытку. Владельцы у них напористые, и они будут жаждать найти способ окупить свои вложения. Если в момент нашего ухода они были в Трехоге…

— То нашлась масса людей, готовых нанять их, чтобы попытаться за нами последовать.

— И денег нашлась тоже масса, — кисло добавил Рэйн.

Лефтрин смотрел за корму, обдумывая то, что будет означать появление всех этих судов, и не только для Кельсингры. Что станет с торговлей на реке и в прибрежных поселениях, если движение по реке станет активнее и доступнее по деньгам? Он попытался понять, осознают ли поддержавшие это предприятие торговцы, что они кладут конец всему существующему укладу жизни.

На его глазах синий корабль начал сокращать расстояние, отделявшее его от «Смоляного».

— Они легко смогут за нами угнаться. Наша единственная надежда от них уйти — это больше двигаться ночами.

Он посмотрел на своего рулевого. Сварг, на лице которого отражалась решимость, кивнул.

— И вы считаете, что мы сможем от них уйти?

В голосе Рэйна звучала тревога.

— Думаю, можем попытаться. Может, хотя бы оторвемся от них. По крайней мере, можем надеяться добраться до Кельсингры раньше них, а не одновременно, — мрачно ответил Лефтрин.

Рэйн кивнул. Ливень внезапно превратился в потоп: падающие в реку струи дождя шипели, словно железо, погружаемое в закалочную жидкость, и тут же скрыли от команды «Смоляного» их преследователей. Рэйн негромко сказал:

— Вы же понимаете, что рано или поздно они туда заявятся, капитан. Вдостаточно большом числе, чтобы получить то, за чем явились. Вы это знаете.

— Я знаю, что они придут, — согласился Лефтрин. Он повернулся, встречаясь с Рэйном взглядом, и на его лице появилась хищная ухмылка. — Но они думают, что их ждёт только горстка юных недорослей и несколько увечных драконов. А когда они доберутся до Кельсингры, то их может ждать там совсем не то, чего они ожидали.

* * *

Пять трупов лежали на полу в зале Каменного пути. Герцог Калсиды смотрел на них с раздражением. Утро выдалось утомительное. Каждый настаивал на своем праве быть выслушанным до конца, прежде чем на него падет приговор. Каждый попытался протянуть нить своей жизни чуть-чуть дольше. Какие они глупцы! Они потерпели провал и понимали это, и знали, что за это их ждёт смерть. Они вернулись с докладом исключительно из-за глупой надежды на то, что их близкие будут помилованы.

Этого не произойдет. Какой смысл сохранять семя потерпевших неудачу мужчин, позволять их отпрыскам наследовать земли и имущество своих отцов? Они просто наплодят новых слабых неженок, которые будут приносить разочарование и в будущем. Лучше очистить ряды аристократии и военных, пока слабость не распространилась среди них, подрывая древнюю мощь Калсиды. Его канцлер выжидающе смотрел на него. Герцог ещё раз взглянул на валяющиеся расчлененные трупы.

— Очистить комнату. И очистить их дома, — отдал он приказ.

Канцлер низко поклонился, повернулся и передал полученный приказ. В дальнем конце зала шестеро командиров повернулись к своим отборным отрядам. Шестьдесят боевых алебард в унисон ударили в пол, тяжелые деревянные двери распахнулись — и вошел совсем иной отряд. Ползущие на брюхе и волочащие за собой свои мешки, одетые в лохмотья служители смерти забрались в зал и двинулись к трупам. На них никто не смотрел. Они были отвратительны — рожденные барахтаться в мерзостях и тухлятине, навечно недостойные внимания настоящих людей. Однако и для них в калсидийском обществе нашлось свое место. Они утаскивали куски тел и, перед тем как исчезнуть, протирали пол своим тряпьем. Те ценности, которые оказывались на трупах, становились их собственностью — как и одежда мертвых и мясо с их тел. Тут не окажется ничего особо стоящего. Эти люди знали, что их ждёт смерть, и, несомненно, избавились от всего ценного, прежде чем прийти сюда. Они продали перстни и браслеты, чтобы оплатить последний визит к шлюхам или последнюю трапезу на базаре.

Запах пролившейся крови был густым и неприятным, а копошение распростертых ниц людей — отвратительным. Герцог посмотрел на канцлера.

— Я желаю оказаться в Укромном саду. Меня там должно дожидаться охлажденное вино.

— Разумеется, мой господин. Я уверен, что все так и будет. Давайте направимся туда.

Канцлер повернулся и дал носильщикам знак подойти к трону с паланкином. Герцог наблюдал за их размеренным шагом: они тянули время для того, чтобы его приказ успел опередить его самого, так чтобы по его прибытии в Укромный сад охлажденное вино и только что заправленный одеялами и подушками диван уже его ожидали бы. Бывали дни, когда боль и одышка приводили его в такое раздражение, что он намеренно приказывал этим людям двигаться быстрее. После чего он обвинял их в том, что они его растрясли, а оказавшись в саду до того, как там приготовились исполнить любой его каприз, поносил канцлера и отправлял всю прислугу на порку. Да. Бывали моменты, когда боль доводила его до подобной мелочности.

Но не сегодня.

Его бережно перенесли с трона на паланкин. Он стиснул зубы, чтобы не застонать. Так мало плоти осталось, чтобы защитить его кости! Его суставы скрипели, когда он шевелил руками или ногами. Из-за долгих периодов неподвижности на его теле появились язвы, которые стали особенно глубокими там, где выпирали кости. В своем паланкине он сидел, свернувшись и сгорбившись — съежившиеся гусеницей останки человека. Когда вокруг него задернули занавеси, он был рад возможности поморщиться без свидетелей и сдвинуться с самых сильных пролежней.

Назревали неприятности. Он ощущал их запах и вкус. Он не был глупцом. Он видел это по тому, как отводят глаза его люди, как они без слов совещаются друг с другом, прежде чем повиноваться его приказам. Калсида выскальзывала у него из рук. Когда-то он был сильным воином — мужчиной, который мог гордиться не только своим высоким происхождением, но и своим телом. Когда-то он был похож на затаившегося тигра, готового метнуться со своего трона и порвать на кусочки любого, кто усомнится в его власти. Эти дни миновали. Он больше не способен внушать трепет одним своим видом.

Однако он не дурак. И никогда им не был. Он никогда не думал, будто одна только физическая сила позволит ему удерживать власть. Будь он глупцом, он не прожил бы так долго среди зыбучих песков политических фракций Калсиды. В молодости он был беспощаден, идя к власти и удерживая её. Отсутствие живых сыновей ясно это демонстрировало. Он не заблуждался относительно тех людей, которые его окружали, или жадных наследников, рвущихся оказаться на него месте. Другие будут столь же беспощадными, захватывая свою долю добычи после его смерти. А некоторые не захотят дожидаться, чтобы эта смерть пришла естественным путем.

Паланкин покачивался в такт шагам носильщиков, следующих через его дворец. Он пересчитывал своих друзей и врагов, и понимал, что некоторые из пересчитанных должны значиться в обоих списках. В их числе и его дорогой и верный канцлер. И его любящая ядовитая мегера-дочь тоже такая. Трижды он выдавал Кассим замуж, чтобы от неё избавиться. Её первый муж оставил её вдовой в четырнадцать лет. Не прошло и трех недель после пышной свадьбы, как он поскользнулся, выходя из ванной, и сломал себе шею. Или так все решили в тот момент. Свидетелей несчастного случая не оказалось. А его юная вдова, бледная и с запавшими глазами, казалась подобающе печальной, когда родственники умершего супруга вернули её в отцовский дом.

Её следующий муж был гораздо моложе — всего лет на тридцать старше своей невесты. Его хватило на шесть месяцев, после чего он умер от какой-то болезни желудка, сопровождавшейся мучительными спазмами и кровавым поносом. Девицу опять вернули во дворец, и он видел её молчаливой и гневающейся на судьбу.

Её последний супруг умер три года назад. Этот достойный старик публично дал ей пощечину за какое-то отступление от хороших манер. Он умер ещё до конца дня, упав с пеной на губах в судорожном припадке за пиршественным столом среди своих воинов. Кассим снова вернули герцогу. На этот раз он прямо спросил у неё:

— Дочь, ты оплакиваешь своего мужа?

На что она ответила:

— Я оплакиваю то, как внезапно и быстро нашла его смерть.

Герцог поселил её среди своих женщин, и она добровольно отказалась выходить из этих покоев, закрытых садов и купален. О её жизни он знал в основном от своих наложниц. Она усердно ухаживала за аптекарским огородом, жадно читала — в основном историю и книги по целительству, — писала стихи и ежедневно в течение часа практиковалась в стрельбе из лука. Она выразила страстное желание никогда больше не выходить замуж.

Её желание было удовлетворено — не потому, что её отец был склонен идти ей навстречу, а потому, что больше ни один аристократ не пожелал сделать ей предложение. Поскольку она была старшей из его законных дочерей, за неё следовало давать большой выкуп, несмотря на её вдовство и не юный возраст. Однако он сомневался в том, что претендентов отпугивают именно расходы. Любую женщину, овдовевшую трижды, можно было подозревать в колдовстве, пусть никто и не осмеливался высказывать эти подозрения вслух.

Герцог этот вопрос ни с кем не обсуждал, однако, посещая женскую часть дворца, не позволял дочери приближаться к нему — хотя она такого желания и не проявляла. Кроме того, он не ел ничего, что могло бы пройти через её руки. Рисковать смысла не было. Но сейчас, пока его паланкин покачивался в такт размеренным шагам носильщиков, он заставил себя подумать о ней как о варианте.

По самому древнему закону Калсиды любимая дочь могла стать наследницей, если того пожелает её отец. Он этого не желал. По тем же самым древним законам в случае его смерти без наследника-сына его старшая дочь и её муж должны были править до тех пор, пока её первый сын не достигнет совершеннолетия. Незамужняя дочь могла править до тех пор, пока не найдет достойного супруга. Он не сомневался в том, что Кассим будет усердно искать такого, если получит наследство. В любом случае власть к ней перешла бы только после его собственной смерти, которой он намерен был избежать.

Он не думал, что в его долгой болезни виновата она. Для этого он был слишком осторожен. Конечно, самая главная предосторожность требовала бы, чтобы он убил дочь. Однако герцогство без наследника с большей вероятностью будет ввергнуто в междоусобицу, нежели герцогство с неподходящим наследником. Интересно, какое число его аристократов надеется, что он будет жить, только чтобы избежать возможности, что ими станет править герцогиня Кассим?

И, кроме того, убийство колдуньи навлекает на человека страшные несчастья, особенно в том случае, если ею была твоя собственная дочь.

Он закрыл глаза, убаюканный покачиванием паланкина. Открыл он их, только когда носильщики замедлили шаги. Пока его паланкин устанавливали на специальные подставки, занавески оставались задернутыми. Он прислушивался к тихому шарканью башмаков: это уходили носильщики. Однако его встревожило то, чего он не услышал: до него не донеслось ни журчанья воды во многочисленных фонтанах, ни щебета певчих птиц в клетках. Он не почувствовал аромата цветов. Звуки собственного сердцебиения стали заполнять его уши. Костлявыми пальцами он зашарил в одной из подушек паланкина, отыскивая спрятанные там ножны с кинжалом. Он извлек их и бесшумно обнажил клинок. Кинжал был слишком тяжелым для его руки, так что он не был уверен в том, что сможет успешно им орудовать. Ему не хотелось умереть, держа в руках не обагренной кровью клинок.

— Великодушнейший герцог…

Это был голос канцлера Эллика. Конечно же. Предателем должен был оказаться именно он. Его самый близкий и доверенный советник был именно тем человеком, которому проще всего было бы убить герцога и захватить бразды правления. Герцога удивило только то, что Эллик не сделал этого много лет назад, когда он только заболел. Он не стал отзываться на оклик канцлера: пусть считает, будто его господин задремал. Пусть подойдет достаточно близко, чтобы отдернуть занавески и встретить его клинок.

Казалось, будто канцлер способен видеть сквозь занавески и прочитать самую суть намерений герцога, ибо он снова заговорил.

— Мой господин, это не предательство. Я просто улучил момент, чтобы поговорить с вами наедине. Я подхожу, чтобы раздвинуть занавески. Пожалуйста, не убивайте меня.

— Льстец.

Герцог произнес это слово ровным тоном, но по-прежнему держал кинжал обеими руками прямо перед собой. Если он заметит предательство, то постарается вонзить клинок в сердце канцлера.

Однако когда канцлер осторожно раздвинул занавески, руки у него были пустыми, а стоял он на коленях. Герцог осмотрел преклоненную перед ним фигуру с опущенной головой и открытой шеей, застывшую перед паланкином. Если бы он пожелал, то смог бы погрузить кинжал в эту беззащитную шею. Он не стал этого делать.

— Почему наедине? — вопросил он. — Я всегда готов тебя выслушать. Почему здесь и сейчас?

Он с подозрением обвел взглядом уютные покои, принадлежавшие канцлеру.

— Да, о великодушнейший, вы действительно всегда готовы меня выслушать. Но там, где слушаете вы, слушают и другие. А я хочу предупредить вас о предательстве, и мне надо, чтобы моё предостережение слышали только вы.

— Предательство? — Слово сухо царапнуло его язык. Сильное сердцебиение стало болезненным. Слишком много угроз за чрезмерно короткий срок: одного только мужества мало, чтобы поддерживать ослабевшее тело. Он посмотрел на человека, продолжающего стоять перед ним на коленях. — Встань, Эллик. Мне нужна вода. Прошу.

Канцлер поднял сначала взгляд, а потом и голову.

— Конечно. — Не соблюдая правил этикета, он встал и прошел через комнату. Это было жилище мужчины, увешанное оружием и гобеленами, напоминающими о прошедших битвах. На видавшем виды рабочем столе в центре комнаты оказались большая книга для записей, чернильница и россыпь писчих перьев. Герцог не бывал в кабинете канцлера уже много лет, однако за это время помещение мало изменилось. Позади стола стоял буфет. Эллик достал из него бутылку вина и бокалы. — Это будет вам полезнее, чем вода, — сообщил он герцогу.

Ловкими движениями он извлек пробку и наполнил бокалы. Возвращаясь, он двигался, как воин, и подал герцогу бокал без всяких церемоний.

Герцог взял его в иссохшие руки и жадно выпил вино. По его телу разлилось приятное тепло. Не задавая никаких вопросов, Эллик снова наполнил бокал из бутылки, которую продолжал держать в руке. После этого он уселся на пол подле паланкина, скрестив ноги с такой легкостью, словно был юношей, устраивающимся у походного костра.

— Привет! — сказал он, словно они были двумя старыми друзьями, которые встретились совершенно случайно. И, возможно, так оно и было. Эллик смотрел на герцога в упор, пока тот не заговорил:

— Ты знаешь, почему это необходимо. Поклоны, церемониал, жесткий порядок. Это не для того, чтобы унизить тебя, Эллик. Это для того, чтобы поддерживать дисциплину и соблюдать дистанцию.

— Чтобы к вам относились, как к герцогу, — сказал Эллик.

— Да.

— Потому что если бы к вам относились, как к человеку, оказавшемуся среди них, то вы сейчас уже не были бы тем, кому они захотели бы повиноваться.

Герцог немного поколебался, но, в конце концов, признал:

— Да. Это жестокое суждение, но справедливое.

— И это работает, — признал Эллик. — Для большинства. Для тех, кто достаточно молод, чтобы не ставить под вопрос заведенный порядок. Это не так хорошо работает для ваших старых товарищей, которые сражались рядом с вами в те дни, когда вы только приобретали власть.

— Но их осталось немного, — напомнил ему герцог.

— Это так. Но кое-кто из нас остались.

Герцог серьезно кивнул.

— И некоторые из нас верны тому человеку, которым вы были, а не только нынешнему герцогу Калсиды. И потому я пришел предупредить вас о предательстве, хотя это предостережение может стоить мне жизни.

— И я слушаю тебя, Эллик, как мужчина — мужчину, и как воин — воина, зная, как ты рискуешь, служа мне. Будь краток. Что за предательство мне угрожает?

Эллик залпом выпил вино, ещё мгновение подумал, и потом ответил:

— Ваша дочь, Кассим. Она хочет получить ваш трон.

— Кассим? — Герцог покачал усталой головой, досадуя на то, что этот человек устроил ему столько проблем всего лишь ради этого известия. — Она — недовольная жизнью трижды вдова, женщина, не исполнившая своего предназначения. Я знаю это уже много лет. Я не опасаюсь того, что у неё есть амбиции.

— А следовало бы, — резко возразил Эллик. — Вы читали её стихи?

— Её стихи? — Теперь он почувствовал себя оскорбленным. — Нет. Девичьи мечты о красивом мужчине, который будет покорен её чарами, надо полагать, или мысли колибри, порхающий над цветком. Размышления о любви и ромашках, записанные синей тушью и украшенные веночками и лозами. У меня нет времени на подобное.

— Нет. Её стихи больше похожи на трубный зов к оружию. Призыв, обращенный к женщинам Калсиды, требующий подняться и помочь ей унаследовать ваш трон, чтобы она смогла вернуть женщинам то положение, которое они когда-то занимали. Это — зажигательная поэзия, милорд, более подобающая фанатику на базарной площади, а не женщине, которая живет тихо и замкнуто.

Какое-то время герцог молча взирал на своего собеседника, однако лицо канцлера сохраняло серьезность. Он говорил совершенно искренне.

— Восстание женщин… Чепуха! Откуда ты это узнал? Когда у тебя возник повод столкнуться со стихами моей дочери?

— В покоях моей жены. Два дня назад.

Герцог молча ждал продолжения.

— Я вошел без предупреждения в начале дня: необычное время для моего визита к ней. Она поспешно попыталась спрятать несколько свитков, которые читала. И, конечно, я отнял у неё один, чтобы узнать, какую тайну женщина может пожелать скрыть от собственного мужа. — Он нахмурился. — У свитка были разлохмаченные края: он сильно износился из-за того, что его передавали из рук в руки, а по низу и обратной стороне шла масса добавлений. На первый взгляд это была именно такая девичья поэзия, какую вы описали, украшенная цветами и бабочками. Однако это оставалось так только для первых двух строф. Далее слова становились учеными и воинственными, и в них упоминались исторические события тех времен, когда женщины из аристократических семейств Калсиды правили наравне с мужчинами, распоряжались своими делами и собственностью и сами выбирали себе мужей. Изящные лозы и цветы обрамляли не что иное, как призыв к революции. Я строго выговорил жене за чтение таких предательских речей, однако она не испытывала раскаяния. И была бесстрашна: такие приступы порой бывают у иссушенных старух. Она насмешливо спросила у меня, чего я боюсь? Неужели я посмею отрицать, что такое прошлое существовало? Что благосостояние моего собственного семейства было заложено женщиной, а не мужчиной? Я дал ей пощечину за такое нахальство. Она встала и призвала какую-то северную богиню — какую-то Эду, — молясь, чтобы она лишила меня земных благословений. И тогда я ударил её ещё раз — за то, что она посмела меня проклинать.

Эллик помолчал. На его лбу выступили капельки пота: на какое-то время он оказался во власти этого воспоминания. Дернув себя за губу, он возмущенно тряхнул головой.

— Способен ли мужчина понять, о чем думает женщина? Мне пришлось избить её, мой господин, чего я не делал уже много лет, а она все равно продержалась дольше, чем многие из тех молодых солдат, которых мне случалось наказывать. Однако, в конце концов, я получил остальные хранившиеся у неё свитки и узнал их источник, а потом и имя автора. Это ваша дочь, мой господин, что становится видно из того, что она предлагает.

Герцог сидел молча, надеясь, что его мысли не отражаются у него на лице. Однако Эллик был беспощаден.

— И дело не только в вашей дочери. Другие женщины вашего дома тоже в этом участвуют. Слова пишет Кассим, но ваши женщины делают копии, украшают свитки, перевязывают их кружевами и лентами, душат их благовониями. А потом эти свитки отправляются на рынки, в прачечные и ткацкие мастерские, в купальни и игорные дома, словно симпатичный ползучий яд.

Герцог молчал. Он был изумлен. И в то же время он не удивился. Кассим поистине была его дочерью. Болезненная гордость за неё расцветала в его душе. Если бы только она была мужчиной, он нашел бы ей должное применение. А так…

— Я прикажу её убить.

Неудачное решение — но другого у него нет. Герцог задумался над тем, скольких своих женщин ему придется уничтожить. Он поджал губы. Ну что ж: сейчас они ему не особенно нужны, а после излечения ему все равно понадобятся новые. Можно убрать их всех. Он неловко пошевелился, желая отправиться в Укромный сад. Ему хотелось отдохнуть.

— Нет, — посмел возразить Эллик, — не попадайтесь в эту ловушку. Я прочел все свитки, которые были у моей жены, и в каждом говорится, что она ожидает смерти от вашей руки. Она заявляет, что это покажет, как сильно вы боитесь и ненавидите её и всех женщин вообще. Она утверждает, что вы так сильно её ненавидите, что отдали её чудовищу, который вспорол её, когда она ещё не успела стать женщиной.

— Ненавижу её? — Герцог пришел в недоумение. — Зачем бы я стал тратить на это время? Я её толком и не знаю. Старый Каракс был грубым стариком, это все знали. Но на тот момент он был моим самым сильным союзником. Для того и нужна была её свадьба. Для заключения союза.

Ненавидеть её? Как будто он мог питать какие-то чувства к ребёнку женского пола или задумываться о ней при политических маневрах! Право, она придает себе слишком большое значение.

— И тем не менее, — не согласился Эллик. — Мой господин, если вы её убьете, то вызовете восстание женской части населения. Её последовательницы обещали отравления, убийства младенцев, поджоги, аборты и — да, открытое насилие. Те свитки, которые я прочел, прошли через множество рук, и именно такие обещания запечатлели на них те женщины, которые их читали. Эти свитки были прочтены женщинами самого разного положения, которые запечатлели на нем свои клятвы отомстить за неё, если она умрет ради них. По-моему, они разжигают друг друга, соревнуясь в клятвах верности и безжалостности, если она станет вашей «жертвой».

— Этого нельзя терпеть!

Выкрикнув эти слова, герцог зашелся в приступе кашля. Эллик снова налил ему вина и удерживал бокал у его губ, чтобы он смог пить. Бокал стучал о его зубы, вино пролилось на грудь. Да, это все было нестерпимо. Он схватил бокал и отмахнулся, требуя, чтобы Эллик отошел. Он сумел отпить немного вина, снова закашлялся, а потом выравнивал дыхание, пока не смог сделать большой глоток. Когда он снова обрел способность говорить, то спросил у Эллика:

— А какое ещё средство существует против такой коварной ведьмы, как Кассим?

— Отдайте её мне, — тихо предложил Эллик.

— Чтобы это ты смог её убить?

Эллик улыбнулся:

— Не сразу. Я на ней женюсь.

— Но ты уже женат.

— Моя жена умирает. — Сообщая эту новость, Эллик не изменился в лице. — Скоро я овдовею и смогу снова жениться. За много лет верной службы вы наградите меня своей дочерью. Это подобающий жест. Жестокая судьба лишила нас обоих пары.

Он пригубил свой бокал.

— Она опасна. По-моему, она убила, по крайней мере, одного из своих прежних мужей.

Герцог признался в этом неохотно, продолжая обдумывать предложение Эллика.

— Она убила всех троих, — ответил Эллик. — Я это знаю, и знаю, как она это сделала — благодаря признаниям моей жены. Таким образом, я знаю, как вырвать у этой гадюки зубы, так что мне она не опасна.

— Зачем она тебе?

— Я женюсь на ней, изолирую от всех и сделаю ей ребёнка. Она будет продолжать писать свои стихотворные списки, и они постепенно начнут просачиваться из её нового дома. Однако в них будет говориться о её супружеском счастье, радостях, которые может подарить опытный любовник, и о сладком предвкушении младенца у неё на руках. Её клыки будут вырваны, яд разбавлен до жиденького чая. А известие о наследнике успокоит вашу аристократию.

Герцог не дал себя обмануть:

— И ты станешь править после меня.

Эллик кивнул и напомнил ему:

— Я это буду делать в любом случае. — Глядя прямо в глаза герцога, он добавил: — Так вы просто всем ясно покажете, что такова ваша воля, и что любой другой вариант встретит сопротивление нас обоих.

Герцог прикрыл глаза, тщательно продумывая все возможности. В итоге все сводилось к одному. Он открыл глаза.

— Чем быстрее я умру, тем быстрее ты придешь к власти.

Эллик опять был тверд.

— И это тоже верно. Но прийти к власти «быстрее» не всегда лучше. И это не то, чего бы я хотел, старый товарищ. — Чуть наклонив голову, он с улыбкой спросил: — Каких гарантий ты от меня требуешь? Вспомни, что я сделал. Я предостерег тебя относительно угрозы и уберег тебя, предупредив о том, чтобы ты не шёл на самое очевидное решение. Многие годы, пока твое здоровье ухудшалось, я служил тебе. Будь я предателем, я бы продемонстрировал это много лет назад. А вот преданность доказать труднее.

Герцог сипло кашлянул и откинулся на подушки.

— Потому что преданность может меняться, — объяснил он, немного отдышавшись. — Её необходимо доказывать ежедневно. — Он на какое-то время задумался. — Если я отдам тебе мою дочь, то ты получаешь сильную карту.

— А если вы этого не сделаете, гадюка останется у вас в доме, готовая к броску.

Герцог неожиданно сдался.

— Я сообщу, что она обещана тебе. И я её изолирую ото всех, чтобы она смогла размышлять о том, чтобы стать твоей невестой.

Эллик немного выждал, а потом спросил:

— И?

Герцог холодно улыбнулся:

— И когда ты доставишь мне кровь дракона в качестве выкупа за невесту, она станет твоей. И я благословлю ваш брак.

— И объявите меня своим наследником.

Эллик позволил себе настаивать. Герцогу это не понравилось, однако он тщательно обдумал услышанное. Эллик стал воспитанником герцога совсем юнцом. Он лично сформировал этого человека — возможно, даже в большей степени, чем кого бы то ни было из своих кровных сыновей. А когда он умрет, не все ли ему равно, кто именно станет после него править?

— И я назову тебя своим наследником. С предпочтением в пользу любого ребёнка, которого ты сделаешь моей дочери.

— Решено. И скоро решится окончательно. — Эллик улыбнулся. — Вы можете отдать своим слугам приказ готовиться к брачному пиру.

Герцог вопросительно склонил голову к плечу:

— Что тебе известно такого, чего не знаю я?

Улыбка Эллика стала шире.

— Я купил пленника, господин мой. Его уже сейчас везут сюда на корабле. Он не дракон. Однако в его жилах течет кровь дракона. И вы получите его кровь.

Герцог устремил на него недоверчивый взгляд. Эллик продолжал широко улыбаться.

— Доказательство моей преданности, — негромко проговорил он, — предоставленное без всяких условий.

Он поднялся с девичьей грацией и снова отошел к буфету. На этот раз он вернулся с бумажным пакетом, перетянутым бечевкой. Присев перед герцогом на корточки, он развязал узел на шнурке. Когда он развернул промасленную бумагу, в ноздри герцога ударил давно знакомый запах.

— Вяленое мясо? — спросил он, разрываясь между изумлением и недовольством. — Ты предлагаешь мне вяленое мясо? Рацион пехотинца?

— Единственный способ сохранить его для перевозки — это просолить и закоптить. — Эллик протягивал развернутую бумагу на ладони, словно распустившийся цветок. В центре неё лежал небольшой кусок мяса с синей чешуей, прокопченный до темно-красного цвета. — Мясо Старшего. Не дракона. Я не смог его вам достать… пока. Но я предлагаю вам то, что, как мне сказали, является копченым мясом существа, ставшего наполовину драконом. В надежде, что оно сможет восстановить ваше здоровье.

Герцог молча рассматривал мясо.

Эллик тихо проговорил:

— Прикажите мне его съесть — и я это сделаю. Оно не отравлено.

У него была такая мысль. Он подумал, не приказать ли канцлеру поделить его и первым съесть часть. Однако кусок мяса был небольшим, а его недуги — многочисленными. Если он его съест и оно его отравит, он умрет, но если он прикажет, чтобы Эллик сначала съел половину, а потом обнаружит, что оно имеет именно те полезные свойства, на которые он надеется, то оставшейся порции может оказаться недостаточно, чтобы хоть как-то ему помочь. Он потянулся за мясом, и его костлявые пальцы дрожали, словно усики насекомого. Он взял мясо и понюхал его. Взгляд Эллика был устремлен на его лицо.

Он положил прокопченное мясо в рот. Вкус дыма и соли и структура сушеного мяса вернули его в прошлое, когда он был молодым воином. Он закрыл глаза. Тогда он не был герцогом. Он был мечником Роленбледом, четвертым сыном герцога Калсиды. Мечом он продемонстрировал врагам Калсиды и своему отцу, чего стоит. А когда его старшие братья восстали против собственного отца, сговорившись убить его и править Калсидой вместе, он выдал их отцу и стоял рядом с ним, когда герцог убивал остальных своих сыновей. Он поднялся на крови, доказав свою преданность.

Он открыл глаза. Комната показалась ему более яркой, чем прежде. Он посмотрел на смятую бумагу, которую сжимал в руке. Это всего лишь бумага, а не рукоять меча. Пустячное достижение — сжать бумагу в комок одной рукой. Но при этом такое достижение, которого ему не удавалось добиться уже достаточно долго. Он вздохнул глубже и сел чуть прямее. Эллик смотрел на него с улыбкой.

— Доставь мне своего драконочеловека — и получишь мою дочь.

Эллик шумно вздохнул и резко склонился, прикоснувшись лбом к полу.

Герцог кивнул своим мыслям. Этот человек ему как сын. И если его преданность окажется ложной, то он сможет убить его, как сына. Его улыбка стала шире.

Эпилог

ДОМОЙ

Айсфиру нравилось охотиться среди крутых холмов, граничивших с пустыней. В полете он умело следовал рельефу местности. Он парил у самой земли, порой почти касаясь пахучего серо-зеленого кустарника, который покрывал каменистые склоны. Когда его черные крылья шевелились, то их мощные взмахи казались обманчиво ленивыми. Он бесшумной тенью скользил над неровной местностью.

Его метод охоты был превосходен. Оба дракона жили здесь с весны, и крупная дичь, которая когда-то не боялась неба, научилась опасливо посматривать вверх. Тактика Айсфира позволяла ему бесшумно преодолевать невысокие вершины. Он обрушивался на животных, гревшихся на полуденном солнце в укромном каньоне, прежде чем те успевали его заметить.

У Тинтальи это получалось не так хорошо. Она была меньше и все ещё продолжала осваивать такие способы полета, которые Айсфир отточил до совершенства сотни лет назад. Ещё до того момента, когда он оказался скован льдом и погрузился в долгую спячку, он уже был старым драконом. Теперь он был невероятно древним — единственным выжившим существом, способным вспомнить времена Старших и ту цивилизацию, которую они построили совместно с драконами. Он помнил также и катастрофические извержения и страшный хаос, которыми закончились те дни. Люди и Старшие гибли или бежали. Он видел, как рассеявшаяся популяция драконов уменьшается и вымирает.

Тинталье было досадно, что черный дракон так мало говорит о тех днях. У неё самой остались только смутные воспоминания о том, как она змеей создала оболочку перед своим преображением в дракона. Однако она очень хорошо помнила то, как осознала себя в своем коконе, погребенная в ушедшем под землю городе, лишенная солнечного света, который был ей необходим для того, чтобы вылупиться. Она подозревала, что в это место её перенесли Старшие. Они отволокли её собственную куколку и других из её поколения в солярий, чтобы укрыть от летящего пепла. Эта попытка спасения стала для неё роковой, когда падающий пепел засыпал город целиком. Она понятия не имела, как долго была заключена в свою оболочку в темном одиночестве. Когда люди только обнаружили помещение, где оказались в плену она и её собратья, они думали только о том, чтобы использовать коконы драконов как «диводрево» для постройки кораблей, которые были бы неподвластны кислотным разливам реки Дождевых чащоб. Только когда Рэйн, а затем и Сельден пришли к ней, её освободили для света и жизни.

Сельден. Она скучает по своему маленькому певцу. Как он умел льстить и восхвалять! Его чистый голос был столь же приятен, как и звучные слова, славившие её. Однако она отправила его прочь, внушив, что ему следует путешествовать в поиске сведений о других популяциях драконов. В то время она надеялась, что запоздалая кладка немолодых змеев даст жизнеспособных драконов. Она не желала поверить, что все драконы повсюду вымерли. И потому она отправила Сельдена странствовать — и он отправился с охотой, не только для того, чтобы выполнить её поручения, но и чтобы отыскать для Удачного союзников в его нескончаемой войне с Калсидой.

За прошедшие с тех пор годы общение с Айсфиром избавило её от оптимизма. Они — единственные истинные драконы, оставшиеся в мире, и потому он её пара, каким бы неподходящим она его ни находила. Она снова спросила себя, что стало с Сельденом. Погиб ли он — или просто оказался за пределами тех мест, куда достигают её мысли? Не то чтобы это имело большое значение. Люди — даже люди, преобразованные драконами в Старших, — живут не так уж долго. Едва ли стоит тратить усилия на то, чтобы им помогать.

Она уловила запах антилоп только в тот момент, когда Айсфир уже начал на них пикировать. Это было небольшое стадо — всего пять или шесть животных, дремавших в пойманном почвой тепле зимнего солнца. Когда Айсфир обрушился на них, они бросились врассыпную. Он раздавил двух под выпущенными когтями, предоставив Тинталье преследовать остальных.

Это оказалось труднее, чем должно было быть. Загноившаяся стрела под самым основанием левого крыла делала его взмахи настоящей мукой. В узких оврагах, испещрявших склоны, дичи удавалось забиваться в такие узкие щели, куда дракону залететь было невозможно. Однако одно глупое создание отбилось от остальных и промчалось вверх по склону до самого гребня. Она последовала за ним и в отчаянном пикировании сбила на землю, не дав добраться до следующего ущелья. Разрывая плоть когтями передних лап, она сграбастала жертву и прижала к груди. Животное забилось, обрызгав её теплой кровью, а потом обмякло в её мощной хватке. Не медля ни мгновения, она вцепилась в теплое мясо. Это была её первая добыча сегодня, а она страшно проголодалась.

Антилопа — небольшое животное, и к тому же оно было по-зимнему тощим. Вскоре от него ничего не осталось, даже черепа и копыт: только липкая кровь на каменистой земле. Она не насытилась, однако, доев, все равно почувствовала желание погрузиться в дремоту.

Тинталья вытянулась и закрыла глаза, но почти сразу же передвинулась, меняя позу. От этого стало только хуже. Ей мешала не каменистая земля, а сломанное древко и наконечник стрелы, а ещё — воспаление, которое их окружало. Она подняла крыло и вытянула шею, чтобы понюхать рану, а потом фыркнула. Плохо. Запах гнилого мяса. Когти на её передних лапах слишком велики, чтобы что-то сделать: царапая рану, она только усиливает боль. И конца сломанной стрелы уже не видно. Она опасалась, что нанесшее рану орудие не исторгается из её тела благодаря инфекции, а, наоборот, погружается глубже.

Айсфир приземлился рядом, подняв пыль тормозящими взмахами крыльев.

«Нам надо ещё поохотиться».

«Я хочу спать».

Он поднял голову и принюхался.

«Та стрела загноилась. Тебе надо её вытащить».

«Пробовала. Не могу».

Он подался ближе, нюхая её рану, и она позволила ему это сделать, хоть и неохотно.

«В прошлом люди иногда наносили яд на оружие против нас. Перед тем, как попытаться нас ударить, они обмакивали наконечники копий в отбросы. Они знали, что им редко удается прикончить нас сразу, но что долгое заражение может убить дракона».

Она отпрянула от него и тут же изогнула шею, осматривая рану.

«Ты думаешь, эта стрела была отравлена?»

«Определить невозможно. — Казалось, он относится к этому очень спокойно. — Желаешь снова поохотиться?»

«А что они делали — драконы с отравленными ранами?»

«Умирали. Некоторые из них. Иногда они обращались за помощью к целителям-Старшим. Маленькие человеческие руки иногда успешно чистят рану. Серебряная вода может вылечить много болезней. Я отправляюсь охотиться. Ты со мной?»

«Ты думаешь, мне стоит вернуться в Дождевые чащобы и попытаться найти моих Старших? Малту и Рэйна?»

Черный дракон какое-то время смотрел на неё, ничего не отвечая. О чем бы он в этот момент ни думал, он не стал делиться с ней своими мыслями. Когда он заговорил, то сказал только:

«Думаю, что больше не смогу доверять людям. Даже кому-то из Старших».

«Я могла бы им довериться. Если понадобилось бы. Малта и Рэйн мне уже служили раньше. Думаю, они станут служить снова».

Он снова помолчал, а потом сказал:

«Серебряный источник в Кельсингре. Это было редкостное и чудесное явление, и питье из него давало драконам огромную силу. Иногда его использовали для исцеления. Ты могла бы отправиться туда, в Кельсингру».

«Я была в Кельсингре. Источника больше нет. Город был пуст и мертв, ветер нес пыль по его улицам. А когда я пришла к источнику, ворот колодца рассыпался. Даже если бы там в тот момент оказались Старшие, они не смогли бы набрать мне серебра».

Она не стала говорить, как это её разъярило, как она растоптала и разломала остатки ворота и сбросила в бесполезный источник.

«Кельсингра, — Айсфир произнес это слово с глубоким сожалением. — Когда-то это было местом чудес. Если, как ты говоришь, она брошена и пуста, то это — громадная потеря. Я помню её как место, где поэты воспевали мне хвалы, а Старшие втирали мне в основания чешуек благовонные масла. Там были купальни. И места для обогрева. Тучные стада всяческих мясных созданий: бычков, овец и свиней. Они создавали нам памятники, статуи и мозаики».

Он задумался, а мысли Тинтальи стали рассеиваться. У неё сохранились воспоминания предков о Кельсингре, но они были блеклыми и лишенными запахов. Её собственные впечатления от заброшенного города наложились на них и заставили потускнеть ещё сильнее.

«Я отправился охотиться! — внезапно объявил Айсфир. — Я ещё голоден».

«Я буду отдыхать. — Она внезапно осознала ту решимость, которая зрела в ней в последние дни. — А потом я вернусь в Дождевые чащобы».

«Может, позже мы туда отправимся. — Мысленно он словно отмахнулся от её идеи. — Может, в другой раз я сам полечу посмотреть на Кельсингру. Когда я решу, что пришло время лететь».

Он отвернулся от неё и взвился в воздух. Ветер, поднятый его крыльями, свистнул мимо неё, разбудив в ране тупую боль.

Она утомленно устроилась спать. Ей трудно было найти такую позу, которая не тревожила бы её рану. Её состояние постоянно ухудшалось: она чуяла это. Распространяющийся из нагноения яд пульсировал глубоко в её мышцах. Рана не заживает — и она ничего не может сделать, чтобы это исправить. Чем дольше она будет выжидать, тем слабее станет. Однако Айсфиру до этого нет дела.

И она вдруг поняла, что, проснувшись, не станет ждать ни его возвращения, ни его решения. Ей нужны услуги её Старших — Рэйна с его сильными руками и Малты с её сообразительностью. Пора возвращаться домой.

В Дождевые чащобы.

Книга IV Кровь Драконов

Драконья кровь, чешуя, печень, глаза, и зубы. Все необходимые ингредиенты для лечебных зелий удивительной силы. Легендарный голубой дракон Тинталья умирает от ран, причиненных ему охотниками, посланными герцогом Чалседа, который поддерживает свою угасающую жизнь попивая кровь драконьего поэта, Селден Вестрита. Если Тинталья умрет, все её знания умрут с ней. И драконы в древнем городе Келсинга потеряют сведения, которые необходимы для выживания.

Их хранители погружаются в память города, в надежде найти магию Элдерлингов, которая позволяла людям и драконам сосуществовать. Делая это, они рискуют всем, даже своими личностями. И городу также грозит опасность. Грядет война: война между драконами и теми, кто хочет их уничтожить.

Пролог

ПЕРЕМЕНЫ

Тинталья проснулась замерзшая и разбитая. Она хорошо поохотилась и плотно поела, но не чувствовала себя отдохнувшей. Гноящаяся рана под левым крылом мешала удобно устроиться. Если она выпрямлялась, горячий, опухший шрам натягивался, а если сворачивалась, то чувствовала как в плоть вонзается застрявший наконечник стрелы. Теперь, когда она расправляла крыло, по нему растекалась такая боль, что казалось, будто внутри разрастается какое-то колючее растение, терзая её своими острыми шипами.

По мере приближения к Дождевым Чащобам становилось холоднее. В этой части мира не было ни пустынь, ни теплых песков. В Калсиде казалось, что жар поднимается из самого сердца земли, делая погоду почти такой же теплой, как на юге в это время года. Но теперь засушливые земли и теплые пески остались позади, и зима вступила в свои права. Холод сделал кожу вокруг раны жесткой, превратив каждое утро в мучение.

Айсфир не полетел с ней. Она ожидала, что старый черный дракон последует за ней, хотя не помнила почему. Драконы всегда предпочитали компании одиночество. Чтобы нормально кормиться, каждому из них требовалась огромная территория. После того как Айсфир не последовал за ней, Тинталья с унижением осознала, что это она следовала за ним все это время. Она не могла припомнить, чтобы он когда-то предлагал ей остаться, как впрочем, не просил и уйти.

Он получил от неё все, что ему было нужно. Вначале, возбужденные узнаванием друг друга, они спаривались. После того как она достигнет полной зрелости, она посетит остров гнездовья и отложит там яйца, которые он оплодотворил. Осеменив её, он утратил причину быть с ней. Когда из яиц вылупятся змеи, они уползут в море, где возобновят бесконечный цикл дракон-яйцо-змей-кокон-дракон и память его рода продолжится. В конце концов, если он захочет компании, то сможет найти других драконов. Она была озадачена тем, что задержалась с ним так надолго. Быть может, оказавшись после выхода из кокона в одиночестве и изоляции, она научилась столь не типичному для драконов поведению у людей?

Она медленно выпрямилась, а потом очень осторожно расправила крылья навстречу пасмурному дню. Потянулась, скучая по теплым пескам, и постаралась не думать о том, хватит ли у неё сил на возвращение в Трехог. Не слишком ли долго она медлила, надеясь, что рана заживет сама собой?

Склонив голову, чтобы осмотреть рану, она испытала боль. Рана пахла отталкивающе, а когда Тинталья двигалась, из неё тек гной. Она зашипела от злости, что все это происходит с ней, а потом направила свой гнев на то, чтобы напрячь мышцы в области раны. От этого усилия снова потек гной. Было ужасно больно и пахло отвратительно, но, когда она закончила, то кожа уже не была так натянута. Можно было лететь. Не без боли и не быстро, но лететь она могла. Сегодня стоит выбирать место для ночлега внимательнее. Взлет с берега реки, на котором она теперь находилась, представлялся непростым делом.

Она хотела лететь напрямик в Трехог, надеясь быстро найти Малту и Рейна, чтобы один из её слуг-Элдерлингов удалил наконечник стрелы из её тела. Прямой маршрут был бы лучшим из вариантов, если бы густой лес в этом районе не делал такую затею невыполнимой. Даже в лучшие времена дракону было трудно приземлиться в таком густо заросшем месте, а с поврежденным крылом она точно разбилась бы о кроны. Поэтому она летела вдоль побережья, а потом вдоль Реки Дождевых Чащоб. Болотистые берега и грязевые отмели были хорошим местом для охоты, так как речные животные приплывали сюда для размножения, а лесные — чтобы напиться.

Если повезет как вчера, она сможет спикировать на жертву и вместе с тем безопасно приземлиться на болотистую полоску берега. Если не повезет— то всегда можно сесть на речную отмель и выбраться на тот берег, который окажется поблизости. Она боялась того, что сегодня вечером именно этот вариант окажется наиболее вероятным. Хоть и не сомневалась, что переживет неприятную, холодную и мокрую посадку, мысль о том, что придется взлетать в подобном месте страшила её. Однако именно это и предстояло ей прямо сейчас.

Раскрыв крылья наполовину, она спустилась к кромке воды и стала пить, морщась от горького вкуса воды. Утолив жажду, распахнула крылья и взмыла в небо.

Исступленно хлопая крыльями, она упала обратно на землю. Падение было недолгим, но её тряхнуло так, что боль словно разбилась на острые осколки, пронзившие все внутри. Шок выбил воздух из легких и выдавил хриплый крик боли из горла. Со все ещё полураскрытыми крыльями она сильно ударилась о землю раненым боком. Замерев, растянулась в ожидании, когда пройдет мучительная боль. Боль не прошла, но постепенно достигла уровня, который можно было стерпеть.

Тинталья опустила голову на грудь, подобрала под себя ноги и медленно сложила крылья. Ей очень хотелось отдохнуть. Но в таком случае она проснулась бы ещё более голодной и одеревеневшей, чем сейчас, а дневной свет уже угасал бы. Нет. Она должна лететь и лететь сейчас. Чем дольше она станет ждать, тем меньше у неё останется сил. Нужно лететь, пока она ещё способна на это.

Она собралась с силами, не разрешая своему телу реагировать на боль. Она просто должна терпеть и лететь так, словно не испытывает боли. Приказав себе это, она без промедления распахнула крылья, прижалась к земле и бросилась вверх.

С каждым взмахом крыльев в неё как будто вонзалось раскаленное копье. Она взревела, выражая свою ненависть к боли, но, не сбившись с ритма, продолжила бить крыльями. Медленно поднимаясь в воздух, она летела над отмелями пока наконец не поднялась над деревьями, отбрасывавшими тень на поверхность воды. Её коснулся тусклый солнечный свет и яростный ветер открытого неба ударил ей в грудь. Тяжелый воздух был полон предстоящим холодным дождем. Ну что ж, пускай. Тинталья летела домой.

^{День 15-й месяца Рыбы. Год 7-й Вольного Союза Торговцев.}

^{От Рейала, исполняющего обязанности смотрителя голубятни в Удачном.}

^{Эреку Данварроу в стандартной капсуле для сообщений.}

Дорогой дядя,

Я задержался с ответом на твое предложение, потому что был крайне поражен им. Я перечитывал его снова и снова, пытаясь понять, готов ли я и, более того, достоин ли такого предложения. Поручиться за моё повышение не только до Мастера Гильдии, но также выбрать меня для заботы о твоих собственных птицах и голубятне… что я могу сказать в ответ на предоставленную мне честь? Я знаю, что значат для тебя эти голуби, я добросовестно изучил твои селекционные книги и записи о том, как ты улучшал скорость и выносливость птиц. Я благоговею перед твоими знаниями. А ты предлагаешь отдать этих птиц в мои руки вместе с тщательно продуманным селекционным планом?

Я боюсь, что ты можешь неправильно понять меня, но все же должен спросить: уверен ли ты, что хочешь так поступить?

Если, обдумав, ты все же захочешь предоставить мне эту исключительную возможность, тогда да, я воспользуюсь ею и всю жизнь буду прилагать усилия, чтобы доказать, что достоин этого. Но будь уверен, что если ты передумаешь, то между нами не возникнет неприязни. Одно знание о том, что ты считаешь меня достойным этой чести и ответственности, побуждает меня стремиться к тому, чтобы стать таким хранителем, каким ты меня видишь.

Смиренно благодарю, твой племянник Рейал.

И, пожалуйста, передай моей тетушке Детози мои наилучшие пожелания, и что я искренне рад её удачному браку с тобой!

Глава 1

ПОКОНЧИТЬ С ЖИЗНЬЮ

Она открыла глаза утром, наступления которого не хотела. C крайней неохотой она приподняла голову, чтобы оглядеть одинокую комнату. В хижине было холодно. Огонь погас давным-давно, а холод и сырость, не по сезону студеной весны, безжалостно прокрались внутрь жилища, пока она ютилась под изношенными одеялами в ожидании, что её жизни наступит конец. Но этого не случилось. Жизнь продолжилась, чтобы снова наброситься на неё холодом и сыростью, разочарованием и одиночеством. Она прижала к груди тонкие покрывала, бродя взглядом по разложенным и рассортированным стопками бумагам и пергаментам, которыми она занималась последние недели.

Вот она. Работа всей жизни Элис Финбок — в одной стопке. Переводы древних текстов, её собственные размышления, точные копии старинных документов, выполненные черными чернилами, в которые красным цветом она вносила свои предположения о недостающих словах. Поскольку её собственная жизнь была лишена смысла, она целиком окунулась в изучение прошлого и гордилась своими глубокими знаниями о нем. Она знала, что когда-то жили Элдерлинги, которые общались с драконами, знала их имена и привычки; ей было известно так много о прошлом, которое больше не имело значения.

Элдерлинги и драконы вернулись в мир, она стала свидетелем этого чуда. Они вернут себе древний город Кельсингру и станут жить там. Тайны, которые она пыталась выудить из древних свитков и ветхих гобеленов теперь не имели значения. Когда новые Элдерлинги завладеют своим городом, им останется только прикоснуться к камням памяти, чтобы самостоятельно познать свою историю. Все тайны и загадки, которые она мечтала разгадать, теперь были открыты, но не ею. Для неё не было места.

На удивление самой себе, она неожиданно откинула одеяла в сторону и встала, тут же попав в объятия холода. Она шагнула к сундукам с одеждой, тем, что она так тщательно упаковала перед отбытием из Удачного. Когда её путешествие только начиналось, они были набиты изящной одеждой, подходящей для леди, отправившейся на поиски приключений. Плотные тканные хлопковые рубашки с небольшим количеством кружева, свободные юбки для пеших переходов, шляпы с вуалью, защищающими от насекомых и солнца, прочная кожаная обувь… от них теперь остались лишь воспоминания.

В трудном путешествии одежда износилась. Обувь протёрлась и протекала, а шнурки превратились в сплошные узлы. Стирать одежду она могла только в кислотной воде реки, от чего швы разошлись, а края растрепались. Она натянула поношенную одежду, не задумываясь о том, как она выглядит. На неё все равно никто не смотрит. Она больше не станет беспокоиться о том, как выглядит и что о ней подумают.

Платье Элдерлигов, подарок Лефтрина, висело на крючке. Из всей одежды, которая была у Элис, только оно сохранило свои цвета, было мягким и шелковистым на ощупь. Она так тосковала по его уютному теплу, но не смогла заставить себя надеть его. Рапскааль сказал ей то, что было правдой: она не Элдерлинг. Она не имела право быть в Кельсингре, и не имела право иметь что-то, принадлежавшее им.

Горечь, обида и покорность судьбе, описанной Рапскалем стояли комком в горле. Она смотрела на эрделингское платье, пока подступившие слезы не затуманили его яркие краски. Её тоска только усилилась, когда она подумала о человеке, подарившем ей это платье. Её капитан. Лефтрин. Не смотря на разницу в положении они полюбили друг друга во время тяжелого путешествия по реке. Впервые в жизни мужчина восхищался её умом, уважал её работу и желал её тело. Он разжег в ней страсть и открыл её для всего, что может быть между мужчиной и женщиной. Он пробудил в ней желания, о которых она и не подозревала.

А потом покинул её, оставив в одиночестве в этой грубой хижине…

Стоп. Хватит ныть. Она посмотрела на платье Элдерлингов и заставила себя вспомнить тот прекрасный момент, когда Лефтрин без всяких колебаний подарил ей этот бесценный артефакт, свое семейное наследие. Она носила это платье как доспехи против холода, ветра и даже одиночества, не задумываясь о его исторической значимости. Как смела она упрекать хранителей за то, что они хотели получить что-то настолько же теплое и водонепроницаемое как и «бесценный артефакт», которым она так часто наслаждалась? А Лефтрин? Не его ли она винила в своем одиночестве? «Лицемерка!» — упрекнула она сама себя.

У Лефтрина не было выбора, кроме как вернуться в Кассарик, чтобы пополнить их запасы. Не он оставил её; это она решила остаться здесь, потому что думала, что вести записи о нетронутом городе Элдерлингов, важнее, чем остаться рядом с Лефтрином. Это был её выбор. Лефтрин уважал её. И теперь она винит его за это? Он любил её. Разве этого не должно быть достаточно?

Секунду она колебалась, принимая эту мысль. Её любил мужчина: что ещё нужно женщине от жизни? Потом сжала зубы, как будто собиралась сорвать повязку с полузажившей раны.

Нет. Этого не достаточно. Не для неё.

Пришло время перестать притворяться, покончить с этой жизнью. Перестать говорить себе, что если и когда Лефтрин вернется и скажет, что любит её, то все наладится. Что в ней он мог любить? Когда все маски сорваны, что в ней было настоящего и достойного его любви? Какой человек станет цепляться за надежду, что кто-то другой придет, дабы придать смысл его жизни? Что она за ничтожество, если нуждается в ком-то, чтобы оправдать собственное существование?

Свитки и наброски, бумаги и пергаменты лежали ровными стопками как она их оставила. Все её исследования и записи сложены возле камина. Порыв сжечь их прошел. Прошлой ночью, в приступе отчаяния и непроглядной темноты, у неё не хватило сил даже на то, чтобы предать бумаги огню.

Теперь, в холодном дневном свете, вчерашний порыв предстал перед ней как глупая суета, детская истерика вроде «Это все из-за вас!» Что ей сделал Рапскаль и другие хранители? Ничего, они просто заставили её посмотреть в глаза правде о её жизни. Если бы она сожгла свои труды, это бы не доказало ничего, кроме того, что она хотела всем насолить. Её губы задрожали и растянулись в странной улыбке. О, это желание заставить их всех страдать никуда не делось! Но ничего не выйдет. Они не поймут, что она разрушила. Кроме того, пришлось бы просить уголь у одного из хранителей. Нет. Пусть все остается как есть. Пусть считают её памятником самой себя: женщиной, состоящей из бумаг, чернил и притворства.

Завернувшись в свою старую одежду, она распахнула дверь и вышла навстречу промозглому, холодному дню. Ветер ударил ей в лицо. Отвращение и ненависть к себе росли в ней как прилив. Луг перед ней заканчивался холодной серой и безжалостной рекой. Однажды она упала в эту реку и чуть было не утонула. Она обдумала эту мысль. Все произойдет быстро. Холодно и неприятно, но быстро. Она произнесла вслух слова, которые преследовали её во сне всю ночь: «Пришло время покончить с этой жизнью». Она подняла лицо. Ветер гнал по далекому синему небу тяжелые облака.

Ты покончишь с собой? Из-за этого? Потому что Рапскаль сказал тебе то, что ты и так знала? Прикосновение Синтары к её разуму выражало холодное удивление. Размышления драконицы были отдаленными и безучастными. Я припоминаю, что мои предки сталкивались с подобным, когда люди намеренно решали оборвать свою жизнь, которая и без того настолько коротка, что не имеет никакого значения. Как у мошек, летящих на огонь. Они бросались в реку или вешались на мостах. Итак, река? Так ты это сделаешь?

Синтара не прикасалась к её сознанию неделями. То, что она вернулась теперь с таким холодным любопытством, вызвало у Элис приступ гнева. Она всмотрелась в небо. Вот она. Тусклая голубая вспышка на фоне далеких облаков.

В мгновение ока её отчаяние превратилось в возмущение, и она заговорила вслух, давая выход своему негодованию. «Я сказала покончить с этой жизнью, а не с МОЕЙ жизнью». Она видела, как драконица сложила крылья и скользнула с неба вниз к холмам. Мысль укоренилась и разрослась в ней. «Убить себя? В отчаянии от того, сколько времени я потеряла зря, обманывая себя? И что бы это дало, кроме того, что доказало бы, что в конце концов меня победила собственная глупость? Нет. Я не заканчиваю свою жизнь, а беру её в свои руки и начинаю жить».

Продолжительное время она не ощущала присутствия Синтары. Возможно, драконицы обнаружила добычу и потеряла всякий интерес к этой женщине, живущей не дольше мошки, и которая не могла убить для неё даже кролика. Вдруг, без всякого предупреждения, мысли драконицы снова загремели у неё в голове.

Форма твоих мыслей изменилась. Думаю, ты наконец становишься собой.

Она видела, как драконица внезапно плотно прижала крылья к своему телу и нырнула вниз на жертву. Внезапное исчезновения драконьего прикосновения к сознанию Элис было похоже на порыв ветра, ударивший по ушам. Ошеломленная, она осталась в одиночестве.

Становишься собой? Изменилась форма мыслей? Она вскоре решила, что Синтара снова пыталась управлять ею при помощи своей таинственной, сбивающей с толку манеры разговаривать. Ну, и с этим тоже она покончила! Больше она не поддастся с готовностью драконьим чарам. Пришло время с этим покончить, да и со всем остальным. Она отвернулась и зашла обратно в хижину. Пришло время перестать демонстрировать, словно ребёнок, свои задетые чувства. Двигаясь с яростной целеустремленностью, которая, как ей казалось, ушла вместе с её молодостью, она смахнула бумаги в сундук и решительно захлопнула крышку. Жалкая, она так долго ютилась в этом маленьком пространстве, но не сделала ничего, чтобы привести его в более пригодное для жилья состояние. Ждала ли она, что Лефтрин вернется и вместе с ним вернется уют его каюты? Прискорбно. Она не проведет больше и часа в этой изоляции.

Она надела всю заношенную одежду, какая у неё была. Вновь оказавшись на улице, она подняла глаза на поросшие лесом холмы за пестрой деревушкой. В этом мире она теперь жила, и, возможно, будет жить всегда. Пора подчинить его себе. Не замечая дождь со снегом, она направилась вверх по холмам, следуя по протоптанной хранителями тропинке, которая извивалась вдоль нескольких других заселенных домов, прежде чем достигнуть опушки дремлющего леса. Она могла измениться. Она не связана прошлым. Она могла стать не просто порождением того, что другие сделали с ней. Ещё не поздно.

Дойдя до развилки, она выбрала тропинку, идущую вверх и направо, рассудив, что тропинки, идущие вниз и налево приведут её к дому. Не обращая внимания на боль в ногах и спине, она заставляла работать мышцы, бездействовавшие неделями. От ходьбы она разгорячилась и даже расстегнула плащ и развязала шарф. Она рассматривала лес так же, как когда-то изучала Кельсингру, отмечая растения, которые знала, и те, что были ей не знакомы. Стоило запомнить оголенный колючий ежевичник, в котором летом можно будет набрать горсть ягод.

Она вышла к маленькому ручейку и, прежде чем перешагнуть через него и отравиться дальше, встала перед ним на колени, чтобы напиться из пригоршни. В укрытой от посторонних глаз низине она обнаружила небольшой уголок, поросший кустами вечнозеленой гаультерии, на которой до сих пор остались алые ягоды. Она почувствовала себя так, словно нашла тайник с драгоценными камнями. Сделав из своего шарфа мешок, она собрала все ягоды, которые ей удалось найти. Терпкие ягоды станут прекрасным дополнением к её рациону, а также послужат эффективным средством при воспалении горла и кашле. Она собрала и зеленые листья, наслаждаясь их запахом и представляя, какой из них получится чай. Она удивилась, что ни один их хранителей не нашел их и не принес с собой, а потом поняла, что эти кусты совсем непривычны для охотников, привыкших к кронам деревьев.

Прежде чем идти дальше, она завязала шарф узлом и повесила его на пояс. Она оставила позади лиственные деревья и вошла в хвойный лес. Покрытые иголками ветви сомкнулись у неё над головой, приглушив дневной свет и ветер. Стоя в тишине леса, на мягкой благоухающей хвойной подушке, она почувствовала себя так, как будто закрыла уши руками. Это было облегчение.

Она продолжила свой путь сквозь лес, но вскоре почувствовала, что проголодалась. Она положила несколько ягод в рот и раздавила их на зубах, наслаждаясь терпким вкусом и запахом. Голод прошел.

Элис вышла на небольшой очищенный от леса участок, где упал пораженный бурей гигнат, утащивший за собой ряд собратьев-деревьев. Вьющееся растение похожее на плющ покрыло упавшее дерево. Она изучала его какое-то время, а потом взялась за один из жестких стеблей и высвободила его, хотя и с трудом. Она оборвала со стебля листья и попробовала на нем свои силы. Сломать его голыми руками не удалось. Она кивнула себе: можно вернуться сюда с ножом, нарезать прутьев, отнести их в свою хижину и сплести из них что-нибудь. Сети для рыбы? Возможно.

Она всмотрелась в растение внимательнее. Почки на нем начали набухать. Может быть хватка зимы, сковавшая землю, начала ослабевать. Далеко над головой прокричал ястреб. Она посмотрела вверх сквозь просвет в лесном своде. Только взглянув на небо она поняла, сколько прошло времени. Элис повернула назад. Она собиралась набрать веток зеленой ольхи для копчения рыбы, но так и не сделала это. Хотя бы возвращалась не с пустыми руками: ягоды гаультерии придутся всем по вкусу.

Спуск с холма вызвал боль в мышцах ног, но она сжала зубы и продолжила путь.

«Пойдет мне на пользу после долгого сидения взаперти», — мрачно сказала она самой себе.

В том месте, где хвойный лес уступал место лиственному, она ощутила необычный запах. Здесь ветер гулял свободнее, поэтому ей пришлось остановиться, чтобы попытаться определить источник запаха. Пахло резко, но странно знакомо. Только когда животное ступило на тропинку перед ней, она сообразила что это за запах. «Кошка», — подумала она.

Зверь не испугался её. Он принюхивался к чему-то на земле, низко наклонив голову и приоткрыв пасть. Из нижней челюсти торчали длинные желтые клыки. Его темная шкура имела неоднородный окрас: черные пятна проступали на темном фоне. Уши заканчивались кисточками, а, когда зверь двигался, под гладкой шкурой бугрились и перекатывались мускулы.

От удивления она не могла поверить собственным глазам, глядя на животное, которое никто не видел несколько веков. Почти сразу в голове возникло слово в переводе с элдерлингского. «Пард», — выдохнула она вслух. — «Черный пард».

Услышав её шепот, он поднял голову и посмотрел прямо на неё желтыми глазами. Её захлестнула волна страха. Это к её запаху на тропинке принюхивался зверь.

Её сердце замерло, а потом начало отбивать барабанную дробь. Зверь смотрел на неё, возможно, столь же пораженный видом человека, как и она видом парда. Вне всяких сомнений люди не встречались пардам в течении многих поколений. Он открыл пасть, вдыхая глубже её запах.

Она хотела завизжать, но сдержалась. Она послала свою паническую мысль вдаль: «Синтара! Синтара, огромная кошка подкрадывается ко мне, это пард! На помощь!».

Я не могу тебе помочь. Разберись сама.

Мысль драконицы не была безразличной, она просто констатировала факт. В этот момент связи Элис ощутила, что драконица плотно поела и пребывала в довольном оцепенении. Даже если бы она захотела встать, то к тому моменту, когда она бы перелетела через реку и нашла Элис…

Бесполезно. Нужно сконцентрироваться на том, что здесь и сейчас.

Кошка смотрела на неё и её осторожность переросла в заинтересованность. Чем дольше Элис стояла замерев как кролик на месте, тем более дерзким становился зверь. Сделай же что-нибудь.

— Я не жертва! — крикнула она зверю. Она широко распахнула полы плаща, держа его нараспашку, чтобы казаться в два раза больше, чем она была на самом деле. — Я не жертва! — снова крикнула она низким голосом. Она похлопала полами плаща и заставила свое дрожащее тело сделать шаг навстречу зверю. Если она побежит, то он кинется на неё; если останется стоять — тоже. Эта мысль побудила её к действию, с ревом гневного отчаяния она кинулась на чудовище, хлопая на бегу полами плаща.

Зверь подобрался, и она поняла, что он убьет её. Её рев превратился в яростный визг, и тут кошка неожиданно зарычала в ответ. У Элис перехватило дух. На секунду между приготовившейся к прыжку кошкой и хлопающей полами плаща женщиной повисла тишина. Потом животное повернулось и бросилось в лес. Дорога освободилась и Элис без остановки продолжила свой забег страха. Она бежала на пределе, так, как никогда не могла себе представить. Лес вокруг неё превратился в смазанное пятно. Низкие ветви цеплялись за её волосы и одежду, но она не замедляла бег. Она судорожно хватала ртом холодный воздух, который обжигал горло и высушивал рот, но все бежала. Она продолжала бегство, пока темнота, замеченная краем глаза, не испугала её и она не споткнулась, хватаясь за стволы, чтобы не упасть. Когда ужас перестал гнать её, она упала на землю, прислонившись спиной к стволу дерева, и оглянулась назад в сторону, откуда прибежала.

Лес был неподвижен; заставив себя сомкнуть губы и задержать сбитое дыхание, она не услышала ничего, кроме ударов собственного сердца. Ей показалось, что прошли часы, прежде чем она смогла перевести дыхание, восстановить сердцебиение и услышать обычные звуки леса. Она усиленно прислушивалась, но слышала лишь ветер, гулявший среди голых ветвей. Оперевшись на ствол, она кое-как поднялась, сомневаясь, удержится ли она на дрожащих ногах.

Она пошла по тропинке к дому, расплывшись в глупой улыбке. Она смогла. Она поборола парда, спаслась и возвращалась домой с победой, набрав листья и ягоды гуальтерии. «Не жертва,» — хрипло прошептала она себе под нос, отчего её улыбка стала ещё шире.

На ходу она поправила одежду и убрала с лица растрепавшиеся волосы. Пошел дождь. Пора домой, пока она окончательно не промокла. Ей предстояло ещё кое-что сделать сегодня. Надо найти дрова и хворост, занять уголь, чтобы разжечь огонь и натаскать воды на ужин. Надо сказать Карсону о парде, чтобы он предупредил остальных. Потом она сможет заварить себе чай. Заслуженная чашка чая как символ вступления в новую жизнь.

^{20-й день месяца Рыбы. 7-й год Вольного Союза Торговцев.}

^{От Гильдии смотрителей голубятен в Бингтауне. Членам Гильдии.}

^{Прилагается стандартная гильза для сообщений.}

^{Вывесить во всех муниципалитетах.}

Важно, чтобы все члены Гильдии помнили, что наша профессия — это освященное веками ремесло со своими правилами, обычаями и секретами об уходе за птицами, об их тренировке и разведении, которые известны только членам Гильдии. Птицы Гильдии — это её собственность, так же как и их потомство. Репутация и клиентура Гильдии основаны на том, что наши птицы самые быстрые, тренированные и здоровые. Наши клиенты пользуются птицами Гильдии и услугами смотрителей, потому что знают, что могут положиться на нас и наших птиц в вопросе быстрой и конфиденциальной передачи сообщений.

В недавнем времени нами было получено большое количество жалоб и запросов о предполагаемой подделке сообщений. В то же время, мы отмечаем, что увеличилось число людей, обращающихся в частные голубятни для передачи сообщений. Хуже того, последняя эпидемия красных блох привела к тому, что многие наши клиенты остались недовольны тем, что у нас недостает птиц, чтобы передавать их сообщения.

Нам всем стоит помнить, что на кону не только наша репутация, но и наши средства к существованию. Наша честь требует, чтобы члены Гильдии, заподозрившие подлог сообщений, немедленно сообщали об этом. Также просим сообщать о тех членах Гильдии, которые крадут яйца или птенцов, чтобы использовать их в личных целях или для получения выгоды.

Только от исполнения всеми нами правил Гильдии зависит сможем ли мы предоставить нашим клиентам то качество услуг, которого от нас ждут. Сохранение наших обычаев обеспечит процветание всем нам.

Глава 2

ПОЛЕТ

Драконы летали над рекой кругами как ласточки. Полет, казалось, не требовал от них усилий. Высоко над алой Хеби, постоянно увеличивая круг, летела Синтара — синий алмаз на фоне голубого неба. Его сердце ёкнуло, когда он наконец нашел глазами пару изумрудных крыльев. Фенте. Его дорогая Фенте. Она летала уже три дня, каждый раз, когда Татс мельком видел её в небе, его сердце замирало от нежности и гордости, смешанной, конечно, с беспокойством.

Глупый. Я — дракон. Небеса принадлежат мне. Я знаю, что существам, привязанным к земле, сложно понять это, но моё место тут.

Он лишь улыбнулся её снисходительному тону. Ты летаешь как пушинка, крылатая красота.

Пушинка с когтями! Пора на охоту!

Желаю тебе найти мясо!

Татс видел, как она наклонила крылья и отделилась от остальных, направившись к предгорью на другой стороне реки. Он почувствовал укол разочарования. Сегодня он её, вероятно, уже не увидит. Она поохотится, убьет, насытится, поспит и вечером вернется, но не к нему, а в Кельсингру, чтобы понежиться в ваннах, или поспать на одном из пробудившихся драконих алтарей. Он знал, что так лучше. Это было нужно ей, чтобы расти и лучше летать. Он был так рад тому, что его драконица была одной из первых, кто освоил полет, но… он скучал по ней. Её успех означал для него ещё большее одиночество, чем раньше.

На берегу несколько драконов пытались повторить то, что уже освоила Хеби. Карсон стоял рядом с серебристым Спитом, придерживая кончик расправленного драконьего крыла и осматривая его на предмет паразитов. Спит теперь блестел как начищенный меч. Татс заметил, что Карсон заставляет дракона вытянуть крыло, притворяясь, что продолжает наводить на него лоск. Спит издавал звуки, выражавшие одновременно недовольство и угрозу. Карсон же не обращал на это внимания. Не все драконы с готовностью участвовали в упражнениях и тренировках. Спит был одним из самых непослушных. Ранкулос бывал то беспечен, то угрюм. Темно-синий Кало кипел от высокомерного негодования, что какие-то человечки посмели наблюдать за его попытками летать. Балипер явно боялся стремительной реки и не пытался летать рядом с ней. Большинство остальных, как считал Татс, просто ленились. Тренировка полета была работой болезненной и требующей усилий.

Однако некоторые были намерены летать, чего бы это ни стоило. Дортеан до сих пор приходил в себя после падения на землю сквозь деревья. Сестикан порвал перепонку крыла. Его хранитель Лектер держал поврежденное крыло и рыдал, пока Карсон зашивал разрыв.

Меркор стоял распрямившись, широко раскинув золотые крылья навстречу тусклому свету. Харрикин и Сильве наблюдали за ним. На лице Сильве отражалось беспокойство. Ранкулос, дракон Харрикина, смотрел с завистью. Золотой дракон высоко поднял крылья, а потом сделал ими короткое отрывистое движение, как будто хотел убедиться, что все в порядке. Он подобрался, переместив вес на заднюю часть тела. Татс видел, как он подпрыгнул, расправив крылья и неистово хлопая ими, но ему не хватило высоты, чтобы совершить полный взмах. Он лишь спланировал параллельно реке и неуклюже приземлился на песок берега. Татс разочарованно вздохнул и заметил, как Сильве порывисто закрыла лицо руками. Золотой дракон рос, но становился все более слабым и уже не блестел как раньше. Летать и охотиться самостоятельно теперь было вопросом выживания не только для него самого, но и для остальных. Драконы последуют за ним, куда бы он их ни повел.

Меркор обладал властью над остальными, которой Татс не понимал. Во времена их змеиного прошлого, именно он вел «клубок». Татса удивляло, что драконы сохранили верность ему из их прошлой жизни. Но когда Меркор возвестил, что драконы, способные летать, должны охотиться только на другом берегу и не трогать дичь на стороне поселения, чтобы хранители могли охотиться и обеспечивать нелетающих драконов, ни один из драконов или хранителей, не возразил. Другие драконы смотрели, как он разминает крылья, а Татс надеялся, что, если Меркор полетит, то они все начнут стараться усерднее.

Когда драконы смогут летать и охотиться, жить станет проще всем. Хранители тоже смогут перебраться в Кельсингру. Татс вспомнил теплую постель и горячую воду и вздохнул. Он снова поднял взгляд вверх, чтобы посмотреть на Фенте в полете.

— Не легко её отпустить?

Он с неохотой повернулся на голос Элис. Мгновение он был поражен, подумав, что она видит его насквозь и знает, как он тоскует по Тимаре. Потом до него дошло, что она говорит о драконе и попытался улыбнуться. Женщина из Удачного последнее время была тихой, мрачной и отдаленной. Казалось, что она снова стала незнакомкой среди них, той утонченной леди из Удачного, которая поразила всех хранителей из Дождевых Чащоб, когда они только узнали, что она является членом их экспедиции. В начале она состязалась с Тимарой за внимание Синтары, но умение Тимары охотиться завоевало скорее желудок Синтары, чем её сердце. Тем не менее, Элис нашла себе место в их компании. Она не охотилась, но помогала ухаживать за драконами и лечить их раны как только могла. К тому же, она знала многое о драконах и Элдерлингах, что помогало им в пути. Какое-то время казалось, что она одна из них.

Элис не была избрана хранителем ни одним из драконов, поэтому слова Рапскаля о том, что город принадлежит хранителям, отбросили её на другую сторону. Татс все ещё морщился, вспоминая об этом решительном противостоянии. Когда они только достигли Кельсингры, Элис, воспользовавшись своим авторитетом, заявила, что нельзя ничего трогать или менять, пока она не задокументирует все в мертвом городе. Татс и остальные хранители просто приняли это правило. Теперь он с удивлением думал, что признавал за ней власть просто потому что она была взрослой и ученой.

А потом возникло противостояние между ней и Рапскалем. Только у Рапскаля был свободный доступ в город. Его драконица Хеби первой совершила полет и, в отличии от остальных драконов, не имела ничего против пассажира на спине. Хеби возила Элис в город много раз. Но, когда Рапскаль и Тимара предприняли рискованный поход в город и вернулись на следующий день с драгоценными теплыми одеждами Элдерлингов, чтобы поделиться с оборванными хранителями, Элис пришла в ярость. Он никогда не видел благородную Удачнинскую даму в такой ярости. Она кричала на них, что они должны бросить вещи «сейчас же и перестать их растягивать».

Именно тогда Рапскаль выступил против неё. Он сказал ей в его обычной прямой манере, что город жив и принадлежит Элдерлингам, а не ей. Он сказал, что он и другие хранители стали Элдерлингами, в то время как она есть и останется человеком. Несмотря на его личную драму, несмотря на то, что ему тяжело было видеть Тимару с Рапскалем, Татсу было глубоко обидно за Элис. Он стыдился и сожалел, что она так скоро отдалилась и оставила их компанию. Теперь, думая об этом, он чувствовал себя немного виноватым в том, что даже не постучался к ней, чтобы спросить, как она. Он упивался своим горем, но все же должен был навестить её. Правда заключалась в том, что он даже не замечал её отсутствия, пока она снова не появилась.

Означала ли её попытка заговорить, что она оправилась после выговора Рапскаля? Он на это надеялся.

Он улыбнулся и ответил ей:

— Фенте изменилась. Она больше не нуждается во мне как раньше.

— Пройдет немного времени, и все они перестанут нуждаться. — Она не смотрела на него. Её взгляд следил за его драконом в небе. — Вам всем придется начать думать о себе по-новому. Ваша собственная жизнь обретет больше значения. А драконы сами будут вершить свои судьбы. А может и наши.

— Что ты имеешь в виду?

Теперь она смотрела прямо на него, удивленно подняв брови, от того, что он не уловил сходу её мысль.

— Я имею в виду, что драконы снова будут править миром. Как раньше.

— Как раньше? — Татс повторил её слова, следуя вслед за ней к берегу реки. У них выработалась привычка: хранители и нелетающие драконы собирались по утрам на берегу реки, чтобы обсудить задачи на текущий день. Он огляделся и на секунду замер от открывшейся ему красоты. Хранители, которые теперь постоянно носили одежды Элдерлингов, предстали перед ним сверкающими фигурами в тающей утренней дымке. Драконы были разбросаны по склону холма и вдоль берега. Они разминали крылья, бурно хлопая ими по траве луга, или вытягивали шеи и ноги. Они тоже сверкали как бриллианты на фоне тяжелой от росы влажной луговой травы. У подножия холма стоял Карсон, оставивший свои попытки со Спитом, и ждал их, рядом с ним был Седрик.

Татс заметил, что ситуация вокруг предводительства изменилась. Несмотря на пламенную речь Рапскаля по возвращении из Кельсингры, он не взял в свои руки руководство, чего ожидал Татс. Возможно, он не хотел быть лидером. Он был симпатичным и веселым, его любили товарищи, но большинство из них говорили о нем скорее с теплой улыбкой, чем с глубоким уважением. Рапскаль был все таким же странным, как всегда, он то был полностью погружен в себя, то неестественно общителен. Он был счастлив таким, какой он есть. В нем не было ни искры честолюбия свойственной Татсу.

Самым старшим по возрасту хранителем был Карсон. Казалось абсолютно естественным передать бразды правления ему, к тому же, охотник не старался увильнуть от них. В основном Карсон объявлял хранителям задания на день: отправлял несколько человек ухаживать или заботиться об оставшихся драконах, а остальных — охотиться или рыбачить. Если кто-то из хранителей заявлял, что у него другие дела, Карсон не делал из этого проблему. Он признавал их индивидуальность и не пытался навязать им свою власть. В результате, казалось, всех это устраивает.

Элис тихо попросила поручить ей какую-нибудь простую, но необходимую ежедневную работу. Она следила за коптильней, в которой они заготавливали рыбу и мясо, собирала съедобную зелень и помогала ухаживать за драконами. Сильве, которая никогда не была хорошим охотником, направила усилия на приготовление еды. По предложению Карсона хранители стали вновь есть все вместе. Было странновато, но приятно вновь делить еду и болтать, как тогда, когда они вели драконов вверх по реке.

От этого ему стало чуть менее одиноко.

— Снова станут править как раньше, — продолжила Элис. Она взглянула мимо него. — Видеть их в полете, наблюдать, как все вы меняетесь… теперь все, что я раньше знала, предстает в новом свете. Драконы были сердцем цивилизации Элдерлингов, люди представляли собой другой вид и жили отдельно в поселениях типа того, что мы обнаружили здесь. Люди выращивали зерно и скот, которыми торговали с Элдерлингами в обмен на их чудесные товары. Татс, посмотри на город за рекой и спроси себя, чем они там кормились?

— На окраинах городов были стада. Возможно, и поля под посевы…

— Возможно. Но это работа для людей. Элдерлинги посвящали себя и свою жизнь магии и уходу за драконами. Все, что они создавали или строили, было не для них, а для драконов, которые господствовали над ними.

— Господствовали над ними? Драконы? — ему не понравилась эта мысль.

— «Господствовать» не совсем точное слово. Разве Фенте господствует над тобой?

— Конечно, нет!

— И тем не менее ты посвящаешь свои дни охоте для неё, уходу и заботе о ней.

— Но мне хочется это делать.

Элис улыбнулась:

— Вот почему «господствуют» не точное слово. Очаровывают? Завораживают? Не уверена, как бы это сказать, но ты и сам знаешь, о чем я. Если эти драконы дадут потомство, то их род неизбежно подстроит мир под себя.

— Звучит весьма эгоистично!

— Неужели? А разве люди занимались не тем же самым в течение многих поколений? Мы объявляем землю своей и используем в своих целях. Мы меняем русла рек и поверхность земли, чтобы путешествовать на кораблях или выращивать зерно и скот. Мы считаем, что можем изменить весь мир, чтобы он стал удобен для человека и приносил ему плоды, и что это нечто само собой разумеющееся. Почему же драконы должны воспринимать мир иначе?

Татс молчал некоторое время.

— Возможно, это не так уж плохо, — заметила Элис в повисшей паузе. — Может быть, люди перестанут быть таким ничтожеством, если им придется соперничать с драконами. Смотри! Это Ранкулос? Не могу поверить, что это происходит на самом деле!

Огромный алый дракон был в воздухе. Он не был грациозен. Его хвост все ещё был слишком тощим, а задняя часть слишком мала для его размеров. Татс хотел было заметить, что дракон просто планирует с выступа, но в этот момент он начал тяжело бить крыльями, и то, что начиналось как постепенное падение, превратилось, когда он набрал высоту, в тяжеловесный полет.

Татс подумал о Харрикине. Высокий стройный хранитель несся вниз по склону практически в тени, отбрасываемой его драконом. Когда Ранкулос замахал крыльями и поднялся вверх, Харрикин выкрикнул:

— Следи за направлением! Делай вираж влево! Не лети над рекой, Ранкулос! Не над рекой!

Этот крик вышел таким слабым и запыхавшимся, что Татс сомневался услышал ли его огромный дракон. Даже если услышал, то не удостоил его вниманием. Может быть, он был полон возбуждения, а, может быть, он решил полететь или умереть пытаясь.

Красный дракон неуклюже летел, болтая и дергая задними ногами и пытаясь прижать их к корпусу, чтобы как-то сгруппировать тело. Некоторые хранители теперь кричали вместе с Харрикином:

— Слишком рано, Ранкулос, слишком рано!

— Возвращайся! Лети обратно!

Красный дракон не обращал на них внимания. Неуклюжие старания уносили его все дальше и дальше от берега. Спокойные взмахи крыльев превратились в неравномерные хлопки.

— Что он делает? О чем он думает?

— Тихо! — взрыв трубного звука и мысли Меркора охладил их всех. — Смотрите! — скомандовал он и драконам, и людям.

Ранкулос завис на распростертых крыльях. Его нерешительность была заметна. Начав делать широкий разворот, он стал клониться и раскачиваться, теряя от этого высоту. Потом, как будто осознав, что он был ближе к Кельсингре, чем к деревне, он вернулся на прежний курс. Теперь его усталость была очевидна, тело повисло между крыльев. Было ясно, что дракон неминуемо столкнется с рекой.

— Неет! — слабый крик Харрикина был полон муки. Он замер от напряжения и глядел вдаль, сжимая лицо руками и вонзаясь ногтями в щеки. Постепенно падающего Ранкулоса уносило все дальше и дальше от деревни. Под ним безостановочно неслось стремительное течение мрачной реки. Сильве бросила на Меркора предостерегающий взгляд, а потом подбежала к Харрикину. Лектер двинулся вниз по холму по направлению к своему сводному брату, его широкие плечи опустились, как будто он чувствовал отчаяние Харрикина на себе и предвидел исход.

Ранкулос начал бить крыльями, но не равномерно, а панически, от чего его начало клонить и поворачивать вбок. Он махал крыльями, как птенец, слишком рано выпавший из гнезда. Ранкулос нацелился на другой берег реки, но несмотря на отчаянную битву с воздушным потоком, все понимали, что дракон не сможет достичь суши. Один раз, дважды, трижды кончики его крыльев взбили белую пену на поверхности воды, а в следующее мгновение его повисшие задние лапы зацепились за течение. Река вырвала его из воздуха и завертела со все ещё расправленными крыльями в сером потоке. Ранкулос некоторое время тщетно бился крыльями о воду, а потом стал тонуть. Река сомкнулась над тем местом, где упал дракон, словно его никогда и не было.

— Ранкулос! Ранкулос! — по-детски пронзительно закричал Харрикин, медленно падая на колени. Все взгляды были направлены на реку, в надежде узреть невозможное. Ничто не нарушало стремительного течения воды. Харрикин напряженное всматривался, вытянувшись к воде. Его ладони сжались в кулаки и он выкрикнул: — Плыви! Греби! Борись, Ранкулос! Не отступай! Не сдавайся!

Он поднялся пошатываясь и сделал дюжину шагов в сторону воды. Сильве, вцепившись в него, тянулась за ним. Он остановился и огляделся кругом. По нему прошла волна дрожи и он закричал:

— ПОЖАЛУЙСТА! Пожалуйста, Са, только не мой дракон! Только не мой дракон! — ветер унес мольбу его разбитого сердца. Он опять упал на колени, на этот раз его голова поникла и он больше не поднялся.

Повисла гнетущая тишина, все смотрели на пустую реку. Сильве оглянулась на других хранителей с выражением беспомощного ужаса на лице. Подошел Лектер. Он положил густо покрытую чешуей руку на худое плечо Харрикина и склонил голову, его плечи дрожали.

Татс молча смотрел, разделяя эту муку. Он украдкой бросил виноватый взгляд в небо. Через секунду он увидел Фенте, мерцающую вдалеке как зеленый алмаз. Пока он смотрел, она спикировала куда-то вниз, возможно, на оленя. «Она не знает или ей все равно?» — подумал он. Он тщетно искал любого из оставшихся двух драконов. Даже, если они знали, что Ранкулос тонет, они не подали вида. Потому ли, что они знали, что ничего не поделаешь? Он не мог понять кажущуюся бессердечность драконов в отношении своих собратьев.

«А иногда и в отношении своих хранителей», — подумал он, когда синяя красавица Синтара внезапно появилась в поле его зрения. Она тоже охотилась, низко планируя над далекими холмами на другом берегу реки, не задумываясь ни над тем, что Тимара стоит в одиночестве на берегу, ни над тем, что Ранкулос погибает в ледяной хватке реки.

— Ранкулос! — внезапно взревел Сестикан.

Татс увидел, как поднял голову Лектер. Он повернулся, а потом с ужасом уставился вслед своему синему дракону, галопом скачущему вниз. Сестикан на ходу раскрыл крылья, обнажая оранжевые прожилки на синих крыльях. Лектер оставил своего разбитого горем брата и побежал наперерез своему дракону, выкрикивая просьбы остановиться. Дэвви бросился за ним. Синий дракон старательно тренировался летать, но даже несмотря на это Татс был поражен, когда он неожиданно взмыл в воздух, вытянув тело стрелой и поднимаясь выше с каждым взмахом крыльев. Он успешно прошел над головой своего хранителя, но, несмотря на это, когда он предпринял попытку пересечь реку, он летел едва ли на высоте взмаха крыла от поверхности воды. Лектер разразился хриплым криком:

— Нет! Нет! Ты не готов! Только не ты тоже! Нет!

Дэвви встал рядом с ним, от ужаса зажав обеими руками рот.

— Пусть летит, — устало сказал Меркор. Его слова были тихими, но их услышали все. — Он рискнул сделать то, на что нам всем рано или поздно придется пойти. Остаться здесь значит медленно умереть. Возможно, быстрая смерть в холодной воде — не худший вариант. — Черные глаза золотого дракона наблюдали за неуклюжим полетом Сестикана.

Ветер, зашумевший в поле, принес с собой дождь. Татс зажмурился, обрадовавшись влаге на щеках.

— А может и нет! — Внезапно протрубил Меркор. Переведя взгляд дальше вниз по реке, он встал на задние лапы, чтобы рассмотретьпротивоположный берег. Некоторые драконы последовали его примеру. Харрикин неожиданно вскочил на ноги, когда Спит выкрикнул: — Он выбрался! Ранкулос пересек реку!

Татс напряг зрение, но ничего не увидел: дождь превратился в серый туман. Драконы смотрели в ту сторону, где участок зданий Элдерлингов сползал в воду. Харрикин вскрикнул: — Да! Он выбрался из реки. В синяках и помятый, но живой. Ранкулос жив и он в Кельсингре!

Харрикин, казалось, только тут заметил Сильве. Он сгреб её в охапку и стал кружить в головокружительной пляске, крича: — Он в порядке! Он в порядке! Он в порядке! — Сильве присоединилась к его радостному крику. Внезапно они остановились. — Сестикан? — прокричал Харрикин. — Лектер! Лектер! — Они с Сильве оба помчались к Лектеру.

Синий дракон Лектера приблизился к противоположному берегу. Он изогнулся дугой и, втянув голову и поджав передние лапы к задним, которые внезапно заходили ходуном, прикоснулся к земле всеми четырьмя конечностями, широко расправив крылья. Мгновение его посадка выглядела грациозно, а уже в следующее — он не рассчитал скорость и со все ещё расправленными крыльями полетел кувырком. Его неуклюжее падание было встречено смешанным хором одобрительных восклицаний, оханья и взрывов смеха. Лектер бурно закричал от радости и подпрыгнул. С широченной улыбкой он обернулся, чтобы посмотреть на тех, кто смеялся, и спросил: — А ваши драконы могут лучше? — Он заметил Дэвви и сжал его в объятиях.

Мгновение спустя, его сводный брат и Сильве заключили обоих в крепкие объятия. Потом, к изумлению Татса, Харрикан высвободил Сильве и закружил её, затем поймал и поцеловал долгим поцелуем. Собирающиеся вокруг хранители радостно кричали приближаясь к ним.

— Все меняется, — Пробормотала Элис тихонько. Она наблюдала за их объятиями, а затем, увидев что их окружила толпа друзей снова обратилась к Татсу. — Теперь пятеро. Пять драконов в Кельсингре.

— Десять осталось здесь, — Согласился Татс. А затем, видя, что Харрикан и Сильве ещё не отпустили друг-друга, не обращая внимания на улюлюкающую толпу вокруг, добавил — Все уже изменилось. Что ты думаешь об этом?

— Ты и правда веришь, что то, что я думаю, что-то значит для них? — Спросила его Элис. Слова могли показаться резкими, но вопрос прозвучал искренне.

Татс помолчал недолго. — Я думаю да, — сказал он наконец. — Я думаю это имеет значение для каждого из нас. Ты столько знаешь о прошлом. Иногда мне кажется, что ты лучше представляешь что может случиться с нами … — Он запнулся, сообразив, что его слова могут прозвучать невежливо.

— Потому что я не одна из вас. Потому что я только наблюдаю, — договорила она за него. Когда он молча, смущенно кивнул, она рассмеялась. — Это позволяет мне видеть перспективу, чего, возможно, не хватает вам.

Она указала на Сильве и Харрикана. Рука об руку они стояли рядом с Лектером. Остальные хранители окружали их, смеясь и ликуя. Девви был рядом с Лектером и они тоже держались за руки. — В Трехоге или Удачном это вызвало бы скандал. Там они сразу стали бы отверженными. Здесь, если ты отворачиваешься когда они целуются, то не от отвращения, а для того, чтобы дать им уединение.

Внимание Татаса переключилось. Он заметил что Рапскаль пробирается сквозь столпившихся хранителей, чтобы встать рядом с Тимарой. Он сказал что-то и она засмеялась. Потом он положил руку ей на спину и его пальцы легко коснулись ткани платья Элдерлингов, которая вздымалась скрывая её крылья. Тимара дернулась, словно её пронзила дрожь и отодвинулась чтобы он не мог дотронуться, но на лице её не было обиды.

Татс отвернулся от них обратно к Элис. — Или мы смотрим в сторону из зависти, — сказал он и сам удивился своей откровенности.

— Одинокому сложно смотреть на счастье, — Заметила Элис и Татс понял, что она приняла его замечание на свой счет.

Ты хотя бы знаешь, что твое одиночество скоро закончится. — напомнил он.

Она подарила ему улыбку. — Да, и в конце-концов, твое тоже.

Он не смог улыбнуться в ответ. — Откуда ты можешь знать это?

Она подняла голову и взглянула на него. — Все как ты и сказал. Я все вижу со стороны. Но если я скажу, что предвижу, тебе может не понравиться мой ответ.

— Я готов услышать его, — Уверил он её, сомневаясь, правда ли это.

Она посмотрела на собравшихся хранителей и дальше, за реку. На противоположном берегу он едва мог различить обоих драконов сквозь дымку и моросящий дождь. Ранкулос вынырнул далеко вниз по течению от Сестикана но он возвращался вдоль берега реки. Сестикан был маленькой синей фигуркой медленно продвигавшейся вверх по одной из главных городских улиц. К драконьим ваннам, предположил Татс. Купание в горячей воде — почти все о чем говорили теперь прикованные к земле драконы.

Он позволил взгляду блуждать среди драконов на этом берегу. Они смотрели с тоской. Шея Меркора была вытянута в сторону Кельсингры, словно усилие воли могло перенести его туда. В стороне Серебряный Спит и присевшая на задние лапы Релпда задрали головы как озадаченные дети. Остальные драконы веером расположились позади Меркора. Сине-черный Кало нависал над Верас, маленькой королевой Джерд. Балипер и Арбук стояли на безопасном расстоянии от раздражительного черного самца и тоскливо глазели на дальний берег. Тиндер, единственный лавандовый дракон у которого на крыльях сейчас начали проявляться полоски королевского-синего, стоял рядом с двумя оранжевыми Дортеаном и Скримом. Последние два дракона очень напоминали Татсу своих хранителей, Кейса и Бокстера. Они всегда казалось, были рядом друг с другом. Неторопливые слова Элис прервали ход его мыслей.

— Ты молод, даже по меркам Дождевых Чащоб. По меркам Элдерлингов, как мне известно из моих исследований, твоя жизнь едва началась. У тебя не десятилетия, а жизнь длиной в несколько человеческих. И я полагаю что когда Кельсингра вернется к жизни и население её увеличится, ты сможешь выбирать из множества молодых женщин. Ты встретишь кого-то рано или поздно. Или даже нескольких за твою долгую жизнь.

Он уставился на неё, онемев от такой перспективы.

— Элдерлинги не люди, — сказала она тихо. — В старину они не были связаны человеческими условностями. — Она отвернулась и посмотрела через реку на Кельсингру, словно могла видеть будущее туманного города. — И я полагаю, что так будет и впредь. Что вы будете жить отдельно от нас, по своим собственным правилам. — Она повернула голову в сторону ликующих. — Ты не должен сейчас стоять здесь со мной. Тебе стоит присоединиться к ним.

Элис наблюдала за сомнениями Татса. Она подумала что он смелый, когда он коротко кивнув начал спускаться с холма к своим. Он единственный начал это путешествие как татуированный сын раба а не как рожденный в Дождевых Чащобах. Иногда ему все ещё казалось что он чужак. Но она видела правду. Теперь он был такой же Элдерлинг как и все они, и будет таким до конца своих дней. Она размышляла об этом по дороге к своей хижине. Вздохнув, открыла дверь и вошла в свой аккуратный дом. Они были Элдерлингами, связанными с драконами, а она нет. Уже много дней она была единственным человеком на этой сцене, на многие мили вокруг. Она одна не была связана с драконом.

Её снова стало душить нахлынувшее одиночество. Она стряхнула его, обратившись мыслями прочь от ликующих и тоскующих на берегу к повседневным делам. Для коптилен нужны были зеленые ольховые ветки. А для приготовления еды всегда был нужен сухой хворост. И то и другое было все сложнее найти, так как жители деревни собрали все что можно в радиусе часовой прогулки. Это оставалось важной задачей для собирателей и было вполне ей по силам. Не великая и не сложная работа, зато её. Лозы что она обнаружила, отлично зарекомендовали себя при плетении легких корзин для переноски веток и хвороста. Она взяла одну и надела на плечи. У неё есть своя жизнь и свои цели. Она взяла толстый посох, его принес для неё Карсон, он раздваивался на конце как трость. Если она собирается остаться здесь и жить рядом с Элдерлингами и драконами, ей придется привыкать к новому положению вещей.

О единственной альтернативе и думать не стоило. Вернуться назад в Удачный к её фальшивому браку без любви? Вернуться к жестоким насмешкам Геста и подобию жизни в качестве его жены? Нет. Уж лучше голая лачуга на берегу реки вместе с Лефтрином или без него, чем возвращение к той жизни. Она расправила плечи и собрала волю в кулак. Ей было тяжело перестать прятаться за своей мнимой полезностью в качестве специалиста по Элдерлингам и драконам. Но она училась. Работа, которую она выполняла теперь, была простой, но необходимой и приносила удовлетворение совсем другого рода, чем она привыкла.

Сильве просила её показать дорогу к ягодам грушанки. Они пойдут туда вместе после полудня, чтобы набрать больше ягод и листьев, и разведают новые места в окрестностях. Они пойдут вооруженные посохами, на случай если пард вернется. Она улыбнулась вспомнив, как удивлен был Карсон, после её рассказа о том, как она напугала большого кота. Он заставил её обещать прийти на общий ужин в тот день и рассказать что она видела и где, и как избежала смерти. И ещё, заставил пообещать не отправляться в столь долгие исследовательские походы без напарника и без того чтобы сначала сообщить об этом кому-то.

Тот вечер, когда она стояла перед ними и перечисляла все что знает о легендарных пардах из старинных свитков Элдерлингов, а затем изображала как притворилась что она намного больше в размерах, чтобы напугать животное, был важным. Их смех над её рассказом не был насмешкой, а был восхищением её смелостью. Теперь у неё есть свое место и своя жизнь и все это она создала сама.

^{День 22-й месяца Рыбы. 7-й год Вольного Союза Торговцев.}

^{От Кима, хранителя птиц, Кассарик.}

^{Виншоу, Главному Регистратору птиц, Удачный.}

Я считаю смешным, что простая ошибка в подсчетах привела к подозрениям и обвинениям в мой адрес. Я много раз говорил Советнику, что я жертва предрассудков просто потому, что эту должность занял татуированный а не уроженец Дождевых Чащоб. Нынешние подмастерья чувствуют поддержку себе подобных, что приводит к такого рода подозрениям и сплетням. Так как судя по всему им больше нечем заняться, кроме как распространять злобные слухи, я удвоил их рабочие часы.

Да, есть несоответствие между количеством птиц в наших голубятнях сейчас и тем количеством которое было до того как чума красных вшей совсем утихла. По очень простой причине: птицы умерли.

В тот кризисный момент, я уделил бумажной работе меньше внимания, чем попыткам сохранить птицам жизнь. И поэтому я сжег птиц до того, как другие хранители засвидетельствовали, что они действительно умерли. Это было для того чтобы остановить заражение. И это все.

Я не могу дать Вам доказательства их смерти, разве что Вы захотите чтобы я отправил Вам сверток пепла с места сожжения. Мне не кажется, что подобное задание стоит моего времени.

А Вы?

Ким, Хранитель птиц, Кассарик.

P.S. Если кому-то из хранителей требуется подмастерья, у меня есть лишние и я с радостью предоставлю их к вашим услугам. Чем скорее мои собственные подмастерья заменят этих, недовольных мной, тем быстрее работа станции в Кассарике станет более эффективной и профессиональной.

Глава 3

ОХОТНИКИ И ДОБЫЧА

Синтара выбралась из реки, холодная вода потоками стекала с её сверкающей синей чешуи. Добравшись до суши она поднялась на задние лапы, расправила крылья, и взмахнула ими, окатив дождем брызг песчаный берег. Укладывая их складками по бокам она делала вид, что не видит того, что глаза каждого дракона были прикованы к ней. Её взгляд скользил над всеми, уставившимися драконами и замершими хранителями.

Меркор нарушил молчание. — Хорошо выглядишь, Синтара.

Она знала. Это не заняло много времени. Долгие купания в кипящей воде, полеты, чтобы развить мышцы и много еды чтобы нарастить мясо на костях. Она наконец-то чувствовала себя драконом. Она ещё немного постояла, перед тем как опуститься на все четыре ноги, чтобы дать им возможность оценить то, как она выросла. Она молча осматривала Меркора несколько долгих мгновений, а потом заметила: — А ты нет. Все ещё не летаешь?

Он не отвел глаза под её презрительным взглядом. — Пока нет. Но уже скоро, я надеюсь.

Синтара говорила правду. Золотой самец выглядел так, словно перерос свою плоть, словно она была слишком сильно растянута на его костях. Он был чистым, тщательно ухоженным как всегда, но он не сверкал как когда-то.

— Он полетит.

Слова прозвучали уверенно. Синтара повернула голову. Она так сосредоточилась на Меркоре, что забыла об остальных драконах, находившихся там, не говоря уже о людях. Несколько молодых Элдерлингов оторвались от своих занятий чтобы понаблюдать за их перепалкой, но не Элис. Она занималась Балипером, и пока её руки двигались по глубокой ране на его морде, она не отрывала глаз от своей работы. Рана была свежей, она смывала с неё кровь и грязь, споласкивая тряпку в ведре, стоявшем у её ног. Глаза Балипера были закрыты.

Синтара не ответила на заявление Элис. Вместо этого она сказала, — Так что, ты теперь хранитель Балипера. Надеешься что он сделает тебя Элдерлингом? Даст тебе лучшую жизнь?

Взгляд женщины метнулся к Синтаре, а затем вернулся к работе. — Нет. — Коротко ответила она.

— Мой хранитель умер. Я не заслуживаю другого. — Бесстрастным, глухим голосом сказал Балипер.

Элис замерла. Она положила одну руку на мускулистую шею алого дракона, затем наклонилась, сполоснула тряпку и продолжила обрабатывать рану.

— Я это понимаю. — Сказала она тихо. Когда она заговорила с Синтарой, её голос слился с голосом Меркора: — Зачем ты пришла сюда?

Это был раздражающий вопрос, не только потому, что оба они осмелились задать его, но и потому, что она сама не была полностью уверена в ответе. Зачем она пришла? Это было не похоже на дракона, искать компании ни других драконов ни людей. Мгновение она смотрела на Кельсингру, вспоминая, зачем Элдерлинги построили этот город: чтобы привлечь драконов. Чтобы предложить им такие удовольствия, которые мог предоставить только город построенный людьми.

Кое-что из сказанного когда-то Меркором не давало ей покоя. Они обсуждали Элдерлингов и то, как драконы изменяли людей. Она пыталась точно вспомнить его слова и не могла. Только то, что он заявил, что люди меняли драконов так же, как драконы меняли людей.

Эта мысль была унизительна. Более того, она почти приводила в бешенство. Изменило ли её долгое время проведенное рядом с людьми, не породило ли потребность в их компании? Кровь быстрее побежала по венам и её тело само дало ответ на этот вопрос. Не только в компании. Она почувствовала как цвет приливает к чешуе, предавая её.

— Синтара, какова причина этого визита?

Меркор придвинулся ближе. Его голос звучал почти удивленно. — Я иду куда мне захочется. Сегодня мне захотелось прийти сюда. Сегодня мне захотелось посмотреть на тех, кто мог бы стать драконами.

Он открыл и широко расправил крылья. Они стали больше, чем она помнила. Он взмахнул ими, для пробы и её омыл поднявшийся ветер, тяжелый от запаха самца. — Мне тоже хотелось чтобы ты пришла сюда. — Заявил он.

Что за звук? Элис что, засмеялась? Синтара метнула на женщину взгляд, но голова той была опущена к ведру, где она полоскала свою тряпицу. Она снова посмотрела на Меркора. Он аккуратно укладывал свои крылья. Кало с интересом наблюдал за обоими. Как и Спит. Когда она взглянула на него, серебряный самец поднялся на задних лапах и и расправил крылья так широко, как только смог. Карсон, выглядевший очень встревоженным, стоял между ними. — Это не обязательно должен быть Меркор! — Неожиданно взревел несносный маленький серебряный. — Это могу быть я.

Она уставилась на него, чувствуя как налились в глотке ядовитые мешочки. Он хлопнул крыльями в её сторону, посылая мускус с поднявшимся ветром. Она потрясла головой, изогнула шею и фыркнула от поднявшейся вони. — Это никогда не будешь ты, выплюнула она.

— А может и буду. — Возразил он и придвинулся к ней на шаг. Глаза Кало вдруг превратились в яростные водовороты.

— Спит! — Предупредил его Карсон, но серебряный придвинулся ещё на шаг ближе.

Кало поднял когтистую лапу и медленно опустил на его хвост. Спит злобно взвыл и широко разинув пасть повернулся к более крупному самцу, демонстрируя ядовитые железы, красные и набухшие. Кало протрубил вызов, одновременно резко поднял крыло и повалил более мелкого дракона на бок. Карсон с испуганным криком отскочил назад, чтобы не быть раздавленным.

Кало не обращал внимания на то что происходило у него за спиной.

— Я приму вызов! — Объявил кобальтовый дракон. Он поднял глаза на Синтару. Она услышала отдаленный крик и поняла, что далеко вверху кружит Фенте. Маленькая зеленая королева наблюдала за всем с большим интересом. От взгляда Кало её кинуло в жар и внезапно, единственным чувством осталась злость, злость на всех них, на всех глупых, неспособных к полету, бесполезных самцов. Волна цвета прошла по её коже, отразившись в чешуйках.

— Примешь вызов? Зарычала она, обращаясь сразу ко всем. — Вы не летаете, ни один из вас не летает! Я специально пришла, чтобы снова увидеть это своими глазами. Стадо самцов, прикованных к земле словно коровы. Так же бесполезны для королевы, как кости от старой добычи.

— Ранкулос летает. Сестикан летает, — Спокойно напомнила Элис. Как минимум два самца способны летать. Если бы ты обратила внимание на них…

Обида была слишком велика. На этот раз Синтара сплюнула кислоту. Точный плевок ударился о землю на расстоянии человеческого роста от Элис. Балипер вскочил на ноги, его глаза светились яростью. Когда он поднялся, Элис вскрикнула и побежала. Коготь на сгибе его отставленного крыла едва не задел её. Синтара напряглась, широко расставила свои крылья, но кобальтовый Кало перехватил Балипера. Самцы сцепились друг с другом, щелкали зубами, хлестали когтистыми крыльями, воздух был наполнен криками и воплями Элдерлингов. Одни убегали, другие спешили к сражавшимся.

У Синтары было лишь мгновение чтобы поучаствовать в спектакле, до того как Меркор повалил её. Даже будучи худым как сейчас, он был больше неё по размеру. Когда она неловко свалилась на дерн, он взобрался на неё и ей показалось что он сейчас плюнет ядом. Вместо этого он почти нежно склонился, его тяжелые передние лапы пригвоздили её крылья к земле и болезненно давили на гибкие кости.

Она разжала челюсти, чтобы обрызгать его кислотой. Он резко опустил голову с открытой пастью, чтобы показать ей свои набухшие кислотные железы. — Не надо. — Прошипел он и тончайший туман золотистой кислоты сопровождал его слова. Жалящее облако окутало её голову и она резко дернулась пытаясь защитить морду.

— Ты нетерпелива, королева. Это понятно. Ещё немного и я буду летать. И я буду спариваться с тобой. — Он прорычал свои слова так, что остальные всё слышали и одновременно он вбивал их прямо в её сознание. Он снова поднялся на задних лапах, и убрал передние с её крыльев когда закончил говорить. Неловко встав, грязная, помятые крылья болели пока она складывала их на спине, она отошла в сторону.

Битва между Балипером и Кало была короткой, они стояли на расстоянии друг от друга, фыркали и хорохорились. Спит развлекался насмешками, на безопасном расстоянии от самых крупных самцов, он бесцельно плевался кислотой в то время как хранители уворачивались, выкрикивая предупреждения друг другу. Синтара заметила, что Элис наблюдает за ней, глаза женщины были большими и встревоженными. Когда она посмотрела на неё, та подняла руки, чтобы защитить лицо. Это лишь разозлило Синтару. Она направила свою ярость на Меркора.

— Не угрожай мне, дракон.

Он спокойно повернул голову. Его крылья все ещё были наполовину раскрыты, готовые к резкому удару, если она даст ему повод. Он говорил тихо, только в её сознании. Не угроза, Синтара. Обещание.

Когда он сложил крылья, до неё снова донесся его запах. она знала, что в ответ её чешуя налилась цветом, неконтролируемая биологическая реакция королевы в период течки. Его черные глаза сверкали интересом.

Она поднялась на задние лапы и отвернулась от него. Взмыв в небо она протрубила: — Я буду охотиться там, где окажусь. Я ничего не должна тебе. Она размеренно била крыльями, поднимаясь все выше над ними всеми.

В отдалении пронзительно и насмешливо трубила Фенте.

— Тимара!

Услышав приветствие Татса она медленно повернулась. Её живот напрягся. Она избегала этого разговора. Впервые вернувшись из Кельсингры она увидела в глазах Татса, что он знает о том, что произошло между ней и Рапскалем. Она не ощущала необходимости или желания обсуждать это с ним. С того дня она не то чтобы полностью избегала его, но постоянно пресекала его попытки застать её в одиночестве. Это было почти так же сложно, как и избегать свиданий наедине с Рапскалем. Татс действовал более тонко, пытаясь подловить её. Рапскаль же, после возвращения из Кельсингры, тем же вечером заявился на порог её хижины и со слишком уж многозначительной улыбкой спросил не хочет ли она отправиться на вечернюю прогулку.

Он пришел к двери небольшой хижины, которую она делила с Сильве и формально, с Джерд. Они стали жить втроем почти сразу после того как хранители поселились в деревне. Тимара не могла вспомнить, чтобы это как-то обсуждалось, просто это показалось логичным, что всего три хранителя женского пола разделят жилище.

Харрикан помог им выбрать, которое из полуразрушенных строений назвать своим и потратил не менее нескольких дней, чтобы помочь им сделать его пригодным для жилья. Благодаря Харрикану, камин теперь вытягивал дым из дома, крыша протекала только когда ветер был слишком сильным, а на окнах были ставни. Обстановка была бедной и грубой, но это можно было сказать о любом доме хранителей. От Карсона они получили грубо выделанные оленьи шкуры натянутые на рамы из шестов в качестве кроватей и корявые деревянные приборы для еды. Тимара была одним из лучших охотников, так что у них всегда было мясо, как для еды, так и для обмена с другими хранителями. Тимаре нравилось проводить вечера с Сильве и ещё больше ей нравилось, когда к ним заходил кто-то ещё из хранителей, чтобы разделить тепло очага и поболтать. Поначалу Татс был частым гостем у них, как и Рапскаль.

Джерд провела там несколько ночей, а теперь время от времени возвращалась, чтобы найти что-то среди своих вещей или разделить с ними трапезу, во время которой всегда жаловалась на того мужчину с которым на данный момент водила компанию. Несмотря на свою неприязнь к Джерд, Тимара не могла отрицать странного обаяния обличительных речей про её любовников. Она была шокирована спонтанной сексуальностью Джерд и её темпераментом, тем как она вплетала в разговор интимные подробности и тем как часто она бросала одного хранителя ради другого.

Она прошлась по нескольким хранителям уже не по одному разу. В их маленьком сообществе не было секретом, что Бокстер безнадежно влюблен в неё. Казалось, его единственного она отвергала. Нортель по прихоти её сердца, становился её любовником как минимум трижды, а медноглазый Кейс отличился тем, что буквально вышвырнул её из собственного дома и из постели. Она казалась равно озадаченной и разозленной тем, что это он положил конец их связи. Тимара подозревала, что Кейс был предан своему кузену Бокстеру и не хотел разбивать его сердце.

Но в тот, первый, после их с Рапскалем возвращения из Кельсингры вечер, Джерд конечно же была дома и не скупилась на едкие комментарии. Она позаботилась о том, чтобы напомнить Тимаре, что когда-то он был её любовником, пусть и недолго, как, кстати и Татс. Её присутствие не делало более легкой задачу, мягко объяснить Рапскалю, что она не хочет идти с ним гулять в этот вечер. Ничуть не легче было отказать ему на следующий вечер и на следующий после него. Когда же она сказала ему, что сомневается в правильности своего поступка, и что её страх зачать ребёнка сильнее её желания по отношению к нему, Рапскаль удивил её серьезно кивнув.

— Это проблема. Я возьму это на себя и выясню, как Элдерлинги предотвращали беременность, когда я все разузнаю, я расскажу тебе. И после этого, мы сможем наслаждаться друг другом без страха. — Он сказал это, пока они рука об руку прогуливались по берегу реки всего несколько вечеров назад. Она рассмеялась, как всегда очарованная и взволнованная его ребяческой прямотой в отношении совсем недетских проблем.

— Ты так легко отбрасываешь все правила на которых мы росли? — Спросила она его.

— Эти правила нас больше не касаются. если бы ты вернулась в Кельсингру со мной и провела ещё немного времени у камней памяти, ты поняла бы это.

— Будь осторожен с камнями памяти. — Предостерегла она его.

Это было ещё одно правило из тех, с которыми они выросли. Все дети Дождевых Чащоб знали, что опасно развлекаться заключенными в камнях воспоминаниями. Многие юнцы были потеряны, утонув в воспоминаниях о других временах. Рапскаль отмахнулся от её беспокойства.

— Я говорил тебе. Я использую камни и воспоминания содержащиеся в них по назначению. Некоторые из них, как я теперь понимаю, были уличными украшениями. Другие, особенно расположенные в стенах домов — личные воспоминания, вроде дневников. Ещё есть поэзия, часто она скрыта в статуях как и история. Но должно быть место, где Элдерлинги хранили свою магию и лекарства, и когда я найду это место, я думаю, что найду там то, что нам нужно. Тебя это устраивает?

— Вроде того. — Она решила, что необязательно говорить ему прямо сейчас, что она не уверена, что пустит его в свою постель, даже если будет знать, что это безопасно. Она не была уверена, что сможет объяснить свои сомнения. Как можно объяснить то, чего она сама не понимает. Проще не заговаривать об этом.

И так же проще не обсуждать Рапскаля с Татсом. Она повернулась к нему с полуулыбкой и оправданием. — Я отправляюсь на охоту. Карсон отправил меня сегодня на Уиллоу Ридж.

— Я тоже, — просто ответил Татс. — Карсон хочет чтобы мы охотились парами для безопасности. Не только из-за пардов Элис. Меньше шансов, что мы распугаем добычу друг-друга.

Она молча кивнула. Рано или поздно это должно было случиться. С тех пор как хранители собирались чтобы обсудить, как лучше побудить драконов к полетам, Карсон высказал несколько новых идей. Разделение охотничьей территории для того, чтобы избежать конфликтов и охота с партнером, ради безопасности были из их числа. Сегодня кто-то из хранителей будет охотиться на Лонг Веллей, другие на Хай Шор, а кто-то будет рыбачить. Гряда Уиллоу Ридж тянулась вдоль реки и как видно из названия, почти полностью заросла ивами. Это была отличная местность, чтобы выслеживать оленей и Карсон оставил её для лучших охотников с луками.

Её оружие было здесь и Оружие Татса тоже. Не было причины откладывать поход. После утреннего конфликта, Тимара хотела сбежать. Хоть Синтара и не обратила на неё внимания, возможно даже и не видела её, наблюдавшую со стороны реки, Тимара чувствовала стыд за своего дракона. Ей не хотелось находиться в компании других хранителей и не хотелось слышать то, что они могли говорить о её капризной королеве. А хуже всего было то, что она пыталась найти оправдания Синтариной заносчивости и злобе. Ей хотелось защитить своего дракона. Синтаре почти совсем не было до неё дела. Тимара знала об этом. Почти каждый раз когда ей казалось, что удалось отделить свои чувства от синей королевы, каждый раз, когда она решала что не станет больше заботиться о своем драконе, Синтаре удавалось пробудить её эмоции. Сегодня это был стыд.

Когда Татс зашагал с ней рядом она попыталась отбросить эти мысли. Это была не её вина. Она ничего не сделала, но от этого не становилось легче. Когда они прошли через луг, миновали других хранителей и драконов, она попыталась убедить себя, что ей только кажется, что все пялятся на неё.

Кейс, Бокстер, Нортель и Джерд занимались повседневными делами. Они обходили прикованных к земле драконов, проверяли нет ли присосавшихся паразитов около глаз и ушей, и уговаривали драконов разминать крылья. Арбук сотрудничал в своей милой но глупой манере, а Тиндер нетерпеливо расхаживал ожидая, чтобы на него обратили внимание. С тех пор как начал проявляться его лавандовый цвет, он показал себя щеголем, и некоторые хранители посмеивались над его тщеславием. Элис обрабатывала оленьим жиром свежие царапины, которые Кало нанес Балиперу.

Когда драконы будут приведены в порядок, хранители проследят, чтобы каждый дракон, пусть и чисто формально попробовал взлететь. Только после по этого их покормят. На этом настоял Карсон.

Тимара не завидовала их работе. Из всех драконов только Меркор оставался терпеливым когда был голоден. Спит был самым неприятным, грубым существом с отвратительным характером из всех, кого она встречала. Даже Карсон едва мог сладить с ним. Несносная маленькая Фенте, благодарение Са, могла летать, а вот великолепная, зелено-золотая Верас оставалась прикованной к земле и она была так же злопамятна, как и её хранительница Джерд. Кало, самый крупный из самцов, до смерти хотел летать. Его хранителем был Девви, но сегодня, за многочисленными порезами и царапинами, полученными в схватке с Балипером, ухаживал Бокстер. В схватке, спровоцированной Синтарой. Тимара пошла быстрее. День проведенный за охотой, убийством, и транспортировкой добычи обратно в лагерь, это звучало гораздо лучше, чем день проведенный в разбирательствах с другими хранителями и их драконами.

По крайней мере ей больше не придется разбираться с собственным драконом. Думая о Синтаре она подняла глаза к небу и постаралась не обращать внимания на возникшее чувство заброшенности.

— Тебе её не хватает? — Тихо спросил Татс.

Её почти возмутило, что он так легко может её прочитать. — Да. И она не помогает мне. Иногда она касается моих мыслей, по непонятной мне причине. Внезапно, она в моих мыслях, хвастается, какого огромного медведя убила и как он сражался, но и когтем её не зацепил. Так было пару дней назад. Или она вдруг показывает мне то, что видит: покрытую снегом вершину горы или отражение города в глубокой реке. Что-то настолько прекрасное, что я задыхаюсь. А потом, как сейчас, она просто исчезает и я даже не чувствую, жива ли она ещё.

Она не собиралась рассказывать ему так много. Он сочувственно кивнул, а потом признался: — Я чувствую Фенте постоянно. Это как поток проходящий через моё сознание. Я знаю когда она охотится, когда она ест… как раз как сейчас. Что-то вроде горного козла, ей не нравится вкус его шерсти. — Он нежно улыбнулся причудам своего дракона, а затем он посмотрел на Тимару и его улыбка исчезла. — Прости, я не хотел сыпать соль на твои раны. я не понимаю почему Синтара так плохо с тобой обращается. Она так заносчива, так жестока. Ты хороший хранитель, Тимара. Она всегда хорошо ухожена и накормлена. Ты справляешься лучше чем многие. Я не понимаю, почему она не любит тебя.

Её чувства видимо отразились на лице и он быстро сказал, — Прости. Я всегда говорю тебе что-то не то, даже когда мне кажется, что я констатирую очевидное. Полагаю я не должен был этого говорить.

— Мне кажется, она любит меня, — сказала Тимара натянуто. — Насколько драконы способны любить своих хранителей. Что ж, может «ценит» более подходящее слово. Я знаю, что ей не нравится когда я ухаживаю за другими драконами.

— Это ревность, а не любовь. — Сказал Татс.

Они опасно приблизились к щекотливому вопросу и Тимара ничего не ответила. Вместо этого она ускорила шаг и двинулась по самой крутой тропе к гребню. — Это самая короткая дорога, — объяснила она, хоть он и не возражал. Я хочу забраться как можно выше и охотиться глядя на оленей сверху. Похоже им сложнее заметить меня когда я нахожусь над ними.

— Похоже на план. — Согласился Татс и какое-то время они были заняты лишь карабканьем.

Она была рада помолчать. Утренний воздух был свеж и день был бы холодным, если бы она не двигалась так много при восхождении. Начался дождь и густые ветки ив частично защищали их. Они добрались до вершины гряды и она повела их против течения реки. Увидев звериную тропу которую ещё не исследовала, она двинулась по ней. Не советуясь с Татсом она решила, что если они рассчитывают найти крупную дичь, им нужно пройти дальше чем обычно. Она хотела пройти вдоль хребта, разведывая новые охотничьи территории, как впрочем и принести сегодня домой крупную добычу.

Они молчали с тех пор как начался подъем. Отчасти это было молчание охотников, а отчасти она просто не хотела говорить о сложных вещах. Когда-то молчать с Татсом было комфортно, разделять молчание с другом, с которым не обязательно общаться словами. Ей этого не хватало. Не подумав, она заговорила. — Иногда мне хочется, чтобы мы могли вернуться к тому, что было у нас раньше.

— Раньше чего? — спросил он тихо.

Она подняла одно плечо и обернулась к нему, так как они шли друг за другом по звериной тропе. — До того как мы покинули Трехог. До того как стали хранителями драконов. — До того как он переспал с Джерд. Назад к тому времени, когда романтика и сексуальность были закрыты для неё обычаями Дождевых Чащоб. До того как Татс открыл что желает её и раздразнил её чувства к нему. До того как жизнь так глупо запуталась.

Татс не ответил и на короткое время красота дня захватила её. Свет струился сквозь прорехи в облаках. Черные, мокрые ветви ив образовывали сеть на сером небе. Тут и там, одинокие желтые листья цеплялись за ветки. Под ногами опавшие листья лежали толстым влажным ковром, заглушая их шаги. Ветер стих, он не сможет разнести их запах. Идеальный день для охотников.

— Я уже тогда хотел тебя. В Трехоге. Я просто боялся твоего отца. И был в ужасе из-за твоей матери. А ещё не знал как заговорить об этом с тобой. Тогда это было запрещено.

Она прочистила горло. — Видишь, эту развилку и большое дерево над ней? Если мы залезем на него, у нас будет хороший обзор во всех направлениях и хорошая позиция для стрельбы по всему, что появится на этом пути. Много позиций для точного выстрела для каждого из нас, если понадобится.

— Ясно. Хороший план, — коротко сказал он.

Когти помогли ей легко взобраться наверх. Деревья здесь были так непохожи на деревья её детства, что ей пришлось освоить множество новых приемов. Она зацепилась ногой за ветку и наклонилась, чтобы подать Татсу руку, когда он спросил, — Ты вообще собираешься разговаривать со мной об этом?

Он держал её за руку и смотрел на неё, а его лицо было всего в нескольких дюймах от её. Она почти висела вверх ногами и не могла избежать его взгляда. — А это необходимо? — спросила она жалобно.

Он подтянулся и затем поднялся на на дерево так легко, что она заподозрила, что он мог забраться на него сам, с самого начала. Он устроился на ветке немного выше неё, спиной к стволу, лицом в противоположную сторону, так чтобы видеть другую половину тропы. Какое-то время оба они молча готовили луки и прилаживали стрелы. Они засели. День был тихим, в отдалении шумела река. Она слушала перекличку птиц. — Я хочу этого. — сказал Татс, как будто не было этой паузы. — Мне это нужно. — Добавил он мгновение спустя.

— Почему? — спросила она, хоть и знала ответ.

— Потому что я схожу с ума думая об этом. Так что я просто хочу, чтобы ты сказала мне, просто чтобы я знал, даже если ты думаешь, что это ранит меня. Я не буду злиться… ну, я постараюсь не злиться и постараюсь не показать что разозлился если разозлюсь… но я должен знать, Тимара. Почему ты выбрала Рапскаля а не меня?

— Я не выбирала, — и быстро продолжила, до того как он смог спросить о чем-то. — Возможно тебе это покажется бессмысленным. Это и мне кажется бессмысленным, так что я не могу объяснить это тебе. Мне нравится Рапскаль. Ладно, я люблю Рапскаля так же как и тебя. Как мы могли пройти через все что мы пережили вместе и не полюбить друг-друга? Но той ночью дело было не в том, что я чувствую к Рапскалю. Я не остановилась подумать, «а не хочется ли мне больше сделать это с Татсом?» Дело было в том, что я чувствую к себе. К тому чтобы быть собой, неожиданно, это стало тем что я могла бы сделать если бы захотела. И я захотела.

Он немного помолчал, а потом сказал мрачно, — Ты была права, я вообще не вижу в этом смысла.

Она надеялась, что он оставит все как есть, но он спросил, — Так что, это значит, что когда ты была со мной ты не хотела делать этого со мной?

— Ты знаешь что я хотела тебя, — сказала она громко. — Ты должен знать, как трудно было признаться в этом тебе и себе самой.

— Но потом ты решила сказать «да» Рапскалю. — он был непреклонен.

Она попыталась найти слова, которые заставили бы его понять. Было кое-что.

— Мне кажется я сказала «да» себе самой, и так случилось, что Рапскаль оказался тем человеком, что был рядом со мной в тот момент. Не слишком хорошо звучит, да? Но так все и есть и такова правда.

— Я просто хотел… его голос затих. Затем он откашлялся и заставил себя продолжить, — Я просто хотел чтобы это был я. Чтобы ты дождалась меня, чтобы я стал у тебя первым.

Она не хотела знать почему, и не смотря на это, должна была спросить. — Почему?

— Потому что это стало бы чем-то особенным, чем-то, о чем мы могли бы вспоминать до конца наших дней.

Его голос стал хриплым и сентиментальным, но вместо того, чтобы растрогать её, это её разозлило. Её голос прозвучал высоко и горько, словно яд. — Как ты ждал своего первого раза чтобы быть со мной?

Он наклонился вперед и повернулся чтобы посмотреть на неё. Она почувствовала что он двигается, но не повернулась, чтобы встретить его взгляд. — Не могу поверить, что это до сих пор беспокоит тебя, Тимара. Мы знаем друг друга так давно и ты должна бы знать, что всегда значила для меня больше чем Джерд когда-либо. Да, это случилось между нами и я не горжусь этим. Это была ошибка. Я признаю это, это огромная ошибка, это было глупо и, ну понимаешь, она была там и предлагала это мне, и ты знаешь, я просто думал, что для мужчин это по-другому. Ты поэтому пошла с Рапскалем? Потому что ревновала? В этом вообще нет смысла, знаешь? Ведь он тоже был с Джерд.

— Я не ревную, — сказала она. И это была правда. Ревность прогорела, но воспоминание о боли осталось. — Я признаю, что было время когда это и правда беспокоило меня. Потому что мне казалось, что между нами было что-то особенное. И потому что, если честно, Джерд ткнула мне это в лицо. Она представила все так, что если бы я была с тобой, это было бы словно я подбираю за ней объедки.

— Объедки. — его голос прозвучал бесстрастно. — Так ты обо мне думаешь? Что-то что она выбросила, так что я никогда не буду достаточно хорош для тебя.

В его голосе начинала звучать злость. Что ж, она тоже начинала сердиться. Он хотел чтобы она сказала ему правду, обещал, что не разозлится, но было очевидно, что сейчас он ищет повод, чтобы показать ей всю злость, которую испытывал так долго. делая невозможным признание, что с тех пор как это произошло у неё были сожаления о том, что это был Рапскаль а не он. Татс в её жизни был реальным и надежным, он был человеком на которого она могла положиться как на партнера. Рапскаль был ветреным и необычным, экзотичным и интригующим, а иногда опасно странным. — Все равно, что сравнивать хлеб с грибами, — сказала она.

— Что? Оттого что он перенес вес хрустнула ветка. Послышался отдаленный крик.

— Тихо! Слушай!

Звук повторился. Не крик. Во всяком случае, не человеческий крик, и не выражение боли. Проявление волнения, призыв. Волоски на её шее и руках встали дыбом. Звук повторился, более длинный вой, то более громкий, то более тихий. Когда он стал затихать, ему ответил ещё один голос, а потом ещё. Она крепче сжала лук, и плотнее прижалась к стволу дерева. Звуки приближались. И ещё стал слышен стук копыт.

Татс передвинулся вокруг ствола, и оказался над ней, глядя в том же направлении. Она почти ощущала топот копыт, очень большое животное двигалось в их сторону. Нет. Двое, может быть трое? Она нагнулась, обхватила ветку и посмотрела вдоль тропы.

Это были не лоси, но похоже были того же вида. Безрогие, с мясистыми плечами, в холке, выше чем Карсон. Они неслись вырывая копытами куски дерна. Они были слишком велики для этой тропы, они бежали по ней потому что их преследовали. Низкие ветви хлестали их и ломались когда они пробегали мимо. Кроваво красные ноздри первого животного были расширены. Клочья пены срывались с его губ на бегу. Животные позади него обезумели. на бегу они распространяли волны ужаса и запах их страха разлился по лесу когда они пробежали мимо. Ни она ни Татс даже не подняли свои стрелы, с недовольством осознала Тимара.

— Что это было?.. — Начал Татс, но тут снова раздался и затих длинный вой. Другой ответил ему и теперь уже не в отдалении, а рядом.

Тимара слышала о волках. Они не водились в Дождевых Чащобах, но даже несмотря на это, в старых сказках, которые о них все ещё рассказывали, волки были иссиня-черными хищниками, заставлявшими людей дрожать от страха по ночам. Как она поняла теперь, её воображения не хватило, чтобы верно представить их. Это были огромные создания, с красными языками и белыми зубами, лохматые и счастливые в своей жажде крови. Они растянулись вдоль тропы, пять, шесть, восемь из них, они бежали на предельной скорости и в то же время умудрялись подавать голос. Это был не вой, но торжествующие крики, призывные вопли, сообщавшие о том, что все это мясо скоро будет принадлежать им.

Когда ветви деревьев скрыли их из виду, а их охотничьи вопли начали стихать вдали, Татс перебрался к ней, а затем, со стуком спрыгнул на землю. Она вздохнула и покачала головой. Он был прав. После всего этого шума, никакая дичь не объявится в зоне их досягаемости. Она последовала за ним вниз и раздраженно сказала: — Ты идешь не в ту сторону.

— Нет, я должен это увидеть. — Татс продолжил движение и перешел на бег, следуя той же тропой, что лоси и волки.

— Не глупи! Они с радостью разорвут на части и тебя вместе с теми лосями или кто это был!

Он не услышал её или ему было все равно. Она постояла немного, пытаясь понять что сильнее: злость или страх. Потом она последовала за ним. — ТАТС! — Её не волновало, насколько громко она закричала. Все равно здесь уже не осталось дичи. — «Карсон велел нам охотиться в парах! Эти волки… как раз от такихситуаций он нас и предостерегал!»

Его не было видно и на мгновение она замерла в нерешительности. Можно было вернуться и рассказать Карсону и остальным, что случилось. Если Татс вернется, будет похоже, что она наябедничала, как ребёнок. Если нет — она просто оставит его умирать в одиночестве. Зубы сжались, она закинула лук на спину, зажала стрелу в руке, как колющее оружие. Она подвернула тунику, закрепила её ремнем и пустилась бежать.

Дети Дождевых Чащоб, выраставшие на деревьях не слишком часто практиковались в беге. Она стала бегать намного лучше, с тех пор как поселилась здесь, но бег все ещё казался ей почти опасным. Как можно бежать и одновременно следить за тем что происходит вокруг? Как можно что-то услышать, когда сердце скачет где-то на уровне глаз, или что-то учуять, если тяжело дышишь через рот.

Звериная тропа извивалась вдоль хребта, избегая густых кустов и проходя сквозь рощи деревьев. Как выяснилось, Татс был сильным и быстрым бегуном. Она даже не видела его какое-то время и следовала по растоптанной огромными лосями тропе.

Когда тропа покинула хребет и свернула к более крутому склону в сторону реки, она впервые увидела его. Татс бежал, лук зажат в руке, голова опущена, свободная рука двигается в такт бега. Она подняла глаза и не увидела охотников, но увидела колышущиеся кусты, показавшие куда убежали животные. До неё донесся возбужденный скулеж волков и отчасти передал ей их неистовство. Она пустила подбородок, плотнее прижала крылья к спине и побежала, делая длинные скачки, так как склон по которому следовала тропа становился все круче. — Татс! — Задыхаясь, тихо позвала она снова. Тропа неожиданно вильнула, снова повернув к вершине холма. Она скрипнула зубами и побежала дальше.

Подняв голову, она увидела впереди Татса. Он остановился на гребне холма. — Татс! — Закричала она и на этот раз увидела, что он обернулся. Он ждал и как ей не хотелось замедлить темп или вообще перейти на шаг и отдышаться, она пустилась бегом вверх по склону.

Она добралась до него, неспособная ни дышать, ни говорить. Татс стоял и смотрел вниз, на склон холма раскинувшийся перед ними.

Охота продолжалась без них. Должно быть лоси и их преследователи перепрыгнули через особенно крутой участок склона перед ними. Весь холм был покрыт следами копыт и изрытой землей. Под ними остатки дороги Элдерлингов какое-то время шли параллельно звериной тропе, а затем сворачивали к реке. С высоты Тимара могла видеть, что дорога вела к развалинам моста, где резко оканчивалась обломками дерева и грудами камней. Когда-то мост пересекал реку, что сейчас казалось невозможным: она могла разглядеть, что другой конец моста на дальней стороне реки тоже поврежден.

Далеко внизу, у источенных арок моста, пенились и бурлили воды реки. На ближнем берегу дорога, которая когда-то вела на мост, была сильно повреждена. Деревья разрослись, покрытие потрескалось и обвалилось там, где река подмыла берег. От дороги, которая должна была вести к их деревне, не осталась и следа. Давным давно, река вышла из берегов, смыла её, и отошла обратно, уступив место поросшему травой лугу.

— Они загнали их в угол. — Заметил Татс. — Волки похоже знают эту местность, они гонят их прямо в тупик.

Он был прав. Сначала она увидела бегущих животных, а затем скрытых деревьями волков позади них. Она обернулась на Татса, чтобы обнаружить, что он спускается по крутому склону. Сначала он пытался спускаться прижавшись к земле, а потом просто сел и начал скользить. Он скрылся из глаз в жестких кустах, покрывавших склон внизу.

— Ты что, ДУРАК?! — Зло закричала она, а потом, чувствуя себя ещё большей дурой, последовала за ним. После его спуска появились оползни, а дождь сделал землю скользкой. Она пыталась идти, но в конце концов упала на бедро и проехала остаток пути, врезавшись в в финале в кочку и ежевичные кусты. Он ждал её внизу.

— Тише! — успокоил он её и протянул руку. Неохотно она подала руку и позволила поднять себя на ноги. Они вскарабкались на короткий откос и вдруг оказались на открытом пространстве старой дороги.

Теперь ничто не мешало им рассмотреть драму развернувшуюся перед ними. Волки загоняли лосей. Декоративные стены из камня, обрамлявшие проход к мосту, вели животных в тупик. Лось бежавший впереди остальных уже понял свою ошибку. Он достиг края обрушенного моста и беспокойно метался, вытягивая массивную голову вперед и назад, в поисках безопасного спуска. Такого спуска не было. Далеко внизу бушевал поток воды.

Одно из оставшихся животных сильно хромало и отстало. Второе все ещё бежало, судя по всему не подозревая, что их загнали к обрыву. Они видели что стая волков поднялась на мост. В отличие от своих жертв они не сомневались и не снизили скорость.

Отставшее животное было схвачено. Оно издало лишь один протестующий вопль и было побеждено. Челюсти одного из волков сомкнулись на его глотке, двое других вцепились в задние ноги. Четвертый повис на его плече и лось упал, и умер как только другой волк добрался до его брюха. Все было кончено, длинные ноги беспомощно подергивались, а потом исчезли из вида под телами нападавших.

Второй лось, испуганный воплем умирающего животного рванулся вперед. Ничего не понимающий или ослепленный паникой он добежал до края моста и прыгнул.

Первый лось, самый крупный из всех повернулся к своим преследователям. Теперь их было только трое, так как остальная часть стаи была увлечена животным, которое уже было повалено. Огромный лось наклонил голову, угрожая им несуществующими рогами и застыл в ожидании. Когда подкрался первый волк, он развернулся и взбрыкнул задними ногами, удар достиг своей цели, но второй волк бросился вперед, пробрался под него и вонзил яростные клыки ему в живот.

Зверь неловко подпрыгнул, но не смог сбросить волка и пока он пытался вырваться, последний волк добрался до его глотки. Между тем, первый волк поднялся на лапы. Тимара удивилась когда он взвился с земли, вспрыгнул на спину лося и вцепился ему в шею, сразу за головой. Огромный лось сделал ещё два шага, а затем его передние ноги подкосились. Он умирал тихо, пытаясь уйти даже когда его задние ноги отказали. Когда он упал, Татс наконец-то выдохнул.

Тимара поняла что все ещё держит его за руку. — Нам пора уходить отсюда, — сказала она тихо. — Если они обернутся, между ними и нами ничего нет. И здесь нет места чтобы укрыться, где мы могли бы оказаться раньше них.

Татс не мог отвести взгляд от картины развернувшейся перед ним. — Они едят и не заинтересуются нами. — Вдруг он поднял глаза к небу. — Если останутся целы. — Добавил он.

Синтара упала на них словно синяя молния, разбив тесную группу волков, рвущих на части первое животное. Сила её удара отбросила тушу и волков по настилу моста прочь от каменной стены. Она скользила за ними, её задние когти крепко вцепились в тушу, а передние, на ходу рвали волков. Когда все они врезались в стену она сжала одного из волков челюстями и подняла его в воздух. Остальные, скуля от боли валялись позади неё. Никто из них больше не будет охотиться.

Немного отставшая от неё Фенте упала на вторую тушу и трех волков убивших её. Её удар уже не был неожиданностью. Один волк катился к концу моста и её атака отправила тушу вслед за ним. Второй умер с воплями, в то время как третий скуля от страха убегал в ту сторону откуда они пришли.

— Татс! — Тимара выкрикнула предостережение когда животное двинулось в их сторону, но в тот же момент, одной рукой он спрятал её себе за спину, а второй размахивал луком, словно палкой. Приближавшаяся тварь словно росла на глазах, пока она не осознала, что она и вправду была так велика. Если бы она встала на задние ноги, то оказалась бы выше Татаса. Пасть распахнута, красный язык болтается, она бежала прямо на них. Тимара набрала воздуха собираясь закричать, но сдержалась, так как перепуганный волк обежал их, вскарабкался на крутой склон, и растворился в кустах.

С запозданием она поняла что крепко вцепилась в тунику Татса. Она поняла это, когда он повернулся и обнял её. Какое-то время они стояли обнимая друг-друга, обоих трясло. Она подняла голову и посмотрела через его плечо. — Его больше нет, — сказала она глупо.

— Я знаю, — ответил он, но не отпустил её. Чуть позже он тихо сказал, — Мне жаль что я переспал с Джерд. Жаль по разным причинам, но больше всего оттого что это причинило боль тебе. Что из-за этого нам с тобой труднее… — Он не стал заканчивать предложение.

Она вздохнула. Она знала что он хочет услышать и знала, что не сможет этого сказать. Она не жалела что была с Рапскалем. Она не думала что это ошибка. Она хотела бы принять это решении более спокойно, но обнаружила, что не может сказать Татсу что сожалеет о том, что сделала. Она подобрала другие слова: — То, что было у вас с Джерд не имеет для меня значения сейчас. Сначала я злилась из-за того, как узнала об этом, и как глупо себя чувствовала. Потом я злилась из-за того что Джерд заставила меня почувствовать. Но это не то, на что ты мог повлиять или…

— Конечно! Мы были так глупы!

Она отступила, чтобы прямо посмотреть в его лицо. Но он смотрел не на неё, а мимо, на разрушенный мост. Она попыталась понять, что отвлекло его. Синтара все ещё была там, доедала туши лося и волков. Фенте не было, как и убитого волка, который стал единственной добычей в её нападении. Похоже она съела его и улетела. Пока она наблюдала, Фенте внезапно появилась на виду, она взлетала над обрушенным концом моста. Изящная зеленая драконица ровно взмахивала крыльями, двигаясь через реку и поднимаясь все выше. На середине пути она резко сложила крылья и поднялась на воздушном потоке, набирая высоту по ходу движения.

— Почему мы глупы? — допытывалась Тимара, опасаясь его ответа.

Он удивил её воскликнув, — Вот что нужно было драконам все время. Стартовая платформа. Я уверен, что половина из них сможет сегодня перебраться на ту сторону, если начнут отсюда. По крайней мере, даже если они упадут в воду, они подберутся достаточно близко, чтобы выбраться на другой берег. Сейчас все они понемногу летают. Если они смогут перебраться, погреться в ваннах, есть шанс, что они смогут взлететь с того конца моста, и у них будут лучшие возможности для полета. И для охоты.

Она тщательно обдумала это, прикинула длину остатков моста, и вспомнила что делали драконы. — Может сработать, — согласилась она.

— Я знаю! — он обхватил её руками, поднял к своей груди и закружил. Отпустив, он поцеловал её, неожиданным крепким поцелуем, прижавшим её губы к зубам и бросившим её тело в жар. Потом, ещё до того как она успела среагировать или ответить на его поцелуй, он отпустил её, отступил и поднял лук, который отбросил обнимая её. — Пойдем. Таки новости важнее чем мясо.

Она закрыла рот. Неожиданность поцелуя и уверенность Татса, что между ними только что все изменилось лишили её возможности дышать. Ей стоило побежать за ним, обнять и поцеловать как следует. Её колотящееся сердце всколыхнуло сотню вопросов гремевших в её голове, но вдруг, ей расхотелось задавать их. Пусть так и будет. Она глубоко вздохнула и заставила себя успокоиться. Дать себе время подумать, прежде чем они скажут друг-другу что-то ещё. Она подобрала подходящие слова.

— Ты прав, нам пора идти. — Согласилась она, но задержалась посмотреть как Синтара ест. Синяя драконица выросла, как и её аппетит. Когтистой лапой она прижала тушу лося, склонила голову и оторвала заднюю часть от туши. Когда она откинула голову назад, чтобы глотнуть её сверкающий взгляд коснулся Тимары. Мгновение она смотрела на неё с пастью заполненной мясом, а потом продолжила проталкивать ногу в свой желудок. Её острые дальние зубы разрывали плоть и крошили кость, пока она не подбросила искореженный кусок в воздух и не поймала снова, затем она откинула голову чтобы проглотить.

— Синтара, — прошептала Тимара в спокойный зимний воздух. Она почувствовала кратчайшее прикосновение подтверждения. Затем она повернулась туда, где ждал её Татс и они направились к деревне.

— Это не то что ты мне обещал. — хорошо одетый человек злобно кружил вокруг парня, державшего цепь, пристегнутую к наручникам на запястьях Сельдена. Ветер от воды путался в дорогом тяжелом плаще и трепал его редеющие волосы. — Я не могу показать это герцогу. Тощий, кашляющий урод! Ты обещал мне человека-дракона. Ты говорил, что это потомок женщины и дракона!

Другой человек смотрел на него бледно-голубыми глазами, холодными от ярости. Сельден провел оценку механически, пытаясь разжечь свой интерес. Его вырвали из сна, больше похожего на оцепенение, протащили с нижней палубы по двум деревянным лестницам, через верхнюю палубу и вниз, в разбитый док. Они позволили ему сохранить грязное одеяло потому что он крепко вцепился в него, когда его разбудили и никто не захотел прикасаться к нему, чтобы забрать. Он не винил их. Он знал что от него воняет. Его кожа пропиталась давно высохшим соленым потом. Его волосы свисали ниже плеч спутанными лохмами. Он был голоден, хотел пить и замёрз. А теперь его ещё и продавали, словно грязную, мохнатую мартышку, привезенную из дальних странствий.

Все вокруг него: выгружавшиеся грузы, совершавшиеся сделки, запах кофе, доносившийся откуда-то, голоса, кричавшие что-то на калсидийском у него за спиной, не слишком отличалось от того, что происходило в доках Удачного, когда приходил корабль. Здесь была такая же атмосфера срочности во время разгрузки товара с палубы на причал для того, чтобы на тачках отправить груз на склады. Или продать прямо на месте, самым нетерпеливым покупателям.

Его покупатель не выглядел таким уж нетерпеливым. Недовольство явно было написано на его лице. Он все ещё стоял прямо, но годы уже начали ослаблять плоть на его костях. Возможно, когда-то он был воином, но его мускулы ослабли а живот покрылся жиром. На его пальцах были кольца, а на шее массивная серебряная цепь. Раньше возможно его сила была в его теле, сейчас он проявлял её в богатстве одежды и абсолютной уверенности, что никто не захочет разозлить его.

Очевидно, человек, который продавал Сельдена был с этим согласен. Он сутулился во время разговора, опускал голову и глаза и почти умолял о снисхождении.

— Это он и есть! Он настоящий человек-дракон, как я и обещал. Разве ты не получил то, что я послал тебе, кусок его плоти? Ты должен был видеть чешую на нем. Только посмотри! — Человек повернулся и резко сдернул одеяло, бывшее единственным одеянием Сельдена. Резкий ветер радостно накинулся на незащищенную плоть Сельдена. — Вон, ты видишь? Видишь? Он покрыт чешуей с ног до головы. Ты только посмотри на его руки и ноги! Ты когда-нибудь видел такие руки у человека? Он настоящий, я клянусь тебе, господин. Мы только-что с корабля, канцлер Эллик. Это было долгий путь. Его надо помыть и откормить немного, да, но когда он выздоровеет, ты увидишь, что он, все что тебе нужно и даже больше!

Канцлер Эллик окинул Сельдена взглядом, словно покупал свинью на убой. — Я вижу, что он порезан и избит с ног до головы. Не совсем то состояние в котором я рассчитывал найти очень дорогую покупку.

— Это он сам, — возразил торговец. — У него плохой характер. Он дважды нападал на тех кто о нем заботился. Во второй раз человеку пришлось побить его, чтобы не бояться нападения каждый раз принося еду. Он может быть злобным, ну так это дракон в нем, ведь верно? Обычный человек знал бы, что бессмысленно начинать драку, если ты прикован цепью. Так что это ещё одно доказательство для тебя. Он полудракон.

Нет, — прохрипел Сельден. Ему было трудно стоять. Земля под ногами была твердой, он знал это, но чувство качки не проходило. Он слишком долго прожил в плену на корабле. Серый утренний свет казался ему слишком ярким, а день слишком холодным. Он помнил нападение на стражника и то, зачем он это сделал. Он хотел вынудить его убить себя. Он не преуспел, и человек избивавший его получил огромное удовольствие причинив столько боли, сколько смог не нанося серьезных увечий. Два дня он едва мог двигаться.

Сельден потянулся, выдернул свое одеяло и прижал его к груди. Торговец вскрикнул и отшатнулся от него. Сельден отодвинулся насколько позволяла цепь. Он хотел снова накинуть одеяло на плечи, но боялся что упадет если попытается. Он так ослаб. Так болен. Он посмотрел на людей следивших за ним, пытаясь заставить свой усталый мозг собраться с мыслями. Он был не в форме чтобы бросить вызов кому-то из них. Кому он предпочел бы принадлежать? Он сделал выбор и сказал не то что собирался вначале.

Он попытался откашляться, а потом прокаркал свои слова. — Я не похож на себя сейчас. Мне нужна еда и теплая одежда, и сон. — Он пытался найти простые темы, которые могли вызвать сочувствие у любого человека. — Мой отец не был драконом. Он был из Калсиды, ваш земляк. Он был капитаном корабля. Его звали Кайл Хэйвен. Он родился в рыбачьем городке, в Шелпорте. — Он оглянулся, в отчаянной надежде задавая вопрос, — Это не Шелпорт? Мы не в Шелпорте? Здесь кто-нибудь мог бы вспомнить его. Мне говорили, что я очень на него похож.

Гнев полыхнул в глазах богача. — Он говорит? Ты не предупреждал меня об этом!

Торговец облизнул губы. Похоже он не ожидал что это станет проблемой. Он заговорил быстро, его голос срывался на хныканье. — Он человек-дракон, мой господин. Он говорит и он ходит как человек, а тело его от дракона. И он лжёт как дракон, всем известно, что драконы полны лжи и подлости.

— Тело дракона! — Презрение переполняло голос и глаза канцлера, когда он оценивал Сельдена. — Ящерицы, может быть. Или голодной змеи.

Сельден хотел снова заговорить, но выбрал молчание. Лучше не злить этого человека. И лучше приберечь силы для того, что бы ни последовало дальше. Он решил, что его шансы выжить будут выше, если его продадут придворному, чем если он останется у торговца. Кто знает, куда он решит продать его дальше, или кому? Это была Калсида и он считался рабом. Он уже испытал, какой суровой может быть судьба раба. Он уже изведал унижение и боль того, кто является чьей-то собственностью, тела на продажу. Грязные воспоминания ворвались в его мысли, словно гной прорвавшийся из абсцесса. Он оттолкнул их, вместо них сфокусировавшись на чувствах которые они за собой повлекли.

Он уцепился за свою ярость, опасаясь что на смену придет смирение. Я не умру здесь, пообещал он себе. Он погрузился глубоко в себя, призывая силу в свои мышцы. Он заставил себя встать ровнее, заставил дрожь уняться. Он поморгал слезящимися глазами, очистил их и сфокусировал взгляд на богатом человеке. Канцлер Эллик. Значит влиятельный человек. Он позволил своей ярости полыхать во взгляде. Купи меня. Он не говорил вслух, но направлял свою мысль человеку. Его спокойствие росло.

— Да, — сказал канцлер Эллик, как если бы Сельден сказал свои слова вслух и на мгновение тот осмелился подумать, что у него осталась какая-то сила, чтобы повлиять на свою жизнь.

Но потом канцлер перевел взгляд на торговца. — Да, я буду уважать нашу сделку. Если слово «уважение» можно применить к той хитрости, что ты замыслил против меня! Я куплю твоего «человека-дракона». Но за половину оговоренной цены. Можешь считать, что тебе повезло, получить хоть это.

Сельден скорее почувствовал, чем увидел подавленную ненависть в опущенных глазах торговца. Но ответ его прозвучал мягко. Он протянул канцлеру конец цепи Сельдена. — Конечно, мой господин. Раб твой.

Канцлер Эллик не пошевелился чтобы принять его. Он посмотрел через плечо и подошел слуга. Он был худой и мускулистый, одетый в чистую, хорошо сшитую одежду. Значит, домашний слуга. Недовольство полученным заданием ясно читалось на его лице. Канцлеру было все-равно. Он пролаял приказ: — Отведи его ко мне. Убедись, чтобы его привели в порядок.

Слуга поклонился и резко дернул за цепь. — Идем, раб. — Обратился он к Сельдену на общем языке, затем повернулся и быстро пошел прочь, даже не обернувшись посмотреть, как Сельден идет пошатываясь и подпрыгивая, чтобы не отстать от него.

И снова его судьба переменилась.

^{25-й день месяца Рыбы. Год 7-й Независимого Альянса Торговцев.}

^{От Реялла, исполняющего обязанности Хранителя птиц, Удачный.}

^{Детози, Хранителю птиц, Трехог.}

В приложении объявление о награде за любую новую информацию о судьбе Седрика Мельдара или Элис Кинкаррон Финбок, членов экспедиции Смоляного. Пожалуйста, размножьте приложенное сообщение и поместите его на видных местах в Трехоге, Кассарике и меньших поселениях Дождевых Чащоб.

Детози, Хранителю птиц, горячие поздравления от её племянника и объяснения по поводу этой новой упаковки для сообщений. Я напишу это разъяснение на внутреннем конверте из ткани, а после зашью его в закрытом виде и целиком окуну в воск. Внутри запечатанная воском трубка из полой кости, а внутри ещё одна трубка из металла. Главенство гильдии утверждает что это не перегрузит птиц, но у меня и многих других хранителей есть возражения, особенно относительно небольших птиц. Очевидно, что-то должно быть сделано, чтобы восстановить доверие к сохранению конфиденциальности отправляемых и получаемых сообщений, но мне кажется, что эта мера скорее наказывает птиц, чем искореняет коррупцию в рядах хранителей. Вы с Эреком могли бы добавить свои голоса к высказанному мнению об этой новой упаковке для сообщений?

Глава 4

ВСТУПЛЕНИЕ В ПЕРЕГОВОРЫ

— Кто бы мог подумать, что такая унылая дыра может пахнуть ещё хуже, чем выглядеть? — заметил Реддинг с угрюмым сарказмом.

— Помолчи, — приказал Гест, проталкиваясь мимо него в маленькую комнату. Помещение опасно зашаталось под ногами, когда он вошел. Это была не гостиничная комната: в Кассарике не было пристойных гостиниц, только притоны и таверны, где постоялец мог доплатить, чтобы переночевать на скамье, и съемное жилье вроде этого — комнаты размером с птичью клетку, сдаваемые внаем семьями рабочих для получения дополнительного дохода. Женщина, которая взяла у них деньги, была кем-то вроде портнихи. Она заверила их, что им очень повезло найти ночлег так поздно. Гест постарался не зарычать на неё, когда она, взяв с них заоблачную плату, отправила своего сына проводить их в маленькую не запирающуюся комнату, которая раскачивалась на ветру в нескольких ветках от её собственной.

Пока они преодолевали путь к своему жилищу по становившейся все более узкой ветви, Реддинг цеплялся за нелепую завязанную узлами веревку, которая играла роль перил. Но не Гест. Он бы скорее прыгнул вниз и разбился насмерть в зарослях леса, чем предстал в столь жалком виде. Однако Реддингу были чужды подобные условности. На каждом шагу по мокром у от дождя мосту он ныл, бормотал и хихикал от страха, вызывая у Геста жгучее желание столкнуть его с ветви и пройти мимо.

Он осмотрел комнату и застонал. Придется довольствоваться тем, что есть. Кровать была маленькой, глиняный очаг не чищен, к тому же, Гест сомневался, что белье на соломенном тюфяке, стоявшем в углу, побывало в стирке после того, как им воспользовался последний постоялец. Его это не слишком волновало. В Трехоге его ждал превосходный гостиничный номер. Гест намеревался покончить с делами калсидийца здесь как можно быстрее, после чего он, без сомнений, сможет подкупить какого-нибудь речника, чтобы тот отвез его обратно в Трехог этим же вечером. А там уже он сможет заняться собственным делами — приступить к поискам своей блудной жены. Конечно, она отправилась в путь из Кассарика, но он не видел причин, почему бы ему не вести поиски из удобного номера в Трехоге. В конце концов, именно для этого и существовали посыльные: чтобы их отправляли задавать вопросы и доставлять сообщения в неприятные места.

Гест стиснул зубы от гнева, осознав, что именно так калсидиец использует его самого: это он был у него на побегушках, это его отправили в неприятное место передать неприятное послание. Что ж, нужно это сделать, только так он сможет вернуться к собственной жизни.

Комната была нужна ему только затем, чтобы обеспечить конфиденциальность предстоящей встречи. В Удачном калсидийский негодяй снова и снова подчеркивал, что Гест должен быть более, чем осторожен на этих встречах, и что «послание» должно быть доставлено тайно. Процесс организации встречи был абсолютно нелеп, так как включал огромное количество этапов: нужно было оставить записку в гостинице в Трехоге, дождаться ответа, а потом покорно посетить в том же Трехоге работника определенного подъемника, чтобы узнать, где снять комнату здесь, в Кассарике. Гест полагал, что у этого малого хватит здравого смысла, чтобы выбрать подобающее место, но вместо этого его направили сюда. Ему повезло лишь в том, что по случайному стечению обстоятельств водонепроницаемая лодка отправлялась в Кассарик в тот же день, так что ему не пришлось полностью освобождать свою каюту.

Гест положил свой небольшой сверток и наблюдал как Реддинг опускает большой сундук на пол. Его попутчик распрямился со стоном мученика. — Ну что ж, вот мы и прибыли. Что теперь? Ты готов рассказать мне больше об этом загадочном деловом партнере и причинах, по которым ему требуется абсолютная секретность?

Гест не хотел открывать Реддингу слишком многое о своих планах. Он объяснил, что эта поездка торговая, с неприятной дополнительной миссией, разрешить ситуацию с его пропавшей женой. Он не упоминал имени Седрика, Реддинг испытывал необъяснимую ревность к нему. Не было смысла провоцировать его сейчас, лучше приберечь это до момента, когда подобная вспышка развлечет его или будет ему на руку. Ревность словно пришпоривала Реддинга в его стараниях быть интересным.

Он ни словом не обмолвился о калсидийском мерзавце, позволив Реддингу считать, что все их тайные послания и странные встречи касаются торговли чрезвычайно ценными изделиями Элдерлингов. Таинственность волновала Реддинга, Гест же получал удовольствие, пресекая его попытки приставать с расспросами. Также он не упомянул о той вероятности, что, если его план увенчается успехом, то он обеспечит себе весьма серьезные права на Кельсингру. Нет смысла чересчур подогревать жадность этого маленького человека. Он раскроет карты в нужный момент, создав легенду о своем мастерстве Торговца, которую Реддинг будет рассказывать на каждом углу в Удачном.

С тех пор, как Гест прибыл в Дождевые Чащобы, каждая услышанная им новость, убеждала его в том, что права на Кельсингру означают богатство, которое невозможно себе представить. Трехог гудел слухами о визите Лефтрина и его поспешном отъезде. Ходили слухи, что он вступил в союз с семьей Хупрусов; не вызывало сомнений, что капитан Смоляного свободно пользовался их кредитом, чтобы пополнить запасы своего корабля. Лефтрин предъявил Совету обвинения в измене и нарушении условий договора, а потом сбежал из Кассарика не получив своих денег. В этом не было смысла. Если только он не рассчитывал получить от следующего путешествия вверх по реке такую прибыль, что плата Совета больше не имела для него значения. Тогда все вставало на свои места.

Большинство судов, которые пытались преследовать Смоляного, уже вернулись, и только один корабль — копия того, на котором прибыл Гест — все ещё отсутствовал. «Затонул или все ещё в погоне», — размышлял он. Если тот корабль смог преодолеть путь по реке и выдержать его, то сможет и судно, на котором приплыл он. Гест задумался во сколько ему обойдется найм корабля для путешествия в Кельсингру. В Удачном капитан корабля был угрюм и скрытен, как будто не хотел продавать Гесту билет до Трехога. Ему пришлось притащить Реддинга на борт в последний момент: капитану уже настолько не терпелось отчалить, что Гесту удалось уладить вопрос об ещё одном пассажире. Возможно, капитан не расположен продолжить путешествие вверх по реке. Но частенько капитан судна не является его владельцем. Возможно, у владельцев хватит духа рискнуть и отправить судно в плавание, если он предложит одну десятую доли от богатств города, которые он в конечном счете получит от этой поездки.

До сих пор он никому не сказал о своих притязаниях. Лишь два Торговца осмелились спросить его, не связан ли его приезд в Дождевые Чащобы с исчезновением жены. Он испепелил их взглядом. Не стоило говорить ничего, что могло бы побудить кого-то разнюхивать о состоянии, которое по праву принадлежало ему. Потом он выкинул все это из головы. Хоть ему и хотелось отвлечься от текущих дел, он понимал, что их необходимо закончить до того, как заниматься собственными. Закончить их и отвязаться от проклятого Калсидийца.

— Что ж, теперь подождем, — объявил он, осторожно усаживаясь на единственный стул в комнате, представляющий собой затейливую конструкцию из переплетенных сухих лиан. Довольно плоская подушка была единственной защитой для его ягодиц, а холщовый чехол на спинке и вовсе не добавлял удобства. Но он хотя бы смог дать отдых ногам после бесконечной лестницы. Реддинг тщетно осмотрел комнату в поисках другого стула и со вздохом примостился на край низкой кровати, от чего его колени неудобно задрались вверх. Он положил на них руки и подался вперед с раздраженным видом.

— Подождем чего?

— Ну, я должен был сказать, что подожду я. Боюсь, моя первая встреча пройдет в условиях полной секретности. Если все пойдет хорошо, то скоро придет человек для которого ты оставил записку у Дроста, владельца таверны «Лягушка и весло» в Трехоге. Я кое-что передам ему. А ты, дорогой друг, тем временем, пойди, развлекись. Когда с делами будет покончено, я попрошу нашу хозяйку отправить своего мальчишку за тобой.

Реддинг выпрямился и в его глазах блеснула ярость. — Развлечься? В этой обезьяньей деревне? Где, я тебя спрашиваю? Темнеет, ветки деревьев, которые они называют дорожками, становятся скользкими, а ты предлагаешь мне уйти и шляться одному? Как ты пошлешь мальчишку, если не будешь знать где я? Гест, правда, это уже слишком! Мы вместе отправились в эту смехотворную поездку, и до сих пор я все делал по-твоему: лазал по деревьям, оставлял секретные записки в грязных тавернах и даже таскал для тебя этот сундук, словно я какой-то древесный ишак! Я голоден, насквозь промок и промерз до костей, а ты хочешь, чтобы я снова пошел наружу, в эту проклятую погоду?

Он поднялся на ноги и попытался гневно обойти комнату. Он больше походил на собаку, вертящуюся перед тем, как улечься спать. От его движения комната закачалась. Он замер, потрясенный и злой. Гест наблюдал, как его ярость достигает точки кипения.

— Я не думаю, что твои дела «конфиденциальны». Я думаю, ты мне не доверяешь. Я не собираюсь быть твоей комнатной собачкой, как Седрик, зависеть от тебя во всем, не сметь и шагу ступить без тебя! Гест, если тебе нужно моё общество, тебе придется уважать меня. Я предпринял это путешествие как свободный торговец с целью приобрести товары Дождевых Чащоб, для чего я взял с собой собственные средства. Я думал, что раз уж мы стали такими хорошими друзьями, я могу воспользоваться некоторыми твоими деловыми контактами к собственной выгоде. Не для того, чтобы конкурировать с тобой или перебивать твою цену на те вещи, которые тебе нужны, а для того, чтобы самостоятельно сделать небольшие вложения в те предметы, которые ты посчитал нестоящими твоего внимания. Теперь же, когда я оказался здесь, прошел весь этот путь, служил тебе как мальчик на побегушках, ты собираешься выставить меня, словно я безмозглый лакей или слуга. Что ж, так дело не пойдет, Гест Финбок. Ничего не выйдет.

Стул был очень неудобным. И он замёрз и устал так же, как и Реддинг. Седрику хватало ума не начинать свару в такие моменты. Гест смотрел на розовощекого юнца, с капризно, словно у ребёнка, оттопыренной нижней губой, сопящего, словно бульдог, и в тот момент серьезно задумался о том, чтобы бросить его здесь, в Кассарике. Пусть посмотрит, чего он стоит, как «независимый торговец».

Затем ему в голову пришел более удачный план.

— Ты прав, Реддинг. — Это признание так удивило молодого человека, что Гест едва удержался от смеха. Но он принял серьезный вид и продолжил: — Позволь мне доказать тебе, насколько я тебе доверяю. Я собираюсь поручить тебе эту встречу и предоставить тебе провести её самостоятельно. Люди с которыми ты встретишься, представляют интересы влиятельных торговцев. Тебя может удивить, то что они из Калсиды…

— Торговцы из Калсиды? Здесь, в Дождевых Чащобах? — Реддинг и в самом деле был шокирован.

Гест поднял брови: — Ты, конечно, знаешь, что я совершил несколько торговых поездок в Калсиду, и должен понимать, что у меня есть там связи. К тому же после окончания войны, три их торговых дома открыли свои представительства в Удачном. Более того, я слышал, некоторые члены Совета полагают, что торговые связи с Калсидой — это лучший способ обеспечить прочный мир с этой страной. Когда экономические интересы идут рука об руку с выгодой, страны редко воюют.

Гест говорил без запинки. Реддинг хмурился, но кивал. Будучи уверенным, что Реддинг примет все, что бы он сейчас ни сказал, Гест сделал резкий переход: — Таким образом, тебя не должно удивлять, что некоторые калсидийские торговые компании пытаются наладить связи здесь, в Дождевых Чащобах. Конечно, есть отсталые индивидуумы, которые не одобряют такие попытки. В этом и кроется причина, по которой мы должны сохранить переговоры в абсолютной тайне. Одного господина, Бегасти Кореда, ты можешь знать. Он несколько раз бывал в Удачном, до того как перевести свои дела сюда, в Кассарик. Другого — Синада Ариха, я раньше не встречал. Но, конечно, о нем прекрасно отзываются и рекомендуют. Мне, то есть нам, доверили послания из дома для обоих этих джентльменов: подарки, заключенные в двух маленьких ларцах, которые лежат в том самом сундуке, о котором ты столь добросовестно заботился для меня, с тех пор как мы покинули Удачный.

Он подался вперед и понизил голос: — Эти подарки и сопровождающие их послания исходят от персоны весьма близкой к власти в Калсиде. Так как Бегасти Коред раньше имел дело с Седриком, то, вероятно, он ожидает увидеть меня. Послание, которое мы должны передать, связано с товаром, который Седрик обещал для него достать, но, конечно же, не достал. Ты ведь понимаешь, в какой непростой ситуации мы оказались? Мы должны доставить послание и подарок, а также убедить наших калсидийских партнеров связаться с Седриком, если, конечно, они могут, и донести до него насколько важно, чтобы обещанные товары были доставлены как можно скорее.

Гест глубоко вдохнул и доверился Реддингу: — Я боюсь, что провал Седрика с этой сделкой, очень плохо отразился на мне. Моя готовность вынести все невзгоды этого путешествия большей частью связана с необходимостью восстановить мою репутацию. Я хочу попросить Бегасти Кореда подписать заявление, что соглашение касалось только Седрика, а не меня. А если у него есть оригинал договора, заставить отдать его нам, что было бы ещё лучше.

Гест восхищался изяществом своей импровизации. Между тем мысль его продолжала работать. Реддинг выполнит для него всю грязную работу. Если он заставит Реддинга попросить у Кореда подобное заявление, то это может избавить его от внимания калсидийцев. А если встреча с калсидийцами будет иметь какие-то последствия в Дождевых Чащобах, то за них будет отвечать Реддинг, а не он. При необходимости он сможет отрицать, что знал об их делах, ведь, в конце концов, это Реддинг оставил сообщение в таверне. Пускай он закончит миссию и таким образом полностью снимет с Геста возможные обвинения в измене.

Реддинг все ещё кивал, его глаза светились интересом. Неожиданный поворот дела захватил его воображение. Гест глубоко вздохнул, пытаясь сообразить, есть ли какие-то недостатки в его плане. Калсидиец требовал, чтобы он доставил послание лично, но как он узнает, что Гест этого не сделал? Здесь все в порядке. А Реддингу так и надо: пусть он присутствует при том, когда калсидийцы получат свои маленькие зловещие сувениры. Пусть поймет, чего добился, пытаясь влезть к Гесту в долю.

Он улыбнулся Реддингу и доверительно подался вперед: — Я знаю, что ты сравниваешь себя с Седриком и задаешься вопросом, доволен ли я тобой. Сейчас я дам тебе возможность доказать, что ты имеешь для меня ценность. Используй наши отношения с этими людьми, чтобы исправить ошибки Седрика, и ты докажешь свое превосходство над ним. Я думаю, что ты стоишь подобного доверия, Реддинг. А то, что ты потребовал его от меня, доказывает, что у тебя хватит пороху, чтобы быть Торговцем и моим партнером.

Румянец все больше заливал щеки Реддинга, капельки пота выступили у него на лбу, он задышал через рот. — А послание? Оно в ларцах? — нетерпеливо спросил он.

Гест покачал головой: — Нет, его должен передать ты. Вот что ты должен сказать. — Он откашлялся и легко произнес заученные слова: — Ваши старшие сыновья шлют вам привет. Они благоденствуют под опекой Герцога. Не каждый член вашей семьи может сказать то же, но в отношении ваших старших сыновей, это все ещё правда. И чтобы все так и оставалось, все, что вам нужно сделать — это завершить миссию, чтобы доказать Герцогу вашу преданность. Эти сувениры отправлены вам в качестве напоминания, что обещанный вами груз все ещё с нетерпением ждут. Герцог советует вам сделать все возможное, чтобы он получил её как можно скорее.

Реддинг широко распахнул глаза. — Должен ли я использовать именно эти слова?

Гест немного подумал. — Да. Ты должен. Есть перо и чернила? Я продиктую и ты сможешь зачитать их, если не получится быстро выучить.

— Я, ну, в общем… повтори ещё раз. Я смогу запомнить, ну хотя бы близко, так чтобы передать смысл. Герцог? Са всеблагая, герцог Калсиды! О, Гест, это и правда, высокие связи! Мы правда встали на тонкий лед и теперь я понимаю все твои предосторожности. Я точно не подведу тебя! Всемогущая Са, моё сердце колотится при мысли об этом! Но где будешь ты? Может ты просто останешься и сам передашь послание?

Гест склонил к нему голову. — Я же говорил тебе, встреча должна пройти в строгой секретности. Они ожидают одного человека, а не двух. Я отойду ненадолго, выпью чашку чая, или найду ещё что-то, чтобы развлечься, пока ты уладишь это дело. — Он сделал паузу, а потом внезапно спросил: — Ведь ты этого хотел?

— Ну, я никогда не хотел отстранять тебя от твоих собственных…

— Нет, ни слова об этом! — Гест прервал его с видом мученика. — Никаких сожалений! Ты провел черту и я уважаю тебя за это. Я просто отступлю на шаг и дам тебе опробовать собственные силы в этом деле. Но перед уходом я ещё раз повторю тебе послание.

Они заметили первого дракона когда Лефтрин полагал, что они находятся как минимум в трех днях пути от Кельсингры. Корабль незаметно предупредил его об этом: внезапная дрожь пробежала вдоль позвоночника Лефтрина, закончившись покалыванием на макушке… Он поскреб затылок и поднял глаза, посмотреть, не предупреждает ли его Смоляной о приближающейся буре и вместо этого увидел крошечную сапфировую точку, парившую в сером небе.

Она исчезла и на миг он подумал, что ему показалось. Потом она снова появилась, сначала проблескивая сквозь пелену облаков светло-голубым опалом, а потом внезапно стала сверкающе-синей.

— Дракон! — Закричал он показывая на небо, перепугав всех.

Хеннеси тут-же оказался рядом. Все знали, что у него самый острый глаз в команде, и он вновь доказал это, объявив: — Это Синтара! Видишь золотые и белые прожилки у неё на крыльях? Она научилась лететь!

— Я рад что вообще смог различить, что это дракон, — добродушно проворчал Лефтрин. Он не мог сдержать улыбку. Итак. Теперь драконы могли летать. Или по крайней мере, один мог. Восторг который он испытывал удивил его, он чувствовал гордость, словно отец, наблюдавший за первыми шагами своего ребёнка. — Интересно, остальные тоже летают?

Хеннеси не мог ответить на этот вопрос.

— Ты можешь позвать её? Дать ей сигнал, что она нужна нам? — прокричал Рейн, подбегая к Лефтрину. Отчаянная надежда отражалась на его лице.

— Нет. — не стал обнадеживать его Лефтрин. — А даже если бы мы могли, здесь нет места где она могла бы приземлиться. В любом случае, хорошо что мы её встретили, Хупрус. Мужайся. Мы всего в нескольких днях от Кельсингры. Скоро, очень скоро мы прибудем туда где есть драконы и возможно, сможем получить помощь необходимую твоему парнишке.

— Ты уверен, что Смоляной не может идти быстрее?

Это был ещё один надоевший вопрос и как бы капитан не сочувствовал молодому человеку, он уже устал отвечать на него. — Корабль делает все что может. Никто из нас не может требовать от него большего.

Рейн выглядел так, словно хотел сказать что-то ещё, но его прервали слабые крики, доносившиеся откуда-то сзади. Оба повернулись и посмотрели в сторону кормы.

Судно из Удачного все ещё следовало за ними. Их вахтенный, видимо, заинтересовавшись тем, на что с криками указывает команда Смоляного, наконец заметил дракона. Лефтрин вздохнул. Ему надоело видеть «непроницаемый» корабль у себя на хвосте. Время от времени Смоляной отрывался от него по ночам, но лишь затем, чтобы преследователи вновь нагнали их через день или чуть позже. Скорость, которую удавалось развить узкому судну, была непостижима. Лефтрин подозревал, что команда рисковала собственными жизнями, работая веслами день и ночь, чтобы не отставать от них. Кто-то очень хорошо им заплатил. А может, они были охотниками за сокровищами, мечтавшими сколотить состояние; это могло стоить таких усилий. Он всем сердцем желал, чтобы они сдались и повернули назад. Однако теперь, когда они увидели дракона, это была несбыточная надежда.

Если Синтара и заметила их, виду она не подала. Она охотилась, медленно облетая по дуге берег с их стороны. Лефтрин мысленно отметил, что нужно добавить ещё один факт к своей растущей коллекции схем, набросков и заметок о реке: если дракон охотился здесь, то, как он подозревал, это означало, что где-то рядом есть твердая почва. Он не мог представить, ни то, что Синтара станет бросаться на жертву сквозь гущу деревьев, чтобы оказаться в болоте, ни то, что она охотно станет нырять за добычей в реку. Вряд ли. Там, позади высокого густого леса, должны быть низкие луга или холмистые предгорья, предваряющие луга и холмы Кельсингры. Нужно будет их исследовать. Когда-нибудь.

— Она придет? Это была Тинталья?

Рейн отвел глаза, увидев надежду в голубых глазах Малты. Он покачал головой. — Это не наш дракон. Я думаю, если бы это была она, мы бы почувствовали. Нет. Это одна из молодняка, синяя самка по имени Синтара. Лефтрин говорит, что даже если бы мы моглипозвать её или дать ей сигнал, ей негде приземлиться. Но мы всего в нескольких днях от Кельсингры, в худшем случае. Мы скоро будем на месте, дорогая. И с Фроном все будет в порядке.

— Несколько дней, — сказала Малта уныло. Она посмотрела на их спящего сына. Она не стала говорить вслух того о чем они оба думали. Возможно у их мальчика не было нескольких дней.

Первые дни на борту Смоляного прошли для него хорошо. Он отлично ел и спал, просыпаясь серьезно смотрел на них обоих своими темно-синими глазами, потягивался, ерзал и набирал вес. Его руки и ноги стали пухлыми, а щечки округлились. Здоровый розовый цвет покрыл его тело и он стал меньше похож на ящерицу. Оба они осмелились надеяться, что опасность для ребёнка миновала.

Но после нескольких дней улучшение прекратилось. Его сон начал прерываться долгими приступами плача, когда ничто не могло его успокоить. Его кожа стала сухой, глаза опухли. Рейн был вынослив, но укачивание кричащего младенца на протяжении часов, чтобы Малта могла уединиться в их каюте и хоть немного поспать, стало самым выматывающим испытанием за всю его жизнь. Огромное количество решений было предложено и испробовано, начиная от более плотного пеленания в одеяльце и заканчивая несколькими каплями рома, чтобы успокоить желудок. С Фроном гуляли, ему пели, его качали, купали в теплой воде, убаюкивали, оставляли выплакаться. Ничто из этого не оказало воздействия на его бесконечный пронзительный плачь. Рейн потерял надежду и был расстроен, Малта погрузилась в глубокую печаль. Даже когда ребёнок спал, кто-то продолжал присматривать за ним. Все боялись, что однажды он сделает выдох, а следующего вдоха не последует.

— Пусть он поспит немного один. Пойдем со мной. Разомнись немного, подыши свежим воздухом.

Малта неохотно разогнулась оставляя Фрона спать в его корзинке. Рейн обнял её чтобы проводить её прочь из занавешенного полотном закутка на открытую палубу. Ветер был холодный, предвещавший скорое начало дождя, но даже он не смог вернуть румянец на щеки Малты. Она была измучена. Рейн взял её руку, почувствовал хрупкие косточки под тонкой кожей. Её волосы стали сухими, они выбились из золотистых кос заколотых на голове — он не помнил когда в последний раз видел, чтобы она расчесывала их. — Тебе надо больше есть, — сказал он нежно и увидел, что она вздрогнула, словно он ругал её.

— У меня предостаточно молока для него и он хорошо ест. Но не похоже, чтобы это шло ему на пользу.

— Я не это имел ввиду. Я имел ввиду, для тебя самой. Как и ради него, конечно. — Забормотал Рейн, а потом сдался. Он притянул её к себе, накрыл своим плащом, чтобы согреть и посмотрел поверх её головы. — Капитан Лефтрин говорит, что когда они в последний раз проходили здесь вверх по течению, река была такой мелкой, что они потратили несколько дней, чтобы найти проход. Сложно поверить, правда?

Малта взглянула на на широкий поток воды и кивнула. Он больше походил на озеро, раскинувшееся во все стороны, чем на реку. В этом месте река двигалась медленнее, давая жизненное пространство плавучим речным растениям. И судя по ним весна была не за горами: новые побеги, изгибаясь, вытягивались из воды, в ожидании более теплой погоды, чтобы распуститься листьями кувшинок; потемневшие пряди стелющихся по поверхности воды водорослей покрылись зелеными почками по всей длине.

— Когда-то Элдерлинги строили огромные дома на этих берегах, со специальными местами для драконов, чтобы те могли понежиться. Некоторые дома стояли на сваях, в это время года они превращались в небольшие острова. Другие стояли дальше, на берегу. Тут были все удобства для прилетавших драконов: каменные платформы, становившиеся теплыми от их прикосновения, комнаты со стеклянными стенами и экзотическими растениями, где они могли с удобством спать холодными зимними ночами. Ну или во всяком случае, так капитану рассказывали драконы, по его словам. — Он указал на возвышенность вдалеке, покрытую голыми березами. Белые стволы начали напитываться розовым — верный признак весны. — Я думаю, нам стоит построить особняк здесь, — сказал он величаво. — С белыми колоннами, как считаешь? И огромный сад на крыше. Ряды и ряды декоративного турнепса. — Он посмотрел ей в лицо, в надежде, что пробудил улыбку.

Его попытка развлечь её мечтами провалилась. — Как ты думаешь, драконы помогут нашему малышу? — Спросила она тихо.

Он бросил свою затею. Тот-же вопрос мучил и его. — «А почему нет?» — Он постарался, чтобы его вопрос прозвучал удивленно.

— Потому что они драконы. — Ответ прозвучал устало и безнадежно. — Потому что они могут оказаться бессердечными. Как и Тинталья была бессердечна. Она бросила своих сородичей голодными и беспомощными. Она сделала моего маленького брата своим певцом, околдовала его своими чарами и отправила в неизвестность. Ей было все равно, когда он исчез. Она изменила нас и бросила, не заботясь о том, во что это превратило нашу жизнь.

— Она драконица, — возразил Рейн — Но она лишь одна представительница вида. Может есть иные.

— Они не были иными когда я ходила к ним в Кассарике. Они были мелочные и эгоистичные.

— Они были брошенные, голодные и беспомощные. Не думаю, что встречал кого-то брошенного, голодного и беспомощного, кто не был бы мелочным и эгоистичным. Подобные условия в ком угодно разбудят все самое плохое.

— Но что если драконы не захотят помочь Фрону? Что мы будем делать тогда?

Он крепче обнял её. — Давай не будем тревожиться раньше времени. Сейчас он жив и спит. Я думаю, тебе нужно что-нибудь съесть и тоже поспать.

— Я думаю, вам обоим нужно съесть что-нибудь, а потом пойти вместе в каюту и поспать. Я останусь вместе с Фроном.

Рейн поднял глаза и улыбнулся сестре через голову Малты. — Благослови тебя Са, Тилламон. Ты и правда не против?

— Совсем нет. — Её волосы были распущены по плечам и порыв ветра уронил выбившийся локон ей на лицо. Она убрала его и простой жест привлек к её лицу его внимание. На её щеках был румянец и вдруг он понял, что сестра выглядит моложе и живее чем за все последние годы. Не подумав он сказал: — Ты выглядишь счастливой.

Выражение её лица мгновенно изменилось. — Нет, Рейн, нет, я беспокоюсь за Фрона не меньше чем ты!

Малта покачала головой. Её улыбка была печальной, но нежной. — Сестра, я знаю что это так. Ты всегда рядом, чтобы помочь. Но это не значит, что ты не должна радоваться тому, что нашла в этом путешествии. Ни я, Ни Рейн не рассчитываем, что ты…

Малта замолчала, посмотрев на него. Рейн знал, что на его лице застыло замешательство. — Нашла что? — Спросил он.

— Любовь, — просто сказала Тилламон. Она прямо встретила взгляд брата.

Мысли Рейна заметались, его разум быстро переоценивал услышанные обрывки разговоров и увиденные мельком сцены между Тилламон и …

— Хеннеси? — спросил он, разрываясь между удивлением и недовольством. — Хеннеси, первый помощник? — Его тон выразил все, что не сказали слова. Его сестра, женщина из семьи Торговцев, связалась с простым моряком, вот с этим, похожим на бабника?

Она поджала губы, её глаза потеряли всякое выражение. — Хеннесси. И это не твое дело, младший брат. Я уже давно взрослая. Теперь я сама принимаю решения.

— Но…

— Я так устала, — неожиданно сказала Малта, поворачиваясь в его объятиях. — Пожалуйста, Рейн. Давай воспользуемся возможностью подаренной нам Тилламон и немного отдохнем вместе. Уже много дней я не засыпала рядом с тобой, а я всегда лучше отдыхаю когда ты рядом. Пойдем.

Она потянула его за руку, он неохотно повернулся и последовал за ней. Дать ей отдохнуть было важнее чем спорить с сестрой. Позже они смогут поговорить наедине. Он молча шёл за ней к каморке, которую они делили. Каморкой был просто большой грузовой контейнер, прикрепленный к палубе. Внутри был соломенный тюфяк, на котором они поочередно спали. Он мечтал отдохнуть, обнимая Малту, пока она спит. Он возненавидел спать один.

Похоже Малта прочитала его мысли. — Позволь ей, Рейн. Подумай о том, что есть у нас и как это помогает нам. Как можем мы возмущаться, что Тилламон ищет того же?

— Но… Хеннеси?

— Человек, который много работает и любит то, что делает. Человек, который видит её и улыбается, вместо того чтобы насмешливо скривиться или отвернуться? Мне кажется он искренен, Рейн. А если и нет, Тилламон права. Она взрослая женщина и уже давно. Не нам говорить ей, кому доверять свое сердце.

Он набрал воздуха, чтобы возразить, но выдохнул, когда Малта подняла защелку на двери. Душное, маленькое помещение неожиданно стало гостеприимным и уютным. Потребность отдохнуть и обнять её переполнила его тело.

— Потом будет достаточно времени для беспокойства. Нужно поспать пока есть возможность.

Он согласно кивнул и вошел вслед за ней.

^{День 25-й месяца Рыбы. 7-й год Вольного Союза Торговцев.}

^{От друга в Кассарике, Торговцу Финбоку, Удачный.}

Необходимость быть осторожным возросла, а вместе с ней и мои расходы. Я ожидаю что следующий платеж будет удвоен по сравнению с предыдущим. Он весь должен быть в монетах и должен быть доставлен с осторожностью. Ваш последний курьер — идиот, он пришел прямо ко мне на работу и всучил подписанный кредит, хоть мы и договаривались о наличных.

Поэтому информация которую я Вам отправляю лишь затравка к тому, что я узнал. Заплатите и узнаете то, что знаю я.

Путешественник прибыл, но не один. Он занят совсем не тем, чем Вы предполагали. Ещё один незнакомец предложил мне деньги, чтобы получить информацию о нем. Я был осторожен, но информация это то что я продаю. Или не продаю, если это выгоднее.

Информация с верховья реки скудна. Она может заинтересовать Вас, но чтобы я её отправил, сначала я должен получить твердую монету, в гостинице Трехога, как и говорилось ранее, через рыжую женщину с тремя розами, вытатуированными на щеке.

Или все будет исполнено, или нашему договору конец. Вы не единственный желаете знать внутренние секреты Торговцев раньше других. А эти другие могут захотеть узнать Ваши секреты, известные мне.

Умный понимает с полуслова.

Глава 5

ПРЕОДОЛЕВАЯ ПРЕПЯТСТВИЯ

Чтобы переправить драконов с луга на берегу к мосту, потребовалось гораздо больше времени и усилий, чем можно было подумать. Стоя радом с Карсоном, Седрик наблюдал как двое из оставшихся крупных драконов спускались по крутому склону к старой дороге внизу. Они проделали в крутом берегу проход, вызвав оползень из грязи, камней, грунта и веток, которые теперь веером усеивали старую дорогу внизу. Тиндер шёл последним. К тому моменту, когда лавандовый дракон Нортеля добрался до дороги, он стал грязно-коричневым до самых плеч.

Остались только два самых маленьких дракона: Релпда и Спит. — Противная, холодная, мокрая грязь, — жаловалась Релпда.

— Я пытался уговорить тебя идти первой, пока они не растоптали спуск, — напомнил ей Седрик.

— Не нравилось. Не нравится. Слишком круто.

— С тобой все будет хорошо. Ты соскользнешь вниз и окажешься у подножия, — попытался переубедить её Седрик.

— Ты покатишься как камень и тебе повезет, если не сломаешь оба крыла, — злобно заметил Спит. Его медленно вращавшиеся серебристо-серые глаза налились кровью. Казалось, он получает удовольствие, нервируя Релпду. Седрику захотелось ударить его чем-то тяжелым. Он подавил эту мысль прежде чем Релпда и Спит смогли отреагировать на неё и постарался придать спокойствие своим мыслям и голосу.

— Релпда, послушай меня. Я не попросил бы тебя ни о чем, что могло бы повредить тебе. Нам нужно спуститься и это единственный путь. Нам нужно скатиться с холма и тогда мы сможем присоединиться к остальным драконам на мосту.

— А когда вы доберетесь туда, он хочет чтобы ты прыгнула с моста в воду и утонула. — Похоже эта идея привела Спита в восторг.

— Дракон, — предупредил его Карсон строго, но маленький серебряный не прекращал. — Мой хранитель тоже хочет чтобы я утонул, — сообщил он Релпде. — Тогда ему не придется так много охотиться, чтобы прокормить меня. Тогда у него будет больше времени, чтобы покувыркаться в постели с твоим хранителем.

Карсон ничего не сказал. Неожиданно он просто сделал выпад вперед и нажал всем весом своего тела на ляжку дракона. Спит, с неодобрением рассматривавший длинный крутой спуск, замешкался слишком близко к краю. Маленький серебряный дракон дико вцепился в склон, чтобы удержаться на нем, но ему удалось лишь ещё больше взрыхлить землю. Он взмахнул хвостом, выбив землю у Карсона из-под ног, и они вместе покатились вниз с холма, барахтаясь в грязи, при этом Карсону удалось подтянуться и ухватиться за верхушку крыла Спита. Дракон неистово трубил, но когда к нему присоединился голос Карсона, Седрик понял, что в действительности ни один из них не огорчен неожиданным спуском.

— Им это нравится? Быть грязными и быстр катиться с холма? — Медная Релпда повторила его удивление.

— Похоже на то, — неуверенно ответил Седрик. Карсон и Спит достигли дна, выбросив фонтан земли на дорогу. Поднявшись на ноги, Карсон безрезультатно попытался отряхнуть свою одежду и позвал их: — Все не так плохо. Спускайтесь сюда.

— Не думаю что это поможет. — Ответил Седрик. Он осмотрел холм внизу, в надежде найти более легкий, безопасный и чистый путь вниз. Остальные драконы и их хранители уже начали свой путь к разрушенному мосту. Карсон ждал, глядя на них. Спит расправил крылья и встряхивался, не заботясь о том, что грязь летит на его хранителя.

— Весь день пройдет! — Закричал Карсон добродушно.

— Она всегда самая медленная, — недовольно сказал Спит.

— Я иду! — неохотно крикнул Седрик. Он повернулся боком к склону, решив спуститься с крутого холма пешком.

— Никакой грязи! — Упрямо заявила Релпда.

— Моя медная красавица, мне это нравится не больше чем тебе. Но мы должны спуститься. — Он даже думать не хотел, о том, какое испытание ему предстоит, когда придется уговорить её взлететь с моста. Он думал что у неё получится. Все драконы так усердно тренировались последнее время, и большинство могли по крайней мере планировать. Он был почти уверен, что она сможет полететь и безопасно добраться до Кельсингры. Почти. Он отбросил свои волнения. Карсон предупреждал его об этом. Он не мог сомневаться в Релпде, не заронив сомнения в ней самой.

Подойдя к краю грязевой канавы, которую вытоптали большие драконы, он начал осторожно спускаться, срезая по диагонали путь по крутому склону холма. Он сделал около пяти шагов, когда нога, на которую он опирался, неожиданно соскользнула. Он шлепнулся задом на землю, перевернулся на живот и отчаянно вцепился в жесткую траву рядом с собой, но она тут же выдралась из земли и осталась в его руках. Он покатился вниз. Сдержанный хохот Карсона и возбужденный довольный рев Спита никак не улучшали создавшееся положение. Дважды он почти остановился, но как только он пытался встать на ноги, то снова поскальзывался. Когда он достиг подножия холма и умудрился сесть, к нему подошел Карсон и подал руку.

— Это не смешно, — сказал Седрик возмущенно. Несмотря на то, что Карсон плотно сжал губы, нельзя было не заметить веселье, так и плясавшее в его глазах. Улыбаясь, Седрик встал на ноги и стал стряхивать камешки, колючки и грязь с элдерлингских туники и брюк. Когда он закончил, его руки были в грязи, но его одежда мерцала темно-синим и серебристым все так же, как и раньше. Он взглянул на Карсона. Кожаный наряд охотника все ещё был в потеках грязи.

— Я говорил, что тебе стоит попробовать эту одежду. Рапскаль много принес.

Карсон скромно пожал плечами. — От старых привычек сложно избавиться. — Потом, увидев разочарование в глазах Седрика, добавил: — Может после того как мы все окажемся в городе. Я чувствую себя немного неловко, привлекая к себе внимание яркими цветами.

— На мне они тебе тоже не нравятся?

Карсон озорно улыбнулся. — Больше мне нравится, когда они с тебя сняты. Но да, на тебе они мне нравятся. Но это другое. Ты красив. И должен носить красивые вещи.

Седрик отмахнулся от комплимента, хоть ему и было приятно. Карсон это Карсон и по большому счету, Седрик не хотел менять его. Если признаться честно, было какое-то суровое очарование в грубой одежде Карсона. Было что-то успокаивающе надежное в том что он носил то, что добывал на охоте.

— Мне это тоже нравится. — неожиданно заметил Спит. — Из-за этого он пахнет убийством и мясом. Хороший запах.

Седрик постарался не замечать, что порой серебряный дракон, казалось, был слишком хорошо осведомлен о его сокровенных мыслях. Он посмотрел вверх на Релпду, которая отважилась подойти к краю крутого холма и смотрела на них, нервно переступая с ноги на ногу. Все, кроме Карсона и Спита, ушли без них. — Поторопись, моя медная королева, иначе мы отстанем!

— И ты взлетишь последняя, как ты была последней во всем остальном! — безосновательно насмешничал над ней Спит. — Давай, медная корова, найди хоть каплю мужества и катись с холма, чтобы присоединиться к нам.

— Пусть перестанет насмехаться над ней, — гневно обратился Седрик к Карсону. — Он разозлит её и я не смогу убедить её ни в чем. — Даже на таком расстоянии Седрик мог разглядеть яркие красные вспышки гнева в во вращавшихся глазах Релпды. Она подняла голову, её шея изогнулась и гребень на ней встопорщился от злости. Её цвет стал ярче, все её тело кипело от ярости, словно медный чайник на перегретой плите.

— Последняя? — закричала она. — Ты должен быть последним, и одиноким навсегда, ты, сверкающая жаба! — Она перевела злой взгляд на Седрика. — Никакой грязи! — заявила она, бросилась прочь от края и исчезла из виду.

— Смотри что ты наделал! — упрекнул он довольного собой серебряного. — Она вернется в деревню и мне придется потратить ещё один день чтобы …

Он так и не закончил предложение. Он услышал её топот, поднял глаза и увидел как она подбежала к краю и прыгнула в воздух.

— Беги! — завопил Карсон, но Седрик не мог. Он смотрел вверх, полный страха, за себя и за неё.

Релпда захлопала крыльями, и Седрик съежился, прикрыв голову руками, когда маленькая медная драконица стала падать на них. Она широко распахнула крылья. Осмелившись в крайнем испуге взглянуть на неё, он увидел, что она яростно бьет ими в воздухе. Он закрыл глаза.

Мгновение спустя, все ещё целый он снова открыл глаза. Карсон смотрел вверх с открытым от удивления ртом. Триумфальный вопль Спита пронзил его сознание: — Она летит! Медная королева летит!

Седрик попытался увидеть то, на что уставился Карсон. А потом крупный мужчина обнял его и указал пальцем через реку. Седрику понадобилось время чтобы осознать на что именно он смотрел. На своего дракона. День был пасмурным, но она все-равно сверкала, медь над тусклым оловом поверхности реки. Её крылья были расправлены и она парила. Она теряла высоту и Седрик мог с точностью предсказать где именно она соприкоснется с рекой, очень близко к середине. — Лети! — Хрипло взревел он. — Работай крыльями, Релпда! Лети!

Карсон сильнее сжал его плечо. Охотник не сказал ни слова, но Седрик знал, что тот разделяет его страдания. Он мог слышать голоса остальных хранителей задававших обеспокоенные вопросы вдалеке, у моста. Дортеан громко трубил, а Верас пронзительно вторила ему.

— Лети! — это был рык серебряного Спита, полный ярости. Серебряный дракон прыгал на задних ногах, расправив собственные крылья и бессмысленно ударяя ими, неспособный помочь. — Лети!

Седрик не мог смотреть на неё, как не мог и оторвать глаз. Он чувствовал ужас Релпды и её возбуждение от того как ветер свистел вокруг неё. Он знал как она напряглась чтобы выровнять свое тело. Потом удар, удар, ещё удар — она начала работать крыльями. Прыжок с берега отправил её в долгое скольжение и чтобы полететь ей нужно было сделать что-то большее чем просто расправить крылья. Но теперь древняя память проснулась. Когда-то она была королевой и правила в этих небесах.

— Не думай, просто лети! — Зарычал на неё Спит. А затем неуклюже бросился бежать.

— Спит! — Закричал Карсон и бросился за ним. Седрик не мог стоять на месте. Он побежал следом, чувствуя ветер на своем лице и движение воздуха по вытянутой шее Релпды и как толкает её воздух над поверхностью воды. Он заставил себя остановиться и крепко зажмурился.

— С тобой, Релпда. Лети, моя красавица. Ничего больше. Просто лети.

С тех пор как он выпил её крови, он всегда делил с ней сознание. Иногда это просто отвлекало, в другое время это было невыносимо. Он не переставал думать о том, что связь с ним может не просто отвлекать её, но и быть источником сомнений. Никаких сомнений. Ничего кроме медной королевы, свежего ветра и Кельсингры, ожидавшей её вдалеке. Он обратился к ней, посылая силу её крыльям и уверенность её сердцу.

— Спит, нет! — Где-то в отдалении он услышал голос Карсона. Со стальной решимостью он удержал внимание на драконице. Удары крыльев теперь стали ровнее. Звук воды доносившийся снизу всего-лишь звук, он не может затянуть его вниз и под воду. Впереди, мерцающие камни Кельсингры манили его. Там будет тепло, пообещал он ей, тепло и защита от бесконечных дождя и ветра. Там будет горячая вода чтобы отдохнуть, чтобы прогнать нескончаемую боль вызванную холодом.

Я ИДУ, МЕДНАЯ КОРОЛЕВА. МЫ БУДЕМ ПАРИТЬ ВМЕСТЕ.

Мысль вторглась в разделенное сознание. Это был Спит. Он прыгнул с моста, растолкав более крупных драконов, чтобы прыгнуть первым. Я ПОЙМАЛ ВЕТЕР И ИДУ К ТЕБЕ. МЫ БУДЕМ ПАРИТЬ ВМЕСТЕ!

Биение сверкающих крыльев неожиданно изменилось. Ритм замедлился, удары стали более мощными. Она поднялась выше, река отдалялась и на головокружительное мгновение Седрик разделил то, как она видит раскинувшуюся под ней землю. Он и не подозревал, что можно видеть такое пространство в таких деталях. Человек стоящий на горе может увидеть подобную панораму, но ни за что не увидит дремлющего на склоне холма лося или движение травы на лугу, которое говорит не о порыве ветра, а о движении стада маленьких козоподобных существ. Вдруг он почуял их, мускусный запах ведущего самца и пять, нет, шесть самок следовавших за ним. То как подробная информация поступала в его сознание не было похоже ни на что из испытанного им ранее. Когда внезапно связь оборвалась, он не знал — она оттолкнула его или сбежал он сам.

Он стоял моргая на дневном свету, чувствуя себя словно только-что пробудился от странного сна. Его зрение казалось затуманенным, он закрыл глаза и тер их пока не понял, что проблема состоит в том, что он вернулся к обычному человеческому зрению. Он потряс головой и посмотрел вокруг. Остальные драконы и хранители собрались вместе в конце дороги на подходе к мосту. Карсон бежал к нему, со странной смесью радости и ужаса на лице. Движение у моста привлекло его внимание и он увидел как оранжевый Дортеан внезапно пустился в галоп по мосту и замерев на один душераздирающий момент прыгнул. Сделав это, он расправил крылья, показав яркие, похожие на большие ярко-голубые цветы отметины, расположенные на них. Он вытянул тело в идеальную линию, превратившись в стрелу.

Седрик видел, что он вообще не терял высоту, поднимаясь на мощных взмахах крыльев. У него за спиной у начала моста Кейз скакал и пританцовывал в безудержном восторге от триумфально взлета своего дракона. Двоюродный брат Бокстер, подбежавший к нему, хлопал его по спине и безудержно смеялся, пока Кейз тыкал пальцем вверх на своего дракона. Они внезапно прервали свое торжество и отскочили в сторону, чтобы дать дорогу Скриму, когда длинный худой дракон начал свой рывок к краю моста. Он бросился вперед без всяких колебаний, словно в полет выпустили ещё одну оранжевую стрелу. Его длинное узкое тело извивалось словно змея, пока он прокладывал себе путь все выше и выше в небо.

— Седрик! — Закричал Карсон отвлекая его от удачного взлета Скрима. — Седрик, ты видел его? Ты видишь их сейчас?

Внезапно его партнер оказался перед ним, сжал его в объятиях, оторвал от земли и радостно закружил. — Ты видел наших драконов? — задал он свой вопрос прямо в ухо Седрика.

— Нет! Отпусти меня, о чем ты говоришь? — Спросил Седрик. Но когда Карсон опустил его на ноги, он был вынужден ухватиться за его руку, чтобы не упасть от головокружения. — Что? Где?

— Там! — Гордо сказал Карсон и указал в далекое небо над Кельсингрой.

Самой большой надеждой Седрика было то, что Релпда сумеет благополучно приземлиться на другом берегу. Он и представить не мог, что она сможет кружить над городом. Она наклонялась и кренилась при каждом стремительном повороте. И пусть она не была мила как жаворонок, но подобно ему радовалась полету. Под Релпдой, усиленно работая серебристыми крыльями, летел Спит, который прикладывал неимоверные усилия, чтобы поравнять с ней. Он летел тяжелее, чем она, его усилия были очевидны, но также бесспорны были и его успехи. Пока двое мужчин смотрели на него, он догнал и обогнал Релпду.

Неожиданно он упал на неё и Седрик бессмысленно закричал, предупреждая свою далекую королеву. Но Релпда видела приближение Спита. В последний момент она крепко прижала крылья к бокам и резко бросилась вниз, только для того, чтобы плавно выровняться и начать планировать. Она расправила крылья и набрав скорость понеслась к холмам. Но Спит повторил её маневр и летел неподалеку от неё. Преследуя её он громко ревел. Когда Релпда скрылась из глаз за горным хребтом:, Седрик закричал, — Зачем он гоняется за ней? Карсон, отзови его! Сделай что-нибудь. Я боюсь он навредит ей!

Карсон крепче сжал его плечо, а потом взял его за подбородок чтобы тот оторвал его взволнованный взгляд от неба и посмотрел на него. Он улыбнулся ему. — Городской мальчик, — усмехнулся он нежно. — Спит собирается навредить Релпде не больше чем я тебе. Потом он повернул голову и наклонился, чтобы крепко поцеловать Седрика.

Гест Был удивлен. Чай был вкусным и горячим — пряным и согревающим. Хозяин усадил его за небольшой столик рядом с голубым пузатым глиняным очагом. Он подал Гесту пирожки вместе с чаем, одни были начинены перчеными обезьяньими сосисками, другие — кисло-сладкими розовыми фруктами. Гест не торопился закончить трапезу. Он собирался дать Реддингу достаточно времени, чтобы закончить встречу с калсидийцами, и ещё больше времени после встречи, для того, чтобы понять, насколько глупо было давить на него. Он рассчитывал, что к тому моменту когда он вернется в унылую маленькую комнату, обе цели будут достигнуты. Угрожающие сообщения будут переданы, а руки Геста при этом останутся чисты и Реддинг снова будет подчиняться его воле.

Гест постарался быть с хозяином очаровательным и остроумным. Как всегда, это отлично сработало. Владелец чайной проявил дружелюбие, но был занят. Он обменялся с Гестом парой любезностей, но заброшенная им удочка «я только-что прибыл на одной из непроницаемых лодок, думаю они изменят ситуацию на реке» не принесла улова. Зато молодая женщина, с четырьмя звездами вытатуированными на щеке, обратила на него внимание. Она оказалась очень словоохотливой. Направлять беседу оказалось не слишком сложно. Он повел её от непроницаемых лодок к живым кораблям, от живых кораблей к Смоляному, от Смоляного, к экспедиции. В сплетнях не было недостатка. Она знала все о визите капитана Лефтрина, его внезапном отъезде и даже о том, что похоже он сговорился с одной из дочерей Торговца Хурпуса.

Эту самую дочку никто не видел с тех пор, как Смоляной покинул доки, и кое-кто поговаривал, что она влюбилась в капитана и сбежала с ним. Ещё ходила сплетня о Рейне Хурпусе и его беременной жене Малте. Слухи говорили, что они пришли на встречу Торговцев Дождевых Чащоб как раз тогда, когда там появился Лефтрин и он передал Малте Хурпус какое-то секретное послание и возможно, невероятно ценное сокровище из города Элдерлингов Кельсингры. С тех пор, ни одного из так называемых Элдерлингов, в Кассарике никто не видел.

По тому как она поджала губы, он догадался, что она не одобряет Рейна и Малту и когда он намекнул, что разделяет её презрение, они здорово продвинулись и она стала очень откровенна во всем, что знала. Матриарх семьи Хурпус молчала об их местонахождении или о том, разрешилась ли беременность рождением жизнеспособного ребёнка. Отсутствие информации говорило о многом, как и то, что Яни Хурпус выглядела осунувшейся и встревоженной. Девушка подозревала что родился монстр, спрятанный от всех, вместо того, чтобы быть уничтоженным.

Чтобы вернуть её от внутренней политики Дождевых Чащоб к теме по-настоящему интересовавшей его потребовалось немного времени. Он хотел сплетен о Кельсингре и особенно о своей жене, но не мог спросить об этом прямо. В конце концов он вернул её к тому, как Лефтрин впервые говорил с Советом об экспедиции. Её там не было, но она подробно рассказала о том, как «эта Элдерлингская Малта» влезла в дела Совета якобы по праву представлять своего пропавшего брата Сельдена, который в свою очередь должен бы представлять драконов, как-будто у драконов есть права говорить в Совете!

Она подозревала, что заявление Сельдена о том, что он понимает драконов, на самом деле просто ещё одна попытка Элдерлинга Хурпус захватить больше власти. Все знают, что они мечтают быть королем и королевой и править всеми в Дождевых Чащобах. Её обличительные речи наскучили ему задолго до того, как она сама устала от них. И все же, она не ушла, пока не доела последний пирожок. Выяснить, что похоже никто не знает, что-же Смоляной обнаружил в верховьях реки, стоило ему потраченного дня и горстки монет.

Он выглянул в маленькое окно. Темнота. Но, поскольку Гесту казалось, что вокруг темнота с того момента, как он прибыл, он пришел к выводу, что таким образом время не определишь. Плотный полог леса скрадывал то небольшое количество света, которое давало солнце поздней зимой. Надежнее было положиться на собственное чутье, которое подсказывало, что сейчас как раз подходящее время, чтобы вернуться. Он сложил серебряные монеты невыскоим столбиком рядом с чашкой и поднялся, чтобы уйти. За пределами уютной чайной комнаты поднялся сильный ветер. Опавшие листья, коричневые иголки и клочки мха сыпались с ветвей.

Гесту понадобилось несколько мгновений, чтобы сориентироваться и, поднявшись на два пролета выше и пройдя по ветви, оказаться у жалкого раскачивающегося сооружения, где была его комната. Когда он добрался до места, барабанивший по верхушкам крон дождь, обрушился и сюда. Он падал большими каплями, полными травинок и грязи, собранных по пути. Он был рад, что ему не придется проводить здесь ночь: он полагал, что болтаться в клетушке на ветру ничуть не лучше, чем на корабле в море.

Он потянул за ручку, но дверь оказалась закрыта изнутри. — Реддинг? — позвал он с раздражением, но не получил ответа. Как он посмел! Пускай Гест сыграл с ним глупую шутку, поручив ему доставить жуткую посылку. Но это же не значит, что Гест заслуживает стоять на ветру и дожде. — Проклятье, Реддинг, открой же дверь! — настаивал он. Он забарабанил в дверь, но ответа не последовало. Дождь полил как из ведра. Гест навалился плечом на дверь, но сумел открыть её лишь на ширину ладони.

Он заглянул в полутемную комнату. — Реддинг! — Его крик быстро прервала смуглая мускулистая рука, резко схватившая его за глотку.

— Тихо, — скомандовал низкий, так хорошо знакомый ему голос.

Дверь частично открылась и его втащили внутрь затемненной комнаты. Он споткнулся обо что-то мягкое и тяжелое и упал на колени. Когда он упал, рука ослабила хватку на его горле и он долго кашлял, перед тем как смог сделать полноценный вдох. Тем временем дверь захлопнулась. Единственный свет в комнате давали угли в маленьком очаге. Он мог разглядеть только, что предметом, блокировавшим входную дверь, было человеческое тело. Между ним и выходом стоял Калсидиец. Тело на полу было неподвижно. В комнате воняло.

— Реддинг! — Он дотянулся до тела и коснулся грубой хлопковой рубахи.

— Нет! — Голос Калсидийца выражал полное презрение. — Нет, это Арих. Он пришел один. Твой человек сначала неплохо себя с ним повел. Он передал посылку и Арих понял, что она означает перед тем как умер. Это было необходимо, конечно-же. Было недопустимо, чтобы после своего чудовищного провала он умер с надеждой. Конечно у него были вопросы, на которые твой человек не мог ответить, так что мне пришлось вмешаться в ход их встречи. Он был так удивлен увидев меня, почти так же, как и твой человек. Перед тем как я казнил Ариха, он рассказал кое-что, что заставило меня думать, что Бегасти Кореда больше нет. Какая жалость. Он был умнее Ариха и возможно, у него было больше информации. Не говоря о том, что Герцога так радовала мысль о том, что Бегасти узнает руку своего единственного сына.

— Что ты здесь делаешь? И где Реддинг? — Гест медленно приходил в себя. Он поднялся на ноги и отступил к плетеной стене комнаты. Хлипкая комната раскачивалась от его шагов, вызывая тошноту, или может это было головокружение вызванное ужасом всей этой ситуации. Мертвый человек на полу комнаты за которую он расплатился, обвинят ли его?

— Я выполняю здесь поручение Герцога. Я должен достать для него части дракона. Помнишь? Это была причина по которой я послал тебя сюда. Что касается Реддинга… Так звали твоего человека, насколько я понимаю? Он лежит там, на кровати, там где упал.

В темноте Гест не увидел возвышения на низкой кровати. Теперь он вгляделся и его глазам открылись детали — бледная рука скатившаяся на пол, кружевной манжет, потемневший от крови. — Он ранен? Он поправится?

— Нет. Он совсем мертвый. — В голосе мужчины не было и тени сожаления.

Гест судорожно вдохнул, попятился назад и уперся руками в плетеную стену. Его колени дрожали, а в ушах гремело. Реддинг был мертв. Реддинг, человек, которого он знал всю свою жизнь, который время от времени был его партнером по постельным забавам, с тех пор как они обнаружили взаимный интерес; Реддинг, с которым он завтракал сегодня утром. Реддинг умер от внезапного насилия. Это было непостижимо. Он пристально всматривался, вбирая глазами образ, который впечатался в его память. Реддинг со вспоротым животом вниз лежал на тюфяке, повернув к нему лицо. Неровный свет очага танцевал по линии приоткрытого рта и неподвижным глазам. Он казался немного удивленным, не мертвым. Гест ожидал, что он неожиданно рассмеется и сядет. Потом ощущение, что происходящее — это дурная выходка, затеянная его другом и калсидийцем, прошло. Мертв. Реддинг лежал мертвый, прямо здесь, на грязном тюфяке в крошечной лачуге в Дождевых Чащобах.

Вдруг ему показалось очень вероятным, что такая же судьба постигнет и его. Он обрел голос. Слова его прозвучали хрипло. — Зачем ты сделал это? Я подчинялся тебе. Я сделал все о чем ты просил меня.

— Почти, но не совсем. Я говорил тебе, что ты должен прийти один. Ты не подчинился. Видишь, к чему это привело? — Сказал Калсидиец тоном учителя упрекающего ученика за не выученный урок. — Но не все было потеряно. Ты и твой друг купец выманили их для меня.

— Теперь ты со мной закончил? Я могу идти? — В нем затеплилась надежда. Выбраться из этого. Бежать. Вернуться в Удачный как можно быстрее. Реддинг погиб. Погиб!

— Конечно же нет. Гест Финбок, заруби это на своем носу. Все очень просто. Твой человек, Седрик, сказал что достанет нам части дракона. Мы до сих пор не получили обещанного. Твое дело будет окончено, когда ты выполнишь его обязательство, которое на самом деле, твое обязательство, так как он был твоим слугой и выступал от твоего имени. — Убийца поднял руки и снова уронил их. — Что тут такого сложного, что ты не можешь понять?

— Но я сделал все о чем ты просил. Я не могу просто заставить части дракона просто появиться! Если у меня их нет, у меня их нет! Чего ты хочешь? Что ещё я могу предложить тебе? Деньги?

Калсидиец подался к нему. Шрам на его лице уже не был таким синюшным, но казалось он осунулся, волосы и борода его были взлохмачены. — Чего я хочу? — он приблизил свое лицо к лицу Геста, его ореховые глаза налились яростью. — Чего я не хочу, так это руку моего сына, доставленную мне в разукрашенной шкатулке. Я хочу привезти моему Герцогу плоть, кровь и органы дракона, чтобы он вернул мне мою плоть и кровь, которую держит в заложниках. Я хочу чтобы он щедро наградил меня и забыл, что когда то видел меня и мою семью. Так чтобы я и моя семья жили в безопасности до конца моих дней. На деньги этого не купишь, житель Удачного. Только за плоть дракона.

— Я не знаю как их достать. Ты не думаешь, что если бы я мог дать тебе это, я бы уже давно отдал? — Голос Геста дрожал. Все его тело дрожало. Не страх, а что-то более глубокое сотрясало его. Он стиснул зубы, чтобы они не стучали.

— Замолчи. Ты бесполезен, но ты единственный инструмент, который у меня есть. Здесь я сделал с этими жалкими дураками все что должно было быть сделано. Синад Арих и Бегасти Коред провалились, я был почти уверен в этом, когда меня отправили сюда проверить, что их задерживает. Так что я убрал их с моего пути. Так же я убрал твоего Реддинга, ты плохо выбрал, когда сделал его своей правой рукой. Его вырвало когда Арих открыл свой подарок. Когда я вошел в комнату, он был почти робким. А потом он закричал как женщина когда я убил Ариха. Такого человека ты выбрал себе в компаньоны?

— Я знал его всю нашу жизнь, — услышал Гест собственный голос. Он говорил монотонно, едва отдавая себе отчет в том, что Реддинга больше нет. Реддинга, взбиравшегося на стол, чтобы предложить тост. Реддинга, примерявшего плащи в лавке их любимого портного. Реддинга, поднимавшего одну бровь, склоняясь ближе, чтобы разделить абсолютно скандальную сплетню. Реддинга стоящего на коленях, дразнящего Геста влажными губами. Реддинга лежащего на животе, с пустыми глазами. Всю их жизнь, а теперь жизнь Реддинга закончилась. Нет больше Реддинга. — Я понятия не имею, как достать тебе части дракона. — Сказал он уныло.

— Меня это не удивляет, — ответил Калсидиец. — Но ты разберешься.

— Как? О чем ты говоришь? Да что я вообще могу сделать?

Калсидиец устало покачал головой. — Ты думаешь я не навел справки о тебе? Ты думаешь я не знаю про твою жену? И о твоих связях здесь в качестве будущего Торговца твоей семьи? Я привез тебя сюда чтобы использовать тебя, чтобы выяснить все что возможно о драконах и твоей драгоценной маленькой женщине. Когда мы будем знать, мы последуем за ними…

— Ни одна лодка не повезет нас вверх по течению! — осмелился прервать его Гест.

Калсидиец рассмеялся лающим смехом. — Вообще-то все это было организовано ещё до того как мы вышли из Удачного. Ты что, думал это совпадение, что одна из «непроницаемых» лодок случайно отправляется в такой удобный для тебя момент? И что там осталась одна каюта для пассажира? Дурак.

— Значит… ты был на том же корабле что и мы?

— Конечно. Но хватит об очевидном. У нас все ещё есть дело здесь сегодня вечером, и оно состоит в том, чтобы сделать все менее очевидным до того, как отправимся спать.

— Менее очевидным?

— Есть тела от которых ты должен избавиться. Сначала ты должен снять с них всю одежду, так лучше, чтобы осложнить опознание. — Калсидиец задумчиво помолчал. — И будет лучше, если никто не сможет узнать их в лицо. — Склонившись над телом Ариха он вытащил один из своих ужасных маленьких ножей. — Ты можешь раздеть того, пока я позабочусь о лице этого. — Не оборачиваясь он добавил. — И мы должны поторопиться. Это только первое дело на сегодняшнюю ночь. Гест Финбок должен написать несколько писем, записок, с предложением очень выгодного сотрудничества с его семьей, очень конфиденциального свойства. Это, я думаю, выманит наших тайных друзей прочь из их нор и подтолкнет к краю пропасти. Как раз туда, куда нам и нужно.

^{День 26-й месяца Рыбы. Год 7-й Независимого Союза Торговцев.}

^{От Роники Вестрит из Торговцев Вестрит, Удачный.}

^{Некомпетентному хранителю птиц принимающему сообщения в Кассарике.}

^{Постоянный клиент требует, чтобы это послание было вывешено в зале Гильдии Хранителей Птиц.}

Один раз может оказаться случайностью, два — совпадением, четыре раза — злонамеренный шпионаж. Ты вскрыл все сообщения отправленные мне из Кассарика. Послания отправленные мне Малтой Вестрит Хурпус были получены с поврежденными или отсутствующими печатями, как впрочем и недавнее послание от Яни Хурпус. Для нас очевидно, что твоей целью стала переписка между Торговыми семьями Вестрит и Хурпус.

Так-же для нас очевидно, что ты полагаешь что мы глупы или не знаем как Гильдия использует птиц и хранителей. Ты обнаружишь, что это сообщение придет к тебе привязанным к ноге птицы из твоей голубятни, птицы, за которую ты несешь личную ответственность. Несмотря на то, что Гильдия отказалась назвать твое имя, мне известно, что они знают, кто несет ответственность по крайней мере, за часть нарушений. Я направила жалобу конкретно на тебя, с указанием номеров с бирок на ногах птиц, которые принесли мне поврежденные письма.

Твои дни в качестве Хранителя Птиц сочтены. Ты позор Торговцев Дождевых Чащоб и для семьи что тебя породила. Позор тебе за предательство клятв верности и конфиденциальности. Торговля не может процветать там, где есть шпионаж и мошенничество. Люди вроде тебя приносят вред всем нам.

Глава 6

КРОВЬ ДРАКОНА

— Он выглядит больным, — недовольно заявил Герцог.

Канцлер Эллик в молчании опустил глаза, униженный тем, что его Герцог публично раскритиковал преподнесенный им подарок, он вынужден был склонить голову и смириться. У него не было другого выбора и Герцогу нравилось напоминать об этом.

В зале для частных аудиенций было тепло, а для кого-то из присутствующих даже жарко. Герцог так усох, что постоянно чувствовал холод, даже погожим весенним днем. Огонь потрескивал в двух больших очагах, каменные полы были устланы толстыми коврами, стены задрапированы шпалерами. Мягкие теплые одежды укутывали худое тело Герцога. Он все ещё мерз, несмотря на то, что пот струился по лицам шестерых стражников, сопровождавших его. Кроме них в комнате был только его канцлер и существо, которое тот притащил с собой.

Закованный в цепи человек-дракон, Элдерлинг стоявший напротив него не потел. Он был худ, глаза его запали, волосы свалялись. Эллик дал ему лишь набедренную повязку, несомненно для того, чтобы нагляднее продемонстрировать его покрытуючешуей плоть. К сожалению это так же демонстрировало его ребра и то, как выступали его узловатые локти и колени. На одном его плече красовалась повязка. Совсем не то величественное существо которое ожидал Герцог.

— Я болен.

Голос существа поразил его. Дело было не в том, что он вообще мог говорить, голос его оказался сильнее, чем Герцог ожидал, учитывая его состояние. Кроме того, он говорил на калсидийском. С акцентом, но достаточно чисто.

Элдерлинг кашлянул, словно для того, чтобы доказать что говорит правду, это был тот легкий кашель, которым прочищают горло когда боятся, что более сильный принесет больше страдания чем пользы. Герцогу этот вид кашля был знаком. Существо провело тыльной стороной узкой, покрытой синей чешуей руки по губам, вздохнуло и подняло глаза чтобы встретить взгляд Герцога. Когда он опустил руки, позволив им свисать по бокам, цепи на его запястьях зазвенели. В этом свете глаза его выглядели вполне человеческими, но когда его впервые привели в зал для приемов, его глаза по кошачьи светились, мерцали синим в свете свечей.

— Молчать! — прикрикнул Эллик на существо. — Молчать и на колени перед Герцогом. — он выразил свое недовольство резко дернув человека-дракона за цепь и существо споткнувшись упало на колени, едва успев выставить руки.

Падая на пол человек-дракон вскрикнул, а потом с трудом выпрямился стоя на коленях. Он с ненавистью посмотрел на Эллика.

Когда канцлер опустил свой кулак, вмешался Герцог. — Значит он может говорить, не правда ли? Пусть говорит, канцлер. Меня это забавляет. — Герцог увидел, что это не понравилось Эллику. Ещё одна причина послушать что скажет человек-дракон.

Чешуйчатый человек откашлялся, но все-равно говорил хрипло. Он говорил учтиво, как человек находящийся на хрупкой грани безумия. Герцогу были знакомы эти последние попытки удержать реальность. Почему в отчаянии, люди верят что логика и соблюдение формальностей смогут вернуть им потерянную жизнь?

— Меня зовут Сельден Вестрит из Торговцев Удачного, приемный сын семейства Хурпус из Дождевых Чащоб, певец драконицы Тинтальи. Но должно быть Вам это известно? — Человек с надеждой заглянул в лицо герцога. Не обнаружив там понимания он продолжил говорить. — Тинталья выбрала меня чтобы служить ей и я был рад этому. Она дала мне задание. Она велела мне странствовать и постараться найти других из её вида или услышать истории о них. И я поехал. Я путешествовал с группой торговцев. Я отправился из-за любви к дракону, а они, в надежде снискать её расположение, а потом каким-то образом превратить его в благосостояние. Но куда бы мы ни направлялись, наши поиски были безрезультатны. Остальные хотели вернуться, но я знал, что должен продолжать.

И снова глаза его пытались найти на бесстрастном лице Герцога хоть какие-то следы сочувствия или заинтересованности. Герцог не позволял своему лицу выражать заинтересованность историей. Голос драконьего певца звучал глуше когда он продолжил: — Неожиданно, мои собственные люди предали меня. Торговцы отказались от нашей миссии. Думаю им казалось что я их предал, вовлек их в глупое путешествие, растратившее их деньги и ничего не принесшее взамен. Они украли все что у меня было, а в следующем порту продали меня как раба. Мой новый «владелец» увез меня далеко на юг и показывал меня на рынках и ярмарках. Но когда новизна прошла и я начал заболевать, меня снова продали. Меня повезли на север, но судно захватили пираты и владелец снова сменился. Меня купили как уродца и показывали любопытным. Каким то образом Ваш канцлер узнал о моем существовании и привез меня сюда. Теперь я перешел к Вам.

Герцог ничего об этом не знал. Он подумал знал ли Эллик, но на своего канцлера не посмотрел. Человек-дракон завладел его вниманием. Он говорил убедительно, этот «драконий певец». Его голос был грубым, музыка покинула его, но модуляции и тональность его слов могли бы повлиять на более восприимчивого человека. Герцог не ответил ему. В его следующих словах прозвучало отчаяние и Герцог подумал, не моложе ли он чем кажется.

— Те кто называли себя моими владельцами и продавали меня были лжецами! Я не раб. Я не совершил никакого преступления, за которое наказывают рабством и никогда не жил в местах, где такое наказание применялось. Если Вы не освободите меня основываясь на моих словах о том, что моё заключение незаконно, позвольте связаться с моими людьми. Они выкупят у Вас мою свободу. — Он снова закашлялся, на этот раз сильнее и боль искажала его лицо при каждом спазме. Он едва мог стоять на коленях, а когда он вытирал рот, его губы были влажными от слизи. Это было отвратительное зрелище.

Герцог холодно осмотрел его. — Теперь я знаю твое имя, но мне все равно откуда ты. Ты здесь потому что ты тот, кто ты есть. Ты частично дракон и это все что меня волнует. — Объяснил он свою точку зрения. — Как давно ты болеешь?

— Нет. Ты ошибаешься. Я не дракон. Я человек измененный драконом. Моя мать из удачного, а отец, Кайл Хэвен, был калсидийцем. Он был морским капитаном. Таким же человеком как Вы.

Существо осмелилось сжав кулаки подползти ближе. Эллик дернул за поводок, который сжимал в руке и у Элдерлинга вырвался бессловесный крик боли. Эллик неожиданно пнул его обутой в сапог ногой и повалил на бок. Существо яростно смотрело на него. Канцлер поставил сапог на закованное горло Элдерлинга и на мгновение Герцог увидел воина, которым Эллик был когда-то.

— Лучше тебе быть вежливым, Элдерлинг, или мне самому придется научить тебя. — Эллик говорил жестко, а Герцог размышлял, действительно ли канцлер сделал это из уважения к нему, или он просто хотел заставить свой «подарок» замолчать, до того, как он снова станет отрицать свое происхождение. Это не имело значения. Тонкая чешуя, синий цвет и мерцающие глаза доказывали, что он не человек. Это было умно, попытаться убедить всех, что его отец был калсидийцем. Умный как дракон, так говорят.

— Как давно ты болеешь? — снова спросил Герцог.

— Я не знаю. — Элдерлинг растерял свою дерзость. Он не смотрел на Герцога пока говорил. — Сложно оценивать течение времени находясь в темном чреве корабля. Но я был уже болен, когда меня продали и когда пираты захватили корабль, тоже. Какое-то время они боялись касаться меня и не только из-за внешности. — Он снова закашлялся, свернувшись там где лежал.

— Он похож на скелет, — заметил Герцог.

— Я думаю это их нормальное состояние, — осторожно предположил Эллик. — Быть такими длинными и тонкими. В старых свитках есть несколько рисунков, где они так изображены. Высокими и покрытыми чешуей.

— У него жар?

— Похоже он горячее чем человек, но и это может быть нормальным для него.

— Я болен! — снова подало голос существо. — Я похудел, я не могу глубоко вздохнуть и да, у меня жар, я весь горю. Почему ты задаешь все эти вопросы? Позволишь ты или не позволишь мне отправить весточку тем, кто выкупит меня? Что ты хочешь за меня? Я готов спорить, это будет заплачено.

— Я не ем плоть больных животных. — Он перевел взгляд на Эллика. — И мне не нравится когда их приводят ко мне и они отравляют воздух своим заразным дыханием. Может ты и хотел как лучше, канцлер, но этого недостаточно чтобы выполнить твою часть сделки.

— Ваше превосходительство, — согласился Эллик. Ему пришлось согласиться, но в его голосе послышалась едва заметная холодная нота. — Я приношу свои извинения за то что обеспокоил Вас его присутствием. Я тотчас же уберу его с Ваших глаз.

— Нет. — Герцог осторожно собрался с мыслями. Крошечный образец плоти, который Эллик передал ему несколько недель назад придал ему сил. Почти два дня после того как он употребил его, он хорошо усваивал остальную свою пищу и даже был в состоянии встать и пройти несколько шагов без посторонней помощи. Потом его хорошее самочувствие прошло и снова вернулась слабость. Так что плоть человека-дракона не вылечила его, но дала ему силы на несколько дней. Он прищурил глаза, размышляя. Существо было ценным и слишком расстроить Эллика на данном этапе было бы серьезной ошибкой. Ему нужно было принять Элдерлинга в дар, чтобы дать Эллику почувствовать, что его влияние по-прежнему высоко. Он знал, что именно сила Эллика сейчас поддерживала его трон. Но не следует давать канцлеру слишком много власти. Сейчас он не мог отдать ему свою дочь в жены. Если когда-нибудь он получит в свое распоряжение чрево дочери, какая нужда ему будет в отце?

Герцог прикидывал варианты не торопясь и не обращая внимания на то, как нетерпеливо двигались его стражники на жаре, ни на то, как темнело от стыда, или может от злости, лицо Эллика. Он оценивал Элдерлинга. Можно заболеть съев больное животное. Но больное животное может выздороветь и снова стать полезным. Здоровье Элдерлинга казалось крепким, хоть он и был болен. Есть вероятность, что его можно вылечить.

Он решил поручить существо заботам Чассим. Среди его женщин её целительские способности были хорошо известны и это наверняка выведет Эллика из игры. В настоящий момент его дочь была надежно заперта и изолирована от контактов. Каждый день она присылала ему сообщения, пытаясь выяснить, в чем она провинилась, чтобы с ней так обращались. Чем меньше она знает, тем меньше сможет использовать против него. Элдерлинга надо запереть на таких же условиях, чтобы сохранить его безопасность и приберечь его для собственного использования. И уж конечно же, не стоит доверять заботу о нем своим бестолковым лекарям. Они не смогли помочь ему, зачем давать им возможность ещё сильнее навредить его здоровью? Из чистой зависти, что канцлер добыл для него то, что они не смогли, они могут отравить его.

Сложив кусочки мозаики он покивал самому себе. План ему нравился. Элдерлинг будет поручен заботам Чассим. Он даст ей понять, что если она его вылечит, то сможет получить свободу. А если он умрет… пусть сама думает о последствиях подобного провала. Он не станет пить кровь существа, пока не убедится, что оно здорово. А если Элдерлинга не получится как следует вылечить для того чтобы использовать, его все ещё можно будет продать, как он сам и мечтает. Человек-дракон заявил, что он ценен для своих. Герцог откинулся на своем троне, обнаружил, что его выпирающим костям не стало удобнее и снова согнулся. Все это время упавшее создание пристально смотрело на него, а Эллик нервничал.

Хватит об этом. Будь решителен. Или сделай вид. — Позовите тюремщика, — сказал он, но как только стражники бросились исполнять его приказ, пальцем указал, что Эллик должен исполнить его пожелание. — Когда он придет, я скажу ему, что этого Элдерлинга следует запереть вместе с другим моим особым пленником и обращаться с ним так же бережно. Я думаю, что со временем он восстановит свое здоровье и мы найдем ему хорошее применение. Тебе, мой добрый канцлер, будет позволено сопроводить его и удостовериться, что там где его разместили ему будет тепло и удобно, а так же что ему будет предоставлена хорошая еда. — Он подождал мгновение, давая Эллику испугаться того, что просто заберет экзотический подарок, не предложив никакой награды. Увидев что начали проявляться первые признаки гнева, он продолжил.

— И я сообщу, моему тюремщику, что тебе позволено навещать обоих моих узников, когда и как ты пожелаешь. Мне кажется справедливым, наградить тебя некоторыми привилегиями. Доступ к тому, что однажды станет твоим, так сказать… По-твоему, это справедливо, канцлер?

Эллик встретил взгляд Герцога и очень медленно в его глазах засветилось понимание. — Это более чем справедливо, ваше превосходительство. Я доставлю его немедленно. — Он потянул свой подарок за цепь, но Герцог покачал головой. — Оставь человека-дракона здесь, пока не приведешь тюремщика. У меня есть мои стражники и я не думаю, что мне следует опасаться этой кучки костей.

Тень беспокойства легла на лицо канцлера, но он низко поклонился и медленно попятился прочь из комнаты. Когда он ушел, герцог внимательно рассмотрел свой подарок. Элдерлинг не выглядел так, словно с ним жестоко обращались. Может плохо кормили, а побледневшие синяки говорили о побоях. Но следов инфицированных ран не было. Возможно его просто надо покормить. — Что ты ешь, создание? — Спросил он.

Элдерлинг встретил его пристальный взгляд. — Я человек, не смотря на то, как выгляжу. Я ем то же что и ты. Хлеб, мясо, фрукты, овощи. Горячий чай. Хорошее вино. Любая чистая еда подойдет мне.

Герцог услышал в голосе существа надежду. Оно поняло, что с ним будут хорошо обращаться и дадут время поправиться. Не было необходимости давать ему повод для других размышлений.

Если Вы не против, дайте мне чернила и бумагу — сказало существо — я составлю письмо своей семье. Они выкупят меня.

— А твой дракон? Ты ведь говорил, что пел для дракона? Что бы он отдал за твое безопасное возвращение?

Элдерлинг улыбнулся, но это была кривая улыбка. — Мне сложно сказать. Вероятно совсем ничего. Тинталья поступает не опираясь на предсказуемые людские обычаи. В любой миг любого часа её отношение ко мне могло измениться. Но я думаю Вы могли бы заслужить её хорошее отношение вернув меня невредимым туда, где однажды она могла бы меня встретить.

— То-есть ты не знаешь, где она? — Перспектива удерживать этого Сельдена как заложника и выманить его дракона туда, где его можно будет лишить жизни и выпотрошить немного померкла. Если конечно, он говорил правду. Драконы прирожденные лжецы.

— Пока я был в плену, меня увезли далеко от тех мест, где я мог рассчитывать встретить её. Возможно она считает что я бросил её. В любом случае, прошли годы с тех пор как я видел её.

Не слишком обнадеживающие новости. — Но ты ведь из Дождевых Чащоб? И там у них много драконов, не так ли?

Существо перевело дыхание чтобы заговорить, похоже оно сомневалось в своем ответе, а потом сказало. — Слухи о том что драконы вылупились разнеслись далеко, когда это произошло. Я давно не был дома и не могу сказать наверняка, что стало с вылупившимися драконами.

Почувствовало ли существо, что здесь можно заключить сделку? Пусть подумает над этим, но нельзя дать ему понять, что от неё зависит жизнь Герцога. Он услышал приближавшиеся к двери шаги Эллика и тюремщика и величественно кивнул существу.

— Пока все, Элдерлинг. Ешь хорошо, отдыхай, поправляйся. Быть может позже мы поговорим снова. — Он отвел взгляд от существа. — Охрана, отнесите меня в сад под навесом. И пусть меня ожидает подогретое вино, когда я прибуду.

Поздним утром Тинталья почувствовала в воздухе дым очагов. Ветер принес его издалека, но несмотря на это, она почувствовала воодушевление. Трехог был недалеко, а день только начинался. Мысль о том, что она скоро снова увидит своих Элдерлингов обрадовала её. Она заработала крыльями сильнее, заставив себя забыть о боли. Теперь, когда конец близок можно было и потерпеть. Она призовет Малту и Рейна и они позаботятся о её ране. Это не будет приятно, но своими умелыми маленькими руками они смогут исследовать повреждение и вытащить отвратительный наконечник. Потом успокаивающая припарка и, возможно, они немного её почистят. Она издала короткий предвкушающий рев. Сельден всегда ухаживал за ней лучше других. Её маленький певец был предан ей. Она задумалась о том, был ли он ещё жив где-то там и насколько он состарился. Было сложно понять как быстро старятся люди. Проходило несколько сезонов и вдруг неожиданно они старели. Ещё несколько и они уже мертвы. А сильно ли постарели Малта и Рейн?

Гадать бесполезно. Скоро она их увидит. Если они окажутся слишком старыми, чтобы помочь ей, она использует чары и заполучит в свое распоряжение других.

Когда в полдень солнце начало опускаться за реку, человеческие запахи стали сильнее. В ветре появилось больше дыма и другой вони человеческого жилья. Их звуки так же достигали её чуткого слуха. Их пронзительные крики, которыми они обращались друг к другу, соперничали со звуками сопровождавшими их бесконечные старания по переделке мира. Топоры разрубали дерево на части, а молотки заново сколачивали их друг с другом. Люди никогда не могли принять мир таким какой он есть и жить в нем. Они всегда разрушали его и жили на обломках.

На реке снующие лодки сражались с течением. Когда её тень поравнялась с ними, люди стали смотреть вверх, крича и указывая пальцами. Она не стала обращать на них внимание. Впереди были плавучие доки, обслуживающие город на вершинах деревьев. Она пролетела над ними, и осталась недовольна тем, что они казались такими маленькими. Она уже приземлялась на них, почти сразу посл того, как вылупилась из кокона. Правда, доски треснули и сломались под её весом, какие-то лодки были повреждены, а другие уплыли вниз по реке, все ещё привязанные к выломанному куску пирса. В этом едва ли была её вина, люди должны были строить прочнее, если хотели чтобы драконы приходили к ним с призывом.

Сложив крылья она захрипела от боли и сделала круг. Больно будет где бы она не приземлилась — в воде или в доках. Значит доки. Она раскрыла крылья и ударила ими вытянув когтистые лапы в направлении причала. На продолговатой деревянной конструкции кричали и разбегались в разные стороны люди.

— С ДОРОГИ! — Взревела она, предупреждая, одновременно впечатывая эту мысль в их крошечные мозги. — Малта! Рейн! Служите мне! — Затем её вытянутые передние лапы ударили о настил. Плавучий причал опустился под ней, привязанные лодки сильно накренились, в стороны полетели отколовшиеся куски дерева. Серые воды реки поднялись, окатив её и она заревела в ярости от их холодного кислотного прикосновения, и тут непотопляемый причал выровнялся. Конструкция под ней поднималась, до тех пор, пока вода не стала едва покрывать её лапы. Она с отвращением хлестнула хвостом и почувствовала что дерево подалось под ударом. Она посмотрела через плечо, на лодку, кренившуюся и качавшуюся на волнах. — Глупо было привязывать её здесь. — Заметила она и двинулась по причалу, который погружался и раскачивался под ней при каждом шаге, пока она не вышла на грязный растоптанный берег. Когда она сошла с причала, почти весь он всплыл на поверхность. Лишь одна лодка оторвалась и уплыла.

На твердой, пусть и болотистой земле она остановилась. Какое-то время она лишь дышала. Волны жара проходили через её тело, окрашивая шкуру в цвета боли и гнева. Она наклонила голову в мучении и стояла неподвижно, заставляя его прекратиться. Когда наконец-то все прошло, а разум её прояснился, она подняла голову и осмотрелась.

Люди, с визгом разбежавшиеся при её появлении теперь начали собираться на безопасном расстоянии. Они окружали её как стервятники, галдя как потревоженная стая грачей. Этот гвалт раздражал, так как она не могла выделить поток мыслей ни одного из них. Паника, паника, паника! Это все что они передавали друг другу.

— Тишина! — заревела она на них, удивительно, но они замолчали. Боль от её раны начинала напоминать о себе. У неё не было времени на для этих гомонящих обезьян. — Рейн Хурпус! Малта! Сельден! — Последнее имя она выкрикнула с надеждой.

Один из людей, здоровый детина в покрытой пятнами тунике, набрался храбрости, чтобы ответить ей: — Никого из них здесь нет. Сельден исчез уже давно, а Рейн с Малтой уехали в Кассарик и с тех пор их никто не видел! Так же как сестру Рейна, Тилламон. Все исчезли!

— Что? — Ярость пронзила её. Она взмахнула хвостом и снова взревела, от боли, которую это вызвало. — Все ушли? Ни одного Хурпуса чтобы служить мне? Что за оскорбление?

— Не все Хурпусы ушли. — женщина прокричавшая это была стара. Чешуя на лице выдавала в ней уроженку Дождевых Чащоб. Её зачесанные и сколотые волосы были седыми, но она быстро спускалась к драконице по широкой дороге, ведущей от города. Остальные люди расступились в стороны, давая ей пройти. Она шла бесстрашно, однако дочери неуверенно семенившей за ней, жестом приказала оставаться сзади.

Тинталья подняла голову чтобы рассмотреть старую женщину. Она не могла плотно прижать крыло к ране, поэтому позволила обоим крыльям свободно свисать по бокам так, словно бы это было сделано преднамеренно. Она подождала пока женщина приблизится и сказала: — Я помню тебя. Ты Яни Хурпус, мать Рейна Хурпуса.

— Это я.

— Где он? Я хочу чтобы он и Малта немедленно служили мне. — Она не собиралась говорить женщине о том, что ранена. Под облаком человеческого страха она чувствовала еле сдерживаемый гнев. И она все ещё слышала крики и проклятья, доносившиеся от хлипкого причала на который она приземлилась. Она надеялась, что они его как следует починят, чтобы она могла безопасно взлететь с него.

— Рейн и Малта ушли. Я не видела их и ничего от них не получала уже несколько дней.

Тинталья внимательно посмотрела на женщину. Было ещё что-то… — Ты лжешь мне.

На мгновение она почувствовала согласие, но слова сказанные женщиной отрицали это. — Я их не видела. Я не уверена, где они.

НО ТЫ ДУМАЕШЬ ЧТО ЗНАЕШЬ. Тинталья медленно закружила серебро в своих глазах мысленно фокусируясь на стоявшей перед ней старой женщине. Она обратилась к силе и направила чары на Яни. Женщина склонила голову и на лице её появилась полуулыбка. Потом она встала очень прямо и решительно посмотрела на драконицу. Не говоря ни слова, она сообщила Тинталье, что попытка очаровать её приведет лишь к тому, что сделает её более осторожной и менее склонной к сотрудничеству.

Внезапно Тинталья устала от этой игры. — У меня нет на это времени. Мне нужны мои Элдерлинги. Куда они отправились, старая женщина. Я уверена, что ты знаешь.

Яни Хурпус просто внимательно смотрела на неё. Очевидно ей не понравилось что её обличили во лжи. Остальные люди беспокойно двигались позади и переговаривались друг с другом.

— Половина моих чертовых лодок разбита! — голос мужчины.

Тинталья медленно повернула голову, она знала, что резкое движение разбудит боль. Мужчина, шагавший в её сторону был крупным, для человека, и он нес длинный шест с крюком. Это было какое-то приспособление лодочников, но он нес его словно оружие. — Дракон! — Зарычал он на неё. — Что ты собираешься сделать чтобы исправить это?

Он размахнулся так, что стало очевидным, он собирается угрожать ей. Обычно, это бы не взволновало её, она сомневалась, что он смог бы проткнуть её толстую чешую. Он мог навредить ей, только попав в уязвимое место. Такое как её рана. Не торопясь она повернулась чтобы встретить его, надеясь что он не догадается, что её промедление больше связано с её слабостью, нежели с презрением к нему.

— Исправить это? — спросила она ехидно. — Если бы вы с самого начала сделали сделали все хорошо, оно бы так легко не сломалось. Я ничего не могу сделать, чтобы исправить это. Впрочем я могу сделать так, чтобы все стало ещё хуже для тебя. — Она широко открыла пасть, демонстрируя ему мешочки с ядом, но судя по всему, он подумал, что она угрожает съесть его. Он отступил, забыв о пике, которую сжимал в руке. Посчитав, что находится на безопасном расстоянии, он крикнул: — Это твоя вина, Яни Хурпус! Ты и твоя родня, эти «Элдерлинги» привели сюда драконов! Много хорошего они нам сделали!

Тинталья почти могла видеть ярость проснувшуюся в старой женщине. Она наступала на мужчину, не заботясь о том, что это привело её в зону досягаемости дракона. Много хорошего? Да, много хорошего, если считать, что они прогнали калсидийцев с нашей реки! Мне жаль что твои лодки повреждены Юльден, но не вини меня, и не насмехайся над моими детьми.

— Это вина дракона, а не Яни! — Голос женщины из задних рядов толпы. — Прогоните дракона! Отправьте её к остальным!

— Да!

— Ты не получишь от нас мяса, дракон! Убирайся отсюда!

— Мы здесь достаточно настрадались от таких как ты. Уходи!

Тинталья с недоверием смотрела на них. Они что, забыли все, что знали о драконах? Что она могла, одним, наполненным ядом выдохом смыть плоть с их костей?

Потом, с дальнего конца толпы прилетел шест. Это был ствол саженца или ветка очищенная от побегов, но брошен он был словно копье. Он ударил её, слабо ударил и отскочил от её шкуры. Обычно, это вообще не было бы заметно, но теперь, каждое незначительное движение порождало боль. Она резко повернула голову на длинной шее чтобы встретить нападавшего, и от этого боль стала ещё сильнее. На мгновение она начала подниматься на задних лапах, чтобы расправить крылья и поразить этот сброд своими размерами, перед тем как плюнуть ядовитым туманом, который накрыл бы их всех. Она остановила этот рефлекс как раз вовремя: ей не следовало обнажать нежную плоть под крыльями, а самое главное, ей не следовало позволять нападавшим видеть её рану. вместо этого она откинула голову и почувствовала, что ядовитые железы в её глотке набухли в готовности.

— Тинталья!

Звук её имени остановил её. Не в первый раз она прокляла тот момент, когда Рейн Хурпус так равнодушно одарил людей собравшихся в Удачном её именем. С тех пор, казалось, все люди знают его и при каждом удобном случае используют чтобы связать её.

Конечно же это была старая женщина, Яни Хурпус, спотыкаясь бежавшая, чтобы встать между драконицей и толпой. За её спиной, её визжащую дочь удерживали остальные. Раскачиваясь, она замерла напротив дракона и подняла свои тонкие руки, словно они могли кого-то защитить.

— Тинталья, заклинаю тебя именем твоим, вспомни о данных нами обещаниях! Ты поклялась помогать нам, защитить нас от вторжения калсидийцев, а мы в свою очередь, заботиться о змеях, превратившихся в драконов! Ты не можешь сейчас навредить нам!

— Вы напали на меня! — Драконица была в ярости, что Яни Хурпус осмелилась упрекать её.

— Ты разбила мою лодку! — человек с лодочным крюком.

— Ты разрушила половину причала!

Тинталья медленно повернула голову, с удивлением обнаружив, как невнимательна была. За её спиной были ещё люди, люди подошедшие от поврежденных лодок и с разрушенного причала. Многие из них несли предметы, которые не были оружием, но могли быть использованы в таком качестве. Она по прежнему не сомневалась, что сможет убить их всех до того, как они смогут причинить ей серьезный вред, но в таком тесном пространстве, навредить ей они могли. Деревья склонявшиеся над ней помешали бы спокойно взлететь, даже если бы она не была ранена. Внезапно, она поняла, что находится в очень неприятной ситуации. Там были ещё люди, смотревшие на неё с площадок и проходов, а некоторые спускались по лестницам, обвивавшим гигантские стволы деревьев.

— Дракон!

Она снова обратила свое внимание на старую женщину. — Ты должна уйти, — громко закричала Яни Хурпус. Тинталья слышала страх в её голосе, но ещё в нем была просьба. Она боялась того, что случиться, если драконице придется защищать себя?

— Ты должна последовать за остальными из твоего вида и их хранителями превращенными в Элдерлингов. Отправляйся в Кельсингру, дракон! Там твое место. Не здесь!

— Элдерлинги. В Кельсингре? Я была там. Город пуст.

— Возможно так было раньше, но больше нет. Остальные драконы ушли туда и по слухам, хранители которые отправились вместе с ними становятся Элдерлингами. Элдерлингами, которых ты ищешь.

Что-то в голосе старой женщины… нет. В её мыслях. Тинталья сфокусировалась на ней одной. КЕЛЬСИНГРА?

ОТПРАВЛЯЙСЯ ТУДА! КАК И МАЛТА С РЕЙНОМ. УЛЕТАЙ, ПОКА НЕ ПРОЛИЛАСЬ КРОВЬ. РАДИ ВСЕХ НАС!

Старая женщина быстро все поняла. Она молча смотрела на дракона, передавая предостережение всем своим сердцем.

— Я ухожу, — объявила Тинталья. Она медленно, не торопясь развернулась обратно, в сторону доков. Люди напротив неё сердито забормотали и неохотно дали ей пройти.

— Пусть уходит! — снова зазвучал голос Яни и неожиданно его подхватили другие.

— Пусть дракон уходит! Скатертью ей дорога!

— Пожалуйста, пусть она пройдет, чтобы она никого не убила!

— Пусть уходит и чтобы мы больше не видели никаких драконов!

Люди расступались пока она шла в сторону поврежденного причала. Они проклинали её громкими голосами, плевали на землю когда она проходила, но дали ей пройти. Внутри неё бурлила ярость, презрение к ним и желание убить их всех. Да как они посмели демонстрировать ей свою жалкую раздражительность, как осмелились они плевать ей под ноги, ничтожные маленькие обезьяны! Проходя она медленно поворачивала голову, стараясь удержать в поле зрения как можно больше из них. Как она и опасалась, за её спиной они сомкнули ряды и медленно двинулись вслед. Если она не проявит осторожность, они смогут загнать её в угол у поврежденных доков и вытолкать в холодную быструю реку.

Она мягко расправила крылья и укрепила волю. Это будет больно и у неё будет всего один шанс. Она изучила длинный деревянный причал перед собой. Искореженные доски торчали под разными углами и да, две связанные лодки были привязаны там, болтаясь у причала. Она собрала всю свою силу в задних ногах.

Без предупреждения она гигантским скачком бросилась вверх. Позади, человеческие голоса взметнулись воплями смятения и ужаса. Она приземлилась на причал и он подался под её весом. Потом, как она и рассчитывала, он начал подниматься над водой. Не слишком сильно, но этого должно было хватить. Она широко раскинула крылья, яростно вскрикнула от боли и подпрыгнув с силой опустила их вниз.

Этого хватило. Она поймала ветер над бегущей речной водой и удар за болезненным ударом, поднялась в небо. Она подумала о том чтобы вернуться, о том чтобы упасть на них и разогнать, а может даже загнать в реку. Но боль была слишком сильна, а возраставший голод пронзал её. Нет. Не сейчас. Сейчас она будет охотится, убивать, есть и отдыхать. Завтра она полетит в Кельсингру. Возможно однажды она вернется чтобы заставить их сожалеть. Но сначала надо найти Элдерлингов, чтобы они вылечили её. Она сгруппировалась, развернулась и продолжила свой болезненный путь в Кельсингру.

— Теперь уже не долго, — сказал Лефтрин и почувствовал огромное облегчение оттого, что может произнести эти слова вслух. Он стоял на крыше рубки. Зимний день клонился к своему раннему окончанию, но он уже увидел первые здания Кельсингры. Они уже почти дома, подумал он а потом усмехнулся. Дома? В Кельсингре? Нет. Теперь дом был там, где находилась Элис в данный момент, это он знал точно.

Путешествие было долгим, но не настолько, как его первое путешествие в Кельсингру. В этот раз его не замедляла ни необходимость держаться вровень с неспешной поступью драконов, ни ранние остановки для того, чтобы охотники могли добыть мясо для драконов, а хранители дать отдых своим усталым телам. И они не потратили несколько дней в мелком болоте, почти без надежды, пытаясь снова встать на правильный курс. При этом, из-за тонкого плача больного ребёнка, казалось, что каждый день длился неделю. Он был уверен, что не только он не мог заснуть под вызванный коликами плачь Фрона. Глядя на осунувшееся лицо Рейна и его налитые кровью глаза, он видел, что отец ребёнка разделил его нежеланное бдение.

— Это Кельсингра? Эти разбросанные здания? — Рейн выглядел неуверенно.

— Нет. Это начало окраин. Это большой город, он тянется вдоль берега и возможно, простирается вверх, до подножия тех холмов. Без листьев на деревьях, я могу видеть, что он даже больше, чем я думал.

— И он просто… заброшен? Пуст? Что случилось со всеми жителями? Куда они ушли? Они умерли?

Лефтрин покачал головой и сделал очередной длинный глоток из своей кружки. Пар и аромат горячего поднялся вверх чтобы смешаться с дымкой над рекой. — Если бы у нас были ответы на эти вопросы, Элис была бы в восторге. Но мы не знаем. Возможно, когда мы лучше исследуем город, мы выясним. Некоторые дома пусты, словно хозяева собрали все свои вещи и уехали. Другие дома выглядят так, словно хозяева встали из-за стола, вышли за дверь и больше никогда не вернулись.

— Я должен разбудить Малту. Она захочет это увидеть.

— Нет, не нужно. Пусть она поспит и пусть ребёнок поспит. Все это будет здесь когда она проснется, и мне кажется, ты должен позволить ей отдохнуть столько, сколько получится. — Лефтрину было стыдно признать, что он не столько беспокоился о Малте, сколько о собственном покое. Он сомневался, что Рейну удастся разбудить её не потревожив малыша и не вызвав ещё одного длинного приступа плача. Ребёнок молчал только когда спал или сосал грудь, а судя по всему, последнее время он редко делал и то, и другое.

— Это другой дракон? — Неожиданно спросил Рейн.

Когда Лефтрин поднял глаза к небу, он почувствовал укол интереса своего корабля. Он прищурился, но все что смог рассмотреть, было серебро. — Когда я уходил, только Хеби могла подниматься. Остальные пытались, но ни у кого не выходило как следует. Это одна из причин, по которой я был так удивлен увидев Синтару, несколько дней назад. Все равно, не похоже что…

— Это Спит! — Хеннеси выкрикнул новость с кормы. — Посмотрите как летает маленький ублюдок! Ты видишь его, Тилламон? Он серебряный, так что когда он под облаками, его трудно… вон! Видишь его? Он только-что появился из-за тех облаков. Он один из самых маленьких и с этого надо было начать, самый глупый из драконов. Похоже он теперь может летать, но даже если он набрался ума, чтобы оторваться от земли, он все ещё маленький источник неприятностей. Когда прибудем в деревню, тебе лучше избегать его. А вот Меркор, это дракон который тебе понравится.

Тилламон придерживая шаль на плечах, свободной рукой прикрыла глаза и кивала на каждое слово. Её щеки порозовели от возбуждения и холодного ветра. А может ещё от чего-то? Последнее время Хеннеси был более общителен и словоохотлив чем обычно. Лефтрин опасливо взглянул на Рейна, раздумывая, не заметил ли Элдерлинг, что первый помощник, возможно, был слишком фамильярен с леди. Но если Рейн и заметил, его возражения потонули в неожиданном пронзительном плаче его сына.

— Черт возьми, — тихо сказал он и покинул капитана.

Лефтрин мог почувствовать влияние которое оказывал плачь ребёнка на команду. Он подумал не было ли причиной то, что похоже он терзал живой корабль. Дрожь беспокойства, скорее всего не заметная для некоторых членам команды, но безусловно лишавшая его присутствия духа, пробежала по кораблю. Словно в ответ, вверху Спит опустил одно крыло, чтобы закружиться, спускаясь при каждом обороте. Из всех драконов которые могли проявить интерес к их возвращению, Спита он хотел видеть последним. Он был таким, как его описал Хеннеси: полоумный, когда они впервые встретили драконов, и подлый с тех пор, как обрел собственный разум. У него был непредсказуемый характер и Лефтрину казалось, что он самый импульсивный из всех. Похоже, даже более крупные драконы обходили его стороной, когда он был в плохом настроении.

Пока он наблюдал, Спит прекратил кружить над Смоляным и быстро полетел вниз по реке. Лефтрин понадеялся, что он заметил какую-то добычу и что он поохотится, убьет и оставит их в покое. Но через мгновение он услышал отдаленные крики и понял, что Спит теперь кружит над лодкой из Удачного, которая упрямо преследовала их. Лефтрин мрачно усмехнулся. Не такой добычи он желал Спиту. Что ж, им было любопытно, во что превратились береговые драконы покинувшие Кассарик летом. Пусть посмотрят хорошенько, во что превратился один из них.

Спит спустился ещё на один виток, сузив круг так, что ни у кого не осталось сомнений, что именно стало объектом его интереса. Лефтрин наблюдал с удивлением, смешанным с тревогой как отдаленная палуба лодки преследователей внезапно заполнилась человеческими фигурами. Он не мог различить, что именно они кричали. С самого начала преследования они держались на расстоянии от Смоляного, не отдаляясь но и не подходя ближе по вечерам, чтобы пришвартоваться рядом с ним. Они придумали этот карантин, не Лефтрин, но он решил не нарушать его.

Теперь, когда Спит кружил над ними так близко, он пожалел об этом решении. Вне зависимости от их первоначальных намерений это были такие-же люди и купцы. Теперь он хотел бы знать, кто ведет лодку из Удачного и что у неё за команда. Он хотел бы, чтобы у него была возможность предостеречь их от того, чтобы провоцировать драконов. Они больше не были привязанными к земле попрошайками, как раньше.

— Я никогда не думал, что они проследуют за нами так далеко вверх по реке. Я был уверен, что они отстанут по пути.

Хеннеси присоединился к нему на крыше рубки. Когда младенец начал плакать, Тилламон поспешила проверить, не сможет ли чем-то помочь Малте, оставив первого помощника вспомнить о своих обязанностях на корабле. Лефтрин посмотрел на него. Он знал Хеннеси ещё с тех пор, когда тот был на корабле не больше чем затычка для шпигата, когда сам Лефтрин впервые сам поднялся на борт, чтобы разделить этот невысокий статус. Не было ли в его глазах огонька, которого никогда раньше там не было? Трудно сказать. Прямо сейчас он напряженно вглядывался в драму, разворачивавшуюся ниже по реке.

— Кто мог бы предугадать это? Никто. — Лефтрин задумался, не пытается ли он снять с себя ответственность. На палубу вышел человек и принял позу, которая безошибочно выявила в нем лучника. Они были слишком далеко, чтобы предостерегающий крик донесся до человека на палубе или до кружащего дракона. Они лишь могли наблюдать как надвигается катастрофа.

— Ох, не делай этого… — простонал Хеннеси

— Слишком поздно. — Лефтрин не мог различить пущенную стрелу, но он отследил её по ответу Спита. Дракон легко увернулся, а затем взмыл вверх, мощно работая крыльями чтобы набрать высоту.

Глупцы на лодке из Удачного радовались, думая, что отбили атаку дракона. Но Спит, поднявшись неистово призывно заревел. Непривычная дрожь пронзила живой корабль, Лефтрин увидел, что Хеннеси почувствовал её так же как и он сам. Быстрее чем кто-то из мужчин смог это прокомментировать, отдаленные ответные крики раздались с разных сторон. Затем, долю секунды спустя, пол дюжины драконов, включая сверкающего Меркора и мерцающую Синтару появились в поле зрения. Кто-то прилетел из города, кто-то просто появился в небе, как если бы облака скрывали их. Кало, черный, похожий на грозовое облако и такой же угрожающий, устремился к кружащему с воплями Спиту.

— Словно вороны собираются напасть на орла, — сказал Хеннеси и через мгновение стало ясно, что он прав. Вместо одного дракона кружащего над несчастным кораблем преследователи формировали целое облако в форме воронки. Лефтрин от удивления задержал дыхание. Как они выросли с последнего раза когда он их видел и как способность летать изменила их! Он чувствовал благоговейный страх от того, что бесстрашно ходил среди этих грозных существ, что лечил их раны и говорил с ними. Глядя на них теперь, мерцающих и сверкающих даже в тусклом свете пасмурного дня, он прослеживал их изменения, от ущербных израненных существ, которых он пас, до острых словно кинжалы хищников, невероятной силы.

На корабле под ними люди выкрикивали друг другу предостережения и команды. Их лучник стоял в напряжении, положив стрелу на лук, готовый стрелять, если один из драконов опуститься на расстояние выстрела. Лефтрин слышал как перекликаются драконы — громкий рев, отдаленные громовые раскаты, пронзительные крики.

— Они не согласны в чем-то, — предположил Хеннеси.

— Эти драконы… ты можешь позвать их? Может кто-нибудь здесь заставить одного спуститься к нам? — К ним присоединилась Малта. Лефтрин повернулся чтобы посмотреть на неё, удивленный тем, что в разгар преследования драконами другой лодки, она могла думать лишь о своем ребёнке. Потом он по-настоящему увидел её и его сердце переполнило сочувствие.

Женщина Элдерлинг выглядела ужасно. Человеческие краски покинули её лицо, а покрытие из голубоватых чешуек делало её серой, словно кто-то разукрасил камень. Около рта и под глазами появились морщины. Её волосы были расчесаны, заплетены и сколоты. Они были чистыми но не блестели. Жизнь покидала её.

Боюсь, что не могу их позвать. Но мы рядом с Кельсингрой, Малта. Как только мы прибудем, Хранители смогут призвать их. Даже если мы смогли бы позвать кого-то сюда, он не смог бы приземлиться и говорить с нами. После того как мы причалим…

— Драконы дерутся! — Перебил их Хеннеси. С палубы Смоляного раздались крики удивления. Лефтрин повернулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как Спит бросился на отдаленный корабль. Казалось он светился, его серебро сверкало как отполированная монета, и по этому капитан понял, что его ядовитые железы должно быть набухли или уже готовы. В его резком спуске его сопровождал Меркор: как только Спит опустился к кораблю, неожиданно под ним появился золотой дракон и сбил его с курса. Золотой дракон мощно бил крыльями, поднимая меньшего дракона выше и наклоняя в сторону, пока не завалил его на бок и не полетел прочь, оставив Спита падать с громкими хлопающими звуками. Когда он начал падать, показалось бледное облако мерцающего яда. Почти над самой водой серебряный дракон выправился, но не до конца. Он летел, поднимая брызги концами своих крыльев, и неуклюже приземлился у берега реки. Яд тоже полетел вниз, рассеиваясь от прикосновения легкого ветра и большая его часть безопасно растворилась в реке, вместо того, чтобы попасть на корабль. С берега доносились свирепые и яростные вопли Спита.

Команда другой лодки энергично взялась за длинные весла. Они двигались вниз по реке, со всей скоростью, которую им могло обеспечить течение и весла. Вверху, кружащиеся драконы по очереди притворно бросались на удалявшуюся лодку, их трубный рев казался Лефтрину веселым и насмешливым. Спустя какое-то время Лефтрин понял, что лодка больше не интересовала их, похоже они состязались чтобы посмотреть, кто сможет спуститься быстрее и подлететь ближе к ней до того, как взлететь обратно к остальным. Спит умудрился снова взлететь, но не присоединился к другим. Похоже, раненый во время своего падения, он тяжело летел обратно, к центру Кельсингры. Лефтрин продолжал следить за лодкой из Удачного пока драконы не прогнали её из поля зрения. Он подождал, но даже после того как она исчезла из виду, драконы не вернулись.

— Они изменились, — тихо заметил Хеннеси.

— Они и правда изменились, — согласился Лефтрин.

— Теперь они настоящие, — сказал помощник. И ещё тише, добавил: — Они меня пугают.

^{День 27-й Месяца Рыбы. Год 7-й Независимого Союза Торговцев.}

^{От Кефрии Вестрит из Торговцев Удачного.}

^{Яни Хурпус из Торговцев Дождевых Чащоб, Трехог.}

Яни, как мы обе знаем, теперь небезопасно отправлять послания с птицами. Если у тебя есть сообщение высокой секретности, отправь его в конверте с любым живым кораблемиз тех что ходят по реке Дождевых Чащоб. Я доверяю им гораздо больше чем так называемой «Гильдии Хранителей Птиц». Я буду поступать так-же, за исключением тех новостей, которые должны быть доставлены тебе немедленно, и тех, которые к сожалению уже стали объектом сплетен и шпионажа.

Вот, вкратце, то что ты должна знать. Мои послания к Малте остались без ответа. Я очень обеспокоена, особенно принимая во внимание, что время родов так близко. Если ты сможешь написать что-то, что сможет успокоить меня, я буду очень благодарна.

Остальная информация тоже слишком серьезна, чтобы откладывать доставку. Я наконец-то получила весточку от Уинтроу с пиратских островов. Возможно ты помнишь, я писала ему несколько месяцев назад, с тем чтобы спросить, не слышал ли он о Сельдене. Как это обычно бывает с письмами в том регионе, и мой вопрос и его ответ сильно задержались. У него не было сообщений об Элдерлингах, но его обеспокоила информация о «Мальчике-Драконе», которого показывали на странствующей выставке диковин и уродцев, путешествовавшей по его территории. Его попытки узнать больше, оказались бесплодными. Он полагает, что те кого он расспрашивал, были недостаточно откровенны, опасаясь вызвать гнев консорта Королевы Пиратских Островов. Я умоляю тебя использовать твои контакты, чтобы разузнать, может кто-то слышал об этой странствующей выставке и знает, где её видели в последний раз.

Очень обеспокоенная,

Кефрия.

Глава 7

ОБИТАТЕЛИ ГОРОДА

«Переезд в город для хранителей оказался гораздо более сложным, чем для драконов», — подумала Тимара. Кельсингра была городом, построенным для драконов. Широкие улицы, гигантские фонтаны, размеры общественных зданий — все говорило о том, что драконы жили там. Проходы были высокими и широкими, лестницы рассчитаны на поступь драконов и масштабы каждой комнаты уменьшали человека до незначительного размера. Для хранителей, выросших в крохотных домах на деревьях Трехога и Кассарика, разница была ошеломляющей.

— Я не чувствую, что нахожусь внутри, — заметил Харрикин, впервые оказавшись в драконьих банях. Все хранители сгрудились вместе с удивлением рассматривая гигантские фрески на потолке высоко над головой. Сильве, Тимара, Алум и Бокстер держались за руки и пытались измерить диаметр одной из поддерживающих колонн. В первую ночь, которую хранители все вместе провели в городе, они спали прижавшись друг к другу в углу огромной комнаты, как если бы здание было новым видом дикой местности, в которой они вместе должны были противостоять неизвестной опасности.

Для драконов все было иначе. С тех пор как они получили столько тепла, сколько могли пожелать, они процветали. Отогревшись в ваннах, они начали вспоминать и посещать другие места в городе, созданные для того, чтобы радовать представителей их вида. На вершине одного из холмов высилось строение, каменные стены которого перемежались стеклом и все это под куполообразной крышей. Потолок так же был выложен необычной мозаикой из камней и стекла, в то время как излучавший тепло пол представлял собой неглубокую яму заполненную песком разной степени грубости.

Пару лет назад, подобное здание стало бы необъяснимым для неё. Теперь она с одного взгляда поняла, что это было место предназначенное для того, чтобы драконы могли валяться на горячем песке наблюдая за жизнью города внизу или за неспешным движением звезд по ночам. Она впервые увидела его, когда Синтара призвала её туда, несколько дней назад, очень удивив Тимару, и поручив ей поискать в шкафах и на полках, не осталось ли в старых местах хранения приспособлений для ухода за драконами. Пока она искала, Синтара извивалась и крутилась в песке, почти похоронив себя в горячих песчинках. Она поднялась, сверкающая, словно расплавленный синий металл, только-что из печи.

Со временем, большинство приспособлений проржавело и превратилось в пыль, но некоторые остались неповрежденными. Там были маленькие инструменты с металлическими щетками, из чего-то, что ржавчина не тронула, и щетки, похожие на щетки для чистки, но с каменными ручками и пучками металлической щетины. там были металлические скребки с давно исчезнувшими деревянными ручками, стеклянные фляги с загустевшими следами масла на дне, и сверкающий черный сундук в котором лежали разнообразные черные иглы, и другие предметы, предназначение которых она не смогла угадать. Специальные приспособления для ухода за драконами, предположила она и задумалась, будут ли однажды восстановлены все тонкости этого мастерства.

Самыми маленькими щетками Тимара почистила нежные чешуйки около глаз, ноздрей и ушей Синтары, убрав остатки неопрятных трапез. Они говорили немного, но Тимара многое узнала о своем драконе. Её когти, когда-то стертые от ходьбы и растрескавшиеся от постоянного контакта с грязью и водой, теперь стали длиннее, тверже и острее. Её цвета стали глубже, глаза — ярче и она выросла, не просто набрала вес, её хвост стал длиннее. Её формы менялись оттого, что мускулы стали работать в полете и забывать долгие, прикованные к земле годы копошения в грязи. Это уже была не та большая ящерица, за которой она ухаживала, но хищник, летающий хищник, и красивый как колибри, и опасный словно живой клинок. Тимара удивлялась про себя, как она осмелилась касаться подобного существа. Только когда она заметила, что от удовольствия глаза Синтары превратились в два водоворота, она осознала, что дракон разделяет все её мысли и наслаждается её удивлением.

Как только она осознала это, узнал и дракон.

— Ты благоговеешь предо мной. Возможно ты и не восхваляешь меня вслух, однако это отражается в тебе, я знаю, что я самая прекрасная из всех драконов, которых ты когда-либо видела.

— Отражается во мне?

Хотя драконица не улыбалась, Тимара почувствовала её веселье.

— Ты напрашиваешься на комплименты?

— Я не понимаю, — ответила Тимара одновременно честно и обиженно. Реакция дракона явно указывала на её тщеславие. Относительно чего? Того, что ей досталась самая прекрасная из драконьих королев? Та что чередовала насмешки и оскорбления с полным пренебрежением?

— Самая прекрасная из всех драконов, — поправила её мысли Синтара.

— И самая находчивая и изобретательная, что чётко отражается в созданном мной самом ослепительном из всех Элдерлингов.

Тимара молча уставилась на неё. Забытая щётка повисла в её руке.

Синтара коротко надменно усмехнулась.

— В первый же день я разглядела в тебе огромный потенциал для развития. Именно поэтому я тебя и выбрала.

— Мне казалось, это я тебя выбрала, — промямлила Тимара. Её сердце оглушительно грохотало. Её драконица считала её красивой! Это чувство парения, было ли оно вызвано очарованием Синтары, захватившей её разум? Она попыталась сосредоточится, но не могла не осознать, что это были не просто слова восхваления, сказанные драконом. Это было то, что Синтара на самом деле о ней думала. Невероятно!

— Ох, ну разумеется ты думала, что выбрала меня сама, — с ноткой высокомерия продолжила Синтара. — Но это я привлекла тебя. И как ты можешь заметить, получила в распоряжение острые глаза и превосходные навыки, которые делают тебя самой ценной и привлекательной из всех ныне живущих Элдерлиногов. Точно так же, как и я являюсь самой великолепной среди драконов.

Тимара хранила молчание, ей хотелось прервать драконье самовосхваление, но только дурак попытался бы пытаться врать себе в своих мыслях.

— Меркор сверкает точно жидкое золото, — начала было она, но Синтара с презрением её прервала.

— Самцы! Да, они отличаются своими яркими цветами и мускулами, но когда речь заходит о создании чего-то прекрасного, им не хватает терпения на детали. Рассмотри, при случае, чешую Сильве, а потом сравни её со своей. Она словно травяная равнина. Даже в окраске своей собственной чешуи остальным драконам до меня далеко. — Она завозилась и неожиданно поднялась на задние лапы, выныривая из горячего песка и расправляя крылья одним мощным движением.

— Посмотри на это! — величественно скомандовала она, и взмахнула своими крыльями так, что ветер поднятый ими бросил частички песка Тимаре в лицо.

— Ты где-нибудь ещё видела такой сложный узор, такое безупречное сочетание цветов, такой проработанный рисунок?

Тимара пристально её рассматривала. Затем молча стащила свою тунику через голову, освобождая свои собственные крылья. Беглый взгляд через плечо подтвердил, что ей не показалось. Разница была только в размерах. Она действительно отражала великолепие Синтары. Драконы не смеются так, как это делают люди, но звук изданный Синтарой явственно говорил о веселье.

Драконица снова устроилась на песке, распластав свои открытые крылья по своей горячей постели.

— То-то же. В следующий раз, когда тебе захочется поныть и пожаловаться, что твой дракон не обращает на тебя внимания, загляни себе через плечо и убедись, что уже покрыта моими красками. Разве может какое-либо существо желать большего?

Тимара снова взглянула на своего греющегося дракона, снедаемая противоречивыми эмоциями. Рискнёт ли она довериться этому проявлению доброты?

— Ты ведёшь себя по-другому, — ей было одновременно страшно и интересно, на что драконица обратит больше внимания, на подозрения или на надежду, прозвучавшие в её голосе. Она уже была готова к насмешкам. Однако их не последовало.

— Я и есть другая. Я не голодная, не замерзшая, не изувеченное, жалкое существо. Я дракон, я более не нуждаюсь в тебе, Тимара. — Синтара изменила положение и излишний песок, вытесненный её телом, ручейками заструился вниз. Не спрашивая, Тимара взяла щётку с длинной ручкой, выполненной из странного светлого металла, из такого же, как и щетина. Она долго разглядывала свою находку, на вид щетинки были металлические, но от прикосновения сгибались. По-видимому, снова магия Элдерлингов. Она решила опробовать её на Синтаре, проводя от основания головы вниз, вычищая песчинки забившиеся в промежутки между чешуйками. Синтара закрыла глаза от наслаждения. К моменту, когда она добралась до кончика хвоста, Тимаре наконец удалось сформулировать свой вопрос.

— Нужда во мне заставляет тебя меня не любить?

— Ни один дракон не хочет быть зависимым. Даже Элдерлинги в итоге осознали это.

— Драконы зависели от Элдерлингов? — Она понимала, что ступает на опасную почву, но всё равно задала свой вопрос. — В чём?

Драконица долго мерила её взглядом, и, ощущая, как Синтара возмущена её вопросом, она начала жалеть, что осмелилась спросить.

— Серебро. — Она произнесла это слово, и уставилась на Тимару так, как если бы девочка начала с ней спорить. Тимара ждала.

— Раньше Серебро текло вместе с этой рекой, его было просто найти. Потом произошло землетрясение и всё изменилось. Поток Серебра истончился. Некоторые драконы могли добраться до него ныряя на отмелях и разрывая дно. Иногда оно начинало бить ключом, это было заметно по белым прожилкам на реке. Но это случалось крайне редко. И тогда единственным способом раздобыть его становились Элдерлинги.

— Я не понимаю. — Тимара произнесла это со всей мягкостью и спокойствием, на какое была способна. — Серебро? Какая-то разновидность драгоценностей?

— Если бы я сама понимала! — В ярости драконица выскочила из песчаной ямы.

— Это не драгоценность, в том смысле, который люди придают этому слову. Не металл нарезанный кружочками, которые меняют на еду, и не украшение для тела. Это Серебро является ценностью для драконов. Оно где то рядом. Изначально оно находилось в реке возле города, а потом Элдерлинги нашли его и в самом городе, где-то здесь. Мы можем найти всё остальное, все удовольствия, которые предлагает Кельсингра здесь — горячие ванны, зимние укрытия, сооружения с песком, и всё остальное, что мы можем припомнить, всё на виду. Поэтому и Серебро тоже должно быть здесь. Где-то рядом.

Но никто из нас не может его найти. Были определённые места в городе, где Элдерлинги добывали для нас Серебро, однако никто не может вспомнить где конкретно. Такое ощущение, как будто эти воспоминания у нас были кем то сознательно стёрты. — Синтара разочарованно дёрнула хвостом.

— Одно из мест, как мы считаем, было уничтожено вместе с разрушением улицы идущей вдоль реки. Второе может быть на месте раскола, затопленного рекой, то есть тоже потерянно. Балипер пытался нырнуть туда, но эта пропасть глубока, и вода становиться тем холоднее, чем глубже ныряешь. От туда нам Серебро не достать.

Есть ещё места, мы так считаем. Но эти воспоминания потеряны для нас с тех пор как мы вылупились, утрачены вместе со всем набором необходимой информации, о которой мы даже не догадываемся. Мы не станем настоящими драконами, точно так же, как вы не станете настоящими Элдерлингами, пока мы не найдём источник Серебра. Но вы отказываетесь вспоминать! Ни один из Элдерлиногов не мечтает найти этот источник. И хотя я старалась, как только могла, я так и не смогла заставить тебя мечтать о Серебряном колодце.

С этими словами, она дёрнулась и совершила завершающий удар хвостом. Тимара отскочила назад и наблюдала, как она выбирается из песчаной ямы и шествует сквозь двери, открывшиеся для неё, и закрывшиеся за её спиной. Оставшись в одиночестве, Тимара продолжала смотреть ей в след.

Несколько следующих дней, Тимара размышляла над словами драконицы. Синтара говорила правду. Она часто натыкалась на драконов исследовавших улицы, и это разожгло её любопытство. Она спросила Элис, если ей известно о каких-либо источниках Серебра в Кельсингре, но Элис её вопрос весьма озадачил.

— Здесь есть один фонтан, он называется Фонтан Золотого Дракона, я читала об этом однажды в одном очень старом манускрипте. Но я не могу сказать, если он сохранился, я его пока не нашла. — Она улыбнулась, а потом прокомментировала своё неожиданное веселье. — Пару ночей назад мне снился сон, что я ищу источник серебра, довольно странный сон.

Внезапно она подняла голову и её лоб пробороздила морщинка, придававшая ей вид человека нашедшего ниточку, ведущую к разгадке тайны. По спине Тимары побежали мурашки. Точно такой же взгляд она часто видела у Элис раньше, он появлялся на её лице, когда она складывала вместе частички головоломки, разгадывая очередную тайну Элдерлингов или драконов. Она уже довольно давно не видела у неё такого взгляда.

Элис размышляла вслух. — В некоторых старых манускриптах, встречаются странные упоминания о вещах, смысл которых я никак не могла понять. Намёки на существование особой причины, почему появилась Кельсингра, что-то секретное и хорошо охраняемое… — Медленное понимание отразилось на её лице. Больше для себя, чем для Тимары она пробормотала. — Возможно не такая уж и бесполезная. Особенно если смогу выяснить, что же они значат.

Взгляд Элис устремился вдаль. Тимара поняла, что всё последующее общение с ней сегодня будет сводится к её вопросам и рассеянным ответам уроженки Удачного. Она поблагодарила её, и, решив, что передала решение загадки в руки кого-то более подходящего для этой цели, выкинула серебряные источники из головы.

А вот упоминание Синтары относительно зависимости, она забыть не могла. Она наблюдала как остальные драконы растут и меняются, некоторые стали более приветливыми, другие напротив — более высокомерными, с момента, когда обрели свою независимость от хранителей. Странно было видеть, как ослабели связи между ними. Разные хранители по разному приспосабливались к сократившемуся вниманию драконов. Некоторым наличие свободного времени пришлось по вкусу и они тратили его на изучение великолепного города. Внезапно хранители смогли поставить своё собственное благополучие на первое место, а потому сделали своим первым приоритетом оборудование комфортного жилья. Не смотря на то, что город располагал огромным количеством свободных построек, Тимара заметила, что она и её товарищи остановили свой выбор на трёх зданиях, расположенных перед тем, что они теперь называли Площадью Драконов, сразу за огромной статуей в её середине. Они могли бы заселиться в здания, которые Элис называла виллами или поместьями, огромные постройки, превышающие размером Зал Совета Торговцев в Трехоге.

Вместо этого, большинство из них выбрали небольшие, простые комнатки над драконьими ваннами, предназначавшиеся, по-видимому, для людей, которые обслуживали драконов. Для Тимары странным было уже то, что её собственная комната теперь в два раза превышала размер их семейного дома. Обладание собственной мягкой постелью, огромным зеркалом, личными ящиками и полками, казалось ей настоящим богатством. Она могла наслаждаться паровыми ваннами так часто, как ей этого хотелось, а затем отдыхать в комнате с температурой настолько комфортной, что ей не нужны были ни одеяла, ни одежда. У неё появилось время рассматривать себя в зеркале, время заплетать и укладывать волосы, время дивиться тому, во что она превратилась.

Но все эти удобства не означали, что повседневная жизнь превратилась в праздное время препровождение. В городе не было дичи, лишь немного зелёных растений и совершенно отсутствовало сухое топливо для приготовления еды. Всё это требовало ежедневных походов к окраинам широко раскинувшегося города. Кроме того, Карсон предложил соорудить некое подобие причала для Смоляного. Живому короблю потребуется безопасное место для швартовки, когда он прибудет, тем более, что им необходимо было место для разгрузки припасов, которые, как они надеялись, он привезёт.

— Нам так же потребуются причалы и пристани для наших собственных лодок. Мы не можем рассчитывать на то, что Смоляной и капитан Лефтрин смогут всегда снабжать нас всем необходимым бесплатно.

После этого высказывания большинство хранителей выглядели потрясёнными. Карсон усмехнулся.

— Что? Вы думали мы сможем восстановить город лет за пять — десять? Спросите у Элис. Вы проживёте ещё лет сто, а то и больше, так что то, что мы будем строить сейчас, лучше сразу планировать с расчётом на будущее. — С этими словами Карсон начал распределять между ними обязанности. Охоту и сбор необходимого для каждодневных нужд, строительство доков и, к удивлению Тимары, просмотр информации заложенной в камнях для лучшего понимания принципов работы города.

Тимара добровольно вызвалась приносить еду и ходить на охоту почти каждый день. Как только весна начала вступать в свои права, в лесистых холмах позади города появилась зелень и некоторые корнеплоды, но их рацион по прежнему состоял преимущественно из мяса. Тимаре это уже порядком надоело. Она не наслаждалась ни длительными прогулками к окраине города, ни обратной дорогой с обременяющим грузом из дров или свежего мяса, однако, дни проведённые в холмах с луком или корзинкой для сбора теперь были единственными спокойными днями в её жизни.

В дни, когда она оставалась в городе, ей приходилось спорить с Татсом и Рапскалем одновременно. Их соперничество за её внимание полностью вытеснило дружбу, которая когда-то между ними была. Дело никогда не доходило до драки, но когда им не удавалось избежать встречи друг с другом, неловкость между ними убивала надежду на нормальный разговор подчистую. Несколько раз она оказывалась зажата между двух огней, с одной стороны осаждённая бесконечной болтовнёй Рапскаля, а с другой — стремлением Татса к победе при помощи небольших рассказов созданных им для неё или историй об открытиях совершённых им в городе. Внимание, которое они ей уделяли было настолько интенсивным, что губило все попытки поговорить с кем-то ещё. Она морщилась каждый раз, когда представляла, как это выглядит со стороны: как будто она сознательно провоцировала их на вражду.

Если Татс замечал в городе что-нибудь, что его удивляло, Рапскаль тут же с уверенностью показывал свои знания и пускался в бесконечные объяснения, к большому неудовольствию Татса. Так как хранители по-прежнему собирались вместе во время приема пищи, это стало причиной постепенного раскола группы. Сильве всегда была на стороне Тимары, и оставалась с ней вне зависимости от того, кто из её ухажёров был с ними в этот раз. Харрикин даже не пытался скрыть свою симпатию к Татсу, в то время как Кейз и Бокстер неизменно оказывались в лагере Рапскаля. Некоторые не высказывали своих предпочтений открыто, другие же, как например Нортель и Джерд, попросту игнорировали эту проблему, если конечно не вставляли свои едкие замечания.

Если один из них отправлялся выполнять свои обязанности, второй тут же использовал эту возможность, что бы приударить за ней. Когда Татс работал в доках, Рапскаль напрашивался на охоту вместе с ней, даже если её сегодняшним партнёром должен был быть Харрикин. Но хуже всех были дни когда и она и Рапскаль были свободны. Он поджидал возле двери в её комнату, и стоило ей появиться, как он тут же предлагал ей составить ему компанию, прогуляться на виллу к колоннам памяти, что бы присоединиться к изучению информации об ушедшем поколении Элдерлингов.

Её слегка мучил стыд, когда она вспоминала, сколько раз уже сдавалась и ходила туда вместе с ним. Это был побег во время наполненное славой и изяществом. В этом иллюзорном мире она грациозно танцевала, принимая участие в экстравагантных праздниках и представлениях, она жила жизнью, которую никогда не смогла бы себе даже представить. Кроме того мимолётные наблюдения за жизнью Амаринды позволяли Тимаре получить представления о том, как город когда-то работал. Оранжереи снабжали его овощами и фруктами круглый год, а люди жившие в отдалённых поселениях и на другой стороне реки торговали с Элдерлингами тем что они произвели и вырастили в обмен на их магические приспособления.

Вместе с Карсоном и Элис она посетила несколько таких теплиц. Они были так велики, что дракон мог бы пройти сквозь них, с земляными клумбами высотой по грудь человеку и гигантскими горшками для деревьев. Но что бы ни росло здесь когда-то, оно погибло много лет назад, лишь на полу остались призрачные очертания давно опавших листьев, да пустые пеньки на грядках. Однако земля выглядела пригодной для посадки, а вода по-прежнему поступала по трубам, что одновременно орошало и согревало клумбы.

— Но без семян или саженцев, мы ничего не сможем здесь вырастить, — печально заключила Элис.

— Возможно весной, — сказал Карсон.

— Мы могли бы пересадить сюда дикие растения и облагородить их.

Элис медленно кивнула.

— Если нам удастся раздобыть семена или отростки известных нам растений, новое поколение Элдерлингов могло бы снова само себя кормить. Или если Лефтрин привезёт нам немного семян для дальнейшего разведения.

В другой своей прогулке по памяти, Тимара увидела ремесленников Элдерлингов за работой. Они вытачивали скульптуру из камня, с такой скоростью, словно она была деревянной, и заговаривали металл, что бы он мерцал, пел, нагревал или остужал воду. Их мастерские располагались на одной из узких улиц и они выкрикивали Амаринде слова приветствия, когда она шла мимо. Тимара почувствовала странное родство с ними, она почти вспомнила что они создавали, но не вспомнила как. Амаринда просто прогуливалась мимо всех этих чудес едва обращая на них внимание, и принимая их как часть своего привычного мира. Но были и другие места и моменты, на которых Амаринда сосредотачивала всё своё внимание, захлёстывая Тимару своими эмоциями и чувствами. Безрассудное влечение женщины Элдерлинга к Теллатору продолжалось, становилось более глубоким и превращалось в страсть всей жизни.

За одно только утро, Тимаре удавалось изучить месяц её жизни. После этих нескольких часов она возвращалась к реальности с затуманенным взглядом и притуплёнными чувствами, сжимая руку Рапскаля развалившегося в шаге от неё. Она оборачивалась и видела как на его лице проступает улыбка Теллатора, и то как он поглаживал большим пальцем её ладонь, так же было совершенно не в духе Рапскаля. Его взгляд ещё не скоро становился его собственным, и ей было интересно, кого видит он, когда смотрит на неё, какое время он вспоминает, когда они поднимались, ожесточались и охладевали. Рапскаль всегда хотел обсудить только что увиденные воспоминания. А она всегда отказывалась. Не смотря ни на что, это были всего лишь воспоминания. Сны.

Разве важно то, что она пережила во время прогулок памяти? Если еда, которую она ела не насытила её, значил ли секс, которым она наслаждалась в том мире что-либо в реальности? У неё было двоякое мнение на этот счёт. Разумеется это изменило её представление о том, сколько разных вещей двое людей могут делать в уютной постели в разгар зимы или на заросшей травой поляне под летним небом. Но могла ли она утверждать, что не имела интимной близости с Рапскалем, зная, что он находился в теле Теллатора? Разумеется! Время от времени утешала она себя. В конце концов он не мог изменить ничего, что делал или чувствовал Теллатор, так же, как она не могла управлять Амариндой. Ей не удавалась предотвратить их любовные перебранки или обойти стороной их чувственные примирения. Это скорее напоминало совместный просмотр пьесы или прослушивание одной и той же истории. Ничего больше.

Иногда ей даже почти удавалось в это поверить. Конечно же такая бутафорная близость не могла полностью удовлетворить Рапскаля. Частенько, когда они возвращались обратно в свои жилища, он намёками или прямыми уговорами предлагал ей уединиться в каком-нибудь тихом месте и повторить то, что они только что пережили. И она неизменно отказывала. Раз за разом она повторяла ему, что не хочет рисковать оказаться беременной. Но она не могла отрицать, что жаждала быть женщиной которая контролирует ситуацию. Так же как и быть женщиной любимой мужчиной.

И сегодня, когда она с Татсом прогуливалась вдоль берега реки, что бы посетить доки, всё те же мысли не отпускали её. Какого это иметь Татса своим любовником? У неё был опыт бесчисленного количества ночей с Теллатором и одна долгая ночь разделённая с Рапскалем. Отличается ли Татс от них обоих так же сильно, как Рапскаль от Теллатора? Эти странные мысли её тревожили и она попыталась их прогнать. Она бросила быстрый взгляд на молодого человека рядом с ней. Его лицо было мрачным и задумчивым. Вопрос сорвался с её губ раньше чем она осознала его неразумность.

— Ты уже совершал прогулки памяти через какой-нибудь камень?

Он покосился на неё, как если бы она ляпнула глупость.

— Разумеется! Как и все мы. Бокстер и Кейз ходят в бордель и задерживаются там по долгу изучая предложенные воспоминания. Остальные тоже присоединяются к ним время от времени. Не смотри на меня так! Чего ещё ты от них ожидала? Ни у Бокстера, ни у Кейза нет ни малейшего шанса найти себе пару, если только другие женщины не переедут в Кельсингру, чего не ожидается в ближайшее время. Алум, Харрикин и Сильве нашли место где некоторые знаменитые политики Кельсингры увековечили свои выступления. И ты же сама была с нами, когда мы смотрели кукольное представление и на фокусников с акробатами, той ночью на Длинной Улице, во время фестиваля памяти. Так что да, мы все изучаем камни воспоминаний, их сложно игнорировать, когда живёшь в подобном месте.

Это было не то, что она имела ввиду, но она вздохнула с облегчением, когда он истолковал её вопрос таким образом.

— Я в курсе. Как бы ты мог пройти по одной из центральных улиц ночью и не влиться в поток воспоминаний? — Фыркнула она.

— Сильве рассказывала, что когда Джерд обнаружила улицу с записью фестивальной ночи, она проследовала в дом за богато одетой женщиной, и потом обыскала её жилище на предмет сохранившихся украшений и одежды. Теперь она располагает неплохим гардеробом. — Она покачала головой, решая считает ли она Джерд жадной или завидует её навыкам мародёрства. А затем добавила низким голосом.

— Я имела ввиду прогулки памяти другого рода.

Татс наградил её долгим оценивающим взглядом.

— Разве я задаю тебе подобные вопросы?

Она отвернулась. По прошествии некоторого времени, когда она продолжала молчать, он продолжил.

— Есть множество причин совершать прогулки памяти, не имеющих ничего общего с сексом, едой или прослушиванием музыки. Карсон пытается понять как работает город. Он попросил меня посмотреть, не смогу ли я найти информацию о прежних доках. Не для того что бы их скопировать, нам не хватает магии, которой обладало прошлое поколение Элдерлингов. Но что бы выяснить какие решения они принимали, как люди хорошо знакомые с характером этой реки. — Он вздохнул и покачал головой.

— Я посетил места, где как мне казалось они могли хранить записи подобной информации. То большое здание с картографической башней, и то где на всех дверях вырезаны лица. Мы полагали, что это какое-то важное место. Но ничего. Или скорее много, слишком много. Я узнал множество вещей, которые до сих пор не могу понять. Ты знаешь почему большая часть этого города до сих пор сохранилась? Почему улицы не заросли травой, а фонтаны не покрылись трещинами? Это потому что камень здесь имеет воспоминания. Он помнит как выглядит фасад здания, или улица, или чаша фонтана. Он помнит и может сам себя восстановить, до определённой меры. Он не может восстановить гигантскую трещину от землетрясения, но маленькие трещинки или сколы просто не появляются. Камень удерживает их в себе. Он помнит.

Он покачал головой, удивлённый этой мыслью.

— И судя по всему, они способны на нечто большее. Ты знала, некоторые хранители клянутся, что видели, как статуя движется? Элдерлинги знали, как создать нечто подобное, они вдыхали жизнь в камни, и они до сих пор несут в себе их частичку, она и заставляет их двигаться. Иногда. Когда их пробуждает… что-то. Что-то такое, чего я до сих пор не могу понять, не смотря на то, что тот старик помнил это прекрасно. Это привело меня к мысли, что Элис была права. Нам нужно узнать то, что знает она об истории города, и использовать это. Знаешь что она мне сказала пару дней назад? Что в тот день, когда Рапскаль в процессе спора заявил ей, что она не Элдерлинг, а значит и город ей не принадлежит, она была на столько выбита из колеи, что чуть было не сожгла все свои работы! Можешь себе это представить? Да, помню, как я был зол на него в тот день, но я даже не мог себе представить, как сильно это задело Элис.

Он сделал паузу, явно ожидая, что её это разозлит точно так же как и его. Он ждал от неё каких-то слов, но она понимала, если и скажет что-то сейчас, это будут больше чем просто слова, о том как необдуманно жесток был Рапскаль. Татс наблюдал за её неподвижностью, но она никак не могла найти способ прервать это молчание. Рапскаль сказал всё это не для того что бы задеть Элис, он просто хотел отстоять свои права на город. Глупая мысль мелькнула в её голове. Но ведь Элис взрослая. Неужели чувства взрослых так легко ранить? Ранить настолько, что они готовы сжечь дело своей жизни или убить себя? Но со временем она поняла насколько детской была её реакция. Татс покачал головой в ответ на её молчание и продолжил говорить.

— Нам нужна карта города. Не только улицы, но и дома с источниками, и водостоки. Нам нужно сделать карту содержащую информацию обо всём, что предлагает город. И прямо сейчас, это как большая сокровищница, наполненная тысячами сундуков с драгоценностями, к которым у нас есть тысячи разных ключей. Богатство здесь, прямо у нас под ногами, но мы даже не осознаём этого. Как например этот источник Серебра, о котором Сильве недавно говорила.

Она посмотрела на него удивлённо, но он неверно истолковал это как замешательство.

— Должно быть ты тогда не слушала. Она утверждает, что постоянно видит сны о серебряном источнике. Она скитается по городу в попытках найти его, но не видит ничего напоминающего её сон. Ей кажется, что Меркор когда-то упоминал о чём-то подобном. Говорит, в самом начале нашего путешествия, у них был разговор о серебряных источниках Кельсингры. Она хотела расспросить его, но находится в таком же положении как и все мы: с тех пор как её дракон научился летать, он не очень то много времени ей уделяет. И ещё, она заметила странную вещь, по её ощущениям, Меркор старательно избегает этой темы, как будто она доставляет ему неудобства.

— Синтара однажды говорила со мной о серебряном источнике. Судя по всему, для неё он очень важен, но все воспоминания о нём сильно раздроблены. — Обронила она вскользь.

— Источник вовсе не серебряный, — медленно начал Татс. Он бросил на неё косой взгляд, как будто предполагал, что она начнёт смеяться.

— Мне он тоже однажды снился. Сооружение вокруг него было очень старым и необычным. Дерева столько же, сколько и камня, словно он был построен ещё во времена основания города. Внутри был какой-то механизм… Я не очень хорошо его разглядел. Но если с помощью него черпаешь с глубины, ведро наполняется серебристой материей. Более плотной, чем вода. Драконы могли её пить и она им очень нравилась. Но как мне показалось для людей она опасна.

— Для людей? Или для Элдерлингов?

Он довольно долго смотрел на неё.

— Я не вполне уверен. Во сне я понимал, что мне следует быть с ней крайне осторожным. Но не знаю, лоснилось ли мне, что я человек, или что я Элдерлинг.

Теперь была её очередь вздыхать.

— Иногда мне перестаёт нравиться то, что это место делает со мной. Даже без прикосновений к камням памяти, мне снятся сны, которые мне не принадлежат. Я заворачиваю за угол и на мгновение становлюсь совершенно другим человеком, со всеми его воспоминаниями, друзьями и планами на день. Я выхожу из дома и у меня появляется желание навестить друзей, которых я никогда не знала.

Татс кивнул. — Эти большие камни в центре площади, когда я к ним прикасаюсь они напоминают мне о других городах. Знаешь, другие города Элдерлингов…

Она покачала головой на его слова.

— Нет, это не то, когда я проходила сквозь воспоминание о рынке, мне неожиданно захотелось рыбного пирога приправленного острым красным маслом. А потом так же резко, я снова стала собой, той которую тошнит от рыбы, как с красным маслом, так и без него.

— Воспоминания и меня затягивают. Мне не нравится это. — Татс внезапно прервал свою речь, и взял её за руку побуждая остановиться.

Внизу у реки, под строгим руководством Карсона, работа продвигалась. Деревянный каркас пристани, сделанный из балок был привязан к одной из старых несущих колонн. Река налетала на него и серая вода пенилась и перетекала через его окончание. Харрикин раздетый до штанов и привязанный страховочной верёвкой находился в воде, пытаясь выровнять одну балку относительно другой. Карсон задавал ему направление, в то время как сам удерживал натяжение на линии связывавшей другой конец деревянных балок. Мышцы Лектера, сидевшего на одном из брусков на берегу, бугрились от напряжения, при медленных поворотах дрели в его руках, пробуривавшей брус насквозь. Невдалеке Алум превращал прямые кусочки дерева в нагели.

Мерные звуки наполняли весенний воздух. Нортель, с перевязанными рёбрами в следствии несчастного случая на прошлой неделе, сидел на пристани с колышками и молотком, ожидая балку, которую нужно прикрепить. Это была холодная, мокрая и опасная работа. И это было задание Татса на вторую половину дня. Он потянул её за руку, и они встретились взглядами.

— Я слышал, что сказал Рапскаль. Мы должны окунуться в воспоминания города, что бы понять, как должны жить Элдерлинги. Но я так же помню все предупреждения, которые слышал в Трехоге. И слова Лефтрина, сказанные перед отплытием, о том, что если слишком долго находиться у камней памяти они могут тебя захватить. Что ты можешь потерять свою жизнь в чужих воспоминаниях.

Тимара помолчала мгновение. Татс наступил ей на больное место, существование которого она не хотела признавать.

— Но ведь мы же Элдерлинги, для нас всё иначе.

— Так ли это? Я знаю, что Рапскаль так говорит, но так ли это на самом деле? Была ли у Элдерлингов их собственная жизнь, или они росли пропитываясь опытом других людей, даже не осознавая, что он не принадлежит им, не осознавая своей зависимости? Мне нравится быть собой, Тимара. Я хочу оставаться Татсом вне зависимости от того, как долго я буду жить и чего хочет мой дракон. И я хочу провести эти года с тобой, с Тимарой! Я не хочу, что бы ты была погружена в память кого-то ещё, когда я рядом. — Он сделал паузу, позволяя этой колкости задеть её, а потом добавил.

— Моя очередь задавать вопрос. Живёшь ли ты своей жизнью, Тимара? Или отворачиваешься от неё ради жизни кого-то другого.

Он знал. Она не рассказывала ему о колоннах памяти и своих походах туда с Рапскалем. Однако каким то образом он узнал. Яркий румянец залил её лицо. Чем дольше она молчала, тем сильнее становилась боль в его глазах. Она пыталась убедить себя в том, что не сделала ничего плохого, что в его боли нет её вины. Пока она искала слова, он начал говорить.

— Это притворство, Тимара. — Его голос был спокойным, но не нежным.

— Это не адаптация к жизни в Кельсингре, это побег от реальности и жизнь прошлым, прошлым, которое никогда не вернется. Это даже не настоящая жизнь. Там ты не можешь принимать решения, а если обстоятельства начнут складываться не лучшим образом, можешь просто сбежать. Ты принимаешь их образ мышления, а когда возвращаешься в наш мир, он влияет на твой собственный. Но что самое страшное, чем ты занимаешься когда погружена в воспоминания? Чего ты лишаешься, какие возможности упускаешь в настоящем? О чём ты будешь вспоминать через год?

Её смущение начало сменяться гневом, у Татса не было никаких прав обвинять её! Он считает, что она поступает глупо, но никто ведь от этого не пострадал. Ну разве что он и его чувства. И разве нет в этом и его вины, раз он переживает о таких вещах?

Он понял, что разозлил её. Она увидела это по тому, как опустились его плечи, а голос начал запинаться.

— Когда ты будешь со мной, Тимара… если ты когда-нибудь решишь быть со мной… я не буду думать ни о ком, кроме тебя. Я не стану называть тебя чужим именем, и делать с тобой что-то, только потому что этого хотел другой человек когда-то очень, очень давно. Когда ты наконец позволишь мне к тебе прикоснуться, я буду касаться только тебя. Может ли Рапскаль сказать тебе то же самое?

Её голова закружилась от избытка чувств и мыслей. И тогда с берега реки донёсся крик Карсона: «Драконы дерутся! Хранители, бегите сюда!»

Она отвернулась от Татса и бросилась бежать, не столько навстречу опасности, сколько уходя от неё.

— За что ты ненавидишь меня?

Она ещё два раза щелкнула ножницами прежде чем заговорить, а затем пробежала тонкими пальцами по его волосам, расправляя их, проверяя не осталось ли колтунов. От этого по его спине прошла дрожь и он вздрогнул, прогоняя её. Другая женщина могла бы улыбнуться его реакции. Глаза Чассим остались холодными и отстраненными. Она ответила вопросом. — Отчего ты думаешь, что я ненавижу тебя? Разве я неуважительно относилась к тебе? Как-то проявила невнимание или не угодила тебе чем-то?

— Ты излучаешь ненависть словно огонь тепло, — честно ответил он. Она отступила, чтобы выбросить в зарешеченное окно горстку его мокрых отстриженных волос. Сделав это, она закрыла окно и опустила изящные деревянные ставни. Несмотря на то, что ставни были выкрашены в белый цвет и покрыты изображениями птиц и цветов, это погрузило комнату в сумрак. Сельден вздохнул оттого что солнечный свет исчез: после стольких месяцев заточения его тело нуждалось в нем.

Женщина замерла, держа руку на ставне. — Я не угодила тебе и теперь ты расскажешь отцу. — Это был не вопрос.

Он удивился. — Нет, я просто скучаю по солнечному свету. Меня несколько месяцев держали в палатке и я прибыл сюда в трюме корабля. Я соскучился по свежему воздуху и солнечному свету.

Она отошла от окна так и не открыв ставень. — Зачем смотреть на то, чего не можешь иметь?

Он задумался, не этим ли объясняется то, что она с ног до головы куталась в белую бесформенную хламиду. На виду оставалось только её лицо; он никогда не видел чтобы женщины одевались подобным образом, и подозревал, что это её собственное изобретение. Все жители Дождевых Чащоб отправляясь в путешествие надевали вуали. Даже когда они приезжали в Удачный, где их народ был хорошо известен, их чешуя и наросты на лице притягивали любопытные взгляды и вызывали страх и насмешки. Но женщины Дождевых Чащоб также скрыли бы под вуалью и лицо, а их перчатки и одежды были бы богато украшены вышивкой и бусинами. Их одеяния демонстрировали благосостояние и власть. Эта женщина была так тщательно закутана, словно её тело было приготовлено к похоронам нищего. Её непокрытое лицо, хоть и привлекательное, было словно окно, через которое видно гнев и негодование которые она испытывала. Ему почти хотелось, чтобы она скрывала от него эти глаза.

До сих пор ярость в её глазах не отражалась на её нежных прикосновениях. Он поднял руки к своим волосам и провел по ним пальцами. Она оставила длину до плеч. Они были легкими и мягкими, и в первый раз за много месяцев его пальцы беспрепятственно прошли сквозь них. Такое чудо быть абсолютно чистым и чувствовать тепло. Она подстригла ему ногти на руках и ногах, и терла его спину, руки и ноги мягкой щеткой до тех пор, пока его кожа не порозовела, а чешуя не засверкала. Его раны были очищены и перевязаны чистым льном смоченным целебным бальзамом. Он чувствовал себя странно и неудобно оттого, что за ним ухаживали словно за призовым животным, но у него не хватало ни силы ни воли чтобы противостоять ей. Даже сейчас, когда он был завернут в мягкие одеяла и усажен перед огнем, он чувствовал что все его силы уходят на то, чтобы держать голову прямо. Он сдался и откинулся на диванную подушку. Он чувствовал как закрываются веки. Он изо всех сил старался не заснуть: ему надо подумать, сложить воедино все кусочки информации, которую они дали ему.

Канцлер доставил его сюда, несомненно за большие деньги, и представил Герцогу. Герцог говорил с ним вежливо, поместил его здесь, вместе с этой женщиной, обращавшейся с ним и с мягкостью и с презрением. Что они хотят от него? Почему его представление Герцогу было таким формальным и таким значительным? Вопросы, но нет четких ответов. Его жизнь замерла, существование зависело от прихотей других. Он должен разгадать загадку. Порученный заботам этой женщины он сможет вернуть свое здоровье. Сможет ли он превратить это в шанс вернуть свою свободу?

Не спи. Задавай вопросы. Строй планы. Он изобразил улыбку на лице и небрежно спросил: — Такканцлер Эллик твой отец?

Она удивленно повернулась к нему. Её верхняя губа приподнялась, как у кошки учуявшей что-то неприятное. Он не мог сказать, была ли она красива и даже сколько ей было лет. Он видел её бледно-голубые глаза и песочные ресницы, лицо с россыпью бледных веснушек, маленький рот и острый подбородок. Все остальное было скрыто. — Мой отец? Нет. Мой жених. Он мечтает жениться на мне, чтобы стать ближе к власти, чтобы когда мой отец ослабеет, он мог взять её в свои руки.

— Твой отец слабеет?

— Мой отец умирает и уже давно. Мне бы хотелось, чтобы он принял это и сделал. Мой отец Герцог Калсиды. Антоникус Кент.

Сельден был поражен вдвойне. — Твой отец Герцог Калсиды? Это его имя? Я никогда не слышал его.

Она снова отвернулась от него, чтобы скрыть лицо от его искреннего пристального взгляда. — Никто больше не произносит его больше. Когда он провозгласил себя Герцогом, за несколько лет до моего рождения, он заявил, что это все кем он будет на протяжении своей жизни. Даже в детстве я не обращалась к нему «отец» или «папа». Нет. Он всегда «Герцог».

Сельден вздохнул, все надежды на возможный альянс развеялись. — Итак, твой отец, Герцог, мой тюремщик.

Женщина странно посмотрела на него. — Тюремщик. Мягкое слово для кого-то, кто собирается сожрать тебя в надежде продлить собственную жизнь.

Он смотрел на неё не понимая. Она встретила его взгляд. Может она и хотела сделать ему больно своими словами, но когда он взглянул на неё, её лицо медленно изменилось. Наконец она сказала: — Ты не знаешь, верно?

Его рот пересох от взгляда на её лицо. Он ей не нравился, так почему её так печалит и ужасает его судьба? Он неуверенно вдохнул. — Ты расскажешь мне?

На мгновение она закусила нижнюю губу. Затем пожала плечами. — Мой отец болеет уже очень давно. Или так он говорит. Другие, я думаю, просто признали бы это старением. Но он сделал все чтобы отсрочить смерть. Множество ученых лекарей он привез сюда и испробовал множество редких лекарств. Но в последние годы все усилия только ослабляют его. Смерть зовет его, но он не отвечает на этот зов. Вместо этого он угрожал своим лекарям и под страхом смерти, таким же сильным как его собственный, они сказали ему, что не смогут вылечить его, пока он не предоставит им редчайшие ингредиенты для их лекарств. Порошок из печени дракона, чтобы очистить его кровь. Кровь дракона смешанная с коренными зубами дракона, чтобы не болели его собственные кости. Ихор из глаза дракона, чтобы его глаза прояснились снова. Кровь дракона, чтобы его собственная кровь бежала сильно и горячо как у молодого мужчины.

Он помотал головой. — Я даже не знаю где мой дракон сейчас. За последние три года я чувствовал прикосновение её сознания к моему всего дважды и мне ни разу не удалось дотянуться до неё. Она не приходит на мой зов, а даже если бы и пришла, она не отдала бы свою кровь чтобы спасти меня. Я уверен что она разъярится от одной мысли о том, что человек хочет выпить её кровь или сделать лекарство из её печени. — Он ещё сильнее замотал головой. — Я бесполезен для него! Он должен отпустить меня за выкуп и потребовать от своих лекарей, чтобы они нашли для него другие лекарства.

Она склонила голову набок, и жалость в её глазах стала явной.

— Ты не услышал меня. Он не смог получить кровь дракона, но то, что мой жених дал ему, пробудило его любопытство. Небольшой лоскут чешуйчатой плоти. Плоти, отрезанной от твоего плеча, если я не ошибаюсь. Которую он съел. И это заставило его чувствовать себя лучше, впервые за несколько месяцев. Но ненадолго.

Селден сел. Комната начала медленно кружиться, вращаясь вокруг него и вызывая тошноту. Он плотно зажмурился, но от этого стало только хуже. Он снова открыл глаза и сглотнул, превозмогая головокружение.

— Вы уверены? — спросил хрипло. — Он сказал вам такое, что съел мою плоть?

— Мой отец не говорил мне, нет. Мой жених… Канцлер Эллик… хвастался этим. Когда… пришел… сказать мне, что тебя оставят на моем попечении.

Её речь перестала быть гладкой. Слова цеплялись друг за друга, и он почувствовал за ними какую-то ужасную историю.

Её взгляд стал отрешенным и темным. Он потянулся, чтобы коснуться её руки. Женщина слегка вскрикнула и отскочила в сторону. Дико посмотрела на него.

— Что? — потребовал он. — Скажи мне, что тебе известно.

Она отступила от него к закрытому окну и остановилась там. Он испугался вдруг, что она распахнет ставень и бросится вниз. Вместо этого она повернулась к нему лицом, как загнанный в угол зверь, и швырнула в него словами, как швыряла бы камни в преследующих её собак.

— Он не может получить кровь дракона, так что он возьмет твою! Он пожрет тебя, как он пожирает всякое живое существо, которое окажется рядом с ним. Пожирает и губит, ради своих грязных целей!

Было немыслимо смотреть в лицо услышанной от неё истине. Странный холод медленно охватил его, растекаясь от костей. Когда он заговорил, его голос был выше, чем обычно, как будто воздух не мог до конца наполнить легкие.

— Это не сработает, — в отчаянии сказал он. — Я такой же человек, как и вы. Моя драконица изменила меня, но я не дракон. Пусть выпьет мою кровь, съест мою плоть, это не будет иметь значения. Он умрет точно так же, как и я.

Теперь он полностью постиг судьбу, предназначенную ему Герцогом. Прежде он не мог понять, зачем они взяли образец его плоти и кожи, когда он был выставлен на продажу. Он думал тогда, это для доказательства, что он покрыт чешуей. Рана на плече от этого «образца» до сих пор кровила сквозь чистую повязку, наложенную на неё женщиной. Он думал, что рана зажила и оставил её в покое, но девушка содрала толстую коросту и открыла под ней гнойное воспаление. Он поморщился, вспомнив, как плохо это пахло.

Даже смысл слов Герцога, когда Сельден впервые предстал перед ним, проскользнул мимо его понимания. Но эта женщина, которой поручили за ним ухаживать, казалось, полна решимости заставить его прямо взглянуть на свое положение. Она изучала его с другого конца комнаты и потом — также внезапно, как взъярилась — она успокоилась. Её голос был тихим, когда она пересекла комнату, чтобы сесть возле его кушетки.

— Герцог знает, что твои плоть и кровь не послужат ему так хорошо, как драконьи. Знает, но ему все равно. Он безжалостно использует тебя как средство, чтобы сохранить себе жизнь, пока не сможет получить подлинное лекарство.

Она поправила его покрывало, сжав губы. Потом безнадежно проговорила:

— И поэтому я должна вылечить тебя от заразы, очистить твое тело, кормить и поить тебя, как откармливают корову, обреченную на убой. Видишь, мы оба принадлежим Герцогу. Движимое имущество, которое используют так, как лучше для его целей.

Он всмотрелся в её лицо, ожидая увидеть гнев или по крайней мере слезы. Но она казалась одеревенелой, вперившейся в безнадежное будущее.

— Это чудовищно! Как можешь ты так просто принимать то, что он делает со мной? С тобой?

Она горько усмехнулась, сгорбилась на простом деревянном табурете и обвела рукой небольшую комнату. Комната была маленькой и уютной, но решетки на окне и крепкая дверь свидетельствовали: это позолоченная клетка.

— Я такая же пленница, как и ты. Даже если ты человек, по твоим словам, для Герцога это не будет иметь никакого значения. Он использует нас обоих. Я взятка, которую он предлагает Эллику в обмен на то, чтобы канцлер сделал все возможное для сохранения жалкой жизни моего отца. Это дает мне немного комфорта. Так ты говоришь, что даже если он съест тебя, твоя смерть не купит ему больше жизни.

Она посмотрела на свои руки и безнадежно призналась:

— Однажды я планировала пережить его, а затем провозгласить себя его законной наследницей. Все мои братья мертвы — или от рук моего отца, или от Кровавой Чумы. А я старшая из сестер и единственная, кого не сторговали замуж. Трон должен отойти мне после его смерти.

Он недоверчиво посмотрела на неё.

— Разве его придворные поддержат вас в этом?

Она покачала головой.

— Это была глупая мечта. Те, кого я попыталась привлечь к моей затее, в конечном счете, так же бессильны, как и я. Это было необычно: придумывать, как дать моей жизни цель и надежду. Теперь этого нет. Мне не оставили никакого способа обратиться к тем, кто разделял мои стремления. Вместо этого я утешаю себя мыслью, что Герцог не намного переживет меня. Если вообще переживет.

Сельден нахмурился.

— Но вы молоды. Конечно, вы должны на много лет пережить своего отца.

— Как дочь моего отца, возможно, я бы и прожила долго, но вряд ли как жена Эллика. Его последняя жена дала ему сыновей, наследников его имени и состояния. И это было все, что от неё требовалось. Когда он получил от неё все, что хотел, её жизнь закончилась. А от меня ему нужен только один сын — чтобы установить регентство, которое не смогут оспорить другие дворяне. Я уверена, именно поэтому мать его сыновей умерла так внезапно. Чтобы освободить место для меня.

Она взглянула на Сельдена.

— Я не знала её, но я её оплакиваю. Его последняя жена только-только сошла в могилу, а Эллик уже готов взять меня. Да. Меня пожрут точно так же, как тебя. Но только, как мне сказали, не до того, как я восстановлю твое здоровье. Что ж. Ты должен есть, чтобы ускорить нашу смерть.

Её тон стал обманчиво легким, а взгляд — издевательским, вопреки трагичности положения.

Она встала и принесла столик к кровати. На нем был поднос с большим, закрытым крышкой блюдом, а рядом стояли две тарелки поменьше. Она подняла крышку на большом блюде. Сельден уставился на горку нарезанного кусками сырого мяса. Из его горла вырвался возглас отвращения. Женщина уставилась на него.

— Ты не голоден?

— Если бы они были сварены, — слабо сказал он.

В предвкушении еды рот наполнился слюной, но кровавые красные куски мяса только напомнили ему об ожидавшей его судьбе. Сельден отвернулся. Из-за разбуженного голода его затошнило.

— Я могу это поправить, — сказала она, и впервые её голос казался свободным от горечи. — Я могу пожарить его здесь, над очагом, и буду рада всему, что ты оставишь. Мой отец не думает, что женщине пристало потреблять плоть. Вот моя пища.

Она открыла два небольших блюда. На одном была зерновая каша, и щедрый кусочек масла ещё таял в её центре, а на другом — горка вареных овощей, оранжевых, желтых и зеленых вперемешку. При виде них желудок Сельдена громко заурчал. Домашний запах тушеной репы, моркови и капусты почти заставил его плакать.

Калсидийка немного помолчала.

— Если мы все разделим, то будет достаточно, чтобы нам обоим хорошо пообедать.

Её голос был нерешителен, глаза смотрели вниз.

— Пожалуйста, — попросил он и увидел, как что-то в этом простом слове пробудило первую тень улыбки на лице женщины.

— Пожалуйста, — мягко повторила она, как будто слово было ей чуждым. — Да. И с благодарностью.

^{День 28-й Месяца Рыбы. Год 7-й Независимого Союза Торговцев.}

^{От Силии Финбок, жены Торговца Финбока.}

^{Гесту Финбоку, любимому сыну.}

^{Письмо будет храниться для него Советом Торговцев Трехога.}

Мой дорогой мальчик, ты покинул Удачный едва не сказав нам и пары слов! Я даже не знаю где ты остановился в Трехоге. И ещё, должна сказать тебе, что твой отец сильно разозлился, узнав, что сын Торговца Реддинга отправился с тобой. Он утверждает, что категорически запретил тебе брать с собой компаньона, хотя я нахожу это крайне нелепым. Как кто-то может выдержать длительную поездку в такое место как Дождевые Чащобы, без культурного и остроумного товарища, который помог бы развеять скуку? Что бы успокоить его гнев, я сочинила историю, что это я настояла на сопровождении Реддинга, обеспокоенная твоей безопасностью при посещении такого нецивилизованного места. Так что когда вернёшься, не забудь повторить эту историю отцу, если он спросит.

И самое важное! Лиззи Себастипан разорвала свою помолвку с сыном Торговца Порти, Исмусем. Она узнала, что у него есть незаконнорожденная дочь от девушки из семьи с Трех Кораблей. Весь город гудит, ведь их свадьба обещала быть событием года. Я безумно симпатизирую матери Лиззи, а кроме того, мне кажется здесь у тебя появилась замечательная возможность! Думаю ты понял мою мысль.

Прошу тебя, не теряй слишком много времени на эту, как мне кажется, бесполезную миссию. Приезжай домой, аннулируй свой контракт, для развода, и и забудь об этой эксцентричной, неблагодарной женщине. Позволь мне наконец найти тебе верную и подходящую жену.

Если тебе потребуется время для совершения сделок, я слышала, что недавно были откопаны совершенно невероятные тёмно-фиолетовые пылающие кристаллы. Проверь эти сплетни, и если они действительно достойны покупки, то не стесняйся использовать для этого кредит нашей семьи.

С огромной любовью и надеждой, что ты используешь время в поездке для воскрешения своего сломленного духа и начнёшь снова наслаждаться жизнью,

Твоя любящая мама.

Глава 8

ГОРОД ЭЛДЕРЛИНГОВ

— Элис! Элис, ты здесь? — Элис медленно выпрямилась. Она склонялась над столешницей инкрустированной очень детальной иллюстрацией анатомии дракона. Она осознала, что уже какое-то время слышала отдаленные крики, но блокировала от них свой разум, полагая, что это лишь воспоминания города, пытающиеся захватить её. Чаще всего городской шепот отвлекал, но сегодня, пока она очищала и рассматривала рисунки, шепот давал информацию. Она молилась о том, чтобы знания о том как удалить сломанный зуб из пасти дракона никогда не понадобятся ей, но в любом случае оценила их.

— Я здесь, — позвала она, раздумывая, кому она сейчас понадобилась и зачем. Казалось её всегда отвлекали на самом интересном месте и для чего? Для того, чтобы она могла идентифицировать часть очага или что-то, что кто-то нашел. На этой неделе, раньше, это был Рапскаль, с полной охапкой очень больших пряжек, инкрустированных сверкающими камнями. — Я знаю что они важны, — начал он без предисловий. — Я знаю что знаю, что это такое, но когда пытаюсь вспомнить, то знание ускользает. Это не то, чем я занимался, но знаю, что кто-то, сделал их для меня и они были важны для меня и моего дракона. — Он перевел дыхание и мрачно продолжил: — Я нашел их в куче камней позади моего дома. Там что-то произошло, Элис. Я точно знаю.

Она бесстрастно посмотрела на него. Он никогда не станет её любимцем, но похоже, он простодушно не понимал, какими разрушительными для неё оказались его слова. Это он указал на то, что она не Элдерлинг и никогда не станет им. Это он сказал, что не ей решать что им делать с городом, что город принадлежит новым Элдерлингам, а не ей. Эти правдивые заявления все ещё терзали её и переворачивали её жизнь с ног на голову. Ей пришлось полностью изменить представление о себе. В конечном счете, она знала, что для неё это к лучшему. Но это не значило, что ей нравилось, когда ей напоминали об этом.

— Ты никогда не касался ни одной из них до сегодняшнего дня. — Сказала она ему. — Но возможно, ты разделил воспоминания с кем-то, кто касался. — Сдержанное высказывание, если можно так сказать. Все знали, насколько одержим становился Рапскаль воспоминаниями «другого себя». Она взяла одну из пряжек и медленно повернула её в руках. — Это от драконьих доспехов. Не от боевой брони, а для представления. Возможно для парада победы или другого праздника. -

— Боевой брони? — прервал он её. — Боевой брони? ДА! Да, точно, вот о чем мне это напомнило. Но… Но… — Его рот слегка приоткрылся, взгляд стал отстраненным, а на лицо легла тень. — Я не помню всего. Я должен бы, но я не знаю… -

— Иди в Зал Летописей, это здание с картами в башне. Поднимайся, хм, мне кажется это было на третьем этаже. Там много украшений на стенах, на которых ты сможешь увидеть как делались доспехи и как они крепились.

— Да-да. Теперь я вспомнил. Там увековечивали героев — отважных людей и драконов, проявивших великую доблесть в бою… — Он рассеянно взял пряжку из её рук и прижал к груди. Он так торопился уйти, чтобы восстановить частичку личности, которой никогда не был, что даже не поблагодарил Элис. Она вздохнула. Лефтрин предостерегал их всех. Но что бы она теперь ни сказала, она не смогла бы переубедить ни одного из хранителей. Слишком долгое погружение в камни памяти было опасным.

И волнующим.

Может, она и не была Элдерлингом, но в глубине души все ещё верила, что она лучше всех подходит для постижения тайн города. Знания полученные ею во время исследований подготовили её и стали для неё опорой. Камни памяти не были ей так уж чужды, однако она умела держаться за свою сущность и не растворяться в них. И все же ей было страшно позволить потоку воспоминаний, хранившихся в камнях города, заполнить её жизнь и мысли. В этом городе она научилась контролировать себя по-новому. Когда она отваживалась на изучение воспоминаний, то всегда руководствовалась определенной целью и строго фокусировала свое внимание на том, что хотела узнать, отметая все, что отвлекало её внимание. Как если бы она глубоко ныряла в холодную воду, чтобы достать блестящий камешек.

— Элис!

Снова прозвучал чей-то голос и она узнала Сильве. До того как она успела ответить, хранительница позвала снова, — Элис? Ты здесь? Смоляной подходит. Они вернулись!

— Я здесь, сзади, Сильве! — А потом, смысл слов девушки проник в её рассеянное сознание. Смоляной показался. Лефтрин! Он вернулся! А она была не на той стороне реки. Он будет рассчитывать что все они на стороне деревни, а не в городе. Она вскочила на ноги, драконья стоматология была позабыта. Лефтрин приближался, а она ужасно выглядит! Она заторопилась к двери комнаты и вышла в широкий коридор с высоким потолком. — Где Хеби? — спросила она, когда появилась Сильве, несущаяся в её сторону. Позади девушки, высокие двойные двери были распахнуты навстречу порывистому ветру весеннего дня. Элис надеялась, что маленькая драконица и её хранитель передадут на корабль весточку от неё.

— Она и Рапскаль ведут Смоляного в город! Карсон говорит, он думает что наш причал выдержит, но пока он не очень хорошо подходит для разгрузки. Он беспокоится об этом, но мне кажется, это отличная проверка для того, что мы построили.

— Смоляной причалит прямо здесь? — У неё было ещё меньше времени чтобы приготовиться.

— Да! Мы увидели, что они идут по реке, почти сразу после драконьей потасовки.

— Драконьей потасовки? — прервала обеспокоенная Элис. — Кто-то пострадал? — Должно быть она очень сильно сосредоточилась на городе, раз пропустила это!

— Нет, никаких ранений среди хранителей. Это произошло в воздухе, вниз по реке. Мы мало что видели, но видели как Меркор задал Спиту хорошую трепку. Но Спит снова поднялся в воздух, так что, должно быть, он не слишком пострадал, а потом, все драконы улетели дальше, вниз по реке. Так что, мы до сих пор не знаем, что это было. А потом, почти сразу, мы заметили Смоляного!

Руки Элис взлетели к волосам. Потом она рассмеялась над безотчетным жестом жительницы Удачного. Было бы глупо суетиться по поводу своего внешнего вида. Лефтрин знал, в каких условиях она жила! Ну, по крайней мере, он найдет её в лучших обстоятельствах чем оставил. С тех пор как хранители перебрались через реку и переехали в город, они все стали чище и были лучше ухожены. Несмотря на это, она обнаружила, что вытаскивает те немногие, драгоценные шпильки, которые у неё ещё остались, из волос, распуская их. Торопясь за Сильве она встряхнула ими. Пока она шла, её руки двигались, разглаживая упрямые рыжие кудри, снова заплетая их, а затем закалывая обратно. Она подумала, как они выглядят, а потом обнаружила, что на самом деле, ей все равно. А если Лефтрину нет, что ж, значит он не тот человек, за которого она его принимала. Она поняла что уверенно улыбается. Ему будет все равно.

— Интересно, что расстроило драконов. Это было начало брачной схватки?

— Я так не думаю. Ты их не слышала? Сначала долго ревел Спит, потом остальные слетелись посмотреть, чего он хочет. Это и привлекло внимание Карсона, что все драконы собрались. По крайней мере шестеро присоединились к Спиту большой кружащейся стаей. А потом я увидела как Меркор схватился с ним! Мы не знаем почему и они не слишком-то много уделили нам внимания с тех пор как все произошло. Но когда Спит начал снижаться, Меркор подлетел к нему снизу и просто опрокинул его на бок. Мы видели как Спит упал, а потом скрылся за деревьями и мы все испугались что он упал в реку. Ну, кроме тех, кто надеялся, что маленький гаденыш получит отличную холодную ванну. Но потом мы увидели что он снова поднялся. Я до сих пор не представляю, в чем там было дело.

Её голос дрогнул на последних словах и Элис услышала в них боль оттого, что после стычки, Меркор не поговорил с ней. С тех пор как драконы могли самостоятельно прокормить себя, они проявляли немного интереса к своим хранителям. Любой дракон, конечно же, мог вызвать хранителя в любой момент для специального ухода, но мало кто из них ежедневно связывался с молодыми Элдерлингами. Некоторые хранители выглядели из-за этого как униженные и отвергнутые любовники. Другие, как Сильве, грустили, но смирились со своим одиночеством. Она и Бокстер похоже переносили то что их бросили хуже всех. Некоторые из остальных, например Джерд и Девви, казалось испытывали облегчение освободившись от своих деспотичных драконов. Вчера вечером, когда хранители разделяли скудный ужин в задней комнате драконьих бань, Сильве осмелилась произнести вслух правду, которую остальные предпочитали игнорировать.

— На самом деле ничего не изменилось. Они относятся к нам как и прежде. С самого начала, они были честны с нами. Они хотели выбраться из Кассарика и снова стать драконами. Они терпели нас, потому что в нас нуждались.

Хранители, собравшиеся вокруг древнего стола, замерли, забыв о еде.

— А теперь не нуждаются. Так что они по прежнему нас терпят, но предпочитают своих. Или предпочитают находиться в одиночестве.

Она была права, но это не развеяло уныние нависшее над ними с тех пор, как драконы научились летать. Элис могла понять это. Она помнила, как кружило голову то, что она стала объектом внимания Синтары. А когда драконица потрудилась наложить на неё чары? Она улыбнулась и слегка покачнулась вспомнив об этом. Все это было захватывающе. Восхищение и радость, которые давало то, что она чувствовала себя объектом внимания драконицы, превзошло только волнение от её страстной влюбленности в Лефтрина, а потом, головокружительный восторг от осознания того, что он разделяет её любовь. Это было то, что никто и никогда не сможет получить от дракона!

Когда она впервые встретила синюю королеву, она испытывала легкое головокружение каждый раз, когда та снисходила до разговора с ней. Она готова была выполнить что угодно, любую работу, неважно насколько грязную, лишь бы заслужить это внимание. Она испытала глубокое чувство утраты, после того как драконица обнаружила, что Тимара лучшая добытчица и предпочла её. Если бы Лефтрин не оказался рядом, чтобы смягчить удар, утрата внимания Синтары возможно, опустошила бы её. Теперь она улыбнулась вспомнив, как хорошо он её отвлек.

С того момента, как драконы перестали уделять внимание своим хранителям, некоторые из них решили отвлечься таким же образом. Она с тревогой наблюдала, как Тимара разрывается между Рапскалем и Татсом. Она жалела всех троих, хотя в то же время отмечала, что каждый из молодых людей знал о своем сопернике. Тимара не обманывала их так, как была обманута сама Элис. Тимара уважала своих ухажеров и старалась хорошо с ними обращаться.

Джерд втянулась в очередной знойный роман, Элис не знала, кого из хранителей она выбрала на этот раз и со скукой подумала, что это не так уж и важно, на самом-то деле.

Было странно наблюдать, что Девви и Лектер так поглощены друг другом. В Удачном, такая открытая пылкая влюбленность для двоих молодых людей стала бы позором. Здесь их товарищи хранители принимали их отношения, как и то, что Карсон и Седрик были парой. Вероятно, осознание того, насколько крепкой, может быть связь с существом, таким чуждым как дракон, делало любые формы любви между людьми более приемлемыми. Ребят часто можно было заметить вместе исследующими город. Их смех над общими маленькими шутками заставляли остальных улыбаться, в то время как их бурные ссоры, как казалось Элис, происходили лишь оттого, что оба наслаждались драматичными расставаниями и облегчением примирения.

Остальные хранители, как например Харрикин, с головой ушли в охоту. Татс, как и Карсон похоже был увлечен инженерией города. Кто-то, как Нортель и Джерд увлекся поиском сокровищ, в то время как Рапскаль проводил свободные от ухлестывания за Тимарой часы, в исследованиях другого рода. С тех пор как он расспрашивал о пряжках, он часто заговаривал о вооружении, технике боя и о том, как город однажды оборонялся от драконов из другого города. Когда она услышала, что когда-то, были подобные противостояния между городами Элдерлингов и обитавшими в них драконами это напугало и обеспокоило её. Но когда она спросила, что стало причиной этого сражения, Рапскаль замолчал и показался ей сконфуженным. Это тревожило её.

Элис и Сильве вышли в город. Свежий весенний ветер набросился на них и растрепал только что уложенную прическу Элис на беспорядочные рыжие пряди. Она рассмеялась и принялась спасать свои последние шпильки, пока они не выпали. Её волосы рассыпались по плечам. Пусть так и будет.

— Быстрее! — Крикнула Сильве через плечо и бросилась бежать.

Элис побежала следом, но девушка Элдерлинг без труда оторвалась от неё. Сильве уже стала выше чем Элис и лицо её стало больше походить на женское чем на детское, но она все ещё росла и это касалось не только тела. Элис была рада, что похоже, у Харрикина хватало терпения подождать её. Очевидно, что девочке нравилась его компания и все говорили о них как о паре, но Элис не видела признаков того, что он пытался добиться чего-то, кроме её обещания. Иногда они гуляли рука об руку и она стала свидетельницей нескольких поцелуев украдкой, но он не давил на неё. Сейчас он был ей настоящим другом, и Элис не сомневалась, что однажды, он получит все чего хочет.

Как и Лефтрин.

Эта мысль неожиданно согрела её и она, отбросив осторожную трусцу, побежала со всех ног, и удивив и себя и Сильве, поравнялась с девочкой. Они посмотрели друг на друга, у обеих волосы на ветру опутали лица, и они рассмеялись. Последний холм перед спуском к причалу был позади и они понеслись вперед.

Лефтрин осмелился обернуться лишь один раз. Кружащие драконы разлетелись или возможно опустились за линию деревьев, чтобы продолжить терзать злополучный корабль из Удачного. Ему было жаль команду, но он знал, что ничем не может помочь им. Возможно драконы удовлетворятся погоней за лодкой и тем что отгонят её прочь. Конечно же драконы не могли так сильно измениться, чтобы просто так, жестоко убивать людей. Ведь не могли?

Он отогнал эту мысль и сконцентрировался на проблемах которые мог разрешить. У него были неотложные дела. Приблизившись к причалу Кельсингры, Смоляной оказался в сложном положении. Постоянное течение неумолимо сопротивлялось ему. Поток рядом с городом был глубоким и бурным, а у берега и установленных на нем конструкций — разрушительным. Судя по всему, это повторялось на протяжении нескольких зим. На некоторых участках вода пенилась разбиваясь о каменные останки недавно разрушенной кладки. Увидев это Лефтрин сжал зубы и запретил себе представлять, что Смоляной неожиданно, по воле течения врезается в них.

Когда корабль приблизился к центру городского порта, Лефтрин смог увидеть, что хранители попытались восстановить причал. Грубые бревна были привязаны или приколочены к каменным опорам, единственному, что осталось от старого причала. Они не выглядели особенно прочными и он засомневался, стоило ли слушать Рапскаля. Сразу поле того как они стали свидетелями нападения драконов на лодку, над ними пролетела Хеби с Рапскалем на спине. Хранитель снова и снова кричал им, чтобы они шли к Кельсингре, а не в деревню.

Когда Сварг помахал, давая понять что понял послание, драконица с мальчиком улетели. Для того чтобы перебраться на другую сторону и преодолеть путь вдоль берега, где река была стремительной и глубокой, потребовались совместные усилия Смоляного и всей команды. Со стороны деревни река была мельче и течение спокойнее, а на широкий песчаный берег корабль мог выбраться сам. Здесь же был только новый, самодельный причал и сильное встречное течение. Лефтрин знал, как упорно его живой корабль сопротивлялся натиску, как его невидимый хвост направляет судно против течения, в то время, как его команда усердно навалившись на весла, гребет к причалу.

Хранители пришли чтобы поприветствовать их. Большинство из них осмотрительно остались на берегу. Карсон стоял на причале, готовый принять трос, как только его бросят. С ним был Харрикин и, к удивлению Лефтрина, Седрик, который выглядел гораздо более мускулистым и подтянутым, чем когда он в последний раз видел его. Харрикин, Седрик и остальные хранители были одеты в яркие одежды, очевидно, что город поделился с ними частью своих сокровищ. Он нахмурился подумав, что по этому поводу чувствует Элис.

Связанные бревна причала двигались вместе с водой, постоянно опускаясь и поднимаясь. На покрытой трещинами дороге, на берегу толпились остальные хранители. Хоть ему и хотелось рассмотреть толпу, чтобы найти лицо Элис, он знал, что прямо сейчас все его внимание требуется кораблю. Он занял свое место на крыше рубки, выкрикивая корректировки курса, пока Смоляной, двигаясь к причалу, боролся с неистовым течением и упрямо поднимался вверх пока они не прошли мимо него.

— Бросайте якорь! — рявкнул Хеннеси и Большой Эйдер подчинился, сначала сбросив стоп-анкер с левого борта баркаса, а затем ещё один с правого. Сначала цепь, а потом трос, быстро разматывались, пока команда продолжала бороться с течением. Когда якоря легли на дно и лини приняли вес живого корабля, он осел глубже. Чуть позже возник крен, когда левый якорь немного протащился, до того как прочно закрепился на дне.

— Выравнивай! — Заорал Лефтрин Хеннеси, но первый помощник уже помогал с этим Большому Эйдеру. Когда корабль выровнялся они начали осторожно травить трос, чтобы течение развернуло их вниз, параллельно причалу.

Лефтрин молился чтобы под водой не оказалось скрытых опор от старого дока. Расстояние между Смоляным и причалом уменьшалось а невидимые ноги и хвост корабля все ещё сражались, пытаясь найти место неподалеку от причала и закрепиться там. Очевидно корабль не до конца доверял стоп-анкерам. Лефтрину было сложнее причалить из-за этого, но он позволил живому кораблю следовать инстинктам. Наконец, они достаточно приблизились, чтобы бросить швартовы. Седрик поймал первый и быстро обернул его вокруг одной из немногих сохранившихся каменных опор разрушенного причала. Карсон поймал второй и быстро обернул его вокруг деревянной подпорки. Она заскрипела, немного покачнулась и замерла. Остальные тросы были брошены, пойманы и привязаны.

Как только Смоляной был кое-как закреплен, длинные тросы были брошены через причал на сушу. С полным небрежением к древности города, один закрепили на статуе Элдерлингов, а другой пропустили через окно небольшого каменного строения, потом через дверь обратно, где и завязали. Это была неряшливая швартовка, словно гигантский паук поймал Смоляного в свою паутину. Лефтрин подождал, но тросы выдержали. Он выдохнул.

— Пока сойдет, — сказал он Хеннеси. — Но мне это не нравится, и Смоляному тоже. Я хочу чтобы ты или я все время оставались на борту и не хочу, чтобы команда отходила далеко. Минимум три пары рук на борту постоянно. Как только разгрузимся, отведем Смоляного через реку и выведем там на сушу. Перебираться туда и обратно из деревни в Кельсингру на корабельных шлюпках будет не слишком весело, но по крайней мере он будет в безопасности.

Хеннеси мрачно кивнул.

— Тогда давай разгружаться прямо сейчас. — Сказал Лефтрин. — Как только наши пассажиры в сохранности окажутся на берегу. Начинайте. Мне надо переговорить с кораблем.

Хеннеси склонил голову в кивке и отошёл. Через мгновение он уже выкрикивал приказы, распределяя груз по палубе и готовя его к разгрузке. Хор приветственных возгласов толпы на берегу становился громче. Лефтрин махнул им один раз и двинулся вперёд. Он видел, как Хеннеси облокотившись на борт перекидывался словами с Карсоном. Охотник мог организовывать работу очень быстро, когда это было необходимо: хранители, как по волшебству, приготовились исполнять роли грузчиков построившись в шеренгу, напоминая этим муравьёв. Большой Эйдер лично провёл Малту через палубу и дальше по шаткой пристани. Она вцепилась в своего ребёнка, отказываясь доверить его кому-либо, Рейн, идущий следом за ней выглядел крайне встревоженным. Лефтрин заметил, что Хеннеси приготовился организовать такой же сервис для Тилламон. Он поджал губы, но затем решил, что если происходит что-то неуместное, то решать вмешиваться или нет должен Рейн. А возможно даже не Рейн, в конце концов Тилламон взрослая женщина.

Он проследовал на нос и облокотился на перила из диводерева.

— Корабль, ты хочешь поговорить со мной?

Он ощутил знакомую дрожь сознания живого корабля. Смоляной был старейшим живым кораблём, он был построен задолго до того, как стало известно, что диводерево нечто большее, чем просто древесина превосходного качества состоящая из мелких волокон. Он был построен как баржа с традиционными нарисованными глазами на носу для созерцания течения реки, но не имел носовой фигуры, которыми так хвалились остальные живые корабли. И не смотря на то, что его «нарисованные» глаза с годами стали намного выразительнее, он по прежнему не имел рта, что бы говорить. Как правило Лефтрину удавалось интуитивно понять чувства своего корабля, а иногда смоляной внедрял их непосредственно в его сны. Крайне редко капитан слышал, что бы корабль обращался к нему при помощи слов. Капитан всегда уважал то, чем Смоляной с ним делился, вне зависимости от количества информации. И только в самых крайних случаях, когда его судну грозила прямая опасность он задавал вопросы сам. Теперь ему оставалось лишь ждать облокотившись на борт, ждать и надеяться.

Он чувствовал беспокойство своего корабля, но постарался не зацикливаться на этом. Все члены команды двигались с лёгкой нервозностью, что говорило об их готовности в любой момент броситься спасать корабль, если якорь начнёт волочиться по дну, или если причал оторвётся.

— Здесь не слишком безопасно, да, Смоляной? Нам нужно более надёжное место для швартовки на этом берегу реки, если мы хотим, что бы ты находился здесь длительное время. А пока, как только разгрузка закончится, мы переместим тебя от сюда, на тот берег, там на пляже можно будет чудесно отдохнуть.

Говоря это Лефтрин взглянул на небо. С опытными грузчиками, на надежных причалах Трехога, погрузка припасов на борт заняла большую часть дня. Сейчас ящики по сходням спускали на хлипкий, шаткий причал, а затем перетаскивали оттуда на берег. Лефтрин прикинул, что здесь было около десяти хранителей и было похоже, что все они отчаянно увлечены разгрузкой. Он увидел, что Рейн и Малта, вместе с Тилламон сошли на берег. А рядом, в знакомом платье, с копной непокорных рыжих волос, рассыпавшейся по плечам заботясь о них, стояла его Элис, принявшая на себя заботы о них. Он тихо застонал от желания оказаться там, подхватить её, прижать к себе и снова вдохнуть её милый запах.

— Не сейчас.

— Я знаю, кораблик, не сейчас. Мой долг быть здесь. И я останусь с тобой, пока ты не окажешься в безопасности на другой стороне реки.

Он ещё раз взглянул на небо, подсчитывая время, и понял, что ему придётся оставаться здесь на швартовке всю ночь. Он задумался, присоединится ли к нему Элис, и улыбнулся, предполагая, что она пойдёт на эту жертву. Тревога корабля вновь привлекла его внимание.

— Ещё нет, ребёнок пока не в безопасности.

— Элис поможет им. Она отведёт их к дракону, скорее всего к Меркору, возможно к Хеби. Один из них точно поможет малышу.

— Возможно. Если смогут. Я сделал все что мог.

— Если смогут? — Лефтрину не понравилось чувство, рожденное этой мыслью. Он полагал, что если привезет ребёнка сюда, к одному из драконов для лечения, это решит все проблемы. Убедить драконов заняться этим, вот единственная проблема, которую он предвидел. — Ты думаешь все драконы откажут нам?

Нужный дракон должен быть здесь и он должен согласиться. Ответ пришел не сразу и Лефтрин почувствовал, что корабль пытается что-то передать. Он решил не обращать на это внимания. Раньше Меркор был самым общительным из драконов. Возможно он согласится пролить свет на процесс создания Элдерлингов и на то, что именно может помочь малышу. Тяжесть легла на его сердце, когда он подумал о том, что ему предстоит переедать эту новость Малте. Он отважился задать своему кораблю ещё один вопрос. — Не будет ли сейчас лучше для ребёнка остаться на борту? Ты сможешь помогать ему и дальше?

Ответ казался неохотным.

— Всё что можно было сделать, я уже сделал.

— И мы благодарны тебе за это, Смоляной.

Он не почувствовал ответа корабля, не ощущал больше его прикосновений к своему разуму. Это был выбор Смоляного, и если честно, Лефтрин благодарил Са, что его живой корабль более молчалив, чем остальные. Он не думал, что смог бы поладить с такой болтушкой, как Офелия, или капризным и непредсказуемым кораблем, как Совершенный. Но, наверное, это как с детьми. Каждый родитель уверен, что его чадо лучше всех, и, несомненно, каждый капитан превозносит свой корабль перед любым другим.

Смоляной на эти мысли откликнулся едва заметным подталкиванием.

«Я лучший. Старейший, мудрый, лучший».

— Конечно, ты. Я всегда это знал.

И снова никакого ответа на замечание Лефтрина. Но он как раз этого и ждал.

Малта оглядывалась в изумлении. Длинный коридор уводил в мягко освещенный полумрак. По обеим сторонам его чередовались двери, большинство были закрыты, но несколько оставались приоткрытыми.

— В любую открытую дверь? — устало спросила она.

— В любую открытую дверь, — подтвердила Элис Финбок. — Если кто-то из хранителей занял комнату, то дверь была бы закрыта. А большинство давным-давно заперты прежними владельцами, и мы не нашли никакого способа их открыть. Я предлагаю выбрать одну из трех последних в конце холла. Они больше и в каждой есть несколько помещений и кроватей. Мы полагаем, эти комнаты предназначались для официальных гостей из других городов. Конечно, у нас нет никаких подтверждений этой теории, разве что только наше собственное воображение.

— Спасибо тебе — Малте едва хватило сил, что бы произнести эти два слова. Её тело всё ещё было раскрасневшимся после горячей ванны, а её мокрые волосы падали на плечи. Они были единственными посетителями драконьих ванн. Малта оценила это и в любое другое время она прониклась бы благоговением к этим огромным помещениям с высокими потолками и магическими потоками горячей воды. Но сейчас скорбь и усталость погасили в её сердце последние угли любопытства. В оцепенении она смыла многодневный солёный пот со своего тела, и хотя горячая вода притупила ломоту в костях, она так же унесла и последние остатки сил.

Элис была очень добра, и держала плачущего Фрона, пока Малта принимала ванну и мыла волосы. Сейчас, у неё на руках он успокоился, но Малта понимала, что его маленькое тело было слабым и уставшим, а вовсе не сонным и довольным. Он выкричался на руках у Элис и теперь вернулся к матери обессиленным, словно тряпичная кукла. Он казался спящим когда она осторожно погрузила его маленькое тельце в воду. Но его глаза раскрылись от прикосновения к воде и она сильно обрадовалась, видя как он потягивается и двигает своими маленькими ручками и ножками. Он похлопал по поверхности воды и выглядел сначала озадаченным, а потом довольным брызгами, которые вызвал. Она улыбалась видя что он ведёт себя так же как и обычный ребёнок. Но когда чешуйки на его теле покраснели, а оттенок их стал более глубоким, ей овладело беспокойство.

— С ним что-то происходит!

— С хранителями происходило то же самое, — успокоила её Элис. Она ожидала на краю огромной ванны с сухим полотенцем в руках, готовая принять ребёнка. Малта улыбнулась ей. Женщина из Удачного совершенно не изменилась по сравнению с остальными участниками экспедиции. Только самый острый глаз смог бы распознать чешуйки под бровями и на обратной стороне ладоней, а говорила она по-прежнему с интонацией учёного.

— В горячей воде драконы стали расти намного быстрее и она, похоже, устраняет их боль. Мы могли наблюдать, как цвета буквально растекались по их крыльям, а потом становились насыщенней. Они вытягивались, а их тела приобретали новые, более правильные очертания. И росли они с потрясающей скоростью. Тиндер из бледно-лавандового стал ярко-фиолетовым с золотистым узором. Хвост Спита всегда был слишком коротким, теперь же он кажется соответствующим длине его тела. После одного — двух дней с доступом к теплу и воде, практически все драконы научились взлетать с земли. А сейчас, разумеется, они все могут. С хранителями произошли такие же изменения: цвета стали ярче, конечности удлинились, а крылья Тимары выглядят просто бесподобно.

— Крылья?

Старшая женщина кивнула.

— Крылья, а у Сильве похоже на лбу растёт гребешок.

— А я изменилась? — тут же спросила Малта.

— Ну… мне кажется твоё мерцание стало ярче, но, возможно, этот вопрос лучше задать твоему мужу, который лучше знает, как ты обычно выглядишь.

Вежливость руководила Элис, она не сказала того, о чём Малта и так знала. Во время путешествия, после постоянного бдения над маленьким Эфроном, она стала выглядеть настолько неухожено, что Элис просто не могла сказать, являются ли изменения в её чешуе результатом принятия ванны, или её драконьи характеристики и правда усилились. Малта решила, что ей всё равно и устало улыбнулась. «Смотрите-ка, как быстро выветрились все эти девчачьи глупости — подумала она про себя. — Достаточно было поставить под угрозу жизнь моего сына, что бы всё остальное перестало иметь значение».

Она заглянула в его лицо. Он не плакал, хотя и не спал. Его лицо выглядело не так, как у детей которых она раньше видела. Егомаленький рот был сжат так, как если бы он испытывал боль, а дыхание проходило со свистом сквозь узкие ноздри. Она попыталась судить беспристрастно, был ли он страшным ребёнком, обречённым на презрение других детей, когда подрастёт? Она поняла, что не может сказать. Он был Эфроном, её маленьким мальчиком, и все его отличия были частью его самого, а не характеристиками для сравнения с остальными. Указательным пальцем Малта обвела очаровательные чешуйки оттеняющие его брови, и он закрыл глаза. Она передала его Элис, которая тут же укутала его полотенцем, в то время пока она сама устало выбиралась из воды.

В тёплой комнате её кожа быстро высохла, и Элис предложила ей сверкающее розовое платье Элдерлингов. Этот цвет напоминал Малте внутреннюю сторону морской раковины. В другое время, она потратила бы значительно больше времени на осмотр себя в зеркале, восхищаясь великолепным покроем этой мягкой ткани. Но, стоя на краю бассейна, единственное чего она хотела это снова взять своего ребёнка на руки.

Она стояла тупо уставившись на холл с открытыми и закрытыми дверьми. Выбор, она должна выбрать одну и остальные варианты будут для неё навеки закрыты. Как человек может знать, что один единственным маленький выбор способен изменить его жизнь навсегда?

— Давай я покажу тебе комнату, которая тебе возможно понравится. Проведёшь там ночь, а утром отдохнувшая сможешь её поменять, если захочешь.

Малта поняла, что она уже несколько минут молчала и не двигалась. Может быть она уснула стоя?

— Да, пожалуйста — с трудом выдавила она, и сама не заметила, как Элис взяла её под руку и проводила вконец коридора.

Было неплохо оказаться вдали от шумных хранителей и их весёлых приветствий. Когда они представились некоторые выглядели поражёнными.

— Король и королева Элдерлингов! — прошептал кто-то.

Малта встряхнула головой, но не похоже, что это произвело впечатление. Хранители забрасывали их тысячей вопросов, и Рейн, понимая насколько она измотана, старался на них отвечать. Девочки, казалось были очарованы её ребёнком и даже парни в изумлении подошли посмотреть.

— Как Грефт, — воскликнул один из них, глядя на её мальчика. Самый высокий хранитель, юноша, на пороге зрелости шикнул на него и потянул покрытого алой чешуей парня в сторону. Рейн прочел её измученный взгляд, отодвинул хранителей и настойчиво попросил Элис помочь ей найти место где она сможет помыться и отдохнуть. И вот она здесь, едва способная осмыслить происходящее, а вечер близится к завершению. Она прошла весь этот путь в надежде, что её встретят драконы. Ни один не появился. Теперь все чего она хотела это возвращение Рейна, чтобы вся её маленькая семья собралась вместе.

В конце коридора Элис проводила её через дверь, которая широко распахнулась от прикосновения. В комнате было темно, но она осветилась как только они вошли, свет не имевший источника медленно разгорался, пока теплое мерцание не залило её полностью. Здесь нет очага, с испугом подумала Малта и словно услышав её мысль, Элис сказала: — В комнатах поддерживается комфортная температура. Мы не знаем как. Кровати и стулья становятся мягкими, когда ты садишься на них, и как это работает мы так же не знаем. Нам все ещё так многое нужно узнать о Кельсингре. Постельного белья здесь тоже нет. Возможно Элдерлингам оно не было нужно, раз комнаты остаются теплыми. В некоторых шкафах есть одежда, а в комодах и на полках остались личные вещи. Предназначение некоторых очевидно, таких например как ожерелья и щетки, а о других мы ничего не можем понять. Я попросила хранителей оставить непонятные предметы на своих местах, пока мы не узнаем больше.

— Но, — небольшой вздох, — они не слишком хорошо меня слушаются. Джерд хуже всех, она прочесывает дом за домом в поисках сокровищ собирая больше драгоценностей, чем женщина сможет использовать за всю жизнь, не задумываясь, откуда они взялись или кто носил их до неё. Золотые кубки, словно у нас есть достойное их вино. Зеркало, показывающее отражение того, что было перед ним минуту назад, так что она может рассмотреть свой затылок. Горшок, который согревает что-бы в него не положили. Чулки с прочными подошвами, которые приспосабливаются к ноге того, кто их наденет… Ой, прости, я тут болтаю а ты стоишь. Проходи. Только в этой комнате есть стол и стулья, чтобы люди могли собраться, как ты видишь. Но здесь и спальная комната и те две двери тоже ведут в спальни. Как только ты сядешь на одну из кроватей она станет мягче и примет форму твоего тела.

Малта молча кивнула. — Рейн? — Устало спросила она и Элис пообещала: — Я удостоверюсь, что он знает где ты. Ты истощена, дорогая. Ложись в кровать прямо сейчас, если не ради себя, то ради своего ребёнка.

Элис похлопала по кровати и Малта осторожно положила на неё Фрона. Он выгнулся и её сердце остановилась когда она поняла что он снова собирается заплакать. После того как кровать стала мягче вокруг его худого тельца, его напряжение прошло. Она увидела как его глаза медленно закрылись. Инстинктивно она склонилась, приблизившись к его лицу щекой и ухом, чтобы удостовериться, что он все ещё дышит. Ей так хотелось разделить с ним сон, но, не сейчас. Не сейчас. Грустная улыбка промелькнула на её губах, когда она вспомнила, как её собственная мать, всегда заботилась о своих детях, перед тем как позволить отдохнуть себе самой.

— Его вещи, — сказала она Элис. — Мои вещи принесут сюда? Там есть синий чемодан в котором лежат все вещи Фрона, его запасные пеленки, его маленькие рубашки и мягкие одеяльца… — Она позволила своему голосу затихнуть, недоумевая, что с ней не так, как она могла быть такой глупой, чтобы оставить эти вещи. Похоже она не была в состоянии сосредоточить свой разум, словно сотни полузабытых идей гудели в нем…

— Малта! — Голос Элис был почти резким, женщина из Удачного нежно потрясла её локоть. — Этот город полон воспоминаниями Элдерлингов. Это здание не так полно ими как другие, но все равно, разум здесь очень просто может попасть под их влияние и забыть то, о чем думал или чем занимался. Ты сможешь спать здесь? Ты не думаешь, что тебе стоит вернуться на корабль?

В тот момент когда Элис упомянула об этом, Малта узнала что это было. Камень памяти, наполненный жизнями и воспоминаниями. Она зажмурилась и снова открыла глаза. — Теперь, когда я знаю об этом, я буду в порядке. Я сталкивалась с этим раньше. Впервые это случилось когда я оказалась в засыпанной части Трехога, пытаясь найти Тинталью, чтобы просить её оставить Рейна в покое.

Элис выглядела заинтригованной и Малте пришлось улыбнуться: — Это длинная история, если пожелаешь, я расскажу её тебе. Но не сейчас. Я очень устала.

— Конечно же. И я слышала как в команде Смоляного говорили что разгрузят все сегодня ночью, чтобы они смогли перевести его в безопасное место на другой стороне реки. Я пойду и прослежу, чтобы твои вещи доставили сюда. Сейчас. До того как я ушла, тебе ещё что-нибудь нужно?

— Только Рейн. — честно ответила Малта.

Элис рассмеялась смехом, который разделяют женщины. — Ну конечно. Это было так умно с его стороны держать хранителей занятыми. Все они гудят от любопытства о том почему вы здесь и что сможете рассказать им об Элдерлингах. Король и Королева Элдерлингов. Думала ли ты, что эти титулы будут значить так много. Здесь они важны. Я слышала о чем говорит молодняк.

Малта уставилась на неё. Элис улыбнулась и заговорила мягче. — Они думают вы приехали чтобы вести их. Чтобы использовать свою власть и статус чтобы восстановить Кельсингру. Я слышала как Рапскаль сказал: «Они станут называть нас Драконьими Торговцами и мы будем на одном уровне с Удачным, Пиратскими Островами или Джамелией. Теперь, когда наши король и королева здесь, они начнут уважать нас.» Голос Элис дрогнул, — Я знаю что вы здесь не за этим. Но вам нужно это знать. Каждое слово произнесенное здесь, перед молодыми Элдерлингами обретает вес. Они все сейчас собрались вокруг Рейна и ловят каждое его слово. Но я избавлю его от них и направлю к тебе. И я скажу им, что их королева желает, чтобы её вещи доставили сюда. И так и будет.

— Элис, я не могу заниматься этим, — слабо сказала Малта. — Я никогда не думала… — Слова ускользали от неё. Бесполезно. Она так устала… И поглупела от усталости. Она совсем забыла о Тилламон. — Сестра Рейна… ты поможешь ей найти нас здесь? Она должно быть устала не меньше чем я, а я просто оставила её рядом с причалом. Так грубо, но я так устала.

Элис была удивлена:

— Но я думала, что Тилламон хотела остаться сегодня вечером на Смоляном и появиться здесь завтра. Но если ты так хочешь, то я поищу её…

— Спать на борту Смоляного? Что ж, если ей так хочется. Мне казалось, что может она захочет присоединиться к нам здесь, где все так удобно. Но возможно её бы беспокоил шепот воспоминаний. — Вдруг Малта почувствовала себя слишком усталой, чтобы думать об этом дальше. — Пожалуйста, просто попроси Рейна подняться. И спокойной тебе ночи и большое, большое спасибо, за твое гостеприимство.

— Спокойной ночи. Я уверена, что к утру мы сможем убедить одного из драконов поговорить с вами. Я попрошу каждого из хранителей позвать своего дракона для разговора с королём и королевой Элдерлингов. Наверняка, кто-то из них сможет помочь вашему малышу.

Король и королева… Малте стало смешно и грустно. Мечты девушки-Малты могут сбыться так же, как надежды матери-Малты быть уничтожены. У неё просто уже не было слов.

— Элис, ты слишком любезна. У меня нет слов…

— Ты просто устала, — твердо, с улыбкой ответила Элис. — Отдохни. Я освобожу Рейна от хранителей и отправлю его на верх.

Элис выскользнула из комнаты и тихо закрыла за собой дверь. Какое облегчение убрать с лица фальшивую улыбку. Такое горе. Она никогда не видела такого худого ребёнка. И что бы не говорили хранители, Малта, Королева Элдерлингов исчезла, а её место заняла убитая горем мать с лицом изборожденным морщинами. Горячая вода добавила цвета её чешуйкам, но когда-то золотые волосы, сейчас напоминали Элис старую солому после сбора урожая, а руки — когтистые птичьи лапки. Суровые жизненные испытания уничтожили красоту. Она задумалась, вернется ли она когда-нибудь.

Элис заторопилась по коридору, а потом вниз по винтовой лестнице. Драконьи бани с горячей водой и удобными залами стали любимым местом сбора хранителей. В дальней части прихожей, за лестницей находилась дверь, ведущая в зал где они собирались. В этом зале стоял длинный стол, стулья и скамьи, которые становились удобными, стоило на них сесть. За ними была кухня. Она освещалась когда кто-то входил, а буфеты и столы напоминали Элис о кухнях в особняках Удачного. Но здесь не было очага, только каменные плиты и несколько столов с загадочными приспособлениями. Ещё там была большая чаша со стоком и механизм, который видимо должен был подавать воду, но никто из них так и не догадался, как заставить его работать.

Они готовили еду в проходе позади здания. Сердце её мучительно сжалось, когда она увидела, что хранители построили большой очаг из булыжника. Его топили плавником, который притаскивали с берега реки и готовили на нем дичь на вертелах. Она осознавала, что это необходимость, но ей было стыдно из-за беспорядка, который они устроили в нетронутом до их вмешательства городе. В этом Рапскаль был прав. Чем раньше они узнают как использовать этот город, тем лучше, и для них, и для города. Сейчас она скорее чувствовала себя участником вторжения варваров, чем поселенцем, восстанавливающим прекрасное место.

Элис открыла дверь из-за которой доносились звуки разговоров и запах еды и чуть не упала в обморок, почувствовав аромат чая. Она не пробовала чаю несколько месяцев! И хлеб, в корзинках на столе лежали буханки хлеба. Это было похоже на чудо. Она прошла мимо штабелей ящиков и бочек, припасов доставленных со Смоляного к столу. С облегчением она увидела несколько больших сундуков и чемоданов, скорее всего принадлежавших Малте.

Она пошла к Рейну, сидящему во главе длинного стола. Шесть хранителей столпились вокруг него, и Лектер рассказывал, как по пути в Кельсингру они спасали драконов от наждачных змей. Рейн подался вперед на столе — картина внимательного слушателя или очень уставший человек, который рухнул бы иначе. Элис решительно заговорила: — Достаточно! Пора отпустить этого человека к жене и ребёнку, они заслужили немного отдыха после такого путешествия. Завтра будет уйма времени обменяться новостями и историями.

— После того как вы призовете к нам драконов. — Вмешался Рейн.

Улыбки собравшихся у стола немного погасли.

— Я попытаюсь, — поспешно вызвалась Сильве. Остальные переглядывались. Их мысли были ясны Элис. Их Король и Королева желают говорить с их драконами, но никто не мог пообещать, что драконы придут.

— Дайте же бедному человеку отдохнуть! — настаивала она и воспользовавшись ситуацией Рейн встал.

— Собравшиеся хранители застонали предвкушая расставание с ним. — Я с радостью приму помощь с сундуками. — сказал он мягко и ответ не заставил себя ждать.

Воспользовавшись случаем Элис ускользнула от собравшихся. Её сердце забилось быстрее в предвкушении её собственного воссоединения. Она задержалась лишь для того, чтобы захватить плащ и выскочила за дверь.

Шел дождь, но холодно ей не было. Она подняла капюшон темно-синего плаща Элдерлингов, усыпанного по подолу желтыми звездами. Её ноги и стопы также были тепло укрыты одеждой Элдерлингов. Все это принесла ей Сильве, сказав, что все сочли нелепым, что она ходит в протекающих сапогах и рваном плаще в то время как на них теплая и нарядная одежда.

— Но… Я не настоящий Элдерлинг, как остальные из вас, — сказала она. Это было её самое явное признание кому-либо, насколько посторонней она стала.

Сильве нахмурилась, наморщив чешуйчатый лоб: удивление на её лице сменилось раздражением. — Рапскаль, — она недовольно вздохнула. — Вспомни какие глупости он говорит и скажи мне, стоит ли их принимать всерьёз. Не Элдерлинг… Хм. Полагаю, формально он был прав. Но прав только в том, что у тебя нет дракона, который мог бы потребовать немедленно выполнить его нелепое поручение. Но не сомневаюсь, что Синтара сделает это без колебаний. Ради бога, Элис, ты прошла с нами весь этот путь и столько сделала для нас. Думаешь без тебя мы бы оказались здесь? Посмели бы поверить, что это место вообще существует? Посмотри, я выбрала одежду для тебя, эти цвета будут тебе к лицу. Я видела, что ты носишь элдерлингское платье, которое подарил Лефтрин, так почему бы тебе не одеваться как одна из нас?

Элис не нашлась что ответить. Не понимая, чувствует себя пристыженной или польщенной, она взяла наряды из рук Сильве. И одела их на следующий же день.

Сейчас, шагая по ветреным улицам она поплотнее завернулась в плащ, и это было словно она укуталась в дружбу Сильве. Зима ослабила свою крепкую хватку и последние несколько дней были почти весенними, но каждый вечер снова становилось холодно и в городе поднимался ветер.

Улицы Кельсингры не были похожи на улицы ни одного другого города в мире. Она быстро шла в одиночестве, единственная живая душа на главной улице, достаточно широкой, чтобы на ней разошлись два дракона. По обеим сторонам возвышались строения, череда домов, лестницы, галереи и входы которых были созданы исходя из размеров драконов. Пустые и темные, широкие улицы до сих пор были наполнены воспоминаниями об Элдерлингах и иногда, драконах, залитых светом. К воспоминаниям об этом свете добавлялся свет падавший из просыпавшихся городских окон, теперь белые, теперь золотые, теперь бледно-голубые. Несколько самых высоких зданий мягко светились, выполняя в городе роль сигнальных башен. Она повернула лицо в сторону берега реки.

Она видела Лефтрина с берега, прокричала приветствие и прочитала на его лице все, что хотела бы услышать от него. Он огляделся вокруг, раздираемый конфликтом между долгом и страстным желанием, и вдруг она поняла, что не хочет быть кем-то, ради кого ему придется принимать подобное решение. Сейчас он должен думать только о своем корабле, а не отвлекаться на организацию её подъема на борт.

Она вспомнила, как её затруднительное положение разрешил голос Элдерлинга Малты. — Элис? Элис Финбок? Это ты? — Она была удивлена и польщена, тем что король и королева Элдерлингов посчитали нужным приехать в Кельсингру. Но после того, как она разглядела изможденное лицо женщины и её скелетоподобного ребёнка, на неё нахлынули совсем другие чувства. Занявшись ими она только раз оглянулась на Лефтрина и с гордостью отметила облегчение на его лице. Она подняла руку и неохотно помахала ему, прощаясь и увидела, как он помахал в ответ. а потом она покинула порт, чтобы проводить Малту, Рейна и их ребёнка ко всем удобствам, которые могла предложить.

Им с Лефтрином были не нужны слова. Это было что-то новое: мужчина, который полагал, что она сама знает, что делает и был готов подождать её. На её лице заиграла улыбка. Она была не готова ждать дольше.

Она поднялась на один из холмов Кельсингры и внезапно, увидела раскинувшуюся перед ней панораму берега реки так, словно это была Джамелийская кукольная пьеса. Хранители одолжили гирлянды из светящихся сфер, украшавших некоторые из самых ухоженных садов. Сферы сияли золотистым и алым светом и блики от их лучей падали на стремительные воды реки. Она замерла, никогда не видела она ничего подобного. Желтый свет отражался от палубы Смоляного, порождая сияние вокруг корабля растворявшееся во мраке ночи. Люди двигались в этом сиянии словно силуэты в театре теней. Команда перекликалась во время работы, их голоса отражаясь от воды звучали необычно. Она увидела как приземистый и грузный Сварг, ловко для человека его размеров, двигается по палубе. Мгновением позже, она осознала, что изящные силуэты хранителей стали для неё привычными. Теперь обычные люди казались её странными.

Ящики поднимали с палубы при помощи спешно собранной треноги и переносили на примитивный причал, где кряхтя и ругаясь, люди принимали их и оттаскивали дальше. Она различила силуэты Карсона и Лектера, а потом, среди тех кто таскал ящики с причала на берег, увидела Седрика. Это заставило её улыбнуться. Алум была там, она работала рядом с Татсом, и Элис подозревала, что знает, почему он вызвался остаться помочь с окончанием разгрузки. Когда ящики оказывались на берегу их составляли в штабеля, а потом перетаскивали во временный склад. Работа шла аккуратно и споро, палубная и береговая команды двигались согласованно, словно исполняли замысловатый танец.

Она разглядела Тимару, работавшую бок о бок с мужчинами и Нортелем. Татс звал Девви чтобы тот помог ему с последним ящиком, который он изо всех сил пытался передвинуть. Она задумалась о том, когда корабль выгружал здесь припасы для этого города в последний раз. Как выглядел этот речной порт во времена Элдерлингов? Слишком беспечная мысль. Она почувствовала головокружение двойного восприятия и увидела разветвленную систему причалов и множество судов пришвартованных к ним. Фонари на высоких столбах, проливали золотистые лучи света на широкие, ярко раскрашенные корабли, а разношерстная публика приходила и уходила на пристань. Некоторые, судя по силуэтам и нарядам были Элдерлингами, но многие выглядели чужаками на этих берегах. Они носили высокие шапки и длинные меха. Она моргнула и зажмурилась, заставляя себя вернуться в настоящее. Элдерлинги исчезли, корабли превратились в дым и на реке остался лишь Смоляной, стоящий на якоре, раскачиваясь на волнах.

— Это последние, парни! Закричал Хеннеси когда четыре связанных бочки со стуком опустились на причал. Бурное веселье поднялось среди хранителей и команды. — Нам все ещё нужно перетащить все это в укрытие, так что не думайте, что работа окончена! — Напомнил им первый помощник.

Элис пришлось согласиться. Пока хранители пытались перетащить товары в укрытие, казалось, что здесь так много груза, ряды ящиков и бочонков. Но когда она подумала, о том, как много месяцев пройдет и сколько работы нужно будет проделать до того как хранители смогут создать запас собственных продуктов, её сердце сжалось. Едой из Трехога нужно будет распоряжаться с умом, а дичь и лесная зелень, по-прежнему будут составлять основу их рациона.

Столько всего надо сделать, такой большой путь пройти, прежде чем город станет функционировать как настоящий город. Кельсингре нужно зерно для посевов, плуги, чтобы вспахать луга и лошади, чтобы тащить эти плуги. А самым сложным было то, что хранителям придется научиться обслуживать себя. Сыновья и дочери охотников и собирателей, купцов и торговцев, в прошлом, жители города неспособного обеспечить себя, смогут ли они привыкнуть к обработке земли и уходу за скотом?

И даже если они смогут, было ли их достаточно, чтобы осуществить это? Соотношение мужчин и женщин внушало опасения с самого начала.

Она решительно выбросила все эти мысли из головы. Только не сегодня ночью. Эта ночь только её. Она спустилась к подножию холма, пробралась между ящиками и коробками и вышла к причалу. — Смотри под ноги! — С улыбкой предостерег её Карсон. — Мы дали этим балкам хорошую нагрузку и некоторые раскололись. Это один из рисков в строительстве из зеленых бревен.

— Я буду осторожна, — пообещала она ему.

Освобожденный от груза, Смоляной сидел высоко, а натянутые якорные тросы напевали бодрый мотив. Она посмотрела на импровизированные сходни, крутые и изношенные. Нет. Она не попросит помощи. Она начала подниматься, её Элделрингская обувь неожиданно уверенно держалась на мокром дереве, но она не сделала и трех шагов, как Лефтрин спрыгнул к ней. Забыв о ненадежной поверхности он сжал её в объятии, оторвавшем её ноги от трапа. Щетина на его щеке покалывала её кожу рядом с ухом, он сказал ей: — Мне не хватало тебя, как не хватало бы воздуха моим легким. Я не могу отпустить тебя снова. Просто не могу, любовь моя.

— Тебе и не придется, — пообещала она ему, и с трудом вдохнув потребовала: — Отпусти меня, пока мы оба не свалились в воду!

— Ни за что! — Легко, словно она была ребёнком, он поднял её на руки и в два шага внес её на палубу Смоляного. Он поставил её на ноги, но не отпустил. Ничто не могло согреть её лучше, чем его объятие. Похоже, дни проведенные в городе Элдерлингов сделали её чувствительнее, она почувствовала радость Смоляного от встречи с ней как тепло, исходившее от того места где её ноги соприкасались с палубой и затопившее все тело.

— Это восхитительно, прошептала она в плечо Лефтрина. Она медленно подняла лицо, чтобы спросить его. — Как мне дать ему понять, что это взаимно?

— О, он знает, поверь мне. Он знает это, так же, как и я.

Она ощущала его запах. Не аромат духов, часто исходящий от Геста, а запах мужчины и работы, сделанной им за день. Его руки крепко прижимали её; она отдалась лихорадке возбуждения, затопившего её, и подняла к нему лицо для поцелуя.

— Сэр. Капитан Лефтрин.

— Что? — рявкнул он, что больше походило на вызов, чем на вопрос. Повернув голову, Элис увидела как Скелли старается подавить улыбку. Её только что причесанные волосы блестели, к тому же, она сменила свои штаны и тунику на юбку с цветочным узором и светло-желтую блузку, от чего, подумала про себя Элис, она стала похожа на девушку больше, чем когда-либо прежде.

— Все убрано, помощник капитана говорит, что у него больше нет заданий для меня на сегодня. Разрешите отбыть на берег на ночь, сэр?

Лефтрин распрямился: — Скелли, как твой капитан, я даю тебя отгул на ночь. Но ты должна вернуться к рассвету, чтобы помочь отвести Смоляного на другую сторону реки. Опоздаешь — не увидишь город ещё месяц. Мы договорились?

— Да, сэр. Я буду на месте, обещаю.

Когда она уже было сорвалась с места, он громко прокашлялся. Скелли замерла и повернулась к нему.

— А как твой дядя, я напоминаю тебе, что у нас не было возможности поговорить с твоими родителями и твоим женихом. Они до сих пор полагают, что ты связана обязательствами. Ты не свободна. Даже если бы я думал, что так будет благоразумнее, я не мог бы тебе это разрешить. Ты знаешь, о чем я говорю. Я в ответе за тебя. Но ещё большая ответственность на тебе самой. Не рискуй ни мной, ни собой.

Щеки Скелли залил румянец. Улыбка сошла с её лица: — Я знаю, — сказала она резко, а потом добавила. — Сэр. — Как будто испугалась, что он отменит её спуск на берег.

Лефтрин покачал головой, затем пожал плечами: — Иди к друзьям. Погуляй по городу. Са знает, меня так же как и тебя интересует это место. Если бы я был матросом, а не капитаном этого судна, я бы хотел отправиться туда и хорошенько все рассмотреть. Но я не матрос. Так что я останусь на борту, и надеюсь увидеть тебя за столом на камбузе с рассветом, готовую к работе.

— Сэр, — она кивнула и развернулась на пятках. В один миг она оказалась на пристани и торопливо зашагала прочь по улице. Они видели, как Алум помахал на прощание Татсу и Седрику и заспешил за ней.

— Ты уверен, что это разумно? — спросила Элис, а потом подумала о собственном безрассудстве.

— Уверен, что нет, — сказал он. — Пойдем.

Вдвоем они начали медленный обход палубы Смоляного, который всегда предварял для них отдых и постель. Постель. Сегодня отдыха не будет. Внезапное желание охватило её. В следующий миг Лефтрин улыбнулся: — Странная реакция для леди на несчастного матроса, проверяющего узлы.

— Этот корабль выдает тебе все мои секреты, — рассмеялась она и направилась к следующей планке, чтобы самостоятельно проверить лини. Когда Лефтрин подошел к ней, она добавила уже тише. — Я боюсь за твою племянницу. Пока тебя не было, я наблюдала за тем, как это место изменяет молодых хранителей. И Алум — не исключение. Скелли может обнаружить, что он уже не тот молодой человек, которого она оставила когда-то.

Лефтрин натянуто улыбнулся: — Это судьба матроса! И если ты права, чем скорее она это обнаружит, тем лучше. Может быть, она порадуется, что не расторгла помолвку с её кавалером в Трехоге. — Он покачал головой и в ответ на её невысказанный вопрос добавил. — Я не успел сделать множество дел. Малта и Рейн рассказали тебе о том приеме, который оказал мне Совет, и о подлом нападении на Малту и её ребёнка?

— Только в общих чертах. Не думаю, что Малта хотела вспоминать об этом, а Рейн произвел на меня впечатление человека, который всегда говорит меньше, чем знает.

Лицо Лефтрина перекосилось. — Они очень закрытые люди. Несмотря на их красоту, я думаю, что жизнь их проходила весьма обособленно. Может быть, именно поэтому. А может быть, из осторожности. Они, наверно, опасаются предательства. Кто бы мог подумать, что в Дождевых Чащобах калсидиец может напасть на Малту, Элдерлинга. Я так понимаю, что герцог настроен получить то, чего хочет, а Торговцы подкуплены, чтобы содействовать ему в этом безумии.

Элис, я знаю, что ты переживаешь за город. Но сокровище, которое все ищут — это не артефакты Элдерлингов, а драконья плоть. Награда за него, видимо, настолько высока, что двое мужчин были готовы убить женщину и новорожденного, чтобы выдать их тела за драконье мясо. Драконы уже доказали, что они могут отпугнуть прибывающие корабли. Но я боюсь того, что может случиться, если они решат, что должны продолжать защищаться. Рано или поздно будут жертвы. Возможно, не малые. А если начнется война между людьми и драконами, на чью сторону встанут Элдерлинги?

Элис молча следовала за ним, пока они проверяли три последних линя. Она услышала тихий шепот и посмотрела наверх. На крыше рубки, широко улыбаясь, стоял Хеннеси и рассказывал какую-то матросскую басню необычной женщине. Её покрытое чешуей лицо отражало свет развешанных по палубе шаров. Должно быть, это Тилламон, сестра Рейна. Казалось, она полностью захвачена байкой старпома. Женщина из Дождевых Чащоб была хорошо защищена от сырого холода ночи: кто-то позаботился принести ей элдерлингское одеяние. «Вероятно, Сильве», — подумала про себя Элис. В отраженном свете угасающих факелов, одеяние мерцало бронзой и медью. Она улыбалась Хеннеси, пока он рассказывал свою басню, и они оба громко рассмеялись над её концовкой. Несмотря на то, что Элис хотела познакомиться с сестрой Рейна, она понимала, что сейчас не время для любезностей.

Лефтрин остановился позади неё. Он нахмурился и скривил губы. Она взяла его за руку и, подойдя к двери камбуза, потянула за собой. — Они делают то же, что и мы, милый. Они принимают ту радость, которую подарила им судьба, как могут. Как и Скелии, ты и сам знаешь, отпросилась сегодня за тем же. На нас ложится тень тяжелых времен. Потому что в битве между драконами и людьми, любовь моя, не только Элдерлинги должны решить, чью сторону принять, но и мы с тобой.

Они вошли в тесный камбуз. Комната была пуста. На столе красовалась единственная наполовину пустая чашка с кофе. В помещении пахло кофе и стряпней, смолой и людьми, живущими в тесном соседстве. Элис ощутила, как подпрыгнуло её сердце. — Как хорошо оказаться дома, — сказала она.

Он заключил её в объятия, гладя её тело через элдерлингское платье. Его губы нашли её, и он поцеловал её медленно и нежно, как будто им принадлежало все время мира. Когда он наконец оторвался от неё, у неё перехватило дыхание. Она прошептала: — У нас есть только это мгновение?

Он притянул её к себе и положил подбородок ей на макушку, как будто она была скрипкой, на которой он собирался играть. — Этого мгновения достаточно, — прошептал он. — Мне этого достаточно.

^{День 2-й Месяца Пашни. Год 7-й Независимого Союза Торговцев.}

^{От Рейала, смотрителя голубятни в Удачном.}

^{Детози, смотрительнице голубятни в Трехоге, и Эреку.}

^{Стандартная гильза для сообщений, запечатанная воском.}

Я уверен, что вы в курсе недовольства многих наших клиентов. Совет Торговцев Удачного направил официальную петицию с требованием к Гильдии принять комитет Торговцев в целях проведения расследования по заявлениям о подкупе, шпионаже и продаже секретной информации. Сообщения и сами птицы пропали. Вероятнее всего, в том, что мы теперь вынуждены использовать неудобные громоздкие гильзы для сообщений и вложений, мы можем винить пропавших птиц.

Трое подмастерьев доложили, что к ним обратились семьи Торговцев, которые хотят создать собственные стаи, чтобы разводить и использовать собственных птиц для обмена сообщениями. Не нужно объяснять, как это подорвет положение Гильдии. Если это случится, то наш уклад жизни и заработок будут утрачены.

Нам приказано строго придерживаться правил обмена сообщениями между смотрителями. Вложение дополнительного сообщения к тому сообщению, которое отправил клиент, теперь может стать основанием для исключения из Гильдии. Мы должны трижды за день пересчитывать птиц, включая птенцов и яйца. А испорченные яйца или молодые птицы, которые умерли в гнезде, должны быть засвидетельствованы тремя смотрителями старшего уровня или выше, прежде чем от них избавиться. Смотрителям голубятен в Удачном разрешается прикасаться только к тем птицам, которые закреплены за их голубятней. Неофициальная помощь друг другу, которая практиковалась раньше, теперь запрещена.

Были ли эти меры введены в Трезоге, Кассарике или других местах? Ходят слухи, что Гильдия рассылает «проверки», но не уточняется, то ли это люди, которые пытаются подкупить смотрителей, то ли это послания, которые должны привлечь тех, кто занимается подделкой и шпионажем. Меня огорчает, что я стал Смотрителем голубятни с такие смутные времена.

Хорошая новость, Эрек, твои «скорые» птицы прекрасно размножаются. Две птицы из молодняка поставили рекорд на той неделе, вернувшись в Удачный с корабля, который находился в четырех днях пути от берега. Я уже передал документы с их родословной руководству Гильдии, упомянув о том, что именно ты оценил потенциал и начал целенаправленно разводить этот вид птиц. Надеюсь, они узнают твое мастерство.

С уважением и признательностью,

Рейал.

Глава 9

УХОДЯЩИЕ КОРАБЛИ

Гест как будто попал в ловушку чужой жизни. Это была не жизнь наследника торговца из Удачного! Никогда ещё он не жил в таких жалких условиях, не говоря о том, что никогда не путешествовал таким образом. Он потерял счет дням, которые он провел взаперти на нижней палубе. На нем до сих пор была та же одежда, что и в тот день, когда калсидиец похитил его. Теперь она висела на нем, подчеркивая последствия весьма сократившегося рациона и тяжелого труда. Он знал, что от него дурно пахнет, но помыться он мог только холодной речной водой, опасность такой процедуры была ему хорошо известна. Работа, которую дал ему калсидиец, частенько выгоняла его на палубу в непогоду. Его лицо обветрело и воспалилась от дождя, холода и солнца; его одежда выцвела и превратилась в лохмотья. Он не мог вспомнить, когда в последний раз его ноги были сухими. На ступнях появились болезненные раны, а покрасневшая от ветра кожа на лице и руках постоянно горела.

Его до сих пор преследовали кошмары о том, как они избавлялись от тела Реддинга. Тащить тело Ариха по узким дорожкам в темноте и под дождем, чтобы в конце концов сбросить с края, было делом отвратительным и неприятным. Они слышали, как его тело с треском падает сквозь ветви, но шлепка оземь не последовало. Эта процедура вызвала у Геста приступ тошноты, но она была ничем по сравнению с последним прощанием с Реддингом. Калсидиец заставил его нести тело Реддинга, они ушли достаточно далеко, выбирая те дорожки на дереве, по которым, как казалось, ходили меньше всего. В конце концов они оказались на ветви, на которой вовсе не было страховочных тросов.

Тело Реддинга было перекинуто через плечо Геста, как будто он был охотником, несущим домой оленя. Знакомый аромат от волос Реддинга смешивался с запахом крови, которая стекала по шее Геста. C каждым шагом его ноша становилась все тяжелее и ужасала его все больше. Тем не менее у него не было выбора, кроме как тащиться впереди человека, приставившего нож к его спине. Гест подозревал, что если бы он упал, неся тело, калсидиец не придал бы этому большого значения. В конце концов калсидиец выбрал место, где узкая ветвь их дерева пересекалась с ветвью другого. Гест прислонил Реддинга в этом месте и оставил падальщикам.

— Муравьи и другие насекомые обглодают его до костей за несколько дней, — сказал калсидиец. — Если его и найдут, в чем я сомневаюсь, никто не сможет его опознать. Теперь мы вернемся в твою комнату и уничтожим все следы твоего пребывания в Кассарике.

Он говорил в прямом смысле слова. Он сжег детские кисти в глиняном очаге и разломал замысловатые шкатулки, в которых они хранились. Плащ Реддинга стал мешком для хранения драгоценных камней, которые калсидиец вытащил из шкатулок. Он быстро удалился, предупредив Геста не думать о побеге. Гест подозревал, что он отправился убить женщину, которая сдала ему комнату. Если и так, он сделал все очень тихо. «Возможно, он просто подкупил её», — сказал себе Гест, сжимая зубы, чтобы они перестали стучать. Но его не было очень долго. Гест остался один в комнате, которая пропахла горелой плотью и кровью. Сидя в полумраке, он не мог избавиться от стоящего перед глазами образа изуродованного лица Реддинга, глядевшего на него с изгиба ветки. Калсидиец располосовал его лицо вдоль и поперек, уничтожив знакомые черты. Глаза Реддинга смотрели из месива, в которое превратилось его когда-то миловидное лицо.

Гест всегда считал себя жестоким Торговцем. Обман, шпионаж, сомнительные сделки на грани с воровством; он никогда не понимал, в чем преимущества честности, не говоря уж об этике. Торговля была суровой игрой и «каждый Торговец должен был прикрывать себя сам», как частенько говорил его отец. Ему нравилось думать, что он закаленный человек, готовый на любые грязные приемы. Но он никогда не был соучастником убийства. Он не любил Реддинга, не в том смысле, в котором слишком часто использовал это слово Седрик. Но Реддинг был опытным любовником и веселым товарищем. С его смертью Гест остался в этой неприятной ситуации в одиночестве.

— Я не хотел, чтобы так случилось, — сказал он угасающему огню. — Это не моя вина. Если бы Седрик не заключил эту безумную сделку, меня бы сейчас здесь не было. Во всем виноват Седрик.

Он не слышал, как открылась дверь, но почувствовал сквозняк и увидел как заколыхалось пламя в очаге. Калсидиец возвышался как черная тень на фоне темноты за ним. Он тихо закрыл дверь.

— Теперь ты напишешь для меня несколько писем. А потом мы доставим их.

Гест не стал спрашивать, чем тот был занят. Он написал письма, как ему было велено, адресатам, которых он не знал, и подписался своим именем. В них он хвалился своей репутацией умного Торговца и давал указание встретить его перед рассветом на непроницаемой лодке, которая была пришвартована у пристани. Все письма были одинаковы, в них делался акцент на его прозорливость и подчеркивалось, что теперь, когда его труды дали свои плоды, его ожидало огромное богатство, также перечислялись имена Торговцев, которых Гест не знал.

Каждое письмо было аккуратно свернуто трубочкой, перевязано шнурком и запечатано воском. После чего калсидиец потушил огонь в очаге и они покинули опустевшую комнату, унеся с собой послания.

Пока они шли по Кассарику, ему стало казаться, что и без того долгая ночь никогда не кончится. Калсидиец двигался быстро, но не знал дорогу наверняка. Не один раз они возвращались по тому же пути назад. Но в конце концов шесть свитков были доставлены: привязаны к дверным ручкам или просунуты под дверь. Гест был почти благодарен, следуя за убийцей вниз по бесконечной лестнице к грязной дороге, пролегавшей у подножия города. На непроницаемом корабле его ждали прекрасно оборудованная каюта, чистая теплая постель и сухая одежда. Оказавшись там в одиночестве, он сможет сконцентрироваться на событиях этой ночи и решить, что делать дальше. Оказавшись там, он снова станет Гестом и это злоключение станет лишь эпизодом прошлого. Но когда они оказались на борту, калсидиец подтолкнул его острием ножа, заставляя спуститься в грузовой отсек на нижней палубе, и запер за ним дверь.

Гест был поражен подобным унижением. Он стоял, мрачно скрестив руки на груди, и молча ждал, в уверенности, что калсидиец вернется в любой момент. Время шло и дискомфорт начал выводить его из себя. Он ощупью исследовал грузовой отсек, но обнаружил только грубые деревянные стены и ни намека на выход. Люк был вне его досягаемости, когда же он взобрался по невысокой лестнице, чтобы подтолкнуть его, оказалось, что он заперт. Он стал колотить в люк, но не смог добиться результата, на его крики никто не пришел. Он шагал по отсеку, орал и сыпал проклятиями, пока не выбился из сил. В конце концов он сел, дожидаясь калсидийца, а когда проснулся было уже темно. Сколько времени его держали тут, он не знал.

Время шло. Его мучили голод и жажда. Когда люк наконец открылся, слабый дневной свет, хлынувший в помещение, ослепил его. Он стремительно поднялся по лестнице.

— Прочь с дороги! — заорал на него кто-то и нескольких людей кубарем сбросили в люк. Трое приземлились удачно и бранясь пытались прорваться назад к лестнице, не обращая внимания на то, что остальные ещё падали. Гест узнал в некоторых из них своих попутчиков по путешествию вверх по реке, а в остальных — членов команды корабля. Среди них были джамелийцы вложившиеся в строительство лодки и пара Торговцев из Удачного. Люди, с угрозами и издевками смотревшие на них сверху, несомненно были калсидийцами, судя по расшитым жилетам и облюбованным ими кривым ножам.

— Что происходит? — потребовал ответа Гест. Один из Торговцев крикнул: — Это мятеж! — В то время как другой сказал: — Эти калсидийцы прятались на нижней палубе все путешествие. Они захватили наш корабль! Грузовой отсек был заполнен людьми, тут было по крайней мере десять человек. Один держался за плечо, меж его пальцев сочилась кровь. На некоторых испуганных и сбитых с толку торговцах были видны следы борьбы.

— Где капитан? — спросил Гест сквозь крики и насмешки.

— Он с ними заодно! — прокричал ему кто-то в ответ, так зло, словно в этом была вина Геста. — Ему хорошо заплатили, чтобы он пустил этих ублюдков на борт и прятал их. Он заявил, что они вложили столько же, сколько и мы, а ещё заплатили ему сверху!

Дверца люка начала закрываться. Люди бросились на лестницу, выкрикивая вызовы и просьбы, но в следующую секунду, свет пропал.

Если сидеть взаперти на нижней палубе было плохо, то получить компанию ещё дюжину незнакомцев — ещё хуже. Некоторые сходили с ума от злости и страха. Другие жарко спорили о том, что именно случилось и кто виноват. Некоторые были не пассажирами, а Торговцами из Дождевых Чащоб, которых «заманили на корабль фальшивыми посланиями». Гест держал язык за зубами и был благодарен темноте за то, что она позволяла ему оставаться неузнанным.

Калсидийцы, которые теперь заправляли кораблем, очевидно убили по крайней мере троих членов команды во время захвата судна, а, возможно, четверых, потому что женщину, которая поднялась на борт бросили в воду истекающей кровью, но все ещё живой. До Геста наконец дошла вся жестокость убийства и серьезность собственного положения. Когда один из пленных заикнулся, что они все, вероятно, в скором времени будут мертвы, кто-то рявкнул, чтобы он заткнулся, однако никто не возразил ему. Двое мужчин забрались на лестницу и до изнеможения старались выдавить люк, пока остальные выкрикивали возгласы одобрения и советы. Гест отполз в угол отсека и прислонился спиной к стене.

Пока они колотили в дверь, началось какое-то движение. Спустя секунду Гест догадался что это и в то же время один из матросов крикнул: — Чувствуете? Они отчаливают. Мы идём на полном ходу. Эти ублюдки похитили нас!

Поднялся гвалт голосов и гневных криков, сопровождаемый безудержным завыванием одного мужчины. Жертвы колотили по стенам и кричали, но ритмичное покачивание корабля лишь усиливалось, пока он набирал скорость, борясь с течением.

— Куда они нас везут? — спросил Гест всех и никого в частности.

— Вверх по реке, — отозвался кто-то. — Чувствуешь, как корабль борется с течением.

— Зачем? Что им от нас нужно?

Его вопрос потонул в неистовом крике, поднятом людьми, осознавшими, что их увозят от всякой надежды на помощь извне.

Проклятья и крики не утихали ещё долго, им на смену постепенно пришли яростныедискуссии, а потом бормотание и чьи-то горькие рыдания. Голова Геста шла кругом от всей этой ситуации. Он скрючился на своем пятачке в темноте, чувствуя запах пота и мочи. Пока время еле тянулось, а за бортом судна шумела вода, он думал, что стало с его удобной и изящной жизнью. Все это казалось ему не просто нереальным, а совершенно невозможным. В какую ярость придет его мать, когда узнает, какое возмутительное злодеяние было совершено с её сыном!

Если она когда-нибудь об этом узнает. В этот момент Гест осознал, что он полностью оторван от своей старой жизни. От своего имени, семейного состояния, своей жуликоватой репутации, любовь его матери не играла тут никакой роли. Все защитные барьеры пали. В мгновение ока он мог превратиться в труп с изувеченным до неузнаваемости лицом, стать пищей для муравьев или рыб. Он вздохнул, у него закололо в груди. Он опустился на палубу и сидел в темноте, положив голову на колени. Сердце грохотало в ушах. Время шло или нет. Он не мог понять.

Когда люк наконец приоткрылся, внутрь упал желтый свет фонарей. Была ночь. Голос, который Гест узнал, предупредил их: — Посторонись! Если хоть один человек взберется по лестнице, то обратно он упадет с ножом в сердце. Гест Финбок! Подойди туда, где я смогу тебя видеть. Ага, вот и ты. Ты. Поднимайся. Сейчас же.

Где-то в глубине трюма кто-то завопил: — Гест Финбок? Это Гест Финбок? Он здесь? Он предатель, который заманил меня сюда запиской, оставленной у моего порога, на ней была его подпись! Финбок, ты заслуживаешь смерти! Ты предал Удачный и Дождевые Чащобы!

К тому моменту как Гест добрался до верха лестницы, он не столько стремился к простору и свежему воздуху, сколько пытался сбежать от свары внизу. Когда он на карачках выбрался на палубу, ему вслед посыпались угрозы и проклятья. Двое матросов закрыли люк, отрезав крики запертых внизу людей. Он обнаружил, что ползает у ног калсидийца. Убийца держал в руках фонарь и выглядел скучающим. — Следуй за мной, — рявкнул он и не задержался посмотреть, подчинится ли Гест. Он последовал за ним к двери своей старой каюты.

Пол его прежней каюты был покрыт разбросанным содержимым разграбленной поклажи Геста, его вещи были небрежно перемешаны с вещами Реддинга. Сундук с вином, сыром, колбасами и другими деликатесами, который Реддинг так тщательно упаковал, был открыт, а заляпанный стол свидетельствовал, что его содержимым всласть поживились. Очевидно теперь здесь поселился калсидиец, пользовавшийся всеми её удобствами. Белье на койке Геста было смято и наполовину валялось на полу. Постель Реддинга была не тронута. Шок и опустошение, вызванные смертью друга, снова накрыли его, он сделал глубокий вдох, но прежде, чем успел заговорить, калсидиец повернулся к нему лицом. Выражение его лица выдавило воздух из легких Геста и заставило его запинаясь отступить назад.

— Приберись тут! — рявкнул он, а затем плюхнулся на кровать Реддинга как был в сапогах, откинулся, полуприкрыв глаза, с печатью скуки на лице. Когда Гест остался стоять на месте, уставившись на него, он тихо заговорил. Его покрытые шрамами губы по округлялись, то вытягивались, когда он произносил слова. — Ты мне в общем-то больше не нужен. Если ты будешь полезен, я, может, и сохраню тебе жизнь. Если нет… — Он поднял руку, в которой оказался один из его маленьких ножичков. Он помахал им в сторону Геста и улыбнулся.

С тех пор Гест жил в качестве раба калсидийца. Он прислуживал не только убийце, но и всем остальным калсидийцам, которые выкрикивали ему приказы. Ему давали самые гадкие и отвратительные поручения: от выноса ночных горшков до чистки стола на камбузе и мытья посуды. Отчищая кровь убитого члена команды с палубы, Гест решил, что не будет оказывать сопротивления. Он проживал час за часом. Он не видел ни признака своих товарищей по заключению, а лишь слышал их разгневанные крики и мольбы, которые с каждым днем становились все слабее. Он питался объедками своего господина и спал на нижней палубе в каморке, забитой запасными линями и кандалами. Он был рад, что ему не приходится ютиться с другими пленниками, так как знал, что они винили его в своем положении и разорвали бы его на части, если бы могли. Таково было его одинокое существование, наполненное презрением калсидийца и ненавистью Торговцев.

Едва ли он узнал что-либо новое. «Непроницаемые» лодки были построены в Джамелии и строители кораблей не слишком беспокоились о том, кто платил за них, пока оплата их устраивала. Торговцы, может, и помешали им в Дождевых Чащобах, но их одержимость убийством драконов развеяла все опасения, которые у них были. Калсидийские «инвесторы» оставались в укрытии на том самом корабле, на котором он путешествовал по реке. Теперь подкупленный капитан и калсидийская команда вели судно по реке Дождевых Чащоб в неисследованные места в надежде найти Кельсингру и драконов, чтобы пустить их на мясо.

Это было безумие. То, что река не разрушила корабль, ещё не значило, что они найдут затерянный город и что недоразвитые драконы окажутся именно там. Даже если они найдут Кельсингру и драконов, что тогда? Кто-нибудь из них, хоть раз, видел разъяренного дракона? Когда Гест осмелился задать этот вопрос, калсидиец пристально посмотрел на него холодными, неподвижными глазами. Ужас скрутил живот Геста и он пообещал себе, что не закричит, когда будет умирать. — Ты никогда не видел ярость нашего герцога, когда ему перечат. Лучше быть вовлеченным в безумную и невыполнимую миссию чем вызвать его недовольство. — Он склонил голову. — Думаешь, разукрашенная камнями шкатулка с руками моего сына это худшее из того, что я могу представить? — Он медленно покачал головой. — Ты понятия не имеешь. — Замолчав, убийца отвернулся к окну и стал смотреть на покрытый лесом берег реки, проплывавший мимо. Гест смог вернуться к обязанностям слуги

Гест мало что знал о драконах, и ещё меньше

о теориях Элис относительно потерянных городов Элдерлингов.

Снова и снова его допрашивали, угрюмо обещая, что за ложь он поплатится болью. Он никогда не врал, слишком хорошо зная, что калсидиец готов в любой момент наказать его за малейшую ложь. Было трудно стоять и повторять «я не знаю» то выкрикивающему, то шепчущему вопросы человеку, но с самого начала он понимал, что правда — его единственная защита. Какую бы ложь он ни придумал, чтобы доставить калсидийцу удовольствие, впоследствии ему пришлось бы ей подавиться.

Снова и снова калсидиец возвращался к одному и тому же. — Разве не за этим отец отправил тебя? Вернуть сбежавшую жену? И разве ты сам не говорил мне, что она сбежала с твоим слугой? В таком случае, как же ты собирался это сделать? Ты должен знать что-то о том как найти город и драконов.

— Нет. НЕТ! Я не знаю. Он сказал, что я должен поехать в Длждевые Чащобы, я и поехал. Мне известно не больше, чем тебе, если не меньше. Люди, с которыми я говорил остались в Трехоге или, может быть, в грузовом отсеке этого корабля! Лучше спроси у них, а не у меня!

Хоть калсидиец и ударил его пару раз по лицу достаточно сильно, чтобы рот заполнился кровью, а один раз сбросил ударом со стула, Гест не страдал от слишком жестокого обращения и не был покалечен. В отличие от нескольких торговцев, запертых в трюме. Не было смысла слишком много думать об этом. В этом не было его вины, им просто не повезло. Запертый в своей каморке он отстранялся от звуков пыток. А когда ему приказывали убрать оставшиеся после них следы, он просто делал что ему говорили.

Он убеждал себя, что несмотря на все злоключения, он в действительности не пострадал. Несколько синяков и царапин. Легкий голод. Он страдал только от тяжкого унижения быть у кого-то на побегушках. От утраты своего доброго имени среди тех Торговцев, что томились в плену на судне. От смерти своего любовника и от того, что его заставили участвовать в сокрытии этого убийства. Он старался не позволять себе задумываться надо всеми несчастьями, которые выпали на его долю. Иногда мысли его устремлялись к отцу и матери; они уже знают, что он пропал? Предприняли соответствующие шаги, объявили награду, выслали птиц, чтобы нанять поисковую группу? Или же его отец сердито решил, что Гест намеренно не выходит на контакт, потому что взял в путешествие в Дождевые Чащобы своего любовника? Скорее всего, последнее, признал он про себя. Он не мог даже мечтать об освобождении и возвращении в Удачный. Вот что будет с ним до конца его жизни, если он не придумает способ выкупить себя.

Гест заскрипел зубами, выжимая рубашку. День был холодным и ветреным. Он начал стирку в горячей воде, но ветер быстро остудил её. Это была, как он мрачно отметил про себя, одна из его собственных рубашек, присвоенных калсидийцем; та же судьба постигла большинство его вещей. Калсидиец облачался в плащ Геста, подбитый мехом, и выходил в нем на палубу даже в проливной дождь, в то время как Гест дрожал в одной рубашке, бегая по его поручениям. Он никогда и никого не ненавидел так, как калсидийца. Ненавидел он и те моменты, когда задумывался, не испытывал ли Седрик те же чувства по отношению к нему, в то время как Гест наслаждался полным господством над молодым человеком. Пока лодка несла его навстречу возможному воссоединению с Седриком, он обнаружил, что его чувства к нему противоречивы.

Когда он засыпал на дощатом полу в грузовом отсеке, то не мог не вспоминать, как молодой человек когда-то старался удовлетворить каждую прихоть Геста. Он бы нежно размял ноющую спину и плечи Геста, вскрикнув в ужасе от вида его изувеченных рук. К концу их отношений слепая преданность Седрика начала его раздражать. Он вспоминал, как умышленно испытывал на прочность его привязанность, не считаясь с его романтическими поступками, превращая его нежные ухаживания в грубые стычки и высмеивая его попытки понять, чем же он так рассердил своего любовника. В свое время это было забавно, советы Реддинга касательно того, как проверить энтузиазм Седрика, стали основой многих анекдотов, которые Гест потом использовал, чтобы повеселить Реддинга и подстегнуть его к соперничеству. Как они смеялись во время своих первых свиданий. Острый на язык Реддинг умел высмеять доверчивую натуру Седрика.

Однако несмотря на все клятвы Седрика в верности, именно он был в ответе за сложившуюся ситуацию. Это Седрик был виноват в том, что ему пришлось опуститься до стирки чужого грязного белья, что его жизнь ежедневно находилась в опасности, а его репутация Торговца была погублена. Ночью в темном трюме, в часы, когда у него было свободное время, чтобы пожалеть себя, Гест иногда представлял болезненную волнительность возможного воссоединения. Увидев своего друга и покровителя в синяках, похудевшего, изможденного лишениями и преступным заключением, понял бы Седрик тогда, как сильно он подвел Геста? Осознал бы он масштабы зла, которое он принес своими жалкими попытками стать Торговцем? Стал бы он рисковать собственной жизнью, чтобы спасти Геста? Или эгоистично отступился бы и оставил Геста на произвол судьбы?

Иногда Гест проигрывал в уме возможные варианты. Седрик рискует своей жизнью, чтобы спасти его, и Гест великодушно снова принимает его в свою жизнь. Иногда он стискивал от злости зубы, представляя как Седрик радуется тому, что натворил. Однако, возможно, Седрик уже был мертв, пав жертвой собственной глупости. Он надеялся, что именно такая судьба постигла Элис.

Временами, когда обида и одиночество переполняли его, он надеялась лишь на то, что умрет быстро. Он не питал иллюзий по поводу того, почему калсидиец сохранил жизнь ему и другим торговцам из Удачного. «Несколько ценных заложников — залог безопасности», — поведал ему калсидиец однажды, пока Гест ожидал, когда тот закончит трапезу. «Мы не знаем, с чем придется столкнуться, когда мы вернемся обратно в Трехог. Заложники могут обеспечить нам беспрепятственный проход. Мы захватили лишь тех, кому не повезло оказаться на борту, и тех, кто согласился помочь герцогу получить драконьи части тела. Нарушив слово, они заслужили отправиться с нами и оказать ту помощь, какую только могут, чтобы достать то, что они пообещали. Даже, если они окажутся бесполезны в этом вопросе, Калсида сможет обменять их на выкуп, когда мы снова окажемся дома. Не трать, да не будешь нуждаться.»

А потом, когда Гест стал было раздумывать, что, по крайне мере, его мать заплатит за его возвращение щедрую сумму, калсидиец добавил: «Но не думай, что ты стоишь больше, чем есть. Сейчас ты бесполезен. Продолжай играть свою роль, и я сохраню тебе жизнь. Станешь доставлять неприятности — умрешь».

Гест последний раз отжал рубашку, чувствуя легкое пощипывание ядовитой воды на руках. Ткань чуть побледнела после стирки; сейчас река была лишь немного ядовита, но если бы он замочил рубашку чуть на большее время, она превратилась бы в лохмотья. Жаль. Это была любимая рубашка Геста. Он с горечью припомнил, что Седрик выбирал для неё ткань и портного.

Он встряхнул мокрую рубашку на свежем ветру. Достаточно чистая. Гест отнес ведро к борту, чтобы вылить его содержимое в реку. Он заметил другое судно в тот же момент, что и калсидийский матрос. — К нам направляется лодка! — прокричал дозорный. — Это непроницаемое судно, близнец нашего!

Гест смотрел как судно приближается к ним, несомое стремительным течением и подгоняемое ветром, натягивающим единственный квадратный парус. Он застыл вцепившись в поручень, вслушиваясь в крики с другого корабля и череду команд отдаваемых обоими капитанами. Оба казались удивленными встречей с другим кораблем. Гест подумал о том, чтобы закричать и предупредить их о том, что был бунт и корабль захвачен калсидийскими пиратами, но в конце концов, решил проявить осторожность и промолчать. Капитан и команда другого корабля были джамелийцами и в то время как корабли сближались, стало очевидно, что они уже побывали в какой-то переделке.

— Драконы! — прокричал кто-то с другого корабля. — На нас напали драконы! У вас на борту есть врач? Нам он очень нужен.

На корпусе корабля виднелись выбоины, часть поручней на одной из палуб отсутствовала. Рука кричавшего дозорного покоилась на перевязи, а на голове была повязка. Гест вытянул шею, стараясь рассмотреть больше, но неожиданно у него за спиной вырос калсидиец: — Вниз. Быстро.

И Гест поплелся, как побитая собака, которую прогнал хозяин, чтобы снова оказаться запертым в подсобном помещении. Дверца захлопнулась, и он услышал щелчок замка. Он вошел и опустился на ящик в углу, оперевшись затылком о переборку. Звуки, которые он мог слышать, беспорядочно разносились по всему кораблю. Он прислушался. Он не мог разобрать слов, но слышал, что кто-то громко переговаривался, а потом, как он и боялся, по палубе над ним начали бегать и отдавать громкие команды, раздался глухой стук и крики то ли ярости, то ли страха и чей-то быстро стихнувший предсмертный крик. Грохот ног по палубе и крики продолжались некоторое время, он сидел сжавшись в тревожном ожидании, не понимая, что происходит и как это повлияет на его шансы выжить.

Наступило недолгое затишье, а затем звуки возобновились. Он услышал как медленно открылся другой люк. Пленники в трюме не кричали и не стучали по стенам как раньше, он подозревал, что еду и питье им давали в количестве, достаточном лишь для того, чтобы они оставались живы. Звуки раздававшиеся теперь, заставили его подозревать, что калсидийцы только-что добавили в свою коллекцию новых заложников, за которых можно было получить выкуп. Означало ли это, что они захватили второй корабль, или то, что они лишь взяли пленных в стычке? И зачем, ради Са, им понадобилось делать это?

Он подтянул колени к подбородку и сжался, лежа на боку и дрожа от холода. Он лихорадочно пытался заставить себя думать как они. Ну конечно. С другого корабля их предупредили о драконах. Капитан того судна отыскал путь к драконам, где бы те ни находились. И теперь калсидийцы воспользуются его знаниями, чтобы добраться туда, куда им нужно. Туда, где на них напали драконы. И Гест вместе с ними отправлялся навстречу этой опасности.

Тинталья снова летела. Не легко, не изящно, но летела. При каждом ударе крыльев, жидкость в её зараженной ране начинала пульсировать и медленно, по капле, вытекала наружу. Боль сопровождала каждое движение. Инфекция распространялась, отдаваясь во всем теле. Чешуйки вокруг раны стали выпадать, образуя участок обнаженной кожи, мягкий и болезненный. Если она долго спала, то при пробуждении её веки оказывались склеенными слизью и ей приходилось прочищать ноздри от скопившейся в них мокроты. Она все время испытывала голод и не важно, сколько она ела, пища не укрепляла её. Любое действие давалось с большим трудом, а радость покинула её жизнь.

Её приземление в Трехоге стало катастрофой. Она быстро израсходовала запас сил и по глупости напала на стадо речных свиней на отмели. Она поймала одну, но маленькую и ей пришлось съесть её, стоя в быстро текущей воде. Её попытки взлететь после этого оказались безрезультатными. Три раза она отчаянно начинала бить крыльями и каждый раз падала обратно в ледяную воду реки. По всему выходило, что ей придется ночевать в холодной воде.

К восходу солнца она едва могла стоять. Плотные кроны деревьев нависавшие над рекой, делали взлет с отмели невозможным. Ей понадобилось собрать всю свою волю, чтобы вброд подняться вверх по течению. Лишь благодаря удаче, тем вечером ей в пасть попал разомлевший на солнце кабан, после чего она заснула в узкой полосе тростника и грязи. Два последовавших дня, в течение которых она медленно пробиралась вверх по реке, питаясь чем придется, в том числе и падалью, дорого ей стоили. В тот вечер, когда она нашла для сна широкую песчаную отмель, выступавшую из-под навеса деревьев, она не была уверена, что сможет проснуться на следующий день.

Но она проснулась. Легкая от перенесенных лишений, движимая отчаянием, осознававшая, что это её последний шанс, она прыгнула в воздух и забила крыльями. И снова взлетела.

Все её внимание уходило на то, чтобы продолжать путь. Каждый удар крыльев, теперь требовал осознанного усилия и железной воли, так как ей приходилось противостоять боли и усталости, чтобы двигаться дальше. Скоро ей придется отклониться от курса, найти что-нибудь, что можно убить и съесть. Только после этого она сможет поспать. Уже сейчас её тело ныло от усталости. Ей хотелось остановиться сейчас, но с каждым днем она пролетала все меньше, а отдыхала все больше. Однажды она не сможет заставить себя и с огромным усилием снова подняться в небо. Если этот день наступит до того, как она прибудет в Кельсингру, тогда она умрет. И весь драконий род исчезнет вместе с ней, если её яйца так и не будут отложены. С тех пор, как она увидела недоразвитых, слабых существ, выведенных из последнего клубка змей, она знала, что остается единственной надеждой своего вида.

И после всего этого, одна подлая стрела выпущенная человеком, развеяла её мечты. В такие моменты как сейчас, когда боль в её боку разгоралась все сильнее и сильнее, отдаваясь болью в каждом мускуле её тела, она искала спасения в ненависти. Она подпитывала её планами и мечтами о том, как отомстит этим людям, как она вернется в Калсиду, когда её силы достаточно восстановятся для того, чтобы развеять их жалкие города огнем и мощью дракона. Она убьет сотни, тысячи из них ради своей мести и чтобы навсегда научить их остерегаться ярости дракона.

При каждом взмахе крыльев она обновляла свои клятвы, заполнить улицы их городов кричащими людьми.

Кельсингра. Теперь недалеко, пообещала она себе. Правда гораздо дальше, чем Трехог, но она сможет сделать это. Потому что она должна. Иногда, когда сон брал над ней верх, она слышала отдаленные голоса драконов. Они нашли Кельсингру, создали Элдерлингов для себя и пробудили город. Проснувшись она не могла коснуться их сознаний. Их далекие мысли пересекались с её только когда она была на пороге изнеможения. Однажды ей даже показалось, что Малта пробилась к ней, мыслями полными тревоги и упреков. Она попыталась ответить своему Элдерлингу, приказать, чтобы та была готова послужить своему дракону. Но она проснулась и боль затуманила её разум, превратив самые простые действия, такие как полет и охота, в испытания для неё. И все же, если их мысли могли касаться её, значит она была уже не далеко.

По крайней мере дождь прекратился на время. По крайней мере ей не приходилось лететь против ветра. Это все маленькие радости, что у неё были. Она упрямо била крыльями и летела невысоко над рекой, в поисках добычи и поэтому услышала какофонию звуков до того, как увидела их источник. Когда она увидела внизу два корабля на мгновение она испытала ярость. Две лодки были сцеплены, их команды кричали одна на другую и кидали друг друга в реку. Не охота ради добычи, просто убийство, как обычно. Шумные, бесполезные, вонючие людишки!

Их вопли распугают всю добычу в окрестностях. Именно тогда, когда ей нужна легкая охота они все усложняют. Дичь любого размера не рискнет оставаться в пределах слышимости их бесполезной свары. Если она хотела сохранить силы, ей стоило спланировать к ним и плюнуть в них ядом за все те сложности, которые они ей принесли. Она низко пролетела над ними, услышала, что они закричали, когда ветер от её приближения раскачал оба судна. Приблизившись она почуяла запах придавший ей сил.

Яд дракона.

Застонав от усилия она сгруппировала крылья и заложила вираж в их сторону. Да, на палубе одного из судов были следы и ожоги от кислоты. Без сомнений, это работа разозленного дракона. Или драконов? Пролетая над кораблем она втянула носом воздух. Возможно не один. И абсолютно точно, это не работа Айсфира. Она хорошо знала его богатый мускусный запах. Характер мести тоже не был похож на него. Судно все ещё было на плаву, а команде позволили бежать. Значит не Айсфир. Другие драконы. Другие драконы, которые могут летать! Летать и изрыгать кислоту. Настоящие драконы. Надежда расцветала в ней, и она вернулась на свой прежний курс, её способность превозмогать боль и желание жить усилились. Другие драконы. Её мечты управляли её реальностью. Другие драконы жили в Кельсингре и летали в небесах над ней. Будущее ждало её.

Она двигалась вверх по реке, оставив людей вместе с их шумом позади, вдоль ленивого изгиба и дальше, пока не нашла длинную грязевую косу, покрытую прошлогодними тростником. Удача благоволила к ней, послав стадо речных свиней, выбравшихся из воды, чтобы покопаться в тростнике. Древняя память, а может и вновь обретенный опыт переполошил их, когда её тень проплыла над ними они подняли визг и заторопились обратно, по направлению к воде.

Слишком резко накренившись в сторону раненного бока, она ответила на их визг своим, выражавшим боль и голод. Она скорее упала, чем спланировала на стадо, выставив в стороны лапы с растопыренными когтями. Грудью она сбила большого кабана, впечатав его в прибрежную грязь, а когти её левой лапы распороли ещё одного. Правой лапой она конвульсивно сжала животное, подтягивая поближе к своему телу и присоединив его крики к визгу того, что был зажат под её грудью. Её глаза стали яростным алым водоворотом от боли, которой стоила ей добыча и она предала двух пойманных свиней кровавой смерти, разорвав их на куски.

Когда их предсмертные крики смолкли, она замерла на месте, распластавшись на своей добыче, пытаясь отдышаться. Неподвижность было её единственной надеждой на то, чтобы утихомирить боль. И спустя какое-то время, боль стихла, но не так как раньше. Она уже замечала, что с каждым днем боль становилась все сильнее и с каждым днем, внезапные вспышки боли, вызванные неосторожными движениями, становились все изнурительнее. И все же, пролитая кровь пахла так хорошо, а тепло едва убитой добычи манило её. Осторожно, словно была соткана из стеклянных нитей, она вытянула шею чтобы поднять кусок мяса. Она проглотила его, пробудив свой голод. Надо перебороть боль. Она едва могла стоять, но умудрилась переместить свое тело по грязной земле, чтобы дотянуться до своей добычи.

Как только был проглочен последний кусок, на неё напала сонливость. Все ещё было начало дня. Ещё долго будет светло, чтобы продолжать путь, но сейчас у неё не было сил. Боль все ещё сковывала её, а грязная мель была спокойной и влажной. Она перетащилась повыше, туда где тростник не был поломан и испачкан её сражением. Она с сожалением подумала, что если заснет сейчас, то проведет здесь всю ночь. Она не проснется вовремя, чтобы продолжить полет сегодня. Будь что будет, решила она. Она устроилась, расположив свое тело так, чтобы уменьшить боль и закрыла глаза.

^{День 3-й месяца Пашни. Год 7-й Вольного Союза Торговцев.}

^{От Рейалла, Хранителя птиц, Удачный.}

^{Детози, Хранителю птиц, Трехог.}

^{В приложении список с принесенного письма от Уинтроу Вестрита Хейвена, капитана живого корабля Проказница, Консорта Королевы Пиратских Островов Этты Ладлак.}

Пожалуйста, обратите внимание, что даты указанные в письме просрочены на несколько месяцев, но в этом нет вины Гильдии Хранителей Птиц. Оно адресовано Семейству Хурпус, но по видимому предназначается Рейну и Малте Хурпус.

Моей сестре, Малте Вестрит Хурпус и её супругу, Рейну Хурпусу из Торговцев Дождевых Чащоб:

Сестра, Брат, Если вы можете призвать своего дракона, то сейчас как раз подходящее для этого время. Мои попытки обнаружить Сельдена оказались бесплодными. Я хотел бы, чтобы он связался со мной до того, как отправиться в путешествие по этим территориям, чтобы я убедился, что он получит эскорт, достойный сопровождать лорда Элдерлинга и Драконьего певца. Сейчас, с болью в сердце, я вынужден сообщить, что получил известия о «человеке-драконе», описание которого совпадает с описанием Сельдена, после того как он стал Элдерлингом. Я одновременно и надеюсь и страшусь того, что это действительно наш маленький брат.

Я надеюсь, потому что он по крайней мере был жив, когда эти слухи дошли до меня, а пугает меня то, что он отчаянно нуждается в помощи, так как его захватили в рабство и показывали, словно диковину, невежественным ротозеям. Я молю Са, чтобы она защитила его, где бы он не оказался, а кроме того, я назначил достойное вознаграждение, если его доставят ко мне. С сожалением добавлю, что я также обещал награду за надежные сведения о его кончине, с доказательствами того, что с ним случилось, неважно, сколько горя это мне принесет.

О чем думала наша мать, отпуская его вот так, одного? Неужели никто не подумал, насколько ценным заложником он может стать для любого, кто бы не захватил его?

Передай поздравления от Проказницы Альтии и Брешену, если встретишь их. Этта настоятельно просила передать им, что наш Парагон хочет увидеть корабль, чье имя он носит. Я считаю, что он ещё слишком мал, чтобы узнать об этой части своего наследия, не сомневаюсь, что Совершенный не согласится и расскажет гораздо больше, чем мальчик его лет должен знать прямо сейчас.

Пожалуйста, не забывайте, что мы всегда рады принять вас здесь и что все мы с нетерпением ждем новой встречи.

И если Сельден объявится дома, во имя Са, отправьте мне весточку, как можно быстрее.

Когда я вспоминаю о нем, то все ещё вижу мальчишку, у которого только начали расти передние зубы.

С любовью к вам обоим, в надежде, что это письмо застанет вас в добром здравии.

Ваш любящий брат,

Уинтроу.

Глава 10

ПРИКОСНОВЕНИЕ ТИНТАЛЬИ

— Но мы так долго добирались сюда! — Запротестовала Малта. — Должно быть что-то, что вы можете сделать! Пожалуйста!

Золотой дракон снова наклонил морду и втянул воздух, почти касаясь её ребёнка носом. Голова дракона была столь велика, что когда он был так близко, она могла видеть только один его глаз. Казалось, что этот черный глаз вращается; он медленно закрыл его и снова открыл. Порыв ветра поднялся от реки и пронесся мимо них. А Малата ждала с болезненной надеждой в сердце.

Несколько драконов собрались в банях вчера поздно вечером. Элис предупредила её, что они не станут терпеть вопросы, в то время как сонно нежатся в воде. Поэтому Малта поднялась на рассвете и стала ждать на Площади Драконов, зная, что они должны будут миновать её до того как смогут подняться в небо охотиться. Они были голодны. К одному за другим обращалась она с просьбой помочь её ребёнку. Одни просто проходили мимо, словно она была безумной попрошайкой. Другие останавливались обнюхать младенца. — Он пахнет Тинтальей, — сообщила ей зеленая королева, высокий же кобальтовый дракон, до того как пройти мимо, сказал: — Если бы я был в родстве с Тинтальей! — Одного за другим она останавливала их, иногда с помощью хранителей. Голод разгорался в них, и, обращаясь к драконам, она разделяла их беспощадную нужду.

Теперь остался только один. Его стройная, золотоволосая хранительница стояла положив свою руку на его монументальное плечо словно бы могла усмирить его. Голод бушевал в нем, но нежность к маленькому существу сдерживала его. Малта чувствовала, как нетерпение закипает внутри дракона, но в её сердце росло отчаяние. Она обратилась к учтивости, вспомнив все что знала о драконах и склонилась в низком реверансе. — Пожалуйста, о сиятельный. Пожалуйста, храбрый повелитель трех стихий. Пожалуйста, помоги мне понять.

Золотой Меркор повернул его голову назад и ещё раз опустил на неё взгляд. Он был почти терпелив, когда повторял то, что уже говорил ей. — Никто здесь не связан с Тинтальей достаточно, чтобы выполнить твою просьбу. Она отметила тебя и твоего супруга. Сделала тебя такой, какая ты есть — Элдерлингом. Твой ребёнок унаследовал от тебя особые свойства создавшего тебя дракона. Чтобы он остался в живых, та, что отметила вас, должна изменить их так, чтобы он мог расти. — Он фыркнул, и его чинное, воняющее мертвечиной дыхание пахнуло на Малту смертью и отчаянием. Вероятно, он пытался быть мягким, когда сказал: — Вы не должны были плодиться без разрешения вашего дракона.

— Что? — переспросил Рейн с едва сдерживаемым бешенством в голосе.

Малта со своей стороны сделала мелкое поспешное движение, пытаясь призвать его к спокойствию, но когда он шагнул вперед, ярость окружила его холодным облаком. Малта скорее почувствовала, чем увидела, что несколько драконьих хранителей, которые их сопровождали, шагнули ближе к ним. То, что она сейчас услышала, явно стало такой же новостью и для них. Малта оглянулась через плечо и увидела пятна ярости в глазах одной из девушек. Тимара, да, её имя Тимара.

— Разрешения? — Переспросила крылатая девушка громким, полным ярости голосом.

Элис вдруг подняла руки, словно могла этим исправить настроение Элдерлингов или хотя бы убедить их скрыть свое разочарование. — Пожалуйста, Малта, если позволишь, дай мне задать несколько вопросов. — Она встала между Рейном и драконом, как если бы её маленькое тело могло укрыть его от гнева дракона. Глаза Меркора закружились быстрее, в них появились крошечные красные вспышки. Малта крепче прижала Фрона к себе и подошла ближе, чтобы взять Рейна за руку. Он обнял их обоих, но не позволил увести себя. Хранительница Меркора стояла закусив губу.

Элис нервно глянула на них, а потом повысила голос. — Меркор, всемилостивейший и самый золотой из всех драконов, кладезь мудрости и силы, будь терпелив с нами, мы умоляем тебя. То что ты сказал, смутило нас и мы просто хотим понять.

Даже в элдерлингском платье, вытянувшись как можно сильнее перед драконом, жена купца казалась сейчас невысокой и полной. Её тело не изменилось, поняла Малта. Разница между ней и окружавшими её высокими и гибкими Элдерлингами делала её похожей на существо другого вида. И все равно, похоже, что все драконы относились к ней с уважением. Без сомнения, она лучше всех подходила для разговора с ними. Малта была разочарована и напугана, но подавила свой гнев и не проронила не слова. Элис удержала его внимание, когда он уже был готов прогнать их всех. Он смотрел на неё и удовольствие от её похвалы заставило его золотые чешуйки сиять словно пламя в печи.

— Тогда задавай свои вопросы. — разрешил он ей.

Малта вцепилась в руку Рейна. Она могла чувствовать как напряглись мышцы на его предплечье и знала, как трудно ему сдержаться. После всех дней ожидания того, чтобы драконы собрались и поговорили с ними, похоже, все, что они могли сказать это то, что Эфрон умрет. Неужели они забрались так далеко и ждали так долго только для того, чтобы услышать то, чего она страшилась с самого его рождения?

Она заглянула в маленькое личико, которое прижимала так близко к своей груди. Для того чтобы сохранить тепло, её сын был завернут в элдерлингскую тунику и не смотря на это, он не был теплым. Его чешуйки повторявшие линии бровей и носа были яркими, но под ними, его человеческая плоть выглядела серой и он был таким худым. Крошечная ручка высвободилась и цеплялась за неё пальчиками, гораздо больше похожими на когтистую птичью лапку, чем на пухлые пальчики малыша. Мука, куда более сильная, чем любая физическая боль, когда либо пережитая ею, пронзала её всякий раз, при взгляде на него. Такой кроха и такая недолгая жизнь, а он ни разу не пережил и минуты покоя или радости.

Элис говорила: — Поколения жителей Дождевых Чащоб переживали смерти своих детей, детей, рожденных слишком измененными чтобы выжить. Те кто выживали, несли на себе некоторые черты Элдерлингов, которые мы могли видеть на древних гобеленах, но они тоже слишком рано умирали. Все это Торговцы дождевых Чащоб полагали ценой жизни в тех местах, где они поселились. Все это время, рядом не было драконов, которые могли бы производить эти изменения. Почему, в таком случае, о мудрый Меркор, они столкнулись с такими трудностями?

Дракон высоко держал голову, и, казалось, смотрел вдаль. Задумался ли он, или просто хотел, чтобы ничтожные человечишки отстали от него, чтобы он снова мог спокойно взмыть в воздух и отдаться охоте?

Он нехотя заговорил. — Люди уязвимы для драконов. В древности мы сознательно изменяли некоторых из вас, чтобы вы лучше подходили на роль спутников и слуг нашего рода. Вы так недолго жили, что для нас было почти невозможно успеть достичь полноценной связи с человеком до того, как он умирал. Поэтому мы допускали и формировали изменения в тех, кто казался наиболее подходящим для жизни рядом с нами. Но вскоре люди узнали, что любое воздействие драконов и вещей драконов может изменить любого человека, и что эти изменения не всегда во благо. Так что те, кто находил удовольствие и видел свое предназначение в служении драконам, возводили собственные города и творения, жили рядом с нами и с радостью нам служили. Они лелеяли мечту, что мы изменим их.

— Те кто хотели оставаться неизменёнными, время от времени осмеливались приезжать в такие города, но редко и осознавая сопряженные риски. Здесь в Кельсингре жили Элдерлинги. Люди жили и работали в другом поселении, на другом берегу реки. Остальные жили за городом, вдали от его мерцающих серебром каменных стен, где они выращивали скот или заботились об урожае. Все знали о рисках и те кто принимал их, делали это по своей воле. Сознательно, мы не хотели нанести людям вред, если так и случилось, они сами навлекли это на себя.

Были это только его слова или он призвал воспоминания из камня? Малта чувствовала себя словно была в трансе, как будто она видела то о чем он рассказывал. Она могла видеть эту площадь заполненную людьми разговаривающими друг с другом на весеннем солнце. Элдерлинг в серебряных перчатках с тремя тонко сделанными марионетками подвешенными к пальцам, окликнул троих стройных женщин, несущих сверкающие свирели. Одна из них поднесла свою к губам и заиграла ему в ответ, кто-то из прохожих рассмеялся над этим обменом. Среди Элдерлингов показался огромный фиолетовый дракон, его крылья отливали серебром, на нем была изящная золотая броня покрытая тысячами крохотных бубенчиков. Толпа расступилась перед ним и многие Элдерлинги выкрикивали приветствия или кланялись ему когда он проходил. Бубенцы издавали приятный звук тонко позвякивая. Предок Меркора? Великолепная сцена померкла и она снова оказалась на ветреной площади и слушала то, что он говорил.

— Когда драконы и Элдерлинги исчезли из мира, в места где мы некогда процветали, пришли люди. Вы обнаружили магию созданную Элдерлингами и места которые они разделяли с драконами. Вы использовали их вещи и жили там, где некогда гуляли и жили драконы. Оставалось достаточно следов, чтобы те кто жили в этих местах изменились. Но изменения были случайными, не оформленными драконами и часто неприятными и опасными.

— Итак, вы были хранителями, когда впервые пришли служить нам. Измененные близостью к тому, что создали драконы, но ещё не на пути к тому, чтобы стать настоящими Элдерлингами. Но используя кровь, чтобы привязать вас к нам, мы могли придать вам форму, чтобы вы стали более полезными. Для этого в крови драконов есть Серебро и мы наиболее сильны, когда наша кровь полна им. Мы были лишены Серебра, но все же, каждый из нас мог создать Элдерлинга себе в услужение. И мы вас изменили, сделали вас Элдерлингами и если вы захотите завести ребёнка, мы можем изменить и его. Но ни один дракон не может изменить то, что начал другой, не больше чем человек может изменить чужого ребёнка. Сама Тинталья могла бы помочь вашему ребёнку, но ни один из нас не сможет.

В его тоне не было и намека на извинения, и та часть Малты, что оставалась спокойной задумалась, а есть ли у драконов представление о том, что можно сожалеть о содеянном или нести ответственность за боль, которую может принести их безответственность. Страх неожиданно исчез, осталась лишь ярость. Если её сын не выживет, какая разница, что этот дракон может сделать с ней? Она резко вышла вперед, едва не оттерев Элис плечом, чтобы оказаться перед Меркором. Сделав это, она почувствовала, что кожа её порозовела от ярости и поняла, что гребень у неё на лбу и её чешуя стали ярче.

— Я никогда не просила об этом! — Её тихий голос срывался от злости и горечи. — Тинталья никогда не спрашивала нашего согласия на изменения, которые пережили Рейн и я, не говоря о том, чтобы предупредить о том, что наш ребёнок может пострадать из-за них. Перемены принесли нам красоту и удовольствие, но мы бы никогда не согласились на них, если бы знали какую цену придется заплатить! И я никогда не пила кровь Тинтальи! Как тогда, мои изменения могут быть вызваны ею?

Дракон склонил голову и посмотрел на неё сверху вниз. В его черных глазах кружились серебряные вспышки, словно затянутые в огромные водовороты. Но его ответ был скорее задумчивым, чем гневным. — Ты оказалась с ней рядом в какой-то момент. Ты прикасалась руками к кокону дракона? Разделяла с ней мысли на протяжении долгого времени, может вдыхала тепло её дыхания?

Рейн тихо заговорил, скорее обращаясь к ней, чем к дракону. — Мы с Сельденом были там, когда она выбралась из кокона. Воздух был полон запахом дракона, мы оба вдыхали его.

Я тоже была там, в той самой комнате. И Са знает, я разделяла её мысли в тот момент. Но…

Неожиданно Меркор издал нетерпеливый звук, прервавший её. Он посмотрел вверх, на утреннее небо, как будто хотел взлететь и приступить к дневной охоте. Остальные драконы уже улетели. Он один задержался и она знала, что он не останется надолго. Когда он снова посмотрел на Малту, темная жидкость его огромных глаз вращалась медленнее. Он долго изучал её. Сильное любопытство прозвучало в заданном им вопросе: — Почему ты задаешь столько вопросов, Малта Вестрит Хурпус? — Малта могла чувствовать, как он мягко пытается вынудить её дать честный ответ, используя полное имя. — Тебя осознанно изменили Серебром. Запах этой магии исходит от тебя и будит мою жажду по ней. Зачем ты задаешь вопросы, когда на самом деле, отлично знаешь ответы.

— Меня? Тинталья пометила меня синим, а не серебряным! — Она посмотрела на чешуйки на своих руках, пытаясь понять смысл его слов.

Меркор презрительно фыркнул. — Ты носишь печать Серебра сзади на шее. Я до сих пор чувствую её запах, хоть ты и носишь её уже много лет. Кто-то коснулся тебя зная что делает и с преследуя какую-то цель. Он направил твой путь, чтобы ты смогла выполнить великое деяние. — Дракон склонился к ней так, что она увидела отражение своего изумленного лица в его сверкающем черном глазе. — Откуда взялось Серебро, которое отметило твою шею? Ты должна знать, как велика наша нужда в нем! Ты пришла к нам с просьбой о помощи, но скрыла от нас, откуда взялось Серебро, которое начало твое изменение.

Рука Малты легла на тыльную часть шеи. — Я не знаю о чем ты говоришь! — смущенно сказала она. Но она знала о едва заметных серебряных чешуйках, каждая отметка размером со след от пальца. Никогда раньше она не связывала их с драконами. Отметки появились с того дня, когда её семья была на Совершенном, задолго до того, как падение Удачного заставило её бежать в Дождевые Чащобы и в конце концов привело в комнату, где хранились драконьи коконы. Не дракон оставил их на ней. Тинталья была ответственна за многое в её жизни, но не за эти метки.

Рейн высказался в её защиту. — У неё всегда были эти метки. Родимые пятна, просто темные пятнышки, которые стали серебряными теперь, когда она изменилась. Вот и все. Мы ничего не скрываем от вас, о великий дракон. Все что у нас есть, принадлежит тебе, если только ты спасешь нашего ребёнка. Забери мою жизнь, съешь меня прямо сейчас, если хочешь, но дай моему сыну хоть миг умиротворения и покоя! — А затем, мужчина, которого Малта любила больше жизни упал на колени и склонил голову перед золотым драконом.

— О, пожалуйста, — взмолилась она, зная какими прожорливыми были драконы. Но Меркор не ответил на вызов. Во всяком случае он замер в неподвижности, словно был высечен из камня. Хранители собравшиеся вокруг хранили молчание. Сильве держала руку на плече своего дракона, а Элис стояла поднеся обе руки ко рту, словно сдерживая крик ужаса.

Потом дракон медленно повернул голову. — Ты говоришь эти слова, словно сама веришь в них. Боюсь, ты не знаешь ничего полезного. Элдерлинг Тинтальи, я ничем не могу помочь твоему младенцу. Но если ты предана драконам… Он поднял голову выше и неожиданно проревел вслух, обращая свою команду к каждому хранителю, стоявшему там: — Найдите для нас колодец с Серебром! Она, доказательство того, что один из них все ещё существует где-то! За время её жизни, кто-то коснулся Серебра и разделил с ней это прикосновение. Если вы хоть немного не безразличны к нам, пусть это станет вашим делом. Потому что, покаон не будет найден, ни один Элдерлинг не может быть завершен, ни один дракон не может процветать. Найдите для нас колодец с Серебром.

— Если мы найдем для вас этот Серебряный колодец, тогда вы поможете спасти нашего ребёнка? — Малта неуклюже пыталась торговаться. Она ничего не знала о Серебре. Предложить его, было её последней надеждой.

Дракон посмотрел на неё в последний раз. — Я уже сказал тебе. Только Тинталья может спасти твоего ребёнка. Свяжись с ней, Элдерлинг. Расскажи своей драконице о своей просьбе и возможно, она прилетит, чтобы помочь тебе. — Он отвернулся, а Сильве убрала свою руку и отступила с его пути. Он не смотрел на Малту, когда добавил: — Но особой надежды нет. Тинталья не прилетела к нам, когда мы в ней нуждались. Если она не прилетела к драконам, я сомневаюсь, что она прилетит к Элдерлингу,

Малта не могла вдохнуть. Знал ли дракон, что только-что приговорил её ребёнка к смерти? Понимал ли, что это значило для них? Он посмотрел на неё и его стройная хранительница медленно покачала головой. Ощущение сочувствия Меркора коснулось её, но это было сочувствие такого рода, которое она сама могла бы испытать к ребёнку расстроенному тем, что завял цветок. Дракон не разделял её страданий.

— Но не мог бы один из вас… — Начал Рейн, но Малта уже двинулась прочь от них всех.

— Просто пойдем. — тихо сказала она. — Если так должно случиться, просто пойдем и побудем с ним наедине, пока можем. — Она пошла прочь но не от Рейна, а от собравшихся хранителей и дракона. Есть вещи, которые трудно пережить, а внимание посторонних только делает все ещё хуже. На ходу её начала бить дрожь, которую она не могла остановить. Вдруг Рейн оказался подле неё, обнимая их обоих и направляя её неверные шаги. Позади гул голосов нарастал, но она не оглянулась. Ни она ни Рейн не могли сделать для Эфрона ничего, кроме того, чтобы быть рядом когда окончится его короткая жизнь. Это они и сделают.

— Выходи. Сейчас. — Калсидиец пролаял приказ так, словно это была идея Геста, оставаться под палубой до восхода солнца.

Он очнулся от холода и оков сна, едва открыли каморку. Несмотря на это, быстро двигаться было трудно. Гест все ещё щурился на свету, когда выходил на палубу. По его оценке было ранее утро, и словно благословение, не было дождя. Он торопливо оглянулся, стараясь быстро оценить обстановку. Лодка медленно двигалась вверх по реке, гребцы уверенно налегали на весла. Вторая непроницаемая лодка сопровождала их. Он мгновение смотрел на другое судно, гадая, под принуждением оно двигается следом или в качестве союзника.

Терпения калсидийца не хватило на его любопытство. «Не там» — он дал Гесту затрещину, а потом указал вперед и от увиденного, у Геста отвисла челюсть. Впереди, выдаваясь далеко в сторону реки, лежала низкая грязевая коса, поросшая травой. Среди тростника, свернувшись словно огромный синий кот, сверкая на тусклом полуденном солнце, спал дракон. Калсидиец тихо сказал: — «Мы собираемся убить его. Но нам нужно все, что ты знаешь о драконах. У него есть слабые места? Если нам не удастся быстро убить его и он проснется, чем он ответит на наше нападение?»

Гест мотнул головой: «Я не знаю. Я никогда не пытался убить дракона! Посмотри на размер этого животного. Нужно быть сумасшедшим, чтобы напасть на него!» Убийца кинул на него опасный взгляд, и Гест пересмотрел свой ответ. Что он знает? Только то, что он слышал. Он прочистил горло и заговорил спокойней: «Когда калсидийцы вторглись в Удачный, драконица помогла нам отбиться от них. Синяя, как эта, только гораздо меньше. Она могла плеваться кислотой, которая иногда, как туман, обрушивалась на ряды людей, а иногда и в виде струи, направленной на одного человека. Она также пользовалась своими крыльями и хвостом, кидаясь на корабли и на воинов. У неё также когтистые лапы. Но я вам говорю то, что сам слышал. В действительности я никогда не видел, как она сражалась. Я не был в той части города.» Он не был тогда в Удачном, по-правде он сбежал с матерью в их загородный дом. Мародёры никогда не заходили так далеко.

— Бесполезен! — отмахнулся Калсидиец, отворачиваясь, чтобы переговорить с другими членами своей группы. Они беседовали на калсидийском, то ли не зная, что Гест свободно владеет этим языком, то ли просто не придавая значения, что он может их подслушать.

Мы встанем здесь, ниже по реке, и подойдем пешком. Существо гораздо больше, чем ожидалось из рассказов наших шпионов о драконах Дождевых Чащоб. У нас двое лучников, и они должны идти первыми. Цельтесь в глаз, и, может быть, мы убьем дракона во время сна. Ну а если проснется, отправим с копьями всех остальных.

Другой мужчина покачал головой. — Лорд Дарген, это слишком опасно. Когда мы по вашему приказу захватывали судно, мы потеряли больше людей, чем могли себе позволить. Нас уже слишком мало для двух кораблей. Если вы возьмете много наших людей с обоих кораблей для нападения на дракона, а атака не удастся, нас не хватит для управления даже одним кораблем. Мы все умрем здесь.

Убийца — лорд Дарген — посмотрел на сообщника как на идиота. «Ради этого мы здесь. Убить дракона, разделать его и вернуться в Калсиду как можно скорее.» Он покачал головой и улыбнулся. «Мы все можем умереть здесь, или можем умереть где-то ещё, или все наши семьи могут умереть пока мы здесь раздумываем над тем, как сберечь собственные жизни. Все уже сделано. Как только мы родились, мы начинаем свой путь к смерти. У мужчины есть одна надежда: что его род продолжится, что его сыновья родят для своего отца ещё сыновей и что имя его таким образом сохранится. Если в скором времени, я не принесу к ногам Герцога то, чего он желает, будущее будет потеряно для меня. Я собираюсь сегодня рискнуть своей жизнью, в надежде, что если все получится, память обо мне будет длится вечно. Высаживаемся. Я сам поведу людей.» Он мотнул головой в сторону Геста. «Отведите моего слугу обратно в его камеру. Он бесполезен и я не хочу, чтобы он путался под ногами.»

Человек схватил Геста за плечо и толкнул его. По тому, как грубо тот пихнул его, не принимая в расчет лестницу, ведущую под палубу, Гест понял, что он обращается с ним так, как хотел бы повести себя с лордом Даргеном.

«Лорд Дарген,» пробормотал оказавшись на месте. «Теперь я знаю его имя! Эта нить приведет меня к дверям его дома и я смогу отомстить.» Он произнес эти слова вслух, но в холодном деревянном пространстве они прозвучали пустой угрозой, как слова мальчишки, которого отец отправил в свою комнату. Он втиснулся в угол, обнял руками колени и постарался не думать о том, что будет с ним, если дракон атакует корабль. Если корабль пойдет ко дну, он будет беспомощен, как крыса запертая в трюме. Холодная вода. Он никогда не думал, что может утонуть в холодной воде.

Тинталья подняла голову и разлепила веки. Ярость оттого, что кто-то осмелился приблизиться к ней пока она спала, переполняла её. Люди подбирались ближе, подняв оружие! Она вскочила на лапы, хлестнула хвостом и зарычала от резкой боли, захлестнувшей её, когда рана открылась и жидкость заструилась по её раненному боку.

«Оставьте меня!» приказала она и когда её команда достигла нападавших, ударил первый залп стрел. Она двигалась, но все равно, три из них угодили ей в морду. Они отскочили от неё, одна от выступающей брови и ещё две ударили в область под глазом. Очевидно, что глаз был их целью и в этот момент, она окончательно поняла, что они собираются её убить. Она повернулась боком и плечом, открывая им только ту часть своего тела, которая надежнее всего была покрыта чешуей. Одновременно она ударила хвостом и несколько человек упали, кто-то от её удара, а кто-то отчаянно пытаясь избежать его. Она почувствовала, что к ней приближаются ещё люди: они пытались её окружить!

Вперед бросился человек с копьем, на его лице застыла гримаса ужаса и решимости. Одному из её предков был знаком этот прием, так что она не стала подниматься на задние лапы и открывать им свое мягкое брюхо. Крылья она крепко прижимала к бокам, чтобы не дать им увидеть свое слабое место: воспаленную рану. Вместо этого, она откинула голову на длинной шее назад, а потом резко выбросила вперед, открыв пасть, чтобы выпустить облако яда.

Ни капли яда не вылетело из широко распахнутых челюстей. Ядовитые мешочки были пусты, последствия её долгой болезни. Нападавшие закрылись, а один человек закричал, когда их накрыло облаком слюны. Когда, несколько мгновений спустя, они поняли, что остались невредимыми, они победно загомонили и бросились на неё в яростной атаке.

Она собиралась ловко развернуться, чтобы встретить их выпад беспощадным ударом хвоста. Вместо этого, она медленно развернулась хромая, двигаясь тяжело, словно раненный буйвол. Они наступали на неё, кололи её своими пиками и воплями. В их мыслях она могла разобрать лишь страх, триумф и жажду крови, словно дралась с шакалами за добычу. Она ударила хвостом, отбросила нескольких, а остальные глумясь над ней, сумели отскочить.

«Вы за это заплатите!» — зарычала она и уловила, что один или двое из них были поражены тем, что животное может говорить. Но остальные оказались глухи к её словам, как и многие другие люди. Они снова подобрались к ней, атакуя своими бесполезными, против её прочной чешуи, копьями. Она повернулась к ним, думая напасть на них и разорвать как можно больше из них зубами. Но взметнулось копье и ударило её в опасной близости от глаза и внезапно она испытала укол страха. Эти людишки могли убить её. Это были не пастухи, пытавшиеся отогнать её от стада и не охотники, пытавшиеся защитить от неё свою добычу. Эти пришли чтобы убить её.

Она снова зарычала, и с легким удовольствием увидела, что некоторые из них поспешно разбежались. Но остальные подняли свои копья и побежали по направлению к ней.

у Тинтальи не осталось выбора. Она неуклюже метнулась в их сторону, а потом, тяжело двинулась на них, раскачивая головой из стороны в сторону, одних отбрасывая в тростник, а других давя ногами. Проходя она наступала на свои вопящие жертвы, мстительно распяленными лапами, убеждаясь, что как следует достала их когтями.

Когда она пройдет их, у неё не останется пути безопаснее, чем река впереди. Она не могла взлететь: ей нужно было время, чтобы размять мышцы и место, чтобы подготовить себя к первому болезненному прыжку в небо. Пробиваясь сквозь них, она хлестала хвостом, испытывая удовлетворение, когда чувствовала, что удар попал в цель и слышала человеческие крики. Она не оглядывалась. Лучше, чтобы это выглядело так, словно она просто уходит, а не убегает.

Река ждала. Она не останавливаясь вошла в неё. Её враги привязали свои корабли ниже по течению. Значит, они отбросили свою склоку, из-за чего-бы она не возникла и объединились друг с другом ради того, чтобы напасть на неё! Она подумала, не стоит ли по дороге разрушить лодки, но засомневалась, что ей это по силам. Вместо этого, она двинулась вверх по реке, вода достигала её груди. Если они решат преследовать её, им придется снова погрузиться на корабли и поработать веслами. А если они догонят её, то она просто сможет перевернуть лодку или, просто переломать весла.

Она слышала, как они разочарованно кричат на берегу. Позади неё, в воду упало копье, а в спинные пластины ударилась стрела, она попала между ними, едва зацепив её и упала. Глупые насекомые, они осмелились напасть на неё! Если бы она уже не была ранена, лишь куски дымящегося мяса и груда переломанных деревяшек остались бы от них и их кораблей!

Она сделала очередной шаг и речная вода проникла под её плотно прижатые крылья и она взревела от нестерпимой боли, когда ледяная вода кислотным прикосновением добралась до её раны. Покачнувшись она упала на колени, когда страшная боль пронзила её глубже, чем когда-нибудь проникал наконечник стрелы. Люди на берегу закричали и заухали как обезьяны, увидев что она тонет, её ноги ослабели. Она обернулась, чтобы посмотреть на них и во вспыхнувшем безудержном гневе, послала им мысль: Вы все умрете! Я даю вам слово дракона. Все люди, напавшие на дракона умрут!

Она направила эту яростную мысль как можно дальше, отчаянное послание далеким драконам Кельсингры. Пока боль вгрызалась все глубже, а холодная вода смывала тепло с её плоти, она гадала, услышал ли её кто-нибудь.

^{День 5-й месяца Пашни. Год 7-й Вольного Союза Торговцев.}

^{От Гильдии Хранителей Птиц.}

^{Уведомление об официальном выражении благодарности.}

^{К отправлению во все Залы Гильдии.}

С большой радостью мы сообщаем о чести оказанной Эреку Данварроу, бывшему Хранителю птиц Удачного и действующему Мастеру Разводящему Птиц, за верную службу Гильдии. Этой благодарностью мы признаем его выдающиеся заслуги в программе по разведению птиц в Удачном и особенно, в программе по закреплению таких качеств, как выносливость и скорость.

Настоящим ему присуждается премия в шестьдесят серебряных монет, а кроме того, птицы этой линии и этой породы в дальнейшем официально будут называться Данварроузскими.

Глава 11

СЕРЕБРО

— У предгорий есть чудесные места. Они поменьше, но с потрясающим видом. Ближе будет охота. — Добавил Карсон, понизив голос, зная, что Седрик не ставит охоту во главу угла. Он повернулся к холмам и скалам, окружавшим город, и мечтательно засмотрелся на лесистые склоны.

— Ближе к диким землям. И дальше от всего остального, — кисло улыбнувшись отметил Седрик.

— От реки, может быть, — возразил Карсон. — Но ближе ко всему, что нам нужно прямо сейчас, для того чтобы жить независимо. В покрытых лесом холмах, охота лучше, ведь драконы предпочитают охотиться на более открытых пространствах. И там есть деревья, с которых можно собирать фрукты и орехи. Скорее всего, там есть и дикие ягоды. Запасы, привезенные капитаном Лефтрином из Кассарика не вечны. Нам не стоит ждать пока они закончатся, чтобы начинать беспокоиться об этом. Мы должны запасать мясо сейчас и исследовать другие источники пропитания.

— Кажется, я это уже слышал. — Тихо сказал Седрик и Карсон вдруг прервался на полуслове.

Затем он рассмеялся. — Знаю. Я все время повторяю одно и то же. Обычно тебе, ведь иногда мне кажется, что ты единственный, кто слушает меня. Остальные как дети, думают только о том, что происходит сегодня, сейчас.

— Другие тоже слушают. Просто они наслаждаются короткой передышкой от ежедневной охоты, и работы над причалом, и всевозможных других задач, выполнять которые ты их призываешь. Они молоды, Карсон. И неожиданно у них появился чай, и варенье, и корабельные галеты. Дай им ещё несколько дней, а потом я помогу тебе убедить некоторых из них снова отправиться на долгую охоту. Но сейчас, неужели мы не можем потратить немного времени на себя? Я хочу показать тебе один дом. Думаю, он бы тебе понравился.

— Дом? — Карсон наклонил голову и ухмыльнулся. — Или дворец?

Настал черед Седрика уныло пожать плечами. — Ну, тебе любой дом в Кельсингре покажется дворцом. Дождевые Чащобы приучили тебя к небольшим жилищам. Но здесь есть улица, по которой я проходил несколько дней назад, она заинтриговала меня. И да, дома там большие, даже по меркам Удачного. Но в одном из них, в который я зашел, есть комната-сад, с прозрачным потолком. Так что пусть мы и будем вдалеке от леса и от предгорий, зато мы сможем выращивать еду прямо в нашем доме.

— Если у нас будут семена — Ох, ну хорошо. Давай посмотрим. — Уступил Карсон, после того, как Седрик посмотрел на него долгим страдальческим взглядом. — Наверное ты прав, а Лефтрин сказал, что включил в следующий заказ семена, цыплят и тому подобное. Я просто никогда не представлял, что стану ухаживать за садом. Или разводить кур на мясо.

— Я никогда не представлял себя Элдерлингом, — возразил ему Седрик. — Карсон, думаю у нас впереди много лет, чтобы попробовать самые разные жизни. Мы можем завести ферму или разводить скот…

— Или охотиться.

— Или охотиться. Сюда. Думаю, это та улица. Кельсингра так велика и раскинулась так широко. Каждый раз когда мне кажется что я знаю город, я нахожу новую улицу, чтобы её исследовать. Сюда, наверх, кажется. Или она ниже по склону?

Карсон терпеливо рассмеялся. — Ты не заметил, там был вид? Если да, то это наверху. — Он замер наблюдая как Седрик смотрит то вниз, то вверх по улице. Он поправил ворот своей туники. Приходилось признать, что одежда выбранная для него Седриком была удобной. И теплой. И весила гораздо меньше чем его кожи. Он посмотрел на себя, на свои ноги затянутые в голубое, цвет напоминал ему о крыльях попугая. Элдерлингская одежда. Хоть сапоги были коричневыми. Они были такие легкие, казалось их вообще нет и все равно, ноги его не мерзли, а камни под ногами не чувствовались. На нем был широкий коричневый пояс элдерлингской работы, как и нож, который он носил на нем. Лезвие ножа не было металлическим. Он не был уверен, из чего оно сделано, но оно было бритвенно острым когда он его нашел и оставалось таким по сей день. Больше всего оно напоминало ему голубую обожженную глину. Ещё одна элдерлингская загадка.

Чем дольше хранители исследовали город, тем больше артефактов находили. Правда большинство домов и магазинов были пустыми, как будто люди которые жили здесь, собрались и уехали. Но в некоторых частях города они находили дома и особняки наполненные всевозможными элдерлингскими вещами. Большинство деревянных предметов рассыпалось в прах, а книги со свитками истлели. Но некоторые ткани уцелели, особенно того вида, из которого была сделана его туника а ещё, теперь нередко можно было видеть, что хранители носят ожерелья и кольца, словно богатые удачнинские Торговцы. Это беспокоило Карсона, хоть он и не мог объяснить почему. Так же как то, что они выбирали дом, который назовут своим заставляло его чувствовать себя неуютно. Они с Седриком занимали апартаменты над драконьими банями и даже это казалось ему верхом изнеженной роскоши. Он не был уверен, что понимает, для чего Седрику большой изысканный дом. Но если он этого хотел, то он этого заслуживал.

Он взглянул на него и не смог удержаться от улыбки. Седрик выглядел таким целеустремленным, напряженным, словно охотник, когда рыскал по улице изучая фасады больших домов. Переезд в Кельсингру подходил ему. Карсон был чистоплотным человеком, когда условия позволяли, но Седрик возводил чистоту до уровня искусства. Его блестящие золотистые волосы отливали металлом, которым Релпда одарила каждую часть его тела. Она придала теплый оттенок меди его глазам, коже, ногтям и даже его волосам.

Сегодня, чтобы подчеркнуть это сияние, Седрик выбрал голубые, с металлическим отблеском, тунику и рейтузы, а его пояс и ремень были черными. Элдерлингская одежда так хорошо носилась, что Карсон не предполагал, что кому-то может понадобиться дополнительная смена одежды. Седрик же залучил в свой гардероб радугу и получал ни с чем не сравнимое удовольствие меняя наряды, иногда по несколько раз на дню. И пусть Карсон не понимал одержимости своего партнера одеждой, это не уменьшало удовольствия от наблюдения за тем, как он её реализовывал. Седрик почувствовал внимательный взгляд Карсона и повернулся к охотнику с вопросительным взглядом.

— Что? — спросил он.

Карсон широко улыбнулся. — Просто ты. Вот и все.

Румянец залил лицо Седрика, делая его более юным и ещё более очаровательным. И то, что он, ошеломленный похвалой Карсона, покраснел, лишь сильнее подействовало на охотника. Он подтолкнул Седрика локтем и затем обнял его. Какой дом? — добродушно спросил охотник, зная, что, если Седрик в этот момент заявит, что хотел бы жить во всех сразу, он сделал бы все возможное, чтобы добиться этого.

— Подожди! — Резко сказал Седрик. Он вывернулся из-под его руки и быстро пошел прочь. Мгновение Карсон испытывал боль, но потом он понял почему Седрик так внезапно ушел. Странное покалывание предчувствия пробежало по его собственному позвоночнику.

Это был район изысканных домов и почти каждый перекресток мог похвастаться фонтаном, или статуей, или какой-нибудь площадью. По мнению Карсона все здания здесь выглядели роскошно, однако Седрик продолжал неуклонно следовать вниз по склону, игнорируя их привлекательность. Он прошагал через маленькую площадь со статуей женщины разливающей воду и, поразмыслив, повернул на улицу с домами поскромнее. Проходы, которые вели с главного проспекта были достаточно широки для прохода драконов, однако чем дальше они шли, тем больше дома и извилистые улочки соответствовали размерам людей. Странно.

Карсон никогда не мог себе представить, что столь простые жилища привлекут внимание его придирчивого любовника. Седрик пошёл медленнее оглядываясь по сторонам, не как человек, который выбирает себе дом, но как человек выискивающий что-то, что он потерял. Нет, как человек, который заблудился и ищет ориентир — неожиданно понял Карсон. Он поднял глаза и посмотрел по сторонам. Как и всё в Келсингре, эти дома были выстроена из камня, преобладали здесь серо-голубые тона. Не заметив ничего примечательного, он осторожно включил своё восприятие города и позволил знаниям давно умерших Элделингов коснуться его мыслей.

Он всегда с недоверием относился к этой стороне жизни Элдерлинга. Будучи закрытым человеком, для него было странным погружаться в личные воспоминания других людей. Остальные хранители похоже переступили через это, и он не обвинял никого из них за желание насладиться чувственными воспоминаниями другого времени. При таком небольшом количестве, для них было лучше удовлетворять свои потребности таким образом, чем бороться и драться за имеющихся партнёров.

А ещё он знал, что погружаясь в воспоминания из камня, можно получить ценные сведения — техническую информацию о работе города в дополнение к знаниям о драконах и окружающих землях. Он знал, что Седрик наслаждается прикосновениям к камням памяти по той же причине, по которой с удовольствием ходил на пьесы или слушал пение менестрелей. Камни города были полны историй, некоторые печальных, некоторые пикантных. Но ни одна другая часть города не ощущалась так, как эта. Здесь было тихо. Воспоминания не витали в воздухе, ни лёгкого аромата духов, ни отзвука чьего-то смеха из давно минувшего летнего дня. Город здесь молчал, храня свои тайны в секрете. Седрик обернулся к нему с недоумением на лице и Карсон понял, что его партнёр только что пришёл к такому же выводу.

— Что ты пытаешься найти? — спросил он у Седрика и его слова отскакивали от немого камня.

— Я не уверен. — Седрик разглядывал окружающее пространство, как человек пробудившийся ото сна. — Улицы неожиданно показались мне знакомыми, как будто я бывал здесь раньше, и очень часто. По какой-то важной причине. Но каждый раз, когда я пытаюсь воспроизвести этот участок памяти, он ускользает. Это очень странно. Обычно, воспоминания полученные мной из камня остаются чёткими. А это затуманено…

— Как будто умышленно. — Закончил за него Карсон.

— Да. Как если бы кто-то сознательно спрятал его.

Здания, мимо которых они шли были уже не домами и усадьбами, а строениями спроектированными для свободного прохода драконов наравне с людьми. Они проходили в тишине, их шаги в мягко подбитой обуви шуршали по брусчатке.

— Это место более старое, — вдруг сказал Седрик. — То как вымощены улицы, здания… Они старше чем та часть города, где расположены драконьи бани или Зал Летописей и башня с картами.

— Мне кажется, здесь начиналась Кельсингра. — Карсон указал головой туда, где потертые ступени вели ко входу в здание. — Сдается мне, много раз нужно пройти по ступеням, чтобы они так износились. А фундаменты этих зданий, если присмотреться, расположены ниже уровня улицы. Как если бы улицу чинили и поднимали. — в ответ на удивленный взгляд Седрика, Карсон отвел глаза в сторону. — Я никогда там не был, но слышал, что в Старой Джамелии такое встречается. Один парень, который был там, рассказывал, что оконные проемы, когда-то расположенные на первых этажах, теперь используют как двери, настолько поднялись улицы.

Седрик кивнул, лёгкая улыбка тронула его губы.

— Я был там, и ты прав. Странно, я смотрел на это, но даже не заметил.

Некоторое время они шли молча. Улицы становились уже, а дома проще, как если бы люди селившиеся здесь ещё не имели честолюбия Элдерлингов. Заметив что Седрик придвинулся к нему ближе, Карсон взял его за руку. Он ощущал тревогу как никогда прежде в этом городе. Шум воспоминаний в этой части города просто не существовал. Возможно потому, что она была построена до того, как Элдерлинги освоили магию способную заключать воспоминания в камень. Шарканье их шагов по булыжнику казалось стало громче, а тёплая кожа Седрика под его пальцами ближе. Все его чувства обострились. Он почувствовал себя собой и удивился, кем же тогда он был раньше.

— Здесь! — Неожиданно сказал Седрик и указал в сторону.

— Что это? — Спросил Карсон. Узнавание зашевелилось на задворках его разума, но воспоминание никак не приходило.

— Не знаю, — признался Седрик. — Я только знаю, что это важно.

Карсон поёжился, но вовсе не от холода. От чего-то другого. Опасности? Предчувствия? Он поднял голову и втянул воздух, пытаясь понять, не запах ли хищника стал этому причиной. Ничего. Но почти сексуальное возбуждение неожиданно захватило его, и по тому, как оно покалывало его тело, он понял, что оно принадлежит не ему. Спит, который никогда полностью не отстранялся от его мыслей, что-то знал об этом месте. Или почти знал. Где-то маленький серебряный дракон взмахнул крыльями, игнорируя спящего оленя внизу, и устремился назад в город так быстро, как только мог. Карсон оглянулся вокруг, пытаясь понять, что его глазами увидел дракон.

Это была открытая площадь, не такая широкая, как в более новых частях города. В её центре была куча щебня. Разрушение казалось одновременно преднамеренным и недавним, или по крайней мере не таким старым, как другие разрушения от землетрясений. Кусок чёрной цепи свернулся кольцом, словно змея, а доски зелёного, золотого и красного цвета годились теперь лишь для растопки. Они медленно приблизились к разрушенной постройке, Седрик заговорил первым.

— Они торчат из дыры внутри. Видишь невысокую стену вокруг, или то что от неё осталось? Выглядит как колодец для воды, но значительно шире. Зачем им нужно было рыть колодец так близко от реки?

— Он не для воды, — тихо сказал Карсон. Он слушал свои собственные слова, как будто кто-то другой произносил их, а потом замолчал, преследуя ускользающую мысль. В конце концов он произнёс всего одно слово.

— Серебро, — сказал он громко, передавая мысль своего дракона, а потом затряс головой в отрицании. — Это бессмыслица.

Но Седрик казалось стал выше, как если бы он был марионеткой и кто-то потянул его голову за нитку. Его глаза широко открылись.

— Серебро? СЕРЕБРО! — Он прокричал это слово. — Это оно, Карсон. Из моего сна. Серебряное место. Во славу Са, ты прав. Это Серебряный колодец, причина по которой Кельсингра была построена. Помнишь, давным давно ты удивлялся, почему они построили такой огромный город здесь. Что было причиной для всего, для торговли, всей этой индустрии, такого порта? Зачем было строить город для драконов в таком сыром и холодном зимой месте? Почему Элдерлинги обосновались здесь? И вот наш ответ. Серебряный колодец. Скрытое сердце Кельсингры.

Карсон моргнул. Слова Седрика зазвенели у него в ушах и наполнили сознание смутными воспоминаниями, связав разрозненные мысли и намёки в почти понятную схему.

— Действительно скрытое. Знания охраняемые от посторонних. Только Элдерлингам разрешалось бывать здесь, в этой части города. — Он глубоко вдохнул, как будто вбирал информацию. Ещё одна мысль всплыла в его сознании и заставила нахмуриться. — И не всем Элдерлингам. Только некоторые имели привилегию работать здесь. Это держалось в строжайшем секрете не только от остального мира, но даже внутри города.

Память об этом никогда не сохранялась в камнях, по крайней мере, не умышленно. Она передавалась от одного поколения хранителей колодца другому. Серебро было таким редким, таким драгоценным, что местонахождение источников не могло быть нанесено на карту или заключенно в камень. Как тайны гильдий, о которых известно лишь мастерам. Секрет такой ценный, что даже драконы не говорили о нём с драконами вылупившимися в других местах. — Его взгляд стал печальным и далёким. — Ресурс настолько ценный, что был возможно единственной причиной, по которой драконы воевали друг с другом.

— Откуда ты знаешь? — С любопытством спросил Седрик.

Карсон поднял плечи и позволил им опуститься в медленном пожатии.

— Частично это мысли Спита, но даже он не владеет всеми частичками, чтобы сложить полную картину. Я сознательно просматривал все места, где люди хранили память о принципах работы города. Система водоснабжения, здания с обогревом, и то как великолепно они подгоняли камни друг к другу. Я хотел узнать как устроены вещи, как они были устроены. Я отыскал множество информации о том, что они делали, и почти никакой о том, как. Мне кажется, что те же люди, которые создавали камни воспоминаний хранили и этот колодец, и… делали что-то ещё. Я не совсем понимаю это, но мне кажется они ненамеренно сохранили кусочки этих воспоминаний вместе с остальными. Достаточно, что бы собрать их вместе и ощутить на себе. Словно следуешь по тропе за дичью не зная дороги. Там погнутая ветка, тут порванный лист…

На секунду его зрение затуманилось. Он моргнул и потряс головой, а потом обнаружил, что ему не показалось. День стал темнее. Он взглянул вверх, что бы отыскать причину. В вышине собирались драконы, они кружили образуя вихрь, который не пропускал солнечные лучи. Они кружили над ними спускаясь ниже. Спит летел во главе, золотой Меркор быстро приближался, нависая громадой. Он протрубил, а остальные ответили. Не говоря ни слова они призвали всех хранителей собраться здесь. Карсон посмотрел на Седрика, его друг улыбался.

— Я думаю они меня слышали.

Но когда Карсон снова взглянул на кружащих созданий, у него появилось предчувствие. Это был поток ощущений, ликование и предвкушение заставляли его сердце биться чаще. Он знал, что чувствует лишь отголоски драконьих эмоций.

— Седрик. Что такое «Серебряный колодец»? Что за вещество из него добывают?

— Я точно не знаю. Меркор говорил Малте, что все драконы по своей природе имеют Серебро в крови, оно помогает превращать нас в Элдерлингов. Но должно быть нечто большее, судя по тому, как они взволнованы его находкой. Я думаю скоро мы узнаем, почему именно оно так важно.

Тимара дернулась, словно её кольнули иголкой. Секунду спустя Татс последовал её примеру. Она задремала на его согнутой руке. Они заснули в атриуме со стеклянной крышей в здании, отведенном когда-то под цветы. Барельефы на стенах изображали цветок с лепестками, каких она никогда не видела, и размером, казавшимся ей совершенно невероятным, пока Татс не убедил её, что изображения сделаны такими крупными, чтобы показать детали. Комната находилась на верхнем этаже здания. Пологая часть крыши позволила бы драконам приземлиться и войти через арку. Лабиринт больших горшков и сосудов с землей окружал скамейки, где некогда сидели Элдерлинги и беседовали о растениях. Она попыталась представить в своей жизни столько часов для отдыха, чтобы провести целый день, просто глядя на цветы, и не смогла. — Разве их едят? — громко удивилась она. — Они здесь работали, выращивали цветы на еду?

В качестве ответа Татс подошел к статуе женщины, которая держала корзину с цветами, и приложил кончики пальцев к её руке. Его лицо стало отстраненным, взгляд далеким. Она видела, что его сознание отдаляется от неё, ускользая в воспоминания женщины с цветами. Его веки опускались и мускулы лица расслаблялись, когда он бродил по её жизни. Выражение его лица стало пустым и вялым, почти идиотским. Она обнаружила, что ей не нравится, как он выглядит, но знала, что заговаривать с ним бесполезно. Он вернется, когда захочет, и не раньше.

Почти сразу как Тимара это подумала, она увидела, что его веки дрожат, и он моргнул. На его лицо вернулся Татс и улыбнулся ей. — Нет. Цветы выращивали просто ради красоты и аромата. Они прибыли издалека, из страны, в которой гораздо теплее, чем здесь, и только в этой комнате они могли расцветать. Эта Элдерлинг написала о них семь книг, в которых детально описывает их, дает указания по уходу и рассказывает, как вывести более крупные бутоны или искусно изменять цвета и запахи с помощью различных видов почвы и добавок для воды.

Тимара подтянула колени к подбородку. Скамейки были похожи на кровать в её комнате; они выглядели каменными, пока на них не присядешь ненадолго. Тогда они становились мягче, немного. Она в изумлении покачала головой. — И она отдала месяцы жизни этой работе.

— Нет. Годы. И её уважали за это.

— Я не понимаю.

— А я начинаю понимать. Думаю, это связано с тем, как долго ты рассчитываешь прожить. — Он прервался и неловко откашлялся. — Когда я думаю, как долго нам придется жить, сколько лет я смогу провести с тобой, это позволяет мне думать обо всем по-другому.

Она бросила на него странный взгляд, и Татс подошел, чтобы сесть на широкую скамью рядом с ней. Он смотрел ей в глаза какое-то время, а затем снова лег на скамью и уставился в небо сквозь запыленное стекло. — У нас с Рапскалем был разговор. О тебе.

Тимара застыла. — Серьезно? — Она слышала холод в собственном голосе.

Легкая улыбка коснулась губ Татса. — Серьезно. Тебя бы больше порадовало, скажи я, что мы подрались? Думаю, мы оба понимали, что до этого может дойти. Рапскаль меняется, когда впитывает воспоминания Элдерлинга. Он становится более… — Он помедлил, ища слова. — Напористым, — сказал Татс, и она почувствовала, что это было не совсем то слово, которое он искал.

— И именно он был тем, кто оказался достаточно мудрым, чтобы прийти ко мне и сказать, что не хочет, чтобы мы закончили борьбой. Что мы слишком долго были друзьями, чтобы прекратить это, по любой причине, но особенно из-за ревности к тебе.

Она напряженно сидела с ним рядом, пытаясь разобраться не только в том, что чувствовала, но и почему она это чувствовала. Боль. Злость. Почему? Потому что ей казалось, что они обошли её вниманием, наверное, решили между собой то, что должны были обсудить с ней. Она заставила свой голос звучать спокойно. — И что же вы двое решили?

Он не посмотрел на неё, но потянулся и взял её за руку. Она позволила ему держать свою руку, но не сжала его пальцы в ответ. — Мы ничего не решили, Тимара. Это был не такой разговор. Никто из нас не думает как Грефт, что мы должны заставить тебя принять решение. Ты объяснила нам обоим свою точку зрения. Когда, и даже если, ты захочешь быть с одним из нас, ты будешь. А пока… — Он тихо вздохнул и наконец посмотрел на неё.

— А пока ты подождешь. — Сказала она и почувствовала легкий укол удовлетворения, оттого что он понимает, что она контролирует ситуацию.

— Подожду. Или нет.

Она удивленно посмотрела ему в глаза. Странно было смотреть сейчас на это лицо и вспоминать мальчика с гладкой кожей, которым он был когда-то. Его драконица покрыла татуировки чешуей и лошадь на его щеке теперь больше походила на дракона. Она чуть было не прикоснулась к ней рукой, но сдержалась. — Что это значит?

— Лишь то, что я так же свободен как и ты. Я могу уйти. Я могу найти кого-то другого…

— Джерд, — проворчала она.

— С ней все было бы просто, это так. — он перекатился на бок и потянул её за руку. Она неохотно прилегла рядом с ним. Через какое-то время скамейка приняла форму её крыльев, убаюкивая её. Он посмотрел ей в глаза, её взгляд был холоден. Он улыбнулся. — Но я просто могу остаться один. Или подождать, пока к нам присоединятся другие. Или отправиться искать кого-то ещё. У меня есть время. Вот о чем мы говорили с Рапскалем. Что если, судя по всему, мы сможем прожить двести, а то и триста лет, значит у нас всех есть время. Не стоит торопиться. Нам не стоит жить так, словно мы дети, дерущиеся из-за игрушек.

Игрушек. Она игрушка? Она попыталась отодвинуться от него.

— Нет, послушай меня, Тимара. Я чувствовал себя так же, когда Рапскаль впервые заговорил со мной. Словно он превращал то, что я чувствую во что-то незначительное. Как будто он говорил мне, чтобы я подождал и когда он закончит с тобой, я смогу тебя заполучить. Но это было совсем не так. Сначала я думал, что то, что он проводит столько времени у камней памяти — глупость. Но мне кажется, он кое-что понял. Он говорит, что чем длиннее жизнь, тем важнее сохранить друзей и не начинать ссор, которых можно избежать. — Его улыбка исчезла и какое-то время он казался озабоченным. — Он сказал, что пока был солдатом, понял, что крепкая мужская дружба это самое важное из того, чем можно обладать. Вещи могут ломаться или теряться. Все что человек наверняка может сохранить, это то, что хранят его разум и его сердце.

Он поднял свою свободную руку и провел по её скуле. — Он сказал, что несмотря на твое решение, он хочет остаться моим другом. И он спросил, смогу ли я повести себя также. Смогу ли я признать то, что твое решение это твое решение, а не то, в чем можно винить другого.

— Кажется именно это, я и пыталась сказать тебе, — тихо сказала Тимара, но в глубине души, сомневалась, так ли это.

— Он сказал кое-что ещё, что-то о чем я думаю. Он сказал, что судя по тому что он вспомнил у камней, у некоторых Элдерлингов возникали подобные проблемы. И они справлялись с ними отказавшись от ревности. Они не ограничивали женщину только одним мужчиной. Или мужчину одной женщиной. — Он отвернулся, чтобы снова посмотреть на небо. Она гадала, что он пытается скрыть от неё в своих глазах. Он боялся, или надеялся, что она согласится? Она не в первый раз слышала об этой идее. В последнее время Джерд взяла в обычай предаваться страсти где только пожелает и ни один из хранителей не должен был считать, что они связаны, только потому, что они провели вместе одну ночь. Или все ночи месяца.

Кажется трое или четверо хранителей согласились на подобные отношения с ней. Тимара слышала от них несколько уничижительных замечаний на её счет но похоже, она разделяла с некоторыми из них, настоящее партнерство, в рамках которого, её партнеры были связаны друг с другом, так же как и с ней. Тимара сомневалась, что это продлится долго, но решила не обращать внимания на эту ситуацию.

Если Татс видел решение в этом… Она сказала натянуто: — Если ты на это надеешься, Прости, Татс. Я не могу быть одновременно с тобой и Рапскалем и быть этим довольной. И я не смогу делить тебя с кем-то ещё, даже если это будет не Джерд. Моё сердце так не чувствует.

Неожиданно он вздохнул с облегчением. — Моё тоже. — Он повернулся к ней лицом и она позволила взять себя за руки. — Я был готов смириться, если бы только таким ты видела будущее. Но я не хотел. Я хочу чтобы ты была только со мной. Даже если этого придется ждать.

К удивлению, глубина чувства, прозвучавшего в его словах, тронула её. Он прочитал это по её лицу. — Тимара, я оказался в Кельсингре не случайно. Я здесь из-за тебя. Я сказал тебе и твоему отцу, что просто хочу приключений, но я лгал. Уже тогда я следовал за тобой. Не просто потому, что для меня не было будущего в Трехоге, а потому, что для меня нигде не было будущего без тебя. Это не оттого, что так случилось, что ты оказалась здесь и я оказался здесь. Это не оттого, что ты хорошая охотница и даже не оттого, что ты стала такой красавицей. Это из-за тебя. Я оказался здесь из-за тебя.

Она не нашлась что ответить.

Он заговорил так, словно пытался заполнить тишину. — Некоторые смотрят на меня как на идиота, потому, что я не могу пойти на компромисс. Однажды вечером, Джерд отозвала меня в сторону. Она сказала, что в её комнате на верхней полке есть что-то, до чего она не может дотянуться. Это была уловка. Там ничего не было и когда мы оказались наедине, она сказала, что у неё нет тех проблем с мужчинами, что есть у тебя. Что если бы я захотел её, то мог бы быть с ней и ухаживать за тобой, если захочу и тебя тоже. Она сказала, что может сохранить это в секрете так, что ты никогда не узнаешь.

Он посмотрел Тимаре в глаза и быстро напомнил: — это она так сказала, не я. Я не согласился на это и ушел от того, что она предлагала. — И добавил тише: — Довериться ей — я не совершу эту ошибку во второй раз. Но ей удалось заставить меня почувствовать себя мальчишкой. Глупым настолько, что я не могу отказаться от «старых правил» и «прожить наши жизни так, как нам нравится». Она смеялась надо мной. — Он смолк на мгновение, а потом откашлялся. — Рапскаль тоже заставил меня так себя чувствовать. И хоть он и не смеялся надо мной, он сказал, что через пару десятков лет, я переменю свое мнение. Ему так нравятся новые правила. А мне нет.

— Тогда, видимо, я такой же ребёнок и так-же связана правилами, как и ты. Потому что я чувствую также. — Она положила голову ему на плечо и и сомнением сказала: — Но если я скажу, что не чувствую себя готовой, ты изменишь свое мнение?

— Нет. Я уже все обдумал, Тимара. Если надо ждать, ну что ж, я подожду, у меня есть время. Нам не нужно торопиться, чтобы завести детей до того, как нам исполнится двадцать, потому-что мы можем не дожить до сорока. Драконы изменили все для нас. У нас есть время.

Тогда, наверное, я готова. Она чуть не сказала эти слова вслух. Услышав, что он больше не станет давить на неё требуя решения, услышав, что он понимает, что если будет с ней, то только с ней, она убедилась кое в чём на его счет. Вместо этого она сказала: — Ты стал таким человеком, как я предполагала.

— Надеюсь, — сказал он. А потом они замерли на какое-то время, они были так неподвижны, что она почти задремала, когда взволнованный толчок Синтары всполошил её.

— Серебро! — воскликнула она практически одновременно с Татсом. В его голосе чувствовалось ликование его драконицы. Он озадаченно посмотрел на Тимару. — Серебряный источник? Тот самый серебряный источник? — Недоумевал он. — Нам это почудилось?

Она покачала головой и улыбнулась ему. — Синтара говорит, что Карсон с Седриком нашли его. Она показала мне где. — Она моргнула, расположение колодца вдруг изменило её видение города. Ну конечно. Теперь все обретало смысл. Знание появлялось из погребенных воспоминаний: секрет, который должны были знать только Элдерлинги и драконы, маленькая часть знания, которую нельзя было разделить с окружающим миром. Причина, по которой появилась Кельсингра и по которой она появилась именно здесь. Она неулыбалась — происходящее было слишком значимым для этого. — Это драконье Серебро. Источник всей магии.

Сельдена разбудили громкие голоса. Мужской голос требовательный и почти издевательский, а женский возмущенный, склоняющийся к ярости. — Я расскажу отцу.

— А кто по-твоему дал мне ключ? Кто приказал стражникам, впускать и выпускать меня, когда я того пожелаю?

— Ты не муж мне! У тебя нет права прикасаться ко мне! Убирайся! Хватит!

Сельдену понадобилось время, чтобы осознать, что он проснулся, что это не сон и что он узнает женский голос. Он медленно сел на узком диване. Пламя в маленьком очаге горело слабо, значит была поздняя ночь. Он осмотрел небольшой кабинет. Никого нет. Значит все-таки сон?

Нет. Мужской голос в соседней комнате, тихий и злой. — Иди сюда!

Он обхватил голову руками, чтобы заставить комнату перестать вращаться и зашелся приступом кашля, разговор в соседней комнате резко затих.

— Ты разбудил его, — воскликнула Чассим. — Я проверю, все ли с ним в порядке. Ты ведь не хочешь, чтобы он умер до того, как мой отец сможет сам убить его. — Её голос переполняло отвращение, к неизвестному собеседнику.

— Он может подождать, пока я закончу, — грубо ответил мужчина. Его слова сопровождал грохот падающей мебели, а затем, неожиданно прервавшийся женский вскрик.

Длинная рубаха, которую она дала ему поносить, перекрутилась на бедрах и сковывала движения. Сельден спустил ноги с кровати и попытался выпутаться. — Чассим! — позвал он и подавился кашлем. Он встал, чувствуя себя слишком высоким, раскачиваясь словно тростник на ветру. Его колени начали подгибаться. Он вцепился в спинку дивана и сделал два нетвердых шага, пока его вытянутая рука не нащупала плотную древесину двери.

Он не выходил из своей комнаты, с тех пор как прибыл сюда, он понятия не имел, куда ведет эта дверь. Он ощупал тяжелые дверные панели, нашел ручку и ухватившись за неё с усилием потянул. Дверь распахнулась и он вошел покачиваясь. Чассим прижимал к кровати крупный мужчина. Одной рукой он сжимал её горло, а другой срывал с её тела ночную рубашку. Её руки безнадежно цеплялись за руку душившую её, заплетенные волосы были растрепаны, рот широко раскрыт, а глаза расширились в ужасе от невозможности вздохнуть.

— Отпусти её! — Закричал он, но на этих словах дыхание подвело его и он склонился закашлявшись. Он схватил цветочный горшок и швырнул в мужчину. Он отскочил от его спины, упал не разбившись и покатился, оставляя след из земли на полу. Мужчина обернулся, его лицо, и без того красное от страсти, побагровело от ярости. — Вон! Убирайся, или я прикончу тебя, ты, урод!

— Чассим! Закричал Сельден, увидев что её язык начал вываливаться изо рта. — Ты убиваешь её! Отпусти!

— Она принадлежит мне! Как и ты! — заорал Эллик. Он отпустил её, слез с неё и двинулся к Сельдену.

В руке оказалась медная статуэтка. Сельден бросил её в Канцлера и увидел как она пролетела мимо него, и с грохотом упала на пол. Потом Эллик схватил его за ворот рубахи, поднял и встряхнул словно ворох тряпья. Его голова моталась из стороны в сторону и Сельден не мог это контролировать. Он осыпал нападавшего ударами, но в его руках не было силы. Обиженный ребёнок дрался бы лучше. Эллик победно и с издевкой рассмеялся, и отбросил Сельдена в сторону. Тот врезался в дверь, и цеплялся за неё сползая вниз. Комната потемнела, уменьшилась, а потом перестала существовать.

Кто-то сжал его плечи, переворачивая на спину. Он замахал руками, пытаясь нанести сильный удар, пока не услышал как Чассим сказала: — Прекрати. Это я. Он ушел.

В комнате было темно. Когда его глаза привыкли, он смог различить белизну её рубашки, а потом и тусклое золото её растрепанных кос, обрамлявших её лицо. Увидев её лицо с полу-распущенными волосами он понял, что она моложе чем он полагал. Он откинул свои волосы с лица и вдруг понял что избит. Весь. И сильно. Должно быть это отразилось на его лице и она устало сказала: — Он приберег для тебя несколько ударов, когда уходил.

— Он не навредил тебе? — спросил он и увидел, что глупость его вопроса разожгла крохотные огоньки гнева в её глазах.

— Нет. Он всего лишь изнасиловал меня. И даже не слишком изощренно. Просто старые добрые удушение, избиение и изнасилование.

— Чассим, — сказал он потрясенно, едва не упрекая её в том, что она так безразлично отмахивается от этого.

— Что? — Спросила она. Её распухшие губы все ещё кривились от волнения. — Ты что, думаешь это мой первый раз? Не первый. Или ты станешь делать вид, что удивлен и заявлять что вы так не поступаете?

Говоря эти резкие слова она доброжелательно прикоснулась к нему, взяла за плечи и усадила его. Он снова раскашлялся и когда она отогнула рукав и вытерла его рот, ему стало стыдно. Когда он смог заговорить, то сказал: — Для моего народа, изнасилование непростительно.

— Да? Но я уверена, они все равно случаются.

— Да, — был вынужден признать он. Он мягко отстранился от неё. Если она не будет смотреть, то он доползет до дивана. Он мог чувствовать, куда Эллик бил его. Один раз по ребрам, один раз по бедру и один раз по голове. Было больно, но могло быть и хуже. Однажды он видел, как человека сбили на землю, а потом топтали ногами. Это произошло как раз рядом с его клеткой, когда его впервые выставили на ярмарке. Все нападавшие были пьяны, это были издевавшиеся над ним зрители и он не испытывал теплых чувств ни к одному из них, но все равно, кричал чтобы они прекратили и звал на помощь, чтобы кто-то пришел и разнял их.

Никто не пришел.

— Я пытался остановить его. — Сказал он. Потом задумался, зачем он напомнил ей о своем провале. Он поднялся на ноги, и пересек короткое расстояние отделявшее его от дивана, хватаясь по дороге за мебель. Дойдя до него, он скорее упал, чем сел.

Чассим наблюдала, как он справляется с этим, потом подошла к очагу и подбросила пару поленьев. Спустя несколько мгновений пламя пробудилось и охватило их. При новом освещении он видел, что на её щеке начал проявляться синяк. — Да, ты пытался. — так, словно не было паузы в их разговоре. Потом она повернулась и прямо посмотрела на него. Когда она сидела на полу, косы разбросаны по плечам, на белой ночной рубашке танцуют отсветы пламени, она была похожа на ребёнка, как никогда раньше. На Малту, когда она ещё была девочкой, а он маленьким мальчиком и они иногда вместе пробирались на кухню, чтобы посмотреть, какие лакомства повар мог спрятать в кладовке. Это было так давно, вдруг осознал он. Короткий период беззаботного детства, длившийся так недолго, война и тяжелые испытания уничтожили его безвозвратно.

Глаза Чассим не были глазами ребёнка, когда она спросила: — Зачем ты это сделал? Он мог убить тебя.

— Он делал тебе больно. Это было неправильно. А ты была добра ко мне… — Он был потрясен тем, что она спросила почему он пытался помочь ей. Это был такой странный поступок? Он копнул глубже и наткнулся на болезненную правду. — Однажды это случилось со мной. — Он выпалил эти слова и ужаснулся. Он никогда не собирался рассказывать об этом кому-то. То, что кто-то ещё знал об этом, делало произошедшее реальным.

Она внимательно смотрела на него, широко раскрытыми голубыми глазами, а он гадал, что она думает о нем теперь. Насколько меньше похожим на человека в её глазах это сделало его?

— Как? — проговорила она наконец и он осознал, что она не поняла того, что он сказал.

Он заговорил отрывисто и вдруг понял, её бесстрастность, когда она рассказывала о том, что Эллик сделал с ней. — «Это был мужчина который захотел меня. Ради новизны я думаю, как например мужчина пробует спариться с животным, просто чтобы узнать, как это будет. Он хорошо заплатил человеку, который захватил меня. Тот кто ухаживал за мной пустил его в клетку и ушел. И… все было так, словно он обезумел. Словно я был вещью, даже не животным. Я сопротивлялся, я дрался с ним, а в конце, когда я понял что он сильнее, я умолял. Но это не помогло. Он избил меня. Сильно. А потом он взял меня и ушел. Есть что-то в осознании того, что кто-то может получать удовольствие причиняя тебе нестерпимую боль…без сожалений. Это меняет то как ты сам на себя смотришь; это меняет то, что ты думаешь об остальных людях. Это меняет все.» — Его слова смолкли.

— Я знаю, — просто сказала она.

Повисла тишина. Потрескивал огонь, а он чувствовал себя более обнаженным чем когда его голым выставляли на показ. — После этого я болел много дней. По настоящему болел. Мне было так больно. Я истекал кровью и меня лихорадило. не думаю, что с тех пор я полностью поправился. — Слова лились из него. Он поднял руки ко рту чтобы остановить это. Так и не пролитые с тех пор слезы, жгли его глаза. Слезы надломленного избитого ребёнка, неспособного защититься от совершенного над ним насилия. Собрав все что осталось от его мужества, его достоинства он сдерживал их.

— Плоть рвется когда тебя принуждают. — Тихо произнесла она эту грубую правду. — Я слышала как люди, другие женщины, смеялись над этим. Они говорили, что некоторые женщины заслуживают этого или что это может дать толчок возбуждению. Что в это можно поиграть ради возбуждения. Я не могу понять этого. Мне хочется бить их и душить пока они не поймут. — Она встала и он видел, как непросто ей это далось. Она несколько раз вдохнула, а потом склонилась над ним, чтобы подоткнуть одеяло. — Поспи, — предложила она.

— Может завтрашний день будет лучше, — осмелился он сказать. И снова закашлялся.

— Сомневаюсь, — сказала она, но без горечи. — Но что бы ни случилось, это будет просто день который мы проживем. — Она медленно вышла из комнаты, задержавшись у двери. — Твоя драконица, — сказала она. Она склонила к нему голову. — Было больно, когда она изменяла тебя?

Он медленно покачал головой. — Иногда перемены доставляют неудобства. Но то что мы разделяли, того стоило. Хотел бы я объяснить это лучше.

— Она знает где ты теперь? Знает, как плохо с тобой обращаются?

— Не думаю.

— Если бы знала, она прилетела бы сюда? Чтобы помочь?

— Мне хочется так думать, — тихо сказал он.

— И мне тоже, — сказала она. И произнеся эти странные слова, она оставила его.

^{День 5-й месяца Пашни. Год 7-й Вольного Союза Торговцев.}

^{От Янни Хупрус, Торговца Дождевых Чащоб, Трехог.}

^{Для Роники и Кефрии Вестрит, Торговцев Удачного, Удачный.}

Кефрия. я прислушалась к твоему совету. Подробное объяснение отсутствия Малты находится на пути к вам, в запечатанном воском свитке. Отправлено на живом корабле Офелия и поручено лично капитану Тенире. Он, как мы все хорошо знаем, человек безупречной чести.

Я прошу вас сохранить эту информацию в глубокой тайне. Я сама все ещё жду других новостей, но поделюсь с вами тем, что мне известно. Я сожалею, что вынуждена быть уклончивой и оставить вас в ожидании прибытия свитка. Сейчас я разделяю ваше нежелание доверять Гильдии птиц конфиденциальную информацию о семейном бизнесе.

Я горюю вместе с вами над судьбой Селдена. О, если бы у нас была хоть какая-то определенность в том, что с ним случилось! Мы направили ответ Уинтроу, написав, что все ещё ждем новостей.

В остальном наши дела идут замечательно, если не считать ежедневных переживаний за судьбу Селдена.

Умоляю вас, если вы получите хорошие новости о нашем мальчике, отправить их как можно скорее, с птицей. Этим известием я хотела бы поделиться с миром.

Пусть Са хранит всех нас!

Янни.

Глава 12

ВОИН ДРАКОНА

Бесконечное преследование тянулось и тянулось. У Геста оно вызывало отвращение. Не то, чтобы он чувствовал симпатию к твари, за которой они охотились. Просто это была полнейшая скука с шипами внезапной неконтролируемой опасности, прошивавшими его живот.

Калсидиец и его товарищи были полны решимости добыть драконицу, чтобы забрать её кровь, слюну, глаза, плоть, язык, печень и селезенку. И любые другие её части они вожделели каждую ночь, сидя за столом на камбузе. Сегодня вечером, Калсидиец и его соратники были полны дикого оптимизма. Они хлопали кружками по столу для выразительности и похвалялись собственной ловкостью, мужеством и настойчивостью. Дракон был у них, и, с её смертью, известность и слава придет к ним. Они убьют её, ограбят её тело и пойдут домой, к славе и богатству, и, что слаще всего, безопасности для себя и своих семей. Герцог прекратит свои угрозы, одарит и отличит их. Заветные сыновья, давно содержащиеся как заложники в ужасных условиях, будут им возвращены.

Так они говорили ночью, когда темнота заставила их прекратить охоту на дракона и остановиться на ночёвку. С рассветом они снова станут преследовать дракона. Проклятая зверюга отказывалась умирать. Она плелась от них день за днем, и, возможно, по ночам. Каждый день, непроницаемые корабли сражались с течением, пока не догоняли её. Дважды она лежала в засаде и выскакивала в дикой попытке опрокинуть суда. Она расколола весла, и съела двух гребцов, которые упали или были вышвырнуты за борт её атакой. Она, казалось, с большим удовольствием медленно пережевывала их, наслаждаясь воплями.

Это не обескуражило Калсидийца. Лорд Дарген был неумолим.

Пленников, выведенных с нижней палубы, чтобы заменить ими убитых гребцов, приковали к веслам, как будто они были рабами. Купцы и Торговцы были плохой заменой для закаленных работой рабов и матросов, которые погибли. Тем не менее, Калсидийца и его приспешников, казалось, не заботило, что девятнадцать из двадцати стрел, выпущенных в дракона либо пролетали мимо, либо бесполезно тонули в реке. Если двадцатая ослабляла чешую или хоть на мгновение застревала в нежной части тела драконицы, они издавали победоносный рев.

Гест не понимал зачем они прикладывают столько усилий. Ему казалось очевидным, что дракон умирает, с каждым днём она становилась всё слабее. И совершенно точно не могла летать. Одно из своих крыльев она держала приоткрытым под странным углом. Цвета её поблекли, а запах исходивший от неё был ужасен — смрад гниющего мяса. Выползая из укрытия в котором она отдыхала ночью, она тратила большую часть своих сил, что бы оставаться вне предела досягаемости их стрел. Иногда она находила прибежище в тростниковых зарослях на заболоченном берегу реки, тогда, ложась на землю, она становилась практически невидимой. В таких случаях Лорд Даген отправлял кого-нибудь из своих людей за борт поторопить её и вынудить показаться. Некоторые из них становились для неё пищей. Про себя Гест полагал, что если калсидиец перестанет скармливать дракону своих приспешников, то она скорее поддастся заражению и умрёт.

Но вслух он разумеется этого не говорил. Ему не хотелось закончить свою жизнь на конце весла. Он очень боялся этого, скорость с которой Лорд Даген расходовал своих людей, делала сей исход неизбежным. Калсидиец теперь редко отдавал ему приказы. Гест старался постоянно заниматься чем-нибудь вне его поля зрения, прикладывая все усилия, что бы быть одновременно полезным и невидимым. Каждый день он часами исполнял роль слуги, вытирал столы, помешивал кашу или суп, и делал любую другую работу, только что бы занять себя. Ему удалось, как он полагал, стать идеальным рабом, который бесконечно трудится не нуждаясь в указаниях.

Единственная вещь, которая была хуже постоянной тяжёлой работы, это пропитанные ужасом моменты, когда драконица нападала на корабль. Как он выяснил, это могло произойти в любой момент. Измученная и избитая она обрушивалась на них. Её вымученный рёв больше подошёл бы загнанной в угол мыши, чем разъярённому хищнику. И даже так, каждая её атака, наносила урон одному из двух кораблей и довольно часто забирала жизни.

— Гест!

Он дёрнулся от звука своего имени, и люди собравшиеся за столом зашлись смехом. Все кроме калсидийца. Он был рассержен и недоволен своим слугой. Гест попытался не съёжиться, у него было несколько причин бояться. Сегодня утром он стащил два кусочка бекона, притворяясь, что чистит кастрюлю. И он прикарманил запятнанный водой плащ, который один из калсидийцев бросил на палубу после того как дракон устроил им неожиданный душ. Сейчас он служил ему постелью, и Гест был очень благодарен за это маленькое удобство. Но сейчас, когда страх возрастал в нём, он проклял себя за еду. Ему было не так уж холодно жёстко на палубных досках, и этот дискомфорт точно не стоил его жизни!

Щёки и нос калсидийца были красными от выпивки, или, возможно, от недавних речных брызг. Сейчас они все выглядели потрёпанными и Гест даже не смел представить как выглядел он сам. Из-за постоянной уборки его ладони и предплечья были красными от ожогов до самых локтей. Но его хозяин лишь вынул тяжёлый латунный ключ из кошелька на поясе и сказал:

— Сходи ко второму кормовому люку и принеси нам маленький бочонок Сэндсейджского бренди. — Он окинул взглядом собравшихся за столом людей и немного поколебался.

— Я не считаю, что праздновать слишком рано. Завтра она непременно окажется у нас в руках. Это копьё из Бинтона хорошенько её поцарапало. Вы видели как закипела её кровь, когда коснулась воды? Кровь дракона! Совсем скоро у нас её будет в изобилии. Так что провести вечер опустошая бочонок — очень мудрая идея!

Двое мужчин приветствовали его слова, но остальные, сидящие за столом, покачали головами. Сердце Геста упало, когда один из них выхватил у него ключ и сунул его обратно в сумку хозяина. Гнев расцвел на лице Калсидийца и Гест знал, что ему придется вынести на себе всю тяжесть этого гнева.

— Твой хозяин пьян. Только дурак празднует победу, прежде чем она окажется в его руках. Уложи его в постель. Может быть, завтра, тебе придется принести нам эту бочку.

Лорд Дарген неуверенно поднялся. Его рука зависла над одним из злобных маленьких ножей. — Я напомню вам, Клард, вы не командуете здесь!

Человек не отвел глаз. — Я хорошо это знаю, Лорд Дарген. Вы ведете нас и вы несете на себе всю ответственность. Но я следую за вами, а не за вином в вашем желудке! — Он улыбался говоря это и спустя мгновение, ярость исчезла с лица Калсидийца. Он медленно кивнул и улыбки облегчения появились на лицах остальных мужчин, сидевших за столом.

Лорд Дарген повернулся к Гесту.

— Я иду спать. Возьми свечу и проводи меня, Торговец Удачного. Когда мы вернемся в Калсиду, возможно, я сделаю тебя своим камердинером. Я никогда не имел камердинера, но ты, кажется хорошо подходишь для выполнения этой роли. До тех пор, пока держишь свои руки при себе.

Мужчины за столом захохотали. Ярость зажглась в его сердце, но Гест изогнул рот в подобии благодарной улыбки. Смятение от подобной участи сражалось в нём с ненавистью к этому человеку. Было ли бы намного хуже, быть съеденным драконом или утонуть в реке? Прикрывая свечу от ветра на обратном пути к рубке и каюте Калсидийца, он попытался набраться храбрости, чтобы вытолкнуть пьяного за борт, но в этот момент его разум напомнил ему о том, как товарищи Калсидийца будут реагировать на потерю своего лидера.

Смерть была рядом. Они знали это, падальщики и кровопийцы, и роились вокруг неё. Некоторые не выдерживали и бросались вперед, чтобы отхватить кусок её плоти или зацепить одну из её ран. Ей хотелось избавиться от них, броситься головой вниз и сделать её преследователей собственной едой, но она выжидала. Пусть они придут. Тинталья тихо кралась, не обращая внимания на рои мелких червей-вампиров и рыбу, которая все время пыталась кусать её. Они могут съесть её сегодня вечером, они почти наверняка полакомятся ею завтра. Но ни один человек не сможет забрать её кровь, или отрезать её чешую безнаказанно; ни один человек не вспорет её живот и не прикоснётся к её сердцу окровавленными руками. Нет, если она не сможет этого избежать, она, по крайней мере, убедится, что они присоединились к ней в смерти.

Сегодня она смогла немного отдохнуть, если это можно назвать отдыхом. К вечеру она нашла брешь в стене леса и поползла среди деревьев. Она не могла уйти далеко, но она жестко обвила больное тело среди стволов и корней деревьев и, на короткое время, закрыла глаза.

И задремала.

Это удивило её. В последний раз, когда она нашла место и и время, чтобы поспать, истощение утянуло её в в темную дыру, что едва ли можно назвать отдыхом. Больше похоже на укус смерти, решили она про себя. Но этот короткий отдых принес ей проблеск идеи. Фрагменты древней родовой памяти уже всплыли у неё в голове, и когда она проснулась, память ждала её. Корабли имели уязвимое место. Каждому судну нужен руль, будь то лопасти, или рулевое весло. Уничтожить его, и ни одно судно не сможет маневрировать.

Она совершила глупость, убегая от них, позволяя им атаковать и преследовать её. Единственный раз она пустила им кровь, когда лежала в засаде. Но они научились предвидеть эти засады. Тинталья напала на них, бодрствующих и предупрежденных, успевших подготовиться, и при свете, помогавшем им видеть её. Теперь, она медленно и молча пройдёт по воде обратно к кораблям, прошипела она в бесшумном удовлетворении. Огни стоящих на якоре судов манили её, предательски отражая бледные силуэты кораблей на поверхности реки. Драконица же оставалась почти невидимой для них, черная фигура в черной воде.

Она не обманывала себя, это её единственный шанс выжить. Если сегодня она не уничтожит или хотя бы не обезвредит своих врагов, она не была уверена, что выдержит ещё один день их преследований. Казалось что инфекция из первой раны распространилась на все мелкие ранения, которые они ей нанесли. Если только ей удасться отдохнуть, и убить кого-нибудь, поесть и выспаться, тогда возможно она сможет собраться с силами и добрести до Кельсингры. Полёт был за пределами её возможностей сейчас. Она едва могла двигать одним крылом, и мысль о том что бы взмыть в воздух, расправить его и взмахивать им для набора высоты казалась теперь давно забытой мечтой.

Они пришвартовали свои лодки носом вверх по течению. Она должна миновать их так тихо, как это только возможно, а потом развернуться и напасть. Она надеялась вывести из строя оба корабля и сбежать быстрее, чем они начнут мстить. Это был способ драки недостойный дракона, ударить и бежать, но она жила в трудное для драконов время, ей нужно было заботится о яйцах внутри неё, которые однажды созреют и будут готовы для откладки. Она уловила запах дракона на повреждённом корабле, а значит была небольшая вероятность, что в Кельсингре обитает колония жизнеспособных драконов. Но в это было сложно поверить, и пока она не убедилась, она будет считать, что судьба её вида зависит от неё. Если этим глупым людишкам удастся всё таки убить её, тогда драконы будут уничтожены навеки.

Эта мысль наполнила её решимостью. Она приведёт их корабли в негодность и сбежит. А потом, когда она будет здорова, она вернётся и уничтожит не только их, но и то поганое гнездо, которое их породило. Она слышала их речь и узнавала слова из своей древней памяти. «Я знаю где ваша родина» мысленно говорила она им. «Мои потомки нападут на вашу землю и не оставят и камня на камне от ваших жилищ. Мы устроим пир из ваших трупов и тел ваших детей, мы заполним ваши водоёмы падалью. Вы будете уничтожены и даже память о вашем народе полностью исчезнет».

Сейчас она была так близко, что могла слышать их приглушённые голоса и глупый смех. «Давайте, смейтесь, в последний раз» подумала она. Её путь лежал между двух пришвартованных кораблей, по воде, достаточно глубокой что бы скрыть её и достаточно мелкой, что бы её когти не потеряли сцепление с дном. Она слегка подогнула ноги так, что бы только глаза и ноздри оставались на поверхности, и начала свой секретный манёвр.

Лорд Дарген выдыхал смрад от вина, принадлежавшего когда-то самому Гесту, пока плёлся позади него. Он схватил Геста за плечо и навалился на него, осыпая проклятиями каждый раз, когда его заплетающиеся ноги цеплялись за перила.

— Стой. Стой! — неожиданно приказал он Гесту. — Мне надо отлить. Стой и смотри, Торговец Удачного, и увидишь оружие созданное калсидийцем.

Гест подумал, что он и в самом деле очень пьян.

Он по прежнему держал руку на плече Геста, так что ему волей-неволей пришлось то же приблизиться к перилам. Он двигался отстранённо сохраняя дистанцию, как если бы человек отпустивший похабный комментарий в сторону Геста рассчитывал на его содействие, а Гест предпочитал воздержаться. Ночь не была спокойной. Звери перекрикивались в ближайшем лесу, а призрачное свечение висящего мха создавало иллюзию теней среди деревьев. Рябь на поверхности реки привлекла внимание Геста. Он взглянул вниз, гадая над причиной потревожившей воду в зазоре между кораблями. Огромные блестящие глаза уставились прямо на него, а затем быстро моргнули.

— Дракон! — завопил Гест. — Она прямо у нашего борта! Дракон в реке!

— Идиот — выругался калсидиец. — Что там тебя напугало? Речная свинья? Плывущее бревно? — Лорд Дарген пошатнулся по направлению к Гесту и посмотрел вниз. — Там ничего нет! Только вода и трусливое воображение. Он схватил Геста за запястье и с неожиданной силой притянул ближе. — Посмотри туда Удачнинский трус! Что ты видишь? Ничего кроме чёрной воды! Я брошу тебя туда что бы ты смог лично убедиться!

Свободной рукой он схватил Геста сзади за шею и толкнул вперёд, так, что он наклонился далеко за перила. Гест бессловно кричал и вырывался, но даже будучи пьяным калсидиец обладал невероятной силой. Но что ещё хуже, Гест видел голубые глаза смотрящие на него с глубины. Остальные части твари не были видны, скрытые в тёмной воде, но он знал, что только дракон мог смотреть на него с такой ненавистью. И ждать.

— Она там! Посмотри сам, там! Видишь глаза, посмотри! — Его голос стал выше и сорвался на женский визг.

Калсидиец рассмеялся пьяным гортанным смехом. — После тебя, Удачнинский!

Лодка неожиданно завалилась на бок. Скрежет разламываемого дерева слился с резкими криками людей на камбузе и истошными воплями запертых под палубой пленников. Гест схватился за перила и издал безмолвный крик. Калсидиуц отшатнулся от него и крикнул:

— К оружию! Дракон атакует нас. Убейте её, убейте сейчас же!

Когда же лодка наклонилась обратно, калсидийского лорда кинуло на перила. Довольно долго он цеплялся за них и Гест посмел надеяться, что увидит, как он переваливается через край. Но следующая атака дракона швырнула корабль в противоположную сторону и он шлёпнулся на палубу.

— Атакуйте! — Ярость и страх умерили его опьянение.

Дверь камбуза была распахнута настежь и люди выскакивали на палубу с оружием в руках.

— Хотел бы я, чтобы город освещался здесь, — пожаловался Рапскаль.

В глубине души Тимара разделяла его чувство, пусть и понимала, что это невозможно. Даже у магии этого города есть предел. Только несколько полос металла, дававшего свет и не все из них работали. Как вообще они работали, до сих пор оставалось большой тайной, но теперь она узнавала порождения магии Элдерлингов, когда видела их. И похоже, что в этой части города, они решили использовать её, как можно реже. Она почти вспомнила почему. Она отмахнулась от подергивания памяти. Статуи на окрестных площадях были просто статуями, молчаливыми и неподвижными. Они были сделаны из любовно обработанного камня, но в них не было мерцания серебряных крупиц воспоминаний.

Хранители собрались на площади у колодца, чтобы как следует поработав разобрать завал. Элис тоже была там и впервые за несколько недель она захватила с собой бумагу и карандаши. Она выглядела очень довольной новыми запасами, привезенными ей Лефтрином. Она пробралась через груду сломанных балок и сделала копию надписи с одной из них. Балки прекрасно сохранились и Тимара услышала, как она сказала Лефтрину, что похоже, покрывавший их плотный слой блестящей краски, как-то повлиял на это. Лефтрин нехотя согласился и расстроенно пробормотал, что хотел бы он, чтобы его команда была здесь, вместо того, чтобы пытаться укрепить причал Смоляного.

Тимара разогнула ноющую спину, и попыталась увидеть площадь глазами Элис. Было непросто составить в уме все части воедино. Когда-то, изящная, богато разукрашенная крыша, резного дерева, опиравшаяся на прочные деревянные колонны укрывала обнесенный стеной колодец. Четырехскатная крыша была расписана голубым, зеленым и золотым. Она сдалась под натиском времени и возможно, насилия. Карсон указал на то, что некоторые балки были поломаны, а другие прогнили. Среди балок валялись цепи и вороты — остатки механизма, некогда поднимавшего со дна огромное ведро. Карсон велел хранителям откладывать их в одну кучу, сохраняя все найденные детали. — Может нам удастся восстановить хотя бы его часть. — сказал он.

Лефтрин посмотрел на сваленные в кучу обрывки цепи и тихонько присвистнул. — Неужели колодец был таким глубоким?

На этот вопрос ответил Меркор: — Со временем, уровень Серебра понижался. Колодец и правда был таким глубоким.

Все драконы собрались здесь понаблюдать за ними и окружали их беспокойным, полным надежд кольцом. Они появлялись и исчезали, когда голод уводил их поохотиться, поесть и поспать, но вместо того, чтобы нежиться в ваннах или валяться в песке, они всегда возвращались на площадь, когда вечер сменялся ночью. Про себя Тимара отметила, что драконы здесь провели со своими Элдерлингами больше времени, чем за все прошедшие недели.

Почти осязаемое нетерпение драконов заразило хранителей. Каждый из них, как и все члены команды Лефтрина, забросили остальную работу, чтобы трудиться на расчистке этого места. Лефтрин настоял, что на борту его любимого живого корабля должна оставаться основная команда, но члены команды подменяли друг друга, так что каждый проводил на площади у колодца какое-то время. Невероятная сила Большого Элдера была незаменима при переноске самых крупных обломков балок, а Хеннеси и Скелли отделяли пригодные к использованию куски цепи от самых коротких. Тимара отметила, как Хеннеси улыбался во время работы, она никогда раньше не видела его таким шутливым и добродушным. Может это как-то связано с тем, что Тилламон, уже облаченная в элдерлингскую одежду, всегда первой подходила, чтобы поднести ему воды и стояла рядом, задавая серьёзные вопросы и слушая как он с радостью все ей объяснял. Тилламон не была красавицей: её чешуя и наросты на подбородке, скорее напоминали Тимаре о броненосных жабах из Дождевых Чащоб, чем об Элдерлингах. Но и Хеннеси, с его шрамами и загрубевшими от тяжелой работы руками, не был образчиком мужской красоты. И похоже, им обоим не было дела до того, что о них подумают остальные, когда они наслаждались друг другом. Высокий, стройный Алум, выглядел неуместно, пытаясь найти работу поблизости от Скелли под внимательными взглядами остальной команды. Беллин, например, смотрела на него изучающим взглядом поджав губы.

Так и прошел долгий день, заполненный работой, Элис записывала, а остальные сортировали и двигали сломанные предметы. В скором времени, круглая дыра, по ширине больше, чем рост самого высокого человека, открылась перед ними в центре площади. Её окружали остатки невысокой каменной стены. Колодец был заполнен обломками. — Придется установить лебедку, чтобы расчистить его. — Мрачно сказал Сварг. — Похоже на то, что кто-то специально забил его. — Отметил он и Карсон согласился с ним, добавив несколько цветистых ругательств.

Они не просто свалились в него, обломки намеренно сбрасывали в колодец, пока они его не заполнили. Даже после того, как над колодцем была установлена тренога из найденных рядом балок, перед тем как достать обломки, нужно было их высвободить. Когда уровень затора снизился, Лефтрин настоял, чтобы каждый хранитель, спускавшийся в колодец привязывал трос для страховки и у него был кто-то, кто контролировал бы его. — Никто не знает, когда обломки могут высвободиться и упасть, Са знает, как глубоко. Я не хочу, чтобы хранитель или член команды упал вместе с ними.

Так началась сложная работа по извлечению утрамбованного мусора. От рассвета до наступления темноты, хранители напряженно трудились и все это время, драконы наблюдали за ними, беспокойно передвигаясь и время от времени, подходили так близко, что их приходилось упрашивать, сдабривая просьбы лестью, отойти и дать им пространство для работы. Даже когда ночь смыла с неба все краски, драконы толпились там. Некоторые просто стояли, остальные бродили так, словно ожидали, что цель их работы начнет извергаться из колодца. Спит носом копался в свернутых кусках цепи, сводя на нет большую часть дневной работы. Карсон тяжело вздохнул. — Дракон. Отойди оттуда, если не хочешь, чтобы работа по решению этой задачи затянулась.

Спит остановил свои поиски и поднял голову. Его глаза мерцали. — Серебро это все. В старину мы получали его когда пили воду из реки или ели дичь, которая пила её. Оно пронизывает камни и кости этого места и движется глубоко под землей. — Он говорил спокойно и ритмично. — Все существа живущие здесь, получают небольшие количества Серебра с тем что едят и пьют, когда-то драконам этого хватало. Мы знали, что дичь этой земли и вода этой земли восстанавливает наше здоровье лучше, чем где бы то ни было. Мы лучше слышали друг друга, когда охотились здесь а ещё мы могли слышать людей… — Его слова смолкли и Тимаре показалось, что ночь вокруг них стала темнее.

— Спит? — Спросил Карсон как только необычный поток сознания остановился и затих. Не он один смотрел на норовистого маленького серебряного. Спит неподвижно стоял, и невидящими глазами смотрел на разрушенные стены колодца. Молчание все длилось.

Его нарушил Меркор. — Я чувствую, что Спит говорит правду. Я не могу вспомнить все о чем он говорит, но то, что я могу вспомнить, соответствует его словам.

— Дай это мне! — Внезапно скомандовал Карсон. Он надвинулся на маленького дракона и сурово посмотрел на него. После долгой паузы, Спит приоткрыл челюсти. Длинная цепь свисала у него изо рта и сворачивалась, гремя об камни площади. Карсон присел, изучая её, но прикасаться не стал. — Что это было? — Потребовал он, обращаясь одновременно ко всем, и ни к кому конкретно.

Меркор выдул воздух из ноздрей. — Должно быть, следы серебра остались на цепи, и Спит нашёл его.

— Только чуть-чуть, — блаженно признался Спит. — Я учуял. И я взял его, пока все вы стояли и смотрели, как скот. — Его удовлетворение сочилось ядом.

— Вот это, Спит, мы знаем, — пробормотал Карсон, а затем он и другие хранители отошли подальше, когда другие драконы бросились вперед, чтобы тоже исследовать обломки. Но их фырканье, и возня с цепями и обломками древесины, очевидно, ничего не дали им. Они разошлись медленно, возвращаясь к наблюдению, и Tимара знала, что каждый хранитель разделял её удивление. Если небольшое количество серебра совершило такое огромное изменение в Спите, даже на время, то что постоянная поставка его сделает с драконами? И чем они готовы пожертвовать ради этого?

Синтара посетила место работ не меньше, чем три раза. Она мало говорила с Tимарой, но излучала одобрение того, как старательно работала девушка, чтобы очистить колодец. Tимару возмущало, как энтузиазм дракона мог заразить и заставить её работать активнее, но не могла сопротивляться этому. Она знала, что работает усерднее, когда синяя королева следит за ней. Она не была единственной. Даже Джерд пришла помочь с энтузиазмом, которого не проявляла к подобным каторжным работам в холодный день. Tимара избегала её, предпочитая работать вместе с Татсом и Рапскалем. Её согревала та лёгкость, с которой они сейчас общались друг с другом.

Рапскаль никогда не выказывал никаких признаков ревности, а Татс, судя по всему был искренен, когда говорил о том, что справится со своей. Может ли все быть так просто, удивилась она и обнаружила, что очень на это надеется. Можно было расслабиться и просто побыть собой. Когда после полудня, они сделали перерыв на еду, к счастью, наравне с вечным копченым мясом собственного производства, включавшую в себя горячий чай с сахаром и галеты, Джерд с улыбочкой обронила фразу о том, что похоже, они трое придумали что-то, чтобы порадовать друг друга.

Тимара не обратила на неё внимания, и призналась себе, что гордится тем, что сделала это.

Но с приходом ночи, когда холод поднялся с земли, охлаждая её лицо и руки, у неё осталось только одно желание — пойти домой. Да, домой, подтвердила она сама себе. Её уютный номер с маленьким складом личных вещей, был домом. Очистке колодца придётся подождать завтрашнего утра и дневного света, решила она, но другие, казалось, не разделяли её желание отдыха. Карсон, Большой Эйдер и Лефтрин перегнулись через край колодца и смотрели вниз.

— Слишком темно, чтобы и дальше работать сегодня вечером, — заявил Лефтрин.

— И слишком холодно, чтобы продолжать прямо сейчас, — отозвался Татс из глубины.

Кейз и Бокстер стали поднимать его. Когда они подтащили его к краю, Нортель и Рапскаль перехватили веревку и развернули лицом к себе. Даже через чешую Элдерлинга было видно, насколько он покраснел от холода, руки его скрючились, как когти: Рапскалю пришлось самому развязывать узлы страховки.

Как Татс освободился, он добавил, — Я думаю, мы почти у цели. После того, как вы подняли последний кусок балки с цепью я пошарил вокруг и обнаружил небольшую щель. Там нужно ещё расчищать, но похоже там осталось только два больших обломка, после того как мы их вытащим путь ко дну шахты будет свободен.

— Серебро на дне было? — нетерпеливо спросила Верас. Её ноздри были расширены, а шипы вокруг её шеи торчали как кружевной воротник. Джерд стояла рядом со своей королевой драконов, и её лицо отражало вопрос.

— Вы можете достать его? — спросила Синтара. Он протолкнулась в первые ряды круга, и не обращая внимание на крик Лефтрина быть осторожной с его лебедкой подошла и заглянула в дыру. — Я не вижу его, — сказала она через несколько секунд. — но, по-моему, я его чувствую!

— Обломки пахнут серебром. Это все. — Спит как всегда был пессимистичен. — Все Серебряные источники высохли и мы обречены. Я рад что взял то, что осталось на цепи.

Хеби издала печальный стон, и Рапскаль, бросив ремни безопасности, которые он держал, побежал к ней. — Нет моя красавица, моя дорогая. Мы не сдаемся. Отнюдь нет! — Он развернулся к людям стоящим около шахты. — Мы не можем спустить туда какой-нибудь свет, чтобы сегодня дать драконам ответ?

Несмотря на глубокую ночь и холод, было несколько попыток. Первый факел который они бросили упал на завал и остался там, горя и не давая посмотреть что под ним. Но при его свете сбросили ещё два факела один из которых попал в щель.

Когда первый горящий факел упал вниз, Тимара лежала на животе в круге хранителей, вглядывавшихся в дыру. Он мельком осветил сверкающие стены. Колодец был идеально круглым и гладким: она не видела признаков того, что он состоит из отдельных блоков. Пламя создавало мерцающее отражение, когда падало. И падало, падало… Тимара была поражена тем, на какую глубину спускались её товарищи хранители, чтобы расчистить завал. Она оглянулась на Татса. — Я не смогу спуститься вниз, в эту тьму, как спускаешься ты. Просто не смогу.

Рапскаль находился по другую сторону от неё. — Разумеется ты сможешь. — спокойно заявил он. По непонятной причине, его слова взбесили её. Обычно, когда он утверждал, что она сильнее или храбрее, чем она сама о себе думала, она была польщена. Но только не сегодня, не при взгляде в эту чёрную пропасть.

— Возможно и смогу, но не стану. — Парировала она, и он промолчал.

Татс смотрел вниз, когда третий факел пролетел сквозь зазор, казалось, что он будет падать вечно. И он не погас.

Остроокий Хеннеси первым подал голос. — Там внизу есть что-то серебряное. Но не думаю, что его там много. Я вижу то, что может оказаться ведром перевёрнутым на бок, но оно не плавает, равно как и факел. Выглядит как будто оно лежит на дне. Я практически ничего не могу разглядеть, кроме ведра, оно огромное.

— Зачем такое огромное ведро? — Вслух удивилась Тимара.

— Достаточно большое, что бы дракон мог пить. — спокойно объяснил Рапскаль.

В неровном, мерцающем свете они изучили то, что могли рассмотреть на дне шахты. Карсон подвёл итог. — Выглядит, как будто колодец был вычерпан без остатка и пересох, потом кто-то разломал механизм и сбросил его вниз, засыпав шахту. Если там и сохранились остатки Серебра, то его не видно. Не думаю, что оно стоит нашего времени.

Он утомлённо зевнул и потянулся. — Друзья мои, думаю нам следует бросить это дело.

— Уберите мусор оттуда.

— Можно копать глубже, Элдерлинги могут спуститься вниз.

— Есть ли шанс поднять на поверхность хоть сколько то Серебра?

Драконы встревоженно трубили задавая свои вопросы. Тимара ощущала их тоску по драгоценной материи, это было сродни жажде по воде, только глубже.

— НЕТ! — Свирепый рёв Спита заглушил всё остальное. — Нам нужно достать серебро! Мы обязаны! Я убью вас, если вы перестанете пытаться!

Меркор медленно сдвинулся с места и встал между Спитом и хранителями, наградив его долгим мрачным взглядом. Маленький серебряный дракон опустил голову вниз, коснувшись мордой земли, и тихо зашипел, но всё же отступил назад.

— Драконы не просто хотят серебро, оно им нужно, — тихо сказала Тимара. Знание просто возникло в ней, как какая-то обычная часть памяти Элдерлингов. Но её слова прозвучали в напряженной тишине последовавшей за Спитовым выплеском эмоций, и, казалось, все их услышали. Изумленные интенсивностью отклика драконов, хранители ждали пока наконец Меркор заговорит, его слова были медленными и сдержанными. Как обычно, он проигнорировал истерику Спита:

— Когда-то на реке были места, где Серебро текло прямо под водой. И драконы могли достать его сами. Были периоды когда поток Серебра уменьшался, а иногда, после землетрясения, местность могла совсем утратить Серебро, но мы находили его в другом месте. Это было драгоценное вещество, и лучшие источники ревниво защищались сильнейшими из нас.

Он замолчал на какое-то время, как будто искал самое древнее воспоминание. Кало издал глубокий свистящий звук, предупреждающий о защите территории. Тимара никогда не слышала, чтобы какой-нибудь дракон издавал его раньше, но сразу же узнала его. Балипер, который редко говорил, добавил, — Много крови пролилось в битвах за источники Серебра. Драконы тогда меньше общались с людьми, мы были разными существами.

— Жестокое время, — согласился Меркор, для такого конфликта, его голос был слишкомзадумчивым. — У нас тогда было несколько Элдерлингов… но только певцы, мне кажется. Некоторые поселились здесь, перенесённые своими драконами, и основали небольшую деревню. Они не приближались к источникам и даже не знали о Серебре, оно было не для них. Но после землетрясения, самого сильного из тех, что мы помнили, Серебро появилось в одном из вырытых людьми колодцев. Первый человек который его заметил умер от прикосновения к нему. Но дракон, съевший его тело, стал могущественным и мудрым. Это был чистый поток настоящего Серебра, лучшего из всего, что мы когда-либо пробовали.

Все приучились вкушать чистое Серебро поднятое из колодца подолгу и помногу. Мы начали общаться с людьми и использовать силу Серебра, что бы придать им форму более подходящую для служения нам. Они стали настоящими Элдерлингами. Через драконов им передалось могущество серебра, и они построили это место, город для проживания драконов и Элдерлингов. Когда очередное землетрясение уничтожило колодец, наши Элдерлинги нашли для нас другие источники. Некоторые выдерживали долго, другие быстро исчезали. В моей памяти нет сведений о том, как и когда был выкопан этот Серебряный колодец. Но у меня есть наследственное воспоминание, что однажды он был почти до краёв наполнен Серебром.

Сюда дракон мог прийти и насытиться. Месторождения серебра стали более непредсказуемыми и сложными для нахождения, и это было хорошо. С огромным риском, наши Элдерлинги сделали этот колодец больше и глубже, они построили навес, что бы закрыть источник. Постепенно Серебро убывало и поднимать его на поверхность становилось всё трудней, но они нашли способы справляться с этим. Колодцы становились глубже, в частности этот. Серебро в этом колодце убывало и прибывало в зависимости от сезона, иногда едва сочилось, иногда стремительно возрастало. Другие, не такие большие колодцы в этой области постепенно пересохли. Но этот оставался всегда, так он стал нашим сокровищем.

Меркор сделал паузу. Тимара слышала только дыхание драконов и Элдерлингов, да отдалённое журчание реки. Он снова заговорил.

— Мы тогда не были единственными драконами. Были и другие, но без чистого Серебра у них не было такого ясного сознания, как у нас. Порой они были немногим лучше львов и медведей, пока охотились в своих землях. Потом мы стали пересекаться с ними при спаривании или во время перелётов в тёплые края, и они почувствовали Серебро в нас. Они возжелали его. И иногда, они следовали за нами при возвращении сюда, к источникам, но мы всегда их отгоняли. Иногда они нападали стаями, но раз за разом нам удавалось одержать над ними верх и отправлять обратно.

Так как Кельсингра процветала, мы создали множество Элдерлингов, что бы они хранили колодцы для нас, и что бы строили тёплые и комфортные здания, где можно бы было отдохнуть в зимний период. И для того что бы помогли нам защитить его, лучший источник Серебра во всём мире. И вот так вокруг него вырос наш город. Элдерлинги добывали камни пронизанные Серебром и нашли множество способов использовать их в своих целях. Мы использовали Серебро, что бы изменить своих Элдерлингов, а они, в свою очередь, использовали то что узнали от нас, что бы изменить эту часть света. Серебро остаётся здесь, в прожилках камней, оно шепчет нам сквозь время. Но драконы не могут пить камень. И если этот колодец уничтожен, и мы не найдём другие месторождения…

— Зачем драконам нужно серебро? — Тихо спросила Сильве.

Её дракон наклонил свою огромную голову, что бы посмотреть на неё. Чёрные на чёрном, его глаза вертелись в свете факелов. Тимара почувствовала, что он говорит с неохотой. — Оно продлевает наши жизни, так же, как мы продлеваем жизни наших Элдерлингов. Оно часть нас, в нашей крови и в нашем яде, и в наших коконах, которые мы плетём будучи змеями, для превращения. Это причина, по которой Кассарик был так важен. Глиняный берег там содержит в себе Серебро. Оно не может быть выпито, но при плетении коконов, оно сохраняет для нас воспоминания, примерно так же, как камни сохраняли воспоминания для Элдерлингов. Это помогает нам вернуть воспоминания наших предков после превращения из змеи в дракона. Если серебро ушло из мира, то большинство драконов так же исчезнет. Мы останемся живы, но богатство нашей памяти значительно сократится. Наш разум станет тусклым, а продолжительность жизни короткой. — Понизив голос он добавил, — То же касается нашей способности создавать Элдерлингов.

Огромный золотой дракон повернулся, что бы взглянуть на Малту и Рейна. Малта как всегда прижимала к груди своего укутанного ребёнка, как если бы она была девочкой, а он её самой ценной куклой. Даже в самые холодные ночи она не расставалась с ним. Полагала ли она, что он не умрёт, пока она рядом? Меркор произнёс слова, которые стёрли все краски с её лица. — Если Тинталья когда-нибудь вернётся, ей потребуется Серебро, что бы превратить вашего ребёнка в существо способное выжить. Жизни всех нас зависят от Серебра, тем или иным образом.

— Нет. Неееет! — Малта протянула это слова в низком крике, затем повернулась к своему мужу, падая в его объятья, и устраивая их дитя между ними.

Беспокойство отразилось на лбу Сильве и она подняла свою руку в жесте сочувствия, что бы дотронуться до своего дракона. — Меркор, если там есть Серебро, каким бы способом не пришлось его добывать, я это сделаю!

— Я знаю, — спокойно ответил дракон. — Это то, что делают Элдерлинги. Но должен предупредить тебя, если ты прикоснешься к Серебру, это может стоить тебе жизни. Драконы могут пить его, но любое прикосновение к человеческой коже приведет к медленной смерти. Лишь немногие Элдерлинги смогли преодолеть это. И не без последствий. — Он замолчал ненадолго, задумавшись и никто не осмелился заговорить.

Малта подняла склоненную голову. На её лице были видны следы слез, розовых от крови. — Но ты сказал, что меня коснулись Серебром. Если это так, как случилось, что я не умерла?

Дракон медленно покачал огромной головой. — Элдерлинги нашли способ, но я не могу вспомнить, какой именно. Они могли прикасаться к нему и переносить его на руках, чтобы творить магию. Серебро передавало замысел камню и говорило с деревом, глиной и металлом, передавая им определенную форму или задуманные свойства. И предметы становились такими, какими их хотели видеть Элдерлинги. С его помощью, они делали порталы, каменные врата, с помощью которых путешествовали в другие свои города. Они создавали дома, хранившие тепло зимой. Они строили дороги, которые навсегда запоминали, что они дороги и не позволяли растениям разрушать себя. Самые могущественные из Элдерлингов, изменяли себя перед смертью, переходя в созданные ими статуи, чтобы сохранить странное подобие жизни.

Иногда они использовали Серебро для лечения, напоминая телу, каким оно должно быть и помогая исцелить себя. Их умение обращаться с Серебром продлевало срок их жизней. Если бы все ещё существовал Элдерлинг, обладающий столь великим мастерством в обращении с Серебром, возможно, он даже смог бы вылечить твоего ребёнка. Эти древние существа были порождениями магии. Вероятно, их время прошло и не наступит снова. И вероятно, время драконов тоже.

— Не говори так! — вскрикнула Сильве и подбежала к нему. Она была не единственной из хранителей, чьи глаза наполнились слезами. Неужели они зашли так далеко, чтобы все потерять?

Рейн прижал Мату и своего ребёнка ближе и пообещал ей: — Если есть ещё Серебро, я достану его для Фрона.

Тинталья оказалась слабее, чем думала. Из-за ударов нанесенных ею, от руля откололся кусок, но сам он не оторвался, как она хотела, от корабля. Она вытянула голову и вцепившись зубами в дерево, сжала челюсти и потянула за него, собираясь оторвать. Вместо этого, корабль сдвинулся из-за её движения и она потеряла равновесие. Она инстинктивно распахнула крылья чтобы устоять на месте и случилось невероятное.

Это был удачный бросок копья. Даже человек бросивший его, громко вскрикнул от удивления, когда оно попало в цель и вонзилось в неё. Тинталья закричала. В темноте бросок попал прямо в её слабое место, ударив в воспаленный бок, гноившийся из-за оставшегося в ране наконечника стрелы. Она почувствовала, как её огнем пронзила нестерпимая боль, а потом, мягкая зараженная плоть подалась и наконечник вышел наружу. Кровь и гной полились в холодную речную воду. Когда рана раскрылась и из неё вышла жидкость, боль сопровождала облегчение напряжения. Мир закружился вокруг Тинтальи, свет звезд ослепительно засверкал на поверхности воды. Она попыталась отойти от корабля.

Первый удар багра пришелся по голове. Неожиданно, у бортов обоих судов появились люди, осыпавшие её градом ударов весел и багров. Пущенные с близкого расстояния стрелы больно били по ней, хоть и не могли пронзить шкуру. В замешательстве, она загнала себя в ловушку между двух кораблей, вместо того, чтобы уйти от них. Кто-то бросил пустую бочку и та ударила её по затылку, и на мгновение оглушила, её голова начала погружаться под воду.

Она подняла голову навстречу диким воплям обеих команд. Они убивали её и она это понимала. Её переполняла ярость оттого, что ничтожные людишки оказались способны сотворить подобное с драконом. Не думая о том, что открывает им свое брюхо, она поднялась на задние лапы и ударила передними по обоим кораблям. В тот же миг она откинула голову в яростном вопле гнева и отчаяния.

— Они убивают меня! Люди из Калсиды бьют и режут меня. Я умираю! Драконий род, если кто-то из вас все ещё жив, отомстите за меня! Айсфир, если ты слышишь меня, знай, наши потомки погибли, так и не вылупившись! Отомсти за них!

Карсон говорил мрачно. Он чуть ли не извинялся, словно сказал Малте, что ребёнок должен умереть. — Я сказал, что колодец засыпан песком. Не пересох. Существуют способы углубить колодец и вскрыть его снова. Питьевые колодцы в Дождевых Чащобах часто забивались грязью. Я только понять не могу, почему он не заполнен водой, при том, что мы находимся так близко от реки. Завтра, когда для работы будет больше света, мы прицепим к этой штуке горшок и все приложим руку к тому, чтобы расчистить его. И тогда мы сможем лучше видеть, как глубоко лежит Серебро. Становится холодно и я думаю, что снова будет дождь до утра. Сейчас, давайте вернемся на ночь в укрытие. Завтра все будет выглядеть лучше.

Хранители закивали и кто-то из них вынимал факела из самодельных подставок. Хеннеси предложил руку Тилламон и она оперлась на её с готовностью. Скелли прощалась с Алумом наедине, за кучей бревен. Драконы разворачивались, чтобы начать свою неспешную прогулку по улицам, в сторону песчаного лежбища и ванн с горячей водой, в то время как хранители и члены команды собирали инструменты на месте работы. Спит шёл последним, опустив голову, роняя капли яда, шипевшие при соприкосновении с камнями мостовой.

— Им нужно серебро, чтобы жить? — Тихо спросил Татс, стоящий рядом с Тимарой.

— Чтобы жить долго. И ещё, я думаю, чтобы передавать потомству воспоминания. — Ответила Тимара. И неохотно добавила: — И нам оно тоже нужно. Мне кажется, древние Элдерлинги продлевали себе жизнь, восстанавливая свои стареющие тела.

Оба они слышали слова Меркора. Однако совместное обсуждение как будто делало их более правдоподобными. Они не обсуждали ни то, что он сказал о ребёнке Малты, ни то, что это может означать для других детей, которые родятся в Кельсингре. Глубоко в душе, Тимара понимала, что ребёнок обречён. Он нуждался в драконе, которого годами никто не видел и в субстанции, которая исчезла десятилетия назад. Она сочувствовала этой семье, но одёрнула своё сердце, что бы не переживать слишком сильно. Внутри себя, она была рада, что не стала рисковать забеременеть. У неё не было желания переживать то, что чувствует Малта.

Рапскаль неожиданно возник рядом с ними.

— Думаю завтра кто-то из нас должен будет отправиться на поиски колодцев поменьше, тех, о которых говорил Меркор, и выяснить до сих пор ли они пусты. Мне кажется, если колодцы пересыхают из-за одного землетрясения, то другое, возможно сможет их открыть.

— Отличный план, — сказал Татс, в его голосе она услышала тревогу о его зелёной драконице. Она попыталась решить, что же она думает об этой потенциальной угрозе, почувствовала отзвук мыслей Синтары и сказала:

— Я сначала дождусь того, что получится у нас с этим колодцем, прежде чем волноваться по настоящему. Возможно этот источник мелкий, но быстро восполняется. Сколько то серебра мы сможем начерпать из него, после того, как завал будет расчищен.

— Именно! — с надеждой воскликнул Рапскаль. — Моей Хебби потребуется… — его слова неожиданно замерли. Глаза его расширились, он сделал глубокий вдох и задержал дыхание.

— Рапскаль? — Решилась Тимара.

Он резко повернул голову и сфокусировал свой взгляд на ней.

— Подлое предательство! Дракон подвергся нападению людей! Мы должны лететь ей на помощь, сегодня, сейчас!

Его слова почти утонули в бешеном рёве, как если бы драконы услышали его зов. Спустя мгновение, понимание достигло её мозга. Где-то погибал дракон, погибал от рук людей. Королева драконов, Тинталья! Тинталья, которая сопровождала их вверх по реке, когда они были змеями, Тинталья пала жертвой людского вероломства! Она взывала отомстить за неё!

— Тинталья, Тинталья! — мучительный крик Малты пронзительно зазвучал сквозь драконий рёв. — Если ты и твоё потомство погибнете, то погибнет и моё! Синяя королева, повелительница небес, не умирай! Не позволяй им одолеть себя!

Она резко повернулась, что бы обратиться к остальным хранителям. Гордо возвышаясь в ночи, она вложила такую силу в свою просьбу, что почувствовали все вокруг. — Поднимайтесь, Элдерлинги! Отправляйтесь к ней на помощь, умоляю вас! Не только ради моего ребёнка, но ради всех наших драконов! Если вы позволите этому случиться с сапфирной Тинтальей, то кто из вас сможет быть в безопасности здесь?

Малта сверкала в жёлтом свете факелов и фонарей, и со странным трепетом Тимара осознала, что это и есть королева Элдерлингов. Без сомнений, такой её видела вся Джамелия, управляющую словами так же великолепно, как и её неотразимая драконица. Тимару наполнила уверенность, что если Тинталья услышит её слова, они вдохнут в неё надежду.

— Мы летим! — В ответ прокричал Рапскаль. Его голос стал хриплым и безумным. В его глазах полыхала ярость, а выражение лица было таким, что Тимара перестала его узнавать. Вышагивая мимо сбившихся в кучу хранителей и драконов, он казался выше. — Мою броню! Моё копьё! — Громко воскликнул он. — Где все мои слуги? Отправьте их за моим снаряжением, мы должны лететь сегодня же. Нам нельзя дожидаться рассвета, к тому времени она может погрузиться в вечную темноту. Поднимайтесь и хватайте оружие. Готовьте драконьи корзины! Несите боевую упряжь!

Тимара смотрела на него, открыв рот. Она чувствовала себя так, словно её затянуло в водоворот времени. Теллатор. Это Теллатор отдавал команды таким голосом, это Теллатор вышагивал таким образом. Повсюду вокруг неё драконы яростно ревели, подняв головы. Между ними сновали хранители, некоторые умоляли своих драконов остаться тут в безопасности, не лететь в темноте, другие держались подальше от гущи драконов, встряхивавших крыльями и щелкавших челюстями, чтобы наполнить ядовитые мешочки. Казалось, никто не заметил необычного поведения Рапскаля.

Широким шагом он направился к ней, на его лице застыла улыбка, хотя зубы его были стиснуты. Она замерла, когда он заключил её в объятия и прижал к сердцу. — Не бойся, моя дорогая. Сотни раз я отправлялся на битву и всегда возвращался к тебе, не так ли? Так будет и на этот раз! Верь в меня, Амаринда. Я благополучно вернусь к тебе, не посрамив своей чести, целый и невредимый. Мы обратим в бегство любого, кто посмеет ступить на нашу землю без приглашения!

— Рапскаль! Она выкрикнула его имя и освободилась из его объятий. Схватив его за плечи, она, что было сил, встряхнула его. — Ты Рапскаль, а я Тимара. И ты не воин!

Он странно посмотрел на неё, выпрямившись и став ещё выше. — Может и нет, Тимара, но кто-то должен бороться, и я единственный, у кого есть дракон, готовый нести всадника. Я должен идти. Эти жестокие убийцы напали на королеву драконов, стремясь разделать её на мясо, как корову! Этого нельзя терпеть.

Голос принадлежал Рапскалю, и серьезный взгляд тоже, но интонация его голоса, и слова, которые он использовал, могли бы принадлежать Теллатору. Она снова попыталась. — Рапскаль, ты не он. И я не Амаринда. Я Тимара.

Казалось, его глаза вновь сфокусировались на ней. — Конечно, ты — Тимара. И я знаю, кто я. Но я также обладаю воспоминаниями Теллатора. Их цена не так велика: почтить жизнь человека, который дал мне эти воспоминания. Продолжить его долг и работу. Он подался ближе и заглянул ей в глаза, как будто пытаясь в них что-то отыскать. — И тебе следует почтить память Амаринды, продолжив её дело. Кто-то должен, Тимара, и этот кто-то — ты.

Она ответила не его взгляд и покачала головой. Она смутно понимала, что Татс стоит рядом и внимательно наблюдает за ними, но не могла отвлекаться на него сейчас, независимо от того, что он мог подумать. Она крепко обняла Рапскаля и искренне заговорила с ним: — Раскаль, я не хочу, чтобы ты был Теллатором. И не хочу быть Амариндой. Я хочу, чтобы мы были сами собой, и что бы мы ни делали, я хочу, чтобы это были наши собственные решения, а не продолжение чужих жизней.

Он слегка вздохнул и перевед взгляд на Татса. — Присмотри за ней, мой друг. Если я не вернусь, не поминай лихом. — Он снова встретился глазами с Тимарой. — Когда-нибудь ты поймешь. И лучше раньше, чем поздно. Во имя моей чести и слова. Хеби! Хеби, ко мне!

Он пошел от неё прочь. Другая женщина из других времен воскликнула: — Твой меч! Твои доспехи! — Она чуть было не кинулась вслед за ним.

Но рядом оказался Татс, крепко державший её за руку. В творившемся вокруг хаосе драконов и хранителей он говорил ей прямо в ухо: — У него их нет и никогда не было. Тимара. Вернись ко мне. Ты не сможешь его остановить. Ты знаешь это.

— Я знаю. — Она подумала, говорил ли Татс о том, что Рапскаль кинулся в бой безоружным или о том, что он принял на себя чужую жизнь и обязанности. Она взглянула на мужчину, стоявшего рядом с ней. Горькие слезы выступили у неё на глазах. — Мы его теряем. Теряем нашего друга.

— Боюсь, ты права. — Он притянул её в свои объятия и прижал её голову к своей груди, чтобы защитить. В этот момент драконы вокруг них взревели, а потом стали подниматься в воздух. Поднятый крыльями драконов ветер ударил по ним, а их боевые крики оглушили Тимару. В следующий миг драконы уже были высоко над их головами.

Тимара подняла глаза посмотреть, как они уходят, но пасмурное небо поглотило их всех, и только дождь падал на её поднятое лицо.

^{День 6-й месяца Пашни. Год 7-й Вольного Союза Торговцев.}

^{От Кима, Хранителя птиц, Кассарик.}

^{Торговцу Финбоку из Торговцев Удачного, Удачный.}

Уважаемый Торговец Финбок,

Я получил от Вас письмо, которое надо сказать, изрядно меня удивило. Или Вы послали мне это письмо по ошибке, не подозревая, какой урон может подобное послание нанести моей репутации, или Вы негодяй и мерзавец, злонамеренно пытающийся опорочить меня. Возможно Вас ввел в заблуждение какой-то злодей, присвоивший моё имя и действовавший от моего лица. Я предпочитаю думать, что на самом деле Вы не являетесь злоумышленником, готовым рискнуть обеими нашими репутациями.

В полученном мною письме, не только утверждается, что я передавал Вам украденную из писем других Торговцев информацию, но и то, что Вы платили мне за неё огромные суммы денег. И там говорится, что если я не предоставлю правдивую информацию о вашем сыне, о котором, уверяю Вас, я никогда не слышал, Вы выдадите меня Мастерам Гильдии в Удачном!

Я был удивлен и шокирован получив подобное письмо. Я подумал, что на самом деле, его отправил Ваш враг, который хочет вовлечь Вас в финансовую и социальную катастрофу! Наверняка, стоит мне передать это Мастерам Гильдии, чтобы доказать свою невиновность, они передадут это в Удачный, в Совет Торговцев и предоставят им выяснять, участвовали ли Вы в краже секретов других Торговцев и получали ли прибыль, пользуясь ими.

Пожалуйста, незамедлительно ответьте на это письмо, чтобы мы могли прояснить всю эту ситуацию.

Глава 13

ПОСЛЕДНИЕ ШАНСЫ

— Мертвечина всплывает.

Калсидиец сказал это твердо, как будто приказывая кому-то или чему-то подчиниться. Усталые люди, собравшиеся на палубе, зашаркали ногами, но никто не ответил. Для всех было очевидно, что мертвые драконы могут и не всплывать. В шумной схватке вчерашней ночью они убили синего монстра и видели, как он ушел под воду. Многие закричали от ужаса, когда безжизненная громадина утонула. Другие советовали им подождать, пока она не всплывет.

Солнце миновало зенит. Туша так и не всплыла на поверхность. Никто не спал. Все члены команды следили за рекой, сначала в страхе, что дракон не умер и может снова броситься в атаку. Позже, когда наступила ночь, а драконица так и не появилась, они смотрели, опасаясь, что их долгожданная награда, на которой основывались все их мечты, теперь лежала на дне реки, навсегда потерянная для них.

Они проверили участок между двух кораблей стоящих на якоре самыми длинными шестами и обнаружили только воду и речное дно. Одному несчастному весельному рабу, привязали к лодыжке веревку и выбросили его за борт, приказав нырнуть так глубоко, как он только сможет и осмотреть все, что он сможет увидеть. Он не хотел этого делать, он протестующе кричал, пока его подневольные товарищи по несчастью поднимали его и бросали за борт. Он не умел плавать, он начал тонуть, всплыл на поверхность, стал барахтаться и молить о помощи. По мнению Геста, выкрикиваемые в его адрес команды, нырнуть и искать драконью тушу, не особо трогали раба.

Скорее его собственное неумение плавать снова погрузило его под воду. Во второй раз они вытащили его из воды за трос, привязанный к ноге. Он лежал на палубе словно мертвец, его кожа покраснела от соприкосновения с речной водой, он хватал ртом воздух, его глаза подернулись серой пленкой из-за кислоты. Они орали на него, допытываясь, что он увидел. — Ничего! Я не видел ничего! Я и сейчас ничего не вижу! — Страх человека перед слепотой превышал его страх перед хозяевами.

Калсидиец презрительно пнул его и объявил, что он бесполезен и выбросил бы его за борт, если бы другой не настоял на том, что слепой гребец все же лучше, чем пустая скамейка. Гест отметил, что никто из калсидийцев не вызвался нырнуть за борт.

Теперь, когда поднимавшееся солнце давало достаточно света, чтобы они могли видеть под деревьями, они обследовали близлежащие берега, проверяя не выбросило ли тушу на берег. Ничего. Потом Калсидиец заявил, что скорее всего, их добычу отнесло вниз по течению. Его изнуренная команда смотрела на него полными сомнений глазами. Дракон ушел и они это понимали.

Их предводитель не разделял их уныния. — Да ладно! — Уговаривал их лорд Дарген. — Вы что, сдадитесь сейчас и позволите нашей удаче ускользнуть? Течение отнесло нашу добычу назад. Мы поищем её там и помните, каждый удар весла приближает нас не только к дому но и к светлому будущему!

Гесту это казалось уловкой, так мать лжёт своему ребёнку, чтобы заставить его открыть рот и принять горькое лекарство. Но команда приняла все за чистую монету и готовилась к дневному путешествию. А что им оставалось делать? Странно, как жизнь раба показала ему, сколь немного свободы есть в жизни большинства людей. Его жизнь всегда определялась волей отца. Прошлой ночью, когда на фоне того, что ему приходилось стоять на палубе и держать фонарь для тех, кто занимался поисками, украденное тряпье и холодная кладовка стали казаться уютным прибежищем, он вновь задумался над фантазиями Седрика о том, что они убегут вдвоем в какую-нибудь далекую страну. Седрик заговорил об этом лишь однажды, почти в самом конце их совместного пребывания в Удачном. Тогда Гест посмеялся над этим и запретил ему снова заговаривать о своих идиотских мечтах.

Гест вспомнил ту ссору в деталях, стоя на затемненной палубе, держа светильник на весу, проводя часы своей жизни, исполняя роль подставки. Это Седрик был виноват, что он докатился до этого, решил он. Его любовник мечтал сколотить состояние и переехать подальше от Удачного, чтобы вместе купаться в роскоши там, где им не придется скрывать свои отношения от жены Геста или от жителей Удачного. Гест говорил ему не быть смешным и что у них и так все в порядке. Гест не хотел рисковать своей комфортной жизнью. Но хотел он этого или нет, Седрик рискнул за них обоих. И вместо богатства и жизни в каком-нибудь экзотическом месте, он выиграл рабство для Геста и странную ссылку, в которой находился сам.

Он слышал о чем мечтали калсидийские охотники на драконов. Седрик и понятия не имел, о величайшей ценности драконьих органов. Поначалу он думал, а что если Седрику удалось задуманное, он добыл кровь или чешую, продал их и уехал в одиночестве, наслаждаться мечтой, которую Гест высмеял. Нет. Он не мог. Ведь если бы он принес Герцогу к

Калсиды или любому из известных им торговцев, подобные трофеи, другие бы тоже узнали об этом. Возможно, они даже смогли бы вернуться домой, зная, что кто-то другой выполнил за них всю ужасную работу. А если бы Седрик сколотил состояние, он вернулся бы в Удачный и умолял бы Геста уехать с ним. В этом он не сомневался. Седрик всегда к нему возвращался.

Итак, что же произошло с Седриком и Элис? Его не особенно волновало, почему его дурно одетая маленькая женушка не вернулась к нему, но что же задержало Седрика? Его глубокое, незрелое, романтическое увлечение Гестом наверняка привело бы Седрика обратно домой, неважно, нашел он кровь или нет, если бы он мог вернуться. А капитан Лефтрин заявлял, что оба, и Элис и Седрик были живы. Во всяком случае, так он слышал, пока был в Трехоге и Кассарике.

— Что это такое? — Крик человека, полный удивления и возможно страха, заставил всех столпиться у бортов, вглядываясь в даль. Дракон вернулся? Но впередсмотрящий указывал не на реку а в небо.

— Попугаи, — кто-то воскликнул с отвращением. — Просто стая синих и зеленых попугаев.

— И золотых и серебряных и алых и голубых, — закричал другой человек.

— Великоваты он что-то для попугаев…

Это была не стая птиц вспорхнувших со своих тенистых насестов. Эти создания приближались на своих стремительных длинных крыльях, по манере движения больше похожие на летучих мышей, чем на птиц. Они летели организованно, как гуси, и даже взмахи их крыльев были синхронными, словно кто-то отбивал для них ритм. Гест смотрел вместе с остальными и чувствовал, как кровь отливает от лица. Его руки и ноги дрожали и он не мог выговорить то, что наконец выкрикнул кто-то, голосом, все ещё полным недоверия.

— Драконы! Стая драконов!

— Удача на нашей стороне! Готовьте луки! — Радостно закричал лорд Дарген. — атакуйте когда они будут пролетать над нами. Собьем одного или двух и вернемся домой с полными трюмами драконьих органов!

Впервые Гест осознал, что этот человек безумен. Сошел с ума от беспокойства за членов своей семьи, веры в то, что каким-то образом ему удастся раздобыть волшебные снадобья, которые вернут их ему невредимыми, когда он вернется домой. С ужасающей ясностью, Гест вдруг понял, что их уже нет в живых, что они умерли ужасной смертью, может уже месяцы назад, и скорее всего, погибая, они выкрикивали имя Калсидийца.

Это задание было всем, что осталось у этого человека. Это была всего лишь мечта. Даже если он переполнит корабли кусками окровавленного мяса и бочками с кровью, для него больше не было вечной жизни, которую можно было бы вернуть. Достичь своей безумной цели для него было так же страшно, как и провалиться. Но теперь это стало его жизнью и он был пойман в ловушку точно также, как сам поймал Геста во время своей безумной миссии. Какое бы проклятие он не навлек на себя, Гест разделит его. Безоружный, он стоял и смотрел, как они приближаются.

Создания из легенд, сверкавшие как драгоценные камни на фоне бесконечного серого неба, они больше походили на украшения с дамской музыкальной шкатулки, чем на летящих хищников. Вокруг него по палубам обоих кораблей бегали и кричали люди, они натягивали луки, требовали стрел у своих товарищей по команде, хватали метательные копья. Они и понятия не имеют, подумал Гест. Он видел однажды синего Удачнинского дракона Тинталью. Издалека, когда вернулся в Удачный после того, как она отогнала калсидийских воинов. Тогда она показалась ему красивой.

Но когда он вернулся в город, он увидел, к чему может привести ярость дракона. Она не планировала покрыть камни мостовых дырами от кислоты, она не собиралась усеять дно удачнинского порта затонувшими кораблями. Все эти повреждения были нанесены случайно. Он видел, какой ущерб может нанести всего один дракон, сражающийся на стороне города.

Он стоял на палубе и пытался сосчитать приближавшихся драконов. Он остановился на десяти. Десяти смертям не бывать, одной не миновать. Рабы прикованные к веслам молились. Ему захотелось присоединиться.

Драконы летели сквозь ночь не обращая внимания на холод и резкий дождь. Синтара ожидала, что к рассвету они будут в изнеможении, но они не были. Они летели когда солнце встало и когда оно поднялось на небосвод. Они летели так, словно разделяли одно сознание, превратившись в животных, которыми возможно, драконы когда-то были. Меркор вел их строй а Синтара гордилась тем, что занимает место справа от него. Иссиня-черный Кало летел слева от него, а затем Сестикан и Балипер. Откуда-то она знала, что эти трое уже давно были с золотым драконом, возможно плавали вместе с ним, когда были змеями. Они могли ссориться друг с другом, но теперь у них был общий враг, чтобы драться и победить его. Все различия между ними пропали. Даже их жажда Серебра была позабыта. Пятнадцать сильных драконов поднялись на призыв Тинтальи к мести.

Серебряный Спит тоже был здесь, тяжело летел в хвосте колонны. Медная Релпда летела уверенно, её прошлая неуклюжесть теперь осталась разве что в воспоминаниях. Смешная красная Хеби, летавшая куда ей вздумается, теперь была частью строя, летела бок о бок с ними. Пока они летели, её стройный алый наездник спел песню ярости и отмщения и ещё одну, воспевавшую красоту разъяренных драконов в полете и предрекавшую их славную победу. Смешно, как смешно и то, что и ей и остальным, она принесла столько удовольствия. Тимара не раз жаловалась, что драконы так легко используют чары, чтобы заставить хранителей служить себе. Хотя она ни разу даже не признала, что сила человеческой лести и восхвалений в песнях может влиять на драконов. Не одна Синтара летела сейчас, с сознанием полным славных образов из песни Рапскаля, об экзотической красоте драконов, с триумфом преодолевающих любые препятствия.

Они летели напрямую, не обращая внимания на извилистый рельеф реки. Рассвет наступил для них раньше, чем для кораблей на поверхности реки. Высокие деревья, окаймлявшие берега в этой части реки Дождевых Чащоб, скрывали первые лучи солнца. Драконы летели над верхушками деревьев, чувствуя как солнечное тепло придает гибкость их усталым крыльям и когда деревья расступились и перед ними раскинулось открытое пространство реки, они увидели в отдалении своих врагов.

— Месть, мои прекрасные, блюдо дня! Мы призовем к ним смерть, смерть такую величественную, что они будут умирать восхваляя вас!

— Уничтожьте их всех! Утопите их корабли! — Отразился от безжизненного серого неба яростный крик Кало.

Рапскаль расхохотался. — О нет, могучие мои! Нет необходимости разрушать столь полезные суда. Только убийцы должны умереть. Оставьте в живых достаточно, чтобы отвести нашу добычу домой! Возможно некоторым мы позволим жить в качестве слуг, они будут ухаживать за нашими стадами. За остальных мы сможем получить выкуп! Но сейчас, вселите ужас в их сердца!

Молодой Элдерлинг сверкал алым в утреннем свете, его одежды, синие с золотым были словно боевое знамя на ветру. Он запел гортанную песню на древнем языке и Синтара обнаружила, что помнит её по старым временам. Когда Рапскаль замолчал в конце куплета, чтобы набрать воздух, драконы затрубили как один. Её сердца наполнились яростью и ликованием от собственного могущества. Они приблизились к несчастным суденышкам и низко пролетели над ними.

Корабли закачались под порывами сильного ветра поднявшегося при их приближении. Те немногие, кто не забыл спустить свои стрелы, увидели как их жалкие снаряды раскачиваются и крутятся в поднятом драконами ветре. Листья и ветки с шелестом посыпались вниз, а на реке поднялись волны. Их сила бросила Геста на стену корабельной надстройки.

— Мы умрем здесь! — закричал он, так как вдруг, со всей отчетливостью понял это. Драконы развернутся и пролетят над ними ещё ниже. Но не ветра им стоит бояться, ведь кислота, которую они распылят над ними, заставит ветер казаться дружелюбным поглаживанием. Даже одна упавшая капля этого вещества может убить человека, проедая одежду, плоть и кости, пока не выйдет из задержавшего её трупа и не сгинет в земле. Если драконы выдохнут его облаком тумана, от них останутся лишь оплавленные ошметки и шипящие кости.

Гест закричал без слов, когда эта картина развернулась в его мозгу.

— Уходите с кораблей! Прячьтесь под деревьями! — выкрикнул кто-то приказ и толпа суматошно последовала приказу. Из-под закрытых люков доносились вопли ужаса, но ни у кого не было времени подумать о ком-то, кроме себя. Прочь с корабля! Это был единственный шанс выжить. Он поспешил к ограждению и прыгнул, вместе с потоком людей поступавших также. Ему повезло, что его корабль стоял ближе к берегу. Вода, едкая и холодная, сомкнулась над его головой. Он крепко зажмурил глаза перед тем как прыгнуть и вынырнув на поверхность барахтался вслепую, едва осмеливаясь открыть их, до того как почувствовал под своими сапогами склизкое дно. Потом, за мгновение до того, как выбрался на грязный, заросший тростником берег, он быстро заморгал, чувствуя как речная вода жжет его глаза и туманит взгляд.

Он одним из первых выбрался на сушу. За его спиной, на кораблях и в воде между ними царил хаос. Люди беспорядочно ныряли, некоторые в сторону противоположную от берега, чтобы там быть снесенными сильным течением. Другие попали в ловушку между кораблей, полу-ослепшие, оглушенные холодной водой и ужасом. Они выли и визжали когда драконы снова пролетели над ними. Ветер при их приближении раскачал корабли, а когда они пролетали мимо, а крики тонущих людей поглотил оглушительный рев драконов. Этот звук оглушил Геста, он шатался и закрывал уши.

Полное осознание величия и силы драконов вдруг переполнило его и он упал на колени, рыдая от мысли, что осмелился бросить вызов столь величественным существам. Все люди вокруг были заняты тем же: умоляли о прощении и обещали посвятить всю свою жизнь служению, если только их пощадят. Они стояли на коленях или лежали ничком в грязи. Сам Гест стоял протягивая руки к небу и вдруг понял, что выкрикивает похвалы их красоте. Вдалеке драконы начали разворачиваться. Он наверняка знал две вещи: теперь они возвращаются чтобы убивать, а потом он ещё более ясно понял, что все мысли и чувства последних нескольких минут не принадлежали ему. Это похоже на сон, сказал он себе. Сон, в котором я делаю и говорю вещи, которых никогда не сказал бы и не сделал наяву. Это не я, это не мои решения. А потом приблизились драконы и все разумные мысли исчезли.

Все кто могли покинуть корабли, сделали это. Синтара смутно чувствовала охваченных отчаянием, воющих людей. Некоторые из них прыгали не заботясь о том, как сильно навредят себе, сражаясь с цепями, приковывавшими их к скамейкам гребцов. Судя по всему, люди приковали других людей. Она не знала зачем и не находила это достаточно интересным, чтобы разбираться. Ей не понравилось, когда Меркор приказал им приземлиться на отмелях и затем повел на сушу, но она понимала его замысел. Теперь люди были отрезаны от своих кораблей. Она знала, что некоторые из них бездумно убежали в лес. Они умрут там, сегодня ночью или завтра. Люди не были способны выжить без укрытия и еды.

Остальные же пресмыкались в траве, прятались за деревьями или просто валялись на земле, больные от страха. Никто не был убит клыком, когтем или дыханием дракона. Те кто погиб, сами навлекли на себя погибель, их крошечный разум оказался неспособен устоять перед ужасными чарами драконьей ярости и могущества. Когда драконы вышли из реки, некоторые пленники завыли от ужаса. А потом Хеби испортила их величественное появление из воды, подскользнувшись на илистом берегу и взметнув фонтан грязи, окативший съежившихся людей. Синтара презрительно фыркнула.

Она заметила, что Рапскаль не слез с алой драконьей спины до тех пор, пока она не вышла на менее болотистый участок. Тогда он спрыгнул, его яркий элдерлингский плащ взметнулся на плечах. Те немногие, кто были способны проявить себя чем-то кроме ужаса, благоговейно ахнули при виде него. Неохотно она вынуждена была признать, что он выглядел гораздо более величественно, чем приземистые людишки в мрачной одежде. Высокий и изящный, он был подходящим компаньоном для дракона. Он осмотрелся с угрюмой усмешкой, а потом откинул плащ с одного плеча. Она почти гордилась им, когда он решительно вышел вперед и приказал людям: — Встать! Выйти вперед! Пришло время предстать перед судом тех кого вы оскорбили.

Они подчинились. Даже после того, как драконы снимают свои чары, люди подчиняются. Сокрушенные ужасом они уже были побеждены. Мокрые, дрожащие от холода они вышли вперед и сбились в кучку. Они были разными. Некоторые были в лохмотьях, тощие и покрытые шрамами. Другие были одеты как лучники: с кожаными браслетами на запястьях, в плотно облегающих рубашках. А ещё там были люди в нарядах знати. В старину драконы знали все эти породы людей и выяснили, что очищенные от своих тряпок, все они были мягкотелыми визжащими обезьянами.

Гест обнаружил что повинуется приказу подойти и предстать перед судом. Он обнаружил в своем сознании крошечный уголок, который мог назвать собой, так что даже когда он двинулся вперед, чтобы присоединиться к остальным в коленопреклоненном ряду, он осознавал, что благоговение и ужас который он испытывал, были не вполне рациональными. Он осмелился быстро окинуть взглядом лица своих товарищей по несчастью. Некоторые выглядели как овцы на бойне, но в глазах других он увидел борьбу. Он пережил мгновение испуга, когда понял, что некоторые гребцы-рабы лучше осознавали то что происходило в их собственном разуме, чем знатные люди, командовавшие ими. А потом у него не стало времени, чтобы думать о чем-то, так-как высокий алый воин шагнул к их ряду. Гест никогда раньше не видел таких ярких нарядов, какие носил он. Он двигался с выправкой бойца, но на нем не было ни доспехов ни оружия. А может они ему и не были нужны.

Он остановился на небольшом расстоянии от них. Красный дракон сопровождал его при этой проверке, но взгляд Геста приковал к себе огромный золотой дракон, возвышавшийся над ними обоими. Глаза существа были большими и влажными, черными на черном. Когда он пристально посмотрел в них, ему показалось, что они вращаются, излучая спокойствие. Самый большой дракон, иссиня-черная громадина нависал над всеми остальными. Казалось, что свет тонет в нем, и исчезает в его мерцающей ярости. Его серебряные глаза не выражали ничего. Кто-то заговорил, Гест не понял кто, красный человек или дракон. — Ты причинил вред дракону?

— Нет, — сказал он, ведь он не причинял. Он никогда не стрелял из лука и не нападал с копьем. Он обнаружил что встал и сделал шаг назад. Остальные поступали также: рабы, члены команды и даже один калсидийский лучник. Некоторые остались стоять на коленях и Геста посетило зловещее предчувствие неизбежного.

— Правосудие свершилось, — провозгласил алый человек. — Вы, те кто осмелился поднять руку на великолепие дракона проведете остаток жизни в услужении у них. Это милосердие Меркора мудрейшего. Деревня рабочих ждёт вас, там вы сможете принести пользу. Если вы не станете охотно и добросовестно служить, вас съедят. Так или иначе, ваша жизнь станет платой за то, что вы сделали. Вы, остальные, вы были частью этой гнусной экспедиции. Вы тоже не безвинны. Но ваши семьи могут выкупить вас, если того пожелают. Если нет, вы сможете найти полезное занятие среди нас. мы обсудим это позже, когда прибудем в Кельсингру. Сейчас, злодеи будут заключены для перевозки.

Он на мгновение сощурился, а потом указал на двоих рабов и одного члена команды. — Вы трое проследите за этим. Свяжите их. А потом сформируйте команды. Остальные поведут корабли в Кельсингру. Их мы считаем законной добычей, так-как вы без разрешения вторглись на нашу территорию и теряете все, что привезли с собой.

Он отвернулся от них и поднялся изумленный шепот. — Это все милосердие, которого вы заслуживаете. — Заключил он безжалостно и пошел к ожидавшей его красной драконице. Она склонила свою огромную голову и обнюхала его. Он погладил её морду и его собственное лицо поглупело от переполнившей его любви к зверю.

Гест пережил момент абсолютного недоверия. — Но… — Запротестовал он и замолчал, когда Калсидиец вскочил на ноги. Он затряс головой, словно человек оказавшийся в середине роя насекомых, а потом закричал: — Нет! Я никогда не буду рабом! Я лорд Дарген из Калсиды и я скорее умру, чем просуну голову в ярмо!

Его руки были такими быстрыми, как и запомнил Гест. Маленькие ножи появились из укрытия и полетели так, словно обладали собственной волей. Они попали в цель. Они словно градины отскочили от толстой шкуры огромного иссиня-черного дракона. Один на мгновение застрял в уголке серебристого глаза громадного создания. Дракон потряс головой и нож упал. Маслянистая капля драконьей крови показалась в ране и начала медленно скатываться вниз по его морде.

Калсидиец издал восторженный вопль. Он странно прозвучал в полной тишине, сопровождавшей его поступок. А затем, самый маленький серебряный дракон пронзительно и яростно взревел. Но иссиня-черный, сделав шаг вперед, не издал ни звука. Вокруг Калсидийца, его товарищи съежились или присели, когда дракон вытянул к нему голову. Открывая пасть он не зашипел и не зарычал. С той же легкостью, с которой человек может обломить помешавшую ветку на обочинедороги, дракон перекусил Калсидийца пополам. Одним глотком он разделался с его головой и торсом. Мгновение спустя он подхватил его бедра и ноги и поступил с ними также. Потом он развернулся и отошел. Одна из кистей лорда Даргена и часть его предплечья отвалились после первого укуса дракона. Она осталась лежать там, где упала, в грязи, ладонью вверх, словно в последней просьбе. Один из калсидийцев отвернулся и его с шумом вырвало.

Алый человек не казался удивленным или обеспокоенным. — Он получил то, чего пожелал. Он не склонил голову. — Он повернулся к своему дракону и легко вскочил ей на плечи, а потом устроился прямо перед её крыльями. Она широко раскинула крылья. Вокруг них, остальные драконы припадали к земле, а потом взмывали в воздух. Ветер, полный запахом драконов, волна за волной омывал Геста, пока не остались лишь красный дракон и её алый наездник. Воин жестко посмотрел на них.

— Не медлите. Если вам нужны провожатые, смотрите на небо. Там, над вами, всегда будет дракон, который будет следить, чтобы вы не останавливались, пока не прибудете в Кельсингру.

Затем, к удивлению Геста, красная драконица неуклюже разбежалась по грязной полосе речного берега и только потом взмыла в воздух. Она отчаянно и неловко махала крыльями пока воздушный поток не подхватил её. В другое время и в другом месте Гест посмеялся бы над её нелепым взлетом. Сейчас он испытал лишь огромное облегчение оттого, что драконы улетели.

Звон которого он не замечал до сих пор, пропал из его ушей. Он поморгал. День показался более мглистым, запахи болотистого берега не такими сильными. Вокруг него шевелились другие люди, смотрели друг на друга, трясли головами, терли глаза.

— Они вынудили нас обвинить себя! — В ярости закричал один из калсидийцев.

Стоявший рядом с Гестом раб внимательно посмотрел на него, а потом его лицо скривилось в презрительной усмешке. — Вот значит как можно заставить калсидийца сказать правду? Нужно чтобы над тобой стоял дракон?

Человек поднял кулаки и двинулся на раба, который стоял ожидая.

Кто-то закричал. Над ними низко пролетел серебряный дракон и раб остался один. Гест мельком увидел тело, свисавшее из пасти дракона, до того, как тот взлетел над деревьями и пропал из вида.

Свет померк. А потом ещё раз. Порыв ветра зашуршал высоким тростником вокруг неё. Тинталье удалось приоткрыть глаза. Она все ещё спала. Зеленая драконица смотрела на неё сверху. СЛИШКОМ ПОЗДНО.

БОЮСЬ, ТЫ ПРАВА.

Она не видела золотого дракона. Он приземлился позади неё. Только теперь, когда его голова попала в поле зрения, она узнала, что он здесь. Он обнюхал её, его черные глаза наполнились скорбью. ЗАРАЖЕНИЕ РАСПРОСТРАНИЛОСЬ СЛИШКОМ СИЛЬНО. ОНА НЕ ПОЛЕТИТ СНОВА. Он поднял голову. ПОЗОР НАМ, ЧТО ПОТЕРЯЛИ ЕЕ ТАКИМ ОБРАЗОМ. УБИТА ЛЮДЬМИ. НИ ОДИН ДРАКОН НЕ ДОЛЖЕН УМИРАТЬ ТАК.

Другие драконы собирались вокруг. Синяя королева, серебряный дракон, лавандовый дракон. Драконы. Настоящие драконы, способные летать и охотиться.

ДРАКОНЫ ОТОМСТИЛИ ЗА ТЕБЯ, ТИНТАЛЬЯ. Сказал ей золотой, так, словно мог слышать её следующую мысль. ЛЮДЕЙ СУДИЛИ И ОНИ БЫЛИ НАКАЗАНЫ. НИКОГДА БОЛЬШЕ, НИ ОДИН ИЗ НИХ, НЕ ПОДНИМЕТ РУКУ НА ДРАКОНА. Золотой дракон посмотрел в небо. ТЫ ДОЛГО ВОЗВРАЩАЛАСЬ К НАМ. ВОЗМОЖНО ТЫ ПОТЕРЯЛА ВЕРУ В НАС, КАК И МЫ ПЕРЕСТАЛИ ВЕРИТЬ В ТЕБЯ. НО МЫ НЕ ОСТАВИМ ТЕБЯ ЗДЕСЬ. ТВОЯ ПЛОТЬ НЕ СГНИЕТ И НЕ СТАНЕТ ПИЩЕЙ ДЛЯ МУРАВЬЕВ И КРЫС. КАЛО ЗАБЕРЕТ ТВОЮ ПАМЯТЬ, СИНЯЯ КОРОЛЕВА. И ВСЕ МЫ ПРОНЕСЕМ НАШИ ВОСПОМИНАНИЯ О ТЕБЕ, СКВОЗЬ ВРЕМЯ. ТВОЕ ИМЯ И ТВОИ ДЕЛА НЕ БУДУТ ЗАБЫТЫ ДРАКОНАМИ.

Алый Элдерлинг выступил вперед. Она не видела его и не знала, что Элдерлинги снова пришли в мир. Она подумала о тех троих, которых начала создавать и почувствовала укол сожаления. Незавершенные, обреченные на смерть без её длительного присутствия в их жизни. Алый Элдерлинг говорил: — …и памятник твоему величию будет воздвигнут в центре новой Кельсингры. Спасительница драконьего рода, первая королева нового поколения, оказавшая помощь Змеям, ты не будешь забыта, пока Элдерлинги и драконы существуют в этом мире.

Его хвалы согрели её, но лишь слегка. Он не был певцом, как Сельден. Она подумала о своем маленьком драконьем-певце, всего лишь ребёнке, в то время, когда она заявила на него свои права и поняла, что скучает по нему. Спой мне, Сельден. Сколько бы времени тебе не осталось после моей смерти, пой о своей драконице и своей любви к ней.

Где-то в отдалении, ей показалась она услышала его ответ, полный сочувствия звук далекой струны, созвучный аккордам её собственного сердца. Она закрыла глаза. Хорошо было знать, что драконы будут кружить над ней, наблюдая за её смертью, а так же знать, что ни один маленький зверек не подберется к ней, пока она лежит умирая, что её память не станет пищей для личинок и муравьев. Все что она узнала в этой жизни, все чему научилась сохранится, в каком-то смысле. Было бы лучше, если бы ей удалось отложить яйца, если бы она умирала зная, что в один жаркий день её потомки змеи выберутся из своей скорлупы и поползут по берегу, начав период жизни морских Змей. Так было бы лучше, но это во всяком случае была неплохая смерть для любого дракона.

Хранители проснулись в городе покинутом драконами. Ни один дракон не выходил из бань, сверкая в весенней заре. Ни один не спускался на площадь, поднимая ветер. В отсутствии драконов город стал казаться огромным, пустым и чересчур большим для людей.

Татс вздрогнул, когда Тимара постучала в дверь, чтобы разбудить его. Если бы она не пришла, он скорее всего проспал бы дольше. Но он поднялся и спустился вместе с ней, чтобы насладиться чашкой горячего ароматного чая и ломтиком корабельного бисквита с джемом. Странно насколько вкусными ему показались такие простые лакомства, стоило остаться без них на некоторое время. В середине завтрака Тимара поставила свою чашку и наклонила голову набок: — Есть новости от Фенте?

Татс закрыл глаза и мысленно потянулся к своей маленькой вздорной королеве. Но почти сразу снова открыл их. — Мне кажется, она все ещё летит. Интересно, как далеко они направляются. Чем бы она ни была занята, она полна решимости и не хочет, чтобы её отвлекали. — Он кивнул ей. — А Синтара говорила с тобой?

— Не напрямую. Она редко говорит со мной, когда её нет рядом. Но я почувствовала что-то вроде трепета волнения. Хотела бы я знать, что происходит.

— Я бы сказал, что боюсь узнать это, — признался Татс. — То, как они сорвались отсюда, было пугающе. Столько ярости.

— И Рапскаль был очень странным, — осторожно добавила Тимара.

Татс взглянул на неё. — Он все ещё мой друг, — сказал он. — Не думай, что не можешь говорить со мной о нем. Мне кажется, что он провел в камнях памяти больше времени, чем кто-либо из нас, и теперь это сказывается. Когда он вернется, надо будет сесть и поговорить с ним об этом.

— Боюсь, может быть слишком поздно. Он искренне верит, что Элдерлинги должны жить именно так, он с головой ушел в воспоминания тех, кто умерли задолго до нас.

— Может быть, — Татс допил остатки чая и неохотно посмотрел на несколько не развернувшихся листиков на дне чашки. — Но я не отступлюсь не попытавшись.

— Как и я, — призналась она, а потом улыбнулась ему. — Татс, — добавила она откровенно, — ты хороший человек. Мой отец когда-то сказал мне это о тебе. «Кремень», так он выразился. Теперь я понимаю, что он имел в виду.

Её слова взволновали его больше, чем любое признание в любви. Он почувствовал, что лицо горит несвойственным ему румянцем.

— Пойдем. Давай спустимся к колодцу и поглядим, что там можно сделать.

Он не слишком удивился, увидев, что Лефтрин и Карсон уже были у колодца и обсуждали как добраться до Серебра. Карсон был практичен. — Кажется, осталось не так много обломков, преграждающих путь. Отправь вниз кого-нибудь с топором, крюком и тросом. Если преграду не удастся поднять, то её можно просто разрубить, чтобы она упала вниз.

— Кого отправить? — спросил Лефтрин так, как будто считал, что не найдется глупца, готового спуститься туда. — Этот затор ниже, чем предыдущие. Там внизу холодно и темно, хоть глаз выколи.

— Я бы ни за что не полезла в эту черную дыру, — проворчала Тимара, содрогнувшись.

Татс был практически уверен, что именно по этой причине он вышел вперед и сказал: — Я могу это сделать.

Они спустили его вниз с топором, веревкой и корабельным фонарем. Лефтрин сам затянул на нем снаряжение, которое они приспособили для этого дела, и не сказал ни слова против, когда Хеннеси проверил все завязанные им узлы. — Лучше перебдеть, чем недобдеть, — пробормотал он, отчего у Татса похолодело в животе.

Спуск занял целую вечность. Самым сложным было позволить себе свободно повиснуть на конце веревки. Он прислушался к звукам тяжелой балки и прикрепленного к ней блока, когда они приняли на себя его вес, и начался его сопровождаемый скрипом спуск. Они опускали его медленно, фонарь в левой руке освещал практически гладкие черные стены; стыки между обработанными камнями, из которых состояли стены колодца, были практически незаметны. Его правая рука сжимала удерживавший его трос, он, казалось, не мог его отпустить, хотя и знал, что трос надежно прикреплен к его снаряжению.

Голоса его друзей стали похожи на отдаленный птичий гам. Круг света над головой стал меньше, а звук натягиваемого троса громче. Ремни впились в него. А он опускался все ниже и ниже.

Когда Татс достиг образовавших затор бревен, круг света над головой превратился в колодец полный звезд. Это сбивало его с толку. Он прокричал наверх, что достиг затора и перенес вес тела, встав на толстую доску. Татс почувствовал, что трос, поддерживавший его, обвис, а потом внезапно снова натянулся. Повиснув в невесомости над доской, он почувствовал себя марионеткой. — Дай слабину! — крикнул он и услышал, как спорят отдаленные голоса. Потом они уступили и Татс, стараясь удержать равновесие, встал ногами на затор. Он опустил вниз фонарь, чтобы поставить его на доску.

Его отправили вниз с дополнительной веревкой, привязанной к его снаряжению. Первоочередной задачей было отвязать её. Это оказалось на удивление не просто сделать, потому что руки Татса быстро замерзли. Он справился с веревкой, однако от него потребовалось немало мужества, чтобы встать на колени, наклониться вниз и обвязать веревкой бревно, на котором он стоял. Бревно было массивным, толщиной в обхвате не меньше его тела и чуть длиннее, чем ширина колодца. Он завязал веревку тем узлом, на котором настоял Хеннеси, а потом проверил его прочность, дернув изо всех сил. Узел выдержал.

Потом он отполз на коленях на верхний край бревна, достал топор, прикрепленный у бедра, и начал рубить. Возникшая вибрация сначала показалась ему интересным явлением, а потом превратилась в раздражающее гудение в коленях. Дерево было сухим и твердым и застряло крепко, как пробка в бутылке. Даже осознавая все риски связанные с тем, чтобы встать в рост и рубить бревно под ногами, он жалел, что при нем нет топора потяжелее с длинной рукоятью.

Он потратил большую часть утра, разбирая этот последний барьер в колодце. Он вынужден был остановиться, чтобы согреть свои руки под мышками и потереть онемевшие колени. Только его элдерлингская туника отгоняла холод. Кончики же его ушей и носа горели.

Наконец бревно под его ногами начало тихо потрескивать. Хоть он и знал, что страховка готова принять его вес, он закричал от страха, когда опора внезапно ушла у него из под ног. Короткий кусок деревяшки упал в темноту, длинный же, повис и раскачивался привязанный к тросу, певшему под его весом. Сам он болтался рядом, лишь ненамного выше. Он вцепился в тросы обеими руками и ему стало стыдно, когда он понял, что в панике бросил свой топор. Мгновением спустя, его уже тащили наверх так быстро, что он даже не успевал упираться ногами в стены, чтобы поймать равновесие.

Его перетащили через ограждение колодца с таким рвением, что содрали кожу с голеней. Большой Элдер подхватил его и обняв, чуть не переломал ребра, от облегчения, что он уцелел. А следующим, кто сжал его в объятиях, оказалась Тимара и он посчитал, что пережитый ужас стоил того, чтобы почувствовать что она так близко прижалась к нему и услышать её шепот: — О, Са, благословенна будь. Ох, Татс, когда ты закричал, я подумала, что мы потеряли тебя.

— Нет. Я просто испугался, вот и все. — Сказал он над её головой, все ещё держа её в объятиях. Она была такой теплой под его замерзшими руками. — Теперь, когда мы вытащили это последнее бревно, путь открыт и мы можем отправляться за серебром.

Хеннеси и Тилламон только что прибыли, чтобы сменить Большого Элдера. Татс с удивлением понял, что прошла полная рабочая смена, с тех пор как Хеннеси отправил его в шахту. Старший помощник легко опустился на колени и уставился в колодец. — Он даже глубже, чем я думал. Сначала нужно поднять эту старую балку, а потом убрать с дороги бадью. — Он поднялся с кривой усмешкой. — Пора на рыбалку, ребята

Лефтрин предпринял первые, бесплодные попытки «порыбачить». Это была утомительная, выкручивающая суставы ручная работа. Хеннеси пропустил трос через тот же блок, что держал Татса. На его конце был не только тяжелый крюк, но и ожерелье из огненных камней. Малта привезла его с собой и все же, она умоляла их использовать его, чтобы осветить себе путь к дну колодца. Подвешенные на несколько футов ниже крюка, мерцающий металл и сверкающие камни светились собственным светом, когда Лефтрин пытался направить спускающийся вниз трос. Их свет распространялся не далеко. Лефтрин лежал на животе, положив руку на трос и вглядывался вниз, в колодец, пытаясь направить крюк к тому, что как они полагали, было ручкой бадьи. Она находилась гораздо глубже чем спускался Татс. Слишком глубоко, решил Лефтрин, чтобы рисковать спуская туда кого-то.

Когда боль в спине стала нестерпимой, а его глаза начали затуманиваться и слезиться, он передал свою работу Нортелю и медленно встал. Его взгляд скользнул по кругу наблюдателей. Хранители и некоторые члены его команды смотрели с беспокойством. За ними, в отдалении, находились Король и Королева Элдерлингов, похоже их горе было слишком велико, чтобы переносить любую компанию.

Малта, держа ребёнка на руках сидела на ящике, который принес для неё Рейн. Её взгляд был прикован к разрушенной стене окружавшей колодец. Её элдерлингское одеяние сверкало на солнце и голову покрывал золотой шарф. Свет весеннего солнца играл на тонких чешуйках её прекрасного лица. — Достоинство — подумал он глядя на неё. Достоинство, не смотря ни на что. Рейн стоял рядом с ней, высокий и печальный, все трое, вместе, были похожи на монумент царственности.

Или горя, если присмотреться к их лицам. Ребёнок плакал, тем тонким, задыхающимся плачем, от которого Лефтрину хотелось закрыть уши или просто убежать. Казалось, ни один из родителей больше не слышит его. Малта не качала Фрона и не шептала ему успокоительных слов. Она ждала, как и её супруг. Они ждали без слов, в тишине, их отчаянная надежда была тонкой и острой словно острие ножа. В колодце будет Серебро и как-нибудь, один из драконов сможет сказать им, как использовать его чтобы вылечить малыша.

Ребёнок все плакал и плакал, этот звук лишил разум Лефтрина покоя. Скоро он прекратится. Он вымотается, подумал он. А потом пришла более мрачная мысль: или умрет. Ребёнок был настолько истощен, что он не хотел на него смотреть. Чешуйки опадали с его сероватой кожи, маленький чубчик светлых волос на его голове был жестким и сухим. Лефтрин знал, что если в колодце найдется Серебро, родители рискнут дотронуться до него им. У них не было другого выбора. Несколько долгих секунд он пытался представить, что они чувствуют, и не смог. Или, может, не осмелился.

— Лефтрин.

Она произнесла его имя задыхаясь и слабость в её голосе приковала к ней его взгляд. Элис показалась из-за поворота на узкой улице, приближаясь к ним так медленно, словно элдерлингский плащ был для неё непосильной ношей. — Что с ней не так? Прошептал Татс, а Харрикин тихо ответил. — Похоже что она пьяна. Или одурманена.

Лефтрин улучил момент для того, чтобы послать им предупреждающий взгляд, а затем поспешил за Элис.

— Она выглядит очень болезненно, — предположила Сильве.

Лефтрин бросился бежать, а Седрик и Сильве, чуть позади него. С более близкого расстояния Элис выглядела такой изможденной, какой Лефтрин никогда не видел её. Её лицо было уставшим и отяжелевшим, и его сердце замерло, когда он заключил её в объятия. Она ослабла в его руках.

— Я ничего не нашла. — Она произнесла эти слова громко и чисто, но голос её был безжизненным. Она склонилась к нему и посмотрела через его плечо на Малту. Её голос дрожал как у старой, очень старой женщины. — Дорогой, я пыталась, снова и снова. Повсюду. Я провела ночь слушая камни, прикасаясь везде, где я думала они могли сохранить это. У меня такое чувство, что с тех пор как я видела тебя в последний раз, я прожила сотню жизней. Я многое узнала, но о том как можно использовать чистое Серебро для лечения или о том, как можно дотронуться до него и не умереть я не нашла ничего.

Элис покачнулась в руках Лефтрина, и он сжал объятия, чтобы удержать её от падения.

— Элис, я думал, ты ушла, чтобы немного отдохнуть! Как ты можешь так рисковать собой? Мы не Элдерлинги, чтобы так безбоязненно касаться камней.

— Как могла я не делать этого? — спросила она его едва слышно, — как могла?.. — Она отрывисто рассмеялась. — Музыка, Лефтрин. Там была музыка, в одном месте, и танцы. Я хотела забыть, зачем я пришла и просто танцевать. Затем я подумала о тебе и пожелала, чтобы ты был со мной, — её голос затих.

Он поднял её лицо, чтобы заглянуть в глаза. — Элис? — Взмолился он. — Элис? — Её взгляд сместился, чтобы встретиться с его. Она все ещё была здесь. Жизнь понемногу возвращалась на её лицо. Седрик склонился к ней и Сильве рядом с ним. Он знал, что они хотят помочь, но он не мог отдать им Элис. Он вдруг увидел в них Элдерлингов, существ совершенно не похожих на него самого и на женщину, которую он сжимал в объятиях. Он хрипло сказал ей на ухо: — зачем ты сделала это? Это опасно. Ты же знаешь что это так! Неважно что говорит Рапскаль или делают остальные, мы знаем что камни памяти могут сделать с нами. Много жителей Дождевых Чащоб утонуло в воспоминаниях. Может Элдерлинги и могут использовать эти камни без последствий, но мы не можем. Я знаю, что ты хочешь знать все об этом городе, но прикосновения к камням ты должна оставить другим. Что заставило тебя совершить подобную глупость?

— Это было не для города. — Сказала она. Он почувствовал, что она собралась. Теперь она стояла на своих ногах, но решила не покидать кольцо его рук. — Лефтрин, это для ребёнка, маленького Фрона. И нерожденных детей Беллин. Для… — Она запнулась и сделала длинный вдох, потом выпалила: — Для твоего ребёнка, которого я надеюсь когда-нибудь выносить. Ты слышал, что Меркор сказал нам. Если мы будем жить рядом с драконами, мы тоже изменимся. Скелли изменится. Наши дети будут продолжать рождаться измененными и те из нас, у кого нет драконов, кто не является Элдерлингами будут умирать молодыми. Как мы. Если это можно изменить, мы должны узнать как, любовь моя. Не важно, чего нам это будет стоить.

Её слова оглушили и ошеломили его словно неожиданная волна. Он крепче прижал её к себе, его сознание бурлило от возможностей, которые никогда раньше не казались ему реальными. — Я расчищу колодец. — Пообещал он ей. Я уберу ведро с дороги и подниму его наверх. Пока это все, что я могу обещать, но это я сделаю.

— Это недостающий кусочек, — сказала она в его грудь. — В этом я уверена. Серебро — это то, что необходимо. Тобою будет восстановлена вся магия Элдерлингов.

Его посетила пугающая мысль. Он посмотрел вокруг, на хранителей, отмечая, как близко они подошли, чтобы услышать, что она скажет. Все эти юнцы и магия. Что они будут с ней делать? Мудро использовать её? Он покачал головой: глупая надежда.

Малта поднялась и Рейн сопровождал её, когда она приблизилась к ним. Её губы были искусаны и потрескались, волосы похожи на солому. Малыш на её руках пищал без остановки. — Спасибо тебе. — Сказала она. — За все то, что ты сделала, пытаясь помочь нам, спасибо. — Лефтрин не сомневался в её искренности, но усталость и неподдельное горе лишили её слова тепла. Лучше бы она позаботилась о чашке чая для Элис, вместо того, чтобы благодарить её за то что она рисковала своим здоровьем.

Лефтрин отступил, придерживая Элис за плечи. — Беллин! — Неожиданно рявкнул он. — Отведи её на корабль. Дай ей горячей еды и проследи, чтобы она легла спать в моей каюте. Я хочу чтобы она провела вне города по крайней мере одну ночь. — Когда Беллин приблизилась, Лефтрин посмотрел на колодец новыми глазами. — Я расчищу его. — Снова пообещал он.

Элис протестующе забормотала, но не сопротивлялась, когда женщина из команды взяла её за руку и повела прочь. Когда они уходили, Лефтрин услышал хриплый голос Беллин: — Ох Элис, если бы только это все получилось. Только бы все получилось.

«Рыбалка» заняла весь остаток дня. Трос был длинным, а призрачный свет драгоценных камней едва позволял рассмотреть хоть что-то. Седрик предпринял безуспешную попытку. Сотню, тысячу раз крюк соскальзывал с ручки бадьи не зацепляясь за неё. Хранители и члены команды все пытались. Ни у кого не получилось. Когда Сильве наконец подцепила её, она вскрикнула от восторга.

— Держи его натянутым! — Заорал на неё Карсон, но он улыбался говоря это. Все собрались вокруг неё затаив дыхание. Девушка Элдерлинг крепко держала веревку, сохраняя натяжение, пока Карсон медленно выбирал слабину троса по ту сторону от блока. — Держу его. — Сказал он ей и она очень медленно, опустила руку. Она попятилась от края колодца, выпрямилась и выгнула спину. Лектер не дожидаясь просьбы взялся за трос позади Карсона. — Медленно и спокойно. — Сказал ему Карсон и тот кивнул.

Все видели, с каким напряжением тянули оба мужчины. Веревка трещала и Лефтрин присоединил к их усилиям свои. — Застряло в засохшем иле. — Задыхаясь предположил Карсон и Лефтрин согласно крякнул. Трос затрещал ещё сильнее, а потом Сильве тихонько вскрикнула, когда трое мужчин резко покачнулись назад.

— Вы упустили его! — Закричала она. Но она ошибалась. Трос медленно раскачивался приняв на себя полный вес ведра.

— Сохраняйте натяжение, — посоветовал им Карсон. — Тяните медленно, мы не знаем, крепкая ли у ведра ручка. Постарайтесь, чтобы ведро не касалось стен: от этого оно может сорваться. Тогда нам придется начинать все сначала. — Седрик наблюдал как хранители перехватывали веревку, рука за рукой и древнее ведро медленно приближалось к поверхности.

Солнце близилось к закату, когда наконец-то показались огненные камни и нетерпеливые руки схватились за ручку ведра. — Нам просто чертовски повезло, что веревка выдержала. — Воскликнул Лефтрин, когда они вытащили бадью из колодца и поставили на землю. Хранители столпились вокруг. Как и предполагал Рапскаль, бадья, с любовью выполненная из темного дерева и окованная полосками металла, была достаточно велика, чтобы из неё мог пить дракон.

— Серебро, — ахнул Татс.

Седрик уставился на это, неспособный говорить. Карсон положил руку ему на плечо и стал смотреть вместе с остальными.

Было очевидно, что бадья долго пролежала под углом на дне колодца. На её дне был наклонный слой слежавшегося ила. Отдельно от него, собравшись в неровную лужицу в самом низу переливалось Серебро. Седрик уставился на него затаив дыхание. Да. Теперь он понимал то, что Меркор сказал об этом веществе, о том что оно есть в крови драконов. Ведь именно там он видел его прежде.

Нежданное воспоминание возникло в его сознании. Он, полный жадности и надежды, крадется в темноте, прокалывает шею дракона и собирает бегущую кровь. Тогда она не была Релпдой, его сверкающей медной королевой. Она была грязно-коричневым животным, умирающим на берегу реки и его единственной мыслью было то, что если он возьмет её кровь и продаст её, то сможет купить себе новую жизнь рядом с Гестом, в далекой земле. Он закупорил бутылку с её кровью и оставил Релпду её судьбе. Но теперь он вспомнил, как кровь дракона кружилась и волновалась в стеклянной бутылочке, алая на серебристо-красном, она всегда двигалась, когда бы он не посмотрел на неё.

Да. В крови драконов было серебро, ведь когда он смотрел на него сейчас, оно двигалось и перемещалось, словно живое существо в поисках выхода. Такая крохотная лужица пробудила во всех них такое благоговение! Оно собралось в идеальный круг, немного выступая на дне древнего ведра, как пузырек масла не поверхности воды. Так оно и замерло в неподвижности и все же, все возможные оттенки серебра бурлили и кружились в нем. — Оно прекрасно, — выдохнула Тимара. Она протянула руку и Татс поймал её за запястье.

Малта и Рейн стояли бок о бок. Их ребёнок неожиданно притих.

— Это смертельно, — напомнил им всем Татс. Молодой хранитель обвел взглядом лица, окружавшие ведро и то что в нем находилось. — Что мы будем с ним делать?

— Сейчас? Ничего. — Сурово заявил Лефтрин. Он встретил взгляд Малты. — Мы подняли его. Внизу есть ещё серебро, а этого едва хватит чтобы смочить язык дракона. Ту малость, что есть у нас здесь, мы сохраним до возвращения драконов, в надежде, что они смогут использовать её для спасения ребёнка. Кто-то против? — Он обвел взглядом собравшихся хранителей.

Сильве выглядела шокированной, когда говорила:

— Что ещё мы можем сделать? Все мы хотим, чтобы юный принц выжил!

Лефтрин скрыл свое удивление. Принц. Так они думают о болезненном ребёнке, значит они все рисковали ради него. Он откашлялся. — Тогда хорошо. Сегодня мы не станем больше рисковать, а отложим это и все отправимся отдохнуть.

Она могла чувствовать свет уходящего дня. Её последнего дня? Может быть. Боль жила в ней: огонь, не согревавший её. Какой-то мелкий падальщик, более храбрый, чем остальные, потянул её ногу. Тинталья дернулась, привычное действие теперь приносило боль и он удрал в кусты, выжидать. Не надолго, подумала она. Не надолго.

Она почувствовала, что он приземлился недалеко от неё. Удар от приземления взрослого дракона сотряс грязь на которой она лежала, а ветер поднятый его крыльями пронесся над ней. Она почуяла запахи его мускуса и крови его последней добычи, это пробудило её голод, но внезапно, даже это чувство потребовало слишком больших усилий. Тело освободило её от этой потребности. Ничего не оставалось делать, кроме как остановиться.

Она почувствовала, что он подходит ближе.

Ещё нет. Было сложно сфокусировать мысли на нем. С меня достаточно боли. Позволь мне умереть, прежде чем заберешь мои воспоминания.

Кало подошел ближе и она чувствовала, что он стоит над ней. Она собралась. Он прикончит её одним укусом в заднюю часть шеи, в самую узкую её часть, там где череп соединяется с позвоночником. Это будет больно, но быстро. Лучше, чем чувствовать муравьев, которые уже исследовали её раны.

Кровь из его пасти капала вниз, на её морду, сбоку, в уголок рта, туда, где её пасть приоткрылась. Она почувствовала её вкус краем языка. Она резко вдохнула. Сладкая пытка. Её глаза распахнулись.

Большой дракон стоял над ней. Свет коснулся его, заставив мерцать черным, а потом синим. Речная свинья безвольно свисала из его пасти. Кровь капавшая ей в рот была теплой. Он принес сюда свою добычу, чтобы сожрать пока ждёт её смерти. Её запах опьянял. Она подвигала языком во рту, в последний раз чувствуя вкус жизни.

Он бросил большую свинью прямо перед ней.

Съешь это.

Она не могла словами выразить свой недоверчивый отклик на это.

Съешь это. Если ты съешь, сможешь жить. Если ты будешь жить, я смогу найти пару, подходящую мне по размеру. Кало отвернулся от неё. Я буду охотиться для себя. Я вернусь.

Она почувствовала, как дрогнула влажная земля под ней, когда он взлетел. Глупый самец. Она уже была безнадежна для этого. В этом не было смысла. Она медленно открыла пасть и свежая кровь потекла по её языку. Она задрожала. Мертвая свинья была так близко, она испускала запах теплой крови. Она не могла поднять голову. Но она могла вытянуть её вдоль земли, на всю длину её шеи и достаточно широко распахнуть пасть, чтобы её челюсти сомкнулись на мерцавшей влажным блеском задней части туши. Она сжала челюсти, вонзая клыки и кровь хлынула в её рот. Она сглотнула и голод её пробудился, словно притихший огонь на ветру. Она потянулась, откусила и подняла голову, чтобы проглотить. Немного времени спустя она подняла голову. Во время первого захода она подтянула свинью ближе, так что теперь она могла откусывать куски и глотать их. Кровь и жизнь снова наполняли её.

Вместе с жизненной силой пришла боль. Когда свинья кончилась, она задрожала всем телом. Маленькие твари, под покровом темноты подобравшиеся поближе, стремительно разбежались по кустам. Она перекатилась на брюхо, и зарычав от боли поднялась на ноги. Она подошла к кромке реки и зашла в ледяную воду. Жуки и муравьи собравшиеся попировать на её ранах, были смыты холодным потоком воды. Она почувствовала жестокое прикосновение кислоты и понадеялась, что она прижжет и закроет самые маленькие раны.

Она неловко почистилась, слишком опухшая и одеревенелая, чтобы дотянуться до некоторых ран. А самая страшная из них, все ещё хранившая часть проклятой калсидийской стрелы, заставляла её крыло оттопыриваться под странным углом. Давление в ней уменьшилось, со времени второго попадания и похоже, жидкость все ещё выходила из неё. Она заставила себя подвигать крылом и почувствовала, как жидкость потекла по её боку. Она закричала в ночи, выплескивая свою злость на боль и ночные птицы вспорхнули с деревьев, а стая проходящих обезьян разразилась воплями на берегу реки. Приятно было узнать, что хоть кто-то все ещё дрожит от страха перед ней. Она выбралась из воды и нашла не слишком вытоптанное место среди высокого тростника и листьев папоротника, и улеглась спать. Не умирать. Спать.

Приятно было знать это. Его мысли коснулись её до того как она почувствовала ветер от крыльев, пронесшийся мимо неё. Он тяжело приземлился и студеная земля дрогнула под ним. Она ощутила на нем запах свежей крови; значит, он снова поохотился, для того чтобы накормить себя.

‹i›Завтра утром я снова добуду мясо для тебя.‹i› Он непринужденно вытянул свое тело рядом с её и на мгновение она испытала беспокойство. Драконы так себя не ведут. Ни один дракон не отдаст свою добычу другому дракону и ни один дракон не станет спать рядом с другим. Но его глаза были закрыты а его громоподобный храп был размеренным. То что он был так близко от неё, было очень странно. Странно, но это успокаивает, подумала она и закрыла глаза.

^{День 6-й месяца Пашни. Год 7-й Вольного Союза Торговцев.}

^{От Эрика Данварроу, бывшего Хранителя птиц в Удачном, ныне проживающего в Трехоге.}

^{Керигу Свитуотеру, Мастеру гильдии Хранителей Птиц, Удачный.}

Мастер Суитуотер, я отправляю это запечатанное послание с птицей, собственноручно выпущенной моей женой из клетки здесь, в Трехоге. Я пишу по поводу, очень важному для всех нас.

Думаю Вы помните, что когда-то я был Вашим подмастерьем, и что от Вас я получил свои представления о порядочности и чести. Теперь я женат на Детози Данварроу, давно известной как безупречный и достойный хранитель здесь, в Трехоге.

Сегодня, когда я подходил к голубятне Детози, чтобы отнести ей обед, я услышал, а потом и увидел птицу попавшую в беду, запутавшегося посланца, зацепившегося ногой. Я взобрался повыше на более тонкие ветки и смог освободить его. Вообразите моё удивление, когда я узнал птицу, которую сам вырастил в Удачном и которую впоследствии отправил в голубятни Кассарика, как самца без пары. Хоть на нем и не было метки, уверяю Вас, что узнал эту птицу. Под моей опекой его называли Двупалый и отличался от других, так как вылупился без одного пальца. Ещё больше я удивился, когда подтвердил то, что вспомнил со времени эпидемии красных вшей. Эта птица числилась как погибшая в голубятнях Кассарика.

Птица плохо питалась и была больна, послание пристегнутое к её ноге было запаковано не в футляр гильдии, а то, как небрежно оно было закреплено и стало причиной того, что она запуталась.

Я считаю, что птицу отправили из Кассарика в Трехог незаконно и лишь по счастливому стечению обстоятельств я перехватил её. Пожалуйста, не подозревайте меня в злом умысле, я поместил птицу в своем доме до тех пор, пока она полностью не восстановится. Она заслужила хотя бы это. Я сохранил контрабандное послание нераспечатанным. Умоляю Вас, скажите, кому я могу доверить его здесь, так как я опасаюсь того, что передам его тем самым злоумышленникам, которые и задумали весь этот обман.

Если Вам кажется, что я сделал что-то неправильно, умоляю, не вините в этом Детози, пусть вся ответственность ляжет на меня. Она здесь совершенно не при чем, только я.

Эрек Данварроу.

Глава 14

ЦЕНОЙ КРОВИ

Сельден внезапно проснулся от стука в дверь. Дрожа от беспокойства он скатился с дивана, а потом, к своему удивлению вскочил на ноги. Не было времени раздумывать, становится ли ему лучше, или просто страх победил слабость его тела. Он услышал как ключ поворачивается в замке.

— Леди Чассим, мы должны войти, это приказ Герцога. Он желает, чтобы к нему срочно привели человека-дракона! — Грубо кричал мужчина, когда дверь распахнулась.

Леди, в незастегнутом халате, наспех накинутым поверх ночной рубашки, рванулась из своей спальни с каменной вазой, которую двумя руками удерживала над головой. Сжатые губы говорили, что она сначала будет драться, а уже потом выяснять причину. Сельден предпочитал спать так, чтобы на диване рядом с ним лежала палка из растопки. Ему досталось оружие слабее, чем Чассим, но Сельден намертво вцепился в него, собираясь защищать её до смерти на этот раз.

Два гвардейца отступили при виде её ярости. — Леди, пожалуйста, мы сожалеем, что взволновали вас. Мы получили безоговорочный приказ. Мы должны доставить человека-дракона Герцогу. Его нужда велика и он не может больше ждать.

У Сельдена закружилась голова от этих слов, и деревянная палка вывалилась из его вялой руки. Здесь была смерть, ворвалась в дверь посреди ночи. — Я не готов, — сказал он, скорее самому себе, чем гвардейцам.

— Не готов! — Выкрикнула свое согласие Чассим. — Посмотрите на него. Он кашляет и сплевывает уйму желтой мокроты. Его лихорадит, а у его мочи цвет старого чая. Он тощий, словно старая лошадь, и трясется, когда пытается встать. Вы доставите Герцогу такое? Вы притащите ему существо, такое же больное, как он сам? Горе вам, когда вы окажетесь погибелью Герцога.

Более молодой из двух гвардейцев побледнел от её слов, но пожилой седеющий стражник лишь покачал головой. Он выглядел изможденным, как будто сон уже давно оставил его. — Леди, вы хорошо знаете, что мы мертвы, если вернемся без него. Неповиновение приказу герцога означает, что нас замучают до смерти вместе с нашими семьями. Отойдите в сторону, Леди Чассим. Не хочу обращаться с вами грубо, но я сейчас же заберу дракона-человека.

С вазой в руке она храбро шагнула между ним и его похитителями. Она напрягла ноги, и Сельден знал, что она будет драться. Прежде чем она поняла, что он задумал, он проковылял по неровному кругу в обход неё прямо в руки гвардейцев. — Идемте скорее, — сказал он им. Они схватили его за руки и, когда подгоняли его выйти за дверь, Сельден обратился к ней через плечо: — Ради нескольких дней отсрочки! Благослови тебя Са.

«Са, бог трахающий сам себя,» — презрительно усмехнулся младший охранник.

Тяжелая ваза с грохотом приземлилась на пол позади них. — Ты её не запер? — воскликнул в ужасе пожилой мужчина, но тут раздался звук хлопнувшей двери. — Беги обратно и запри, — с омерзением велел мальчишке стражник. Он продолжал сжимать локоть Сельдена и почти что тащил его, пока юнец не догнал их и не вцепился в другую руку Сельдена.

— Та и вправду так болен, как она сказала? Мы заразимся твоей болезнью?

Юный стражник задыхался, говоря это, ему приходилось бежать, чтобы не отстать от пожилого. Его хватка не была такой крепкой, как у старшего мужчины; он явно не хотел даже прикасаться к чешуйчатой руке Сельдена. В ответ Сельден разразился одним из своих приступов кашля. Снова и снова воздух выдавливало из его легких, и он боролся за каждый неглубокий вдох. Успокойся, сказал он себе. Успокойся. Он знал, что это единственный способ восстановить дыхание. Он закрыл глаза, обмяк и заставил их тащить его, отдавая все внимание попытке вернуть дыхание обратно в тело. — Зачем? Спросил он себя. Почему не умереть по дороге и не расстроить герцога?

Но он дышал, хоть и неглубоко, пока его долго тащили вниз по нескольким лестничным пролетам и потом через нескончаемый сумрачный коридор. Фонари тускло горели в нишах, и им встретилась вереница слуг с охапками окровавленных простыней и тазов, миновавшая их жутким шествием

— Как ему удается терять столько крови и все ещё жить? — спросил младший стражник.

— Заткнись! Услышит кто-нибудь, это же можно назвать изменой, — рявкнул другой.

Они шли в полной тишине. В конце коридора они передали Сельдена двум рабам в безупречно белых одеждах. Они торопливо провели его через величественные резные двери в вестибюль, где его молча перехватили двое слуг в бледно-зеленой одежде. Другие открыли внушительные двери, и он вошел в роскошную опочивальню Герцога.

Палата смерти, — подумал он, почуяв запах смерти, пропитавший комнату. Тяжелые занавеси на кровати были завязаны, повсюду горели светильники. Горели ещё и курильницы, и Сельден опустил лицо, стараясь не вдыхать дым, который задушил бы его. Корзина окровавленного тряпья у кровати воняла гнилью, на красных пятнах виднелись прожилки коричневого и черного. Целители, окружившие его ложе, выглядели испуганными, как и стоящие за ними стражники. У кровати, сцепив руки за спиной, стоял канцлер Эллик. Он был искусно и аккуратно одет, как будто приготовился к особому случаю. Надеялся объявить о смерти Герцога этим вечером?

Герцог лежал на спине, запрокинув голову, рот широко открыт. Он втягивал и выталкивал воздух со звуком, похожим на мычание. Сельден считал, что он без сознания, пока костлявая голова на жилистой шее не повернулась к нему. Лужицы красного обрамляли бледно-голубые глаза мужчины. — Увальни! — прохрипел он. Сухие губы вздрагивали, словно он хотел высказать тысячу проклятий. Затем они натянулись, и он произнес только: — Кровь!

Они потащили Сельдена вперед, один целитель доставал сверкающий нож, в то время как другие расставляли маленький столик, белую ткань и лакированную серебряную миску. Сельден упал на колени, но они уделяли ему не больше внимания, чем если бы он был курицей, которую подготавливают для котла. Его левую руку схватили и вытянули вперед, и когда запястье Сельдена оказалось над миской, целитель резанул его ловким отработанным взмахом ножа. Его кровь, водянистая и ярко-красная, свободно побежала. Сельден тупо смотрел, как его жизнь вытекает из тела в миску. Она падала сначала каплями, а потом и тонкой струйкой. Собравшиеся целители наблюдали, как в миске набирается лужица, а потом и лужа крови.

— Достаточно! — внезапно воскликнул один, и со знанием дела обернул и туго повязал белой тканью запястье Сельдена. Помощник метнулся вперед, чтобы схватить его руку и держать поднятой над головой. Сельден бессильно висел в их хватке. Он жаждал, чтобы его унесли отсюда, не видеть ничего этого, но они держали его здесь. Он потрясенно смотрел, как они наливают его кровь в хрустальный бокал. Не менее четырех целителей помогали Герцогу приподнять голову, пока двое держали бокал у его губ. Ещё один советовал ему: — Пейте медленно, мой господин.

Вдохни её и подавись, подумал Сельден. Но он не подавился. Герцог потягивал его кровь и потом, обретая силу, поднял голову и допил её. Сельден с ужасом смотрел, как краски возвращаются на лицо мужчины. Его серый язык слизывал последние алые капли из бокала. Он глубоко вдохнул. Потом попытался сесть. Он не смог справиться с этим, но в его голосе явно прибавилось силы, когда он приказывал: — Несите его сюда! Прямо ко мне!

Они потащили Сельдена к кровати. Один из слуг силком склонил его голову перед герцогом, пока другой срывал ткань с его запястья. Его лицо было крепко прижато к постели. Сельден боролся за вдох, но это никого не заботило. Кто-то намертво схватил его руку и повернул его запястье к Герцогу.

Он чувствовал, как потрескавшиеся губы касаются его запястья непристойной лаской. Язык Герцога был теплым и влажным, когда прощупывал его рану, оставляя след из холодной слизи на его руке. Сельден издал низкий стон омерзения, когда губы старика сомкнулись на его запястье и присосались к его крови.

Спустя короткое время он ощутил, что похожие на клешню руки Герцога сами вцепились в его руку. Сосание усиливалось, и боль растекалась от запястья до локтя и затем выше по руке. Когда она добралась до подмышки, он подумал, что потеряет сознание от боли. Мир кружился, и далекие крики изумления и восторга, которые доносились до его ушей, насмехались над его смертью.

Эллик с отвращением смотрел, как герцог присосался к руке уродца. «Трус. Болезнь сделала то, чего не смогла ни одна битва. Она сделала его трусом, и он пойдет на все, согласится на любое унижение, чтобы не подпустить смерть». Многолетний опыт оставлял его мысли скрытыми. Для любого наблюдателя канцлер взволнованно смотрел, как его обожаемый герцог пытается в очередной раз вырвать жизнь из пасти смерти.

Герцог дышал через нос, когда сосал кровь, дышал тяжело, в ритме соития. Канцлер смотрел в сторону от омерзительной картины, полагая, что в любую секунду Герцог испустит последний вздох. Но проходили неторопливые минуты, дыхание становилось сильнее, и он оглянулся на мужчину. Ужас расцвел в нем. Герцог был по-прежнему тощим, но на его щеках появился слабый румянец. Его глаза были наполовину открыты, словно в наслаждении, и они были ярче, чем Эллик видел за многие месяцы.

— Мой господин. Мой господин, не рассердитесь, что я заговорил, но если вы хотите сохранить жизнь этому существу, чтобы и позднее вы могли лечиться его кровью, то сейчас вы должны остановиться…

Робко заговорил целитель, который держал запястье человека-дракона. Его большой палец лежал на пульсе существа.Герцог не обращал внимания. Целитель метнул испуганный взгляд на пожилого мужчину, который держал дракона-человека за локоть. Теперь Эллик заметил, что и он тоже контролировал пульс существа, положив палец на сгиб его локтя. Он встретил взгляд молодого человека, слегка покачал головой и вжал её в плечи. Три вздоха Герцог сосал с большими усилиями, а потом резко поднял голову. Его голос был более сильным и густым, как его напиток, когда он требовательно спросил — Он мертв? Кровь остановилась!

— Нет, мой Герцог, он не мертв, но на волоске от этого. — Лекарь говорил тихим, полным почтения, голосом. — Вы хотите допить его сейчас или отправить обратно, чтобы снова откормить для следующего сеанса лечения?

Жадность и осторожность боролись на лице Герцога. Внезапно он оттолкнул тонкое запястье от своего рта. — Унесите его прочь. Прикажите моей дочери подкормить мою чудесную голубую корову, чтобы она снова растолстела. Что бы Леди Чассим ни пожелала для него, она это получит! Следите, что она делает все возможное, чтобы он снова смог сочиться кровью. Передайте ей это как моё самое горячее пожелание для неё, если она хочет сохранить благосклонность своего Герцога.

— Мой господин, — хором ответили целители. Эллик разглядел их опасения в том, как торопливо они перевязали запястье существа. Пока его не забинтовали, канцлер разглядел глубокие фиолетовые синяки вокруг раны. Зубы Герцога оставили глубокие вмятины в его плоти.

— Теперь я буду есть, — объявил Герцог.

Когда он откинулся на подушки с глубоким удовлетворенным вздохом, комната вокруг наполнилась энергичной суматошной деятельностью. Появилась корзина с чистой одеждой, а грязная исчезла. Принесли свежее постельное белье и слуги проворно складывали испачканное, пока новое расстилали под Герцогом так, чтобы он ни на секунду не почувствовал холод. Несколько музыкантов, с инструментами наперевес, вошли в покои и выстроились у стены, готовые играть, если он им прикажет. В комнату внесли узкий стол, сопровождаемый вереницей слуг, груженых подносами со всевозможной едой и напитками. Капли воды собирались на запотевших графинах с охлажденным вином, в то время как от горшков с горячими, сдобренными специями напитками исходил ароматный пар. Прикрытые блюда стояли бок о бок с дымящимися супницами. Этот стол мог посоревноваться с банкетным и снова Эллик спросил себя, куда подевался суровый воин, за которым он когда-то следовал.

Канцлер откашлялся, и Герцог повернулся к нему. Он ждал, наблюдая, как Герцог отмеряет и взвешивает слова, которые скажет ему, понимая, что находится на волосок от того, чтобы потерять все, чего добился. — Твой подарок порадовал меня, — наконец сказал старик.

Эллик ждал десять ударов сердца. Герцог не сказал ничего больше, и по этой тишине Канцлер прочел, что он не станет держать данное обещание. Когда человек надеется жить, он не готовит кого-то сильнее себя, чтобы тот занял его место. Для него сейчас гораздо важнее баловать свою дочь так, чтобы она могла удержать его кровяную корову в живых. — Леди Чассим, — позвал он её. Он не помнил, чтобы Герцог когда-нибудь одаривал её сразу и титулом и именем, когда обращался к ней раньше. Её положение изменилось в голове Герцога. Он не предложит снова свою дочь Эллику. Но канцлер ответил только — Тогда я очень доволен, мой господин! — Он опустил глаза, чтобы никто не мог увидеть, что его разум бурлит новыми планами о том, как забрать заслуженную награду.

Впервые за месяцы Герцог приказал слугам открыть тяжелые драпировки, которые не пропускали свет в его покои. Со своей кровати он наблюдал, как бледно-серый свет зари пробирается по коврам, и затем по постельному белью на его кровать. Он подставил обнаженную руку под этот свет, свет, который как он думал, никогда больше не коснется его и улыбнулся, когда он наполнился золотом рассвета. Он жив этим утром. До сих пор. И раз он решил, что будет жить, то будет и выдавать приказы. Главный из его целителей пораженно смотрел.

— Мой господин, любимец богов, возлюбленный народа, я боюсь, что вы прикладываете слишком много усилий и слишком скоро. Ваше излечение произошло стремительно, но столь быстрое улучшение, если за ним следует слишком много активности, может привести к возврату болезни и…

— Молчи, или умри, — коротко ответил Герцог. Он понимал, что правильнее было бы не перенапрягаться сразу после того, как он начал выздоравливать. Но он не мог поручить это дело никому другому. — Отнесите меня к её комнатам, усадите в шезлонг и выйдите. Стойте в готовности за дверью, пока я не позову. В противном случае не мешайте нам.

Прошлой ночью, после крови человека-дракона, он впервые за несколько месяцев с удовольствием ел и пил вино. Когда проснулся, он мог сидеть в постели и вновь контролировать свой кишечник. Сегодня он не пачкал постель и не сплевывал кровь. Он знал, что рано потребовал доставить себя к дочери, но хорошо взвесил опасность. Под легким одеялом в каждой руке он сжимал нож. Если она сочтет нужным показать свою порочную сторону, он убьет эту сволочь, не считаясь с последствиями. Но если, при всем этом, она будет разумна, это может принести большую пользу для них обоих. Он собирался показать ей это.

Он послал вперед, чтобы сообщить ей о визите. Не хотел, чтобы в него швырнули вазу. Что-то, почти похожее на улыбку, порхало на уголках его иссохших губ. Она получила свой дух от отца. Он мельком подумал приказать, чтобы все тяжелые предметы удалили из её комнат. Нет. Не так стоит начинать с ней. Она не должна ни думать, что он испугался её, ни знать точно, как много у неё власти. Это будут непростые переговоры, которые сможет провести только он сам.

Как он и приказал, Герцога принесли к покоям Чассим. Замки были незаперты. — Стучи! — приказал он стражнику, который начал открывать дверь. Пораженный мужчина помедлил, словно сомневаясь в приказе. Затем торопливо постучал по массивным панелям деревянных дверей и прокричал: — Леди Чассим, Герцог почтил Вас своим визитом!

Тишина длилась почти достаточно, чтобы стать дерзостью. Всего лишь краткое неподчинение ему, и она отзывается: — Тогда войдите и почтите меня.

Его стражи выглядели неуверенными. Она насмехалась над Герцогом? Должны ли они убить её? Он нашел это почти забавным и кивком велел им подчиниться.

Они отнесли его в солнечную комнату с толстыми коврами на полу. В углу стояла клетка с певчими птицами, на столе — серебряная миска со свежими фруктами из его теплицы. Очевидно, придворные уже начали посылать ей знаки внимания. Как быстро распространяется молва в его дворе! Он прищурил глаза и решил положить этому конец. В эту комнату не должно попадать ничего, кроме того, что отправит он. К нему она должна приходить за любой незначительной услугой, которая ей понадобится. Она должна зависеть от него во всем, даже в стакане воды или крошке хлеба. Ибо он знал, что теперь его жизнь зависит от неё.

— Приятная комната, — отметил он, когда его кресло опустили перед очагом. Он отпустил стражников и носильщиков легким движением головы. Он не снизошел до того, чтобы посмотреть как они уходят. Он не отведет от неё взгляда. С ведьм лучше не спускать глаз. Она странно укуталась, укрыв тканью все свое тело, с ног до головы. Все что он мог видеть, было её лицо и в то же время он разглядывал комнату. Он услышал, как они уходя закрыли дверь и посмотрел в глаза своей дочери.

На диване в углу лежал его человек-дракон. Он был неподвижен, но прикрывавшая его простыня поднималась и опадала. Рядом с диваном стоял поднос на котором лежали объедки и стакан с винными потеками. Значит она его покормила и он поел. Хорошо. — Много солнечного света, — добавил он, не дождавшись её ответа.

— Его было бы больше, если бы не решетки на окнах.

— Это правда. Ты хочешь, чтобы я приказал убрать решетки? Или чтобы приказал переместить тебя в большие покои, где нет решеток на окнах?

Это вывело её из равновесия. Тень неуверенности в её глазах согрела его больше, чем огонь.

Она неуверенно вздохнула, а затем храбро возразила:

— Я бы хотела вернуть свои собственные покои, среди твоих женщин, возможность гулять и пользоваться ваннами, как когда-то.

— Невозможно, я боюсь едва ли мой человек-дракон может быть размещен среди моих женщин. Я не доверяю им, как доверяю только моей дочери.

Неуверенность теперь превратилась в страх и она уже не могла скрывать его. В её глазах плескалась настороженность. — Чего вы хотите? — Спросила она прямо. — Зачем вы пришли ко мне, после того, как столько лет избегали меня.

Он внимательно посмотрел на неё и она выдержала его взгляд. Она больше похожа на меня, чем на свою мать, подумал он. Я должен был заметить это много лет назад. В ней больше от меня, чем в любом из сыновей, которые подвели меня. Я пытался решить проблему, а решение все это время было прямо передо мной. Его посетило вдохновение. Он понизил голос. — Я знаю, что ты сделала. И знаю о твоих амбициях.

Тень страха промелькнула на её лице, но она не заговорила.

— Ты пыталась поднять против меня мятеж. Восстание. Твои попытки были достаточно умелыми, для женщины. Но ты не там искала союзников. Если хочешь построить трон, надо строить из камней, а не из цветов. Я камень.

— Я не понимаю.

Он и не хотел чтобы она поняла. Ему нужно было втянуть её в беседу, чтобы она думала, что торгуется за то, что он ей предлагает. — Ты должна была прийти ко мне, со своим стремлением к власти. Разве я не отец тебе? В тебе столько же моей крови как и в любом из сыновей, которых я породил. Ты что, думала что я посчитаю твою тягу к власти предосудительной, вместо того, чтобы посчитать её доказательством того, что ты достойна называться моей дочерью? Быть моей наследницей? — Он понизил голос на последних словах и с удовольствием заметил, что она наклонилась вперед, чтобы расслышать их.

Она слегка покачнулась; предложение ошеломило её. Но она быстро пришла в себя.

— Мать твоих наследников, предположительно. Эллик сказал мне об условиях вашего соглашения, когда… посетил меня здесь. Я буду коровой, которая подарит теленка вам обоим.

Это объясняло исчезающий след от синяка на её лице. Эллик поторопился поймать его на слове. Герцог понадеялся, что она не понесла. Он не хотел чтобы материнство смягчило её, по крайней мере, не до того, как его собственное здоровье полностью восстановится. И ещё, в этом он был убежден, это стало причиной того, что она сохранила жизнь его человеку-дракону и заботилась о его здоровье.

— Я не позволю ему больше «посещать» тебя, если ты того хочешь. Тебя переселят в лучшие, более просторные покои, где у твоего подопечного будет своя комната, а на окнах не будет решеток. — Он подумал о покоях в башне, неподалеку от его собственных. Окна располагались так высоко в отвесной стене, что решетки не были нужны. Она внимательно смотрела на него. И очертя голову, он высказал предложение: — И ты, а не ребёнок Эллика, будешь объявлена моей наследницей. С правом выбрать своего консорта, когда придет время. — Он замолчал. Какая ещё женская глупость может понравиться ей?

— Почему ты пришел ко мне и предлагаешь все это? — Она даже не пыталась делать вид что не поражена. И насторожена.

— Потому, что ты доказала, что достойна этого. — Сказал он ей величаво. — Я не думаю что ты и вправду хотела свергнуть меня. — Солгал он. — Даже ты должна понимать, что не сможешь захватить власть в стране, охваченной гражданской войной. Каждый мой полководец восстал бы, пытаясь захватить трон, и тебя тоже, чтобы узаконить свои притязания самым простым способом. Неважно, скольких женщин ты смогла бы привлечь на свою сторону, их бы быстро подавили их собственные мужья, отцы и сыновья. Нет. Твой трон не должен опираться на цветы, моя дорогая. Ты должна возвести его на камнях силы твоего отца.

Он поднял руку и указал туда, где лежал человек-дракон. — Я дал тебе задание, собираясь проверить твою верность. Подчинишься ты моей воле или преднамеренно убьешь ценное существо, порученное твоим заботам? Ты знала, что я желаю, чтобы он восстановил здоровье. И, моя Чассим, ты выдержала это испытание. Прошлой ночью, когда его привели ко мне, я увидел, что его состояние сильно улучшилось. И благодаря этому, я понял, что твои желания совпадают с моими.

— Он был без чувств, когда его вернули ко мне, его запястье было истерзано, словно на него напало животное.

Она произнесла эти обвинения тихим голосом. Его мышцы напряглись и ему захотелось убить её. Да как она смеет? Вместо этого он любезно улыбнулся. — Ещё одно небольшое испытание. И снова, ты справилась. Я вижу, что ты позаботилась о нем и заставила поесть и выпить. Я не сомневаюсь, что скоро, ты приведешь его в состояние, ещё лучшее, чем то, в котором он пребывал прошлой ночью. Ты хорошо справилась, дочь. И поэтому я пришел повидаться с тобой и предложить заслуженную награду. Продолжай в том же духе. Сегодня же, тебя и твоего подопечного переведут в лучшие покои. Если тебе нужна еда, напитки, музыка или книги или цветы, дай знать слугам, которых я тебе предоставлю. Все будет исполнено.

— Свобода приходить и уходить как только пожелаю?

Он уже устал от неё, но снова улыбнулся. — Со временем, возможно. Сейчас, я думаю, ты будешь слишком занята заботами о нашем особенном госте. Займи свое время и свой разум заботами о нем. Как видишь, моё здоровье идет на поправку. Скоро я начну обучать тебя способам управления. До того, как я смогу объявить тебя своей наследницей, я должен показать, что ты хорошо готова к этой роли. Много времени прошло с тех пор, как Калсидой правила женщина. Тебе нужно расчистить дорогу, моя дорогая.

Он сделал вдох. Устал. Пора вернуться в кровать и поспать. Устал — да, но не болен от усталости. Просто устал, как устал бы любой человек, после заключения сделки с ведьмой. Она открыла рот, чтобы заговорить. Он предостерегающе поднял палец: — Позже, — сказал он. После того, как ты хорошенько все обдумаешь и снова докажешь, что можешь использовать свои навыки во имя любви ко мне. — Он кивнул в сторону лежащего навзничь человека-дракона. Потом он возвысил голос. — Охрана! Я желаю вернуться в свои комнаты.

Они поспешно вошли. Они что, беспокоились о его безопасности? Хорошо. Своей дочери он сказал: — Видишь. Они ценят твои таланты так же, как и я. — Когда они подняли его кресло он откинулся на свои подушки. Пусть подумает, что он имел ввиду.

— Ты проснулся,

Он открыл глаза. Комната казалась слишком светлой и он снова зажмурился. Он почувствовал на себе её руки. Они были легкими и прохладными, когда она ощупала его лоб, а потом скользнула пальцами к его горлу, чтобы проверить пульс.

Не засыпай снова. До тех пор, пока не поешь и не попьешь.

— Чтобы снова стать сильным. — Он не был способен ни на что, кроме хриплого шепота. — Настолько, чтобы твой отец снова смог пустить мне кровь.

Она не отрицала.

— Я знаю, что ты не спал и слушал. И да, пока что, это — то, что мы должны делать. Купить нам время.

— Я должен жить, ожидая, когда он снова использует меня? Вот почему я должен поправляться?

У него не было сил вложить все возмущение, которое он чувствовал, в свой голос.

— Это не слишком отличается от того, что приходилось делать мне и не раз. — Прошипела она в ответ. — Ты думаешь, что сидеть взаперти и отъедаться словно бычок на убой так уж отличается от того, чтобы сидеть взаперти, до случки, ради потомства, которое ты можешь принести? Да. Тебе будет нелегко. Это было нелегко для меня. Но мы оба все ещё живы. И эту цену нам придется заплатить, чтобы мы оба оставались живы достаточно долго и смогли придумать другой план.

— Какой план? — Он ненавидел, что увидел смысл в её словах. Он хотел чтобы она ошибалась, хотел чтобы для него было будущее, в котором не было бы отвратительных, увядших стариковских губ, присосавшихся к его запястью.

— Если бы я знала, нам бы не пришлось его придумывать. Давай. Позволь мне помочь тебе немного приподняться. Я хочу чтобы ты выпил немного вина и что-нибудь съел. Похоже теперь ты сможешь получить любые напитки и еду, какие только пожелаешь. Есть какие-то предпочтения? Что-то, что вызывает аппетит?

— Мясо. Свежее мясо. — потребовал он. Он произнес эти слова не задумываясь, а потом замолчал. Он поднял глаза, чтобы встретить её пристальный недоуменный взгляд.

— Так сказал бы дракон. — сказал он, сделав вид, что это шутка. Но сам он задумался.

^{День 12-й месяца Пашни. Год 7-й Вольного Союза Торговцев.}

^{От Селии Финбок, из Торговцев Удачного.}

^{Гесту Финбок, из Торговцев Удачного.}

^{Для отправки в Зал Торговцев Кассарика.}

Мой дражайший сын, как можешь ты держать нас в таком напряжении? Столько странных новостей я получаю от своих друзей в Дождевых Чащобах и до сих пор не слова от тебя! Мой дорогой, это унизительно, что мне приходится выслушивать россказни о появившемся драконе и о загадочном и неожиданном отправлении вверх по реке, того самого непроницаемого корабля, на котором ты прибыл! Мне сказали, что он отчалил, без всяких объявлений и что несколько влиятельных Торговцев, судя по всему, отбыли на нем! Если ты хоть что-то знаешь об этих сплетнях, заклинаю тебя, пришли мне с птицей подробности, как только представится такая возможность! Все мои друзья сами не свои от любопытства. Кто-то говорит, что корабль ушел так внезапно, следуя за небывалой торговой возможностью, а другие утверждают, что это связано с другим кораблем, который преследовал Смоляной Вверх по реке.

Мои знакомые судачат, что ты бросился в безумную авантюру, чтобы найти свою пропавшую Элис. Они представляют всевозможные романтические спасения и воссоединения, но я снова повторяю тебе, я всегда считала её неподходящей парой для тебя. Я надеюсь, что из-за неё ты не станешь подвергать себя опасности или слишком беспокоиться.

Надеюсь, что ты скоро свяжешься со мной, наняв самую быструю птицу из всех!

Твоя любящая мать.

Глава 15

ЗАЛОЖНИКИ

— Мы теряем время, кэп, — сказала Скелли, стоя прямо перед капитаном Лефтрином. — Внизу слишком темно, глубина колодца слишком велика, а Серебро слишком обмелело. Мы не начерпаем Серебра, опуская туда это ведро. Оно каждый раз оказывается на дне не в том положении. Можно подвесить к нему груз, чтобы оно наклонилось набок, но тогда и все Серебро, которое нам удастся набрать, разольется, пока мы будем тащить ведро наверх.

Она прервалась, чтобы сделать вдох. Несколько хранителей, собравшихся вокруг отверстия колодца, молчали. Три дня, проведенные в бесплодных попытках добыть Серебро, лишили их силы духа. Сегодня Карсон настоял, чтобы повседневные работы должны продолжаться, поэтому некоторые хранители отправились на охоту, чтобы пополнить их запасы мяса, а почти вся команда Смоляного вернулась на пристань, чтобы позаботиться о корабле и заняться укреплением причала. Тимара и Татс пришли к колодцу, чтобы узнать, есть ли какие-то подвижки.

— Ты хочешь сказать, что нам надо бросить это дело? — хмуро посмотрел на неё Лефтрин.

Нет, сэр. Я хочу сказать, что этим надо заняться вручную. Вы должны разрешить мне попробовать. Я самая маленькая и легкая в команде. А здесь как раз нужна та, у кого хватит бицепсов, чтобы осилить спуск и подъем. Так что это должна быть я. Сэр.

Татс опустил глаза, а Тимара, стоявшая рядом с ним, промолчала. Она знала, что оба они согласны со словами матроса. Скелли лучше всех подходила для этой работы. В то же время Тимара с трудом подавила дрожь. Она не представляла, как можно доверить свою жизнь веревке, не говоря уж о том, как спуститься на такую глубину в холодную темную дыру в земле. От одной мысли об этом Тимару мутило. Может быть к этому делу и надо приложить руки, но только не её.

— Я не могу доверить твою жизнь веревке такой длины, — резко сказал Лефтрин. — От твоих навыков с такелажем мало проку, если твои руки онемеют от холода. Если веревка порвется, ты умрешь от прикосновения к Серебру. Это сказал сам Меркор. Вот. Этому не бывать.

— То есть вы хотите сказать, что мы сдаемся? — Она была настолько поражена, что забыла добавить «сэр».

Не сдаемся. Просто мы не будем делать по-твоему. У нас есть порядочное количество старой цепи. В обрывках. Не знаю, что разорвало её, но оно было намного сильнее человека с кувалдой. Вчера Большой Эйдер занялся ею, чтобы понять, сможет ли он разомкнуть и снова соединить несколько звений. Пока что ему это не удалось. Но когда он починит цепь и если удастся сделать её достаточно длинной, тогда, возможно, я рискну отправить кого-нибудь вниз. Не тебя, а кого-то другого.

— Сэр, я…

Её обиженный протест был внезапно прерван. Послышался отдаленный рев. Все было замерли, а потом их осенило.

— Драконы возвращаются! — прокричал Лектер. — Сестикан! Сестикан!

— Фенте захочет принять горячую ванну и чтобы её хорошенько почистили, — сказал Татс, почти извиняясь.

— Так же как и Синтара. — Тимара понимала, что это означает. Пока драконы не будут выкупаны и вычищены, хранители не смогут распоряжаться своими жизнями. И так как Синтара не любила присутствия других королев, вероятнее всего она не увидит Татса все это время. Тимара почувствовала как у неё упало сердце и удивилась этому. Неужели она так быстро привыкла проводить свои дни вместе с ним? Без Рапскаля было проще, её чувства к нему усложняли жизнь. Вслед за этой мыслью пришла другая: ей опять придется столкнуться с Рапскалем и с тем, чем он становился. По ней прокатилась волна страха. Каждый раз, когда она встречала его, он становился все более странным. И все более чужим.

— Ты идешь?

Другие, хранители и команда корабля, уже торопились обратно, к Площади Драконов. Татс остановился подождать её.

— Я иду. — Ответила она и поспешила схватить его за руку, прежде чем они побежали вместе.

Драконы прибывали по двое и по трое. Похвальбы, рев и призывы хранителей практически сводили на нет попытки добиться последовательного рассказа о том, что произошло. Фенте чувствовала отвращение от того, что ей пришлось приземлиться на реку и пройтись по грязи. По пути домой она несколько раз убивала, каждый раз в грязи на берегу реки. Фенте настаивала на том, что она испачкана с головы до пят даже несмотря на то, что по мнению Татса она была как всегда её сверкающим зеленым величеством.

Её рассказ о том, как драконы бросились в битву, покорив злых людишек силой своей сверкающей красоты, показался ему немного неправдоподобным.

— То есть вы захвалили их, не пролив ни капли крови? — спросил он, осматривая её когти после продолжительной горячей ванны.

Она томно вытянула свои пальцы. Он нашел немного песка, застрявшего между двумя из них и старательно вычистил его оттуда щеткой.

— Некоторые умерли. Один потребовал, чтобы его съели, и Сплит его съел. Некоторые прыгнули в реку и утонули. Другие убежали в лес и мы их оставили там. Потом у них была драка между собой на пути сюда и некоторые пострадали. Глупые людишки.

— Понятно, — спокойно сказал Татс. — А Тинталья, которую вы собирались спасти?

Она умирает. Мы прилетели слишком поздно. Все, что мы могли сделать, — это отомстить за неё. Кало остался с ней, чтобы съесть её воспоминания, когда она уйдет.

Татс отвернулся от неё. Глаза защипало от слез. Значит первенец Короля и Королевы Элдерлингов тоже должен погибнуть. — Малте будет нелегко услышать это.

— Она оглохла? — спросила Фенте с праздным любопытством. Татс покачал головой и бросил расспросы. Судя по тому, что она не придавала значения некоторым событиям, спрашивать её о деталях было бесполезно. Ей было бы куда интереснее рассказать ему что она убила и каким оно было на вкус, чем объяснять, как была выиграна битва и захвачены два корабля.

Или по крайней мере так они объявили. Ещё не все драконы вернулись. От кораблей и Рапскаля с Хеби не было ни знака, так же как от Кало, Меркора и Балипера.

— Они движутся очень медленно, — объяснила ему Фенте. Затем она потребовала, чтобы он чистил очень аккуратно вокруг её глаз, она боялась, что подхватила водных клещей во время охоты в реке.

Он только закончил с этим заданием, когда услышал рев со стороны реки. — Остальные вернулись, — сказала она ему. Он последовал за Фенте наружу на площадь, когда она взмыла в воздух не попрощавшись. Она улетела на охоту. Её не интересовали ни корабли, ни возвращавшиеся домой пока её желудок был пуст. Он проследил, как она улетает, и проследовал за остальными хранителями вниз к городской пристани.

Эта часть города существенно изменилась с момента возвращения Смоляного. Лефтрин и его команда внесли множество мелких изменений в работу Карсона и продолжили её в другом направлении. Смоляной теперь надежно стоял на стапеле, его лини тянулись к прочным береговым якорям, а также к якорю, спущенному в реку для того, чтобы корабль не выбросило на берег. Татсу казалось, что ничто не смогло бы его вырвать, однако Лефтрин настаивал, чтобы пара рук всегда была на борту, и, казалось, никто из членов команды не считал это странным.

Первой реакцией, когда прибывшие драконы объявили, что им стоит вскоре ожидать на причале ещё два судна, было недоверие. За этим последовало оживление, напомнившее Татсу потревоженное осиное гнездо, хранители и команда неистово пытались организовать место для двух дополнительных кораблей на ветхом причале и одновременно удовлетворить все требования драконов.

Первым из драконов приземлился Меркор. Он явился грациозно, приземлившись против течения реки и словно распустив позади себя водный петушиный хвост. Он точно рассчитал свою скорость и быстро возник из воды под восхищенный крики Сильве.

Но его первыми словами были не приветствия, а вопрос. — Вы уже нашли Серебро? Колодец очищен? — Пока остальные драконы приземлялись и добирались до берега, он мрачно слушал рассказ о том, что лишь небольшое количество драгоценного вещества было поднято из колодца и что попытки добраться до его дна были отложены в связи с новостью о возвращении драконов и двух кораблей.

— Так все же вы нашли Серебро? — спросил он жадно.

Небольшое количество драгоценного вещества было аккуратно перелито в элдерлингскую фляжку из тяжелого стекла и помещено в центр стола, за которым ели хранители. Там оно и покоилось, светясь и отбрасывая неземное сияния по всей комнате. Татс был уверен, что Малта и Рейн попробуют дать его ребёнку, но они этого не сделали. Возможно несчастный случай с Кейзом убедил их в опасности такого предприятия. В тот момент, когда они переливали Серебро из большого ведра в гораздо меньшую фляжку, одна единственная капля упала ему на тыльную сторону предплечья. Он вскрикнул от страха, а когда остальные придвинулись ближе, вывернул шею и уставился на мерцающее Серебро.

— Вытри его! — воскликнул Татс, бросив ему тряпку.

Он попытался его смахнуть, но ничего не вышло. — Мне не больно! — сказал им Кейз. — Но в то же время я чувствую, что что-то не так. — В молчаливом испуге они наблюдали, как Серебро растеклось по коже, очертив чешуйки на его руке, а потом почти исчезло.

— Ничего не произошло, — с надеждой сказала Сильве.

Кейз потряс головой. — Что-то происходит внутри. Мне не больно, но что-то происходит. — Он с трудом сглотнул и добавил, — надеюсь, Дортеан скоро вернется. Он знает, что делать.

На следующий день, все чешуйки с того места, где его коснулось Серебро, опали, а кожа под ними выглядела чувствительной и воспаленной. Она осталась безжизненной, серебристо-серой.

Меркор внимательно выслушал их рассказ. — Да. Дортеан может справиться с такой дозой Серебра, если Кейз немедленно отправится к своему дракону. — Глаза золотого дракона медленно вращались. — Это все Серебро, которое вам удалось поднять? — Снова спросил он.

— Мне жаль, — сказала ему Сильве, дракон отвернулся от неё в молчаливом разочаровании.

Другие драконы вскоре узнали о последних событиях, и горестно заключили, что пока остальные драконы не вернутся, сосуд с Серебром останется нетронутым. Они смирились с новостью о том, что колодец почти пересох и что Элдерлингам необходимо поработать над устройством, при помощи которого один из них сможет опуститься на дно, чтобы собрать то немногое Серебро, которое там могло остаться. Они, казалось, не слишком обрадованы новостями и он догадывался почему. Колодец уже был невероятно глубок. Они, как и он сам, предполагали, что Серебра там больше нет.

— Татс, — позвала Тимара, он оглянулся назад и увидел, что она бежит к нему. Её туника натягивалась на спине от того, что крылья пытались развернуться. Она призналась ему, что иногда такое случается, когда она спешит, как будто частичка её думает, что она собирается взлететь. Когда, улыбаясь, Тимара подошла к нему, с разбросанными ветром волосами, он заметил, как сильно крылья изменили её. Она несла их как груз за плечами, но даже свернутые края крыльев выступали повыше её ушей. Они были красивы, но Татс внезапно захотел, чтобы их не было, потому что они заставляли его признать, что все хранители в той же степени, что и она, перестали быть похожи на тех человеческих существ, которыми когда-то были. Они все изменились и все были в той же опасности из-за недостатка Серебра, как и драконы. Он подумал о Грефте, погибшем от своих изменений по пути в Кельсингру. Неужели такой конец ждёт их всех?

— Ты выглядишь очень серьезным, — сказала Тимара, поравнявшись с ним.

— Я немного беспокоюсь за Рапскаля, — сказал он. Это не было ложью, хотя не было и всей правдой.

Они достигли вершины последнего холма и оглядели пристань внизу. Синтара и Балипер кружили над головами, а Спит взлетел, чтобы присоединиться к ним. Рапскаль огибал их по кругу на своем алом драконе. Его песня победы казалась им тихим шепотом на ветру.

Два корабля направлялись к пристани на веслах. Судна были длинными и узкими, с низкой осадкой. C мачт были сняты паруса и сложены на палубе. Весла поднимались и опускались в неровном ритме, что говорило или об усталости или о неловкости гребцов. — Лови канат! — послышался крик Большого Эйдера, когда он кинул им свернутый канат. Люди, бросившиеся его ловить, определенно не были матросами. Они поймали канат и стояли уставившись на него, пока один из гребцов не поднялся, чтобы забрать его у них из рук.

Дальнейшая швартовка проходила с той же неуклюжестью. Некоторые мужчины на борту не делали ничего, чтобы помочь, а просто стояли и кричали, что они невинные люди, честные торговцы из Удачного, что они не сделали ничего, чтобы навредить драконам, и что они не заслуживают, чтобы у них украли судно. Татс и Тимара замерли где были, чтобы посмотреть на представление. Когда второе судно налетело на первое, перепутав и поломав несколько весел, поднялся шквал криков и проклятий. Им кинули ещё канаты, мужчина стоявший на задранной палубе одного из кораблей, выкрикивал команды, на которые его команда или не обращала внимания или не знала, как их выполнить. На другом корабле сравнительно умелая команда неистово металась, пытаясь защитить свое судно.

— Плохи дела, — тихо сказал Татс. — Фенте сказала мне, что драконы покорили злых воинов. Но эти не похожи на войнов. Они похожи на торговцев.

— Все это сулит неприятности, — согласилась Тимара.

Они медленно направились вниз, чтобы посмотреть, что принесла им река.

— Как птицы в период токования, — сказал Большой Эйдер, и Лефтрин заворчал, соглашаясь с ним. Он чуть с ума не сходил, наблюдая такое обращение с кораблями. Они хоть и не были живыми, но были изящны, умело построены и не заслуживали быть разбитыми о сваи или друг о друга во время обычной швартовки. Когда они наконец были закреплены у пристани, которой он не доверял один корабль, не говоря уж о трех, неподалеку Хеби опустила Рапскаля. Молодой Элдерлинг соскользнул вниз с плеча алой драконицы, похлопал её и предложил «пойди полежи в воде, моя красавица, я скоро присоединюсь, чтобы почистить тебя». Когда его ненаглядная потопала прочь, Рапскаль спустился вниз к привязанным кораблям. Он стоял, оглядывая свои трофеи, и кивал самому себе, подтверждая замечание Большого Эйдера.

Когда его товарищи-хранители стали собираться вокруг него, он поднял руку и крикнул: — Заложники! Сойдите на берег и покажите себя.

— Заложники? — переспросила Скелли, не веря своим ушам.

— Так он сказал, — проворчал Лефтрин, а затем двинулся вперед, чтобы удостовериться, что захваченные корабли не были оставлены без присмотра. Хеннеси последовал за ним. Скелли жестами подозвала Большого Эйдера и они пошли вслед за капитаном. Сварг, глядевший на происходившее с палубы Смоляного и куривший трубку, неодобрительно покачал головой.

Лефтрин обернулся, чтобы взглянуть на собственное судно. Элис, которая все ещё была бледна, вышла из их каюты и стояла на палубе. Она облачилась в длинную бледно-зеленую тунику, надетую поверх леггинсов и ботинок более темного зеленого цвета. Её рыжие волосы, только что заплетенные в косы, были уложены кольцами, падавшими на плечи, и закреплены рядами ярких шпилек. Лефтрину был знаком этот образ. Он видел его запечатленным на мозаиках в городе. Его беспокоило, что Элис машинально воспроизвела его, не меньше, чем отсутствующее выражение на её лице. Лучше бы она осталась в постели. С момента её погружения в камни памяти Кельсингры она казалась рассеянной и усталой. Лефтрин умолял её покинуть город хотя бы несколько дней, отдохнуть на борту Смоляного подальше от камней памяти. Она согласилась, но несмотря на это казалась не вполне похожей на себя.

— Вы все! Сейчас же! — прогремел в воздухе приказ Рапскаля. Лефтрин с удивлением обнаружил, что захваченные люди поспешили подчиниться ему. Он слышал обрывки разговоров о «битве» и в большинстве своем они показались ему невероятными. Он решил было узнать что именно случилось у человека, но глядя на Рапскаля, засомневался, что его рассказ будет более вразумительным, чем рассказы драконов. Рапскаль стоял, уперев руки в бока, и наблюдал за тем, как люди сходят на берег. Лефтрин мысленно оценивал их. Тут были двое торговцев из Удачного или из более отдаленных мест, а так же человек, которого он знал по Трехогу. Татуированные лица, изношенная одежда и хромающая походка свидетельствовали о том, что эти сбитые с толку люди были рабами. Среди них к удивлению Лефтрина, был Торговец Кэндрал из Совета Торговцев Кассарика. Он выглядел истощенным, синяки на его лице казались свежими.

Калсидийцы сошли на берег вместе, они смотрели настороженно, держались напряженно и двигались упорядоченно. Лефтрин с легкостью распознал их вожака, когда тот построил их в строгом боевом порядке. Они возможно и были пленниками, но не сдались полностью. Лефтрин мрачно наблюдал за ними, прекрасно понимая, зачем они явились в Дождевые Чащобы. Задумавшись о том, как следовало с ними поступить, он взглянул на оставшихся заложников, которые задержались, покидая корабль, чтобы проверить канаты. Лефтрин готов был поспорить, что последний человек, с понурым видом спускавшийся по сходням, был одним из прежних капитанов.

— Деревянный корабль или живой? Сомневаюсь, что кому-то под силу отобрать наш живой корабль, — Скелли отказывалась верить в возможность когда-либо потерять Смоляного.

— Такое случалось раз или два, о чем тебе следует знать, матрос. Однако это не то, о чем мне хотелось бы думать, — говоря это Лефтрин не смотрел на неё. Он следил за пленниками Рапскаля, которые покинули пристань и столпились на берегу. Другие хранители начали собираться, на их лицах был заметен гнев и любопытство. Рейн и Малта тоже были здесь, Малта прижимала к груди своего ребёнка больше похожего на тряпичную куклу. Пленники смотрели на хранителей раскрыв рты, пораженные их видом не менее, чем видом драконов. Лефтрин обратил внимание, что большинство хранителей смотрели на Рапскаля, а не на приведенных им незнакомцев. Они смотрели на него, как на кого-то незнакомого, как будто они никогда не встречали его раньше. Возможно, так и было.

Рапскаль ходил взад-вперед перед пленными, приказывая им выстроиться в ряд. Даже тогда калсидийцы держались вместе. Когда все было сделано, как ему хотелось, Рапскаль наконец повернулся к другим хранителям. — Вот они! — Провозгласил он звонким голосом. — Вот те, кто осмелился ступить на нашу землю, чтобы пролить кровь драконов, чтобы убивать драконов как скот в обмен на золото. Драконы победили их и вынесли им приговор. Те, кто были признаны невиновными в нападении на драконов, могут быть выкуплены своими людьми. Те, кого не станут выкупать, останутся трудиться нам во благо в деревне на другом берегу реки. Те, кто восстали против драконов, пролили их кровь или напали на них, будут казнены теми, на кого они посягнули.

Среди собравшихся хранителей раздались возмущенные возгласы, а заключенные завопили от гнева и ужаса. Лефтрин остолбенел от страха. Казни?

Несколько заключенных кричали, что он обещал им, что они смогут жить в услужении у драконов. Один мужчина упал на колени с воплями и криками, что его заставили и у него не было выбора. Лефтрин сделал шаг вперед, а затем перешел на бег, увидев, что Рапскаль сложил руки на груди и его губы сжались в тонкую линию.

— В словах наших врагов нет правды! Я сказал то, что сказал, чтобы вы охотно привели сюда захваченные корабли. Человек, поднявший руку на дракона не заслуживает жить, не говоря о том, чтобы жить среди нас. Поэтому вы умрете.

— Нет! НЕТ! — прорычал Лефтрин и над собравшимися в мгновение ока повисла тишина. За ним следовала команда корабля, готовая оказать ему поддержку.

Хранители целялись друг за друга с круглыми от удивления глазами. Тимара, побледневшая под синей чешуей, сделала неуклюжий шаг вперед, двигаясь словно марионетка. Лефтрин остановил её жестом руки и она замерла с выражением муки в глазах.

— Торговцы так не поступают! — крикнул Лефтрин. Рапскаль перевел взгляд на капитана и его глаза запылали от возмущения, что его прервали. Тем не менее Лефтрин продолжал приближаться к Элдерлингам, сжав руки в кулаки. — Как ты можешь такое говорить, Рапскаль? Мы никогда никого не казнили! Пускай это делают в Калсиде или в порочной Джамелии. Мы никогда не мирились с рабством, так же как никогда не убивали в наказание за проступок. Если они совершили преступление, накажи их. Назначь цену, заставь их работать, пока она не будет выплачена. Мы приговаривали к изгнанию или к жизни в услужении. Но не к смерти! Откуда такие ужасные мысли? Кто дал драконам право быть судьями над человеческими судьбами?

Волна эмоций прокатилась по лицу Рапскаля. Его рот дрогнул и в следующий момент на Лефтрина смотрел испуганный мальчик. — Но ведь всегда было так, разве нет? Смерть в наказание за нападение на дракона? — спросил он в искреннем недоумении, красноречие покинуло его.

— Рапскаль, стой! — Тимара бросилась вперед и заключила его в свои объятия. — Не уходи. Останься с нами. Посмотри на меня. Ты — Рапскаль. Вспомни, кто ты такой!

Татс присоединился к ней и положил руку на плечо Рапскаля. Сильве шагнула вперед, за ней высокий Харрикин, и оба обняли Рапскаля. В следующий миг Рапскаль оказался в окружении хранителей, и каждый из них рвался прикоснуться к нему.

Лефтрин в замешательстве смотрел на эту картину.

— «Не уходи»? — пробормотал он себе под нос.

— Ты был прав, предупреждая его об опасности. Все это время.

Он вздрогнул от неожиданности и обнаружил, что Элис стоит возле него. Её серые глаза встретились с его собственными.

— Элдерлинг он или нет, но он провел слишком много времени в камне воспоминаний. Не то чтобы он утонул в них, но память у чужой жизни затмила его собственную. Я знаю этого человека. Который живет в Рапскале. Теллатор. Он был вождем Элдерлингов в те годы, когда они воевали со своими соседями. Он был страстным человеком. Страстным и безжалостным к тем, кто воевал против него. — Элис медленно покачала головой. — Нам хотелось бы верить, что Старейшие были мудрыми и добрыми существами, однако они все же оставались людьми.

— Я должен защищать драконов, — произнес Рапскаль. Он поглядел на встревоженные лица своих товарищей и добавил: — Что ещё остается нам делать с такими негодяями? Позволить им жить с нами? А может, отпустить их, чтобы они и дальше вынашивали планы, как напасть на нас? Нет, я не убийца, Тимара. Ты знаешь, что я даже не слишком хороший охотник. Но сейчас — что нам делать сейчас?

Узники, стоявшие поодаль отдельной группой, видели, что среди Хранителей произошел спор. Кто-то из них начал молить о пощаде, другие громко напоминали о том, что они — Торговцы, и только Совет имеет право судить их. Три человека попыталось сбежать, но Хеби остановила их громким ревом. Красная драконица лишь слегка раскрыла крылья и оскалилась на мужчин. Те отступили обратно к остальным узникам. Калсидийцы стали кругом, спиной к спине. Они были безоружны, но тем не менее не собирались сдаваться.

Лефтрин покачал головой.

— Что же нам делать? — тихо произнес он.

Этот мир выжил из ума.

Гест стоял среди пленных, наклонив голову и натянув капюшон плаща. На последнем отрезке пути по реке он восстановил права на отдельную каюту и те свои пожитки, которые уцелели. Большинство калсидийцев перешли на другой корабль, оставшиеся не собирались с ним спорить. Каким облегчением было надеть новую одежду и выбросить за борт изношенное тряпье. Большую часть яств и вина, принесенных на корабль Реддингом, употребили их калсидийские захватчики, однако кровать и постельное белье казались Гесту экзотической роскошью после тех ночей, что он спал трюме. Он все ещё должен был помогать работать на палубе и трудиться на камбузе, но он умудрился избавиться от обязанности браться за весла.

Благодаря тому, что осталось от его собственной одежды и одежды Реддинга, он был снова тепло и почти что модно одет, также ему удалось найти время, чтобы побриться и подравнять волосы. Он не знал чего ожидать, когда они пристали к Кельсингре, но положился на старую поговорку своего отца: человеку, ведущему себя властно, как правило власть и достается. Так что он закрылся в своей комнате, готовясь ко встрече с городом и со всем, что его могло там ждать, и появился только тогда, когда понял, что корабль швартуют, избежав таким образом большей части работы. Когда поступил приказ спуститься на берег, он позаботился о том, чтобы смешаться с остальными до тех пор, пока не понял, какой прием их ожидал.

Тем не менее он не был готов к той действительности, с которой столкнулся. Он ожидал увидеть раскопки в грязи или руины, поросшие плющом. Когда они вышли из-за последнего изгиба реки и увидели Кельсингру, раскинувшуюся по холмам, он был так же поражен, как и остальные. Увидеть огромный город, широко распростершийся среди низких холмов, было удивительно. Как такое место могло вообще существовать, не говоря о том, чтобы выдержать натиск времени, погоды и природы?

Сколько же в нем было сокровищ?

Тем не менее Кельсингра сохранилась и была перед его глазами. Конечно, пристань разрушилась, на её месте был лишь импровизированный причал из досок, бревен и свай, но он функционировал. Когда навстречу кораблям подошла небольшая группа Элдерлингов, Гест решил, что именно их он должен поразить своей влиятельностью. Он застыл на месте от потрясения и ужаса, когда алый человек приговорил некоторых из них к смерти, а некоторых к рабству. Только теперь, когда обитатели этого места начали ссориться и перекрикивать друг друга, в его голове сложилась мозаика. Они не были настоящими Элдерлингами. Это были изгнанные с Отмеченные Дождевыми Чащобами, отосланные прочь с драконами. Они были одеты в пышные наряды Элдерлингов, которые обманули его на какое-то время. Тут же был и Смоляной, самый уродский живой корабль на свете. Если это было то место, где окончилось путешествие корабля, а эти были выжившими… Гест поднял голову, но посильнее натянул капюшон плаща, обводя взглядом собравшихся «Элдерлингов».

Став свидетелем жестокости драконов и перенеся путешествие по реке, он стал сомневаться, что Элис или Седрик выжили. Им недоставало его смелости, особенно Элис, которая была творением салонов и кафе. Если он стал вдовцом, то как наследник Элис он…

А потом он узнал её. Несоответствие её сверкающих одежд и её невыразительных черт чуть было не заставило его расхохотаться. Её веснушки были заметнее, чем всегда, а волосы, если такое возможно, были ещё более рыжими. В отличии от стройных и юных «Элдерлингов» в их ярких одеяниях, она казалась низкорослой и полной. Волосы висели как веревки, а облегающие брюки подчеркивали каждый изгиб её тучного тела. Такое облачение было позором для любой удачнинской дамы, а уж тем более для женщины её лет. Она стояла среди неотесанной команды корабля. Неужели она думала, что на фоне такой грубой компании она выглядит лучше? Если так, то она ошибалась; различия были ещё более смешными.

Затем он с отвращением увидел, что обветренный капитан корабля, который первым посмел оспорить приказ о казни, обнял Элис и притянул к себе. Она сопротивлялась? Нет. Она привычно прильнула к нему, положив голову ему на плечо. Когда она положила ладонь ему на грудь, до Геста дошло, что она состояла в интимной связи с этим мужчиной. Обычный речник, грубый и невежественный, спал с женой одного из самых видных торговцев? Это было невероятное оскорбление для него и его семьи. Он не сможет, не примет её обратно в свой дом и свою постель. Как эта грязная женщина может дать ему наследника, достойного имени Финбока? Он отречется от неё и расторгнет их брак.

Но не раньше, чем заявит свои права на половину её доли в городе. Он блуждал взглядом по Кельсингре, размеры её богатства потрясали его. Он чуть было не смеялся над своими былыми страхами. Вот они, его «захватчики», их наверно меньше двух дюжин. Ба, да пленники превосходят их числом! Он попытался быстро пересчитать группу хранителей, чтобы вычислить приблизительную долю Элис в богатствах города, но они тесно сгрудились вокруг алого человека, который вынес приговор калсидийцам. Один из них кричал что-то касательно суда над «иноземцами». Чепуха. У них не было никакой власти. Они, может быть, и были высокими, но их покрытые чешуей лица оставались все такими же молодыми, если не детскими.

Пускай и так, ему не стоило бояться их приговора. Он не причинил драконам никакого физического вреда, никто не смог бы доказать, что он когда-либо задумывал подобное. Поскольку он был торговцем из Удачного, то лишь Совет Удачного мог судить его. Эти люди, может быть, и одеты в элдерлингские одежды, но если они осмелятся судить его, то вскоре обнаружат, что против них встали Совет и все Торговцы Удачного.

Пусть притворяются, пока могут, они все ещё являются гражданами Дождевых Чащоб и подчиняются их законам. Они могут удерживать его силой, могут требовать выкуп у его семьи, но в конце концов они обнаружат, что их сборище неудачников не в состоянии противостоять объединенной экономической мощи Советов Дождевых Чащоб и Удачного. Если они полагают, что смогут поставлять отсюда сокровища и жить по собственным правилам, то они будут горько разочарованы, обнаружив, что весь судоходный водный путь восстал против них. Будучи молодыми и глупыми, они, вероятно, не знают, как обычно бывает. Ни Удачный, ни Трехог, ни Кассарик не ослабят свою хватку, которой они держат торговлю артефактами Элдерлингов.

С каждой минутой Гест обретал все больше уверенности в своем положении. Он был как раз на грани того, чтобы выйти вперед и потребовать признания его прав как Торговца из Удачного, когда четверо калсидийцев попытались бежать. Реакция красного дракона заставила их метнуться обратно, Гест быстро отошел от нарушителей так далеко, как мог. Если бы дракон решил убить кого-то из беглецов, то Гест не хотел, чтобы его с ними перепутали.

Волнения среди Элдерлингов Кельсингры стали стихать. Женщина рыдала, вцепившись в алого человека, в то время как дородный детина обнимал его за плечи. Казалось, кризис прошел, однако он не представлял, что это означало. Избегая калсидийцев, он отодвинулся к краю кучки пленных. Большинство из них молчали, хотя некоторые все ещё ныли или тихо ругались. Рабы присели на корточки безучастно ожидая участи, которая постигнет их теперь. Очевидно не впервые жизнь меняла свое направление без их согласия.

Его страхи улеглись, он холодно оценил свое положение. Его «жена» стала матросской шлюхой. Этот рычаг он мог применить. Если у неё остался хоть какой-нибудь стыд, он смог бы убедить её притвориться, что она умерла, и позволить ему унаследовать всю её долю в обмен на то, что он не станет распространяться о её распутном поведении. Она не могла вернуться в Удачный после того, что сделала, если хоть немного дорожила своей семьей. Стало быть, Элис — не проблема. Он получит от неё все, что хочет, и сможет вернуться свободным от неё.

Он видел, что и другие пленные, как и он, оценивают свое положение. Двое джамелийских купцов быстро и тихо разговаривали друг с другом, наверняка обсуждая, какие торговые условия они могут предложить, и кто не просто выкупит их, но отправит достаточное количество монет, чтобы они смогли купить бесценные сувениры Элдерлингов и забрать их с собой домой. Он видел, что они тщательно изучают горячо обсуждающих что-то хранителей, к которым присоединились члены команды корабля. Только один дракон следил за пленниками, но один дракон не был достаточным стражем для них всех. Что пытались понять джамелийцы? Вероятно то же, над чем ломал голову Торговец Кэндрал. Кто на самом деле был тут главным? Кто не просто решит его судьбу, но будет вести переговоры об их будущем?

Гест пробежал по ним глазами, не принимая во внимание матросов в грубой одежде, оценивая лишь тех, кто играл в Элдерлингов. Его взгляд зацепился за одного высоко человека, стоящего с краю группы. Он смотрел на улицу позади себя, ожидая кого-то и не обращая внимания на живое обсуждение среди хранителей драконов. Гест внимательно разглядывал его. Он держал себя лучше, чем другие Элдерлинги. Он был облачен в одежды, которые подходили как друг к другу, так и к его собственной расцветке, и в черные блестящие сапоги, в его осанке чувствовалось врожденное благородство. Ветер слегка откинул его плащ и пошевелил волосы на плечах. Привлекательный мужчина, стройный, высокий, хорошо сложенный, с загорелой кожей покрытой медно-коричневой чешуей. Было бы в новинку пробежать руками по гладкому чешуйчатому телу. Высокий мужчина повернулся и сказал что-то другому. Из-под капюшона Гест уставился на медного Элдерлинга не веря своим глазам.

Седрик.

Нет, это неправда. Это не мог быть он. Этот человек был того же роста, что и сам Гест. А Седрик… Седрик всегда был стройным и невысоким, похожим на мальчишку. А этот… этот был мужчиной, с широкими плечами и крепкой грудью.

Затем лицо этого человека озарилось улыбкой — улыбкой Седрика. Но этот Седрик уже был каким-то удивительным и великолепным существом.

Гест уставился на него, словно завороженный. Все, что прежде не нравилось в нем Гесту, было словно выжжено какой-то магией. Гест разглядывал его во все глаза, стараясь оценить, как сильно изменилась его манера держаться. Почти детская мягкость, которая выделяла Седрика прежде и раздражала Геста, исчезла, словно её и не было. Так или иначе, она её сменили крепкое тело и упругие мышцы. Теперь место прежнего Седрика занял тот, кто едва ли уступал самому Гесту. Его пульс участился при одной мысли об этом. Пожалуй, Седрик теперь действительно достоин вернуться к нему. А когда он вернется в Удачный, что за фурор он произведет в кругу Торговцев!

C головокружительной быстротой Гест внезапно осознал, что Седрик исполнил его мечту. Доля в городе, на которую мог претендовать Гест при помощи своей шлюхи-жены и своего служащего, составляла потрясающую сумму. Он бродил взглядом по городу, возвышавшемуся над пристанью, когда его сердце внезапно замерло от новой честолюбивой мысли. Он может потребовать себе любой из этих особняков. Здесь он и вправду сможет жить так, как хочет, вдали от осуждения семьи и Удачного. Нужно ли ему было возвращаться в Удачный и продолжать жизнь под бдительным и осуждающим взором отца? С богатством, которое он может требовать по праву, он сможет обосноваться здесь, его друзья смогут присоединиться к нему, а когда будет запущена торговля с другими городами, он сможет путешествовать, куда душа пожелает. И все это сделал Седрик! Сделал для них обоих!

Седрик. Он был полуобразованным юнцом, когда Гест вытащил его из скучной и мелкой жизни. Он был простодушен и наивен, все в Гесте поражало его до глубины души. Гест научил его тому, как должен жить молодой сын торговца, как одеваться, скакать верхом, есть, выбирать вино и судить о пьесах. Он полагал, что в процессе пробудил в нем амбиции и аппетит к лучшей жизни, чем та, которую уготовала Седрику его незнатная семья. Гест покачал головой, удивляясь не столько Седрику, сколько самому себе. Когда-нибудь они посмеются над тем, как Гест неумышленно направил Седрика на путь, принесший ему состояние. Он посмотрел на него с нежностью и гордостью. Столько недоразумений по пути, Седрик. Столько ошибок с твоей стороны. Но тем не менее, мы здесь и удача улыбается мне твоими устами.

Гест задержался на секунду, чтобы поправить свой воротник. Он вышел бы вперед из круга пленников, гордо распрямив плечи и откинув капюшон, и позвал бы Седрика по имени. Он бы выдержал паузу, чтобы насладиться удивлением и радостью, которыми загорелись бы глаза Седрика. Не говоря уж о благоговении и зависти пленников, когда бы его единственного поприветствовал сияющий бронзовый человек.

Он отошел от остальных и поднял руки к капюшону, когда услышал, как кто-то окрикнул Седрика по имени. По улице с луком, перекинутым через плечо, шёл человек, которого ждал Седрик. Рядом шёл подросток с несколькими мертвыми птицами. Охотники возвращались со своей добычей? Он увидел, как Седрик улыбнулся, с выражением одновременно радости и облегчения. Гест оцепенело наблюдал, как Седрик заспешил им навстречу. Что он мог вообще сказать такому грубому мужлану?

Он потерял всякий интерес к собственной судьбе, когда увидел, как Седрик приветствует двоих вновь прибывших. Он задержался на секунду, чтобы поговорить с юнцом, который показывал ему свои мерзкие трофеи с нескрываемой гордостью. Гест был поражен, когда Седрик взял одну из птиц и одобрительно взвесил её в руке прежде чем вернуть её парню. А потом, когда Седрик начал объяснять с очевидным возбуждением все происходящее, высокий охотник обнял его и притянул к себе. Седрик прильнул к нему на мгновение с явным чувством. Потом, открыто проявляя привязанность, высокий охотник, продолжая обнимать Седрика, последовал за ним к остальным. Было невозможно не заметить связь между этими двоими. На Геста накатило оцепенение. Седрик нашел ему замену? Забыл его и отверг ради симпатичного дикаря? Обида вцепилась в него тысячью когтей. В нем забурлила ревность, на замену которой пришла холодная ненависть.

Седрик пожалеет о своем предательстве. Гест стиснул зубы. Он знал, как заставить страдать таких людей.

^{День 12-й месяца Пашни. Год 7-й Независимого Союза Торговцев.}

^{От Рейала, смотрителя голубятни в Удачном.}

^{Детози, смотрителю голубятни в Трехоге, и Эреку.}

Дорогие тетушка Детози и дядюшка Эрек,

Думаю, что вы ждали этого письма так же долго, как я надеялся его когда-нибудь отправить. Я знаю, что с самого начала вы оба ожидали, что я стану ухаживать за девушкой Трех Кораблей. Я благодарю Эрека не только за то, что он не пожалел времени, чтобы узнать Карлин, но и за то, что он хорошо отзывался о ней и о нашем желании обручиться. Я знаю, что мои родители выразили озабоченность тем, как «чужак» отнесется к юноше из Дождевых Чащоб, который более чем «немного» покрыт чешуей. Ни она, ни её семья никогда не делали из этого проблемы.

Теперь я хочу с удовольствием напомнить вам, что Эрек сказал мне, когда наставлял меня в обращении с записями по разведению птиц, вверенных под мою опеку: «Привнесение свежей крови хорошего качества в сложившуюся родословную всегда благотворно».

Таково и наше намерение!

Её родители, без сомнения, так же консервативны в этом вопросе, как и мои. Они сказали нам, что мы должны подождать год, но разрешают нам публично объявить о наших намерениях.

Так что к этому письму прилагается публичное объявление о нашей помолвке! Пожалуйста, разместите его на видном месте, чтобы все могли разделить мою гордость и радость! Даже объявление на каждом дереве в Дождевых Чащобах не смогут передать моего счастья!

Рейал — очень счастливый мужчина.

Глава 16

ОЖИДАНИЯ

— Как бы мне хотелось перенести это обсуждение в теплое место и спокойно поговорить, — тихо сказала Элис. Она приютилась в объятиях Лефтрина, его плащ окружал её, будто её собственный. Она знала, её тело не замерзло, но растущий внутри холод заставлял чувствовать себя нездоровой. Она все ещё ощущала усталость после времени, проведенного в камнях памяти; даже когда Лефтрин обнимал её, они искушали и притягивали её, будто маленький ребёнок умолял её о внимании. Слишком многое произошло слишком быстро. Ей было стыдно за несчастье и неуверенность в глазах пленников, а унизительная покорность худых, покрытых рубцами рабов наполняла её ужасом. Только этого было бы достаточно, но ещё и хранители ссорились, будто до сих пор были юнцами, покинувшими Трехог.

Кейс, Бокстер и Джерд считали, что стоит позволить драконам делать с пленниками все, что они пожелают. Все остальные придерживались различных точек зрения, какую судьбу заслужили рабы, джамелийские торговцы, калсидийцы-охотники на драконов и остальные. Рапскаль отчасти успокоился. Его прежнее воинственное отношение абсолютно не согласовалось со всем, что знала Элис о молодом хранителе. Позиция Тимары против превращения Рапскаля отражала её собственную. Сейчас они с Татсом окружили его, Татс руками приобнял за плечи, а Тимара сжимала его руку, будто их физические прикосновения могли удержать его в этом мире и в этом времени.

Возможно, они могли. Она знала, что единственным для неё сейчас способом глубоко уснуть было прислониться к теплой спине Лефтрина, она твердо ощущала этот мир, только когда, как сейчас, держала его руку в своих ладонях. Она сожалела о своем пребывании среди камней памяти, даже зная что это было необходимо и что однажды она попытается сделать это опять. Добываемые ею знания были слишком важны для них всех. Она покрепче обхватила ладонь Лефтрина и стала изо всех сил стараться удержать свои мысли в этом мире и времени.

Она отвернулась и встретилась взглядом с Карсоном. Он медленно покачал головой, отражая её собственную тревогу. Он поздно прибыл на место происшествия, вернувшись с охоты с Дэвви и его дичью. Она узнала от Лефтрина, что в последнее время он стал проводить больше времени со своим приемным племянником. Дэйви и Лектер часто ссорились в последнее время, и Карсон был резок резок с ними обоими, говоря, что, по его мнению, они выбрали друг друга скорее по необходимости, чем основываясь на настоящем притяжении. Она не думала, что такая буквальная формулировка ситуации была полезна кому-нибудь из них, даже если в душе она была с ним согласна.

Карсон повысил свой голос до крика, что заставило замолчать полдюжины сердитых и взволнованных споров среди хранителей, и успокоил тревожные крики заключенных. — Давайте окружим их и отведем в бани. Независимо от того насколько они виноваты, они все же люди, и даже драконы сказали, что среди них есть невиновные. Так что давайте действовать как подобает тем кто мы есть, а не исходить их того кем, как мы думаем, они могли бы быть. Отведите их в бани, пусть они будут чистыми, в тепле и комфорте, пока мы это обсудим.

«Он нашел выход» — подумала Элис. Харрикин поддержал его:

— Карсон прав. Может быть они и жестокие люди, но мы-то нет.

Кейс и Бокстер уже принялись за дело, словно овчарки, получившие команду. Братья вместе окружили пленников и кричали, чтобы те поднимались и следовали за Элдерлингом в темно-зеленом, пока их не приведут к месту суда. Это было несколько жестче, чем выразилась бы она, но это действительно заставило их подняться и двигаться.

Лефтрин потянул её за руку.

— Идем, любовь моя. Позволь приготовить тебе чашечку горячего чая и что-нибудь перекусить. Держу пари, ты сегодня ещё ничего не ела.

— Ничего, — согласилась она. Это было странно — делить с ним их простую еду и скромный быт, когда перед глазами проносились воспоминания об изысканных обедах в искусных местах встреч. Искрящийся фонтан красного вина не будет литься для неё из резного цветка в охлажденный хрустальный бокал. Лишь горячий чай с Лефтрином. Так она предпочла. Конечно, не все Элдерлинги жили так, но те, кто считали себя достойными сохранить свои полные воспоминания, казалось, жили жизнью, полной роскоши. Возможно, размышляла она, она искала информацию не в том слое общества. Где, в таком случае, ей следовало искать?

— Элис!

Пораженная, она повернула голову посмотреть, кто прокричал её имя. Голос был хриплым. Она посмотрела на своих друзей, но обнаружила, что все Элдерлинги, окружавшие её, смотрели назад через плечо на утомленных пленников, которые плелись за ними. Она в ужасе смотрела, как высокий мужчина отбросил капюшон плаща.

— Элис! — воскликнул он, теперь его голос затрепетал от теплоты в нем. — Моя дорогая, это действительно ты? После всех этих дней и всех лишений, я наконец-то нашел тебя! Я пришел, чтобы забрать тебя домой!

Она уставилась на него. Затем её начало трясти, не мелкой дрожью, а судорожно. Её колени подогнулись и она бы упала, если Лефтрин не обнял бы её покрепче. Она чувствовала, как каждый мускул в её теле дрожал, а его грудь вздымалась от гнева.

— Гест, — выдохнула она сдавленным шепотом, подтверждая то, о чем Лефтрин и сам уже догадался.

— Если он попытается тронуть тебя, я его убью, — искренне пообещал он ей.

— Нет, пожалуйста, — выдохнула она. — Не нужно сцен, не на публике. Большинство хранителей догадывалось или знало, что она сбежала от мужа в Удачном. И лишь некоторые из них знали, как он обманывал её и причинял боль, а кто-то даже знал, какую роль в этом играл Седрик. Они с Седриком защищали друг друга, оставляя позади те горести и обманы, строя новые жизни в Кельсингре. Но теперь приехал Гест, чтобы опозорить их, и каждый человек здесь изменит свое отношение к ней. Она вошла в их общество как эксперт по драконам, женщина-ученый, которая помогла им поверить в существование Кельсингры. Они узнали её как немного эксцентричную даму, но все же большинство восхищалось ей за стойкость и находчивость. Она выдержала необдуманное замечание Рапскаля о том, что она не одна из них, доказав, что хоть она и не Элдерлинг, она все ещё необходима колонии.

Гест отнимет все это у неё, выставит полной дурой, которую опекал мужчина, ничего для неё не жалевший. Все будут знать о её позоре, и ей придется жить с ним в будущем.

Мысли мелькали в голове, как вспышки молний, сжигая мир перед глазами. Неосознанно она перевела взгляд на Седрика. Его лицо было таким же бледным, как и её. Он отошел на два шага, отпустив надежную руку Карсона, чтобы недоверчиво посмотреть, на какие берега вынесла их судьба.

— Элис, моя дорогая, ты меня не узнаешь? Я знаю, тяжелые испытания изменили нас обоих, но это я, твой муж, Гест Финбок. Я приехал, чтобы забрать тебя домой.

Вся процессия замерла, чтобы понаблюдать за происходившим. Заключенные обменивались недоумевающими взглядами. Хранители расступились, чтобы открыть проход между Элис и окликнувшим её мужчиной. Гест двигался уверенно, он выступил из группки заключенных, чтобы пройти мимо пораженных хранителей к Элис. Они с любопытством смотрели на него, когда он проходил мимо. Он был элегантен как никогда. Если на его долю и выпали трудности, то выразились они лишь в том, что он стал немного более худым, чем она помнила и, возможно, немного более мускулистым. Кожа на его лице обветрилась, но от этого он стал лишь ещё привлекательнее. Его добротные черные сапоги стерлись, прекрасно сшитые брюки немного износились, также как и надетая на нем кружевная рубашка, но, как обычно, цвета и крой его одежды привлекали всеобщее внимание. Он откинул плащ за плечи, ветер разбросал его темные волосы. Пока он приближался к ней, на его лице расцвела улыбка, и он раскинул руки, как будто собирался обнять её.

— Кто это? — в испуге спросил Дэвви. Он выглядел сбитым с толку.

— Заткнись, — коротко ответил Карсон.

Рейн удивил всех, встав на пути Геста.

— Кто ты такой? Вернись к остальным, пока тебе не вынесли приговор, — он встретил его взгляд глаза в глаза.

Гест ответил как бы в наивном потрясении. — Но… но я — Гест Финбок! Я проделал весь этот путь, чтобы найти мою жену Элис! Я нанял новейший и быстрейший корабль, какой только смог найти, чтобы отыскать её. Когда в результате измены капитана корабль попал в руки калсидийцев, я думал, что все потеряно. Но вот я здесь! Милостивая Са, твоим чудесам нет предела! Я здесь, я жив, как и моя дорогая жена! Элис, ты не узнаешь меня? Неужели твой разум помутился в этом суровом месте? Теперь я здесь, и тебе не нужен другой защитник, кроме твоего любящего мужа.

Элис подумала, что его слова ходили вокруг да около правды, но так и не касались её. Рейн, пораженный услышанным, не двинулся с места, когда Гест обходил его.

— Нет, — это было единственное слово, которое она смогла из себя выдавить. У неё пересохло в горле, сердце билось как сумасшедшее. Элис не могла перевести дыхание, чтобы сказать что-то ещё, она вцепилась в руку Лефтрина так, как будто это была её единственная соломинка в бушующем море. И он не отпустил её. Он стоял рядом с ней, как скала.

— Леди сказала «нет», — тихо прорычал Лефтрин.

— Убери свои руки от моей жены, — Гест проигнорировал требование Рейна, обойдя его, и грозно уставившись на Лефтрина. — Она определенно не в своем уме! Посмотрите на её взгляд! Бедняжка не узнает меня! А ты, мерзавец, воспользовался ею! О, Элис, моя дорогая, что он с тобой сделал? Как же ты не узнаешь своего собственного любящего мужа?

Она услышала изданный Лефтрином звук, похожий на звериный рык. Его рука в её стала твердой, как железо. Он защитит её, он спасет её. Она просто должна ему это позволить.

— Нет, — снова сказала она, но на этот раз Лефтрину. Элис обнадеживающе сжала его руку и вышла из-под его защиты, встав отдельно от Лефтрина. Ветер с реки налетел на неё, от чего её не заплетенные волосы разметались, как красные змеи. На секунду Элис потеряла мужество, представив, как нелепо она выглядела со своей обветренной кожей, полным телом, облаченным в яркие разноцветные одежды Элдерлингов, как будто она не знала ни своего возраста, ни своего места в мире.

Своего места в мире.

Она расправила плечи. Когда Элис пошла вперед, Рейн сделал шаг ей навстречу, как будто предлагая свою руку и поддержку. Однако она отмахнулась от него, не взглянув. Она приближалась к Гесту, надеясь увидеть иску сомнения в его глазах. Однако напротив, его улыбка становилась все шире, как будто он и в самом деле был рад ей. Он на самом деле верил, что она станет продолжать свою роль, станет притворяться любящей послушной женой.

— О моя дорогая! Как жестко обошлась с тобой судьба! — воскликнул Гест. Он попытался обнять её. Элтс положила обе руки ему на грудь и решительно оттолкнула его. Он попятился назад, и она с удовольствием отметила, что он не ожидал от неё такой силы.

— Ты мне не муж, — тихо сказала она.

Он секунду колебался, но восстановил равновесие. Он попытался вернуть уверенность в себе. Но она заметила как вспыхнули искры гнева в его темных глазах. Он наклонил голову набок, изобразив заботу, в его голосе послышалась боль. — Моя дорогая, ты совсем сбилась с толку! — Начал он.

Она заговорила громче, чтобы все могли слышать. — Я НЕ сбилась с толку. Ты мне НЕ муж. Ты нарушил условия нашего брачного договора, тем самым сделав его недействительным. С первых дней нашего брака ты был мне неверен. Ты заключил со мной брак без всякого намерения сдержать свое слово. Ты обманул меня и сделал меня посмешищем. Ты мне не муж, и по условиям нашего брачного договора, все, что принадлежало мне, возвращается ко мне. Ты мне не муж и я тебе не жена. Ты для меня ничто.

Удивление на его лице принесло ей удовольствие. Он этого не ожидал. Он думал, что подчинит её так же легко, как когда-то. Однако в то же время её испугало то, как изменилось выражение его глаз. Как быстро он переоценил ситуацию, как быстро он изобрел новую тактику и вернул равновесие.

— Неверен? Я? — Он выпрямился. — Как ты смеешь! Разве неверный муж рискнул бы всем и зашел так далеко, чтобы спасти тебя из этого места? Вы! Торговцы из Удачного и Трехога, я призываю вас в свидетели! — Он повернулся к ошарашенным пленникам, которые смотрели на происходящее, как на клоунаду. — Это моя жена, Элис Финбок! Я отправил её, как она сама того искренне желала, в путешествие в Дождевые Чащобы. Мне не известно, как она ввязалась в эту экспедицию, однако мне известно, что кое-кто из вас присутствовал при этом. Я знаю, что в глазах закона она — моя жена, а если эта скотина заставила её забыть свою любовь ко мне, то он должен за это ответить! Она может разорвать наш брак, если таково веление её сердца. Я отпущу её! Но не я нарушил наш договор и никто не сможет отказать мне в моих законных правах на ту собственность, которую она приобрела в период нашего брака!

Он развернулся и ткнул пальцем в Лефтрина. — А ты, мерзавец, не думай, что тебе удастся уйти безнаказанным за все это! Ты украл любовь моей жены и заставил её отвернуться от меня. Совет осудит тебя. Будь готов поплатиться каждой грязной монетой, каждым клочком имущества, даже этой вонючей баржей, за то тяжкое оскорбление, которое ты нанес мне и моей семье.

Элис проклинала слабость, которая заставляла её колени дрожать. — Ты был мне неверен! — снова выкрикнула она, не в силах контролировать дрожь в голосе.

— Моя дорогая, ты не в себе! — Воскликнул он с надрывом в голосе. — Вернись ко мне. Прощение все ещё возможно. Я позабочусь о тебе, верну тебя к безопасной жизни, чтобы ты смогла продолжать твои исследования в тишине и спокойствии. Одно лишь слово, и я позабочусь о том, чтобы ни одно слово из этой скандальной истории не запятнало ни репутацию твоей семьи, ни твое имя, — он искренне посмотрел ей в глаза, являя собой картину обманутого, но великодушного мужа.

Но Элис ясно чувствовала угрозу, притаившуюся за предложением прощения. Её семья. Её репутация в Удачном. Волновали ли её ещё эти вопросы? Она подумала о матери, о её молодых незамужних родственницах. У её семьи не было богатства, лишь статус уважаемых удачнинских торговцев, людей, которые всегда держали свое слово. Скандал, которым он угрожал, разрушит все это. Она колебалась, долг перед семьей разрывал ей сердце.

— Ты был ей неверен. С самой первой ночи, когда она стала твоей невестой. Я готов свидетельствовать об этом.

Она с трудом узнала голос Седрика, с такой глубокой страстью он прозвучал. Он прошел мимо смотрящих на происходящее хранителей, встал рядом с ней и взял её под локоть. Она вцепилась в него и почувствовала его невидимую дрожь от того, что они вместе бросили вызов человеку, который заставил их пережить столько мучений.

Гест заставил себя распрямиться, в его глазах засквозило презрение. — А. Мой лакей. Мой сбежавший слуга. Думаешь, я не знаю о твоих тайных сделках? Твоих отвратительных делишках с калсидийскими купцами, что ты собирался продать им драконьи части тела? Твоим друзьям известно об этом? Теперь когда они об этом узнали, станут ли они тебе верить? Тот, кто солгал однажды, сделает это ещё раз.

Седрик побледнел ещё больше, но голос его звучал уверенно. — Мои друзья знают все, Гест. Моя драконица знает все. И она простила меня.

Это привело Геста в замешательство. Мысли Элис спутались, однако какая-то часть её рассудка ликовала. Ты и подумать не мог, что у него может быть свой дракон, правда, Гест? Ты видел его изменения, но не мог представить, насколько он на самом деле изменился.

Но Гест не изменился. Он оправился так ловко, как акробат, сорвавшийся с каната и снова вставший на ноги. Только те, кто близко знали его, могли заметить небольшую паузу, которую он сделал в нерешительности, прежде чем заговорить. Он все ещё играл на публику, когда недоверчиво спросил: — И зная твою подлую натуру, ты думаешь, они поверять любой грязи, которую ты бы не вылил? Ты будешь свидетельствовать против меня? Ты, Седрик Мельдар, простой слуга? Так сделай это сейчас перед лицом нас всех. Скажи нам, приведи нам хоть один пример моей неверности жене. Одного будет достаточно. — Его взгляд был острее ножа. Элис видела победное выражение на его лице.

Седрик сделал вдох. Дрожь, которую она почувствовала, когда взяла его за руку, прошла. Он говорил четко, повысив голос, чтобы его было слышно всем: — Я годами делил с тобой постель, до того как ты взял Элис в жены и в течении многих лет после. Ты провел свою брачную ночь со мной. В течении всех следующих лет ты делал её посмешищем в нашей компании. В этом кругу все знали, что ты пренебрегаешь обществом женщин в пользу мужчин. Я был твоим любовником, Гест Финбок. Я помогал тебе обманывать её, и молчал, когда ты высмеивал её.

— И если возникнет необходимость, я предстану перед всем Трехогом и всем Удачным, чтобы подтвердить это. Ты был ей неверным мужем, а я, я был ей вероломным другом.

Элис смотрела, как Седрик совершает общественное самоубийство. Он повернулся, встретил её взгляд и сказал: — Элис, я снова прошу, прости меня. Если бы я только мог забрать все те годы твоей жизни и вернуть их тебе нетронутыми.

Её глаза наполнились слезами. Седрик только что уничтожил последний шанс на то, что он смог бы когда-нибудь вернуться в Удачный и продолжить свою жизнь. Даже если он навсегда останется в Кельсингре, но хотя бы один из торговцев вернется в Удачный, все узнают не только о том, что он причинил ей, но и то, кем он был. — Я простила тебя, Седрик. Я сказала тебе это давным-давно.

— Я знаю, — сказал он очень тихо. Он положил свою руку поверх её руки и добавил: — Но тогда я не заслуживал твоего прощения. Возможно, теперь я заслужил?

— Да, — тихо ответила она. — И даже больше. Но, Седрик, что же ты наделал? Все узнают, что ты…

— Что я тот, кто есть, — сказал он спокойно. — Я не буду извиняться за это. Никогда.

Она почувствовала кого-то у себя за спиной и слегка повернулась, думая, что это Лефтрин. Но это был не он. Карсон улыбался, но когда он вышел вперед, одинокая слеза скатилась по его загорелой щеке. Он обнял Седрика со спины так, что того приподняло над землей. — Горжусь тобой, удачнинский мальчик, — сказал он хрипло, поставил Седрика на землю и наклонился, чтобы поцеловать его. Поцелуй был долгим и Седрик бережно взял в руки бородатое лицо Карсона, притягивая его к себе. Несколько хранителей поддержали пару одобрительными криками, которые заглушили скептическое бормотание среди наблюдавших пленников. Элис обнаружила, что улыбается как от радости за них, так и от того, с каким пораженным выражением на лице застыл Гест.

Она почувствовала легкий толчок локтем и повернулась, чтобы увидеть Лефтрина. Он предлагал ей взять его под руку, что она и сделала, положив руку на рукав его поношенного плаща. — Мы вроде бы собирались выпить чаю? — спросил он её буднично. Она кивнула и простила ему торжествующий взгляд, который он метнул поверх её головы на Геста. Они с Лефтрином сделали несколько шагов, прежде чем она обернулась. Гест стоял в одиночестве и смотрел им вслед.

— Как он? — спросил Рейн, сев рядом с женой. Он говорил тихо, чтобы не прерывать разговора в центре общей комнаты в банях. Странный выбор места, подумал он, но, по крайней мере, тут достаточно места. Все хранители и команда Смоляного, за исключением Большого Эйдера и Беллин, собрались здесь. Рейн думал, было ли это беспорядочное обсуждение похоже на то, как начинался первый Совет Дождевых Чащоб. У каждого хранителя было свое мнение и каждый, казалось, был намерен высказать его вслух. Лефтрину и его команде тоже было что сказать.

Некоторые парившиеся в ванных драконы тоже остались. Рейн размышлял, действительно ли им было интересно, как человеческие существа улаживают конфликты, или они просто рассчитывали на легкий ужин, если в конце концов люди решат прибегнуть к казни. Спит вытянулся вдоль пленников, которые сидели одной группой на полу. Время от времени он вытягивал шею и принюхивался, как будто смаковал запах их страха. Золотой величественный Меркор компенсировал недостаток солидности меньших драконов. Присутствие драконов придавало смысл размеру помещения, так как люди и даже Элдерлинги казались слишком маленькими для такого огромного зала.

Малта взглянула на одеяльца у себя в руках. — Он немного поел. Он не спит. Кажется, что он слишком устал, чтобы сейчас есть или плакать.

— Тишина — это облегчение, — честно признался Рейн, а потом пожалел о своих словах. Она взглянула на него взглядом полным горя и он прочитал её мысли. Очень скоро наступит вечная тишина. — Дай я подержу его немного, — сказал он, чтобы унять её боль, и она передала ребёнка с такой готовностью, что он понял, что она уже простила ему необдуманные слова. Младенец в пеленках был легче, чем неделю назад. Он терял вес, его глаза были тусклыми. Рейн начал машинально укачивать ребёнка, взяв его на руки, от чего Малта слабо улыбнулась.

— Они добились каких-нибудь результатов?

Он кивнул. — Большая часть разговоров сводится к тому, что хранители соглашаются друг с другом и обсуждают, почему они думают, что они приняли правильное решение. Но для них это важный шаг. Я иногда забываю, насколько молоды большинство из них. В начале были жаркие споры. Они почти заставили меня улыбнуться. Некоторые, казалось, озвучивали мысли своих драконов. Лефтрин сказал несколько раз, что люди, а не драконы, должны решать судьбы человеческих существ. Не думаю, что это мнение было полностью принято, но оно охладило их пыл. Они скоро проведут окончательное голосование.

— Я думаю, что рабов освободят и позволят им решить, что они хотят делать. Лефтрин сказал, что в следующий раз, когда Смоляной пойдет в Трехог, рабы могут отправиться на нем бесплатно. А там уж им самим решать, что делать. Некоторые говорили о семьях, которые давным давно их потеряли. Другие кажутся ошеломленными неожиданной свободой. Им предложили остаться в деревне на другом берегу реки. Не уверен, что они полностью понимают, что им предложили. Мой калсидийский в лучшем случае на зачаточном уровне, к тому же порядком подзабыт.

Малта кивнула. — Как и мой. Из нас только Селден выучил язык нашего отца. Я думаю, он сделал это, чтобы произвести на него впечатление. Но не вышло, — её взгляд затуманился, когда она задумалась о пропавшем брате. Рейн ждал. Через секунду она одернула себя. — Селдена нет. Как и Тинтальи. Думаю, в этом есть какой-то смысл, — она вздохнула, возвратившись в настоящее. — А остальные пленники? — Спросила она.

— С этим было сложнее. Лефтрин обвинил торговца Кэндрала в том, что он был частью заговора, чтобы убить драконов и продать их плоть Калсиде. Очевидно была ещё женщина, торговец Свердин, которая тоже имела к этому отношение. Калсидийцы выбросили её за борт ещё до того как отплыть из Кассарика. Она скорее всего утонула. Некоторые хранители были за то, чтобы скормить Кэндрала драконам, но Лефтрин долго и горячо убеждал их, что Кэндрала нужно вернуть в Кассарик и представить его перед Советом. Он объяснил им, что если этого не сделать, то Совет никогда не признает коррупции в своих рядах. Кэндрал умолял сохранить ему жизнь и обещал сегодня же написать донос на всех, кто участвовал в этом деле. Очевидно, он приложил руку к тому, чтобы нанять нескольких охотников, которые участвовали в экспедиции Смоляного и пытались убить Релпду.

Она кивала в ответ на его слова, но он сомневался, что она действительно его слушала. Тем не менее он продолжал: — Калсидийцы утверждают, что их заставили прийти сюда, что их семьи держат в качестве заложников в Калсиде. Я нахожу это правдоподобным, но драконам трудно понять, что, возможно, они заслуживают пощады. Они пролили кровь дракона. Это отрицать нельзя. Есть ещё члены команды кораблей. Некоторые говорят, что лишь выполняли приказы своих капитанов. Наверно, это неплохо, но по крайне мере один из капитанов предал торговцев.

— Есть ещё двое торговцев из Джамелии, которые, кажется, просто оказались не в том месте не в то время, как и некоторые инвесторы из Удачного, которые считали, что совершают первый переход на их замечательных новых кораблях. Хранители не уступят корабли; эти судна, оказывается, непроницаемы для воды, так сказал Сварг, осмотрев их корпуса. Я не уверен, что захват кораблей справедлив, однако я думаю, что перед тем, как их получить, придется пойти на некоторые сделки. Джамелийцы уже спрашивали о будущих торговых соглашениях. Это привело к тому, что удачнинские торговцы прервали их, заявив, что только настоящий совет может вести переговоры о таких вещах. А потом несколько хранителей заявили, что ни Совет Удачного, ни Советы Дождевых Чащоб не имеют над ними никакой власти. Что привело к довольно интересной дискуссии.

Малта кивнула и улыбка коснулась её глаз. — Я слышала. Ты даже не спросил меня, хочу ли я быть королевой, прежде чем сказал им, что не по этой причине мы прибыли сюда.

Рейн отнял руку от ребёнка, чтобы погладить её золотистые волосы. Они были жесткими на ощупь, но память подсказала ему, что они когда-то были золотыми. — Это потому что я был уверен, что ты скажешь «да», — он улыбнулся ей. — А они бы просто позволили нам взять на себя ответственность за все это. — Он вздохнул. — Я никогда не хотел быть тем, кто станет решать кому жить, а кому умирать. Я рад, что они так высоко ценят нас, и тому, что они прислушались ко мне, когда я просил их быть снисходительными к пленным. Но ещё больше я рад тому, что в процессе обсуждения они самостоятельно пришли к тем же выводам.

— Переговоры — это способ торговцев решать проблемы, — сказала она и он улыбнулся.

— Я не забыл, что ты сделала для Удачного, отстояв его перед сатрапом Джамелии и Королем пиратов.

Она слабо улыбнулась в ответ. — Кажется, что это было давным-давно. Откуда у меня было столько сил? — Она покачала головой. — Торговец Финбок?

— Заявляет, что просто направлялся на поиски Элис и Седрика, когда его захватили вместе с другими пленниками. Некоторые спорят с этим утверждением. Кэндрал утверждает, что именно записка от Финбока заманила его на корабль. Гест это отрицает. На данный момент нет достаточных доказательств и причин обвинять его в чем-либо.

— Тут что-то не сходится. Но я слишком устала, чтобы думать над этим, — Малта нахмурилась. — Кэндрал должен отправиться обратно. Кто-то должен заплатить за то, что эти ужасные люди сделали со мной в ту ночь, когда родился Фрон, — она посмотрела на своего ребёнка. — Если я должна вернуться, предстать перед Советом и рассказать, что я сделала той ночью, я готова.

— У меня нет никакого желания подвергать тебя этому. Рано или поздно, правда восторжествует, — сказал ей Рейн.

Малта медленно кивнула. Её совершенно покинуло присутствие духа с тех пор как она узнала, что Тинталья погибла. Драконы не желали обсуждать эту тему сверх того, что сообщили, что Кало остался с ней, чтобы съесть её воспоминания. Он не вернулся с остальными. Рейн про себя думал, что поглощение дракона такого размера как Тинталья займет несколько дней даже у Кало. Он был удивлен глубиной горя, которое ощутил, узнав о её смерти. Тинталья покинула других драконов на произвол судьбы много лет назад. Она улетела не сказав ни слова на прощание ни ему, ни Малте. Даже Селдена, её любимого поэта, она не предупредила прежде чем исчезнуть. Какое-то время они получали известия о ней, включая то, в котором говорилось, что она нашла партнера далеко на севере. Что она делала все долгие годы своего отсутствия, они теперь уже не узнают, как и то, почему она решила вернуться в Дождевые Чащобы. Из рассказов получалось, что она умерла лишь в нескольких днях лета от Кельсингры.

Рейн вспомнил её такой, как видел в последний раз. Тинталья была высокомерна и полна жизни, она была королевой в полном смысле этого слова. Она наложила отчетливый отпечаток на него, Малту и Селдена. И, теперь он понял, на их ребёнка. У Малты было несколько выкидышей. Он попытался представить себе то, как все могло сложиться, он мог бы быть отцом, окруженным детишками, если бы только драконица была рядом и изменила детей в утробе Малты, чтобы они могли выжить. Это была бесполезная фантазия.

— Тинталья, — неожиданно произнесла Малта.

Он кивнул. — Я тоже только что думал о ней. Она была не так уж и плоха для дракона.

Малта села прямее. — Нет. Я её чувствую. Рейн, она не умерла. Она летит сюда.

Рейн взглянул на неё, его сердце разрывалось. Когда им только сказали, что Тинталья умерла, Малта закричала как сумасшедшая. Он поднял её и унес прочь от всех, даже от Тилламон. Они сидели вместе с их обреченным ребёнком, сидели, укачивали, оплакивали и причитали за закрытыми дверями. А потом на неё снизошло странное спокойствие. Он решил, что это должно быть то, как женщины справляются с натиском эмоций и боли, как если бы она была кораблем вошедшим в спокойные моря. Она казалась не умиротворенной, а опустошенной горем. Как будто она исчерпала это чувство, а другого, чтобы прийти ему на смену, не было. Она убаюкивала Фрона с нежностью даже в те долгие часы, когда его пронзительный плач почти сводил Рейна с ума. Казалось, она впитывала каждый звук, каждый запах, каждый взгляд на своего ребёнка, как будто она была камнем, вбирающим в себя воспоминания.

Он боялся за неё, но это напугало его ещё больше.

— Она умерла, Малта, — сказал он мягко. — Тинталья умерла. Драконы сказали нам.

— Драконы ошиблись! — Яростно настаивала она. — Прислушайся, Рейн! Дотянись до неё. Она летит, она летит сюда! Она страдает, ей очень больно, но она жива и летит сюда, — она потянулась к ребёнку, взяла его из рук Рейна и внезапно замерла. — Есть шанс, один только шанс, что она спасет его. Я иду, чтобы встретить её.

Рейн смотрел как она удаляется. Потом он обернулся посмотреть на остальных, собравшихся в другом конце зала. Они все ещё были погружены в дискуссию. Никто из них не казался осведомленным о чем-то необычном. Но Малта казалась такой уверенной. Он замер и закрыл глаза. Он потянулся, открывшись, и попытался заглушить все свои мысли.

— Тинталья?

Ничего. Он ничего не почувствовал. Ничего кроме болезненного марева смерти. Это была его боль или боль дракона?

Он откинул эту мысль и, подхватив плащ, оставленный Малтой, поспешил вслед за женой и сыном. Вдалеке послышался рев дракона, другой в ответ, и ещё. Вдруг раздался хор драконьих криков. Он вышел навстречу раннему вечеру, город, казалось, осветил себя ярче. Крики драконов слышались отовсюду. Малта казалась тонкой фигуркой, спешившей к центру Площади Драконов с младенцем на руках. Ветер развевал её волосы. Он посмотрел наверх на драконов в алеющем вечернем небе, летавших как стая ворон, созванных карканьем одной из них.

Осталось немного.

Слишком больно.

Смотри. Смотри, там дымка на горизонте. Это огни Кельсингры, приветствующей твое возвращение домой. Больше ни о чем не думай, королева Тинталья. Оказавшись там, ты обретешь горячую воду, Элдерлингов, готовых ухаживать за тобой, Серебро. Они спускались в колодец, чтобы починить его, когда я последний раз был здесь.

Серебро. Это была та мысль, за которую она могла уцепиться. Серебро могло творить чудеса, окажись оно в руках опытного Элдерлинга. У неё были наследственные воспоминания дракона, получившего удар молнией. Он упал на землю, его крыло превратилось в сожженный остов из костей. Потребовался год, но он снова взлетел. Они вылечили его ожоги, распыляя на них Серебро. Мастер-Элдерлинг сделал ему новое крыло из Серебра — это были легкие тонкие панели, которые соединялись крохотными шестеренками. Это было не его собственное крыло, но он снова летал.

Просто лети. Я призову их, чтобы встретить тебя. Потом Кало издал предупреждающий крик, которого она раньше никогда не слышала. Она услышала, как его подхватили вдалеке драконы, охотившиеся в полете, драконы, пробудившиеся от сытого сна, драконы, которые, находившиеся на земле в городе. Ей показалось, что она услышала эхо из далеких холмов, а потом поняла, что это не эхо. Драконы продолжали клич, собираясь вместе. Больше драконов, чем она видела за всю жизнь, собирались вместе, чтобы поприветствовать её.

— Внизу! — проревел ей Кало. — Теперь видишь? Помнишь?

— Конечно, — если бы ей не было так больно, то его вопрос вызвал бы в ней раздражение. Она бывала здесь раньше даже в этой жизни. Она обнаружила, что это место мертво и покинуто и улетела в гневе. Теперь оно ожило огнями и приветственными звуками.

— Лети туда. Они помогут тебе. Я направляюсь на охоту.

Тинталья и так знала, что он голоден. Она удивилась, зачем он решил сообщить ей и без того очевидные вещи, но решила, что это связано с ежедневным общением с людьми. Они вечно говорили друг другу очевидное, как если бы им нужно было договориться о чем-то прежде чем действовать. Она увидела под собой открытую площадь. Двое Элдерлингов стояли по центру, указывая на неё. — Тинталья! Тинталья! — Они выкрикивали её имя голосами, полными радости. Другие только ещё выходили из дверей… из дверей бань. Да. Там были бани. Горячая вода. От этой мысли она почувствовала головокружение, а потом в следующий момент она уже просто больше не могла хлопать раненным крылом. Она падала, стараясь переместить вес тела на здоровую сторону и спускаться по спирали, чтобы приземлиться мягче. Потом она поняла, кто встречал её. Облегчение затопило её, её мышцы обмякли.

Мои Элдерлинги. Серебро. Излечите меня. Падая последние метры до земли, она послала им команды со всей оставшейся мощью, не в силах произнести их вслух. Её когда-то крепкие задние лапы подогнулись под ней, когда она упала, а затем она повалилась перед ними на бок. Боль и темнота поглотили её.

— У неё дюжина мелких ран. В них полно вредоносных насекомых. Если бы это были все беды, я бы сказал, что мы могли бы вычистить их, хорошенько накормить её, и она бы поправилась. Но дело в инфекции и большой ране прямо под крылом. Рана скверная и плохо сказывается на ней. Я вижу в ней кость, — Карсон потер усталые глаза. — Я не лекарь. Я больше знаю о том, как разделать животное, чем о том, как его вылечить. Тем не менее, я вам кое-что скажу. Если бы она была добычей, которую я подстрелил, я бы бросил её. Она насквозь пропахла гнилым мясом.

Лефтрин потер заросший щетиной подбородок. За днем, полным событий, приближалось утро. Он устал, беспокоился за Элис и переживал всем сердцем за ребёнка Малты. Он ощутил вспышку надежды, когда хранители закричали, что Тинталья вернулась. Но дальнейшее было ещё хуже, чем вести о её смерти. Драконица, лежавшая на огромной площади, вскоре умрет. Малта, сидевшая рядом с ней, съежилась под своим плащом, прижимая к себе ребёнка.

— Серебро! — закричала она в тишине, воцарившейся после падения Тинтальи. — Принесите мне все Серебро, которое у нас есть!

Лефтрин ожидал, что кто-нибудь станет возражать, что кто-то из драконов потребует свою долю. К его удивлению, никто не стал спорить. Все хранители, казалось, считали, что это станет достойным применением. Только один дракон задержался посмотреть, что случится. Ночь была темна и холодна; драконы предпочитали для сна теплые бани или ямы с песком. Они не были людьми, чтобы нести дежурство над умирающим созданием. Только золотой Меркор остался с ней. — Я не знаю, зачем Кало спас ей жизнь и зачем привел её сюда умирать, — признался он. — Но без сомнения, он вернется за её воспоминаниями. Когда он окажется здесь, я предостерегаю вас, не вставать у него на пути. — Когда остальные драконы удалились от умирающей, как будто судьба Тинтальи заставляла их стыдиться, он остался стоять и смотреть.

Сильве сбегала взять фляжку с Серебром и принесла её на площадь. Она держала её двумя руками, а Серебро внутри крутилось и скользило, как будто было живым и искало выход наружу.

— Что ты собираешься с ним делать? — спросила она, когда Малта передала ребёнка Рейну и зсбрала у неё из рук Серебро. В её голосе было столько доверия, будто она верила, что королева Элдерлингов знала что можно сделать для упавшего дракона.

Но Малта потрясла головой. — Я не знаю. Может стоит вылить его ей на рану? Или ей лучше его выпить?

Никто не ответил.

Малта проследовала вдоль вытянутой шеи Тинтальи к её огромной голове. Большие глаза драконицы были закрыты.

— Тинталья! Вставай! Вставай и выпей Серебро, и излечись! Излечись и спаси моё дитя! — Голос Малты сорвался, когда она заканчивала призыв.

Показалось, что драконица сделала чуть более глубокий вдох. Помимо этого она не шелохнулась. Малта, одетая в переливающееся платье, спадавшее до земли, и сжимающая в руках сосуд с мерцающей серебристой жидкостью, напоминала героиню легенд. Однако, когда она взмолилась, голос её звучал совсем по-человечески: — Неужели никто не знает? Что мне делать? Как мне спасти её?

— Меркор говорил мне, что драконы пили Серебро. Может быть, стоит вылить его ей в рот? — Тихо сказала Сильве.

— А она не подавится? — Осмотрительно спросил Харрикин.

— Тинталья? Тинталья, умоляю, — позвал Рейн.

— Я должна вылить Серебро ей в рот? — Спросила Малта непосредственно у золотого дракона.

— Этого не хватит, чтобы спасти её, — сказал Меркор. — Что бы вы с ним ни делали. — Он повернулся и ушел, поднявшись по широким ступеням, ведущим в бани. Сильве выглядела потрясенной.

Смысл его слов, казалось, не дошел до Малты. — Я едва чувствую её, — сказала она. Лефтрин понял, что она говорит не о своей руке, покоившейся на голове дракона. — Она так сильно выросла с тех пор, как я видела её, — добавила Малта, на мгновение напомнив ему любящего родителя. Она погладила лицо Тинтальи, а затем раздвинула ей губы. Лефтрин подался ближе, чтобы посмотреть, как и все собравшиеся Элдерлинги. Поднятая губа обнажила ряды плотно стиснутых острых зубов.

— Думаю, между ними найдется зазор, если я буду лить медленно, — сказала Малта. Она говорила очень тихо, как будто они с драконицей были одни в целом мире. Она наклонила фляжку и Серебро заструилось из него тонкой мерцающей нитью. Оно вытекало не быстро как вода, а медленно, будто опускалось в рот дракона. Серебро коснулось драконьих зубов, ненадолго скопилось на деснах, а потом, казалось, нашло лазейку и исчезло между зубов. Из фляжки не выпало больше ни капли; Серебро вытекло как распустившаяся катушка ниток, также оно и пропало.

Ночь показалась им темнее, когда Серебро исчезло с глаз. Призрачный свет города Элдерлингов мягко мерцал вокруг них. Хранители стояли, прислушиваясь. После долгого ожидания на холоде послышался шепот: — Я ожидал чуда.

— Я думаю, слишком поздно.

— Может, стоило вылить его на рану.

— Меркор предупредил, что этого недостаточно, — печально сказала Сильве и закрыла лицо руками.

Рейн, склонившийся рядом с Малтой, держал в руках их ребёнка. Он медленно встал и подал голос. — Мы хотим остаться наедине с нашим драконом и нашим ребёнком, если вы не против, — сказал он. Он говорил негромко, но его слова, казалось, донеслись повсюду. Сказав это, он снова опустился вниз на мостовую рядом со своей женой.

По одному, по двое хранители медленно разошлись. Седрик нежно потянул Карсона за руку. — Нам надо идти, — мягко сказал он.

Лефтрин взглянул на них.

— Да, надо, — согласился он мягко. — Никто из нас ничего не может больше сделать. А смерть — это личное.

Карсон кивнул, явно не желая уходить. Седрик вышел вперед. Он отстегнул застежку плаща, поднял его и обернул плащ вокруг Малты, Рейна и их ребёнка. — Са дай вам сил, — сказал он, а потом быстро отошел, качая головой.

Лефтрин осмотрел площадь. Он был последним. Он было сделал шаг в их направлении, чтобы спросить, уверены ли они, может быть он мог что-то им принести или что-то сделать. А потом передумал. Он отвернулся и медленно пошел прочь от дракона. От Элдерлингов и их умирающего ребёнка. Ему он ощутил, что одиночество нахлынуло на только что покинутое им место. Одиночество и горе.

Он плотнее завернулся в плащ. Сейчас было не время оставаться одному. Город шептал вокруг него, но он не желал слушать. Давным давно город умер, и теперь он подозревал почему. Катаклизм может быть и разрушил его и заставил некоторых Элдерлингов спасаться бегством. Но когда кончилось Серебро, конец был неизбежен.

Он задумался о молодежи, которую привез по реке. Он не собирался дойти до того, чтобы начать беспокоиться о них. Он просто хотел выполнить договор, пережить несколько приключений в процессе, может, составить карту, которая увековечит его имя в истории. А потом вернуться к перевозке грузов по реке на своем любимом корабле. Он не хотел, чтобы его жизнь так круто изменилась.

Элис.

А, может, и хотел. Он вздохнул, почувствовав себя эгоистом от того, что остальные платили немалую цену, в то время как он обрел женщину, которая полюбила его. Женщину, которая отказалась от всего, чтобы быть с ним. Из-за Геста он сегодня понял, что все по-настоящему. Такой высокий и благородный, изящно одетый и галантно говорящий. Он умолял её к нему вернуться.

А она отвернулась от всего этого ради него.

И сейчас она ждала его на борту живого корабля. Он ускорил шаг.

^{День 14-й Месяца Пашни. Год 7-й Независимого Союза Торговцев.}

^{От Эреке из Трехога.}

^{Керигу Свитвотэру, Мастеру Гильдии Смотрителей Птиц в Удачном.}

Кериг, я испытал огромное облегчение, получив твое письмо. Детози тоже волновалась и боялась, что наши действия будут восприняты как измена Гильдии или даже как доказательство того, что мы были предателями.

Я рад сообщить, что Двухпалый набрал вес и что цвет его перьев и грудки стал ярче. Его лапка была серьезно порезана подвеском, но кровоток и подвижность в его пальцах восстановились. Если он не поправится настолько, чтобы переносить сообщения, я считаю, что он все ещё является ценным экземпляром для разведения и должен быть сохранен для этой цели. Как ты и предложил, я попрошу разрешения продолжить ухаживать за ним, пока он полностью не поправится. В любом случае живая птица, которая значилась как погибшая, определенно является частью гораздо большей тайны.

Мы с Детози вместе отнесем запечатанное послание и твое письмо Мастеру Годону и попросим, чтобы он представил его нераспечатанным перед полным собранием мастеров-заводчиков птиц здесь в Трехоге, чтобы они открыли и изучили его.

Я очень благодарен, что столь важное послание будет передано моими руками.

Твой бывший подмастерье,

Эрек Данварроу.

Глава 17

КОЛОДЕЦ

— Пожалуйста. Я не могу спать. Пройдись со мной. Пожалуйста.

Тимара заморгала. Взгляд Рапскаля казался бледно-голубым в тускло освещенной комнате. В кровати на другом конце комнаты, тихо посапывал Татс. Даже не обсуждая, они с Татсом решили, что не бросят Рапскаля одного. Не сегодня. Татс попросил одну из больших комнатах среди спален над драконьими банями, ту, в которой было несколько кроватей. Карсон согласился с этим. Несколько хранителей тянули жребий, кому дежурить с их «гостями». На ночь их заперли в столовой. Им разрешили искупаться и дали постельное белье. Большинство, казалось, приняли свою судьбу. Несколько стали жаловаться, а один джамелийский купец стал вопить и кричать, что с ним обращаются «как с преступником», и заставляют лечь рядом с «отбросами». Карсону выпало дежурить первым и Седрик остался с ним, как и Релпда, чтобы составить им компанию. Про себя она сомневалась, что кто-либо из их «гостей» попытается сбежать, когда под дверью храпит дракон.

Они с Татсом увели Рапскаля в одну из незанятых спален. Несмотря на то, что они устали, им было нужно многое обсудить. Они сидели и слушали рассказ Рапскаля о том, как драконы напали на корабли. Чем дольше он говорил, тем меньше был похож на Теллатора и больше на себя.

Рапскаль всегда был болтуном, он мог бесконечно говорить на любую тему. Татс задремал раньше Тимары. Она выслушала историю Рапскаля, выслушала, как он хвастался храбростью Хеби, и как великолепно выглядели драконы в полете. Тимара тщетно ожидала, что он скажет, что был в ужасе о того, сколько людей погибло. Прежний Рапскаль сказал бы. Напротив, он, казалось, воспринимал случившееся как нормальный исход битвы. Когда Тимара упомянула об этом, он недоверчиво спросил её: — Неужели было бы лучше, чтобы погибло больше драконов? Бедная Тинталья лежит посреди Площади Драконов! К утру от неё останутся лишь плоть и воспоминания. Яйца внутри неё, из которых должны были вылупиться змеи — наше следующее поколение драконов, умрут сегодня вместе с ней! Ты подумала об этом, Тимара? Глядя на неё, я должен задуматься, что бы я почувствовал, если бы на её месте была моя Хеби. А что, если бы это была Синтара?

— Синтара, — прошептала Тимара и задумалась, как почувствовала бы себя. Вспыхнувшая в сердце ярость удивила её. В дальнем уголке сознания с ней заговорила драконица. Ты была бы опустошена. И взбешена. Так же, как и они.

«Да», — согласилась она. Она освободила свой разум от разума драконицы. Что бы она стала делать, если бы что-то случилось с её драконом? Что случалось с Элдерлингами, если их дракон умирал?

«Они тоже умирали. Не сразу же, но быстрее, чем если бы дракон оставался в живых».

Тимара снова вытолкнула Синтару из своего сознания. Она не хотела думать о таких вещах. Не хотела думать о том, что станет с Малтой, Рейном и их ребёнком. — Наши драконы вернулись в Кельсингру, живые и здоровые. Все закончилось, Рапскаль.

— Не закончилось, — настаивал он, в его голосе ей послышался оттенок упрямства Теллатора.

— Все кончилось, — ответила она. — Наши драконы здесь, в Кельсингре, в безопасности. Им больше никогда не нужно покидать город. Человек, который вел сюда захватчиков, тот калсидийский дворянин, мертв. А продажный торговец пообещал, что расскажет всем, кто плел заговор против драконов. Они будут наказаны. Вот. Все кончилось.

Рапскаль покачал головой. Они сидели на его кровати. Татс по-прежнему посапывал в постели в другом углу комнаты. Тимара прислонилась к стене. Она уже засыпала, но хотела, чтобы Рапскаль уснул первым. Она пересидит его. Она надеялась на это.

Рапскаль сложил руки на груди: — Драконы не могут и не останутся здесь навсегда. Это им не свойственно, тебе, как охотнику, должно быть это известно. Они должны мигрировать каждый сезон в поисках добычи и для того, чтобы дать возможность популяции животных восстановиться. Даже если бы у нас были стада животных и стаи птиц, которые им нужны, они никогда не будут удовлетворены сидением на одном месте круглый год. И они должны улететь, когда придет время отложить яйца.

Эти слова не принадлежали Рапскалю. Она никогда не слышала, чтобы он так выражался. Рапскаль ошибочно принял её пораженный взгляд за неподдельный интерес.

— Тимара, ничто не закончено, пока человек, пославший сюда захватчиков, не будет остановлен. Подумай об этом. Эти люди, калсидийцы, сказали, что их против воли заставили отправиться сюда. Я слышал, что они говорили. Если они вернутся домой без драконьей плоти, то погибнут вместе со своими семьями. Медленно и ужасно. Если они задержатся здесь, не отправив сообщений о своем успехе, то их семьи станут пытать. А когда они все умрут, герцог Калсиды найдет других людей, чтобы послать сюда. Он не собирается отступать.

— Он скоро умрет. Он стар и болен, он скоро умрет. И тогда все закончится, — она просто хотела пойти спать. Он заставлял её задумывать о тех вещах, о которых она не хотела думать прямо сейчас.

Он повернулся и грустно взглянул на неё. — Ты права в одном, Амаринда. Когда он умрет, все закончится. А пока он жив, ничего не кончено.

— Это не моё имя, — ответила она, не понимая, от чего ей больше не по себе: от его слов или от того, что назвал её Амариндой.

Он терпеливо улыбнулся ей: — Ты до сих пор не смогла до конца понять город. И что в действительности означает быть Элдерлингом, связанным с драконом. Но ты поймешь, так что я не стану спорить с тобой. Время на моей стороне. Ты придешь к пониманию, что можешь жить больше, чем одной жизнью, быть больше, чем одним человеком.

— Нет, — решительно сказала она.

Он вздохнул. А Тимара на секунду закрыла глаза. Она, должно быть, задремала, потому что проснулась от того, что он трясет её за руку, прося пройтись с ним. Она устало вздохнула. — Уже ночь, Рапскаль. Холодно и темно.

— На улице не так уж холодно, к тому же город осветит нам путь. Пожалуйста, Тимара. Просто пройдемся, чтобы я расслабился. Медленная прогулка в одиночестве по городу.

Ему всегда удавалось уговорить её сделать то, что он хотел. Она не разбудила Татса. Ему было лучше поспать и присмотреть за Рапскалем позже, если тот не устанет после прогулки. Она накинула плащ на плечи, застегнула его и последовала за Рапскалем из комнаты по коридору. Он вел её к боковому выходу, в другую сторону от Площади Драконов и дозора возле умирающей. Тимара не возражала.

На улице её обдало холодным ветром.

Рапскаль поднял голову: — Пахнет весной, — сказал он.

Она раскрыла свои чувства навстречу ночи. Да, в ветре было что-то кроме влажности и холода. Тепла не было, но исчезли и все признаки мороза.

Он взял её за руку, она была благодарна ему за это теплое прикосновение. Он провел большим пальцем по нежной чешуе на тыльной стороне её руки. — Ты не можешь отрицать изменения, — сказал он и, прежде чем она смогла ответить, добавил, — завтра, если посмотришь на холмы за городом, то увидишь, что березы и ивы расцвели. С высоких склонов за ними почти сошел снег. Очень скоро Лефтрину придется отправиться в Трехог, чтобы убедиться, что семена и саженцы, которые он заказал, доставлены. — Он повернулся и улыбнулся ей. — Это будет год, когда мы полностью пробудим Кельсингру. Спустя годы будет сложно вспомнить, что были времена, когда коровы и овцы не паслись на пастбищах за городом, и всего лишь пятнадцать хранителей жили в нем.

Полнота его предвидения поразила её. Она позволила вести себя по тускло освещенным улицам. Как обычно, он нарушил тишину своими словами: — Когда-то этот город никогда не засыпал. Были времена, когда он был так густо населен, что люди ходили по нему и днем, и ночью. Остались целые кварталы города, которые мы ещё не исследовали. Самые разные чудеса ждут, когда новые Элдерлинги вновь откроют их. Места, где мастера творили чудеса, а ремесленники заключали сделки.

Она подумала о пересохшем колодце с Серебром и о том, как это ограничивает их будущее. Этой ночью не стоило говорить об этом. Пускай выговорится, а когда у него иссякнут слова, она отведет его обратно в бани и уложит спать. Она подумала о завтрашнем дне и о грядущих событиях. Она содрогнулась, подумав о том, сколько ещё Тинталья будет балансировать между жизнью и смертью, а вместе с ней и ребёнок. Тимара представила Кало, пожирающего мертвую драконицу на площади и почувствовала тошноту. Не хотела она думать и о спорах касательно судьбы калсидийских воинов, намеревавшихся убить драконов, которые продолжатся завтра. Тимара вспомнила дни, когда Смоляной ещё не вернулся, дни, наполненные простой охотой, попытками восстановить пристань и изучением города. Тогда они казались скучными, теперь она хотела бы вернуть их назад.

Тимара подозревала, что Рапскаль попытается отвести её в дом Теллатора и Амаринды. Она почувствовала облегчение, когда он не стал этого делать. Они шли по другим улицам, он рассказывал то, что знал о них. В этом доме жил поэт, он писал поэмы на стенах и потолках. Эта кондитерская славилась своими сладкими булочками с ягодами. Тут была улица, на которой ткачи создавали ткани, которые они оба носили теперь. Она знала, что он озвучивает воспоминания Теллатора, как будто они были его собственными, но слишком устала, чтобы спорить. Пускай выговорится и, может быть, тогда Рапскаль вернется.

Он повел её по боковой улочке, которая вывела их в скромный район. — Этим магазинчиком владел лудильщик, — сказал он ей. — На сковородках, которые он делал, можно было готовить без огня. А там? Хозяйка этой лавки делала музыкальные подвески, которые играли тысячи мелодий на ветру.

— Они работали по Серебру, — он кивнул в ответ на её догадку.

— Серебро было величайшим тайным сокровищем Элдерлингов, и тем средством, которое сделало Элдерлингов и драконов теми, кто они есть. — Он замер перед дверным проемом. — Недостаток Серебра убьет нас всех, — сказал он буднично и шагнул через пустой дверной проем в магазин. Тимара неохотно последовала за ним.

— Здесь темно, — пожаловалась она и почувствовала, что он согласился.

— Они не использовали Серебро повсюду. Даже в те времена оно было ценным продуктом. Они использовали его для освещения и обогрева тех мест, где собиралось много людей. Для искусства, которым все наслаждались. Но для личных покоев оно использовалось гораздо реже. — Рапскаль залез в сумку, вытащил что-то светящееся и передал ей. Это было ожерелье с подвеской в виде полной луны. Оно светилось, когда он тряс его, наполняя комнату слабым серебряным светом. Ожерелье выглядело странно знакомым.

— Надень его, — сказал он, а когда она не двинулась с места, он подошел ближе, откинул её капюшон и одел ожерелье ей на шею. Когда мерцающая лунная подвеска легла ей на грудь, она оглядела лавку. Мало что сохранилось от незамысловатой деревянной мебели, но среди камней на полу она узнала некоторые знакомые вещи. Наковальня, какой она раньше не видела, но тем не менее знала, для чего она предназначается. Каменный стол с бороздками и канавками на поверхности, чтобы ковать Серебро. Она машинально подняла глаза туда, где когда-то на полке лежали инструменты. Полки больше не было, инструменты были свалены на полу неподалеку: сломанный ковш и большие ножницы. Её охватил внезапный порыв поднять их и привести в порядок свое рабочее место.

Давай выйдем отсюда, — сказала она резко.

— Мы можем уйти, — согласился он, — но это не поможет. Ты не можешь спрятаться от этого. Я не хочу заставлять тебя, но время выходит. Для всех нас.

У неё внутри всё похолодело. Она оглянулась на Рапскаля, чьи глаза в отражённом свете лунного амулета казались серебряными. — Что ты имеешь ввиду?

— Ты знаешь, — мягко проговорил он. — Я ждал, когда ты примешь это. Ты ведь знаешь, — он сделал паузу и посмотрел на неё осуждающе. — Амаринда знала. Значит, и ты знаешь.

Ты знаешь, Синтара эхом повторила его слова. И пора бы тебе уже перестать быть упрямой.

— Я не знаю, — настаивала она, обращаясь к ним обоим. Её ранило то, что они объединились против неё и принуждали её к этому. Чем бы оно ни было. Она прямо обратилась к человеку с мерцающими серебряными глазами:

— Ты пугаешь меня. Теллатор, уходи. Я хочу, чтобы мой друг Рапскаль вернулся.

Он вздохнул и неохотно заговорил: — Наша нужда велика. Я люблю тебя. Люблю как тогда, так и сейчас. Ты знаешь это. Я ждал столько, сколько мог, сколько все мы могли. Но мы Элдерлинги, и в конце-концов, мы служим драконам. Разве ты позволишь Тинталье умереть? Позволишь Малте, Рейну и их ребёнку умереть, потому что упорно цепляешься за то, кем была рождена? Тимара, я знаю, ты напугана. Я пытался дать тебе столько времени, сколько тебе было нужно, чтобы разобраться со своими чувствами. Но сегодня наш последний шанс. Пожалуйста. Сделай выбор. Сделай выбор ради меня, Рапскаля. Я бы не стал принуждать тебя. А Теллатор станет.

Тимара дрожала от внутренней борьбы, которая происходила в ней, и от страха, пронзившего её после его слов. В ней пробудились воспоминания, которые она не хотела признавать. Она осмотрелась вокруг. — Это была её лавка. Здесь она мастерила.

Он кивнул. — В сущности это была и не лавка. Она продавала вещи, которые делала, но многие раздавала просто так. Здесь она творила. Здесь ты ковала Серебро собственными руками.

— Я этого не помню, — сказала она решительно.

— Это не просто. Серебро было слишком ценно. Воспоминания о том, как работать с ним не сохранялись в каменьях. Некоторые секреты слишком дороги, чтобы доверять их кому-то, кроме преемников мастерства. Эти секреты передавались от мастера его ученику. как Драконы прилетали, чтобы напиться из колодцев, поэтому их местоположение не могло остаться в абсолютной тайне. Как сохранялись колодцы из года в год было секретом гильдии.

Рапскаль внезапно взял её за руку, Тимара чуть было не отпрыгнула от него. Он повел её к двери, она была благодарна покинуть здание. Тут работала Амаринда. Теперь Тимара это знала, она вспомнила маленькую улочку, заполненную ремесленниками, как наяву. Не из камня памяти; в этой части города они не использовались. А из остатков воспоминаний о тех временах, когда она была Амариндой.

— У Рамоза была здесь мастерская. Он был скульптором. Помнишь? — голос Рапскаля стал холоднее.

Она взглянула на пустые оконные проемы — Я помню, — неохотно признала она. Кое-что ещё всплыло в памяти. — Ты ревновал к нему.

Рапскаль кивнул. — Он был твоим любовником до меня. Мы даже однажды сражались. Это было глупо с моей стороны, не знать, что ежедневная работа молотком и резцом очень здорово наращивает у мужчины мышцы на руках.

Она отпрянула от этих воспоминаний. Слишком близко, подумала она, слишком близко к чему-то. Затем они завернули за угол и она очутилась в знакомом месте. Это была площадь с колодцем, в том же виде, в каком они её оставили: балки уложены с одной стороны, сломанные механизмы — с другой, инструменты — с третьей. Экипаж судна провел несколько часов, работая над цепью. Рядом с краем колодца лежал отремонтированный отрезок цепи, его конец был прикреплен к обломку древнего столба, который когда-то поддерживал крышу колодца. Хеби тоже была здесь, тихо стоя в темноте. В Тимаре проснулся страх.

Почему мы пришлю сюда? — Спросила она, затаив дыхание.

— Так ты сможешь добыть Серебро. Так Тинталья сможет выжить. Так все драконы станут теми, кем им предназначено быть, так же как и их Элдерлинги. — Свет от медальона не достигал его глаз на открытом пространстве. Они были мерцающе-голубыми, как всегда, но серебристый блеск украшения превратил его лицо в призрачную маску. Она не узнавала его.

Он сказал мягко, но твердо: — Амаринда, ты должна спуститься в колодец. Ты единственная знаешь, как достать Серебро.

— Любовь моя?

Рейн сказал это так нежно, будто думал, что она могла уснуть. Она не спала. Не могла, не сумела бы, и, может быть, не заснула бы никогда. Она свернулась у головы драконицы, пристроив ребёнка на коленях. Её ладонь покоилась на ноздре Тинтальи, где она могла чувствовать медленное колебание воздуха, говорящее о том, что драконица продолжала дышать.

— Я здесь, — сказала она Рейну.

Он прижался к ней ближе.

— Я пытаюсь разобраться в своих чувствах. Когда я был мальчиком и Тинталья была смутным ощущением под землёй, заточённая в кокон из диводрева, я был очарован ею. Затем она практически поработила меня, и я возненавидел её. Я полюбил её, когда она помогла мне спасти тебя. И тогда она пропала и долгие годы мы не слышали ничего о ней и не чувствовали её.

— Я была также зла на неё, как и ты. За то, что она оставила на наше попечение молодых драконов, что пропала не сказав ни слова. За то, что отправила Сельдена только Са знает куда с тем, чтобы он не вернулся к нам. — Она погладила драконью морду и вздохнула. — Рейн, думаешь мой младший брат умер?

Рейн молча покачал головой.

Ночь прояснилась, облака разошлись, было уже не так холодно, как раньше. В воздухе чувствовалась весна. Луна и звезды над головой освещали ночь безучастные к мирским заботам. Элдерлинские плащи согревали их. Под ногами были твердые камни. Рядом с ней были её муж, и их первенец, и дракон, который изменил их судьбу. Жизнь и смерть слились воедино в этом месте в беспорядочном клубке. Дыхание дракона обдавало их сына. Запах её гниющих ран висел во влажном воздухе.

— Она все также невероятно прекрасна, — сказала Малта. Она хотела, чтобы её голос прозвучал ровно. — Посмотри на эту чешую, каждая чешуйка — это произведение искусства. Тем более чудесными они кажутся, когда ты знаешь, что она сама потрудилась над каждой из них. Посмотри на эти вокруг глаз. — Она пробежалась пальцами по замысловатому серебряно-бело-черному узору, обрамлявшему закрытые глаза драконицы. — Никакому дракону не сравниться с её величественностью. Молодая королева Синтара гордится собой, но ей никогда не быть столь синей, как наша Тинталья. Фенте и Верас просты как древесные змеи по сравнению с ней. Моя тщеславная красавица, ты имеешь полное право быть самодовольной.

— Это так, — признал Рейн. — Мне ненавистно думать, что она умирает вот так, сломленная и покалеченная. Так ужасно терять её. Я чувствовал, как на драконов нахлынула надежда, когда она появилась в небесах. Они нуждаются в ней, нуждаются в её воспоминаниях.

— Мы все нуждаемся, — прошептала Малта. — Особенно Фрон.

Ребёнок пошевелился у неё на коленях, может быть, узнав свое имя. Малта приподняла уголок своего плаща, которым прикрывала его. Он все ещё спал. Она склонилась над ним, чтобы рассмотреть его лицо в лунном свете. — Смотри, — сказала она мужу. — Никогда раньше не замечала. Видишь маленькие чешуйки у него над бровями? На них тот же узор, что у неё. Даже без её присутствия на нем проявились её метки. Её мастерство продолжилось бы в нем. Если бы он жил. — Ребёнок пошевелился под её рукой, когда она провела пальцами по его лицу, и захныкал чуть громче.

— Тише, мой маленький, — она подняла его. Его тоненькая ручка выпала из пеленок. Она приложила его маленькую ладошку к брови дракона, удерживая её между чешуей Тинтальи и своей все ещё мягкой человеческой рукой. — Она стала бы и твоим драконом, мой милый. Прикоснись к ней, пока вы оба ещё живы. Представь, каким красивым ты бы стал, если бы она направляла тебя. — Она провела рукой малыша по чешуе дракона, поглаживая её. — Тинталья, если тебе суждено умереть, прежде подари ему что-то от себя: воспоминание о полете или мысль о твоей красоте, чтобы ему было что унести с собой в темноту.

— Я не знаю ничего о Серебре или об этом колодце. Я не Амаринда, и мне ничего не известно. Я не собираюсь спускаться в колодец. Ни сейчас, ни когда-либо. Я ненавижу узкие и темные места вроде этого. Спуститься туда в одиночестве ночью? Это сумасшествие. — Её сердце начинало бешено биться от одной мысли об этом. Она сложила руки на груди, обняв себя. Татс. Почему она не разбудила его и не попросила его пойти с ними? Никто не знал, что они вышли на прогулку.

Он настаивал, говоря нежным голосом. — Тинталья умирает. У нас не осталось времени. Тимара или Амаринда — это не имеет значения. Ты должна спуститься в колодец. Я пойду с тобой. Ты не будешь одна.

Она старалась отстоять свои представления. Он был просто Рапскалем, просто странным Рапскалем, и она не должна была позволять ему запугивать её. — Я не стану! Я устала, Рапскаль. И устала пытаться помочь тебе. Я возвращаюсь обратно, чтобы поспать. Ты ведешь себя странно даже для меня.

Она отвернулась было, чтобы уйти, но он сжал её руку железной хваткой. — Ты должна спуститься в колодец. Сегодня.

Она стала колотить его по рукам, стараясь вывернуться из его хватки. Но не смогла. Когда он стал таким сильным? Казалось ему не стоит усилий удерживать её, не смотря на то, что она сопротивлялась. Она не вынесла взгляда незнакомца, смотревшего на неё его глазами. — Отпусти!

Послышались взмахи крыльев и на неё налетел ветер. Мостовая содрогнулась, когда по ней ударили и затормозили драконьи когти. Синтара! Тимара знала её запах также хорошо, как знала прикосновение её разума. Успокойся, Тимара. Я здесь. Все будет хорошо.

По ней прошла волна облегчения, принесшая вслед за собой жгучий гнев. Она холодно встретила взгляд Теллатора и перестала сопротивляться. — Отпусти меня, — спокойно предложила она. — Или мой дракон может навредить тебе.

После её слов Хеби, почувствовавшая угрозу Рапскалю, двинулась в их сторону, подняв шипы на шее. Тимара задержала дыхание. Дело могло обернуться скверно. У неё не было никакого желания быть свидетелем драки двух драконов, а особенно оказаться посреди неё.

Также, как и у Рапскаля. Его рука отпустила её. — Ты права. Лучше так, — он отвернулся от них обеих.

Её голос дрогнул от боли, когда растирая руку, покрытую синяками, она сказала: — Рапскаль. Я любила тебя. Теперь не думаю, что когда-нибудь захочу тебя снова видеть. Я не знаю кто ты или что ты сейчас, но мне это не нравится.

Она отвернулась, чтобы уйти.

— Тимара, — нежно сказала Синтара. — Все будет хорошо. Мы не всегда доверяли друг другу. Но сейчас мы должны.

Тимара медленно подошла к отверстию колодца и посмотрела вниз. Её охватил безымянный ужас, страх закрытого темного пространства. Она вздрогнула. Рапскаль последовал за ней. Он не пытался коснуться её, он встал на колени по другую сторону колодца. Рапскаль взялся за прикрепленный конец цепи, высвободил другой конец и бросил его в дыру. Она загремела по стенкам. Он сбрасывал одно кольцо цепи за другим, пока звенья сами не устремились за край каменного выступа, падая вниз в темноту. Цепь замерла, натянувшись на столбе. Рапскаль сказал самому себе. — Не хватает длины, — встал и скрылся в темноте.

Тимара осталась стоять у колодца, глядя вниз. Бесконечная темнота. И ей предстоит спуститься туда.

Она подняла глаза на свою драконицу. — Не надо, — взмолилась она. — Не надо.

Синтара лишь посмотрела на неё. Тимара почувствовала что драконица принуждает её подчиниться. Но это было не так, как когда Синтара заставляла её отправиться на охоту, когда Тимара хотела спать, и не так, как она поощряла Тимару отполировать каждую чешуйку на своей морде. Это было совсем по-другому.

— Если ты заставишь меня, между нами все изменится, — предупредила она драконицу.

— Да, — согласилась Синатра. — Изменится. Как изменилась я, когда ты бросила меня голодать, не оставив выбора, кроме как встретиться со своим страхом и попытаться взлететь.

— Это другое! — запротестовала Тимара.

— Только с твоей точки зрения, — ответила драконица. — Тимара. Спускайся в колодец.

Она покачала головой. — Я не могу, — но все же неуклюже проковыляла к другой стороне колодца и опустилась на колени рядом с цепью. Тимара положила на неё руку. Цепь была холодной. Звенья настолько большими, что в них можно было пропустить руку. Или носок сапога.

— Я пойду первым, — это было предложение Теллатора или Рапскаля? Он стоял рядом с ней, перебросив через плечо моток веревки.

— Ты ничем не поможешь там внизу, — возразила Синтара, Хеби нервно вздохнула.

— Я не отпущу её одну, — сказал он. Он посмотрел на Тимару без всякого выражения. — Вот так. Это будет не легко, но ты сильная. — Он наклонил голову набок и на мгновение снова стал Рапскалем, говорящим ей, что однажды она будет летать. — Ты можешь это сделать. Просто повторяй за мной.

Тимара отодвинулась, когда он встал рядом с ней на колени. Рапскаль вскарабкался на выступ колодца, крепко держась руками за цепь. Она увидела, как он на ощупь ищет в цепи опору для ноги, находит одну и тянется к следующей. Рапскаль вымученно улыбнулся. — Мне тоже страшно, — признался он. Перебирая руками, он медленно спускался по цепи и удалялся от неё. Тимара смотрела вниз до тех пор, пока его поднятое вверх лицо не поглотила темнота.

Она взглянула на свою драконицу и попросила в последний раз: — Не заставляй меня.

— Ты должна спуститься вниз. Ты единственная, кто способен найти Серебро. Ты знала, как работает колодец, ты знала, как коснуться Серебра и не умереть. Ты должна это сделать, Тимара-Амаринда.

Она облизала губы, почувствовав, что они пересохли и потрескались на холоде. Она слышала, как трется цепь о край колодца. Рапскаль все ещё спускался. Она злилась на Теллатора и возможно ненавидела его, но не могла позволить Рапскалю остаться одному. — Я сделаю это, — согласилась она. — Но позволь мне сделать это самой. Пожалуйста.

— Ты думаешь, что справишься сама?

— Я могу заставить себя, — сказала она.

Она почувствовала, что Синтара сняла с неё чары. Они рассеялись, заставив её кожу покрыться мурашками и сделав ночь темнее, чем прежде. Она моргнула, привыкая к более слабому человеческому зрению и свечению медальона, надетого на ней. Она молчала и не позволяла себе думать. Она взялась руками за звенья цепи и встала на краю колодца. Цепь вибрировала под весом Рапскаля. Он все ещё спускался.

Она закрыла глаза и вспомнила детство, проведенное в кронах деревьев в Трехоге. Лазать она умела гораздо лучше, чем бегать. Она вздохнула и сняла с ног элдерлингские ботинки. Она наклонилась через край и стала нащупывать звенья цепи. Пальцы её ног с когтями нашли опору. Она начала спускаться.

Темнота поглотила её, когда она начала спускаться, а потом свечение лунного медальона, казалось, усилилось. Её глаза привыкли. Стены колодца не были пустыми, как казалось сверху. Когда свет медальона разогнал темноту, она увидела отметки, высеченные на гладкой поверхности. Их было не много, ей потребовалось некоторое время, чтобы сообразить, что это даты и уровни. Элдерлингская система исчисления времени ничего ей не говорила. Но Амаринда помнила, что Серебро поднималось и опускалось, иногда каждый сезон, иногда каждые несколько лет. Иногда Серебра было мало; иногда оно прибывало так быстро, что колодец приходилось закрывать, чтобы Серебро не затопило улицы. Она миновала запись, сделанную рукой Амаринды: те, кто обрабатывал Серебро также обслуживали колодцы.

А также регулировали уровень Серебра в них.

Чем глубже она опускалась, тем меньше чувствовала себя Тимарой. Она не была чужой внутри этого колодца, хотя обычно она спускалась в него не карабкаясь по цепи. Раньше существовали рычаги и цепи с шестеренками. Надежно установленная платформа подходящего размера перемещалась когда-то вверх и вниз шахты, специально для таких визитов, как этот. Она воскрешала в памяти медленный утомительный процесс вращения рукоятки, позволяющий путешествовать вниз или вверх шахты, и громкое лязганье цепи, когда та проходила через механизм.

Она остановилась. По мере спуска делалось все холоднее. Амаринда никогда не любила спускаться сюда. Она никогда не относилась к работе с Серебром как к рутине, но причиной тому была не опасность изменчивого вещества. Серебро всегда было опасным: не важно было ли оно заключено в сосуде, лежавшем на её рабочем столе, или текло в жилах под землей. Случайный контакт с Серебром в конечном счете всегда был смертелен для каждого. Амаринда знала об опасности Серебра, но все равно решила работать с ним. Тимара медленно продолжила спуск. Амаринде никогда не нравилась теснота этой шахты. Так же как темнота. Ихолод.

Она наступила ему на руку. Таллатор выругался на незнакомом ей языке.

— Подожди, — скомандовал он. — я на самом конце цепи. Я пытаюсь привязать веревку к последним нескольким звеньям, чтобы мы могли опуститься до конца. Это не так легко.

Она не ответила. Вцепившись в темноте в холодную цепь, Тимара почувствовала как та слегка дрожит от его движений и раскачивается под их весом. «Все равно, что держаться за тонкое деревце», — сказала она себе и стала ждать.

— Там дно. Я слышал, как веревка ударилась о него, когда я её сбросил. Отсюда до дна рукой подать.

— Если ты наступишь в чистое Серебро… — она недосказала мысль до конца.

— Я видел внизу обломки, когда они вытаскивали ведро. Я встану на них.

Тимара почувствовала, что он снова начал двигаться. Рапскаль стал работать энергичнее и цепь под его тяжестью начала дергаться туда-сюда. Её руки сводило от того, что он сжимала холодную цепь, а звенья врезались в стопы. Тимара отпустила одну руку, чтобы снять с себя ожерелье. Рапскаль был от неё слишком далеко внизу, чтобы передать его ему. Она стиснула зубы и бросила ожерелье вниз, позволив свету покинуть её. — Смотри, куда наступаешь, — предупредила она его и поймала себя на мысли, что они с Рапскалем снова делают что-то безрассудное. Тимара все ещё злилась, что её заставили спуститься в колодец, но не была уверена, что винить в этом стоит Рапскаля.

Подергивание продолжалось ещё некоторое время. В отсутствии сияния ожерелья тьма сомкнулась вокруг неё. Она закрыла глаза и велела себе вспомнить, что колодец на самом деле не был таким уж узким. Глубоким — да, очень глубокий. И таким далеким от света и свежего воздуха. Её затрясло, но не от холода. Она ненавидела все это. Ненавидела и боялась. Темнота была для неё чем-то реальным, не просто отсутствием света, а вязким веществом, которое словно пыталось схватить её удушающей хваткой.

— Спускайся, — прошептал он. — Я тебя поймаю. Но будь осторожна.

Тимара не хотела спускаться к нему, но её руки теряли силу. Она спустилась по цепи до конца, затем взялась за веревку. Онемевшие руки не выдержали её веса и она с криком заскользила вниз, обжигая веревкой ладони. Рапскаль с трудом поймал её и поставил рядом с собой. — Открой глаза! — сказал он, и только тогда она поняла, что её глаза плотно зажмурены.

Крепко прижавшись к нему, она медленно открыла глаза. Теперь на нем было лунное ожерелье. Излучаемый им свет был слабым, но все же ярким по сравнению с кромешной тьмой. Она отвела глаза, чтобы дать им привыкнуть.

Они вместе стояли на дне шахты. Посмотрев вверх, она поразилась, увидев далекие искорки света. Звезды. Стены колодца были почти гладкими, швы каменной кладки были добротными и ровными. Они стояли на обломках металла и древнего дерева, сохранившемуся благодаря холоду. — Наклонись, — попросила она шепотом. Нагнувшись, он осветил пространство под собой, и она склонилась рядом с ним. Присев на корточки, она потрогала давно сломанную платформу у них под ногами. Там валялся кусок механизма. — Это часть устройства, которое перемещалось вверх и вниз по шахте. Должно быть, оно сломалось и упало уже очень давно.

Ожерелье слегка качнулось, когда он кивнул. — Ну да, — сказал он. — Во время землетрясения. Последнего и большого. — Под ногами у неё захрустели ветки, когда она на них наступила. Что-то блестело между ними. Серебро?

Он задержал дыхание, когда она раскидывала ветки голыми руками, и затем присмотрелся получше. — Это кольцо, — сказала Тимара. Она подняла его, и её прикосновение пробудило его. Сделано Элдерлингами. Кристалл огня, горящий бледно желтым светом, в оправе из джидзина. Джидзин. Она знала, что это, Серебро в ловушке железа. Она зажала его в пальцах, используя как крошечный фонарь. — По дну здесь раскиданы какие угодно предметы. Но не Серебро. Только земля. — Она взглянула ближе. — Рапскаль, посмотри сюда, где видна остальная часть платформы. Дно колодца вымощено камнями! Это отнимает у колодца всякий смысл! Подумай, как мы устраивали наши ямы для питьевой воды по пути сюда. Мы хотели, чтобы вода просачивалась в них через дно и боковые стены. Мы её фильтровали, но не блокировали. Зачем они создали такую глубокую шахту и запечатали её со всех сторон от Серебра? Это не имеет смысла.

— Я не знаю. — Его голос дрожал. — Я никогда раньше здесь не бывал, это первый раз. Я хотел спуститься сюда, но не мог. — Он сглотнул.

— Хорошо, мы оба сейчас здесь. — Она вспомнила слова, которые часто повторял Карсон. — Все, что делали Элдерлинги, они делали по какой-то причине. Она повернулась на полоборота. Её ботинки зацепились за что-то: за кусок грязной ткани. — Чья-то старая туника лежит здесь. Они бросали вниз мусор, когда колодец пересох?

— Нет, — прошептал он. — Нет.

Она потянула за испачканные грязью складки. — Взгляни. Это перчатка. Нет. Это рукавица. — Она подняла её кончиком пальца, стряхнула грязь и ветки и стала её изучать.

— Есть ещё одна, — сказал он, но ничего не сделал, чтобы прикоснуться к ней. Он присел, прислонившись спиной к стене, и наблюдал на ней. Она нашла мат и вытянула его из под камня, который его придавливал. Камень чуть-чуть откатился и ударился об стену с гулким звуком. Она повернулась посмотреть на него.

— Амаринда, — сказа он, и его голос оборвался этом слове. Она наклонилась ближе. Предмет оказался не камнем, который она выбила. Это был череп, коричневый и весь в трещинах. Она уставилась на него, чувствуя, что внутри неё зарождается крик. Затем он угас. Она осторожно глубоко вдохнула.

— Это были её рукавицы. Для работы с Серебром.

Он кивнул. Она услышала, как он сглотнул слезы прежде чем с трудом выдохнул: — После землетрясения. Я не мог найти её. Я был в отчаянии. Я даже пошел к Рамозе. Я угрожал ему, и в конце концов он сказал, что она могла упасть в колодец, когда была в нем. Чтобы хоть как-то обезопасить его. Все бежали, пытаясь попасть на лодки, проталкиваясь к столбам, стараясь попасть куда-нибудь кроме Кельсингры. В отдалении дымилась гора. Они опасались оползня и наводнения. Здесь такого никогда не случалось, но другие города Элдерлингов были захоронены именно так. Так много людей спасались, но я не мог уйти без тебя. Я пришел сюда, но механизм оказался сломан, половина упала вниз шахты и никто не ответил на крик. Моё плечо было сломано. Я пытался разобрать обломки, но не мог. Я сорвал себе голос, но никто не ответил. Затем землетрясение повторилось.

Он сжал руки, его лицо покрылось морщинами от воспоминаний о старой боли. — Я хотел как-нибудь спуститься сюда, чтобы убедиться… Но я не мог. Я вернулся в наш дом в надежде найти тебя. Кто-то сказал мне, что видел, как ты переместилась с помощью колонны. Я знал, что это ложь, что ты бы ни за что не покинула меня, но я надеялся, что это не так. Я оставил тебе сообщение в моей колонне возле нашей двери. И ушел с другими. — Он медленно потряс головой. — Мы все собирались вернуться. Мы знали, что улицы починятся сами, а стены излечатся, если мы дадим им время. Серебро в них говорило им, какими они должны быть.

Его голос умолк. Он слепо обвел глазами стены колодца.

— Должно быть, я умер прежде, чем вернулся. Где или как, я никогда не узнаю. После того сообщения, которое я оставил для тебя, в колонну не поместили никаких воспоминаний. Ничего от меня. И ничего от тебя.

Тимара медленно выпрямилась. Она встряхнула рукавицы, и последняя палка, которая упала с них оказалась костью пальца. Сломанные ветки под её ногами были на самом деле ребрами, сохраненными холодом. — Это причина, по которой ты заставил меня спуститься сюда? Увидеть это, доказать, что она умерла здесь?

Он потряс головой. Её глаза приспособились к бледному свету, излучаемому украшением, но в его лице не было цвета, только плоскости и тени. — Я хотел, чтобы ты была ей. Это правда. И все ещё хочу этого. Мы всегда мечтали о том, чтобы снова жить как другая пара Элдерлингов. Что мы могли бы гулять и танцевать, и обедать вместе. Снова заниматься любовью у нас в саду. Именно по этой причине мы создали эти колонны. — Он глубоко вдохнул и выдохнул. — Но не по этой причине я привел тебя сюда. Я привел тебя сюда ради драконов. И ради Малты с Рейном и их ребёнка. Ради Тинтальи. Ради всех нас. Нам нужно Серебро, Тимара. Немного драконьей крови или чешуйка могут начать изменения. Но поддерживать их, направлять, чтобы они позволяли нам жить, чтобы позволили нашему ребёнку жить? Для этого необходимо Серебро.

Она знала это. Это ничего не меняло. — Здесь нет Серебра, Рапскаль. Только кости.

Она обнаружила, что кольцо соскользнуло ей на палец. Оно свободно висело на нем. Не её кольцо. Джиздин, соприкасаясь с кожей, шептал ей секреты, которых она не хотела знать.

— Раньше ты заботилась об этом колодце. Ты и некоторые другие мастера. Вы говорили о том, как им управлять. Я думал…

— Я не помню никого из них, Рапскаль. — Она хлопнула рукавицами по ребру и попыталась протолкнуть их через петлю зубчатого ремня. Раньше она такое не носила.

— Не помнишь? — Спокойно спросил он.

Она молча посмотрела на него и затем оглядела слабо поблескивающие стены маленького пространства. — Я помню, что было опасно сюда спускаться. Мы всегда приносили светильники. И всегда предполагалось, что у нас был партнер.

— Рамоз, — тихо сказал он.

Она горько улыбнулась. — Никогда не доверяй ревнивому мужчине, — сказала она, и сама удивилась, что они имела ввиду. Повисла тишина и она не стала её нарушать. Она изучала гладкие черные стены, ожидая, что в голове появятся воспоминания. Но ничего не появилось. Она посмотрела на кости и попыталась почувствовать что-нибудь к женщине, которая умерла здесь много лет назад.

Вдруг ей в голову пришла случайная мысль: — Я всегда боялась этого колодца, с тех пор как его увидела. Но я никак не могла знать, что Амаринда умерла здесь. Она не могла вернуться и поместить эти воспоминания в камень.

— Нет. Ты не могла об этом знать. Но я знал. Даже тогда, когда оставлял послание в городе, думал, что знал. А мои воспоминания окрасили твои.

— Но все же ты привел меня сюда.

— Это был последний шанс. Для всех нас.

Она подумала об этом некоторое время. Последний шанс. Она предупредила его, что если он заставит её спуститься в колодец, между ними никогда не будет все как прежде. Хорошо, она пошла по своему собственному желанию. Но она все ещё рассчитывала, что все, что она чувствовала к нему, изменилось.

— У меня руки замерзли, — сказала она, просто чтобы что-нибудь сказать. Затем она добавила, — Бесполезно оставаться здесь, Рапскаль. Для нас здесь ничего нет. Я ничего не помню. Лучше бы нам вернуться наверх, пока мы ещё можем лазить.

Он кивнул, побежденный, и она жестом пригласила его идти первым. Она всегда лучше лазила лучше него. Она подтолкнула его повыше и держала для него веревку и ждала, пока не услышала, как он сказал, — Я уже на цепи. — После этого стала следовать за ним.

Она осознала, что надела рукавицы, только когда почувствовала, как когти давят на кончики её пальцев. — Хех, — сказала она самой себе. Перчатки закрыли свет от кольца. Не важно, сказала она себе. Скоро мы будем наверху и подальше отсюда. Она обернула веревкой руку и поставила голую ступню на стену. Холодная. Она протянула свободную руку над головой, ухватилась за веревку и начала свое восхождение в темноте. Подниматься было гораздо сложнее, чем скользить вниз, обжигая руки. Никто не придерживал ей веревку, она качалась и трепалась под ней, пока она карабкалась, у когти у неё на ногах скользили по гладкой стене.

Под цепью она остановилась. Перчатки защитили её обожженные веревкой руки, но они были бы опасны на гладкой цепи. Она перенесла вес тела на цепь, затем сделала петлю из веревки вокруг себя, уперла ноги в стену, стянула с себя одну рукавицу… и обнаружила, что уставилась на маленький узор из Серебра на черном камне перед ней. Был он здесь, когда они спускались? Определенно, она бы его увидела. Только если блеск лунного медальона не скрыл его от неё.

Она засунула рукавицу в свою тунику. Заново ухватившись за цепь и подтянулась поближе. Надпись. Она прижала кончик пальцев к буквам, прослеживая их почти знакомые изгибы. Они говорили… о чем-то. О чем-то очень важном. Почти сама по себе, её рука достигла конца линии букв и затем постучала по расположенному там символическому знаку. Дважды.

Скрежет камня о камень под ней напугал её. Ей хотелось бежать по цепи наверх, но вместо этого острое любопытство заставило её медленно спуститься к веревке. Отошел большой каменный блок, гладко выскальзывая, покидаю полость за ним. — Клапан пласта, — Она услышала сама себя, произнеся это вслух.

А затем пришли воспоминания о её первом путешествии вниз в сопровождении пожилого мастера Серебра. Он показал это ей, во время медленного спуска на установке-платформе. — Можешь ли ты поверить, — спросил он, — что иногда давление серебра было таким большим, что оно поднималось в хранилище до этого уровня? Иногда было необходимо спускаться сюда и открывать отток, чтобы выпустить его наружу. Существовал трубопровод, который мог вывести серебро в реку и дальше из города. А когда Серебро, как казалось, действительно, производилось, мы закрывали некоторые клапаны, чтобы оно не вытекло из колодца и не затопило улицы.

Старейшина закашлялся и вытер рот тыльной стороной ладони. Этот пласт остается сухим уже десятки лет, — кисло продолжил он. — И если давление серебра продолжит снижаться, мы, возможно, никогда не откроем его снова. Хорошо, запускай двигатель, девочка. До места, куда серебро доходит сейчас, ещё долгий путь. На нужно замерить уровень серебра и записать его. Теперь это твоя работа, каждые семнадцать дней. Мы не сможем раздавать его, если не будем знать, сколько производят пласты.

Тимара моргнула, удивленная, внезапно обнаружив, что находится одна и держится рукой за веревку в шахте колодца. — Шахта-хранилище, — тихо поправила она себя. Она рефлекторно протянула руку и снова постучала по символу. Он услышала, что скрежет остановился, а затем возобновился уже на другой ноте. Она опустилась и прислоняла руку к стене, пока не почувствовала, что блоки выровнялись. Лучше оставить все как есть до тех пор, пока кто-нибудь типа Карсона сможет ей помочь понять то немногое, что она вспомнила.

Как только она отняла руку от блока, ей показалось, что он задрожал под её пальцами. А затем он вдруг выскочил, мимо её руки, и с грохотом приземлился на дно шахты. А за ним появилось жидкое Серебро, густо вытекая из квадратного отверстия, сначала сохраняя форму, а затем превратившись в изгиб на стене в форме жирного червяка. Она уставилась на него, пытаясь осознать, что это она только что увидела. Пласт наполнялся. А старый клапан открыл ему путь. Камни терлись друг об друга, и два соседних блока неравномерно вылетели из стены, так как тяжелое Серебро было вынуждено искать выход в шахту. Возле места утечки медленно образовалась выпуклость. Она услышала хлопок и увидела, как ещё один блок вылетает из стены. Он с силой ударился о противоположную сторону шахты, а за ним вылетел сгусток Серебра. Она в ужасе посмотрела на это и закричала:

— Рапскаль! Здесь, внизу, что-то сломалось!

— Что?

— Вылезай! — прокричала она наверх шахты. — Быстро лезь наверх! — Она вскарабкалась к концу веревки как испуганная обезьяна, и не останавливаясь, схватила цепь. Перчатка мешала ей на гладкой цепи, но не было времени её снимать. Она достигла зигзагообразной трещины, параллельной её пути. Она сияла серебром как и многострадальные камни, которые уступали давлению на них. Они открылись с резкими хлопками, которые ранили её слух.

Рапскаль обратил внимание на её крик. Он ждал её наверху колодца, и схватив её за плечи туники, вытянул в безопасное место. — Бежим? — спросил он её, и его глаза снова стали глазами Рапскаля, широко раскрытые на испуганном лице.

— Повыше, — подтвердила она, и они побежали к краю площади. Смутно она вспомнила рассказ о том, как Серебро однажды выплеснулось из колодца и полилось по улицам к реке. Люди, рыба и птицы умерли от его прикосновения.

Непреодолимое любопытство заставило их остановиться на краю площади, чтобы оглянуться назад. Их драконицы не убегали. Они стояли возле отверстия колодца, заметно дрожа от волнения. Обе опустили головы в шахту. Пока они смотрели, Синтара упала на передние колени и вытянула шею ещё ниже. Она выглядела забавно, присев на корточки. Её ребра заработали и она присела, и Хеби резко последовала её примеру. Они пили?

У Тимары сбилось дыхание, её рука в перчатке легла на плечо Рапскаля. Рассвет начал окрашивать небо на востоке в серый цвет. Драконы все ещё пили. Серебро не достигло вершины колодца и не вылилось из него. Затем Хеби протестующее завизжала и подняла морду, с которой капало что-то блестящее. Она уставилась на Рапскаля с негодованием. Он проговорил своим собственным голосом: — Она в ярости. Шея Синтары длиннее, и она все ещё достает до Серебра, а Хеби нет. — Он повысил голос. — Не беспокойся, моя красавица. Я наполню множество ведер для тебя, обещаю.

Мозг Тимары снова заработал. — Татс и другие хранители использовали ведра, чтобы вылавливать из колодца лом. Нам нужно наполнить их Серебром и отнести Тинталье. Я буду опускать их вниз и вытаскивать. Не трогай их, пока я не скажу, что это безопасно.

Он кивнул и посмотрел на одетую в перчатку руку, лежавшую у него на плече. Он нахмурился. — Из чего она сделана? — Спросил он.

Не взглянув ни на него, ни на перчатку, она надела вторую рукавицу. Хеби лежала на животе настолько низко, насколько это вообще было возможно для дракона, её голова тянулась вниз колодца, изо всех сил стараясь достать до материи. Она посмотрела на свою собственную драконицу, глотающую Серебро так, будто от этого зависела её жизнь. Она и зависела. Она немного поняла, о чем говорила Синтара насчет ненависти к любому виду зависимости. Зависимость заставляла идти на такие компромиссы, о которых она бы предпочла не вспоминать. Она взглянула на рукавицы на своих руках, толстая кожа со слоями чешуи была все ещё видна.

— Шкура дракона, — сказала она. — Единственная вещь, непроницаемая для Серебра. — Она почувствовала, что над ней пронеслась тень и взглянула наверх. Там кружили драконы, и момент спустя дикий рев наполнил воздух. — Лучше бы нам наполнить ведра сейчас, если мы хотим получить хоть что-то, — сказала она ему и он кивнул.

Ребёнок пронзительно кричал, здоровым и сердитым воплем. Малта смеялась и плакала над тем, как он возился в подоле её туники. Когда она освободила грудь, Эфрон возмущенно её схватил; его плач прервался так внезапно, что Рейн засмеялся. Их сын был худым, глаза впалыми, но он все ещё был жив и боролся, чтобы таким и остаться таким. Он сосал грудь так сильно, что Малта поморщилась, а затем засмеялась снова.

— Она услышала меня, — сказала она Рейну. — В конце концов, она меня услышала. Она изменяет его. — Слезы заструились по её лицу, следуя изгибам её улыбки. Она наклонилась, чтобы прикоснуться к драконице. Дыхание из её ноздрей слегка пошевелило волосики на голове Эфрона. — Он выживет, Тиналья. Он выживет, и я прослежу, чтобы он помнил все, что я о тебя знаю.

В другой части города послышался дикий рев драконов. Малта повернулась к Рейну. — Я думаю, они знают. И скоро Кало будет здесь, чтобы забрать то, что от неё осталось.

Рейн озвучил страшный вопрос, которым они оба задавались. — Если он заберет её воспоминания, это сделает его её родственником? Он будет знать, как помочь Эфрону, если это будет необходимо? Или если у нас будет другой ребёнок?

— Я не знаю, — ответила она. Другой ребёнок. Пожалуй, глупая мечта. У них был один, один, чтобы его лелеять, один, чьи глаза сейчас были закрыты, а маленький круглый живот был плотным и полным. Было ли у них право надеяться на что-нибудь ещё кроме этого?

— Кало приближается. Он быстро летит. Дорогая, нам нужно оставить её. Идем. Давай встанем и освободим дорогу. — Рейн неуклюже поднялся и наклонился помочь Малте встать.

Кало быстро подлетал и оттолкнул их с дикой командой. С дороги!

Малта вскочила на ноги и протиснулась назад, прижав ребёнка, который теперь вопил, разбуженный. За ним подлетали другие драконы, золотой Меркор и маленькая злобная Верас. — Я не хочу видеть это, — причитала Малта, повернувшись лицом к Рейну. — Она ещё не умерла! Как они могут?

— Это их обычай, дорогая. Их путь. — Его руки сомкнулись вокруг неё и их ребёнка. Несмотря на весь ощущаемый ужас, она обернулась, чтобы увидеть, как драконы обступили упавшую королеву.

Кало резко откинул голову, а затем качнул вперед. Потом стремительно опустил её, широко открыв пасть, и Малта против воли закричала.

Густой серебристый туман появился у него изо рта. Он поближе наклонился к Тинталье, выдыхая его на драконицу. Затем он снова опрокинул голову и изрыгнул на неё ещё облачко Серебра. Меркор приземлился за ним. Кало проревел, будто защищая территорию, но меньший самец проигнорировал его. Он повторил за ним, обдав Тинталью потоком Серебра, как и Верас, дождавшись своей очереди. Она расположилась на спине у драконицы, покрывая её Серебром.

Легкий утренний бриз разносил вещество. — Назад! — Прокричал Рейн, когда сонные хранители начали появляться из здания бань. Они отшатнулись, но туман был густым. Малта обернула ребёнка плащом. Они повернулись и побежали, поднимаясь по ступеням соседнего здания. Серебро издавало шипящий звук, когда приземлялось на камни мостовой. Малта оглянулась. Мгновение, крошечные серебряные шарики, словно дребезжали и танцевали по мостовой, а затем устремлялись в трещины и исчезли.

Посмотри на неё! — выдохнул Рейн и Малта перевела взгляд на свою драконицу.

Тинталья была укутана в движущееся Серебро. Оно скользило по её коже, будто лаская. Она видела, как они кипело в драконьих ранах, и в ужасе вскрикнула от звуков и запаха, которые оно производило. Оно погружалось в драконицу там, где покрывало её, исчезая, будто чернила, впитываясь в ткань. И как и чернила, цвет оставался на ней, серебристая дымка на синей чешуе, как узоры на стекле. Малта задержала дыхание.

Она посмотрела на разрез на плече Тинтальи. Он пузырился по краям. Слизь и куски мертвой плоти появлялись и отпадали от кожи драконицы. И по ходу этого рана закрывалась, заполняясь крепкой плотью и покрываясь бледными, маленькими чешуйками.

Тинталья издала низкий гулкий звук, по-видимому, выражая дискомфорт. Малта чувствовала, как драконица становится сильнее. Она поделилась своими страданиями, незнакомые ощущения пронизывали, так же как и неудобство из-за такого быстрого восстановления разорванной плоти.

— Это убивает её! — огласил Рейн их страх.

— Нет, — утешил Меркор. — Мы считаем, что она достаточно сильна, чтобы вынести это. А если это и не так, мы все равно не сделаем хуже.

Драконы, покрывшие её Серебром, стояли на почтительном расстоянии и ждали. Вдруг Малта больше узнала о них. Они теперь буквально излучали жизненную силу. Очарование их красоты было так естественно. Они были так притягательны. Она не могла сомневаться в мудрости того, что они делали для Тинтальи. Они были драконами; какое она имела право задавать им какие-то вопросы?

Голодная. Мысль была достаточно сильной, чтобы все хранители отшатнулись. Тинталья закрыла глаза. Когда она снова открыла их, она ещё раз осмотрелась. — Мне нужно поохотиться. — Сказала она. Она медленно поднялась на ноги, так, словно каждое движение приходилось вспоминать, прежде чем осуществить его. Она все ещё была истощена, но от её шкуры исходило сияние. Она подняла крылья, вытянула их, а потом расправила. Когда она сделала это, небольшой металлический предмет упал на камни мостовой. Она посмотрела вниз на упавший наконечник стрелы и раздавила его ногой. — Они за это заплатят, — поклялась она. И затем: — Я отправляюсь на охоту.

Тинталья, синяя королева, подобралась и взмыла в воздух. Ветер поднятый ударами крыльев обжег Малте глаза и заставил её покачнуться. — Она летит! — громко закричала она. Гордость переполняла её сердце. — Красивейшая из королев летит!

— Да, я такая, — согласилась Тинталья и полетела к охотничьим землям у подножия холмов.

^{День 15-й месяца Пашни. Год 7-й Вольного Союза Торговцев.}

^{Сообщение отправлено в трижды запечатанном цилиндре и должно быть открыто только при полном созыве Гильдии Мастеров в Удачном, в присутствие мастера Керига Свитвотэра, для выяснения всех обстоятельств, в полностью скрытной обстановке.}

^{От Мастера Годона Гильдии Хранителей птиц в Трехоге и с полного согласия круга Мастеров в Трехоге.}

Пожалуйста, позвольте мастеру Керигу разъяснить обстоятельства, при которых мы стали обладателями этого документа. Все мы как и он полагаем что документ подлинный и считаем, что Гильдии следует выразить благодарность Детози и Эреку Данварроу, за деликатность, проявленную в этой, крайне сложной ситуации.

Сообщение, которое мы перехватили, судя по всему, отправлено Мастером Кимом, Хранителем птиц в Кассарике, калсидийскому купцу в Удачный. Послание повреждено водой и написано на калсидийском, но его существование, вне зависимости от содержания, веская причина для того, чтобы отстранить Хранителя Кима и провести полную тщательную проверку его голубятни и всех его записей.

Глава 18

ИСКУШЕНИЯ

— Я не нарушил законов. Я — сын Торговца Удачного. Я не приезжал сюда, чтобы убить драконов. Я должен быть свободен в передвижении по городу.

— Не думайте так, мой прекрасный друг.

Гест нахмурился, матрос усмехнулся и добавил: — Знаете ли, это наш город, и мы устанавливаем здесь правила. И мы решили, что никто из вас не будет разгуливать по своему усмотрению. Так. Ты останешься здесь, пока кто-нибудь не решит, что это хорошая идея вывести тебя на прогулку. Как-то я сомневаюсь, что это произойдет. Так что расслабьтесь. Вы не страдает. Вы в тепле, вы получили еду. Вы можете пойти в другую ванну, если захотите. Все в порядке. Вы можете подняться на башню и посмотреть из окна. Это разрешено. Но вы не выйдите из этого здания, пока мы не перевезем вас на лодке вниз по реке. Это одна вещь, которую все согласовали. — Он пожал плечами. — Найдите кого-то готового доверять вам, и вы можете погулять на улице с ним. Некоторые другие могут. Но вы не можете пойти куда угодно в одиночку.

— Вы не Элдерлинг. Какое право вы имеете на город? Какое право вы имеете на голосовании о том, что станет с нами? — Гест повысил голос, надеясь, что ещё кто-то может занять его сторону. Никто не занял. Джамелианские купцы просили бумагу и чернила у Элис, и пытались составить торговые соглашения, как если бы они могли бы просто обойти Удачный и Совет Торговцев Трехога. Дураки. Торговец Кандрэл продолжал смотреть угрюмо вдаль. Он уже написал свою исповедь и передал её капитану. Он, вероятно, воображал, что будет с ним, когда он вернется в Кассарик. Его лицо было все ещё в синяках от избиения матросами и Торговцами по пути сюда. Рабы-гребцы, казалось, наслаждаются отдыхом, теплом и едой. Калсидийцы наблюдали за препирательством но, казалось, им до этого нет дела. Трусы. Союзников нет вообще.

— Некоторые могут сказать, что я не имею права голосовать, — уступил матрос, — Кроме того, что все из экспедиции решили, что я имею. Так что я голосовал наряду с другими. И вы могли бы быть немного более вежливым. Я голосовал, что бы мы не позволяли драконам есть любого из вас. Это может стать плохой привычкой, была моя мысль. Хотя, когда я умру, я решил, что это хорошо если они съедят меня, и будут помнить, все, что я когда-либо видел или делал. Спит вот тот дракон, которого я бы выбрал. Это маленький дьяволенок полный злобы и уксуса. Держу пари, он переживет всех других больших драконов.

Гест с отвращением покачал головой и отвернулся. Было две двери ведущие из зала, и они поставили охранников на каждой из них. Сегодня утором была тощая девушка с розовой чешуей и светлыми волосами. Он пытался очаровать её и разрешить ему прогуляться по площади, чтобы размять ноги. Она посмотрела на него и не ответил ни слова. Когда он пытался просто пройти мимо неё, она не остановила его. Она только сказала: «Мой дракон тот большой золотой, который спит на солнце на ступеньках». Гест не спорил с ней после этого.

— Рад тебя видеть. Жалко тратить первый хороший день! — Слова матроса были не для него. Мальчик, который пришел заменить матроса кивнул. — Ветер шумит на холмах сегодня, Хеннеси. Чувствуется запах весны в воздухе. — Его слова были радостными, но его тон был подавленным. Матрос хлопнул его по плечу, когда он подошел к нему.

— Дэвви, парень, все проходят через это. Иногда вы просто должны подождать некоторое время для того, чтобы быть вместе. — Он нелепо чуть боком пропустил его и добавил беспечно, — Наконец-таки я свободен!

— Ты прав, — сказал парень, и сел на скамейку, которую только что освободил матрос. Новый охранник вздохнул и опустил плечи. Он не так сильно был покрыт чешуей как другие. Синий обрисовал его брови и спустился полосой на нос. Его Элдерлингский плащ был алым, как и его ботинки. Его туника и леггинсы в обтяжку были черными. Плетение было так прекрасно и неощутимо. Гест никогда не видел подобного. Этот парень носил целое состояние на спине. Знал ли он это? Сможет ли он расстаться с какой либо из этих вещей?

Гест изучающе посмотрел на него мгновение, а затем посмотрел на других караульных у дальней двери. Двое сидели на скамейке вместе с непринужденностью долгого знакомства. Оба были Элдерлинги покрытые оранжевой чешуей, одетые во все блестящее черное. Один взял чашку и достал кости из кармана. Другой кивнул. Игра началась.

Гест отважился подойти ближе к своему угрюмому тюремщику. — Хороший день на улице?

Дэвви посмотрел на Геста подозрительно на мгновение, а затем ответил. — Достаточно хороший. Погода меняется. Много хороших новостей для нас.

Гест склонил голову в сторону молодого человека и сочувственно улыбнулся. — Ты не выглядишь, как будто хорошая новость много значит для тебя.

— Это не поможет мне с моей проблемой, — сказал он. И отвернулся от Геста.

— Жаль. — Гест уселся на другом конце скамейки охранника. Мальчик повернулся и посмотрел на него. Да, мальчик, решил он, хоть и было трудно определить возраст после его изменений.

— Я знаю, кто ты. — Заявил он категорически.

— Действительно? — Это было интригующим.

— Да. Карсон и мой папа были как братья. Он вырастил меня и говорит со мной откровенно. Так что я знаю, кто ты. И я невысокого мнения о тебе.

— Действительно. Почему это? — Кто такой Карсон?

— Седрик был довольно честным с Карсоном. Ну, не с самого начала, но теперь между ними нет тайн. Я знаю вы относились к Седрику очень плохо. И теперь он счастливее, живя простой жизнью с Карсоном, чем он когда-либо был в вашем фантастическом доме с вашими богатыми друзьями. Он сказал мне сам.

— Он? — Гест отвернулся от мальчика и посмотрел в пол. — Есть две стороны каждой истории, — сказал он хрипло. Он поднял глаза на Дэвви посмотрел пристально на него и снова опустил глаза пока мальчик слишком хорошо не разглядел их. — Два человека могут любить друг друга и до сих пор страдать по друг другу. Тем не менее делать ошибки, большие ошибки. — Он медленно покачал головой. — Я знаю, я не могу получить Седрика назад. Я вижу, что, возможно, ему лучше здесь. Это не значит, что я должен быть счастлив возвращаясь в одиночестве. Это не значит, что он не оставит большой дыры в моей жизни.

Чешуйчатый мальчик молчал, полный внимания. Гест посмотрел на него серьезно. — Тебе повезло быть здесь. Я вижу, как обстоят дела в этом месте. О, может быть, это простая жизнь, но вы можете любить, кого вы хотите, и никто не осудит вас. У меня никогда не было этого. Никогда. Может быть, если Седрик и я были бы в состоянии быть открытыми со всеми вокруг нас, может быть … — Он позволил его голосу угаснуть и с сожалением покачал головой. Мальчик наклонился ближе. Такая легкая мишень. Молодой и ещё неопытный, его сердце недавно разбито. Гест хотел улыбнуться. Мог ли он лучше отомстить Седрику и его проклятому Карсону чем соблазнить этого мальчика?

Он посмотрел на Дэвви ранеными глазами. — Я пытался дать ему хорошую жизнь, насколько мне удавалось. Мы много путешествовал вместе. И когда мы были в городе, было много вечеров с участием наших друзей. Изысканные вина, хорошая еда, замечательное общение. — Он печально покачал головой. — Я думал, что этого будет ему достаточно. Я поделился с Седриком всем, что у меня было, познакомил его с жизнью, которой он никогда не знал. Мы могли пойти в театр вместе. Или выехать на лошадях. Или просто пойти в кабак пить пиво и слушать музыку. Каждую ночь мы были вместе, испытывая все, что город может предложить молодым людям. — Он замолчал, чтобы посмотреть на мальчика более внимательно. — Вы когда-нибудь были в Удачном? Или любом большом городе?

Дэвви покачал головой. — Карсон учил меня быть охотником и ловцом. Теперь, когда у меня есть свой собственный дракон, я хранитель. Я хотел быть хранителем в основном, чтобы я мог быть с Лектором. Но теперь, когда он бросил меня, и мой дракон занят другими делами, я остался ни с чем. — Он поднял руку и коснулся своей щеки. — Не думаю, что когда-нибудь посещу Удачный или любой другой город таким какой я стал. Я был бы урод там.

— Уродом? — Гест от души рассмеялся. Несколько голов обернулось в его сторону, и он притих. Внимание от кого-либо кроме Дэвви было не тем, что он хотел. — Нет, мой юный друг. Не уродом. Элдерлингом. Редкостью из редкостей и почитаемым везде, куда бы ты не пошёл. Поэтому каждый знает имена Малты и Рейна Хупрусов! Они остались на время при дворе Сатрапа в Джамелии и чествовались с балами и праздниками каждый день, что они там были. Засыпанные подарками и вниманием! Ума не приложу, почему они решили вернуться в Дождевые Чащобы.

— Драконы нуждались в них, — сказал молодой человек, удивлённый тем, что Гест не знает таких вещей.

— Ах, да, конечно нуждались. Но твой дракон, как ты сказал, не нуждается в тебе? Или ты не волен идти куда хочешь? — Гест запустил ладонь в чёрные волосы, немного взъерошив их, и коснулся кончиком пальца губ, приковывая взгляд мальчика к своему лицу. — Ты — самостоятельный парень и обеспеченный. Ты мог бы путешествовать в город. Или в любое другое место. Посмотреть мир. Правильный спутник мог бы тебе всё показать, научить всему, что тебе нужно знать, чтобы вписаться в общество. Представить тебя людям, которые бы ценили тебя. После всего, не можешь же ты думать провести всю свою жизнь здесь, не так ли? Ты слишком молод и слишком богат, чтобы сидеть на одном месте.

Дэвви фыркнул от смеха.

— Богат? Я? Мои вещи за моей спиной. Нож. Мой личный лук. Мало вещей помимо тех.

Гест был поражён.

— Молодой человек, богатство здесь, вокруг тебя. Конечно же тебе дано право на долю этого? В этом городе столько всего, что, представленное соответствующему покупателю, могло бы принести тебе удачу. Я видел, остальные носят украшения Элдерлингов — почему же ты этого не делаешь? — он коснулся тыльной стороны лишённой колец руки паренька, медленно увлекая его палец. — Я вот что тебе скажу — одного браслета Элдерлингов тебе хватит на год кутежа в Удачном. Запросто.

— Я никогда не надевал украшений.

Гест притворно удивился.

— Никогда? Ах, но тебе следует! Сапфировое кольцо идеально подойдёт к чешуйкам на твоей кисти. Или… — он поднял руку и игриво дотронулся до уха юноши. Дэвви отстранился от прикосновения и указательный палец Геста ловко очертил его линию челюсти. — Свисающие серёжки. Серебряные. Или богатого золота, чтобы подчеркнуть глаза на твоём лице.

— Я чувствую себя опустошённым, — сказал Сельден и слабо улыбнулся своей шутке.

— Кажется, заражение, — едко произнесла Чассим, глядя на его опухшее запястье. Зубы Герцога в последний визит разодрали его кожу и плоть вокруг раны была горячей и красной.

Сельден не чувствовал боль от укуса как самостоятельную. Он потерял сознание ранее и пришёл в себя только в комнате башни. Каждый раз, когда Герцог высасывал из него кровь, выдержка ему изменяла. Он не смотрел на руку, на которую Чассим положила горячую влажную ткань. Сильный запах чеснока поднялся от компресса, и Сельден отвернулся, чтобы не чувствовать его.

— Снаружи хорошая погода? — бессмысленно спросил он. Чассим открыла окно и лёгкий ветерок подул сквозь тяжёлые шторы. За из колыханьем он разглядел каменную балюстраду балкона. Их новые покои были просторными с широким видом на город и его окрестности. «Весна наступает,» — подумал он и слабо улыбнулся. Весна приходила, а он уходил.

— Достаточно приятная. Хочешь, я открою шторы? Снаружи безоблачно, но не очень жарко.

— Пожалуй. Что можешь случиться хуже того, что уже случилось? Я скончаюсь от холода?

— Заражение убьёт тебя раньше, — резко сказала она.

— Я знаю, как это плохо- признался он. — Это причиняет мне боль, и целители сказали твоему отцу, что в следующий раз он должен пить кровь из моей другой руки, если не хочет заразиться. Я очень надеюсь на это. Его пальцы теребили простыни, когда он думал об этом. Достаточно плохо, что Герцог вскрывал раны на его руке каждые несколько дней. Каждый раз добавлял ему ужаса. — Я умираю, сказал он вслух. — То, что он пьёт мою кровь, убивает меня.

— Каждый раз забирая твою кровь, он думает, что становится сильнее. Он испытывает от этого такой триумф. Это так отвратительно. — она отодвинула тяжелые занавески и скрепила их. Небо было голубое с небольшими пестрыми облаками. Гор не было видно. Горизонт простирался вдаль насколько хватало глаз. Ветер ворвался в комнату.

— Может быть, когда я умру, он снова начнет увядать.

— Может быть. Но я не доживу до того времени, чтобы узнать это. Ваша смерть и моя смерть тоже. — она вернулась, чтобы сесть на стул около его кровати.

— Извини меня.

Она издала приглушенный всхлип. — Едва ли есть Ваша вина в том, что мой отец убивает Вас. И моя. Я извиняюсь за то, что ты вляпался во все это. — Она посмотрела в окно. — Я думала, что если ты умрешь, то я не буду ждать пока он обнаружит это и пр. идет наказать меня — она кивнула в сторону балкона. — Я могу выпрыгнуть прямо отсюда.

— Милостивый Са! — воскликнул Селден в ужасе. Он попытался сесть, но был недостаточно силён для этого.

— Не от отчаяния, мой друг. А только для того, чтобы ему труднее было притворяться, что я умерла естественной смертью. Если я отсюда спрыгну, то может случиться так, что кто-нибудь увидит, как я падаю. Есть люди, которые обязались отомстить за меня, если я умру от рук отца.

Селден похолодел. — И Ваш прыжок запустит волну мести?

— Нет. — она продолжала смотреть на него. — Я надеюсь, что он это предотвратит. Было время, когда я хотела, чтобы люди знали, что он сделал со мной. Я мечтала, что они восстанут и отомтят за мою смерть. Сейчас я думаю об этом как о расходящихся по воде кругах от упавшего камня. Хочу ли я, чтобы моя смерть привела к нищете и смерти других людей? Или я хочу убежать прочь, чтобы не делать выбора? — Она протянула руку и взяла его за неповрежденную кисть, не глядя на него. — Я правда не хочу умирать, — доверительно сказала она ему шепотом. — Но если я должна сделать это, я не собираюсь ему позволить меня убить. Я не собираюсь дождаться здесь в одиночестве, пока он не убьет меня первым. — Она наконец взглянула ему в глаза и попыталась улыбнуться. — так что если ты умрешь, то и я умру тоже.

Он посмотрел на поднос на низком столике рядом с ним. От крем-супа ещё исходил пар. Кусочки грибов плавали как в спокойное море. Коричневый хлеб был рядом с ним и плоское блюдо с бледно-желтым маслом. Тушеный Калсидийский перец, фиолетовый, желтый и зеленый, в окружении кусочков пропаренной белой рыбы. Все так красиво расположено. Они хотели, чтобы он хорошо питался. Он знал, почему. Ранее он вызывающе отказался от пищи. Казалось бессмысленным есть, просто упражнение в продлении его жизнь как источника крови для герцога. Теперь казалось, способ продление срока службы Чассим. — В то время как есть жизнь, есть надежда, — сказал он.

— Так они говорят — признала она.

Он потянулся к салфетке и встряхнул её.

— Я подожду ещё три или четыре дня здесь, чтобы укрепить эти сваи. Потом мы загрузимся и отправимся вниз по реке. Рейн отправил птицу обратно к тому парню в Кассарик, с просьбой, узнать пришли ли наши семена и инвентарь из Удачного. Птица так и не вернулась, так что я думаю, мы должны вернуться туда и узнать в чем дело. Я думаю, что улетела в неверном направлении. Так или иначе. У нас есть много с чем разобраться в Кассарике. Я до сих пор не получил оплату. И я не позволю Совету уйти от этого.

— А остальные корабли? Они поплывут с нами?

Лефтрин покачал головой. Он сидел напротив Элис за небольшим столом на камбузе. На потертой столешнице между ними дымились тяжелые белые кружки с коричневым чаем. На пустой тарелке остались только крошки хлеба и сыра, которые они ели. На борту были только они, однако корабль не был погружен в тишину. Как обычно Смоляной и река вели собственную беседу: течение пыталось унести его, а канаты удерживали на месте. «Приятные звуки», — подумала Элис. Здесь, на Смоляном, искушающий шепот камней памяти не мог добраться до неё. Когда, как сейчас, они с Лефтрином планировали свое будущее, единственные голоса, которые она слышала, были их собственные.

— Эти лодки, может быть, и «непроницаемые», но обращались с ними грубо. Подпалина, оставленная драконом, сломанные весла и многое другое требует ремонта. Один из кораблей закреплен просто отвратительно. И у нас не хватает настоящих матросов, чтобы набрать приличную команду. Рабы только и умеют, что налегать на весла, у них не было причин пытаться научиться чему-то ещё. К тому же, никто из них не вызвался в матросы. Не мало времени уйдет, пока они привыкнут быть свободными людьми. Они все до сих пор кажутся немного ошеломленными. Многое ещё предстоит сделать прежде чем волноваться, захотят ли они работать на палубе или нет. Обучение хранителей управлению собственными кораблями — вот задачка, которую нужно будет решить в ясные дни, когда река станет спокойнее.

Лефтрин задумчиво закусил нижнюю губу и отодвинул кружку с чаем в сторону. — Ты знаешь, что Тилламон сказал Рейну, что знает по крайней мере дюжину женщин, которые будут не противпокинуть Трехог и Кассарик, чтобы получить возможность гулять на летнем ветерке без вуалей? Она получила разрешение от других хранителей пригласить их в Кельсингру. Ну я и подумал, что знаю нескольких матросов, которых можно уговорить отправиться сюда, по крайней мере на какое-то время. Гораздо легче научить молодого капитана своему делу, если он и сам поработал на палубе. Но раз уж такого нет, то я бы хотел подыскать опытную команду, с которой хранители могли бы учиться.

— О многом надо подумать, — прошептала Элис. Новые поселенцы Кельсингры. Скот и смена для посева. Знал ли кто-нибудь из живущих здесь, как ухаживать за ними? Она не поинтересовалась у Лефтрина, просил ли его кто-нибудь обучить новых капитанов их ремеслу. Элис была уверена, что он взял это на себя. Улыбаясь, она спросила его: — Кто из хранителей подойдет на роль капитана корабля?

— Ещё не знаю наверняка. Возможно, Рапскаль. Последнее время он находится в поиске, и будет лучше, если он займется этим, чем будет продолжать те сумасбродные разговоры, которые я слышал.

Она печально покачала головой. — Думаю, ты принимаешь желаемое за действительное. Не то, что он не мог бы стать капитаном, если бы захотел. Дело в том, что камни памяти изменили его. Все, о чем он говорит, это необходимость положить конец опасности, грозящей драконам. Раз и навсегда. Не думаю, что он понимает, как далеко находится Калсида и какое сопротивление они с Хеби могут встретить.

— Лететь собираются не только они с Хеби. Кало не терпится отомстить им. Фенте хочет полететь, как и Балипер, и Сестикан и Дортеан. Ранкулос тоже. И, конечно, Тинталья. Она говорит, что как-то только немного откормится, обрушит на них свою ярость.

— А Меркор? — спросила она тихо. Она подозревала, что, если полетит золотой дракон, все остальные последуют за ним.

— У него свои намерения. Не знаю, что он задумал. А Рапскаль продолжает подстрекать хранителей. Слышала об арсенале, который они нашли?

— Да, — даже Лефтрину она не сказала, что нашла склад с оружием давным давно, но не рассказывала о нем Рапскалю. Эта находка ещё сильнее изменила её представления об Элдерлингах и драконах. Драконья боевая упряжь была по большей части декоративной, но на ней были кольца, при помощи которых, вероятно, могли удерживаться всадники. Утверждение Синтары о том, что люди никогда не ездили верхом на драконах теперь казалось Элис опровергнутым, однако синяя королева утверждала, что нести Элдерлинга в битву — это совсем не то, что позволять ездить на себе, как на ослице. Её мысль заключалась в том, что дракон скорее использовал Элдерлинга как дополнительное оружие, чем служил ему боевым конем.

Там нашлись доспехи Элдерлингов, аккуратно развешанные на крючках вдоль каменных стен. Тонкие пластинки, уложенные внахлест, и расцветка доспехов подражали драконьей чешуе. Деревянные древки копий давным давно истлели, луки и колчаны со стрелами превратились в пыль. Но наконечники стрел и копий сохранились. Там были и другие приспособления, сделанные из меди, покрывшейся зеленым налетом, и железа с примесью Серебра, она не узнала их, хотя и догадалась, что они имеют боевое предназначение.

— Молодые хранители примеряли доспехи и шлемы, как Джерд примеряет драгоценности, — пожаловался Лефтрин. — Они понятия не имеют, что это значит. Но если Рапскаль, Кало и Тинталья будут продолжать их убеждать, думаю, они скоро поймут.

Она избегала мыслей об этом. — Так, если бы ты выбирал капитанов для этих двух кораблей, то кого бы ты стал обучать?

— Думаю, Харрикина. Он надежный. Может быть, Алума. Этот парень способный и сообразительный.

Элис опустила голову, чтобы скрыть улыбку. Она подозревала, что Лефтрин не мог представить Скелли с мужчиной, который не умел управлять кораблем. Его следующие слова удивили её. — Знаешь, может статься так, что не найдется хранителя, который вызовется сам. Драконы держат их на коротком поводке. Может, Хеннеси вызовется взять на себя командование. Или Скелли, когда поднаберется опыта.

— Так много перемен, — она задумалась. — До тех пора пока Кельсингра не может обеспечивать себя сама, нужно организовать постоянную перевозку грузов кораблями. Когда-нибудь, возможно, мы будем продавать мясо и зерно в Дождевые Чащобы. Новые поселенцы прибудут в Кельсингру. Конечно, они должны осознавать, чем рискуют. Но, думаю, Тилламон права: найдутся люди, которые захотят приехать и начать жить заново здесь. Фермеры и кузнецы, пекари, гончары и плотники — нам нужны их знания. И они приедут. Не часто людям выпадает шанс начать все заново.

— Не часто, — согласился Лефтрин. Он замолчал, обдумывая что-то. — Стань моей женой, — внезапно сказал он.

Она уставилась на него, пораженная внезапной сменой темы разговора. — Я не могу, Лефтрин. До тех пор, пока мой брачный договор официально не расторгнут. Я до сих пор заму…

— Не говори, что ты замужем за ним! Пожалуйста, не надо. Я не хочу слышать от тебя этих слов. — Лефтрин потянулся через стол, приложил палец к её губам и искренне посмотрел на неё своими серыми глазами. — Мне не важно, что скажут в Удачном или в любом уголке света. Он нарушил договор давным давно. Он даже никогда не собирался выполнять его. Так разве ты была когда-то его женой? Будь моей, Элис. Я уже принадлежу тебе. Я хочу говорить, что я твой муж. Выйди за меня замуж здесь, в Кельсингре. Начни новую жизнь со мной. Забудь Удачный, его законы и договоры.

Она склонила к нему свою голову. — Ты не хочешь заключать брачный контракт?

— Мне он не нужен. Если хочешь, ты можешь составить любые бумаги, и я подпишу их не читая, потому что мне подойдет все, что бы ты ни захотела сказать о том, каким должен быть наш брак. Мне не нужны бумаги, контракты или что-либо подобное. Только ты.

— Почему ты заговорил об этом? — Элис чувствовала себя взволнованной.

Он покачал головою. — Я знаю о существовании Геста и о том, что ты была с ним. Одно время я чувствовал себя вором — это был тот день, когда Седрик рассказал мне о нем. Он тогда мне сказал, что я могу разрушить всю твою жизнь своей любовью, заставив меня чувствовать себя эгоистичным и низким от того, что пожелал тебя.

— Кажется, что это было так давно, — сказала она с улыбкой. — Мы беспокоились о таких пустяках.

— А сейчас тебя не беспокоит то, что Гест может сказать по возвращении в Удачный?

— После того, как Седрик все рассказал? Нет. Я думаю, что он расскажет то немногое, что сочтет возможным, и надеюсь, что другие поступят также. Прежде, чем он уедет, я поговорю с ним и попрошу аннулировать наш брачный договор. Мы может подписать это здесь, для этого у нас есть множество свидетелей. Все будет совершено тихо. Я напишу объяснения своей семье, а со своей он разберется сам. — Элис вздохнула и прямо посмотрела ему в глаза. — Наши отношения с ним закончились, Лефтрин. Неужели ты сомневаешься?

Он опустил свой взгляд. — Нет хуже вещи на свете, чем слышать, как он называет тебя «моя дорогая». От этого мне хочется вырвать его язык, разорвать его на кусочки и скормить Сплиту.

Он говорил с такой горячностью, какой раньше она от него не слышала. — Мой дорогой! — воскликнула она, не зная смеяться или плакать.

— Он запугал тебя, я видел и чувствовал это. А я хочу уничтожить все, что может тебя так испугать.

— Я сама себя запугала. Дала ему власть, которой он в сущности не обладал. Так же, как я делала и раньше. — Она улыбнулась почти грустно. — Все кончено, Лефтрин. Кончено. — Элис встала и, обойдя стол, оказалась позади него. Она наклонилась, чтобы обнять его, и прошептала ему на ухо: — Не могу дождаться, когда уплыву с тобой.

— Мы не сможем с тобой уединиться на борту Смоляного, пока все злоумышленники не будут возвращены в Трехог. — покачал головой Лефтрин. — Я буду рад передать судейство над калсидийцами кому-нибудь ещё. Бедняги, оказались между молотом и наковальней. Сомневаюсь, что у них есть к чему возвращаться домой. Не сказать, что я с нетерпением жду того, как их нагрузят на мой корабль для отплытия в Трехог.

Элис быстро его поцеловала и, когда он притянул её к себе, сказала: — Тогда вероятно, пока все спокойно, мы должны использовать это время с пользой, прямо сейчас.

— Я не могу долго отсутствовать. Хоть я сейчас и не на дежурстве, мой дядя оставил мне много работы. Как всегда.

— Заставляет тебя напряженно трудиться? не так ли? — удивился Гест. — Вероятно он думает, что пока ты молод, он может управлять твоей жизнью. Такое часто случается с мужчинами, которые берут на себя заботу о воспитании маленьких мальчиков. Они не замечают, что те уже выросли и могут сами управлять своей жизнью.

Дэвви стрельнул глазами в сторону Геста, не подтверждая, но и не отрицая того факта, что он возмущен установленным Карсоном контролем над его жизнью. — Я удивлен, что ты не поднялся на башню самостоятельно, чтобы осмотреться вокруг. Это было разрешено любому из вас, потому что мы так решили на совете.

— Верно, — согласился Гест. — Но просто посмотреть с башни по сторонам — это совсем не то же самое, что послушать рассказ о планировке города. — Он позволил парню говорить, и тот рассказал гораздо больше, чем Гест надеялся из него выудить. Сегодня совместный визит на башню. Завтра, возможно, короткая прогулка по улице. Мальчик поднимался по лестнице перед Гестом, и тому открывался прекрасный вид на его бедра и ноги. Он был молод, моложе, чем был Седрик, и ещё меньше знал о том, как устроен мир. Он быстро сломается, решил Гест. Искусить его утонченными изысканными удовольствиями, которых он и представить себе не мог. Соблазнить его юную жажду приключений и мирских благ. Убедить его, что только Гест может открыть для него этот прекрасный мир.

— Позволь мне отдышаться, Дэвви. Такой старый человек как я не может бегать по лестницам так же легко, как ты.

Молодой Элдерлинг послушно остановился на следующей площадке. — Отсюда также открывается прекрасный вид, если подъем вверх затрудняет вас. — отозвался он. — Вам не надо будет подниматься на самый верх башни.

Гест шагнул к окну и молча обвёл взглядом город. Он ожидал, что парень быстро отвергнет идею, что он старый мужчина. То, что этого ещё не произошло, кололо его самолюбие. Нельзя позволить ему позволить показать это. Когда он выглянул в окно, притворяясь, что ему интересно, и его взгляд наткнулся на полную панораму города, даже его искушенная душа была поражена. Не было никакой возможности постичь необъятность Кельсингры, смотря с реки. С этой точки город простирался во всех направлениях. Он увидел несколько рухнувших зданий и рассеянных поврежденных областей, но большей частью, город казался неповрежденным и неразграбленным. Он не мог начать воображать о богатствах этого места. Его взгляд упал на полдюжины статуй, возвышающихся над пустыми фонтанами. Он знал коллекционера из Джамелии, который мог бы довести себя до нищеты, чтобы добавить даже одну из них в свою коллекцию. Он пробежал пальцем по обрамляющим окно изразцам. Каждый изображал дракона в различных позах. Парень увидел, как он любовался ими.

— Ох, они великолепны. Посмотри!

Мальчик провел рукой по ряду драконов, и они запрыгали от его прикосновения. Когда он остановился, они замерли так же, как раньше.

— Поразительно! — Воскликнул Гест. — Можно мне?

— Конечно, — Дэйви начал вести его, относясь терпимо к изумлению Геста и получая от него удовольствие. Прекрасно. Гест предпринял неловкую попытку пробудить драконов, как мальчик. И пропустил половину. Затем попробовал снова, с меньшим успехом. Он с отвращением убрал руку. — Мне недостает сноровки для этого, — воскликнул он с досадой.

— Это легко. Вот так. — Дэйви взял Геста за руку и провел ей по драконам. В этот раз они запрыгали и загарцевали для него.

— Ещё раз, — предложил Гест и расположил свободную руку и Дэйви на плече, позволяя мальчику увереннее управлять его рукой. Дэйви погрузился в игру в драконов. Пока он ещё раз проводил рукой Геста вдоль изразцов, мужчина наклонился вперед и горячо поцеловал его в шею.

Дэвви отпрянул с потрясенным восклицанием, но Гесту удалось сохранить прикосновение к плечу мальчика. — Ты такой красивый, — хрипло проговорил он. — Такой экзотичный. Как ты можешь считать свою чешую уродливой? — Он выдохнул через рот, с вожделением, а затем неровно затаил дыхание. Дэвви уставился на него открыв рот. Гест представил, как эти губы прикасаются к его собственным, и его притворная страсть стала настоящей. Он двинулся к Элдерлингу, и когда Дэвви уперся спиной в стену, Гест прижал к нему свое тело.

— Это не… Я не… — Запинался Дэвви. В его темных глазах боролись жгучее любопытство и страх.

Отлично. Гест ставил на то, что он относился к сорту людей, которых возбуждало все опасное и запретное. Он прижал к себе молодого человека и прошептал ему на ухо: — Седрик разбил моё сердце. Я одинок. Тебя отвергли. Кому мы причиним вред, если, на краткое время, забудем об этой боли? — Он сильнее перенес свой вес на юношу, и руки, прижатые к нему, были целенаправленными и требовательными. — Так многому я могу научить тебя. Попроси меня учить тебя. — Одна рука внезапно переместилась, схватив Дэвви за горло. — Скажи «пожалуйста», — любезно предложил Гест.

— Не собираюсь ждать его вечно, — сказал Карсон через плечо. — Он говорил, что собирался пойти на охоту, и я ждал до конца его сторожевой смены. — Седрик плелся за Карсоном, пока они шагали к баням. Охотник открыл двери в ванную комнату и их поглотило облако влажного воздуха. Кало, чьи глаза сузились в щелки от удовольствия, дремал в воде. — Дэвви? — спросил он, но ему никто не ответил. Сильве подняла глаза от чистки Меркора и покачала головой.

Они были на полпути к столовой, когда услышали какие-то волнения со стороны лестничной клетки. Прозвучал бессловесный крик, гнев, смешанный с возмущением, за которым последовал приглушенный поток слов.

— Это Дэвви, — воскликнул Карсон и развернулся к лестнице. Он побежал по ней наверх, а Седрик за ним, душа у него ушла в пятки. Дэвви и Лектер недавно поссорились. Оба были угрюмыми и непредсказуемыми, но насколько он знал, до драки они не дошли. Все же оттуда слышались несомненные звуки физической борьбы.

Седрик добрался до площадки отстав от Карсона на шаг и ошарашенно замер. Там стоял Гест. Он не видел его с тех пор, как выступил против него на улице, не хотел его видеть никогда больше. И вот он здесь, рука прижата к щеке, а помятый Девви оправляет свою тунику. Взглянув на Карсона и Седрика Девви залился алым румянцем. Гест лишь многозначительно улыбнулся. Он облокотился на стену и скрестил на груди руки.

Взгляд Карсона метнулся от Геста к Девви и обратно. Он дышал с трудом, а Гест судя по всему не осознавал, насколько тот был зол, задавая Девви вопрос: — Что здесь происходит?

— Ничего, — угрюмо завил он, и Седрик увидел, как раздулись плечи Карсона. — Что бы это ни было, это моё дело. Я достаточно взрослый, чтобы самому о себе заботиться, — вызывающе добавил мальчик.

Казалось, что Карсон едва сдержал себя, когда перевел взгляд с Геста на Дэвви. — Похоже, у тебя это хорошо получается, — прорычал он. Ярость заискрилась у него в глазах, когда он добавил, — Мальчик, ты переходишь от одного плохого решения к другому. Как ты можешь быть таким глупым, возвращаясь к начатому? — Он задыхался от ярости.

Глаза Дэвви сделались дикими. — Ты даже никогда не даешь мне шанса объяснить! И я не нуждаюсь в твоих попытках защитить меня.

Он развернулся к Гесту, когда житель удачного хихикнул. Кулаки Дэвви были крепко сжаты, когда он проговорил сквозь зубы, — Я не играю в твои игры, старик. Мне не нужно притворяться, что меня принуждают. Я решил быть тем, кто я есть.

Седрик едва успел убраться с дороги, когда Дэвви затопал вниз по лестнице.

— Хорошо. Это недоразумение, во всем, как я вижу. — Гест казался совершенно невозмутимым. Он пригладил назад волосы, упавшие на лоб, и улыбнулся им обоим. — Вам не следует винить мальчика, Карсон. — Он улыбнулся Седрику и добавил, — Он не первый юноша, нашедший меня привлекательным. Хотя я неправильно оценил, насколько он был готов принять меня. Действовал немного быстро для него. Он поправил свои манжеты.

Седрик впервые увидел красное пятно на скуле Геста. Так. Парень разок приложился к нему кулаком.

Гест, казалось, почувствовал его взгляд. Он поднял глаза на Седрика и добавил, — Не так, как Седрик. Ему была нужна игра. И он был очень, очень рад мне.

К Седрику вернулся голос. Его слова были мягкими. — Ты прав, Гест. Я был готов. Готов к тебе или любому другому хищнику. Совсем такой же наивный, как Дэвви.

— Хищнику? — Гест поднял изящную бровь. Он перевел взгляд на Карсона. — Он теперь так это преподносит, тебе например? Ничто от него не зависело, я «охотился» на него? Смешно. Он с большим энтузиазмом отдал себя в мою власть. Он наслаждался каждым мгновением и был очень способным учеником. Тебе ведь понравилось то чему я его научил?

Карсон издал едва слышный звук. Седрик вскинул руку и положил её на грудь охотника. Чувствуя непонятное спокойствие, он сказал: — Девви был прав в одном, Карсон. Тебе не нужно защищать его. И тебе не нужно защищать меня.

Охотник посмотрел на него непроницаемым взглядом. — Пожалуйста, уйди, — добавил Седрик тихо.

Испуг, а потом боль промелькнули в темных глазах Карсона. — Я должен это сделать, — Сказал Седрик ещё более мягко. — Верь мне.

Глаза Карсон смотрели прямо в душу Седрика. Потом он кивнул и мужественно пошел вниз по лестнице.

— Ну-ну. — Гест отвернулся от Седрика. Он пробежался пальцами по плиткам и драконы пустились в пляс. — Ты пришел в чувство и готов вернуться со мной в Удачный?

— Нет.

— Ой да ладно. Ты доказал свою правоту. Ты уехал и признаюсь тебе, что я быстро понял как сложно найти тебе замену. Я не должен был смеяться над твоим планом для нас. Я все ещё считаю, что торговля драконьими органами была глупой затеей и считаю, что все произошедшее доказало, что я прав. Я прав, твои друзья ничего не знают о твоих первоначальных намерениях?

Седрик чувствовал, как сердце бьется о ребра. Почему? Почему это было так трудно? Он прочистил горло. — Сомневаюсь, что ты сможешь рассказать ему обо мне что-то, чего он ещё не знает. Он не такой как ты. Он слушает когда я говорю.

— Я должен был слушать, это я признаю. — Гест повернулся, чтобы посмотреть на него. Чертов мальчишка два раза хорошенько ударил его по ребрам. Они все ещё болели, но обращение «старик» которым тот наградил его, ранило ещё сильнее. По крайней мере, похоже что Седрик приходит в себя. Он отослал своего лесного человека прочь. Гест чувствовал, что ему было нужно. Всего лишь немного сантиментов, чтобы он позволил себе вернуться к Гесту. И немного подавления, чтобы напомнить, как ему это нравилось. Почувствовал ли он укол ревности, когда поднялся и увидел Геста с возбужденным юнцом? Гест думал что да. Он заметил, как взгляд Седрика задержался на его лице.

— Для нас ещё не все кончено, — сказал Гест. Он позволил своему голосу стать глубже на этих словах и втайне наслаждался, увидев недоверчивое выражение, появившееся на лице Седрика. Он решил что ему нравятся чешуйки. Демонстрация того, как изменилась внешность Седрика, без сомнения, добавит триумфальную ноту его возвращению в Удачный. Он был абсолютно уверен, что если вернется и положит к ногам отца Седрикову долю богатств Кельсингры, старик простит отсутствие его жены. Мать конечно же поймет, что Элис теперь совершенно не подходит для того, чтобы носить их имя. Он расскажет ей, что увидел, а затем, будет умолять проявить милосердие и дать ему свободу, для того, чтобы тихо аннулировать брак с Элис. Он не женится снова. Пусть отец выберет своим наследником кого захочет. Ведь с долей Седрика в Кельсингре, ему не будут нужны семейные деньги для того чтобы пожить как следует.

Все можно было устроить. Все, начиная с Седрика. — Ты был прав. Я признаю это и прошу прощения, за то, что сомневался в тебе. Ты рискнул и выиграл нам состояние. Я даже прикинуть не могу, ценность того, что ты для нас выиграл. Дело не только в том, что мы сможем вывезти из города. Люди захотят приезжать сюда. Может, завести здесь дома. Все о чем ты мечтал для нас, может стать реальностью. Здесь мы сможем жить открыто, в роскоши, как мы и хотели. А когда мы вернемся в Удачный, мы сможем наслаждаться всем, что может предложить цивилизованный мир. Седрик, мальчик мой, ты это сделал.

— Я не твой «мальчик», Гест. — Слова прозвучали так тихо.

Гест мягко сменил тактику. — Как хорошо мне это известно. Что ж, мы оба изменились, не так ли? Милостивая Са, если бы ты только знал, через что я прошел, чтобы найти тебя и вернуть домой! Когда нибудь мы расскажем эту историю ребятам, ведь правда? И хорошенько посмеемся над твоими приключениями в диких землях. Готов поспорить, ты более чем готов к удобному дому и бокалу хорошего вина. И к вечеру наедине со мной. — Он улыбнулся ему, приглашающей улыбкой, так хорошо знакомой Седрику. Он облизнул губы.

Седрик спокойно встретил его взгляд. Без улыбки, губы плотно сжаты, глаза его были непроницаемы. — Нет, Гест. Не будет этого.

— Нет? — Его ухмылка стала шире. — Ну, ты всегда начинал с того, что говорил мне «нет», ведь так? Седрик, ты ведь хочешь чтобы я заставил тебя передумать? Я совсем не против. Я совсем не против.

Приближаясь Гест мягко раскачивался. Седрик наблюдал за его движениями и был поглощен тем, что пытался понять, что ему это напоминает. А потом вспомнил. Змея. Змея преследующая мышь.

Только он больше не был мышью. Когда Гест приблизился, Седрик вскинул кулак, вложив в удар весь свой вес. Удар получился сильным и он увидел как другой мужчина отлетел к стене. — Нет. — Снова сказал он, когда Гест поднял обе руки к разбитым в кровь губам. — Не будет этого.

Он развернулся и пошел вниз по ступенькам. Он не оглянулся. Он вышел из бань и заметил у подножия лестницы Карсона, занятого разговором с Девви. Он слушал, Девви жестикулировал, а потом нанес удар в воздух. Затем юноша искренне посмотрел на дядю. Седрик не мог слышать, что было сказано, но в конце увидел, что охотник серьезно кивнул. Он потянулся, чтобы взъерошить волосы парня, но вдруг передумал и вместо этого, похлопал его по плечу. Девви кивнул и наградил его полу-улыбкой прежде чем отвернуться. Ясно. Пока ещё, не все уладилось, не до конца, но со временем, все будет в порядке.

Седрик прибавил шагу и поравнялся с Карсоном, когда тот уже собирался уходить. Он обхватил его руками, а когда Карсон накрыл его руку своей, вздрогнул.

Карсон посмотрел вниз, а потом поднял на него удивленные глаза. — У тебя кровь идет.

— Правда? — Седрик поднял руку, чтобы проверить самому. — Нет. — Он вытер кровь плащом. — Просто синяк.

— Дай посмотреть. — Он взял руку Седрика, осмотрел опухающие костяшки, потом притянул их к губам. Он нежно и серьезно поцеловал их. — Теперь лучше, — сказал он.

— Седрик закусил нижнюю губу, чтобы она перестала дрожать, но не пытался скрыть навернувшиеся на глаза от доброты Карсона слезы. — Похоже ты прав, — нежно согласился он.

Оба встревожились, когда драконы начали трубить, в их голосах звучали непривычные нотки. Звук переходил от одного дракона к другому, пока не заполнили небо над городом и не отразился от холмов. — Что это с ними? — Удивился Седрик.

— Это тревога. Приближается чужак. — Карсон уже изучал небо над ними.

Седрик поднял взгляд к небу. Он не спросил у Карсона, откуда он все это знает. Охотник просто знал. После осмотра, Седрик показал пальцем. — Там. Прямо у горизонта, очень низко. Черный дракон. Кало?

Карсон пожал плечами. — У тебя хорошие глаза, парень из Удачного. Но это не Кало. Он крупнее чем Кало. А Кало отмокает в банях. — Он прищурился. — Нет. Это не один из наших драконов.

Драконы снова закричали, ещё более тревожно и начали собираться со всех сторон света, чтобы кружиться по спирали над Кельсингрой.

— Айсфир. — Седрик произнес это имя вслух. — Должно быть это самец, о котором говорила Тинталья. Но зачем он прилетел сюда?

Черт, а ведь больно. Гест отнял руку от губ, посмотрел на кровь стекающую с запястья и скривился. У этих игр были правила, которые он четко разъяснил Седрику много лет назад! Чему Седрик научился у этих дикарей? У всего есть предел и Седрик только что нарушил его. Игра есть игра, но ранить лицо Геста было не по правилам. Он за это заплатит.

Пальцами он нащупал рану на нижней губе. Его рот наполнял вкус крови, его собственные зубы поранили щеку. Он отер губы рукавом и сердито разглядывал расплывающееся пятно двигаясь к лестнице. — Седрик! — Рявкнул он и поморщился от боли. — Ты зашел слишком далеко, Седрик! И сам это знаешь.

Он знал Седрика, знал его лучше, чем он сам. Так было всегда и именно поэтому он всегда мог управлять им. Седрик будет ждать его внизу лестничного пролета, уже раскаивающийся, напуганный собственным сопротивлением. Возможно рыдающий, мечтающий о прощении и утешении. Он снова коснулся разбитых губ, а его язык нащупал расшатавшийся зуб. Черт его побери!

Прощение и утешение? Он не получит ни того, не другого, до тех пор, пока не попросит прощения и не искупит свою вину. И не докажет свое раскаяние. Он подождал. Не нарушать порядок. Заставить его вернуться. Не позволять ему думать, что я стану за ним бегать. Пусть немного поволнуется. Дать ему понять, что я больше не нуждаюсь в нем. Раньше всегда было важно дать понять, кто главный.

Гест подпрыгнул, а потом сжался при первой волне драконьего рева. Когда шум возобновился, он медленно выпрямился. Это не нападение. Они не станут нападать на собственный город. Скорее всего, ничего серьезного, как будто собаки лают друг на друга или воют на луну. Его губы болели, ребра ныли и он посчитал, что ждал достаточно долго. Пусть Седрик думает, что выиграл этот раунд. Отдать ему эту маленькую победу, чтобы он не чувствовал себя полностью разбитым. Их следующее столкновение станет ещё более интересным, когда Гест снова поставит его на колени. Он начал спускаться.

Он дошел до следующей площадки, но Седрика там не было. И на следующей. — Седрик! — Он добавил своему голосу резких нот. Ему начинала надоедать эта игра. Юнец поставил ему синяк, Седрик разбил ему губу, а теперь эта глупая охота. Совсем не весело. Вообще.

Он спустился вниз и осмотрел зал. Ни следа Седрика. Дверь на площадь была распахнута и снаружи доносился рев драконов вперемешку с голосами людей. Вдруг раздался голос молодого человека, возвысившийся над остальными звуками. — Это то, о чем я говорил вам! Это не месть. Это самозащита. Они не оставили нам другого выбора!

Нет. Седрика не заинтересовал бы подобный конфликт, не сейчас. Седрик не интересовался политикой. У него на уме только одно. Он хочет быть один, в тот момент, когда Гест найдет его. Ванны? От улыбки ему стало больно. Ну конечно. Что может быть лучше для примирения и возобновления отношений.

Он толкнул громадную дверь, чтобы открыть. Для такого размера она подалась очень легко. Конечно же, создана для драконов, которые тоже пользовались банями. Это казалось ему отвратительным, но он не имел ничего против того, чтобы мыться там, когда драконов не было поблизости.

Но сейчас там был один. Огромное существо, такого темного синего цвета, что казалось черным, только что выбралось из воды. Вода покрывала его мерцающую шкуру и ручьями стекала на пол. Очевидно оно пыталось выйти в ту дверь, через которую только что вошел Гест. Он остановился там где стоял и высокомерно окинул взглядом мокрое животное. Потом сделал несколько шагов в сторону, чтобы осмотреть помещение за ним. — Седрик! — Позвал он.

НЕ ЗДЕСЬ.

Голос дракона был низким, сила его мысли в сознании Геста почти оглушала. Другие говорили, что слышали, как драконы говорили с ними, но он не обращал на эти заявления внимания, полагая их результатом излишней впечатлительности. Но здесь было невозможно ошибиться. Дракон говорил с ним и он его понимал. Потрясающе. Он замер и уставился на него, на мгновение позабыв о Седрике.

Вопли драконов становились громче.

УЙДИ С ДОРОГИ.

С такого расстояния, он вдруг осознал, каким великолепным созданием может быть дракон. Как породистая скаковая лошадь. Только гораздо больше. Как и с лошадью, понял он, главное показать кто главный. — Меня зовут Гест. — Он выбирал простые слова и говорил четко. — Дракон, у тебя есть имя? Как твой хозяин зовет тебя?

Животное склонило свою огромную голову, как озадаченная собака. Потом зевнуло, продемонстрировав невероятно большие зубы и пасть в красно-желтых пятнах. Оно мощно выдохнуло, отвратительное влажное облако с запахом мяса. ТЫ СТОИШЬ ТАМ ГДЕ Я ХОЧУ ПРОЙТИ. ОСТАЛЬНЫЕ ЗОВУТ МЕНЯ.

Гест стоял неподвижно. — Дракон, подойди сюда. — он вытянул руку и указал на место прямо перед собой.

Когда Гест не сдвинулся с места, дракон подошел на шаг ближе. Хорошо. Послушание дается ему легко. Оно снова заговорило: — МНЕ СЛУЖИТ ДЕВВИ. Казалось, что глаза дракона медленно, задумчиво вращаются. ДЕВВИ ТЫ НЕ НРАВИШЬСЯ. НО МНЕ ТЫ МОЖЕШЬ ПОНРАВИТЬСЯ.

Гест стоял как вкопанный, его сознание бурлило от новых мыслей, когда дракон подошел ближе. Дракон подчинялся ему и он мог понимать что он говорит. Дракон может предпочесть его Девви. Все лучше и лучше. Пусть парень подумает, когда Гест заберет его дракона. И Карсон с Седриком, тоже пусть подумают. Он представил как возвращается в Удачный в виде Элдерлинга, верхом на собственном драконе. Если он заберет дракона, если станет Элдерлингом, разве ему не будет причитаться своя доля в Кельсингре, вне зависимости от того, что Элис или Седрик думают о нем?

Идеально. Месть, красота, долгая жизнь, богатство, все здесь, только руку протяни. Все что нужно было сделать, это подчинить дракона и отнять у Девви его преданность.

Теперь дракон был совсем близко. И в самом деле, это было ошеломительное создание. Великолепное. На что это похоже, владеть драконом? У Седрика был один, как и у его примитивного приятеля. Даже у маленькой розовой девчонки с золотой чешуей был дракон. Насколько сложно подчинить дракона, если это удалось кому-то вроде Седрика?

Глаза дракона вращались словно водовороты, мерцающие вихри темно-синего, смешанного с черным. Гест представил себя одетым в черное с серебром, верхом на драконе. Черное седло и уздечка, украшенные серебряным и синим. Они бы приземлились в центре главного рынка Удачного, утром, когда торговля в самом разгаре. Он представил как люди станут кричать и показывать пальцами, глядя вверх, на него, сидящего верхом на снижающемся кругами драконе. Они разбегутся, когда он скользнет вниз, чтобы приземлиться на рыночной площади. — Все взгляды будут прикованы ко мне, — пробормотал Гест, зачарованный своим видением. Он потянулся чтобы дотронуться до морды дракона.

Тот увернулся от его прикосновения. Так не пойдет. — Дракон, стой смирно, когда я тянусь к тебе. — Дракон? Это не подходит. Видимо Девви не потрудился дать своему животному кличку. Гест исправит это прямо сейчас. — Я дам тебе имя, особенное имя, чтобы все знали, что ты мой. — Довольно просто. Не сложнее чем назвать собаку или лошадь. — Теперь тебя зовут Синяя Молния. Синяя Молния. Дракон, ты понимаешь? Теперь ты принадлежишь мне, а не Девви и ты должен учиться слушаться меня. Так что когда я позову «Синяя Молния» ты должен подойти ко мне. И стоять неподвижно, когда я тянусь чтобы потрогать тебя. — Гест говорил просто и уверенно, подавляя животное своей позой и пристальным взглядом. Он излучал уверенность и превосходство когда снова протянул руку и положил её на морду дракона.

Глаза животного закружились быстрее. Темные золотые вспышки появились на поверхности иссиня-черного водоворота.

— Так-то лучше, Синяя Молния. Чем быстрее мы поймем друг друга, тем проще нам будет.

Как только его пальцы коснулись чешуи животного, дракон качнул головой, поднял её и сверху вниз посмотрел на Геста. — Я понимаю тебя человек. И я думаю, что я тоже дам тебе особенное имя. — Глухо пророкотали слова животного.

Невероятно. Прекрасный признак того, как быстро возникала связь. Гест улыбнулся своему дракону. — Могу я помочь тебе, Синяя Молния? Ты можешь звать меня Повелитель Молнии. Или Серебряный наездник.

Дракон спокойно смотрел на него, внимательно обдумывая каждое имя. Его глаза кружились все быстрее. — Нет. Думаю нет. — В его рокочущем голосе плескалось удовольствие. — Думаю я буду называть тебя «Мясо».

А потом существо качнуло головой, распахнуло пасть и сверкающие зубы и ярко раскрашенная глотка, стремительно, словно бросок кобры, надвинулись на Геста. Он отскочил назад, крича от страха и злости, но рев драконов снаружи звучали громче. Гест развернулся и нырнул в дымящийся бассейн. Дракон потянулся за ним и он почувствовал, резкий рывок за ногу, до того, как упал в воду. Он едва не схватил его.

Вода была горячей, почти кипящей. Гест поднимался на поверхность барахтаясь и бултыхаясь. Он стряхнул воду с глаз, высморкался и увидел дракона стоящего на краю бассейна. — Ты мне и правда понравился, — сказало существо и в его голосе безошибочно угадывалось удовольствие. — Ты вкусный.

Гест набрал воздух и приготовился нырнуть в горячую воду. В один ужасный момент он заметил в воде вокруг себя красные разводы и понял, что они означают. Дракон не промахнулся. Его нога сильно кровоточила.

Нет.

Ноги просто не было.

Он закричал, полный ужаса от того, что с ним случилось. Гест с одной ногой? Гест, жалкий калека, над которым станут потешаться? — НЕТ! — Закричал он.

— Да, — пророкотал Синяя молния.

Распахнутые челюсти сомкнулись на нем и его последний крик смолк в алой с желтым пещере драконьей пасти.

^{День 16-й месяца Пашни. Год 7-й Вольного Союза Торговцев.}

^{Реяллу, Хранителю Птиц, Удачный.}

^{От Эрека Данварроу и Детози, Хранителей птиц, Трехог.}

Реялл, возможно в скором времени, Мастера птиц Удачного попросят тебя принести все мои записи о скрещивании птиц, включая мои личные заметки и клички птиц, для тщательной проверки и анализа. Пожалуйста, не беспокойся. Я хочу чтобы ты сотрудничал с ними и был уверен в том, что мне нечего скрывать.

Хотелось бы нам, чтобы мы могли рассказать тебе больше прямо сейчас, но мы не можем. Это письмо доставит тебе ещё один Мастер Гильдии. Пожалуйста, не беспокойся.

Правда, все хорошо и мы надеемся, что в скором времени, станет ещё лучше, когда рассеется облако недоверия, нависшее над Гильдией Хранителей Птиц.

Верь в нас.

Эрек.

Глава 19

АЙСФИР

Тимара присмотрелась к черному дракону, пытаясь понять, что с ним не так. Когда она сделала полшага вперед, Татс схватил её за руку и потянул обратно. — Он вне себя от боли, — сказал он, оправдываясь. — Он не один из наших, Тим. Он может сделать все, что угодно.

Изможденный черный дракон откинул голову назад и взревел. Его глотка была ярко-зеленой с красными прожилками. Когда он опустил голову, у него изо рта потекла красная пена, которая с шипением падала на мостовую. Он внимательно рассматривал собравшихся людей, при этом его глаза бешено вращались. Тимара не могла понять, были ли издаваемые им звуки признаком боли или же он пытался отпугнуть любого, кто осмелится подойти ближе. Он не произнес ни одного понятного ей слова. Края его наполовину сложенных крыльев были изорваны, на них виднелись прорехи. Некоторые из них выглядели старыми, но другие определенно были свежими. Дракон одновременно выглядел и здоровым, и изможденным. Он поднял голову и снова взревел. Затем он вытянул вниз шею, опустил голову и начал раскачивать ею из стороны в сторону.

— Мы не можем ему помочь? — сказала Тимара, но приблизиться больше не пыталась. Когда драконы подняли тревогу, их хранители сбежались отовсюду. Тимара думала, что Меркор и другие драконы прогонят черного нарушителя, но они напротив, позволили ему приземлиться.

— Айсфир, — констатировала Синтара, когда Тимара оказалась рядом со своей королевой. — Не приближайся к нему. Думаю, он сошел с ума.

Все хранители собрались, чтобы посмотреть на старейшего в мире дракона, но держались на порядочном расстоянии. Меркор, Сестикан и Синтара были на земле. Даже они не подходили на расстояние удара черного дракона. Остальные кружили над головой, словно разноцветный вихрь крыльев. Хранители обменялись взглядами, но ни один не подошел к Айсфиру.

Вдруг посреди этого хаоса появились Хеби и Рапскаль, которые упали меж кружащих драконов, как пельмешка в суп. Красная драконица неуклюже приземлилась, и всадник соскользнул с её плеча.

Татс застонал от досады.

— О чем он думает? — спросила Тимара в никуда. После ночи, проведенной в колодце, она старалась держать дистанцию между собой и Рапскалем. Бывали моменты, когда за едой или за общими занятиями он казался собой прежним, тогда Тимара всем сердцем желала чтобы они снова стали друзьями, как раньше. Но бывали моменты, когда он казался ей абсолютно чужим, когда он призывал отдать пленников на растерзание драконам. Или, как сейчас, лез в гущу событий, облаченный в экстравагантный, причудливый костюм.

Рапскаль прикрепил тяжелое древко к одному из наконечников, найденных им в старой оружейной, и размахивал им над головой, медленно обходя вокруг черного дракона. Пластины-чешуйки на доспехах, одетых поверх элдерлингской туники и брюк, перекатывались при ходьбе, Тимаре показалось, что он немного покачивает бедрами, чтобы это было заметнее. Выглядело эффектно. Солнце отражалось от доспехов, заставляя их сверкать черным и золотым. На Хеби была упряжь того же цвета, с которой свисал бурдюк и что-то похожее на горн, остальные предметы Тимара не узнала. Весьма довольная собой красная драконица побрякивала упряжью, вышагивая вслед за Рапскалем.

Рапскаль обошел кругом рычащего и рокочущего дракона и встал прямо перед ним.

— И что теперь? — простонал Татс.

— Рапскаль, не надо! — Крикнула Тимара, но он не обратил внимание на это имя, а звать его Теллатором она не стала.

Рапскаль бесстрашно подошел к ревущему черному дракону, встал на одно колено и склонил голову. При виде его, дракон внезапно прекратил реветь. Рапскаль поднял голову и сказал звучным голосом: — Кельсингра приветствует тебя, Великолепный! Как можем мы услужить тебе? — Он сделал взмах рукой, показывая на хранителей и команду корабля. — Я — Рапскаль, Элдерлинг Хеби, чудесной алой королевы. Я и мои друзья-Элдерлинги почтем за честь проводить тебя к колодцу с Серебром и понаблюдать за тем, как ты пьешь. Бани ожидают тебя, потерявшие голову от счастья служители готовы натереть каждую твою восхитительную чешуйку! Драконы Кельсингры разрешили тебе прибыть сюда и Элдерлинги Кельсингры готовы служить тебе. Скажи, чего ты хочешь, о старейший из драконов, и мы бросимся исполнять.

После его слов на площади воцарилась тишина. Черный дракон внимательно смотрел на Рапскаля. Тот, бесстрашно подняв лицо, замер в поклоне. Наконец, дракон заговорил: — Айсфиром меня называют люди. Хотя бы один из вас помнит древние правила этикета! — Он окинул всех присутствующих драконов и людей взглядом. — Предательски я был отравлен. Люди сотворили это со мной, заманив меня жирной добычей, наполненной смертью. Если у вас есть Серебро, отведите меня к нему. Но я прибыл сюда не в поисках хвалы Элдерлингов или даже Серебра, хоть я им и рад. Я прибыл, чтобы узнать, живут ли ещё драконы, достойные этого имени, и поднимутся ли они, чтобы отомстить тем, кто хочет убить драконов ради их плоти.

Рапскаль встал и высоко поднял копье. — Даже если никто больше не поднимется ради служения этой славной цели, я отправлюсь. Бесстрашная Хеби и я поднимемся в небеса и убьем всех, кто посмел поднять руку на драконов.

Меркор проговорил: — Я отведу тебя к Серебру и ты сможешь напиться. Потом, когда ты отдохнешь и все соберутся, мы драконы поговорим о мести. — Золотой дракон окинул взглядом собравшихся Элдерлингов и остановился на Рапскале. — Не говори за драконов, Рапскаль. Даже за Хеби. — Его тон был суров. — Лишь драконы могут судить о тяжести преступления, и лишь драконы могут решить, является ли произошедшее восстанием против драконов или просто глупый пастух хотел доказать, что травоядная скотина принадлежит ему одному.

Казалось, слова Меркора вместо того, чтобы успокоить черного дракона, наоборот подстегнули его гнев. Он высоко поднял голову, его глаза вращались, когда он смотрел на золотого дракона. — Люди знали, где я охочусь, и намерено выпустили отравленное животное. Когда я поел, то уснул, а когда проснулся, то был болен и слаб. Потом появились люди с сетями, чтобы обездвижить меня, с копьями, чтобы пустить мою кровь и с сосудами, чтобы собрать её. Они хотели убить меня не потому, что я съел животное. Люди выпустили его в надежде, что дракон станет добычей для них! Но я был не так слаб, как они думали. Многих я убил! И ещё больше убью!

— Только если выживешь, — спокойно заметил Меркор. — Прежде всего мы должны придать тебе силы, чтобы бороться с ядом. Серебро в этой стороне.

Меркор развернулся и пошел прочь. Айсфир прошелся по собравшимся людям, Элдерлингам и драконам недобрым взглядом, а потом отвернулся и последовал за Меркором. Остальные драконы двинулись вслед за ними, и хранители расступились, чтобы дать им дорогу. Хеби взглянула на Рапскаля и последовала за другими. Рапскаль остался стоять, где был. Он выглядел немного ошеломленным.

Вихрь кружащих драконов переместился, Тимара подозревала, что они приземлятся рядом с резервуаром с Серебром и проведут свой совет там. Хранители остались стоять, тревожно переглядываясь. В этой тишине и неподвижности опустилась Тинталья. Синяя королева восстановила большую часть своей силы, но ей все ещё не доставало веса. Когда она приземлилась, навстречу ей бросилась Малта. Как и её дракон, королева Элдерлингов все ещё восстанавливала силы, но Тимара улыбнулась её безукоризненному лоску. Она носила не тунику и брюки, как большинство хранителей, а развевающееся платье с рукавами, ниспадающими складками. Её лицо все ещё оставалось худым, но волосы были тщательно уложены волнами в высокую прическу, обрамлявшую её алый гребень. Её лицо светилось радушием к дракону, спасшему её ребёнка.

Тинталья восприняла такой прием как должное. Она посмотрела вслед удалявшейся процессии. — Он не требовал отмщения, когда я умирала, — мрачно заметила она,обращаясь к своему Элдерлингу. — А стоило им наградить его болью в животе, и он готов расплавить все их города ядом. — Она фыркнула от отвращения и добавила: — Хоть он и самовлюблен, но он прав. Именно это я и скажу остальным. Время пришло. Калсида должна быть уничтожена. — Она посмотрела на своего Элдерлинга и добавила: — Ты должна остаться здесь. Только драконы будут решать, что им делать дальше. — Пораженная Малта застыла на месте, а Тинталья удалилась.

— Мы должны действовать! — Рапскаль был неудержим в своих попытках сплотить их. — Мы должны начать готовиться к войне сейчас же!

Тимара вздохнула, Татс взял её за руку. Харрикин подал голос: — Мы ничего не знаем о войне. Нам ли мстить?

Рапскаль повернулся к нему и покачал головой: — Как я и сказал, это не отмщение! Это самосохранение. Они не оставили нам выбора.

— Боюсь, он прав. — Тимара была шокирована тем, что спокойная, рассудительная Элис разделяла его точку зрения. Выражение лица женщины из Удачного скорее говорило о мрачном настроении, чем об энтузиазме по поводу войны, когда она продолжила: — Вы слышали, что он сказал. Речь не о том, что дракон напал на домашний скот, а его хозяева разозлились. А о том, что люди охотятся на драконов ради их мяса, чешуи и крови. Мы все слышали рассказ Малты. Мы видели, как страдала Тинталья. Калсидийцы, которых мы удерживаем под стражей, признали, что они прибыли именно за этим, а теперь, когда у них не вышло, сюда пошлют других. Больше на это нельзя закрывать глаза. — Она говорила не громко, но её слова звучали ясно, и хранители стали собираться вокруг неё. Тимара подумала, что Лефтрин выглядит таким же удивленным, как она сама, но он не прерывал и не противоречил Элис. — Я не могу говорить за драконов и не могу говорить, что им делать, но люди, самое малое, должны высказаться против того, что творят калсидийцы.

— Им все равно что говорят люди. Когда Калсида вообще прислушивалась к просьбам уважать наши границы или перестать грабить наши корабли? — Хеннеси стоял, скрестив руки на груди.

— Значит быть войне! Кто пойдет со мной? — Спросил Рапскаль. Он оглядел их всех. Кто-нибудь мог сделать вдох? Тимара знала, что она — нет.

Рапскаль вытащил что-то из сумки, встряхнул и надел на голову. Это был головной убор. Шлем, плотно прилегавший к голове, покрывал его череп соединенными внахлест чешуйками, делая его мало похожим на человека. Он встряхнул головой, от чего на шлеме поднялся гребень как у попугая. Тимара не знала смеяться или плакать, потому что Рапскаль стал ей ещё более чужим. — Все, кто желает быть воинами, должны последовать за мной в оружейную, чтобы разобраться, какое оружие мы можем починить и какие доспехи вам подойдут. Некоторые драконы согласятся одеть упряжь и пожелают нести вас.

— Другие не пожелают, — угрюмо заметил Татс. Он выступил вперед. — Рапскаль, мы не воины. Я хороший охотник, если случится, что кто-то поднимет на меня руку, я отвечу. Ты же говоришь о том, чтобы атаковать город, который находится во многих днях пути отсюда. Город, в котором множество людей, никогда и не думавших прийти сюда охотиться на драконов. Это совершенно безумная идея. К тому же драконы ещё не сказали, что они хотят дать бой. Они четко дали нам понять, что это им решать.

Рапскаль наклонил голову, казалось, что он к чему-то прислушивался, потом сделал вздох и с уверенностью оглядел окружающих. — Айсфир напился. Он считает, что скоро поправится. Остальные решили прислушаться к совету Тинтальи. Нанести удар по их основному городу, где правит их герцог. Напомнить им, что драконы — не речные свиньи, чтобы убивать их, когда вздумается, а Повелители Трех Царств — Земли, Морей и Небес. — Он взглянул на Татса и сказал голосом, больше похожим на Рапскаля, чем на Теллатора. — Татс, отправишься ли ты вместе со мной?

Татс колебался, он взглянул на Тимару и на мгновение крепко сжал её руку, прежде чем отпустить. — Я не могу отпустить тебя одного, мой друг. Я лечу с тобой.

Драконьи двери в бани распахнулись и из них медленно вышел Кало. Он выглядел посвежевшим после ванны, но из уголка его пасти свисали остатки чьих-то внутренностей. Тимара подумала, что несмотря на все свои претензии на превосходство, ни один дракон не мог как следует почиститься без помощи хранителя.

— Дэвви! — проревел огромный сине-черный дракон. — Дэвви, принеси мне упряжь. Мы вылетаем завтра на рассвете.

Девви сделал шаг вперед, увернувшись от протянутой руки Карсона. Его глаза были широко раскрыты, но в целом он не выглядел несогласным, когда возразил: — Кало, мы не сможем подготовиться так быстро. Нужно починить оружие и столькому научиться.

Дракон презрительно фыркнул. — Начни прямо сейчас и будешь готов, когда я призову тебя. Те кто отправятся с нами, будут учиться в дороге. Айсфир испил Серебра. Он быстро восстанавливается. Когда он поохотится и поест, мы отомстим герцогу Калсиды. Я полечу с ним. Будь готов или нет, как пожелаешь. Это дела драконов. Мы вылетаем на рассвете.

Девви пристально смотрел на него. — Я думал ты собираешься на охоту после ванн… — слабо запротестовал он.

— Сейчас я сыт. В арсенал, быстро! Я хочу быть там первым, чтобы выбрать цвета. Не обращая внимания на своего хранителя Кало зашагал прочь.

Пока Айсфир пил из Серебряного колодца, Синтара разглядывала остальных. Тинталья придирчиво рассматривала черного самца, словно сравнивая его с другими. Несомненно, он был крупнее остальных, но Синтара знала, что это не главный критерий при выборе пары. Она подняла глаза и и посмотрела назад, на бани, высматривая Кало. Подражая старшей самке она сравнила его с Сестиканом, а потом посмотрела на Меркора. Брачный сезон начинался в разгар лета, но сделать выбор можно и заранее.

Наконец Айсфир поднял голову. Его морда была испещрена светлыми каплями Серебра. Он отступил от колодца, потянулся и улегся на камнях мостовой. Он свернулся в клубок и сразу заснул. Меркор приблизился на шаг и понюхал воздух вокруг него. — Он болен, но поправится и быстро. — Объявил золотой дракон.

Он обвел взглядом остальных. Синтара попыталась вспомнить, когда в последний раз они проводили время вместе. Даже когда они жили на другой стороне реки, они редко собирались. В Кассарике, подумала она. В то время, когда мы ещё не были настоящими драконами. Когда мы были заперты на берегу реки, жили в грязи и питались падалью. А потом Меркор созвал их и вместе, они придумали план, как вынудить людей помочь им найти Кельсингру. Они думали что говорят неправду, когда намекали на то, что в Кельсингре хранятся богатства Элдерлингов. Они и не представляли, что для людей, весь город был настоящим сокровищем

Она задумалась о времени, которое прошло, пути который они преодолели, изменениях которые претерпели. Они превратили своих хранителей в Элдерлингов, научились кормиться сами, охотиться и летать. Они стали драконами. А что будет завтра?

— Мы будем биться с людьми. — Мрачно сказал Меркор. — У нас и правда нет другого выбора. — Он посмотрел на Тинталью. — Ты делала это раньше?

Она странно посмотрела на него. — Да, и в своей жизни тоже. Но все драконы делали это раньше и не один раз. У тебя нет этих воспоминаний?

Синтара промолчала. У неё не было таких воспоминаний. Меркор на какое-то время задумался, его глаза вращались, как-будто отматывая прошедшие годы и жизни. — Немного, — признал он. — Но наши воспоминания не полны. Мы провели слишком мало времени в коконах, а ты была единственным драконом помогавшим множеству змеев свить коконы. Ты сделала все что смогла, но мы иные, чем ты и Айсфир. И наши Элдерлинги не такие как те, которых ты помнишь. Они созданы недавно и все ещё изучают воспоминания тех, кто жил раньше. Они не будут знать как сражаться или как помочь нам в битве. Он мрачно посмотрел на неё и спросил: — Насколько это опасно, воевать с людьми? Для нас и для наших хранителей?

Большая синяя королева казалась удивленной тем, что он задал подобный вопрос. — Мы не можем беспокоиться об этом! — отрезала она. — Люди восстали против нас. Ты видел мои раны! Я чуть не умерла от них. Айсфир был отравлен, но ещё раньше, люди напали на него, с сетями и копьями. Они не боятся нас так как должны бы, а пока они не боятся, они нас не уважают. Я летала далеко и повидала многих людей. Некоторые вообще не не были способны понимать нас, когда мы пытались говорить с ними. Они считают нас тупыми животными, такими же как львы или волки. Или коровы, откормленные на убой. Других настолько поражает наш вид, что они теряют разум благоговея. Вам повезло с теми, кто был избран вам в провожатые когда вы покинули Кассарик. Похоже, что те изменения, которые они уже пережили, подготовили их к тому, чтобы стать подходящими компаньонами для вас.

— Что можно сказать о людях с которыми вам предстоит столкнуться там, куда мы направляемся? Они не похожи на тех, которых вы встречали раньше. Они попытаются убить вас. Они не станут приветствовать вас и не попытаются заговорить с вами сначала. Они почувствуют не восхищение, а лишь трепет, основанный на страхе. Страх будет двигать ими и все о чем они будут думать, это о том, как убить вас. И они способны вас убить. Не думайте что они ничтожные или глупые. Они хитрые и коварные и они убьют вас, если смогут. — Она посмотрела на собравшихся драконов так, словно они с ней спорили. Её собственные слова подстегнули её ярость.

— Вы можете остаться здесь и прятаться от них. Но чем дольше вы станете ждать, прежде чем поставите их на место, тем больше сопротивления они окажут вам, когда вы все-таки решите, что пора постоять за себя. Они узнают о местах которые важны для нас: пляже гнездования и грязевых отмелях, которые мы должны использовать для того, чтобы строить коконы, необходимые для превращения змеи в дракона. Они найдут их и укрепят против нас. Вы хотите подождать пока вам придется сражаться за них? Подождать пока они придут и уничтожат наши гнезда и невылупившийся молодняк? — Её цвета стали ярче и Синтара могла видеть, что заработали её ядовитые железы.

— Наши хранители. Наши Элдерлинги. Если мы возьмем их в битву, другие люди попытаются убить и их тоже? — спокойно задал свой вопрос Меркор.

Казалось, Тинталью поразила глупость вопроса Меркора. — Конечно они попытаются! И скорее всего, в первую очередь, они станут стрелять по ним. Ваши Элдерлинги будут более уязвимы для их оружия, как и для нашего собственного яда. Наше нападение должно быть согласовано. Дракон одиночка нападающий на город, может делать это как ему вздумается. Но когда мы летим на войну вместе, мы должны учитывать ветер, и то, какие цели мы хотим разрушить, и то, как не позволить яду попасть на других драконов или их Элдерлингов. Так что если вы хотите взять в бой своих хранителей, вы должны заботиться о них, если хотите чтобы они выжили. — Она смолкла, как-будто задумавшись.

— Но они будут полезны в битве. Если вас застигнут на земле, они будут сражаться вместе с вами. Когда ваш взгляд сосредоточен на враге, они смогут следить за теми, кто находится сзади, и предостерегать вас. Они могут убивать только по одному за раз, но они полезны. — Она замолчала, а потом добавила: — Иногда милосерднее брать их с собой, чем оставлять в одиночестве. Если вы не вернетесь, они будут горевать, а потом все равно умрут. — Она подошла к колодцу с Серебром. Наклоняя голову чтобы попить, она сказала: — Это решение, которое должен принять каждый дракон.

— Они вылетают на рассвете, — сказал ей Лефтрин. Они с Элис опирались на перила Смоляного, пили чай и глядели на беспокойную воду. — И я думаю, нам тоже стоит отправиться завтра.

Она с удивлением посмотрела на него. — Завтра?

Он кивнул. — Дорогая, Рейн послал свою последнюю птицу, но такие новости нельзя доверять её маленьким крыльям. И я не думаю, что она хорошо обучена: когда он выпустил её, казалось что она полетела наугад. Нет. Когда драконы улетят, Смоляной тоже должен уйти. Драконы все повторяют, что это их дело, но Калсида вполне может воспринять это как нападение со стороны Удачного и Дождевых Чащоб. Мы должны отправиться в Кассарик и предупредить их, чтобы они могли передать эту новость дальше. Торговцы должны быть готовы ко всему, что может произойти.

Солнце садилось, завершая день, полностью изменивший привычный мир Элис. Вчера её жизнь шла как обычно. По ночам Лефтрин снова был в её объятиях, прекрасный город для изучения вокруг и целая жизнь заполненная важными делами впереди. А потом появился дракон Айсфир, такой какими драконы были когда-то. Он обвинил людей в вероломстве и его призывы к мести упали в плодородную почву. Она признавала, что что-то необходимо было предпринять, но пришла в ужас от того, как быстро драконы пришли к решению разрушить Калсиду. А ведь именно это они и собирались сделать. Они оба, и Элис, и Лефтрин полагали, что Тинталья уже внушила драконам, что война неизбежна, тогда как Рапскаль пытался взбаламутить хранителей.

А хранители! С каким жаром эти юнцы ухватились за возможность отправиться на войну. Они наперегонки побежали в арсенал, выбирать доспехи и боевые цвета и усердно трудились, восстанавливая древнее оружие. Сильве пришла к ней и стала упрашивать, прийти и помочь разобраться в драконьих доспехах и вооружении. Так она и сделала, вооружилась своими набросками древних фресок и использовала свои рисунки в качестве примера того, как в старину драконы экипировались для битв. Элис разрывалась между восторгом от того, что её эскизы воплощались в жизнь, и отчаянием от того, что помогает юным Элдерлингам собраться в этот рискованный поход.

И убивать.

Она не понимала. Когда хранители стали способными на убийство? Они что, не понимали во что ввязываются? Её собственные воспоминания о том как калсидийцы напали на Удачный всплывали в памяти. Она снова чувствовала вонь от сгоревших складов в те дни, которые последовали за разбойными нападениями и грабежами. Сестра её матери и вся её семья погибли во время первой атаки, их убили прямо в ночных рубашках, даже младшую девочку, ребёнка трех лет от роду. Элис ездила вместе с матерью, чтобы забрать тела, отвезти на телеге к себе домой и обмыть их перед похоронами…

— Элис, ты согласна, что мы должны отправиться завтра? — Лефтрин взял её за руку и нежно потянул, чтобы она посмотрела ему в глаза. Она задумалась и хранила молчание слишком долго. Он начинал волноваться, что она снова блуждает в воспоминаниях из камней. Она не станет говорить ему, что была в гораздо более мрачном месте.

— Драконы правы. Старая поговорка говорит правду: «рано или поздно, начнется война с Калсидой». Это все что они там умеют. И будет лучше, если мы нападем на них, чем если они снова придут к нам. Завтрашний отъезд это не проблема, дорогой. Мне почти нечего упаковывать. В последние дни я провожу на Смоляном столько времени, что почти все мои вещи уже в твоей каюте.

— В нашей каюте, — сказал он и ухмыльнулся. — Теперь это наш дом. Хотел бы я предложить тебе более приятное путешествие, чем то что нам предстоит. Команда организует укрытия на палубе. Половина рабов решила остаться и построить здесь новую жизнь, остальные же захотели чтобы их отвезли обратно в Трехог. Но пусть даже мы оставим кого-то здесь, корабль будет переполнен. Я рад, что стало теплее. Половина наших пассажиров собирается спать на палубе.

— Я уверена, что буду в порядке. Пока у меня есть возможность уйти в каюту и провести время с тобой наедине, я смогу справиться. И я предвкушаю новое путешествие со Смоляным. Он покажет морякам с этих непроницаемых лодок, как настоящий живой корабль идет по реке. — Она нежно провела рукой по перилам, как если бы погладила дракона. Лефтрин покачал головой, удивленный тем, что его корабль вздрогнул от удовольствия. Её рука замерла и она добавила тихим голосом: — Но меня не радует, что я буду находиться поблизости от Геста. Я знаю, что мне придется встречаться с ним и тебе тоже. Пообещай мне, что не дашь ему спровоцировать себя на насилие.

— Меня? С моим мягким характером?

Она ухватилась за рукав его рубахи и легонько потрясла. — Я не шучу, Лефтрин. Самонадеянность этого человека не знает границ. Ему не важно, что люди говорят или делают, он видит только то, что ему интересно и то, чего он хочет. Ты не знаешь что он из себя представляет на самом деле. Любую ситуацию он может развернуть в свою пользу. Он найдет в ней какую-то выгоду. Какое-то преимущество для себя. Его всегда волновало только это.

— Ну… — Лефтрин сомневался и она почувствовала, что страх расцветает в её душе. Он посмотрел ей в глаза, облизнул губы и продолжил: — Есть вероятность, что перевозка Геста вовсе не проблема.

— Хранители же не предложили ему остаться здесь, ведь нет? С кем он говорил? Его нужно предупредить! Этот человек может любую ложь сделать правдоподобной! Седрик знает, что Гест остается здесь? — Ей стало дурно от ужаса.

— Нет. Ничего в этом духе, дорогая. На самом деле, я думал, как сказать тебе об этом. В ту смену за пленниками следил Харрикин. У него на дверях все время стояли как минимум двое. Он позволял некоторым пленникам выйти на прогулку, под хорошей охраной, но калсидийских охотников и Торговца Кандрала держал на коротком поводке.

Она кивнула, нахмурившись. — А Геста?

Лефтрин облизнул губы, ему явно не нравилось, что приходится говорить об этом. — Гест пропал. — выпалил он свою новость, а потом быстро продолжил: — Когда они проверяли, его не оказалось на месте. Девви — был последним из стражников, видевших его. Он позволил ему подняться на башню и посмотреть из окон. Седрик и Карсон подтвердили, что оба видели его там, на второй лестничной площадке. Они сказали, что там была перебранка и она перешла в драку, но они оставили его там и ушли как раз тогда, когда появился Айсфир. Охранники не покидали своих постов, но они отвлеклись. Гест мог спуститься по лестнице, пройти в бани, спрятаться, а затем, когда все были увлечены выступлением Рапскаля, сбежать. Как бы это не произошло, Гест пропал.

Элис стало дурно. Гест. Гест затерянный в её городе, в поисках сокровищ. Она могла случайно наткнуться на него, свернув за угол, во время одной из своих прогулок. На мгновение она почувствовала леденящий ужас. Потом она одумалась и улыбнулась Лефтрину. — Он отправился на поиски сокровищ, он попытается набить карманы всем, что сможет унести. Но скоро он обнаружит, что во всем городе только у нас есть запасы еды. И если он как-то прознает, что этот корабль отходит завтра, он вернется, чтобы попасть на него. Сомневаюсь, что он захочет остаться в Кельсингре дольше, чем будет вынужден. — Она вздохнула и расправила плечи. — В конце концов, я переговорю с ним и добьюсь от него того, что мне нужно. Но до тех пор, я не собираюсь о нем беспокоиться.

— Тогда и я не стану, — пообещал он и прижал её поближе. Потом посмотрел на солнце и вздохнул. — Иди, собирай свои вещи. Мне придется остаться здесь. Сегодня команда загружает припасы. Утром они приведут пассажиров.

Открывая дверь в комнату, она уже знала что он там. Рапскаль сидел на краю кровати, поджидая её. Она замерла на месте, свет из длинного коридора заполнил комнату. Беспокойство нарастало и её пронзила волна ненависти к обстоятельствам, заставившим её относиться к нему с таким подозрением.

Когда она вошла в комнату, свет разгорелся ярче. — Разве ты не должен спать? — спросила она напряженным голосом.

— Я хотел повидать тебя, до того как улечу завтра. Я не знаю, как долго буду отсутствовать. И вернусь ли. Я подумал, что мы могли бы провести вместе последнюю ночь. Никаких обязательств с твоей стороны, просто последняя ночь вместе.

Тимара внимательно посмотрела на него. Он очень хорошо выглядел. Он расчесывал свои длинные волосы, пока они не начали блестеть и завязал их сзади, убрав с лица. Это открыло его черты и заставило выглядеть старше, чем как она знала, он был на самом деле. Но его лицо отличалось от мальчишеского лица Рапскаля, который вместе с ней отправлялся в экспедицию на корабле. Линия его челюсти стала жестче, а кожа на лице более гладкой. Хеби покрыла его красной чешуей, чтобы сделать похожим на себя, но чешуйки были тонкими и мягким, как у самой маленькой рыбешки. Он надел золотую с коричневым тунику и она плотно сидела на его широких плечах. Его мускулатура отличалась от других хранителей, его тело было развито осознанно, а не в результате тяжелой работы. Когда он смотрел на неё, его глаза мерцали голубым.

Она осознала, что уставилась на него. На его лице очень медленно появилась улыбка. Он поднял руку и показал на неё пальцем.

— Нет, — сказала она. — Я хочу, чтобы ты ушел из моей комнаты, Теллатор.

— Тимара, пожалуйста. Я знаю, что был жесток той ночью. Это было необходимо. Подумай о том, что могло бы случиться, если бы я не заставил тебя спуститься в колодец. Ты не просто нашла для нас Серебро. Ты нашла себя. Ты вновь узнала, кем должна была стать, какой сильной ты была…

— Прекрати! — Она быстро подошла к сумке, лежавшей на туалетном столике, открыла её и вытащила оттуда медальон с лунным ликом. — Ты должен взять его с собой.

— Он твой.

— Он не мой, он никогда не был моим и мне он не нужен. Я не Амаринда и не хочу быть Амариндой.

Он не сдвинулся с места. — Тебе не нужно быть Амариндой ради меня. В этой жизни я полюбил Тимару задолго до того, как узнал, что любил Амаринду.

Она пересекла комнату и когда он не пошевелился, чтобы взять кулон, она бросила его ему на колени. Он поймал её за запястье. Она не вырвала руку, а просто сказала. — Если ты не отпустишь меня прямо сейчас, я со всей силы ударю тебя в лицо.

Он довольно фыркнул. — Можешь попробовать, твой удар ни за что не достигнет цели. — Он отпустил её запястье и она отступила.

— Ты не Рапскаль, сказала она неуверенно, ненавидя то, что слова застревают в горле. — Рапскаль не вел бы себя так. Он не стал бы так говорить со мной. Рапскаль был странным и глупым, но он всегда был честным и благородным. И да, я любила его. Но я не люблю тебя.

Он следил за тем как она отходит. — Я Рапскаль. Я всегда им был.

— Ты был Рапскалем. А теперь ты кто-то другой. Рапскаль бы никогда не стал говорить со мной так, он бы никогда не стал прибегать к уловкам или играть на чувствах…

— Все меняются. — оборвал он её слова.

Она взглянула на него. К глазам подступали слезы, но она не станет проливать их перед Теллатором. Рапскаль бы знал, что она плачет об утраченном. Теллатор бы счел это женской слабостью. С болью в сердце она осознала, что в ней было достаточно от Амаринды, чтобы точно знать, как бы он отреагировал на её слезы. — Не все изменились так как ты. Рапскаль впустил тебя и ты стал им. Но если бы он не прикасался к камням, он никогда бы не стал тобой. Он бы рос, менялся, но…

Это смешно! — Рассмеялся он. — Ты хочешь сказать, что я должен был расти и меняться только так, как ты бы того хотела? Я что, растение, чтобы подрезать меня, придавать мне форму и растить в горшке? Это то, чего ты хочешь? Кого-то, кого ты смогла бы полностью контролировать, кого-то, кому ты смогла бы указывать кто он и что из себя представляет? Разве это честно? Что это за любовь, если она подразумевает, что я не должен меняться? Если бы ты не ухаживала за драконом, ты бы никогда не стала той женщиной, которой стала сейчас. Значит ли это, что эти перемены неправильные? Можешь ли ты вернуться назад и стать той Тимарой, которой ты была в тот день, когда мы покинули Кассарик.

— Нет, — признала она, прерывисто вздохнув. Его слова сыпались словно град из камней. Он говорил так быстро, так быстро строил фразы, что стоило ей заметить слабину в логике одной мысли, он уже был на десять мыслей впереди. Его слова звучали тихо и разумно, но от них она чувствовала себя разбитой. Она быстро сказала: — Я бы отдала что угодно, чтобы поговорить с Рапскалем, который приехал сюда со мной. Это его я бы хотела обнять в последний раз. Потому что знаю, вне зависимости от того, вернешься ты или нет, я никогда не увижу его снова.

Он развел руки. — Я здесь Тимара. Я здесь прямо сейчас и всегда был. Ты одна отказываешься взрослеть и меняться. Ты хочешь оставаться девчонкой которая карабкалась по верхушкам деревьев и подчинялась правилам своего отца. Твои родители принимали за тебя все решения и сейчас, ты не можешь отказаться от этого и принимать решения самостоятельно. Ты не хочешь ничего менять, Тимара. Но то что не меняется, умирает. И даже после смерти происходят перемены. Ты просишь невозможного. И если ты продолжишь требовать от своих друзей невозможного, они вырастут, изменятся и оставят тебя. Даже теперь ты всегда стоишь одна, в стороне. Это то, чего ты хочешь? Провести в одиночестве всю свою жизнь? Так ты решила взрослеть? Тебя так возмущает то, как Джерд относится к тебе, но если честно, а чего ты ожидала? Она приняла эту новую жизнь. А ты нет.

Потекли слезы, полные ненависти и боли. Она знала, что он извращает факты, что то что он говорит неправда, но слова все равно ранили. Она оставила попытки поговорить с ним. Оставила попытки защитить себя от Теллатора. — Ты подавил его. — Сказала она злым низким голосом. Ты подавил его и занял его место.

Он покачал головой и взгляд его стал жестким. — Ты бы хотела, чтобы я был глупым мальчишкой, не так ли? Чтобы болтал как безмозглая белка, держал тебя за ручку, бегал за тобой и никогда не думал бы о тебе как о женщине или о себе, как о мужчине. Зачем мне это? Остальные хранители начинают уважать меня и моего дракона. Послушай, что ты говоришь! Чтобы добиться твоей любви я должен оставаться смешным дурачком Рапскалем, хранителем глупой неуклюжей Хеби. Ты об этом говоришь?

Его слова подавляли. — Я не об этом говорю, — запротестовала она. — Ты все перевернул с ног на голову.

Нет. Я просто даю тебе возможность увидеть вещи такими, какие они есть. Ты хочешь любить полоумного мальчишку, мямлю, над которым все насмехались? Или ты хочешь любить мужчину, уверенного человека, который сможет защитить тебя и обеспечить?

Она покачала головой, беспомощная перед натиском его слов. — Перестань так говорить о Рапскале! — Это прозвучало так, словно она умоляла незнакомца перестать насмехаться над её другом. Она просто хотела, чтобы все это прекратилось. Она хотела, чтобы он ушел, а ещё хотела никогда не вспоминать об этой ужасной, бессмысленной ссоре. Она все поняла. — Ты больше не пытаешься говорить со мной. Ты не пытаешься уговорить меня быть Амариндой, ты даже не пытаешься уговорить меня раздвинуть для тебя ноги сегодня ночью. Ты просто хочешь сделать мне больно. Сказать что-то что ранит меня, из-за того, что я не позволила тебе управлять собой. Рапскаль которого я любила, никогда бы не поступил со мной так. И ни с кем другим.

Его лицо изменилось. Лишь на мгновение. Потом линия его подбородка и глаза снова стали жесткими и она задумалась, было ли уловкой, обманом, то, что на мгновение она вновь увидела своего старого друга. Мужчина резко поднялся. Лунный медальон упал с его колен на пол.

— Я пришел сюда сказать прощай. — Сказал он резко. — Если бы мне нужна была женщина, чтобы раздвинуть ноги, Джерд бы с радостью согласилась. Я хотел, чтобы ты стала тем, кем должна стать, Тимара. Чтобы выросла и стала женщиной, под стать мне. А ты превратила наше прощание в глупый, детский спор о том, кто я есть. Ладно, поступай как знаешь. Я сейчас ухожу из этой комнаты, а завтра покидаю город. И если я никогда не вернусь, что ж, уверен, ты не станешь жалеть о том, что превратила последнюю возможность пожелать мне хорошего пути в ещё одну свою глупую сцену. Я больше не могу тратить на тебя свое время. Завтра я полечу чтобы возглавить драконов в их мести калсидийцам. Чтобы положить конец охоте человека на драконов. Похоже это не особенно тебя волнует.

Его слова оглушили её, накрыв лавиной едких обвинений. Она без слов указала на дверь. Слезы бежали по её щекам и она боролась с рыданиями, не дававшими ей дышать. Он проследовал к двери, она шла позади него, в двух шагах, вне его досягаемости. Я боюсь его, подумала она, и осознав это поняла, что любовь которую она испытывала к бесшабашному, глупому, нежному, задумчивому Рапскалю, стала лишь воспоминанием.

В коридоре он повернулся, его холодные глаза сверкали как драгоценные камни. — И ещё, — сказал он холодно.

Она закрыла перед его носом дверь, прошла через комнату и села на небольшой стул перед зеркалом на туалетном столике. Она посмотрела на себя, на крылатого Элдерлинга Тимару.

А потом отдалась на волю слез.

— На рассвете, — съязвила Тимара. — Думаю, что драконы имели в виду «После того, как мы проснемся, и пожелаем встать».

— Им нужен солнечный свет, — оправдывал Татс их опоздание. — К тому же, им важно выпить столько Серебра, сколько они только могут. Так они полетят быстрее и пролетят дольше.

— И их яд станет более действенным, — добавила Тимара. — Так объяснила мне Синтара. Она сказал, что Тинталья посоветовала им как следует напиться перед отправлением.

Их небольшая группа погрузилась в молчание. Войско наконец сосредоточилось в центре Площади Драконов, когда солнце уже достигло зенита. Лететь собирались все драконы. Некоторые, как Хеби, Кало и Сестикан, тщательно подобрали упряжь. Некоторые неохотно согласились на простой ремень, которым прикреплялось седло для наездника. Некоторые, как Синтара, вообще отказались от упряжи и от идеи взять в бой наездника. Синтара бесцеремонно отклонила предложение Тимары, сказав «Ты будешь путаться под ногами». Фенте с огромным удовольствием выслушала пылкую просьбу Татса взять его с собой, но в результате тоже отказала ему. Он остался наблюдать за другими с нескрываемой завистью. Дэвви высоко водрузился на спине Кало, осматриваясь вокруг так, словно он никогда раньше не видел ни Кельсингры, ни своих товарищей-хранителей. На его лице то появлялась, то исчезала полуулыбка. Тимара смотрела на его и размышляла, почему все мальчики так рвутся на войну.

Рейн тоже летел. Тинталья была ослепительна в своей инкрустированной алмазами упряжи, состоявшей из металлических пластинок, скрепленных вместе. Она выбрала золотой и небесно-голубой — цвета, которые оттеняли её собственную темно-синюю чешую. Рядом с ней стоял Рейн, облаченный в элдерлингскую тунику бледно-голубого цвета и шлем того же оттенка. Подходящих ему доспехов не нашлось. Он отклонил все варианты, сказав: — В любом случае в них мне было бы слишком жарко и тяжело. По крайней мере, когда я полечу с Тинтальей в этот раз, она не раздавит меня когтями напополам, что ей почти удалось в прошлый наш полет.

Попытка Рейна пошутить о предстоящем полете с драконом была пресечена его женой. Малта отпускала его неохотно и не только потому, что боялась за него. Нет, она сама хотела отправиться в битву со своей королевой. Её ярость от того, что было сотворено с её драконом, только возросла, когда вся история стала известна до конца. У неё были давние счеты с Калсидой, а теперь, когда она снова пострадала от их рук, у неё появились новые причины желать мести. — Отмщение должно быть моим! Я никогда не забуду дни, проведенные на борту калсидийского судна, когда я находилась в их власти. И никогда не прощу им, что они пытались убить моего ребёнка!

Джерд не хотела лететь, но Верас настояла на этом. Тимара сочувствовала девушке. Её лицо было бледным и выглядело непривычно от того, что волосы были убраны под шлем. Она сжимала один из их старых луков, а её колчан был наполнен охотничьими стрелами. Она сидела на земле рядом со своей королевой и выглядела так, будто её может вот-вот стошнить. Рядом с ней стояла Сильве, которая смотрелась в плотно прилегающих доспехах ещё более хрупкой, чем всегда. Харрикин смотрел на неё влюбленным взглядом. Его дракон не пожелал взять его с собой. Он умолял Верас взять его вместо Джерд, но королева отказалась. Ранкулос был вне себя от ревности. — Ты останешься здесь, — сказал он своему хранителю, не оставив ему выбора. Нортель летел и выглядел почти таким же довольным, как Рапскаль.

На ступенях, ведущих в бани, семеро бывших рабов сидели, наблюдая за царящим хаосом, как за кукольным представлением. Длительное рабство оставило на их телах и в их умах глубокие следы. Тимара задумалась, осознавали ли они полностью, что Смоляной на самом деле отплыл и оставил их здесь с тем, чтобы они начали новую жизнь. Немногие приняли предложенные им одежды элдерлингов. Остальные постирали и починили свои лохмотья и, казалось, были благодарны, что им дали время этим заняться. Они до сих пор держались все вместе и говорили друг с другом в основном на калсидийском.

Рапскаль был повсюду, вышагивал вокруг, то раздавая хранителям указания подтянуть или ослабить подпругу, то спрашивая каждого, наполнил ли он флягу водой и взял ли припасы. Его движения и вопросы сопровождались таким опытным выражением лица, что у Тимары екнуло сердце. Она знала, что это Теллатор осматривал своих солдат. Она видела, как он решительно помог Джерд взобраться на спину Верас и стоял рядом, пока она устраивалась на своем месте. Остальные хранители последовали её примеру.

Спит настоял на том, что он не понесет никого, даже Карсона. Они попререкались по этому поводу, а когда охотник попытался водрузить на серебряного дракона упряжь, Спит зашипел на него. В ссору вмешался Меркор: — Это решение дракон принимает сам, — мрачно предупредил он Карсона. Охотник стоял рядом с Релпдой и смотрел вверх на Седрика, сидящего у неё на спине. Плотно набитые сумки свисали с колец её украшенной колокольчиками упряжи. Тимара подумала про себя, что Карсон собрал все, что как он только мог представить, может понадобиться Седрику. Двое мужчин обменялись мрачными взглядами. Карсон протянул руку, дотронулся до сапога Седрика, коротко кивнул и пошел прочь. Она увидела, как Седрик сглотнул, поднял голову и уставился вдаль. Тимара покачала головой, сочувствуя им.

— Кейз и Бокстер? — спросила она Татса.

— Летят. Алум — нет. Ты же знаешь, как Арбук любит повыпендриваться в полете. Он не хотел волноваться о том, что может скинуть Алума, когда будет делать сальто назад, — он вздохнул и покачал головой. — Странно остаться вот таким малым составом в городе. Особено, когда Смоляной с большей частью пленников отплыл.

Она прикоснулась к его руке: — По крайней мере мы будем вместе, — напомнила она ему.

Он не посмотрел на неё. Его глаза следили за Фенте. Драконица выбрала ярко-желтую амуницию и, как только Татс подогнал её, отправила его восвояси. — Я бы хотел, чтобы мы оба отправились с ними.

К ним подошла Малта. Они молча наблюдали, как Рапскаль взобрался по ремням, свисавшим с упряжи Хеби, и занял свое место в седле с высокой спинкой, укрепленном между её крыльев. Усевшись, он поднес к губам горн и протрубил несколько нот. — Теллатор, — проворчала Тимара себе под нос и отвела взгляд от Элдерлинга, похитившего мальчика, которого она знала. Хеби под ним подобралась и вместо того, чтобы как обычно тяжело взлететь, легко взмыла в воздух, унося его с собой.

В следующее мгновение Тимару и Татса обдало ветром, который подняли другие взлетавшие драконы. Она была оглушена звуком хлопающих крыльев, её волосы разметались по лицу, запах драконьего мускуса ударил в нос. И так же внезапно они оказались стоящими посреди площади в тишине, глядя вслед уменьшающимся в небе драконам. Она сморгнула пыль, попавшую в глаза.

В тишине заговорила Малта. — Тинталья улетела и Рейн вместе с ней. — Малыш, которого она держала на руках захныкал и она безучастно погладила его. — Я никогда не представляла, как сложно будет смотреть, на то как они оба нас покидают. — Она крепче прижала к себе ребёнка.

Тимара поняла её невысказанную мысль. Сколько из них вернется и когда?

— Ох Фенте, будь осторожна, — прошептал Татс, глядя на свою удалявшуюся королеву. Он повернулся к Малте. — Я даже не знаю, как далеко отсюда находится Калсида и как долго они будут туда добираться.

Малта покачала головой. — Никто не знает, как долго дракон будет добираться куда бы то ни было. У них есть чистая вода, по крайней мере для начала путешествия. Драконы каждый день будут проводить какое-то время за охотой и спать каждую ночь, когда будет темно. Но в то же время, они будут двигаться напрямую, а не вдоль реки. Так что я и понятия не имею. — Она вздохнула. — Смоляной ушел сегодня утром, полный пассажиров и Тилламон вместе с ними.

— А почему Вы не поехали? — С любопытством спросил её Татс.

Малта выглядела удивленной. — Теперь здесь мой дом. — Сказала она. — Кельсингра город Элдерлингов. Когда нибудь я съезжу в Трехог или в Удачный. Или может моя семья приедет сюда. Но Фрон вырастет здесь, среди таких же как он. Он никогда не будет носить вуаль. Наше место в Кельсингре. Теперь наш дом здесь.

— Мой тоже. — Согласился Татс, а Тимара кивнула.

Весеннее солнце сверкало вдалеке на шкуре драконов. Алум подбежал к ним. Они стояли на площади небольшой печальной компанией и смотрели как улетают драконы. Карсон прочистил горло. — Что ж, у нас есть работа. Судя по тому, что сказала Тимара, этот колодец может стать угрозой, если мы не придумаем как закрывать его, когда Серебро будет поднимется. И причал сам себя не построит. И корабли не вычистятся. — Он посмотрел в небо. — Нет смысла стоять тут, растрачивая светлое время суток. Чем быстрее мы начнем, тем быстрее закончим. А работа занимает ум.

— Там где Карсон, всегда найдется какая нибудь работа. — Пробормотал Татс и Тимара согласно улыбнулась.

^{День 21-й Месяца Пашни. Год 7-й Вольного Союза Торговцев.}

^{От мастера Гильдии смотрителей птиц в Трехоге.}

^{Мастеру Гильдии смотрителей птиц в Удачном.}

Приветствую наших товарищей.

Как было предложено Мастером Керигом Свитуотером, с крайней осторожностью и вниманием мы продолжили выяснять подробности по вопросу серьезных обвинений, выдвинутых против Кима, бывшего смотрителя голубятни в Кассарике.

Внимательный осмотр птиц, прилетающих из его голубятни, подсчет выручки, перехват и проверка сообщений, проходящих через его руки, выявили слишком много нарушений, чтобы их можно было игнорировать. В лучшем случае все это свидетельствует о полнейшем пренебрежении правилами Гильдии, а в худшем — о предательстве Гильдии и измене Вольному Союзу Торговцев. Размер его злодеяний ещё не установлен в полной мере.

На данный момент он лишен всех полномочий, его птицы конфискованы, ученики направлены на переобучение, а его подмастерья получили выговоры за то, что не сообщали о нарушениях, свидетелями которых являлись. Некоторые из них в конце концов могут потерять места в Гильдии или проведут дополнительные годы в статусе подмастерьев.

Есть признаки того, что коррупция затронула не только Кассарик. Когда все прояснится, с других смотрителей могут быть взысканы штрафы за нарушение контрактов или они могут быть исключены из Гильдии. Скорбное время для нас, но в конце концов, мы выдержали шторм и скоро войдем в спокойные воды.

Глава 20

ДРАКОНЬИ ПЕРЕГОВОРЫ

Тимара ощущала странную робость, когда доставала их из чехла, в котором хранила. «Не очень-то они мне подходят. У меня слишком сильно когти торчат». При свете дня перчатки были зелеными. На них не осталось ни следа Серебра. «Они очень мягкие. И, думаю, могли быть сделаны специально для неё. Для Амаринды».

— Откуда они взяли шкуру дракона? — вслух задумался Харрикин.

Тимара молча покачала головой. Татс отважился предположить: — Это мог быть особый дар от умирающего дракона, может быть. Или, возможно, от дракона, на которого легла обязанность поглотить мертвого собрата.

— Не знаю. Может быть, однажды ответ будет найден в одном из камней памяти. -

Тимару посетила более темная мысль. «Или её могли содрать с павшего врага. С дракона, который пришел и попытался прорваться к колодцу, но был побежден».

— Ты искала ответ в колоннах Амаринды? — спросил её Карсон.

Она поняла, что краснеет. — Нет. Из её колонн я не узнала ничего о действии Серебра.

Те, кто остались, собрались вокруг колодца с Серебром, бывшие рабы так же, как и хранители. Рабы все ещё держались своей группой, но начинали проявлять интерес к повседневным задачам хранителей. Карсон пытался до них донести, что если они хотят разделять с хранителями пищу, то должны разделять и работу. Тимара не была полностью уверена, что они поняли. Но все они стали выглядеть менее измученными и запуганными. Когда просили помочь, они помогали, но добровольно никто из них пока ещё не вызывался. Они обсудили сохранение в тайне от рабов Серебра и рукавиц, но в конце концов решили не волноваться об этом. Кому они могли выдать тайны Кельсингры? — Знали бы мы, какие тайны на самом деле были, — кисло добавил Карсон.

Карсон в отсутствие драконов объявил, что им нужно придумать надежный люк для колодца с Серебром. Он и Харрикин прочесали холмы в поисках упавших деревьев, и им повезло найти крепкий дубовый ствол. Потрудились все — вырезали и обрабатывали деревянные плиты, которые и приспособили под крышку для колодца. Получился неровный прямоугольник, чуть шире колодца. В таком виде он мог уберечь от падения вниз, но не более того. Карсон уповал на то, что Тимаре удастся создать из него плотно пригнанный люк.

Перед ней на камнях мостовой ждало ведерко с поднятым из колодца Серебром. — Думаю, я просто надену перчатки, окуну руки в Серебро и тогда… — Она посмотрела на остальных. — Кто-нибудь хоть раз находил воспоминание о ком-то, работающим с Серебром? Видел их за работой?

— Я видел людей в Серебряных перчатках, которые ещё сияли. Но я и вправду не видел, что они делали до этого. Они сидели на корточках у статуи, глядя на её основание и переговариваясь, когда я проходил мимо. В воспоминании. — Добавил, будто в объяснение, Алум.

Тимара начала медленно опускать руку в перчатке.

— А что, если она протекает? — яростно спросил Татс. — Что, если Серебро просочится? Что, если в этом есть что-то, чего мы не поняли, что-то, что поранит или убьет её?

Она терпеливо заговорила. — Я проверяла их. На воде. Ни капли не попало.

— Но в этом ведре не вода!

— Я знаю. На ней сейчас были обе рукавицы. Она согнула руки и ощутила притяжение мягкой кожи на них. Только на мгновение, она посчитала, что на её руках одета чужая кожа. Дракона, конечно, но он или она разве не думал и не говорил так же четко, как человек? Как бы она относилась к тому, что кто-то носил бы её кожу как перчатки? Она уставилась на свои зеленые перчатки на мгновение, а затем покачала головой. — Я собираюсьпопробовать, — сказала она, как будто кто-то из них сомневался.

Серебро лениво кружилось в деревянном ведре. Его никто не толкал. Оно не прекращало свое неугомонное движение, с тех пор как Карсон медленно погрузил в вещество ведро, наклонил его длинной палкой и снова осторожно поднял его на поверхность. Он подержал его за сухой конец веревки, позволив каждой капле Серебра упасть обратно в колодец до того, как поставил его возле люка на камни мостовой. Все столпились вокруг ведра посмотреть на медленное волнение жидкости внутри.

— Неужели оно и правда живое? — Спросил Татс.

Никто не попытался ответить. И никто до сих пор не притронулся к ведру, но вещество все ещё двигалось, извиваясь само по себе, серебряное, белое, серое, с черными прожилками, двигаясь, словно переплетенные друг с другом жидкие змеи.

Медленно, с большой осторожностью, чтобы не расплескать, Тимара протянула правую руку к ведру с Серебром. Она погрузила её не больше, чем на кончик пальца, и вытащила обратно. Мгновение, Серебро плавно облегало перчатку. Затем стало каплями стекать с неё. Она держала руку над ведром, и пока все смотрели, как падают капли серебра, стояла тишина.

— Ты чувствуешь что-нибудь? — Напряженно спросил Татс.

— Только тяжесть. Как-будто перчатка мокрая.

Она пошевелила пальцами, медленно их сгибая, и капли перестали падать и начали распространяться по перчатке. Тимара затаила дыхание, когда оно начало распространяться вверх, к манжете, но оно остановилось на запястье, образуя там идеально прямую линию.

— Хм. — Карсон сел на корточки рядом с ней, чтобы рассмотреть её руки, вытянутые над ведром. — Интересно, как они этого добились? Чтобы Серебро останавливалось, вместо того, чтобы стекать дальше, на твои руки.

— Может хватит экспериментов для одного дня? — предложил Татс.

Тимара медленно покачала головой. — Отойдите. Я собираюсь подойти и коснуться дерева.

Когда она медленно выпрямилась, а потом сделала два шага к готовой крышке для колодца, собравшиеся наблюдатели обступили её плотным кольцом. На ходу, она медленно поворачивал руки то ладонями вверх, то обратно, потом снова ладонями вверх, равномерно распределяя Серебро.

— Это что-то из воспоминаний о том как делать это? — Спросил её Карсон и она жестко ответила — Я не знаю. Я просто чувствую как это делать. Чтобы оно не капало.

Она присела у колодезного люка и положила на него отяжелевшую перчатку. — Что дальше? — произнесла она вслух. И прежде, чем кто-либо успел ответить, она провела рукой по дереву, поглаживая грубое волокно доски. — Я нажимаю на неё, стараясь сделать гладкой, — сказала она.

Все молчали наблюдая. Когда она проводила пальцами по доске, Серебро перетекало с перчатки на дерево и так до тех пор, пока на её руке не осталась только перчатка из зеленой кожи дракона. После прикосновения её руки, след Серебра оставался плоским лишь на мгновение. Потом оно начинало собираться в крошечные шарики на поверхности доски.

— Я знал, что это не могло быть так просто, — пробормотал Татс.

Тимара нахмурилась. Она снова провела по нему перчаткой и Серебро снова послушно покрыло деревяшку. Она замерла и смотрела, как оно снова собирается в крошечные шарики, похожие на капли росы. — Почему оно так делает?

Никто не сказал ему не делать этого, — заметил Алум.

Тимара бросила на него пронзительный взгляд. Она вновь провела пальцами по Серебру и дереву. — Будь плоским, будь гладким.

Серебро рассеялось под её прикосновением, разбегаясь беспорядочными кругами. На мгновение оно распределилось по поверхности дерева ровным сиянием, а снова потом собралось в капли. Харрикин присел рядом с ней. — Могу я попробовать? — хрипло спросил он. — Другой перчаткой.

— Ты что-нибудь помнишь? — Спросил его Карсон почти резко.

— Может оно как драконы. Может не надо говорить ему что делать. Может его просто надо уговаривать.

Тимара протянула свободную руку, он осторожно снял с неё перчатку и натянул на свою руку. Она плохо сидела не его большой руке, а кончики пальцев были пустыми и болтались. Тимара убрала руку и он занял её место. Он смущенно посмотрел на остальных, а потом с видимым усилием сконцентрировался. — Будь гладким и красивым. Поделись своей красотой с деревом. Блести и сверкай. Будь гладким, как спокойная поверхность озера, будь прочным, как полированный металл.

Его пальцы неровно двигались по поверхности дерева и так же неровно Серебро подчинялось ему. Узкие полосы мерцающего, отполированного Серебром дерева, оставались после его прикосновений. Там где он не коснулся его, Серебро металось, собиралось в шарики и нервно, неуверенно танцевало на поверхности грубой плиты.

— Попробуй ещё раз, — предложил Карсон почти шепотом.

Алум поднял на него глаза, а потом снова посмотрел на деревяшку. — Смотрите, какие узкие полоски. Вечность уйдет на то, чтобы…

— Не говори этого! — Резко прервал его Карсон. — Не предполагайте ничего, чего бы мы не захотели чтобы оно сделало. — Он смотрел на танцующие бусинки Серебра, словно выслеживал дичь.

— Отдай свою красоту дереву, отдай ему свою мерцающую силу. — Щеки Харрикина слегка порозовели, но он продолжал говорить. — Словно мерцающее, искрящееся озеро прекрасной мерцающей и искрящейся спокойной воды. Пожалуйста, стань таким. Позволь мне увидеть, как ты делаешь свою красоту частью красивого, приятного, гладкого дерева. Вдруг он поднял отчаянные глаза на остальных. За его неуклюжим движением следовала узкая полоска гладкого дерева.

— Ты словно дорожка лунного света, мерцающего на водной глади. — Предложила Тимара. Харрикин коротко кивнул.

— Пусть твоя красота ляжет на дерево словно дорожка лунного света на водную гладь. Он говорил с Серебром и вторая узкая сияющая полоска прибавилась к первой.

— Великая сила дымящегося потока расплавленного металла, — прошептал Карсон.

Харрикин кивнул и снова обратился к Серебру. — Соедини свою великую силу, похожую на гладкий дымящийся поток расплавленного металла с этим деревом.

— Я придумал! — нежно сказал Алум. — Краса волос женщины, распущенных и падающих на обнаженную шею, перед глазами её возлюбленного.

— Твое счастье, что здесь нет Лефтрина, — пробормотал Карсон. Под бледно зелеными чешуйками Алума разлился румянец.

Волосок к волоску, комплимент за комплиментом Серебро подчинялось и сливалось с деревом. Когда последняя танцующая капля была разглажена, Харрикин откинулся назад, стоя на коленях. Он вздохнул. Он медленно стащил перчатку и протянул её Тимаре. Она бережно взяла её. Он встал, потянул спину и потряс головой. — Алум был прав. Посмотрите, сколько времени ушло на то, чтобы убедить всего одну перчатку Серебра соединиться с деревом. И вот она, полоска, едва ли в палец толщиной. Уйдут недели, на то, чтобы закончить крышку для этого колодца!

— Похоже на то, — задумчиво ответил Карсон.

— И похоже, что если мы будем это делать, то работа затянется на сотни лет, — добавил Татс.

Тимара посмотрела вокруг, на город. — Как они это сделали? Как создали все это?

— Очень медленно, — ответил Карсон. — И не только с помощью магии. — Похоже он задумался о чем-то, а потом продолжил: — Не думаю, что они использовали магию, потому что это проще или быстрее. Думаю они использовали её, когда иначе было нельзя добиться нужного результата. Тогда все усилия того стоили. — Он задумчиво поскреб подбородок. — Очевидно, что нам ещё многому предстоит научиться.

Малта отвлеклась от внимательного изучения пустых грядок. Сквозь стеклянные панели наверху она могла видеть солнце, двигающееся к горизонту. Ещё один день прошел, а от драконов и хранителей не слышно не слова. Сколько раз за день, она останавливалась, чем бы ни была занята и осматривала небосклон? Крыша теплицы позволяла смотреть в любую сторону но в небе все так же не было и следа драконов.

— Простите, — сказал Алум, закрывая за собой стеклянную дверь. — Я Вас побеспокоил?

— Совсем нет, — Сказала Малта. — Если мы будем разговаривать тихо. Фрон спит. — Она указала на него кивком головы. Она расстелила элдерлингскую тунику на одной из скамеек в теплице и уложила его там. Это был совсем другой ребёнок. Он все ещё не был розовым пухлым младенцем, которого она мечтала убаюкивать, но она подозревала, что для ребёнка Элдерлинга он был очень здоровым. Влияние Тинтальи сказалось на нем больше, чем на ней или Рейне. Его чешуйки были синими, как и его глаза. Его тело было скорее вытянутым, чем округлым. Её это не волновало. Его глаза были яркими, он крепко спал, жадно ел и внимательно смотрел на неё широко открытыми доверчивыми глазами когда сосал грудь. Он рос каждый день, и каждый день она мечтала, чтобы его отец был рядом и видел это.

Высокий юноша смущенно приблизился и опустился на край кровати. — Я думал, у нас нет семян, для того, чтобы их посадить? — Алум посмотрел на землю на одной из длинных, узких грядок, которую рыхлила Малта. Она понимала, что после того, как Скелли ушла на Смоляном, он был едва ли не таким же потерянным, как и она сама.

— У нас их нет, — согласилась она. — Но мы всегда это делали весной, в нашем саду, в Удачном. Мы рыхлили землю на грядках и обновляли её перед тем, как посадить семена или высадить ростки.

Алум повернул к ней голову. — Но вы же были дочерью торговца. У Вас ведь были слуги для такой работы?

— Да, были, — легко согласилась она. — Но когда я была маленькой, моя бабушка проводила время в собственных теплицах. А когда я стала старше, у нас больше не было слуг и мы выращивали не цветы, а овощи для еды. Признаюсь, я старалась выполнять как можно меньше черной работы, боялась испортить руки и не понимала, того удовольствия, которое получала моя бабушка, заботясь о подрастающих растениях. Теперь, мне кажется, я лучше её понимаю. Так что я готовлю грядки для семян, которых у нас нет.

Алум праздно поворошил землю длиннопалой серебристо-зеленой рукой. — Я думал, что все урожденные Торговцы богаты.

— Одни да, другие нет. Но богатство не подразумевает безделье. Посмотри на Лефтрина. Или на Скелли. — Она подозревала, что знает, зачем он искал её. Тогда она подвела его прямо к этой теме.

— Ну да, — согласился он. — Она работает и работает много. Годами она работала ради мечты. Ради того, что корабль перейдет к ней, когда Лефтрин… Когда он закончит с этим.

— Когда он умрет, — легко сказала Малта. — Когда он закончит, он умрет на палубе своего корабля, Алум. И все чем он был и все что он знал о реке и о Смоляном перейдет в корабль. Так это происходит. И очень важно, чтобы был кто-то, кто готов и хочет стать капитаном корабля.

— Я знаю, — тихо откликнулся он. — Мы говорили об этом. — Он замолчал.

Малта ждала. Вот оно.

— Она пообещала, что когда окажется в Трехоге, поговорит со своей семьей, вместе с Лефтрином, или без него. Она собирается сказать им, что Элис и Лефтрин собираются пожениться и возможно заведут собственного ребёнка, так что она больше не будет его наследницей. И попробует разорвать помолвку с Рофом, тем парнем, которому её обещала семья. Она думает, что он не захочет брать её в жены, если не будет уверен, что она наследница.

— А что потом? — Мягко подтолкнула его Малта когда он замолчал.

— Она вернется сюда, ко мне. — В этом он был уверен.

— А потом?

— Это самое сложное. Я Элдерлинг. Ранкулос говорит, что я буду жить долго, очень долго. Возможно сотни лет.

— А она нет, — безжалостно сказала Малта.

— Нет. Нет, до тех пор, пока Арбук и её тоже не превратит в Элдерлинга. Это должно быть возможным! У Тинтальи есть Вы, Рейн, а теперь и Фрон. Так что если он захочет, он сможет сделать Элдерлингом и её. Тогда мы оба будем жить долго. Вместе.

— Полагаю он сможет. Я до сих пор не все понимаю. Но я знаю, что он захочет это сделать. — Она посмотрела на лицо Алума и добавила: — Надо чтобы она тоже этого хотела.

— Она говорит, что чувствует, будто предает Смоляного. Что в каком-то смысле, живой корабль её дракон.

Она знала, о чем он попросит её, так что не была удивлена, когда он сказал: — Вы из семьи с живым кораблем. Вы предпочли Рейна своему кораблю. Рейна и Тинталью. Вы можете поговорить с ней ради меня? Сказать ей, что нет ничего плохого в том, чтобы выбрать собственное счастье?

Он был таким искренним. Его глаза смотрели на неё с такой надеждой, что ей очень не хотелось разочаровывать его. — Все было не так просто, Алум. Я не была тесно связана с нашим семейным кораблем. По правде сказать, я мало интересовалась Проказницей. Я считала, что её унаследует тетка или мой брат.

Но Сельден тоже посвящен Тинталье. А Скелли сказала, что Альтия выбрала Совершенного, а не семейный корабль. Так что не всегда Торговец остается на борту своего живого корабля!

Малта вздохнула. — Все было очень непросто, Алум. И у некоторых из нас было гораздо меньше возможностей «выбирать», чем ты мог бы подумать. Тинталья никогда не спрашивала ни меня, ни Рейна, хотим ли мы быть Элдерлингами. Она просто «забрала» нас. А мой старший брат, Уинтроу, не хотел быть связанным с живым кораблем. И все же, сейчас он с ним связан, и мне кажется, вполне этим доволен.

Её сердце замерло, когда она вспомнила о своих братьях. Уинтроу давно переехал на Пиратские Острова и редко навещал Удачный последнее время. А Сельден пропал, Са знает куда. Её мать одна в Удачном. И все по воле драконов и живых кораблей. Сколь немногое на её жизненном пути определяло то, чего как ей казалось, она хотела. И сейчас, они с Рейном снова были разъединены по воле дракона.

Она снова посмотрела на Алума и честно сказала ему: — Принимая это решение, надо учитывать гораздо больше того, что ты можешь знать на этом этапе своей жизни. Глупое или мудрое, хорошо обдуманное или принятое под влиянием момента, Алум, это решение должно принадлежать Скелли.

Он разглядывал свою руку. Она была изящной и была покрыта такой же как у его дракона серебристо-зеленой чешуей. Он провел ей по земле и сказал: — Она все ещё мечтает, о том, что поведет Смоляного. Она любит корабль и говорит, что если у Лефтрина не будет ребёнка, или если он умрет до того, как его ребёнок будет готов стать капитаном корабля, она бы хотела занять это место. — Он поежился. — Я спросил её, а что если она не сможет быть и Элдерлингом и капитаном корабля, а она сказала …

— Смоляному это не понравится. Как и Абруку. — После его неохотного кивка она продолжила: — Драконы в любой форме ревнивые создания, Алум. Ты отдал свою жизнь одному из них и вместе с этим, отказался от многих других возможностей…

— Абрук того стоит! — заявил он, до того, как она успела сказать ещё что-то.

— Уверена, что для тебя так и есть, — непреклонно продолжила Малта. — А Скелли может сказать то же самое о Смоляном. Ты бы оставил Абрука, чтобы последовать за Скелли, в её речной жизни на живом корабле.

Взглянув на его лицо она поняла, что он никогда не рассматривал такую возможность. — Не торопи её, — тихо предложила Малта. — Как ты и сказал, у тебя много лет впереди. Возможно сотни. У тебя больше времени для ожидания, чем у неё для принятия решения. Если она примет решение через десять лет, ты уже не будешь хотеть её? И если это так, если она тоже станет Элдерлингом ради тебя, ты будешь хотеть её через десять лет? Не торопись оторвать её от того, что у неё есть, ради того, что, как ты думаешь, ты можешь из неё сделать.

Он сжал губы, а в его глазах поселилась глубокая печаль, которой там не было раньше. Малта старалась не думать о том, что она была тому причиной.

— Я знаю что Вы правы, Королева Элдерлингов, — сказал он хрипло. — Я боялся спросить Вашего совета, сам не зная почему. Что ж, теперь я знаю. Я собирался спросить, должен ли я спросить об этом у своего дракона, когда он вернется. Я хотел спросить, Вас когда нибудь расстраивало то, что приходится делить Тинталью. — Он покачал головой сам себе. — Это ведь не мой выбор, правда?

Малта медленно покачала головой.

Он поднялся и серьезно ей поклонился. Она собралась было сказать ему, что никакая она не королева, а потом решила, что сейчас, когда ему больно, ничего страшного, если он будет думать о ней так. Он развернулся чтобы уйти и вдруг остановился. Он потянулся к сумке, висевшей у его бедра.

Мы с Карсоном гуляли по холмам. Там на верху весна. Это не похоже ни на что из того что я видел раньше. Земля сухая и по ней можно ходить и всю её покрывают растения. Я думал, что проведя здесь большую часть зимы, уже знаю, что такое сухие земли, но… — Он удивленно покачал головой. — Карсон нашел их и собрал. Он сказал, что мы должны отдать их Вам, раз теперь Вы проводите столько времени в теплицах.

Он достал из сумки маленькую ветку покрытую шипами. Сморщенные бурые корни свисали с её конца. — Розовый черенок, — сказала Малта. — Дикая роза.

— Да! Он тоже так сказал. Сказал, может Вы захотите попробовать посадить их.

Она взяла их у него и разглядывала, держа на ладони. Три увядших розовых отростка. Она обернулась и посмотрела назад, на ряды пустых грядок. Это начало, сказала она и улыбнулась ему.

— Начало, — согласился он.

Для неё это почти превратилось в ритуал. Каждый вечер, перед заходом солнца Тимара поднималась в Башню Карт и выглядывала наружу.

Это место не было похоже на то, каким оно было в начале. Она провела целый день, помогая Элис очистить окна изнутри и снаружи. Элис была очень недовольна грубым куском выскобленной кожи, заменявшим разбитое окно, но Карсон с видом мученика уверил её, что это лучшее из того, что он может сделать. Она хотя бы защищала от ветра и дождя.

Стол, который он соорудил, чтобы положить на него упавшую на пол карту был довольно грубым, но по крайней мере, спасал карту от неосторожных ног. Давнее падение разбило её на части и некоторые из них раскрошились, но она была точно сориентирована относительно города и много раз помогала хранителям. Казалось Карсон не уставал изучать её и продолжал настаивать, что она способна рассказать гораздо больше, чем они могли спросить. Тимару это не волновало. Она поднималась по бесконечным лестницам не ради карты, а ради вида.

Она смотрела вдаль поверх вечно изменяющейся местности. Сухая трава диких лугов, раскинувшихся за переделами города, позеленела. На деревьях распустились почки и покрытые лесами холмы оделись в новые цвета. Даже цвет реки, казалось, изменился. Теперь вода определенно не была угольно-серой как в Реке Дождевых Чащоб, хорошо известной Тимаре. Здесь, меж зеленеющих берегов, река казалась серебристо-коричневой.

Но Тимара вглядывалась в небо, каждый вечер пытаясь отыскать признаки возвращающихся драконов.

Она услышала звук шагов по каменным ступенькам и обернулась, чтобы увидеть, как Татс появляется на лестнице. — Что-нибудь видно? — приветствовал он её.

— Только небо. Приходить сюда глупо, я знаю. С чего бы им возвращаться на закате, а не в любое другое время? — Она покачала головой. — Даже если бы они возвращались, скорее всего я бы увидела их с земли не позже, чем отсюда. Иногда кажется, что я должна волноваться, как будто то, что я за них волнуюсь, оберегает их и делает реальными.

Татс странно посмотрел на неё. — Девчонки мыслят необычно, — заметил он без задней мысли и подошел к окну, чтобы осмотреть мир снаружи. — Драконов нет, — подтвердил он, хотя необходимости в этом не было. — Интересно, они уже добрались до Калсиды? — Он перевел взгляд на панели, расположенные на откосах окон. Они были украшены таким образом, чтобы служить продолжением карты на стене. Он тщетно попытался разобраться в них. — Они ведь создали эту комнату по какой-то причине.

— Возможно, у них было много причин. Но, как говорит Карсон, мы не получим ответы, пока не узнаем, какие вопросы задавать.

Татс кивнул. Глядя на реку, он спросил: — Ты скучаешь по нему, не так ли?

Она задумалась, как ответить. — По Рапскалю? Да. Таллатору? Нет. — Она приложила руку к груди. Тревога сдавила ей сердце. Это ощущение становилось ей хорошо знакомым. — Татс, как ты думаешь, кто из них вернется к нам обратно? Рапскаль или Теллатор?

Он не смотрел на неё. — Не думаю, что теперь их можно разделять, Тимара. Я думаю, что теперь не стоит так о нем думать.

— Я знаю, что ты прав, — сказала она неохотно. Она говорила себе, что это неправда, что она никогда не станет думать о Рапскале и Теллаторе как об одном и том же человеке. Теперь она признала, что это так. Как и в случае с её волнениями, она тщетно верила, что если будет думать о чем-то в определенном ключе, то это сбудется. Татс сказал что-то тихим хриплым голосом.

— Что?

Он прочистил горло и сделал глубокий вдох. — Я сказал, что я думал, что ты любишь Теллатора. Что он был любовью всей жизни Амаринды. Что этим влюбленным, не суждено разлучиться ни в прошлой жизни, ни в этой. — Он помедлил и, пытаясь избежать её удивленного взгляда, прошептал. — Так мне объяснил Рапскаль.

Она подавила в себе гнев. После долгой напряженной паузы, она отрывисто спросила: — Рапскаль или Теллатор?

— А это имеет значение? — В его голосе звучало страдание.

— Да, — её голос прозвучал увереннее. Потому что Теллатор — жестокий человек. И способен обмануть кого угодно, чтобы получить то, что он хочет. — Она отошла от Татса, чтобы выглянуть в другое окно. — В ту ночь, когда он попросил меня прогуляться с ним и привел к колодцу с Серебром… Рапскаль бы так не поступил. Я даже думаю, что Теллатор знал, что если Рапскаль спустится в колодец, то я последую за ним. — Она никому не говорила о своем последнем столкновении с Рапскалем. Даже не собиралась.

— Тимара, они теперь один и тот же человек.

— Вероятно ты прав. Но даже если Амаринда любила Теллатора, то я — нет. Я — не Амаринда, Татс. Я спустилась в колодец ради Рапскаля, а не ради Теллатора.

Он не ответил. Когда она обернулась через плечо, он молча кивал, глядя в окно. — Ради Рапскаля, — повторил он, как будто это что-то подтверждало.

Она приняла решение. — Прогуляешься со мной?

Татс посмотрел на неё. Дневной свет угасал, а город ещё не начал светиться. Он недоверчиво пытался рассмотреть Тимару в сгущающейся в башне темноте, его собственное лицо оставалось в тени. Она подумала, что он спросит её куда или зачем она хочет пойти. Но он не стал, сказав лишь: — Пойдем.

Казалось, что приближение вечера, всегда заставляет призраков города ожить. Когда они спускались, то прошли сквозь трех мальчиков-посыльных, взбегавших по ступенькам в развевающихся желтых одеждах. Тимара шагнула сквозь них, и только тогда задумалась, как странно было то, что это перестало быть странным.

Снаружи сумерки наполовину опустились на небо и на город. Дневной свет уступил сиянию камней. Призрачная толпа, населявшая город, стала менее прозрачной, её звуки стали громче, а запахи еды — привлекательнее. — Интересно, будет ли город когда-нибудь снова наводнен столькими Элдерлингами.

— Интересно, был ли когда-либо, — рассудил Татс.

— Что? — Его слова поколебали её решимость.

— Я думал об этом. Все эти люди… мы видим лишь одну ночь времен Элдерлингов или это несколько лет наложились друг на друга?

Она стала взвешивать его слова и спустя какое-то время обнаружила, что они идут в тишине. Она уводила его прочь из центра города в район добротных домов. Улицы становились тише, здесь было меньше общественных камней памяти и лишь несколько частных монументов с призраками. Пожилой дракон спал рядом с фонтаном, а женщина подле него играла на флейте. Музыка сопровождала их, постепенно растаяв, когда они дошли до тупика на вершине холма. Она замерла на секунду. На землю падал тусклый лунный свет. Двойной ряд колонн обрамлял входную дверь, с одной стороны были изображены солнца, с другой — полные луны.

— Мне знакомо это место, — сказал Татс. В его голосе сквозил холод.

— Откуда?

Он не ответил и она вздохнула. Она не хотела услышать, что он когда-то шёл сюда вслед за ними с Рапскалем. Смотрел ли он, как они прикасались к колоннам, взявшись за руки, наблюдал ли, как они погружались в чувственные сны из других времен и других жизней? Он стоял неподвижно, словно превратившись в камень.

— Я иду внутрь, — сказала она ему.

— Зачем? Зачем было приводить меня сюда? — В его голосе чувствовалась боль.

— Не для того, чтобы сыпать соль на раны. Для того, чтобы кто-то был со мной рядом, пока я кое-что заканчиваю. Это не займет много времени. Подождешь меня здесь? — Она не хотела проходить одна сквозь черные каменные колонны с прожилками Серебра. Даже когда она стояла здесь, воспоминания бились о её разум, призывая её. Она боялась входить внутрь одна.

— Что ты собираешься сделать?

— Я просто… Я никогда не была в их доме.

— Никогда?

— Нет, — она не могла объяснить этого и не стала даже пытаться. Возможно, пока она входила туда, где они жили, она могла притворяться, что их жизнь все ещё реальна, что они все ещё существуют в каком-то «сейчас», до которого рукой подать.

— Почему сейчас? Почему со мной?

Пришло время быть откровенной. — Потому что я должна это сделать. А ты придаешь мне мужества. — Она отвернулась от него и пошла сквозь длинный ряд колонн. Серебро здесь было сильным, камни были выточены с высочайшим мастерством. Амаринда, работавшая с Серебром, могла позволить себе самое лучшее. Когда Тимара проходила мимо колонн, воспоминания вцеплялись в неё. К наступлению ночи она мельком просмотрела их много раз. Теллатор в вечернем наряде, прислонившийся к одной из колонн, на его прекрасном лице расплылась беззаботная улыбка. Амаринда, одетая в белое с желтым летнее платье. В её распущенные волосы вплетены цветы, а ветер, которого Тимара не чувствовала, развевает её платье. Мрачный Теллатор, с отважным видом стоит, облаченный в доспехи, сжимая в руке свиток. Амаринда в простом платье сидит на скамейке с босыми ногами и играет на небольшом струнном инструменте. Тимара проходила одно воплощение любовников за другим, пока не достигла входной двери.

Она обнаружила, что дерево с годами стало мягким, как губка. Память говорила ей, что раньше оно представляло из себя темную полированную панель, инкрустированную солнцами и лунами. Она толкнула дверь, которая с трудом открылась, и вошла внутрь. Когда она сделала несколько шагов, дом пробудился и залился неровным светом. Она огляделась, в комнате царил хаос, но память помогала ей восстановить порядок.

Время не пощадило их любовное гнездышко. Вся мебель давно истлела в пыль, а портьеры, которые когда-то украшали стены, превратились в смутные пятна. Она не видела, но почувствовала, что Татс последовал за ней. Теперь не сомневайся, сказала она себе. Арка в стене вела в коридор. Она поспешно пошла туда, не замечая призраков, которые обступили её. Эта темная комната, должно быть, была ванной; эта — спальней. Дверь в конце коридора была тем, что Тимара искала. Она оказалась разломана и висела криво. Тимара не думала, что Рапскаль приходил сюда. Она отодвинула обломки дерева и прошла внутрь.

Мгновение она приспосабливалась к тому, что увидела. Давнее землетрясение обрушило заднюю стену комнаты в сад. Её фонтан с тремя статуями танцоров был похоронен под обломками. На фоне неба виднелся потолок, походивший на острые зубы. Зимние бури заливали её гардероб, а летнее солнце заставило обломки затвердеть. В комнате практически ничего не сохранилось. Но мысленным взором Тимара все ещё могла видеть, какой она была раньше. Раньше на стенах висели дорогие картины и богатые гобелены. Тут был и маленький туалетный столик, заставленный баночками с косметикой. На эмалированной полке была расставлена её коллекция стеклянных фигурок.

Все пропало. Тимара напомнила себе, что эти вещи никогда не были её, и что она не может скучать по тому, что никогда ей не принадлежало.

Тимара отвернулась от зияющей в стене дыры. Она пробежала пальцами по холодному камню на стене внутри комнаты. Там было углубление, она надавила на него тремя пальцами и услышала знакомый щелчок. Когда потайное отделение распахнулось, из него хлынул свет. Желтые и голубые отблески упали на пыльную стену. Она подалась вперед и заглянула внутрь. О да. Теперь она вспомнила. Огненные алмазы ожили спустя века бездействия. Она услышала, как Татс подошел ближе, чтобы взглянуть на сокровище.

Тимара позволила взгляду задержаться на драгоценностях. Значение каждой из них наполняло её память. Сиреневая диадема, которую Теллатор подарил ей на их годовщину, топазовые серьги, которые он привез ей спустя почти год своего отсутствия… Она отстранилась от воспоминаний, залезла рукой в сумку и достала светящуюся мягким светом лунную подвеску. Она посмотрела на украшение в последний раз. Теллатор носил подвеску в виде золотого солнца, сочетавшуюся с этой. Она часто видела её на его обнаженном торсе, чувствовала её тяжесть на своей груди, когда они занимались любовью.

Нет. Она никогда этого не чувствовала.

Тимара опустила подвеску в потайное отделение и позволила тонкой серебряной цепочке скользнуть следом. Ещё миг она смотрела на вещи, напоминавшие о страстях другой женщины. О жизни другой женщины. Не её. Она аккуратно закрыла ящик, который слился со стеной и закрылся со щелчком.

Она обернулась к Татсу. — Я закончила, — тихо проговорила она.

На его лице отразилось замешательство. — Что ты сделала? Здесь ты держишь свои…

Она покачала головой и пошла прочь. Проходя обратно по коридору она сказала: — Нет. Как я и говорила, я никогда не была здесь раньше. Я не держу здесь своих вещей. Я просто вернула то, что мне не принадлежало. Никогда.

В темноте она потянулась и нашла его руку, ждавшую её. Вместе они вышли навстречу ночи.

— Это другой мир, — сказала Элис.

— Это мой мир, — спокойно сказал Лефтрин. — Мир, который мне хорошо известен.

Она посмотрела наверх на маленькие домики, приютившиеся на ветвях над головой. Через несколько минут они прибывали в Кассарик. Она решила, что когда они пришвартуются, она сойдет на берег и встретится лицом к лицу со своей прошлой жизнью. Она пойдет вместе с Лефтрином в Зал Торговцев и не только для того, чтобы подтвердить его рассказ о том, что драконы покинули Кельсингру, чтобы напасть на Калсиду, но и для того, чтобы предстать перед Советом и потребовать свою долю. Она будет с Лефтрином, когда он уведомит Совет о том, что передаёт под их опеку калсидийских пленников, будет с ним, когда он передаст Торговца Кэндрала и его письменное признание главе Совета, Торговцу Польск.

Несколько часов назад маленький рыболовные лодчонки, курсировавшие по реке, заметили Смоляного. С некоторых им выкрикивали приветствия и вопросы, некоторые оставили рыбалку и последовали за ними. По крайней мере две лодки бросились сообщить миру о возвращении Смоляного. Лефтрин отвечал всем одинаково: улыбка, взмах рукой и кивок головой в сторону Кассарика. Элис знала, что их переполняет любопытство. Каждая деталь вызовет интерес и массу вопросов.

С каждым стволом, мимо которого они проходили, она все больше старалась укрепиться в своем решении встретиться с предстоящим лицом к лицу. Пришло время перестать убегать, время доказать, что она начала новую жизнь на своих условиях. Когда она посмотрела наверх на бесчисленные домики, мимо которых они проплывали, то увидела, что вышедшие из них люди, указывают на корабль и что-то кричат друг другу. Элис ожидала, что их прибытие вызовет интерес, но не такой.

— Не уверена, что теперь мне здесь место, — сказала она тихо.

Вышедшая на палубу Тилламон, приблизилась к ней и встала у поручня рядом. Элис взглянула на неё. Она убрала свои черные волосы с лица и заколола на макушке. Чешуя, покрывавшая её брови, бахрома на подбородке — все было выставлено напоказ. На ней было элдерлингское одеяние в зелено-золотым узором. Ноги были обуты в шлепки тех же цветов. Серьги свисали вдоль бугристой кожи у неё на шее. Она ответила на улыбку Элис, сказав: — Хеннесси и я отправляемся навестить его мать. Потом я отвезу его в Трехог, чтобы познакомить с моей матерью и младшей сестрой.

— И твоим старшим братом, — поддразнила Элис.

Тилламон лишь улыбнулась ещё шире. — Думаю, Бендир, будет рад за меня. Сначала. Когда они с матерью узнают, что в перерывах между путешествиями на Смоляном я решила жить в Кельсингре, они поднимут шум. Но стоит мне рассказать, что Рейн отправился в Калсиду верхом на драконе, чтобы уничтожить город, они, вероятно, тут же забудут обо мне, — она сказала это с улыбкой и добавила. — Годами Бендир отвлекал внимание матери от своих затей при помощи нашего младшего брата. Теперь моя очередь.

Лефтрин ухмыльнулся, Элис же её слова заставили задуматься о драконах и их миссии.

— Интересно, они уже на месте, — позволила она себе задать вопрос.

Лефтрин посмотрел на неё. — Нет смысла волноваться. Мы ничего не узнаем, пока они не вернутся. Все что мы можем сделать на данный момент — это заняться своими делами. А у нас их полно.

— Как вы думаете, что с ними станет? — Тилламон кивнула головой в сторону пленных калсидийцев. Они сидели на палубе, хмуро наблюдая, как приближается Кассарик. Якорная цепь была свернута в кольцо, лодыжка каждого пленника была прикована к ней. Элис не была свидетелем «инцидента», который привел к столь радикальной мере. Она проснулась посреди ночи, когда Лефтрин вскочил с кровати и бросился к двери.

В следующее мгновение до неё донеслись крики, звуки драки и удары тел о дерево. К тому моменту, когда она натянула одежду и побежала на шум, все улеглось. Разгневанная Скелли помогала Сваргу вытащить цепи, а Большой Эйдер в полуобморочном состоянии сидел за столом на камбузе, опустив голову с холодной мокрой тряпкой на затылке. Беллин стояла с дубинкой в руке, широко расставив ноги, и сердито наблюдала за пленными калсидийцами. На некоторых из них виднелись следы, оставленные её дубинкой. Хеннеси же, у которого по подбородку струилась кровь, демонстрировал им медный клин, который использовался для укрепления линей. Бывшие рабы стояли бок о бок с членами команды, один из них прижимал к груди раненную руку. Выражение удовлетворения на его лице говорило о том, что он не придает большого значения боли.

— У нас был небольшой бунт, — объяснил ей Лефтрин, провожая Элис обратно в их каюту. — Они думали, что могут захватить Смоляного. Невежественные дураки. Не могу поверить, что они думали, что смогут сбежать на живом корабле.

С тех пор калсидийцы продолжали путешествия в цепях, закованные в кандалы, оставшиеся от рабов, которые Хеннеси втихаря перенес на Смоляного перед отправлением из Кельсингры. Это приводило Элис в ужас, но ещё больше она ужасалась от ранения Большого Эйдера, которого мутило несколько дней после бунта. Несколько бывших рабов вызвались помочь управляться с кораблем, пока он не выздоровел. Сначала команда корабля с сомнением отнеслась к их помощи, теперь же казалось, что они почти были частью команды Смоляного.

Лефтрин глянул на пленных и покачал головой. — Торговцы никого не казнят, — сказал он. — Их приговорят отрабатывать свои преступления, скорее всего на раскопках. Это суровая и тяжелая работа, которая перемалывает людей. Или их выкупят обратно в Калсиду, назначив дополнительные штрафы за шпионаж.

Элис отвела от них взгляд. Не казнь, но смертный приговор, подумала она про себя. Это было несправедливо по отношению к людям, которых угрозами принудили сделать то, что они сделали.

— Похоже они оставили нам местечко в конце, — крикнул им Хеннеси. Он стоял со швартовыми наготове, пока Сварг направлял Смоляного. Элис вытянула шею и увидела, что существенная часть старого причала была заменена новыми досками.

— Швартуйся, — прокричал Лефтрин и покинул Элис. Они с Тилламон направились на крышу рубки, чтобы не путаться под ногами команды, суетившейся на палубе. Двое джамелийских торговцев, как и остальные купцы, уже были там. На обратном пути оставшихся членов экипажа непроницаемых лодок заставили трудиться вместе с командой Смоляного и бывшими рабами. Элис было прекрасно известно, что живому кораблю, когда тот шёл по течению, едва ли была нужна помощь людей, но как заметил Лефтрин, «У занятого матроса меньше времени, чтобы попасть в неприятности. Среди них не найдется того, кто бы не мечтал поработать на борту живого корабля. Может быть, нам удастся найти парочку энергичных ребят, чтобы взять их обратно в Кельсингру и пополнить команду кораблей хранителей.»

Тут же был и торговец Кэндрал, он выглядел бледным, а под глазами у него пролегли темные круги. Он был особо неприятным пассажиром, так как постоянно ныл и жаловался, что его обманом втянули в предательство, и однажды даже пытался подкупить Лефтрина, обещая потом обогатить его, если он позволит ему сойти с корабля и «не выдаст» его. Элис было трудно даже смотреть на него. В этом путешествии на борту было слишком много народу, и Элис с нетерпением ждала, когда они все покинут Смоляного.

Чтобы встретить их собралась внушительная толпа. Элис узнала торговца Польск, и ещё нескольких из Совета Торговцев. Некоторые были одеты в официальные одеяния Торговцев; все наблюдали за их приближением мрачно. Другие люди казались просто зеваками и случайными очевидцами, которые пришли на пристань, чтобы понаблюдать за зрелищем, которое могло сопровождать прибытие Смоляного.

Скелли спрыгнула с корабля на причал с первым швартовым и быстро привязала Смоляного. Она поймала второй швартовый, которые ей бросил Хеннеси, и в следующий миг живой корабль уже был надежно прикреплен к пристани. Им навстречу хлынули члены Совета и в тот же миг джамелийские купцы начали кричать, что их похитили и держали против их воли, а их инвестиции, их драгоценные непроницаемые корабли, были украдены. К ним присоединился торговец Кэндрал, увещевавший членов Совета не верить ни слову, сказанному о нем, Лефтрином или кем-то другим, и утверждавший, что его заставили силой подписать ложное признание.

Среди воцарившейся какофонии Элис заметила, что калсидийские пленники встали на ноги, подняли якорную цепь, которая связывала их воедино, и начали неуклюже продвигаться к сходням. Их головы были низко опущены. Один мужчина что-то тихо бормотал, возможно, это была молитва. Когда они подошли к сходням, один из калсидийцев, находившийся в конце, начал неистово кричать и попытался вырваться. Остальные грозно посмотрели на него, а потом двое его товарищей схватили его и потащили вперед.

— Сядьте. Пока не до вас, — раздраженно сказал им Хеннеси. Его нижняя губа все ещё была опухшей и синей, а его тон давал понять, насколько ему неприятны его подопечные. Но если они и поняли, что он обращался к ним, то не подали виду. Во всяком случае, они ускорили шаг. Торговец Кэндрал теперь кричал почти в истерике, что все обман, что он никогда не предавал Дождевые Чащобы. В то же время джамелийцы пытались перекричать его выкрикивая с ужасным акцентом обвинения в пиратстве и похищении людей.

Элис слишком поздно разгадала их намерения. — Не позволяйте сделать им это! — закричала она, когда первые четыре калсидийца шагнули на трап, а потом и в реку.

Остальные последовали за ним, увлекаемые сковавшей их цепью; одни с готовностью, другие — нет. Хеннеси и Скелли ухватили двоих последних, но вес прикованных к ним людей и течение вырвали несчастных из их рук, и те упали в воду. Серая река поглотила крик последнего человека, сомкнув над ними свои воды, как будто ничего не произошло.

Молчание накрыло доки.

Скелли пораженно посмотрела на свои пустые руки и почесала запястья. Последний человек не хотел идти в воду.

— Никто не смог бы их остановить, — сказал ей Хеннеси. — И возможно для них эта смерть была лучше, чем то, что ждало их в по возвращению в Калсиду. Люди на берегу стали оживленно беседовать. Не дожидаясь, пока шум усилится, Лефтрин подошел к перилам своего корабля. — Драконы держат свой путь в Калсиду, чтобы напасть на неё в наказание за охоту на драконов! Отправьте это сообщение в Удачный, чтобы они смогли приготовиться к ответной мести Калсиды.

Люди затаили дыхание после его слов.

И в этой тишине как гром прозвучали слова Тилламон: — Кессарик и Трехог возможно также пожелают решить, что случится с ними, если они укрывают убийц драконов!

^{День 21-й Месяца Пашни. 7-й год Независимого Союза Торговцев.}

^{От Керига Свитвотера, Мастера Гильдии смотрителей птиц, Удачный.}

^{Эреку Данварроу, Трехог.}

Эрек, мой старый друг, это неофициальное послание. Мастера Гильдии будут колебаться не меньше месяца прежде, чем решатся действовать, но я уверен что это решение будет одобрено. Твое имя было чуть ли не единственным, которое обсуждалось, когда был поднят вопрос о недавно освободившемся месте Смотрителя голубятни в Кассарике. Ким основал собственную голубятню и руководит своими бывшими подмастерьями. Хоть под твоим руководством будет меньше птиц и подмастерьев, чем сейчас в Удачном, но, я думаю, задача, тем не менее, будет нелегкой. Это большая ответственность, и если быть честным, тебе придется иметь дело с запущенными голубятнями, нездоровыми птицами, записями, которые велись кое-как, и недисциплинированными учениками.

Ну и конечно же, я считаю, что ты идеально подходишь для этой работы!

Если вдруг случайно окажется, что это не то, за что вы хотели бы взяться, то, пожалуйста, уведомьте меня об этом Данварроузским голубем, и я перестану лоббировать вашу кандидатуру.

Хотя вряд ли вы откажетесь!

С гордостью за моего бывшего ученика,

Кериг.

Глава 21

КАЛСИДА

Рейн чувствовал тошноту. Он глубоко вздохнул, потянулся за своей фляжкой и сделал глоток. Это помогло. Немного. Передвижение верхом на драконе по ощущениям сильно отличалось от того, когда Тинталья несла его, сжимая в своих когтях. В то время владевшие им страх и беспокойство от мысли, что Малта была уже мертва, и давление мощных лап дракона на его ребра отвлекали его от реальности полета. На этот раз он высоко сидел между её крыльев, ветер дул ему в лицо и он не мог забыть, как высоко над землей он находится, и как раскачивается его тело в такт взмахам драконьих крыльев. Его спина и желудок протестовали против этого полета.

Он старался не думать о том, насколько старой была упряжь, в которой он сидел. Пробовал не задаваться вопросом, насколько крепки эти ремни и пряжки, и были ли они созданы больше для украшения, чем для реальногоиспользования. Было слишком поздно, чтобы беспокоиться о таких вещах, но ещё слишком рано, чтобы думать о войне, которую они несли Калсиде. Далеко под ним земля казалась лоскутным одеялом — в первый день они пролетали над холмистыми лугами и лесистыми холмами, потом они пересекли болота — полные веток и тростника топи с остовами мертвых деревьев, все ещё выступающих на поверхности бурой воды. Они пересекли реку, бегущую в скалистом русле, изломанном белыми перьями брызг. За ней простирались равнины и ломаные линии холмов, покрытые лесом, спускающимся по склонам в овраги.

По положению солнца он мог понять, что драконы резко меняли курс по крайней мере дважды. Они летели в Калсиду не напрямую, а следовали по непонятному драконьему маршруту, на котором, вероятно, располагалось наибольшее количество мест, пригодных для охоты, приземления и отдыха. В таком случае все становилось понятно. И было бы ещё понятнее, если бы драконы снизошли до обсуждения этого вопроса в людьми. Однако после своего военного совета они стали гораздо меньше общаться с людьми, разве что за исключением Рапскаля.

А может быть, так казалось, потому что Хеби не возводила преград между собой и своим хранителем. В чем бы ни заключалась причина, Рапскаль начал досаждать Рейну своим воинственным настроем. Вчера поздно ночью ему удалось докопаться до причины своего раздражения. Дело было в том, что Рапскаль говорил и держал себя, как если бы он был старше и опытнее Рейна. Некоторые хранители, казалось, принимали его в этом амплуа. Нортель прикомандировался к нему в качестве помощника, терпеливо выслушивая и передавая его приказы о том, как разбивать лагерь и проводить ежевечерние тренировки с оружием. Что касалось других хранителей, Рейн чувствовал, что только Кейз и Бокстер полностью подчинились настойчивым требованиям Рапскаля вести себя как полагается воинам. Эти четверо проводили большую часть вечера натачивая ножи, полируя доспехи и проверяя драконью амуницию.

Рейн смотрел вниз на коричневую грубую холмистую местность, на поверхности которой тут и там были разбросаны клочки серо-зеленого подлеска и выступающие скалы. Он и представить себе не мог такого пейзажа и был уверен, что это место не было обозначено ни на одной карте, которая когда-либо попадалась ему в руки. Может быть, Калсида и объявила, что правит всеми землями вплоть до границы Дождевых Чащоб, но в этих местах — Рейн мог побиться об заклад — нога человека не ступала последние лет сто.

По обе стороны от него, спереди и сзади, летели драконы, некоторые с наездниками и в доспехах, некоторые вовсе без украшений. Несмотря на то, как Рапскаль поставил себя в Кельсингре, они с Хеби не возглавляли отряд. Чаще всего впереди был Ранкулос, хотя иногда его замещал Меркор, и временами — Тинталья. Все драконы, казалось, знали, свое место в строю, то ли из-за древних воспоминаний, то ли благодаря общим мыслям, он не знал. Рейн думал, что Айсфир, как самый старший и жаждущий мести больше, чем все остальные, поведет драконов.

А в место этого, он все время был в напряжении от того, что Айсфир и Кало соперничали за место чуть выше и позади Тинтальи. Ему казалось он понимал что это значит. Несколько раз она заставляла его вскрикивать от страха, складывая крылья и падая вниз, чтобы оказаться за ними обоими, или вдруг принимаясь бить крыльями и вознося его так высоко, что становилось трудно дышать. Из вечерних разговоров с Девви он знал, что битва самцов за эту позицию приводила того в ужас.

— Айсфир знает, что пугает меня. Он подлетает так близко, что я едва могу дышать из-за ветра, поднятого его крыльями. Или поднимается вверх, а потом проносится прямо перед Кало, так что ему остается либо увернуться либо столкнуться со старым ублюдком. А если я пугаюсь и прошу Кало позволить Айсфиру летать где он хочет, он злится на меня.

— Я могу спросить Сестикана, можешь ли ты лететь с нами, — предложил Лектер, но Дэвви покачал головой.

— Нет. Это лишь заставит Кало злиться на меня. Он хочет, чтобы я кричал оскорбления Айсфиру. Он говорит, что тот не осмелится напасть на нас, но ему-то откуда знать? — через мгновенье он тихо добавил: — Все равно, спасибо тебе.

По вечерам их лагерь часто казался Рейну неуместно праздничным. Он чувствовал себя стариком, среди юных Элдерлингов. к порядку вещей, который у них, судя по всему, был заведен раньше. Каждый день, с приближением вечера, драконы приземлялись, требуя чтобы их избавили от седоков и доспехов, чтобы они могли поохотиться. Спешившись, и дождавшись, пока драконы улетят, хранители принимались собирать хворост и разбивали лагерь. Драконы мало заботились об удобстве людей, брошенных ради охоты. В один день хранители могли оказаться на лугу на склоне холма, а на следующий — на каменистой вершине горы.

Рейн с восхищением наблюдал, как они быстро раскладывали свои спальные мешки и отправлялись на поиски воды и мяса. Иногда они не находили ни того, ни другого, но так же часто, кто нибудь возвращался с кроликом или диким козлом, которого делили на всех. Все запаслись галетами, чаем и вяленой рыбой, так что даже если охота была неудачной, им не приходилось голодать. Весна была в разгаре и однажды Седрик удивил их всех, научив собирать зелень одуванчиков и водяной кресс. Так они и собирались каждый вечер у костра, за едой и разговорами.

В первые два вечера звучали шутки и песни, произошло несколько потешных боев, в которых хранители пробовали элдерлингское оружие. Рапскаль пытался давать им советы, о том как нужно стоять и держать оружие, но когда все превратилось в беззлобную потасовку, бросил. Рейн наблюдал, как молодые люди меряются силами и испытал облегчение, когда крик о том, что еда готова, прервал их упражнения.

Казалось, что все были довольны горячим мясом и холодной водой. Они рассказывали ему истории о своем путешествии вверх по реке, а он в ответ рассказал о том, как Тинталья несла его в когтях на поиски Малты и бросила в море, когда нашла её. Пираты, спасенные рабы, калсидийский флот и противостоявшие ему живые корабли казались им всего лишь сказкой и он опасался, что его скромные попытки передать весь ужас той войны лишь обратили его историю в захватывающее приключение.

Иногда Рапскаль тоже рассказывал истории. Он говорил со странными интонациями и иногда подбирал слова, как будто его родного языка не хватало, чтобы назвать оружие или манёвр. Он говорил о древних войнах, когда Кельсингра вынуждена была защищаться от нападений драконов, желавших поживиться Серебром, смешанным с водами реки. У Рейна сердце замирало, от рассказов о том, как Элдерлинги сражались на земле, в то время как их драконы вели ожесточенный бой в небесах. Ещё хуже было то, что похоже, вражда Драконов и Элдерлингов с Калсидой длилась не десятки, а сотни лет. Хранители завороженно молчали, когда Теллатор рассказывал об Элделрингах, которых захватили и пытали калсидийцы, и об отмщении, павшем на захватчиков. Иногда Рейну казалось, что в целом, Элдерлинги не так уж и отличались от людей.

А иногда, казалось что отличались. И сильно.

Никому из хранителей не казалось странным, что Джерд выбирала себе партнера на ночь, и уединялась с ним, как не казалось странным и то, что на следующий вечер она выбирала другого. Девви и Сильве вели долгие ночные разговоры под одним одеялом, своим шепотом мешая Рейну спать. Отсутствие секса в их очевидно близких отношениях, озадачивало его почти так же, как неразборчивость Джерд.

У них с Карсоном и Малтой было несколько длинных философских бесед о том, как эти новые Элдерлинги построят свое общество. Он впервые видел их без прикрас и пытался скрыть свое удивление и беспокойство. Вдруг он почувствовал себя чужим среди них и таким же провинциальным, как в тот раз, когда их с Малтой шокировал гедонизм Старой Джамелии. Обе ночи он провел без сна, размышляя о том, в каком мире будет расти Фрон и о том, как скажется на новых Элдерлингах приезд других измененных Дождевыми Чащобами, которых привезет Тилламон. Эти мысли беспокоили его почти так же, как мысли о сражении, которое им предстояло.

На третий вечер он решил, что так уж у хранителей все заведено. Это был первый вечер, когда Рапскаль заставил их практиковаться с оружием. Рейну казалось что время выбрано не самое удачное. Они все устали и после еды, все чего ему хотелось, это лечь спать. Но он немного разбирался в фехтовании, как он полагал, лучше чем кто либо из хранителей и согласился с Рапскалем в том, что раз уж они носят мечи, то должны иметь хоть какое-то представление, о том, что с ними делать. В последующий вечер он старался не показать своего разочарования.

Некоторые хранители, например Нортель и Бокстер учились с большим энтузиазмом и пожалуй были самыми опасными. Девви и Кейз старались, но легко теряли уверенность. Сильве и Джерд взяли с собой луки, обе били точно, но при этом были вполне заурядными стрелками. А вот Рапскаль удивил его. Он легко достиг уровня Рейна и кое в чем, даже превосходил его. Несмотря на все это Рейн старался не задумываться о том, как они проявят себя в бою. Он уже видел, как люди сражались и умирали на палубах кораблей и надеялся больше никогда не видеть этого. Одно дело, размахивать мечом на тренировке и совсем другое, вонзить его в тело другого человека.

Далеко внизу послеполуденные тени от кустов удлинились и стало очевидно, что на самом деле, заросли были выше чем он полагал. Ему не хотелось ночевать в столь заброшенном месте, но он помалкивал. Было бесполезно высказывать пожелания о том, где приземляться. Это решат драконы. Сейчас их вели Скрим и Дортеан. Их всадники низко сидели в своих седлах, и опасно склоняясь вперед или далеко в сторону, перекрикивались друг с другом. Как и их драконы, Кейз и Бокстер были похожи, и даже выбрали для себя одинаковые туники и броню. Он смотрел на них и задавался вопросом, выглядел ли он когда-то таким же юным и беспечным как они. Сейчас они летели на своих драконах на войну и судя по всему, воспринимали это просто как ещё один день своей жизни.

Он услышал крик позади и обернувшись увидел, что Айсфир снова напал на Кало и его наездника. Он едва успел увидеть раскрытый рот Девви и его белое лицо, как Тинталья резко бросилась в сторону. Он вцепился в низкие подлокотники своего сидения и крепко держался за них, когда его тело с силой бросило в сторону. Они выпали из строя. Он слышал, как в отдалении Девви кричит что-то про старый драный зонтик. Его попытки оскорбить черного дракона рассмешили бы Рейна, если бы он не испытывал страх за свою жизнь.

Он силился вздохнуть, борясь с ветром, хлеставшим его по лицу. Его пальцы болели от крепкой хватки, а они все продолжали падать. Кровь стремительно прилила к лицу и закапала из носа. Он мог бы просить своего дракона пощадить его, но вместо этого, постарался унять свой страх и как можно сильнее прижался к дракону, потому что земля со стремительной скоростью приближалась к ним.

А потом мир сместился, и зажмурив глаза, он цеплялся руками так сильно, что его пальцы онемели, когда его тело бросило в другую сторону. Когда он снова открыл глаза, из-за ветра, бившего в лицо по его щекам заструились слезы. Тинталья неслась над поверхностью земли. Впереди, высоко подпрыгивая, пыталось спастись стадо похожих на оленей существ. Рейн боялся что знает, что должно произойти. — Нет! — Взмолился он, а потом началась атака.

Защитный ремень так сильно натянулся на его груди, что у него перехватило дыхание. Он почувствовал, как в него ударилось что-то покрытое мехом и отскочило. На мгновение, а может и более долгий период, он лишился чувств. Когда он пришел в себя, его ноздри были забиты пылью, а слух резали переполненные ужасом крики раненных животных. Он открыл глаза, протер их и поморгал. Забыв о том, что ремень все ещё пристегнут к его груди, он попытался выбраться из своего кресла. Расстегнув его опухшими пальцами Рейн свалился на землю и замер, наслаждаясь неподвижностью и тем, какой твердой была почва под его руками. Потом он почувствовал, что драконица зашевелилась и поднялся, сначала на колени, а потом ему почти удалось распрямиться, для того, чтобы неуклюже убраться с её пути. Он прошел мимо двух кричащих оленей, чьи переломанные кости окровавленными палками торчали в стороны. Третий лежал неподвижно, а у четвертого шея была вывернута под неестественным углом. Он рухнул на последнего.

Он подождал, пока его сердце успокоится. Он снова мог слышать и дышать. Хотелось пить, но не хотелось возвращаться к седлу, чтобы взять воду. Он мог подождать. Никогда не лезь к дракону, в первые минуты после убийства, посоветовал он себе.

Рейн услышал крики и рев драконов, когда его обдало волной теплого воздуха от их приземления. Всадники спрыгивали на землю, освобождая драконов от упряжи, чтобы те свободно могли улететь. Рейн медленно сел, бережно охраняя оленя. Если ничего другого не осталось, то он хотя бы намеревался хорошо поесть после всех пережитых издевательств Тинтальи.

Сильве, чьи светлые волосы превратились за несколько дней полета на ветру в один большой колтун, подошла к нему. — Ты в порядке? — Робко спросила она. Она коснулась кончиками пальцев собственных губ и подбородка. — Очень много крови.

Он провел руками по лицу. — Просто носом кровь пошла, — успокоил он её. Поднявшись на ноги он ухватил оленя за задние ноги. — Давай оттащим, пока его у нас драконы не забрали, — предложил он.

Сильве взялась за другую ногу оленя, и они потащили его прочь по высохшей земле. Воздух вокруг был сухим и жарким. Другие хранители уже собрались в пятнистой тени одного из самых высоких деревьев. Почти все драконы улетели. Тинталья все ещё доедала убитых ею животных. Он заметил, что ни один из драконов не осмелился претендовать на её часть добычи. Рейн заметил, что часть седельных ремней с неё была снята: — Кто сделал это? — спросил он.

— Рапскаль, — Сильве посмотрела вдаль на Тинталью. Драконица разорвала тушу оленя пополам, бросив одну ногу на землю. — Иногда я думаю, что он бесстрашен. В другое время, я думаю, что он просто глуп.

— Иногда бесстрашие и глупость идут рука об руку, — высказал Рейн свое наблюдение. Он резко развернулся и замер. Он уронил оленью ногу и на мгновенье закрыл глаза руками: — Она совсем не думала об мне, когда нырнула в оленье стадо за добычей, — пробормотал он — Вообще ни о чем не думала.

— Они никогда о нас не думают, — согласилась с ним Сильве. — Меркор в этом плане чуть лучше, потому что выражает заботу обо мне. Но даже он забывает о моем благополучии, когда дело доходит до решения сугубо драконьих дел. В противном случае меня бы здесь вообще не было.

Рапскаль, приблизившись к ним, успел расслышать окончание их разговора. Он остановился и, подняв за ноги тушу оленя, легко, даже не пошатнувшись, закинул её себе за спину. Рейн пересмотрел свою оценку его силы.

— Мы не можем ожидать, что драконы будут подстраиваться под нас, это наша обязанность учитывать их мнение. Я думаю, что мы завтра уже достигнем Калсиды и вскоре увидим их столицу. Мы немедленно, слету, вступим с ними в бой, чтобы у них не было времени подготовиться ко встрече с нами и дать отпор.

Рейн и Сильве последовали за ним к стоянке других хранителей. Рапскаль передернул плечами и скинул оленя наземь. Он опустился рядом с ним на одно колено, доставая при этом свой нож. Джерд подошла к нему, чтобы понаблюдать. — Мы не можем ожидать, что завтра они будут думать о нас во время боя. Каждый должен сам убедиться в том, что он надежно укреплен на своем драконе. Сиденье сконструировано таким образом, чтобы мы могли наблюдать за теми рисками для дракона, которые он сам может и не заметить В старые времена нам пришлось бы следить вражескими драконами, чтобы они не смогли незаметно атаковать снизу или сзади. Сейчас, к счастью, в этом нет необходимости.

— Но столица Калсиды уже очень давно укреплена против врагов. В старину, укрепленная часть города располагалась на холме. Я полагаю, что там и находится резиденция Герцога. В любом случае, именно эту цель мы должны уничтожить в первую очередь. Там установлена баллиста, которая предназначена для того, чтобы осыпать приближающуюся к подножию холма вражескую армию градом камней. Но если у них есть хоть один сообразительный военачальник, хорошенько подумав, они наверняка смогут перенастроить эту машину так, что она сможет выстреливать огромными камнями прямо в нас. А лучники, расположенные на верхушках башен, вооруженные мощными луками, смогут стрелять по нам. Даже маленькая стрела, угодившая в мягкую плоть, может навредить дракону, что нам продемонстрировала Тинталья. Так что каждый хранитель должен отслеживать опасности для своего дракона. Это должно беспокоить вас в первую очередь.

Говоря это он начал разделывать оленя. Он смотрел на свои руки, но говорил громко и четко, чтобы его услышали все хранители. Как только он вскрыл зверя, Сильве склонилась рядом и начала снимать шкуру, натягивая её и срезая с мяса. Нортель принес длинную палку, чтобы насадить на неё сердце. Кейз и Бокстер уже возились с хворостом. Тонкая струйка бледного дыма подтянулась в небо.

Рапскаль откинулся назад, стоя на коленях, держа в руках темную печень. Его руки были по-локоть в крови. Он продолжил свою лекцию: — Если дракон приземлился, вы подчиняетесь его командам. Он может приказать вам войти в здание и привести к нему врага. Если он ранен и не может лететь, ваша задача — защищать его, до собственной смерти, если понадобится. Он может решить оставить вас на земле, чтобы ничто не стесняло его движений в полете. Это его право. — Он бросил печенку Нортелю, который ловко поймал её.

— Кому- нибудь из нас вообще, нравится оленья печень? — Риторически поинтересовался Нортель и заработал сердитый взгляд от Рапскаля.

Нож покрытого красной чешуей Элдерлинга уверенно двигался, отрезая заднюю часть туши. — Там может быть яд. Мы уже говорили об этом? Элдерлингская одежда защитит вас, если это будет всего-лишь туман, но вам нужно будет переодеться, так быстро, как это только окажется возможным и избавится от загрязненной одежды. Она защитит только скрытые части вашего тела, так что если увидите дымку, сразу прикрывайте лицо и руки.

Он сурово посмотрел вокруг. Он отделил бедро от оленьей туши и срезал с мясо с костей. — Если это не дымка а струя, вас ничто не спасет. — Тень ужасной усталости и многих знаний легла на его лицо, заставив выглядеть гораздо старше своих лет. — Если струя сильная, и движется на вас, выдохните весь воздух и глубоко вдохните, когда она вас настигнет. Вдохните её и умрете мгновенно. У вас даже не будет времени на то, чтобы закричать.

— Са всеблагая, — в ужасе выдохнул Рейн. Глаза Нортеля стали огромными. Кейз стал таким бледным, что оранжевые чешуйки стали похожи на разбросанные по его коже лепестки цветов.

— Так бывает? — Спросила Сильве. Её голос был спокойным, но очень тихим.

— Иногда, — ответил Рапскаль. Я видел подобное. — Его взгляд стал отстраненным. Он начал нарезать вырезку на куски. Из близлежащих зарослей Кейз принес охапку веток для жарки. Он без слов раздал их хранителям, которые начали разбирать свои доли мяса. В свою очередь Рейн получил свое и вместе с стальными перебрался к костру.

Какое-то время разговор шёл об обычных вещах. У кого есть соль? Кто нибудь хочет печенку? О чем думают и что делают те, кто остался в Кельсингре. Рейн говорил о том, как ему не хватает Малты и о том, что он надеется, что Фрон не слишком вырастет, пока его не будет рядом. Кейз подшучивал над Сильве и её разлукой с Харрикином. Она краснела, но легко призналась, что скучает по нему. Седрик тихо смотрел на огонь.

Рапскаль выглядел задумчиво. — Амаринда, — сказал он наконец и печально улыбнулся.

Джерд присела рядом с ним. Она вздохнула. — Ты многое видел в камнях, правда, Теллатор?

Он посмотрел на неё, как будто принимал какое-то решение. — Я пережил многое, — ответил он ей. И кое-что ещё, из того, что было в камнях я выбрал для себя. Если кому-то суждено стать воином, он выбирает камни воинов и берет то что ему нужно, чтобы снова использовать их опыт. Так что я и Теллатор, и тот, чьи воспоминания он впитал.

Джерд медленно кивала его словам. Её взгляд блуждал по его лицу, от чего Рейну стало неудобно. Сильве резко заговорила: — А Амаринда? Она тоже выбрала для себя каменные воспоминания?

Рапскаль перевел свой взгляд с Джерд на Сильве, Он оценивал её и её ответ. Но что-то в нем пошло не так и он неуверенно ответил: — Она выбрала для себя другие таланты. Некоторые знания, как вы знаете, не передают на хранение камню. Она узнала их от своего мастера и выучила наизусть, а затем сама стала мастером. Но есть и те знания, которые ею получены из камней.

Физические навыки проще приобрести именно таким образом. Акробатике, жонглированию, созданию скульптур, например, намного легче научиться, если в тело уже будут заложены знания о том, как оно должно двигаться. Гибкость мышц, конечно, вырабатывается практикой. Но результата гораздо легче достичь, когда мышцы не учатся с нуля, а вспоминают, как делали это раньше. Появляется уверенность в том, что ты можешь это сделать. Например, фехтовать.

— И другие физические навыки? — спросила его Джерд с понимающей улыбкой. Он улыбнулся ей в ответ: — Есть некоторые темы, о которых мужчина никогда не будет знать слишком много. Или женщина.

Джерд вздрогнула. Она посмотрела на Сильве и все же спросила его: — Может ли другая женщина быть Амариндой? Если бы я пошла к камням её памяти, я могла бы узнать, как она проводила свои дни с Теллатором? И свои ночи?

Он задумчиво посмотрел на неё. — Ты могла бы, — признал он. Он начал говорить что-то ещё, а потом остановился, словно забыл, что именно. Меж его бровей пролегла морщина и на мгновение он показался Рейну трагически юным. Как будто он мог склониться вперед и разрыдаться как ребёнок.

Сильве заговорила вместо него. — Ты можешь узнать все об Амаринде, но все равно, не станешь Тимарой.

Джерд встала напротив неё, уперев руки в бока. Она была на голову выше Сильве и на одно ужасное мгновение, Рейну показалось, что она сейчас ударит её. Она говорила тихим голосом, полным яда — А я и на хочу быть Тимарой! А кто бы захотел? Она сама не знает чего хочет. Ей просто нравится мучить людей. — Она перевела взгляд на Рапскаля. — Она хочет, чтобы вы оба, и ты и Татс принадлежали ей, не считаясь с вашими чувствами.

Рапскаль вздохнул. Его голос немного дрожал. — Что ж, по крайней мере, одно Тимара знает точно, чего она не хочет. Или кого.

Джерд придвинулась ближе. Когда она тихо сказала Рапскалю: — она не единственная женщина на свете. Выбери другую. — Нортель, её партнер по постельным утехам прошлой ночью, сощурился.

Сильве, придумывавшая подходящее оскорбление для Джерд казалась была ошарашена.

Рапскаль внимательно смотрел на Джерд и на мгновение его глаза широко раскрылись. Он словно сражался с чем-то. Потом момент прошел и его губы скривились в ухмылке. — Я выберу. — Он посмотрел на Джерд и отверг её. Ему не следовало обижать её, но он произнес: — Как и Тимара, я хорошо знаю, кого не хочу. Он встал и потянулся, его широкие плечи натянули элдерлингскую ткань его туники. Капитан ухмыльнулся своим людям, собравшимся на привале, вокруг костра. — Нам всем стоит поспать. Завтра мы будем в Калсиде. В городе полном женщин, многие из которых, без сомнения, будут рады увидеть падение Герцога. И с радостью отблагодарят победителей.

— Ох, Рапскаль! — Тихо воскликнула Сильве, полным горечи голосом.

Рейн подумал, что возможно он один слышал её. Он подумал о своем отце, утонувшем в воспоминаниях в Трехоге, о человеке, который так и не стал собой и так и не вспомнил своих жену и детей.

Но громкий возглас Кейза заглушил все остальное: — город полный женщин! — Он улыбнулся Бокстеру и добавил: — Теллатор, что ты можешь рассказать нам о благодарных женщинах?

— Сельден. Сельден. Пора вставать. Ты должен поесть и попить.

Он открыл глаза. Яркий дневной свет наполнял комнату. На балконе, розовые кусты в горшках оделись листьями, а ветерок проникавший в комнату был теплым. Словно приветствуя весну, Чассим скинула свою хламиду. Он и не подозревал, что её волосы были такими длинными. Она оставила их распущенными и они струились по её плечам. Она одела простое платье бледно розового цвета и подпоясалась белым кушаком. Крохотные ступни скрывали туфли, похожие на розовые бутоны. Она склонилась у его кушетки и гладила по руке, чтобы разбудить. На низком столике рядом с кроватью ожидал полный поднос.

— Ты словно сама весна, — сонно сказал он и она покраснела в тон своего платья.

— Тебе нужно встать и поесть.

Он приподнял голову и комната закружилась перед его глазами. Он снова опустился. — Это произойдет сегодня? Уже?

— Боюсь что так. Я хочу чтобы ты поел и отдохнул перед тем, как они придут за тобой.

Он поднял руку и осмотрел её. Обе его руки, от запястий до локтей, покрывали аккуратные белые повязки. Но он знал, что находится под ними. Его руки были покрыты черными и синими кровоподтеками. — Один из лекарей предложил сделать надрез на моей шее. Другие возражали, что не смогут остановить кровь потом.

Она резко поднялась и вышла на балкон, чтобы выглянуть наружу. — Ты должен поесть. — Сказала она без надежды. В отдалении зазвучали трубы.

— Чассим, я боюсь, что не вернусь к тебе в этот раз. Или что если вернусь, то не проснусь снова.

— Я тоже этого боюсь, — ответила она напряженно. И как видишь, я приготовилась. — она указала на свой наряд и на раскрытое окно. — У меня есть план. После того, как они заберут тебя, я буду ждать на балконе. Если они злыми придут к моей двери, тогда я прыгну, до того, как меня схватят. Если они вернут тебя, но мне покажется, что ты больше не очнешься…

— Возьми меня с собой, — тихо сказал он. — Это худшее из того, что я могу представить: снова проснуться в этой комнате и обнаружить, что тебя нет.

Она медленно кивнула. — Как хочешь, — ответила она, ещё тише. Она выпрямилась и сказала. — Но сейчас тебе стоит поесть.

— Я не хочу почувствовать полуразложившиеся старческие губы на моем горле.

Она двинулась к нему, пересекая комнату. При этих словах она крепко зажмурилась и отвернулась, ей стало нехорошо. Она глубоко, прерывисто вздохнула. — Просто съешь что-нибудь, — предложила она.

В этом нет смысла. Если я собираюсь покончить с жизнью, уж лучше сделать это до того, как они вскроют мне вену и он снова станет сосать мою кровь.

— Сельден…

— Разве только ты не согласишься пообедать со мной. Давай разделим последнюю трапезу, Чассим?

Она подошла к краю его кровати, подняла поднос и перенесла его на балкон. Ты не станешь возражать, если мы посидим на полу? — спросила она. Её голос стал очень спокойным. — Если нас прервут, если так случится, что они придут рано…

— Мы все равно сможем сбежать. Прекрасная идея.

Он снова поднял голову и на этот раз мир остался неподвижным. Она вернулась, чтобы помочь ему встать, но не торопила его. Они пересекли комнату, его ноги дрожали при каждом шаге. Его плечи и запястья нестерпимо болели. Он был счастлив, когда смог опуститься на пол рядом с едой. Чассим поспешила принести ему подушки, на которые он мог бы опереться и покрывало, в которое мог завернуться. Вокруг пахло весной, но он все равно дрожал. — Хорошо чувствовать себя живым, — сказал он ей.

Она улыбнулась и покачала головой. — В этом нет смысла. И все же он есть. Сельден Вестрит, усыновленный Хурпусами, ты первый мужчина, с которым я говорила. Ты знал это?

Он с трудом подтянул подушку поближе. — Это не кажется мне возможным. У тебя были братья, ты рассказывала. Твой отец. Три мужа. Ты должна была знать и других мужчин.

Она покачала головой. — Моё положение подразумевало, что мужчин будут держать на расстоянии с самого моего детства. Я бывала на ужинах, там были вежливые разговоры. Мои поклонники угождали моему отцу а не мне. Когда меня отдавали замуж, мои супруги не были заинтересованы в разговорах со мной. Я даже не была объектом наслаждения, в их распоряжении для этого были гораздо более искушенные женщины. Я была нужна для того, чтобы зачать ребёнка, который бы соединил их род с моим. И это все.

— И все они умерли.

Что-то из своего прошлого она уже рассказывала ему, но он никогда ничего не выспрашивал. Она посмотрела ему в глаза. — Первый умер случайно, — сказала она. Она наполнила их бокалы вином, а потом подняла крышку с пузатой супницы. Разлился аромат плотного говяжьего супа. Она налила каждому по порции. — Ты считаешь, что я омерзительна?

— Мне так не кажется, — ответил он. — Были ночи, когда я мечтал убить своих тюремщиков. О том, что я порву свои цепи и убью всех зевак, до которых смогу добраться. Так чем мы отличаемся друг от друга?

Она улыбнулась ему. — Тем, что я оказалась более успешной чем ты? — предположила она. Она приподняла салфетку, чтобы отломить кусок теплого хлеба. Открыв небольшое блюдо стоявшее рядом, она сказала: — Посмотри какое желтое масло! Им нужно отвести коров на новое пастбище.

Снова раздался звук труб, на этот раз, более тревожно. Они оба повернулись, чтобы посмотреть на город. Вдалеке протрубили в ответ. Сельден резко повернул голову. — Это что? — спросил он у неё.

Она пожала плечами. — Скорее всего, дипломатический визит. Стража на воротах трубит тревогу, сообщая о прибытии. Потом трубы звучат на каждом пропускном пункте города, который проезжают гости. — Она отпила вина. — Нас это не касается, друг мой.

Ветер благоволил им. Синтара знала, что Тинталья не рассчитывала добраться до города раньше полудня. Они прилетели со стороны засушливых земель и когда оказались на более приветливой территории, множество стад разбежалось в ужасе при их приближении. Один пастух осмелился закричать на них и погрозить кулаком. Погонщики которых они встречали пришпоривали своих лошадей и бросали скот на произвол судьбы.

МЫ ПОПИРУЕМ ПОЗЖЕ! Пообещал им Айсфир.

А сейчас они летели уверенно и спокойно. МЫ НЕ ХОТИМ ЧТОБЫ ОНИ ЗНАЛИ О НАШЕМ ПРИБЛИЖЕНИИ ЗАРАНЕЕ. Напомнил им всем Меркор.

Это было решено ещё в Кельсингре. Айсфир уже сражался с людьми раньше и был очень уверен в том, как все должно происходить. Не должно быть никакого рева, а добирались они через пустынные земли, держась в стороне от людских глаз, чтобы никто не смог отправить посланников в город. Драконы уже давно знали, что ни человек ни лошадь не может обогнать дракона, но они могли и стали бы продолжать свой путь по ночам, не испытывая необходимости в охоте, еде и сне. Старый черный дракон был тверд в намерении удивить Калсиду и напасть на них без предупреждения, как в свое время, они поступили с ним.

Так что теперь они летели стремительно, не убивая, не обращая внимания на то, насколько легкой была добыча. Разбросанные хижины и фермы стали появляться чаще и скоро они уже летели над окраинами большого города. Впереди виднелись городские стены, а высоко над ними, на холме, в сердце укрепленного города высились башни и бастионы цитадели Герцога Калсиды. Это скорее была крепость, чем дворец и приближаясь к ней Синтара ощутила тревогу неуверенности. Это было плохое место, очень плохое место и её неспособность призвать необходимые воспоминания делала его ещё более зловещим. Айсфир настаивал, что весь город должен быть уничтожен полностью. Меркор не согласился с ним только в этом.

— Мои воспоминания может и не простираются так далеко, как твои, но это я помню. Уничтожить город полный людей, все равно, что лечь спать на муравейнике, полном плотоядных муравьев. Они крошечные, но их атаки никогда не прекратятся, и они призовут товарищей из соседних муравейников, если придется. Чтобы избавиться от них, нужно всего-лишь убить королеву в главном муравейнике. Тинталья говорила, что народ Ледяных Островов хорошо обращался с ней, и жители Побережья Черных Камней, тоже. Она называла это место Шесть Герцогств и рассказывала, что когда бы не прилетала туда, ей предлагали дары в виде откормленного скота и безопасное место для сна. Не воспримут ли они уничтожение Калсиды, как угрозу?

Айсфира разозлило то, что золотой дракон обращался со своими вопросами к синей королеве, а вот Тинталья судя по всему была довольна. — Шесть Герцогств давно воюют с Калсидой. Возможно их вообще не побеспокоит то, что мы разрушим этот город. Но как дракон, в одиночку воевавший с целым городом, и гораздо позже чем Айсфир, могу сказать, что это было опасное сражение и занудное к тому же. На то, чтобы уничтожить выстроившихся солдат уходит много яда и пока ты уничтожаешь корабли и башни, ты не охотишься, не ешь и не спишь.

Айсфир вытягивался все выше и выше пока Тинталья говорила. В то время как черный дракон выражал свое превосходство, рядом с синей королевой Кало угрожающе заворчал. Потом Айсфир прервал Тинталью: — А когда люди травят тебя, нападают на тебя с копьями и сетями, ты спишь? Или может ешь? Или ты просто умираешь?

— Что лучше — убить быстро, сломав шею или ввязаться в долгую битву, в которой пострадают обе стороны? — Парировала она.

Они летели над укреплениями. Её удивило, как быстро запели трубы. Они обернулись, чтобы посмотреть на стены, ощетинившиеся вооруженными людьми. Ворота цитадели были открыты и через них проскакали шестеро всадников с развевающимися стягами.

ПОСЛАННИКИ, подтвердила Тинталья. НО ОНИ НЕ УСПЕЮТ.

В ответ все драконы подбавили скорости. Синтара слышала, как хранители перекликаются между собой, их тонкие голоса уносил ветер. Впереди был Меркор. Айсфир вдруг прекратил свое соперничество с Кало и пролетел мимо них, намереваясь оспорить лидерство Меркора. Удивился ли он, когда Хеби с Рапскалем опередили его? Красная королева и её всадник вырвались вперед. Рапскаль склонился к шее Хеби и громко распевал для неё хвалебные и ободряющие песни. Она сверкала алым цветом, а её крылья поднимались и опускались так быстро, что она была похожа на колибри, летевшую среди коров. Впереди остальных она выглядела почти комично. Когда Релпда, в сопровождении злобного маленького Спита вдруг пролетела мимо Айсфира с Меркором, старый черный дракон злобно затрубил.

Как будто это был сигнал, неожиданно, остальные драконы тоже взревели, возвещая о своем приближении к укрепленному городу на холме.

— Разве вы не собирались хранить молчание, и напасть неожиданно? — запротестовал Седрик.

— Не нравится что Хеби впереди меня, — Сердито ответила Релпда.

Сдрик сгорбился в простом драконьем седле, на котором настояла Релпда и крепко вцепился обеими руками в ремень украшенный орнаментом из серебряных шариков. Карсон добавил к упряжи защитные ремни из сыромятной кожи и он доверял им, но не мог заставить себя ослабить хватку. Его глаза были сощурены, почти зажмурены и все равно, от соприкосновения с ветром из них текли слезы. — Здесь мы подвергаемся большей опасности, моя красавица. Давай вернемся назад и пусть нас ведут более крупные драконы.

Спит насмешливо затрубил. — Да, слушайся эту тощую блоху на своей спине. Лети назад и когда они начнут плеваться ядом, ты полетишь прямо через облако. Вот вы оба повеселитесь.

Седрик сжал челюсти и задумался о том, шутил ли Спит или просто в очередной раз наслаждался тем, что мучил Релпду. Они летели так быстро, что пейзаж проносился под ними с тошнотворной скоростью. Там были деревни, звонящие колокола, трубы выпевавшие предупреждения, а на желтой дороге, какой-то человек спрыгнул со своей переполненной повозки, побежал к пшеничному полю, где и распластался, как будто это могло спасти его от пролетавших драконов. Они не обратили на него внимания. Усадьбы и деревни окружали столицу Калсиды. Седрик готовил себя к началу сражения. Он не хотел быть здесь, не хотел смотреть на то, как Релпда станет убивать ничего не подозревающих, беспомощных людей.

ОНИ БЫ УБИЛИ МЕНЯ, ЕСЛИ БЫ СМОГЛИ, напомнила она ему и стыд переполнил его, когда-то он сам собирался это сделать. ПРОЩЕН, напомнила ему Релпда. НО Я НЕ МОГУ ПРОСТИТЬ ТЕХ, КТО ВСЕ ЕЩЕ ХОЧЕТ ЗАБРАТЬ МОЮ ЧЕШУЮ И МОЮ КРОВЬ.

Под ними бестолково бегали люди, кто-то прятался в домах, кто-то выбегал на улицу, чтобы посмотреть, что происходит. Тонкие вопли ужаса разносились в холодном утреннем воздухе, а потом к ним добавился рев горнов. Драконы насмехаясь затрубили в ответ, а потом, так внезапно, что Седрик вскрикнул от неожиданности, разлетелись в разные стороны, разделились на небольшие группы и резко снизились. Крики перепуганных людей стали слышны лучше.

На мгновение он разделил их страх. Пришли драконы, чтобы пролить яд, который расплавит плоть на их костях. Их дома падут, любой человек, осмелившийся поднять на них руку обязательно умрет, а их осиротевшие дети будут хныкать и распускать сопли на опустевших, дымящихся улицах. Они ничего, ничего не могли сделать, чтобы противостоять драконам, великим, восхитительным, прекрасным драконам, которые заслуживали их поклонения и послушания. Им надо бежать, бежать, бросить дома и бежать из города, это единственный шанс…

ОХ НЕТ, НЕ ТЫ. Релпда резко остановила подчиняющий поток эмоций. Седрику показалось что он оглох, его мысли были защищены от драконьих чар, направленных на тех, над кем они пролетали.

Они летали вокруг города по сужающейся спирали, обрабатывая людей внизу своими чарами. Оказалось, что лошади, собаки и даже ярмовые волы так же подвержены их влиянию, Седрик видел, как они обезумев от страха бросались бежать по улицам, прочь из города, не обращая внимания на препятствия, не взирая на то, живые они или нет. Поднимались новые крики, начинали петь все новые трубы, колокола били все неистовее и ему стало дурно от того, что он является частью всего этого. — Я просто хочу, чтобы все это закончилось, — пробормотал он себе под нос.

СКОРО, пообещала Релпда. СКОРО.

Суп почти закончился. Чассим снова наполнила их бокалы. — Приговоренные едят от души, — отметила она.

Где-то неподалеку вскрикнула женщина. Хор криков становился все громче. — Что это такое? — Сельден попытался встать, но она жестом остановила его. Она немного неуверенно поднялась и подошла к ограждению балкона. — Улицы заполнены людьми. Все бегут. Они показывают вверх, на нас. Она со страхом уставилась на них. Потом она обернулась и посмотрела наверх. И задохнулась.

Она повернулась, отклонившись назад так далеко, что Сельден потянулся и схватил её за щиколотку. — Не упади! — потребовал он. — Не уходи без меня!

Она подняла руку и указала вверх. — Драконы. Все небо заполнено драконами.

— Помоги мне подняться, — взмолился он. Так как она продолжала смотреть в небо, неспособный дышать, он спросил: — Синяя королева. Ты видишь синюю королеву драконов среди них?

— Я вижу красного дракона. И серебряного, и двух оранжевых. Королеву?

— Самку. Прекрасную, синюю, с серебряными и черными отметинами. Грациозную, словно бабочка, быструю, словно нападающий ястреб. Посрамившую небеса своей синевой.

— Я не вижу ни одного синего дракона.

Он оттолкнулся от подушек, встал на колени и оперся на руки. Недостаточно сильный, чтобы подползти к краю балкона, он тянулся до тех пор, пока не смог лечь на пол и посмотреть на небо. Она была права. Его дракона там не было. — Не мой дракон. — сказал он и надежда покинула его.

Драконы приближались к дворцу Герцога. Они снижались. Маленький серебряный неистово трубил, вместе со звуком проливая яд. — Са всеблагая, нет, — взмолился Сельден. Он видел, как Тинталья использовала яд в Удачном, отражая атаку калсидийских захватчиков. Он видел, как капли, попавшие на людей, мгновением позже выпадали с другой стороны их тел, вместе с кровью и потрохами. Ничто не останавливало их. Он пытался найти слова, чтобы предупредить Чассим, но не мог подобрать их.

Яд серебряного падал беспорядочно, его капли подхватывал ветер. Сельден полным ужаса взглядом проследил за серебристым туманом, пока тот падал вниз и закончил свой путь на статуе в саду. Он не услышал шипения, но представлял его, когда едва зазеленевшие растения внезапно увяли и превратились в кучки коричневой трухи на земле. Мгновением позже статуя развалилась в облаке пыли.

— Они атакуют дворец, — не дыша проговорила Чассим. — Они выплевывают что-то и все, во что они попадает, рушится. Быстро. Назад, в комнату!

— Нет. — Он оцепенел. — Если мы спрячемся внутри, это нам не поможет. Если только ты не хочешь, оказаться под обломками, когда все это рухнет на нас. — Его рот пересох, голос стал хриплым. — Чассим, сегодня мы умрем. Нас ничто не спасет.

Она внимательно смотрела на него, широко раскрыв глаза. Потом снова посмотрела на свой город. Полоса разрушений вокруг цитадели Герцога теперь была отчетливо видна с башни. Она становилась все шире, череда разрушенных зданий и расплавленных тел подбиралась все ближе. План драконов был очевиден. Внутри кольца все будет пропитано ядом. Они стояли на пути приближавшейся смерти.

— Мои люди, — сказала она тихо.

— Они бегут. Посмотри на улицы, на те что дальше. — Сельден сел дрожа. Страх придает человеку сил, подумал он.

— Драконы не преследуют их. — Медленно сказала Чассим глядя вниз, на улицы заполненные людьми. Казалось, что каждый житель города убегал прочь от них. — Мой отец, Герцог. Они пришли за ним, ведь так?

Сельден умудрился кивнуть. — Мне жаль. Они уничтожат все, чтобы добраться до него, я думаю.

— А мне не жаль. — Без сожалений произнесла она. — Мне жаль моих людей. Мне грустно видеть их напуганными. Но мне не жаль моего отца и я не сожалею о конце, который он навлек на свою голову. И я не жалею о том, что ему не удастся осушить тебя и вернуть мне твое тело. Хотя бы от этого я избавлена.

Она резко села на пол рядом с ним. Не глядя он потянулся и взял её руку в свою. По её щекам бежали слезы, но на губах трепетала улыбка. — Мы все равно умрем вместе. — Дрожащей рукой она потянулась к чайнику. Не выпьешь ли ты со мной последнюю чашку чая?

Он перевел на неё внимательные глаза. Странное спокойствие разливалось в нем. — Я бы предпочел поцелуй. Мой первый и последний, я полагаю, поцелуй.

— Первый поцелуй?

Он нервно рассмеялся. — То через что я прошел, не не включало обмен поцелуями.

Она моргнула и слезы побежали быстрее. — Как и мои. — она наклонилась немного ближе к нему, а потом замерла.

Он посмотрел на неё. Она закрыла глаза. Её волосы блестели, кожа была похожа на сливки, губы розовели. Её первый поцелуй будет подарен покрытым чешуей человеком-драконом. Он склонился и нашел её губы своими. Онцеловал её нежно, неуверенный в том, как это делается, он ждал, что она оттолкнет его с отвращением. Вместо этого, когда он отстранился, она улыбалась сквозь слезы.

— Мужчина прикоснулся ко мне с нежностью, — сказала она, как будто это было таким великим чудом, что затмевало появление драконов.

Сельден обнял её и она прижалась к нему. Вместе они смотрели как драконы исчезают из вида. Потом они снова вернулись, в следующем стремительном витке. Он впервые заметил, что двое из них несли всадников. Их покрытые чешуей тела сверкали на солнце так же ярко, как шкуры драконов, которых они оседлали. Один из драконов затрубил и вдруг, трое из них отделились, спустились ниже и полетели по более широкому кругу. На лету они кричали. Мерцающие капли яда падали из широко раскрытых пастей, вдруг они сильнее забили крыльями и все трое поднялись над полосой разрушений, которую создали.

Чассим обняла его. Она прижалась к нему, её лицо побледнело и она тихо проговорила: — Похоже это быстрый способ умереть. Может даже более быстрый, чем падение. Она помогла ему встать. Он вцепился в каменные перила, окружавшие балкон и они посмотрели вниз на город.

Отдаленные улицы были заполнены бегущими людьми. Звуки труб смешивались с криками и наполняли воздух, но рев драконов заглушал все остальное. Люди разбегались прочь от выжженной земли. Круг, ров заполненный разрушенной кладкой и мертвыми телами, формировался вокруг великого дворца Герцога. Теперь Сельден четко видел план драконов. — Они запечатывают замок, чтобы невозможно было сбежать, не пройдя через полосу яда на земле. А потом медленно разрушат его. — Медленно сказал Сельден. План так четко предстал перед его сознанием. Он почти мог видеть как он реализуется, словно был там, наверху, вместе с драконами. Он поднял глаза к небу.

— Хотела бы я, чтобы мы могли остаться в живых, — тоскливо сказала Чассим. — Хотела бы я увидеть, как Калсида поднимается из тени моего отца. — Она повернула лицо и скользнула губами по его щеке, покрытой чешуей. — Хотела бы я, чтобы мы могли остаться в живых.

— Тинталья! — Выкрикнул он имя своего дракона, со всей силой, которая у него оставалась, полный отчаяния. — Тинталья! Если ты жива, я тоже жив! Синяя королева, краса небес, где ты?

Рейну было плохо, но не от того, что он раскачиваясь летел на спине дракона. Под ним медленно рушились дома. Те, кто оказались слишком медленными, чтобы убежать, пали от драконьего яда. Он натянул свою тунику на голову, а кисти спрятал в рукавах, после того, как увидел, что может сотворить яд дракона. Он смотрел на мир сквозь небольшое отверстие в ткани, и страстно надеялся, что не увидит слишком много.

Он не мог не отрицать отвагу калсидийских солдат. Он видел как они теряли стрелы, пролетавшие далеко внизу под драконами, а потом видел, как их отряды таяли под ядовитым дождем. Некоторые поддавались драконьим чарам и бросались бежать, когда они пролетали над ними. Но они бежали не в ту сторону, прочь от цитадели, прямо на пропитанные ядом улицы, которые теперь окружали их. Бедные ублюдки. Он почувствовал едкий запах яда и плотнее обернул свою рубаху вокруг лица.

Он пытался восхищаться стратегией драконов. Ни один дракон не летел позади или ниже другого. Они разбились на группы, каждый летел в стороне от других. Они так изрыгали свой яд, что он падал под ними, а потом возвращались и повторяли траекторию предыдущего полета, с каждым разом, смещаясь ближе к центру дворца. Координация была идеальной, группы никогда не сталкивались. На внешние стены цитадели потребовалось несколько заходов. Стены были старые и очень толстые, но драконы намеревались убить людей, а не разрушить камень. Там где они уже пролетели, ничто не двигалось.

Вдруг Тинталья вздрогнула и покинула строй. Она так резко поднялась выше, что Рейн вынырнул из своего укрытия под туникой, вытянул руки из рукавов и схватился за ремни. Он подумал, что она сделает обратную петлю. — Тебя задели? Они ранили тебя, Тинталья?

— Ха! — ответила она и понеслась ввысь с такой скоростью, что он стал задыхаться. Оказавшись над всеми остальными драконами, она заложила крутой вираж вокруг цитадели Герцога. ГДЕ? ГДЕ? ГДЕ? спрашивала она, игнорируя вопли Рейна: — О чем ты? Что происходит?

А потом она падала, падала на самую высокую башню замка, не обращая внимания на гневный рев Айсфира вызванный тем, что она нарушила их планы. Рейну ничего не оставалось, кроме как крепко держаться за её амуницию и кричать от страха, когда она устремилась прямо в стену башни.

— Она приближается, словно синяя звезда падающая с небес. Она императрица разрушения, королева отмщения и если мне суждено умереть, пусть она принесет мне смерть!

— Это она? Она похожа на огонь, спрятанный в глубине опала! — Чассим смотрела, её глаза широко распахнулись от ужаса и восхищения. Её тело было позади его, она прижимала его к каменной балюстраде так, чтобы он мог стоять и любоваться на синее чудо, несущееся к ним.

Сельден возвысил город и обнаружил, что не вся музыка оставила его.

— Она мудра и ужасна. Разум превзошедший разум, это о ней, быстрокрылая, остроглазая красавица чьи когти словно мечи. Тинталья! — На последнем слове его голос дрогнул.

Тинталья отклонилась назад, давая им рассмотреть свое сверкающее брюхо и острые когти на задних лапах.

Чассим крепко держала его, но все её тело сотрясалось. — Она похожа на сверкающую синюю сталь! Принеси мне смерть наконец, о прекрасная. Мы ждем тебя.

Но к ним приблизились не её клыки, а цепкие передние лапы. Когда Тинталья вцепилась в каменные балконные перила и повисла, Чассим отшатнулась от края, крылья подняли вокруг них ураганный ветер. Её передние когти царапали каменную балюстраду и скользили по ней, задние лапы опирались на башню внизу. По ограде пошли трещины.

— Взбирайся, взбирайся сейчас же, Сейчас же, БЫСТРО! — Выкрикивал слова человек, сидевший на её спине, а потом: — Забирайся скорее, быстро! — скомандовала драконица и её слова отдались в костях Сельдена.

Он пытался сделать то, что ему приказали, но ослабевшее тело не слушалось. Он чувствовал, что Чассим ухватила его сзади за рубаху и толкает вперед. Он взялся за ремень на груди драконицы. Человек на драконе спустился по ремням, вцепился в его забинтованное запястье и потянул его наверх. Закричав от боли Сельден слабо заскреб ногами, а потом его руки нащупали кожу и металлические кольца, за которые можно было держаться. Куски балкона, оторванные драконицей, в отчаянной попытке удержаться на стене башни, падали вниз. Всадник втащил его наверх и удерживал на спине дракона, перед собой. Сельден упал вперед, и крепко держался, когда драконица оттолкнулась от башни. Она уже отлетела от здания, когда он закричал: — Чассим! Нет, вернись, Тинталья, милостивая королева! Чассим!

— Я… Я здесь! — Её голос был слабым от страха.

Он посмотрел вниз. Чассим мрачно цеплялась за кольца на амуниции Тинтальи, её платье развевалось на ветру, когда драконица неожиданно упала с башни вниз. Он скорее увидел, чем услышал, отчаянный крик девушки, когда их бросило друг к другу.

Потом, с головокружительным наклоном падение перешло в скольжение. Удар, удар, ещё удар мощных крыльев Тинтальи и они медленно начали подниматься. Чассим оскалилась, волосы развивались вокруг её лица в победоносном сиянии, решительно зарычав она начала упрямо карабкаться, кольцо за кольцом, пока протянутая рука Сельдена не сомкнулась на её запястье. Она разумно не стала доверяться его хватке, но он не мог её отпустить. Кольцо за кольцом, она подобралась ближе и обняла его так же крепко, как и державший его человек. Он повернулся, чтобы рассмотреть наездника и обнаружил, что смотрит на Элдерлинга, которых раньше видел только на старых гобеленах.

— Сир, благодарю тебя, — выдохнул он. — О Тинталья, синяя королева небес, самая могучая и самая мудрая из всех драконов, я благодарю тебя.

— Маленький брат, я обречен вытаскивать тебя из самых ужасных мест, — сказал всадник и вдруг Сельден понял, что человеком, который так крепко держал его, был Рейн. — Ты выглядишь так, как будто до смерти тебе оставалось всего два удара сердца, — добавил тот.

— Если бы ты только знал, — ответил Сельден. От облегчения он вдруг поглупел и ослаб. — Как ты здесь? Откуда взялись все эти драконы?

— Не узнаешь их? — Спросил Рейн. Тинталья не обращала внимания на своих седоков, поднимая их все выше и выше над городом, прочь от смерти и разрушения оставшихся внизу. — Ты видел их коконы, ты видел как они вылупились! Мы прилетели из Кельсингры, Сельден и мы прилетели, чтобы убить Герцога Калсиды, за то, что он осмелился охотиться на драконов, ради их крови.

Сельден почувствовал, что через него волной прошло согласие Тинтальи со словами Рейна, наполненное её гневом.

— А что ты? — Продолжил Рейн. — Мы не получили от тебя ни слова! Твоя сестра думала, что ты умер, а мать боялась, что она права. Что с тобой случилось? Не думаю, что ты находился в той башне по собственной воле, стоит только взглянуть на тебя. И кого это ты прихватил с собой?

Сельден набрал в грудь воздуха, но до того, как он успел ответить, Чассим представилась сама. — Меня зовут Чассим. И если этой великолепной королеве и её драконам удастся выполнить задуманное сегодня, До заката я стану законной Герцогиней Калсиды. И вашей должницей.

^{День 10-й месяца Зеленеющей Луны. Год 7-й Вольного Союза Торговцев.}

^{От Сельдена Вестрита, певца Тинтальи, Кельсингра.}

^{Кефрии и Ронике Вестрит, из Торговцев Удачного, Удачный.}

Дорогие мама и бабушка,

Я пишу на этом крошечном свитке, чтобы Смоляной доставил его в Трехог, а оттуда, Даунварроу отправил его в Удачный. Гораздо более подробное описание моих несчастий последует позже и свиток будет слишком тяжел для любой птицы. Я попрошу Элис передать его Альтии, чтобы она отвезла его домой, к вам.

А сейчас основное. Мои компаньоны предали меня. Меня держали в заключении и продали как раба в Калсиду. Но я жив и снова в несравненной компании великолепной королевы Тинтальи, которой доверил свою жизнь и восстановление своего здоровья. Не хочу вдаваться в подробности тех заключений, которые пережил и уж тем более, не на этом крошечном клочке бумаги. Сейчас я скажу только следующее: уверяю вас, я иду на поправку и окружен хорошими людьми.

Вы конечно же услышите множество неправдоподобных слухов о моем участии в победе над Калсидой и моей дружбе с Герцогиней Чассим. Скажу только, что правда ещё более невероятна, чем любая сплетня, которую вы можете услышать, а правду вы сможете узнать от меня, когда прибудет свиток.

Мама, ты спрашиваешь, когда я вернусь домой. Пожалуйста, не пойми неверно, но я дома сейчас. В Кельсингре, среди Элдерлингов и рядом с драконами, впервые за долгие месяцы я чувствую что нахожусь в покое и безопасности. Здесь моя сестра Малта и Рейн, который стал мне братом за столько лет, а ещё другие Элдерлинги! Красота этой земли способна излечивать, а ещё у меня есть доступ к тысячам свитков элдерлингских драконьих певцов, живших до меня. Теперь, услышав певцов древних времен, я почти стыжусь того, что полагал певцом себя! Есть ритуальные песни, которые я должен выучить: песни которыми приветствуют драконов, праздничные песни на первый полет недавно вылупившегося, песни, в благодарность за то, что драконы радуют нас своим присутствием. Я думаю, пройдет несколько лет, прежде чем я снова смогу назвать себя достойным певцом!

Это не значит, что я не хочу увидеть вас. Когда моё здоровье позволит, я приеду навестить вас. И я надеюсь, что когда-нибудь, вы с бабушкой захотите отправиться в путешествие и повидать меня здесь. Я покажу вам свой город и познакомлю с хранителями и драконами. Особенно, с Кало, самцом Тинтальи. Такой красавец и такой силач! Я так же рад видеть их вместе, как я уверен, вы были рады видеть Малту вместе с Рейном.

Сейчас я вынужден закончить свое письмо, потому что устал, составляя его. Пожалуйста, потерпите. Скоро в ваших руках окажется гораздо более подробный отчет.

Всегда ваш,

Сельден.

Глава 22

ЛЕТО

Все начиналось довольно формально, с чашки чая в капитанской каюте на Совершенном. Но по истечении первого часа, все превратилось в чашечку кофе на палубе живого корабля и носовая фигура во всю участвовала в их беседе. Смоляной был пришвартован рядом с Совершенным у причала в Трехоге. Элис задумалась, общаются ли корабли на каком-то своем уровне, который исключает участие людей, но решила, что расспрашивать об этом будет грубо. Казалось что прошли десятки лет, с тех пор, как она впервые оказалась на борту Совершенного. Она вернулась в своих воспоминаниях к тому путешествию в Дождевые Чащобы и своей неловкой беседе с кораблем, Альтией и Брэшеном Треллами. Она посмеялась над собой, но никто не обратил на это внимания, так как Совершенный оживленно рассуждал о том, что недостойно перевозить цыплят и овец.

— И я надеюсь, что Смоляной справится с этими несносными созданиями.

Они хуже чаек, постоянно кудахчут и разводят грязь на палубе.

— Может и так, но наш парнишка будет по ним скучать, — заметил Брэшен.

— Думаю, он скорее будет скучать по свежим яйцам, чем по уборке, за которую отвечал, — смеясь возразила Альтия. Она встала и наклонилась, чтобы посмотреть за рубку. — Они с Клефом почти закончили переносить товары на Смоляной. Так что у нас осталось где-то десять минут взрослого разговора, до того, как вас начнут изводить вопросами о драконах и Войне Одного Дня.

— Мы будем рады рассказать то, что знаем. Но мы не слишком хорошо во всем этом разобрались. А если бы мы верили тому, что каждый из драконов рассказал нам, пришлось бы признать, что каждый из них, лично отвечает за падение города и смерть Герцога.

— И возвышение Герцогини, — добавила Альтия. — Мы получили от Сельдена письмо с птицей, но оно нас не слишком успокоило. Мы знаем его историю только в общих чертах, и с каждым письмом узнаем немного больше, но он продолжает писать, что пока не готов приехать домой. Что все ещё есть вещи, которые он должен «уладить» в Кельсингре. — Она так выделила слово «уладить», что стало ясно, она считает, что там происходит намного больше, чем признает её племянник. Она перевела взгляд с Элис на Лефтрина, похоже ожидая подтверждения, а может быть сплетню.

Лефтрин поспешно заговорил: — Ваш парнишка похоже знает, чем занять себя на палубе. Когда посчитаете, что он готов провести какое-то время под началом другого капитана, ему будут рады на Смоляном. Там все гораздо проще и ему придется ночевать в кубрике, вместе с остальной командой, но мы будем рады взять его под опеку на одно или два путешествия.

Брешен с Альтией обменялись взглядами, но заговорила не мать мальчика: — Он ещё слишком мал. Но я поймаю вас на слове, когда он будет готов. Уверен, что скоро он захочет повидать своих дядю и тетку. Не говоря уж о кузене Эфроне. — Брешен улыбнулся и попытался сменить тему. — Как вы думаете, когда Малта и Рейн привезут мальчика повидаться?

— Вы собираетесь забрать мальчика с моей палубы? — вмешался Совершенный.

— Ненадолго, кораблик. Мы знаем, что он принадлежит тебе так же, как и нам самим, — сказал Брешен примирительно. — Но ему не повредит немного расширить кругозор.

— Хм. — Фигура скрестила руки на покрытой резьбой груди. Он поджал губы. — Может когда Фрон подрастет, мы заберем его на время. Обмен заложниками, вот как это будет.

Брешен закатил глаза. — Он сегодня не в настроении, — сказал он тихо.

— Я не «не в настроении»! Просто напомнил вам, что вы семья с живого корабля и что вам нужно хорошенько подумать, прежде чем отпускать одного из нас на другой живой корабль, без всяких гарантий того, что его когда-нибудь вернут. В идеале, обмен нужно провести на члена семьи Смоляного. — Он перевел взгляд на Лефтрина и Элис. — Вы не собираетесь размножаться в скором времени?

Лефтрин поперхнулся чаем.

— Нет, насколько я знаю, — смущенно ответила Элис.

— Жаль. Как раз сейчас, вы могли бы зачать. — С энтузиазмом проявлял участие Совершенный.

— Ты не мог бы остановиться? — Спросила его Альтия почти резко. — Нам хватило того, что ты давал нам с Брешеном свои полезные советы о том, как обзавестись потомством, чтобы ты ещё распространял свою мудрость на наших гостей.

Элис не была уверена, смутился ли Брэшен или же он покраснел с трудом сдерживая хохот.

— Смоляной предположил, что они могут посчитать эту информацию полезной, раз уж им так нравится размножаться, но пока ничего не выходит. Вот и все. — Совершенного было невозможно смутить.

Вдруг Брешен прочистил горло. — Что ж, говоря о заложниках…

— На чем мы… — С любопытством вмешался корабль.

— Остановились. Говоря о заложниках, как все прошло? В удачном ходили слухи, но мы ушли на юг, чтобы забрать ваш груз, а потом ушли вверх по реке. Так что, мы почти ничего не слышали.

— Невесело, если вы меня спросите. — Ответила Элис. — Уверена, вы знаете, что калсидийцы предпочли утонуть, вместо того, чтобы предстать перед советом или вернуться к Герцогу. Совет заплатил нам, в конце концов, я думаю только из-за того, что я была там и говорила от имени хранителей и засвидетельствовала, что мы не совершили ничего предосудительного, тогда как некоторые члены совета, запланировали для нас кое-что. Торговец Кандрал отказался от своих слов и все отрицал, даже когда ему предъявили все что он подписал в Кельсингре. Он заявил, что мы вынудили его написать это, а один из джамелийских купцов поддержал его. Лично я считаю, что во время путешествия в Трехог, была заключена какая-то сделка, очень выгодная для джамелийца. Боюсь, мы никогда не увидим, как вершится правосудие, за то, что совершили с нами. Наверное нам стоило держать Кандрала подальше от всех остальных. — Говоря это она посмотрела на Лефтрина, а он покачал головой.

— При том, что Смоляной был так перегружен? Вряд ли у нас получилось бы. И я думаю, что в Совете Кассарика были и другие, кто не по наслышке знал, о том, что происходит. Кандрал был защищен. — Лефтрин покачал головой. — Что ж, они заплатят за это. Смоляной никогда больше не повезет груз для них. Как и Варкен, как и Белый Змей. Брэшен поднял брови и Лефтрин пояснил: — хранители наконец решили, как назвать непроницаемые лодки. Близится конец лета и они планируют совершить на них первые рейсы, но пойдут в Трехог. Они вообще не хотят останавливаться в Кассарике. Там никогда не будут продаваться товары из Кельсингры, пока совет не проведет расследование и не накажет тех, кто сговорился против нас.

— Если хочешь ударить торговца посильнее, бей по кошельку, — подтвердила Альтия. — Может вам и удастся убрать деготь из бочки с медом. А остальные?

— Рабы, которые работали на кораблях остались в Кельсингре. Некоторые похоже привыкают. Остальные возможно захотят уехать. Мы дали им возможность самим решать. Ещё были другие, кто-то из удачного, кто-то из Трехога. Никто из них не захотел свидетельствовать против Кандрала. Итак, мы не можем доказать, что Кандрал или кто-то ещё из Совета был подкуплен или запуган калсидийцами, чтобы саботировать нас. Так что, отказ от торговли с ними, лучшее, что мы можем сделать, — мрачно подытожил Лефтрин.

— Они пытались убить Тинталью, — сурово напомнил им Совершенный.

— Приказы напасть на неё и Айсфира пришли из Калсиды, — мягко указала Элис. — И Са знает, они заплатили за это с лихвой.

Совершенный издал скептический звук, а люди ненадолго замолчали. Доклады из Калсиды пугали. Цитадель герцога пала под натиском организованной Айсфиром атаки. Старый черный дракон одновременно был безжалостным и непреклонным. Ему недостаточно было просто убить нападавших. К тому времени, когда драконы закончили, не осталось ничего кроме руин. Было несколько беспорядочных попыток вооруженного сопротивления, которые с энтузиазмом подавил Спит. Люди быстро поняли, что даже здания не станут спасением от драконов, вдоволь напившихся Серебра. К вечеру группка перепуганной знати предложила капитуляцию только для того, чтобы обнаружить, что драконы «захватили» Герцогиню Калсиды и уже обговорили с ней все условия.

Рапскаль с Хеби остались в Калсиде. Нортель, Кейз и Бокстер, вместе со своими драконами тоже. Странно было осознавать то, что новой правительнице достаточно силы всего четырех драконов, для того, чтобы утвердить свою власть в Калсиде.

— Так что, Кельсингра поддерживает её восхождение на трон? — Спросила Альтия.

Элис приподняла одно плечо. — Драконы поддерживают её восхождение на трон. Она предложила очень благоприятные условия для альянса. Законы в Калсиде всегда были более суровыми, чем в Удачном. Она повелела казнить всякого, кто поднимет руку на дракона. Пастухи и погонщики обязаны платить налог на драконов, который предполагает определенное количество голов скота в год, которое будет законной добычей драконов. Сначала, кое-кто из придворных пытался воспротивиться, но она была безжалостна. Потому, что знать должна понять, что её участие в переговорах, главное условие успеха и прекращения войны. Только один восстал против неё. Она послала драконов. Этим все и закончилось.

— Жестко, — тихо сказал Брэшен.

— По калсидийски, — ответил Лефтрин, а потом пожал плечами. — Не думаю, что она смогла бы навести там порядок каким-то другим способом. В Калсиде все ещё неспокойно, особенно в отдаленных провинциях, но не думаю, что дойдет до мировой войны, как говорят некоторые. Судя по всему, Герцогиня Чассим работает и над другими соглашениями.

Вмешалась Элис: — Мы слышали невероятную новость о том, что новая Герцогиня, кроме прочего, ведет переговоры о перемирии между Калсидой и регионом Шокс, Шести Герцогств.

— Это нелепо, — сказала Альтия. — Никто даже вспомнить не сможет, того времени, когда бы эти два государства не воевали между собой.

— Настолько нелепо, что может оказаться правдой, — предположил Брэшен. Все замолчали ненадолго, обдумывая возможные перемены.

— Сельден, — вдруг сказала Альтия. Она прямо посмотрела на Элис. — Как он? На самом деле?

Элис обменялась долгим взглядом с Лефтрином, решила, что они должны быть честными и снова посмотрела в глаза Альтии. — Вы его семья. Вы должны знать. Все произошедшее оставило на нем след и это касается не только его физического состояния. Герцог в буквальном смысле поглощал его. Он пил кровь прямо из его вен. Следы на его руках было видно спустя недели, после того, как Тинталья принесла его в Кельсингру. Когда я впервые увидела его, то не могла поверить, что он способен стоять на своих ногах, таким он был худым и таким изможденным было его лицо.

Альтия побледнела. — До нас дошли слухи. Всемилостивейшая Са. Малыш Сельден. Когда я думаю о нем, то вижу паренька лет семи-восьми. Но мы так же слышали, что его что-то связывает с Герцогиней Калсиды? Мы ничего не понимаем!

— Их вместе держали в заключении, — подтвердила Элис. — И похоже, что они начали испытывать привязанность друг к другу. Больше я ничего не знаю, так что не стану сплетничать. Надо сказать, что я слышала, есть недовольные тем, что Кельсингра вместе с драконами помогает юной Герцогине Калсиды прийти к власти. Они говорят, что это может привести страну в подчиненное положение. Но если бы не усилия Герцогини Чассим, Сельден бы умер там. Из того, что он рассказал нам, мы поняли, что её заключение было гораздо хуже чем его и длилось намного дольше. Приняв во внимание все, что она сделала для Сельдена, как для Элдерлинга и певца Тинтальи, те кто обсуждали условия перемирия, посчитали, что возведение её на трон, самый быстрый способ добиться мира в регионе.

Брешен поскреб подбородок и улыбнулся Альтии. — Похоже что изменять историю это у вас в крови. Сначала Малта и Уинтроу, теперь Сельден. — Он глотнул чаю.

Совершенный заговорил, его голос дрожал: — Какое счастье, что ты женился на самой здравомыслящей, ответственной женщине в семье.

Брешен поперхнулся. Альтия похлопала его по спине, разве что чуточку сильнее, чем было необходимо. Задыхаясь от смеха он проговорил: — Но Сельден ведь поправляется?

— Вполне удовлетворительно, учитывая все, что ему пришлось вынести от рук Герцога. Тинталья намекнула, что некоторые его болезни были связаны с тем, что он рос без присмотра. Он был молод, когда она изменила его и долго отсутствовал, так что не все было в порядке с его телом

— Это касается только драконов! — Возмущенно вмешался Совершенный.

— Это касается семьи. Сельден мой племянник, Совершенный, настолько же, насколько он Элдерлинг Тинтальи. У меня есть право знать, что с ним происходит и у тебя тоже! И тебе должно быть не все равно, так же как и мне.

Упрек Альтии усмирил корабль. Лицо Совершенного стало задумчивым. Он понизил голос. — Они пробовали лечить его серебром?

Элис мгновение внимательно смотрела на него, шокированная тем, что он произнес это вслух. Потом решила, что если это касалось драконов, то он имел право, знать об этом все. — Знания о том, как это делается утеряны для нас, — сказала ему Элис. — Но его дракон ежедневно осматривает его. Его раны уже вылечены. Он гуляет с нами, хорошо ест и снова поет для Тинтальи. И я подозреваю, что вы снова увидите его здесь. Он мечтает увидеть не только семью Хупрус в Трехоге, но и свою мать в Удачном. А в конце концов, вернуться к Герцогине в Калсиду.

— Будь я на месте Тинтальи, я бы этого не допустил — заявил Совершенный.

— Она помогла ему выжить, без неё он умер бы от того, что делал с ним её отец. Это очень длинная история, Совершенный. Все гораздо сложнее, чем я рассказала вам.

— Но вечером вы ведь вернетесь, чтобы рассказать нам все? — предложил корабль.

Лефтрин встал и подошел к ограждению. Элис присоединилась к нему. Он посмотрел вниз, на палубу своего корабля. Хеннеси поднял на него глаза и невесело показал на животных, расположенных в загонах в кормовой части палубы баркаса. Клеф улыбался и рассказывал что-то перепуганной Скелли. Парнишка Треллов сидел на фальшборте Смоляного, болтал ногами и смеялся. Лефтрин взглянул на Элис. — Нам нужно отправляться, но думаю, мы можем остаться до утра.

— Должен быть лучший способ разместить этих птиц, — пожаловался Седрик. Он пригнулся, так как одна из птиц вдруг всполошилась ни с того ни с сего, сорвалась со своего насеста и начала в беспорядочно метаться над его головой. Она приземлилась на один из скворечников, расположенных на стене.

Это было одно из самых маленьких, разрушенных зданий на берегу. Из-за того, что оно уже было в плачевном состоянии, хранители решили, что если содержать птиц в нем, едва ли это ухудшит его состояние. Карсон хмуро окинул взглядом перемешанную с пометом грязную солому, покрывавшую пол крохотного дома, в котором они содержали свою небольшую стайку голубей. — Или лучший способ наладить переписку между этим местом и всем остальным миром. — возразил он. — Думаю мы слишком поторопились, заказав птиц-курьеров. Особенно учитывая то, что никто из нас не знает, как с ними обращаться. — Он сощурился на птиц. — которая из них только что прилетела?

— По мне, так они все одинаковые, — ответил Седрик. — Но… только у этой к ноге привязана капсула с посланием. Иди сюда, птичка. Иди сюда.

Он двигался медленно, протягивая руки к птице. Она переступала с ноги на ногу на своем насесте, но до того, как успела принять решение взлететь, Седрик нежно взял её в руки. — Вот. Все не так плохо, правда? Никто не собирается тебя есть. Нам просто нужно письмо. — Протягивая вырывающуюся птицу ногами вперед в сторону Карсона, он плотно прижимал её крылья к телу.

— Минутку, минутку… эта веревка такая тонкая. Трудно найти… а, вот конец. И вот оно у нас. Можешь отпустить его.

Седрик ещё немного подержал птицу, успокаивая и приглаживая перышки, а потом вернул её обратно на насест. Посланец восстановился почти мгновенно и начал ворковать и пританцовывать, приветствуя свою самку. Седрик последовал за Карсоном наружу, к солнечному свету.

— От кого оно? От Лефтрина? Они задерживаются в Трехоге?

— Я все ещё пытаюсь его открыть. Подожди секунду. Крышку я открыл, но не могу достать бумажку. Вот. Попробуй ты. — Охотник передал маленькую трубку любопытному Седрику и с улыбкой наблюдал, как тот нетерпеливо стучал по капсуле и тряс её до тех пор, пока не показался край листка.

Седрик вытащил крохотный свиток и развернул его. Пока он читал, его брови удивленно поднялись, а потом между ними пролегла глубокая морщина. Он позволил листу свернуться в его руках.

— Что такое? Плохие новости?

Седрик потер лицо. — Нет, просто неожиданность. Я узнал почерк. Это записка от Уоллома Курсера. И она адресована мне. Он старый приятель из Удачного. Из Гестовых знакомых.

— Да? Голос Карсона стал чуть холоднее.

— Они назначили значительную награду любому, кто сможет предоставить им информацию о том, что случилось с Гестом. Уоллом прибавил к этому свою собственную просьбу. Судя по всему, он считает, что Гест прячется здесь со мной, отринув старую жизнь и бесчестье своей семьи, и живет в Кельсингре припеваючи. — Он посмотрел Карсону в глаза.

Крупный мужчина поднял руку ладонью вверх. — Никто не видел его после того дня. Я не знаю, Седрик. Я много раз думал об этом, но я просто не знаю, что с ним произошло. Мы оставили его в башне. Ты говорил, что он не рыбак и не охотник. Еда не пропадала. Никто, ни дракон, ни хранитель, не видели его. Мы сообщили об этом.

Седрик смял листок, сжав руку. — Ты не знаешь, что с ним произошло, а мне все равно. — Он бросил послание на землю и его подхватил ветер с реки. Карсон следил за ним какое-то время, а потом положил руку Седрику на плечо.

— С голубями уже все в порядке, — сказал он. — А вот о том, где мы разместим цыплят, нам стоит подумать. — Летнее солнце осветило двух Элдерлингов, когда они повернулись и двинулись прочь от реки, в сторону Кельсингры.

— Как ты думаешь, что находится за холмами?

— Ещё холмы. — Сказал Татс задыхаясь. — А потом горы.

Они остановились, чтобы перевести дух и сделать по паре глотков из меха с водой. День был теплым, лето было в разгаре. Тимара высвободила свои крылья из под туники и держала их наполовину расправленными, чтобы охладиться. Татс и Тимара карабкались по холмам с самого утра. Оба взяли свои луки, но Тимару сегодня больше интересовало исследование новых территорий, чем охота. Она повернулась и посмотрела вниз на покрытый зеленью склон холма и город внизу. В основном он оставался безжизненным, но у причала было какое-то движение. Команда «Белого Змея» вывела его на большую воду. Мерно работали весла и корабль двигался против течения. Рашар задавал ритм гребцам и ветер доносил его приглушенные крики. Бывший раб теперь стал учителем и похоже, хорошо приспособился к новой роли.

— Смотри, — Тимара показала в противоположную сторону. — Деревья Седрика. Те которые они с Карсоном выкопали и пересадили в большие горшки на Площади Драконов. Отсюда даже можно рассмотреть листья на их ветвях. Они теперь выглядят почти как настоящие деревья, а не как палки.

Раздался рев дракона, дразнящий вызов, заставивший Тимару перевести взгляд на небо над её головой. — Опять? — громко простонала она.

— Похоже на то, — подтвердил Татс. Он задрал голову. — Где он?

Тинталья была над ними. Пока они смотрели она поднималась по спирали все выше и выше. Она снова затрубила и они услышали, что с востока пришел ответ. Оба повернулись, чтобы посмотреть на приближение Кало. Он не летел лениво кружась, как дракон выслеживающий дичь и не падал как дракон атакующий добычу. Его длинные, мощные крылья несли его вперед и вверх. Он казался черным на фоне синего неба, только кончики его крыльев при каждом ударе вспыхивали серебром. Во время полета его длинный хвост извивался и бил по воздуху.

Высоко в небе Тинталья сверкала синими крыльями. Она парила, кружась без всяких усилий. Её насмешливый призыв ясно доносился до них.

Татс осмотрел небо. — На этот раз Айсфира не видно.

— Последняя схватка была довольно жестокой. Элис рассказывала, что когда изучала драконов по свиткам и записям, прочитала, что самцы редко причиняли друг другу серьезные увечья во время брачных сражений.

— Не думаю, что Кало читал те же свитки, что и она. Похоже, что после их последней драки Айсфир сдался. Наверное отправился на охоту, чтобы убить что-нибудь большое, съесть его и лечь спать. — Татс кивнул самому себе. — Лучший дракон победил. Я рад, что Кало нашел пару.

Тимара закрыла мех с водой. — Давай пройдем вдоль этой расщелины к тем утесам. Хочу посмотреть на них и проверить, насколько сложно на них взобраться.

Татс стоял внимательно глядя вверх. Кало разочарованно ревел, а Тинталья чисто трубила в ответ. — Ты не хочешь посмотреть? — поддразнил он её.

— Спасибо, но шести раз вполне достаточно. Они не могут остановиться хотя бы на день?

— Мне кажется им это нравится. Подожди. Что это?

Что-то привлекло его внимание в другой стороне. Тимара сощурила глаза. — Синтара. Но что она делает?

Молодая синяя королева двигалась быстрее, чем Тимара когда либо видела. Она летела как стрела. А потом, когда из-за хребта позади них появился золотой Меркор, Тимара услышала, что Синтара издала такой же призывный рев, который они сначала слышали от Тинтальи. Алый Балипер и оранжевый Дортеан неожиданно поднялись над поросшим лесом склоном холма. — Ого, это будет здорово, — Воскликнул Татс и сел. Он откинулся на луговую траву и наблюдал за тем, как соперники приближались к Синтаре. — У Балипера есть шанс против Меркора, — прикидывал он. — Они почти одного размера, но по-моему, Меркор умнее. Дортеан? Нет, не думаю.

Драконы как будто слышали его: Меркор неожиданно сделал петлю и повернул к несчастному Дортеану. Оранжевый самец попытался сбежать, но не смог ускользнуть от золотого. Меркор погнался за ним и когда тот приблизился к поверхности земли, спикировал на него. Дортеану не хватило высоты для бегства. Он рухнул на деревья, отправив в панический полет огромную стаю скворцов. Меркор едва не последовал за своим противником в пучину древесных крон. Напряженно работая крыльями, он выровнялся над самыми верхушками и полетел прочь, почти касаясь их, заставляя ветви бешено раскачиваться.

Балипер удачно воспользовался моментом. Красный дракон упорно поднимался вверх, а Синтара продолжала дразнить его. Меркор взревел, бросая вызов, но Балипер не стал тратить дыхание на ответ и продолжил преследовать драконицу. Её насмешки превратились в угрозы. Синтара полетела ему навстречу, они столкнулись и Балипер начал падать по головокружительной спирали. Спустя дюжину ударов крыльями, оба сумели восстановиться, но он снизился гораздо сильнее, чем она. Красный самец был полностью сконцентрирован на своей погоне, когда Меркор напал на него сзади.

Балипер развернулся, чтобы встретить золотого дракона и они вцепились друг в друга когтями. Они падали, яростно хлопая крыльями, рыча, сцепившись передними лапами и нанося удары когтистыми задними. Синтара теперь молчала, она кружила в вышине и наблюдала за поединком своих ухажеров. Ещё выше, над ней слились силуэты Тинтальи и Кало.

— Они падают, падают… эй, ребята, хватит, а то вы оба умрете! — в ужасе закричал Татс.

Но Балипер и Меркор не расходились на протяжении ещё двух длинных вдохов. Потом, внезапно, Меркор оторвался от алого дракона. Мощно работая крыльями он полетел прочь. Балипер едва успел перевернуться и отлететь от деревьев, уже готовых принять его. Неудачно приземлившись на лугу, он катился, кувыркался, его крылья выгнулись и наконец он замер. Тимара внимательно смотрела на него, ей было нехорошо от страха, но потом она увидела, что он поднял голову, встал и потряс крыльями, приводя их в нормальное положение. Перед тем, как скрыться под деревьями, словно чувствуя её взгляд, он в последний раз сердито затрубил.

— Он почти поймал её! — воскликнул Татс с восхищением.

Тимара перевела взгляд на небо. Синтара, казалось, по-настоящему пытается сбежать от Меркора. Сделав петлю назад, она гневно заревела на него, а потом попыталась продолжить свой подъем. Бесполезно. Темп ударов крыльев Меркора возрос, а вместе с ним увеличилась и скорость. Золотой дракон быстро обогнал синего. Он вытянул голову и сжал зубами шею Синтары сзади.

— Он получил её. — Голос Татса был очень довольным. Он повернул голову, чтобы усмехнуться Тимаре, а потом продолжил наблюдать за спаривающимися драконами.

Тимара воскликнула с отвращением и с силой толкнула его. Татс повернулся ухмыляясь и до того как она успела убрать руку, поймал её за запястье. Он попытался притянуть её к себе, но она вырвалась, развернулась и побежала. Её сердце бешено колотилось. — Тимара! — Закричал Татс. — Нет! — Крикнула она через плечо.

Она бежала, но скоро её настиг звук его приближающихся шагов. Она почувствовала, что он поймал её за кончик крыла. Она выдернула его из его рук и вдруг почувствовав, что распростертые крылья поднимают её, ударом закрыла их. Позади неё, Татс удивленно вскрикнул без слов.

— Расщелина! — закричал он и Тимара заметила её. Перед ней, в склоне холма зияла трещина с отвесными стенами, возможно след того-же землетрясения, что частично уничтожило Кельсингру. Она начала замедляться, чтобы повернуться и сбежать от него, но он был слишком близко. — Не глупи! — Закричал он, но это не было глупым, решила она, совсем нет.

Распахнув крылья она сделала ими два взмаха, которые почти оторвали её ступни от земли, а потом прыгнула. Один головокружительный момент она падала, лишенная всякой опоры. Далеко внизу, в расщелине, она заметила узкий стремительный поток, пробивавший себе путь к реке. Ещё три удара крыльев подняли её вверх, а потом, полная изумления от того, что совершила, она утратила концентрацию и начала снижаться на луг, на другой стороне расщелины. Она приземлилась, побежала, упала на колени, немного проехалась, замерла, а потом обернулась. — Татс! Я летела! Я правда летела, это был не просто прыжок. Я летела!

Татс замер на другой стороне ущелья. Он внимательно смотрел на неё с очень странным выражением на лице. Вдруг он отвернулся. Он пошел прочь, а потом, опустив голову и размахивая руками в такт движению, побежал.

Она смотрела как он уходит. Её сердце, только что полное радостью и восторгом, теперь казалось разливало холод по всему телу. Слишком странная. Она посмотрела на черные когти на своих руках, которые делали её изгоем с самого рождения. Она всегда была слишком странной, слишком измененной Дождевыми Чащобами. Крылья и полеты, это слишком даже для верного Татса. Она смотрела как он уходит и к глазам подступали слезы.

Пронзительный вскрик заставил её взглянуть наверх. Да. Меркор поймал Синтару. Слившись они кружили над ней. Она потрясла головой, пытаясь избавиться от драконьего пыла, который так ясно ощущала. Нужно быть практичной. Её лук. Она что, бросила свой лук, в своем безумном полете прочь от Татса? Где? На другой стороне?

Она посмотрела в ту сторону, откуда пришла и увидела, что Татс бежит в её сторону. Он немного поднялся на холм, а теперь молча бежал обратно. Его зубы были решительно сжаты. — Расщелина! — Вскрикнула она, пытаясь предупредить его, но было слишком поздно. В два прыжка он достиг обрыва и бросился вперед в безумном прыжке.

Он не мог сделать то же самое.

Но он сделал.

Он приземлился на ноги, споткнулся, перекувырнулся и снова вскочил на ноги. Инерция бросила его вперед и он врезался в неё. Но когда его руки обняли её и увлекли вместе с ним на землю, она поняла, что это не было случайностью. — Я поймал тебя, — сказал он.

Удар выбил весь воздух из её легких. Она вздохнула и ответила: — Да, поймал. Наконец-то. — Она увидела как его глаза расширились. Потом, когда она отдышалась он накрыл её губы своими. Она закрыла глаза, чувствуя вес его тела и его запах, крепко прижимая его к себе. Солнце над ними согревало весь мир и единственным звуком, который они слышали, была полная радости, песнь драконов.

Эпилог

ПОКОЛЕНИЕ

Тинталья проснулась поздним утром. Она приподняла голову и посмотрела на солнце. Потом она встала, потянулась и размяла крылья. Её снова охватило то же беспокойство, которое снедало её последние десять дней. Оно становилось тем сильнее, чем выше поднималось солнце.

Поохотившись утром она решила поспать высоко в утесах на горном хребте, находившемся за Кельсингрой. Только проснувшись она ощутила крайнюю необходимость в чем-то, но не обратила на это внимание, приняв за обычный голод. Теперь, когда она поела, отдохнула и проснулась, наследственные воспоминания забурлили в ней с новой силой. Она оценила положение солнца на небе. Да.

Она чувствовала его запах, разносимый по ветру взмахами его крыльев. Она обернулась посмотреть как Кало, медленно кружа, опускается рядом с ней. Черно-синий дракон вырос с их первой встречи и будет расти всю жизнь. Он приблизился к ней на пару шагов и вытянул шею, обнюхивая воздух вокруг неё. Сегодня. Он предлагал ей весь мир и ждал её.

Сегодня, подтвердила она. Время пришло.

Айсфир пронесся мимо них. Он не был настолько глуп, чтобы попытаться сесть рядом с ней. Кало дал это понять а нескольких кровавых схватках. Но старый дракон имел права и знал об этом. — Сегодня! — проревел он, когда его тень проскользнула по ним.

Тинталья увидела, что драконы, дремавшие среди скалистых утесов под ними, подняли головы. Она знала, что далеко внизу, в городе, хранители замрут на ходу, прерывая свою букашечью жизнь, чтобы с удивлением посмотреть наверх.

Кало пристально смотрел на неё взглядом собственника, его глаза беспрестанно вращались. — Кто полетит с тобой? — потребовал он.

Что за дракон станет спрашивать такое у королевы? — Издевался над ним Айсфир, снова пролетевший мимо. — Я дал жизнь этому первому поколению. Моё принадлежит мне. Я отправлюсь с ней к пляжам гнездовья, чтобы проследить за тем, как выкапываются гнезда, и чтобы держать Иных в бухте. У тебя нет воспоминаний об этом, как и о том, какой порядок должен быть соблюден?

Тинталья поразмыслила. Она бросила взгляд на дракона с рваными крыльями, когда он пролетел мимо ещё раз. Кало вытянулся вверх и наполовину раскрыл крылья. — У меня есть воспоминания, — ответил он зловеще. — Я помню времена, когдана острове была дюжина королев, а самцы сражались за лучшие места для гнездовья. Те дни прошли. Мы даем начало новым временам. Возможно, мы начнем с установления новых порядков.

— И Кало последует за нами, — решила она. — Он молод и силён. Я хочу, чтобы он тоже полетел со мной.

— Так это НЕ делается! — Айсфир был в ярости. — У тебя вообще не осталось воспоминаний! Лишь самец-производитель летит с королевой к пляжу гнездовья, чтобы защищать её. Другим драконам нельзя доверять. Он разрушит гнездо и растопчет яйца.

Кало вытянул шею и широко расправил крылья. Он все ещё не был таким же большим, как Айсфир, но его крылья не были дырявыми, а мышцы были сильными и гибкими. Теперь его чешую цвета ночного неба усеивали крошечные серебряные звездочки. Он сделал взмах крыльями и яд хлынул к каждому их кончику, заканчивавшемуся когтем. — Ты бросаешь мне вызов, старый дракон? — Он перевел взгляд на Тинталью. — Я не стану разрушать гнездо. На земле и так слишком мало драконов. Что мне от того, что первое потомство, которое ты отложишь, это его потомство? Следующее будет моим, а моим отпрыскам понадобятся товарищи.

— Ты мыслишь как люди! — с отвращением объявил Айсфир. Если бы потомство не было моим, мне было бы все равно. Но предупреждаю тебя, недоросток. Потревожишь гнездо и сражаться тебе придется не на жизнь, а на смерть.

Тинталья презрительно фыркнула. — Любой самец, потревоживший моё гнездо, умрет! Короле не нужен самец, чтобы сделать это.

— Стало быть, сегодня! — громко проревел Кало и драконам, и Элдерлингам. — Я отправляюсь сейчас же. Вам лучше последовать за мной скорее, иначе я сомневаюсь, что вы вспомните путь.

— Я знаю дорогу, — ответила она, разозлившись.

— Тогда давай, — отправил Кало Айсфира. — Тебе стоит лететь скорее, потому что мы оба вскоре тебя обгоним.

Айсфир прорычал нечленораздельное оскорбление в адрес Кало, заложил вираж и полетел прочь. Тинталья смотрела, как он улетает, уменьшаясь вдалеке. Он был драконом из других времен, решила она. Хорошо, что её первое поколение молодняка унаследует его воспоминания. Ещё лучше, если они смогут приспособиться к миру, в котором живет менее двадцати взрослых драконов. Она задумалась, сколько отложит яиц, сколько из них вылупятся, сколько выживут в море, будучи змеями, придется ли вести этих змей домой к землям, где нужно обернуться в кокон, также, как когда-то клубок Моолкина. Она отбросила эти мысли. По крайне мере, в одном Айсфир был прав. Во многом она стала думать как люди. Зачем беспокоиться о клубке, который ещё даже не вылупился, не говоря уж о змеях, котором предстоит расти многие годы, прежде чем они вернутся в Дождевые Чащобы?

Она посмотрела вниз на Кельсингру. — Сегодня! — громко объявила она и помедлила. Айсфир, возможно, был прав в том, что у неё не было всех воспоминаний, но некоторые все же были. Некоторые традиции должны быть соблюдены. Из-за чего задержка?

В городе, распростершимся под ней, у парапета на башке появилась тонкая фигура. Сельден, одетый в серебряный и темно-синие цвета, вознес свой голос до небес, воздавая хвалу дню. От древних слов у неё забурлила кровь, поднялся гребень и воротник на шее.

— Сегодня, сегодня, королева улетает! Её чрево полно яиц, она несет в себе новое поколение. Сегодня, сегодня, королева нас оставит! Пойте, пойте все, пойте в её честь и пожелайте ей удачи в пути!

Он остановился. Тинталья прислушалась. Поднялись голоса людей, потом к ним присоединились драконы, заглушившие их. — Сегодня! Сегодня! Завтра начинается сегодня!

Она и Кало наслаждались этими звуками. Она широко расправила крылья им навстречу, раскачивая головой на длинной шее в знак того, что принимает их поклонение. Какофония стихла. Все кончилось. Теперь она полетит.

Неожиданно снова зазвучал голос Сельдена, восхвалявшего её в одиночестве. Она остановила на нем взгляд, слушая с удовольствием. — Королева, синяя императрица, Тинталья, та, чьих широких крыльев коснулось Серебро, та, кто привела змеев в Кассарик, та, кто дала жизнь новому поколению! Старейшая из наших королев, мудрейшая, храбрейшая, умнейшая! Ширококрылая Тинталья отправляется в земли гнездовья!

Она видела, что на вершине башни появились другие Элдерлинги. Рейн. Малта, которая высоко держала ребёнка, спасенного Тинтальей. Они присоединили свои голоса к Сельдену. — Сегодня! Сегодня! Сегодня! — Малта поднимала ребёнка вверх с каждым словом, и до Тинтальи донесся его смех.

— Сегодня! — волна её голоса прокатилась в ответ. Когда Тинталья открыла крылья и взмыла в воздух, то почувствовала прикосновение наилучших пожеланий своих Элдерлингов.

САГА О ФИТЦЕ И ШУТЕ ^{(цикл V)}

Прошли годы с тех пор, как Шесть Герцогств одержали верх над пиратами красных кораблей и их повелительницей Бледной Госпожой. В стране воцарился мир. Но… у судьбы свои планы на Фитца Чивэла, и череда загадочных и зловещих событий оказалась предвестием новой большой беды.

Книга I Убийца Шута

Том Баджерлок с любимой женой Молли мирно живет в Ивовом лесу — поместье, подаренном его семье в награду за верную службу короне.

Но за фасадом почтенного среднего возраста лежит бурное и жестокое прошлое. Том Баджерлок на самом деле — Фитц Чивэл Видящий, бастард, обличенный в использовании звериной магии, и убийца. Человек, который многим рисковал ради своего короля и потерял гораздо больше…

На полке в его логове стоит трёхлицый резной камень памяти, на котором изображены человек, волк и шут. Когда-то эти трое были неразлучными друзьями: Фитц, Ночной Волк и Шут. Но один умер, а второй — давно исчез.

В ночь Зимнего праздника в Ивовом лесу появляется курьер, ищущий встречи с Фитцем, но таинственным образом исчезает, не оставив ничего, кроме короткого кровавого следа. Что это было за сообщение? Кто его отправил? И что случилось с курьером?

Внезапно в новую жизнь Фитца врывается суровое прошлое, и безопасность его близких оказывается под угрозой.

Пролог

Моя дорогая леди Феннис,

Мы слишком долго были друзьями, чтобы сохранять осторожность. Как вы деликатно намекнули, новости были и впрямь сокрушительные. Мой пасынок, принц Чивэл, выставил себя мужланом, в чем я лично не сомневалась. Нашли его бастарда, произведенного на свет горной шлюхой.

И особенно стыдно, что это можно было уладить гораздо более осторожно, если бы его твердолобый брат, принц Верити, предпринял бы скорые и решительные действия, чтобы уничтожить этот позор. Вместо этого он сообщил постыдную новость моему мужу.

И что после всего этого делает мой господин? Он не только настаивает, чтобы бастарда привезли в замок Баккип, он ещё и дарит Чивэлу Ивовый лес и отправляет его туда вместе с неуклюжей бесплодной женушкой. Ивовый лес! Отличное поместье, которым был бы рад владеть любой из моих друзей, а он вознаграждает им сына, сделавшего ублюдка с иностранной простолюдинкой! Король Шрюд не увидел ничего дурного в том, что бастарда привезут в замок Баккип, где любой, живущий при дворе, может увидеть этого маленького горного дикаря.

Но как он окончательно оскорбил меня и сына? Он передал принцу Верити титул наследника престола. Когда Чивэл смог соблюсти приличия и отказаться от претензий на трон перед лицом такого позора, я тайно радовалась, полагая, что Регал сразу будет признан преемником короля. Может, он и моложе сводных братьев, но никто не может оспорить его более чистую родословную, а его манеры столь же благородны, как и его имя.

Поистине, я здесь бесполезна. Как и мой сын Регал. Когда я отказалась от собственной власти и титулов, чтобы стать королевой Шрюда, я была уверена, что мой ребёнок будет стоять выше по происхождению, чем два бесшабашных мальчишки, рожденных бывшей королевой, и что он будет царствовать после Шрюда. Но может он ещё присмотрится к Чивэлу и признает свою ошибку? Нет. Вместо этого он убирает его в сторону только для того, чтобы объявить его полоумного младшего брата будущим королем. Верити. Громадный Верити с квадратным лицом и грацией быка.

Это уже слишком, моя дорогая. Я этого не вынесу. Я хотела бы оставить двор, только тогда Регала совсем некому будет защитить.

Письмо королевы Дизайер леди Феннис в Тилт.

В детстве я её ненавидел.

Я помню, когда обнаружил это письмо, незаконченное и не отправленное. Я прочитал его, утверждаясь в мысли, что королева, с которой мы ни разу не встречались, действительно ненавидела меня с того самого момента, как узнала о моем существовании. И чувство это стало взаимным. Я никогда не спрашивал Чейда, как к нему попало это письмо. Тоже бастард и сводный брат короля Шрюда, Чейд никогда не останавливался в преследовании интересов трона Видящих. Возможно, он украл письмо со стола королевы Дизайер. Может быть, его уловка должна была внушить королеве, что леди Феннис пренебрегла ответом. Разве сейчас это имеет значение? Я не знаю, ибо не знаю, какого результата добился мой старый учитель этой кражей.

Но иногда мне интересно, случайно ли я нашел и прочитал письмо королевы Дизайер к леди Феннис, или это подстроил Чейд. В те дни он был моим наставником, обучал меня искусству убийцы. Чейд истово служил своему королю, как убийца, шпион и шантажист замка Баккип, и научил меня делать то же самое. Королевский бастард, он говорил мне, что пока он в безопасности, пока полезен. По видимости, я был скромным бастардом, игнорируемым или презираемым, поскольку плавал в самых опасных течениях политических интриг замка. Но мы оба — я и король Шрюд — знали, что я был под защитой руки короля и его убийцы. Однако не только работе с ядами, ножом и интригам учил он меня, но и тому, что надо делать, чтобы выжить королевскому бастарду. Стремился ли он предупредить меня, или учил ненавидеть, чтобы прочнее привязать к себе? Эти вопросы пришли ко мне слишком поздно.

В течение многих лет я видел королеву Дизайер в разных ипостасях. Сначала она была ужасной женщиной, которая ненавидела моего отца, а меня — ещё больше; женщиной, обладавшей силой сорвать корону с головы Чивэла и приговорить меня к жизни, в которой даже моё имя напоминало о том, что я бастард. Я помню то время, когда боялся попасться ей на глаза.

Через несколько лет после того, как я прибыл в Баккип, мой отец был убит в Ивовом лесу, скорее всего её рукой. И ни я, ни Чейд не могли ничего с этим поделать, мы не могли потребовать справедливости. Я помню, как удивлялся неосведомленности или равнодушию короля Шрюда. Я помню, что знал с абсолютной уверенностью, что если королева Дизайер пожелает моей смерти, она может попросить его об этом. Тогда я ещё размышлял, защитит ли меня Чейд или выкажет повиновение и позволит этому произойти. Такие вещи заставляют детей задуматься.

Я представлял Ивовый лес суровым местом изгнания и унижения. Когда я был ребёнком и жил в Баккипе, мне говорили, что мой отец уехал, чтобы скрыться от позора в моем лице. Он отрекся от престола и короны, склонил голову перед болью и гневом законной жены Пейшенс, извинился перед королем и двором за отказ от добродетели и благоразумия, и бежал от бастарда, которого произвел на свет.

Я представлял себе это место, как и другие немногие места, где я жил: укрепленный замок на холме. Я думал о нем, как о месте, подобном укрепленному частоколу крепости Мунси в Горном Королевстве, или похожем на крутые стены замка Баккип, расположенного на вершине неприступных черных скал с видом на море. Я представлял одинокого отца, сидящего в задумчивости в холодном каменном зале, увешанном знаменами и древним оружием. Я думал о каменистых полях, которые переходили в туманно-серые болота.

Позже я узнал, что Ивовый лес — это пышная усадьба, большой и удобный дом, построенный в свободной и щедрой долине. Её стены были не из камня, а из золотого дуба и ценного клена, и хотя полы в залах были выложены плоским речным камнем, стены были обшиты панелями из теплой древесины. Через высокие узкие окна в комнаты широкими полосами падал нежный солнечный свет сельской долины. К входной двери вела широкая дорога, обрамленная изящными белыми березами. Осенью они расстилали по земле золотой ковер, а зимой, обремененные снегом, создавали арку, морозно-белый туннель, застекленный проблесками голубого неба.

Ивовый лес не крепость изгнания, не ссылка, но мягкое переселение моего отца и его бесплодной жены. Я думаю, что мой дед любил отца так же сильно, как мачеха его ненавидела. Король Шрюд послал его в это далекое поместье, чтобы защитить.

И когда пришло моё время ехать туда, с женщиной, которую я любил, и её энергичными мальчиками, и с женщиной, которая всегда хотела быть моей матерью, на некоторое время оно стало для нас тихой мирной гаванью.

Время — жестокий учитель, преподающий уроки, которые мы понимаем слишком поздно и уже не можем использовать. Спустя годы я понял, что мог бы извлечь из них выгоду. Теперь я оглядываюсь назад, на «старого» короля Шрюда, и вижу его как человека, страдающего от долгой изнурительной болезни, укравшей у него поддержку собственного тела и остроту ума. Но что ещё хуже, я вижу королеву Дизайер такой, какая она была: не злой женщиной, намеренной сделать мою маленькую жизнь несчастной, но матерью, полной безжалостной любви к своему единственному сыну, поглощенной желанием во что бы то ни стало предотвратить ущемление его прав. Она не остановится ни перед чем, чтобы посадить его на трон.

Что бы я не смог сделать, чтобы защитить свою маленькую дочь? Какие действия считались бы чрезмерными? Если я скажу: «Я бы без сожалений убил всех», делает ли это меня монстром?

Или просто отцом?

Но все это в прошлом. Все уроки выучены слишком поздно. Пока я был молод, я чувствовал свое тело скрюченным и старым, полным боли и тяжелых вздохов. О, как жалел я себя, и оправдывал каждое дикое решение, которое принимал! А потом, когда пришло время стать мудрым главой дома, я оказался, как в ловушке, в теле человека средних лет, по-прежнему подчиненному страстям и порывам, по-прежнему полагающемуся на силу своей правой руки, в то время как было бы разумнее остановиться и использовать силу своего ума.

Уроки, выученные слишком поздно. Понимание пришло спустя десятилетия.

И многое потеряно в результате.

Глава 1

ИВОВЫЙ ЛЕС

Баррич, старый друг,

Итак, полагаю, мы здесь надолго. Это было тяжелое время для меня, да и для тебя тоже. Мне кажется, твое скупое сообщение скрывает слишком многое. Дом огромный, просто громадный для нас двоих. Это так похоже на тебя: спросить сначала о состоянии животных, а потом о моем здоровье. В такой очередности я и отвечу. Я рад сообщить тебе, что Шелк перенесла смену конюшни совершенно спокойно, будто хорошо воспитанная верховая лошадь, какой она всегда и была. Крепыш, напротив, придумал новое развлечение, задирая здешнего жеребца, но мы постарались разделить их. Я уменьшил его рацион, а здешний молодой конюх по имени, как ни странно, Тальман, был в совершенном восторге, когда я попросил присмотреть за моей лошадью и выгуливать её хотя бы раз в день. Уверен, с таким режимом он скоро придет в норму.

Моя жена. Ты не спрашивал о ней, но я хорошо знаю тебя, мой друг. Так вот я тебе скажу, что Пейшенс была взбешена, обижена, подавлена, в истерике и ещё в сотне различных настроений. Она ругается на то, что я изменял ей до того, как мы встретились, а в следующее мгновение прощает меня и винит себя, что не принесла мне наследника, то и дело повторяя, что «несомненно, это все из-за меня». Так или иначе, мы выдержим это.

Я ценю то, что ты взял на себя управление моими обязанностями. Брат рассказал мне достаточно о твоем ответственном характере, и я сочувствую и глубоко благодарен вам обоим. На кого ещё я мог рассчитывать в это время, как не на самых близких?

Надеюсь, ты понимаешь, почему я по-прежнему осторожен в этом отношении. Погладь от меня Виксен, обними её и дай большую кость. Уверен, её бдительности я обязан не меньше, чем твоей.

Жена просит спуститься в гостиную. Я должен заканчивать. Мой брат может рассказать обо мне, если вы случайно встретитесь.

Неподписанное письмо начальнику конюшен Барричу от Чивэла.

Свежий снег высоко засыпал голые черные ветки берез, растущих вдоль подъездной аллеи. Белое блестело на черном, как зимний костюм шута. Снег падал легкими пышными хлопьями, добавляя чистый слой блестящей белизны на утоптанный двор. Он смягчал жесткие выступы свежих отпечатков колес на аллее, стирал следы возни детей в сугробах и сглаживал изъезженные тропинки, оставляя только намеки на их присутствие.

Пока я смотрел, прибыла ещё одна карета, запряженная серыми в яблоках лошадьми. Плечи кучера в красном плаще были усыпаны снегом. Паж, одетый в зеленое и желтое, бросился с крыльца, чтобы открыть дверь и приветствовать гостей. Оттуда, где я стоял, я не мог разглядеть их, но по одеждам понял, что это торговцы, а не дворяне одного из соседних поместий. Когда они скрылись, а их кучер повел карету в конюшни, я посмотрел на небо. Определенно, это надолго. Я подозревал, что снег будет идти всю ночь. Самое то.

Когда Молли вошла в спальню, я опустил штору и повернулся к ней.

— Фитц! Ты ещё не готов?

Я оглядел себя.

— Мне казалось, что готов…

Моя жена щелкнула языком.

— О, Фитц. Это Зимний праздник. Залы украшены зеленью, Пейшенс приготовила торжество, которое, вероятно, продлится дня три. Уже готовятся три приглашенные группы менестрелей, и прибыла половина гостей. Ты должен быть там, приветствовать их у дверей. А ты даже не одет.

Я хотел спросить её, что не так с моим нарядом, но она уже ворошила груду одежды, расправляя и отбрасывая вещи в сторону. Я ждал.

— Вот, — сказала она, вытаскивая белую льняную рубашку с кружевами по низу рукавов. — И вот этот жакет сверху. Всем известно, что носить зеленое на Зимнем празднике — к удаче. К твоей серебряной цепочке очень подходят эти пуговицы. И брюки. Они давно вышли из моды и немного старят, но по крайней мере, не такие вытянутые, как те, что сейчас на тебе. Я знаю, лучше не просить тебя надеть новые брюки.

— Так Я И ЕСТЬ старик. В сорок семь лет, полагаю, я имею право одеваться так, как мне заблагорассудится.

Она насмешливо нахмурилась и положила руки на бедра.

— Ты называешь меня старухой, любезный? Ибо я, как мне помнится, на три года старше тебя.

— Конечно, нет! — торопливо поправился я. Но не смог удержаться и проворчал: — Но я понятия не имею, почему все хотят одеваться как джамелийская знать. Ткань на этих брюках настолько тонкая, что порвется о малейшую колючку, а…

Она посмотрела на меня и сердито фыркнула.

— Да, я сто раз слышала это от тебя. Давай забудем, что сейчас в Ивовом лесу колючек очень мало, ага? Итак. Возьми эти чистые брюки. Те, что на тебе — это безобразие; кажется, ты надевал их вчера, когда возился с лошадью с трещиной на копыте? И надень домашнюю обувь, а не эти изношенные ботинки. Кое-кто надеется на танец с тобой, знаешь ли.

Она выпрямилась. Уступая неизбежности, я уже начал переодеваться. Когда я высунул голову из ворота рубашки, наши глаза встретились. Она дружелюбно улыбалась, и, рассматривая её корону из остролиста, волны кружев на блузке и украшенное цветной вышивкой платье, я улыбнулся ей в ответ. Её улыбка стала ещё шире, но она шагнула назад.

— Пора, Фитц. Внизу нас ждут гости.

— Они ждали так долго, что могут подождать и ещё немного. Наша дочь позаботится о них.

Я сделал шаг. Она отступила к двери и взялась за ручку, покачав головой так, что её черные локоны затанцевали на лбу и плечах. Она опустила голову, посмотрела на меня сквозь ресницы, и вдруг снова показалась мне девочкой. Девочкой из бурного города Баккип, девочкой, бегущей по песчаному пляжу. А она помнит? Может быть. Она прикусила нижнюю губу, и стало заметно, как слабеет её решимость. Но все-таки она сказала:

— Нет, гости ждать не могут, и хоть Неттл встречает их, приветствие от дочери дома не то же самое, что приветствие от хозяев. Риддл может стоять за её плечом, как наш дворецкий, и помогать ей, но пока король не даст разрешения на их брак, мы не должны представлять их как пару. Так что, уж кто и должен ждать, то это мы с тобой. Ибо я не собираюсь довольствоваться «немногим» твоим временем сегодня вечером. Я ожидаю от тебя большего.

— В самом деле? — с вызовом спросил я. И быстро шагнул к ней, но она с девичьим визгом выскочила за дверь. Потом приоткрыла её и добавила:

— Поторопись! Ты знаешь, как быстро Пейшенс теряет терпение. Я оставила там Неттл, но ведь Риддл так же безнадежен, как и Пейшенс.

Пауза.

— И не вздумай опоздать и оставить меня без партнера по танцам!

Она закрыла дверь в то же мгновение, как я коснулся её. Я остановился и с коротким вздохом вернулся к чистым брюкам и мягкой обуви. Она ждала, что я буду танцевать, и я сделаю все, что смогу. Я знал, как бурно Риддл способен наслаждаться любым праздником в Ивовом лесу, что очень отличало его от того замкнутого парня, которым он был в Баккипе, и, наверное, не очень подходило для человека, который считался просто нашим бывшим управляющим. Я обнаружил, что улыбаюсь. Иногда рядом с ним Неттл показывала лучшие стороны своего характера, которые редко могла позволить показать при королевском дворе. Хирс и Джаст, двое из шести взрослых сыновей Молли, которые ещё оставались дома, требовали очень немного. Так как Пейшенс пригласила половину Ивового леса и гораздо больше музыкантов, чем могли выступить за один вечер, я ожидал, что наш шумный Зимний праздник продлится по крайней мере дня три.

С некоторой неохотой я надел брюки темно-зеленого, почти черного цвета из тонкой ткани и широкие, как юбка. На талии они затягивались лентами, а широкий шелковый пояс завершал нелепый наряд. Я сказал себе, что это обрадует Молли. Подозреваю, Риддла тоже заставили надеть подобное. Я снова вздохнул, удивляясь, почему мы все должны подражать джамелийской моде, а затем смирился. Я оделся, собрал волосы в воинский хвост и вышел из спальни. Я остановился наверху большой дубовой лестницы; звуки веселья донеслись до меня. Я вздохнул, будто перед погружением в глубокую воду. Мне нечего было бояться и не было оснований стесняться, но укоренившиеся привычки далекого детства все ещё давили на меня. Я имел полное право спускаться по этой лестнице, чтобы прогуливаться среди радостной компании как хозяин дома и муж женщины, которая владеет поместьем. Теперь я известен как арендатор Том Баджерлок, урожденный простолюдин, но повысивший свой статус в браке с леди Молли. Бастард Фитц Чивэл Видящий, внук, племянник и двоюродный брат королей, ушел на покой два десятка лет тому назад. Для простых людей я арендатор Том и устроитель праздника.

Даже если на мне дурацкие джамелийские штаны.

Я постоял ещё немного, прислушиваясь. Слышно было, как две группы менестрелей, соревнуясь, настраивают инструменты. Ясно и громко зазвенел смех Риддла, заставляя меня улыбнуться. Гул голосов стал громче, а затем снова спал. Одна группа менестрелей выиграла музыкальный спор, и веселый барабанный бой внезапно прорвался сквозь голоса гостей. Танцы скоро начнутся. Все-таки я опоздал. Придется поторопиться. Но как же приятно стоять здесь, над всем этим, представляя мелькающие ноги Неттл и сверкающие глаза Риддла, который ведет её в танце.

Ох, Молли! Она будет ждать меня! Ради неё я за эти годы неплохо научился танцевать, уж больно она любила танцы. Она не простит, если я не появлюсь.

Я поспешил вниз, перепрыгивая через две ступеньки, достиг коридора, ведущего в зал, и внезапно наткнулся на Рэвела. В белой рубашке, черном жакете и черных брюках джамелийской моды наш молодой дворецкий выглядел превосходно. Его зеленые домашние ботинки поражали, как и желтый шарф на шее. Зеленый и желтый были цветами Ивового леса, и я подозревал, что эти мелкие детали одежды — идея Пейшенс. Я сдержал ухмылку, но, думаю, он прочитал её в моих глазах.

Он выпрямился ещё сильнее, посмотрел на меня сверху вниз и строго сообщил:

— Сэр, у двери менестрели.

Я озадаченно поглядел на него.

— Так впустите их. Это Зимний праздник.

Он стоял неподвижно, неодобрительно поджав губы.

— Сэр, я не думаю, что они были приглашены.

— Это Зимний праздник, — повторил я, начиная раздражаться. Молли будет недовольна ожиданием. — Пейшенс приглашает каждого менестреля, кукольника, акробата, жестянщика и кузнеца, которого повстречает, прийти и погостить у нас некоторое время. Возможно, она пригласила их несколько месяцев назад и забыла об этом.

Я думал, он не мог выпрямиться ещё больше, но у него получилось.

— Сэр, они бродили у конюшни, пытаясь заглянуть в щель между досок. Тальман услышал лай собак, пошел посмотреть, что случилось, и увидел их. То есть, тогда они и сказали, что менестрели и приглашены на Зимний праздник.

— И что?

Он перевел дух.

— Сэр, мне кажется, это не менестрели. У них нет инструментов. И в тот момент, когда один сказал, что они менестрели, другой утверждал, что они жонглеры. Но когда Тальман предложил проводить их до входной двери, они отказались. Мол, они хотели только найти убежище на ночь, и конюшня им бы подошла, — он покачал головой. — Мы с Тальманом обсудили это, когда он их привел. Он думает, что они не те, за кого себя выдают. И я тоже.

Я посмотрел на него. Рэвел скрестил руки на груди. Он отвел взгляд и упрямо поджал губы. Я набрался терпения. Он был молодой и совершенно новый человек в доме. Кравт Софтхандс, наш старый управляющий, умер в прошлом году. Риддл взял на себя некоторые его обязанности, но настаивал, что надо нанять нового, обученного этому делу дворецкого. Я тогда небрежно ответил, что у меня нет времени на поиски, и через три дня Риддл привел к нам Рэвела. Прошло два месяца. Может быть, Рэвел все ещё привыкает к дому, сказал я себе, и подумал, что Риддл вселил в него многовато настороженности. В конце концов, Риддл, человек Чейда, появился в нашем доме, чтобы прикрывать мою спину, и, скорее всего, шпионить за мной. Несмотря на его сегодняшнее оживление и преданность моей дочери, он все-таки весьма ответственный парень. Если бы мы его слушали, в Ивовом лесу была бы охрана не меньше, чем в королевском дворце.

Я вернул мысли к более насущной проблеме.

— Рэвел, я ценю вашу заботу. Но это Зимний праздник. И пусть они менестрели или нищие бродяги, ни один человек не должен быть выгнан за дверь в этот день или в такой снежный вечер. Если есть свободная комната в доме, они не должны спать в конюшне. Позовите их. Я уверен, что все будет хорошо.

— Да, сэр.

Он не согласился, но повиновался. Я подавил вздох. Это было необходимо. Я повернулся, чтобы присоединиться к толпе в Большом зале.

— Сэр?

Я снова развернулся к нему. Мой голос был суров, когда я спросил:

— Что-то ещё, Рэвел? Что-то неотложное?

Я слышал, как разыгрывались музыканты, настраивая инструменты на один лад, а потом внезапно музыка развернулась во всю мощь. Я пропустил начало первого танца. Стиснув зубы, я подумал о Молли, одиноко наблюдавшей за вихрем танца.

Я заметил, как Рэвел на мгновение прикусил нижнюю губу, но решил идти до конца.

— Сэр, курьер ждёт вас в кабинете.

— Курьер?

Рэвел страдальчески вздохнул.

— Несколько часов назад я послал одного из наших временных пажей передать вам сообщение. Он сказал, что до хрипоты кричал у вашей двери. Я должен сообщить вам, сэр, это потому, что мы используем не обученных мальчишек и девчонок. У нас должно быть несколько постоянных пажей, хотя бы для того, чтобы выучить их на будущее.

От моего усталого взгляда Рэвел закашлялся и изменил тактику.

— Извините, сэр. Я должен был послать мальчишку назад, чтобы он убедился, что вы его услышали. Но я этого не сделал.

— Рэвел, не могли бы вы разобраться с этим без меня? — Я неуверенно шагнул к залу. Музыка нарастала.

Рэвел покачал головой.

— Мне очень жаль, сэр. Но курьер настаивает, что сообщение предназначено только вам. Я дважды спросил, не могу ли чем-нибудь помочь, и даже предложил записать сообщение… — Он покачал головой. — Курьер утверждает, что может передать его только вам.

Кажется, я понял, о чем идет речь. Арендатор Барит пытался договориться со мной, чтобы его овцы паслись вместе с нашими. Наш пастух категорически отказывался, утверждая, что животных в стаде стало бы слишком много для зимнего пастбища. Я собирался прислушаться к пастуху Лину, даже если Барит готов предложить приличную сумму денег. Накануне Зимнего праздника на дела не хватило времени. Это надо запомнить.

— Хорошо, Рэвел. И не будьте слишком суровы с нашими пажами. Вы правы. У вас должны быть один или два постоянных помощника. Но большинство из этих детей будет взрослеть, работая в садах или перенимая ремесло своих матерей. Мы редко нуждаемся в них здесь.

Я не хотел думать об этом прямо сейчас. Молли ждёт! Я вздохнул и принял решение.

— Неразумно заставлять курьера ждать так долго, но сейчас ещё хуже оставлять мою даму без партнера на второй танец. И потом — это все-таки важнее. Пожалуйста, передайте курьеру мои извинения из-за этой задержки и присмотрите, чтобы его хорошенько накормили. Скажите ему, что я приду сразу же после второго танца, — у меня не было никакого желания заниматься делами. Сегодня вечером меня призывал праздник. Внезапно меня осенило. — Нет! Пригласите его присоединиться к нам. Скажите ему, чтобы он повеселился сегодня, а завтра в полдень мы все обсудим.

В моей жизни не было ничего такого, что могло бы отвлечь от сегодняшнего вечера.

— Её, сэр.

— Рэвел?

— Её. Курьер девушка, сэр. Ну или очень юная женщина. Конечно, я уже предложил ей еду. Я бы не стал пренебрегать тем, кто пришел к вашей двери. Не говоря уже о том, кто, кажется, прошел долгий и трудный путь.

А музыка играла и Молли ждала. Пусть лучше ждёт курьер, чем Молли.

— Тогда предложите ей комнату, и спросите, хотела бы она принять горячую ванну и пообедать завтра перед нашей встречей. Сделайте все возможное для её удобства, Рэвел, и завтра я уделю ей столько времени, сколько потребуется.

— Будет сделано, сэр.

Он развернулся, направляясь в холл, а я поспешил в Большой зал Ивового леса. Две высокие створки дверей были распахнуты, стены из золотого дуба блестели в свете камина и свечей. Музыка, шорох и перестук танцующих лились в коридор, но как только я приблизился, музыканты проиграли последний припев, и с веселыми криками первый танец был закончен. Я закатил глаза, понимая, что опоздал.

Но, войдя в зал, навстречу волне аплодисментов, я увидел, как партнер Молли важно кланяется ей. Мой пасынок выручил мать, разделив с ней первый танец. Молодой Хирс весь год рос как на дрожжах. Он был красив суровой красотой отца, Баррича, но лоб и улыбчивый рот достались ему от Молли. В семнадцать лет он был на голову выше неё. Сейчас его щеки пылали после быстрого танца, да и Молли не выглядела расстроенной. Она подняла голову, наши глаза встретились и она улыбнулась. Я благословил Хирса и подумал, что надо будет сообразить более материальный способ передать ему мою благодарность. В другом конце комнаты его старший брат, Джаст, прислонился к очагу. Неттл и Риддл стояли рядом; на щеках моей старшей дочери пылал румянец: я знал, что Джаст дразнит сестру, и что без Риддла тут не обошлось.

Я пошел через зал к Молли, поминутно останавливаясь, чтобы поклониться и ответить на приветствия гостей, окликавших меня. Здесь собрались совершенно разные люди. Среди аристократов и мелкой знати нашего округа в изысканных льняных штанах, отделанных кружевом, стояли лудильщик Джон, деревенская швея и местный сыродел. Их праздничные одежды, может быть, были немного устаревшими, а некоторые даже хорошо поношенными, но они были тщательно вычищенными, а блестящие венки и веточки остролиста — совершенно свежими. Молли сделала отличные ароматические свечи, и запахи лаванды и жимолости наполняли воздух. Языки огня раскрашивали стены в медово-золотой цвет. Большой огонь полыхал во всех трех очагах, поджаривая мясо на вертелах, за которыми следили краснолицые деревенские парни, получившие шанс подзаработать. Несколько горничных стояли у бочек с элем в углу зала, наполняя кружки танцоров, когда стихала музыка.

В одном конце зала столы ломились от хлеба, яблок, тарелок с изюмом и орехами, пирожными и кремами, копченым мясом и рыбой, и многими другими, незнакомыми мне блюдами. Истекающие жиром, шипящие ломтики свежего рубленого мяса ждали своего часа и добавляли богатый аромат в праздничный воздух. Скамьи были заполнены гостями, уже присоединившимися к пиршеству. Вина и пива было в изобилии.

На другом конце зала первая группа менестрелей уступала сцену второй. Пол был усыпан песком. Несомненно, до приезда гостей он был разрисован прекрасными узорами, но теперь они исчезли под ногами танцоров.

Я подошел к Молли, когда музыканты разыгрывали первые ноты. Эта мелодия была настолько же спокойная, насколько первая была веселой. Молли схватила меня за руку и повела танцевать. Я взял её руки в свои и услышал голос сквозь музыку.

— Ты превосходно выглядишь сегодня, арендатор Баджерлок.

Я занял место исходной позиции танца и низко склонился над нашими соединенными руками.

— Если довольна ты, то доволен и я.

Я не обращал внимания на ткань, хлопающую по икрам, когда мы повернулись и ненадолго расцепили руки. Я мельком увидел Риддла и Неттл. Да, Риддл надел такие же широкие синие штаны, но держал мою дочь не кончиками пальцев, а руками. Неттл улыбалась. Когда я оглянулся на Молли, она тоже улыбнулась и проследила за моим взглядом.

— Были ли мы с тобой когда-нибудь такими же молодыми? — спросила она меня.

Я покачал головой.

— Думаю, нет. Когда мы были в их возрасте, наша жизнь была сложнее.

Я видел, как она задумалась о тех годах.

— Когда я была в возрасте Неттл, у меня было трое детей, и я ждала четвертого. А ты был… — она замолчала в ожидании, но я не ответил. Я жил с волком в маленькой хижине рядом с Кузницей. Был ли это тот год, когда появился Нэд? Сирота был счастлив обрести дом, а Ночной Волк радовался его энергичному обществу. Я думал, что потерял Молли, оставив её с Барричем. Девятнадцать долгих лет назад. Я отодвинул тени тех дней в сторону, подошел ближе к Молли, положил руки на её талию и поднял жену в повороте. Она опустила руки мне на плечи, приоткрыв рот от удивления и восторга. Остальные танцоры бросали на нас озадаченные взгляды. Я поставил её на ноги и заметил:

— И именно поэтому мы должны быть молодыми сейчас.

— Быть может.

Её щеки были порозовели, и она, казалось, немного запыхалась, пока мы делали ещё один проход, повернулись, разошлись в стороны, затем снова соединились… Или почти соединились. Нет, я снова повернулся, а потом… Я безнадежно запутался в фигурах танца, а ведь почти начал гордиться тем, что запомнил каждый его шаг. Другие танцоры посторонились, обтекая меня, как ручей огибает упрямый валун. Я развернулся, глядя на Молли, и обнаружил, что она стоит у меня за спиной, подняв руки в бесполезной попытке сдержать смех. Я потянулся к ней, намереваясь вернуться в танец, но она схватила меня за обе руки и вытащила с площадки, задыхаясь от смеха. Я закатил глаза и попытался извиниться.

— Все в порядке, дорогой. Нам нужно немного отдохнуть и что-нибудь выпить. Хирс совершенно замучил меня своими скачками. Мне нужно немного отдышаться.

Внезапно у неё перехватило дыхание и её качнуло в сторону. Её лоб заблестел от пота. Она прижала руку к затылку и потерла его, будто облегчая судорогу.

— Я тоже устал, — солгал я ей.

Её лицо пылало, она слабо улыбнулась мне и прижала руку к груди, словно успокаивая бешено стучащее сердце. Я улыбнулся ей и подвел к креслу у камина. Едва я усадил её, у моего локтя появился паж и предложил принести вина. Она кивнула и мальчик убежал.

— Что это было у него на шапке? — спросил я растерянно.

— Перья. И пучок волос из конского хвоста.

Она все ещё тяжело дышала.

Я покосился на неё.

— Это фантазия Пейшенс. Все мальчики, которых она наняла пажами, одеты так. Перья заставят все наши беды улететь, а конский волос поможет нам сбежать от них.

— Понимаю… — Моя вторая ложь за вечер.

— Ну, это хорошо, что ты понимаешь, потому что я — нет. Но такое бывает каждый Зимний праздник, правда? Помнишь тот год, когда Пейшенс раздавала свежесрубленные жезлы каждому холостяку, пришедшему на праздник? А длину жезла выбирала на основе своей оценки их мужественности?

Я с трудом сдержал смех.

— Я помню. Очевидно, она думала, что леди необходимо четкое указание на то, какие мужчины больше подходят для брака.

Молли подняла брови.

— Может быть, так и вышло. В Осенний праздник того года сыграли шесть свадеб.

Моя жена посмотрела через зал. Пейшенс, моя мачеха, была в величественном старом платье из бледно-голубого бархата с отделкой из черного кружева на манжетах и воротнике. Её длинные седые волосы были заплетены и притиснуты к ушам диадемой из веточки остролиста и нескольких десятков ярко-синих перьев, торчащих в разные стороны. Синий веер, соответствующий платью и перьям, болтался браслетом на запястье. Она выглядела милой и эксцентричной, как всегда. Она грозила пальцем младшему сыну Молли, предупреждая его о чем-то. Хирс, вытянувшись во весь рост, торжественно глядел на неё сверху вниз, но сложенные пальцы беспокойно ерзали за спиной. Его брат просто стоял поодаль, скрывая ухмылку и ждал, чтобы его отпустили. Я сжалился над ними обоими. Пейшенс, казалось, считала, что им все ещё десять и двенадцать лет, несмотря на то, как они возвышались над ней. Джасту чуть-чуть не хватало до двадцатилетия, а Хирсу, самому младшему, уже исполнилось семнадцать. Тем не менее он стоял, как провинившийся мальчишка, и терпеливо носил упреки Пейшенс.

— Я хочу, чтобы леди Пейшенс узнала, что прибыли ещё менестрели. Надеюсь, что это последние. Ещё немного, и, кажется, они начнут спорить, кто будет выступать следующим и как долго.

Все менестрели, приглашенные в Ивовый лес, могли уверенно рассчитывать на стол, теплый ночлег и небольшую плату за труды. Остальное вознаграждение они получали от гостей, и больше доставалось тем группам, которые играли чаще. Трех групп для Зимнего праздника было более чем достаточно. Четвертая будет проблемой.

Молли кивнула. Она подняла руки к розовым щекам.

— Наверное, я посижу здесь ещё немного. О, а вот и мальчик с вином!

Музыка стихла, и я воспользовался возможностью быстро пересечь зал. Пейшенс заметила меня и сначала улыбнулась, но потом нахмурилась. К тому времени, как я дошел до неё, она совсем забыла про Хирса, и они с братом тихо отошли в сторону. Она со щелчком закрыла веер, направила его на меня и осуждающе поинтересовалась:

— Что случилось с твоими штанами? Эти юбки развеваются, как потрепанные паруса.

Я оглядел себя.

— Новый стиль из Джамелии, — видя, что её осуждение увеличилось, я добавил: — Их выбрала Молли.

Леди Пейшенс разглядывала их, будто подозревала, что внутри прячется выводок котят. Потом подняла глаза, улыбнулась и сказала:

— Прекрасный цвет. Уверена, она рада, что ты их надел.

— Ей нравится.

Пейшенс поманила меня, я помог ей подняться, взял под руку, и мы начали медленно обходить Большой зал. Гости расступались перед ней с поклонами и реверансами. Леди Пейшенс важно кивала головой или тепло приветствовала знакомых, отдавая должное каждому. Я был рад сопровождать её, видеть её удовольствие и желание сохранить невозмутимый вид, пока она шепотом рассказывала мне о жизни лорда Дардена, или сожалела, как быстро лысеет лудильщик Дэн. Лишь некоторые из старожилов помнили, что она не только хозяйка Ивового леса, но и жена принца Чивэла. Во многих отношениях она по-прежнему царила здесь, ведь Неттл большую часть времени проводила в замке Баккип, как мастер Скилла короля Дьютифула, а Молли была довольна, что Пейшенс взяла на себя большинство обязанностей.

— В жизни женщины бывает такое время, когда необходима только женская компания, — объяснила мне Пейшенс, когда без долгих размышлений перебралась в Ивовый лес пять лет тому назад. — Девушкам необходимо общество старшей женщины, чтобы объяснять все изменения, когда они тоже становятся женщинами. А когда другие изменения наступают слишком рано для женщин, желавших иметь больше детей, им тоже нужно ощутить поддержку женщины, познавшей подобное разочарование. Мужчины тут совершенно бесполезны.

И хотя я немного волновался, когда Пейшенс впервые прибыла с обозом животных, растений и семян, она доказала мудрость своих слов. Я знал, насколько редко две женщины мирно сосуществуют под одной крышей, и благословил свою удачу.

Когда мы подошли к её любимому креслу у камина, я усадил её и принес чашку горячего сидра, а затем признался:

— Когда я спускался вниз, прибыли последние из ваших музыкантов. Я не видел, как они приехали, но решил, что вы хотели бы знать об этом.

Она подняла брови, а затем повернулась, оглядывая зал. Третья группа музыкантов подходила к сцене. Она посмотрела на меня:

— Нет, они все здесь. В этом году я очень тщательно отбирала группы. Для Зимнего праздника, подумала я, у нас должны быть теплые, душевные мелодии, чтобы отогнать холод. Ты заметил, что в каждой приглашенной группе есть рыжеволосый? Вон там женщина распевается. Ты только посмотри на этот каскад темно-рыжих волос. Не говори мне, что она не согреет этот праздник исключительно своим присутствием.

Она действительно казалась очень добродушной женщиной. Позволяя танцорам отдохнуть, запела длинную балладу низким хрипловатым голосом. Её слушатели, старики и молодежь, подходили все ближе, пока она пела известную балладу о том, как дева соблазнила Старца и увезла его из ледяной крепости далеко на юг.

Все они пристально следили за рассказом, так что я без труда заметил движение, когда двое мужчин и женщина вошли в зал. Они огляделись, будто ослепли на свету. Наверное, они только что проделали долгий путь через метель. Очевидно, они пришли пешком: их грубые кожаные штаны промокли до колен. Их одежда быланеобычна для менестрелей, которых я когда-либо видел: короткие кожаные штаны, едва достающие до мокрых желто-черных сапог. Под светло-коричневыми куртками из дубленой кожи виднелись тяжелые шерстяные рубашки. Они выглядели неудобными, будто шерсть слишком плотно прилегала к телу.

— Да вот же они, — сказал я Пейшенс.

Она разглядывала новоприбывших через весь зал.

— Я не нанимала их, — заявила она, обиженно фыркнув. — Посмотри на эту женщину, бледную, как привидение. В ней нет ни капли тепла. И мужчины такие же холодные, а их волосы цвета шкуры белого медведя! Брр. Мне холодно даже глядеть на них. — Лоб её разгладился. — Так. Я не позволю им петь сегодня вечером. Но давайте пригласим их в разгар лета, когда холодная сказка или прохладный ветерок будут только к месту душным вечером.

Но прежде, чем я успел что-то сделать, раздался рев:

— Том! Это ты! Как приятно тебя видеть, старый друг!

Я повернулся с той смесью восторга и смятения, которыми сопровождаются неожиданные встречи с необычными и любимыми друзьями. По залу широко шагал Уэб, за ним, отставая на шаг или два, спешил Свифт. Я раскинул руки и пошел навстречу, приветствуя их. За последние несколько лет дородный мастер Уита ещё больше вырос в обхвате. Как всегда, его щеки были красны, будто он только что шёл против ветра. Сын Молли, Свифт, шёл позади него, и я заметил, как Неттл вышла из толпы гостей и бросилась обнимать брата. Он остановился, подхватил её и закружил от радости. А потом Уэб сжал меня так, что захрустели позвонки, и несколько раз крепко хлопнул по спине.

— Хорошо выглядишь! — сказал он, пока я пытался отдышаться. — Почти как раньше, правда? Ах, и моя леди Пейшенс!

Отпустив меня из бурных объятий, он изящно склонился над протянутой рукой Пейшенс.

— Такое роскошное синее платье! Вы напоминаете мне блестящую сойку! Но, пожалуйста, скажите мне, что перья в волосах — не из живой птицы!

— Конечно, нет! — Пейшенс ужаснулась такой мысли. — Прошлым летом я нашла мертвую птицу на садовой дорожке. И я подумала: вот повод узнать, что находится под этими прекрасными голубыми перьями. Но их, конечно, я тщательно выщипала прежде, чем выварить её до костей. От бульона из сойки я отказалась, естественно, моя задача была другой: собрать эти маленькие косточки в скелет. Знаете ли вы, что птичье крыло очень похоже на руку человека и лапу лягушки? Все эти крошечные кости! Ну, несомненно, вы знаете, что сейчас скелетик лежит где-то на моем рабочем столе, наполовину собранный, как и многие из моих проектов. Но вчера, когда я думала о том, как перья унесут все наши беды, я вспомнила, что у меня их целая коробка! И к счастью для меня, жуки не нашли и не съели их, как случилось с перьями чайки, которые я тоже хотела спасти. О! Чайка! Я сказала, не подумав! Прошу прощения!

Она, очевидно, вдруг вспомнила, что он был связан с чайкой. Но Уэб улыбнулся ей ласково и ответил:

— Мы, люди Уита, знаем, что, когда жизнь кончается, то остается пустота. Думаю, никто не знает этого лучше, чем мы. Мы ощущаем присутствие всей жизни. Конечно, что-то светится сильнее, чем остальное. Растение не такое живое для нас, как дерево. И, конечно, олень затмевает обоих, а птица — больше всего.

Я открыл рот, чтобы возразить. Своим Уитом я чувствовал птиц, но никогда не находил их особенно полными жизни. Я вспомнил то, как Баррич — человек, который почти что воскресил меня — много лет назад заявил, что не даст мне работать с ястребами в замке Баккип.

— Ты им не нравишься, ты слишком теплый.

И я решил, что он имел в виду мою плоть, но теперь я понял, что он почувствовал что-то в моем Уите, но не смог объяснить. Уит долго считался грязной магией, и если кто-нибудь из нас признался бы, что владеет им, нас бы повесили, четвертовали и сожгли тела над водой.

— Почему ты вздыхаешь? — внезапно спросила меня Пейшенс.

— Прошу прощения. Я и не заметил.

— Да, ты вздыхаешь! Уэб очень интересно рассказывал о крыле летучей мыши, и вдруг ты вздыхаешь, будто это самые скучнейшие банальности! — Она сопровождала свои слова постукивание веером по моему плечу.

Уэб рассмеялся.

— Леди Пейшенс, несомненно, его мысли были в другом месте. Я знаю Тома давно и хорошо помню его меланхолию! Ах, но я задержал вас, вот подходят и другие гости, им тоже необходимо ваше внимание!

Обмануло ли это Пейшенс? Я думаю, что нет, но она была довольна интересом очаровательного молодого человека, которого, несомненно, отправила к нам Неттл, чтобы дать возможность Уэбу побыть со мной наедине. Я же не горел большим желанием: Уэб писал мне время от времени, и я был уверен, что знаю, в какой разговор он хочет меня втянуть. Когда-то я был связан с животным через свой Уит. Но то, что Уэбу казалось похожим на детскую обиду, я ощущал как одиночество давно женатого и внезапно овдовевшего человека. Никто не сможет заменить Ночного Волка в моем сердце, и я не мог представить себе такую связь с любым другим созданием. Умер — значит умер, как он только что сказал. Отголоска волка внутри меня было достаточно, чтобы жить с этим. Яркие воспоминания, настолько сильные, что иногда я слышал его мысли в голове, всегда будут предпочтительнее любой другой связи.

И все же, после всех обыденных новостей о том, как я живу, и как чувствует себя Молли, и насколько хороший урожай был в этом году, которыми я намеренно отвлекал его, он решился завести неминуемый разговор о важности дальнейшего развития Уита и обсуждение моего одиночества. Я же считал, раз уж у меня был один компаньон, то я не намерен ничего менять в своей жизни и совершенно не нуждался в более глубоких знаниях об Уите.

Так что я склонил голову в сторону «музыкантов», все ещё стоящих у двери и сказал ему:

— Боюсь, они напрасно прошли долгий путь. Пейшенс говорила, что на Зимний праздник пригласила исключительно рыжих певцов, а блондинов прибережет на лето.

Я ожидал, что Уэб разделит со мной удивление чудачествам леди Пейшенс. Незнакомцы не решились присоединиться к веселью, а остались у двери, переговариваясь друг с другом. Они стояли тесно, как давние товарищи, а не просто знакомые. У самого высокого мужчины было обветренное грубое лицо. Женщина рядом, с широкими скулами и высоким, покрытым морщинами лбом, склонила к нему голову.

— Блондинов? — переспросил Уэб, оглядываясь.

Я улыбнулся.

— Странно одетое трио у двери. Видишь их? В желтых ботинках и куртках?

Он дважды оглядел толпу, прежде чем заметил их. Его глаза расширились.

— Ты их знаешь? — спросил я, заметив его испуг.

— Они «перекованные»? — спросил он хриплым шепотом.

— «Перекованные»? Как это может быть? — Я смотрел на них, удивляясь, что встревожило Уэба.

«Перекованные» лишены человеческих качеств, в них разорваны все связи жизни и сострадания, которые позволяют всем нам заботиться о ком-то и принимать чью-то заботу. «Перекованные» любили только себя. Когда-то их было много в Шести Герцогствах. Тогда пираты с красных кораблей выпускали их врагами среди нашего народа, наживаясь на их семьях и разрывая королевство изнутри. «Перекованные» были темной магией Бледной Женщины и её капитана Кебала Робреда. Но мы одержали победу и отбросили пиратов от наших берегов. Годы спустя после окончания той войны мы направили корабль на её последний оплот, остров Аслевджал, и разбили их окончательно. Все «перекованные», которых они создали, давно ушли в могилу. Много лет никто не практиковал эту страшную магию.

— Я их ощущаю как «перекованных». Мой Уит не может их найти. Я едва могу почувствовать их, только вижу. Откуда они взялись?

Как мастер Уита, Уэб полагался на звериную магию гораздо больше, чем я. Возможно, это стало его основным чувством, ведь Уит дает возможность ощутить присутствие любого живого существа. Теперь, предупрежденный Уэбом, я сознательно протянул свой собственный Уит к новоприбывшим. У меня не было его уровня знания, и в переполненной комнате мои чувства совсем запутались. Я почти ничего не ощущал с их стороны и оставил попытки, пожав плечами.

— Они не «перекованные», — решил я. — Слишком уж жмутся друг к другу. Если бы они были «перекованы», каждый из них стал бы немедленно искать то, в чем больше всего нуждается: еду, питье или тепло. Они медлят, боясь, что их примут за злоумышленников, или просто стесняются, не зная наших правил. Так что они не «перекованы», те никогда не заботятся о таких тонкостях.

Я вдруг понял, что все это прозвучало слишком похоже на ученика Чейда. Это были гости, а не цели. Я откашлялся.

— Я не знаю, откуда они пришли. Рэвел сказал мне, что они подошли к двери, представившись музыкантами для праздника. Или, возможно, жонглерами.

Уэб продолжал пристально вглядываться в них.

— Они не музыканты, — решительно сказал он. Любопытство прозвучало в его голосе, когда он объявил: — Ну что ж… Давай поговорим с ними и узнаем, кто и что они такое.

Я видел, как эти трое переговаривались друг с другом. Женщина и молодой человек внезапно кивнули, соглашаясь со словами высокого мужчины. Затем, как стая собак, собирающая овец, они неожиданно разошлись по сторонам и начали целенаправленно двигаться сквозь толпу. Женщина держала руку на бедре, будто её пальцы искали меч, которого там не было. Они шли, поворачивая головы из стороны в сторону, и оглядывая зал. Что-то ищут? Нет, кого-то. Женщина поднялась на цыпочки, стараясь заглянуть через головы собравшихся гостей, которые следили за сменой музыкантов. Их лидер отошел обратно к двери. Охраняет, чтобы жертва не смогла убежать? Или я все выдумываю?

— На кого они охотятся? — я сам еле расслышал свой вопрос.

Уэб не ответил. Он уже начал двигаться в их сторону. Но, когда он отвернулся от меня, к веселому барабанному бою внезапно присоединились хор и трели трубы, и танцоры снова вышли на площадку. Пары закрутились, затанцевали, как волчки, под оживленную мелодию, и перекрыли и путь, и просмотр. Я положил руку на широкое плечо Уэба и потянул его назад от танцпола.

— Мы обойдем вокруг, — сказал я ему, и пошел первым.

Но даже этот путь был чреват задержками, потому что гости хотели поздороваться, и никто не мог спешно пройти сквозь эти разговоры, не показавшись грубым. Уэб, всегда привлекательный и болтливый, казалось, потерял всю заинтересованность в странных незнакомцах. Он дарил свое внимание каждому, кому был представлен, и убедил их в своем обаянии просто огромным интересом к тому, кем они были и как зарабатывали себе на жизнь и интересуясь, нравится ли им сегодняшний вечер. Я оглядывал зал, но уже не видел незнакомцев.

Они не грелись у большого очага, когда мы прошли мимо. И я не нашел их среди наслаждавшихся едой и питьем, среди танцующих, и среди тех, кто смотрел на праздник со скамей. Когда музыка смолкла и волна танцоров отступила, я решительно отошел от беседующих Уэба и леди Эссенс, и зашагал к тому месту, где видел их в последний раз. Теперь я был убежден, что они не музыканты и что это место — не случайная их остановка. Я пытался не допустить, чтобы эти подозрения обострились: моё раннее обучение не всегда хорошо служило мне, когда дело касалось общества.

Я не нашел ни одного из них. Выскользнув из Большого зала в относительную тишину коридора, я огляделся. Но бесполезно. Ушли. Я вздохнул и решительно усмирил свое любопытство. Несомненно, они были где-то в поместье, переодетые в сухую одежду или с бокалом вина или, возможно, я потерял их в толпе танцующих. Мне захотелось увидеть их ещё раз. В конце концов, я был хозяином этого приема, и моя Молли оставалась одна слишком долго. У меня были гости, красивая жена, чтобы танцевать с ней, и прекрасный праздник. Если они музыканты или акробаты, то скоро дадут о себе знать, ведь, безусловно, они надеются завоевать благосклонность и щедрость собравшихся гостей. Возможно даже, что именно я был тем человеком, которого они искали, ведь в моих руках был кошелек, из которого платили артистам. Если бы я подождал достаточно долго, они подошли бы ко мне. А если они были нищими или путешественниками, им были бы очень рады здесь. Почему я всегда должен воображать опасность для моих близких?

Я погрузился обратно в водоворот веселья, опять танцевал с Молли, пригласил Неттл присоединиться ко мне в джиге, но проиграл её Риддлу, помешал Хирсу проверить, сколько медовых кексов он может сложить башней на одной тарелке для развлечения красавиц, побаловал себя имбирным печеньем и в конечном счете оказался в ловушке Уэба возле бочки с элем. Он наполнил свою кружку после меня, а потом подтолкнул к скамейке недалеко от очага. Я посмотрел на Молли, но она и Неттл склонились друг к другу, и я проследил, как они подошли к Пейшенс, задремавшей в кресле. Она слабо протестовала, но они подняли её, чтобы отвести в покои.

Уэб начал без обиняков.

— Это не естественно, Том, — упрекнул он меня, не обращая внимания, что кто-то может нас подслушать. — Ты такой одинокий, я чувствую это через Уит. Ты должен открыть себя возможности новой связи. Для одного из представителей Древней крови долго быть без партнера ненормально.

— Я не чувствую такой необходимости, — сказал я ему честно. — У меня славная жизнь здесь, с Молли, Пейшенс и мальчиками. Честная работа, занимающая все моё время, отдых, который я делю с теми, кого люблю. Уэб, я не сомневаюсь в твоей мудрости и твоем опыте, но в своем сердце я тоже уверен. Мне не нужно больше, чем то, что у меня сейчас есть.

Он посмотрел мне в глаза, и я встретился с ним взглядом. Мои последние слова были почти правдой. Если бы я мог вернуть своего волка, то, да, жизнь была бы намного слаще. Если бы я мог бы открыть дверь, и увидеть улыбающегося Шута на пороге, то моя жизнь была бы действительно полна. Но не было никакого смысла страдать по тому, чего у меня не было. Это только отвлекало от того, что у меня есть, а ведь это было больше, чем я когда-либо имел в своей жизни. Дом, жена, дети, взрослеющие под моей крышей, и утешения в постели ночью. Совершенно достаточно бесед с Баккипом, чтобы я чувствовал себя по-прежнему необходимым в большом мире, и в то же время понимал, что они легко могут обойтись без меня и оставить меня в покое. У меня были памятные даты, и я гордился ими. Восемь лет, как Молли стала моей женой. Десять лет, как я последний раз кого-то убил.

Почти десять лет с тех пор, как я в последний раз видел Шута.

Будто камень упал мне на сердце. Это отразилось на моем лице, в моих глазах. Это пропасть, в конце концов, не имеет ничего общего с тем, как долго я был без животного-компаньона. Это одиночество другого рода. Разве нет?

Возможно, нет. Одиночество, которое никогда не сможет быть заполнено никем, кроме того, чья потеря создала его…

Уэб не отводил взгляда. Я понял, что смотрел через его плечо на танцующих, но теперь зал был пуст. Я перевел глаза, чтобы встретить его взгляд.

— Я в порядке, старый друг. Я доволен. Зачем мне что-то портить? Почему ты думаешь, что, имея так много, я жажду большего?

Это было идеальный вопрос, чтобы остановить исполненного благих намерений Уэба. Я видел, что он задумался над моими словами, а затем широкая улыбка расцвела на его лице, улыбка, пришедшая от сердца.

— Нет, Том, я не хотел бы этого для тебя, правда. Я человек, который умеет признавать свои ошибки и, возможно, я измерял твою пшеницу своим бушелем.

Разговор вдруг изменил направление, у меня вырвалось:

— Твоя чайка, Рииск, здорова?

Он криво улыбнулся.

— Насколько это возможно. Она стара, Фитц. Двадцать три года со мной. Ей было, вероятно, два или три года, когда мы встретились.

Я молчал; я никогда не задавался вопросом, как долго живет чайка, и сейчас не стал его спрашивать. Все возможные вопросы казались слишком жестокими. Он покачал головой и отвернулся от меня.

— В конце концов я потеряю её, если несчастный случай или болезнь не приберет меня первым. И я буду оплакивать её. Или она будет оплакивать меня. Но я также знаю, что если останусь один, в конце концов, начну присматривать себе другого партнера. Не потому, что нам с Рииск чего-то не хватает, но потому, что я — Древняя кровь. И мы не должны быть одинокими душами.

— Я обдумаю то, что ты мне сказал, — пообещал я. Уэб заслужил эту любезность. Пора поговорить о другом. — Тебе удалось перекинуться словом с нашими странными гостями?

Он медленно кивнул.

— Да, но не со всеми, только с женщиной. Том, она меня беспокоит. Странно звучала для моих чувств, слабо, как приглушенные колокольчики. Она утверждала, что они бродячие жонглеры и пообещала развлечь нас позже. Она мало говорила о себе, но задавала много вопросов и все смотрела на своего друга, который, возможно, недавно присоединился к ним. Спрашивала, не слышал ли я о других путешественниках или гостях неподалеку? И когда я сказал им, что я друг семьи, но прибыл только этой ночью, она поинтересовалась, не встречал ли я незнакомцев на дороге.

— Наверное, кто-то из их группы отделился.

Уэб покачал головой.

— Думаю, дело не в этом, — он слегка нахмурился. — Это странно, Том. Когда я спросил, кто…

А потом Джаст коснулся моего локтя.

— Мама просит твоей помощи, — сказал он тихо. Что-то в том, как он это сказал, меня насторожило.

— Где она?

— Они с Неттл в покоях леди Пейшенс.

— Иду, — сказал я.

Уэб кивнул мне, и я ушел.

Глава 2

ПРОЛИТАЯ КРОВЬ

Из всех видов магии, которой могут овладеть люди, самая высокая и благородная известна нам как Скилл. Конечно, не случайно чаще всего она проявляется в династии Видящих, которым предначертано быть нашими королями и королевами. Сила характера и щедрость духа, с благословения Эля и Эды, часто сопровождают эту наследственную магию. Она дает возможность отправлять мысли издалека, чтобы мягко влиять на сознание герцогов и герцогинь, или вселять страх в сердца врагов. Предание рассказывает, что многие правители Видящих эту силу дополняли мужеством и талантом своей группы Скилла, способной творить чудеса исцеления тела и разума так же, как и командовать кораблями в море и воинами на земле. Королева Эфкейшес, создав для себя шесть подобных групп Скилла, расположила по одной из них в каждом герцогстве, и, таким образом, сделала эту магию доступной для всех доверенных герцогов и герцогинь во время своего просвещенного правления, к великому благу всего народа.

На другом конце волшебного спектра находится Уит, низкая и порочная магия. Чаще всего она поражает низкорожденных, которые живут и размножаются вместе с дорогими им животными. Когда-то считалось, что эта магия будет полезна девочкам, пасущим гусей, и конюшенным мальчикам, но теперь известно, что она опасна не только для носителей, но и для окружающих. Заражение ума связью с животным приводит к животному же поведению и склонностям. В то время как этот писатель сетует, что даже молодежь благородного происхождения зачастую становится жертвами привлекательности звериной магии, я могу только желать, чтобы они быстро обнаружили и устранили это прежде, чем заразят невинных своими отвратительными привычками.

Свит Тон, трактат «Природные магии Шести Герцогств».

Я совершенно забыл о наших странных гостях, пока спешил через залы Ивового леса. Я очень боялся за Пейшенс. Она падала пару раз в месяц, но винила во всем комнату, которая «вдруг начинает вертеться вокруг меня». Я не бежал, но шагал так быстро, как только мог, и в её комнату прошел без стука.

На полу сидела Молли. Неттл стояла на коленях рядом, а Пейшенс махала на неё тряпкой. В комнате стоял резкий запах острых трав, небольшой стеклянный пузырек катался по полу из стороны в сторону. Две служанки стояли в углу, очевидно, испуганные острым язычком Пейшенс.

— Что случилось? — спросил я.

— Я потеряла сознание, — в словах Молли звучали досада и стыд. — Так глупо с моей стороны. Помоги мне встать, Том.

— Конечно, — сказал я, пытаясь скрыть свое беспокойство. Я нагнулся к ней, и она всем телом оперлась на меня, когда я помог ей подняться на ноги. Потом она слегка покачнулась и украдкой вцепилась в мою руку.

— Я уже в порядке. Слишком много танцев, и, наверное, слишком много вина.

Пейшенс и Неттл переглянулись, не поверив.

— Похоже, на этом нам с тобой надо закончить вечер. Неттл и ребята смогут выполнить все обязанности в доме.

— Ерунда! — воскликнула Молли. Потом она посмотрела на меня, её глаза были все ещё немного рассеянными, и добавила: — Если, конечно, ты не устал?

— Устал, — я лгал мастерски, скрывая нарастающую тревогу. — Так много народа в одном месте! И у нас впереди по крайней мере ещё три дня праздника. Хватит времени и для разговоров, и для еды и музыки.

— Хорошо. Если ты устал, любовь моя, я должна уступить тебе.

Пейшенс коротко кивнула мне и добавила:

— Я собираюсь сделать то же самое, дорогие. Сейчас этим старым костям требуется кровать, но завтра я надену танцевальные тапочки!

— О, я предупрежден! — согласился я и получил легкую пощечину веером. Неттл бросила на меня благодарный взгляд, когда я повел её мать к выходу. Я знал, завтра она захочет поговорить со мной, чтобы успокоиться, и знал также, что у меня не было для неё другого ответа, кроме: мы с её матерью просто стареем.

Пока мы степенно шагали по залам, Молли опиралась на мою руку. Мы шли мимо веселья, гости задерживали нас краткими разговорами, благодарностями за еду и музыку и пожеланиями спокойной ночи. Я чувствовал усталость жены в её вялых шагах и медленных ответах, но для гостей она по-прежнему оставалась леди Молли. Наконец мне удалось освободиться от них. Мы, хромая, медленно поднимались вверх по лестнице, и, когда подошли к двери спальни, Молли издала вздох облегчения.

— Я не знаю, почему я так устала, — пожаловалась она. — Я выпила совсем немного. И теперь все испортила.

— Ты ничего не испортила, — возразил я, и открыл дверь.

Наша спальня совершенно преобразилась. Занавес из плюща скрывал кровать, вечнозеленые ветви украшали каминную доску и наполняли ароматом воздух. Толстые желтые свечи, горевшие в комнате, источали ароматы грушанки и гвоздики. Новое покрывало на кровати сочеталось с драпировкой в зеленом и золотисто-желтом стиле Ивового леса, украшенной мотивом скрученных листьев ивы. Я был поражен.

— Когда ты нашла время, чтобы устроить все это?

— Наш новый управляющий — человек многих талантов, — ответила она, улыбаясь, но потом вздохнула и сказала: — Я думала, мы придем сюда после полуночи, пьяные от танцев, музыки и вина. Я хотела соблазнить тебя.

Прежде чем я успел ответить, она добавила:

— Я знаю, что в последнее время уже не такая горячая, как раньше. Когда я понимаю, что нет никакого шанса подарить тебе ещё одного ребёнка, то чувствую себя высохшей оболочкой женщины. Я думала, сегодня мы могли бы остановить течение времени… Но сейчас я чувствую себя ветреной, а не забавной. Фитц, сегодня вечером я уже ни на что не способна, кроме сна рядом с тобой.

Она отпустила меня и, пошатываясь, сделала несколько шагов, чтобы опуститься на край кровати. Её пальцы возились со шнурками на платье.

— Позволь мне помочь тебе, — предложил я. Она подняла бровь. — Ничего больше! — заверил я её. — Молли, все, о чем я мечтаю — чтобы ты спала рядом со мной каждую ночь. Впереди у нас ещё много времени.

Я ослабил тугие шнурки, и, избавившись от одежды, она вздохнула свободнее. На блузке были крошечные перламутровые пуговицы. Она мягко убрала мои неуклюжие пальцы и встала. Она была совершенно не похожа на себя, когда позволила своим юбкам упасть ворохом на пол. Я нашел и принес ей мягкую ночную рубашку. Она подняла её над головой и запутала в короне из остролиста в прическе. Я осторожно освободил её и улыбнулся, увидев женщину, какой стала милая Молли Красные Юбки. Вспомнился тот незабываемый Зимний праздник, и, уверен, она тоже о нем подумала. Но, опустившись на край кровати, она нахмурилась, подняла руку и потерла лоб.

— Фитц, мне так жаль. Я испортила все, что планировала.

— Ерунда… Позволь мне уложить тебя.

Она сжала моё плечо, и стояла, покачиваясь, пока я расправлял кровать.

— Ложись, — сказал я ей. Она не улыбнулась, только тяжело вздохнула, откинувшись на подушку, вытянув ноги и закрыв глаза.

— Комната кружится. И это не от вина.

Я сел на край кровати и взял её за руку. Она нахмурилась.

— Замри. От любого движение комната вертится ещё быстрее.

— Это пройдет, — я сказал ей, в надежде, что это правда.

Я сидел очень тихо и наблюдал за ней. Ровно горели свечи, разливая ароматы, которыми она пропитала их прошлым летом. Огонь в очаге потрескивал, смакуя тщательно уложенные поленья. Медленно разглаживались морщины на её лице. Её дыхание стало ровнее. Сила и терпение, отточенные тренировками в юности, поддерживали меня. Я постепенно уменьшал свой вес, и когда я, наконец, встал рядом с кроватью, то вряд ли она почувствовала вообще какое-либо движение. Она спала.

Я бесшумно прошелся по комнате, гася свечи. Пошевелил огонь, добавил ещё одно полено, и опустил каминный экран перед ним. Мне не хотелось спать, я даже не устал. У меня не было никакого желания возвращаться к гостям и объяснять, почему я один и что случилось с Молли. Пока я стоял, огонь грел мне спину. Молли вытянулась под одеялом. Пламя трещало, хорошо были слышны поцелуи мокрого снега с окном и звуки празднества внизу. Я медленно снял нарядные одежды и вернул комфорт знакомых штанов и туники. Потом молча вышел из комнаты, и дверь тихо закрылась за мной.

Я не стал спускаться по главной лестнице. Вместо этого я пошел окольным путем, через лестницу для слуг и пустующий коридор, пока, наконец, не достиг своего уединенного логова. Я отпер высокие двери и проскользнул внутрь. В очаге мигали угольки. Я разбудил их несколькими скрученными бумажками со стола, сжигая бесполезные размышления этого утра, а затем добавил дров. Я подошел к столу, сел и пододвинул чистый лист бумаги. Смотрел на него и удивлялся, почему бы просто его не сжечь? Зачем писать на нем, вдумываясь в слова, а потом сжигать? Неужели во мне не осталось ничего, что бы я мог доверить бумаге? У меня была жизнь, о которой я мечтал: дом, любящая жена, взрослые дети. Меня уважали в Баккипе. Это было тихая заводь моей мечты.

Более десяти лет не было необходимости кого-либо убивать.

Я отложил перо и откинулся на спинку стула.

Стук в дверь заставил меня вздрогнуть. Я выпрямился и инстинктивно оглядел комнату, ища, есть ли что-нибудь, что нужно быстро спрятать. Глупо.

— Кто там? — кто, если не Молли, Неттл или Риддл мог знать, что я здесь? Но ни один из них не мог оказаться тут сейчас.

— Это Рэвел, сэр, — его голос звучал неуверенно.

Я поднялся.

— Входите! Что такое?

Запыхавшийся и бледный, он открыл дверь и встал в проеме.

— Я не знаю. Риддл срочно послал меня. Сказал: «Немедленно приведи его в кабинет управляющего». Там я оставил курьера. О, сэр. Там кровь на полу, а её нигде нет, — он судорожно вздохнул. — О, сэр, мне очень жаль. Я предложил ей комнату, но она ничего не сказала и…

— За мной, Рэвел, — сказал я, будто он был моим солдатом.

Он ещё больше побледнел, но выпрямился, с удовольствием уступая мне право принимать решения. Мои руки инстинктивно скользнули по одежде, проверяя, на месте ли несколько небольших кинжалов, с которыми я никогда не расставался. Потом мы побежали по коридорам Ивового леса. В моем доме пролилась кровь. Кровь пролита кем-то, не мной и не Риддлом, иначе он бы просто убрал следы, не оповещая меня. Насилие в моем доме, над гостем. Я боролся со слепой яростью, поднявшейся во мне, гася её ледяным гневом. Они умрут. Те, кто это сделал — умрут.

Я провел Рэвела окольным путем, чтобы избежать переходов, где мы могли бы столкнуться с кем-нибудь, и достиг кабинета всего лишь после встречи с одной нескромной молодой парой, да вспугнув пьяного юношу, искавшего местечко подремать. Я ругал себя за то, что пустил в дом так много людей, которых знал только в лицо или по имени.

А Молли спала одна и без охраны.

Я резко затормозил у двери кабинета, снял с предплечья неприятного вида нож и сунул его Рэвелу. Он в страхе отшатнулся.

— Возьмите его, — рявкнул я. — Идите к моей спальне. Посмотрите на леди Молли, убедитесь, что она спит спокойно. Затем встаньте перед дверью и убивайте всех, кто попытается войти. Вы понимаете меня?

— Сэр, — он закашлялся, а затем сглотнул. — У меня есть кинжал, сэр. Мне дал его Риддл.

Он неловко вытянул кинжал из безукоризненно чистого жакета. Он был в два раза длиннее моего, благородное оружие, а не маленький друг убийцы.

— Тогда идите, — сказал я ему, и он исчез.

Я побарабанил в дверь пальцами, чтобы Риддл узнал меня, а затем проскользнул внутрь. Риддл медленно выпрямился.

— Неттл послала меня найти бутылку хорошего бренди. Она сказала, что ты держишь его здесь. Хотела предложить немного лорду Кантерби. Когда я увидел бумаги на полу, а потом кровь, я послал Рэвела за тобой. Посмотри.

Рэвел принес еду для курьера и сервировал ей на моем столе. Почему она отказалась идти в комнату для гостей или присоединиться к нам в Большом зале? Знала ли она, что ей угрожает опасность? По крайней мере, она немного поела, решил я, прежде чем поднос вместе с бумагами рухнул на пол. Упавший бокал не разбился, но оставил полумесяц пролитого вина на полированном темном камне пола. И вокруг этой луны — созвездие крови. Качнувшееся лезвие бросило блики на красные капли.

Я встал и обвел глазами кабинет. Но это было все. Ящики не перевернуты, ничего не перемещено и не тронуто. Каждая вещь на своем месте. Крови было слишком мало, чтобы она умерла здесь, но следов борьбы тоже не было. Мы молча обменялись взглядами и, как один, двинулись к тяжелым занавесям двери в сад. Летом я иногда широко их открываю, чтобы смотреть на заросли вереска для пчел Молли. Риддл начал отодвигать занавес в сторону, но за что-то зацепился.

— Он прижат дверью. Они проходили тут.

Вынув ножи, мы открыли дверь и выглянули в снег и темноту. Под карнизом сохранилась половина следа, остальные же были едва заметными ямочками, занесенными метелью. Пока мы стояли, ещё один порыв пронесся мимо, будто сам ветер стремился помочь им уйти от нас. Мы с Риддлом всматривались в бурю.

— Двое или больше, — сказал он, оглядывая то, что осталось от следа.

— Пойдем, пока следы совсем не исчезли, — предложил я.

Он горестно посмотрел на свои тонкие, широкие брюки.

— Отлично.

— Нет, подожди. Иди, поброди по Большому залу. Оглядись и попроси Неттл и мальчиков быть настороже, — я сделал паузу. — Какая-то странная группа пришла сегодня, выдавали себя за менестрелей. Но Пейшенс сказала, что не приглашала их. Уэб немного поговорил с одной из них. Он начал рассказывать мне, что она сказала, но меня отвлекли. Они искали кого-то, это очевидно.

Его лицо потемнело. Он повернулся, чтобы уйти, но замер.

— Молли?

— Я поставил у двери Рэвела.

Он поморщился.

— Его я проверю в первую очередь. У Рэвела есть некоторые способности, но сегодня одних способностей мало.

Он шагнул к двери.

— Риддл, — мой голос остановил его. Я взял бутылку бренди с полки и протянул ему. — Пусть никто ничего не заподозрит. Расскажи Неттл, если сочтешь нужным.

Он кивнул. Я кивнул в ответ. После того, как он ушел, я снял меч, висевший на каминной полке. Украшение. Но когда-то это было оружие и станет оружием снова. Приятная тяжесть. Нет времени искать плащ или ботинки. Нет времени взять фонарь или факел. Я бросился в снег. Меч в руке, свет из открытых дверей позади. Через двадцать шагов я знал все, что хотел узнать. Ветер полностью стер следы. Я стоял, глядя в темноту, разбрасывая сеть Уита в ночь. Людей нет. Два маленьких существа, наверное, кролики, притаились в засыпанных снегом кустах. Но это все. Ни малейшего следа, и тот, кто это сделал, уже был вне поля моего зрения и за пределами моего Уита. Да и если они были чужаками, мой Уит не смог бы найти их, независимо от расстояния.

Я вернулся в гостиную, стряхивая снег с мокрой обуви. Я закрыл за собой дверь и позволил занавесу упасть. Мой курьер и её сообщение исчезли. Мертва? Или бежала? Кто-то вошел в дверь или же она сама впустила кого-то? Была ли это её кровь на полу или чья-то ещё? Ярость, которую я чувствовал при мысли о том, что кто-то может совершить насилие над гостем в моем доме, снова вспыхнула во мне. Я подавил её. Займусь ею позже. Когда у меня будет цель.

Найти цель.

Я вышел из кабинета, закрыв за собой дверь. Пошел быстро и бесшумно, оставляя за спиной года, достоинство и социальное положение. Я неслышно скользил в полной темноте, держа под рукой меч. Сначала к своей собственной спальне. По дороге я размышлял. Курьер искала меня. Независимо от того, напала ли она, или напали на неё, все это может означать, что именно я был намеченной целью. Я скользнул вверх по лестнице, как охотничий кот, обострив все чувства. Задолго до того, когда Рэвел узнал о моем приближении, я понял, что он по-прежнему несет вахту у двери. Подойдя ближе, я прижал палец к губам. Он вздрогнул, увидев меня, но промолчал. Я приблизился к нему.

— Все в порядке? — еле слышно выдохнул я.

Он кивнул и так же тихо ответил:

— Риддл был здесь не так давно, сэр, и настоял, чтобы я пропустил его внутрь, убедиться, что с леди все хорошо.

Он в изумлении смотрел на меч.

— Убедился?

Его глаза сердито сверкнули на меня.

— Конечно, сэр! Стоял бы я здесь так спокойно, если бы что-то было не так?

— Конечно, нет. Прости, что я спросил. Рэвел, пожалуйста, оставайтесь здесь, пока я не вернусь, чтобы отпустить вас, или отправлю Риддла или кого-нибудь из сыновей Молли.

Я предложил ему меч. Он взял его, как кочергу, и перевел взгляд на меня.

— Но наши гости… — начал он неуверенно.

— Нет ничего важнее леди. Охраняйте эту дверь, Рэвел.

— Конечно, сэр.

Я подумал, что он заслуживает хорошей награды.

— Мы ещё не знаем, чья кровь была пролита. Кто-то использовал двери в кабинете, которые выходят в сад. Чтобы уйти или впустить убийц — не знаю. Расскажите мне больше о курьере.

Он прикусил нижнюю губу, собираясь с мыслями.

— Это девушка, сэр. То есть, скорее девушка, чем женщина. Невысокая и стройная. Распущенные светлые волосы. Одежда хорошего качества, но очень поношенная. В этаком странном стиле, плащ сужается в талии, а затем расходится колоколом, и рукава тоже широкие. Зеленого цвета, казался тяжелым, но не шерстяным. Окантован каким-то мехом, я такого не знаю. Я предложил взять её плащ и шапку, но она не хотела с ними расставаться. На ней были шаровары, похоже, из той же ткани, но черные, расшитые белыми цветами. Её ботинки не доставали до колена, казались тонкими и плотно прилегающими к ногам.

Какое обстоятельное описание одежды!

— Но как она сама выглядела?

— Молодая. Она просто побелела с мороза, и, кажется, была довольна, когда я разжег камин и принес ей горячий чай. Её пальцы были холодны, как лед, по сравнению с кружкой, которую она взяла из моих рук… — он умолк. Потом внезапно взглянул на меня. — Она не хотела уходить из кабинета, сэр. Или снять плащ. Мог ли я знать, что она боится?

Неужели Риддл взял этого человека просто дворецким? Слезы стояли в его карих глазах.

— Рэвел, вы сделали все, что должны были сделать. Если кто-то и виноват, то это я. Я должен был пойти в кабинет сразу же, как узнал о курьере. Пожалуйста, просто побудьте здесь недолго, пока я не пришлю кого-нибудь, чтобы сменить вас. Затем вы вернетесь к тому, что так хорошо умеете. Присмотрите за нашими гостями. Пусть никто не заподозрит неладное.

— Я сделаю это, сэр, — тихо сказал он. Упрек в его собачьих глазах предназначался мне или себе самому? Нет времени задумываться.

— Спасибо, Рэвел, — сказал я ему, хлопнул его по плечу и ушел.

Я быстро скользнул вниз по коридору, одновременно потянувшись Скиллом к Неттл. В момент, когда наши мысли соприкоснулись, в моей голове взорвалось её возмущение. Риддл мне все рассказал. Как кто-то посмел сотворить такое в нашем доме! Мама в безопасности?

Да. Я иду вниз. Рэвел на вахте у её двери, но я бы хотел, чтобы ты или один из мальчиков заняли его место.

Я приду. Я извинюсь и поднимусь к нему. Пауза в один удар сердца, потом яростно: Найди того, кто это сделал!

Я этим занимаюсь.

Думаю, её удовлетворила моя холодная уверенность.

Насторожив все чувства, я быстро скользил по коридорам Ивового леса, и не удивился, когда за углом встретил поджидающего меня Риддла.

— Что-то есть? — спросил я его.

— Неттл пошла в комнату матери, — он посмотрел мимо меня. — Знаешь, вероятно, мишенью был именно ты.

— Возможно. Или сама курьер, или её сообщение, или тот, кто послал сообщение.

Мы быстро двигались рысью, как волки по следу.

Мне это нравилось.

Внезапная мысль чуть не сбила меня с шага. Мне это нравилось? Охота на того, кто нарушил неприкосновенность гостя в моем собственном доме? Почему мне это нравится?

Мы всегда любили охоту. Древнее эхо волка, которым я был, и волка, который все ещё со мной. Охота на мясо лучше, но любая охота всегда охота, и никто не бывает более живым, чем во время охоты.

— И я жив.

Риддл бросил на меня вопросительный взгляд, но вместо того, чтобы задать вопрос, заговорил.

— Рэвел сам принес еду курьеру. Два пажа в передней вспомнили, что впустили её. Она пришла пешком, и кто-то говорит, что она двигалась от конюшен, а не с дороги. Никто не больше видел её, хотя, конечно, на кухне помнят, что собирали для неё поднос. Я ещё не успел сходить на конюшни и посмотреть, что они знают.

Я оглядел себя. Мой наряд не подходил для праздника.

— Я сам схожу туда, — сказал я. — Предупреди мальчиков.

— Ты уверен?

— Это их дом, Риддл. И они уже не дети. В последние три месяца они только и говорили об отъезде. Думаю, весной они разлетятся.

— И у тебя не останется никого, кому можно было бы доверять, Том. Когда это закончится, я хочу поговорить с тобой. Необходимо иметь в доме нескольких солдат, мужчин, которые могут быть жестокими, когда требуется, но смогут и открывать двери, и подавать вино гостям.

— Поговорим позже, — неохотно согласился я.

Уже не в первый раз он обращал моё внимание на необходимость иметь в доме охрану. Я сопротивлялся этой идее. Я больше не был убийцей, который охраняет короля и делает тихую работу. Теперь я — респектабельный арендатор, владелец виноградников и овец, плугов и ножниц, а не ножей и мечей. Но осталось моё самолюбие, осознание, что я сам способен защитить свою семью ото всех возможных угроз, нашедших дорогу к моей двери.

Но не сегодня ночью.

Я оставил Риддла и побежал по залам к конюшням. Нет, сказал я себе, нет никаких признаков, что курьер убита. И никаких признаков, что это связано со мной. Возможно, девушка стала жертвой своих собственных врагов, которые преследовали её.

Я добрался до черного входа, толкнул тяжелую дверь и бросился через снежный двор к конюшне. Даже за это короткое время снег забился за воротник и залепил рот. Я отодвинул стойку и приоткрыл дверь конюшни ровно настолько, чтобы проскользнуть внутрь.

Внутри было по-животному тепло, чувствовался приятный запах лошадей, от прикрытого фонаря на крючке лился мягкий свет. Навстречу мне уже ковылял Тальман. Теперь его сын, Талеман, руководил большей частью работы в конюшнях, но Тальман все ещё считал себя главным. В дни, когда люди входили и выходили, как сегодня вечером, он строго следил, как и где располагали животных. Он очень сочувствовал лошадям, которые весь вечер должны были провести в упряжках.

Он вглядывался сквозь мрак конюшни, а затем дал понять, что признал меня.

— Арендатор Том! — энергично воскликнул он. — Разве ты не должен танцевать с красивыми людьми в большом зале?

Как и у многих других стариков, его возраст уменьшил уважение к различиям в нашем статусе. А может быть, он признавал меня, потому что видел, что я отлично управляюсь с лопатой в стойлах.

— Скоро, — ответил я. — Танцы начнутся на рассвете, ты же знаешь. Но я подумал, стоит заглянуть к сюда и убедиться, что в конюшне все в порядке в такую бурю.

— Здесь все в порядке. Этот сарай был построен на совесть двадцать лет назад, и простоит ещё десяток, думаю.

Я кивнул.

— Дворецкий Рэвел сказал мне, что сегодня у вас тут были гости, которые доставили какие-то неудобства.

Его вопросительный взгляд сделался угрюмым.

— Да. Если ты будешь вести себя как лошадиный вор, то и я буду говорить с тобой, как с конокрадом. Не надо ходить вокруг, любопытничать и вынюхивать в моих конюшнях, а потом называть себя музыкантом. Они такие же музыканты, как Коппер — пони. Как по мне, пахли они неправильно, и я остановил их прямо у дверей, — он посмотрел на меня. — Этот малый, Рэвел, должен был предупредить тебя. Ты не впустил их, верно?

Трудно признать это.

— Это Зимний праздник. Я пускаю всех, — я откашлялся под мрачным взглядом. — А до этого? Ты не заметил здесь, в конюшнях, никого странного?

— Ты про иностранку?

Я кивнул.

— Только её. Она пришла сюда, подумала, что это дом. Сказала одному их работников: «Мне нужно поговорить с мастером». Ну он и привел её ко мне, думал, что про меня спрашивают. А она посмотрела на меня и сказала: «Нет, мне нужен господин с крючковатым носом и волосами как у барсука». Вот таким образом, прошу прощения, мы поняли, что она про тебя говорит, и послали её в дом.

Я опустил руку, заметив, что трогаю старый перелом на переносице. Все стало ещё загадочнее. Исчезла курьер, которая знала меня только по описанию внешности.

— Это все? — спросил я.

Он задумчиво нахмурился.

— Да. Если тебя не интересует, что торговец Коттлбей пытался оставить в конюшне своих лошадей, хотя видно, что у них чесотка. Бедные создания… Я оставил их под навесом в сарае, но они не получат пищи. А если их кучер захочет пожаловаться, я скажу ему все, что думаю о его верховой езде.

Он свирепо посмотрел на меня, как будто я мог бы бросить вызов его мудрости. Я улыбнулся ему.

— Немного любезности, Тальман, ради лошадей. Упакуй им с собой немного мази, которую ты делаешь.

Он смотрел на меня несколько секунд, затем коротко кивнул.

— Это можно. Животные не виноваты, что о них плохо заботятся.

Я пошел к выходу, потом снова вернулся.

— Тальман, сколько времени прошло между появлением девушки и тех трех, кого ты назвал конокрадами?

Он пожал худыми плечами.

— Она пришла перед тем, как прибыл Кол Тойел. Потомприехал портной и сестры Виллоу на двух пони. Эти дамы никогда не ездят в карете, правда? Потом мальчишки Купер с матерью, и…

Я осмелился прервать его.

— Тальман, думаешь, они шли за ней?

Он остановился. Я с нетерпением ждал, пока он раздумывал. Затем он кивнул, сжав губы.

— Я должен был сам догадаться. Такие же сапоги, и так же пришли прямо к конюшне, хотели внутрь заглянуть. Они не пытались украсть лошадей, шли прямо за девушкой, — его сердитые глаза встретились с моими. — Они обидели её?

— Я не знаю, Тальман. Она ушла. Я собираюсь пойти посмотреть, вдруг эти трое все ещё здесь.

— Проверь, да. Если их здесь нет, они не могли уйти далеко в такую погоду. Хочешь, я отправлю парня к Стокеру попросить его собак? — он покачал головой и добавил мрачно: — Я не раз говорил, что нам не мешало бы держать свою охотничью стаю.

— Спасибо, Тальман, но собак не надо. Сомневаюсь, что в такой снегопад какая-нибудь собака возьмет след.

— Если передумаешь, Том, дай мне знать. Сын приведет этих гончих в мгновение ока. И… — он снова окликнул меня, когда я был уже в дверях. — Если почувствуешь, что нам требуются собаки, тоже дай мне знать! Я знаю отличную суку, весной у неё будут щенки! Просто скажи мне!

— Позже, Тальман! — крикнул я ему, и снег тут же заполнил рот. Снегопад продолжался, ветер усилился. Я вдруг почувствовал уверенность, что те, кого я ищу, все ещё в Ивовом лесу. Никто не мог быть настолько отчаянным, чтобы попытаться бежать во время этой бури.

Я дотянулся до Неттл.

С твоей матерью все в порядке?

Я оставила её спящей, Хирс сидит рядом с ней в кресле. Я сказала ему, чтобы он запер дверь, и убедилась, что он сделал это. Мы с Риддлом и Джастом среди гостей. Ничего необычного не видно. Нет никаких признаков курьера.

Мертва? Убежала? Прячется? Одно из трех.

Пришли три опоздавших менестреля, двое мужчин и женщина. Они очень не понравились Уэбу. Они по-прежнему среди гостей? Я показал их Неттл, какими их увидел.

Я видела их раньше. Но они не показались мне похожими на музыкантов, они вели себя не как-то так. Не собирались подниматься на сцену.

Отправь Джаста ко мне, пожалуйста. Мы прошерстим пустые флигели. И дай мне знать, если вы с Риддлом найдете трех чужаков.

Мы с Джастом разделили Ивовый лес и пошли из комнаты в комнату, ища любой признак вторжения в необитаемых местах усадьбы. Это было непростой задачей для такого разбросанного старинного поместья, и я рассчитывал и на Уит, и на зрение, чтобы определить, действительно ли в комнате никого нет. Неттл и Риддл не нашли никаких признаков трех незнакомцев, и когда она спросила гостей, видели ли они их, ответы были настолько противоречивы, что стали совершенно бесполезными. Даже слуги, которые иногда раздражали меня своим пристальным вниманием к нашим семейным делам, не могли ничего сообщить. Трое и курьер пропали, будто их никогда и не было.

В предрассветные часы, когда гости насытились едой и музыкой и начали разъезжаться по домам или расходиться по отведенным им комнатам, я прекратил поиски. Риддл и ребята присоединились к Рэвелу, осмотрев все двери, выходившие на улицу, а затем организовали тихий дозор той части усадьбы, где мы расположили гостей. Пока они этим занимались, я решил заглянуть в свое логово в Западном крыле дома. Оттуда я мог получить доступ к шпионской сети, о которой знали только Пейшенс, Молли и я. Мой низкий замысел состоял в том, чтобы пройти по тайным коридорам и проверить спальни наших гостей, не приютил ли кто-нибудь из них незнакомцев.

Но когда я добрался до двери кабинета, шерсть на загривке встала дыбом. Прежде, чем коснуться дверной ручки, я уже знал, что дверь не заперта. Но я точно помнил, что закрывал её за собой прежде, чем последовал за Рэвелом, чтобы присоединиться к Риддлу. Кто-то побывал здесь после моего ухода.

Прежде, чем проскользнуть внутрь, я вытащил нож. В комнате было темно, свечи выгорели и огонь в камине потух. Я постоял, изучая комнату всеми чувствами. Уит говорил, что здесь никого нет, но я помнил, что и до этого незнакомцы почти не ощущались Уэбом, человеком гораздо более опытным в магии, чем я. Так я и стоял, навострив уши и ожидая. И нашел кое-что, разозлившее меня. Кровь. В моем логове.

Я двинулся вперед, держа нож наготове. Свободной рукой я зажег новую свечу, а потом расшевелил огонь. И остановился, оглядывая комнату. Они были здесь. Они пришли сюда, в моё логово, и чья-то кровь ещё не успела высохнуть.

Если бы Чейд не провел меня через тысячи упражнений, научивших запоминать расположение вещей в комнате, я бы и не заметил, что здесь кто-то был. Я почувствовал мазок крови на углу стола и небольшое темно-красное пятно на месте переложенных кем-то бумаг. Но даже и без запаха крови и этих крошечных следов, они были здесь, касаясь мои бумаг, сдвинули свиток, который я переводил. Они пытались открыть ящик стола, но не нашли потайного замка. Кто-то трогал камень памяти, вырезанный Шутом для меня много лет назад, и положил его обратно на каминную полку. Моё лицо оказалось сверху. Когда я взял его, чтобы поставить правильно, моя губа приподнялась в рычании. Чей-то неуклюжий палец размазал кровь по щеке Шута. Всплеск ярости затопил мой разум.

Когда я поднял камень, я почувствовал прилив воспоминаний, хранящихся в нем. Последние слова Шута, запечатленные в камне, всплыли в памяти.

— Мне никогда не хватало мудрости, — сказал он.

Напоминание о безрассудстве нашей молодости или обещание, что когда-нибудь он забудет осторожность и вернется? Я закрыл свой разум от этого послания. Не сейчас.

Я бессмысленно пытался стереть кровь с его лица пальцем.

Камень памяти — особенный материал. В древности группы Скилла путешествовали в далекий карьер в Горном Королевстве, где вырезали из него драконов, наполняя камень своими воспоминаниями, а потом полностью растворялись в нем, чтобы придать драконам какое-то подобие жизни. Один раз я видел, как это происходит. Верити, мой король, отдал себя каменному дракону, а затем возродился в этом облике, чтобы принести войну и ужас врагам Шести Герцогств. На острове Аслевджал я обнаружил, что маленькие блестящие черные кубики этого вещества использовались Элдерлингами для хранения песен и стихов.

Я сам разбудил дремлющих дракона предыдущих поколений приношением крови и призывом к оружию, используя Уит и Скилл.

Кровь на камне памяти, моё прикосновение. Скилл и Уит кипели во мне. Мазок крови погрузился в камень.

Шут широко открыл рот и закричал. Я видел, как он оскалился, растянув губы и напрягая язык в визге бесконечной агонии.

Ни звука не достигло моих ушей. Это было глубже. Безысходная и протяжная, бесконечная, безнадежная, беспощадная агония методичной пытки охватила меня. Она растеклась по телу и сожгла кожу, будто я стакан, до краев наполненный непереносимым отчаянием. Это было слишком знакомо, ибо это была не острая боль какого-то физического страдания, но непреодолимое погружение ума и души в знание, что никто не может помешать этой муке. Мои собственные воспоминания восстали пронзительным хором. Я снова валялся на ледяном каменном полу подземелья принца Регала, и моё избитое тело душило истерзанный разум. Я оторвал сознание от этой памяти, отрицая саму связь. Его резные глаза слепо смотрели на меня. На мгновение наши взгляды встретились, все вокруг потемнело, а мои глаза запылали. Мои слабые руки теребили камень, чуть не выронив, но вместо этого я обнял его и рухнул на колени. Я поднес его к груди, чувствуя, как далекий волк поднял морду и зарычал от ярости.

— Прости, прости, прости! — бормотал я с закрытыми глазами, как будто перед оскорбленным Шутом.

Взмокнув от пота и все ещё сжимая камень, я повалился на бок. Зрение медленно возвращалось ко мне. Я вглядывался в умирающий огонь, преследуемый картинами бледно-красных инструментов, лежащих в нем, пахнущих кровью, старой и свежей, с примесью едкого смрада ужаса. Я вспомнил, как можно закрыть глаза. Я чувствовал волка, который встал надо мной, угрожая разорвать любого, кто приблизится. Эхо боли постепенно затихло.

Я перевел дыхание.

Кровь обладала силой пробуждать камень памяти, был ли это резной дракон Элдерлингов, или фигура Шута. И за этот краткий миг связи я понял, что девушка мертва. Я почувствовал ужас и безысходность жертвы, память о прошлых мучениях и агонию смерти. При этом я узнал в ней девочку-курьера Рэвела, а не выученную женщину-солдата, которую видел с двумя мужчинами. Они следовали за ней, охотились за ней в моем доме и убили её. Я не знаю, зачем, и что за сообщение они уничтожили, но если б я их нашел, я бы это выяснил.

Я перевернулся на живот, по-прежнему прижимая камень к груди. Голова кружилась. Я подтянул колени, поднялся и сумел устоять, держась за стол. Шатаясь, я добрался до кресла. Я поставил камень на стол перед собой и рассмотрел его. Ничего не изменилось. Неужели мне только привиделось движение, беззвучный крик Шута и его широко раскрытые глаза? Неужели я ощутил какое-то прошлое переживание Шута, или камень передал мне ужас и боль девушки-курьера в момент её смерти?

Я начал поднимать камень, касаясь своего изображения, чтобы ещё раз посмотреть на простые воспоминания, хранящиеся в нем. Но мои руки дрожали, и я поставил его обратно на стол. Не сейчас. Если каким-то образом я слился с болью девушки в камне и сохранил её там, сейчас я не хочу ни знать, ни чувствовать этой агонии снова. Сейчас мне требуется охота.

Я опустил рукава до ладоней и поставил камень на свое место на каминной полке. Все ещё дрожащий, я осмотрел свое логово в поисках других признаков чужого присутствия, но ничего не нашел.

Кто-то приходил сюда, в моё тайное убежище, открыл дверь и испортил очень личную вещь. Здесь было несколько вещей, близких моему сердцу, как камень Шута, драгоценные вещи, напоминавшие о прошлом, когда я служил моему королю с двумя самыми близкими друзьями. Этот кто-то, чужак, осмелился трогать их. Пролитая кровь разбудила во мне ярость убийцы, а когда я подумал, что все это могло быть украдено, на мгновение мир покраснел в моих глазах.

Я сердито покачал головой, заставляя себя успокоиться. Думай. Как они нашли это место? Это очевидно. Когда Рэвел искал меня, они шли следом. Но если они стремились найти меня, почему не напали? И как же я не заметил их? Были ли они «перекованные», как Уэб подозревал с самого начала? Я сомневался; по залу они двигались группой, с беспокойством и самоконтролем, которого я никогда не видел у «перекованных». Быть может, они каким-то образом спрятали свои человеческие качества? Я не знал магии, способной на такое. Когда мой волк был жив, мы с трудом научились скрывать нашу связь от посторонних. Но это не позволяло спрятать свое сознание от других людей, использующих Уит.

На время я выбросил эту заботу, Скиллом потянулся к Неттл и быстро рассказал ей почти все, что смог узнать, ни словом не упомянув о крови и камне. Это — личное.

Я с мамой. Риддл увел Хирса и Джаста. Джаста оставили охранять двери Пейшенс, пока они с Хирсом проверяют каждую пустующую комнату в поместье.

Отлично. Как дела у твоей матери?

До сих пор спит. Она выглядит как обычно, я не вижу ничего плохого. Но меня очень встревожил её сегодняшний обморок. Больше, чем я хотела бы показать ей. Её отец был всего на два года старше, чем она сейчас, перед смертью.

Он разрушил свое здоровье пьянством, драками и нелепыми случайностями, сопутствующими такой жизни.

Мать её умерла очень молодой.

Я прижал ладони к глазам и помассировал лоб. Все это было слишком страшно. Я не мог думать об этом. Оставайтесь там с ней, пожалуйста. Я обойду несколько мест, а потом сменю тебя.

Все хорошо. Можешь не спешить.

Неужели она подозревала, что я собирался сделать? Сомневаюсь. Только Пейшенс, Молли, и я знали про скрытый лабиринт тайных ходов в Ивовом лесу. И пусть смотровые глазки не давали мне возможности заглянуть в каждую спальню, они позволяли проверить большинство из них, чтобы узнать, нет ли где гостей больше, чем мы рассчитывали.

Когда я вышел из коридоров, почти рассвело. Я был обвешан паутиной, продрог до костей и устал. Я не обнаружил ничего, кроме того, что по крайней мере две горничные были готовы, за счастье, каприз или мелкую монетку провести ночь не в своих постелях. Я видел рыдающую молодую жену в то время как её муж, пьяный, храпел на полпути к постели, и одну пожилую супружескую пару, так ублажающую себя Дымом, что он проник в потайной коридор и вызвал у меня головокружение.

Но не было никаких признаков странных менестрелей или тела девушки.

Я вернулся в комнату и отпустил Неттл. Той ночью я не спал. Я сидел в кресле у камина, наблюдал за Молли и думал. Могли ли незваные гости быть настолько безумны, что ушли в метель и унесли тело девушки? По крайней мере, один из них оставался в поместье достаточно долго, чтобы проследить за Рэвелом и добраться до моего логова. Зачем? С какой целью? Ничто не украдено, ни один из членов моей семьи не пострадал. Я был полон решимости выяснить это.

Но в следующие несколько дней казалось, что бродячие менестрели и девушка-курьер были только нашей фантазией. Молли вернулась к празднику, танцевала и смеялась с гостями без каких-либо признаков болезни или слабости. Я чувствовал себя неуютно, утаив от неё свое кровавое знание, и, что ещё хуже, связал молчанием её сыновей, но Неттл и Риддл согласились с моим решением. Ей сейчас совершенно не нужна ещё одна причина для беспокойства.

Снег падал ещё сутки, скрывая признаки тех, кто мог прийти или уйти. После того, как с пола убрали кровь, от наших странных гостей не осталось ни следа. Рэвел удивил меня способностью держать язык за зубами. Риддл, Неттл и я считали, что осторожные расспросы могут дать больше информации, чем громкое заявление о наших опасениях. Но кроме нескольких гостей, которые заметили иностранцев, мелькнувших на празднике, мы ничего не нашли. Уэб мало что мог добавить к тому, что уже рассказал мне. Он удивлялся, что женщина не сказала ему имя «друга», которого искала. И это все.

Мы обсудили этот инцидент с Чейдом. Я не хотел, но Неттл и Риддл в конце концов уговорили меня. В первый спокойный вечер после Зимнего праздника, когда наши гости разъехались и в Ивовом лесу стало гораздо тише, я пошел в свой кабинет. Неттл и Риддл сопровождали меня. Мы сели, соединили свои мысли и связались с Чейдом при помощи Скилла. Пока я подробно описывал произошедшее, Неттл молчала. Я думал, что она может вспомнить больше деталей, но все, что я чувствовал от неё, было молчаливое подтверждение моей истории. Чейд задал несколько вопросов, и я ощутил, как он запоминает каждую мелочь. Я знал, что он собирает всю информацию, которую приносит его обширная шпионская сеть, и поделится ею со мной. И был очень удивлен, когда он сказал:

— Я советую вам подождать. Кто-то прислал гонца, и он может попытаться снова, когда девушка не вернется. Пусть Риддл несколько ночей проведет в тавернах. Если можно будет что-то услышать, он услышит. И я тоже осторожно поспрашиваю. Кроме того, похоже, что вы сделали все, что могли. За исключением, конечно, моего совета подумать о том, чтобы нанять в поместье нескольких солдат для охраны. Таких, которые с одинаковым мастерством приносят чашку чая и перерезают горло.

— Мне кажется, в этом нет необходимости, — сказал я твердо, и почувствовал его вздох.

— Тебе виднее, — закончил он и разорвал связь.

Я сделал, как он предложил. Риддл прошел по тавернам, но ничего не услышал. Никто не интересовался курьером. Какое-то время я ходил, готовый броситься в драку по любому поводу. Но шли дни, а за ними месяцы, и этот случай совершенно забылся. Предположение Риддла, что, возможно, все было не так, как нам показалось, и что мы стали свидетелями возвращения какого-то старого долга, было ничуть не хуже того, что мог придумать я.

Годы спустя я удивлялся своей глупости. Как я мог не знать? В течение многих лет я ждал и жаждал сообщения от Шута. И когда, наконец, оно пришло, я не смог получить его.

Глава 3

ПАДЕНИЕ ФАЛЛСТАРА

Секрет остается секретом до тех пор, пока о нем никто не знает. Раздели его с кем-нибудь — и это уже не секрет.

Чейд, «Падающая Звезда».

Кудахтали куры, блеяли козлята, а в летнем воздухе разливался восхитительный запах жареного мяса. Голубое небо аркой изогнулось над прилавками рынка в Приречных дубах, крупнейшем торговом городе, ближайшем к Ивовому лесу. Он стоял на перекрестке трактов, в долине среди ферм, и ухоженная Королевская дорога вела прямо к порту на реке Бакк. Товары поступали как снизу, так и сверху по реке, а также из отдаленных деревень. Десять дней рынок был совершенно переполнен, тележки фермеров теснились в рыночном круге, а более мелкие торговцы расставили прилавки или раскинули одеяла на деревенской площади под густыми дубами у звенящей речушки, которые и дали городу имя. Скромные торговцы предлагали свежие овощи или рукоделия, тогда как фермеры с крупных хозяйств ставили на временные столы корзины с окрашенной шерстью, кругами сыра или пластами копченой свинины.

На десятый рыночный день на площади остались только палатки постоянных жителей Приречных дубов, сапожника, ткача, медника, и большая кузница. Хозяин гостиницы «Король собак» вынес столы и скамейки на улицу, в тенек. Торговец тканями выставил на продажу стойки с материей и мотками окрашенной пряжи, на столе кузнеца лежали изделия из олова, железа и меди, а сапожник на скамье у лавки шил женский красный башмачок. Приятный тихий гул голосов, разговоров и сплетен мерными волнами скользил мимо моих ушей.

Я сидел на скамейке в таверне под дубом с кружкой сидра у локтя. Все дела были закончены. Впервые за много месяцев мы получили сообщение от Джаста. Почти три года назад они с Хирсом ушли из дома. Как и все юноши, совершенно забывая о беспокойстве взрослых, они редко давали о себе знать. Джаст закончил первый год ученичества у каретника в Хайдаунсе, и мастер действительно был очень им доволен. Джаст писал, что Хирс работает на речном пароме и, похоже, ему нравится эта работа. Мы с Молли радовались, узнав, что дело улажено окончательно и идет хорошо. Но Джаст добавил, что потерял свой любимый поясной нож с костяной ручкой и тонким, слегка изогнутым лезвием, который кузнец из Приречных Дубов сделал, когда ему было тринадцать. Я оставил заказ на новый нож две недели назад и сегодня забрал его. Маленький одинокий пакетик лежал у моих ног рядом с кучей покупок Молли.

Я смотрел на сапожника и размышлял, хотела бы Молли пару красных туфель. Но, видимо, эта пара уже была сторгована. Пока я смотрел, от рыночной толпы отделилась стройная молодая женщина с копной непослушных темных локонов и встала перед сапожником. Я не слышал, о чем они говорили, но мужчина сделал ещё три строчки, завязал узелок, откусил нитку и предложил ей туфлю и свою помощь. Её лицо осветилось дерзкой усмешкой, она высыпала монетки на скамейку сапожника и тут же села примерять новые туфельки. Переобувшись, она встала, подняла юбки почти до колен и попыталась сделать несколько танцевальных шагов по пыльной улице.

Я улыбнулся и посмотрел вокруг, желая разделить свое удовольствие от её беззастенчивой радости. Но два старых пахаря на другом конце моей скамьи жаловались друг другу по поводу дождя или его отсутствия, а моя Молли среди других покупателей пользовалась возможностью поторговаться. В прошлом, когда мальчики были маленькими, а Пейшенс жива, поездка на рынок была гораздо сложнее. Но чуть больше чем за год мы потеряли мою мачеху и наблюдали, как ребята отважились уйти в самостоятельное плавание. Думаю, большую часть того года мы были просто ошеломлены резкими переменами в нашей жизни. На протяжении почти двух лет после этого мы пытались наладить быт в доме, который вдруг стал слишком большим. И только недавно осторожно начали изучать новые возможности. Сегодня мы бежали от жизни леди и арендатора, подарив себе свободный денек. Мы все отлично спланировали. У Молли был небольшой список покупок. Я же не нуждался в списке, чтобы помнить, что это мой день для безделья. Я предвкушал музыку во время ужина в гостинице. Если мы задержимся допоздна, мы можем даже остаться здесь на ночь и вернуться в Ивовый лес следующим утром. Я лениво размышлял, почему идея остаться на ночь в гостинице вызывает во мне мысли, больше достойные пятнадцатилетнего мальчика, чем пятидесятилетнего мужчины. Это заставило меня улыбнуться.

Фитц Чивэл!

Прикосновение Скилла тревожным, не слышным никому криком пробилось в моё сознание. В одно мгновение я понял, что это Неттл и что она полна тревоги. Это особенность Скилла: моментально передавать так много информации. Часть моего разума отметила, что она назвала меня «Фитц Чивэл». Не «Том Баджерлок», не «Том» и даже не «Сумеречный Волк». Она никогда не называла меня отцом или папой. Я потерял на это право много лет назад. Но «Фитц Чивэл» значило, что речь пойдет о вопросах короны Видящих, а не семьи.

Что случилось? Я прочнее устроился на скамье, оставив на лице пустую улыбку, и дотянулся Скиллом до замка Баккип на берегу моря. Я видел ветви дуба на фоне голубого неба, но одновременно был и в темной комнате рядом с Неттл.

Это Чейд. Мы думаем, он упал и ударился головой. Сегодня утром его нашли лежащим на ступеньках в Саду Королевы. Мы не знаем, как долго он лежал там, и не смогли его разбудить. Король Дьютифул хочет, чтобы ты пришел как можно скорее.

Я здесь, заверил я её. Дай мне его увидеть.

Я прикасаюсь к нему. Ты его не чувствуешь? Ни я, ни Дьютифул не можем к нему пробиться, а Олух совершенно растерян. «Я вижу его, но его там нет», сказал он нам.

Холодные щупальца страха скользнули от живота к сердцу. Сразу вспомнилась старая история с падением королевы Верити, Кетриккен, ставшей жертвой заговора против её нерожденного ребёнка. Я сразу подумал, что падение Чейда стало несчастным случаем. Я попытался скрыть эту мысль от Неттл, когда пробовал через неё ощутить Чейда. Ничего.

Я не чувствую его. Он жив?

Я спросил, стараясь оставаться спокойным. Я раздвинул границы Скилла и увидел комнату, в которой находилась Неттл, сидевшая рядом с кроватью. Занавешенные окна погрузили её в сумрак. Где-то стоял небольшой мангал, я чувствовал острый запах дыма от укрепляющих трав. Я сидел на свежем воздухе, но чувствовал духоту закрытого помещения.

Неттл вздохнула и показала мне Чейда своими глазами. Мой старый наставник лежал под одеялами, вытянувшись, будто на погребальном костре. Его лицо было бледным, глаза ввалились, у виска темнел синяк, одна сторона лица опухла. Глазами дочери я видел советника короля Дьютифула, но совершенно не чувствовал его.

Он дышит. Но он не просыпается, и ни один из нас не может до него достучаться. Это как если бы я трогала…

Грязь.

Я оборвал мысль. «Грязь» — сказал Олух много лет назад, когда я умолял его и Дьютифула дотянуться Скиллом и помочь мне исцелить Шута. Он был мертв для них. Мертв и уже возвращался в землю.

Но он дышит?

Я же сказала, что дышит! Безумное нетерпение, граничащее с гневом, наполнило её слова. Фитц, мы не беспокоили бы тебя, если бы требовалось просто исцеление. И если бы он умер, я бы тебе сказала. Дьютифул хочет, чтобы ты пришел прямо сейчас, как можно скорее. Даже с помощью силы Олуха, Скилл-группа не способна до него дотянуться. Если мы не свяжемся с ним, то не сможем его вылечить. Ты — наша последняя надежда.

Я на рынке в Приречных дубах. Мне нужно вернуться в Ивовый лес, собрать несколько вещей, и взять лошадь. Я приеду дня через три, может быть раньше.

Это не годится. Дьютифул знает, что тебе не понравится эта идея, но он хочет, чтобы ты воспользовался каменными порталами.

Я не буду делать этого.

Я заявил это твердо, уже зная, что для Чейда я бы рискнул, хоть все эти годы я и не пользовался камнями. От мысли о входе в блестящую темноту волосы на руках и затылке зашевелились. Болезненный ужас накатил на меня. Ужас. И соблазн.

Фитц. Ты должен. Это наша единственная надежда. Целители, которых мы позвали, совершенно бесполезны, но в одном они согласны: Чейд угасает. Мы не можем добраться до него Скиллом, и весь их опыт подсказывает, что он умрет через несколько дней. Если ты приедешь через три дня, попадешь как раз на его погребальный костер.

Я приду. Ответил я вяло. Смогу ли я заставить себя сделать это? Мне придется.

Через камни, настаивала она. Если вы в Приречных дубах, значит, недалеко от Судебного Камня на холме Виселиц. Наши карты говорят, что на нем есть символ Камней-Свидетелей. Ты легко мог бы оказаться здесь до наступления темноты.

Через камни. Я пытался утаить горечь и страх в моих мыслях. Здесь, на рынке, со мной твоя мать. Мы приехали в большой тележке. Мне придется отправить её домой в одиночку. Снова расставание из-за дел Видящих, лишивших нас простого удовольствия от совместной трапезы и музыкального вечера в таверне.

Она поймет. Неттл пыталась успокоить меня.

Она поймет. Но будет очень недовольна.

Я разорвал связь с Неттл. Глаз я не закрывал, но было ощущение, что я только что открыл их. Свежий воздух и шум летнего рынка, яркий солнечный свет, падающий сквозь листья дуба, и даже девушка в красных туфлях, казалось, неожиданно вторглись в мою мрачную действительность. Я понял, что все это время мой невидящий взгляд был направлен на неё. Теперь она с вопросительной улыбкой смотрела на меня. Я поспешно опустил глаза. Пора идти.

Я допил сидр, с глухим стуком опустил кружку на стол и встал, оглядывая рынок в поисках Молли. Я увидел её в тот же момент, когда она заметила меня. Когда-то она была стройной девушкой в красных тапочках. Теперь Молли стала женщиной средних лет. Она уверенно, но без спешки, двигалась через толпу: невысокая крепкая женщина с блестящими темными глазами и решительно сжатыми губами. В руках, как военный трофей, она несла сверток мягкой серой ткани. На мгновение её взгляд заставил меня забыть все на свете. Я просто стоял и смотрел, как она приближается. Она улыбнулась мне и похлопала по покупкам. Я пожалел торговца, который оказался её жертвой. Она всегда была бережливой женщиной, и, став леди Молли из Ивового леса, совершенно не изменилась. Солнечный свет отражался на серебре, вплетенном в её когда-то темные кудряшки.

Я наклонился, чтобы взять её прежние покупки. Горшок как-то редкого мягкого сыра, особенно ею любимого, мешочек листьев калкей для ароматизации свечек и тщательно завернутый пакет с ярко-красными перцами, которых, предупредила она, лучше не касаться голыми руками. Они были для бабушки нашего садовника: она утверждала, что знает рецепт зелья, которое поможет избавиться от шишек на старых суставах. Молли хотела попробовать его. В последнее время она страдала от ноющей боли в пояснице. Рядом с ним лежал закрытый пробкой горшок, в котором был чай для укрепления крови.

Я взял все и, обернувшись, наткнулся на девушку в красных туфельках.

— Прошу прощения, — сказал я, отступая от неё, но она с веселой улыбкой посмотрела на меня.

— Ничего страшного, — заверила она, склонив голову. Потом её хитрая улыбка стала ещё шире, и она добавила: — Но если вы хотите извиниться за то, что почти наступили на мои очень новенькие туфли, можете купить мне кружку сидра.

Я ошеломленно смотрел на неё. Она думала, что я наблюдал за ней, когда связывался Скиллом с Неттл. Да, на самом деле, я смотрел на неё, но она ошиблась, приняв это за интерес мужчины к хорошенькой девушке. Хотя она была и впрямь довольно симпатичной и молодой, намного моложе, чем показалось с первого взгляда. Так же, как и я оказался намного старше, чем предполагал её заинтересованный взгляд. Её просьба была одновременно лестной и тревожной.

— Вам придется ограничиться моими извинениями. Я иду встречать жену, — я кивнул в сторону Молли.

Девушка повернулась, посмотрела прямо на Молли и снова обратилась ко мне.

— Жену? Или все-таки мать?

Я смотрел на девушку. Все очарование её молодости и привлекательности исчезли из моей души.

— Простите, — холодно сказал я и отошел от неё к моей Молли.

Знакомая боль сжала сердце. Это был страх, с которым я боролся каждый день. Молли старела быстрее меня, годы медленным и неумолимым потоком уносили её все дальше и дальше. Я приближался к пятидесятилетию, но моё тело упрямо сохраняло состояние человека тридцати пяти лет. Усиленное Скиллом исцеление годы назад до сих пор имело способность пробуждать ярость тела при малейшей ране. Под его контролем я редко болел, порезы и синяки быстро заживали. Прошлой весной я упал с сеновала и сломал предплечье. Той ночью я лег спать с крепко примотанным лубком, а проснулся голодным и слабым, как волк зимой. Рука болела, но я мог ею пользоваться. Ненужная магия держала меня здоровым и молодым. Ужасное благословение. И все это время я наблюдал, как Молли медленно сгибается под тяжестью прожитых лет. С момента обморока в Зимний праздник её увядание, казалось, ускорилось. Она стала быстрее уставать, время от времени случались головокружения и помутнение зрения. Это печалило меня, она же выбрасывала эти случаи из головы и отказывалась их обсуждать.

Когда я пошел навстречу Молли, то заметил, как её улыбка стала натянутой. Она не пропустила моего разговора с девушкой. Я заговорил первым, стараясь перекричать шум рынка.

— Неттл связалась со мной Скиллом. Это Чейд. Он тяжело ранен. Они хотят, чтобы я приехал в Баккип.

— Ты должен уехать сегодня вечером?

— Нет. Сейчас же.

Она посмотрела на меня. Эмоции скользили по её лицу, одна за другой. Досада. Гнев. А потом, к моему ужасу, смирение.

— Ты должен, — сказала она.

— Боюсь, что да.

Она коротко кивнула и взяла несколько пакетов из моих перегруженных рук. Вместе мы пошли через рынок в сторону гостиницы. Наша маленькая двухколесная повозка стояла на улице. Я оставил лошадь в конюшне, надеясь провести ночь в гостинице. Я уложил остальные её покупки под сиденье и сказал:

— Знаешь, ты не спеши домой. Оставайся и насладись отдыхом в базарный день.

Она вздохнула.

— Нет. Я позову конюха, чтобы он привел лошадь прямо сейчас. Я приехала не на рынок, Фитц. Я приехала, чтобы провести день с тобой. И он закончился. Если мы сейчас поедем домой, ты сможешь выехать ещё до вечера.

Я откашлялся и сообщил ей:

— Это слишком срочно. Я пойду через камень на холме Виселиц.

Она смотрела на меня, приоткрыв рот. Я встретил её взгляд, пытаясь скрыть свой собственный страх.

— Я не хочу, чтобы ты это делал, — выдохнула она.

— Я тоже не хочу.

Она долго вглядывалась в моё лицо. На мгновение сжала выцветшие губы, и я решил, что она начнет спорить. Затем она сухо сказала:

— Приведи лошадь. Я отвезу тебя туда.

Это была легкая прогулка, но я не стал спорить. Она хотела быть там. Она хотела посмотреть, как я войду в камень и исчезну. Она никогда не видела, как я это делал, и никогда не желала увидеть. Но если я должен это сделать, она хотела быть рядом. Я знал, что она думает. Если подведет Скилл, это может стать нашей последней встречей. Я оставил ей это утешение.

— Я попрошу Неттл отправить птицу из Баккипа, как только окажусь в полной безопасности. Так что ты не должна волноваться.

— О, я буду волноваться. Все эти день-полтора, пока не прилетит птица. Это то, что я умею лучше всего.

Тени только начали удлиняться, когда я снял её с повозки на холме Виселиц. Пока мы шли по крутой тропинке к вершине холма, она держала меня за руку. Приречные дубы не могли похвастаться кругом стоячих камней, как замок Баккип. Здесь были только старые виселицы, занозистое серое дерево, иссушенное летним солнцем, с ромашками, весело и нелепо растущими у подножия. А за ними, на самом гребне холма, одиноко торчал черный с серебряными прожилками камень, камень памяти. Высотой с трех мужчин, он имел пять сторон, и на каждой был высечен один глиф. Когда мы открыли истинное назначение камней памяти, король Дьютифул разослал группы людей, чтобы очистить каждый камень, переписать глифы и их расположение. Каждый глиф символизировал пункт назначения. Некоторые теперь мы знали, но большинство остались загадкой. Даже после десяти лет изучения свитков о забытой магии Скилла, большинство практиков расценивали переходы с помощью каменного портала как опасные и изнурительные.

Мы с Молли обошли камень, оглядывая его. Солнце светило мне в глаза, когда я заметил символ, который перенесет меня к Камням-Свидетелям возле Баккипа. Я смотрел на него, чувствуя холодный ком страха в животе. Я не хотел этого делать. Мне придется.

Камень стоял, черный и тихий, завораживающий, как пруд в жаркий летний день. И, как бездонный омут, он способен затащить меня в свои глубины и утопить навсегда.

— Вернись ко мне, как только сможешь, — прошептала Молли. А потом она пылко обняла меня и заговорила в мою грудь: — Ненавижу дни, когда нам приходится расставаться. Ненавижу эти обязанности, которые до сих пор висят на тебе, эти попытки разорвать тебя на кусочки. Ненавижу, когда ты мчишься по первому их зову.

Она жестоко бросала слова, и каждое маленьким кинжалом вонзалось в меня. Потом она добавила:

— Но мне нравится, что ты человек долга. Наша дочь зовет, и ты идешь к ней. И мы оба знаем, что это твой долг, — она глубоко вздохнула и покачала головой, отходя от вспышки гнева. — Фитц, Фитц, я до сих пор так ревную к каждой минуте твоего времени. И чем больше я старею, тем, кажется, ещё ближе хочу прижаться к тебе. Но иди. Иди, сделай, что должен, и возвращайся так быстро, как только сможешь. Но не через камни. Вернись ко мне безопасным путем, дорогой.

Простые слова, а я по сей день не знаю, почему они укрепили моё мужество. Выпрямившись, я прижал её ещё сильнее.

— Со мной все будет в порядке, — заверил я её. — Тот раз, когда я заблудился в камнях, случился только потому, что я слишком часто использовал их в течение нескольких дней. Сейчас это будет просто. Я зайду сюда и выберусь из Камней-Свидетелей у Баккипа. И первое, что я сделаю, это отправлю птицу, чтобы дать тебе знать, что все хорошо.

— Ей понадобится по крайней мере день, чтобы добраться сюда. Но я буду ждать её.

Я снова поцеловал её, а затем разжал руки. Мои колени дрожали, и вдруг я пожалел, что не напился. Столкновение с внезапной и неведомой опасностью отличается от сознательного погружения в известную и опасную для жизни задачу. Представьте себе сознательный шаг в костер. Или через фальшборт корабля в шторм. Я мог умереть. Или того хуже, не умереть, а остаться навеки в холодной черной тишине.

Всего четыре шага. Я не мог упасть в обморок. Я не мог позволить увидеть ей мой ужас. Я должен был сделать это. Камень был всего в нескольких шагах… Я поднял руку и помахал Молли, но не смог посмотреть на неё. Горло сдавило от страха. Ту же руку я приложил к черному камню, под символ, который доставит меня в Баккип.

Поверхность камня была прохладной. Неописуемым образом Скилл влился в меня. Я не шагнул в камень — он поглотил меня. Момент черного сверкающего небытия. Неопределимое чувство спокойствия ласкало и искушало. Я почти понял что-то прекрасное, я готов был схватить его. Я не просто понимал, я сам был им. Полностью. Забывая про все… про всех… навсегда…

И внезапно все исчезло.

Я вывалился. Первая связная мысль, когда я упал на мокром травянистом склоне над Баккипом, была та же, что и последняя мысль перед тем, как я вошел в камень. Я думал, что Молли видела, как я покинул её.

Я опустился на дрожащие колени и даже не пытался двигаться. Огляделся, вдыхая воздух с тонким привкусом моря из залива Баккипа. Здесь было прохладнее, недавно прошел дождь. Внизу, на склоне, паслись овцы. Одна из них подняла голову, рассматривая меня, потом снова уткнулась в траву. На той стороне каменистых пастбищ и скрюченных ветром деревьев виднелись стены замка Баккип. Казалось, крепость из черного камня стоит здесь вечно. С её башен открывался широкий вид на море. Я не мог видеть, но знал, что на крутых скалах под ним цеплялся город Баккип, как ползучий лишай из людей и зданий. Дома. Я дома.

Постепенно моё сердце успокоилось. Скрипящая повозка взобралась на холм и покатилась к замку. Мой критический взгляд одобрил медленное движение часового вдоль крепостных стен. Хоть сейчас было мирное время, Дьютифул поддерживал охрану. Отлично. Казалось, Чалсед занят собственной гражданской войной, но ходили слухи, что герцогство сейчас контролирует большинство своих норовистых провинций. И как только в нем наступит мир, несомненно, Чалсед будет рад продолжить войну со своими соседями.

Я оглянулся на Скилл-колонну. Внезапное желание снова вернуться в неё, снова купаться в тревожной радости сверкающей темноты охватило меня. Было в ней что-то огромное и прекрасное, что-то, с чем так хотелось слиться. Я мог бы сделать шаг назад и встретить это. Оно ждало меня.

Я сделал глубокий вдох и потянулся Скиллом к Неттл.

Отправь птицу в Ивовый лес. Пусть Молли знает, что я здесь и в безопасности. Выбери самую быструю, какую сможешь найти.

Сделаю. И почему ты не дал мне знать, прежде чем вошел в камень?

Я слышал, как она переговаривалась с кем-то в комнате. «Он здесь. Отправьте человека с лошадью к нему, немедленно». Затем она снова сосредоточилась на мне.

Что бы мы делали, если бы ты вышел бесчувственным, как годы назад?

Я пропустил упрек мимо ушей. Она была права, конечно, и Чейд будет в ярости. Нет. Мысль пришла с холодной тревогой. Возможно, Чейд больше никогда не будет злиться на меня. Я пошел к крепости, но потом не выдержал и побежал. Я снова связался через Скилл с Неттл.

Те охранники на воротах, они знают про меня?

Сам король Дьютифул приказал им ожидать арендатора Баджерлока с важным посланием для меня от моей матери. Никто тебя не задержит. Я пошлю мальчика с лошадью.

Я буду там, прежде чем он покинет конюшни.

Я бежал.

Спальня Чейда было грандиозной. И безмолвной, как смерть. Она располагалась на одном этаже с королевскими апартаментами Дьютифула, и я сомневался, что комнаты моего короля настолько же великолепны, как у старого убийцы, ставшего советником. Мои ноги вязли в густых темно-зеленых коврах. Тяжелые портьеры на окнах не пропускали ни луча дневного света. Вместо этого мерцание свечей с запахом пчелиного воска наполняло комнату. В блестящем латунном мангале рядом с кроватью дым восстановительных трав сгустил воздух. Я кашлянул и наощупь подошел к постели. Рядом стоял кувшин и полные чашки.

— Вода? — спросил я неподвижных целителей, и кто-то из них согласно кивнул. Я осушил чашку и снова закашлялся, все ещё пытаясь отдышаться от бега по широкой лестнице замка.

Король Дьютифул шёл где-то позади, как и Неттл. Олух сидел на стуле в углу. Кончик языка лежит на нижней губе, на простоватом лице следы печали и слез. Его музыка Скилла звучала приглушенно, как панихида. Он долго смотрел на меня искоса, потом его лягушачий рот расплылся в приветливой улыбке.

— Я знаю тебя, — сказал он.

И я знаю тебя, старый друг, — послал я ему через Скилл. Я не стал задумываться, почему он не стареет; подобные ему старели редко. Он и так уже жил дольше, чем ожидал любой из целителей Баккипа.

Старый Чейд действительно умер, передал он мне тревожно.

Мы сделаем все, что можем, чтобы разбудить его, заверил я маленького человечка.

Стеди, сводный брат моей Неттл и теперь — часть королевской группы Скилла, стоял рядом с Олухом. Я быстро кивнул, приветствуя его. Я протолкался через неподвижных целителей и различных их помощников к постели Чейда. Комната была полна запахов встревоженных людей, они давили на мой Уит, будто я пробираюсь через загон животных перед забоем.

Я не колебался.

— Откройте шторы и окна пошире. Нам нужен свет и воздух!

Один из целителей проговорил:

— Мы рассудили, что темнота и тишина лучше всего могут исцелить…

— Откройте их! — я резко прервал его. Внезапное воспоминание о моем первом короле, Шрюде, о его душной комнате, полной тонизирующего лекарственного дыма, наполнило меня ужасом.

Целители смотрели враждебно и неподвижно. Кто такой этот незнакомец, появившийся в комнате лорда Чейда, пьющий из его чашки и что-то от них требующий? Медленно закипающее негодование.

— Откройте, — Дьютифул повторил мои слова, войдя в комнату, и целители с помощниками засуетились.

Я повернулся к нему и спросил:

— Можно убрать их всех отсюда?

Кто-то ахнул.

— Пожалуйста, мой король, — добавил я поспешно.

В этот тревожный момент я забыл, что они видели во мне только Тома Баджерлока, арендатора Ивового леса. Вполне возможно, что у них не было ни малейшего представления о том, почему именно я был вызван для консультации по состоянию Чейда. Я попытался успокоиться и увидел кривую и усталую улыбку, дрожащую в уголке рта Дьютифула, когда он приказывал целителям очистить комнату. Свет и воздух оживили спальню, народа стало поменьше, ослабело давление на мои чувства. Я не просил разрешения распахнуть балдахин на кровати. Неттл помогла мне. Последний луч заката упал на лицо моего старого наставника, моего старого друга, моего двоюродного дяди, Чейда Фаллстара. Меня охватило отчаяние.

Он был бледен, как мертвец. Рот распахнут, нижняя челюсть свисает на сторону. Закрытые глаза ввалились. Синяк, который я увидел в разговоре с Неттл, увеличился и занимал половину лица. Я взял его руку и Уитом ощутил в нем жизнь. Слабая, но она была в Чейде, скрытая от кучки траурных целителей. Его губы пересохли, вывалившийся изо рта язык выглядел сероватым. Я нашел чистую ткань около кровати, смочил её из кувшина и прикоснулся к его губам, одновременно прикрывая рот. Потом легко коснулся морщинистого лица. Он использовал свой Скилл, чтобы замедлить старение, но никакая магия не может отменить ход времени или его следы, остающиеся на теле. Я попытался угадать его истинный возраст. Я думал, что он старик, когда он взял меня в ученики около сорока лет назад. Потом я решил, что не хочу этого знать и сосредоточился на более неотложных задачах. Я смочил ткань ещё раз и аккуратно уложил её на синяк.

— Вы уже пытались вылечить его? — спросил я. — Даже если мы не можем связаться с ним Скиллом, исцелив его тело, можно освободить его ум.

— Конечно, мы пытались, — я простил Дьютифулу раздражение в голосе. Это было очевидный вопрос и он дал мнеочевидный ответ. — Мы пытались проникнуть в его разум, но безрезультатно.

Я убрал ткань в сторону и сел на край кровати. Рука Чейда в моей стала теплой. Я закрыл глаза. Пальцами я чувствовал кости, мышцы, плоть. Я пытался обойти физическое ощущение с помощью Скилла — чувство, которого не испытывал уже много лет. Я попытался мысленно войти в его тело, чтобы своими глазами увидеть ток крови и волну дыхания. Я не видел. Я нажал сильнее, но барьеры не поддались.

Барьеры. Я отстранился от них и открыл глаза. Я высказал вслух свой испуг.

— Он закрыт. Сознательно закрыт от Скилла. Как Верити сделал с Барричем.

Олух качался в углу. Я посмотрел на него, и он втянул туповатую голову в плечи. Его маленькие глазки встретились с моими.

— Да. Так. Закрыт, как в коробке. Не может выйти.

Он торжественно покивал, спрятав кончик языка за верхней губой.

Я оглядел комнату. Король спокойно стоял у постели Чейда, молодой волкодав ободряюще прижался к его колену. Из группы короля здесь были только Неттл и Стеди. Это означало, что его полная Скилл-группа уже присоединялась к их силе и пыталась разрушить стену Чейда. Безуспешно. Потому-то вызов Неттл и присутствие Олуха говорили о многом. Как мастер Скилла, она решила, что все обычные способы использования магии неэффективны. Те, кто находился сейчас в этой комнате, при необходимости должны были рискнуть в опасных и неизвестных течениях Скилла.

Олух, наш любимый слабоумный, был необыкновенно силён в магии, хотя и не мог с ней работать. Сам король обладал прекрасными способностями, а сила таланта Неттл состояла в навыке управления снами. Её сводный брат, Стеди, был для неё источником силы, она полностью ему доверяла. Но они все смотрели на меня, бастарда Видящих с бурным и неустойчивым талантом, будто я был единственным, кто знал, что делать.

А я не знал. Или знал об этом не больше, чем в прошлый раз, когда мы пытались использовать Скилл, чтобы исцелить закрытого человека. Нам не удалось. Баррич умер. В молодости Баррич был правой рукой Чивэла, и источником силы для будущего короля. И он закрыл Баррича, чтобы враги Видящих не смогли использовать его в качестве проводника к их секретам. Возможно, эта стена и не позволила магии спасти его.

— Кто это сделал? — Я пытался и не смог скрыть обвинение в голосе. — Кто закрыл его от Скилла?

Измена внутри группы был наиболее подходящим объяснением. При мысли об этом я похолодел. Мой ум убийцы уже связал падение Чейда и его изоляцию. Двойное предательство, чтобы убить старика. Закрыть его от магии, чтобы он не мог позвать на помощь, а затем проследить, чтобы он был тяжело ранен. Если Чейд был мишенью такого предательства, не станет ли король очередной целью?

Король Дьютифул резко выдохнул, удивленно и испуганно.

— Это первое, что я подумал, если ты прав. Но ты не прав. Всего несколько дней назад мы с ним провели небольшой эксперимент со Скиллом. Я легко дотянулся до него. Тогда он не был запечатан! Даже при всей своей практике он никогда не станет исключительно сильным в Скилле, но он очень грамотно обходится с тем, что у него есть. Но стать настолько сильным, чтобы поднять стену от всех нас? Я сомневаюсь, что он…

Я видел, как мои собственные подозрения укореняются в его сознании. Дьютифул поставил кресло с другой стороны кровати Чейда. Он сел и посмотрел на меня через кровать.

— Кто-то сделал это с ним?

— Что это был за «небольшой эксперимент»? — требовательно спросил я. Все глаза устремились к нашему королю.

— Ничего плохого! У него был небольшой кусок черного камня, камня памяти, который он привез из древней крепости Элдерлингов на Аслевджале. Он впечатал в него мысль, а затем отдал его курьеру, который передал мне. Я смог прочесть сообщение. Это был просто маленький стишок о том, где найти фиалки в замке Баккип. Я через Скилл подтвердил, что все получилось. Конечно, он полностью владел Скиллом, чтобы использовать камень памяти и получить мой ответ. Так что в тот день он не был запечатан.

Мимолетное движение бросилось в глаза. Почти незаметное. Стеди открыл рот, а потом снова закрыл его. Слабый намек, но я ухватился за него. Я быстро взглянул на Стеди, ткнул пальцем в его сторону и потребовал:

— Что Чейд просил тебя никому не говорить?

И снова он на мгновение открыл рот, а затем захлопнул его. Он молча покачал головой и стиснул зубы. Он был сыном Баррича и не мог лгать. Я перевел дыхание, чтобы надавить на него, но его сводная сестра была быстрее. Неттл двумя шагами пересекла комнату, протянула руку, чтобы схватить за плечи своего младшего брата и попыталась встряхнуть его. Это было похоже на атаку котенка на быка. Стеди не пошевелился под её натиском; он только опустил голову между широкими плечами.

— Расскажи этот секрет! — потребовала она. — Я знаю этот взгляд. Говори немедленно, Стеди!

Он склонил голову и закрыл глаза. Он был пойман на мосту и с двух сторон отрезан от берегов. Он не мог лгать и не мог нарушить своего слова. Я начал говорить спокойно и медленно, скорее с Неттл, чем с ним.

— Стеди не нарушит своего обещания. Не спрашивай его. Но позволь мне сделать предположение. Талант Стеди — давать силу тому, кто пользуется Скиллом. Он служит как человек короля, на тот случай, если король будет нуждаться в дополнительной силе во время большой беды.

Стеди склонил голову, соглашаясь с тем, что мы уже знали. Однажды я служил в этом качестве королю Верити. С его потребностью и моей неопытностью мне пришлось позволить ему осушить меня, и он злился на то, как близко он подошел к тому, чтобы нанести мне невосполнимый ущерб. Но Стеди был не похож на меня; он был специально обучен для подобной задачи.

С трудом, я построил замок логики из того, что я знал о Чейде.

— Значит, Чейд вызвал тебя. И он взял твою силу, чтобы… для чего? Вы сделали нечто, и это выжгло из него Скилл?

Стеди был очень тих. Не то. Внезапно я понял.

— Чейд использовал твои силы, чтобы поставить блок на себя?

Стеди и не ведал, что его крошечный кивок означал согласие. Дьютифул перебил меня, возмущенный таким предположением.

— Это не имеет никакого смысла. Чейд всегда хотел иметь больше Скилла, а не закрываться от него.

Я тяжело вздохнул.

— Чейд любит свои секреты. Он живет своей жизнью в замке тайн. Скилл — это путь в мозг человека. Если человек с сильным Скиллом заманит в ловушку кого-либо, он может предложить ему что-нибудь, и человек поверит в это. Скажите ему, что его корабль встретится со штормом, и он вернется в безопасную гавань. Убедите военного предводителя, что его армия превосходит противника по численности, и он изменит тактику. Ваш отец, король Верити, провел много дней, используя Скилл, чтобы увести красные корабли от наших берегов. Подумайте о всех способах, которыми мы использовали Скилл на протяжении многих лет. Мы все знаем, как поднять стену для охраны частной жизни. Но если вы знаете, что другие сильнее в Скилле, чем вы… — Я замолчал, не договорив.

Дьютифул застонал.

— Тогда тебе нужна будет помощь, чтобы пробиться через мощную стену. Такую, которая не может быть разрушена без согласия, и которую можно опустить только по своему желанию.

— Если вы осторожны или достаточно сведущи, чтобы сделать это, — мягко проговорил я.

Слезы катились по щекам Стеди. Он был так похож на своего отца, что у меня перехватило дыхание. Неттл перестала трясти младшего брата. Вместо этого она положила голову на его грудь. Музыка Олуха взвилась бурей отчаяния. Я пробился сквозь неё, собрал мысли и спросил Стеди:

— Мы знаем, что случилось. Ты не нарушил своего обещания молчать. Но вот другой вопрос. Если ты помог ему закрыть самого себя, ты знаешь, как пройти сквозь его стену?

Он плотно сжал губы и покачал головой.

— Человек, достаточно сильный, чтобы построить стены, должен быть достаточно силён, чтобы их разрушить, — грозно предположил Дьютифул.

Стеди покачал головой. Когда он заговорил, его голос был полон боли. Теперь, когда мы узнали тайну, он почувствовал, что может рассказать подробности.

— Лорд Чейд вычитал об этом в одном из старых свитков. Это было предложено как защита для группы, приближенной к королю или королеве. Таким образом, группу невозможно подкупить. Создается стена, которую может снять только сам человек, король или королева, или тот, кто знает ключевое слово.

Я бросил взгляд на Дьютифула. Он сразу же заговорил.

— Я не знаю! Чейд никогда не говорил со мной о таких вещах! — Он поставил локоть на колено и прижал ко лбу ладонь, став снова похожим на испуганного мальчика. Это не обнадеживало.

— Если он не сказал Дьютифулу, то ты должен знать, Фитц, — сказала Неттл. — Ты всегда был близок к нему. Это должно касаться вас обоих. Кому ещё мог он доверить это?

— Не мне, — резко ответил я.

Я не добавил, что мы не разговаривали друг с другом уже несколько месяцев, даже без Скилла. Это было не злобное отчуждение, а просто время. Последние несколько лет мы медленно отдалялись друг от друга. О, во времена больших потрясений он, не колеблясь, свяжется со мной и потребует моего мнения или даже помощи. Но за эти годы он вынужден был признать, что я не вернусь в сложный танец, каким была жизнь в замке Баккип. Теперь я пожалел о нашем разрыве.

Я потер лоб и повернулся к Олуху.

— Олух, говорил ли тебе лорд Чейд специальное слово? Одно, чтобы запомнить? — я сосредоточился на нем, пытаясь ободряюще улыбнуться. Позади меня открылась дверь, но я не обернулся.

Олух почесал одно из своих крошечных ушей. Задумавшись, он высунул язык. Я заставил себя быть терпеливым. Потом он растянул губы и выпрямился. Он наклонился вперед и улыбнулся мне.

— Пожалуйста. Он сказал мне помнить «пожалуйста». И «спасибо». Слова, чтобы получать от людей, что хочешь. Ты не просто берешь. Скажи «пожалуйста», прежде чем взять.

— Может ли это быть настолько простым? — удивилась Неттл.

— И это поможет? — проговорила Кетриккен за моей спиной. — Такое простое? Ни в коем случае. Этот человек никогда не делает ничего простого.

Я повернулся к моей бывшей королеве и, несмотря на тяжесть нашего положения, не мог не улыбнуться ей. Она стояла прямо и царственно, как всегда. И как всегда, мать короля была одета просто. Её наряд более подходил служанке, если бы та могла носить его с таким достоинством. И силой. Её светлые волосы с проблесками серебра свободно струились по спине, по плечам голубого платья. Вот удивительно. Она поддерживала развитие торговли в Шести Герцогствах, и я видел, как наше королевство принимает все, что мир готов ему предложить. Экзотические продукты и приправы с островов Пряностей, мода Джамелии и земель более отдаленных, иностранные способы обработки стекла, железа и керамики изменили каждую сторону жизни замка Баккип. Взамен Шесть Герцогств продавали пшеницу и овес, железную руду и металл, бренди из Сенседжа и прекрасные вина из внутренних княжеств. Древесина из Горного Королевства стала товаром, который мы в свою очередь отправляли в Джамелию. Мы процветали и изменялись. Тем не менее моя бывшая королева не воспринимала изменения, одеваясь так же просто и старомодно, как слуга из моего детства, даже без диадемы в волосах, отмечающей её статус матери короля.

Она подошла ко мне, и я поднялся, чтобы крепко её обнять.

— Фитц, — шепнула она мне на ухо, — благодарю тебя. Спасибо, что пришел, и за этот огромный риск. Когда я услышала, что Дьютифул передал через Неттл распоряжение тебе срочно явиться в замок, я была в ужасе. И полна надежды. Как эгоистично с нашей стороны отрывать тебя от заслуженного мира и требовать, чтобы ты ещё раз помог нам.

— Вы всегда можете рассчитывать на любую помощь с моей стороны.

Медленно утихающее раздражение от того, что я был вынужден воспользоваться каменным столбом для путешествия, растворилось в её словах. Это был её подарок. Королева Кетриккен всегда признавала жертвы, которые люди приносили в служении трону Видящих. В обмен на это она всегда была готова отказаться от собственного комфорта и безопасности ради своих верноподданных. В тот момент её благодарность казалась справедливым обменом на опасность, с которой я столкнулся.

Она отпустила меня и сделала шаг назад.

— Итак, как ты думаешь, можно ему помочь?

Я с сожалением покачал головой.

— Чейд закрыл себя, как Чивэл запечатал Баррича от Скилла. Для этого он использовал Скилл Стеди. Если бы прорвались через его стену, мы могли бы использовать наши объединенные силы, чтобы помочь его телу исцелить себя. Но он закрыт от нас. И сейчас он без сознания, не может ни впустить нас, ни исцелить себя.

— Понимаю. И как он?

— Теряет силы. Я почувствовал спад его энергии даже за тот короткий срок, что здесь нахожусь.

От моих слов она вздрогнула, но я знал, как высоко она ценит честность. Кетриккен разжала руки и шагнула вперед.

— Что мы можем сделать?

Король Дьютифул заговорил.

— Почти ничего. Мы можем снова позвать целителей, но они, кажется, только грызутся друг с другом. Один говорит, что его надо охладить мокрыми тряпками, другой требует разжечь очаг и укутать его одеялами. Кто-то хотел пустить ему кровь. Я не думаю, что кто-нибудь из них действительно знает средство от такой травмы. Подозреваю, если мы ничего не предпримем, он умрет через пару ночей, — он поднял корону, провел руками по волосам, и неровно водрузил её обратно. — О, Чейд, — в его голосе сочетались упрек и мольба. Он повернулся, чтобы выйти. — Фитц, ты уверен, что у тебя не было никаких сообщений от него, на бумаге, через Скилл, какой-нибудь легкий намек, который может оказаться ключом?

— Ничего. Не в последние несколько месяцев.

Кетриккен оглядела комнату.

— Кто-то из нас знает, — она говорила медленно и строго. Неторопливо она вгляделась в каждого из нас, а затем продолжала: — Я думаю, что это, скорее всего, ты, Фитц.

Возможно, она права. Я посмотрел на Стеди.

— Как пользоваться этим ключевым словом, если человек знает его?

Молодой человек выглядел неуверенным.

— Он не говорил об этом, но мне кажется, что вы должны передать его через Скилл.

Моё сердце сжалось. Если бы у Баррича было такое ключевое слово, позволило бы оно добраться до него? Ключ, который Чивэл унес с собой в могилу после его несчастной верховой прогулки. Я вдруг почувствовал себя плохо, осознав, что мог бы спасти Баррича от смерти, если бы знал его ключ. Это не должно повториться. Кетриккен права. Чейд слишком умен, чтобы закрыть замок и не доверить одному из нас ключа.

Я взял руку Чейда в свои. Я посмотрел на его впалое лицо, на губы, хлюпающие с каждым выдохом. Я сосредоточился на нем, и снова потянулся Скиллом. Моя мысленная хватка скользнула поверх, будто я пытался поднять стеклянную сферу мыльными руками. Я стиснул зубы и сделал вещь, которую он всегда осуждал. Я нашел его Уитом, сконцентрировавшись на животной жизни, которая, я чувствовал, уходит из его тела, и только потом протиснулся Скиллом. Я начал со списка имен. Чивэл. Верити. Шрюд. Фаллстар. Видящие. Баррич. Кетриккен. Я прошелся по всем дорогим именам, надеясь на какое-нибудь подергивание в ответ. Ничего не случилось. Я подошел к леди Тайм. Лорд Голден. Слинк.

Я отказался от этого списка и открыл глаза. В комнате вокруг меня стояла тишина. Король Дьютифул все ещё сидел на другой стороне кровати. В окне позади него солнце уходило за горизонт.

— Я отослал всех, — сказал он тихо.

— У меня ничего не вышло.

— Я знаю. Я слушал.

Я изучал моего короля в этот беззащитный момент. Он и Неттл были почти одного возраста и похожи друг на друга в мелочах, если знать, как смотреть. У них были темные кудрявые волосы, типичные для линии Видящих. У неё был прямой нос и решительный рот, как и у него. Но Дьютифул выше, чем я в его годы, в то время как Неттл лишь чуть-чуть переросла свою мать. Сейчас Дьютифул сидел, прижав кончики пальцев к губам. Глаза его были серьезны. Мой король. Третий король Видящих, которому я служил.

Дьютифул встал и, кряхтя, выпрямил спину. Его собака, подражая ему, встала и потянулась, низко припав к полу. Он подошел к двери, открыл её и сказал:

— Еду, пожалуйста. И блюдо воды для Коса. И немного хорошего бренди. Две чашки. И передайте моей матери, что у нас пока ничего не вышло, — он закрыл дверь и повернулся ко мне. — Что? Почему ты улыбаешься?

— Каким королем ты стал, Дьютифул! Верити бы гордился тобой. Он так же, без тени иронии, всегда говорил «пожалуйста» беднейшему из своих слуг. Вот так… Мы много месяцев не разговаривали с тобой. Как сидит корона?

В ответ он снял её и встряхнул головой. Он поставил её на тумбочку Чейда и сказал:

— Иногда тяжела. Даже эта, а та, которую приходится надевать, когда сижу в суде, ещё хуже. Но её следует носить.

Я знал, что он говорил не весе короны.

— А твоя королева и принцы?

— Они здоровы, — он вздохнул. — Она скучает по дому, и независимость титула нарчески ей ближе, чем королевы Шести княжеств. Она взяла мальчиков, чтобы посетить материнский дом ещё раз. Я знаю, это обычай её народа, что счет идет по материнской линии. Но и моя мать, и Чейд считают, что я поступаю глупо, отпуская обоих сыновей в море так часто, — он печально улыбнулся. — Тем не менее мне по-прежнему трудно отказывать ей в том, чего она хочет. И, как она справедливо отмечает, они не меньше её сыновья, чем мои. После того как Проспер неудачно упал на охоте прошлой зимой, она сравнила это с опасностями путешествия по морю. И она беспокоится, что до сих пор не родила дочь для материнского дома. В то время как для меня почти облегчение, что у нас только сыновья. Если бы мне никогда не пришлось бы столкнуться с проблемой, где будет расти моя дочь, я счел бы это благословением. Но она беспокоится, что уже четыре года не может забеременеть. Вот так.

Он вздохнул.

— Она ещё молодая, — смело сказал я. — Сколько тебе, почти тридцать? А она ещё моложе. У вас есть время.

— Но было два выкидыша… — его слова прозвучали еле слышно, и он отвернулся, разглядывая тень в углу.

Пес у его ног заскулил и посмотрел на меня с укоризной. Дьютифул наклонился, чтобы погладить его. Мгновение мы молчали. Затем, откровенно меняя тему разговора, он склонил голову в сторону Чейда.

— Он погружается все глубже, Фитц. Что нам теперь делать?

Стук в дверь прервал нас. На этот раз я сам открыл её. Пришел паж с подносом еды. Три остальных принесли графин с теплой водой, таз и тряпки. Ещё один нес бренди и кружки. Последней появилась девочка и, пыхтя от напряжения, занесла небольшой столик. Мы с Дьютифулом молчали, пока они сервировали наш ужин. Пажи выстроились, одновременно поклонились и дождались благодарности Дьютифула перед уходом. Когда дверь закрылась, я указал на стол. Кос уже шумно пил из миски.

— Поедим. Выпьем. И попробуем ещё раз, — сказал я ему.

Так мы и сделали.

Глубокой ночью, при свечах, я увлажнял ткань и смачивал губы Чейда. Было ощущение, что я сижу у смертного одра. Я давно отказался от конкретных слов и просто начал долгий разговор о том, что мы с ним делали во время моего ученичества. Я вернулся к временам, когда он учил меня смешивать яды в нашей дикой поездке к Кузнице. Я прочитал ряд ознакомительных стишков о целебных свойствах трав. Я вспомнил наши ссоры, а также те моменты, когда мы были очень близки, в надежде, что случайное слово может оказаться ключом. Ничего не получалось. Дьютифул нес вахту со мной. Остальные приходили и уходили течение ночи, входили и выходили как тени, движущиеся вслед за солнцем. Какое-то время с нами сидел Олух, услужливо предлагая слова, которые мы уже пробовали. Неттл зашла в старый кабинет Чейда и порылась в свитках и других предметах, оставленных на столе. Она принесла их к нам, чтобы проверить. Ни один из них не дал нам ключ к разгадке. Надежда покидала нас, словно кровь сквозь промокшую повязку, закрывающую гнойную рану. Мой слабый оптимизм превратился в желание, чтобы все поскорее кончилось.

— Разве мы перебираем названия трав?

— Да. Помнишь?

— Нет, — признался Дьютифул. — Я слишком устал. Я уже не помню, что мы пробовали, а что нет.

Я положил руку Чейда на его медленно вздымающуюся грудь и подошел к столу, где были беспорядочно свалены вещи с его верстака. Полусгоревшая свеча показала свиток о том, как впечатать сообщение в камень, свиток об изготовлении сыра и старый пергамент о гадании по миске с водой. Все это дополняли пустой камень памяти, половинка лезвия ножа и бокал вина с несколькими увядшими цветами. Дьютифул присоединился ко мне.

— Сломанное лезвие? — спросил он.

Я покачал головой:

— Не важно. Он всегда спешил и пытался открыть разные вещи с помощью ножа, — я толкнул каменный блок памяти. — Откуда это взялось? Аслевджал?

Дьютифул кивнул.

— Он ездил туда несколько раз за последние пять лет. Его очень заинтересовало все, что ты рассказывал о крепости Кебала Робреда и Элдерлингов. Никто из нас не одобрял его приключений, но ты же знаешь Чейда. Он не нуждается ни в чьем одобрении, кроме своего собственного. Потом он внезапно прекратил эти поездки. Подозреваю, что-то случилось и напугало его здравый смысл, но он никогда не говорил об этом. Слишком гордый, он не хотел, чтобы кто-нибудь из нас смог получить удовлетворение от «мы же тебя предупреждали». В одной из поездок на остров он нашел комнату с разбросанными каменными блоками памяти, и привез небольшую сумку этих кубиков. Некоторые содержали воспоминания, в основном стихи и песни. Другие были пусты.

— И он впечатал что-то на одном из них, и послал его к тебе.

— Да.

Я пристально посмотрел на Дьютифула. Он медленно выпрямился, с волнением и надеждой.

— Ох. Это ключ, правда?

— Ты помнишь, что он сказал?

— Безусловно, — он сел на кровать Чейда, взял его руку, прикоснулся к нему Скиллом и громко заговорил: — Где фиалки расцветают в девичьей ложбине, мудрый старый паук сидит в паутине.

Мы оба улыбнулись. Но когда улыбка сползла с лица Дьютифула, я спросил:

— Что случилось?

— Никакого ответа. Он невидим для моего Скилла, как и раньше.

Я быстро пересек комнату, сел и взял руку Чейда. Я сосредоточился на нем и использовал одновременно голос и Скилл. Где фиалки расцветают в девичьей ложбине, мудрый старый паук сидит в паутине.

Ничего не случилось. Просто вялая рука Чейда в моей.

— Может, он слишком слаб, чтобы ответить, — предположил Дьютифул.

— Тише.

Я молча откинулся назад. Фиалки в девичьей ложбине. Фиалки в девичьей ложбине. Что-то было, давно, очень давно. Что-то было со мной. Статуя в Женском саду. Она стояла в дальнем углу, под нависающими ветками зарослей слив. Там, где тени были глубже, и прохлада сохранялась даже в разгар лета, была статуя Эды. Она сидела, положив руки на колени. Старая статуя. Я вспомнил крошечные папоротники, растущие в замшелых складках её платья. А ещё — фиалки на коленях.

— Мне нужен факел. Я знаю, где он спрятал ключ. Мне нужно в Женский сад, к статуе Эды.

Внезапно Чейд глубоко вздохнул. На мгновение я испугался, что это его последний вздох. Но Дьютифул яростно сказал:

— Вот и ключ. Старый паук Чейд! Эда, в Женском саду!

Когда он произнес имя богини, будто тяжелые шторы раздвинулись и открыли Чейда Скиллу. Дьютифул через Скилл позвал Неттл, Олуха и Стеди, но не стал дожидаться, пока они придут.

— Хватит ли у него сил? — спросил я, хорошо зная, как сжигает резервы человеческого тела принудительное исцеление. Сама по себе магия не лечит, но вынуждает тело ускорить процесс выздоровления.

— Мы можем позволить тому, что от него осталось, медленно умереть, или сжечь его в попытке вылечить. Если бы ты был Чейдом, чтобы ты предпочел?

Я стиснул зубы, удерживаясь от ответа. Я не знал. Когда-то Чейд и Дьютифул приняли это решение за меня, и я по-прежнему жил с его последствиями: телом, которое агрессивно восстанавливается после каждой болезни, хочу я того или нет. Но я мог бы оградить Чейда от такой судьбы: надо только понять, когда остановить исцеление. Я принял решение и отказался размышлять, что бы выбрал сам Чейд.

Я укрепил связь Скилла с Дьютифулом и вместе мы потянулись к Чейду. Смутно я чувствовал, как к нам присоединилась Неттл, потом Олух, растерянный спросонья, но послушный призыву, и, наконец, влился Стеди, добавив свою силу к нашим объединенным усилиям.

Я взял руководство на себя. Я не был самым сильным в Скилле. Скорее, сильнейшим был Олух, его природный талант прятался за фасадом простоты. Стеди был следующим: у него был сильный Скилл, хотя он, казалось, не умел использовать его сам. Дьютифул больше меня знал о разных видах использования магии, а Неттл, моя дочь, интуитивно понимала и работала с ней. Но я руководил в силу своих лет и моего трудом завоеванного знания строения человеческого тела. Чейд сам учил меня этим вещам, хотя и не как целителя, а как ученика убийцы, чтобы знать, где прижатый палец может задушить человека, а маленькое лезвие заставит выплескиваться сгустки крови с каждым ударом сердца.

Тем не менее я не «видел» тело Чейда Скиллом. Скорее, я слушал его тело, и чувствовал, где он изо всех сил пытается восстановить себя. Я давал силу и волю этим попыткам, и использовал свои знания там, где они были нужнее. Боль не всегда лучший показатель повреждения. Сильная боль может запутать ум, посчитавший, что это место наиболее повреждено. Поэтому, связанные Скиллом с Чейдом, мы плыли против течения его боли и страха, чтобы разглядеть скрытые повреждения костей его челюсти, пережатые места, где когда-то свободно шёл ток крови, и очаги воспаления.

У меня была собрана сила тренированной группы, я никогда прежде не чувствовал такого. Это было пьянящее ощущение. Я обращал их внимание на то, что хотел восстановить, и они объединяли свою силу, чтобы убедить тело Чейда сосредоточить свою энергию там. Это было так легко. Соблазнительные возможности того, что я мог сделать, развернулись передо мной пышным гобеленом. Что я мог сделать! Я мог бы переделать человека, вернуть ему молодость! Но монеты тела Чейда не мои, чтобы их тратить. У нас в избытке была сила для нашей задачи. Но не у Чейда. И вот, когда я чувствовал, что мы сделали все возможное, и сделали это эффективно, я начал выводить группу из плоти Чейда, как если бы они были благонамеренным стадом цыплят, пробравшихся в сад.

Я открыл глаза в темной комнате, в круге обеспокоенных лиц. Струйки пота морщинили лоб Стеди, воротник его рубашки был мокрым. Он дышал, как гонец, закончивший эстафету. Неттл оперлась подбородком о руки, закрыв лицо пальцами. Олух раскрыл рот. Влажные волосы короля прилипли ко лбу. Я моргнул и почувствовал далекий барабанный бой надвигающейся головной боли. Я улыбнулся им.

— Мы сделали все, что могли. Теперь мы должны оставить его в покое и позволить телу заняться собой, — я медленно встал. — Идите. Теперь идите отдыхать. Идите. Здесь больше нечего делать.

Я прогнал всех из комнаты, не обращая внимания на их желание остаться.

Стеди опирался на руку сестры.

— Покорми его, — шепнул я, когда они проходили мимо, и моя дочь кивнула.

— Ага, — искренно согласился Олух и последовал за ними.

Только Дьютифул осмелился бросить мне вызов, вернувшись на свое место у кровати Чейда. Его собака вздохнула и опустилась на пол у его ног. Я покачал головой, глядя на них, занял свое место и, игнорируя свои собственные слова, потянулся к сознанию Чейда.

Чейд?

Что случилось? Что со мной случилось?

Прикосновение его разума было расплывчатым и беспорядочным.

Ты упал и ударился головой. Ты был без сознания. А так как ты закрыл себя от Скилла, мы обнаружили, что не можем связаться с тобой и вылечить.

Я почувствовал момент его паники. Он ощупывал свое тело, как человек похлопывает себя по карманам, убеждаясь, что его никто не ограбил. Я знал, что он нашел следы нашего вмешательства, и что они были громадными.

Я так слаб. Я чуть не умер, да? Дай мне воды, пожалуйста. Почему ты позволил мне так опуститься?

От его упрека я разозлился, но сказал себе, что сейчас не время. Я держал чашку у его губ, приподняв ему голову. С закрытыми глазами он шумно всасывал воду. Я ещё раз наполнил чашку, и теперь он пил медленнее. Когда он отвернулся от неё, делая знак, что напился, я убрал её в сторону и спросил его:

— Почему ты такой бестолковый? Ты не сказал никому из нас, что закрыл себя от Скилла. И зачем ты вообще это сделал?

Он был ещё слишком слаб, чтобы говорить. Я снова взял его за руку и коснулся его сознания.

Защита короля. Я знаю слишком много из его секретов. Слишком много тайн Видящих. Невозможно оставлять такую щель в защите. Все члены группы должны быть запечатаны.

Тогда как мы сможем связаться друг с другом?

Щит работает, только когда человек спит. Бодрствуя, я бы почувствовал, что кто-то тянется ко мне.

Ты не спал. Ты был без сознания, и нуждался в нашей помощи.

Едва ли. Просто… немного не повезло. И если это так… ты пришел. Ты понял загадку.

Его мысли слабели. Я знал, насколько он устал. Мой собственный организм начал требовать отдыха. Работа Скиллом — это серьезно. Изматывает, как охота. Или сражение. Ведь это был бой, не так ли? Вторжение на личную территорию Чейда…

Я дернулся, проснувшись. Я все ещё держал руку Чейда, но он глубоко спал. Дьютифул развалился в кресле по другую сторону кровати и тихо храпел. Его собака подняла голову, мгновение смотрела на меня, а потом снова опустила её на передние лапы. Мы все были измотаны. В угасающем пламени свечей я изучал опустошенное лицо Чейда. Он выглядел так, будто постился несколько дней. На щеках не было плоти, и я видел форму его черепа. Рука, которую я все ещё сжимал, была просто мешком костей. Теперь он будет жить, но ещё несколько дней ему придется восстанавливать тело и силу. Завтра он будет голоден.

Я со вздохом откинулся назад. Спина ныла после сна в кресле. Ковры на полу комнаты были толстые и привлекательные. Я растянулся на полу у его постели, как верный пес. Я спал.

Проснулся я от того, что Олух наступил мне на руку. Я приподнялся с проклятием, чуть не выбив поднос из его рук.

— Ты не должен спать на полу, — упрекнул он меня.

Я сел, схватившись за ушибленные пальцы. Трудно было спорить с замечанием Олуха. Я тяжело поднялся на ноги и рухнул в свое привычное кресло. Чейд лежал, слегка приподнявшись. Старик был похож на скелет, его улыбка на истощенном лице вызывала у меня дискомфорт. Кресло Дьютифула пустело. Олух устраивал поднос на коленях Чейда. Я почувствовал запах чая, бисквитов и горячего джема. В миске лежали мягкие вареные яйца, немного масла, соль и перец рядом с толстым куском бекона. Мне хотелось напасть на поднос и одним махом все проглотить. Думаю, это желание отразилось на моем лице, расширив костяную усмешку Чейда. Он ничего не сказал, просто махнул рукой, отпуская меня.

Раньше я бы сразу пошел прямиком на кухню. Мальчиком я всегда обедал там. Подростком, а затем и юношей я перебрался в шумную неопрятную столовую. Теперь я связался Скиллом с королем Дьютифулом, чтобы узнать, закончил ли он завтрак. Он немедленно пригласил меня присоединиться к нему и матери в их личных апартаментах. Я пошел, предвкушая еду и хорошую беседу.

Кетриккен и Дьютифул уже ждали меня. Кетриккен, по обычаям Горного королевства, встала рано и уже легко позавтракала. Тем не менее она осталась с нами за столом. Перед ней стоял тонкий стакан горячего светлого чая. Дьютифул был голоден, как и я, и выглядел уставшим, ведь он встал раньше, чтобы поделиться подробностями исцеления Чейда с матерью. Небольшой караван пажей принес еду и сервировал для нас стол. Дьютифул отпустил их и закрыл дверь, создав нам некое подобие уединенности. Не считая пожелания доброго утра, Кетриккен молчала, ожидая, пока мы наполним свои тарелки и не утолим первый голод.

И только когда мы опустошили тарелки, Дьютифул заговорил, все ещё пережевывая еду. Пока я спал, к Чейду приходили целители. Они ужаснулись, увидев, насколько он истощен, но его аппетит и вспыльчивый характер быстро убедил их, что все наладится. Стеди было высочайше запрещено давать силу Чейду для любой попытки снова себя закрыть. Дьютифул надеялся, что этого достаточно для предотвращения будущих несчастных случаев. Про себя я подозревал, что Чейд всегда мог найти способ подкупить или обмануть Олуха, заставив его помочь.

Когда мы немного насытились, Кетриккен в третий раз наполнила наши чашки чаем и тихо заговорила.

— В очередной раз ты ответил на наш отчаянный зов, Фитц Чивэл. Ты сам видишь, насколько мы нуждаемся в тебе. Я знаю, что ты наслаждаешься спокойной жизнью, и, бесспорно, ты это заслужил. Но я прошу тебя обдумать возможность проводить хотя бы один месяц каждого сезона в замке Баккип, с нами. Уверена, леди Молли могло бы понравиться быть ближе к Неттл и Стеди время от времени. Сюда часто приезжает Свифт. Она, должно быть, скучает по сыновьям, и, уверяю, мы будем рады видеть вас здесь.

Это был старый спор. Мне делали это предложение бессчетное количество раз, во всевозможных формах. Предлагали комнаты в крепости, прекрасный дом на вершине скалы с потрясающим видом на море внизу, уютный коттедж на окраине овечьего луга, и вот теперь — предложение гостить четыре раза в год. Я улыбнулся им обоим. Они прочли ответ в моих глазах.

Для меня не существовало вопроса, где жить. Это было нежелание день ото дня барахтаться в политике Видящих. Когда-то Дьютифул предположил, что прошло достаточно времени и мало кто обеспокоится, если Фитц Чивэл Видящий чудесным образом воскреснет из мертвых, несмотря на то, сколько позора некогда легло на это имя. Я в этом сомневался. Но даже скромным арендатором Томом Баджерлоком, или лордом Баджерлоком, как они предлагали, я не хотел окунуться в эти воды снова. Эти течения неизбежно утянули бы и утопили нас с Молли в политике. Они все это знали не хуже меня.

Так что теперь я только сказал:

— Если у вас появится настоятельная необходимость моего присутствия, я всегда приду. Я не раз доказывал это. И, использовав камень один раз, при необходимости, как бы ни было это сложно для меня, я, скорее всего, сделаю это снова. Но не думаю, что когда-либо снова буду жить в этих заботливых стенах, или стану советником престола.

Кетриккен перевела дыхание, будто собираясь заговорить, но Дьютифул тихо сказал:

— Мама.

Это был не упрек. Возможно, напоминание, что мы уже не раз это обсуждали. Кетриккен посмотрела на меня и улыбнулась.

— Было очень любезно с вашей стороны пригласить меня, — сказал я ей.

— Да, действительно. Если бы ты не пришел, я бы боялась, что ты подумаешь, что я тобой пренебрегла.

Она ответно улыбнулась мне, и мы закончили обед. Пока мы поднимались, я сказал:

— Я собираюсь посетить Чейда, и если он окажется достаточно сильным, что я смогу не опасаться за его жизнь, я хотел бы вернуться в Ивовый лес сегодня же.

— Через камни? — спросил меня Кетриккен.

Мне хотелось домой. Может быть, поэтому эта мысль искушала меня? Или это приманка Скилла, который так быстро и глубоко течет за этими высеченными поверхностями? Они внимательно смотрели на меня. Дьютифул тихо заговорил:

— Помнишь, что Черный Человек сказал тебе? Опасно использовать камни слишком часто.

Я не нуждался в напоминании. Память о неделях, потерянных в столбе, охладила меня. Я встряхнул головой, удивляясь, как мог даже подумать о возможности использования Скилл-порталов для обратной дороги.

— Могу я взять лошадь?

Дьютифул улыбнулся.

— Ты можешь забрать любую лошадь в конюшне, Фитц. Ты же знаешь. Выбери хорошую, чтобы добавить её в свою конюшню.

Я знал это, но не принимал, как должное.

День подходил к середине, когда я пошел навестить старика. Чейда подпирали множество бархатных подушек всех оттенков зеленого. Занавеси его кровати были откинуты и закреплены тяжелыми жгутами крученого шелка. Шнурок колокольчика висел в пределах его досягаемости, поблизости стояла тумбочка с миской тепличных фруктов и орехов, которые я не узнал, что свидетельствовало о нашей оживленной торговле с новыми партнерами на юге. Волосы Чейда были расчесаны и связаны в хвост воина. В них отливала седина, когда я впервые увидел его; теперь блестело серебро. Багровый отек и синяк исчезли, оставив лишь желтовато-коричневую тень. Его зеленые глаза сияли ярко, как отполированный нефрит. Но эти признаки здоровья не смогли восстановить плоть, которую он потерял после нашего принудительного лечения. Он очень живой скелет, подумал я. Когда я вошел в комнату, он отложил свиток, который читал.

— Что на тебе надето? — с любопытством спросил я.

Он оглядел себя без малейшей тени смущения.

— Думаю, это называется кроватная куртка. Подарок от джамелийской дворянки, которая приезжала вместе с торговым представителем несколько месяцев назад, — он пригладил пальцами тяжелые вышитые рукава. — На самом деле это довольно удобно. Помогает сохранить плечи и спину теплыми, если хочется остаться в постели и почитать.

Я подтянул стул к его кровати и сел.

— Выглядит одеждой исключительно для постели.

— Верно, это очень по-джамелийски. Знаешь ли ты, что у них есть специальный халат для молитв их двуликому богу? Ты надеваешь его одной стороной, если просишь что-то у мужской сущности, или выворачиваешь наизнанку, если молишься женской. И… — Он выпрямился в постели, лицо его стало оживленным, как всегда, когда он рассказывал об одном из своих увлечений. — Если женщина беременна, она носит один вид одежды, чтобы точно родить мальчика, а другой — для дочери.

— И это работает? — не поверил я.

— Это представляется полезным, но не является абсолютным. Почему? Кстати, вы с Молли думали завести ребёнка?

С того момента, как Чейд узнал о моем существовании, он не считал мою жизнь моим личным делом. И не собирался это менять. Проще было ответить ему, чем упрекать за шпионаж.

— Нет. У нас нет никакой надежды на это. Она давно потеряла возможность выносить ребёнка. У нас будет только одна дочь, — Неттл.

Его лицо смягчилось.

— Извини, Фитц. Говорят, ничто так не укорачивает жизнь мужчины, как отсутствие возможности завести ребёнка. Я думал, что ты хочешь…

Я перебил его.

— Я вырастил Неда. Я льщу себя надеждой, что сделал это достаточно хорошо для человека, получившего восьмилетнего сироту на короткое время. Когда ему позволяет работа и путешествия, он поддерживает со мной связь. Неттл выросла отличной девушкой, и Молли разделила со мной всех своих младших детей. Я видел, как выросли Хирс и Джаст, и мы вместе следили, как они покидают родной дом. Это были славные годы, Чейд. Нет ничего хорошего в тоске по утерянным возможностям. У меня есть Молли, и мне действительно этого достаточно. Она — мой дом.

Таким образом, я успешно оборвал его, прежде чем он мог начать приставать с просьбой задержаться или год-два возвращаться в Баккип на сезон. Его унылая литания была так же знакома, как и речь Кетриккен, только отдавала вкусом вины, а не долга. Он был стар, но до сих пор мог многому научить меня. Я всегда был его самым многообещающим учеником. Дьютифул все ещё нуждался в работе убийцы, и я был уникальным оружием, ведь молодой король мог незаметно разговаривать со мной через Скилл. Да, Скилл. Так много тайн ждали разгадок. Так много переводов осталось сделать, так много секретов и приемов, которые кроются в кладе свитков, найденных на Аслевджале.

Я знал его аргументы и доводы. На протяжении многих лет я услышал их все. И устоял перед ними. Неоднократно. Тем не менее эту игру надо было сыграть. Это стало нашим прощальным ритуалом. Как и его поручения.

— Ну, раз уж ты не остаешься работать со мной, — сказал он, будто мы уже все обсудили, — то, по крайней мере возьмешь с собой часть этой работы?

— Как всегда, — заверил я его.

Он улыбнулся.

— Леди Розмэри упаковала выбранные свитки и оставила на муле в конюшне. Она собиралась положить их в сумку, но я сказал ей, что ты будешь путешествовать на лошадях.

Я молча кивнул. Когда-то Розмэри заняла моё место ученика. Много лет подряд она служила ему, делая тихую работу наемного убийцы и шпиона королевской семьи. Нет, больше этого. Я лениво подумал, взяла ли она себе ученика?

Но голос Чейда вернул меня к реальности. Он перечислял травы и корни растений, которые бы хотел получить. Потом он ещё раз озвучил мысль, что короне нужен подмастерье Скилла в Ивовом лесу, чтобы обеспечивать мгновенную связь с Баккипом. Я напомнил ему, что, как владеющий Скиллом, я могу облегчить задачу без наличия одного из его шпионов в моей семье. Он улыбнулся и вовлек меня в спор о том, как часто можно безопасно пользоваться камнями. Как человек, однажды заблудившийся в камне, я был более консервативен, чем Чейд-экспериментатор. На этот раз, по крайней мере, он не оспаривал моё мнение.

Я откашлялся.

— Секретное ключевое слово — плохая идея, Чейд. Если ты должен иметь его, пусть оно будет записано и оставлено под охраной короля.

— Все написанное может быть прочитано. Все тайное всегда становится явным.

— Правда. Но и кое-что другое, кроме правды. Мертв — значит мертв.

— Я был верен Видящим всю свою жизнь, Фитц. Лучше умереть, чем позволить использовать себя как оружие против короля.

Больно осознавать, что я согласился.

— Тогда по твоей логике, каждый член его группы должен быть закрыт от Скилла. Каждый своим собственным ключом, который может быть найден только ответом на загадку.

Его руки, ещё большие и живые, костлявыми пауками засновали по краю одеяла.

— Да, это было бы лучше всего. Но пока я не смогу убедить остальную часть группы, что это необходимо, я буду принимать меры по защите наиболее ценного её участника.

Он никогда не отличался скромностью.

— И это, конечно, ты.

— Конечно.

Я посмотрел на него. Он возмутился.

— Что? Разве ты не согласен с такой оценкой? Знаешь ли ты, сколько тайн этой семьи доверено мне? Сколько семейных историй и родословных, сколько знаний о Скилле сейчас находится в моей голове и в нескольких разваливающихся, почти нечитаемых свитках? Представь себе, что я попаду под чужой контроль. Представь себе, кто-то украдет мои тайны и использует их против Видящих.

Его несомненная правда охладила меня. Я оперся локтями на колени и задумался.

— Можешь ли ты просто сказать мне слово, которое будешь использовать для замка, и поверить мне, что я буду держать его в секрете? — Я уже признал, что он найдет способ снова это сделать.

Оннаклонился вперед.

— Согласен ли ты закрыть от Скилла свое сознание?

Я колебался. Я не хотел этого делать. Слишком уж живо воспоминание о том, как умер Баррич, отрезанный от помощи, которая могла бы спасти его. И как чуть не умер Чейд. Я всегда считал, что между лечением Скиллом и смертью я бы выбрал смерть. Но его вопрос заставил меня посмотреть правде в глаза. Нет. Я хочу иметь выбор. И это было бы возможно только в том случае, если моё сознание было бы открыто для тех, кто может мне помочь.

Он откашлялся.

— Ну, раз ты не готов, я сделаю так, как считаю нужным. Уверен, и ты тоже.

Я кивнул.

— Чейд, я…

Он махнул на меня рукой. Его голос был сердитым.

— Я уже знаю, мальчик. И я буду чуть-чуть осторожнее. Приступи к работе с этими свитками как можно быстрее, хорошо? Переводы будут сложнее, но не выйдут за рамки твоих способностей. А теперь мне нужно отдохнуть. Или поесть. Не могу решить, чего хочется больше. Это все исцеление Скиллом, — он покачал головой.

— Знаю, — напомнил я. — Я верну каждый свиток после перевода. И сохраню секретную копию в Ивовом Лесу. Ты должен отдохнуть.

— Я буду отдыхать, — пообещал он.

Он откинулся на подушки и устало закрыл глаза. Я тихо выскользнул из комнаты. И прежде, чем зашло солнце, я был на пути домой.

Глава 4

ЗАЩИТА

Я ничего не знал о своем отце, пока не прибыл в замок Баккип. Два года моя мать служила пехотинцем в армии Видящих, когда силы Шести герцогств были сосредоточены на границе Фэрроу и Чалседа. Её звали Хайсинт Фаллстар. Родители у неё были фермерами. В год удушливой болезни оба умерли. Моя мать была не в состоянии сама ухаживать за фермой, поэтому сдала её двоюродным братьям и отправилась искать счастья в Байслау. Там она стала солдатом герцогини Эйбл Фэрроу. Она училась фехтованию и проявила к нему талант. Когда началась война на окраинах, и прибыл сам король Шести Герцогств, чтобы повести войска в бой, она была там и оставалась с отрядом на границе Чалседа до тех пор, пока армия захватчиков не была отброшена назад на их собственную территорию, и не были установлены новые границы.

Потом она вернулась на ферму в Фарроу и там родила меня. Человек по имени Роган Хадхэндс последовал за ней до фермы, и она взяла его в мужья. Они служили вместе. Он любил её. Ко мне, её незаконнорожденному сыну, он не чувствовал такой же любви, и я вернул ему это с лихвой. Тем не менее мы оба очень любили маму и были любимы ею, и поэтому я буду честно рассказывать о нем. Он ничего не знал о сельском хозяйстве, но старался. Он был отцом, которого я не знал до того дня, как умерла моя мать, и хотя он был черствым человеком, который видел во мне нежелательную помеху, я знавал отцов и похуже. Он делал то, что, как он думал, отец должен делать с мальчиком: научил меня подчиняться, работать и не задавать вопросов власть имеющим. Кроме того, он трудился вместе с мамой и заплатил местному писцу, чтобы тот научил меня читать и писать — знаниям, которыми сам Роган Хадхэндс не обладал, но мать считала их жизненно важными. Не уверен, задумывался ли он когда-нибудь о любви ко мне. Он просто делал для меня все необходимое. Конечно, я ненавидел его.

Тем не менее в последние дни жизни моей матери мы были едины в нашей скорби. Её смерть, бессмысленная и глупая для такой сильной женщины, потрясла нас обоих. Поднимаясь на чердак в хлеву, она поскользнулась на старой лестнице и глубоко загнала занозу в запястье. Она вытащила её, крови почти не было. Но на следующий день рука распухла, а на третий день мать умерла. Все произошло слишком быстро. Мы похоронили её. На следующее утро он посадил меня на мула, вручил сумку с поздними яблоками, печеньем и двенадцатью полосками сушеного мяса. К тому же он дал мне два серебряных и велел не оставлять Королевскую дорогу, которая приведет меня к замку Баккип. В мои руки он вложил потертый свиток, который я должен быть передать королю Шести Герцогств. С того момента, как я отдал свиток из рук в руки королю, я никогда его больше не видел. Я знаю, что Роган Хадхэндс не умел писать. Значит, это было письмо моей матери. Я смог прочитать всего одну строку на его внешней стороне: «Открывать только королю Шести Герцогств».

«Моя юность», Чейд Фаллстар.

Появление Чейда было подобно шепоту над ухом. Если, конечно, я мог бы спать под шепот. Вторжение Скилла невозможно проигнорировать.

Сожалеешь ли ты, что все записываешь, Фитц?

Чейд никогда не спал. И казалось, чем старше он становится, тем меньше сна ему необходимо. И как следствие, он считал, что я тоже никогда не сплю. Если я дремал после тяжелого рабочего дня, не подняв, как обычно, крепких стен вокруг сознания, он склонен был вторгаться в мои сонные мысли, обращая внимание на мою личную жизнь не больше, чем когда входил в мою комнату в Баккипе. Когда я был мальчиком, он просто открывал секретную дверь и спускался по скрытой лестнице из своей потайной комнаты в башне. Теперь, полжизни спустя, он мог так же запросто войти в мои мысли. Скилл, подумал я, действительно замечательная магия, и невероятная неприятность в руках старика.

Толком не проснувшись, я завертелся в постели. Его голос в моей голове звучал так же командно и неотложно, как и в детстве. Но это была не просто сила слов. Общение при помощи Скилла приносит отпечаток восприятия собеседника. Так же, как Неттл ощущала меня больше волком, чем человеком, и в наших разговорах через Скилл я для неё был диким и осторожным зверем, так и с Чейдом мне всегда будет двенадцать лет, и я останусь его всегда готовым к общению учеником.

Я в ответ потянулся к нему Скиллом.

Я спал.

Кажется, ещё не очень поздно!

Я заметил, что его окружает. Уютная комната. Он сидел, откинувшись, в мягком кресле и смотрел на слабый огонь в камине. Я ощущал крепкий запах красного вина в тонком бокале на столе рядом с ним, и аромат тлеющих яблоневых дров. Это разительным образом отличалось от мастерской убийцы из моего детства. Шпион, служивший династии Видящих, теперь стал уважаемым старшим советником короля. Иногда мне казалось, эта респектабельность ему скоро надоест. Но, похоже, он совершенно перестал уставать!

Ещё не поздно, старина. Но я провел несколько часов, заполняя учетные книги Ивового леса, а завтра на рассвете я должен пойти на рынок в Приречные дубы, найти покупателей на шерсть.

Смешно. Что ты знаешь о шерсти и овцах? Отправь одного из своих пастухов.

Я не могу. Это моя задача, а не их. И на самом деле, я узнал много нового об овцах и шерсти, пока живу здесь.

Я осторожно отодвинулся от Молли, прежде чем выскользнул из-под одеял и нащупал ногой верхнюю одежду, лежавшую на полу. Я нашел её, подцепил и натянул через голову. Бесшумно пересек темную комнату.

Даже если я не говорил вслух, не хотелось случайно разбудить Молли. В последнее время она плохо спала. Несколько раз я замечал, как она задумчиво улыбается, посматривая на меня. Что-то занимает её мысли днем и беспокоит ночью. Мне очень хотелось узнать её тайну, но я знал, что лучше на неё не давить. Когда она будет готова, сама все расскажет. Сегодня, по крайней мере, она спала крепко, и я был благодарен за это. Жизнь для Молли была сложнее, чем для меня: боль и недомогание возраста навалились на неё и все ещё миновали меня.

Это несправедливо, подумал я, но, выскользнув из спальни, выбросил эту мысль из головы.

Слишком поздно.

Молли не хорошо?

Она не больна. Просто наши годы догоняют нас.

Казалось, Чейд удивился.

Ей не обязательно чувствовать боль. Наша группа будет рада помочь внести небольшое изменение в её тело. Ничего серьезного, просто…

Ей не нравятся такого рода вмешательства, Чейд. Мы говорили об этом, и она все решила. Она стареет по своему собственному желанию.

Как хочешь.

Я почувствовал его осуждение.

Нет. Как хочет ОНА.

Скилл действительно может избавить её от мучений. Я сам сегодня проснулся без приступов боли, которые мучили меня вчера вечером. Ценой этих крошечных исцелений был мой неутолимый, как у грузчика, аппетит. Да и не цена это на самом-то деле.

Но вряд ли ты разбудил меня, чтобы поговорить о здоровье Молли. Как ты себя чувствуешь?

Довольно хорошо. Правда, тело все ещё восстанавливается. Но, так как ваше лечение, кажется, распространилось и на множество других мелких недугов, я считаю, что это была хорошая сделка.

В темноте я прошел через обшитые деревянными панелями коридоры, и направился к необжитому Западному крылу. Когда дети разъехались, мы с Молли почувствовали, что главного дома нам и нашим редким гостям стало более чем достаточно. Западное крыло было старейшей частью дома, холодной зимой и прохладной летом. Так как мы закрыли большинство комнат, оно стало последним прибежищем для скрипучих стульев, шатких столов и всего остального, что Рэвел посчитал слишком изношенным для ежедневного использования, но слишком хорошим, чтобы вынести на свалку. Я вздрогнул и торопливо прошел по темному коридору. Я открыл узкую дверь и в темноте спустился на один пролет лестницы для слуг. В нижнем, гораздо более узком зале, я пошел, скользя пальцами по стене, и открыл дверь в мой личный кабинет. Несколько углей ещё мигали в очаге. Я прошел через стойки для свитков и опустился на колени у огня, чтобы зажечь от него свечу. Поднеся пламя к столу, один за другим зажег около половины огарков свечей. Мой последний вечерний перевод все ещё лежал развернутым на столе. Я сел в кресло и зевнул.

Давай ближе к делу, старина!

Нет. Я разбудил тебя не для того, чтобы обсудить Молли, хотя мне не безразлично её здоровье, ведь это влияет на твое счастье и сосредоточенность Неттл. Я разбудил тебя, чтобы задать вопрос. Все твои журналы и дневники, написанные на протяжении многих лет… Ты когда-нибудь жалел, что написал их?

Я слегка задумался. Свет от мерцающих свечей танцевал, дразня, на краях стойки для свитков позади меня. Многие из скрученных свитков были стары, некоторые совершенно древние. Их края были оборванны, пергамент запачкан. Одновременно с переводами я делал их копии. Сохранение того, что было написано на рассыпающемся пергаменте — это работа, которой я наслаждался и которую, по мнению Чейда, обязан исполнять.

Но это были не те записи, о которых говорил Чейд. Он имел в виду мои многочисленные попытки записать хроники моей собственной жизни. Как королевский бастард, я видел много изменений в Шести Герцогствах. Я видел, как изолированное и, как кто-то сказал бы, отсталое королевство превратилось в мощное торговое государство. В те годы я был свидетелем зарождения предательства, и лояльности, оплаченной кровью. Я видел смерть короля и, как убийца, сам искал способ отомстить. Не раз я жертвовал жизнью и смертью ради семьи. Я видел смерть друзей.

Время от времени я пытался записать все, чему был свидетелем и что делал сам. И достаточно часто мне приходилось поспешно уничтожать эти записи, когда я боялся, что они попадут в чужие руки. Я вздрогнул, когда подумал об этом.

Я жалел о времени, потраченном на их написание. Я всегда помню как то, что я тщательно записывал, становилось пеплом за считанные минуты.

Но ты всегда начинал снова…

Я чуть не рассмеялся вслух.

Это правда. И каждый раз, когда я делал это, то обнаруживал, что история изменилась, ведь изменился мой взгляд на жизнь. Были несколько лет, где я казался себе героем, и другие времена, когда я чувствовал себя несчастным и несправедливо угнетенным.

На мгновение я мысленно перенесся в то время. Перед всем двором я преследовал убийц моего короля сквозь замок Баккип. Храбрый. Смешной. Глупый. Независимый. У меня не было выбора.

Молодой, предположил Чейд. Молодой и полный праведного гнева.

Боли и горя, уточнил я. Уставший от противоречий. Надоело быть связанным правилами, которым никто не следовал.

Это тоже, согласился он.

Внезапно у меня пропало желание думать о том дне, о том, кем я был и что сделал, и прежде всего, почему я это сделал. Все это было из другой жизни, той, которая уже не могла коснуться меня. Старая боль теперь бессильна. Верно? Я задал ему встречный вопрос.

Почему ты спрашиваешь? Хочешь записать воспоминания?

Возможно. Нужно хоть что-то делать, пока я выздоравливаю. Кажется, теперь я лучше понимаю, почему ты предупреждал нас о разумном использовании исцеления Скиллом. Но видит Эль, это захватило меня настолько, что сложно чувствовать самого себя! Одежда висит на мне так, что неловко за свой внешний вид. Я качаюсь, как соломенный человечек.

Внезапно я почувствовал, что он перевел разговор. Это почти как если бы он отвернулся от меня. Он никогда любил признавать свои слабости.

Когда ты писал, зачем ты это делал? Ведь ты всегда что-то писал.

Такой простой вопрос.

Это все Федврен. И леди Пейшенс. Писец, который учил меня и женщина, которая стремилась стать мне матерью. Они оба часто говорили, что кто-то должен написать подлинную историю Шести Герцогств. Я решил, что они ждут этого от меня. Но каждый раз, когда я пытался писать о королевстве, я заканчивал писать о себе.

А ты думал о том, кто бы это прочитал? Твоя дочь?

Ещё одна старая рана. Я ответил честно.

Во-первых, я не думал, что о том, кто будет это читать. Я писал для себя, как будто искал смысл в процессе. Все старые сказки, какие я слышал, имели смысл: побеждало добро или, возможно, герой трагически погибал, но его смерть что-то меняла в мире. Так что я описывал свою жизнь как сказку и искал в ней счастливый конец. Или смысл.

Я задумался. Через много лет я вновь вернулся к мальчику, ученику убийцы, который служил семье, никогда не признающей его как сына. Вернулся к воину, сражавшегося топором против кораблей, полных агрессоров. Вернулся к шпиону, человеку, служившего своему пропавшему королю, когда вокруг царил хаос. «Неужели все это было со мной?» — удивлялся я. Так много жизней. Так много имен. И всегда, всегда я мечтал об ином.

Я снова вернулся к Чейду.

Все годы, когда я не мог поговорить с Неттл или Молли, я иногда говорил себе, что когда-нибудь они смогут прочитать мои записи и понять, почему я не был с ними. Даже если бы я не вернулся, возможно, в один прекрасный день они узнали бы, что я всегда этого хотел. Так что, во-первых, да, это было похоже на длинное письмо к ним, объясняющее все, что удерживало меня.

Я сжал стены, не желая дать Чейду почувствовать мысль, что, возможно, я не был достаточно честен в этих ранних попыток. Я был молод, я простил себя, да и кто не выставит себя в наилучшем свете, когда рассказывает свою историю тому, кого любит? Или свои оправдания тому, кого он обидел. Я выбросил эту мысль и вернул вопрос Чейду.

А для кого бы ты написал мемуары?

Его ответ потряс меня.

Может быть, это верно и для меня. Он сделал паузу, и когда снова заговорил, я чувствовал, что его мнение обо мне в чем-то поменялось. Возможно, я напишу для тебя. Ты как мне как сын, или почти сын, что оно и то же. Может быть, я хочу, чтобы ты знал, кем я был в молодости. Может быть, я хочу объяснить тебе, почему я сделал твою жизнь такой, какой сделал. Может быть, я хочу, оправдаться за принятые мной решения.

Понимание потрясло меня, и даже не то, что он говорит со мной, как с сыном. Он искренне верит, что я не знаю и не понимаю причин, по которым он учил меня, несмотря на все его вопросы? Хочу ли я, чтобы он объяснился? Думаю, нет. Я придержал свои мысли, пытаясь придумать ответ. Тогда я почувствовал, что он забавляется. Мягкая насмешка. Это был наглядный урок?

Ты думаешь, я недооцениваю Неттл. То, что ей не нужно или не хочется, чтобы я полностью ей открылся.

Правда. Но я также понимаю желание объясниться. И, что сложнее для меня, понимаю, как ты заставлял себя сесть и сделать это. Я пытался, потому что считаю, что это нужно сделать больше для себя, чем для кого-то ещё, кто может прийти после меня. Может быть, как ты говоришь, вложить какой-то порядок или смысл в моё прошлое. Но это сложно. Что записать, а о чем умолчать? С чего начать рассказ? Что должно стоять на первом месте?

Я улыбнулся и откинулся на спинку кресла.

О чем бы я не начинал писать, в конце концов я начинаю писать о себе. Внезапно меня озарило. Чейд, я ХОТЕЛ БЫ, чтобы ты написал это. Не для объяснений, но просто потому что так часто думал о тебе. Ты мне мало рассказывал о своей жизни. Вот… как ты решил стать королевским убийцей? Кто учил тебя?

Сквозь меня прошел поток ледяного ветра, и на мгновение мне показалось, что я сейчас задохнусь. Так же внезапно, как и начался, он исчез, но я почувствовал, как быстро Чейд поднял стену. За ней были темные, тяжелые воспоминания. Возможно ли, что у него был наставник, которого он боялся так же, как я боялся Галена? Гален был больше заинтересован в попытках тихо убить меня, чем научить чему-либо. И так называемому мастеру Скилла это почти удалось. Под видом создания новой Скилл-группы в помощь королю Верити для борьбы с пиратами красных кораблей, Гален побоями и унижениями почти разрушил мой талант к магии. И подорвал преданность группы к истинному королю Видящих. Гален был инструментом королевы Дизайер, а затем принца Регала. Они пытались избавиться от бастарда Видящих и возвести Регала на престол. Темные дни.

Я знал, что Чейд мог почувствовать, когда я задумываюсь. Я признался ему, надеясь немного его отвлечь.

Что ж. Говоря «старый друг», я не имел ввиду годы.

Только «друга». Кстати, о старых друзьях. Ты что-нибудь знаешь об одном из них? О Шуте?

Он сознательно резко изменил тему, чтобы поймать меня врасплох? Это сработало. И когда я опять скрылся за стеной, мой защитный порыв сказал ему, все, что я пытался утаить. Шут. Я многие годы ничего о нем не слышал.

Я обнаружил, что смотрю на последний подарок Шута, камень, где он вырезал нас троих: себя, меня и Ночного Волка. Я поднял руку к нему, а затем передумал. Я никогда больше не хотел видеть изменения, произошедшие с его улыбкой. Я не хотел помнить его таким. Мы долго путешествовали по жизни вместе, пережили тяготы и близость смерти. Больше, чем просто смерти, подумал я. Мой волк умер, мой друг ушел, не простившись, и с тех пор не давал о себе знать. Быть может, он решил, что я мертв. Я отказывался думать о его собственной смерти. Это невозможно. Он часто говорил мне, что намного старше, чем я думаю, и, предполагается, проживет дольше, чем я. Он ссылался на этот факт как на одну из причин его ухода. Он предупредил меня, что уезжает, когда мы расстались в последний раз. Он полагал, что должен освободить меня от связи и обязательств, чтобы я, наконец, занялся своей собственной жизнью. Но незавершенное расставание оставило рану, и за эти годы рана стала своего рода шрамом, ноющем при смене погоды. Где он сейчас? Почему он так и не послал никакой весточки? Если он верил, что я мертв, зачем он оставил подарок для меня? Если он верил, что я жив, почему не связался со мной?

Я отвел глаза от резного камня.

Я не видел его и не получал ничего с тех пор, как оставил его на Аслевджале. Это было… сколько, четырнадцать лет назад? Пятнадцать? Почему ты вдруг спросил?

Я так и думал. Ты же помнишь, как меня интересовали сказки о Белом Пророке, задолго до того, как Шут объявил себя таковым.

Помню. Впервые я услышал об это от тебя.

Я удерживал свое любопытство на коротком поводке, не задавая вопросов. Когда Чейд впервые начал показывать мне записи о Белом Пророке, я посчитал их ещё одной странной религией из далеких мест. Эду и Эль я понимал достаточно хорошо. Эля, бога моря, беспощадного и требовательного, тревожить было не желательно. Эда, богиня сельскохозяйственных угодий и пастбищ, была по-матерински щедра. Но даже к этим богам Шести Герцогств Чейд научил меня проявлять почтение, как и к Са, двуличному и двуполому богу Джамелии. Поэтому его увлечение легендами о Белом Пророке озадачило меня. Свитки предсказывали, что в каждом поколении рождается бесцветный ребёнок с даром предвидения и способностью влиять на ход мира манипуляциями большими и малыми случайностями. Чейд был заинтригован этой идеей и легендами о Белых пророках, которые предотвращали войны или свергали королей, создавая небольшие случайности, вызывавшие лавину перемен. Одна история повествовала о Белом Пророке, который тридцать лет жил у реки, просто чтобы предупредить одного путешественника в определенную ночь, что мост обрушится, если он попытается перейти по нему во время шторма. Путешественник, как оказалось, должен был стать отцом великого генерала, который сыграл важную роль для победы в битве какой-то далекой страны. Я полагал, что это все очаровательный бред, пока не встретил Шута.

Когда он объявил себя Белым Пророком, я воспринял это скептически, и тем более, когда он заявил, что я — его Изменяющий, который изменит ход истории. И все же, несомненно, мы это сделали. Если бы его не было в Баккипе в те дни, я давно был бы мертв. Не раз его действия сохраняли мне жизнь. В горах, когда я лежал в лихорадке и умирал в снегу, он принес меня в свою хижину и выхаживал, пока я полностью не поправился. Он сохранял мне жизнь, чтобы драконы вернулись на свое законное место в этом мире. Я все ещё не был уверен, что это полезно для человечества, но не было никаких сомнений, что без него этого бы не случилось.

Я понял, как глубоко завяз в воспоминаниях, только когда мысли Чейда встряхнули меня, возвращая к его сознанию.

Итак, недавно несколько странных людей прошли через Баккип. Примерно дней двадцать назад. Я не слышал о них, пока они не ушли, иначе нашел бы способ узнать больше. Человек, который рассказал мне о них, говорил, что они путешествовали как купцы, но их товары были просто дешевыми безделушками и самыми обыкновенными вещами для обмена: стеклянные драгоценности, медные браслеты и тому подобное. Ничего по-настоящему значимого, и хотя они утверждали, что прошли долгий путь, мой человек сказал, что все это выглядело для него, как простые вещи, которые городской торговец может прикупить на сельской ярмарке, потратив не больше медяка. Ни специй из далекой страны или уникальных драгоценных камней. Просто жестяной мусор.

Таким образом, твой шпион не поверил, что они купцы.

Я старался сохранять спокойствие. Чейд верил, что правду можно найти, только тщательно изложив все детали. Конечно, он был прав, но хотелось, чтобы он сразу перешел к сути вопроса, оставив подробности на потом.

Он думал, что на самом деле они хотели купить, а не продать, а ещё лучше — получить информацию бесплатно. Они спрашивали, не видел ли кто их друга, очень бледного человека. Но странно, что они по-разному описывали «бледного друга». Кто-то говорил о молодом человеке, путешествующем в одиночку. Другой описывал высокую бледную светловолосую женщину, путешествующую с рыжим веснушчатым парнем. Ещё один спрашивал о двух молодых людях, светловолосом и темном, но с очень белой кожей. Как будто они знали только, что им нужно найти неестественно бледного человека, который мог путешествовать один или с товарищем.

Или они искали людей, которые путешествую, переодевшись. Но все это звучит, будто они разыскивают Белого Пророка. Но почему же в Баккипе?

Они ни разу не упомянули Белого пророка и совершенно не были похожи на благочестивых паломников. Он помолчал. Мой человек решил, что это наемники, отправленные на задание, или, может быть, охотники, которым обещано вознаграждение за эту добычу. Однажды вечером один из них напился, и когда его товарищи пришли в таверну, чтобы забрать его, начал сыпать проклятиями. По-чалсидиански.

Интересно. Не думаю, что у Белого Пророка есть последователи в Чалседе. В любом случае, Шута не было в Баккипе больше десяти лет. И когда в последний раз он был там, он был скорее смуглый, чем белокожий. Он выдавал себя за лорда Голдена.

Ну конечно! Все это мне известно! Он использовал мои размышления, чтобы обострить свою стареющую память, и это раздражало его. Но знали об этом немногие. Тем не менее их вопросы побуждали некоторых вспомнить старые сказки белого шута короля Шрюда. Но торговцы не интересовались такими старыми новостями. Они стремились узнать новости о тех, кто недавно прошел через Баккип.

И поэтому ты подумал, что Шут вернулся?

Удивительно, но именно так. И ещё я подумал, что тебя он будет искать в первую очередь. Но если ты ничего о нем не слышал до сих пор… ну, тогда это какая-то тайна с несколькими ключами.

Куда эти купцы направлялись?

Я почувствовал его досаду.

Отчет пришел поздно. Мой человек не знал, будет ли эта информация мне интересна. Ходили слухи, что они пошли по Речной дороге в глубь страны.

К Ивовому Лесу. Ты сказал, двадцать дней назад? И больше никаких вестей о них?

Их исчезновение выглядело эффектно.

Все-таки не купцы.

Нет.

Мы оба замолчали, обдумывая эти скудные сведения. Если их целью был Ивовый лес, они давно должны прибыть сюда. Возможно, они уже прошли через наш город. У нас не было достаточно фактов, чтобы сложить хоть какую-то картинку, не говоря уж о принятии решения.

Ещё один интересный момент. Когда мои шпионы не нашли никаких следов бледного путешественника или этих торговцев, один из них спросил, интересуют ли меня рассказы о других удивительно бледных людях. И поведал мне об убийстве на Королевской дороге четыре года назад. Тогда нашли два тела в иностранной одежде. Их обнаружили королевские гвардейцы во время обычного патрулирования. Одного парня забили до смерти. Рядом с ним было найдено тело девушки, бледной, как живот рыбы, с волосами цвета сосульки. Она тоже была мертва, но на её теле не было никаких признаков насилия. Вместо этого она, казалось, умерла от какой-то изнурительной болезни. Похоже, умерла после своего спутника, ибо она оторвала полоску ткани от плаща, пытаясь перевязать его рану. Возможно, этот человек ухаживал за ней, и после его смерти она тоже умерла. Её нашли недалеко от его трупа, возле небольшого костра. Если у них и было какое-то продовольствие или животные, их украли. Никто никогда не спрашивал про них. Моему шпиону это убийство показалось странным. Они убили мужчину, но оставили больную женщину целой и невредимой. Что за разбойники могли это сделать?

Я чувствовал странный озноб от этого рассказа.

Может быть, когда на них напали, она спряталась. А может быть и нет.

Или что-то ещё. Отрешенный тон Чейда заставил меня задуматься. Маленькое наблюдение. На ней были желтые ботинки. Как и у твоего курьера.

В моей голове началось тревожное покалывание. Вернулись воспоминания о том Зимнем празднике. Как Рэвел описывал того курьера? Руки белые, как лед. Я думал, они бледные от холода. Что, если она была Белой? Но новости Чейда об убийстве было четыре года. Мой курьер приходил три зимы назад. А его шпионы принесли ему весть о другом курьере или, возможно, двух, всего двадцать дней назад. Возможно, цепочка посланников, возможно, Белых. Возможно, от Шута? Я хотел обдумать это в одиночестве. Мне все это совершенно не нравилось. Мысль о потерянном сообщении от Шута разрывала моё сердце. Я отказывался верить в это.

Может быть, это не имеет к нам абсолютно никакого отношения.

Так или иначе, я сомневаюсь. А теперь я позволю тебе вернуться в кровать. Невыспавшийся, ты всегда раздражительный.

Ты видел это достаточно часто, ответил я, и он рассердил меня ещё больше, расхохотавшись. И исчез из моей головы.

Одна из свечей оплыла, я прищипнул её. До утра было далеко; можно зажечь ещё одну свечу, ведь спать мне больше не придется. Почему Чейд сегодня связался со мной через Скилл? Спросить меня про записи или подразнить короткими новостями об иностранных путешественниках, которые может касаются Шута, а может и нет? Я знал слишком мало, чтобы всерьез обдумывать это, но достаточно, чтобы потерять сон. Возможно, сейчас мне стоит остаться за столом и продолжить перевод; благодаря Чейду, сегодня я уже не найду покоя.

Я медленно встал и огляделся. В комнате царил беспорядок. Пустые бокалы из-под бренди и два пера, которые я, затачивая, испортил прошлой ночью. Нужно навести порядок. Слугам я не позволял здесь прибираться, более того, я был бы удивлен, обнаружив, что кто-то из них, кроме Рэвела, знает, как часто я использую эту комнату. Я редко приходил сюда при свете дня или длинными вечерами, которые разделял с Молли. Нет. Это место было моим убежищем от беспокойных ночей, для тех случаев, когда сон оставлял меня или беспощадно мучили кошмары. Я всегда приходил сюда один. Чейд привил мне привычку к хитрости, которая никогда не покидала меня. Я был единственным хранителем этой комнаты в необжитом крыле дома. Приносил дрова и убирал золу, подметал и прибирался… ну, иногда подметал и прибирался. Сейчас комната очень нуждалась в таком внимании, но у меня почему-то не было на это сил.

Вместо этого, я потянулся там, где стоял, и замер с запрокинутыми над головой руками. Мой взгляд остановился на мече Верити над каминной полкой. Его сделала Ходд, лучший оружейник, которого знал Баккип. Она погибла, защищая короля Верити. А затем Верити отказался от человеческой жизни ради своего народа, войдя в дракона, созданного им. Теперь он спал в камне, навсегда для меня потерянный. Внезапная боль потери была почти физической. Неожиданно я ощутил потребность уйти из этого места. Слишком многое в этих стенах связывало меня с прошлым. Я позволил себе ещё один раз окинуть взглядом комнату. Да. Вот где я храню все моё прошлое и противоречивые эмоции, порожденные во мне. Вот откуда я пришел, чтобы попытаться разобраться в моей истории. И все это я мог оставить здесь, заперев дверь, и вернуться к своей жизни с Молли.

И впервые ко мне пришел вопрос: почему? Почему я собирал это здесь, подражая старым комнатам Чейда в Баккипе, и почему я пришел сюда, один, без сна, и пребывал среди трагедий и катастроф, которых уже не исправишь? Почему бы мне не оставить эту комнату, не закрыть за собой дверь и никогда сюда не возвращаться? Я почувствовал укол вины, и вытащил клинок, чтобы рассмотреть его. Почему? Почему мой долг — помнить тех, кого я потерял, и снова оплакивать их? Я так упорно боролся за свою собственную жизнь, и я победил. Она была моей, она была в моих руках. Здесь, где я стоял, валялись пыльные свитки, испорченные перья и напоминания о прошлом, а наверху — теплая женщина, любящая меня, спала в одиночестве.

Мой взгляд упал на последний подарок Шута. Трёхлицый камень памяти отдыхал на каминной полке. Всякий раз, когда я отрывался от работы за письменным столом, взгляд Шута встречался с моим. Я бросил вызов себе и медленно поднял его. Я не брал его в руки с того самого Зимнего праздника три года назад, когда услышал вопль. Теперь я бережно сжал его и всмотрелся в резные глаза. Дрожь страха пронзила меня, но я приставил большой палец к его лбу. Я «услышал» слова, которые он неизменно говорил мне. «Мне всегда не хватало мудрости». Вот и все. Именно эта прощальная речь, его голосом. Исцеление и облегчение в то же мгновение. Я осторожно положил камень обратно на полку.

И подошел к одному из двух высоких узких окон. Я отодвинул тяжелую портьеру и посмотрел вниз на сад. Скромный пейзаж, подходящий для комнаты писца, но все же прекрасный: луна, бледно-жемчужные кружева листьев и бутонов растущих трав. Бело-галечные дорожки бежали между клумб, собирая свет. Я поднял глаза и посмотрел вдаль. За большой усадьбой Ивового леса раскинулись луга, а дальше — покрытые лесом склоны гор.

В эту прекрасную летнюю ночь овец оставили на пастбище в тихой долине, и они выглядели большими кляксами с вкраплениями групп подросших ягнят между ними. Надо всем этим в черном небе, блестели звезды как другое рассыпанное стадо. Я не мог видеть ни виноградники на холмах за овечьим пастбищем, ни Ивовую реку, которая, изгибаясь, вливалась в реку Бакк. Называли её рекой больше из тщеславия, в большинстве мест лошадь могла легко прошлепать через неё, но все же она никогда не пересыхала летом. Её щедрость и шумный поток обеспечивали изобилие маленькой долине. Ивовый лес был спокойным и благородным угодьем. Местом, способным укротить даже убийцу. Может, я и уверял Чейда, что должен пойти в город, чтобы обсудить цены на шерсть, но на самом деле он был прав. Старый пастух Лин и три его сына очень терпеливо доверяли мне; я многому научился у них, но настойчиво требовал своего присутствия на сделке с покупателем в основном для своей собственной гордости. Лин с сыновьями будут сопровождать меня, и хотя моё рукопожатие скрепит любой достигнутый нами договор, кивок Лина подскажет мне, когда я должен протянуть руку.

У меня отличная жизнь. Когда тоска овладевала мной, я знал, что это не что-то из моей сегодняшней жизни, но всего лишь мрак прошлого. И эти темные сожаления были только воспоминаниями, не способными причинить боль. Я подумал об этом и внезапно зевнул. Теперь можно и поспать.

Я отпустил портьеру и чихнул от поднятого ею облака пыли. Действительно, комнате требуется хорошая уборка. Но не сегодня. Может быть даже вообще не ночью. Может быть, я хотел бы оставить все, закрыть эту дверь и позволить прошлому самому заботиться о себе. Я поиграл с этой идеей, как некоторые мужчины играют с честолюбивым желанием бросить пить. Было бы отлично. Для меня и Молли. Я знал, что не сделаю этого, и не мог сказать, почему. Неторопливо я пригасил оставшиеся свечи. Когда-нибудь, пообещал я себе, и знал, что солгал.

Когда я закрыл дверь, прохладная тьма коридора поглотила меня. Пол был холодный. Рассеянный ветерок бродил по коридорам. Я вздохнул. Ивовый лес был беспорядочным местом, требующим постоянного присмотра и ремонта. Всегда были дела, занимавшие время арендатора Баджерлока. Я улыбнулся про себя. Что, мне хочется, чтобы полночный вызов Чейда оказался приказом кого-то убить? Лучше завтра посоветоваться с Рэвелом о ремонте забитого дымохода в гостиной.

Быстро и бесшумно я прошел сквозь спящий дом. Подойдя к спальне, я тихо открыл дверь и так же беззвучно прикрыл её за собой. Мой халат снова упал на пол, а я скользнул под одеяла. Теплое тело и сладкий запах Молли манили меня. Я поежился, согреваясь и стараясь не разбудить её. Вместо этого она повернулась ко мне лицом и обняла меня. Её маленькие теплые ножки уперлись в мои ледяные, она прижалась головой к моей груди.

— Я не хотел тебя будить, — прошептала я.

— Ты и не разбудил. Я проснулась, а тебя нет. Я ждала тебя.

Она говорила тихо, но не шепотом.

— Извини, — сказал я. Она ждала. — Я разговаривал с Чейдом.

Её вздох я не услышал, но почувствовал.

— Все хорошо? — спросила она тихо.

— Все в порядке, — заверил я её. — Просто бессонный старик ищет хоть какой-то компании.

— Мм… — согласно проурчала она. — Я отлично его понимаю. Я тоже уже не сплю так, как в молодости.

— И я. Мы все становимся старше.

Она вздохнула и прильнула ко мне. Я обнял её и закрыл глаза.

Она мягко откашлялась.

— Пока ты не спишь… если ты не слишком устал…

Она недвусмысленно прильнула ко мне, и, как всегда, у меня перехватило горло. Я улыбнулся в темноте. Это была моя прежняя Молли. В последнее время она была так задумчива и тиха, что я боялся, что чем-то обидел её. Но когда я спрашивал, она только качала головой, опуская глаза и улыбаясь своим мыслям.

— Я ещё не готова тебе сказать, — дразнила она меня.

Сегодня днем я вошел в комнату, где она обрабатывала мед и делала свечи для дома. Я застал её задумавшейся. Длинный конус воска свисал у неё меж пальцев, а сама она смотрела куда-то вдаль.

Она снова откашлялась, и я понял, что замечтался. Я поцеловал её шею, и она издала звук, похожий на мурлыканье.

Я прижал её к себе.

— Я совершенно не устал. И я надеюсь, никогда не буду слишком старым.

И какое-то время в этой комнате, мы были молоды, как когда-то, только с опытом и без неловкости и колебаний. Я когда-то знал менестреля, который хвастался, что имел тысячу женщин по одному разу. Он никогда не узнал то, что открылось мне: что можно тысячу раз наслаждаться одной женщиной, и каждый раз находить в ней иное, высшее наслаждение. Теперь я понимал, что блестело в глазах старых пар, когда они смотрели друг на друга через комнату. Не раз я встречал взгляд Молли на многолюдных семейных приемах, и по изгибу её губ и касанию пальцев знал, что она имеет ввиду, когда мы останемся одни. Моя близость с ней была более мощным любовным эликсиром, чем зелья, которые продают ведьмы на рынке.

Простой и хорошей была наша любовь. Совершенной. А после её волосы рассыпались по моей груди, прижались две теплые точки. Я дремал, горячий и удовлетворенный. Щекоча дыханием моё ухо, она прошептала:

— Любовь моя?

— Хм?

— У нас будет ребёнок.

Я распахнул глаза. Не с радостью, которую когда-то надеялся почувствовать, но с испугом. Я сделал три медленных вдоха, пытаясь найти слова, пытаясь найти мысли. Я чувствовал, будто шагнул из теплых прибрежных волн реки в холодное глубокое течение. Упал и тону. Я молчал.

— Ты не спишь? — настойчиво спросила она.

— Нет. А ты? Ты говоришь о своем сне, дорогая? — я подумал, что она уснула и, быть может, вспомнила другого человека и другое время, когда она прошептала эти судьбоносные слова, и они были правдой.

— Я не спала, — и, слегка раздражаясь, она добавила: — Ты слышал, что я тебе сказала?

— Я слышал, — я придал голосу твердость. — Молли. Ты же знаешь, что этого не может быть. Ты сама сказала мне, что больше не способна родить ребёнка. Это было лет…

— И я ошибалась! — раздражение явственно чувствовалось в её голосе. Она схватила моё запястье и приложила руку к своему животу. — Наверное, ты заметил, как я поправилась. Я чувствовала движение ребёнка, Фитц. Я не хотела говорить тебе, пока не стану абсолютно уверенной. Теперь я знаю точно. Я знаю, что это странно, я знаю, что должно казаться невозможным забеременеть спустя столько лет. Но я уверена, что не ошибаюсь. Я чувствовала его. Я вынашиваю твоего ребёнка, Фитц. У нас родится ребёнок ещё до того, как наступит зима.

— О, Молли, — сказал я. Мой голос дрожал, а когда я притянул её ближе, задрожали и руки. Я держал её, целуя её лоб и глаза.

Она обвила меня руками.

— Я знала, что ты будешь доволен. И удивлен, — радостно сказала она и уселась напротив меня. — Я попрошу слуг принести колыбельку с чердака. Я нашла её несколько дней назад. Она все ещё там. Это прекрасный старый дуб, все ещё очень крепкий. Наконец-то она перестанет пустовать! Пейшенс пришла бы в восторг, узнав, что в Ивовом лесу родится ребёнок Видящих. Но я не буду использовать её детскую, она слишком далеко от нашей спальни. Я думаю сделать детскую в одной из комнат на первом этаже, для себя и для нашего ребёнка. Может быть, это будет Воробьиная комната. Я знаю, что становлюсь все тяжелее и не хотела бы слишком часто подниматься по лестнице…

Она продолжала, задыхаясь, подробно излагать свои планы, рассуждая о пологах, которые перенесет из старой швейной Пейшенс, о том, что нужно хорошо вычистить гобелены и ковры и о том, как хотела бы прясть и окрашивать овечью шерсть специально для нашего малыша. Я слушал её, немея от ужаса. Она отдалялась от меня, её разум попал в место, куда я не мог последовать. Я видел, как она постарела в последние годы, заметил, как отекают у неё пальцы, как иногда она останавливается на лестнице, чтобы отдышаться. Не раз слышал, как она называет кухарку Тавию именем её матери. В последнее время Молли могла сделать работу наполовину и начать бесцельно блуждать. Или могла войти в комнату, оглядеться и спросить меня: «Зачем я сюда шла?»

Нас смешили такие случаи. Но не было ничего смешного в этих спутанных мыслях. Я прижимал её к себе, пока она лепетала о своих планах, которые, очевидно, обдумывала последние несколько месяцев. Мои руки обвились вокруг неё, но я боялся, что могу её потерять.

Ведь тогда я останусь совсем один.

Глава 5

ПРИБЫТИЕ

Общеизвестно, что как только у женщины проходит период деторождения, она становится более уязвимой для всевозможных недугов плоти. Когда критические дни истощаются, а затем исчезают, многие женщины испытывают внезапные приливы жара или приступы тяжелой потливости, часто встречающиеся в ночное время. Сон может бежать от них, и общая усталость овладевает ими. Кожа на руках и ногах становится тоньше, что делает порезы и раны на этих конечностях наиболее частыми. Желание обычно ослабевает, и некоторые женщины, как ни странно, могут вести себя подобно мужчинам. Уменьшается грудь и появляются волосы на лице. Даже сильнейшие из женщин-фермеров смогут выполнять меньше тяжелой работы, которую когда-то делали, не задумываясь. Кости легко ломаются, стоит женщине поскользнуться на кухне. Так же она может потерять и зубы. У некоторых начинает развиваться горб, взгляд становится цепким. Это общие моменты старения женщин.

Менее известно, что женщины могут стать более склонными к приступам меланхолии, гнева или глупым порывам. В тщетной попытке удержать потерянную молодость, даже самые надежные женщины могут скатиться до легкомысленности и разорительных привычек. Обычно эти бури проходят меньше чем за год, и к женщине вернутся гордость и достоинство, когда она примет свое старение.

Однако иногда эти симптомы могут предшествовать гибели её разума. Если женщина становится забывчивой, называет людей неправильными именами, оставляет обычные дела недоделанными, а в крайних случаях перестает узнавать членов семьи, родственники должны признать, что она больше не может считаться надежной. На её попечении больше нельзя оставлять маленьких детей. Забытая на кухне пища может привести к пожару, а домашний скот остаться непоенным и некормленным в жаркий день. Протесты и упреки не изменят этого поведения. Жалость станет более подходящей реакцией, чем гнев.

Позвольте выполнять женщине менее важную работу. Пусть она сидит у огня и прядет шерсть или выполняет такие дела, которые не будут никого подвергать опасности. За ослаблением ума вскоре последует ослабление тела. Семья будет испытывать меньше горя от её смерти, если с ней обходились с терпением и добротой все это время.

Если она становится чрезвычайно беспокойной, открывает по ночам двери, бродит под ливнем или приходит в ярость, когда не может понять, кто её окружает, следует налить ей крепкого чая с валерианой, которыйсделает её управляемой. Это лекарство может принести мир и старушке, и семье, уставшей от подобной опеки.

«Про старение плоти», целитель Молингал.

Безумие Молли было тем тяжелее, что во всем остальном она не утратила своей прагматичности и разума.

Регулы Молли закончились в самом начале нашего брака. Тогда она и сказала мне, что никогда больше не сможет зачать. Я пытался успокоить её и себя, напоминая, что у нас есть общая дочь, даже если я и потерял её детство. Было бы глупо просить больше, чем уже подаренная нам судьба. Я сказал ей, что полностью осознаю, что у нас не будет последнего ребёнка, и действительно считал, что она тоже смирилась с этим. У нас была полная и комфортная жизнь в Ивовом лесу. Невзгоды, усложнявшие её молодость, остались в прошлом, а я отошел от политики и интриг двора замка Баккип. Наконец-то у нас появилось достаточно времени друг для друга. Мы могли принимать странствующих менестрелей, позволить себе все, о чем мечтали, отмечать праздники так щедро, как хотелось. Мы устаивали совместные верховые прогулки, осматривали стада овец, цветущий фруктовый сад, луга и виноградники в бездельном удовольствии и на фоне безмятежного пейзажа. Мы возвращались, когда уставали, обедали в свое удовольствие и спали так долго, как нам нравилось.

Наш дворецкий, Рэвел, стал настолько сведущим, что совершенно освободил меня от дел. Хорошо, что Риддл выбрал его, даже если он никогда не станет стражем у двери. Раз в неделю дворецкий встречался с Молли, чтобы обсудить блюда и запасы, и так часто, как мог осмелиться, беспокоил меня списками вещей, которые, как он думал, нуждались в восстановлении или обновлении, или, клянусь Эдой, изменились просто потому, что человек восхищался этими изменениями. Я слушал его, выделял средства и чаще всего оставлял дела в его умелых руках. Поместье приносило достаточно дохода, чтобы более чем возместить его содержание. Тем не менее я тщательно следил за счетами и приберегал сколько мог, чтобы обеспечить будущие потребности Неттл. Пару раз она упрекнула за ремонт усадьбы за мои собственные деньги. Но корона выделяла мне щедрое вознаграждение, оплачивая годы службы принцу Дьютифулу. Поистине у нас было всего предостаточно и даже с избытком. Я верил, что мы оказались в тихой заводи наших дней, в мирное время для нас обоих. Падение Молли в тот Зимний праздник встревожило меня, но я отказывался признать, что это было предзнаменованием того, что произошло в дальнейшем.

В течение года после смерти Пейшенс Молли становилась все задумчивее. Она часто казалась отрешенной и рассеянной. Дважды у неё были головокружения, а один раз ей пришлось два дня провести в постели, прежде чем она почувствовала, что полностью выздоровела. Она худела и становилась медлительнее. Когда последний из её сыновей решил, что пришло время найти свою собственную дорогу в мир, она отпустила его, улыбаясь, и тихо плакала рядом со мной вечером.

— Я счастлива за них. Начинается их время. Но для меня это конец, и очень трудный.

Она проводила больше времени в спокойных занятиях, стала очень молчаливой и нежной, чем во все предыдущие годы.

В следующем году она немного поправилась. Когда пришла весна, она почистила запущенные ульи и даже сходила и захватила новый рой. Её взрослые дети приходили и уходили, всегда полные новостей о своей беспокойной жизни, привозили погостить внуков. Они были счастливы видеть, что к их матери вернулась часть её бывшей энергии и духа. К моему восхищению, к ней вернулось и желание. Для нас обоих это был славный год. Я посмел надеяться, что все, вызывавшее её обмороки, осталось в прошлом. Мы становились все ближе, как два дерева, посаженные в отдалении друг от друга, и заметившие, что их кроны встретились и переплелись. Её дети уже не стояли барьером между нами настолько, чтобы она все мысли и время отдавала им. Я бесстыдно признаю, что наслаждался возможностью быть центром её мира, и всячески показывал ей, что она всегда была частью моей жизни.

Совсем недавно она снова начала полнеть. Её аппетит казался бесконечным, живот округлялся, и я слегка её поддразнивал. Я остановился в тот день, когда она посмотрела на меня и сказала почти уныло:

— Я не могу быть нестареющей, каким кажешься ты, любовь моя. Я буду стареть и толстеть, хоть и не очень быстро. Года, когда я была девочкой, давно прошли, как и года, когда я могла забеременеть. Я становлюсь старухой, Фитц, и только надеюсь, что моё тело сдастся быстрее моего разума. Я не имею ни малейшего желания задерживаться во времени, когда забуду тебя или себя.

Так что, когда она объявила о своей «беременности», я начал бояться, что наши с ней худшие опасения начали сбываться. Её живот потяжелел, спина болела, походка стала медлительной. Её мысли уходили далеко от нашей повседневной жизни, она пренебрегала работой, которую когда-то выполняла, и часто я видел, как она пристально всматривается вдаль, недоуменно и удивленно.

Когда прошло несколько недель, а она все так же твердила о беременности, я попробовал ещё раз докопаться до причины. Мы уединились в постели, и я обнимал её. Она опять говорила о будущем ребёнке.

— Молли, как это может быть? Ты сама говорила мне…

Со своей всегдашней вспыльчивостью она подняла руку и закрыла мне рот.

— Я знаю, что говорила… А теперь я знаю кое-что другое. Фитц, я вынашиваю ребёнка. Я знаю, каким необычным тебе должно казаться это, ведь и я сама нахожу это более чем странным. Но в течение нескольких месяцев я подозревала это и молчала. Не хотела, чтобы ты решил, что я схожу с ума. Но это правда. Я чувствую, как ребёнок двигается внутри меня. Ведь у меня было много детей и в этом-то я уж не могу ошибиться. У меня будет ребёнок.

— Молли, — сказал я. Я все ещё обнимал её, но не был уверен, со мной ли она сейчас. Я больше не знал, что сказать ей. Трус во мне не стал спорить с ней. Но она понимала мои сомнения. Я почувствовал, как она напряглась в моих руках, и решил, что она готова отпрянуть от меня.

Но потом я ощутил, как утихает её гнев. Вместо упреков она глубоко вздохнула, положила голову на моё плечо и проговорила:

— Ты думаешь, что я сумасшедшая, и, полагаю, я не могу обвинять тебя. Долгие годы я считала себя сухой оболочкой, которая никогда не понесет снова. Я сделала все возможное, чтобы принять это. Но не смогла. Этот ребёнок, на которого мы так надеялись, твой и мой, мы воспитаем его вместе. И меня действительно не волнует, как это случилось, и что ты считаешь меня сумасшедшей сейчас. Потому что скоро, когда ребёнок родится, ты поймешь, что я была права. А до тех пор ты можешь думать, что я сошла с ума или выжила из него, как тебе угодно, но я собираюсь быть счастливой.

Она расслабилась в моих руках, и в темноте я увидел, как она улыбается. Я попытался улыбнуться в ответ. Она откинулась на кровать и тихо заговорила:

— Ты всегда был таким упрямым человеком; всегда уверен, что лучше всех знаешь, что происходит на самом деле. Ну, может быть раз или два это и было верно. Но то, о чем я сейчас говорю — это женское знание, и в нем я разбираюсь получше, чем ты.

Я попытался в последний раз.

— Если хотеть чего-то сильно и долго, а потом приходит момент, когда ты сталкиваешься с осознанием, что не можешь иметь это, иногда…

— Иногда ты не можешь поверить, что оно сбылось. Иногда ты боишься в это верить. Я понимаю твою неуверенность.

Она улыбнулась в темноте, довольная, обратив мои слова против меня самого.

— Иногда желание недоступного может свести с ума, — хрипло сказал я, потому что чувствовал вынужденным произнести эти страшные слова вслух.

Она коротко вздохнула, но потом улыбнулась.

— В таком случае любящие тебя давно сошли с ума. Но ведь это не так. Можешь упрямиться сколько хочешь. Можешь даже думать, что я сумасшедшая. Но все это — правда. Я собираюсь родить твоего ребёнка, Фитц. В конце зимы в этом доме появится ребёнок. Так что завтра тебе лучше попросить слуг спустить с чердака колыбель. Я хочу привести в порядок комнаты прежде, чем стану слишком тяжелой.

Вот так Молли оставалась в моем доме и моей кровати, и все же покидала меня, уходя тропой, по которой я не мог за ней последовать.

Уже на следующий день она объявила о своем состоянии нескольким служанкам. Она приказала переделать Воробьиную комнату в детскую и гостиную для себя и своего воображаемого ребёнка. Я не противоречил ей, но видел лица женщин, когда они покидали комнату. Позже я увидел двух из них, кудахтающих голова к голове. Но когда они посмотрели вверх и заметили меня, то прекратили болтать и искренне пожелали мне хорошего дня, стараясь не встречаться со мной взглядом.

Молли гналась за своей иллюзией с энергией, которая, я думал, давно в ней угасла. Она шила крохотные платья и маленькие шляпки. Она контролировала уборку в Воробьиной комнате от начала и до конца. Недавно был прочищен дымоход и заказаны новые драпировки на окна. Она настаивала, чтобы я связался Скиллом с Неттл и попросил её приехать провести темные зимние месяцы здесь, чтобы помочь с нашим долгожданным ребёнком.

И действительно, Неттл приехала, хотя в наших разговорах через Скилл мы решили, что Молли обманывает сама себя. Она отметила с нами Зимний праздник и оставалась до внезапного выпадения снега, укрывшего обнаженные тропинки. Ребёнка не было. Я думал, Молли будет вынуждена признать свое заблуждение, но она твердо настаивала, что если и ошиблась, то только не в отношении беременности.

Наступила цветущая весна. Вечерами, которые мы проводили вместе, она иногда роняла рукоделие и восклицала: «Вот! Вот, он движется, иди потрогай!» Но каждый раз, когда я послушно прижимал руку к животу, я ничего не чувствовал.

— Он остановился, — будет она настаивать, и я серьезно кивну. Что ещё я мог сделать?

— Он придет летом, — заверила он нас, и маленькая одежда, которую она вязала, была теперь легкой, а не теплой и пушистой. И в мерно текущие жаркие дни лета, под стрекот кузнечиков, в гардеробе её воображаемого ребёнка прибавился ещё один слой одежды.

С триумфальным блеском наступила сень. Ивовый лес был прекрасен, как и всегда осенью, в алых брызгах ольхи, золотых, похожих на монетки, листьях берез, и листочках-кудряшках тонкой желтой ивы, сорванных ветром и летящих к земле, сталкивающий их в глубокие насыпи по краям тщательно ухоженной земли. Мы больше не выезжали вместе верхом, Молли настаивала, что так может потерять ребёнка, но много гуляли пешком. Я собирал орехи гикори и слушал её планы перестановки ширм в детской, чтобы создать закрытое местечко для колыбели. Шли дни, река, наполненная стремительными дождями, разлилась по долине. Выпал снег, и Молли вязала теплые вещи для нашего призрачного ребёнка, уверенная теперь, что, родившись зимой, он будет нуждаться в мягких одеялах и шерстяных сапогах и шапках. И, как река, укрытая льдом, я старался скрыть от неё растущее отчаяние.

Но уверен, она знала о нем.

Она была неустрашима и плавно двигалась против сомнений, которыми остальные обременяли её путь. Она знала о разговорах слуг. Они считали её сумасшедшей или совсем дряхлой, и удивлялись, как такая разумная женщина, которой она когда-то была, может устраивать детскую для придуманного ребёнка. Она сохраняла достоинство и спокойствие, и этим заставила относиться к себе с уважением. Но все же она отдалилась от них. Всего один раз она провела время в обществе местного дворянства. С тех пор она не планировала ужины и никогда не выходила на рыночный перекресток. И не просила что-нибудь соткать или сшить для ребёнка.

Воображаемое дитя захватило её целиком. Она уделяла все меньше времени мне или делам, которые когда-то её интересовали. Она проводила вечера, а иногда и ночи, в гостиной-детской. Мне не хватало её в нашей постели, но я не требовал, чтобы она поднялась по лестнице и присоединилась ко мне.

Иногда по вечерам я, бывало, сиживал рядом с ней в этой уютной комнате, захватив переводы, над которыми работал. Она всегда рада меня видеть. Тавия принесет нам поднос с чашками и травами, повесит над очагом чайник и оставит нас наедине. Молли будет сидеть в мягком кресле, её опухшие ноги лежат на маленьком пуфике. В углу приютился мой столик для работы, а Молли постоянно занята вязанием или плетением кружев. Иногда я слышу, как стихает стук спиц. Я смотрю на неё, а она задумчиво глядит в огонь, скрестив руки на животе. В таких случаях я всем сердцем жаждал, чтобы её самообман оказался правдой. Несмотря на наш возраст, я думал, что мы с ней могли бы воспитать ребёнка. Я даже спросил её как-то, не хочет ли она усыновить младенца. Она тихо вздохнула и сказала:

— Будь терпеливее, Фитц. Твой ребёнок растет внутри меня.

Больше я об этом не заговаривал. Раз фантазии делают её счастливой, сказал я себе, то действительно, кому это мешает?

Я смирился.

В разгар того лета я получил известие, что умер король Эйод. Это не было неожиданностью, но создало щекотливую ситуацию. Кетриккен, бывшая королева Шести Герцогств, была наследницей короля Эйода, а её сын, король Дьютифул, соответственно, её наследником. Многие в Горном королевстве надеялись, что она вернется на их трон, хотя она часто и ясно заявляла, что ждёт, когда Дьютифул возьмет Горное королевство под свою руку, сделав его седьмым герцогством нашей монархии. Смерть Эйода ознаменовала перемену, через которую Шесть Герцогств должны были пройти торжественно и с уважением. Кетриккен, конечно, отправилась в путешествие, вместе с королем Дьютифулом и королевой Эллианой, принцами Проспером и Интегрети, в сопровождении мастера Скилла и небольшого кортежа, лорда Чейда, лорда Сивила… список тех, кто должен был принять участие в поездке, казался бесконечным, и многие мелкие дворяне, пытаясь выслужиться, собрали свои собственные отряды. Моё имя тоже вошло в список. Ехать я должен был как арендатор Баджерлок, младший офицер гвардии Кетриккен. Чейд настаивал, Кетриккен просила, Дьютифул практически приказал, а Неттл убеждала. Я упаковал вещи и решился.

За этот год одержимость Молли довела меня до усталого признания её правоты. Я не удивился, когда она отказалась сопровождать меня, ибо почувствовала, что её «время совсем близко». Часть меня не хотела оставлять жену, пока её разум настолько неуравновешен, а другая часть жаждала передышки от удовлетворения её иллюзий. Я отозвал Рэвела в сторону и попросил его обращать особое внимание на её просьбы в моё отсутствие. Он выглядел почти обиженным, что я посчитал необходимым напомнить ему об этом.

— Как всегда, сэр, — сказал он с легким ледяным поклоном, который означал «ты идиот».

Поэтому я оставил её и спокойно уехал из Ивового леса, незаметно присоединившись к высокой процессии Шести Герцогств, двигавшейся на север, в Горное Королевство, для похоронного обряда. Мне было странно идти по тем же дорогам, которые я однажды уже проходил, когда мне не было и двадцати лет, и я отправился в Горное Королевство с предложением Кетриккен стать невестой будущего короля Верити. Во время моей второй поездки в горы я часто сходил с дорог и пересек всю страну вместе с моим волком.

Я знал, что Бакк изменился. Теперь я увидел, что изменения коснулись всех Шести Герцогств. Дороги стали шире, чем я помнил, а земли — более заселенными. Нивы колосились там, где когда-то были открытые пастбища. Города растянулись вдоль дороги так, что иногда казалось, не успевал закончиться один, как уже начинался следующий. Стало больше гостиниц и поселков, хотя размер нашей группы иногда поражал постоялые дворы. Дикие земли были освоены, распаханы и огорожены для пастбищ. Я задавался вопросом, где же теперь охотятся волки.

Как один из гвардейцев Кетриккен, одетый в её белый и фиолетовый цвета, я ехал рядом с королевским отрядом. Кетриккен всегда обходилась без формальностей, и её просьба ехать стремя в стремя просто принималась теми, кто её знал. Мы тихо разговаривали, звон сбруи и стук копыт вокруг создавали нам странное уединение. Я рассказывал ей о моем первом путешествии в горы. А она говорила о своем детстве и об Эйоде, не как о короле, но как о любящем отце. Я ничего не сказал Кетриккен о болезни Молли. Скорби из-за смерти отца ей было более чем достаточно.

Моё положение как члена её гвардии означало, что я останавливался в тех же гостиницах, где останавливалась и Кетриккен. Часто это значило, что и Неттл была неподалеку, и иногда мы могли найти тихое место и время для разговора. Было приятно видеть её, и большим облегчением откровенно обсуждать иллюзии её матери. Когда к нам присоединялся Стеди, мы прекращали откровенничать: Неттл сама выбрала политику скрытности. Я не мог решить, думала ли она, что её младший брат слишком молод для таких вестей или считала, что это слишком женская тема. Баррич дал своему сыну правильное имя^[4]. Из всех мальчиков Стеди больше походил на него: и телосложением, и взвешенными суждениями, и таким же твердым понятием о чести и долге. Когда он был с нами, казалось, будто его отец сидит за столом. Я отметил легкую зависимость Неттл от силы её брата, и не только в Скилле. Я радовался, видя, как часто он находится рядом с ней, и все-таки немного тосковал. Хотелось бы мне, чтобы он был моим сыном, даже в те моменты, когда с удовольствием узнавал в нем его отца. Думаю, кое-что из моих чувств он воспринимал. Он был почтителен со мной, и все же иногда черные глаза впивались в мои, будто могли разглядеть мою душу. И тогда я остро скучал по Барричу.

В более уединенных случаях Неттл делилась со мной ежемесячными письмами её матери, где подробно описывался ход беременности, растянувшейся на два года. Размышления Молли о выборе имени, об её успехах в пошиве одежды для ребёнка, который никогда не родится, разбивали мне сердце. Тем не менее никто из нас не мог ничего сделать, кроме как слегка отвлечься от этого волнения.

Когда мы прибыли в горы, нас ожидал теплый прием. Светлые дома, из которых был построен Джампи, столица Горного королевства, по-прежнему напоминали колокольчики цветов. Среди них стояли более древние здания, построенные внутри деревьев, как мне напомнили. Но даже сюда пришли перемены, и окраина города была больше похожа на Фарроу и Тилт, застроенная домами из камня и досок. Это огорчило меня, я чувствовал, что перемены не во благо, если подобные дома язвами вырастают над лесом.

В течение трех дней мы оплакивали короля, которого я глубоко уважал, но не дикими стенаниями и океанами слез, а спокойными рассказами о том, каким он был и насколько хорошо царствовал. Его люди горевали по своему павшему королю, но в равной мере они приветствовали дома свою дочь. Они были счастливы увидеть короля Дьютифула, нарческу и обоих принцев. Несколько раз я слышал, как люди с тихой гордостью говорят, что молодой Интегрети очень напоминает брата Кетриккен, его покойного дядю, принца Руриска. Я не видел сходства, пока не услышал о нем, а после уже не смог об этом забыть.

В конце времени скорби Кетриккен встала перед народом и напомнила, что её отец и будущий король Чивэл начали процесс примирения между Горным королевством и Шестью Герцогствами. Она говорила о том, как мудро они поступили, обеспечив этот мир её браком с Верити. Она спросила, смотрят ли они на короля Дьютифула как на своего будущего монарха и напомнила, что мир, которым они теперь пользуются, следует рассматривать как величайший триумф короля Эйода.

С момента окончания формальных похорон короля Эйода началась настоящая работа. Ежедневно проводились встречи с советниками Эйода, длительные споры по порядку передачи власти над Горным Королевством. Я присутствовал на некоторых из них, иногда стоя у стены, как дополнительные глаза и уши Чейда и Дьютифула, а иногда сидел снаружи на солнышке, с закрытыми глазами, но связанный Скиллом с обоими, если встреча проводилась на очень высоком уровне. Но по вечерам меня иногда отпускали по своим делам.

И вот однажды я обнаружил, что стою у искусно вырезанной и окрашенной двери, задумчиво глядя на работу рук Шута. Здесь он жил, когда считал, что потерпел поражение как Белый Пророк. В ночь, когда умер король Шрюд, Кетриккен бежала из Баккипа и Шут ушел с ней. Вместе они проделали трудный путь в Горное Королевство, в дом её отца, где, как она верила, будет безопасно для её нерожденного ребёнка. Но судьба нанесла Шуту два удара. Ребёнок Кетриккен не выжил, и до Шута дошли слухи о моей смерти в застенках Регала. Он потерпел неудачу в стремлении обеспечить наследника линии Видящих. Он потерпел неудачу в стремлении исполнить свое собственное пророчество. Его жизнь, жизнь Белого Пророка, закончилась.

Когда он поверил в мою смерть, то остался в горах с Кетриккен, обосновался в этом домике и пытался наладить скромную жизнь резчика по дереву и кукольника. Потом он нашел меня, слабого и умирающего, и принес сюда, в дом, который делил с Джофрон. Когда появился я, она уехала. После того, как я поправился, мы с Шутом сопровождали Кетриккен в горы в безнадежном стремлении пройти по холодным следам её мужа. Шут оставил домик и все свои инструменты Джофрон. По красочно разрисованными марионеткам, болтающимся в окне, я предположил, что она все ещё живет тут и до сих пор делает игрушки.

Я не стучал в дверь, но стоял в длинном летнем вечере и изучал резных монстриков и пикси, что резвились на ставнях. Как и многие из старомодных горных жилищ, этот домик был ярко и детально раскрашен, будто детская коробочка с сокровищами. Опустевшая коробочка, ведь мой друг давно покинул её.

Дверь открылась, и на улицу пролился желтый свет лампы. Высокий бледный парень лет пятнадцати, со светлыми волосами, рассыпанными по плечам, показался в проеме.

— Незнакомец, если вы ищете кров, вам нужно было только постучать и спросить. Ведь вы в горах.

Он улыбнулся, распахнул дверь, отступив в сторону, и жестом пригласил меня войти.

Я неторопливо направился к нему. Его черты были смутно знакомы.

— Джофрон до сих пор живет здесь?

Его улыбка стала шире.

— Живет и работает. Бабушка, к тебе гость!

Я медленно вошел в комнату. Она сидела за верстаком у окна, с лампой у локтя и рисовала что-то маленькой кистью, точными взмахами желтого золотарника.

— Момент, — попросила она не отрывать её от работы. — Если я позволю высохнуть краске, цвет станет неравномерным.

Я молчал, стоял и ждал. В длинных светлых волосах Джофрон появились прожилки серебра. Четыре косы обрамляли её лицо. Манжеты ярко вышитой блузки сложены на локтях. Её жилистые руки измазаны краской желтого, синего и бледно-зеленого цвета. Прошло гораздо больше мгновения, прежде чем она опустила кисть, откинулась назад и повернулась ко мне. Её глаза были такими же голубыми, какими я их запомнил. Она легко улыбнулась мне:

— Добро пожаловать, гость. Человек из Бакка, судя по всему. Прибыли оказать нашему королю последние почести, полагаю.

— Так и есть, — сказал я.

Когда я заговорил, в её глазах задрожало и разгорелось понимание. Она вздохнула и покачала головой.

— Ты. Его Изменяющий. Он украл моё сердце и заставил мой дух искать мудрость. А потом пришел ты и украл его у меня. И был прав, — она подняла пеструю ткань с рабочего стола и начала бесцельно протирать пальцы. — Никогда не думала, что снова увижу тебя под этой крышей.

В её голосе не было враждебности, только потеря. Старая потеря.

Я сказал то, что могло бы утешить её.

— Когда он решил, что наше время истекло, он покинул и меня, Джофрон. Полных семнадцать лет прошло с того момента, и ни одного слова и ни одной встречи с тех пор.

Она склонила голову. Её внук тихо заглянул в комнату. Он отважился сгладить нашу беседу и откашлялся:

— Незнакомец, можем мы предложить вам чаю? Хлеба? Может, вы посидите у нас или переночуете? — очевидно, парень жаждал узнать, что же за связи у его бабушки и надеялся уговорить меня задержаться.

— Пожалуйста, принеси ему стул и чай, — сказала Джофрон, не спрашивая моего мнения. Парень поспешно удалился и вернулся, держа в руках стул с прямой спинкой. Когда её голубые глаза вернулись ко мне, они были полны сочувствия. — Правда? Ни слова, ни встречи?

Я покачал головой. Я говорил с ней, думая, что она была одной из немногих людей в моей жизни, который может понять мои слова.

— Он сказал, что потерял способность видеть будущее. Что наша общая работа закончена, и что если бы мы остались вместе, то могли бы невольно погубить часть сделанного.

Она впитывала информацию, не мигая. Затем очень медленно кивнула.

Я стоял, сомневаясь в себе самом. Старые воспоминания о голосе Джофрон в то время, когда я лежал на полу перед очагом, вернулись ко мне.

— Не думал, что когда-либо смогу поблагодарить вас за помощь, когда Шут впервые принес меня сюда, годы назад.

Она снова тяжело кивнула, но поправила меня:

— Я помогала Белому Пророку. Я была призвана для этого и ни разу не пожалела с тех пор.

Молчание опять повисло между нами. Это было похоже на попытку поговорить с котом. Я обратился к банальностям.

— Надеюсь, у вас и вашей семьи все хорошо.

И, как у кошки, её глаза сузились на мгновение. Потом она произнесла:

— Моего сына здесь нет.

— Да?..

Она снова схватила тряпку и начала тщательно вытирать пальцы. Вернулся внук с небольшим подносом. В чашечке меньше моего кулака плескался один из ароматических настоев гор. Я был признателен за передышку. Я поблагодарил его, а затем отхлебнул, почувствовав дикую смородину и какую-то специю из коры горных деревьев, которую не пробовал уже много лет. Было очень вкусно. Я так и сказал.

Джофрон поднялась. Распрямившись, она пересекла комнату. Одна стена комнаты была расписана под дерево. Должно быть, это её работа, я не видел такого, когда в последний раз был здесь. Листья и плоды всех сортов выступали на резных ветвях. Она потянулась к большому листу над головой, аккуратно отвела его в сторону, открыв небольшое углубление, и достала маленькую шкатулку.

Потом вернулась и показала её мне. Это была работа не Шута, но я узнал руки, изогнутые так, чтобы создать её крышку. Джофрон вырезала его руки. Я с пониманием кивнул ей. Она передвинула пальцы, и я услышал характерный щелчок, будто открылся тайник. Из шкатулки вытек незнакомый, но притягательный аромат. Она и не пыталась скрыть её содержимое от меня. Я увидел небольшие свитки, не меньше четырех, а под ними могли быть скрыты и остальные. Она взяла один и закрыла крышку.

— Это его последнее сообщение для меня, — сказала она.

Последнее. Такой острой зеленой зависти я ещё никогда не ощущал. Мне он не прислал ни одной птицы с запиской, а у Джофрон хранился небольшой ларец свитков от него! Мягкая коричневая бумага была перехвачена тонкой оранжевой лентой. Она потянула ленту и та развязалась. Очень осторожно она развернула свиток. Её глаза забегали по строчкам. Я думал, она прочтет его мне. Вместо этого она подняла синие глаза и упрямо посмотрела на меня.

— Это самое короткое послание. Ничего о его жизни. Ни приветствия, ни пожелания здоровья. Только предупреждение.

— Предупреждение?

В её лице не было никакой враждебности, только решимость.

— Предупреждение, что я должна защищать своего сына. Что я не должна говорить о нем с незнакомцами, которые могут возникнуть на пороге.

— Я не понимаю.

Она подняла одно плечо.

— Я тоже. Но мне не обязательно полностью понимать, чтобы принять во внимание его предостережение. И поэтому я говорю тебе: моего сына здесь нет. И это все, что я скажу о нем.

Неужели она видит во мне опасность?

— Я даже не знал, что у вас есть сын. И про внука тоже не знал, — мои мысли гремели, как семена в сухом стручке. — Я не буду говорить с вами о нем. И я не чужой вам.

Она согласно кивала на каждое из моих утверждений. Потом спросила:

— Вам понравился чай?

— Да. Спасибо.

— Мои глаза теперь быстро устают. Я считаю, сон помогает мне: когда я просыпаюсь, зрение возвращается, и самую лучшую работу я делаю на рассвете.

Она свернула маленький бурый лист и снова обвязала его оранжевой лентой. Я наблюдал, как она положила его в шкатулку. И закрыла крышку.

Горные народы очень вежливы. Она не скажет мне, что пора уходить. Но худшее, что я мог сделать — это задержаться здесь. Я моментально поднялся. Возможно, если я уйду немедленно, то смогу вернуться завтра и попробую узнать о Шуте больше. Теперь же я должен оставить её. Я знал, что сейчас не стоит ничего спрашивать, но все-таки я спросил.

— Пожалуйста, скажите, как доходили к вам сообщения?

— Через многие руки и долгим путем, — она почти улыбнулась. — Того, кто принес эту последнюю записку, давно здесь нет.

Я всмотрелся в её лицо и понял, что это был мой последний шанс разговорить её. Завтра она меня уже не примет.

— Джофрон, я не опасен для вас или вашей семьи. Я прибыл, чтобы проститься с мудрым королем, который хорошо ко мне относился. Спасибо, что сказали о сообщениях Шута. По крайней мере, я знаю, что он до сих пор жив. Я будут вспоминать вашу доброту как утешение.

Я встал и низко поклонился ей.

Думаю, я увидел крошечную трещину в её защите, маленькое предложение сочувствия, когда она сказала:

— Последнее сообщение пришло два года назад. И ему понадобилось по меньшей мере год, чтобы добраться до меня. Так что, в судьбе Белого Пророка не может быть уверен ни один из нас.

Моё сердце похолодело от её слов. Её внук пошел к двери и открыл её.

— Я благодарю вас за гостеприимство, — сказал я им обоим. Я поставил крошечную чашку на угол её рабочего стола, ещё раз поклонился и вышел.

На следующий день я не попытался вернуться.

Два дня спустя король Дьютифул и его свита уехали из Горного Королевства. Кетриккен осталась, чтобы провести больше времени со своей обширной семьей и среди своего народа, заверить его, что теперь, когда начат долгий переход в состав Шести Герцогств, она будет чаще навещать эти земли.

Никем не замеченный, я задержался, пока последняя королевская группа не скрылась из виду, и выехал вслед за ними после полудня. Я хотел проехаться в одиночестве и подумать. Я оставил Джампи без забот и мыслей о том, где я буду спать в эту ночь.

Я верил, что смогу найти хоть какой-нибудь покой в горах. Я был свидетелем, как изящно они отдали своего короля смерти, освободив место для продолжения жизни. Но когда я выехал, я увез с собой больше зависти, чем покоя. Они потеряли своего короля после его длинной мудрой жизни. Он умер с достоинством, его разум остался неповрежденным. Я же терял любимую Молли, и, к своему ужасу, понимал, что дальше будет только хуже, намного хуже, до самого конца. Я потерял Шута, лучшего друга, который когда-либо у меня был, много лет назад. Я думал, что примирился, стал невосприимчив к этой утрате. Но чем глубже Молли погружалась в безумие, тем больше я чувствовал его отсутствие. Он всегда был единственным, к кому я мог обратиться за советом. Чейд сделал бы все, что смог, но он был гораздо старше меня, и к тому же — моим учителем.

Когда я посетил старый дом Шута, я думал только чуть-чуть посмотреть на него, прикоснуться к камню, где однажды жил друг, который хорошо меня знал и все-таки любил. Вместо этого, я обнаружил, что, возможно, знал его не так хорошо, как думал. Неужели дружба с Джофрон значила для него гораздо больше, чем все, что мы с ним разделили? Пугающая мысль уколола меня. Может, она была для него больше, чем друг или последователь Белого Пророка?

Тогда ты бы ему завидовал? Что какое-то время он жил сегодняшним днем, и было в его жизни что-то хорошее, когда все надежды покинули его?

Я поднял глаза, всей душой желая увидеть серую тень, скользящую среди деревьев и кустарников вдоль дороги. Но, конечно, её не было. Мой волк ушел много лет назад, ушел ещё дальше, чем Шут. Теперь он жил только во мне, и его волчья натура иногда вторгалась в мои мысли. По крайней мере, он по-прежнему был со мной. Как легкий туман.

«Я бы не стал завидовать ему», — вслух сказал я и подумал, что даже если я и солгал, нет нужды стыдиться этого. Я покачал головой и попытался вернуть мысли в настоящий момент. День был прекрасен, дорога хороша, а проблемы, которые ждали меня дома, были ещё далеко. И действительно, моя тоска по Шуту сегодня не отличалась от тоски в любой другой день, что я провел без него. Значит, он отправлял послания Джофрон, а не мне? Вероятно, это длилось много лет. Теперь я знал об этом. Это было единственное отличие.

Я пытался убедить себя, что этот маленький факт не имеет никакого значения, когда услышал стук копыт по дороге позади меня. Кто-то галопом ехал на лошади. Возможно, курьер. Ну, дорога достаточно широка, чтобы он проехал мимо меня без особых усилий. Тем не менее я натянул поводья, уводя лошадь в сторону, и оглянулся.

Черный конь. Всадник. И через три шага я понял, что это Неттл на своей кобыле Инки. Я думал, что она поехала с другими, а потом решил, что она, должно быть, торопится догнать их после задержки по каким-то причинам. Я остановил лошадь и ждал, когда она пронесется мимо.

Но как только она увидела, что я остановился, она тоже придержала лошадь, и к тому времени, как достигла меня, Инки уже шла рысью.

— Хо! — прикрикнула на неё Неттл, и Инки аккуратно встала рядом с нами.

— Я думала, ты собирался остаться ещё на одну ночь, а потом, когда поняла, что ты уехал, мне пришлось постараться, чтобы догнать тебя, — объявила она, задыхаясь.

— Почему ты не с Дьютифулом? Где твоя охрана?

Она посмотрела на меня.

— Я сказала Дьютифулу, что буду с тобой, и никакой другой охраны мне не надо. Они с Чейдом согласились.

— Почему?

Она пристально смотрела на меня.

— Ну, они знают о твоей признанной репутации очень умелого убийцы.

На мгновение я потерял дар речи. Они по-прежнему думают обо мне так, хотя это уже давно не правда? Я привел мысли в порядок.

— Нет, я имел в виду, почему ты решила поехать со мной? Не то чтобы я не рад тебя видеть, я просто удивлен, — добавил я, увидев, как её взгляд потемнел. — Не думаю, что кто-нибудь заметил моё отсутствие.

Она наклонила голову.

— Ты бы заметил, если бы меня не оказалось в свите короля?

— Да, конечно!

— Все увидели, что ты тихо отстал. Несколько дней назад Дьютифул заметил, что ты кажешься более угрюмым, чем можно было ожидать от этой похоронной процессии, и предположил, что сейчас тебя лучше не оставлять одного. Кетриккен подтвердила его слова и добавила, что возможно, эта поездка пробудила твои старые воспоминания. Печальные воспоминания. И вот я здесь.

И в самом деле, она была здесь. Я почти разозлился за то, что она испортила мою прекрасную хандру. А потом понял, чем же я занимался. Я сердился, потому что Шут писал Джофрон, а не мне. И поэтому, как ребёнок, я испытывал людей, которые любили меня, отдаляясь от них и наблюдая, пойдет ли кто за мной.

И она пошла. Трудно раздражаться в такой ситуации, и как же глупо, что смех Неттл меня очень уколол.

— Хотела бы я, чтобы ты смог увидеть сейчас выражение своего лица! — воскликнула она. — Брось. Неужели после всех этих лет так страшно, если у нас обоих, у тебя и меня, появится несколько дней и ночей для разговоров, без трагедий или мешающих мальчишек?

— Было бы хорошо, — согласился я, и моё настроение улучшилось.

И мы поехали домой.

Я никогда не путешествовал с такой беззаботностью. Я захватил немного припасов, решив, что на обратной дороге обойдусь без особых удобств. Неттл же выехала налегке, за исключением бумажника, полного серебряных. Первый раз, когда я предложил найти спокойное место для ночевки, она поднялась в стременах, огляделась, а затем указала на дым.

— Это слегка похоже на дом, а скорее всего — это деревня с гостиницей, впрочем, достаточно скромной. И это то самое место, где я намерена остановиться сегодня, а если там есть горячая ванна, она будет моей. И хорошая еда!

И она была права. Там оказалось все, что требовалось, и она выложила серебро за нас обоих, заметив:

— Чейд попросил проследить, чтобы ты не наказывал себя за глупость.

В течение нескольких мгновений я обдумывал её слова, пытаясь понять, действительно ли они относились ко мне. Я был уверен, что нет, но не смог придумать оправдания. Она откашлялась.

— Поговорим о Нэде? Знаешь ли ты, что, несмотря на то, что он менестрель и бродит один, говорят, у него есть возлюбленная в Дараткипе, и он ей верен? Она ткачиха в городе.

Я не знал ни этой, ни многих других сплетен, которыми она поделилась со мной. Тот вечер Неттл провела со мной, хотя в гостинице было несколько других мелких аристократов. И ещё долго после того, как гости разошли по комнатам, мы сидели у очага в большом зале. От неё я узнал, что политика Баккипа была терниста, запутанна и полна сплетен, как никогда. Она поссорилась с королем Дьютифулом, потому что опасалась за безопасность подростков-принцев, слишком часто уезжающих с матерью на Внешние острова. Он осмелился сказать ей, что это не её дело, и она ответила, что если это будет его дело, то она не сможет выйти замуж, пока он раз за разом подвергает своих наследников опасности, а значит, она имеет право высказывать ему свои мысли. У королевы Эллианы недавно случился выкидыш: это была девочка, ребёнок, о котором она так мечтала; ужасная потеря и плохая примета для её материнского дома. Когда они поспешно покидали Баккип, было похоже, что Эллиана собирает принцев в очередное длительное путешествие на родину. Некоторые из герцогов начали возмущаться, что ребята слишком часто уезжают из дома. Король Дьютифул оказался между герцогами и королевой, и, по-видимому, не мог найти компромисса.

Когда я спросил про Риддла, Неттл сказала, что, когда они в последний раз виделись, с ним было все в порядке, а потом решительно сменила тему. Она, казалось, потеряла всякую надежду когда-нибудь получить от короля Дьютифула разрешение на брак, но я ещё никогда не видел, чтобы она проявляла интерес к другому мужчине. Я страстно желал узнать, что творилось в её сердце, и хотел, чтобы она доверяла мне больше, чем когда-то её мать.

Вместо этого она перевела разговор на проблемы, назревающие на границе.

Драконы летают в Чалседе, охотясь, где им заблагорассудится, и уже начинают пересекать границу и опустошать стада в Шоке и даже в Фарроу. Народ Шести Герцогств ждёт, когда королевская группа Скилла прогонит их, или, по крайней мере, начнет с ними переговоры. Но понятия дипломатии и компромисса были смешны для драконов. Если они вообще могли смеяться, в чем мы с Неттл сомневались.

Мы обдумывали, можно ли договориться с драконами, и какими были бы последствия убийства дракона, и если платить дань драконам с убойных стад, было бы это трусостью или просто практичностью.

Некоторые из её новостей касались не политики, а семьи. Недавно в Баккип приезжали Свифт и Уэб. Птица-партнер Свифта была здоровой и сильной. Но чайке Уэба было так плохо, что он снял в городе комнату, окна которой выходили на реку. Чаще всего птица сидела на подоконнике; он кормил её, потому что теперь она летает очень плохо. Конец недалек, и они оба ждали его. В то время как сама Неттл не обладала Уитом, через меня и брата Свифта она понимала, что значит потерять животное-партнера.

Но мы не только сплетничали. Мы говорили о еде, наслаждались музыкой и старыми любимыми балладами. Она рассказывала мне истории из своего детства, в основном про то, как они с братьями проказничали. В свою очередь, я говорил о моем детстве в Баккипе и о том, чем отличались город и замок тех времен. Мы часто вспоминали Баррича.

В наш последний вечер, прежде чем мы покинули Речную дорогу и вышли на узкую тропу к Ивовому лесу, она спросила меня о лорде Голдене. Действительно ли когда-то он был шутом короля Шрюда? Да, был. И он, и я были… очень близки?

— Неттл — сказал я. Она ехала, глядя прямо перед собой. Я подождал, пока она не повернулась, чтобы посмотреть на меня. Её загорелые щеки были краснее обычного. — Я любил этого человека, как я не любил никого другого. Я не говорю, я любил его больше, чем люблю свою мать. Эта любовь была иной. Но если ты слышала что-то непристойное о нашей связи, то знай — это неправда. Мы никогда не были друг с другом. То, что у нас было, выходило за эти рамки.

Она не подняла глаз, но кивнула.

— И что с ним стало? — мягко спросила она.

— Я не знаю. Он оставил Баккип, когда я все ещё блуждал в камнях. Больше я никогда ничего о нем не слышал.

Думаю, что мой голос сказал ей гораздо больше, чем слова.

— Мне очень жаль, папа, — сказала она тихо.

Знала ли она, что впервые оказала мне честь, назвав папой? Я очень долго молчал, наслаждаясь моментом. А потом мы поднялись на холм, и деревня, обнимающая нежную речную долину, открылась перед нами. Мы достигнем Ивового леса ещё до наступления вечера. Я понял, что жалею о таком скором окончании нашего совместного путешествия. Более того, я боялся, что она начнет думать о матери и о том, как далеко зашла её болезнь.

Впрочем, поначалу прием оказался теплым. Когда мы приехали, Молли горячо меня обняла, а затем восторженно повернулась к своей старшей дочери. Она не ожидала, что я вернусь так быстро, и совершенно не думала увидеть Неттл. Мы прибыли после полудня и оба очень проголодались. Мы втроем пошли на кухню, где весело перепугали слуг, устроив набег на кладовую. Для обычного пира нам требовался хлеб, колбаса и пиво, и мы не стали ждать, пока нам приготовят что-нибудь посложнее. Когда кухарка Натмег заупрямилась и погнала нас из своей кухни, мы устроили посиделки на одном конце огромного обеденного стола. Мы рассказали Молли о нашем путешествии, простой, но трогательной церемонии, которая предшествовала погребению короля, и о решении Кетриккен остаться на некоторое время в горах. И так как от любой поездки, независимо от её важности, бывают смешные моменты, мы болтали и смеялись.

У Молли тоже было, чем поделиться. Нескольким козам удалось пробраться в виноградник и повредить много старых лоз. Их подлечили, но в этом году урожая с той части сада будет невелик. Произошло несколько крупных нашествий диких свиней на покосы; самый большой урон они нанесли, растоптав и раскидав сено так, что его почти невозможно собрать. Лозум привел собак из деревни и пошел искать стадо. Он убил большого кабана, а один из его псов был разорван во время охоты. Я вздохнул про себя. Я был уверен, что это станет одной из первых проблем, которые мне придется решать. Я никогда не любил охоту на кабанов, но надо что-то делать. А Тальман снова начнет просить завести собственную свору гончих.

И каким-то образом, пока я молча обдумывал кабанов, собак и охоту, темасменилась и Молли, дергая меня за рукав, спросила:

— Разве ты не хочешь увидеть, что мы сделали?

— Конечно, хочу, — ответил я и поднялся от жалких остатков нашего случайного пиршества, чтобы следовать за женой и дочерью.

Моё сердце упало, когда я понял, что она ведет нас к своей детской. Неттл посмотрел на меня через плечо, но я сохранил невозмутимость. Неттл не видела эту комнату с тех пор, как Молли занялась ею. И когда она открыла дверь, я понял, что тоже многое пропустил.

Первоначально комната предназначалась для приема важных гостей. В моё отсутствие она превратилась в тщательно обставленное, почти до роскоши богатое место, где беременная женщина могла ждать будущего ребёнка.

Колыбель из мягкого дуба в центре была хитро устроена так, чтобы, при нажатии на рычаг она аккуратно укачивала ребёнка. С изголовья смотрел вырезанный олень Видящих. Думаю, эту колыбель сделали для леди Пейшенс в её первые дни в Ивовом Лесу, когда она ещё надеялась зачать ребёнка. Пустая, она ждала долгие десятилетия. Теперь в неё была уложена мягкая перина, а сверху её прикрыли кружевом, чтобы насекомые не смогли кусать малыша. Невысокий диванчик хвастался толстыми подушками, в которых мать, откинувшись, может кормить ребёнка. Под ногами лежали тяжелые ковры. Высокие окна выходили в осенний сад, окутанный первыми опавшими листьями. Толстое стекло было занавешено сначала тюлью, потом полупрозрачным шелком и, наконец, плотной шторой, которая позволит укрыться от яркого солнечного света или холода. Вокруг лампы Молли тоже расставила окрашенные стекла, чтобы приглушить свет. В широком очаге, за причудливой ширмой с изящными железными цветами и пчелами, танцевал небольшой огонь.

Она улыбнулась нашему изумлению.

— Разве это не прекрасно? — спросила она тихо.

— Это… превосходно. Такая мирная комната, — выдавила из себя Неттл.

А я онемел. Я старался не думать о фантазиях Молли, и теперь оказался в самом их центре. Глупые желания, подумал я, подавляя рычание, рвущееся, как огонь сквозь обугленные ветки. Ребёнок. Как сладко было бы, если бы здесь был наш ребёнок, здесь, где я мог бы наблюдать, как он растет, а Молли снова бы стала матерью! Я притворно кашлянул и потер лицо. Я подошел к лампе и стал рассматривать украшенное цветами стекло с вниманием, которого оно явно не заслуживало.

Молли, прогуливаясь, разговаривала с Неттл.

— Когда был жива Пейшенс, она показала мне эту колыбель. Она лежала на чердаке. Её сделали в те годы, когда она с Чивэлом жили здесь и мечтали о ребёнке. Все эти годы колыбель ждала. Для меня она оказалась слишком тяжелой, но я позвала Рэвела. И он установил её здесь. Как только древесину отполировали, колыбелька стала такой прекрасной, что мы решили сделать комнату под стать ей.

— Ох, подойди сюда и просто погляди на эти сундуки. Рэвел нашел их на другом чердаке, но разве не удивительно, как совпадают их цвета и цвет колыбели? Он подумал, что, может быть, они сделаны из одного дуба, который вырос здесь, в Ивовом лесу. Тогда понятно, почему цвета такие похожие. А вот одеяла, некоторые из шерсти для зимних месяцев, а некоторые полегче, для весны. А в этом сундуке, ты удивишься, есть все для малыша. Я и не знала, как много я на самом деле сшила одежды, до тех пор, пока Рэвел не предложил поместить все это в одном месте. Конечно, там разные размеры. Я не настолько глупа, чтобы сделать всю одежду маленькой.

И так далее. Слова лились из Молли, будто долгие месяцы она жаждала возможности открыто поговорить о своих надеждах на ребёнка. А Неттл смотрела на мать, улыбалась и кивала. Они сидели на диване, вытаскивали одежду из сундука, раскладывали и рассматривали её. Я стоял и смотрел на них. Думаю, что на мгновение Неттл поддалась мечте своей матери. А может быть, подумалось мне, это тоска, которой они делились друг с другом: Молли — по ребёнку, которого никогда не родит, а Неттл — по ребёнку, которого ей запрещено рожать. Я видел, как Неттл взяла маленькое платьице, приложила его к груди и воскликнула:

— Такое крошечное! Я и забыла, какими бывают маленькие дети; прошло уже много лет с рождения Хирса.

— О, Хирс, он был почти самым большим из моих детей. Только Джаст был больше. Одежду, которую я делала для Хирса, он перерос за несколько месяцев.

— Я помню это! — воскликнула Неттл. — Его маленькие ножки болтались ниже рубашки, и только мы его укрывали, как он тут же скидывал все одеяла.

Чистая зависть душила меня. Они ушли, вернулись во времена, когда меня не было в их жизни, вернулись в уютный, шумный дом, полный детей. Я не упрекал Молли за брак с Барричем. Он был хорошим человеком для неё. Но их воспоминание об опыте, которого у меня никогда не было, кинжалом проворачивалось в моей груди. Я пристально следил за ними, снова изгнанный. А потом, будто поднялся занавес или открылась дверь, я понял, что изгнал себя сам. Я подошел и сел рядом с ними. Молли подняла из сундука крошечную пару башмачков, улыбнулась и предложила их мне. Я молча взял их. Они полностью поместились на моей ладони. Я пытался представить себе крошечную ножку, которой такая обувь впору, но так и не смог.

Я посмотрел на Молли. В уголках её глаз и около рта собрались морщинки. Её розовые, полные губы превратились в бледно-розовые дуги. Я вдруг увидел её не как Молли, но как женщину пятидесяти с лишним лет. Её пышные темные волосы поредели, и кое-где прожилками мелькала седина. Но она, склонив голову набок, смотрела на меня с надеждой и любовью. И я увидел что-то ещё в её глазах, что-то, чего там не было десять лет назад. Уверенность в моей любви. Настороженность, которой были окрашены наши отношения, исчезла, сведенная на нет за последнее десятилетие вместе. Она поняла, что я люблю её, что я всегда ставлю её на первое место. Наконец-то я заслужил её доверие.

Я посмотрел вниз на маленькие пинетки в моей руке и просунул внутрь два пальца. Я поставил их на ладонь и станцевал ими пару шагов по своей руке. Она схватила мои пальцы, унимая, и стянула с них ботиночки.

— Очень скоро, — сказала она и наклонилась ко мне. Неттл смотрела на меня и такая благодарность светилась в её глазах, что я чувствовал, будто выиграл битву, даже не зная, что сражался.

Я откашлялся и умудрился заговорить без хрипоты.

— Я хочу чашку горячего чая, — сказал я им, и Молли выпрямилась, воскликнув:

— Знаешь, мне тоже хочется чая!

И, несмотря на усталость от поездки, вторая половина дня прошла весело. Намного позже той же ночью мы разделили обед, соответствующий представлениям кухарки Натмег, и чуть-чуть бренди, которое превысило мои ожидания. Мы уединились в кабинете, где Неттл отказалась просмотреть мою учетную книгу, сказав, что и так уверена, что все в порядке. Она настаивала, что должна уехать завтра, в первой половине дня. Молли пыталась отговорить её, но безрезультатно. Я чуть было не задремал в кресле у камина, когда Неттл тихо заговорила со своего углового дивана.

— Видеть это гораздо хуже, чем просто слышать, — она тяжело вздохнула. — Мы действительно её теряем.

Я открыл глаза. Молли оставила нас, сказав, что хотела бы посмотреть, есть ли белый острый сыр в кладовке, которого ей внезапно захотелось. Она выразила свое желание, но, как всегда, не стала звонить слугам в столь поздний час. Она была любима слугами только потому, что удерживалась от необдуманных приказов.

Я поглядел на место, где только что сидела Молли. На подушках все ещё хранился отпечаток её тела, а в воздухе витал её аромат. Я тихо сказал:

— Она медленно ускользает от меня. Сегодня ещё не так плохо. Бывают дни, когда она так сосредоточена на этом «ребёнке», что не может говорить ни о чем другом.

— Все, что она делает, кажется таким настоящим, — сказала Неттл, и в её голосе смешались тоска и страх.

— Я знаю. Это тяжело. Я пытаюсь объяснить ей, что это невозможно. И в такие моменты я чувствую, что жесток к ней. Но сегодня, когда мы играли вдвоем… в этом чувствуется ещё большая жестокость. Как будто я отказался от неё… — я пристально смотрел в огонь. — Мне пришлось просить служанок потакать ей. Я видел, как они закатывают глаза, когда она проходит мимо. Я сделал им выговор за такое поведение, но, думаю, это только…

В глазах Неттл замелькали злые искорки. Она выпрямилась.

— Меня не волнует, если моя мать не в своем уме! Они обязаны относиться к ней с уважением. Ты не имеешь права потакать им, «терпимо» ухмыляясь! Она — моя мать и твоя жена. Леди Молли!

— Я не уверен, что знаю, как с этим бороться, чтобы не сделать ещё хуже, — признался я ей. — Молли всегда сама заботилась о ведении домашнего хозяйства. Если я вмешаюсь и начну наказывать слуг, она может обидеться, что я попираю её авторитет. Да и что я им скажу? Мы оба знаем, что твоя мама не беременна! Как долго должен я приказывать им поддерживать этот обман? Когда все это закончится? С рождением воображаемого ребёнка?

Неттл побледнела от моих слов. На мгновение её лицо стало белым и пустым, как застывшие склоны горы под снегом. Затем она быстро спрятала его в ладонях. Я смотрел на бледный пробор в её блестящих темных волосах. Она заговорила сквозь пальцы.

— Мы теряем её. Дальше будет только хуже. Мы оба знаем это. Что ты будешь делать, когда она перестанет тебя узнавать? Когда она не сможет больше о себе позаботиться? Что с ней будет?

Она подняла голову. Беззвучные слезы блестели, скатываясь по её щекам.

Я пересек комнату и взял её руку.

— Клянусь тебе, я буду заботиться о ней. Всегда. Я буду любить её. Всегда, — я собрал всю свою волю. — И лично поговорю со слугами. Скажу, что, независимо от того, как долго они работают здесь, если они дорожат своим местом, то должны относиться к леди Молли, как и положено относиться к хозяйке этого дома. Неважно, что они будут думать о её просьбах.

Неттл фыркнула, высвободила свои руки из моих, и потерла лицо тыльной стороной запястья.

— Я знаю, что я уже не ребёнок. Но как только я подумаю, что могу потерять её…

Она не договорила, её голос стих, и она не произнесла того, что мы оба знали. Она по-прежнему оплакивала Баррича, единственного настоящего отца в её жизни. Она не хочет потерять мать, и даже хуже: она боялась момента, когда Молли перестанет её узнавать.

— Я буду заботиться о ней, — снова пообещал я. И о тебе, продумал про себя. Но сомневался, позволит ли она мне это когда-нибудь. — Даже если это означает, что мне придется делать вид, что я верю в её беременность. Хоть я и чувствую себя лжецом. Сегодня… — я запнулся, чувство вины поднялось во мне. — Я вел себя, будто Молли действительно беременна, потакая ей, как капризному ребёнку. Или сумасшедшей.

— Ты был добр к ней, — тихо сказала Неттл. — Я знаю свою мать. Ты не сможешь убедить её отказаться от этого заблуждения. Её разум расстроен. Ты можешь…

С крепким стуком Молли поставила поднос на стол. Мы оба виновато подскочили. Молли посмотрела на меня, её глаза почернели. Она сжала губы, и сначала я подумал, что она опять не обратит внимания на наши слова. Но Неттл была права. Она твердо стояла на своем и говорила прямо.

— Вы оба думаете, что я сошла с ума. Ну, на самом деле, это понятно. Но я скажу вам откровенно, что я чувствую ребёнка, а моя грудь наполняется молоком. Уже близко то время, когда вы оба будете извиняться передо мной.

Мы с Неттл, пойманные за тайными переживаниями, сидели, онемев. Неттл ничего не смогла ответить матери. Молли повернулась и вышла из комнаты. Мы виновато смотрели друг на друга, но ни один из нас не пошел за ней. Вместо этого мы поспешили разойтись по кроватям. По дороге домой я мечтал о приятной встрече с женой и о ночи, проведенной вместе. Однако Молли осталась на диване в детской, а я в одиночестве пошел в нашу спальню. Она показалась мне холодной и пустой.

Уже на следующий день Неттл уехала, ещё до полудня, чтобы вернуться в замок Баккип. Она сказала, что слишком надолго оставила своих учеников, которые забросят работу без неё. Я не сомневался в её словах, но не верил, что это было главной причиной её отъезда. Молли обняла её на прощание, и посторонний, возможно, подумал бы, что между и матерью и дочерью все хорошо. Но Молли не упоминала про ребёнка с тех пор, как оставила нас накануне вечером, и не просила Неттл вернуться к родам.

А в последующие дни она больше не говорила о своем вымышленном ребёнке со мной. Мы вместе завтракали, обсуждали вопросы, связанные с поместьем, а за ужином говорили о прошедшем дне. И спали раздельно. Или, как в моем случае, не спали. В эти ночные часы я сделал переводов для Чейда больше, чем в предыдущие шесть месяцев.

Через десять дней после того случая, в один поздний вечер, я осмелился зайти в её детскую. Дверь была закрыта. Несколько долгих мгновений я стоял перед ней прежде, чем решил, что должен постучать, а не уйти прочь. Я тихо постучал, подождал, а затем постучал сильнее.

— Кто это? — голос Молли звучал удивленно.

— Это я, — я приоткрыл дверь. — Я могу войти?

— Никогда тебе не запрещала, — раздраженно ответила она.

Слова жалили, и все же улыбка задрожала на моем лице. Я слегка отвернулся от неё, чтобы она не заметила. Это была Молли Красные Юбки, которую я знал.

— Это правда, — сказал я тихо. — Но я знаю, что задел тебя, сделал больно, и если тебе не хотелось видеть меня, я решил, что не должен навязываться.

— Навязываться, — тихо повторила она. — Фитц, ты уверен, что это не ты избегаешь меня? Сколько лет я просыпалась ночью, а с твоей стороны кровати было холодно и пусто. Ты выскальзывал из нашей кровати глухой ночью, чтобы спрятаться в своей комнате с пыльными свитками и строчить, пока все пальцы не будут в чернилах.

Я склонил голову, соглашаясь. Я и не подозревал, что она знает о тех временах. Было соблазнительно считать, что она оставила нашу кровать из-за этой детской. Я проглотил все колкости. Сейчас не лучшее время для битвы. Я вошел в её дверь и почувствовал себя волком, впервые оказавшимся в доме. Я не был уверен, где мне встать и мог ли я сесть. Она вздохнула, и приподнялась на диване, где лежала. Она была в ночной рубашке, но сдвинула незаконченную вышивку, освобождая место для меня.

— Наверное, я тратил слишком много времени на переводы, — извинился я и сел рядом с ней. Я ощутил её запах и вдруг сказал: — Всякий раз, когда я чую тебя, мне хочется тебя поцеловать.

Она посмотрела на меня с удивлением, усмехнулась и печально сказала:

— В последнее время я сомневалась, что ты вообще хочешь быть рядом со мной и дальше. Старой и морщинистой, а теперь ещё и сумасшедшей…

Я сжал её в объятиях прежде, чем она договорила. Я целовал её макушку, щеки и губы.

— Я всегда хочу целовать тебя, — сказал я ей в волосы.

— Ты не веришь, что я беременна.

Я не отпустил её.

— Ты два года говоришь мне о своей беременности. Что я должен думать, Молли?

— Я сама этого не понимаю, — сказала она. — Но все, что я могу сказать в оправдание, что, должно быть, я ошиблась с самого начала. Я думала, что беременна до того, как беременность наступила. Может быть, я знала, что это произойдет, — она положила голову на моё плечо. — Мне так было трудно, когда ты уезжал на несколько дней кряду. Я знаю, что служанки хихикают за моей спиной. Они так мало знают о нас. Думают, что стыдно такому молодому и крепкому человеку, как ты, жениться на старухе вроде меня. Они разносят слухи, что ты женился из-за денег и положения! Заставляют меня чувствовать себя старой дурой. Кто мне нужен, кто понимает, кто мы такие на самом деле и что значим друг для друга? Только ты. И когда ты отказываешься от меня, когда ты выставляешь меня такой же глупой, как и они, то… О, Фитц, я знаю, как трудно тебе поверить в это. Но я верила в гораздо более сложные вещи ради тебя, и мне было достаточно одного твоего слова.

Я чувствовал, будто весь мир замер вокруг меня. Да. Это правда. Я никогда не думал обо всем с такой точки зрения. Я наклонил голову и поцеловал её соленую от слез щеку.

— Ты беременна, — я вздохнул. — Я верю, Молли.

Она подавилась смехом.

— О, Фитц. Пожалуйста. Нет, ты не веришь. Но я попрошу тебя сделать вид, что веришь. Только когда мы здесь, вместе. И в свою очередь, когда я не нахожусь в этой комнате, я буду притворяться, что не беременна, так хорошо, как смогу, — она покачала головой, её волосы потерлись о мою щеку. — Я уверена, так будет намного легче для слуг. За исключением Рэвела. Наш дворецкий выглядел совершенно счастливым, помогая мне обустраивать это гнездышко.

Я подумал о Рэвеле, высоком, почти отталкивающем своей худобой, всегда серьезном и учтивым со мной.

— На самом деле? — это казалось невероятным.

— О да! Это он нашел ширмы с анютиными глазками и почистил их даже прежде, чем сообщил мне. В один прекрасный день я пришла сюда, а они уже стоят вокруг колыбели. И кружева над ним, от насекомых.

Анютины глазки. От Пейшенс я знал, что их иногда называют «спокойствие души». Я обязан Рэвелу.

Она встала, освобождаясь из моих рук. Она отошла от меня, и я посмотрел на неё. Длинная ночная рубашка слегка распахнулась, а у Молли всегда была красивая фигура. Она пошла к очагу, и я увидел, что там стоит поднос с чайными приборами. Я изучал её профиль. Сейчас она выглядела немного иначе, чем пять лет назад. Конечно, если бы она была беременна, я бы заметил. Я оценил выпуклость её живота, широкие бедра и большую грудь, и вдруг совершенно позабыл про каких-либо детей.

Она посмотрела на меня, с чайником в руках, спрашивая: «Хочешь?», но встретила мой взгляд. Её глаза медленно расширились, и порочная улыбка тронула её губы. Эта улыбка была достойна обнаженной девушки с короной из остролиста.

— О, безусловно хочу, — ответил я.

Когда я поднялся и пошел к ней, она двинулась мне навстречу. Мы были нежны и неторопливы друг с другом, и в ту ночь мы оба спали в её постели в детской.

На следующий день в Ивовый лес пришла зима, с мокрым снегом, который сбил оставшиеся листья на березах и выпрямил их изящные белые ветви. Тишина, которую всегда приносит первый снегопад, мантией осела над землей. В усадьбе вдруг появилось время и для горящих дров, и для горячего супа, и для свежего хлеба в полдень.

Я вернулся в кабинет, и ярко горело лимонное дерево в камине, когда в дверь постучали.

— Да, — отозвался я, отрываясь от письма от Уэба.

Дверь медленно открылась, и вошел Рэвел. Его узкая куртка обтягивала широкие плечи и тонкую талию. Он всегда был безупречно одет, а его манеры всегда были совершенны. На десяток лет моложе меня, он держался так, что я чувствовал себя мальчишкой с грязными руками и в заляпанной тунике, когда он смотрел на меня сверху вниз.

— Вы посылали за мной, арендатор Баджерлок?

— Посылал, — я отложил письмо Уэба в сторону. — Я хотел бы поговорить с вами о комнате леди Молли. Ширмы с анютиными глазками…

Ожидание моего недовольства мелькало в его глазах. Он выпрямился во весь рост и посмотрел на меня с достоинством, которое всегда излучает действительно хороший дворецкий.

— Сэр, как вам угодно. Ширмы лежали без дела лет десять, и все же они восхитительны и достойны этой комнаты. Я знаю, что действовал без непосредственного разрешения, но леди Молли выглядела… подавленной в последнее время. Перед отъездом вы приказали мне позаботиться о её нуждах. Я это сделал. Что касается колыбели, я наткнулся на леди, сидящую на верху лестницы, запыхавшуюся и заплаканную. Это тяжелая колыбель, сэр, и все же ей удалось далеко её передвинуть. Мне было стыдно, что она не пришла ко мне и просто не сказала, чтобы я это сделал. А с ширмами — я пытался угадать, что ей захочется. Она всегда была добра ко мне.

Он замолчал. Очевидно, он чувствовал больше, чем мог рассказать такому бестолковому и черствому человеку, каким я, несомненно, был. Я встретил его взгляд, а затем тихо заговорил.

— Как и ко мне. Я благодарен за вашу службу ей и поместью. Спасибо.

Я позвал его, чтобы сказать, что решил удвоить его жалование. Этот шаг, до сих пор казавшийся правильным, внезапно стал выглядеть продажным. Он делал это не за деньги. Он ответил на добро добром. Пусть он узнает о нашей щедрости в день выплаты жалования. Тогда сам все поймет. Но деньги не имели большого значения для этого человека.

— Вы отличный дворецкий, Рэвел, и мы высоко вас ценим. Я хочу убедиться, что вы это знаете.

Он слегка наклонил голову. Это был не поклон, но согласие.

— Теперь я это знаю, сэр.

— Спасибо, Рэвел.

— Всегда к вашим услугам, сэр.

И он вышел из комнаты так же тихо, как и входил.

Зима завладела Ивовым лесом. Дни становились все короче, снег не прекращался, а ночи стали темными и морозными. Мы с Молли заключили перемирие и оба старались сохранить его. Это делало жизнь проще. Я действительно думаю, что мир — это то, чего мы больше всего желали. Большинство ранних вечеров я проводил в комнате, о которой привык думать, как о кабинете Молли. Она, как правило, там и засыпала. Я хорошенько её укрывал и уползал в свое неустроенное логово и к своей работе. Так же было и тем поздним вечером, почти в середине зимы. Чейд прислал мне очень любопытный набор свитков, на языке, близком к языку Внешних островов. В них было три иллюстрации, и, похоже, на них были изображены стоящие камни с мелкими значками по краям, которые можно было принять за глифы. Это была своего рода головоломка, и я боялся, что у меня нет ключа к её разгадке, и все же не мог оставить её в покое. Я работал со свитками, страница за страницей, делая копии выцветших иллюстраций, подставляя слова, которые мог бы перевести, и оставляя место для остальных. Я пытался получить общее представление о содержании свитка, но был крайне озадачен несомненным использованием слова «каша» в его названии.

Было поздно, и я считал, что, кроме меня, все уже спят. На улице густо валил мокрый снег, и я задернул пыльные шторы. Когда дул ветер, мокрый снег шлепал по стеклу. Я лениво размышлял, будет ли идти снег до утра и подморозит ли он виноградные лозы. Внезапно Уит встряхнул меня, я огляделся, а через мгновение дверь приоткрылась. Из-за неё выглянула Молли.

— Что такое? — спросил я. Из-за внезапной тревоги мой вопрос прозвучал резче, чем хотелось. Я не мог вспомнить, когда в последний раз она навещала меня здесь.

Она вцепилась в дверной косяк. Мгновение она молчала, и я испугался, что обидел её. Потом она заговорила, почти не дыша.

— Я здесь, чтобы сдержать обещание.

— Что?

— Я не могу больше притворяться, что не беременна. Фитц, я рожаю. Ребёнок родится сегодня ночью.

Легкая улыбка просочилась сквозь её стиснутые зубы. Через мгновение она глубоко вдохнула.

Я озадаченно смотрел на неё.

— Я знаю точно, — ответила она на мой невысказанный вопрос. — Я почувствовала первые схватки несколько часов назад. Я ждала, пока они не станут сильнее и чаще, чтобы узнать наверняка. Ребёнок готов родиться, Фитц.

Она ждала.

— Может, ты чем-то отравилась? — спросил я. — Соус к баранине в обед, показался мне слишком острым, и может быть…

— Я не больна. И я не ужинала, если ты не заметил. Я рожаю. Благословение Эде, Фитц, у меня было семь детей, которые родились живыми, и два выкидыша. Тебе не кажется, что я точно знаю, что чувствую сейчас?

Я медленно встал. Её лицо блестело от пота. Лихорадка, усугубляющая её безумие?

— Я пошлю за Тавией. Она может пойти к целителю, а я пока помогу тебе лечь.

— Нет, — резко ответила она, — я не больна. Так что целитель мне не нужен. И акушерка не придет. И она, и Тавия, и ты — вы все думаете, что я сумасшедшая.

Она вздохнула, замерла, закрыла глаза, сложила губы, её костяшки, сжимающие дверной косяк, побелели. После долгой паузы она заговорила.

— Я могу сделать это одна. Баррич всегда помогал мне с родами, но я могу все сделать одна, если это необходимо.

Хотела ли она уязвить меня настолько глубоко, как у неё это вышло?

— Позволь мне помочь тебе в твоей детской, — сказал я.

Я почти ожидал, что она ударит меня, когда я возьму её руку, но она лишь тяжело на меня налегла. Мы медленно шли по темным залам, останавливаясь три раза, и я уже думал, что, возможно, придется взять её на руки. С ней определенно происходило что-то неправильное. Волк во мне, так долго молчавший, был встревожен её запахом.

— Тебя вырвало? — спросил я её. — У тебя жар?

Она не ответила ни на один вопрос.

До её комнаты мы добирались целую вечность. Внутри уже пылал камин и было душно. Когда она села на низкий диван и застонала от судороги, скрутившей её, я спокойно сказал:

— Я могу принести тебе чай, который может очистить тебя. Я действительно думаю…

— Я пытаюсь родить твоего ребёнка. Если не можешь помочь, то оставь меня, — сказала она свирепо.

Я не выдержал. Я поднялся со своего места рядом с ней, повернулся и отошел к двери. Там я остановился. Я никогда не узнаю, почему. Может быть, почувствовал, что лучше войти в её безумие, чем позволить ей уйти одной. Или, возможно, что присоединиться к ней лучше, чем оставаться в рациональном мире без неё. Я изменил свой голос, позволив моей любви прозвучать в нем.

— Молли, скажи, что тебе необходимо. Я никогда не делал этого. Что я должен принести, что я должен делать? Должен ли я позвать женщин, чтобы они ухаживали за тобой?

Её мышцы напряглись после моего вопроса; прошло несколько мгновений, прежде чем она ответила:

— Нет. Мне никто не нужен. Они будут только хихикать и ухмыляться над глупой старухой. Так что мне нужен только ты. Если найдешь в себе силы поверить мне. По крайней мере, в этой комнате, Фитц, сдержи свое слово. Притворись, что веришь мне, — у неё снова перехватило дыхание, и она наклонилась вперед. Через какое-то время она сказала: — Принеси таз с горячей водой, чтобы выкупать младенца после рождения. И чистую ткань, вытереть его. Немного бечевки, чтобы перетянуть пуповину. Кувшин холодной воды и чашку для меня.

Потом её снова скрутило, она протяжно и низко застонала.

И я пошел. На кухне я налил в кувшин горячей воды из чайника, всегда кипевшего у очага. Вокруг меня был уютный знакомый беспорядок ночной кухни. Огонь бормотал сам с собой, в глиняных горшках поднималось тесто для завтрашнего хлеба, у задней стенки очага кастрюля коричневого говяжьего бульона источала ароматный запах. Я нашел таз и наполнил большую кружку холодной водой, взял чистую ткань из стопки, нашел большой поднос и сгрузил все на него. Я долго стоял, вдыхая спокойствие, благоразумие организованной кухни в эти тихие мгновения.

— О, Молли, — сказал я молчаливым стенам.

Потом я собрал все свое мужество, будто вытягивал тяжелый клинок, взял поднос, сблансировал его, и отправился по тихим залам Ивового леса.

Я толкнул плечом незапертую дверь, поставил поднос на стол и подошел к дивану у камина. В комнате пахло потом. Молли молчала, опустив голову на грудь. После всего этого она уснула, сидя перед огнем?

Она сидела, широко расставив ноги, на краю дивана, её ночная рубашка задралась до бедер. Её руки лежали между колен и крошечный младенец, каких я никогда не видывал, отдыхал в них. Я пошатнулся, чуть не упал, а затем рухнул на колени, не отводя взгляда. Такое маленькое существо, в белых и красных прожилках. Глаза ребёнка были открыты. Мой голос задрожал, когда я спросил:

— Это ребёнок?

Она подняла глаза и посмотрела на меня с высоты своих лет. Глупый, любимый мужчина. Даже в таком истощении, она улыбнулась мне. Триумф в этом взгляде и любви я не заслужил. Ни одного упрека в моих сомнениях. Она тихо проговорила.

— Да. Она — наш ребёнок.

Наконец-то. Крошечная темно-красная малютка с бледной толстой пуповиной, тянущейся от её животика к последу на полу у ног Молли.

Я задыхался, но попытался взять себя в руки. Чистая радость столкнулась с глубоким стыдом. Я сомневался в ней. Я не достоин этого чуда. Несомненно, жизнь накажет меня. Мой голос звучал по-детски, как мне казалось, когда я спросил:

— Она живая?

Голос Молли звучал опустошенно.

— Да, но она такая маленькая. Вполовину меньше амбарной кошки! О, Фитц, как это может быть? Такая долгая беременность и такой маленький ребёнок, — она слабо вздохнула, деловито удерживая слезы. — Принеси мне таз с теплой водой и мягкие полотенца. И что-нибудь, чтобы отрезать пуповину.

— Сейчас!

Я принес все требуемое и сложил к её ногам. Малышка все ещё отдыхала на руках матери, глядя на неё. Молли провела пальцем по маленькому ротику ребёнка, погладила её по щеке.

— Ты такая спокойная, — сказала она, и её пальцы двинулись к груди малышки. Я видел, как она прижала их и почувствовала биение сердца. Молли посмотрела на меня.

— Как птичье сердечко.

Малышка слегка пошевелилась и глубоко вздохнула. Вдруг она вздрогнула, и Молли прижала её к груди. Она посмотрела в её личико и прошептала:

— Такая крошечная. Мы ждали тебя так долго, мы ждали годы. А теперь ты пришла, и я сомневаюсь, что ты задержишься хоть на денек.

Я хотел бы успокоить её, но знал, что она права. Руки Молли начали дрожать от усталости. Тем не менее она сама связала и обрезала пуповину. Она наклонилась, чтобы проверить, теплая ли вода, а затем опустила ребёнка в таз. Руками аккуратно смысла всю кровь. Крошечный череп был покрыт пушистыми светлыми волосиками.

— У неё голубые глаза!

— Все дети рождаются с голубыми глазами. Они изменятся.

Молли подняла ребёнка так легко и ловко, что я позавидовал, перенесла её в полотенце на мягкое белое одеяло и запеленала в аккуратный сверток, гладкий, как кокон мотылька. Молли посмотрела на меня и покачала головой на моё немое удивление.

— Возьми её, пожалуйста. Мне нужно прийти в себя.

— Я могу уронить её! — я был в ужасе.

Серьезный взгляд Молли встретился с моим.

— Возьми её. Не выпускай. Я не знаю, как долго она будет с нами. Подержи её, пока есть возможность. Если она оставит нас, мы проводим её вместе, не бросим одинокой в колыбели.

От её слов по моим щекам потекли слезы. Но я повиновался, теперь совершенно кроткий, осознав, насколько я был не прав. Я придвинулся к спинке дивана, сел, держа на руках мою маленькую дочь, и посмотрел ей в лицо. Её голубые глаза решительно встретились с моими. Она не плакала, как, я считал, делают все новорожденные. Она была совершенно спокойна. И очень тиха.

Я встретил её взгляд; она посмотрела на меня, как будто знала ответ на каждую загадку. Я наклонился ближе, вдохнул её запах, и волк во мне высоко подпрыгнул. Моя. Внезапно она стала моей во всех смыслах. Мой детёныш, которого надо защитить. Моя. С этого момента я бы скорее умер, чем позволил бы причинить ей вред. Моя. Уит сказал мне, что это маленькая искра жизни разгорится сильнее. Такая крошка, но она никогда не будет жертвой.

Я взглянул на Молли. Она умывалась. Я приставил указательный палец ко лбу моего ребёнка и очень осторожно протянул к ней Скилл. Я не был уверен в правильности того, что делаю, но отбросил все угрызения совести по этому поводу. Она была слишком мала, чтобы спрашивать её разрешения. Я точно знал, чего хотел. Если бы я увидел, что с ребёнком что-то не так, какой-нибудь физический изъян, я хотел бы сделать все, что в моих силах, чтобы исправить это, даже если это потребует предела моих способностей и использует все её небольшие запасы прочности. Ребёнок был спокоен, её глубокие голубые глаза рассматривали меня, пока я исследовал её. Такое маленькое тело. Я почувствовал, как её сердце качает кровь, как в легкие входит воздух. Она была маленькая, но если что-то в ней было неправильное, я не смог этого найти. Она слабо изогнулась, сморщила крошечный ротик, будто собираясь заплакать, но я не отступал.

Тень упала между нами. Я виновато посмотрел. Молли стояла над нами в чистом мягком халате, уже готовая забрать ребёнка. Я отдал её и сказал спокойно:

— Она идеальна, Молли. И внутри, и снаружи.

Малышка устроилась в её руках, явно отдыхая. Может она сердилась на такое прощупывание Скиллом? Я посмотрел в сторону, стыдясь своего невежества, и спросил:

— Она правда слишком маленькая для новорожденной?

Её слова поразили меня, как стрелы.

— Любовь моя, я никогда не видела, чтобы такой крошечный младенец прожил больше часа.

Молли раскрыла одеяло и стала рассматривать её. Она развернула крошечную ручку и разглядела её пальчики, погладила небольшую головку, а затем рассмотрела маленькие красные ноги. Она пересчитала её пальчики.

— Но, может быть… она не недоношенная, это точно! И все у неё на месте, даже волосы, хотя они такие белые, что и не разглядишь. Все мои дети были темные. Даже Неттл.

Последнее она добавила, как будто ей потребовалось напомнить мне, что именно я был отцом её первой дочери, даже если не видел её новорожденной и не наблюдал, как она растет. Я не нуждался в этом напоминании. Я кивнул и потянулся, чтобы коснуться кулачка ребёнка. Она прижала его к груди и закрыла глаза.

— Моя мать была из Горного королевства, — спокойно сказал я. — И она, и бабушка были светловолосые и голубоглазые. Как и многие в тех краях. Может быть, я передал это нашему ребёнку.

Молли удивилась. Наверное, потому что я очень редко говорил о матери, которая бросила меня, когда я был маленьким. Я больше не отказывал себе в этих воспоминаниях. У неё были светлые волосы, заплетенные в одну длинную косу. Голубые глаза, высокие скулы и узкий подбородок. И ни одного кольца на пальцах. Она дала мне имя Кеппет. Когда я думал о том далеком детстве в горах, оно казалось больше сказкой, которую я слышал когда-то, чем моим прошлым.

Молли оборвала мои блуждающие мысли.

— Ты говоришь, она идеальна, «внутри и снаружи». Ты использовал Скилл, чтобы это узнать?

Я виновато посмотрел на неё, зная, как непросто она относится к магии. Я опустил глаза и признался:

— Не только Скилл, но и Уит, который сказал мне, что у нас есть очень маленький, но очень здоровый малыш, любовь моя. Уит говорит мне, что искра жизни в ней сильная и яркая. Крошечная, но она есть, и я не вижу причин, почему она не сможет жить и процветать. И расти.

Свет зажегся на лице Молли, будто я подарил ей невероятное сокровище. Я наклонился и потрогал щечку младенца. Меня поразило, как, повернув лицо к моему пальцу, она сморщила губки.

— Она голодна, — сказала Молли и довольно рассмеялась, слабо, но с благодарностью. Она устроилась в кресле, распахнула халат и начала кормить ребёнка. Я смотрел на то, что никогда не видел прежде, со слезами на глазах. Я подошел, опустился на колени рядом с ними и осторожно обнял жену, рассматривая сосущего грудь ребёнка.

— Я был таким идиотом, — сказал я. — Я должен был тебе поверить с самого начала.

— Да, должен был, — согласилась она, а потом заверила меня: — Ничего страшного.

И прижалась к моим рукам. И эта ссора осталась в прошлом.

Глава 6

СЕКРЕТНЫЙ РЕБЕНОК

Голод по Скиллу не проходит, независимо от возраста или частоты его использования. Любопытство рядится в одежды оправданного желания мудрости и увеличивает искушение. Только дисциплина может держать этот голод в узде. Поэтому лучше всего, если члены группы держатся вместе на протяжении всей своей жизни, чтобы помогать друг другу правильно использовать Скилл. Важно также, чтобы члены группы наблюдали за учениками, а мастера следили и за учениками, и за всей группой. Одиночкам же необходимо быть крайне бдительными. Они часто выказывают свой авантюрный и высокомерный характер, который и мешает им объединиться в группу. Крайне важно, чтобы мастер Скилла пристально следил за каждым Одиночкой. Если Одиночка становится скрытным и излишне замкнутым в привычках, может возникнуть необходимость созвать всех мастеров Скилла и обсудить ограничение его силы, чтобы не дать ему возможности потерять контроль и причинить вред себе и другим.

Но кто должен следить за пастухом?

Этот вопрос затрагивает сложную проблему. Только сам мастер Скилла, с его высоким уровнем знаний, может организовать себя. Вот почему на это место никого нельзя назначать по политическим мотивам, оно не должно быть подарком или честью. Только самый знающий, самый сильный и самый строгий к себе человек может занять его. Когда мы собрались, чтобы обсудить злоупотребление Скиллом, ужасающий ущерб, нанесенный деревне Каушелл, и проступок мастера Клэрити, мы должны были противостоять тому, что политизация этого титула сделала со всеми нами. Неосторожный мастер Клэрити, увлекшись мечтами и попавший под влияние идей, решил судьбу тех, кого он считал злом, наделил их своим «добром», удачливостью в торговле и браке в этой небольшой общине, в опрометчивой попытке «создать гармоничный город, где ревность, зависть и непомерное честолюбие были приглушены на благо всех». Тем не менее мы все стали свидетелями того, что эта благородная цель на самом деле сотворила: деревню, где народ был вынужден действовать против собственных натур, где эмоции никак не проявлялись, и где, в конечном счете, в течение одного сезона самоубийства и убийства унесли жизни более чем половины населения.

Принимая во внимание значительность причиненных страданий, мы можем только потребовать от себя, чтобы владеющие Скиллом остались в неведении о том, каким образом мастер Клэрити смог совершить сделанное. Для того, чтобы избежать такого ужасного злоупотребления Скиллом в будущем, были приняты следующие меры: мастер Клэрити будет запечатан от возможности использования Скилла в любом виде. Будет проведен выбор нового мастера Скилла. Король или королева предложат трех кандидатов из числа мастеров, и голосованием будет выбран лучший. Голосование будет тайным, голоса подсчитают публично и результаты объявят три случайно выбранных менестреля, допущенных к правде.

Эта встреча мастеров принимает решение, что ни один Одиночка никогда не должен снова получить звание мастера Скилла. Если бы Клэрити имел собственную группу, он не смог бы скрыть свои действия.

Отныне мастер Скилла должен держать ответ перед мастерами по крайней мере один раз в год. Если путем голосования он будет признан недееспособным, его полагается сместить. В крайних случаях злоупотребления или недальновидности он будет запечатан.

Жителям деревни Каушелл, уцелевшим после трагедии, будет предоставлено денежное возмещение и помощь. Хотя никто из них не должен знать, что именно Скилл был источником безумия, постигшего их деревню в ту ночь, необходимо исправить все, что возможно, и насколько возможно щедро, и не прекращать этого воздаяния до их естественной смерти.

Решение мастеров после трагедии в деревне Каушелл.

В первый вечер, когда малышка начала жить вне тела Молли, я удивлялся ей. Ещё долго после того, как Молли уснула у колыбели, я сидел у огня и смотрел на них обеих. Я придумал сотни вариантов будущего для неё, радостные и многообещающие. Молли сказала, что она маленькая; я выбросил это из головы. Все дети были маленькими! С ней все будет в порядке, и даже более чем. Она будет умной, моя маленькая девочка, и прекрасной. Она будет танцевать, как пух на ветру, и отлично ездить верхом. Молли научит её бортничать, познакомит с названиями и свойствами каждого растения в саду. Я научу её читать и считать. Она будет чудесная. Я представил себе её, какими испачканными будут её маленькие ручки, когда она станет помогать мне с переписыванием или копированием картинок, которые не получились у меня. Я представил её в бальном зале замка Баккип, кружащуюся в алом платье. Моё сердце было полно ею, и я хотел, чтобы весь мир ликовал со мной.

Я смеялся вслух, представляя, как будет изумлен каждый, кто услышит о ней. Мы с Неттл не распространялись о желании Молли считать её беременной. Мы рассматривали это как несчастье, которое не стоит выносить на люди. А теперь как глупо мы оба будем выглядеть, когда в мир пришла моя малышка, маленькая дочь, прекрасная, как маргаритка. Я представлял прием в её честь. Приедут её братья с семьями, и Нэд. О, и я мог придумать какой-нибудь способ отправить словечко Шуту! Я улыбнулся, подумав об этом, и страстно желал, чтобы это на самом деле было так. В день, когда она получит имя, мы устроим праздник с музыкантами. В Ивовый лес приедут Кетриккен, Дьютифул и его королева, принцы и даже Чейд.

С этого места мой восторг начал рассыпаться. Ребёнок уже не был просто ребёнком, спящим на руках матери. Что увидят в ней Кетриккен и Чейд? Я мог представить скептицизм Чейда, что такая светловолосая девочка может родиться в династии Видящих. А Кетриккен? Если она признает, что моя мать из Горного королевства была порядочной женщиной, и подтвердит, что малышка — дочь Фитца Чивэла Видящего, что тогда? Подумает ли она, что вправе решать за мою дочь? Будет ли этот ребёнок, подобно Неттл, секретным резервом крови Видящих, наследницей, которую признают, если основная линия каким-то образом прервется?

Во мне выросла тревога, холодная волна которой утопила моё сердце в страхе. Как я мог желать этого ребёнка и никогда не задуматься об опасностях, окружающих её просто потому, что она — моя дочь? Чейд захочет узнать её способности к Скиллу. Кетриккен будет уверена, что трон Видящих имеет право выбирать для неё мужа.

Я встал и бесшумно зашагал по комнате, как волк, охраняющий свое логово. Молли изнуренно спала. Запелёнатый младенец рядом с ней слегка пошевелился и снова затих. Я должен был защитить их, дать ребёнку будущее, в котором у неё будет собственный выбор. В моей голове роились идеи. Побег. Мы могли бы собрать вещи и сбежать. Уйти туда, где можно поселиться просто как Молли, Том и их ребёнок… Нет. Молли никогда не согласится разорвать связи с другими детьми. Я не смогу просто так уйти от тех, кого люблю, независимо от того, какой угрозой они могут казаться в этот момент.

Так что же я могу сделать? Я смотрел на них, спящих так мирно, так беззащитно. Я сберегу их, поклялся я себе. Неожиданно я подумал, что её светлые волосы и голубые глаза могут сыграть нам на руку. Никто не будет смотреть на неё, и думать, что это наш с Молли ребёнок. Мы могли бы заявить, что она подкидыш, взятый в семью. В моей голове созрел план обмана. Это так легко сделать! Даже Неттл не надо ничего знать. Когда я объясню Молли, что может угрожать ребёнку, возможно, она согласится на эту хитрость. Неттл бы поверила, что мы удочерили малышку, чтобы успокоить желание её матери иметь младенца. Никто не должен знать, что она действительно Видящая. Одна незатейливая ложь способна обеспечить её безопасность.

Если я смогу получить согласие Молли.

В ту ночь я пошел в нашу комнату, собрал постельное белье и вернулся вдетскую. Я спал на полу у двери, как волк, охраняющий свое логово и детеныша. И чувствовал себя отлично.

Следующий день был наполнен наслаждением и тревогой. При свете утренней зари я понял, какими нелепыми были мои планы отказаться от ребёнка. Слуги в большом доме знают все, и Рэвел немедленно поймет, что никакого подкидыша не могли принести этой ночью. Я не мог скрыть от слуг, что Молли родила ребёнка, поэтому предупредил всех, что младенец очень маленький, а мать устала. Уверен, что они посчитали меня совсем сумасшедшим, как и Молли, когда я настоятельно потребовал собрать еду и не беспокоить её. Не только моя искренность относительно младенца в доме, но и мой авторитет как мужчины в этом женском окружении мгновенно были поставлены под сомнение. По одному, по двое-трое служанки Ивового леса то и дело находили срочные поручения, требующие посетить детскую. Сначала кухарка Натмег настаивала, что должна обсудить с Молли меню на обед и ужин в такой знаменательный день. Её дочь Майлд проскользнула вместе с ней тонкой тенью за крепким материнским станом. Молли не знала о моих усилиях сберечь её покой. Я не мог винить её за некоторое чопорное самодовольство, когда она предъявила ребёнка кухарке и её дочери.

Молли, думаю, понимала только, что доказывает их неправоту, что она на самом деле была беременна, и что все их презрительные отказы её желанию обустроить детскую были ошибкой. Она была величественна, как королева, когда они придвинулись, разглядывая крошечный сверток, который она покровительственно держала. Кухарка взяла себя в руки, улыбнулась и отметила, какая «славная малютка» наша дочь. Майлд менее сдерживали приличия.

— Она такая крохотная! — воскликнула девочка. — Как куколка! И бледная, как молоко! Какие голубые глаза! Она слепая?

— Конечно, нет, — ответила Молли, глядя на своего ребёнка с обожанием.

Кухарка шлепнула дочь и прошипела:

— Что за манеры!

— Моя мать была светловолосая. С голубыми глазами, — заявил я.

— Ну, тогда это все объясняет, — ответила Натмег с каким-то неестественным облегчением. Она присела в реверансе перед Молли. — Госпожа, на обед у нас будет речная рыба или соленая треска? Все знают, что рыба — самое лучшее блюдо для роженицы.

— Речной рыбы, пожалуйста, — ответила Молли, и после принятия этого громадной сложности решения кухарка с дочерью быстро удалились.

Едва прошло время, достаточное, чтобы Натмег вернулась к своим обязанностям, как на пороге комнаты возникли две горничные с вопросом, требуется ли матери или ребёнку свежее белье. Каждая несла охапку, и они чуть не затоптали меня, стараясь пройти в комнату, настаивая, что «если не сейчас, то скоро понадобится, все знают, как быстро младенец марает кроватку».

И снова я наблюдал нервный спектакль, когда женщины безумно удивлены, а затем выражают восхищение моей дочерью. Молли, казалось, не замечала этого, но все инстинкты сигналили мне об опасности. Я хорошо знал, как обходятся с маленькими существами, которые отличаются от всех. Я видел, как заклевывали до смерти хромых цыплят, как коровы отталкивали слабых телят, а маленьких поросят не допускали к соскам. У меня не было никаких оснований думать, что люди в этом отношении были лучше животных. Я буду настороже.

Появился даже Рэвел, держа поднос, на котором стояли невысокие вазочки с цветами.

— Зимние анютины глазки. Они так выносливы, что цветут в теплицах леди Пейшенс почти всю зиму. Правда, они выглядят не очень свежими. За ними не так хорошо ухаживают, как когда-то.

Он покосился в мою сторону, однако я стойко пропустил его слова мимо ушей. А потом Молли оказала ему честь, как никому другому. Она положила крошечный сверток в его неуклюжие руки. Я наблюдал, как Рэвел замер, приняв его. Длинные пальцы охватили младенца, и заботливая улыбка сделала глупым его обычно мрачное лицо. Он посмотрел на Молли, их глаза встретились, и я был так близок к ревности, как мужчина, который видит, что кто-то разделяет его восхищение женщиной. Он не сказал ни слова, пока держал младенца, и передал её Молли только когда в дверь постучалась горничная и попросила его совета. Прежде чем уйти, он тщательно расставил вазочки с маленькими цветочками так, что цветы и ширмы очаровательно совпали. Это заставило Молли улыбнуться.

В первый день жизни дочери мне не хотелось много работать. Как только выдавалось свободное время, я заглядывал в детскую. Я наблюдал за Молли и нашей малышкой, и чем дальше, тем больше моя тревога сменялась восхищением. Младенец был таким крошечным. Каждый её взгляд казался чудом. Её маленькие пальчики, венчик бледных волос на затылке, нежно-розовый цвет её ушек — мне казалось удивительным, что такой набор чудесных деталей мог незаметно вырасти внутри моей жены. Безусловно, она была итогом самоотверженной работы какой-то волшебного художника, а не результатом простой взаимной любви. Когда Молли ушла мыться, я остался у колыбели и смотрел, как она дышит.

У меня не возникло желания взять её на руки. Она казалась слишком нежной для моих рук. Как бабочка, подумал я. Я боялся, что прикосновением могу навредить этой мерцающей жизни, остановить её. Вместо этого я смотрел, как она спит, как еле заметно подымается и опускается одеяльце. Её розовые губки шевелились, будто и во сне она сосала грудь. Когда мать вернулась, я пристально наблюдал за ними, как за актерами, разыгрывающими пьесу. Молли была очень спокойной, уверенной и сосредоточенной матерью, какой я её никогда не видел. Это исцелило что-то во мне, пропасть, о которой я не ведал, пока она не заполнилась. Какой же чудесной матерью она была! В её объятиях мой ребёнок был в безопасности и окружен заботой. То, что она семь раз становилась матерью до этого дня, казалось для меня не менее удивительным. Я подумал о женщине, которая держала меня и смотрела так же. Тихая печаль охватила меня, когда я задумался: что, если она ещё жива? что, если бы она узнала все, что со мной произошло? Похожа ли моя маленькая дочка на неё? Но когда я смотрел на её профиль, я видел только, как она бесподобна.

В ту ночь мы с Молли поднялись по лестнице в нашу спальню. Она легла, устроив запеленутого ребёнка в центре кровати, и когда я присоединился к ним, то почувствовал, будто создал вторую половину оболочки вокруг драгоценного семени. Молли заснула сразу же, положив одну руку на спящего ребёнка. Я неподвижно лежал на краю кровати, и странно было осознавать крошечную жизнь, отдыхающую между нами. Я медленно двигал руку, пока смог вытянуть один из пальцев и коснуться руки Молли. Тогда я закрыл глаза и соскользнул в сон. Я проснулся, когда ребёнок завертелся и захныкал. Даже в темноте я почувствовал, как Молли поднимает её и прикладывает к груди. Я слушал слабое причмокивание ребёнка и глубокое медленное дыхание Молли. И снова заснул.

И увидел сон.

Я вновь стал мальчиком из замка Баккип и шёл по каменной стене, окружающей сад. Был теплый и солнечный весенний день. Пчелы гудели среди ароматных цветов вишни, щедро усыпавших дерево, склонившееся к стене. Я почувствовал себя увереннее, когда достиг объятий его ветвей в розовых лепестках. Наполовину скрывшись в них, я замер, услышав голоса. Азартно кричали дети, наверное, увлеченные какой-то активной игрой. Страстное желание присоединиться к ним наполнило меня.

Но даже во сне я знал, что это невозможно. В замке Баккип я был не ко двору: слишком прост, чтобы иметь друзей среди детей знатных семейств, а мой статус бастарда королевской крови не позволял играть с детьми слуг. Так что я слушал, остро завидуя, до момента, когда невысокая гибкая фигурка угрем проскользнул в ворота сада, почти захлопнув их за собой. Это был худой мальчик, одетый во все черное, за исключением белых рукавов. Плотно облегающий черный колпак оставил на виду только кончики светлых волос. Он прыжками пересек сад, пролетая над клумбами, не потревожив ни листочка, почти беззвучно приземляясь на каменные дорожки, прежде чем перескочить следующую клумбу. Он двигался почти в тишине, оставив своих галдящих преследователей далеко позади. Они распахнули ворота в тот же момент, когда он скользнул за решетку с вьющимися розами.

Я затаил дыхание. Его укрытие было ненадежным. Весна была ранней, и он казался черной тенью позади редких ветвей и распустившихся зеленых листьев шпалерной розы. Улыбка искривила мой рот, когда я понял, кто сейчас выиграет. Дети, человек шесть, рассыпались по саду. Две девочки и четыре мальчика, года на три меня постарше. Одежда выдавала в них детей прислуги. Два старших мальчика, уже наряженные в туники и чулки синего баккипского цвета, вероятно, сбежали от порученной им работы.

— Он забежал сюда? — пронзительно закричала одна из девочек.

— Сюда, точно! — закричал в ответ мальчик, но в его голосе слышалась неуверенность. Преследователи бросились врассыпную, каждый старался первым увидеть свою добычу. Я стоял неподвижно, с колотящимся сердцем, гадая, примут ли они меня в игру, если обнаружат? Даже зная, где спрятался мальчик, я видел только его силуэт. Бледные пальцы сжимали шпалеры. Мне было видно, как поднимается и опускается его грудь, выказывая, как долго он бежал.

— Он пробежал мимо ворот! За мной! — закричал один из старших мальчиков, и, как стая собак, потерявших лисицу, дети бросились назад, беспорядочно следуя за ним к воротам. Позади них жертва повернулась и уже искала опору на нагретой солнцем каменной стене позади решетки. Я видел, как он шагнул вперед, а затем крик одного из преследователей выдал, что кто-то оглянулся и заметил движение.

— Он там! — закричала девочка, и толпа помчалась обратно в сад. Когда одетый в черное мальчик начал по-паучьи взбираться на высокую стену, дети замерли. В одно мгновение воздух заполнился комьями земли и галькой. Они попадали в розовый куст, в шпалеры, в стену, и я услышал глухие удары, когда они застучали по худой спине мальчишки. Я слышал хриплый стон боли, но он не отцепился от стены и поднимался все выше.

Игра вдруг превратилась в жестокую охоту. Распластанный на стене, он не мог укрыться, и, чем выше он поднимался, тем больше камней и комков земли летело в него. Я мог бы закричать, чтобы остановить их. Но я знал, что это не спасет его. Я бы просто стал для них ещё одной мишенью.

Один из камней так крепко попал ему в затылок, что голова его ударилась о стену. Я слышал шлепок плоти о камень и видел, как он остановился, наполовину оглушенный, и его пальцы заскользили по стене. Но он не заплакал. Он вздрогнул, а затем начал двигаться снова, ещё быстрее. Его ноги скользили в поисках опоры, скользили и тогда, когда его рука коснулась верхней части стены. Как будто достижение этой цели изменило игру, другие дети бросились вперед. Он достиг верха стены, прижался на короткое мгновение, его глаза встретились с моими, и он опрокинулся на другую сторону. Кровь бежала по его подбородку, отвратительно красному по сравнению с бледным цветом лица.

— Вокруг, вокруг! — завопила одна из девочек, и скуля, как гончие, дети повернулись и бросились вон из сада. Я слышал резкий лязг ворот, закрывшихся за ними, и дикий топот ног по дороге. На бегу они жестоко смеялись. Мгновение спустя я услышал пронзительный, отчаянный крик.

Я проснулся. Я дышал, как резко, будто только что выдержал бой. Моя ночная рубашка вспотела, прилипла к груди и перекрутилась вокруг меня. Не сознавая, где нахожусь, я сел и отбросил одеяло.

— Фитц! — упрекнула меня Молли, прикрывая рукой ребёнка. — О чем ты думаешь?

Внезапно я снова стал взрослым человеком, а не испуганным малышом. Я сжался в постели рядом с Молли, рядом с нашей крошечной малышкой, которую мог придавить в своих метаниях.

— Я сделал ей больно? — воскликнул я, и в ответ раздался тонкий плач.

Молли потянулась и схватила меня за запястье.

— Фитц. Все в порядке. Ты просто разбудил её, вот и все. Ложись. Это всего лишь сон.

После стольких лет вместе она хорошо знала все мои кошмары. И, как ни досадно, знала, что будить меня в такие моменты может быть опасно. Теперь я чувствовал себя пристыженным, как побитая собака. Неужели она посчитает, что я опасен для нашего ребёнка?

— Думаю, я лучше посплю в другом месте, — предложил я.

Молли не отпустила моё запястье. Она перевернулась на бок, придвинув поближе младенца. В ответ малышка слегка икнула и зачмокала губами.

— Ты будешь спать здесь, рядом с нами, — заявила Молли. Прежде, чем я смог ответить, она тихо засмеялась и сказала: — Ей кажется, что она снова хочет есть.

Она отпустила мою руку, чтобы освободить грудь. Я замер рядом с хорошо устроившейся женой и прислушивался к слабым умиротворенным звукам молодого существа, наполняющего живот. От них так хорошо пахло: слабый запах младенца и запах женщины. Я вдруг почувствовал себя большим, жестоким самцом, нарушителем домашнего мира и безопасности.

Я начал поднимать, стремясь уйти.

— Я должен…

— Ты должен оставаться там, где ты находишься.

Она снова поймала меня за запястье и потянула к себе, сближая нас. Она не успокоилась, пока я не оказался достаточно близко, чтобы её пальцы добрались до моих волос. Её прикосновение было светлым и успокаивающим, когда она откинула потную прядь с моего лба. Я закрыл глаза под её рукой, и через несколько мгновений моё сознание затуманилось.

Сон, растаявший после пробуждения, снова обрел краски в моей голове. Мне пришлось дышать медленно и осторожно, несмотря на то, как мучительно сжалось что-то в груди. Сон, сказал я себе. Не память. Я никогда не прятался, и никогда не видел, как другие дети изводят Шута. Никогда.

Но я мог быть среди них, настаивала моя совесть. Если бы я был в том месте и в то время… мог бы… Любой ребёнок вел бы себя точно так же. Как бывает в столь поздний час и после такого сна, я просеивал свои воспоминания, пытаясь выяснить, почему мне приснился такой тревожный сон. Ничего не было.

Ничего, кроме воспоминаний о том, что дети говорили о бледном шуте короля Шрюда. Шут был там, в моих детских воспоминаниях, с первого дня, как я прибыл в Баккип. Он жил в замке до моего появления и, если верить его словам, все это время ждал меня. Однако много лет наше общение ограничивалось неприличным жестом от него или моим уродливым подражанием ему, когда он шёл за мной по коридору. Я избегал его так же усердно, как и остальные дети. Я не мог, как ни хотел, освободиться от чувства вины за жестокость по отношению к нему. Я никогда не издевался над ним и никогда не выражал своего отвращения. Нет, я просто избегал его. Я полагал, что он шустрый безобидный парень, акробат, который услаждает короля своими выходками, но при всем том слегка глуповат. Если что-то случалось, я жалел его, сказал я себе. Потому что он был совершенно другим.

Так же, как и моя дочь будет отличаться от всех своих приятелей.

Не все дети в Бакке были темноглазые, темноволосые и с теплой кожей, но она все равно будет ярко выделяться среди остальных детей. А если она не будет быстро расти, чтобы соответствовать их росту, если она останется крошечной и бледной, что тогда? Какое детство у неё будет?

Что-то холодное выползло из моего живота и достигло сердца. Я ещё ближе прижался к Молли и моему ребёнку. Они оба спали, но я так и не смог уснуть. Бдительный, как охраняющий волк, я слегка обнял обеих. Я буду защищать её, пообещал я себе и Молли. Никто не посмеет издеваться над ней или мучить её. Даже если мне придется скрывать её от всего внешнего мира, чтобы спасти.

Глава 7

ОФИЦИАЛЬНОЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЕ

Жили да были муж с женою. Они работали всю жизнь, и постепенно судьба подарила им все, чего они только могли пожелать. Но вот детей у них не было.

Однажды, когда жена гуляла в саду и плакала, что у неё нет ребёнка, из-за лавандового куста вышел пикси и спросил её: «Женщина, отчего ты плачешь?»

«Я плачу, потому что у меня нет ребеночка», ответила женщина.

«О, вот оно что! Как это глупо!» заявил писки. «Если бы ты только попросила, я бы рассказал тебе, как заполучить младенца ещё до конца этого года».

«Тогда скажи мне!» стала умолять его женщина.

Пикси улыбнулся. «Это легко сделать. Сегодня вечером, как только солнце поцелует горизонт, разложи на земле квадратный лоскут шелка так, чтобы лежал он плотно, без складок. А завтра забери то, что найдешь под ним».

Женщина поспешила сделать, как ей было сказано. Когда солнце коснулось горизонта, она плотно, без единой морщинки, разложила шелк на земле. Но когда в саду стемнело, и она ушла в дом, к шелку пробрались любопытные мышки, обнюхали его и стали прыгать по ткани, оставляя по краям крошечные морщинки.

При первом луче зари женщина поспешила в сад. Она услышала тихие звуки и увидела, как шевелится шелк. А когда она подняла ткань, то нашла безупречного ребёнка с яркими черными глазами. Но малыш был не больше её ладони…

Старая баккипская сказка.

Через десять дней после рождения нашего ребёнка я наконец решил, что должен признаться Молли. Я боялся, но это было неизбежно, а задержка уже не могла упростить положение.

Так как мы с Неттл сомневались в беременности Молли, кроме семьи, мы никому не говорили об этом. Неттл рассказала братьям, но только как признак увядания матери и ослабления её ума. Все ребята были заняты своей жизнью, а в случае Чивэла это означало, что необходимо заботиться не только о жене и усадьбе, но и о трех младших братьях. Они слишком увлечены своей собственной жизнью, женами и детьми, чтобы предложить больше, чем мимолетное беспокойство, что их мать может потерять разум. Они были уверены, что Неттл и Том справятся с любой драмой, да и что можно сделать, если мать стареет? Очень корректно признавать беспомощность старости — дело молодых. А теперь придется им сообщить про рождение ребёнка. И не только им, но и всему миру.

Столкнувшись с этой трудностью, я пренебрег ею. За пределами Ивового леса никто ничего не узнал, даже Неттл оставалась в неведении.

Пора признаться в этом Молли.

Перед тем, как приступить к этой задаче, я вооружился. На кухне я попросил поднос маленьких сладких булочек, которые любила Молли, блюдо жирных подслащенных сливок и малинового варенья. Большой котелок свежезаваренного черного чая тоже вместился на мой поднос. Я заверил Тавию, что вполне способен справиться сам, и отправился в детскую Молли. По дороге я перебрал все доводы, будто готовился к бою и подгонял оружие по руке. Во-первых, Молли устала, и я не хотел, чтобы гости её тревожили. Во-вторых, ребёнок очень маленький и, наверное, очень хрупкий. Молли сама говорила мне, что она может не выжить, и, конечно, тревожить её лишний раз не стоит. В-третьих, я никогда не хотел, чтобы кто-нибудь предъявлял требования к нашему ребёнку, кроме неё самой… Нет. Это не имело для Молли большого значения. По крайне мере, не сейчас.

Мне удалось открыть дверь в комнату, не уронив поднос. Я аккуратно поставил его на невысокий столик, а затем у меня получилось передвинуть столик с подносом ближе к Молли и ничего не перевернуть. Она положила ребёнка на плечо и напевала, похлопывая её по спине. Мягкая рубашка свисала ниже ножек малышки, а её рук не было видно из-за рукавов.

Молли зажгла свечу с запахом жимолости, и по комнате разливался резкий сладковатый аромат. В небольшом камине горело лимонное дерево. Других источников света не было, что делало комнату уютной, как в сельском домике. Молли наслаждалась роскошью постоянного достатка, но так и не стала жить как знатная дама.

— Я делаю так, как мне нравится, — не раз говорила она мне, когда я намекал, что личная горничная вполне уместна для её нынешнего положения. Тяжелую работу в усадьбе, мытье полов и протирание пыли, приготовление пищи и стирку позволялось делать слугам. Но Молли убирала и подметала нашу спальню, стелила свежее, высушенное на солнце белье на кровати или грела перину перед очагом в холодную ночь. По крайней мере, в этой комнате мы были Молли и Фитц.

Ширмы с анютиными глазками были сдвинуты, чтобы поймать и удержать тепло огня. Горящие дрова тихо потрескивали, по комнате танцевали тени. Ребёнок почти засыпал в объятиях матери, когда я установил столик с подносом.

— Что это? — спросила Молли с испуганной улыбкой.

— Я просто подумал, что у нас выдалась спокойная минутка, и мы могли бы перекусить чего-нибудь сладкого.

Её улыбка стала шире.

— Не представляю, чего мне хочется больше!

— Вот и я тоже.

Я сел рядом, стараясь не толкнуть её, и наклонился, чтобы заглянуть в крошечное лицо моей дочери. Она была красной, и сосредоточенно морщила светлые брови. Её волосы торчали пучками, ноготки были меньше рыбьей чешуйки и очень нежные. Какое-то время я просто смотрел на неё.

Молли взяла печенье и окунула его в варенье, а затем зачерпнула немного сливок.

— Запах и вкус совершенно летний, — сказала она, помолчав.

Я налил чаю для нас обоих, и аромат от него смешался с запахом малины. Я взял печенье и намазал его вареньем и сливками гораздо обильнее, чем она.

— Это точно, — согласился я.

Какое-то время мы просто делили еду, чай и тепло огня. На улице падал легкий снежок. Мы были здесь, внутри, в безопасном и теплом логове. Может быть, лучше поговорить с ней завтра…

— Что такое?

Я удивленно посмотрел на неё. Она покачала головой.

— Ты два раза вздохнул и начал ерзать, будто у тебя блохи, а ты не решаешься почесаться. Выкладывай.

И будто сорвали повязку с раны. Все произошло очень быстро.

— Я не буду говорить Неттл о рождении малышки. И не отправлю твои письма мальчикам.

Она слегка напряглась, и ребёнок открыл глаза. Я чувствовал, как Молли старается расслабиться и успокоиться ради ребёнка.

— Фитц? Почему же нет?

Я колебался. Не хотелось разозлить её, но я отчаянно желал быть понятым. Наконец я неловко заговорил.

— Я подумал, что мы могли бы какое-то время держать её рождение в тайне. Пока она не подрастет.

Молли положила руку на ребёнка. Я видел, как она измеряет крошечную грудь, меньше, чем расстояние между пальцами.

— Ты понимаешь, как она необычна? — тихо сказала она. — Такая маленькая.

Её голос стал хриплым. Я кивнул.

— Я слышал, что говорят служанки. Я не хочу, чтобы они её видели. Молли, они испугались её. «Как живая кукла, такая маленькая, с бледно-голубыми глазками, всегда широко раскрытыми. Она должна быть слепой, а кажется, что она смотрит сквозь тебя». Вот что Тавия сказала Майлд. А Майлд добавила, что она «неестественная». Ни один ребёнок не может быть таким крошечным, и молодежь надо подготовить к этому.

На меня будто зашипела кошка. Глаза Молли сузились, плечи сжались.

— Вчера они приходили сюда прибраться. Я сказала им, что не нуждаюсь в их помощи, но я точно знаю, зачем они пришли. Чтобы увидеть её. Потому что вчера я взяла её на кухню. Её увидела кухарка Натмег. Сказала: «Малютка совершенно не подросла, правда?» Конечно, правда. Но это не касается кухарки, — она стиснула зубы. — Выгони их. Всех их. Служанок и кухарку. Выгони их прочь.

Её голос был полон гнева и боли.

— Молли, — я сохранял спокойствие, пока перебирал причины, по которым не могу исполнить её желание. — Они жили здесь много лет. Колыбель Майлд стояла на кухне, и только в прошлом году она начала работать судомойкой. Она ещё совсем ребёнок, и её дом был всегда здесь. Пейшенс наняла кухарку Натмег много лет назад. Тавия была с нами шестнадцать лет, а до этого — её мать Салин. Её муж работает на виноградниках. Если мы их прогоним, это вызовет недовольство среди остальных слуг! И разговоры. И слухи, что с нашей малышкой что-то не так, и мы стараемся это скрыть. И мы не будем знать ничего о новых людях, которых примем взамен этих, — я потер лицо, а затем добавил ещё тише: — Они должны остаться. И, возможно, нам придется хорошо им заплатить, чтобы убедиться в их лояльности.

— Мы и так платим им хорошо, — отрезала Молли. — Мы всегда были щедры с ними, всегда брали на работу их детей, когда они достаточно подрастали. Когда муж Тавии сломал ногу и был вынужден пропустить всю жатву, мы сохранили место за ним. А кухарка Натмег больше сидит, чем занимается готовкой в эти дни, но мы ничего ей не сказали. Мы просто наняли больше людей ей в помощь. Фитц, ты серьезно думаешь, что я должна подкупить их, чтобы они не думали плохо о моем ребёнке? Ты считаешь, они опасны для неё? Потому что, если так, то я убью их обоих.

— Если бы я думал, что они опасны, я бы уже убил их, — ответил я. Сказанное привело меня в ужас. Потому что я понял, что сказал правду.

Возможно, любая другая женщина была бы встревожена, но я видел, как Молли расслабилась, обнадеженная моими словами.

— Значит, ты её любишь? — спросила она тихо. — Ты не стыдишься её? Не в ужасе, что я подарила тебе такого странного ребёнка?

— Конечно, я люблю её! — вопрос встряхнул меня. Как она могла сомневаться во мне? — Она моя дочь, ребёнок, которого мы ждали все эти годы! Как ты могла подумать, что я не полюблю её?

— Потому что некоторые мужчины не смогли бы, — просто сказала она.

Она повернула дочку и положила на колени, чтобы я лучше рассмотрел её. Это её разбудило, но она не заплакала, а смотрела на нас обоих глубокими голубыми глазами. Она почти тонула в мягкой рубашонке. Даже горловина была слишком широкой, обнажая маленькое плечико. Молли одернула её, закрывая.

— Фитц, произнеси то, что мы оба знаем. Она — странное маленькое существо. Я была беременна так долго. Я знаю, ты сомневаешься, но просто поверь мне. Я вынашивала её в течение двух лет. Может быть, даже дольше. И все же она родилась такой маленькой. Посмотри на неё теперь. Она редко плачет, но наблюдает, как сказала Тавия. Все ещё слишком маленькая, чтобы держать голову, а выглядит такой понимающей. Наблюдает, переводит глаза от тебя ко мне, пока мы говорим, будто слушает и понимает каждое слово.

— Может быть и правда понимает, — сказал я с улыбкой, но не смог поверить в это.

Молли снова взяла её на руки и с трудом продолжала, не поднимая глаз.

— Любой другой человек посмотрит на неё и назовет меня потаскухой. Волосы светлые, как у весеннего ягненка, и такие голубые глазки… Никто не поверит, что она — твоя дочь.

Я рассмеялся вслух.

— Ну, только не я! Она моя. Моя и твоя. Дарованная нам, как чудо, как ребёнок, подаренный пикси в старой сказке. Молли, ты же знаешь, что у меня есть Уит. И я скажу тебе откровенно: когда я впервые ощутил её запах, то сразу понял, что она моя. И твоя. Наша. Я никогда не сомневался в этом, — я освободил одну из рук Молли, развернул стиснутые пальцы и поцеловал ладонь. — И я никогда не сомневался в тебе.

Я осторожно потянул её ближе, чтобы она прислонилась ко мне, тронул её локон и стал накручивать его на палец. Потребовалось какое-то время, прежде чем я почувствовал, как её зажатые мышцы расслабились. Она успокоилась. Установился короткий мир. Тихо бормотал огонь, ветер на улице шумел в старых ивах, давших название этому месту. В течение нескольких мгновений мы были просто семьей.

Потом я собрал все свое мужество и заговорил снова.

— Но я не хотел бы разглашать её рождение как можно дольше. Не потому, что сомневаюсь, что она моя, или боюсь её необычности.

Молли слегка покачала головой. Чувствовалось, что она считает меня крайне глупым. Я понимал это, но не выпускал из объятий, и она не отодвигалась от меня. Прижавшись лбом к моей груди, она весело заговорила:

— Как долго, дорогой? Год? Два? Может, откроем её миру на шестнадцатый день рождения, как принцессу в старой сказке?

— Я знаю, это звучит смешно, но…

— Это ПРАВДА смешно. Вот почему это звучит смешно. Слишком поздно для секретов. Слуги знают, что у нас есть ребёнок, значит, узнает деревня, и, несомненно, все их родственники вверх и вниз по реке тоже узнают. Фитц, дорогой, ты должен был послать эти письма. Теперь Неттл и мальчики будут удивляться, почему они задержались. Если у нас появится секрет, старый лорд Чейд начнет вынюхивать вокруг да около, как собака лису на дереве. Я уж не говорю о том, как будет удивлена старая королева. И чем дольше мы замалчиваем новость, тем больше вопросов у людей появится. Действительно ли она наша? Или это ребёнок какой-то бедной девушки, которой пришлось отдать её? Может мы нашли её в дупле дерева в лесу, или она какой-то подменыш, которого пикси оставили на нашем пороге?

— Это нелепо! Никто не поверит в такое!

— Проще поверить в это, чем в то, что родители скрывают законнорожденного ребёнка даже от её братьев и сестры. Вот мне уже трудно в это поверить.

— Ну что ж, — я проиграл. — Завтра я отошлю письма.

Она не позволила мне уйти вот так. Склонив голову, она смотрела.

— Ты должен связаться с Неттл тотчас же. Сейчас. Она ближе к своим братьям, и сможет быстрее разослать курьеров. Ох, Фитц.

Она закрыла глаза и покачала головой. Полное поражение.

— Хорошо.

Я встал и отошел на шаг.

Когда-то способность Неттл к Скиллу была секретом. Но теперь Неттл стала лидером королевской группы Скилла, члены которой были магической линией обороны Шести Герцогств. Все должны были догадываться, что она — бастард Видящих, хотя большинство, из политических соображений, никогда не обсуждали это. Молли было неуютно рядом с этой магией, но она смогла принять её. Так же, как и признать, что Свифт обладает Уитом. Ещё более странным оказалось, что Стеди тоже обладает способностями к Скиллу. Неудивительно что теперь мы оба были озадачены: наследует ли дочь какую-нибудь из этих магий от меня?

— Посмотри, она почти улыбается, — прошептала Молли.

Я открыл глаза. Я связался с Неттл, передал ей новость, и теперь наполовину поднял стены, чтобы закрыться от её возмущения, что ей ничего не сообщили, от потока вопросов о том, как это возможно, и от исступленного перенесения всех дел, чтобы прибыть к нам так быстро, как только возможно. Лавина информации от Неттл угрожала сокрушить мои собственные мысли. Я закрыл глаза, передал ей, что мы были бы рады видеть её в любое время, как и всех её братьев, которые решат посетить нас, если она передаст им эту новость. А потом поспешно отшатнулся, подняв стены и пряча собственные мысли.

Я знал, что ещё отвечу за это, когда мы с ней окажется в одной комнате. Тогда уж я не смогу укрыться от её нагоняя. И я был доволен, что это случится не скоро.

Я опустил плечи.

— Теперь Неттл знает и передаст мальчикам. Скоро она приедет в гости, — сказал я Молли.

Я вернулся к ней, но сел на пол у её ног, перегнулся через них и поднял мою чашку с чаем.

— Она воспользуется камнями? — в её вопросе был страх.

— Нет. Я добился своего, и колонны теперь будут использоваться только в вопросах первостепенной важности и тайно. Она приедет, как только сможет это устроить, на лошадях и с охраной.

Молли была занята своими мыслями.

— Ты боишься королеву? — спросила она тихо.

Я поднял брови.

— Вряд ли. Она вообще не обращает внимания на меня. Она и Дьютифул забрали обоих принцев и уехали в Бернс на десять дней. Думаю, он, наконец, послушался Чейда. Предполагается, что королевская семья посетит все шесть герцогств и Горное Королевство, оставаясь, по крайней мере на десять дней в каждом. Признаюсь, меня не удивит, если герцоги уже начнут представлять своих дочерей принцам, надеясь на первые помолвки для…

— Не пытайся отвлечь меня. Ты хорошо знаешь, о какой королеве я говорю.

Конечно, я знал. Я опустил глаза под её сердитым взглядом.

— Кетриккен сейчас возвращается домой с гор. Дьютифул передал мне эту новость несколько дней назад. Она смогла заключить соглашение между народом гор и нашими герцогами. Теперь больше времени она будет проводить там, быть может, даже половину года. Её не будут называть королевой, но ей придется часто советоваться с Дьютифулом. Когда она прибудет в Баккип, то они намерены выбрать одного из учеников группы Скилла, чтобы он сопровождал её в каждом путешествии и поддерживал мгновенную связь между Горным Королевством и Шестью Герцогствами. Думаю, что и ей, и Дьютифулу так будет лучше. Там она по-прежнему королева, даже если её так не называют. А у королевы Эллианы будет гораздо больше возможностей привести двор и замок в соответствие своим представлениям. По-моему, они нашли мудрый компромисс.

Молли покачала головой.

— Так будет, если Дьютифул оправдает надежды, возложенные на него, и защитит их от нарчески. Мальчиков нужно ежегодно отправлять на пару месяцев в горы, чтобы они хорошо выучили язык и обычаи нового герцогства. Иначе, когда королева Кетриккен умрет, Дьютифул может обнаружить, что его любимое седьмое герцогство восстало против идеи сделаться полноценной частью Шести Герцогств.

Я кивнул, испытывая облегчение от смены темы разговора.

— Ты должна правильно понять, что именно меня беспокоит. Две королевы всегда раздражали друг друга и…

Молли была упорна.

— Это не дает ответа на мой вопрос. Что касается нашей малышки и твоей дурацкой идеи — от кого ты хочешь скрыть её? Вот что меня интересует, и единственный ответ, который я могу придумать — это королева Кетриккен. Или, может, лорд Чейд?

Я мялся в нерешительности, а затем склонил голову к её коленям. Она повела рукой, и её пальцы начали перебирать мои волосы. Она тихо проговорила.

— Я никогда не была глупой, ты же знаешь.

— Вовсе нет. Я знаю, что ты годами собирала все в единое целое, даже если мы редко говорили об этом вслух. Но когда мы обсуждаем это, память о том, как я обманул тебя и обманывал столько лет — это как меч в моей груди. Молли, я такой…

— Хитрый, — перебила она меня нарочито легким тоном. — Фитц, ты извинялся уже тысячу раз, и я простила тебя. Так что, пожалуйста, не зли меня, пытаясь сбить с толку. Кого и чего ты боишься?

Повисло молчание.

— Я боюсь всего, — признался я шепотом. Я признал это для себя и для неё. — Мы с тобой видим ребёнка, которого так желали, ребёнка, который так сильно отличается, что другие могут презирать её только по этой причине. Но кто-то может увидеть в ней тайную принцессу, или возможного носителя Скилла, или политическую пешку, женщину, в будущем способную выйти замуж наиболее полезно для престола. Я знаю, они должны увидеть её. Подобно тому, как увидели меня: как королевского бастарда и очень дельный инструмент. Убийцу и бесполезного дипломата. Подобно тому, как они увидели в Неттл племенную кобылу для наследника трона, если семя Дьютифула по каким-либо причинам не прорастет. Когда Чейд и Кетриккен запретили помолвку Неттл и Риддла…

— Пожалуйста, Фитц! Не начинай снова! Что сделано, то сделано и нет необходимости тревожить старые раны.

— Как я могу считать это «сделанным», когда Неттл до сих пор одинока? — Старое возмущение, которое я чувствовал в отношении прав моей дочери, вскипело во мне. — Я никогда, никогда не понимал, как она могла смириться с этим тайным повелением трона и продолжить служить им. Поэтому я подошел очень близко, чтобы оборвать все связи с Баккипом. Только требование Неттл успокоиться и позволить ей «решать самой за себя» помешало мне. Каждый раз, когда я думаю об этом…

— Ох, Фитц, — вздохнула Молли. Она почувствовала моё настроение и её рука, успокаивая, переместилась на мою шею. Она разминала мои напряженные мышцы своей спокойной силой, и тихо говорила: — Неттл всегда была скрытной. Она кажется одинокой и покорной королевскому трону, запретившему ей брак с Риддлом. Но внешность может быть обманчива.

Я выпрямился и повернулся, чтобы взглянуть на неё.

— Неттл может бросить вызов трону Видящих?

Она тряхнула головой.

— Вызов? Возможно, нет. Проигнорировать? Да. Подобно тому, как мы с тобой проигнорировали приказы леди Пейшенс и короля Шрюда. Твоя дочь очень похожа на тебя, Фитц. Она преследует свои собственные цели и защищает свои собственные желания. Уверена, если она все ещё хочет быть с Риддлом, она с ним.

— Святая Эда, а что, если она забеременеет? — беспокойство захрипело в моем голосе.

Молли сдержанно рассмеялась.

— Фитц! Тебе всегда необходимо перепрыгивать от одного воображаемого страха к другому? Послушай, что я тебе скажу: я не знаю, какую дорогу выбрала Неттл. Но если она сейчас одинока, то только потому, что сама выбрала одиночество, а не потому что кто-то приказал ей. Её жизнь — это её жизнь, а не исправление твоей.

— Значит, ты не думаешь, что она и Риддл вместе?

Она снова вздохнула.

— Я ничего об этом не думаю. Намеренно не думаю. Но заметь, Риддл ушел от нас, чтобы работать в Баккипе, а Неттл не дает никому повода ухаживать за ней. В любом случае, она уже достаточно взрослая женщина. И мне больше не надо переживать её горести, а тебе тем более не стоит оценивать её решения. Любовь моя, у нас есть все необходимое в этих четырех стенах. Остальные дети выросли и живут своей жизнью. Даже у Хирса теперь есть девушка и ученики в Ривертауне. Пусть Неттл и Риддл живут сами по себе, а у нас будет немного покоя. Если уж тебе так хочется иметь ребёнка для беспокойства — что ж, вот тебе один. Здесь. Подержи её чуть-чуть.

Она наклонилась и положила малышку мне на руки. Как всегда, я взял её с неохотой. Это не имело ничего общего с тем, что я чувствовал к ней. Скорее это был страх, что я возьму её неправильно и сделаю больно. Щенки и жеребята не зародили во мне такого ужаса, а вот ей удалось. Она была такой крошечной, беззащитной и слабой в сравнении с любым другим детенышем, за которым я когда-либо ухаживал. Жеребенок после рождение поднимается на ноги. Щенки могут скулить и ерзать, добираясь до сосков матери. Мой младенец не мог даже держать голову. Но когда я брал её на руки, искра жизни в ней выглядела невероятно яркой для моего Уита. И Скилла? Я коснулся её крошечной ручки и что-то почувствовал.

Молли поднялась, с легким стоном выпрямляя спину.

— Я слишком долго сидела. Схожу за горячим чаем. Возьму котелок и сразу вернусь.

— Может, я попрошу слугу?

— Ну нет. Я прогуляюсь до кухни и обратно. Я быстро.

Она уже стояла в дверях.

— Ну хорошо, — ответил я рассеянно.

Я не отводил взгляда от ребёнка, но она глядела через моё плечо. Я услышал удаляющееся шарканье тапочек Молли. Мы с дочерью остались вдвоем. Нет причин беспокоиться. Сколько молодняка прошло через мои руки в конюшнях Баккипа? Ребёнок не должен слишком отличаться. Я завоевывал доверие и пугливых жеребят, и настороженных щенят.

— Эй, малышка. Посмотри на меня. Посмотри на папочку.

Я пытался перехватить её взгляд. Она перевела глаза, её руки двигались, избегая моего прикосновения. Я попытался ещё раз.

— Ну что, малышка, ты будешь жить и останешься с нами на какое-то время, а? — я говорил не высоким тоном, как многие говорят с детьми, а специально понижал голос. Как говорил бы со щенком или лошадью. Мягко. Я щелкнул языком. — Эй, малышка. Посмотри на меня.

Тщетно. Этого я действительно не ожидал.

Терпение. Просто продолжай говорить.

— Ты такая маленькая. Надеюсь, скоро ты начнешь расти. Как мы тебя назовем? Скоро мы дадим тебе имя. Хорошее имя, сильное имя. Давай придумаем сильное имя для тебя. Но хорошее. Лейси? Тебе нравится это имя? Лейси?

Никакого ответа. Мне показалось, что искра, которую я чувствовал, стала бледнее, будто она перестала обращать на меня внимание. Разве это возможно?

Мой палец двигался кругами по её груди.

— Может быть, название цветочка? Как твоя сестра Неттл. Как насчет… Ферн? — Я не мог ошибиться. Безусловно, её занимало что-то другое. Я подумал и попробовал снова. — Мэттл? Фоксглав? Тайм?

Казалось, она прислушивается. Почему она не смотрит на меня? Я коснулся её щеки пальцем, пытаясь заставить её посмотреть на меня. Она повернула лицо в сторону прикосновения, но избегала моих глаз. Я вдруг вспомнил, что Ночной Волк редко встречал мой прямой взгляд, но все равно меня любил. Не заставляй её встречаться с твоим взглядом. Пусть щенок придет к тебе сам, как ты позволил мне прийти к тебе. Я кивнул на эту волчью мудрость и перестал ловить её взгляд.

Разжав маленькие пальчики, я вложил в её ладошку свой мизинец. Даже мой самый маленький палец был все ещё слишком большой, чтобы она смогла его обхватить. Она отпустила его и притянула ручку к груди. Я поднял её, прижал и глубоко вздохнул, вбирая её запах. В этот момент я стал зверем, вспомнил связь с Ночным Волком так живо, что снова ощутил боль потери. Я смотрел на своего щенка и знал, каким откровенным удовольствием было бы её рождение для него. Ох, Ночной Волк. Если бы ты мог оказаться рядом сейчас. Слезы жалили мои глаза. И каково же было моё изумление, когда я увидел, как глаза младенца тоже заполняют слезы и текут по её щекам.

Я подавил старую боль от потери моего волка. Могла ли она разделить мои чувства? Я пристально посмотрел на неё и решился. Я открыл для неё Скилл и Уит.

Малышка вдруг беспомощно взмахнула руками и вскинула ножки, будто пыталась уплыть от меня. Затем, к моему ужасу, она широко открыла рот и заревела в голос. Звук оказался слишком громким и пронзительным для такого маленького существа.

— Тсс-с! Тсс-с! — умолял я её, боясь, что услышит Молли. Я положил её на колени и отвел руки подальше. Конечно, она не может открыться мне. Я как-то неправильно её держал. Может, прищемил что-то или слишком крепко прижал? Я мог только в полном отчаянии смотреть на неё.

Я услышал торопливый шорох тапочек по вымощенному плиткой полу, и Молли с мокрым чайником в руке оказалась в комнате. Она поспешно бросила его на поднос и наклонилась, протянув руки, чтобы взять ребёнка.

— Что случилось? Ты уронил её? Она никогда раньше так не плакала!

Я откинулся назад, подальше от дочери, и позволил Молли взять её. Почти сразу её вопли прекратились. Её лицо было ярко-красным и, пока мать поглаживала её, она тяжело дышала, приходя в себя после такого громкого крика.

— Я не знаю, что я сделал. Я просто держал её и смотрел на неё и вдруг она начала кричать. Подожди! Я вложил палец в её ладошку! Я сделал больно её пальчикам? Я не знаю, что такого сделал, что обидело её! Поранил её руку? С ней все в порядке?

— Ш-ш-ш. Дай мне посмотреть!

Молли взяла ребёнка за руку, мягко и очень нежно развернула её пальчики. Малышка не вздрогнула и не закричала. Вместо этого она посмотрела вверх, на мать, с облегчением, как мне показалось. Молли прижала её к своему плечу, и начала её успокаивать, покачивая при ходьбе.

— С ней все в порядке, с ней все в порядке, — напевала она, шагая по комнате. — Кажется, теперь все хорошо, — дойдя до меня, сказала она мягко. — Наверное, немноговоздуха попало в её животик. Ох, Фитц, как же я испугалась, когда услышала её плач. Но знаешь, — и улыбнулась, поразив меня, — какое же это было облегчение. Она была так тиха, так спокойна, что я удивилась, что она вообще может плакать. Будто для неё слишком просто издавать такой звук, — она хихикнула. — С мальчиками я всегда хотела, чтобы они были потише, усыпить их. Но с ней все наоборот. Я переживала, что она слишком спокойная. Может, она глупенькая? Но с ней все в порядке. Не знаю, что ты сделал, но ты доказал, что у неё — твой характер.

— Мой характер? — осмелился я спросить, и она притворно-строго взглянула на меня.

— Конечно твой! Кто же ещё мог передать ей такое наследство?

Она снова заняла свое место в кресле. Я кивнул на лужу на подносе возле чайника.

— Похоже, мы тебя прервали. Сходить на кухню за горячей водой?

— Думаю, нам хватит чаю, который здесь есть.

Она удобнее устроилась в кресле. В комнате становилось тише, в ней снова воцарился мир. Молли разговаривала с дочкой.

— Однажды я видела черно-белую лошадь, один глаз у неё был голубой, такой же, как твои. Человек, которому она принадлежала, сказал, что это «дикий глаз» и не надо стоять с его стороны.

Она некоторое время молчала, рассматривая свою малышку. Она качала её нежно, успокаивая всех нас.

Мне потребовалось несколько мгновений, чтобы осознать, что она просит убедить её, что с ребёнком все в порядке. Уверенности во мне не было. Но я осторожно заговорил.

— Я не думаю, что Баррич мог привести в конюшню голубоглазого коня. Или собаку с разными глазами. Он говорил тебе что-нибудь об этом?

— О, нет. Не глупи, Фитц. Она девочка, а не лошадь или щенок. И голубоглазая королева Кетриккен, кажется, пользуется твоим доверием.

— Это так, — согласился я.

Я налил чуть-чуть чая из котелка. Слишком слабый. Я убрал его в сторону, чтобы дать настояться ещё немного.

— Кажется, она меня не любит, — отважился я произнести тихо.

Молли подавила раздраженный вздох.

— Любовь моя, тебе обязательно всегда искать повод для переживания? Она вряд ли вообще знает тебя. Дети плачут. Вот и все. Теперь у неё все хорошо.

— Она не смотрит на меня.

— Фитц, я не собираюсь потакать тебе! Так что хватит. Кроме того, нам надо обдумать более важный вопрос. Ей нужно имя.

— Я только что думал об этом.

Я пододвинулся поближе к ним и снова потянулся к чайнику. Молли остановила меня.

— Подожди! Ему надо настояться.

Я замер и поднял брови.

— Подожди?

— Я думала над этим. Но она такая маленькая…

— Так… ей нужно коротенькое имя? — я был в полном замешательстве.

— Ну, её имя должно соответствовать ей. Я думаю… — она заколебалась, но я ждал, что она скажет. Наконец она произнесла: — Би. Потому что она маленькая.

— Би? — переспросил я и улыбнулся. Би. Конечно. — Прекрасное имя.

— Би, — произнесла она твердо. Её следующий вопрос был для меня неожиданностью. — Не мог бы ты закрепить за ней имя?

Молли имела в виду старый обычай королевской семьи. Когда принцу или принцессе Видящих давали имя, проходила публичная церемония, где вся аристократия выступала свидетелями. По обычаю, ребёнка проносили через огонь, посыпали землей и погружали в воду, чтобы закрепить имя малыша перед огнем, землей и водой. Но так делали с детьми, подобными Верити, Чивэлу или Регалу. Или Дьютифулу. И когда таким образом имя закреплялось, ожидалось, что ребёнок будет развиваться в соответствии с его значением.

— Думаю, нет, — сказал я тихо, рассудив, что подобная церемония привлечет слишком много ненужного внимания. Даже теперь я все ещё надеялся сберечь покой её жизни.

Последние надежды улетучились через пять дней, когда прибыла Неттл. Она покинула Баккип сразу же, как закончила со всеми делами, и поехала верхом, чтобы добраться как можно скорее. С ней был небольшой эскорт из двух гвардейцев — слишком незначительная охрана, которую можно было ожидать для королевского мастера Скилла. Один гвардеец был седым стариком, другой — грациозной девушкой, но оба выглядели более измотанными, чем моя дочь. Я увидел их мельком из окна кабинета, отодвинув шторы, когда услышал ржание лошадей.

Я сделал глубокий вдох, чтобы набраться смелости, отпустил штору и покинул кабинет. Торопливо пересек усадьбу, чтобы перехватить Неттл. Но прежде, чем я достиг главного входа, я услышал, как отворилась дверь, зазвенел её голос в поспешном приветствии Рэвелу, а затем её ботинки застучали по коридору. Я вышел из бокового перехода, и она чуть не налетела на меня. Я схватил её за плечи и посмотрел в лицо.

Темные волосы Неттл растрепались, лента упала на плечи. Её щеки и лоб покраснели от холода. Она на ходу снимала плащ и перчатки.

— Том! — приветствовала она меня. — Где моя мать?

Я указал на дверь в детскую дальше по коридору, она дернула плечами, скидывая мои руки, и ушла. Я оглянулся. У входной двери Рэвел встречал её эскорт. У нашего дворецкого все было под контролем. Гвардейцы, сопровождавшие Неттл, выглядели уставшими, замерзшими и желали хорошенько отдохнуть. Рэвел позаботится о них. Я повернулся и последовал за Неттл.

Когда я догнал её, она стояла у открытой двери в детскую. Она ухватилась за косяк и словно застыла.

— Ты действительно родила ребёнка? Ребёнка? — спросила она у матери.

Молли улыбнулась. Я замер. Когда Неттл осторожно шагнула в комнату, я бесшумно последовал за ней и встал там, где мог наблюдать, никем не замеченный. Неттл остановилась у пустой колыбели, стоявшей у камина. Смиренное раскаяние звучало в её голосе, когда она воскликнула:

— Мама, прости, что сомневалась в тебе. Где она? Как ты себя чувствуешь?

Молли сидела. Она выглядела спокойной, но я чувствовал её тревогу. Заметила ли Неттл, как заметил я, что Молли тщательно оделась для встречи с ней? Её волосы выглядели недавно уложенными, шаль аккуратно расправлена на плечах. Ребёнка она запеленала в мягкое светло-розовое одеяло, чепчик в тон прятал её крохотное личико. Молли не стала тратить время и усилия на ответ Неттл, а протянула ей младенца. Я не мог видеть лицо Неттл, но заметил, как опустились её плечи. Сверток, предложенный матерью, был слишком мал для ребёнка, даже для новорожденного. Она пересекла комнату осторожно, как волк — незнакомую территорию. Она все ещё опасалась безумия. Когда она взяла ребёнка, я видел, как её мышцы подстроились под вес младенца. Она посмотрела в лицо Би, испуганная её существованием, а ещё больше — её голубым взглядом, и подняла глаза на мать.

— Она слепая, да? Ох, мама, мне так жаль. Она долго проживет, как ты думаешь?

В её словах я услышал то, чего боялся. Не только мир, но даже её сестра воспринимала нашу Би как необычного ребёнка.

Молли быстро забрала Би, укрывая её в своих объятиях, будто слова Неттл могли ей навредить.

— Она не слепая. Фитц думает, что скорее всего у его матери были голубые глаза, и ей они достались. И хотя она такая крошечная, во всем остальном она совершенна. Десять пальцев на руках, десять — на ногах, хорошо ест и спит хорошо, и почти никогда не капризничает. Её зовут Би.

— Пчелка? — Неттл была озадачена, но потом улыбнулась. — Она такая маленькая. Интересно, что о ней подумает старая королева.

— Королева Кетриккен? — голос Молли был встревоженным и смущенным.

— Она едет, немного отстала от меня. Она вернулась домой, в Баккип, как раз перед моим отъездом. Я успела поделиться с ней новостью, и она очень обрадовалась за вас обоих. Она должна прибыть завтра. Я была так рада, что смогла добиться у Дьютифула разрешения на отъезд. Кетриккен явно хотела, чтобы я её дождалась здесь, — она сделала паузу, затем её привязанность к матери одержала верх. — Фитц знал, что она едет, я сама говорила ему! И он ничего тебе не сказал, судя по всему. А значит, слуги ещё не начали проветривать комнаты и вообще готовиться к прибытию гостей! Ох, мама, этот твой мужчина…

— Этот мужчина — твой отец, — напомнила Молли, и, как всегда в таких случаях, Неттл ничего не ответила. Ибо если ребёнок может перенять черты приемного отца, то Неттл унаследовала упрямство Баррича.

Неттл быстро сменила тему, перейдя к более важным заботам.

— Я попрошу слуг открыть комнаты, проветрить и убедиться, что в каждой есть дрова. И распоряжусь на кухне. Не волнуйся!

— Я и не волнуюсь, — ответила её мать. Горная королева никогда не была для нас простым гостем, это правда. Но Молли не договорила. — Неттл.

Её тон остановил дочь, уже готовую убежать.

— Зачем она едет сюда? Чего она хочет?

Неттл встретила её прямой взгляд.

— Ты знаешь, чего она хочет. Она желает видеть младшую дочь Фитца Чивэла Видящего. Засвидетельствовать закрепление её имени и предъявить на неё права. С ней приедет и менестрель. Она покажет ему только необходимое, но он засвидетельствует рождение ребёнка. Человек, которому он доверяет, не поет, пока не увидит сам, а потом поет только правду.

Теперь пришла очередь Молли молчать, не отводя глаз. Моё сердце похолодело, когда я понял, что Неттл хорошо представляет причину визита Кетриккен.

Между Молли и Кетриккен были странные отношения, смесь любви и ревности. Королева Кетриккен всегда обходилась с Молли, Барричем и их детьми безупречно справедливо. Но Молли так и не забыла и не простила, что её заставили поверить в мою смерть. Сначала она оплакивала меня, потом моё место занял другой человек, и все это время королева знала, что бастард Видящих жив. Моей вины в этом было столько же, сколько и Кетриккен, но, думаю, Молли сложнее было простить женщину. Особенно женщину, которая знала, каково это — жить с тяжелой уверенностью, что её любимый мертв.

И эта трещина так и осталась, признанная обеими женщинами, как брешь, которая никогда не закроется. В характере Кетриккен было поверить, что она заслужила этот горький привкус в дружбе с моей женой.

Неттл коротко кивнула и вышла из комнаты, на ходу окликая Тавию и распоряжаясь привести в порядок комнаты для леди Кетриккен, которая может прибыть уже к вечеру. Неттл так же мало соблюдала формальности со слугами, как и её мать. Проходя мимо, она одарила меня взглядом, полным упрека, прежде чем позвать и Рэвела. Я проскользнул мимо неё и вошел в детскую.

— Она сама откроет окна и вытряхнет все одеяла, — сказала мне Молли, и я знал, что она гордится своей деятельной дочерью.

— Иногда она напоминает мне Верити, — я улыбнулся. — Она не просит никого делать то, что может сделать сама. А если считает, что дело должно быть сделано, то не откладывает.

— Ты знал, что Кетриккен приедет, и не сказал мне, — вместо приветствия упрекнула меня Молли.

Я знал. Я молча смотрел на неё и решил, что не стану ей врать. Ей это не понравилось. Её гнев ледяным огнем звенел в голосе, когда она произнесла:

— Мне не легче, когда не остается времени подготовиться.

— Я все обдумал. Мы ничего не можем сделать, чтобы подготовиться. Просто встретим это сегодня. Я не видел смысла волновать тебя раньше времени. Слуги смогут быстро приготовить комнаты.

Её голос задрожал.

— Я говорила не о подготовке комнат. Мне самой нужно собраться с мыслями и набраться терпения.

Она покачала головой, а потом сказала прямо:

— Фитц, Фитц. Между нами все идет хорошо, пока не встревает твое наследие Видящих. Тогда ты молча возвращаешься на обманчивый путь, который один раз уже навредил нам… Освободишься ли ты когда-нибудь от этого? Наступит ли время, когда ты не будешь скрывать то, что знаешь?

Её речь стрелой пронзила меня. Я вздрогнул.

— Прости меня, — сказал я, и испытал отвращение к этим словам. Я действительно пожалел, что скрыл от неё сообщение. Я на самом деле задумался над её вопросом: почему же я всегда становлюсь жертвой стремления сохранить все знания в себе? Эхом отозвалось давнее предупреждение Чейда. Старик предостерегал меня, что слишком частые извинения могут быстро потерять свой смысл для всех, даже для меня самого. Я подумал, не достиг ли я этой точки с Молли.

— Молли… — начал я.

— Фитц, — сказала она твердо. — Просто помолчи.

Я замолчал. Она прижала малышку к себе.

— Послушай меня. Я разделяю твое беспокойство. Сейчас не время для споров. Позже, после отъезда Кетриккен, мы все обсудим. Но не раньше, и уж точно не при Неттл. Если старая королева прибывает, чтобы посмотреть на нашу малышку, мы должны встретить её вдвоем. И дать ей понять, что мы лучше знаем, как правильно растить Би.

Я знал, что её гнев не прошел, но укрощен. И знал, что заслужил это.

— Спасибо тебе, — спокойно сказал я, и её глаза сверкнули. Затем, почти грустно, она покачала головой и улыбнулась мне.

— Они забрали эту часть тебя задолго до того, как я смогла заявить на тебя права. Ты не виноват, Фитц. Ты не виноват. Хотя иногда я думаю, что ты можешь что-то сделать с этим, если сильно постараешься.

Она положила малышку на плечо, а затем посмотрела на меня, будто уже излила весь свой гнев на Внешние острова.

Весь оставшийся день Неттл заставляла слуг пошевеливаться. Только Рэвел, казалось, каждое мгновение наслаждался трудной подготовкой к приему высоких гостей. Раз восемь он приходил посоветоваться со мной по поводу меню и спален. Когда же он появился в дверях, чтобы спросить, надо ли нанять музыкантов для вечернего представления, я бессердечно посоветовал ему обратиться к Неттл.

Но в итоге мы смогли провести один тихий семейный вечер, поужинать втроем и засидеться допоздна, чтобы наговориться. Неттл и Рэвел сделали все, что могли. Когда спустилась ночь, мы собрались в детской и нам принесли еду. Мы ели и говорили, говорили и ели. Неттл взяла ребёнка на руки и разглядывала личико Би, которая смотрела куда-то мимо её плеча.

Неттл рассказывала нам новости Баккипа, но Молли больше интересовали вести о её мальчиках. Неттл рассказала и о них. Стеди не было в Баккипе, он уехал к Хирсу. Она послала ему сообщение. Свифт путешествовал с Уэбом. Она бы отправила сообщение и ему, но понятия не имела, когда оно найдет их. Чивэл процветал. Баррич оставил ему прекрасных лошадей, и Чивэл смог преумножить их число. Недавно он приобрел участок земли, расширив пастбище и получив возможность построить большую конюшню. И так далее, о каждом из братьев, разбросанных по всем Шести Герцогствам. Молли слушала и качала Би, прижав её к себе. Я смотрел на неё и, кажется, понимал, что она чувствует. Это был её последний ребёнок, тот, кто будет рядом, пока она стареет. Я видел, как взгляд Неттл переходил от меня к матери, а затем к Би. На её лице читалось сострадание. Сострадание ко всем нам, ведь, по её мнению, Би либо скоро умрет, либо будет чахлой, ограниченной в уме и теле. Она не говорила этого вслух, но Баррич научил её смотреть на юных существ и оценивать их шансы. А я подумал, что у меня все-таки больше опыта. Би, может, действительно останется маленькой, но искра жизни в ней есть. Она будет жить. Как именно — сейчас никто не смог бы сказать, но Би будет жить.

Утром прибыл глашатай, сообщил о скором приезде Кетриккен. К вечеру, когда прибыла старая королева, все гостевые комнаты были готовы, на плите дымилась простая хорошая еда и выпечка, а Би была переодета в поспешно подогнанное по размеру платье. Неттл сама пришла, чтобы доложить Молли и мне о прибытии Кетриккен и её стражи. Она нашла нас в детской. Молли два раза переодевала Би и трижды меняла свой костюм. Каждый раз я уверял её, что она прекрасно выглядит, но она решила, что первое платье её слишком молодит, а второе делает её «полоумной старушкой». В третий раз она надела нечто, что я никогда на ней не видел: длинные свободные брюки, настолько широкие, что походили на юбку. Поверх белой блузы с широкими рукавами было накинуто что-то, похожее на длинную нижнюю рубашку, огромный пояс стягивал талию. Рубашка, брюки и пояс переливались всеми оттенками синего. Волосы она убрала назад, в шишку, перевязав их голубой лентой.

— Как я выгляжу? — спросила она меня, войдя в детскую. Я не знал, что сказать.

— Тапочки мне нравятся, — наконец сказал я осторожно. Они были красными, с черной бисерной вышивкой и очень острыми носами.

Молли улыбнулась.

— Это все привезла мне Неттл. Джамелийский стиль, он сейчас популярен в Баккипе.

Она медленно повернулась, приглашая меня полюбоваться нарядом.

— Очень удобно. Это просила надеть Неттл, в нем я не выгляжу слишком провинциальной. И знаешь, Фитц, пожалуй, я так и сделаю.

Я сам надел простой коричневый жилет поверх голубой рубашки, темные брюки и черные высокие сапоги. На воротнике блестела булавка с лисой, которую дала мне Кетриккен. На миг я задумался, не выгляжу ли слишком провинциально, потом решил, что это не важно.

В комнату вошла Неттл, улыбнулась и подняла брови, приятно удивленная видом матери. Её одежда тоже была выдержана в темно-коричневых и янтарно-желтых цветах. Потом она взглянула вниз, в колыбель Би, и заметно вздрогнула.

— В таком длинном платье она выглядит побольше, — смущенно заметила она. — Мам, она такая маленькая… до нелепости.

Несмотря на это, она взяла сестричку на руки и прижала к себе, вглядываясь в её лицо. Малышка смотрела мимо её плеча. Пока Неттл разглядывала её, Би вдруг взмахнула ручками, потом её рот широко раскрылся, она глубоко вздохнула и издала пронзительный протестующий вопль.

Молли тут же подошла, чтобы взять её.

— Что случилось, моя маленькая Би? Что случилось?

В тот момент, когда Молли взяла её у Неттл, малышка расслабилась, и её плач перешел в сиплые всхлипы. Молли обняла её, погладила, и она быстро успокоилась. Молли сконфуженно посмотрела на Неттл.

— Ничего страшного. С отцом она ведет себя так же. Думаю, она достаточно большая, чтобы понимать, что я её мама, и считает, что всегда должна охранять её.

Я легко и грустно улыбнулся Неттл.

— А я немного утешен. Ведь я уж начал думать, что она просто не любит меня.

Молли и Неттл возмущенно посмотрели в мою сторону.

— Би не может невзлюбить Неттл! — Молли была непреклонна. — Она просто… — она замолчала, и её глаза широко раскрылись. Потом, прямолинейная, как и Неттл, она посмотрела на старшую дочь и спросила: — Ты что-то сделала с ней? Своим взглядом?

— Я… нет! Ну, не намеренно. Иногда… — она замолчала, подбирая слова. — Это трудно объяснить непосвященному. Я касаюсь людей, когда я рядом с ними. Не всегда сознательно. Это как… — она подбирала сравнение. — Как принюхиваться к кому-то. Даже если это может показаться грубым, я действительно ничего не могу поделать. Просто я таким образом воспринимаю людей.

Молли обдумывала её слова, покачиваясь из стороны в сторону, как всегда, когда держала ребёнка.

— Значит, у твоей сестры есть Скилл? Как у тебя?

Неттл рассмеялась и покачала головой.

— Я не могу сказать это, просто подержав её. И потом, она ещё слишком маленькая.

Она осеклась, раздумывая о своем таланте к Скиллу и о раннем его пробуждении. Она взглянула на меня, и я ощутил её ищущий усик Скилла, протянувшийся к ребёнку. У меня перехватило дыхание. Остановить её? Я видел, как Би прижалась к матери и уткнулась лицом в её шею. Неужели она чувствует, что сестра касается её? Я смотрел в лицо Неттл. Недоумение, потом смирение. Она не нашла Скилла в ребёнке.

Мне стало любопытно, я тоже протянул ниточку Скилла к Би, двигаясь с предельной осторожностью. Но ощутил только Молли. В ней совершенно не было Скилла, но это касание переполнило меня чувствами. Я нежно улыбнулся ей.

Потом Неттл откашлялась, и я снова осознал себя в комнате, рядом с дочерью и женой. Молли глубоко вздохнула и расправила плечи.

— Что ж. Я пойду встречать Кетриккен. Как ты думаешь, стоит брать с собой Би?

Неттл поспешно покачала головой.

— Нет. Нет, думаю, лучше выбрать другое время, чтобы впервые показать её горной королеве, и в более уединенной обстановке. Может её кормилица останется с ней, пока мы… — она замолчала. Потом рассмеялась. — Я слишком долго живу при дворе, правда? Я здесь уже целый день, и ещё не видела рядом с ней никого, кроме тебя. У неё есть кормилица? Или няня, или вообще кто-нибудь, кто мог бы за ней присмотреть?

Молли удивленно хмыкнула и покачала головой.

— Не больше, чем у тебя в её возрасте, — ответила она.

— Может, попросить кого-нибудь из кухонных девочек? Или одну из служанок? — Неттл превосходно знала, что у матери не было горничной. «У меня не хватит работы, чтобы все время занимать её чем-нибудь», всегда говорила она дочери.

Молли покачала головой.

— Все заняты своими делами. Нет. Ей будет хорошо здесь, в детской. Она спокойная малышка.

Молли положила Би в колыбельку и тепло укрыла.

— И все-таки странно оставлять её здесь одну, — недовольно возразила Неттл, пока Молли расправляла кружевную накидку.

— Вовсе нет, — спокойно ответила мать.

Она прошлась по комнате, опуская шторы. Сгустились сумерки, и только теплые отблески огня остались единственным источником света. Затем Молли повернулась к старшей дочери, вздохнула и сказала:

— Ты действительно слишком долго прожила при дворе. Тебе нужно больше свободного времени, чтобы приезжать сюда, или навещать братьев. Тебе следует как-то отвлечься от постоянных сомнений и настороженности королевского двора. Посмотри, она уже задремала. Здесь ей будет хорошо.

— Уверен, ей здесь будет очень хорошо одной, — охотно солгал я. Я осмелился подойти поближе и заглянуть в колыбель. Глазки Би медленно закрывались.

— Идем, — сказала Молли, взяв меня за руку. — Пора встретить королеву.

Я позволил ей вывести меня из комнаты.

Дворецкий Рэвел стал бы куда как лучшим хозяином поместья, чем я. Мы не пошли в холл, где, как я был уверен, он разделял наших гостей по степени их важности. Гвардейцы и младшие слуги будут отправлены в простые, но чистые комнаты, и им будет предложено или незамедлительно посетить парильни Ивового леса, или же умыться перед тем, как спуститься к горячей сытной трапезе из супа, хлеба, масла, сыра, пива и вина. Рэвел всегда сочувствовал тяжело работающим слугам. Когда они посещали Ивовый лес, то становились гостями наших собственных слуг. Уверен, что они были только рады такому гостеприимству после утренней холодной скачки по свежевыпавшему снегу.

После генерального смотра своего войска Рэвел пополнил его временными помощниками из деревни. Этим старательным, но неопытным рукам доверили обслуживать мелкую знать: донести багаж до комнаты, приготовить воду для умывания, разжечь камин и сделать прочие мелкие бытовые дела. Нашим опытным слугам будет оказана честь ждать более высоких гостей, а сам Рэвел и его правая рука — Диксон, окажутся в полном распоряжении леди Кетриккен. Все эти приготовления были терпеливо растолкованы мне накануне. Я бесконечно кивал и дал разрешение на все, что он предложил.

Молли, Неттл и я поспешили в Большой зал, где, как решил Рэвел, мы будем встречать наших гостей. Я вошел и увидел, что комната за ночь преобразилась. Обшитые панелью стены сияли, освеженные каким-то ароматным маслом, большой и уютный огонь горел в очаге, а длинный стол был украшен вазами с цветами. Мои дамы категорично велели мне идти туда, где ждали наши отдохнувшие гости, а сами бросились на кухню последний раз проверить, все ли готово. Я подождал, пока не стих шумок их торопливых шагов в коридоре. Затем вышел в холл и хладнокровно задержал одного из наших временных мальчиков-слуг.

— Парень, я кое-что забыл в комнате. Останься здесь, и если кто-то придет, передай им, что леди Молли и Неттл вот-вот вернутся, и что я скоро спущусь.

Его глаза расширились.

— Сэр, может, я принесу то, что вы забыли? Я не знаю, как говорить с королевой, сэр, даже если она больше не королева.

Я безжалостно улыбнулся ему.

— Вот поэтому, мой мальчик, именно поэтому ты самый подходящий человек для такого дела. Если ты приветствуешь её так же тепло и уважительно, как собственную бабушку, этого будет более чем достаточно.

— Но, сэр! — я и не знал, что он такой веснушчатый, пока он не побледнел.

Я добродушно рассмеялся и про себя пожалел его.

— Я вернусь очень быстро.

И, громко топая, пошел по коридору.

Завернув за угол, я наклонился, снял сапоги и побежал так легко, будто сам превратился в мальчишку-посыльного. Если бы это было моим заданием, лучше момента не придумаешь. Наивен ли я? Может быть я, как и Неттл, слишком долго прожил в Баккипе с его многослойными интригами? Был только один способ это выяснить. Я чуть-чуть приоткрыл дверь в детскую, скользнул в комнату и застыл у входа. Уит сказал мне, что, кроме меня и малышки, здесь никого нет. Тем не менее ни одна доска не скрипнула подо мной, и ни одной лишней тени не бросил огонь камина, пока я относил сапоги в угол и прятал их там. Быстрый взгляд в колыбельку, пока прохожу мимо. Она там, но не думаю, что спит. Тише, попросил я её. Молчи. Я привидением застыл в самом темном углу, за экраном с анютиными глазками, и подобрался в идеальном равновесии. Ни звука дыхания, ни скрипа старых половиц. Поднял все стены, блокируя Скилл и Уит в собственной голове. Стал пустым местом в темноте.

Огонь выбросил искры. С мягким стуком рассыпались дрова. Снаружи, несомые ветром, снежинки целовали окна. Я не слышал собственного дыхания. Ждал. Ждал. Я — подозрительный дурак. Раб старых страхов. Я ждал. Скоро придут гости. Я опоздаю. Неттл и Молли будут в бешенстве.

Я ждал.

Дверь приоткрылась, кто-то лаской юркнул внутрь и беззвучным толчком прикрыл её. Я не видел его. Только чувствовал запах душистого масла и слышал шелест дорогих тканей. Затем небольшая фигурка вышла из тени и перетекла к колыбели. Он не коснулся её, не приподнял завесу, но низко склонился, чтобы рассмотреть мою малышку.

Юноша в шелковой рубашке и вышитом жилете. Серебряное ожерелье и два серебряных кольца в каждом ухе. Волосы благоухали помадой, черные кудри блестели в свете камина. Он уставился на Би. Я представлял, как она смотрит на него, раздумывая, опасен ли для неё этот человек. Он был полностью поглощен наблюдением. Я начал движение. Когда он поднял руку, чтобы убрать кружевную накидку, мой блестящий клинок устремился к его горлу. Я крепко прижал его к плоти.

— Шаг назад, — посоветовал я ему тихо, — и я оставлю тебя в живых. На какое-то время.

Вздох мальчика прозвучал как всхлип. Он умоляюще поднял руки и под давлением клинка отошел от колыбели. Я развернул его к двери. Один шаг, второй, третий. Его голос дрожал, когда он заговорил.

— Лорд Чейд предупреждал, что вы можете поймать меня. Но леди Розмэри настаивала, чтобы я попробовал.

Я наклонил голову, словно прислушиваясь к волку, который пытался решить, правду ли я услышал.

— Интересный маневр. Эти имена можно считать моим слабым местом. Другой человек мог бы посмеяться и отпустить тебя, отправить обратно к хозяевам с предупреждением, что тебе нужно больше тренироваться.

— Я с ними всего три месяца.

В его голосе послышалось облегчение.

— Я сказал: «другой человек», — беспощадно напомнил я ему. — Не я.

Я стоял между убийцей и колыбелью.

— Раздевайся, — приказал я ему. — Догола. Немедленно.

— Я… — мальчик задохнулся. Его глаза широко распахнулись, и он едва не скрестил руки на груди. Его голос стал выше. — Сэр! Это недостойно вас. Нет, я не буду!

— Будешь, — сообщил я ему. — Ведь я не успокоюсь, пока ты это не сделаешь. И у меня нет причин, чтобы не поднять тревогу, а затем оскорбиться на твое появление здесь. Трон Видящих посылает убийцу-шпиона не просто в мой дом, но в комнату моего ребёнка? Скажи мне, мальчик, что я теряю? И что леди Кетриккен придется сделать, чтобы сгладить эту неловкость? Признают ли лорд Чейд и леди Розмэри тебя своим? Или они все-таки предупредили тебя, что будут все отрицать, если тебя схватят?

Юноша задыхался от ярости. Уверен, его руки тряслись, пока он боролся с бесконечным рядом крошечных жемчужных пуговичек. Жемчуг! На их новоиспеченном убийце! О чем думает Чейд? Если бы дело происходило не в моей детской, я бы нашел эту глупость забавной. Но сейчас я не видел ничего смешного. Кровь стыла в моих венах.

Я услышал шелест шелка, и с мягким стуком он уронил рубашку на пол.

— Какой интересный звук у падающей рубашки, — заметил я. — Остальное, пожалуйста. И побыстрее. Думаю, нам обоим хочется покончить с этим как можно скорее.

Ему пришлось нагнуться, чтобы сбросить брюки и чулки. В обманчивом свете камина блеснули слезы на его щеках. Лучше его слезы, чем Молли или мои, подумал я.

— Догола, — напомнил я ему, и его белье присоединилось к куче на полу. Чуть позже я добавил: — Кажется, ты замёрз. Иди, встань у огня. И постарайся не двигаться.

Юноша с готовностью отошел к камину и встал ко мне спиной, но затем повернулся, чтобы наблюдать за мной. Он обхватил себя руками, несмотря на огонь за его спиной, пока я планомерно обшаривал его одежду. Крошечные карманные швы разрывались с тихими треском. Мой клинок шуршал, скользя по тонкому шелку. Я им гордился. Для шелка необходимо очень острое лезвие.

Вскоре я закончил.

— Всего семь? — спросил я его.

Я поднял глаза, наблюдая за ним, а мои руки проверяли каждый предмет одежды и погружались в неё снова. Я расставил свою добычу в рядок на полу.

— Давай посмотрим. Два яда, смешанные с жидкостью, один отравляющий порошок, сонная пыль и рвотное. Вот тебе и потайные карманы. Крохотный сапожный нож, едва достойный такого названия, набор отмычек, и кубик мягкого воска… зачем? Ах да, оттиск ключей. Конечно. Так, а это что?

— Это я должен был оставить в её кроватке, — он говорил натянуто, борясь со слезами. — Чтобы вы нашли. Как доказательство, что я здесь был.

Моё сердце похолодело. Я помахал кинжалом, отгоняя убийцу подальше от колыбели, и отошел вместе с ним, сохраняя дистанцию. Что бы ни было в мешочке, я не стал рисковать, открывая его рядом с малышкой. Я поднес это к столику у камина.

Это оказался пакетик из хорошей бумаги. Я разрезал его кинжалом и открыл. Сначала из пакета показалась тонкая цепочка. Я постучал по нему, и цепочка выпала.

— Прекрасное украшение. И, рискну предположить, дорогое.

Я взял цепочку в руку. Она вспыхнула красным в свете от камина.

— Серебряный олень Видящих. Но его голова опущена для атаки. Интересно.

Я смотрел в лицо мальчика, а цепочка так и болталась в моей руке. Знал ли он, что это значит? Герб Фитца Чивэла Видящего, давно мертвого бастарда королевской семьи.

Он не знал.

— Это подарок ей. От лорда Чейда Фаллстара.

— Конечно, подарок, — бесстрастно ответил я.

Я вернулся к его одежде, зацепил ворох ногой и бросил её в сторону мальчика.

— Можешь одеваться.

— А мои вещи? — угрюмо спросил он через плечо, собирая одежду. Я нагнулся, и орудия его ремесла исчезли в моем рукаве. Слышно было, как шелестит ткань, когда он натягивал рубашку и брюки.

— Какие вещи? — спросил я любезно. — Твои сапоги и чулки? Вон они, на полу. Надень их. Потом выйди из этой комнаты. И держись подальше от этого крыла моего дома. Или я тебя убью.

— Меня послали не для того, чтобы навредить ребёнку. Мне надо было просто посмотреть на неё, оставить подарок и потом доложить, что я видел. Лорд Чейд предупреждал, что вы поймаете меня, но леди Розмэри настаивала. Это было испытание. Которое я провалил…

— Провалил дважды, полагаю. Сомневаюсь, что они разрешили тебе называть кому-либо их имена.

Мальчик помолчал.

— Они сказали, что это просто испытание, — его голос задрожал. — И я провалил его. Дважды.

— Полагаешь, что они проверяли тебя? Оделся? Хорошо. Убирайся. Нет, подожди. Как тебя зовут?

Он молчал. Я вздохнул и шагнул к нему.

— Лант.

Я ждал.

Мальчик перевел дыхание, смешанное с рыданием.

— Фитц Виджилант.

Я минуту соображал, перебирая имена мелких дворян.

— Из Фарроу?

— Да, сэр.

— И сколько тебе лет?

Мальчик выпрямился.

— Двенадцать, сэр.

— Двенадцать? Я бы ещё поверил в одиннадцать. Но скорее всего десять, правда?

В его темных глазах мелькнула ярость, по щекам опять побежали слезы. Ох, Чейд. И это твой будущий убийца? Мальчик опустил глаза и сказал простодушно:

— Да.

Я вздохнул. Неужели когда-то я был так же молод?

— Иди, мальчик. Иди.

Шпион бежал, не пытаясь скрываться. Он не захлопнул за собой дверь, но прикрыл её достаточно прочно. Я слушал, как удаляются его шаги. Когда все стихло, я подошел к двери, прислушался, открыл её и огляделся. Потом снова закрыл дверь, достал сапоги и подошел к колыбели Би.

— Вот он и ушел, — сказал я своей малышке и покачал головой. — Чейд, старый паук, во что ты играешь, а? Это действительно лучшее, что у тебя имеется? Или это просто приманка?

Я поспешно прошелся по комнате, проверив задвижку на окне и осмотрев все места, где мог бы скрываться убийца. Закончив этот обход, я вернулся к колыбели и откинул кружевной полог. Я нашел лампу, зажег её и поставил рядом. Осторожно, будто малышка сделана из сахарной ваты, я убрал одеялко в сторону и слегка потряс его. Её одежда выглядела нетронутой. Стоит ли? Я начал раздевать малышку, проверяя, не оставил ли что-нибудь на ней этот шпион или кто-то, не замеченный мной, когда в комнату вошла Молли.

— Вот ты где! Я разослала полдюжины мальчишек по всему поместью, чтобы разыскать тебя. Наши гости готовы пойти к столу. Ты пропустил длинную благодарственную песню их менестреля.

— И очень рад этому, — признался я. Крошечные ленточки на платье Би никак не поддавались.

— Фитц? — Молли подошла ко мне. — Что ты делаешь? Ты не слушаешь меня? Обед почти готов.

Я снова солгал ей.

— Я пришел посмотреть её, а она плачет. Я подумал, что она мокрая.

— Плачет? И я не слышала?

— Она тихо плакала. Если бы я не проходил мимо, то и не услышал бы.

Молли сразу взяла её на руки. Я стиснул зубы, опасаясь, что в её одежде может оказаться что-то, способное повредить ей или матери. Молли ловко раздела её, протерла салфеткой и испуганно посмотрела на меня.

— Она в порядке.

Я внимательно наблюдал, как Молли завязывает ленточки.

— Не хочу оставлять её здесь одну, — резко сказал я.

Молли посмотрела на меня. Потом покачала головой.

— Я тоже, — призналась она. — Но и с собой брать её не хочу. Я хочу сама решить, когда королева Кетриккен увидит её.

— Леди Кетриккен, — напомнил я. — Она больше не королева Шести Герцогств.

— Только по названию, — хмыкнула моя мамочка. — Нарческа бывает в Баккипе всего несколько месяцев в году. Да и король Дьютифул слишком много времени проводит вдали от престола. Она управляет Шестью Герцогствами, Фитц, и Горным Королевством.

— Что ж. Кто-то должен держать бразды правления, пока короля нет. Лучше уже Кетриккен, чем неуправляемый Чейд, — ответил я.

Услышала ли она раздвоенную преданность в моем голосе? Мою невысказанную мысль, что, если бы Кетриккен не приняла на себя это бремя, оно могло бы лечь на мои плечи? Несомненно, Чейд захотел бы использовать меня в этой роли, и Кетриккен с Дьютифулом были бы только рады. Я знал Кетриккен с молодости, и когда-то мы были близки, как могут быть близки сообщники. Но сегодня вечером она привела в мой дом шпиона, который хитростью пробрался к колыбели моей дочери. Знала ли она о задании Фитца Виджиланта? Или Чейд и Розмэри действовали самостоятельно, в заботе о троне Видящих и его родословной? Я отлично понимал, что для Чейда интересы трона выходили далеко за пределы интересов любого представителя династии. Я выучил это ещё в раннем детстве.

Молли прервала мои размышления.

— Скоро Неттл поведет гостей в столовую. Мы должны быть там.

Я решился.

— Давай возьмем её с собой. Вместе с колыбелью и всеми вещами.

— Фитц, я не думаю…

Но я уже наклонился и поднял колыбель. Она была вроде небольшая, но весила порядочно. Пытаясь показать, как это просто, я осторожно выбрался за дверь и поплелся по коридору. Позади меня шла Молли, прижав Би к груди.

Обеденный зал использовался редко. Здесь были высокие потолки, и два больших очага в разных концах комнаты изо всех сил старались обогреть такое обширное помещение. Мы с Молли чаще всего обедали в гораздо более маленькой столовой, но сегодня вечером здесь растопили камины и зажгли люстры. Длинный стол, приготовленный на пятнадцать человек, мог запросто вместить сорок. Темное дерево столешницы украшали серебряные канделябры, в которых стояли изящные белые свечи, сделанные Молли. В резных деревянные чашах в форме сложенных рук Эды красовались красные и желтые яблоки, грозди жирного изюма и блестящие коричневые орехи. Свечи разливали теплое сияние над столом, но их свет не мог достичь потолка или дальних уголков зала.

Мы вошли одновременно с гостями, остановились и поприветствовали их, когда они проходили мимо. Мне пришлось приложить немало усилий, чтобы колыбель казалась легкой, и я был признателен, когда мы наконец проследовали за гостями в зал. Я молча поставил колыбель у очага, чтобы малышке было тепло, но не дальше шести шагов от моего кресла. Молли быстро уложила Би и прикрыла кружевной накидкой, пряча её от сквозняков и случайных взглядов. Ещё раз убедившись, что все гости заняли свои места, мы сели во главе стола.

Справа от меня оказалась леди Кетриккен. Место слева от Молли заняла Неттл. Если кому-то и показался странным такой порядок, никто ничего не сказал. Я обнаружил, что молодой шпион сидит с левой стороны стола, так далеко от меня, как только возможно. Он переоделся, что неудивительно, поскольку я был не слишком аккуратен, распарывая швы и выворачивая карманы его одежды. Столешница, казалось, его заворожила. Капитан гвардии Кетриккен сопровождала её и в этот раз. Она сидела с нами, одетая в фиолетовое и белое. Она привезла с собой целителя благородных кровей, аристократку леди Солас и её мужа, лорда Дигерри. Остальных людей из свиты Кетриккен я знал только по именам. Лорд Стаутхат — грубоватый плотный мужчина, с седой шевелюрой и красным носом. Леди Хоуп — толстенькая, приятная, болтливая, очень смешливая женщина.

Кетриккен положила ладонь на мою руку. Я с улыбкой повернулся к ней и, как всегда, пережил краткий миг удивления. Для меня она оставалась молодой женщиной, златокудрой и голубоглазой, с открытым взглядом, окруженной спокойствием. Сейчас же я увидел седовласую леди, чей лоб морщинили заботы. У неё были голубые, как у Би, глаза. Она держалась прямо, смотрела твердо и походила на изящный стеклянный сосуд, наполненный силой и уверенностью. Она уже не чужеземная горная принцесса, теряющаяся среди властителей чужого королевства. Теперь она сама — власть, к которой все должны прислушиваться.

Тихо, только для нас с Молли, Кетриккен сказала:

— Я так рада за вас.

Я кивнул, и жестом разрешил Рэвелу начинать обед. Я не стал ничего говорить про Би и объяснять, почему мы принесли её в столовую. Кетриккен поняла и не затрагивала эту тему. Трапеза началась.

Обед носил менее формальный характер, чем ужин в Баккипе, но все-таки был более пышным, чем обычно. Неттл велела Рэвелу провести прием гостей скромно, и, хотя он был очень недоволен таким распоряжением, он почти преуспел в этом. Поэтому блюда были отличные, я разливал вино, разговор шёл легкий и порой даже веселый. Мы узнали, что леди Солас теперь часто путешествует с Кетриккен, потому что у бывшей королевы начали болеть суставы. В конце дня она с радостью принимала притирания маслом и горячее питье, приготовленное её целительницей. Лорд Стаутхат и леди Хоуп присоединились к ним просто потому, что направлялись домой после приятного визита в замок Баккип, а Ивовый лес оказался им по дороге. Действительно, значительная часть слуг и стражников, сопровождающих Кетриккен, оказались свитой лорда Стаутхарта.

Запахи еды и шум застолья могли усыпить кого угодно. Я же использовал это время, чтобы рассмотреть своих гостей. Я счел, что присутствие леди Солас было желанием Кетриккен, а вот на счет лорда Стаутхата и Леди Хоуп окончательно ничего не решил. Я предположил, что юный убийца входил в эскорт Кетриккен. Если это так, знала ли Кетриккен правду об этом мальчике, или королевского убийцу тайно присоединили к её группе? Может быть, леди Розмэри подсунула его в качестве конюха. Часто я сам бывал таким конюхом, когда Чейду требовались глаза или уши там, куда он не мог попасть. Но парень был хорошо одет, не в кожу, как конюх, а в шелк и лен. Я смотрел, как Лант ковыряется в тарелке, и снова задался вопросом, не был ли он просто способом отвлечь меня? Я был рад, что мы не оставили Би одну в детской, и решил сегодня вечером, прежде, чем уложить её, внимательно осмотреть всю комнату. Нет. Я поставлю колыбель у своей кровати, и сам буду следить за Би.

Приняв такое решение, я сразу почувствовал себя легче. Я начал болтать и шутить. Молли, Неттл и Кетриккен были рады увидеть меня таким. Разговор шёл оживленный, обсуждалось все: от позднего урожая яблок, планов на охоту у Ивового леса и возле Баккипа, до новостей старых друзей, живущих в Горном Королевстве. Кетриккен расспросила Молли о детях, а потом поделилась последними новостями о принцах. К нашему удовольствию добавилась музыка: прибывший менестрель и двое его подручных играли на маленьких барабанах и трубе. Трапеза длилась долго, и было уже поздно, когда со стола убрали последнее блюдо.

— Может, перейдем в более уютную комнату? — предложила Молли. — В такую бурую ночь в большом обеденном зале постоянно сквозняк и холодно.

— Конечно, — согласился я, а Кетриккен добавила:

— В теплой комнате мне будет приятнее встретиться с вашей дочкой.

Она не спрашивала, она решила. Я улыбнулся. Мы были давними партнерами в такого рода играх. Она признала мой маневр, приняла его, а теперь сделала свой ход. Тем не менее я захотел выиграть этот раунд против неё ради Би, как не смог выиграть ради Неттл.

Пока мы с Молли и гостями поднимались из-за стола, я улыбался, так ничего не ответив на слова Кетриккен. Я быстро подошел к колыбели и отдернул накидку, чтобы Молли собрала Би. Она укутала ребёнка в одеялко, как раньше, и ждала, когда я возьму колыбель. Мне удалось это без стона. Краем глаза я заметил, как Неттл задержала бывшую королеву какой-то болтовней, а потом жестом предложила ей первой выйти из зала. Мы с Молли вышли последними, следуя за нашими гостями, которых Неттл повела в гостиную.

Чужак предположил бы, что эта комната и есть моё логово. В дополнение к удобным диванам и ревущему огню в очаге, стены были увешаны полками с множеством книг, переплетенных в джамелийском стиле. Над ними, на стойках, висели старых свитки ипергаменты. В углу, около плотно завешанного окна, стоял письменный стол с чернильницей и чистой бумагой. Но все это было только для видимости. На полках шпион может найти дневник птиц, которых я наблюдал последние четыре года, и заметки по работе в поместье. Этих записей и документов достаточно, чтобы случайный воришка поверил, что нашел мою берлогу. Но он не заметил бы здесь никаких следов Фитца Чивэла Видящего или работы, которую я делал для Чейда.

Колыбель уже была установлена, но, как только Молли подошла, чтобы уложить Би, Кетриккен быстро обогнула Неттл, направляясь в нашу сторону.

— Можно мне подержать её? — спросила она, и столько искренней сердечности было в её просьбе, что никто не смог бы отказать ей.

Наверное, только я видел, как застыла улыбка Молли, когда она протянула спеленатую дочку бывшей королеве. Тонкие брови Кетриккен удивленно поднялись, когда она взяла девочку на руки. Неттл подошла ближе. Я чувствовал, как настороженно гудит Скилл моей старшей дочери. Думаю, что это был зов инстинкта, стремление защитить слабейшего, которое действовало на столь глубоком уровне, что она едва ли заметила, как объединила свой Скилл с моим. Это было неизбежно.

Молли подняла светлую накидку, которая прикрывала лицо дочери.

Я наблюдал за выражением лица Кетриккен, когда она посмотрела вниз и встретилась с пристальным взглядом Би. Девочка не спала и молча встретила взгляд голубых глаз. Кетриккен вздохнула так тихо, что, кроме меня, наверное, никто этого не заметил. Её улыбка не исчезла, но стала холоднее. Она сделала два шага к креслу и опустилась в него. Потом, будто решив что-то доказать себе, развернула одеялко.

Моя дочь была одета в тонкий шелк и кружева, каких никогда не носили другие дети Молли. И даже эта одежда, сшитая Молли до её рождения, только подчеркивала её миниатюрность. Ручки Би лежали на груди, и рядом с пальцами Кетриккен выглядели крохотными птичьими лапками. Будто решившись, она коснулась левой руки Би указательным пальцем.

Остальные гости подошли ближе, ожидая разрешения увидеть младенца. Кетриккен посмотрела вверх, но не на меня, а на леди Солас, её целителя. Женщина стояла за плечом Кетриккен, чтобы разглядеть ребёнка, и теперь, когда их глаза встретились, я узнал этот смиренный сочувственный взгляд. Я видел его в глазах нашей прислуги. По мнению леди Солас, Би не задержится надолго в этом мире. Что бы ни думала Кетриккен о её светлых волосах и голубых глазах, она ничего не сказала. Старая королева мягко сложила одеяла вокруг неё и снова прикрыла её личико. Её пальцы двигались так нежно, будто она укутывала мертвого ребёнка. Я похолодел.

— Она такая крошечная, — сказала Кетриккен, возвращая Би матери. Она предлагала сочувствие. Каким-то образом её слова выразили понимание, почему Би не была представлена миру, в котором ей не суждено жить.

Когда девочка вернулась в руки Молли, я почувствовал облегчение. Хотя Молли выпрямилась, как гвардеец на карауле, её взгляд был спокоен, и голос не дрожал, когда она заметила:

— Но она идеальна.

— И растет с каждым днем, — искренне солгал я.

После моих слов наступила такая тишина, что я пожалел о сказанном. Все женщины молча сделали выводы, но только целительница заговорила:

— Какая же она родилась? Она родилась до срока?

Все в комнате замерли в ожидании ответа.

Но Молли только укутала Би и отошла к камину. Она молча качала и похлопывала её, и гости, устыдившись, отступили и начали садиться в кресла. Даже Кетриккен нашла удобное местечко, и только леди Солас осталась стоять. Она наблюдала за Молли и внезапно заметила:

— Вы быстро оправились после родов, леди Молли.

Невысказанный вопрос: ребёнок действительно её?

— Я много отдыхала, — скромно ответила Молли и бросила взгляд в сторону.

Я чувствовал жадное желание леди Солас расспросить её подробнее. Это было стремление целителя понять источник трудного случая, а затем применить свои навыки для его решения. Молли тоже почувствовала это и была озадачена. Когда она смотрела на ребёнка, она не видела ничего плохого в ней, кроме того, что Би была намного меньше, чем все остальные её дети. Но в пытливом взгляде целителя Молли читала опасение, что Би нездорова или ненормальна. Получив её в свои руки, эта женщина будет пытаться исправить нашу малышку, будто Би — это сломанная игрушка. Я почувствовал прилив неприязни к целительнице: как смеет она считать мою Би не идеальной! А под всем этим — холодный поток беспокойства: быть может, она и права. Внезапно мне захотелось оказаться подальше от встревоженных глаз целителя. Я не хотел слышать ничего, что эта женщина может сказать о Би. Мы с Молли встретились взглядами. Она прижала малышку к себе и улыбнулась:

— Вы так добры, что беспокоитесь обо мне. Вы так внимательны и заметили, что я быстро устаю. В моем возрасте быть матерью младенца нелегко, — Молли улыбнулась всем гостям. — Теперь моя дочь возьмет на себя все обязанности хозяйки дома. Я знаю, вы поймете мою потребность уйти так рано. Но, пожалуйста, не думайте, что вы должны последовать моему примеру. Я понимаю, что мой муж скучает по обществу и редко получает шанс провести время в беседах со старыми друзьями. Я только попрошу его отнести колыбель и снова отправлю его к вам.

Надеюсь, я сумел скрыть удивление. Это было не просто внезапное решение, но властное распоряжение для всех собравшихся. Краем глаза я увидел лицо Неттл: она уже прикидывала, как восстановить разрушенные мосты. В изгибе её губ я увидел две вещи: она разделяет страх матери, что леди Солас может найти что-то неладное с Би, и одновременно полна холодной уверенности, что целительница будет права.

Но мне нужно было поднять колыбель. Опять. И впереди — долгий подъем по лестнице. Я свел губы в улыбку и поднял свою ношу. Наши гости поспешно пожелали хозяйке дома хорошей ночи. Молли шла впереди меня, а я шествовал сзади, и гордость моя скрипела так же, как и моя спина. Как только за нами закрылась дверь, я прошептал ей:

— Сегодня она спит в нашей комнате, с моей стороны кровати.

— Именно об том я и думала.

— Мне не понравилось, как эта женщина смотрела на Би.

— Леди Солас?

Молли замолчала, сдерживая ярость. Она знала, как я хотел бы услышать, что она не обижается на слова Кетриккен, но не спешила меня успокоить. Леди Солас оскорбила её, а, так как в наш дом её привела Кетриккен, обида Молли распространилась и на бывшую королеву. Она понимала, что меня раздирают противоречивые чувства, но не предложила мне никакого утешения, а только бодро шагала по коридору до широкой лестницы, ведущий наверх, к нашей спальне. Я медленно плелся за ней, колыбель с каждым шагом весила все больше. К тому времени, когда я дотащил её до спальни, Молли уложила Би в центре кровати, и я понял, что этой ночью она будет спать между нами. Тем лучше. Я быстро прошелся по комнате, делая вид, что закрываю портьеры и разжигаю камин, но на самом деле проверяя все ниши и занавеси. Когда я успокоился, Молли уже переодела Би в мягкую маленькую ночную рубашку. Это сделало её ещё меньше. Когда Молли подвернула лишнее под её ножки, я спросил:

— Если я вернусь к гостям, с тобой ничего не случится?

— Я запру за тобой дверь, — ответила она.

Я встретил её взгляд. Глаза моей самки заверили меня, что наш детёныш будет в безопасности.

— Это разумно, — согласился я. — Я постучусь и подам голос, когда вернусь.

— Хорошо. Это утешает, — тихо сказала она, а затем, вопреки всему, мы оба рассмеялись.

— Уверен, что моё беспокойство — просто глупость, — соврал я ей.

— Уверена, ты ведешь себя глупо, думая, что я тебе поверю, — ответила она и последовала за мной к двери. После того, как за она мной закрылась, я услышал, что с усилием двигает тяжелый, редко используемый засов. Слышно было, как скользит металл по металлу. Хороший звук.

Кетриккен и её спутники остались всего на одну ночь. На следующее утро мы не вынесли Би к завтраку, и никто не пожелал увидеть её. Менестрель так и не вызвался посмотреть её, прилюдно или в одиночку. Кетриккен даже не упомянула, что Би должна быть записана как истинный ребёнок Фитца Чивэла Видящего. Она никогда не войдет в список официально признанных наследников престола. Её жизнь не будет похожа на жизнь её сестры, это было очевидно. Кетриккен оценила моего ребёнка и нашла её неполноценной. Я не мог решить, чувствовал ли я возмущение подобным отрешением Би, или глубокую благодарность.

Ибо была и другая сторона этой медали. Если бы Кетриккен признала моего ребёнка, даже в частном порядке, это был бы защитный покров для Би. То, что она не объявила Би частью династии Видящих, ставило её за пределы двора, туда, где долгие годы находился я сам: Видящий, резерв и обуза трона.

Кетриккен заявила, что должна уехать вскоре после полудня, и что её друзьям тоже пора ехать по домам. На меня она смотрела с глубоким сочувствием. Наверное, она предполагала, что мы с Молли хотели остаться наедине с нашей угасающей дочерью, побыть с ней прежде, чем она уйдет. Это было бы добрым знаком внимания, если бы Би действительно умирала. Прощание прошло тяжело: её отъезд казался пожеланием скорой смерти моей дочери.

Неттл задержалась на неделю. Каждый день она наблюдала за Би и, думаю, поняла, что, хотя малышка не растет и не набирает веса, умирать она тоже не собирается. Она оставалась такой же, как и раньше, ела, пила, её голубые глазки оглядывали мир, а искра её жизни становилась все сильнее для моего Уита. Наконец, Неттл объявила, что должна вернуться в Баккип, к своим обязанностям. Перед отъездом она нашла время отругать меня за то, что я не рассказал ей раньше о рождении Би, и настоятельно попросила меня сразу же сообщать ей о всех изменениях здоровья малышки или матери. Я легко обещал ей это.

Я так не спросил Чейда о его неудачном шпионе. Мне нужно было время подумать. Би теперь в безопасности. Шутка ли, испытание или угроза — что бы это ни было, все закончилось. Пока Кетриккен гостила у нас, я нечасто видел Ланта, но после её отъезда я убедился, что он уехал вместе с ней. В дальнейшем я ничего не слышал о нем от Чейда.

Следующие недели нас навещали сыновья Молли, по одному и парами, с женами и детьми. Они рассматривали Би с нежной и доверчивой невозмутимостью старших братьев и сестер. Младенец был крошечный, но их мать выглядела счастливой, а Том Баджерлок казался довольным своей судьбой, так что им не о чем было беспокоиться здесь и можно заниматься своими делами.

После отъезда всей компании дом, казалось, затих, будто зима проникла в самое сердце поместья.

Я наслаждался женой и ребёнком.

И обдумывал дальнейшие действия.

Глава 8

ПАУЧЬЕ ЛОГОВО

И вот, как всегда, я прошу у тебя совета. Шут, которым ты когда-то был, всегда мог дать мне мудрый совет. Даже зная, что это невозможно, я жажду ещё одного случая сесть и подумать вместе с тобой. Тебе всегда хватало ума взглянуть на запутанный клубок придворной политики и объяснить мне, как изгибается каждая нить и в какую ловушку может завести; перебрать каждое звено цепи и найти её начало. Мне так не хватает твоей проницательности. Как и твоего плеча. Нет, ты не воин, и все же, когда ты стоял за моей спиной, мне не требовалось другой защиты.

Но, должен признать, ты смог оскорбить меня, как никто другой. Ты писал Джофрон. Но не мне. Если бы пришла хоть одна записка от тебя, за все эти годы, то, по крайней мере, я знал бы, куда отправить все эти бесполезные размышления. Курьером или птицей, я отправил бы их к тебе и представлял бы, что далеко во времени или пространстве они достигли тебя, и ты немного подумал обо мне. Ты знаешь мою натуру. Я беру кусочки, подсказки, складываю их в картинку, в которой ты сознательно не пишешь мне, чтобы я никаким образом не смог до тебя дотянуться. Почему? Что ещё я могу думать, кроме того, что ты боишься, что я каким-то образом уничтожу твою работу? А если так, я должен задаться вопросом, кем же я для тебя был. Всего лишь Изменяющий? Оружие, которое ты беспощадно использовал, а потом убрал в сторону, чтобы оно не навредило тебе или твоему делу?

Мне нужен друг. У меня нет никого, перед кем я мог бы признать свои слабости, свой страх, свои ошибки. У меня есть любовь Молли, Би нуждается в моей силе. Я никому не смею признаться, что моё сердце разрывается от того, что Би остается вялым ребёнком. По мере того как мои мечты испаряются, я боюсь будущего, в котором она навсегда остается чахлой недоразвитой девочкой, кому я могу доверить свою боль? Молли, которая обожает её и яростно продолжает настаивать, что время даст то, чего ей не хватает? Она не готова признать, что наша дочь умна не более чем двухдневный цыпленок. Шут, мой ребёнок не смотрит мне в глаза. Когда я касаюсь её, она отодвигает от меня как можно дальше. Но не далеко, потому что она не может ни перевернуться, ни поднять голову. Она не издает никаких звуков, кроме плача. И даже это бывает редко. Она не хватает мать за пальцы. Она чахлая, Шут, больше растение, чем человек, и каждый день моё сердце останавливается при виде её. Я хочу любить её, а вместо этого вижу, что люблю ребёнка, которого придумал, а не свою дочь. Так я и смотрю на мою Би и страстно желаю несбыточного. Того, что она, возможно, никогда не сможет мне дать.

Я не знаю никого, кто может выслушать меня и не отшатнуться в ужасе от такого бездушия.

Вот почему я пишу все эти слова и предаю их огню или бросаю в кучу других бесполезных размышлений, которые одержимо строчу каждую ночь.

Я выждал четыре месяца, прежде чем навестил Баккип, чтобы поговорить с Чейдом и леди Розмэри.

Все это время в поместье было тихо, но я постоянно находил себе занятия. Моя маленькая дочь хорошо ела и почти совсем не спала, как и любой новорожденный, считала Молли, и слишком мало, как казалось мне. Тем не менее по ночам она не беспокоила нас плачем. Вместо этого она лежала неподвижно, молча, с открытыми глазами и смотрела в угол темной комнаты. Она все ещё спала между нами, а днем всегда находилась рядом с матерью.

Би росла, но очень медленно. Она оставалась здоровой, но Молли сказала мне по секрету, что она не делает того, что должны делать дети её возраста. Сначала я не обращал внимания на её беспокойство. Для меня Би была маленькой, но идеальной. Когда я смотрел на неё сверху вниз, она разглядывала потолок голубыми глазками, и это заполняло моё сердце любовью.

— Дай ей время, — сказал я Молли. — Она все наверстает. Я выкармливал много слабых щенков и видел, как они становятся самыми сильными собаками в стае. Она тоже вырастет.

— Она не щенок! — упрекнула меня Молли, но улыбнулась и добавила: — Она долго была в утробе матери и родилась малюткой. Возможно, чтобы вырасти вне меня, ей тоже надо больше времени.

Не думал, что она поверит моим словам, но она стала говорить всем вокруг то же самое. Шли дни, однако я не мог не обращать внимания, что моя малышка не меняется. В месяц она была чуть-чуть больше, чем после рождения. Сначала горничные отмечали, какой это «хороший ребёнок», спокойный и тихий. Но вскоре и они перестали говорить это, и жалость росла в их лицах. Мне становилось все страшнее от мысли, что моя дочь слабоумна. У неё не было никаких признаков слабоумия, известных всем родителям. Язычок соответствовал её ротику, глазки и ушки — соразмерны маленькому личику. Она была прелестна, как куколка, и такая же маленькая и безразличная.

Я перестал думать об этом.

Вместо этого я сосредоточился на шпионе, посланном Чейдом. Потихоньку гнев мой рос. Возможно, я кормил его страхом и отчаянием, в которых не давал себе отчета. Я долго думал об этом. Не хотелось ругаться с Чейдом с помощью Скилла. Я сказал себе, что нужно встать перед ним и заставить его признать, что я не тот человек, с которым можно играть, когда дело касается его ребёнка.

Через четыре месяца, удовлетворенный тем, что в доме все спокойно, я придумал предлог для отъезда в Брашбенкс. Я сказал, будто хочу посмотреть на племенного жеребца, о котором недавно слышал. Пообещав Молли вернуться как можно быстрее и одевшись потеплее, я выбрал в конюшне самую неброскую гнедую лошадку Салли. Невысокая, быстроногая и покладистая, она легко могла прошагать большое расстояние. Я решил, что это идеальная лошадь для путешествия в Баккип.

Я мог бы использовать камни, но тогда пришлось бы искать конюшню для лошади. Лишних свидетелей мне не требовалось, и я подумал, что разговор с Чейдом не такой уж чрезвычайно срочный. И, по совести, я боялся камней. После того, как я прошел через них, торопясь к постели больного Чейда, мне хотелось повторить этот опыт. Если бы я был моложе и менее искушен в Скилле, я бы пошел на поводу своего любопытства и жажды знаний. Но я уже ощущал подобную тоску раньше: это был голод Скилла, понуждающий использовать магию просто ради острых ощущений. Нет, я бы не рискнул снова воспользоваться колоннами. Ещё и потому, что подозревал, что Чейд установил наблюдение за камнями и может быстро узнать о моем приезде.

А я собирался удивить старого паука. Напомнить ему, как чувствует себя человек, когда кто-то внезапно проходит сквозь его защитные стены.

Я ехал с раннего утра до поздней ночи, по дороге ел сушеное мясо или овсяные лепешки и вволю спал на обочинах. Я давно не ездил без комфорта, и моя спина болела каждое утро, напоминая мне, что даже в молодости это было неприятно. Тем не менее я не останавливался в трактирах и не задерживался в городках, встречавшихся по дороге. На следующий день после отъезда из Ивового леса я надел скромную одежду лавочника. Я сделал все, что мог, чтобы кто-нибудь, заметив одинокого путника, не смог сказать, что видел Тома Баджерлока.

В Баккип я въехал поздним вечером, как и рассчитывал. Я нашел опрятную небольшую гостиницу на окраине города, снял комнату на ночь и поставил лошадь в конюшню. Я съел вкусный ужин из жареной свинины, тушеных сушеных яблок и черного хлеба, и поднялся к себе в комнату.

Когда опустилась ночь и стемнело, я покинул гостиницу и долго шёл до замка Баккип. Я пошел не к воротам, а к потайному входу, который обнаружил, будучи ещё учеником Чейда. Это был разлом в стене, «отремонтированный», чтобы тайно посещать и покидать крепость. Скрывавший его терновник был такой густой, что я порвал куртку и поцарапался, прежде чем достиг стены и втиснулся в обманчиво узкую щель, добираясь до входа в замок.

Но проникнуть за наружную стенку было только полдела. Я был в стенах крепости, но не в самом замке. Эта часть стены была предназначена для защиты припасов на случай осады. В время войны с красными кораблями здесь прятали животных, но я сомневался, что в последнее время кто-то использовал это место. В темноте, между пустыми загонами для овец, я сбросил домотканую куртку и свободные брюки, и спрятал их в неиспользуемую деревянную кормушку. На мне осталась одежда синего цвета, моя старая форма баккского гвардейца. Она стала чуть уже в талии, чем я помнил, пахла блошиной травой и кедром от ящика, где хранилась, но я надеялся, что она позволит мне избежать случайных взглядов.

Опустив голову и медленно шагая, будто уставший или слегка подвыпивший человек, я пересек двор и через кухню попал в обеденный зал гвардейцев. Я почувствовал удивительную смесь эмоций в этом скрытном возвращении на родину. Замок Баккип всегда будет для меня родным домом, и особенно его кухни. Как много детских воспоминаний принесла волна ароматов, встретившая меня! Пиво, копченое мясо, жирные сыры, свежий хлеб и горячий суп бурлили и манили к себе. Я чуть не поддался искушению сесть и поужинать. Не потому что был голоден, а чтобы снова ощутить вкус и аромат дома.

Вместо этого я спустился по выложенному каменными плитами коридору, мимо двух кладовых, а затем, не доходя до погреба, вошел в знакомый чулан. Там я ослабил самоконтроль и попробовал маленькую вязку колбасы, прежде чем опустил потайную панель, открывающую доступ к шпионской сети замка. Я вбежал внутрь прежде, чем дверь захлопнулась, и на мгновение остался в кромешной тьме коридора.

Я доел колбасу и пожалел, что не было времени захватить кружечку баккипского эля. Затем со вздохом я позволил своим ногам провести меня через извилистые коридоры и лестницы, насквозь пронизывающие стены замка. Этот лабиринт я знал с детства. Единственной неожиданностью, с которой я столкнулся, было несколько паутинок, обычная помеха в этом месте.

Я не пошел в тайные покои, где Чейд впервые наставлял меня в ремесле убийцы. Я знал, что он больше не жил и не спал там, как когда-то. Вместо этого, узким лазом за стенами, я пробрался на этаж, где находилась спальня короля. Я получил доступ к огромной опочивальне Чейда с помощью зеркальной панели в его уборной и был немного удивлен, что он никак не перекрыл этот путь. Я прокрался в комнату, опасаясь, что он будет ждать меня, каким-то образом предугадав мой план, но его комната была пуста и холодна, огонь в очаге еле теплился. Бесшумно проскользнув, я достал из кармана блестящий коричневый желудь и оставил его в центре подушки. Потом снова вернулся в лабиринт внутренних коридоров и разыскал его старую лабораторию.

Ах, как же она изменилась со времен моего детства! Пол был выметен и отмыт от грязи и пыли. Исцарапанный каменный стол, где мы проводили эксперименты, когда я был мальчиком, был безукоризненно чист от ингредиентов и приборов. Все они аккуратно лежали на полках. Миски и стеклянная посуда были вымыты и отсортированы по группам. Для каждой ступки и каждого пестика было отведено свое место, деревянные, железные, медные ложки аккуратно лежали на полке. Подставок для пергаментов было гораздо меньше, чем мне помнилось, и они были аккуратно заполнены. На других полках лежали инструменты моего бывшего ремесла. Маленькие ножи с волнистыми лезвиями, в ножнах и без, покоились рядом с аккуратно упакованными и подписанными порошками и гранулами, снотворными и ядовитыми. Блестящие иглы из серебра и латуни надежно прятались в ленты мягкой кожи. Свернутые гарроты дремали, как маленькие смертоносные змейки. Какой-то любитель идеального порядка управлял теперь всем этим. Не Чейд. Гениальный и щепетильный, он никогда не был опрятным. Не было видно и признаков его постоянной тяги к знаниям: потрепанные старые рукописи не ждали перевода или копирования. Ни разбросанных сломанных перьев, ни открытых чернильниц. Старый деревянный каркас кровати укрывала роскошная перина, в чисто выметенном очаге горел небольшой огонь. Кровать выглядела будто напоказ, а не для ежедневного использования. Я задумался, кто же присматривает теперь за этой комнатой? Наверняка не Олух. Простоватый маленький человечек был уже стар и никогда не любил убираться. Он бы не принес стойку для восковых свечей, не расставил бы их по высоте, как шеренгу солдат, готовых занять свои места в подсвечнике. Я зажег пару, чтобы заменить оплывшие на столе.

Я решил, что теперь это владения леди Розмэри. Я подкинул пару поленьев в огонь и устроился в её мягком кресле у камина. Под рукой, на небольшом столике, лежало маленькое сладкое печенье в закрытой тарелке, рядом стоял графин с вином. Я подкрепился, а затем вытянул ноги к огню и откинулся на спинку кресла. Мне было все равно, кто из них обнаружит меня здесь. Я найду, что сказать обоим. Мой взгляд блуждал по каминной полке, и я слегка улыбнулся, увидев фруктовый ножик короля Шрюда, воткнутый в её центр. Знала ли леди Розмэри историю его появления? И помнит ли Чейд мою холодную ярость, когда нож вошел в дерево? Гнев, который горел во мне сейчас, был холоднее, но более управляем. Я просто выскажусь, а когда закончу, мы заключим договор. На моих условиях.

Чейд всегда был полуночник. Я смирился с тем, что придется долго ждать, пока он найдет моё послание на подушке. Шли часы, я слегка задремал в кресле. Но когда я услышал легкое шарканье мягких башмаков по ступенькам, стало понятно, что это не он. Я поднял голову и взглянул в сторону потайной лестницы. Её прикрывал тяжелый гобелен, не пропускавший сквозняк. Я не слишком удивился, когда он поднялся, и в комнату вошел молодой Фитц Виджилант. Он был одет гораздо проще, чем в последний раз, когда я его видел: простая белая рубашка, синий жилет и черные брюки. Его мягкие ботинки шуршали при каждом шаге. Большие серебряные серьги в ухе сменились двумя золотыми поменьше. Его взъерошенные волосы говорили, что он, наверное, поднялся с постели, чтобы выполнить свои обязанности.

Я наблюдал, как испугал его вид недавно зажженных свечей. Я сидел очень тихо, и ему потребовалось время, чтобы заметить меня. Он разинул рот, увидев скромного гвардейца в этой тайной комнате, прежде чем узнал меня.

— Вы! — выдохнул он и отшатнулся назад.

— Я. Вижу, они оставили тебя. Но тебе, похоже, ещё долго учиться осторожности, — он молча смотрел на меня. — Полагаю, леди Розмэри или лорд Чейд скоро придут на ночной урок. Я прав?

Он открыл рот, пытаясь заговорить, а потом снова закрыл его. Так. Может быть, с нашей последней встречи он чему-то научился. Он попробовал боком двинуться в сторону стойки с оружием. Я улыбнулся и предупреждающе погрозил ему пальцем. Легкий щелчок, и в моей руке появился кинжал. Некоторые трюки не забываются. Он уставился на него, потом перевел широко раскрытые глаза на меня.

Это было очень приятно. Я вдруг подумал, смотрел ли я когда-нибудь на Чейда с таким щенячьим страхом? Я принял решение.

— Никто из нас не нуждается в оружии, — сказал я ему любезно.

Я согнул руку и кинжал исчез. Этого было достаточно, чтобы он понял, как быстро он может появиться снова. Я откинулся на спинку кресла и сделал вид, что расслабился. В ответ его плечи слегка опустились. Я вздохнул про себя. Парню надо было так многому научиться.

Однако сейчас его наивность была мне на руку. Мгновение я смотрел на него, поняв настолько, что не было смысла заглядывать в его глаза. К прямым вопросам он отнесется настороженно, но моё молчание его начинает тяготить. Я вздохнул, позволяя телу с виду ещё больше расслабиться, и потянулся за графином. Налил в бокал вина. Он неловко переступил с ноги на ногу.

— Это любимое вино леди Розмэри, — кротко предупредил он.

— Правда? Что ж. У неё хороший вкус. Уверен, она не будет против. Мы давно знаем друг друга… Она была ещё ребёнком, когда я впервые встретил её.

Это возбудило в нем интерес. Я удивился, как же мало ему рассказывали обо мне, посылая с заданием к колыбели Би. Слишком мало. Выше всего Чейд ценит осторожность. Я улыбнулся ему. Приманка сработала.

— Кто вам показал, как сюда попасть? Леди Розмэри? — он наморщил лоб и пытался сообразить, куда меня отнести.

— С кем ты разговариваешь, Лант? — голос леди Розмэри донесся до нас раньше, чем она вошла в комнату. Юноша повернулся к ней. Я остался, где был, с бокалом в руке.

— Ой.

Она замерла, держа занавес, и смотрела на меня. Я сказал ученику правду. Я знал её, когда она была ещё ребёнком, хотя у нас было много возможностей узнать друг друга получше с тех пор. Принц Регал нанял её, когда она была пухлой маленькой горничной, моложе, чем Фитц Виджилант. Регал устроил её служанкой к горной принцессе, на которой женился будущий король Верити. Она была маленьким шпионом Регала и вполне вероятно — тем самым человеком, который смазал ступени лестницы жиром, что вызвало страшное падение беременной Кетриккен. Этого так и не доказали. Когда власть Регала рухнула, его фавориты тоже попали в немилость, и в их числе — малютка Розмэри.

Только великодушная натура Кетриккен спасла её. Когда все остальные избегали её, королева смогла разглядеть растерянного ребёнка, который разрывался между ней и Регалом, и, вполне возможно, виновным только в попытке угодить человеку, который был так добр к её матери. Королева Кетриккен вернула её ко двору и дала ей образование. А Чейд, как рачительный хозяин, увидел в ней наполовину подготовленный инструмент для шпионажа и убийств, и быстро сделал своей собственностью.

Теперь передо мной стояла женщина средних лет, придворная леди и вышколенная убийца. Мы наблюдали друг за другом. Она знала меня. Я подумал, помнит ли она, как притворялась дремлющей у ног будущей королевы, когда я отчитывался перед Кетриккен. Даже через годы я чувствовал ужас и негодование от мысли, что простой ребёнок так легко обманул меня. Она вошла в комнату, опустила глаза под моим взглядом и присела в глубоком реверансе.

— Лорд Фитц Чивэл Видящий. Какая честь для нас. Добро пожаловать.

Как искусно она сбила меня с толку! Сложно сказать, пыталась ли она выразить уважение или как можно быстрее передать ученику информацию. По участившемуся дыханию мальчика стало понятно, что он не имел ни малейшего представления о моей истинной личности, но теперь он осознал цель моего визита. И, возможно, понял больше о своем первом поручении в Ивовом лесу. Я холодно посмотрел на неё.

— Никто не предупреждал вас, что можно призвать, приветствуя призрак и называя его по имени?

— Добро пожаловать? Честь? Я бы назвал это крайней досадой, свалившейся без предупреждения.

Из-за того же гобелена, пропустившего Розмэри, в комнату протиснулся Чейд. Леди Розмэри была одета в простое утреннее платье, и я подозревал, что после урока с Фитцем Виджилантом она собиралась начать свой день. В отличие от неё, на Чейде была плотно облегающая зеленая рубашка с широкими белыми рукавами. Перехваченная в талии серебряно-черным поясом, она опускалась почти до колен. Черные штаны, черные тапочки, украшенные серебряным бисером. Его серебристо-седые волосы убраны назад в жесткий хвост воина. Очевидно, у него кончалась долгая веселая ночь, а не начинался рабочий день.

Он выглядел смущенным.

— Что привело тебя сюда?

Я посмотрел в его глаза.

— Этот же вопрос я задал юному Фитцу Виджиланту около четырех месяцев назад. Его ответ не удовлетворил меня, так что я решил заглянуть сюда и найти получше. У тебя.

Чейд презрительно фыркнул.

— Надо же. Было время, когда к шуткам ты относился не так серьезно.

Неестественно выпрямившись, он пересек комнату. Я подозревал плотную повязку под рубашкой, которая помогала ему выглядеть здоровым и облегчала боль в старой спине. Он дошел до очага и растерянно огляделся.

— Где-то тут должно быть моё кресло?

Розмэри подавила раздраженный вздох.

— Вы сюда не заглядывали много месяцев и разрешили сделать все, как мне нравится.

Он нахмурился.

— Это не означает, что вы можете делать, как не нравится мне.

Она поджала губы и покачала головой, но кивнула Виджиланту.

— Старое кресло в углу, с другим мусором, который ещё не выбросили. Сходи за ним, пожалуйста.

— Мусор? — с негодованием повторил Чейд. — Что значит мусор? У меня не было мусора здесь!

Она скрестила руки на груди.

— Потрескавшиеся чашки, разбитые кружки. Небольшой котел со сломанной ручкой. Бутылки со старым маслом, превратившимся в смолу. И остальной сор, который вы затолкали в стол.

Угрюмость Чейда сгустилась, но только хмыкнул в ответ. Виджилант принес старое кресло к очагу. Не вставая, я отодвинул кресло Розмэри в сторону, освобождая место. Впервые за несколько десятилетий я вновь увидел старое кресло Чейда. Украшенное завитками дерево было исцарапано. Места соединений расшатались, на сиденье ещё видны были следы моего ремонта после грандиозной битвы со Слинком. Я оглядел комнату.

— Хорька нет? — спросил я.

— И помета хорька тоже, — едко ответила Розмэри.

Чейд покосился на меня и со вздохом опустился в кресло. Оно заскрипело под ним. Он посмотрел на меня.

— Ну, Фитц. Как твои дела?

Я бы не позволил ему уйти от темы.

— Раздражен. Обижен. И насторожен, с тех пор как нашел убийцу, ползающего у колыбели моего ребёнка.

У Чейда вырвался короткий смешок.

— Убийца? Вряд ли. Он даже ещё не шпион.

— Ну, это утешает, — ответил я.

— Но Фитц, куда ещё я мог отправить его почесать зубки? Это не то время, когда ты был мальчиком, и у нас на пороге была война, предательство маленького претендента на престол, заговор здесь, в Баккипе. У меня была дюжина способов оценить твои успехи в стенах замка. Но Виджиланту так не повезло. Чтобы проверить мальчика, мне приходится отправлять его подальше. Я стараюсь тщательно выбирать ему задачи. Я знал, что ты не обидишь его. И подумал, что это хороший способ проверить его храбрость.

— Проверить его, а не меня?

Он слегка помахал рукой.

— Может быть чуть-чуть. Никогда не повредит уверенность, что человек не потерял хватку, — он огляделся. — Это вино?

— Да.

Я наполнил свой стакан и предложил ему. Он взял, сделал глоток и поставил его. После этого я спросил:

— Итак. Зачем мне до сих пор нужна хватка?

Он смотрел на меня пронзительными зелеными глазами.

— Ты приводишь нового Видящего в мир и спрашиваешь меня, зачем?

Я взял себя в руки.

— Не Видящего. Её зовут Би Баджерлок.

Я умолчал, что моя маленькая девочка никогда не будет представлять угрозы для кого-либо.

Опершись локтем на подлокотник кресла, он положил подбородок на руку.

— Ты потерял свою хватку, если считаешь, что такой хрупкий щит может спасти её.

— Спасти от чего? — Я посмотрел мимо него, туда, где стояли Розмэри и Виджилант. — Единственная угроза, которую я видел, пришла от людей, которым я мог бы доверять. От людей, которые, как я думал, могут защитить её.

— Это была не угроза. Это было напоминание, что нужно быть бдительным. С самого начала. Когда ты обнаружишь, что угроза есть, может оказаться слишком поздно прятать своих подопечных, — он ощетинился бровями. — Скажи мне, Фитц, что ты задумал на её счет? Какое образование, воспитание? Какое приданое, и когда, по твоим расчетам, она выйдет замуж?

Я пристально смотрел на него.

— Она ребёнок, Чейд!

И вероятно, никогда не вырастет. Даже если она начнет расти и развиваться, у меня впереди было ещё много времени, чтобы обдумать эти вопросы. И все-таки я поразился, что не задумался об этом раньше. Что будет с ней, когда мы с Молли умрем? Особенно, если она будет слабоумной?

Чейд повернулся в кресле, и контур его повязки проступил под рубашкой. Он оглядел своих слушателей.

— Есть у тебя пара законченных уроков?

— Да, но…

— Не здесь, — добавил он многозначительно.

Розмэри на мгновение сжала губы.

— Завтра, — сказала она Виджиланту, и глаза мальчика округлились от того, как быстро его отпустили. Он кротко поклонился ей, повернулся к нам и остановился, явно смущенный, не зная, как с нами попрощаться.

Я мягко кивнул ему.

— Надеюсь, я ещё не скоро увижу тебя, Фитц Виджилант.

— Взаимно, сэр, — ответил он и замер, изумляясь своей грубости.

Чейд усмехнулся. Мальчик юркнул из комнаты, и с последним раздраженным вздохом леди Розмэри последовала за ним с более достойной скоростью. Чейд молчал, давая им время уйти подальше. Потом повернулся ко мне.

— Признайся. Ты совершенно не думал о её будущем.

— Не думал. Потому что я даже не осознавал беременность Молли. Но теперь, когда Би здесь…

— Би. Что за имечко! Она будет с ним жить? Преуспевать? — наседал он.

Я воспользовался тем, что он отошел от беспокоящей меня темы.

— Она совсем малютка, Чейд. И Молли говорит, что она не делает то, что должны делать дети в её возрасте. Но она хорошо ест, спит и иногда плачет. Если отбросить, что она крошечная, все ещё не поднимает головку и не переворачивается, я не вижу ничего плохого…

У меня кончились слова. Чейд с сочувствием смотрел на меня.

— Фитц, — мягко заговорил он, — ты должен подумать о всех вариантах её будущего. Что ты будешь делать, если она глупа, или если она никогда не сможет заботиться о себе? Или если она вырастет красивой и умной, и люди признают её Видящей? Или, если она станет обычной, некрасивой и не очень смышленой? По крайней мере, все будут знать, что она — сестра королевского мастера Скилла. Что придаст достаточно сил искать её расположения. Или сделать ценным заложником.

Не давая мне времени собраться с мыслями, он добавил:

— Образование Неттл слишком хорошее для страны, где возможность выйти замуж за фермера — отличный вариант для девушки. Поговори с ней когда-нибудь о том, что ей не хватает. Баррич учил её читать, писать и считать. Молли научила её пчеловодству и садоводству, она хорошо разбирается в лошадях. Но история? Модель мира? Языки? Она получила всего понемногу и потратила годы, пытаясь восполнить пробелы. Я встречал других детей Молли, и они достаточно хорошие люди. Но ты произвел на свет не дочь фермера, Фитц. Если так лягут кости, она может рассчитывать на диадему принцессы Видящих. Этого не случится. Но ты должен её воспитывать так, будто это возможно.

Если только у меня будет возможность её воспитывать. Я оттолкнул эту мысль. Чейд говорит дело.

— Почему?

— Потому что никто не знает, что готовит ему судьба, — он с чувством махнул одной рукой и поднял бокал другой. — Если она пройдет испытание на Скилл, ты приведешь её в Баккип, не сказав о её происхождении? Ты снова затеешь борьбу, как с Неттл, вместо того, чтобы научить её ориентироваться в океане светского общества? Скажи, Фитц. Если вырастишь её как Би Баджерлок, будешь ли ты доволен, выдав её замуж за фермера, и пусть она трудится дни напролет?

— Если она любит его, а он любит её, то это не самая плохая судьба.

— А если её полюбит состоятельный дворянин, а она будет воспитана так, что сможет стать для него парой, и в ответ полюбит его, это ведь будет лучше?

Я все ещё пытался обдумать ответ, когда Чейд добавил:

— У Фитца Виджиланта не было никаких шансов. Молодая жена лорда Виджиланта равнодушна к этому бастарду и возмущена, что он старше, чем законные наследники, которых она родила своему господину. Она воспитывает двух младших братьев в ненависти к нему. Мне шепнули, что она ищет тихой смерти для мальчика. Вместо этого я привел его сюда. Чтобы сделать из него ещё одного полезного бастарда.

— Он выглядит смышленым, — осторожно заметил я.

— Смышленый, да. Но у него нет хватки. Я сделаю все, что смогу для него. Но через семь-восемь лет мне нужно будет отдать его куда-то ещё. Жена лорда Виджиланта настроена решительно. Она уже оговаривает его при дворе. Это самый опасный вид ревнивой женщины, которая, к тому же, использует свою злость в деле. Будет лучше для всех, если он покинет Баккип, когда она представит своих сыновей ко двору.

— Семь-восемь лет?

— В отличие от тебя, я думаю о будущем тех, кого беру под свое крыло.

— И ты попросишь меня забрать его, — я нахмурился и попытался разгадать его замысел. — В качестве возможного партнера для Би, когда она вырастет?

— Боги, нет! Давай не будем смешивать эти родословные! Думаю, мы найдем ей молодого лорда в Бакке. Но да, я хотел бы, чтобы ты был готов принять его. Когда будет готов он.

— Готов быть убийцей и шпионом? Почему?

Чейд покачал головой. Он казался странно разочарованным.

— Нет, в нем нет ничего от убийцы. Я в этом уверен, хотя Розмэри хочет убедиться. И я направлю его обучение в другое русло. Полезное для нас обоих. У мальчика светлый ум. Он учится почти так же быстро, как и ты. И у него верное сердце. Дай ему хорошего хозяина и он будет верен, как собака. И охранять, как собака.

— Для Би.

Чейд смотрел в угасающий огонь. Он медленно кивнул.

— Он быстр с языками и у него память менестреля. Как учитель, он может жить в твоей семье, на пользу обоим.

Кусочки начали складываться в картинку. О, Чейд. Почему тебе так трудно сказать все прямо?

— Мальчик тебе нравится. Но если ты оставишь его здесь, рано или поздно, когда его законнорожденные братья появятся в Баккипе, это вызовет проблемы. Особенно если он найдет здесь друзей среди знати.

Чейд кивнул.

— Он очень харизматичный. Любит людей. Любит быть среди них, и они любят его. Он быстро становится слишком заметным, чтобы стать хорошим шпионом. И у него нет… того, что есть в нас, что делает нас способными убивать.

Он вдохнул, будто хотел сказать больше, но удерживал в себе слова. Мы оба замолчали, задумавшись. Я думал, была ли это способность или все-таки недостаток, позволявший нам делать то, что мы делали. Молчание было неуютным. Не грех такое разделить на двоих. Не думаю, что существуют слова для этого состояния.

— Я обсужу это с Молли.

Он бросил на меня косой взгляд.

— Ты скажешь ей… что?

Я закусил губу.

— Правду. То, что он бастард, как и я, что в конце концов у него будут трудности из-за этого, может быть, угрожающие жизни трудности. То, что он хорошо образован, и будет подходящим учителем для маленькой девочки.

— Правда с дырочками, — поправил меня Чейд.

— Какие дырочки? — спросил я сердито.

— Действительно. Какие дырочки? — сухо согласился Чейд. — И пока тебе не стоит с ней говорить. Полагаю, у нас ещё есть время до того момента, как я отдам его тебе. Я обучу его всему, что он должен знать, чтобы быть частным учителем. И телохранителем. А пока он не готов, у меня на примете есть няня для твоей дочери. С виду — ягненок, но руки кузнеца. Не самая способная служанка, но грозная как охранник.

— Нет. Спасибо. Думаю, что пока я сам могу защитить свою дочь.

— О, Фитц. Я не согласен, но я знаю, когда бесполезно с тобой спорить. Мы с Риддлом решили, что тебе нужна охрана у дверей, но ты и слушать не стал. Сколько раз я предлагал поселить у тебя одного из наших учеников Скилла, чтобы даже в твое отсутствие можно было послать сообщение? Тебе нужен собственный человек, чтобы присматривать за твоей спиной, общаться со слугами, передавать тебе то, чего ты не знаешь.

Он поерзал в кресле, старое дерево заскрипело под ним. Его глаза встретились с моим упрямым взглядом. Я выдержал.

— Что ж. Уже поздно. Или ещё рано, в зависимости от того, в какой части дня ты работаешь. В любом случае я иду спать.

Он украдкой подергал верхний край пояса. Я подозревал, что он врезался в его тело. Чейд поднялся на ноги. Одной рукой он махнул в сторону кровати.

— Если хочешь, можешь переночевать здесь. Не думаю, что Розмэри использует эту кровать. Просто она любит украшать вещи, когда может.

— Хочу.

К своему удивлению я понял, что мой гнев улетучился. Я знал Чейда. Он не хотел навредить Би. Может быть, его целью было спровоцировать меня на этот визит. Может быть, он скучал по мне больше, чем я представлял себе. И все-таки я должен хорошенько обдумать некоторые его советы…

Он кивнул.

— Я попрошу Виджиланта принести тебе ужин. Познакомься с ним, Фитц. Онхороший парень. Кроткий и стремящийся угодить. Не такой, как ты.

Я откашлялся и спросил:

— Становишься жалостливым под старость?

Он покачал головой.

— Нет, опытным. Мне нужно убрать его в сторону и найти для Розмэри более подходящего ученика. Он слишком много знает о нашей внутренней работе, чтобы просто отпустить его. Я должен оставить его там, где он будет в безопасности.

— Он в безопасности или ты?

Он криво улыбнулся.

— Это то же самое, разве ты не видишь? Люди, которые опасны для меня, редко долго преуспевают.

Улыбка его стала печальной. Я понял, в чем его трудность, когда он протянул мне наполовину пустой бокал.

Я тихо предложил ему:

— Для начала удали его от себя, Чейд. Меньше времени с тобой или Розмэри, больше — с книжниками и менестрелями. Ты не можешь заставить его забыть, что он видел и что знает, но ты можешь уменьшить значение этого. Сделай его благодарным. А когда больше не сможешь держать его здесь, отправь ко мне. Я сберегу его для тебя.

Я старался не думать о том, на что сейчас согласился. Это обещание было не на год или два. Пока Фитц Виджилант жив, и пока он помнит секреты замка Баккип, я нес ответственность за его верность династии Видящих. Верность. Или смерть. Чейд только передал мне грязную работу, которую не хотел делать сам. Я потягивал вино, прикрывая горечь этого знания приторной сладостью винограда.

— Ты уверен, что я не смогу заставить его забыть?

Это резко вернуло моё внимание к старику.

— Что ты задумал? — спросил я.

— Мы по-прежнему работаем над расшифровкой старых свитков знаний о Скилле. Они подсказывают, что можно сделать с человеком, например, изменить его мнение о чем-либо.

Я потрясенно молчал. Иметь возможность заставить человека забыть что-то. Какая ужасная сила. Я глубоко вздохнул.

— Это отлично сработало, когда мой отец решил заставить мастера Скилла Галена забыть свою неприязнь и полюбить его. Только ненависть не исчезла, она просто нашла другую цель. Припоминается, это был я. Ему почти удалось убить меня.

— Твой отец не имел преимущества полного обучения в Скилле. Сомневаюсь, что Гален тоже. Так много было потеряно, Фитц! Так много. Почти каждый вечер я работаю со свитками, но это не то же самое, как учиться у знающего мастера Скилла. Выяснять их смысл — дело трудоемкое. И идет оно не так быстро, как я хочу. У Неттл нет времени помочь мне. Информацией, которая содержится в них, не поделишься с кем попало, да и свитки очень хрупкие. У меня самого теперь гораздо меньше времени для ночных исследований, чем я привык. И вот свитки заброшены, а вместе с ними — кто знает, какие? — секреты.

Ещё одно одолжение, изложенное в форме вопроса.

— Выбери те, которые считаешь самыми интересными. Я увезу их в Ивовый лес.

Он нахмурился.

— Ты не можешь приезжать сюда, чтобы работать с ними? На неделю в каждом месяце? Мне не хочется отправлять их далеко от замка.

— Чейд, на мне жена, ребёнок, усадьба. У меня нет времени шататься туда-сюда.

— Колонны Скилла упростили бы твое «шатание».

— Я не буду этого делать, и ты знаешь, почему.

— Я знаю, что много лет назад, вопреки всем советам, ты, за очень короткое время, неоднократно использовал камни. Я не говорю, что ты должен приходить каждый день. Я предлагаю тебе приходить раз в месяц, приносить переведенные свитки и брать новые. Я читал, что когда-то были курьеры Скилла, которые не меньше чем ты, а то и чаще использовали столбы.

— Нет, — я оборвал спор.

Он наклонил голову в другую сторону.

— Тогда почему бы тебе не привезти Молли и ребёнка в Баккип? Нам не трудно найти нового управляющего для Ивового леса. И у Би бы все преимущества, которые мы обсуждали. Ты мог бы мне помочь с переводами и другой работой, познакомиться поближе с молодым Лантом, и уверен, Молли была бы рада чаще видеться с Неттл и…

— Нет, — твердо повторил я. У меня не было никакого желания браться за «другую работу», которую он мог предложить мне. И показывать ему мою глуповатую дочь. — Я счастлив там, где живу, Чейд. Я спокоен и хочу остаться таким.

Он шумно вздохнул.

— Что ж, хорошо. Отлично.

Это прозвучало по-стариковски обидчиво. Следующие его слова обеспокоили меня.

— Не осталось никого, с кем я могу говорить свободно, как с тобой. Полагаю, наше время уходит.

— Полагаю, ты прав, — согласился я и не добавил, что, возможно, это и к лучшему.

На этом мы закончили. Думаю, он наконец смирился, что я отошел от внутренней политики дворца. Если бы появилась необходимость, я бы вернулся, но никогда не согласился бы жить в замке и снова принимать участие в его замыслах. Розмэри вполне подходила для этой роли, а за ней придут её ученики. Не Фитц Виджилант, конечно. Хотел бы я знать, обрадует это парня или огорчит.

Несколько последующих месяцев я боялся, что Чейд постарается вернуть меня. Напрасно. Свитки для перевода доставлялись пять-шесть раз в год. Дважды его курьеры были учениками Скилла, которые приходили и уходили через столбы. Я не сердился. Когда это произошло второй раз, я убедился, что Неттл все знает. Она сказала немного, но после этого все курьеры приезжали на лошадях.

Несмотря на то, что мы часто общались с Неттл, Дьютифулом и Чейдом, казалось, они решили отпустить меня на волю. И в случайные бессонные ночи я задавался вопросом, грустно или радостно мне от такого отстранения от темной стороны политики Видящих.

Глава 9

ДЕТСТВО

Не зря я боялся за молодого Ланта. Он совершенно непригоден для тихой работы. Когда я впервые сказал ему, что готов закончить его обучение и найти для него более подходящее место, я не думал, что он настолько огорчится. Он умолял меня и Розмэри дать ему второй шанс. Вопреки самому себе, я согласился. Наверное, с возрастом я стал мягче сердцем и слабее умом, но не капли не добрее. Мы продолжили тренировать его и делиться необходимыми знаниями. У него очень проворные ловкие руки, но не настолько, чтобы освоить приемы, необходимые для мгновенного использования. Тем не менее признаюсь, я надеялся, что парень пойдет по моим стопам.

Розмэри меньше сомневалась в нем и предложила дать ему задание. Я испытал его на краже, и он совершил её. Розмэри предложила мелкое отравление. Целью выбрали простого гвардейца. Мы сказали ему, что этот человек брал взятки и активно шпионит для чалсидианской знати. Тем не менее за три дня, при всех подходящих условиях, Лант не смог выполнить задачу. Он вернулся к нам пристыженный и мрачный. Он просто не мог заставить себя оборвать чью-то жизнь. Я не стал говорить ему, что «яд» был всего лишь тонко измельченной специей и не смог бы навредить человеку. Рад, что мы не проверяли его в серьезном задании.

В результате Лант теперь сам понимает, что не подходит для этого ремесла. К моему удивлению, он заявил, что не против прекратить обучение, если при этом не потеряет мою дружбу! И вот, чтобы облегчить его переход, думаю, я должен ещё ненадолго задержать его в Баккипе. Я прослежу, чтобы он получил надлежащее образование, чтобы стать учителем, и достаточно тренировок с оружием, чтобы соответствовать званию телохранителя.

И только тебе я признаюсь, что, к сожалению, крайне разочарован в нем… Я был так уверен, что нашел достойного преемника. К счастью, второй кандидат найден и уже приступил к обучению. Кажется, она способная, но кто знает, что будет дальше. Посмотрим. Конечно, все это я говорю, уповая на твое благоразумие. Подумать только, когда-то я сам учил тебя не доверять таких вещей бумаге, а теперь это единственный способ скрыть мои мысли от группы. Как же изменились времена.

Свиток без подписи и адреса.

Есть вещи, которые мы открываем и узнаем слишком поздно. Ещё хуже секреты, которые не являются секретами, горести, с которыми мы живем и не признаемся друг другу.

Би не была ребёнком, о котором мы мечтали. Я прятал свое разочарование от Молли, и, думаю, она делала то же самое для меня. Медленные месяцы отстучали год, прежде чем я увидел, что наша дочь изменяется. Хотя возраст Молли сказывался и на её теле, и на духе, она не позволяла никому заботиться о ребёнке и безмолвно несла свою растущую печаль. Я хотел помочь ей, но девочка явно избегала моих прикосновений. На какое-то время я погрузился в мрачное настроение, потерял аппетит и желание что-то делать. Казалось, дни мои закончатся головной болью и изжогой. Я просыпался по ночам и не мог уснуть, беспокоясь за ребёнка. Она оставалась младенцем, маленьким и чахлым. Рвение Чейда распланировать её образование и возможный брак стал кисло-сладким воспоминанием. Когда-то мы могли надеяться на это. Но прошедший год лишил нас всех надежд.

Я не помню, сколько было дочке, когда Молли сломалась в первый раз и разрыдалась на моих руках.

— Мне очень жаль, мне так жаль, — повторяла она, и мне потребовалось какое-то время, чтобы понять, в чем она винит себя. — Я слишком старая, — сказала она сквозь слезы. — И ребёнок никогда не вырастет. Никогда, никогда, никогда!

— Давай не будем спешить, — ответил я ей со спокойствием, которого не чувствовал.

Почему мы скрывали наши страхи друг от друга? Возможно, потому, что обмен ими сделал их более реальными. Я не хотел признавать их.

— Она здорова, — сказал я Молли, рыдавшей в моих руках. Я наклонился, чтобы прошептать ей на ухо: — Она хорошо ест. Она спит. У неё гладкая кожа и ясные глазки. Она маленькая и, возможно, медленно, развивается, но она будет расти и…

— Перестань, — глухо взмолилась Молли. — Прекрати, Фитц!

Она немного отстранилась и посмотрела на меня. Её волосы цеплялись за её мокрое лицо, как вуаль вдовы. Она тяжело вздохнула.

— Притворство ничего не изменит. Она ненормальна. И не только ненормальна, но и слаба телом. Она не переворачивается, не держит головку. Даже не пытается. Она просто лежит в колыбели и смотрит. Ей даже плакать трудно.

И что я мог сказать ей? Молли — женщина, которая родила семь здоровых детей. А у меня Би была первым младенцем, с которым я столкнулся.

— Неужели она действительно настолько отличается от нормального ребёнка? — спросил я беспомощно.

Молли кивнула.

— И всегда будет такой.

— Но она наша, — возразил я тихо. — Она — наша Би. Возможно, она именно то, что должно быть.

Я не помню, что я хотел сказать этим. Я знал, что не заслужил этого, когда она неожиданно зарыдала, а затем крепко обняла меня и сказала, уткнувшись в мою грудь:

— Значит, ты не разочарован и не стыдишься её? Ты все ещё можешь любить её? Ты ещё любишь меня?

— Конечно, — сказал я. — Конечно и навсегда.

И хотя я утешил её случайно, а не намеренно, я был рад, что сделал это.

Так мы открыли дверь, которая больше не закрывалась. После того, как мы признали, что наша маленькая девочка, вероятно, останется такой навсегда, мы начали говорить об этом. И все равно мы обсуждали её не при слугах, днем, а по ночам, в постели, с ребёнком, спящим в колыбельке рядом. Ибо, признав, мы не хотели принять такое положение вещей. Молли винила свое молоко, и попытался приспособить маленькие соски, чтобы подкормить малышку коровьим, а затем и козьим молоком, но без особенного успеха.

Здоровье нашего ребёнка озадачивало меня. В моей жизни было много разного молодняка, и все же я никогда не видел, чтобы животное ело с аппетитом, не болело и все же не росло. Я пытался помочь ей двигаться, но быстро понял, что ей совершенно не нравятся мои прикосновения. Когда я склонялся над колыбелью, она лежала мирно и безмятежно, не отвечая на мой взгляд. Если я брал её на руки, она упиралась в меня, а потом слабо пыталась избавиться от моих рук. Если я настаивал, удерживая её, она быстро переходила от воплей до гневных криков. Вскоре Молли попросила меня не трогать её больше, потому что боялась, что я каким-то образом причиняю ей боль. И я уступил её желаниям, хотя мой Уит не приносил от неё чувства боли, только сигнал тревоги. Сигнал, что отец будет пытаться обнять её. Как можно выразить эту боль?

Слуги поначалу интересовались ей, а потом стали жалеть. Молли чуть ли не шипела на них, и взяла все заботы по уходу за ребёнком на себя. Им бы она никогда не призналась, что с малышкой что-то не так. Но по ночам на неё наваливались заботы и опасения за ребёнка.

— Что с ней будет, когда я умру? — спросила она меня однажды.

— Мы все предусмотрим, — сказал я, но Молли покачала головой.

— Люди жестоки. Много ли тех, кому мы можем доверять?

— Неттл? — предположил я.

Молли снова покачала головой.

— Должна ли я пожертвовать жизнью одной дочери, чтобы сделать её нянькой другой? — спросила она меня, и я не нашел ответа.

Когда кто-то так долго разочарован, надежда становится врагом. Но сгибаться стоит, только чтобы помочь другому подняться, и я научился избегать надежд. Когда в середине второго года жизни Би Молли начала говорить, что она становится все сильнее и может крепче держать головку, я просто кивнул и улыбнулся. Но в конце этого года она научилась переворачиваться, а вскоре смогла сидеть без поддержки. Она подросла, но оставалась слишком маленькой для своего возраста. На третий год она начала ползать, а потом потихоньку подниматься на ножки. На четвертый год она ковыляла по комнате: необычное зрелище, когда ребёнок такой крошечный. В пять она везде бегала за матерью. У неё полезли зубки, и она стала произносить исковерканные слова, которые понимала только Молли.

Её занимали самые неожиданные вещи. Рисунок куска ткани или паутина, которую качает ветерок, приковывал её внимание. Она хватала интересующую её вещь, дико трясла её и пыталась быстро съесть. То и дело в потоке её бормотанья срывалось какое-нибудь словечко. Речь Молли, поддерживающей её воображаемый разговор, я слушал со смесью умиления и жалости.

В основном Би была с нами. Её старшие братья и сестры приезжали реже, чем раньше, их растущие семьи и дела требовали много времени. Они посещали нас, но не часто. К Би они относились мягко, но давно поняли, что жалеть её бесполезно. Она будет тем, кем будет. Они видели, что Молли выглядит довольной, и, возможно, больше не думали о ребёнке, раз она утешает старую мать.

Нэд, мой приемный сын, приходил и уходил, как и положено странствующему менестрелю. Чаще всего он прибывал в холодные месяцы, чтобы пожить у нас. Он пел и играл на флейте, и Би была самым благодарным слушателем, о котором только может мечтать певец. Она не сводила с него бледно-голубых глаз, её ротик приоткрывался, пока она его слушала. В те дни, когда Нэд гостил у нас, она неохотно ложилась спать, если только он не шёл вместе с ней в комнату и не играл тихую спокойную мелодию, пока она не засыпала. Может быть, именно поэтому он принял Би такой, какая он есть, и в каждый свой приезд привозил ей простой подарочек: связку ярких шариков или мягкий шарфик, украшенный розочками.

Чаще всех нас навещала Неттл. Понятно, что она хотела повозиться с сестрой, но Би реагировала на её прикосновения, как и на мои, и Неттл пришлось просто проводить время рядом, не имея возможности как-то позаботиться о ней.

Как-то поздним вечером я проходил мимо детской. Увидев свет в полуоткрытой двери, я остановился, подумав, что Би приболела, и Молли сидит с ней. Но, заглянув, я увидел не Молли, а Неттл, которая сидела у постели сестры, глядя на неё с невыразимой тоской. Она тихо говорила:

— Я так давно хотела сестру! Делиться с ней мечтами, заплетать друг другу волосы, дразнить на счет мальчиков и гулять вместе. Я думала, что научу тебя танцевать, мы бы секретничали и вместе готовили вкусности по ночам, когда все спят. И вот наконец ты здесь. Но у нас ничего этого не будет, правда? И все-таки я тебе обещаю, малютка Би. Что бы ни случилось с твоими родителями, я всегда буду заботиться о тебе.

А потом моя Неттл опустила лицо в ладони и расплакалась. Я знал, что она оплакивала сестру, которую представляла, как и я до сих пор мечтал о настоящей маленькой девочке, которая могла бы быть у нас. Я ничем не мог утешить нас обоих, и потому молча ушел.

С самого рождения Би сопровождала Молли везде, в подоле фартука, на руках или ковыляя сзади. Иногда я думал, что она просто боится оставлять малышку одну. Когда Молли выполняла свои обычные обязанности в поместье, от присмотра за слугами до ухода за своими ульями, медом и свечами, работу, которой она до сих пор наслаждалась, Би была с ней, смотрела и слушала. Теперь, когда малышка обнаружила, что может издавать звуки, Молли удвоила свои усилия. Она говорила не по-детски нараспев, как делали слуги в тех редких случаях, когда говорили с Би. Вместо этого Молли без устали объясняла каждое свое действие, чтобы Би узнала, как выкуривать улей, формировать горячий воск для свечей, полировать серебро или застилать постель. И Би, в своей простой манере, подражала серьезности Молли, глядя на то, что ей показывают и без остановки что-то бормотала в ответ.

Меня очень испугал случай однажды летом, когда я пошел искать Молли и нашел её работающей возле ульев. За все эти годы я привык к тому, что, пока она возится с пчелами, они плотным слоем покрывают её руки. Чего я не ожидал, так это такой же слой пчел на малютке Би, стоявшей рядом с матерью и держащей ведерко. Девочка блаженно улыбалась, прикрыв глазки. То и дело она хихикала и слегка покачивалась, будто пушистые создания щекотали её.

— Молли, — сказал я мягко, предупреждая жену, настолько увлеченную работой, что, как мне показалось, она не видит, что происходит с нашим ребёнком.

Она медленно повернулась, постоянно помня о своих жужжащих подопечных.

— Ребёнок, — сказал я со спокойной настойчивостью. — На ней пчелы.

Молли оглянулась. Тихая улыбка появилась на её лице.

— Би! Ты ухаживаешь за ульями со мной?

Наша маленькая дочь посмотрела вверх и что-то пролепетала. Молли рассмеялась.

— Она в порядке, дорогой. Это не опасно.

Но я был иного мнения.

— Би, пошли. Иди к папочке, — уговаривал я её.

Она повернулась и посмотрела мимо меня. Она никогда не смотрела мне в глаза. Потом она что-то снова пролепетала матери.

— Она в порядке, дорогой. Она говорит, что ты беспокоишься, потому что не знаешь пчел так, как она или я. Иди, мы скоро придем.

Я оставил их так, и провел тревожное время в кабинете. Я думал: если мой ребёнок владеет Уитом, возможно ли, что то она связала себя с роем пчел? Не будь смешным, фыркнул волк во мне. Он настаивал, что он бы почувствовал это. Я мог только надеяться.

Прошел ещё один год, и Би постепенно росла. Наша жизнь изменилась, Молли все дни посвящала дочери, а я кружил около обеих, поражаясь их связи. К тому времени Би исполнилось семь, и она стала понемногу помогать матери. Я видел, как Молли становится все медленнее, как давит на неё возраст. Би подбирала то, что мать уронила, собирала травки, на которые ей указывали, доставала вещи с самых нижних полок в швейной комнате.

Она выглядела как маленький пикси, когда следовала за матерью и помогала ей в мелочах. У Молли была мягкая шерсть, окрашенная в самые яркие цвета, которые она только могла сделать, и в одежде из неё Би легко можно было разглядеть в густой траве лугов. В семь она была по пояс Молли. Светло-голубые глазки и бледные брови придавали ей постоянно испуганное выражение лица, а дико вьющиеся волосы только увеличивали это впечатление. При малейшем ветерке её волосы разлетались в стороны, но росли так медленно, что Молли отчаялась сделать из неё девочку. Потом, когда они неистовым облаком мелких кудряшек отросли до плеч, это стало так прекрасно, что Молли начала увлажнять их и заплетать в длинный хвост.

Как-то они пришли, чтобы показать мне маленькую девочку, одетую в простую желтую тунику и зеленые штанишки, точно такие, какие мы с Молли носили в детстве. Я улыбнулся, увидев её, и сказал Молли:

— Это самый маленький воин из всех, что я когда-либо видел!

Ведь солдаты Бакка всегда заплетали волосы в воинский хвост.

Би удивила меня восторженным криком.

Так и шли дни. Молли получала огромное удовольствие от нашей необычной дочки, а я нашел удовлетворение в её удовольствии. Несмотря на возраст, Молли возилась с Би, как ребёнок, то подбрасывая её в воздух, то бегая за ней между, а иногда — и по ухоженным цветочным и травяным грядкам в саду Пейшенс. Они пробегали круг за кругом, пока Молли не начинала задыхаться и кашлять. Тогда Би останавливалась и стояла рядом с матерью, нежно и заботливо глядя на неё. Было время, когда я жаждал присоединиться к ним, неожиданно выскочить, наброситься на своего детеныша и повалить её на траву, чтобы услышать её смех. Но я знал, что ничего не выйдет.

Несмотря на заверения Молли, что наш ребёнок не испытывает ко мне неприязни, Би не приближалась ко мне. Редко она оказывалась ближе, чем на расстоянии вытянутой руки, а если я садился рядом, чтобы посмотреть, что она делает, она горбила плечи и слегка отворачивалась от меня. Она редко смотрела мне в глаза. Несколько раз, когда она засыпала в кресле рядом с матерью, я брал её и пытался перенести в постель. Но от моего прикосновения, проснувшись или нет, она напрягалась, а затем выгибалась дугой, как рыбка, отталкивая меня. Мне было крайне сложно опускать её на пол, и после нескольких попыток я отказался от мысли прикоснуться к ней. Думаю, Молли почувствовала облегчение, когда я поддался желанию Би.

Поэтому все заботы о Би легли на плечи Молли. Она учила малютку по возможности держать себя в чистоте и убирать комнату. У Молли была небольшая кроватка, сделанная специально для Би, и постельное белье подходящего размера. Молли требовала держать игрушки в порядке и обслуживать себя, как обычного деревенского ребёнка. Это я одобрял.

Молли учила её собирать в лесу грибы, ягоды и травы, которые не росли в наших садах. Я находил их вместе в огороде и теплицах, выбирающих гусениц с листьев или собирающих траву для сушки. Я приходил в свечную Молли и видел, как малютка Би, стоя на столе, держит фитиль, пока мать осторожно поливает его горячим воском. Они вытягивали золотой мед из сот и заливали его в маленькие толстенькие горшочки, сохраняя на зиму.

Они стали единым целым, Молли и Би. Я понял это, когда подумал, что хотя Би не тот ребёнок, о котором я мечтал, для Молли она подходит идеально. Она была беззаветно преданна своей матери, следя за каждым изменением выражения её лица. И хотя в своей близости они отдалились от меня, я старался не обижаться. Молли заслужила эту радость.

Так что я довольствовался краем их мирка, как мотылек у окна, глядящий в тепло и свет. Постепенно я переносил свою работу из кабинета в комнату, где родилась Би. Би уже было семь, и почти каждый вечер я проводил в этой теплой светлой комнате. Мягко мерцающие свечи Молли наполняли воздух запахом вереска и лаванды, шалфея или розы, в зависимости от её настроения. Они с Би вместе вышивали простенькие рисунки, и Молли тихо пела старинные обучающие песенки про травы, пчел, грибы и цветы.

Однажды я увлекся работой, огонь тихо потрескивал в камине, Молли, напевая, делала вышивку на воротнике маленькой красной ночной рубашки дочери. Я не сразу осознал, что Би перестала разбирать мотки ниток для матери и подошла к моему столу. Я старался не смотреть на неё. Казалось, рядом со мной зависла колибри. Я не помнил, чтобы она когда-нибудь добровольно подходила ко мне так близко, и боялся, что если повернусь, она сбежит. И поэтому я продолжал тщательно копировать старый рисунок на свитке о свойствах паслена и его родственных форм. Текст утверждал, что один из его видов, растущий в пустынных районах, давал красные плоды, которые могли быть съедобными. Я скептически относился к такому утверждению о ядовитом растении, но тем не менее скопировал текст и сделал все возможное, чтобы воспроизвести рисунки листьев, звездообразных цветов и висящих плодов. Я начал закрашивать цветы желтым. Наверное, это привлекло Би к моему плечу. Я слушал её шумное дыхание. Молли перестала напевать. Мне не нужно было поворачивать голову, чтобы узнать, что она наблюдает за дочкой с тем же любопытством, что и я.

Маленькая ручка легла на край стола и по-паучьи, медленно, коснулась страницы, с которой я работал. Я сделал вид, что не заметил. Я снова опустил кисть и добавил ещё один желтый лепесток. Тихо-тихо, как горшок, булькающий на огне, Би что-то пробормотала.

— Желтый, — сказал я, как Молли притворяясь, что понимаю её мысли. — Я крашу маленький цветок желтым.

Снова булькающее бормотание, на этот раз чуть громче, с какой-то большой просьбой.

— Зеленый, — сказал я ей. Я поднял пузырек чернил и показал ей. — Листья по краям будут зеленые. В центре я смешаю зеленый и желтый, а черный — для прожилок.

Маленькая рука нащупала уголок страницы. Пальцы подняли её и потянули.

— Осторожно! — предупредил я её и получил каскад умоляющего бульканья.

— Фитц, — мягко упрекнула меня Молли. — Она просит у тебя бумагу. И перо, и чернила.

Я перевел взгляд на Молли. Она уверенно посмотрела на меня, подняв брови, удивляясь моей глупости или неразумности. Счастливая утвердительная нотка в бульканье Би, казалось, подтверждала её правоту. Я посмотрел на Би. Она подняла лицо и посмотрела мимо меня, но не отступила.

— Бумага, — сказал я, и, не колеблясь, взял самой качественной бумаги, присланной мне Чейдом.

— Перо.

Одно из недавно обрезанных.

— И чернила.

Я выдвинул небольшую чернильницу на стол. Перо и бумагу я положил на край стола. Какое-то время Би стояла молча. Потом пошевелила губами, показала пальцем и что-то пропела.

— Цветную тушь, — подсказала Молли и Би изогнулась от восторга. Я сдался.

— Нам придется поделиться, — сказал я ей.

Я придвинул стул к другой стороне стола, положил на него подушку, а затем расставил все принадлежности Би так, чтобы она могла добраться до них. Она удивила меня готовностью, с которой взобралась на этот трон.

— Теперь опусти острый конец пера в чернильницу… — начал я.

И остановился. В мире Би меня уже не было. Все её внимание сосредоточилось на пере, которое она тщательно обмакнула в чернила и поставила на бумагу. Я замер и смотрел на ребёнка. Наверное, она какое-то время наблюдала за мной. Я ожидал, что она намочит перо и размажет чернила поперек страницы. Вместо этого её маленькая ручка начала аккуратно двигаться.

Её усилия не обошлись без пятен и потеков. Никто не может с первого раза правильно использовать перо. Но образ, возникший на странице, был сложен и тщательно выписан. В тишине она стащила тряпочку и протерла перо, подула на черную краску, чтобы высушить её, и взяла желтые, а потом оранжевые чернила. Я молча и напряженно смотрел и даже не заметил, как приблизилась Молли. Пчелка, как живая, появлялась на бумаге. Потом наступил момент, когда наша Би издала тяжелый довольный вздох, будто после сытного вкусного обеда, и оставила свою работу. Я рассматривал её, не касаясь: тонкие усики, грани крылышек, светлые полосы от ярко-желтого до темно-оранжевого.

— Это ведь её имя? — тихо спросил я Молли.

Би глянула на меня, что бывало редко, и взгляд её тут же скользнул в сторону. Я явно её раздражал. Она придвинула бумагу ближе, будто защищая от меня, и сгорбилась над ней. Перо снова окунулось в черные чернила и аккуратно зацарапало по бумаге. Я взглянул на гордо и таинственно улыбающуюся Молли. Моё напряжение росло, пока Би не оторвалась от страницы. Там, в старательных буквах, похожих на почерк Молли, было написано «Би».

Я не знал, что мой рот был открыт, пока Молли не положила пальцы мне под подбородком и не прикрыла его. На мои глаза навернулись слезы.

— Она может писать?

— Да.

Я вздохнул и попытался успокоиться.

— Но только свое имя. Неужели она понимает, что это буквы? Что они что-то значат?

Молли раздраженно фыркнула.

— Конечно знает. Фитц, ты думаешь, что я бы пренебрегла бы её образованием, как было со мной? Мы читаем вместе. Так она учит буквы. Но сегодня впервые она взяла в руки перо и что-то написала, — её улыбка немного дрожала. — По правде говоря, я удивлена почти как ты. Она знает, чем письменные буквы отличаются от печатных. Поистине, когда я впервые пыталась писать, у меня получалось гораздо хуже.

Би не обращала внимания на нас обоих, из-под её пера выходили вьющиеся веточки жимолости.

Этим вечером я больше не писал. Я уступил все краски и лучшие перья моей маленькой дочери, и позволил ей заполнять страницу за страницей бумаги наивысшего качества рисунками цветов, трав, бабочек и насекомых. Мне нужно было бы изучать живые растения, чтобы хорошо их изобразить; она же обращалась к своей памяти и отображала их на листе.

В ту ночь я лег спать, полный признательности. Я вовсе не был уверен, что Би понимала смысл букв, письма или чтения. Но я узнал, что она может делать точные копии того, что видела, даже без образца перед глазами. Весьма редкий талант, и он дал мне надежду. Это напомнило мне Олуха, человека необыкновенно сильного в Скилле, но не понимающего полностью суть своих действий.

В ту ночь, в постели с Молли, греющейся рядом, я наслаждался редким удовольствием: связался Скиллом с Чейдом и вытащил его из глубокого сна.

Что? спросил он меня с укором.

Помнишь травяные свитки лавочника с островов Пряностей, которые мы отложили из-за того, что я не мог их скопировать? Рваные, которые могли бы быть оригиналами Элдерлингов?

Конечно. Что с ними?

Отправь их мне. С хорошим запасом бумаги. Да, и набором кроличьих кистей. А у тебя нет этих пурпурных чернил с островов Пряностей?

Ты знаешь, сколько это стоит, мальчик?

Да. И я знаю, что для хорошего дела ты можешь себе это позволить. Отправь мне две бутылки.

Я улыбнулся, закрывая свой разум от града его вопросов. Они все ещё стучали в мои стены, когда я погрузился в сон.

Глава 10

МОЙ ГОЛОС

Этот сон я люблю больше всех. Но приснился он мне всего один раз. Я пыталась его вернуть, но тщетно.

Бегут два волка.

Вот и все. Они бегут при свете луны по открытому склону, а затем — по дубовой роще. Подлесок совершенно не мешает им. Они даже не охотятся. Они просто бегут, наслаждаясь работой мышц и холодным воздухом, наполняющим открытые пасти. Они ничего никому не должны. Им не нужно принимать решения, у них нет обязанностей и короля. У них есть ночь и бег, и им этого достаточно.

Я жажду стать такой же цельной.

«Дневник снов», Би Видящая.

Я освободила язык в восемь лет. Очень ясно помню тот день.

Мой неродной брат Нэд, больше похожий на дядюшку, накануне ненадолго заглянул к нам. Он привез мне не маленькую трубу или бусы, которые дарил обычно. На этот раз в его руках оказался мягкий пакет, завернутый в грубую коричневую ткань. Он положил его на колени, и пока я сидела, глядя на него и не зная, что делать дальше, мама достала небольшой поясной нож, перерезала веревочку, стягивавшую его, и развернула обертку.

Внутри была розовая блуза, кружевной жилет и набор многослойных розовых юбок! Я никогда не видела такую одежду. Они из Бингтауна, сказал он маме, когда она нежно потрогала замысловатые кружева. Рукава были длинные, в складку, а среди юбок, разложенных на подушке, были нижние и верхние, плотные, с розовым кружевом. Мама примерила их на меня, и на удивление они подошли.

На следующее утро она помогла мне надеть их, и, когда последний поясок был завязан, у неё перехватило дыхание. Потом она заставила меня стоять спокойно и изнывать от скуки, пока терзала мои волосы, приводя их в сомнительный порядок. Когда мы спустились к завтраку, она открыла дверь и ввела меня, как королеву. Отец поднял брови от удивления, а Нэд издал радостный крик. Я осторожно позавтракала, вытерпев натирающие кружева и поддерживая рукава, чтобы они не попали в тарелку. Я отважно выдержала тяжесть одежды, пока мы стояли перед усадьбой и желали Нэду счастливого пути. Помня о своей красоте, я аккуратно прошлась по огороду и уселась на скамейку. Я чувствовала себя очень важной. Я привела в порядок розовые юбки и попыталась пригладить волосы, а когда Эльм и Леа вышли из кухни с ведрами овощных очистков, направляясь к курятнику, я улыбнулась им обеим.

Леа смущенно отвернулась, а Эльм показала мне язык. Моё сердце сжалось. Я глупо полагала, что такая дорогая одежда поможет мне привлечь их внимание. Несколько раз я слышала, как Эльм говорила, что я «одета, как сын сапожника», когда на мне были обычная туника и штаны. Они ушли, а я осталась сидеть, пытаясь обдумать произошедшее. Когда солнце зашло за низкие тучи, я вдруг устала от натирающего кружевного воротника.

Я искала маму и нашла её вытягивающей воск. Я стояла перед ней, поднимая розовые юбки.

— Слишком тяжело.

Она увела меня в мою комнату и помогла переодеться в темно-зеленые штаны, светло-зеленую тунику и мягкие сапоги. За это время я приняла решение. Я поняла, что должна сделать.

Я всегда знала, что в Ивовом лесу есть другие дети. В первые пять лет моей жизни я была так связана с матерью и настолько мала, что не могла играть с ними. Я случайно видела их, когда мама проносила меня через кухню, или когда я бегала за ней по коридорам. Это были сыновья и дочери слуг, рожденных, чтобы стать частью Ивового леса и расти вместе со мной, даже если у них это получалось лучше и быстрее. Некоторые из них были достаточно большие, чтобы работать самостоятельно, например девочки-посудомойки Эльм и Леа, и кухонный мальчик Таффи. Я знала, что есть ещё дети, которые работают с птицей, овцами и лошадьми, но видела их редко. Ещё были совсем маленькие детишки, которые пока не могли работать и всегда находились рядом с матерью. Некоторые из них были размером с меня, но слишком глупые, чтобы вызвать мой интерес. Эльм была на год старше, а Леа — на год младше, но обе они были на голову выше меня. Обе выросли в кладовых и кухнях Ивового леса и думали обо мне так же, как их матери.

Когда мне было пять, они выказывали жалостливое терпение. Но и жалость и терпение кончились, когда мне исполнилось семь. Значительно меньше их, я лучше разбиралась в порученной мне работе. Но из-за того, что я не говорила, они считали меня дурочкой. Я научилась сохранять молчание со всеми, кроме мамы. Не только дети, но даже взрослые слуги издевались над моим бормотанием и обсуждали его, когда думали, что меня нет поблизости. Уверена, дети от них и усвоили неприязнь ко мне. Хотя я была слишком мала, но инстинктивно чувствовала, как боялись взрослые, что моя ненормальность заразна.

В отличие от взрослых, дети не утруждали себя притворством и открыто избегали меня. Я издалека наблюдала за их играми, но если подходила ближе, они собирали своих простых кукол, разбрасывали желуди и цветы и убегали прочь. Даже если я бежала за ними, они легко обгоняли меня. Они могли лазать по деревьям, до нижних веток которых я не дотягивалась. Если я продолжала следовать за ними, они просто скрывались на кухне. Меня же выставляли оттуда со словами: «А теперь, госпожа Би, бегите играть в безопасное место. Здесь вас могут растоптать или ошпарить. Ступайте». И все это время Эльм и Леа кривлялись и махали руками из-за юбок матерей.

Таффи я боялась. Ему было девять, и он был больше и сильнее, чем Эльм и Леа. На кухне он занимался мясом, забивал куриц или таскал разделанных и освежеванных ягнят. Мне он казался огромным. В своей неприязни ко мне он был по-мальчишечьи туп и прямолинеен. Однажды, когда я шла за детьми вниз по ручью, где они собирались запустить несколько лодочек из скорлупы орехов, Таффи повернулся и стал бросать в меня галькой, пока я не убежала. Он нашел способ произносить «Бии-ии», что сделало моё имя оскорблением и стало синонимом глупости. Две девочки не осмеливались присоединяться к его насмешкам, но ох как они наслаждались ими.

Если бы я сказала матери, она передала бы все отцу и уверена, все дети были бы выселены из Ивового леса. Так что я молчала. Чем больше я им не нравилась, тем больше мне хотелось попасть в их компанию. Конечно, я не могла играть с ними, но могла наблюдать и учиться правилам. Лазание по деревьям, запуск лодочек-скорлупок с парусами из листьев, соревнования в прыжках и кувырках, маленькие смешные песни про ловлю лягушек… Всему этому дети учатся от других детей. Я смотрела, как Таффи ходит на руках, и в своей спальне насадила синяков в сотне мест тела, пока не смогла так же пересечь комнату. Я не просила волчок с рынка, пока не подсмотрела такой же у Таффи. Наблюдая издали, я научилась свистеть губами или через травинку в пальцах. Я пряталась и ждала, пока все не уйдут, чтобы покачаться на веревке, привязанной к ветке дерева, или решиться войти в секретный домик, построенный из упавших веток.

Думаю, отец подозревал, как я провожу время. Когда мама рассказала ему о моем желании, он купил мне не только волчок, но и марионетку, маленького акробата, прикрепленного к двум палочкам особыми веревочками. По вечерам, когда я устраивалась у очага и играла этими простыми игрушками, он мрачно смотрел на меня. В его взгляде я чувствовала тот же голод, который испытывала сама, наблюдая за играми других детей.

В такие моменты мне казалось, я что-то краду у них. И они чувствовали то же самое, и потому, обнаружив меня, прогоняли с криками и бранью. Таффи был единственным, кто осмеливался забрасывать меня шишками и желудями, но другие кричали и радовались, когда ему удавалось попасть. Моё молчание и робость придавали им смелости.

Вот такая ошибка. Или нет. Когда я не могла присоединиться к ним, я играла на том месте, с которого они ушли. Одно местечко было у ручья, в зарослях стройных ив. В начале весны дети сплетали вместе маленькие деревца, и летом вырастали тенистые арки из веток и листьев. Это место стало их детским домиком, куда они приносили хлеб с маслом из кухни и ели на тарелках из больших листьев. Вместо кружек у них были длинные листья, способные удержать немного воды из ручья. Таффи был там лордом Таффи, а девочки — дамы с ожерельями из золотых одуванчиков и белых ромашек.

Как же мне хотелось присоединиться к ним в этой игре! Я думала, что кружевное розовое платье поможет мне войти в их круг. Этого не случилось. И в тот день я снова проследила за ними, и дождалась, пока их не позвали дела, прежде чем решилась. Я села на их земляное, покрытое мхом кресло. Я развернула веер из папоротника, который сделала Эльм. В углу домика они устроили небольшую лежанку из сосновых веток. День был теплый и солнечный, и я легла на неё. Солнце палило, но изогнутые ветви убежища пропускали только пятна света. Я закрыла глаза, смотрела на свет сквозь веки и вдыхала аромат отломанных веток и сладкий запах самой земли. Должно быть, я задремала. Когда я открыла глаза, было уже слишком поздно. Все трое стояли у входа, глядя на меня сверху вниз. Я медленно села. Стоявшие против солнца, они казались черными силуэтами. Я попыталась улыбнуться и не смогла. Я неподвижно сидела, глядя на них.

Затем, будто солнце вышло из-за облаков, я вспомнила этот день. Мне приснилось, что все множество вероятных путей расходится с этого места. Я не могла вспомнить, когда мне это снилось, но казалось, я должна была прийти к этому сну. Или мечте… или чему-то ещё. Сон о перекрестке, о месте пересекающихся дорог, не двух, но тысяч. Я подтянула ноги под себя и медленно встала.

Я уже не видела детей через сны и тени вокруг них. Я пыталась изучить мириады путей. Один из них, я чувствовала, вел к тому, чего я так страстно желала. Но какой? Что я должна сделать, чтобы пойти по этому пути? Если я выберу неверный путь, я умру. Они начнут издеваться надо мной. Я буду кричать, прибежит мама. А потом…

Я не могла этого допустить. Я это понимала. Мне пришлось выбрать путь, где я пыталась что-то сказать, а они забрасывали меня насмешками. Наступил момент, когда я могла бы убежать, но я была слишком напугана, чтобы двигаться, и понимала, что только этот путь приведет меня к цели. Девушки схватили меня, их пальцы впивались в мои запястья, пока тонкая кожа не поддалась и не стала красной, а потом и белой. Они меня трясли, и голова моя болталась туда-сюда так, что в глазах рябило от вспышек света. Я попыталась заговорить, но получилось только бормотание. Они завизжали от смеха и стали передразнивать меня. Мои глаза наполнились слезами.

— Давай ещё, Бии-ии. Покудахтай.

Надо мной возвышался Таффи, такой высокий, что ему пришлось присесть внутри домика. Я посмотрела на него и покачала головой.

Тогда Таффи ударил меня. Сильно. Один раз. А потом снова тряхнул меня в одну сторону и почти мгновенно — в другую, а я поняла, что так наказывала его мать, до звона в ушах. Когда соленая кровь залила мой рот, я поняла, что дело сделано. Я была на пути. А теперь пришло время освободиться и бежать, бежать, бежать, потому что с этой точки опять открывалось много троп, которые приводили к моему телу, распластанному на земле, сломанным дорогам, которые никто никогда не исправит. И поэтому я рывком освободила запястья, протиснулась между стволами ив и выбежала через лазейку, в которую ни один из них не пролез. Я побежала не к усадьбе, а в дикую часть леса. Через мгновение они погнались за мной. Они преследовали меня, но маленький человек может бежать в два раза быстрее и обходиться кроличьими и лисьими тропами. И когда дорожка привела в густой колючий терновник, я пролезла там, где они не смогли бы пройти, не порвав одежду и не поцарапавшись.

В середине тернового куста нашлось пустое место, заросшее мягкой травой и ежевикой, укрывшей меня. Я присела на корточки и застыла, дрожа от страха и боли. Я сделала это, но ох, какой ценой. Я слышала, как они кричали и хлестали ветки терновника палками. Как будто я была настолько глупа, чтобы оставить свое убежище! Они обзывали меня, но не могли меня разглядеть и даже не были уверены, что я все ещё там. Я не издавала ни звука, просто открыла рот и запрокинула голову, чтобы остановить кровь. Во рту что-то порвалось, кусок кожи, который шёл от внутренней части языка к нижней челюсти. Больно. Много крови.

Позже, когда они ушли, и я попыталась выплюнуть кровь, стало ещё больнее. Мой язык теперь болтался во рту, как кусок кожи на старом ботинке. Когда день склонился к вечеру и тени удлинились, я выползла из своего колючего приюта. Я вернулась в поместье длинной петляющей тропинкой. Я остановилась у ручья и смыла кровь с губ. Когда я спустилась к столу, оба родителя пришли в ужас при виде моих растущих синяков на лице и заплывшего левого глаза. Мама спросила, как это случилось, но я только покачала головой и даже не попыталасьзаговорить. Поела я немного. Свободно болтающийся язык мешал мне. Дважды я укусила себя, после чего сдалась и сидела, глядя на недоступную еду. В течение следующих пяти дней мне трудно было есть, и язык ощущался как странный лоскут, болтающийся во рту.

И все же, все же это был путь, который я выбрала. А когда боль утихла, я была потрясена тем, как свободно может двигаться мой язык. В одиночестве, по ночам, когда мама думала, что я сплю, я упражнялась, проговаривая слова. Звуки, которые ускользали от меня прежде, слова, неожиданные в начале и быстрые в конце, стали мне доступны. До сих пор я не разговаривала, но теперь это был мой выбор, а не необходимость. С мамой я начала говорить более четко, но все-таки очень тихо. Почему? Потому что я боялась изменения, которое сотворила в себе. Уже мой отец посматривал на меня по-другому, ведь он видел, что я могу держать перо. И смутно догадывался, что девочки осмелились напасть на меня, потому что я надела розовое платье, чем заявила свой высокий статус, которого, как они считали, я не заслуживаю. Если я начну говорить, отступятся ли от меня слуги, милая кухарка Натмег и наш важный дворецкий? Я боялась, что речь сделает меня ещё большим изгоем, чем сейчас. Я так жаждала общения хоть с кем-нибудь. Это могло привести меня к гибели.

Я должна была усвоить урок из всего случившегося. Я этого не сделала. Я была одинока, а в одиноком сердце поселяется голод, который сильнее здравого смысла и гордости. Лето продолжалось, рот зажил, и я снова начала подсматривать за детьми. Поначалу я наблюдала за ними на расстоянии, но было слишком неудобно рассматривать их издалека, где я не могла услышать, что они говорят или увидеть, что они делают. Потом я научилась обгонять их и забираться на дерево, чтобы сверху смотреть на их игры. Я думала, что это очень умно.

Это могло плохо закончиться. Так оно и вышло. Этот день, яркий, как сон, я отлично помню. Они заметили меня, когда я чихнула. Сначала они кидались в меня, и хорошо, что желуди и шишки были лучшими из боеприпасов, которые Таффи смог найти. Потом я решила залезть повыше. Но дерево, достаточно тонкое для маленького ребёнка, было слишком слабое для трех детей, трясущих его. Какое-то время я болталась на верхушке, а потом упала по широкой дуге и приземлилась на спину. Оглушенная, беспомощная, я лежала и никак не могла вздохнуть. Они замолкли и, пораженные, подкрались ко мне.

— Мы её убили? — спросила Эльм.

Я слышала, как Леа с ужасом втянула воздух, а потом дерзко крикнула Таффи:

— Давай-ка проверим!

Это вывело меня из оцепенения. Шатаясь, я побежала. Они смотрели мне вслед, а я решила, что меня опустили. Затем, под рев Таффи «Хватай её!», они погнались за мной, как гончие по следу. Мои ноги были коротки, падение ошеломило, и они почти догнали меня, визжа и вопя. Я бежала вслепую, опустив голову, прикрывая её руками, чтобы защитить от камней, которые Таффи подбирал на бегу кидал со все возрастающей точностью. Я не думала прятаться в загоне для ягнят. Я бежала тихо, как заяц, но когда нечто огромное внезапно выросло передо мной и схватило меня, высоко подняв, я закричала, будто меня убивают.

— Тихо, девочка! — рявкнул на меня Лин-пастух.

Так же быстро, как поднял, он опустил меня на землю, а его собака подошла, чтобы преградить путь моим преследователям, когда Лин повернулся к ним. Они наступали мне на пятки. Если бы не Лин, они уже поймали бы меня и я до сих пор не уверена, что смогла бы выжить в тот день.

Лин схватил Таффи за шиворот и поднял одной рукой, а второй отвесил такой смачный шлепок, что мальчишка выгнулся дугой. Лин бросил его и развернулся к девочкам. Они не подходили близко, и им почти удалось сбежать, но Лин поймал одну за косичку, а другую — за край юбки. Обе съежились от его гнева, когда он потребовал объяснения:

— Что ж вы творите, зачем гоняетесь за маленьким ребёнком, хулиганки? Мне показать вам, что бывает, когда старшие бьют маленьких?

Девочки зарыдали. Подбородок Таффи дрогнул, но он поднялся и сжал кулаки. Я все ещё сидела там, куда Лин уронил меня. И только нагнувшись, чтобы помочь мне встать на ноги, он воскликнул:

— О, Эда и Эль, да вы совсем с ума сошли? Это же маленькая госпожа, сестра самой леди Неттл! Думаете, она забудет, что вы с ней сделали в этот день? Неужели вы думаете, что став взрослыми, вы будете работать в кухнях и на полях, как поколения ваших предков? Или ваши дети останутся здесь? Если арендатор Баджерлок или леди Молли не выгонят вас с родителями со своих земель, я буду очень удивлен!

— Она подсматривала за нами! — завопила Леа.

— Она везде бегает за нами! — обвинила меня Эльм.

— Она глупая, ненормальная и у неё глаза призрака! — закончил Таффи. Впервые я поняла, что он боялся меня.

Лин только покачал головой.

— Она — дочь хозяев, дуралеи! Она может ходить и делать, что хочет. Бедная крошка! Что же ещё ей делать? Она просто хочет поиграть.

— Она не разговаривает! — возразила Эльм, а Таффи добавил:

— Она нема, как палка, и простая, как камень. Как можно играть с такой? Они должны держать её дома на привязи, да, и не выпускать на улицу без присмотра.

Я знала, что он повторил то, что слышал от взрослых.

Лин перевел взгляд на меня. После того вопля я не произнесла ни звука. Его собака вернулась ко мне, и я положила руку на её лохматую спину. Мой палец погрузился в её шелковистую шерсть, и я чувствовала, как её спокойствие перетекает в меня. Она села рядом со мной, наши головы оказались на одном уровне. Пастух посмотрел на собаку и снова обернулся к детям.

— Как бы то ни было, вам ничего не стоит быть добрыми к ней. Теперь вы поставили меня в затруднительное положение. Я должен все рассказать арендатору. Должен, но у меня нет никакого желания видеть, как выгоняют ваших родителей с мест, где они работали столько лет. Я поговорю с вашими родителями. Вы, все трое, слишком много времени болтаетесь без дела, раз успеваете творить такие глупости. Теперь, маленькая хозяйка, давай займемся тобой. У тебя что-нибудь болит?

— Мы не трогали её! — закричали они.

— Не говорите арендатору! Клянусь, мы больше никогда не будем гоняться за ней, — Таффи пытался договориться с пастухом.

Лин встал на одно колено. Он отряхнул мою тунику от сухих листьев и колючек и даже отважился пригладить мои спутанные кудряшки.

— Вот, она не плачет. Может быть, у неё ничего и не болит. Ну как? Не больно, малышка?

Я выпрямилась и посмотрела в его глаза. Убрала руки за спину и сжала их в кулаки, впиваясь ногтями в ладони, чтобы придать себе мужества. Откашлялась. Моим недавно освобожденным языком я выговорила каждое слово, как подарок.

— Большое спасибо, пастух Лин. Я цела.

Его глаза округлились. Потом я перевела взгляд на изумленных детей. Я старалась, чтобы голос не дрожал, и аккуратно произносила каждое слово.

— Я не скажу папе или маме. Вы тоже этого не делайте. Они поняли свою ошибку.

Они уставились на меня. Я сосредоточилась на Таффи и попыталась взглядом прожечь дырки в нем. Он смотрел на меня исподлобья. Медленно, очень медленно, я склонила голову к нему. В наших взглядах ненависть встретилась с ненавистью, но его была в разы больше. Чего же он боялся, если не моей ненависти? Я знала. Я должна была следить за каждым мускулом, и вот на моем лице медленно расцвела ласковая улыбка. Я нежным шепотом заговорила:

— Дорогой Таффи.

Его глаза выпучились в ответ на мой нежный взгляд. Потом Таффи закричал, ещё пронзительней, чем я недавно, развернулся и обратился в бегство. Девочки побежали за ним. Я посмотрела на Лина. Пастух смерил меня взглядом, но без осуждения. Он повернулся, чтобы посмотреть на убегающих детей. Наверное, он говорил больше с собакой, чем со мной, когда произнес:

— Они будут колотить и обижать тебя, если думают, что ты бессловесная тварь. Не важно, лошадь ты, собака или ребёнок. А когда они узнают, что в теле, которое они избивали, есть разум, они станут бояться тебя. И оставят в покое. Иногда, — он глубоко вздохнул и посмотрел на меня. — Теперь вам придется постоянно оглядываться, госпожа. Самое время завести вам собаку, вот что я думаю. Попросите отца. Мы с Дейзи найдем хорошего щеночка для вас. Умного щеночка.

Я покачала головой и пожала плечами в ответ. Я стояла, глядя вслед вопящим детям, пока они не обогнули угол садовой стены. Как только они скрылись из виду, я повернулась к собаке и спрятала лицо в её мех. Я не плакала. Но я качалась и крепко прижималась к ней. Она стояла твердо, только повернула голову, скуля и нюхая моё ухо.

— Позаботься о ней, Дейзи.

Голос Лин был глубоким, и, возможно, между ним и собакой произошло что-то большее, чем я услышала. Я знала только, что она была теплой, безопасной и, казалось, не имеет никакого желания избавиться от моих отчаянных объятий.

Когда наконец я подняла голову, Лин уже ушел. Я никогда не узнаю, что он делал после этой стычки. Я ещё раз обняла Дейзи, а она облизала мне руку. Потом, поняв, что больше не нужна мне, она побежала искать хозяина. А я пошла к дому и поднялась в свою комнату. Я думала о том, что сделала. Никто из детей не посмеет рассказать об этом своим родителям: им придется объяснять, почему я сказала то, что сказала. Пастух Лин, решила я, тоже не никому расскажет. Откуда я знала? Он предупредил меня и посоветовал завести собаку. Он надеялся, что я справлюсь сама. И я справлюсь.

Я обдумала его совет о собаке. Нет. Отец захотел бы узнать, зачем мне собака. А я не могла сказать ему, даже через маму.

После той стычки я воспользовалась советом Лина. Я перестала преследовать детей и избегала их при любой возможности. Вместо этого, я стала выслеживать отца, наблюдая за его работой весь день, пока мама занималась обычными делами. Я была довольна собой, думая, что он не замечает маленькую тень, но потом обнаружила, что он всегда знал обо мне. Его длинные переходы по поместью с разными проверками были очень трудными для моих маленьких ног. Если он брал лошадь, я сразу сдавалась. Я боялась лошадей, с их длинными узловатыми ногами и внезапным фырканьем. Много лет назад, когда мне было пять лет, он посадил меня на одну из них, чтобы научить меня ездить верхом. От ужаса и боли от его агрессивного прикосновения и высоты животного, я вырвалась из его рук и прыгнула через лошадь на твердую землю. Отец испугался, что мог что-то сломать мне и больше никогда не повторял попыток усадить меня на лошадь. В моем искаженном представлении лошадь чувствовала себя оскорбленной тем, что на ней кто-то сидит и рассчитывает ехать на ней. Так я объяснила маме. И когда мама передала это отцу, он глубоко задумался и отказался от мысли приучить меня к лошадям. Теперь, когда я ходила за ним, я начинала жалеть об этом. При том, что я все ещё боялась прикосновений отца и подавляющего потока его мыслей в мой разум, я все-таки хотела узнать о нем больше. Если бы я умела ездить на лошади, я могла бы следовать за ним. Но объяснить ему все это было бы нелегко.

После того как обнаружилось, что я могу рисовать, он начал проводить со мной больше времени. По вечерам он приносил свою работу в гостиную. Теперь у меня там был свой столик с чернилами, перьями и бумагой. Несколько раз он показал мне рассыпающиеся старые свитки с выцветшими рисунками растений, цветов и букв, неизвестных мне. Он сообщил мне, что я должна попытаться скопировать то, что видела, но что-то у меня не возникало никакого желания делать это. Слишком много уже хранилось в моей голове: цветы, грибы, растения, которые я хотела перенести на бумагу. Я не разделяла его навязчивую идею переписывать уже написанное. Я знала, что разочаровала его, и все же это было так.

Мой отец никогда не понимал моего бормотания, и даже теперь я старалась много не разговаривать. Я не решалась привлечь его внимание. Мне было сложно даже просто находиться в одной комнате с ним. Когда он смотрел на меня или сосредотачивался на мне, абсолютная власть его расплывчатых мыслей приводила меня в ужас. Я не смела позволить ему прикоснуться ко мне, и даже встречаясь с ним глазами, я чувствовала притяжение этой пучины. Поэтому я избегала его, как могла, хотя знала, что причиняю ему боль и огорчаю маму.

Несмотря на это, он пытался играть со мной. Однажды вечером он пришел без свитков для копирования. Он сел на пол рядом с моим столиком и разворошил очаг.

— Поди посмотри, что тут есть, — пригласил он меня.

Любопытство преодолело мой страх, я оставила краски и решилась встать возле него.

— Вот игра, — сказал он мне, и снял платок, прикрывавший поднос. Там лежал цветок, белый камешек и клубника. Я удивленно смотрела на него. Внезапно он снова закрыл её.

— Скажи мне, что ты видела, — он бросил мне вызов.

Я посмотрела на маму, ожидая объяснения. Она сидела в кресле по другую сторону очага с каким-то рукоделием. Она смущенно подняла брови, словно в замешательстве, но подбодрила меня:

— Что было на подносе, Би?

Я изумленно смотрела на неё. Она с укором подняла палец и ждала. Я заговорила тихо, не глядя на отца.

— Цветк.

— Что ещё, Би?

— Ка-амн.

Мама откашлялась, приглашая меня поднапрячься.

— Я-агда, — закончила я ещё тише.

— Цветок какого цвета? — терпеливо спросил отец.

— Розв.

— Какого цвета камень?

— Белый.

— Какие ягоды?

— Ки-ибни-ика.

— Клубника, — тихо поправила меня мама. Я посмотрела на неё. Знала ли она, что я могла сказать это правильно? Я не была уверена, что, если бы я захотела говорить, отец бы меня понял. Не сейчас.

Отец улыбнулся мне.

— Хорошо. Хорошо, Би. Ты запомнила их все. Сыграем ещё раз?

Я стремглав бросилась к ногам мамы и посмотрела на неё, умоляя спасти меня.

— Это странная игра, — решилась она, почувствовав моё беспокойство.

Отец удивленно хмыкнул.

— Не спорю. Я играл в неё с Чейдом. Он добавлял на поднос все больше и больше вещей, или что-то убирал оттуда, а я должен был сказать, чего не хватает. Он тренировал мои глаза, — отец слегка вздохнул. Поставив локоть на колено, он положил голову на ладонь. — Я не знаю никаких настоящих игр. Я нечасто играл с другими детьми, — он посмотрел на меня и беспомощно поднял руку, — я просто хотел, чтобы… — он вздохнул, не договорив.

— Это хорошая игра, — решительно сказала мама.

Она встала, а потом удивила меня, усевшись на пол рядом с ним. Она подтянула меня поближе к себе и обняла одной рукой.

— Давайте играть дальше, — сказала она, и я знала, что она села, чтобы придать мне мужества, потому что ей очень хотелось, чтобы я поиграла с отцом. Так я и сделала. Мы угадывали по очереди, мама и я, а отец добавлял все больше и больше вещей из кожаного мешка позади него. На девяти мама сдалась. Я играла, забыв про страх, сосредоточившись только на подносе.

И вдруг наступил момент, когда отец сказал, не мне, а маме:

— У меня больше ничего нет.

Я подняла глаза и посмотрела вокруг. Мои родители казались расплывчатыми, будто я смотрела на них сквозь туман или издалека.

— Сколько? — спросила мама.

— Двадцать семь, — тихо ответил отец.

— Сколько ты мог запомнить в её возрасте?

Её голос дрожал от волнения.

Отец глубоко вздохнул.

— Не двадцать семь, — признался он. — И не с первой попытки.

Они смотрели друг на друга. Затем повернулись ко мне. Я моргнула и почувствовала, что меня слегка качает.

— Думаю, ей давно пора спать, — объявила мама странным голосом. Отец молча кивнул. Он медленно начал складывать вещи обратно в сумку. Застонав от боли в суставах, мама поднялась на ноги. Она отвела меня в кровать и сидела рядом, пока я не уснула.

В день, когда широкое голубое небо усыпали тучные белые облака, а мягкий ветер разносил ароматы лаванды и вереска, мы с мамой возились в саду. Солнце перевалило за полдень, цветы благоухали вокруг нас. Мы обе работали на коленях. Я маленькой лопаткой, которую отец вырезал специально для меня, рыхлила землю вокруг старых зарослей лаванды, а мама ножницами обрезала её разросшиеся побеги. То и дело она останавливалась, чтобы отдышаться и растереть плечи и шею.

— Ох, как я устала от старости, — заметила она один раз. Но потом улыбнулась мне и сказала: — Посмотри, какая толстая пчела на этом цветке! Я срезала стебель, а она до сих пор не улетела. Ну, пусть поползает здесь немножко.

У неё была большая корзина для травы, которую мы тащили за собой через заросли лаванды. Это была приятная, сладко пахнущая работа, и я была счастлива. Она тоже. Я знаю. Она рассказывала о странной маленькой ленточке, хранящейся в её корзинке для рукоделия, и пообещала показать мне, как сделать лавандовую бутылку, которая удержит аромат и наполнит приятным запахом наши сундуки с одеждой.

— Нам нужно вырезать длинные стебли, потом мы будем сворачивать их над цветками и вплетем все это в ленты. Они милые, ароматные и полезные. Прям как ты.

Я засмеялась, и она тоже. Затем она остановилась и очень глубоко вздохнула. Она села на пятки и улыбнулась мне, как всегда, когда жаловалась.

— Такая острая боль с этой стороны.

Потерла ребра, а потом руку и плечо.

— И левая рука очень болит. Вроде бы должна болеть правая, я ведь работаю ею.

Она взялась за край корзины и толкнула её, собираясь встать. Но корзина опрокинулась, мама потеряла равновесие и упала, сминая лаванду. Сладкий аромат взвился вокруг неё. Она сама перевернулась на спину, и нахмурилась, маленькие линии сморщили лоб. Правой рукой она подняла свою левую и с удивлением посмотрела на неё. Когда она отпустила её, она безвольно упала.

— Как это глупо.

Она произнесла это невнятно и слабо, замерла и глубоко вздохнула. Правой рукой она похлопала меня по ноге.

— Я просто сейчас отдышусь, — пробормотала она, проглатывая окончания слов. Неровно вздохнула и закрыла глаза.

Потом она умерла.

Я залезла в вереск рядом с ней и коснулась её лица. Я наклонилась и положила голову ей на грудь. Я слышала последний удар её сердца. Потом она сделала последний вдох. Нас обдувал ветерок, и её пчелы возились в цветах. Её тело было ещё теплым, и она по-прежнему пахла моей мамой. Я обняла её и закрыла глаза. Я прижималась к её груди и спрашивала себя, что будет со мной теперь, когда больше нет женщины, которая меня так любила.

День катился к закату, когда нас нашел отец. Он был на овечьих пастбищах, и я знала, что в руке он несет большой букет крошечных белых роз, которые росли вдоль дороги. Он подошел к деревянным воротам в каменной стене, окружавшей сад, увидел нас и все понял. Он понял, что она мертва прежде, чем открыл ворота. И все-таки он побежал к нам, будто мог вернуть то время, когда было ещё не слишком поздно. Он упал на колени у её тела и прижал к нему ладони. Он тяжело дышал и швырнул свою сущность в неё, ища хоть какой-нибудь признак жизни. Он потащил меня с собой, и я знала, что он это осознает. Мама была необратимо мертва.

Он собрал нас обоих в себе, запрокинул голову и завыл. Его челюсти широко растянулись, мышцы на шее вздулись.

Он не издал ни звука. И тем не менее тоска, что выливалась через него в небо, пропитала и душила меня. Я утонула в его горе. Я уперлась руками в его грудь и попыталась отцепиться от него, но не смогла. Где-то, невероятно далеко, я почувствовала сестру. Она стучала в него, желая знать, что случилось. Были и другие, которых я никогда не встречала. Они орали в его голове, предлагая отправить солдат на поддержку, сделать все, что возможно. Но он даже не мог выразить словами свою боль.

Это моя мать! внезапно поняла моя сестра. И Оставьте его в покое. Оставьте нас в покое! приказала она всем, и они отступили, как отлив.

Но его горе все ещё бушевало штормом, ломало меня бешеными ветрами, от которых не убежать. Я дико корчилась, зная, что сражаюсь за свой разум, и, возможно, за свою жизнь. Не думаю, что он понимал, что загнал меня в ловушку между своим грохочущим сердцем и остывающим телом моей матери. Я вывернулась из-под его рук, упала на землю и лежала, задыхаясь, как вытащенная из воды рыба.

Но я все ещё была слишком близко к нему. Меня подхватил водоворот воспоминаний. Поцелуй, украденный на лестнице. Первый раз, когда она коснулась его руки, и это было не случайно. Я видела, как мама бежит по пляжу, по черному песку и камням. Я узнала океан, который никогда не видела. Её красные юбки и синие шарфы хлопали на ветру, и она смеялась, оглядываясь через плечо, а отец догонял её. Его сердце колотилось от радости при мысли, что он может поймать её, и, быть может, на мгновение весело подхватить на руки. Я вдруг увидела их детьми, играющими детьми, немного постарше, чем я сейчас. Они почти не постарели, ни один из них. Всю их жизнь она оставалась для него девочкой, чудесной девочкой всего на несколько лет старше, чем он, но такой мудрой, такой женственной, что наполняла всю его жизнь.

— Молли! — неожиданно вырвалось из него. Но у него не хватило сил на крик, он выдохнул его. Плача, он сжал её тело, и прошептал: — Я совершенно один. Совершенно один. Молли. Ты не можешь умереть. Я не вынесу этого одиночества.

Я молчала. Не напомнила, что у него все ещё есть я, а значит, он не одинок. А ещё Неттл, да, и Чейд, и Дьютифул, и Олух. Но я поняла его сердце. Не могла помочь, но поняла, какие чувства выливались из него, подобно крови из смертельной раны. Его горе отражалось моим. Никогда больше не будет такой, как она. Никогда никто не будет любить нас так полно, так беспричинно. Я отдалась его горю. Я растянулась на спине и смотрела, как темнеет глубокое небо и появляются первые летние звезды.

Нас нашла кухарка. Она вскрикнула от ужаса, а потом побежала к дому, чтобы позвать на помощь. Пришли слуги с фонарями, немного напуганные дикой скорбью хозяина. Но им уже не надо было осторожничать. Силы покинули его. Он не смог подняться с колен, даже когда они с усилием вытащили тело из его рук, чтобы унести в дом.

И только когда они подошли ко мне, он пришел в себя.

— Нет, — сказал он, и в этот момент заявил свои права на меня. — Нет. Теперь она моя. Детёныш, иди сюда, ко мне. Я отнесу тебя.

Я стиснула зубы от его прикосновения, когда он взял меня. Я выпрямилась, напряглась и отвернулась, как всегда, когда он прикасался ко мне. Я не могла переносить не его, а его чувства. Но я знала правду и должна была её сказать. У меня перехватило дыхание, и я прошептала ему на ухо стихотворение из своего сна.

Глава 11

ПОСЛЕДНИЙ ШАНС

Ты была права. Я рассказал не все, что знаю о тех событиях. Чейду я сказал только самое необходимое. И то, что я сообщу здесь, предназначено только для глаз мастера Скилла. Мы оба любим старика и знаем его страсть к риску в погоне за информацией.

Первое, что нужно тебе понять — по-настоящему я там никогда не был. Я спал, и во сне использовал Скилл. Но как одна из сновидцев Скилла, ты лучше всех поймешь, что все, что я увидел там, я видел глазами короля Верити.

В моем сне мы были в разрушенном городе. Он все ещё хранил воспоминания, как, мы теперь знаем, способны некоторые города Элдерлингов. Я видел его, полный изысканных парящих башен, изящные мосты, толпы странных людей в светлой одежде. И знал, что Верити ощущает холод и темноту, разбитые улицы, каждую упавшую стену, которую ему приходится преодолевать. Яростный ветер гнал песок. Верити нагнул голову и поплелся к реке.

Я воспринимал её как реку. Но это была не вода. Это был Скилл, жидкий, как расплавленное золото или, скорее, струящееся красное железо. Мне казалось, он светится черным. Но в моем сне была ночь и зима. Был ли там цвет вообще? Не знаю.

Помню, как мой король, измученная тень человека, опустился на колени у берега и безжалостно погрузил руки в это вещество. Я разделил его боль и клянусь: оно разъедало плоть и мышцы его рук. Но когда он отпрянул от этого потока, его руки до плеч осеребрил Скилл, наполнив магией в её самой крепкой и могущественной форме.

Ещё сознаюсь тебе, что помог ему удержаться и не броситься в этот поток. Я дал ему силы сделать шаг назад. Если бы я действительно был там, во плоти, не уверен, что смог бы противостоять искушению утопиться в этой реке.

Так что я рад, что не знаю дороги к ней. И не знаю, как Верити обнаружил её. Не знаю, как он дошел оттуда в карьер. Я подозреваю, что он использовал колонны Скилла, но какие символы вели туда, не знаю и знать не хочу. Несколько лет назад Чейд попросил меня пройти с ним через колонны, вернуться к каменным драконам, а оттуда — в карьер, чтобы найти столбы, которые мог использовать король Верити. Тогда я ему отказал и продолжаю отказывать.

Прошу, ради безопасности всех, держи все сказанное мной при себе. Уничтожь этот свиток, если его получишь, или хорошенько спрячь. Я искренне надеюсь, что это место далеко, очень далеко, и достигнуть его можно только с помощью ряда переходов, что никто из нас никогда не совершает. Небольшого объема Скилла, которым мы научились управлять, хватит нам с лихвой. Давай не будем стремиться к власти, которая превысит нашу мудрость.

Из не отправленных свитков Фитца Чивэла Видящего мастеру Скилла Неттл.

Есть концы. Есть начала. Иногда они совпадают, и окончание становится началом. Но иногда после конца идет длинный пробел, время, когда кажется, что все закончилось и ничего уже не начнется. Когда Молли, хозяйка моего сердца со времен отрочества, умерла, так оно и было. Она закончилась, и ничего не началось. Нечем было отвлечься от этой пустоты, искупить мою боль, придать её смерти какой-нибудь смысл. Вместо этого её смерть сделала свежей раной каждую потерю в моей жизни.

В последующие дни я был бесполезен. Неттл прибыла уже к утру той ночи, Стеди и Риддл прибыли чуть позже. Уверен, она прошла через колонны, и парни тоже. Сыновья Баррича и Молли, их жены и дети добрались так быстро, как смогли. Приехали другие плакальщики, люди, которых я должен был встретить, которых я должен был поблагодарить за заботу. Может быть я это делал. Понятия не имею, что я делал в те длинные дни. Казалось, время не двигается, тянется бесконечно. Дом был полон людей, болтающих и едящих, едящих и болтающих, плачущих, смеющихся, вспоминающих о временах, когда я не был частью жизни Молли, пока одиночество не загнало меня в спальню и не заперло дверь. И все-таки отсутствие Молли ощущалось сильнее чьего-либо присутствия. Каждый из её взрослых детей оплакивал мать. Чивэл плакал, не стесняясь. Свифт ходил с пустыми глазами, Нимбл просто сидел на одном месте. Стеди и Хирс постоянно без меры напивались, что очень огорчило бы Молли, если она бы узнала. Джаста беда сделала серьезным юношей, и темный ореол одиночества, так напоминавший о Барриче, довлел над ним. И все-таки именно он стал тем, кто взялся заботиться о своих братьях и сестре. Риддл был тут же, скользил тенью за спинами людей. Однажды поздно вечером, мы разговаривали и он, чтобы поддержать меня, попытался сказать, что моя печаль пройдет рано или поздно, и жизнь начнется заново. Мне захотелось ударить его, и думаю, он прочел это на моем лице. С тех пор мы стали избегать друг друга.

Дьютифул, Эллиана, принцы и Кетриккен были в Горном Королевстве, так что я был избавлен от их присутствия. Чейд не пришел на похороны, но я и не ждал его визита. Почти каждый вечер я чувствовал его на краю моего сознания, зовущего, но не входящего. Это напомнило мне о том, как он открывал потайную дверь в башне и ждал меня, мальчишку. Я не впускал его, но он знал, что я чувствую его присутствие и благодарен за дарованную им свободу.

Но не хочу создать впечатление, будто я вел список тех, кто пришел и кого не было. Меня это не интересовало. Я переживал свою беду. Я спал с бедой, ел с бедой и запивал её слезами. Все остальное мне было безразлично. Неттл заняла место матери, управляя всем с кажущейся легкостью, потому что постоянно советовалась с Рэвелом, обеспечивала прибывающий народ местом для отдыха, и согласовывала блюда и подвоз продуктов с кухаркой Натмег. Она взялась оповестить всех, кто должен быть знать о смерти Молли. Джаст занял место хозяина дома, управляя работой конюхов и слуг, приветствуя гостей и прощаясь с ними. Все, что они не предусмотрели, но что необходимо было сделать, стало заботой Рэвела и Риддла. Я не мешал им. И не мог помочь им в их печали. Я ничего не мог сделать для кого бы то ни было, даже для себя.

Так или иначе, все необходимое было сделано. Я обрезал волосы в знак траура, а кто-то подстриг малышку. Когда я увидел её, Би выглядела как щетка для чистки копыт, палочка, закутанная в черное, с бледными пушистыми короткими волосами, стоявшими дыбом на маленькой головке. Её пустые голубые глаза были мертвы.

Неттл и мальчики настаивали, что их мать хотела бы быть похороненной. Как и Пейшенс, она не желала огня, а хотела как можно быстрее вернуться в землю, питающую все, что она любила. Похоронить в земле. Я похолодел. Я не знал. Мы никогда не говорил с ней об этом, никогда не думали о таком времени. Жены всегда переживают мужей. Это же всем известно. Я знал и рассчитывал на это. И судьба обманула меня.

Похороны оказались слишком тяжелыми. Мне было бы легче смотреть на её костер и знать, что она ушла, ушла полностью и безвозвратно, чем думать о ней в белом саване, лежащей под тяжелой влажной почвой. День за днем я возвращался к её могиле, мечтая коснуться её щеки ещё и ещё раз, прежде чем они опустили её в темную землю. Неттл посадила растения, которые обозначат место отдыха матери. Ежедневно я замечал следы маленьких ножек Би. Ни один сорняк не посмел вырасти здесь.

Би я замечал только по следам. Мы избегали друг друга. Сначала я чувствовал вину, что, погрузившись в горе, оставил своего ребёнка. Я начал искать её. Но, когда я входил в комнату, она старалась её покинуть. Или удалиться от меня как можно дальше. Даже когда она приходила в моё логово поздно ночью, то искала не меня, а уединение, которое комната дарила нам обоим. Она входила в это убежище как крошечный призрак в алой ночной рубашке. Мы не разговаривали. Я не просил её вернуться в лишенную сна постель, не давал пустых обещаний, что все будет хорошо. В моем логове мы ютились порознь, как раненные щенята. Я больше не мог находиться в комнате Молли. Подозреваю, она тоже. Отсутствие матери там чувствовалось сильнее, чем где бы то ни было. Почему мы избегали друг друга? Лучшее объяснение, которое я могу предложить, это сравнение. Когда вы держите обожженную руку у костра, боль возникает заново. Чем ближе я подходил к Би, тем острее становилась моя боль. Полагаю, в её сморщенном личике и трясущейся нижней губе отражалось то же самое.

Через пять дней после похорон Молли большинство скорбящих собрались и покинули Ивовый лес. Нэд не пришел. Его лето менестреля проходило далеко, в Фарроу. Не знаю, как он получил известие так быстро, но он прислал записку с птицей. Голубь прилетел в Баккип, оттуда его привез гонец. Хорошо, что он написал, и я был рад, что он не смог добраться до нас. Были и другие послания, пришедшие разными путями. Одно было от Кетриккен из Горного Королевства, несколько простых строчек на обычной бумаге, написанных её собственной рукой. Дьютифул коснулся моего разума, но ничего сказать не смог. От леди Фишер, она же Старлинг, пришло душевное письмо, изящно написанное на тонкой бумаге. Послание от Уэба оказалось гораздо небрежнее. В нем были обычные слова соболезнования. Возможно, они помогли бы кому-то, для меня же это были просто слова.

У мальчиков Молли было хозяйство, работа, семьи. Тому, кто живет от земли, лето не позволяет долго бездельничать. Они пролили много слез и наполнили дом трогательными воспоминаниями и нежным смехом. Неттл тихо попросила меня дать братьям какие-нибудь реликвии в память о матери. Я предложил ей сделать это самой, объяснив, что я сейчас не в состоянии, и без Молли её вещи мало значат для меня. Только позже я понял, какое это было эгоистичное решение, возложить все на плечи моей старшей дочери.

Но в тогда я был равнодушен, ошеломлен и не способен думать ни о ком, кроме себя. Молли была моей безопасностью, моим домом, центром меня. С её уходом я буквально ощутил себя разбитым, будто сама моя основа взорвалась и куски разлетелись по ветру. Все в моей жизни было Молли. Даже когда я не мог быть с ней, даже мучительная боль видеть, как она отдает свою жизнь и любовь другому человеку, была бесконечно предпочтительнее её полного отсутствия в моем мире. В те годы, когда мы были далеки друг от друга, я всегда мог помечтать об «одном дне». Теперь мечты закончились.

Через несколько дней после её смерти, когда гости покинули дом, и временные работники, нанятые Рэвелом, ушли, Неттл пришла в мой кабинет. Её обязанности требовали возвращения в Баккип. Она должна была вернуться, и я не винил её, ведь здесь она больше ничего не может сделать. Когда Неттл вошла, я поднял глаза от работы и осторожно убрал перо в сторону. Письма всегда были для меня спасением. В ту ночь я писал страницу за страницей, сжигая каждую по окончании. Ритуалы не обязаны иметь смысл. У очага, на сложенном одеяле, калачиком свернулась Би. На ней было маленькое красное платье, а на ногах — меховые тапочки. Она повернулась ко мне спиной, лицом к огню. Была середина ночи, и мы не говорили друг другу ни слова.

Неттл выглядела уставшей. От слез её глаза покраснели. Чудесная копна черных волос была подстрижена до кудрявой шапочки. Круги под глазами делали её лицо темным и тонким. Простой синий халат висел на ней, и я заметил, как сильно она похудела.

Она хрипло сказала:

— Завтра я должна вернуться в Баккип. Риддл уедет со мной.

— Я знаю, — помолчав, ответил я.

Я не стал говорить ей, что для меня было бы облегчением остаться в одиночестве и без свидетелей горевать так жестоко, как мне необходимо. Я не стал говорить ей, что чувствую отрешенность, ограничиваясь вежливостью там, где не мог выразить свое страдание. Вместо этого я сказал:

— Я знаю, что ты хочешь спросить. Я вернул Шута с другой стороны смерти. Ты должна задаваться вопросом, почему я позволил твоей матери умереть.

Я думал, мои слова откроют дверь её гневу. Вместо этого она пришла в ужас.

— Это было бы последнее, чего бы я хотела! Или чего хотела бы она! Для каждого живого существа дается место и время, а когда это время проходит, мы должны отпустить их. Однажды мы с матерью говорили об этом. Я спросила у неё об Олухе. Ты же знаешь, как сильно болят у него суставы. Я попросила у неё мазь, которую делал Баррич для мальчиков, когда они растягивали мышцы, и она сделала её для меня. Святая Эда, сколько знаний ушло вместе с ней! Почему я их не записала? Она так много знала, так много, и все ушло вместе с ней в могилу.

Я не сказал ей тогда, что этот рецепт я знал лучше любого другого. Несомненно, Баррич передал это знание и своим сыновьям. Но сейчас говорить об этом не стоило. Я заметил пятнышко чернил на мизинце правой руки. Всегда марал пальцы во время письма. Я вытер перо и снова окунул его в чернила.

— Так что сказала Молли, об Олухе? — осмелился я спросить.

Неттл вздрогнула, возвращаясь из своих далеких темных мыслей.

— Только то, что сострадание делает боль терпимой, но нельзя принуждать кого-то оставаться в этой жизни, когда работа его тела окончена. Она предупреждала меня об использовании Скилла для Олуха. Я сказала ей, что Олух в нем гораздо сильнее меня и сам способен обратить эту силу на себя, если захочет. Он не хочет. Так что я буду уважать его выбор. Но я знаю, что Чейд уже воспользовался магией. Сейчас он такой же энергичный, как при первой нашей встрече.

Её голос затих, но, думаю, я услышал её невысказанный вопрос.

— Нет, — ответил я ей честно. — Я никогда не желал оставаться молодым и смотреть, как стареет твоя мать. Неттл, если бы я мог сравняться с ней в возрасте, я бы это сделал. Я до сих пор несу тяжесть последствий этого безумного исцеления Скиллом, которое наша группа применила ко мне. Если бы я мог это остановить, я бы сделал. Моё тело обновляется, хочу я этого или нет. Если я растягиваю плечо, за ночь оно сжигает силы, восстанавливаясь. Я просыпаюсь голодный и уставший, как будто работал неделю. Но плечо уже здорово.

Я бросил последний исписанный лист в огонь и подтолкнул его кочергой поближе к пламени.

— Вот. Теперь ты знаешь.

— Я и без того знала, — раздраженно сказал она. — Думаешь, мама не знала? Фитц, хватит. Никто не обвиняет тебя в её смерти, ты не должен чувствовать себя виноватым за свою способность. Она бы этого не хотела. Я люблю тебя за жизнь, которую ты дал ей. После моего отца… после смерти Баррича я думала, она разучилась улыбаться. И когда она узнала, что ты ещё жив, после того как она так долго оплакивала твою смерть, казалось, она никогда не перестанет злиться. Но ты вернулся и был достаточно терпелив, чтобы вернуть её. Ты был хорош для неё, последние годы своей жизни она прожила именно так, как я хотела бы жить всю жизнь.

Я хрипел, задыхаясь от прошлого, вставшего комом в горле. Я хотел поблагодарить её, но не мог найти слов. Да это и не требовалось. Она вздохнула и дотянулась до моей руки.

— Так вот. Мы уйдем утром. Я немного удивилась, обнаружив, что у Би нет пони, и, кажется, она не умеет ездить верхом. Девять лет, а она не умеет ездить! Баррич посадил меня на лошадь, когда мне было… да я просто не могу вспомнить время, когда не умела управляться с лошадью. Я попыталась посадить девочку на лошадь, но она изо всех сил выгнулась и мгновенно слезла с другой стороны. Так что, похоже, наша поездка в Баккип будет интересной только для меня. Она достаточно мала и может поместиться во вьючную сумку, а балансом послужат её одежда и игрушки. Или некоторые из них. Я была совершенно поражена, как один маленький ребёнок может иметь так много игрушек и так много одежды!

Я ничего не понял.

— Би? — спросил я. — Зачем тебе брать Би в Баккип?

Она сердито взглянула на меня.

— Куда ещё я могу её взять? Чивэл и Нимбл предложили забрать её, хотя у Нимбла даже жены нет, чтобы помогла ему. Я отказала им обоим. Они понятия не имеют о том, чего хотят. По крайней мере, у меня есть опыт с Олухом. Думаю, со временем я смогу пробиться через мглу и немного пойму её.

— Её мгла, — тупо повторил я.

Моя старшая дочь спокойно смотрела на меня.

— Ей девять. Она уже должна говорить. А она не может. С мамой она хоть немного лепетала, но в последнее время я не слышала даже этого. Мать ушла, кто сможет понять бедняжку? Интересно, осознает ли она вообще, что мама умерла. Я пыталась поговорить с ней об этом, но она просто отворачивается от меня, — Неттл тяжело вздохнула. — Хотела бы я знать, как много она понимает, — Неттл склонила голову и проговорила неуверенно: — Я знаю, мама не одобрила бы, но я должна спросить. Ты когда-нибудь использовал Скилл, чтобы коснуться её сознания?

Я медленно покачал головой. Хоть я не следил за тем, что она говорит, но попытался ответить связно.

— Молли не хотела, чтобы я делал это, и поэтому я не пробовал. Я давно обнаружил, что опасно позволять детям использовать Скилл. Ты не помнишь этого?

Это вызвало у Неттл слабую улыбку.

— Мы с Дьютифулом отлично это помним. Но я думала, после нескольких лет молчания дочери, ты по крайней мере попытался узнать, если ли у неё разум.

— Конечно, есть! Она умное маленькое создание. Иногда даже слишком! И она говорит, когда радуется. Просто это не очень понятно. И не так часто, как можно было бы ожидать.

Я не задумался о том, что Неттл никогда не видела свою младшую сестру, вышивающую на коленях матери или стоящую на столе, выбирающую свечи из форм. Все, что она когда-либо видела в Би в свои приезды и отъезды, это застенчивого миниатюрного ребёнка, тихого и осторожного. А теперь она была немым ребёнком, свернувшимся в клубок. Я поднялся, прошелся по комнате, а затем наклонился к своей младшей дочери.

— Иди сюда, Би, — импульсивно сказал я, но в тот момент, когда я положил руку на её спинку, она выпрямилась, как высушенная на солнце рыба, избегая моего прикосновения, и снова свернулась, пряча лицо.

— Оставь её, — твердо сказала Неттл. — Фитц, давай поговорим откровенно. Ты в глубокой скорби и не способен думать сейчас ни о ком, кроме себя. Да и до этого ты не был… ну, внимателен к дочери. Ты не можешь ухаживать за ней. Если бы я не знала тебя так хорошо, я бы вообще решила, что она боится тебя. Я знаю, что ты не способен быть жесток с ребёнком. Так что единственное, что я понимаю — она не хочет, чтобы ты её трогал. Как же ты будешь заботиться о ней? Завтра она поедет со мной. В Баккипе у неё будет много нянек, а, как я заметила, она не требует сложного ухода. Она сама одевается, сама завтракает, не пачкается, предпочитает одиночество. Кажется, ей приятно просто сидеть и смотреть в огонь. Она была бы хорошей парой Олуху, думаю, ведь она привыкла к окружению людей намного старше её и просто смотрит на мир.

Неттл подвинула стул ближе к огню и села. Она наклонилась, чтобы прикоснуться к сестре. Ребёнок изогнулся, избегая прикосновения, и Неттл оставила её. Би устроилась на своем любимом месте, у очага, и подтянула ножки, укрыв их подолом платья. Я смотрел на её расслабленную спину. Она сложила руки и забылась, глядя в огонь. Здесь безопасно. Безопасно, как никогда не будет в Баккипе. Я обдумывал предложение Неттл, и оно мне не нравилось. Будет ли эгоистично оставить её здесь? Не уверен.

— Они будут жестоки с ней там, — медленно заструились слова из меня.

— Я бы ни за что не наняла жестокую женщину! Ты так плохо обо мне думаешь? — возмутилась Неттл.

— Не нянька. Дети замка. Когда она будет идти занятия, они станут дразнить её за рост и цвет кожи. Щипать во время еды. Прятать её сладости, гоняться за ней по коридорам. Смеяться над ней. За то, она что отличается.

— Другие дети? Занятия? — переспросила Неттл недоверчиво. — Открой глаза, Фитц. Какие занятия? Я нежно люблю её, но самое лучшее, что мы можем — сделать её жизнь спокойной и безопасной. Я не допущу никаких занятий и никаких обедов, где над ней могут издеваться или щипать. Я буду держать её в безопасности в комнате рядом с моей. Сытую, одетую и чистенькую, с простыми маленькими игрушками. Это лучшее, что мы можем предложить ей и все, что она хочет от жизни.

Я непонимающе смотрел на неё. Так вот какой она видела Би?

— Думаешь, она слабоумная?

Её затрясло от моих слов. Потом она собралась и твердо ответила:

— Такое бывает. Это не её вина. И не твоя. Но закрывать глаза на это мы не можем. Она родилась у мамы под старость, очень маленькая. Такие дети редко… умнеют. Они остаются детьми. И всю жизнь, сколько бы её ни было,за ней придется кому-то ухаживать. И было бы лучше, если…

— Нет. Она остается здесь.

Я был непреклонен, возмущенный тем, что Неттл может предлагать такое.

— Что бы ты ни думала, несмотря на все её странности, у неё светлый маленький ум. Да даже если она глупа, мой ответ будет таким же. Ивовый лес — это все, что она знает. Ей знаком дом и земля вокруг, слуги принимают её. Она не глупая, Неттл, и не тупая. Она маленькая, и да, она другая. Редко, но она говорит. И многое умеет. Шить, ухаживать за ульями, полоть грядки, писать в своей маленькой книжке. Она любит бывать на открытом воздухе. Она любит свободно делать то, что захочет. Она везде ходила за Молли.

Моя старшая дочь пристально посмотрела на меня. Потом повернулась к Би и недоверчиво спросила:

— Эта малышка шьет? И может ухаживать за ульями?

— Мать должна была написать тебе, — сказал я и осекся.

Письмо с трудом давалось Молли. Да и я только в прошлом году разглядел в своей дочери способность к мышлению. Почему я решил, что Неттл об этом известно? Ни Чейду, ни кому другому в Баккипе я не говорил об этом. Сначала я боялся преждевременно радоваться. А после нашей игры я опасался обсуждать таланты малышки с Чейдом. Я все ещё был уверен, что он мгновенно найдет способ использовать её.

Неттл покачала головой.

— Моя мать слишком любила свою младшую. Она хвасталась мне… ну, казалось… ох. Было понятно, что ей отчаянно хочется, чтобы Би была… — она замолчала, не в силах выговорить то, что вертелось на языке.

— Она способная маленькая девочка. Спроси прислугу, — посоветовал я ей, а потом задумался, сколько они могли видеть. Я вернулся к столу и опустился в кресло. Все это не имело никакого значения. — В любом случае, Неттл, она с тобой не едет. Она моя дочь. И будет правильно, если она останется со мной, — выложил я ей напрямик.

Она смотрела на меня, поджав губы. Она хотела сказать что-то резкое, я видел, как она боролась с собой. Если бы мог, я бы взял свои слова обратно, нашел бы другой способ донести до неё свою мысль. Вместо этого я честно добавил:

— Однажды я уже потерпел неудачу, с тобой. Это мой последний шанс сделать все правильно. Она остается.

Неттл помолчала, а зачем мягко сказала:

— Я знаю, у тебя добрые намерения. Ты хочешь сделать все правильно, но, Фитц, я просто сомневаюсь, что ты сможешь. Ты ведь сам говорил, что никогда не заботился о таком маленьком ребёнке, как она.

— Нэд был моложе, когда я взял его!

— Нэд был нормальным.

Не думаю, что она намеренно использовала это слово, прозвучавшее так грубо.

Я встал и твердо сказал своей старшей дочери:

— Би тоже нормальная. Нормальная, такая, какая есть. Она остается здесь, Неттл, и в её маленькой жизни ничего не изменится. Здесь, где живут её воспоминания о матери.

Неттл заплакала. Не от скорби, а от усталости. И было видно, что она собирается бросить мне вызов и причинить боль. Слезы катились по её лицу. Она не рыдала. Я видел, как напряглась её челюсть, знак решимости. И знал, что не позволю ей увезти Би. Кто-то должен был сломаться, обоим выиграть не получится.

— У меня есть право на мою младшую сестру. Моя мать ожидала бы этого от меня. И я не могу позволить ей остаться здесь, — сказала Неттл. Она посмотрела на меня, и в её глазах я прочитал холодное сочувствие моему положению. Сочувствие, но не сострадание. — Возможно, если я найду хорошую сиделку в Баккипе, она сможет иногда привозить её сюда, — предложила она с сомнением.

Я чувствовал, как нарастет мой гнев. Кто она такая, чтобы сомневаться в моих возможностях? Ответ оказался подобным пригоршне ледяной воды в лицо. Она была дочерью, от которой я отказался в пользу службы королю. Я посмотрел на неё другими глазами. Она больше всех имеет право считать меня бездарным отцом. Я отвернулся от обеих дочерей.

— Если ты заберешь её, я останусь совсем один.

Слова получились полными жалости к себе, и я тут же раскаялся, что произнес их.

Неттл заговорила мягче и нежнее, чем заслуживало такое эгоистичное заявление.

— Есть выход. Закрой Ивовый лес. Оставь немного слуг для его поддержания. Собери вещи. Вернись со мной в замок Баккип.

Я открыл рот, чтобы возразить, но понял, что мне нечего сказать. Никогда не думал о том, чтобы вернуться в замок Баккип хотя бы на день. Какая-то часть моей души затрепетала от этой возможности. Нет нужды противостоять этой пропасти одиночества. От неё можно просто убежать. В Баккипе я бы снова увидел старых друзей, залы крепости, кухни, парильни, конюшни, крутые улицы города…

Внезапно мой восторг прошел. Пустота. Нет Молли, нет Баррича, нет Верити, нет Шрюда. Нет Ночного Волка. С каждой смертью пустота становилась все шире.

Нет Шута.

— Нет, — сказал я. — Я не могу. Там ничего нет для меня. Только политика и интриги.

Сочувствие в её лице исчезло.

— Ничего, — повторила она сухо. — Только я, — она откашлялась. — Чейд, Дьютифул, Кетриккен и Олух.

— Я говорил не об этом, — внезапно на меня свалилась страшная усталость. Но я кое-как попытался. — Замок Баккип, который я знал, давно в прошлом. И жизнь его слишком долго шла без меня. Не знаю, найду ли я там свое место. Не как Фитц Чивэл Видящий, конечно. Не убийца и шпион для королевской семьи. А как Том Баджерлок, слуга. Однажды я приеду на неделю или месяц, навестить всех. Но не останусь, дорогая. Я никогда не останусь там. И не сейчас. Куда-то сейчас ехать, встречать старых друзей, есть и пить, смеяться и разговаривать… нет. Мне совершенно этого не хочется.

Она встала, подошла ко мне и положила руки на мои плечи.

— Я понимаю, — сказала она.

В её голосе звучало прощение. Она всегда умела легко прощать. Понятия не имею, где она этому научилась. Это смирило меня: я знал, что не заслужил прощения.

— Я надеялась, что все будет не так, но я понимаю. Может быть, весной ты будешь чувствовать себя по-другому. И тогда будешь готов приехать и провести время с нами.

Она вздохнула, сжала мои плечи в последний раз, а затем зевнула, как кошка.

— Ой. Что ни говори, а мы задержались. Мне давно пора уложить Би в постель. Нам придется рано встать, чтобы все успеть, и нужно ещё придумать, как удобно разместить её на лошади. Мне пора спать.

Я ничего не ответил. Пусть она ложится и немного поспит. Утром, когда она попытается взять Би, я просто скажу «нет». Но сегодня я мог отпустить её. Малодушное решение.

Би по-прежнему сидела, скрестив ноги и не отрывая глаз от огня.

— Ну, Би, пора спать, — сказала Неттл, наклоняясь, чтобы поднять сестру. Би сжала маленькие плечи (движение, которое я так хорошо знал), избегая рук Неттл. Та попыталась снова и малышка снова отпрянула.

— Би! — запротестовала Неттл.

Би повернулась и посмотрела куда-то между нею и мной.

— Нет. Я остаюсь с папой.

Никогда я не слышал, чтобы она говорила так чисто. Это потрясло меня, но я старался не выразить чувств ни лицом, ни Скиллом.

Неттл замерла. Потом она медленно присела рядом с сестрой, чтобы посмотреть в её глаза.

— Остаешься с папой? — медленно и осторожно проговорила она.

Би резко отвернулась и промолчала, глядя в темный угол комнаты. Неттл недоверчиво взглянула на меня. Я понял, что она впервые слышит, как её сестра сказала длинное предложение. Неттл снова обратилась к малышке.

— Би, пора ложиться спать. Мы встанем рано утром. Ты поедешь на прогулку со мной, долго-долго, до места, которое называется замок Баккип. Будет очень интересно увидеть новое место! Так что пойдем со мной, я уложу тебя в постель.

Я видел, как напрягаются плечи Би. Она склонила голову, прижав подбородок к груди.

— Би, — предупредила её Неттл и снова попыталась взять её на руки.

И снова Би вырвалась. Она передвинулась ближе ко мне. Я знал способ лучше, чем хватать её. Вместо этого я обратился к ней напрямую.

— Би. Ты хочешь остаться здесь, со мной?

Ни одного слова, только короткий кивок.

— Пусть останется, — сказал я Неттл и моя старшая дочь со вздохом выпрямилась.

Она повела плечами, потянулась и снова вздохнула:

— Может быть, оно и к лучшему. Пусть она устанет и уснет сама. Завтра по дороге у неё будет время выспаться.

Неттл не приняла ответа сестры. Я должен был сделать его более понятным. Я наклонился к младшей дочери.

— Би? Ты хочешь завтра отправиться с Неттл в путешествие к замку Баккип? Или хочешь остаться здесь, в Ивовом лесу, со мной?

Би повернула голову, и её бледный взгляд скользнул мимо нас. Она оглядела темные закоулки потолка. Мгновенный взгляд коснулся меня и вновь исчез. Она медленно набрала воздуха в грудь и сказала, отчетливо выговаривая каждое слово:

— Я не хочу ехать в замок Баккип. Спасибо, Неттл, за ваше любезное предложение. Но я остаюсь дома, в Ивовом лесу.

Я посмотрел на Неттл и объяснил ей:

— Она говорит, что хочет остаться здесь.

— Я слышала её, — резко ответила Неттл.

Она выглядела потрясенной, слушая свою сестру, но я сохранял внешнее спокойствие. Я не выдал, что сегодня она сказала больше, чем обычно за неделю, не говоря уже о том, что её произношение было удивительно четким. Мы с Би были в этом заодно. Союзники. И потому я смотрел на Неттл так спокойно, будто вовсе не был поражен.

За мгновение до вспышки Неттл стала похожа на мать. Я посмотрел на неё, и моё сердце остановилось. Почему я так часто сердился на Молли, когда она была жива? Почему не мог быть добрее, мягче? Почему я редко уступал ей? Темнота и полное одиночество выросли во мне. Меня затошнило, будто тело пыталось извергнуть эту пустоту.

Неттл вполголоса произнесла:

— Она не может сама принять такое решение. Подумай на несколько дней вперед. Как ты собираешься заботиться о ней, когда последние две недели едва был способен позаботиться о себе самом? Думаешь, она может обходиться без еды, как ты? Может не спать до рассвета, подремать недолго и бродить весь оставшийся день, как ты? Она ребёнок, Том. Она нуждается в регулярном питании, порядке и дисциплине. И да, ты прав, ей нужны занятия. И первые из них должны её научить не быть странной! Если она может правильно говорить, как сейчас, то должна научиться говорить чаще, чтобы люди видели её разумность. Ей придется много учиться. И говорить, говорить — пусть люди не думают, что она немая или слабоумная! Надо подумать не на один день, но на будущее, как она станет учиться и расти. Она не может бегать по усадьбе как беспризорный котенок, пока ты спасаешься старыми книгами и бренди.

— Я могу научить её.

Я вспомнил время, проведенное с Федвреном и другими детьми Баккипа. И подумал, есть ли во мне его терпение и упорство? Но, раз должен, то смогу найти их, решил я молча. Ведь смог я обучить Нэда? Я вспомнил про предложение Чейда. О Фитце Виджиланте. Он не сказал, когда именно пришлет его, но, должно быть, очень скоро.

Неттл покачала головой. Её глаза покраснели от слез и усталости.

— Есть ещё одно, про что ты забыл. Она выглядит как шестилетняя, а ведь ей уже девять. Когда ей исполнится пятнадцать, она будет по-прежнему выглядеть младше. Как это повлияет на её жизнь? И как ты будешь рассказывать ей о том, что такое женщина?

В самом деле, как?

— До этого ещё далеко, — заявил я со спокойствием, которого не чувствовал.

Я поднял крепкие стены вокруг моего разума, чтобы Неттл не узнала про мои сомнения. Тем не менее из-за крепости этих стен она поняла, что я что-то скрываю. Этого не изменишь. Мы с ней разделили Скилл и общались, когда она была маленькой девочкой. Этот безжалостный доступ к снам и переживаниям друг друга был одной из причин, почему я не использовал Скилл для изучения способностей Би. Я взглянул на малышку сейчас, и, к моему удивлению, она пристально смотрела на меня. На мгновение наши взгляды встретились и остановились, чего не никогда случалось.

Моя реакция удивила меня самого. Я опустил глаза. Где-то глубоко в сердце старый волк предупредил меня: «Пристально смотреть в чьи-то глаза — грубость. Не напрашивайся».

Мгновением позже я посмотрел на Би, но она тоже отвела взгляд. Я наблюдал за ней и думал, не померещилось ли мне? Она так напоминала дикое животное, что я слегка испугался. А если она унаследовала мой Уит? Я не трогал её разум, но это значило, что я и не охранял его. Не могла ли она по наивности уже связаться с животным? Одна из кухонных кошек, например? Но в её повадках нет ничего кошачьего. Нет. Если что в ней и есть, так это замашки волчонка, но вряд ли она видела хоть одного волка. Тем не менее вот ещё одна загадка от моего необычного ребёнка.

— Ты меня слушаешь? — спросила Неттл и я вздрогнул. В её темных глазах сверкал огонь, как у её матери.

— Нет. Извини, я не слушал.

Я думал о том, чему должен научить её, и это меня отвлекло. И дало ещё больше причин оставить её здесь, со мной. Я вспомнил инцидент с лошадью и похолодел. Если у Би есть Уит, дом — самое безопасное место для неё. Теперь к людям Уита относились терпимо, но привычный образ мыслей отмирает медленно. В Баккипе по-прежнему много народа, которые могут решить, что такого ребёнка лучше повесить, разрезать на части и сжечь.

— А сейчас ты слушаешь? — настойчиво спросила Неттл.

С усилием я оторвал взгляд от Би и посмотрел на неё.

— Да.

Она задумчиво прикусила нижнюю губу. Она собиралась предложить мне сделку, которая ей не нравилась.

— Я вернусь через три месяца. Если она хоть немного будет выглядеть заброшенной, я забираю её. Это моё последнее слово, — и добавила мягче: — Но если до этого ты поймешь, что откусил больше, чем можешь проглотить, дай мне знать и я немедленно за ней пришлю. Или ты привезешь её в замок сам. И обещаю, я не скажу «я тебя предупреждала», просто возьму её.

Мне хотелось сказать ей «этого никогда не случится». Но с годами я научился не искушать судьбу, ибо мне всегда казалось, что я постоянно делаю именно те вещи, которые поклялся не делать. Так что я кивнул своей грозной дочери и мягко ответил:

— Это кажется справедливым. А теперь тебе надо добраться до кровати и поспать, если ты собираешься встать рано утром.

— Это точно, — согласилась она и протянула руку ребёнку. — Пойдем, Би. Теперь нам обеим пора спать, и не спорь.

Би опустила голову, её нежелание было очевидно. Я вмешался.

— Я сам уложу её. Я сказал, что могу полностью о ней позаботиться. Значит, начну прямо сейчас.

Неттл колебалась.

— Я знаю, что ты сделаешь. Ты оставишь её, пока она не уснет у огня, а потом просто отнесешь её в постель.

Я посмотрел на неё, понимая, что у нас одинаковые воспоминания. Не раз я засыпал у очага на конюшне Баррича, с куском упряжи или игрушкой в руках. А просыпался под шерстяным одеялом на своем тюфяке рядом с его кроватью. Подозреваю, то же самое он делал и для Неттл, когда она была маленькой.

— Ни одному из нас от этого хуже не стало, — заметил я.

Она быстро кивнула, глаза её наполнились слезами. Потом она повернулась и вышла. Я смотрел на неё как в тумане. Она опустила плечи. Она была побеждена. И осиротела. Она уже взрослая, но её мать умерла так же быстро, как и человек, воспитавший её. И хотя перед ней был отец, она чувствовала себя одинокой.

Её одиночество усилило моё. Баррич. Сердце сжала тоска по нему. Он был человеком, за которым я бы пошел, к чьему совету прислушался бы даже сейчас. Кетриккен слишком сдержанна, Чейд слишком самоуверен, Дьютифул слишком молод. Шут слишком далеко.

Я удержался от изучения этих потерь. Молли не отказывала себе в удовольствии отчитывать меня за этот недостаток. Если случалось что-то плохое, я немедленно связывал это с чем-то плохим в прошлом или будущем. А когда я грустил, я был склонен погрузиться в горе, нагромождать беду за бедой и валяться на них, как дракон на сокровищах. Мне нужно сосредоточиться на том, что у меня есть, а не на том, что я потерял. Нужно помнить про завтра и про завтрашние обязанности, которые я на себя взял.

Я посмотрел на Би, и она сразу отвернулась. Даже с ноющим сердцем, я улыбнулся.

— Теперь мы вдвоем, нам нужно поговорить, — сказал я ей.

Замерев, как статуя, она какое-то время смотрела в огонь. Потом медленно кивнула. Её голос был высоким и слабым, но чистым. А произношение было не ребяческим.

— Ты и я должны поговорить, — она бросила короткий взгляд в мою сторону. — Но мне никогда не нужно было говорить с мамой. Она просто понимала.

Я действительно не ожидал ответа от неё. Этот кивок и все, сказанное ею ранее, стали самым долгим разговором со мной. Раньше она обращалась ко мне коротко, когда просила больше бумаги или когда требовалась моя помощь, чтобы заточить перо. Но это, это было по-другому. Сейчас, глядя на свою маленькую дочь, я наполнился леденящим пониманием. Она была совершенно не такой, какой я себе её представлял. Странное ощущение, будто исчез привычный образ, и я рухнул в неизвестность. Это мой ребёнок, напомнил я себе. Дочь, о которой мы с Молли так долго мечтали. Со времени странной беременности Молли и рождения Би я пытался примириться с тем, что думал о ней. Однажды ночью, девять лет назад, я умирал от страха за свою любимую жену, считая её помешанной, а стал отцом крошечного, но прекрасного младенца. В первые месяцы её жизни я отчаянно мечтал, как и любой родитель. Что она будет умной, доброй, красивой. Что она захочет, чтобы мы с Молли всему научили её. Она будет смешливой, любопытной и непоседливой. Станет для нас компанией, пока растет, и конечно, обычное желание — будет утешением нашей старости.

Но шло время, а она не росла, не говорила, и мне пришлось столкнуться с её особенностями. Как червь медленно вгрызается в яблоко, так и понимание насквозь проело моё сердце. Она не вырастет, не будет смеяться. Би никогда не станет ребёнком, которого я придумал.

Хуже всего было то, что я уже отдал свое сердце этому воображаемому ребёнку, и мне было ужасно трудно простить Би. Её существование ввергло мою жизнь в палитру эмоций. Тяжело было убивать надежду. Учитывая, что её развитие шло с большими задержками, я долго надеялся, что рано или поздно она сможет догнать своих сверстников. Каждое крушение этой надежды становилось все тяжелее. Глубокую печаль и разочарование иногда сменяла внезапная злость на судьбу. При всем этом я льстил себе, что Молли не знала о моем двойственном отношении к ребёнку. Чтобы скрыть, как мне трудно принять её такой, какая она есть, я начал яростно защищать её. Я стал нетерпим к тем, отмечал её особенности. Она получала все, что хотела. Я никогда не принуждал её пробовать то, что ей не нравится. Молли совершенно не ведала, что Би проигрывала в сравнении с моим воображаемым ребёнком. Она выглядела довольной и безрассудно любила дочку. Я так и не решился спросить её, не видела ли она в Би другого ребёнка. Я отказывался думать об этом и всем сердцем желал, чтобы она ни о чем не догадалась.

Я задавался вопросом, что будет с ней, когда она вырастет, а мы постареем? До того вечера, когда она удивила меня, запомнив двадцать семь предметов за один раз, я считал, что она знает очень мало слов. И только недавно я стал мудрее и научился наслаждаться её существованием. Наконец-то я расслабился и стал радоваться удовольствию, которое она приносила матери. Страшные бури разочарования сменились безмятежным смирением. Би — просто Би и ничего большего.

Но теперь Би ясно разговаривает со мной, и мне стало стыдно. Прежде я вылавливал в её бормотании слова как золотые монеты. Сегодня я почувствовал огромное облегчение. Пусть немного, но она может говорить. Почему стыд? Мне стало стыдно, что внезапно любить её немой стало гораздо проще.

Я подумал о старой басне и решил, что выбора у меня не было. Я взял быка за рока. Но осторожно.

— Ты не любишь разговаривать?

Она слегка покачала головой.

— Значит, ты не разговаривала со мной, потому что…

Опять вспышка бледно-голубых глаз.

— Не надо было говорить с тобой. Была мама. Мы много были вместе. Она слушала. Даже когда я плохо говорила, она понимала меня. Она понимала все без слов, которые нужны тебе.

— А теперь?

Её маленькие плечи отвернулись от меня, корчась в беспокойстве.

— Теперь надо. Чтобы оставаться в безопасности. Но раньше безопаснее было молчать. Чтобы слуги привыкли. В основном они хорошо относятся ко мне. Но если я вдруг заговорю с ними, как сейчас с тобой, если они подслушают, как я говорю, они станут меня бояться. А потом решат, что я угрожаю им. И взрослые тоже станут опасными.

Тоже? подумал я. Я сделал попытку.

— Как и дети.

Кивок. Не более чем, но и без того все было ясно. Конечно. Она такая способная. Такая большая. Этот голосок, выговаривающий такие взрослые слова. И так страшно слышать эти рассуждения, будто передо мной Чейд, а не моя маленькая дочь. Я думал, она будет говорить по-детски, я бы обрадовался простой логике ребёнка. Вместо этого маятник качнулся в другую сторону, и от смирения перед немотой дочери я перешел к страху, что она невероятно сложная и, возможно, даже двуличная.

Она посмотрела на мои ноги.

— Теперь ты немного боишься меня.

Она склонила голову и сложила ручки на скрещенных ногах, ожидая моей лжи.

— Беспокоюсь. Не боюсь, — неохотно признал я. Я пытался найти правильные слова, но не мог и остановился на: — Я… поражен. И немного расстроен, что не догадывался о твоей способности так говорить и думать. Это нервирует, Би. И все же люблю я тебя намного сильнее, чем боюсь. Со временем я привыкну к… к настоящей тебе.

Маленькая розовая головка с дымкой светлых волос медленно кивнула.

— У тебя получится. А у Неттл, наверное, нет.

Я обнаружил, что разделяю её сомнения, но ощутил потребность защитить свою старшую дочь.

— Несправедливо ожидать от неё этого. И даже от меня! Почему ты таишься? Почему не начала говорить, как только научилась?

Голова её опустилась ещё ниже, она приподняла одно плечо и безмолвно покачалась. Я и не ждал ответа. По правде говоря, я понимал, почему стоит хранить такие секреты. В течение многих лет я сам скрывал от Молли, что я бастард, представляясь простым мальчиком на побегушках. Не ради обмана, а из-за желания быть как все. Я знал слишком хорошо, что чем дольше человек хранит секрет, тем сложнее, разоблачив его, не назвать обманщиком. Как я мог не видеть этого? Как я мог уберечь её от ошибок, которые совершил сам? Я попытался поговорить с ней, как отец.

— Да, ты хранила странный секрет. Но теперь я советую тебе забыть про него. Ты должна начать говорить с другими людьми. Не так, как мы говорим сейчас, но словечко тут, словечко там. Называй предмет, который тебе нужен. Потом перейди к простым просьбам.

— Ты хочешь, чтобы я научилась новому виду лжи, — сказала она медленно. — Чтобы я делала вид, что я только сейчас учусь говорить.

И я понял, что я больше походил на наставника убийцы, чем на любящего отца. Я давал ей советы, которые Чейд дал бы мне. Мне стало неуютно от этой мысли, и я заговорил тверже.

— Хорошо. Да, так оно и есть. Но, полагаю, это необходимая ложь, основанная на первой, выбранной тобой. Почему вообще ты делала вид, что плохо говоришь? Почему ты скрываешь свою способность?

Она прижала колени к груди и обхватила их руками, превратившись в маленький тугой комочек. Спрятала свой секрет, догадался я. Какая-то неопределенность почудилась мне. Здесь было что-то большее, чем я знал. Я отвел от неё взгляд. Не смотри на неё. Ей всего девять. Как такой маленький человечек может скрывать большой секрет? Я подумал о себе в девять лет.

Она не ответила. Вместо этого она спросила:

— Как ты это делаешь?

— Делаю что?

Она слегка качнулась, пожевала губу.

— Сейчас ты держишь это в себе. Не разливаешь.

Я потер лицо и решил позволить ей вести разговор, даже если она затрагивает столь болезненную тему. Пусть она привыкнет говорить со мной… а я — слушать её.

— Ты имеешь ввиду, что мне было грустно? Что я не плакал сегодня?

Голова нетерпеливо покачалась.

— Нет. Я имею в виду все.

Опять наклонилась и искоса глянула на меня.

Я подумал и мягко заговорил:

— Постарайся выразиться понятнее.

— Ты… кипишь. Как большой чайник на кухне. Когда ты проходишь мимо, идеи, образы и мысли выходят из тебя, как пар из горшка. Я чувствую жар и запах того, что кипит в тебе. Я стараюсь задержать это, но оно обливает и обжигает меня. А сейчас, когда моя сестра была здесь, ты вдруг прикрыл это крышкой. Я все ещё чувствую тепло, но ты убрал пар и запахи… Вот! Сейчас! Ты придавил крышку и жар уходит.

Она была права. Я это сделал. Пока она говорила, во мне рос ужас. Она не думала о Скилле, как я, но описание получилось очень четким. И в тот момент, когда я понял, что она ощущает мои мысли и эмоции, я наглухо закрыл свое сознание, прячась за крепкими стенами, как учил меня Верити много лет назад. Тогда он просил меня поднимать плотные стены, потому что мои подростковые сны о Молли проникали в его собственные и не давали спать. А теперь я закрылся от моей маленькой дочки. Я подумал об этих годах, не только вечерах, но и днях, ночах последних девяти лет, задаваясь вопросом, что она видела и слышала в мыслях отца. Я вспомнил, как она замирала, когда я касался её, и как прятала глаза. Даже сейчас. Я думал, она не любит меня, и огорчался. Никогда не задумывался, что, узнав все мои мысли, она имеет полное право не любить меня, человека, который никогда не был доволен ею, который всегда хотел, чтобы на её месте оказался другой ребёнок.

Но теперь она смотрела на меня с опаской. На короткий миг наши взгляды встретились.

— Так гораздо лучше, — тихо сказал она. — Намного спокойнее, когда ты спрятан.

— Я не знал, что ты… так страдаешь от моего… моих мыслей. Постараюсь закрывать их, когда ты рядом.

— О, ты можешь? — с облегчением и мольбой произнесла она. — А Неттл? Ты можешь попросить её тоже закрываться, когда она рядом со мной?

Нет, этого я не мог. Просьба укрывать Скилл за стенами рядом с сестрой давала Неттл повод задуматься о чувствительности Би к этой магии. И я не был готов к вопросу Неттл, который пришел в голову и мне: насколько способность Би является магией Видящих? Как «полезна» она может быть? Я внезапно стал Чейдом, увидевшим перед собой ребёнка, очень маленького ребёнка, но на самом деле взрослого и способного к Скиллу. Розмэри была отличным ребёнком-шпионом. Но Би затмила бы её, как солнце затмевает свечу. Плотные стены не пропустили эту мысль к ней. Глупо было бы пугать её сейчас. Я буду бояться за нас обоих.

Я сказал спокойно:

— Я поговорю с Неттл, но не сейчас. Наверное, в её следующий приезд. Мне придется подумать, как ей это объяснить.

На самом деле я не собирался ничего говорить Неттл, пока сам не решил, как лучше справиться с этим. Я обдумывал, как спросить Би о том, почему она скрывала свои способности, когда она внезапно встала. Она посмотрела на меня: огромные голубые глаза, маленькое красное платьице, скрывающая обутые в тапочки ножки. Мой ребёнок. Моя маленькая девочка с сонными наивными глазками. Моё сердце наполнилось любовью к ней. Все, что осталось от Молли, сосуд, в котором хранится вся её нежность. Она была странным ребёнком, но не ошибкой. А Молли всегда строго судила людей. Я вдруг понял, что, если она сочла нужным доверить свое сердце Би, то мне не стоит бояться сделать то же самое. Я улыбнулся ей.

Её глаза расширились от удивления. Затем её взгляд скользнул в сторону, но на лице расцвела ответная улыбка.

— Теперь я хочу спать, — тихо сказала она. — Пойду в постель.

Она посмотрела в сторону темной двери, куда не доставал свет огня и лампы. Расправила маленькие плечи, решая встретиться лицом к лицу с темнотой.

Я взял со стола лампу.

— Я провожу тебя, — сказал я ей.

Мне вдруг показалось очень странным, что все девять лет только Молли укладывала её в постель. Молли приносила её, когда я занимался с книгами или свитками, я желал ей спокойной ночи, и они быстро уходили. Часто Молли тоже ложилась спать в одиночестве, зная, что присоединюсь к ней, как только заточу все мысли в бумажной клетке. Почему, подумал я вдруг, я не проводил все эти часы с ней? Почему я не ходил с ними слушать перед сном сказки или песенки? Не обнимал Молли, пока она не уснет в моих руках?

Горе душило меня, и я не мог говорить. Молча я последовал за дочерью, которая шла по залам дома её предков. Мы прошли мимо портретов её бабушки и дедушки, мимо гобеленов и оружия. Шелест маленьких тапочек привел нас на второй этаж. В коридорах царил холод, она обняла себя и дрожала, лишенная тепла матери.

Чтобы достать до дверной ручки, ей пришлось подняться на цыпочки. Мы вошли в комнату, освещенную только угасающим очагом. Слуги ещё с вечера приготовили спальню. Свечи, зажженные ими, давно оплыли и погасли.

Я поставил лампу на стол у кровати с балдахином и занялся очагом. Она стояла и молча смотрела на меня. Когда дрова разгорелись, я повернулся к ней. Она серьезно кивнула, благодаря, и с помощью маленького стульчика забралась на высокую кровать. Наконец-то она переросла ту маленькую, которую мы делали специально для неё. Но эта была гораздо больше, чем ей требовалась. Она стянула тапочки и уронила их на пол. Я видел, как она дрожит, заползая под холодные белые простыни. Как щенок, который пытается согреться в огромной собачьей конуре. Я подошел к её постели и подоткнул вокруг неё одеяло.

— Ты скоро согреешься, — утешил я её.

— Я знаю.

Её голубые глаза оглядывали комнату, и впервые меня осенило, как странно выглядит этот мир для неё. Огромная комната, рассчитанная на взрослого человека. Может ли она выглянуть из окна, стоя на полу? Откинуть тяжелую кедровую крышку с сундука? Я вдруг вспомнил свою первую ночь в комнате замка Баккип, после долгих лет в уютной комнате Баррича над конюшней. По крайней мере, на этих гобеленах были цветы и птицы, а не золотые глаза Элдерлингов, пристально глядящие на ребёнка, который пытается заснуть. И все-таки я видел десятки изменений, которые надо было сделать в комнате. Изменений, которые любой мало-мальски заботливый отец сделал бы давным-давно. Стыд захлестнул меня. Она считает, что нет ничего плохого в одиночестве в этой огромной пустой комнате.

Я стоял над ней в темноте. Я пообещал себе все изменить. Я протянул руку, чтобы погладить её по коротко остриженной голове. Она скорчилась от моего прикосновения.

— Нет, пожалуйста, — прошептала она в темноту, не глядя на меня.

Это был нож в моё сердце, удар, который я заслужил. Я убрал руку и не наклонился для поцелуя на ночь. Я сдержал вздох.

— Очень хорошо. Спокойной ночи, Би.

Я взял лампу и был уже на полпути к двери, когда она робко спросила:

— Ты можешь оставить мне маленькую горящую свечку? Мама всегда оставляла мне такую.

Я сразу понял, что она имела в виду. Молли часто зажигала небольшую ароматную свечу у нашей постели, перед сном. Сложно вспомнить, сколько раз я приходил, когда она уже глубоко спала, а на столике дотанцовывала свеча. На столике у кровати Би глиняное блюдце ждало такую же свечку. Я открыл ящик под столом и обнаружил хороший запас свечей. Их сладкие ароматы поплыли ко мне, будто в комнату вошла Молли. Я выбрал лаванду, она успокаивает. Я зажег свечу от лампы и поставил её на место, опустил балдахин кровати, представив, как танцующий огонек мягко освещает замкнутое пространство.

— Спокойной ночи, — снова сказал я.

Прихватив лампу, я направился к двери, но её шепот, как пух по ветру, мягко догнал меня.

— Мама всегда пела песню.

— Песню? — глупо переспросил я.

— Ты не знаешь песен, — предположила она.

Я слышал, как она отвернулась.

Я проговорил в балдахин.

— На самом деле знаю.

Глупо, но первое, что мне вспомнилось, была «Группа Кроссфайер», грустная военная легенда, совершенно не подходящая для сонного ребёнка. Я вспоминал другие, учебные напевы и стишки, которые знал с детства. «Молитва отравителя», перечень ядовитых трав. «Красные точки», песенка о самых уязвимых местах на теле человека. Кажется, это не подойдет.

Она снова прошептала:

— Ты знаешь «Двенадцать целебных трав»?

— Знаю.

Баррич научил меня ей, а леди Пейшенс намертво закрепила слова в моей голове. Я откашлялся. Когда я в последний раз пел песню, да ещё на один голос? Жизнь назад. Я вздохнул и вдруг передумал.

— Вот песня, которую я узнал, когда был гораздо моложе, чем ты сейчас. Она о том, как выбрать хорошую лошадь.

Я откашлялся и напел:

Она помолчала, обдумывая.

— Это жестоко. Почему, если четыре белых копыта, то прогонять?

Я улыбнулся в темноте, вспомнив ответ Баррича.

— Потому что такие копыта бывают мягкими. Иногда. Белые копыта могут быть мягче черных. Ты же не захочешь купить лошадь, которая сразу захромает? Это правило не всегда работает, но зато напомнит тебе проверить копыта лошади перед покупкой.

— Ой, — пауза. — Спой ещё раз, пожалуйста.

И я спел. Ещё четыре раза, до тех пор, пока мой слушатель не уснул. Я взял лампу и на цыпочках пошел к двери. Аромат лаванды и мягкий отблеск свечи остался в комнате, когда я вышел в коридор. Я оглянулся на задрапированную кровать, огромную по сравнению с малышкой, которая спала на ней. Малышкой, которую только я могу защитить. Я тихо прикрыл дверь и направился в свою холодную пустую спальню.

Я проснулся на рассвете. Лежал неподвижно, разглядывая темные углы потолка спальни. Я поспал мало и все же сон покинул меня. Есть кое-что поважнее.

Детёныш.

Моё дыхание сбилось. Иногда я слышал голос моего волка так ясно, будто он все ещё жив. Это было чудо Уита, что случалось с людьми, слишком долго связанными с животным. Прошло больше двадцати зим, как я потерял Ночного Волка, но в этот момент он вернулся, я почувствовал толчок, будто холодный нос проник под одеяла. Я сел.

— Ещё так рано, — проворчал я, но перекинул ноги через край кровати.

Я нашел чистую тунику и штаны, оделся. В моем окне просыпался прекрасный летний день. Я опустил шторы и глубоко вздохнул. Энергия покинула меня, и это казалось удивительным. Молли, подумал я. Я верил, что разбаловал её вниманием и подарками. На самом деле, это она разбаловала меня, позволяя с самого утра думать о своих личных делах, не заботясь больше ни о ком.

Волк во мне был прав. Когда я тихо постучал в дверь Би, и, после чуть слышного приглашения, вошел, она уже проснулась и рассматривала груду одежды, вытащенную из шкафа. Её светлые волосы торчали во все стороны.

— Тебе помочь? — спросил я её.

Она покачала головой.

— Не с одеждой. Но мама каждое утро стояла на другой стороне кровати, когда мы её заправляли. Я пыталась, но это никак не выпрямляется.

Я взглянул на её работу. Похоже было, будто она пытается расправить парус корабля.

— Хорошо. Я знаю, как это сделать, — сказал я ей. — Я заправлю твою постель.

— Мы должны сделать это вместе, — упрекнула она меня. Она глубоко вздохнула и немного выпрямилась. — Мама говорила, что я должна научиться заботиться о себе, ведь в жизни немногие люди будут учитывать мой рост.

Да, Молли подумала и об этом.

— Тогда давай сделаем это вместе, — предложил я и начал следовать её четким указаниям. Я не упомянул, что мог бы просто поручить эту работу одной из горничных. Не стал ломать то, что Молли так бережно растила.

Перед тем, как одеться, Би выгнала меня из комнаты. Я стоял возле двери, ожидая её, когда услышал легкий стук сапог Неттл по каменному полу коридора. Она остановилась передо мной, и было неприятно увидеть её чересчур открытое удивление.

— Доброе утро, — приветствовал я её, и, прежде чем она успела ответить, дверь распахнулась, чтобы явить Би, одетую и готовую встретить новый день.

— Я причесалась, — сказала она мне, будто я спрашивал. — Но они слишком короткие и не лежат.

— Мои тоже, — заверил я её. Это не значило, что я пытался это сделать.

Она посмотрела на меня и спросила:

— Поэтому тебе трудно подрезать бороду?

Неттл рассмеялась над словами сестры и над моим смущением.

— Нет. Это не так, — ответил я серьезно. — Я просто запустил её.

— Давай я помогу тебе перед отъездом, — предложила Неттл, и я подумал, откуда она могла знать, что моя борода всегда была заботой Молли.

Би мрачно посмотрела на меня и медленно покачала головой.

— Бороды совсем не надо. Просто сбрей её.

Я ощутил прилив острой боли. Как она узнала? Неужели Молли рассказывала ей, что борода мне нужна, чтобы выглядеть взрослее, ближе к моему истинному возрасту?

— Может быть, позже. Но теперь нам нужно спуститься и позавтракать, твоя сестра хочет уехать пораньше.

Би шла между нами, а за столом попробовала сказать несколько слов слугам, по большей части пробормотав их в тарелку. Но это было только начало, и, думаю, даже Неттл хватило бы мудрости не торопить её.

Прощание оказалось тяжелым для всех нас. Би выдержала объятия Неттл, а мне её объятие показалось слишком поспешным. Её глаза заблестели, когда она ласково попрощалась с нами. Я обещал ей постоянно сообщать все новости. Она посмотрела на Би и поручила ей:

— Выучи несколько букв и напиши мне их, малютка. Жду, что ты постараешься изо всех сил сделать это, как и твой папа.

Хорошо, что она не заметила виноватых взглядов, которыми мы с Би обменялись за её спиной.

Риддл молча смотрел на наше прощание. Он подошел ко мне с таким мрачным лицом, будто готовился произнести похоронную речь. Вместо этого он вдруг обнял меня так, что кости затрещали.

— Будь сильным, — шепнул он мне на ухо, отпустил меня, сел на лошадь и они отъехали.

Мы стояли в подъездной аллее Ивового леса и смотрели им вслед, пока Неттл и её группа не скрылись из виду. И даже немного дольше. Дворецкий Рэвел и несколько других слуг тоже вышли проводить Неттл. Никто из них не ушел, пока мы с Би оставались на аллее. В лесу щебетали птицы. Легкий утренний ветерок шевелил листья серебристых берез, окаймляющих дорогу. Через некоторое время Би решилась заговорить.

— Хорошо.

— Да.

Я посмотрел на неё сверху вниз. Что же мне делать с этой крошечной девочкой? Я откашлялся.

— Как правило, обход я начинаю с осмотра конюшен.

Она бросила на меня быстрый взгляд снова опустила глаза. Я знал, что она боится больших животных поместья. Пойдет ли она со мной? Я бы не стал винить её, если бы она отказалась. Но я ждал. Мгновение спустя белокурая головка кивнула в знак согласия.

И мы начали день по новым правилам. Мне хотелось понести её, но я знал, что она боится моих прикосновений, и знал, почему. И поэтому она бежала за мной по пятам, а я степенно шагал, следя, чтобы Би не отстала. Мы зашли в конюшни и встретились с Талеманом. Его обрадовал отъезд гостей, ведь это очень облегчало ему работу. Лин-пастух мельком взглянул на мою маленькую спутницу, а затем заговорил со мной, в то время как его собака настойчиво пихала Би носом под подбородок, пока девочка не начала её гладить.

Нужно было съездить на виноградник. Когда я сказал об этом Би, она глубоко задумалась, а потом сообщила мне:

— Я уже несколько дней не проверяла маминых ульев. У меня есть своя работа, ты же знаешь.

— Но не знаю, как помочь тебе с ульями, — сказал я ей.

Она подняла голову и расправила маленькие плечи.

— Я знаю, что с ними делать. И я сильнее, чем выгляжу, — сказала она мне.

Так мы расстались и снова встретились только за обедом. Я сообщил ей, что виноград отлично завязался, и что я видел множество её пчел, занятых работой. Она серьезно кивнула на это и ответила, что все улья в полном порядке.

После еды я ушел в кабинет, чтобы взяться за давно запущенные счета. На столе лежал список неотложных дел, составленный Рэвелом. Рядом с некоторыми из них стояли пометки, сделанные рукой Молли. Я не мог смотреть на него. Она положила его по крайней мере два месяца назад, и я обещал ей, обещал, что этим летом мы сделаем всю самую срочную работу в поместье. Но я ничего не сделал. Я убрал список в сторону, уверенный, что она станет пилить меня, когда дела уже будет невозможно откладывать дальше.

Она не станет. Больше никогда.

На столе лежали другие записки и счета за продукты от владельцев далеких ферм. Нужно было рассчитать мужчин, работавших на сенокосах в обмен на долю скошенной травы. Рядом лежала заметка о необходимости нанять больше работников для сбора винограда, и, если мы хотим получить хороших людей, лучше начать наем прямо сейчас. Все нужно было делать срочно.

И ещё один список разных продуктов, написанный кривыми буквами. Какое-то время я разглядывал его. Должно быть, я выглядел озадаченным, потому что Би, бродившая по кабинету, взглянула на него через мой локоть.

— Ой. Кухарка Натмег писала, наверное. Мама всегда спрашивала, какие блюда она будет готовить на неделе, чтобы у кухарки всегда были нужные продуты под рукой. Мама делала список, чтобы отправить его в город.

— Я вижу. И как это понять?

Она хмуро разглядывала его.

— Я не уверена. Кажется, это слово «сукно». А может быть «сапог». Мама говорила что-то о зимней одежде для прислуги и о новых сапогах тебе и мне.

— Но сейчас лето!

Она задрала голову.

— Это как сад, папа. Ты должен подумать сейчас о том, что хочешь получить через три месяца.

— Наверное, так.

Я смотрел на непонятную писанину, обдумывая, как бы убедить Рэвела перевести и заняться всем этим. Дел оказалось чересчур много. Я бросил бумагу и отодвинулся от стола.

— Нам нужно сходить посмотреть яблони.

Этим мы занимались до самого вечера.

День за днем, мы погружались в обычные дела. Ежедневно мы проводили никому не нужный осмотр конюшен, загонов для овец и заглядывали в виноградники. Я никак не мог погрузиться в работу. Не знаю, как так вышло, но счета не залеживались, а Рэвел, казалось, с облегчением взялся за составление меню. Я не интересовался, что лежало в моей тарелке, еда стала просто задачей, которую надо сделать. Сон бежал от меня, только чтобы внезапно напасть в середине дня, когда я работал за письменным столом. Все чаще и чаще Би проводила вечера в моем кабинете, где забавлялась, делая вид, что читает мои старые бумаги, а потом рисовала на оборотах чудесные картинки. Мы говорили мало, даже когда вместе играли. Большинство вечеров заканчивалось тем, что она засыпала на полу. Я относил её в постель, укладывал, и снова возвращался в кабинет. Слишком много дел я запустил. И было ощущение, будто мы оба чего-то ждем.

Однажды вечером я понял, что жду возвращения Молли. Яуронил голову на руки и заплакал бесполезными горькими слезами. В себя я пришел от мягкого поглаживания и тихого голоска:

— Этого не изменишь, папочка. Этого не изменишь. Тебе надо отпустить прошлое.

Я поднял голову и посмотрел на свою маленькую дочь. Я думал, она спит у камина. Впервые она сама коснулась меня. Её глаза были такие же бледно-голубые, как у Кетриккен, и иногда она выглядела не то чтобы слепой, но глядящей куда-то мимо меня. Я не ожидал от ребёнка таких слов. Это были слова Молли, слова, которые она говорила мне, успокаивая. Моя малышка, она пыталась быть сильной. Я поморгал, очищая глаза от слез, откашлялся и спросил:

— Хочешь, я научу тебя играть в камни?

— Конечно, — сказала она, и, хотя я знал её истинную цель, я научил её, и мы проиграли до самого утра. А потом проспали почти до полудня.

Послание пришло обычным порядком, в конце осени. Когда я спустился к завтраку с Би, на столе лежал толстый коричневый желудь с двумя дубовыми листьями, все ещё прикрепленными к нему. Когда-то я вырезал такой узор на крышке небольшой коробки, в которой хранились мои яды, ремесленный набор убийцы. Коробка давно потерялась, но смысл остался. Чейд хотел встретиться со мной. Я сердито посмотрел на желудь. Все время, пока я жил в Ивовом лесу, он был способен сделать это. Никто из слуг не стал бы класть желудь на стол, не оставил бы незапертой дверь или открытым — окно. Однако желудь лежал здесь, как напоминание от моего старого наставника, что независимо от того, каким умным и осторожным я себя не считаю, он все ещё способен пробраться через мою оборону, если пожелает. Он будет ждать меня вечером на постоялом дворе «Дубовый посох» на перекрестке у холма Виселиц. Два часа езды от Ивового леса. А это значило, что если я поеду на встречу, то вернусь очень поздно, возможно на рассвете, если Чейд опять затеет свои замысловатые разговоры. Как бы то ни было, через Скилл он со мной не связался. Это означало, что никто в группе не знает о встрече. Это был ещё один из его проклятых секретов.

Би смотрела, как я верчу желудь в руках. Когда я положил его обратно на стол, она взяла и начала изучать его. Она уже говорила простые фразы слугам «ещё хлеба, пожалуйста», или просто «доброе утро». Её детский лепет был не слишком наигранным, но я чувствовал то ли гордость, то ли тревогу за её безупречное притворство. В последние несколько вечеров мы играли в игру на память и в камни, и в обоих она оказалась невероятно способной. Я сдерживал свою отцовскую гордость, напоминая себе, что каждый родитель думает, что его ребёнок самый умный и красивый. Она показала мне страничку из гербария, которую кропотливо скопировала по моей большой просьбе. Талант к рисованию у неё был от матери. И написала маленькую записку к Неттл, слегка украшенную кляксами и буквами, так похожими на мой почерк, что я подумал, не сочтет ли сестра её подделкой. Наши последние несколько недель вместе были как бальзам на рану. Боль слегка утихла.

Но на вызов Чейда я не мог не откликнуться. Этот единственный раз, когда он вернулся к тайному способу связи из моего детства, мог значить только крайнюю деликатность вопроса. Это что-то личное или слишком опасное? Моё сердце сжалось при этой мысли. Что же это? Что происходит в замке Баккип и заслуживает такой скрытности? Во что он опять хочет вовлечь меня?

И что мне подготовить для Би на этот вечер? Если я пойду на встречу с Чейдом, я не успею уложить её в постель ночью. Мы оба только-только начали что-то создавать, и я не хотел терять этого. Как и предупреждала меня Неттл, настоящий уход за ребёнком — не такое простое дело, но и не такое сложное, как она описывала его. Я наслаждался обществом моей дочери, даже когда мы в одной комнате занимались каждый своим делом. Последнее её увлечение — набор кистей и нескольких красок. Её копии рисунков были исполнены старательно и точно. Она скучала, работая с ними, но я намекнул, что Неттл нужно увидеть её талант, и она сделала их. Но больше всего я был очарован странными детскими образами, возникавшими, когда её оставляли в покое. Она нарисовала маленького человечка с надутыми щеками и сказала мне, что он выдыхает туман. Она никогда не видела ни океана, ни корабля, но нарисовала небольшую лодку, которую водяные змеи тащили через волны. Ещё был ряд цветов с крошечными лицами. Она смущенно показала мне эту работу, и я почувствовал, что она позволила мне заглянуть в её мир. Я не хочу оставлять её, не хочу, чтобы горничная укладывала её в постель. И не хочу тащить её с собой в ночь. Осенью ливень опасен.

Би с любопытством смотрела на меня, пока я раздумывал.

— Что это? — пропищала она детским голоском и подняла желудь.

— Желудь. Семечко дуба.

— Я знаю это! — сказала она, будто пораженная тем, что я мог предполагать, что она этого не знает. И поспешно замолчала.

Тавия вышла из кухни с дымящимся котелком каши. Она поставила его на стол и щедро разлила кашу по нашим тарелкам. Кувшин со сливками и горшок меда уже были на столе, рядом с буханкой свежеиспеченного черного хлеба. Одна из молодых кухонных девушек, Эльм, следовала за ней с тарелкой масла и кувшином компота. Я заметил, что она не смотрела на Би. И что Би немного напряглась и задержала дыхание, когда девушка проходила за её стулом. Я кивнул Тавии, благодаря, и подождал, пока она и девушка не скроются на кухне, прежде чем заговорил.

— Сегодня вечером я должен уехать ненадолго. Хотя могу задержаться на всю ночь.

Я чувствовал, как взгляд Би дрожит на моем лице: она старалась прочитать мои мысли. Это была её новая привычка. Она по-прежнему не встречалась с моим взглядом глазами, но иногда я чувствовал, как она рассматривает меня. Ей стало полегче теперь, когда я постоянно скрывал Скилл за стенами, но, думаю, это же сделало меня более закрытым для неё. Я задавался вопросом, сколько она узнала обо мне за первые девять лет жизни. Мысль эта была мрачная, и я отбросил её в сторону.

Она молчала.

— Мне попросить Тавию уложить тебя сегодня вечером?

Она быстро покачала головой.

— Тогда Майлд? — другая кухонная девушка, помладше. Может, она больше понравится Би.

Би опустила глаза в тарелку с кашей и медленно покачала головой. Ну что ж, легкого решения не будет, не считая того, что я мог просто заставить её сделать так, как считаю нужным. Я не был готов требовать от неё чего-то. Я подумал, решусь ли я когда-нибудь на это, а затем упрекнул себя: ведь я мог бы испортить дочь, во всем потакая ей. Я пообещал себе все обдумать и выбросил эти мысли из головы.

Несмотря на приближающуюся встречу с Чейдом, я занялся обычными дневными делами. Нужды усадьбы требовали постоянного внимания, и даже смерть не могла прервать эту работу. Я быстро обнаружил, как много невидимых забот есть в управлении хозяйством, даже передав Рэвелу большую его часть. Молли всегда одна занималась ими. Вместе с Рэвелом они обсуждали меню, сезонные работы, повседневные дела, наем помощников. Все это было невидимым для меня, и теперь этот мужчина и его настойчивость, с которой я постоянно сталкивался в обсуждениях дневных забот, сводили меня с ума. Он был достаточно приятный парень и все делал хорошо, но каждый раз, когда он стучал в дверь моего кабинета, я вспоминал, что Молли, которая могла перехватить его, больше нет. Дважды он напоминал о ремонте, который должен быть сделан до зимы. Он тщательно и подробно описал все свои предложения, всех лавочников, все даты, чем полностью подавил меня. Это все громоздилось поверх моей обычной работы. Сегодня я уже задерживал плату слугам, и хотя они, казалось, понимали моё горе, я знал, что их-то жизнь продолжается. Как мне справиться? Нанять ещё одного человека, чтобы он шпынял меня весь день? Я боялся доверять кому-то, и моё сердце упало ещё глубже, когда я понял, что у Би все ещё нет няни или учителя… Я подумал, может Фитц Виджилант уже готов, но затем понял, что для маленькой девочки женщина подойдет больше. Женщина, которая могла бы спать в маленькой пустующей каморке, прилегающей к её комнате. Женщина, которая из няни станет горничной, когда Би подрастет. Мне стало плохо при мысли, что в её жизни появится какая-то женщина для того, что могла сделать мать. Но я знал, что должен это сделать. Хотя встреча с Чейдом была первым случаем, когда мне придется уехать, она не будет последней.

Я понятия не имел, с чего начать поиски слуги, который мог бы выполнять такую ответственную работу.

Я молча ел, размышляя над этим вопросом, и так же молча встал из-за стола. Не в первый и не в последний раз я обдумывал странное уединение моего своеобразного положения в жизни. Для землевладельцев и дворян всего Баккипа мы с Молли были не аристократами, не простыми людьми, а ставленниками, застрявшими между классами. Мужчины, работающие у меня смотрителями и конюхами, спокойно разговаривали со мной, ценили мой опыт в их работе, но не считали меня своим другом. А дворяне с поместий поблизости знали нас, как арендатора Тома Баджерлока и леди Молли. В их глазах Молли была возвышена из-за заслуг Баррича. Они вели себя достаточно приятно при встречах, но никто не присылал нам приглашений, а Молли мудро не обращала на это внимания. Каждый день мы были вместе, а нерегулярные вторжения родственников вносили хаос и веселье в нашу жизнь. Этого было достаточно нам обоим.

Но теперь, когда она ушла, я оглянулся и понял, как одинока будет моя жизнь в Ивовом лесу без неё. Наши дети вернулись к своей собственной жизни и оставили меня здесь одного. Все, кроме… Я посмотрел на неё сверху вниз. Нехорошо расти ребёнку таким одиноким.

Маленькие тапочки Би бесшумнее призраков скользили за мной по дому. Я взглянул на неё и сказал:

— Я должен сходить в конюшни. Но там ветер. Давай оденем тебя потеплее.

— Я могу сделать это сама, — мягко напомнила она.

— Ты сможешь достать одежду? — нахмурился я. Ведь её вещи по-прежнему хранятся где-то в сундуке? Не выросла ли она из них?

Она подумала и кивнула. Склонила голову, и я почувствовал, как её взгляд скользнул сквозь меня.

— Я не такая маленькая, как выгляжу. Мне девять.

— Очень хорошо. Я буду ждать тебя в своем кабинете.

Она признательно закивала головой, и я посмотрел, как спешит она вверх по лестнице. Каждая ступенька для неё была целым восхождением. Я пытался представить себя таким же маленьким в мире, рассчитанном на взрослых, и не смог. Она очень способная, подумал я, что, если я её недооцениваю? Опасно требовать слишком много от ребёнка, но не менее опасно требовать слишком мало. И все-таки нужно было исправлять положение, чтобы она смогла защитить себя, когда меня нет рядом. Я решился.

Она пришла в моё логово в сапогах и теплых штанишках, на руке висел зимний плащ. Её волосы были убраны назад в короткий хвостик. Я был уверен, она сделала его сама, и не стал обсуждать это. Она оглядела комнату, очевидно, удивляясь, почему мы оказались здесь в середине дня. Логово было меньше, чем кабинет поместья, но достаточно уютное. Стены были обшиты темным деревом, а камин был выложен из больших плоских речных камней. Это была удобная комната, мужское убежище, но не поэтому я выбрал её своим логовом. Я думал и колебался. Но ей девять. Мне было столько же, когда секреты замка Баккип открылись передо мной.

— Пожалуйста, закрой за собой дверь, — сказал я ей, когда она вошла.

Она так и сделала, а потом посмотрела мимо моего плеча, озадаченная моей просьбой.

— Я думала, мы идём на улицу.

— Мы пойдем. Но не сразу. Я хочу показать тебе кое-что. И проверить, как ты сможешь сделать это. Но сначала я должен объяснить тебе. Присядь, пожалуйста.

Она залезла на один из мягких стульев, и снова посмотрела в мою сторону.

— Это секрет, — предупредил я её. — Секрет, принадлежащий только мне и тебе. Пейшенс показала его нам с мамой, когда мы впервые приехали сюда. Пейшенс умерла, теперь и Молли тоже, — я помолчал, сглотнул и продолжил: — так что, теперь об этом знаю только я. И скоро узнаешь ты. Это нигде не записано, и никогда не должно оказаться на бумаге. Ты не сможешь рассказать об этом никому. Понимаешь?

Какое-то время она сидела очень тихо. Потом медленно кивнула.

Я встал со своего места, подошел к двери и убедился, что она заперта.

— Эта дверь должна быть плотно закрыта, — сказал я ей. Я коснулся петли массивной двери. — Смотри сюда. У этой двери четыре петли. Две вверху, две внизу. Они все выглядят одинаковыми.

Я ждал, и она снова серьезно кивнула.

— Вот эта, не самая нижняя, — ложная петля. Если ты вытащишь из неё шип, она станет ручкой. Видишь? И у тебя получится вот что.

Я вытащил латунный шип из петли, взялся за неё и потянул вниз. Распахнулась высокая узкая дверь, замаскированная под деревянную панель. Паутина растянулась и облепила её, пока я тянул ручку. Внутри вздохнула тьма. Я оглянулся на Би. Она была полностью поглощена зрелищем, закусив нижнюю губу маленькими белыми зубами.

— Это секретный коридор.

— Да? — спросила она таким тоном, что я понял, что объясняю очевидное.

Я почесал щеку и почувствовал, как сильно выросла борода. Я до сих пор не брился, ведь Молли не ворчала на меня. Волна потери нахлынула и вновь с головой утопила меня.

— Папа? — Би потянула меня за манжету рубашки.

— Мне очень жаль, — сказал я и снова начал дышать.

— Мне тоже жаль, — сказала она.

Она не взяла меня за руку, но погладила манжету. Я даже не заметил, как она слезла со стула и пересекла комнату. Она немного откашлялась, и я заметил блестящие дорожки на её щеках. Я сжал стены Скилла, и она с тихой благодарностью кивнула.

— Куда он ведет? — вполголоса спросила она меня.

И вот так, вместе, мы достигли вершины скорби и двинулись дальше.

— Он ведет в маленькую комнатку выше и левее камина. Там есть крошечный глазок, через который можно наблюдать за людьми в кабинете, — я потер глаза. — А в этой маленькой комнате есть узкая лестница, которая ведет в нижний лаз. А он ведет к другим маленьких шпионским комнаткам в разных частях дома, — я сглотнул и мой голос стал почти нормальным, когда я добавил: — Наверное, это одержимость Видящих. Кажется, нам нравятся глазки и тайные места в наших домах.

Она кивнула, глядя мимо меня в дверь. Разорванная паутина шевелилась от слабого сквозняка. Улыбка осенила её лицо и она радостно обхватила щеки ладонями.

— Мне это нравится! Это все для меня?

Такого восторга я от неё не ожидал. Я улыбнулся в ответ.

— Слушай дальше, — сказал я ей. — Есть ещё два способа попасть сюда. Один — из моей спальни. Второй — из кладовки. И тот и другой трудно открыть, потому что ими очень редко пользовались. Здесь открывается легче. Но им тоже долго не пользовались, поэтому там будет полно паутины, пыли, мышей и пауков.

Она шагнула ко входу в коридор, взмахнула рукой на свисающую паутину, потом потрясла ладонью, испугавшись мелких многоножек. Оглянулась назад, на меня.

— Я могу сейчас туда пойти? А лампу надо брать?

— Думаю, надо.

Её восторг застал меня врасплох. Я думал только показать ей место, где можно спрятаться, если когда-нибудь в доме станет опасно и меня не будет рядом, чтобы защитить её. Я задвинул скрытые болты на двери кабинета так, чтобы никто не смог войти. И взял лампу со стола. Потом я закрыл потайную дверь, и откидной шип упал на место.

— Попробуй открыть её сама.

Шип был тяжел, и она какое-то время дергала его, прежде чем освободила.

— Мы можем смазать его, — задыхаясь, сказала она, а затем поднялась, откидывая панель. Она посмотрела на меня. — Можно я возьму лампу и пойду впереди?

Если она упадет и уронит лампу, масло разольется и пламя охватит всю усадьбу.

— Будь осторожна, — я сказал ей, передавая лампу. — Держи двумя руками. И не упади.

— Не упаду, — ответила она, но как только лампа оказалась у неё в руках, я стал сомневаться в мудрости своего решения. Она была чересчур взволнована и сосредоточена только на том, что её окружало. Без колебаний она шагнула в узкий темный коридор. Я наклонился и последовал за ней.

Шпионские коридоры Ивового леса были гораздо проще тех, что изрезали Баккип. Думаю, если бы их делал мой отец, он сделал бы их повыше. Скорее всего, их добавили при первой реконструкции дома, когда ставили южную пристройку. Я часто задавался вопросом, а не было ли больше тайных дверей, позабытых из-за постоянно меняющихся обитателей?

Проход начинался с короткой площадки и крутой лестницы. В верхней части лестницы была ещё одна площадка и резкий поворот налево. Там коридор становился немного шире. Шесть шагов по прямой — и он оканчивался где-то над камином. В этой крошечной нише я не мог выпрямиться, но кому-то там всегда было удобно. Там стояла низкая крепкая табуретка, чтобы шпион смог посидеть во время работы, маленький шкафчик темного дерева с надежно закрытыми дверцами и небольшая полка, на которую Би опустила лампу. Чутье её не подвело. Теперь я заметил маленькую панель возле глазка, которая прикрывала свет лампы от посторонних глаз. Она села на стул, не стряхнув с него пыли, наклонилась вперед, чтобы заглянуть в мой кабинет, затем откинулась назад и провозгласила:

— Мне это нравится! Это место как раз для меня. О, папа, спасибо!

Она встала и пошла к шкафчику, легко дотянулась до ручки и заглянула внутрь.

— Погляди! Там чернильница! В ней все высохло, но я могу налить в неё чернила. А вот старое гусиное перо, его объели до стержня. Мне нужно новое. Погляди! Полка откидывается и получается столик, на нем можно писать! Как хорошо! Это действительно все для меня?

Клетушка, довольно тесная даже для невысокого шпиона, ей подошла идеально. Я думал о ней, как об убежище на крайний случай, она же увидела здесь уютное местечко или даже игровую комнату.

— Здесь ты будешь в безопасности. Приходи сюда, если почувствуешь, что тебе что-то угрожает и ты не можешь связаться со мной. Или если я скажу тебе, что есть опасность и ты должна бежать и прятаться.

Она пристально смотрела на меня, её бледный взгляд блуждал по моему лицу.

— Я понимаю. Конечно. Ну, тогда, мне понадобятся свечи и огниво. И что-то, чтобы хранить воду, и что-то с плотно закрывающейся крышкой для хранения сухарей. Чтобы я не голодала, если придется сидеть здесь долго. И подушка, и одеяло, чтобы согреться. И ещё несколько книг.

Я в изумлении смотрел на неё.

— Нет! Нет, Би, я никогда не оставлю тебя здесь на несколько дней кряду! Подожди… книги? Ты действительно хорошо читаешь?

Она была так удивлена, будто я спросил, умеет ли она дышать.

— Конечно. Разве не все это умеют?

— Нет. Обычно читать учат всех. Я знаю, мама показывала тебе буквы, но я не думал, что… — я удивленно смотрел на неё. Я наблюдал за её играми с пером и книгами, думая, что она просто учит случайные буквы. Записка, которую она написала своей сестре, была не сложной, всего несколько строк. Теперь я вспомнил: она просила бумаги, чтобы записать свои сны. Я думал, что она имела в виду свои странные рисунки. Я подавил внезапное желание узнать, что она написала, и увидеть, что же ей снилось. Я подожду, пока она сама не захочет поделиться со мной.

— Мама читала мне. Свою большую красивую книгу о травах и цветах, её подарила леди Пейшенс. Она читала очень медленно, показывала каждое слово. Она показала мне буквы и звуки. Так я и научилась.

Молли поздно научилась читать, и далось ей это с большим трудом. И я сразу понял, какую книгу она читала Би: её страницы были сделаны не из бумаги, а из тонких дощечек с вырезанными и раскрашенными словами и картинками. Это был самый дорогой подарок от Пейшенс для меня. И Молли научила нашу дочь читать именно по ней.

— Папа?

Я спустился на землю. Я посмотрел на неё сверху вниз.

— А что случилось с леди Пейшенс? Мама рассказывала мне много историй о ней, но никогда не говорила о конце её истории.

— Конец её истории.

Я был там в день, когда история моей мачехи закончилась. Я подумал об этом сейчас, и она вдруг предстала передо мной в новом свете. Я откашлялся.

— Хорошо. Это случилось ранней весной. Сливы только начали пробуждаться от зимнего сна, и леди Пейшенс хотела обрезать их до того, как они зацветут. Она уже была довольно стара, но все ещё очень беспокоилась о своих садах. И вот она высунулась из окна и сверху выкрикивала приказания рабочим, занятым обрезкой деревьев.

Я улыбнулся, вспоминая. Би почти смотрела на меня, на её лице был написан интерес, лоб сморщился.

— Она выпала из окна?

— Нет. Как ни странно, из окна она не выпала. Но ей очень не нравилось, как они делали обрезку. И вот она заявила, что спустится, чтобы заставить сделать их все как надо, собрать обрезанные ветки и поставить их в воду на столе. Я предложил пойти и принести ей их, но нет, она отправилась в свою комнату, а потом затопала вниз в сапогах и тяжелом шерстяном плаще.

Я замолчал. Я все так отчетливо вспомнил. Голубое небо, порывистый ветер и сверкающие глаза Пейшенс, возмущенной, что рабочие в саду не слушаются её.

— И что?

— Она ушла ненадолго. Я был в комнате, когда услышал, как хлопнула дверь. Она позвала меня, чтобы я пришел и взял несколько веток. Я вышел в прихожую, она шла мне навстречу, с огромной охапкой веток, усыпав все вокруг мелкими побегами и кусочками мха. Я собирался взять их, когда она внезапно остановилась. Она смотрела перед собой, её рот приоткрылся, а щеки, и так розовые от холода, совсем покраснели. Потом она закричала: «Чивэл! Вот ты где!» Раскинула руки, и ветки разлетелись во все стороны. Она сделала две быстрых шага мимо меня. И упала.

Слезы вдруг защипали глаза. Я моргнул, но не смог их остановить.

— И она умерла, — прошептала Би.

— Да, — хрипло сказал я. Я вспомнил, какая она была легкая, когда я поднял и перевернул её. Она была мертва, глаза её были открыты, и она улыбалась.

— Она подумала, что ты — её умерший муж.

— Нет, — я покачал головой. — Она не смотрела на меня. Она смотрела мимо меня, на что-то за моей спиной. Я не знаю, что она увидела.

— Она увидела его, — убежденно сказала Би. Она кивнула сама себе. — Он все-таки пришел за ней. У её истории хороший конец. Можно мне оставить здесь одну из её книг, про травы?

Из воспоминаний я снова вернулся в маленькую комнатку, к своей дочери, сидевшей, у стола.

— Если хочешь, оставь здесь свои книги. И вообще все, что тебе захочется. Можешь взять свечи и огниво, если обещаешь быть очень осторожной с ними. Но ты должна помнить: это комната и вход в неё — тайна, которую нельзя говорить никому. Она только для тебя и меня. Важно, чтобы это осталось в секрете.

Она серьезно кивнула.

— Ты мне покажешь другие проходы, кроме этого, и как открыть другие двери?

— Может быть, завтра. Сейчас мы должны все тут закрыть и увидеться с человеком, который заботится об овцах.

— Лин, — напомнила она мне вскользь. — Пастух Лин заботится об овцах.

— Да, Лин. Нам нужно поговорить с ним, — мне пришла в голову идея. — У него есть сын по имени Бодж, который живет с женой и маленькой девочкой. Может, ты захочешь встретиться с ними?

— Нет. Спасибо.

Её решительность убила мою надежду. Я понял, что за этим кроется что-то большее. Я молча терпеливо ждал, пока она возьмет лампу и начнет спускаться по узкой лестнице. Она в предвкушении остановилась там, где её пересекал другой проход, подняв лампу и всматриваясь в темноту, но потом коротко вздохнула и привела нас обратно в кабинет. Я держал лампу, пока она закрывала и закрепляла панель. Потом лампу я задул и поднял тяжелые шторы, впуская в комнату серый свет. Шел дождь. Я моргнул, привыкая к свету. Ночью ударит мороз. Края желтых березовых листьев начали загибаться внутрь. Зима приближалась.

Я все ещё молчал.

— Другие дети не любят меня. Им неприятно. Они думают, что я маленький ребёнок, выряженный как девчонка, а потом, когда я делаю что-то, обрезаю яблони острым ножом, например, они думают… Я не знаю, что они думают. Но когда я захожу на кухню, сыновья Тавии уходят. Они привыкли работать с ней каждый день. Но больше не приходят, — она отвернулась от меня. — Эльм и Леа, девочки с кухни, ненавидят меня.

— О, Би, они не могут ненавидеть тебя! Они вообще вряд ли с тобой знакомы. Сыновья Тавии выросли и теперь весь день ходят с отцом, учатся у него. Это не из-за тебя, Би.

Я смотрел на мою малышку, ободряюще улыбаясь. Она подняла глаза, и в момент, когда наши взгляды встретились, её синий гнев обжег меня.

Она снова опустила глаза в пол и застыла.

— Лучше я сегодня останусь дома, там дождь, — сказала она тонким равнодушным голосом. — Хороший день, чтобы побыть в одиночестве.

— Би, — я сказал, но прежде чем я продолжил, её злость вспыхнула снова.

— Ненавижу, когда ты лжешь. Ты же знаешь, что другие дети будут бояться меня. И я понимаю, когда меня ненавидят. Я не придумываю. Это на самом деле так. Не лги мне, не заставляй думать, что я плохо сужу о людях. Ложь — это плохо, независимо от того, кто говорит её. Мама с этим мирилась, но я не буду.

Она скрестила руки на груди и стояла, вызывающе глядя на мои колени.

— Би! Я твой отец. Ты не должна говорить со мной так!

— Если я не могу быть честной с тобой, я вовсе не буду с тобой говорить.

Вся её сила воли была вложена в эти слова. Я знал, что она вполне способна возобновить свое долгое молчание. Мысль о том, я могу лишиться её дружбы, которую обрел после смерти Молли, так глубоко поразила меня, что я только сейчас понял, как мы с дочерью стали близки. Вторым ударом было понимание, какая опасность подстерегает нас, если я поставлю родительский долг выше долга дружбы.

— Ты можешь быть честна со мной и все-таки не терять ко мне уважения. Как я с тобой. Ты другая, Би. Это сделает твою жизнь нелегкой. Но если вы всегда будешь прибегать к этим своим особенностям, объясняя ими все, что тебе не нравится в мире, ты начнешь жалеть себя. Не сомневаюсь, что мальчики Тавии чувствовали себя неудобно в твоем присутствии. Но я также знаю, что ни одному из них не нравилось работать на кухне, и поэтому отец взял их на мельницу, чтобы оценить, что им подходит лучше. Ты не всегда причина. Иногда ты просто условие.

Она потупилась и не опустила руки.

— Возьми свой плащ. Мы пойдем вниз и встретимся с Лином.

Я распоряжался уверенно, сдерживая острый страх. Что я буду делать, если она откажется подчиниться? Когда Старлинг привела ко мне Нэда, он, привыкший к жизни, полной лишений, был трогательно благодарен за сон под крышей и еду. Ему было чуть больше десяти, когда он впервые попытался оспорить мой авторитет. Мысль о физическом наказании такого маленького существа, как Би, вызывала у меня отвращение. Однако, ради победы в этой битве, я был готов и на это.

Я ничем не выдал своего облегчения, когда она достала плащ и надела его. Пока мы закрывали кабинет и выходили на улицу, я молчал, чтобы чем-нибудь не уязвить её гордость. Когда мы вышли на пастбище, я зашагал медленнее. Она по-прежнему семенила за мной.

Лин ждал меня. Он показал мне трех овец, которых отделил от стада: у них появилась сыпь, от которой они чесались о деревья и заборы. Я мало знал об овцах, но Лин ухаживал за ними с молодости, а сейчас его волосы были такими же белыми, как шерсть его подопечных. Так что я слушал, кивал и попросил его держать меня в курсе, если болезнь перекинется на других животных. Пока мы говорили, глаза его блуждали от меня к маленькой фигурке за моей спиной, и обратно. Би, возможно, до сих пор переживающая нашу размолвку, стояла, маленькая и строгая, и молчала на протяжении всей нашей беседы. Собака Лина, Дейзи, подошла, чтобы внимательно рассмотреть её. Би попятилась при её приближении. Дейзи благодарно вильнула хвостом и усмехнулась, вывалив язык. Как просто пасти. Я предпочел не заметить, как Дейзи затолкала мою дочь в угол, а затем стала тыкаться в неё носом, не прекращая вилять хвостом. Лин с опаской взглянул на них, но я подошел к овце и спросил, сколько ей лет. Растерянный, он последовал за мной. Я спросил его, могли ли клещи стать причиной раздражения, заставив Лина наморщить лоб и начать осматривать шерсть овцы в поискать насекомых.

Краем глаза я увидел, как Би потянулась и начала гладить маленькие шелковистые уши собаки. Дейзи села и прижалась к ней. Би погрузила замерзшие руки в густую золотую шерсть, и я внезапно понял, что они давно знакомы друг с другом. Её отступление было не страхом, а приглашением к игре. Я вполуха слушал рассказ Лина о первых симптомах болезни.

Когда Лин убедился, что я узнал о его заботах, и уверился, что делает все правильно, наша встреча закончилась. В Баккипе я не ухаживал за овцами и мало о них знал, так что с Лином я сделал то же самое, что Баррич делал с ястребами в замке. Я нашел хорошего человека, который больше меня знал о глупых шерстяных созданиях, и поручил ему всех овец Неттл. Но на разговоры с ним всегда уходило много времени, и я почувствовал, что утро уже на исходе.

Я обернулся, чтобы взглянуть на Би, но её там не было. Дейзи сидела спокойно. Моя реакция была инстинктивной. Я потянулся к обоим, к собаке и человеку и спросил: Где она? Куда ушла моя дочь?

Котята, ответили они одновременно. Если Лин обладал Уитом, а Дейзи была его партнером, я об этом не знал, а сейчас некогда было спрашивать. Он был бы не первым человеком, которого я встретил, который вел себя так, будто может общаться со своим партнером. Но меня сейчас больше заботила Би.

— Котята?

— Помет под одной кормушкой. Две недели назад открыли глаза и теперь начинают осваиваться.

Действительно, она была там. Четыре котенка изучали мою дочь, лежащую на животе на влажной соломе. Бело-рыжий тянул её за волосы, вцепившись зубами в грязный хвостик и упершись ногами. Двое трехцветных барахтались в её руках под подбородком. Поблизости черно-белый котенок со сломанным хвостом смотрел на неё, а она не отрывала от него глаз.

— Би, нам пора идти, — сказал я ей.

Она начала медленно неохотно вставать. Я нагнулся, чтобы снять рыжего котенка с её волос. Пробуя силы, он толкнул меня. Я поставил его на соломе рядом с ней.

— Мы должны идти.

Она вздохнула.

— Мне нравятся котята. Никогда не трогала их раньше. Вон тот хорошенький, но не позволил мне прикоснуться к нему.

Лин заговорил.

— О, этот черный, как отец. Злюка и вредина. Он будет хорошим крысоловом, но я бы не стал его выбирать, госпожа Би.

— Мы никого не выбираем, — заметил я. — Она просто хотела его подержать.

Лин наклонил голову. Собака, сидящая рядом с ним, передразнила его.

— Да я просто говорю, что если захотите, заберите себе любого. У них сейчас как раз подходящий возраст, чтобы найти новый дом. Мать устала от них, и они начинают охотиться. А пушистый дружок может стать утешением для маленькой девочки, сэр. Небольшая теплая компания, — он откашлялся и добавил: — Хотя я думаю, что щенок ей подойдет больше.

Я подавил раздражение. Ни котенок, ни щенок не залечат её горе от потери матери. Затем я внезапно вспомнил щенка по имени Ноузи. Но это молодое существо может стать её другом и помочь. Компания. И возможность наделать ошибок.

— Спасибо, Лин, но нет, — твердо сказал я. — Может быть, когда она станет постарше, но не сейчас. Пойдем, Би. Нам нужно вернуться домой.

Я ждал, что она начнет умолять. Вместо этого она села, позволяя паре трехцветных мягко соскользнуть обратно в солому. Мгновением дольше она смотрела на черного котенка. Она ткнула пальцем в него, будто предупреждая о чем-то, но потом встала и безропотно последовала за мной.

Отойдя на достаточное расстояние, я замедлил шаг.

— Итак, что ты слышала? — спросил я Би.

Она долго молчала. Я готов был повторить вопрос, когда она призналась:

— На самом деле, я не обращала внимания. Что-то об овцах, а не обо мне. И там были котята.

— Мы говорили об овцах, принадлежащих твоей сестре, с человеком, который зарабатывает на жизнь, заботясь о них. Может быть, когда-нибудь и тебе придется идти туда и разговаривать с ним, или с его дочерью, или с внуком, об этих овцах. Слушай в следующий раз, — я помолчал, давая ей время подумать, а затем спросил: — Так, ты не слушала. А что ты видела?

Она удивила меня тем, что вообще услышала мои слова. Но вопрос мой она поняла по-своему и нерешительно заговорила дрожащим голосом:

— Так. Ивовый лес не принадлежит тебе или мне. Это дом Неттл и овцы Неттл. Они никогда не станут моими. И виноградники, и сады. Ничего из этого не моё. Неттл была старшей у мамы, и теперь она всем владеет. Но когда-нибудь мне, возможно, придется заботиться обо всем этом для неё, как и тебе, — она немного подумала. — Папа, когда я вырасту, а ты умрешь, что будет принадлежать мне?

Стрела в моё сердце. Что будет принадлежать моему странному ребёнку? Даже если я отложу хорошее приданое для неё, пока она не вырастет и не найдется хороший человек, чтобы жениться на ней? Хороший человек? Как мне найти его, как узнать? Когда я умру, что случится с ней? Много лет назад Чейд спросил меня то же самое, и я ответил, что она ещё ребёнок и слишком рано беспокоиться. С тех пор прошло девять лет. Ещё девять, и она будет иметь право выйти замуж.

А я — медлящий дурак.

Я быстро заговорил, чтобы заполнить свое долгое молчание.

— Сестра и братья никогда не позволят тебе жить в нужде, — сказал я ей, уверенный, что говорю правду.

— Это не то же самое, что знать о том, что будет принадлежать только мне, — тихо ответила она.

Я знал, что она права. Раньше, чем я начал убеждать её, что сделаю все возможное, чтобы все предусмотреть, она снова заговорила.

— Так вот, что я видела. Овцы, овечий помет, солома. Я видела много шерсти на нижних перекладинах забора, много мелких паучков, красных и черных, в самом низу. Я видела одну лежащую овцу, она вытерла всю шерсть и немного кожи у хвоста. Другая овечка терлась бедром о забор и облизывала губы.

Я кивал, довольный её наблюдательностью. Она бросила на меня взгляд и добавила:

— И видела, как Лин поглядел на меня, а потом отвернулся, будто предпочел бы не видеть.

— Точно, — согласился я. — Но не из-за отвращения. Он огорчен. Он любит тебя, ведь он подумал о щенке или котенке, о которых ты могла бы заботиться. Посмотри, как он обращается со своей собакой, и увидишь, что он не смог бы предложить такое ребёнку, которого недолюбливает.

Она недоверчиво хмыкнула.

— Когда я был мальчиком, — сказал я ей спокойно, — мне было тяжело жить бастардом. Я думал, что всякий раз, когда кто-нибудь смотрит в мою сторону, он думает обо мне как о бастарде. И так я сделал свое происхождение самой важной частью себя. И всякий раз, когда я встречался с кем-то, первое, что я думал: знает ли он, что я бастард?

Какое-то время мы шли молча. Мне казалось, она устала. Я поймал себя на мысли, что мне придется повышать её выносливость постоянными долгими прогулками, а затем напомнил себе, что она не собака, не лошадь, она — мой ребёнок.

— Иногда, — осторожно добавил я, — я решал, что люди не любят меня, прежде чем они могли сами решить за себя. И я не разговаривал с ними или пытался сделать так, чтобы они меня полюбили.

— Если ты бастард, по тебе этого не видно, — заметила она и указала на себя. — Этого я не могу скрыть. Я маленькая и выгляжу младше, чем есть. Я бледная, в стране, где большинство — темноволосые. Все, что я могу скрыть — это способность говорить. Но ты сказал, что я не должна делать этого.

— Да, некоторые из своих особенностей скрыть ты не можешь. Мало-помалу ты способна дать понять людям, что ты намного умнее, чем большинство детей твоего возраста. И они станут меньше бояться тебя.

Она опять хмыкнула.

— Ты боишься Дейзи? — спросил я её.

— Дейзи?

— Пастушья овчарка. Она пугает тебя?

— Нет, конечно, нет! Ей нравится тыкать меня носом. Но Дейзи хорошая.

— Откуда ты знаешь?

Она ответила нерешительно.

— Она виляет хвостом. И она не боится меня, — пауза. — Можно мне завести щенка?

Я не хотел об этом говорить, но выхода не было.

— Если у тебя сейчас появится собака, мне будет трудно.

Нет, пока моё сердце так отчаянно одиноко. Нет, пока я могу потянуться к любому существу, которое посмотрит на меня с симпатией. Даже если я не свяжусь с ней, собака станет ближе ко мне, а не к ней. Нет.

— Может быть, в будущем мы ещё раз поговорим об этом. Но я хотел бы, чтобы ты поняла… Ты устала? Мне понести тебя?

Она еле плелась, щеки раскраснелись от усилий и поцелуев холодного ветра, но сейчас она выпрямилась.

— Мне почти десять. Я слишком большая, чтобы носить меня на руках, — сказала она с достоинством.

— Но не для отца, — сказал я и подхватил её.

Дочь замерла в моих руках, как всегда, но я был неумолим. Я усадил её на левое плечо и ускорил шаг. Она сидела, онемевшая и прямая, как палка. Кажется, я понял её беду. Я вздохнул и ещё крепче сжал стены. Это было не легко. На мгновение я был сбит с толку, будто обоняние или зрение отказали мне. Ведь только Уит используется инстинктивно, а не тренированный Скилл похож на волны. Но я был вознагражден: она слегка расслабилась, а затем закричала:

— Я могу видеть так далеко! Ты все время видишь так далеко? Ну конечно же! Как это замечательно!

Она была так рада и взволнована, что мне не хватило мужества продолжать свои нравоучения. В другой раз, пообещал я себе. Она недавно потеряла маму, и мы только начали понимать друг друга. Завтра поговорю с ней ещё раз о том, как чувствовать себя свободно рядом с другими. Сейчас я наслаждался моментом, когда она казалась обычным ребёнком, а я — просто её отцом.

Глава 12

ВЫЛАЗКА

В большом городе жила-была старушка. Она работала прачкой в нескольких семьях богатых торговцев. Каждый день она проходила по их домам, собирала грязную одежду и тащила её в свой дом, где мыла и терла её, развешивала на соломенной крыше для просушки, и чинила, если это было нужно. Это не давало ей большого дохода, но она любила свою работу, потому что могла делать её сама.

Она не всегда была одна. Когда-то у неё была собака. Собака была её Уит-компаньоном и подругой. Но ни одна собака не живет вечно, и лишь немногие живут так же долго, как и человек, и поэтому пришел печальный день, когда женщина осталась в одиночестве. С тех пор она была одна. Или она думала, что одна.

Ранним утром она встала с постели, поскользнулась и упала. А когда она попыталась подняться, то не смогла: у неё было сломано бедро. Она позвала на помощь, но никто не услышал и никто не пришел. Все день, всю ночь и весь следующий день она лежала на полу. От голода и жажды голос её ослаб. Она начала бредить. Став собакой, она побежала по улицам города. И вот, как собака и будто во сне, она встретила молодого человека и сказала ему: «Моя хозяйка нуждается в вашей помощи. Следуйте за мной, пожалуйста, я умоляю вас».

Она пришла в себя на руках человека, который поил её холодной водой. — Я увидел собаку во сне, и она привела меня сюда, — сказал он ей. Он спас ей жизнь, и, хотя она медленно поправлялась, всегда ходила с палкой и прихрамывала, после этого они стали друзьями.

Сказки Древней крови, записанные Баджерлоком.

Я убедилась, что отец уехал, выскользнула из постели, взяла одну из маминых ароматических свечей в тумбочке и зажгла её от огня камина. Я поставила её в подсвечник на полу и вытащила из сундука с зимней одеждой теплый шерстяной халат. Не люблю большие сундуки. Крышка, конечно, красивая, с птицами и цветами, но какая же тяжелая. Мне не хватило роста, чтобы открыть её полностью, так что я держала её одной рукой, а другой рылась в глубине. К счастью, халат лежал сверху, и колючая шерсть сообщила моим пальцам, что я нашла, что искала. Я схватила его и отскочила назад, позволяя крышке сундука упасть с глухим стуком. Завтра, решила я, надо попросить отца открыть сундук и переложить теплую одежду в ящик поменьше, который он сделал для меня. Ночной ветер надувал нам зиму. Скоро будет новолуние.

Я натянула халат поверх рубашки и надела теплые чулки. Обуваться я не стала. Мои домашние туфли были слишком узкие, не налезли бы на толстую шерсть, а старые сапоги — слишком тяжелые для того, что я собиралась сделать. Я взяла свечу, открыла дверь и выглянула в коридор. Все было тихо. Я выскользнула, позволяя двери прикрыться за мной. Наконец-то у меня появилось время исследовать секретный проход так тщательно, как мне хотелось. С тех пор, как я увидела его, ни о чем другом уже думать не могла. Я хотела пойти туда с того момента, как мы вернулись с овечьего пастбища, но потом был обед, а после отец все время держался рядом со мной, беспокоясь что придется оставить меня одну на ночь. Глупо. Будто я была не одна каждую ночь, когда он сидел в своем кабинете, и не спала в своей постели. Что может измениться, если он уедет?

В камине в кабинете отца ещё тлела кучка углей. Я добавила одно полено, чтобы стало светлее и теплее. В ящике его стола взяла две высоких свечи. Потом, как и он сегодня днем, я убедилась, что занавеси на окне плотно задернуты, закрыла дверь кабинета и передвинула тайную щеколду в её ложной петле. Когда открылась узкая дверь, дом обдал меня ледяным сквозняком древних загадок. Я вдохнула его и почувствовала, как наполняюсь ими. С подсвечником в руке я шагнула в узкий коридор.

Сначала я пошла в маленькую комнату, которую показал мне отец. Я внимательно её исследовала, но ничего нового не нашла. Приятно было сидеть там одной, в желтом круге света свечи, и обдумывать, как я положу книгу на полку, а рядом с ней — чернильницу и перо. Никогда не понимала, как сильно я мечтаю о своем собственном месте в доме. Спальня всегда казалась мне огромной и холодной комнатой. С таким же ощущением я могла спать в центре стола в столовой. Здесь я чувствовала уют и безопасность. Я решила, что в следующий раз надо будет принести тряпку, чтобы убрать паутину и навести порядок, и захватить подушку с одеялом. На стенах хорошо бы развесить картинки. Было так приятно представлять, что я могу сделать здесь, что я задержалась, пока моя ароматная свеча не сгорела почти полностью. Я зажгла одну из свечей отца. Я быстро решила, что здесь должен быть небольшой запас. И сейчас самое время начать. Я положила вторую свечу отца на полочку, и погасила мамину ароматную свечку. От неё поднялась тонкая струйка душистого дыма. Я положила огарок на стол, рядом поставила подсвечник. Сюда надо принести саше, которые мы с мамой делали из роз и жимолости. Как мне хотелось заполнить этот маленький кабинет своими личными вещами! Курага, изюм. Твердые колбаски, которые я так любила жевать. Это стало бы уютным местом для чтения, рисования,письма. Моя собственная крошечная комнатка.

Новая свеча напомнила мне о том, что время идет. Мне хотелось посмотреть другой коридор, который я видела раньше. Я вспомнила: отец говорил, что он ведет к двум другим входам, в спальне и в кладовой. Кладовая была на нижнем этаже, позади кухни, а спальня моих родителей — в основной части дома, наверху. Таким образом, должны быть лестницы, рассуждала я, и тут же решила, что нужно изучить все это.

Я вернулась к пересечению проходов и, вместо того, чтобы спуститься в кабинет, пошла в другой коридор. Я заметила, что он обшит стеной с темным деревом, и подумала, что он гораздо старше, чем тот, первый. Отец предупреждал, что его давно не использовали. Затянувшая его паутина шипела и дергалась от пламени моей свечи. Проход повернул сначала в одну сторону, а затем другую, он огибал стены комнат. Одна стена была выложена кирпичом, от неё тянуло холодом. От сквозняка пламя задергалось, и я прикрыла его рукой. Кажется, я уже была в основной части дома. Я поспешила вперед, минуя голые мышиные косточки, лежащие здесь так долго, что запах давно выветрился. Я нашла ещё две смотровые щели, каждая была прикрыта крошечной крышкой. Я поставила свечу и попробовала посмотреть, где я, но в комнатах было совершенно темно. Я плохо представляла, в каком месте дома нахожусь, и даже не могла сказать прошла ли я уже через спальни и гостиные.

Я подошла к месту, где коридор разделялся не на две, а на три части. Похоже, дверей было больше, чем говорил мне отец. Первый, который я выбрала, совершенно разочаровал меня. Он был короткий и привел меня к глазку и лавочке под ним. Я снова поставила свечу и с небольшими усилиями оттолкнула крышечку в сторону. И поразилась: за стеной была моя собственная спальня. Огонь еле тлел, но света было достаточно, чтобы оглядеться. Я была на стороне камина и могла видеть свою кровать внизу. Я подумала, нет ли секретного выхода в этот коридор из моей спальни, и медленно провела рукой по стене в поисках какой-нибудь задвижки или петли. Но если что-то и было, я ничего не нашла. Меня это огорчило, ведь как было бы замечательно, если бы я смогла попадать в свое новое убежище прямо из спальни!

Я вернулась к пересечению туннелей, решив больше не медлить, ведь свеча догорела почти до половины. На будущее мне нужна лампа. Я была уверена, отец никогда не оставит мне лампу и не разрешит побродить одной по стенам Ивового леса. Заметит ли он, что я взяла одну из швейной комнаты мамы? Он избегал этой комнаты со дня её смерти. Я почувствовала острый стыд при мысли, что придется что-то делать за его спиной, чтобы получить то, что мне нужно, не больше. Я была совершенно уверена, что он плохо знает мои способности. Значит ли это, что я должна ограничивать себя его представлениями? Не думаю.

Следующий путь я выбрала наугад. Он петлял туда-сюда сквозь стены, и пару раз я протискивалась в очень тесные уголки, куда бы не пролез взрослый человек. Я спустилась по грубо вытесанным ступеням, а потом — ещё ниже. Тут я столкнулась с грызунами и замерла, услышав мелкий топоток вокруг. Крысы и мыши меня не заботили. Крысы не воняют так, как мыши, но мне не нравятся их глаза-бусинки. Помет вдоль стены становился все гуще, а запах мочи сильнее. Я нашла две выгрызенные норки: очевидно, грызуны обнаружили этот безопасный и простой проход и использовали его, из чего я сделала вывод, что он ведет к кладовке.

И не ошиблась. От моей свечки осталась только четверть, и я решила, что должна выйти здесь, прежде чем она оплывет и оставит меня в темноте. Рычаг для открытия панели находился рядом, и, хотя он был тугой, я тянула его, пока не услышала щелчок в стене. Я толкнула то, что должно было оказаться дверью, но она лишь слегка качнулась. Она была устроена как качели, и когда я протянула руку через получившееся отверстие, то почувствовала мешки с горохом или фасолью, наваленные с той стороны. Я потолкала их, но они были тяжелые и не поддавались. Я не могла здесь пройти.

Пора было покидать мой лабиринт. Я закрыла потайную дверь в кладовке и направилась обратно, чувствуя сонливость и начиная замерзать. Я запуталась в плотной паутине, и пришлось остановиться, чтобы убрать её с лица. Только сейчас я заметила, что мой халат весь в пыли и грязи. Смогу ли я очистить его сама, чтобы избежать расспросов? Уверена, отец не одобрит этой одиночной вылазки.

Я достигла развилки и повернула в сторону кабинета. Ноги замерзли, и холод пополз выше. Я почувствовала щекотку на шее и чуть не уронила свечу. Я поставила её на пол и пальцами расчесала волосы, убирая паутину. Несмотря на мои усилия, паука поймать не удалось. Я взяла свечу и пошла дальше. Полумрак прохода, казалось, давил на мои веки. Как хорошо было бы вернуться в спальню, под одеяла.

Я снова поставила свечу, чтобы убрать паутину с дороги. Я спустилась вниз по коридору и свернула за угол, прежде чем поняла, что такой плотной паутины быть не должно, ведь я уже проходила здесь. Я остановилась, подняла свечу и оглядела узкий коридор. Нет. Не было никаких признаков, что я здесь уже проходила. Паутина и пыль на полу были нетронуты. Я оглянулась и с радостью заметила, что мои следы хорошо видны. Поиск пути назад казался не сложным, и я пошла быстрее.

Когда я вернулась к развилке, от свечи остался совсем маленький огарок. Я рассердилась на себя, что оставила вторую свечу в маленькой комнатке. Но я уже близко и скоро вернусь в кабинет отца. Я с тоской подумала об очаге и понадеялась, что полено, которое я в него подкинула, все ещё горит. Я поспешила вперед по своим собственным следам. Темные дощатые стены, казалось, сдвигались от дрожащего света свечи. Я слегка поправила фитиль, чтобы воск капал в подсвечник. Теперь пламя стало больше, и я увидела, как же мало осталось от свечки. Заблудившийся сквознячок от каменной стены чуть не задул её. Я прикрыла пламя и замерла, задумавшись. Что если я повернула не туда? Была ли кирпичная стена на пути к кладовой? Или она была в коридоре, который вел к глазку в моей спальне? Я прикрыла уставшие глаза и вдруг не смогла вспомнить. От моих следов уже не было никакой помощи. Мышиный скелет! Где я видела мышиный скелет?

Я стояла и смотрела на угасающее пламя.

— В следующий раз, — сказала я сгущающейся тьме, — в следующий раз я принесу мел и отмечу каждый коридор.

Сквозняк забрался под халат. Я повернула назад. Теперь спешить было нельзя, пламя танцевало на последнем кусочке фитиля. После того, как я дошла до первой развилки, я пообещала себе, что все будет в порядке. Даже если свеча погаснет, я могу найти дорогу назад на ощупь. Или не могу? Я изгнала из мыслей страх перед крысами. Мой свет разгонял их, и они, конечно, никогда не решатся уйти далеко от кухни. Крысы остаются там, где еда.

Если они не голодны и не ищут её.

Что-то коснулось моей ноги.

Я вскочила, пробежала два шага и упала, обжигаясь горячим воском погасшей свечи. Тьма окружила меня. Она заполнила все вокруг. На мгновение у меня перехватило дыхание, потому что тьма вытеснила и воздух. Я подтянула ноги под халат, боясь, что крысы начнут прыгать и откусят мне пальцы. Моё сердце билось так сильно, что все тело дрожало. В темноте я села, качая обожженную руку и соскребая с неё кусочки воска. Я огляделась, но вокруг было совершенно темно. Темнота давила на меня, я не могла ни оттолкнуть её, ни дышать ею. Ужас вырос во мне.

— Мама! — закричала я, и на меня плотным глухим мраком обрушилась реальность её смерти. Она ушла, и больше не было никого, кто мог бы спасти меня. Теперь тьма и смерть стали моей судьбой.

— Мама! Мама, мама, мама! — снова и снова кричала я, потому что если темнота — это смерть, то она должна была прийти ко мне.

Я кричала до хрипоты, а потом затряслась в немом ужасе. Никто не пришел. Если кто проснулся и вскрикнул от моего приглушенного плача, я его не слышала. Когда первый приступ паники прошел, я, задыхаясь, свернулась калачиком в темноте. По крайней мере я согрелась: волосы вспотели и прилипли к голове. Только ноги и руки по-прежнему мерзли. Я обняла колени и спрятала руки в рукава. В ушах грохотал стук сердца. Мне хотелось прекратить это, чтобы, хоть было и страшно, я могла услышать возню крыс, которую боялась больше самих крыс. Слабые беспомощные звуки клокотали в горле. Я уткнулась лбом в грязный пол и, тяжело дыша, закрыла глаза, чтобы не позволить темноте завладеть моим телом.

Глава 13

ЧЕЙД

Много легенд и обычаев связано со Скилл-колоннами, раскиданными по всем Шести Герцогствам и за его пределами. Даже когда истинное предназначение этих монолитов было забыто, их важность осталась, а значит, о них много рассказывали и их почитали. Чаще всего это были сказки про неосторожных людей, про юных влюбленных, которые бродили вокруг камней, прислонялись к ним и исчезали. В некоторых сказках они возвращались через сто лет и обнаруживали, что все, что они знали, исчезло, в то время как сами они не постарели ни на день. В своих исследованиях Скилла я часто задавался вопросом, были ли такие несчастные, обладавшие неуправляемым талантом к магии, которые ненароком открывали портал и навсегда исчезали в нем. Я до сих пор содрогаюсь, вспоминая свой несчастный случай при путешествии с Аслевджала в Бакк. Я знаю, ты читала этот мой отчет. Неужели никто не обратил внимания на это предупреждение?

Опять же, у самого короля Дьютифула есть некоторый опыт опасности такого путешествия. Тогда мы вышли из колонны, погруженной в воду. А если бы она лежала на земле? Не знаю, остались ли бы мы навечно внутри столба, как в ловушке, или же нас вытеснило бы под землю, где мы бы задохнулись?

Даже с восстановлением многих свитков, рассказывающих о Скилле, наши знания о столбах все ещё слишком скудны. Под руководством Чейда составлена карта расположения колонн в Шести Герцогствах, записаны все древние надписи и их состояние. Некоторые из них упали, знаки на нескольких разрушены ветрами или намеренно уничтожены вандалами.

И все же, при всем уважении, я советую осторожнее работать с ними. Думаю, что только опытные члены группы должны заниматься такими изысканиями. Мы не знаем, куда могут привести многие из этих порталов, не знаем, какой символ какому месту соответствует. Для тех знаков, которые мы смогли понять, необходимы поисковые группы, которые сначала приедут на место обычным способом и убедятся, что колонна не разрушена и в хорошем состоянии.

Что касается экспериментов с колоннами, на которых знаки выцвели или повреждены, возникает вопрос, почему мы должны пытаться использовать их? Стоит ли рисковать жизнью кого-то из владеющих Скиллом, отправляя его в неизвестность?

Письмо Фитца Чивэла Видящего к мастеру Скилла Неттл.

Сколько помню Чейда, он всегда пользовался любой возможностью драматизировать свою жизнь. От леди Тайм до Рябого человека, он смаковал каждую свою роль. Возраст не уменьшил его любви к уловкам и маскировке. Наоборот, он наслаждался ими больше, чем когда-либо, ведь у него появилось время и возможность полностью им отдаться.

Так что когда Чейд присылал мне вызов, я не знал, кто придет на встречу. Однажды он был старым торговцем с мешком тыкв на продажу. В другой раз я вошел в трактир и встретил уродливую женщину-менестреля, которая коверкала трагический романс под шумные насмешки посетителей. Чем он становился старше, тем больше удовольствия получал от такого лицедейства. Я знал, что из замка он придет через камни, сокращая многодневное путешествие до короткого мгновения. Он войдет в Камни-Свидетели недалеко от Баккипа, и выйдет на вершине холма Виселиц. Приятно прогуляться оттуда до «Дубового посоха» теплым летним вечером. К огорчению Чейда, этой ночью он выйдет из колонны в слякотный дождь, который к утру перейдет в снег.

Я сидел в таверне, рядом с большим очагом, мой промокший плащ лежал на скамейке рядом, поближе к огню. «Дубовый посох» стоял у дороги и его основными гостями были купцы и путешественники. Я редко заглядывал сюда и ожидаемо не встретил ни одного знакомого лица. И все-таки для этой вылазки я забелил бороду мелом и надел грубую рубаху пахаря. Мои изношенные ботинки были грязны, я сидел, сгорбившись, натянув на лоб шерстяную шапку. Последний раз, когда я был здесь, я тоже встречался с Чейдом. Но никто не сможет сказать, что видел Тома Баджерлока в этой таверне, и удивиться, что же я там делал. Так что, угрюмо сгорбившись, я пил глинтвейн, надеясь, что мой вид никого не расположит к разговору.

Дверь гостиницы распахнулась, впустив дождь, ветер и промокшего конюха в сопровождении двух таких же мокрых купцов. За ними темнело вечернее небо. Я заворчал про себя. Я надеялся, что Чейд прибудет пораньше и быстро закончит со своим делом. Мне не нравилось, что я оставил Би в одиночестве. Она заверила меня, что все будет в порядке, что она порисует картинки в своей комнате у огня и пойдет спать, когда устанет. Я тщетно пытался убедить её, что ей лучше провести вечер с Лином и его женой. Её ужасно испугала такая идея. Поэтому я оставил её, пообещав зайти к ней сразу после возвращения. Я потягивал глинтвейн и пытался решить, о чем беспокоюсь больше: о том, что Би дома одна, или о Чейде, бредущем где-то в буре.

Женщина второй раз ткнулась в мою спину. Я повернулся на скамейке и посмотрел на неё. Сначала я решил было, что это Чейд в одном из своих диковинных личин. Но она была слишком маленькая для поджарого старика, которого я знал. Повернувшись на скамье, я уперся взглядом в её грудь. Чрезвычайно существенную. Когда я поднял глаза, она улыбалась мне. В её передних зубках сияла небольшая щель, зеленые глаза обрамляли длинные ресницы.

— Привет, — сказала она.

Нет, это точно не Чейд. Его курьер, просто слишком дружелюбная девчонка или потаскушка? Как много возможностей испортить этот вечер. Я поднял кружку, осушил её и протянул ей.

— Ещё, пожалуйста.

В моем голосе не было ни намека на приветливость. Она подняла бровь.

— Я не разношу пиво.

Презрение в её голосе было не притворным. Шерсть у меня на загривке слегка поднялась. Осторожнее.

Я наклонился ближе, делая вид, что пытаюсь разглядеть её лицо. Я знал эту девушку, видел её где-то, но не мог вспомнить, где именно, и это было неприятно и тревожно. Кто-то с рынка? Дочь одного из наших пастухов, которая выросла и ушла из родительского дома? Она не назвала меня по имени, её зрачки не дрогнули: она меня не узнала. Играем пьяного. Я почесал нос и проверил её.

— Не пиво, — сказал я ей. — Глинтвейн. Что-то холодно.

— Я не принесу никакого вина, — сказала она мне.

В голосе чувствовался легкий акцент. Она выросла не в Бакке.

— Жаль, жаль.

Я отвернулся к огню.

Она оттолкнула мой сырой плащ в сторону и безбоязненно села рядом со мной. Значит — или девка, или курьер. Она наклонилась ко мне.

— Ты выглядишь замерзшим.

— Нет. Сижу в теплом местечке у очага. Выпил вот немного глинтвейна. Просто жду старого друга.

Она улыбнулась.

— Я могу быть твоим другом.

Я с пьяной растерянностью покачал головой.

— Нет. Нет, ты не можешь. Мой друг гораздо выше и старше, и он мужчина. Ты не можешь быть моим другом.

— А может быть, я друг вашего друга. Это делает меня твоим другом, верно?

Я слегка покачал головой.

— Может быть.

Я потрогал сумку на бедре и нахмурился. Потом улыбнулся.

— Привет. Если ты друг моего друга и мой друг, то, может, купишь мне ещё кружечку?

Я с надеждой поднял кружку с бессмысленной усмешкой и присмотрелся к ней. Любая знающая себе цену девка не станет связываться с человеком, у которого нет достаточно денег на выпивку.

На её лице отразилась неуверенность. Я сказал не то, чего она ждала. Вдруг я почувствовал себя очень старым. В свое время я бы с удовольствием втянулся в подобную интрижку. Мне всегда нравилось разгадывать маленькие задачки, придуманные Чейдом. Я принимал участие во многих его спектаклях, одурачивая других. Но сегодня я вдруг просто захотел встретиться с моим старым учителем, выяснить, что ему надо, и вернуться домой. Нужны ли теперь все эти уловки? В стране мир и стабильность. Зачем ему шпионы и всякие задания для людей? Сейчас самое время прорваться сквозь туман и начать играть вместе. Но на такую наглость Чейд мог бы обидеться. Так что я снова посмотрел на неё и спросил:

— Как ты думаешь, что лучше: глинтвейн у теплого очага в холодный день или большая кружка в тени?

Она склонила голову, и стало видно, что она гораздо моложе, чем я думал. Ей нет и двадцати. Откуда же я её знаю?

— Пиво в тени, — сказала она, не задумываясь. — Хотя тень трудно найти, если солнце не показывается несколько дней.

Я кивнул и подобрал мокрый плащ.

— Почему бы нам не поискать Чейда-Тень? — предложил я, и она улыбнулась.

Я встал и она взяла меня под руку. Лавируя между столами, мы подошли к деревянной лестнице, ведущей наверх, в комнаты. Буря снаружи усилилась. Порывы ветра стучались в стены и ставни таверны. Через мгновение дверь распахнулась, впуская дождь и ветер. Пока со всех столов кричали, требуя закрыть дверь, в таверну ввалились двое мужчин, шатаясь и поддерживая друг друга. Один из них дошел до пустующего стола, положил на него руки и замер, тяжело дыша. Риддл повернулся к двери и захлопнул её. В следующий момент в человеке у стола я узнал Чейда.

— А вот и он, — тихо сказал я своей спутнице.

— Кто? — спросила она меня, и я пережил мгновенное разочарование.

— Мой друг. Тот, которого я ждал.

Я произнес это небрежно, дернул рукой, освобождаясь от неё, и пошел навстречу Чейду и Риддлу. Я слегка повернул голову и краем глаза заметил, что она оглянулась, поднимаясь по лестнице. Человек, спускавшийся навстречу, едва заметно кивнул ей. Неужели девка?

Странно все это. Уже не в первый раз Чейд своими интригами ставил меня в неловкое положение.

— Ты в порядке? — тихо спросил я, подойдя ближе.

Он дышал, будто от долгого бега. Я предложил ему свою руку, и он оперся на неё: тревожный признак болезненного состояния. Риддл молча подхватил его с другой стороны. Мы обеспокоенно переглянулись.

— Ужасная буря. Дайте посидеть у очага, — попросил Чейд.

Его губы потемнели, и он шумно дышал через нос. Его «маскировка» ограничилась простым цветным одеянием из отменной ткани и несложного покроя. Серо-стальные волосы выдавали его возраст, но лицо и манера держать себя ему не изменили. Он пережил своего брата и трех племянников, и я подозревал, что переживет и меня, своего внучатого племянника. Но сегодняшнее путешествие далось ему тяжело, и он нуждался в отдыхе. Скилл может поддерживать состояние его тела, но он не способен снова сделать его молодым.

Я оглядел переполненный зал. Моё место у очага заняли сразу, как только я отошел.

— Вряд ли получится, — сказал я ему. — Но в двух комнатах наверху есть камины. Я спрошу, свободны ли они.

— Мы уже договорились. Риддл, пожалуйста, убедись, что мои распоряжения исполнены, — сказал Чейд.

Риддл кивнул и отошел. Мы переглянулись. Риддл знал меня гораздо дольше, чем Неттл. Задолго до того, как он встретил и начал ухаживать за моей дочерью, он стал моим собратом по оружию. В нашей маленькой войне с Бледной Женщиной на острове Аслевджал, я оставил его хуже, чем мертвым. Он простил меня за это. Я простил его за то, что он был шпионом Чейда. Мы понимали друг друга лучше, чем представлял себе мой учитель. Одним кивком мы восстановили старое братство. Риддл — типичный уроженец Бакка, темноволосый и черноглазый, сегодня оделся так, чтобы не выделяться в толпе посетителей таверны. Он ушел, непринужденно скользя сквозь толпу, и никто не бросал ему в спину сердитых взглядов. Я завидовал этому его таланту.

— Давай посидим, пока Риддл не вернется, — предложил я, и сел первым.

Стол был расположен неудобно, продуваемый сквозняком, он стоял далеко от кухни и очага. Зато это оказался самый уединенный уголок, какой только можно было найти в столь оживленном месте. Чейд неуклюже опустился на стул напротив. Его глаза блуждали по комнате; он посмотрел на верх лестницы и слегка кивнул. То ли искал кого-то, то ли просто огляделся по давней привычке старого убийцы, чтобы понять, откуда может прийти опасность. Я ждал, когда он заговорит о деле.

— Почему здесь так людно? — спросил он меня.

— Проезжает караван торговцев лошадьми и скотом, они разговаривали у огня. Три купца, шесть работников. Они хотели переночевать в городе, но погода вынудила их остановиться здесь. Слышал, они не очень довольны, что скоту придется провести ночь в открытых загонах, но выбора у них нет. Работники ночуют на чердаке сарая. Торговцы утверждают, что их товар дорогостоящий и очень боятся воров, но я услышал, как двое мальчишек из конюшни обсуждали их лошадей, называя их совершенно негодными клячами. Один купец говорит мало, но сбруя на его лошади выделана в чалсидианском стиле. И лошадь эта довольно хороша.

Он кивнул и, несмотря на усталость, изогнул губы в довольной улыбке.

— Я все-таки научил тебя, — сказал он с удовлетворением.

Его глаза встретились с моими, и любовь в них поразила меня. Он становится сентиментальным на старости лет?

— Точный и полный доклад — первое, чему ты научил меня, — согласился я.

Мы помолчали, думая обо всем, чему он научил меня. Я взбунтовался и избежал участи стать королевским убийцей. Чейд же никогда не хотел этого. Теперь он может жить не как паук в тайных коридорах замка Баккип, он может называться лордом Чейдом и открыто быть советником короля Дьютифула, но я не сомневался, что, если королю потребуется убить человека, Чейд снова ухватится за эту возможность.

Его дыхание успокоилось. Появился мальчишка с двумя тяжелыми кружками, полными горячего рома, подождал. Чейд улыбнулся мне. Я склонил голову и с показным нежеланием поискал в кошеле монеты, чтобы заплатить за выпивку. Когда парень отошел, я спросил Чейда:

— С Риддлом переход оказался тяжелее, чем ты ожидал?

— Ему далось это проще, чем мне, — сознался Чейд. — Мне даже пришлось взять у него силу, чтобы сделать это.

Он поднял дымящуюся кружку, выпил и вздохнул. Его взгляд снова блуждал по комнате. Я кивнул, а затем спросил:

— Как ты это сделал? Он не имеет Скилла.

— Нет, но Неттл научила его делиться силой при необходимости, и это создает своего рода окно… Нет, не то слово. Канал? Не знаю, как это назвать. Ну будто лошадь, которая всегда в недоузке, но его при необходимости можно обрезать. Он служит ей источником силы. И не только этим.

Приманка не сработала. Я отхлебнул рома. Гадость, но хотя бы теплая.

— Как он дает силу, если не владеет Скиллом?

Он кашлянул и хрипло заговорил:

— Так же, как Баррич давал силу твоему отцу. Все основано на глубокой личной связи и, как Риддл, он был очень сильным физически. Со Скиллом это было бы легче. И, проработав с ним, твой отец стал слишком доверять ему и не мог никому позволить сделать то же самое.

Я подумал над этим.

— Ты пробовал такое раньше? — спросил я с любопытством.

Он глубоко вздохнул и вздрогнул. Он все ещё не согрелся, но его тело начало впитывать тепло таверны.

— Нет. Я подумал, что это хороший случай. В Баккипе была отличная погода. Я часто использую камни для путешествий. Не знаю, почему в этот раз все прошло так тяжело.

Я воздержался об упоминании о его возрасте.

— Ты читал об этом в свитке или в таблицах?

Он собирался предложить широкое и частое использование колонн? Я приготовился отговаривать его.

Он кивнул, но смотрел не на меня, а на Риддла, который пробирался назад, высоко держа кружку с ромом. За ним по пятам шёл слуга с охапкой дров и свечами.

— Он подготовит комнату, — приветствовал нас Риддл и сел. Слуга отправился вверх по лестнице. — Дайте ему несколько минут, чтобы разжечь огонь, и мы поднимемся.

Он перевел взгляд на меня.

— Том, ты выглядишь получше, чем в последний раз, когда я тебя видел.

— Получше, — согласился я.

Я потянулся через стол, чтобы пожать его запястье. Когда моя рука коснулась его кожи, я почувствовал странное слабое покалывание. Он принадлежал Неттл. Это было необычное ощущение прикосновения, будто легкий запах её духов на его одежде. Волк, сидящий во мне, встревожился. Интересно, почувствовал ли Чейд это так же, как я? В глубине моего сознания что-то щелкнуло, и я понял, почему переход через камни в этот раз оказался таким трудным. Неттл оседлала Риддла, и теперь слышит его ушами и видит его глазами. Эта догадка убедила мне, что именно её присутствие усложнило их путешествие. Я не стал ею делиться. Я посмотрел в глаза Ридлла, желая знать, могу ли увидеть в них Неттл. Но нет, ничего, кроме широкой улыбки.

Все это заняло лишь мгновение.

— Вот. Напряженное путешествие, буря и все это… — сказал я.

Я отпустил Риддла и повернулся к Чейду.

— И что же вынудило тебя забраться так далеко в столь сырую ночь?

— Давай подождем комнаты с камином, — ответил он и снова взялся за кружку.

Риддл встретился со мной взглядом и поднял бровь. Он что-то хотел сообщить мне, но я ничего не понял.

Мы сидели в относительной тишине, согреваясь ромом и ожидая. Когда мальчик подошел к столу и дал нам знать, что огонь разгорелся, Риддл бросил ему монетку и мы отправились наверх. Комната оказалась в конце коридора, её разделял дымоход очага с нижнего этажа. Я был удивлен, что торговцы скотом не заняли её, но, возможно, их кошельки были потоньше, чем у Чейда. Риддл открыл дверь и в его руке мгновенно появился нож. На одной из кроватей в комнате сидела та самая девушка, что ранее совсем запутала меня. Я взял пример с Чейда, который, казалось, совершенно не удивился. Девушку, видимо, тоже совсем не встревожило наше внезапное появление. Слегка опустив голову, она осторожно разглядывала нас нефрито-зелеными глазами.

Какое-то воспоминание крутилось в голове, но я никак не мог поймать его. Я смотрел на девушку. Её губы скривились в кошачьей улыбке.

Чейд постоял, потом прошел внутрь и сел за стол. Комната была удобная, рассчитанная на нескольких путешественников. В ней был стол, четыре стула, четыре узких кровати, окна закрывали тяжелые шторы. В углу стоял дорожный сундук, его кожаные ремни были слегка потерты. Чейд не уделил девушке никакого внимания. Вместо этого он заговорил с Риддлом.

— Узнай, можно ли найти горячей еды на всех. И, наверное, надо ещё выпить. Том?

Я медленно покачал головой. Я уже выпил достаточно и внезапно захотел, чтобы в голове моей прояснилось.

— Поесть было бы неплохо. Недавно они жарили хороший кусок говядины. Возьми его и немного хлеба.

Риддл задержал на мне взгляд. Он знал, что его просто выгоняют, но, как и я, не мог понять, почему. Кроме того, как и мне, ему все это не нравилось. Чейд ни слова не сказал о незнакомке.

Я посмотрел прямо на неё.

— Кажется, между нами произошло какое-то недоразумение. Теперь, наверное, тебе следует уйти.

Она посмотрела на Чейда.

— Нет, она должна остаться здесь. Риддл, пожалуйста, — сказал он, не глядя ни на кого. — Еда. И горячее питье.

Он посмотрел на девушку.

— Ты? — она слегка кивнула. — Для всех нас, — подтвердил он.

Взгляд Риддла встретился с моим, и я понял, чего он просит. Я сказал это вслух.

— Я берегу его спину, Риддл. Можешь идти.

Чейд начал что-то говорить, потом замолчал и кивнул. Риддл бросил на меня ещё один мрачный взгляд. Я прошелся по комнате и без всякого притворства заглянул под кровати в поисках чужаков, убедился, что единственное окно плотно закрыто и осмотрел перевязанный ремнями сундук.

— На самом деле этого не требуется, — сказал Чейд вполголоса.

— Этому ты меня не учил, — ответил я и закончил свой обход.

Я вернулся к столу. Девушка, до сих пор сидящая в ногах кровати, заговорила.

— Если вы забыли, чему он научил вас, посмотрите на меня. Сейчас ползать под кроватями — слишком мелко и слишком поздно, — она склонила голову. — Я понимаю, почему он нуждается во мне.

— Пожалуйста, присоединяйся к нам, — тихо сказал Чейд.

Он откашлялся и перевел взгляд на меня.

— Мне не хотелось бы опоздать. Все на месте, и нам нужно кое-что обсудить.

Кажется, он готов был извиниться, что не предупредил меня об этом. Чем бы «это» ни было, он не хотел обсуждать его с помощью Скилла. Но если бы это узнал Риддл, узнала бы и Неттл. И, возможно, это не дошло бы до короля Дьютифула. Я отбросил эти мысли. Сосредоточился на здесь и сейчас.

Девушка поднялась, принимая его приглашение. Она двигалась, как кошка, виляя бедрами. Если бы она носила колокольчики на них, то звенела бы при каждом шаге. Я попытался поймать взгляд Чейда. Он спрятал глаза. Так что я изучал её, пока она пересекала комнату. Не опасная, но и не безобидное существо, как самые опасные люди, которых я знал. Обычная, но сдержанная. Нет, не сдержанная. Готовая лопнуть от гордости. Она шла, как кошка с бьющейся птицей в пасти. Вот-вот выпустит её и с удовольствием бросится снова.

Я вдруг понял, что казалось мне знакомым. В её роду точно были Видящие. Я привык узнавать эти знаки у мужчин моей линии. Неттл была больше похожа на мать, чем на меня. Но в этой девушке, несмотря на всю её женственность, было много от Верити и — о, ужас! — от меня. Быстро, как только возможно, я обдумал все, что знаю. Родилась Видящая. Моложе Дьютифула, но слишком взрослая, чтобы тот был отцом. И не моя. Так чья же? Внезапно комната поплыла вокруг меня. Откуда появилась эта ветвь на семейном дереве?

Я ждал, когда кто-нибудь заговорит. Она двигалась очень медленно. Если я позволил бы себе такое в её возрасте, Чейд расценил бы это как дерзость и сообщил бы мне об этом легким подзатыльником. Но её он терпел и что-то обдумывал.

Как только она села, он сказал:

— Доклад.

Она взглянула на меня и сосредоточилась на Чейде.

— Он неосторожен, — бесцеремонно заявила она. — Его «маскировка» вызывает жалость. Я дважды толкнула его, прежде чем он меня заметил. Взять его до смешного просто. Он только сидел и выглядывал вас, — она опустила глаза, чтобы посмотреть на меня и бросить вызов. — Я трижды могла бы убить его, отравить или обчистить карманы.

Это задело.

— Весьма сомневаюсь. Это самое жалкая отговорка в виде доклада, которую я когда-либо слышал.

Она подняла брови.

— Я передала всю необходимую информацию.

Она склонила голову к моему старому наставнику и заявила:

— Если бы лорд Чейд нуждался в подробностях, он попросил бы меня.

Сказав это, она встала и прошла на мою сторону стола. Я повернул голову, следя за ней. Она очень уверенно потребовала у Чейда:

— Скажите ему, что он должен позволить мне его коснуться.

Чейд встретился с моим взглядом.

— Это безопасно. Она — одна из наших.

— И даже более чем, полагаю, — парировал я.

Я услышал её легкий вздох, но не мог решить, достиг ли я цели, или она пришла в восторг от моих слов. Я сидел неподвижно, но где-то волк поднял шерсть на загривке и низко зарычал.

Я почувствовал её легкие прикосновения к моему воротнику и плечу рубашки. Она наклонилась, чтобы коснуться моего бедра, а затем её рука скользнула по ребрам. Когда она убрала пальцы, рубашка слегка задралась. Она положила на стол шпильки. Их было шесть, а не четыре, каждая размером в полпальца. Головкам их была придана форма маленьких зеленых паучков.

— Если я чуть-чуть уколю любой из них, она проткнет кожу, — она наклонилась ближе к моему плечу и говорила мне в ухо. — Любая из них может отравить или усыпить. Вы бы завалились перед очагом, будто в пьяном обмороке, но уже никто не разбудил бы вас.

— Я предупреждал, — строго сказал Чейд. — Эти пауки — тщеславие, которого ни один убийца не может себе позволить. НИКОГДА не оставляй следов, которые могут вывести на тебя. Я разочарован.

Её голос напрягся после такого упрека.

— Я взяла их сегодня, чтобы показать, на что способна. Я никогда бы не использовала их в важной или секретной работе. Сегодня я просто доказала свои слова. Он неосторожен, — её презрение жгло меня. Она встала сзади, чуть левее, добавив: — И небрежен. Любой может убить его. Или его ребёнка.

Я не знал, что готов сделать это. Мой стул перевернулся, когда я начал двигаться. Не так быстро, как когда-то, но все ещё быстрее, чем она. Девушка рухнула на спину. Моя левая рука прижала запястье её правой, в которую скользнул нож из рукава. Правой рукой я обхватил её шею, крепко прижав большой палец к ямочке у горла. Зубы девушки обнажились, глаза выкатились, когда я понял, что Чейд стоит над нами.

— Прекратить! Вы, оба! Я не для этого вас позвал. Если бы я хотел убить кого-то, я бы нашел способ получше, чем натравить вас друг на друга.

Я убрал палец от её горла и одновременно выдавил нож из её руки. Прыжком поднялся на ноги, уходя от неё в сторону. Ещё шаг назад — и мою спину прикрыла стена. Надеюсь, никто из них не понял, чего мне это стоило. Я медленно размеренно вдохнул, несмотря на колотящееся сердце, отчаянно требующее больше воздуха, и ткнул пальцем в девушку.

— Никогда не угрожай моему ребёнку.

— Я не угрожала! — гнев душил её, пока она поднималась, опираясь на стул.

Я пропустил её слова мимо ушей и перекинул всю злость на своего старого учителя.

— Зачем ты послал ко мне убийцу? — потребовал я объяснения.

— Я не посылал к тебе убийцу, — возразил он с огромным недовольством.

Он обошел вокруг стола и вернулся в кресло.

— Я не просил убивать тебя, только проверить твою уязвимость.

— Это было небольшое испытание, — вставила девушка. Она ещё хрипела, но мстительно договорила: — Которое вы провалили.

Она с трудом подтянула ноги и села. Хотел бы я не согласиться с ней, но не мог. Я говорил только для Чейда:

— Как и тот, что ты присылал ранее. Когда Би было несколько дней от роду.

Чейд не дрогнул.

— В некотором роде. Кроме того, он был просто мальчик. И, как я и подозревал, не подошел для обучения. Нам необходимо было это выяснить. Я занял его другим делом, как ты и предлагал. Моя вина. Он действительно был не готов.

— А я готова, — убежденно сказала девушка.

— Хватит злорадства, — сказал ей Чейд. — Следи за языком. Ты дразнишь мужчину, который только что мог убить тебя. Ни к чему это. Ты настроишь его против себя, и вы уже не сможете работать вместе.

Я не двигался.

— Я больше не «работаю», — холодно напомнил я старику. — И сейчас мне нет необходимости жить так, будто каждый незнакомец хочет убить меня. Если, конечно, ты не сделал чего-то, чтобы эта угроза опять возникла.

Он сложил руки на груди и откинулся в кресле.

— Фитц, перестань быть ослом и вернись к столу. Угроза не исчезла. Ты лучше всех должен знать это. Ты отстраняешься от неё, и пока это работает. Большинство твоих недругов или забыли про тебя, или не имели причин пожелать тебе смерти. До какого-то момента. Но когда у тебя появился ребёнок, все изменилось. Я думал, что ты это осознаешь и принимаешь меры предосторожности. В первый раз, когда я проверил твои границы, ты оказался наготове. Но когда Неттл рассказала мне, как ты погрузился в горе, и что ребёнок может нуждаться в особой защите всю остальную жизнь, я решил предложить тебе помощь. Если она тебе нужна. Особенно когда она упомянула, что ты можешь прислать ребёнка в Баккип. Или вернешься туда сам.

— Не имею никакого желания возвращаться в Баккип. И мне не нужна ничья помощь, чтобы защитить себя или Би! — Разозлило, что он назвал меня Фитцем перед ней. Ошибка или расчет? — Все угрозы, с которыми я сталкивался в последнее время, исходят от людей, которым, казалось, я могу доверять.

Чейд взглянул на меня. Он просил о чем-то. Я не был уверен, что понял его. Слова противоречили выражению его лица.

— Я ожидал, что ты это скажешь. Вот почему я поручил Шан определить, так ли это на самом деле. И очевидно, ты в порядке.

Риддл стуком предупредил нас, прежде чем плечом открыть дверь и войти с подносом, полным тарелок и кружек. Его черные глаза быстро оглядели комнату, оценив мою расположение, перевернутый стул и угрюмое лицо девушки. Я видел, как он поднял брови, но промолчал. Поставив тяжелый поднос на стол, он заметил:

— Принес всего побольше. Полагаю, она — наш гость?

Он наклонился, поднял стул и учтивым жестом предложил его девушке.

— Давайте сначала поедим, а потом продолжим разговор, — объявил Чейд.

Я неохотно подошел к столу. Моя гордость была уязвлена. Мне не нравилось, что Чейд выдал так много информации обо мне, тогда как я сам ничего не знал об этой девушке. Только догадки. Он назвал меня по имени перед ней! А все, что знал я — она связана с ним. Сколько ей лет, кто её мать, и как долго Чейд обучал её? Она законнорожденная, за ней сохранились все привилегии? И почему он вдруг возжелал послать её ко мне?

Очевидно, что он хочет поселить её в моем доме, якобы как телохранителя Би. Идея, достойная одобрения, тем более если мой ребёнок действительно нуждается в охране. У Пейшенс всегда была Лейси, и никого не смущало, что жену принца Чивэла везде сопровождает служанка. Никто не удивлялся тому, что Лейси везде таскала с собой рукоделие, длинные иглы для вязания кружев. Лейси присматривала за Пейшенс и охраняла её, даже когда убийцам удалось расправиться с Верити. В старости роли поменялись, и Пейшенс с любовью ухаживала за своей одряхлевшей «служанкой» до конца её дней.

Но я сомневался, что характер этой девушки подойдет для такой роли. Она как раз в том возрасте, чтобы стать сиделкой или няней маленького ребёнка, но она не выказывала никакого желания быть ею. Её скрытные способности впечатляли, но для драки она была слишком слаба. Её черты Видящий привлекли бы много лишнего внимания в Баккипе, так что, как шпион, она будет бесполезна.

Ещё больше я сомневался, что мы сможем ужиться с ней настолько, что я доверю ей мою дочь. И мне не понравился вопрос Риддла и его осторожность. Очевидно, о плане Чейда он знал не больше меня. Он не был знаком с Шан, и я не мог сказать, понимал ли он её связь с королевской семьей или нет.

Я уселся напротив неё. Риддл обслужил девушку в первую очередь, поставив перед ней полную тарелку. За столько короткое время он многое успел. Толстые куски восхитительно пахнущего мяса, срезанные с вертела, с искусно подрумяненным жиром, зажаренный в хрустящей корочке белый картофель и темно-коричневый соус. Каравай хлеба и теплый горшок светлого масла. Простые блюда, но в таком количестве, что Шан громко сглотнула, когда он поставил перед ней тарелку. Её здоровый аппетит не желал никого ждать. Она схватила тарелку и вилку, и начала есть. Риддл поднял брови, удивляясь таким ребяческим манерам, но ничего не сказал, а поставил тарелки возле Чейда, рядом со мной и себе. Выставил на стол чайник и четыре чашки.

Потом вернулся к двери, закрыл её и сел с нами за стол. Риддл ел с аппетитом. Чейд ковырялся в еде, как старик. Ну а я, понимая, насколько все это вкусно, никак не мог сосредоточиться и насладиться ужином. Я пил горячий чай и рассматривал всех. Чейд было спокоен. Пока он ел, его взгляд скользил между мной и девушкой. После еды он стал выглядеть гораздо лучше. Шан ела с заметным сосредоточенным наслаждением. Не заботясь об остальных, она схватила чайник и наполнила свою чашку. Не колеблясь, выбрала последний картофель из блюда а, закончив, откинулась на спинку стула и шумно удовлетворенно вздохнула. Когда Риддл начал собирать и складывать пустые тарелки на поднос, я обратился к старому убийце.

— Ты учил меня докладывать, передавать все, что я узнал. После того, как я выкладывал факты, мы с тобой начинать строить догадки. Теперь ты вываливаешь все это на меня без предупреждения и объяснений, и ждешь, что я смиренно приму, не задавая вопросов. Что с тобой, старина? Чего ты хочешь? И не думай даже, что эта девушка в результате станет защитницей моей дочери.

— Очень хорошо.

Он откинулся в кресле и посмотрел на меня, на Шан, а затем — на Риддла. Тот не отвел глаз.

— Теперь я должен уйти? — спросил он с холодком в голосе.

Чейд мгновенно обдумал и незамедлительно ответил:

— Маленький вопросик. Я понимаю, что ты все равно задашь его.

Риддл взглянул на меня и отважился озвучить свое предположение.

— Вы хотели бы отправить эту девочку с Томом, чтобы он сберег её для вас.

Уголок рта Чейда дернулся.

— Довольно точный вывод.

Я посмотрел на Шан. Она была потрясена. Очевидно, прихорашиваясь и отправляясь на свое первое настоящее задание, она и не думала, что на самом деле её изгонят из Баккипа просто потому, что она выросла настолько, что черты династии Видящих в ней уже невозможно скрыть. Нет, не из Баккипа. Если бы она жила в замке, Риддл бы её знал. Тогда откуда? Я смотрел, как она выпрямилась в кресле. Маленькие искры гнева запрыгали в её глазах. Она открыла рот, чтобы заговорить, но я был быстрее.

— Прежде чем я возьму её, я хочу знать, кто она такая, — прямо сказал я.

— Ты видишь её родословную. Я знаю.

— Как это могло случиться? — спросил я, сбитый с толку.

— Обычным способом, — пробормотал Чейд.

Он выглядел смущенным. Это послужило сигналом для девушки. Она покачала головой, её каштановые кудри запрыгали. Холодно, почти обвиняюще, она заговорила.

— Моей матери было девятнадцать, когда она с родителями приехала в замок Баккип на Осенний праздник. По возвращении домой она обнаружила, что беременна. Это была я. Через два года после моего рождения родители смогли найти ей мужа. Меня оставили на воспитание у бабушки и дедушки. Что они и делали, пока, два года назад, не умер дед, а вскоре после него — и бабушка. Впервые в жизни я стала жить с матерью. Но её муж проявлял ко мне совсем не отцовские чувства. И вместо того, чтобы сердиться на него, что он так блудит глазами и распускает руки, мать сердилась и ревновала ко мне. И выставила меня, вручив запечатанное письмо к старой королеве Баккипа.

— И она передала вас лорду Чейду? — это было не похоже на Кетриккен.

— Нет.

Она бросила взгляд на Чейда. Тот сцепил руки. Его твердо сжатые губы говорили, что ему не нравится её отчет, но он понимает, что любая попытка прервать её будет бесполезной.

Шан оперлась локтем на стол, изображая непринужденность, которой она не чувствовала. Я видел, как напряжены мышцы её горла, как её рука сжимает край стола.

— Я вместе с запиской была перехвачены почти сразу после того, как покинула дом матери. Нас доставили к лорду Чейду. Он взял на себя все заботы обо мне, и поселил в якобы безопасном месте. И он с тех пор мой покровитель.

В словах звучала обида, но на что? Я принял к сведению еёударение на «якобы». Стало ли понятнее, почему она здесь? Тем не менее я не стал ближе к разгадке её происхождения. Кровь Видящих передалась ей по линии матери? Или отца? Сколько поколений назад случилась связь?

Риддл слегка поерзал на стуле. Он не был в числе тех, кто перехватил девушку. Что же он знал? Но я чувствовал, что он собирает и обдумывает факты так же, как и я. Значит, это его первая встреча с Шан? Где лорд Чейд держал её? Горький изгиб рта Чейда показывал, что ему не особенно приятен такой детальный рассказ Шан.

— Сколько вам лет? — требовательно спросил я.

— Какая разница? — вскинулась она.

— Ей девятнадцать сейчас, — тихо сказал Чейд и нахмурился, заметив, как мы с Риддлом переглянулись. — И, как вы уже догадались, её сходство с предками означает, что держать её в замке — плохая идея. Пока! — поспешно добавил он, видя, как потемнело её лицо.

Осторожность проснулась во мне. Она казалась слишком бесцеремонной, слишком высокомерной для своих лет. Я задался вопросом, чья же она, о что она сама думает по этому поводу. Она держала себя так важно, что я не мог понять.

Я попробовал. Шан, резко послал я ей мысль через Скилл. Она даже не дернулась. По крайне мере, это ответ на один из моих вопросов. Даже неподготовленная, она должна была что-то почувствовать. Значит, Скилла у неё нет. Интересно, разочарован Чейд или обрадован этим? Он смотрел на меня, хорошо понимая, что я сделал. Я обратился к нему.

У меня десятки вопросов. Кто её мать, и за кем она сейчас замужем? Знает ли Шан, кто её отец? Она не называет ни его, ни мать. Почему ты скрывал её ото всех? Для себя? Добавила ли Кетриккен её имя в генеалогию непризнанных Видящих?

Не сейчас!

Он даже не взглянул на меня. На Риддла он тоже не смотрел. Скрывается от Неттл? Во мне кипели вопросы, и я не знал, будет ли у меня когда-нибудь возможность задать их ему лично. Какие-то из них я бы не стал задавать при девушке, а некоторые не стоило озвучивать перед Риддлом. Но один я мог задать.

— И ты тренировал её?

Он посмотрел на неё, а затем встретился с моими глазами.

— Кое в чем. Не сам, но у неё был подходящий учитель. Не так, как обучался ты, но так, как я считал нужным, — он откашлялся. — В основном, она должна уметь защищать себя. Хотя я думал о том, что она может стать мне заменой. — Он кашлянул и добавил: — Ты многому мог бы научить её, если б захотел.

Я вздохнул. Я подозревал, что он сказал все, что мог сказать в такой компании.

— Что ж. Ты так и не рассказал все, что мне необходимо знать. И вот что: мне нужно подготовить дом. Я не могу просто уехать в такую бурную ночь в гостиницу, выпить кружечку эля и вернуться с девушкой, сидящей на лошади позади меня.

— Вот поэтому я привел Риддла. Я послал сюда Шан несколько дней назад, и теперь, когда Риддл здесь, он будет выступать в качестве покровителя, пока не доставит её к твоей двери.

Риддл скривился. Для него это тоже оказалось неожиданностью.

Я пытался осмыслить стремительный поток замысла Чейда.

— Значит, через несколько дней она прибудет в Ивовый лес. Где я встречу её как свою дальнюю родственницу, приехавшую помочь ухаживать за маленьким ребёнком после моей утраты.

— В точку.

Чейд улыбнулся.

Я не был удивлен. Слишком рано. Я ещё не мог найти в себе силы, чтобы помогать кому-то, кроме себя самого. Я должен сказать ему «нет». Я просто не мог этого сделать. Потеряв Молли, я нашел своего ребёнка и неловко нащупывал путь к ней. Внезапно я почувствовал укол беспокойства. Би в безопасности? Она испугана? Я оставил её одну этой ночью и пришел сюда, на эту встречу, считая, что это будет небольшое совещание о политике, где он хотел бы услышать моё мнение. Теперь он просил меня взять в дом молодую женщину, о которой я ничего не знаю, защищать её и учить её защищаться. На первый взгляд она мне не понравилась, и вряд ли ей придется по вкусу моя компания. Я страшно сожалел, что нам не удалось поговорить с Чейдом наедине. Я бы объяснил все причины, почему я вынужден ему отказать. Теперь он заманил меня в ловушку, за стол с Шан, Риддлом и, возможно, Неттл. Как я мог сказать «нет» в такой обстановке?

Я вздохнул.

— Я просто не уверен, что это лучшее решение, Чейд. Би совсем маленькая, и я все ещё в трауре, — я повернулся к Шан. — Вы когда-нибудь приглядывали за маленькими детьми?

Она смотрела на меня. Её рот два раза открылся и закрылся. Она уперлась взглядом в Чейда. Я видел, как на её лице проступил знак тревоги и обиды, когда она требовательно спросила:

— Насколько маленькая? Сколько ей? Когда я жила с матерью, меня приставили ухаживать за её испорченными племянницами, несмотря на то, что у них была няня и учитель. Я ими не занималась. Если вы думаете, что можете изгнать меня с королевского двора и спрятать в какой-то провинциальной усадьбе под видом гувернантки, чтобы я охраняла его ребёнка, то… нет, вы не можете. И мне не нравится, что этот Том будет следить за мной. Я доказала, и себе, и вам, что, каким бы он ни был раньше, сейчас он неосторожен и слаб. Он себя-то не защищает, как он может защитить меня?

— Никто не сказал: «гувернантка». Мы просто обсуждали, что можно сказать людям, пока Фитц продолжит твое обучение. А защита его дочери будет для тебя отличной практикой как телохранителя.

Я вздрогнул. Второй раз в её присутствии он назвал меня Фитцем. Она, похоже, недостаточно взрослая, чтобы быть посвященной в эту тайну. И все же, то, что она не понимала важности переданной ей тайны, было даже слегка оскорбительным. Я почувствовал внезапный укол самолюбия. Девятнадцать. Быть может, она даже не слышала о Фитце Чивэле Видящем?

Она скрестила руки на груди и задрала голову, бросая вызов Чейду.

— Что, если я скажу «нет»? Я не для этого ехала сюда. Я думала, вы нашли для меня работу, что-то важное. Я устала прятаться в темноте, как крыса. Я не сделала ничего плохого. Вы сказали, что с вами мне будет лучше. Я думала, что буду жить в Баккипе, при дворе!

Чейд сцепил пальцы и осторожно заговорил.

— Конечно, ты можешь сказать «нет». У тебя есть выбор, Шан, — он вздохнул и вдруг поднял глаза, чтобы встретить её взгляд. — У меня-то выбора не было, так что я понимаю, что такие вещи имеют значение. И я сделаю все, что смогу, для тебя. Хотелось бы, чтобы у тебя было больше возможностей, но я так же ограничен судьбой, как и ты.

Я наблюдал за её лицом, когда она медленно осознавала, что её выбор не такой уж большой. Это жизнь бастарда Видящих. И мне, и ему хорошо известно, какие ограничения накладываются на непризнанные ветви этой родословной. Можно представлять опасность для семьи, и тогда тебя устранят, или же стать полезным семье в определенной роли. Нельзя только стать членом семьи. Чейд был лоялен к своей семье. Он будет охранять и направлять её, он будет защищать престол. И я понял, что согласен с ним. Он прав. Но Шан, должно быть, чувствовала себя пойманной в сеть, которая все туже затягивалась вокруг неё.

Он, угадав её мысли, заговорил.

— Я хорошо понимаю твою злость на меня. Я сделал все, что мог, чтобы оправдать её. Ты по-прежнему имеешь право злиться на всех, кто довел твою жизнь до этого момента. Быть может, позже ты поймешь, что я делал все зависящее от меня. Ты можешь, если решишься, жить в Ивовом лесу, по крайне мере, какое-то время. Это прекрасное место в тихой долине. Не Баккип, но и не зловонное болото. Ты сможешь там развлекаться и общаться с благородными. К тебе будут хорошо относиться и дадут все необходимое.

Он бросил на меня взгляд и увидел мои сомнения. Мольба в его лице усилилась, и я отвернулся. В глаза Шан запрыгали искры. Он неустанно продолжал.

— На самом деле, изначально, ты должна поехать в Ивовый лес. Но если тебе там не понравится, я придумаю что-нибудь другое. Ты сможешь выбрать любое место за пределами Бакка, и я организую твое проживание там. Ты получишь пособие, достаточное для приличной жизни и содержания пары слуг. Оно будет выплачиваться до тех пор, пока ты живешь тихо. Это будет безопасно для тебя.

Она подняла голову.

— А если я не соглашусь? Если я прямо сейчас встану и выйду из этой двери?

Чейд расстроенно вздохнул и покачал головой.

— Ты бы вышла за рамки приличия. Я сделал, что мог, чтобы защитить тебя, но этого бы не хватило. У тебя нет денег. Твоя семья посчитает тебя отступницей и неблагонадежной. Ты бы сама это поняла, — он говорил то, что я ожидал. — Ты ведь обоюдоострый клинок без ручки, дорогая. И держать тебя опасно, и отпустить. Кто-нибудь может найти тебя, и убить или использовать против династии Видящих.

— Как? Как можно использовать меня против короля? Какую опасность я могу представлять для него?

Я заговорил раньше Чейда.

— Вас могут взять в заложники и угрожать лорду Чейду. Пришлют ему ваше ухо или губу в знак серьезности намерений.

Она подняла руку к лицу, закрывая рот, и заговорила через растопыренные пальцы, как испуганный ребёнок.

— Разве я не могу вернуться? Вы могли бы потребовать больше для моей защиты. Я бы осталась в…

— Нет.

Он резко оборвал её, не дав сказать, где же он её прятал. Интересная загадка. Где-то довольно близко, чтобы часто посещать замок Баккип, но достаточно далеко, раз Риддл никогда не видел её. Его слова вывели меня из задумчивости.

— Подумай сама, Шан.

Широко раскрыв глаза, она покачала головой. Моё сердце сжалось. Я понял.

— Кто-то уже угрожал лорду Чейду. Вот откуда вся эта внезапность.

Она с ненавистью посмотрела на меня и перевела взгляд на наставника. Чейд не спускал с меня глаз.

— Мне очень жаль. Но ты сам видишь, в какой ситуации я оказался. Фитц, не семья отца хотела её убить. У неё есть собственные враги. Мне нужно спрятать её в надежном месте. И единственное такое место — у тебя.

Он с умоляющей искренностью смотрел на меня. Такой взгляд когда-то мы несколько часов тренировали у зеркала. Мне было не смешно. Мы не раскрывали наши трюки перед другими. Я встретил его взгляд.

— Ты не сказал мне ни кто она, ни кто её враги. Как я могу защищать её, не зная, откуда придет опасность? Что это за враги?

Маска слетела с его лица. Теперь в глазах его плескалось настоящее отчаяние.

— Пожалуйста, поверь мне и сделай это для меня. Я не готов пока обсуждать тех, кто против неё. Ты должен знать, что я бы сразу сказал тебе. Эта услуга будет рискованной. Мой мальчик, мне больше некого просить. Возьмешь ли ты её и сбережешь? Для меня?

И тут-то все случилось. Все мысли об отказе испарились. Это была не просто услуга, в которой он нуждался. Это было подтверждением того, кем мы были друг для друга. Ему больше некого было просить. Ни один человек не поймет опасность, как я, и никто не знает, как защитить и уберечь её. Никто не способен стать ножнами этому обоюдоострому клинку. В этом я не мог ему отказать. Он знал это, и ему не хотелось просить меня. Я вздохнул, как Чейд, и взял ситуацию в свои руки.

— Возьму. И я сделаю все возможное для неё.

Чейд замер. Потом слабо, с облегчением кивнул. Теперь я видел, как сильно он боялся, что я откажусь. Мне стало стыдно.

Шан начала было говорить, но я поднял руку, останавливая её.

— К сожалению, сейчас я должен уйти. Мне нужно подготовить для вас место в Ивовом лесу, — объявил я.

Она удивилась. Хорошо. Не давать ей успокоиться, пока все не решится. Я говорил спокойно, продолжая замысел Чейда.

— У вас будет достаточно денег, чтобы задержаться в этой гостинице на три дня. Риддл остается с вами, как охранник. Не бойтесь его. Он благородный человек. Кажется, вы не успели захватить вещи из своего старого дома. Если вам что-то понадобится, просто скажите ему. Через три дня он сопроводит вас в Ивовый лес, где я встречу вас как свою кузину, приехавшую помочь мне управляться с усадьбой, — я глубоко вздохнул. Это было разумно, лучший способ объяснить её появление в доме. Следующие слова дались мне гораздо тяжелее. — После недавней смерти моей жены… — я откашлялся. — У нас осталась девочка. И большое поместье леди Неттл, которым мы управляем, — я поднял глаза, чтобы встретить её взгляд. — Мы будем рады приветствовать вас там. И вы можете оставаться столько, сколько захочется. Вы должны знать, что живу я не по-дворянски роскошно, но как арендатор, доверенный смотритель большого поместья. Не уверен, что вы привыкли к такому, быть может, мы покажемся в чем-то деревенщиной. Как у моей кузины, у вас будет работа, но, уверяю, вы станете не прислугой, а членом семьи, пришедшим на помощь в тяжелые времена.

— Работа? — она выплюнула это слово. — Но… Я из благородной семьи! Со стороны матери я…

— Помолчи, — решительно прервал её Чейд. — Это имя опасно для тебя. Ты должна оставить его в прошлом. Я дам тебе новое имя. Свое собственное. Теперь ты Фаллстар. Я даю тебе свое имя, то, которое моя мать дала мне. Шан Фаллстар.

Она потрясенно смотрела на него. Потом, к моему ужасу, её глаза наполнились слезами. Приоткрыв рот, она смотрела на лорда Чейда, и капли начали медленно скользить по её щекам. Чейд побледнел, старые оспины проявились на его лице. Многие думали, что это знак того, что он пережил какую-то чуму. Я знал, что на самом деле это следы эксперимента со смесью, которая оказалась гораздо более взрывоопасной, чем он думал. Как и у него, у меня тоже были подобные шрамы, ведь мы взрывали её вместе. Так же, как сейчас в наших руках была жизнь этой девушки.

Я подумал о влиянии на другую жизнь. Мой ребёнок, который только начал узнавать меня. Би по-прежнему привыкала к жизни без мамы. Я задумался, как она отреагирует на появление нового члена семьи, и сразу понял ответ. Она обрадуется не больше, чем я. Будет огромной удачей, если это продлится недолго, и Чейд найдет лучшее решение для всех нас. Спокойно. Я посмотрел на Шан.

— У вас есть хоть какой-нибудь опыт работы с детьми?

Она быстро смахнула слезы и покачала головой.

— Я росла с бабушкой и дедушкой. Моя мать была их единственным выжившим ребёнком, и в семье не было маленьких. Только я. У слуг были дети, но у меня не было ничего общего с ними. А племянницы моей матери, дети брата её мужа, были просто маленькие зверята, — она вздохнула и воскликнула: — Я же сказала, что не могу быть гувернанткой. Я не буду этого делать!

— Нет, я спросил, насколько вы привыкли к детям. Значит, навыков нет. Меня это не волнует. Подозреваю, вы считали, что можете охранять мою дочь. Не думаю, что в этом будет необходимость. Я найду для вас другие задачи, которые имеют отношение к работе слуг.

Это я должен продумать. Постоянно держать её занятой. Учитывая, что Би необычный ребёнок, хорошо, что у Шан нет опыта общения с детьми. Би может показаться ей не такой уж странной. Но горячность реакции при мысли, что ей придется заботиться о ребёнке, стала звоночком для меня. Придется держать Би подальше от неё, пока я не узнаю её лучше. Я встал. Чейд встревожился.

— Я хотел ещё поговорить с тобой! Разве ты не можешь остаться на ночь? Буря на улице стала сильнее. Риддл, не мог бы ты посмотреть, нет ли здесь ещё одной свободной комнаты?

Я покачал головой. Я знал, что он жаждал долгого личного разговора со мной, случая объяснить каждую часть своей задумки, изучить все возможные решения. Но кое-кто нуждался во мне больше.

— Я не могу. Би не привыкла оставаться одна.

Спит ли она? Или лежит без сна и гадает, когда же вернется отец? К своему стыду я совершенно забыл о ней за этим странным делом, затянувшим меня, а теперь тревожусь и тороплюсь. Мне нужно вернуться домой. Я посмотрел на Чейда.

— Конечно её няня…

Я покачал головой, раздражаясь на задержку.

— У неё нет няни. Мы с Молли сами растили её, а теперь, когда её мать умерла, она уже не нуждается ни в ком другом. Теперь у неё есть только я. Чейд, я должен идти.

Он посмотрел на меня. Затем с раздраженным вздохом он махнул рукой.

— Ну что ж, иди. Но нам все равно нужно поговорить. Лично.

— Поговорим. В другой раз. И, кроме того, я спрошу у тебя про учителя, которого ты рекомендовал.

Он кивнул. Он найдет способ. Сегодня он должен остаться в этой комнате и убедить свою сердитую подопечную сделать так, как он предложил. Но это было его задача, а не моя. У меня было достаточно своих забот.

Риддл вышел со мной в коридор.

— Не повезло тебе, — сказал он. — Переход дался ему тяжело, а потом и буря задержала нас. Он надеялся провести с тобой немного времени, прежде чем взяться за «проблему». Я удивился, когда этой проблемой оказалась девушка. Шан. Грозное имечко, а? Уверен, не бабушка с дедушкой назвали её так. Надеюсь, что она не захочет сохранить его.

Я устало посмотрел на него и медленно заговорил.

— Что ж. По крайней мере, приятно сознавать, что талант Видящих к лицедейству передается по наследству.

Он криво усмехнулся.

— Я бы сказал, что вы с Неттл отхватили достаточную долю его.

Когда я не ответил на его улыбку, он мягко спросил:

— Как ты вообще, Том?

Я пожал плечами и покачал головой.

— Как видишь. Я справляюсь. Приспособляюсь.

Он кивнул и мгновение молчал. Потом сказал:

— Неттл беспокоится за сестру. Я сказал ей, что ты гораздо способнее, чем она представляет себе, но она до сих пор приискивает комнату и опекуна для малютки Би.

— Нам с Би на самом деле очень хорошо вместе. Думаю, мы отлично подходим друг другу.

Трудно было оставаться вежливым. Мне нравился Риддл, но на самом деле, Би — не его забота. Она — моя, и я тревожился все больше, уверенный, что мне необходимо как можно скорее попасть домой. Внезапно я устал от всех них, охваченный стремлением просто уйти.

Его губы сжались, а затем он решил договорить.

— Исключая того, что сегодня ночью ты оставил её одну, чтобы приехать сюда. Ни няни, ни гувернантки, ни воспитателя? Том, даже обычный ребёнок требует постоянного присмотра. А Би не…

— Тебе не стоит об этом беспокоиться, — отрезал я.

Я был уязвлен его словами, хотя старался этого не показывать. Проклятье. Теперь он пойдет прямо к Неттл и сообщит ей, что я забросил её младшую сестру? Я смотрел на него. Риддл прямо встретил мой взгляд. Мы давно знали друг друга и вместе пережили несколько плохих приключений. Когда-то я оставил его мертвым, и даже хуже, чем мертвым. Он никогда не упрекал меня за это. Я должен был оказать любезность и выслушать его. Я опустил голову и ждал, когда он заговорит.

— Мы беспокоимся, — тихо сказал он, — даже о том, что нам не принадлежит. Сегодня ты выглядишь ужасно. Ты не худой, ты исхудалый. Пьешь, не обращая внимания на вкус, ешь, не глядя на пищу. Я знаю, что ты все ещё в трауре, и это правильно. Но горе может заставить человека не замечать очевидного. Например, нужды ребёнка.

Он желал только добра, но я был не в состоянии услышать его.

— Я не забываю про её нужды. Именно поэтому я ухожу. Дай мне три дня на подготовку, прежде чем привезешь Шан к моей двери. — Он кивал и глядел на меня так искренне, что мой гнев растаял. — Ты увидишь Би и поговоришь с ней. Я обещаю, что не забуду про неё, Риддл. Она необычный ребёнок. Замок Баккип будет для неё плохим местом.

Он смотрел недоверчиво, но, к счастью, держал свои сомнения при себе.

— Тогда до встречи, — ответил он.

Я чувствовал его взгляд, пока шёл по коридору. Усталый и полный раскаяния, я спустился по лестнице. Я знал, что меня гложет. В моем сердце была слабая надежда, что Чейд устроил эту встречу, потому что хотел меня видеть, хотел предложить поддержку и сочувствие моей потере. Давно прошли те времена, когда он был моим наставником или защитником, но моё сердце жаждало ещё раз почувствовать спокойствие его мудрости. В детстве мы считаем, что взрослые знают все, и даже когда мы не можем понять мир, они способны на это. И вырастая, в моменты страха или печали, мы снова обращаемся к старшему поколению в надежде узнать, наконец, большие тайны боли и смерти. Но все, что мы узнаем — что жизнь продолжается. Я знал, как Чейд обходится со смертью. Я ничего не должен был ждать от него.

Я поднял воротник, плотнее завернулся в мокрый плащ и вышел в бурю.

Глава 14

СНЫ

Этот сон начинается с конца моей жизни. Он снился мне в шести разных вариантах, и я опишу только то, что всегда остается неизменным. Волк, огромный, как лошадь. Черный, он стоит неподвижно, как камень, и смотрит. Мой отец — серый, как пыль, и старый, очень старый. «Я просто очень устал», говорит он в двух снах. В трех он говорит: «Мне так жаль, Би». В одном из снов он ничего не говорит вообще, но его молчание означает именно это. Хотела бы я прекратить этот сон. В нем такое ощущение силы, будто это должно произойти, какой бы путь я не выбрала. Каждый раз, когда я просыпаюсь после него, чувствую, что сделала ещё один шаг к какому-то холодному и опасному месту.

«Дневник снов», Би Видящая.

Мне не верится, что я спала. Как можно в таком безнадежном ужасе предаваться сну? Вместо этого я съежилась внутри, за закрытыми веками, дрожа от страха.

И в первый раз пришел Волк-Отец.

Я и раньше видела сны, сны необычайные, сны, которые не забывались после пробуждения. Я даже начала записывать те сны, которые считала важными. Но я знала, что это сны.

Это же был не сон.

Запахи пыли и мышиного помета смело свежим ароматом хвои и снега. Потом появился теплый, чистый запах здорового животного. Он подошел ближе. Я погрузила руки в его мех и прижала их, чувствуя, как согреваются пальцы. Его морда была у моего уха, он дышал теплом.

Прекрати скулить. Если ты напугана — молчи. Скулит добыча. Это привлекает хищников. А ты не добыча.

У меня перехватило дыхание. Горло болело, рот пересох. Я плакала, не сознавая этого. Пристыженная его укором, я остановилась.

Так-то лучше. Итак, что у тебя за беда?

— Темно. Двери не открываются, и я здесь в ловушке. Я хочу попасть домой, в кровать.

Разве отец не велел тебе оставаться в безопасном логове? Почему ты оставила его?

— Мне было любопытно.

А любопытные щенята попадали в беду с начала мира. Нет, не начинай скулить. Скажи мне, чего ты боишься?

— Я хочу вернуться в постель.

Это то, чего ты хочешь. Ты умна и способна вернуться в логово, где отец оставил тебя, и запомнить, что не надо покидать его без разрешения. Так почему бы тебе не сделать это? Чего же ты боишься?

— Я боюсь крыс. И я не могу найти дорогу обратно. Я здесь в ловушке, — я попыталась вздохнуть. — Я не могу выйти.

А почему же?

— Темно. Я заблудилась и не могу найти дорогу назад.

Я начинала злиться на спокойный, неумолимый голос, даже нежась в тепле и чувстве безопасности, которые он дарил. Возможно, уже тогда я поняла, что почувствовала раздражение, очутившись в безопасности. Постепенно до меня дошло, что я больше не боюсь, а просто растеряна.

Почему же ты не можешь найти дорогу назад?

Теперь он был просто глупым. Или злым.

— Темно. Я ничего не вижу. И даже если бы я видела, я не помню, в какую сторону идти.

Голос терпеливо продолжал.

Возможно, ты ничего не видишь. Возможно, ты не помнишь, потому что испугалась. Но ты можешь чувствовать запах. Вставай.

Выпрямиться оказалось трудно. Я вся промерзла и дрожала, но поднялась.

Иди вперед. Следуй за своим носом. Следуй за ароматом маминой свечи.

— Я не чувствую запаха.

Выдохни через нос. И медленно вдохни.

— Тут пахнет только пылью.

Попробуй ещё раз. Неумолимо.

Я низко зарычала.

Вот. Ты искала мужество. Теперь найди разум. Унюхай путь домой, щенок.

Я хотела, чтобы он ошибся. Я хотела оправдаться в своем страхе и отчаянии. Я вздохнула, чтобы сказать ему, что это глупо, и… различила запах мамы. На меня нахлынуло одиночество и жажда по той, которая так меня любила. Моё сердце повлекло меня к запаху, а мои ноги последовали за ним.

Я была как в полусне. Дважды я останавливалась, думая, что потеряла его. Я должна была двигаться в темноте, но помню, что медленно прошла сквозь летний сад, через жимолость, которая широко разрослась и опутала каменную стену.

Я подошла к месту, где сквозняк коснулся моего лица. Он спутал запах, и я снова очутилась в темноте. Моё сердце подскочило к горлу, и я потянулась вслепую, ничего не ощущая. Рыдания ужаса боролись с бешено стучащим сердцем за право первым выпрыгнуть из моего рта.

Успокойся. Используй нос. Страх теперь бесполезен.

Я всхлипнула, подумав, что он бессердечный. И снова поймала аромат. Я повернулась в его сторону, но он стал слабее. Я медленно повернула голову и окунулась в него, будто руки мамы легли на мои щеки. Я наклонилась вперед, вдыхая её любовь. Небольшой поворот и легкий подъем. Запах усиливался. А потом я наткнулась на полочку. От неожиданности я открыла глаза. Я и не знала, что закрывала их.

И там, рассеиваясь крышечкой глазка, сиял слабый проблеск мерцающего света от огарка маминой свечи. Свет ласкал, желтый, теплый и гостеприимный. Я опустилась на колени, взяла свечу и поднесла её к груди, вдыхая запах, который привел меня в безопасное место. Я оттолкнула крышечку в сторону и заглянула в тускло освещенный кабинет.

— Теперь все будет хорошо, — сказал я Волку-Отцу. Я повернулась, чтобы посмотреть на него, но он ушел, оставив лишь холодное облачко позади меня.

— Отец? — повторила я, но ответа не было. Моё сердце сжалось, а потом я услышала стук.

— Би. Отопри дверь. Немедленно.

Он говорил тихо, и я не понимала, злится он или испуган.

Стук повторился, потом усилился, и я увидела, как трясется дверь. Затем она подпрыгнула от удара.

Мне потребовалось мгновение, чтобы сориентироваться. Оставив глазок приоткрытым, под тонким лучом света я собралась с духом. Касаясь кончиками пальцев стены, я пошла по узкому коридору, повернула за угол, а потом — ещё за один, и вышла к панели. Стук и тряска стали громче.

— Я иду! — отозвалась я и толкнула закрытую панель. Мне пришлось повиснуть на ней, но дверь я все-таки открыла. Отец толкнул её так внезапно, что сбил меня с ног.

— Би! — коротко воскликнул он и упал на колени, хватая меня.

Он обнял меня так крепко, что я не могла дышать. И забыл об осторожности. Его страх пропитал меня. Я застыла в его руках. Внезапно все исчезло, оставив меня гадать, действительно ли я ощутила волну отцовской любви. Он выпустил меня, но не отвел взгляда. Его глаза были полны боли.

— О чем ты думала? Почему ты не в постели? — строго спросил он.

— Я хотела…

— Тебе нельзя. Понимаешь меня? Тебе НЕЛЬЗЯ!

Он не кричал. Но его голос звучал страшнее, чем крик. Тихий и глубокий, как рычание.

— Нельзя что? — меня трясло.

Он смотрел на меня дикими глазами.

— Нельзя уходить оттуда, где я оставил тебя. Нельзя заставлять меня думать, что я потерял тебя.

Он снова обнял меня, прижал к холодному плащу. Я только сейчас поняла, что у него мокрые волосы, и что он по-прежнему в верхней одежде. Он сразу прошел в мою комнату, чтобы проверить. И мгновенно запаниковал, когда не нашел меня там. Я ощутила странный прилив воодушевления. Я была ему нужна. Очень нужна.

— В следующий раз, когда ты велишь мне оставаться в логове, я останусь, — пообещала я ему.

— Отлично, — горячо сказал он. — Что ты здесь делала, с закрытой дверью?

— Ждала, когда ты вернешься.

Почти правда. Не знаю, почему я уклонилась от ответа.

— И вот ты здесь, в паутине, с грязным лицом, — он коснулся моей щеки холодным пальцем. — Ты плакала. Две полосочки на щеках.

Он сунул руку в карман, вытащил не очень чистый платок и потянулся к моему лицу. Я отстранилась от него. Он посмотрел на тряпочку и грустно хмыкнул.

— Я не подумал. Пойдем. Заглянем на кухню, посмотрим, есть ли там теплая вода и чистые салфетки. Заодно и расскажешь мне, где же ты дожидалась моего возвращения.

Он не отпускал меня. Нес, будто не верил, что я нашлась. Я чувствовала, как гудит его сила, грозя обрушить стены и поглотить меня. Эта внутренняя буря была ужасна. Но я не скрывалась от неё. Этим вечером лучше переносить мучительность его прикосновений, чем отстраниться от единственного человека в мире, который, как я знала, любит меня. Подозреваю, в какой-то момент он решил точно так же.

На кухне он зачерпнул воды из теплого горшка, который всегда там стоял, и нашел чистую тряпку, чтобы я вытерла лицо. Я рассказала ему, что мне захотелось осмотреть шпионский коридор, что я зашла в него, но, когда свеча погасла, я заблудилась и испугалась. Он не спросил меня, как я нашла дорогу обратно. Уверена, он даже не представлял себе, как далеко я прошла по коридорам, а сама я не стала ему ничего рассказывать. Про Волка-Отца я тоже ничего не сказала.

Он перенес меня в мою комнату и нашел чистую рубашку. На то, что была на мне, был измазан весь подол, а носки, кажется, были не из шерсти, а из паутины и пыли. Он наблюдал, как я забралась в постель, а потом сидел рядом до тех пор, пока не решил, что я уснула. Потом он задул свечу и вышел из комнаты.

Я немного задремала, но у меня было два повода вскочить с кровати. Для начала я хотела найти глазок, который смотрел в мою комнату. Это заняло больше времени, чем я ожидала. Его хорошо спрятали в обшивке стены, и достаточно высоко, так, что можно увидеть почти всю комнату. Я ощупала стену рядом с ним, чтобы найти вход в шпионский коридор, но тщетно. Я замерзла и устала, теплая постель манила меня.

Однако, как только я залезла в неё и положила голову на подушку, спать расхотелось. После смерти мамы каждая ночь приносила с собой сны. Я устала от них, устала каждый день вспоминать и записывать их. Некоторые, самые страшные, повторялись. Один, про змеиную лодку, я ненавидела. И ещё тот, где у меня не было рта, и я не могла закрыть глаза, чтобы не видеть происходящего. Я помогала крысе спрятаться в моем сердце. В тумане бежали бок о бок два кролика, белый и черный, спасаясь от страшных хищников. Белого кролика пронзала точно пущенная стрела. Черный кролик кричал, умирая.

Я ненавидела эти сны, и все же каждый раз, когда они возвращались, я добавляла детали, замечания, проклятия в свой дневник.

Эта буря видений было чем-то новым, но не сном. Я видела их ещё до своего рождения. Иногда я думала, что эти сны, эти мгновения жизни приходят ко мне от кого-то, с кем я связана. Я видела их в младенчестве, я видела их в детстве. Некоторые из них были приятные, другие — удивительно красивы. Некоторые пугали меня. Я никогда не забывала свои сны, как другие люди. Каждый из них был законченным отдельным воспоминанием, каких много в моей жизни: день, когда мы выбирали мед из ульев, или случай, когда я поскользнулась на лестнице и расцарапала обе коленки. Когда я была маленькой, я будто жила двумя жизнями: одну днем, вторую — ночью. Некоторые сны казались более важными, чем другие, но ни один из них не был глупым.

Но в ту ночь, когда пришел Волк-Отец, мне приснился необычный сон. И вдруг я поняла, что все мои сны делятся на два вида. На сны и Сны. И меня захватило непреодолимое желание начать заново записывать настоящие Сны во всех подробностях, и хорошенько спрятать эти записи. Будто я обнаружила разницу между речной галькой и драгоценными камнями и поняла, что все девять лет разбрасывалась богатством.

Я проснулась в закрытой занавесями кровати и тихо лежала в зимних сумерках, думая о том, что должна сделать. Хорошо, что я записывала все сны, но теперь, когда я поняла разницу, их надо было переписать заново. Мне нужны чернила, хорошие перья и подходящая бумага. Я знала, где их взять. Мне хотелось пергамент, но его бы не хватило. И не думаю, что я смогла бы убедить отца, что моя затея заслуживает пергамента. Может быть, позже я смогу приобрести бумагу такого качества, которого заслуживают мои Сны. Сейчас важнее записать их и сохранить в безопасном месте. Внезапно мне показалось, что есть только одно безопасное место для любой подобной работы. И это создало ещё одну проблему.

Ибо я была уверена, что после моей ночной разведки отец ограничит мне доступ в шпионские коридоры Ивового леса. Эта мысль показалась мне невероятной.

Прошлой ночью я не все рассказала ему о своем путешествии. Он понял, что я была в коридорах и испугалась. Возможно, он решит, что это положит конец моим вылазкам. Но он может пойти и проверить. Я не сомневалась, что он найдет мой запас свечек и то место, где я уронила огарок. Пойдет ли он по моим следам, чтобы выяснить, как далеко я зашла? Я не знала. Вчера вечером, не найдя меня в комнате, он очень встревожился. Может быть, его успокоит моя радость от его возвращения?

Я встала и оделась быстрее, чем обычно. В комнате стоял холод. Я открыла сундук с зимней одеждой, подставила под неё ботинок и подтянулась, чтобы найти шерстяные штаны, стеганую тунику и ремень с застежкой в форме птицы. Я выросла. Штаны и туника стали мне малы. Надо сказать маме…

Закончив плакать, я подкинула углей в камин. Когда-то я просыпалась, а мама уже разжигала огонь в комнате и выкладывала мою одежду. Она это делала даже когда я подросла. Не думаю, что она жалела меня из-за небольшого роста, просто продолжала использовать ритуалы.

Нам обеим нравилось это. Я все ещё скучала по ним. Но прошлое — в прошлом и что сделано — то сделано, сказала я себе. А жизнь будет продолжаться.

Я решила найти другой вход из кладовой и придумать способ сделать его доступным. И все-таки этого казалось недостаточно. Мне снова захотелось, чтобы из моей комнаты был выход в шпионские коридоры. Глазок говорил, что проход — прямо за стеной. Неужели была дверь, о которой не знал даже отец?

Я снова медленно пошла вдоль стен. Я видела глазок, но только потому, что знала, куда смотреть. Одна дырочка от сучка в обшивке показалась мне подходящей. Я осторожно простучала панель, с низа до верха, куда смогла дотянуться. Звуки только убедили меня, что те, кто делал коридоры в стенах, работали на совесть.

Внезапно я проголодалась. Я повернула ручку двери, распахнула её и выскользнула из комнаты. Было очень рано, и в доме стояла тишина. Я бесшумно прошла через увешанный флагами зал, а потом спустилась по широкой лестнице. С тех пор, как я узнала про маленькие скрытые комнатки в потайных коридорах, Ивовый лес стал казаться мне ещё огромнее. Спуск по лестнице для меня немногим отличался от прогулки на улице. Потолки казались такими же далекими, как небо, а сквозняки, гуляющие по дому, ничем не отличались от холодных ветров.

Стол ещё не накрыли к завтраку. Я пошла на кухню, где работали Тавия и Майлд. В большом открытом горшке у очага поднимался хлеб. Когда я вошла, Эльм вышла, сказав, что проверит куриц. Врунья.

— Проголодалась, малышка? — приветствовала меня Тавия и я кивнула. — Сейчас я поджарю тебе немного хлеба. Прыгай за стол.

Я сделала как всегда: поднялась на скамейку и села на край стола. Затем, подумав, я подвинулась и опустила ногу на скамейку. Мне хватило роста дотянуться до столешницы. Тавия принесла мою кружку, полную молока и бросила на меня пытливый взгляд.

— Подрастаем, а?

Я коротко кивнула.

— Значит, ты уже достаточно взрослая, чтобы разговаривать, — заметила Майлд. — По крайней мере, сказать «пасиб».

Её замечание укололо, как всегда. Я поднимала кружку, но остановилась, повернулась и взглянула на Тавию.

— Спасибо, Тавия. Вы всегда так добры ко мне.

Я отчетливо произносила каждое слово. Позади меня Майлд уронила ложку.

Тавия мгновение смотрела на меня.

— Всегда пожалуйста, Би.

Я отпила молока и аккуратно поставила кружку на стол.

Тавия тихо сказала:

— Да. Несомненно, она — дочь своего отца.

— Да, — подтвердила я.

— Это верно, — пробормотала Майлд. Он посопела и добавила: — А я-то ругалась на Эльм за её россказни, что Би может говорить, если захочет.

И начала с силой перемешивать что-то. Тавия ничего не сказала, но принесла мне пару ломтиков хлеба, оставшегося с прошлой недели, поджаренного и намазанного маслом.

— Ну, значит, ты умеешь говорить теперь? — спросила она меня.

Я взглянула на неё и вдруг смутилась, опустив глаза.

— Да. Умею.

Краем глаза я увидела, как она слегка кивнула.

— Это порадовало бы твою маму. Она говорила мне, что ты знаешь много слов, но стесняешься.

Я разглядывала исцарапанную столешницу, чувствуя себя не в своей тарелке. Меня возмутило, что она знала, что я могу говорить, и молчала. И все же я оценила её умение хранить тайны. Возможно, Тавия была не такой, какой я её представляла.

Она поставила горшочек маминого меда рядом с хлебом. Я посмотрела на него. Теперь, когда мама умерла, кто будет летом ухаживать за пчелами и собирать мед? Я знала, что должна заняться этим, но сомневалась, что у меня получится. В последние дни лета я пыталась что-то сделать, но работа пошла не очень хорошо. Я училась у мамы и помогала ей, и все же, когда я сама попытался собрать мед и воск, получился ужасный беспорядок. Несколько свечей, которые я сделала, получились комковатыми и некрасивыми, в горшках меда можно было найти кусочки воска и даже мертвых пчел. Мне было страшно показывать их кому-нибудь. После моей работы пришлось долго убираться в комнате. Я спросила себя, что будет, если теперь нам придется покупать свечи? Где можно купить их? И можно ли купить свечи с запахом? Вряд ли они будут пахнуть так же, как мамины.

В кухню вошел отец.

— Я искал тебя, — сказал он строго. — Тебя не было в постели.

— Я был здесь, ела. Папа, я не хочу больше жечь мамины свечи. Я хочу сохранить их.

Три удара сердца он смотрел на меня.

— Сохранить их для чего?

— Для специальных случаев. Когда я захочу вспомнить, как она пахла. Папа, кто будет делать все, что делала она? Кто будет ухаживать за ульями, собирать мед, шить мне одежду и класть маленькие мешочки лаванды в мои сундуки? Это все исчезнет после её смерти?

Он стоял, не двигаясь, просто глядя на меня темными запавшими глазами. Он был не причесан, короткие вьющиеся волосы, обрезанные в знак траура, отрастали неровно, борода торчала клочьями, после ночного дождя рубашка вся измялась. Уверена, он не вытряхнул и не положил её аккуратно, а просто бросил на стул или спинку кровати. Мне стало его жалко. Мама всегда напоминала ему о таких вещах. Потом я вспомнила, что и сама не расчесалась прежде, чем вышла из комнаты. Я не расчесывалась с прошлого вечера. И ещё дольше не заплетала волосы. Я подняла руку и нащупала торчащие пучки на голове. Мы с ним — парочка, да.

Он медленно начал двигаться, словно возвращаясь к жизни. Подошел к столу и тяжело сел напротив меня.

— Она многое делала здесь, правда? Так много всего. Пока мокрый, по воде не скучаешь.

Я посмотрела на него. Он вздохнул.

— Мы сохраним её ароматические свечи. Для тебя. А что касается других дел… Твоя сестра Неттл уже советовала мне нанять больше помощников, чтобы содержать дом. Полагаю, она права. Может быть, она станет бывать здесь чаще и захочет прихватить с собой друзей. Сюда приедут другие люди, которые будут жить здесь и помогать нам. Я уже послал за своей кузиной. Она прибудет через несколько дней. Её зовут Шан. Ей около двадцати. Надеюсь, она тебе понравится.

Майлд и Тавия слушали так внимательно, что в кухне повисла тишина. Я хотела спросить, откуда вдруг взялась кузина, о которой я никогда не слышала. Значит ли это, что у моего отца есть брат или сестра, о которых я не знала? Спросить хотелось, но я не могла, пока рядом были такие внимательные уши. Я сказала прямо:

— Не хочу, чтобы кто-то приезжал и жил здесь. Разве мы не можем справиться сами?

— Хотелось бы, — ответил мой отец.

Подошла Тавия с подносом, на котором пыхтел чайник. Мы обычно не завтракали на кухне, но я знала, что она ждала, когда отец снова заговорит. Я подумала, что их это интересует никак не меньше, чем меня.

— Но это невозможно, Би. Нам двоим не справиться. Иногда мне приходится уезжать из Ивового леса, и здесь должен быть человек, который позаботится о тебе в моё отсутствие. Нужен кто-то, кто научит тебя всему, что должна знать девочка, не только читать и считать, но и шить, заботиться о себе, делать прическу… ну все такие вот вещи.

Я с тревогой смотрела на него, понимая, что он не знает, насколько эти вещи больше меня. Я спросила:

— Было бы намного проще, если бы я была мальчиком? Тогда мы не должны были никого приглашать.

Он подавил короткий смешок, затем он снова стал серьезным.

— Но ты не мальчик. И даже если ты была мальчиком, нам все равно бы потребовалась помощь. Мы с Неттл часто говорили об этом. Я запустил Ивовый лес. Рэвел несколько месяцев напоминает мне о забитом дымоходе в одной комнате и о протекающей стене — в другой. Дальше откладывать некуда. Весь дом нуждается в хорошей уборке, а после этого за ним придется приглядывать получше. Весной мы с мамой обсуждали дела, которые нужно закончить за лето, — он снова замолчал с отсутствующим видом. — Уже зима, а ничего не сделано.

Чашка, которую Тавия держала у локтя, слегка застучала о блюдце. Она поставила её на стол.

— Спасибо, — сказал он машинально. Затем повернулся и посмотрел на неё. — Простите, Тавия. Я должен был рассказать вам подробнее. Риддл привезет мою кузину, и тоже останется на несколько дней. Мы должны выбрать комнаты для Шан… ну… и не знаю, что-то ещё нужно сделать. Эта ветвь моей семьи достаточно обеспечена. У неё может появиться горничная…

Внезапно отец оборвал себя и нахмурился, будто вспомнил что-то неприятное. Он замолчал. Кухарка Натмег мяла и колотила тесто, когда я вошла на кухню. Я взглянула на неё. Теперь она спокойно его похлопывала, прислушиваясь к каждому слову.

Я осмелилась нарушить тишину.

— Я не знала, что у меня есть тётя.

Он коротко вздохнул.

— Моя семья далеко, но в трудные времена все мы помним, что кровь гуще, чем вода. Так вот, приедет Шан, чтобы помочь нам, по крайней мере, пока.

— Шан?

— Её зовут Шан Фаллстар.

— Мама её не любит? — спросила я и услышала нервное хихиканье Майлд.

Отец выпрямился и налил себе чаю.

— Собственно, у неё нет мамы. Поэтому, когда она приедет, мы не станем расспрашивать её о имени и доме. Думаю, ей будет так же приятно побыть у нас, как и мы будем признательны за помощь. В первое время она может чувствовать себя неуютно и устанет после долгого путешествия. Поэтому мы не должны ожидать от неё слишком многого поначалу, не так ли?

— Наверное, нет, — сказала я, совершенно растерявшись. Что-то было не так, но я не могла понять — что. Отец лгал мне? Я смотрела в его лицо, пока он пил чай, и не могла решить. Я начала говорить, но подавила вопрос. Не стоит уличать его перед Тавией, Майлд и кухаркой. Я решила спросить его позже. Вместо этого я сказала:

— Этой ночью я видела особенный сон. Мне нужноперо, чернила и бумага, чтобы записать его.

— О, будешь писать? — снисходительно спросил отец. Он улыбнулся мне, а я ясно ощутила, как Майлд и Тавия обменялись удивленными взглядами за моей спиной. Слишком много и слишком быстро они узнавали меня, но это не важно. Может быть, моя жизнь станет легче, если он прекратят считать меня дурочкой?

— Да. Буду, — твердо сказала я. Он говорил так, будто это просто мой случайный каприз, а не важный вопрос. Разве он не понял, что это особенный сон? Я решила объяснить.

— Сон о золотом и черном. Цвета были очень яркие, и все в нем казалось очень большим, таким большим, что видно было каждую мелочь. Он начался в саду мамы. Лаванда тяжелела от пчел, в воздухе висел сладкий аромат. Я была там. Затем я увидела длинную аллею, ведущую к дому. По ней двигались четыре волка, по двое. Белый, серый и два красных. Но они не были волками, — я на мгновение замолчала, пытаясь найти название этим существам. — Они не были прекрасны, как волки, у них не было волчьей гордости. Поджав хвосты, они крались по дороге. У них были круглые уши, открытые красные слюнявые рты. Они были злые… нет, не так. Они были слугами зла. И пришли охотиться на тех, кто служит добру.

Улыбка отца стала озадаченной.

— Очень подробный сон, — сказал он.

Я повернулась к Тавии.

— Кажется, бекон подгорел, — сказал я, и она вздрогнула, будто я ткнула её булавкой. Она повернулась к сковороде, где тлели полоски мяса, и сняла их с огня.

— Так и есть, — пробормотала она и занялась ими.

Я повернулась к отцу. Прежде чем заговорить, я съела пару кусочков хлеба и запила их молоком.

— Я же сказала, это особенный сон. Он будет продолжаться, и я обязана запомнить его и спрятать.

Улыбка сползла с его лица.

— Зачем?

Я пожала плечами.

— Я просто должна. Он ведь гораздо длиннее. После того, как прошли ложные волки, я нашла на земле крыло бабочки. Я подбираю его, но оно растет, все больше и больше, а под ним оказывается бледный человек, белый как мел и холодный, как рыба. Я думаю, что он мертв, но он открывает глаза. У них нет цвета. Он не говорит, только протягивает ко мне руку. Он умирает, и его глаза становятся рубиновыми…

Мой отец поставил чашку на край блюдечка. Она наклонилась и упала, разливая чай по столу.

— Проклятье! — закричал он незнакомым голосом и внезапно вскочил, опрокидывая скамью.

— О, сэр, не беспокойтесь, я все уберу, — воскликнула Тавия и схватила тряпку.

Мой отец отошел от стола, тряся обожженной рукой. Я съела последний кусок поджаренного хлеба с маслом. После таких снов я просыпалась очень голодной.

— Скоро приготовится бекон? — спросила я.

Майлд принесла блюдо к столу. Они слегка пригорели, но мне понравилось хрустеть ими.

— Мне нужно отойти ненадолго, — сказал отец.

Он пошел к двери, открыл её и уставился на грязный кухонный двор. Он глубоко вдыхал холодный зимний воздух, пробирающийся в кухню.

— Сэр, хлеб опадет! — запротестовала Тавия.

Он ничего не сказал, но шагнул на улицу без плаща или пальто.

— Мне нужна бумага! — заплакала я, расстроенная его пренебрежением к моему сну и моей просьбе.

— Возьми, что тебе нужно, с моего стола, — сказал он, не глядя на меня, и закрыл за собой дверь.

В этот день я его больше не видела. Я знала, что он занят делами поместья. Были выбраны комнаты для кузины, постельное белье вытащили из кедровых сундуков и проветрили, очистили дымоход и обнаружили, что какая-то птица свила в нем гнездо. В следующие два дня хаос нарастал. Наш дворецкий Рэвел был в полном восторге от работы и бегал туда-сюда по дому, придумывая все новые задания для слуг. К нашей двери прибыла вереница чужаков, каждый встречался с отцом и Рэвелом и осматривал усадьбу. Выбирали ремесленников и рабочих, горничных и ребят, и некоторые из них на следующий день вернулись со своими инструментами, чтобы начать работу. А другие пришли с тележками, полными вещей, чтобы переселиться в часть дома, предназначенную для слуг.

Казалось, куда ни шагни, везде что-то происходит. Люди драили полы, полировали дерево, выносили мебель из кладовок. Плотник и его помощники начали ремонт протекающей крыши в одной из оранжерей. Среди этого шума и суеты я вернулась к своим тихим тайным тропам. Никто и не заметил. Всякий раз, когда я видела отца, он с кем-то разговаривал, или изучал бумаги, или хмуро бродил по дому с Рэвелом, который висел у него на локте и жаловался на что-нибудь. Когда он замечал меня, то улыбался, но в его глазах была такая грусть, а в лице — такая боль, что мне хотелось убежать и спрятаться.

Что я и сделала. Я взяла бумагу, чернила и перья с его стола, и, раз уж он сказал, что можно брать все, что мне нужно, захватила хороший пергамент, его лучшие цветные чернила и перья с медными наконечниками. Свечи я тоже взяла. Большинство маминых ароматических свечей я собрала и спрятала в своей комнате, где они наполняли её запахом сундук с одеждой и мои сны. Ещё я взяла высокие белые свечи, которые медленно горели, и спрятала их в моей тайной комнате.

В эти дни, пока отец забыл обо мне, я брала много вещей. Я собрала старый хлеб и сушеные фрукты, нашла прекрасный деревянный ящик, чтобы спрятать еду от крыс. Я взяла кувшин и пробку, чтобы хранить воду, и треснутую чашку, по которой никто не станет скучать. Я взяла шерстяное одеяло, которое оставили на улице, потому что Тавия сказала, что его погрызли мыши и оно годится только на тряпки. Суматоха в Ивовом лесу была такой, что я безнаказанно тащила все, и никто не замечал, думая, что кто-то другой унес пропавшую вещь. Я нашла красно-оранжевый коврик, который оказался чуточку большеват для моей норки. Я загнула его у стен, сделав из комнаты гнездышко. Из маминых припасов я взяла лаванду, которую мы собирали, и пакетики с другими ароматными травами.

Моё убежище стало очень уютным. Я ходила к нему не через кабинет отца. Почему-то мне казалось, что ему не понравится, что я провожу там много времени, поэтому я нашла потайную дверь в кладовке и построила перед ней стену из коробок с соленой рыбой. Я оставила достаточно места, чтобы можно было пролезть за ними, открыть потайную дверь и протиснуться внутрь. Я прикрывала её, но всегда следила, чтобы она не захлопнулась. Я никогда не трогала защелку, которая открывала дверь со стороны кладовой, а просто оставляла её слегка приоткрытой.

Я сделала пометки в лабиринте и смела мышиный помет и паутину в сторону. Вдоль всего пути я повесила пучки ароматных трав, так, что даже в полной темноте могла учуять дорогу. Я её быстро запомнила, но та страшная ночь не забылась.

Я обнаружила, что коридоры лабиринта оказались шире, чем рассказывал отец. Я подумала, что он или знал об этом, но солгал мне, или эти коридоры и впрямь были для него слишком малы, и он не пользовался ими. Изучение других коридоров пришлось отложить. Мне нужно было записать много старых Снов, и каждый из них описать во всех подробностях, какие я только могла выжать из своей памяти. Я записала сон о летящих кроликах, и ещё один — о гобелене с высокими золотоглазыми древними королями. Мне потребовалось шесть листов бумаги, чтобы описать сон о бледном как рыба мальчике в лодке без весел и о том, как он продал себя в рабы. Я записала сон о своем отце, как я разрезала его грудь, вынула сердце и сжимала его, выдавливая всю кровь до капли.

Я не понимала сны, которые записываю, но думала, что в один прекрасный день кто-то их поймет. Я писала, пока мои пальцы не окрашивались во все цвета чернил, а руки не начинали болеть. Потом я брала ещё бумагу и писала дальше.

А ночью, в кровати, я читала. У мамы было всего три собственные книги. Одна из них — про травы, её подарила Пейшенс. Мой отец когда-то принес Пейшенс, и, наверное, она отдала её Молли, когда они оба считали его мертвым. Вторая книга рассказывала о цветах, а третья — о пчелах. Её она написала сама, и это была не книга и не свиток, просто несколько страниц, связанных лентами через дырочки. Скорее, это был её дневник о пчелах, и я очень его любила. С первой до последней страницы я видела, как её почерк становится более уверенным, наблюдения — острее, знания — шире. Я перечитывала его снова и снова, и пообещала себе, что весной я займусь её ульями.

Пейшенс всю жизнь покупала книги и рукописи. Многие из них были разграблены в библиотеке замка Баккип. Некоторые из них были очень дорогие, в дубовых обложках, с кожаными ремнями и серебряными гвоздиками — льстивые подарки тех времен, когда Чивэл был будущим королем, и все шло к тому, что когда-нибудь она станет королевой Пейшенс. Этих прекрасных книг осталось немного. Большинство из них она продала в темные дни войны против пиратов с красных кораблей. Те, что остались, были тяжелые и, к сожалению скучные. Они описывали раздутую славу династии Видящих, сказки лицемеров, а не учителей. Во многих местах Пейшенс начеркала свои язвительные заметки о правдивости того, что читала. Зачастую они вызывали у меня безудержное хихиканье: такого мне бы никто никогда не рассказал. Её замечания выцветали, поэтому, где бы я их не находила, я подправляла их черными чернилами.

Собственные книги Пейшенс были очень разнообразные и весьма потрепанные. Книга о ковке лошадей и кузнечном деле пестрели заметками о её собственном опыте. Были книги про бабочек и птиц, про знаменитых разбойников и легендарных морских монстров. Был старый пергамент об управлении пикси, о том, как заставить их делать всю работу по дому, и набор маленьких свитков о перегонке и создании ароматных духов. Было три старых таблички, очень потертые, о способах восстановления плодородности женщины.

Но я быстро обнаружила, что это были не самые интересные книги в Ивовом лесу. Самые увлекательные были спрятаны и забыты. В беспорядке старого кабинета Пейшенс я нашла перевязанную пачку писем. Самые старые, в коробке с цветами, давно потерявшими цвет и аромат, были связаны кусочком кожаного шнурка. Это были задушевные послания молодого человека, с большой страстью и ещё большей сдержанностью обещавшего девушке, что он приобретет славу и богатство, которые искупят отсутствие благородного имени. Он умолял её подождать, пока он не сможет прийти к её отцу и с честью потребовать права жениться на ней. Последнее письмо было помятым и покрыто пятнами, будто девушка часто плакала над ним. В нем он бранил её за желание убежать с ним и забыть про свою честь и про разбитое сердце отца. Я догадалась, что они обменялись поцелуем, и родственники леди Пейшенс увезли её в долгое путешествие по Бингтауну и Джамелии, чтобы воздействие их культуры и искусства отдалило девушку от горячих молодых конюхов. Леди Пейшенс пропала почти на два года. Молодой человек обещал ей, что будет ждать, будет продолжать думать о ней и работать. Он слышал, что набирают солдат: работа тяжелая, но хорошо оплачивается. В то время, пока она путешествует, он готов искать счастья и приобрести все, чтобы гордо встать перед её отцом и попросить её руки.

Следующая связка писем была написана четыре года спустя. Они были от принца Чивэла. В одном из них он просил прощения за свою нескромность, которая позволила послать ей такой личный подарок спустя очень короткое время после знакомства, но, увидев эти золотые серьги, почти такие же тонкие и изящные, как она сама, он ничего не мог с собой поделать. Позволительно ли будет навестить её в ближайшее время?

Следующие пять писем содержали подобные извинения за непрекращающийся поток подарков и посланий, и каждое содержало приглашение в замок Баккип, просьбу присоединиться к нему на празднике, на охоте или на выступлении джамелийских акробатов. Я не видела её ответов, но полагала, что она постоянно ему отказывала.

Я узнала день, когда в её сердце вспыхнул интерес к нему. Он написал, что он не видит причины, почему молодая леди не может быть очарована кузнечным ремеслом и выражал надежду, что посланные им свитки и инструменты помогут в её новом увлечении. Его следующее письмо содержало огромную благодарность за ложку, которую она прислала ему как свидетельство своего нового умения. Он объявил её своим сокровищем и заявил, что посылает несколько прекрасных слитков железа из Кузницы для её следующих опытов.

После этого их переписка оживилась и в конце концов стала такой восторженной, что мой интерес к ней угас. Я с восторгом догадалась, что первая пачка любовных писем были от Баррича, который потом забрал моего отца, женился на маме, вырастил мою сестру как свою собственную дочь и стал отцом ещё шестерых мальчиков! Так значит, его первая любовь была леди Пейшенс, жена моего деда? А потом он воспитал моего отца, прежде чем жениться на моей маме? Закрученные ветви родословной очаровывали и кружили голову.

И это очарование привело к воровству свитков из кабинета отца.

Я сделала это не для того, чтобы шпионить за ним. Я просто искала хорошую бумагу и взяла дюжину отменных листов из его запасов. И только после того, как я благополучно скрылась с ними в своем убежище, я обнаружила всего один чистый лист, лежащий сверху. Очевидно, отец положил его на стопку исписанных. Я собралась уже вернуть их на стол, но глаза зацепились за его четкий твердый почерк, и вскоре я погрузилась в чтение.

Это было простое описание случая из его детства. Помнится, тогда я ещё удивилась, зачем он записал его? Видно было, что он отлично все помнит, зачем тогда переносить его на бумагу? Только позже, погрузившись в тщательное описание своих снов, я поняла: зачастую, чтобы осознать что-то, надо это записать. Его рассказ начинался с размышлений о дружбе, о том, как она начинается и как кончается, а также о дружбе, которой никогда не было или не могло быть. Затем он приступил к самой истории.

Это был ничем не примечательный случай, но, верный своей точности, он отметил, что это произошло в тот час, когда в садах Баккипа высыхает роса, но солнце ещё не согревает их. Отец и его собака по имени Ноузи тайком сбежали из замка и шли по крутой лесной дороге, спускавшейся в городу. Ради этой прогулки он забросил свои дела, и теперь чувствовал себя виноватым, но желание увидеть городских ребят и поиграть с ними пересилило страх наказания за отлучку.

Выходя из сада, он случайно оглянулся и увидел мальчика, сидящего на стене и глядящего на него сверху вниз… «Бледный, как яйцо, и такой же хрупкий». Он сидел, скрестив ноги, положил локти на колени, обнимая лицо ладонями и разглядывая отца. Отец был уверен, что мальчик мечтает спрыгнуть вниз и последовать за ним. Он подозревал, что если он улыбнется или кивнет головой, тот присоединится к нему.

Но он этого не сделал. Он все ещё был Новичком в компании городских детей, и совершенно не был уверен, что его приняли. Если он приведет незнакомца, особенно такого бледного и странного, одетого в шутовской костюм, то рискует потерять их доверие. Тогда он боялся, что его прогонят вместе с этим мальчиком, или, что ещё хуже, заставят выбирать: защищать его от побоев или присоединиться к ним, чтобы доказать, что он такой же, как все. Так что он повернулся спиной и поспешил за своей собакой, оставив бледного мальчика там, где он сидел.

Я перевернула последний лист, ожидая продолжения, но там было всего несколько неразборчивых слов. Чернила стали водянистыми, и я не смогла разобрать написанное. Я сложила стопку заново и выровняла её. Чернила темные и свежие, написано не так давно. И поэтому он, вероятно, скоро станет искать текст, чтобы закончить, и обнаружит, что его нет. Для меня это может иметь ужасные последствия.

И все же я не смогла устоять перед соблазном перечитать его, прежде чем прокралась назад в кабинет, чтобы вернуть текст и утащить чистую бумагу.

Но это было не все, что я взяла.

Я знала, что отец почти каждый вечер проводит с пером и чернилами. Я всегда считала, что он занимается со счетами поместья, следит за платой работникам, за количеством остриженных овец и ягнят, родившихся весной, за урожайностью винограда. И в самом деле, когда я позже обследовала его обычный кабинет, именно это я и нашла в его бумагах. Но здесь, в его личном кабинете, были совсем другие записи. Я уверена, он писал это не для того, чтобы с кем-то поделиться.

Мама была практичным читателем и разбирала только те тексты, которые могли ей пригодиться. Писать она научилась в конце жизни, и, хотя она освоила это умение, они не очень сдружились. Так что, несомненно, отец вряд ли заставил бы её корпеть над этими бумагами. Большинство наших слуг были не грамотны, за исключением Рэвела. У отца не было писаря, который бы следил за счетами или вел переписку. Он предпочитал делать это сам. И его личный кабинет не входил в число мест, где слуги прибирались, и куда они вообще могли заходить. Здесь всегда был легкий беспорядок, но никто не отваживался зайти сюда.

Кроме меня.

И потому личные записи лежали на виду. Я не брала много, всего по нескольку штук и с самых пыльных полок. Я вернула те, что взяла случайно, а затем скрылась с новой пачкой увлекательного чтения. Теперь это стало моим повседневным занятием: чтение, замена и новая кража. Это открыло окошко в жизнь моего отца, показав то, чего иначе я бы никогда не увидела.

Я ощущала, что начала его историю с середины. В ранних записях были размышления о переезде в Ивовый лес и возможности жить с мамой. Он рассказывал, как представил себя фермером леди Молли, простолюдином и обычным сторожем имущества леди Неттл. Это объяснило мне, почему они решили жить так просто: он по-прежнему скрывается от любого, кто способен заподозрить, что Фитц Чивэл Видящий не умер в подземельях принца Регала, а воскрес и превратился в Тома Баджерлока. Эту историю я собрала из кусочков и отрывков его записей. Я догадывалась что где-то, возможно, в замке Баккип, хранится полное описание той части его жизни. Мне хотелось узнать, почему его убили, как он выжил, и о множестве других событий. Помаленьку я выяснила, что Неттл действительно моя родная сестра. Это было открытие. Я быстро поняла, что мой отец не такой, как я о нем думала. Ложь и обман так многослойно прикрывали и защищали его, что разбудили во мне страх. Знание, что мои родители опирались на ложь и преднамеренный обман, потрясло меня.

Если он — Фитц Чивэл Видящий, первенец принца, который отрекся от престола, то кто я? Принцесса Би? Или просто Би Баджерлок, дочь отчима леди Неттл? Обрывки подслушанных разговоров между родителями, мысли мамы, беременной мной, замечания Неттл — все стало приходить в порядок и вызывало удивительное чувство.

Я только что вернулась в спальню в конце третьего дня, после своего открытия. Я вышла из моей маленькой норки через кладовую, в темноте прокралась по лестнице и вернулась в безопасность своей комнаты. С собой я осмелилась захватить один из документов отца. Вверху была пометка, что это свежая копия старого манускрипта. Она называлась «Наставление предполагаемых учеников, владеющих Скиллом, о защите собственного разума». В последнее время на его столе бывали довольно странные бумаги. Например, письменная копия песни «Группа Кроссфайер». И рукопись о грибах с прекрасными цветными картинками. Я пыталась прочитать первую страницу про защиту разума, когда отец постучал в дверь. Я прыгнула в кровать, затолкала бумаги под подушку и нырнула под одеяла. Когда он открыл дверь, я медленно повернулась к нему, будто только что проснулась.

— Извини, дорогая. Я знаю, что поздно, — он слегка вздохнул, а потом солгал: — Мне жаль, последнее время мы редко видимся. Слишком много надо было сделать, чтобы подготовиться к приезду кузины, и я наконец-то понял, как сильно запустил поместье. Но завтра приезжает Шан. Поэтому сегодня вечером я хотел поговорить тобой. Быть может, у тебя есть какие-то вопросы?

Мгновение я изучала его лицо в мерцающем свете каминного огня. Потом набралась смелости и заговорила.

— На самом деле, есть. Я хочу знать, что в моем сне так разозлило тебя?

Какое-то время он просто смотрел на меня. В его глазах не было гнева, я видела. Только боль. Может быть, поэтому он избегал меня? Я почти ощущала, как он обдумывает, сказать ли правду или соврать. Затем он спокойно ответил:

— Твой сон напомнил мне кое о ком, кого я давно знал. Он был очень бледный человек, и ему часто снились удивительные сны. Когда он был ребёнком, он записывал их, как хочешь делать и ты.

Я в ожидании смотрела на него. Он поднял руку, прикрывая рот, будто потирая заросшие щеки. Не знаю, что он думал, но выглядело так, будто он сдерживает слова внутри себя. Потом опять тяжело вздохнул.

— Мы были очень хорошими друзьями, долго, очень долго. Мы многое сделали друг для друга. Рисковали жизнью. Теряли жизни, смотрели в лицо смерти, а затем снова без страха встречали жизнь. Не удивляйся, но встреча с жизнью бывает намного труднее, чем со смертью.

Он замолчал, что-то обдумывая. Потом моргнул, посмотрел на меня, будто удивляясь моему присутствию. Он глубоко вздохнул.

— Вот так. Поэтому, когда ты рассказала о сне с бледным человеком, который умирает… понимаешь, это встревожило меня, — он отвернулся в темный угол комнаты. — Согласен, глупо было так серьезно к этому относиться. Так. Давай поговорим о кузине, а?

Я пожала плечами, все ещё обдумывая его ответ.

— Не думаю, что пока не увижу её, у меня будут вопросы. Кроме… как она собирается помогать нам?

— О, знаешь, я ещё толком не решил, — он неопределенно улыбнулся. Думаю, его улыбка обманула бы любого, кто не знает его так, как я. — Мы с ней познакомимся, узнаем, что она умеет делать, и потом найдем ей занятие, — беспечно добавил он.

— Она знает что-нибудь про пчел? — спросила я, внезапно испугавшись. Когда придет весна, я не хочу, чтобы кто-то, кроме меня, касался спящих маминых ульев.

— Уверен, что нет.

Ответ прозвучал твердо. Я почувствовала облегчение. Он подошел и сел в ногах кровати. Это была очень большая кровать, поэтому все равно казалось, будто он в другом конце комнаты. Мама села бы рядом, поближе, чтобы коснуться меня. Хватит. От этой мысли мне стало холодно. Отец выглядел так, будто тоже ощутил этот холодный ветер, но не приблизился ко мне.

— Что случилось с твоим бледным другом?

Он вздрогнул, а затем легко улыбнулся и сухо пожал плечами.

— Он ушел.

— Куда?

— Назад, туда, откуда пришел. В страну далеко на юге. Он называл её Клеррес. Я не знаю, где это. Он никогда не говорил мне.

Я подумала.

— Ты посылал ему весть, что скучаешь о нем?

Он рассмеялся.

— Малютка, ты же понимаешь, что письмо должно прийти куда-то.

Я же имела ввиду не письмо. Я говорила о другом способе устанавливать связь, как он делал с моей сестрой. Теперь, когда он стал скрывать собственный разум, я слышала гораздо меньше, чем раньше. С того пор, как я начала ощущать, как что-то тянет меня и пытается разорвать на кусочки, уничтожить, я отшатывалась от понимания этой силы. В последние несколько дней он делал это десятки раз, но с кем он общался и что говорил — я не знала. Но вряд ли со своим бледным другом.

— Вернется ли он когда-нибудь? — подумала я вслух. Может ли он прийти и забрать отца?

Отец долго молчал. Затем медленно покачал головой.

— Не думаю. Если бы он собирался вернуться или отправить мне весточку, он бы уже это сделал. Прежде чем уйти, он сказал, что работа, которую мы должны были сделать, закончена, и если он останется, мы можем случайно уничтожить сделанное. И это будет означать, что все, что мы пережили, оказалось напрасно.

Я пыталась понять, о чем он говорит.

— Как ошибка кукольника.

— Что?

— Однажды, в бурю, к нам постучались кукольники, и мама впустила их. Помнишь? Они сделали сцену в Большом зале и, хотя очень устали с дороги, сыграли спектакль.

— Я помню это. А что за ошибка?

— В конце, когда Синий Солдат убил Кабана с красными клыками и освободил Тучу, чтобы пошел дождь и урожай не сгорел. История должна была кончиться. Но потом, когда они складывали занавес, я увидела, что Кабан болтается рядом с Синим солдатом, и красные клыки глубоко вонзились в его тело. Тогда я поняла, что в конце концов Кабан вернулся и убил солдата.

— О, нет Би. Это совсем не входило в сказку! Просто кукол так повесили, когда разбирали сцену.

Он ничего не понял. Я объяснила ему.

— Нет, это была другая сказка. О которой предупреждал тебя твой друг. Трагедия после конца истории.

Он посмотрел на меня темными глазами. В их глубине я видела что-то изломанное, непоправимое. Мама умела отгонять эту его изломанность, а я нет. Наверное, теперь никто не сможет.

— Что ж, уже поздно, — сказал он вдруг. — Я совсем разбудил тебя, и ты не спишь дольше, чем я предполагал. Я просто хотел убедиться, что тебя не беспокоит приезд кузины. Я рад, что ты в порядке.

Он встал и потянулся.

— Я должна буду слушаться её?

Он вдруг опустил руки.

— Что?

— Должна ли я слушаться Шан Фаллстар, когда она приедет?

— Она женщина взрослая, так что ты должна уважать её. Так же, как уважаешь Тавию или Майлд.

Уважать. Не подчиняться. Это я могу. Я медленно кивнула и сползла под одеяло. Мама плотно подвернула бы его вокруг меня. Он — нет.

Он тихо подошел к двери, а затем остановился.

— Хочешь сказку? Или песенку?

Я подумала. Хочу? Нет. У меня были свои сказки, которые нужно обдумать перед сном.

— Не сегодня, — сказала я и зевнула.

— Отлично. Тогда спи. Увидимся утром, — он широко зевнул. — Это будет длинный день для всех нас, — сказал он, и в этих словах мне послышалось больше страха, чем ожидания.

— Папа?

Он остановился у двери.

— Что?

— Сегодня вечером тебе нужно подстричь волосы. Или завтра намазать их жиром, как делают мальчики. Сейчас они выглядят очень дико. И твоя борода ужасна. Как, как… — я подыскивала слово, которое когда-то слышала. — Как облинявший горный пони.

Он стоял неподвижно, а потом улыбнулся.

— Ты слышала это от Неттл.

— Наверное. Но это правда, — я осмелилась добавить: — Пожалуйста, сбрей её. Тебе больше не надо выглядеть старше, как мужу мамы. Я хочу, чтобы ты был похож на отца, а не на дедушку.

Он коснулся бороды рукой.

— Нет. Ей никогда не нравилась твоя борода. Убери её.

Я знала, о чем что он думает.

— Что ж. Может быть, ты и права.

И он тихо закрыл за собой дверь.

Глава 15

МЕСТ НЕТ

Она никогда не хотела быть Изменяющей для своего наставника, потому что он был скорее мучителем, чем ментором. Со своей стороны, старый Белый не был рад, что его Изменяющая — скромная и обидчивая девушка. Во всех записях он жаловался, что судьба предназначила ему долгое ожидание её рождения, а затем, когда он нашел её и сделал своей компаньонкой, она превратила его старость в тяжелое испытание. И все-таки то, что его кожа потемнела, доказывало, что он смог выполнить хотя бы некоторые задачи, назначенные судьбой, и после его смерти говорили, что он действительно направил мир по самому хорошему пути.

«Белые и Изменяющие», Ойлен Скрип.

Она прибыла после обеда. Шан ехала на изящной маленькой гнедой кобыле с белыми чулочками. Риддл сопровождал её на стройном белом мерине. Зеленый плащ, отделанный мехом, укрывал не только её, но и часть тела лошади. За ними плелся мул, везущий большой сундук и несколько коробок. Упряжь гнедой лошадки блестела, как новая. Новым выглядел и сундук. Так, Чейд снабдил их деньгами, и Шан, не теряя времени, потребовала, чтобы Риддл отвел её на самый большой рынок города. Подозреваю, что все время с момента нашей встречи она потратила на покупки. Я снова задумался, что могло так ускорить отъезд оттуда, где Чейд держал её, что она бросила там все свои пожитки? Неужели угроза покушения была настолько серьезна? Но кто был её врагом? Он мог найти её, тогда как ни Риддл, ни я не знали о его существовании, не говоря уже о его местонахождении. У этой девицы тайн больше, чем мне бы хотелось.

Я встретил их на подъездной аллее. Волосы я зачесал назад, лицо пощипывало от недавнего бритья. Я нашел последнюю чистую рубашку и поспешно протер сапоги грязной сорочкой. Нужно будет выкроить время, собрать всю грязную одежду и попросить кого-нибудь из слуг позаботиться о ней. Со стыдом я понял, что раньше никогда не задумывался о таких вещах. За моим гардеробом следила Молли. Молли…

Я решил, что брюки вполне приличные, и поспешно покинул комнату. Зачем я так вожусь со своей внешностью? В конце концов, это просто Риддл и Шан.

Я надеялся, что Би пойдет со мной, но, хотя я позвал её, когда прибежал мальчик и сообщил, что по аллее идут лошади, она не ответила. В последнее время она предпочитала отсиживаться в доме. Несмотря на то, что она стала больше говорить, я чувствовал, что со мной она стала разговаривать меньше. Она по-прежнему избегала встречаться с моим взглядом. Я уже привык к этому, но не к её косым взглядам, будто оценивающим меня и мои слова. Это пугало.

И у меня не было времени обдумать их. На меня обрушилась лавина забот. Зима всегда выявляет слабые места дома. Если крыша протекает, зимние бури доберутся до неё. Забитые дымоходы наполнят комнаты дымом и зловонием. Мне казалось, что я не способен справиться с усадьбой, с постоянно возникающими всевозможными проблемами. Корона щедро обеспечивала Неттл как мастера Скилла группы Дьютифула. В свою очередь королева Кетриккен даровала пособие на содержание Ивового леса как признание всего, что Баррич сделал для монархии Видящих за всю свою жизнь. Так что деньги на ремонт были, но это не сделало шум и суету от наводнивших усадьбу рабочих более приятными для меня. И не уменьшило моё недовольство собой, что я не смог сделать ремонт за лето.

И вот, в разгар рабочей суматохи, среди то и дело прибывающих повозок с досками, брусом и кирпичом, проезжая между людей, перемешивающих раствор в кадках, приближались Шан и Риддл. Риддл, шалопут, не скрывал своего удовольствия, а на лице Шан ясно читалась тревога. Я попросил мальчишку-конюха забрать их лошадей, а Рэвел послал новую горничную найти кого-нибудь, кто занесет чемоданы Шан в её комнату. Он сказал мне, что приготовил закуску в комнате Пересмешника, сравнительно тихой гостиной. Я поблагодарил его и попросил гостей проследовать за мной. Когда мы подошли, в дверях показалась новая кухонная девушка. Мне потребовалось время, чтобы вспомнить её имя: Опал. Я поблагодарил её. На столе пыхтел толстый чайник, рядом лежали маленькие пирожные. Она сказала, что скоро принесет свежие колбаски из кухни и спросила, чего бы мы хотели ещё. Шан посмотрела на стол и попросила вина, немного сыра и нарезанного хлеба. И масло. Опал присела в реверансе и сказала, что передаст это кухарке Натмег. Я добавил свою просьбу найти и отправить к нам леди Би. Потом она ушла, и я обратился к Шан и Риддлу.

— Извините за весь этот шум. Кажется, стоит только найти маленькую поломку, она сразу потянет за собой другие. Обещаю, что в комнате, где вы переночуете, будет тепло и уютно. Мне сказали, что через несколько дней ваши покои будут полностью пригодны для проживания. Здесь, в Ивовом лесу, гости редко жили подолгу, и я боюсь, что дом не очень хорошо подготовлен.

Разочарование в глазах Шан усилилось.

— Леди Би здесь нет? С ней все в порядке? — вмешался Риддл. Наверное, он надеялся сменить тему.

Как будто в ответ на его слова раздался стук, и в комнату вплыла Би. По-другому и не скажешь. Она выглядела вялой и вместе с тем грациозной, а зрачки её так расширились, что глаза казались почти черными. Она огляделась и хрипло сказала:

— Сегодня, — блаженно улыбнувшись, она продолжила: — папа, в саду бабочка. Крыло на земле и бледный человек ждёт тебя.

Под нашими недоуменными взглядами она замокла. Я упал духом. Она чем-то отравилась? Заболела? Никогда не видел Би в таком состоянии. Риддл пришел в ужас. Он посмотрел на неё, а затем обвиняюще взглянул на меня. Иногда я забывал, что она выглядит слишком маленькой для тех, кто плохо её знает. Такие слова от девятилетнего ребёнка — повод для тревоги, но большинство решило бы, что ей около шести.

Шан заговорила.

— Мне казалось, вы говорили про дочь. Кто этот мальчик? Ваши слуги всегда разговаривают с вами так?

Я едва слышал её.

— Би, с тобой все хорошо?

Она склонила голову, будто находя меня по голосу. Её лицо лучилось счастьем.

— Так хорошо от своей правоты. Ведь круг замыкается. И это на самом деле происходит. Ты должен пойти, быстро. Очень мало времени, — она медленно покачала головой. — Посланник проделал долгий путь, чтобы умереть на пороге.

Я собрался с мыслями.

— Боюсь, мой ребёнок болен.

Я пересек комнату и схватил её на руки. При моем прикосновении она окостенела. Я поспешно поднял стены.

— Риддл, пожалуйста, позаботься обо всем.

Риддл что-то тревожно сказал мне в спину. Я закрыл дверь, не дослушав.

Я шагал по коридору с Би на руках. Я повернул к лестнице, чтобы подняться в её спальню, но она вдруг ожила и, скрутившись, вырвалась. Она приземлилась на ноги, покачнулась и изогнулась, чуть не упав. Какое-то мгновение она казалась текучей, как вода. Затем Би отскочила от меня, закричав через плечо:

— Это путь, Фитц Чивэл. Это путь!

Её голос звенел, когда она побежала прочь от меня.

Я погнался за ней. Ребёнок мчался, и её стройные ножки, казалось, едва касались пола. Она бежала к Западному крылу дома, в самую неиспользуемую его часть, и, к счастью, не в ту, где работали плотники. Она свернула в коридор, который привел к одному из садиков Пейшенс. Я думал, что поймаю её, но она неслась как ветер, прокладывая путь через вазы с папоротником и толстые горшки, заросшие лианами.

— Би! — прошептал я, но она не остановилась.

Я прыгал и вертелся на узкой дорожке, то и дело натыкаясь на препятствия, и беспомощно наблюдал, как она потянула дверь и бросилась на улицу, в часть сада, отделенную живой изгородью.

Я последовал за ней. Моя погоня и её полет проходили в полной тишине, за исключением топота её ножек и моей тяжелой поступи. Я не звал её по имени, не просил остановиться или вернуться. У меня не было никакого желания привлечь внимание к странному поведению моей дочери и к своей неспособности сдержать её. Что случилось с ней? И как я мог все это объяснить Риддлу, чтобы он не решил, что я забросил ребёнка? Я был уверен, что он все доложит Неттл, и это укрепит её настойчивое желание забрать Би. Что касается Шан, я не мог придумать худшего знакомства с Ивовым лесом, Би и со мной, чем то, чему она только что стала свидетелем.

Сад на этой стороне дома очень выиграл от бурной натуры Пейшенс. Если когда-либо здесь был воплощен план или замысел, сад либо перерос его, либо этот замысел могла понять только Пейшенс. Би вела меня все дальше и дальше через замысловатые джунгли, каменные стены, купальни для птиц и скульптуры. Она скользнула с заснеженной тропинки в заросли травы, прыгнула вдоль короткого частокола и побежала вниз, к голым шпалерам для вьющихся роз. Заснеженные каменные дорожки сменялись крутыми холмиками мха и папоротника, невысокие стены пересекались друг с другом, а в одном углу из приподнятых ваз над тропинкой рассыпался каскад лоз, превращая тусклый зимний день в туннель, затянутый зеленью. Я всегда любил случайность в саду; мне это напоминало о лесе и о путешествии через горы в поисках Верити и драконов. Но сегодня, казалось, он намеренно сдерживал меня, позволяя Би, как хорьку, ловко скользить вперед. Она вбежала под полог оранжереи вечнозеленых растений.

А потом я догнал её. Она стояла неподвижно, разглядывая что-то на земле. Справа от неё древняя каменная стена, отмечающая границу сада, была затянута темно-зеленым мхом. Сразу за ней был крутой лесистый склон, а ещё дальше — большая дорога, которая вела к главному входу в поместье и к подъездной аллее. Догнав её, я тяжело дышал, и впервые подумал, что она слишком хорошо знакома с этой частью сада. Никогда не думал, что моя малышка может играть так близко от дороги. Даже о том, что она может уйти так далеко.

— Би, — я задыхался, когда подошел к ней достаточно близко, чтобы не кричать. — Ты никогда не должна снова…

— Крыло бабочки! — воскликнула она.

И замерла как статуя. Её глаза распахнулись, и когда она посмотрела на меня, они казались черными с синими краями.

— Иди, — мягко прошептала она. — Иди к нему.

Она указала тонкой ручкой и улыбнулась, будто предлагая мне подарок.

Предчувствие беды с такой силой захватило меня, что сердце, и без того сильно стучащее, стало биться ещё быстрее. Я шагнул туда, куда она показывала. Маленькое черное животное выскочило откуда-то и помчалось к лесу. Я вскрикнул от удивления и замер. Кошка. Одна из одичавших кошек, охотится на мышь. Просто кошка. Я сделал ещё два шага и посмотрел вниз.

Там, на толстой подстилке из мха, пестрого от вчерашнего мороза, лежало крыло бабочки размером с мою ладонь. Блестящие красные, золотые, синие чешуйки разделялись темными жилками, напоминая стеклянный витраж. Я замер, прикованный к месту. Никогда я не видел такой большой и яркой бабочки, особенно в холодные дни в начале зимы. Я рассматривал крыло.

— Это для тебя, — прошептала она, избавив нас от безмолвия. — В моем сне это было для тебя. Только для тебя.

В каком-то оцепенении я опустился на одно колено. Я коснулся его указательным пальцем; крыло оказалось мягким и податливым, как тончайший шелк. Осторожно я взял его за кончик и поднял.

После этого оно изменилось. Крыло бабочки превратилось в невероятно легкий, воздушный плащ. Он развевался, как женская вуаль, а все цвета внезапно замерли в одном углу большого куска ткани. Сама ткань была оттенка мха и пятнистой тени, сливаясь с землей под вечнозелеными деревьями. Когда я поднял его и понял, что крыло бабочки было всего лишь подкладкой плаща, я наконец заметил то, что он скрывал.

Шут.

Бледный и изящный, как тогда, когда мы оба были мальчишками, он съежился на голой земле. Его руки были плотно прижаты к его телу, а подбородок — к груди. Белые, как лед, волосы были распущены, некоторые прилипли к щеке, остальные запутались в мягком мхе. Мне было тяжело видеть, как его щека прижимается к ледяной земле. Жук переполз с мха на его губу. Шут был одет не по погоде, видимо, пришел сюда с гораздо более теплых мест. На нем была длинная туника из хлопка с крупным узором на золотистом фоне, и простые штаны. Одна нога была в ботинке, вторая — голая, грязная и окровавленная. Его кожа была белоснежной, глаза закрыты, губы — как бледно-розовые жабры рыбы. Он не двигался. Потом я разглядел, что крупные розы на его спине на самом деле были пятнами крови.

В ушах загрохотало, края моего мира поглотила тьма.

— Папа? — Би потянула меня за рукав, и я понял, что она беспокоится.

Я опустился на колени подле Шута. Не знаю, как долго я стоял так.

— Все будет в порядке, Би, — сказал я ей, точно зная, что ничего подобного не будет. — Беги домой. Я позабочусь об этом.

Кто-то будто завладел моим телом. Я приложил пальцы к его горлу, под челюстью. Я ждал, и когда уже поверил, что пульса нет, почувствовал один удар. Он был ещё жив. Его тело, и без того всегда холодное, было просто ледяным. Я обернул плащ вокруг него и взял на руки, не обращая внимания на его раны. Он терпел их какое-то время. Медлительная осторожность не спасет его, а вот холод может быстро прикончить. Он не издал ни звука. Он был очень легкий в моих руках, но ведь он никогда не весил много.

Би не послушалась меня, и я понял, что это меня не волнует. Она семенила рядом, треща вопросами, как непросохшее полено в огне, снова став просто ребёнком. Я не обращал внимания. Её необычный порыв прошел. Он по-прежнему беспокоил меня, но не так сильно, как потерявший сознание человек в моих руках. Проблемы стоит решать по одной за раз. Спокойно. Бесстрастно.

Внезапно я задумался, что же я чувствую. Ответ получился совершенно ясным. Ничего. Вообще ничего. Он умрет, и я был полон решимости перестать чувствовать что-либо до того момента, как это произойдет. Мне хватило боли от смерти Молли. Больше я не вынесу. Он давным-давно ушел из моей жизни. Если он никогда больше не вернется, я не испытаю нового чувства потери. Нет. Нет смысла испытывать какие-либо чувства к его возвращению, когда так очевидно, что я вновь его потеряю. Откуда бы он ни пришел, он проделал долгий путь, чтобы принести предсмертную агонию к моей двери.

Я в ней не нуждался.

Я обнаружил, что каким-то образом вспомнил всю дорогу через дикий сад, по которой гнался за Би. Она ждала меня у двери в оранжерею Пейшенс. Я не смотрел на неё.

— Открывай дверь, — сказал я и внес его внутрь.

Разум мой замер, решая, что же теперь делать, но моё тело и моя дочь — нет. Она бежала впереди меня, открывая двери, и я бездумно следовал за ней.

— Положи его здесь. На этот стол.

Она привела меня к небольшой мастерской, где Молли занималась ульями. Здесь было чисто, как везде, откуда она уходила, но все ещё пахло ею и её работой: ароматным медом, воском, даже мускусом мертвых пчел, оставшихся после чистки ульев. Это на самом деле был хороший выбор, потому что здесь можно найти ткань, промыть, высушить, завернуть, были ведра и…

Он тяжело вздохнул, когда я опустил его на стол, и я понял смысл этого вздоха. Как можно мягче я перевернул его на живот. Он слегка застонал от боли, но я знал, что травмы спины всегда опаснее.

Би молча наблюдала. Потом взяла два маленьких ведерка, предназначенные для меда.

— Горячей воды или холодной? — спросила она меня серьезно.

— И той и той по чуть-чуть, — ответил я.

Она остановилась у двери.

— Мед хорош против заражения, — сказала она строго. — Человек-бабочка будет чувствовать себя здесь как дома. Пчелы, пожалуй, не очень сильно отличаются от бабочек.

Она вышла, и я услышал, как её маленькие ножки протопали по коридору. Я задался вопросом, что подумал Риддл о моем внезапном исчезновении, и что он передаст Неттл и Чейду. С моей стороны это было невежливо. Я расстегнул великолепный плащ и отложил его в сторону. Странная вещь, он весил не больше паутины. Это напомнило мне о удивительной палатке, которую Шут привез с собой на Внешние острова. Я выбросил воспоминание из головы. Надеюсь, Шан не почувствует себя заброшенной. Понравятся ли ей её временные комнаты? Я тщательно обдумывал и этот вопрос, и оправдания своей задержке, пока мои руки разрезали окровавленную тунику. Я снял ткань с его спины, будто шкуру с оленя. Кровь, пропитавшая ткань, стала жесткой, как замерзшая шкура, и прилипла к ранам. Я стиснул зубы и попытался осторожно освободить её. Открылись две раны, потекла водянистая кровь. Он лежал неподвижно, и только когда я убралодежду и остановился, я заметил, как он исхудал. Я мог бы пересчитать его позвонки, а ребра выпирали из-под кожи.

Такие раны оставляет только метательное оружие. Не стрелы, что-то меньшее, но проникающее глубоко под кожу. Дротики? Как я понял, он сумел вытащить их. По крайней мере, ничего не выступало из-под покрытых корками, опухших ран.

— Воды.

Она говорила со странным акцентом, и голос её так сильно отличался от голоса моего Шута, что я мгновенно понял свою ошибку. Сердце прыгнуло к горлу. Разочарование охватило меня, вкупе с облегчением, что этот погибающий человек — не мой старый друг. Что за невообразимую шутку сыграл со мной мозг, забросив меня в юность и убедив, что это на самом деле Шут! Но она была так похожа на него, каким я его помнил. Облегчение лишило меня сил больше, чем предшествующая паника. Я схватился за край стола, чувствуя, как подгибаются колени. Ах, как годы изменили меня! Где моя железная решимость, мои крепкие нервы? Может, я рухну в обморок? Не хотелось бы. И хотя мои колени почти касались пола, я склонил голову, делая вид, что всматриваюсь в её лицо.

Она не была Шутом. Она походила на него только цветом кожи. Как и Шут, она ничем не пахла и была невидима для моего Уита. Но её нос был острее, подбородок более округлым — такого у Шута никогда не было. И все же я принял её за него.

— Вода скоро будет, — хрипло сказал я. — Сначала я напою вас. А потом мы очистим раны.

— Вы целитель?

— Нет, не целитель. Но когда-то давно у меня был друг, такой же, как вы.

Я замолк. Шут всегда отказывался идти к целителям. Он противился любому лишнему прикосновению. Я понимал, что это не может быть верно для всех Белых.

— Я сразу пошлю за целителем.

— Нет, — быстро проговорила она. Её голос хрипел от слабости и боли. — Они не поймут. Мы не нравимся вашим людям.

Она слабо покачала головой.

— Тогда я сам сделаю все, что смогу. По крайней мере, очищу и перевяжу раны.

Она дернула головой. Сложно было понять, разрешение это или запрет. Она попыталась откашляться, но захрипела ещё сильнее.

— Кого вы называете своим другом?

Я тихо выпрямился. Моё сердце почти перестало биться.

— Он был шутом при дворе короля Шрюда Видящего. Все просто называли его Шутом.

— Не все, — она собралась с силами. — Как вы называли его?

Она заговорила чисто, без акцента, и только слабый голос подводил её.

Я подавил страх и печаль. Сейчас было не время для лжи.

— Любимый. Я называл его Любимый.

Губы сложились в некое подобие улыбки. Её вздох был отравлен болезнью.

— Значит я не ошиблась. Вот и все. Пусть поздно, но я сделала, как он приказал. Я принесла вам сообщение. И предупреждение.

Я услышал голос в коридоре.

— Позволь мне понести их. Ты разольешь, если будешь спешить.

— Не думаю, что вы должны идти со мной.

Резкий ответ Би уколол и возмутил Риддла. Он последовал за ней, чтобы проследить за мной. Он все-таки человек Чейда. А может быть шпионит и для Неттл. Бесполезно пытаться избежать неизбежного. Но я мог избавить своего гостя от небольшого унижения. Я снял свою рубашку и легко набросил на неё. Она снова задохнулась от прикосновения, но потом сказала:

— Ох, теплая… От вашего тела.

Это прозвучало трогательной благодарностью.

Мгновение спустя Би открыла дверь, и вошел Риддл, с маленькими ведерками. Он посмотрел на меня, стоящего в шерстяной нижней рубашке, а затем — на стол.

— Пострадавший путешественник, — сказал я. — Не мог бы ты сходить в деревню и привести целителя?

Это бы убрало его с дороги и дало бы мне время вымыть и перевязать её раны.

Риддл подошел поближе, чтобы разглядеть лежащую на столе.

— Она такая бледная! — воскликнул он. Он изучал её лицо. Она оставалась совершенно неподвижной, с закрытыми глазами, но не думаю, что она была без сознания, просто притворялась. — Она напоминает мне кого-то…

Я не позволил себе улыбнуться. Я вспомнил теперь, что он не встречал Шута в то время, когда он был совершенно Белым. К тому времени, когда Риддл познакомился с ним, его звали лорд Голден, и кожа его действительно отливала желтым. Но эта девушка была похожа на Шута в детстве: бледная, с бесцветными глазами и тонкими белыми волосами.

Взгляд Риддла переместился на Би.

— И? Что ты скажешь теперь?

Она блеснула глазами в мою сторону, а потом снова взглянула на Риддла и простодушно улыбнулась ему.

— Папа сказал, что я должна перестать вас стесняться.

— Как давно ты научилась говорить так чисто? — продолжал давить он.

Она снова посмотрела на меня, ища спасения.

— Она потеряла много крови, — сказал я, поторапливая его.

Это сработало. Риддл поставил маленькие ведра на стол и повернулся к двери.

— Привези бабушку Уирк, — сказал я ему в спину. — Она живет на перекрестке, на другой стороне деревни.

И она старше, чем большинство деревьев здесь, двигается медленно. Хороший целитель, но Риддлу потребуется много времени на возвращение. Я надеялся успеть закончить свою работу.

Дверь закрылась за ним, и я заговорщицки посмотрел на Би.

— Я знаю, что ты не могла избавиться от него, — сказал я ей. — Но как думаешь, сможешь ли ты занять Шан? Показать ей дом, подальше от этого места?

Она смотрела на меня. Её голубые глаза, так не похожие на мои или глаза Молли, казалось, смотрели мимо плоти и костей, в самое сердце.

— Почему она секрет?

Наша гостья на столе слегка зашевелилась. Она почти подняла голову и прошептала:

— Я в опасности. Меня ищут. Пожалуйста. Пусть никто не узнает, что я здесь. Воды… Пожалуйста.

У меня не было чашки, но среди инструментов Молли я нашел ковшик для меда. Она выпила три ковша прохладной воды, а я держал её голову. Когда я опустил её голову обратно на стол, то подумал, не поздно ли отозвать Риддла? Он знает, что она здесь, а когда достигнет перекрестка, бабушка Уирк тоже будет знать, что у нас побывала раненная путешественница. На мгновение я задумался.

Би прервал мои размышления.

— Мы немножко подождем. А потом пошлем за Риддлом Трясучку Эймоса, и скажем ему, что наша гостья почувствовала себя лучше и сама ушла. И до целителя ничего не дойдет.

Я с удивлением посмотрел на неё.

— Это лучшее, что мы можем сделать, — сказала она как-то зловеще. — Если Риддл успеет поговорить с целительницей, это наведет охотников на след…

Я кивнул.

— Очень хорошо. Теперь ступай. После разговора с Эймосом займи ненадолго Шан. Покажи ей дом, сады, а потом отведи обратно в гостиную и оставь там, а сама иди на кухню и попроси собрать для неё поднос со сладостями. Потом незаметно проберись сюда и расскажи мне, как все прошло. Ты сможешь это сделать?

Я надеялся, что это займет её и отвлечет Шан.

Она коротко кивнула.

— Я знаю, где сейчас дремлет Эймос, — сказала она. Надувшись от важности, она даже стала выше ростом.

Трясучка Эймос был лет на десять постарше меня, и давно состоял в штате слуг Ивового леса. Он, как и предполагало его прозвище, страдал от дрожи в руках после травмы головы много лет назад. Он жил в поместье со времен Пейшенс и заработал свой отдых. Когда-то он был стригалём овец. Он давно оставил работу, но часто в хорошую погоду стоял, опираясь на палку, и смотрел на стадо. Ему нравилось, когда ему давали четкие задачи время от времени. Он может быть медленным, но по-прежнему горд. И превосходно сделает работу.

У двери она остановилась.

— Так что, моя человек-бабочка — девушка?

— Похоже на то, — сказал я.

Наша больная открыла глаза. Она рассеянно огляделась, и её взгляд остановился на Би. Медленная улыбка изогнула губы.

— Откуда он взялся?

— Риддл? Он последовал за Би сюда. Он старый друг и не представляет опасности.

Её глаза снова закрылись.

— Странно. Я была уверена, что человек-бабочка — мужчина, а не девушка.

Би выглядела раздраженной, покачала головой и сообщила мне:

— Снам нельзя слишком доверять.

Она замерла, будто обдумывая какую-то новую идею.

— Би? — Её взгляд блуждал. — Би? Как ты себя чувствуешь? Когда ты пришла, чтобы рассказать про человека-бабочку, ты была такая странная…

Её взгляд, наконец, нашел меня и тут же скользнул прочь.

— Теперь я в порядке. Я почувствовала большую усталость. И заснула. Мне приснился сон и сказал, что время пришло. И это привело меня к тебе, а потом… — она выглядела озадаченной. — Потом сон закончился, и мы оказались здесь.

Она тихонько вышла из комнаты.

Какое-то время я смотрел ей вслед. Потом девушка на столе коротко застонала. Я вернулся в настоящее и принялся за работу. В шкафах хранились горшки меда, запечатанные воском, и плитки чистого воска, ожидающие преображения в свечи. Они, наверное, будут здесь лежать и через десять лет. Я нашел ткани, через которые Молли процеживала мед и воск. Они были в пятнах, но совершенно чистые. Я вспомнил, как она стирала их на улице, в большом чайнике с кипящей водой, а затем раскладывала в рядок, чтобы отбелить и высушить. Я выбрал самые старые, самые мягкие тряпки и знал, что она простит меня, когда разорвал несколько на полоски для перевязки.

Я смягчил струпья на спине молодой Белой теплой водой и осторожно очистил раны от крови и мха. Их было четыре. Мне не хотелось касаться их, но стоило убедиться, что внутри ничего не застряло. Я нажал на одну, и девушка охнула от боли.

— Вам не стоит трогать их, — задыхаясь, сказала она. — Мой спутник очистил их, как мог. Что попало в меня, уже не вынешь. Они слегка закрылись, и мы бежали. Казалось, они начинают заживать. Прежде чем охотники догнали нас. Они убили моего друга. И раны снова открылись, когда я бежала. Я уже не могла очистить их. Теперь слишком поздно.

Она моргнула. Капли крови, как рубиновые слезы, стояли в её глазах.

— Всегда бывает слишком поздно, — с сожалением призналась она. — Просто я не могла позволить себе поверить в это.

Я почувствовал: она хочет поведать длинную историю. Не думаю, что она собиралась рассказать все, но получить сообщение Шута мне хотелось как можно быстрее.

— Я собираюсь обработать их медом и маслом. Мне просто нужно сходить за маслом. Когда я вернусь, как вы думаете, вы сможете передать сообщение?

Она смотрела на меня бледными, как у Шута, глазами.

— Бесполезно, — сказала она. — Я бесполезный курьер. Меня послали, чтобы предупредить вас об охотниках. Это как обгонять солнце.

Она издала долгий вздох, и мне показалось, что задремала. Не открывая глаз, она слабо сказала:

— Боюсь, я привела их прямо к вашему порогу.

Её слова слегка обеспокоили меня, но их могла продиктовать её тревожность, возбуждавшая и лишавшая сил.

— Не думайте об этом сейчас, — сказал я ей, но она потеряла сознание. Я воспользовался этим, чтобы сходить за маслом и обработать её раны. Когда я закончил, то собрал все обрывки её одежды, разбросанные вокруг.

— Теперь я собираюсь вас перенести, — предупредил я её. Она не ответила, и я как можно нежнее взял её на руки.

Я направился к коридору для слуг и, через маленькую лестницу, окольным путем добрался до своей комнаты. Я распахнул плечом дверь и замер, пораженный. Смятое белье и сваленные в кучу одеяла на кровати. Тяжелый запах пота, как в логове кабана. Разбросанная одежда свисала с сундука и рассыпалась по полу. На каминной полке плавились огарки свечей. Тяжелые шторы опущены, не пропуская зимнего света. Даже в самые тяжелые времена логово Чейда не выглядело так уныло.

После смерти Молли я уединился здесь и приказал слугам оставить вещи как есть. Я не хотел ничего менять с последнего раза, как Молли касалась их. Но они менялись сами. Складки на не заправленном постельном белье походили на рябое песчаное дно сонной речки. Светлый запах, который, казалось, всегда следовал за Молли, сменился зловонием моего пота. Когда комната стала такой душной? Пока Молли была здесь, воск не капал с подсвечников, а на каминной полке не собиралась пыль. Не то чтобы она прибирала за мной, нет. Рядом с ней я не жил, как животное. Волк во мне скривился и сморщил нос от отвращения к этому нечистому месту.

Я думал, что я опрятнее. Комната же выглядела как келья безумца или отшельника. Воняла отчаянием и потерей. Я не мог больше оставаться здесь, и отступил так поспешно, что ударился головой о дверной косяк. Она слегка застонала и снова затихла.

Комната Би была дальше по коридору. В ней была маленькая каморка, предназначенная для сиделки или няни. Я толкнул её дверь и вошел внутрь. Её никогда не использовали по прямому назначению, а просто складывали сюда ненужную мебель. Она была чуть побольше клетки, но здесь стояла узкая кровать, а рядом с ней — пыльный столик с кувшином. Скамеечка для ног жалась к шкафу, пьяно уткнувшемуся в угол. Я стянул с кровати выцветшее белье и опустил свою бледную ношу, подложив под голову её собственный плащ. Я разжег огонь в камине и оставил дверь открытой, чтобы тепло проникло в комнатку. Я вернулся в свою комнату и нашел чистое одеяло в сундуке с постельным бельем. Оно пахло кедром и ещё чем-то.

Молли.

На мгновение я прижал одеяло к себе. Потом выдохнул прошлое сквозь пересохшее горло и поспешил обратно к девушке. Я укутал её и задумался. Время стремительно утекало. Я обдумывал, не возвращается ли Риддл и что ему солгать, когда услышал, как охнула, открываясь, дверь за моей спиной. Я развернулся и сжался, готовый к драке.

Би это не впечатлило. Она замерла, озадаченно нахмурилась, а затем кивнула мне. Я выпрямился.

— Я понимаю, почему ты положил её здесь. В моем кувшине для умывания ещё осталась вода.

С этими словами она сходила за ним в комнату и захватила свою кружку. Когда я наполнил её водой, Би сказала:

— Тебе нужно спуститься вниз и передать Тавии, что я плохо себя чувствую и мне нужен поднос с едой. Я останусь здесь и присмотрю за ней, пока ты ищешь, чем бы занять Шан. Честно говоря, мне сложно что-то придумать. Ты уверен, что она пришла к нам помогать? Она кажется самым бесполезным человеком, которого я когда-либо встречала. Только сопит и вздыхает, будто всем не довольна. Не удивлюсь, если она захочет уехать вместе с Риддлом.

— Вижу, вы поладили, — сказал я.

Она посмотрела на меня и заявила:

— Не я притащила её сюда, знаешь ли.

В её голосе послышались материнские нотки, и я не знал, плакать мне или смеяться.

— Это правда, — сдался я. — Где ты её оставила?

— Я привела её обратно в гостиную Пересмешника. Но не уверена, что она все ещё там. У неё есть ноги, и она, похоже, очень любопытная. Она открывала каждую дверь, чтобы увидеть, что в комнатах. Искала что-нибудь получше той, что ей приготовил Рэвел. Совершенно не стесняется.

— Действительно, — согласился я. Я приподнял голову девушки и прижал кружку к её губам. Она открыла глаза белыми щелками, но отпила воды и снова легла. Я поставил чашку на столик рядом. — Думаю, теперь будет все хорошо. Я скажу Тавии, что тебе нужен теплый бульон. Постарайся споить его ей, пока он не остыл. А сама ты хочешь есть?

Би покачала головой.

— Пока нет.

— Очень хорошо, — я медлил. — Как думаешь, сможешь дать ей бульона, когда она проснется?

Она обиделась на такой вопрос.

Я бросил взгляд на спящую девушку. Она принесла мне сообщение от Шута, предупредила меня об опасности — идущих по её следу охотниках. И кому я доверяю уход за ней? Девятилетней девочке, ростом с шестилетнего ребёнка. Я должен придумать что-то лучшее, но пока…

— Будь начеку, я вернусь, как только смогу.

Я зашел на кухню, передал Тавии просьбу Би, попросил прислать еды в комнату Пересмешника и присоединился к Шан за столом. Когда я вошел, Майлд суетилась, накрывая стол к чаю. Она вышла, и я извинился перед Шан за то, что оставил её.

— Риддл отправился по поручению, а Би, похоже, плохо себя чувствует. Она решила немного полежать. Вот, — я выдавил приветливую улыбку. — Что вы думаете об Ивовом лесе? Понравится вам здесь, с нами?

Шан недоверчиво посмотрела на меня.

— Понравится? Кому из вас нравится здесь? С момента, как я приехала, я видела только бардак. Риддл бросил меня без «с вашего позволения» и даже не попрощавшись. Ваша дочь… Вы сами должны знать, что она странная маленькая штучка! Она выглядит как мальчик! Если бы Риддл не сказал мне, что это ваша дочь, я бы подумала, что она одна из служанок. Не знаю, о чем думал лорд Чейд, посылая меня сюда!

Где-то в доме рабочий начал что-то пилить. У меня было ощущение, что он пилит мой череп. Я тяжело опустился напротив неё.

— Вероятно, он думал, что здесь вы будете в безопасности какое-то время, — прямо сказал я.

С шумом вошла Майлд, поставила на стол вареную баранину, ячменный суп и большую корзинку хлеба.

— Спасибо, — сказала я ей, — это все, что нам надо. Теперь я хотел бы спокойно поговорить с леди Шан.

— Конечно, сэр, — ответила она и поспешно покинула комнату. Я подождал, пока за ней не закрылась дверь, прежде чем возобновить разговор.

— Это не самый лучший план, который мы с лордом Чейдом придумали, но для такого ограниченного времени, что у нас было — не самый плохой.

Я взял ложку и помешал суп. Кусочки моркови всплыли на поверхность и снова утонули. От тарелки поднималось облако пара. Я оставил ложку и спросил:

— Может, у вас есть план получше?

— Да. Убейте людей, которые пытаются убить меня, и я смогу жить, как захочу и где захочу.

Её ответ последовал так быстро, что стало понятно: она долго его обдумывала.

Я решил серьезно рассмотреть её предложение.

— Это редко бывает так же просто, как убийство одного человека. Сначала надо понять, кто пытается убить вас. А ведь чаще всего этот человек — просто инструмент, а не зачинщик. Убив одного человека, вы наживете себе шесть новых врагов. И, возможно, захотите спросить себя, почему этот человек должен умереть ради того, чтобы вы прожили свою жизнь.

Я говорил серьезно.

— Вопрос этот можно задать тому человеку, прежде чем убить его! — ответила она сердито.

Она отодвинула от себя кубок и тарелку. Я взял кусок хлеба и намазал его толстым слоем масла. Так как я молчал, она продолжала:

— Почему я должна расплачиваться за поступки других? Почему я не могу жить так, как предназначено мне по рождению? Что я сделала такого, что меня надо прятать? Как первенец благородной леди, я должна по праву унаследовать титул и земли мамы! Но нет! Нет, потому что она не была замужем, когда родилась я, и её позор падает на меня! Я расплачиваюсь за её поступок, приговоренная к детству в захолустной деревушке со стареющими бабкой и дедом, зрелищу их смерти, а потом сосланная в лапы её развратного мужа. Изгнанная оттуда, похищенная лордом Чейдом, а потом спрятанная от всего общества на два года! Ни вечеринок, ни балов, ни одного платья из Бингтауна или Джамелии. Нет, ничего для Шан, она ведь родилась не на той стороне одеяла! И, прежде всего, человек, ответственный за все это, умело увернулся от последствий. И тогда, даже спрятанную там, где я ежедневно боялась умереть от скуки, кто-то попытался меня отравить. В моем собственном доме кто-то пытался отравить меня!

Она говорила все быстрее и быстрее, к концу этой короткой печальной истории она почти кричала. Я должен был посочувствовать ей, но она сама достаточно сильно себя жалела. Я еле сдерживался, чтобы не вскочить и не убежать из комнаты. И искренне надеялся, что она удержится от слез.

Тщетно.

Её лицо сморщилось, как бумажка, хранящая слишком много секретов.

— Я не могу так жить! — завопила она. — Я просто не могу!

Она уронила голову на руки и разрыдалась.

Сейчас бы мне заглянуть в свое сердце и отыскать самые теплые слова для неё. Если бы она выглядела как ребёнок, брошенный на произвол судьбы, оторванный от всего, что было так знакомо! Но её последние слова были именно теми, что я рычал судьбе каждую ночь в холодной и пустой кровати. Я сказал ей то, что говорил себе.

— Да, вы не можете. Но должны. Нет другого выхода, если только вы не хотите перерезать себе горло.

Она подняла голову. Она смотрела на меня: красные глаза, лицо, мокрое от слез.

— Или повеситься. Не думаю, что смогла бы перерезать себе горло, но я могу повеситься. Я даже научилась завязывать этот узел.

Думаю, именно это заставило меня понять, что насколько все серьезно. Это маленький кусочек знания, шажок навстречу собственной смерти. Каждый убийца знает свой способ самоубийства. Для Шан это был не яд, а прыжок с табуретки и мгновенный перелом шеи, без единого шанса передумать. Для меня это будет глубокая рана: способ кровавый, но даст мне время попрощаться с жизнью. В один миг я понял, почему Чейд послал её ко мне. Не только потому, что кто-то угрожал её жизни, но ещё и потому, что она представляет опасность для самой себя. Это вызвало во мне ужас, а не сочувствие. Я не хочу такой ответственности. Я не хочу, чтобы меня разбудил визг горничной, нашедшей свою хозяйку в петле, не хочу приносить такие вести Чейду. Я никак не мог защитить её. Что можно сделать для человека, который хочет навредить себе сам? Моё сердце сжалось от мысли, что мне вскоре придется обыскивать её комнату. Какими инструментами снабдил её Чейд? Мерзкие маленькие лезвия, удавка… Яды? Неужто он считает, что в таком состоянии она способна использовать их не против себя, а в свою защиту? Я разозлился на Чейда за этот кипящий чайник, подосланный в мой дом. Кого ошпарит, когда она вскипит?

Она все ещё смотрела на меня.

— Вы не должны этого делать, — бессильно сказал я.

— Почему нет? — спросила она. — Это решит все проблемы. У всех сразу жизнь станет проще. Моя мать будет счастлива, что её избалованный сынок свободно унаследует все права. Мой неизвестный отец перестанет бояться, что я внезапно появлюсь перед ним. И вам не придется терпеть беспокойную полубезумную женщину, которая вторглась в ваш дом!

Она захлебнулась рыданием.

— Когда я бежала в Баккип, несмотря на все, что случилось со мной, я надеялась. Надеялась: наконец-то! Наконец-то я выйду из тени. Наконец-то появлюсь там, где хотела быть: в замке, среди молодых людей, музыки, танцев, жизни! Простой жизни! А потом появился лорд Чейд. Он сказал, что я в опасности, и не могу появиться в Баккипе, но он поможет, научит мастерству убийцы, и я смогу защитить себя и, возможно, королеву, — она опять начала кричать, задыхаясь. — Представьте это! Я, рядом с королевой, защищаю её. Стою у трона! Ох. Мне хотелось так многого. И я старалась научиться всему, что Квивер показывала мне. Эта ужасная вонючая женщина и бесконечные глупые упражнения! Но я старался, я пыталась. Она никогда не была довольна мной. А потом умер Роно, отравился тем, что предназначалось мне. И я снова должна была бежать. Меня отослали куда-то вместе с этим головорезом-охранником. Теперь-то, думала я, теперь-то меня привезут в Баккип! Но куда же лорд Чейд определил меня? Сюда. Я не сделала ничего плохого, и вот я здесь, в этом холодном месте, среди грохота, и никто не заботится обо мне. Никакого будущего, никакой красоты и культуры, ничего интересного. Где я никому не нужна, я только бремя и расстройство!

В трудное время мудрейший уступает. Так что я солгал.

— Вы не расстройство, Шан. Я знаю, каково это — чувствовать, что в мире нет места, которому ты принадлежишь или где тебя ждут. Так что я скажу вам, что, как ни странно, вы можете рассматривать Ивовый лес как свой дом. Вас отсюда не выгонят, и я сделаю все, что в моих силах, чтобы защитить вас. Вы не гость здесь, Шан. Вы дома. И если вам что-то не нравится здесь, мы можем сделать все по вашему вкусу. Дом может стать красивым для вас. Вы найдете здесь утешение. И будете жить столько, сколько захотите, — я вздохнул, и добавил кусочек правды. — Пока вы живете здесь, я считаю вас членом своей семьи.

Она посмотрела на меня, её рот странно искривился, будто она что-то жевала. Потом она вдруг сорвалась с места и бросилась мне на грудь, громко рыдая. Я хватил её, чтобы мы оба не упали. Она жарко заговорила дрожащим голосом:

— Они пытались убить меня ядом. Поваренок стащил пирожок, мой любимый, с маленькими терпкими ягодками, и умер, кровавая пена выползала у него изо рта. Это они хотели сделать со мной. Хотели меня так убить. Мне спасло воровство бедного маленького Роно, который никогда не делал ничего плохого. Он умер вместо меня, и он умер в мучениях. Маленький Роно.

Она дрожала всем телом. Я крепко обнимал её, стараясь не упасть со стула.

— Это не ваша вина, — сказал я ей. — И теперь вы в безопасности. Вы в безопасности.

Правду ли я говорил?

— Папа!

Я быстро обернулся. Что-то в тоне Би подсказало мне, что она ожидала, что мне станет стыдно. Она посмотрела, как я обнимаю Шан и скрестила руки на груди.

— Шан очень расстроилась, — сказал я, но судя по ледяному взгляду Би, меня это не извиняло. Так как Шан даже не попыталась оторваться от меня, я встал и усадил её на свой стул.

— Тебе лучше, Би? — спросил я, чтобы напомнить ей о вымышленном недомогании.

— Нет, — ответила она холодно. — На самом деле я чувствую себя хуже. Гораздо хуже. Но я искала тебя не поэтому, — она наклонила голову, и мне показалось, что она оттягивает тетиву лука. — Мне пришлось ненадолго выйти из комнаты. Когда я вернулась… Я пришла сказать тебе, что наш другой гость пропал.

— Пропал?

— Другой гость? — требовательно спросила Шан.

— Пропал? — повторил Риддл.

Он вошел в комнату, взъерошенный, будто бежал всю дорогу от деревни. Все ещё тяжело дыша, он перевел взгляд с недовольной Би на заплаканное лицо Шан, а затем — на меня.

— Мне сказали, что пострадавший путешественник ушел.

— Да, она ушла, — я чувствовал себя флюгером, вертясь между Риддлом и дочерью. — Все в порядке. Она не пропала, Би. Она почувствовала себя лучше и захотела уйти. Я должен был сказать тебе.

Глазами я пытался дать ей понять, что я лгу, и мне требуется её помощь. Она посмотрела на меня.

— Пострадавший путешественник? — снова спросила Шан. — Здесь был чужак? Откуда вы знаете, что она не была убийцей?

Она прижала руки ко рту и с тревогой оглядывала нас. Огромные зеленые глаза блестели над переплетенными пальцами.

— Это была просто пострадавшая путешественница, и мы помогли ей. Нет повода волноваться, Шан, — я обернулся к Риддлу и изо всех сил попытался прийти в нормальное состояние. — Мы тут перекусывали. Риддл, ты голоден?

Это все, что я смог сказать твердым голосом. Споткнувшись об обман, я запутался во лжи. Неприятное сосущее чувство было очень знакомым. Вопрос Шан потряс меня больше, чем я показал ей. Действительно, откуда я знаю, что молодая Белая — курьер, а не послана по мою душу или за кем-то из нас? Её сходство с молодым Шутом заставило меня привести её в дом, и я даже не задумался, что она может представлять опасность. А потом положил её в комнате, примыкающей к спальне дочери. А теперь Би сказала, что она пропала. И, скорее всего, бродит сейчас по поместью.

Шан была права. Я, знакомый с искусством интриги, определенно потерял хватку. Я лихорадочно соображал. Курьер сказала, что за ней охотятся. Что, если преследователи попали в Ивовый лес, захватили и увезли её? В огромном старом доме это вполне возможно. Я видел её раны. Мне казалось маловероятным, что она может представлять опасность для кого бы то ни было. И столь же маловероятно, что она просто решила сбежать, не доставив сообщение.

Тишина надолго повисла в комнате. Я посмотрел на Риддла.

— Я бы поел, — сказал тот неуверенно. Его взгляд двигался от Би к Шан и ко мне. В нем светилось недоумение.

— Превосходно, — я улыбнулся, как идиот. — Я сообщу об этом на кухню, а ты пока займи Шан. Она немного расстроена. Я пытался уверить её, что она в безопасности. И ей здесь рады.

— Тепленькое приветствие, — ядовито заметила Би.

Я скрыл свое удивление и добавил:

— Я отведу Би в её комнату. Кажется, ей не очень хорошо.

Я подошел к дочери, но она боком отступила от меня и подошла к двери.

Не успела дверь захлопнуться, как она повернулась ко мне. Я видел, как вздымается её грудь, и, к моему ужасу, слезы навернулись на её голубые глаза.

— Я только зашла, чтобы сказать тебе, что она ушла, и что же я вижу? Ты обнимаешь эту женщину! — обвинила она меня.

— Не здесь. Не сейчас. И ты ошибаешься. Сначала кухня.

На этот раз я успел схватить её за узкое плечо и, несмотря на её попытки вырваться, повел на кухню. Я коротко передал Тавии просьбу Риддла, и ушел так же быстро, как и появился, увлекая за собой Би.

— Твоя комната, — сказал я вполголоса. — Шагай. Держись рядом со мной. И молчи, пока не дойдем.

— Есть опасность?

— Ш-ш-ш.

— А что с Шан?

— С ней Риддл, и он более надежен, чем большинство людей с хорошей репутацией. Ты всегда у меня на первом месте. Тише!

Мой тон, наконец, утихомирил её, и она даже стала красться рядом со мной, пока мы проходили по коридорам и вверх по лестнице. Когда мы подошли к двери комнаты, я взял её за плечи и поставил спиной к стене.

— Оставайся здесь, — выдохнул я. — Не двигайся, пока я не позову тебя. А когда позову, заходи тихо и сразу встань слева от меня. Понимаешь?

Её глаза расширились, рот приоткрылся, и она коротко кивнула. Я кивнул в ответ.

Я приоткрыл дверь. Прежде, чем войти, я оценил все, что мог разглядеть: кровать и портьеры, занавешенные окна, камин. Все выглядело так же, как перед моим уходом. Я бесшумно шагнул внутрь и придержал дверь, внимательно осматривая комнату. Никаких признаков присутствия чужака. Нетронутый поднос стоял на столике у кровати. Я подошел к двери в каморку. Она была приоткрыта. Я отступил назад.

— Би.

В мгновение ока она оказалась рядом.

— Ты оставила дверь открытой?

Она, явно перепуганная, пожала плечами и призналась шепотом:

— Не помню. Думаю, да. Нет, мы с тобой не трогали её.

— Стой.

Я подошел к двери и распахнул её. В маленькой комнате, из-за отсутствия окон, было сумрачно. Ничего, кроме измятого одеяла на кровати. Я присел, чтобы взглянуть под кровать. Это было единственно возможное укрытие здесь. Никого. Не было никаких признаков гостьи, кувшин с водой остался нетронутым, постельное белье было смято в кучу у стены. Я отступил назад и закрыл дверь.

— Она ушла.

— Я же говорила тебе!

— А теперь я уверен, что её здесь нет. И это все, что мы знаем, — я собрался с мыслями. — Скажи мне, как именно ты обнаружила её пропажу.

— Я была в комнате. Тавия принесла поднос с едой, и поставила на столик. Когда она ушла, я пошла к девушке. Она только что проснулась. Я попыталась дать ей немного бульона, но она начала кашлять. Затем закрыла глаза и снова уснула. Я немного посидела здесь. Потом мне захотелось в уборную. Я ушла. А когда вернулась, зашла проверить её. Но она пропала.

— Пропала, — я задумался. — Как долго тебя не было?

— Совсем недолго.

Её глаза были очень большими.

— Би, весь оставшийся день ты должна быть рядом со мной. И если я прикажу тебе что-то сделать, как бы ни было это странно, ты мгновенно это сделаешь. Понимаешь?

Она быстро кивнула. На бледном личике краснели губы, когда она вздыхала через полуоткрытый рот. Никогда не хотел бы увидеть такой ужас в глазах моего ребёнка.

— Почему мы боимся? — спросила она.

— Мы не знаем, стоит ли осторожничать. И, пока не узнаем, бояться — безопаснее.

Глава 16

ПОЧЕТНЫЕ ГОСТИ

Белые, как лед. Такие же глаза. Такие же волосы. Они приходят редко, быть может, один раз в третьем поколении. Или четвертом. Но мы помним их. Они ходят среди нас и выбирают одного из нас. Не как раба или друга, а как инструмент для формирования будущего, которое они видят. Если (не знаю, как перевести это слово), то все они одного цвета.

Бывают времена, когда они размножаются в (пятно закрывает текст) либо мужчина, либо женщина, их собственного рода или один из наших. Но эти дети живут меньше наших. Таким образом, они могут уйти и годы спустя, что (эта часть свитка так изгрызена насекомыми, что я могу выбрать только отдельные слова и фразы) пожилых (большой разрыв) бледный (выпало около семи строк) старше, чем их возраст. (Ещё один большой пропуск, пару строк, и конец) милосерднее убить его. (Остальная часть свитка выгорела)

Неполный перевод с письменного стола отца.

И вот, за один день и одну ночь — жизнь моя изменилась. Я помню, как меня злило все это. Так много перемен, и все касались меня, и никто не спросил, хочу ли я этого.

Никто ни о чем не спрашивал меня в эти дни.

Сначала была Шан, которую поселили за две двери до моей спальни и спальни отца, пока её огромные комнаты не будут готовы. Отец приказал отремонтировать и подготовить для неё Желтые покои. У неё будет спальня, небольшая гостиная, комната для горничной, и ещё одна, чтобы «делать то, что ей хочется», как выразился отец. Я всегда любила Желтые покои и часто тайком пробиралась туда, чтобы поиграть. Никто не подумал спросить меня, хочу ли я иметь столько комнат. Нет. Одна спальня и крошечная комната для несуществующей няни считались достаточными для меня. А когда в наш дом пришел чужой человек, отец нанял целую армию плотников, каменщиков, уборщиков, и даже нашел горничную для Шан.

Потом появилась странная незнакомка, которую он устроил в комнатке рядом с моей. Он не спрашивал, можно ли её там оставить, он просто это сделал. Я сказала ему, что понимаю, почему он так сделал, и подумала, что он мог бы и поблагодарить меня. Вместо этого он только коротко кивнул, будто не ждал от меня ничего иного. Словно я его сообщница в каком-то заговоре, а не дочь. И конечно, он ожидал, что я поддержу его вранье, которое он придумал для Риддла и Шан. И что буду повиноваться ему после того, как он понял, что я сказала ему чистую правду: девушка-бабочка ушла.

Я так и делала. Я до вечера слушалась его и не задавала вопросов. Он работал быстро, вытащил одеяло из моего сундука, и протянул мне охапку маминых душистых свечей. Потом он заставил меня шагать вперед и не спускал с меня глаз, пока мы не дошли до его личного кабинета. Он торопил меня, дважды сжимал моё плечо и отталкивал в сторону, чтобы укрыть от случайных взглядов слуг.

Когда мы дошли до его кабинета, он сразу же закрыл дверь, запер её на засов и потянулся к ложной петле.

— Что ты делаешь? — спросила я его.

— Прячу тебя, — ответил он.

Ответил не резко, но решительно, давая понять, что не потерпит возражений. От слабого огня камина он зажег свечу и протянул её мне.

— Иди, — сказал он мне.

И последовал за мной, будто проверить, что никакой чужак не проник в наше секретное место. Я видела, как он удивленно поднял брови, когда увидел, как изменилась комнатка.

— А ты времени зря не теряла, — с невольным восхищением сказал он.

— У тебя не хватало на меня времени, и мне надо было чем-то заняться.

Я хотела, чтобы это прозвучало упреком, но его довольная улыбка согрела мои слова. Он гордился мной. Я не могла сердиться на него.

— Ты умница. Все хорошо продумала, — он поставил свечу в мой подсвечник и, казалось, немного расслабился. — Посиди здесь, пока я не решу, что опасности для тебя больше нет. Сейчас я должен оставить тебя, но я вернусь, как только смогу.

— Ты будешь проверять каждую комнату в Ивовом лесу?

Его глаза потемнели, когда он увидел, что я понимаю его страх.

— Я могу сделать это.

Я сомневалась, что это возможно.

— В последние несколько дней здесь было слишком много чужаков. Почему ты так боишься?

— У нас нет времени на разговоры, дорогая. Чем раньше я закончу с этим, тем быстрее вернусь. А боюсь я, потому что доверился ей слишком быстро, не подумав. Она не может быть опасной, но опасность может прийти за ней. Я был неосторожен. Этого не повторится, — попятившись, он вышел из комнатенки в узкий коридор. — Я запру дверь. Но не бойся. Я вернусь.

Я бы боялась, если бы у меня не было своего собственного выхода в кладовой. Я смотрела ему вслед, а потом прильнула к глазку и наблюдала, как он закрыл потайную панель. Прежде чем покинуть кабинет, он повернулся, посмотрел прямо на меня и кивнул.

Так. Я здесь. Я была довольна, что придумала сделать запасы в своей норке. Некоторое время я сидела, обдумывая все, что произошло. Слишком много событий за короткое время. Шан. Мне она не понравилась. Моё видение. Наверное, я должна испугаться, но мне было весело. Почему я ощутила эту линию? Я попыталась придумать, на что это было похоже. На растение, которое впервые расцвело. Нет. Скорее, на ребёнка, который впервые узнал, что может протянуть руку и схватить что-нибудь. Часть меня выросла, и сегодня, наконец, заработала именно так, как ей предназначено. Я надеялась, что это случится очень скоро. Я не понимала, почему мне пришлось объяснять это отцу. Не все люди видят сны и переживают видения? Я пыталась вспомнить, кто же рассказал мне, что сны так важны, что их надо записывать, и что наиболее ценные сны завладеют мной и не отпустят, пока не исполнятся. Мне стало смешно, когда я поняла, откуда я это узнала. Из сна.

Скоро я пожалела, что не припрятала здесь что-нибудь интересное. Я достала свой дневник, подробно описала сегодняшний день, но эта работа закончилась очень быстро. На самой лучшей бумаге, что у меня была, я записала отчет про сон с бабочкой. Получился самый подробный рассказ из всех, которые я писала. Я положила этот лист и дневник обратно на полочку и начала смотреть, как сгорает мамина свеча. Это был невыразимо скучно. Я вспомнила, что сказал мне Волк-Отец, и свое обещание. Что имел в виду отец, когда сказал оставаться здесь? Что я должна оставаться спрятанной в стенном лабиринте. Я повторила это про себя несколько раз.

Потом взяла кусочек мела и написала на стене, чтобы отец не волновался: я ушла немножко посмотреть коридоры, взяла запасную свечу и стану отмечать свой путь.

Сначала я пошла к глазку, глядевшему в мою комнату, в надежде найти секретный вход. И снова ничего не нашла. Я начала понимать, каким образом коридоры вьются сквозь стены. В самой старой части дома они были удобнее, словно строитель изначально задумал их там. В других местах они укорачивались, невероятно сужались или становились такими низкими, что отцу пришлось бы проползать через них. Я двинулась по тому, что проходил мимо моей комнаты, и очень огорчилась, выяснив, что в комнату, временно отведенную для Шан, глазка нет. Я прижалась ухом к обшивке, но услышала немного. То ли кто-то плакал, то ли мне показалось. Я не знала, в комнате ли она сейчас. Когда отец впервые заговорил о чужих, которые поселятся в нашем доме, я немного испугалась. Теперь я не боялась. Я разозлилась. Мне она не нравится. Это я решила сразу же, и объяснила тем, что я ей не понравилась, а внимания моего отца ей захотелось. Я не поняла, почему мне стало не по себе. Сейчас мне так нужен отец, больше, чем когда-либо, и было нечестно, что она пришла в наш дом, и отнимает его время.

Найти Желтые покои было сложно, но я все-таки добралась до них. Когда я решила, что пришла на место, то подняла свечу повыше и была вознаграждена видом маленькой дверцы, которую можно сдвинуть в сторону. Крышечка глазка. Но, когда я убрала её, то обнаружила маленький шарик сырой штукатурки, продавленный через то, что было глазком. Перед окончанием ремонта использовали штукатурку. Она замазала глазок. Пока нет времени возиться с ней, решила я. Завтра рабочие могут вернуться, а я бы не хотела привлекать их внимание дыркой в стене. Я дам ей высохнуть, а затем вернусь и выдавлю, как пробку.

Я прошла немного дальше. Заглянула к выходу в кладовую, чтобы удостовериться, что ничего не изменилось. Заодно утащила несколько сушеных яблок и слив про запас. Я забралась на бочку, чтобы дотянутся до острых колбасок, когда в кладовую забрел один из кухонных котов. Я не обратила на него внимания. Его звали Страйпи, хотя на самом деле его имя звучало иначе. Я ощутила его пристальный взгляд, когда пыталась вскарабкаться по ящикам с соленой рыбой, чтобы добраться до самых верхних полок. Балансируя, я посмотрела на него сверху вниз и встретила взгляд круглых желтых глаз. Он пристально смотрел на меня, будто я одна из крыс, которую он должен убить. Я замерла. Это был большой кот, с густой шерстью и толстыми лапами, привыкший ходить по земле, а не лазать по коробкам. Если он решит наброситься на меня, я не устою. Я представила, как эти острые когти впиваются в мои плечи, а задние лапы рвут спину.

— Что тебе надо? — шепотом спросила я.

Он дернул усами и повернул уши в мою сторону. Затем он перевел взгляд на ряд ярко-красных тушек копченой рыбы, висящей на струне, натянутой поперек кладовой. Я знала, почему их повесили так высоко: чтобы кошки не смогли добраться.

Но я могла бы дотянуться.

Мне пришлось встать на цыпочки, чтобы сорвать одну. Длинные рыбины, покрытые толстым слоем соли, как бусы, болтались на струне. Когда мне удалось схватить одну, я начала её тянуть, пока она не сломалась. Из-за толчка я потеряла шаткое равновесие и упала на пол. Я ударилась бедром и боком, но не заплакала. Некоторое время я лежала, сжимая украденную рыбу и колбасу, и выдыхала боль. Потом медленно села. Небольшой синяк, не страшно.

Страйпи отступил в угол кладовки, но не убежал. Он смотрел на меня, или, скорее, на рыбу, которую я все ещё сжимала. Я отдышалась и тихо сказала:

— Не здесь. Иди за мной.

Я встала, шипя от боли, и собрала сушеные фрукты с острыми колбасками. Затем, сжимая свои находки, я упала на колени и поползла за перегородку из коробок, где была приоткрыта моя секретная дверца. Оказавшись внутри, я отодвинулась от входа и стала ждать. Через несколько долгих мгновений в тусклом круге света появилась усатая морда. Я убрала свечу за спину и поманила его.

Некоторые люди разговаривают с кошками. Некоторые кошки разговаривают с людьми. Попытка — не пытка.

— Если ты пойдешь за мной и поохотишься здесь на крыс и мышей, я отдам тебе всю эту рыбу.

Он поднял полосатую морду, открыл рот и поводил головой из стороны в сторону, принюхиваясь. Я знаю, что от меня пахло мышами. Он слегка замурчал, и я поняла, что он одобрил будущую охоту и рыбу.

— Я оставлю её в своем логове. Когда ты закончишь охотиться, скажи мне. Я отдам тебе рыбу и выпущу отсюда.

Его круглые желтые глаза встретились с моими, и я не сомневалась, что он отлично понял наш договор. Он прошел мимо меня, опустив голову и задрав хвост. Когда он отошел подальше, я плотно прикрыла дверь и понесла свечу, рыбу, колбасу и фрукты к моему убежищу.

Но после этой вылазки я провела долгий и скучный день в застенках. Мне хотелось утащить и почитать записи отца. Я написала о кошке, поспала,завернувшись в одеяло, поела фруктов и попила воды, а затем снова начала ждать. И ждать. Когда, наконец, отец вернулся и открыл дверь, я вся окоченела, тело болело от долгого сидения в одной позе. Я наблюдала за ним, и, как только он открыл панель, выскочила в кабинет.

— Опасности нет? — спросила я его, и он устало кивнул.

— Думаю, что нет, — поправился он. — Во всем доме нет никаких признаков её присутствия. Хотя, ты ведь знаешь, это огромный дом с множеством комнат. Никто из слуг не видел её. Она будто исчезла, — он откашлялся. — Так что слуги ничего не знают о пропавшей девушке. Шан и Риддл уверены, что она ушла.

Я вышла за ним из кабинета, и мы пошли по коридорам поместья. Я молчала. Я знала сотни мест в нашем доме, где можно спрятаться. Вряд ли отец осмотрел их все. Конечно, он это понимал. Некоторое время я шла с ним рядом. Хорошенько подумав, я сказала:

— Пожалуйста, дай мне ножик с ножнами. Как у мамы.

Он замедлил шаг, и я перестала бежать за ним.

— Зачем?

— Зачем мама всегда носила с собой ножик?

— Она была женщина практичная, всегда чем-то занята. Ножик ей был нужен, чтобы отрезать кусок веревки, обрезать куст или срезать цветы, разрезать фрукты.

— Я тоже могу делать это. То есть, могла бы, если бы у меня был ножик.

— Я подумаю, как достать его для тебя, и найду подходящий пояс.

— Он мне нужен сейчас.

Он остановился и посмотрел на меня сверху вниз. Я разглядывала его ноги.

— Би. Я знаю, что ты немного напугана. Но я буду охранять тебя. Верно, тебе может пригодиться ножик, тем более, что ты достаточно взрослая, чтобы правильно обращаться с ним. Но… — Он остановился, подыскивая слова.

— Ты не хочешь, чтобы я ранила кого-нибудь, если мне будут угрожать. Я тоже не хочу. Но и не хочу быть в опасности и не иметь ничего для защиты.

— Ты такая маленькая, — со вздохом сказал он.

— Ещё одна причина, почему мне нужен ножик!

— Посмотри на меня.

— Я смотрю.

Я смотрела на его колени.

— Посмотри мне в глаза.

Я невольно перевела взгляд. Мои глаза блуждали по его лицу, на мгновение я встретила его взгляд и снова отвела глаза. Он мягко заговорил.

— Би. Я найду тебе ножик, и ножны, и пояс, чтобы ты могла его носить. Больше того, я научу тебя использовать его как оружие. Не сегодня, но я сделаю это.

— Ты не хочешь.

— Не хочу. Я не хотел бы учить тебя этому. Но, полагаю, ты права. И, возможно, я зря не научил тебя раньше. Но я не хотел, чтобы ты жила так.

— Если я не научусь защищаться, это не значит, что мне никогда не придется сражаться за свою жизнь.

— Би, я знаю, это правда. Послушай. Я уже сказал тебе, что сделаю, значит сделаю. Но сейчас, сегодня, ты можешь доверить мне свою безопасность? Позволишь мне?

Что-то сжалось в моем горле. Я заговорила, глядя на его ноги, чужим охрипшим голосом:

— Как ты можешь защитить меня, когда ты должен присматривать за ней и охранять её?

Сначала он выглядел потрясенным, потом — обиженным, потом — очень уставшим. Уголком глаза я следила, как сменяются чувства на его лице. Он взял себя в руки и спокойно заговорил.

— Би. У тебя нет никакого повода ревновать. Или беспокоиться. Шан нуждается в нашей помощи, и да, я буду защищать её. Но моя дочь — ты. Не Шан. А теперь пойдем. Тебе нужно причесаться и умыться перед обедом.

— Там будет Шан?

— Да. И Риддл.

Он и не думал заставлять меня бежать за ним, но мои ноги были слишком короткими. Когда он шёл спокойно, мне всегда надо было спешить, чтобы не отстать от него. Я заметила, что в доме стало тише. Я предположила, что к вечеру он отослал рабочих.

— Мне нравится, когда в доме снова тишина.

— Мне тоже. Эти ремонтные работы займут некоторое время, Би, и нам пока придется потерпеть шум, пыль и присутствие чужих людей. Но когда ремонт закончится, вернутся тишина и спокойствие.

Я думал о сегодняшнем обеде. Шан и Риддл с нами за столом. И утром, за завтраком. Я думала о том, как зайду в комнату в моем доме и найду там Шан. Будет ли она заходить в оранжереи? Будет ли она читать свитки в библиотеке? Теперь, когда я думала о том, как она станет бродить по моему дому, мне вдруг показалось, словно я никогда не могла не знать о её присутствии.

— Шан надолго останется здесь?

Я почему-то сомневалась, что тишина, спокойствие и Шан уживутся в одном доме.

— Пока она должна пожить с нами.

Он старался говорить твердо, но теперь я услышала страх в его голосе. Очевидно, он не задавался этим вопросом. Мне было приятно, что ответ ему не понравился так же, как и мне. Мне стало чуточку получше.

Он проводил меня в мою комнату. Я умылась и расчесалась, а когда вышла, оказалось, он ждал меня за дверью. Я посмотрела на него.

— Мне нравится, что ты сбрил бороду, — сказала я.

Я заметила это ещё утром, но промолчала. Он посмотрел на меня, кивнул, и мы вместе спустились в столовую.

Слуги накрыли стол в большом обеденном зале, но огонь разожгли только в ближнем камине. Другой конец комнаты был темен, как пещера. Риддл и Шан уже сидели за столом, разговаривали, но громада комнаты пожирала их слова.

— А вот и мы, — объявил отец, когда мы вошли. Он овладел собой, его голос прозвучал приятно для всех нас.

Он усадил меня по правую руку, будто маму, отодвинув стул, а потом, когда я села, придвинув его к столу. Шан сидела справа от меня, а Риддл — слева от него. Волосы нашей гостьи были убраны, а платье выглядело так, будто она ожидала встречи с королевой. Она недавно умылась, но холодная вода не убрала красноту с её глаз. Она плакала. По Риддлу было видно, что он тоже готов заплакать, но его щеки кривила улыбка.

Как только мы уселись, и отец позвонил в колокол, чтобы подавали еду, Шан заговорила.

— Вы не нашли никаких признаков незнакомки?

— Я же сказал вам, Шан, она ушла. Это просто раненая путешественница, не более того. Очевидно, она не чувствовала себя в безопасности даже здесь, и, как только смогла двигаться дальше, ушла.

Двое незнакомых мужчин зашли в комнату с подносами. Я посмотрела на отца. Он улыбнулся мне. Они поставили на стол суп и хлеб и отступили назад.

— Кор, Джет, спасибо.

Как только отец произнес это, они поклонились и ушли на кухню. Я испуганно посмотрела на него.

— Я нанял ещё слуг, Би. Пора здесь кое-что поправить. Ты скоро познакомишься с ними и привыкнешь. Они двоюродные братья мужа Тавии, и их очень рекомендовали.

Я кивнул, но все-таки мне это не понравилось. Блюда сменялись, отец заботливо поддерживал беседу с Риддлом и Шан, будто этот разговор он должен был разделить поровну на всех. Он спросил Шан, понравилась ли ей комната. Шан сухо ответила, что она вроде бы неплоха. Он спросил Риддла, что он думает о супе, и Риддл сказал, что он так же хорош, как и тот, что подается в замке Баккип. На протяжении всего обеда они с Риддлом говорили о самых обычных вещах. Думает ли он, что завтра начнется большой снегопад? Отец надеялся, что в этом году зима будет малоснежной. Риддл сказал, что было бы хорошо, если бы снега было немного в этом году. Понравилась ли Шан поездка? Судя по отличному состоянию её лошади, дороги в Ивовый лес расчищены. Быть может, завтра ей захочется немного изучить поместье?

Риддл спросил отца, ездит ли он до сих пор на той серой кобыле. Отец сказал, что, конечно, ездит. Риддл спросил, могут ли они пойти посмотреть на неё после обеда. Он хотел попросить свести её с черным баккипским жеребцом.

Это был такой прозрачный предлог выманить отца и поговорить с ним, что мне стало плохо. После обеда мы пошли в небольшую комнату с удобными креслами и жарким огнем в камине. Риддл и отец вышли в конюшню. Мы с Шан сидели и смотрели друг на друга. Зашла Тавия и принесла нам чаю.

— Ромашка и шиповник, чтобы вам легче спалось после длинного путешествия, — с улыбкой сказала она Шан.

— Спасибо, Тавия, — сказала я среди повисшей тишины и молчания Шан.

— К вашим услугам, — ответила она.

Она налила нам чаю и вышла. Я взяла свою кружку с подноса и села у камина. Шан смотрела на меня.

— Тебе всегда позволяют так поздно не спать и оставаться со взрослыми? — очевидно, ей это не нравилось.

— Взрослыми? — спросила я, оглядываясь. Я улыбнулась ей, будто не понимая, о чем она говорит.

— Ты уже должна быть в постели.

— Почему?

— Так делают дети по вечерам. Они идут спать, чтобы взрослые смогли побеседовать.

Я подумала об этом, а потом посмотрела в огонь. Будет ли теперь отец отправлять меня в постель по вечерам, чтобы остаться наедине с Шан и беседовать? Я взяла кочергу и крепко ударила горящее полено, подняв сноп искр. Потом ещё раз.

— Прекрати! Напустишь дыма.

Я ударила его ещё раз, а затем положила кочергу на место. Я не смотрела на неё.

— Хорошо, что ты не носишь юбки. Испачкала бы весь подол. Почему ты сидишь у камина, а не в кресле?

Стулья были слишком высоки. Мои ноги болтались. Я заново посмотрела на чисто выметенные кирпичи.

— Здесь не грязно.

— Почему ты одеваешься, как мальчик?

Я посмотрела на тунику и штаны. На лодыжке висела паутинка. Я сняла её.

— Я одета удобно. Вам нравится носить все эти слои юбок?

Шан резким движением разметала их вокруг себя. Они были красивы, как лепестки раскрытого цветка. Верхние юбки были синие, всего на один оттенок светлее синего баккипского. Нижняя юбка была голубая, и её кружевной край выглядывал совсем не случайно. По цвету она подходила к бледно-голубому лифу, а кружева юбки были такие же, как на манжетах и воротнике платья. Эти платье и юбка были куплены не на каком-нибудь базаре на перекрестке. Они, наверное, были сшиты специально для неё. Она удовлетворенно их пригладила.

— Они теплые. И очень красивые. Очень дорогие, — она подняла руку и коснулась сережек, будто я могла не заметить их. — И вот ещё что. Жемчуг из Джамелии. Лорд Чейд купил их для меня.

На мне была простая туника, сшитая мамой, и достаточно скромная шерстяная рубашка с длинными рукавами. Туника, перехваченная в талии ремешком, прикрывала колени. Под ней были только шерстяные гетры и тапочки. Никто никогда не говорил мне этого, но сейчас я вспомнила, как одеты мальчики с конюшни. Почти так же, как я. Даже девушки с кухни всегда носили юбки. Я посмотрела на манжеты. Они были запачканы паутиной и мелом после моих сегодняшних приключений. Колени гетр тоже были грязными. Я вдруг понял, что мама переодела бы меня к обеду с гостями. Возможно, одела бы меня в красные юбки. И заплела в волосы ленточки. Я подняла руку и пригладила то, что от них осталось.

Шан кивнула.

— Так лучше. А то стояли, как перья на птичьей голове.

— Они слишком короткие, чтобы их заплетать. Я обрезала их, потому что умерла мама.

Мгновение я смотрела прямо ей в глаза. Шан ответила холодным взглядом. Потом сказала:

— Я могу только желать, чтобы моя мать умерла. Уверена, это сделает мою жизнь проще.

Я перевела взгляд на её колени. Её слова поразили меня, и я пыталась понять, почему. И вскоре поняла. Она считает свою боль важнее моей. Я чувствовала, что она сказала, что жизнь её бессердечной мамы — это величайшая трагедия в сравнении со смертью моей мамы. В тот момент я возненавидела её. А ещё обнаружила одну важную вещь. Я могу сделать как отец: поднять глаза, встретить её взгляд и не выразить ничего, что думаю, на своем лице.

Эта мысль меня удивила. Я изучала её, не говоря ни слова, и поняла, что Шан не разделяет эту мою способность. Все, что она чувствовала в этот момент, свободно и отрыто читалось на её лице. Может быть, она думала, что я слишком мала, чтобы читать по её лицу, или вообще не придавала этому значения. Но она ничего не пыталась скрыть от меня. Она знала, что её грубые слова причинят мне боль. Она была несчастна, возмущена необходимостью быть в моем доме и раздражена тем, что её оставили со мной. И во всех эти страданиях она винила меня, потому что я была рядом. И потому что она думала, что я не могу ударить в ответ.

Я не чувствовала к ней жалости. Она была слишком опасна для меня. Я подозревала, что из-за своей неразумной убогости она может проявить ко мне такую жестокость, которую я никогда не знала от взрослых. Я вдруг испугалась, что она может уничтожить всех нас, отобрать наш с отцом маленький мирок. Она сидела в своей красивой одежде и жемчужных серьгах, и смотрела на меня. Маленькая, думала она, крошечная грязная простушка. Конечно. Она думала, что я — дочь простолюдина Тома Баджерлока. А не забытая принцесса семьи Видящих! Просто дочь овдовевшего смотрителя Ивового леса. И все-таки у меня был дом и отец, который любил меня, и воспоминания о маме, которая заботилась обо мне. Ничего этого ей не досталось.

— Что-то ты притихла, — она пристально наблюдала за мной. Она была похожа на кошку, которая лениво тыкает мышь, чтобы убедиться, что та сдохла.

— Уже поздно. Знаете, я ведь ребёнок. Обычно я ложусь спать раньше, — я нарочито зевнула, не прикрывая рта, и слегка помягче добавила: — Жалостливые сказки всегда навевают на меня скуку и сонливость.

Она смотрела на меня, её глаза стали темно-зелеными. Она подняла руку, как бы подбивая волосы, и вытащила из прически шпильку. Она держала её большим и указательным пальцем, будто привлекая моё внимание. Неужели она решила угрожать мне? Она резко встала, и я тоже вскочила на ноги. Я наверняка быстрее, но уклониться от неё по дороге к двери будет сложно. Я услышала топот в холле, и через мгновение Риддл открыл дверь. Позади него стоял отец.

— Спокойной ночи! — весело крикнула я им.

Я побежала мимо сердитой Шан, коротко обняла отца и поспешно отступила.

— День был такой длинный, столько неожиданных событий. Я совершенно без сил. Думаю, мне пора спать.

— Хмм, — отец выглядел удивленным, — если ты устала… Проводить тебя в комнату?

— Да, — строго сказал Риддл прежде, чем я успела ответить. Улыбаясь, Шан легким движением вернула шпильку в прическу. — Ей сегодня было нехорошо. Ты должен убедиться, что она тепло укрыта, а камин хорошо разожжен.

— Да, ты прав, — согласился он.

Он улыбался и кивал, будто то, что я иду спать в это время — совершенно естественно. Обычно мы допоздна сидели вместе, и часто я засыпала у камина в его кабинете. Теперь он попросил гостей извинить его, пообещал вернуться, взял меня за руку и мы вышли. Я не отпускала его руки, пока дверь за нами не закрылась.

— Что ты делаешь? — спросил он, когда мы направились к лестнице.

— Ничего. Сейчас ночь. Я иду спать. Мне говорили, так делают все дети.

— Шан вся красная.

— Наверное, сидела слишком близко к огню.

— Би.

Моё имя в его устах прозвучало обвиняюще. Я молчала. Мне казалось, я не заслужила этого. Рассказать ему о её шпильке? Несомненно, он решит, что я дурочка.

Мы подошли к двери, и я быстро схватилась за ручку.

— Я просто хочу лечь спать вечером. Тебе, вероятно, нужно поспешить обратно, чтобы поговорить с другими взрослыми.

— Би! — воскликнул он, и теперь это значило, что я сделала ему больно и слегка разозлила. Ну и пусть. Пусть идет и возится с бедняжкой Шан. Она нуждается в его сочувствии, а не в моем. Его лицо стало строже: — стой здесь, я проверю комнату.

Я осталась ждать у открытой двери. Но как только он вышел, я проскользнула в дверь и закрыла её за собой. Вцепившись в ручку, я ждала, не захочет ли он вернуться и поговорить со мной.

Но он не стал пытаться. Я так и знала. Я прошлась по комнате и подбросила ещё одно полено в камин. Спать не хотелось.

Я разделась, сложила одежду и понюхала её. Пахло не только грязью, но и мышами, наверное, из шпионских коридоров. Я подумала, как Страйпи охотится на крыс и мышей. Может быть, сбежать из комнаты, добраться до кабинета отца и посмотреть, как там кот? Но тогда придется снова одеваться, а если отец застанет меня в холле, то очень рассердится. Я решила встать пораньше. Обе мои зимние ночные рубашки пахли затхлостью. Когда мама была жива, одежда всегда пахла кедром и травами, если вынуть её из сундука, или солнечным светом и лавандой, если её только что постирали. Я подозревала, что после её смерти слуги дома стали хуже работать, но впервые это коснулось меня.

Я свалила вину на отца. Потом упрекнула себя. Как я могла даже представить, что он знает об этом? Он, вероятно, понятия не имел, что прошли недели с тех пор, как я купалась и мыла голову. Правда, сейчас была зима, но мама по крайней мере раз в неделю купала меня в ванной даже зимой. Я подумала, смогут ли новые слуги, нанятые им, вернуть все, как было раньше? Скорее всего, нет. Вряд ли что-то изменится, пока кто-нибудь не возьмет управление домом в свои руки.

Может быть, Шан? Эта мысль заставила меня похолодеть. Нет. Я. Ведь на самом деле это моя семья. Я была женщиной, служившей своей сестре в её доме. Я предполагала, что слуги отца делают свою работу под его надзором. Над ними стоял Рэвел. Но мама присматривала за домашними слугами. Рэвел очень любил праздничные хлопоты, но вряд ли он следил за ежедневной уборкой дома. Пора мне этим заняться.

Я надела менее вонючую рубашку. Я посмотрела на свои ноги и водой, оставшейся в кувшине, ополоснула лицо, руки и ноги. Я пошевелила огонь и влезла в постель. В голове роилось столько мыслей, что я никак не могла уснуть.

Но все-таки уснула, потому что когда проснулась, над моей кроватью стояла бледная девушка. На щеках блестели рубиновые слезы. На губах пенилась розовая кровь. Она смотрела на меня.

— Послание, — сказала она, выплевывая кровь вместе со словами, а затем упала на меня.

Я вскрикнула и начала выбираться из-под неё. Она вцепилась в меня, но я скатилась с кровати и была у двери меньше, чем через один вздох. Я кричала, но звука не было. В панике я шарила по двери в поисках задвижки, а когда нащупала её, то распахнула дверь и выскочила в темный холл. Мои босые ноги громко зашлепали по полу, и теперь я смогла слегка завизжать. Что делать, если дверь спальни отца будет заперта, если он окажется не там, а в своем кабинете или где-нибудь ещё?

— Па-па-па-па, — услышал я свое заикание, но никак не могла закричать в полный голос. От моего прикосновения его дверь открылась и, к моему ужасу, прежде чем я добежала до его кровати, он уже был на ногах, с ножом в руке. Он был босиком, в наполовину снятой рубашке, будто он готовился лечь. Он схватил меня свободной рукой, повернулся, прикрывая меня своим телом, и выставил руку с ножом в дверной проем. Не отводя от него взгляда, он спросил:

— Ты ранена? Что случилось, где?

— Моя комната. Девушка.

Мои зубы так стучали от ужаса, что я не представляю, как мне удалось выговорить эти слова. Но он, кажется, понял. Он почти нежно опустил меня на пол и пошел к двери.

— Позади меня. Оставайся позади меня, Би.

Он не оглядывался, чтобы убедиться подчинилась я или нет. Он пошел, побежал, с ножом в руке, и я должна была мчаться за ним, возвращаясь к последнему месту в мире, где я хотела бы оказаться. Без ножа в руке. Я пообещала себе, что, если переживу эту ночь, то больше никогда такое не повторится. Я украду нож на кухне и буду держать у себя под подушкой. Обязательно.

Мы подошли к моей комнате, и он сердито сделал мне знак оставаться за дверью. Он скалился, его глаза стали темными и дикими. В них был Волк-Отец, и ярость его была яростью убийцы, чьему детенышу кто-то угрожал. Он остановился на пороге и внимательно осмотрел комнату, освещенную только слабым огнем камина. Его ноздри расширились, и он огляделся. Потом очень тихо вошел внутрь. Он двигался так медленно к распростертой фигуре на моей постели, будто за раз передвигал одну часть своего тела. Он оглянулся на меня.

— Ты защищалась? Ты убила её?

Я покачала головой. Моё горло все ещё царапал ужас, но я смогла сказать:

— Я убежала.

Резкий кивок.

— Хорошо.

Он подошел ещё ближе к кровати и рассматривал её. Внезапно он напрягся, подняв нож, и я услышала её слабый шепот:

— Послание. Вы должны услышать послание. До того как я умру.

Его лицо изменилось.

— Би. Принеси воды.

Мой кувшин был почти пуст. Я заглянула в комнату, где мы оставили девушку, и нашла поднос с нетронутой едой. В холодном чайнике была вода. Я принесла её отцу. Он уложил её на кровать.

— Пей медленно, — попросил он её и поднес чашку к губам. Она открыла рот, но никак не могла сделать глоток. Светло-красная вода побежала по её подбородку.

— Где ты была? — требовательно спросил отец. — Мы не могли найти тебя.

Её глаза были почти закрыты. Веки выглядели сухими и твердыми.

— Я была… там. В кровати. Ох, — она вдруг стала ещё печальнее. — Ох… Плащ. Это плащ. Мне было холодно и я укрылась им. Он спрятал меня.

Я решилась подойти ближе. Не думаю, что она знала о моем приближении. Казалось, она совсем ослепла. Мы с отцом обменялись недоверчивым взглядом. Она неопределенно двинула рукой. Этот жест напомнил мне скольжение тонкого листа ивы под потоком ветра.

— Он перенимает цвета и тени. Не потеряйте его… знаете, он очень древний, — её грудь медленно поднялась и упала. Она молчала так долго, что я решила, что она мертва. А потом она закричала, будто слова причиняли ей боль: — Послание.

— Я здесь. Слушаю.

Отец взял её узкую руку.

— Слишком теплая, — пробормотал он. — Слишком теплая.

— Так трудно думать. Собраться. Он сделал этот… узор. Легче запомнить. Опасно записывать.

— Я понимаю.

Она втянула носом воздух. Когда выдохнула, маленькие розовые пузыри выступили на её губах. Я не хотела смотреть на них и не могла отвести взгляда.

— По четырем признакам вы поймете, что я настоящий курьер, и поверите мне. На его скипетре был Крысик. Имя вашей матери никогда не звучало. Вы служили человеку за стеной. У него есть отпечатки ваших пальцев.

Она остановилась, тяжело дыша. Мы ждали. Я видела, как она сглотнула и повернулась лицом к отцу.

— Убедились? — тихо спросила она. — Что я истинный курьер?

Я была права. Она не видела его.

Он вздрогнул, будто от укола.

— Да, да, конечно. Я верю тебе. Ты голодна? Может, выпьешь теплого молока или съешь что-нибудь? — Он на мгновение закрыл глаза и замер. — Мы бы ни за что не бросили тебя, если бы знали, что ты здесь. Когда мы не смогли найти тебя, то решили, что тебе стало лучше и ты ушла.

Он не упомянул о нашем подозрении, что она спряталась где-то в доме и хочет убить нас.

Её дыхание становилось все тяжелее.

— Нет. Не надо еды. Слишком поздно, — она попыталась прокашляться, и кровь потекла ещё сильнее. — Не время думать обо мне. Послание.

— Я все ещё могу позвать целителя.

— Послание, — настаивала она. — А потом делайте, что хотите.

— Хорошо, послание, — сдался отец. — Слушаю. Продолжай!

На мгновение она задохнулась, и очередная розовая капля скатилась с её губ. Отец нежно вытер её уголком моего одеяла. Я решила, что сегодня ночью буду спать в его постели. Собравшись с силами, она произнесла на одном дыхании:

— Он передал вам. Старое пророчество сна предсказало нежданного сына. Тот, кто послал меня, считал, что это вы. Но теперь он думает, что, возможно, все не так. Он думает, что может быть ещё один. Сын, неожиданный и нежданный. Мальчик потерялся где-то на пути. Он не знает, где и когда, и кто заботится о нем. Но он надеется, что вы можете найти его. До того как это сделают охотники.

Она выдохнула. Закашлялась, захлебываясь кровью и слюной. Она закрыла глаза и какое-то время пыталась просто дышать.

— У Шута был сын? — недоверчиво спросил отец.

Она коротко резко кивнула. Потом покачала головой.

— Его и не его. Полукровка Белый. Но возможно, выглядит как чистый Белый. Как я, — её дыхание слегка успокоилось, и я решила, что она кончила. Потом она опять глубоко вздохнула. — Вы должны искать для него. Когда найдете нежданного сына, вы должны охранять его. И никому о нем не рассказывать. Никому не говорите о поисках. Это единственный способ защитить его.

— Я найду его, — обещал отец. Она слабо улыбнулась, показывая ряд розовых зубов. — А сейчас я пошлю за целителем, — сказал отец, но она слабо повернула голову.

— Нет. Это не все. Воды, пожалуйста.

Он поднес чашку к её рту. Она не пила, набрала воду в рот и та снова вылилась на её подбородок. Он снова вытер её лицо.

— Охотники придут. Может быть, как друзья. Или переодетыми. Заставят вас поверить, что они друзья, — она говорила короткими фразами, резко вдыхая между ними. — Никому не доверяйте нежданного сына. Даже если они скажут, что пришли увезти его туда, откуда он родом. Ждите того, кто послал меня. Если сможет, он придет за ним. Так он сказал, когда послал меня. Так давно… почему он не добрался сюда раньше меня? Я боюсь… Нет. Я должна верить, что он все ещё в пути. Он бежал, но они будут охотиться на него. Когда он сможет, он придет. Но медленно. Он должен прятаться от них. Это потребует времени. Но он доберется. А до тех пор вы должны найти сына и охранять.

Мне казалось, она сама не верит своим словам.

— Где я должен искать? — быстро спросил отец.

Она слегка покачала головой.

— Я не знаю. А если он знал, то не сказал мне. Чтобы, если они поймают меня и будут пытать, я не смогла предать его, — она повернула голову, её слепые глаза искали его. — Вы найдете его?

Он взял её за руку и осторожно поднял.

— Я найду его сына и сберегу его, пока он не придет.

Солгал ли он, чтобы успокоить её?

Её глаза закрылись, только бледные полумесяцы светились под веками.

— Да. Это важно. Они навредят ему. Быть может, убьют. Если они добер… — она свела брови. — Как я дошла. Орудие. Нет выбора, — её веки открылись и странный бесцветный взгляд, казалось, искал его глаза. — У меня было три ребёнка. Я никогда не видела и не обнимала ни одного из них. Они забирают их. Как забрали меня.

— Я не понимаю, — сказал отец, но под её отчаянным взглядом поправился: — Я понимаю достаточно. Я найду его и сберегу. Обещаю. Теперь, мы уложим тебя, и ты отдохнешь.

— Сожгите моё тело, — твердо сказала она.

— Когда придет время, я это сделаю. Но сейчас…

— Все идет к этому. Мой спутник нашел раны. Я говорила вам. Что вошло — не выйдет.

— Яд?

Она покачала головой.

— Яйца. Сейчас они вылупились. Они едят меня, — она вздрогнула и снова закашлялась. — Простите. Сожгите кровать. Вместе со мной, — её глаза были открыты, пустой взгляд блуждал по комнате. — Вы должны вынести меня на улицу. Они кусают и прячутся. И откладывают яйца, — она закашлялась. — Наказание за предательство, — она моргнула, и красные капли выкатились из уголков глаз. — Измену не прощают. За неё наказывают неотвратимой смертью. Медленной. Она длится неделями, — она вздрогнула, выгнулась и посмотрела на отца. — Боль растет. Снова. Я ничего не вижу. Они едят мои глаза. Они полны крови?

Я услышала, как отец сглотнул. Он опустился на колени рядом с кроватью, чтобы его лицо оказалось на одном уровне с девушкой. Его лицо стало безмятежным, я не могла понять, чувствует ли он что-нибудь. Он тихо спросил:

— Ты закончила? Это все послание?

Она кивнула и запрокинула голову, чтобы встретиться с его взглядом, хотя я знала — она не видит его. Рубиновые капли крови дрожали на ресницах.

— Я закончила. Да.

Отец вскочил на ноги. Он повернулся, будто захотел выбежать из комнаты. Вместо этого он схватил пустой кувшин и серьезно заговорил:

— Би. Мне нужно холодной пресной воды. И захвати чашку уксуса. И… — Он сделал паузу, задумавшись. — Сходи в оранжерею Пейшенс. Принеси мне две двойные горсти мяты, которая растет ближе к статуе девушки с мечом. Иди.

Я взяла кувшин, свечу в подсвечнике, и вышла. Темнота делала коридоры огромными. Кухня тонула в тенях. Уксус был в большом кувшине и в переносных горшках. Все это стояло вне моей досягаемости. Пришлось подставить несколько скамеек. Я оставила тяжелые кувшины с водой и уксусом и пробралась через спящий дом к оранжерее Пейшенс. Я нашла мяту и без оглядки рвала ароматные листья, заполняя ими подол ночной рубашки. Потом, со свечой в одной руке и смятым подолом в другой, я побежала на кухню. Там я завязала листья в чистую тряпочку и взяла узелок в зубы. Оставив свечу, я взяла одной рукой тяжелый кувшин с водой, а второй — уксус. Я спешила, как могла, стараясь не думать о личинках, которые едят меня изнутри. К тому времени, как я достигла двери своей комнаты и поставила все на пол, чтобы открыть её, я запыхалась, будто бегала всю ночь.

Ужасное зрелище предстало передо мной. Моя перина сброшена на пол. Отец стоит на коленях рядом с ней. Он уже был в сапогах, около него лежал тяжелый плащ. Должно быть, он возвращался в свою комнату. Он порвал одну из моих простынь на полоски. Его лицо было серым, когда он посмотрел на меня.

— Она умерла, — сказал он. — Я унесу её на улицу, чтобы сжечь.

Он ни на миг не задержался, лихорадочно упаковывая тело. Моя перина стала похожа на огромный кокон. Внутри него лежала мертвая девушка. Он отвернулся от меня и добавил:

— Разденься здесь. Затем иди в мою комнату. Там возьми одну из моих рубашек. Свою ночную рубашку тоже оставь здесь. Я собираюсь сжечь её вместе с ней.

Я смотрела на него. Я поставила на пол кувшин с водой и уксус. Узелок с мятой упал сам. Как бы он ни хотел помочь ей, было слишком поздно. Она умерла. Умерла, как моя мама. Он протолкнул очередную полоску под сверток и завязал ещё один узел. Я тихо сказала:

— Я не собираюсь бегать голой по коридорам. И ты не справишься один. Может разбудить Риддла, чтобы он помог тебе?

— Нет, — он присел на корточки. — Би. Иди сюда.

Я подошла к нему. Я думала, что он собирается меня обнять и сказать, что все будет в порядке. Вместо этого он заставил меня наклониться и внимательно осмотрел мои короткие волосы. Затем он встал, подошел к моему сундуку с одеждой и открыл его. Он достал прошлогоднюю шерстяную одежду.

— Прости меня, — сказал он, вернувшись ко мне. — Но я должен защищать тебя.

Он взялся за подол моей ночной рубашки и снял её с меня. Потом внимательно осмотрел моё тело, от рук до пальцев ног. Когда он закончил, мы оба были красными. Затем он сунул мне в руки шерстяную одежду и добавил мою ночную рубашку к своей связке.

— Обуйся и захвати зимний плащ, — сказал он мне. — Ты сама поможешь мне. И никто никогда не должен узнать, что мы сделали сегодня. Никто не должен узнать, что за послание она принесла. И даже то, что мы снова нашли её. Если кто-то узнает, тот ребёнок будет в большей опасности. Мальчик, о котором она говорила. Ты понимаешь это?

Я кивнула. В тот момент мне как никогда не хватало мамы.

Глава 17

УБИЙЦЫ

Положа руку на сердце, стоит признать, что нет милосердного способа лишить кого-то жизни. Есть те, кто не видит злодейства в том, чтобы притопить новорожденного в теплой воде, пока он будет отчаянно бороться за глоток воздуха. Пока он не перестанет пытаться вздохнуть и не утонет. Но они не услышат криков, не почувствуют, как меркнет разум ребёнка и решат, что были милосердны. К себе. Это справедливо для большинства «милосердных убийств». Лучшее, что может сделать убийца — это создать условия, в которых он не станет свидетелем порождаемой им боли. Ах, можете сказать вы, но как же лекарства и яды, которые погружают человека в глубокий вечный сон? Может быть, но я сомневаюсь в этом. Я подозреваю, что какая-то часть жертвы все понимает. Тело знает, что его убивают, и скрывает эту тайну от разума. Душитель, отравитель, палач — все они уверены, что то их жертвы не страдают. Они лгут. Все, в чем они могут быть уверены — что страдания жертвы невидимы для них. И никто не сможет сказать, что они не правы.

Мэджок, «Двести семьдесят девять способов убить взрослого».

Пока я тащил тело вниз по лестнице, моя родная малышка бежала впереди, держа свечу и освещая мне дорогу. В один ужасный момент я ощутил радость, что Молли мертва и не может видеть, что я делаю с нашим ребёнком. По крайней мере, я отослал её на достаточное время, чтобы она не увидела, как я убил курьера. Я использовал две точки на горле. Когда я положил руки, она знала, что я собираюсь сделать. Её слепой кровавый взгляд встретился с моим, и я прочитал в её лице облегчение и разрешение. Но когда я надавил, она непроизвольно потянулась к моим запястьям. Ещё несколько мгновений она боролась, сражалась за свою жизнь, полную боли. Но она была слишком слаба, чтобы долго сопротивляться. Она слегка поцарапала меня. Последний раз я убивал давно, очень давно. Сам момент смерти у меня никогда не вызывал возбуждения, как у некоторых убийц. Это никогда приносило мне радости, ощущения выполненного долга или достижения заветной цели. Этой работе я научился в раннем возрасте, выполнял её быстро и холодно, и старался не задумываться. В ту ночь, даже с разрешения курьера, даже с осознанием того, что я спас её от затяжной и мучительной смерти, был, вероятно, мой самый плохой опыт работы как убийцы.

И вот я делаю свою малышку соучастником и обязываю её молчать. Прав ли был я, не позволив Чейду и Кетриккен сделать её продолжением династии Видящих? Они, конечно, не предложили бы ей что-нибудь вроде этого. Я так гордился осознанием того, что давно не убивал! О, отличная работа, Фитц. Не позволяй им взвалить бремя будущего Видящего на эти хрупкие плечи. Вместо этого сделай её учеником убийцы.

В таком поместье, как Ивовый лес, всегда где-нибудь есть куча мусора и листьев, которые нужно сжечь. В конце концов, все заканчивается так. Мы прошли к дальнему загону для окотившихся овец, у пастбища. Я, сжимая сверток с телом, двигался через высокую заснеженную траву и сквозь зимнюю ночь. Би молча шла за мной. Это была скверная, мокрая прогулка. Она шла за мной след в след. Мы подошли к краю засыпанной снегом кучи хрупких ежевичных ветвей, колючие кусты которых обрезали и бросили здесь, и упавших веток, слишком тонких, чтобы пустить их на дрова. Этой кучи мне хватит.

Там я сбросил свой груз, и упакованное тело неровно свалилось на ветви. Я уплотнил кучу. Би наблюдала. Я подумал, может быть, стоит отправить её обратно, в комнату и попросить лечь спать? Я знал, что она не пойдет, и подозревал, что со свидетелем моё дело будет казаться не таким ужасным. За углем и маслом мы сходили вместе. Она смотрела, как я разбрызгал масло на ветви и щедро полил им завернутое тело. Потом мы подожгли. Смолистые вечнозеленые ветки и побеги ежевики загорелись быстро, и их пламя высушило толстые сучья. Я боялся, что они сгорят раньше, чем подожгут тело, но вскоре жирная перина загорелась, источая резкую вонь. Я принес ещё веток, чтобы подбросить их на погребальный костер, а Би помогала мне. Она всегда была бледным маленьким созданием, а холод черной ночи сделал её совсем белой, красные отблески огня на её лице и волосах делали её похожей на какого-то странного маленького духа смерти из старой сказки.

Огонь разгорелся, пламя поднялось выше моей головы. Его свет раздвигал ночную темноту. Вскоре моему лицу стало неприятно горячо, тогда как спина все ещё мерзла. Я прикрылся от жара и подтолкнул концы ветвей подальше в огонь. Тот заговорил, затрещал, зашипел, поедая покрытые льдом сучья. Пламя пожирало нашу тайну.

Би стояла рядом со мной, но не касаясь меня, и мы вдвоем следили за тем, как сгорает курьер. Чтобы сжечь тело, требуется много времени. Большую его часть мы провели в молчании. Би говорила мало, только спросила:

— Что мы скажем остальным?

Я собрался с мыслями.

— Шан мы не расскажем ничего. Она думает, что девушка ушла. Риддл пусть тоже верит в это. Слугам я скажу, что ты жаловалась на зуд и укусы, я нашел паразитов в твоей постели, когда укладывал, и решил немедленно сжечь её, — я слегка вздохнул и признался: — Это будет не совсем честно по отношению к ним. Я должен буду сделать вид, что очень взволнован, буду требовать, чтобы каждая твоя вещь была выстирана, и чтобы тебе принесли новое постельное белье.

Она коротко кивнула и перевела глаза на огонь. Я собрал ещё одну охапку веток. Полусгоревшая куча просела под их весом, съеживаясь над угольками, в которое превращалось тело. Перина шелестела, оседая пушистым пеплом. Это почерневшие кости или почерневшие ветви? Даже я не мог сказать. Слабый запах жареного мяса вызвал у меня отвращение.

— Ты все сделал хорошо. Ты обо всем подумал.

Не такую похвалу хотел бы я услышать от своей маленькой дочери.

— Раньше я делал… специальную работу. Для короля. Тогда я научился думать о нескольких вещах сразу.

— И хорошо лгать. И не позволять людям увидеть то, что ты думаешь.

— Этому тоже. Я не горжусь этим, Би. Но тайна, которую мы услышали сегодня — она не моя. Он принадлежит моему старому другу. Ты слышала, что сказала курьер. У него есть сын, и этот сын в опасности.

Поняла ли она по моему голосу, какой странной оказалась для меня эта новость? У Шута есть сын. Я никогда не был абсолютно уверен в том, что он — мужчина. Но если ребёнок родился, то из чрева женщины. Это означало, что где-то у сына была мать. Женщина, которую, по-видимому, любил Шут. Я думал, что я знаю его лучше, чем кто-либо ещё. И все же до этого я бы никогда не додумался.

Женщина будет моей отправной точкой. Кто она? Вспомнилась Гарета. Она работала садовницей, когда мы с Шутом были детьми. Даже тогда она была влюблена в него. В детстве он был гибким и игривым мальчиком, вертелся колесом, делал сальто, жонглировал — все, что ожидали от шута. Он был быстр на язык. Часто его юмор был жесток к тем из слуг, кто, как он чувствовал, стоит выше него на одну-две ступени. С очень молодыми или теми, кто не обласкан судьбой, он был мягче, часто оборачивая штуки против самого себя.

Гарета не была хорошенькой, и он был добр к ней. Некоторым женщинам этого хватает. Позднее она вспомнила его, узнав под личиной лорда Голдена. Что, если это было больше, чем узнавание? Что, если он убедил её сохранить этот секрет? Если у них тогда появился ребёнок, сейчас ему должно быть около двадцати лет.

Но была ли это единственная возможность? В городе всегда было много девок и доступных дам, но я не мог себе представить, чтобы Шут посещал их. Это должна быть Гарета… Потом меня осенило и я увидел Шута в ином свете. Он всегда был очень замкнут. Быть может, у него была тайная любовница. Или не тайная. Лорел. Охотница, обладающая Уитом, не делала секрета в своем интересе к нему. Он провел много времени вдали от Бакка, в Бингтауне, и, возможно, в Джамелии. Я ничего не знал о его жизни там, кроме того, что он жил под личиной женщины.

И тогда внезапно все встало на свои места, и я подумал, какой же я огромный балбес. Джофрон. Почему он написал ей? Почему он предупредил её, чтобы она охраняла своего сына? Возможно, потому, что это был их сын? Я вспомнил все, что знал о Джофрон и Шуте. Около тридцати пяти лет назад, когда Шут нашел меня, умирающего в горах, он принес меня в маленький дом. Это была хижина, которую он разделял с Джофрон. Когда появился я, она ушла. А когда он пошел со мной, то все оставил ей. Я вспоминал о нашей последней встрече. Можно ли понимать её поведение как реакцию любовницы, отвергнутой ради друга? Она, казалось, наслаждалась, показывая мне его письма, в то время как я не получил от него ни слова.

Я начала вспоминать те беспокойные дни, её голос, боготворящий Белого Пророка. Я считал это своего рода религиозной страстью. Возможно, это была иная страсть. Но если она родила ему ребёнка, он, конечно, знал бы об этом точно. Он писал ей. Отвечала ли она ему? Если он оставил ребёнка там, мальчик будет на год моложе Неттл. Уже не малыш, которому нужна моя защита. А у внука не было ничего общего с Шутом. Конечно, если бы он был внуком Шута, его белое наследие как-нибудь проявилось. Внук Шута. Долгое время эти слова никак не хотели складывать в единое целое.

Я думал, пока пламя пожирало кости. В словах курьера было мало смысла. Если Шут стал отцом ребёнка в последний раз, когда был в Баккипе, его сын уже не мальчик, но юноша. Это не подходит: курьер называла мальчика ребёнком. Я вспомнил, как медленно рос Шут, как утверждал, что на десятилетия старше меня. Правда ли это — я не знал. Но если так, если он медленно взрослеет, то мог ли он оставить сына, когда сам казался ещё ребёнком? Тогда это не мог быть сын Джофрон. Быть может, он послал ей предупреждение, потому что боялся, что охотники станут преследовать любого ребёнка, который может быть его сыном? Мысли замкнулись в кольцо, пытаясь построить башню из слишком разных блоков. Конечно, если бы это был сын Джофрон, он мог бы намекнуть, сказать мне десятком примет, которые я бы узнал. Назвал бы его сыном Кукольника, и я сразу понял. Но, возможно, это было верно для любого сына? Мальчик садовника, дитя охотницы… мы хорошо знали друг друга. Он мог бы указать на любого ребёнка, оставленного им. Если Шут знал наверняка, где этот ребёнок… Послал бы он меня в погоню за призраком, за мальчиком, который существует на основании каких-то пророчеств Белых? Он не мог сделать такого со мной. Нет, почти наверняка мог. Потому что только он мог поверить, что я найду такого ребёнка. Даже если он сын Шута? Я снова перебирал скудные слова курьера. Нежданный сын. Однажды он назвал так меня. А теперь? Теперь есть другой «нежданный сын»? Могу ли я быть уверен, что этот мальчик — сын Шута? Нашим языком она владела почти в совершенстве.

— Папа? — Голос Би дрожал, и когда я повернулся к ней, то увидел, что она обняла себя за плечи и дрожит от холода. — Мы закончили?

Кончик её носа покраснел.

Я посмотрел на огонь. Последняя охапка веток, которую я положил, внезапно рухнула. Много ли осталось от девушки? Череп, тяжелые бедренные кости, позвонки. Я шагнул вперед, чтобы заглянуть в сердце огня. Оно было покрыто углями и пеплом. Завтра я принесу белье из комнаты, где лежала девушка, и сожгу его здесь. Надеюсь, на сегодня достаточно.

Я огляделся. Луну слоями закрывали облака. Ледяной туман низко висел над заболоченными пастбищами. Там, где лунный свет достигал земли, туман заявлял свои права.

— Давай возвращаться.

Я протянул ей руку. Она посмотрела на неё, а затем дотянулась и вложила в мою ладонь маленькие пальчики. Они были ледяными. Я порывисто взял её на руки. Она оттолкнула меня.

— Мне девять, а не три.

Я отпустил её, и она соскользнула на землю.

— Я знаю, — сказал я извиняющимся тоном. — Просто ты выглядишь такой замерзшей.

— Потому что я замерзла. Давай вернемся домой.

Я не пытался снова прикоснуться к ней, но был рад, что она шагает рядом. Я думал о завтрашнем дне и чувствовал тяжесть и страх. Будет достаточно сложно объяснить все Риддлу и Шан. Я боялся своего заявления о заражении, потому что знал, какая начнется суета и уборка. Рэвел выйдет из себя, все слуги будутнаказаны. Начнется бесконечная стирка. Я подумал о своей собственной комнате и поморщился. Придется впустить служанок, иначе мои обвинения покажутся лживыми. И не хотелось даже представить возмущение и отвращение Шан, узнавшей, что в её постели могут быть паразиты. Но тут уже ничего не поделаешь. Моё оправдание для сжигания перины Би в середине ночи должно быть убедительным. Избежать обмана невозможно.

Так же, как невозможно избежать разоблачения перед Би всего этого вала мусора из моей прежней жизни. Я покачал головой: плохой из меня защитник. Все, что я хотел сейчас, это остаться в одиночестве и попытаться обдумать произошедшее. Мысль о том, что Шут после всех этих лет дотянулся до меня, потрясала. Я пытался разобраться в своих чувствах и поразился, обнаружив, что одним из них был гнев. Все эти годы ни слова от него, ни одной попытки связаться со мной. А потом, когда ему что-то потребовалось — надменное, разрушающее жизнь вторжение! Досада соперничала со страшным желанием увидеть его. Послание, казалось, говорило, что он в опасности, его задерживают в путешествии или за ним шпионят. Он ранен? Когда я последний раз видел его, он собирался вернуться в свою старую школу, чтобы рассказать там о конце Бледной Женщины и обо всем, что он узнал за время своих долгих путешествий. Клеррес. Я знал только это название. Неужели он вступил в конфликт со школой? Зачем? Что стало с Черным человеком, его спутником и бывшим Белым Пророком? Курьер ничего не сказала про Прилкопа.

Шут всегда любил загадки и головоломки, а ещё больше любил свои секреты. Но это не было похоже на очередную шалость. Казалось, будто он отправил информацию кусочками, вразнобой, и надеялся, что я найду способ понять всю картину. Не так ли? Был ли я ещё тем человеком, на которого он мог надеяться?

Странно было то, что на самом деле я не хотел быть таким человеком. Я хитрый, находчивый убийца, способный шпион, умеющий бегать, сражаться и убивать. Больше я не хочу этого делать. Я все ещё ощущал тепло кожи девушки в своих пальцах, чувствовал её слабую хватку на запястьях, когда из всех сил сжимал её горло. Как она потеряла сознание и умерла. Для неё я сделал это быстро. Не безболезненно, ибо не бывает смерти без боли. Но я значительно сократил её агонию. Я даровал ей милость.

И ещё раз почувствовал тот всплеск силы, который получает убийца. Это мы с Чейдом никогда не обсуждали ни с кем, даже друг с другом. Тошнотворный маленький всплеск превосходства, что я продолжал жить, когда кто-то умер.

Я никогда не хотел ощутить его снова. Правда не хотел. И не хотел задаваться вопросом, как быстро я решил одарить её милостью мгновенной смерти. В течение многих десятилетий я настойчиво утверждал, что не желаю быть убийцей. Сегодняшний вечер заставил меня усомниться в моей искренности.

— Папа?

Убийца вздрогнул и перевел испытующий взгляд на маленькую девочку. Какое-то мгновение я не узнавал её. Потом изо всех сил попытался стать тем, кем был — её отцом.

— Молли, — сказал я.

От слова, сорвавшегося с моих губ, Би побледнела так, что её покрасневшие щеки и нос выделились на лице, будто наполненные кровью. Молли охраняла меня. Она была указателем, направившем меня по иному пути. Теперь она ушла, и я чувствовал, будто упал с края утеса и безнадежно погружаюсь в трясину. И тащу за собой дочь.

— Она умерла, — прошептала Би, и вдруг все снова стало реальным.

— Я знаю, — сказал я тоскливо.

Она подергала меня за руку.

— Ты ведешь нас в темноту и туман, к пастбищу. Иди сюда.

Она потянула меня в сторону, и я понял, что мы шагаем по туманной лесной полосе земли возле пастбища. Она повернула обратно к Ивовому лесу, где тускло светилось несколько окон.

Мой ребёнок вел меня домой.

Мы бесшумно прошли по темным коридорам поместья. Через увешанный флагами холл, вверх по лестнице и вдоль по коридору мы прошли тихо. Я остановился у входа в её комнату и внезапно вспомнил, что она не может спать там. Я посмотрел на неё и возненавидел себя. Её нос стал ярко-красной кнопкой. На ней был зимний плащ и сапоги, а внизу — только шерстяная рубашка. Теперь она промокла до колен. Ох, Би.

— Давай найдем тебе чистую ночную рубашку. Сегодня ты будешь спать в моей комнате.

Я вздрогнул, вспоминая логово кабана, в которое превратилась моя комната. Ничего не поделаешь. Я хотел сжечь каждый клочок белья в её комнате, чтобы избежать заражения ужасными существами, которые были в девушке. Я подавил дрожь от мысли о жестоком приговоре, который ей вынесли. Необратимом приговоре. Наказание за предательство — долгая мучительная смерть, которую не остановят мольбы и оправдания. Я до сих пор не знал, кто такие «они», но уже презирал их.

Я зажег свечу от огня в камине, а Би пошла к сундуку с одеждой. Её ночная рубашка оставляла на полу мокрый след. Она подняла тяжелую крышку, подперла её плечом и начала рыться в вещах. Я оглядел комнату. Ободранная кровать казалась обвиняюще-обнаженной. Сегодня, в этой комнате, я убил девушку. Разве я позволю, чтобы мой ребёнок снова спал здесь? Она не найдет здесь покоя после всего, что я сделал. Даже если и не подозревает об этом. Она верит, что курьер просто умерла от ран. Но это убийство будет ещё долго давить на меня. Я не хочу, чтобы моя дочь спала в кровати, где я кого-то убил. Завтра я подниму тему её переезда в другую комнату. А сегодня ночью…

— СТОЙ! Просто остановись, пожалуйста! Оставь меня в покое! ПОЖАЛУЙСТА!

Этот голос, сорвавшийся в конце на визг, принадлежал Шан.

— Оставайся здесь! — крикнул я Би и рванулся из комнаты.

Временная комната Шан была в конце коридора. Я сделал несколько шагов, прежде чем Риддл, в ночной рубашке, с кинжалом в руке и дико встопорщенными волосами, тоже появился в коридоре. Плечом к плечу, мы побежали. Голос Шан становился все выше от ужаса.

— Мне жаль, что ты мертв. Я не виновата, я не виновата! Оставь меня в покое!

Дверь её спальни резко распахнулась, и плачущая Шан выскочила в тускло освещенный холл. Её каштановые волосы разметались по плечам ночной рубашке. В одной руке у неё был кинжал, прекрасное изящное лезвие, и даже в состоянии ужаса она держала его так, будто знает, как им пользоваться. При виде нас она закричала ещё громче. Потом признала Риддла и, задыхаясь и выкрикивая его имя, упала в его объятия, едва не напоровшись на кинжал. Она, казалось, не заметила, когда он схватил её запястье и, сдавив его, заставил уронить её собственное оружие.

— Что, что случилось?

Мы оба кричали, но в ответ она только выла и так крепко обнимала Риддла за шею, что я испугался, как бы она не задушила его. Она уткнулась лицом в его грудь, и он отвел свой кинжал в сторону, а второй рукой неловко поглаживал её. Она бормотала что-то снова и снова, но я никак не мог понять её. Я наклонился и поднял её клинок. Я узнал этот стиль, он был сделан специально для наемного убийцы. Очевидно, она не была уверена, что её навыки смогут защитить от призрака. Я спрятал кинжал в рукав.

— Я проверю её комнату. Охраняй её, — сказал я Риддлу но, когда я прошел мимо них, она вдруг подняла голову и завопила:

— Не ходите туда! Не ходите туда! Там его призрак, он плачет и плачет! Он обвиняет меня. Роно обвиняет меня!

Я остановился, чувствуя себя больным от страха, растущего внутри. Я не суеверный человек. Я не верю в призраков. И все-таки я почти слышал далекий плач потерянного ребёнка. Моё сердце сжалось, и я был благодарен Риддлу, когда он сказал:

— Это был всего лишь плохой сон, Шан. Вам пришлось много пережить, последние две недели были очень страшными. И вот вы в незнакомом доме, не знаете, как жить дальше. Не удивительно, что вам приснился кошмар.

Она резко оттолкнула его. Её голос звучал возмущенно.

— Это не кошмар. Я не могла уснуть. Я лежала в постели, думала, и вдруг услышала плач. Это Роно. Маленький негодник всегда плакал, ныл и что-нибудь выпрашивал. Он всегда хотел все сладкое или вкусное, что было приготовлено для меня. И даже когда ему говорили, что это для меня, он продолжал попрошайничать или просто крал с тарелки. И вот это его убило! — внезапно она разозлилась. — Он украл, съел и умер. В чем я виновата?

— Вы не виноваты, — быстро ответил Риддл. — Конечно, нет. Виноват тот, кто пытался отравить вас.

Её рыдания резко изменились, и я удивился, как быстро она перешла от ужаса к утешению. Она прятала лицо на плече Риддла, прижалась к нему, обхватив его шею, и всем телом повиснув на нем. Он неловко смотрел на меня. Я старался не сердиться. Я не был уверен, что он и Неттл были парой, но даже без этого мне совершенно не нравилось смотреть, как он обнимает другую женщину.

— Я проверю её комнату. Просто чтобы убедиться, что там все в порядке, — сказал я ему.

Она подняла голову. Слезы и сопли смысли всю красоту её лица.

— Это не сон, я не спала! Не могу себе представить! Я слышала его плач!

— Я все проверю.

Когда я проходил мимо Риддл, он ответ в сторону кинжал и коротко приподнял бровь, насмехаясь над собой. В любой ситуации лучше иметь при себе оружие.

— Я оставлю её на ночь в своей комнате, — сказал он.

— Вы не можете оставить меня одну! — завопила она.

С глубоким смирением в голосе он предложил:

— Я останусь у вашего порога, только с другой стороны двери. Если что-нибудь побеспокоит вас, я буду всего в нескольких шагах.

Я уже шёл по коридору и не услышал её возражений. Я остановился за дверью её комнаты и успокоился. Это может быть что угодно или ничего, напомнил я себе. Я открыл дверь и заглянул в комнату. Развернул Уит, исследуя помещение. Ничего. В комнате не было ни человека, ни животного. Это не давало полной уверенности, что Шан только представила чужака, но очень обнадеживало.

Свет от слабого огня в камине бросал в комнату медные отблески. Постельное белье упало с кровати и было раскидано до самой двери. Я мягко зашел внутрь, прислушиваясь. Что она слышала? Ибо я подозревал, что какое-то зерно истины в её словах было. Может быть, свист ветра через дымоход или окно? Но, за исключением приглушенного треска огня, все было тихо.

Я зажег свечи и осмотрел комнату, проверив за шторами и под кроватью, и даже заглянув в пустые сундуки для одежды. Они были недавно вымыты и в них лежали только новые мешочки с запахом кедра и лаванды, ожидая, когда их используют. Шан ещё не распаковала вещи, а просто устроила завал одежды в комнате. Тряпки были повсюду, высыпались из её сумок, устилали изножье кровати и пол. Мне не понравилась такая неопрятность. Что ж, завтра прибудет горничная и наведет здесь порядок. Тем не менее мне совершенно не понравилось, что девушка её возраста даже не знает, как правильно разложить вещи. Её украшения были разбросаны по всему туалетному столику, рядом с пакетиками розовой и желтой пудрой.

Чейд, очевидно, открыл для неё свой кошелек, и она в полной мере воспользовалась им. Чему он учил девушку? Она явно много думал о ней, но никаких следов дисциплины или порядка в её поведении я не находил. Как он мог смотреть на неё и считать её возможным шпионом, не говоря уж об убийце? Я никак не мог понять, где он её нашел и почему она так важна для него. Он скрывал её родословную, но я был полон решимости все выяснить. Я выведаю его секреты. В свободное время. Когда не буду искать несвоевременного наследника Шута. Или обвинять моих слуг в разведении паразитов в белье. Или восполню ущерб, причиненный дочери. Я не очень хорошо справлялся со своей жизнью. И не мог себе представить, как справлюсь ещё и с Шан.

Я закончил тщательный осмотр, убедился, что окна и ставни плотно закрыты, а в соседней комнатушке, предназначенной для горничной, не скрывается злоумышленник. Никого там и не было. Я вышел из её комнаты, пытаясь сообразить, как теперь успокоить Шан. Этой ночью мне хватало своих собственных забот. Завтра будет достаточно времени, чтобы подумать, как приучить Шан к нашим простым обычаям. Завтра… уже далеко за полночь. Сегодня.

Захватив с собой свечи, я пошел по коридору туда, где, скрестив руки на груди, стоял Риддл. Я никогда не видел более упрямого человека. Взъерошенная кухонная служанка, одна из деревенских девушек, нанятая для помощи, стояла рядом с ним в ночной рубашке и платке, сонная и встревоженная. Рядом стояла Майлд, на её лице читалось недовольство всем этим шумом. Шан продолжала бурно жаловаться. Я был благодарен, что хоть Рэвела не разбудили. Не так много времени осталось до скандала с дворецким.

Шан положила руки на бедра и посмотрела на Риддла. Её темные кудрявые волосы разметались по плечам, рубашка топорщилась на уровне груди.

— Нет, я не хочу, чтобы она спала рядом со мной. И что она может сделать, если призрак вернется? Риддл, ты должен защитить меня. Я хочу, чтобы ты спал в моей комнате!

— Леди Шан, это было бы неуместно, — твердо ответил Риддл. У меня было чувство, что он не в первый раз произносит эту фразу. — Вы хотели компаньона на ночь? Вот Пэнси, готова услужить. И уверяю вас обеих, что, если вам потребуется помощь, я буду здесь, у порога.

— Призрак? — с Пэнси слетела вся сонливость. Она оторопело воззвала к Риддлу: — Господин, я прошу вас, леди права! Я совершенно бесполезна против призрака! Уверена, я просто упаду в обморок при виде него!

— Я проверил номер леди Шан. Уверяю вас, там никого нет и бояться нечего, — заявил я твердо.

— Конечно, нет. Теперь! — возразила Шан. — Это был призрак маленького Роно, который плакал и обвинял меня! Призраков не найдешь, когда ищешь. Они приходят и уходят, когда им заблагорассудится!

— Роно? — Майлд захохотала, а потом сказала: — Прошу прощения, леди Шан, но никакого призрака Роно в комнате нет. Известно, что единственный призрак, который ходит по этим комнатам — это старый лорд Пайк. Так его назвали родители, но все служанки в усадьбе называли его старым лордом Зырк, потому что он очень любил подглядывать за женщинами, когда они переодеваются! Моя мать рассказывала мне, что он будет прятаться в су…

— Хватит на сегодня историй! — оборвал я её.

По выражению лица Пэнси я уже понял, что завтра она будет просить расчет. Скрытое веселье в глазах Риддла не могло поднять мне настроения. Все, что я хотел — попасть в свою собственную кровать. Я придал голосу властности.

— Майлд, если не трудно, помогите Риддлу сделать ложе у двери леди Шан. Леди Шан, если вам нужен кто-то, кто разделит с вами комнату, предлагаем вам Пэнси. Только её. Никого больше. Пэнси, вам дополнительно заплатят за эту услугу сегодня. Дамы и господа, это все. Теперь я собираюсь лечь спать. Слишком много происшествий для такого утомительного дня.

— Если призрак Роно задушит меня ночью в отместку за свою смерть, я надеюсь, вы хорошо продумаете, как объяснить лорду Чейду, почему не выполнили свой долг и не защитили меня!

Её холодные слова стучали в мою спину. Я не остановился. Я знал, что бросаю все на плечи Риддла. И знал, что он может справиться с этим. По крайней мере, он сегодня ночью немного поспал, никого не убивал и не сжигал тело.

Я открыл дверь в комнату Би. Пусто. Стало быть, она переоделась и пошла ко мне. Я зашагал дальше по коридору. Открыл дверь в свою комнату и остановился. Я чувствовал, что её здесь нет. Уит сказал мне, что в комнате только холод и пустота. Огонь почти потух.

Я поднял подсвечник повыше, чтобы убедиться, что комната пуста. Насколько я мог судить, с момента моего последнего посещения в комнате ничего не изменилось. Я по привычке подошел к очагу и подбросил дров в огонь.

— Би? — позвал я тихо. — Ты прячешься здесь?

Я подергал скомканное одеяло на кровати, чтобы убедиться, что она не зарылась в него и не заснула. Смятые простыни и вонь мужского пота заверили меня, что вряд ли она найдет более неприглядное место, чтобы спрятаться. Нет, её здесь нет.

Я направился обратно в её комнату. В коридоре воцарилась тишина. Риддл открыл глаза и поднял голову, когда я проходил мимо.

— Просто проверю Би, — сказал я ему.

Мне не хотелось, чтобы он узнал, что я потерял свою собственную дочь. От мысли о том, как он будет докладывать Неттл о неразберихе в моем хозяйстве, меня передернуло. Призраки, забитые дымоходы и плохо обученные слуги ничто по сравнению с потерей младшей сестры Неттл.

С высоко поднятыми свечами я вошел в её комнату.

— Би? — позвал я тихо.

Очевидно, что её нет на голой кровати. На мгновение мне стало страшно. Не могла же она забраться в постель в комнате прислуги? Я проклял себя за то, что не успел сжечь их.

— Би? — воскликнул я громче и быстро шагнул к соседней комнате.

Пусто. Я пытался вспомнить, как комната выглядела в последний раз. Не было ли больше белья на кровати и меньше — на полу? Я молился богам, лишь бы только она не касалась его. Комнатка была мала, я быстро убедился, что Би здесь нет. Я вышел и с ужасом бросился к сундуку с зимней одеждой. Как часто я напоминал себе, что ей нужен сундук поменьше и с легкой крышкой? Я знал, что если она упадет в него, то может разбить голову и задохнуться в темноте.

Но внутри были только кучки скомканной одежды. Облегчение боролось во мне с беспокойством. Её там нет. Я ощутил приступ досады от того, что её одежда в таком беспорядке. Неужели слуги не стали убираться и здесь, когда я запретил им приближаться к моей комнате? Во многих отношениях я не смог позаботиться о своей дочери, и вот теперь совсем потерял её.

Мне что-то попало под ногу, и я заметил кучу мокрой одежды на полу. Одежда Би. Значит, она переоделась. Она была здесь, а потом ушла. Так, где она может быть? Куда она пойдет? На кухню? Быть может, она голодна? Нет, она слишком расстроена и даже испугана. Так куда она пойдет?

И я понял.

Я прошел мимо Риддла, изображая спокойствие, которого не ощущал.

— Спокойной ночи! — сухо пожелал я ему.

Он посмотрел мне вслед, а затем плавно вскочил на ноги.

— Я помогу тебе искать её.

Я ненавидел его проницательность и одновременно был рад ей.

— Возьми тогда кухню. Я проверю свой кабинет.

Он кивнул и убежал. Прикрыв пламя свечей, я последовал за ним. Спустившись по лестнице, мы разделились. Я вернулся, чтобы дойти до кабинета. В темных коридорах было спокойно. Двойные двери моего кабинета оказались заперты. Внутри стояла гробовая тишина.

Глава 18

НЕВИДИМКА

Любимый,

было время, когда я знал покой рядом с тобой. Хотя, если честно, не раз твоя близость грозила мне смертельной опасностью. Или болью. Или страхом. Но покой я помню лучше всего. Если бы ты был здесь, я бы схватил тебя за плечи и встряхнул, чтоб застучали твои зубы. Какой смысл у этого сжатого послания, отправленного мне? Неужели ты боялся доверить слишком многое? Подозревал ли ты, какую безжалостную охоту устроят на твоего курьера, и как она будет страдать под смертельной пыткой? Какая нужда заставила тебя сознательно уготовить ей такую судьбу? Я задаю себе эти вопросы, и единственный ответ, который могу найти, что, если бы ты не сделал этого, ей было бы ещё хуже. Но что, спрашиваю я себя, может быть хуже? И какие опасности грозят тебе, раз ты сам не мог доставить это послание?

У меня есть только вопросы, и каждый мучает меня, подавленного и другими заботами. Ты поставил передо мной странную задачу с несколькими подсказками. Боюсь, она очень важна. Но в моих руках немало не менее важной работы. Воспитание дочери… Должен ли я снова отказаться от собственного ребёнка и на этот раз отправиться на поиски твоего? Так мало сведений, старый друг, и такая большая жертва.

Недописанное письмо со стола отца.

Я стояла одна в своей комнате и слушала, как Шан вопит в коридоре. Во мне росла обида. После всего, что я пережила сегодня с ним, после всего, что я сделала, чтобы помочь ему, один крик от Шан — и отец убежал, бросив меня в темноте, в сырой одежде. Я подняла крышку сундука и наклонилась, на ощупь выискивая что-нибудь теплое и сухое, что можно было бы надеть в постель. Я отбросила зимние носки и колючие шерстяные рубашки. Мои пальцы коснулись чего-то, я зацепила и достала эту вещь почти с самого низа.

Это был теплая валяная ночная рубашка. Красная. Мой любимый цвет. Я поднесла её ближе к огню, чтобы рассмотреть. Она была новая, неношеная. Я вывернула воротник и узнала стежки. Её сделала мама. Для меня. Сделала и отложила. Она часто убирала вещи на будущее, когда я дорасту до них.

Я сбросила мокрую одежду и натянула новую ночную рубашку через голову. Она отлично подошла, разве что была слегка длинновата. Я подобрала подол, чтобы удобнее было шагать. От этого я почувствовала себя элегантной, будто приподнимаю юбку, а не подол ночной рубашки.

Закричал призрак, долгий далекий вой поднял волосы на затылке. На мгновение я застыла. Потом он завыл снова, ещё ближе и громче. В этот момент я поняла две вещи: не стоило оставлять кота в шпионском лабиринте, и выход из моей комнаты все-таки есть. Но не там, где я его искала.

Я толкнула дверь в комнатку прислуги. Свет огня едва дотягивался сюда. Я вернулась за свечой. Белье бледной незнакомки лежало, как она его оставила, смятым на кровати. Я знала, что лучше его не касаться. Я попятилась, обходя кровать, но мои ноги в чем-то запутались и я чуть не упала. Я закричала, испугавшись, что заражусь, и призрак закричал в ответ.

— Подожди! — прошипела я тихо. — Я иду. Помолчи и я дам тебе огромный кусок рыбы.

Воды. Кот хотел пить. Я должна была догадаться. Он уже нашел и утащил свою награду — соленую рыбешку, и теперь его мучила жажда.

— Хорошо, воды. И колбаски из кладовой. Но помолчи, пока я не смогу добраться до тебя. Пожалуйста.

Урчащее «мяу» согласия и предостережения. Если его вознаграждение не поторопится, он снова споет, да так, что камни посыплются.

Сердце грохотало, пока я смотрела на ноги, боясь увидеть на них следы укусов насекомых. Вместо этого я видела только подол моей ночной рубашки, а, когда подняла его — свои босые ноги на дощатом полу. Удерживая подол и опустив свечу, я нагнулась и присмотрелась. Я чувствовала, что моя нога стоит на чем-то, не на полу, но ничего не видела.

Я подняла рубашку ещё выше, так, что смогла зажать подол зубами, и подогнула пальцы на ногах. Они обхватили ткань. Легкую и мягкую. Я нагнулась и поймала её указательным и большим пальцами. В это мгновение полотнище развернулось, выставляя напоказ рисунок крыла бабочки. Я испуганно выпустила его. Моя нога несомненно стояла на полу, но половина пальцев исчезли. Один угол плаща был перевернут, показывая тонкие цветные полоски. Я изумленно смотрела, как мои пальцы медленно принимают форму ткани. Я чувствовала, что плащ укрывает их, но ничего не видела.

Я защипнула плащ за цветную подкладку и подняла его. Теперь я могла его разглядеть. Он висел на моей поднятой руке, пышноцветный и очень легкий. Вот почему мы не видели её в кровати. Мне вспомнились странные слова курьера: «он перенимает цвета и тени». Неудивительно, что она предупредила нас, чтобы мы его не потеряли. Это ведь сокровище из старой сказки! Внезапно мой страх заразиться пропал, сменившись уверенностью, что если бы мой отец увидел этот плащ, он забрал бы и сжег его, чтобы защитить меня.

Я поставила свечу на пол и, не сводя глаз с белья на кровати, вытянула плащ и сложила его изнанкой вверх. Он свернулся в удивительно маленький комочек. Я подумала, что такая тонкая ткань не сможет защитить от ветра или дождя. Стоит хорошенько позаботиться о ней.

Страйпи снова мяукнул.

— Ш-ш-ш! — остерегла я его и предложила: — Покопай или поцарапай то место, где видишь свет. Я пытаюсь найти дверь.

Из-под кровати послышалось слабое царапание. Мне совершенно не хотелось касаться её, но пришлось. Я схватила её обеими руками и с усилием оттащила тяжелую кровать от стены. Мне казалось, что она намного тяжелее, чем должна быть. Наверное, это сделано, чтобы отбить у служанки охоту её двигать.

Я подняла свечу и протиснулась между стеной и кроватью, чтобы присмотреться и ощупать деревянные панели. Кот старательно, даже отчаянно царапался. Я не могла разглядеть отверстия или рычага, но когда положила руку на то место, где он царапался, почувствовала сквозняк. И звук, мне показалось, стал сильнее, чем раньше.

— Потерпи, — снова предупредила я его, и вдруг вспомнила о двери в кабинете. Я закрыла дверь в комнату и начала изучать петли. Ложных петель не было, но одна деревянная доска за дверью оказалась уже своих соседок. Я запустила ногти в её край и потянула на себя, пока она не закачалась. За ней появился рычаг, покрытый паутиной и пятнами ржавчины. Я потянула его, он застонал, слегка переместился, и часть стены за кроватью внезапно выдвинулась. Возбужденный «мяу» кота стал громче.

— Ш-ш! — предупредила я его.

Я подозревала, что у меня не так много времени до возвращения отца. Мне нужно спрятать плащ, выгнать и наградить кота и вернуться в свою комнату прежде, чем меня потеряют. Я вернула узкую панель на место, стиснула зубы и пролезла мимо грязной кровати. Когда я оперлась на сдвинутую стеновую панель, она закачалась. Я вошла внутрь, ногой заталкивая кота обратно в коридор.

— Не ходи сюда! Здесь нет воды! — предупредила я его.

Он заворчал, но отступил. Я сунула плащ под мышку, поставила свечу и использовала всю свою силу, чтобы притянуть кровать на место. Когда это было сделано, я шагнула в шпионский коридор и толкнула скрытую дверь, которая захлопнулась за мной.

Сначала кот, решила я, и ему очень понравилось моё решение.

— Выведи нас к кладовой, — попросила я его шепотом. — За рыбой!

Страйпи пошел вперед, и я последовала за ним. Дважды он останавливался так резко, что я чуть не наступала на него. Но дорогу он знал, и вскоре мы дошли до потайной двери в кладовке и вышли в дом. Мне пришлось громоздить ящик на ящик, чтобы добраться до связок колбас, висевших слишком высоко. Мне опять не хватало поясного ножа. Пришлось зубами отгрызать пару колбасок. Кот жалобно мяукнул, напоминая о своей невыносимой жажде.

Мы отважились зайти в кухню, где я нашла для него воду. Он пил, пил, пил, пока я проверяла плащ-бабочку. Несмотря на вес, ткань выглядела очень прочной. Когда Страйпи напился, я наградила его колбаской и выпустила на кухонный двор. Он неслышно выбежал в ночь, когда я окликнула его:

— Что с крысами? Ты убил кого-нибудь из них?

Он убил несколько, а ещё нашел и разорил два гнезда с крысятами.

— Ты вернешься завтра?

Это вряд ли. Ему не понравилось сидеть взаперти без воды. Он привык приходить и уходить, когда ему хочется. Высоко подняв хвост, он убежал в холодную ночь. Я его не винила. Слишком уж надолго я оставила его запертым и совершенно без воды. Но то, что он вынюхал два крысиных гнезда, меня насторожило. Необходимо срочно найти надежного кота-помощника.

Я услышала тихие звуки в доме и внезапно вспомнила, что мне нужно спешить. В кухню кто-то вошел, и я метнулась обратно в кладовку. Притушив свечу, я на ощупь нашла вход в тайный коридор и тщательно прикрыла дверь за собой. Меня окружила полная темнота. Я заверила себя, что теперь отлично знаю дорогу и свет мне совсем не нужен. Я старалась не думать о тех крысах, которых Страйпи ещё не убил.

Мне потребовалось некоторое время, но вскоре я уже добралась до своего уютного логова рядом с кабинетом отца. В глазок бил слабый луч света. Я выглянула и увидела, что отец закрывает двери. Через мгновение он открыл вход в потайной коридор.

В темноте я встряхнула плащ-бабочку и сложила изнанкой вверх. Я не видела, что делаю. Оставалось лишь надеяться, что я не перепутала стороны. Пока он открывал дверь, я засунула плащ на полку, за свечи.

Сначала появились отблески огня. Свет и тени танцевали, текли и расширялись. Они показались из-за поворота и, как волна, поглотили меня. Я сидела тихо, сжимая потухшую свечу, пока отец не подошел ко мне. Когда свет достиг комнатки и отец разглядел меня, из его груди вырвался вздох облегчения.

— Я знал, что найду тебя здесь, — сказал он мягко. — Ох, дорогая… У тебя погасла свеча? Ну и ночка у тебя выдалась. Мой бедный детёныш.

Чтобы пробраться в моё убежище, ему пришлось согнуться. Когда я встала, он склонился ещё ниже, чтобы поцеловать меня в макушку. И замер на мгновение, будто обнюхивая меня.

— С тобой все в порядке?

Я кивнула.

— Теперь ты будешь прятаться здесь, если тебя что-то испугает?

На это я могла ответить правду.

— Да. Это место моё больше, чем любое другое в доме.

Он выпрямился и кивнул мне.

— Очень хорошо, — он попытался пожать плечами, но в таком тесном закутке у него не получилось. — Теперь пойдем со мной. До утра нам обоим надо немножко поспать.

Он пошел вперед, и я последовала за ним в его логово. Я наблюдала, как он закрывает панель и открывает высокие двери. Я следовала за его свечой, пока мы возвращались в главную часть дома. У подножия парадной лестницы он остановился, повернулся и посмотрел на меня сверху вниз.

— Твою комнату придется тщательно отмыть, прежде чем ты снова будешь спать там. А моя комната слишком запущена. Предлагаю поспать в гостиной мамы, там, где ты родилась.

Моего согласия он не ждал. Я снова шла за ним до уютной комнаты, которая когда-то служила мне детской. Здесь было холодно и темно. Отец зажег огарок свечи и оставил меня, чтобы принести угли для камина. Пока его не было, я стряхнула паутину со своей новой красной ночной рубашки и осмотрелась в плохо освещенной комнате мамы. С тех пор, как она умерла, мы редко заходили сюда. Её присутствие было здесь повсюду: от готовых свечей в подсвечниках до пустых ваз для цветов. Нет, не присутствие. Я чувствовала здесь её отсутствие. Прошлой зимой почти каждую ночь мы собирались здесь втроем. Рабочая корзинка мамы так и стояла на её кресле. Я села в кресло и поставила её на колени, спрятала ноги под ночную рубашку и прижала к себе корзинку.

Глава 19

БЕЗ СИЛ

И тогда, когда никто не ждёт, когда умерла надежда и бегут белые пророки, там, где нельзя представить, будет найден Нежданный Сын. Он не будет знать отца своего и без матери расти будет. Он станет камушком на дороге, который свернет колесо с пути. Смерть будет алкать его, но снова и снова жажда её не будет утолена. Похороненный и вставший из могилы, забытый, безымянный, одинокий и обесчещенный, он станет важнейшей силой в руках Белого Пророка, которые использует его без жалости и милосердия, как инструмент, который неизбежно затупится и раскрошится, придавая миру наилучшую форму.

Я убрал свиток в сторону, поражаясь, зачем я утруждаю себя этим чтением. Я принес его из моего логова в комнату Молли, где спала Би. Это был единственный свиток, который упоминал пророчество о Нежданном Сыне. И то — всего лишь обрывок. Я не нашел никаких ответов на вопрос, который хотел задать ему. Почему, после всех этих лет? Почему такое послание и такой курьер?

Я повертел свиток в руках, в тысячный раз изучая его. Это был старый кусок чего-то… не пергамент, не бумага. Мы с Чейдом не знали, что это такое. Очень темные чернила, ровные края каждой буквы. Материя, на которой записан текст, была очень гибкая и имела цвет меда. Если я подносил её к огню, то сквозь неё виден был свет. Ни Чейд, ни я не могли прочитать его, но он попал к нам вместе с переводом, который, как заверил Чейд, был очень точным. Тогда он пробормотал что-то вроде «за такую цену он просто обязан быть точным».

В первый раз я увидел его мальчишкой, среди свитков и пергаментов о Белых пророках и их предсказаниях, которые собирал Чейд, Я обращал на них внимания не больше, чем на его увлечение разведением бузины и созданием яда из листьев ревеня. В те годы у Чейда было много навязчивых идей. Думаю, все эти пристрастия помогли ему сохранить ясный ум во время длительной одинокой работы как королевского шпиона. Конечно, я не связывал его увлечение Белыми Пророками с необычным шутом короля Шрюда. В те дни Шут для меня был просто шутом, бледным худым ребёнком с бесцветными глазами и острым языком. В основном я его избегал. Я видел его шальные трюки, от которых у придворных замирало сердце. Слышал, как он способен нашинковать человеческую гордость острым, как бритва, сарказмом и искусной игрой слов.

Даже после того, как судьба свела нас, сначала как просто знакомых, а затем — как друзей, я не увидел связи. Прошло много лет, прежде чем Шут признался мне, что считал пророчество о Нежданном сыне предсказанием моего рождения. Это было одно из полусотни обрывков предсказаний, которые он собрал воедино. И тогда он пошел искать меня, своего Изменяющего, незаконнорожденного сына короля, отрекшегося от престола, в далеком северном крае. И вместе, заверял он меня, мы способны изменить будущее мира.

Он верил, что я — Нежданный Сын. В то время он был так настойчив, что я сам почти поверил в это. Конечно, смерть жаждала меня, и не раз он вмешивался, чтобы в последний момент вырвать меня из её когтей. В конце концов я сделал то же самое для него. Мы достигли его цели, вернули драконов в мир, и на этом его дни как Белого Пророка были окончены.

И тогда он покинул меня, разорвав многолетнюю дружбу и отправившись туда, откуда пришел. Клеррес. Город, где-то далеко на юге, а может быть — просто название школы, где он вырос. За все время, что мы провели вместе, он крайне мало рассказывал мне о своей жизни до нашего знакомства. И когда он решил, что пришло время расстаться, то ушел. Он никогда не давал мне выбора и упорно отказывался от моего предложения пойти с ним. Как он сказал мне, он боялся, что я буду продолжать действовать как Изменяющий, и что вместе мы, не сознавая того, можем отменить все, чего добились. Он ушел, а я так и не смог проститься с ним. Многие годы понимание того, что он оставил меня без намерения вернуться, мелкими каплями проникало в моё сознание. И каждая капля приносила маленькую меру боли.

Через несколько месяцев после возвращения в Баккип я внезапно обнаружил, что у меня есть своя жизнь. Это был головокружительный опыт. Он тоже хотел, чтобы я следовал за своей собственной судьбой, и я никогда не сомневался в его искренности. Но и по прошествии многих лет после того, как я признал его отсутствие в моей жизни, заведомую законченность его поступка, его окончательность, какая-то часть моей души не могла успокоиться, ожидая его возвращения. Думаю, это потрясение бывает после разрыва любых отношений. Осознание непрерывности связи с тем, кто уже поставил точку и ушел. Несколько лет я ждал, как верный пес, которому приказали сидеть на месте. Я не имел никаких оснований полагать, что Шут потерял ко мне расположение или переменил обо мне мнение. И все же продолжительная звенящая тишина и неизменное отсутствие начала были похожи на неприязнь, или, того хуже, равнодушие.

В эти годы были времена, когда я всерьез обдумывал это и пытался оправдать его. Я был затерян в камнях, когда он пришел в Баккип. Многие боялись, что я мертв. Быть может, и он? Год от года мой ответ менялся. Он оставил мне подарок, вырезанные портреты: мой, его и Ночного Волка. Стал бы он оставлять его, если не ждал, что он когда-нибудь попадет в мои руки? А что он сделал с ним? В резном камне памяти были запечатлены слова, одно предложение. «Мне всегда не хватало мудрости». Означает ли это, что он будет настолько глуп, чтобы возобновить нашу дружбу, даже если это приведет к риску уничтожения всей нашей работы? Или это означает, что он глупо отправляется в опасное место без меня? Означает ли это, что свалял дурака, когда выбрал меня своим Изменяющим? Было ли это извинение, что он выглядел таким внимательным и позволил мне так сильно полагаться на нашу дружбу? Заботила ли его когда-нибудь наша дружба по-настоящему?

Когда крепкая дружба так резко обрывается, приходят разные мрачные мысли. Но каждая рана в конце концов превращается в шрам. Он никогда не прекращал болеть, но я научился жить с этим. Он перестал постоянно терзать меня. У меня появился дом, семья, любящая жена, а затем — ребёнок, чтобы растить её. И хотя смерть Молли пробудила эти отголоски потери и одиночества, не думаю, что я бы замкнулся на них.

И вот прибывает курьер. С посланием, которое или плохо передано, или плохо создано, и не имеет для меня никакого смысла. Она намекнула, что были и другие курьеры, которым не удалось добраться до меня. В памяти что-то шевельнулось. Давным-давно. Девушка-курьер и три незнакомца. Кровь на полу и кровавые отпечатки пальцев на лице Шута. Этот крик…

Я почувствовал себя оглушенным и слабым. Сердце заболело, будто кто-то сдавил его. Какое послание я не получил тогда? Какую смерть нашла девушка в ту ночь?

Шут не бросил меня. Много лет назад он связался со мной. Чтобы предупредить или попросить о помощи? Я пропустил его послание, и оно осталось без ответа. Внезапно мне стало хуже, чем за все те годы, когда я считал, что он отрекся от нашей дружбы. Мысль, что он много лет тщетно ждал какого-то ответа от меня, кинжалом вонзилась в сердце.

Но я не знал, как добраться до него сейчас или как выполнить его задание. Я понятия не имел, где искать его сына и кого вообще надо искать.

Я выбросил эти мысли из головы. Перед рассветом нужно хоть немного поспать.

Но убийство. Смешно, что единственный человек, который понимал, как сильно я не хотел быть убийцей, вынудил меня вернуться к этому ремеслу. Я не жалел о своем решении, я уверен, что оно было правильным. Но я негодовал на ситуацию, в которой мне пришлось его принимать, и меня волновало, что дочь видела, как сгорает тело, и что на её плечи легло бремя сохранения этой тайны.

Когда истерика с призраком Шан улеглась, и после того, как я перенес спящую девочку из кресла Молли на кушетку, я принес свое одеяло и кое-что записал, чтобы все обдумать ещё раз. Но это занятие оказалось более чем бесполезным. Я спрятал записи под какую-то забытую штопку в швейной корзинке Молли и оглядел её тихую комнату. Огонь почти догорел. Я подкинул дров, взял подушку с кресла, и почувствовал себя виноватым, положив такую красивую вещь на пол. Я лег перед огнем и укутался в одеяло. Прижался щекой к вышивке на подушке, сделанной руками Молли. Я решил выбросить все вопросы и страхи из головы и просто поспать. Сейчас нет непосредственной угрозы для меня и моей семьи, я понятия не имел, что делать с необычным посланием и ничем не мог помочь Шан в её трагедии. Я закрыл глаза и очистил разум. Белый снег на лесистом склоне. Я глубоко вздохнул, замедляя дыхание, и напомнил себе о легком запахе оленей в свежем ветре. Я улыбнулся. Не мучиться над прошлым. Не думать о завтра. Отпустить сердце на охоту. Отдохнуть сейчас. Я медленно заполнил легкие воздухом и так же медленно выдохнул. Я плыл по течению между сном и явью, став волком на снежном склоне, принюхиваясь к запаху оленя и живя только в настоящем.

Фитц?

Нет.

Фитц? Я знаю, что ты не спишь.

На самом деле сплю.

Мой ум ускользал от Чейда, как лодка, привязанная к пристани. Я хотел больше, чем спать. Мне было необходимо уснуть, чтобы отдаться свободе этого потока.

Я почувствовал, как он с досадой вздохнул.

Хорошо. Но завтра вспомни, что это был не сон. Я посылаю к тебе мальчика. Его сильно избили, не вмешайся случайно городская стража, могли и убить. Но он достаточно крепок для дороги в несколько дней, и я решил, что будет лучше отправить его подальше от Баккипа как можно скорее.

Открытый всем ветрам зимний лес пропал. Я открыл глаза и ощутил запах дыма и горелого мяса на руках и рубашке. Нужно помыться. И найти ночную рубашку, а не спать в одежде. Я так устал, слишком устал от всего, чтобы делать все правильно.

Если бы я так докладывал тебе в мои двенадцать, ты бы назвал меня идиотом и чем-нибудь ударил.

Скорее всего, это правда. Но я пытался достучаться до тебя несколько часов. Зачем ты поднял такие крепкие стены? Я уже начал думать, что ты принял мой совет и закрываешься, пока спишь.

Возможно, мне придется это делать.

Я даже не знал, что поднял стены, но вдруг понял, когда я это сделал. Рядом с Би я всегда поднимал их, но оставлял щелочку на случай, если со мной захотят связаться через Скилл. Полагаю, если я плотно закрылся, значит сработал старый инстинкт. Во время убийства. Я никогда не хотел иметь свидетелей в такие моменты. Дремота снизила эту защиту.

Я сказал ему часть правды.

Я был занят Шан. Она верит в призраков, и решила, что в комнату явился какой-то несчастный ребёнок из её прошлого. Кажется тот, который отравился вместо неё. Она не виновата в этом, но трудно было её убедить после странного ночного шума.

Она в порядке? Скилл загудел от его тревоги.

Гораздо лучше, чем избитый парень, кем бы он ни был.

Фитц Виджилант. Кого ещё я мог послать под твое крылышко?

Я не знаю. Подозреваю, теперь ко мне может отправиться каждый твой любимчик.

Усталость сделала меня вспыльчивым. Он ехал ко мне, а значит, на моем пороге появится ещё один сирота. Ещё одно прибавление в семействе, за которым придется следить не дни и месяцы, но годы. Подготовить ещё одну комнату. Ещё одна лошадь в моей конюшне, ещё одна тарелка на моем столе, ещё один человек, с которым надо разговаривать в то время, когда хочется одиночества. Я попытался почувствовать симпатию к бедняге.

Так что, его законные братья пришли ко двору, или его мать решила покончить с незаконнорожденным?

Не совсем так. Она производит впечатление женщины, думающей о будущем. Её мальчики не появятся при дворе до следующей весны, и мне казалось, что я могу пока спокойно оставлять его здесь. Но видимо, она решила избавиться от него пораньше и была достаточно умна, чтобы не втягивать в это дело сыновей. Мужчины, которых она наняла — обычные городские головорезы. Они подкараулили его у таверны.

Ты уверен, что это не просто случайное ограбление?

Уверен. Побои были слишком основательными и чересчур сильными. Он упал, и они могли бы легко достать его кошелек и убежать. Но они продолжали бить его, оглушенного, стараясь довести дело до конца. Это личное, Фитц.

Холод клокотал в его голосе. Личное. Леди посчитала это личным, пытаясь убить мальчика, находящегося под охраной лорда Чейда. Я не сомневался, что ей вернется сторицей. Я не стал спрашивать, как и кто это сделает. Быть может, она войдет в свою спальню и увидит, что её ограбили, унеся самые ценные украшения? Или это было бы слишком жестоким? Полагаю, теперь ей придется присматривать за сыновьями, иначе у неё есть шанс узнать, что случается, когда бьют подопечного. Чейд мог быть спокоен. Я — нет. Сегодняшняя ночь оживила моё отвращение к убийству. Как бы его не называли —местью, правосудием, это не важно. Больше никогда.

Немного подлинной симпатии к Фитцу Виджиланту заполнило мою душу. Избитый до потери способности к сопротивлению. Я не хотел задумываться над этим. У меня и без того было слишком много воспоминаний о таких случаях.

Кто-то сопровождает его? Чтобы убедиться, что он добрался?

Он ещё не уехал. Я спрятал его. А когда отправлю, ему придется путешествовать в одиночку. Но я бы не решился отправить его, если бы не был уверен, что он достаточно крепок для дороги. У него было три дня, чтобы прийти в себя вдали от чужих, которые могли бы навредить ему. Для всех он исчез. Я надеюсь, жена его отца поверит, что напугала его достаточно, чтобы он сбежал из замка. Она может быть довольна. Но мне нужно спрятать его на время, пока у неё есть люди, которые ищут его.

А если она не сдастся и тогда? Если у неё есть наблюдатели и они последуют за мальчиком?

Сначала она должна найти его. Посланные ею могут найти кое-что совершенно иное.

Пауза в его мыслях и тихое урчание довольного кота.

Я прервал его.

А если она узнает, куда ты его отправил, ей все равно придется пройти мимо меня.

Точно.

Огромное удовлетворение. Я так устал, что даже трепет гордости от такого доверия вызвал только досаду.

Ты уверен, что не переоцениваешь мои способности как пастуха, вверяя мне этих ягнят?

Ни в коем случае. Я считаю, что твои способности уступают лишь моим собственным.

Я отбросил мысли о том, что Шан чуть не отравили, а Фитца Виджиланта жестоко избили, пока они находились под присмотром Чейда. Уступаю лишь ему. О, да. Я зевнул так широко, что челюсть захрустела, и попытался сосредоточиться на его словах.

А что думает лорд Виджилант об этом? О том, что его жена пытается устранить старшего бастарда?

Краткий миг колебания.

У этого человека нет чести. Он не так привязан к парню, как тот заслуживает. Мне кажется, он почувствует облегчение. Если действительно посвящен в планы жены. Если же нет, я намерен проследить, чтобы информация дошла до него полностью. Лучше бы ему взять на себя заботу о мальчике, прежде чем я прикончу одного из них.

Так. Чейд не намерен выпускать ситуацию из-под контроля. И, по крайней мере, не жульничает на моем поле.

Я дам тебе знать, когда он прибудет сюда. А теперь я должен поспать.

Фитц. Ты в порядке?

Скилл передает эмоции так же хорошо, как и мысли, если за ними не следить. Неподдельная забота. Он слышал мою боль.

Я мягко оттолкнул его. Мне не хотелось отвечать на этот вопрос. Я был решительно не в порядке, а он был последним человеком, с которым я хотел бы обсуждать это.

Я очень устал. В доме гости. В доме ремонт. Сейчас не время для этого ремонта. Я должен был сделать его прошлым летом.

Зато это научит тебя не откладывать дела. А как малышка? Привыкает?

С Би все отлично, Чейд. Просто отлично. А я иду спать. Прямо сейчас.

Я вытолкнул его из разума, поднимая за ним крепкие стены.

Сон не возвращался и спокойствие ушло. Я наблюдал за тенями от огня на потолке. Попытался подумать о Молли без печали, но рана была ещё слишком свежа. Я отказывался думать о курьере и ломать голову над её посланием.

Но чем усерднее я старался о нем не думать, тем сильнее мысли возвращались к нему. Я подумал о Шуте. Я пытался делать вид, что не злюсь за такое загадочное сообщение. У меня не вышло, и я перестал думать о нем.

Я перевернулся на бок и посмотрел на свою маленькую девочку. Её волосы торчали во все стороны. Она свернулась в клубок, как спящий щенок. Одеяло сползло, и мне было видно, что даже маленькие пальчики ног крепко сжаты. Спящая крошка, желающая остаться незамеченной. Ох, малышка. Такая маленькая, но уже такая взрослая, что никто и не поверит. Особенно после сегодняшнего вечера. Я сделал это с ней. Недолго думая я сделал её своим сообщником. Так же, как Чейд сделал со мной. Через несколько лет я буду обращаться с ней, как Чейд со мной? Повторю этот круг, воспитывая ученика убийцы? Неужели это все, что я умею?

Шут всегда утверждал, что время замкнуто в великий круг, который постепенно разрушается, и на каждом переломе род людской либо повторяет ошибки, либо делает более серьезные. Он предполагал, что, используя меня как своего Изменяющего, сможет направить это великое колесо по самому лучшему пути. У него были видения будущего, и из всех возможных вариантов был лишь один, где будущее менялось и я выживал.

Опять я вспомнил про Шута. Я покрутился-повертелся и встал. Я оживил огонь, укутал Би в одеяло и вышел бесшумно, как убийца, выслеживающий жертву. Удивительно, как искусен был я в этом умении.

Захватив с собой подсвечник, я прошелся по поместью. Я осмотрел ремонт в Желтых покоях, и ещё раз поразился дерзости той, что пришла как гость, и сразу начала без устали жаловаться на сей приют. Но эти комнаты ей должны понравиться. Раньше в этот же день в камине жгли яблоню и кедр, чтобы освежить помещение. Аромат остался. От свечей стены казались тепло-золотистыми. Когда над кроватью повесят свежие завесы, а на окна — шторы, комната станет уютным гнездышком для девушки. Конечно, в такой теплой и приветливой комнате она не сможет представить себе призрака. Я закрыл тяжелую деревянную дверь, приободренный мыслью, что это случится уже завтра. Сегодня, поправил я себя. Сегодня.

Рассвет совершенно прогнал сон.

За Желтыми покоями шли Зеленые покои. Я не помнил, когда последний раз заходил в эти комнаты. Я открыл дверь и заглянул в сумрак. Укутанная тканью мебель пахла пылью. Окна закрыты ставнями. Очаг уже долгие годы чист и холоден. Рама кровати оголена, её драпировка свисала со стоящего рядом кедрового сундука. Пахло затхлостью, но я не увидел следов присутствия грызунов. Надо будет попросить завтра слуг подготовить комнаты. Когда прибудет Фитц Виджилант, они достаточно прогреются. Они были не такие большие, как в Желтых покоях. Возле спальни располагался рабочий кабинет и небольшая комната для слуги. Я подумал, потребуется ли ему слуга? И должен ли я буду нанять его? Я мало знал о потребностях писца. Мне захотелось спросить Рэвела. Возможно, он знает больше. Да, эти комнаты будут подготовлены для Фитца Виджиланта. Ещё один вопрос решен.

Дальше были комнаты Би, и здесь я нашел себе работу. Завтра мне нужно будет изобразить гнев по поводу паразитов и потребовать, чтобы постельное белье сожгли, а комнату выскоблили дочиста. Это означало, что сейчас надо убрать все вещи, которые дороги Би, чтобы они не пропали после тщательной уборки. Я собрал свечи, марионетку, волчок, и другие мелочи, которые, как мне казалось, могут быть ценными для неё. Я унес их и спрятал в своей спальне, в небольшом сундучке.

Без особой причины, просто потому что не спалось, я пошел на кухню. Кухни в Ивовом лесу были гораздо меньше и значительно свободнее, чем в замке Баккип, но запахи поднимающегося теста и бульона, медленно кипящего в закрытом чане в глубине очага, успокаивали меня. Я развернул вчерашний хлеб и отрезал ломоть, а потом пошел к кладовой за кусочком острого сыра. Ещё я налил себе кружку эля и сел за рабочий кухонный стол. Кухня была, наверное, самым теплым местом в Ивовом лесу. Большой очаг в углу никогда не гас, а тепло от печи для хлеба у другой стены всегда заполняло комнату. Я ел, пил старался думать о кухнях и поварах, каких когда-либо знал.

Потом я сдался. Я сложил руки на столе, положил на них голову и стал смотреть в огонь. Почему, Шут? Почему после всех лет молчания? Почему ты не пришел сам? Ты в опасности, о которой говорила курьер? Если да, почему не прислал карту или указание, как найти тебя? Ты думал, я не приду на помощь?

Я проснулся под грохот, от которого дрожала голова. Кухарка Натмег бросила на стол огромный кусок теста и разминала его. Время от времени она поднимала один его край, сворачивала и сильно била по нему руками. Я глубоко вздохнул и выпрямился. На мгновение я снова почувствовал себя мальчишкой, наблюдающим предрассветную работу огромной кухни в Баккипе. Но это был только Ивовый лес, а вместо десятков работников здесь было всего шесть кухарок. Тавия прекратила перемешивать утреннюю кашу и, подняв бровь, встретила мой взгляд.

— Эль оказался покрепче, чем вы ожидали?

— Не спалось. Пришел сюда, и вдруг уснул.

Она кивнула, а затем почтительно, но твердо сообщила мне:

— Вы нам мешаете.

Я кивнул.

— Я уйду, — ответил я и встал, сдерживая зевоту. — Здесь так хорошо пахнет, — сказал я ей, и они обе улыбнулись.

Тавия заговорила.

— Пахнуть будет ещё лучше за столом. Вчера леди Шан выглядела слегка разочарованной нашими деревенскими блюдами, так что я сказала, что сегодня мы должны показать себя. Если вы не против, сэр.

— Показать себя?

— Чтобы наша леди Молли гордилась. Пора поднять головы и снова всерьез взяться за хозяйство. Рэвел был готов жевать собственные зубы, когда все начало разваливаться. Так что мы все тут рады, что вы занялись домом, сэр. И это хорошо, что здесь станет жить и работать больше людей. Этому месту пора вернуть жизнь.

Жизнь. После смерти Молли. Я кивнул, не уверенный, что согласен с ней, но давая понять, что ценю её слова. Она серьезно кивнула мне в ответ, уверенная в своей правоте.

— Приличный завтрак будет готов не скоро, сэр, но я могу принести вам чаю, если хотите.

— Хочу, — заверил я её, и позволил ей выпроводить меня из кухни.

Спина и голова болели, и от меня до сих пор пахло дымом. Я потер лицо и понял, что пора бриться. Ещё одна беда — быть чисто выбритым для моей дочки. Теперь мне придется бриться каждое утро.

— Тавия! — крикнул я ей вслед. — Можете не спешить с чаем. Я позвоню, когда буду готов.

Я трусливо поймал одну из самых маленьких кухонных служанок и послал её передать дворецкому, что нашел паразитов в постели дочери и сжег её постельное белье этой ночью. Я попросил передать ему, чтобы он сделал все, как сочтет нужным, и закончил с этим делом. Я бежал в парильни.

Одна из вещей, по которым я скучал с детства, были парильни Баккипа. Круглый год они были уютны, прогревая человека в разгар зимы и с потом выгоняя слабость из тела в любое время года. Парильни из нескольких комнат и множеством скамеек остались с тех дней, когда Баккип был крепостью. Были отдельные комнаты для гвардейцев, склонных к шуму и дракам после ночных попоек, для слуг замка, и разные кабинеты для знати.

Мужские парильни в Ивовом лесу бледнели в сравнении. В них была всего одна комната, не больше, чем моя спальня, со скамейками вдоль стен. Её обогревала огромная кирпичная печь, стоявшая в конце, а в центре был выложен кирпичный бассейн. Здесь никогда не было жарко, как в парильнях Баккипа, но человек, набравшийся решимости хорошенько помыться, вполне мог преуспеть. Здесь мылся весь народ Ивового леса, от мала до велика. Сегодня утром здесь сидел Лин-пастух с двумя подросшими сыновьями.

Я кивнул всем трем, не имея никакого желания разговаривать, но Лин сразу же спросил, разрешал ли я жечь кучу хвороста этой ночью? И мне пришлось рассказать о кусачих насекомых в белье дочери, о том, как я сразу же вынес и сжег его.

Он серьезно кивнул и признал, что он как раз из тех людей, кто быстро расправляется с такими паразитами, но я видел взгляд, которым обменялись его сыновья. Лин помолчал, а потом спросил меня, разрешал ли я кому-нибудь разбивать лагерь на овечьих пастбищах? Когда я сказал ему «нет», он снова покачал головой.

— Ну, может это были просто случайные путешественники, тогда не стоит беспокоиться, особенно если это вы жгли хворост. Сегодня утром я заметил, что сломана ограда на верхнем пастбище. И следы трех лошадей, которые прошли по нему. Нет, никакого вреда, и ничего не пропало. Похоже, они ушли так же, как и пришли. Стада в порядке, да я и не слышал, чтобы Дейзи или какие другие собаки ночью лаяли. Так что, может, кто-то просто останавливался на небольшой отдых.

— Они встали там лагерем? Посреди снежного пастбища?

Он кивнул.

— Я схожу туда позже и взгляну.

Он пожал плечами.

— Ничего не увидите. Просто лошадиные следы. Изгородь я уже починил.

Я кивнул, и задумался. Простые путешественники или те, кто охотился за моим курьером? Я сомневался, что это были охотники. Люди, убившие одного курьера и приговорившие другого к ужасной смерти, не станут после погони просто стоять на пастбище. Я, конечно, посмотрю эти следы, но вряд ли найду больше, чем Лин.

Глава 20

НАУТРО

У убийц всегда есть время сделать работу и исчезнуть. Есть время для прилюдного убийства и время для скрытного. В поучительных целях лучше убивать прилюдно и оставлять другим заниматься телом. Иногда лучше убивать тайно, а затем тело оставить так, чтобы потрясти, устрашить или предостеречь остальных. Труднее всего, пожалуй, является убийство, которое должно не только скрыть самое действо, но и тело жертвы. Иногда это делается, чтобы создать путаницу, или сбить со следа, или сделать вид, что жертва бежала или отказалась от своих обязанностей.

Таким образом, становится ясно, что недостаточно просто научить вашего убийцу убивать. Чтобы стать полезным инструментом, он должен уметь рассуждать, соблюдать дисциплину и держаться в тени.

Сингал, «Наставления в убийстве», перевод с чалсидианского.

Я проснулась, когда серый свет заглянул в окна. Укутанная, я лежала на том самом диване, где родилась. На кресле отца, у камина, аккуратно свернулось одеяло. Заметно, что в огонь недавно подбросили дров. Я лежала неподвижно, думая, как все изменилось в моей жизни за один только день. Приехала Шан. И белая девушка. Когда я помогала спасать её, отец понял, что я полезная и даже способная. Он доверял мне, давал задания. А потом Шан отвлекла его своими глупыми жалобами, и мы потеряли наш шанс с посыльным. Когда мы скрыли её смерть, я был потрясена. И все же я чувствовала, что он ценит мою помощь. Но в тот момент, когда испугалась Шан, он оставил меня, совсем забыл и убежал, чтобы выяснить, откуда этот припадок истерики.

Я сбросила одеяло на пол, села и недовольно уставилась на пустое кресло отца. Все хотели, чтобы он заботился о них, а не обо мне. Позаботиться о Шан и спасти её. Бледная девушка хотела, чтобы он ушел искать потерянного сына. Неужели никто не скажет ему, что надо обратить внимание на собственную дочь, потому что больше никто в мире не присмотрит за ней? Нет.

Может быть, за исключением Неттл. А она думает, что я дурочка. Ну, может быть, не дурочка и, возможно, это была моя собственная ошибка, что я не стала делиться с ней своими идеями, но будущее рядом с Неттл по-прежнему не сулит ничего хорошего для меня. А если Риддл вернется в Баккип и скажет ей, что я не слабоумна, как она считала, что тогда? Если Риддл вообще вернется в замок Баккип. Похоже, он всерьез собирался охранять Шан. А той, видимо, очень хотелось, чтобы он оставался рядом. Подумав об этом, я нахмурилась. Не знаю, почему, но я была уверена, что Риддл был собственностью моей старшей сестры. В этот момент Шан стала не только чужой, но и врагом.

И мой отсутствующий отец был немногим лучше.

Я быстро придумала обиду и поверила в неё. Молча кипя от злости на всех них, я вернулась в спальню. Мне совершенно не понравилось, что она полна народу, занятого чисткой стен и полов. Здесь стоял крепкий запах уксуса. С кровати в комнатке для служанки исчезло все постельное белье, и когда я протиснулась через толпу незнакомых слуг, то обнаружила, что мои сундуки с одеждой значительно опустошены. С одной стороны, я обрадовалась, что мои вещи вернут мне чистыми, но сейчас надеть было почти нечего. Ещё мне не понравилось, как четыре новых женщины и крепкий мужчина, помогающий им с тяжелыми вещами, остановили работу, чтобы рассмотреть меня. Это они здесь чужаки, не я!

И все же они смотрели, и никто из них не предложил свою помощь, пока я сражалась с тяжелой крышкой сундука. Я довольствовалась тем, что сгребла всю одежду, до которой смогла дотянуться. Я схватила её и пошла обратно в более спокойную комнату мамы, чтобы сменить ночную рубашку.

Сидя на корточках в углу, за ширмами, я поспешно переоделась. Туника оказалась летней и стала слишком маленькой для меня, короче, чем мама позволила бы носить. Гетры мешками свисали на коленях. Я обратилась к небольшим кусочкам зеркал на декоративном абажуре. Короткие волосы торчали, как солома после жатвы. Я походила на мальчика больше, чем мальчики, прислуживающие нам. Я глубоко вздохнула и решила не думать о богатой одежде Шан, о расческе, колечках и шарфиках.

Моя новая красная ночная рубашка лежала на полу. Я подняла её и встряхнула. Потом сгребла и понюхала. Запах мамы почти исчез, но его ещё можно было уловить. Я сложила рубашку и спрятала её за кресло. Я сама постираю её и переложу мешочками с лепестками роз. Потом я отправилась на поиски отца.

Его, Шан и Риддла я нашла за завтраком в столовой. Я с удивлением увидела, как строго накрыт стол. На нем стояли блюда и два чайника. Пустой стул ждал меня. Интересно, пока Шан остается с нами, так будет каждый день? Они почти закончили завтракать. Я тихонько вошла в комнату и проскользнула к пустующему стулу.

Шан болтала, несла какой-то вздор об отпугивании призраков чашками зеленого чая. Я позволила ей договорить. Перед тем, как заговорил отец, я заметила:

— Вы позавтракали без меня.

Я была глубоко задета и не пыталась этого скрывать. Завтрак был нашим маленьким ритуалом, которые мы начали соблюдать после смерти мамы. Что бы ни случилось, он будил меня утром, и мы завтракали вместе.

Сейчас отец выглядел очень усталым и грязным, хотя он побрился и сменил рубашку. Но жалость к нему пропала, когда он сказал:

— Мы все легли слишком поздно. Я решил, что тебе надо поспать подольше.

— Ты должен был разбудить меня, чтобы узнать, не хочу ли я присоединиться к вам.

— Наверное, надо было так и сделать, — тихо ответил отец. По его голосу было понятно, что он недоволен этой перепалкой перед Риддлом и Шан. Я внезапно пожалела о своих словах.

— Дети должны спать больше взрослых. Это всем известно, — любезно сообщила мне Шан. Она взяла чашку с чаем и наблюдала за мной через её край, делая глоток. У неё были глаза злой кошки.

Я спокойно посмотрела на неё.

— И всем известно, что призраки привязаны к месту своей смерти. Ваш Роно там, где вы оставили его. Призраки не следуют за людьми.

Если бы она была кошкой, то зашипела бы на меня. Её губы приподнялись, обнажая зубы. Но если бы она была кошка, то сразу бы поняла, что шум за стеной издает простой кот. Я посмотрела на неё, и спросила отца:

— Для меня что-нибудь осталось?

Он молча глянул на меня и позвонил в колокольчик. Незнакомый мне слуга поспешно вошел в комнату. Отец попросил его принести для меня завтрак. Наверное, Риддл хотел меня успокоить, когда спросил:

— Ну, Би, и каковы твои планы на день?

Шан прищурилась, когда он заговорил со мной, и я сразу поняла, что буду делать сегодня. Нужно так занять Риддла, чтобы у него не хватило времени для Шан. Я задрала голову и улыбнулась ему.

— Так как вы уже здесь, а отец все время занят приемом гостей и ремонтом в доме и ему не хватает времени для меня, я подумала, не научите ли вы меня ездить на лошади?

Он широко раскрыл глаза от искреннего удовольствия.

— Если твой отец не против, я был бы рад!

Отец был потрясен. Моё сердце сжалось. Я должна была знать, что такая просьба заденет его чувства. Удар, предназначенный для Шан, поразил моего отца. Но я не промахнулась. Прищуренные глаза сделали её похожей на кошку, которую макнули в воду. Отец заговорил.

— Мне казалось, ты говорила, что не хочешь учиться ездить верхом. Что тебе неуютно сидеть на спине другого существа и командовать ему, куда идти.

Я могла бы сказать, что тогда я была маленькой, и что это по-прежнему имело для меня смысл. Но я не стала говорить это при Шан. Я почувствовала, что краснею.

— Какая необычная мысль! — воскликнула Шан, расхохотавшись.

Я посмотрела на отца. Как он мог сказать это вслух, да ещё и перед посторонней родственницей? Неужели он сделал это нарочно, потому что я его обидела? Я сухо ответила:

— Я до сих пор чувствую, что это несправедливо, потому что мы, люди, можем заставлять животных повиноваться нам и делаем это. Но если я когда-нибудь захочу навестить сестру в замке Баккип, мне придется научиться ездить верхом.

Риддл, казалось, не обратил внимания на бурлящие течения вокруг. Он улыбнулся и сказал:

— Думаю, ничто так не обрадует твою сестру, как такой визит. Особенно, когда она узнает, как хорошо ты говоришь.

— Она раньше заикалась? Или шепелявила? — Если Шан и пыталась скрыть презрение ко мне, у неё получилось не очень хорошо.

Риддл серьезно посмотрел на её и строго ответил:

— Она мало говорила. Вот и все.

— Если Би хочет, чтобы ты научил её ездить, я буду не против, — сказал отец. — В конюшне есть лошадь, не пони, а просто небольшая лошадка. Я выбирал её для Би, когда ей было пять, и я думал, что смогу убедить её попробовать ездить верхом, но она отказалась. Это серая в яблоках кобыла, с одним белым копытом.

Я посмотрела на него, но его взгляд бы непроницаем. Когда-то давно он выбрал для меня лошадь, и когда я извивалась и корчилась в его руках, старавшихся усадить меня в седло, он отказался от этой затеи, ничем меня не упрекнув. Почему он оставил кобылу? Потому что он все ещё надеялся. Я совсем не хотела делать ему больно.

— Одно белое копыто — испытай её, — тихо сказала я. — Мне жаль, что я не попыталась тогда. Теперь я готова.

Он кивнул, но не улыбнулся.

— Я буду рад видеть, что ты учишься, Би, независимо от того, кто учит тебя. Но пока не будет никаких визитов в замок Баккип. Рано утром я получил известие, что скоро к нам приедет твой новый учитель. Было бы очень странным, если он, покинув Баккип и добравшись сюда, узнал, что ты уехала в замок.

— Мой новый учитель? Что это за новости? Когда это решили? — мне казалось, комната поплыла вокруг меня.

— Много лет назад, — теперь отец говорил коротко. — Его зовут Фитц Виджилант. Мы думали об этом очень давно. Он прибудет в ближайшие десять дней, — мне вдруг показалось, что ему больно. — Для него нужно подготовить комнату и…

— Фитц Виджилант, — тихо сказал Риддл. Он не бросил на отца многозначительный взгляд, не поднял бровь, но в его голосе я услышала утвердительную нотку, которой он дал понять, что знает больше, чем сказано. — Я слышал, что лорд Виджилант считал, что его младшие сыновья достаточно выросли, чтобы появиться при дворе.

— Действительно, это так, — подтвердил отец. — Хотя я бы сказал, что это скорее решение его жены. Более того, говорят, лорд Виджилант был удивлен, узнав про это.

Взгляд леди Шан прыгал от одного к другому. Догадывалась ли она, что здесь сказано больше, чем ей выпала честь услышать? Но меня это не заботило. Я оцепенела.

Воспоминания моего младенчества, как и память моего существования внутри мамы, бесконечно счастливые воспоминания. Они существуют, но не привязаны к моей повседневной жизни. Только когда запах, звук или вкус пробуждает одно из них, каскад воспоминаний охватывает мой разум. Сейчас это было имя.

Фитц Виджилант.

Оно звенело в моих ушах, как колокол, и вдруг моё сознание затопила память. Она пришла с ароматом молока мамы и запахом горящих яблоневых и кедровых дров, а я на какое-то время стала младенцем в колыбели и услышала это имя, произнесенное молодым сердитым голосом. Это единственное смутное воспоминание из моего младенчества. Это не осознанное запоминание случая. Он проник в мою детскую комнату, когда я был совсем маленькой. Отец не дал ему коснуться меня. Он говорил про яды. И пригрозил убить мальчика, если тот ещё раз подойдет ко мне.

И теперь он должен стать моим учителем?

Во мне кипели вопросы. Новый слуга прошмыгнул в комнату, поставил передо мной миску с кашей, два вареных яйца и маленькое блюдо тушеных яблок. Запах корицы от яблок заполнил комнату. Тавия сделала это специально для меня, или это приготовлено для всех? Я подняла глаза. Все смотрели на меня. Я не знала, как поступить. Неужели отец забыл имя мальчика, который пришел к колыбели той ночью? Неужели он думает, что мальчик изменился? Почему он станет моим учителем? Я поддела яблоко ложкой, подумала и спросила:

— Думаешь, Фитц Виджилант будет хорошо меня учить?

Шан пила чай. Она с грохотом поставила чашку на блюдце, посмотрела на Риддла и в изумлении покачала головой. Заговорщицким тоном, будто случайно подслушав наш разговор, она прошептала:

— Никогда не слышала, чтобы ребёнок сомневался в решении отца! Если бы я возразила хотя бы против одной из бабушкиных идей, уверена, она бы отшлепала меня и отослала в мою комнату.

Ловко проделано. Я не могла защитить себя, не показавшись ещё более избалованной и капризной, чем она уже изобразила меня. Я пила молоко, поглядывая на отца через край чашки. Он был в ярости. Выражение его лица не изменилось и, наверное, только я заметила, что он рассержен. На Шан или на меня? Но он обычным голосом сказал:

— Мои отношения с Би отличаются от тех, какие были у вас с дедушкой и бабушкой. Я всегда призываю её подумать и обсудить со мной наши планы, — он отхлебнул чаю и добавил: — Не могу себе представить, что стану шлепать её. Совершенно.

Его взгляд коротко поцеловал меня, и слезы защипали мои глаза. Я так была уверена, что он поддержит Шан! Но этот быстрый взгляд предложил мне кое-что, что вышло за рамки отцовства. Он был моим союзником.

Он поставил чашку, ласково кивнул мне и добавил:

— Лорд Чейд несколько лет готовил Фитца Виджиланта, чтобы он стал твоим учителем, — он украдкой, чтобы никто не видел, подмигнул мне. — Испытай его.

— Испытаю, — пообещала я. Я должна это сделать для него. Я собралась и выдавила улыбку. — Будет интересно узнать что-то новое.

— Рад слышать это, — ответил он, и я почти ощутила тепло от мыслей, посланных мне.

Шан снова встряла.

— Курьер, сообщивший о его приезде, прибыл вчера вечером? От лорда Чейда? А я ничего не слышала, хоть, уверяю вас, я не спала. Я совершенно не отдохнула прошлой ночью. Про меня курьер ничего не говорил? Ничего не просил передать?

— Сообщение пришло тихо и только про учителя, — сказал отец. Тон его явно указывал, что это не её дело. Про себя я поняла, что лорд Чейд передал отцу сообщение через Скилл. Воистину, у отца был очень напряженная ночь, и это оправдывало его изможденный вид. Я не переставала улыбаться, довольная, что знаю кое-что, о чем не знает Шан, а именно о том, что мой отец и лорд Чейд владеют магией Скилла.

Это удовлетворило меня, и я решила больше не задавать вопросов. Я сосредоточилась на еде и слушала разговор отца и Риддла, который Шан то и дело прерывала вопросами о своей персоне. Обычно рабочие возвращались к полудню и продолжали ремонт поместья. Шан выразила надежду, что они не станут больше начинать работу в такую рань, она не любит просыпаться под грохот. Отец оповестил Рэвела о необходимости подготовить комнаты для писца Фитца Виджиланта. Шан поинтересовалась, какие комнаты ему будут отведены. Слухи о мнимых паразитах уже расползлись. Шан пришла в ужас и потребовала, чтобы ей выдали совершенно новое постельное белье. Отец заверил её, что новое постельное белье станет частью обновленных Желтых покоев. Она спросила, обязательно ли Желтым покоям оставаться желтыми, так как ей больше нравится сиреневый или лавандовый цвета.

Услышав такое, я подняла глаза. Я видела, как отец и Риддл испуганно переглянулись. Отец нахмурился.

— Но Желтые покои всегда были Желтыми, — сказал он, будто это все объясняло.

— На другом конце крыла есть Лиловые покои, если я правильно помню, — предложил Риддл.

— Вы окажетесь довольно далеко от остального семейства, но если вам так угодно… — начал было отец.

Сдерживая улыбку, я доела холодную кашу. Шан возразила:

— Но мне нравится вид из этих окон. Разве вы не можете просто покрасить стены моих комнат и сменить драпировку на более спокойные оттенки? Если они всегда были Желтыми, это не значит, что так и должно оставаться.

— Но… это Желтые покои…

Отец был озадачен неспособностью Шан понять это, хотя она старалась втолковать ему, что желтые легко можно переделать в сиреневые. Пока они отвлеклись, я выскользнула из-за стола. Думаю, отец и Риддл краем глаза заметили моё исчезновение, но ни один из них меня не остановил.

Моя спальня была настолько опустошена, что я могла бы раскрасить её в любой цвет, не беспокоясь о мебели, гобеленах и коврах. Что-то с дымом тлело в камине, убивая постельных паразитов. Остались только деревянные каркасы кроватей. Сундуки с одеждой вытащили в коридор. Я вернулась к ним и снова поискала теплую одежду, чтобы выйти на улицу.

Дождь прекратился, и землю мел ветер, слишком теплый для этого времени года. Сначала я пошла туда, где мы с отцом устроили ночной погребальный костер. Он хорошо прогорел, остался только белый пепел в центре кольца от не догоревших палок и веток. Я взяла одну из палочек и разгребла пепел. Под ним, разбуженные мной, черные угли открыли красные глаза-искорки. Я не увидела ни кусочка костей, даже черепа, который ожидала найти. Быть может, отец побывал здесь раньше меня? Я подтолкнула несколько веток в центр и стала ждать. Вскоре поднялась тонкая струйка дыма и в конце концов огонь снова вспыхнул. Я стояла, наблюдая, как он горит, воскрешая в памяти все, что говорила наша удивительная гостья, и задаваясь вопросом, будет ли отец что-то делать, или забудет про все это теперь, когда она умерла. Нежданный сын был предсказан. Кто-то когда-то считал, что отец исполнил это предсказание. Очевидно, я ещё не знаю всей его истории. Не стоит ли посмелее таскать и читать его бумаги, пока ремонт поместья занимает все его время? Я решила, что стоит.

Обратно я пошла через овечьи пастбища. На покрытом лишайником камне в центре скошенного пастбища горбился худой черный котенок, выглядывая что-то в траве. Я видела только две белые лапки и хвост, загнутый крючком. Он охотился. Я замерла, наблюдая, как напрягаются, сжимаются его мышцы, а затем, стрелой, выпущенной из лука, он нырнул в траву. Он сильно ударил добычу обеими передними лапами и вцепился в голову, чтобы убить её быстрым укусом. Он оглянулся на меня, и стало понятно, что все это время он знал, что я слежу за ним. Темно-серая мышь обмякла в его челюстях.

— Я знаю, где есть много мышей, жирных от сыра и колбас, — предложила я ему. Он молча рассматривал меня, будто обдумывая мои слова, а потом повернулся и побежал прочь, унося добычу. Он быстро вырос, подумала я.

Коты обойдутся. Раз кот может охотиться, то может получить все, что нужно. И его жизнь — только для него.

Мысль была такой ясной, что я чуть не поверила, что она моя.

— Мне нужны охотники, такие, как ты! — крикнула я. Он не замедлил бега.

Я смотрела ему вслед и думала: мои нужды мало что значат для остальных. Все, что мне нужно, придется добывать самой.

Глава 21

ПОИСКИ СЫНА

Первое, что должна сделать леди в новом доме — утвердить уважение к себе. Это может оказаться сложнее, чем кажется, особенно если после свадьбы она переезжает к мужу, а мать мужа — по-прежнему хозяйка в доме. Но на удивление для леди сложнее всего взять на себя обязанности по управлению холостяцким жильем мужа. В том случае, когда слуги привыкли к тому, что в поместье только хозяин, леди может обнаружить, как трудно взять управление домом в свои руки или даже завоевать уважение старших слуг. Известные трудности могут быть с дворецкими и поварами. Новая хозяйка быстро устает слышать «но так всегда делалось». Ещё хуже, когда слуга говорит «хозяин любит, чтобы было сделано так». Если это не будет незамедлительно исправлено, вскоре новая хозяйка обнаружит, что её уважают не больше, чем заезжего менестреля.

Зачастую лучше всего просто уволить старших слуг и начать заново со слугами, выбранными леди. Но в тех случаях, когда хозяин расположен к пожилым слугам, леди должна быть настойчива и тверда в стремлении получить личный контроль. Ошибкой будет сразу соглашаться на первые же предложения. Выбор меню, цветочные украшения, форма одежды слуг — иными словами, возьмите все управление домом в свои руки с того момента, как перешагнули его порог.

«Наставление по хорошим манерам» леди Селестии.

Я нашел Рэвела уже занятым рабочими. Он стоял у двери комнат, которые готовились для Шан, и ругал людей за то, что натащили грязи на своей обуви. Я подождал, пока он закончит, а затем передал ему, что, быть может, леди Шан захочет другой цвет для комнат. Можно ли уладить этот вопрос и перекрасить Желтые покои?

Он посмотрел на меня, как на сумасшедшего.

— Но тогда радуга будет сломана.

— Простите?

— Много лет назад по приказу леди Пейшенс семь покоев были окрашены по порядку цветов радуги. Она начинается с красной, потом оранжевый. Желтый следует за зеленым, затем синий и…

— И лиловый. Лиловые покои отремонтированы?

Складка между его бровями стала глубже.

— Настолько хорошо, как я смог сделать, учитывая выделенную мне сумму.

Он смотрел на меня, пытаясь скрыть неодобрение тем, что я долгое время не уделял внимания поместью.

Я поспешно решил:

— Пошлите за леди Шан. Пусть она выберет комнату с цветом, который больше понравится. И подготовьте Зеленые покои. Нет, подождите. Вы правы, Рэвел. Принесите мне список того, что, по вашему мнению, должно быть сделано для каждого из покоев в главном доме. Начнем то, что должны были сделать много лет назад, восстановим их один за другим. Ах да, к нам прибудет ещё один гость, дней через десять или раньше. Фитц Виджилант будет учителем леди Би. И, возможно, остальных детей поместья.

Эта мысль пришла ко мне в последний миг. Король Шрюд всегда требовал, чтобы каждый ребёнок в замке Баккип по крайней мере попробовал выучить буквы и цифры. Не все родители считали это нужным, да и многие дети просили освободить их от занятий, но каждый ребёнок имел возможность учиться. Пришло время перенять это наследие.

Рэвел сделал глубокий вдох через нос. Для человека с таким именем, Ревел выглядел слишком строгим^[5].

— Значит, надо починить классную комнату, сэр? И прилегающий кабинет писца?

Классная комната. Внезапно я вспомнил, что такая в самом деле есть в Ивовом лесу. Моё начальное обучение шло у одного из малых очагов в Большом зале Баккипа. Мальчики Молли попали ко мне, уже умея читать и считать благодаря Барричу, а в Ивовом лесу обучал их я и другие здешние люди. Их учили лесовод, садовник, пастух… Я никогда не требовал, чтобы они освоили ещё один язык, а их знание истории Шести Герцогств черпались из вечерних разговоров и песен менестрелей по праздникам. Неужели я оставил такие пустоты в образовании сыновей Баррича? Ни Молли, ни один из мальчиков никогда не просили большего. Я почувствовал себя виноватым.

— Сэр? — вопрос Рэвела вернул меня в настоящее.

Я смотрел на него, припоминая, о чем мы говорили. Под моим вопросительным взглядом он повторил:

— Классная комната, сэр. Её сделала леди Пейшенс. Много лет назад, когда она ещё надеялась родить детей и растить их здесь. Вот и появилась классная комната, в которой должны учиться дети.

Он говорил так, будто я не знаю, что это такое.

Конечно.

— Да, Рэвел, конечно. Освежите классную комнату и кабинет писца, и приготовьте список более серьезных работ, которые могут понадобиться. Ох. И список детей, пожалуйста, которые могут пожелать научиться письму и счету.

В глазах Рэвела читалась решимость достигнуть вершины мученичества, когда он спросил:

— И что-нибудь ещё, сэр?

Я сдался.

— Это все, что я могу сообразить сейчас. Если вам что-нибудь ещё придет на ум, обязательно скажите мне.

— Как и должно, сэр, — согласился он, и я почти услышал продолжение его мысли: «как и должно было с самого начала».

Вечером, когда рабочие ушли, а Би снова спала в комнате для шитья, я связался Скиллом со старшей дочерью.

Я собиралась лечь спать, встретила Неттл моё осторожное прикосновение.

Я не думал, что уже так поздно, извинился я. Хотел известить тебя о последних работах по обновлению Ивового леса. Я считаю их необходимыми, как и Рэвел, но боюсь, они съедят те запасы, которые я должен был оставить в счет дохода.

Я почувствовал, как она вздохнула.

Пожалуйста, хватит церемоний. В действительности ты не арендатор, обязанный отчитываться передо мной. Мы оба знаем, что по совести Ивовый лес должен был перейти к тебе. Твое настойчивое желание навязать его мне и постоянные объяснения каждого своего действия раздражают.

Но это твое наследство…

И ранят мои чувства. Ты действительно думаешь, что я не одобрю что-либо, что ты делаешь на пользу Би? Или для себя? Я знаю, что ты не считаешь меня настолько самовлюбленной. Так что прекрати, пожалуйста. Делай то, что должно быть сделано, чтобы содержать поместье в рабочем состоянии и в исправности, и трать доходы от земель так, как необходимо. Или как тебе захочется потратить их. Пауза. Ты знаешь, что Фитц Виджилант скоро поедет к вам?

Мне сообщили, да. Я пытался скрыть от неё свое раздражение от этой сделки.

Не думаю, что сейчас он действительно готов к путешествию. Я убедила Чейда, что стоит пока подержать его в убежище. Когда он приедет, тебе придется позвать к нему целителя. Он упрямый парень, и будет настаивать, что с ним все в порядке. Заставь его. Его сильно избили, очень сильно. Думаю, Чейд в конце концов отправит его дальше, чтобы понадежнее спрятать. Его давно надо было послать к тебе. Я не раз говорила об этом Чейду. Он должен был выяснить склонности мальчика, прежде чем приближать его к себе.

Я присмотрю, чтобы о нем позаботились. Я собирался поселить его в Зеленых покоях, но потом Рэвел сообщил мне, что Пейшенс сделала классную комнату в восточном крыле, а рядом с ними есть жилые комнаты для учителя.

Правда? Да, припоминаю. В огромном старом крыле. Но оно должно подойти Ланту. Он любит уединение. А после нападения, кажется, ещё больше полюбил одиночество.

Физическое насилие, как правило, способствует этому, подумал я. Это было не то, чем мне хотелось бы поделиться с Неттл. Но я хорошо помнил, что пытки Регала сделали со мной, и каким отрешенным стал Шут после беспощадных знаков внимания Бледной Женщины. Мы живем в своих телах. Нападение на этот бастион разума оставляет невидимые, вечно ноющие шрамы. Я обеспечу ему уединение. А если он решит выговориться, его слова я оставлю в тайне.

Ты ещё не спишь? Неттл рассердила мысль, что я мог нарушить её покой, а потом заснуть сам.

Нет. Просто размышлял о том, что следует сделать для Фитца Виджиланта.

Будь с ним помягче.

Ты привязана к нему, не так ли? И снова странное ощущение, что этот парень важнее, чем Чейд дал мне понять.

Да. Прими и позаботься о нем. Какая бы тайна там не была, Неттл тоже её мне не открыла. А теперь я собираюсь поспать, сообщила она мне. Не все могут быть ночными волками, Том. Некоторые предпочитают спать.

Что ж, спокойной ночи, дорогая.

Спокойной ночи.

И она ушла, исчезла из моего сознания, как приятный запах в комнате исчезает под дуновением шального ветерка.

Она оказалась не единственной дочерью, овладевшей искусством избегать меня. Следующие несколько дней Би удавалось покидать комнату в тот самый момент, когда я входил в неё. Я видел её во время еды, но она снова замолчала, как раньше, в то время как Шан кудахтала, словно курица, снесшая яйцо и желающая оповестить об этом весь курятник. Она, после долгих колебаний, выбрала Лиловые покои, которые называла Лавандовыми комнатами. Но если я и решил, что теперь получу передышку от её требований и жалоб, то вскоре оставил эти надежды. Рисунок на балдахине оказался «слишком пестрым», а сама ткань, по её мнению, выцвела. Зеркало «все в пятнах, слишком маленькое и совершенно бесполезное». Канделябры не понадобились: ей хотелось поставить лампы на туалетный столик. Я не смел отправить её прямо к Рэвелу, ибо боялся, что он не только удовлетворит все её просьбы, но и дополнит их. Торжественное лицо Риддла и веселый блеск его глаз убедили меня, что он вполне заслужил денежную доверенность и поездку с Шан на большой рынок в Лейксенд — путешествие, во время которого им придется провести ночь в гостинице, и которое даст мне хоть один тихий вечер. Рэвел, узнавший о поручении, немедленно составил такой объемный список необходимых к закупке вещей, что я распорядился подготовить повозку и нескольких людей для сопровождения. Следующей была Тавия, жаловавшаяся на помятые сковороды и сточенные ножи. Добавили и её список, затем я вспомнил о нескольких собственных вещах, которые давно пора было заменить. Наконец, в сопровождении двух повозок и нескольких людей, они уехали. Перед отъездом Риддл перестал улыбаться. Зато начал улыбаться я. Я решил, что дополнительные списки предоставят мне по крайней мере, один дополнительный день, а может быть и два, до их возвращения.

В нагрузку к поручениями Шан и Рэвела, я дал Риддлу ещё одно задание. По пути он должен был прислушиваться к любым новостям о чужаках, желающих найти бледную девушку, такую, как та, что посетила нас. Я сказал ему, что мне очень любопытно, почему она так внезапно бежала. Я хотел бы знать, чего она боялась, и не стоит ли гвардейцам обратить внимание на её преследователей. Я знаю, Риддл подозревал, что история гораздо больше, чем ему рассказывают и это, решил я, добавит ему азарта в поисках новостей. И Шан по крайней мере несколько дней проведет вне моего дома. Я почувствовал себя удивительно свободным.

Я не стал принуждать Би оставаться рядом со мной. Возможно, после того, что она видела той ночью, ей требуется отстраненность. Но тихо и издалека я наблюдал, куда она идет и чем занимается. Она очень много времени проводила в своей комнатке, и вскоре я обнаружил, что же именно она читает. Я был потрясен и своей беспечностью и тем, что она могла узнать обо мне. Что ж, это была моя вина, и я хорошо знал, как все исправить. Так же, как делал Чейд, когда узнал, что я не ограничиваюсь чтением того, что он подбирает для меня.

На следующие пять дней я погрузился в дела. Рэвел не мог успеть всего. Он был хорош, когда надо было найти работу, нанять людей и объяснить им, что он желает сделать.Но он не мог понять, делается ли работа должным образом. Баррич научил меня прекрасному искусству проходить мимо бездельников и заставлять их работать одним взглядом, и я, не колеблясь, использовал его. Я не мог притязать на тонкое знание ремонтных работ и столярного дела, но мог заметить рабочих, которые только делали вид, что трудятся. Очаровывала работа умельцев, таких как Ант, блестящее мастерство которого требовало времени и особенного темпа.

В дополнение к ремонту и продолжающейся уборке, постоянная работа в поместье никуда не делась. Я чувствовал, что Би избегает меня, но не мог её винить. Ей надо было многое обдумать, и мне тоже. Возможно, я тоже её избегал, надеясь, что не взвалил слишком многое на её маленькие плечи. Если я позову её, и мы сядем обсудить это, не станет ли оно слишком важным и значительным в её глазах? Могу ли я быть честным в ответах на вопросы, которые она задаст?

Вот уже несколько дней, как выбросил из головы мысли о курьере, сказав себе, что если нежданный сын Шута прятался годами, то несколько дней не могут иметь большого значения. Я посетил овечье пастбище и осмотрел старые лошадиные следы на снегу. Лин был прав. В ту ночь, когда я сжег тело курьера, здесь проходили три лошади. Я нашел следы одного пешего человека. По крайней мере, один из них размял ноги. Не было никаких признаков костра или лагеря. Я стоял возле следов и смотрел в сторону Ивового леса. Отсюда они мало что могли видеть: садовые стены и деревья укрывали поместье. Но погребальный костер им был виден. Они могли стоять и смотреть, как мы с Би сжигаем белье. Больше ничего разглядеть им бы не удалось. Это было все, что земля смогла рассказать мне, и я выбросил этот случай из головы как бесполезную информацию. Путешественники, браконьеры или бродячее жульё.

Или они все-таки преследовали курьера? Я взвесил все, что она рассказала мне о них, и решил, что вряд ли. Они должны либо настолько обозлиться, что гнались бы за ней до самого дома, либо должны были удостовериться, что она мертва. Я не мог себе представить, что они просто постояли вдалеке от места, где она могла укрыться, а затем двинулись дальше. Нет, просто совпадение. Меня беспокоила мысль, что они могут по-прежнему искать её. Если так, Риддл выяснит это. В подслушивании ему не было равных.

Но следовало по-прежнему быть начеку, если они все ещё выслеживают её. И я пообещал себе при первой возможности заняться поисками этого «нежданного сына». Сначала стоило обеспечить безопасность поместья и своего неожиданного подопечного. Перед отъездом нужно вычистить и укрепить дом. Я боялся ехать в горы зимой, но, возможно, мне придется это сделать. Я сомневался, что Джофрон ответит на моё письмо. Значит, нужно ехать туда самому.

Ночью, перед сном, я задался сложным вопросом. Могу ли я оставить Би дома, затеяв такой поход? Я не мог. Взять её с собой? Навстречу опасности? Я не мог. Отправить её Неттл? Станет ли учитель её телохранителем, как когда-то предлагал Чейд? Способен ли Лант на это? Побои показали его слабые способности в самозащите, что же можно говорить о защите моего ребёнка?

Шан как телохранителя Би я даже не рассматривал. Она не любила мою дочь и боялась ночных шорохов. Такого защитника Би не нужно. Я должен найти кого-то, кому могу доверять. До тех пор я не мог уехать по поручению Шута. И не мог пренебречь им. Тревога сменялась гневом: я боялся, что мой старый друг в серьезной опасности, а, может быть, уже мертв, и злился на него за такое таинственное послание. Я знал, что его предчувствия будущего расплывчаты, но он, конечно, мог бы рассказать мне хоть что-нибудь о своем положении! Возможно, если бы его курьер прожила бы дольше, она бы все объяснила. Иногда по ночам я думал, не поспешил ли я даровать ей легкую смерть? И ругал себя за бесполезные мысли. Потом начинал вертеться в постели, устраиваясь поудобнее, и ругать себя за то, что сделал со своей дочерью. Чаще всего я снова и снова пенял себе, что позволил Чейду сбросить на меня свои проблемы. Но как я мог отказать ему?

Я приготовился начать свою работу с простейшего. Признаю, было немного мелочно с моей стороны дожидаться середины ночи, чтобы связаться с Чейдом. Но если я надеялся разбудить его, мои усилия прошли даром. Он немедленно отозвался и даже обрадовался моему вызову, что дало мне понять, что я слишком редко обращаюсь к нему. От этого сохранить свои секреты стало ещё сложнее.

У меня странная просьба к тебе. И даже более, чем странная, потому что я пока не могу объяснить тебе причин.

Какое интригующее начало! Тогда спрашивай. Но не обижайся, если я разгадаю твое намерение прежде, чем ты его откроешь.

Я ощутил, как он откинулся в кресле и вытянул ноги к огню в своей тайной комнате. Кажется, он наслаждался возможностью перехитрить меня и угадать мой план. Хорошо же. Пусть это будет игрой. Копаясь, как барсук, в моей тайне, он может раскрыть и другие загадки.

Я посмотрю, как у тебя получится. Но пока, пожалуйста, не торопи меня. Вот что мне нужно узнать. Я ищу сына, рожденного одной из трех женщин. Возможно, младенец рожден вне брака. Я хорошенько обдумал все, прежде чем внести такое уточнение. Многие женщины выходят замуж в спешке, чтобы скрыть имя истинного отца ребёнка.

Три женщины, ага. Так кто же это?

Одну ты наверняка знаешь, вторую — возможно, о третьей вряд ли когда слышал.

Отлично, отлично. Ну, не тяни, рассказывай же.

Ты помнишь главную охотницу Лорел, которая помогла нам в истории с Дьютифулом и Полукровками? Потом она нам очень пригодилась в договоре с Древней кровью.

Короткий миг тишины. Он что-то скрывает от меня? Потом искренний ответ: Конечно же я помню Лорел!

Ты знаешь, вышла ли она замуж? Есть у неё дети?

Снова крошечная пауза, будто он сомневается. Я непременно выясню это. Следующая?

Гарета. Она работала садовницей, когда я рос в Баккипе. И оставалась там в то время, когда я жил под личиной слуги лорда Голдена.

Никогда не слышал этого имени, но могу легко найти кого-нибудь, кто знает, что с ней стало. И последняя?

Он походил на белку, собирающую орехи, перескакивая от одного имени к другому, забивая ум фактами, не пытаясь осмыслить их, пока не вытянет из меня каждую крупицу информации. Я знал: скоро он соберет их в одну цепочку. Что ж, ему будет приятна эта работа. На имени третьей женщины я запнулся. Сын Шута, которого она могла родить, давно вырос. Но я хотел учесть все возможности.

Джофрон. Она жила в Горном Королевстве и помогала ухаживать за мной, когда я был при смерти. Она краснодеревщик, делает прекрасные шкафы и игрушки. Я знаю, что у неё есть сын, потому что встречался с её внуком, но мне необходимо узнать, кем был отец её сына и когда родился ребёнок. Ещё мне нужно описание его внешности.

Я помню Джофрон. Чейд не скрывал, что поражен моей просьбой. Это было давно и довольно далеко отсюда, но запрос послать можно. В Джампи у меня есть люди.

Не сомневаюсь. У тебя, должно быть, есть люди по всему миру, и здесь, в Ивовом лесу тоже. Я обвинил и похвалил его одновременно.

Вполне может быть. И ты отлично знаешь, как полезна бывает широко раскинутая сеть из острых глаз и тонкого слуха. Так. Джофрон, Гарета и главная охотница Лорел. Ты ищешь ребёнка. Мальчика или девочку?

Мальчика. Скорее подростка. Сыну Джофрон по крайней мере тридцать шесть лет. Как я думаю. Могу ли я быть уверен, что Шут не посещал её после? Могу ли я быть уверен вообще в чем-нибудь? Да, любой их ребёнок в любом возрасте. Если ты сможешь добыть мне эти сведения, я обдумаю их сам и останусь у тебя в долгу.

Конечно, останешься, пообещал он мне и разорвал нашу связь прежде, чем я успел что-нибудь сказать или спросить.

Я задержался в потоке Скилла, позволив себе ощутить его искушение. Тренировка молодых строго предостерегала о его захватывающем притяжении, способном вызвать привыкание. Это ощущение сложно описать. В Скилле я чувствовал себя завершенным. Не одиноким. Даже в разгар глубочайшей любви, в соединении двух партнеров они все-таки разделены кожей. Только в Скилле это чувство разделения исчезает. Только в Скилле я ощущал единство со всем миром. После смерти Молли я чувствовал себя одиноким как никогда. И поэтому я искушал себя, позволяя завершенности плескаться вокруг и обдумывая возможность освободиться и стать единым с большим целым. Не частью, присоединенной к другим частям, нет. В Скилле растворяются все границы, исчезают все ощущения себя как личности.

Можно плавать на поверхности Скилла и слышать нити жизни других людей. Многие слегка приобщены к Скиллу. Они не могут использовать его, но способны невольно попасть в его мир. Я слышал мать, которая волнуется о сыне, ушедшем в море и шесть месяцев не подававшем о себе весточки. Она надеялась, что с ним все в порядке и, когда её сердце нашло его, она не знала, что сделала. Слышал молодого человека, накануне свадьбы столкнувшегося с девушкой, которую знал когда-то. Тогда он считал её любовью всей своей жизни, но они расстались, и теперь он ухаживал за другой. На следующий день они должны были пожениться. Но он так долго думал об этой девушке, что даже в радостном завтра его мысли обращались к той, потерянной любви. Я плавал в потоке, скрытый от тоски десятков людей, достигших его с помощью любви. Многие искали ответы на свои мысли. Кто-то мечтал о любви и здоровье, но были и обиженные, пострадавшие от дурных поступков, жаждущие мести и тяжелой болезни своим недругам.

Нет, я не хотел ничего этого. Я опустился глубже, в сильное течение, где все границы смешивались и соединялись. Иногда я думал, что здесь зарождаются сны и вдохновение. Иногда же мне казалось, что это хранилище всех людей, ушедших до нас и, возможно, ещё не пришедших на эту землю. Место, где печали и радости равны, где жизнь и смерть — всего лишь стежки на ткани. Это успокаивало.

Я плыл по течению, не давая потоку разорвать меня на клочки. Я не мог позволить себе уйти, но мог думать об этом и о том, как бы замечательно я себя чувствовал. Исчезнут все потери, все трудности, которые надо решать, пропадет одиночество и не станет боли. Те, кого я оставлю, уплатят эту дань, а я буду вне их, вне раскаяния или сожаления. Я подумал о Молли, почувствовал эту боль, а затем, упрекнув себя, позволил этой нити вплестись в Скилл. Он высосал её из меня, как хороший компресс сосет гной из раны. Бремя стало уменьшаться…

Фитц.

Я не обратил внимания.

Волк из Сна!

А это я уже не мог не заметить. Неттл, ответил я. Мне было стыдно, что у моей слабости оказался свидетель. Я разговаривал с Чейдом.

Ты не разговаривал! Ты рассеивал себя. Я могла бы ожидать такое от ученика-первогодки. Но не от тебя! Что с тобой?

Она называла себя именем моей дочери, но это была не Неттл — сновидица, владеющая Скиллом, но Неттл — мастер Скилла. И она гневалась на меня.

Со мной то, что мне нужна твоя мать. Я пытался сделать это поводом, а не оправданием своего плохого поведения. Меня отнесло слишком далеко, я слишком многое позволил себе. Внезапно опомнившись, я вдруг осознал, насколько близок был к тому, чтобы раствориться в потоке Скилла. Это было бы непростительно. Я покинул Би и приговорил бы всех, кому был ещё дорог, заботиться о живом трупе, слюнявом разлагающемся идиоте.

Меня, обвиняюще заметила Неттл. Она безошибочно следовала за моими мыслями. Эта работа упала бы на меня. А я бы не сделала этого и не позволила никому сделать что-то для тебя. Я бы приехала в Ивовый лес, закрыла поместье и забрала Би. Я бы оставила тебя пускать слюни в углу. НИКОГДА не думай, что можешь сделать такое со мной и моей сестрой!

Я не думал, Неттл! Я не думал! Я просто… Мои мысли расплылись.

Встал на ящик с петлей на шее? Прижал лезвие к горлу? Заварил крепкий чай из каррима?

Я не хотел убивать себя, Неттл. Не хотел… Я даже не думал об этом. Просто иногда бывает так одиноко… Иногда мне просто нужно остановить эту боль.

Нет, это не так. Она была в бешенстве. Это не перестанет болеть. Живи с ней, ведь ты не единственный, кто ощущает эту боль. И уж точно это последнее, что нужно Би, чтобы вдвое увеличить её.

Я бы не сделал этого! Я начинал злиться на неё. Как она могла подумать такое обо мне?

Это плохой пример для учеников. И ты не первый, кто соблазнился уйти по этой дороге.

Меня оглушило. Холод заструился по спине.

Ты?

Она что-то сделала. Я не был уверен, что именно, но вдруг я снова замкнулся в своем собственном теле и оказался в кресле перед затухающим огнем. Я приподнялся, но потом снова откинулся назад. Голова кружилась, а сердце колотилось так, будто она бросила меня оземь. Я благодарно устыдился себя. Она права. Я балансировал на грани, проверяя, подзадоривая себя нырнуть глубже. Если бы я хоть на мгновение поддался, назад дороги не нашел. И Би приняла бы на себя всю тяжесть моего решения.

Я закрыл глаза и спрятал лицо в ладонях.

И ещё кое-что!

Святая Эда, как выросла её сила! Неттл ворвалась в моё сознание, будто, хлопнув дверью, встала перед моим креслом. Она не дала мне времени на ответ.

Ты должен больше внимания уделять Би. Риддл говорит, что она часто одна, бегает без присмотра, без дел и забот и выглядит запущенной. Одежда, волосы… Он говорит, что ты, кажется, обращаешь внимание на её прическу, но остальное… Она не может бегать как бездомная кошка. Ты должен взять её в руки. Ты позволяешь ей расти никому не нужной и полуграмотной? Неопрятной невеждой? Её ум и руки должны работать! Он говорит, что мы сильно ошиблись в уровне её ума, и в результате она не получила образования, соответствующего её возрасту. Би завидует Шан, ей нужно твое внимание. Не давай ей причин для ревности. У тебя только один ребёнок, Фитц. Подумай о ней!

Я все сделаю, пообещал я, но она ушла. А я остался сидеть в кресле, с головой, больной от Скилла, чего не было уже много лет. Мой дядя Верити однажды сказал про моего отца, что после связи через Скилл с ним чувствовал, будто по нему прошлась лошадь. Он был силён в Скилле. Он заполнял сознание брата, сбрасывал информацию и уходил. Теперь, думаю, я понял, что имел в виду Верити.

Свечи почти догорели, прежде чем я почувствовал себя цельным. Неттл принесла чуждую мысль. Би ревнует? Я долго размышлял, почему, собственно, Би завидует Шан? Потом я решил, что нашел ответ, осталось только утром поговорить с Рэвелом и все исправить.

Глава 22

ПЕРСЕВЕРАНС

В Ивовый лес с опекаемой прибыл благополучно. Эта леди Шан, пожалуй, самая нелепая работа, которую я делал для лорда Чейда. Каждый день я радуюсь, что ты не похожа на неё. Би, как ты и предупреждала меня, странная девочка. Я не вижу никаких признаков, что отец её забросил. На самом деле, они, кажется, удивительно близки и (клякса) Я прослежу, как и обещал, и расскажу все, что думаю об (темное пятно) Я мог бы написать гораздо больше, дорогая, но голубь не сможет унести все мои слова. На самом деле ты и так знаешь многое из того, что я хотел бы сказать.

Выброшенный свиток для голубиной почты.

Постоянные жалобы и просьбы Шан сделать все так, как ей нравится, несколько дней занимали время отца и Риддла. Обещанные мне уроки верховой езды не состоялись. Однажды, после моей утренней прогулки, Риддл увез леди Шан в город в двуколке, чтобы она посмотрела новые ткани и купила свежие одеяла. Повозку трясло и мотало по ледяной колее, но и это, и осознание, что её ждёт полное разочарование товарами на городском рынке, меня слабо утешило. Ей удалось оторвать от нас Риддла и удерживать рядом с собой. Я обнаружила, что ревную, но не за себя, а за сестру. Почему-то я знала, что Риддл принадлежит Неттл, и мне не нравилось видеть, как вольно Шан обращается с его временем. Если кто-то и вспоминал, что мне были обещаны уроки верховой езды, никто об этом не заговаривал. А когда Риддл и Шан вернутся, то сразу поедут в другое, более длительное путешествие, чтобы купить так много вещей, что отец подготовил под них две тележки. Никто не подумал спросить меня, хотела ли я поехать вместе с ними или что мне привезти с городского рынка.

Следующие дни были полны шума и беспорядка. В Ивовый лес прибыла новая волна рабочих. То и дело приезжали и уезжали тяжелые повозки, запряженные огромными лошадьми. Мужчины выгружали бревна и камень и разносили их по дому. В стенах обнаружили гниль и то, что начиналось как простой ремонт, превратилось в нечто невообразимое. Стук молотов, визг пил, топот и выкрики рабочих, казалось, заполнили каждый уголок моего дома. Я обещала отцу, что буду по возможности держаться подальше от них, и у меня получилось. Спала я по-прежнему в гостиной мамы. Сундуки с моей выстиранной одеждой перенесли сюда же. Её оказалось гораздо меньше, чем раньше: Рэвелу пришлось сжечь некоторые вещи.

На свой страх и риск я сама пошла в конюшни. Это место я знала плохо. Из-за маленького роста я всегда боялась крупных животных. Даже пастушьи собаки казались мне огромными, а под многими лошадьми я могла пройти, не наклоняя голову. И все-таки я не только пошла туда, но и нашла кобылу, которую отец когда-то выбрал для меня. Как он и говорил, она была серая в яблоках, с одним белым копытом. Я отыскала табурет, подтащила его к стойлу и забралась на ясли, чтобы посмотреть лошадку. Она не стеснялась, сразу подошла и ткнулась носом в мой ботинок, а затем попробовала на вкус край моей рубашки. Я протянула к ней руку, и она лизнула мою ладонь. Я осталась сидеть, не отнимая руки, это позволило мне внимательно рассмотреть её морду.

— Эй, мисс, вам не следует позволять ей это. Знаете, она просто слизывает соль с кожи. А потом может и укусить.

— Нет, не может, — возразила я, хотя понятия не имела, на что она способна.

Этот мальчик выглядел всего на несколько лет старше меня, но был на голову выше. Я с огромным удовольствием смотрела на него сверху вниз. В его черных волосах застряла солома, грубая ткань рубашки стала мягкой от бесчисленных стирок. Его нос и щеки покраснели от ветров и дождей, а руки, лежавшие на краю стойла, загрубели от работы. У него был прямой крупный нос, а зубы казались чересчур большими. Темные глаза его прищурились, когда я его не послушалась.

Я убрала руку от языка лошади.

— Это моя лошадь, — сказала я, оправдываясь, и мне не понравилось, как это прозвучало. Лицо мальчика помрачнело.

— Ага. Я уже догадался. Вы леди Би.

Пришла моя очередь нахмуриться.

— Я Би, — ответила я. — И все.

Мгновение он с опаской смотрел на меня.

— А я Пер. Я грум Кляксы, ухаживаю и выгуливаю её.

— Клякса, — повторила я. Я даже не знала имя своей лошади. Мне почему-то стало стыдно.

— Ага. Глупое имечко, да?

Я кивнула в ответ.

— Так называют любую пятнистую лошадь. Кто её обозвал так?

Он пожал плечами.

— Никто её не называл, — он почесал голову, и на плечи посыпалась солома. Он даже не заметил этого. — Её привели сюда без имени, мы просто звали её пятнистой, а потом привыкли звать Кляксой.

Наверное, это я виновата. Думаю, отец ждал, когда я приду сюда, познакомлюсь с ней и дам ей имя. А я не пришла. Я слишком боялась больших лошадей, боялась представить, что случится, если она не захочет чувствовать меня на своей спине.

— Пер — тоже странное имя.

Он бросил на меня косой взгляд.

— Персеверанс^[6], мисс. Это длинновато, чтобы кричать, поэтому просто Пер, — он посмотрел на меня и вдруг признался: — но когда-нибудь я стану Таллестманом. Моего деда звали Тальман, а когда мой отец вырос выше него, его стали звать Талеман^[7]. И до сих пор так зовут, — он выпрямился. — Пока я не дорос, но, думаю, когда догоню отца, стану Таллестманом, а не Персеверансом.

Он сжал губы и задумался об этом. Открытость его стала мостиком, и мальчик ждал, когда я перейду по этому мостику. Настала моя очередь что-то сказать.

— Ты давно заботишься о ней?

— Года два уж.

Я отвернулась от него к лошади.

— Как бы ты назвал её? — я кое-что придумала. Он даст ей имя.

— Я бы назвал её Присс^[8]. Она бывает очень капризна. Не любит, когда у неё грязные копыта. А седло её должно лежать так, чтобы коврик был гладким и нигде не смялся. Очень придирчива к таким мелочам.

— Присс, — повторила я, и серые уши насторожились. Она понимала, что это означает. — Хорошее имя. Гораздо лучше Кляксы.

— Точно, — легко согласился он. Потом снова почесал голову, а затем нахмурился и пальцами выбрал из волос солому. — Вы хотите, чтобы я приготовил её?

Я не знаю, как ездить на лошади. Я боюсь лошадей. Я даже не знаю, как сесть на лошадь.

— Да, пожалуйста, — сказал я, не представляя, зачем.

Я сидела на краю её стойла и смотрела, как он работает. Он двигался быстро, но продуманно, и казалось, Присс знает заранее, что он собирается сделать. Когда он положил ей седло на спину, до меня донесся его запах. Лошадь, промасленная кожа, старый пот. Я постаралась успокоить нервную дрожь, бегущую по спине. Я смогу сделать это. Присс такая кроткая. Вот она стоит под седлом и осторожно берет в рот уздечку и удила.

Когда он открыл дверь, чтобы вывести её, я спустилась на землю. И посмотрела на неё. Такая высокая.

— Возле конюшен есть подставка, чтобы садиться на лошадь. Здесь. Идите рядом со мной, а не позади неё.

— Она может лягнуть? — спросила я со страхом.

— Ей будет приятно видеть вас, — ответил он, и я решила, что он прав.

Вскарабкаться на подставку мне было сложно, но и потом, когда я выпрямилась, её спина оказалась слишком высоко. Я посмотрела на небо.

— Похоже, будет дождь.

— Неа. До вечера не соберется, — наши взгляды встретились. — Вас подсадить?

Мне удалось твердо кивнуть.

Он забрался на подставку рядом со мной.

— Я подниму вас, а вы закидывайте ногу ей на спину, — распорядился он.

Он помедлил, затем положил руки на мою талию. Он поднял меня, и я почти разозлилась на легкость, с которой он проделал это. Но я забросила ногу на лошадь, и ему удалось усадить меня в седло. Когда Присс пошевелилась подо мной, у меня перехватило дыхание. Она повернула голову, с любопытством рассматривая меня.

— Она привыкла ко мне, — извинился за неё Пер. — Вы намного легче. Наверное, она не может поверить, что кто-то вообще есть в седле.

Я закусила губу и ничего не сказала.

— Вы дотянетесь до стремян? — спросил он.

В его голосе не было ни ехидства, ни насмешки над моим ростом. Я подергала ногой. Он взял меня за лодыжку и помог попасть в стремя.

— Слишком длинное, — решил он. — Дайте мне поправить. Поднимите ногу.

Я подняла, глядя меж ушей лошади, пока он что-то делал с одним стременем, а затем с другим.

— Попробуйте сейчас, — сказал он мне, и когда я ощутила арку стремени на ноге, я вдруг почувствовала себя спокойнее.

Он откашлялся.

— Возьмите вожжи, — распорядился он.

Я взяла и вдруг поняла, как я одинока и как все это далеко от безопасности. Сейчас я была во власти Присс. Если бы она захотела побежать, сбросить и растоптать меня, ей ничто бы не помешало. Пер снова заговорил.

— Сейчас я поведу её. Держите вожжи, но не пытайтесь управлять ею. Просто сидите в седле и чувствуйте, как она движется. И выпрямите спину. На лошади надо сидеть прямо.

И это было все, что мы сделали в тот первый день. Я сидела на Присс, а Пер вел её. Он говорил мало.

— Спина прямая.

— Большие пальцы в поводья.

— Дайте ей ощутить вас.

Это прошло не быстро, но и не долго. Я помню момент, когда, наконец, расслабилась и выдохнула застрявший в легких воздух.

— Вот и все, — сказал он, и это правда было все.

Он не помог мне спуститься с неё, просто подвел её обратно к поставке и ждал. После того как я сползла с лошади, Пер сказал:

— Лучше завтра сапоги наденьте.

— Да, — сказала я. Не поблагодарила его. Не было чувства, будто он что-то сделал специально для меня. Это было что-то, что мы трое сделали вместе.

— Завтра, — повторила я и тихо, незаметно вышла из конюшни.

Обдумывая все это, я пошла в свое убежище. Мне хотелось побыть в одиночестве, подумать и проверить свое любимое место. Теперь я ходила туда не через кабинет отца, а использовала потайную дверь в кладовой. Я до сих пор боялась крыс, но, казалось, грохот и шум пока отогнали их.

Каждый день я изучала плащ. По утрам, позавтракав, я как можно скорее убегала, чтобы развернуть его и поиграть. Я быстро обнаружила пределы его возможностей. Я не могла надеть его и невидимкой бродить по коридорам. Плащу требовалось время, чтобы слиться с цветами и тенями места, где он лежит. Я была очень осторожна в своих опытах, поскольку боялась, что когда-нибудь уроню его цветной стороной вниз и уже не смогу найти. И так я проверила его, набросив на пень в лесу, укрыв статую в оранжерее Пейшенс и даже раскинув на полу в комнате мамы. Пень превратился в ровное место, покрытое мхом. Я чувствовала его, но никак не могла убедить свои глаза. Статуя тоже исчезла, и плащ отлично отобразил ковер, на котором я его разложила. Сложенный, он делался таким небольшим свертком, что я могла спрятать его под поясом и носить с собой. Сегодня, укрыв вот так плащ, я унесла его в березовую рощу, с которой открывался вид на аллею, ведущую к главному входу в поместье. Я забралась в неё и нашла на дереве удобную ветку, с которой можно было наблюдать за происходящим.

Надежно укутавшись в плащ, оставив только глаза, я была уверена, что меня не заметят. С моего места я могла видеть всех приезжающих и уезжающих торговцев, посещающих мой дом. Я не в первый раз делала это. Плащ был тонкий, но удивительно теплый. А значит, мне не надо укутываться в слои шерстяной одежды, прячась от зимнего холода. Всякий раз, когда я видела, что приехал кто-то интересный, я успевала быстро спуститься вниз, пробраться в тайник, спрятать плащ и появиться в доме, одетая, будто никогда и не покидала усадьбу.

В тот день, когда угрюмый юноша на блестящем черном коне выехал на аллею, я была на своем посту. За ним в поводу шёл мул с двумя сумками. Из-за такого холодного дня всадник был тепло одет. Его ноги по колено укрывали черные сапоги. Выше виднелись темно-зеленые штаны. Они подходили его плащу, тяжелому, отделанному волчьим мехом. Темные волосы его не были связаны в хвост воина, а легкими локонами падали на плечи. В одном ухе у него были две серебряные серьги, в другом блестел красный камушек. Он так близко проехал мимо дерева, на котором я затаилась, что я ощутила его запах, вернее, аромат. Фиалки. Я никогда не думала, что мужчина может пахнуть фиалками. По его изысканной одежде я поняла, что это, должно быть, мой учитель. Я смотрела на него сверху вниз, пытаясь сопоставить детское воспоминание об опасном мальчике с этим человеком. Я гадала, что случилось с ним по дороге: под глазами чернота, вся левая сторона лица пестрела фиолетовыми и зелеными синяками.

Несмотря на его избитое лицо, он был самым красивым человеком, которого я когда-либо видела. Он ехал, расправив плечи и выпрямив спину. Синяки не могли скрыть точеного носа и волевого подбородка.

Я наблюдала за ним, пока он не доехал до двери. Во мне все смешалось. Раньше я была готова бояться и ненавидеть его. Но теперь уверенность исчезла. Из дверей не выскочил слуга ему навстречу, и он сам не стал звать кого-нибудь, кто бы пришел и забрал его лошадь. Вместо этого он сковано спешился. Когда его ноги коснулись земли, он слегка зашипел от боли и прислонился головой к седлу, чтобы отдышаться. Потом выпрямился, постоял, поглаживая коня по шее и оглядываясь. Страх, решила я, вот что он чувствует. Он пришел не как человек, нанятый учить девочку, но как изгнанный из одной жизни в другую. Я не знала, приехал ли он по собственному желанию. Мне вспомнилось, что я читала в записях отца.

— Чейд, старый паук, — прошептала я тихо, и поразилась, когда он вздрогнул и посмотрел в мою сторону. Я сидела, не двигаясь, поджав ноги, укутавшись в плащ и посматривая через крошечный зазор. Его взгляд прошел мимо меня. И все-таки я затаила дыхание и замерла. Он повернулся, чтобы посмотреть на дверь дома. Все ещё колебался.

Вдруг вышел слуга и вежливо спросил:

— Могу ли я быть чем-то полезным, сэр?

У Фитца Виджиланта остался голос того мальчика.

— Я новый писец, — заявил он неуверенно, будто сам не мог поверить в это. — Я пришел, чтобы стать учителем леди Би.

— Да, конечно. Мы вас ждали. Входите, пожалуйста. Я позову кого-нибудь забрать лошадь и мула и прослежу, чтобы ваши вещи подняли в комнату.

Слуга отступил в сторону и жестом пригласил его внутрь. С опасливым достоинством больного человека мой учитель осторожно поднялся по ступенькам.

Дверь за ним закрылась. Я сидела неподвижно, не сводя глаз с того места, где он стоял. У меня было чувство, будто в моей жизни произошло что-то важное. Где-то про себя я слабо понимала, что нужно поспешить внутрь и переодеться. Я подозревала, что скоро отец позовет меня познакомиться с новым учителем. Беспокойство скрутило меня. Я боюсь? Хочу встретиться с ним? Скорее всего, он на много лет станет частью моей жизни.

Если не убьет меня.

Когда здравый смысл взял верх, я спустилась, аккуратно сложила плащ, сунула его под тунику, и бросилась к черному входу. Пройдя на цыпочках мимо кухонной двери, я помчалась по коридору. Добежав до кладовой, я проскользнула внутрь.

Кто-то меня там ждал. Я остановилась и внимательно осмотрелась.

Мышь? Он сидел посреди кладовой, аккуратно обернув хвостом разноцветные лапки.

— Откуда ты знаешь про это место? — выдохнула я.

Он смотрел на меня, мыши танцевали в его зеленых глазах.

— Иди сюда, — сказала я ему.

Я упала на колени и поползла за стену из ящиков с рыбой. Он последовал за мной. Когда я обернулась, чтобы закрыть дверь в потайной коридор, он бросился назад, в кладовую.

— Нет. Иди внутрь, — сказала я ему.

Он вошел. Я потянулась, прикрывая дверь. Он опять выскочил.

— Я не могу оставлять её широко открытой.

Он сел у входа и начал терпеливо рассматривать меня. Я ждала. Но ему нравилось сидеть там и дожидаться, пока мне не надоест. Наконец я сказала:

— Сейчас я один раз оставлю её открытой пошире. Пока ты не начнешь доверять мне.

Я заползла внутрь, он последовал за мной, и я оставила дверь приоткрытой. Я редко запирала её, ведь ещё не нашла способа открыть вход со стороны кладовки. Когда я медленно отошла от двери, то скорее ощутила, чем увидела, что кот следует за мной.

Я хотела, чтобы мыши и крысы покинули мои владения, и одновременно жалела, что сегодня они ушли отсюда. У меня были дела. Моя черно-белая тень шла за мной по пятам, пока я пробиралась по лабиринту. Я шла на ощупь и по памяти, а он, казалось, не сомневался, привидением скользя за мной в темноте.

Когда мы дошли до моей комнаты, я положила плащ в тайник. Я вынула печенье из миски на полке и наполнила её водой из бутылки, которую теперь постоянно держала здесь.

— Вот вода, — сказала я ему. — Что бы ты ни делал, ты не должен мяукать и вообще шуметь. Я оставила дверь кладовой приоткрытой, так что, если ты захочешь, можешь уйти отсюда. Но не позволяй кухарке или какой-нибудь девушке с кухни застать тебя в кладовке. Они побьют тебя метлой!

Он сидел так неподвижно, что было странно, как он вообще прошел за мной так далеко. Потом я ощутила, как он ткнулся головой и начал тереться о мои ноги. Я нагнулась и пригладила его шерстку. Потом присела, и на втором заходе он позволил мне погладить его бок. Худой амбарный кот, подросший, длинный, с выступающими ребрами. Он повернулся и вдруг крепко прижал оскаленные зубы к моей руке.

— Я принесу тебе рыбы и мяса, — пообещала я ему. — Ты не успеешь устать от мышей.

Он толкнул мою ладонь головой, принимая предложение. Я вдруг почувствовала, что он сделал мне одолжение. Задумавшись, я ещё посидела в темноте.

— Тебе нужно имя, — сказала я ему.

На самом деле нет.

Я молча кивнула, понимая, что если он захочет имя, то даст мне знать. Очень осторожно он поставил лапу на моё колено. Аккуратно, будто я хрупкое дерево, он забрался ко мне на колени. Я сидела совершенно неподвижно. Он положил передние лапы мне на грудь, а затем обнюхал лицо, особенно мой рот. Мне показалось это грубым, но я не двигалась. Через несколько довольно неприятных минут он спустился вниз, свернулся в калачик и начал мурлыкать себе колыбельную.

Глава 23

УЧИТЕЛЬ

В первый раз я встретил Чейда Фаллстара, когда был ещё мальчиком. Я проснулся посреди ночи от света, бьющего в лицо, и увидел рябого старика в покрытой паутиной одежде, стоявшего над моей кроватью. Потайная дверь в углу моей комнаты, про которую я не знал, была открыта. Она зияла темной и пугающей дырой, по краям её развевалась паутина. Это было так похоже на кошмар, что какое-то время я молча смотрел в ту сторону. Но когда он приказал мне встать с постели и следовать за ним, я так и сделал.

Иногда я думаю о судьбоносных встречах в своей жизни. Моя первая встреча с Верити. Потом с Барричем. Осознание, что Шут не обычный клоун, как мне казалось, но обладает острым умом и большим желанием влиять на политику замка Баккип. Есть моменты, которые меняют ход всей жизни, и часто мы не понимаем, насколько значительным те первые встречи, пока не пройдет много лет.

Запись в дневнике.

Мой писец прибыл, как и ожидалось, но не попал в список дел, который занимали мой ум в тот день. Когда один из недавно нанятых слуг прибежал сообщить мне про избитого путешественника у дверей поместья, первым моим побуждением было отправить его на кухню, накормить и пожелать счастливого пути. И только когда Булен запоздало добавил, что незнакомец утверждает, будто он новый писец, я вышел из роли посредника между маляром и плотником и направился к главному холлу.

Там меня ждал Фитц Виджилант. Он подрос, его скулы и плечи стали шире, но моё внимание привлекло разбитое лицо.

Чейд и Неттл говорили, что его избили. Я ожидал увидеть несколько синяков и черные круги под глазами. Глядя на него, я понял, что побои расшатали его зубы и, возможно, он даже лишился нескольких из них. Его нос был по-прежнему опухшим, а на одной скуле лопнула кожа. Его слишком прямая спина говорила о нескольких сломанных ребрах, а осторожные движения — о преследующей его тело боли. Чейд и Неттл не зря беспокоились о нем: верховая езда не способствует исцелению переломанных костей. Очевидно, он бежал из Баккипа и, быть может, как раз вовремя. Избиение это было не предупреждение, но покушение на жизнь.

Я злился на Чейда за то, что он отправил Фитца Виджиланта ко мне, и решил внимательно следить за его махинациями, могущими навредить моей семье или собственным целям мальчика. Но вид его, серое лицо и походка старика рассеяли мою решимость и заставили бороться с симпатией, заполнившей меня. И ещё — со странным чувством, что он кого-то мне напоминает. Я попытался рассмотреть его за отеками и синяками и, полагаю, мой взгляд выразил моё беспокойство. Это испугало его. Он бросил взгляд в сторону нового слуги, прежде чем заговорил.

Он решил притвориться, что это — наша первая встреча. Я слышал его хрип, когда он заставил себя коротко поклониться мне, прежде чем представиться:

— Фитц Виджилант, послан леди Неттл стать учителем её сестры леди Би и занять место писца, в котором нуждается её имение.

Я серьезно принял его поклон.

— Мы ждали вас. Сейчас наш дом слегка в беспорядке, мы занялись ремонтом, который давно откладывали, но уверен, ваши комнаты уже готовы. Булен покажет вам их. Если хотите принять теплую ванну после дороги, дайте ему знать, и он подготовит для вас воду в парильнях. Вы можете присоединиться к нам за ужином, но, если слишком утомлены с дороги, еду принесут к вам в комнату.

— Я…

Я ждал.

— Я благодарю вас, — поправился он, и я почувствовал что-то, оставшееся невысказанным. Быть может, он счел себя оскорбленным, когда я предложил ему прогреть больное тело и отдохнуть, но я давно понял, что горячая ванна и хороший отдых — лучшие целители, чем все мази и любое укрепляющее питье, придуманное когда-либо.

Он сделал неопределенный жест в сторону двери.

— На муле моё имущество, свитки и учебные принадлежности для работы.

— Я скажу Булену, чтобы он принес их в классную комнату и найду мальчика из конюшни, который присмотрит за вашими животными.

Я взглянул на нашего нового слугу. Он был, вероятно, одного возраста с Фитцем Виджилантом и смотрел на того с явным волнением и сочувствием. Сын фермера, он был одет в старую, ушитую по фигуре ливрею Рэвела. Несмотря на все усилия нашего дворецкого, он все ещё выглядел деревенским парнишкой с открытым и честным лицом, готовым в любой момент расплыться в улыбке. Я бы на его месте выглядел гораздо хуже. Я кивнул своим мыслям.

— Учитель Фитц Виджилант, примите Булена своим личным слугой в нашем доме. Булен, возьмите временно заботы о новом учителе.

Это займет их обоих и даст мне время осмотреть вещи на муле Фитца Виджиланта.

— Сэр, — согласился Булен и сразу обратился к Фитцу Виджиланту: — Не проследуете ли за мной, сэр?

— Погодите, — остановил я их. — Писец Фитц Виджилант, вы не будете возражать против дополнительной работы, если я попрошу вас обучать остальных детей Ивового леса? Сейчас их не так много, что-то около ше…

— Шести? — слабо спросил он.

Его испуг был понятен. Потом он ещё больше выпрямился и коротко кивнул.

— Конечно. Я здесь именно для этого. Чтобы учить детей.

— Превосходно. Конечно, вам понадобится день или больше, чтобы устроиться на новом месте. Дайте мне знать, когда будете готовы приступить к работе. А если вы решите, что в классной комнате чего-то не хватает, сообщите Булену и он передаст ваши просьбы мне.

— Классная комната, сэр?

— Она рядом с вашими комнатами, и там уже есть набор полезных свитков, карты и, возможно, даже какие-то таблицы. Их купила леди Пейшенс два десятка лет назад, так что они могли немного устареть, но я не думаю, что география Шести Герцогств с тех пор сильно изменилась.

Он кивнул.

— Спасибо. Я все проверю, прежде чем стану просить вас о чем-то.

Вот так Фитц Виджилант вошел в нашу семью. Меньше чем за две недели количество слуг в Ивовом лесу выросло раза в три, а моя семья увеличилась вдвое.

Я нашел Рэвела и сообщил ему, что поручил Булена учителю. Великан печально посмотрел на меня, и я поспешно добавил, что, если необходимо заменить Булена, он может нанять ещё одного человека.

— Или двух, — серьезно предложил он.

Я даже не хотел знать, зачем.

— Хорошо, двух, — сказал я и добавил: — У учителя есть мул, нагруженный вещами и инструментами для работы. Он будет признателен, если эти вещи как можно скорее попадут в его комнату. И я тоже.

— Немедленно сделаем, — ответил Рэвел, и я поспешил продолжить свой путь.

Убедившись, что Булен увел Фитца Виджиланта в парильни, я навестил его жилище. Багаж с мула уже принесли, и он ожидал внимания слуги. Проверить личные вещи человека, не оставив следов — целое искусство. Это требует времени и хорошей памяти на то, как был уложен каждый предмет. Жилые комнаты Фитца Виджиланта располагались рядом с классной. Я запер двери и начал тщательный осмотр. Большинство из его вещей были обычными для молодого человека, но в количестве, больше необходимого. Все его многочисленные рубашки были очень хорошего качества. В кусочек мягкой кожи аккуратно завернуты серебряные и золотые серьги, некоторые — с маленькими камнями. Я принял к сведению, что ни одна из его вещей не была изношена так, будто хозяин занимался физическим трудом. Они действительно не очень уместно будут смотреться на занятиях с детьми Ивового леса или ведении записей поместья. Я ожидал найти хотя бы одни плотные брюки, но нет, все были из тканей, которые мне казались больше подходящих для женских платьев. Неужели в замке Баккип все так изменилось?

Казалось, Чейд отлучил его от тренировок. В одежде я не нашел потайных карманов, никаких спрятанных пузырьков с ядами или сонными зельями. Только его кинжалы были гораздо меньше, чем обычно носят при себе молодые дворяне. Какое-то время я думал, что нашел тайник с ядами, но понял, что это всего лишь самые обычные микстуры Чейда для снятия боли и лечения ран. Я узнал руку его на нескольких ярлычках; другие, думаю, были приготовлены Розмэри. Интересно, что Фитц Виджилант не использовал собственные средства. Чем же этот молодой человек вообще занимался?

Его материалы для обучения оказались лучше, чем я думал. Он привез отличного качества карты каждого герцогства и даже карту Горного Королевства. У него нашлась копия «Истории Бакка» Шортлега, книги по травам с прекрасными иллюстрациями, счетные палочки, много мела, хороший запас грубой бумаги и чернил, и ещё один сверток из мягкой кожи, в котором лежали перья с медными наконечниками. Словом, в его вещах я не нашел ничего, чтобы заподозрить в нем нечто большее, чем учителя и писца. И ничего, указывавшего, что он может стать хорошим телохранителем для Би.

Это заставило меня осознать, как сильно я надеялся на него. Белая девушка-курьер предупредила, что охотники могут идти по её следу. Пока не было никаких признаков чужаков, но я не расслаблялся. Они загнали её спутника до смерти, а её саму приговорили к долгой агонии. Похоже, они не те люди, кто легко отказывается от погони.

Что ж, Би со мной. Я сам встану между дочерью и любой опасностью.

Быстро осмотрев комнату и убедившись, что все лежит именно так, как оставили Булен и Фитц Виджилант, я тихо покинул её.

Пора было поговорить с дочерью о её новом учителе.

Глава 24

ПЕРЕЕЗД

Один из первых уроков, который должен преподать мастер ученице, изучающей Скилл — умение владеть собой. Должно у неё появиться понимание того, что сосуд не только удерживает содержимое, но и оберегает его от влияния извне, то есть, выражаясь яснее, бурдюк не только содержит вино, но и хранит его от дождя и грязи. Так же следует поступать и с разумом ученицы. Она должна научиться держать мысли свои при себе, и вместе с тем охранять себя от вторжения мыслей чужих. Если она не освоит эту двойную защитную стену, то вскоре станет жертвой чужих грез и праздных, развратных, вздорных мыслей. Достигается это умение посредством тренировки, могущей научить скрывать свои мысли и держать их подальше от мыслей других людей.

class="book">«К наставлению учениц в Скилле» мастера Солисити.

Я сидела, не шевелясь, гадая, знает ли он, что я здесь. Отец вошел в свой кабинет и теперь смотрел на потайной глазок. Наверное, он подозревал, что я в своем убежище, раз смотрел в его сторону. Я ждала. Если он повернется и выйдет, значит, он ничего не знает.

Он холодно заговорил:

— Я искал тебя, Би. Если ты собираешься прятаться ото всех в усадьбе, лучше дай мне знать заранее. Выйди, пожалуйста. Мне нужно кое-что обсудить с тобой.

Я сидела неподвижно. Кот спал рядом со мной.

— Немедленно, Би, — он повернулся и закрыл дверь кабинета, добавив: — Когда я открою эту панель, тебе лучше стоять прямо там, готовой выйти.

Это уже было серьезно.

Я оставила дремавшего черного кота и побежала по узким шпионским лазам. Когда он открыл дверь, я вышла, стряхивая паутину.

— Ты хочешь, чтобы я встретилась с учителем?

Отец посмотрел на меня сверху вниз.

— Нет, но я пришел, чтобы поговорить с тобой о нем. Он прибыл, но чувствует себя не очень хорошо. Думаю, ему потребуется несколько дней, прежде, чем он начнет заниматься с тобой.

— Мне все равно, — сказала я тихо.

Облегчение, которое я ощутила, прояснило мои спутанные чувства. Интересно было подглядывать за приездом молодого мужчины: я его видела, а он меня нет, и это давало мне контроль над происходящим. Но оказалось, что мне нужно время, чтобы привыкнуть к мысли об учителе. Пока я не узнаю больше об этом человеке, я буду избегать его.

Отец склонил голову и внимательно посмотрел на меня.

— Ты боишься встречи с ним?

Мне захотелось спросить, как он узнал. Вместо этого, я сказала:

— Как ты думаешь, он пришел, чтобы убить меня?

На мгновение лицо отца расслабилось. Это было короткое мгновение, он быстро оправился и, с притворным ужасом глядя на меня, резко спросил:

— Кто сказал тебе такую глупость?

Что я должна была ответить? Я постаралась объясниться как можно правдивее, чтобы он не подумал, что я ненормальная.

— Мне приснилось, что он едет, чтобы убить меня. Когда-то давно его уже посылали сделать это, но ты остановил его. И, возможно, теперь он попытается ещё раз.

Последовала пауза. Он так плотно закрыл Скилл, что ощущался почти пустым, как кухарка Натмег. О Скилле я прочитала в одном из найденных свитков. Теперь я знала, как это называлось. Его закрытый или спрятанный за стенами Скилл означал, что я могу дышать, находясь рядом с ним. А ещё это значило, что он хочет что-то скрыть от меня.

— Его послала твоя сестра. И лорд Чейд. Учить тебя. Думаешь, они послали кого-нибудь, чтобы убить тебя?

— Неттл могла не знать, что он убийца.

Про лорда Чейда я ничего не сказала.

Он тяжело опустился в кресло у стола.

— Би, зачем кому-то желать твоей смерти?

Я посмотрела на меч, висящий на стене над его головой. Может быть, моя правда переиграет его правду.

— Потому что я Видящая, — медленно сказала я, — в которой они не нуждаются. Которую не хотят.

Отец отвел взгляд. Он медленно повернулся в кресле и тоже посмотрел на меч. Я слышала далекие звуки дома. Кто-то топал. Дверь открывала и закрывалась.

— Не думал, что придется говорить об этом так рано.

Он постучал пальцами по краю стола, а затем снова взглянул на меня. Он выглядел опечаленным. Очень виноватым за эту часть моей жизни.

— Что ты знаешь? — мягко спросил он.

Я подошла столу и положила руки на его край.

— Я знаю, кто ты. Чей ты сын. И что я твоя дочь.

Он прикрыл глаза и коротко вздохнул. Не открывая их, он спросил меня:

— Кто тебе сказал? Не мама.

— Нет, не мама. Я сама все поняла. Собрала из мелочей. Ты никогда и не таился от меня. Когда я была маленькой, до того, как начала говорить, вы с мамой часто обсуждали разные темы при мне. Рассказы о Пейшенс. Как она хотела ребёнка и почему настаивала, чтобы ты взял Ивовый лес. По всему поместью раскиданы кусочки моей семейной истории. Портрет деда на стене на верху лестницы.

Его пальцы медленно двигались по столу. Он открыл глаза и пристально посмотрел мимо меня на дверь. Я поняла, что должна поговорить о нем.

— Мама иногда называла тебя Фитцем. И Неттл тоже. Ты похож на Чивэла. И ещё — старый портрет короля Шрюда и его первой королевы. Моя прабабушка. Наверное, они вывезли его сюда, когда король женился на королеве Дизайер, потому что она не хотела никаких напоминаний о первой жене короля. Мне кажется, я похожа на королеву Констанцию. Немножко.

— Ты? — выдохнул он.

— Мне так кажется. Носом.

— Иди сюда, — сказал он, и, когда я подошла к нему, он усадил меня на колени. Мне было легко сидеть. Он был так закрыт, и похоже было, что я села на стул. Он обнял меня и замер. Странно ощущать себя так одиноко и в то же время так близко к нему. Как мама, вдруг поняла я. Она могла так же обнимать меня. Я прислонилась лбом к плечу отца. Я чувствовала, как его рука обвилась вокруг меня, сильная и твердая, способная защитить. Он зашептал мне в ухо:

— Не важно, как они называют тебя, ты всегда будешь моей. А я твоим, Би. И я всегда буду делать все возможное, чтобы защитить тебя. Ты понимаешь это?

Я кивнула головой.

— Ты всегда мне будешь нужна. Я хочу, чтобы ты всегда была частью моей жизни. Ты понимаешь это?

Я снова кивнула.

— Теперь об этом писце, который останется у нас. Фитц Виджилант. Так вот. Чейд послал его сюда, потому что он тоже нуждается в моей защите. Он бастард. Как и я. В отличие от тебя, его семья хотела бы избавиться от него. Он не нужен им. Так вот, чтобы спасти его, Чейд послал его сюда.

— Как Шан, — спокойно предположила я.

Я прислушивалась к биению его сердца.

— Очень похоже, правда? Да. Точно как Шан. Но в отличие от Шан он прошел подготовку как телохранитель и как учитель. Чейд позаботился, чтобы у тебя было и то, и другое. И Неттл согласилась с ним.

— Он незаконнорожденный?

— Да. Поэтому перед его именем стоит «Фитц». Но отец признал его.

— И не защищает его?

— Не защищает. Не может или не хочет, я не знаю. Полагаю, это не имеет никакого значения. Жене его отца и его братьям он не нравится. В семьях иногда такое случается. Но только не в нашей с тобой семье. А Фитц Виджилант совершенно не опасен для тебя. Особенно сейчас.

— Сейчас?

— Его сильно избили. Люди, посланные его собственной семьей. Возможно, мачехой. Он сбежал, чтобы они не смогли найти и убить его. Ему потребуется время, чтобы поправиться, прежде чем он начнет учить тебя.

— Я понимаю. Значит, пока я в безопасности.

— Би. Пока я здесь, ты всегда в безопасности. Он приехал не для того, чтобы убить тебя, но для того, чтобы сохранить твою безопасность. И чтобы учить тебя. Неттл знает его и хорошо отзывается о нем. Как и Риддл.

Потом он замолчал. Я сидела у него на коленях, прижавшись к его теплой груди и слушая его дыхание. Я ощущала в нем покой, глубокий и задумчивый. Я ждала, что он спросит меня, что ещё мне известно и как я это открыла, но он этого не сделал. У меня было странное чувство, что он знает. Я так осторожно брала его бумаги. И всегда старалась положить их обратно точно так же, как они лежали, когда я их нашла. Неужели он заметил что-то неладное? Я не могла спросить его, не признавшись. Мне вдруг стало немного стыдно за это подглядывание. Шпионить за ним и делать вид, что я ничего не знаю — разве это не ложь? Тяжелый вопрос.

Я начала дремать, сидя в его объятиях. Может быть, потому, что чувствовала себя в полной безопасности. Защищенной.

Внезапно он вздохнул и поставил меня на ноги. Снова он стал смотреть на меня снизу вверх.

— Я совсем тебя забросил, — сказал он.

— Что?

— Посмотри на себя. Ты выглядишь ненамного лучше маленькой бродяжки. Я не заметил, как ты выросла из одежды. А когда последний раз ты расчесывалась?

Я подняла руку и коснулась волос. Они были слишком коротки, чтобы лежать, и слишком длинными, чтобы выглядеть аккуратными.

— Кажется, вчера, — соврала я. Он не стал спорить.

— Я ведь не только о волосах и одежде, Би. Я вообще о тебе. Я так слеп. Нам нужно все исправить, малышка, — сказал он мне. — Ты и я, мы должны все исправить.

Я не могла понять, что он говорит, но, видно, он говорил больше для себя.

— Я буду расчесываться каждый день, — пообещала я. Руки я спрятала за спиной, вспомнив, что они не очень чистые.

— Хорошо, — сказал он мне. — Хорошо.

Он смотрел на меня невидящим взглядом.

— Я прямо сейчас пойду и расчешусь, — предложила я.

Он кивнул, и на этот раз его глаза сосредоточились на мне.

— А я буду делать то, что я должен был делать, и начну прямо сейчас, — пообещал он в ответ.

Я пошла в мамину гостиную. Я до сих пор не вернулась в свою комнату. Весь небольшой запас моей одежды лежал в маленьком сундучке. Я нашла расческу и пригладила волосы, потом умылась и помыла руки водой из кувшина. Я нашла чистые штаны и свежую тунику. А когда я спустилась к обеду, за столом нас было только двое — я и отец. Такого отличного вечера у меня давно не было.

Риддл и Шан вернулись из своего путешествия с двумя тележками покупок. Что-то было для Рэвела, но большинство вещей купили для Шан. Она заказала новые занавеси для кровати и шторы, и их доставят, когда сделают. Пока же ей придется обойтись теми, что уже есть в Лиловых покоях. Она купила два кресла, светильник и ковер на пол, новый кувшин и таз для умывания, а так же сундук для одежды. Эти вещи не сильно отличались от тех, что уже были в её комнатах. Ещё она добавила к своим запасам одежды теплые шерстяные вещи, плащи, отделанные мехом и меховые тапочки. Все это лежало в резном кедровом сундуке. Я следила, как отец приглядывал за выгрузкой вещей и за тем, как их переносили в её отремонтированные комнаты. Заметив меня, он тихо сказал:

— Думаю, здесь одежды больше, чем было у твоей мамы за все годы нашего брака.

Вряд ли он имел в виду, что у мамы было меньше вещей, чем ей хотелось.

И Риддл и Шан были удивлены, когда мой новый учитель не присоединился к нам за обедом и на второй день после их возвращения. Выслушав Шан, отец только заметил, что некоторые люди устают от путешествий больше, чем другие. Заметила ли она взгляд, которым обменялись мужчины? Я была уверена, что Риддл навестит писца Фитца Виджиланта ещё до вечера, и захотела присоединиться к нему. Конечно, мне не позволили.

Так что оставшиеся дни я заняла делами, которые сама себе придумала. Каждый день я заставляла себя ходить в конюшни к Персеверансу и Присс. Я не называла его Пер. Не знаю, почему. Мне просто не нравилось так его называть. Я была рада, что нам не надо ни у кого спрашивать разрешения. Я чувствовала, что справляюсь, и что выбрала хорошего учителя. Мне нравилось, что Персеверанс не ждал ничьего позволения, чтобы учить меня. Подозреваю, никто, кроме нас двоих, не знал, что я начала учиться ездить верхом. Это мне тоже нравилось. Мне казалось, что в последнее время все решения принимались за меня. И только это я делала сама для себя.

Однажды Персеверанс потряс меня, заявив в конце поездки:

— Мы больше не сможем кататься в это время.

Я нахмурилась и спешилась. Я уже легко спрыгивала с лошадки на подставку. Маленькое достижение, однако я гордилась им.

— Почему? — недовольно спросила я.

Он удивленно посмотрел на меня.

— Ну, вы знаете же. Приехал писец и будет учить нас.

— Он собирается учить меня, — грубовато поправила я его.

Он поднял брови.

— И меня. И Лукора, и Риди, и Этиля из конюшен. И Эльм с Леа из кухни. Может быть и Таффи, хотя он смеется и говорит, что никто не сможет заставить его. А ещё детей гусятницы и, может, кого-то из детей пастуха. Том Баджерлок сказал, что любой, кто родился в поместье, может прийти и учиться. Многие не хотят. Я вот не хочу. Но па говорит, что если человек может узнать что-то новое, он должен это сделать. И что хорошо уметь подписываться своими именем вместо крестика, а ещё важнее — знать, что именно ты подписываешь и не бегать в деревню за писцом. Вот. Так что мне придется ходить, по крайней мере до тех пор, пока я не смогу написать свое имя. Кажется, он думает, что мне там понравится. А я чего-то не уверен.

Зато я была уверена, что не хочу, чтобы он вообще приходил. Мне нравилось, что здесь он знает меня как просто Би. Мысль, что там может оказаться Таффи, заставила меня похолодеть. Он не осмеливался больше преследовать меня, как в тот день, но, возможно, только потому, что я с тех не осмеливалась бегать и следить за ними. Я представила, как Эльм и Леа хихикают и передразнивают меня. Тогда Персеверанс увидит, как он ошибся, подружившись со мной. Нет! Я не могла позволить им учиться со мной. Я плотно сжала губы.

— Я поговорю об этом с отцом, — сказала я Персеверансу.

Ему не понравился мой холодный тон.

— Я был бы рад, если бы вы это сделали. Сидеть в кругу и марать чернилами пальцы — по-моему, это скучно. Па сказал, что это доказывает, что у вашего отца щедрое сердце, как он всегда говорит. С ним не все согласны. Некоторые говорят, что у арендатора злые глаза даже когда он вежливо разговаривает. Никто не мог вспомнить случай, чтобы он был жестоким или несправедливым, но многие утверждают, что только влияние вашей матери сделало его добрым и они ждали, что всем станет хуже, когда она умерла. Когда он привел сюда эту женщину, некоторые говорили, что она похожа на его родственницу, а другие считали, что она похожа на тех, кто ищет легкой жизни с богатым мужчиной.

Я замерла, приоткрыв рот. Чем больше я его слушала, тем больше холодело моё сердце. Наверное, он принял это за горячий интерес, а не за искреннее желание больше ничего этого не слышать. Он кивнул мне.

— Правда. Некоторые так и говорят. Например, той ночью, когда половина слуг не спали до рассвета, потому что эта женщина кричала о призраках, а на следующее утро Рэвел напал на них, возмутившись из-за насекомых в вашем постельном белье, и из-за того, что ваш отец так разозлился, что сжег его. «Как будто он вообще заботится о ней. У мальчишки сапожника одежда лучше, чем у неё».

Он запнулся, встретив мой возмущенный взгляд. Возможно, он вдруг вспомнил, с кем говорит, потому что повторил:

— Это говорили они, а не я!

Не скрывая ярости, я требовательно спросила:

— КТО говорил все это? Кто эти «они», которые говорят такую ужасную ложь про моего отца и издеваются надо мной?

Вдруг он из друга он превратился в слугу. Он стащил с головы шапку и потупился. Его уши покраснели, но не от мороза. Он осторожно сказал:

— Простите меня, госпожа Би. Я заболтался некстати, это нехорошо с моей стороны. Это просто сплетни, они не для ушей леди, и мне стыдно, что я повторял их. Мне пора работать.

И он отвернулся от меня, мой первый и единственный друг, взял недоуздок Присс и повел её прочь.

— Персеверанс! — по-королевски важно прокричала я.

— Я должен позаботиться о вашей лошади, госпожа, — виновато ответил он через плечо.

Он уходил быстро, опустив голову. Присс казалась удивленной это спешкой. Я стояла на подставке, не зная, что делать. Закричать погромче и вернуть его? Убежать и никогда, никогда не возвращаться в конюшню? Разреветься и свернуться в комочек?

Я стояла, не решаясь двинуться, и смотрела, как он уходит. Когда он и лошадь исчезли в конюшнях, я спрыгнула и побежала. Я добежала до могилы мамы и присела на ледяную каменную скамью рядом. Я сказала себе, что не настолько глупа, чтобы думать, что моя мама где-то здесь. Это было просто место.

Мне ещё никогда не было так больно, и трудно сказать, от чего: от его слов или от моего поступка. Глупый мальчишка. Понятно, что я рассердилась и захотела узнать, кто говорит все эти гадости. Почему он рассказал мне о них, если он не собирался назвать людей? А эти уроки для других детей Ивового леса? Я не возражала, если бы там был Персеверанс, но если придут Таффи, Эльм и Леа, их мнение обо мне расползется среди детей, как яд. Конечно, Персеверанс охотнее будет дружить с большим мальчиком, как Таффи, чем с кем-то вроде меня. Эльм и Леа теперь помогали прислуживать за столом. Достаточно было только взглянуть на них, чтобы понять, что они объединили усилия и вместе оттачивают свои язычки как лезвия на точильном камне. Они смеются надо мной. Как, по-видимому, и другие уже издеваются надо мной из-за моей внешности.

Я покачала ногами, обутыми в прошлогодние сапоги, потрескавшиеся по бокам. Пока я бежала, на толстых штанах появились затяжки от веток. Колени были испачканы, к ноге прилип сухой лист. Должно быть, я где-то упала. Я встала, вытащила тунику из штанов и рассмотрела её. Она была чистая, но вся в пятнах. После того, как мою комнату убрали, у меня стало гораздо меньше одежды. Я чувствовала смутную тревогу из-за того, что часть моей одежды, по-видимому, сожгли. Наверное, я должна проверить состояние моих вещей. Я отковырнула кусочек грязи с туники и заправилась. Я надела её всего день или два назад. Пятно на груди была старое. Грязь и пятна — это разные вещи, подумала я. Если вы, глядя на кого-то, не знаете, что это пятна, то можете принять их за грязь. Я обдумала эту мысль. Все это огорчало. Занятия с детьми, которые ненавидели меня и стали бы щипать, тыкать и издеваться надо мной при любой возможности. Разговоры об отце и обо мне, которые мне не понравились. Они верили в ложь только потому, что она походила на правду. Ещё они могли думать, что отец не заботится обо мне. Когда мама была жива, она делала все необходимое, чтобы содержать меня чистой и опрятной. Я не стала об этом задумываться. Она делала это для меня, одно из многих, что она делала для всех нас. Теперь она умерла. И мой отец не стал делать это для меня, потому что, медленно подумала я, это не так важно для него. Он видел меня, но не трещины на моих ботинках и не пятна на моей тунике. Он говорил, что мы должны «все исправить», но так ничего и не сделал.

А я просто похожа на него. Все эти мелочи не имели никакого значения, пока кто-нибудь не указывал мне на них. Я встала и отряхнула тунику. Решив не грустить об этом и не обвинять отца, я ощутила себя очень взрослой. Я подняла руку к растрепанным волосам. Я просто скажу ему, что мне нужно, и он сделает это для меня. Он ведь сделал это для Шан, правда?

Я пошла его искать. Это заняло некоторое время, но в конце концов я нашла его в Желтых покоях. Он разговаривал с Рэвелом. Рядом с ними слуга, стоя на табурете, вешал занавеси над кроватью. Одна из новых горничных, девушка по имени Кэфл, стояла рядом с охапкой белья. Перина, уложенная на свежую кровать, выглядела толстой и мягкой. Если бы никто не смотрел, я бы немедленно испытала её.

Вместо этого я терпеливо ждала до тех пор, пока отец не повернулся, увидел меня и с улыбкой спросил:

— Ну, Би, что ты думаешь об этом? Что бы ты ещё хотела видеть в своих новых комнатах?

Я смотрела на него, открыв рот. Рэвел довольно усмехнулся. Отец наклонился ко мне.

— Ты пришла рановато, но мы почти закончили. Я знал, что ты удивишься, но не думал, что ты потеряешь дар речи.

— Мне нравится моя собственная комната, — задыхаясь, сказала я.

С тайным входом в шпионской лабиринт! Вслух я этого не сказала. Я огляделась и увидела то, чего у меня раньше не было. Сундук у подножия кровати был гораздо меньше, чтобы мне было проще искать в нем вещи. В углу стоял открытый пустой шкаф, рядом с ним — стул, чтобы я могла добраться до верхних полок. Крючки в нем были прибиты на удобной для меня высоте. Это было доказательством, что мой отец думает обо мне. Я понимала, что не могу отказаться от его бессмысленного подарка.

— Ты сделал все это для меня? — спросила я прежде, чем он заговорил.

— Рэвел помог мне несколькими советами, — заметил отец. Высокий дворецкий коротко кивнул, соглашаясь.

Я медленно оглядела комнату. Я узнала маленькое кресло у огня: видела его где-то в доме. Теперь оно было покрыто лаком и украшено желтыми подушками. Скамеечку для ног я не узнала. Она не очень походила на кресло, но подушка из той же ткани делала их почти одинаковыми. У окна была ниша. К нему добавили ступеньку, чтобы мне проще было забираться, а кучка подушек самых разных размеров обещали мне отдых. Я снова посмотрела на отца.

— Рэвел очень помог мне, — смущенно поправился отец, и дворецкий просто засиял. — Ты же понимаешь, я ничего не знаю о таких вещах, как шторы и подушки. После того, как мы нашли клопов, я сказал ему, что больше не оставлю тебя в этой комнате. Он сказал, что слуги знают, как ты любишь эти комнаты и предложил, раз уж мы начали, освежить их и подготовить специально для тебя. Ты появилась как раз вовремя, чтобы оценить нашу работу.

Я обрела голос.

— Здесь очень мило. Просто прелестно.

Отец ждал, и мне пришлось добавить:

— Но я люблю свою старую комнату.

Не могла же я сказать ему перед слугами, что хочу комнату с выходом в шпионский лабиринт. Я даже не была уверена, что хочу, чтобы он узнал про этот выход. Мне нравилось быть единственной, кто знает об этом. Я взвесила свой секрет и быстрый доступ к глазку против шанса развеять некоторые сплетни. А что, если он решит сделать ремонт в моей старой комнате вместо этой? Он может обнаружить потайную дверь! Я откашлялась.

— Но она ведь была детской, правда? Эта гораздо лучше. Спасибо, папа. Она чудесна.

И хоть было слегка неудобно, но я подошла к нему и подняла лицо для поцелуя. Наверное, я единственная понимала, как он удивился и, конечно, только мы с ним знали, как редко мы касались друг друга. Но он наклонился, чтобы поцеловать меня в щеку, будто мы постоянно это делали. Мы — союзники, вдруг поняла я, и держим наши стены против всего враждебного мира.

Рэвел довольно выгнулся от волнения. Когда я отошла от отца, он склонился и сказал:

— Госпожа Би, если у вас есть время, я бы с удовольствием показал бы вам хитрые ящички в шкафу и как складывается зеркало.

В тот момент, когда я слабо кивнула, он выбросил свои длинные ноги и в два прыжка оказался у моего нового платяного шкафа.

— Поглядите. Вот крючки для бус и крошечные ящики для других драгоценностей. Вот полочка для духов! Ради забавы я уже поставил туда несколько штук. В этом очаровательном маленьком флаконе — розовая вода, а в голубом — душистая жимолость. Оба очень подходят для юной леди! Я добавил полезную маленькую ступеньку, чтобы вы смогли добраться до каждой полочки и увидеть себя в зеркале. Посмотрите, как оно складывается вверх и вниз! А вот отдел для больших вещей, — ах, какой приятный запах! — облицованный кедром, чтобы не завелась противная маленькая моль.

Говоря это, он открывал пустые ящики и подергивал крючки с такой радостью, которую я вряд ли смогу когда-нибудь ощутить при осмотре шкафа. Я улыбалась, сколько могла, и продолжила улыбаться, пока он заверял меня, что рядом есть комната для горничной и совсем скоро она будет готова. Он хорошо отозвался о Кэфл, посоветовал взять её в горничные, и мне пришлось повернуться к ней и стереть испуг с лица, когда она представилась. На мой взгляд, ей было лет пятнадцать или слегка побольше. Она покраснела, делая реверанс, не выпуская белья из руки, и я понятия не имела, что ей сказать. Горничная. Что я буду с ней делать? Она теперь будет всегда рядом со мной, следовать по пятам? Вдруг я обрадовалась, что решила принять эту комнату. Если бы я настаивала вернуть мне старую, они бы положили её туда, и у меня не было бы шанса пробраться к потайному входу. Однако, если она будет спать рядом с моей комнатой, смогу ли я незаметно ускользнуть?

Я повернулась к Рэвелу. Осторожно, осторожно.

— Комната прекрасна, а от шкафа я просто в восторге. Вы все так хорошо продумали. И как мило с вашей стороны облегчить мне доступ к вещам. Часто это было для меня испытанием, но вы нашли выход.

Я никогда не видела, чтобы Рэвел так густо краснел, как в это мгновение. Его карие глаза вдруг блеснули, и к своему удивлению я поняла, что завоевала его дружбу. Я повернулась к отцу. Я искала его, чтобы попросить новые зимние ботинки и несколько длинных туник. Но теперь поняла, что не должна говорить об этом перед слугами. Я оглянулась на них, на Кэфл, Рэвела и человека, вешавшего занавеси. Он почти закончил. Кэфл шагнула вперед и последним рывком расправила их. Я знала Рэвела всю свою жизнь, но я жила, как дикий котенок, молча проскальзывая мимо высокого дворецкого. Что может быть интересного во мне для такого величественного, важного человека? И все же он с радостью взялся за обустройство комнаты для меня.

А теперь и Кэфл, очевидно, станет частью моего мира. Среди народа, заполнившего Ивовый лес, теперь будут люди, с которыми мне придется встречаться и разговаривать каждый день. А ещё каждый день в классной комнате будут другие дети, выше меня, но не старше. Так много людей становятся частью моего мира. Что я буду делать со всеми ними?

Часть моего мира, но не часть моей семьи. Моя семья — это мой отец. Мы всегда должны стоять спиной к спине и защищать друг друга от сплетен и домыслов. У меня не было полной уверенности, но, кажется, я поняла, почему. Они могут называть меня Би Баджерлок, но я-то знала, что на самом деле я Би Видящая. Это знание вошло в меня, как кирпичик входит в брешь в стене. Я Видящая. Как и отец. Так что я улыбнулся и старательно проговорила:

— Папа, я пришла узнать, когда учитель будет готов давать уроки? Я очень хочу поскорее начать.

Я видела огонек понимания в глазах отца, и он продолжил мою игру для зрителей.

— Он сказал, что сможет приступить дня через два. Наконец-то он почувствовал, что полностью оправился после дороги.

После избиения, подумала я. Мы все называли это по-разному, но достаточно было в день приезда увидеть его избитое лицо, чтобы понять, почему новый учитель не покидает своей комнаты и кровати.

— Замечательно, — я медленно оглядела свою новую комнату, широко улыбаясь, чтобы увериться, что все видели и поняли, как приятно мне было с ними. — Комната готова? Я могу спать здесь сегодня ночью?

Рэвел улыбнулся.

— Как только постельное белье разгладится на кровати, госпожа.

— Спасибо. Уверена, мне здесь очень понравится. В моей старой комнате осталось несколько вещей, которые я хочу принести сюда. Я схожу за ними.

— О, почти ничего не нужно, леди Би, я вас уверяю!

Рэвел подошел к сундуку у подножия моей новой кровати и распахнул его. Он опустился на одно колено и поманил меня. Его длинные пальцы поползи по стопке вещей.

— Второе кремово-желтое одеяло для особенно холодных ночей. И вот плед, если вы захотите посидеть на окне. Новая красная шаль и колпак. Раз уж нам пришлось избавиться от большинства ваших вещей, швея Лили сшила вам несколько новых туник. Глядя на вас, я боюсь, что мы сделали их слишком большими, но их хватит, пока мы не найдем времени подогнать их по размеру. Посмотрите, вот коричневая с желтой окантовкой, а вот зеленая. Вот эта слегка простовата. Не хотите ли вышивку по краю? Что же это я, конечно, хотите. Я отошлю её швеям.

Я перестала слушать. Рэвел наслаждался. Его слова текли мимо меня. Я не понимала, что я чувствую. Вся это новая одежда, и внезапно — ни одна из них не сделана руками мамы. Никто не примерял их ко мне, чтобы проверить длину, и никто не спросил, хочу ли я цветы или спиральки по подолу. Я нахмурилась и снова попыталась осознать смерть мамы. Каждый раз, когда я думала, что поняла её, что-то новое выбивало меня из колеи.

Рэвел закончил. Я улыбалась. Улыбалась, улыбалась, улыбалась. Я с отчаянием посмотрела на отца и пробормотала:

— Это все прекрасно. И все-таки я принесу из своей комнаты несколько вещей. Большое спасибо всем вам.

Потом я убежала. Я надеялась, что покинула комнату прилично, но, очутившись в коридоре, я побежала. Я проскользнула мимо двух слуг, несущих свернутый ковер, пересекла зал и нашла дверь моей старой комнаты. Я заперлась в ней.

Очаг вычистили, в комнате было пусто и холодно. Ободранная рама кровати походила на скелет. Я заставила себя открыть дверь в комнату для прислуги и заглянуть туда. Она тоже была пуста. Тяжелая кровать ещё стояла в углу, изголовье аккуратно загораживало тонкую панель, скрывающую мой вход. По крайней мере, это сбережет его.

Я медленно вернулась в комнату. Пустая каминная полка. Исчез синий керамический подсвечник. Нет крошечной вырезанной совы, которую мы с мамой купили на рынке в Приречных дубах. Я открыла свой маленький сундук для одежды. Пусто. Большой сундук у подножия моей старой кровати. Пусто, только слабый аромат кедра и лаванды. Убрали даже пакетики. Не было синего шерстяного одеяла, истертого до полупрозрачности. Не осталось ни одной моей старой туники и ночной рубашки. Все эти стежки, сделанные рукой мамы, превратились в пепел, защищая обман отца, чтобы никто не узнал, что в ту ночь мы сожгли тело. У меня осталась только та одежда, которую я унесла в мамину комнату, где спала. Я спрятала там и ночную рубашку. Если они не нашли и не унесли её!

Я скрестила руки на груди и сжимала их, вспоминая остальные пропавшие вещи. Вырезанная «книга» про травы, которую я всегда держала у кровати. Подсвечник для моего ночного столика. Меня охватил ужас, я упала на колени и открыла ящик стола. Исчезли, все жирные ароматные свечи, сделанные мамой, исчезли. Я никогда не спала в этой комнате без того, чтобы не сжечь одну из них, пока засыпаю, и не могла себе представить, что останусь в новой комнате без их утешительного аромата. Я смотрела в тусклую пустоту ящика, и сжалась, запустив ногти в ладони, чтобы не разлететься на куски. Я зажмурилась. Если медленно вдыхать носом, то можно ощутить слабый запах аромат когда-то лежавших здесь свечей.

Я и не знала, что он здесь, пока он не сел на пол позади и не обнял меня. Мой отец заговорил мне в ухо.

— Би, я спас их. Я пришел сюда, поздно ночью. Я забрал свечи и несколько других вещей, которые, я знал, ты любишь. Я сохранил их для тебя.

Я открыла глаза, но не расслабилась в его руках.

— Ты должен был сказать мне, — свирепо ответила я, внезапно разозлившись. Как он мог позволить мне ощутить потерю, даже на такое короткое время? — Ты должен был разрешить мне прийти сюда и забрать мои любимые вещи прежде, чем их могли сжечь.

— Ты права, — признал он, а затем добавил: — Тогда я не подумал об этом. Это надо было сделать немедленно. Слишком многое здесь происходит, и очень быстро.

Я холодно спросила:

— Так что ты сохранил? Мои свечи? Мою книгу о травах? Мою статуэтку-сову, подсвечник? Ты сохранил моё синее одеяло? Тунику с ромашками, вышитыми по подолу?

— Я не сохранил синее одеяло, — хрипло признался он. — Я не знал, что оно нужно.

— Ты должен был спросить меня! ДОЛЖЕН!

Я не хотела этих слез, которые внезапно заполнили глаза и застряли в горле, мешая дышать. Я не хотела огорчаться. Я хотела разозлиться. В злости меньше боли. Я повернулась и сделала то, что никогда не делала раньше. Я ударила отца, так сильно, как только смогла. Мой кулак стукнул в напряженные мышцы его груди. Это были не удары маленькой девочки. Я била со всей силы, желая причинить ему боль. Я била и била его, пока не поняла, что он сам позволяет мне делать это, что он может в любой момент схватить мои руки и остановить меня. Возможно, он даже ждал эту боль. Сразу все стало бесполезным и даже гораздо хуже. Я остановилась и посмотрела на него. Его лицо было покойно, глаза мягко смотрели на меня, не защищаясь от моего гнева. Он просто принял его.

Это не вызвало во мне жалости, а только ещё больше рассердило. Это моя боль. Я потеряла вещи, которые были мне дороги. Как он смеет так смотреть на меня, когда сам во всем виноват? Я сжалась, сложив руки на груди, склонила голову, чтобы не видеть его. Когда он положил одну руку на мою щеку, а другую — мне на затылок, я только напряглась и сжалась ещё сильнее.

Он вздохнул.

— Я делаю все возможное, Би, но иногда у меня не получается. Я спас то, что считал важным для тебя. Когда захочешь, скажи мне, и мы перенесем вещи в твою новую комнату. Я хотел сделать сюрприз. Я думал, тебе нравятся Желтые покои. И ошибся. Слишком большая перемена, слишком быстрая, и я должен был посоветоваться с тобой.

Я не расслабилась, но слушала.

— Вот. Больше никаких сюрпризов. Дней через пять мы с тобой поедем в Приречные дубы. Рэвел подумал, что тебе, возможно, захочется выбрать ткань для плотных зимних рубашек. И мы зайдем к сапожнику, чтобы не ждать, пока он доберется сюда. Думаю, твои ноги за этот год очень выросли. Рэвел сказал мне, что ты нуждаешься в новых ботинках и сапогах. Для верховой езды.

Это так потрясло меня, что я взглянула на него. Его глаза по-прежнему были печальны, но он мягко продолжил:

— Это было для меня неожиданностью. Очень приятной неожиданностью.

Я снова опустила глаза. Я делала это не для него. Хотя, подумав, я поняла, что хотела показать ему свое умение ездить верхом, даже если ни он, ни Риддл не нашли времени научить меня. А потом я осознала, как же сильно была зла на них обоих за то, что они проводили больше времени с Шан, чем со мной. Я хотела удержать этот гнев, сделать его глубже и сильнее. Но больше всего мне хотелось принести мамины вещи в новую комнату, где я буду спать сегодня ночью.

Я заговорила, глядя в пол. Мне не нравилось, как натянуто прозвучал мой голос.

— Пожалуйста, отдай мне мои вещи. Я положу их в безопасном месте в моей комнате.

— Так и сделаем, — сказал он.

Он встал. Я не предложила ему свою руку, а он не попытался взять её. Но я пошла за ним из комнаты, когда-то бывшей моей и где умерла девушка.

Глава 25

ВЕЩИ, КОТОРЫЕ СТОИТ ХРАНИТЬ

Во время правления королевы Декстресс главный писец замка Баккип получил новую обязанность: учить любого «желающего» ребёнка крепости чтению и письму. Говорят, этот указ был продиктован её огромной неприязнью к писцу Мартину. Как бы то ни было, многие писцы замка, пришедшие после Мартина, считали эту обязанность скорее наказанием, чем честью.

Писец Федврен, «Про обязанности писцов».

И вот я снова ошибся. И очень сильно. Я медленно шёл по коридору, моя малютка шагала за мной. Она не взяла меня за руку, а шла поодаль, и я знал, что это не случайно. Боль сияет, как тепло огня, но от её маленькой сжатой фигурки я ощущал холод. Я был так уверен, что делаю все правильно! Что она будет в восторге от новой комнаты и мебели, которые сделаны специально для её роста. А в стремлении обмануть слуг о пропавшем без вести «госте» я уничтожил драгоценные памятные вещи, незаменимые частички её детства.

Я привел её в свою спальню. С тех пор, как она была здесь, комната изменилась. Я собрал всю одежду и белье и отправил их в стирку. Слуга, неодобрительно зажав узкий нос, вынес отсюда две огромные корзины. Вернувшись тем вечером в комнату, я увидел, что перину проветрили и перевернули, везде вытерли пыль и навели порядок. Я не просил об этом. Подозреваю, Рэвел сам решил сделать это. В ту ночь я спал на белье, очищенном от горестного пота, и на подушках, не пропитанных слезами. В подсвечниках стояли простые белые свечи без запаха, ночная рубашка оказалась мягкой и чистой. Я почувствовал себя путешественником, который прошел долгий и трудный путь и остановился в безликой гостинице.

Я не удивился, когда Би замерла в дверях и беспокойно огляделась. Эта комната могла принадлежать любому человеку. Или никому вообще. Она огляделась и снова посмотрела на меня.

— Я хочу получить мои вещи обратно, — четко проговорила она.

В её голосе не было ни хрипов, ни напряжения от сдерживаемых слез. Я взял сундучок, стоявший под окном, и открыл его. Она заглянула в него и сразу успокоилась.

В сундучке лежало не только то, что я унес из её комнаты в ту ужасную ночь, но и другие памятные вещи. Первая одежда Би, которую она часто носила, и ленточка, украденная мной из волос Молли много лет назад. Её кисти, зеркало, и любимый кожаный ремень, выкрашенный в синий цвет и обшитый кружевными мешочками. Его сделал Баррич, и пряжка ремня выглядела затертой от частого использования. Она носила его до дня своей смерти. Стоял тут и небольшой ларчик с украшениями Молли и молочными зубками Би.

Би нашла свои книги и ночные рубашки.

— Свечи в моем кабинете, я сохранил их, — напомнил я.

Она нашла и собрала несколько небольших статуэток. Она молчала, но по сжатым губам я видел, что многих важных для неё вещей здесь нет.

— Прости меня, — сказал я, когда она отвернулась от сундучка, прижимая к себе свои сокровища. — Я бы сказал тебе. Если бы я мог вернуть твои любимые вещи, я бы сделал это.

Она повернулась, и на короткое мгновение наши взгляды встретились. В её глазах тлели боль и гнев. Внезапно она сложила охапку своих вещей на кровать.

— Я хочу поясной нож мамы, — объявила она.

Я посмотрел вниз, в сундучок. Маленький нож всегда висел на этом поясе. Когда-то его костяную ручку Молли или, возможно, Баррич, завернули в полоску кожи, чтобы он не скользил в руках. У него были голубые ножны, под цвет ремня.

— Пояс ещё долго будет тебе большим, — сказал я.

Это было замечание, а не возражение. Я никогда не думал отдать его кому-то, кроме Би.

— Сейчас мне нужен только нож и ножны, — сказала она. Я снова встретил её скользящий взгляд. — Чтобы защищать себя.

Я глубоко вздохнул и достал пояс Молли. Мне пришлось снять несколько мешочков, прежде чем я смог освободить нож. Я протянул его Би, ручкой вперед, но, когда она потянулась за ним, я отвел руку в сторону.

— Защищать себя от чего? — требовательно спросил я.

— От убийц, — тихо произнесла она. — И людей, которые меня ненавидят.

Эти слова камнями обрушились на меня.

— Никто не ненавидит тебя! — воскликнул я.

— Неправда. Те дети, которых ты решил пригласить на мои уроки. По крайней мере, трое из них ненавидят меня. Может и больше.

Я сел на край кровати, не выпуская ножа из руки.

— Би, — воззвал я к её разуму. — Они едва знают тебя, как они могут тебя ненавидеть? И даже если ты не нравишься им, сомневаюсь, что они осмелятся…

— Они бросали в меня камни. И гонялись за мной. Он хлопнул меня так сильно, что кровь изо рта пошла.

Страшная холодная злость вскипела во мне.

— Кто это сделал? Когда?

Она отвернулась от меня. Она смотрела в угол комнаты. Наверное, боролась со слезами. Потом тихо заговорила.

— Это было очень давно. И я не хотела говорить. Ты сделал бы только хуже.

— Это вряд ли, — резко сказал я. — Скажи мне, кто гонялся за тобой, кто осмелился кидать в тебя камни, и они уйдут из Ивового леса этим же вечером. Вместе с родителями.

Её голубой взгляд скользнул мимо меня, как ласточка скользит мимо обрыва.

— Ох, и это заставит других слуг полюбить меня, да? Хорошая жизнь у меня будет, когда дети станут меня бояться, а их родители — ненавидеть.

Она была права. И эта правда причиняла мне боль. Мою маленькую девочку гоняли и били, а я даже не знал. А узнав, не смог придумать, как защитить её. Она была права, все, что я мог — это сделать ещё хуже.

Я обнаружил, что вручаю ей ножны. Она взяла их, и мгновение мне казалось, что она огорчена моей уступкой. Поняла ли она, что это — признание моего бессилия защитить её в некоторых случаях? Пока Би вынимала короткий нож из ножен, я думал, что бы сделала Молли? Это был простой нож, уже не очень острый. Молли использовал его для всего: резала жесткие стебли цветов, вырезала червоточину из моркови и вытаскивала занозу из моего большого пальца. Я посмотрел на руку, вспоминая, как она крепко сжала её и беспощадно тащила обломанную щепку кедра.

Би перехватила нож, держа его так, будто собиралась ударить сверху вниз. Несколько раз, стиснув зубы, она взмахнула им.

— Не так, — услышал я свой голос.

Нагнув голову, она сердито посмотрела на меня. Я хотел было взять у неё нож, но потом понял, что она не отдаст. Я снял с ремня свой нож. Он был похож на нож Молли, короткий крепкий клинок, предназначенный для десятка дел, которые появляются в течение дня. Я свободно держал его на ладони, его ручка слегка покачивалась. Я сбалансировал его.

— Попробуй так.

Она неохотно ослабила хватку, сбалансировала нож на ладони, а затем снова крепко его сжала. Она ткнула им в воздух и покачала головой.

— Мне удобнее по-другому.

— Возможно. Если у тебя появится любезный враг, который будет стоять на месте и ждать, пока ты ударишь его. Но тебе ещё придется подобраться к нему. Если я возьму нож вот так, это удержит кого-то на расстоянии. Или я могу протянуть руку и ударить его прежде, чем он сможет подобраться ко мне. Или я захочу его поранить.

Я показал ей этот прием.

— Пока ты держишь клинок так, ты не сможешь хорошо ударить. И не сможешь удержать больше одного врага.

По её напрягшимся плечам я видел, как сильно ей хотелось оказаться правой. Её раздражала необходимость признать свою ошибку. Тихо и угрюмо, она все-таки уступила.

— Покажи мне.

И ещё неохотнее:

— Пожалуйста.

— Ну что ж.

Я отошел от неё и встал в позицию.

— Все начинается с твоих ног. Ты должна найти равновесие, такую точку, с которой можешь качнуться в сторону или сделать внезапный шаг вперед или назад, не теряя устойчивости. Согни немного колени. Видишь, как я двигаюсь из стороны в сторону?

Она встала напротив и повторила за мной. Моя маленькая девочка была гибкой и стройной, как змейка.

Я убрал нож и вооружился ножнами.

— Итак, наша первая игра. Стоим на месте. Ни шага вперед или назад. Я буду пробовать коснуться тебя ножнами. Ты же должна двигаться из стороны в сторону и не позволить себя задеть.

Она посмотрела на обнаженное лезвие в своей руке, потом на меня.

— Пока убери его. Начни уклоняться от моего клинка.

И так мы с дочерью начали танцевать, покачиваясь друг против друга. Сначала я легко касался её, постукивая то по плечу, то по груди, то по животу, то снова по плечу.

— Не смотри на нож, — предложил я. — Следи за мной. Когда нож движется в твою сторону, уже слишком поздно. Следи за моим телом и старайся угадать, куда я направляю клинок.

Я не был груб с ней так, как Чейд со мной. Удары Чейда оставляли мелкие синяки, и он хохотал каждый раз, когда ему удавалось меня зацепить. Но я — не Чейд, а она — не я. Ударь её или посмейся — и она больше не станет стараться. Я вспомнил, как Чейд злил меня, я начинал ошибаться и быстро сдавался. Я не собираюсь делать свою дочь убийцей, напомнил я себе. Я просто хочу научить её ускользать от ножа.

Она схватывала все на лету, и вскоре сумела достать меня своими ножнами. Когда это произошло в первый раз, она остановилась и выпрямилась.

— Если ты не хочешь учить меня, так и скажи, — произнесла она холодно. — Но не делай вид, что я научилась чему-то.

— Я просто не хочу, чтобы тыогорчалась, — извинился я за свою хитрость.

— А я просто не хочу думать, что умею, а на самом деле не умею. Если кто-то решит убить меня, мне нужно успеть убить его первой.

Я стоял и старался не выразить улыбку лицом и взглядом. Ей бы это не понравилось.

— Что ж, отлично, — сказал я и больше не поддавался.

Это значит, что больше она меня не задела, и что спина моя разболелась, и я вспотел прежде, чем она признала, что на первый день занятий достаточно. Её короткие волосы взмокли и торчали во все стороны, когда она села на пол, чтобы вдеть нож в ножны. Когда она встала, на её детском поясе висел нож. Я разглядывал её. Она не подняла глаз. Внезапно она показалась мне заброшенным котенком. Молли никогда бы не позволила ей бегать в таком растрепанном виде.

Доставая из сундука щетку, оправленную в серебро, и роговой гребень Молли, я чувствовал, будто вырываю кусок из своего сердца. Я положил их рядом с другими сокровищами дочери. Мне пришлось откашляться, прежде чем я заговорил:

— Возьми их в свою новую комнату. Мне бы хотелось, чтобы ты пользовалась щеткой своей мамы. Твои волосы все ещё слишком короткие, чтобы убирать их назад. Но ты можешь носить щетку в кармане одной из новых туник.

Её пушистая головка кивнула.

— Мы ведь продолжим наши тайные уроки с ножом, правда?

— Мне хочется, чтобы все мои уроки были тайными, — угрюмо пробормотала она.

— Давай обсудим это?

— Ты все решаешь сам, не спрашивая меня, — пожаловалась она.

Я сложил руки на груди и посмотрел на неё сверху вниз.

— Я твой отец, — напомнил я ей. — Я не спрашиваю твоего разрешения, чтобы сделать то, что считаю правильным.

— Речь не об этом! Я о том, что ничего не знаю, пока что-то не произойдет. Про эти… — пролепетала она. Потом она посмотрела на меня и, с трудом удерживая мой взгляд, искренне сказала: — Они будут пытаться сделать мне больно.

— Уверен, твой учитель поддержит порядок среди учеников.

Она покачала головой и зашипела, как загнанная в угол кошка.

— Они не могут бить меня, делать мне больно. А девочки могут…

Её сжатые кулаки вдруг широко раскрылись, будто она выпустила когти. Она схватилась скрюченными пальцами за свою маленькую головку и крепко зажмурилась.

— Забудь, о чем я тебя просила. Я справлюсь сама.

— Би, — предостерегающе начал я, но она перебила меня:

— Я же сказала. Девочки не должны причинять боль.

Я её не отпустил.

— Я хочу, чтобы ты хорошо поняла, почему я пригласил учиться других детей.

— Я поняла.

— Тогда скажи мне, почему.

— Чтобы показать всем, что ты не скряга. И не бездушный.

— Что?

— Персе… мальчик из конюшни. Он сказал, что некоторые считают, что у тебя злые глаза, и после смерти мамы они боялись, что ты станешь груб со слугами. Но ты не стал. А это покажет, что ты на самом деле хороший человек.

— Би, я не хотел ничего никому показывать. В замке Баккип любой ребёнок, который хочет учиться, может приходить на занятия в Большой зал. Даже мне, бастарду, было разрешено приходить и учиться там. И поэтому я решил, что, в свою очередь, дам любому желающему ребёнку шанс выучиться.

Она не смотрела на меня. Я глубоко вздохнул, хотел что-то добавить, но вместо этого вздохнул ещё раз. Если она не поняла, лишние слова только запутают её. Пока я вздыхал, она смотрела в сторону.

— Это должно быть сделано.

Когда я не ответил, она добавила:

— Мама тоже хотела учиться. И если бы она была здесь, знаю, она бы настаивала, чтобы у каждого ребёнка был шанс. Ты прав.

Она начала собирать свой клад. Вещи быстро заполнили руки. Она не попросила помощи, а просто прижала их подбородком к груди. Очень тихо она добавила:

— Но я хотела бы, чтобы ты был не прав, и чтобы я занималась без них.

Я открыл ей дверь и пошел следом.

Мы почти дошли до двери в её комнату, когда я услышал постукивание твердых туфель и оглянулся, чтобы увидеть, как ко мне, подобно кораблю под парусами, несется Шан.

— Арендатор Баджерлок! — властно окликнула она меня. Би засуетилась ещё больше. Я остановился и повернулся Шан, давая дочери возможность убежать.

— Добрый день, леди Шан, — встретил я её с натянутой улыбкой.

— Мне нужно поговорить с вами, — выкрикнула она издалека, задыхаясь от быстрого шага. Остановившись, он опустила приветствия и сразу перешла к делу: — Так когда же начнутся мои уроки музыки? И мне нужен учитель танцев из Баккипа, а лучше — из Джамелии. Я хотела удостовериться, что вы это выполните. Хочу узнать все новые танцы, чтобы не стесняться при дворе.

Я с трудом удержал улыбку на лице.

— Уроки музыки. Не думаю, что Фитц Виджилант может этому научить.

Она нетерпеливо покачала головой, раскидывая кудри по плечам. Это движение донесло до меня её аромат. Молли всегда использовала запахи цветов и трав: имбирь и корица, роза и лилия. Аромат Шан не имел ничего общего с садом. У меня сразу же разболелась голова. Я отступил назад, а она шагнула вперед, продолжая:

— Я разговаривала с ним три дня назад. Он согласился, что не сможет научить меня играть на музыкальном инструменте или петь, но предположил, что, если усадьба приютит на зиму несколько менестрелей, за небольшую плату они будут рады дать несколько уроков молодой леди. Потом я спросила про танцы и…

— Писец Фитц Виджилант ещё не совсем здоров. И все-таки вы говорили с ним?

— Ну, я пошла в его комнаты, чтобы поприветствовать. Он такой несчастный, подумала я, высланный из замка Баккип, от удовольствий двора в это захолустье! Я не сомневалась, что ему одиноко и скучно, поэтому зашла поговорить и ободрить его. Боюсь, он не очень искусный собеседник, но я хорошо умею задавать вопросы и вытаскивать тихих парней из их скорлупы. Так что, когда я спросила его, умеет ли он танцевать, а он сказал, что достаточно хорошо танцует, я спросила, может ли он мне показать новые шаги, а он сказал, что его здоровье пока не позволит достаточно изящно изобразить их. А потом предположил, что мне может потребоваться учитель. Поэтому, конечно, я сказала Риддлу, а… он не говорил с вами, полагаю? Для слуги он слишком забывчив! Просто до бесполезности. Удивляюсь, зачем вы вообще его держите!

Я попытался вспомнить все последние разговоры с Риддлом, выискивая среди мелочей ключ к тому, о чем она говорила. Меня отвлекла мысль о том, как же она замучила беднягу Фитца Виджиланта своей болтовней.

— Риддл на самом деле человек леди Неттл, она одолжила его лорду Чейду для вашей охраны. И поручила ему присмотреть за маленькой леди Би, своей сестрой.

— Сестрой, — Шан улыбнулась. Она склонила голову и посмотрела на меня с сочувствием. — Я уважаю вас, арендатор Баджерлок. Даю честное слово. Живете в доме своей падчерицы, так прилежно его содержите. И предлагаете убежище бастардам из Баккипа. Я, Фитц Виджилант, Би. Расскажите мне, кто её отец, почему она должна скрываться здесь, с вами? Думаю, её отец из Фарроу. Я слышала, там встречаются такие пшеничные волосы и васильковые глаза.

Меня захлестнули эмоции. Если бы я не прошел долгие тренировки Чейда, то, думаю, впервые в жизни ударил бы безоружную женщину. Я смотрел на неё, пряча чувства за пустой улыбкой. А все-таки? Неужели она хотела уколоть меня? Поистине, Би права. Девочки не должны причинять боль. Я не знал, с какой целью Шан сказала это. Она склонила голову набок и доверительно мне улыбалась, будто выпрашивая частичку шальной сплетни.

Я заговорил медленно и тихо.

— Би моя настоящая дочь, её родила моя любимая жена. И зараза незаконнорожденности не коснется её.

Её взгляд изменился, сочувствие в нем несомненно возросло.

— Ого. Прошу прощения. Я думала, что раз она так не похожа на всех вас… но, конечно, я уверена, что вы-то знаете правду о ней. Значит, в Ивовом лесу нашли прибежище три бастарда. Я, Фитц Виджилант, и, конечно, вы.

Я ответил тем же тоном:

— Конечно.

Послышался шорох подошв, и я взглянул мимо неё, чтобы увидеть Риддла. Его движения стали медленными, будто он заметил крадущуюся рысь или змею, готовую напасть. Его нерешительность быстро сменилась ужасом, когда он понял, что сейчас ему придется защищать Шан от меня. Когда этот человек успел так хорошо узнать меня? Я сделал шаг назад, выходя из опасной зоны. Его плечи расслабились, но Шан, тенью двинувшаяся за мной, снова оказалась на расстоянии вытянутой руки. На мгновение его глаза встретились с моим взглядом, а потом он легким шагом подошел к нам. Когда он коснулся плеча Шан, та подпрыгнула. Она совершенно не подозревала о его присутствии.

— Я договорился с Рэвелом, — быстро солгал он. — Он лучше всех знает, где найти вам подходящего учителя музыки. А быть может, найдет и учителя танцев.

Она ощетинилась, наверное, обидевшись на прикосновение, и, когда её внимание переключилось на Риддла, я отошел, бросив все эти сложности на него. Нечестно, наверное, но безопаснее для всех нас.

В своем спокойном кабинете я, наконец, дал волю чувствам. Сначала ярости. Как она, гость в моем доме, посмела так говорить о моей дочери?! Намек на честное имя Молли тоже невозможно простить. За яростью последовало недоумение. Зачем? Зачем Шан, полностью зависящая от моего расположения, говорит такие вещи? Неужто она настолько равнодушна ко всем видам вежливости, что считает допустимым задавать такие вопросы? Пыталась ли она намеренно оскорбить или задеть меня? Если да, то зачем?

Она искренне считает, что Молли изменила мне? И другие смотрят на светлые волосы и голубые глаза Би и думают, что я осел?

Глядя в одну точку, я сел за стол, краем глаза наблюдая за стеной над камином. Поперек глазка, которым пользовалась Би, была натянута нить паутинки, на конце которого висела мельчайшая пылинка. Если Би не было внутри, паутинка висела неподвижно. Когда я пересек комнату, она слегка колыхнулась. Сейчас Би там. Я задался вопросом, пришла ли она сюда раньше меня, или использовала плохо скрытый вход в кладовке? Надеюсь, она не плакала из-за глупости отца, распорядившегося её сокровищами. Я плохо переносил её гнев, но слезы были куда как хуже.

Я посмотрел на свиток, лежащий на столе. Сейчас он совершенно меня не интересовал. Он был написан устаревшим стилем, чернила давно выцвели. Чейд прислал его, чтобы я сделал копию. Он описывал упражнение в Скилле для новичков. Сомневаюсь, чтобы этот текст заинтересовал мою дочь. Волосинка, оставленная мною на уголке свитка, осталась нетронутой. Вот как. Сегодня она не трогала мои бумаги. Но меня не покидала уверенность, что раньше она брала их. Я не знал, когда она начала читать документы, оставленные в кабинете, и не мог сказать наверняка, что она не видела моих личных писем. Я вздохнул про себя. Каждый раз, когда я думал, что стал лучше, как родитель, во мне открывались новые недостатки. Я слишком поздно узнал, что она изучает меня. Я знал, что она умеет читать, но был небрежен. В детстве я и сам прочитал не один свиток и не одно письмо, которые Чейд постоянно разбрасывал по комнате. Или мне так казалось. Быть может, он делал так же, как делал сейчас я, оставляя только то, что может заинтересовать ум или любознательность ребёнка. Мои личные записки я теперь делал только в спальне. Даже если бы она знала про выдвижное отделение большого сундука у моей кровати, она бы не смогла забраться туда.

Я подумал, не позвать ли её из убежища, но решил, что не стоит. Она имеет право на свое местечко, где может спокойно дуться или горевать.

В дверь постучали.

— Риддл, — сказал я, и он открыл дверь. Осторожно, как лиса, огляделся, и проскользнул внутрь, мягко прикрыв дверь.

— Мне так жаль, — сказал он.

— Ничего страшного, — ответил я. Я не знал, извиняется ли он за Шан, требующую уроков музыки, или за Шан, перечисляющую бастардов и выражающую полное понимание. Все равно. — Не хочу об этом говорить сейчас.

— Боюсь, нам придется, — протянул он. — Рэвел пришел в восторг от просьбы леди Шан. Он считает, что было бы абсолютно прекрасно снова наполнить Ивовый лес музыкой и танцами. Он вспомнил какого-то старика в Приречных дубах, который больше не способен петь, но может выучить леди Шан выжимать мелодию из арфы. А вместо учителя танцев Рэвел предложил себя, «до тех пор, конечно, пока не найдется более подходящий партнер для такой леди». Кстати, леди Шан была не очень довольна, когда он радостно заметил, что Би тоже могут пригодится занятия музыкой.

Я видел, как блестят его глаза и предположил:

— И ты согласился от её имени?

— Боюсь, я просто не смог устоять, — признался он, и я заметил, как вздрогнула паутинка, будто с той стороны стены кто-то вздохнул. Маленькая шпионка. Сколько волка не корми, подумал я.

— Отлично. Несомненно, это пойдет ей только на пользу, — безжалостно ответил я, и паутинка снова вздрогнула. — Пора, давно пора дать моей дочери образование, достойное леди.

Лучше музыка и танцы, подумалось мне, чем болевые точки и яды. Быть может, если её образованием займутся другие люди, я смогу воздержаться и не выучить её тому, чему учили меня. Сжиганию тел под лунным светом и схваткам на ножах. О, отлично, Фитц. Молодец. И все же в тусклом уголке моего разума мудрый старый волк предположил, что этому одинокому маленькому детенышу могут пригодиться острые зубы.

Риддл все ещё смотрел на меня.

— Что-то ещё? — спросил я неохотно.

Он коротко кивнул.

— Да. Но из другого источника. У меня есть сообщение от Чейда.

Это меня заинтересовало.

— От Чейда? И как это сообщение дошло до тебя?

И я решусь обсуждать это рядом с внимательными ушками Би?

Он пожал плечами.

— Голубем, — он протянул мне крошечный свиток. — Прочитай сам, если хочешь.

— Он прислал его тебе. Он собирался известить нас обоих?

— Ну, это особенная пометка, необычная для Чейда. Он предлагает мне бочку сенседжского абрикосового бренди, если я смогу выяснить, как ты установил происхождение материнской линии Фитца Виджиланта.

Дрожь предвкушения пробежала по коже.

— Не понимаю, что бы это значило.

На мгновение мне захотелось шикнуть на него. Вряд ли это был секрет, на который имела права моя дочь.

Риддл пожал плечами, и размотал крошечный свиток. Он поднес к его глазам, чтобы прочитать, а затем начал отодвигать, разбирая буквы. Он зачитал вслух: «…предложил Главную охотницу и садовницу. Это первая. Бочонок абрикосового сенседжского бренди, если сможешь выяснить для меня, как он вышел на этих двоих…»

Голос Риддла дрогнул. Я улыбнулся.

— Остальное предназначено только для твоих глаз?

Риддл поднял брови.

— Возможно, он не предполагал, но не представляю, как бы я мог скрыть это от тебя. Он очень желает узнать, почему эта информация так важна для тебя.

Я оперся на локти, сцепил пальцы и прижался к ним губами, раздумывая.

— Вероятно это так, — ответил я прямо.

Успел ли маленький слухач за стеной сложить обрывки в картинку так же быстро, как я? Скорее всего. Это легкая задачка.

— Я искал ребёнка, рожденного этими женщинами. Но не детишек лорда Виджиланта. Возмож…

Пришла моя очередь замолчать. Меня осенило. Многие матери умудрялись рожать бастардов на законном брачном ложе, обманывая супругов. Могла ли и в этом случае мать найти подходящего отца своему ребёнку? Могла ли Лорел забеременеть от Шута, а потом утверждать, что ребёнок от другой интрижки? Нет. Не только потому, что Лорел безумно дорожила бы ребёнком лорда Голдена, но и возраст не подходил. Фитц Виджилант мог быть сыном Лорел, но не сыном Шута. И, насколько я знал Лорел, вряд ли она бы охотно оставила ребёнка, зачатого в любви, независимо от его происхождения, на попечение отца. Я сердцем чувствовал, что в этой истории есть что-то ещё. Что-то темное. Изнасилование? Совращение? Лорел оставляет ребёнка на воспитание человеку, который признал его, но не в состоянии или не желает его защищать после того, как он вырос. Почему? И почему Чейд и Риддл так его ценят?

Я встретил вопросительный взгляд Риддла.

— По правде говоря, это совершенная случайность. Я искал другого ребёнка, постарше. Только Чейд этому не поверит и не заплатит тебе обещанное. А жаль. Абрикосовый бренди из Сенседжа найти непросто. Последний раз я пробовал его много лет назад.

Я вспомнил те дни. Как давно это было. Мы пили его, когда Шут исполнял свою миссию. Может ли Фитц Виджилант быть тем нежданным сыном, которого он приказал мне найти? Только если, не уведомив меня или лорда Чейда, Шут возвращался в Шесть Герцогств, тайно встретился с Лорел, а затем бросил её. А она оставила ребёнка на лорда Виджиланта? Нет. В этом не было никакого смысла.

Риддл по-прежнему задумчиво смотрел на меня. Можно использовать его любопытство.

— Помнишь ту гостью, которая убежала, даже не попрощавшись? Она принесла мне сообщение от старого друга. Точнее, от лорда Голдена.

Одна из его бровей слегка приподнялась. Если он и удивился, что она была курьером, то хорошо это скрыл.

— Насколько я помню, ты и лорд Голден были очень близки.

Он произнес это так спокойно, будто эти слова не имели смысла. Или были переполнены им.

— Мы были близки, — согласился я.

Тишина затянулась. Я помнил о маленьком соглядатае за стеной. Я откашлялся.

— Есть кое-что ещё. Курьер сказала, что за ней охотятся. Эти её преследователи были очень близко.

— Если бы она осталась здесь, ей бы ничего не угрожало.

— Возможно. Возможно, она так не считала. Я знаю, она боялась, что привела опасность к порогу моего дома. Она успела сказать, что лорд Голден пытался вернуться, но за ним тоже следили.

Я обдумал все, чем рискую. Где медяк, там и золотой.

— Возможно, в то время, когда лорд Голден был в Шести Герцогствах, он стал отцом. Курьер должна была передать мне, что его сын в большой опасности. Лорд Голден попросил меня найти и защитить его.

Риддл молчал, обдумывая услышанное. Потом осторожно заговорил:

— Ты думаешь, что Фитц Виджилант может быть сыном лорда Голдена?

Я покачал головой.

— Не подходит по возрасту. Главная охотница Лорел была одной из женщин, которые, по моему предположению, подходят на роль матери этого «нежданного сына».

— Точнее, лорд Виджилант ему не родной отец. Раз Чейд утверждает, что Лорел его мать. Но Виджилант признал его своим сыном. Если у парня было два отца…

— Или он был усыновлен чужим человеком, — напомнил я ему.

Потом я вздохнул.

— Он слишком молод. Если только лорд Голден не приезжал в Бакк ещё раз.

Мы оба замолчали. Мог ли он вернуться в Бакк и не дать о себе знать? Не думаю. Зачем бы ему возвращаться?

— Что ты знаешь о лорде Виджиланте? — спросил я Риддла.

— Не очень много. Он слегка грубоват, его имения долго были заброшены. Когда я впервые услышал о Фитце Виджиланте, то очень удивился, каким образом лорду Виджиланту удалось завлечь женщину в свою постель, и ещё больше тому, что он оказался единственным, кто признал бастарда своим сыном. Но вполне возможно он считал мальчика своим последним шансом обзавестись наследником. Он уцепился за него, нанял хорошего управляющего для своих владений и, когда начал преуспевать, женился. Думаю, все его неприятности начались как раз с этого момента. Какая женщина захочет, чтобы у незаконнорожденного было прав больше, чем у её родных сыновей? Свадьба эта случилась вскоре после того, как Фитц Виджилант был отправлен в Баккип и попал под присмотр Чейда, — он задумался. — Не вижу никакой связи между ним и возможным ребёнком, зачатым той же леди много лет назад.

Я покачал головой.

— Да, это просто совпадение. Я открыл мешок, ожидая найти поросенка, а нашел кота. Но это не конец моих поисков. Я думаю, что мог бы догадаться послать запрос самой охотнице Лорел.

Риддл покачал головой.

— Это было бы очень трудно. Она давно умерла, Фитц. Помню, как была разочарована её отъездом королева Кетриккен. Она все ещё играла важную роль в отношениях с людьми Древней крови. После её внезапного отъезда пополз слушок, что она поссорилась с кем-то из высокорожденных, но даже если это было так, дело хорошо скрыли. А в конце того года мы получили известие о её смерти.

Я обдумал это. Могла ли Лорел бежать из Баккипа, чтобы сохранить беременность и тайно родить ребёнка? Этой загадке слишком много лет, и она не должна меня интересовать. Меня огорчила весть о её смерти. Она была добра ко мне. Я покачал головой.

— Риддл, раз уж ты разъезжаешь туда-сюда, можешь ли ты прислушиваться к сплетням о моем курьере?

— Конечно. О её преследователях я ничего не слышал. Ты сам это знаешь. Но я лучше них могу выследить её. Думаешь, она бежала… куда?

В кучку золы у овечьего загона.

— Я не знаю. Но меня больше интересует, откуда она пришла, и кто гнался за ней. Я был бы не против, если бы ты разузнал о ней и её преследователях, о том, что было до того, как она появилась здесь, и что случилось после.

— Я буду держать ухо востро. Подозреваю, она пошла к реке Бакк. На обратном пути в Баккип я поспрашиваю людей.

— Это значит, что ты думаешь скоро уехать?

— Задание я выполнил, и даже более того. Как мне было приказано, я передал тебе груз в полной сохранности. Я бы не против задержаться на время, но есть работа, к которой я должен вернуться.

Я медленно кивнул, чувствуя внутри себя пустоту. Я и не подозревал, как стал зависим от него, пока он не заговорил об отъезде. Риддл хорошо знал меня, и с ним я мог быть искренним. Это утешало. Я скучал по нему. Но мой голос этого не выдал.

— Когда ты должен уехать?

— Дня через три.

Я снова кивнул, зная, что он дает мне время привыкнуть к его отсутствию.

— К тому времени Лант уже будет на ногах, так что один человек сможет прикрыть твою спину, — добавил он.

— Он не очень хорошо прикрывал свою спину. Сомневаюсь, что смогу доверить ему свою. Или спину Би.

Риддл кивнул и признался:

— У него нет нашего опыта, согласен. Но это не делает его совершенно бесполезным. Он ещё молод. Ты должен поближе с ним познакомиться.

— Обязательно. Как только он почувствует себя лучше. Я думал, на время болезни ему не стоило принимать гостей.

Риддл склонил голову набок.

— Не все такие нелюдимы как ты, Том. Лант очень общительный. Здесь, вдалеке от Баккипа, ему нелегко. Знаешь, он ведь на самом деле был рад визиту Шан. И если к тому времени, как он выздоровеет, ей все ещё нужен будет партнер по танцам, он отлично подойдет. Он очень остроумный собеседник, хорошо образован и приветлив. Несмотря на его происхождение, он был очень популярен среди придворных дам.

— Мне нужно зайти к нему.

— Да, обязательно. Он побаивается тебя. Не знаю, что произошло между вами в первую встречу, но впечатление от неё ещё не стерлось. Ему потребовалось много мужества, чтобы прийти сюда не только за разрешением учить твою дочь, но и с надеждой на твою защиту. Это выглядело немного… унизительно. Но Чейд сказал ему, что на самом деле другого выхода у него нет.

Я никогда не видел Риддла в таком свете. Было интересно узнать, что ему известно о моей первой встрече с Фитцем Виджилантом. Все-таки он до сих пор человек Чейда. Вслух я ничего не сказал, и только отметил:

— Он считает, что я до сих пор злюсь на него.

Риддл кивнул.

— Он достаточно хорошо себя чувствует, чтобы спуститься к столу или пройтись по усадьбе. Но ведет себя так, будто ты запер его в комнате.

— Я заметил. Загляну к нему перед обедом.

— Том, он юн, но это не значит, что он не может стать тебе другом. Познакомься с ним. Уверен, ты полюбишь его.

— Я тоже, — солгал я. Пора было заканчивать. Би услышала достаточно.

От способности Риддла понимать невысказанное мне иногда становилось не по себе. Он почти печально посмотрел на меня и заметил вполголоса:

— Том, тебе нужен друг. Лант молод, я знаю, и ваша первая встреча прошла… неудачно. Начни сначала. Дай ему шанс.

Так что вскоре я постучал в дверь покоев Фитца Виджиланта. Булен моментально распахнул дверь. К его внешнему виду явно приложил руку Рэвел: ливрея отлично на нем сидела, а волосы перестали топорщиться. Я мельком осмотрел комнату учителя, и нашел, что он человек достаточно опрятный. Целебные мази, приготовленные для него Чейдом, аккуратно выстроились на каминной полке. В комнате витал запах масла арники. Фитц Виджилант сидел за столом и писал письмо. Рядом лежали два готовых пера, бутылочка чернил и небольшая промокашка. На другом конце стола, на ткани была выложена каменная головоломка. Интересно, кто научил его этой игре? Потом я выбросил лишние мысли и сосредоточился на цели.

Парень вскочил на ноги, поклонился и молча, с трепетом начал рассматривать меня. Его поза выражала состояние человека, не желающего проявлять агрессию и готового защищаться. Но в сочетании со следами побоев на лице он, казалось, просто съежился под моим взглядом. Мне стало тошно. Я помнил это ощущение потери доверия к собственному телу. Этот человек уже сломан. Восстановится ли он когда-нибудь настолько, чтобы стать полноценным воином? Я согнал сострадание с лица.

— Писец Фитц Виджилант, рад видеть вас в добром здравии. Я пришел узнать, достаточно ли хорошо вы себя чувствуете, чтобы присоединиться к нам за столом?

Он склонил голову, отводя взгляд.

— Если это принесет вам удовольствие, сэр, я сделаю это.

— Мы были бы рады вашей компании. Это позволит не только Би, но и всем домашним ближе познакомиться с вами.

Он снова поклонился.

— Как пожелаете, сэр.

— Конечно, — перебил я, — но только если вы не имеет ничего против.

Наши взгляды на мгновение встретились, и он снова превратился в мальчика, нагишом стоящего у очага, пока обученный убийца вспарывает его одежду. Да, неуклюжее начало знакомства. Но мы должны это преодолеть.

Повисла тишина. В его лице проступила решимость.

— Я буду там, арендатор Баджерлок.

Глава 26

УРОКИ

Этот сон пришел зимней ночью, когда мне было шесть лет.

На рыночной площади сидел слепой нищий в лохмотьях. Никто ничего не подавал ему, его лицо в страшных шрамах и изуродованные руки больше пугали, чем вызывали жалость, Из-под лохмотьев он вынул небольшую марионетку. Она была сделана из палочек, с желудем вместо головы, но он заставил её танцевать, как живую. Из толпы на него смотрел маленький мальчик. Он медленно двигался вперед, чтобы увидеть танец куклы. Когда он подошел совсем близко, нищий повернул к нему мутные глаза. Они стали светлеть, будто лужа, в которой ил оседает на дно. Внезапно нищий бросил марионетку.

Этот сон заканчивается кровью, и мне страшно вспоминать его. Стал ли мальчик марионеткой, с привязанными к рукам и ногам веревочкой и дрожащей головой? Или нищий схватил его жесткими костлявыми руками? Возможно, и то и другое. Все заканчивается кровью и криками. Этот сон я ненавижу больше всех других снов. Это конец всех моих снов. Или их начало. Я знаю, что после этого случая мир, который мне близок, уже не станет прежним.

«Дневник снов» Би.

Первый ужин с моим новым учителем был наихудшим ужином в моей жизни. Я надела одну из новых туник, и от неё чесалось все тело. Её ещё не подогнали по размеру, и у меня было ощущение, что я иду в маленькой шерстяной палатке. Мои новые штаны ещё не были готовы, а старые стали слишком короткими и растянулись на коленях. Глядя на свои ноги, торчащие из-под широкой туники, я чувствовала себя какой-то необычной болотной птицей. Я подумала, что когда сяду за стол, никто ничего не заметит, но мой план оказаться в столовой самой первой не удался.

Шан пришла раньше меня, величаво вплыла в столовую, как королева в тронный зал. Её волосы были собраны на макушке. У её новой горничной был талант к тонкой работе с волосами, каждый каштановый локон блестел. Серебряные шпильки мерцали в этом великолепии цвета красного дерева, как звезды в ночном небе. Она была больше, чем красива: она поражала. Даже мне пришлось признать это. Её зеленое платье так поднимало грудь в разрезе лифа, будто требовала внимания к себе. Шан подкрасила губы и напудрилась так, что её темные ресницы и зеленые глаза смотрели на нас, будто с маски. Легкие следы румян на каждой скуле выглядели очень естественным и живым румянцем. Я была обречена ещё больше возненавидеть её за эту красоту.

Я последовала за ней в комнату. Прежде, чем я добралась до своего места, она повернулась, рассмотрела меня и по-кошачьи улыбнулась. Дальше все пошло ещё хуже. Позади меня стоял учитель.

Его красивое лицо зажило, отек спал, зеленые и фиолетовые синяки исчезли. Кожа его не выглядела такой обветренной, как у отца и Риддла, цвет лица выдавал в нем придворного кавалера. Он гладко, как только смог, выбрил высокие скулы и крепкий подбородок, но на верхней губе осталась тень будущих широких усов. Я беспокоилась, что он будет смеяться над моей мешковатой одеждой? Напрасно. Он запнулся в дверях, глаза его расширились, когда он увидел Шан. Мы обе заметили, что у него просто захватило дух. Затем он медленно подошел к своему месту за столом. Не отрывая взгляда от Шан, он извинился перед отцом за опоздание.

В то мгновение, когда он своим придворным акцентом говорил тщательно продуманный комплимент, я влюбилась.

Люди посмеиваются над первой любовью мальчика или девочки, называют её детским увлечением. Но почему молодой человек не может полюбить так же глубоко и безудержно, как и взрослый? Я смотрела на своего учителя и понимала, что он видит во мне обычного ребёнка, слишком маленького для своего возраста, простоватого, едва достойного его внимания. Но не буду врать о том, что чувствовала я. Я сгорала от желания выделиться рядом с ним. Мне хотелось сказать что-то очаровательное или заставить его смеяться. Я хотела, чтобы случилось что-то такое, что обратит на меня его внимание.

Но ничего не произошло. Я осталась маленькой девочкой, невзрачно одетой и не умеющей рассказывать занимательные истории. Я не смогла даже вступить в разговор, который начала Шан, постоянно обращая внимание на себя и свое изысканное воспитание. Она рассказывала о своем детстве в доме дедушки и бабушки, истории о различных знаменитых менестрелях, которые давали представления, и о дворянах, посещавших их. Фитц Виджилант довольно часто восклицал, что он тоже слышал этого менестреля, или что познакомился с леди такой-то в замке Баккип. Когда он упомянул менестреля имени Нэд, она опустила вилку и воскликнула, что она слышала его, он был самым забавным из менестрелей и знал много смешных песенок. Мне хотелось открыть рот и сказать, что для меня он был как старший брат и однажды подарил мне куклу. Но они говорили друг с другом, а не со мной, и если бы я влезла, они подумали бы, что я подслушиваю. Но в тот момент я жаждала, чтобы Нэд внезапно забежал к нам и поприветствовал меня по-родственному. Будто это могло бы поднять меня в глазах писца Фитца Виджиланта. Нет. Он видел только Шан. Она склонила голову, улыбнулась ему, отпила вина, а он поднял бокал и улыбнулся в ответ.

Отец обсуждал с Риддлом его возвращение в Баккип, сообщения, которые он передаст лорду Чейду, леди Неттл и даже королю Дьютифулу. Виноград в поместье уродился на славу, и он хотел отослать леди Кетриккен варенье и выбрать из подвалов на пробу несколько многообещающих пятилетних вин.

Одна я молча резала и ела мясо, намазывала маслом хлеб и отводила взгляд, когда в комнате появлялась Эльм, чтобы выставить новое блюдо или чистые тарелки. Она уже достаточно повзрослела, чтобы прислуживать за столом, и желто-зеленый передник очень шёл ей. Её волосы были приглажены, а толстая коса аккуратно убрана на затылок. Мне захотелось поднять руку к своей голове, чтобы проверить, расчесаны ли мои белые волосы или торчат во все стороны, как измочаленные кукурузные рыльца. Я спрятала руки под стол и крепко сжала их.

Когда обед кончился, мой учитель быстро отодвинул стул Шан и предложил ей свою руку. Она легко взяла её и мило поблагодарила «Ланта». Так. Для неё он Лант, а для меня — писец Фитц Виджилант. Мой отец предложил руку мне, и я с удивлением посмотрела на него. Его темные глаза весело сверкнули, когда он бросил взгляд на юную пару. Я глянула на Риддла, который закатил глаза, но тоже выглядел очарованным их поведением. Я же не нашла в них ничего забавного.

— Наверное, теперь я должна пойти в свою комнату, — спокойно сказала я.

— Все в порядке? — заботливо глядя на меня, спросил отец.

— Очень. Просто у меня был длинный день.

— Ну что ж. Попозже я загляну к тебе пожелать спокойной ночи.

Я кивнула. Это он предупреждает меня, чтобы я была на месте? Я буду. Потом. Я взяла свечу с подсвечником, чтобы осветить дорогу.

Леди Шан и писец Фитц Виджилант даже не заметили, что мы отстали. Из столовой они перешли в одну из уютных гостиных. Мне не нравилось, что они сидят и болтают друг с другом. Я отвернулась ото всех и зашагала прочь, сжимая убежище хрупкого пламени свечи.

Это действительно был долгий день, но не потому что я много сделала. Наоборот, часы безделья тянулись бесконечно. Я не спускалась в конюшни. Какое-то время я, как в ловушке, просидела в своем убежище, пока отец разговаривал с Риддлом, а потом уползла по проходу и незаметно вышла через кухню. Но не решилась задержаться там, чтобы посмотреть, как Майлд месит тесто, или покрутить вертел. Теперь здесь всегда была Леа, подметала рассыпанную муку или перемешивала медленно закипавшую в горшке кашу. Её темные глаза походили на ножи, а плоский рот — на наковальню, и она долбила меня короткими фразами. Так что большую часть дня я провела в одной из оранжерей Пейшенс с копией «Сказок Древней крови» Баджерлока. Каждый раз, когда мой отец видел меня с ней, он предлагал мне другу книгу, и это убедило меня, что в ней есть что-то, чего я не должна знать. Однако он её не прятал. И поэтому я была полна решимости внимательно изучить каждую страницу, даже скучные описания. Сегодня я закончила с ней и совершенно не могла понять, почему отец боялся, что я её прочту. Потом я бродила по оранжерее, очищая растения от сухих листьев. Так как большинство растений ушли в зимнюю спячку, это было не так интересно, как летом.

Когда я пересекла коридор, ведущий к спальне, мои шаги замедлились. Подойдя к двери моей старой комнаты, я замерла и оглянулась. Никого не было. Я открыла дверь и проскользнула внутрь.

Темно. В очаге нет огня. Шторы на окне задернуты. Я вошла внутрь, прикрыла за собой дверь и замерла, успокаивая дыхание и ожидая, когда глаза привыкнут к темноте. Свеча еле-еле отгоняла её. Медленно, на ощупь, я шагнула вперед. Я нашла угловой столбик кровати. Так же, на ощупь, я передвинулась к пустому сундуку у её подножия. Ещё несколько шагов, и мои руки уперлись в холодную каменную кладку очага.

Дверь в комнату служанки была закрыта, и я внезапно испугалась. По спине побежали мурашки. Там умерла бледная девушка. Нет, на самом деле она умерла на моей кровати. Прямо за моей спиной. Какое-то мгновение я не могла заставить себя обернуться, чтобы посмотреть на неё, но потом мне это удалось. Понимание нелепости ситуации не помогало. Но так ли это глупо? Я сказала Шан, что все знают: призраки остаются там, где умер человек. А она умерла здесь.

Я медленно повернулась. Руки дрожали, свеча дрожала, тени прыгали по комнате. Каркас кровати был пуст. И впрямь глупо. Я не буду смотреть на неё. Не буду. Я повернулась к закрытой двери, набралась смелости и пошла в ту сторону. Положила руку на задвижку. Холодно. Холоднее, чем обычно? Быть может, призрак задержался там, где мы невольно потеряли её? Я толкнула задвижку и потянула на себя дверь. Сквозняк из маленькой комнаты чуть не задул свечку. Пока огонек не успокоился, я стояла неподвижно и всматривалась.

Она была почти пуста. Остались старый столик и кувшин на нем. И тяжелая рама кровати до сих пор упиралась в панель тайного входа. Я заговорила с её призраком.

— Если бы я знала, что ты все ещё здесь, я бы лучше позаботилась о тебе. Я думала, ты ушла.

В темноте ничего не изменилось, зато я почувствовала себя немного смелее, посмев обратиться прямо к ней.

Трудно было отодвинуть кровать от стены, не уронив свечу, но мне удалось. Я перелезла через неё, чтобы нажать на рычаг, а потом снова переползла, чтобы войти внутрь. Прежде чем подтащить кровать на место и захлопнуть дверь, я накапала воска на пол и поставила свечу. В потайном лабиринте я сразу почувствовала себя лучше. Я крепко сжала свечу и пошла вперед. Теперь мне уже не требовались знаки, чтобы добраться до своего гнездышка.

Рядом с ним я озадаченно остановилась. Что-то было не так. Запах? Волна тепла в воздухе? Я внимательно осмотрела комнатку, но не заметила ничего плохого. Я осторожно шагнула вперед, споткнулась и растянулась на полу. Свеча вылетела из моих рук, закрутилась и только благодаря огромной удаче не погасла. Плохо то, что она докатилась до тонкого свитка, который я оставила на полу. Край его уже начал тлеть и вонять горящей кожей, когда я подтянула колени и схватила свечку. Я поставила её в подсвечник и повернулась, чтобы увидеть то, обо что споткнулась. Это ощущалось, как бугорок ткани. Теплой ткани.

Когда перед моими глазами пол задрожал, у меня закружилась голова. Потом из ниоткуда возникла маленькая недовольная мордочка кота. Он медленно поднялся из пола, потянулся и с укором мявкнул. Только лоскутик подкладки в цвет крыла бабочки выдал плащ, кучкой лежащий на полу. Я бросилась к нему и схватила, прижав к груди. Плащ был теплым и пах черным котом.

— Что это ты творишь? — возмущенно спросила я.

Сплю. Было тепло.

— Это моё. Не бери вещи с моей полки.

Теперь я увидела, что тарелка, которой я прикрывала сухари, отброшена в сторону. Сжимая плащ под мышкой, я быстро осмотрела свои запасы. Хлеб пожеван и отброшен. Половина колбасы съедена, остались только шкурки.

— Ты ел мою еду! И спал на моем плаще.

Не твоем. Её.

Я замерла на полувздохе.

— Теперь он мой. Она умерла.

Умерла. Так что он мой. Мне его обещали.

Я уставилась на кота. Мои воспоминания о том дне были затянуты какой-то дымкой. Не вечерние события, а то, что случилось утром. Я не могла вспомнить, почему пошла в ту часть парка, в те серые дождливые дни он был тенистым и холодным. Я едва помнила вид крыла бабочки на земле. Даже не могла сказать, было ли это воспоминание того дня, или воспоминание о моем сне. Но я помнила, как пришел отец, и его удивленный возглас. И что-то, мчащееся сквозь кусты. Черное и пушистое.

Да. Я был там.

— Это не значит, что плащ принадлежит тебе.

Он сел очень прямо, и аккуратно обернул черный хвост вокруг белых лапок. Я увидела, как свет танцует в его желтых глазах.

Она дала мне его. Это была честная сделка.

— О чем ты? Что кот может предложить?

В желтых глаза заблестело золото, и я поняла, что оскорбила его. Я оскорбила кота. Простого кота. Так почему же по спине побежали мурашки? Я вспомнила, как говорила мама: никогда не бойся извиниться, если не права. Она сказала тогда, что если бы они с отцом следовали этому правилу, это уберегло бы их от многих неприятностей. Затем она вздохнула и добавила, что я никогда не должна думать, что извинение может полностью стереть сделанное или сказанное. Тем не менее стоит попробовать.

— Прости меня, — искренне сказал я. — Я плохо знаю кошек, и у меня никогда не было своей кошки. Наверное, я сказала что-то не то.

Да. Не то. Дважды. Мысль, что у человек может быть «своя кошка» так же оскорбительна.

Внезапно он поднял одну из своих задних ног, вознес её к потолку и начал вылизываться. Я поняла, что это знак оскорбления и сносила его в полном молчании. Он делал это ужасно долго. Я начала замерзать. Тайком я накинула краешек плаща на плечи.

Закончив наконец, он снова сосредоточил свои круглые, немигающие глаза на мне.

Я дал ей сны. Я лежал рядом и мурлыкал всю длинную холодную ночь. Она была сильно ранена. Умирала. Она знала это. Её сны были темные, с острыми краями, полны лиц тех, кого она подвела. Снились существа, которые были в ней и насквозь прогрызали её кишки. Я пришел в её сны, и в них я был Кот Котов, могучий до ужаса. Я преследовал и убивал тех, кто причинял ей боль. Я хватал их когтями и отрывал их требуху от тел. К рассвету, когда стало холоднее, я пообещал привести тебя к ней, чтобы она нашлась и доставила сообщение. Она поблагодарила меня, а я сказал ей, что наслаждался теплом её плаща. Тогда-то она и сказала, что я могу взять его, когда она умрет.

Его история звучала правдиво. За исключением последней фразы. Я знала, что он лжёт. Он знал, что я знаю, что он лжёт. Не двигая ртом, он лениво улыбнулся. Возможно, он сделал это ушами. Он был готов отстаивать свой рассказ. Глубоко в моем сердце глухо прорычал Волк-Отец. Ему не нравился этот кот, но его рык предупредил меня так же, как и кота.

— Ну что ж. Я буду оставлять здесь плащ на ночь, чтобы ты на нем спал.

Сделка, догадался он.

Ага. Я наклонила к нему голову.

— Что есть у меня такого, чего хочет кот?

Его глаза сузились.

Спать на кухне у очага в корзине с мягким одеялом. И трава…

— Кошачья мята. И блошиная травка.

Я знала это. Эту традицию начала мама.

Я хочу то же самое. А если ты увидишь, что за мной гонится метла, должна закричать и ударить её так, чтобы она больше никогда этого не делала.

— Это я смогу.

И ты должна мне приносить вкусное. В чистой тарелке. Каждый день.

Он потихоньку подошел ближе, потом забрался ко мне на колени и улегся.

— Я могу сделать это, — согласилась я.

А когда я захочу ласки, ты должна меня погладить. Но только если я хочу этого.

Он свернулся в черный комочек. Поднял переднюю лапу, обнажил белые острые когти и начал грызть и вылизывать их.

— Отлично.

Я очень осторожно положила на него руки. Пальцы погрузились в пышную черную шерсть. Он был такой горячий! Я медленно погладила его одной рукой. Нащупала два крошечных шипа и несколько колючек. Пальцами вытащила их. Кончик его хвоста ожил, поднялся, чтобы обернуться вокруг моего запястья. Это совершенно очаровало меня. Я передвинула пальцы под его подбородок и осторожно почесала там. Он поднял морду, и странные прозрачные веки прикрыли его глаза. Я почесала его за ушами. Мурлыканье стало громче, а глаза превратились в щелки. Какое-то время мы сидели вместе. Затем он начал медленно сползать с моих колен. Я выбрала колючки из шерсти на его животе.

Внезапно он со змеиной скоростью вцепился передними лапами в мою руку. Оставив на ней три злых, глубоких царапины, кот вскочил и унесся в темноту коридора. Я совершенно не понимала,почему он сделал это. Я прижала окровавленную кисть к груди и качнулась вперед, молча терпя жгучую боль. На глаза навернулись слезы. В моем сердце Волк-Отец понимающе проурчал: кошки — мерзкие твари, не доверяй им, не разговаривай с каждой из них. Надеюсь, это тебя чему-то научило.

Возможно, но я не знала, чему именно. Я медленно встала, вдруг забеспокоившись о том, сколько же прошло времени, поспешно собрала и сложила плащ. Я вернула его на место на полке, и прикрыла сухари крышкой. Маленький подлый воришка.

Мне есть, чему у него поучиться.

Утром без приглашения пришла Кэфл, чтобы помочь мне встать, умыться, уложить непокорные волосы и одеться. Все это было очень тяжело для меня. Никто, кроме мамы, не делал этого, обычно она перемежала эту работу веселой болтовней и делилась планами на день. Кэфл, решила я, больше подошло бы имя Хасти-торопыга^[9]. Или вообще Тарт-кислинка: она то и дело поджимала губы, разглядывая мои вещи, будто они вызывали у неё кислый привкус во рту. Она через голову натянула на меня блузу, и, не успела я её расправить на плечах, как она уже набросила поверх неё тунику. Выровняв рукава, она, не спрашивая, просунула руку под тунику и одернула блузу. Она просила дать ей то, чего у меня никогда не было: шпильки для волос или хотя бы помаду, чтобы пригладить их. Она поинтересовалась, где мои серьги, и очень удивилась, увидев, что у меня даже не проколоты уши. Её встревожило состояние моих чулок, а пара ботинок, которую она нашла, была объявлена позором всего поместья.

Может быть, она намеренно возмущалась моими вещами, считая, что я разделяю её чувства. На самом деле я ощущала себя некрасивой и стеснительной. Я никак не могла подобрать слова и защитить себя или свою одежду. Чтобы набраться смелости, я надела пояс с ножом мамы. Кэфл неодобрительно фыркнула и встала передо мной на колени.

— Вы не так его носите, — сказала она мне.

Я промолчала. Она взяла мой пояс, поспешно проковыряла ещё одну дырочку своим ножом, а затем снова надела его на меня. Теперь он держался на талии, а не сваливался на бедра.

Когда она закончила дергать мои волосы и вытягивать тунику, то поставила меня перед зеркалом, и мы посмотрели на отражение. К моему удивлению, я выглядела не так плохо, как боялась. Я улыбнулась в зеркало и сказала:

— Наверное, я уже несколько месяцев не была такой красивой. Спасибо, госпожа Кэфл.

Похоже, мои слова потрясли её. Она присела на корточки. Покачалась на каблуках, внимательно всматриваясь в меня. Её большие карие глаза стали ещё больше.

— Подождите здесь, — сказала она внезапно. — Никуда не уходите.

Я повиновалась, и, прежде, чем я успела удивиться, что выполняю приказание служанки, она уже вернулась.

— Только верните мне их, когда закончите. Они очень дорогие, и я носила их всего-то ничего. Держите руки подальше от всего липкого. Как думаете, у вас получится?

Она и не ждала ответа или разрешения. На запястья моей нижней блузы были надеты кремовые кружевные манжеты, а на шею — такой же воротничок. Они были большеваты, но Кэфл вытащила из воротника своей рубашки иголку с ниткой и быстро подшила их. Закончив, Кэфл внимательно рассмотрела меня и нахмурилась. Потом коротко вздохнула.

— Ну вот. Хотела бы я, чтобы дочь хозяина поместья, доверенная мне, выглядела лучше, чем судомойка, но сегодня я больше ничего не могу сделать. Но меньше чем через час я выскажу Рэвелу все, что думаю! Теперь идите завтракать, куколка. А мне пора заняться уборкой в комнате леди Шан. Каждое утро одно и то же: десяток разбросанных юбок и не меньше красивых блузок. Вот вы храните свои вещи очень аккуратно. Вряд ли мне потребуется больше десяти вдохов, чтобы убраться в вашей комнате.

Я отметила про себя, что даже не знала, что она будет убираться в моей комнате. Я без вопросов принимала заботу о моем умывальнике, кувшине и горшке, как и стирку постельного белья раз в месяц.

— Примите мою благодарность за все, что вы делаете, — сказала я, когда осознала, насколько же неприятной была такая работа.

Её щеки запылали.

— Всегда к вашим услугам, леди Би. А теперь идите. Надеюсь, ваши занятия пройдут хорошо.

Предвкушение боролось во мне со страхом. Я хотела пойти сразу к классной комнате. И одновременно убежать и спрятаться в своем логове. Вместо этого я пошла завтракать. Отец уже ждал меня в столовой. Он не сидел, а расхаживал по комнате, будто тоже нервничал. Когда я вошла, он повернулся ко мне и широко раскрыл глаза. Потом улыбнулся.

— Отлично. Ты определенно выглядишь так, будто готова к новым свершениям!

— Кэфл помогла мне, — сказала я. Я коснулась кружев на шее. — Воротник и манжеты её. Она удивилась, что у меня нет сережек. А потом она сказала, что не позволит кухонным девушкам затмить меня.

— Они не смогли бы этого сделать, даже если бы ты была в грязных лохмотьях.

Я просто смотрела на него.

— Я не хотел сказать, что ты выглядишь оборванкой! Нет. Нет! Я просто имел в виду, что независимо от того…

Он замолчал и выглядел так забавно, что я не смогла удержаться и рассмеялась.

— Прекрасно, пап. Будто они не видят меня каждый день в моей обычной одежде. Я не смогу никого обмануть.

Отец с легкой тревогой посмотрел на меня.

— Не думаю, что ты хочешь кого-то обмануть, Би. Скорее всего, одевшись так, ты выражаешь уважение к писцу, который учит тебя, — помедлив, он добавил: — И показываешь свой статус в поместье.

Он замолчал, и я заметила, как он что-то судорожно обдумывает. Я не мешала ему, потому что в моей голове внезапно возникла новая идея. Ужасная мысль. Уроки будут идти по четыре дня. Значит ли это, что вот так мне придется одеваться каждый день? И что каждое утро Кэфл будет вторгаться в мои комнаты, чтобы одеть меня? Я медленно понимала, что придется ждать целых четыре дня, прежде чем у меня снова появится свободное утро. Никаких утренних прогулок на лошади. Пусть даже мне с Персеверансом немного поссорились. Но я думала, что в конце концов, так или иначе, рано или поздно я все исправлю. А теперь мои утренние дела навсегда кончились. Почти каждый день мне придется проводить время с людьми, которые мне не нравятся. В классной комнате. И даже за обеденным столом…

— О, Би, какой сюрприз! Ты расчесалась. Сегодня утром ты выглядишь почти как девочка.

Я повернулась на приветствие Шан. Риддл следовал прямо за ней. Шан улыбалась мне. Отец выглядел неуверенным, в то время как брови Риддла поднялись до линии волос. Я улыбнулась ей и аккуратно сделала реверанс.

— Благодарю вас, Шан. Вы сами выглядите почти хорошо воспитанной леди сегодня.

Мой голос звучал гладко, как сладкие сливки. Было бы смешно наблюдать, как отец перешел от неопределенности к тревоге, если бы в этот момент не вошел Фитц Виджилант и не услышал мои слова. Только мои слова, не замечание, вызвавшее их. Он взглянул на меня, как на противного дерзкого ребёнка, затем тепло поздоровался с Шан и проводил её к столу с таким видом, будто спасает от маленького злобного звереныша.

Когда я заняла свое место за столом, то заметила, что Шан не сразу приступила к еде, а подождала, пока Фитц Виджилант займет свое место рядом с ней. Они очень приветливо обращались к отцу и Риддлу, но обходили меня словом и взглядом. Подкладывали еду друг другу. Шан подлила ему чаю. Я же опустила глаза в тарелку и ела. Всякий раз, когда я украдкой бросала на них взгляд, красота этой пары когтями ревности впивалась в моё сердце. Поистине, они выглядели вылитыми из одной формы и очень походили друг на друга. У обоих были блестящие кудри, решительные подбородки и тонкие носы. Их взгляды восхищались друг другом, будто смотрелись в зеркало. Я опустила взгляд в тарелку и притворилась, что заинтересована видом своей колбасы.

Отец предлагал Риддлу забрать с собой в Баккип кусок хорошего бекона, вино из погреба и копченую речную рыбу. Если бы Риддл согласился, ему бы пришлось взять с собой фургон и несколько человек в придачу. Но он настаивал, что должен путешествовать налегке, и что хотел бы выехать как можно раньше.

Потом моих ушей достиг обрывок фразы Шан.

— …делать вид, что это не беспокоит меня. Но я так рада, что вы будете учить её. Уверена, день, заполненный хорошим занятием, очень полезен для детей. И ещё дисциплина. У вас будет тяжелая рука, как вы думаете?

Фитц Виджилант говорил низко и мягко, как урчат большие кошки.

— Сначала очень тяжелая, думаю. Лучше сразу построжиться, чем потом пытаться наладить порядок.

Моё сердце замерло.

Мы закончили завтрак, и писец пожелал отцу хорошего дня. Когда он посмотрел на меня, то перестал улыбаться.

— Жду вас в классной без промедления, леди Би.

Вежливость могла изменить его мнение обо мне.

— Я следую за вами, писец Фитц Виджилант.

— Полагаю, ученики могут называть меня писец Лант, — сказал он, смотря на отца, а не на меня. — Это короче, и детям проще запомнить.

— Как пожелаете, — ответил отец, но я знаю, что он подумал то же, что и я. Это имя не будет каждый раз напоминать о его клейме бастарда.

Я тихо ждала, пока мой учитель пожелает хорошего дня Риддлу, и бесшумно последовала за ним в классную комнату. Он по-прежнему слегка прихрамывал, но старался шагать быстро. Я пыталась не отставать, но и удержаться и не бежать следом. Он ничего не говорил мне, и даже не оглянулся, чтобы убедиться, что я все ещё рядом. Это может показаться глупым, но моё сердце разрывалось, а в душе кипела неприязнь к Шан. Хотелось закинуть дохлых крыс в её гардероб. Нет. От этого у Рэвела будут неприятности, а ведь он добр ко мне. Я тщетно пыталась придумать, какую злую шутку можно сыграть с Шан, чтобы ни на кого не навлечь неприятностей. Так несправедливо, что она может пользоваться полным вниманием любого человека в усадьбе только потому, что она красивая и взрослая. Это МОЙ отец, товарищ МОЕЙ сестры, учитель, которого прислали МНЕ, но, просто вскинув голову, Шан могла сделать их своими. И я была бессильна остановить её.

Я все-таки не выдержала его длинноногого быстрого шага. Он дошел до двери классной комнаты и остановился, глядя на меня с легким раздражением. Он молча ждал, пока я подойду, и отошел в сторону, позволив мне влететь в комнату первой.

Я в изумлении замерла у дверей. Никогда не видела, чтобы так много детей собиралось в одном месте. Когда я вошла, все они стояли. Эта толпа казалась странной и угрожающей, как дерево, на котором расселась стая каркающих ворон, или роение пчел перед тем, как они покинут улей. Я остановилась, не представляя, куда идти. Мой взгляд блуждал по их лицам. Некоторых я когда-то встречала, кого-то видела мимоходом, а двое были мне совершенно незнакомы. Здесь были Эльм и Леа, чистенькие и аккуратные, их выделяли зелено-желтые фартуки. Был Таффи в простой куртке и брюках. Он сердито скрестил руки на груди. Очевидно, ему не нравилось здесь. Я узнала спину Персеверанса. Его лицо было так вымыто, что казалось огрубевшим, а волосы были собраны в хвост. Его одежда была опрятна, но было видно, что он не первый её владелец. Возле него стояли мальчики из конюшен, Лукор, Риди и Этиль. Ещё был мальчик, которого я видела работающим в саду, и двое, мальчик и девочка, которые пасли гусей. Как много! По крайней мере, две дюжины глаз уставились на меня. Я замерла.

Позади меня прозвучало неодобрительно:

— Леди Би, вам не составит труда отойти от двери, чтобы я мог войти?

Я отшатнулась в сторону и сразу же поняла, что дети смотрели на писца, а не на меня. От этого мне стало немного лучше.

— Приятно видеть такую готовность, — приветствовал он их. Мне показалось, его голос звучал встревоженно. Неужели его тоже поразило это количество детей? Он быстро вздохнул. — Называйте меня писец Лант. Я здесь для того, чтобы учить вас. Леди Неттл была чрезвычайно великодушна, отправив учителя к детям в своем поместье. Я хочу, чтобы вы знали: редко кому выпадает такое счастье. Надеюсь, вы покажете свою благодарность и отплатите отличным поведением и самым упорным прилежанием. А теперь мы начнем. Пусть каждый из вас выберет себе место и сядет. Думаю, сначала мне стоит выяснить, что вы уже знаете.

На скамье хватило места четырем. Эльм и Леа быстро заняли два, остальные достались мальчику и девочке, которые пасли гусей. Таффи, Персеверанс и ещё один мальчик сели у очага, спиной к огню. Остальные огляделись, а затем опустились на пол, скрестив ноги. Поколебавшись, я села с краю этой группы, на ковре. Мальчик из сада посмотрел на меня, застенчиво улыбнулся и отвернулся. Двое других отодвинулись от меня. От них немного пахло овцами.

Писец Фитц Виджилант подошел к столу и сел.

— Придется привезти больше дощечек, — сказал он наполовину себе, наполовину нам, — и попросить Рэвела принести ещё скамеек.

Затем он указал на детей, занявших скамью.

— Я начну с вас. Пожалуйста, вставайте по одному и рассказывайте, что вы уже умеете, — его взгляд скользнул по комнате. — Уверен, остальные в это время смогут спокойно дожидаться своей очереди.

Дети переглянулись. Первой он выбрал не меня. Быть может, они подумали, что он уже знает обо мне все, или, как показалось и мне, решили, что таким образом проявил свою неприязнь ко мне. Я отметила про себя, что он приписывал щедрость леди Неттл, а не моему отцу, и что он сказал, что приехал учить детей. Ни одного упоминания о том, что я делюсь с ними своим учителем. Нет. Он приравнял меня к остальным. Как и я сама, когда села на пол рядом с ними. Ошибка. Как я могу её исправить? Хочу ли я её исправлять?

Некоторые из детей устроились поудобнее. Это надолго. Таффи насупился. Он достал ременной нож и начал чистить ногти. Дети садовника удивленно оглядывались. Персеверанс сидел настороженно, как собака у обеденного стола.

Писец Лант первой вызвал Эльм. Я сложила руки на коленях, смотрела в пол и слушала изо всех сил. Конечно, она умела считать и складывать простые числа, пока они не превышали количества пальцев на руках. Она не умела читать, а написать могла только свое имя. Она назвала все герцогства Бакка и знала, что Чалсед — наши враги. Про остальную географию у неё было смутное представление. Я знала побольше, но не так много, чтобы это придало мне уверенности.

Леа была примерно на одном уровне с Эльм, кроме того, что научилась разбирать названия некоторых пряностей, таская их упаковки на кухне. Девочку-гусятницу звали Айви. Она не умела читать и писать, но, чтобы скоротать время, они с братом играли с цифрами. Её брат, Ель, был высок, как елка. Он тоже не умел писать, но явно был рад шансу научиться. Он легко разбирался с цифрами, как и его сестра. Писец загадал ему загадку: двенадцать гусей сидели на воде, семнадцать приземлились, пять улетели. Двадцать два гусенка вышло из тростника. Жаба одного съела. Сколько гусей и гусят осталось? Ель быстро ответил на вопрос, но добавил, покраснев, что не обязательно было считать именно гусей. Фитц Виджилант похвалил его сообразительность и желание учиться, и перешел к Персеверансу.

Мальчик встал, опустив голову, и почтительно ответил, что не умеет читать или писать. Он считал, что и без того «достаточно хорошо делает свою работу». Он сказал, что отец хочет, чтобы он учился и добавил, что уважает отца, который знает, что для него лучше.

— Как и я, — согласился писец.

Он дал конюху несколько простых задачек, и я увидела, как двигаются пальцы Персеверанса, когда он высчитывает ответ. Скулы и уши его покраснели больше, чем от ветра. Один раз, споткнувшись, он посмотрел в мою сторону. Я сделала вид, что распрямляю подол туники.

То же самое было с другими учениками. Я отметила, что большинство, казалось, унаследовало уровень знаний своих родителей. Этиль из конюшен иногда помогал с продовольствием и умел подсчитывать его. Ещё он мог немного читать, и его мать хотела, чтобы он выучился, и лучше помогал ей в работе. Мальчик садовника, к моему удивлению, мог написать свое имя и прочитать простые слова, но плохо разбирался в цифрах.

— Но я готов учиться, — сказал он.

— Значит, будешь учиться, — с улыбкой ответил писец.

Когда к столу писца подозвали Таффи, он лениво поднялся и ссутулился. Полуулыбка на его лице не скрылась от внимания Фитца Виджиланта. Он посмотрел на него и сказал:

— Выпрямись, пожалуйста. Как тебя зовут?

Он приготовился записывать.

— Таффи. Мой батя работает в виноградниках. Мать помогает с окотом, если сама не на сносях, — Таффи оглянулся на остальных и, ухмыляясь, добавил: — Батя говорит, что её счастье в большом пузе и сиськах.

— Действительно? — Наш учитель был невозмутим. Так же громко, как и Таффи, он спросил: — Молодой человек, вы умеете читать или писать?

— Неа.

— Полагаю, вы хотели сказать «нет, писец Лант». Уверен, в следующий раз у вас получится лучше. Умеете ли вы считать? На бумаге или в уме?

Таффи высунул язык.

— Я считаю, что не хочу быть здесь.

— И все-таки вы здесь. И, раз ваш отец этого хочет, я буду учить вас. Идите на место.

Таффи побрел прочь. Подошла моя очередь. Я растерялась. Я встала и подошла к столу писца. Он по-прежнему делал заметки о Таффи. Его темные локоны свивались в безупречные спирали. Я посмотрела на его почерк, четкий и разборчивый, даже в перевернутом виде. «Наглый и упрямый», отметил он рядом с именем Таффи.

Он посмотрел на меня. Я отвела взгляд от бумаги и посмотрела в его карие глаза в обрамлении длинных ресниц. Я торопливо опустила взгляд.

— Ну, леди Би, теперь ваша очередь, — тихо проговорил он. — Леди Неттл искренне хотела, чтобы вы научились хоть немного читать и писать. Или настолько, насколько у вас получится. Попытайтесь сделать это ради неё.

Его улыбка излучала доброту, но это была обманчивая доброта, которая потрясла меня, а от его снисходительного тона мне стало больно. Это было гораздо хуже, чем раньше, когда он с пренебрежением смотрел на мои неуклюжие манеры. Я мельком взглянула на него. И заговорила, негромко, но тщательно продумывая и проговаривая каждое слово. Я знала, что иногда моя речь звучала скомкано и невнятно, и сегодня позаботилась о том, чтобы этого не произошло.

— Я уже читаю и пишу, сэр. И я могу работать в уме с числами до двадцати. Кроме того, если у меня есть счетные палочки, я могу посчитать на них. Это займет какое-то время. Я знакома с местной географией, и могу показать на карте каждое герцогство. Я знаю «Двенадцать целебных трав» и другие учебные стихи.

Это последнее было подарком мамы. Я заметила, что никто из детей не говорил про учебные стихи.

Писец Лант бросил на меня осторожный взгляд, будто в чем-то меня подозревая.

— Учебные стихи.

Я откашлялась.

— Да, сэр. Например, про кошачью мяту начинается так: «Посадишь — кошка узнает. Посеешь — она потеряет». Значит, первое, что нужно знать об этой траве — если вы посадите её рассадой в саду, кошка её съест. Но если вы посадите семенами, кошка не заметит их, и растения смогут зацвести.

Он прочистил горло.

— Это умный стишок, но мы собираемся учить здесь кое-что другое.

Кто-то хихикнул. Я почувствовала, как кровь приливает к лицу. Я ненавидела свою светлую кожу, которая ясно отразила все моё унижение. Наверное, зря я выбрала самый простой стишок из тех, что знала от мамы.

— Я знаю и другие, сэр. Возможно, они полезнее.

Он коротко вздохнул и на мгновение прикрыл глаза.

— Уверен, что знаете, леди Би, — сказал он, будто не хотел ранить мои чувства признанием моего невежества. — Но сейчас меня больше интересует ваше письмо. Не могли бы вы написать несколько слов здесь?

Он пододвинул ко мне бумагу и предложил кусочек мела. Неужели он думает, что я не умею обращаться с пером?

Чувство унижения сменилось гневом. Я потянулась за его красивым пером. Осторожными росчерками я написала: «Меня зовут Би Баджерлок. Я живу в поместье Ивовый лес. Моя сестра, Леди Неттл, мастер Скилла его величества короля Шести Герцогств Дьютифула». Я подняла перо, критически осмотрела строчки и пододвинула бумагу к нему, чтобы он прочитал.

Он смотрел, как я пишу, с плохо скрываемым удивлением. Прочитав, он не смог поверить в увиденное. И снова вернул мне бумагу.

— Напишите следующее. «Сегодня я начинаю занятия с писцом Лантом».

Я так и сделала, чуть помедленнее, потому что не была уверена, как правильно пишется имя «Лант». И снова вернула ему бумагу. Затем он подтолкнул ко мне черную вощеную табличку. Я никогда не видела прежде такой вещи, и слегка провела пальцем по покрытой тяжелым воском поверхности. Он взял палочку и быстро и изящно вырезал на ней несколько слов.

— Отлично. Вы можете прочитать это? — Он бросал мне вызов. — Вслух, пожалуйста, — добавил он.

Я присмотрелась к словам и медленно проговорила их:

— Притворяться невеждой и неумехой — черный обман.

Я в замешательстве посмотрела на него.

— Вы согласны?

Я вновь посмотрела на слова.

— Я не знаю, — сказала я, не понимая, чего он хочет от меня.

— Отлично. Я знаю, что я-то согласен. Леди Би, вам должны быть стыдно. Леди Неттл беспокоилась о вас, полагая, вы недалекий и полунемой ребёнок. Она мучилась от мысли, как вы будете жить в этом мире, кто будет ухаживать за вами, когда вы станете старше. Я приезжаю сюда, думая, что моя работа состоит в том, чтобы научить вас простейшим вещам, и вижу, что вы отлично можете читать и писать. И довольно нахально обошлись с леди, достойной всяческого уважения. Леди Би, так что же мне думать?

Я нашла взглядом сучок на столешнице, рассматривала темный виток древесины и мечтала исчезнуть. Было бы слишком сложно объяснить ему. Все, что я хотела — не казаться странной другим. Использовать этот маленький шанс. Я слишком мала для своего возраста, и слишком умна для своих лет. Первое было очевидно. Если я скажу второе, он решит, что я высокомерна так же, как раньше счел меня грубиянкой. Я чувствовала, как пылает моё лицо. Кто-то заговорил позади меня.

— Ага, она делает вид, что дурочка, и поэтому может шпионить за людьми. Она постоянно бегала за мной, а потом у меня были неприятности из-за неё. Это всем известно. Она любит устраивать неприятности.

Теперь кровь отхлынула от моего лица, и у меня закружилась голова. Я едва могла сделать вздох. Я повернулась, чтобы посмотреть на Таффи.

— Это не правда, — попыталась закричать я.

Но получился только хриплый шепот. Он язвительно улыбался. Эльм и Леа кивали, подтверждая его слова, глаза их блестели. Удивленно таращились дети гусятницы. Взгляд Персеверанса скользнул мимо меня и ушел в серое небо, обрамленное окном. Остальные дети просто смотрели на меня. Ни одного союзника. Прежде, чем я развернулась и посмотрела на Фитца Виджиланта, он коротко приказал мне:

— Садитесь. Теперь я знаю, с чего начать занятия.

Он продолжал говорить, пока я возвращался на свое место на полу. Мои соседи отодвинулись от меня, будто неодобрение учителя могло оказаться заразным.

— Боюсь, я не ожидал такого количества учеников и такой разнобой в знаниях, так что принесенного на всех не хватит. У меня есть шесть восковых табличек и шесть стилосов, чтобы писать на них. Придется их как-то разделить. Бумага у меня есть, и я уверен, что мы сможем найти хорошие гусиные перья для ручек.

Здесь дети гусятницы улыбнулись и весело заерзали.

— Но мы не станем использовать перья и бумагу, пока не заслужим их. Я выписал большие буквы, и каждый из вас должен взять себе один листок. Я хочу, чтобы каждый вечер вы обводили буквы пальцем. Сегодня мы потренируем формы первых пяти букв и их звуки, — он посмотрел на мальчика-садовника и добавил: — Лаксп, раз ты это уже умеешь, не буду утомлять тебя такими упражнениями. Вместо этого у меня есть несколько отличных свитков и книг по садоводству и растениям. Может быть, ты посмотришь их, пока я работаю с другими?

Лаксп засветился от его похвалы и быстро поднялся, чтобы взять свиток из коробки. Я узнала его — он был из библиотеки Пейшенс, и я не раз читала его. Я ущипнула себя за губу. Может быть, отец допустил писца к книгам Ивового леса.

Когда писец протянул мне лист с буквами, я не стала говорить, что знаю их все. Я понимала, что это наказание. Меня заставляли делать утомительные, бесполезные упражнения, чтобы продемонстрировать презрение к моей предполагаемой «лживости».

Он ходил среди нас, сначала называя вслух каждую букву, а затем мы должны были повторить за ним и провести по ней пальцем. Когда мы прошли все тридцать три, он вернулся к первым пяти и спросил, кто может вспомнить, как они называются. Когда я не вызвалась отвечать, он спросил меня, все ещё делая вид, что не верит мне. Это не входило в мои планы. Я решила переносить наказание молча. Я не отвечала, только смотрела на свои колени. Он издал горловой звук, который означал раздражение и отвращение. Я не подняла глаз. Он указал на Ель, который вспомнил две из них. Леа помнила одну. Один из детей с пастбища вспомнил ещё одну. Когда писец указал на Таффи, тот вперился взглядом в страницу, нахмурился, а затем объявил, ерничая:

— Пи!

Учитель вздохнул. Мы снова начали повторять буквы, и на этот раз, когда он предложил одному из детей прочитать буквы, дело пошло лучше.

Это утро мне показалось самым длинным в моей жизни. Когда он, наконец, отпустил нас, незадолго до полудня, от долгого сидения у меня ломило спину и ноги. Я потратила утро и ничему не научилась. Нет, поправила я себя, шатаясь на негнущихся ногах и скучивая лист с буквами в рулон. Я узнала, что Таффи, Леа и Эльм всегда будут ненавидеть меня. Я узнала, что учитель презирает меня и больше заинтересован наказать, чем научить. И, наконец, я узнала, как быстро могут меняться мои собственные чувства. Увлечение Фитцем Виджилантом, которое я холила и лелеяла с момента его приезда, внезапно сменилось чем-то иным. Это не ненависть. В этом чувстве было слишком много тоски, чтобы назвать его ненавистью. Я не знала слова для него. Как назвать чувство, которое вызывает желание больше никогда, нигде не встречаться с человеком? Мне вдруг не захотелось обедать с ним за одним столом.

Кладовая, где был проход в моё логово, расположена слишком близко к кухне. Уверена, Эльм и Леа уже там, вовсю сплетничают об утренних уроках и ждут, когда пора будет накрывать на стол. А за столом — писец Фитц Виджилант. Нет. Я пошла в свою спальню и осторожно сняла с себя кружева Кэфл. Отложив их в сторону, я подумала, как она добра ко мне. И Рэвел. Неожиданно я задалась вопросом, что я могу сделать, чтобы показать, что ценю это? Через несколько дней отец обещал взять меня на рынок. Я знала, что Кэфл восхищается моими маленькими бутылочками с духами. Я куплю их для неё. А Рэвелу? Я не знала, что взять для него. Может быть, знает отец.

Я убрала новую тунику и плотные чулки и влезла в свои старые штаны. Снова став собой, я проскользнула к моей бывшей спальне, а оттуда — в лабиринт стенных туннелей. В этот раз я двигалась на ощупь, не нуждаясь в свете. Когда я подошла к своему логову, то почувствовала тепло спящего кота. Я коснулась его расслабленного тела, снова завернутого в наш плащ. Потом перешагнула через него и прошла в кабинет отца. Там я стащила свечу, зажгла её от очага и выбрала свиток о Тейкере Видящем, первом короле Шести Герцогств. Текст был написан почерком отца, наверное, он переписывал какие-то старые заметки. Я не понимала, зачем он оставил его на столе. В моем логове я удобно устроилась среди подушек, со свечой, одеялом, плащом и теплым котом. Я думала, что это так греет плащ, пока не поняла, как много тепла может исходить от кота. Нам обоим было вполне уютно, а когда он проснулся, казалось, только справедливо дать ему долю черствого хлеба и колбасы, которые стали моим обедом.

Сыр?

— Здесь его нет. Но я найду немного для нас. Не ожидала увидеть тебя. После твоего ухода я закрыла дверь в кладовой.

Этот лабиринт полон дыр. Где пройдет крыса, пройдет и кот.

— Правда?

Почти. Есть много маленьких тропинок. И охота здесь хороша. Мыши, крысы. Птицы вверху.

Он затих, пополз назад под плащ и прижался ко мне. Я снова принялась за чтение, развлекаясь тем, что пыталась отделить лесть от правды в этом описании моего древнего предка. Тейкер приехал, разогнал несчастных дикарей, которые пытались воевать с ним и его людьми, а потом, основав замок Баккип, всю жизнь перестраивал его, заменяя сырые срубы первой каменной крепостной стеной. Сам замок рос долго, строился в основном из камня, который добывали рядом. Люди находили огромные, прекрасно вырезанные каменные блоки.

Отец набросал несколько заметок возле этой части текста. Казалось, его внимание привлекло, что деревянные стены Баккипа были построены на стенах более древней крепости, ставших им фундаментом. Потом дерево заменили камнем, но отец задавался вопросами, кто же построил первую крепость, и что потом с ними стало? А с одной стороны был небольшой рисунок, где он прикидывал, как могли стоять каменные стены, когда прибыл Тейкер. Я рассмотрела его. Очевидно, отец считал, что там уже была большая часть замка, и Тейкер только восстановил разрушенное.

Внезапно кот вскочил, и только потом я поняла, что в кабинет вошел отец. Пока он закрывал дверь и снимал потайную петлю, кот уже исчез. Я схватила плащ, скомкала его и засунула подальше на полку. Спрятать свиток, утащенный с его стола, времени уже не было: он шёл по коридору, наклоняясь и держа свечу. Я посмотрела на него, и он улыбнулся мне.

— Ах вот ты где, — сказал он.

— Да, — согласилась я.

Он скрестил ноги и без приглашения сел на ковер рядом со мной. Я молчала, и он заговорил:

— Я скучал по тебе за обедом. Ты не пришла поесть с нами.

— Я не проголодалась, — сказала я.

— Я так и понял.

— А после такого долгого многолюдного утра мне хотелось немного побыть одной.

Он кивнул, и что-то в изгибе его рта сказало мне, что он понимает эту потребность. Согнув палец, он постучал по свитку.

— Что это ты читаешь? — невозмутимо спросил он.

— Я взяла его со стойки со свитками. Здесь говорится о Тейкере Видящем, который впервые поднял стены замка Баккип над городом.

— О, да. Задолго до того, как появился сам город.

— Точно. Но кому принадлежали те руины?

Он нахмурился.

— Думаю, это были укрепления Элдерлингов. Камень же использовался для Камней-Свидетелей.

— Но у Элдерлингов была сильная магия. Зачем им крепость? Кто были их врагом? И кто разрушил замок в первый раз?

— Знаешь, это очень хорошие вопросы. Немногие люди задаются ими, и до сих пор, насколько я знаю, никто не может найти ответов.

Разговор прервался, и, чтобы нарушить молчание, я выпалила:

— Когда-нибудь я хотела бы поехать в замок Баккип.

— Правда? Значит поедешь.

Он помолчал, а затем заговорил так, будто слова причиняли ему боль.

— Твой учитель говорил за столом об утреннем уроке.

Я молчала. Глупо, но мне захотелось, чтобы рядом оказался кот. Отец вздохнул.

— Он похвалил детей гусятницы за их знание арифметики. И было очень приятно узнать, что Лаксп умеет читать и писать.

Я ждала. Он слегка откашлялся и добавил:

— Леди Шан спросила, какую пользу принесут цифры ребёнку, который будет всю жизнь возиться с гусями? Или что садовник сможет прочитать на земле или в листьях. Она не видит смысла в обучении детей слуг.

— Рэвел умеет читать, писать и считать, — напомнила я. — Мама давала ему списки, он брал деньги и покупал на рынке то, что она просила, и всегда возвращал сдачу. Даже те, кто занимается гусями, должен знать цифры, чтобы сосчитать яйца в гнезде! А Лаксп много узнает о растениях и садоводстве из свитков леди Пейшенс. Кухарка Натмег умеет читать и писать, следит, сколько осталось мешков муки или сколько соли надо, чтобы засолить рыбу на зиму.

— Отличные доводы, — одобрил отец. — То же самое я сказал Шан. А потом я спросил Ланта, как прошли твои занятия.

Лант. Мой отец назвал его Лантом, будто он мой двоюродный брат. Я посмотрела на свои ноги, укутанные в одеяло. Когда на них лежал кот, им было теплее. В животе давило ужасное ощущение, будто там что-то застряло.

— Мне не понравилось то, что я услышал, — тихо сказал отец.

Никто в мире не любил меня. Я сглотнула и с трудом произнесла:

— Я не могла объяснить, — я потрясла головой и почувствовала, как разлетаются в стороны слезы. — Нет. Он не хотел, чтобы я объяснила. Он думал, что знает правду, и не хотел узнать, что ошибается.

Я прижала колени к груди, крепко прижала, жалея, что не могу переломать себе ноги. Что не могу уничтожить себя, чтобы избежать этих ужасных ощущений.

— Я встал на твою защиту, — тихо сказал отец. — Я упрекнул его за то, что он не спросил меня о твоих умственных способностях. И не поговорил с тобой перед началом уроков. Я сказал, что он обманул сам себя. Ты не лгала ему. И я сказал, что у него будет ещё один шанс, чтобы начать учить тебя, выяснив все твои знания. И что если он не справится, пусть продолжает заниматься с другими детьми, но я не позволю ему тратить твое время. Мне будет приятно самому заняться твоим образованием и научить тебя всему, что, как я считаю, ты должна знать.

Он сказал все это так спокойно. Я, не дыша, смотрела на него. Он склонил ко мне голову и неуверенно улыбнулся.

— Неужели ты думала, что я могу поступить иначе, Би?

Я кашлянула, а затем бросилась на его колени. Отец поймал меня и прижал к себе. Он так крепко был закрыт, что я совсем не ощутила боли. Но все-таки я почувствовала, как кипит в нем гнев, подобно маслу в закрытом горшке, висящем над слабым огнем. Он заговорил с таким рычанием, как Волк-Отец говорил внутри меня.

— Я всегда буду на твоей стороне, Би. Права ты или нет. Именно поэтому ты должна быть всегда права, чтобы не выставить своего отца дураком.

Я соскользнула с его колен и посмотрела на него, не понимая, шутит он или нет. Его темные глаза были серьезны. Он понял мои сомнения.

— Би, я всегда буду верить в первую очередь тебе. Так что очень важно, чтобы ты была права в том, что делаешь. Это будет наш уговор.

Я никогда не могла долго выдерживать его взгляд. Я отвела глаза, обдумывая его слова. Подумала о случаях, в которых я уже его обманула. Плащ. Кот. Мои вылазки в туннели. Украденные записи. Но ведь и он уже обманывал меня? Я тихо заговорила.

— В обратном направлении это тоже будет работать? Если я приму твою сторону, я не останусь в дураках?

Он ответил не сразу. Странно, но мне это понравилось: значит, он всерьез задумался над моим вопросом. Способен ли он дать мне обещание никогда не лгать мне?

Он откашлялся.

— Я сделаю все возможное, Би.

— Я тоже.

— Отлично. Ты спустишься к ужину?

— Да. Но не раньше, — медленно ответила я.

— Малышка, ты здесь уже слишком долго. Подозреваю, нас давно ждут.

Это было слишком неожиданно. Я на мгновение сжала зубы, а затем честно спросила его:

— А я должна? Я не чувствую, что готова встретиться с ними.

Он посмотрел на свои руки, и я почувствовала ужасную пустоту в своем животе.

— Ты должна сделать это, Би, — сказал он мягко. — Вспомни, что Риддлу придется отчитываться перед твоей сестрой. Я не хочу, чтобы Шан или Фитц Виджилант подумали, что ты застенчива или труслива. И хоть ты ещё маленькая, тебе придется перебороть себя и свои чувства, и спуститься к столу. Что чувствует человек к учителю, который наказывает вместо того, чтобы учить, я понимаю гораздо лучше, чем ты можешь себе представить. Ты не поверишь, но я не думаю, что он по своей сути жестокий человек. Он просто очень молод и склонен доверять чужим словам прежде, чем проверит все сам. Я даже смею надеяться, что он окажется достойным твоего уважения, и, быть может, вы ещё поладите друг с другом. Хотя сейчас мне очень трудно делать вид, что его компания мне нравится. И, кажется, он это чувствует.

Последние слова он произнес с глухим низким рычанием, и я поняла, что отец был очень рассержен на Фитца Виджиланта. Он соблюдал правила приличия, но неприязнь к писцу не утихала в нем. Я смотрела на свои руки, свободно лежащие на коленях. Если отец может сдерживать гнев и развлекать Фитца Виджиланта по всем правилам приличия, возможно, я тоже это смогу. Я представила, как сижу за столом. Я не должна виновато опускать голову. И не должна показать ему, какую боль он мне причинил. Я смогу быть дочерью своего отца. Неуязвимой. Полной собственного достоинства.

Я задрала подбородок.

— Кажется, теперь я очень проголодалась.

И все-таки ужин выдался беспокойным. Я знала, что Шан и Лант смотрят на меня, но никогда не была сильна в игре в гляделки. Так что я смотрела в тарелку или в сторону отца и Риддла. Я не вздрагивала, когда Леа или Эльм проходили мимо моего кресла, но не брала ничего из блюд, принесенных ими. Один раз я заметила, как они обмениваются взглядами, проходя за спиной Риддла. Щеки Эльм пылали, и я вдруг поняла, что Риддл, хоть и старый, по-прежнему красивый мужчина. Эльм, меняя блюда, старалась встать как можно ближе к его креслу. Но Риддл замечал её не больше, чем муху на стене. Я торжествующе улыбнулась.

В первой половине ужина я молчала. Отец и Риддл снова обсуждали отъезд в Баккип. Шан и Лант вели тихую беседу, то и дело прерывая её смехом. Я когда-то читала стихотворение о девочке с «серебристым смехом», но Шан смеялась так, будто кто-то уронил на длинную лестницу целую корзину дешевых оловянных мисок. Когда отец закончил разговаривать с Риддлом, он повернулся ко мне и сказал:

— Так что ты думаешь о Тейкере Видящем и его вторжении на эти земли?

— Я не думала об этом, — ответила я. Я правда думала не об этом. Но через вздох я спросила: — И все-таки кто был здесь раньше него, раньше Тейкера и его людей, заявивших права на земли в устье реки Бакк? Свиток говорит, что развалины старой каменной крепости пустовали. Кто были эти люди, которые жили в ней и строили эти укрепления? Ты говорил, что это могли быть Элдерлинги? Так он боролся с самими Элдерингами за эти земли?

— Знаешь, я думаю, в основном там жили рыбаки, фермеры и козопасы. Лорд Чейд пытался найти больше описаний тех людей, но они, кажется, не доверили свои знания письменам и свиткам. Некоторые из бардов говорят, что наши старые песни на самом деле берут начало в их песнях. Но мы не можем говорить «они» и «их», ведь на самом деле мы — потомки Тейкера и народа, который жил здесь.

Он что-то знает? Намеренно подталкивает меня к открытию?

— Тогда, в те дни, люди учились всему из песен? И стихов?

— Конечно. Лучшие менестрели до сих пор могут перечислять по памяти длинные родословные. Они, конечно, записаны на бумаге, благо что бумаги теперь много. Но менестрель узнает их из уст своего мастера, а не с бумаг.

Риддл слушал так же восхищенно, как и я, и, когда отец замолчал, он влез в разговор:

— Ты говоришь о песне Нэда об Ельд Серебряном, друге дракона, которую он исполнял для нас в последний свой приезд?

— Нет числа драгоценным его вещам. Камень говорящий, гребень блестящий, пикси поцелуй настоящий, — произнесла я прежде, чем успела задуматься, надо ли это говорить.

— Что за поцелуй пикси? — удивленно спросил Риддл.

Отец сказал:

— Нэду понравится, что так хорошо запомнила его песню, — потом он повернулся к Риддлу. — В дальних уголках Фарроу поцелуй пикси означает везение. Но я не знаю, придумал ли Нэд эту песню сам или она гораздо старше него.

Шан внезапно перебила отца.

— Вы знаете Нэда Благодушного? Вы слышали, как он поет? — она была очень удивлена. Или яростно ревновала.

Отец улыбнулся.

— Конечно. Я воспитывал его, когда он осиротел. И был очень рад, когда узнал, что он взял себе это имя. Благодушный. — Он повернулся к Риддлу. — Но мы слишком отвлеклись от вопроса Би. Риддл, как ты думаешь, кто построил форт на той скале?

Мы трое задумались, а затем Риддл рассказал о том, что видел в низовьях замка Баккип. Он говорил о размытых символах, похожих на руны, на стене одной из пещер. Отец рассказал о Камнях-Свидетелях, о традициях проводить соревнования по борьбе и свадьбы у их подножия. Теперь, когда мы знали, что Камни-Свидетели на самом деле были порталами для людей, владеющих Скиллом, и способны за один шаг перенести человека на огромное расстояние, интересно было обсудить само название этих колонн.

И только когда ужин подошел к концу, я поняла, как тщательно выстроил разговор отец, устроив контратаку на враждебный лагерь. За этим разговором я совсем забыла про свои оскорбленные чувства. Беседа Фитца Виджиланта и Шан затихла, и писец начал прислушиваться к нам. А Шан ломала кусок хлеба, недовольно поджав рот. Я осознала все это только тогда, когда отец заерзал на стуле и небрежно сказал:

— Ну, писец Лант, а что вы думаете о теории Риддла? Вы когда-нибудь были в низовьях замка?

Он слегка подскочил, будто в замешательстве о того, что его подслушивание обнаружено. Но быстро собрался и признал, что в детстве он забредал в недра крепости вместе с друзьями. В своей дерзости они добрались до самых камер, но гвардеец, охранявший проход, сурово прогнал их, и Лант больше никогда не спускался туда.

— Ужасное место. Холодное, темное, сырое. Угрозы гвардейца запереть нас в камере и держать там, пока кто-нибудь не придет за нами, стали кошмаром моего детства. Мы убежали оттуда. О, несомненно, есть люди, заслуживающие такого наказания, но я не хотел бы снова оказаться там.

— Несомненно, — вежливо сказал отец, но в его взгляде на мгновение мелькнули искрящиеся черным гневом глаза Волка-Отца. Я пристально всмотрелась в него. Волк-Отец живет в моем отце? Это стало откровением для меня, и оставшуюся часть ужина я говорила мало, обдумывая увиденное.

По окончании отец предложил мне руку. Мне удалось не выказать удивления, и он повел меня в гостиную, где мужчин ждало бренди, Шан — красное вино, а меня, как ни странно — кружка горячего сидра. Отец продолжил разговор об Элдерлингах, его поддержал писец Лант. Меня удивляла его приветливость. Я ожидала, что он будет угрюм или язвителен, ведь отец сказал, что за обедом довольно резко разговаривал с ним. Но писец, казалось, принял к сведению его слова, и теперь даже дважды обратился ко мне, и тон его не был снисходительным или насмешливым. Очень-очень подумав, я решила, что он понял свою ошибку в отношении ко мне и теперь желает наверстать упущенное.

Я заметила, как он тревожно смотрит на отца, будто его одобрение было чрезвычайно важным. «Лант боится его», — решила я. А потом поняла, какой я была глупой, не видя, что писец Лант очень уязвим, и не только потому, что узнал, на что способен мой отец, ещё мальчиком, но и потому, что гостеприимство отца гарантировало ему жизнь. Если отец выгонит его, куда он пойдет? Сколько пройдетвремени, прежде чем его найдут и убьют? Мои чувства смешались. Завистливую Шан раздражало внимание, которое Лант уделял моему отцу, и их разговор, и это было приятно. В то же время, я чувствовала себя неуютно от того, что его грубость ко мне сделала Ланта по-щенячьи зависимым от отца. Я замолчала, больше слушая и наблюдая, и, наконец, попросила извинить меня, объяснив, что устала.

Этой ночью я спала в своей новой уютной комнате. Мысли путались и тревожили. Уснула я поздно, а утром опять пришла Кэфл и стала дергать меня и суетиться над моей прической. Я поблагодарила её за кружева, но отказалась надевать их, объяснив, что боюсь испортить их мелом и сажей. Думаю, она с облегчением спасла свой воротничок и манжеты от такой судьбы. Когда отец возьмет меня на рынок, предложила она, я могу купить себе кружева, которые мне понравятся, или заказать швее свои собственные узоры. Я тихо согласилась, но про себя сомневалась. Я не чувствовала себя человеком кружев и сережек. Мама любила такие наряды, и мне нравилось, как она выглядела в них. Сама же я чувствовала, что мне больше хочется подражать простой одежде отца.

Спускаясь к завтраку, я захватила с собой свиток с буквами. Я положила его возле своей тарелки, очень вежливо поздоровалась со всеми и принялась за еду. Несмотря на поддержку отца, при мысли об уроке я чувствовала себя больной. Отец способен убедить Фитца Виджиланта, что он заблуждается на счет моего ума, и, возможно, мой учитель теперь побоится неуважительно обращаться со мной, но никто не поможет мне справиться с другими детьми. Я вышла из-за стола раньше всех, извинилась и пошла прямо к классной комнате.

Возле неё уже было несколько детей. Дети гусятницы стояли рядом с маленьким садовником. Лаксп показывал буквы на их свитке и называл их по порядку. В стороне ждал Персеверанс, одетый в ливрею мальчика с конюшни, которую подогнали ему по размеру, и теперь он выглядел намного лучше, хотя я не была уверена, что зеленый и желтый нравились мне больше, чем простая кожаная одежда. Его лицо украшали синяки под глазами и опухшая нижняя губа. Улыбка, мучительно растянувшая вздутую губу, была ужасна. Но при виде меня он просиял так, будто мы никогда не ссорились. Я замедлила шаг и подошла к нему в полном недоумении. Можно было вот так просто? Просто сделать вид, что мы никогда не ссорились, просто снова относиться к друг другу, как раньше? Это выглядело невозможным. Но я была полна решимости попробовать. Я улыбнулась ему и на мгновение его улыбка стала ещё шире. Затем он поднял руку к разбитому рту и вздрогнул. Но улыбка осталась в его глазах.

— Персеверанс, — приветствовала я его, не дойдя пары шагов.

— Леди Би, — ответил он серьезно и на самом деле коротко поклонился мне, будто я действительно взрослая леди. — Вас-то я и хотел увидеть до начала уроков.

— Правда?

Я недоверчиво подняла брови, стараясь скрыть, как сильно забилось сердце от его слов. Один союзник. Одного союзника мне вполне хватит, чтобы вытерпеть ту проклятую классную комнату.

— Правда. Потому что я совсем запутался в этих двух буквах, и ни папа, ни мама не смогли помочь мне.

Он говорил тихо, разворачивая свиток, и я не стала спрашивать его, почему он не спросил Лакспа. Я была единственной, помощь которой не вызывала у него чувства неловкости. Так же, как только он мог научить меня сидеть на лошади. Не говоря ни слова об этом, мы отошли от остальных. Мы встали спиной к стене и развернули свитки, будто сравнивая их.

Я выдохнула названия первых пяти букв, и так же тихо Персеверанс повторил их. Переведя дыхание, он добавил:

— Они похожи на куриные следы, а их названия — просто звуки. Кому нужно помнить такие бесполезные вещи?

Я никогда не смотрела на буквы в таком свете. Но я видела их глазами матери ещё до своего рождения, я видела их сама, когда сидела на её коленях и слушала, как она читает мне. Обдумав слова Персеверанса, я поняла его разочарование и попыталась связать буквы со знакомыми ему вещами.

— Посмотри, с первой начинается имя Рэвела, и у неё такая же длинная нога, как и у него. А у второй, как в слове «вода», завитки, как в течении ручейка.

И так мы разобрали не пять, а целых десять букв. Мы так увлеклись новой игрой, что совершенно забыли про других детей, пока Эльм не начала очень неприятно хихикать. Мы оба подняли глаза и увидели, как они с Леа переглядываются. По коридору шёл учитель.

Проходя мимо меня, он весело заметил:

— Вам, леди Би, это не нужно! — и вырвал свиток с буквами из моих испуганных пальцев.

Прежде, чем я успела что-то сделать, он позвал всех нас в классную комнату. Мы вошли, занимая те места, что и накануне. Сегодня он был веселее, чем вчера. Он собрал нас в группы по возрасту, и дал каждой группе по восковой табличке. Меня и Лакспа он отослал в другой угол комнаты. Нам был выдан свиток по географии и культуре каждого из Шести Герцогств, их карты, и было велено ознакомиться с ними. Давая указания, он искренне улыбался. Теперь-то я знала, что источником его любезности был страх, и мне стало стыдно за нас обоих. Затем он с досадой оглянулся и спросил:

— Где Таффи? Я не потерплю опозданий!

Дети притихли. Некоторые переглянулись, и я поняла, что они что-то знают. Персеверанс внимательно разглядывал табличку. Я наблюдала, как он тщательно копирует букву.

— Итак? — снова спросил писец Фитц Виджилант. — Кто-нибудь знает, где он?

— Он дома, — сказала Эльм.

Один из мальчиков, пахнущих овцами, тихо сказал:

— Ему худо. Сегодня он не придет.

Он посмотрел на Персеверанса. Легкая улыбка натянула опухшие губы мальчика с конюшни. Казалось, работа с табличкой полностью поглотила его.

Фитц Виджилант выдохнул через нос. День только начался, но голос его прозвучал устало.

— Дети, мне было поручено учить вас. Мне не дали выбрать, что делать со своей жизнью, но так как теперь это моя обязанность, я буду её выполнять. Я отдаю должное вашим семьям, которым хватило мудрости отправить вас сюда. Я хорошо знаю, что некоторые хотели бы оказаться в другом месте. Таффи вчера дал мне ясно понять, что рассматривает уроки как пустую трату времени. Сегодня он уже делает вид, что заболел, чтобы избежать их. Но я не потерплю подобной симуляции!

Некоторые дети озадаченно переглянулись, услышав незнакомое слово, и только Персеверанс, не отрываясь от свитка, тихо сказал:

— Таффи не притворяется.

Все ли услышали удовлетворение в его голосе, или только я? Я смотрела на него, но он не поднимал глаз.

Писец осуждающе спросил его:

— А твои кулаки не имеют ничего общего с его «болезнью»?

Персеверанс поднял глаза и встретил взгляд писца. Я знала, что он всего лишь несколько лет старше меня, но сейчас он заговорил как мужчина.

— Сэр, мои кулаки не делали ничего, пока его рот не начал лгать о моей сестре. Тогда я сделал то, что сделает любой человек, если оскорбляют его семью.

Он не отводил взгляда от Фитца Виджиланта, не хмурился и не прятал глаз. Он не чувствовал никакой вины за свою правду.

В классной комнате повисла тишина. Мои чувства смешались. Я даже не знала, что у Персеверанса есть сестра. Её здесь не было, так что она или намного младше его, или намного старше. Или, возможно, его родители думают, что девочке нет смысла учиться писать и считать. Иногда такое случалось даже в Бакке.

Ни один из них не отвел взгляда, но писец заговорил первым.

— Вернемся к нашим урокам.

Персеверанс сразу опустил глаза к восковой дощечке и продолжил тщательно обводить букву. Я пробурчала себе под нос присказку про молодого бычка, услышанную во сне: «Пусть коротки пока рога, но угроза велика, не послушать молодого не осмелятся бычка».

Глава 27

СНОВА И СНОВА

Ивовый лес — это праздник совершенства в любое время года. Летом на круглых холмах поместья дубы бросают приятную тень, а в долинах переплетаются над ручьями ивы, в честь которых и назвали это место, стекая мягким освежающим дождем. Можно лазать по деревьям и ловить в ручьях рыбу. Чего ещё может пожелать мальчик? Осенью любой ребёнок счастлив собирать желуди в дубовой роще, или выбирать спелый виноград из собственных виноградников поместья. А зима? Огромные кучи опавших листьев сменяются отвесными сугробами, с которых так приятно кататься, и загорается очаг в зале, где не одну ночь, но целый месяц будут отмечать Зимний праздник. Весна принесет новых ягнят, резвящихся на холмах, котят и щенков в конюшне.

Я знаю, я знаю, что мальчик будет счастлив здесь. Знаю, что могла бы завоевать его сердце и сделать его моим. Я была так глупа, когда, впервые услышав о нем, испытала боль и злость. Ребёнок родился задолго до того, как Чивэл стал моим. Как могла я упрекать его за неверность жене, которой у него не было? Но я делала это. Позже я так отчаянно хотела взять мальчика, ребёнка, которого подарил нам тот случай. Я на коленях умоляла его, но он отказал. — Он не будет здесь в безопасности, — говорил он мне. — Где может быть безопаснее, как не под крышей отца, под защитой меча отца? — спрашивала я его. Это самая серьезная ссора, которая у нас была когда-либо. Он непреклонен.

Личный дневник леди Пейшенс, найденный за стеллажом с цветочными горшками.

В ночь перед поездкой на рынок я пошла спать, полная предвкушения. Сначала сон бежал от меня, а потом пришел с градом видений. Некоторые из них были кошмарами, другие — настолько сильными, что я отчаянно пыталась освободиться от них. И все же никак не могла проснуться окончательно. Моя комната казалась заполненной густым туманом, и каждый раз, когда я думала, что проснулась, в нем собирались какие-то образы и вновь утягивали меня в сон.

К утру я так и не отдохнула. Казалось, мир поглотил туман, и я никак не могла поверить, что уже не сплю. Пришла Кэфл и потребовала, чтобы я вставала. Она потеребила одеяла, впуская под них холодный воздух, а потом усадила меня на стул перед огнем. Я едва могла держать прямо голову. Я не сопротивлялась, когда она потянула щетку сквозь мои подросшие спутанные локоны.

— Сегодня вам не стоит копаться, моя маленькая леди! Ох, как же я вам завидую, поедете на рынок за хорошенькими новыми вещами! Ваш отец сказал Рэвелу, и он сделал мне маленький списочек, чтобы я отдала его вам. Вот он! Он грамотный же, наш дворецкий, жаль, что я грамоты не знаю, но он сказал мне все, что тут написано. Рэвел говорит, что вы должны купить сапоги и ботинки, пару шерстяных и пару кожаных перчаток, шерстяные чулки по меньшей мере трех цветов. И он решился посоветовать вам найти в городе швей, умеющих шить маленькие платьица, которые носят девушки, а не эти ваши безрукавки и туники! Как будто вы мальчик! Не представляю, о чем думает ваш отец! Я не сужу его, конечно. Бедный человек, у него ведь нет жены, чтобы проследить за всеми этими мелочами.

Я едва слышала её слова. Я чувствовала себя тупой и одеревенелой. Кэфл тянула и теребила мои волосы, отчаянно пытаясь придать мне внешность девочки. Они уже отросли достаточно, чтобы определиться с цветом и прикрыть мой череп. Пока она одевала меня, я почти ничем не могла ей помочь. Я пыталась, но мои пальцы были как жирные сонные колбаски, а голова казалась слишком тяжелой для плеч. Она вздохнула над моей туникой, но я был рада её теплу, проникшему сквозь льняную рубашку. Одев меня, как только можно одеть податливую тряпку, она послала меня к столу, напомнив, что я должна получать удовольствие и вспомнить о ней, если увижу прилавки с безделушками для Зимнего праздника.

Зимний праздник! Эта мысль меня слегка расшевелила. Я совсем забыла про него, но она была права, праздник приближался. В моих воспоминаниях это было теплое и веселое время в Ивовом лесу. Приходили менестрели и кукловоды, и огромные бревна горели в камине, а мы бросали туда морскую соль, чтобы раскрасить пламя. Накануне Зимнего праздника мама всегда выходила к обеду в короне из остролиста. Однажды она оставила зимний шест прислоненным к стулу отца. Он был высокий, украшенный лентами, и почему-то все слуги хохотали, а отец глубоко покраснел. Я никогда не понимала этой шутки, но знала, что это было напоминанием о чем-то особенном в их жизни. В ту ночь ночей они всегда сияли любовью, и мне казалось, что они снова становятся мальчиком и девочкой.

И поэтому я сделала все возможное, чтобы поднять свое настроение, ведь в этот раз праздник станет для отца грустным напоминанием. Я попыталась прогнать свои странные сны и веселиться за завтраком из каши, колбасы, сушеных ягод и горячего чая. Когда вошел Риддл и отец пригласил его присоединиться к нам, я уже предвкушала хороший денек. Но потом Риддл напомнил нам обоим, что в этот день он уезжает в замок Баккип.

— Ты можешь доехать с нами до Приречных дубов, — пригласил его отец. — Это как раз тебе по пути, мы пообедаем в таверне, и ты поедешь дальше. Я знаю, что купцы уже начали предлагать товары для Зимнего праздника. Может быть, мы с Би найдем какие-нибудь безделушки, чтобы отправить сестре.

Это была отличная приманка для Риддла. Я почти видела, как он думает, что тоже может выбрать для неё пару небольших подарков. В Зимний праздник влюбленные часто обмениваются подарками на память на весь предстоящий год. Мне стало приятно, что он хотел бы сделать такой подарок моей сестре. Это означало, что у Шан не было никаких прав на него. Он думал о чем-то зеленом для Неттл, зеленом шарфе или зеленых перчатках для её маленьких рук. Он почти видел, как скользят перчатки по её рукам. Я моргнула. Я не знала, что любимый цвет моей сестры — зеленый.

Риддл кивнул отцу и сказал:

— Ради этого, конечно, стоит задержаться, но мне придется поспешить, чтобы доехать до Лесного края до наступления темноты. У меня нет никакого желания спать на улице, под падающим снегом.

— Падающий снег? — тупо спросила я. Мой голос показался мне хриплым. Я попыталась вернуть мои блуждающие мысли к беседе за столом.

Риддл ласково посмотрел на меня, будто решив, что я боюсь отмены поездки.

— Легкий снежок. Он не помешает нам в наших делах.

Я поддержала разговор.

— Мне нравится снег, — тихо сказала я. — Он делает все новым. И мы идём по нему, будто никто никогда не проходил здесь раньше.

Они оба пристально посмотрели на меня. Я попыталась улыбнуться, но мои губы растянулись слишком широко. Из чайника поднимался пар. Вытянувшись, он скрутился внутрь себя, снова став самим собой, но в иной форме. Извиваясь, как змея в море, или дракон в полете. Я пыталась следовать за ним, пока он не рассеялся.

— У неё такие очаровательные фантазии, — где-то далеко сказал Риддл.

Он подлил чая в мою чашку. Я наблюдала, как мед закрутился в ложке, потом перемешала их, и чай с медом закружились, объединяясь. Я позволила своему разуму закружиться вместе с ними. Мужчины говорили, а я просто была.

— Оденься тепло, Би, — сказал отец.

Я моргнула. Их тарелки были пусты. Я вспомнила, что мы собирались ехать сквозь снег в Приречные дубы. Рынок. Зимний праздник. Сегодня отец и Риддл увидят, как я езжу на Присс. Мне вдруг захотелось, чтобы Персеверанс поехал с нами. Осмелюсь ли я попросить о таком странном одолжении?

Я была уже готова вскочить, когда в гостиную примчались Фитц Виджилант и Шан. Писец, казалось, испугался, увидев наши пустые тарелки.

— Неужели мы опоздали? — спросил он удивленно, а я поняла, что отец устроил нам троим ранний завтрак.

Он улыбнулся им обоим и сердечно сказал:

— Нет, это мы встали рано. Приятного аппетита и хорошего дня. Сегодня мы едем на рынок, и вернемся только к ночи.

Шан просто засияла от этой мысли.

— Рынок! Какое счастье! А я-то боялась, что день будет скучным. Я быстро поем и присоединюсь к вам.

Как будто заразившись её мыслями, писец повторил:

— И я, если позволите! Признаюсь, в своих поспешных сборах я забыл захватить достаточно теплых вещей, чтобы чувствовать себя здесь удобнее. И будут ли на рынке восковые таблички? Я хотел бы, чтобы со временем они появились у каждого моего ученика.

Моё сердце замерло. Это был наш день, день, обещанный мне. Конечно, отец будет защищать его. Он посмотрел на меня, но я опустила глаза. Через некоторое время он заговорил.

— Конечно. Если хотите, полагаю, мы можем немного задержаться.

Мы задержались на целое утро. Шан вела себя так, будто случайно услышала о нашей поездке, но я была уверена, что она знала о ней из сплетен слуг и решила навязаться вот таким, совершенно неуместным образом. Начать с того, она пришла к завтраку разодетая, как на праздник. Но это не означало, что она уже была готова к выходу, нет. Она должна была украсить и накрутить волосы, перебрать десяток пар сережек, поругать горничную за то, что та не починила какой-то особенный жакет и не приготовила новый. Все это я узнала, потому что она оставила открытой дверь своих покоев, и звук её резкого недовольного голоса достигал моей комнаты через весь коридор. В ожидании, когда она будет готова, я легла на кровать и задремала. Я снова попала в свои противоречивые сны, и когда отец пришел за мной, я чувствовала себя отрешенно и необычно. Я нашла свой платок и последовала за ним к тяжелому фургону, который отвезет нас в город, потому что леди Шан выбрала юбки, и они непременно испортятся от поездки верхом.

Мой отец отмахнулся от возницы и поднялся, чтобы взять вожжи в свои руки, указав мне место рядом с собой. Лошадь Риддла и его мул были привязаны к задней части фургона. Сам он сел рядом с нами. По крайней мере мне было в новинку ехать рядом с отцом и смотреть, как он управляет лошадьми, вместо того, чтобы слушать скучную болтовню Шан. Я оглянулась на конюшню, и вовремя: Персеверанс как раз вывел Присс на прогулку. Он кивнул мне, и я кивнула в ответ. С момента начала занятий с писцом мы только один раз смогли выбраться для урока верховой езды. Я рассчитывала, что сегодня отец будет гордиться моими успехами, но Шан испортила даже это!

Но все равно я наслаждалась поездкой в город. Фитц Виджилант и Шан торчали в фургоне, среди горы подушек, меховых пледов и одеял. Я слышала, как она рассказывала какую-то историю про огромную бабушкину карету, отделанную кожей и бархатными шторами. Я сидела между отцом и Риддлом, и мне было тепло. Они через мою голову обсуждали скучные мужские темы. Я смотрела, как падает снег, как развеваются гривы лошадей, и слушала музыку из скрипа фургона и глухого топота копыт. Я будто видела сон наяву, погружаясь в нежный свет, идущий от летящего снега и затягивающий нас все дальше и дальше. Очнулась я, когда мы уже подъезжали к торговому городу. Сначала леса уступили место полям с группками маленьких ферм. Потом домов стало больше, чем полей и, наконец, мы оказались в самом городе. Лавки купцов, прекрасные дома и постоялые дворы окружали широкую площадь. И над всем этим висела сверкающая жемчугом дымка, от которой мне то и дело хотелось тереть глаза. Падающий снег рассеивал зимний свет, и мне казалось, что он идет не только с неба, но и от заснеженной земли. Я чувствовала, как меня покачивает. Это было такое замечательное ощущение. Нос, щеки и руки замерзли, но в остальном мне было тепло между двух мужчин с их глубокими, веселыми голосами. На столбах уже развесили гирлянды и фонари, а яркие наряды торговцев и простых людей, снующих по лавкам, добавляли праздничного настроения. Вечнозеленые гирлянды украшали окна и двери, на хвое висели красные или белые ягоды и коричневые шишки. В богатых домах висели крошечные колокольчики, вплетенные в кедровые ветви, и они тихо звенели на ветру.

Отец высадил нашу группу возле конюшни и бросил мальчику монетку, чтобы он позаботился о лошадях. Пока Шан и Фитц Виджилант выбирались из фургона, он снял меня и взял за руку, покрякивая от холода. Его рука была теплой, а стены были достаточно плотны, чтобы я могла вынести его прикосновение. Я улыбнулась ему. Снег падал, и свет окружил нас.

Мы направились в центр города. Центром Приречных дубов считались три могучих дуба, окруженные молодым падубом с недавно остриженными колючками и без ягод. Казалось, весь город развернулся на этой площади. Коробейники и лудильщики вытащили свои телеги и продавали кастрюли с полок, свистки и браслеты с лотков, поздние яблоки и орехи из огромных корзин. Был такой большой выбор, что мы не могли рассмотреть все и сразу. Мы прошли мимо людей в мехах и ярких плащах. Так много народа, и я не знаю никого из них! Все это очень отличалось от Ивового Леса. Некоторые девушки носили короны из остролиста. До Зимнего праздника было ещё два дня, но везде были гирлянды, музыка, и мужчины готовили и продавали горячие каштаны. «Каштаны, каштаны, с пылу с жару! Каштаны, каштаны, монетка за пару!»

Отец заполнил свою рукавицу каштанами и протянул мне. Я обняла её одной рукой и сняла сверкающую коричневую кожуру с кремового орешка.

— Мои любимые! — сказал Риддл, утащив один орешек.

Он шёл рядом со мной, рассказывая о Зимнем празднике его детства в маленьком городке. Думаю, он съел столько же каштанов, сколько и я. Мимо, хихикая, прошли две девушки в коронах. Они улыбнулись ему, он улыбнулся в ответ, но покачал головой. Они громко рассмеялись, взялись за руки и побежали в толпу.

Сначала мы остановились у лавки шорника. Отец был огорчен, узнав, что новое седло ещё не закончено. И только когда вышел человек, чтобы измерить длину моей ноги и, покачав головой, сказал, что придется все исправлять, я поняла, что это седло для меня и Присс. Он показал мне крылья седла, на каждом была вырезана пчела. Я с удивлением смотрела на него, и, думаю, сделала отца счастливым больше, чем если бы седло было бы полностью готово. Он обещал, что мы вернемся на следующей неделе, с лошадью, но я плохо понимала, что он говорит. Я не могла ни слова вытянуть из себя, пока мы не вышли на улицу. Там Риддл спросил меня, что я думаю о пчелах, и я честно сказала, что они очень славные, но я предпочла бы атакующего оленя. Отец очень удивился, а Риддл так громко захохотал, что люди вокруг начали оглядываться на нас.

Мы заходили в разные лавки. Отец купил мне ремень из красной кожи с вырезанными на нем цветами, чудесный цветочный браслет, сделанный из рога, и кусок пирога с изюмом и орехами. В одной лавке мы взяли три шарика белого мыла с ароматом глицинии и один — с запахом мяты. Я шепотом сказала отцу, что хотела бы купить что-нибудь для Кэфл и Рэвела. Это ему понравилось. Он нашел пуговицы, вырезанные в форме желудя, и спросил, подойдут ли они Кэфл. Я не знала, но он купил их. С Рэвелом было намного сложнее, но когда я увидела женщину, продававшую вышитые карманные платки темно-оранжевого, светло-зеленого и голубого цветов, я спросила, можно ли взять один для него. Отец удивился моей уверенности, что дворецкому понравится такой подарок, но я почему-то совершенно не сомневалась. Я хотела набраться смелости и попросить купить небольшой подарок для Персеверанса, но постеснялась даже упомянуть о нем при отце.

Подошел мальчик с разносом, полным крошечных морских ракушек. Некоторые из них были нанизаны на нить, как бусы. Я долго стояла, разглядывая их. Некоторые были скручены в конусы, а другие походили на ложечки с фигурными краями.

— Би, — сказал отец, не вытерпев, — это просто ракушки, которых полно на любом пляже.

— Я никогда не видела океана и не гуляла по пляжу, — напомнила я.

Пока он размышлял об этом, Риддл зачерпнул горсть ракушек и высыпал их в мои ладони.

— До тех пор, пока ты не сможешь прогуляться по пляжу с сестрой и не наберешь столько, сколько захочешь, — сказал он мне.

Потом они оба рассмеялись над моим восторгом, и мы пошли бродить дальше. В наспех построенной палатке отец купил мне сумку, как у мамы, чтобы я сложила туда свои вещи. Она была соткана из ярко-желтой соломы, с крепким ремнем, который я перекинула через плечо. Мы тщательно уложили в неё все мои покупки. Отец хотел сам понести её, но мне было приятно ощущать вес моих сокровищ.

Когда мы подошли к маленькой рыночной площади, заставленной прилавками ремесленников и лавочников, отец дал мне шесть монеток и сказал, что я могу купить, что мне захочется. Для Кэфл я купила связку блестящих черных шариков и длинный кусок синего кружева. Я была уверена, что её обрадуют такие подарки. А себе я взяла маленькое зеленое кружево для воротничка и манжет, в основном для того, чтобы порадовать Кэфл тем, что выполнила её желание. А в конце я купила небольшой мешочек для денег и привязала его к своему поясу. Я сложила в него последние две монетки и медь и почувствовала себя очень взрослой. На улицах стояли и пели люди, смешивая свои голоса под летящим снегом. Какой-то толстяк устроился между домами и окружил себя таким ярким светом, что большинство людей едва могли разглядеть его, и быстро отводили глаза в сторону. Я видела парня, жонглирующего картошкой и девушку с тремя ручными воронами, которые делали трюки с кольцами.

Улицы были слишком многолюдны для такого холодного дня. В переулке между зданиями серьезный кукольник с помощью учеников раскладывал палатку для представления. Мы прошли мимо трех музыкантов с красными щеками и алыми носами, играющих на трубах под укрытием из вечнозеленых растений. Снег усилился, с неба посыпались пушистые хлопья. От него заблестели плечи отца. Мимо нас прохромали трое нищих, выглядевших очень несчастными. Риддл дал каждому по медяку, и они пожелали ему счастья голосами, резкими от холода. Я посмотрела им вслед, а потом перевела взгляд на жалкого одинокого нищего, примостившегося на крыльце лавки чая и специй. Я обняла себя за плечи и задрожала от его слепого взгляда.

— Замерзла? — спросил отец.

Заметив, что я остановилась, он подошел ко мне, и ему пришлось дважды повторить свой вопрос. Замерзла ли я? Я выбрала слова.

— Холод от сердца идет, на волнах крови алой, — услышала я свой голос.

И тут мне стало холодно. Я посмотрела на свои пальцы. Они побелели. Стали белыми, как глаза нищего. Это он посмотрел на них и сделал их белыми? Нет, он не может видеть меня, если я на него не смотрю. Я взглянула на отца. Казалось, не сделав ни одного движения, он отшатнулся от меня. Все отошли от меня. Почему? Я опасна для них? Я потянулась к руке отца. Он потянулся к моей, но мы так и не коснулись друг друга. Я чувствовала взгляд Риддла, но не могла увидеть его глаз. Он смотрел на меня, но меня там не было. Время тянулось, долго ли, коротко ли, потом мир качнулся и снова закрутился вокруг меня. Я вновь услышала звуки рынка, запах лошадей и телеги, проехавшей мимо. Я вцепилась в пальцы отца.

Он торопливо заговорил, будто отвлекая внимание:

— Она просто замерзла. Вот и все. Мы должны дойти до лавки сапожника и забрать её ботинки! А потом, Би, давай-ка купим тебе теплый шарф. Риддл, тебе скоро надо будет уезжать?

— Думаю, я слегка задержусь, — тихо сказал он. — Может быть, я даже переночую в гостинице. Снег слишком густой, не лучшая погода для дороги.

— Интересно, куда пошли Шан и Фитц Виджилант?

Отец огляделся будто в беспокойстве. Я догадалась, что он ждёт предложения Риддла поискать их. Он беспокоился обо мне и хотел остаться наедине. Риддл не попался.

— Эти двое кажутся вполне довольными компанией друг друга. Может быть, нам нужно отвести куда-нибудь Би и напоить её чем-то теплым.

— После сапожника, — упрямо ответил отец. Он наклонился и вдруг взял меня на руки.

— Папа? — я запротестовала и попыталась вывернуться из его рук.

— У меня ноги побольше. А в твои ботинки забился снег. Давай я понесу тебя до лавки сапожника.

Он крепко прижал меня к груди и ещё сильнее спрятал свои мысли. Мы прошли мимо человека, прислонившегося к углу дома. Он посмотрел на меня каким-то странными глазами. Толстяк в переулке рядом с ним указал на меня и улыбнулся. Мерцающий туман клубился вокруг него. Люди, проходящие мимо переулка, замедлялись и озадаченно вглядывались в него. Потом спешили дальше. Я прижалась к отцу, закрыв глаза, чтобы не впускать свет и туман, а Волк-Отец зарычал на него. Через три шага я открыла глаза и оглянулась, но уже никого не увидела.

А за следующим углом оказалась лавка сапожника. Отец поставил меня на землю. Мы отряхнули сапоги и одежду от снега прежде, чем зашли внутрь. В лавке приятно пахло кожей и маслом, а в очаге ревел огонь. Сапожником был маленький живой человечек по имени Пасер. Он знал меня с детства и никогда не обращал внимания на мои особенности, а обувь делал как раз подходящую моим странно крохотным ножкам. Сейчас же он тревожно вскрикнул, увидев, как я переросла свои старые ботинки. Он усадил меня перед огнем и снял с меня обувь прежде, чем я успела сделать это сама. Он измерил мои ноги короткой лентой и пообещал за два дня сделать мне новые сапоги и несколько тапочек, и доставить их в Ивовый лес.

Он не позволил мне обуться в старые ботинки, а подарил пару, которая стояла на его полке. Они были слишком большими для меня, но он проверил, засунув пальцы внутрь, и пообещал, что служить они будут лучше, чем старые, расходящиеся по швам.

— Мне было бы неловко отправлять вас по снегопаду в этом старье. Уверен, теперь вы чувствуете себя гораздо лучше, — сказал он мне.

Я посмотрела на них и попыталась подобрать слова.

— Я чувствую себя выше, а мои ноги выглядят длиннее, — сказала я. Отец и Риддл рассмеялись так, будто я высказала какую-то мудрость.

Потом мы снова вышли в снегопад и нырнули в соседнюю дверь. Это оказалась лавка продавца шерсти. Я увидела мотки шерсти самых удивительных расцветок, какие только можно представить. Я бродила мимо полок, осторожно касаясь каждого цвета и улыбаясь про себя, а Риддл нашел пару зеленых перчаток и шапочку в тон им. Пока он расплачивался и заворачивал их, отец выбрал толстую шерстяную шаль, окрашенную в ярко-красный и светло-серый цвета. Я очень удивилась, когда он набросил её на меня. Она оказалась огромной и укрывала мои плечи даже тогда, когда я натянула её на голову. Но она была такая теплая, и не только от шерсти, но и от его заботы обо мне, и не мечтавшей о такой вещи.

Я вспомнила про список Рэвела, но отцу было так приятно находить и покупать мне одежду, что я не стала останавливать его. Оттуда мы пошли по оживленным улицам, забегая то в одну, то в другую лавочку. Потом я увидела мужчину с тележкой, полной щенков. Дряхлый ослик тянул маленькую двуколку по людной улице, а старая полосатая собака с тревогой бежала сзади, следя за щенками, которые стояли на задних лапах в корзине, визжа и поскуливая. Тощий мужчина с рыжими усами, ехавший на тележке, направил ослика прямо к одному из дубов на центральной площади. Он встал ногами на сиденье тележки и, к моему удивлению, перебросил веревку через одну из ближайших голых веток дуба.

— Что он делает, папа? — спросила я, и отец с Риддлом обернулись в ту сторону.

— Эти щенки, — закричал человек, поймав второй конец веревки, — лучшие бойцовые собаки в мире. Все знают, что щенок получает сердце матери, а эта старая сука — самая отважная собака, какая только может быть у человека. Она стара и не слишком красива, но у неё есть сердце. Это её последний помет! Так что, если вам нужна собака, которая запугает быка, собака, которая вцепится в ногу вора или в нос коровы и не отпустит, пока вы не прикажете, самое время забрать одного из этих щенков!

Я смотрела на бело-коричневых щенков в корзине. Их уши окаймляли красные полосы. Обрезали, поняла я. Кто-то обрезал им уши. Один из щенков вдруг повернулся, будто от укуса блохи, но я уже знала, что он делает. Лижет пенек, который когда-то был его хвостом. У старой собаки тоже были рваные остатки ушей и короткий обрубок хвоста. Пока мужчина говорил, он что-то привязывал к веревке. Покрывало над корзиной вздрогнуло, и на ветке, к моему ужасу, закачалась окровавленная голова быка. Мужчина привязал веревку к её рогам, и голова завертелась носом вниз, показывая всем белые трубки горла на рассеченной шее. Он поднял её высоко, как только позволил рост. Затем он привязал веревку и толкнул голову, от чего она раскачалась. Должно быть, он сделал что-то, потому что старая псица внимательно взглянула на него.

Потрепанная старая псица с белой мордой, отвисшими сосцами и порванными ушами. Она уставилась покрасневшими глазами на качающуюся голову быка и, вздрагивая, побежала за ней. Люди начали подходить ближе. Кто-то крикнул у двери таверны, и через мгновение оттуда вывалилась толпа мужчин.

— Взять, зараза! — закричал мужчина, и старая собака рванулась вперед. Высоко прыгнув, она вцепилась в нос быка и повисла на нем, не разжимая зубов. Мужчины, подошедшие ближе к тележке, одобряюще взревели. Кто-то подбежал и сильно пнул бычью голову. Собака закачалась вместе с ней. Человек в тележке закричал:

— Ничто не ослабит хватку! Её бодали и топтали, но она никогда не отпускала! Берите щенков её последнего помета!

К моей огромной досаде толпа у тележки росла.

— Мне ничего не видно, — пожаловалась я отцу. — Давай подойдем ближе?

— Нет, — коротко сказал Риддл.

Я посмотрела вверх и увидела, что его лицо потемнело от гнева. Я перевела взгляд на отца, и вдруг рядом со мной оказался Волк-Отец. У него не вытянулась морда и не выросли на лице волосы, но глаза были жестокие и дикие. Риддл взял меня на руки, чтобы отнести, но вместо этого мне снова открылось представление. Возчик вытащил из-под пальто огромный нож. Он шагнул вперед, схватил свою старую собаку за загривок. Та громко зарычала, но не разжала зубов. Он усмехнулся, обводя толпу взглядом, а затем резким движением отсек ей ухо. Её рычание стало неистовым, но она не ослабила хватку. По её бокам побежала алая кровь и дождь из красных капель растопил снег.

Риддл повернулся и быстро зашагал прочь.

— Уходим, Фитц! — сказал он низким грубым голосом, твердо, будто позвал собаку.

Но команда не могла остановить Волка-Отца. Он стоял ещё мгновение, и я успела увидеть, как напряглись его плечи под зимним плащом, когда нож мужчины взметнулся, упал и вновь взлетел, окровавленный. Я уже не могла ничего рассмотреть, но, судя по реву и крикам зевак, собака так и не отпустила нос быка.

— Всего три щенка на продажу! — кричал мужчина. — Всего три щенка суки, которая позволит мне выпустить ей кишки и сдохнет, болтаясь на быке! Последний шанс принять участие в торгах за этих щенков!

Но он не ждал, чтобы кто-нибудь предложил деньги. Он знал, что сам будет выбирать из предложений, как только закончит с кровавой бойней, которой она алкали. Риддл обнимал меня, и я знала, что он хочет унести меня отсюда и опасается оставить отца одного.

— Проклятье, где эти Шан и Лант! Сейчас от них была бы польза, — проворчал он, ни к кому не обращаясь. Он посмотрел на меня дикими черными глазами. — Би, если я поставлю тебя на землю, ты останешься… нет. Тебя могут растоптать. О, малышка, что твоя сестра скажет мне?

А потом отец вдруг рванулся вперед, будто лопнула цепь, сдерживавшая его. Риддл бросился за ним, пытаясь поймать его за плащ. Окровавленный нож снова поднялся. Я видела его над головами зрителей, пока, толкаясь и рассыпая проклятия, Риддл протискивался сквозь толпу, собравшуюся, чтобы посмотреть на смерть собаки.

Впереди нас кто-то гневно закричал, когда отец оттолкнул его с дороги. Нож человека упал, и толпа закричала в одну огромную глотку.

— Эту кровь я видела во сне? — спросила я Риддла, но он не услышал.

Что-то дикое клубилось вокруг меня. Кровавое бешенство толпы было похоже на запах, который забил мои ноздри. Я чувствовала, что он хочет оторвать, освободить меня от моего тела. Риддл держал меня у левого плеча, а правой рукой пробивал себе путь за отцом.

Я поняла, когда отец достиг убийцы собаки, по громкому треску, как будто кость попала в кость, а затем толпа заревела на другой ноте. Риддл протиснулся к самому её краю. Одной рукой отец держал мужчину за горло. Вторую руку он отвел назад, и я увидела её рывок, похожий на полет стрелы, покинувшей лук. Его кулак ударил в лицо мужчины и тот обмяк. Отец отшвырнул этого человека в сторону, бросил его в толпу с треском, как волк, ломающий шею кролику. Я никогда не догадывалась об истинной силе моего отца.

Риддл попытался прижать моё лицо к своему плечу, но я вывернулась. Псица все ещё висела на носу быка, но её серо-бело-красные внутренности вывалились, растянутые и окутанные паром в зимнем воздухе. Отец достал нож. Он обнял собаку и бережно перерезал ей горло. Когда её сердце вздрогнуло в последний раз и челюсти расслабились, он опустил её тело на землю. Он молчал, но я услышала, как он обещал ей, что жизнь её щенков будет легче, чем её. Не мои щенки, сказала она ему. Никогда не встречала таких мастеров, как ты. Она была поражена, узнав, что бывают такие люди.

Потом она исчезла. На дубе осталась голова мертвого быка, чудовищное украшение Зимнего праздника, да убийца собаки катался по окровавленной земле, хватившись за лицо, выплевывая кровь и проклятия. Окровавленная тряпка в руках отца больше не была собакой. Он отпустил тело и медленно встал. Люди отпрянули в стороны. Они отступили от его черного взгляда. Он подошел к человеку на земле, поднял ногу и, поставив её ему на грудь, прижав мужчину к земле. Убийца собаки прекратил ныть, и все затихло. Он смотрел на моего отца, будто увидел саму смерть.

Отец молчал. Когда молчание затянулось, человек на земле убрал руки от разбитого носа.

— Вы не имели права… — начал он.

Отец сунул руку в кошель. Он бросил одну монету на грудь человека. Это был большой серебряный. Его голос был похож на звук меча.

— За щенков.

Он посмотрел на них, а затем на бедное костлявое животное, запряженное в тележку.

— За телегу и осла.

Круг зевак расширился. Он медленно оглядел их и указал на высокого подростка.

— Ты, Джеруб. Поедешь на тележке со щенками в Ивовый лес. Привезешь их в конюшни и отдашь человеку по имени Хантер. Затем найдешь дворецкого Рэвела и скажешь, чтобы он дал тебе два серебряных.

Последовал небольшой вздох. Два серебряных за один день работы?

Отец повернулся и указал на старика.

— Руб? Серебряный, если уберешь голову быка отсюда, и накидаешь чистого снега на это месиво. Оно не станет частью Зимнего праздника. Неужели мы — чалсидианцы? Хотим ли мы, чтобы в Приречные дубы вернулся королевский круг?

Возможно, некоторые и хотели, но под осуждающим взглядом отца не признали этого. Улюлюканье и аплодисменты толпы напомнили, что они мужчины и способны на лучшее. Толпа уже начала расходиться, когда человек на земле хрипло пожаловался:

— Вы обманули меня! Эти щенки стоят гораздо больше, чем то, что вы бросили мне!

Он двумя руками сжимал монету. Отец повернулся.

— Она не мать этих щенков! Она была слишком старой. Просто она больше не могла драться. Все, что осталось у неё — сильные челюсти. И её сердце. Ты просто решил заработать на её смерти.

Человек на земле уставился на него.

— Вы не сможете доказать это! — крикнул он голосом, выдавшим в нем лжеца.

Мой отец уже забыл про него. Он вдруг понял, что мы с Риддлом стоим и смотрим на него. Его плащ был залит кровью старой собаки. Он увидел меня, глядящую на него, и молча расстегнул пряжку, роняя окровавленную ткань на землю. Он не хотел замарать меня кровью, взяв на руки. Но Риддл не отдал меня. Я молча смотрела на отца. Он встретил взгляд Риддла.

— Я думал, ты унесешь её отсюда.

— А я думал, что толпа может пойти против тебя и понадобится кто-нибудь, чтобы прикрыть тебе спину.

— И внести мою дочь в самую гущу?

— С того момента, как ты решил вмешаться, любой выбор был плох. Извини, если тебе не понравилось моё решение.

Я никогда не слышала, чтобы Риддл говорил так холодно, и не видела, чтобы они смотрели друг на друга как два рассерженных незнакомца. Я должна была что-то сделать, сказать что-нибудь.

— Мне холодно, — сказала я в никуда. — И я хочу есть.

Риддл посмотрел на меня. Напряженная тяжесть момента прошла. Мир снова сделал вздох.

— Я умираю от голода, — сказал он тихо.

Мой отец посмотрел на свои ноги.

— Я тоже, — пробормотал он.

Он вдруг наклонился, зачерпнул чистого снега и стер кровь с рук. Риддл наблюдал за ним.

— На левой щеке ещё, — сказал он, и не было ни следа гнева в его голосе. Только странная усталость. Отец кивнул, все ещё не поднимая глаз. Он сделал несколько шагов туда, где чистый снег цеплялся за верхушку куста, взял две горсти и умылся им. Когда он закончил, я вывернулась из рук Риддла. Я взяла холодную мокрую руку отца, молчала и только смотрела на него. Я хотела сказать ему, что увиденное не причинило мне боли. Может быть, немного, но не по его вине.

— Давайте съедим что-нибудь горячее, — сказал он мне.

Мы пошли в таверну мимо человека в переулке, блестящего так, что его трудно было разглядеть. Дальше по улице сидел серый нищий. Когда мы прошли, я оглянулась на него. Он смотрел на меня невидящим взглядом, его глаза были пустыми и серыми, как оборванный плащ на его плечах. У него не было чаши для подаяний, он просто держал на коленке руку. Пустую руку. Он не просил у меня денег. Я знала это. Я могла видеть его, а он не мог видеть меня. Все было не так, как должно было быть. Я резко отвернулась, уткнувшись лицом в руку отца, а он толкнул дверь.

Внутри таверны было шумно, тепло и витали запахи. Когда отец вошел, разговоры прекратились. Он стоял, оглядывая комнату, как Волк-Отец в поисках ловушки. Постепенно разговор ожил, и мы пошли за Риддлом к столу. Только мы сели, появился мальчик с подносом и тремя тяжелыми кружками горячего пряного сидра. Он поставил их — стук, стук, стук — и улыбнулся моему отцу.

— За счет заведения, — сказал он и поклонился.

Отец откинулся на скамейке, и хозяин, стоявший у огня с несколькими мужчинами, поднял кружку в знак приветствия. Отец серьезно кивнул в ответ. Он посмотрел на мальчика.

— Чем это так вкусно пахнет?

— Это коровья лопатка, готовится на медленном огне, пока мясо не отойдет от костей, с тремя желтыми луковицами, половиной бушеля моркови и двумя полными мерами ячменя урожая этого года. Если вы закажете суп, сэр, это будет не миска коричневой воды с кусочками картошки на донышке! А хлеб только что из печи, и у нас есть летнее масло, оно хранится в погребе со льдом и желтое, как сердечко маргаритки. Но если вам больше по душе баранина, то в наших пирогах из неё тоже есть ячмень, морковь, лук, а коричневые корочки такие слоеные и мягкие, что мы подаем их в тарелках, иначе вы просто не сможете кусок до рта донести! У нас есть нарезанная тыква, запеченная с яблоками, сливками, маслом и…

— Стоп-стоп, — попросил его отец, — а то мой живот сейчас лопнет от твоих слов. Что мы будем есть? —повернулся он ко мне и Риддлу. Каким-то образом отец начал улыбаться, и я была всем сердцем благодарна веселому мальчишке.

Я выбрала суп из говядины, хлеб и масло, как и отец с Риддлом. Потом мы стали молча ждать. Но тишина это была не вынужденной. Скорее осторожной. Сейчас лучше было оставить мир без слов, чем выбрать неправильные.

Принесенная еда оказалась почти такой же хорошей, как о ней рассказывал мальчик. Мы ели, и каким-то образом молчание примирило отца и Риддла. Огонь в большом очаге взвыл и затрещал, когда кто-то подкинул в него бревно. Дверь открывалась и закрывалась, приходили и уходили люди, а разговоры их были похожи на гудение улья. Я и не думала, что холодный день, покупки вещей и убийство собаки могут пробудить во мне такой аппетит. Когда я почти опустошила тарелку, нашлись самые нужные слова.

— Спасибо, папа. За то, что ты сделал. Это было правильно.

Он посмотрел на меня и осторожно сказал:

— Это то, что отцы и должны делать. Мы должны давать нашим детям то, в чем они нуждаются. Сапоги и шарфы, а ещё браслеты и каштаны, если это возможно.

Он не хотел вспоминать, что сделал на главной площади города. Но я хотела, чтобы он понял.

— Да. Отцы. Некоторые идут прямо через толпу, чтобы спасти собаку от медленной смерти. И спрятать щенков и осла в безопасном месте.

Я повернулась, чтобы посмотреть на Риддла. Это было сложно. Я никогда не смотрела в его лицо. Я уперлась глазами в него и не отводила их.

— Напомните моей сестре, когда увидите её, что наш отец очень храбрый человек. Скажите, что я тоже учусь быть храброй.

Риддл встретил мой взгляд. Я пыталась, но не смогла удержать его. Я опустила глаза к тарелке и схватила ложку, будто все ещё голодна. Я знала, что отец и Риддл смотрят друг на друга над моей склоненной головой, но не отрывала глаз от еды.

Глава 28

ВЕЩИ, КОТОРЫЕ СТОИТ ПОКУПАТЬ

Если некоторые ученики с неохотой идут на учебу, отпустите их. Если неохотно приходят все — замените писца. Если дети усвоили, что учение есть утомительное, скучное и бесполезное занятие, они никогда не станут учиться.

Писец Федврен, «О необходимости образования».

Как часто человек бывает уверен, что поступил правильно? Думаю, случается такое редко, а ещё реже — если у человека есть ребёнок. С тех пор, как я стал отцом, я сомневался в каждом решении, принятом за любого ребёнка, когда-либо попадавшего в мои руки, будь то Неттл, Нэд и даже Дьютифул. Но с Би я, казалось, ковыляю от одной ужасной ошибки к другой. Никогда не хотел, чтобы она узнала меня со стороны, открывшейся в убийстве собаки. Я холодным снегом смыл кровь с лица и рук, но глубокий стыд оставался во мне все это время. Потом дочь посмотрела на меня и поблагодарила. Она не только все прекрасно поняла, но и попыталась сгладить нашу размолвку с Риддлом. Её слова не освободили меня от чувства вины. Риддл прав. Когда волны умирающей собаки достигли меня, я совершенно забыл, что подвергаю дочь опасности. Оказалось слишком тяжело вынести непоколебимую веру старой псицы в то, что, выполняя приказ, она обрадует хозяина. Стерпел бы я это ради дочери?

Би явно так не думала. В следующий раз, пообещал я себе, я буду разумнее. Я пытался придумать, что можно было сделать иначе, но не нашел ответа. По крайней мере моей дочери это безрассудство не нанесло никакого вреда.

Еда была хороша, моё краткое столкновение с Риддлом казалось решенным, а дочь хотела быть именно там, где и была. Позади нас дверь таверны непрестанно хлопала, будто вкачивая внутрь голодных людей. Вдруг двое из них оказались Шан и Фитцем Виджилантом. Его руки были перегружены пакетами. Он наклонился и осторожно поставил покупки на пол рядом с нами, прежде чем они внезапно свалились на разных концах нашей скамьи.

— Я нашла несколько зеленых чулок, которые непременно должна взять для Зимнего праздника. Мы ведь будем отмечать его в Ивовом лесу, да? Конечно, обязательно, и будут танцы! В городе много менестрелей, уверена, вы можете нанять кого-нибудь для поместья. Но сначала, прежде, чем мы начнем их искать, я должна купить чулки. Знаете, если вы одолжите мне денег, лорд Чейд будет доволен, — задыхаясь, объявила Шан.

Прежде, чем я успел повернуть голову в её сторону, с другого конца скамьи Фитц Виджилант добавил:

— А я нашел восковые таблички у торговца, который занимается самыми новыми товарами! У него они сцеплены попарно, так, что ученик может прикрыть табличку и сохранить свою работу. Отличная идея! У него не много их, но каждая пойдет на пользу моим ученикам.

Я в ужасе смотрел в серьезное лицо писца. Быстро же вернулись к нему душевное равновесие и уверенность! Я был доволен, что его уже не пугало моё присутствие, но немного потрясен его жадностью до пустяков, похожей на алчность Шан. Я вспомнил мои ранние уроки письма. Бумага была слишком ценна, чтобы давать её детям. Я выписывал буквы мокрым пальцем на плитах Большого зала. Иногда мы использовали сгоревшие палочки. Я вспомнил чернила, которые делали из сажи, но не стал говорить этого. Я знал, что многие удивлялись отсталости Баккипа, и действительно, все Шесть Герцогств в те годы были очень неразвиты. Военная изоляция и несколько поколений королей, стремящихся оградить нас от чужих обычаев, заперли нас в старых традициях. Кетриккен была первой королевой, которая научила нас новому, а затем призвала привозить из дальних стран не только товары, но и идеи, и приемы работы. Я до сих пор склонен был сомневаться в этих новшествах. Разве ученикам Ланта и впрямь нужны эти складывающиеся восковые таблички, чтобы научиться буквам? Я чувствовал, как растет моё сопротивление. Потом вспомнил слова Рэвела, который смятенно бормотал себе под нос, что я одеваю Би так, как детей одевали два десятка лет назад. Наверное, я из тех, кто безосновательно цепляется за отжившие традиции. Не пора ли попробовать измениться? Например, одеть мою малютку в длинные юбки до того, как она станет девушкой?

Я взглянул на неё. Я любил её в этих маленьких коричневых туниках и штанишках, в которых удобно бегать и падать. Рядом со мной Би вертелась от скуки. Я подавил вздох и вернул мысли в настоящее.

— Сначала таблички для учеников, а потом пойдем посмотрим, что за чулки так впечатлили Шан.

Я взялся за хлеб, а Шан разразилась бурей доводов, почему она считает чулки важнее, начав со страха, что торговец прикроет лавку, до ужаса, что я потрачу все деньги на таблички, и не останется ни монетки для её зеленых чулков и всего остального, что ей приглянулось. Я чувствовал, будто меня забрасывают мелкими камешками. Фитц Виджилант заговорил одновременно с ней, убеждая меня, что таблички могут подождать, и что я непременно должен первым делом прислушаться к леди Шан.

Я твердо проговорил.

— Хорошо. Как только мне позволят закончить с обедом.

— Я тоже была бы не против перекусить, — согласилась довольная Шан. — Здесь есть что-нибудь получше супа и хлеба? Может быть, яблочное пирожное? Цыпленок?

Я поднял руку, чтобы подозвать мальчика. Он подошел, и Шан принялась безжалостно допрашивать его о блюдах. Она уговорила его попросить повара разогреть холодную дичь из кладовой, и принести пирог с сушеными яблоками. Фитц Виджилант довольствовался супом и хлебом. Мальчик упомянул, что скоро будут готовы маленькие имбирные пирожные. Я попросил шесть штук, а он убежал.

— Шесть? — изумленно воскликнула Шан. — Шесть?

— Чтобы поесть тут и взять с собой. Я очень любил их в детстве, и думаю, Би они понравятся не меньше.

Я повернулся к дочери, чтобы спросить, хочет ли она попробовать мои любимые пирожные, и не нашел её на месте. Я поднял глаза на Риддла. Он наклонил голову в сторону задней части таверны. Там располагались уборные.

Шан схватила меня за рукав.

— Я забыла спросить, с какими пряностями делают сидр!

Я поднял руку, чтобы позвать мальчика обратно. Он наклонил голову, и мне показалось, что он притворяется, что не видит меня. Я устало махнул рукой. Мальчик бросился к другому столу, где его встретили хриплые крики шестерых мужчин. Я смотрел, как он встал в позу и начал перечислять блюда. Мужчины улыбались ему.

— Он сейчас занят, — извинился я за него перед Шан.

— Да он меня игнорирует!

— Я пойду на кухню и скажу им про специи для вашего сидра, — предложил Фитц Виджилант.

— Ни в коем случае! — воскликнула она. — Этот мальчишка должен вернуться и выполнить свою работу. Том Баджерлок! Неужели вы не можете заставить мальчишку работать? Почему он может не замечать благородных и тащить еду к столу простых фермеров? Позовите его сюда!

Я вздохнул. Риддл резко встал, чуть не опрокинув скамью.

— На кухню пойду я. Гостиница сегодня переполнена. Оставьте мальчика в покое, пусть работает.

Он перекинул ногу через скамью, повернулся и зашагал по заполненному народом залу таверны так, как умеет только он, скользя между людей и никого не задевая.

Кроме Шан. Она смотрела ему вслед, раздувая ноздри и сжав губы так, что они побелели. Тон Риддла не оставил никаких сомнений в его мнении о ней. Фитц Виджилант смотрел ему вслед, слегка приоткрыв рот. Он закатил глаза, посмотрел на Шан и слабо пробормотал:

— Это не похоже на Риддла.

— У него был трудный день, — извинился я и за него.

В моем замечании проскользнул холодок, но Шан не отозвалась на мою попытку её пристыдить. Я смотрел вслед Риддлу, ощутив, что его упрек предназначался мне не меньше, чем Шан. Лант прав. Это не похоже на Риддла. Я подозревал, что вызвал горячность Риддла даже больше, чем Шан с её специями. Я на мгновение закрыл глаза, сглатывая скопившуюся в горле горечь. Бедная старая псица. Долгие годы я строго следил за своим Уитом, отказываясь отпустить его и всем отказывая в контакте. Сегодня эти барьеры рухнули, и я не смог отвернуться, как не смог бы закрыть глаза, если бы кто-то поднял руку на Би. Это живодер не обладал Уитом, но я знал, что чувствовала к нему старая собака. Не боль старых ран и увядающего тела, когда она бежала за его тележкой. Даже не острая мука, когда он резал её. Я умел закрываться от такого рода боли от животных. Нет. Сломало мои стены и залило меня яростью совершенно иное чувство. Преданность. Он верила, что хозяин знает, что лучше. Всю свою жизнь она была его инструментом и его оружием, которым он вертел, как заблагорассудится. Её жизнь была тяжелой, но она была рождена для этого. Ради этого человека она травила быков, дралась с другими собаками, ходил на кабанов. Что бы он ни приказал, она все выполняла, и ей была знакома радость орудия, выполняющего свое предназначение. Когда она работала хорошо и выигрывала, он иногда кричал от удовольствия и бросал ей кусок мяса. Эти редкие моменты были лучшими в её жизни, и она была готова на любые жертвы, чтобы заработать один из них.

Когда он приказал, она вцепилась в голову быка. А когда он отрезал ей ухо, она только стиснула зубы, упрямо не связывая эту боль и хозяина.

Не так уж сильно отличался я от неё, когда Чейд впервые использовал меня. Я стал тем, кого он воспитывал и обучал. Таким же, как он. Я не винил его за то, что он сделал из меня. Если бы он не взял меня в ученики, меня бы уже лет десять не было на этом свете. Он взял бастарда, ублюдка, позор и, быть может, ответственность перед троном Видящих, и сделал меня полезным. Даже важным.

И я жил, как та псица, делал, что он мне говорил, и никогда не сомневался, что он знает лучше. Не забуду первый раз, когда я осознал, что Чейд может ошибаться. Много лет после использования Скилла меня мучила головная боль, и Чейд лечил меня эльфовой корой. Я переживал уныние и буйные приливы энергии ради избавления от боли. А он сочувствовал мне и призывал пытаться развить мастерство Скилла. Многие годы ни один из нас не знал, что сама эльфовая кора практически подрывает способность к использованию этого волшебства. Узнав это, я почувствовал себя не опустошенным от сознания, что моя магия была почти вытравлена, но только удивление, что Чейд оказался неправ.

Подозреваю, я снова попался в ту же ловушку. Трудно ломать привычное мышление.

По обе стороны от меня повисла замечательная тишина. Шан все ещё кипела, а Фитц Виджилант разрывался на части. Похоже, они с Риддлом были хорошими знакомыми ещё в замке Баккип, и, несмотря на различия, он даже считал его другом. И теперь ему придется сделать выбор, объясниться с леди или защитить своего друга. Сыграет ли какую-то роль в этом его желание заслужить моё одобрение? Я молча ждал, зная, что от его решения зависит моё мнение о нем.

Он облокотился на стол, чтобы через меня посмотреть на Шан.

— Вы не должны слишком сурово судить мальчика, — посоветовал он. Моё сердце на мгновение потеплело, но он испортил это впечатление, продолжив: — Мы сидим здесь, среди простолюдинов, а он — паренек из захолустного городка. Было бы удивительно, если бы он сумел узнать благородную леди и оказать ей достойные почести.

Как мог Чейд позволить ему так зазнаться? В свое время Чейд никогда не унижал меня, но и дал понять, что моё рождение от женщины из народа означает, что никогда дворянские привилегии не коснутся меня. Знает ли Фитц Виджилант, что его мать была охотницей, уважаемой королевой, но без высокого положения при дворе? Он полагает, что сам — потерянный сын знатного вельможи? Выше, чем скромный Том Баджерлок, сын простолюдина?

Выше, чем Би?

И в этот момент, я очень ясно понял, что Фитц Виджилант никак не подходит для обучения моей дочери. Как я мог когда-то считать иначе? Я снова покачал головой, удивляясь собственной глупости. Фитц Виджилант не состоялся как убийца, так Чейд решил, что он станет хорошим писцом и учителем. И я пошел за ним по этой кривой дорожке. Почему? Неужели кто-то из нас посчитал, что учить детей проще, чем убивать их?

Со мной что-то не так, раз после стольких лет я все ещё готов беспрекословно слушаться Чейда. Ведь я уже взрослый. Но так велика была сила старого наставника надо мной. Я уже давно знал, что он способен ошибаться, но нередко принимал его решения, считая, что Чейд знает лучше, чем я. Я редко сомневался в его приказах, и, что гораздо хуже, я редко пытался вырвать из него информацию, которой он не желал делиться. Но теперь пришло время изменить все. Мне необходимо выяснить истинное происхождение Ланта и точно узнать, что такого есть в Шан, ради чего её хотят убить. И я спрошу, с какой стати он решил, что один из них может охранять или учить моего ребёнка?

Я сам способен заменить ей и учителя, и опекуна. Она уже умела читать, а ведь мне казалось, что большая часть моего образования началась с чтения или помощи Чейду в его бесчисленных опытах. Меня развивали и физически, но я не видел необходимости обучать Би владению топором или мечом. Я улыбнулся, вспомнив, как она настоятельно требовала повторения наших вечерних занятий с ножами. Короткий урок обращения с ножом сменялся сказкой или песенкой на ночь. Она была быстрой, должен признать. После того как она пару раз порезала мои пальцы, я заменил её ременной нож деревянной лопаткой. Несколько дней назад она поразила меня, уклоняясь от лезвия с изящностью, достойной самого Шута. Если я могу научить её танцевать с лезвием, то и всему остальному способен обучить. Я могу дать ей достаточное образование. А тому, чего я не знаю, её научат мастера. В деревне у нас была отличная целительница. Би могла использовать знания о травах, которые дала ей Молли. И конечно, моя дочь будет учиться играть на музыкальных инструментах, танцевать, и тысяче других вещей, которые служат оружием для женщины в этом мире. И языкам. Языку Горного Королевства. Мне пришло в голову, что, собственно, ничего нас с Би не держит в Ивовом лесу. Мы могли бы провести год в горах, чтобы Би узнала их щедрые натуры и язык. И уехать на Внешние острова. И посетить каждое из Шести Герцогств. Я вдруг решил, что, прежде, чем ей исполнится шестнадцать, она должна объездить их все. Будто я сошел с узкой тропы и понял, что мог в любой момент оставить её и отправиться прямиком через поле. Я мог выбирать, чему и как её учить, процесс и форму.

Ведь я имел право на это. Девочки не должны причинять боль. Но хочу ли я, чтобы она научилась каким-то приемам Шан с одобрения Ланта?

— …вы должны все исправить, а не я или Лант. Разве вас не беспокоит, что он оскорбил меня? И Ланта? Вы слушаете? Арендатор Баджерлок!

Произнесенное ею имя вернуло меня в разговор. Но я обратился не к ней, а к Фитцу Виджиланту. Мне вдруг захотелось узнать нечто иное.

— Сколько восковых табличек вы хотели купить?

Позади меня Шан раздраженно фыркнула, возмущенная моим невниманием. Меня это совершенно не беспокоило. Фитц Виджилант удивился такому повороту в разговоре. Он внезапно замялся, наверное, испугавшись, что на его запросы денег не хватит.

— У торговца их немного. Думаю, двойные мы легко сможем разделить между учениками…

— Мы купим все, что у него есть, — я слегка откинулся назад. Я наблюдал за дверью гостиницы, ожидая Би. Внезапно меня охватило беспокойство из-за всех каштанов и сладостей, которые она съела. Все ли с ней в порядке? — Одну табличку оставим для обучения Би. Я сам займусь этим. Думаю, как учитель вы ей не подходите.

Он вытаращился на меня, и это был какой-то детский взгляд. Унижение и паника, тревога и возмущение сменялись на его лице. Ни одно из этих чувств не одержало победы, и потому он просто хлопал глазами. Если бы речь шла не о Би, я бы пожалел о сделанном. Через несколько мгновений он смог заговорить. Он говорил очень осторожно и ровно.

— Если я каким-то образом оскорбил вас или упал в ваших глазах, сэр, я…

— Так и есть, — оборвал я его. Я не стал его жалеть. Пожалел ли он Би, когда наказывал и унижал её перед другими детьми?

Как ни странно, его нижняя губа задрожала. Затем лицо окаменело. Он выпрямился.

— По возвращении в Ивовый лес я упакую свои вещи и покину поместье.

Его позерство утомило меня.

— Нет. Как бы вы оба не раздражали меня, я не могу этого допустить. Независимо от того, хочу ли я, вы не должны покидать Ивовый лес. Я понял, что ни один из вас не готов ни учить, ни защищать моего ребёнка. Неужели вы думаете, что я поверю, что вы готовы защищать себя? Фитц Виджилант, вы можете и дальше учить других детей. А я стану вашим учителем во владении топором и мечом, и научу вас уважать честных людей.

Это займет много времени, но по крайней мере когда-нибудь он будет способен постоять за себя. А Шан? Я глянул на девушку, в которой клокотала поистине королевская ярость.

— Я попрошу дворецкого Рэвела, чтобы он взялся обучить вас всему, что нужно для хорошего замужества. Полагаю, это будут не танцы и пение, а управление хозяйством в пределах выделенной суммы.

Она холодно смотрела на меня.

— Лорд Чейд услышит об этом!

— Безусловно. И от меня раньше, чем ваше сообщение дойдет до него.

Она по-кошачьи сщурилась.

— Я не вернусь в Ивовый лес. Сегодня я сниму номер здесь, в Приречных дубах, и останусь одна. За мой уход вы ответите перед лордом Чейдом.

Я вздохнул.

— Шан, сейчас канун Зимнего праздника. Гостиницы переполнены. И сегодня вы вернетесь в мой дом, где мы будем готовиться к празднику ради моей дочери. Я больше не намерен выслушивать ваши угрозы. А вы перестанете угрожать, потому что я дал слово тому, кого уважаю, что присмотрю за вами.

Я перевел взгляд с Ланта на Шан.

У неё просто отвалилась челюсть. Она захлопнула рот так, что зубы стукнули, а затем резко произнесла:

— Баджерлок, как вы смеете, у вас нет никакой власти надо мной! Лорд Чейд предоставил вас в моё распоряжение для удобства и защиты. Отправляйте свое сообщение и сами узнаете это. А я посмотрю, как он поправит ваши неверные представления о наших отношениях.

В одной фразе проявилась вся её натура. Несмотря на то, что Чейд неосторожно обронил моё имя, она не смогла сложить кусочки в картинку. Она сердито глядела на меня, будто ожидая, что я отступлюсь, начну кланяться и извиняться. Сама незаконнорожденная, она была уверена в своем превосходстве надо мной. Лант, тоже бастард, хотя бы был признан знатным отцом, а значит был ей ровня.

Но только не мальчик-слуга. Ни я, ни Риддл. Ибо в её глазах я был человек из низов, как и моя дочь.

— Шан, достаточно.

Я ничего не добавил. Её глаза сузились и налились холодной яростью. Мне было почти смешно глядеть, как она решила использовать свою власть.

— Вы не имеете права так со мной разговаривать, — предупредила она меня вполголоса.

Я ещё не решил, что ответить, как к столу подошел Риддл. В одной руке он нес их заказ, а в другой — две кружки с сидром. Размашисто, со стуком он поставил все это около меня. В его глазах сияла решимость выбросить из головы все события дня и повеселиться. Потом его улыбка сменилась беспокойством и он спросил:

— Да где же Би?

Внезапная тревога пронзила меня. Я вскочил.

— Она не вернулась. Что-то её долго нет. Я пойду поищу.

— Мой сидр едва теплый! — услышал я крик Шан, перешагнул скамью и ушел.

Глава 29

МГЛА И СВЕТ

И вот из блестящего тумана, обступившего нас, вырывается серебристо-черный волк. Он покрыт шрамами, смерть прижимается к нему, как вода льнет к шерсти собаки после погружения в реку. Отец был с ним, в нем, вокруг него и никогда я не понимала, кем же он был. Он истекал кровью из дюжины смертельных ран, а в сердце его расплавленным золотом горела жизнь.

«Дневник снов» Би.

Все мгновенно разрушилось, когда дверь открылась, захлопнулась, и возле неё вдруг появились Шан и Фитц Виджилант. По взгляду Ланта я поняла, что он уже слышал историю о том, что случилось на городской площади. Мне не хотелось, чтобы он заговорил об этом с отцом. Мы уже прошли через это, и если писец примется обсуждать этот случай, Риддл опять задумается. Они с отцом вели себя, будто все как всегда, но я знала, что поступок отца будет червем вгрызаться в сердце Риддла. Мой отец был его другом, но верность Риддла принадлежит Неттл, и он боялся рассказывать ей про этот случай и про свою роль в нем.

Но Шан, даже если и знала что-то, ничего не сказала, а сразу же начала бубнить, как она нуждается в том, в сем, и есть ли у отца деньги, и могут ли они немедленно пойти и купить или ей лучше сначала перекусить… Она села рядом с отцом, писец — рядом с Риддлом, и в своих требованиях того и этого они походили на красноротых, пронзительно верещащих птенцов в гнезде. Отец отвернулся от меня, чтобы поговорить с Шан. Я не выдержала. Мне вдруг стало жарко, а от натиска бесчисленных разговоров хотелось зажать руками уши. Я потянула Риддла за рукав.

— Мне нужно на улицу.

— Что? А. Это за таверной. И возвращайся, слышишь меня?

Он отвернулся, чтобы ответить Фитцу Виджиланту. Странно, я никогда не должна перебивать учителя, а вот учитель не видел причин соблюсти подобную любезность в отношении меня.

— Это деревенская еда, Лант. Не похоже на то, что подают в тавернах Баккипа, но совсем неплохо. Попробуйте суп.

Я поерзала, чтобы развернуться на скамье и спуститься с неё. Отец даже не заметил, что ухожу. Пока я шла к двери, огромная женщина чуть не наступила на меня, но я увернулась. Дверь оказалась такой тяжелой, что мне пришлось ждать, пока кто-нибудь не войдет, чтобы выскользнуть на улицу. Холодный ветер приветствовал меня. Казалось, ближе к вечеру на улицах прибавилось суеты и веселья. Я сделала шаг в сторону, чтобы дверь не ударила меня, а потом мне пришлось отойти ещё дальше, чтобы не мешать человеку разгружать дрова с телеги для соседской таверны. Так что я пересекла улицу и смотрела на парня, который жонглировал тремя картошками и яблоком. Играя, он пел веселую песенку. Когда он закончил, я повернулась, чтобы достать из моей новой сумки мешочек с деньгами. На самом его дне я нашла медную монетку. Когда я отдала её парню, он улыбнулся и дал мне яблоко.

Определенно, мне пора было возвращаться в таверну и найти отца, как бы я не боялась, что Шан потащит нас по своим делам. А вдруг отец пошлет с ней Риддла, или просто даст ей денег? Посреди улицы остановилась упряжка из четырех лошадей, запряженная в телегу с бочонками сидра, и мне пришлось обходить её. Чтобы вернуться в таверну, я должна была пройти мимо серого нищего.

Я остановилась посмотреть на него. Он выглядел опустошенным. Пустой была не только его грязная ладонь на колене, взывающая к милости, а весь он, будто сливовая кожица, болтающаяся на ветке после того, как осы вытаскали всю сладкую плоть, оставив лишь пустую оболочку. Я посмотрела на его руку, но мне стало отчаянно жалко двух последних медяков. Поэтому я сказала:

— У меня есть яблоко. Вы хотите яблоко?

Он перевел глаза на меня, будто мог меня увидеть. Они были ужасны, мертвые и мутные. Я не хотела, чтобы он смотрел на меня такими глазами.

— Ты добрый, — сказал он, и я смело наклонилась, чтобы вложить яблоко в его ладонь.

В этот момент дверь лавки распахнулась, и тонкая маленькая женщина, хозяйка, вышла на крыльцо.

— Ты! — воскликнула она. — Ты все ещё торчишь здесь! Убирайся! Уходи, говорю тебе! На улице полно покупателей, а в лавке пусто, потому что никто не желает перешагивать через твои вонючие кости и тряпки. Убирайся! А то придет мой муж с палкой и поучит тебя танцевать!

— Я ухожу, ухожу, — чуть слышно пробормотал нищий.

Его серая ладонь сжала красное яблоко. Он спрятал его на груди, под рваную рубашку, и начал медленно, тяжело подниматься. Женщина глядела на него. Я наклонилась, на ощупь нашла его палку и вложила её ему в руку.

— Ты добрый, — снова сказал он.

Он крепко схватил палку двумя руками и поднялся на ноги. Качнувшись, он медленно повернул голову.

— Улица свободна? — жалобно спросил он. — Если я сейчас пойду, улица свободна?

— Достаточно свободна. Шагай! — резко сказала женщина, и будто по команде из-за угла вывернула тележка, направляясь в нашу сторону. Я решила, что никогда ничего не куплю в её лавке.

— Стойте, — предупредила я его, — вас раздавят. Подождите, и я провожу вас.

— Эй ты, назойливый огрызок! — она наклонилась, чтобы подразнить меня. Её тяжелые груди бросились вперед, как цепные псы. — Знает ли твоя мать, что ты шастаешь по улице и болтаешь с грязным попрошайкой?

Я хотела сказать ей что-нибудь умное, но она повернулась и крикнула в глубину лавки:

— Хен? Хен, этот нищий все ещё сидит у двери! Выпроводи его уже, я давно тебя просила!

Тележка с грохотом проехала мимо.

— Идемте, — сказала я.

Пахло от него ужасно. Мне не хотелось трогать его. Но я знала, что отец не оставил бы его на милость этой женщины. Пора было вести себя, как дочь своего отца. Я взялась за палку, ниже его пальцев.

— Я проведу вас, — сказала я ему. — Теперь идём.

Дело шло медленно. Даже держась обеими руками за палку, он едва мог стоять. Он делал два маленьких шажка, выбрасывал палку вперед, — и снова два маленьких шажка. Когда я отвела его подальше от двери лавки специй, то вдруг поняла, что не представляю, куда его вести. Куда-то, где ветер не достанет его. По обе стороны от нас двери лавочек отрывались и закрывались, покупатели выходили и входили. Впереди — только городская площадь. Мы медленно заковыляли к ней. Никто не вернулся к тому месту, где умерла собака. Кто-то убрал в сторону её тело и голову быка, и, как попросил отец, накидал чистого снега, но кровь уже просочилась сквозь него. Розовый снег, почти красивый, если не знать, что это на самом деле. Я не знаю, почему повела его туда, ведь это было открытое место. Под деревом валялась тряпка, которой была прикрыта голова быка. Возможно, он мог посидеть на ней.

Я оглянулась на дверь таверны, зная, что если не вернусь в ближайшее время, отец или Риддл придут за мной. Или оба.

Или никто. Там была Шан, способная занять обоих настолько, что они позабудут обо мне. Скверное чувство сжало моё сердце. Ревность. Наконец-то я нашла ему имя. Я ревновала.

Это подстегнуло меня помочь слепому нищему. Я не хотела возвращаться. Пусть они придут и найдут меня, и увидят, что я могу быть такой же смелой и доброй, как отец. Помогаю нищему, которого никто не хочет касаться.

Жестянщик на тележке смотрел на нас с отвращением. Наверное, он хотел, чтобы мы отошли от него подальше. Я набралась смелости и поправила сумку на плече.

— Дайте мне руку, — решительно сказала я. — Я помогу вам идти.

Он колебался, понимая, как отвратительно он выглядит. Затем усталость взяла свое.

— Ты слишком добр, — с какой-то грустью сказал он и протянул мне палку.

Я взяла её. Он слегка покачнулся. Я оказалась ниже, чем он ожидал. Его грязная рука сжала моё плечо.

Мир колесом закрутился вокруг нас. Радуга окрасила небо. До этого момента всю жизнь свою я видела как в тумане. Теперь он растворился, будто восторженный ветер разорвал его. Я в страхе смотрела на красоту, раздирающую сердце. Все они, хмурый жестянщик, девушка с короной из остролиста, целующая мальчика за деревом, кот под крыльцом таверны, старик, торгующийся за новую войлочную шляпу — все они разливали такие великолепные цвета, о которых я даже не знала. Все пороки с лихвой перекрывались заложенной в них красотой. Я коротко охнула, а нищий громко всхлипнул.

— Я вижу! — закричал он. — Зрение вернулось ко мне. Я вижу! О, свет мой, солнце моё, откуда ты пришел? Где ты был?

Он прижал меня груди, а я была очень рада этому. Красота и великолепие, что зацвели вокруг, текли через меня к нему. Все, все было так, как должно было быть. Не крошечными проблесками, не бессвязными снами. Куда бы ни я глянула, вероятности множились. Это напомнило мне тот случай, когда отец впервые посадил меня на плечо, и я узнала, как же далеко он может видеть. Но теперь я смотрела не только из удобнейшей позиции, не только вдаль, но во все времена сразу. Было приятно стоять в безопасном сердце этого бурлящего водоворота. Я не боялась следить за мириадами нитей. Одна привлекла моё внимание. Целующаяся девушка выйдет замуж за парня, увенчанного оранжевыми цветами, родит ему девять детей на ферме в долине. Или нет. Она будет флиртовать с ним до поры до времени, но он женится на другой, а память об этом моменте придаст сладость каждому выпеченному ею пирожку, и любовью, которую познала, она будет делиться с курами и кошками, пока, одинокая, не умрет в семьдесят два. Но нет. В эту ночь они убегают, ложатся вместе в лесу, а на следующий день, по дороге в Баккип оба умирают: его ранит стрела, а её насилуют, бьют и бросают умирать в канаве. И из-за этого её старшие братья объединятся и станут Дубовыми стражами. От их руки падёт пятьдесят два разбойника и более шестисот путешественников они отобьют у боли и смерти. Цифры были просты. И эта простота стала неожиданностью. Все, что я должна была сделать — слегка подтолкнуть их. Если я улыбнусь им, прогуливающимся по зеленому городку, и скажу: «Вы светитесь любовью. Любовь не ждёт. Бегите сегодня!», они увидят во мне предвестника и примут мой совет. Его боль будет длиться лишь мгновение, её — всего несколько часов. Гораздо меньше, чем она потратит, рожая первенца. У меня была власть. Власть и выбор. Как много добра я могла принести в этот мир! Как много добра… Множество решений для блага мира. Я хотела начать с девушки в короне из остролиста.

Он прижал меня крепче и зашептал в ухо.

Стой. Остановись. Не делай этого. Не без великого замысла и ещё… ещё… так много угроз. Очень много угроз!

Он отвернул мои глаза, и нити расщепились на тысячи других нитей. Это оказалось не так просто, как я думала. Каждая нить, за которой я пыталась следовать, становилась множеством, а когда я выбирала одну из множества, она снова разлеталась на ещё большее количество вероятностей. Она может нагрубить ему, и он убьет её вечером. Она скажет отцу, что поцеловала его, а отец благословит их. Или проклянет их. Или выгонит её из дома в бурю, и она умрет ночью от холода.

Некоторые из них гораздо вероятнее, чем другие, но у каждой есть по крайней мере один шанс стать реальностью. Каждый путь нужно тщательно изучить, прежде чем будет выбран один. Ты видела тот, где они оба должны умереть? Если мы предопределим создание Дубовой стражи, нам надо смотреть и смотреть. Всегда, всегда есть другие временные нити, которые приведут к той же цели. Какие-то — более опасные и скверные, какие-то — менее.

Я думала, что он говорит вслух. Но потом поняла, что мысли его просачиваются в меня через узы, связавшие нас. Он выливал знания из своего разума, будто он кувшин, а я — чаша. Или жаждущий сад, который ждал заботы все это время.

А нити меняются, они постоянно меняются. Некоторые, уже невозможные, исчезают, вероятность других растет. Именно поэтому обучение занимает столько лет. Много лет. Сначала обучение, потом — сны. Потому что сны — это вехи самых важных моментов. Самых важных моментов…

Внезапно он исчез, будто кто-то сорвал с меня теплый плащ в разгар снежной бури. Он пристально всматривался слепыми глазами, ужас и радость отразились на его покрытом шрамами лице.

— Волк идет, — произнес он. — Его зубы — кинжал, капли крови — слезы его.

И моё видение исчезло, сменившись глубокими сумерками, которые падают на землю перед последним дневным лучом света. Цвета погасли и тени скрыли от меня все вокруг. Я решила, что умираю. Все вероятности закрылись, спрятались, свернулись в один момент времени. Я не могла пошевелиться. Жизнь стала плотной, ограниченной, медленной. Время только что было безграничным океаном, раскинутым во всех направлениях, а я была птицей, свободно кружащей от одного момента к тысяче вероятностей. А сейчас я погрязла в крошечной луже и изо всех сил пыталась прожить одно мгновение полностью, не видя последствий ни одного из своих движений. Я остановилась, замерла, позволив жизни проходить мимо.

Глава 30

СТОЛКНОВЕНИЕ

Мой волк учил меня так же, как и я учил его. Но как он ни старался, ему не удалось научить меня жить в сейчас, как жил он. Когда тихими снежными ночами мы валялись у теплого очага, волку не нужен был разговор или свиток для чтения. Он просто наслаждался уютом, теплом, отдыхом. Когда я вставал, чтобы сходить в маленькую комнату, или вытянуть обожженную палку и камина и лениво поцарапать ею полку, или взять бумагу и перо, он поднимал голову, вздыхал, а потом снова ложился и продолжал наслаждаться вечером.

На охоте я двигался почти так же бесшумно, как и он, неотрывно следил за трепетом ушей и движением копыт оленя, крошечными знаками, выдающими затаившееся в кустах животное. Я льстил себе, уверяя, что всецело настроен на охоту. И все же, полный решимости наблюдать, я пугался, когда Ночной Волк прыгал и в одно мгновение убивал затаившегося кролика или съежившегося рябчика, мимо которых я прошел. Я всегда завидовал ему в этом. Он был открыт для всего, что предлагает мир: запах, звук, малейшее движение или просто столкновение жизни с его Уитом. Я никогда не достигну его способности открыть себя всему, чтобы знать, что происходит вокруг, знать все и сразу.

Запись в дневнике, без подписи.

Я не успел сделать и шага, как Риддл оказался рядом со мной. Он поймал меня за руку. Я повернулся к нему. Его рот сжался в тонкую линию. Он заговорил тихо, почти без интонации, будто сам не зная, как относиться к своим словам.

— Я должен сказать это прежде, чем мы найдем Би. Фитц, это бесполезно. На самом деле, именно этого и боялась Неттл. Ты хороший человек. Ты — мой друг. Я надеюсь, что ты вспомнишь, что мы друзья, после моих слов. Ты плохой… ты не можешь быть хорошим отцом. Я должен забрать её в Баккип. Я обещал Неттл посмотреть, как идут у вас дела. Она не доверяла себе, чтобы принять решение. Боялась, что будет слишком придирчива.

Я затолкал вглубь себя вспышку злости.

— Риддл, не сейчас и не здесь.

Позже я подумаю о его словах и об их значении. Я пожал его руку, лежащую на моей руке.

— Мне нужно найти Би. Её нет слишком долго.

Он поймал меня за рукав, и мне снова пришлось вернуться к нему.

— Вот именно. Но пока я не сказал об этом, ты ничего не замечал. Второй раз за сегодня ты подвергаешь её опасности.

У Шан были лисьи уши. Она подслушивала. Позади нас она фыркнула, выражая что-то между отвращением и весельем, и ехидно сказала, чтобы я мог услышать:

— И этот человек ещё говорит, что вы не подходите для воспитания его дочери.

Я чуть не повернулся к ней, но волк в моем сердце прыгнул вперед. Найди детеныша. Нет ничего важнее.

Риддл тоже услышал её. Он отпустил мой рукав и направился к двери. Я шёл в двух шагах позади него. В голове крутились разные мысли. Приречные дубы — городок небольшой, но на Зимний праздник сюда прибыло много народа. Разные люди, желающие хорошо провести время. А для некоторых из них хорошо проведенное время может причинить боль моей маленькой девочке. Я ободрал бедро об угол стола, и двое мужчин заорали, когда пиво выплеснулось из их кружек.

А потом Шан по глупости схватила меня за рукав. Она тащилась за мной, а Лант шёл за ней хвостом.

— Риддл, найдите Би. Арендатор Баджерлок, мы должны решить наш вопрос раз и навсегда.

Я так резко вырвал рукав из её пальцев, что она вскрикнула и прижала руку к груди.

— Он сделал вам больно? — в ужасе воскликнул Фитц Виджилант.

Риддл дошел до двери и ждал, пока внутрь войдут двое высоких мужчин, чтобы выйти на улицу. Он наклонился, чтобы посмотреть через их плечи.

— НЕТ! Стой! Отпусти её!

Риддл взревел и расшвырял мешающих пройти мужчин. Я рванулся прочь от Шан и пересек переполненную таверну, спотыкаясь на бегу. Дверь распахнулась, и я бросился вперед. Я дико оглядывал площадь, заполненную народом. Куда делся Риддл, что он увидел? Люди спокойно шагали по снегу, чесалась собака, возница разгружал тележку у таверны, весело болтая с приятелем. За тележкой я мельком увидел Риддла, мчащегося мимо испуганных прохожих в сторону нищего оборванца, который обнимал мою маленькую дочь своими кривыми грязными руками, и крепко прижимал её к груди. Его рот был у её ушка. Пойманная в ловушку, она даже не сопротивляется. Вместо этого она очень, очень спокойна, её ножки болтаются, она глядит в его лицо, раскинув слабые руки, будто что-то прося у неба.

Я обогнал Риддла, откуда-то в моих руках появился кинжал. Я услышал рев зверя, и он загремел в моих ушах. Моя рука обвилась вокруг горла нищего, отдернув его лицо от моей дочери, и, прижав его голову к своему локтю, я вогнал кинжал в его бок.

Один раз, два раза.

Три раза.

Он закричал, отпустил её, и я оттащил его от моей малышки в серо-алом платке, оборванным цветком упавшей на снег.

В одно мгновение Риддл сообразил подхватить её с заснеженной земли и отступить назад. Его правая рука прижимала её к сердцу, а в левой наготове блестел кинжал. Он огляделся, ища другого врага и новую цель. Затем посмотрел на неё сверху вниз, сделал ещё два шага назад и крикнул:

— Она в порядке, Том. Немного испугана, но в порядке. Никакой крови!

Только тогда я понял, что вокруг кричат люди. Некоторые бежали от этой расправы, другие собирались в круг, как вороны над трупом. Я все ещё держал нищего. Я посмотрел вниз, в лицо человека, которого убил. Его глаза, серые и слепые, были распахнуты. Его лицо было покрыто шрамами, как нежно нанесенным рисунком. Он криво улыбался. На руке, которая вцепилась в мою, держащую его за горло, птичьими когтями торчали криво зажившие пальцы.

— Фитц, — тихо сказал он. — Ты убил меня. Но я понимаю. Я заслужил это. Я заслужил худшее.

Его дыхание было зловонным, глаза походили на грязные окна. Но голос его не изменился. Мир закачался под моими ногами. Я зашатался и тяжело сел в снег с Шутом на руках. Я понял, где оказался: под дубом, в кровавом снегу, где истекла кровью псица. А теперь здесь истекал кровью Шут. Я чувствовал, как его теплая кровь течет по моей ноге. Я отбросил кинжал и прижал руку к ранам, нанесенным мной.

— Шут, — прохрипел я, но на большее мне не хватило дыхания.

Он подвигал рукой, слепо шаря вокруг себя, и спросил с безграничной надеждой:

— Куда он ушел?

— Я здесь. Здесь. И мне так жаль. О, Шут, не умирай. Не на моих руках. Я не смогу жить с этим. Не умирай, Шут, не от моих рук!

— Он был здесь. Мой сын.

— Нет, здесь только я. Только я. Любимый. Не умирай. Пожалуйста, не умирай.

— Мне приснилось? — Из его слепых глаз медленно покатились слезы, густые и желтые. Вместе с шепотом из его рта вырывался отвратительный запах. — Позволь мне умереть в этом сне. Пожалуйста.

— Нет. Не умирай. Не от моей руки. Не на моих руках, — умолял я.

Я согнулся над ним, почти такой же ослепший, борясь с тьмой, заволакивавшей мне глаза. Этот кошмар не мог быть моей жизнью. Как это могло произойти? Как? Моё тело жаждало беспамятства, а разум знал, что мне придется умереть после Шута. Ведь я не смогу пережить его смерть.

Он заговорил снова, и слова покидали его, смешиваясь с кровью.

— Умереть на твоих руках… какая тихая смерть, — он сделал два вдоха. — Но я не могу. Не имею права.

Кровь поднялась над губами и потекла по подбородку.

— Как бы мне этого ни хотелось. Позволь мне… Если можешь. Подари мне жизнь, Фитц. Чего бы это ни стоило нам. Тебе. Пожалуйста. Я обязан выжить.

Исцеление Скиллом, даже в лучших условиях — очень сложная работа. Как правило, ею занимаются несколько человек, объединенных в группу, способных делиться друг с другом этой силой. Важно знание о строении тела человека, чтобы в тяжелых случаях решить, какие травмы наиболее опасны, и заняться ими в первую очередь. Прежде, чем начинать исцеление, желательно очистить и перевязать раны, дать больному отдохнуть и подкрепиться. Желательно.

Придерживая Шута, я опустился на колени в снег. Нас окружали галдящие зеваки, Риддл обнимал мою перепуганную дочь. Я поднял глаза и спокойно сказал ему:

— Я совершил ужасную ошибку. Я ранил старого друга, который не хотел навредить моему ребёнку. Позаботься о Би и отведи остальных людей подальше от нас. Я хочу помолиться Эде.

Предлог оказался достаточно правдоподобным, а в толпе хватит последователей Эды, которые смогли бы убедить остальных дать мне место и соблюсти тишину. Никто не позвал городскую стражу, вполне возможно, большинство решило, что я заколол нищего. Изумленный взгляд Риддла бросил мне упрек, но, к моему удивлению, он повиновался, и я вдруг понял, насколько крепкой стала наша дружба. Он громко призвал людей дать мне больше свободного места, а потом повернулся, окликнул ФитцаВиджиланта, подзывая его к себе. Шан шла за писцом, как кошка по мокрому снегу. Я видел, как он что-то горячо говорил им, раздавая команды, и понял, что он обо всем позаботится.

Я закрыл глаза и склонил голову, будто в молитве.

Я погрузился в тело Шута. Мы с ним больше не были связаны Скиллом. Какое-то мгновение его границы сопротивлялись мне. Я собрал всю силу своего Скилла и сломал эту оборону. Он застонал, в знак протеста или от боли. Я не обратил внимания. Когда-то я хорошо знал это тело, потому что сам оказался в нем. Оно было похоже и не похоже на человеческое, с тонкими, но очень важными отличиями. Первым делом я закрыл нанесенные раны и остановил кровь. Простая работа. Возмещение нанесенного ущерба. Потребовалось сосредоточиться, и его тело начало исцеляться, сжигая свои скудные запасы сил. Остановив кровотечение, я почувствовал, как он слабеет на глазах, пока его организм восстанавливает себя. Хотя Скилл и мощнейшая магия, он не лечит сам по себе. Под его руководством организм начинает исцеляться за счет своих запасов.

Почти сразу же я понял свою ошибку. Я с кровью двинулся по его телу, отыскивая старые, плохо залеченные травмы, и места, где его тело удерживало яды в тщетной попытке прекратить их распространение. Один из моих ударов пронзил такой очаг, и теперь он наполнял чернотой кровь, а сердце разгоняло этот яд по всему телу. Грязь расползалась. Я ощутил сигнал усталости от его тела, а потом по нему разлилось какое-то подобие смирения. Не разум его, но само тело смирилось с близким концом. Его тело начало погружаться в странное наслаждение, как последнее утешение для разума. Вскоре все окончится. Зачем же тревожиться в последние мгновения жизни? Этот соблазн полной тишины начал затягивать меня в свои сети.

— Шут, пожалуйста! — тихо умолял я его.

Я открыл глаза, чтобы посмотреть ему в лицо. Мир надолго завертелся вокруг нас. Я никак не мог сосредоточиться, исцеление выбрало из меня больше сил, чем я думал.

Я судорожно вздохнул, и зрение вернулось. Когда-то трудно было выдержать его бесцветный взгляд. Даже после того, как его глаза приобрели цвет и стали меняться от бледно-желтого до золотого, было трудно понимать смысл его взгляда. Теперь его глаза были затянуты серой поволокой, и я подозревал, что его намеренно ослепили. Я не мог заглянуть в его сердце через этот слепой взгляд. Мне оставался только его голос. Хриплый голос, полный обреченности.

— Что ж. У нас осталось немного времени. В конце концов мы потерпели неудачу, мой Изменяющий. Никто не смог бы сделать больше, чем сделали мы.

Его окровавленный язык скользнул по потрескавшимся облезлым губам. Он вздохнул и улыбнулся, обнажив алые зубы.

— Хватит тратить силы. Наслаждайся тем, что осталось хорошего в твоей жизни, старый друг. Плохие времена уже на пороге. Хорошо было оказаться рядом с тобой. В последний раз.

— Ты не можешь умереть. Не так.

Тонкая улыбка тронула его губы.

— Не могу умереть? Нет, Фитци, я не могу жить. Больше не могу.

Веки, черные, будто в синяках, без нужды прикрыли его затуманенные глаза. Я поднял взгляд. Прошло какое-то время. Сколько — я не знал, но свет ещё не изменился. Кто-то из деревенского люда снова начал подходить ближе, сжимая круг, но многие решили, что здесь слишком скучно. Зимний праздник манил, и они ушли. Риддл все ещё стоял, обнимая изумленную Би, в окружении Фитца Виджиланта и Шан. Девушка, дрожа, сжалась под шалью, на её лице застыла маска праведного гнева. Фитц Виджилант выглядел совершенно растерянным. Я посмотрел прямо на Риддла и заговорил, не заботясь о том, кто может услышать и заинтересоваться.

— Я должен доставить его в замок Баккип. К группе Скилла, они вылечат его. Через столбы. Ты мне поможешь?

Риддл посмотрел на Би в его руках, а затем перевел взгляд на меня.

— Она в порядке, — сказал он, и в его словах послышался упрек, что я даже не спросил об этом. Но если бы что-то было не так с ней, он бы непременно мне сказал?! Я почувствовал волну гнева, но она быстро прошла. У меня нет ни права злиться на него, ни времени предаваться отчаянию. Я смотрел на него. Он осуждающе покачал головой, но сказал:

— Сделаю все, что смогу. Как всегда.

Я подобрал под себя ноги и с небольшим усилием встал. Шут ничего не весил, совсем ничего. Он всегда был хрупким и гибким, но теперь он превратился в скелет, связанный шрамами и тряпьем. Зеваки глазели на меня. Я не мог позволить себе отвлечься на них. Я зашагал к Риддлу. Он стоял на месте, но Шан и Фитц Виджилант отшатнулись от того, что, по их мнению, было телом вонючего старого попрошайки.

Я бросил взгляд на Ланта.

— Заберите нашу упряжку и фургон. Приведите его сюда.

— А как же зеленые… — начала Шан.

Я просто посмотрел на неё, и она сжала губы.

— Быстрее! — подтолкнул я Ланта, и он пошел. Он успел отойти на пару шагов, когда Шан решила пойти с ним. Отлично.

— Би. Би, посмотри на меня. Пожалуйста.

До этого она прятала лицо на шее Риддла. Теперь она медленно подняла голову и посмотрела на меня. Голубые льдистые глаза на бледном личике. Красная шаль делала его ещё белее.

— Би, этот человек не хотел тебя пугать. Когда-то я рассказывал тебе о нем. Помнишь? Это мой старый друг, которого я давно не видел. Риддл знал его как лорда Голдена. Когда мы были детьми, я звал его Шутом. Единственное, в чем я уверен: он никогда, никогда не обидит ребёнка. Я знаю, ты испугалась, но он не хотел причинить тебе вред.

— Я не испугалась, — тихо сказала она, — пока ты не убил его.

— Он не умер, Би, — я надеялся, что это прозвучало обнадеживающе, — но он ранен, и очень сильно. Мне нужно отвезти его в замок Баккип. Думаю, там его вылечат.

Я услышал скрип и грохот фургона. Зеваки расступились, пропуская его. В эту ночь в тавернах будут рассказывать странные истории. Тут уж ничего не поделаешь. Я отнес Шута в фургон. Шан уже устроилась в углу, на подушке, ближе к козлам.

— Вытащите несколько тряпок и сделайте для него лежанку.

Она смотрела на меня, не шевелясь.

Фитц Виджилант придавил тормоз, свернул вожжи, повернулся и перешагнул через спинку козел внутрь фургона. Он собрал в охапку лишних пледов и швырнул их мне. Риддл подошел и встал рядом со мной. Он поставил Би в фургон, тепло укутал её, затем разложил одеяла. Я уложил Шута, так аккуратно, как только смог. Он тяжело вздохнул.

— Мы едем за помощью для тебя. Ты просто продолжай дышать.

Говоря это, я положил руку на его грудь, чтобы поддержать его, удержать жизнь в его теле. Как всегда, я не ощущал его Уитом, а связь Скилла, возникшую когда-то между нами, он забрал десятилетия назад. Но было что-то ещё, что-то связывало нас, и я отчаянно пытался передать ему силы. Я неловко забрался в фургон, не отрывая от него руки. Свободной рукой я дотянулся до Би и подтянул её к себе так, что она склонилась ко мне.

— Риддл, ты правишь. Камни на холме Виселиц.

— Я знаю их, — коротко сказал он.

Он отошел, и его молчание содержало тысячи сообщений. Он взобрался на сиденье, и Фитц Виджилант уступил ему козлы, перебравшись к Шан. Они оба разглядывали меня, будто я посадил в фургон бешеного пса. Я не обратил внимания. Фургон качнулся, и я даже не оглянулся на людей, в изумлении таращащихся нам вслед. Я закрыл глаза и потянулся к Неттл. На любезности времени не хватало.

У меня лорд Голден. Он тяжело ранен, и мне нужна помощь группы, чтобы спасти ему жизнь. Я везу его в замок через Судный камень. Риддл сказал, что постарается помочь мне.

Долгое молчание. Она не слышит меня? Потом она ответила.

Ты ведь связан Скиллом с лордом Голденом?

Был связан, когда-то. Я должен попытаться, как бы глупо это не выглядело.

Не глупо. Опасно. Как ты можешь пронести кого-то через столб, если у него нет Скилла или связи с тобой? Ты рискуешь Риддлом и собой!

Неттл, у меня есть связь с ним. Я не совсем понимаю, как это происходит. Я смог добраться до него и немного подлечить. Думаю, эта связь достаточно сильна, чтобы я смог пронести его через столб. У Риддла нет Скилла, но он может ходить с тобой или с Чейдом. Я бы не стал просить, если бы его жизнь не была под угрозой. Поэтому, пожалуйста, позови остальных и будьте готовы.

Сегодня? Сегодня вечером? Но сегодня важный ужин с представителями Бингтауна, Джамелии и Кельсингры. Мы тут не только отмечаем Зимний праздник, но обсуждаем новые торговые соглашения и…

Неттл. Это не просто моё желание. Мне нужна ваша помощь. Пожалуйста.

Повисла пауза, длившаяся целую вечность. Потом она сказала:

Я соберу всех, кто сможет помочь с исцелением.

Спасибо. Спасибо тебе. Я твой должник. Мы уже едем. Встречайте нас у Камней-Свидетелей. Отправь тележку или сани.

А что с Би? Кто позаботится о ней?

Кто позаботится о ней? У меня оборвалось сердце. Сейчас я зависел от двух людей, которых только что провозгласил неподходящими для неё. Два человека, оскорбленных, обиженных, а мораль Шан не даст ей понять, что Би здесь не причем. Фитца Виджиланта я знал хуже. Чейд, казалось, был крайне им доволен, как и Риддл. И Неттл. Я должен довериться их мнению и понадеяться, что он достаточно великодушный человек, чтобы не вымещать злобу на моем ребёнке.

Фитц Виджилант отвезет её обратно в Ивовый лес. Не волнуйся, все будет в порядке. Пожалуйста. О, как я надеялся, что все будет в порядке! Отправь повозку и людей, пусть встретят нас у Камней-Свидетелей, повторил я. Скажите им, что моя жизнь в их руках.

Преувеличение, но не большое. По крайне мере, Чейд поймет. И Дьютифул. Я разорвал связь и снова поднял стены. Больше никаких разговоров. Мне не хотелось, чтобы кто-то меня отвлекал, пока я поддерживаю жизнь в Шуте. Я посмотрел на Би и почувствовал себя предателем. Этот день должен был стать нашим с ней днем, но оказался обречен с самого начала. Би прижалась ко мне, и я поправил шаль, поплотнее укутывая её плечи. Мы не купили и половины вещей, которые я хотел подарить ей. Но когда я вернусь, то все исправлю. Я пройдусь по рынкам Баккипа и привезу ей кучу красивых вещей. Мы вернемся вместе с Шутом, и этот Зимний праздник станет самым памятным для всех нас.

Шут снова застонал, и я повернулся к нему. Я наклонился и тихо сказал:

— Мы пройдем через колонну, Шут. Я отвезу тебя в замок Баккип, к группе Скилла, они вылечат тебя. Но нам будет проще пройти сквозь колонну, если мы с тобой будем связаны через Скилл.

Я взял его руку. Давным-давно, когда мы ухаживали за королем Верити, Шут ненароком провел пальцами по его руке, покрытой чистой силой Скилла. Серебряный Скилл прожег его кожу и напитал его пальцы. Прикоснувшись ко мне, он оставил следы — серебристые отпечатки пальцев на моих запястьях. Так между нами образовалась связь через Скилл. Он разорвал её как раз перед моим роковым переходом через колонны, когда я возвращался в Баккип. Теперь я хотел восстановить эту связь, снова прижав его пальцы к своему запястью. Её бы хватило, чтобы Шут смог перейти сквозь колонну со мной и Риддлом.

Но когда я повернул его руку, ужас и боль охватили меня. Там, где когда-то серебро очерчивало тонкие завитки, были кривые шрамы на омертвевших кончиках пальцев. От ногтей остались толстые желтые обрубки, мягкие подушечки пальцев исчезли, сменившись плотной мертвой тканью.

— Кто это сделал с тобой? Почему? Где ты был, Шут? Как ты мог позволить, чтобы такое случилось с тобой?

А затем я задал главный вопрос, который много лет преследовал меня, и сейчас звучал в моем сердце как никогда сильно.

— Почему ты не послал за мной, не прислал сообщение, не связался со мной? Я бы пришел. Что бы ни случилось, я пришел бы.

Я не ждал ответа. Кровь остановилась, но яды постепенно отравляли его тело. Я украл у него силы, чтобы прикрыть раны, которые нанес. Все резервы, оставшиеся у него, были брошены на борьбу с ядом.

Но он слегка пошевелился и заговорил.

— Те, кто любил меня… пытались меня уничтожить, — его слепые глаза двигались, будто он пытался встретить мой взгляд. — И тебе удалось то, что не вышло у них. Но я понимаю, Фитц. Я понимаю. Я заслужил это.

Он замолчал. В его словах не было никакого смысла.

— Я не хотел причинять тебе боль. Я бы никогда не поднял на тебя руку. Я ошибся… Я думал, ты хочешь её обидеть! Шут, прости меня. Прости! Но кто пытал, кто мучил тебя? — Я подумал, как же мало я знаю. — Школа, где ты вырос… это они?

Я смотрел, как слабо поднимается и опускается его грудь, и обругал себя за этот вопрос.

— Не отвечай. Не сейчас. Подожди, пока мы не исцелим тебя.

Если у нас получится. Моя рука лежала на его рваной рубахе. Я чувствовал под тканью ребра, покрытые наростами от старых, плохо зажитых переломов. Как он все ещё жив? Как он мог пройти столько, слепой, одинокий калека? Искал своего сына? Если необходимость была такой неотложной, я должен был приложить больше, гораздо больше усилий в поисках мальчика. Если бы я только знал, если бы подозревал о его отчаянном положении! Я подвел его. Пока что. Но я ему помогу. Помогу.

— Стыд, — выдохнул он.

Я склонил голову, решив, что он прочитал мои мысли и упрекает меня. Он еле слышно продолжил:

— Вот почему я не позвал тебя. Сперва. Стыдно. Так стыдно просить о помощи. После всего, что я сделал. Тебе. Слишком часто я дарил тебе боль.

Его серый язык пытался смочить шершавые губы. Я открыл рот, чтобы заговорить, но он сжал мою руку. Силы понемногу возвращались к нему. Я замолчал.

— Я слишком часто видел, как захлопываются капканы вокруг тебя. Неужели твоя жизнь должна всегда быть опасной? Мог ведь я попытаться найти другую нить времен? Или я просто использовал тебя?

Его дыхание сорвалось. Я молчал. Он использовал меня. Не раз он сам признавался в этом. Может, он сломал нить моей жизни? Я знал, что достаточно часто одно-два его слова вынуждали меня изменить мои действия. Я хорошо помнил, как он предупредил меня о Галене и даже предложил оставить уроки Скилла. Что, если бы я послушал его? Меня бы не избили, не ослепили, и головная боль годами не мучила бы меня. Но когда бы я научился Скиллу? Знал ли он это? Знал ли он итог каждой не свершившейся нити моей жизни?

Он слабо вдохнул.

— Когда пришла моя очередь пройти пытки и боль… Как я мог позвать тебя на помощь, когда сам не спасал тебя или оставался в стороне?

Его речь прервалась слабым, будто птичьим кашлем. Я убрал руку с его груди. Я не мог переносить его отчаянную борьбу за каждый вздох.

— Ты… никогда не должен думать так, Шут. Никогда. Я никогда так не думал.

Тяжелый вдох.

— Я думал. В конце, — ещё вздох. — Когда узнал на себе то, о чем спрашивал тебя. Как минута боли становится вечностью.

Он снова закашлялся.

Я низко склонился к нему и мягко заговорил.

— Это было давно. И поздно извиняться, ведь ты прощен много лет назад. И нет, я не думал, что ты нуждаешься в прощении. Теперь помолчи. Береги силы. Они тебе ещё понадобятся для дороги.

Хватит ли ему сил на переход через Скилл-колонну? Смогу ли я провести его без нашей связи? Но ведь я смог проникнуть в его тело. Это означало, что какая-то связь между нами до сих пор была. Бесполезно гадать. Я знал, что он не выживет, если я не привезу его этим вечером в Баккип. И поэтому я рискну. Мы пройдем через колонну вместе и…

Прижавшись ко мне, Би заговорила почти шепотом.

— Ты уедешь?

— Ненадолго. Нужно отвезти моего друга к целителю.

А что, если я не вернусь? Если ни один из нас не выживет, что будет с ней тогда? Я не мог думать об этом, и я не мог не думать об этом. Все-таки я знал, что должен попробовать. Я не чувствовал угрызений совести, рискуя своей жизнью ради Шута. Но её будущее? Я заговорил погромче.

— Шан и Фитц Виджилант отвезут тебя обратно в Ивовый лес и позаботятся о тебе до моего возвращения.

Её молчание было очень выразительным. Я взял её маленькую ручку в свою и тихо сказал:

— Обещаю, я вернусь быстро, как только смогу.

Лжец. Лжец. Лжец. Я не имел права давать такое обещание, не зная, переживу ли я переход.

— Нам с леди Шан нелишне узнать, что же все-таки происходит. Кто этот нищий, почему вы напали на него, куда мы направляемся сейчас, и почему вы оставляете Би на нас абсолютно без предупреждения и подготовки?

Фитц Виджилант даже не пытался скрыть злость в своем голосе.

Я подумал, что он прав в своем раздражении. Отвечая, я собрал все свое терпение, чтобы не спровоцировать его на вспышку гнева. Я оставлял дочь на его попечение. На его милость. Мне хватило времени разобраться, что именно стоит ему рассказать.

— Это мой старый друг. Я увидел, что он делает, не узнал его и напал. Ему нужен целитель, гораздо сильнее, чем тот, который есть в Ивовом лесу. Уверен, вы слышали о Скилле. Мы намерены использовать его, чтобы через каменный столб попасть в Баккип. Только там могут вылечить моего друга. Я должен пойти с ним. Надеюсь, это займет день или два.

Они оба промолчали. Я разжевал свою гордость и проглотил её. Я могу попробовать попросить его. Я посмотрел на Би. Ради неё я сделаю все, что угодно. Я заговорил мягче.

— В таверне я сказал вам, что сомневаюсь в вашей способности не только учить, но и защищать моего ребёнка. Судьба дает вам шанс доказать, что я ошибся. Сделайте это, сделайте хорошо, и я изменю свое мнение о вас. Я жду, чтобы взяли на себя ответственность за неё. Присмотрите за моей дочерью.

Я надеялся, что он способен понять то, что я не смел произнести. Береги её как зеницу ока.

Шан заговорила резко, с уверенностью, рожденной огромным невежеством.

— Скилл передается только по королевской линии Видящих. Как вы можете использовать…

— Тихо, — скомандовал Риддл голосом, которого я у него никогда не слышал.

Сомневаюсь, что когда-либо с Шан говорили таким тоном, но на удивление она послушалась и сделала, как ей было сказано. Покрутившись, как курица в гнезде, она поудобнее устроилась рядом с Лантом. Я заметил, как они переглядываются, негодуя на такое обращение. Упряжка побрела дальше. Снег на дороге был глубок, колеса вязли. На мгновение я почувствовал, как напряглись лошади, холодный воздух запах потом. Я смирил свой Уит и откашлялся. Я мягко сжал руку дочери.

— Би — способный ребёнок. Вы увидите, что ей не нужно особого присмотра. Её уроки будут продолжаться, как и занятия со всеми детьми поместья. Пока меня нет, она сама проследит за своим режимом. Если ей потребуется ваша помощь, уверен, она обратится к любому из вас. Если же она этого не делает, вам не стоит беспокоиться. У неё есть горничная Кэфл и Рэвел. Би, все будет в порядке?

Моя маленькая дочь встретила мой взгляд, что бывало нечасто.

— Да. Спасибо, папа, что доверяешь мне. Я постараюсь не подвести тебя.

В изгибе её рта была какая-то торжественность. Она сжала мою руку в ответ. Мы оба сохраняли лицо.

— Я знаю.

— Почти приехали, — предупредил меня Риддл. — Нас будут ждать?

— Да.

Я надеялся, Неттл отнеслась серьезно к моему сообщению. Нет, я знал это. Я не скрывал свои эмоции. Она чувствовала моё отчаяние. Они будут ждать нас.

И снова я увидел, как леди Шан и Фитц Виджилант обменялись взглядами, оскорбленные тем, что ничего не поняли из наших реплик. Меня это не заботило.

Дорогу до Холма Виселиц никто не чистил. Фургон трясся и скользил по колеям, и я стискивал зубы от боли, которую должен был испытывать Шут. Как только лошади остановились, я выскочил из фургона. Я попятился боком, мир завертелся, но я устоял на ногах. Я наклонился и ткнул пальцем в Ланта.

— Отвезите Би домой. Я рассчитываю, что в моё отсутствие она останется цела и невредима. Все ясно?

Даже когда он кивнул, я знал, что это не самый лучший способ обращаться с человеком, не говоря уже о Шан. Они оба обижены и растеряны. Этого не изменишь. Нет времени что-то исправить.

Я взял обе руки Би в свои. Сидящая на открытом задке фургона, она оказалась почти одного со мной роста. Она смотрела на меня, её светлая кожа белела на фоне серо-красной шали, поверх которой торчали её золотые волосы. Я заговорил тихо, только для неё.

— Послушай меня. Следи за Лантом, а если тебе что-то будет нужно, попроси его, леди Шан или Рэвела. Мне жаль, мне так жаль, что наш день испорчен. Обещаю, когда я вернусь, мы проведем целый день вдвоем, и тогда-то уж все будет как надо. Ты веришь мне?

Она посмотрела на меня. Её взгляд был покоен и покладист, почти вял.

— Думаю, сначала я подойду к Рэвелу. Он знает меня лучше всех. И я знаю, что ты сделаешь все возможное, чтобы выполнить свое обещание, — тихо сказала она. — Я вижу это.

— Я рад, — я поцеловал её в макушку и прошептал: — Держись!

Риддл уже спустился с козел.

— Куда вы? — требовательно спросила Шан.

— Я иду с Фитцем, — сказал он. — Через камень — в Баккип. Мы доверяем маленькую сестренку леди Неттл вашему попечению.

Я больше почувствовал, чем увидел, как он перевел взгляд на Фитца Виджиланта. Я не отводил глаз от своего ребёнка, задаваясь вопросом, чем же я рискую?

— Лант, мы давно знаем друг друга. Я знаю, на что вы способны на самом деле. Никогда я не доверял вам больше, чем вверяю сейчас. Внимательно смотрите за Би. Неттл и я возлагаем на вас ответственность за её благополучие.

Он говорил тихо, но с силой. Если Фитц Виджилант и ответил, я ничего не услышал.

Я отпустил Би и повернулся к Шуту. И будто увидел его впервые. Если бы в момент, когда я вонзил в него кинжал, он бы не заговорил, я бы ни за что не узнал его. Не изменился только его голос. Тряпье его было не просто грязное, оно смердело и свисало обрывками гнилой ткани. Колени прикрывали мокрые коричневые лохмотья. Его длинные узкие ступни были обмотаны лоскутами. Все его изящество и элегантность пропали. Исчерченная шрамами кожа туго обтягивала кости. Он невидяще смотрел верх на пасмурное небо, спокойный, заранее смирившийся со всем, что произойдет.

— Сейчас я возьму тебя на руки, — предупредил я его.

Он не пошевелился. Я подоткнул под него одеяло, укутывая, как ребёнка. Просунул руки под него и поднял. От этого движения пошла новая волна зловония. Я аккуратно устроил его на руках и посмотрел на Риддла.

— Как мы это сделаем?

Он уже шёл в сторону камня. Он посмотрел на меня через плечо.

— Если не знаешь ты, откуда знать мне?

Его улыбка была одновременно покорной и испуганной. Он сделает это. Он рисковал своей жизнью по моей просьбе. Он одолжит мне свою силу, чтобы попытаться сделать то, что может убить всех нас. Я не заслужил такого друга.

С Шутом на руках я пошел по его следам к стоячему камню.

Один раз я оглянулся на тележку. Там никто не двигался. Сиденье возницы пустовало. Все трое наблюдали, как мы поднимаемся на вершину холма, к Судебному Камню. Я тихо спросил:

— Когда ты проходил через камни с Чейдом, что вы делали?

— Он взял меня за руку. Я думал о Неттл. Когда он вошел в камень, я последовал за ним. Я чувствовал, как он опирается на меня. Это было как… будто кто-то холодный прижимается к тебе в постели, забирая твое тепло. А потом мы вышли. Это было гораздо проще, чем потом спускаться с холма в метель и искать дорогу к таверне. Вот здесь ему действительно потребовалась моя сила, а не для перехода через камни, — он наклонил голову, указывая на Шута: — Это действительно лорд Голден?

— Да.

Он с сомнением посмотрел на него.

— Как ты можешь быть уверен?

— Я знаю.

Он принял этот ответ, а потом спросил:

— Как ты проведешь его через камень? Ты связан с ним?

— Был, когда-то давно. Надеюсь, этого будет достаточно, — я покачал головой. — Я должен попробовать.

Шаги Риддла замедлились.

— Я так мало знаю о тебе, даже после всех этих лет. Даже после того, что рассказала Неттл.

Снег прекратился, и свет дня начал таять.

— Мы можем заблудиться, не так ли? Ты и я, мы никогда не делали этого раньше. И ты надеешься пронести его с нами. Мы, все трое, можем…

— Мы можем заблудиться.

Я должен был закончить его мысль, признав то, что знали оба. Чудовищность того, что я требовал от него, остановила меня. Это было уже слишком. Я не имел на это права. Риддл — мой друг, и, вне всякого сомнения, больше, чем друг для Неттл. Есть ли у меня право играть его жизнью? Нет.

— Риддл, ты не должен делать это. Я могу попробовать сам. А ты отвези Би обратно в Ивовый лес и присмотри за ней, пока меня нет. Как только мы доберемся до замка, я пошлю птицу.

Риддл скрестил руки и обхватил себя за плечи, будто замёрз. Или удерживал страх внутри себя. Его темные глаза встретили мой взгляд. Никакого притворства. Никакой нерешительности.

— Нет. Я иду с тобой. Я видел твое лицо. Видел, как ты шатался, когда выбрался из фургона. Ты потратил много сил на попытку исцелить его. Тебе нужна моя сила, так что бери её. Неттл говорила, что я мог бы легко стать человеком короля, если бы захотел.

— Вместо этого ты выбрал королеву, — тихо сказал я, и он улыбнулся, молча согласившись.

Мы оказались перед стоячим камнем. Я посмотрел на глиф, который перенесет нас к Камням-Свидетелям недалеко от замка Баккип, и почувствовал, как во мне растет ужас. Я стоял, прижав тело Шута к груди, чувствуя страх и тянущую усталость. Неужели я уже потратил все силы, необходимые для перехода? Я посмотрел в его обезображенное лицо. Оно было покойно, и постепенно спокойствие заполнило и меня. Я оглянулся через плечо на Би. Она, не отрываясь, смотрела на меня. Я кивнул ей. Она подняла маленькую ручку в едва уловимом прощальном взмахе.

Как будто прочитав мои мысли, Риддл взял меня за руку. Я ещё раз все обдумал. Мой старый друг. Я недостоин своих друзей. Мои мысли вертелись вокруг Шута и Риддла. Я вспоминал нашу дружбу, ужасные места, где мы побывали, то, как мы выжили там.

— Ты готов? — спросил я его.

— Я с тобой, — ответил он.

И я чувствовал, что это правда. Как и описывал когда-то Чейд, Риддл стал чем-то вроде провода, за который я мог зацепиться. Или скорее мощной лошадью, держась за которую, можно пересечь глубокую ледяную реку.

Я стиснул Шута, и мы шагнули вперед, в каменную темноту.

Глава 31

ВРЕМЯ ИСЦЕЛЕНИЯ

Обязанности человека короля просты. В первую очередь он должен сохранять тело в добром здравии. Это обеспечит его силы, когда они потребуются королю. Человек короля должен быть тесно связан со своим господином, самое лучшее — если он искренне расположен к тому, кто станет черпать его силу, а не просто уважает его или делает это из чувства долга.

Желательно, чтобы это расположение было обоюдным. Владеющий Скиллом, призывая человека короля, чтобы взять у него силу, должен все время помнить о здоровье своего партнера. Если человек короля уступит контроль над ресурсами своего тела владеющему Скиллом, он уже не сможет вернуть его. Опытный человек короля способен дать знать партнеру, когда чувствует, что его силы на исходе. Для этой связи совершенно необходима уверенность, что тот, кто владеет Скиллом, отзовется на подобный знак.

«О подготовке человека короля», мастер Скилла Инксвелл.

Мы выпали с грани столба на снежной вершине холма Камней-Свидетелей. Снег был глубокий и свежий, без следов, и мы провалились по колено. Он помог мне устоять, когда я споткнулся, но не упал и не уронил Шута. Риддл все ещё сжимал мою руку, когда мы очутились в глубоких сумерках. Я вдохнул холодный воздух.

— Это было гораздо проще, чем я думал, — выдохнул я.

Я запыхался, будто взбежал на крутой холм, в моей голове пульсировала боль. Но мы прибыли целыми и невредимыми. Казалось, что прошел всего миг, и я очнулся от долгого сна. Несмотря на головную боль, я чувствовал себя отдохнувшим. Я ещё помнил звездную темень, в которой звезды были где-то внизу, вверху, впереди и позади нас. Мы шагнули из этой бесконечности прямиком на снежный холм возле замка Баккип.

Потом, потеряв сознание, рядом со мной свалился Риддл. Он упал со страшной вялостью, рухнул, будто из его тела разом исчезли все кости. Я крепко прижал Шута и упал на колено рядом с ним.

— Риддл? Риддл! — тупо звал я его, будто он просто забыл, что я рядом и решил упасть лицом вниз. Я отпустил ноги Шута, сразу окунувшиеся в снег, схватил Риддла за плечо и попытался перевернуть его на спину. Он не отозвался ни на мой голос, ни на прикосновение.

— Риддл! — снова закричал я, и с большим облегчением услышал ответный крик с подножия холма.

Я оглянулся. Через снег пробирался мальчик с факелом. Позади него несколько человек затаскивали сани на крутой холм. В колеблющемся свете факелов я видел, как идет пар от их курток. Позади них на лошади ехала девушка. Внезапно она превратилась в Неттл, и на мой крик ещё быстрее стала пробиваться через глубокий снег, обгоняя бредущую группу людей. Она добралась до нас первой и бросилась с лошади в снег рядом с Риддлом. Когда она обняла его, подняла, положив его голову на свою грудь, она сразу же ответила на все мои вопросы о значении Риддла в её жизни. Сумерки дня прорезала гневная вспышка в её глазах.

— Что ты сделал с ним? — потребовала она объяснения.

Я честно ответил.

— Я использовал его. И, боюсь, по неопытности сверх необходимого… Я думал, он остановит меня, если я возьму слишком много, — я заикался, как мальчишка, перед её глубокой холодной яростью. Бесполезные извинения я оставил при себе. — Давай отнесем их к саням, вернемся в замок и соберем целителей и группу короля. Потом делай со мной все, что хочешь.

— И я сделаю, — яростно предупредила она меня и начала громко раздавать команды. Гвардейцы бросились их выполнять, некоторые вскрикивали в ужасе, признав Риддла. Я никому не доверил Шута, сам уложил его в сани и забрался на них, устроившись рядом.

Снег слегка утоптали, и крепкие лошадки быстрее спустились по склону, чем поднимались вверх. И все же казалось, что прошла вечность в темноте и холоде, пока мы добрались до сияющих башен Баккипа. Неттл отдала кому-то свою лошадь. Она пошла с Риддлом и, если их отношения были секретом, теперь его не существовало. Она тихо и настойчиво что-то говорила ему, а когда он пошевелился и слабо ответил, то был вознагражден искренним поцелуем.

Сани даже не притормозили в воротах, а сразу направились к лазарету. Целители уже ждали нас. Я не возражал, когда они подняли Риддла, а я сам внес Шута. Неттл отпустила гвардейцев, пообещав им сообщить новости, как только они появятся.

Комната была длинной, с низким потолком и благословенно свободна от других больных. Неужели это то самое помещение, где я приходил в себя после злоключения в Скилл-колонне? Кровати стояли рядами, от этого комната напоминала казармы. Риддл уже растянулся на кровати, и я с облегчением услышал, как он слабо протестует. Я уложил Шута в стороне, через две кровати от Риддла, хорошо зная, что Неттл захочет какое-то время держаться от меня подальше. И Риддл тоже, хмуро подумал я. Вряд ли ущерб, нанесенный мной, был непоправим, но в своем невежестве и тревоге за Шута я совсем забыл проследить, сколько сил беру у него. Я грубо использовал его и заслужил его гнев. Хотя все это меня озадачило. Почему же мне потребовалось столько силы, чтобы перенести Шута сквозь колонну?

По команде Неттл целители столпились у кровати Риддла. Я остался один на один с Шутом, раздел его и сбросил вонючее тряпье на пол возле койки. Увиденное привело меня в ужас. Кто-то очень старался причинить ему боль. Это было проделано заботливо и потребовало много времени, как я мог судить. Виднелись кости со старыми, плохо зажившими переломами, глубокие раны, спешно или сознательно плохо перевязанные так, что образовались кривые шрамы там, где неравномерно срослась плоть. Узор из ожогов на левой руке составлял какое-то слово, но я не узнавал ни букв, ни языка. Его левая нога была едва достойна этого названия. Это был перекрученный комок плоти с шишками из костей, а пальцы совсем почернели.

Грязь огорчала не меньше, чем раны. Шут всегда бы чистоплотным, внимательным к своей одежде, к волосам, к телу. Грязь въелась в его кожу, растекаясь узором там, куда попал снег. Некоторые из его тряпок были такие твердые от грязи, что я боялся, как бы они не потрескались, пока я сдираю их. В его куртке нашлось яблоко. Я тоже опустил его на пол. Чтобы не сильно беспокоить его, я вытащил кинжал, срезал изношенную ткань и осторожно вытянул её из-под него.

Запах был тошнотворен. Его глаза были приоткрыты, и я предположил, что он в сознании, но он не двигался, пока я не попытался снять с него нижнее белье. Тут он поднял покрытые шрамами руки к своей шее и придержал давно потерявшую цвет нижнюю рубаху за воротник.

— Нет, — сказал он тихо.

— Шут, — упрекнул я его и попытался убрать его руки в сторону, но он только прижал их ещё сильнее, чего я не ожидал.

— Пожалуйста, — сказал я тихо, но он медленно покачал растрепанной головой. По подушке покатились оборванные пучки его волос, и у меня не хватило мужества настаивать дальше. Пусть он уносит свои секреты в могилу, раз так ему хочется. Я не стану раздевать его перед целителями. Я натянул на него шерстяное одеяло. Он с облегчением вздохнул.

Целительница появилась у моего локтя.

— Куда он ранен? Кровотечение есть?

Она делала все возможное, чтобы сохранить выдержку и не выказать отвращения, но даже я с трудом мог переносить этот запах.

— Его пытали, а потом он прошел долгий путь, нищенствуя. Пожалуйста, принесите мне теплой воды и какие-нибудь тряпки. Позвольте мне немного его умыть, пока вы не найдете для него хороший говяжий бульон.

Я видел, как она сглотнула.

— Первичная обработка раненого — это моя работа, как подмастерья.

— Это моя работа, как его друга. Пожалуйста.

Она изо всех сил старалась скрыть облегчение.

— Могу я унести эти тряпки? — спросила она, и я кивнул. Она сжала губы, наклонилась, чтобы поднять их, а затем поспешила прочь.

Когда она вышла, в другую дверь в конце комнаты вошел Чейд. Он был очень нарядно одет, в несколько оттенков зеленого, и я знал, что он придумал какую-то отговорку, чтобы покинуть встречу. За ним шёл Олух в ливрее цветов Баккипа, и женщина, которую я не узнал. Возможно, она была новой ученицей Чейда. Через мгновение гвардеец распахнул дверь и вошел король Дьютифул. Кетриккен шла на шаг позади него. Все в комнате замерли. Бывшая королева нетерпеливо махнула рукой и прошла мимо Чейда. Она остановилась у постели Риддла.

— Риддл тоже был ранен? Мне этого не сказали!

Неттл встала. Её челюсти были сжаты. Однако, когда ей удалось заговорить, голос звучал вежливо.

— Моя леди, полагаю, лечение Скиллом станет лучшим выбором для обоих этих мужчин. Могу ли я отпустить целителей?

Вернулась девушка-подмастерье с ведром горячей воды и несколькими чистыми тряпками, перекинутыми через плечо. Она с сомнением огляделась, но я взял на себя смелость махнуть ей рукой. Сделав неловкий реверанс перед королем, и умудрившись не разлить воду, она поспешила ко мне. Она поставила ведро и аккуратно положила сложенные тряпки в ногах кровати. Затем перевела взгляд с меня на скопление королевских особ. Было ясно, что для неё все в новинку, и она разрывается между реверансами и выполнением своей работы.

— Мой король, прошу вас, я приложу весь свой опыт и знания.

Человек, сказавший это, должно быть, был главным целителем. Я не мог понять, он возражает против отстранения, потому что считает себя достаточно умелым для этой работы, или потому что ему не нравится, что кто-то займет его место. Но я понял, что меня это не волнует, и более того, придворные тонкости совершенно ничего не значили для меня. Пусть целитель оспаривает слова Неттл сколько хочет, я знал, как решится вопрос. Я жестом отпустил девушку, и она с благодарностью отошла в сторону. Я перестал обращать внимание на их благородный спор и приступил к работе.

Смочив тряпку в теплой воде, я осторожно протер лицо Шута. Материя сразу стала коричнево-серой. Я промыл её и снова провел по его лицу. Густые желтые слезы вновь выступили на его глазах. Я замер.

— Тебе больно? — тихо спросил я его.

— Давно никто не прикасался ко мне так нежно.

— Закрой глаза, — хрипло попросил я его, потому что не мог вынести его слепой взгляд.

Я в третий раз протер его лицо. Грязь цеплялась за каждый шрам. Сухой гной облеплял его веки. Мне хотелось плакать от жалости к нему. Вместо этого я снова прополоскал ткань. Позади меня люди вели спор в крайне вежливой форме. Только очень уж их вежливость походила на бешенство. Мне хотелось повернуться и зарычать, чтобы они все замолчали. Но эта идея была заранее обречена.

Шут оказался сильнее, чем я сначала думал, но тело его было слишком слабо. У него не оставалось запасов. Я привел его сюда в надежде на лечение Скиллом, но пока я медленно протирал сначала одну изуродованную руку, потом вторую, размах повреждений его тела подавил меня. Если мы не восстановим его силы до исцеления, он не выживет. А если мы не вылечим его в самое ближайшее время, он не проживет достаточно долго, чтобы восстановить свои силы. Замкнутый круг. Я рисковал всеми нами, чтобы принести его к исцелению, которое он не перенесет.

Вдруг у моего локтя появилась Кетриккен. Она очень любезно поблагодарила ученицу и отпустила её. Позади меня стало тихо, и я почувствовал, что Неттл взяла верх. Целители вышли, а группа Скилла собиралась у кровати Риддла. Чейд говорил, что видел такое и раньше и уверял её, что с Риддлом все будет в порядке: хорошая еда и долгий сон восстановят его силы. Чейд настаивал против воздействия Скиллом, предлагая взамен еду и сон. Риддл отдал сил больше, чем мог себе позволить, но он достаточно сильный, мужественный, и ей не стоит опасаться за него.

Небольшая часть моего разума задавалась вопросом, откуда Чейд знал все это. Он так же безжалостно использовал Олуха? Или осушил Стеди, и ради чего? Позже. Я докопаюсь до сути, но позже. Из своего опыта с будущим королем Верити я знал, что Чейд скорее всего прав. В своей тревоге за Шута я не задумался о возможности так опорожнить Риддла, что оставить его слабоумным, пускающим слюни. Мой друг и помощник моей дочери. Я должен извиниться перед ними обоими. Позже.

Потому что сейчас Неттл подошла к кровати Шута. Она быстро оглядела его, будто рассматривала лошадь перед покупкой. Потом бросила быстрый взгляд на меня, подобно Би, избегая встречаться со мной взглядом. Она заговорила с девушкой, подошедшей к ней сзади.

— Что скажете? — спросила она её, как учитель ученика.

Девушка перевела дыхание, протянула руки и медленно провела ими на телом Шута, не касаясь его. Шут совсем замер, будто ощутил её и обиделся, что к нему не притрагиваются. Руки девушки пошли на второй заход. Потом она покачала головой.

— Я вижу старую рану, которую мы можем попробовать залечить. В нем нет каких-то свежих ран, которые могли бы угрожать его жизни. В его теле много странного и неправильного. Но я не вижу необходимости немедленного вмешательства Скиллом. Более того, для такого слабого человека это принесет больше вреда, чем пользы.

Она сморщила нос и фыркнула — первый признак того, что она почувствовала неприязнь к больному. Она стояла, ожидая вердикта Неттл.

— Я согласна, — мягко сказала мастер Скилла. — Вы и другие можете идти. Благодарю вас за то, что пришли так быстро.

— Мастер, — признательно поклонилась ей девушка. Неттл пошла с ней, возвращаясь к постели Риддла, а остальная часть группы Скилла покинула комнату.

Кетриккен пристально разглядывала обезображенного человека на кровати. Прикрыв кончиками пальцев рот, она склонилась над ним. Потом выпрямилась и впилась в меня встревоженным голубым взглядом.

— Это не он, правда? — умоляюще сказала она. — Это не Шут.

Он дернулся, и, когда он открыл слепые глаза, она вздрогнула. Он отрывисто заговорил.

— Был бы здесь… Ночной Волк… он бы… поручился за меня… Моя королева.

— Уже не королева. О, Шут.

В его голосе прозвучало что-то, напоминающее прежние насмешки, когда он сказал:

— Все равно — моя королева. А я до сих пор… ваш шут.

Она изящно села на низкий табурет с другой стороны кровати. Не глядя на меня, она тщательно заворачивала вычурные рукава платья.

— Что случилось с ним? — требовательно спросила она.

Она взяла чистую ткань с изножия кровати, обмакнула её в воду и без малейшего отвращения подняла его руку и начала протирать её. Давно похороненные воспоминания всплыли на поверхность моего разума. Королева Кетриккен обмывает тела убитых перекованных, возвращая им человеческий облик, и готовит к погребению. Она никогда не колебалась.

Я тихо заговорил.

— Я мало знаю о том, что случилось с ним. Очевидно, его пытали, и он проделал длинный путь, чтобы найти нас. В беде Риддла виноват я. Я спешил и волновался, и использовал его силу, чтобы перенести Шута через Скилл-колонну. Я никогда раньше не пользовался чужой силой в таких случаях. Вероятно, я взял больше, чем он мог отдать, и теперь я могу только надеяться, что не причинил ему необратимого вреда.

— Моя вина, — тихо сказал Шут.

— Нет, моя. Ты-то в чем виноват? — почти грубо спросил я.

— Сила. От него. Через тебя. Мне, — он вздохнул. — Я должен был умереть. Но не умер. Я чувствую себя сильнее, чем в последние месяцы, несмотря на то… что произошло сегодня. Ты дал мне часть его жизни.

Это было похоже на правду. Риддл не только дал мне силы, чтобы пронести Шута через колонну, он позволил мне взять жизнь, чтобы передать чистую силу Шуту. Благодарность боролась во мне со стыдом. Я взглянул на Риддла. Он не смотрел на меня. Неттл сидела у его кровати на низком табурете, держа его руки в своих. Смогу ли я когда-нибудь погасить этот долг? Думаю, нет.

Я повернулся к Шуту. Он был слеп. Он не мог видеть, как Кетриккен тщательно протирала его кривые пальцы и слезы текли по её щекам. Эти умные руки с длинными пальцами, которые жонглировали деревянными шариками или шелковыми лоскутами, вытаскивали монетки из воздуха, выразительно изображали сказки, которые он рассказывал. Теперь это были опухшие суставы и сломанные пальцы-палки.

— Это не твоя вина, — тихо сказала Кетриккен. — Мне кажется, Риддл знал, что делает. Он жертвует человеку.

Долгая пауза.

— Он заслужил то, что заработал, — сказала она, но не объяснила, что имеет ввиду. Вместо этого она вздохнула. — Тебе нужно больше, чем это. Тебе нужна горячая ванна, Шут. Ты до сих пор одержим своей личной неприкосновенностью?

Послышался странный звук. Возможно, теперь это был смех Шута.

— Пытки лишают достоинства. От боли можно кричать, умолять, пачкаться. Нет ничего личного, когда враги владеют вами, и не испытывают нималейших угрызений совести, ни раскаяния в том, что готовятся сделать с вашим телом. Однако, среди моих друзей — да. Я по-прежнему одержим неприкосновенностью. Это как подарок от них. Восстановление малой части достоинства, которое у меня когда-то было…

Это была долгая речь и к концу её он захрипел.

Кетриккен не спорила, не спрашивала его, сможет ли он сам помыться. Она просто спросила:

— Куда бы ты хотел пойти? В старые комнаты лорда Голдена? Детскую спальню Фитца? Старое логово Чейда?

— Все эти комнаты пустуют? — удивился я.

Она спокойно посмотрела на меня.

— Ради него другие люди могут и переехать, — она положила нежную руку на его плечо. — Он доставил меня в горы. Живой. Я никогда не забуду этого.

Он поднял скрюченную руку и положил на её.

— Я буду выбирать осторожно. Как редко бывало раньше. Я хотел бы спокойно отлежаться, если можно. В логове Чейда. И чтобы никто не узнал ни про лорда Голдена, ни про Шута, — он повел мутными глазами и спросил: — Я чувствую запах еды?

Он был прав. Вернулась ученица целителя с горшком, плотно обернутым в тряпки. При ходьбе крышка его сдвигалась, и ароматные мясные запахи заполняли комнату. Позади неё мальчик нес миски, ложки, и корзину с булочками. Она остановилась у постели Риддла, чтобы обслужить его, а я заметил, что он оправился достаточно, чтобы принять полусидячее положение и взяться за еду. Он посмотрел мимо Неттл, встретил мой взгляд и криво улыбнулся. Незаслуженное прощение. Определенное дружбой. Я медленно кивнул ему, веря, что он поймет.

Я знал, что заслужить прощение Неттл будет труднее.

Девушка подошла, чтобы наполнить миску для Шута.

— Ты сможешь сесть? — спросил я его.

— Наверное, это единственное, что может заставить меня попробовать, — прохрипел он. Когда мы с Кетриккен подняли его и подложили подушки, чтобы ему было мягче сидеть, он добавил: — Я сильнее, чем ты думаешь, Фитц. Умираю, да. Но я буду бороться, пока могу.

Я не ответил, пока девушка с помощником не закончила раскладывать еду. Когда они отошли, я наклонился над ним и сказал:

— Съешь столько, сколько сможешь. Чем больше будет у тебя сил, и чем быстрее они вернутся, там скорее мы сможем использовать Скилл. Если ты захочешь.

Кетриккен поднесла ложку к его губам. Он попробовал, шумно всосал бульон, просто застонал от удовольствия, а затем попросил:

— Слишком медленно. Позвольте мне выпить его из чашки. Я так голоден.

— Горячий, — предупредила она его, но поднесла чашку к его рту. Руки, похожие на когти, направили её, он хлебнул обжигающий бульон, дрожа от желания поскорее проглотить еду.

— Это он, — сказал Чейд. Я посмотрел вверх и увидел, что он стоит у подножия кровати Шута.

— Он, — подтвердил я.

Он кивнул, сдвинув брови.

— Риддлу удалось немного рассказать о том, что произошло, перед тем как Неттл прогнала меня. Он будет в порядке, Фитц, и меньше всего благодаря тебе. Это пример того, как твое невежество может причинить нам боль. Если бы ты вернулся в Баккип и стал бы учиться вместе с остальной группой Скилла, сегодня ты бы лучше контролировал себя.

Сейчас это было последнее, о чем мне хотелось говорить.

— Ты прав, — сказал я, и он замолчал, потрясенный такой быстрой победой. Я добавил: — Мы перенесем Шута в твою старую потайную комнату. Ты можешь навести там порядок? Нам нужен огонь, чистое постельное белье, свежий халат, теплая ванна и простая горячая еда.

Он даже не дрогнул.

— И мази. И тонизирующие травы для чая. Дайте мне немного времени. Сегодня вечером у меня сложные переговоры. И я должен попросить Кетриккен вернуться со мной к гостям. Когда я пришлю пажа, отнесите его в старую комнату леди Тайм по лестнице для слуг. Там будет шкаф с потайной дверцей. Войдите туда. Боюсь, мне придется сразу же вернуться на праздник. Но мы увидимся или сегодня поздно ночью, или завтра рано утром.

— Спасибо, — сказал я. Он серьезно кивнул.

Даже преисполненный благодарности, я знал, что в конце концов Чейд выставит счет за свое одолжение. Так было всегда.

Кетриккен поднялась, зашелестев юбками.

— Я должна вернуться к праздничному столу.

Я повернул голову и в первый раз за эту ночь действительно рассмотрел её. Она была одета в шелка разных оттенков, белое кружево украшало воротник и юбки. Её серьги были синие с серебром, волосы убраны под серебряную корону с бледными топазами. Должно быть, я выказал свое изумление, и она недовольно скривилась:

— Они наши торговые партнеры, им понравится, что я ношу их товары, и это упростит переговоры короля, — она улыбнулась и добавила: — И уверяю тебя, Фитц, мои украшения совершенно не сравнятся с теми, которые сегодня носит наша королева!

Я улыбнулся ей.

— Я знаю, вы любите простые одежды, но честно говоря, этот наряд очень идет вам.

Шут тихо заговорил.

— Если бы я мог увидеть вас…

Он вцепился в пустую миску. Кетриккен молча вытерла его губы.

Я хотел сказать ему, что мы исцелим его, и он снова будет видеть. По правде говоря, сейчас я жалел, что не принял неоднократные предложения Чейда чуть больше узнать о Скилле. Я посмотрел на Шута и задумался, сможем ли мы выправить криво сросшиеся кости, вернуть свет в его глаза, убрать серую бледность его кожи? Сколько здоровья мы можем ему вернуть?

— Я хочу, — сказал он внезапно. — Исцеление Скиллом. Я не верю в него. Я боюсь его. Но я хочу, чтобы это сделали. Как можно быстрее.

Я неохотно признался:

— Прямо сейчас мы скорее убьем, чем исцелим тебя. В тебе так много… травм. И ты слишком слаб после всего, что произошло с тобой. Несмотря на силу, которую я украл для тебя.

Кетриккен вопросительно посмотрела на меня. Пора было признаться, что ответа у меня нет.

— Я не знаю, насколько Скилл может восстановить тебя. Эта магия, собственно, просто подчиняет твое тело. Она подсказывает ему, как исправить повреждения быстрее, чем оно сделает, если его просто оставить в покое. Но то, что твое тело уже починило, сломанную кость, например… я не знаю, сможет ли оно выпрямить старый перелом.

Кетриккен тихо сказала:

— Когда группа исцелила тебя, я видела, что многие твои старые раны тоже затянулись. Исчезли шрамы.

Я не хотел напоминать ей, как их неистовое исцеление чуть не убило меня.

— Думаю, нам придется пробовать несколько раз. И, Шут, не надейся на многое.

— Мне нужно видеть, — вдруг сказал он. — Прежде всего мне нужно видеть, Фитц.

— Я не могу тебе обещать этого, — сказал я.

Кетриккен отступила от кровати. В её глазах блестели слезы, но голос был тверд.

— Боюсь, мне пора возвращаться к гостям.

Она посмотрела в сторону выхода. Чейд ждал её там.

— Я думал, у вас праздник, с менестрелями и танцами.

— Со стороны так оно и выглядит, но это деловые переговоры. И сегодня я опять королева Горного Королевства, а значит, игрок, которому выгодна победа Шести Герцогств. Шут, я не могу высказать, что я чувствую. Я полна радости снова увидеть тебя, и мне тяжело видеть тебя в таком состоянии.

Он улыбнулся, растягивая потрескавшиеся губы.

— Как и я, моя королева, — он с сожалением убрал улыбку и добавил: — За исключением «видеть».

Это вызвало у королевы смех, больше похожий на всхлип.

— Я вернусь, как только смогу.

— Но не сегодня, — сказал он мягко. — Я так устал, что едва могу держать глаза открытыми. Но очень скоро, моя королева. Скоро, если вам будет угодно.

Она присела в реверансе перед ним, а затем быстро ушла, шелестя юбками и постукивая каблуками. Я смотрел ей вслед.

— Она сильно изменилась, но не во всем, — заметил он.

— Ты говоришь гораздо лучше.

— Еда. Теплая кровать. Чистое лицо и руки. Общество друзей. Эти вещи очень лечат, — он вдруг зевнул и добавил: — И сила Риддла. Очень странная вещь — одолженная сила, Фитц. Это отличается от того, что я чувствовал, когда ты вложил свою жизнь в меня. Это звенящая беспокойная энергия внутри, жизнь одолженная, а не заработанная. Сердцу не нравится, но тело жаждет ещё. Если бы это был кубок, не думаю, что удержался бы и не осушил его до дна.

Он медленно вздохнул и замолчал. Но я почти чувствовал, как он смакует ощущение дополнительной жизни, протекающей сквозь него. Я вспомнил боевое безумие, которое накатывало на меня, и как я будто обретал себя в этом сражении, жестоком и радостном, и продолжал борьбу ещё долго после того, как понимал, что моё тело опустошено. Это опьяняло. А последующий крах был полным. Эта обманчивая сила, исчезая, требовала выкуп. Тогда я познавал ужас.

Шут опять заговорил.

— И все-таки я не лгал. Как бы я ни хотел принять горячую ванну, кажется, я скоро усну. Не могу вспомнить последний раз, когда я был в тепле, а мой живот так полон.

— Может, я отнесу тебя в комнату леди Тайм?

— Отнесешь меня?

— Как и раньше. Ты почти ничего не весишь, и это будет несложно.

Он помолчал. Затем сказал:

— Думаю, я могу идти сам. По крайней мере, часть пути.

Это озадачило меня, но я не стал спорить. Будто наши слова призвали его, в лазарет вошел паж. Волосы и плечи его были засыпаны снегом, в руке он нес фонарь. Он огляделся и позвал:

— Том Баджерлок? Я пришел за Томом Баджерлоком.

— Я здесь, — сказал я ему.

Неттл внезапно отошла от постели Риддла. Она схватила меня за рукав и отвела в сторону. Она посмотрела на меня, как её мать, и на мгновение мне показалось, что сама Молли вернулась из могилы, чтобы отругать меня.

— Он говорит, что я не должна обвинять тебя, что он добровольно отдал тебе силу.

— Нет. Я просил его. Он знал, что если не поможет мне, я попробую один. Это моя вина. И мне очень жаль.

— Не сомневаюсь.

Я склонил голову, признавая. Через мгновение она добавила:

— Люди любят тебя гораздо больше, чем ты заслуживаешь, Том Баджерлок. А ты даже не веришь, что они любят тебя вообще.

Я все ещё обдумывал её слова, а она добавила:

— И я одна из этих людей.

— Неттл, я так…

— Повтори это, и я ударю тебя. Мне все равно, кто что увидит. Если бы я могла попросить тебя выполнить всего одно желание, я бы запретила тебе постоянно повторять эти глупые слова, — она отвернулась от меня и посмотрела на Шута. — Он был твоим другом в детстве.

По её тону было понятно, что она видит в нем какое-то редкое существо.

— Да. Был.

— Что ж. Позаботься о нем. Риддл отдохнет и восстановится, — она приложила руки к вискам и потерла их. — А Би? Моя сестра?

— Я оставил её с Фитцем Виджилантом. Думаю, с ней все будет в порядке. Я не хочу здесь надолго задерживаться.

Произнеся это, я подумал, сколько ещё мне придется оставаться здесь? Буду ли я ждать, пока Шут не наберется сил, и мы не попробуем исцелить его Скиллом? Или уйти утром через камни, а через несколько дней опять вернуться в Баккип? Я разрывался. Мне хотелось быть одновременно в двух местах.

— Если она с Лантом, то все хорошо.

Я не уверен, что совсем согласился с её словами, но сейчас было не самое лучшее время сообщать ей об этом. Спокойствие в её голосе заставило меня задуматься, быть может, я недооценил молодого писца? Потом она разбудила во мне чувство вины, добавив:

— Мы должны послать птицу, чтобы сообщить, что с вами все в порядке.

Я взглянул на Шута. Он с трудом сохранял сидячее положение, кутая плечи в одеяло. Он выглядел трогательно слабым и старше меня лет на сто.

— Я сделаю это, — сказала Неттл, прежде чем я попросил её. — Мне позвать гвардейца, чтобы он помог перенести твоего друга?

— Мы справимся сами, — сказал я.

Она сдержанно кивнула.

— Так и думала. Ты не хочешь, чтобы много людей знали, что он здесь. Хоть убей — не понимаю, почему. Но я уважаю твое желание оставить все в тайне. Большинство слуг заняты праздником, так что, если вы будете осторожны, то сможете незаметно перебраться в замок.

Так я повел Шута в старые комнаты леди Тайм. Это был долгий путь, холодный и сырой для нас обоих, но он хотел пройти его сам. Он завернулся в одеяло, а ноги его все ещё были обмотаны тряпками. Ветер и снег неслись мимо нас, пока мы ковыляли по двору. Чтобы добраться до лестницы для слуг, нам пришлось долго обходить замок. Поднимаясь по ступеням, он схватил меня за руку, и с каждым шагом все больше опирался на меня. Мальчик вел нас, удивленно и подозрительно оглядываясь. В какой-то момент я понял, что на моей одежде остались пятна крови Шута. Я не стал ничего ему объяснять.

У двери старой комнаты леди Тайм паж остановился и протянул мне большой ключ на толстом голубом шнурке. Я взял его и маленький фонарь, и отпустил мальчика. Он проворно убежал. «Леди Тайм» уже не было десятки лет, но слухи, что она все ещё навещает свои старые комнаты, не утихали. Это маскарад устраивал Чейда, и он до сих пор поддерживал его.

Комната, в которую мы попали, оказалась мрачной и запрелой. Стоящие на пыльном столике свечи еле горели. В комнате пахло заброшенностью и старыми приторными духами. И старухой.

— Я хочу присесть, — сказал Шут и чуть не упал мимо стула, который я вытащил для него. Он даже не сел, а просто свалился мешком. И замер, тяжело дыша.

Я открыл шкаф. Он был забит древними платьями и рубашками. Они воняли так, будто их никогда не стирали. Ворча на дурость Чейда, я опустился на четвереньки и пополз под одеждой, добираясь до задней стенки. Я стучал, толкал и тянул, пока панель внезапно не распахнулась.

— Нам придется поползать, — кисло сообщил я Шуту.

Он не ответил. Он заснул там, где сидел. Трудно было расшевелить его, но у меня получилось, и я потащил его через низкий проход в шкафу. Я помог ему устроиться перед камином в старом кресле Чейда, а затем пополз назад, чтобы запереть дверь в комнату леди Тайм изнутри и потушить свечи. К тому времени, как я закрыл вход и вернулся к Шуту, он снова задремал. Я опять разбудил его и спросил:

— Ванна или кровать?

Ванна со слегка дымящейся водой заполняла комнату легким ароматом лаванды и иссопа. Рядом с ней стоял стул с прямой спинкой. На низком столике лежало полотенце, стоял горшок мягкого мыла, мочалка, туника из хлопка, голубой шерстяной старомодный халат и несколько толстых носков. Все это пригодится.

Шут развернулся, как изломанная марионетка.

— Ванна, — пробормотал он.

— Как скажешь.

Я взял его палку-руку, а второй обнял за пояс и подвел его к стулу. Он упал на него так резко, что чуть не опрокинулся, и снова замер, переводя дыхание. Не спрашивая, я встал на колени и начал разворачивать длинные куски тряпья, которыми были обмотаны его ноги. Они пахли ужасно и слиплись так, что мне пришлось отдирать их. Я начал дышать через рот.

— Рядом с тобой стол, на нем все, что нужно для мытья. И одежда.

— Чистая одежда? — спросил он, будто я предложил ему горсть золотых. Он ощупью провел над столом, и рука его бабочкой порхала над этими дарами. Он поднял горшок с мылом, вдохнул его запах и всхлипнул, разрывая мне сердце. Потом осторожно поставил на место.

— О, Фитц. Ты не представляешь, — сказал он отрывисто. Затем его костлявая рука поднялась, и он знаком попросил меня уйти.

— Позови меня, если потребуется, — сдался я.

Я взял свечу и отошел к стойкам со свитками в дальнем конце комнаты. Он прислушивался к моим шагам, и не очень обрадовался, когда я остановился, но это было все пространство, что я мог ему предоставить. Мне совсем не хотелось обнаружить его в ванне скромным и утонувшим. Я порылся в свитках, и нашел один про Дождевые чащобы, но когда я подошел к столу, то оказалось, что Чейд уже приготовил для меня полезное чтение. Три свитка рассказывали о надлежащей подготовке и использовании «человека короля». Тут он прав. Мне стоит больше узнать об этом. Я отнес их в старую кровать Чейда, зажег рядом с ней свечи, скинул сапоги, и, устроившись на подушках, начал читать.

Я прочел треть первого свитка, нудного и чересчур подробного, о выборе человека, который способен делиться силой, прежде чем услышал нежный плеск воды, когда Шут погрузился в ванну. Какое-то время все было тихо. Я прочитал свиток, и время от времени поглядывал, чтобы удостовериться, что он не уснул и не затонул там. Немного отмокнув, он начал медленно мыться. Он слегка стонал от боли в расслабляющихся мышцах. Ему потребовалось время. Я читал уже третий свиток, более полезный, который описывал точные признаки, что человек короля превысил свои возможности, и рассказывал, как заново напитать его силой, если это требуется, когда услышал долгий вздох, а затем звуки, будто кто-то покидает ванну. Я не смотрел в его сторону.

— Помочь тебе найти полотенца и халат?

— Я справлюсь, — коротко ответил он.

Я закончил читать и изо всех сил старался не уснуть, когда он сказал:

— Я потерял направление. Где ты?

— Здесь. На старой кровати Чейда.

Даже вымытый и в чистой одежде, он по-прежнему выглядел ужасно. Старый голубой халат висел на нем, как вялый парус на позабытом корабле. Он вцепился в спинку стула. С его волос ещё стекала вода. Они едва ли доставали до ушей. Его слепые глаза мертво смотрели с изможденного живого лица. Он тяжело дышал. Я поднялся и взял его за руку, чтобы проводить к кровати.

— Сытый, чистый в тепле. Новая одежда. Мягкая кровать. Если бы я так не устал, я бы заплакал от благодарности.

— Вместо этого лучше поспи.

Я убрал одеяло. Он сел на край кровати. Его руки гладили чистое постельное белье, трогали мягкую подушку. Потом он с усилием забросил на кровать ноги. Когда он лег, я не стал ждать и укрыл его одеялом, как укрывал Би. Его руки вцепились в него.

— Ты останешься со мной на ночь? — это был вопрос, а не просьба.

— Если хочешь.

— Хочу. Если ты не против.

Я открыто разглядывал его. Очищенные от грязи, шрамы ярче проступили на его лице.

— Я не против, — тихо сказал я.

Он закрыл подернутые дымкой глаза.

— Помнишь… случай, когда я попросил тебя остаться со мной ночью?

— В палатке Элдерлингов. На Аслевджале, — вспомнил я.

Мы оба помолчали, потом молчание затянулось. Я думал, что он заснул. Я вдруг почувствовал себя измотанным, перешел на другую сторону кровати, сел на край, а потом растянулся рядом с ним, так же осторожно, как когда-то — рядом с малышкой Би. Мои мысли перешли к ней. Что за день я ей устроил! Уснет ли она сегодня ночью, или её будут мучить кошмары? Останется ли она в постели или уползет прятаться за стеной моего кабинета? Странная малютка. Я должен был больше заботиться о ней. Я хотел, каждой каплей крови хотел, но жизнь всегда диктует свои правила. И теперь я здесь, вдали от неё, доверил её человеку, которого едва знал. И оскорбил.

— Ничего не спросишь? — прозвучал в темноте голос Шута.

Мне казалось, вопросы должны быть у него. И первым делом он мог спросить: «почему ты убил меня?»

— Я решил, что ты уснул.

— Скоро усну, — он тяжело выдохнул. — Ты так мне веришь, Фитц. Прошли годы, я ушел из твоей жизни, ты убил меня. А потом спас.

Я не хотел говорить об этих ударах кинжалом.

— Твоя курьер добралась до меня.

— Какая?

— Бледная девушка.

Он помолчал, а затем печально проговорил.

— Я послал к тебе семь пар курьеров. За восемь лет. Пришла только одна?

Семь пар. Из четырнадцати только одна добралась до меня. Может, двое. Волна страха охватила меня. Он бежал, и его тоже преследовали?

— Она умерла вскоре после того, как нашла меня. Те, кто преследовал её, заразили её каким-то паразитами, поедающими её тело изнутри.

Он долго молчал.

— Они любят такие вещи. Легкую боль, которая все время увеличивается. Они любят, когда те, кого они мучают, надеются и умоляют о смерти.

— Кто любит? — тихо спросил я.

— Слуги, — безжизненным голосом ответил он.

— Слуги?

— Они привыкли быть слугами. Когда Белые населяли мир, их предки служили Белым. Народу-пророку. Моим предкам.

— Ты Белый.

Об этом народе мало писали, и все, что я знал о Белых, я узнал от Шута. Когда-то Белые жили среди людей. Долгоживущий народ, наделенный даром пророчества и умеющий видеть будущее. Постепенно вымирая и растворяясь среди людей, она потеряли свой уникальный дар, но каждые несколько поколений в мир приходил новый пророк. Истинный Белый, такой, как Шут.

Он скептически хмыкнул.

— Они хотели, чтобы ты так думал. И я. Правда в том, Фитц, что во мне достаточно крови Белых, которая проявляется почти как настоящая.

Он судорожно вздохнул, будто хотел сказать больше, но передумал. Его слова сбили меня с толку.

— Много лет назад ты говорил другое.

Он повернул голову, будто мог увидеть меня.

— Тогда я сам верил в это. Я не обманывал тебя, Фитц. Я повторял тебе ложь, которую мне твердили, ложь, в которую я верил всю свою жизнь.

Я напомнил себе, что я в любом случае никогда не верил в это. Но все-таки спросил:

— Значит, ты не Белый Пророк? А я — не твой Изменяющий?

— Что? Конечно, я Белый Пророк. А ты — мой Изменяющий! Но я не чистокровный Белый. Сотни лет в этот мир не приходили чистокровные Белые.

— А… Черный человек?

— Прилкоп? Гораздо старше меня и, вероятно, более чистокровный. И, как все постаревшие Белые, с возрастом он потемнел.

— Разве он потемнел не после того, как выполнил свою миссию как Белый Пророк? Повернул мир на лучший путь?

— О, Фитц, — сказал он устало и печально. Долго молчал, а потом продолжил: — Я не знаю. Все это Слуги вынули из меня. Все, что я думал, что знал, всю уверенность. Ты когда-нибудь стоял на песчаном пляже во время прилива? Чувствовал, как волны окутывают твои ноги и высасывают песок из-под тебя? Теперь это — моя жизнь. Я чувствую, что с каждым днем все глубже погружаюсь в неизвестность.

Сотни вопросов роились в моей голове. И я вдруг понял, что все-таки верил, что он был пророком, а я — его Изменяющим. Я верил в это, я вытерпел все, что он предсказал мне, я доверился ему. И если все это было ложью, обманом, призванным использовать его, он, в свою очередь, обманывал и меня? Нет, в это я поверить не мог. В это я не должен был верить.

— Здесь есть еда? Я опять голоден.

— Я посмотрю.

Я скатился с кровати и пошел к очагу. Тот, кого отправил сюда Чейд, основательно сделал свою работу. На краю камина стоял закрытый горшок, теплый, но не горячий. Я подвесил его над огнем и заглянул внутрь. В жирном бульоне плавали кусочки курицы, мясо разварилось до тонких нитей. Лук, сельдерей и пастернак дружно всплыли на поверхность.

— Тушеная курица, — сказал я ему. — Тебе принести немного?

— Я встану.

Его ответ удивил меня.

— Сегодня, когда я спешил с тобой сюда, я думал, ты стоишь на краю смерти. Теперь ты выглядишь почти как раньше.

— Я всегда был сильнее, чем выгляжу, — он медленно сел и свесил ноги, ощупывая пол. — Но не обманывайся. Сомневаюсь, что я пережил бы ещё пару ночей на морозе. Последние несколько дней я почти не помню. Голод, холод, боль. Никакой разницы между днем и ночью, разве что ночью холоднее.

Он встал и покачнулся.

— Я не знаю, где ты, — беспомощно пожаловался он.

— Стой, — велел я ему, будто он мог сделать что-то другое.

Я поставил маленький столик рядом со старым креслом Чейда, а затем провел к нему Шута. На полке я нашел посуду и столовые приборы. Леди Розмэри хранила вещи аккуратнее, чем Чейд когда-то. Я принес ему миску с курицей и ложку, а затем нашел бутылку бренди и пару бокалов.

— Ты сильно голоден? — спросил я его, заглядывая в горшок. От запаха пищи и у меня проснулся аппетит. Работу по переходу через колонну в основном сделал Риддл, но с того момента, когда я ел в последний раз, прошло много утомительных часов.

— Съешь что-нибудь, — ответил Шут, почувствовал моё колебание.

Я положил еду себе и сел в кресло Розмэри, поставив тарелку на колени. Шут поднял голову.

— Я чувствую запах бренди.

— Слева от тебя бокал.

Он убрал ложку в сторону, и дрожащая улыбка изогнула его губы.

— Бренди с Фитцем. У огня. В чистой одежде. С едой. В последний раз, и я умру почти счастливым.

— Давай опустим мысли о смерти и отдохнем.

Он улыбнулся ещё шире.

— На время, старый друг. На время. Что бы ты ни сделал со мной до того, как мы прошли через камни, жертва Риддла, еда, тепло и все остальное вытащило меня из этой пропасти. Но не будем обманывать друг друга. Я знаю, какую гниль ношу в себе. Знаю, что ты её видел, — он поднял скрюченную руку, чтобы почесать покрытую шрамами щеку. — Это не случайное совпадение, Фитц. Они умышленно сделали это, обдуманно оставили шрамы на моем лице и срезали следы Скилла с моих пальцев. Я не предполагал, что смогу убежать. Они вселили в меня медленную смерть, а потом шли по моим следам, пока я ковылял, следя, как я с каждым днем теряю силы, угрожая тем, кто мог бы поддержать меня. Мне кажется, я шёл быстрее и дальше, чем они рассчитывали, но вполне возможно, что это просто мои фантазии. Они видят все вероятности гораздо шире, чем мы с тобой можем представить, ведь в их руках — карта лабиринта времени, составленная из сотен тысяч пророчеств. Я не спросил, почему ты ударил меня, ведь я знал. Они привели мир в движение и ждали, что ты исполнишь их злую волю. Они стремились причинить тебе такую боль, чтобы ты убил меня. Но у них не вышло. И тем не менее ты все ещё Изменяющий, и ты изменил мою смерть, напитав меня силой, — он вздохнул. — Но, возможно, ты нашел и привел меня сюда по их воле. Станет ли это камешком, который вызовет лавину, Фитц? Я не знаю. Я долго пытался понять, какой путь мне выбрать в клубящемся тумане вероятностей, как когда-то. Но нет, после того, как ты вернул меня из мертвых, я потерял этот дар.

Я не знал, что ему сказать. Я давно понял, что чем больше вопросов задаешь Чейду или Шуту, тем крепче становится их молчание. Если же оставить их в покое, они скажут даже больше, чем хотели поначалу. И поэтому я съел часть курицы, потягивал бренди Чейда и раздумывал о Слугах, о его нежданном сыне и даже о судьбе курьеров, посланных им, но не добравшихся до меня.

Он закончил с едой, погремев ложкой по тарелке, чтобы убедиться, что ничего не осталось. Я наполнил его бокал бренди.

— Вытри губы, с левой стороны, — сказал я ему тихо.

Мне было больно смотреть, как он ест, жадно и неряшливо. Убрав его тарелку, я вытер со стола брызги и капли бульона. Я не хотел стыдить его, но, протерев лицо, он признался:

— Я ем, как голодный пес. Слепой, голодный пес. Боюсь, я привык как можно быстрее проглатывать еду. Трудно забыть что-то, чему специально обучали.

Он отхлебнул из своей чашки и откинул голову назад. Глаза закрылись, но только когда его рука слабо дернулась, чуть не выронив чашку, я понял, что он заснул.

— Вернемся в кровать, — сказал я ему. — Если ты несколько дней будешь отдыхать и есть, мы сможем понемногу начать твое лечение.

Он пошевелился, а когда я взял его за руку, поднялся на дрожащие ноги.

— Пожалуйста, как можно скорее. Я должен стать сильнее, Фитц. Я должен жить, и должен уничтожить их.

— Что ж. Давай начнем с того, что проспим эту ночь, — предложил я ему.

Я отвел его обратно к кровати и хорошенько укутал в одеяло. Стараясь не шуметь, я убрал комнату и подбросил в огонь дров. Наполнил чашку бренди. Это было ежевичное бренди, гораздо лучшего качества, чем я мог себе позволить в молодости. И все-таки устойчивый ягодно-цветочный вкус перенес меня в те дни. Я со вздохом опустился в кресло Чейда и вытянул ноги к огню.

— Фитц?

— Я здесь.

— Ты не спросил меня, почему я вернулся. Зачем я искал тебя.

Его голос был пропитан усталостью.

— Курьер сказала, что ты ищешь своего сына. Своего нежданного сына.

— Боюсь, это безнадежно. Мне казалось, я нашел его там, на рыночной площади города, — он покачал головой. Его голос стал ниже. Мне пришлось напрячься, чтобы разобрать слова. — Он — то, что им нужно. Слугам. Они думали, что я знаю о его существовании. Довольно долго допрашивали меня, пытаясь выжать из меня тайну, которой я не знал. А когда, наконец, они сказали мне, стало ясно, что я совершенно ничего не знаю о нем. Они, конечно, не поверили. Снова и снова они хотели вызнать, где он и у кого родится. Многие годы я повторял, что это невозможно. Я даже спросил их: «Если такой ребёнок существует, неужели я бы оставил его?» Но они были так уверены, и я тоже поверил, что они правы.

Он замолчал. Я подумал, что он заснул. Как мог он заснуть посреди такой ужасной истории? Когда он снова заговорил, его голос стал хриплым.

— Они считали, что я солгал им. После того, как они… схватили меня.

Он замолчал. Я слышал, как старается, чтобы голос не дрожал, когда он вновь заговорил:

— Сначала, когда мы вернулись, я и Прилкоп, они выражали нам почтение. Начались долгие вечера пиров, и они просили нас снова и снова рассказывать о каждом моменте того, что мы видели и что делали. Писцы все записывали. Это… это ударило мне в голову, Фитц. Быть удостоенным такой чести и славы. Прилкоп был более сдержан. Однажды он исчез. Они сказали мне, что он решил посетить свою родину. Но шли месяцы, и я начал подозревать, что мне лгут, — он закашлялся. — Я надеюсь, что он сбежал или умер. Ужасно думать, что он до сих пор в их руках. Но тогда начались их бесконечные расспросы. А потом, после того как они открыли, что же собственно ищут, а у меня так и не нашлось ответов для них, ночью они вывели меня из комнаты. И начались пытки. Поначалу все было не так уж плохо. Они настаивали, что я знаю, и что если меня долго не кормить или держать в холоде, я вспомню что-нибудь, сон или случай. И я поверил им. Я пытался вспомнить. Но в то же время я впервые послал гонцов к тем, кто мог что-то знать, чтобы предупредить их, чтобы они спрятали ребёнка, пока не я приду за ним.

Загадка разрешилась. Послание, отправленное Джофрон, и её настороженность сразу обрели для меня смысл.

— Я думал, что я был осторожен. Но они узнали. Они снова заперли меня. Кормили и поили, и ничего не спрашивали. Но я слышал, что они сделали с теми, кто помогал мне. О, Фитц. Ведь они были совсем дети!

Он вдруг задохнулся, а потом внезапно заплакал. Я хотел подойти к нему, но у меня не было для него утешения. И я знал, что ему не нужно ни сочувственных слов, ни теплых прикосновений. Он не хотел ничего из того, что не смог дать этим жертвам. Так что я вытирал слезы со своих щек и ждал.

Наконец он закашлялся и натянуто произнес.

— И все же. Были те, кто остался верен мне. Время от времени, они присылали мне сообщения, давали знать, что ещё двое смогли сбежать и попробуют предупредить моих друзей. Я хотел сказать им, чтобы они прекратили, но не мог ответить на их сообщения. В те годы Слуги взялись за меня всерьез. Время боли сменяло время одиночества. Голод, холод, безжалостный свет и жар солнца, а затем — искусные пытки.

Он замолчал. Я знал, что его история не закончена, но решил, что он сказал столько, сколько смог произнести вслух. Я оставался, где был, прислушиваясь к пламени, к треску горящего дерева. В этой комнате не было окон, но я слышал отдаленный вой ветра в печной трубе и понял, что буря набирает силу.

Шут зашептал. Мне потребовалось некоторое время, чтобы отделить его слова от воя штормового ветра.

— …поверил им. Он где-то был. Они перестали задавать мне вопросы о нем, но продолжали мучить. Когда же они прекратили… я понял, что Слуги нашли его. Я не знал, используют ли они его или уничтожат, чтобы помешать ему изменить мир. Что бы они ни делали, мне ничего не говорили. Забавно. Много лет назад я послал к тебе людей, чтобы ты нашел моего сына. Суждено было дойти только одному курьеру. И слишком поздно, чтобы спасти его. Опоздал на годы.

Его голос слабел, стекал в сон.

Я тихо заговорил, не желая его разбудить, но слишком заинтересованный, чтобы сдержаться.

— Много лет назад ты сдался? Курьеру потребовались годы, чтобы добраться до меня?

— Годы, — устало сказал он. — Много лет назад, когда я ещё надеялся. Когда я ещё верил, что Слуги могут показать лучший путь. Если бы я смог первым добраться до мальчика…

Его голос затих. Я смотрел в огонь и думал о Би. Сейчас она спит в своей кровати. Завтра днем, если голуби успеют долететь, Рэвел сообщит ей о птице, и что я благополучно добрался до Баккипа. Сегодня же мне нужно найти бумагу, написать ей письмо и отправить его с курьером. Мне нужно объяснить ей, почему я оставил её так внезапно, что мне потребуется больше времени, чем я думал поначалу. Я обдумывал, не послать ли за ней. Каждый ребёнок должен побывать в замке Баккип на Зимнем празднике! Но потом я понял, что она не успеет приехать вовремя. Я также не мог решить, кому доверяю настолько, чтобы отпустить её в долгую зимнюю дорогу из Ивового леса в Баккип. В следующем году, я пообещал себе. В следующем году мы пораньше выедем из поместья и поедем в замок. Только я и она.

Я наслаждался этой мыслью, пока вдруг не подумал о Шуте и его нежданном сыне. Он никогда не знал своего ребёнка. Значит ли это, что он никогда не мечтал делить с ним такие вещи? Я заговорил с огнем.

— Курьер не могла сказать мне, где искать ребёнка. И я понятия не имел о том, сколько ему может быть лет.

— Я тоже. И не знаю, где он. Знаю только, что многие пророчества говорили о таком ребёнке. Слуги были убеждены, что такой ребёнок должен где-то быть. Они требовали ответа от меня всеми способами, какие только могли придумать. Не верили, что я не знаю такого ребёнка. Что я уже не мог увидеть, где он и кто он…

Внезапно он застонал и выгнулся на кровати.

— Это было так давно… мой живот. Ох, — он сжался, а потом откатился на край кровати. — В этой комнате есть уборная? — спросил он отчаянно.

Желудок Шута ужасно бурчал, пока я вел его к узкой двери. Он оставался внутри так долго, что я начал беспокоиться. Затем дверь открылась, и он вышел на ощупь. Я взял его за руку и повел к кровати. Он слабо растянулся на ней, и я укрыл его. Какое-то время он просто дышал. Потом сказал:

— Может, никакого сына никогда не было. Я очень надеюсь на это. Пусть бы он никогда не существовал, они бы не нашли его, не уничтожили, не сделали своей пешкой, — он снова застонал и беспокойно заметался по кровати. — Фитц?

— Я здесь. Тебе принести что-нибудь? Бренди? Воды?

— Нет. Спасибо.

— Поспи. Тебе надо отдохнуть. Завтра мы подумаем, чем тебя кормить. Нужно укрепить твои силы, прежде, чем группа займется твоим лечением.

— Я сильнее, чем кажусь. Сильнее, чем тогда, когда ты нашел меня.

— Возможно. Но я больше не стану рисковать без необходимости.

Долгое молчание. Бренди и еда начали действовать. На меня вдруг навалилась дневная усталость. Я подошел к другой стороне кровати и скинул сапоги. Я сбросил верхнюю одежду и повалился на огромную кровать рядом с Шутом. Перина была глубокой и мягкой. Я зарылся в неё и закрыл глаза.

— Фитц.

— Что?

— Ты можешь убить ради меня?

Мне не нужно было обдумывать ответ.

— Да. Если понадобится. Но, Шут, здесь ты в безопасности. Вокруг тебя прочные стены замка. Я рядом. Никто не знает, где ты. Спи спокойно.

— Ты можешь убить ради меня, если я попрошу тебя?

Он повторил свой вопрос, будто в бреду. Я мягко проговорил:

— Тебе не придется просить меня. Если кто-то угрожает тебе, я убью его. Это так просто.

Я больше не предлагал ему уснуть. Не так-то это просто после пыток. До сих пор бывали ночи, когда я, вздрогнув, просыпался, думая, что вернулся в подземелье Регала. Мало что могло привести к такому внезапному приливу ужаса: запах определенного вида угля, скрип затягивающейся веревки, лязг, похожий на захлопнувшуюся дверь камеры. Даже просто темнота. Просто одиночество. Не открывая глаз, я положил на его плечо руку.

— Ты в безопасности. Я могу посторожить, если хочешь.

— Нет.

Он положил свою худую руку на мою. В огне тихо потрескивали дрова. Я слушал его дыхание. Он снова заговорил.

— Я говорил не об этом. Это послание я отправил с последними четырьмя курьерами. Не люблю просить помощи. Мне было стыдно, стыдно просить тебя о чем-то после того, как я безжалостно использовал тебя. Но мне больше некого просить. Я пытался сделать это сам. Они перестали допрашивать меня. Начали оставлять меня одного. И в один прекрасный день они потеряли бдительность. Наверное. Я бежал. Я думал, что я убежал. Я нашел друзей, они укрыли меня и позволили отдохнуть. Я знал, что должен сделать. Знал, что должно быть сделано, и готовился к этому, как мог. Я старался. Но они ждали меня. Они поймали меня и тех, кто дал мне приют. Больше они не заботились об изяществе допросов. Чистая жестокость. Ломали кости. Лишили зрения.

— Что ты наделал? — я почти перестал дышать.

— Я попытался и только все испортил. Они смеялись надо мной. Говорили, что я всегда был неудачником. Но ты не такой. Ты бы знал, как это сделать. Ты учился этому. И был очень хорош в этом.

Теплая кровать не могла прогнать холод, охвативший меня. Я двинулся, но его рука вдруг крепко, как смерть, схватила мою руку.

— Когда-то ты был лучшим. Лучшим убийцей. Чейд готовил тебя к этому, и ты был хорош.

— Хорош для убийства людей, — повторил я деревянным голосом. Эти слова, произнесенные вслух, потеряли всякий смысл. Хороший творец смерти.

Тишина плотнее, чем тьма, разделила нас.

Он снова заговорил. Отчаяние наполнило его голос.

— Мне противно просить об этом. Я знаю, что ты выбросил это из своей жизни. Но я должен. Когда я отдохну, когда я все тебе объясню, ты поймешь. Их надо остановить, и только смерть способна на это. Между ними и их деяниями стоишь только ты. Только ты.

Я молчал. Он был не в себе. Шут никогда бы не попросил меня об этом. Он был слеп и болен. Он жил в кошмаре. И по-прежнему боялся. Но теперь он был в безопасности. Ему станет лучше, его разум прояснится. Он снова станет собой. Он будет извиняться. Если вообще вспомнит этот разговор.

— Пожалуйста, Фитц. Я прошу тебя. Они должны умереть. Это единственный способ остановить их, — он мучительно вздохнул. — Фитц, ты убьешь их? Всех. Положишь конец им и ужасам, которые они творят?

Он помолчал и добавил то, что я боялся услышать.

— Пожалуйста. Ради меня.

Глава 32

НАЛЁТ

По словам местных жителей, в каждом поколении рождается всего один истинный Белый Пророк. Довольно часто ребёнок рождается у людей, которые не знают, что в их жилах течет такая кровь. Если семья живет там, где почитают Белых Пророков, устраиваются праздники и торжества. До десяти лет чудесный ребёнок воспитывается дома. После этого семья совершает хождение к Белому Острову, который считается родиной Белого народа, а теперь там живут Слуги Архива, — те, кто посвятил себя хранению записей и пророчеств Белых пророков. Ребёнка с радостью встретят и возьмут под опеку.

Говорят, каждый сон, приснившийся ему там, будет записан. До двадцати лет он не имеет права читать сохранившиеся пророчества других Белых, чтобы это знание не испортило чистоты его видений. После того, как ему исполнится двадцать, начинается его образование в Архивах.

Один путешественник рассказал печальную историю о Белом ребёнке, рожденном в далекой деревне, где народ не знал о Белых пророках. Когда время для нового Белого Пророка пришло, но о ребёнке никто не сообщил, Слуги Архива взялись за чтение всех пророчеств, которые могли упомянуть такое отсутствие. Их изыскания повели послов в те отдаленные края. Они вернулись и рассказали печальную историю: бледного ребёнка посчитали уродом и дурачком и оставили умирать от голода в колыбельке.

«Хождения Шейкерлума», Риппл Шейкерлум.

Когда мы вернулись в Ивовый лес, уже стемнело и сильно похолодало. Фитц Виджилант не так хорошо правил, как отец или Риддл. Лошади знали дорогу домой, но он никак не мог удержать колеса фургона в колеях, как делал отец, и они то и дело выскакивали из них в сугробы, от чего фургон подбрасывало. В темноте, на дороге, укрытой падающим снегом, управлять лошадьми конечно сложнее, чем кажется. Я завернулась в несколько одеял в задней части фургона, беспокоясь об отце, раздумывая о нищем и мечтая поскорее оказаться дома. Я очень устала и чувствовала себя несчастной от того, что про меня так быстро забыли. Не помогло даже то, что Фитц Виджилант и Шан сжались на козлах, закутались в пледы и тихо беседовали, возмущаясь тем, что произошло в городе. Они говорили об отце и Риддле так, будто я глухая и будто мои чувства совершенно им безразличны.

Они видели случай с собакой, но укрылись в толпе, чтобы не навлечь на себя возможных неприятностей. Шан горячо надеялась, что сплетни из Приречных дубов не свяжут её имя с сумасшедшим Томом Баджерлоком, защищавшим собаку. Её достаточно унизило то, как он говорил с ней в таверне, на глазах у всех! Фитц Виджилант не мог понять, какое отношение мой отец и Риддл имели к этому нищему, и, казалось, больше всего задело их обоих то, что им ничего подробно не объяснили. Это казалось им невероятной грубостью, и всю долгую дорогу от холма Виселиц они не сказали мне ни слова. На этой тряской дороге холод крепко сжал свой кулак вокруг меня. Я то и дело проваливалась в неприятную дрему, но дорога вытряхивала меня из неё.

К тому времени, когда мы подъехали к поместью, я чувствовала себя больной от качки и тряски. В последний раз я проснулась, когда Фитц Виджилант натянул вожжи прежде, чем высокие двери дома распахнулись, и спрыгнул, крича на конюха. Он аккуратно снял Шан с сиденья и сказал, чтобы она поспешила в дом и согрелась. Она удивилась, почему на ступенях не ждёт слуга с фонарем, чтобы указать ей дорогу. Фитц Виджилант согласился, что слуги здесь очень распущены и нуждаются в дрессировке. Они же знали, что мы вернемся вечером. Они должны были ждать.

От падающего снега моё одеяло стало ещё тяжелей. Мышцы, затекшие от долгого сидения, оказывались передвигаться по трясущемуся фургону. Я изо всех сил старалась выбраться из-под одеял, когда Фитц Виджилант подошел к задней части фургона.

— Идите сюда, Би, — сказал он.

— Я пытаюсь, — ответила я.

Он раздраженно, нетерпеливо схватил край одного одеяла и потащил его, отчего на меня скатился целый сугроб снега. Я ахнула от ужаса и тщетно попыталась удержать рыдания. Он потрясенно посмотрел на то, что сделал, но со мной заговорил строго:

— Вы уже не ребёнок. Это просто снег. Мы все устали и замерзли, но мы дома. Идите сюда, я отнесу вас в дом и мы согреемся.

Я не ответила. Резкий рывок одеяла опрокинул мою сумку. Я на ощупь пыталась собрать свои драгоценные покупки в темном фургоне. Сейчас они разлетелись во все стороны, теряясь под мешаниной снега и одеял. Наверное, он не видел, что я делала, потому что сказал:

— Идемте, Би, или я оставлю вас здесь.

Я сделала вдох и отрывистопроизнесла.

— Не волнуйтесь за меня. Пожалуйста, уходите.

— Я не шучу!

Я не ответила, и, молча постояв у фургона, он повернулся и зашагал к дому. Подошел мальчик-конюший с фонарем, ожидая, когда можно будет забрать фургон и распрячь лошадей. Он откашлялся.

— Я спешу, — сдавленно сказала я.

— Вам не нужно спешить, — сказал он, и вдруг это оказался Персеверанс. Он поднял фонарь выше, свет и тени заполнили фургон.

— Мне просто нужно найти вещи, которые купил папа, — сказала я. Слезы наворачивались на глаза, но я не позволила им вылиться.

Он промолчал, просто поднялся на колесо, забрался в фургон и стал осторожно перебирать одеяла и пледы. Каждую вещь он отряхивал от снега прежде, чем положить на сиденье, и мало-помалу, нашлись все наши покупки. Я собрала их и начала аккуратно складывать обратно в сумку.

Хлопнула дверь поместья, запрыгали тени, и я смутилась, увидев идущего к нам Рэвела с большим фонарем.

— Леди Би? — крикнул он.

— Ещё минуточку, пожалуйста, — хрипло отозвалась я. Я пыталась. Зачем они все торопят меня, когда я так замерзла?

Он подошел к краю фургона и наблюдал, как я заканчиваю собирать свои маленькие свертки. Он выглядел потрясенным и раздраженным. И все-таки кивнул Персеверансу, будто обещая, что никогда не забудет его услугу, а мальчик поклонился ему. Когда все вещи оказались собранными, я медленно встала и с трудом поковыляла в конец фургона.

— Большие пакеты принадлежат леди Шан и писцу Фитцу Виджиланту, — сказала я ему, когда он поднял брови, разглядев остальные корзины и мешки.

— Я понимаю, — серьезно ответил он. — Мальчик, я пошлю кого-нибудь забрать эти вещи. Потом можешь увезти упряжку и фургон в конюшню.

— Да, сэр, — ответил Персеверанс.

Затем, к моему удивлению, Рэвел поднял мою сумку, взял меня на руки и понес к дому. Он был высокий мужчина, выше отца, и ему было легко нести меня и мои вещи. Я устала, мне было трудно сидеть прямо в его руках. Мой лоб потерся о его щеку, и я удивилась, что она такая же гладкая, как и мои щеки. И пахло от него замечательно, как от розы, но с тонким ароматом специй. Не задумываясь, я сказала ему:

— От вас так чудесно пахнет!

На его худом лице озабоченность сменилась улыбкой.

— Приятно слышать, леди Би. Я сам смешиваю душистые масла для себя. Быть может, когда-нибудь вы поможете мне сделать это?

— С удовольствием! — объявила я с искренним восторгом.

— Договорились. Когда я начал здесь работать, ваша мать научила меня смешивать разные ароматы. Будет только справедливо, если я передам вам то, чему она учила меня.

Я сидела на его руке, дрожа от холода. Свободной рукой он открыл дверь и, не останавливаясь, пронес меня через прихожую, по коридору, прямо в мою комнату. Кэфл только что закончила разжигать камин, и Рэвел опустил меня перед ним.

— Она вся в снегу! Леди Би! В фургоне не было пледов?

Я слишком устала, чтобы объяснять ей. Пока Кэфл снимала с меня мокрую одежду, Рэвел заговорил.

— Она основательно промерзла. Я попрошу кухарку Натмег прислать поднос с горячей едой и чаем. Ты присмотришь за ней?

Она встревоженно посмотрела на него.

— Леди Шан приказала мне быстро принести её покупки. Она хочет, что я помогла ей…

— Я найду другого, кто поможет ей, — твердо объявил Рэвел. Он шагнул к двери, помолчал и добавил: — Леди Би, нам не сообщили, что случилось с вашим отцом и Риддлом, и я слегка обеспокоен тем, что они не вернулись вместе с вами.

Он понимал, что его положение не дает ему права спрашивать об этом, но я теперь знала, что он — мой союзник и поделилась той малостью, что знала сама.

— На рынке со мной заговорил нищий. Когда он обнял меня, отец испугался за меня, напал на него и сильно ранил. А потом узнал, что этот нищий — его старый друг. И они с Риддлом унесли нищего через камень на холме Виселиц в замок Баккип, где его могут спасти.

Слуги переглянулись над моей головой, и я поняла, что мой правдивый отчет прозвучал для них полным бредом.

— Как странно! — тихо сказала Кэфл.

— Что ж. Уверен, ваш отец знает, что делает, и Риддл тоже. Очень практичный человек этот Риддл.

Его тон предполагал, что отец мой — человек не всегда практичный. Глупо было бы не согласиться с ним. Он выскользнул за дверь.

К тому времени, как Кэфл помогла мне надеть ночную рубашку, меня била крупная дрожь. Ночная рубашка была красной, сшитая мамой. Кто-то постирал её и принес в мою комнату. Она сняла с кровати одеяло, прогрела его у огня и обернула вокруг меня. Я не возражала, когда она усадила меня в кресло и пододвинула к камину. В дверь постучали, и вошел мальчик с подносом, полным дымящейся еды. Она поблагодарила его и отпустила. Когда она поставила поднос на низенький столик около меня, я сказала ей:

— Я не забыла про вас. Я привезла вам подарки из города.

В её глазах загорелся интерес, но она ответила:

— Отложим это на завтра, моя леди. Сегодня вам надо поесть горяченького и лечь в теплую постель. Ваше лицо до сих пор бело-розовое от холода.

Она подняла мой серо-красный платок, одобрительно взвесила на руке тяжелую шерсть и положила его сушиться. Разбирая остальные вещи из моей сумки, она нашла пакеты и безделушки, которые я купила для неё, и сразу же завладела ими, то и дело благодаря меня за то, что я не забыла о ней. Я подумала о платках, которые купила для Рэвела. Понравятся ли они ему? Я вспомнила его запах. Я знала, что ему понравится одна из маминых свечей. Моё сердце сжалось при мысли, что придется расстаться с одной из них, но мне хотелось сделать это. Он заслужил. Кэфл помогла мне лечь в постель, а потом прошлась по комнате, наводя порядок и напевая.

Кажется, я заснула ещё до того, как она вышла из комнаты. Проснулась я часа через два. Комнату освещал только огонь в камине. Я попыталась обдумать прошедший день. День, вместивший в себя удивление и кошмар, а потом так внезапно окончившийся! Я не понимала, почему отец не взял меня с собой, и почему этот нищий оказался таким важным. Отец сказал, что это его старый друг. Как это может быть? Но некому было задать эти вопросы. В доме было очень тихо. Я выскользнула из постели, подошла к окну и открыла ставни. Небо было черным, густо падал снег. Или поздняя ночь, или ранее утро. Я не успела проголодаться и совсем выспалась.

Холод дальней дороги ещё не покинул меня. Казалось, сами мои кости излучают его. Я пошла к шкафу, чтобы найти одеяло, и обнаружила, что в нем появился новый халат. Я сняла его. Он был сделан из мягкой красной шерсти, на подкладке из волчьего меха. Под ним стояли такие же мягкие сапоги на кожаной подошве. Когда я оделась и обулась, то почувствовала себя гораздо теплее и в полной безопасности.

Сначала я пошла в спальню отца, проверить, не вернулся ли он. Утешения она мне не принесла. Его кровать была пуста, а комната так тщательно прибрана, что она могла принадлежать кому угодно. Или никому совсем.

— Это не настоящее его логово, — тихо пробормотала я.

Я кивнула себе, понимая, куда сейчас должна пойти, чтобы найти все ответы.

Я бесшумно побежала по темным коридорам. Глаза быстро привыкли к темноте, и я добралась до его кабинета, не встретив ни души. Тишина в доме была почти неестественна, будто я была единственным его обитателем. Когда я подошла к двери, то отругала себя за то, что не захватила свечу. Она бы пригодилась, если я собралась искать в его личной библиотеке ключи к моим вопросам. Но когда я вышла из-за угла, то увидела, что дверь его кабинета приоткрыта, и теплый свет огня ласково струится по полу и поднимается по стене.

Я толкнула дверь и заглянула внутрь. За столом никого не было, но в очаге горел сильный огонь. Я вошла в комнату и тихо позвала:

— Отец?

— Я здесь, — ответил он. — Для тебя я всегда здесь.

Огромный серый волк, лежавший у камина, медленно сел. Он зевнул, загнув язык над молочно-белыми зубами, и потянулся так, что показались черные когти на его лапах. Затем он посмотрел на меня своими дикими карими глазами и улыбнулся.

— Волк-Отец?

— Да.

Я во все глаза смотрела на него.

— Не понимаю, — сказала я слабо.

— Ты и не должна, — успокаивающе ответил он. — Понимание, как и почему, бывает редко полезнее понимания того, что вещь просто есть. Я есть.

Его голос был глубоким и спокойным. Я медленно приблизилась к нему. Даже сидя, он был очень высок. Его уши двигались, и он наблюдал, как я подхожу к нему. Когда я подошла достаточно близко, он понюхал меня и сказал:

— Ты боишься.

— На рынке был убийца собак. Мой отец не мог спасти собаку от смерти, он освободил её только от боли. Потом он убил кого-то, и не убил его, и ушел вместе с ним. И оставил меня одну.

— Ты не одна, когда я с тобой. Я отец, который всегда с тобой.

— Как волк может быть моим отцом?

— Некоторые вещи просто есть, — он снова растянулся перед огнем. — Возможно, я та часть твоего отца, которая никогда не перестает думать о тебе. А может быть, я часть волка, которая не ушла, когда ушел волк.

Он посмотрел на черный резной камень, стоящий на каминной полке. Я тоже посмотрела на него. На нем было вырезано три лица: лицо моего отца, морда волка и… Я долго присматривалась.

— Это был он. Но гораздо старше. Слепой и в шрамах.

— Лишенный запаха. Тогда понятно, почему ушел твой отец. Он должен был сделать это.

— Он был не без запаха. Это был вонючий старый нищий, от него пахло грязью.

— Но у него нет собственного запаха. У тебя и твоего отца — есть. Я много дней провел в его компании, — Волк-Отец посмотрел на меня. — Есть призывы, на которые невозможно не откликнуться, как бы не разрывалось твое сердце.

Я медленно опустилась на пол и села рядом с ним. Я посмотрела на свои ноги, которые стали серыми, с маленькими черными когтями. Халат изменился. Волчий мех, который был внутри него, стал моей шерстью. Я свернулась рядом с ним калачиком и положила подбородок на лапы.

— Он бросил меня. Лишенный запаха для него важнее, чем я.

— Это не так. Его нужда оказалась сильнее. Вот и все. Приходит время, когда каждый детёныш начинает заботиться о себе сам. Ты сделаешь хорошо, если перестанешь тонуть в жалости к себе. Жалость к себе ни к чему не приведет. Не трать на это время. Твой отец вернется. Он всегда возвращается.

— Ты уверен?

— Да, — ответил он твердо. — А пока его нет, здесь буду я.

Он закрыл глаза. Я наблюдала за ним. Огонь грел наши спины, от Волка-Отца хорошо пахло дикими чистыми местами. Я закрыла глаза.

Я проснулась поздним утром, от суеты Кэфл.

— Я не стала вас будить, ведь вечером вы вернулись так поздно. Писец Фитц Виджилант сказал, что он немного задержится с уроками сегодня. Но теперь, леди Би, пора вставать и встречать новый день!

Она надела новые бусы и украсила волосы веточкой падуба.

— Разве уже Зимний праздник? — спросила я её, и она улыбнулась.

— Завтра вечером. Но на кухне уже готовят, а поздно вечером приехали менестрели, предлагают устроить для нас праздник. Дворецкий Рэвел решил позволить им остаться, пока не сможет спросить разрешения у вашего отца. В его отсутствие он посоветовался с писцом Фитцем Виджилантом, и тот сказал, что они могут остаться. А сегодня утром леди Шан вместе с Рэвелом составляла меню для праздника. О, какие блюда она заказала! Это будет праздник, каких как мы не видели много лет!

Меня переполняли противоречивые чувства. Мысль о музыке, танцах и большом празднике волновала меня, но оскорбляло то, что все это делалось в отсутствие отца и без его разрешения. Моя реакция меня озадачила. Если бы он был дома, уверена, он бы все это одобрил. И все же эти двое, организовывая праздник, обидели меня.

Я села на кровати и спросила:

— А где мой меховой халат?

Оказалось, что на мне опять красная шерстяная ночная рубашка мамы.

— Меховой халат? Вы купили меховой халат в городе? Никогда не слышала о таких вещах!

Кэфл поспешно подошла к моему шкафу, открыла дверцы только чтобы выяснить, что ничего подобного там нет. Из моей головы улетучились ночные фантазии.

— Это был сон, — призналась я. — Мне приснился халат из волчьего меха с красной шерстью.

— Теплый же сон вам приснился! Хотя как по мне — даже жаркий, — рассмеялась Кэфл и начала подбирать мне одежду. Она огорчилась, когда узнала, что я не купила себе новых вещей. Покачав головой, она достала большую тунику и новые шерстяные штаны. Я позволила её болтовне течь мимо меня и попыталась представить свое приключение «просто сном». Но он не походил на те сны, что бывали у меня раньше. Это было нечто большее, чем в первый раз, когда я встретила Волка-Отца в коридорах. Кто он? Что он? Это был волк с резного камня, так же, как нищий, Лишенный запаха.

Одевшись, я вышла из комнаты, но вместо того, чтобы спуститься к завтраку, пошла в кабинет отца. Я открыла дверь в холодную комнату. Камин был чист. Я коснулась холодных камней и поняла, что прошлой ночью здесь не мог гореть сильный огонь. Я снова посмотрела на резной черный камень на каминной полке. Что ж, часть моего сна была правдой. Второй человек — это точно нищий, только моложе. Я разглядывала его лицо и думала, что тогда он был веселым парнем. Я рассмотрела и волка. Резчик сделал ему глубокие темные глаза. Я вдруг позавидовала, что у отца в детстве были такие друзья. А есть ли они у меня? Персеверанс, сказала я себе. Рэвел. И кот, который до сих пор не назвал мне своего имени. На мгновение показалось, будто меня сейчас вырвет от одиночества и грусти. Но я опустила плечи и покачала головой. Жалость к себе ни к чему не приведет.

На каминной полке стояла ещё одна фигурка, вырезанная из дерева. Это был волк. Я взяла её. Она была тяжелой и толкнула меня, но я долго-долго держала её в руках. Я очень сильно хотела её, но опять поставила на место. Когда отец вернется, попрошу у него эту фигурку, решила я.

Я закрыла дверь кабинета, заперла её, и открыла потайную панель. Я пошла в свой тайник, проверить запасы воды и хлеба. Нужно больше свечей, подумала я. Я чувствовала, что можно было бы проводить много времени здесь, пока не вернется отец. Мне здесь будет спокойно, а там вряд ли кто-то заскучает без меня. Кота не было, но он оставил мой плащ на полу. Я нащупала его ногой, а когда наклонилась, чтобы поднять, то обнаружила, что кот оставил на нем недоеденную мышь. Сморщив от отвращения нос, я свернула плащ и унесла его в кабинет отца. Крошечный полутрупик я выбросила в камин. Осторожно я понюхала плащ. Пахло котом и дохлой мышью. Я встряхнула его и сунула в крошечный мешочек. Нужно найди уединенное местечко, чтобы постирать его. А потом, решила я, перепрячу плащ и не скажу коту. Он просил корзину и подстилку, и я ещё не выполнила эту часть сделки. Сделаю сегодня, позже. Я сунула свернутый плащ-бабочку под тунику, закрыла потайную панель и, бросив последний взгляд на волка, покинула кабинет.

От завтрака осталось мало, но блюда ещё не убрали, поэтому я съела немного колбасы с хлебом и выпила чашку теплого чая. Мне этого хватило, и я была рада выскользнуть из столовой так же незаметно, как и пришла туда.

Я неохотно побрела к классной комнате. Там уже стояли ученики, но Ланта ещё не было. Персеверанс боком подошел ко мне и встал рядом.

— Щенков устроили, но у одного обрубок хвоста воспалился. Тот, кто это сделал, даже не старался попасть между косточек. Просто «хрясь!» топором. Нам пришлось вытаскивать осколки костей, и он выл так, что чуть стропила не рухнули. Человек, который сделал это, дважды заслужил то, что сделал с ним ваш па. Так Родер говорит, а он знает почти все о собаках. Почему ваш отец внезапно решил, что ему нужны собаки? У него давно не было собак.

— Чтобы они не погибли, думаю. Как и осел.

— Ну, об этом мы тоже думали. Это старый осел. Ну, мы накормим его и посмотрим, твердые ли у него копыта, но мы не знали, для чего он, — он посмотрел на меня. — Парень их города сказал нам правду?

Я пошла по коридору, подальше от других.

— В центре города, где мы были, человек убивал собаку. Чтобы люди захотели купить её щенков.

Глаза Персеверанса становились все шире, пока я рассказывала ему всю историю. Когда я закончила, он открыл рот от удивления.

— Я слышал, Баджерлок сдержан, но не терпит жестокости. Хех, — выдохнул он свое удивление. — Отлично сделано. Но что он собирается делать дальше с этими собаками?

— А что обычно делают с ними?

Он поднял брови, будто удивляясь, что я не знаю таких вещей.

— Ну, некоторые мужчины стравливают их, собаку против собаки. Или травят ими быков. Ну, знаете, науськать их на быка, чтобы замучить его перед убоем. Говорят, от этого мясо становится нежнее. Как и у свиней. О, мы можем использовать их для охоты на диких свиней. Тут есть пара больших старых кабанов, которые разоряют поля последние пару лет.

— Может быть, — ответила я. Я кое-что придумала. — Может быть, я попрошу, чтобы одного отдали мне.

Подошел Фитц Виджилант. Сегодня он выглядел очень изящным в голубом жакете с белым воротником и штанах темно-синего цвета. Я поняла то, что раньше ускользало от меня: Фитц Виджилант одевался как богатый торговец, а одежда моего отца была ближе к фермерам, которые приезжали в Приречные дубы продавать свои товары. Я оглядела себя. Да. Больше дочка фермера, чем дитя благородного дома. Или даже сын фермера. Мой наставник не дал мне времени обдумать это.

— Итак, давайте зайдем в комнату и устроимся! Мы потеряли немного времени, так что сегодня придется поспешить с занятиями.

Никто, казалось, не хотел напомнить ему, что он пришел самым последним. Вместо этого мы сделали, как сказано, и быстро расселись. Наш учитель казался рассеянным и слегка раздраженным, будто мы были досадной обязанностью, а не причиной его присутствия в Ивовом лесу. Он пытался научить нас всех длинному стишку о королях Шести Герцогств и их подвигах, но вместо того, чтобы учить по маленьким кусочкам, как мама учила меня запоминать «Двенадцать целебных трав», он прочитал его полностью, а затем обошел всех и просил повторить. Ни один из нас не запомнил дальше третьего короля, не говоря уж о всех двадцати трех, и он изобразил свое разочарование во всех подробностях. Потом снова очень быстро прочитал его. Лакспу удалось запомнить четыре стиха и почти не ошибиться. Эльм зарыдала, когда Фитц Виджилант предложил ей встать и попробовать прочитать их. Он остановил взгляд на мне, и я, наполненная решимостью и страхом, встала и начала читать.

Меня спасли отдаленные сердитые крики и последовавший за ними гулкий удар, будто кто-то начал хлопать дверью. Фитц Виджилант отвернулся от меня, нахмурился и пошел к двери. Поглядел в сторону, откуда шёл шум, все ещё хмурясь. Начал закрывать дверь, когда мы все услышали долгий, леденящий кровь крик.

Писец встревожился.

— Оставайтесь здесь. Я скоро вернусь.

С этими словами он покинул нас, сначала шагая, а потом мы услышали, как он перешел на бег. Мы переглянулись. Лаксп поерзал и встал. Он сделал два шага к двери.

— Он сказал, чтобы оставались здесь, — напомнил ему Персеверанс. И мы остались, прислушиваясь к глухим крикам. Персеверанс посмотрел на меня и сказал:

— Я все-таки пойду посмотрю, что происходит.

— Я с тобой, — потребовала я.

— Нет, — запретил он мне, а потом, когда я оскалила на него зубы, добавил примирительно: — Вы же не хотите, чтобы писец снова злился на вас, леди Би. Я схожу быстро и вернусь.

Я склонил голову и мило ответила:

— И я тоже.

— Они просто напрашиваются на неприятности, — сообщила Леа Эльм с надеждой в голосе.

Я бросила на девочек самый уничтожающий взгляд, какой только смогла придумать, и пошла за Персеверансом, чтобы выглянуть из-за двери. Никого не было видно, но крики мужчин приближались. В кухне что-то звенело, будто металл бился о металл. Персеверанс посмотрел на меня и произнес одними губами:

— Мечи?

Видно было, что он не верит сам себе.

Я подумала, что это глупо, но не могла придумать, что это может быть на самом деле.

— Может быть, что-то для Зимнего праздника? — предложила я.

Его глаза загорелись в предвкушении.

— Может быть.

Потом кто-то сердито закричал.

— А может быть и нет, — сказал он, и его улыбка исчезла.

— Оставайтесь здесь и сидите тихо, — сказала я остальным, которые сгрудились у двери позади меня.

Мы вышли в коридор. Я чувствовала, как придает мне уверенности нож мамы на поясе. Моё сердце бешено стучало, пока я бесшумно шла за Персеверансом по коридору. Когда мы дошли до поворота, который вел к залам главного дома, я ощутила огромное облегчение, увидев, что к нам спешит Рэвел. Он что-то нес, прижимая к груди, что-то очень тяжелое, и от этого его покачивало. Мы оба поспешили к нему, и я окликнула дворецкого:

— Что происходит? Мы услышали крики, и писец Фитц Виджилант ушел, чтобы посмотреть…

Рэвела качнуло, он плечом ударился об стену. Колени его подогнулись и он упал. Падая, он поднял руку, и она оставила длинную кровавую полосу на стене. То, что он нес, превратилось в стрелу, торчащую из его груди. Он вцепился в неё и качнулся вперед. Посмотрел на нас обоих. Его губы шевелились, выбрасывая слова без дыхания.

— Бегите. Прячьтесь. Идите!

Потом он умер.

Просто так, в один момент: умер.

Я смотрела на него, совершенно ясно понимая, что он мертв, и удивляясь, зачем Персеверанс наклоняется к нему, трогает за плечо, заглядывает в глаза и повторяет:

— Сэр? Сэр, что случилось?

Он положил дрожащую руку на руку Рэвела, которая до сих пор сжимала стрелу в груди. Потом поднял её — ладонь стала красной.

— Он мертв, — сказала я и вцепилась в плечо Персеверанса. — Нам нужно сделать то, что он сказал. Нам нужно предупредить остальных. Нам нужно бежать и прятаться.

— От чего? — сердито спросил Персеверанс.

Я тоже разозлилась.

— Рэвел пришел сюда, умирая, чтобы предупредить нас. Если мы сглупим, его поступок станет бесполезным. Мы подчиняемся. Идем!

Я схватила его за рубашку и дернула, потащив его за собой. Сначала мы шли шагом, но потом сорвались на бег. Я едва могла за ним угнаться. Мы добежали до классной комнаты и ворвались внутрь.

— Бегите. Прячьтесь!

Я рассказала им все, а они глазели на меня, как на ненормальную.

— Тут что-то плохое. Дворецкий умер в холле, у него в груди стрела или что-то такое. Не возвращайтесь в главный дом. Мы должны выбраться отсюда и убежать.

Леа смотрела на меня скучным взглядом.

— Она просто втягивает нас в неприятности, — сказала она.

— Нет, она права, — Персеверанс чуть не кричал. — Нет времени. Перед смертью он сказал нам, чтобы мы бежали и прятались.

Он протянул руку, алую от крови Рэвела. Эльм вскрикнула, Лаксп отскочил назад и упал.

Мой мозг бешено работал.

— Мы возвращаемся через южные оранжереи. Через сад и на кухню. Я знаю место, где мы можем спрятаться.

— Мы должны уйти из дома, — сказал Персеверанс.

— Нет. Это хорошее место, там нас никто не найдет, — пообещала я ему, и Эльм закончила спор:

— Я хочу к маме!

И все. Мы убежали.

Из главного дома доносились ужасные приглушенные вопли, грохот и мужские крики. Некоторые из детей помладше пищали и всхлипывали. Мы схватили их за руки и побежали. Когда мы добрались до оранжереи, я подумала, что мы можем спрятаться и здесь, но решила, что немногие будут сидеть тихо, когда сюда вломятся вооруженные мужчины. Нет. Было только одно убежище, где их рыдания никто не услышит, и я охотно разделила бы его с ними, но не могла. Я — дочь моего отца, а в его отсутствие — хозяйка Ивового леса, напомнила я себе. Когда я помогала нищему в городе, я думала, что веду себя смело. Но это был поступок напоказ, для отца. А вот сейчас мне в самом деле потребуется смелость.

— На улицу и через кухни, — скомандовала я.

— Но там снег! — завопила Эльм.

— Мы должны добраться до конюшен и спрятаться там! — настаивал Персеверанс.

— Нет. Следы в снегу покажут, куда мы побежали. А огороды уже истоптаны. Наш переход никто не заметит. Пойдем. Пожалуйста! — отчаянно закричала я, встретив его упрямый взгляд.

— Я помогу вам провести их туда, но потом побегу в конюшни, чтобы предупредить па и ребят.

Спорить с ним было бесполезно, и я кивнула.

— Пошли! — крикнула я остальным.

— И тихо! — приказал им Персеверанс.

Он пошел первым, прокладывая путь. Огороды простаивали уже несколько месяцев, снег сугробами засыпал солому на грядках ревеня, укропа и фенхеля. Никогда сад не казался мне таким большим, как сейчас. Эльм и Леа держались за руки и тихонько жаловались, что снег забивается в их тапочки. Когда мы подошли к двери кухни, Персеверанс решительно махнул нам. Он подкрался к засыпанному снегом порогу, приложил ухо к двери, прислушался, а затем потянул её на себя.

Мгновение я рассматривала хаос в кухнях. Здесь произошло что-то ужасное. Буханки свежего хлеба разлетелись по полу, над очагом горело мясо. И ни одного человека. Никого. Никогда кухни не пустовали днем. Эльм ахнула от ужаса, не увидев матери, а Леа удивила меня, сообразив закрыть ладонью рот подруги, прежде чем та закричала.

— Идите за мной, — прошептала я.

Когда я повела всех к кладовке, Персеверанс тихо сказал:

— Это глупо! Мы там не поместимся. Нам нужно было спрятаться в оранжерее.

— Подожди, — сказала я ему, упала на колени и поползла за стену из коробок с соленой рыбой. К моему величайшему облегчению дверь оставалась приоткрытой, как я и оставила её для кота. Я просунула кончики пальцев в щель и открыла её. Потом поползла обратно.

— В стенах есть потайные коридоры. Идите туда. Быстро.

Лаксп упал на четвереньки и пополз вперед. Я услышала его приглушенный шепот:

— Там темно, как в печной трубе!

— Заходи! Доверься мне. Я найду вам свечу. Нам нужно пробраться внутрь и спрятаться.

— Что это за место? — потребовала вдруг объяснения Эльм.

— Старые шпионские проходы, — сказала я ей. Она понимающе хмыкнула. Даже опасность не смогла обуздать её ехидный язычок.

Затем, где-то далеко в комнатах поместья закричала женщина. Мы замерли, переглядываясь.

— Это моя мама, — прошептала Эльм. Мне же показалось, что кричит Шан. Мы ждали, но все затихло.

— Я найду свечи, — повторила я. Дети присели, некоторые отважились проползти за ящики.

Мне пришлось собрать все свое мужество, чтобы вернуться на кухню. Я знала, где хранятся запасные свечи. Я зажгла их от очага, обернулась и чуть не вскрикнула, увидев, что позади меня стоят Персеверанс и Ель. Айви вцепилась в рукав брата. Я посмотрела на Персеверанса. На его бледном лице читала решимость.

— Я должен пойти и найти па. Нужно предупредить его. Или помочь. Извините, — он наклонился и неловко обнял меня. — Прячьтесь, леди Би. Когда станет безопасно, я вернусь и покричу вам.

— Не сейчас! — попросила я его. Если он уйдет, все будет зависеть только от меня. Я не могла справиться с этим. Он должен был помочь мне собрать и спрятать остальных.

Он не слушал меня. Он смотрел на снег и грязь, размазанные по полу кухни.

— Святая Эда! Мы наследили здесь! Они найдут вас.

— Нет, не найдут!

Я сунула свечи в руки Ель, и он молча вцепился в них. Я наклонилась и схватила несколько буханок хлеба и сунула их в руки Айви.

— Возьми это. Иди за ящики и в стену с другими. Не закрывайте дверь. Я приду через минуту. Скажи, чтобы они ползли по коридору и сидели тихо. Тихо, как мыши. И не зажигайте больше одной свечи!

Даже из кухни я могла слышать бормотание и хныканье за стеной. Потом в отдалении послышались мужские голоса, они перекрикивались друг с другом на незнакомом языке.

— Кто они? — отчаянно спросил Ель. — Почему они здесь? Что они делают? Что они кричат?

— Это не важно. Шевелись. Живо! — я толкнула их к двери.

Когда Ель и Айви исчезли в кладовой, я схватила пачку салфеток со стола и упала на колени, чтобы размазать водянистые следы. Персеверанс понял мою идею и стал помогать. Мгновение спустя мы изменили направление мокрой полоски.

— Оставим дверь открытой. Они подумают, что мы пришли и снова ушли, — предложил Персеверанс.

Я распахнула дверь.

— А теперь тебе лучше уйти, — сказала я ему. Я пыталась, чтобы мой голос не дрожал.

— Сначала спрячу вас. Я затолкаю коробки к стене и прикрою проход за вами.

— Спасибо, — прошептала я.

Я побежал в кладовую, упала на колени и поползла за ящики.

Вход был закрыт. Я поцарапалась в дверь, потом тихонько постучала и прижалась к ней ухом. Ни звука. Они послушались меня и пошли дальше по коридорам. Кто-то закрыл дверь, и потайной замок сработал.

Я не могла войти. Персеверанс высунулся из-за угла.

— Торопитесь! Идите!

— Я не могу. Они закрыли дверь и она захлопнулась. Я не могу открыть её с этой стороны.

Какое-то время мы смотрели друг на друга. Потом они тихо заговорил:

— Задвинем коробки, чтобы спрятать проход. А потом вы пойдете со мной на конюшню.

Я кивнула, стараясь, чтобы слезы и рыдания не вырвались из моей груди. Больше всего на свете я жаждала надежно укрыться в стенах. Это было моё место, моё убежище, и теперь, когда я особенно в нем нуждалась, оно недоступно. Моя боль от этой несправедливости была не меньше моего страха. Персеверанс начал толкать ящики, плотно прижимая их к стене. Я стояла и смотрела на него. Страх рос во мне. Когда у меня был план, когда я думала только о побеге через кладовую, я была спокойна. Теперь на меня нахлынули мысли о смерти Рэвела и битве, которая шла в доме. В Ивовом лесу. В славном тихом Ивовом лесу. Где не было отца. Проливалась ли кровь здесь раньше?

Персеверанс взял меня за руку, будто младшую сестру.

— Пойдем. Па знает, что делать.

Я не стала говорить, что до конюшен нам придется бежать у всех на виду, и что мои туфли годятся только для коридоров поместья. Я пошла за ним, мы покинули кухню через заднюю дверь и вышли в снег. Мы побежали по открытому саду, придерживаясь своих следов до самой оранжереи, но не вошли туда. Вместо этого тихо я пошла за Персеверансом, прижавшимся к стене дома. Мы двигались за кустами, стараясь не потревожить снег на их ветках.

Отсюда многое было слышно. С незнакомым акцентом кричал мужчина:

— Сидеть! Сидеть, не двигаться!

Персеверанс тоже это слышал, и повел меня в направлении голоса. Мне казалось, это худшее, что мы могли сделать, но я все-таки пошла за ним.

Мы обогнули конец крыла и остановились. Здесь росли раскидистые кусты остролиста, колючие зеленые ветки и ярко-красные ягоды резко выделялись на белом снегу. Через тонкие домашние туфли я чувствовала слой колючих опавших листьев. Мы сжались под кустами, как зайцы, и внимательно смотрели перед собой.

Перед главной дверью дома растерянными овцами сбились в кучу люди Ивового леса. Они стояли в заснеженной аллее в домашних одеждах, сжимаясь от холода, обнимая друг друга и тихо похныкивая. Большинство из этих людей я знала всю жизнь. Кухарка Натмег стояла рядом с Тавией и с вызовом смотрела на захватчиков. Я узнала менестрелей по ярким одеждам. Они сбились в кучку и в изумлении оглядывались. Кэфл обняла себя за плечи, раскачиваясь взад и вперед от горя. Горничная Шан стояла рядом с ней, сжимая разорванное спереди платье. Она была босиком. Трое крепких всадников смотрели сверху вниз на толпу людей. Мне показалось, что одного из них я видела раньше, но не могла вспомнить, где именно. У всех троих в руках были окровавленные мечи. Двое молчали. Только один из них орал на всех, приказывая сидеть, сидеть! Немногие подчинились ему.

В стороне, лицом вниз, замерли два тела. Красный снег таял под ними. Один из них был Фитц Виджилант. Я узнала этот красивый жакет, эти штаны, сшитые на заказ. Я только утром видела его, и понимала, что это он, но никак не могла уместить все это в голове.

— Я не вижу па, — еле слышно произнес Персеверанс. Я кивнула. Теперь я заметила нескольких конюхов, но его отца среди них не было. Мертв или убежал, подумала я.

Из поместья вышла женщина и направилась к пленным. Она выглядела совершенно обычно: пухленькая, тепло одетая женщина средних лет. На ней были меховые сапожки, толстый шерстяной плащ и меховая шапка, надвинутая на уши. Круглолицая, с прыгающими каштановыми локонами, она выглядела какой-то чересчур веселой. Она подошла к человеку, который приказывал людям сидеть, и посмотрела на него. Ясно было, что она что-то спрашивает у него, но этого языка я не знала. А вот его отрицание было понятно без перевода.

Она громко заговорила с пленными. Акцент был незнакомый, но я понимала слова.

— Недавно сюда привезли мальчика. Может быть, в последние пять лет, но более вероятно — в последние несколько месяцев. Его кожа бледна, как снег, у него белые волосы. Отдайте его нам, и мы уйдем. Он может быть маленький, как ребёнок или подросток. Когда мы его увидим, мы узнаем. Здесь его нет, но вы должны понимать, о ком мы говорим, — она остановилась, ожидая ответа, а затем успокаивающе добавила: — Он не один из ваших. Он всегда принадлежал нам, и мы просто хотим отвезти его домой. Мы не причиним ему никакого вреда, а если вы скажете нам, вас тоже никто не тронет.

Её голос звучал взвешенно и спокойно, почти тепло. Я видела, как переглядываются слуги. Тавия дернула плечом, сбрасывая руку кухарки, и громко ответила.

— Здесь таких нет. Единственный новый мужчина — писец, которого вы убили. Все остальные давно работают здесь, или родились у нас, в соседней деревне. Вы уже проверили менестрелей. Они единственные чужаки здесь!

Её голос сорвался в рыдания. Менестрели в ужасе прижались друг к другу.

— Ты лжешь! — обвиняюще рявкнул мужчина. Её лицо сморщилось от страха, и она подняла руки, чтобы закрыть уши, будто его слова сами по себе были опасны.

Нежданный сын. Внезапно я все поняла. Это охотники, о которых предупреждала нас курьер. Они пришли по её следу и почему-то думали, что могут найти мальчика здесь. Может быть, они решили, что отец уже обнаружил его и приютил?

— Она не врет! — закричала в ответ кухарка, и несколько наиболее смелых слуг поддержали её:

— Это правда!

— Все мы родились здесь!

— Вы можете остаться здесь и спрятаться? — прошептал Персеверанс в моё ухо. — Мне нужно добраться до конюшен и найти па. Если его там нет… я возьму лошадь и поскачу в деревню за помощью.

— Возьми меня с собой, — попросила я.

— Нет. Чтобы добраться до конюшен, придется пройти через поле. Если они увидят вас… — он покачал головой. Вы должны остаться здесь, Би. Спрячьтесь, — он прикусил нижнюю губу, а затем сказал: — Если па… если я не найду его, я вернусь за вами. И мы вместе поедем за помощью.

Я понимала, что это глупый план. Когда он попадет в конюшни, он должен лететь как ветер в деревню. Но я была до смерти испугана. Я коротко кивнула ему. Он толкнул меня, чтобы я присела ещё ниже.

— Оставайтесь здесь, — прошипел он, будто я могла забыть сделать это.

Он переполз к краю зарослей остролиста и стал ждать. Круглолицая женщина, казалось, спорила с мужчиной на коне. Она сердито показывала на тела и размахивала руками. Очевидно, ей не понравилось, как он провел поиски. Он махал мечом и кричал. Потом на крыльце появился человек-в-тумане. Я видела его в городе. Он прятался за ярким светом в переулке, чтобы укрыться от людских глаз. Сейчас это был сгусток перламутровой дымки, а в центре него стоял толстяк, бледный, как привидение. Шагая, он медленно поворачивал голову из стороны в сторону, и, либо зрение обманывало меня, либо его глаза были тоже подернуты туманом. Странный холодок пробрался в меня, и я сжалась, как только могла, пряча сознание внутрь себя. Подняла стены, как сказал бы отец. Мне казалось, будто я ослепла, но если такова цена невидимости, я была готова её заплатить.

— Би? — прошептал Персеверанс, но я покачала головой и почти уткнулась лицом в свой живот. Не знаю, что он почувствовал, но внезапно он сжал моё запястье ледяными пальцами. — Идем со мной. Идем. Мы уходим. Вместе.

Но он не повел меня к конюшням. Напротив, мы поползли обратно по нашим следам, оставляя позади кусты около крыла поместья. Я не оглядывалась, просто следовала за ним.

— Вот, — выдохнул он наконец. — Стойте здесь. Я пойду в конюшню. Если не найду па, приведу сюда лошадей. Я буду верхом, и вам придется выбежать и запрыгнуть в седло Присс. Вы сможете это сделать?

Я не знала.

— Да, — солгала я.

— Стойте здесь, — повторил он и исчез.

А я осталась стоять рядом с рододендроном, чьи поникшие листья сковал лед. Через какое-то время я подняла глаза и огляделась. Все замерло. Я больше не слышала голосов пленников, но сердитые крики мужчин ещё гудели на краю моего слуха.

Рэвел мертв. Отец ушел. Риддла здесь нет. Фитц Виджилант мертв.

Персеверанс в любой момент может умереть.

И от этой мысли я не смогла усидеть на месте. Я была в ужасе от того, что его могут убить, но ещё страшнее было понимать, что мой единственный союзник может быть уже мертв, а я даже не знаю об этом. Сколько я буду ещё сидеть под кустом, пока жизнь вытекает из него? Я начала глубоко дышать, чтобы отогнать тьму. Мне было холодно, одиноко и хотелось пить. Я пыталась подумать, как бы не сделать глупость только потому, что мне хотелось что-то сделать.

Я вытащила грязный плащ из-под туники. Его я не забыла. Но я знала пределы его возможностей. Ему нужно время, чтобы повторить цвета и тени. Я не могла бегать, набросив его на плечи, и надеяться остаться невидимкой. А ведь снег белый. Хорошо спрятаться не получится, подумала я, разворачивая плащ на земле около занесенного снегом куста. Я походила бы на белого кролика или белую лису. Краем глаза кто-нибудь заметил бы моё движение, мои ноги или нашел бы мои следы. Но с ним у меня больше шансов добраться до конюшни.

Разгневанные голоса с той стороны дома становились все громче, мужской — угрожающий, женский — печальный, но не умоляющий. Настойчивая, подумала я. Она не остановится. Я услышала вопль, на этот раз кричал мужчина, и спросила себя, кто же сейчас пострадал или умер? После заплакала женщина. Она плакала и плакала. Все это время плащ лежал на снегу и менял цвет от серого, как моя туника, к цвету холодного неровного снега. Я никогда раньше не задумывалась, что на самом деле снег вовсе не белый. Сейчас стало видно, что он серый, грязно-голубой, усеян пометом птиц и кусочками опавших листьев.

Я залезла под плащ, не рискнув поднимать его, чтобы он не начал сливаться с листьями и ветками куста. Он был рассчитан на взрослого, так что я смогла завернуться в него и спрятать лицо. Я вцепилась в свою талию и подбородок, оставив узкую щелочку для глаз. Я оглянулась, но на этой стороне дома никого не было. Я метнулась от моего укрытия к зарослям остролиста, где мы прятались, стараясь не слишком к ним приближаться. Там я застыла, изучая дорогу до конюшни. Мне нужно медленно ползти? Или быстро пробежать? До этого снег гладким одеялом лежал на увядшей траве. Теперь я ясно видела следы Персеверанса, которому удалось пройти здесь. Внезапно я поняла, что он ждёт чего-нибудь, что отвлечет их. Быть может, крика человека. Я не хотела смотреть на пленных. Их положение пугало меня, и от этого мне становилось трудно думать. Но я должна была проверить свои шансы. Женщина по-прежнему плакала. Отвлекает ли их это? Я застыла на месте и только двигала глазами, рассматривая толпу пленных.

Плакала Шан. Она была без шапки, одно плечо её платья было разорвано. Она стояла перед злым мужчиной на лошади и причитала, как плакальщица. Ни слов, ни рыданий, только визгливый плач. Человек-в-тумане стоял рядом с ней, а полная женщина пыталась что-то узнать у неё. Я ничем не могла ей помочь. Как бы я не относилась к Шан, если бы я могла ей помочь, я бы это сделала, потому что она принадлежала мне так же, как черный кот или дети гусятницы. Они все были людьми Ивового леса, а в отсутствие моего отца и Неттл они становились моими людьми. Мои люди жались друг к другу и блеяли от ужаса.

За мгновение до этого я была ребёнком, избегнувшим опасности. Что-то изменилось во мне. Я доберусь до конюшен и вместе с Персеверансом поспешу за помощью. Мне нужно двигаться быстрее, чтобы он не рисковал, пробираясь с лошадьми к усадьбе, где оставил меня. Страх, парализовавший меня, растаял, его место заняла волчья свирепость. Я присела, и в тот момент, когда женщина снова что-то спросила у Шан, я побежала, пригибаясь, по следу Персеверанса, надеясь оставить как можно меньше своих собственных следов.

Я достигла угла конюшни и юркнула за него, тяжело дыша. Что дальше, что дальше? Я решила идти к задней двери конюшни, где лежали охапки грязной соломы. Скорее всего, именно отсюда Персеверанс выведет лошадей. Эта дверь самая дальняя от дома.

Я прошла мимо голубятни, где содержали почтовых голубей. Остались только перья и тельца: птицам свернули шеи и бросили на землю. Нет времени таращить глаза на эти маленькие смерти. Кто бы ни были эти люди, пришедшие ко мне, у них не было жалости, и нападение они тщательно продумали. Ни одна птица не вылетит отсюда сообщить о нашей беде. Захватчики убили их в первую очередь.

Дойдя до двери конюшни, я оглянулась. Тошнотворное зрелище предстало моим глазам. Неужели захватчики начали отсюда, как и с голубятни? Лошади беспокойно вертелись в стойлах, встревоженные запахом крови, ударившим в нос. Я был благодарна, что им не хватило времени убить лошадей. Возможно, они хотели сохранить тишину. Кто-то лежал в проходе между стойлами. Одетый в цвета поместья. Один из наших, лицом вниз, неподвижен. Один из моих. Я схватила себя за горло, сдерживая рыдание. Нет времени оплакивать. Чтобы выжил хоть кто-нибудь, мы с Персеверансом должны спешить за помощью. Мы были последней надеждой моих людей. Не знаю, сколько человек жило в соседней деревеньке, но там были почтовые голуби, и кто-то мог отправиться за королевским патрулем.

Я набиралась храбрости, чтобы пройти мимо тела, когда услышала шум и, подняв голову, увидела Персеверанса, едущего мне навстречу. Он сидел на крепкой гнедой лошадке, без седла, но нашел время, чтобы оседлать для меня Присс. По его щекам текли слезы, но тяжелая мужская челюсть вдруг четко проступила на ещё детском лице. Он ахнул, увидев меня, и я быстро скинула капюшон с лица.

— Это я!

В его глазах мелькнул гнев.

— Я же сказал вам оставаться на месте!

Он соскользнул с коня, прикрыл его ноздри и провел мимо тела. Сунул мне в руки повод, и так же провел Присс. Подойдя ко мне, он схватил меня за талию и без церемоний закинул на спину моей лошадки. Я повертелась, собирая плащ и снова пряча его под тунику. Не хотелось встряхивать его и пугать Присс. Я с ужасом ждала предстоящей скачки.

Он сел на свою лошадь, невыпуская из руки поводьев Присс, посмотрел на меня через плечо и тихо заговорил.

— Мы скачем галопом, — предупредил он меня. — Это наш единственный шанс. Скачаем быстро и не останавливаемся. Ни за что. Вы понимаете меня?

— Да.

— Если кто-то встанет у нас на дороге, я опрокину его. А вы останетесь на Присс и будете следовать за мной. Понимаете?

— Да.

— И на этот раз вы меня послушаетесь! — яростно добавил он.

Не дав мне времени на ответ, он неожиданно дернул за поводья, и мы поскакали. Вылетев из задних дверей, мы выскочили на лужайку, прикрытые от чужих глаза конюшней и невидимые со стороны дома, и перешли в галоп, направляясь к длинной извилистой подъездной аллее. Высокие сугробы под голыми деревьями замедлили движение, но, возможно, и приглушили звуки нашего побега. Этого бы хватило. Когда мы миновали конюшню и вышли на открытое пространство, я услышала встревоженный крик. Как странно прозвучал бессловесный крик на незнакомом языке. Персеверанс что-то сделал, и лошади, выбрасывая ноги вперед, вдруг увеличили темп. Так быстро я ещё никогда не ездила.

Я сжалась всем телом, прижала лодыжки, колени и бедра, вцепилась руками в седло так, будто никогда раньше не сидела на лошади. Я слышала свой плач и никак не могла остановиться. Сзади нас что-то кричали, а потом я услышала жужжание, будто пчела пронеслась мимо меня. Потом пролетели ещё две пчелы, и я поняла, что это стрелы. Я репейником вцепилась в лошадь, и мы продолжали скачку. Аллея изогнулась, и я на мгновение почувствовала облегчение от того, что захватчики у поместья больше не могут слышать нас. Мы поскакали дальше.

Потом Персеверанс упал. Он рухнул с лошади на дорогу, покатился в глубокий снег, а его животное продолжило бежать. Он все ещё держал поводья Присс, и её резко развернуло. Она чуть не растоптала его, прежде чем остановилась. Меня швырнуло в сторону. Нога потеряла стремя, я на мгновение повисла, прежде чем освободила вторую ногу, упала, отскочила от лошади и побежала к Персеверансу. Из его тела не виднелось стрелы, и я уже подумала, что он просто упал, и сейчас мы оба сядем на Присс и поскачем дальше. Потом я увидела кровь. Стрела прошла навылет сквозь его правое плечо. Кровь пропитала одежду, его лицо побелело. Когда я подбежала, он перевернулся на спину и сунул мне в руки поводья Присс.

— Прыгай и беги! — приказал он мне. — Уходи! Приведи помощь!

Потом он вздрогнул всем телом и закрыл глаза.

Я замерла. Я слышала удаляющийся топот копыт его лошади. И другой топот. Они приближались. Захватчики шли по следу. Они поймают нас. Я знала, что не смогу поднять его, не говоря уж о том, чтобы усадить на Присс. Спрятать его. Он ещё дышит. Спрятать, а потом вернуться за ним. Это лучшее, что я могла сделать.

Я выхватила плащ-бабочку и накинула его на Персеверанса, укутывая. Цвета начали меняться, но слишком медленно. Я накидала на него снега, а потом, когда перестук копыт преследователей стал громче, отвела Присс на другую сторону дороги. Я вскочила на неё, вскарабкалась в седло, пока она тревожно топталась и кружилась на месте. Забравшись на её спину, я нащупала стремена и толкнула её коленями.

— Пошла, пошла! — крикнула я на неё.

И она пошла, с места — в галоп, подгоняемая страхом. Я склонилась и вцепилась в неё, бросив поводья и только надеясь, что она не потеряет дорогу.

— Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, — просила я лошадь, весь мир, все сущее. И мы скакали, скакали так быстро, что я поверила, что нас уже не поймают. Холодный ветер кусал лицо, из уголков глаз текли слезы. Её грива била меня по щекам. Я видела только дорогу впереди. Я убегу. Я приведу помощь, и все кончится хорошо…

Внезапно по обе стороны от меня появились две огромные лошади. Они толкнули Присс грудью, один всадник наклонился, схватил недоуздок и потянул его на себя. Я начала падать, но другой всадник схватил меня сзади за куртку. Одной рукой он снял меня с лошади и сбросил в снег. Я упала на землю и покатилась под копыта его коня. Кто-то сердито закричал и вокруг меня вспыхнул белый свет.

На мгновение я потеряла сознание, а когда пришла в себя, почувствовала, что в рот набился снег, я болтаюсь над землей, и кто-то держит меня за куртку. Я думала, он трясет меня, но это весь мир качался вокруг. Потом все стихло. Я проморгалась и наконец разглядела огромного злого бородатого мужчину. Он был стар, его волосы отливали сединой и серебром, а глаза были голубые, как у белого гуся. Он яростно орал на меня на незнакомом мне языке. Потом замолчал и с сильным акцентом спросил:

— Где ещё один? Где он пошел?

Я собралась с мыслями, чтобы солгать.

— Он бросил меня! — закричала я, и мне даже не пришлось притворяться, что я в отчаянии. Я подняла дрожащую руку и показала в ту сторону, куда убежала лошадь Персеверанса. — Убежал и бросил меня!

Потом я услышала женский голос. Женщина бежала по дороге, протестующе крича и задыхаясь. Чуть позади неё шёл человек-в-тумане. Он шёл быстро, но не торопился. Они ещё были довольно далеко. Держа меня за грудки, седой пошел к ним навстречу, другой рукой ведя в поводу свою лошадь. Второй человек последовал за нами. Мы прошли то место, где я спрятала Персеверанса. Я знала, что на снегу видны только мои следы. Я не смотрела в ту сторону. Я подняла все мои стены и даже не думала о нем, чтобы они никаким образом не раскрыли мой обман. Я была его единственным шансом, и все, что я могла — спрятать его. Я начала слабо лягаться и попыталась кричать, чтобы отвлечь внимание мужчины на себя.

Мы пошли дальше, расстояние между нами и бегущей женщиной сокращалось. Она что-то крикнула через плечо человеку-в-тумане. Он указал на меня и радостно заворковал ей вслед. Мужчина, который тащил меня, что-то крикнул ей, она с упреком ему ответила. Он резко остановился, потом перехватил меня за воротник, оторвал от земли и начал трясти. Она в ужасе закричала. Он уронил меня и расхохотался. Когда я попыталась отползти в сторону, он поставил ногу мне на спину и вжал в снег. Он сказал ей что-то, насмешливо и угрожающе. Её крики стали умоляющими.

Я старалась вдохнуть, но его нога слишком сильно впечатывала меня в землю. Она дошла до нас, и её мольбы вдруг превратились в угрозы. Он снова засмеялся и поднял ногу. Она опустилась на колени в снег рядом со мной.

— О, мой дорогой, мой милый малютка! — воскликнула она. — Наконец-то! Бедняжка, бедняжка! Как страшно тебе было! Но теперь все кончено. Мы здесь. Теперь ты в безопасности, и мы отвезем тебя домой.

Помогая мне сесть, она ласково смотрела на меня, её круглое лицо выражало тревогу и нежность. От неё пахло сиренью. Я попыталась сделать вдох, чтобы что-то сказать, но вместо этого разрыдалась.

— О, мой бедный мальчик! — воскликнула она. — Успокойся. Теперь все будет хорошо. Ты в безопасности, ты с нами. Наконец-то в безопасности.

Человек-в-тумане подошел ближе. Он указал на меня, и его лицо налилось радостью.

— Вот. Это он! — Его голос был по-мальчишечьи высок. — Нежданный сын. Мой брат.

Его счастье от находки захлестнуло меня, проникло в меня, наполнило меня. Улыбка вспыхнула на моем лице. Волна радости увлекла меня. Они пришли за мной, те, которым я принадлежу. Они были здесь, и меня заполнила уверенность, что я больше не испытаю ни одиночества, ни страха. По лицу его расплылась глупая улыбка, широкие объятия приветствовали меня. Мои руки радостно распахнулись навстречу. Наконец-то мы стали единым целым.

Эпилог

Ребёнка кусает крыса. Родитель бросается утешать его. Но укус на руке начинает гноиться, и руку приходится отсечь, чтобы сохранить ребёнку жизнь. И жизнь ребёнка меняется навсегда.

Или ребёнка кусает крыса. Родитель бросается утешать его. Рана бесследно заживает. Все кончается хорошо.

Но это не так. Воспоминание о крысином укусе останется с ребёнком до конца его дней. Даже повзрослев, он будет просыпаться в холодном поту при топотке убегающих лапок. Он не сможет работать в сараях или рядом с амбарами. Когда его собака принесет ему дохлую крысу, его охватит ужас.

Такова сила памяти. Она так же сильна, как самая страшная лихорадка, и остается с человеком не только на время болезни, но и на всю жизнь. Как краситель впитывается в волокна, чтобы навсегда изменить их цвет, так и память об острой боли или ласке навсегда меняет волокна характера человека.

Через много лет после того, как я понял, что воспоминания человека можно впечатать в камень и пробудить в виде дракона, я все ещё трепетал перед этой силой и прятался от неё. Я отрицал воспоминания, скрывал их от себя, ибо одна мысль о них приносила боль, и в детстве, и в зрелости. Я вылил их в дракона, думая, что освободился от яда, разъедавшего душу. Много лет я прожил в дурмане, не подозревая, что потерял себя. И когда однажды Шут вернул мне эти воспоминания, это было как кровь, забившаяся в онемевших конечностях, пробуждая их, да, но и принеся с собой зудящую боль и изнурительные судороги.

Воспоминания о радости вытравлены в сердце человека не меньше, чем память о боли и страхе. И они тоже пропитывают и наполняют его понимание мира. И поэтому воспоминания о моем первом дне с Молли, о нашей первой ночи, о дне, когда мы дали обет друг другу, придали вкус моей жизни, и в самые мрачные дни они светили мне. Во времена болезни, печали, отчаяния я всегда мог вспомнить, как бежал с волком сквозь снежные сумерки, не задумываясь, какую дичь мы преследуем. Есть заветные воспоминания о свете от камина, бренди, и о друге, который знал меня, пожалуй, лучше, чем кто-либо другой. Воспоминания, ставшие крепостью, защищающей сердце человека, пробирными камнями, определяющими, достоин ли он уважения и имеет ли его жизнь смысл больший, чем просто существование. У меня по-прежнему есть воспоминания о тех обидах, том покое и той бурной радости. Я снова могу коснуться их, даже если они потускнели, как гобелен от яркого света и пыли.

Но однажды я перенесусь в них, и острыми иглами удовольствия и боли вонзятся они в самую сердцевину моей сущности.

Есть один день, цвета и ароматы которого запомнились мне так крепко, что стоит мне только закрыть глаза — и я оказываюсь там. Это яркий зимний день, день голубого неба, сверкающего белого снега и беспокойного серого моря за крышами и улочками Баккипа. Всегда этот день будет кануном Зимнего праздника. Я всегда буду слышать веселые поздравления и завлекающие крики разносчиков и ремесленников, а чайки над моей головой будут кричать и плакать.

Свежий ветер разносит сладко-пряные ароматы горячей еды, смешанные с запашком гниения, что тянется со стороны моря. Я иду один по улицам, покупая небольшие подарки для дочери, которую оставил в Ивовом лесу, и необходимые вещи для моего раненого друга: травы для мазей, которые научил меня делать Баррич, чистую одежду, теплый плащ, обувь для его искалеченных обмороженных ног.

В небе кружатся и плачут чайки, торговцы умоляют меня купить что-нибудь, ветер шепчет о приливе, а внизу, в небольшой бухте, скрипят и рвутся с канатов корабли. Он стал днем выбора, жгучим ляписом в серебряной оправе моей жизни.

В этот день моя жизнь навсегда изменилась. В этот день похитили моего ребёнка, пламя, дым и крики лошадей выросли до небес над Ивовым лесом, неслышные, невидимые мне. Ни Уит, ни Скилл не рассказали мне ни об алом снеге, ни о женщинах с синяками на лицах, ни о мужчинах, пронзенных стрелами. Ничто не предупредило меня в тот светлый день, что пришло самое мрачное время моей жизни.

Книга II Странствия Шута

Чуть не убив старого друга Шута и обнаружив, что его дочь похищена теми, кто когда-то преследовал Шута, Фитц Чивел Видящий жаждет крови. И кто совершит сокрушительное возмездие лучше, чем прекрасно обученный и смертоносный бывший королевский убийца?

Долгие годы мирной жизни Фитц не применял свое мастерство, но овладев такими умениями, их не так легко забыть. И нет никого опаснее человека, которому нечего терять…

Глава 1

КАНУН ЗИМНЕГО ПРАЗДНИКА В БАККИПЕ

Мне тепло и безопасно в нашем логове, с братом и сестрой. Они оба крепче и сильнее меня. Я родился последним и самым маленьким. Мои глаза открылись позже, чем у остальных, и я был наименее предприимчивым из детенышей. Оба, и брат, и сестра, не раз отваживались последовать за нашей матерью ко входу в логово, вырытое глубоко в подточенном рекой берегу. Каждый раз она рычала и огрызалась, чтобы загнать их обратно. Она оставляет нас одних, когда отправляется на охоту. Один из волков, младший в стае, должен оставаться и присматривать за нами. Но моя мать — это все, что осталось от стаи, поэтому она должна отправиться на охоту одна, а мы должны сидеть там, где она нас оставила.

Наступает день, когда она отталкивает нас задолго до того, как мы насытились её молоком. Она оставляет нас, чтобы пойти на охоту, и покидает логово с наступлением вечера. Мы слышим её единственный взвизг. И больше ничего.

Мой брат, самый крупный из нас, преисполнен страхом и любопытством. Он громко скулит, пытаясь призвать её обратно к нам, но ответа нет. Он начинает продвигаться ко входу в логово, и моя сестра следует за ним, но в следующий миг они пятятся назад, чтобы в страхе съежиться возле меня. Прямо у логова странные, плохие запахи — крови и неведомых нам существ. Мы прячемся и скулим, кровавый запах становится сильнее. Мы делаем то единственное, что умеем: съежившись, теснимся у задней стены.

Мы слышим звуки. Это не лапы роют грунт у входа в логово. Звучит, будто большой зуб врезается в землю — кусает и рвет, кусает и рвет. Мы все больше съеживаемся у стены, шерсть на загривке брата встает дыбом. Мы слышим шум и понимаем, что снаружи находится не одно существо. Запах крови становится густым, к нему примешан запах нашей матери. Шум разрываемой земли не стихает.

Вдруг появляется другой запах. Пройдут годы, и я узнаю, что это за запах, но во снах это вовсе не запах дыма. Это запах, который мы не понимаем, он врывается в логово мощными струями. Мы скулим, потому что он режет наши глаза и вытягивает воздух из легких. В логове становится до удушья жарко, и, в конце концов, мой брат ползет к выходу. Мы слышим его громкий визг, который все длится, а потом чуем запах мочи. Моя сестра съеживается позади меня, становясь все меньше и тише. А потом перестает дышать и прятаться. Она мертва.

Я распластался по земле, мои лапы накрывают нос, глаза ничего не видят из-за дыма. Роющий звук не прекращается, а потом что-то хватает меня. Я тявкаю и сопротивляюсь, но что-то крепко держит мою переднюю лапу и тащит меня из логова.

От моей матери осталась лишь шкура и окровавленное тело, отброшенное в сторону. Мой брат в ужасе съежился на дне клетки, стоящей на телеге. Они швыряют меня рядом с ним, а затем вытаскивают тело моей сестры. Они в ярости оттого, что она умерла, и пинают её, будто их гнев способен заставить её почувствовать боль. Затем, жалуясь на холод и сгущающиеся сумерки, они сдирают с неё шкуру и швыряют её к шкуре моей матери. Двое мужчин взбираются на телегу и подгоняют своего мула, обсуждая выручку, которую волчата принесут на собачьих боях. Окровавленные шкуры моей матери и сестры заполняют мой нос зловонием смерти.

Это только начало пытки длиною в жизнь. Иногда нас кормят, а иногда нет. У нас нет укрытия от дождя. Единственный источник тепла — это наши тела, когда мы прижимаемся друг к другу. Мой брат, отощавший от глистов, умирает в яме, куда его бросили, чтобы раззадорить бойцовых собак. И вот я остаюсь один. Меня кормят отбросами и объедками или вообще ничем. Мои лапы болят оттого, что я скребу клетку, когти трескаются, а мышцы ноют из-за заточения в тесноте. Меня бьют и тыкают палками, чтобы заставить бросаться на прутья, которые я не могу сломать. Рядом с моей клеткой они обсуждают планы продать меня в бойцовские ямы. Я слышу слова, но не понимаю их.

Нет, слова я понимал. Я дернулся и проснулся, на секунду все показалось мне неправильным и чужим. Дрожа, я сжался в комок, мой мех исчез, осталась лишь голая кожа, а ноги были согнуты под неестественным углом и чем-то опутаны. Мои чувства были притуплены так, словно меня запихнули в мешок. Вокруг пахло теми ненавистными существами. Я оскалил зубы и, рыча, вырвался из своих пут.

Даже после того, как я приземлился на пол, стащив за собой одеяло, и тело подтвердило, что я и в самом деле один из тех ненавистных людей, я смотрел на темную комнату в замешательстве. По ощущениям уже наступило утро, но подо мной были вовсе не гладкие дубовые доски пола моей спальни, и пахла комната по-другому. Я медленно поднялся на ноги, пытаясь привыкнуть к темноте. Напрягая зрение, я уловил мигание маленьких красных глаз и сообразил, что это тлеющие угли. В камине.

Пока я нащупывал к нему путь через комнату, мир вокруг меня встал на место. Старая комната Чейда в Оленьем замке выплыла из темноты, когда я поворошил угли и добавил к ним несколько деревяшек. В оцепенении я нашел несколько новых свечей и зажег их, пробудив к жизни вечно царившие в этой комнате сумерки. Я осматривался вокруг, позволяя моей жизни меня нагнать. Я решил, что ночь прошла, и что за пределами толстых стен, лишенных окон, начался день. Ужасные события предыдущего дня — как я чуть не убил Шута, как оставил своего ребёнка на попечение людей, которым не доверял, и как чрезмерно истощил Скиллом Риддла, чтобы доставить Шута в Баккип — промчались через меня, как сметающая все на своем пути волна. Все это смешалось с захлестнувшими меня воспоминаниями о вечерах и ночах, которые я провел в этих лишенных окон покоях, изучая навыки и секреты ремесла королевского убийцы.

Когда дерево, наконец, занялось, и его свет добавился к бледному свету свечей, я чувствовал себя так, словно проделал немалый путь, чтобы прийти в себя. Волчий сон о его ужасном пленении таял. Я, было, задумался, почему сон вернулся с такой силой, а потом отпустил эту мысль. Ночной Волк, мой волк, мой друг, давно покинул этот мир. Отголоски его мыслей продолжали жить в моем сознании, моем сердце и моих воспоминаниях, но в том, с чем я столкнулся теперь, он больше не прикрывал мою спину. Я был один.

Не считая Шута. Мой друг вернулся ко мне. Измученный, избитый, возможно, не в своем уме, но он снова был рядом со мной. Я поднял свечу выше и вернулся к кровати, которую мы делили.

Шут все ещё глубоко спал. Он выглядел ужасно. Следы пыток отпечатались на его покрытом шрамами лице, кожа обветрилась и потрескалась от лишений и голода, волосы поредели и превратились в рваную солому. Даже таким он выглядел лучше, чем когда я только увидел его. Он был чист, накормлен и согрет, ровное дыхание было дыханием человека, получившего прилив свежих сил. Я бы хотел сказать, что это моя заслуга. Ненамеренно я украл силу у Риддла и передал её моему другу, пока мы шли через Скилл-колонны. Я сожалел о том, что по незнанию злоупотребил здоровьем Риддла, но не мог отрицать, что чувствовал облегчение, слыша ровное дыхание Шута. Прошлой ночью у него хватило сил поговорить со мной, он немного прошелся, сам принял ванну и съел ужин. Это было куда больше, чем можно было ожидать от изможденного нищего, которого я увидел вначале.

Однако позаимствованные силы — не силы настоящие. Поспешное лечение Скиллом, которое я применил, опустошило скудные резервы его тела. Энергия, которую я украл у Риддла, не могла долго поддерживать Шута. Я надеялся, что вчерашние еда и отдых начали восстанавливать его тело. Глядя на то, как он крепко спит, я посмел надеяться, что он будет жить. Я поднял одеяла, которые стащил на пол при падении, и бережно укрыл его ими.

Шут сильно переменился. Он всегда был человеком, любившим красоту во всех её проявлениях. Его изящная одежда, убранство его комнат, гардины над его кроватью и на окнах, даже лента, которой он скреплял сзади свои безупречно ухоженные волосы — все это было подобрано с чувством гармонии и стиля. Однако тот человек исчез. Он вернулся похожим на оборванное пугало. Кожа на лице обтягивала кости. Избитый, ослепленный, покрытый шрамами от пыток, Шут так изменился от перенесенных им страданий, что я не узнал его. Исчез гибкий и подвижный придворный шут с насмешливой улыбкой. Также, как и элегантный лорд Голден с дорогими нарядами и аристократическими манерами. Мне осталась лишь походящая на труп развалина.

Его слепые глаза были по-прежнему закрыты, но дыхание стало прерывистым и тяжелым, воздух с хрипом вырывался из легких.

— Шут? — Сказал я и осторожно потряс его за плечо.

В ответ он лишь затих ненадолго. А потом выдохнул, как будто отстраняясь от боли и страха, и вернулся к ровному дыханию глубокого сна.

Бегством он спасся от пыток и, пройдя через невзгоды и лишения, нашел меня. Его здоровье было подорвано, и он смертельно боялся погони. Я не мог понять, как ему, сломленному и слепому, это удалось. Однако он сделал это, с единственной целью. Прошлой ночью, прежде чем впасть в забытье, он попросил меня убить ради него. Он хотел, чтобы мы вернулись в Клеррес, в его старую школу, к людям, которые пытали его. Он попросил, чтобы я воспользовался своими старыми навыками убийцы, чтобы уничтожить их всех.

Он знал, что я оставил позади эту часть своей жизни. Я стал другим человеком, уважаемым господином, управляющим поместья своей дочери и отцом маленькой девочки. Я больше не был убийцей. Я оставил убийства позади. Прошли годы с тех пор, когда я был подтянутым, и мышцы моих рук были так же тверды, как и сердце убийцы. Теперь я был сельским джентльменом. Мы оба сильно изменились.

Я до сих пор помнил его насмешливую улыбку и озорной взгляд, которые очаровывали и в тоже время выводили из себя. Он изменился, но я был уверен, что до сих пор знал самое важное о нем, то, что не сводилось к тривиальным фактам — откуда он родом или кем были его родители. Я знал его с юных лет. Мои губы изогнула горькая улыбка. Не с детства. В некотором смысле я сомневался, что хоть один из нас когда-то по-настоящему был ребёнком. Однако долгие годы крепкой дружбы были основой, в которой сомневаться я не мог. Я знал его характер. Был уверен в его преданности и верности. Мне был известны многие его секреты, и эти секреты я хранил как свои собственные. Я видел его в отчаянии и лишенным сил от ужаса. Я видел его сломленным болью и вдребезги пьяным. Более того, я видел его мертвым, был им мертвым, вернул его тело к жизни и призвал его дух обратно в это тело.

Я знал его. Вдоль и поперек. Или думал так.

Я сделал глубокий вдох и выдохнул, однако напряжение, которое я ощущал, не прошло. Я напоминал ребёнка, который боится смотреть в темноту от страха перед тем, что может там увидеть. Я отрицал правду, которая была мне известна. Я действительно знал Шута вдоль и поперек. И знал, что Шут сделает все, что посчитает необходимым, чтобы направить мир на лучший путь. Он позволял мне балансировать на острие ножа между жизнью и смертью и ждал, что я вытерплю боль, лишения и потери. Он обрек себя на смерть под пытками, в неизбежность которой верил. Все ради его видений о будущем.

Итак, если бы он верил, что кто-то должен быть убит, но не смог бы сделать это сам, то попросил бы меня. И подкрепил бы свою просьбу ужасными словами «ради меня».

Я отвернулся от него. Да. Он бы попросил меня об этом. О том, к чему я менее всего хотел возвращаться. И я бы ответил «да». Потому что я не мог смотреть на него, сломленного и страдающего, и не замечать бушующий во мне океан ярости и ненависти. Никому, никому не было дозволено причинить ему такую боль и остаться в живых. Никому, настолько лишенному сопереживания, что он мог так страшно и долго мучить и физически уничтожать другого, нельзя позволить жить. Те, кто это сделал, были чудовищами, вне зависимости от того, как они выглядели. Их работа говорила сама за себя. Их нужно было убить. И сделать это должен был я.

Я хотел это сделать. Чем больше я смотрел на него, тем больше хотел пойти и убить, но не быстро и скрытно, а кроваво и шумно. Я хотел, чтобы люди, сделавшие это с ним, знали, что они умирают, и знали — почему. Я хотел, чтобы им хватило времени сожалеть о том — что они сотворили.

Но я не мог. И от этого я разрывался на части.

Я буду вынужден сказать ему «нет». Потому что, как бы я не любил Шута, как бы глубока не была наша дружба, с какой бы яростью не бушевала во мне ненависть, но защита и верность Пчелке стояли на первом месте. Я уже нарушил это правило, оставив её на попечении других, пока спасал своего друга. Моя маленькая девочка была всем, что мне осталось от Молли. Пчелка была для меня последним шансом быть хорошим отцом, а я не слишком хорошо справлялся со своей ролью в последнее время. Многие годы назад я потерпел неудачу со своей старшей дочерью, Неттл. Я позволил ей думать, что её отцом был другой человек, отдал её на воспитание другим людям. Теперь Неттл сомневалась в моих способностях заботиться о Пчелке. Она уже говорила о том, чтобы забрать у меня Пчелку и привезти её сюда, в Баккип, где сама смогла бы следить за её воспитанием.

Я не мог этого допустить. Пчелка была слишком мала и необычна, чтобы выжить среди интриг двора. Я должен был обеспечить её безопасность в Ивовом Лесу, в спокойном надежном сельском поместье, где она имела бы возможность расти так медленно и быть настолько необычной, насколько бы сама пожелала, и оставаться такой же замечательной. Так что, хоть я и оставил её, чтобы спасти Шута, но лишь в этот раз и ненадолго. Я вернусь к ней. «Возможно, — успокаивал я себя, — если Шут достаточно поправится, я мог бы взять его с собой». Забрать его в спокойный и уютный Ивовый лес, дать ему возможность выздороветь и обрести покой. Он был не в состоянии совершить путешествие обратно в Клеррес, не говоря о том, чтобы помочь мне убить тех, кто пытал его. Месть, как мне было известно, может подождать, а жизнь растущего ребёнка — нет. У меня был лишь один шанс быть для Пчелки отцом, здесь и сейчас. Убийцей для Шута я мог быть в любое время. Так что на данный момент, все, что я мог ему предложить, это мир и выздоровление. Да. Это в первую очередь.

Некоторое время я тихо бродил по логову убийцы, где провел множество счастливых часов в детстве. Беспорядок, свойственный старику, уступил место опрятной систематичности леди Розмари. Теперь она главенствовала в этих покоях. Здесь стало чище и уютнее, но мне почему-то не хватало беспорядочных кип свитков, случайных набросков и снадобий Чейда. Полки, на которых когда-то можно было найти все от скелета змеи до обломка кости, превратившейся в камень, теперь представляли из себя упорядоченные ряды бутылок и банок.

Они были аккуратно маркированы изящной женской рукой. Тут были каррим и эльфовая кора, валерьяна и аконит, мята и медвежий жир, сумак и наперстянка, циндин и тильтский дым. На одной из банок было написано «Эльфовая кора с Внешних Островов», видимо, для того, чтобы отличить её от более мягкого растения Шести Герцогств. В одном из стеклянных флаконов содержалась темно-красная жидкость, начинавшая беспокойно кружиться от малейшего прикосновения. В ней были видны нити серебра, которые не смешивались с красным, но и не плавали, как масло, на поверхности. Я никогда не видел такой смеси. Ярлыка не было. Я аккуратно вернул её обратно на деревянный стеллаж, на котором она стояла. Некоторые вещи лучше оставить как есть. Я понятия не имел, что такое корень каруджа или бладран, но на обоих пузырьках рядом с их названиями были нарисованы маленькие красные черепа.

На полке ниже располагались ступки и пестики, ножи для измельчения, сита для процеживания и несколько маленьких тяжелых котелков для кипячения. Там же были аккуратно разложены покрытые пятнами металлические ложки. Ещё ниже я обнаружил ряд маленьких глиняных горшков, которые сначала меня озадачили. Размером они были не больше моего кулака и также, как и плотно прилегавшие к ним крышки, были покрыты блестящей коричневой глазурью. Они были накрепко закатаны смолой, если не считать отверстия посередине каждой крышки, из которого выходил скрученный вощеный шнур. Я бережно взвесил один из них на руке и догадался. Чейд упоминал, что его эксперименты со взрывчатым порошком продвигались. Это было его последние достижение в сфере убийства людей. Я осторожно поставил горшок обратно. Орудия мастерства убийцы, которое я оставил, выстроились рядами, как верные солдаты. Я вздохнул, но без сожаления, и отвернулся. Шут все ещё спал.

Я сложил посуду, оставшуюся после нашей поздней трапезы на поднос, и немного прибрался в комнате. Осталась ванна с остывшей серой водой и отталкивающе грязное белье, которое носил Шут. Я не решился даже сжечь его в камине из страха перед смрадом, который оно могло распространить. Я не чувствовал отвращения, только жалость. Моя собственная одежда со вчерашнего дня была пропитана кровью собаки и Шута. Я сказал себе, что кровь не так уж заметна на темной ткани.

Потом, поразмыслив ещё, я направился исследовать старый резной шкаф, который всегда стоял у кровати. Когда-то в нем была только рабочая одежда Чейда из ноской серой шерсти, на большинстве вещей в результате его бесконечных экспериментов красовались пятна или прожженные дыры. Теперь там висели только два рабочих балахона, оба были синими и оказались слишком малы для меня. Также, к моему удивлению, в шкафу нашлась женская ночная рубашка, две простые сорочки и пара черных гамаш, которые сели бы на мне до смешного коротко. А, понятно. Это были вещи леди Розмари. Для меня там ничего не нашлось.

Хоть это и беспокоило меня, я выскользнул из комнаты и оставил Шута спящим, так как должен был кое-что сделать. Я подозревал, что в покои кого-нибудь отправят, чтобы убрать и привести комнату в порядок, однако мне не хотелось оставлять его в таком состоянии: бесчувственным и уязвимым. Я знал, что сейчас должен довериться Чейду, поскольку он обеспечил нас всем необходимым накануне, несмотря на неотложные дела.

Шесть Герцогств и Горное Королевство стремились к заключению союзов, в связи с чем уполномоченные представители были приглашены в Баккипский замок на неделю, посвященную Зимнему празднику. Тем не менее, даже посреди праздничного вечера с музыкой и танцами, не только Чейд, но и король Дьютифул и его мать, леди Кетриккен, нашли время ускользнуть с приема и встретиться со мной и Шутом, а Чейд сумел доставить в эти покои все, что нам было нужно. Он не будет невнимателен к моему другу. Кого бы он ни послал сюда, это будет сделано с осмотрительностью.

Чейд. Я вздохнул и потянулся к нему при помощи Скилла. Наши умы соприкоснулись.

Чейд? Шут спит, а у меня есть дела, которые…

Да, да, хорошо. Не сейчас, Фитц. Мы обсуждаем ситуацию с Кельсингрой. Если они не желают контролировать своих драконов, то, возможно, нам придется сформировать союз, чтобы справиться с этими созданиями. Я приготовил кое-что для тебя и твоего гостя. В кошельке на синей полке деньги, если тебе они понадобятся. А теперь я должен уделить все свое внимание происходящему. Бингтаун заявляет, что Кельсингра действительно может искать союза с Герцогиней Калсиды.

О. Я покинул его сознание. Внезапно я почувствовал себя ребёнком, который отвлекает взрослых от обсуждения важных дел. Драконы. Союз против драконов. Союз с кем? С Бингтауном? Что можно было надеяться предпринять против драконов, кроме как подкупить их достаточным количеством мяса, от которого они бы впали в ступор? Не лучше ли дружить с высокомерными хищниками, чем бросать им вызов? Неожиданно я почувствовал себя оскорбленным оттого, что моего мнения не спросили.

В следующий миг я упрекнул себя. Пускай Чейд, Дьютифул, Эллиана и Кетриккен разбираются с драконами. Оставь, Фитц.

Я поднял гобелен и выскользнул в лабиринт тайных коридоров, петлявший в стенах Баккипского замка. Когда-то я знал шпионские ходы также хорошо, как путь до конюшен. Несмотря на прошедшие годы, узкие коридоры, прорезавшие внутренние и внешние стены замка, не изменились.

Но изменился я. Я больше не был худым мальчишкой и даже юношей. Я был шестидесятилетним мужчиной, и хоть я и льстил себе тем, что до сих пор мог выполнять тяжелую повседневную работу, но ни гибким, ни подвижным я не был. Теперь мне было нелегко преодолевать тесные закоулки, по которым я раньше сновал без раздумий. Я добрался до старого выхода в кладовой и согнулся у потайной двери, прижав ухо к стене в ожидании подходящего момента, чтобы появиться за крюками, на которых раскачивалось множество колбас.

Меня уберег лишь спасительный хаос Зимнего праздника. Не успел я выйти из кладовой в коридор, как крупная женщина в фартуке, испачканном мукой, набросилась на меня с расспросами о том, что меня задержало.

— Ты нашел гусиный жир, который я просила, или нет?

— Я… я его там не увидел, — пробормотал я.

— Потому что ты был не в той кладовой! — Язвительно ответила она. — Пройди ещё две двери, спустись на один лестничный пролет и зайди во вторую дверь в ледник, поищи там, на полке в большом коричневом горшке. Поторопись!

Она развернулась и оставила меня стоять столбом. Уходя, она громко бормотала что-то насчет бестолковых слуг, которых набрали перед самым праздником. Я нервно выдохнул, повернулся и обнаружил парня моего роста и телосложения, бредущего по коридору с тяжелым коричневым горшком в руках. Я последовал за ним, а когда он зашел в кухню, прошагал мимо кухонной двери, из которой пахнуло ароматом свежего хлеба, горячего супа и жареного мяса, и поспешил наружу.

Зимним днем в переполненном дворе Баккипского замка, я был всего лишь ещё одним человеком, спешащим по неотложному делу. Я с удивлением посмотрел на небо: миновал полдень. Я проспал гораздо дольше, чем намеревался. В небольшом разрыве в облаках показалось полуденное солнце, но, наверняка, опять пойдет снег. Теперь я жалел, что накануне поддался импульсу и оставил свой плащ. Повезет, если я вернусь в замок до того, как пойдет снег.

Сначала я направился в лазарет, надеясь лично извиниться перед Риддлом. Однако там было больше людей, чем обычно, так как предыдущей ночью несколько стражников, очевидно, ввязались в драку. Никто из них не получил серьезных ранений, кроме одного парня, которого укусили за щеку. Уродство этого зрелища могло заставить содрогнуться любого. Когда я обнаружил, что Риддла в лазарете не было, шум и беспорядок снова стали моими союзниками. Я ушел, надеясь, что он уже выздоровел, однако догадываясь, что он просто поправляется в более подходящем для этого месте. Я остановился на улице, решая, что делать дальше.

Я взвесил в руке свой кошелек. Он был увесистым, так как к монетам, которые я надеялся потратить, чтобы доставить удовольствие своей маленькой дочке, добавились те, что оставил мне Чейд. В Ивовом лесу я туго набил кошелек, думая, что побалую Пчелку на ярмарке в Дубах-на-Воде. Неужели это было только вчера? Меня охватило уныние. День, который я намеревался посвятить развлечениям и удовольствиям, закончился насилием и кровопролитием.

Чтобы спасти жизнь Шуту я отправил её домой под сомнительным покровительством Фитца Виджиланта и леди Шун. Мою маленькую Пчелку, которой было девять лет, но которая выглядела всего на шесть. Я задумался о том, как она провела день. Неттл обещала отправить птицу, чтобы сообщить ей, что я благополучно добрался до Баккипа. Я знал, что моя старшая дочь не подведет меня. Позднее сегодня я напишу письма Фитцу Виджиланту и Ревелу, но самое главное — Пчелка. Опытный вестник на хорошей лошади может доставить послания через три дня. Или через четыре, если выпадет ещё снег… На данный момент достаточно и сообщения, отправленного с птицей. А пока я отправлюсь в Баккип, чтобы не только купить себе комплект новой одежды на деньги Чейда, но и выбрать подарки для Пчелки. Подарки в честь Зимнего праздника, решил я, чтобы показать ей, что я думал о ней, даже если не смог быть рядом. Я порадую себя, радуя её! Даже если она получит мои подарки несколькими днями позже.

Я решил, что лучше пройдусь до города пешком, чем буду вызывать Дьютифула или Неттл при помощи Скилла и просить их дать мне лошадь из конюшни. Лошади были не слишком хороши на крутых мощеных улицах. Дьютифул, без сомнений, все ещё был полностью занят развлечением торговых делегаций, а Неттл, вероятно, до сих пор злилась на меня, чего я заслуживал. Не будет вреда, если время немного охладит её нрав.

Я обнаружил, что дорога стала шире, чем я помнил, деревья отступили от обочин по обеим сторонам, уменьшилось количество выбоин, и колеи, наполненные грязью, встречались реже. Город оказался ближе, чем раньше, дома и магазинчики ползли вверх по дороге к замку. Там, где раньше был лес, теперь раскинулись городские окраины; тут были лавки разного сорта, дешевая таверна под названием «Баккипский стражник», а за ней, как я подозревал, находился бордель. Дверь «Похабной форели» была сорвана с петель, над ней корпел хмурый трактирщик. Сам Баккип был украшен к приходу праздника гирляндами, еловыми ветками и разноцветными флажками. Улицы были заполнены не только людьми, доставлявшими заказы в таверны и гостиницы, но и торгашами и купцами, процветавшими во время праздника.

Потребовалось время, чтобы найти то, что мне было нужно. В одном магазинчике, который, очевидно, обычно снабжал моряков и стражников, я нашел две дешевые рубашки, почти подходившие мне, длинный жилет из коричневой шерсти, плотный плащ и штаны, которые могли бы сойти на время. Я улыбнулся, осознав, что успел привыкнуть к одежде лучшего качества. Подумав, я отправился в лавку портного, где с меня быстро сняли мерку и пообещали подготовить одежду в течение двух дней. Я опасался, что останусь в Баккипе по крайней мере на этот срок, но все же упомянул, что, если одежда будет готова раньше, то я заплачу сверх. Я невнятно описал приблизительный рост Шута и его существенно уменьшившиеся размеры, на что мне сообщили, что если я вернусь вечером, то белье и домашняя одежда для него будут готовы. Я сказал, что мой друг болен и что оценил бы одежду из мягкой ткани. Выплаченные мной деньги гарантировали хорошую скорость их работы.

Сделав необходимые покупки, я отправился на те улицы, где играла музыка и царил веселый беспорядок. Передо мной ожил Зимний праздник моей юности: кукольный театр и жонглеры, уличные торговцы, предлагавшие сладости и аппетитные угощения, колдуньи, продающие зелья и амулеты, девушки в венках из остролиста, и все шумные развлечения, каких только может пожелать душа. Я скучал по Молли и страстно желал, чтобы Пчелка оказалась рядом и испытала все это вместе со мной.

Я купил ей подарки: ленточки с колокольчиками, леденцы на палочке, серебряную цепочку с тремя янтарными птичками, пачку орехов в специях, зеленый шарф с желтыми звездами, маленький поясной нож с костяной ручкой и ещё холщовую сумку, в которую все это можно было сложить. Мне пришло в голову, что вестник может с той же легкостью, что и простое письмо, отвезти ей эту сумку, так что я продолжил наполнять её. Я купил ожерелье, сделанное из пестрых ракушек с далекого пляжа, футляр ароматических шариков для сундука с шерстяными вещами и множество других симпатичных вещичек, так что сумка закрывалась с трудом.

Ненадолго день наполнился синевой неба и свежим ветром, дышавшим морем. Я наслаждался, представляя, как она будет радоваться безделушкам, которые найдет в этой сумке, и это было лучшим моментом этого дня. Предаваясь веселью, я обдумывал простые и понятные слова, которые напишу ей, чтобы она сама смогла прочитать мои мысли и понять, как сильно я сожалел, что оставил её. Однако вскоре ветер пригнал новую гряду темно-серых снежных туч, которые подбирались все ближе. Время возвращаться в замок.

На обратном пути я задержался у портного и был вознагражден вещами для Шута. Когда я уходил, низкие облака, висевшие на горизонте, подкрались ближе. Пока я торопливо шагал по крутой дороге к замку, пошел снег и задул ветер. В ворота меня впустили с той же легкостью, что и выпустили: в связи с праздничными торжествами и прибытием торговой делегации страже было приказано свободно пропускать всех.

Это напомнило мне о проблеме, которую мне вскорости предстояло решить. Мне была нужна личность. С тех пор, как я сбрил бороду, чтобы доставить удовольствие своей дочери, не только слуги в Ивовом лесу, но даже Риддл не переставали удивляться моему моложавому внешнему виду. После стольких лет отсутствия в Оленьем замке я боялся представляться Томом Баджерлоком, и не только потому, что белая прядь в волосах, от которой пошло это имя, пропала. Люди, помнившие Тома Баджерлока, ожидали увидеть мужчину шестидесяти лет, а не того, кто выглядел едва за тридцать.

Вместо того, чтобы воспользоваться входом через кухню, я направился в боковую пристройку и вошел через дверь, предназначенную в основном для курьеров и высокопоставленных слуг. Я легко прошел благодаря своей набитой сумке, а одному из помощников управляющего, который поинтересовался целью моего визита, я ответил, что у меня посылка для леди Неттл.

С годами гобелены и мебель замка были заменены, но основная иерархия покоев осталась такой же, как и во времена моего детства. По лестнице для слуг я добрался до этажа, предназначенного для мелкой знати, потоптался там, притворяясь, что ожидаю, когда меня впустят в чьи-то покои, и как только коридор освободился, поднялся на следующий этаж к двери старых комнат леди Тайм. Ключ плавно повернулся, и я вошел в комнату. Скрытый вход в старые покои Чейда проходил через шкаф, заполненный покрытой плесенью одеждой старой женщины.

Я, как и накануне ночью, неуклюже прополз через него, раздумывая, так ли была нужна секретность Чейда. Я знал, что Шут попросил эти комнаты, потому что все ещё боялся погони, но я был уверен, что наше путешествие через камни отбросило всех его преследователей. Потом я вспомнил, как умерла Белая девушка, глаза которой поедали паразиты, и решил, что осторожность не помешает. От того, что Шут был надежно спрятан, вреда не будет.

Один из тайных слуг Чейда навестил покои, пока меня не было. Хотелось бы с ним познакомиться. Или с ней. Грязная одежда Шута исчезла, а пустая ванна была задвинута в угол. Посуда и стаканы, оставшиеся с вечера, были убраны. В камине стоял тяжелый каменный котелок, плотно закрытый крышкой, но запах тушеной говядины все равно просачивался из-под неё и наполнял комнату. На столе была расстелена скатерть, буханка хлеба, завернутая в чистую желтую салфетку, покоилась рядом с небольшой миской бледного зимнего масла. Подлетарелок и приборов стояла пыльная бутылка красного вина и пара чашек.

Две удобные льняные ночные рубашки, висевшие на кресле, вероятно, были от Кетриккен. Там же лежали две пары свободных брюк из такой же ткани. Чулки из овечьей шерсти были аккуратно свернуты в клубок. Я улыбнулся, подумав, что ради этих мягких вещей бывшая королева вполне вероятно опустошила собственный гардероб. Я собрал одежду и положил её в ногах постели Шута.

Одежда, оставленная на другом кресле, сбивала с толку больше. На спинке красовалось небесно-голубое платье с широкими рукавами и гораздо большим количеством пуговиц, чем было необходимо, чтобы застегнуть любой предмет одежды. На сидении лежали почти практичные брюки из черной шерсти, которые заканчивались на лодыжках синими и белыми полосками. Стоявшие рядом туфли напоминали пару небольших лодок с острыми вздернутыми вверх носами и толстыми каблуками. Я подумал, что они оказались бы велики Шуту, даже если бы у него были силы передвигаться по Оленьему замку.

Я прислушивался к его глубокому и спокойному дыханию с того момента, как вошел. То, что он до сих пор спал, было хорошим знаком. Я подавил детский порыв разбудить его и спросить, как он себя чувствует. Вместо этого я нашел бумагу и присел за старый рабочий стол Чейда, чтобы написать письмо Пчелке. Я был полон слов, но, написав приветствие, немигающим взглядом уставился на лист. Мне столько нужно было сказать: начиная с обещания вернуться поскорее и до рекомендаций о том, как вести себя с Фитцем Виджилантом и Шун. Можно ли быть уверенным, что только она прочтет это письмо? Я на это надеялся, однако старые привычки взяли свое, и я не решился изложить на бумаге слова, которые могли бы вызвать отрицательное отношение к ней.

Так что я написал лишь о своих надеждах, что она получит удовольствие от моих небольших подарков. Как я и обещал раньше, тут был поясной нож, который, я верил, она станет использовать с умом. Написал также, что вернусь домой как можно скорее, и что надеюсь, что она хорошо проведет время, пока меня нет. Я не стал настаивать, чтобы она усердно училась у своего нового учителя. По правде, я скорее надеялся, что на время моего отсутствия и зимних праздников они отложат уроки. Но и эту мысль я не стал излагать на бумаге. Вместо этого я закончил письмо надеждой на то, что она получила удовольствие от Зимнего праздника, и упомянул, что ужасно по ней скучаю. Некоторое время я просидел, уверяя самого себя, что по крайней мере Ревел позаботится о том, чтобы праздники прошли повеселее. В тот роковой день в Дубах-на-Воде я собирался найти менестрелей. Повариха Натмег составила меню, которое доработал Ревел. Оно осталось на моем столе.

Я должен был лучше обращаться со своей дочерью, и я стану. Но я мало что мог сделать до своего возвращения домой. Подарков должно быть достаточно, пока я не мог быть рядом с Пчелкой.

Я скатал свое письмо в трубочку и завязал шнурком Чейда, нашел воск для печатей, растопил и прижал его к узелку на послании, поставив оттиск своего кольца. Не атакующего оленя Фитца Чивэла Видящего, а барсучий отпечаток, принадлежавший Тому Баджерлоку. Я поднялся и потянулся. Нужно найти курьера.

Уит подал мне сигнал, мои ноздри тут же раздулись, пытаясь поймать запах. Я не шелохнулся, но стал изучать взглядом комнату. Там. За тяжелым гобеленом с гончими, преследующими оленя, скрывавшим один из тайных входов в покои, кто-то дышал. Я сконцентрировался, задерживая дыхание. Я не вытащил оружие, но переместил вес так, чтобы можно было мгновенно прийти в движение, и замер. Я ждал.

— Пожалуйста, сир, не нападайте на меня, — прозвучал мальчишеский голос.

Парень по-деревенски растягивал гласные.

— Входи, — сказал я тоном, который ничего не обещал.

Он поколебался, а потом очень медленно отодвинул гобелен в сторону и ступил в тусклый свет комнаты. Он показал мне руки: правая была пустая, в левой зажат свиток.

— Сообщение для вас, сир. Это все.

Я окинул его оценивающим взглядом. Он был молод, возможно лет двенадцати, тело ещё не начало мужать. Костлявый, с узкими плечами, такой никогда не станет крупным мужчиной. На нем была одежда пажа синих цветов Баккипа. Каштановые волосы, кудрявые, как у терьера, и карие глаза. Он был напряжен и, хотя показался мне, но не проходил внутрь комнаты. Он почувствовал опасность и объявил о своем присутствии, что подняло его в моих глазах.

— Сообщение от кого? — спросил я.

Кончиком языка он облизнул губы.

— От того, кто знал, что сообщение нужно доставить сюда. Того, кто показал мне путь сюда.

— Откуда ты знаешь, что сообщение именно для меня?

— Он сказал, что вы будете здесь.

— Но здесь мог оказаться кто угодно.

Он покачал головой, но не стал спорить.

— Давно сломанный нос и высохшая кровь на рубашке.

— Что ж, неси сюда.

Он осторожно приблизился, как лиса, которая собирается украсть мертвого кролика из силка. Оказавшись у края стола, он положил свиток и отступил назад.

— Это все? — спросил я.

Он оглядел комнату, запас дров и еды.

— Если вы не желаете, чтобы я принес вам что-нибудь, сир.

— Твое имя?..

Он снова засомневался.

— Эш, сир, — он ждал, глядя на меня.

— Больше ничего не нужно, Эш. Можешь идти.

— Сир, — ответил он.

Он стал отступать обратно к гобелену, не оборачиваясь и не сводя с меня глаз. Шаг за шагом, медленно, он пятился, пока не коснулся руками гобелена. А потом нырнул за него. Я ждал, но так и не услышал звука его шагов по лестнице.

Через секунду я бесшумно поднялся и словно призрак подкрался к гобелену. Но когда я откинул его в сторону, то увидел только пустое место. Мальчишка исчез, будто его никогда и не было. Я одобрительно кивнул. С третьей попытки Чейд, кажется, нашел себе достойного ученика. Я начал было размышлять, как много времени он уделял тренировкам, или леди Розмари обучала мальчишку, и где они нашли его… а потом решительно выкинул это из головы. Это было не моё дело. И если бы мне хватало ума, то я бы задавал как можно меньше вопросов и как можно меньше вмешивался бы в текущие дела политики в Баккипе. Моя жизнь и без того была сложной.

Я проголодался, но подумал, что лучше подождать, пока Шут не проснется и не захочет поужинать со мной. Я вернулся к рабочему столу и развернул свиток Чейда. Через пару строк я почувствовал, как вокруг меня стягиваются сети баккипских интриг.

«Раз уж ты здесь, и тебе нечем заняться, кроме как ждать, когда он пойдет на поправку, может быть, ты захочешь оказаться полезным? Тебе предоставлена одежда, а двор ожидает прибытия лорда Фелдспара из Спайртопа — небольшого, но процветающего поместья на северо-западе Бакка. Лорд Фелдспар такой же жесткий, как и его имя, любит выпить, ходят слухи, что принадлежащая ему шахта по добыче меди недавно начала вырабатывать очень качественную руду. В связи с чем он прибыл в Баккип, чтобы поучаствовать в ныне проходящих торговых переговорах».

И так далее. Моё имя не было упомянуто, а по почерку нельзя было узнать руку Чейда, но игра определенно была в его духе. Я дочитал свиток и отправился изучать необычный наряд, оставленный видимо для меня. Я вздохнул. Оставалось не так много времени до начала ужина в Большой Зале. Я знал свою роль. Поменьше говорить, побольше слушать и доложить Чейду все подробности о том, кто пожелал сделать мне предложение и насколько щедрым оно было. Я не мог догадаться, в чем заключалась основная игра, однако знал, что Чейд сообщил мне ровно столько, сколько, по его мнению, мне нужно знать. Он плел свою паутину, как делал это всегда.

Несмотря на раздражение, я почувствовал и приятное возбуждение. Шел Зимний праздник, кухня, должно быть, превзошла себя, будут музыка, танцы и народ со всех Шести Герцогств. Под своим новым именем и в одежде, которая одновременно и привлекает внимание и говорит, что я приезжий, я снова стану шпионить для Чейда, как в молодости.

Я поднял платье. Нет, это оказалось не платье, а вычурный щёгольский длинный жакет, в комплект к которому шли непрактичные туфли. Пуговицы были сделаны из выкрашенной в синий кости, вырезанной в форме маленьких букетиков, и были нашиты не только спереди, но и на удлиненных манжетах. Множество пуговиц. Пуговиц, которые не несли функциональной нагрузки, а служили скорее украшением. Ткань была незнакомой и мягкой, но когда я прикинул жакет к плечам, он оказался гораздо тяжелее, чем я ожидал. Я нахмурился, а потом быстро сообразил, что потайные кармашки уже были заполнены для моего удобства.

Я обнаружил набор маленьких отмычек и напильник с частыми зубьями. В другом кармане лежал очень острый нож, какие предпочитают карманники. Я сомневался, что мне хватит ловкости для этого ремесла. Несколько раз я воровал для Чейда, но не ради денег, а чтобы узнать, какие любовные записки хранятся в кошельке Регала или у кого из лакеев водится больше денег, чем положено порядочному слуге. Давным-давно. Годы тому назад.

С кровати Шута до меня донесся тихий стон. Я перекинул жакет через локоть и поспешил к нему.

— Шут. Ты проснулся?

Его лоб был наморщен, глаза плотно зажмурены, но при звуке моего голоса что-то похожее на улыбку скривило его губы.

— Фитц. Это сон?

— Нет, друг мой. Ты здесь, в Баккипе. В безопасности.

— Ох, Фитц. Я никогда не буду в безопасности, — он закашлялся. — Мне показалось, что я умер. Я пришел в сознание, но не почувствовал ни боли, ни холода. Так что я подумал, что, наконец, умер. А потом пошевелился, и вся боль вернулась.

— Мне жаль, Шут.

Я был виноват в его новых ранах. Я не узнал его, когда увидел, что он держит на руках Пчелку. И бросился спасать своего ребёнка от больного и, вероятно, сумасшедшего нищего. Только потом я понял, что человек, которого я пырнул ножом не менее полудюжины раз, был моим самым старым на свете другом. Поспешное лечение Скиллом, которое я применил, закрыло ножевые раны и не дало ему истечь кровью, но сильно ослабило. В процессе лечения я узнал о множестве старых увечий и инфекций, которые продолжали пожирать его тело. Они медленно убьют его, если я не смогу помочь ему набраться достаточно сил для более тщательного лечения.

— Ты голоден? На огне мягкое тушеное мясо. И красное вино, и хлеб, и масло.

Некоторое время он молчал. В тусклом свете комнаты его глаза казались бледно-серыми. Они двигались, словно он все ещё пытался ими что-то увидеть.

— На самом деле? — спросил он дрожащим голосом. — Вся эта еда на самом деле? О, Фитц. Я едва ли смею двигаться, чтобы не очнуться и не обнаружить, что тепло и одеяла мне только приснились.

— Тогда хочешь, я принесу тебе поесть сюда?

— Нет, нет, не надо. Я все разолью. Дело не в том, что я не вижу, дело в моих руках. Они дрожат. И дергаются.

Он пошевелил пальцами, и мне стало плохо. На одной руке подушечки всех пальцев были срезаны, на их месте остались грубые шрамы. Суставы фаланг на обеих руках были чересчур большими на фоне его костлявых пальцев. Когда-то у него были изящные умные руки, которыми он жонглировал, управлял марионетками и вырезал по дереву. Я отвернулся.

— Пойдем. Давай усадим тебя в кресло у огня.

— Позволь мне самому, предупреди меня только в крайнем случае. Я хочу изучить комнату. Я достаточно хорошо запоминаю комнаты с тех пор, как они ослепили меня.

Я не мог придумать, что на это сказать. Он тяжело опирался на мою руку, но я позволил ему проделать путь на ощупь.

— Немного влево, — предупредил я его однажды.

Он хромал, как если бы каждый раз, наступая на свои опухшие ноги, чувствовал боль. Я недоумевал, как он сумел проделать столь далекий путь, в одиночестве, ослепленный, следуя по дорогам, которые он не мог видеть. «Позже, — сказал я себе. — Для этого найдется время и позже».

Протянутой рукой он дотронулся до спинки кресла и провел по нему до подлокотника. Он не сразу смог сесть и устроиться в кресле. Вздох его выражал не удовлетворение, а скорее завершение сложной задачи. Его руки легко пробежали по поверхности стола, после чего он сложил их на коленях.

— Боль сильна, но даже с болью я думаю, что смогу осилить обратное путешествие. Я отдохну здесь некоторое время и немного поправлюсь. А потом мы вместе отправимся сжечь это змеиное гнездо. Но мне понадобится моё зрение, Фитц. На пути в Клеррес я должен быть тебе подмогой, а не помехой. Вместе мы свершим над ними правосудие, которого они заслуживают.

Правосудие. Я впитал в себя это слово. Чейд всегда называл наши дела в качестве убийц «тихой работой» или «королевским правосудием». Если я отправлюсь в эти странствия, то что получится? Правосудие Шута.

— Через минуту будет готова еда, — сказал я, пока что оставляя его тревоги без ответа.

Я сомневался, что он проявит сдержанность в количестве еды, поэтому сам наполнил его тарелку: небольшая порция мяса, порезанного на маленькие кусочки, хлеб с маслом, разделенный на полоски. И налил вина. Я коснулся его руки, намереваясь направить её к тарелке, но не предупредил его об этом. Он отдернулся назад, чуть было не перевернув посуду, как если бы я обжег его кочергой.

— Извини, — воскликнули мы оба в унисон.

Я ухмыльнулся этому, а он — нет.

— Я хотел показать тебе, где еда, — объяснил я мягко.

Он не смотрел на меня, будто ему было стыдно.

— Я знаю…

Потом, будто робкие мыши, его искалеченные руки коснулись края стола и осторожно поползли вперед, пока не наткнулись на край тарелки. Он легко пробежал пальцами над посудой, ощупывая то, что на ней лежало. Он взял кусочек мяса и положил в рот. Я хотел было сказать, что рядом с тарелкой лежит вилка, но остановил себя. Не стоит одергивать измученного человека, будто он забывчивый ребёнок. Его руки нашли салфетку.

Некоторое время мы ужинали в тишине. Когда он съел то, что было на тарелке, он мягко спросил меня, не могу ли я нарезать для него ещё хлеба и мяса. Я сходил за мясом, а он вдруг спросил:

— Итак. Как шла твоя жизнь, пока меня не было?

На секунду я застыл, потом переложил нарезанное мясо на его тарелку.

— Как жизнь, — сказал я и удивился тому, как спокойно прозвучал мой голос. Я пытался подобрать слова. Как описать двадцать четыре года? Как рассказать об ухаживании, браке, ребёнке, вдовстве? Но я начал.

— Что ж. Помнишь последний раз, когда я ушел от тебя? Я потерялся в Скилл-колонне по дороге домой. Путь, который в предыдущие путешествия требовал не больше мгновения, занял месяцы. Когда колонна, наконец, выплюнула меня, я был почти лишен чувств. Спустя несколько дней, когда разум вернулся ко мне, я узнал, что ты был здесь и уехал. Чейд передал мне твой подарок, фигурку. В конце концов, я встретился с Неттл. Сначала вышло плохо. Я, эх, я ухаживал за Молли. Мы поженились.

Мои слова оборвались. Даже когда я рассказывал свою историю столь скупо, моё сердце разбивалось от воспоминаний о том, что у меня было, и что я потерял. Я хотел сказать, что мы были счастливы, но не мог заставить себя говорить об этом в прошедшем времени.

— Я сожалею о твоей утрате, — произнес он.

От него эти сухие слова звучали искренне. На секунду он ошеломил меня.

— Как ты?..

— Как я узнал? — Он скептически хмыкнул. — О, Фитц. Как ты думаешь, почему я уехал? Чтобы ты обрел жизнь наиболее близкую к той, которую я всегда предвидел для тебя после моей смерти. В стольких вариантах будущего после моей смерти я видел, как ты упорно ухаживаешь за Молли, завоевываешь её и, наконец, обретаешь немного счастья и мира, которые всегда ускользали от тебя, пока я был рядом. В стольких вариантах будущего я предвидел, что она умрет, и ты останешься один. Но её смерть не отменяет того, что у вас было. А это лучшее, чего я мог для тебя желать: годы, проведенные с твоей Молли. Она так любила тебя.

Он вернулся к еде. Я сидел неподвижно. У меня с такой силой сдавило горло, что я почти оглох. Мне было тяжело даже дышать сквозь ком слез. Хоть он и был слеп, я думаю, он все равно чувствовал мои страдания. Долгое время он ел медленно, стараясь растянуть еду и тишину, в которой я нуждался. Он медленно вытер остатки мяса с тарелки последним кусочком хлеба, съел его, вытер пальцы о салфетку и протянул руку за вином. Он поднял чашку и сделал глоток, на его лице отразилось почти блаженство. Он поставил её и тихо сказал:

— Мои воспоминания о вчерашнем дне сбивают меня с толку.

Я молчал.

— Думаю, я шёл большую часть предыдущей ночи. Я помню, что шёл снег и что нельзя останавливаться, пока не найду какое-нибудь укрытие. У меня была хорошая палка, которая помогает больше, чем можно выразить словами, когда у человека больные ноги и нет глаз. Мне теперь, знаешь ли, тяжело ходить без палки. Я был уверен, что иду к Дубам-на-Воде. Теперь я вспомнил. Мимо проехала повозка, кучер ругался и кричал, чтобы я убрался с дороги. Что я и сделал. Но я нашел следы повозки на снегу и понял, что если буду идти по ним, то приду к какому-нибудь укрытию. И я пошел. Ноги онемели, но это означало, что они меньше болели, однако я стал чаще падать. Думаю, что было очень поздно, когда я добрался до Дубов-на-Воде. На меня залаяла собака, но кто-то прикрикнул на неё. Следы повозки вели в конюшню. Я не мог попасть внутрь, но снаружи лежала куча соломы и навоза. — Он на секунду поджал губы и сказал с отвращением: — Я усвоил, что грязная солома и навоз часто оказываются теплыми.

Я кивнул, а потом сообразил, что он меня не видит.

— Да, — согласился я.

— Я немного поспал и проснулся, когда город вокруг меня начал шевелиться. Я услышал, как поет девочка, и узнал старую песню, которую пели на Зимний праздник, когда я жил в Баккипе. Так я понял, что день может быть хорошим для того, чтобы просить милостыню. Праздники пробуждают в некоторых людях доброту. Я думал, что попрошу подаяния и попробую получить немного еды, а потом, если мне встретится кто-то добрый, я попрошу его показать мне путь на Ивовый лес.

— Значит, ты шёл, чтобы найти меня.

Он кивнул. Его рука поползла обратно к чашке с вином. Он нашел её, выпил немного и поставил её обратно.

— Конечно, я шёл, чтобы найти тебя. Итак. Я попрошайничал, однако хозяин магазина все продолжал кричать, чтобы я убирался. Я знал, что должен уйти. Но я так устал, а место, где я устроился, было закрыто от ветра. Ветер — жестокая вещь, Фитц. Холодный день, который можно потерпеть, когда воздух неподвижен, превращается в постоянную пытку, когда поднимается ветер, — его голос затих, и он обхватил свои плечи, как если бы его пробирал мороз от одного воспоминания о ветре.

— Потом, хм. Появился мальчик. Он дал мне яблоко. Потом хозяйка магазина обругала меня и стала кричать на своего мужа, чтобы он пошел и вышвырнул меня прочь. А мальчик помог мне отойти от двери. И… — слова Шута оборвались.

Он повел головой, раскачивая ей из стороны в сторону. Не думаю, что он осознавал, что делает это. Он напомнил мне гончую, которая пытается взять потерянный след. Потом горестные слова хлынули из него.

— Все было так ярко, Фитц! Это был сын, которого я искал. Мальчик прикоснулся ко мне, и я мог видеть его глазами. Я почувствовал силу, которую он когда-то возможно обретет, если его обучат, и если он не будет испорчен Служителями. Я нашел его и не мог скрыть своей радости.

Желтоватые слезы медленно потекли из его глаз, оставляя следы на покрытом шрамами лице. Слишком хорошо я помнил просьбу, с которой он отправил ко мне своего вестника: найти «нежданного сына». Его сына? Ребёнка, которого он зачал, несмотря на все, что я знал о нем? С тех пор как его гонец достиг меня и умер, я перебрал дюжину вариантов того, кем могла быть мать этого сына.

— Я нашел его, — продолжал Шут. — И потерял. Когда ты ударил меня ножом.

На меня волной нахлынули боль и вина.

— Шут, мне так жаль. Если бы я только узнал тебя, то никогда бы не причинил тебе вреда.

Он покачал головой. Похожей на клешню рукой он нашел салфетку и промокнул ей лицо. Его слова прозвучали, словно воронье карканье:

— Что произошло, Фитц? Что… заставило тебя попытаться убить меня?

— Я принял тебя за кого-то опасного. Того, кто может навредить ребёнку. Я вышел из таверны, потому что искал свою маленькую девочку.

— Твою маленькую девочку? — Его недоверчивый возглас прервал моё объяснение.

— Да. Мою Пчелку. — Несмотря ни на что, я улыбнулся. — У нас с Молли родился ребёнок, Шут. Крошечная девочка.

— Нет, — его отрицание было абсолютным. — Нет. Ни в одном варианте будущего я не видел, что у тебя будет ещё один ребёнок.

Он сдвинул брови. Прочитать эмоции на покрытом шрамами лице было сложно, но он выглядел почти взбешенным.

— Я знаю, что увидел бы это. Я истинный Белый Пророк. Я бы это увидел.

Он ударил ладонью по столу, дернулся от боли и прижал руку к груди.

— Я бы это увидел, — продолжал настаивать он, но уже спокойнее.

— Но это случилось, — сказал я мягко. — Знаю, в это трудно поверить. Мы думали, что уже не сможем иметь детей. Молли сказала, что её время уже прошло. А потом появилась Пчелка. Наша маленькая девочка.

— Нет, — сказал он упрямо.

Он сжал губы, а потом его подбородок задрожал, как у ребёнка.

— Фитц, это невозможно. Как это может быть правдой? Если я не смог увидеть столь важного события в твоей жизни, что ещё я упустил? В чем ещё я мог ошибиться? Может я и в себе ошибся?

Некоторое время он молчал. Его незрячие глаза двигались, словно пытаясь найти меня.

— Фитц, не злись, что я спрашиваю об этом, но я должен. — Он поколебался, а потом шепотом спросил: — Ты уверен? Ты абсолютно уверен? Что ребёнок твой, а не только Молли?

— Она моя, — сухо сказал я.

Я был поражен тем, как оскорбили меня его слова.

— Определенно моя, — добавил я вызывающе. — У неё внешность жителей Горного Королевства, как у и моей матери.

— Матери, которую ты едва помнишь.

— Я достаточно помню её, чтобы сказать, что моя дочь на неё похожа. И я хорошо знаю Молли, чтобы быть уверенным, что Пчелка моя дочь. Безусловно. Шут, это тебя недостойно.

Он опустил глаза и уперся взглядом в колени.

— У меня осталось не так много достоинства, — признал он.

Шут встал и, покачнувшись, толкнул стол.

— Я возвращаюсь в постель. Мне нехорошо.

Шаркая ногами, он побрел прочь. Одной узловатой рукой он ощупывал пространство перед собой, а другую прижал к груди, словно защищаясь от чего-то.

— Я знаю, что ты не здоров, — ответил я, внезапно раскаявшись в том, что резко одернул его. — Ты сам не свой, Шут. Но ты снова станешь собой. Станешь.

— Думаешь? — спросил он.

Не обернувшись, он говорил в пустое пространство перед собой:

— Я не уверен, кто я есть. Я более десяти лет провел среди людей, которые настаивали на том, что я никогда не был тем, кем себя считал. Никогда не был Белым Пророком. Просто мальчишка с красочными снами. А то, что ты только что сказал, заставляет меня задуматься, не были ли они правы.

Невыносимо было видеть его таким разбитым.

— Шут. Вспомни, что ты сказал мне давным-давно. Мы теперь живем во времени, которое ты никогда не предвидел. В котором живы мы оба.

Он не ответил на мои слова. Дойдя до кровати и нащупав её край, он повернулся и присел. После чего он скорее рухнул в неё, чем лег, натянул одеяло на голову и замер.

— Я скажу тебе правду, старый друг. У меня есть дочь, маленькая девочка, которая зависит от меня. Я не могу её оставить. Я должен быть нормальным отцом, тем, кто вырастит её, будет учить и защищать. Это обязанность, от которой я не могу отказаться. И не хочу.

Говоря это, я прибирался: вытирал со стола то, что он пролил, затыкал пробкой оставшееся вино. Я ждал, но он молчал, и моё сердце опускалось все ниже. Наконец я сказал:

— То, о чем ты вчера попросил меня. Я бы сделал это для тебя. Ты знаешь. Если бы мог, то сделал бы. Но теперь я прошу тебя, как ты попросил меня: ради меня, пойми, что я должен сказать тебе «нет». Пока.

Тишина развернулась, как оброненный клубок шерсти. Я сказал слова, которые должен был сказать, и до него должен был дойти их смысл. Он не был ни эгоистом, ни жестоким человеком. Он сможет увидеть истину в том, что я ему сказал. Я не мог никуда с ним поехать, как бы срочно ни было нужно их убить. У меня есть ребёнок, которого нужно растить и защищать. Пчелка должна быть на первом месте. Я разгладил белье на своей стороне кровати. Вероятно, он уснул.

Я мягко заговорил:

— Я не могу быть здесь сегодня вечером, — сказал я ему. — У Чейда есть для меня задание. Возможно, я вернусь очень поздно. Ничего, если ты останешься один?

Он все также не отвечал, то ли действительно уснул, то ли сердился на меня. «Оставь, Фитц», — посоветовал я себе. Он болен. Отдых сейчас ему нужнее всего.

Глава 2

ЛОРД ФЕЛДСПАР

Что такое секрет? Это гораздо больше, чем просто знание, разделенное с кем-то. Это власть. Это обязательство. Он может стать знаком глубочайшего доверия или самой страшной угрозой.

Власть может принести как хранение, так и разглашение секрета. Иногда лишь очень мудрый человек способен понять — что из этого даст лучший результат.

Каждый, кто стремится к власти, должен стать коллекционером чужих тайн. Не существует секретов слишком маленьких или незначительных. Любой человек ценит свою подноготную выше, чем что либо ещё. Служанка может предать принца, лишь бы не позволить, чтобы стало известно имя её тайного возлюбленного.

Будь скуп, делясь накопленными знаниями. Многое лишаются своей силы, будучи разглашенным. И ещё осторожнее делись собственными тайнами, чтобы не оказаться марионеткой в чужих руках.

Я немного поел, но аппетит пропал. Шут либо спал, либо хорошо притворялся. Я смирился с его молчанием. С некоторым трепетом я переоделся в одежду, которую Чейд приготовил для лорда Фелдспара. Платье неплохо сидело на мне, хоть и оказалось немного туговато в районе груди и живота. Однако, вопреки ожиданиям, оно было удобным. Я переложил пару вещиц из одного потайного кармана в другой и надел туфли. Их каблуки были выше, чем я привык, а носки оказались длинными и закручивались на концах, украшенные маленькими кисточками. Я осторожно сделал в них пару шагов, а потом походил по комнате взад-вперед, проверяя — насколько свободно смогу передвигаться в них. Ну, по крайней мере, я не упаду.

У Чейда было большое зеркало превосходного качества, установленное здесь не столько из тщеславия, сколько ради тренировок его учеников. Я помню, как провел бесконечно долгую ночь, пока он заставлял меня перед этим зеркалом улыбаться сначала искренне, затем обезоруживающе, затем робко… этот список продолжался и продолжался, пока у меня не заболело лицо. Сейчас же я поднял канделябр и посмотрел на лорда Фелдспара из Спайртопа. К моему костюму прилагалась ещё и шляпа, похожая на мягкий мешок, украшенный золотым шитьем с рядом декоративных пуговиц, а также прикрепленный к ней изящный парик из коричневых локонов. Я водрузил её на голову и задумался, должна ли она так сильно свешиваться на одну сторону.

В тумбочке Чейда хранилось не меньше странной бижутерии, чем в лотке у лудильщика. Я выбрал два броских кольца и понадеялся, что пальцы не позеленеют от них. Я нагрел воду, побрился и снова себя оглядел, вот теперь сойдет. Только я решил выбраться из комнаты сквозь затхлые одежды в старинном гардеробе леди Тайм, как ощутил легкий сквозняк. Я замер, прислушиваясь, и, дождавшись нужного момента, задал вопрос:

— Не думаешь, что самое время доверить мне секрет трюка с этой дверью?

— Полагаю, что я должен, особенно теперь, когда ты стал лордом Фелдспаром и занял комнату под нами. — Чейд вышел из-за угла, остановился, затем кивнул, одобряя мой костюм. — Рычаг не там, где ты мог бы предположить. Он даже не на этой стене. Смотри. — Он подошел к очагу, сдвинул один из кирпичей, из образовавшегося отверстия вынул и продемонстрировал мне черный железный рычаг. — Он немного заржавел. Я поручу мальчику смазать его попозже. — С этими словами он потянул рычаг, и сквозняк пропал.

— Как открывается дверь в моих старых покоях? — Я потерял счет часам, которые провел в поисках нужного рычага, когда был мальчишкой.

Он вздохнул и улыбнулся.

— Один за другим, мои секреты открываются тебе. Признаюсь, меня всегда веселила твоя неспособность раскрыть этот. Я думал, ты обязательно наткнешься на него случайно, если не получится иначе. Нужно потянуть гардины. Закрой шторы полностью, и дерни ещё раз. Ты ничего не услышишь и не увидишь, но ты сможешь надавить, и дверь откроется.

— Теперь я знаю, — согласился я. — После полувека догадок.

— Определенно не полувека.

— Мне шестьдесят, — напомнил я ему. — А ты начал учить меня, когда мне было меньше десяти. Так что так и есть, полстолетия и даже больше.

— Не напоминай мне о моих годах, — сказал он и, вздохнув, сел. — Нечестно с твоей стороны болтать о прошедшем времени, когда оно тебя почти не коснулось. Сдвинь свою шляпу немного назад. Вот так. Прежде, чем ты выйдешь, мы сделаем твой нос немного красным и подрумяним щеки, чтобы казалось, что ты начал выпивать ещё с утра. И мы сделаем пошире твои брови. — Он поднял голову, чтобы критически меня осмотреть. — Этого должно хватить, чтобы никто не смог тебя узнать. А это что? — заметил он и потянул сверток для Пчелки к себе.

— Кое-что, что я хотел бы отправить в Ивовый Лес как можно скорее. Вещи для Пчелки. Мне пришлось оставить её довольно неожиданно и при странных обстоятельствах. Это первый Зимний Праздник с тех пор, как не стало её мамы. Я надеялся быть рядом с ней.

— Посылка будет отправлена в течение дня, — пообещал он мне тихо. — Я отправил туда небольшой отряд стражников этим утром. Если бы я знал, что у тебя есть послание, я бы передал его с ними. Они быстро доберутся.

— Здесь маленькие подарки для неё, с рынка. Сюрприз на окончание Зимнего праздника. Погоди, ты отправил отряд стражников? Зачем?

— Фитц, где твоя осторожность? Ты оставил Шун и Фитца Виджиланта там незащищенными. У тебя даже нет охраны. К счастью, у меня есть пара ребят неподалеку, которые знают свое дело. У них не много мускулов, зато острый глаз. Они предупредят Ланта, если заметят что-нибудь опасное. И, при хорошей погоде, мой отряд будет там через три дня или около того. Команда достаточно бесцеремонная, но я видел, что их командир славно управляется с ними. Капитан Стаут держит их на коротком поводке, до тех пор, пока не предоставит им свободу действий. И тогда ничто не сможет их остановить. — Он выглядел очень довольным своим выбором. Чейд постучал пальцами по краю стола. — Ежедневная птица не пришла, хотя иногда подобное происходит, если погода шалит.

— Ежедневная птица?

— Фитц, я педантичный человек. Я приглядываю за всем, что мне принадлежит. Включая тебя, все эти годы. И теперь, когда прилетает птица без письма, я знаю, что все хорошо, в том числе и у Ланта и Шун. Это разумно.

Я должен был догадаться, что у него есть как минимум один действующий наблюдатель в Ивовом Лесу. Я не знал, что ему приходил ежедневный отчет. Ну, не совсем отчет. Птица без письма была сигналом, что все хорошо.

— Чейд, прости, что я не подумал о безопасности Шун и Фитца Виджиланта, когда перенес сюда Шута. Ты доверил их мне. Ситуация была кошмарная, боюсь, что остальные мысли вылетели из моей головы.

Он кивал, пока я говорил, но на лице не читалось никаких эмоций. Я его разочаровал. Он откашлялся и очень аккуратно сменил тему.

— Итак. Думаешь, ты справишься с ролью лорда Фелдспара на два-три вечера? Для меня было бы очень кстати иметь в толпе человека, умеющего слушать и направлять разговор.

— Думаю, я все ещё способен на это. — Я чувствовал себя неловко из-за того, что подвел его. Это было меньшее, что я мог сделать. — Что ты надеешься узнать?

— О, как обычно. Что-нибудь интересное. Кто пытается проворачивать свои дела вне поля зрения короны? Кто предлагал взятки, чтобы получить лучшие торговые условия, или кто брал взятки? Каково общее настроение по поводу примирения с драконами? Конечно, самой ценной информацией, какую ты сможешь добыть, будут мелкие неожиданные детали.

— Есть у меня какие-либо конкретные цели?

— Пять. Нет, даже шесть. — Он почесал ухо. — Я доверяю тебе найти след и пройти по нему. Я дам тебе несколько рекомендаций, но держи ухо востро по поводу любых интересных предложений.

Следующие несколько часов он рассказывал мне о различных течениях в политической игре Шести Герцогств. Он описал мне четырех мужчин и двух женщин, за которым надо было проследить, вплоть до их предпочтений в выпивке и пристрастия к курению, и ещё двоих, которые, по слухам, встречаются за спиной своих супругов. Чейд дал мне беглый экскурс по технике добычи меди, чтобы я хотя бы выглядел образованным, и посоветовал таинственно молчать, если кто-нибудь начнет выспрашивать подробности о моем ремесле или новом источнике руды, который, по слухам, мы обнаружили.

И на время я вернул свою жизнь обратно в руки старика. Было бы неправдой сказать, что я позабыл о своем горе от потери Молли, или прекратил беспокоиться о Пчелке, или смирился с тем, что произошло с Шутом. Скорее, из своей реальной жизни я шагнул обратно в ту, где все, что мне было нужно — это подчиняться приказам Чейда и докладывать о том, что удалось узнать. В этом было некоторое внутреннее успокоение. Осознание того, что невзирая на все мои страхи и беспокойства, я все ещё оставался Фитцем, и все ещё есть нечто, в чем я по-прежнему хорош.

Когда Чейд закончил инструктаж, он повернулся к Шуту.

— Как он?

— Сам не свой. Ему больно, и он эмоционально разбит. Я расстроил его, и он вернулся в кровать. А потом сразу уснул.

— Неудивительно. С твоей стороны мудро позволить ему отоспаться. — Он взял сверток для Пчелки, взвесил его в руке, и, смягчившись, улыбнулся. — Сомневаюсь, что хоть один ребёнок в Оленьем замке получит мешок праздничной добычи, сравнимый с тяжестью этого. У меня есть отличный посыльный. Он выедет сегодня же.

— Спасибо, — коротко ответил я.

Он пренебрежительно отмахнулся и ушел, забрав с собой сверток.

Я спустился по тайной лестнице в комнату, бывшую когда-то в юности моей, закрыл за собой дверь и бегло осмотрелся. Сюда уже доставили чемодан для поездок, хорошего качества, но пыльный и засаленный, будто ему пришлось проехать долгий путь. Он был открыт и частично распакован, ворох одежды беспорядочно громоздился на стуле. Некоторые из новоявленных вещей отличались изобилием пуговиц. Я поверхностно ознакомился с содержанием внутренностей чемодана. Помимо коллекции одежды моего размера, причем явно не новой, там был полный набор всего, что человек взял бы с собой, если б решил надолго где-то остановиться. Любой, кто решил бы взломать дверной замок моей комнаты и осмотреть мои вещи, наверняка убедился бы, что я определенно лорд Фелдспар, вплоть до моих именных носовых платков. Я положил один платок себе в карман и погрузился в празднование Зимнего Праздника в Баккипе.

Как же я его любил. Музыка, превосходная еда, обилие всевозможных напитков. Некоторые придворные наслаждались дымом от маленьких курильниц на столах. Молодые леди в своих лучших платьях бесстыдно флиртовали с молодыми мужчинами в ярких и совершенно неудобных нарядах. Сплошные пуговицы! И я был не единственным, кто носил башмаки с высокими каблуками и закрученными носами. На самом деле среди прочей моя обувь была одной из самых скромных. Такая обувь превращала быстрые танцы Зимнего Праздника в настоящее испытание ловкости, и многие юные танцоры не справлялись с задачей, оскальзываясь.

Был только один неприятный момент, когда я мельком увидел в комнате Уэба. Не могу вспомнить, когда и почему начал опасаться баккипского мастера Уита. Полагаю, он прощупал меня своим Уитом, гадая, почему я показался ему знакомым: мне показалось, что я почувствовал действие его магии на себе. Извинившись, я покинул эту часть комнаты и больше его не видел этим вечером.

Я нашел тех, кого Чейд поручил мне отыскать, и влился в разговор. Притворившись слегка перепившим, я наслаждался ролью мелкого пьяного лордика, распустившего хвост в связи с неожиданно найденными в его владениях богатствами. В основном я крутился среди торговцев и купцов, почти не подходя к помосту, где знать и дворянство устанавливали контакты с торговыми представителями Бингтауна, Джамелии и Кельсингры. Я поймал на себе мимолетный взгляд леди Кетриккен, одетой в простое бледно-желтое вечернее платье, расшитое по подолу синими цветами Баккипа.

Король Дьютифул и королева Эллиана неторопливо прошли через зал, обмениваясь приветствиями с младшей знатью и видными торговцами. Дьютифул был торжественен и царственен в соответствии со своим рангом. Недавно он начал отращивать аккуратную бородку, которая придавала ему вес. Королева улыбалась, её рука покоилась на предплечье Дьютифула. Корона венчала короткие кудри чуть длиннее моих. Я слышал, что она не давала своим волосам отрастать после того, как потеряла новорожденную дочку. Этот символ длительного траура взволновал меня, кому как не мне понять такую печаль? Но все равно я был рад её видеть.

Дикая девчонка, которая однажды при мне лихо запрыгнула на спину своего пони, больше не была ребёнком. Невысокая и смуглая, она была не столь царственна, как статная Кетриккен, и можно было бы предположит, что бывшая королева Шести Герцогств примет на себя главенствующую роль на празднике… Но Кетриккен не стала. Они пришли к согласию в прошлом году и прекрасно друг друга дополняли. В то время как Кетриккен склоняла королевство к освоению новых путей, новых торговых партнеров и новых способов ведения дел, Эллиана придерживалась традиционных убеждений. Матриархальное воспитание на Внешних Островах пропитало её уверенностью в своих правах. Оба её сына следовали за ней, безупречно одетые, облаченные в баккипские цвета, однако каждая серебряная пуговица на одежде была украшена изображением скачущего нарвала, гербом дома их матери. Я помнил их младенцами и маленькими мальчиками. Эти дни остались далеко позади. Теперь они были молодыми людьми, и принц Интегрити носил простой обруч Будущего Короля. У принца Проспера явно прослеживались черты его матери-островитянки, но лоб принадлежал Видящих. Я улыбнулся, когда королевская чета прошла мимо, слезы гордости подступили к горлу. Наша работа, Шута и моя. Долгожданный мир между Шестью Герцогствами и Внешними Островами. Я притворно закашлялся, чтобы тайком стереть выступившие слезы. Потом стремительно развернулся и начал проталкиваться вглубь толпы. Такое поведение не подходит лорду Фелдспару. Контролируй себя, Фитц.

Мы с Чейдом решили, что под благородным титулом лорда Фелдспара скрывается жадное сердце торговца. У него никак не может быть нежных чувств по отношению к правителям, только твердая решимость придержать как можно больше налогов. Я хорошо играл свою роль. Каждому мелкому дворянину, который соблаговолил представиться, я бессвязно жаловался, как много моих налогов пошло на организацию этих праздников, и рычал, что мои деньги использовали ради содержания мясных стад для драконов. Драконы! Кормить драконов должны те, кому не повезло жить около их охотничьих угодий. Или пусть убираются оттуда. Меня не должна касаться расплата за их неудачный выбор! Я постепенно переводил разговоры в нужное мне русло и постарался, чтобы мои жалобы были услышаны.

Я ждал, что кто-нибудь из наших благородных гостей предложит обмануть сборщиков налогов Шести Герцогств, и когда это наконец случилось, предложение поступило от молодого человека из Фарроу. Он был не лордом и не купцом, его отец управлял грузовыми баржами на реке. Он улыбался и говорил со мной открыто, потом предложил выпить чего-нибудь покрепче. Он не был одной из мишеней Чейда, но хитро намекал, что знает людей, которые помогут обойти налоговых агентов на речных и морских портах и сберечь деньги. Возможно, он и был нужной нам нитью. Я связался Скиллом с Чейдом и обнаружил, что мой старый учитель использует силу Олуха, чтобы связываться не только с королем Дьютифулом, но и с некоторыми членами группы Скилла. Я отправил ему короткое личное сообщение, в котором лишь обратил его внимание на моего собутыльника.

Ага. Прекрасная работа.

Это было все, что он ответил мне при помощи Скилла, но я разделил с ним чувство удовлетворения и знал, что передал ему кусочек информации, который станет ценным пазлом в его головоломке.

Я расстался с этим молодым человеком и провел несколько часов в налаживании новых контактов, и просто гуляя. Этот Зимний Праздник был особенным, здесь присутствовали герцоги и герцогини всех Шести Герцогств. Я повстречал многих знакомых и друзей прошедших лет и никем не был узнан. Герцогиня Целерити из Бернса постарела, но сохранила былое изящество. Несколько жизней тому назад она была увлечена Фитцем Чивэлом. Я надеялся, что она прожила хорошую жизнь. Маленький паренек, семенивший у её ног, был, вероятно, внуком. Возможно даже правнуком. Были и другие люди, не только знатного происхождения, но и слуги, и торговцы. Однако меньше, чем могло бы быть несколько десятков лет назад. Время унесло из жизни многих.

Наступила глубокая ночь, в зале стало жарко, благодаря разгоряченным телам танцоров. Я не удивился, когда молодой речной торговец выследил меня, чтобы познакомить с очень дружелюбным морским капитаном из Бингтауна. Тот представился новым купчиком и сразу же поделился со мной своим настроением: у него совершенно закончилось терпение выносить бингтаунскую систему десятин и налогов на иностранные товары.

— Старые Торговцы зациклились на своих методах. Если они не прекратят цепляться за прошлое и не поймут, что должны открыть свои двери новым торговым течениям, что же, найдутся те, кто отыщет лазейку.

Я кивнул ему и спросил, могу ли я назначить ему встречу через день после праздника. Он дал мне маленькую дощечку, на гладкой стороне которой были напечатаны его имя и название его корабля. Он остановился в Кровавых Гончих, около портового склада, и будет ждать моего визита.

Ещё одна рыбка в сетях Чейда.

Через некоторое время я извинился и присел у одного из малых очагов, чтобы послушать как менестрель рассказывает традиционную легенду Зимнего Праздника. Позже, когда я уже собирался поискать немного сидра со специями, молодая женщина, которая выпила больше, чем следует, поймала меня за руку и потребовала пригласить её на следующий танец. Ей было не более двадцати лет, и неожиданно она показалась мне глупым ребёнком в опасном месте. Я гадал, где же её родители, и как они могли оставитьпьяную дочь одну посреди праздника.

Но я станцевал с ней один из старинных парных танцев, и, несмотря на мои причудливые носки и приподнятые каблуки, умудрился соблюдать шаг и правильно отмерять ритм. Это был бодрый танец, а моя партнерша была симпатичной девочкой с темными кудряшками, карими глазами и юбкой из множества слоев всех оттенков синего. Тем не менее, к концу танца меня переполняли одиночество и глубокая печаль по прожитым годам. Я поблагодарил её, проводил до кресла около очага и ускользнул. Мой вечер Зимнего Праздника, как мне показалось, подошел к концу, и вдруг я понял, что ужасно соскучился по маленькой ручке в моей руке, и по заглядывающим в мои огромным голубым глазам. Впервые в жизни мне захотелось, чтобы моя дочь обладала Скиллом, и я мог дотянуться до неё через все заснеженное расстояние между нами и сказать ей, как я её люблю и как по ней скучаю.

Я знал, что Чейд верен своему слову. Надежный гонец уже наверняка в седле, на пути в Ивовый Лес, с моим свертком и письмом в сумке. И все же пройдут дни, прежде чем она получит их и узнает, что я думал о ней в разгар праздника. Почему я никогда не соглашался на предложение Чейда послать ученика Скилла в Ивовый Лес, такого, который мог бы в моё отсутствие передавать мне оттуда новости и сообщения? Это едва ли могло заменить возможность подержать моего ребёнка на руках или покружить её в танце в полночь, но это было бы хоть что-то.

Пчелка, я люблю тебя, — передал я Скиллом рассеянную мысль, будто она могла бы её достичь. И почувствовал легкую рябь общих мыслей Неттл и Чейда: по их мнению на сегодня я выпил достаточно.

Возможно, я действительно перебрал, — ответил я им. — Но я так по ней скучаю.

Никто не ответил, поэтому я просто пожелал им спокойной ночи.

Глава 3

ПОХИЩЕНИЕ ПЧЕЛКИ

Иногда действительно появляется великий лидер, своей харизмой побуждающий других следовать за ним по пути наибольшей пользы. Бытует мнение, что для создания значительных и мощных изменений нужен именно такой лидер.

Истина в том, что к этому моменту ведут согласованные действия десятков, сотен и даже тысяч человек. Повитуха, помогавшая родиться на свет его бабушке — это такая же необходимая деталь, как и человек, подковавший лошадь, чтобы лидер мог доехать на ней до своих сторонников и сплотить их. Отсутствие любого из них отдалит лидера от власти также стремительно, как вонзившаяся в грудь стрела.

Таким образом, чтобы добиться перемен, не нужна ни военная сила, ни жестокие убийства. Ничто из этого не может предопределить будущее. Любой, наделенный записями сотен белых пророчеств, может стать Изменяющим. Любой может ускорить незначительные перемены, отрезающие от власти одного и возвышающие другого. Сотни Служителей, живших ранее, сделали такие изменения возможными. Сейчас мы не зависим от единственного Белого Пророка, знающего, как выбрать лучший путь для всего мира. Теперь во власти Служителей определять путь, по которому все мы должны следовать.

Наставления. Служитель Имакихэн.

Кружился снег, белые звездочки падали с темного неба. Я лежала на спине, вглядываясь в ночь. Меня разбудили холодные снежные хлопья, тающие на лице. Как мне казалось, не ото сна. И не от покоя, а от странной неподвижности. Я медленно села, ощущая головокружение и слабость.

Какое-то время мне слышались звуки и запахи. В моем лихорадочном полусне заманчиво жарилось мясо по специальному рецепту Зимнего Праздника, и потрескивали огромные бревна в Большой зале, менестрель настраивал морские рожки — традиционный духовой инструмент с низким звучанием.

Но теперь, проснувшись, я замерла в ужасе. Это были не гулянья по случаю кануна Зимнего Праздника. Скорее, полная противоположность нашим приготовлениям к изгнанию тьмы из домов. Все было разрушено. Конюшни горели. А обугленное мясо недавно было людьми и лошадьми. Низкие, протяжные звуки, казавшиеся мелодиями инструментов, на деле оказались стонами людей Ивового леса.

Моих людей.

Я протерла глаза, силясь понять, что произошло. Мои руки были тяжелыми, медлительными и бессильными. Кто-то надел на них огромные меховые рукавицы. Или это белые пушистые лапы? Не мои?

Я вздрогнула. Была ли я собой? Или кто-то другой управлял моими мыслями? Дрожь прошла по всему телу. «Я Пчелка, — шепнула я себе. — Пчелка Видящая. Кто напал на мой дом? И как я оказалась здесь?»

Меня тепло закутали от холода, усадив в открытые сани, словно на кровать королевских величин. Сани были чудесны. Две белоснежные лошади с серебряной с красным упряжью покорно ждали, готовые тронуться. По обеим сторонам от скамьи возницы висели кованые фонари со стеклянными стенками, украшенные железными завитками. Они мягко освещали сиденье возницы и пассажира и изящные изогнутые края ложа в санях. Я потянулась, чтобы провести руку над полированным деревом, но поняла, что не могу этого сделать. Я была завернута и закутана в одеяла и меха так, что они удерживали моё сонное расслабленное тело лучше всяких веревок. Сани стояли на краю дороги, проходившей через главные ворота Ивового Леса. Теперь эти врата были разбиты и бесполезны.

Я покачала головой, пытаясь разобраться в этих хитросплетениях. Я должна сделать что-нибудь! Мне нужно было что-то сделать, но тело казалось тяжелым и мягким, как корзина с мокрым бельем. Я не могла вспомнить ни обратную дорогу в Ивовый Лес, ни то, как меня одели и затолкали в сани. Пытаясь восстановить события этого дня, я начала вспоминать все по порядку, словно разыскивала пропавшую перчатку. Я была в классной комнате с другими детьми. Управляющий Ревел умер, приказав нам бежать. Я спрятала других детей в тайных проходах в стенах Ивового Леса, а они закрыли дверь, оставив меня снаружи. Мы с Персиверансом спасались. Его подстрелили. А меня взяли в плен. И я была от этого счастлива. Больше я не помнила ничего. Но почему-то меня вернули к Ивовому Лесу, завернув в тяжелый меховой плащ и запеленав дюжиной одеял. И теперь я находилась в санях, наблюдая, как горят наши конюшни.

Отведя глаза от танцующих над конюшней языков рыжего пламени, я посмотрела в сторону поместья. Люди, все те люди, которых я знала всю жизнь, собрались сейчас перед высокими дверьми Ивового Леса. Они были одеты в ту же одежду, что и утром, работая внутри дома, и она не годилась для пребывания на холодном снегу. Они сбились в плотную кучу, обнимая себя руками, чтобы хоть как-то согреться. Я видела и низенькие фигуры. Сфокусировав на них взгляд, я поняла, что это были спрятанные мной дети. Несмотря на мой строгий запрет, они вышли наружу и выдали себя. Мои заторможенные мысли, наконец, смогли связать горящие конюшни и спрятанных детей.

Возможно, они были правы, выбравшись наружу. Возможно, налетчики сожгут и дом тоже.

Налетчики. Я зажмурилась, а потом заморгала, стараясь прояснить и зрение, и, заодно, мысли.

Это нападение не имело никакого смысла. Насколько я знала, у нас не было врагов. Мы находились далеко в глубине герцогства Бакк, а Шесть Герцогств ни с кем не воевали. Пока эти чужеземцы не пришли и не напали на нас, с боем ворвавшись в наши залы.

Зачем?

Затем, что им требовалась я.

Звучало бессмысленно и все же это казалось правдой. Разбойники пришли, чтобы выкрасть меня. Вооруженные всадники стащили меня с лошади. Стащили нас. Ох, Персиверанс. Между его пальцами сочилась кровь. Погиб он или спрятался? И как я оказалась снова здесь, в Ивовом Лесу? Один из мужчин схватил меня и притащил назад. Женщина, которая, казалось, организовала этот налет, обрадовалась, увидев меня и сказала, что заберет меня домой. Я нахмурилась. Я была так счастлива от этих слов. С такой нежностью любила их. Что же со мной было не так? Туманный человек встретил меня и приветствовал, как своего брата.

Я утаила то, что я девочка, потому что от счастья едва могла говорить. Раскрыла объятия туманному человеку и по-матерински пухлой женщине, спасшей меня от душащего захватчика. Но что было после… Я помнила теплую белизну. И только. Воспоминания были бессмысленны, но переполняли меня чувством стыда. Я обняла женщину, которая привела в мой дом убийц.

Я медленно повернула голову. Оказалось, что я не могу ничего делать быстро: ни двигаться, ни думать. Наконец, я вспомнила, что нехорошо приземлилась при падении. С лошади. Может быть, я ударилась головой? Что же со мной такое?

Мои невидящие глаза, наконец, сфокусировались на конюшне. Туда шли двое мужчин, которые что-то тащили. Это были люди из Ивового Леса, одетые в свою лучшую одежду. Зеленую с желтым. Был канун Зимнего Праздника. Я узнала одного из них — Лин, наш пастух. Они что-то несли, это что-то болталось между ними. Что-то, провисшее от тяжести. Тело. Вокруг горящих конюшен снег растаял, превратившись в слякоть. Они все шли и шли, подходя все ближе и ближе. Неужели они войдут прямо в огонь? Но приблизившись почти вплотную, они остановились.

— Раз, два, три! — скомандовал Лин скрипучим голосом, они раскачали тело и на счет «три» бросили его в красную ненасытную глотку горящей конюшни. Затем развернулись и потащились прочь от пламени, как марионетки на сцене.

Потому ли горела конюшня? Чтобы избавиться от тел? Хорошо пылающий костер был очень эффективен, если нужно спрятать тела. Это я узнала от отца.

— Папа? — прошептала я. Где он сейчас? Придет ли, чтобы спасти меня? Может ли он спасти всех наших людей? Нет. Он оставил меня, чтобы отправиться в Олений замок и постараться спасти старого слепого нищего. Он не собирается спасать меня или наших людей. И никто не собирается.

— Я выше этого, — прошептала я, не осознавая, что произнесла это вслух. Казалось, будто какая-то часть меня стремилась разбудить другую половину — тупую и бесчувственную. Я испуганно огляделась в поисках того, кто мог бы это услышать. Они не должны слышать — что я говорю. Потому что… если они услышат… если услышат, то они узнают. Узнают что?

— Узнают, что больше не контролируют меня!

Мой шепот на этот раз был гораздо тише. Части меня наконец слились воедино. Я неподвижно сидела в своем теплом гнездышке, собирая все свои силы и мысли. Нельзя выдавать себя, пока я беспомощна. Сани были завалены мехами и шерстяными одеялами из поместья, а сама я завернута в тяжелое одеяние из белого меха, толстое и мягкое, но слишком большое для меня. Такого не было в Ивовом Лесу. Я не знала — что это за мех, и пах он чем-то чужим. Меховая же шапка согревала мою голову. Я пошевелила укатанными в рукавицы руками, освобождаясь от тяжелых одеял. Меня завернули сюда, как украденное сокровище. Именно меня они хотели забрать. Меня и ещё кое-какую мелочь. Если бы они пришли нас грабить, повозки были бы загружены добычей и богатствами из моего дома. Ничего подобного здесь не было, даже верховых лошадей, которых можно было бы увести. Я — единственное, что они забрали. Они убили Ревела, чтобы выкрасть меня.

Что же произошло с остальными?

Я подняла глаза. Люди из поместья, съежившись, стояли у небольших костров, как стадо рогатого скота посреди снега. Некоторых поддерживали их родные. Лица настолько исказились от боли и ужаса, что их нельзя было узнать. Костры, разведенные из прекрасной мебели Ивового леса, не грели, они освещали ночь, не позволяя людям сбежать от похитителей. Большинство захватчиков были верхом. Это были не наши лошади и не наши седла: с высокими спинками, совершенно незнакомые. Я в оцепенении пересчитала их. Не так уж много, возможно, всего лишь десять. Но они были воинами, большинство светловолосые, с русыми волосами и бледными бородами; высокими и крупными. Некоторые держали в руках обнаженные мечи. Они были убийцами, солдатами, нанятыми для выполнения задания. Люди с такими же светлыми, как у меня, волосами. Я увидела человека, который преследовал меня, вытащил из седла и тащил назад, едва не задушив. Он стоял лицом к лицу с кричащей пухлой женщиной, которая заставила его отпустить меня. А дальше за ними, да, мои глаза смогли увидеть его. Это был он. Туманный человек.

Сегодня я видела его не в первый раз.

Он был на рынке в Дубах-на-Воде. Он одурманил весь город так, что никто из проходивших мимо не обернулся и не взглянул в его сторону. Он был в том переулке, который все избегали. А что было позади него? Налетчики? Мягкая добрая женщина, голос и слова которой заставили меня полюбить её после первых же слов, обращенных ко мне? Я не могла разглядеть их сквозь туман, видела лишь самого туманного человека. И сейчас я с трудом его рассмотрела, хотя он стоял рядом с женщиной и совсем не прятался.

Он что-то делал. Что-то очень сложное, настолько трудное, что туман, окутавший меня, рассеялся. Это знание помогло мне очистить разум. С каждым прошедшим мгновением мои мысли вновь обретали самостоятельность. Как и тело. Теперь я смогла почувствовать все синяки, полученные сегодня, и головную боль. Языком во рту я нашла место, где прикусила щеку, нажала и почувствовала вкус крови. Боль, появившаяся при этом, окончательно прояснила мысли. Теперь мой разум принадлежал только мне.

Сделай что-нибудь. Не сиди в тепле, позволяя им сжигать тела твоих друзей, пока люди Ивового Леса дрожат в снегу. Они были беспомощны, их разумы затуманены, как и мой до недавних пор. Возможно, я была единственной способной понять, кто я есть, потому что годами выдерживала давление отца. Они стояли и страдали, нерешительные и беспомощные, как овцы в метель. Ощущая, что что-то не так, они все равно стояли, стеная и мыча, как скот перед бойней. Такие же потерянные, как Лин и его напарник, которые вернулись из темноты с очередным телом. Они брели с одеревеневшими лицами, выполняя поставленную перед ними задачу. Им велели ни о чем не думать.

Я посмотрела на туманного человека. Мальчишка. Его круглое лицо с детским подбородком ещё не полностью сформировалось. А тело было мягким, редко подвергавшимся физическим нагрузкам. А вот его разум работал постоянно, поняла я. Лоб сморщился от напряжения, его целью были солдаты. Он не обращал внимания на людей Ивового Леса, зная, что туман, окутавший их, быстро не рассеется. Он убеждал солдат слушаться и доверять словам женщины. Его туман окутал старика, сидящего на вороном коне.

Старик сжимал в руке меч, острие, направленное в землю, источало тьму. Я могла буквально увидеть плотность густого тумана. Затем я поняла, что на самом деле не вижу сквозь него. Это был отражающийся свет, старик был окутан красными огнями ауры. Его лицо было ужасно, старое и обвисшее, будто расплавленное, с выпирающими костями и светлыми глазами. Он будто бы излучал горечь и ненависть ко всем. Я собралась и немного опустила свои стены, чтобы почувствовать — что туманный человек говорит старому солдату. Он насыщал его ощущением триумфа и успеха, наполнял удовлетворением и сытостью. Задание выполнено, он будет хорошо вознагражден, одарен выше всех ожиданий. Люди узнают о его свершениях. Они услышат обо всем и будут вспоминать, каким человеком он был. И пожалеют о том, как обращались с ним. Они станут пресмыкаться перед ним, молить о милосердии.

А сейчас? Сейчас настало время прекратить грабеж и насилие, забрать то, за чем он и его люди пришли, и вернуться домой. Задержка здесь может вызвать осложнения. Будет больше столкновений, убийств… Это нам не нужно. Туман внезапно изменился. Перестал убеждать в этих перспективах, стал холодным, полным темноты и усталости. Меч в руках вдруг показался тяжелым, доспехи давили на плечи. Они получили то, за чем пришли сюда. Чем раньше они повернут обратно в Калсиду, тем скорее окажутся в тепле, с заслуженным вознаграждением. Скоро он будет смотреть свысока на людей, которые пожалеют о том, что презирали его.

— Надо всех их сжечь. Убить, а потом сжечь, — предложил один из мужчин, сидящий на гнедом коне. Он улыбался, демонстрируя прекрасные зубы. Светлые волосы были сплетены в длинные косы, обрамляющие лицо. Квадратный лоб, твердая челюсть. Он был очень красив. Он направил коня в гущу людей, и люди разошлись перед ним, как масло, растекающееся под горячим ножом. В центре толпы он развернул коня и взглянул на командира. — Командующий Эллик! Зачем нам оставлять здесь все эти поленья?

— Нет, нет, Хоген, это глупость, — четко произнесла полная женщина. — Не спеши, слушай командира. Эллик знает, как поступить мудро. Сожжем конюшню с телами. Позволь Винделиару позаботиться об остальном. Давайте отправимся домой, убедившись, что нас никто не помнит и не преследует. Мы получили то, за чем пришли. Позволь нам уехать сейчас. Мы можем вернуться обратно, в теплые земли, не беспокоясь о преследовании.

Я выбралась из вороха одеял и пледов. Мои ботинки! Они сняли с меня обувь, оставив только носки. Искать башмаки и потерять шанс на побег? Мантия из белого меха свисала ниже колен. Я подтянула её выше, подползла к дальнему краю саней и перелезла через него. Ноги подогнулись, и я упала лицом в снег. Подтянувшись за край саней, я с трудом встала. Все болело, мышцы не слушались, драгоценные мгновения уходили на то, чтобы заставить ноги работать, пока я, наконец, не почувствовала, что могу идти и не спотыкаться.

Я стояла и могла идти, но что мне это давало? Никогда прежде я не проклинала свой маленький рост с такой силой. Но даже будь я высоким сильным воином на могучей лошади, что можно сделать против такого количества вооруженных людей?

От этой мысли я почувствовала себя слабой и беспомощной. Даже армия не смогла бы изменить то, что уже произошло. Никто и ничто не вернет управляющего Ревела, не заставит исчезнуть кровь Фитца Виджиланта со снега, не потушит конюшни. Все было разрушено. Да, я ещё жива, но я была лишь крохотным кусочком разрушенной жизни. Как и все остальные. Пути назад не было ни для кого из нас.

Я никак не могла решить, что делать. Становилось все холоднее. Можно было вернуться в сани, забраться под одеяла и ждать, чтобы все шло своим чередом. Можно было убежать в ночь, чтобы отыскать Персиверанса, скрытого под плащом и снегом. Или побежать к плененным людям, чтобы меня вновь притащили в повозку. Я задумалась, хватит ли мне силы воли зайти в горящие конюшни и умереть там. Больно ли это?

Загнанные в угол волки борются. Даже щенки.

Мысль, зародившаяся в моей голове, была вытеснена долгим пронзительным криком. Таким странным, что я не сразу поняла — кричала Шун. Я выглянула из-за саней. Мужчина, который прежде пререкался с пухлой женщиной, схватил Шун за волосы.

— Мы уйдем, — любезно согласился он. — Но сначала я хочу насладиться своей наградой. — Он поднял Шун на ноги. Она визжала, как поросенок, и это выглядело бы забавно в любое другое время. Руками она хваталась за свои волосы, пытаясь унять боль, причиняемую солдатом. Её платье было красным как кровь, с кружевом в виде снежинок, блузка широко распахнута и порвана. Мужчина не слишком вежливо потряс её. — Вот эта. Эта маленькая кошка попыталась достать меня ножом. И все ещё не прочь подраться. Я ещё не был с ней — в таких вещах я не люблю спешить.

Он спешился, подтаскивая Шун за собой. Она пыталась вырвать волосы из его руки, но мужчина перехватил их ближе к затылку. Он был выше и держал её на расстоянии вытянутой руки, так что она не могла его достать кулаками. Мужчины из Ивового Леса стояли и смотрели, их глаза были тусклыми, рты безвольными. Никто даже не двинулся, чтобы помочь ей. Фитц Виджилант мог бы попробовать защитить её, но я уже видела его раньше — посреди кровавой лужи на снегу. Шун сражалась с пленившим её человеком, но была также беспомощна против него, как была бы и я на её месте. Он засмеялся и крикнул, перекрывая вопли:

— Я уделю этой малышке особое внимание, а потом догоню вас. Ещё до наступления утра.

Другой солдат, сидевший верхом, внезапно заволновался и заинтересовался происходящим, преодолевая спокойствие, навязанное туманным человеком. Его глаза, устремленные на Шун, стали похожи на взгляд собаки, которая смотрит, как человек обгладывает с костей последние куски мяса.

Пухленькая женщина бросила отчаянный взгляд на туманного человека — Винделиара. Он настолько сильно сжал губы, что они стали похожи на утиный клюв. Даже там, где я стояла, не замеченная ими, чувствовалось удушающее воздействие его манипуляций. Мои мысли таяли, как воск горящей свечи. Я собиралась что-то сделать, но это могло и подождать. Это было слишком утомительно, требовало стольких усилий. День был ужасно долгим, и я так устала. Было темно и холодно. Самое время найти тихое, безопасное место, чтобы отдохнуть. Да, отдохнуть.

Я повернулась к саням и ухватилась за их край, чтобы вскарабкаться обратно. Мои руки в огромных меховых рукавицах соскользнули, и я сильно ударилась лбом о дерево.

Просыпайся! Дерись! Или беги. Но не засыпай. — Волк-отец тормошил моё сознание, как пойманного зайца. Содрогнувшись, я стала собой. — Оттолкни его. Прогони, но аккуратно, мягко, так, чтобы он не догадался, что ты борешься с ним.

Сделать это было совсем непросто. Туман был похож на паутину — цеплялся и притуплял сознание. Я подняла голову и взглянула поверх саней. Винделиар держал остальных под контролем. Он не заставлял их ничего делать, просто поместил в них мысль о том, что отдых и сон гораздо заманчивее всего остального. Его влияние распространялось и на пленных, некоторые опустились в снег там же, где стояли.

Шун прекратила бороться, но туман, казалось, не коснулся её. Обнажив зубы, она смотрела на пленившего её мужчину. Хоген посмотрел на неё, встряхнул и ударил. В ответ она бросила на него ненавидящий взгляд, осознавая, что сопротивление его только забавляет. Он жестоко и звонко засмеялся, а затем схватил её за горло и повалил на спину. Она осталась лежать там, куда упала, юбка раскинулась на снегу, как лепестки розы. Усилия туманного человека не коснулись нападавшего. Красавец наступил на юбку Шун, вминая её в снег, и положил руки на пряжку ремня.

Сидевший верхом командир безразлично посмотрел на него и возвысил голос, обращаясь к своим людям. Он знал, что они ему подчинятся, несмотря на то, что голос его был по-старчески тонким.

— Заканчивайте здесь. Отнесите тела в костер, когда все будет сделано. А затем догоняйте, мы уезжаем прямо сейчас, — он обратил взгляд на красивого мужчину. — Побыстрее, Хоген.

Затем, развернув коня, он поднял руку, и всадники, не оглядываясь, последовали за ним. Ещё несколько человек появились из теней, кто-то верхом, кто-то пеший. Больше, чем я сначала насчитала. Полная женщина и Винделиар огляделись. И тогда я поняла, что они были не одни. Туманный человек хорошо делал свою работу, до этого момента я их не видела.

Они были одеты в белое. Или я так думала сначала, потому что когда они прошли мимо костра и встали вокруг полной женщины и Винделиара, я заметила в их одежде есть оттенки желтого и цвета слоновой кости. Все они были одеты одинаково, будто их пальто и теплые штаны — своего рода необычные ливреи. На головах у них я увидела необычные вязаные шапки — с удлиненными сзади отрезами ткани, которыми можно было укутать шею. У всех были похожие лица, как у братьев и сестер, все бледнокожие, светловолосые, с круглыми подбородками и розовыми губами. Все совсем юные, и трудно было сказать — женщины это или мужчины. Они двигались в безмолвии, словно были истощены, уголки губ опущены вниз. Они прошли рядом с красивым мужчиной, который стоял над Шун и все боролся со своим холодным, жестким ремнем. Они смотрели на Шун, когда проходили мимо, жалели её, но даже не пытались помочь.

Они окружили полную женщину, и та заговорила:

— Прошу прощения, лурики. Мне бы хотелось все это избежать также сильно, как и вам. Но однажды начавшееся, уже не может быть отмененным, как все мы знаем. Было известно, что такое может произойти, но мы не могли ясно видеть путь, который помог бы одновременно избежать этого и найти мальчика. Итак, сегодня мы выбрали путь, который был кровав, но вел в необходимое место. Мы нашли его. И теперь должны забрать его домой!

Их юные лица одеревенели от ужаса.

— Что будет с остальными? С теми, кто не умер? — спросил один из них.

— Не волнуйтесь о них, — успокоила своих последователей пухлая женщина. — Худшее для них уже позади и Винделиар очистит их разум. Они мало что смогут вспомнить об этой ночи, будут придумывать причины, по которым появились синяки, и забудут, что с ними действительно произошло. Соберитесь, пока он работает. Киндрел, иди за лошадьми. Возьми с собой Соула и Реппина. Алария, ты поведешь сани. Я устала говорить и должна присмотреть за Винделиаром, когда все будет готово.

Я увидела, как пастух Лин с напарником вновь покинули кучку съежившихся людей. Они тащили ещё одно тело, их лица были безразличны, словно они несли мешок зерна. Я видела, как красавец опустился на колени в снег. Он расстегнул свои штаны и теперь откидывал красивые красные юбки Шун, обнажая её ноги.

Она что, ждала этого? Она нанесла сильный удар, метя в лицо мужчины, но попала в грудь. С бессвязным воплем протеста оан попыталась перевернуться и уползти, но он схватил её за ногу и притянул обратно. Он громко смеялся, довольный тем, что она будет бороться, зная, что проиграет. В ответ она схватила его за косу и сильно дернула. Он ударил её, и на мгновение она замерла, оглушенная силой удара.

Я не любила Шун, но она была моей, моей, такой же, какими были и уже никогда не будут Ревел и Фитц Виджилант. Они погибли ради меня, пытаясь остановить незнакомцев, пришедших за мной. Пусть и не ведая об этом. Я ясно понимала — что красивый мужчина собирается сделать с Шун, когда перестанет избивать и унижать её. Он убьет её, и пастух Лин со своим помощником бросят её тело в горящую конюшню.

Также, как мы с отцом сожгли тело посланницы.

Я дернулась и побежала, но побежала, как маленькая девочка, в мокрых и холодных носках, одетая в длинную и тяжелую меховую одежду. Я проваливалась и прорывалась сквозь тяжелый мокрый снег. Это походило на бег в мешке.

— Стойте! — закричала я. — Остановитесь!

Рев пламени, стоны и бормотание людей из Ивового Леса и отчаянные крики Шун поглотили мои слова.

Но полная женщина их услышала. Она повернулась ко мне. Туманный человек смотрел на съежившихся людей, используя свою магию. Я оказалась ближе к красивому мужчине, чем к полной женщине и её последователям. И побежала на него, издавая такие же бессвязные крики, как и Шун. Он стаскивал с неё одежду, разорвал блузку, обнажил грудь, подставив её снегу и холоду, дергал и рвал алые юбки одной рукой. Другая его рука отражала удары, которые Шун пыталась нанести по его лицу. Я двигалась не слишком быстро, но достаточно, чтобы врезаться в него в полную силу и вцепиться руками.

Он слегка хмыкнул, ворча повернулся ко мне и стукнул свободной рукой. Не думаю, что он бил хотя бы вполсилы, потому что он был занят, удерживая Шун. Это было и не нужно — я полетела назад и приземлилась в глубокий снег. Он выбил воздух из моих легких, но я была скорее унижена, чем ослеплена болью. Задыхаясь и давясь, я перевернулась в снегу, пытаясь опереться на руки и на колени. С трудом вдохнув, я выкрикнула слова, которые едва ли имели смысл для меня, но были самыми страшными, что я смогла придумать:

— Я убью себя, если вы причините ей вред!

Насильник не обратил на меня внимания, но я услышала возмущенные крики последователей полной женщины. Она что-то кричала на незнакомом мне языке, и бледные люди неожиданно окружили меня. Трое схватили меня и поставили на ноги, отряхивая от снега так усердно, что я почувствовала себя ковром, который выбивают. Я оттолкнула их прочь и покачнулась в сторону Шун. Я не видела, что с ней происходит, и слышала только звуки борьбы. Я боролась, пытаясь вырваться от моих спасителей.

— Шун! Помогите Шун, а не мне! Шун!

Свора бросившихся туда людей, казалось, вот-вот затопчет Шун, но затем толпа откатила чуть дальше. У бледных людей было единственное преимущество — их количество против одного насильника. Я слышала то звуки ударов, то чьи-то вскрики боли. Время от времени кто-то из слуг пухлой женщины вываливался из гущи, зажимая кровоточащий нос или скрючившись и хватаясь за живот. Но все же своим явным превосходством в числе они одолевали его, наваливаясь сверху и прижимая к земле. Кто-то вдруг крикнул:

— Он кусается! Осторожно! — и это вызвало переполох среди кучи тел.

Все это время я неуклюже продвигалась вперед, падала, поднималась и наконец вырвалась из глубокого снега на утоптанную землю. Я, рыдая, бросилась на колени около Шун:

— Только не умирай! Пожалуйста, живи!

Но, казалось, было поздно. Я ничего не почувствовала, склонившись над ней. Потом, когда я коснулась её щеки, её распахнутые глаза моргнули. Она посмотрела на меня, не узнавая, и начала коротко вопить, будто курица на насесте.

— Шун! Не бойся! Ты в безопасности. Я смогу защитить тебя. — Произнося эти обещания, я понимала, насколько смешно они звучат. Я потянула за порванные кружева её блузки, роняя снег с рукавиц на её обнаженную грудь. Она ахнула и вдруг схватила разорванные края ткани, а затем села, наглухо стянув ворот. Посмотрев на ткань в своих руках, она судорожно произнесла:

— Оно было превосходного качества. Было. — Она склонила голову, из её горла вырывались рыдания, ужасные, заставляющие содрогаться, рыдания без слез.

— Это по-прежнему так, — заверила я её. — И ты все ещё здесь. — Я начала успокаивающе поглаживать её, не сразу сообразив, что мои рукавицы все облеплены снегом. Я попыталась стащить их с рук, но оказалось, что они прикреплены к рукавам мантии.

Позади нас полная женщина говорила с мужчиной, распростертом на снегу.

— Ты не можешь получить её. Ты же слышал слова Шайсима. Он ценит её жизнь, как свою собственную. Ей нельзя причинять вред, иначе он может навредить себе.

Я повернула голову, чтобы посмотреть на них. Пухлая женщина оглашала свои требования, и они медленно доходили до мужчины. Насильник отвечал на них проклятиями. Чтобы понять, насколько был велик его гнев, не надо было знать язык. Бледные люди пятились от него, падали, увязая в глубоком снегу, когда он стал подниматься на ноги. У двоих шла носом кровь. Он плюнул в снег, выругался и зашагал в темноту. Я слышала, как он сердито наорал на лошадь, послышалось ржание и тяжелый топот копыт, галопом уносящийся прочь.

С варежками пришлось сдаться. Я присела рядом с Шун, собираясь заговорить с ней, но не знала, что сказать. Не хотелось ещё раз лгать, что она в безопасности. Никто из нас не был в безопасности. Она погрузилась глубоко в себя, притянув колени к груди и уткнув в них голову.

— Шайсим. — присела передо мной полная женщина. Я не смотрела на неё. — Шайсим, — снова произнесла она и коснулась меня. — Она важна для тебя, эта девушка? Ты видел её? Она делает важные вещи? Она ценная? — Она положила руку на шею Шун, будто та была собакой, и Шун съежилась от её прикосновения. — Она та, кого ты должен держать при себе?

Её слова впитались в меня, как кровь Фитца Виджиланта в затоптанный снег. Вопрос был важен. Он требовал ответа, причем правильного ответа. Что она хочет, чтобы я сказала? Что я могу сказать, чтобы Шун осталась жива?

Я все ещё не смотрела на неё.

— Шун очень ценна, — сказала я. — Она делает важные вещи. — Я вытянула руку в сторону и сердито закричала. — Они все ценны. Они все делают важные вещи!

— Все правильно. — Мягко проговорила женщина, как будто я была маленьким ребёнком. Я поняла, что возможно она считала меня младше, чем я есть на самом деле. Можно ли это использовать? Мой разум отчаянно выбирал стратегию, пока она продолжала говорить. — Каждый важен. Все делают необходимые вещи. Но некоторые люди ценнее остальных. Некоторые люди заставляют мир изменяться. Сильно меняться. Или же они совершают крохотные изменения, которые могут привести к большим переменам. Если кто-нибудь знает, как использовать их. — Она сгорбилась ещё сильнее, чтобы её лицо находилось напротив моего, и посмотрела на меня. — Ты же знаешь, о чем я говорю, не так ли Шайсим? Ты видел пути и людей, которые являются развилками. Не так ли?

Я отвернулась, тогда она взяла меня за подбородок, чтобы развернуть моё лицо к себе, но я перевела взгляд на её губы. Она не могла заставить меня посмотреть ей в глаза.

— Шайсим, — мягко упрекнула она меня. — Посмотри на меня. Эта женщина важна? Она необходима?

Я знала, о чем она говорила. Видела это, когда нищий коснулся меня на рынке. Существовали люди, вызывающие изменения. Все люди могли изменять, но некоторые были подобны камням в течении, направляющим реку времени в новое русло.

Я не знала, солгала ли я или сказала правду, когда заявила:

— Она важна. И значительна для меня. — Что-то, вдохновение или хитрость, побудило меня добавить. — Без неё я не доживу до 10 лет.

Полная женщина тревожно вздохнула.

— Поднимите её! — крикнула она своим последователям. — Относитесь к ней бережно. Она должна быть исцелена от всех тех вещей, что с ней сегодня произошли. Будьте осмотрительны, лурики. Она должна выжить любой ценой. Нужно держать её подальше от Хогена, упрямство заставит его желать её пуще прежнего. Он будет очень решителен, так что нам надо быть ещё более решительными, и нам надо найти свитки, чтобы узнать, как удержать его в рамках. Кардиф и Реппин, на сегодня ваше задание посовещаться с теми, кто помнит, может быть они смогут наделить нас мудростью. Больше мне на ум ничего не приходит.

— Могу я сказать, Двалия? — мальчик в сером одеянии низко поклонился и остался в этом положении.

— Говори, Кардиф.

Кардиф выпрямился.

— Шайсим назвал её Шун. На его языке это имя означает «избегать» или «остерегаться опасности». Существует множество свитков, основанных на снах, которые снова и снова предупреждают нас остерегаться и избегать бросать значимые вещи в огонь. Если все это перевести на его язык, получится «Шун не в огне» или «избегайте пламени»?

— Кардиф, ты смотришь слишком широко, это может привести к искажению пророчеств. Остерегайся, постоянно остерегайся трактовать древние слова, особенно, когда так очевидно, что ты делаешь это для того, чтобы предстать в более выгодном свете, чем твой напарник Реппин.

— Лингстра Двалия, я…

— Неужели похоже на то, что у меня есть время стоять в снегу и спорить с тобой? Мы должны уйти отсюда прочь прежде, чем наступит ночь. С каждым потерянным мгновением близится вероятность, что кто-нибудь заметит пламя издалека и приедет посмотреть, что происходит. Винделиару придется ещё сильнее раскинуть свое влияние, а это делает его контроль менее насыщенным. Повинуйтесь мне. Проведите Шайсима и женщину в сани. Садитесь на лошадей, двое из вас должны помочь Винделиару забраться в сани. У него почти не осталось сил. Нужно уходить сейчас же.

Отдав эти приказания, она обернулась ко мне, сидящей рядом с Шун.

— Итак, маленький Шайсим, думаю ты получил, что хотел. Давай посадим тебя в сани и поедем.

— Я не хочу уезжать.

— И все же ты поедешь. Все мы знаем, что поедешь, так же ясно как ты сам. Из этой точки во времени возможны только два исхода. Ты поедешь с нами или умрешь здесь. — Она говорила с такой же спокойной уверенностью, которая бывает, когда объясняешь, что дождя в безоблачный день не бывает. Я чувствовала её абсолютную веру в собственные слова.

Однажды мой сводный брат Нед почти час развлекал меня, показывая, как долго вибрирует арфа, если потянуть за струну. Сейчас я чувствовала, как слова женщины пробудили во мне ощущение гармонии. Она была права. Я знала, что это была правда, поэтому и угрожала своей смертью. Сегодня я либо покину дом вместе с ними, либо умру здесь. Все обстоятельства, которые могли бы привести к другим исходам, были слишком нереальными, чтобы надеяться на них. Я знала это, возможно, знала уже утром, когда проснулась. Я моргнула, и дрожь пробежала по моей спине. Все это происходит наяву, или я вспоминаю свой сон?

Сильные руки вытащили меня из снега, голоса в ужасе ахнули, глядя на мои смерзшиеся мокрые носки. Один из державших меня произносил утешительные слова, которых я не понимала. Я подняла голову и увидела, как четверо из них несли Шун. Не из-за того, что она была тяжелая: она пребывала в таком состоянии, что, казалось, не контролирует ни руки, ни ноги, вырываясь из их хватки.

Женщина, которую называли Двалией, уже была в санях, приготовив для меня уютный уголок из мехов и одеял. Меня передали ей, и она посадила меня между своих ног, лицом вперед, прислонившись грудью к моей спине, чтобы согревать, и обняла руками. Мне не нравилось находиться так близко к ней, но пришлось. Шун они бросили, как мешок с грузом, набросав сверху одеяла. Когда они отступили, она перестала бороться, оставшись лежать, как мертвая завернутая туша. Лоскут от её юбки зацепился за край саней — красный, будто насмешливо высунутый язык.

Кто-то начал понукать лошадей, и они тронулись с места. Я сидела лицом к заднему краю саней, слушала стук копыт, приглушенный свежевыпавшим снегом, скрип широких деревянных полозьев и треск пламени, пожирающего конюшни. Люди из Ивового Леса, мои люди, медленно возвращались в дом, не глядя на нас. Мы оставили позади свет от горящей конюшни и ступили на длинную подъездную дорогу, которая вела прочь от Ивового Леса. Фонари раскачивались, и кружок света танцевал вокруг нас, пока мы проезжали арку, образовавшуюся из занесенных снегом склоненных берез.

Я не догадывалась, что туманный человек тоже находится в санях, пока он не заговорил с Двалией.

— Готово, — произнес он, удовлетворенно вздохнув. Он определенно был мальчишкой, поняла я, услышав детский голос. — И теперь мы можем ехать домой, прочь от холода и убийств. Лингстра Двалия, я не думал, что убийств будет так много.

Я почувствовала, как она повернулась, чтобы посмотреть на него, сидящего рядом с возницей. И тихо заговорила, видимо она подумала, что я сплю. Но я не спала, не смела даже пытаться спрятаться во сне.

— В наши намерения не входили убийства. Но мы знали, что практически невозможно было их избежать. Мы должны были использовать те инструменты, которыми располагали, а Эллик — человек, полный горечи и ненависти. Он лишился богатства и комфорта, которых ожидал в старости, потерял свое положение, состояние, удобства. И теперь винит в этом весь мир. Он пытается за несколько лет восстановить то, что было достигнуто за всю прошедшую жизнь. Поэтому он всегда будет более жесток, жаден и груб, чем это необходимо. Он опасен, Винделиар, всегда помни об этом. Он особенно опасен для тебя.

— Я не боюсь его, Лингстра Двалия.

— А должен бы. — В её словах были и предупреждение, и выговор. Руки её двигались, натягивая на нас ещё больше одеял. Мне было ненавистно касание её тела, но и не хватало воли на то, чтобы отодвинуться от неё. Сани покачивались, я смотрела на проплывающие мимо чащи Ивового Леса. Не было сил даже расплакаться, прощаясь с ними. Не было надежды. Отец не узнает, куда я уехала. Мои собственные люди позволили этому случиться, когда ушли обратно в поместье. Никто не кричал, что не разрешает мне уходить, никто не пытался вызволить меня у похитителей. Я опять столкнулась со своей особенностью, которая всегда делала меня другой, не такой как они. Я была не такой уж большой ценой для прекращения кровопролития. Все правильно. Вот и хорошо, что они не стали сражаться, пытаясь вытащить меня. Хотелось бы, чтобы был ещё- какой-то способ спасти Шун, кроме как везти её со мной.

Краем глаза я заметила движение. Раскачивающийся фонарь осветил деревья, которые казались сгустками теней на снегу. Но это было не движение, порожденное светом, это шевелился высокий сугроб, держащий у груди руку, черную от крови, с бледным лицом и широко распахнутыми глазами. Я не могла ни повернуть голову, ни закричать, ни вздохнуть. Я не позволила себе ничем выдать то, что Персиверанс стоял в моем плаще Элдерлингов и смотрел, как мы проезжаем мимо.

Глава 4

ИСТОРИЯ ШУТА

Зима темна и холодна,

Застыл весь лес, и дичь редка.

Ушел к огню певец ваш, чтоб

Согреть замерший нос и лоб.

А за окном среди теней

Охотник есть сильней людей.

Язык висит и взгляд горит,

Сквозь снег и стужу он бежит.

Раз на охоте час не ждёт,

Сомненьям — нет, он кровь прольет.

Рык. Жертвы плоть готов порвать,

Чтоб смерть на жизни обменять.

Песня для Ночного Волка и его друга.

Лестница казалось круче, чем я помнил. Добравшись до своих старых покоев, я вошел внутрь так осторожно, будто снова был убийцей. Я закрыл и запер за собой дверь, подбросил в огонь дров и подумал, почему бы мне просто не лечь в постель и не заснуть. Вместо этого я расправил шторы и осмотрел место, где они крепились к рычагу. Да. Теперь я видел это так же ясно, как не видел все прошедшие годы. Ещё один рывок, и дверная панель пришла в движение, но ни единый звук не выдал её. Только когда я толкнул дверь, и она бесшумно открылась, темнота тайной лестницы раскинулась передо мной.

Я начал привычно подниматься, но один раз все же споткнулся, зацепившись ногой за ступеньку. Наверху, в старом кабинете Чейда, Эш уже заходил и ушел. Наша грязная посуда была убрана, новый котел с водой висел над очагом на медленном огне. Шут не двинулся с места с тех пор, как я оставил его. Я быстро пересек комнату и в тревоге склонился над ним.

— Шут? — позвал я тихо, в ответ он закричал, руки взметнулись, закрывая голову. Одна рука успела задеть мою щеку. Я шарахнулся от кровати, а он завопил:

— Простите! Не бейте меня!

— Это всего лишь я. Всего лишь Фитц, — я говорил спокойно и размеренно, стараясь избавиться от сострадательных интонаций в своем голосе. Эда и Эль, Шут, оправишься ли ты когда-нибудь от пережитого?..

— Прости, — повторил он с придыханием, успокаиваясь. — Мне очень жаль, Фитц. Когда они схватили меня… Они никогда спокойно не будили меня. Не позволяли проснуться самому. Я так боялся, что мне приходилось кусать себя за руки, чтобы только не уснуть. Но, в конце концов, я всегда засыпал. Иногда они будили меня спустя всего лишь мгновение. Маленьким ножом с зазубринами. Или горячей кочергой, — гримаса на его лице очень отдаленно напоминала улыбку. — Теперь я ненавижу запах огня.

Он положил голову обратно на подушку. Ненависть волной накрыла меня, а затем отступила, оставив внутри пустоту. Я никогда не смогу отменить то, что они с ним сделали. Спустя некоторое время он повернул голову в мою сторону и задал вопрос:

— Сейчас день?

Во рту было сухо и не находилось слов. Я откашлялся.

— Сейчас либо поздняя ночь, либо раннее утро, в зависимости от того, как на это посмотреть. Мы говорили в прошлый раз в начале дня. Ты проспал все это время?

— Я точно не знаю. Иногда мне трудно разговаривать. Дай мне несколько минут, пожалуйста.

— Хорошо.

Я отошел в дальний конец комнаты и старательно игнорировал его, пока он ковылял от кровати. Он нашел дорогу к гардеробу, пробыл там некоторое время, и, когда вышел, спросил, не найдется ли воды для умывания.

— В кувшине, рядом с кружкой у твоей кровати. Могу подогреть немного для тебя, если хочешь.

— О, теплая вода — сказал он так, словно я предложил ему золото или драгоценные камни.

— Подожди немного, — ответил я и пошел греть воду. Он нащупал кресло у камина и опустился в него. Я удивился, как быстро он запомнил комнату. Когда я принес теплую воду и ткань для умывания, он сразу же потянулся к ней, и я понял, что он молчал, чтобы отслеживать мои действия — те, которые он мог услышать. Мне казалось, что я все равно что подглядываю за ним, когда наблюдал, как он вымыл свое лицо, покрытое шрамами, а затем несколько раз протер глаза, чтобы счистить липкую слизь с ресниц. Когда он закончил, его глаза были чистыми, но глазные яблоки покраснели.

Я не ставил подготавливать его и извиняться.

— Что они сделали с твоими глазами?

Он положил тряпку обратно в миску и сцепил поврежденные руки, аккуратно разминая опухшие суставы. Он молчал, пока я убирал со стола. Что ж, понятно. Не время.

— Ты голоден? — спросил я

— Уже пора есть?

— Если ты голоден, значит пора. Я уже съел больше чем достаточно. И, возможно, выпил, больше чем следовало.

Его ответ потряс меня.

— У тебя и вправду есть ещё одна дочь, кроме Неттл?

— Да, — я сел в свое кресло и скинул туфлю. — Её зовут Пчелка. Ей девять.

— Правда?

— Шут, зачем мне тебя обманывать?

Он не ответил. Я нагнулся и расстегнул вторую туфлю. Я стянул её и опустил ногу на пол. Мою левую голень свело в судороге и, вскрикнув от боли, я склонился, чтобы растереть её.

— Что случилось? — тревожно спросил он.

— Дурацкие туфли, спасибо Чейду. Высокие каблуки и загнутые острые носы. Тебя бы они точно насмешили, если бы ты мог их видеть. Ох, и у камзола пола почти до колен. И пуговицы в виде маленьких синих цветов. А шляпа напоминает пустой мешок. Не говоря уже о кудрявом парике.

Его губы изогнулись в едва заметной улыбке. Затем он серьезно сказал.

— Ты даже не представляешь, как сильно я хотел бы это увидеть.

— Шут, вовсе не праздное любопытство заставило меня спросить про твои глаза. Если бы я знал, что с тобой произошло, это могло бы мне помочь исправить это.

Тишина. Я снял шляпу и положил её на стол. Поднявшись, я начал расстегивать камзол. Он был слишком узким в плечах, а я терпеть не мог ощущение скованности. Повесив его на спинку стула, я с облегчением вздохнул и сел. Шут взял мою шляпу и пробежался по ней пальцами, взял парик и все вместе надел себе на голову. С очевидной непринужденностью он одернул волосы, а затем без видимых усилий превратил шляпу в изысканный наряд.

— На тебе смотрится гораздо лучше, чем на мне.

— Мода возвращается. У меня была почти такая же. Годы назад.

Я ждал. Он тяжело вздохнул.

— Что я рассказал тебе, а что нет? Фитц, я нахожусь во тьме, мой разум ускользает, и я едва ли могу доверять самому себе.

— Ты рассказал мне немногое.

— Да? Может быть, тебе и известно немногое, но уверяю тебя, ночь за ночью в своей камере я вел с тобой долгие и подробные беседы, — его рот искривился. Он снял шляпу и положил её на стол, где она, словно маленький зверек, устроилась на парике. — Каждый раз, когда ты задаешь мне вопрос, это удивляет меня. Я так часто ощущал тебя рядом со мной.

Он покачал головой, затем вдруг откинулся на спинку кресла, и некоторое время казалось, что он смотрит в потолок. Он заговорил, обращаясь к темноте.

— Мы с Прилкопом покинули Аслевджал. Тебе об этом известно. Мы отправились в Бакипп. Ты, наверное, и не догадывался, что мы использовали Скилл-колонны. Прилкоп говорил, что научился этому у своего Изменяющего, а у меня… у меня были посеребренные пальцы ещё с тех пор, как я коснулся Верити. Так что мы отправились в Баккип, я не смог удержаться от соблазна увидеть тебя в последний раз, ещё раз попрощаться навсегда. — Он фыркнул собственной глупости. — Судьба обманула нас обоих. Мы задержались на некоторое время, но Прилкоп не хотел сходить с намеченного пути. Он дал мне десять дней, ты же помнишь, каким я был слабым, и он счел опасным использовать колонны так часто. Но спустя десять дней его охватило раздражение, он хотел, чтобы мы снова отправились в путь. Он убеждал меня, что пора уходить, ещё раз сказал о том, что я и так знал: мы вместе, я и ты, уже привнесли изменение, которое являлось нашей миссией. Наше время вместе закончилось, и давно. Если бы я остался с тобой, это спровоцировало бы появление других изменений, которые могли оказаться совсем нежелательными. Так что он убедил меня. Но не до конца. Я знал, что это опасно, знал, что потакаю собственным прихотям, когда вырезал это. Нас троих вместе, как было когда-то. Ты, Ночной Волк и я. Я сделал это из камня памяти и поместил туда свои воспоминания. Потом я оставил для тебя свой подарок, я знал, что когда ты прикоснешься к нему, я почувствую это.

Я был поражен.

— И ты почувствовал?

— Я же сказал тебе. Я никогда не был мудрым.

— Но я не ощутил тебя. Ну там было сообщение, конечно. — Я чувствовал себя обманутым. Он знал, что я жив и здоров, но скрывал свое собственное положение от меня.

— Прости меня, — его слова прозвучали искренне. Мгновением позже он продолжил. — Мы вновь использовали колонны, когда покинули Баккип. Это было похоже на детскую игру. Мы прыгали от одной колонны к другой. Он всегда заставлял нас ждать в промежутках между перемещениями. Мы были… дезориентированы. Я до сих пор чувствую тошноту, когда думаю об этом. Он осознавал опасность того, что мы делали. В одно из своих перемещений… мы попали в заброшенный город. — Он замолчал, но затем снова тихо продолжил. — Я не был там раньше. Но там находилась высокая башня в средине города, и когда я поднялся по лестнице, я нашел карту. И разбитое окно, а также отпечатки пальцев и сажу от огня. — Он замолчал. — Я уверен, это была та самая башня с картами, которую ты посетил однажды.

— Кельсингра. Так называют его теперь Хранители Драконов, — сказал я, не желая отвлекать его от откровений.

— По настоянию Прилкопа мы оставались там пять дней. Воспоминания об этом… странные. Даже зная, что из себя представляет камень и как он действует… этот нескончаемый шепот повсюду. Я чувствовал, что не могу сбежать от этого шепота, куда бы ни пошел. Прилком говорил, что это из-за серебряного Скилла на моих пальцах. Город притягивал меня. Он шептал мне свои истории, пока я спал, а когда просыпался, он пытался втянуть меня в себя. Один раз я сделал это, Фитц. Я снял перчатку и коснулся стены, как я полагаю, на рыночной площади. Когда в следующий раз я осознал себя самим собой, я лежал на земле у огня, а Прилкоп запаковывал наши вещи. Он надел одежды Элдерлингов и нашел кое-что для меня. В том числе плащи, позволяющие спрятаться от кого угодно. Он требовал, чтобы мы немедленно покинули это место, объяснив, что путешествие через колонну для меня менее опасно, чем ещё один день в городе. Он сказал, что ему понадобились почти сутки, чтобы отыскать меня, и что после того, как он перетащил меня оттуда, я проспал ещё целый день. Мне казалось, что я прожил в Кельсингре год. Так что мы покинули город. — Он замолчал.

— Ты голоден? — спросил его я.

Он внимательно обдумал мой вопрос.

— Моё тело не привыкло к регулярным приемам пищи в определенное время. Это почти также странно, как понимание, что я могу попросить еды, и ты мне её дашь, — он закашлялся, отвернувшись и обхватывая себя руками, чтобы унять дрожь. Я принес ему воды, и он отпил из кружки, но только захлебнулся ещё большим приступом сильного кашля. Когда он, наконец, снова смог дышать и говорить, по его щекам катились слезы. — Вина, если ещё осталось. Или бренди. И что-нибудь поесть. Но немного, Фитц. Я должен делать это постепенно.

— Это разумно, — я отошел к котелку на огне и обнаружил там сливочную похлебку из белой рыбы, лука и корнеплодов. Я налил её в небольшую миску и обрадовался, когда он на ощупь отыскал на столе ложку. Я поставил рядом с ним и кружку с водой. Жаль было прерывать его рассказ, он так редко мне что-то рассказывал, но ему надо было поесть. Я наблюдал, как он поднимает ложку и аккуратно отправляет её в рот. Следующую ложку…

Он замер.

— Ты так пристально на меня смотришь, что я это чувствую, — заметил он с несчастным видом.

— Да. Извини меня.

Я поднялся и плеснул немного бренди в кружку. Затем устроился в кресле, протянул к огню ноги и сделал глоток бренди. Когда Шут заговорил, я удивился. Я продолжал смотреть в огонь, слушал и молча ждал, когда он прерывал свой рассказ медленными глотками похлебки.

— Я помню, как ты предостерегал принца… ну, сейчас уже короля Дьютифула, да? Как ты предостерегал его от использования Скилл-колонн, о том, что они могут перенести тебя в неизвестное место. Твое беспокойство было небезосновательным. Прилкоп полагал, что колонны не изменились с тех пор, как он пользовался ими в последний раз. Мы вошли в колонну в городе с картой и тут же оказались лицом на земле, нам едва хватило пространства, чтобы выбраться из-под камня, — он прервался, чтобы отхлебнуть ещё немного супа.

— Колонна была опрокинута. Полагаю, это было сделано сознательно, и нам крупно повезло, что тот, кто сделал это, был небрежен. Она упала таким образом, что её верхушка оказалась на краю чаши фонтана. Длинного, сухого и пустынного: этот город не имел ничего общего с Кельсингрой. Там до сих пор видно следы древней войны и более позднего мародерства. Умышленное уничтожение. Старая часть города располагалась на возвышенных холмах посреди острова. Что это за остров и где он находится, я не имел понятия. Несколько десятков лет назад, когда я только приехал сюда, я не проезжал это место. Не видел и на обратном пути, — он покачал головой. — Когда мы перенеслись туда, я уже не знал, на что нам рассчитывать. Что бы случилось с нами, не окажись немного пустого пространства под тем камнем? Понятия не имею. И проверять это у меня не было никакого желания.

Ещё похлебка, он немного пролил. Я ничего не сказал и только искоса наблюдал, как он нащупал салфетку, взял её и вытер подбородок и ночную рубашку. Я отпил ещё бренди и постарался, чтобы моя кружка опустилась на стол без лишнего шума.

— Когда мы выкарабкались из-под колонны, нам потребовалось полдня, чтобы пройти сквозь руины. Рисунки или то, что осталось от них, напомнило мне виденное в Кельсингре и на Аслевджале. Большая часть статуй оказалась разбита, многие здания разобраны на камни. Город был разрушен. До меня доносились отдаленные взрыв смеха и обрывки фраз, которые нашептывал мне город, и даже немного музыки. Этот диссонанс был ужасен. Скажу тебе, если бы мы провели там больше времени, я бы сошел с ума. Прилкоп впал в мрачное настроение. Он сказал, что когда-то здесь находилось сосредоточие красоты и спокойствия. Я был слаб, но он торопил меня покинуть это место, словно это изменило бы то, чему он стал свидетелем.

— Ты пьешь без меня бренди? — вдруг спросил он.

— Да. Но это не очень хороший бренди.

— Это худшее оправдание не делится с другом, которое я когда-либо слышал.

— Да уж. Будешь немного?

— Пожалуйста.

Я принес другую кружку, налил ему немного и добавил полено в огонь в камине. Вдруг я почувствовал себя комфортно и устало, в хорошем смысле. Нам было тепло и сухо в зимнюю ночь, я служил своему королю этим вечером, мой старый друг был со мной и медленно выздоравливал. Я почувствовал угрызения совести, когда подумал о Пчелке, которая была так далеко, но утешил себя тем, что скоро у неё будут мои письмо и подарки. У неё были Ревел и горничная, которая мне понравилась. Она знает, что я думаю о ней. И, разумеется, после того, как я поставил на место Шун и Ланта, они больше не осмелятся быть жестокими по отношению к ней. Ещё у неё есть уроки верховой езды с конюшенным мальчиком. Было приятно осознавать, что у неё появился друг, которого выбрала она сама. Я смел надеяться, что у неё есть и другие друзья, о которых мне пока неизвестно. Я сказал себе, что глупо беспокоиться о ней. Пчелка действительно была очень способным ребёнком, она справится.

Шут откашлялся.

— В ту ночь мы разбили лагерь в лесу на краю разрушенного города, а на следующее утро пешком отправились туда, откуда был виден портовый город. Прилкоп сказал, что город значительно разросся с тех пор, как он видел его. Рыболовный флот стоял в гавани, и он сказал, что придут другие корабли с юга, чтобы купить соленую рыбу и рыбий жир, и престижную замшу, которую делали из очень тяжелой рыбьей кожи.

— Рыбная замша? — вопрос слетел с моих губ.

— На самом деле, это я так её назвал. Я никогда прежде не слышал о подобной вещи. Но там ею торгуют. Грубые куски предназначены для полировки дерева или даже камня, а более тонкие используют для ножен, даже когда на неё попадает кровь, она не становится скользкой, — он снова закашлялся, вытер рот и взял бренди, потом продолжил слгка охрипшим голосом. — Так вот. Мы спустились вниз в этот солнечный город, в наших зимних одеждах. Прилкоп был уверен, что нас ожидает теплый прием, и очень удивился, когда народ, оглядев нас, сделал вид, что нас тут и вовсе нет. Считается, что город на вершине холма населен злыми духами, а мы вышли оттуда. В этом городе внизу мы увидели здания, когда-то возведенные из камней, принесенных сверху, теперь же считается, что они приманивают злых духов. Никто не приветствовал нас, даже когда Прилкоп показал им серебряные монеты. Несколько детей бежали за нами, кричали и швыряли камни, пока взрослые не отозвали их. Мы спустились к докам, и там Прилкоп купил нам билеты на вшивую посудину.

— Корабль прибыл туда, чтобы купить рыбу и масло, и воняло от него соответствующе. Экипаж был настолько смешанным, что мне прежде такого видеть не приходилось: молодые выглядели потерянными, а старые очень несчастными или же грубыми. Здесь я увидел и выбитый глаз, и людей, привязанных друг другу за ноги, и даже человека с отрубленными восемью пальцами. Я пытался убедить Прилкопа не подниматься на борт, но он твердил, что если мы не покинем город сегодня же, ночь мы не переживем. Я был уверен, что корабль — не самый лучший выбор, но он был непреклонен. Так что мы уехали.

Он прервался, съел ещё немного супа, отпил бренди и ещё раз тщательно вытер рот и пальцы. Взял ложку и опустил её. Снова потянул бренди из чашки. Когда он направил свой слепой взгляд в мою сторону, впервые с нашей встречи, почти прежнее выражение озорства пробежало по его лицу.

— Ты слушаешь?

Я улыбнулся, зная, что он пребывает в хорошем настроении.

— Ты же знаешь, что да.

— Знаю. Фитц, я чувствую тебя, — он поднял руку, показывая пальцы, которые когда-то были покрыты Скиллом, а теперь испещрены шрамами на тех местах, где он был срезан. — Я забрал свою метку давным-давно. И они срезали серебро с моих пальцев, догадавшись, какой мощью оно обладало. Так что годы, проведенные в камере, я полагал, что лишь придумал, будто до сих пор связан с тобой. — Он склонил голову. — А теперь мне кажется, что это реально.

— Я не знаю, — признался я. — Я ничего не чувствовал все эти годы, когда мы были далеко друг от друга. Иногда я думал, что ты, возможно, мертв, а иногда я верил, что ты совершенно забыл о нашей дружбе. — Я остановился. — За исключением той ночи, когда посланница была убита в моем доме. На твоей статуэтке, где я, ты и Ночной Волк, остались кровавые отпечатки. Я подошел оттереть их, но почувствовал, как что-то произошло.

— Ох, — он вдохнул полной грудью. На мгновение он замер. Затем судорожно вздохнул.

— Да. Теперь я понимаю. Я не знал, что произошло тогда. Я не знал, добрался ли до тебя хоть один из моих посланников. Они были… Мне было безумно больно, но тут ты оказался рядом, дотронулся до моего лица. Я кричал тебе, умолял помочь мне, спасти меня или убить. А потом ты пропал, — он моргнул ослепленным глазами. — Той ночью… — он набрал воздуха и внезапно облокотился о стол. — Я сломался, — признался он. — Я сломался той ночью. Они не могли сломить меня: ни боль, ни ложь, ни голод. Но в тот момент, когда ты был там и пропал… тогда я сломался, Фитц.

Я молчал. Каким образом его сломили? Он сказал раньше, что Служители мучили его, пытаясь выведать, где его сын. Сын, о котором ему ничего не было известно. И это для меня была самая ужасная часть его рассказа. Человек, который подвергается пыткам и скрывает при этом знание, в некоторой степени сохраняет небольшую часть контроля над своей жизнью. Человек, которого пытают, и у которого нет знания для защиты, не обладает ничем. У Шута не было ничего. Ни инструментов, ни оружия, ни знания, чтобы выторговать прекращение мучений или хотя бы перерыв. Шут был бессилен. Как он мог сообщить им то, чего сам не знал? Он продолжил.

— Через некоторое время, долгое время, я понял, что они молчат. Ни единого вопроса. Но я все равно отвечал им. Говорил им то, что они хотели знать. Я выкрикивал твое имя, снова и снова. И так они узнали.

— Узнали о чем, Шут?

— Они узнали твои имя. Я предал тебя.

Было очевидно, что его разум не в порядке.

— Шут, ты не сообщил им ничего, что они не знали бы. Их ищейки уже побывали там, в моем доме. Они преследовали твою посланницу. Это было тогда, когда кровь попала на статуэтку. Когда ты почувствовал меня рядом с собой. Они уже нашли меня, — когда я произнес эти слова, мой разум вернулся в ту давнюю ночь. Ищейки Служителей выслеживали его посланницу до моего дома и убили её прежде, чем она передала мне слова Шута. Это произошло много лет назад. Прошли годы, прежде чем другому посланнику удалось добраться до Ивового Леса и передать мне предупреждение и просьбу: отыскать его сына. Спрятать его от ищеек. Та умирающая посланница настаивала, что её преследовали, что ищейки идут по горячим следам. Тем не менее, я не обнаружил никаких признаков. Или я не опознал оставленные ими следы? На пастбище был сломан забор и всюду было натоптано. Тогда я счел это совпадением и не придал значения, ведь, безусловно, если бы они отслеживали посланницу, они предприняли бы попытки узнать о её судьбе.

— Их ищейки не нашли тебя, — настаивал Шут. — Думаю, они выслеживали только свою добычу. Но тебя они не искали. Служители, которые пытали меня, не могли знать, где на тот момент могли находиться их ищейки. Пока я не начал выкрикивать твое имя, снова и снова, они и понятия не имели, насколько ты важен. Они думали, что ты всего лишь мой Изменяющий. Всего лишь тот, кого я использовал. И не придавали этому значения… Изменяющий для них лишь инструмент, а вовсе не верный спутник. Или друг. Не тот, кто хранит часть сердца пророка.

Мы оба замолчали на некоторое время.

— Шут, есть кое-что, чего я не понимаю. Ты сказал, что ничего не знаешь о своем сыне. Тем не менее, ты, кажется, уверен в его существовании, со слов тех людей, что пытали тебя в Клерресе. Почему ты веришь в их слова, что такой ребёнок существует, если ты о нем и понятия не имеешь?

— Потому что у них есть сто, или тысяча или десять тысяч предсказаний о том, что если я буду успешен в качестве Белого Пророка, такой наследник продолжит моё дело. Кто-то, кто привнесет в этот мир ещё больше изменений.

Я осторожно заговорил. Мне не хотелось расстроить его.

— Но там были тысячи пророчеств, в которых говорилось, что ты умрешь. Но ты жив. Поэтому можем ли мы быть уверены, что все эти рассказы о сыне реальны?

Он спокойно сидел некоторое время.

— Я не могу позволить себе усомниться в этом. Если мой наследник существует, мы должны отыскать его и защитить. Если же я отклоню саму идею о его существовании, а он действительно существует, и они найдут его, то его жизнь обернется страданиями, а его смерть станет трагедией для всего мира. Так что я должен верить в него, даже если я не могу сказать точно, как такой ребёнок мог появиться, — он смотрел в темноту. — Фитц. Там, на рынке. Я вспоминаю, и мне кажется, что он был там. В тот момент, когда я дотронулся до него, я узнал его. Мой сын. — Он судорожно вздохнул и продолжил дрожащим голосом. — Вокруг нас был свет, и все обрело ясность. Я мог не только видеть, я прозрел все возможные пути, которые вели от того мгновения. Все, что мы должны были изменить вместе, — его голос становился все слабее.

— Там не было света. Был конец зимнего дня, и рядом с тобой был только один человек… Шут. Что-то не так?

Он покачнулся на стуле и стиснул руками лицо. Затем он сказал со слезами в голосе:

— Я нехорошо себя чувствую. И… У меня спина мокрая.

Моё сердце сжалось. Я подошел и встал позади него.

— Наклонись вперед, — спокойно предложил я и удивился, когда он послушался. Ночная рубашка на спине действительно промокла, но это была не кровь. — Подними рубашку, — велел я, и он снова не стал спорить. С моей помощью мы оголили ему спину, я поднял повыше свечу. — Ох, Шут, — слова вырвались прежде, чем я смог их сдержать. Огромная страшная опухоль рядом с позвоночником раскрылась, и из неё сочилась вниз по костлявой спине, по его шрамам, грязная жидкость. — Оставайся сидеть, — сказал я и отошел к камину за теплой водой. Я намочил салфетку и отжал, а затем предупредил его. — Приготовься, — прежде чем прижал тряпку к больному месту. Он громко зашипел, а затем уткнулся лбом в скрещенные на столе руки.

— Похоже на фурункул. Сейчас он открылся и течет. Думаю, это хорошо.

Он едва заметно вздрогнул, но ничего не сказал. Мне понадобилось время, чтобы понять, что он без сознания.

— Шут? — позвал я и тронул его за плечо. Никакого ответа. Я потянулся Скиллом и нашел Чейда.

Это Шут. Ему стало хуже. Есть целитель, которого ты мог бы отправить к своим старым покоям?

Никому не известен путь, даже если кто-то и не спит сейчас. Мне прийти?

Нет. Я побуду с ним.

Ты уверен?

Уверен.

Возможно, лучше не привлекать кого-то ещё. Возможно, лучше нам остаться одним, только я и он, как это часто бывало раньше. Пока он не пришел в себя и не мог чувствовать боль, я зажег ещё свечей, чтобы сделать в комнате посветлее, и принес таз. Я тщательно очистил рану. Шут по-прежнему оставался без сознания, но из раны все ещё сочилась жидкость, когда я лил на неё воду. Это была не кровь.

— Ничем не отличается от лошади, — я услышал свой голос, доносящийся сквозь стиснутые зубы. Очищенный фурункул зиял на спине наподобие открытой мерзкой пасти. Он был глубоким. Я заставил себя внимательно посмотреть на его изуродованное тело. На нем были и другие нагноения. Выпирающие, некоторые блестели и были почти белыми, другие — красными и откровенно дурными, окутанными сетью темных прожилок.

Я смотрел на человека, находящегося при смерти. Слишком многое с ним было не так. Мысль о том, что обильное питание и отдых могут приблизить его к исцелению, была сущим безумием. Это только продлит процесс умирания. Инфекция, которая уничтожала его, слишком широко распространилась и прогрессировала. Возможно, он уже умер.

Я прижал руку к его шее, нащупывая пульс. Сердце все ещё работало: я ощущал его слабое биение через кровь. Я закрыл глаза и оставил свои пальцы там, находя своеобразный комфорт в этом обнадеживающем ритме. Волна головокружения прошла сквозь меня. Я слишком долго не спал, и слишком много выпил на пиру ещё до того, как добавился бренди с Шутом. Неожиданно я превратился в старика, уставшего от разговоров. На моё тело обрушилась боль от прожитых лет и тех задач, что я заставлял его исполнять. Давняя и знакомая боль от стрелы в спине, рядом с позвоночником, поднялась из глубины и заныла, запульсировала, будто кто-то пальцем настойчиво давил на старую рану.

Но у меня больше не было этого шрама. И он никак не мог болеть. Осознание этого факта, нашептанного сознанием, озарило все светом, как первые снежинки за окном. Мне не нужно было смотреть на него, я понял, что происходило. Я замедлил свое дыхание и замер внутри своей оболочки. Внутри нашей оболочки.

Моё сознание проскользнуло из моего тела в тело Шута и слушало, как он мягко дышит, израненный человек, забывшийся глубоким сном. Не волнуйся. Я не украду твои тайны.

Но даже упоминание о секретах разбудило его. Он начал легонько сопротивляться, но я оставался там, и думаю, он не смог меня обнаружить. Когда он успокоился, я позволил своему сознанию проскользить по всему телу. Осторожно. Мягко, сказал я себе. Я позволил себе ощутить боль от ран на спине. Нарывы, которые вскрылись, были не так опасны, как те, что оставались нетронутыми. Тело исцеляло само себя, но яды от некоторых из них все глубже проникали в тело, а у него не было сил бороться с ними.

Я развернул их. Я вытолкнул их.

Я не прикладывал много усилий. Я работал аккуратно, забирая у него так мало, как только мог. Я переставил свои пальцы на другие нарывы и призвал яд. Горячая кожа натянулась до предела и открылась под моим прикосновением, яд просочился наружу. Я использовал свою силу Скилла способом, о котором не подозревал, но сейчас он казался мне таким очевидным. Конечно, Скилл работает таким образом. Разумеется, он способен сделать это.

— Фитц.

— Фитц!

— ФИТЦ!

Кто-то схватил меня и сильно дернул. Я потерял равновесие и упал. Кто-то попытался поймать меня, но ему не удалось, и я ударился головой о пол. Это выбило меня из транса. Я ахнул и захрипел, а потом открыл глаза. Мне понадобилось мгновение, чтобы понять, что я вижу, в свете умирающего огня надо мной склонился Чейд. На его лице застыло выражение ужаса. Я попытался заговорить, но не смог. Я так утомился, так устал. Одежда липла к телу в тех местах, где её пропитал пот, выступивший на теле. Я поднял голову и понял, что Шут лежит лицом на столе. В красных отблесках огня я видел, как гной сочится из десятков ран на спине. Я тряхнул головой и встретился глазами с переполненным ужасом взглядом Чейдом.

— Фитц, что ты делал? — спросил он, будто поймал меня за каким-то грязным и отвратительным занятием.

Я попытался наладить дыхание, чтобы ответить. Он отвернулся от меня, и я понял, что кто-то вошел в комнату. Неттл. Я узнал её, когда она коснулась меня Скиллом.

— Что здесь произошло? — спросила она, и когда она подошла достаточно близко, чтобы увидеть обнаженную спину Шута, то в ужасе ахнула. — Это сделал Фитц? — требовательно спросила она у Чейда.

— Я не знаю. Разведи огонь и принеси больше свечей! — приказал он дрожащим голосом и опустился в кресло, в котором до этого сидел я. Он уперся сжатыми руками в колени и наклонился ко мне. — Мальчик! Что ты делал?

Я вспомнил, как вытолкнуть воздух из моих легких.

— Пытался остановить, — я ещё раз вдохнул. — Яды. — Было так трудно перевернуться. Каждая клеточка моего тела болела. Когда я уперся руками в пол, чтобы попытаться поднять себя, они оказались мокрыми. Скользкими. Я поднял их поднес к глазам. С них сочилась водянистая кровь. Чейд вложил мне в руки салфетку.

Неттл подбросила дров в камин, и огонь заново разгорелся. Теперь она зажигала новые свечи и заменяла те, что почти догорели.

— Дурно пахнет, — сказала она, глядя на Шута. — Они все открылись и сочатся.

— Теплой чистой воды, — сказал ей Чейд.

— Разве нам не следует вызвать целителей?

— Слишком многое придется объяснять, а если он умрет, то будет лучше, если нам не придется этого делать. Фитц. Поднимайся. Поговори с нами.

Неттл была такая же, как и её мать, сильнее, чем ожидаешь от невысокой женщины. Мне удалось сесть, и она обхватила меня, чтобы поднять на ноги. Я кое-как устроился на стуле, чуть не опрокинув его.

— Я чувствую себя ужасно, — сказал я. — Таким уставшим, таким слабым.

— В таком случае, теперь ты понимаешь, как чувствовал себя Риддл, когда ты так небрежно выжег его силу, — едко заметила она.

Чейд завладел инициативой в разговоре.

— Фитц, зачем ты изрезал Шута? Вы поссорились?

— Он не резал Шута, — Неттл нашла воду и поставила её греться у очага. Она смочила ткань, которую я использовал раньше, отжала и осторожно провела по сине Шута. Её нос сморщился, рот было плотно сжат от отвращения к жидкости, которую она смывала. Она повторила свои действия и добавила. — Он пытался исцелить его. Все это он выдавил изнутри его тела. — Она смерила меня презрительным взглядом. — Отсядь от очага, прежде чем упасть. Тебя не посетила мысль, что использование обычных припарок, возможно, лучше безрассудных попыток исцелить Скиллом самостоятельно?

Я учел её рекомендации и попытался взять себя в руки. Поскольку оба продолжали за мной наблюдать, мои усилия казались напрасны.

— Я не хотел, — сказал я, предприняв попытку объяснить, что вовсе не собирался его так исцелять. И замолчал. Не было смысла трать время на убеждения.

Чейд вдруг наклонился с выражением просветления на лице.

— О! Теперь мне все понятно. Шута, должно быть, пристегивали к креслу с шипами, расположенными на спинке, ремень, которым он был пристегнут, постепенно затягивали, чтобы он насаживался на шипы. Когда ремень затянули, шипы глубоко вошли в тело. Судя по характеру ран, я могу сказать, что он провел в таком положении длительное время. И я подозреваю, что шипы были чем-то смазаны: экскрементами или каким-то другим веществом, преднамеренно вызывающим развитие долгосрочной инфекции.

— Чейд. Пожалуйста, — слабо сказал я. Обрисованная им картина вызвала у меня приступ тошноты. Я надеялся, что Шут все ещё без сознания. Я действительно не хотел знать о способах, при помощи которых Служители наносили ему раны. И я не хотел, чтобы он вспоминал об этом.

— Но самое интересное, — продолжил Чейд, проигнорировав мою просьбу. — Что мучители руководствовались философией мучений, с которой я прежде никогда не сталкивался. Меня учили, что наиболее эффективными являются пытки, при которых жертве должны оставаться зачатки надежды: надежда на скорое прекращение боли, надежда на возможной исцеление тела, и так далее. Но если все это отнять, то что получит объект, выдавая информацию? В этом случае, когда ему было известно, что шипы, пронзающие его плоть, отравлены, он…

— Лорд Чейд! Пожалуйста! — Неттл выглядела возмущенной.

Старик замолчал.

— Прошу прощения, Мастер Скилла. Иногда я забываюсь… — он умолк. Оба, и я, и Неттл знали, что это означает. Такого рода рассуждения годятся только для ученика убийцы или его коллег, а не для кого-то с нормальным уровнем чувствительности.

Неттл распрямилась и отбросила мокрую тряпку в таз с водой.

— Я промыла раны, насколько это возможно сделать при помощи обычной воды. Я могу позвать целителей из лазарета.

— Нет необходимости подключать их. У нас здесь есть и травы, и мази.

— Уверена, ты справишься, — ответила она. Затем посмотрела на меня. — Ты выглядишь отвратительно. Предлагаю отправить за завтраком пажа, чтобы он накрыл тебе в комнате этажом ниже. Ему будет сказано, чтобы ты перебрал вчерашней ночью.

— У меня есть мальчик для подобных поручений, — резко сказал Чейд. — Его зовут Эш. Он бросил взгляд на меня, и я не выдал Неттл, что уже встречался с этим мальчишкой.

— Уверен, он справится, — спокойно согласился я, догадываясь, что у Чейда здесь какие-то свои планы.

— Ну что ж, тогда я оставлю вас обоих. Лорд Фелдспар, я проинформирую леди Кетриккен, что вы умоляли её согласиться на короткую аудиенцию завтра днем. Не опаздывайте. Вы должны заранее присоединиться к тем, кто будет ожидать её аудиенции снаружи.

Я озадаченно взглянул на неё.

— Я объясню, — заверил меня Чейд. Ещё одна деталь плана. Я молча кивнул и слабо улыбнулся Нетлл на прощанье. Когда Чейд поднялся, чтобы отыскать свои лечебные травы и мази, я осторожно повернулся. Моя спина одеревенела и болела, элегантная рубашка слиплась от пота. Я использовал воду, оставшуюся в тазу, чтобы отмыть руки, затем счел себя в достаточной степени готовым занять место за столом.

— Я удивлен, что Неттл известен путь сюда.

— Решение Дьютифула. Не моё, — резко ответил Чейд. Он говорил с другого конца комнаты. — Ему никогда не нравились мои секреты. Никогда не понимал их необходимость. — Он вернулся к столу с повязками и синим горшочком, заткнутым деревянной пробкой. Когда он откупорил его, острый запах, исходящий от мази, ударил мне в нос и несколько прочистил голову. Я поднялся и прежде, чем он коснулся Шута, взял у него повязки и лекарства.

— Я сам.

— Как хочешь.

Меня беспокоило, что Шут все ещё не очнулся. Я положил руки ему на плечи и едва заметно потянулся к нему.

— Нет-нет, — предупредил меня Чейд. — Оставь. Дай ему отдохнуть.

— Твоя чувствительность в Скилле выросла, — прокомментировал я, зачерпнув мазь и нанеся её на повязку, которую прижал к одной из ран на спине Шута.

— Как и твоя небрежность во время использования Скилла. Подумай об этом, мальчик. И отчитайся, пока исправляешь то, что наделал.

— Рассказывать особо нечего, помимо того, что я уже передал тебе Скиллом во время торжества. Полагаю, у вас идет непримечательная, зато эффективная пиратская торговля на реке, без оплаты тарифов и налогов. А морской капитан достаточно амбициозен, чтобы распространить её и на Бингтаун.

— И ты прекрасно понял, что это вовсе не то, о чем я просил доложить. Не играй со мной, Фитц. После того, как ты спросил меня о целителях, я снова попытался связаться с тобой. И я не смог, хоть и чувствовал, как сильно ты был чем-то увлечен. Я думал, что мне не хватает силы, так что я обратился к Неттл, чтобы попытаться дотянуться до тебя. И когда ни одному из нас не удалось пробиться к тебе, мы оба пришли сюда. Что ты делал?

— Просто, — я откашлялся — пытался помочь ему исцелиться. Один из нарывов на его спине сам открылся. И когда я попытался его очистить, я понял… что он умирает, Чейд. Медленно умирает. Слишком много неправильного в нем. Я не думаю, что он достаточно скоро окрепнет, чтобы мы могли исцелить его. Хорошая еда и отдых — хорошее лекарство, но мне кажется, это только отодвинет неизбежное. Он слишком далеко зашел, чтобы я мог спасти его.

— Что ж, — Чейд выглядел ошеломленным моей прямотой. Он опустился в кресло и тихонько вздохнул. — Я думал, мы все это увидели там внизу, в лазарете, Фитц. Я подумал, что именно поэтому тебе понадобилось тихое место для него. Место, в котором царит мир и уединение, — его голос затих.

Эти слова заставили меня реально взглянуть на вещи.

— Спасибо тебе, — хрипло сказал я.

— Мне жаль признавать, но это все, что я могу сделать для вас обоих. Надеюсь, ты знаешь, что если бы я мог нечто большее, я сделал бы все возможное. — Он выпрямился, и разгорающиеся языки пламени очертили его профиль. Внезапно я увидел усилия, которые вкладывал старик в это простое движение. Он будет сидеть, выпрямив спину, и будет перемещаться по замку в эти предрассветные часы, и все ради меня, и он приложит все усилия, чтобы все это выглядело естественно. Но это не так. И для него все труднее удерживать свой фасад. Холод распространился во мне, когда я осознал эту истину. Он находился на том же расстоянии от смерти, как и Шут, но он уходил от меня медленно, подобному беспрерывному отливу увядания.

Он неуверенно заговорил, глядя мимо меняя в ночь.

— Однажды ты вернул его с той стороны смерти. Ты был скуп на детали, а я ничего не нашел ни в одном из свитков Скилла, который бы описывал подобный подвиг. Я подумал, возможно…

— Нет, — я смазал очередную рану. Оставалось всего две. Моя спина ужасно болела от постоянного наклонного положения, а в голове стучало так, как не стучало уже годы. Я оттолкнул мысли о семенах карриса и эльфовой коре. Облегчение физической боли всегда требовало дополнительной платы, и сейчас я не мог себе этого позволить. — Я не был скуп на детали, Чейд. Это было самое глобальное, из всего, что я когда-либо делал. Невозможно продублировать те обстоятельства, — я подавил дрожь при мысли об этом.

Я закончил свою работу и понял, что Чейд поднялся и стоит рядом со мной. Он предложил мне мягкую серую ткань. Я аккуратно приложил её к обработанной спине Шута, вытащил его рубашку и позвал:

— Шут?

— Не буди его, — уверенно сказал Чейд. — Необходимы веские причины, чтобы человек впал в бессознательное состояние. Позволь ему это. Когда его сознание и тело будут готовы пробудиться, он это сделает.

— Знаю, что ты прав.

Поднять его и перенести на кровать оказалось более сложной задачей, чем могло показаться. Я уложил его на живот и осторожно накрыл.

— Я потерял счет времени, — признался я Чейду. — Как ты мог столько времени провести здесь, без возможности увидеть небо?

— Я и сходил с ума, — добродушно сказал он. — Должен добавить, в полезном смысле этого слова. Никаких разговоров с самим собой или царапанья стен, как можно ожидать. Я просто интенсивно развивал свои профессиональные навыки, познавал различные аспекты своей работы. Я не был изолирован здесь все время, как ты, возможно, думаешь. У меня были другие личности, порой я наведывался в замок или в город.

— Леди Тайм, — сказал я, улыбаясь.

— Одна из. Были и другие.

Если бы он хотел, чтобы я знал, он бы рассказал.

— Сколько осталось до завтрака?

В его горле булькнуло.

— Если бы ты был гвардейцем, ты, вероятно, должен был бы сейчас вставать. Но для тебя, представителя младшей знати, о котором никто и никогда не слышал, в твой первый приезд в Баккип будет простительно поспать час-другой после праздника. Я передам Эшу, он принесет завтрак после того, как ты немного вздремнешь.

— Где ты его нашел?

— Он сирота. Его мать была шлюхой, их тех, что имеют покровителей среди младшей знати… с нестандартными вкусами. Она работала в заведении в дне езды отсюда, в одной деревеньке. Подходящее расстояние от Баккипа, чтобы развлечения молодого аристократа оставались в секрете. Она умерла очень некрасиво, в разгаре любовного свидания, которое обернулось ужасом и для неё, и для Эша. Информатор счел, что мне будет полезно знать, чей старший сын имеет наклонности такого рода. Эш стал свидетелем, не её смерти, конечно, но ему известен человек, который сделал это. Я забрал его к себе, и когда я стал задавать вопросы о том, что он видел, я отметил, что у него есть способность отмечать детали, и достаточно острый ум, чтобы передавать их. Он описал лорда по дизайну кружев на его манжетах. Он вырос незаменимым помощником своей матери и других её наперсниц, поэтому осмотрительность в его крови. Как и свойство оставаться незаметным.

— Чтобы собирать секретные сведения.

— И это тоже. Его мать была не уличной шлюхой, Фитц. Молодой аристократ мог взять её с собой за игровой стол или привлечь к любым другим развлечениям в Баккипе, и ему бы не было стыдно за такую компанию. Она была знакома с поэзией и могла спеть под аккомпанемент арфы. Этот парень существовал в двух мирах. Возможно, пока он и не обладает манерами придворного, и многие поймут по его акценту, что он не был рожден при дворе, но он вовсе не уличная необразованная крыса. Он будет полезен.

Я медленно кивнул.

— И ты хочешь, чтобы он был моим пажом, пока я здесь и?..

— Чтобы ты составил о нем свое мнение.

Я улыбнулся.

— То есть не для того, чтобы он следил за мной для тебя?

Чейд неодобрительно всплеснул руками.

— Даже если и будет, разве он может узнать что-то такое, что неизвестно мне? Считай, это часть его обучения. Устрой ему несколько испытаний для меня. Помоги натаскать его.

И снова, что я мог ответить? Он сделал для Шута все, что было возможно. Мог ли я ему отказать? Я узнал мазь, которой смазывал спину Шута. Масло для неё было изготовлено из печени рыбы, которая редко встречалась в наших северных краях. Она была безумно дорогой, но он, не дрогнув, предложил её мне. Я не должен был скупиться и был обязан отплатить ему в той же манере. Я кивнул.

— Я собираюсь спуститься в свою комнатку и немного вздремнуть.

Чейд кивнул мне в ответ.

— Не перегружай себя, Фитц. Позже, когда ты отдохнешь, я хотел бы получить письменный доклад о твоем исцелении. Когда я потянулся к тебе… ну, я мог найти тебя, но все было так, будто ты — не ты. Словно ты перенапрягся во время исцеления Шута и вошел в него. Или вы слились воедино.

— Я все запишу, — пообещал я, беспокоясь о том, что мне предстоит описать ему то, что я и сам не понимал до конца. — Но в ответ я тебя прошу подобрать для меня новые свитки с информацией по исцелению Скиллом и заимствованию силы. Тот, что ты оставил, я уже прочел.

Он кивнул, довольный моей просьбой, и оставил меня, скрывшись за гобеленом. Я проверил Шута, но он по-прежнему пребывал в глубоком сне. Я тихонько дотронулся до его лица, обеспокоенный высоким жаром, который, возможно, появился в ходе моих усилий. Но он уже был холоден, и дыхание стало глубже. Я выпрямился, отчаянно зевнул и совершил огромную ошибку, потянувшись.

Я с трудом сдержал болезненный крик и долго ещё стоял, сгорбив плечи. Я понятия не имел, что со мной произошло. Опустив голову, я начал осторожно поднимать рубашку, отлепляя от спины в тех местах, где она прилипла к коже. Затем отыскал зеркало Чейда. То, что я увидел, потрясло меня.

Сочащиеся язвы на спине были намного меньше раны Шута, они не издавали дурного запаха и не были красными от инфекции. Но они зияли на мой спине, семь маленьких отверстий, будто кто-то несколько раз вонзил в меня кинжал. Они почти не кровоточили кровоточили, и я решил, что вряд ли они глубокие. А учитывая мою склонность к быстрому заживлению, к завтрашнему дню от них не останется и следа.

Вывод был очевиден. Во время лечения Скиллом у меня появились мелкие раны-близнецы. Вдруг моя память всколыхнулась, и я проверил свой живот. Там, где мой нож вошел в тело Шута, виднелась небольшая покрасневшая вмятина. Я дотронулся до неё и вздрогнул. Мне не было больно, но кожа в этом месте оставалась нежной. Мысли, завертевшиеся в моей голове, предлагали десятки объяснений. В момент обмена силой с Шутом я на самом деле разделил с ним плоть? Его раны закрывались, потому что мои открылись? Я накинул на плечи рубашку, подкинул в огонь дров, взял свой камзол, расшитый пуговицами, и поплелся в свою старую спальню. Я надеялся найти ответы на некоторые вопросы в свитках, которые обещал дать мне Чейд. И пока я этого несделаю, необходимо сохранить эту маленькую неприятность в секрете. У меня не было никакого желания принимать участие в экспериментах Чейда, которые он наверняка бы решил провести, узнай он о случившемся.

Я закрыл дверь и прислушался. Отворив ставни, я увидел, что уже светает. Что ж, оставшееся время можно и поспать. Я подбросил дров в умирающий огонь в очаге, бросил свои наряды на стул, отыскал шерстяную ночную рубашку лорда Фелдспара и забрался в кровать своего детства. Мои сонные глаза блуждали по знакомым стенам. Вон там была выщербленная трещина в стене, которая всегда напоминала мне медвежье рыло. Я пробил потолок, сражаясь против вымышленных врагов во время тренировки с боевым топором, когда тот вылетел их моих рук. Гобелен, на котором король Вайздом приветствует Элдерлингов, был заменен на другой, изображающий сражение двух баккцев. Этот мне нравился больше. Я глубоко вздохнул и устроился в постели. Дом. Несмотря на все прошедшие годы, это был дом, и я погрузился в сон, защищенный крепкими стенами Оленьего замка.

Глава 5

ОБМЕН СУБСТАНЦИЕЙ

Я тепло и уютно свернулся в логове. Безопасность. Я устал, и если слишком часто двигаюсь, то ощущаю следы зубов на моей шее и спине. Но если я лежу спокойно, то все хорошо.

Вдалеке охотится волк. Он охотится один. Его песня ужасна — это песня безысходности и усталости. Это не громкий вой волка, призывающего свою стаю. Это отчаянное тявканье, короткие завывания затаившего дыхание хищника, который знает, что его добыча убегает. Ему следовало бы охотиться молча, чтобы сохранить остатки сил для бега, вместо того, чтобы подавать голос.

Он так далеко. Я плотнее свернулся в своем теплом логове. Здесь безопасно, и я хорошо питаюсь. Я чувствую затухающую симпатию к волку без стаи. Я вновь слышу его прерывистое тявканье, и знаю, что холодный воздух устремился вниз по его сухому горлу, что он мчится через глубокий снег, вытягиваясь всем телом, пластаясь сквозь ночь. Я очень хорошо это помню, и на какое-то болезненное мгновение я становлюсь им.

— Брат, брат, приходи, бежим, поохотимся, — умоляет он меня. Он слишком далеко, и мне больше не удается разобрать ни слова.

Но мне тепло, я ощущаю усталость и насыщение. Мой сон становится глубже.

Я проснулся в своей комнате, вынырнув из сна, в котором мы охотились с волком. Я лежал неподвижно, с беспокойством ощущая исчезающую угрозу. Что меня разбудило? На кого нужно было охотиться?

А потом я почувствовал запах горячей еды, бекона, пирогов и живительный аромат чая. Я полностью проснулся и сел. Шум, разбудивший меня, оказался звуком захлопнувшейся двери. Эш вошел, поставил поднос, разжег огонь и подбросил дров, взял мою грязную рубашку, и сделал все это так тихо, что я даже не проснулся. Я содрогнулся от страха. Когда я стал настолько самодовольным и беспечным, что позволяю себе спать при посторонних в комнате? Где вся моя осторожность?

Я сел, поморщился и потянулся к спине. Раны затянулись, но к ним прилипла мягкая ткань. Я собрался с духом и сорвал ночную рубашку, все ещё ругая себя за крепкий сон. Эх. Слишком много еды, слишком много выпивки и истощение после исцеления Скиллом. Я решил, что учитывая все эти факты, простительно позволить себе немного небрежности. Но это не помогло полностью избавиться от недовольства собой. Я подумал, сообщит ли Эш о моей оплошности Чейду, похвалит ли он парня, а может быть они ещё и посмеются надо мной?

Я встал, осторожно потянулся и приказал себе прекратить вести себя как ребёнок. Да, Эш принес мне завтрак, пока я спал. Просто смешно, что это беспокоит меня.

Не думал, что мне захочется есть после ночных излишеств, но усевшись за стол, понял, что голоден. Я расправился с едой, затем решил проведать Шута, прежде чем снова отправиться спать. Работа Скиллом прошлой ночью утомила меня намного больше, чем все, что я делал последнее время. А Шут также измучен этим исцелением?

Я запер входную дверь своей комнаты, привел в действие пусковой механизм секретной двери и начал осторожно взбираться по лестнице, снова в сумеречный мир свечей и горящего очага. Я задержался у входа в комнату, слушая треск и бормотание огня, легкое бульканье в горшке на каминном крюке и ровное дыхание Шута. Все намеки на проделанную ночью работу исчезли, остались только ворох чистых повязок на поцарапанном столе Чейда и баночки с мазями и болеутоляющими отварами. Там же лежали четыре свитка. Чейд, как всегда, ничего не упускает.

Я стоял и некоторое время смотрел на Шута. Он лежал на животе, немного приоткрыв рот. Лорд Голден был очень красив. Я с сожалением вспоминал утраченные черты его гладкого лица, его светло-золотые волосы и янтарные глаза. Теперь же его щеки были исполосованы шрамами, набухшие веки прикрывали глаза. Большая часть волос не выдержала недуга и лишений, а те, что остались, были короткими и сухими, как солома. Лорд Голден ушел, но мой друг все ещё был здесь.

— Шут? — позвал я мягко.

Он то ли застонал, то ли вскрикнул, слепые глаза распахнулись, и он вскинул руки, защищаясь.

— Это всего лишь я. Как ты себя чувствуешь?

Он глубоко вдохнул, собираясь ответить, но вместо этого закашлялся. Едва откашлявшись, он хрипло произнес:

— Лучше. Мне так кажется. То есть в некоторых местах боль немного затихла, но та, что осталась, все ещё довольно сильно меня беспокоит, и я не знаю, стало мне лучше или, может, я привык игнорировать боль.

— Ты голоден?

— Немного. Фитц, я не помню, чем закончилась прошлая ночь. Мы говорили за столом, а теперь я проснулся в кровати, — его рука ощупала спину и осторожно коснулась повязки. — Что это?

— Нарыв на твоей спине открылся. И пока ты не чувствовал боль, я вычистил и перевязал рану. И ещё несколько других.

— Они болят меньше. Напряжение ушло, — признался он. Было больно наблюдать, как осторожно он придвинулся к краю кровати, стараясь делать как можно меньше лишних движений. — Ты не мог бы положить мне поесть? — попросил он спокойно, и в его голосе я услышал скрытую просьбу не смотреть на него.

Я отошел к камину, открыл крышку котелка и увидел там белые клецки в густом соусе из кусочков оленины и овощей. Это было одно из любимых блюд Кетриккен, и я подумал, что видимо она лично выбрала меню для Шута. Это было в её стиле.

Пока я накладывал еду, Шут пробрался к своему креслу у камина. Он двигался с большей уверенностью, но все ещё шаркал ногами и шарил в воздухе протянутой рукой; он пошатывался и слегка дрожал, но конечно не попросил меня о помощи. Дойдя до кресла, он опустился в него, но не стал облокачиваться о спинку, не позволяя своей спине расслабиться. Когда его пальцы потянулись к ложке, я спокойно сказал:

— Я бы хотел сменить повязку на спине, когда ты поешь.

— Если ты действительно хочешь это сделать, я не стану возражать. Я больше не могу позволить себе роскошь отказываться от таких вещей.

— Это правда. — сказал я, выдержав паузу. — Ты все ещё балансируешь на грани жизни и смерти, Шут.

Он улыбнулся. Это выглядело некрасиво: шрамы на его лице растянулись.

— Если бы это была только моя жизнь, мой старый друг, я бы давно лег у дороги и позволил себе умереть.

Я ждал. Он начал есть.

— Месть? — спросил я спокойно.

— Жалкий мотив. Месть не отменит то, что уже сделано. Не восстановит разрушенное.

Мои мысли обратились к прошлому. Я говорил медленно, сомневаясь, что хочу делиться этим даже с ним:

— Как-то ночью я напился, рассуждал о жизни и ругал людей, которых давно нет. — Я сглотнул, — Я понял, что невозможно вернуться назад во времени и исправить то, что сделали со мной. Никто не может исцелить меня. И тогда я простил их.

— Но это разные вещи, Фитц. Баррич и Молли никогда не хотели причинять тебе боль. То, что они сделали, они сделали для самих себя, поверив в твою смерть. Для них жизнь продолжалась.

Он откусил клецку и медленно пережевал её. Затем отпил немного золотистого вина и откашлялся:

— Однажды, когда мы находились на приличном расстоянии от берега, команда корабля сделала то, чего я опасался. Они отобрали у нас то, что, по их мнению, имело ценность. Все кубики камня памяти, которые Прилкоп тщательно отобрал и взял с собой, были утрачены. Команда и понятия не имела — что это. Большинству не удалось услышать поэзию, музыку и исторические сведения, которые хранились в них. А те, кто услышал, испугались. Капитан приказал выбросить за борт все камни. Затем они сделали нас своими рабами и стали искать место, где бы продать нас.

Я слушал молча и неподвижно. Обычно такой немногословный, сейчас Шут говорил плавно, будто отрепетировал свой рассказ заранее. Или это слепота обострила одиночество и подтолкнула к откровенности?

— Я был в отчаянии. Прилкоп, казалось, с каждым днем становился только крепче, нарастил мышцы, благодаря работе, но ведь я только недавно вылечился, а сейчас становился все слабее. Ночью, ютясь на открытой палубе под ветром и дождем, он смотрел на звезды и напоминал мне, что мы двигаемся в правильном направлении. Правда, мы больше не были похожи на Белых Пророков. Мы оба. Но когда мы сойдем на берег, мы попадем туда, где люди ценят нас. Преодолев все испытания, мы доберемся туда.

Он сделал ещё один глоток вина. Я сидел спокойно и ждал, пока он немного поест.

— Итак, мы добрались, — продолжил он наконец. — И Прилкоп оказался почти прав. Когда мы прибыли в порт, он был продан на аукционе рабов, а я… — его голос звучал будто издалека. — Ох, Фитц. Этот разговор утомляет меня. Я не хочу все это вспоминать. Для меня это было не лучшее время. Но Прилкоп нашел того, кто поверил ему, и спустя несколько дней он вернулся за мной. Он купил меня, задешево, и его покровитель помог нам доехать до Клеррес, нашей школы.

Он потягивал свое вино. А я задумался о той части его рассказа, которую он упустил. Что такого ужасного с ним произошло, о чем он не хочет вспоминать?

Он прочел мои мысли:

— Я должен быстрее закончить эту историю. У меня нет желания вдаваться в подробности. Мы достигли Клерреса и, когда начался отлив, добрались до Белого Острова. Наш покровитель привез нас к воротам школы. Служители, открывшие двери, были удивлены, поскольку сразу узнали нас. Они поблагодарили нашего покровителя, наградили его и впустили нас, поручив служителю Пиреку, который занимался классификацией пророчеств. Нас привели в Комнату Архивов, долго листали свитки и рукописи, изучали страницы, пока не нашли упоминания о Прилкопе. — Шут в удивлении неспешно покачал головой — Им не удалось выяснить его возраст. Он был стар, Фитц, действительно очень стар. Белый Пророк, который прожил долгие годы после окончания периода, отведенного для его изменений. Они были удивлены. Но они удивились ещё больше, когда узнали обо мне.

Его ложка перекатывала еду по тарелке. Он нашел и съел часть клецки, а затем немного оленины. Я подумал, что он специально заставляет меня ждать продолжения рассказа и находит в этом удовольствие. Я не обиделся на него.

— Я был Белым Пророком, которого они сбросили со счетов. Мальчишкой, которого обвинили во вранье, ведь Белый Пророк уже существовал и даже отправился на север, чтобы совершить изменения, которые должны были произойти, — внезапно он с грохотом бросил ложку. — Фитц, я оказался гораздо глупее Шута, имени, которым ты зовешь меня. Я был абсолютным идиотом, глупым, безмозглым… — Он задохнулся во внезапной вспышке гнева, стукнув по столу исполосованными шрамами руками. — Как в мою голову могла прийти мысль, что при встрече со мной они испытают что-то помимо ужаса? Все те годы, что они держали меня в школе, запирали, одурманивали, чтобы я мог выдавать более ясные предсказания… Часами они промывали мне мозги ложными образами, пытались превратить в Небелого! Все те дни они пытались сбить меня с толку и запутать, демонстрируя дюжины, сотни пророчеств и видений; они думали, что убедят меня, будто я ошибаюсь в своем предназначении, изменят то, во что я верил. Как я мог вернуться туда с мыслями о том, что они обрадуются моему возвращению и даже признают, как были неправы? Как я мог подумать, что они захотят узнать, какую огромную ошибку совершили?

Он плакал, пока говорил, из его слепых глаз бежали слезы, растекаясь по шрамам на лице. Какая-то часть меня отметила, что слезы казались прозрачнее, чем прежде, и я подумал, что возможно часть инфекции была подавлена. Другая, здравомыслящая часть, мягко произнесла:

— Шут. Шут, все хорошо. Теперь ты здесь, со мной, и они не смогут больше причинить тебе боль. Здесь ты в безопасности. О, Шут. Ты в безопасности. Любимый.

Когда я назвал его прежним именем, он задохнулся. Он попытался встать, снова рухнул в старое кресло Чейда, и, не обращая внимания на свою миску и липкий стол, уронил голову на сложенные руки и заплакал как ребёнок. На мгновение в нем снова вспыхнул гнев:

— Я был так глуп!

Затем рыдания снова поглотили его речь, и я позволил ему поплакать. Не существует подходящих слов, которыми можно помочь отчаявшемуся человеку. Его тело сотрясала конвульсивная дрожь, но наконец плач стал прерывистее и тише, он успокоился, но он так и не поднял голову. Немного помолчав, он заговорил в стол низким умирающим голосом:

— Я всегда считал, что они ошиблись. Что они действительно не знали.

Он всхлипнул в последний раз, вздохнул и поднял голову, нащупал салфетку и вытер глаза.

— Фитц, они знали. Они всегда знали, кем я был. Они знали, что я был истинным Белым Пророком. А Бледная Женщина была лишь их созданием. Они сами создали её, Фитц, вывели, словно голубя с белой головой и хвостом. Или если бы вы с Барричем вывели осла с выносливостью жеребца и стальным характером. Они создали её в школе и наполнили пророчествами и видениями, которые соответствовали их целям. Они внедрили в неё искаженные видения, чтобы заставить предсказывать то, чего желали они. А затем они отправили её в мир. И задержали меня. — Он снова опустил голову на руки и затих.

Одно из упражнений, которым обучал меня Чейд, подразумевало сведение отдельных деталей воедино. Все начиналось с простых заданий: он разбивал тарелку, а я должен был собрать её как можно более точно. Затем задача усложнялась, я должен был смотреть на части битой тарелки и собирать её мысленно. Потом мне давали мешок с разной битой посудой, кусками упряжи и прочим мусором, и я должен был собрать все это. Следующий этап: в сумке лежали не только эти обломки и обрывки, но и случайные похожие предметы. Это упражнение было направлено на тренировку моего разума, чтобы в дальнейшем я мог сводить обрывки фактов и случайных сплетен в единое целое.

Сейчас мой разум работал, складывая частицы знаний, и мне казалось, что я почти слышу звон осколков заварочного чайника, который собирал когда-то. Рассказ посланницы о детях, пойманных в их сети, и рассказ Шута о Служителях, создающих своих собственных Белых Пророков. Раса Белых с их даром предвидения давно исчезла из нашего мира; Шут говорил мне об этом, ещё когда мы были детьми. Он рассказывал, что Белые начали вступать в браки с людьми, разбавляя свою кровь до тех пор, пока в их потомках не перестали проявляться явственные признаки наследия Белых, и целые поколения даже не подозревали о том — что несет в себе их кровь. Также он говорил тогда, что лишь изредка рождался ребёнок, в облике которого проявлялось древнее наследие. Он был одним из таких детей, и ему повезло, что родители знали — кем он был. Они также знали, что в Клерресе есть школа, в которой дети с внешностью Белых обучаются записывать свои сны, озарения и видения о будущем. Обширные библиотеки записанных видений изучались Служителями, и благодаря им они могли узнать, как изменится будущее всего мира. В детстве родители отдали его Служителям, чтобы он научился использовать свои таланты на благо всего человечества. Но Служители не верили, что он истинный Белый Пророк. Он доверял им, а они долго держали его в школе, несмотря на то, он чувствовал необходимость уйти, изменить события в мире, направить его на лучший путь. Я знал, что он сбежал от них, чтобы стать тем, кем он, по его мнению, являлся.

А теперь я знал и о темной стороне этого места. Я помогал Барричу выбирать линии для скрещивания среди собак и лошадей. Я знал, как это делается. Белая кобыла и белый жеребец не всегда производили на свет белого жеребенка, но если это происходило, возникала вероятность того, что при сведении этого потомства с другой белой лошадью или кем-то из его родни, мы сможем получить ещё одного белого жеребенка. Так что, если бы король Шрюд захотел, у него могло быть целое потомство белых лошадей для своих стражников. Баррич был очень мудрым конюшим и очень искусно управлялся с нашими животными. Ему было бы стыдно иметь хромого или уродливого жеребенка, рожденного таким по причине его небрежности.

Я спросил себя, руководствовались ли этикой в этом отношении Служители? Сомневаюсь в этом. Получается, если бы Служители захотели, они смогли бы воспитывать детей с бледной кожей и бесцветными глазами Белых Пророков. И некоторые из них могли бы предвидеть будущее. С помощью этих детей Служители имели возможность заглянуть в будущее и узнать различные пути, развитие которых могли бы допустить, в зависимости от масштаба событий. По мнению Шута, они делали это в течение нескольких поколений, возможно даже ещё до его рождения. Таким образом, сейчас у Служителей скопились для изучения многочисленные источники возможных вариантов будущих событий. Будущим можно управлять не на пользу мира, а для удобства и счастья только одного из Служителей. Это было и гениально, и, в то же время, отвратительно.

Моё сознание переключилось на следующую проблему:

— Как можно бороться с людьми, которые знают о каждом твоем шаге, прежде чем ты его совершишь?

— Ах, — казалось, он немного обрадовался — Ты быстро схватываешь. Я знал, что ты догадаешься. Ты наперед видишь то, что я не успеваю озвучивать. И все же, Фитц, они не знают. Они совсем не предвидели моего возвращения. Почему? Зачем они обратились к таким грубым физическим пыткам, чтобы выведать, что я знаю? Потому что это ты создал меня, мой Изменяющий. Ты создал меня, существо вне пределов любого будущего, которое когда-либо могло быть предсказано. Я оставил тебя, потому что знал, насколько сильны мы были вместе. Я знал, что мы могли изменить будущее мира, и я боялся, что, оставшись вместе, когда я потерял свой дар, мы могли привести в движение ужасные вещи. Не специально, конечно, но мы обладали огромной мощью. Так что я оставил тебя, зная, что это разобьет твое сердце, равно как и моё. Даже тогда, ещё не осознав, что в действительности мы сделали, — он поднял голову и повернулся ко мне.

— Мы ослепили их, Фитц. Я пришел искать тебя, потерянного Видящего. Почти в каждом варианте будущего я видел, что тебя не существует, или ты мертв. Я знал, я знал, что если мне удастся отыскать и сохранить тебе жизнь, ты станешь моим Изменяющим, именно ты направишь мир на новый и лучший путь. И ты это сделал. Шесть Герцогств уцелели. Каменные драконы поднялись в небо, с перековыванием было покончено, и истинные драконы вернулись в мир. Благодаря тебе. Каждый раз, когда я вырывал тебя из лап смерти, мы изменяли мир. Но все это видели и Служители, даже если и считали, что такое вряд ли произойдет. И тогда они отправили сюда Бледную Женщину, чтобы она стала ложным Белым Пророком, а меня держали в Клерресе. Они думали, что так они добьются своего. Ты не должен был существовать. Но мы помешали им. А потом ты совершил невероятное.

Фитц, я умер. Я знаю, я был мертв. Во всех пророчествах, которые я когда-то читал в библиотеке Клерреса, во всех снах, которые я когда-либо видел, я умирал. Так и случилось. Но ни в одном из вариантов будущего, предсказанных когда-либо, ни в одном из найденных пророчеств, я не возвращался с того света. И это изменило все. Ты забросил нас в будущее, которое они не видят. Теперь они движутся вслепую, они не знают — к чему приведут их действия. Ведь у них все распланировано даже не на десятилетия, а на целые поколения. И зная время и причину собственных смертей, они продлевали себе жизни. Но мы взяли у них большую часть той власти, которой они обладали. Белые дети, рожденные после моей «смерти», единственные, кто может видеть будущее с новой точки отсчета. Но они прощупывают только то будущее, о котором им говорят. Поэтому они должны отыскать новый путь, которого они так боятся: нового истинного Белого Пророка. Они знают, что он где-то существует, вне их знания и контроля. Они знают, что вскоре должны воспользоваться им, иначе все планы, которые они построили, рухнут.

Его слова звучали убедительно. И все же я не мог сдержать улыбку.

— Значит, это ты изменил их мир. Ты — Изменяющий. Не я.

С его лица исчезло всякое выражение. Он смотрел мимо меня, вдаль, своими застывшими глазами, затянутыми пеленой:

— Такое возможно? — спросил он удивленно — Неужели именно это я видел во снах, где я больше не был Белым Пророком?

— Я не знаю, что на это ответить. Возможно, я больше не твой Изменяющий, но также уверен, что я и не пророк. Ну, Шут. Повязки на твоей спине нужно сменить.

Некоторое время он молчал.

— Хорошо, — согласился он.

Я провел его через всю комнату к столу Чейда. Он сел на скамью, руки опустились на поверхность стола и пробежались по столешнице, исследуя все, что оставил нам Чейд.

— Я помню, как все здесь выглядит, — сказал он спокойно.

— Многое изменилось за эти годы, — я встал за его спиной и осмотрел ночную рубашку. — Раны так и сочатся. Я наложил повязку тебе на спину, но она уже пропиталась. Твоя рубашка прилипла к спине. Нужно принести теплой воды, снять с тебя повязку и снова почистить их. Сейчас я принесу тебе свежую ночную рубашку и наберу теплой воды.

Когда я вернулся с тазиком воды и чистой рубашкой, Шут уже приготовил для меня необходимые снадобья.

— Масло с ароматом лаванды, — сказал он, касаясь первого горшочка. — А здесь медвежий жир с чесноком.

— Хороший выбор, — сказал я — Я уже принес воду.

Он зашипел, когда я прикоснулся губкой к его спине. Я подождал немного, размягчая ткань его рубашки, а затем спросил:

— Быстро или медленно?

— Медленно, — сказал он, и я начал с самого нижнего нарыва у позвоночника. Пока я аккуратно отделял ткань от раны, его волосы взмокли от пота. — Фитц, — сказал он сквозь сжатые зубы, — Просто сделай это.

Его узловатые руки нашли край стола и вцепились в него. Я не мог быстро снять с него рубашку, поэтому сдирал её, не обращая внимания на его стоны. В какой-то момент он стукнул по каменному столу кулаками, завопил от боли и упал лицом на стол.

— Я закончил, — сказал я, снимая через голову рубашку и убирая повязку.

— Насколько все плохо?

Я поднес подсвечник ближе и изучил его спину. Такой худой. Позвоночник, словно гряда холмов выделялся на его спине. Раны зияли безжизненной пустотой.

— Раны чистые, но пока не затянулись. Следует оставить их открытыми, чтобы они зажили изнутри. Приготовься ещё раз.

Он молча терпел, пока я протирал каждую рану лавандовым маслом. Когда я добавил медвежьего жира с чесноком, запахи смешались, образуя неприятное амбре, я задержал дыхание. Заканчивая обрабатывать очередную рану, я прижимал к ней повязку, надеясь, что медвежий жир её удержит.

— Вот чистая рубашка. Постарайся не двигать повязки, пока будешь надевать её.

Я ушел в другой конец комнаты. Его раны испачкали постельное белье кровью и сукровицей. Я оставил записку с просьбой, чтобы Эш принес новое белье, и подумал, а умеет ли мальчик читать? Скорее всего, да. Даже если его мать не видела необходимости в этом умении, Чейд бы сразу сделал все, чтобы исправить это. А пока я перевернул подушки и стащил постельное белье.

— Фитц? — позвал он меня из-за стола.

— Я здесь. Просто привожу в порядок твое постельное белье.

— Из тебя вышел бы прекрасный слуга.

Мгновение я молчал, пытаясь сообразить, не дразнит ли он меня.

— Спасибо тебе, — добавил он и спросил. — Что теперь?

— Так, ты поел, и мы сменили тебе повязки. Может, ты хочешь ещё немного отдохнуть?

— Честно говоря, я устал от отдыха. Я так устал от невозможности делать что-либо помимо поиска собственной кровати.

— Должно быть, это очень скучно, — я стоял и наблюдал, как он, пошатываясь, двигается в мою сторону. Я знал, что он не хочет моей помощи в этом.

— Ах, скука. Фитц, ты понятия не имеешь, как приятна может быть скука. Когда я думаю обо всем бесконечными часами, рано или поздно я спрашиваю себя, когда они вернутся за мной и какие пытки придумают на этот раз, сочтут ли нужным давать мне еду и воду до или после… Скука может стать ещё желаннее, чем самый безумный праздник… А ещё я думаю о моем путешествии сюда. О, как бы я хотел, чтобы мои дни были предсказуемы. Знать, каков на самом деле человек, с которым я беседую — добрый или жестокий, знать, будет ли у меня в этот день еда, и найду ли я сухое место для сна. Ах. — Он почти дошел до меня. Он остановился там, и эмоции, отразившиеся на его лице, рвали на части моё сердце. Он замолчал, не желая делиться со мной подробностями этих воспоминаний.

— Кровать слева от тебя. Твоя рука над ней.

Он кивнул мне, похлопал по постели и подошел к краю. Я откинул для него одеяло. Он повернулся и сел на кровать. На его лице появилась улыбка.

— Такая мягкая. Ты себе не представляешь, Фитц, как я наслаждаюсь всем этим.

Он осторожно подвинулся. Это напомнило мне Пейшенс в последние годы её жизни. Довольно долго он поднимал ноги, чтобы лечь. Свободные брюки обнажили его худые икры и искривленные раздутые лодыжки. Я вздрогнул, разглядев его левую ногу. Именовать это ногой можно было лишь из сострадания. Хотя по его походке это оставалось незаметным.

— Для опоры я использовал палку.

— Я же ничего не говорил!

— Я слышу этот звук. Ты выдаешь его всегда, когда оцениваешь нанесенный ущерб. Ноузи с царапиной на мордашке. Или тот раз, когда мне накинули на голову мешок и избили. — Он лег на бок, рука шарила вокруг в поисках одеяла. Я без слов укрыл его. Он помолчал минуту, а потом сказал:

— Спина не болит. Ты что-то сделал?

— Я очистил раны и наложил повязки.

— Это все?

Зачем мне было ему лгать?

— Когда я дотронулся до тебя, чтобы очистить первый лопнувший нарыв, я… Я проник внутрь, чтобы излечить тебя.

— Это… — он подыскивал слово — …интересно.

Я ждал возмущенной реакции. Но никак не трепетного восхищения. Я честно сказал:

— Это даже немного пугает. Шут, в моих предыдущих опытах исцеления Скиллом требовались огромные усилия, часто даже сила всей группы, чтобы найти путь в тело человека и заставить его лечить себя. То, как просто я проник в твое тело, беспокоит меня. В этом есть нечто странное. Также странно, как и то, как легко я перенес тебя сквозь Скилл-колонну. Ты разорвал нашу связь Скиллом много лет назад, — я с трудом сдержался, чтобы в моем голосе не проскользнул упрек. — Я оглядываюсь назад, на ту ночь, когда мы прибыли сюда, и поражаюсь своей безрассудной храбрости во время этой попытки.

— Безрассудная храбрость, — тихо сказал он и слабо засмеялся. Он прокашлялся и добавил. — Я думаю, в ту ночь я был на грани смерти.

— Так и было. Я думал, что выжег силу Риддла, чтобы помочь тебе. Но то, как быстро ты исцелился, заставляет меня задуматься, не было ли здесь чего-то ещё.

— Да, было что-то ещё, — решительно сказал он. — Я не могу утверждать, что знаю — что именно, но чувствую, ты прав. Фитц, когда ты вернул меня к жизни, ты отыскал меня и впустил в свое собственное тело, а сам проник в мою мертвую плоть, призвав её к жизни, словно дал команду вытянуть телегу из болота… Ты был жесток. Очень жесток, поскольку забыл, что рисковал всеми, не только мной и собой, но и Риддлом, чтобы перенести меня сюда.

Я опустил голову. Это не было похвалой.

— Мы вошли друг в друга и оба продолжили жить в наших собственных телах. Ты помнишь это?

— Отчасти — подстраховался я.

— Отчасти? Как мы вошли в тела, слились и обменялись.

— Нет, — теперь он лгал. Пришло время сказать правду. — Я помню другое. Это не было временным слиянием. Я помню, что мы стали единым целым. Мы не просто соединились на время обмена. Мы были частями, слившимися, наконец, воедино. Ты, я и Ночной Волк. Мы стали одним живым существом.

Он не мог видеть меня, но все же отвернулся, будто я озвучил слишком сокровенную для нас вещь, чтобы говорить об этом при свидетелях. Он кивнул, склонив голову.

— Так и произошло, — сказал он слабо, — Слияние сущностей. Ты видел результат, хотя, возможно, не признал его. Это, конечно, сделал не я. Помнишь тот гобелен Элдерилнгов, который когда-то висел в твоей комнате?

Я покачал головой. Первый раз я увидел его, когда был ребёнком. Одного взгляда оказалось вполне достаточно, чтобы мне начали сниться ночные кошмары. На нем был изображен король Вайздом, правитель Шести Герцогств, обращавшийся к Элдерлингам — худым существам с неестественного цвета кожей, странными глазами и волосами.

— Я не думаю, что он имеет отношение к тому, о чем мы говорим.

— О, имеет. Элдерлингами становятся люди, живущие с драконами. Или, чаще всего, выжившее потомство таких людей.

Я все ещё не видел никакой связи.

— Я действительно припоминаю, когда-то давно ты пытался убедить меня, что я был частью дракона.

Его рот скривился в усталой улыбке.

— Твои слова. Не мои. Но это не так уж и далеко от моей теории, хотя выразил ты её неточно. Многие свойства Скилла напоминают мне способности драконов. И если твоего дальнего предка коснулся дракон, если можно так выразиться, то почему бы этим магическим способностям не проявиться в тебе?

Я вздохнул и сдался.

— Понятия не имею. Я даже не знаю, что ты подразумеваешь под «прикосновением дракона». Вполне возможно. Но я не понимаю, какое отношение это имеет к нам.

Он подвинулся в кровати.

— Интересно, как я могу быть таким уставшим и при этом не хотеть спать?

— Как ты можешь начать рассказывать так много историй и не закончить ни одну из них?

Он закашлялся. Я попытался убедить себя, что он притворяется, но все же сходил за водой. Я помог ему сесть и подождал, пока он попьет. Когда он лег обратно, я отступил, забрав чашку, и снова стал ждать. Просто молча стоял у кровати с чашкой в руках. Спустя некоторое время я вздохнул.

— Что? — требовательно спросил он.

— Тебе известно что-то, о чем ты не хочешь говорить мне?

— Безусловно. И так было всегда.

Он был так похож на прежнего Шута и так явно наслаждался своими словами, что я почти не чувствовал раздражения. Почти.

— Об этом я и думаю. О том — что могло нас настолько связать, чтобы я мог провести тебя с собой через Скилл-колонну и почти без усилий при лечении перейти в твое тело?

— Почти?

— Позже я исчерпал свои ресурсы, но, полагаю, это связано с исцелением ран. Не из-за слияния.

Я думал, он заметит, что я кое-что скрыл. Вместо этого он медленно проговорил:

— Потому что слияние уже произошло, и это продолжается постоянно.

— Наша Скилл-связь?

— Нет. Ты меня не слушал, — он вздохнул — Подумай ещё раз об Элдерлингах. Человек, долго живший среди драконов, в итоге перенимает некоторые из их черт. Ты и я, Фитц, жили вместе в течение многих лет. И в том исцелении, когда ты практически выхватил меня у смерти, мы обрели нечто общее. Мы смешались. И возможно, как ты утверждаешь, стали одним целым. Возможно, мы не полностью вернулись в самих себя, не разорвали наше единство. Возможно, это был обмен наших субстанций.

Я тщательно это обдумал.

— Субстанций. Таких, как плоть? Кровь?

— Я не знаю! Может быть. Может, это было нечто более важное, чем кровь.

Я сделал паузу, чтобы разобраться в его словах.

— Ты можешь сказать мне, почему это произошло? Это опасно для нас? Мы должны попытаться исправить это? Шут, я должен знать.

Он повернулся ко мне, вздохнул, будто собирался что-то сказать, но замер и погрузился в себя. Я видел, что он размышляет. Он заговорил просто, словно я был ребёнком:

— Человек, живущий долгое время рядом с драконом, перенимает некоторые его черты. На белой розе, долгое время растущей рядом с красной, начинают появляться красные цветы. И, вероятно, Изменяющий, спутник Белого Пророка, приобретает некоторые из его черт. Вероятно, будучи Изменяющим, твои способности частично передались мне, как ты и опасался.

Я изучал его лицо, пытаясь понять, не шутит ли он. Я ждал, что он станет дразнить меня за моё легковерие. Наконец, спросил:

— Ты можешь просто объяснить?

Он вздохнул:

— Я устал, Фитц. И я объяснил тебе все настолько ясно, насколько мог. Ты, кажется, считаешь, что мы становимся «одним существом», как ты изящно выразился. Я думаю, наши субстанции могут переходить от одного к другому, создавая между нами мост. Или может это остаточная связь Скилла, которая когда-то была между нами, — совсем ослабев, он положил голову на подушки. — Я не хочу спать. Я утомленный и уставший, но не сонный. Как же мне это надоело. Ужасающая скука в боли, во тьме и в вечном ожидании.

— Мне казалось, ты сказал, что скучать…

— Потрясающе. Смертельно потрясающе.

По крайней мере, он снова был похож на моего старого друга.

— Я очень хочу помочь тебе. Но, к сожалению, я не знаю, как тебе справиться со скукой.

— Ты уже мне помогаешь. Раны на спине намного лучше. Спасибо.

— Пожалуйста. А теперь, боюсь, я должен оставить тебя на какое-то время. Мне нужно встретиться с леди Кетриккен, в роли лорда Федлспара. Я должен соответствующе нарядиться.

— Ты должен уйти прямо сейчас?

— Да, чтобы должным образом одеться для частной аудиенции. Я вернусь позже. Постарайся отдохнуть.

Я с сожалением отвернулся. Я знал, как, должно быть, долго тянется для него время. Он всегда был ярким человеком, фокусником, акробатом, опытным ловкачом, с умом столь же живым и быстрым, как его пальцы. Он выделывал кульбиты возле короля Шрюда, искрометный, сыплющий остротами, во времена моего детства он всегда был частью пестрого водоворота баккипского общества.

А теперь его острое зрение, умные пальцы и гибкое тело — все было отобрано. Его друзьями стали темнота и боль.

— Стоит добавить, что после того, как покровитель Прилкопа купил меня у моего «владельца» за оскорбительно низкую цену, нас достаточно хорошо подлечили. Его новый покровитель не был аристократом, но являлся довольно богатым землевладельцем. Большая удача, что этот человек был так хорошо осведомлен о Белых Пророках.

Он сделал паузу. Он знал, что я остановился, заинтригованный его словами. Я попытался прикинуть, сколько времени прошло, но в сумерках комнаты об этом сложно было судить.

— Мне необходимо скоро уйти, — напомнил я ему.

— Ты действительно должен это сделать? — спросил он насмешливо.

— Да.

— Хорошо.

Я повернулся.

— В течение десяти дней мы отдыхали в его доме, нас хорошо кормили. Он дал нам новую одежду, запаковал припасы и даже сам гнал лошадей и телегу в Клеррес. Мы почти месяц добирались туда. Иногда мы разбивали лагерь, иногда останавливались в гостиницах. Мы с Прилкопом очень волновались. Ведь этот человек жертвовал своими деньгами и временем, чтобы доставить нас туда, но он утверждал, что для него это честь. Дорога вела через горный перевал, прочти такой же ледяной и холодный, как зимний Баккип, а затем мы спустились вниз. Я начал узнавать запахи деревьев и придорожных цветов из моего детства. Сам Клеррес заметно разросся с тех пор, как я видел его последний раз. А Прилкоп был удивлен, что в месте, которое он помнил как простую деревню, выросли стены высоких зданий и башни, сады и ворота. Но так оно и было. Школа процветала, и, в свою очередь, процветал город, поскольку теперь существовала торговля пророчествами и советами для торговцев, потенциальных новобрачных и строителей парусных судов. Они приезжали из далеких и близлежащих мест, платили, в надежде на встречу с Главным Служителем, а затем рассказывали ему свои истории. И если он считал их достойными, они могли купить разрешение в течение одного, трех или двадцати дней, и перейти через мост к Белому Острову. Там один из помощников Служителей должен был исследовать пророчества, чтобы найти что-нибудь, относящееся к конкретному рискованному предприятию, свадьбе или путешествию… Но я забегаю вперед.

Я стиснул зубы, уступив ему.

— На самом деле, ты вернулся назад в своей истории, и ты это прекрасно понимаешь. Шут, я безумно хочу её услышать, но я не могу опоздать на встречу.

— Как хочешь.

Я сделал шага четыре, когда он добавил:

— Надеюсь, я не буду позже слишком уставшим, чтобы продолжить рассказ.

— Шут! Ну зачем ты так?

— Ты действительно хочешь знать? — прежние насмешливые нотки вернулись в его голос.

— Да.

Он заговорил более спокойно и рассудительно, чем прежде.

— Потому что я знаю, что ты чувствуешь себя лучше, когда я дразню тебя.

Я повернулся, готовый отрицать это. Но пляшущий свет огня показал мне, каким он был на самом деле. Не таким, как мой старый друг. Он был похож на плохо вырезанную марионетку, такой же побитый и потрепанный, как старая любимая игрушка. Свет коснулся шрамов на лице, болезненно-серых глаз и соломенных волос. Я не мог вымолвить ни слова.

— Фитц, мы знаем, что я балансирую на грани. Вопрос не в том сдамся, я или нет, а в том, когда это произойдет. Ты удерживаешь меня здесь, не позволяя угаснуть моей жизни. Но когда это случится, чего я искренне опасаюсь, это будет не твоя вина. И не моя. Ни один из нас не может управлять судьбой.

— Я останусь, если ты хочешь. — Я отбросил все мысли об учтивости по отношению к Кетриккен и обязательствах, данных Чейду. Кетриккен поймет, Чейд сможет это пережить.

— Нет. Нет, спасибо. Я вдруг почувствовал, что хочу спать.

— Я вернусь как можно скорее. — пообещал я.

Его глаза закрылись, видимо, он уже спал. Я бесшумно вышел.

Глава 6

ВЛАДЕЮЩАЯ УИТОМ

Когда Регал Претендент отступил во внутренние герцогства, прибрежные герцогства остались без должного контроля. Влиятельные герцоги Бернса, Шокса и Риппона были поглощены защитой собственных берегов, чтобы создать сколь-нибудь значимое сопротивление Красным Кораблям. Номинальный герцог Бакка, двоюродный брат Регала, был всего лишь марионеткой на месте, он был не в силах ничего предпринять для сплочения аристократии.

Именно в это время Пейшенс, леди и супруга бывшего Будущего Короля Чивэла, заняла видное положение. Все началось, когда она продала свои драгоценности, чтобы сохранить укомплектованные боевые корабли Баккипа, а затем, активно расходовала свое личное состояние на поддержание духа фермеров и рабочих, также она добилась успеха в сплочении младшей аристократии для формирования собственной обороны против захватчиков.

Так обстояли дела Шести Герцогств, когда вернулась королева Кетриккен. Беременная наследником Видящих Кетриккен и её менестрель, Старлинг Певчий Скворец, прибыли из земель Элдерлингов, опустившись прямо на стены Оленьего Замка на огромном драконе. Король Верити сопроводил свою леди в безопасное место, прежде чем снова взобраться на дракона. С остальными воинами Элдерлингов, верхом на драконах, он поднялся в воздух, чтобы продолжить великую битву, начатую против Красных Кораблей. Мало кто присутствовал при возвращении короля и королевы в Олений Замок, чтобы засвидетельствовать и подтвердить его присутствие, но менестрель Старлинг, чье внезапное появление казалось почти магическим, поклялась в истинности произошедшего. Сверкающие драконы, заполнившие небо, стали ужасающим зрелищем для защитников Бакка, но только до тех пор, пока королева не открыла им правду о том, что они не представляли никакой опасности для народа Бакка, а прибыли под предводительством их законного короля, чтобы защитить их.

В тот же день, ещё до наступления темноты, все Красные Корабли были изгнаны с берегов Бакка. Легионы драконов стремительно рассредоточились по всей береговой линии Шести Герцогств, обеспечив их защиту, прежде чем луна сделала два полных оборота. Многие из защитников побережья и отважных моряков могут подтвердить, что драконы появлялись в виде отдаленных сверкающих огней в небесах, которые становились все больше и больше, пока их сила и величие не прогоняли налетчиков прочь.

Вот так принцесса Горного Королевства и стала королевой Шести Герцогств, вернувшись, чтобы принять корону. Леди Пейшенс была при ней в течение оставшихся месяцев войны, давая ей советы и передавая бразды правления в её надежные руки. С рождением наследника преемственность была обеспечена.

Краткая История Монархов Шести Герцогств.

Я спустился к себе, закрыл потайную дверь и, глянув мельком в прикрытое ставнями окно, ужаснулся. Пока я был с Шутом, пролетело утро, а я все ещё был в ночной рубашке, немытый, небритый, и, возможно, уже опоздавший на аудиенцию к Кетриккен. К моей досаде, Эш снова посетил мою комнату. Огонь недавно разожгли, и новый наряд для лорда Фелдспара висел на стуле. Парик каштановых волос, тщательно расчесанный и прикрепленный к новой шляпе, более-менее скрадывал вычурность костюма. Что ж, будучи сыном куртизанки, Эш, по крайней мере, научился некоторым полезным навыкам камердинера. Однако я помнил, что запирал дверь. Чейд дал ему ключ, или он сам вскрыл замок? Ведь это был вовсе не обычный замок. Я старался не думать об этом, поэтому быстро помылся, побрился, обработал порезы, полученные из-за спешки, и принялся надевать свежую одежду.

Снимая рубашку, я содрал коросту с одной из ран на спине. Я надел тунику лорда Фелдспара с длинными рукавами и поверх неё безвкусную жилетку, надеясь, что яркие полосы на ней объяснялись Зимним Праздником. Пугала мысль, что выдуманный лорд, возможно, одевается так ежедневно. Гетры были вполне комфортны, а жилет прекрасно скрывал не меньше шести крошечных карманов для моих инструментов. На натягивание парика и смехотворной крошечной шляпы я потратил гораздо больше времени, чем намеревался, но мне хотелось, чтобы он сидел идеально. Я пощипал и потер нос, пока он не приобрел подходящий оттенок красного цвета. Сажа от огня, смоченная водой, сделала брови крупнее. Туфли на каблуках с ужасными узкими носами сдавливали ноги так, что когда я встал, одну ногу скрутило судорогой. Я сбросил обувь и ходил по комнате, пока судорогане прошла. Затем, бормоча проклятия в адрес Чейда, обулся снова и вышел из комнаты, заперев за собой дверь.

Ещё дважды ногу сводило судорогой, прежде чем я спустился по лестнице. Я изо всех сил старался сохранить уверенную походку и не выдать, как сильно мне хотелось что-нибудь сделать с этой обувью. Комната для аудиенций Кетриккен некогда служила личными покоями королевы Дизайер и её фавориток. Я знал об этом только из рассказов; эта женщина на дух меня не переносила, и я старался не попадать в поле её зрения, не говоря уж о личных покоях. Я отбросил последние цепкие обрывки детского страха, приближаясь к высоким дубовым дверям. Закрыто. Снаружи на скамейках сидели те, кто надеялся завоевать благосклонность короля, угождая его матери подношениями. Я занял свое место в конце очереди на роскошной мягкой скамейке и стал ждать. Наконец, дверь открылась, вышла молодая аристократка, и довольно скучный паж в пурпурно-белой ливрее пригласил следующего посетителя. Когда паж вернулся, я подал ему знак, чтобы он заметил меня, и снова опустился на скамейку.

Я предполагал, что мне не придется ждать в очереди, но Кетриккен осталась верна устоям Горного Королевства. Каждого посетителя приглашали по очереди на строго отведенное время для встречи с леди Кетриккен, а затем провожали к выходу. Я сидел и ждал, нога пульсировала из-за дьявольски неудобной обуви, но я старался сохранить любезное выражение лица. Когда, наконец, паж подозвал меня, я поднялся и сумел пройти за ним, почти не хромая. Как только высокие двери закрылись, я позволил себе улыбнуться. Здесь был уютный очаг, несколько удобных стульев и низкий стол с подушками вокруг него. Коллекция любопытных и красивых предметов из каждого из Шести Герцогств была представлена на различных столах по периметру комнаты. Некоторые, возможно, видели в этом проявление богатства, но я знал истину. Кетриккен никогда не видела пользу в обладании такого рода вещами. Нельзя пренебрегать подарками и знаками уважения от лордов и леди Шести Герцогств и иноземных послов. Поэтому она хранила их здесь, в виде переполненной коллекции, которая противоречила её строгому воспитанию Горного Королевства. Я мельком взглянул на них, прежде чем выразить свое почтение Кетриккен.

— Коредж, ты можешь идти. Сообщи на кухне, что я и мои гости не против перекусить. И пожалуйста, ещё дай знать Мастеру Уита Уэбу, что я готова принять его в ближайшее удобное для него время.

Я оставался стоять, пока маленький паж не покинул комнату, и с благодарностью сел, когда Кетриккен устало махнула мне рукой в сторону стульев. Она поджала губы, разглядывая меня, и спросила:

— Этот маскарад — твоя идея, Фитц, или это очередное кукольное представление от Чейда?

— Это идея лорд Чейда, но я согласен, что так разумнее всего. Как лорд Фелдспар, я могу ходить по Оленьему Замку в качестве гостя на празднике, не вызывая лишних вопросов.

— После всех этих лет мне следовало бы смириться с необходимостью подобных обманов. Но они только заставляют меня тосковать по простой правде. Однажды, Фитц Чивэл Видящий, мне бы хотелось, чтобы ты предстал перед королевским двором в качестве того, кем ты являешься на самом деле, и был вознагражден за многолетнюю службу короне. Однажды ты должен занять свое законное место рядом с Дьютифулом и стать его наставником и защитником

— Ох, пожалуйста, не пугайте меня так, — воскликнул я, и она снисходительно улыбнулась, придвинув стул поближе ко мне.

— Ну ладно. А как твоя дочь? Как маленькая умница Пчелка?

— Маленькая умница Пчелка, — повторил я её слова. Они сдавили мне горло.

— Так я слышала из писем Ланта, которые он посылает Неттл. Она получила одно всего два дня назад. И очень рада, что у её сестры все ладится с уроками. Даже более того, в некоторых областях, в чтении и письме, например, ей едва ли нужны наствника.

— Я думаю, она умный ребёнок, — признал я. Затем нагло добавил: — Но уверен, все отцы считают, что их дочери самые умные.

— Что ж. Некоторые отцы так считают. Надеюсь, ты один из них. Неттл удивлена, что её сестра развивается не так, как она опасалась. Когда новость дошла до меня, я очень обрадовалась. И она меня заинтриговала. Я боялась, что ребёнок не выживет, не говоря уж о развитии. Но я намеревалась послать за ней, чтобы убедиться самой, — она поставила руки локтями на стол и оперлась на них подбородком. Она ждала.

— Может быть, в следующий раз, когда я приеду в Баккип, я привезу её с собой, — предложил я, понадеявшись, что в моем голосе не прозвучало отчаяние. Пчелка слишком маленькая, слишком другая, чтобы показать её двору. Как много я осмелюсь рассказать Кетриккен?

— Тогда ты не намерен долго оставаться с нами?

— Только пока Шут не окрепнет достаточно, чтобы выдержать лечение Скиллом.

— И ты думаешь, что это скоро произойдет, и твоя маленькая дочка не соскучится по тебе?

О, Кетриккен. Я не смотрел ей в глаза.

— Скорее позже, чем раньше, — признал я неохотно.

— Тогда нам следует послать за ней прямо сейчас.

— Условия для путешествия сейчас такие тяжелые…

— Это так. Но в удобной карете, в сопровождении моей личной охраны, ей будет комфортно. Даже если они попадут в метель. Я уверена, что по пути им удастся найти приличные постоялые дворы.

— Вы все продумали.

Взгляд, которым она меня наградила, говорил о том, что её решение не подлежит обсуждению.

— Так и есть, — сказала она, и сменила тему. — Как лорд Голден?

Я начал было отрицательно трясти головой, но затем просто пожал плечами. Пусть у неё свои планы на Пчелку, и я позволю ей отвлечь меня, пока я обдумываю свою собственную кампанию.

— Лучше, чем раньше, в некотором смысле. Он в тепле, чистый, сытый, некоторые из мелких ран начали исцеляться. Но он все ещё ближе к порогу смерти, чем к исцелению.

На мгновение весь её возраст отразился на лице.

— Я не могу поверить, что это он. Если бы ты не поручился за него, я бы никогда не узнала его. Фитц, что с ним случилось? Кто это сделал?

Я задумался, хотел ли Шут, чтобы его история стала известна.

— Я по-прежнему пытаюсь составить полную картину произошедшего с ним. Когда я видел его в последний раз много лет назад, он сказал, что вернется в свою школу.

— И он вернулся. А они обернулись против него.

Кетриккен по-прежнему способна застать меня врасплох своей интуицией.

— Да, я так думаю. Леди Кетриккен, я уверен, что вы помните, насколько Шут дорожил своей личной жизнью.

— Так и есть. Я знаю, что сейчас ты мне предложишь навестить его. Я так и сделаю. По правде говоря, я уже приходила к нему пару раз, но он спал. Эти посещения были бы намного легче для меня, если бы вы с лордом Чейдом не прятали его в вашем старом логове. Я немного стара для того, чтобы, согнувшись в три погибели, пробираться сквозь эти узкие норы. Разумеется, ему будет лучше в комнате, где есть свет и воздух.

— Он боится преследования, даже за толстыми стенами Оленьего замка. Думаю, ему будет гораздо спокойнее там, где сейчас. А что касается света, ну, теперь это мало что значит для него.

Она вздрогнула, будто мои слова прострелили её. И отвернулась, скрывая выступившие на глазах слезы.

— Не выразить словами, как мне жаль, — выдавила она.

— И мне.

— Существует ли какая-нибудь надежда, что с помощью Скилла?..

Я сам размышлял над этим вопросом.

— Я не знаю. Он очень слаб. Я не хочу восстанавливать ему зрение, если на это уйдут его последние силы, и он умрет. Мы должны быть очень осторожны. Мы достигли некоторого успеха, пусть пока он ест и отдыхает, чтобы набраться сил, а потом мы попробуем ещё.

Она резко кивнула.

— Пожалуйста. Ох, но Фитц, почему? Почему кто-то обошелся с ним так?

— Они думали, он что-то знал и скрывал от них.

— Что именно?

Я колебался. Она повернула ко мне лицо. Слезы редко делают женщин красивее. Её глаза и нос покраснели, но она больше не пыталась скрыть слезы, текущие по лицу. Её голос был резким.

— Я имею право знать, Фитц. Не изображай Чейда передо мной. Какие тайны могут оправдать то, что они делали с ним?

Я смущенно разглядывал свои ноги. Что ж, она заслуживала знать правду.

— Он не знал никакой тайны. Ему нечего было им рассказать. Они потребовали, чтобы он выдал, где находится его сын. Мне он сказал, что не знал ни о каком сыне.

— Сын, — странное выражение застыло на её лице, как будто она не могла решить, смеяться ей или плакать. — Ну что ж. Ты, наконец, готов дать ответ на вопрос, заданный Старлинг много лет назад? Он мужчина?

Я перевел дыхание, сделал паузу, а затем ответил:

— Кетриккен, он то, что он есть. Очень скрытный человек.

Она подняла на меня взгляд.

— Ну, если бы Шут сам родил сына, я думаю, он бы об этом помнил. Так что ему остается только мужская роль.

Я собирался сказать, что не любой ребёнок появляется на свет таким образом. Воспоминание о том, как король Верити одолжил моё тело, чтобы провести с ней ночь, и оставил меня в теле старика, бурей захватило мой разум. Слова уже были готовы сорваться с губ, я отвел взгляд.

— Я проведаю его, — сказала она тихо.

Я с облегчением кивнул. Раздался стук в дверь.

— Я должен идти, у вас встреча с другим посетителем.

— Нет, ты должен остаться. Следующий посетитель имеет отношение и к тебе тоже.

Я совсем не удивился, когда паж ввел в комнату Уэба. Он остановился в дверях, дожидаясь, пока две служанки внесут подносы с угощениями. Они разместили все на низком столике, а мы трое разглядывали друг друга. Уэб на мгновение нахмурился, увидев мою маскировку, и я понял, что он переоценивает свое мнение о человеке, которого мельком видел прошлой ночью. Это был не первый раз, когда он становится свидетелем моих перевоплощений в другую личность. Пока он изучал мой новый облик, я пригляделся к нему.

Уэб изменился с нашей последней встречи. Он много лет не заводил себе нового друга после смерти своего партнера — чайки Рииск. Эта утрата изменила его. Когда я потерял моего волка, мне казалось, что половина моей души испарилась, будто в теле и разуме стало слишком много пустого пространства. Я видел ту же пустоту в Уэбе, когда они с братом Неттл Свифтом посетили нас с в Ивовом лесу. Его глаза потеряли птичий блеск, походка стала тяжелой, и казалось, будто он прикован к земле. Он словно постарел на несколько десятков лет в течение нескольких месяцев.

Сегодня же плечи его были расправлены, взгляд быстро скользил по комнате, он рассматривал каждую деталь. Перемена была к лучшему, он словно вновь стал молодым. Я поймал себя на том, что улыбаюсь ему.

— Кто она? — приветствовал я его.

Глаза Уэба встретились с моими.

— Он. Не она. Молодой пустельга по имени Сор.

— Пустельга. Хищная птица. Для тебя это, должно быть, внове.

Уэб улыбнулся и покачал головой, выражение любви на его лице говорило само за себя. Он будто рассказывал о ребёнке, когда произнес:

— Мы оба должны так много узнать друг о друге. Мы вместе уже около четырех месяцев. Это новая жизнь для меня, Фитц. Его зрение! Ох, его аппетит и жестокая радость охоты, — он так громко рассмеялся, что почти запыхался. В его волосах стало больше седины, и лицо прорезали глубокие морщины, но смех был мальчишеским.

На мгновение меня охватила зависть. Я вспомнил пьянящее чувство первых дней, проведенных с новым партнером. Ребёнком я связал себя с Ноузи без малейших колебаний, и провел лето, полное чувств молодого пса, усиливающих мои собственные. Его забрали у меня. Затем был Кузнечик — щенок, с которым я обрел связь наперекор Барричу и здравому смыслу. Я потерял его, когда он отдал свою жизнь, защищая моего друга. Они были спутниками моего сердца. Однако был и Ночной Волк, волк, который обвил мою душу своей. Вместе мы охотились и вместе убивали, как дичь, так и людей. Уит связывал нас всю жизнь. У него я научился чувствовать одновременно и возбуждение от охоты, и, вместе с тем, боль от убийства. Когда я подумал об этих узах, моя зависть прошла. Никто не сможет заменить его. Сможет ли другая женщина когда-нибудь стать для меня той, кем была Молли? Появится ли у меня когда-нибудь друг, который будет знать меня так же, как Шут? Нет. Такие связи в жизни человека являются уникальными. Ко мне вернулась способность говорить.

— Я рад за тебя, Уэб. Ты выглядишь другим человеком.

— Так и есть. И также, как ты рад за меня, я сочувствую тебе. И желаю, чтобы и у тебя появился спутник, который поддержал бы тебя в твоей утрате.

Что на это ответить? У меня не нашлось подходящих слов.

— Спасибо, — сказал я тихо. — Это тяжело.

Кетриккен хранила молчание во время нашего разговора, но внимательно наблюдала за мной. Мастер Уита нашел подушку и опустился на пол у стола. Он отвесил Кетриккен широкую улыбку, а затем заинтересованно посмотрел на еду.

Кетриккен улыбнулась в ответ.

— Пожалуйста, оставьте формальности. Расслабьтесь, друзья мои. Видеть, что к Уэбу вернулось хорошее настроение, доставляет мне большое удовольствие. Ты должен встретиться с Сор, Фитц. Я не утверждаю, что он может повлиять на твое решение оставаться в одиночестве, но он, безусловно, дал мне повод засомневаться в правильности отсутствия партнера у меня, — она покачала головой. — Когда я увидела ту боль, которую ты испытал после ухода Ночного Волка, я подумала, что не хотела бы пережить ничего подобного. И потом, когда Уэб потерял Рииск, я сказала себе, что разумнее воздержаться и не делить свою душу с животным, зная, что в конце меня ждёт разрывающая боль расставания, — она отвела глаза от Уэба, который разливал для нас чай, и встретила мой недоверчивый взгляд. — Но став свидетелем радости Уэба от связи с Сор, я задумалась. Я так долго одна. Я не становлюсь моложе. Должна ли я унести сожаление об этом с собой в могилу… о том, что я не до конца поняла магию, которой обладаю?

Она позволила своим словам слететь с губ. Когда она повернулась, чтобы встретить мой пристальный взгляд, эхо боли и гнева отразилось в её глазах.

— Да. Я владею Уитом. И ты это знал, Фитц. Не так ли? Я подозреваю, что ты знаешь об этом уже долгое время. И ты знал, что Уит, из-за которого Дьютифул в юности находился под угрозой, достался ему от меня.

Я тщательно подбирал слова.

— Моя леди, я думаю, с большей вероятностью он перешел к ребёнку от отца, а вовсе не от вас. Да и, в конечном счете, это не имеет особого значения, от кого он унаследовал Уит. Даже сейчас обладание Уитом может принести…

— Это важно для меня, — сказала она негромко. — И это все ещё имеет значение. То, что я чувствовала с Ночным Волком, не было игрой воображения. Если бы я поняла это во время нашего пребывания в горах, я дала бы ему знать, что значила для меня его поддержка.

— Он знал, — сказал я, безрассудно прервав её. — Он знал, будьте уверены.

Она глубоко вдохнула, и я увидел, как сильны её эмоции. Однако воспитание Горного Королевства удержало её от выговора в мой адрес. Вместо этого она тихо сказала:

— Иногда поблагодарить кого-то важнее для того, кто благодарит, чем для того, кто получает благодарность.

— Мне жаль, — сказал яс болью в душе. — Но нам ещё так много нужно было сделать. На тот момент у меня было самое поверхностное понимание Уита, и даже понимание Скилла было весьма незначительным. Что бы изменилось, если бы я сообщил вам о своих подозрениях, о том, что вы, возможно, обладаете Уитом? Я, разумеется, не мог научить вас, как управлять магией, которую я и сам не мог контролировать.

— Я понимаю это, — сказала она. — Но, тем не менее, я думаю, что моя жизнь была менее полноценной, чем могла бы быть, — понизив голос, она добавила, — И более одинокой.

Я не нашелся, что ответить. Это была правда. Я знал о том, что одиночество пожирало её с тех пор, как король Верити вошел в каменного дракона и покинул её навсегда. Мог бы партер Уита помочь ей перенести это? Возможно. Тем не менее, мне никогда не приходило в голову сказать ей, что я ощущал в ней слабый Уит. Мне всегда казалось — его так мало, что это не имеет значения. В отличие от меня, которому Уит потребовался в раннем детстве, чтобы найти единственную близкую душу. Я медленно пересек комнату и сел за стол. Кетриккен заняла свое место. Она спокойно проговорила, когда взяла чашку:

— Уэб сказал, что ещё не слишком поздно. Но ведь это не то, во что можно бросаться с головой.

Я кивнул и отпил из своей чашки. Она вызвала меня именно для этого разговора, или есть другая причина? Я и представить не мог, к чему это приведет.

Уэб посмотрел на Кетриккен.

— Связь должна быть взаимовыгодной, — сказал он. Он бросил взгляд на меня, затем продолжил: — Обязанности Кетриккен часто заточают её внутри замка. Сблизься она с крупным животным или диким существом, они были бы вместе только очень ограниченное время. Так что я предложил ей рассмотреть зверей, которым будет комфортно делить такой образ жизни. Кошки. Собаки.

— Хорьки. Попугаи, — заметил я с облегчением от того, что разговор перешел в другое русло.

— И именно поэтому я прошу тебя об одолжении, Фитц, — резко сказал Уэб.

Пораженный, я встретился с ним взглядом.

— Я знаю, что ты откажешь, но я должен попросить в любом случае. Больше некому ей помочь.

Я в смятении посмотрел на Кетриккен, пытаясь понять, что ей нужно.

— Нет. Не леди Кетриккен, — заверил меня Уэб.

Моё сердце сжалось.

— Тогда кто она и что ей нужно?

— Это ворона. Если вы двое придете к пониманию, она поделится с тобой своим именем.

— Уэб, я…

Он перебил меня.

— Она была одна около шести месяцев. Её отправили ко мне, чтобы я помог. Она родилась с дефектом. Когда она оперилась, на каждом крыле у неё проявились белые перья. В раннем возрасте она едва спаслась от гибели. Пережившую нападение собственной семьи, тяжело раненную, её нашел пожилой пастух. Он взял её и помог вылечиться. В течение восьми лет они были партнерами. Недавно он умер. Но прежде, чем он умер, он связался со мной, а затем отправил её ко мне.

Он замолчал в ожидании вопроса, зная, что я его задам.

— Она оставила Уит-партнера? — я с недоверием отнесся к такой неверности.

Уэб покачал головой.

— Пастух не обладал Уитом. Он был простым человеком с добрым сердцем. И благодаря немалым усилиям короны Видящих он смог обратиться к сообществу Древней Крови, чтобы найти ей новый дом. Нет, молчи, дай мне закончить. Вороны — общественные существа. Если она будет вынуждена жить в уединении, она сойдет с ума. С такими полосатыми крыльями она не может присоединиться к другим воронам, они ополчатся на неё из-за отличий. И, наконец, она не ищет связь, только спутника, человека. Для компании и для защиты.

Кетриккен заполнила моё молчание.

— Кажется, идеально подходит для нас обеих.

Я набрал воздуха, чтобы ответить, но вместо этого бесшумно выдохнул. Я знал, почему Уэб не может взять её. Также и леди Кетриккен не может быть замечена с вороной на плече: стервятник, птица, несущая дурное предзнаменование. Нет, такой спутник ей не подходил. Я уже знал, что мне бы тоже не хотелось этого. Я найду кого-нибудь ещё, но пока, вместо того, чтобы прямо отказать, я ответил:

— Я подумаю.

— Ты должен, — согласился Уэб. — Даже простое общение с животным нельзя не воспринимать всерьез. Ворона может прожить долгие годы, и не редкость, что порой они достигают тридцати лет. Встретив её, я решил, что вы двое хорошо подойдете друг другу по темпераменту.

Зная, что Уэб думает о моем темпераменте, я с точностью убедился, что не хочу иметь ничего общего с этой птицей. Я хотел бы найти ей подходящего компаньона. Возможно, Таллерман был бы не против вороны в конюшне Ивового леса. Так что я молча кивнул.

Они оба приняли это за капитуляцию. Кетриккен налила ещё чаю, и следующий час прошел в разговорах о старых временах. Уэб рассказывал, возможно, слишком много историй о Сор, но и Кетриккен, и я понимали его. От этих историй разговор, естественно, перешел к Древней Крови и слабом владении Кетриккен Уитом. Она лишь сейчас поняла значение этого дара для себя. Когда-то она обратилась к моему волку, и он принял эту слабую связь. Как выяснилось, его дружба поддерживала её больше, чем я думал.

Затем, будто это была самая естественная вещь в мире, Кетриккен спросила, обладает ли Пчелка Скиллом или Уитом. Трудно сказать, почему её вдруг заинтересовал этот вопрос. Конечно, у меня ещё остались секреты от них. Кроме того, так получилось, что Пчелка была моей тайной, чем-то личным и ценным, чем я не хотел делиться. Я заставил себя не лгать и сказал им, что, насколько я могу судить, моя маленькая дочь не обладала ни одним из этих видов магии. В лучшем случае, она могла чувствовать Скилл в Неттл и во мне, но я не ощущал в ней никакого отзыва. Затем я добавил, что она ещё очень мала, трудно что-то утверждать определенно.

Уэб приподнял бровь.

— Обычно Уит проявляется в раннем детстве. Она не выказывала склонности к сближению с животным? Не было врожденного понимания их сути?

Я покачал головой.

— Но, честно говоря, я держал её подальше от таких опасностей. Я знаю, что значит такая связь в столь юном возрасте и без должного контроля.

Уэб нахмурился.

— Так в её жизни нет никаких животных?

Я колебался, пытаясь решить, какой ответ он хотел бы услышать. Я заставил себя сказать правду.

— Она учится ездить верхом. В раннем возрасте, когда мы впервые попытались научить её, ей это не понравилось. Она испугалась. Но в последнее время она добилась значительного прогресса. У неё нет нелюбви к животным. Она любит котят. Собака пастуха обожает её.

Уэб медленно кивал. Он посмотрел на Кетриккен, когда произнес:

— Когда она приедет, я хотел бы поговорить с ней. Если она унаследовала Древнюю Кровь от отца, то чем скорее мы узнаем, тем лучше для неё, чтобы начать учить её магии.

И Кетриккен серьезно кивнула, как будто давая свое разрешение. На меня накатило дурное предчувствие, но я решил пока промолчать. Я только отметил, что Уэб раньше меня узнал о желании Кетриккен привезти Пчелку в Баккип. С кем ещё она обсуждала это? Я должен узнать, что скрывается за её решением. Но только осторожно.

— Как поживают принцы? Показали ли Проспер или Интегрити какие-либо признаки владения Скиллом или Уитом?

Кетриккен нахмурилась. Она вздохнула и задумалась, прежде чем ответить.

— Мы считаем, оба принца обладают Скиллом, наследной магией Видящих. Но не похоже, чтобы хоть у одного из них была сколь-нибудь сильная предрасположенность к нему.

Она чуть повела глазами, когда встретила мой взгляд. Не подмигнула, не покосилась в сторону Уэба, только проблеск движения, давший мне понять, что это не та тема, которую ей хотелось бы обсуждать перед Мастером Уита. Итак, моя бывшая королева научилась осторожности и скрытности. Возможно, Олений Замок изменил её настолько же, насколько она изменила его.

Она перевела разговор на другие темы, и я позволил ей это сделать. Уэб болтал без умолку, удивительным образом побуждая говорить и других людей. Я старался держаться безопасных тем — овец, садов и ремонта, который я сделал в Ивовом лесу, но рассказал ему о себе гораздо больше, чем собирался. Еда давно закончилась, и остатки чая в наших чашках остыли, когда Кетриккен улыбнулась нам обоим, и напомнила, что снаружи её внимания ждут другие.

— Пожалуйста, передай лорду Голдену что я навещу его этим вечером. Боюсь, в поздний час, потому что сегодня празднуют наступление темноты и окончание Зимнего Праздника, где мне надо присутствовать. Но я приду к нему, как только смогу, и надеюсь, что он не будет сильно возражать, если я разбужу его. А если он будет против, оставь для меня записку, чтобы я знала, что он не желает компании.

— Ему скучно. Думаю, он будет только рад компании, — решил я за Шута. Ему бы это не помешало.

Тут заговорил Уэб.

— И, Фитц, когда я могу ждать твоего визита? Я хотел бы познакомить тебя с вороной. Не скажу, что её компания — это бремя для меня, но Сору не очень нравится…

— Я понимаю. Я приду завтра утром, если лорд Чейд не даст другие поручения. Мне, возможно, придется провести целый день в Баккипе. — Я упрекнул себя за нежелание помогать ему. Но я приду. Впрочем, я был уверен, что ворона сочтет меня неподходящим партнером.

Уэб улыбнулся мне.

— Отлично. Я ей много рассказывал о тебе. Днем я уезжаю. Так что она может найти тебя раньше. Она хочет встретиться с тобой.

— И я хочу встретиться с ней, — ответил я вежливо. И на этой ноте я поклонился им и покинул комнату Кетриккен для аудиенций, по пути размышляя — как отнесется Риддл к тому, чтобы завести себе птицу?

Глава 7

ТАЙНЫ И ВОРОНА

Когда Красные Корабли достигли берегов,

Наш добрый король Шрюд утратил над телом и разумом своим контроль,

Молодой бастард увидел способ возвыситься. И предал.

Своей магией и силой он забрал у герцогств их короля. И у принца Регала он тоже отнял

Отца, наставника, мудрости оплот.

Доброта, которой одарил он бастарда, обернулась против него.

И смеялся Бастард. В свой преступный триумф обнажил он клинок и запятнал его кровью

Тех, кто заботился о нем всю его жалкую жизнь. Его не волновала честь и справедливость

К тем, кто взрастил его, кормил его, одевал и защищал его. Только бойни желал он.

Не было в сердце Бастарда верности для своего короля и его королевства.

Сраженный в самое сердце, горюющий сын, чье королевство пылало в пламени войны,

Принц, теперь король, на царство вступил. Его братья бежали, или мертвы, оставляя

Ему королевское бремя: скорбеть по отцу и защищать королевство.

Последний сын, Верный сын, храбрый принц унаследовал беды истерзанной земли.

«Сначала месть», — король Регал закричал. Своим верным вассалам он приказал.

«В подземелья Бастарда», и подхватили они, царственный Корольсвой долг совершил.

В оковы бросили злокозненного Бастарда, отмеченного Уитом, убийцу короля нашего.

Во тьму и холод он был заключен, такую же тьму, что царила в сердце его.

«Раскройте его магию», приказал король своим людям.

Они пытались, кулаками и словом, и железом каленым.

Холодом и тьмой они сломали предателя, не найдя ни благородства, ни раскаяния.

Только жадность волка и самовлюбленность пса.

И так сгинул предатель, отмеченный Уитом, подлый Бастард.

Он желал прожить свою жизнь лишь для себя одного. Его смерть избавила нас от позора.

Бремя короля Регала, песня Келсу Чуткие Пальцы, менестреля Фарроу.

Пошатываясь, я возвращался в свою комнату, молча проклиная причиняющие мучительную боль туфли. Мне нужно было поспать. Потом я собирался проведать Шута, а после этого, со вздохом подумал я, мне придется вновь примерить на себя роль лорда Фелдспара. Сегодня вечером опять будет пир, танцы и музыка. Мои мысли перенеслись к Пчелке, и я почувствовал внезапный прилив вины. Ревел, сурово сказал я себе. Он присмотрит, чтобы Зимний Праздник в Ивовом Лесу прошел как следует. И Шун наверняка не позволит празднику пройти без обилия пищи и веселья. Я только надеялся, что они не забудут про моего ребёнка. Снова я спрашивал себя, как долго я буду вдали от неё. Неужели Кетриккен мудрее меня? Не лучше ли послать за Пчелкой?

Я кусал губы, обдумывая эту мысль, когда добрался до последних ступеней лестницы. Свернув в коридор, я увидел Риддла, стоящего возле моей двери. Сердце подпрыгнуло, как это обычно бывает при виде старого друга. Но, когда я приблизился, радость улетучилась — лицо его было серьезным, а глаза непроницаемыми, как у человека, скрывающего свои чувства.

— Лорд Фелдспар, — официально поприветствовал он меня.

Он поклонился, и я кивнул в ответ, постаравшись вложить в это нечто большее, нежели просто вежливое приветствие. Чуть дальше по коридору двое слуг меняли лампы.

— Что привело тебя к моим дверям, добрый человек? — я добавил в голос изрядную долю презрения к посланнику.

— Я принес вам приглашение, лорд Фелдспар. Могу я войти в вашу комнату и озвучить его?

— Конечно. Подождите минуту, — я похлопал по карманам, нашел ключ и, открыв дверь, вошел в комнату. Он последовал за мной.

Войдя, Риддл плотно закрыл за нами дверь. Я с облегчением снял шляпу и парик и повернулся к нему, ожидая увидеть своего друга. Но он все ещё стоял у двери с неподвижным и серьезным лицом, будто и правда был лишь посланником.

Чувствуя неловкость, я произнес:

— Мне так жаль, Риддл. Я не знал, что делаю с тобой. Я думал, что отдаю Шуту свою силу. Я бы никогда не украл её у тебя намеренно. Ты восстановился? Как ты себя чувствуешь?

— Я здесь не поэтому, — сказал он ровным голосом. Моё сердце сжалось.

— А что тогда? Присядь, пожалуйста. Мне позвать кого-нибудь, чтобы нам принесли еду или напитки? — спросил я, стараясь, чтобы мои слова звучали тепло. Однако его манера держаться говорила мне, что сейчас его сердце закрыто от меня. Что ж, я не мог его винить.

Он пошевелил губами, сделал глубокий вдох, затем выдохнул.

— Во-первых, — сказал он почти твердым голосом, несмотря на то, что его ощутимо начало трясти, — тебя это не касается. Ты можешь почувствовать себя оскорбленным. Ты можешь захотеть меня убить — я пойму это. Но это не о тебе, не о твоей гордости, твоем месте при дворе или о том, кто такая Неттл, и не о моем простом происхождении.

— Риддл, я…

— Помолчи! Просто послушай, — он снова глубоко вдохнул. — Неттл беременна. Я не позволю ей быть опозоренной. Я не позволю нашему ребёнку быть опозоренным. Говори, что хочешь, делай, что хочешь, но она моя жена, и я не позволю омрачить наше счастье тайнами и политическими интригами.

Я сел. К счастью, кровать была позади меня. Если бы он выбил из меня воздух ударом в живот, эффект не был бы сильнее. Слова грохотом раздавались в моей голове. Беременна. Опозорена. Жена. Омрачить. Тайнами.

Ребёнок.

Я обрел дар речи.

— Я стану…

Риддл скрестил руки на груди. Раздувая ноздри, он вызывающе воскликнул:

— Меня не волнует, что ты собираешься делать. Пойми это. Делай, что хочешь, это ничего не изменит.

— …дедом. — Я поперхнулся на этом слове. Недоверчивое выражение смягчило его лицо, он уставился на меня, давая мне время, чтобы привести мысли в порядок. Слова сами посыпались с моих губ. — У меня есть накопленные деньги. Можете взять их все. Вам нужно скорее уезжать, пока путешествие не стало для неё слишком трудным. И я думаю, вы должны покинуть Шесть Герцогств. Она Мастер Скилла; она слишком известна, чтобы вы…

— Мы никуда не уедем! — гнев сковал его лицо. — Мы отказываемся. Мы законные супруги…

Невозможно.

— Король же запретил.

— Король может запрещать все, что хочет, но если мужчина и женщина дают клятву перед Камнями-Свидетелями в присутствии хотя бы двух свидетелей…

— Только если один из них менестрель! — прервал я его. — И свидетель должен знать обоих будущих супругов.

— Держу пари, что королева Шести Герцогств знает нас обоих, — спокойно сказал он.

— Кетриккен? Я думал, что Кетриккен была среди тех, кто запрещал этот брак.

— Не Кетриккен королева Шести Герцогств. А Эллиана. И она пришла из страны, где женщины могут выходить замуж за кого пожелают.

Все сошлось так четко, как блоки в арке. Почти. — Но другим свидетелем должен быть менестрель… — Мои слова улетучились. Я знал, кто был их менестрелем.

— Нед Гладхарт, — спокойно подтвердил Риддл. Улыбка почти скривила его губы. — Быть может, ты слышал о нем?

Мой приемный сын. Ему доставляло удовольствие называть Неттл сестрой. Я обнаружил, что прижимаю руки ко рту. Я попробовал размышлять. Так. Женаты. При свидетелях, но все равно тайно. Да. Эллиана допустила это, не сознавая, что, пренебрегая авторитетом мужа, она совершила нечто большее, чем просто подтверждение своих убеждений о том, что женщина должна полностью управлять тем, за кого выходит замуж. Или не выходит, а просто с кем спит.

Я отнял руки от лица. Риддл все ещё стоял напрягшись, словно ждал, что я вскочу на ноги и наброшусь на него с кулаками. Я попытался вспомнить, было ли у меня такое желание. Нет, не было. Никакого гнева: он весь потонул в страхе.

— Король никогда не примет это. Кетриккен и Чейд тоже. О, Риддл. О чем вы оба думали? — В моем голосе боролись радость и печаль. Ребёнок, ребёнок, которого так хотела Неттл. Ребёнок, который полностью изменит их жизни. Мой внук. Внук Молли.

— Такое случается. Долгие годы мы были осторожны. Я полагаю, к счастью. А потом перестали. И когда Неттл поняла, что беременна, она сказала мне, что обирается радоваться этому. Неважно — что она обязана делать, — его голос изменился, и неожиданно со мной заговорил друг. — Фитц. Мы уже не молоды. Это, может быть, наш единственный шанс завести ребёнка.

Неважно — что она обязана делать. Я почти слышал голос Неттл, произносящий эти слова. Я глубоко вздохнул и попытался разобраться со своими мыслями. Так. Кое-что сделано. Они женаты, и у них будет ребёнок. Бесполезно советовать им отказаться от ребёнка, бесполезно напоминать, что они бросили вызов королю. Начиная с этого момента, они…

опасности. Глупой и вызывающей.

— Что она собирается делать? Пойти к королю, сказать ему, что она замужем и беременна?

Темные глаза Риддла встретились с моими, и я увидел в них нечто, похожее на сожаление.

— Она поделилась своими новостями только с Эллианой. Только мы вчетвером знаем, что Неттл ждёт ребёнка. И только пятеро человек знают, что мы законные супруги. Она не поделилась этим даже со своими братьями. Но она сказала Эллиане. Королева в восторге. И полна планов насчет ребёнка. Она поколдовала над ладонью Неттл с помощью иголок и уверена, что у нас будет девочка. Наконец-то в материнском доме Видящих родится дочь. И она станет нарческой.

— Я не понимаю, — сказал я после паузы.

— Это неудивительно. Я тоже не понял, когда они впервые рассказали мне. Прежде всего ты должен знать, что Неттл и королева Эллиана за эти годы стали очень близки. Они почти одного возраста. И обе чувствовали себя чужими, когда впервые появились при дворе Оленьего замка: Эллиана приехала с Внешних островов, а Неттл была простой деревенской девушкой, которая внезапно стала леди. Когда Эллиана узнала, что Неттл — сестра её мужа, она заявила, что они родственницы.

— Троюродная сестра её мужа.

Риддл покачал головой:

— Она член её нового материнского дома, — заметив моё удивление, он добавил. — Ты должен посмотреть на это с точки зрения Эллианы. В культуре Внешних островов главенствующей является женская линия. Эллиане было очень тяжело решиться приехать сюда, чтобы стать королевой Видящих. Если бы она осталась на родине, то стала бы нарческой своего материнского дома. Что равноценно королеве. Она отказалась от этого, чтобы спасти мать и маленькую сестру Косси и наконец установить мир между Шестью герцогствами и Внешними островами. То, что они с Дьютифулом полюбили друг друга, поистине является счастливым стечением обстоятельств.

Ты знаешь, как Эллиана переживала из-за того, что родила только двоих сыновей. Её съедает сожаление из-за неспособности произвести на свет дочь, чтобы отправить её на Внешние острова править после матери в качестве нарчески.

— А что насчет Косси? Ведь младшая дочь должна наследовать титул следующей?

Риддл покачал головой.

— Нет. Мы спасли жизнь Косси, но её здоровье так и не восстановилось. Она почти два года провела в плену у Бледной Женщины. Два года холода, голода и дурного обращения. Она болезненная и слабая, хрупкая, как сухие ветви. И она выказывает сильную неприязнь к обществу мужчин. Она не сможет родить ребёнка.

— Я помню, что у неё была двоюродная сестра…

— Которая не нравится ни Эллиане, ни её матери. Это как раз одна из причин её отчаянного желания подарить девочку своему материнскому дому.

— Но ребёнок Неттл никак не родственник Эллианы!

— Она её родственница, если Эллиана так говорит. Слова очень важны в этом деле. «Каждая мать знает своего ребёнка». Так, когда Эллиана подняла генеалогические данные, она выяснила, что ты сын Пэйшенс.

Я был в безнадежном тупике.

— А это тут причем?

Он улыбнулся.

— Вы, Видящие, многое наследуете друг за другом. Но с точки зрения жителей Внешних островов вы достойны сожаления. Несколько поколений без ребёнка женского пола. Это заставило Эллиану задаться вопросом, существуют ли истинные наследницы материнского дома Видящих. В своих отчаянных поисках женщины такого происхождения она обратилась к самым дряхлым из менестрелей, хрипло поющим себе под нос песни о генеалогии. Ты знаешь, кто такая королева Адамант?

— Нет.

— Первым Видящим, заявившим свои права на скалы Бакка, был Тейкер. Он сам прибыл с Внешних островов, и там его считают кем-то вроде изгоя, потому что он отказался от своего материнского дома, чтобы основать новый здесь. Он взял себе жену из завоеванного им народа. Её звали Адамант. Сейчас мы называем её королева Адамант. Первая из материнского дома Видящих.

— Очень хорошо, — я не понимал, к чему он ведет.

— Судя по тому, что выяснила Эллиана, Пейшенс и Чивэл были очень дальними родственниками, кузенами. И оба наследники по линии Адамант. В одной из баллад говорится, что у неё были «переливающиеся медью волосы и фиолетовые глаза». Так что ты дважды наследник этого материнского дома. Это делает Неттл законной нарческой линии Видящих. Материнского дома, к которому присоединилась Эллиана. Её родней. И поэтому возможным источником наследницы для Эллианы. Мысль о том, что целыми поколениями не рождалась наследница, которая обновила бы линию, беспокоит её. И в то же время, успокаивает. Сейчас она считает мужчин-Видящих виновными в том, что они не могут посеять детей женского пола в чревах своих жен. В течение многих лет она изводила себя мыслями о том, что только она виновата в рождении всего лишь двух сыновей. Она давно знала об истинном происхождении Неттл, и в сложившейся ситуации увидела возможность исправить несправедливость по отношению к ней, вырастив её дочь как нарческу. После долгого отсутствия наследниц в вашей линии наконец была рождена Неттл — истинная дочь материнского дома Видящих. Но вместо того, чтобы отпраздновать это событие, её спрятали в тени. Скрыли от королевского двора. Засекретили её происхождение. И привезли в Баккип только тогда, когда она стала полезной для Видящих.

Я молчал. Я не мог отрицать правдивость его слов. Было тяжело слышать их от её мужа и моего друга. Я верил, что защищаю её. Также, как защищал Пчелку, держа её вдали от Баккипа? Это была неприятная мысль. Я постарался оправдать себя.

— Неттл — бастард бастарда отрекшегося принца, Риддл.

Вспышка гнева.

— Здесь, возможно. Но на Внешних островах нашего ребёнка будут считать принцессой их линии.

— Вы с Неттл пойдете на это? Покинете Баккип и королевский двор и отправитесь на Внешние острова?

— Чтобы спасти свою дочь от позора и звания бастарда? Да. Я пойду на это.

Я заметил, что киваю в знак согласия.

— А если ребёнок родится мальчиком?

Он вздохнул.

— Это будет уже совсем другой разговор. Фитц, мы были друзьями ещё до того, как я полюбил твою дочь. Я чувствую себя виноватым в том, что не пришел к тебе до всего этого. Что не рассказал тебе о нашей свадьбе.

Я не колебался. В последние несколько дней у меня было достаточно времени, чтобы вспомнить все случаи, когда у меня отнимали возможность принимать решение.

— Я не сержусь, Риддл, — я встал и протянул ему руку. Мы по-воински пожали запястья друг другу, и он обнял меня. Я сказал ему на ухо. — Я думал, ты пришел сюда в ярости из-за того, что я сделал с тобой, когда мы проходили через Скилл-колонну.

Он отстранился от меня.

— О, я оставлю это Неттл. Если она ещё не содрала кожу с твоей плоти своими словами, то тебе следует этого ожидать. Я не знаю, что из всего этого выйдет, Фитц, но я хотел, чтобы ты знал — я старался вести себя достойно.

— Я это вижу. Как ты всегда и делал, Риддл. Независимо от того, что из этого выйдет, я буду на вашей с Неттл стороне.

Он коротко кивнул, затем глубоко вздохнул и сел в кресло, которое я предложил ему ранее. Он сцепил руки и опустил взгляд на них.

— У тебя есть ко мне ещё что-то, и это плохие новости, — догадался я.

— Пчелка. — Он сказал её имя, сделал глубокий вздох и замолчал.

Я откинулся на кровать.

— Я помню, что ты сказал в трактире, Риддл.

Он вдруг посмотрел на меня. Лицо было напряженным.

— И ситуация не изменилась, Фитц. Как и выводы из неё. Неттл сказала, что сама поговорит с тобой, и что это не моё бремя. Но это не так. Даже если бы я не был женат на твоей дочери, это бы все равно было моим долгом, как твоего друга. Фитц, ты должен оставить её. Ты должен привезти её сюда, в Баккип, где она получит надлежащую заботу и образование. Ты это и сам знаешь.

Знал ли я? Я стиснул зубы, чтобы грубый ответ не сорвался с губ. Я подумал о прошедших месяцах. Как много раз я принимал решение лучше обращаться с Пчелкой? И не справлялся с этим. Как много раз я оставлял её в стороне, чтобы разобраться со своими проблемами и несчастьями? Я втянул мою девятилетнюю дочь в уничтожение тела и сокрытие убийства, пусть даже она и не знала, что это я убил посланницу. Впервые я подумал о потенциальных опасностях, грозящих моему ребёнку, если действительно существовали преследователи, ищущие посланницу. Или убийцы, ищущие Шун и Фитца Виджиланта. Чейд доверил мне этих двоих, чтобы я охранял их, и полагал, что я смогу их защитить. Я совсем не подумал об этом, когда оставил их всех, чтобы доставить Шута в Баккип. Ни одной мысли о том, что Пчелка может быть в опасности из-за убийц, пришедших в мой дом в поиске своих жертв. Последним покушением на жизнь Шун было отравление. Вместо Шун убийца отравил мальчика, кухонного помощника. Грязная работа. А что, если следующая попытка будет столь же неаккуратной? Во время Зимнего Праздника двери Ивового Леса откроются для людей самого разного сорта. Что если убийца отравит больше, чем одно блюдо при следующем покушении на Шун? Почему я не задумывался об этом раньше?

— Я потерял хватку, — сказал я тихо. — Я не защищаю её.

Риддл был в замешательстве.

— Я говорю о том, что ты отец, Фитц, а не охранник. Полагаю, ты более чем способен защитить её жизнь. Но кто-то должен убедиться в том, что она существует, чтобыты её защищал. Дай дочери образование и возможность соответствовать её положению. Манеры, одежду, опыт жизни в обществе. Она дочь леди Молли так же, как и ребёнок помещика Баджерлока. Будет вполне подобающе привезти её ко двору, чтобы она проводила время со своей сестрой.

Он был прав. Но…

— Я не могу её отдать.

Риддл встал, расправив плечи, и твердо сказал:

— Тогда не делай этого. Переезжай вместе с ней, Фитц. Возьми себе новое имя и возвращайся в Баккип. Пчелка принадлежит этому месту. Как и ты. И ты знаешь это.

Я уставился в пол. Некоторое время он ждал моего ответа, и когда его не последовало, мягко сказал:

— Мне жаль, Фитц, Но ты знаешь, что мы правы.

Он тихо вышел, и как только за ним закрылась дверь, я подумал, как это должно быть тяжело для него. Мы знали друг друга в течение многих лет. Он начинал в качестве шпиона Чейда и охранника, страхующего мою спину. Он стал моим товарищем и тем, кому я доверял, потому что вместе мы прошли через ужасные вещи. А потом каким-то образом он стал человеком, который ухаживал за моей дочерью. Риддл будет отцом моего внука или внучки. Странно. Я не раз доверял ему свою жизнь. Сейчас у меня не выбора, я должен был доверить ему не только сердце своей дочери, но и судьбу ребёнка, который у них родится. Я сглотнул. И Пчелку тоже? Потому что я подвел её.

Если я отдам Пчелку Риддлу и Неттл, я смогу помочь Шуту в его отмщении.

От этой предательской мысли меня стало подташнивать.

Я резко встал. Я не мог думать об этом сейчас. Я очень старался, но у меня было недостаточно времени или недостаточно сил. И стараться — не значит делать.

— О, Молли, — сказал я вслух и стиснул челюсти. Ответ должен был существовать, но я не видел его. Не сейчас.

Надо было сходить проведать Шута. Я подошел к окну и выглянул. Мне казалось, что сейчас уже должен был быть день, переходящий в вечер. Слишком многое случилось сегодня. У Кетриккен был Уит. Ей нужна Пчелка. Уэб хотел, чтобы я взял к себе ворону. Я стану дедом, и, возможно, дедом нарчески. И Риддл считал, что из меня плохой отец, и хотел забрать моего ребёнка. Когда я повернулся к лестнице, Неттл ворвалась в мои мысли.

Риддл сказал мне.

Не имеет смысла делать вид, что я не знаю. Она почувствует беспокойство в моих мыслях.

Я знала, что он сделает это, хотя я бы предпочла, чтобы он оставил это мне. Что-то там насчет мужской чести. Ты кричал на него? Сказал ему, что опозорил меня, а значит, и тебя?

Конечно, нет! — её колючий сарказм задел меня. — Стоит ли мне напомнить тебе, что я бастард, и знаю, что значит, когда на тебя смотрят, как на позор твоего отца?

Так вот почему ты всегда отстранялся от меня?

Я… что? Я никогда не отстранялся от тебя. — неужели она была права? Неуверенность заполнила мои мысли. Нахлынули воспоминания. Я действительно делал это. О, да, я это делал. — Только чтобы защитить тебя, — поправил я её. — Те времена были более суровыми. Быть не только ребёнком бастарда, но и дочерью наделенного Уитом Бастарда, которая, возможно, сама владеет грязной магией… некоторые люди сочли бы необходимым убить тебя.

И ты позволил Барричу забрать меня.

Он бы защитил тебя.

Он защитил. — её слова были безжалостными. — И это также спасло тебя, когда ты решил притвориться мертвым. И ещё это спасло репутацию Видящих. Никаких неудобных бастардов, которые бы внесли путаницу в линию престолонаследия. Защита. Будто защита важнее всего.

Я прочно окружил свои мысли стеной, скрыв их от неё. Я точно не знал — что она пыталась мне сказать, но я был уверен в одном. Я не хотел это слышать.

Что ж, мой ребёнок будет знать, кто её родители! И она узнает, кем были её дед и бабушка! Я прослежу за этим, я дам ей это, и никто никогда этого у неё не отнимет!

Неттл, я…

Но она исчезла. Я не последовал за ней. Была ещё одна дочь, которую я подвел. Я позволил ей расти и верить, что её отцом был другой человек. Я позволил её матери и Барричу верить, что я был мертв. Все эти годы я говорил себе, что защищал её. Но она чувствовала себя брошенной. И отвергнутой.

Я подумал о собственном отце, что делал довольно редко. Я никогда в жизни не смотрел ему в глаза. Что я почувствовал, когда он оставил меня в Баккипе, вверив заботе его конюха? Я смотрел в пустоту. Почему я сделал то же с моей старшей дочерью?

Пчелка. Было ещё не поздно стать хорошим отцом для неё. Я знал, где я должен был быть прямо сейчас, и если воспользуюсь Скилл-колонной, то буду там ещё до ночи. Это немного опасно, но разве я не рискнул большим, когда провел сквозь неё Шута? Пройдут дни, прежде чем я снова рискну лечить его. Мне нужно отправиться домой, забрать Пчелку и привезти её обратно в Баккип. Не отдать её Неттл, не остаться здесь с ней насовсем, но держать её рядом с собой, пока я должен буду заботиться о Шуте. Это имело смысл. Именно это мне и нужно было сделать.

В верхней комнате было совсем темно, не считая рыжеватых отблесков огня. Шут сидел в кресле напротив него. Я успел прикусить язык, прежде чем спросить его, почему он сидит в темноте. Он повернул голову в мою сторону, услышав мои шаги.

— Тебе принесли сообщение. Оно на столе.

— Спасибо.

— Его принес молодой человек. Боюсь, когда он вошел, я немного уснул. Я закричал. Не знаю, кто из нас больше испугался. — Его голос иронически поднялся и тут же упал.

— Мне жаль, — сказал я, пытаясь сдержать свои рвущиеся мысли. Не было смысла делиться с ним моими страданиями. Он ничем не мог помочь мне и только почувствовал бы стыд из-за того, что оторвал меня от моего ребёнка.

Я заставил себя сосредоточиться на его словах и звучавшей в них тревоге.

— И сейчас я боюсь засыпать снова. Я не думал о других людях, которые могут входить или выходить отсюда. Не знаю, чем бы мне это помогло, если бы я подумал о них. Знаю, что сюда должен заходить кто-то ещё. Но я не могу перестать думать о них. Что, если эти люди поговорят с другими? Кто-то ещё узнает, что я прячусь здесь. Это небезопасно.

— Я собираюсь зажечь несколько свечей, — сказал я ему. Я не стал говорить, что мне нужно видеть его лицо, чтобы понять, насколько он серьезен. Зажигая первую свечу, я спросил:

— Как ты себя чувствуешь? Лучше, чем вчера?

— Я не могу сказать, Фитц. Я не могу отличить вчера от сегодняшнего раннего утра. Я не могу отличить раннее утро от полуночи. Здесь, в темноте, все кажется мне одинаковым. Ты приходишь и уходишь. Я принимаю пищу, хожу в туалет и сплю. И я боюсь. Я полагаю, это значит, что мне лучше. Я помню время, когда единственное, о чем я мог думать, — как сильно болит каждая часть моего тела. Теперь боль отступила настолько, что я могу думать о том, как я напуган.

Я зажег вторую свечу от первой и установил их в подсвечники на столе.

— Ты не знаешь, что сказать, — заметил он.

— Да, — признался я. Я попытался отодвинуть собственные страхи, чтобы разобраться с его. — Я знаю, что здесь ты в безопасности. Но я также знаю, что независимо от того, насколько часто я это говорю, это не изменит твоего самочувствия. Шут, что я могу сделать? Что поможет тебе чувствовать себя лучше?

Он отвернулся от меня. После долгого молчания он сказал:

— Тебе следует прочитать твое послание. Прежде чем убежать, мальчишка сказал, что это важно.

Я взял маленький свиток со стола. На нем была тайная печать Чейда. Я сломал воск и развернул послание.

— Фитц. Я действительно так пугающе выгляжу? Когда я сидел в своем кресле и кричал, мальчишка кричал тоже. Словно он увидел тело, восставшее из могилы и вопящее на него.

Я отложил свиток.

— Ты выглядишь как очень больной человек, которого морили голодом и пытали. И у тебя… странный цвет. Не смуглый, как во времена, когда ты был лордом Голденом, не белый, как во времена, когда ты был шутом короля Шрюда. Ты серый. Это не тот цвет, которой люди ожидают увидеть на живом человеке.

Он молчал так долго, что я вернулся к своему свитку. Сегодня вечером должны были состояться очередные празднества, последние за период этого Зимнего Праздника; после знать вновь разъедется по своим герцогствам. Королева Эллиана призывала всех посетить праздник и надеть самые лучшие наряды, чтобы отметить поворотный день в году, когда сутки начинают расти, а ночь сокращаться. Чейд предположил, что лорду Фелдспару, возможно, следует отправиться в город и купить соответствующую случаю одежду. Он предложил мне пойти в магазин портного, и из этого можно было заключить, что одежда уже заказана и ждёт примерки.

— Ты честный человек, Фитц, — безжизненным голосом сказал Шут.

Я вздохнул. Был ли я слишком честным?

— Какой смысл лгать тебе? Шут, ты выглядишь ужасно. Это разбивает мне сердце, видеть тебя таким. Единственное, что я могу предложить в утешение себе и тебе, — это то, что если ты будешь хорошо питаться, отдыхать и накапливать силы, твое здоровье пойдет на поправку. Когда ты станешь сильнее, я надеюсь при помощи Скилла подтолкнуть твое тело к самоисцелению. Это наше единственное успокоение. Но это потребует времени. И нашего терпения. Спешка не принесет нам ничего хорошего.

— У меня нет времени, Фитц. Точнее, есть. У меня есть время для того, чтобы поправиться, или время для того, умереть. Но где-то, я уверен, есть сын, которого нужно найти, прежде чем его обнаружат Служители Белых. Каждый день, каждый час я боюсь, что они уже завладели им. И каждый день и каждый час я помню о том, что далеко отсюда сотни душ по-прежнему находятся в плену. Может показаться, что это никак не связано с нами, Баккипом и Шестью Герцогствами, но это не так. Когда Служители используют их, они думают об этом не больше, чем мы, когда запираем кур или сворачиваем шеи кроликам. Они плодят их, чтобы получить новые пророчества, и потом используют эти пророчества, чтобы стать всеведущими. Если рождается ребёнок, который не может ходить или почти слепой, их это совершенно не беспокоит. Если они бледные и видят пророческие сны, это все, что волнует Служителей. Они распространяют свою власть даже сюда, провоцируя события, которые покоряют время и целый мир их воле. Их нужно остановить, Фитц. Мы должны вернуться в Клеррес и убить их. Мы должны сделать это.

Я сказал то, что считал правильным:

— Нам нужно решать проблемы по мере их поступления, друг мой. Не стоит браться за все сразу.

Он уставился на меня невидящим взглядом, словно я сказал ему самую жестокую вещь в мире. Потом его подбородок задрожал, он уронил голову на свои больные руки и заплакал.

Я ощутил острое раздражение, а затем, тут же, глубокую вину за это чувство. Он сильно страдал. Я знал это. Как я мог чувствовать раздражение по отношению к нему, если я точно знал, что он испытывал? Разве я не проходил через это? Неужели я забыл о том времени, когда пережитое в темницах Регала накрывало меня словно волной, стирающей все, что было хорошего и безопасного в моей жизни, и отбрасывало меня в объятия хаоса и боли?

Нет. Я пытался забыть это, и в последние годы мне почти удалось. И моя досада на Шута на самом деле была не досадой, а сильной тревогой.

— Пожалуйста. Не заставляй меня вспоминать это.

Я вдруг понял, что сказал предательские слова вслух. Его единственным ответом был ещё более горький плач, похожий на безнадежный плач ребёнка, который никак не может найти для себя утешение и успокоиться. И нельзя было утолить эти страдания, потому что он горевал о тех временах, которые он не мог вернуть, и о себе — таком, каким он не будет больше никогда.

— Слезами ничего не изменишь, — сказал я и тут же подумал, зачем надо было произносить эти бесполезные слова. Я и хотел обнять его, и боялся. Боялся, того, что прикосновения напугают его, и, ещё сильнее, того, что это приблизит меня к его страданиям и заставит вспомнить о собственных. Но все же я сделал три шага вокруг стола. — Шут. Здесь ты в безопасности. Я знаю, что сейчас ты не можешь поверить в это, но все кончено. И ты в безопасности. — Я погладил его волосы, грубые и неровные, словно шкура больной собаки, и притянул его ближе, прислонив его голову к своей груди. Его руки, похожие на птичьи лапки, поднялись и стиснули моё запястье, и он прижался ко мне ещё теснее. Я дал ему время поплакать. Это было единственное, чем я мог сейчас ему помочь. Я вспомнил, что хотел сказать ему, что мне придется оставить его на несколько дней, чтобы забрать Пчелку.

Я не мог. Не сейчас.

Постепенно он успокоился, слезы иссякли, лишь дыхание оставалось дрожащим. Через некоторое время он нерешительно погладил мою руку и сказал:

— Думаю, я в порядке.

— Нет. Но ты будешь в порядке.

— О, Фитц, — сказал он, отстраняясь от меня. Он сел по возможности прямо, закашлялся, потом хрипло спросил. — Что с твоим сообщением? Слуга сказал, что оно важное.

— О, и важное, и нет. Королева выразила желание, чтобы мы нарядились в лучшее платье для последнего вечера Зимнего Праздника, и это значит, мне нужно съездить в Баккип кое-что прикупить.

Я нахмурился, осознав, что мне придется ехать как лорду Фелдспару в его ужасающем одеянии. Но только не в тех туфлях. О, нет. Я не пойду по ледяным булыжникам в этих туфлях.

— Что ж. Тогда тебе стоит уже идти.

— Пожалуй, — неохотно согласился я. Я не хотел оставлять его одного в его темноте. В то же время я не хотел оставаться там, где его отчаяние могло заразить меня. Я поднимался вверх по ступенькам, предполагая, что смогу безопасно доверить ему новости Неттл. На мгновение я увидел в нем друга и советчика, каким он был в дни нашей молодости. Теперь новости пеплом лежали на моем языке. Ещё один Видящий, которого он не смог предсказать. Его рассказ о деформированных детях расхолодил меня; как мог я поведать ему, что скоро появится мой первый внук? Это может подтолкнуть его к ещё одному витку мрачных мыслей. Ещё хуже было бы сообщить, что меня не будет от шести до восьми дней. Я не мог оставить его, чтобы съездить за Пчелкой. Но я мог согласиться, чтобы её привезли сюда. Надо будет поговорить с Кетриккен завтра. Вместе мы это организуем.

Ты выполняешь свой долг перед друзьями. Как часто Ночной Волк сидел подле меня, пока я стремился потерять себя в бесплодных попытках Скилла? Как часто Нед притаскивал меня обратно в домик и нарочно давал мне меньше оглушающих средств, чем я наказывал ему принести? Я не хотел даже думать о неделях, а затем месяцах, которые Баррич проводил, пытаясь помочь мне вернуться из волка в человека. Мои друзья не покинули меня, и я не покину Шута.

Но он все ещё мог покинуть меня. И так и сделал. С трудом он поднялся из-за стола.

— Тебе следует идти и выполнить свое поручение, Фитц, — вымолвил он.

Он повернулся и дошел до кровати почти твердо, будто снова мог видеть.

Пока он забирался в постель и укрывался одеялами, я спросил его:

— Ты уверен, что хочешь побыть один?

Он не ответил. Спустя некоторое время я понял, что он и не собирается. Необоснованно, но мне стало больно от этого. Дюжина язвительных комментариев остались непроизнесенными мной. Он не представлял, как много я отдал ради него. Затем злость прошла, и я был благодарен себе, что ничего не сказал. Мне совсем не хотелось, чтобы он узнал, сколь многим я пожертвовал ради него.

Мне ничего не оставалось, кроме как выполнить свой долг. Я спустился по лестнице, освежил свой костюм лорда Фелдспара и демонстративно надел обратно свои ботинки.

Зимний Праздник мог отмечать удлинение дней, но это не значило, что мы были на пути к весне. Вчерашние облака просыпались снегом и растворились. Небо над головой было такой глубокой и чистой синевы, будто как юбки леди из Бакка, но новые облака теснились на горизонте. Иней укрыл праздничные гирлянды, украшавшие фасады лавок. Слежавшийся на улице снег поскрипывал под моими ботинками. Мороз ослабил праздничный дух, но разрозненные торговцы зимних сладостей и игрушек все ещё выкрикивали свои предложения спешащим прохожим. Я миновал несчастного ослика с ледяными усами и торговца горячими каштанами, с трудом удерживавшего свою жаровню зажженной. Он грел руки над жаровней, и я купил дюжину каштанов, чтобы просто понести их в озябших пальцах. Над головой чайки описывали круги и кричали, как всегда. Вороны шумно преследовали запоздавшую сову, которую случайно нашли. К тому времени, когда я достиг улицы портных, мой нос пьяницы пламенел от холода так, как Чейд не мог и мечтать. Щеки стали жесткими, а ресницы ненадолго слипались каждый раз, когда я моргал. Я запахнул пальто поплотнее вокруг себя и надеялся, что новый костюм, ждавший меня, будет выглядеть не так глупо, как тот, что был на мне.

Я как раз нашел нужную лавку, когда услышал зовущий меня голос:

— Том! Том! Том!

Я вовремя вспомнил, что был в обличье Лорда Фелдспара. Так что я не обернулся, но мальчик на улице закричал своим друзьям:

— Смотрите, говорящая ворона! Она сказала «Том».

Это дало мне предлог повернуться и взглянуть, куда указывал паренек. Грязная и растрепанная ворона уселась на вывеске напротив. Она посмотрела на меня и визгливо вскрикнула:

— Том! Том!

Прежде, чем я успел отреагировать, другая ворона вынырнула откуда-то и бросилась на первую, хлопая крыльями и каркая. В ответ на эту атаку ещё дюжина птиц появилась, словно ниоткуда, чтобы присоединиться к травле. Пока осажденная птица взлетала, я уловил мелькнувшие белые перышки на черных крыльях. К моему ужасу, одна из других ворон ударила её клювом прямо в полете. Она кувыркнулась в воздухе, а потом в отчаянии метнулась под карниз ближайшей лавки в поисках убежища. Двое нападавших бросались на неё, но не могли достать. Остальные устроились на близлежащих крышах, выжидая. Инстинкт всех преследователей говорил им, что рано или поздно ей придется показаться.

Тогда, как принято в их племени, они заклюют её до смерти за то, что она отличается от них.

Ох, Уэб, во что ты меня втянул? Я не могу, просто не могу, взять ещё одну сироту. Ей придется справляться самой. И это все. Мне оставалось только надеяться, что ей удастся добраться обратно к нему. Я надеялся, что он не посылал её искать меня. Я ожесточил свое сердце и вошел в лавку швеи.

Моя новая экипировка начиналась с очень короткого шерстяного синего плаща с капюшоном, отделанного слоями белоснежного кружева. Мне стало любопытно, не перепутала ли швея заказ Чейда с заказом какой-нибудь леди, но швея и её муж окружили меня, чтобы примерить его и подогнать завязки. Затем они вынесли подходящие по тону манжеты для запястий и лодыжек. Швея скорчила гримаску при виде моих выражено немодных ботинок, но согласилась, что для снега они подходили больше. Я пообещал ей, что буду носить кружевные манжеты с самыми модными туфлями с колокольчиками на носках, что её, казалось, умиротворило. Паренек, доставивший заказ, заплатил им заранее, так что все, что мне нужно было сделать, это забрать сверток и продолжать путь.

Когда я вышел из лавки, свет короткого зимнего дня начал угасать. Холод опускался на город, движение на улицах спало. Я не смотрел ни на ворону, сгорбившуюся под карнизом, ни на её мучителей. Я направился к Баккипу.

— Том! Том! — закричала она мне вслед, но я продолжал шагать.

Тогда:

— Фитц! Фитц! — визгливо каркнула она. Против воли, я замедлил шаг. Я удерживал взгляд на дороге перед собой, замечая, что остальные поворачиваются поглазеть на ворону. Я услышал яростное биение крыльев и снова услышал её крик:

— Фитц — Чивэл! Фитц — Чивэл!

Худенькая женщина рядом со мной прижала узловатые руки к груди:

— Он вернулся! — воскликнула она, — в образе вороны!

На это мне пришлось обернуться, чтобы остальные не заметили, как я игнорирую такую сенсацию.

— Да ну, это всего лишь чья-то ручная ворона, — пренебрежительно отозвался какой-то мужчина. Мы все перевели взгляды на небо. Злополучная птица поднялась как можно выше, уворачиваясь от преследующей её стаи.

— Я слышал, что если разрезать вороне язык, можно научить её разговаривать, — предложил торговец каштанами.

— Фитц — Чивэл! — снова выкрикнула она, когда ворона покрупнее ударила её. Она потеряла равновесие и кувыркнулась в воздухе, выровнялась и храбро захлопала крыльями, но оказалась уровнем ниже ворон-убийц, и теперь они снова напали на неё гурьбой. Они налетали на неё парами и тройками, осыпая ударами и вырывая перья, парившие в застывшем воздухе. Она боролась с воздухом, пытаясь остаться в полете, беззащитная перед преследователями.

— Это знак! — громко произнес кто-то.

— Это Фитц Чивэл в образе животного! — откликнулась женщина, — Бастард, наделенный магией Уита, вернулся!

В то же мгновение ужас захлестнул меня. Я раньше думал, что вспомнил, через что пришлось пройти Шуту? Нет. Я забыл ледяную уверенность, что любая рука — против меня, что добрые жители Бакка, нарядно одетые по случаю праздника, разорвут меня на куски голыми руками, также как стая ворон рвала ту одинокую птицу на части. Я чувствовал себя больным от страха, ощущал слабость в ногах и в животе. Я начал уходить и с каждым шагом ждал, что они заметят, как дрожат мои ноги, как побелело лицо. Я вцепился в свой сверток обеими руками и попытался идти, словно был единственным незаинтересованным свидетелем битвы наверху.

— Она падает, — закричал кто-то, и мне пришлось остановиться и взглянуть вверх.

Но она не падала. Она подобрала крылья, как будто была ястребом, и пикировала. Пикировала прямо на меня.

Мгновение, чтобы заметить это, затем она врезалась в меня.

— Я помогу вам, сир! — воскликнул торговец каштанами и направился ко мне, занеся щипцы, чтобы ударить бьющую крыльями птицу, запутавшуюся в моем плаще. Я сгорбил плечи и повернулся принять на себя удар, заворачивая её в ткань.

Замри. Ты мертва! — я обратился к ней Уитом, не имея никакого представления, услышит ли она мои мысли. Она замерла, едва я укутал её, озадачив меня, не умерла ли она на самом деле. Что скажет мне Уэб? Потом я увидел свою глупую шляпу и сбитый парик, лежащие на улице прямо передо мной. Я схватил их и, делая вид, что прижимаю к груди сверток, крепко держал и ворону. Я вихрем обернулся к желающему добра торговцу каштанами.

— Почему вы оскорбляете меня? — заорал я на него, нахлобучивая парик и шляпу себе на голову. — Как вы смеете так унижать меня?!

— Сир, я не имел в виду ничего плохого! — вскричал торговец, отшатываясь от меня. — Та ворона…!

— В самом деле? Тогда почему вы бросаетесь на меня и почти опрокидываете на землю, разве не для того, чтобы выставить на посмешище?

Я тщеславно одернул съехавший парик, нелепым образом устраивая его на голове. Я услышал смех мальчика и упрекавшую его мать, саму едва не расхохотавшуюся. Я бросил грозный взгляд в их сторону, потом одной рукой сдвинул парик и шляпу, чтобы те выглядели ещё более нелепо. Сзади меня раздалось уже несколько смешков. Я крутанулся, позволяя парику и шляпе почти упасть с головы.

— Идиоты! Грубияны! Я позабочусь, чтобы стражи Баккипа узнали об опасностях на этой улице! Оскорблять посетителей! Насмехаться над гостем короля! Да будет вам известно, я кузен герцога Фарроу, и он обязательно услышит об этом от меня!

Я надул щеки и позволил нижней губе задрожать в притворной ярости. Мой трясущийся голос не пришлось подделывать. Я чувствовал себя полубольным от страха, что меня кто-то узнает. Эхо моего имени, казалось, висело в воздухе. Я повернулся на каблуках и приложил все усилия, чтобы резкими жестами выразить негодование, поспешно шагая прочь. Я услышал голосок маленькой девочки, спрашивающей:

— А куда делась та птичка?

Я не стал тратить время, чтобы услышать, ответит ли ей кто-нибудь. Мой видимый дискомфорт от потери шляпы и парика, казалось, развлек их, как я и надеялся. Ещё несколько раз, прежде чем я скрылся из виду, я делал нарочито тщеславные попытки поправить и то, и другое. Когда я рассудил, что оказался уже далеко, то свернул в переулок и натянул капюшон поверх своей шляпы и парика. Ворона лежала настолько неподвижно под складками моего плаща, что я боялся, не умерла ли она на самом деле. Она врезалась в меня довольно сильно, достаточно сильно, чтобы сломать птичью шею. Но мой Уит говорил мне, что хоть она оглушена и неподвижна, жизнь все ещё теплится в ней. Я пересек переулок и пошел вниз по извилистой Медной Улице, пока не нашел переулок поуже. Там я, наконец, развернул плащ, баюкавший её неподвижное черное тельце.

Её глаза были закрыты, крылья аккуратно сложены вдоль тела. На меня всегда производило впечатление, как птицы могли складывать две конечности так гладко, что тот, кто не видел птиц раньше, никогда бы не поверил, что у них есть лапы. Я дотронулся до её блестящего черного клюва.

Она открыла сверкающий глаз. Я положил ладонь ей на спину, прижимая крылья к её боку. Не сейчас. Не двигайся, пока мы не окажемся в безопасности.

Я не ощутил ответного Уита от неё, но её послушание убедило меня, что она меня поняла. Я пристроил ворону и сверток под плащом и поспешил по направлению к Оленьему замку. Дорогой явно чаще пользовались и лучше поддерживали, чем раньше, но она все ещё оставалась крутой и ледяной в некоторых местах. Свет угасал, поднимался ветер. Порывы ветра подхватывали в воздухе и бросали в лицо ледяные кристаллы, жесткие и режущие, как песок. Телеги и повозки с провизией для последнего праздничного вечера проезжали мимо. Я опаздывал.

Внутри моего плаща ворона забеспокоилась. Она ерзала и цеплялась за мою рубашку клювом и когтями. Я сунул руку внутрь, чтобы погладить и успокоить её. Она бешено забилась, я вытащил руку и увидел кровь. Я обратился к ней Уитом. Ты ранена?

Моя мысль отскочила обратно, словно я бросил камушек в стену. Несмотря на это, её боль омыла меня и холодком поползла по позвоночнику. Я негромко проговорил вслух:

— Оставайся под моим плащом. Взберись мне на плечо. Я постою неподвижно, пока ты переберешься туда.

Несколько минут она не двигалась. Затем уцепилась за мою рубашку клювом и вскарабкалась по мне, перехватывая ткань клювом через каждые пару шагов. Она встала бугорком на моем плече под плащом, затем передвинулась и сделала меня горбуном. Когда она устроилась, я медленно распрямился.

— Я уверен, мы будем в порядке, — сказал я своей пассажирке.

Ветры, как пастухи, перегнали облака, и начался новый снегопад. Снег падал густыми хлопьями, кружащимися и танцующими на ветру. Я наклонил голову и потащился вверх по крутому холму к башне.

Меня пропустили в ворота без единого вопроса. Я слышал музыку и рокот голосов из Большого Зала. Уже так поздно! Не думал, что воронья драка задержала меня так надолго. Я поспешил мимо слуг с подносами и празднично одетых людей вверх по лестнице, закрыв голову капюшоном и ни с кем не здороваясь. Вбежав в свою комнату, я отбросил прочь заснеженный плащ. Ворона вцепилась в мой воротник сзади, и лапы запутались в парике. Как только я снял с неё плащ, она поднялась с моего загривка и попыталась взлететь. Со шляпой и париком, тянувшими её вниз, она тут же рухнула на пол.

— Сиди тихо. Я освобожу тебя, — обратился к ней я.

После нескольких минут борьбы, она легла на бок, одно крыло полуоткрыто, волосы парика обмотаны вокруг лап. Белые перышки вперемешку с черными были теперь ясно видны. Перья, означавшие, что любая другая ворона в мире попытается убить её. Я вздохнул.

— Теперь сиди тихо, и я освобожу тебя, — повторил я. Открывая клюв, она хватала воздух, один черный глаз уставился на меня. Я медлил. Казалось невозможным, как она умудрилась запутаться так сильно за такое короткое время. Капли крови были разбрызганы по полу. Я беседовал с ней, пока пытался распутать.

— Ты сильно ранена? Они повредили тебе? — при помощи Уита я старался передать ей спокойствие и уверенность. Ты ранена? — я предложил вопрос, стараясь не давить на её границы. Её боль омыла меня. Она дико затрепыхалась, сводя на нет большинство моих усилий, затем снова замерла.

— Ты сильно ранена? — спросил я её снова.

Она закрыла клюв, взглянула на меня и закаркала:

— Вырвали! Вырвали мои перья!

— Я вижу, — изумление, как много человеческих слов она знала, смешивалось с облегчением, что она могла дать мне информацию. Но птица это не волк. Мне было трудно разобраться — что я чувствовал в ней. Боль, и страх, и много гнева. Будь она была моим волком, я бы незамедлительно понял, где она ранена и как сильно. С вороной же общение было похоже на попытки понять иностранца.

— Позволь мне попробовать освободить тебя. Можно я подниму тебя на стол, где свет получше? Разрешишь мне поднять себя?

Она моргнула.

— Вода. Вода. Вода.

— И я дам тебе воды, — я старался не думать о том, как летело время. И словно в ответ на мою тревогу, я ощутил вопрошающее мимолетное касание от Чейда. Где я? Королева просила Дьютифула удостовериться, что я приду, крайне редкая просьба от неё.

Я скоро там буду, — пообещал я, горячо надеясь, что так и произойдет. Я отпер потайную дверь, затем подхватил ворону с пола, крепко, но осторожно сжимая её в руках, и понес вверх по темному пролету.

— Фитц? — обеспокоено спросил Шут, прежде чем я коснулся последней ступеньки. Я едва мог различить его силуэт в кресле подле огня. Свечи выгорели несколько часов назад. Моё сердце упало от звучавшей в его голосе тревоги.

— Да, это я. Со мной раненая ворона, она запуталась в моем парике. Через минуту я объясню, но сейчас мне нужно устроить её, добыть света и дать ей воды.

— В твоем парике запуталась ворона? — уточнил он, и, как это ни странно, в его голосе слышались отголоски как веселья, так и насмешки. — Ах, Фитц! Я всегда могу быть уверен, что у тебя найдется та или иная странная проблема, чтобы нарушить мою апатию.

— Её отправил ко мне Уэб.

В темноте я усадил ворону на стол. Она попробовала встать, но пряди волос держали слишком крепко, она тут же упала на бок.

— Сиди тихо, птичка. Мне нужно достать свечи. Тогда я смогу распутать тебя.

Она осталась неподвижной, но дневные птицы часто замирают в темноте. Я шарил почти наощупь в полутемной комнате в поисках свечей. К тому времени, как я зажег их, поставил в подсвечники и вернулся к рабочему столу, Шут уже оказался там. К моему удивлению, его узловатые пальцы уже распутывали пряди волос на её лапах и когтях. Я поставил свечи на дальний конец стола и стал наблюдать. Птица сохраняла неподвижность, лишь глаза изредка моргали. Пальцы Шута, когда-то длинные, изящные и умные, сейчас были узловатыми, как мертвые веточки. Он мягко разговаривал с ней, пока работал. Ладонью с отрезанными кончиками пальцев он ласково придерживал птицу, не давая ей двигаться, пока пальцы другой руки поднимали и тянули пряди волос. Его шепот напоминал легкое шуршанье воды по камням.

— А эту нужно сперва продеть снизу. А теперь мы можем вынуть этот пальчик из петли. Вот так. Одна лапка почти полностью свободна. Ох, вот эта тугая. Позволь, я сначала протолкну этот волосок снизу… вот так. Теперь одна лапка свободна.

Ворона резко дернула свободной лапой, затем стихла, когда Шут снова положил руку ей на спину.

— Ты будешь свободен через минутку. Сиди тихо, или веревки только затянутся туже. Борьба против веревок всегда была бесполезной.

Веревки. Я хранил молчание. Со второй лапой он провозился чуть дольше. Я почти решил предложить ему ножницы, но он был так сосредоточен на своей задаче, так отвлекся от своего страдания, что я отогнал тревоги об ускользающем времени и просто ждал.

— Вот и все. Готово., — Наконец, произнес он. Он отложил шляпу и растрепанный парик в сторону. Пару секунд ворона лежала, не шевелясь, потом, резко взмахнув крыльями, вскочила на ноги. Он не старался дотронуться до неё.

— Он захочет воды, Фитц. Страх пробуждает сильную жажду.

— Она, — поправил я, сходил к ведру с водой, наполнил чашку и принес к столу. Я поставил её, окунул пальцы, поднял их, чтобы птица увидела, как вода стекает в чашку, и отошел. Шут поднял шляпу и парик. Ветер, дождь и воронья драка нанесли тяжелый урон. Завитки перепутались, локоны висели, распрямившиеся и намокшие.

— Не думаю, что удастся легко его починить, — заметил он. Я взял парик и пробежался пальцами по прядям волос, пытаясь привести их в некое подобие порядка.

— Расскажи мне про птицу, — попросил он.

— Уэб интересовался, могу ли я приютить её. У неё нет, как бы сказать, владельца. Друга. Не связанного Уитом, а человека, который бы помогал ей. Её крылья отмечены несколькими белыми перьями…

— Белый! Белый! Белый! — внезапно закаркала ворона. Она скакнула к воде, типичный вороний скачок на двух лапках, и погрузила клюв глубоко в воду. Пока она жадно пила, Шут воскликнул:

— Она умеет говорить!

— Только как птицы. Она повторяет слова, которым её научили. Я так думаю.

— Но говорит с тобой, пользуясь Уитом?

— На самом деле, нет. Я могу ощущать её расстройство, боль. Но мы не связаны, Шут. Я не делюсь с ней мыслями, и она со мной тоже.

Я потряс шляпу и парик. Ворона удивленно каркнула и скакнула вбок, почти опрокинув воду.

— Извини. Не хотел тебя пугать, — промолвил я и печально оглядел парик и шляпу. Их было уже не починить.

— Минутку, Шут. Мне надо поговорить с Чейдом. Я дотянулся до Чейда Скиллом:

Мой парик поврежден. Я не думаю, что смогу появиться как лорд Фелдспар сегодня.

Тогда приходи, как сможешь, но поспеши. Что-то назревает, Фитц. Королева Эллиана так и бурлит. Сначала я думал, что она злится, потому что когда она приветствовала меня, её глаза были яркие и холодные. Но она выглядит странно теплой, почти торжествующей, ведя танцы с небывалым энтузиазмом.

Ты спрашивал Дьютифула, может он знает, что случилось?

Дьютифул не знает. — я ощутил, как он шире раскинул сеть Скилла, включая Дьютифула в нашу мысленную беседу.

Вероятно, Дьютифул не считает, что с его королевой что-то не в порядке, если она так явно наслаждается собой этим вечером, — саркастично предположил король.

Что-то веет в воздухе. Я чувствую это! — ответил Чейд.

Может быть, я лучше разбираюсь в настроениях своей жены, чем ты? — парировал Дьютифул.

С меня было достаточно этого вздора.

Я спущусь как можно быстрее, но не как лорд Фелдспар. Боюсь, парик загублен.

По крайней мере, оденься модно, — раздраженно приказал мне Чейд. — Если ты придешь вниз в тунике и штанах, все уставятся на тебя. Но и наряды лорда Фелдспара ты не можешь надеть. В его гардеробе должны быть вещи, которые он ещё не носил. Подбери там что-нибудь, и быстро.

Хорошо.

— Тебе нужно идти, — выговорил Шут в тишину после моего использования Скилла.

— Да. Откуда ты знаешь?

— Я научился понимать твои маленькие раздраженные вздохи давным-давно, Фитц.

— Парик загублен. А вместе с ним и моя личина лорда Фелдспара. Я должен пойти в свою комнату, поискать одежду, одеться и спуститься вниз, как совершенно другой человек. Я смогу это сделать. Но не испытываю от этого наслаждения, как Чейд.

— И как я когда-то, — пришла его очередь вздыхать. — Мне бы так понравилось твое задание на сегодня! Выбрать наряд и спуститься вниз красиво одетым, с кольцами, и серьгами, и духами, и смешаться с сотней других людей, и есть вкусно приготовленную еду. Пить, и танцевать, и шутить. — Он снова вздохнул. — Я бы так хотел снова побыть живым, прежде чем мне придется умереть.

— Ах, Шут, — я потянулся к его руке и остановился. Он бы отшатнулся в ужасе от внезапного прикосновения, и такая реакция пробуждала боль в нас обоих.

— Тебе пора идти. Я составлю птице компанию.

— Спасибо, — ответил я и действительно был ему благодарен. Я надеялся, что она не запаникует и не начнет бросаться на стены комнаты. Пока здесь было достаточно темно, скорее всего, она будет в порядке. Я почти дошел до лестницы, когда услышал его вопрос.

— Как она выглядит?

— Она ворона, Шут. Взрослая ворона. Черный клюв, черные лапы, черные глаза. Единственное, что отличает её от тысяч остальных ворон — то, что у неё есть немного белых перьев.

— Где именно?

— Некоторые из её маховых перьев белые. Когда она раскрывает крылья, они выглядят почти полосатыми. И у неё была пара белых хохолков сзади на голове, мне кажется. Другие вороны вырвали некоторые из её перьев.

— Вырвали, — произнес Шут.

— Белый! Белый! Белый! — закричала ворона в темноте. Затем я едва поверил своим ушам, когда она мягко проворковала:

— Ах, Шут.

— Она знает моё имя! — воскликнул он в восторге.

— И моё. Тем хуже. Именно так она заставила меня остановиться ради неё. Она кричала: «Фитц Чивэл! Фитц Чивэл!» на середине Улицы Портных.

— Умница, — одобрительно прошептал Шут.

Я фыркнул в знак несогласия и поспешил вниз по лестнице.

Глава 8

ВИДЯЩИЕ

К спине спиною братья встали,

Сказав прощальных жизни слов.

Их окружила вражья стая,

Закрыв стальной стеной клинков.

Был слышен рев и звук шагов:

Из Баккипа Бастард

Нес окровавленный топор,

Рубиновый штандарт.

Путь прорубая топором,

Бастард шёл сквозь врага,

Враг расступался пред клинком

Могучего мужа.

То был сын Чивэла,

Его горящий взор

Взывал к крови отца,

Пусть, был другого имени.

Кто вражью победил чуму,

Был Видящим рожден,

Чьи локоны в крови.

Короны не носить ему.

Гимн Острова Антлер, Старлинг Бердсонг.

Я начал стягивать с себя одежду ещё на середине лестницы. Оказавшись в комнате, запер дверь и, перепрыгивая с ноги на ногу, стянул сапоги. Я не мог пойти в Большой Зал в том, что было одето на мне сейчас, потому что какой-нибудь помешанный на моде болван мог узнать наряд лорда Фелдспара.

Я начал было вытаскивать его одежду из шкафа, но заставил себя остановиться, закрыл глаза и представил вчерашнюю публику. Что общего было у напыщенных павлинов, которые выставляли напоказ свои пестрые наряды? Длиннополые жакеты, украшенные множеством бессмысленных пуговиц. Вычурные кружева на шее, запястьях и плечах. И смешение ярких цветов. Я открыл глаза.

Алые брюки с рядами синих пуговиц вдоль штанин. Белая рубашка с настолько тугим воротником, что он почти душил. Длинный синий камзол с красными кружевами на плечах и красными пуговицами на груди, которые напоминали свиные соски. Тяжелое серебряное кольцо на большой палец. Нет, все не то. Мои собственные брюки из Ивового Леса, которые постирали и вернули обратно, спасибо Эшу. Самая простая из вычурных рубашек лорда Фелдспара темно-зеленого цвета. Длинный коричневый жилет с пуговицами из рога. Вот и все, на что хватило времени.

Я посмотрелся в зеркало, пригладил руками влажные от дождя волосы и выбрал самую простую из маленьких шляп, решив, что с непокрытой головой, я привлеку больше внимания, чем любом головным убором. Должно сойти. Я надеялся выглядеть достаточно бедно, чтобы никто не пожелал со мной познакомиться. Я выбрал наименее неудобные туфли и надел их. На ум пришла наука, полученная в юности, и я быстро переложил в потайные карманы оружие, флакончики с ядами и отмычки из камзола, который носил сегодня. Я старался не думать, применю ли их по приказу Чейда. «Когда до этого дойдет, тогда и решу», — успокоил я себя и отбросил гнетущие мысли.

Я отправил Чейду сообщение, сжатое до размера игольного ушка:

Уже иду!

Кто ты?

Его вопрос напомнил мне о нашей старой игре: выдумать личность в мгновение ока.

Я — Рейвен Келдер, третий сын мелкого лорда из захолустья Тилта. Я только сегодня прибыл в Баккип и раньше не бывал при дворе, поэтому меня поражает все, что я вижу. Я одет скромно и немодно и собираюсь сыпать глупыми вопросами. Мой отец умер в преклонном возрасте, и мой брат, который недавно унаследовал имение, выставил меня вон, чтобы я сам прокладывал себе дорогу в жизни. Теперь я наивно ищу приключений и готов потратить свое скудное наследство.

Вполне неплохо! Жду.

Рейвен Келдер торопливо спустился по лестнице и смешался с толпой в Большом зале. Это было последнее торжество по случаю Зимнего Праздника: мы отметили зимнее солнцестояние, сегодняшний вечер был заключительным, а после мы устроимся пережидать зимние вьюги и морозы. Ещё один вечер смеха, песен и танцев, а завтра знать Шести Герцогств растечется из Оленьего замка обратно по своим имениям. Обычно этот вечер бывал самым грустным: друзья прощались, потому что суровая зимняя погода ограничивала путешествия. Во времена моей юности на следующий день мы уже переходили к повседневным делам: мастерили стрелы, вышивали, вырезали поделки из дерева. Ученики писарей приносили свою работу к Большому очагу и слушали менестрелей за копированием свитков.

Я ожидал, что музыка будет печальной, напитки некрепкими, а разговоры немногословными. Однако, напротив, гости облачились в свои лучшие одежды и увешались самыми роскошными драгоценностями, менестрели играли веселые мелодии, заставляя гостей если не танцевать, то хотя постукивать каблуками в такт. Когда я вошел, все внимание было приковано к центру зала, где танцевали король и королева Шести Герцогств. Пуговичная болезнь, которая поразила мой гардероб, не обошла стороной и королевскую чету. Из слоновой кости, серебряные и жемчужные — сотни пуговиц украшали платье королевы. Они постукивали друг о друга, когда в танце она делала быстрое движение. Наряд Дьютифула, хоть и более степенный, тоже пестрел множеством пуговиц из рога, кости и серебра, и представлял собой не менее впечатляющее зрелище.

Я стоял в толпе чуть позади и наблюдал за ними. Дьютифул не сводил глаз с лица Эллианы: казалось, она завораживала его все так же, как и до свадьбы. Она разрумянилась, приоткрыла губы и, затаив дыхание, порхала в такт оживленной мелодии. С последним аккордом он подхватил её, она оперлась руками о его плечи, и они закружились под безудержные, искренние аплодисменты собравшихся. Дьютифул ослепительно улыбнулся, Эллиана залилась румянцем, они оба взволнованно смеялись, когда покидали танцевальный пол и всходили на помост в другом конце зала.

Я болтался в толпе как обрывок водоросли в бурном потоке. Мне пришло в голову, что Чейд прав: в воздухе витало взволнованное ожидание с примесью любопытства. Тут сыграла свою роль и просьба королевы явиться в лучших нарядах. Очевидно, намечалось нечто особенное, вроде вручения наград, и публика трепетала в предвкушении.

Я раздобыл бокал вина, улучив минуту в тишине,прежде чем музыканты начали разыгрываться перед следующим выступлением, и занял место в задних рядах толпы, откуда мне был хорошо виден королевский помост. Дьютифул обратился к королеве, она рассмеялась, покачала головой, а потом встала и движением руки призвала менестрелей к тишине. Постепенно зал погрузился в молчание, гости замерли и обратили все внимание на королеву. Дьютифул, все ещё восседавший на троне, бросил на неё напряженный взгляд. Эллиана улыбнулась и успокаивающе погладила его по плечу. Она повернулась и обратилась к собравшейся знати:

— Лорды и леди Шести Герцогств, я хочу поделиться с вами прекрасными новостями. Я искренне надеюсь, что вы возрадуетесь, как и я.

После многих лет, которые Эллиана провела в Шести Герцогствах, её акцент почти пропал, осталась лишь очаровательная распевность в произношении. Дьютифул смотрел на неё, подняв одну бровь, Кетриккен казалась погруженной в глубокие раздумья, Чейд выглядел озабоченным, а слева от него сидела Неттл, мрачная и задумчивая. Слышала ли она хоть слово из речи Эллианы или её занимали собственные тревоги? Королева обвела своих слушателей глазами; все молчали, даже слуги не шевелились. Она позволила всем прочувствовать паузу, а затем продолжила:

— Я долго страдала от того, что при моем правлении в семье Видящих не появилась девочка. Я дала своему королю наследников. Я люблю и горжусь своими сыновьями и верю, что они с честью будут править страной после своего отца. Но моей родине нужна принцесса, которую я не смогла родить, — на последнем слове её голос сорвался.

Король Дьютифул посмотрел на неё с тревогой. Я заметил, что герцогиня Фарроу прикрыла рот рукой, а по её щекам покатились слезы. Очевидно, не только наша королева не смогла родить долгожданного ребёнка. Не об этом ли она собиралась объявить сегодня — что она снова беременна? Нет, она бы сказала Дьютифулу, и объявление отложили бы до безопасного срока.

Королева Эллиана вздернула подбородок и посмотрела на Дьютифула, как будто хотела успокоить его, а потом возобновила свою речь:

— Но принцесса из рода Видящих давно живет среди нас. Хоть многие втайне знают о её существовании, все же она до сих пор не признана своими герцогами и герцогинями. Два дня назад она сообщила мне необыкновенную новость: скоро она родит ребёнка. Я сама держала иголку на нитке над её ладонью, и моё сердце замерло от счастья, когда ей была предсказана девочка. Леди и джентльмены Оленьего замка, герцоги и герцогини Шести Герцогств, скоро вы обретете новую принцессу Видящих!

Слабые вздохи удивления, прокатившиеся по залу, превратились в невнятный ропот голосов. У меня потемнело в глазах. Неттл уставилась перед собой, белая, как мел. На лице Чейда замерла натянутая притворная улыбка. Дьютифул раскрыл рот, в ужасе посмотрел на свою королеву, а потом, выдавая тайну, перевел взгляд на Неттл.

Казалось, Эллиану совершенно не заботит беда, которую она навлекла. Она оглядела собравшихся гостей с широкой улыбкой и громко рассмеялась.

— Итак, друзья мои, народ мой, давайте признаем то, что многим из нас давно известно. Мастер Скилла Неттл, Неттл Видящая, дочь Фитца Чивэла Видящего, двоюродная сестра моего дорого мужа и принцесса рода Видящих, пожалуйста, встань.

Я схватился за грудь: от упоминания законного имени моей дочери и моего собственного у меня перехватило дыхание. Шепот наполнял зал, как жужжание насекомых летний вечер. Я пытался разобрать чувства, которые отражались на лицах собравшихся. Две молодые дамы обменялись радостными взглядами. Один седовласый господин выглядел возмущенным, а его жена в ужасе от надвигающегося скандала прикрывала рукой рот. Большинство онемевших гостей застыли в ожидании, что будет дальше. Неттл замерла, широко распахнув глаза и приоткрыв рот. Лицо Чейда посерело. Кетриккен приложила руку к губам, что, однако, не скрывало радости в её глазах. Мой взгляд метнулся к Дьютифулу. Он на мгновенье замер, потом поднялся, встал рядом с королевой и протянул руку в сторону Неттл. Его голос дрожал, но улыбка была неподдельной, когда он произнес:

— Сестра, прошу, встань.

Фитц. Фитц, пожалуйста. Что…

Чейд в отчаянии пытался дотянуться до меня при помощи Скилла, но его мысль была бессвязна.

Успокойся. Теперь все в их руках.

Да и что мы могли поделать? Если бы речь шла не о нашей жизни и секретах, то сцена, возможно, тронула бы меня: щеки королевы пылали, глаза горели от восторга; вытянутая рука Дьютифула призывала его сестру отважиться на самый опасный шаг в её жизни; Неттл с гримасой, мало походившей на улыбку, окаменела за столом.

Я увидел Риддла. Он всегда умел незаметно перемещаться среди толпы, а теперь прокладывал путь через людскую неразбериху, как акула сквозь водную толщу. На его лице застыло решительное выражение. Я понял: если дело обернется против Неттл, он умрет, защищая её. По одному развороту плеч я догадался, что его рука уже лежит на рукояти ножа. Чейд тоже заметил его. Неуловимое движение его руки словно говорило: «Подожди», но Риддл не замечал.

Леди Кетриккен грациозно подошла к Неттл, наклонилась и прошептала что-то ей на ухо. Неттл задержала дыхание и поднялась, со скрипом отодвинув стул. Вместе они прошли к возвышению, где стояли троны, и, как полагалось, присели в глубоком реверансе. Кетриккен осталась у подножия ступеней, а Неттл с трудом взошла на королевский помост. Дьютифул взял её за руки, на мгновение они склонились друг к другу, и он что-то прошептал ей, а когда они разошлись, королева Эллиана заключила Неттл в объятия.

Неттл так плотно закрыла свои мысли, что я не мог послать ей даже ободряющую мысль. Что бы моя дочь ни чувствовала на самом деле, её голос был полон признательности, когда она благодарила королевскую чету за доброту к своему будущему ребёнку. Она ничего не сказала о раскрытии тайны своего происхождения. Эллиана была права, когда сказала, что этот секрет многим давно известен. В лице Неттл явственно проступали черты рода Видящих, к тому же старшее поколение помнило сомнительные сплетни о Фитце Чивэле и служанке леди Пейшенс.

Считалось, что Пейшенс подарила Ивовый лес леди Молли в награду за жертву, которую самоотверженно принес Баррич семье Видящих. Однако в свете последних событий её дар лишь подтверждал, что отцом дочери Молли был я. Упоминание о браке Неттл было ещё большим упущением. Эта сочная новость завтра будет пережевана всеми и всюду. Моя дочь собралась было вернуться на свое место, однако Кетриккен остановила её и, положив руки ей на плечи, удержала на месте. Я сочувствовал Риддлу. Он побледнел, как полотно: женщину, которую он любил, только что объявили принцессой, а он оставался лишь простым человеком из толпы.

Голос Кетриккен прорезал шум голосов:

— Многие годы люди упорно верили, что Фитц Чивэл Видящий — предатель. Несмотря на то, что я подробно рассказала о том дне, когда сбежала из Баккипа, позор все ещё пятнает его имя. Теперь я вопрошаю: найдется ли менестрель, который помнит песню, спетую однажды в этом зале? Её сочинил Тэгсон, сын Тэга, сына Ривера. То была правдивая история деяний Фитца Чивэла Видящего, явившегося на помощь своему королю в Горах. Есть ли среди присутствующих менестрель, который знает её?

У меня пересохло во рту. Я никогда не слышал эту историю, но мне рассказывали о ней. Обо мне написали две песни. Одна из них — возвышенная баллада, «Башня острова Антлер», повествовала о том, как я сражался против налетчиков с красных кораблей, которые, благодаря измене, смогли высадиться на острове Антлер. Её сочинила молодой честолюбивый менестрель Старлинг Певчий Скворец ещё во времена войны Красных Кораблей. Песня пользовалась успехом: музыка и слова легко ложились на слух, да и народ Баккипа хотел верить, что кровь Видящих делает меня героем. Но все это было до того, как я впал в немилость, и Регал убедил людей, что я — предатель, до того, как меня бросили в подземелье, обвинив в убийстве короля Шрюда, где, как считалось, я умер, и до того, как я навсегда исчез из истории и скрылся от мира.

Была и другая песня, которая не только воспевала текущую во мне кровь Видящих и мой Уит, но и рассказывала о том, как я восстал из могилы, чтобы последовать за королем Верити, когда он отправился разбудить Элдерлингов и призвать их на помощь Шести Герцогствам. В ней, как и в балладе об острове Антлер, нити правды переплетались с поэтическим вымыслом и преувеличением. Насколько я знал, лишь один менестрель пел её в Баккипе и лишь для того, чтобы доказать, что люди, наделенные магией Древней Крови, могли быть также верны и благородны, как все остальные. В тот раз многие слушатели остались недовольны подобным мнением.

Глаза Кетриккен бродили по галерке, где собрались менестрели. Я с облегчением наблюдал, как они обменивались недоуменными взглядами и пожимали плечами. Один из них скрестил руки на груди и с отвращением покачал головой, явно раздосадованный тем, что кто-то может спеть песню во славу Бастарда, наделенного Уитом. Один из арфистов перегнулся через перила, чтобы посоветоваться с седобородым мужчиной внизу. Старик кивнул и, хотя я не мог слышать его, но догадался — он подтвердил, что однажды слышал эту песню. Однако по красноречиво поднятым плечам было ясно, что он не помнил ни слов, ни мелодии, ни автора. Только моё сердце перестало бешено биться, а на лице Кетриккен проступило разочарование, как дородная женщина в причудливом сине-зеленом платье вышла из толпы. Когда она проходила на свободное место перед королевским помостом, я услышал всплеск аплодисментов и чье-то восклицание: «Старлинг Певчий Скворец!»

Я сомневался, что узнал бы мою бывшую любовницу, если бы не этот возглас. С годами она изменилась, её талия и бедра округлились. В даме, которая была облачена в роскошный наряд, расшитый пуговицами, я не узнавал дерзкого и упрямого менестреля, которая последовала за Верити в Горное Королевство, чтобы разбудить Элдерлингов. Теперь она носила длинные волосы, которые были не просто седыми, а белоснежными. У неё в ушах, на запястьях и на руках сверкали драгоценности, однако я заметил, что, проходя через зал, она снимала с пальцев кольца.

На лице Кетриккен разочарование сменилось радостью.

— Ну что же, среди нас та, что была менестрелем в стародавние времена. Хоть прошли годы с тех пор, как мы последний раз слышали её голос, приветствуйте — здесь наша любимая Старлинг Певчий Скворец, ныне супруга лорда Фишера. Моя верная спутница, помнишь ли ты песню, о которой я говорю?

Несмотря на возраст, Старлинг сделала глубокий реверанс и грациозно выпрямилась. С годами её голос стал ниже, но звучал все так же певуче.

— Леди Кетриккен, король Дьютифул и королева Эллиана, если вам будет угодно, однажды я слышала эту песню. Не посчитайте, что я говорю из зависти к другому менестрелю, но, должна сказать: хоть нити правды и вплетены в неё, но слова совсем не благозвучны, да и мелодия не к месту позаимствована из старинной баллады, — неодобрительно поджав губы, она покачала головой и продолжила: — Даже если бы я вспомнила каждое слово и каждый аккорд, то не оказала бы вам услуги, спев её.

Она замолкла и почтительно склонила голову. Несмотря на терзавшую меня тревогу, я почти улыбнулся. Старлинг. Она прекрасно умела раззадорить публику! Ровно в ту секунду, когда Кетриккен сделала вдох, чтобы заговорить, менестрель подняла голову и предложила:

— Если пожелаете, я могу спеть другую песню, моя леди, моя бывшая королева. Если вы позволите, если король и королева дадут разрешение, то с моих уст спадет давным-давно наложенная на них печать молчания, и я расскажу обо всем, что знаю о Бастарде, наделенном Уитом. О Фитце Чивэле Видящем, сыне Чивэла, который, несмотря на свое позорное происхождение, был верен королю Верити и предан Видящим до последнего вздоха.

Её голос обрел силу, словно она испытывала его глубину перед предстоящим выступлением. Я нашел взглядом её мужа, лорда Фишера, который стоял в задних рядах с гордой улыбкой на лице. Его плечи были по-прежнему широки, а поседевшие волосы собраны в воинский хвост. Он всегда гордился известностью своей решительной жены и теперь грелся в лучах её славы. Его лицо выражало неподдельное удовольствие. И хотя сегодня Старлинг приехала на праздник не в качестве менестреля, а как его супруга, именно теперь настал миг, о котором она мечтала все прошедшие годы. Он ликовал, зная, что она не упустит случай. Менестрель обвела взглядом публику, как будто вопрошая: «Так я спою?»

Она могла и должна была петь. Лорды и леди Шести Герцогств с жадностью ловили каждое её слово. Как мог король Дьютифул запретить ей, ведь его собственная жена открыла миру незаконнорожденную дочь бастарда Видящих, которую не только приютили в Оленьем замке, но и назначили Мастером Скилла. Леди Кетриккен, король и его супруга обменялись взглядами. Бывшая королева кивнула, а король развел руки в знак одобрения.

— Готова ли моя арфа? — обратилась Старлинг к мужу, в ответ он широким жестом указал на двери. Они распахнулись, и два крепких парня внесли в Большой Зал массивный инструмент. Я невольно улыбнулся: чтобы арфа появилась так вовремя, Старлинг должна была отправить за ней ту же секунду, как Кетриккен спросила о забытой песне. Это был ещё тот инструмент! Не ровня арфам бродячих менестрелей! На лицах носильщиков выступил пот: видимо, им пришлось тащить эту глыбу издалека. Старлинг прекрасно рассчитала время её появления. Арфу внесли в центр зала и поставили на пол; в высоту она достигала плеча.

Старлинг кинула вопросительный взгляд на галерку менестрелей, но один из гостей уже поспешил поднести ей собственный стул. В разыгранном ею представлении возникла лишь одна заминка: её вечернее платье не было предназначено для игры на арфе. Не обращая внимания на приличия, Старлинг подобрала мешавшие юбки, выставив напоказ все ещё стройные ноги в зеленых чулках и изящных синих туфельках с серебряными пуговками. Она пробудила арфу, легонько пробежав пальцами по струнам, которые едва отозвались на её прикосновение, будто говоря, что они готовы и ждут своего певца.

Словно роняя за собой золотые монеты и призывая идти вслед, менестрель перебрала одну за другой три струны. Звуки арфы слились в аккорды и превратились в живую мелодию. Она запела.

Старлинг ждала всю жизнь, чтобы рассказать эту историю. Она всегда мечтала оставить после себя песню, которая запечатлеется в памяти Шести Герцогств и будет исполняться снова и снова. Когда мы впервые встретились, она пылко говорила о том, как последует за мной, чтобы описать мои деяния и судьбу и стать свидетелем переломного момента в истории Шести Герцогств. Что и случилось. Но песня её осталась не спета, поскольку по королевскому решению события, которые свершились в Горах, должны были остаться в тайне. Я умер и должен был оставаться мертвым для мира до тех пор, пока не упрочится положение Видящих на престоле.

И вот я стоял и слушал историю собственной жизни. Сколько она оттачивала слова, сколько раз упражнялась в мелодии, которая легко и безупречно лилась из-под её пальцев? Не успела она исполнить и двух куплетов, как я понял, что эта песня была её лучшим творением. Я слышал, как она поет песни других менестрелей и свои собственные. Старлинг была хороша. Никто не мог этого отрицать.

Но это произведение было выше всяких похвал. Даже те менестрели, которые не одобряли её выступление, теперь казались зачарованными словами и мелодией. Она до совершенства отточила слова и звуки, словно резчик по дереву. Многие при дворе знали хотя бы часть истории моей жизни, теперь Старлинг поведала её во всей полноте: как из никому ненужного бастарда я стал героем; о моей позорной смерти в тюрьме и воскрешении из безымянной могилы; о том, как я стоял перед каменным драконом, который поглотил короля Верити, и смотрел в небо, куда улетали они с королевой Кетриккен.

Некоторое время она перебирала струны без слов, наигрывая легкую мелодию, чтобы дать публике осмыслить эту часть истории. Затем неожиданным взмахом пальцев она наполнила воздух воинственными звуками и продолжила песню. Я сам когда-то рассказал Старлинг, что случилось после того, как они с Кетриккен улетели обратно в Баккип верхом на драконе, в котором было заключено сердце короля. Верити-Дракон вступил в борьбу с целым флотом Внешних Островов, чтобы спасти свою жену, ещё нерожденного ребёнка и любимое королевство от пиратов красных кораблей. Из глаз Кетриккен катились слезы, Дьютифул был полностью поглощен историей.

Я и связанный со мной Уитом Ночной Волк разбудили остальных спавших драконов. Мы сразились с предателями из круга Скилла Регала, и кровь наших врагов пробудила к жизни каменных драконов, которые полетели вслед за Верити, словно настоящая армия. Три куплета были посвящены тому, как драконы последовали за королем, описанию их форм и размеров и тому, как быстро они прогнали красные корабли от наших берегов. Верити-Дракон возглавил наступление, и битва перенеслась на острова. Королева Эллиана, уроженка Внешних Островов, слушала с мрачным согласием на лице, словно подтверждавшим правдивость слов Старлинг о тех кровавых днях.

И вновь последовала мелодия без слов. Постепенно темп замедлился, аккорды стали печальнее. Менестрель запела о том, как бастард и его волк скитались в глухих лесах Горного Королевства, зная, что для мира они мертвы, и что имя Фитца Чивэла Видящего навсегда запятнано предательством и трусостью. «Больше никогда, — пела она, — не суждено им охотиться на зеленых лугах Бакка. Никогда не суждено вернуться домой. Никогда не узнают об их подвигах. Никогда. Никогда». История подошла к концу, а музыка превратилась в тонкую струйку грустных нот и затихла. Воцарилась тишина.

Не знаю, как долго звучала песня. Я очнулся в Большом Зале, где собралась знать со всех Шести Герцогств, словно после долгого сна. Старлинг сидела за высокой арфой, прислонив лоб к полированному дереву. Её лицо покрывала испарина, она тяжело дышала, как после длительного забега. Я не сводил с неё глаз. Она играла в моей жизни многие роли: незнакомка, любовница, недруг, предательница. А теперь она стала моим летописцем.

Разрозненные хлопки выросли в шквал аплодисментов. Старлинг медленно подняла голову и окинула взглядом своих слушателей; я наблюдал вместе с ней. Многие не скрывали слез, некоторых — гнева. Женщина с лицом истукана презрительно смерила взглядом растроганную соседку. Один из благородных гостей склонился к своему товарищу и что-то шептал ему на ухо. Две молодые девушки, проникнувшись романтизмом истории, обнимали друг друга. Герцогиня Бернса, склонив голову, сжимала руки на груди, словно в молитве. Герцог Риппона громко хлопал огромными ладошами и во все всеуслышание повторял: «Я знал. Я всегда знал».

А я сам? Что я испытывал теперь, когда моё имя обелили? Хоть я и застыл в толпе, никем не узнанный, ни для кого не видимый, но чувствовал, что мы с моим волком, наконец, дома. Внезапно я ощутил болезненный укол от того, что рядом не было Шута, а потом сообразил, что меня бьет дрожь, как будто я вернулся с мороза, и моё тело только начало отогреваться. Я не плакал, но вода сама застилала глаза и бежала по щекам.

Дьютифул бродил взглядом по собравшимся в зале, я понимал, что он ищет меня, но в обличье лорда Фелдспара. Чейд поднялся и неспешно отошел от своего места за королевским столом. Я подумал было, что он направляется к Кетриккен, но по пути он словно запнулся, а потом свернул в гущу людей. Я недоуменно следил за ним, и вдруг с ужасом понял, что он заметил меня и направляется прямиком в мою сторону.

Нет. — метнул я ему мысль при помощи Скилла, но его разум окружали защитные стены — не для того, чтобы не пускать меня, а чтобы сохранить в секрете его собственные чувства. Он оказался рядом и крепко взял меня за локоть.

— Чейд, пожалуйста, не надо, — взмолился я.

Неужели разум старика помутился?

Он посмотрел мне в лицо. Его щеки были влажными от слез.

— Время пришло, Фитц. И уже давно. Идем. Пойдем со мной.

Люди по соседству прислушивались и присматривались к нам. Глаза у одного из благородных гостей расширились, а выражение замешательства на лице сменилось потрясением. Мы стояли посреди толпы. Если на меня кинутся, то разорвут в клочья. Пути к отступлению не было, и я поддался Чейду, который настойчиво тянул меня за руку. Ноги стали ватными, я чувствовал себя куклой, которая неловко вихляется на каждом шагу.

Подобного не ожидал никто. Королева Эллиана радостно улыбалась, а на Неттл наоборот не было лица. Подбородок Кетриккен задрожал, по лицу пробежала судорога, и она разрыдалась так, словно навстречу ей шёл сам Верити. Когда мы проходили мимо Старлинг, она взглянула на нас и, узнав меня, судорожно взметнула руки к губам. Её глаза алчно загорелись, я мельком подумал: «Каков сюжет, она наверняка уже мечтает о новой песне».

Свободное пространство между гостями и королевским троном показалось мне бесконечной пустыней. Дьютифул с бледным, как мел, застывшим лицом отчаянно колотился Скиллом в мои мысли:

Что вы делаете? Что вы творите?

Но Чейд не слышал его, а у меня не было ответа. Гул изумления, шепот, бормотание за спиной нарастали. Лицо Неттл застыло как маска, глаза лихорадочно горели, меня обдала волна её страха. Когда мы оказались перед королем, я упал на колени — больше от слабости, чем из приличия. В ушах звенело.

Дьютифул спас положение.

Я поднял на него глаза, в ответ он сердечно кивнул головой.

— «Никогда» закончилось, — обратился Дьютифул к толпе. Он взглянул в моё лицо, обращенное к нему. Я не сводил с него глаз. В этот миг я видел перед собой короля Шрюда и короля Верити. Все мои короли разом смотрели на меня с искренней любовью.

— Фитц Чивэл Видящий, слишком долго ты оставался среди Элдерлингов, вычеркнутый из памяти людей, которых спас. Слишком долго ты жил в краях, где месяцы летят как дни. Слишком долго ты ходил среди нас в чужом обличье, лишенный доброго имени и почета. Поднимись. И явись народу Шести Герцогств, твоему народу. Добро пожаловать домой, — он наклонился и взял меня под руку.

— Ты дрожишь, как осиновый лист, — прошептал он мне на ухо. — Сможешь встать?

— Наверное, — пролепетал я.

Его сильная рука подняла меня на ноги. Я выпрямился. Обернулся. И встретился лицом к лицу с народом Шести Герцогств.

Шквал приветствия обрушился на меня, как волна.

Глава 9

КОРОНА

Поскольку я рисковала своей жизнью, чтобы выяснить это, я надеюсь, что за следующую часть информации получу более привлекательную плату! Когда вы впервые обратились ко мне по поводу этих «небольших поручений», как вы сами выразились, там, в Оленьем замке, я и представления не имела, какого вида задания вы мне будете давать. Как я уже сказала раньше, я продолжу передавать вам интересную информацию, и я не чувствую, что это как-то подрывает или эксплуатирует мою дружбу.

Кельсингра действительно город невообразимых чудес. Информация там хранится чуть ли не в каждом камне. Я слышала, что ещё больше можно найти в недавно обнаруженных в городе архивах Элдерлингов, но меня туда не приглашали, а я не стану рисковать доверием друзей, пытаясь туда пробраться. Множество знаний об Элдерлингах доступно в стенах старого рынка, не узнать об этом невозможно, достаточно просто прогуляться там вечером. Если вы пожелаете накинуть мне монетку и задать конкретные вопросы, я отвечу на те, что смогу. Если бы я все ещё могла управляться с брашпилем, я бы не нуждалась в ваших деньгах. Тем не менее, я напомню вам, что у меня есть гордость. Вы можете думать, что я простой моряк, но у меня есть свой кодекс чести.

Но перейдем к вашему самому важному вопросу. Я не видела никакой «серебряной реки или ручья». И поскольку я путешествовала туда по Реке Дождевых Чащоб и затем по одному из её притоков, я уверяю вас, что видела множество рек и ручьев, впадающих в этот обширный водный путь. Они были серые и илистые. Я полагаю, они могут казаться серебристыми при определенном свете.

Однако, я думаю, у меня есть новости о том, что вы ищите. Это не река, а колодец. В нем собирается серебристое вещество, и, похоже, драконы находят его чуть ли не пьянящим. Предполагалось, что местонахождение этого колодца и само его существование будут держаться в тайне, но тем, кто слышит драконов, эту тайну выдают их крики, когда вещество поднимается достаточно близко к поверхности, чтобы его пить. В других случаях, я думаю, это вещество оставляют для них в ведре. Мне пришлось ограничиться косвенными вопросами на эту тему. У двух молодых хранителей обнаружилась слабость к бренди, и мы вели довольно приятную беседу, пока не пришел их командир, который выругал их и угрожал мне. Этот Рапскаль, похоже, очень неуравновешенный человек, способный воплотить в жизнь свои разнообразные угрозы, если обнаружит, что я побуждаю его людей к пьянству. Он потребовал, чтобы я покинула Кельсингру, и на следующее утро меня проводили из моего жилья на отплывающий корабль. Он не запрещал мне возвращаться в город, зато, как я слышала, он запретил другим путешественникам и торговцам, но я думаю, что мне нужно некоторое время подождать, прежде чем планировать новый визит.

Я буду ждать следующего вашего письма с оплатой и вашими вопросами. Я все ещё снимаю комнату в «Расколотом Клине», так что послания, отправленные в этот трактир, меня найдут.

— Йек.

Уже светало, когда я повалился на свою кровать полностью истощенным. Я поднимался по ступенькам в логово Чейда, охваченный мальчишеским нетерпением рассказать Шуту все, что со мной произошло, но обнаружил его глубоко спящим. Какое-то время я сидел у его кровати, отчаянно желая, чтобы он проснулся, и я смог разделить с ним случившееся. Задремав в кресле, я, наконец, сдался и, слегка пошатываясь, спустился вниз к своей кровати. Я закрыл глаза и провалился в сладкое забытье, а потом вдруг подскочил так, будто кто-то ткнул в меня булавкой. Что-то было неправильно, совсем-совсем неправильно, это чувство вдруг захватило меня и уже не отпускало.

Заснуть снова я не смог. Опасность, опасность, опасность, — стучало в висках. Я редко впадал в состояние беспокойства без причины. Раньше мой волк всегда охранял мою спину и при помощи своего чутья предупреждал о злоумышленниках и затаившихся врагах. Его давно уже нет, но в этом он остался со мной. Привычка мгновенно реагировать на чувство тревоги никуда не делась.

Я неподвижно лежал на кровати и слушал самые обычные звуки: зимний ветер за окном, тихий треск огня и собственное дыхание. Я принюхался и не ощутил ничего, кроме своего собственного запаха. Я слегка приоткрыл глаза, притворяясь все ещё спящим, и исследовал комнату. Тоже ничего. Я прощупал комнату с помощью Скилла и Уита. Все было в порядке. И все же я не мог подавить беспокойство. Я закрыл глаза. Заснуть. Заснуть.

Мне все же удалось заснуть, но сон не принес отдыха. Во сне я был волком, охотящимся на снежных холмах, но я искал вовсе не добычу, а упущенную стаю. Охота, охота и охота. С воем выпуская свою боль в ночь, я бежал, и бежал, и бежал. Я проснулся в промокшей от пота одежде. Вокруг было тихо, а затем я услышал слабый шорох у двери. Мои чувства обострились во время волчьего сна и отреагировали мгновенно. Я вскочил, бесшумно пересек комнату, распахнул дверь и застал Эша за попыткой вскрыть мой замок.

Без следа смущения он вынул отмычку из замка, наклонился, поднял поднос с завтраком и занес его в мою комнату. Ловкими движениями он разложил мой завтрак. Затем подвинул небольшой столик, стоявший у кровати, снял с плеча мешочек, достал из него письма и разложил их в идеальном порядке.

— Что там? Это от Чейда?

Он подробно разъяснил.

— Письма с поздравлениями. Приглашения. Просьбы оказать влияние. Я прочел не все, только те, что могли пригодиться. Я полагаю, теперь у вас каждый день будет уйма корреспонденции.

Устроив мою нежеланную корреспонденцию, он оглядел комнату в поисках новой работы для себя. Я все ещё пытался осознать, входило ли, по его мнению, чтение моих писем в круг его обязанностей. Я заметил тень неодобрения в его глазах, пока он собирал мою разбросанную одежду, а затем он спросил:

— Нужно ли постирать ваши вещи, милорд? Я был бы рад отнести их в прачечную.

— Да, я думаю нужно. Но мне казалось, что в прачечной не стирают вещи гостей. И я не твой лорд.

— Сир, я думаю, все изменилось прошлой ночью. Принц Фитц Чивэл, для меня большая честь отнести ваши грязные вещи в прачечную, — на его лице появилась ухмылка.

— Ты шутишь со мной? — скептически спросил я.

Он опустил глаза и тихо сказал:

— Нет, сир. Ведь может один бастард порадоваться за хорошую судьбу другого незаконнорожденного, в надежде на лучшее будущее для самого себя, — он взглянул на меня. — Чейд настоял на моем усердном изучении истории Шести Герцогств. Вы знали, что у одной из Будущих Королев был бастард, который в итоге стал королем Шести Герцогств?

— Это не совсем верно. Ты говоришь о Принце-Полукровке, для него все закончилось не лучшим образом.

Собственный кузен убил его за использование Уита и занял трон.

— Может и так, — он взглянул на мой поднос с завтраком и поправил салфетку. — Но ведь какое-то время власть была в его руках, разве нет? Я бы хотел, чтобы у меня тоже так было. Разве справедливо, что обстоятельства нашего рождения определяют всю нашу жизнь? Должен ли я навсегда остаться сыном шлюхи, мальчиком-посыльным в публичном доме? Несколько обещаний и круг приближенных, и вы можете стать королем. Вы никогда не думали об этом?

— Нет, — солгал я. — Один из первых уроков Чейда. Подумай об этом и не позволяй тому, чего не может быть, отвлекать тебя.

Он кивнул.

— Что ж, быть учеником леди Розмари — определенно шаг вверх в моей жизни. И если появятся перспективы, я бы хотел занять более высокое положение. Я уважаю лорда Чейда, но если ничего не изменится, то… — он слегка наклонил ко мне голову и посмотрел вопрошающим взглядом.

Это меня немного задело.

— Ладно. Ничего страшного, Эш, и я думаю, если ты продолжишь уроки со своим наставником, тогда, возможно, ты действительно сможешь мечтать о лучших временах.

— Спасибо, сир. Так мне забрать ваши вещи?

— Минуту, — пока я снимал свою потную рубашку и мятые брюки, Эш подошел к сундуку лорда Фелдспара и начал доставать одежду.

— Это не подойдет, — пробормотал он. — И это. Не сейчас. Как насчет этого? Возможно.

Но когда я повернулся к нему, чтобы забрать вещи, которые он мне предлагал, я увидел его широко раскрытые глаза.

— Что произошло?

— Что случилось с вашей спиной, сир? На вас напали? Должен ли я нанять личного стражника для вас? Чтобы охранял у дверей?

Я потянулся, чтобы коснуться больных мест на своей спине, и удивился, что они не полностью исцелились. Одна рана все ещё сочилась, а две другие болели. И я не мог придумать лжи, которая объяснила бы небольшие проколы на моей спине.

— Нестандартный несчастный случай, никто не нападал. Мою рубашку, пожалуйста, — я пытался говорить так, будто привык к наличию молодого слуги. Безмолвно он встряхнул рубашку и протянул мне. Я повернулся и встретил его взгляд. Он посмотрел в сторону. Он знал, что я соврал о своей спине. Но соврал ли я? Ведь это и впрямь был нестандартный несчастный случай. Ничего не сказав, я принял свое белье, брюки и чулки. Мне понравилось, что он выбрал вещи намного более практичные, чем те, в которых щеголял лорд Фелдспар. Правда, и здесь было много пуговиц, но они мне не мешали. Мои старые начищенные ботинки были уже приготовлены. Я почувствовал облегчение, когда надевал свою привычную удобную обувь. — Спасибо тебе. Ты хорошо справляешься.

— Я долго помогал своей маме и другим женщинам в доме.

Моё сердце опустилось. Хотелось ли мне знать больше об этом ученике Чейда? В любом случае, я не мог бессердечно проигнорировать это.

— Я слышал об этом.

— Лорд Чейд никогда не был клиентом моей матери, вам не нужно бояться, что он может быть моим отцом. Но он всегда был ко мне добрее остальных. Я начал выполнять его поручения, когда мне было около десяти. Так что, когда моя мама была… убита, а я вынужден был бежать, он послал кое-кого, чтобы найти меня. И он меня спас.

Факты вставали на свои места. Чейд был клиентом того дома, где работала мать Эша, просто он не был клиентом его матери. Немного доброты, и, возможно, мальчик начал шпионить для него, даже не подозревая об этом. Немного монет за обычное поручение, несколько случайных вопросов, и Чейд узнавал что-то о других клиентах. Достаточно для того, чтобы подвергнуть жизнь мальчика опасности, когда умерла его мать? Уже другая история. Слишком много всего. Какой благородный сын зашел настолько далеко? Я не хотел знать. Чем больше я узнавал, тем больше имел к этому отношение. Прошлой ночью я и так уже был пойман в сети, как рыба. И по прошлому опыту знал, что чем больше бьюсь, тем прочнее затягивается сеть.

— Я устал, — мне удалось утомленно улыбнуться. — Я уже устал, а день только начался. Мне лучше проведать своего друга. Эш, считай меня своим другом, к которому ты можешь обратиться, если тебе что-нибудь понадобится.

Он серьезно кивнул. Ещё одна петля паутины обернулась вокруг меня.

— Я отнесу это прачкам и верну обратно во второй половине дня. Вам что-нибудь ещё нужно от меня?

— Спасибо. Пока это все.

Я услышал далекое эхо Верити в своем голосе. Верити, отпускающего человека, который его всегда сопровождал. Чарим. Так его звали. Так давно… Я почти ожидал, что Эш будет огорчен своим отстранением, но он поклонился и ушел с моей одеждой, перекинув её через руку. Я сел к подносу, который он принес, и начал есть. Была ли еда сегодня лучше? Предоставлялся ли Фитцу Чивэлу Видящему завтрак богаче, чем лорду Фелдспару? И если да, то что это говорит об ожиданиях народа, простых людей и знати? Попытается ли знать снискать мою благосклонность? Люди будут искать у меня работу? Я просмотрел некоторые из писем, оставленных Эшем. Мольбы о благосклонности, заискивающие приглашения и слишком добрые поздравления с возвращением. Я сильно зажмурил глаза и снова открыл их. Куча писем никуда не делась. В конечном счете, мне придется с ними разобраться. Или, возможно, это была одна из обязанностей Эша. Он без тени смущения сказал, что прочел большинство из них.

Какое место я займу при дворе Дьютифула? И как я смогу его оставить? Что насчет моей Пчелки? Я все ещё не решался просить Кетриккен послать за ней, но, видимо, я должен был сделать это, поскольку внезапно понял, что есть и те, кто свяжет меня с Томом Баджерлоком, и тогда они догадаются, что существует вторая тайная дочь Видящих. Мог ли я отныне распоряжаться своей жизнью? Жизнь, которую я вел последние сорок лет, внезапно разлетелась на куски. Ложь и обман были отметены в сторону. Хотя и не полностью. Мне нужно было поговорить с Чейдом, необходимо придумать историю о том, чем я занимался все эти годы. Признаем ли мы моё участие в освобождении черного дракона Айсфира? Откроем ли, что я спас Дьютифула из передряги с людьми, обладающими Уитом, и что это я вернул его на трон? Каким образом Том Баджерлок связан с Фитцем Чивэлом Видящим? Внезапно мне показалось, что говорить правду было также рискованно, как и лгать. Небольшая часть правды может потребовать следующего откровения. Чем это все закончится?

Я сосредоточился на еде, не позволяя себе зацикливаться на вопросах, заполнявших мою голову. У меня не было намерения сегодня выходить из комнаты, пока кто-то не обратится ко мне при помощи Скилла или не отправит мне послание. Слишком много жонглерских шариков было подброшено, чтобы я мог неподготовленным броситься в кипящий поток.

Вдруг я услышал тихий стук у моей двери, поставил чашку и немедленно встал. Стук повторился. И не у дверей в мою комнату, а у тайной двери, которая вела в старое логово Чейда.

— Шут? — тихо спросил я, но никто не ответил. Я открыл дверь.

Там меня ждал не Шут, а ворона. Она взглянула на меня, повернув голову и рассматривая меня своим сверкающим глазом. Затем, с истинно королевским достоинством, она скользнула вниз через последние ступеньки в центр комнаты.

Те, кто не обладает Уитом, обычно думают, что люди Древней Крови могут разговаривать с любым животным. Это не так. Уит — это взаимный, добровольный обмен мыслями. Некоторые животные более открыты, чем другие; некоторые коты не только будут говорить со всеми, но и любят жаловаться, или ворчать, или приставать без всякой сдержанности. Даже люди со слабейшим отголоском Уита иногда открывают дверь до того, как кот начнет в неё скрестись, или зовут, чтобы поделиться лучшим кусочком рыбы. Долгая связь с волком изменила мой образ мыслей, что, как я думал, сделало всех созданий из этой семьи более открытыми для меня. Время от времени со мной общались собаки, волки и даже лисы. Говорил я и с одним ястребом по приказу её хозяйки. Один маленький хорек навсегда останется героем в моем сердце. Но и не обладающий Уитом может просто попытаться передать мысли животному и надеяться быть понятым. Я пытался, но Уит быстро создает глубокую связь. У меня не было ни малейшего желания создавать такую связь с этой птицей. Поэтому я использовал не Уит, а только слова, когда сказал ей:

— Ну что ж, ты выглядишь намного лучше, чем когда я видел тебя в последний раз. Мне открыть для тебя окно?

— Темно, — сказала она, и я удивился ясности слова и тому, как оно было уместно. Я слышал, что птиц обучают говорить, но обычно произносимые ими человеческие слова были просто повторением, лишенным значения или контекста. Ворона пересекла комнату и изучила окно, а затем вспорхнула на мой сундук с одеждой. Я не смотрел на неё. Многим диким животным это не нравится. Вместо этого я осторожно прошел мимо неё и открыл окно.

В комнату ворвались холод и ветер: бури временно прекратились, но тучи говорили о том, что сегодня ночью пойдет снег. На мгновение я замер и посмотрел на стены замка. Прошли годы с тех пор, как передо мной открывался этот вид. Лес отступил. Я мог видеть фермерские дома там, где раньше были только пастбища, пастбища же были там, где раньше был лес, а дальше виднелись пни. Моё сердце упало; когда-то мы, я и мой волк, охотились там, где сейчас паслись овцы. Миру пришлось измениться, и для своего процветания люди забирают все больше у дикой природы и животных. Возможно, глупо сожалеть о потерянном, а возможно, это ощущение присуще лишь тем, кто балансирует на грани мира животных и мира людей.

Ворона вспорхнула на подоконник. Я осторожно отошел назад.

— Прощай, — сказал я ей и стал дожидаться, пока она улетит.

Она приподняла голову и посмотрела на меня. Затем, по-птичьи быстро, она снова повернулась и осмотрелась. Она раскрыла крылья, пролетела через комнату и села на мой поднос с завтраком, загрохотав посудой. Широко расправив крылья, словно напоминая, она прокричала:

— Белый! Белый!

Потом она без колебаний схватила и проглотила кусочек бекона. Она клюнула кусок оставшегося хлеба и раскидала крошки по полу. Мгновение она смотрела на них, а потом застучала клювом по блюдцу, где оставалось яблочное варенье.

Пока она уничтожала мой завтрак, я подошел к сундуку лорда Фелдспара. Да, Чейд хорошо его укомплектовал. Я нашел баночку чернил и перо, немного подумал, а затем убрал письма со стола, снял с пера наконечник, макнул кончик пера в чернила и внимательно его рассмотрел. Я это сделаю.

— Ворона. Иди сюда. Я выкрашу тебя в черный.

Она уронила кусочек бекона, который кромсала.

— Белый! Белый!

— Не будет белого, — сказал я ей и добавил с помощью Уита: — Не будет белого.

Она повернула голову, рассматривая меня своим блестящим глазом. Я ждал. С грохотом уронив ложку на пол, она перелетела с моего подноса на стол.

— Раскрой свои крылья, — она следила за мной. Я медленно и широко развел руки. — Раскрой. Покажи мне белый.

Понимание того, что от тебя хотят — совсем не то же самое, что доверие. Она попыталась. Она раскрыла крылья, я прикоснулся к ним пером, но она занервничала, замахала крыльями и забрызгала нас чернилами. Я попытался снова, на этот раз пошло лучше. Работая, а рассказывал ей — что и зачем хочу сделать.

— Не знаю, выдержат ли чернила дождь. Или ветер. А может перья слипнутся. Раскрой их. Нет, оставь их раскрытыми, чтобы чернила высохли. Готово!

Когда мы занялись вторым крылом, ворона расслабилась и стала более послушной. Мои руки и письма на столе уже были заляпаны чернилами. Я закончил со вторым крылом и снова прокрасил первое. Потом потребовалось время на объяснения, что нужно покрасить перья и с внутренней стороны.

— Теперь пусть высохнут! — предупредил я, закончив, и она застыла, распахнув крылья. Немного погодя она помахала крыльями, чтобы привести их в порядок, и я обрадовался, что брызг было совсем мало. Когда она сложила крылья, то стала выглядеть как самая обычная черная ворона.

— Белого больше нет! — сказал я ей. Она повернула голову и пригладила свои перья. Похоже, она была довольна моей работой, поскольку перелетела обратно к тарелке.

— Я оставлю окно открытым для тебя, — сказал я и оставил её наводить беспорядок в моем незаконченном завтраке.

Я закрыл за собой дверь, поскольку Чейд сказал истинную правду. Раскрытое окно и открытая дверь создавали ужасный сквозняк в верхних комнатах.

Я поднимался по крутым ступенькам, размышляя о том, как мне поведать Шуту обо всем, что произошло за одну ночь. Глупая улыбка застыла на моем лице. Впервые я признавал, что часть меня все же была рада. Так долго, так долго я стоял на краю леса, глядя на далекий свет в окнах. Олений замок был моим домом, он всегда им был. Несмотря на все мои опасения и страхи, на один прекрасный момент я позволил себе представить, что я мог бы стоять по левую сторону от моего короля во время того, как он вершил свой суд, или сидеть за высоким столом во время пира. Я представил мою маленькую дочку, танцующую со мной в Большом Зале. Я все расскажу Шуту, он поймет мои бушующие чувства. Тут я снова пожалел о том, что Шута не было там прошлой ночью, и он не видел и не слышал Старлинг, исполняющую песню о моей отваге и храбрых самоотверженных деяниях.

Но он не мог ничего этого видеть. И, подобно загнанному оленю, срывающемуся с утеса над промерзшим озером, моё настроение резко упало в холод и мрак. Радость исчезла, и я практически боялся говорить с ним. Вчера я не рассказал обеременности Неттл. Сегодня я боялся сказать ему о том, что король Дьютифул публично признал меня. Я замедлил шаг, а к концу лестницы уже попросту едва переставлял ноги. И оказался не готов увидеть Шута, сидящего за столом Чейда, в кругу света от шести свечей. Ещё меньше я был готов к искривленной улыбке, которой он меня приветствовал.

— Фитц! — почти весело воскликнул он, а шрамы на его лице исказили его улыбку, сделав её похожей на ухмылку марионетки. — У меня есть новости!

— И у меня, — ответил я, и моё настроение немного поднялось.

— Это хорошие новости, — сказал он, будто я не был способен этого понять. Я задумался, не собирался ли он повторить мне новости обо мне же, но тут же решил, что если ему этого так хочется, то я ему позволю.

— Я вижу, — сказал я, усаживаясь за столом напротив него.

— Нет! — ответил он и рассмеялся над шуткой, которую я пока не понимал. — А вот я — да!

Мгновение я сидел в тишине, ожидая, когда он продолжит. Потом, как это часто бывало в нашей юности, я неожиданно уловил — что он имел в виду.

— Шут! Ты можешь видеть?

— Я только что тебе сказал, — ответил он и искренне рассмеялся.

— Посмотри на меня! — приказал я ему, и он поднял свои глаза, но они не встретили мой взгляд. К моему огромному разочарованию, они оставались серыми и затуманенными.

Улыбка на его лице немного померкла.

— Я могу видеть свет, — уточнил он. — Я могу разглядеть свет в темноте. Хотя, это и не совсем так. Темнота для слепого — совсем не та темнота, которую знаешь ты. Ах, не важно, поэтому я не буду пытаться объяснить это, только скажу, что я вижу, как на столе передо мной горят свечи. А если я поворачиваю лицо в другую сторону, то вижу, что там свечей нет. Фитц, я думаю, моё зрение возвращается. Когда ты использовал в ту ночь Скилл… Я знаю, что раны на моей спине начали заживать. Но это далеко не все.

— Я ничего не сделал для твоих глаз той ночью. Возможно, дело в естественном процессе восстановления, — я еле сдержал рвущееся наружу предупреждение. Не надейся слишком сильно. Я знал, каким слабым было его здоровье. И все же, теперь он мог видеть свет. Это значит, его здоровье крепчает. — Я рад за тебя. Мы должны поставить тебя на ноги. Ты уже ел сегодня?

— Ах, да. Я поел. Мальчик Чейда принес еду, и, похоже, он уже не так боится меня. Или, возможно, он был очарован птицей. Потом приходил Чейд и принес для тебя сверток с вещами. Фитц! Он рассказал мне все. И я… удивлен. И рад за тебя. И напуган. Как может существовать такое время, такой мир, где случается то, чего я никогда не предвидел?! Ещё он сказал мне, что Старлинг сыграла и замечательно спела твою историю! Это действительно так? Или мне это приснилось?

Волна разочарования. Я не знал, как сильно хотел рассказать ему все, пока не выяснилось, что он уже знает. Но то, что он улыбался моей счастливой судьбе — было для меня всем, что я мог пожелать сейчас.

— Нет. Все это правда. Это было волшебно, — и я поделился с ним моментами, которые поняли бы немногие. Я рассказал ему, как Целерити, герцогиня Бернса, наследница своей сестры леди Хоуп, положила руки мне на плечи. Я посмотрел в её светлые глаза. В уголках её глаз и губ пролегли морщинки, но все та же решительная девчонка встретила мой взгляд. «Я никогда не сомневалась в тебе. И тебе никогда не следовало сомневаться во мне», — сказала она и легонько поцеловала меня в губы, затем повернулась и быстро ушла прочь, её муж бросил на меня озадаченный взгляд, а потом поспешил за ней. Я поведал о том, как королева Эллиана срезала со своего манжета серебряную пуговицу в форме нарвала и отдала её мне, наказав всегда носить её. Тут Шут улыбнулся, а потом его лицо стало задумчивым, когда я рассказал ему, что люди, которых я едва помнил, пожимали мне руки или хлопали по плечу. Некоторые недоверчиво улыбались, некоторые плакали. Неприятное впечатление произвели те, кто мне подмигивал или наклонялся, чтобы прошептать: «Хорошо запомни, что я сохранил твой секрет», и прочие послания того же рода. Хуже всех был молодой стражник, который храбро прошел мимо толпящейся вокруг меня знати. Искры гнева плясали в его в глазах, когда он сказал: «Мой дед умер в уверенности, что послал вас на смерть. До конца своих дней Блейд верил, что предал вас. Я думал, вы доверяли ему». Потом он отвернулся и потерялся в толпе, прежде чем я смог сказать ему хоть слово.

Я вдруг понял, что говорю все тише и тише, будто рассказываю старую сказку маленькому ребёнку. И приписал ей счастливый конец, хотя все знают, что истории никогда не заканчиваются, а счастливый конец — просто момент передышки перед следующей бедой. Но я не хотел об этом думать. Не хотел задаваться вопросом, что будет дальше.

— Чейд объяснил, почему он это сделал? — спросил меня Шут.

Я пожал плечами, но он этого не видел.

— Он сказал, что пришло время. Оба, и Шрюд и Верити, хотели бы, чтобы это произошло. Он сказал, что выйдя из тени сам, не мог оставить там и меня, — я перерыл одну полку Чейда, затем другую, прежде чем нашел то, что искал. Винный спирт. Я зажег себе ещё одну свечу, нашел тряпку, намочил её и попытался стереть с себя чернильные пятна. Это было непросто. Хорошо для вороны, досадно для меня. Я подошел к зеркалу Чейда и начал вытирать пятна на лице.

— Что это за запах? Что ты делаешь?

— Вытираю чернила с лица. Я покрасил белые перья вороны в черный, чтобы она могла летать и не бояться, что на неё нападут и заклюют.

— Покрасил ворону. Принц Фитц Чивэл развлекается, раскрашивая ворон на следующий день после своего признания, — рассмеялся он. Такой радостный звук для меня.

— Чейд оставил для меня послание?

— На краю стола, — ответил он. Он снова пристально посмотрел на свечи, наслаждаясь той частичкой их света, которую мог видеть. Поэтому я не взял ни одну из них, а поднес сверток поближе и начал его развязывать. Пахло землей. Сверток был обернут кожей и перевязан кожаными же ремешками. Узлы позеленели от долгого пребывания в забытьи, по краям кожи расплылись белые пятна от сырости. Ремешки слишком долго не развязывали, и я подозревал, что некоторое время сверток хранился на улице, возможно даже зимой. Может, он был где-то закопан. Пока я развязывал узлы, Шут сказал:

— Он так же оставил для тебя записку. О чем она?

— Я ещё не читал.

— Может тебе следует прочитать её до того, как ты откроешь посылку?

— Он так сказал?

— Похоже, он долго об этом размышлял, но потом он написал несколько слов. Я слышал скрип пера и множество вздохов.

Я перестал возиться с ремнями и попытался понять — что меня интересовало больше, записка или сверток. Потом поднял одну свечу и увидел на столе листок бумаги, я и не заметил его в полумраке. Я взял его и поднес поближе. Как и в большинстве посланий Чейда, тут не было ни даты, ни приветствия, ни подписи. Лишь несколько строк.

— Ну, что там? — спросил Шут.

— «Я сделал, как он мне сказал. Условия не были соблюдены. Я надеюсь, ты поймешь. Думаю, ты должен это получить».

— Ох. Все лучше и лучше, — воскликнул Шут. И добавил: — Я думаю, ты должен обрезать ремни. Ты никогда не развяжешь эти старые узлы.

— Ты уже пытался, не так ли?

Он пожал плечами и усмехнулся.

— Это бы избавило тебя от борьбы с ними.

Я утомил нас обоих, все же пытаясь развязать тугие узлы. Кожа, которая промокла, а затем была высушена, может стать прочной, как железо. Наконец, я сдался, достал свой поясной нож и разрезал ремни. Я снял их со свертка, а затем попытался развернуть то, что было в него завернуто. Кожа была твердой и тяжелой — такую обычно используют для седел. Она заскрипела, когда я её разворачивал, вынимая нечто, обернутое жесткой тканью. Я положил это на стол.

— Что это? — требовательно спросил Шут и начал ощупывать скрытый предмет.

— Сейчас выясним, — жесткая ткань оказалась тяжелым холщовым мешком. Я открыл его, засунул руку и вытащил…

— Это корона, — воскликнул Шут, дотронувшись до неё пальцами.

— Не совсем, — короны обычно не делают из стали. А Ходд не изготавливала короны, она делала мечи. Она была великолепным оружейным мастером. Я крутил гладкий стальной обод в руках, зная, что это была её работа, хотя и не смог бы объяснить, как я это понял. Потом я увидел внутри обода её клеймо, незаметное, но гордое.

— Тут есть что-то ещё, — руки Шута, словно пронырливые хорьки, рыскали в раскрытом кожаном свертке, и вот уже он протягивал мне деревянную трубку. Я молча взял её. Мы оба знали, что в нем лежит свиток. Концы трубки были запечатаны красным воском. Я изучил её в свете свечи.

— Печать Верити, — мне не хотелось ломать печать, но я все же сломал её ножом, затем перевернул трубку и потряс. Свиток не поддавался, он слишком долго там пролежал. Когда он, наконец, появился, я покрутил его в руках, изучая. Вода его не коснулась.

— Прочитай, — шепотом попросил меня Шут.

Я осторожно развернул пергамент. Это было написано рукой Верити: аккуратные буквы человека, который любил рисовать, чертить карты и наброски территорий, делать эскизы укреплений и составлять военные планы. Буквы были крупными, четкими и ровными. Почерк моего короля. Горло сдавило, и я не сразу смог заговорить. Наконец, высоким срывающимся голосом я начал читать:

— «Да будет подтверждено моей печатью и свидетельством доверенного хранителя, Чейда Фаллстара, что этот свиток — подлинное желание Будущего Короля Верити Видящего. Сегодня я отправляюсь в путь, из которого могу не вернуться. Я оставляю мою королеву, Кетриккен из Горного Королевства, и нашего будущего ребёнка. Если в моё отсутствие мой отец, король Шрюд, умрет, я вверяю мою жену под защиту моего племянника Фитца Чивэла Видящего. Если придут вести о моей смерти, я желаю, чтобы он официально был признан наставником моего наследника. Если моя королева погибнет, а мой наследник выживет, тогда я приказываю, чтобы Фитц Чивэл Видящий правил как регент до тех пор, пока мой наследник не сможет взойти на трон. И если никто не выживет, ни отец, ни королева, ни наследник, тогда моя воля такова, чтобы Фитц Чивэл Видящий был признан моим наследником. Я не желаю, чтобы мой младший брат, Регал Видящий, унаследовал мою корону. Я рассчитываю, что мои герцоги признают и подтвердят мою волю», — я прервался, чтобы перевести дыхание. — И его подпись внизу.

— И эта корона должна была стать твоей. — Шут дотронулся своими покрытыми рубцами пальцами до края короны. — Не драгоценная, чтобы кто-то мог ею заинтересоваться. Сталь для изготовления мечей, судя по всему. Погоди, погоди! Не такая гладкая. Вот тут. Что это?

Я взял у него корону и поднес её к свету. Что-то было выгравировано на гладком ободе.

— Голова оленя.

— Он дал тебе этот герб.

— Да, — сказал я тихо. Напряженным голосом я заметил: — Это просто оленья голова. Тут нет пересекающей черты, которая означает, что я бастард.

Последовало долгое молчание. Свечи горели, а на другом конце комнаты в камине догорали дрова.

— Ты бы хотел, чтобы это случилось? — спросил меня Шут.

— Нет! Конечно же, нет! — Это выглядело бы так, словно я желал смерти Шрюду, Кетриккен и её нерожденному ребёнку. — Но… я бы хотел знать об этом. Были времена, когда для меня это имело огромное значение. — Слеза скатилась по моей щеке. Я позволил ей упасть.

— И даже теперь?

— Ох, и теперь. Знать, что он считал меня достойным охранять его королеву и его ребёнка. Быть с ними и унаследовать его трон в случае проблем.

— То есть ты никогда не хотел быть королем?

— Нет. — Лжец. Но эта ложь была настолько стара и так часто повторялась, что большую часть времени я сам в неё верил.

Он слегка вздохнул. Когда я понял, что это вздох облегчения, а не разочарования в незначительности моих амбиций, я удивился. Он ответил прежде, чем я спросил.

— Когда Чейд сказал мне, что ты был официально признан, и что большинство людей, которые находились там, начали восхвалять тебя и поздравлять с возвращением домой, я забеспокоился. А когда мои пальцы коснулись короны, я испугался.

— Испугался чего?

— Того, что ты захочешь остаться в Баккипе. Того, что тебе понравится быть тем, кем ты всегда был, не Будущим Королем, а Королем-В-Тени.

Какой своеобразный титул для меня.

— И это заставило тебя бояться… почему?

— Потому что тогда ты откажешься оставить признание, которое наконец-то получил. Что ты не захочешь выполнить мою просьбу.

Чтобы отвлечь его от мыслей об убийствах, я поспешно напомнил ему о другой задаче.

— Шут, я сделаю все, чтобы найти сына, которого ты где-то оставил. Без сомнений, моя задача стала бы проще, если бы ты сказал, с какими женщинами ты был, чтобы понять, кто мог родить такого ребёнка, и когда это могло произойти.

Он раздраженно фыркнул.

— Фитц! Ты вообще слушал, что я тебе говорил? Не существует ни такой женщины, ни ребёнка, появившегося на свет таким путем. Я говорил тебе об этом.

Моя голова закружилась.

— Нет. Ты не говорил. Я уверен, что если бы ты мне такое сказал, я бы запомнил. Так что мне придется немедленно спросить, что я, собственно говоря, и делаю, откуда у тебя этот сын?

— Ты не слушаешь, — сказал он грустно. — Я объясняю вещи достаточно ясно, но если это не совпадает с тем, что ты рассчитываешь услышать, то ты попросту отбрасываешь это в сторону. Фитц. Эта корона. Она подходит тебе по размеру?

— Это не совсем корона, — он снова сменил тему. Я знал, что он не станет объяснять, пока не захочет, и попытался скрыть облегчение от этого. Я покрутил в руках холодную сталь. В последний раз, когда я надевал корону, она была деревянной и украшенной петухами. Нет. Не стоило сейчас вызывать это воспоминание. Я поднял корону и надел её на голову.

— Полагаю, она мне как раз. Не знаю, как она должна сидеть на самом деле.

— Можно я потрогаю? — он поднялся и на ощупь подошел ко мне. Он нашел моё плечо, лицо, а потом пробежал пальцами по голове и короне. Слегка приподнял её, а затем, без тени смущения, измерил длину моих волос. Он скользил пальцами вниз по моему лицу, коснулся кончика носа, старого шрама, щетины на моем подбородке. Если бы это сделал кто-то другой, это было бы унизительно. Оскорбительно. Но я знал, что он сравнивал мой нынешний облик с тем, который он помнил.

Он откашлялся, затем поднял корону. И таким серьезным тоном, которого я раньше никогда не слышал, произнес:

— Фитц Чивэл Видящий. Я короную вас Королем-В-Тени Шести Герцогств, — он водрузил корону мне на голову, осторожно поправив. Сталь была холодной и тяжелой. Казалось, что корону больше не сдвинуть. Он снова откашлялся и после паузы добавил: — Ты все ещё красивый мужчина, Фитц. Не такой красивый, как раньше, до того как Регал испортил твое лицо. Но, судя по всему, ты совсем не стареешь.

— Из-за давнего исцеления Скиллом, — я пожал плечами. — Моё тело просто продолжает восстанавливаться, хочу я этого или нет.

Я снял стальную корону и положил её на промасленную ткань, в которую она была завернута. Свет мелькнул на ободе, будто кровь на лезвии меча.

— И я бы хотел так, — ответил Шут, вернувшись на свое место. Его взгляд вновь устремился к свечам. Мы оба долго молчали. Потом он тихо сказал: — Фитц. Мои глаза. Эта слепота… они использовали это. Чтобы заставить меня бояться. Мне нужно видеть. Мне страшно от одной мысли, что мне придется отправиться в наше путешествие слепым. Если придется, то я сделаю это. Но… Ты мог бы…

Слишком много для меня. Я сказал ему, что не смогу отправиться выполнять его задание, но он упорно игнорировал мои слова. Что ж, пусть будет так.

— Расскажи мне, что они сделали с твоими глазами, — тихо сказал я. Он поднял беспомощную руку.

— Я не знаю. Возможно, они даже не собирались этого делать, но когда это произошло, они тут же этим воспользовались. Они… ох, Фитц. Меня избили. Затем ещё раз. Мои глаза опухли и закрылись. И ещё раз. И…

Я остановил его.

— А когда опухоль прошла, ты больше не мог видеть.

Он глубоко вздохнул. Я видел, как он боролся с собой, чтобы рассказать мне о вещах, которые хотел навсегда забыть.

— Сначала я думал, что наступила ночь. Или что я нахожусь в темной камере. Они иногда так делали. Если ты все время находишься в темноте, ты не можешь сказать, сколько времени прошло. Я думаю, иногда они приносили мне воду и еду спустя долгие перерывы, а иногда наоборот часто, чтобы сбить моё представление о времени. Прошло много времени, прежде чем я понял, что не могу видеть. И ещё больше времени, прежде чем до меня дошло, что это не пройдет.

— Этого достаточно. Мне просто необходимо немного узнать, чтобы я смог помочь.

Снова тишина. Потом он прошептал:

— Ты попытаешься сейчас?

Я молчал. Сделав это, я рискну своим собственным зрением. Мог ли я ему это сказать, когда его лицо сияло такой надеждой? Сейчас он был больше похож на моего старого Шута. Зрение очень важно для него. Его восстановление было ключом к его миссии, а эта нелепая миссия убить всех Служителей была его единственной оставшейся целью. Прошлой ночью я испытал триумф, о котором не мог даже мечтать. Мог ли я сегодня уничтожить его надежды?

Я буду осторожным. Очень осторожным. Я, конечно же, смогу понять, если подвергну себя опасности?

Был ли я похож на Чейда больше, чем мне хотелось? Неужели я всегда хотел выяснить, как далеко могу зайти в магии и что смогу сделать, если меня никто не остановит? Я отбросил этот зудящий вопрос.

— Сейчас? Почему бы и нет? — я отодвинул стул и, обойдя стол, подошел к Шуту. — Посмотри на меня, — тихо сказал я ему. Он покорно отвернулся от свечей. Я поставил одну из них ближе и в её мерцающем свете рассмотрел его лицо. У него были рубцы на щеках, прямо под глубокими впадинами под глазами. Такое бывает у людей, побывавших во многих кулачных боях. Кожа чаще слезает там, где слой плоти над костью совсем тонкий. Я принес свой стул и поставил его так, чтобы смотреть Шуту в лицо. — Я собираюсь коснуться тебя, — предупредил я, усаживаясь, и взял его подбородок рукой. Медленно поворачивая его лицо, я рассматривал шрамы, оставшиеся от жестоких пыток и грубых избиений. Мне вдруг вспомнилось, как Баррич изучал моё лицо после того, как меня избил Гален. Я прижал к его лицу два пальца и мягко надавливал, пока обводил ими левый глаз. Несколько раз он вздрагивал. Затем правый. С ним все было также. Я нашел кость, которая была сломана и неровно восстановилась. В одном месте обнаружилась глубокая вмятина в лицевой кости возле виска. Прикоснувшись к ней, я почувствовал тошноту. Но в этом ли причина слепоты? Неизвестно… Я глубоко вздохнул, обещая себе, что буду осторожен и не стану рисковать ни одним из нас. Я положил руки по обе стороны его лица. Затем закрыл глаза. — Шут, — тихо сказал я. И нашел его также легко, как и в прошлый раз.

И Шут был там. В прошлый раз он потерял сознание и не подозревал, как я перемещался по нему вместе с его кровью. Сейчас же я почувствовал, как его руки легли на мои. Это должно помочь. Я знал, как выглядело его лицо, но он мог вспоминать его только по тому, как он его чувствовал. Я приложил кончики пальцев ниже глаз, вспоминая рисунки в старых свитках Чейда и человеческий череп, который, возможно, до сих пор лежал в углу кабинета. Перемещая руки по его лицу, я заговорил.

— Когда ломаются смежные кости, они иногда срастаются неправильно. Здесь. Чувствуешь? Нам нужно это исправить.

И так мы начали медленно действовать. Понемногу мы выправляли кость. Там, где его лицо было сломано, остались рубцы и шрамы. Некоторые напоминали мне трещины, которые появляются на яйце, когда очищаешь его от скорлупы. Нам не следовало торопиться с изучением костей. Мы продвигались, комбинируя Скилл и прикосновения, следуя по одной тонкой царапине от его левого глаза до верхней челюсти. На его скулах было множество маленьких трещин. У внешнего уголка глаза была сломана кость от тяжелого удара, оставив внизу вмятину. Некоторое время мы двигали маленькие кусочки кости, чтобы ослабить давление и заполнить её.

Судя по описанию, это было довольно легко сделать. Но это не так. Небольшими движениями крошечные кости ломались и преобразовывались. Я сжимал челюсть, ощущая боль Шута, пока моя голова не начала раскалываться. Мы не продвинулись дальше областей под его глазами. Мои силы покидали меня, и решимость слабела, когда Шут убрал свои руки с моих.

— Остановись. Остановись, Фитц. Я так устал. Мне больно. А боль пробуждает все воспоминания.

— Ладно, — хрипло согласился я, но мне потребовалось время, чтобы отделить свое сознание от его тела. Я чувствовал себя так, будто очнулся от долгого пронзительного кошмара. Потом я убрал руки с его лица, а когда открыл глаза, чтобы посмотреть на него, комната поплыла передо мной. Меня охватил ужас. Я зашел слишком далеко и повредил себе зрение! Нет, это была просто усталость. Я пригляделся, и тусклая комната проступила перед глазами. Я вздрогнул от облегчения. Свечи наполовину сгорели. Я не знал, сколько прошло времени, рубашка прилипла к спине от пота, а во рту пересохло, как будто я пробежался до Баккип и обратно. Как только я отпустил Шута, он поставил локти на стол и опустил лицо на руки, качая головой.

— Шут. Выпрямись. Открой глаза. Скажи мне, у нас получилось хоть что-нибудь?

Он меня послушался, но покачал головой.

— Я не закрывал глаза. Я держал их открытыми. Надеясь. Но ничего не изменилось.

— Я сожалею, — мне и вправду было жаль. Жаль, что он оставался слепым, но в то же время радостно, что я не потерял собственное зрение, пытаясь восстановить его. Я спросил себя, насколько я действительно устал. Сдерживал ли я себя? Мне не хотелось думать, что так оно и было, но я не мог найти честного ответа. Я подумал было, не рассказать ли Шуту о моем опасении. О чем бы он тогда меня попросил? Чтобы я помог ему вернуть зрение в одном глазу, отдав зрение в своем? Потребует ли он от меня такого? Соглашусь ли я или откажу ему? Я оценил себя, и понял, что был вовсе не таким уж отважным, как мне казалось. И более эгоистичным. Я откинулся в своем кресле и закрыл глаза.

И подскочил, когда Шут коснулся моей руки.

— Так ты спал. Тебя не было слышно. Фитц. С тобой все в порядке? — в его голосе слышалось извинение.

— Да. Просто сильно устал. Прошлой ночью… разоблачение истощило меня. И я плохо спал, — я потянулся протереть глаза и вздрогнул от собственного прикосновения. Моё лицо было теплым и опухшим на ощупь, словно после драки.

Ох.

Я осторожно потрогал скулы и внешние углы глаз. Несмотря на то, что я не вернул ему зрение, мне пришлось заплатить за это. Почему?

Ни в одном из исцелений Скиллом, в которых я участвовал, такого не было. Олух удивительно много сделал для исцеления на острове Аслевджал и не проявлял никаких признаков болезни. Единственным отличием, которое пришло мне в голову, была моя связь с Шутом. Это было нечто большее, чем просто связь Скиллом: когда я возвращал его к жизни, на миг мы ощутили полное единство. Возможно, на самом деле, мы никогда с тех пор не разделялись.

Я моргнул и снова проверил свое зрение. Глаза не затуманились, ухудшений вроде бы не заметно. Я был почти полностью уверен, что пока мы восстанавливали кость, мы ничем не помогли его зрению. А что было бы, если бы мне хватило смелости для дальнейшего исцеления? Я подумал о том — что у него было поломано, о затяжных инфекциях и плохо излеченных травмах. Сколько из них мне бы пришлось принять на себя, если бы я продолжил свои попытки вылечить его? Можно ли меня винить за отказ принести такую жертву? Я прокашлялся.

— Ты уверен, что твое зрение никак не изменилось?

— Не могу сказать. Возможно, я воспринимаю больше света. Моё лицо болит, но по-другому. Боль от исцеления, по всей видимости. Ты нашел что-нибудь, пока был… в моем теле? Ты можешь сказать, что лишило меня зрения?

— Не совсем, Шут. Я могу лишь сказать, что твои лицевые кости были сломаны и неправильно срослись. Я помог им начать исцеление и попытался исправить некоторые участки, где кости срастались не так, как должны.

Он вопросительно поднял руки к лицу.

— Кости? Я думал, что череп, главным образом, состоит из одной кости.

— Это не так. Если хочешь, позже я покажу тебе человеческий череп.

— Нет. Спасибо тебе. Я верю твоему слову. Фитц, судя по твоему голосу, мне кажется, ты нашел что-то ещё. Что-то настолько не в порядке, что ты не хочешь мне говорить?

Я осторожно подбирал слова. В этот раз я не хотел лгать.

— Шут, нам придется замедлиться в твоем лечении. Этот процесс сказывается и на мне. Мы должны обеспечить себя хорошей едой и, по возможности, больше отдыхать, и приберечь использование магии для более тяжелых травм. — Я знал, что это была правда, и пытался не думать о логическом завершении этой мысли.

— Но, — начал он и вдруг остановился, и я увидел краткий миг борьбы на его лице. Он так отчаянно нуждался в восстановлении, чтобы выполнить свою задачу, и все же, как настоящий друг, он не стал просить меня о том, что было выше моих сил. Он и раньше видел меня истощенным от использования Скилла и знал, какими могли быть физические последствия. Нет, нельзя говорить ему, что лечение может вызвать у меня настоящие травмы. Он не должен нести вину за то, что я уже себе причинил. Это было только моё дело.

Он обратил свой затуманенный взгляд к свечам.

— Куда делась Мотли?

— Мотли?

— Ворона, — смущенно ответил он. — Прежде, чем она отправилась к тебе, мы разговаривали, впрочем, не совсем разговаривали, хотя она знает несколько слов и иногда, похоже, даже вкладывает в них смысл. Я спросил у неё: «Как твое имя?». Потому что, хм, потому что тут слишком тихо. Сначала она говорила в ответ случайные фразы: «Прекрати это!», и «Здесь темно», и «Где моя еда?». И, наконец, она сказала мне: «Как твое имя?». Это меня на миг озадачило, а потом я понял, что она просто подражает мне. — На его лице появилась неуверенная улыбка.

— Так ты назвал её Мотли?

— Я просто начал называть её Мотли. И поделился с ней своей едой. Ты сказал, что она спустилась к тебе, и что ты её покрасил. Где она теперь?

Мне не хотелось говорить ему.

— Она спустилась по лестнице и постучала в тайную дверь. Я впустил её в комнату, и она съела половину моего завтрака. Я оставил окно открытым для неё; подозреваю, она уже улетела.

— Ох, — я удивился глубине разочарования в его голосе.

— Мне жаль, — он ничего не ответил. — Она дикое создание, Шут. Это к лучшему.

Он вздохнул.

— Я не уверен, что ты в этом прав. В конце концов, чернила потускнеют, и что тогда? Её собственные сородичи нападают на неё, Фитц. А вороны живут в стаях, они не созданы для одиночества. Что с ней тогда станет?

Я понимал, что он был прав.

— Не знаю, — тихо ответил я. — Но я так же не знаю, что ещё я могу для неё сделать.

— Защищай её, — посоветовал он. — Найди ей место и еду. Спрячь её от бурь и врагов. — Он откашлялся. — То же самое король Шрюд предложил когда-то одному странному созданию.

— Шут, едва ли это сравнение допустимо. Она ворона, а не одинокий мальчик.

— Мальчик. По внешнему виду. Да, по меркам моего народа я был молод. Наивный и неопытный в огромном мире, в котором очутился. И почти настолько же отличающийся от короля Шрюда, насколько ворона отличается от человека. Фитц, ты знаешь меня. Ты был мной. Ты знаешь, что ты и я непохожи настолько же, насколько и схожи. Как похожи и в то же время непохожи были вы с Ночным Волком. Мотли, я думаю, похожа на меня, как Ночной волк был похож на тебя.

Я на мгновение сжал губы, а затем смягчился.

— Я пойду и постараюсь найти её для тебя. И если она вернется, я принесу её тебе. И принесу для неё воду и еду.

— Ты сделаешь это? — его улыбка сияла блаженством.

— Да, — я поднялся и пошел вниз по ступенькам, затем открыл дверь в свою комнату. Где обнаружил ожидающую Мотли.

— Темно, — серьезно сообщила она мне. Она запрыгнула на ступеньку, затем на следующую, а на третей она повернулась и посмотрела на меня. — Как твое имя? — спросила она.

— Том, — ответил я рефлекторно.

— Фитц Чивэл! — пронзительно крикнула она и попрыгала дальше.

— Фитц Чивэл, — согласился я и обнаружил, что улыбаюсь. Я последовал за ней, чтобы помочь ей устроиться.

Глава 10

ИЗВЕСТИЯ

Отчет наставнику.

Подружиться с человеком со шрамами оказалось не так сложно, как мы думали. Я понял, что не хотел браться за это задание, потому что боялся его внешности. Чтобы рассеять его сомнения на мой счет, я должен был сначала преодолеть свой страх перед ним — это и было самым сложным, как я теперь осознал.

Наблюдать за ним, оставаясь незамеченным, как вы просили, оказалось непросто. Если я прихожу до того, как он проснулся, то иногда он некоторое время не замечает моего присутствия, но вот уже трижды он безошибочно поворачивался в мою сторону и спрашивал: «Кто тут?». У меня не хватает духа притворяться, что меня нет, когда я вижу, насколько он испуган.

Однажды, прокравшись в покои, я обнаружил, что он упал рядом с кроватью и не может подняться. От боли и слабости он не замечал меня, и продолжал пытаться встать. Полагаю, что хоть у него и осталось немного сил, он испытывал такую боль, что был не в состоянии управлять своим телом. Я старался наблюдать со стороны, но когда это стало невыносимо, то пошаркал по полу ногами, как будто только что вошел, и тут же обратился к нему и предложил свою помощь. Мне было сложно дотронуться до него, и ещё сложнее выдержать его прикосновение, когда он ухватился за меня, чтобы подняться. Но я пересилил свое отвращение, и, думаю, этим заслужил его расположение и доверие.

Вы полагали, что он может быть сдержан в моей компании, однако напротив он поделился со мной воспоминаниями о своем юношестве, когда он был шутом короля Шрюда, и историями о них с принцем Фитцем Чивэлом, когда они были мальчишками. Он рассказал мне о путешествии в Горное Королевство вместе с королевой Кетриккен, когда все считали, что король Верити мертв, и род Видящих прервался. Я узнал, как в горах вместе с Фитцем Чивэлом он помогал в поисках короля. Несомненно, это пример доблести и мужества, каких я и представить себе не мог. Я взял на себя труд посвятить его рассказу отдельный документ, потому что, думаю, в нем могут найтись события, о которых даже вы раньше могли не знать.

На сегодня считаю, что моё задание выполнено: я завоевал его доверие. И хотя я понимаю, что это и было единственной целью упражнения, но хочу сказать, что попутно я обрел друга. И за это, мой мудрый наставник, я благодарен вам не меньше, чем за остальные уроки.

Я сохранил свой секрет, как вы просили, и, кажется, никто его не раскрыл. Настоящей проверкой будет наша встреча, когда я предстану перед ними в своем истинном облике. Узнают ли они меня? Ставлю на то, что слепой поймет больше, чем зрячий.

— Ученик.

Я оставил Шута с Мотли и вернулся в свою комнату, намереваясь обдумать последние события. Но вместо этого уснул, потому что обессилел после лечения Скиллом, а когда проснулся, то понятия не имел, который час.

Я потер лицо, чтобы стряхнуть остатки сна, поморщился от того, что кожа вокруг глаз была болезненной, подошел к зеркалу и обнаружил, что выгляжу не лучше, чем чувствую себя. Несмотря на мои опасения, синяков не было, напротив, лицо опухло и отекло, и на нем все ещё красовались брызги краски. Лучше так, чем выглядеть, будто мне подбили оба глаза в кабацкой потасовке. Я подошел к окну, открыл ставни и выглянул навстречу заходящему солнцу. Я отдохнул, проголодался и чувствовал себя одиноким. Мысль о том, чтобы покинуть комнату и отправиться по замку на поиски еды, приводила меня в уныние.

Какова моя роль теперь, когда я снова стал Фитцем Чивэлом? Даже отдохнув, я не мог охватить полностью, что произошло в политической, социальной и семейной сфере с моим появлением. На самом деле, я ожидал, что меня вызовут. Я ожидал, что или Кетриккен пришлет мне официальное послание или Чейд, Неттл и Дьютифул свяжутся со мной Скиллом, но — нет. Медленно до меня начало доходить, что, возможно, мои родные ждали весточки от меня.

Я смочил полотенце в кувшине и накрыл прохладным компрессом лицо. Потом уселся на краю кровати, успокоился, собрал волю в кулак и мысленно потянулся к Неттл.

Как у тебя дела? Вопрос, показавшийся бы заурядным в любое другое время, сейчас обрел особый смысл.

Как у тебя дела? Ответила она, словно эхо. Тебя было не слышно.

Я все ещё потрясен.

Ты рад тому, что случилось?

Мне понадобилось время, чтобы обдумать её вопрос.

Думаю, да. Хотя я напуган не меньше, чем рад. А ты?

Многое изменилось коренным образом.

Мы помолчали, просто ощущая присутствие друг друга. Она нерешительно коснулась меня мыслью.

Насчет вчерашнего. Прости за то, что я наговорила. Сегодня мне страшно даже вспомнить, как я набросилась на тебя. Мама также взрывалась, когда была беременна. Метала гром и молнии. В таких случаях Баррич отсылал нас с братьями, оставался с ней и пережидал бурю. Обычно заканчивалось тем, что она рыдала у него на руках. Мне было досадно видеть её такой неуравновешенной и слабой. Она насмешливо добавила: И почему мы понимаем некоторые вещи слишком поздно?

Бедный Баррич.

И бедный Риддл, да?

Я почувствовал, что позабавил её.

Он выдержит. Как и Баррич. И я, Неттл. У нас с твоей мамой тоже была пара подобных моментов, когда она ждала Пчелку. Мне немного легче думать, что они случались не только по моей вине.

А я думаю, что именно по твоей.

Я с удивлением понял, что она мягко подтрунивает надо мной. Это было приятно.

Наверно, ты права, признал я. Я отвлекся от мыслей о Молли, пока тоска не захлестнула меня с головой. И снова подумал о Пчелке. Сейчас было не лучшее время доказывать Неттл, что я могу быть хорошим отцом, и что я был твердо намерен воспитывать Пчелку, ведь теперь многое зависело от того, что станет дальше с воскресшим Фитцем Чивэлом Видящим. Что возвращало нас к насущному вопросу.

Рано или поздно нам придется собраться и обсудить то, что произошло. Повисшая тишина показалась мне зловещей.

Мы уже собирались. Сначала мы не поняли, почему ты не пришел, но Чейд сказал, что ты, наверняка, совершенно выбит из колеи. Он убедил нас дать тебя время все осмыслить.

Никто не вызывал меня.

Она на мгновение растерялась.

Меня тоже никто не вызывал. Как и Чейда, и Дьютифула. Мы просто собрались в башне Верити сегодня рано утром и попытались разобраться, что делать дальше.

Ммм. Я взвесил её слова. Не прийти самому и не быть приглашенным — это разные вещи. Конечно же, они должны были собраться в башне утром. Я вернул мысли в прежнее русло. Кто присутствовал?

Те, кого следовало ожидать: король и королева, Чейд, Кетриккен, я. Розмари. И Риддл, конечно.

Конечно? Последнее имя не казалось мне столько очевидным.

И что решили?

О тебе? Ничего. Нам надо было обсудить много других вопросов. Твоя ситуация достойна отдельной встречи.

Тогда что уже обсудили?

Жаль, что тебя не было. Простое подытоживание не в состоянии передать все нюансы. Чейд считал, что может упрекнуть королеву за её опрометчивый поступок и думал, что это я на неё повлияла. Эллиана быстро выбила эту мысль из его головы, с удовольствием замечу, что в этом вопросе и её супруг, и Кетриккен были с ней заодно. Потом леди Кетриккен напомнила о верной службе Риддла не только тебе и Чейду, но и короне в целом, и поскольку это полностью в её власти, то он теперь Лорд Риддл из Елового замка.

Никогда не слышал о Еловом замке.

Очевидно, его можно отыскать на старых картах Горного Королевства, но на их языке он называется по-другому. Сейчас он заброшен, и, наверно, пустует на протяжении нескольких поколений. Замковых укреплений могло и не сохраниться. Однако, как заметила горная королева, не слишком важно, что там осталось. Теперь эти владения принадлежат ему. Видимо, это одно из имений её брата, которое опустело ещё до его смерти. Она говорит, что слово «лорд» не подходящий перевод того, что означает данный титул в Горном Королевстве. Но и это не слишком важно, ведь Риддлу итак присуще стремление пожертвовать собой ради других.

Я сидел и молча обдумывал её слова. В них смешались горечь и сладость. В горах правителей называли не королями и королевами, а Жертвенными. От них ждали готовности пойти на все, даже на смерть, ради блага своих подданных. Разве Риддл не поступал так, причем не единожды? И, тем не менее, его происхождение считалось слишком низким, чтобы он женился на дочери Видящего, пускай и незаконнорожденной. Многие годы она была не признана, и вот все решилось в одну ночь. Зачем потрачено столько лет? Я почувствовал, отголоски поднимающегося во мне гнева, словно вдали прогремели раскаты грома. Бессмысленно. Нужно успокоиться.

Теперь вы поженитесь открыто?

Будет объявлено, что мы уже женаты.

Она в безопасности. Моя дочь и её не рожденный ребёнок в безопасности. Я испытал такое сильное облегчение, что оно, должно быть, передалось и Неттл.

Неужели ты так сильно волновался обо мне?

Меня давно тревожило то, что тебе не позволяют выйти замуж по твоему выбору. А потом Риддл сказал мне, что вы ждете ребёнка. Я на себе испытал, что такое быть бастардом Видящих в Оленьем замке, Неттл. Никому такого не пожелаю.

Ты что-нибудь ел сегодня?

Завтрак, большую часть которого склевала ворона.

Что?

Длинная история. Не обошлось без Уэба.

Ты голоден? Присоединяйся к нам за обедом.

Где?

За королевским столом. В Большом Зале. Она попыталась скрыть удовольствие.

Может быть.

Я вернулся мыслями в собственный разум и уперся отсутствующим взглядом в стену. Как же решиться? Просто покинуть свою комнату, спуститься по лестнице, войти в Большой зал и сесть за королевский стол. Интересно, мне отвели там место? Станут ли люди глазеть на меня и незаметно шептаться?

Поддавшись внезапному порыву, я коснулся Скиллом Чейда:

Тебе было тяжело явиться свету?

О чем ты говоришь? Фитц, ты хорошо себя чувствуешь?

Неттл пригласила меня присоединиться к вам за обедом. За королевским столом.

Моё сердце успело сделать дюжину ударов, прежде чем он ответил.

Да, все ожидают, что ты появишься. Твое отсутствие утром кое-кто воспринял с волнением и тревогой. Несколько дворян, которые планировали отбыть сегодня в связи с окончанием Зимнего праздника, отложили отъезд. Думаю, они надеются ещё раз взглянуть на Фитца Чивэла Видящего, который непостижимым образом оказался жив и молод. Учитывая то, что случилось вчера, тебе лучше появишься за обедом, иначе разговоров пойдет ещё больше. Кажется, теперь я понял смысл твоего вопроса. Для меня единственной трудностью было медленно влиться в общество, а не взорвать его своим появлением. Я, словно крыса, годами скрывался среди тайных коридоров, при этом мечтая об обществе, дневном свете и свежем воздухе. Для меня переход был менее резким и необычным, чем для тебя. Но я сказал тебе вчера: время пришло и уже давно. Так что ожидаю увидеть тебя за обедом.

Я скрыл от него свои мысли. У меня внутри все сжалось от волнения.

Оденься подобающе, — напомнил он.

Что? Я ощутил приступ тревоги.

Я почти расслышал его вздох.

Фитц. Приведи мысли в порядок. Сегодня ты будешь Фитцем Чивэлом Видящим, бастардом, наделенным Уитом, которого нежданно воспели как неведомого героя войны красных кораблей. Такова твоя новая роль в стенах Оленьего замка, как лорд Чейд — моя, а король — Дьютифула. Все мы играем свои роли, Фитц. Иногда в уединении наших покоев в компании старых друзей мы становимся сами собой. Или теми, кем наши друзья нас считают. Обдумай мои слова, ты должен оправдать ожидания народа Шести Герцогств, надежды знатных и простых людей. Сейчас не время быть незаметным. Соберись.

Я нашел твою записку. И корону.

Не надевай её!

Я рассмеялся в голос.

Мне и в голову не приходило надеть её! Я просто хотел тебя поблагодарить. И сказать, что все понимаю.

Он не ответил словами, однако разделил со мной чувство, которому я не мог дать определение. Ночной Волк мог бы сказать: словно щелкаешь зубами вслед добыче, которую не смог поймать. А может, это томительное сожаление о том, что уплыло прямо из рук. Я задумался, о чем тосковал Чейд. О троне? Или о женщине по имени Лорел?

Он удалился из моего разума. Я сидел, хлопая глазами: до меня медленно дошло, что Чейд был полностью прав. Итак, мне предстояло играть роль таинственным образом вернувшегося бастарда, наделенного Уитом, чье имя несправедливо опорочили многие годы назад. Разве это неправда? Тогда почему же мне было так неуютно в этом образе? Я уперся локтями в колени и опустил лицо в ладони, но, коснувшись отекших глаз, резко выпрямился. Я поднялся, достал зеркало и снова изучил свое отражение. Худшего времени, чтобы выглядеть странно, не придумаешь.

Я осмотрел одежду, которую Эш приготовил мне утром, сгреб в охапку ещё вещей из дорожного сундука, открыл потайную дверь и направился в логово Чейда. Времени было немного. Я поднялся, перепрыгивая через две ступеньки, и заговорил ещё до того, как вошел в комнату.

— Шут, мне нужна твоя помощь!

Я почувствовал себя по-дурацки, обнаружив, что и Эш, и Шут повернулись в мою сторону. Они сидели за столом и угощали ворону всякой всячиной. Она уже успела устроить беспорядок, разбросав хлебные крошки и зерно, а теперь клевала мясо с куриной ножки, которую прижимала к столу.

— Сэр? — отозвался Эш.

В то же время Шут произнес:

— Фитц?

У меня не было времени на любезности.

— Я не уверен в выборе одежды. Я собираюсь присоединиться к королю и королеве, а так же к Чейду и Неттл за столом. В зале будет полно людей, все будут меня разглядывать. Я должен выглядеть как Принц Фитц Чивэл Видящий, наделенный Уитом бастард, который вернулся из чертогов Элдерлингов. Вчера было другое дело: все были захвачены врасплох. Но сегодня, Чейд сказал, что я должен быть…

— Героем, — тихо перебил меня Шут. — Не принцем. Героем. — Он повернулся к Эшу и спросил его, как будто я был настолько невежественен, что не мог ответить сам: — Что на нём одето?

Эш слегка ощетинился:

— Одежда, которую я для него выбрал сегодня утром.

— Я слеп, — с горькой усмешкой напомнил ему Шут.

— Ой, прошу прощения, сэр. На нем коричневая куртка, отделанная пуговицами из рога, она надета поверх белой рубашки сширокими рукавами, по манжетам которой нашито около дюжины пуговиц. Воротник расстегнут, но на принце нет украшений. Его брюки темно-коричневого цвета, и тоже отделаны пуговицами из рога вдоль по боковому шву. На нем туфли на каблуке с обыкновенными, но немного приподнятыми носами. — Он кашлянул. — А лицо забрызгано грязью.

— Это чернила, — возразил я.

— Не велика разница, — пробормотал мальчик.

— Давно ли пуговицы в моде в этих краях? — поинтересовался Шут.

— Прошлым летом их мало кто носил, но сейчас — все…

— Фитц, подойди. Встань передо мной.

Я выполнил его просьбу, удивляясь, что он так оживился, и подумал про себя: когда в последний раз кто-нибудь обращался к нему за помощью. Когда он почувствовал, что я прямо перед ним, то поднял руки и пробежал ими по моей одежде так, словно я был лошадью, которую он подумывал купить. Он ощупал ткань, прикоснулся к рядам пуговиц, поправил воротник и дотронулся до моего подбородка.

— Не брейся, — резко скомандовал он, как будто я стоял с бритвой на изготовке. — Эш, ты можешь срезать пуговицы с его брюк, так чтобы не осталось следов?

— Полагаю, что да, — немного угрюмо ответил он.

— Ну же, Эш, — Шут попытался расшевелить его. — Ты вырос в публичном доме, где женщины каждый день старались воплотить в жизнь мужские фантазии. Тут то же самое. Мы должны показать им то, что они хотят увидеть. Не модного господина, который одевается так, чтобы всех поразить, а героя, который вернулся в общество из небытия. Возвратившись от Элдерлингов, он скрывался среди нас и жил как простой сельский помещик. Срежь пуговицы с его брюк! Мы должны заставить его выглядеть так, будто он не бывал при дворе порядка двадцати лет. Но при этом должно казаться, что он старается одеваться со вкусом. Я знаю, что Чейд прекрасно умеет играть в подобные игры. Нам понадобятся пудра и краски, чтобы подчеркнуть сломанный нос и старый шрам на лице. Кое-какие украшения, но ничего вычурного. Ему больше подойдет серебро, чем золото.

— У меня есть булавка в виде лисицы, — тихо напомнил я.

— Замечательно, — согласился Шут. — Эш?

— Нужна шляпа. Теперь никто не ходит с непокрытой головой. Но простая. Без перьев, скорее всего.

— Прекрасно. Достань, что нужно. Думаю, что тебе хватает смекалки для этой игры. Дай себе волю.

Вот так просто он успокоил задетое самолюбие мальчика. Парень поднялся, подарил мне улыбку и исчез, скрывшись в проходе, который вел в лаз в покои леди Тайм.

— Булавку, — попросил Шут.

— Ещё у меня есть серебряная пуговица в виде нарвала, которую мне вчера подарила королева, — вспомнил я.

Я вытащил пуговицу из кармана и открепил булавку от рубашки, куда по привычке приколол её, когда одевался. Его искалеченные руки неловко трудились над моим воротником: он подвернул ткань и заколол её булавкой так, что стало казаться, будто это совершенно другая вещь. К тому моменту, когда он закончил, а я успел оттереть с лица последнюю каплю чернил, вернулся Эш с охапкой ремней и жилетов, краской, пудрой и очень острым ножом.

Мальчик срезал пуговицы с моих брюк и выдернул нитки. Он ловко управлялся с красками для лица; я чуть было не спросил, не приходилось ли ему накладывать макияж своей матери, но вовремя прикусил язык. Он заменил мой ремень на более массивный, а поясной нож — на более солидный клинок, который походил на короткий меч. Шляпа, которую он для меня переделал, лет шестьдесят-семьдесят назад, несомненно, служила женщине. Он безжалостно повыдергивал из неё все перья и передал Шуту, который, тщательно ощупав её, велел мальчику вставить обратно два небольших перышка, добавить кожаную ленту вокруг тульи и броскую пряжку. В серебряную пуговицу вдели толстую бечевку, которую повязали мне на запястье.

— Потом надо заказать серебряный браслет, — заметил Шут. Услышав это, мальчик просиял, порылся в маленькой шкатулке и выудил оттуда подходящую цепочку.

— Превосходный выбор! — Похвалил его Шут, ощупав звенья, похожие на чешуйки, и в следующий миг нарвал оказался на новом браслете.

Когда дело подошло к концу, они оба хихикали и расхваливали друг друга. Казалось, что Эш перестал чувствовать неловкость в компании Шута; даже более того — между ними быстро установились товарищеские отношения.

— И последний штрих к образу наделенного Уитом бастарда, — воскликнул Шут. — Мотли, не согласишься ли ты прокатиться на плече Фитца в качестве его партнера по Уиту сегодня вечером?

— Нет, — ужаснулся я как раз в тот момент, когда птица склонила голову набок и прокаркала: «Фитц Чивэл!».

— Так нельзя, Шут. Она — не мой партнер. Уэб обидится, если я стану притворяться. К тому же, я не смогу убедить её, что ей ничего не грозит в помещении, полном людей.

— Так и быть, — Шут тут же уловил мысль, хоть и не скрывал разочарования.

Эш оценивающе рассматривал меня, наклонив голову.

— Что такое? — Спросил я, подумав, что он нашел огрехи в моей одежде.

Не глядя на Шута, Эш слегка кивнул в его сторону:

— Он говорит, что тоже был там, в горах, вместе с вами, когда вы пробудили драконов и отправили их на помощь королю Верити.

Я был поражен: и не только тем, что парню хватило духа задать подобный вопрос, но и тем, что Шут так легко рассказал ему о наших совместных приключениях.

— Это правда, — сдержанно ответил я.

— Но менестрель ни словом не обмолвилась о нем прошлым вечером.

Шут внезапно разразился смехом, похожим на карканье, который тут же подхватила ворона.

— Это тоже правда, — подтвердил я.

— Но леди Старлинг утверждает, что её песня — чистая правда.

— Все, что она спела — правда. А вот остается ли правда таковой, если некоторые детали опущены, или становится ложью — тебе решать.

— Он рассказал мне, что сидел на спине дракона позади девушки, которая вырезана из того же камня, что и сам зверь, и что они взлетели в небо и видели несколько сражений, — выпалил парень.

Шут перевел на меня невидящий взгляд.

— Я своими глазами видел, как он улетал верхом на драконе. Мы звали её Девушка-на-Драконе. Ну а если он любезно рассказал тебе о сражениях, свидетелем которых стал, то теперь ты знаешь об этом больше, чем я.

Лицо мальчишки медленно расплылось в улыбке.

— Значит, он тоже герой.

Я кивнул.

— Если бы не он, то королева Кетриккен ни за что не добралась бы до Горного Королевства живой. А я бы умер от ранения стрелой ещё до того, как мы отправились на поиски короля Верити. Поэтому — да, он тоже герой.

Я взглянул на Шута. Его лицо застыло, а пальцы замерли на краю стола.

— Она много чего опустила.

— Да.

— Почему?

Шут вмешался прежде, чем я успел ответить.

— Может быть, однажды ты спросишь у неё сам.

Я заметил, что в его голосе проскользнула озорная нотка, видимо, когда он вообразил подобную встречу.

— Мне пора. — Мне в голову пришла одна мысль, и я осмелился озвучить её. — Шут, тебе стоит одеться и пойти вместе со мной. Думаю, ты достаточно окреп для этого. Хотя бы на час.

— Нет, — ответил он быстро и твердо.

Я тут же пожалел о своих словах. Искра жизни, которая ненадолго загорелась в нем от удовольствия, что он может помочь мне и поделиться историями с Эшем, погасла, как будто её и не было. К нему вернулся страх, он съежился в кресле. Глядя на него я не мог понять, как ему удалось набраться мужества отправиться искать меня, слепому, раненому, в полном одиночестве. Неужели он потратил на это остатки душевных сил и больше никогда не станет прежним Шутом, которого я знал?

— Я хотел как лучше, — пробормотал я.

Он торопливо заговорил, слова посыпались из него одно за другим:

— Я все ещё в опасности, Фитц. Знаю, ты думаешь, что я веду себя глупо. Знаю, ты не можешь поверить, что они способны не просто найти меня здесь, в Оленьем замке, но и выкрасть. И все же они могут. Я уверен в этом так же, как… в том, что ты мой друг. Осталось не много вещей, в которых я уверен, Фитц. Я мало что знаю. Но знаю тебя. И ещё знаю, что мне действительно грозит опасность.

Голос Шута становился все слабее и слабее. С последними словами он бессильно опустил руки на колени и посмотрел вниз, как будто мог их увидеть. В таком положении они напоминали не человеческие кисти, а узловатые коряги, испещренные белыми и багровыми шрамами. Я отвел глаза.

— Я побуду с ним, — тихо сказал Эш. Хоть я не просил его об этом, и даже не думал о такой возможности, но был рад, когда он вызвался помочь.

— Тебе пора, — проговорил Шут.

В его голосе звучало безнадежное отчаяние.

— Да.

Чейд уже пытался связаться со мной несколько раз, а теперь и Неттл настойчиво стучала в мои мысли. Моего появления ждали. Дьютифул и Эллиана откладывали свой выход, чтобы я мог появиться вместе с ними. Ещё немного и станет казаться, что мы пренебрегаем своими придворными.

Уже иду, — сообщил я им Скиллом и закрыл свой разум.

— Я вернусь так скоро, как только смогу, — заверил я Шута.

— Скоро! — Эхом повторила за мной ворона.

Она подскакала к Шуту и запрокинула голову.

— Мотли переживает за вас, — мягко, как ребёнку, сказал ему Эш. — Она заглядывает вам в лицо.

Я не думал, что это сработает. Не могу с уверенностью сказать, что почувствовал, когда Шут разжал руки. Он поманил птицу, и она подскакала ещё ближе.

— Вот кусочек хлеба для неё, — прошептал Эш, и вложил оторванную горбушку в ладонь Шута. Он сжал её в пальцах, чтобы птице пришлось стоять поблизости и клевать по кусочку из его рук.

— Скоро, — пообещал я Шуту, встал и вышел из-за стола. Я был уже на середине лестнице, когда меня догнал Эш.

— Сэр, сэр, — окликнул он меня громким шепотом. — Разрешите мне поправить ваш воротник.

Но оказавшись рядом, мальчик сказал совсем другое, то, что предназначалось только мне.

— Он не так силён, как старается вам показать. Сегодня чуть раньше я нашел его на полу у камина, когда он пытался встать. Ему было тяжело взять меня за руку. И ещё тяжелее вытерпеть боль, пока я помогал ему подняться. Вы видите, что он может ходить и подниматься с кровати или кресла. Но с пола он встать не может. — И тем же шепотом добавил: — Вот теперь гораздо лучше.

— Спасибо, — ответил я, так чтобы и меня было слышно. Я поймал его руку и кратко пожал. Я был уверен, что он поймет невысказанную признательность. Гнетущие новости. Однако ещё больше меня угнетало то, что мой друг скрывал от меня, насколько он был слаб. С тяжелым сердцем я спустился по лестнице в свою комнату.

Стоило мне только закрыть потайной ход, как я услышал громкий стук в дверь своих покоев.

— Минутку, — крикнул я.

Через дверь до меня донесся голос Риддла:

— Это на минуту больше, чем я могу тебе дать.

Как только я открыл дверь, он сообщил мне:

— Меня послали найти и привести тебя вниз к обеду вне зависимости от твоих возражений и того, как ты выглядишь. Хотя мне кажется, что ты неплохо поработал над собой.

— Ты тоже, — ответил я не менее колкой любезностью, потому что на самом деле Риддл выглядел как обычно. Воротник и манжеты его белой рубашки были оторочены пурпуром — цветами Кетриккен. На нем были черные брюки. Меня кольнула зависть от того, что ему было позволительно носить простые сапоги.

Он вздернул подбородок и продемонстрировал мне свой профиль.

— Тебе не кажется, что я уже выгляжу более знатным? Теперь я — кесир Риддл, что, по словам Кетриккен скорее переводится как «слуга», чем «лорд», учитывая взгляды на обязанности правителей в Горном Королевстве. Тем не менее, сегодня ко мне будут обращаться кесир Риддл, и я буду сидеть за королевским столом.

— Тебя отправили сопровождать меня, чтобы я не опоздал? Или меня должны видеть с тобой в подтверждение моего отцовского благословения вашему браку с моей дочерью?

— Вероятно, и то, и другое. Хотя надо признать, это немного странно: ты выступаешь в этой роли, а выглядишь моложе меня.

Я уже запер за нами дверь, иначе я бы точно настоял, чтобы мы вместе вернулись к зеркалу. Я молча изучал его. Риддл был Риддлом, таким, каким я видел его многие годы. Он едва ли выглядел пожилым, но, присмотревшись, я заметил, что вокруг его рта обозначились морщины, а на лбу наметилась плешь. Он неожиданно ухмыльнулся.

— Ты упустил возможность великодушно не согласиться со мной, Том. Ох, это имя тоже пора откинуть? Пойдемте, принц Фитц Чивэл Видящий. Пора спуститься вниз и предстать перед толпой доброжелателей.

Он взял меня под руку и зашагал со мной рядом с таким видом, словно вел меня на виселицу. Пока мы шли по коридору и спускались по лестнице, я постарался вжиться в свою роль. Принц Фитц Чивэл Видящий. Герой. Скромный герой, который десятилетиями жил среди мифических Элдерлингов, возвращается после долгих лет, проведенных в изгнании в Ивовом лесу. Я — сын Чивэла Видящего, племянник Верити. Двоюродный брат короля Дьютифула. Защитник короны. Каким народ, простой и знатный, ожидает увидеть этого доморощенного героя?

Когда мы шествовали по залам мимо зевак, я решил, что буду молчаливым, но не мрачным. Я буду проявлять к людям такой же интерес, как и Уэб, и по возможности стану переводить разговор на собеседника. Я буду помалкивать и внимательно слушать. Пускай скромность по поводу моих подвигов сослужит мне службу, пока мы с Чейдом не решим, какие мои деяния стоит явить публике.

Что это был за вечер! Я заставил всех задержаться, и запоздало сообразил, что из-за меня Неттл сильно разволновалась. Я шёл слева от неё, а Риддл — справа. Когда мы следовали по коридору, ведущему в Большой зал, она шепнула мне, что мне нужно бывать на утренних встречах в башне Верити если я собираюсь вникнуть в события, которые происходят в Оленьем замке. Сегодня, мне следовало подыгрывать Чейду, а если у меня возникнут сомнения, то обратить к ней Скиллом. Я ловко скрыл, что меня веселит её повелительный тон, сделав вид, что увлечен тем, как Риддл пытается взять себя в руки.

Большой зал был убран по случаю. Королевский стол возвышался на помосте так, чтобы все желающие могли наблюдать за трапезой короля и королевы. Рядом располагался второй помост, чуть пониже, который предназначался для избранных придворных, а также герцогов и герцогинь из королевской свиты. Меня успокоила мысль, что он послужит своего рода преградой для неумелого убийцы, который может попытаться устранить меня. В центре зала стоял третий помост, который был украшен еловыми ветками и усыпанным ягодами остролистом, словно мы только собирались отмечать Зимний праздник.

Тут была и Старлинг, которая восседала перед своей арфой в самом необычном костюме, который я когда-либо видел на менестреле. Когда мы вошли, она взяла несколько звучных аккордов, которые соединялись нежным переливом нот. Немного тише она продолжала играть, пока мы рассаживались и паж объявлял каждого из нас по мере того, как мы занимали свои места за столом. Меня представили после Неттл, но перед Риддлом, так что шум голосов, поднявшийся при упоминании моего имени, заглушил ропот, который вызвало объявление Риддла не просто дворянином, владеющим землями, но и мужем Неттл.

Еду подали быстро. Уверен, что она была выше всяких похвал, но я едва замечал её. Я мало ел, а пил ещё меньше, и во все глаза рассматривал Большой зал, как будто никогда не видел его раньше. И вправду, я никогда не видел его со столь выгодного положения. Когда убрали еду и внесли вино и бренди, Старлинг сильнее ударила по струнам и вскоре приступила к новой версии вчерашней баллады. Я заметил, что она немного изменила её; интересно, чья тут заслуга — Чейда или Кетриккен? Сегодня она упомянула шута короля Шрюда, и как он помог Кетриккен сбежать и добраться до отцовского дома. И заслугу Шута, когда он спас меня раненого и вернул Кетриккен. И даже как он помог мне разбудить драконов, которые поднялись на помощь Верити. Мне было приятно, что ему отдали должное перед столь благородным обществом, и жаль, что он не мог присутствовать и слышать все сам.

Ещё больше я был поражен в конце. Когда последние звуки мелодии почти затихли, менестрель внезапно вновь заиграла, разорвав благоговейную тишину. На другом конце зала появилась леди Розмари, которая несла в руках нечто напоминавшее усыпанный драгоценностями ларец. По мере её приближения, Старлинг пела о том, как высоко ценил меня Верити и что в знак своего уважения он оставил мне дар, который должен был стать моим, если я когда-нибудь вернусь в Олений замок.

Я догадался, что было в ларце ещё до того, как леди Розмари вручила его королю и королеве. Дьютифул открыл шкатулку и вытащил оттуда стальной венец. Корона была отполирована и ярко блестела. Трясущимися руками он достал свиток своего отца. Сердце подсказало мне, что Дьютифул видит свиток впервые: его голос дрожал, когда он зачитывал слова Верити. Вместе с Эллианой они вынесли корону в центр зала туда, где стояла арфа Старлинг. Пока менестрель продолжала играть, король приказал мне встать перед ним на колени и опустил корону на мой лоб.

— Принц Фитц Чивэл Видящий, сын наследного короля Чивэла Видящего, — во всеуслышание объявил он.

Вот так я был коронован дважды за один день.

Потом Дьютифул поднял меня и обнял. Зал разразился бурей оваций, на миг мне показалось, что лица и звуки отдалились.

— Не упади в обморок! — Тихо предостерег меня король.

Я сделал глубокий вдох, чтобы этого не случилось, и последовал за ними обратно к королевскому помосту, ощущая на голове холод и тяжесть короны.

Вечер был долгим. Столы унесли. Стража Кетриккен выстроилась передо мной, чтобы отдать честь, потом огласили имена всех герцогов и каждого призвали вместе со свитой поприветствовать меня. Труднее всего мне было встретить герцогиню Целерити, но, видимо, прошлым вечером она сказала все, что хотела, поэтому лишь пожала мне руку и пожелала всего наилучшего, а её муж ограничился чопорным поклоном.

Другой трудностью стали герцог и герцогиня Тилта, сопровождавшие дочь — решительную девушку лет семнадцати, которую мне представили как «ещё не помолвленную» леди Метикулус Требовательную. Мне сообщили, что она увлекается верховой ездой и соколиной охотой и незамедлительно пригласили присоединиться к ним завтра утром на зимней охоте. Девушка оценивала меня настолько откровенно и неприкрыто. Я едва нашелся ответить, что уже получил другое приглашение и должен с сожалением отказаться. Герцогиня тут же спросила, не свободен ли я на следующий день. Я был безгранично благодарен Неттл, когда та вмешалась и сказала, что давно не видела меня и теперь надеется провести со мной большую часть следующего месяца.

— О, тогда мы должны пригласить вас весной в Тилт, — высказал надежду отец девушки, в то время как на лице его жены застыло явное разочарование. Я сумел кивнуть в знак согласия.

Не знаю, сколько часов прошло. Ко мне подходили какие-то люди, представлялись и напоминали о давнишнем знакомстве, как правило, весьма мимолетном, и уступали место другим. В зале не смолкал шум разговоров. Я заметил, что у Старлинг образовался свой круг поклонников, которые хотели узнать о её приключениях. Казалось, что и она, и её муж наслаждаются всеобщим обожанием. Чего нельзя было сказать обо мне. Я завидовал их способности расслабиться и получать удовольствие от лести. Я следил за толпой глазами убийцы, подмечал лица и имена, выискивал признаки враждебности, запоминал разговоры и взаимосвязи, пока мой мозг чуть не лопнул. Я заметил не так много пристальных и угрюмых взглядов, но подозревал, что на каждого мелкого дворянина, который открыто презирает наделенного Уитом бастарда, придется ещё шестеро других, которые, улыбаясь мне в лицо, представляют, как втыкают мне в спину нож.

Моё лицо свело от натянутой улыбки задолго до того, как Дьютифул объявил, что этим вечером было довольно хорошей еды, напитков и счастливых событий, и теперь король со свитой удаляется на покой. Мы покинули Большой зал также торжественно, как и прибыли. Стража, облаченная в синий баккипский цвет, сопроводила нас до личных покоев короля.

Они представляли собой просторную уютную комнату со множеством мягких кресел, в камине весело горел огонь, а стол ломился от еды и разнообразных вин. Даже когда Дьютифул отпустил слуг, заверив их, что нам больше ничего не нужно, я все равно чувствовал себя скованно, хотя и находился среди ближайших друзей и семьи. Мне понадобилось некоторое время, чтобы понять, в чем проблема. В жизни каждого из них у меня была своя роль. Но какую из них играть теперь? А если просто быть собой, то каким собой? Убийцей, которого воспитал Чейд? Защитником и наставником Дьютифула? Братом Риддла по оружию? Нерадивым отцом Неттл? Все это обо мне, и в то же время — нет.

Кетриккен посмотрела прямо на меня и глубоко вздохнула.

— О, мой друг, я так рада, что все закончилось, — сказала она и, подойдя к креслу, опустилась в него.

— Это никогда не закончится, — устало заметил Дьютифул.

— Но худшая часть позади, — возразила ему мать. — Годами у меня болело сердце от того, что Фитц столько сделал, стольким пожертвовал, но знали о его подвигах лишь немногие. Теперь народу известна, по крайней мере, часть его деяний. Сейчас он может вернуться домой, может обедать вместе с нами, гулять, ездить на охоту, и называться своим законным именем. А ещё скоро сюда приедет его маленькая дочка, чтобы познакомиться со всей семьей.

— Значит, мы откроем, что Баджерлок — это Фитц? Тогда и другие его дела выплывут наружу, ведь многие знают, что Баджерлок и Риддл были среди тех, кто сопровождал принца Дьютифула на Аслевджале. Не оскорбит ли людей то, что леди Молли из Ивового леса вышла замуж за бастарда, наделенного Уитом, и они все эти годы жили у них прямо под носом? — Обратилась Неттл ко всем нам с вопросом.

— Но… — Начала было Кетриккен, однако расстроено осеклась.

— Пусть люди сами домыслят, — усмехнулся Риддл. — Бьюсь об заклад, что многие заявят, будто давно все знали, и вряд ли станут задавать вопросы.

Я бросил на него взгляд, полный восхищения, и перевел глаза на Чейда, чтобы убедиться, что он разделяет моё одобрение, но старик выглядел отвлеченным и раздосадованным.

— Все утрясется, — успокоил нас Дьютифул, — просто нужно время. То, что Фитц теперь может свободно передвигаться по Оленьему замку, не значит, что он с радостью откажется от тихой жизни и уединения. — И с сожалением добавил: — Или что все будут рады возвращению наделенного Уитом бастарда в Баккип и в высший свет.

Внезапно вмешался Чейд.

— Неттл, мне нужен твой Скилл. Это касается Силдвелла. Я отправил его передать послание и подарки в Ивовый лес. Он должен был связаться со мной Скиллом, когда благополучно доберется. Весь вечер я чувствую, что он стучит по моим мыслям, как дятел по дереву, но его Скилл словно сдувает ветром.

— Силдвелл? Ученик, который ушел из группы Сильвера? — Она выглядела ошеломленной.

Моё сердце упало: что наделал Чейд?

— Да. Раз уж он оказался неспособен поладить с товарищами по группе, и ты разрешила ему уйти, я решил сделать его посыльным, который может временами использовать свой талант к Скиллу. Он крепкий молодой человек и превосходный наездник.

— Его Скилл неустойчив, — резко заметила Неттл. — А манер вообще нет.

— Тренировки могут исправить и то, и другое, — парировал Чейд. — В любом случае, я отправил его в Ивовый лес с посланием и кое-какими подарками для Фитца Виджиланта, Пчелки и других. Кажется, он пытается сказать, что добрался до Ивового леса, но не может найти Пчелку. А Фитц Виджилант ранен. Или сгорел. Я не могу разобрать его мысль. Ты можешь связаться с ним?

— Не может найти Пчелку? — Перебил я.

Неттл покачала головой, неодобрительно поджав губы.

— Не поднимай тревогу. Силдвелл не организован и плохо воспитан. А возможно ещё и пьян. У меня была масса причин прекратить его обучение Скиллу. Давайте не будем паниковать.

Я вздохнул. Чейд помрачнел: его поймали за тем, что за спиной Неттл он пытался завербовать её бывшего ученика в качестве личного вестника со способностями к Скиллу. Интересно, не подумывал ли он о большем. Я заметил, что он упомянул Ланта, но ничего не сказал о Шун. Видимо, я не понимал, насколько большим секретом была эта девушка.

Неттл присела на кушетку.

— Давайте побыстрее разберемся с этим, чтобы все успокоились. Дьютифул, не присоединишься? И ты, Фитц?

Хотя для того, чтобы объединить Скилл нам не требовалось находиться в непосредственной близости, мы все сели ближе к Неттл. Чейд встал у неё за спиной. Я занял свое место и открылся их магии. Ощущение было такое, словно я вошел в воду. Нет, словно я был ручьем, который влился в общий поток. Вместе мы устремились к вестнику.

Я ничего не знал о Силдвелле, так что позволил остальным направлять нас. Мы нашли его, я почувствовал было связь, но она оборвалась и истаяла. Раньше я никогда не сталкивался с подобным в Скилле. Я постарался скрыть удивление, чтобы оно не отвлекало остальных. Неттл собрала нас вместе, словно сплетая нас в прочный канат, и снова нашла его.

Мастер Скилла! — Силдвел казался обрадованным не меньше, чем удивленным. — Я не могу…

И он пропал, как если бы его голос унесло ветром или он скрылся за завесой снега.

Туман… пожар в конюшнях… никто не знает о… странные люди.

Пожар в моих конюшнях? Меня охватил ужас, но я без колебаний подавил его. Я взглянул на Чейда: он широко распахнул глаза от страха. Я потянулся к нему через плечо Неттл, взял его руку и, сжав её, послал ему короткую мысль:

Не отвлекай остальных. Сначала мы должны узнать правду.

Я ощутил согласие, но его страх не ослаб. Я загнал свою собственную тревогу подальше. Неттл старалась взять контроль над Силдвеллом. Я почувствовал, как она пытается ухватиться за него и привести его в чувство.

Ученик. Силдвелл. Возьми себя в руки. Соберись. Выбери одну мысль. Успокойся. Сформулируй её у себя в голове. И держи. Сделай её ясной. А потом. Медленно. Передай её мне.

Она была спокойна и организована. Я почувствовал как, отдавая приказы Силдвеллу, Неттл помогает ему осознать себя как единое и отдельное существо в потоке Скилла, где все мы плыли. Неожиданно она вслух обратилась ко мне:

— Папа. Успокойся. Сейчас мне нужна твоя сила. Лорд Чейд. Не время для паники, — после чего она отвлеклась от нас и вновь сосредоточила все внимание на молодом вестнике.

Я старался помочь ей придать ему уверенности.

Говори, — призвала она ученика.

Леди Пчелки здесь нет. Несколько человек погибло при пожаре. Все остальные очень странно себя ведут.

Вдруг его мысли унесло, словно на нас омыло волной чего-то необъяснимого. Все погрузилось в туман, как если бы мы дрейфовали в сером море среди серой мглы под непрекращающимся серым дождем.

Пугающе… — Эта мысль пробилась через остальные, а потом — ничего. В потоке Скилла больше не ощущалось ничье присутствие.

Чейд крепче сжал мою руку. От этого прикосновения наши страхи слились в один. Его дыхание сбилось.

Позже. Теперь отдохни. Неттл отправила Силдвеллу мысль с неистовой силой, однако это было все равно, что выпустить стрелу в невидимую цель.

Мы неожиданно вернулись на кушетку в уютных покоях в Баккипе. Я вскочил на ноги.

— Я выезжаю немедленно.

— Да, — подтвердил Чейд. Он вцепился в спинку кушетки обеими руками.

— Что это было? — обратился Дьютифул ко всем нам.

Я едва обратил на него внимание. Ужас прибывал во мне, как холодная вода при наводнении. Что-то чудовищное случилось в Ивовом лесу. Пожар в конюшнях? Лант ранен? Если это так, то Пчелка все равно, что одна. А я так далеко.

— Выезжаю, — повторил я. Но в голосе не было силы. Чейд кивнул и потянулся ко мне.

— Может, это был дракон, — тихо проговорила Неттл. — Нам известно, что каменные драконы часто искажали память и путали разум людей в битве.

— Они сбивали людей с толку, — подтвердила Эллиана. — Многие наши воины говорили об этом. После того, как битва была проиграна и окончена, лишь у некоторых сохранялись обрывки воспоминаний о произошедшем.

— А настоящая драконица Тинаталья могла изменять наши мысли и влиять на наш Скилл, — задумчиво проговорила Неттл. — Драконы прилетали в Бернс. Один из них мог побывать в Ивовом лесу. Надо разбудить Олуха, возможно, ему удастся достучаться до Силдвелла и прояснить ситуацию.

Чейд сжал мою руку и на миг тяжело оперся на меня.

— В мою комнату. Там есть все, что тебе может понадобиться, — он внезапно выпрямился. — Нельзя терять время.

По пути к выходу, силы, казалось, возвращались к нему.

— Па? — Испуганно остановила меня Неттл.

— Я должен сегодня же отправиться в Ивовый лес через камни. Риддл, пожалуйста, подготовь мне лошадь.

— Ты думаешь, что…

Я не хотел терять время на разговоры и бросил через плечо:

— Нет леди Пчелки? Пожар? Там что-то случилось, и дело не в его способности к Скиллу. Мне не стоило оставлять её там одну.

Я подошел к двери, Чейд был рядом.

— С ней Фитц Виджилант, — напомнила мне Неттл. — Хоть он и молод, но у него доброе сердце, Фитц. Он не мог допустить, чтобы с ней что-то случилось. Я думаю, кто-то или что-то сбили Силдвелла с толку. Его способности всегда были неустойчивы.

Она старалась говорить спокойно, но голос выдал её.

— Он сказал, что Лант ранен. Или сгорел? Если он ранен, то не может никого защитить. Я отправляюсь сейчас же. Через колонны.

Моя тревога начала перерастать в ужас, который я тщетно старался подавить. Успокойся. Без диких фантазий. Надо просто добраться туда и выяснить, что там на самом деле произошло. Но после слов посланника меня стали терзать тысячи страхов. Пожар. Пчелка исчезла. Может, пожар распространился на особняк? Может, она спряталась за стенами, погибла там и её не нашли? Я сделал глубокий вдох и постарался, чтобы мои слова прозвучали рассудительно. И спокойно.

— Как только я окажусь на месте, я сообщу, что там случилось.

Неттл открыла было рот, чтобы возразить, но Риддл перебил её:

— Фитц прав. Пусть идет. Фитц, хочешь, чтобы я отправился с тобой?

Я хотел. Он мог позаимствовать мне силы для Скилла, и был хорош в обращении с мечом, ведь я не знал, что меня ждёт. Но оставлять свою дочь без защиты ещё раз я не собирался.

— Нет. Но спасибо тебе, друг. Защити тех, кто остается здесь, так мне будет легче.

Прежде чем за нами закрылась дверь, я успел заметить на лице Неттл благодарность.

— Тебе надо выехать как можно скорее, — настоятельно потребовал Чейд. Он словно почерпнул откуда-то силы молодого человека. Мой наставник заспешил по коридору и взбежал по главной лестнице. Он перепрыгивал через две ступеньки, я не отставал.

— Чейд, — начал было я.

— Не сейчас, — задержав дыхание, оборвал он.

Его шаги стали шире, он побежал, и я вслед за ним. Чейд ворвался в свои покои, напугав своего лакея и слугу, который затапливал камин. Он резко велел им уйти, и они повиновались, раскланиваясь передо мной по пути. От этого представления я ощутил неловкость, которая прошла, только когда Чейд закрыл за ними дверь. Когда мы оказались одни, он распахнул свой шкаф.

— У тебя нога меньше моей. Тебе подойдут мои сапоги?

— Думаю, да, — ответил я, и он вытащил пару тяжелых сапог для верховой езды. А следом бросил мне теплый плащ и шерстяную рубашку.

— Переодевайся, пока я говорю, — приказал он мне голосом полным тревоги. Тем временем я уже натягивал сапоги.

— Силдвелл кое-что передал мне Скиллом ещё до того, как я попросил Неттл помочь. Тревожные известия. Он не нашел следов ни Пчелки, ни Шун. «Тут никто о них не слышал», — так он сказал в какой-то момент. Или мне показалось через туман и шум. Он описал «сильный пожар» и, вроде бы, твоих людей это не беспокоит. Ты на себе испытал, каково это пытаться понять его мысли.

— Когда? — Потребовал я. Как он посмел скрывать это от меня! — Как давно?

Он пробуравил меня взглядом, полным гнева.

— За минуту до того, как я попросил Неттл помочь. Или ты думаешь, я стал бы ждать?

Он передал мне простой меч в кожаных ножнах. Они запылились, а ремень был жестким. Без лишних слов я застегнул его на поясе, вытащил клинок, осмотрел его и вложил обратно. Простой, но сделан на славу.

— Сними её, — указал Чейд, и только тут я сообразил, что железная корона все ещё на мне. Я снял её и передал ему. Чейд бросил корону на кровать. Я натянул через голову шерстяную рубашку. Накидывая на плечи плащ, я сказал:

— Скажи Шуту, почему меня нет. Он поймет.

— Свяжись со мной Скиллом, как только окажешься на месте. Прошу.

— Хорошо.

Меня не волновало, кто оборачивался, когда я проходил мимо, и кто оторопело смотрел мне вслед, когда я сбегал вниз по ступенькам главной лестницы. Я промчался по холлам Оленьего замка и выскочил во двор, где мальчик уже держал под уздцы породистую чалую кобылу. В её глазах светился ум, а ноги были длинными и сильными.

— Спасибо, — поблагодарил я, хватая удила и вскакивая в седло. Я уже развернул её в сторону ворот, когда парень выкрикнул что-то о лошади Лорда Деррика. Обернувшись, я увидел, что к ступенькам подвели длинноногого вороного скакуна. Я взял не ту лошадь. Поздно. Ничто не могло заставить меня вернуться.

— Пошла! — крикнул я, пришпорил лошадь и наклонился к её шее.

Глава 11

ИВОВЫЙ ЛЕС

Принцу Фитцу Чивэлу.

Сэр. Долгие годы я хранил Вашу тайну так же тщательно, как Вы мою. Король доверил её мне, чтобы я мог лучше понять, почему Вы так поступали в те трудные времена. Игра, которую Вы и Лорд Голден вели со мной, сильно уязвила мою гордость. Но я хочу, чтобы Вы знали, по прошествии многих лет я яснее осознал Вашу роль в тех событиях. Я не забыл всего, что Вы сделали для меня. И если бы не Вы, сейчас меня не было бы в живых. Я пишу Вам, чтобы напомнить, что навсегда останусь в долгу перед Вами, и если когда-либо я смогу услужить Вам, умоляю Вас, просите меня, о чем угодно.

Пожалуйста, знайте, я предлагаю это со всей искренностью.

— Лорд Сивил Брезинга.

Чалая кобыла перешла на галоп, и мы промчались сквозь ворота, не дав возможности ни задержать нас, ни попрощаться. Она была жизнерадостным созданием и, по всей видимости, наслаждалась ночной скачкой. Её Уит вибрировал между нами в поиске моего подтверждения, что мы станем лучшими друзьями. Но моё сердце заледенело от страха, и я держался тихо и смирно. Кусочки наста с проезжей части дороги разлетались из-под её копыт, ветер от нашей скачки вцепился в моё лицо ледяной хваткой. Дорога для повозок свернула в сторону Камней Свидетелей. Снег на дороге был не таким утоптанным, и темп лошади замедлился, несмотря на мои попытки поторопить её. Я благословил короткую передышку между бурями, позволившую луне и звёздному свету отражаться от заснеженных полей. Я надавил на лошадь и, когда от дороги осталась лишь едва видимая в глубоком снегу вмятина, чалая глубоко вдохнула и помчалась по ней. Задолго до того, как мы добрались до камней, я принял решение. Группа Скилла Регала уже проводила лошадей через Скилл-колонны. Да, некоторые из них после этого потеряли рассудок, но я был гораздо опытнее в Скилле, чем они. И моя нужда была гораздо острее.

На вершине холма я натянул поводья, позволив лошади отдышаться, и направил её ближе к камням. Чалая. Со мной. Я надавил своим Уитом на все её чувства и был ошеломлён, когда она приветствовала меня с одобрением. Она вскинула голову и показала мне глаз с белой каймой, когда я ударил по камню голой рукой, одновременно направляя её внутрь. Довольно долго лошадь скакала по небу, озаренному звёздами, затем мы вынырнули из него, и она приземлилась на прямых ногах, трепещущая подо мной, на Висельный холм. Трёхдневный путь был проделан в одно мгновение. Ветер и падающий снег стерли практически все следы моего предыдущего перехода. Кобыла вскинула голову, её глаза расширились, а ноздри раздулись. Её странное возбуждение захлестнуло меня. Мне пришлось справиться с головокружением, прежде чем я снова обрёл здравый смысл и свой Уит, а затем я окутал её утешением и одобрением, похвалил и пообещал ей тепло, овёс и свежую воду. Я повел её вниз с заснеженного холма. Стоит проявить немного терпения сейчас, чтобы хватило сил завершить путь.

Наша тропа пересеклась с утоптанным путем, и чалая с моей подачи перешла на рысь, а добравшись до дороги — на галоп. Когда я чувствовал, что она перенапрягалась, я сдерживал её, и мы снова шли шагом. У меня никогда не было глубокой веры ни в Эду, ни в Эля, но той ночью я молился Эде, чтобы я нашел своего ребёнка спрятавшимся, но живым. Я терзал себя тысячами теорий о том, что могло произойти. Она попала в ловушку в стенах без еды и воды. Была в конюшнях, когда они сгорели. Задохнулась от дыма. Шун сделала с ней что-то ужасное, затем подожгла дом и сбежала.

Но ни одна из моих диких теорий не могла объяснить, почему все мои люди утверждают, что ничего не знают ни о леди Пчелке, ни о леди Шун. У меня была добрая дюжина разных предположений, но ни одно из них ни к чему не привело. Ночь была холодной, и усталость переполняла меня. Чем ближе я подходил к Ивовому Лесу, тем меньше меня туда тянуло. Лучше бы я остался на ночь в Дубах-на-Воде. Эта мысль удивила меня, и я потряс головой, чтобы от неё избавиться. Я снова пустил лошадь галопом, но на сердце у меня потяжелело ещё сильнее, когда я увидел сквозь деревья огни Ивового Леса.

От холки кобылы поднимался пар, когда я остановил её рядом с поместьем. Даже холодной ночью я ощущал вонь от сгоревших конюшен и животных, которые оказались внутри. Потеря конюшен и лошадей резко ударила по мне, это с большей долей вероятности означало, что я также потерял свою маленькую дочку. Но когда я соскочил с седла, крича слуг и мальчиков-конюхов, и не увидел причинённого дому вреда, на сердце стало легче. Огонь не распространился. Внезапно я почувствовал себя невероятно уставшим и несмышлёным. Пчелка, сказал я себе и отогнал дымку сонливости прочь.

Чейд, я здесь. Конюшни сгорели.

Моё Скилл-сообщение никуда не ушло. Это было ужасное ощущение: как будто на мгновение меня задушили, и я боролся за дыхание.

Чейд! Неттл! Дьютифул! Олух!

С каждым усилием ощущение удушья росло. Здесь был поток Скилла, я почти мог до него дотронуться, но что-то разрывало мои послания на мелкие части. Изнеможение нарастало, как прилив, подавляя мой страх. Он перерос в отчаяние, и я прекратил попытки. Я закричал снова и почувствовал облегчение, услышав собственный голос.

Слуга открыл мне дверь, и я заметил как она на миг застряла у порога. В свете поднятой им лампы я увидел нанесённый урон. Кто-то вышиб двери моего дома. Я снова насторожился.

— Что здесь случилось? — потребовал я объяснений, задыхаясь. — Где Ревел? Где Фитц Виджилант? И Пчелка с Шун?

Мужчина выпучил глаза.

— Кто? — переспросил он. — Писарь давно в постели, сэр. После несчастного случая ему нездоровится. Всё хозяйство спит, кроме меня. Я могу привести управляющего Диксона, но, хозяин Баджерлок, Вы выглядите измученным. Может, мне стоит развести огонь в ваших покоях и проводить Вас туда? А утром…

— Как сгорели конюшни? Где моя дочь? Где Сидвелл, посланник лорда Чейда?

— Леди Неттл? — он посмотрел на меня с искренним недоумением, и я решил счесть его идиотом. Не стоит задавать вопросы идиотам, нужно найти того, у кого с наибольшей вероятностью будет ответ. — Разбуди управляющего и скажи, чтобы он немедленно встретился со мной в моём частном кабинете. Не обычном, а частном. И пусть он приведёт Фитца Виджиланта.

Я прошёл мимо него, вырвав у него из рук лампу, и, прежде чем перейти на бег, крикнул через плечо:

— И пусть кто-нибудь позаботится о лошади!

Пчелка будет там. Я знал, что она будет там. Это было единственное место, где она всегда чувствовала себя в безопасности, секрет, известный только нам двоим. Пока я мчался по коридорам и вверх по лестницам, я старался не обращать внимания на остальной ущерб, нанесённый дому. Я пробежал мимо взломанной двери, которая всё ещё свисала с петель. Гобелен был разрезан и висел криво, один его угол лежал на полу. Я не мог уместить это у себя в голове. Мои конюшни сожгли, кто-то напал на Ивовый Лес и разгромил коридоры, моя дочь пропала, а слуга у двери казался совершенно спокойным, несмотря на произошедшее.

— Пчелка! — кричал я, и продолжал выкрикивать её имя, пока не добрался до кабинета. По всему дому стали открываться двери, и недоумённые голоса становились громче. Мне было всё равно, кого я разбудил. Почему кто-либо должен спать, когда хозяйская дочь пропала?

Дверь моего кабинета была выбита, хорошее дерево разлетелось в щепки. Два моих стеллажа со свитками опирались друг на друга, как пьяные, их содержимое рассыпалось по полу. Стол был перевернут верх дном, стул опрокинут. Мне было всё равно, что они разрушили и какие секреты украли. Где моя маленькая девочка? Я запыхался, пытаясь выровнять двери, чтобы закрыть их и задействовать защелку в тайные лабиринты.

— Пчелка, — позвал я её с надеждой в дрожащем голосе. — Папа дома, я иду. О, Пчелка, пожалуйста, будь там.

Я привел в действие защёлку, спрятанную в дверной петле и, пригнувшись, вошёл в шпионские ходы, которые шли вдоль филёнчатых коридоров Ивового Леса. Я нашёл её крошечное потайное местечко. Оно было пустым и выглядело нетронутым, её подушки и перья лежали точно так же, как она их оставила. В воздухе ещё висел аромат одной из свечей её матери.

— Пчелка! — позвал я, всё ещё надеясь услышать её ответ. Сгорбившись, я следовал отметкам её мелка, ведущим к кладовой. Я в ужасе обнаружил на стенах и другие отметки, её аккуратные буквы указывали на проходы, которые я никогда не исследовал.

В проходе впереди себя я увидел на полу разбросанный мусор и почувствовал запах мочи. Когда я нашёл несколько неиспользованных свечей и изгрызенные мышами остатки батона хлеба, я был совершенно озадачен. Я пошёл дальше в сторону выхода в кладовую. На полу валялись огарки; мокрая шаль, не принадлежавшая Пчелке, гнила в куче; затем я нашел приоткрытую дверь в кладовую. Плечом я толкнул её пошире и протиснулся наружу, плотно закрыв за собой. Даже я не мог представить, куда всё пропало.

В это время года с крюков должны были свисать запасы ветчины, копчёной рыбы и связки сосисок. Но ничего не осталось. И это их добыча? Сосиски? Бессмыслица. Я не знал никого, кто мог бы напасть на Ивовый Лес. А то, что преступники забрали с собой сосиски, делало загадку просто нелепой.

Из кладовой явышел на кухню. Там была только посудомойка, набросившая зимнюю шаль на плечи поверх ночной рубашки. Ларк. Так её звали, троюродная сестра поварихи Натмег, нанятая недавно.

— О! Хозяин Баджерлок! Откуда вы? Мы не ждали вас дома так быстро, сэр!

— Явно не ждали! Где моя дочь? И где леди Шун?

— Сэр, будьте уверены, я не знаю. Я думала, вы отправились в Баккипский замок, чтобы повидаться с леди Неттл. А леди Шун мне незнакома. Я пока ещё новенькая здесь, сэр.

— Что здесь произошло, пока меня не было? — Требовательно спросил я. Она плотнее стянула шаль на плечах.

— Что ж, сэр, вы уехали в город. Писарь Фитц Виджилант вернулся и сообщил нам, что вы решили посетить Баккипский замок. Потом мы отмечали Зимний праздник. Потом пожар в конюшнях. И та драка, хотя её никто не видел. Наверное, кто-то был пьян, или многие. Писарь Лант даже не смог сказать, кто его ударил и почему. И нескольких других мужчин сильно избили, кто остался с синяком под глазом, кто с выбитым зубом. Вы же знаете мужчин. Потом у нас был тот посыльный, который, я думаю, слабоумный или попросту не в себе, принёс посылки людям, о которых никто не слышал. И сегодня, ночью, вы выскакиваете из кладовой. Вот и все, что я знаю, сэр. О, и управляющий выгнал нас из кроватей и потребовал принести вам поднос с горячим чаем и едой в ваш кабинет. Вы поэтому здесь в кухне, сэр? Вам что-то ещё нужно?

Я отвернулся от её болтовни и ещё раз пробежал по коридорам своего дома. Сердце громко стучало в ушах, в горле пересохло, но не было времени остановиться и выпить воды. Я был в западне, в отвратительном запутанном кошмаре, ужасном драконьем сне, в котором ничто не имело смысла, и я не мог проснуться. Комната Пчелки была пуста, огонь в очаге погас, и камни давно остыли; её шкаф стоял открытым, а маленькие туники были разбросаны по комнате. Я заглянул под кровать, безнадёжно выкрикивая её имя. Я не мог вдохнуть в лёгкие достаточно воздуха. Не мог привести свои мысли в порядок. Я внезапно отчаянно захотел просто свернуться в клубок на её кровати и поспать. Не думать обо всем этом.

Нет. Дальше.

Я нашел в комнате леди Шун такой же хаос, как и всегда. Я не мог сказать, рылся ли кто-то в её вещах. Её кровать была холодной, на ней явно никто не спал, половина постели сползла на пол. Одну штору полностью оторвали. Я пошёл дальше. В моей спальне царил такой же беспорядок. Мне было всё равно. Где мой ребёнок? Я покинул спальные коридоры и, не обращая внимания на сонных испуганных слуг, побежал через холл к классной комнате и смежным с ней покоям писаря. Я распахнул дверь в комнату Фитца Виджиланта и почувствовал невероятное облегчение, когда он сел в кровати.

— Что такое? — осведомился он, бледный и с широко открытыми глазами. — О, Баджерлок. Вы так быстро вернулись?

— Хвала Эде! Лант, где они? Пчелка и Шун? Что случилось с конюшнями?

Постепенно на его лице нарастала растерянность, и мне захотелось его ударить.

— Конюшни сгорели в Зимний праздник. Думаю, кто-то был неосторожен с лампой. А «Пчелкаишун»? Что это?

Я судорожно хватал воздух.

— Леди Шун. Моя дочь, леди Пчелка, моя маленькая девочка. Где они? Погибли во время пожара?

— Хозяин Баджерлок, успокойтесь. Я не знаю леди, о которых вы говорите. У вас есть падчерица — леди Неттл, Мастер Скилла в Баккипском замке.

Он медленно и мучительно сел, одеяла спали, и я увидел, что его грудь туго перебинтована. Я вздрогнул.

— Что с тобой случилось? — резко спросил я.

Он широко распахнул глаза, на мгновение его зрачки стали такими большими, что мне показалось, будто я смотрел в черноту внутри его головы. Он потёр лицо руками и только потом опять посмотрел на меня и улыбнулся болезненной неловкой улыбкой.

— Так стыдно признать. Я слишком много выпил накануне Зимнего праздника. Меня нашли после пожара. Каким-то образом я получил колотую рану. Может быть, от вил. Кажется, ничего важного не задели, но если учесть, что я только начал выздоравливать после других травм, это снова вывело меня из строя. Я должен извиниться перед леди Неттл за то, что не мог выполнять свои обязанности учителя.

Я доковылял до кресла и опустился в него. Комната кружилась. Лант посмотрел на меня с глубоким беспокойством. Я не мог вынести его глуповатого сочувствия. Я хотел собственными руками избить его лицо до кровавого месива. Я закрыл глаза и обратился к королевскому кругу Скилла.

Я оказался в воющих бурях, где крик превращался в шёпот, двигался через безликое море в сером тумане, недоступном для человеческих глаз. Это всё, что я нашёл. Мой Скилл был погашен, бесполезен, как сырые поленья, которые не станут гореть, независимо от силы пламени. Я сфокусировался, направил свой Скилл в одну точку размером с иглу, а затем бросил его широко в небо. Ничего не произошло. Я был заточён в своём теле. Я не мог позвать на помощь. Вдруг я спросил себя, уверен ли я, что не нахожусь в драконьем сне? Уверен ли, что не потерялся в Скилл-колонне, и это не моя собственная безумная иллюзия? Как я мог это проверить?

— Где Ревел? — требовательно спросил я Фитца Виджиланта. В который раз он беспомощно вытаращил глаза. — Я сказал слуге разбудить тебя и Ревела и ждать меня в моем личном кабинете. — Наверное, было неразумно предполагать, что они стали бы искать меня здесь, в комнате Ланта. Я поднялся. — Вставай, Лант, ты мне нужен.

Что-то блеснуло в его глазах. Я думал, что он начнёт ныть и возразит, что ранен, и что на дворе поздняя ночь. Вместо этого я, наконец, мельком увидел человека, которым он был, по словам Неттл и Риддла.

— Дайте мне минутку, — тихо сказал он. — Я буду. В вашем личном кабинете?

— Просто в кабинете, — поправил я.

Пока он медленно и неуклюже вставал с кровати, я его оставил. Звук моих шагов отчетливо был слышен в коридорах, пока я шёл обратно к своему кабинету. Раз за разом я видел отметины, подтверждавшие, что в моём доме были вооружённые захватчики. Длинная борозда на стене — будто кто-то парировал удар мечом и задел её. Сломанный канделябр.

Двойные двери в кабинет стояли широко открытыми. Внутри комнаты меня уже ждал поднос с горячим чайником, нарезанным мясом, хлебом и сыром. Портьеры, висевшие на дверях в сад, были порезаны, ковёр испачкан чем-то тёмным. Во мне проснулся волк. Я внюхался в комнату. Старая кровь. На полу моего кабинета была кровь. Волк во мне припал к земле, и все мои чувства внезапно усилились. Здесь все ещё было опасно.

Замри, веди себя тихо и наблюдай.

Диксон, помощник Ревела, пришёл с бренди на подносе.

— Так приятно снова видеть вас дома, сэр, даже так внезапно. Я был в вашем личном кабинете, но когда не нашёл вас там, принёс еду сюда. — Он говорил любезно, но его тон выражал совсем другое. Диксон был низкорослым крепким мужчиной, безукоризненно одетым даже в столь поздний час. Он улыбнулся мне.

Сдерживаться. Время сдерживаться. Всё, что я чувствовал, сжалось в холодную каменную коробку. Мне были нужны ответы.

— Спасибо. Поставь на стол и садись, Диксон.

Я ждал, пока он неуверенно устроился в кресле. Он осмотрелся вокруг и тихо вздохнул с неодобрением. Обиженный слуга, которого поздно ночью вызывает ничего не стоящий хозяин. Наблюдая за ним каждой клеточкой своего существа, я спросил:

— Где сейчас управляющий Ревел?

Я увидел то, чего боялся. По его лицу прошла тень смятения, зрачки расширились, он замялся и ответил:

— Сэр, я не знаю, о ком вы говорите. Я управляющий Ивового Леса. Или я настолько огорчил вас, что вот так вы сообщаете, что хотите заменить меня?

— Нет, разумеется, Ревел был управляющим до тебя. Теперь ты вспоминаешь его?

Снова смятение и проблеск страха в глазах. Затем его лицо смягчилось.

— Прошу прощения, сэр, боюсь, нет. Я думаю… может быть, он уехал до того, как Вы наняли меня?

— Леди Шун хорошо о тебе отзывалась.

Смятение перерастало в панику.

— Сэр, я не знаю…

— И маленькая леди Пчелка, — я слепо давил, не зная, что ищу, но желая расколоть этого человека, как орех, и найти все сведения, в которых я нуждался.

— Пчелка…

— Кто поджёг конюшни?

Он издал звук без слов.

— Кто напал на поместье? Они забрали леди Пчелку и леди Шун? Убили их? Что случилось?

Голова мужчины покачнулась, его грудь вздымалась. Его губы втягивались и вытягивались вместе с громким дыханием. Он раскачивался туда-сюда в своём кресле, беззвучно повторяя какие-то слова. В уголке рта начала появляться пена.

— Хозяин Баджерлок! Сэр, пожалуйста! — пронзительный молодой голос, полный тревоги. — Сразу же другой голос в коридоре возмутился:

— Ты, мальчишка, иди сюда! Не смей туда заходить!

Я отвернулся, как раз когда Диксон упал на пол. Он судорожно дёргался и дрожал. Припадок. Я пережил много таких. Во мне зашевелилась совесть, но я заглушил её и оставил на полу, когда повернулся посмотреть, что меня прервало.

Это был сын Таллермана. Мальчик-конюх с необычным именем. Его лицо было бледным и напряжённым, и он осторожно прижимал одну руку к груди. Он рванулся ко мне, когда разъярённый Бален распахнул дверь. Слуга Ланта, очевидно, одевался в спешке, и его рубашка была наполовину расстёгнута.

— Прошу прощения, хозяин Баджерлок. Мальчишка болен и наполовину безумен, и вот как он благодарит нас за заботу! Юный сэр, немедленно за мной, или утром тебя выставят за дверь.

— Хозяин Баджерлок! Скажите, что вы меня знаете! Пожалуйста, скажите, что вы меня знаете! — Его голос стал ещё более пронзительным и разбитым от того, что Бален надвигался на него. Он увернулся от хватки Балена, умоляя меня.

— Конечно, я знаю тебя. Ты сын Таллермана из конюшен. — Я повернулся к Балену и строго отметил:

— У тебя нет никаких полномочий выгонять моих людей!

Бален замер на месте. Он недавно пришёл в Ивовый Лес. Я нанял его как слугу для Ланта. Он только начинал понимать свои обязанности. И своё место. Бален неуверенно посмотрел на меня и возразил.

— Сэр, мальчик — нищий, мы нашли его раненого и взяли к себе. Он настоял на разговоре с писарем Фитцем Виджилантом. Писарь позвал целителя и разрешил ему остаться в классной комнате, пока не выздоровеет. Но он несёт околесицу и пугает нас и…

— Иди, Бален. Возьми с собой Диксона и уложи его в постель. Я справлюсь с мальчиком. Персиверанс. Это твое имя, верно?

— О, хвала богам, вы знаете меня, я не безумен! И я не нищий! Сэр, сэр, они пришли и убивали, и поджигали, а я пытался убежать с ней, я посадил её на лошадь, мы поехали, но они выстрелили в меня, и я упал. И я не знаю, что происходило дальше, а потом они уехали на своих санях с белыми лошадьми, прямо мимо меня, и я видел маленькую Пчелку, всю закутанную в белое, в санях. Они забрали её, сэр, и оставили конюшни в огне, и никто, кроме меня, не пытался потушить огонь. Одни лошади спаслись, других они забрали с собой, а некоторые сгорели прямо в своих стойлах. И тела моего отца, и деда, сэр! Я видел их мертвыми там! А мама не узнает меня и говорит, что у неё никогда не было такого сына! О, сэр, они забрали Пчелку, забрали её, и никто не узнает меня! Никто!

— Я узнаю тебя, — ответил я дрожащим голосом, — я знаю тебя, мальчик. О, моя Пчелка! Её ранили? Кто это был? Куда они направились?

Но парень начал дрожать, будто его бил озноб, и когда я взял его за плечи, чтобы привести в чувство, он упал на меня, рыдая, как ребёнок. Я прижал его к груди и держал, а мои мысли метались. Он заговорил:

— Они выстрелили в меня. Я чувствовал, как стрела прошла насквозь. Сквозь моё плечо, — всхлипнул он. — Я проснулся под плащом. Её плащом. Я думаю, это она спрятала меня под ним. Я сохранил его. Он такой тонкий и лёгкий. Я старался спасти Пчелку, но это она меня спасла.

— Плащ-бабочка, — догадался я.

— Да, сэр.

— Иди к огню. Садись. — Я осмотрелся. Бален ещё стоял в проходе с широко открытыми глазами. Диксон лежал на полу, больше не дёргаясь, свернувшись на боку, и смотрел в никуда.

— Бален! — рявкнул я, и молодой человек подпрыгнул от неожиданности. — Присмотри за Диксоном. Уложи его в постель. Затем попроси у писаря Фитца Виджиланта, чтобы он дал мне бинты и мази лорда Чейда, если они остались. Быстро.

— Я могу сходить за мазями, если желаете. — Это Лант, одной рукой опиравшийся на дверной косяк. Он выглядел бледным, и когда его взгляд упал на лежащего на полу Диксона, он настороженно спросил: — Что здесь происходит? Этот мальчишка надоедает вам своими дикими сказками?

— Лант. Только мази и бинты, пожалуйста. Пусть Бален позаботится о Диксоне. У него было что-то вроде припадка. — Затем, больше не обращая на них внимания, я притянул к очагу конюха. Одной ногой я зацепил стул и подтащил его поближе к камину. — Сядь здесь, Персиверанс. Разреши, я осмотрю твою рану.

Мальчик сел, мокрый, как охапка свежевыстиранного белья. Сгорбился, уставившись на огонь. Я оставил его и сходил за бренди. Я налил немного и выпил одним глотком, налил ещё и протянул мальчику.

— Выпей, — посоветовал я ему. Он не ответил. Я наклонился к его лицу. Он поднял глаза, чтобы встретить мой взгляд. Я вложил ему в руку стакан.

— Они говорили, я нищий. И безумец. Моя мама не пустила меня на порог. Я был весь в крови, а она отправила меня в поместье и не пустила домой. — Его голос становился выше с каждым словом, в итоге от него остался только задушенный писк.

Я сказал единственные слова, которыми мог его утешить.

— Я знаю тебя. Ты Персиверанс, сын Таллермана, внук Таллмана, и ты работал в моих конюшнях. Ты заботился о лошади моей дочери и учил её верховой езде. Выпей это.

Он поднял стакан и принюхался. Сделал глоток, вздрогнул, но, встретив мой взгляд, залпом выпил оставшееся. Он ахнул и трижды вдохнул, прежде чем смог произнести:

— Что с ними случилось? Что с ними не так? С ними всеми? Я им сказал, что управляющий Ревел погиб, а они спросили: «Кто такой Ревел?». Я сказал: «Пчелку похитили. Мы должны бежать за ней!». А они ответили, что не знают её. А когда я хотел последовать за ней сам, они обвинили меня, что я хотел украсть её лошадь.

Я ещё раз наполнил его стакан.

— Ты последовал за ними? — Знал ли он, куда они её увезли?

— Я пытался, сэр. Но снег и ветер стерли все следы. Мне пришлось повернуть назад. Я все ещё истекал кровью. Простите, сэр, мне жаль. Простите, что я не смог привезти её обратно.

— Персиверанс, я не знаю, что там случилось, но мы найдём ответы. Сначала ты должен вспомнить всё с самого начала. Я видел, как ты смотрел нам вслед, когда мы отправились в Дубы-на-Воде. Ты собирался потренировать лошадь. Расскажи мне всё, что случилось после. Каждую деталь. Как все произошло. Каждую, каждую деталь, которую ты можешь вспомнить с того момента. Давай. Выпей бренди. Один глоток, и оно внутри. Вот. Не так уж плохо, да? Теперь. Говори со мной. Просто говори.

С глухим стуком я придвинул стул и сел лицом к нему, почти касаясь его коленей. Я сосредоточился на нём, Уитом и Скиллом. Скиллом я не почувствовал в нём почти ничего. Бывают такие люди. И хотя я мало его знал, мы оба любили Пчелку. Я поступил, как часто делал со мной Барич, вдыхая в него ощущение покоя и безопасности, желая, чтобы он почувствовал и понял, что я здесь, чтобы его защитить, и с ним ничего не случится. Я также заставил расслабиться собственное тело и замедлил свое дыхание. Через пару минут я увидел, что его плечи опустились. Действие бренди и Уита.

— Просто поговори со мной, — снова предложил я. Он медленно кивнул.

Он описывал свой обычный день в конюшне, когда Лант принёс бинты и мази. Жестом я показал ему молчать и сесть. Он был благодарен за это. Пока Персиверанс говорил о своей повседневной работе, и слёзы о том, что он потерял, катились по его щекам, я расстегнул его рубашку и осмотрел плечо. Я сомневался, что повязку сегодня меняли. Он поморщился, пока я её снимал. Рана выглядела скверно. Стрела прошла насквозь, но не так аккуратно, как я надеялся. Однако ей уделили столько бережного внимания, сколько большинство целителей готовы были посвятить нищему ребёнку.

Я взял мази и бинты и хорошо промыл рану вином. Он сжал зубы, когда я взялся за лоскут рубашки, присохший к ране. Я ухватил его покрепче и оторвал. Пошла кровь. Он посмотрел на неё и стал ещё бледнее.

— Продолжай рассказывать, — велел я ему, и он вспомнил, как пришёл человек с ослом, повозкой и парой измученных бычат. Я кивнул и ещё раз промыл его плечо вином.

Я втирал в рану мазь, когда он рассказал то, чего я не знал: как Лант, леди Шун и Пчелка вернулись поздно той ночью. Лант проводил Шун в дом и оставил мою Пчелку в холодной заснеженной повозке. Услышав это, Лант сдвинул брови, и когда мальчишка рассказал, как управляющий вышел, чтобы отнести её внутрь, он встал и заявил:

— Я не понимаю, зачем вы слушаете этого мальчишку. Он либо безумен, либо преследует неясные цели. Я ничего не знаю ни о леди Шун, ни о ребёнке по имени Пчелка. Позовите управляющего и узнайте, что Диксон думает об этой дикой истории.

— Сядь, — велел я ему сквозь сжатые зубы.

Они сделали что-то с его сознанием, и я мог простить ему то, что он не помнил Пчелку или Шун, но не то, что он оставил моего ребёнка управляющему и мальчику-конюху после того, как я поручил ему присмотреть за ней.

— Сиди абсолютно тихо. И нет, я не отпущу тебя в твою комнату. Оставайся, пока я не скажу, что ты можешь идти.

— Вы так обращаетесь со мной, потому что я бастард? Но моя кровь настолько же хороша, как ваша, и…

— Сомневаюсь. Я — принц Фитц Чивэл, как ты хорошо знаешь, сын наследного принца Чивэла Видящего, и теперь признанный таковым королём. Поэтому сиди и молчи.

Не лучшее время щегольнуть моим новым статусом. Он неуверенно посмотрел на меня, не зная, как реагировать. Затем сомкнул губы. Я вынул поясной нож и стал нарезать бинты на куски подходящего размера.

— Это, правда, вы? Бастард, наделённый Уитом? — Эти слова прозвучали от Персиверанса. Глаза мальчика широко открылись

— Правда.

Я не ожидал того, что он сказал после. На его заплаканном лице расцвела робкая улыбка.

— Он был прав. Он знал. Мой дедушка рассказывал, что знал вашего отца, и сказал, что для любого, кто его видел, это было бы очевидно. Мой отец соглашался с ним, но, мне казалось, только чтобы дед перестал на этом настаивать. Сэр, я горд служить вам, как поколения моей семьи служили вашей. И здесь и сейчас, я клянусь оставаться верным вам. И вашей дочери, принцессе Пчелке. Отныне и навек.

— Спасибо. — Что ещё отвечают, когда мальчик обещает свою жизнь и преданность? Я отстранился от бури эмоций, которые пробудили в моём сердце его слова, и успокаивающе попросил: — Продолжай рассказывать мне, что случилось, Персиверанс.

— Я буду служить Вам, сэр. — Уязвленные нежные чувства мальчика, что такое предложение может быть воспринято как ребячество, сквозили в его словах.

— Я знаю, — серьёзно ответил я. — И сейчас у тебя есть возможность это доказать. Мне нужно, чтобы ты продолжил рассказывать. Я должен знать всё от начала и до конца. Продолжай.

И я услышал, как на следующий день он посещал свои уроки вместе с моей дочерью. Он упомянул, как разговаривал с Пчелкой, и как она рассказала, что я сделал. Она гордилась мной. Гордилась. Пока парень говорил, я кинул взгляд на Ланта. На его лице смешалось много эмоций. Помнил ли он обрывки этого дня, начисто лишенные присутствия Шун? Но когда Персиверанс рассказал о звуках, которые они услышали, и как Лант пошёл посмотреть, откуда они раздавались, писарь снова стал качать головой. Я бросил на него взгляд, и он замер.

Итак, я узнал, что Ревел провёл последние минуты своей жизни, пытаясь спасти детей Ивового Леса. Действительно, я никогда отдавал ему должного, как он того заслуживал. И когда рассказ продолжился, я узнал, что моя Пчелка прятала детей там, где она верила, что они будут в безопасности, только чтобы лишиться своей собственной. Персиверанс описал резню, которую он видел в конюшнях, как мужчинам перерезали горло, пока они просто делали свою ежедневную работу, среди них его отцу и деду, как он переступал через тела, чтобы оседлать Присс, и об их с Пчелкой дикой скачке, в надежде найти помощь.

Его подробное описание нападения закончилось стрелой. Он пришёл в себя, только когда сани с Пчелкой промчались мимо. Он вернулся в поместье ко всё ещё горящим конюшням, и люди, которых он знал всю свою жизнь, отрицали факт его существования. На этом я его остановил. Рассказывая об этом, он снова начал дрожать.

— Довольно. На этом пока всё, Персиверанс. Я знаю, что ты рассказал правду. Сейчас я хочу, чтобы ты подумал, но не говорил мне, о людях, которых видел. Подумай о каждом, и когда будешь готов, расскажи мне о них, о каждом по отдельности.

Чейд научил меня, что это лучший способ добыть информацию у кого-то, кого не учили отчитываться, как меня. Вопросы вроде «Он был высоким?», «У него была борода?» могли заставить нетренированный мозг придумать лишние детали.

Он молчал, пока я перевязывал ему плечо. Рана была заражена, но не хуже, чем бывало обычно. Когда я закончил, я помог ему надеть рубашку, а потом принёс поесть и ещё порцию бренди.

— Сначала выпей. Одним глотком. Потом можешь поесть, пока будешь рассказывать.

Он выпил бренди, ахнул и закашлялся ещё сильнее, чем в предыдущие два раза, и быстро взял кусок хлеба, чтобы заесть. Я ждал. Он был ровно настолько близок к опьянению, насколько мне было нужно, дабы его мысли были свободны и неконтролируемы. И он поведал мне то, что, как я и ожидал, не мог не заметить конюх. Белые лошади со своеобразными плоскими сёдлами и большие лошади для людей в кольчугах. Сёдла на больших лошадях по описанию рисунка напоминавшие калсидийские.

Они говорили на иностранном языке. Я ничего не спрашивал, но он рассказал мне, что мужчина на лошади кричал: «Кринтцен, кринтцен!» снова и снова.

«Кар инте дзен». Калсидийское «сядь».

Калсидийцы в Бакке. Налётчики? Преодолевшие путь через герцогство Шокс и Фарроу, чтобы напасть на одинокое поместье в Бакке? Зачем? Чтобы украсть мою дочь? Это казалось абсурдным. До тех пор, пока он не сказал, что с ними была приятная бледнолицая женщина, которая искала бледного ребёнка или юношу. Тогда я понял, кого они искали. Нежданного Сына, ребёнка, которого посланница Шута просила меня найти и защитить. Я все ещё не представлял, кем или где был этот парень, но загадка начала обретать смысл. Заложницы для обмена. Кого лучше взять, если не хозяйскую дочь, благородную леди?

Когда он заговорил о том, насколько выражено бледными были некоторые из младших налётчиков, не носившие оружия, но помогавшие тем, кто носил, об их светлых волосах и бесцветных глазах и одеждах, моя кровь похолодела. Не они ли преследовали посланницу? Конечно, они. Она сказала, за ней охотились. Внезапно дикие предупреждения Шута оказались обоснованными и реальными. Бледный народ — не иначе как Служители из Клерреса. Как Шут и предупреждал меня, Служители следили за посланницей. И за ним? Захотят ли они вернуть Шута, так же, как найти Нежданного Сына? Думали ли они, что я нашел его и спрятал в Ивовом Лесу, и поэтому искали его здесь? И что у них было общего с калсидийцами? Они были наёмниками? Как они пробрались так далеко в Герцогство Бакк, никому не попавшись? Постоянный патруль следил за королевскими путями, в основном, чтобы отбивать у разбойников охоту нападать, но также, чтобы докладывать о необычных происшествиях. Им бы обязательно доложили об отряде с лошадьми такого размера и с очевидно иностранными наездниками. Если только люди помнили, что видели их.

— Это все, что я помню, сэр, — мальчик выглядел обессиленным. И внезапно таким же усталым, как я. Я сомневался, что ему удавалось хорошо поспать.

Я упорядочил информацию, которой владел, и попытался найти в ней смысл. Они взяли Шун и Пчелку как заложников. Они захотят обменять их на Нежданного Сына. У меня его не было, но был Шут. Мог ли я использовать его как наживку, чтобы заманить их? Хватит ли у него сил согласиться на такую игру?

А дальше моя логическая цепочка распалась на разрозненные кусочки. Если Пчелка была заложницей, у них была власть дразнить меня ею, а не исчезать без следа, затуманивая память тех, кто видел их по дороге. Если только у них не было опорного пункта, безопасного места, откуда они могли вести переговоры. Что бы я сделал на их месте? Доставил заложников к калсидийской границе или морскому берегу? Оттуда вёл бы переговоры, требуя, чтобы туда привезли Нежданного Сына? Возможно.

— Поешь немного. Я сейчас вернусь. — Я повернулся и направил палец на Ланта. — Оставайся здесь. Я хочу с тобой поговорить.

Он не проронил ни слова.

Когда я спускался в комнату, что служила Пчелке детской, меня настигло осознание чудовищности происшествия. Я пошатнулся и прислонился к стене. Я стоял там, пока перед глазами не перестало темнеть. Потом я напрягся и отбросил свою слабость, проклиная её за то, что она напала на меня как раз тогда, когда мне больше всего было необходимо оставаться спокойным и рациональным. Я не должен был позволять эмоциям влиять на себя, пока не добуду всю необходимую информацию, чтобы составить план действий. Сейчас было не время предаваться ненависти к себе или размышлениям о том, что я должен был, хотел и мог сделать. Теперь было только настоящее, и я должен оставаться сосредоточенным и непоколебимым, если хочу найти их след и пойти по нему. Я вошёл в детскую. По крайней мере, здесь никто не крушил мебель и не искал поживы. Возможно, никто здесь не прятался, возможно, они не заметили комнату. Почему Пчелка не могла спрятаться здесь и остаться в безопасности? Бесполезный вопрос.

Я нашёл подушки и одеяло и вернулся в свой кабинет. Я бросил их на пол у очага, отказываясь что-либо чувствовать по поводу того, как небрежно обращаюсь с красивыми вещичками Молли. Я указал на них:

— Персиверанс. После того, как поешь, отдохни здесь. Попробуй поспать. Если ты вспомнишь что-то ещё, неважно, насколько обыденным оно может казаться, расскажи мне. Я хочу это услышать.

— Сэр, — ответил он.

Он снова взялся за еду, сгорбившись над ней, как изголодавшаяся гончая. Наверное, в последние дни он не ел достаточно. Сейчас он должен был наесться и выспаться. Я какое-то время смотрел на него. Оставшийся без отца, с матерью, которая его не признавала, и я единственный в его мире, кто помнит его имя. Мой человек, давший мне клятву. Первый вассал принца-бастарда. В чем-то очень подходяще.

Я схватил кресло, перетащил его через комнату и сел напротив Ланта. Я придвинулся так близко, что ему пришлось сидеть прямо, чтобы наши ноги не соприкасались, когда я сел.

— Твоя очередь. Расскажи всё, что ты помнишь с тех пор, как я перерезал глотку собаке.

Он пристально смотрел на меня и облизнул губы.

— Мы пошли в город. Мужчина был жесток со своей собакой, поэтому вы сбили его с ног и подарили собаке быструю смерть.

— Почему мы пошли в город, Лант?

Я наблюдал за тем, как менялось выражение его лица, и видел, как его разум прыгал и скакал, пытаясь найти то, что ему было позволено вспоминать.

— Чтобы купить таблички для моих учеников.

Я кивнул.

— Потом мы пошли в таверну поесть. И я в спешке ушел вместе с Риддлом. Почему?

Он сглотнул.

— Вы не сказали.

Я снова кивнул. Я придвинулся к нему ближе, не телом, а Уитом, ощущая его, как другое живое создание, а потом Скиллом. Я не знал, смогу ли проникнуть в его сознание, но подозревал, что кому-то это удалось. Я вспомнил один короткий разговор с Чейдом. Он спросил, можно ли использовать Скилл, чтобы заставить человека что-то забыть. Я ответил, что не хочу даже рассматривать такую возможность применения магии. Оба раза, когда это свершалось на моих глазах, последствия были катастрофичны для меня. Когда мой отец Чивэл заставил Скилл-мастера Галена забыть, как он его ненавидел, он обратил свою ненависть к моему отцу на его сына. Иронично, что затем Гален использовал Скилл подобным образом по отношению ко мне. Он вторгся в мой разум и оставил меня «затуманенным», как назвал это Верити. Гален использовал Скилл, чтобы убедить меня, что у меня было мало способностей к этой магии. Даже после того, как мой король сделал всё возможное, чтобы эта пелена спала, я никогда не был уверен в своём таланте. Я всегда хотел узнать, повлияло ли это вынужденное вторжение на то, что мой Скилл стал таким хаотичным.

Я не хотел вторгаться в его сознание. Но моё повторное расспрашивание Диксона не дало мне никакой информации, а слугу довело до припадка. Я не мог также рисковать с Лантом. Из того, что рассказал Персиверанс, выходило, что Лант был ранен, пока его держали в заложниках во дворе с остальными. Значило ли это, что он пытался противостоять им? Возможно, с этого и следует начать.

— Разреши мне взглянуть на твою рану, — попросил я.

Он вздрогнул и отпрянул от меня.

— Целитель обработал её. Она заживает так хорошо, как и должна.

— Он сказал, как она выглядит?

— Это прокол. От вил.

— Или меча. Он сказал, что она выглядит как от удара мечом, не так ли?

Он вытаращил глаза. Он начал качать головой, выражая сначала вежливое, а затем яростное отрицание.

— Сэр? Принц Фитц Чивэл Видящий?

Я переключил своё внимание с него на человека, стоявшего в дверном проходе, поражённый тем, как он назвал меня. Он был молод, едва вышел из подросткового возраста, одет в ливрею королевского посланца. Его нос и щёки сильно покраснели от холода, и он выглядел измученным.

— Сидвелл, — приветствовал его я.

Он выглядел слегка удивлённым, что я знаю его имя.

— Да. Мне сказали вернуться и поговорить с вами.

Я вздохнул.

— Проходи, согревайся у огня и, пожалуйста, начни этот разговор, как хотя бы немножко обученный посланник.

— Это туман, — сказал он. — Он подошёл к огню и встал рядом с Персиверансом. — Из-за него сложно о чем-то переживать. Мне хочется только спать и ни о чём не думать.

Я машинально отметил, что мальчишка свернулся калачиком на полу и глубоко спал. Посланник посмотрел на него, глянул на сердитого Фитца Виджиланта и выпрямился. Он достал из своей сумки жезл, подтверждающий, что он действительно посланник. Держа его, он начал говорить:

— Сэр, я принёс вам известия от лорда Чейда из Баккипского замка. Я должен был доставить эти вести и подарки леди Пчелке, леди Шун и писарю Фитц Виджиданту в Ивовый Лес. Но, прибыв сюда, обнаружил, что двое получателей здесь неизвестны. Я сделал попытку связаться с лордом Чейдом Скиллом, чтобы передать эти известия и получить дальнейшие инструкции. Хотя я не очень хорошо им владею, я прежде никогда не сталкивался с трудностями при простой передаче информации. Однако в этот раз я не добился того, чтобы мои слова были понятны. Затем я решил послать птицу. Я попросил, чтобы мне принесли одну, но мне сказали, что в поместье нет птиц. Я знал, что это ложь. Я нашёл всех голубей мертвыми на полу голубятни. Задушенными, им свернули шеи. Никто даже не убрал тела. Когда я попытался привлечь к этому внимание управляющего, он сказал, что в поместье вообще нет голубятни. Он сказал это, хотя стоял и смотрел прямо на неё вместе со мной.

Сидвелл немного помолчал и продолжил:

— Я полагаю, вы были с ними, когда леди Неттл попыталась достучаться до меня Скиллом. Вы уже знаете, как мало она добилась. После долгого и трудного дня, полного недоверия и лжи, я решил пойти в Ивы и выпить кружку эля. Здесь я был не самым желанным гостем, так как настаивал, что принёс послание двум несуществующим леди. Но по дороге туман и тяжесть, витавшие в воздухе, стали рассеиваться. Когда я добрался до Ив, я мог беспрепятственно общаться с лордом Чейдом и королевским кругом. Они приказали мне вернуться сюда как можно быстрее и передать, что Олух и лорд Чейд надеются прибыть к утру. Он поручил мне привести лошадей к Камням Свидетелей на Висельный холм, как только станет светло. Так я и сделал. — Он немного смутился. — Я боялся, здесь меня никто не послушает, поэтому нанял лошадей в Ивах, чтобы отвести их на холм утром. Я сказал, что вы хорошо заплатите.

— Спасибо, — сказал я. — Леди Неттл не составит компанию лорду Чейду и Олуху?

Он вскинул брови.

— Сэр, мне говорили, она ждёт ребёнка. Поэтому не может воспользоваться колоннами.

— Почему?

— Это обнаружилось в недавнем переводе, к которому привлёк наше внимание лорд Чейд. Возможно, вы ещё не слышали. Беременная женщина, которая передвигается через колонны, часто выходит, эм… не беременной.

— Она теряет ребёнка?

— Нет, сэр, происходит что-то более странное. Её беременность исчезает. Засвидетельствовано два таких случая. И третий с беременной кобылой, которую провели через Скилл-портал, чтобы родить жеребёнка. Когда её время подошло, её провели домой, но она вышла с пустым чревом.

Холод нарастал во мне. Прежде я никогда не слышал о подобном. Снова я подумал, что мы ничего не знаем о порталах. Не рождённый ребёнок исчезает. Куда? Как? Но это имело мало значения. Исчез — значит исчез.

— Хвала Эде, Чейд нашёл этот свиток, — слабо ответил я.

— Да, сэр. Поэтому леди Неттл останется в замке. Лорд Чейд и Олух приедут, чтобы осмотреть описанный мной туман. И, возможно, Олух сможет что-нибудь с ним сделать.

Я постарался не надеяться. Я боялся увидеть Чейда и сообщить ему, что не имею представления, что случилось с Шун. Время копнуть глубже. Я позвонил в колокольчик и стал ждать слугу. Когда прошло достаточно времени, я вышел в холл и крикнул Булена. Стоило мне зайти обратно в комнату, как Фитц Виджилант спросил:

— Вы закончили со мной? Я могу вернуться в постель? Как вы видите, мне нездоровится.

Я старался, чтобы мои слова звучали как можно добрее.

— Вижу, Лант. А ещё я вижу то, чего не видишь ты. Твой разум затуманен. В последние дни здесь происходили вещи, которых ты не можешь вспомнить. Ты знаешь, что такое магия Скилла, ты слышал о ней. Кто-то использовал Скилл или что-то на него похожее, чтобы запутать тебя. Ты идёшь по ковру с кровавыми пятнами мимо выбитых дверей и не видишь ничего странного. Слуги зарезаны, но ты этого не замечаешь. Двое из дома исчезли. Леди Пчелку, мою дочь, захватили, а леди Шун пропала. Я не знаю, убили ли её, а тело сожгли в конюшнях, или её тоже похитили. — Мой голос начал дрожать. Я остановился и сделал несколько глубоких вдохов. — Сегодня я постараюсь выяснить, помнит ли кто-то из домашних что-нибудь ещё о той ночи. Этот спящий парень — действительно конюх, который родился и вырос здесь, в третьем поколении служа моей семье. И он рассказал правду, правду, которую ты не можешь вспомнить.

Лицо Фитца Виджиланта каменело с каждым моим словом. На половине моей речи он начал качать головой. Когда я закончил, он устроился в кресле, скрестив руки на груди.

— Хозяин Баджерлок, вы звучите так же безумно, как и он.

— Не сомневаюсь, что это так выглядит. Но, уверяю, что это не так. Где Булен?

— Пошел спать, полагаю. Чего и мне хотелось бы.

Я захотел ударить его. Но так же быстро, как злость пробудилась во мне, она утихла. Он не осознавал, насколько затуманен его мозг. Я посмотрел на Сидвелла.

— Это безнадёжно, — сказал он. — Возможно, у лорда Чейда и Олуха получится до него достучаться. Но я сам никогда не переживал подобного. Будто я думаю и двигаюсь сквозь густой суп из усталости и уныния.

Я немного помолчал.

— Я думал, так только со мной, — сказал я.

Он покачал головой.

— Нет. Чем дальше я оказывался от этого места, тем светлее казались мои чувства и чище разум. Было сложно заставить себя вернуться. Я просто не хотел ехать по этой дороге. Будто кто-то наложил магическое заклинание на Ивовый Лес, чтобы отбить охоту у гостей.

— Может, так они и сделали, — неохотно задумался я. Я посмотрел на Фитца Виджиланта и снова постарался, чтобы мой голос звучал добрее. — Иди спать, Лант. Мне жаль, что всё это произошло с тобой, помнишь ты или нет. Иди к себе и спи, пока можешь. Завтра будет длинный и сложный для всех нас день.

Ланта не пришлось больше уговаривать. Он встал и сверкнул прищуренными глазами.

— Разбудить меня среди ночи, чтобы оскорблять и командовать. Я не за этим сюда приехал.

Он был зол. Как и я был бы, наверное. Я попытался не повышать голос.

— Если бы ты мог вспомнить, что на самом деле Неттл и Чейд послали тебя сюда, как учителя для юной Пчелки… — Я сдался, понимая безнадёжность ситуации.

Он отвернулся и, не сказав ни слова, вышел за дверь. Я повернулся к Сидвеллу:

— Они выделили тебе комнату?

— Да.

— Тогда я советую и тебе отдохнуть.

— Спасибо, сэр.

Он кивнул в сторону бренди.

— Не возражаете, если я возьму себе это для компании?

Он определённо не был стеснительным. Ужасные манеры. Мне он нравился.

— Иди. И спасибо за всё, что ты сделал сегодня.

— Пожалуйста, сэр, но я буду очень счастлив покинуть ваш дом при первой возможности.

Он отвесил мне поклон и по дороге к двери прихватил с собой бутылку бренди.

Я сел в кресло, которое освободил Лант, и уставился на огонь. Я ничего не ощущал. Я постарался найти в своем сердце боль от похищения Пчелки, разозлиться на происходящее, но даже чувство вины не мучило меня. Уныние, густое, как похлёбка. Я чувствовал себя бесполезным, беспомощным и уставшим. Сидвелл был прав. Облако тоски и уныния витало над Ивовым Лесом. Во мне была только грусть. Я должен был быть в ярости. Я должен был жаждать возмездия. Вместо этого мне хотелось убить только себя. Но нет. Не сейчас. Я встал и потеплее укрыл конюха. Моего вассала.

Я взял свечу и пошёл бродить по коридорам. Сначала я зашёл в собственную комнату, но не мог там устроиться. Я снова осмотрел комнату леди Шун, но если в её беспорядке и таились подсказки, я не мог их найти. Мне не нравилась эта женщина, но я совершенно не хотел бы, чтобы её похитили или убили и сожгли. Я пошёл в комнату Пчелки. Среди её разбросанных по полу вещей я заметил рассыпанные ракушки, которые мы ей купили. На кресле висела тёплая красная шаль. Предназначенные Ревелу платки нетронутыми лежали на столике рядом с её кроватью. Ей никогда уже не испытать радости подарить их ему.

Я оставил её комнату и блуждал по коридорам, пока не добрался до своего разрушенного кабинета. Войдя, я сначала хотел развести огонь в очаге и упорядочить свои мысли, записав их. Вместо этого я открыл секретную дверь и вернулся в маленькую тайную комнатку Пчелки. Когда я повернулся, чтобы зайти туда, Уит подсказал мне, что там кто-то меня ждёт. Во мне проснулась надежда, но я увидел всего лишь маленького чёрного кота, обиженно моргающего из-за света моей свечи. Он беспечно свернулся в клубок на подушках, приняв меня за навязчивого, но неважного гостя. Мы посмотрели друг на друга.

Её здесь нет.

Её — Пчелки?

Девочки, которая пообещала мне рыбу и сосиски, если я буду ловить для неё мышей и крыс.

Я сдержал своё нетерпение.

Её похитили. Ты знаешь что-то о людях, которые это сделали?

Они забрали всю рыбу. И сосиски тоже.

Я заметил. А ещё?

От некоторых из них воняло. От некоторых нет.

Я подождал. Сами по себе кошки обычно очень разговорчивы, но им не нравится это в других. Кошки любят слушателей. Но когда он посидел некоторое время, рассматривая меня, я спросил:

Что-то ещё?

Они пришли за ней. Те, кто не вонял.

Что?

Между нами легла тишина. Мой вопрос остался без ответа. Наконец я сказал вслух:

— Интересно, всю ли рыбу и сосиски они нашли? Наверное, лучше сходить в кладовую и проверить.

Я взял свою частично сожженную свечу и оставил его, прокладывая путь дальше по запутанным переходам. Я переступил через погрызенный хлеб, поднял одну из упавших свечей и зажёг её от своей, почти сгоревшей. На ней были следы мышиных зубов, но она не сильно пострадала. Я прислонился ухом к двери, прежде чем открыть её и войти в кладовую. Мешки с фасолью, горохом и зерном стояли нетронутыми. Захватчики взяли только мясо и рыбу, две вещи, запасы которых каждый путник стремился пополнить при первой возможности. Мог ли я сделать из этого какие-то выводы?

Все забрали. — Подтвердил кот.

— А как ты относишься к сыру? Или маслу?

Кот бросил на меня оценивающий взгляд. Я закрыл дверь, ведущую в лабиринты, и спустился по короткой лесенке в холодильную комнату, облицованную камнем. Здесь на полках стояли глиняные горшки с летним маслом и лежали круги сыра. Либо это не пришлось по душе захватчикам, либо они не нашли этой комнаты. Я снял с пояса нож и отрезал ломоть сыра. Когда я сделал это, то осознал, что голоден. Я устыдился этого. Мой ребёнок и леди Шун пропали из Ивового Леса. Какие-то злодеи увезли их в холод и темноту. Как мог я чувствовать настолько обычную вещь, как голод? Или сонливость?

Но я мог.

Я отрезал ещё один щедрый ломоть и вернулся на кухню. Кот последовал за мной, и когда я сел за стол, запрыгнул на него. Он был симпатичным, очень аккуратная чёрно-белая шерстка, само здоровье, если бы не изгиб на хвосте. Я отломил немного сыра от своего куска и положил перед ним. К тому времени, когда я вернулся за стол с хлебом и кружкой эля, он уже съел его и подтянул к себе второй кусок. Я не стал уделять этому внимания. Мы ели вместе, и я пытался быть терпеливым. Мог ли кот знать что-то ещё, что помогло бы мне?

Он закончил с едой раньше меня и начал умывать усы и мордочку. Когда я поставил кружку на стол, он остановился и посмотрел на меня.

У тех, что не воняли, вообще не было запаха.

По моей спине пробежали мурашки. Лишённый запаха, так когда-то мой волк называл Шута. Потому что у него не было запаха. И он был невидим для моего Уита. Так ли обстояло дело со всеми Белыми?

Когда они нашли её, они перестали убивать. Им нужна была только она. И ещё другая.

Я старался не выглядеть слишком заинтересованным. Я встал и вернулся в холодильную комнату. Я принес ещё сыра. Я сел за стол, отломил внушительный кусок и положил его перед котом. Он посмотрел на него, а потом на меня.

Они взяли женщину.

Леди Шун?

Я не обращаю внимания на человеческие имена, но возможно.

Он наклонился, чтобы поесть сыра.

— Девочка, которая обещала тебе рыбу и сосиски… они ранили её?

Он доел кусок сыра, сел и внезапно решил почистить когти на передних лапах. Я ждал. Затем он посмотрел на меня.

Однажды я её поцарапал. Сильно. Она приняла это. — Он взялся за оставшийся сыр. — Она боится не боли.

Я не знал, должно было это меня утешить или напугать. Я оставил его доедать и вернулся в кабинет. Мальчик не шелохнулся, когда я добавил в огонь последние дрова. Со вздохом я взял мокрый плащ Чейда и фонарик, который раньше забрал у слуги. Я зажёг его и спустился вниз по коридору.

Моей цельюбыло принести ещё дров, но когда я вышел в ясную ночь, мой разум прояснился. Холод пробрал меня, и вялость, окутывавшая мой мозг, уменьшилась до чисто физического дискомфорта. Я прошёл к руинам сгоревших конюшен. По пути я пересек дорогу перед Ивовым Лесом. Недавно выпал снег. Следов не осталось. Я описывал широкие круги вокруг конюшен, а затем между конюшнями и домом в поисках следов саней. Но свежий снег замел все следы, оставив только небольшие углубления. Следы беглецов были неотличимы от следов карет и телег нашего хозяйства. В темноте я прошёл до дороги в сторону Ив. Где-то здесь ранили Пера и схватили Пчелку. Но я не увидел ничего, что говорило бы о любом из этих событий. Я нашёл следы моей лошади и Сидвелла. Больше никаких. Много дней никого не было на этой дороге. Снег и ветер сгладили все отметины налетчиков так же тщательно, как их магия — воспоминания моих людей о том дне.

Какое-то время я стоял, глядя в темноту, и ветер пробирал меня до костей. Куда и зачем они забрали моего ребёнка? Какой смысл быть принцем, если ты беспомощен как любой бедный бастард?

Я повернулся и медленно пошёл в сторону поместья, с чувством, что иду навстречу холодному ледяному шторму. Я не хотел туда. С каждым шагом я чувствовал себя всё более разбитым. Медленно я подошёл к кипе дров и набрал за пояс плаща столько, чтобы хватило на ночь. Я еле волочил ноги, поднимаясь по лестнице собственного дома.

Глава 12

ШАЙСИМ

Кориа, первый Служитель, написал о своем Белом Пророке следующее: «Он не был первым, кто пришел, как не будет и последним. Ибо каждому поколению дается один, который ходит среди нас и, в силу своей способности видеть все возможности, ведет нас к наилучшему будущему из всех возможных. Я избрал называться его Слугой и записывать сны моего бледного господина, а также вести счет способам, которые он избирает, чтобы сделать извилистый путь прямым и безопасным».

Таким образом, Кориа стал первым, кто назвал себя Служителем. Некоторые полагают, что он также был Изменяющим Тэрубата. Что касается данного предположения, то записи того дня настолько отрывочны, что Служитель считает его безосновательным.

И в противоположность многим Служителям до меня, записывавших поступки Белого Пророка их дней, я прямо изложу свою мысль, за что меня некоторые могут упрекнуть. Должен ли быть лишь один? И если это действительно так, кому следует решать, кто из всех тех бледнолицых с бесцветными глазами, приходящих к нам, на самом деле Белый Пророк? И в какой именно момент, скажите на милость, «поколение» начинается и заканчивается?

Я задаю эти вопросы не для того, чтобы посеять смуту или заронить сомнение, но лишь для того, чтобы признать, что мы, Служители, смотрим широко открытыми глазами так же, как и Белые Пророки, которым служим. Давайте признаем, что существует множество вариантов будущего. На бесчисленных перекрестках будущее становится прошлым, и бесконечное число возможностей умирает так же, как и рождается.

Итак, давайте больше не будем называть бледное дитя Шэйса, Тот, кто является Единственным, как звали его ранее на самом древнем языке. Давайте будем называть его Шайсим, Тот, кто может быть Единственным.

Давайте больше не будем слепы к нашему видению. Признаем же, что когда Служители выбирают Шэйсу, как мы должны, тогда мы предопределяем судьбу мира.

— Служитель Кечуа, из 41 Строки.

Мы продолжали путь.

Их группа была больше, чем я думала. Около двадцати солдат и последователи Двалии, примерно столько же. Я ехала в больших санях, которые следовали за двумя поменьше, нагруженными продовольствием. Солдаты и последователи Двалии ехали верхом. Мы путешествовали по большей части по ночам. Ехали не быстро, так как избегали королевских трактов, вместо этого пересекая пастбища и следуя блуждающими сельскими дорогами. Кажется, мы обогнули лес и прошли через незаселенные земли, сторонясь усадеб, которые я мельком замечала. Темнота и холод вкупе с мерной глухой тряской шедшей рысью упряжки заполняли мои чувства. Временами упряжка тащила нас через нехоженый снег, прорезая его полозьями и оставляя кусками позади.

Я все время мерзла, даже когда была плотно закутана в меха и одежды. Когда в течение дня они ставили палатки и говорили мне поспать, мне было так холодно, что я не могла расслабить ни одну мышцу. И все же холод, который я ощущала, не имел ничего общего с моим телом. Думаю, это был тот же холод, который обездвижил Шун. Она все ещё была словно лед, покрывающий озеро. Даже когда она двигалась, то ходила как застывший труп. Она не говорила ни слова и едва ухаживала за собой. Одна из девушек Двалии взяла на себя заботу закутать Шун в тяжелую белую меховую накидку. Та же девушка, Одесса, давала ей в руки еду или ставила кружку с горячим супом между её ладоней. Тогда Шун порой ела, а порой — сидела с кружкой в руках до тех пор, пока горячий суп не становился холодным и противным. Тогда Одесса забирала кружку и выливала её содержимое обратно в общий котел. А Шун, холодная и опустошенная, ползла по одеялам и мехам обратно в дальний угол палатки.

У Одессы были длинные темные тонкие волосы, испещренная пятнами бледная кожа и глаза цвета прокисшего молока. Один её глаз свободно блуждал в глазной впадине. Нижняя губа отвисла. Мне было тяжело смотреть на неё. Она выглядела больной, но двигалась так, будто была здорова и полна сил. Она тихо напевала, когда её белая лошадь шла рядом с нашими санями, и иногда по ночам громко смеялась вместе со своими спутниками. И все же в ней было что-то неправильное, будто она была рождена лишь наполовину завершенной. Я старалась не разглядывать её. Казалось, когда бы я ни оборачивалась к ней, её блуждающий глаз уже пристально смотрел на меня.

Днем мы располагались лагерем в лесу, обычно довольно далеко от дороги. Даже в самые темные ночи, когда валил снег и дул ветер, упряжки и верховые продолжали двигаться вперед. Один из бледнолицых был всегда впереди, и все остальные беспрекословно следовали за ним. Ослабевшая часть моего разума предположила, что они путали следы, возвращаясь по ним туда, откуда пришли. Я начала было размышлять, откуда они приехали, но мои мысли были такими же густыми, как холодная каша.

Белое. Вокруг было так много белого. Мы путешествовали по миру, окутанному белым. Снег шёл практически каждый день, смягчая и сглаживая поверхность земли. Когда дул ветер, он лепил из снега курганы, бледные, как лица последователей Двалии. Их палатки были белыми, многие из их одежд и одеял тоже, и туманы, которые, казалось, вздымались и расцветали вокруг нас, пока мы шли, тоже белели. Их лошади были белыми и туманно серыми. Мои глаза постоянно уставали. Необходимо было вглядываться, чтобы выделить людей из общей белизны ледяного мира.

Они говорили друг с другом, но их разговоры текли мимо меня и имели смысла не больше, чем звук саней, катящихся по снегу. Язык, на котором они говорили, журчал и лился, слова перетекали одни в другие по мере того, как их голоса трелями вздымались вверх или опадали вниз, будто они пели друг другу слова. Я выучила кое-какие из их имен, но только путем повторения. Имя, что они дали мне, было Шайсим — шипящего, дрожащего рода звук. То ли всего несколько человек знали мой язык, то ли они не считали необходимым разговаривать со мной. Они говорили надо мной и вокруг меня во время того, как переводили меня из саней в палатку и обратно. Они вкладывали мне в руки миски с едой и затем забирали их назад. Мне не позволяли практически никакого уединения, хотя они оказались достаточно порядочны, чтобы позволить мне и Шун удаляться по требованию мочевого пузыря или кишечника.

Так как я говорила и за Шун, они не ставили под сомнение моё желание все время иметь её подле себя. Я спала рядом с ней, днем она ехала вместе со мной в больших санях. Время от времени Двалия, Одесса и туманный человек, Винделиар, ехали с нами. Иногда они ехали верхом, или один из них сидел на облучке рядом с возницей. Мне не нравилось, когда они были рядом, и все же я чувствовала себя более безопасно, когда они ехали в санях. Они переговаривались вполголоса, образуя гармонию со звуками поскрипывающей упряжи, копыт и шелестящих полозьев. Когда их не было поблизости, тьма придвигалась ближе. Несколько раз я выходила из оцепенения и осознавала, что солдаты ехали рядом с нашими санями. Некоторые из них глазели на Шун, будто собаки, окружившие оставленный без присмотра стол в размышлении: не посметь ли им стащить забытую на тарелке кость. Она, казалось, не видела их, но у меня кровь стыла в жилах. Был один, с волосами цвета зрелого желудя, которого я замечала чаще всего, потому что раз или два он в одиночку порывался ехать рядом с санями. Другие всегда приближались в парах или тройками поглазеть на Шун, перекинуться словами и короткими резкими смешками. Какое-то время они пялились на неё или на меня. Я пыталась ответить взглядом, но это было тяжело — мои мысли были такими запутанными и неясными. Вскоре выражение их лиц смягчалось, рты иногда слегка приоткрывались, и они отставали, чтобы присоединиться к солдатам, идущим позади нас. Туманный парень делает это с ними, — думала я.

Мы путешествовали долгими зимними ночами, в самые темные часы, когда большинство местных спало. Дважды, когда мы выходили из леса на сельскую дорогу, я видела других проезжающих мимо нас людей. Я их видела, но не думаю, что они видели нас. В моей памяти всплыли старые сказки о мирах, которые соприкасались с нашим, но лишь на мгновение. Выглядело так, будто нас отделяла мутная стеклянная стена. Мне никогда не приходило на ум, что следовало бы позвать на помощь. Теперь моя жизнь заключалась в езде в санях Двалии сквозь заснеженный мир. Моя жизнь была поставлена на узкую тропку, и я двигалась по ней с уверенностью взявшей след гончей.

Ночью мы с Шун делили угол большой палатки. Я была бы рада почувствовать своей спиной её спину, ибо даже на ворохе мехов и под тяжелыми одеждами я мерзла. Думаю, Шун мерзла, по крайней мере, так же сильно, как и я, но когда я однажды во сне придвинулась к ней, она коротко и резко вскрикнула, чем разбудила меня, Двалию и Одессу. Шун ничего не сказала, но отодвинулась от меня как можно дальше, прихватив с собой большую часть мехов. Я не жаловалась. Это не было тем, о чем стоило спрашивать, не важнее того жидкого, темного супа, которым сопровождался каждый прием пищи, или того, что Одесса ухаживала за моими волосами или втирала лосьоны в мои ладони и ступни на рассвете перед тем, как лечь спать. Её руки были холодными, как и лосьон, но у меня не было сил ей противиться.

— Так твоя кожа не потрескается, Шайсим, — выговаривала она мягкие и влажные слова никогда полностью не смыкавшимися губами.

От её прикосновений меня пробирал озноб, будто сама Смерть гладила мои руки.

Суровые будни быстро превратились в рутину. Плен выбил меня из колеи. Я не задавала вопросов и не разговаривала со своими похитителями. Я ехала молча, слишком смущенная, чтобы протестовать против похищения. Мы останавливались, и я оставалась в санях, пока последователи Двалии копошились вокруг нас словно муравьи. Разводились костры и ставились палатки. У рейдеров Эллика были свои палатки и свой отдельный лагерь неподалеку от нашего. Люди Двалии готовили еду и относили им в трехногом чане, но вместе солдаты и бледный народ никогда не ели. У меня возникал смутный интерес — это капитан Эллик приказал им держаться обособленно, или на этом настояла Двалия? Когда еда была готова, меня звали из саней. Меня кормили, весь короткий зимний день мы спали, а вечером попозже мы вставали, снова ели и ехали дальше.

На рассвете, когда шёл густой снег, спустя несколько дней после начала нашего путешествия, я доела все, что было в миске. Мне не хотелось водянистого коричневого настоя, что они дали мне, но он был теплым, а я чувствовала жажду. Я выпила, и, как только сделала последний глоток, тут же почувствовала недовольство желудка. Я поднялась и последовала за Шун, которая, очевидно, преследовала те же цели, что и я. Она отвела меня на небольшую дистанцию от лагеря к кустам, покрытым снегом. Только я устроилась за ними, чтобы облегчиться, как вдруг она проговорила рядом со мной

— Тебе следует быть более осторожной. Они считают тебя мальчиком.

— Что? — я была ошарашена, как тем, что она заговорила вновь, так и смыслом её слов.

— Тс — с — с! Говори тише. Когда ты ходишь со мной писать. Ты должна постоять какое — то время и пошарить в брюках, как будто писаешь, потом чуть отойти и сделать это по-настоящему. Они все думают, что ты — мальчик, чей-то пропавший сын. Я думаю, это единственное, что спасло тебя.

— Спасло меня?

— От того, что случилось со мной, — она жестко чеканила каждое слово. — От изнасилования и побоев. Если они узнают, что ты — не мальчик, не потерянный сын, то и с тобой сделают то же самое. Перед тем, как убить нас обеих.

Моё сердце колотилось где-то высоко между грудью и горлом. Я чувствовала, что не могу сделать и вздоха.

— Я знаю, что ты думаешь, но ты ошибаешься. Ты не слишком молода, чтобы избежать подобного. Я видела, как один из них гнался за девочками-кухарками, после того, как те выбежали из своего укрытия. Я слышала её крик.

— Чей? — вытолкнула я слово маленьким облачком оставшегося во мне воздуха.

— Я не знаю их имен, — выплюнула она, будто я её оскорбила, предположив, что она может знать имена слуг. — И какое значение это имеет теперь? Это случилось с ней. Это случилось со мной. Они вошли в мою комнату. Один схватил шкатулку с драгоценностями. Двое других пришли за мной. Я кидалась в них вещами, и кричала, и била их. Моя горничная боролась, но совсем недолго. Потом она стояла как корова и смотрела, как они атакуют меня. Она ни звука не издала, когда её толкнули на пол и взяли. Чтобы держать меня, потребовались силы двоих. Я дралась с ними. — Крошечная толика гордости в этих словах превратилась в пепел, когда она задохнулась. — Но они смеялись, когда делали это со мной. Насмехались, потому что были сильнее. Потом меня притащили к другим. Единственной причиной, почему этого не произошло с тобой, было то, что они считают тебя мальчиком и в чем-то особенным. — Она отвернулась от меня. Как же зла она была на меня за то, что они не причинили мне той боли, что причинили ей! Она медленно поднялась, позволяя подолам юбок упасть вокруг себя. — Ты, вероятно, считаешь, что я должна быть благодарна тебе за свое спасение. Что ж, я не уверена, что ты спасла меня. Быть может, тот последний мужчина оставил бы меня в живых, и я, по крайней мере, все ещё была бы дома. Теперь, когда они узнают, что ты — женского пола, думаю, мы обе столкнемся с участью похуже.

— Мы можем сбежать?

— Как? Смотри. Та женщина стоит и смотрит, куда мы пошли. Если мы не вернемся в ближайшее время, она пошлет кого-нибудь за нами. А когда ещё мы можем ускользнуть?

Моему животу не нравилась их пища, но подтереться было нечем. Я собралась с духом, взяла горсть снега и отерлась перед тем, как натянуть леггинсы обратно. Шун бесстрастно наблюдала за мной без малейшего намека на уважение к моей личной жизни.

— Это все тот коричневый суп, — сказала она.

— Что?

— Ты можешь сказать что-нибудь ещё, кроме «что» да «кто»? Коричневый суп, который нам дают. Он воздействует прямо на тебя. Я стала притворяться, что пью его, ещё вчера. Тогда я не заснула сразу же. В него что-то добавляют, что заставляет нас спать, чтобы днем они могли отдохнуть и не следить за нами.

— Откуда ты все это узнала?

— Обучение, — коротко ответила та. — Перед тем, как я пришла к тебе, меня кое-чему научили. Лорд Чейд предусмотрел это. Он прислал эту свою ужасную старуху Квивер, чтобы обучить меня всякого рода вещам. Как бросать нож. Куда бить, если тебя схватили. Чейд сказал, что она готовила меня в убийцы. Не думаю, что она в этом преуспела, но я знаю, как себя защитить. — Она вдруг оборвала себя, на лице проступило уныние. — Немного, — поправила она себя.

Я не стала указывать ей на то, что она не слишком преуспела в этом тогда в поместье. Не было смысла в уязвлении её гордости. Мне хотелось узнать побольше, но я услышала, как Двалия звала одну из своих помощниц и указывала на нас.

— Сделай вид, что хочешь спать. Прикрой глаза и медленно иди за мной. И не пытайся говорить со мной, пока я с тобой первая не заговорю. Нельзя, чтобы они узнали.

Я кивнула, плотно сжав губы. Я хотела сказать, что могу быть такой же внимательной и настороженной, как и она, такой же умной и знающей, когда нам можно разговаривать. Но Шун уже нацепила ту маску отчужденности, которую носила с тех пор, как её затащили в сани. Мне стало интересно, притворялась ли она все это время. Во мне поднялась волна паники. Я не была такой же проницательной, как она. Я слышала, что они говорили, будто я — мальчик, но у меня не было сил переживать, что они ошибаются. Также как бояться, что они узнают, что я не была той или тем, кем они меня считали. Раньше я не боялась того, что произойдет, если правда раскроется. Но не теперь. Сердце колотилось и скакало. Коричневый суп пытался заставить меня заснуть, а страх — продолжать бодрствовать. Как можно было выглядеть сонной, когда я едва могла отдышаться?

Шун споткнулась или сделала вид, чтобы натолкнуться на меня. Врезавшись в моё плечо, она больно ущипнула меня.

— Сонная, — предупредила она на одном дыхании. Её губы едва двигались.

— Шайсим, ты в порядке? Твой кишечник вел себя удовлетворительно? — Одесса говорила так, будто бы болтовня о моем кишечнике была такой же светской, как разговор о погоде.

Я покачала головой и положила руки на живот. Мне было плохо от страха. Возможно, я могла бы выдать страх за дискомфорт.

— Я просто хочу спать, — ответила я.

— Да, это хорошая идея. Да. Я сообщу Двалии о твоих проблемах с кишечником. Она даст тебе масло.

Мне не хотелось, чтобы она мне что-то давала. Я нагнула голову и пошла, слегка согнувшись, чтобы никто не видел моего лица. Палатки ждали нас. Их пологи из отбеленного холста закруглялись полукружьями, и, полагаю, с расстояния их можно было принять за снежные холмы. Все же мы не озаботились необходимостью уйти достаточно далеко от дороги, а стреноженные лошади перебирали снег в поисках замерзшей травы. Идущий мимо путник определенно заметил бы их и ярко разукрашенные сани. И палатки солдат, коричневые и заостренные, и их разномастных лошадей. Так зачем беспокоиться и маскировать наши палатки? Что-то в этом меня беспокоило, но потом, по мере приближения к палаткам, волна сонливости накрыла меня. Я широко зевнула. Хорошо бы отдохнуть. Забраться под свои теплые одеяла и заснуть.

Шун брела рядом с нами. Когда мы подошли ближе к нашим палаткам, я заметила, что за нами наблюдают несколько солдат. Хоген, привлекательный насильник, все ещё сидел верхом на своей лошади. Длинные золотистые волосы были гладко заплетены, усы и борода аккуратно причесаны. Он улыбался. В ушах у него были серебряные колечки, а на плаще — серебряная пряжка. Он стоял на часах? Он посмотрел на нас сверху вниз — хищник, наблюдающий за добычей, и что-то сказал вполголоса. Рядом с лошадью Хогена стоял воин с половиной бороды; его щека и подбородок с другой стороны были ссечены, как очищенная картошка, и ни единого волоска не росло со стороны гладкого шрама. Он улыбнулся шутке Хогена, но солдат с темными волосами цвета зрелого желудя только проследил за Шун собачьим взглядом. Я ненавидела их всех.

Рык вырвался из моего горла. Одесса резко обернулась ко мне, и я заставила себя издать отрыжку.

— Прошу прощения, — сказала я, стараясь казаться сонной, смущенной и не в своей тарелке.

— Двалия может помочь тебе, Шайсим, — успокоила она меня.

Шун, минуя нас, вошла в палатку, пытаясь двигаться так, будто она была все ещё мертва для всего в этом мире, но я заметила, как напрягались её плечи, когда таращившие глаза солдаты заговаривали. Она была маленькой кошечкой, смело разгуливающей среди принюхивающихся собак. К тому времени, как я стояла у входа в палатку, стягивая с себя усыпанные снегом сапоги, Шун уже зарылась в одеяла, спрятавшись ото всех.

Я была совершенно уверена, что не хочу помощи от Двалии в чем бы то ни было. Эта женщина ужасала меня. У неё было нестареющее лицо, круглое и в то же время тонко очерченное. Ей могло быть тридцать или она могла быть старше моего отца. Я не могла определить. Она была пухлой, как откормленная курица, даже её руки были мягкими. Если бы я её встретила в качестве гостьи в моем доме, то приняла бы за чью-нибудь благородную матушку или бабушку, женщину, которая редко прибегала к физическому труду. Каждое сказанное ею и предназначавшееся мне слово говорилось доброжелательным голосом, и даже когда она отчитала при мне своих последователей, то делала это так, будто была скорее расстроена их неудачей, чем рассержена.

Тем не менее, я боялась её. Все в ней заставляло Волка-Отца рычать. Не громкое рычание, а тихо оскаленные зубы, от которых волосы на моем затылке встают дыбом. С той ночи, когда они меня забрали, даже в моменты забытья я чувствовала, что Волк-Отец со мной. Он не мог ничем мне помочь, но он был рядом. Он был тем, кто посоветовал молчать, кто сказал мне копить силы, наблюдать и выжидать. Мне придется помочь себе самой, но он рядом. Когда единственным утешением остается слабое утешение, то за него все равно цепляешься.

Странно говорить такое, но, несмотря на слова, прошептанные Шун, я все равно чувствовала себя более способной лучше справиться с нашей ситуацией. Её слова открыли мне глаза на опасность, которую я не брала в расчет, но не дали мне уверенности в том, что она собирается нас спасти. Если нас вообще кто-либо может спасти. Нет. Напротив, её слова показались мне хвастовством, не для того, чтобы впечатлить меня, а чтобы поддержать её собственные надежды. Обучение убийцы. Я заметила в ней мало похожего на это в течение совместно проведенных недель в Ивовом Лесу. Вместо этого я видела в ней тщеславную пустышку, сосредоточенную на получении стольких красивых вещей и легкомысленных развлечений, сколько можно купить за деньги. Я видела её плачущей и рыдающей из-за стенаний так называемого призрака, который на самом деле оказался запертым котом. И я видела, как она флиртовала с Фитц Виджилантом, и её попытки проделать то же самое с Риддлом и даже, я чувствовала, с моим отцом. Все ради получения того, что она хотела. Выставлять напоказ свою красоту, чтобы привлечь внимание.

А потом пришли мужчины и обернули её же оружие против неё самой. Красота и шарм, красивая одежда, которые она использовала в своих целях, не смогли спасти её от них. Наоборот — сделали её мишенью. Теперь я размышляла, не были ли красивые женщины более уязвимыми, скорее выбранными такими мужчинами на роль жертв. Я прокрутила это в уме. Я знала, что изнасилование это и повреждения, и боль, и оскорбление. Я не знала всех подробностей, но не обязательно познавать тонкости искусства владения мечом, чтобы понимать, что такое колющая рана. Шун была ранена, и сильно. Так сильно, что была готова принять меня в качестве кого-то вроде союзника. Я думала, что помогаю ей, когда забирала её той ночью. Теперь я засомневалась, а что если, в самом деле, я вытащила её с раскаленной сковороды прямо в пламя огня вместе с собой.

Я попыталась прикинуть навыки, которые могли бы спасти нас. Я владела ножом в драке. Немного. Если бы я могла достать его. И если бы драться пришлось только с одним противником. Я знала то, что не знали они. Они говорили со мной, как с совсем маленьким ребёнком. А я не сказала ничего, чтобы поправить их. Я никому из них толком ничего не сказала, совсем ничего. Это могло бы пригодиться. Я не могла придумать, как, но это был секрет, которого они не знали. А секреты могут быть оружием. Я прочла про это или услышала. Где — то.

Сонливость снова окутала меня, размывая края окружающего мира. Это из-за супа, или туманного человека, или обоих.

Не сопротивляйся, — предупредил меня Волк-Отец. — Не дай им понять, что ты знаешь.

Я сделала глубокий вдох, притворяясь, что зеваю, и вдруг зевнула по-настоящему. Одесса вползала в палатку позади меня. Я заговорила сонным голосом:

— Они нехорошо смотрят на Шун. Те люди. Из-за них я вижу темные сны. Разве Двалия не может заставить их держаться подальше?

— Темные сны? — произнесла Одесса с легким ужасом.

Внутри меня все замерло. Не зашла ли я слишком далеко? Она больше ничего не сказала, и я опустилась на колени, заползла на разложенные одеяла и укуталась в них рядом с Шун. Под одеялами я вывернулась из громоздкой меховой шубы, выбравшись из неё через низ вместо того, чтобы расстегнуть пуговицы, и сложила её в подушку. Я почти полностью закрыла глаза и дала дыханию замедлиться. Я наблюдала за ней сквозь опущенные ресницы. Одесса долгое время стояла неподвижно, следя за мной. Я почувствовала, что она принимает какое-то решение.

Она вышла, позволив полам палатки свободно упасть. Это было странно. Обычно, когда мы с Шун устраивались спать, Одесса ложилась рядом с нами. Мы редко когда находились вне поля её зрения, в безопасности под присмотром Двалии. Теперь мы были одни. Интересно, не означало ли это возможность побега. Вполне возможно. Быть может, это наш единственный шанс. Но моё тело согрелось, и я почувствовала тяжесть. Мысли ворочались все медленнее и медленнее. Я высвободила руку из одеял и потянулась к Шун. Разбужу её, и мы выползем из палатки с другой стороны. В холод и снег. Я не любила холод. Я любила тепло, и мне необходимо было поспать. Я так вымоталась и так хотела спать. Моя рука упала, чуть-чуть не дотянувшись до Шун, и у меня не нашлось сил, чтобы поднять её снова. Я спала.

Я проснулась как пловец, выныривающий из воды. Нет. Скорее как кусок дерева, болтающийся на поверхности, потому что у него нет иного выбора. Моё тело стряхнуло остатки сна, и я села с ясной головой. Двалия сидела, скрестив ноги, у подножия моей кровати. Одесса — на коленях сбоку и немного позади неё. Я оглянулась на Шун. Та спала, по всей видимости, не обращая внимания на происходящее вокруг. А что происходило? Я моргнула и краем глаза увидела вспышку. Я повернулась, чтобы взглянуть, но там ничего не было. Двалия улыбалась мне доброй и подбадривающей улыбкой.

— Все хорошо, — успокаивающе сказала она.

Что значило для меня как раз обратное.

— Я просто подумала, что нам необходимо поговорить, чтобы ты поняла, что не стоит бояться мужчин, охраняющих нас. Они не причинят тебе вреда.

Я моргнула, и за миг до того, как мой взгляд сфокусировался на Двалии, я увидела его. Туманный человек сидел в углу палатки. Я медленно-медленно направила взгляд в том направлении, двигая только глазами. Да. Он сиял мне бессмысленной улыбкой и, когда его глаза встретились с моими, счастливо хлопнул в ладоши.

— Братец! — воскликнул он.

Он от души рассмеялся, будто мы только что вместе услышали отличную шутку. То, как он мне улыбался, натолкнуло меня на мысль, что он хотел, чтобы я любила его также сильно, как он уже любил меня. Со смерти матери никто не выражал свою любовь ко мне так открыто. Я не хотела его любви. Я таращилась на него, но он продолжал мне улыбаться.

Двалия нахмурилась, но лишь на мгновение — маслянистое лицо, расплывшееся в выражении острого неодобрения. Когда я посмотрела прямо на неё, её улыбка оказалась на том же месте.

— Что ж, — произнесла она, будто довольная этим. — Вижу, наша маленькая игра подошла к концу. Ты ведь видишь его, не так ли, Шайсим? Даже, несмотря на то, что наш Винделиар делает все возможное, все, что только можно, чтобы оставаться незамеченным?

Похвала, вопрос и упрек — все это переплелось в заданном вопросе. Луноликому мальчику стало только веселее. Он извивался из стороны в сторону, счастливый низкорослый мальчик.

— Глупышка! Глупышка! Мой братец смотрит другими глазами. Он меня видит. Он меня видел, о, ещё с тех пор, когда мы были в городе. С музыкой и сладостями, и с танцующими людьми. — Он в задумчивости почесал щеку, и я услышала звук, выдающий наличие растущей щетины. Итак, он был старше, чем я предполагала, но все равно пока ещё выглядел мальчишкой. — Как бы я хотел, чтобы тот фестиваль продолжился, с танцами и пением, и сладостями. Лингстра, почему мы не остались праздновать с теми людьми на фестивале?

— Потому что мы — не они, мой служитель. Это и есть ответ. Мы не являемся таковыми, как не являемся коровами или чертополохом. Мы — Служители. Мы придерживаемся пути. Мы и есть путь. Путь, которым мы следуем, служит во благо миру.

— Когда мы служим миру, мы служим себе, — слаженно прозвучали слова Двалии и Одессы. — Благо мира является и благом Служителей. Что хорошо для Служителей, то хорошо и для мира. Мы следуем пути.

Их голоса смолкли, и они почти осуждающе уставились на Винделиара. Он опустил глаза, и часть его света ушла с лица. Он произносил в размеренном ритме слова, которые, как я была уверена, он выучил с колыбели.

— Тот, кто покидает путь, не является Служителем, но препятствием благу мира. Препятствие на пути должно избегаться. Если его невозможно избежать, оно должно быть устранено. Если оно не может быть устранено, оно должно быть уничтожено. Мы должны придерживаться пути во благо мира. Мы должны придерживаться пути во благо Служителей. В конце он глубоко вздохнул. При выдохе круглые щеки издали пыхтящий звук. Нижняя губа осталась выпяченной в детской надутой манере, и глядел он на наваленные одеяла, а не на Двалию.

Она была неумолима.

— Винделиар. Видел ли тебя кто-нибудь на фестивале на этом отрезке пути?

— Нет, — мягкое отрицание пониженным голосом.

— Видел ли кто-нибудь Винделиара, во сне или наяву, участвующим в веселье во время фестиваля?

Он сделал короткий вдох, и его плечи опустились, когда он произнес:

— Нет.

Двалия наклонилась к нему. Глаза вновь излучали доброту.

— Тогда, мой служитель, не было никакого фестиваля на пути Винделиара. Для Винделиара пойти на фестиваль значило бы покинуть или исказить путь. И чем бы тогда стал Винделиар? Служителем?

Он медленно покачал своей тупой головой.

— Чем тогда? — она была безжалостна.

— Препятствием, — он поднял голову и, до того, как она смогла продолжить, добавил. — Чтобы обошли. Или избежали. Убрали с пути. Или уничтожили.

Его голос упал, он опустил глаза на последнем сказанном слове. Я смотрела на него во все глаза. Никогда не видела человека, который бы настолько сильно верил, что кто — то, судя по всему любивший его, убьет его за нарушение правила. Холодок пробежал по спине, я поняла, что тоже в это верила. Она убьет его, если он свернет с пути.

Какого пути?

Считали ли они, что я тоже иду по пути? Есть ли опасность, что я тоже сверну с него? Я перевела взгляд на Двалию. Меня она тоже убьет, если я сверну с пути?

Глаза Двалии встретились с моими, и я не смогла отвести взгляд. Она говорила мягко, по-доброму:

— Вот почему мы пришли, Шайсим. Чтобы спасти тебя и обеспечить твою безопасность. Потому как не сделай мы этого, ты бы стал препятствием на пути. Мы отвезем тебя домой, в безопасное место, где ты не сможешь ни случайно свернуть с пути, ни предумышленно избрать другой. Обеспечивая тебе безопасность, мы храним путь и мир. До тех пор, пока мир в безопасности, ты тоже в безопасности. Тебе нечего бояться.

Её слова привели меня в ужас.

— Что такое путь? — требовательно спросила я. — Как я могу понять, следую ли я пути?

Её улыбка стала шире. Она медленно кивнула.

— Шайсим, я рада. Это первый вопрос, который мы всегда надеемся услышать от Служителя.

Я задрожала, и внутри все похолодело. Служитель? Я видела жизнь Служителей. Никогда не представляла себя на их месте, и вдруг осознала, что никогда и не хотела бы. Осмелюсь ли я сказать это? Не сочтут ли эти слова отступлением от пути?

— Таким образом, замечательно услышать это от Шайсима твоих лет. Шайсимы часто ослеплены идеей, что путь лишь возможен. Они видят возможности, и выборы, которые ведут к большему количеству расходящихся путей. Шайсимам, рожденным в этом большом мире, часто сложно принять тот факт, что есть только один истинный путь, путь, который был увиден и намечен. Путь, который мы должны стремиться привнести в мир, чтобы мир мог стать лучшим местом для всех нас.

Понимание того, что она имела в виду, накрыло меня, как прилив. Не это ли я всегда знала? Я ясно вспомнила, как попрошайка на рынке коснулся меня, и я увидела бесконечность путей развития возможного будущего, и все они зависели от решения молодой пары, мимоходом виденной мной. Я даже было подумала подтолкнуть будущее в том направлении, которое показалось мне мудрым. Этот путь привел бы к смерти молодого человека от рук разбойников, к изнасилованию и смерти девушки, но я видела стремление её братьев отомстить за неё, присоединившихся к ним людей, и как они сделали тракт безопасным для путешественников на десятилетия вперед после смерти девушки. Две жизни закончились бы в боли и мучениях, но столько людей было бы спасено.

Я вернулась в настоящее. Одеяла, которые я сжимала, сползли, и меня объял зимний холод.

— Вижу, ты понимаешь меня, — голос Двалии источал мед. — Ты — Шайсим, мой дорогой. В некоторых местах тебя бы называли Белым Пророком, даже если твоя кожа далеко не так бледна, как должна быть у одного из них. Тем не менее, я верю Винделиару, когда он утверждает, что ты — тот самый потерянный сын, которого мы ищем. Ты — редкое создание, Шайсим. Возможно, ты ещё не осознал этого. Очень редки люди, которым дано видеть возможное будущее. Ещё реже встречаются те, кто способен смотреть и видеть отправные точки, крошечные моменты, где слово, улыбка или быстрый нож, задают миру другой курс. Люди вроде тебя встречаются реже всего. Рожденный, кажется, волей случая у пары, которая и представления не имеет, кто ты такой. Они не могут защитить тебя от совершения опасных ошибок. Они не могут спасти тебя от покидания пути. Поэтому мы и пришли найти тебя. Чтобы сохранить тебя и путь в безопасности. Ибо ты можешь видеть момент, когда все меняется, ещё до того, как все произойдет. И ты видишь в любом цикле, кто это, кто будет Изменяющим на этот раз.

— Изменяющий, — я попробовала слово на язык. Звучало, как пряность или лечебная трава. Обе меняли свойства других вещей. Специя, приправляющая еду, или трава, спасающая жизнь. Изменяющий. Однажды так называли моего отца, в некоторых из его свитков, которые я читала.

Двалия использовала это слово, чтобы удовлетворить свое любопытство.

— Это тот, кого ты можешь использовать, чтобы направить мир по другому пути. Твой инструмент. Твое оружие в битве по формированию мира. Ты уже видел его? Или её?

Я покачала головой. Я чувствовала тошноту. Знания заполняли меня, как подступающая к горлу рвота. Они обожгли меня холодом. Сны, которые мне снились. Действия, которые, я знала, надо было предпринять. Провоцировала ли я детей напасть на меня? Когда Тэффи ударил меня, перепонка плоти, привязывавшая мой язык снизу во рту, порвалась. Я обрела речь. Я вышла в тот день, зная, что это должно произойти, чтобы я смогла говорить. Я раскачивалась в своем коконе, зубы стучали.

— Мне так холодно, — сказала я. — Так холодно.

Я была готова вызвать эти изменения. Тэффи был моим инструментом. Потому что я видела, как сложатся последствия, если я буду там, где другие дети смогут меня заметить. Я нарочно оказалась там, где меня могли поймать. Потому что знала, что должна была это сделать. Сделать это, чтобы направить себя на свой путь. Путь, проблески которого я видела с самого рождения. Кто угодно мог изменить будущее. Каждый из нас постоянно менял его. Но Двалия была права. Лишь немногие могли делать то же, что и я. Я могла с абсолютной определенностью видеть наиболее вероятные последствия того или иного поступка. И тогда я могла отпустить тетиву и отправить это последствие стрелой в будущее. Или заставить кого-то другого сделать это.

Знание того, что я могла сделать, ошеломило меня. Я не хотела этого. Я почувствовала себя больной, будто оно было тошнотой во мне. И тогда мне стало плохо. Мир вокруг меня закружился. Когда я закрывала глаза, он ускорялся. Я вцепилась в одеяла, желая остановиться. Холод заморозил меня так сильно, что я подумала, что уже умерла от него.

— Интересно, — промолвила Двалия. Она не сделала ни единого движения, чтобы помочь мне и, когда Одесса пошевелилась позади неё, резким движением взмахнула рукой в сторону и вниз. Служительница замерла на том же самом месте, где сидела, втянув голову в плечи как собака, которую отругали. Двалия посмотрела на Винделиара. Тот съежился. — Смотрите за ним. Вы оба. Но не более. Это не было предсказано. Я вызову остальных, и мы объединим наши воспоминания о предсказаниях. Пока мы не будем знать, что из этого было увидено, если что-то вообще было увидено, безопаснее всего ничего не предпринимать.

— Пожалуйста, — сказала я, не зная, о чем прошу. — Мне плохо. И я так замерзла.

— Да, — кивнула Двалия. — Да, это так. — Она предупреждающе погрозила пальцем своим последователям, затем вышла из палатки.

Я сидела неподвижно. Если я двигалась, кружение становилось непереносимым. Но мне было холодно, так холодно. Я хотела дотянуться до одеял и мехов, завернуться в них. Но любое движение пробуждало головокружение. Я смело пересилила его, и тогда, за мою храбрость, меня вырвало. Меня рвало на себя, рвота пропитала мою рубашку спереди, отчего стало ещё холоднее. Ни туманный человек, ни Одесса не двигались. Она наблюдала за мной глазами цвета прокисшего молока, а глаза Винделиара были полны слез. Они смотрели до тех пор, пока от извергаемого мной не осталась лишь неприятная желтая жидкость, от которой я толком не могла очистить рот. Она липла к губам и подбородку, но палатка все ещё кружилась, и мне было холодно. Хотелось оказаться подальше от сырости и вони моей блевотины.

Сделай это. Отодвинься. От головокружения будет плохо независимо от того, медленно или быстро ты двигаешься. Так что просто отодвинься.

Я дернулась назад и упала на бок. Головокружение стало настолько жестоким, что я не могла отличить верх от низа. Думаю, я застонала.

Кто-то поднял одеяло и обернул вокруг меня. Это была Шун. Из-за головокружения я не могла посмотреть на неё, но я узнала её запах. Она положила ещё что-то вокруг меня. Мех, тяжелый. Мне стало капельку теплее. Я свернулась калачиком. Мне было интересно, смогу ли я говорить без тошноты.

— Спасибо, — сказала я. — Пожалуйста. Не прикасайся ко мне. Не двигай меня. Это усиливает головокружение.

Я сосредоточила взгляд на углу одеяла. Мне хотелось, чтобы он был неподвижен, и, как по волшебству, он остался неподвижным. Я задышала медленно, осторожно. Мне необходимо было согреться, но ещё важнее — остановить головокружение. Меня коснулась рука, ледяная рука на моей шее. Я беззвучно закричала.

— Почему вы не поможете ему? Он болен. У него жар. — Её голос звучал сонно, но я знала, что это было не так. На самом деле не так. Её гнев был слишком силён для сонливости. Могли ли другие тоже это слышать?

Одесса заговорила:

— Нам нельзя ничего делать до тех пор, пока Лингстра Двалия не вернется. Даже сейчас ты, возможно, отклонилась от пути.

Меня обернули в ещё одно одеяло.

— Тогда ничего не делайте. Не останавливайте меня.

Шун улеглась рядом со мной. Я хотела бы, чтобы она этого не делала. Я боялась, что если она толкнет или подвинет меня, головокружение резко вернется.

— Мы послушались, — страх в голосе Винделиара был как плохой запах в воздухе. — Лингстра не может сердиться на нас. Мы послушались и ничего не сделали. — Он поднял руки и закрыл ими глаза. — Я ничего не сделал, чтобы помочь своему брату, — он простонал. — Ничего не сделал. Она не может сердиться.

— О, она может сердиться, — с горечью произнесла Одесса. — Она всегда может сердиться.

Очень осторожно я позволила глазам закрыться. Кружение замедлилось. Остановилось. Я уснула.

Глава 13

СЕКРЕТ ЧЕЙДА

Это сон о лошадях, окутанных языками пламени. Зимний вечер. Темно, хоть ночь ещё и не наступила. Ранняя луна поднимается над березами. До меня доносится печальная песня, но в ней нет слов, она похожа на шелест деревьев на ветру, сплетенный из еле слышимых причитаний и стонов. Вот в темноте внезапно вспыхнули конюшни, испуганно заржали лошади, заметались внутри. Две из них вырвались наружу, они горят, они охвачены огнем. Одна из них черная, а другая белая, оранжевые и красные языки пламени полыхают на ветру. Лошади помчались в ночь, но черная внезапно упала. Белая продолжила свой путь, но луна вдруг распахнула рот и поглотила белую лошадь. Я не вижу в этом сне никакого смысла, и, как бы ни старалась, не могу нарисовать его. Поэтому я просто его пересказываю.

— Дневник сновидений Пчелки Видящей.

Я пришел в себя на полу кабинета, недалеко от дремлющего мальчика-конюшего. Я был словно в забытье, но спать не хотелось, да я и не смог бы заснуть в своей старой спальне. Поэтому, поднявшись туда, лишь взял подушки с постели и книгу Пчелки из её тайника и вернулся в кабинет. В камине ещё теплился огонь, оставшийся с ночи. Я подбросил поленьев, разложил одеяла прямо на полу и улегся на них с дневником дочери. Не подорвет ли моё любопытство её доверие ко мне? Я пролистал дневник, не останавливаясь ни на чем и лишь удивляясь аккуратному почерку, точным иллюстрациям и количеству исписанных страниц.

В надежде, что у Пчелки, возможно, было время оставить какое-нибудь сообщение о нападении, я пробежал глазами последние страницы дневника. Но он заканчивался описанием нашей поездки в Дубы-на-Воде. Здесь также был набросок амбарного кота — черный котенок с выгнутым изломанным хвостом. Я закрыл книгу, опустил голову на подушку и провалился в сон, из которого вынырнул вскоре, услышав шаги в коридоре. Я с трудом сел, чувствуя себя совершенно больным и сломленным тяжестью навалившихся забот. В душе расползалось беспросветное уныние. Я потерпел неудачу, и ничто не могло этого изменить. Пчелка была мертва. Шун была мертва. Или, возможно, с ними произошло нечто похуже смерти. Это была моя вина, и я все больше погружался в пучину тоски и апатии, однако не испытывая ни гнева, ни желания что-то делать.

С трудом я поднялся со своей лежанки, подошел к окну и отодвинул занавеску. Небо окончательно прояснилось и налилось глубокой синевой. Надо собраться с мыслями, Чейд приедет сегодня вместе с Олухом. Япопытался составить хоть какой-то план, надо было решить — стоит ли мне выехать навстречу, или подготовиться к их приезду здесь. Однако, сосредоточиться никак не удавалось. Персиверанс по-прежнему спал у очага. Я заставил себя пересечь комнату и подбросил в огонь дров. Хорошо, что погода улучшилась, однако такое синее небо зимой означает скорое похолодание.

Я вышел из кабинета и побрел в свою комнату, там переоделся в чистую одежду и также безвольно пошел на кухню. Я страшился увидеть — кого там не хватает, однако повариха Кук Натмег хлопотала у плиты, и Тавия, и две их маленькие помощницы, Элм и Леа. У Тавии были черные глаза и опухшая нижняя губа, но, казалось, она этого не замечала. Элм как-то по-особенному передвигалась. Я почувствовал себя больным от страха, спрашивать ничего не хотелось.

— Как хорошо, что вы снова дома, помещик Баджерлок, — приветствовала меня Кук Натмег, пообещав собрать мне завтрак.

— К нам скоро приедут, — предупредил я. — Лорд Чейд и его человек Олух прибудут через несколько часов. Пожалуйста, приготовьте что-нибудь поесть для нас, и ещё я попрошу вас передать другим слугам, чтобы к Олуху отнеслись с таким же почтением, как и к лорду Чейду. По его внешнему виду и поведению вы можете решить, что он умственно отсталый. Но он незаменимый и верный слуга трона Видящих, обращайтесь с ним соответственно. А сейчас я буду очень благодарен, если вы пришлете поднос с едой и горячим чаем в мой кабинет. Ох, и, пожалуйста, пришлите ещё немного еды для конюха Персиверанса. Он будет сегодня завтракать со мной.

Кук Натмег нахмурилась, но Тавия согласно кивнула.

— Вы так добры, сир, принять этого несчастного сумасшедшего мальчика к себе в конюшни. Возможно, добрая работа прояснит его разум.

— Будем надеяться, — единственное, что я смог сказать ей в ответ. Я оставил их готовить завтрак, взял плащ и отправился туда, где когда-то находились конюшни Ивового Леса. Воздух был холодным и свежим, небо синим, снег белым, дерево почерневшим. Я обошел вокруг обгоревших остатков, под обломками виднелся полусгоревший труп лошади, обклеванный воронами. Огню ничего не мешало поглощать все вокруг, выгорело все, что могло гореть. Обследование территории вокруг конюшен не дало ничего нового, кроме того, что я уже видел ночью. Вокруг было множество человеческих следов, которые в основном оставил народ Ивового Леса, выполняя свои повседневные дела.

Я нашел оставшихся в живых лошадей и ту лошадку, которую забрал ночью из замка, в одном из загонов для овец. Они были накормлены и напоены. Девушка с ошарашенным взглядом позаботилась о них, здесь же был один выживший теленок. Девушка сидела на куче соломы с теленком на руках и смотрела в пустоту. Вероятно, она изо всех сил старалась осознать новый мир, в котором пропали все её хозяева, и она одна отвечает за оставшихся лошадей. Помнит ли она, что у неё были наставники? Я задумался, как много погибло рабочих из конюшен вместе со своими подопечными. Талма и Таллерман погибли, об этом я знал. Сколько ещё?

— Как малыш? — спросил я.

— Неплохо, сир, — она начала было подниматься, но я движением руки остановил её. Теленок потянулся к девушке и лизнул её в подбородок. Недавно ему подрезали уши, неровные края надрезов постепенно заживали.

— Ты хорошо позаботилась о его ранах. Спасибо.

— Не за что, сир, — она посмотрела на меня. — Он скучает по своей маме, сир. Он так сильно скучает, что я почти чувствую это. — Глаза девушки широко распахнулись, она слегка покачнулась, будто теряя сознание.

Я кивнул. Надо бы спросить про её собственную мать, но мне не хватило смелости. Очень сомневаюсь, что девушка помнит о ней.

— Позаботься о малыше. И утешь его, если сможешь.

— Конечно, сир.

Я вышел из загона и отправился на голубятню. Там было все в точности, как описывал посланник. Крысы или какие-то другие падальщики уже обглодали тела пернатых. Единственный живой голубь с привязанным к ноге посланием сидел на одном из самых высоких уступов. Я поймал его и отвязал свиток, это было письмо от Неттл для Фитца Виджиланта с пожеланиями счастливого Зимнего Праздника и вопросом — как дела у Пчелки. Я выгреб птичьи останки из голубятни, нашел кукурузу для голубя, проверил запас воды и оставил птицу в одиночестве.

Возвращаясь в поместье и ежась от холода, пробирающего до костей, я все больше погружался в удручающее состояние. Все, что я увидел, убедило меня в достоверности рассказа Персиверанса. Люди, захватившие Пчелку, были безжалостными убийцами. Мне оставалась лишь одна отчаянная надежда, что моя дочь была ценной заложницей, о которой заботятся.

Мальчик-конюший в моем кабинете уже проснулся. Кто-то принес ему воду для умывания, и Персиверанс попытался привести себя в порядок. Поднос с едой стоял на моем столе, нетронутый.

— Разве ты не голоден? — спросил я.

— Голоден, сир, — признался он. — Но, не думаю, что правильно было бы есть без вашего позволения.

— Мальчик, если ты служишь мне, первое, что я от тебя требую, вести себя практично. Разве кухонная служанка не сказала, что это для тебя? Или ты не заметил двух чашек и двух тарелок? Ты голоден, еда перед тобой, и ты не имеешь понятия, когда я вернусь. Тебе следовало поесть.

— Но это выглядит невежливо, сир. В моей семье всегда ели за столом все вместе, — он вдруг закрыл рот и плотно сжал губы. На мгновение я понадеялся, что Олух окажется в состоянии вернуть разум его матери. Однако задумался, стоит ли подвергать женщину такому испытанию, ведь ей придется столкнуться со всем масштабом своих потерь.

— Я понял тебя. Тогда давай сядем и поедим, мы должны быть готовы встретить этот день. Мне нужна твоя помощь, чтобы перевести оставшихся лошадей в приемлемые условия. Лорд Чейд и Олух скоро приедут, они помогут нам разобраться в том, что здесь произошло.

— Личный советник короля?

Я был поражен, что мальчику известен Чейд.

— Да. И с ним будет Олух. Он тоже, своего рода, советник. Не бойся его внешности и манер. Его разум работает не как у нас, но он мой старый друг и не единожды помогал мне.

— Конечно, сир. Любой гость в вашем доме заслуживает, чтобы к нему относились с уважением.

— Отлично. Теперь давай перекусим, поговорить можно и потом.

Мальчик набросился на еду, и стало понятно, что он был действительно сильно голоден. Наевшись, он слегка повеселел. Голод из его взгляда немного отступил, однако щеки оставались впалыми, и его лихорадило из-за раны. Я встал, оставив мальчика доедать, и сходил за дозой ивовой коры, которую добавил в остатки его чая. После завтрака я отправил его в бани. Подумал было послать кого-нибудь в дом его матери, чтобы принести для него чистую одежду, однако решил, что это будет лишним стрессом для всех, на сегодня и так достаточно.

Легкий стук по двери кабинета сообщил мне о появлении Фитца Виджиланта. Он выглядел немного лучше, чем прошлой ночью.

— Ты спал? — спросил я.

— Ночные кошмары, — ответил он резко.

Я не стал развивать эту тему.

— Как твое плечо?

— Немного лучше, — он посмотрел в пол, затем поднял глаза на меня и медленно заговорил. — Я не могу восстановить свои воспоминания о прошедших днях. И не только о кануне Зимнего Праздника. Весь день в Дубах-на-Воде я помню фрагментами. И не только тот день, но и многие до него. Взгляните. Я помню, как купил его, но не имею представления, зачем, — он показал мне браслет, сплетенный из изящных серебреных звеньев. — Я бы никогда не выбрал такой себе. И ещё мне совестно, но я понятия не имею — почему. Я совершил нечто ужасное, так ведь?

Да. Ты не защитил мою дочь. Тебе следовало умереть, прежде чем отпустить её с ними.

— Я не знаю, Лант. Но, возможно, когда лорд Чейд и Олух будут здесь, нам удастся…

— Сир! — в комнату ворвался Булен. На мгновение мне захотелось упрекнуть Ревела за такое плохое обучение манерам. Но Ревела больше не было, и упрекать было некого…

— Что такое?

— Отряд солдат, сир, приближается по проезжей части. Двадцать или даже больше!

В одно мгновение я очутился на ногах. Глаза метнулись к мечу над каминной полкой. Исчез. Похищен. Нет времени беспокоиться об этом. Я пролез под стол и освободил несуразный короткий меч, который раньше прикрепил под дно столешницы.

— Возьми себя в руки и иди за мной. Сейчас, — бросил я Ланту, и, не оглядываясь, кинулся к двери. Наконец-то появилась цель, и я был абсолютно уверен, что кипящей во мне злости хватит, чтобы убить в одиночку двадцать человек.

Однако, надвигавшийся отряд солдат был облачен в ливреи баккипских роустеров — охотников за головами. Их черная с синевой форма соответствовала их темной репутации, где долг служения короне граничил с насилием и безумием. Предводитель сурово смотрел на меня сквозь прорези шлема, закрывавшего верхнюю половину лица. Я, задыхаясь, остановился в дверях, судорожно сжимая в руке обнаженный клинок. Их взгляды были полны той же недоверчивости, что и весь мой внешний вид. Однако, солдаты осторожно спешивались, поглядывая на меня.

Запоздало я понял, в чем дело. Отряд охранников, которых отправил Чейд, наконец прибыл. Одинокий посланник, невзирая на снег и метели, достиг Ивового Леса гораздо раньше. Я встретился взглядом с капитаном, который по-прежнему холодно оценивал меня, оставаясь на лошади. Его глаза метнулись к сгоревшим конюшням, он уже понял, что опоздал, и теперь подыскивал причины, по которым это нельзя было бы вменить ему в вину. Это и был отряд, выбранный Чейдом для отправки в Ивовый Лес? Охотники? Что он собирался им объяснить и кого преследовать? Может быть, настоящей целью похитителей была вовсе не Пчелка, а Шун? Слишком много вопросов грохотали в моей голове. Медленно я опустил меч, пока он не уткнулся в землю.

— Капитан, я помещик Баджерлок, хозяин Ивового Леса. Добро пожаловать. Я знаю, что вас послал Лорд Чейд для охраны местного населения. Боюсь, мы все прибыли слишком поздно, чтобы предотвратить катастрофу, — слишком вежливые и формальные слова, чтобы описать произошедшее здесь. Я вернулся к своему старому образу, предоставив им имя, которое они рассчитывали услышать.

— Я капитан Стаут. Мой лейтенант Крафати, — предводитель роустеров указал на молодого человека, своего спутника с важными, хоть и неровно подстриженными усами. — Учитывая погоду, мы двигались так быстро, насколько это было возможно. Очень сожалею, что мы не прибыли сюда прежде, чем вы оставили свой дом без присмотра.

В этой витиеватой фразе звучало и отрицание своей вины, и намек на мою собственную вину и беспечность. Он был прав, но нескрываемое презрение этой фразы жгло, словно соль на свежих ранах.

Тонкая, почти знакомая музыка вторглась в мысли. Я поднял глаза. Олух? Да, вместе с Чейдом они появились из-за рядов роустеров. Чейд, понукая свою лошадь, пробился вперед:

— Какие новости? Она здесь? Что случилось?

— Сложно сказать. В канун Зимнего Праздника произошло нападение, похитили Пчелку. Мои конюшни сожгли, некоторых из моих людей убили, но что-то затуманило разум всех, кто здесь находился. Они ничего не помнят об этом. За исключением одного конюха.

— А леди Шун? — в его голосе звучало отчаяние.

— Прости, Чейд, я не знаю. Её здесь нет. Не знаю, похитили её вместе с Пчелкой, или она оказалась в числе погибших.

Его лицо постарело в какие-то секунды. Я буквально увидел, как кожа на скулах обвисла, а глаза потускнели. Следующий вопрос он задал едва слышным голосом, полным отчаяния:

— И Лант?

— Я в порядке, лорд Чейд. Самое худшее — дырка в моем плече, но жить буду.

— Благодарение Эде! — старик поспешно соскочил с лошади, пока Лант пробирался к нему, по пути сунув свой меч Булену. Чейд молча обнял молодого человека и закрыл глаза. Мне показалось, Лант вздрогнул, когда руки Чейда обхватили его, но он не издал ни звука.

— Фитц. Эй!

Олуху, судя по всему, было неудобно на высокой лошади. Он неловко спешился, соскользнув по лошадиному плечу на животе. Круглые щеки раскраснелись от холода, музыка, демонстрирующая всю мощь и талант его Скилла, сегодня звучала приглушенным гимном. Тем не менее, когда она обострила мои ощущения, я почувствовал небольшой душевный подъем. Олух подошел и уставился на меня, разглядывая. Потом протянул руку и похлопал меня по груди, словно для того, чтобы удостовериться, что я действительно вижу его.

— Фитц! Смотри! Мы встретили солдат и приехали вместе с ними. Как армия, подошли к твоим дверям! Я замёрз! Я проголодался! Можно мы войдем?

— Конечно, вы все, добро пожаловать, — я посмотрел на всадников. — Должно быть, вы тоже замерзли и голодны. Эй, Булен, сможешь отыскать кого-нибудь, кто позаботится о лошадях?

Я понятия не имел, где мы разместим животных, и не сообщил Кук, что к нам наведаются двадцать голодных гвардейцев. Олух подался ко мне и ухватился за руку, по-прежнему заглядывая в лицо.

А Пчелка была похищена! — Осознание ударило мня. Чем я здесь занимаюсь? Почему до сих пор не пустился в погоню?

— Вот ты где! Почему ты прятался в тумане? Теперь мы можем друг друга чувствовать, — по-товарищески заявил Олух. Он сжал мою руку и улыбнулся.

Ледяной шок реальности захватил меня, я словно выздоровел после тяжелой лихорадки. Все, что выглядело чем-то далеким и просто слегка печальным, обрело полную силу. Моего ребёнка похитили люди, достаточно жестокие для того, чтобы заживо сжечь лошадей прямо в конюшнях. Чувства моих работников притупились до уровня овец. Убийственная ярость расцвела во мне, и Олух отпрянул.

— Стой, — попросил он. — Не чувствуй так много!

Как только он выпустил мою руку, меня снова накрыло почти осязаемое облако безысходности. Я посмотрел вниз, на землю под ногами, и собрал все силы. Поднять стены Ивового Леса в тот момент казалось проще, чем поднять стены Скилла. Я ощущал слишком многое, чтобы удержать все сразу: волна гнева, разочарование, чувство вины, страх. Эмоции набрасывались друг на другу, словно свора собак, раздирающих мою душу. Блок за блоком, я выстроил стены Скилла, потом посмотрел на Олуха, и тот довольно кивнул, по своей извечной привычке высунув язык. Между тем, Лант что-то быстро говорил Чейду, а старик держал его за плечи и всматривался в лицо. Роустеры топтались вокруг, явно раздосадованные всей ситуацией. Я посмотрел на капитана и использовал Скилл, чтобы подкрепить им произносимые слова.

— Вы не хотели приезжать сюда. Вы были в порядке, пока не добрались до развилки, ведущей сюда, и тогда вы захотели отправиться куда-нибудь в другое место. Теперь же, когда вы здесь, вы чувствуете себя несчастными и сбитыми с толку. Вы, как и я, видите признаки атаки вооруженных людей. Они пришли и ушли, оставив признаки своего пребывания, но не память о нем среди моих людей. Это магия… злая магия охватила Ивовый Лес, преднамеренно, чтобы держать подальше тех, кто мог бы нам помочь, — я вдохнул, чтобы успокоится и выпрямил спину. — Пожалуйста, если двое из ваших товарищей смогут найти пристанище для лошадей в овечьих загонах и снабдить их кормом, который удастся отыскать, я буду вам крайне признателен. А затем заходите внутрь, грейтесь, ешьте. Потом мы обсудим, как нам преследовать людей, которые не оставляют следов.

Капитан стражи окинул меня взглядом, полным сомнения. Его лейтенант закатил глаза и даже не стал скрывать своего презрения. Чейд повысил голос.

— После того, как вы поедите, выходите наружу парами и расспросите народ в округе. Ищите следы конных воинов. Для любого, кто вернется с надежной информацией, предусмотрена награда, золотом.

Это мотивировало их, и они принялись за дело ещё прежде, чем их капитан закончил оглашать распоряжения. Чейд подобрался ко мне и зашептал:

— Внутрь. Кое-что личное. Мне нужно с тобой поговорить, — он повернулся к Фитцу Виджиланту. — Возьми Олуха, пожалуйста, и удостоверься, что он согрелся и сыт. Затем найдешь нас.

Булен маячил неподалеку, пока я не подозвал него.

— Найди Диксона. Скажи, чтобы он обо всем позаботился, и немедленно. Надо накормить этих людей и проследить, чтобы лошадей разместили и сделали все, что нужно. Передай ему, что он должен был стоять в дверях и встречать гостей. И дай ему знать, что я очень недоволен, — за все время, проведенное в Ивовом Лесу, я никогда не разговаривал со слугами так резко. Булен испуганно взглянул на меня и убежал рысцой.

Я провел Чейда сквозь расколотые двери. Его лицо помрачнело, когда он прошел мимо разорванного гобелена и опустевшего пространства на стене, где раньше висел меч. Мы вошли в мой кабинет, и я закрыл дверь. Мгновение Чейд просто смотрел на меня. Затем он спросил:

— Как ты мог позволить случиться такому? Я сказал тебе, что её необходимо защитить. Я говорил тебе об этом не раз. Я предлагал, ещё и ещё, завести небольшой отряд домашних стражников или, по крайней мере, ученика, владеющего Скиллом, который мог бы вызвать помощь. Но ты всегда был таким упрямым, настаивал, что у тебя есть все, что нужно. Теперь посмотри, что ты наделал. Посмотри, что ты натворил! — его голос затих и сорвался на последних словах. Пошатываясь, он подошел к моему столу, опустился в кресло и закрыл лицо руками. Я был так ошеломлен потоком его упреков, что не сразу понял — он плакал.

Все это было правдой, и мне нечего было сказать в свое оправдание. Оба они, и Чейд, и Риддл, предлагали завести стражников, но я всегда отказывался, считая, что оставил времена насилия позади, в Оленьем замке. Я всегда полагал, что смогу всех защитить сам. До тех пор, пока ради спасения Шута я не бросил их, предоставленных самим себе.

Чейд оторвал руки от лица, он выглядел таким старым…

— Скажи что-нибудь! — приказал он сурово. Слезы оставили мокрые дорожки на его лице.

Я удержал первые слова, пришедшие на ум, не было смысла произносить ненужные извинения.

— Здесь у всех затуманен разум. Я понятия не имею, ни как это сделали, ни как Скилл-внушение сбивает людей с толку. Я даже не знаю, что применили против нас — Скилл или какую-то другую магию. Но здесь никто не помнит нападения, хотя весь дом полон доказательств. Единственный, у кого сохранились воспоминания о кануне Зимнего Праздника — Персиверанс, это мальчик-конюший.

— Я должен с ним поговорить, — перебил меня Чейд.

— Я отослал его в бани. Ему прострелили плечо, и он пережил огромное потрясение, проведя несколько дней с людьми, которые не смогли его вспомнить и приняли за сумасшедшего.

— Меня это не волнует, — закричал он. — Я хочу знать, что случилось с моей дочерью!

— Дочерью? — я уставился на него. Его глаза горели гневом. Я подумал о Шун, её чертах Видящей, и в особенности о её зеленых глазах. Эда и Эль, это же так очевидно! Как я не видел этого раньше?!..

— Конечно, с моей дочерью! Иначе зачем бы я пошел на такие меры? Зачем мне отправлять её сюда, к единственному человеку, которому, как мне казалось, я могу доверить её безопасность?! Только ты бросил её. Я знаю, кто это сделал! Её проклятая мать и её братья, и отчим, который хуже всех. Это самое настоящее логово гадюк, а не семья! Годами я платил семье Шун, и платил хорошо, чтобы они заботились о ней. Но этого всегда было мало. Всегда! Они хотели все больше и больше: деньги, почести при дворе, земельные наделы — гораздо больше, чем я мог им дать. У её матери никогда не было чувств к собственному ребёнку! И когда бабка с дедом умерли, мать стала ещё и угрожать ей. А её боров-муж попытался наложить свои мерзкие руки на Шун, когда она ещё и девушкой не была! Потом, когда я забрал Шун, и денежный поток прекратился, они попытались её убить! — раздался стук в дверь, и Чейд прервал свою нервную речь и постарался привести в порядок лицо, промокнув глаза манжетой.

— Войдите, — сказал я, и в кабинет вошла Тавия с сообщением, что горячее и напитки ждут нас в столовой. Даже в её затуманенном состоянии, она, казалось, ощутила напряжение в комнате и поспешила покинуть нас. Чейд успел рассмотреть синяки на её лице и уперся взглядом в дверь, глубоко задумавшись. Я заговорил в наступившей тишине:

— И ты никогда не считал нужным поделиться этим со мной?

Он обернулся.

— Не было ни одного подходящего момента, чтобы поговорить с тобой! Я больше не верю в приватность нашего общения через Скилл, а в тот вечер в гостинице, когда я хотел поговорить, ты так спешил…

«Оказаться дома со своей дочерью», — мог бы добавить я, однако чувство вины пересилило мою злость.

— Чейд, послушай меня. Это не было нападением семьи Шун. Если только они могут позволить себе нанять калсидийцев, чтобы выполнить за них грязную работу. И имеют табун белых лошадей, а также отряд бледных людей, который на них передвигается. Я уверен, те, кто побывал здесь, на самом деле преследовали Шута. Или посланника, прибывшего до него.

— Посланника, прибывшего до него?

— Случилось многое, чем я не успел поделиться с тобой. Так что послушай меня. Мы оба должны усмирить свой гнев и попридержать наши страхи. Мы разберем каждый клочок информации, которая у нас есть, и уже после будем действовать. Вместе.

— Если мне вообще имеет смысл что-то предпринимать. Как ты уже сказал, моя Шайн может быть мертва.

Шайн. Сияние. Не Шун. Шайн Фаллстар. Это нельзя было счесть за улыбку, но я попытался её изобразить.

— Мы найдем истину и встретимся с ней лицом к лицу. И что бы там ни было, мы пойдем за ними. И убьем их всех, как ублюдки, которыми мы и являемся.

Его дыхание выровнялось, и он сел немного прямее. Я хотел сказать, что скорее всего, Шун была похищена вместе с Пчелкой. Однако, в качестве доказательства у меня были лишь слова котенка, не хотелось озвучивать такое сомнительное свидетельство. В очередной раз в дверь постучали, и вошел Фитц Виджилант.

— Не хочу бесцеремонно вторгаться, но мне хотелось бы поучаствовать.

Я взглянул на него, как же слеп я был и как глуп. Конечно, теперь понятно — что было особенного в этом мальчике. Я перевел взгляд на Чейда и опрометчиво ляпнул:

— И он тоже твой сын, не так ли?

Чейд застыл.

— И к счастью для тебя и твоих неосторожных слов, он знает, что он мой сын.

— Ну, это могло бы многое прояснить для меня, если бы я знал раньше!

— Мне казалось, это очевидно.

— Что ж, это не так. Ни для одного из них.

— Да какая разница? Я передал заботу о них тебе. Ты что, лучше бы о них заботился, если бы знал?

— О них? — Фитц Виджилант ворвался в нашу перепалку. Он взглянул на отца, и глядя на его профиль, я понял, что Чейд был прав. Это действительно было очевидно. Если конечно знать, на что смотреть. — О них? У тебя есть другой сын? У меня есть брат?

— Нет, — коротко ответил Чейд, но я был не в том настроении, чтобы продолжать покрывать его тайны.

— Нет, у тебя нет брата. У тебя есть сестра. И это все, что мне известно, но, возможно, есть другие братья и сестры, о которых я попросту не знаю.

— А почему я должен тебе об этом сообщать? — Чейд обрушился на меня. — Почему тебя так удивляет, что у меня были любовницы и родились дети? Годами я жил в изоляции, крыса за стенами Оленьего замка. И когда я наконец выбрался, когда я наконец мог есть изящные блюда, танцевать под музыку, и, да, наслаждаться обществом любимой женщины, почему я не должен был этого делать? Скажи мне, Фитц. Разве это не чистое везение с твоей стороны, что у тебя нет ребёнка-другого из твоего прошлого? Или ты оставался целомудренным все эти годы?

Спустя мгновение, я справился с изумлением и сумел закрыть рот.

— Вот уж не думаю, — кисло добавил Чейд.

— Если у меня есть сестра, то где же она? — требовательно спросил Лант.

— Это то, что мы пытаемся понять. Она была здесь, под охраной Фитца, а теперь исчезла, — его горькие слова укололи меня.

— Как и моя собственная дочь, которая гораздо младше и слабее, — заметил я сердито, однако задумался, действительно ли Пчелка была менее способной защитить себя, чем Шун. Или Шайн. Я сердито взглянул на Чейда, но не успел ничего сказать — в дверь снова постучали. Мы с Чейдом моментально приняли невозмутимый вид, старые рефлексы по-прежнему работали.

— Войдите, — сказали мы хором, Персиверанс открыл дверь и в замешательстве замер на пороге. Он выглядел несколько лучше, несмотря на свою окровавленную рубашку, которую так и не сменил.

— Это тот самый мальчик из конюшен, о котором я тебе говорил, — сказал я Чейду и кивнул Персиверансу:

— Входи. Я уже в курсе твоей истории, но лорд Чейд хочет послушать её ещё раз, и настолько подробно, насколько ты сможешь вспомнить.

— Как пожелаете, сир, — ответил мальчик тихим голосом и вошел в комнату. Неуверенно покосившись на Фитца Виджиланта, он перевел взгляд на меня.

— Тебе неудобно говорить о нем, когда он здесь? — спросил я. Персиверанс коротко кивнул и опустил голову, уставившись в пол.

— Что я сделал? — потребовал ответа Фитц Виджилант, в его голосе мешались отчаяние и оскорбление. Он так стремительно встал и пошел на Персиверанса, что мальчик отпрянул от него, а я успел лишь шагнуть вперед. — Пожалуйста! — закричал он напряженным голосом. — Просто скажи! Мне нужно знать…

— Мальчик, сядь. Я хочу поговорить с тобой.

Персиверанс снова взглянул на меня, словно выспрашивая разрешения подчиниться Чейду. В ответ я кивнул на стул. Он сел и взглянул на Чейда своими огромными глазами. Фитц Виджилант застыл на месте, вся его поза выражала тревогу. Чейд повернулся к Персиверансу.

— Ты не должен бояться, пока говоришь мне правду. Ты понимаешь это?

Парень кивнул, а затем добавил:

— Да, сир.

— Очень хорошо, — он взглянул на Фитца Виджиланта. — Для меня это слишком важно, чтобы откладывать. Ты не мог бы пойти распорядиться, чтобы нам подали еду прямо сюда? И попроси Олуха присоединиться к нам, если он закончил есть, хорошо?

Лант встретился взглядом с отцом.

— Я хотел бы остаться и послушать, что он скажет.

— Я знаю. Но твое присутствие может повлиять на рассказ мальчика. Как только я закончу с ним разговаривать, Фитц, Олух и я сядем вместе с тобой, чтобы посмотреть, как мы можем убрать туман из твоего разума. О, и ещё одно поручение для тебя. Мальчик, — он повернулся к моему конюху, — скажи, какие следы мы должны искать?

И снова Персиверанс мельком взглянул на меня. Я кивнул.

— Они приехали на лошадях, сир. Большие, для перевозки тяжелых грузов, на них ехали всадники, говорившие на иностранном языке. Лошади с большими копытами, хорошо подкованными. И ещё были маленькие лошадки, белые, очень изящные, но тоже крепкие, с бледными всадниками. И ещё белые лошади, которые везли сани, они были выше тех, на которых ехали белые люди. Лошади эти под стать людям. Во главе ехали солдаты, за ними — сани, затем всадники на белых лошадях и четверо солдат замыкающие. Но ночь была снежной, дул сильный ветер. Ещё до того, как они скрылись в метели, ветер замел все следы.

— Ты преследовал их? Ты видел, в каком направлении они уехали?

Он покачал головой и уставился в пол.

— Мне очень жаль, сир. У меня все ещё шла кровь и кружилась голова. И было очень холодно. Я вернулся к поместью, чтобы позвать на помощь, но никто не узнал меня. Я знал, что Ревел был мертв, и мои отец и дед. Я пошел искать свою маму, — он откашлялся. — Она не узнала меня. Она велела мне вернуться обратно в поместье и попросить помощи там. Мне пришлось соврать, когда мне открыли дверь. Я сказал, что у меня сообщение для писаря Фитца Виджиланта. Они впустили меня и отвели к нему, но ему было также плохо, как и мне. Булен промыл моё плечо и позволил переночевать у огня. Я пытался сказать им, заставить отправиться за Пчелкой. Но они сказали, что не знают её, а я сумасшедший нищий мальчишка. На следующее утро, когда я уже мог немного передвигаться, я увидел её лошадь, она вернулась обратно, поэтому я взял Присс и попытался отправиться за ней. Но они посчитали меня конокрадом! Если бы Булен не сказал им, что я сумасшедший, я даже не представляю, что они могли со мной сделать!

Чейд заговорил успокоительно:

— Я понимаю, ты пережил тяжелое время. Я знаю, ты сказал Фитцу, что видел Пчелку в санях. Мы знаем, что они забрали её. Но что с леди Шун? Ты видел её в тот день?

— Когда они уезжали? Нет, сир. Я видел Пчелку, потому что она посмотрела прямо на меня. Думаю, она заметила, что я смотрю на неё. Но она не выдала меня… — мгновением позже он продолжил. — В санях были ещё и другие люди. Ими правил бледный человек, в глубине сидела женщина с круглым лицом, она держала Пчелку, словно она маленький ребёнок. И ещё, как мне показалось, там был мужчина, но с лицом мальчика…

У него закончились слова. Мы с Чейдом молчали в ожидании. Выражение лица мальчика медленно менялось, пока он пытался восстановить обрывки воспоминаний.

— Они все были одеты в светлое. Даже Пчелку завернули во что-то белое. Но ещё я заметил кусок чего-то. Чего-то красного. Похоже на платье, которое раньше было на леди.

У Чейда вырвался нервный звук, нечто среднее между страхом и надеждой.

— Ты видел её раньше? — надавил он на мальчика.

Тот кивнул.

— Мы с Пчелкой прятались за изгородью. Нападающие согнали всех наших людей из поместья во двор у главного входа. Пчелка спрятала детей за стеной, но пока мы уничтожали следы, остальные закрылись там, за стеной, и не пустили её, поэтому она пошла со мной. Мы спрятались за изгородью и стали смотреть, что происходит. Солдаты на всех кричали, приказывали сесть, даже не смотря на то, что все наши были одеты в домашние одежды, а на улице дул сильный ветер и шёл снег. Когда мы увидели их, мне показалось, что писец Лант мертв. Он лежал на снегу лицом вниз, а вокруг него все было красное. И леди Шун была там с остальными, в разорванном красном платье, с двумя горничными. Коушен и Скори.

Я видел, что эти слова оказались для Чейда ударом. Разорванное платье. Страшное знание, подобно червю, проникло в него. Её платье разорвали, а саму увезли как трофей. Возможно, речь шла о насилии и, скорее всего, об изнасиловании. Невосполнимый урон. Чейд сглотнул.

— Ты уверен?

Персиверанс сделал паузу, прежде чем ответить.

— Я видел что-то красное в санях. Это все, в чем я могу быть уверен.

Олух вошел без стука, Фитц Виджилант шёл следом.

— Мне не нравится это место, — объявил Олух. — Они все поют одну и ту же песню: «Нет, нет, нет, не думай об этом, не думай об этом».

— Кто поет? — испуганно спросил я.

Он взглянул на меня, словно на идиота.

— Все! — Олух развел руки, затем огляделся и указал на Персиверанса. — Все, кроме него. Он не делает песни. Чейд сказал, чтоб я не делал свою музыку слишком громкой, чтоб я держал её за своими стенами, как в коробке. Но они не держат свою музыку в тихой коробке, и это расстраивает меня.

Я встретился взглядом с Чейдом. У него были те же подозрения.

— Дай мне послушать минутку, — сказал я Олуху.

— Минутку? — возмущенно воскликнул Олух. — Ты слышал и слушал. Когда я оказался здесь, ты не смог почувствовать меня, а я тебя, потому что ты слушал слишком много. И ты делаешь это снова, прямо сейчас.

Я испуганно поднес руку ко рту, Олух по-прежнему хмуро смотрел на меня. Я прислушался, не слухом, а Скиллом. Сначала я услышал музыку Олуха, постоянная трансляция при помощи Скилла была настолько привычной частью его, что я блокировал её, не задумываясь. Потом закрыл глаза и погрузился глубже в поток Скилла. И там я нашел её, непрекращающийся шепот сотни разумов, напоминающих друг другу «не думать об этом, не вспоминать тех, кто умер, не вспоминать крики и пламя, не вспоминать кровь на снегу». Я прорвался через шепот, заглядывая ещё глубже, и за ним увидел то, что мои люди прятали от самих себя. Я резко отступил, распахнув глаза, и встретил пристальный взгляд Чейда.

— Он прав, — спокойно подтвердил Чейд.

Я кивнул.

В народе считается, что Скилл является королевской магией Видящих. Возможно, действительно в нашей родословной он сильнее и мощнее. Но когда отправляют Вызов, который достигает только тех, кто обладает достаточно сильным Скиллом, ответить могут и сапожник, и рыбак, и сын герцога. Я давно подозревал, что этой магией обладают все люди, по крайней мере, на элементарном уровне. У Молли не было Скилла, но я часто видел, как она вставала и подходила к кроватке Пчелки ещё прежде, чем ребёнок просыпался. Человек, ощутивший дурное предчувствие, когда его сын-солдат ранен, или женщина, открывшая дверь прежде, чем её жених постучал, казалось, использовали Скилл, даже не подозревая о нем. И сейчас, после того, как я смог это услышать, негласное напоминание, чтобы никто не думал о тех страшных событиях, гудело вокруг меня, подобно рою разъяренных пчел. Весь народ Ивового Леса: пастухи, плотники, садовники, домашние слуги — все дышали этим туманом. Горе от собственных потерь и ярость от того, что не смогли защитить своих близких, подогревали навязанное им желание забыть все, чему они стали свидетелями. Меня окатило потоком их горя и утраченных надежд, о которых они не хотели вспоминать.

— Необходимо сделать так, чтобы они вспомнили, — тихо сказал Чейд. — Это наша единственная надежда на возвращение наших дочерей.

— Они не хотят этого, — запротестовал я.

— Да уж, — мрачно согласился Олух. — Кто-то сказал им, что это хорошая идея. Они не хотят вспоминать. Они все продолжают постоянно повторять друг другу: «Не помню, не помню».

Я потряс головой, пытаясь освободиться от чужих чувств и от звона в ушах, вызванного этим навязчивым шепотом.

— Как это остановить? Если мы это остановим, они вспомнят? Если они вспомнят, смогут ли они жить с этим?

— Я живу с этим, — тихо сказал Персиверанс. — Я живу с этим, и я один. — Он скрестил руки на груди, словно пытался сжаться в комок. — Моя мама сильная. Я её третий сын и единственный выживший. Она бы не хотела выгонять меня из дома. Она бы не хотела забывать моего папу и дедушку, — надежда и страдание отражались в его глазах.

Что может заглушить Скилл и песню забвения? Я знал. Знал с тех лет, когда я так часто злоупотреблял этой отравой.

— У меня есть эльфовая кора. Или была. И ещё кое-какие травы в моем личном кабинете. Не думаю, что её украли.

— Что ты делаешь с эльфовой корой? — Чейд был ошеломлен.

Я взглянул на него.

— Я? А что ты делаешь с эльфовой корой? И не только с корой из Шести Герцогств, но и с той, что островитяне использовали против меня на Аслевджале? Делвенбарк. Я её видел на твоей полке.

Чейд уставился на меня.

— Инструменты торговли, — тихо сказал он. — Отец Эллианы дал мне её. Одно их тех снадобий, что я храню, но никогда не хотел бы использовать.

— Именно, — я повернулся к Персиверансу. — Найди Булена. Скажи ему, чтобы он отправлялся в дом твоей матери и попросил её прийти сюда, в этот кабинет. Я принесу травы. Как только Булен уйдет за ней, отправляйся на кухню и скажи там, что мне нужны чашки и чайник с кипятком.

— Сир, — ответил он, слегка поклонившись, и пошел к двери. Однако взявшись за ручку, заколебался и обернулся ко мне. — Сир, это ведь не причинит ей боль?

— Эльфовая кора — это растительное средство, которое люди используют довольно давно. В Калсиде господа дают её своим рабам. Это делает их сильными и выносливыми, но из-за коры их настроение становится мрачным. В Калсиде утверждают, что их рабы лучше и больше работают, и лишь немногие сохраняют достаточно силы воли, чтобы попытаться сбежать или восстать против хозяев. Ещё кора может подавить сильную головную боль. Но также наши исследования с лордом Чейдом показали, что использование коры подавляет способность человека к Скиллу. Один из подвидов с Внешних Островов и вовсе может закрыть разум человека от контактов при помощи Скилла. Такой у меня нет. Но, возможно, для того, чтобы освободить сознание твоей матери и заставить её вспомнить тебя и твоего отца, вполне достаточно будет и моей коры. Я не могу тебе обещать, но, скорее всего, все получится.

Фитц Виджилант неожиданно шагнул вперед.

— Испробуйте сначала на мне. Посмотрим, что получится.

— Персиверанс, исполняй свои поручения, — твердо сказал я. Мальчик ушел, а мы с Чейдом остались с Лантом и Олухом.

Я изучал Ланта. Его сходство с Чейдом и другими предками Видящими не было таким очевидным, как у Шун, но теперь, когда мне стало известно о его происхождении, не было смысла отрицать это сходство. Но сейчас он выглядел ужасно. Глаза ввалились и горели огнем лихорадки, губы потрескались от сухости, даже двигался он, как дряхлый старик. Не так давно его жестоко избили в Баккипе, и парень до сих пор не до конца оправился. Ради его безопасности Чейд прислал его ко мне под видом писаря и наставника для моей дочери. Однако, под моей защитой он получил серьезное ранение и потерял много крови, а его память бесцеремонно стерли. Можно ли подвергать его новой опасности?

— Что думаешь? — спросил я Чейда.

— Ну по крайней мере, это утихомирит боль. И я не думаю, что его сознанию станет ещё хуже, чем сейчас. Если он готов, мы должны позволить ему попробовать.

Пока мы советовались, Олух дрейфовал по моему кабинету, рассматривая диковинки, расставленные на полках, изучил вид из окна, потом нашел стул, сел на него и неожиданно заявил:

— Неттл говорит, что может отправить вам кору с Аслевджала. Она говорит, что у неё есть посыльный, который может пронести её через камни.

— Ты можешь общаться с Неттл? — я был поражен. Нескончаемый шепот сделал меня глухим даже к Скиллу Чейда, несмотря на то, что мы находились в одной комнате.

— Ага. Она просила сказать, все ли в порядке с Пчелкой и Лантом. Я сказал ей, что Пчелку похитили, а Лант сумасшедший. Ей грустно, страшно, а ещё она злится. Она хочет помочь.

Я бы не так предал ей эти новости, но у Неттл и Олуха были свои отношения, более простые и без секретов. Что ж, что сделано, то сделано.

— Скажи ей: «Да», пожалуйста. Скажи ей, чтобы она попросила леди Розмари упаковать понемногу каждой смеси эльфовой коры и передать их с посланником. Передай ей, что мы отправим проводника и лошадь для её курьера к камням на Висельном холме, — Чейд повернулся к Ланту. — Отправляйся к капитану роустеров и попросил его направить человека на Висельный холм за Дубами-на-Воде.

Лант подозрительно взглянул на него.

— Ты отправляешь меня из комнаты, чтобы обсудить меня с Фитцем?

— Да, — мягко ответил Чейд. — Теперь иди.

Когда дверь закрылась за ним, я спокойно сказал:

— Он такой же прямолинейный, как и его мать.

— Охотница Лорел. Да, он такой. Это была одна их тех черт, которые я любил в ней, — вымолвив это, он взглянул на меня, словно оценивая степень моего удивления.

Я конечно удивился, однако попытался это скрыть.

— Если он твой, то почему не Фитц Фаллстар? Или просто Фаллстар?

— Он должен быть Лантерном Фаллстаром. Когда мы узнали, что Лорел ждёт ребёнка, я готов был жениться. Она — нет.

Я взглянул на Олуха, вроде бы он не интересовался нашей беседой. Я понизил голос:

— Почему?

Боль промелькнула в его глазах, уголки губ чуть скривились.

— По очевидным причинам. Она слишком хорошо меня узнала, а узнав, не смогла любить. Она предпочла покинуть двор и отправилась туда, где могла родить в покое и уединении, — он ненадолго замолчал. — И это было хуже всего, Фитц. Она не хотела, чтобы кто-то узнал, что ребёнок мой. — Он покачал головой. — Я не мог оставить её. Я должен был удостовериться, что она ни в чем не нуждается. У неё была лучшая повитуха, но она недолго прожила после родов. Повитуха назвала это послеродовым сепсисом. Я выехал из Баккипа, как только прилетела птица с новостями о рождении мальчика. Я все ещё наделся уговорить её попробовать разделить со мной жизнь. Но к тому времени, когда я добрался до неё, она была мертва.

Он замолчал. Я задумался, зачем он рассказал мне об этом, и почему именно сейчас, но не стал задавать вопросов. Вместо этого встал и подбросил поленьев в огонь.

— На твоей кухне есть имбирные кексы? — спросил меня Олух.

— Не знаю насчет кексов, но что-нибудь сладкое наверняка есть. Почему бы тебе не сходить туда и не посмотреть самому — что там есть вкусненького? И принеси что-нибудь для нас с лордом Чейдом.

— Ага, — пообещал он и с готовностью ушел.

Как только за ним закрылась дверь, Чейд вновь заговорил.

— Лант был здоровым, прекрасным мальчиком. Повитуха нашла для него кормилицу, как только Лорел не стало. Я долго думал о его будущем, а затем обратился к лорду Виджиланту. Он был человеком с огромными проблемами, которые возникают из-за долгов и глупости. Я оплатил часть его долгов и нашел толкового управляющего, способного удержать его от неприятностей, в обмен на приют для мальчика и обещание растить его как аристократа. У Виджиланта было шикарное имение, все, что требовалось для его процветания, было сделано. Я навещал своего сына так часто, как только мог, я видел, что он учится ездить верхом, читать, фехтовать и стрелять из лука, то есть всему, что должен уметь аристократ. Мне казалось, это соглашение идеально для всех нас. Лорд Виджилант припеваючи жил в своем процветающем владении, мой сын был в безопасности и хорошо обучался. Но я не учел фактор человеческой глупости — я сделал этого типа слишком привлекательным. Глупец с процветающими владениями и приличным денежным состоянием. Эта сука сорвала его как переспелый фрукт. Она даже никогда не притворялась, что ей нравится мальчик, и как только на свет появился её собственный сын, она решила выжить Ланта из гнезда. К тому времени он уже был слишком взрослым, чтобы я мог сделать его своим пажом в Баккипе или учеником. Я надеялся, что он последует по моим стопам, — Чейд покачал головой. — Но ты видел, это не в его характере. Тем не менее, он оставался в безопасности, пока эта женщина не углядела в нем угрозу для своих наследников. Она видела, как его полюбили при дворе, и не смогла стерпеть. И сделала свой ход.

Он замолчал. Было ещё кое-что, о чем он умолчал, и я догадывался, что на этом история не закончилась. Я мог бы поинтересоваться, как её здоровье, или как поживают сыновья этой женщины. Однако, решил, что не хочу об этом знать. Я-то понимаю и могу принять то, что Чейд делал для своей семьи. Ради сына он мог пойти на месть, и не сомневаюсь — он предпринял нечто такое, за что Лорел никогда бы не смогла его полюбить.

— А Шайн появилась в результате помутнения рассудка.

Вот это признание меня шокировало. Возможно, он жаждал поделиться с кем-то, поэтому я промолчал, не позволив эмоциям отразиться лице.

— Праздник, красивая кокетка, вино и песни, семена Карриса. Моей дочери рассказали иную версию её зачатия, но правда совсем другая. Её мать не была юной и невинной. Мы вместетанцевали, вместе напились, хорошо провели время за игровыми столами. Потом мы забрали мой выигрыш и спустились в Баккип, потратили все на безделушки и мелочи для неё, выпили ещё. В тот вечер, Фитц, я превратился в молодого мужчину, которым я, возможно, когда-то был, и мы закончили вечер в дешевом трактире, в комнате над залом, под шум веселья снизу и звуки ещё одной парочки из-за стены. Для меня это было пьяняще и импульсивно, да и для неё тоже — веселое приключение без размышлений о последствиях. А через полтора месяца она пришла ко мне и сказала, что носит моего ребёнка. Фитц, я старался быть честным. Но она была такой идиоткой — тщеславной, красивой, как картинка, и пустой, как ночная бабочка. Я не мог с ней разговаривать. Однако, я бы мог простить невежество, и она не была ни в чем виновата, мы оба знали, что наши отношения были минутным приключением. Но её жадность и избалованность ужаснули меня. Моим оправданием зачатия Шайн были праздник, вино и семена Карриса. Но для матери Шайн это не было в новинку! Я знал, что если женюсь на ней и приведу ко двору, она быстро опозорит и меня, и ребёнка. И это вопрос времени, когда она начнет использовать против меня Шайн. Её родители быстро все поняли, они были против нашей свадьбы, но они хотели ребёнка, чтобы держать его при себе и вымогать деньги. Я должен был платить, чтобы увидеть её, Фитц. Все было так сложно… Я не мог следить за её воспитанием, как это было с Лантом. Я послал наставников, но её мать отправила их назад как «непригодных». Я выслал деньги на обучение и понятия не имею, на что их истратили. Её образованием пренебрегали, а когда, наконец, умерли её бабка и дед, мать вцепилась в неё с намерением выжать из меня ещё больше. Они удерживали Шайн как заложницу. Когда я услышал, что жестокий деревенщина, за которого мать выскочила замуж, начал дурно обращаться с Шайн, я выкрал её. И проследил, чтобы её отчим получил по заслугам за преследование моей дочери. — Он замолчал.

Я ни о чем не спрашивал, просто молча ждал. На его лице читались грусть и усталость. Он медленно продолжил:

— Я определил её в безопасное место и попытался восполнить некоторые её нужды. Нашел способного телохранителя, женщину, которая могла бы научить её, как женщине самой себя защитить. Ну и некоторым другим навыкам. Но я недооценил её отчима. Её мать вскоре бы о ней забыла, у неё материнский инстинкт как у змеи, но я недооценил степень алчности и хитрость её мужа. Я был уверен, что спрятал Шайн, до сих пор не знаю, как ему удалось найти её, боюсь, у меня есть крыса среди шпионов. Я не осознавал в полной мере, насколько далеко готов был зайти её отчим, чтобы восстановить свою гордость, и её мать, которая никогда не отличалась добротой. Они попытались отравить Шайн, но ошиблись и убили кухонного мальчика. Хотели они убить её или просто сделать ей плохо? Я не знаю. Но доза оказалось смертельной для маленького мальчика. Поэтому снова я должен был перевезти её куда-то, снова доказать, что я не тот, с кем можно шутить. — Он крепко сжал губы. — Я следил за ним, отчимом, в нем кипела жажда мести. Я перехватил его письмо, в котором он хвастался, что отомстит нам обоим, и мне, и Шайн. Поэтому теперь ты понимаешь, почему я убежден, что здесь вновь не обошлось без его участия.

— Я абсолютно уверен, что это связано с преследователями Шута. Но скоро мы все выясним, — я колебался, но потом все же задал вопрос. — Чейд, почему ты рассказываешь мне это сейчас?

Он смерил меня холодным взглядом.

— Чтобы ты понял, на что я готов пойти, чтобы защитить своего сына и вернуть дочь.

Я сердито встретил его взгляд.

— Ты полагаешь, я пойду на меньшее, чтобы вернуть Пчелку?

Он долго смотрел в сторону, прежде чем ответить.

— Возможно. Я знаю, ты колеблешься — стоит ли заставлять твоих людей все вспомнить. Я говорю тебе об этом прямо — во благо им это пойдет или нет, но я вскрою их разумы и выжму все, что им известно. И мне неважно, кто будет передо мной — младенец или старик. Мы должны выяснить каждую мелочь, мы должны это сделать, без колебаний. И мы не можем отменить то, что с ними уже произошло. Но мы сможем заставить виноватых заплатить за это. И мы сможем вернуть наших дочерей домой.

Я кивнул. Темные мысли одолевали меня. Пчелка была такой юной и такой маленькой, никто не посчитает её женщиной. Но ведь для некоторых мужчин это не имеет значения… Я почувствовал себя больным, когда подумал о походке Элм. Должны ли мы действительно заставить маленькую кухонную девочку заставить вспомнить то, что с ней сделали?..

— Пойди и принеси Эльфовую кору, — напомнил мне Чейд. — Потребуется время, чтобы она заварилась.

Глава 14

ЭЛЬФОВАЯ КОРА

…а хуже всего то, что болиголов часто растет рядом с полезным водяным крессом. Убедитесь, что юноши и девушки, которых отправляют на сбор трав, знают об этом.

Семена карриса — плохое средство, принимать его неприемлемо. Обычай посыпать им праздничные угощения отвратителен. Тот, кто их использует, находится в приподнятом настроении и чувствует себя прекрасно. Мужчина или женщина, принявшие семена, могут почувствовать, что сердце бьется чаще, и тепло приливает к щекам и органам в паху, а также ощутить желание танцевать, бегать, петь во все горло или заниматься любовью, невзирая на последствия. Воздействие семян заканчивается внезапно, принявший их может рухнуть в изнеможении и проспать весь день напролет. Последующие несколько дней он будет чувствовать себя усталым, раздражительным, иногда его могут мучить боли в позвоночнике.

Следующая в списке опасных трав — эльфовая кора. Как понятно из названия, это кора, снятая с эльфового дерева. Самая сильная кора — на кончиках молодых побегов. Эльфовые деревья, произрастающие в спокойных долинах, дают самую слабую кору, тогда как деревья растущие в более суровых условиях, например, на прибрежных утесах или подветренных склонах гор, дают кору, наиболее вредную для тех, кто её использует.

Чаще всего кору употребляют в виде крепкого чая. Он придает выносливость, позволяя путнику или работнику в поле преодолевать самую тяжелую усталость. Но выносливость — это не сила духа. Кора может скрыть боль от ранения или боль усталых мышц, но, вместе с тем, приводит к упадку духа и ощущению тяжести на сердце. Те, кто использует её, чтобы продлить часы своей работы, должны обладать сильной волей, чтобы продолжать свои занятия, или иметь надсмотрщика, который будет беспощаден.

— «Двенадцать несчастливых трав». Свиток не подписан.

Я шёл коридорами Ивового Леса. Шепот Скилла: «Забудь, забудь, этого не было, они не умерли и не исчезли, их никогда не было», — холодным ветром задувал мне в лицо. После разговора с остальными он лишил меня воли настолько, что я не мог сосредоточиться ни на чем, кроме самых простых действий. Отчаянно хотелось завернуться в одеяло у теплого огня и может ещё выпить кружку подогретого сидра, чтобы легче заснуть. Сопротивляться этому желанию — все равно что пытаться освободить свои рукава от цепких призрачных пальцев.

Двери моего кабинета слегка покосились, тонкое дерево вокруг защелки было разбито. Я поморщился. Дверь не запиралась, она была просто прикрыта, значит ломали её не по необходимости, а лишь в порыве бесчеловечного веселья в пылу битвы.

Внутри я впервые осмотрелся. Одинокий тусклый луч зимнего солнца указующим перстом пробивался сквозь неплотно задернутые шторы. Словно разящий клинок, он падал на мой разбитый стол. Я прошел мимо покосившихся, навалившихся одна на другую стоек для свитков. Меч Верити, так долго провисевший над камином, исчез. Ну конечно. Даже самый невежественный вояка способен оценить качество этого оружия. Я почувствовал боль и попытался как можно скорее отстраниться от этой утраты. Меч Верити — не мой ребёнок. Просто вещь. Достаточно, что я храню воспоминание о человеке и том дне, когда он вручил мне меч. Фигурка, изображавшая нас с Ночным Волком и Шутом, нетронутой стояла на своем месте на каминной полке. Подарок Шута, перед тем, как он отправился в Клеррес, тот подарок, который заставил его «предать» меня. Невыносимо было видеть его понимающую полуулыбку.

Я не стал смотреть, что ещё было разбито или похищено, вернулся к столу, полностью вытащил ящик и достал коробку, надежно спрятанную в глубине. В одном из отделений лежал закрытый пробкой горшочек с эльфовой корой. Вытащив горшочек, я уже собрался спрятать коробку обратно, но вместо этого сунул под мышку, бросив ящик на пол.

По пути обратно в общий зал мне по-прежнему не удавалось сосредоточиться ни на одной мысли. «Забудь, забудь, забудь.», — бормотала песенка. Собравшись с силами, я выставил против неё стену Скилла и тут же ощутил волну паники. Пчелка была похищена, и я понятия не имел, где её искать. Меня захлестнуло стремление сделать все, что угодно, сделать хоть что-то. Но лучшее, что я мог сделать прямо сейчас, это использовать лекарство, зажатое в руке, и мне стало стыдно. Ведь я почти поддался шепоту, призывающему забыть, забыть. Словно хватаясь за острие клинка, я собрал всю злость и страх и уцепился за них. Почувствуй боль и разожги ярость. А паника Пчелке ничем не поможет…

В зале над каминным огнем кипел чайник, вода бурлила. Персиверанс уныло сидел перед камином, его щеки порозовели, но сжатые губы были белыми от боли. Заварочный чайник и чашки уже стояли на подносе, вместе с ними кто-то прислал с кухни небольшие кексы. «Приятное дополнение», — подумал я безжалостно. Сначала заставить их вспомнить полный ужасов вечер, а потом: «Ах, возьмите пожалуйста кексик, перекусите». Чейд забрал коробку с травами из моих рук, открыл и поморщился, глядя на содержимое. Я не стал извиняться за то, что не удосужился запастись новым сбором. Чейд открыл горшочек и высыпал немного коры себе в ладонь.

— Выглядит старой, — он посмотрел на меня, с видом недовольного учителя.

— Не самая свежая, — подтвердил я, — но работать будет.

— Да, будет.

Он положил щедрую порцию в чайник и протянул его мне. Я снял кипящую воду с огня и залил заварку, тут же поднялся знакомый запах чая из эльфовой коры, и всколыхнул сотни воспоминаний о том, как часто я пил его раньше. Когда-то любая попытка применить Скилл вызывала у меня такую жуткую головную боль, что перед глазами начинали плясать огни, а любой звук вызывал почти агонию. Только после того, как группа Скилла предприняла необдуманную попытку вылечить меня, я смог использовать Скилл почти без боли, но так и не узнал, что стало причиной предшествующих припадков. Было ли это избиение, которому подверг меня мастер Скилла Гален, или магический блок, который он оставил в моем сознании, одурманивший меня и заставивший поверить, что я не имею способностей к Скиллу и ничего не значу в этом мире. До этого лечения чай из эльфовой коры был моим единственным спасением после серьезных упражнений в Скилле.

— Пусть настоится, — посоветовал Чейд, и сознание вернулось к настоящему. Я поставил чайник на поднос, почти в то же мгновение вернулся Фитц Виджилант.

— Я отправил человека и велел взять с собой ещё одну лошадь. Так и не смог точно объяснить ему, как добраться до Висельного холма, но думаю, что любой в Дубах-на-Воде сможет указать ему дорогу.

— Отлично, — сказал Чейд, а я кивнул и положил в чашку горсть ивовой коры с щепоткой валерианы. Чейд с любопытством посмотрел на меня, и я указал глазами на мальчишку. Чейд понимающе кивнул, потянулся и добавил в чашку ещё валерианы.

— Эта трава тоже выглядит высохшей, — упрекнул он меня. — Тебе надо почаще обновлять запасы.

Наливая кипяток в чашку, я молча кивнул. Как обычно, старик не станет извиняться за то, что сказал раньше, это был его способ вернуть все на свои места. Что ж, меня это устраивало. Поставив чашку на пол рядом с Персиверансом, я сказал:

— Пусть немного настоится, а потом выпей все. Это не слишком приятно, но придется потерпеть.

— Это эльфовая кора? — спросил он с тревогой.

— Нет, это ивовая кора против твоей лихорадки и валериана, чтобы немного ослабить боль. Как твое плечо?

— Дергает, — признался он. — Спина и шея.

— Чай поможет.

Он посмотрел на меня.

— Тот, другой чай, навредит моей маме? Когда она вспомнит?

— Думаю, ей будет тяжело. Но без него она останется одна, до конца своих дней. Она не будет помнить, что твой отец умер, но и не вспомнит, что у неё есть сын.

— У неё есть моя тётя и её дети. Они живут в Ивах.

— Парень, — вмешался в наш разговор Фитц Виджилант, — я выпью первым, посмотрим, что чай сделает со мной, а потом ты сможешь решить, давать его твоей матери или нет.

Персиверанс внимательно посмотрел на него.

— Спасибо, сир, — сказал он с сомнением.

Лант взглянул на отца:

— Он уже заварился?

— Давай проверим, — тихо ответил Чейд. Налив немного в чашку, он пригляделся, понюхал, а потом долил до краев и протянул Ланту.

— Пей медленно и дай нам знать, если почувствуешь какие-то изменения или начнешь вспоминать тот день.

Лант сел и посмотрел на чашку с чаем. Мы внимательно следили за ним, когда он поднял чашку и сделал глоток.

— Слишком горячий и горький, — поморщился он, но почти сразу глотнул снова и поднял глаза.

— Вы не могли бы не таращиться? — сказал он мне и добавил, — Все так тихо.

Мы с Чейдом переглянулись и сделали вид, что отворачиваемся, однако я украдкой следил за Лантом. Он глубоко вдохнул, будто собирался с силами, а потом выпил все до последней капли. Тут же его лицо перекосилось от боли, и он застыл, вцепившись в чашку и закрыв глаза. Лоб прорезали морщины, и Лант со стоном скорчился:

— О, всемилостивейшая Эда! О нет. О, нет, нет, нет!

Чейд подошел к нему, положил руки на плечи и с нежностью, которую я редко видел в нем, наклонился, мягко уговаривая:

— Дай себе вспомнить. Только так ты сможешь ей помочь. Вспоминай все.

Лант закрыл лицо руками, и я вдруг увидел, как же он молод. Не больше двадцати. И воспитывали его гораздо мягче, чем меня. Драка с головорезами, нанятыми его мачехой, скорее всего стала для него первой в жизни встречей с реальным насилием. Он никогда не поднимал весла на боевой галере, не говоря уже о том, чтобы вонзить топор в живого человека. Чейд говорил мне, что он не способен убить. А я доверил ему жизнь Пчелки. И жизнь Шун.

— Расскажи мне, что произошло, — тихо сказал Чейд.

Я присел на край стола и замер.

Напряженным голосом Лант начал говорить:

— Мы вернулись сюда после того, как Баджерлок вместе с бродягой ушел через Скилл-колонну. Мы с Шун… — его голос дрогнул на её имени, — и Пчелка. Мы не понимали ничего из того, что произошло в Дубах-на-Воде, ни зачем он убил собаку, а потом купил её щенков, ни того, почему он сначала зарезал попрошайку, а потом с помощью магии перенес его в Баккип. Мы, то есть Шун и я, довольно сильно злились из-за этого. Сначала он сказал, что я недостаточно компетентен, чтобы учить Пчелку, а потом сбежал, поручив мне заботиться о ней. И леди Шун он тоже оскорбил!

Лант вдруг превратился в мальчишку, который жаловался Чейду на обидчика. Старик вопросительно посмотрел на меня, я ответил ему хмурым взглядом и предложил:

— Расскажи про следующий день.

Под моим взглядом Лант выпрямился.

— Да. Ну, как вы можете представить, слуги и стюард Ревел были очень удивлены, когда хозяин не вернулся домой. Мы с Шун сообщили, что нам поручено пару дней присмотреть за Ивовым Лесом. Несмотря на усталость, мы не ложились в ту ночь, и Шун разработала план развлечений для Зимнего Праздника. Мы засиделись почти до утра и прилегли лишь ненадолго, так что на следующий день встали поздно. Мне стыдно говорить об этом, но я опоздал на встречу со своими учениками в классной комнате. Пчелка была там, усталая, но в целом — в порядке. А Шун в то утро, когда мы расстались, сказала, что поговорит со слугами об украшениях в доме и встретится с музыкантами, которые пришли узнать — не наймут ли их для праздника.

Вдруг он посмотрел на Чейда:

— Ты недавно сказал, что моя сестра была похищена, — пару секунд я наблюдал, как к нему приходит осознание. — Шун моя сестра? По настоящему? По крови?

— Вы оба мои дети. Оба Фаллстары, — заверил его Чейд.

Мог ли Чейд не заметить отчаяния, исказившего черты лица Ланта? Я задумался о том, что же произошло между ними тем вечером, когда они так долго не ложились? И решил, что не хочу об этом знать.

— Продолжай, — напомнил ему Чейд. Писарь прикрыл рукой рот, а когда убрал, я увидел что губы его тряслись. Он попытался собраться с духом, сел прямее и вздрогнул из-за своей раны. Чейд посмотрел на меня:

— Валериана и ивовая кора.

Я взял кружку Ланта, и продолжая слушать, приготовил нужный чай.

— Я только рассадил своих учеников, когда послышался шум. Я не испугался, просто удивился. Подумал, что это какая-то перебранка с битьем посуды, между слугами. Велел ученикам оставаться на своих местах и продолжать занятия, а сам вышел в коридор. Я скоро понял, что шум раздается от главного входа, а не из кухни. Услышав громкий голос Ревела, поспешил в сторону беспорядков и увидел Ревела и двух мальчишек. Они пытались удержать дверь закрытой, но кто-то ломился внутрь и кричал. Я подумал, что наверное за дверью пьяные работники, а потом кто-то просунул через щель в двери клинок и поранил руку одному из парней. Я закричал Ревелу, чтобы он держал дверь, пока я не приведу помощь. Побежал искать меч, крича слугам, чтобы они предупредили Шун и вооружились. Я взял старый меч, который был здесь, над камином, и побежал назад, — он облизал губы и замолчал. Взгляд стал отстраненным, Лант глубоко задышал.

— Фитц, — тихо сказал Чейд. — Может добавить в чай ещё эльфовой коры?

Прежде чем я успел пошевелиться, Персиверанс вскочил на ноги. Он поднес Ланту чайник, забрал его чашку и добавил в неё настой эльфовой коры, однако Лант даже не шевельнулся. Чейд тихо сказал, наклонившись к нему:

— Сын, возьми кружку, выпей.

Я почувствовал странный укол. Это что, ревность?..

Лант послушно выпил чай, на этот раз выражение его лица почти не изменилось, когда он отставил чашку.

— Я никогда не был бойцом, вы это знаете, вы оба это знаете! — его признание скорее звучало как обвинение. А потом его голос дрогнул. — Просто не боец. Дружеская потасовка на учебных клинках в солнечный день, с приятелем, с которым потом сравниваешь синяки, это одно. Но когда я вернулся обратно ко входу, дверь уже поддалась. Я увидел, как Ревел покачнулся, схватившись за живот, один из ребят лежал на полу, в луже собственной крови. Второй парень пытался сдержать их своим ножом. Человек за дверью рассмеялся и отрубил ему голову. А потом в холле остался только я, сначала против одного из них, потом против трех, а потом кажется было уже шестеро. Я пытался драться. Правда пытался. Я звал на помощь и пытался сопротивляться, но это не было честным поединком один на один. Не было никаких правил. Я дрался с одним, а тут наступал второй. Сам я выстоял, но холл широкий, захватчики просто обходили нас, и я слышал, как они бегут по коридору за моей спиной. Я слышал крики и треск ломающихся дверей. А человек напротив меня вдруг рассмеялся, — он неожиданно потупился.

Я рискнул сделать предположение:

— Человек за твоей спиной оглушил тебя? Ты лишился чувств?

— Нет, никто меня не трогал. Я просто бросил свой меч. А двое, с которыми я сражался, стояли напротив и смеялись надо мной. Один грубо толкнул меня, когда проходил мимо, а мне было все равно. И я вышел на улицу и встал напротив особняка. И до сих пор не понимаю — почему.

Внушение Скиллом? — легко коснулась меня мысль Чейда.

Я кивнул, неспособный ни на что большее. Чтобы связаться с ним Скиллом, мне пришлось бы опустить защитные стены и впустить этот туман: «Забудь, забудь, забудь.» Я не могу позволить себе забыть.

— Не беспокойся о том, чего ты не знаешь, — мягко предложил я. — Очевидно, что здесь поработала магия. Ты не мог противостоять ей. Просто расскажи, что знаешь.

— Да, — безвольно сказал он. Но голова его отрицательно покачивалась.

— Хочешь ещё эльфовой коры? — спросил Чейд.

— Нет, я помню, что случилось в тот день и в последующие. Я не понимаю этого, но помню. Мне просто стыдно говорить об этом вслух.

— Лант, и Фитц, и я пережили свою долю поражений. Нас жгли, травили, били. И да, нас атаковали Скиллом, делали из нас дураков, заставляли делать вещи, которых мы стыдимся. Не важно, что ты сделал или не сделал, мы не станем думать о тебе хуже. Твои руки были связаны, пусть и не было веревки, которую ты мог бы увидеть. Если мы собираемся спасти твою сестру и маленькую Пчелку, тебе придется отставить твою гордость и просто рассказать все, что знаешь.

Голос Чейда звучал мягко и успокаивающе. Это был голос отца. Кто-то циничный внутри поинтересовался — а был ли он когда-нибудь таким всепрощающим со мной, но я заткнул его.

Ланту понадобилось какое-то время. Он покачался на своем стуле, откашлялся, собираясь с силами. А когда наконец-то заговорил, его голос был выше и суше.

— Я стоял снаружи, на снегу, вместе с остальными. Люди выходили из особняка и останавливались рядом со мной. Там было несколько верховых, но мне не казалось, что они удерживают меня. Я боялся их, но больше всего я боялся сделать что-то ещё, кроме как стоять там, вместе с остальными, на снегу. Нет, не боялся и не то чтобы не хотел. Скорее, просто мне казалось — то, что я делаю, это все, на что я способен. Все были там, и одинаково топтались на месте. Многие дрожали и плакали, но никто ни с кем не разговаривал. Никто не сопротивлялся. Даже раненые, они просто стояли и истекали кровью, — он замолчал, мыслями снова возвращаясь в прошлое.

В дверь постучал Булен.

— Сир, мне жаль вас разочаровывать. Я был в коттеджах, где живут конюшие. Никто из них ничего не помнит о парне по имени Персиверанс и никто не признает себя его родственником.

Я почувствовал себя глупо и взглянул на мальчика. Его глаза потемнели от горя, когда он тихо проговорил:

— Это третий дом, там защитный амулет над дверью, на удачу. И мой дед сделал дверной молоток из подковы. Мою мать зовут Дилиджент.

Булен покивал. Я решил изменить указания:

— Вообще не упоминай её сына. Скажи, что мы хотим видеть её, чтобы узнать, сможет ли она взять на себя дополнительную работу по кухне.

— Ой, это ей понравится, — тихо сказал Персиверанс. — Она все просила папу построить ей печку на заднем дворе, чтобы она могла печь в любое время.

— Хорошо, сир. А ещё стюард Диксон говорит, что гвардейцы едят все, что видят. Поскольку наши кладовые не слишком хорошо укомплектованы в этом году…

До нападения наши кладовые были переполнены.

— Скажи ему, чтобы послал человека с повозкой в Ивы и заказал все, что потребуется. В следующий ярмарочный день он может съездить в Дубы-над-Водой. С торговцами я разберусь позже, мы у них на хорошем счету.

— Очень хорошо, сир. — Булен обеспокоенно взглянул на Фитца Виджиланта. Он недолго работал на него, но между молодыми людьми уже образовалась привязанность. — Я могу что-то принести для писаря Ланта?

Лант даже не посмотрел в его сторону. Чейд отрицательно покачал головой, и парень испарился.

— Лант? — мягко сказал старик.

Фитц Виджилант глубоко вздохнул и продолжил свой рассказ, он словно камень на гору закатывал.

— Мы все были там. Они вывели Шун и её служанку. Помню, я отметил, что Шун сопротивлялась — это бросалось в глаза, потому что больше никто не сопротивлялся. Она пиналась и кричала на человека, который её тащил. Вдруг вытащила откуда-то нож и ударила его в руку, и даже почти вырвалась. Он поймал её за плечо и ударил так сильно, что она упала. Ему ещё пришлось побороться за нож в её руке. А потом он просто толкнул её к нам и ушел прочь. Она осмотрелась, увидела меня и побежала. Она кричала мне: «Сделай что-нибудь. Почему никто ничего не делает?». Она обняла меня, а я просто стоял. Потом спросила: «Что с тобой не так?», а я вообще не думал, что что-то не так. Я сказал, что мы просто должны стоять с остальными. Что я этого хочу, а она спросила: «Если они этого хотят, то почему плачут?», — он остановился и сглотнул. — Тогда я понял, а ведь правда. Все стонали и плакали, неосознанно. И я понял, что тоже плачу.

Только Шун сопротивлялась. Почему? Помогли тренировки Чейда, сделав её смелее остальных? Я не выбирал слуг по их умению сражаться, но точно знал, что мои конюшие не раз участвовали в потасовках. И все же никто не сопротивлялся. Кроме Шун. Я посмотрел на Чейда, но он не поднял глаз, и мне пришлось оставить этот вопрос на потом.

— Верховые стражники стали кричать на нас: «Сидеть, сидеть». Некоторые кричали на калсидийском, кто-то на нашем языке. Я не сел, потому что сильно замёрз, и мне не хотелось садиться на снег. Я чувствовал, что пока стою вместе с остальными на подъездной дорожке, я делаю то, что должен делать. Один из них начал угрожать, он искал кого-то, бледного мальчика, и сказал, что убьет нас, если мы его не выдадим. Но я не знал никого похожего, и, судя по всему, никто не знал. Там был Оук, тот, которого ты нанял прислуживать. Он был блондином, но уж точно не мальчиком. И все же кто-то сказал одному из налетчиков, что это единственный человек со светлыми волосами, работающий в Ивовом Лесу. Он стоял недалеко от меня. Человек, который задавал вопросы, подъехал к Оуку на лошади, посмотрел на него и указал пальцем: «Это он?», — прокричал он тому, другому, одетому во все белое. Белый был похож на преуспевающего торговца, но с мальчишеским лицом. Он покачал головой, и человек на лошади вдруг очень разозлился. «Не этот!», — закричал он, потом наклонился и распорол Оуку глотку своим мечом. Тот рухнул на снег, кровь хлестала из раны, он поднял руку к шее, словно мог удержать её. Но не смог. Умирая, он смотрел прямо на меня. Когда на улице так холодно, от крови идет пар. Я не знал этого. И я просто смотрел.

Лант немного помолчал, потом продолжил:

— А Шун нет. Она кричала, осыпала всадника проклятиями и говорила, что убьет его. Она побежала к нему, и не знаю почему, я поймал её за локоть и попытался удержать на месте. Она сопротивлялась. Тут человек на лошади подъехал и с силой пнул меня по голове, так что я отпустил её. А потом он наклонился и проткнул меня своим клинком. И засмеялся, когда я упал прямо на тело Оука. Его кровь все ещё была теплой. Я это помню.

Оук. Молодой парень, нанятый прислуживать за обедом. Смешливый молодой человек, пока ещё необученный прислуживать в доме, но всегда с улыбкой на лице. Он так гордился своей новой ливреей… Оук, безжизненное тело, проливающее красное на белый снег. Он пришел к нам из Ив. Задаются ли его родители вопросом, почему он до сих пор не приехал навестить их?

У двери раздался какой-то шум. Это вернулся Олух с блюдом маленьких кексов с изюмом. Он с улыбкой предложил их нам и удивился, когда я, Чейд и Лант отрицательно покачали головами. Персиверанс взял один кекс, но просто держал его в руке. Олух улыбнулся мальчику и присел у очага, устроив тарелку на коленях. Он выбирал себе кексик, устроив из этого целое представление. То, как просто он наслаждался сладостями, больно резануло меня по сердцу. Почему не моя маленькая девочка, не моя маленькая Пчелка сидит там, беззаботно радуясь целой тарелке маленьких кексов, предназначенных ей одной?..

Лант замолчал, сдвинув брови. Он посмотрел на Чейда, будто пытаясь понять — что старик думает про его рассказ. Лицо Чейда было непроницаемым.

— Продолжай, — сказал он тихим и словно бы одеревеневшим голосом.

— После этого я ничего не помню. До тех пор, пока не очнулся поздно ночью. Я был на подъездной дорожке один. Тело Оука исчезло, и вокруг было совсем темно, не считая света, который шёл от конюшен. Они горели, но никто не обращал внимания на огонь. Я тогда ни о чем этом не думал. Я не заметил, что тело Оука пропало или что конюшни горят. Я поднялся, очень кружилась голова, а боль в руке и в плече была ужасной. А ещё я ужасно замёрз, меня всего трясло. Я потащился внутрь и добрался до своей комнаты. Там был Булен, он сказал, что рад меня видеть. А я ответил, что ранен, и он перевязал меня и помог лечь в постель. Сказал, что Старая Рози, бабушка пастуха, сейчас в поместье по лекарским делам. Она пришла и позаботилась о моем плече.

— Булен не поехал в Ивы за настоящим врачом? Или в Дубы-над-Водой? — кажется Чейда ужаснула мысль, что о боевой ране сына заботилась чья-то бабушка.

Лант нахмурился.

— Никто не хотел покидать поместье и никто не хотел, чтобы чужаки приходили к нам. Мы все были в этом согласны. Как все были согласны, что кто-то напился и по неосторожности сжег конюшни. Но на самом деле это никого не волновало. Я не мог вспомнить, как был ранен. Кто-то сказал, что была пьяная потасовка, кто-то — что это повреждения из-за пожара на конюшнях, но никто не был уверен, что именно произошло. И нам было все равно, правда. Это не было чем-то таким, о чем бы стоило беспокоиться. — вдруг он пронзительно, с мольбой посмотрел на Чейда, — Что они со мной сделали? Как они это сделали?

— Мы думаем, они применили сильное внушение Скиллом. А потом сделали так, чтобы вы усиливали это внушение друг для друга. Вы все должны были отказываться вспоминать, не думать об этом, избегать пришлых людей, не пытаться выбраться из поместья. Это был идеальный способ скрыть все, что здесь произошло.

— Это я виноват? Я был слаб, и поэтому они смогли сделать это со мной? — в его вопросе прозвучало отчаяние.

— Нет, — уверенно ответил Чейд, — Это не твоя вина. Человек с сильным талантом к Скиллу может подчинить своей воле другого и заставить его поверить во что угодно. Это было самым сильным оружием короля Верити против красных кораблей, во время войны.

Чуть мягче он добавил:

— Я никогда не думал, что увижу такое использование Скилла за пределами Бакка. Для этого нужна большая сила и собственно сам Скилл. Кто настолько хорошо знаком с этой магией? И у кого такой талант к ней?

— Я так могу. — объявил Олух. — Теперь я знаю, как это сделать. Сделать музыку, чтобы забывать, и заставить всех петь эту песенку, снова и снова. Кажется, это не трудно. Я просто никогда раньше не думал о том, как это сделать. Я могу сделать, если хотите?

Не думаю, что когда-либо слышал что-то, столь же пугающее. Теперь мы с Олухом стали друзьями, но в прошлом у нас бывали размолвки. По большей части у него было доброе сердце, но когда он расстроен… Он показал мне, что способен сделать меня неуклюжим и неловким настолько, что я постоянно обдирал кожу на коленях и бился головой о притолоки. Сила его магии намного превосходила мою. Если он когда-нибудь решит, что я должен что-то забыть, замечу ли я, что он это сделал? Я поднял глаза и встретился взглядом с Чейдом. Судя по выражению его лица, он размышлял о том же.

— Не говорил, что сделаю это, — напомнил нам Олух. — Просто сказал, что умею.

— Мне кажется, забирать чьи-то воспоминания неправильно и плохо, — сказал я. — Как будто забираешь чьи-то монетки или сладости.

Олух пощупал языком верхнюю губу, как делал всегда, когда размышлял.

— Ага, — рассудительно ответил он. — Наверное плохо.

Чейд поднял чайник и задумчиво взвесил его на руке.

— Олух, ты сможешь сделать песенку, которая поможет людям вспомнить? Не такую, которая заставит, а ту, которая скажет им, что они смогут вспомнить, если захотят.

— Пока не делай этого! — вмешался я. — Подумай об этом и скажи — возможно ли это? Но может быть мы все равно не станем этого делать.

— Думаешь, нам хватит эльфовой коры на весь Ивовый Лес? Даже если курьер привезет мой запас? Фитц, каждую минуту, каждый час Пчелка и Шун могут подвергаться ужасной опасности. Как минимум, они уезжают все дальше и дальше от нас. А если думать о худшем, нет, я отказываюсь думать об этом. Мы должны узнать, что случилось после того, как Лант потерял сознание. Ты же понимаешь, что их следы уже исчезли, если учесть ветер и выпавший снег. И если налетчики смогли заставить людей в Ивовом Лесу забыть, что произошло, смогут ли они заставить людей забыть, что они проезжали мимо? Раз мы не получали сведений о чужаках в этой части Бакка, я полагаю, что, скорее всего, они могут. Так что единственная наша надежда — выяснить, кто они такие и что они собирались делать. Они проделали длинный путь, и судя по всему, разработали тщательно продуманный план, чтобы достичь чего-то. Чего?

— Кого, — поправил его Лант. — Они искали бледного мальчика.

— Нежданный Сын, — тихо сказал я. — Из Белых Пророчеств. Чейд, Шут говорил мне, что его пытали из-за этого. Служители ищут следующего Белого Пророка и думают, что Шут знает, где найти его.

Стук заставил меня посмотреть на дверь. Внутрь протиснулся Булен:

— Сир, я привел её.

— Пожалуйста, пригласи её войти, — сказал я.

Когда Булен открыл дверь, и женщина вошла, Персиверанс поднялся на ноги. Он смотрел на неё щенячьими глазами, я видел, как задрожало его лицо, но потом он стиснул зубы.

Возможно я встречал её, когда впервые прибыл в Ивовый Лес, но сомневаюсь, что с тех пор наши пути часто пересекались. Это была типичная уроженка Бакка, с темными вьющимися волосами, забранными в кружевную сетку на затылке, и мягкими карими глазами. Для своего возраста она была довольно изящна, а её одежда очень опрятна. Она сделала книксен и вежливо, но настойчиво спросила про место на кухне. Я позволил Чейду ответить.

— Этот парень, он работал на конюшне, говорит, что по слухам вы отличная кухарка.

Дилиджент вежливо улыбнулась Персиверансу, но никак не показала, что узнает его. Чейд продолжил:

— Я так понимаю, вы живете в коттеджах, которые использовались работниками конюшен. Мы разбираемся с пожаром, который случился накануне Зимнего Праздника. В огне погибли люди, и мы пытаемся как можно точнее узнать, с чего все началось. Вы знали кого-нибудь из тех, кто работал в конюшне?

Этот прямой вопрос вызвал странную реакцию, как будто кто-то сорвал черную повязку с её глаз. На краткий миг мне показалось, что она нас не видит, что её вообще нет в этой комнате. Потом она словно очнулась и покачала головой:

— Нет, сир, не думаю.

— Понятно. Где мои манеры, позвать вас сюда, в такой холодный день и не предложить вам ничего, чтобы согреться!.. Пожалуйста, присядьте. Здесь есть кексы. Могу я предложить вам чашечку чая? Он особенный, из самого баккипского замка.

— Ох, спасибо, сир. Вы так добры.

Булен принес ей стул, она осторожно уселась и поправила юбки, разравнивая складки. Пока Чейд готовил чай, она предложила:

— Знаете, вы можете спросить Хаторн, она живет в последнем доме. Её парень работает в конюшнях, может они что-то знают.

Чейд сам подал ей чай:

— Возможно слишком крепко. Скажите, если вам нужен мед, чтобы подсластить.

Она улыбнулась и приняла симпатичную фарфоровую чашку.

— Спасибо, — она сделала глоток. Удивленная горечью, поджала губы, но потом снова улыбнулась и вежливо сказала. — Чуть крепковато для меня.

— Это что-то вроде тоника, — ответил Чейд. — Я ценю бодрость, которую он дает мне, особенно холодными зимними вечерами, — и он послал ей самую очаровательную свою улыбку.

— В самом деле? Мне бы это пригодилось, в мои-то годы! — она улыбнулась в ответ и сделала ещё один вежливый глоток. Она хотела опустить чашку на блюдце, и вдруг её лицо изменилось, фарфор задребезжал. Чейд успел подхватить чашку с блюдцем, выскользнувшие из её ослабевших рук. Она вскинула руки ко рту, а потом уткнулась в ладони, задрожав. Из груди её вырвался то ли крик, то ли стон, скорее животный, чем человеческий.

Персиверанс пронесся через комнату, опустился перед ней на колени и обнял её здоровой рукой. Он не стал говорить, что все будет в порядке, он вообще ничего не говорил, просто прижался щекой к её щеке. Она переживала первый приступ своего горя, и все в комнате сохраняли молчание. Спустя какое-то время она подняла голову и обняла сына:

— Я отослала тебя прочь. Как ты сможешь меня простить? Ты — это все, что у меня осталось, а я прогнала тебя…

— Теперь я здесь. Ох, ма, слава Эде, ты узнаешь меня! — он взглянул на меня, — Спасибо, сир, моя мама вернулась ко мне. Спасибо вам.

— Что со мной случилось? — простонала она дрожащим голосом.

— Злая магия, — успокоил её мальчик-конюший. — Та же магия, которая повлияла на всех. Она заставила вас забыть, что произошло здесь накануне Зимнего Праздника. Всех вас, кроме меня, — он насупился. — А почему меня нет?

Мы с Чейдом переглянулись, ответа у нас не было. Олух заговорил тихим голосом:

— Потому что тебя не было с остальными, когда им сказали петь забывательную песенку. И ты вообще не слышишь песен. Вообще никаких, — он грустно посмотрел на мальчишку.

Ошарашенный Булен прошагал через комнату. Я почти забыл, что он все ещё здесь. Не говоря ни слова, он взял чашку с блюдца, которое Чейд продолжал держать в руке. Он залпом выпил чай, застыл словно статуя, а потом, не дожидаясь приглашения, рухнул на ближайший стул. Некоторое время он просто сидел, потом поднял побледневшее лицо.

— Я был там, — сказал он, посмотрев на Ланта. — Я видел, как они бьют тебя после того, как проткнули тебя, и я просто стоял. Я видел, как тот же всадник повалил леди Шун на землю, он обзывал её грязными словами и сказал, что если она посмеет подняться, то он… — Булен остановился, судя по всему, ему стало нехорошо. — Он угрожал ей. Потом они согнали нас в плотную группу, словно мы были стадом овец. И пришли ещё люди, те, которые жили в коттеджах. Большинство детей где-то прятались, но они тоже пришли, все вместе. И солдаты начали кричать про бледного мальчика.

Булен помолчал, вспоминая.

— Потом из особняка вышла женщина, я её раньше не видел. Она была очень тепло одета, вся в белом. Сначала она выбранила старика, который всеми командовал. Он был в бешенстве, и похоже, его не особо волновало, что она говорит. Она злилась, что погибли люди. Придется позаботиться о телах, и все это будет сложнее скрыть. Она сказала, что он все сделал неправильно, и что она планировала все не так. А он сказал, чтобы она оставила ему военные решения и что она понятия не имеет, как проходил захват территории. И что когда они закончат, они могут поджечь конюшню и таким образом избавиться от тел. Думаю, она была им недовольна. Но когда она повернулась к нам, то улыбалась. Она не кричала, а говорила таким добрым голосом, что я готов был сделать что угодно, чтобы порадовать её. Она искала мальчика или молодого мужчину, который недавно пришел к нам. Она клялась, что они пришли сюда не для того, чтобы навредить ему, а лишь для того, чтобы вернуть его туда, где ему место. Кто-то, кажется Тавия, закричал, что они убили единственного мужчину, который пришел недавно. Но женщина начала прохаживаться среди нас, заглядывая каждому в лицо. Мне кажется, с ней кто-то был… — голос Булена затих, а лицо стало отрешенным. У меня возникло ощущение, что он наткнулся на барьер, который не может преодолеть. Под всем этим скрывалось что-то ещё.

— Ты! — вдруг сказал Булен, указывая пальцем на Персиверанса. — Это ты был на гнедой лошади, а леди Пчелка была на серой, ведь правда? Все изменилось в этот миг. Женщина все уговаривала и уговаривала нас вспомнить мальчика, который недавно к нам присоединился, а потом один из солдат закричал и поднял руку, и мы все обернулись. Вы скакали на лошадях во всю мочь, а потом трое солдат вывели своих лошадей и понеслись за вами. И жестокий старик вместе с ними. А один из них поднял свой лук и выстрелил на скаку. Я видел, как он сделал это, направляя лошадь коленями.

— Он достал меня, — тихо сказал Персиверанс, поднимая здоровую руку к перевязанному плечу. Мать вздохнула и плотнее прижала сына к себе.

— Какое-то время, пока они преследовали вас, нас охраняло всего несколько солдат. И я помню, что мы начали разговаривать друг с другом, спрашивали — что происходит и как такое могло случиться? Мы словно пробудились ото сна наяву, — его взгляд был рассеянным. — Но потом мы все успокоились. Там ещё были другие люди, моложе и, ну, более мягкие, в белых одеждах. Они ходили среди нас, говорили нам, чтобы мы успокоились, успокоились. Они сами выглядели встревоженными, но пытались успокоить нас. Но все равно, на мгновение я кажется понял, как плохо все вокруг. Я встал на колени около Ланта, потому что там была Шун, плакала над ним. И я сказал ей, что он не умер. Потом вернулась круглолицая женщина, и с ней была Пчелка. Но Пчелка выглядела странно, будто спала с открытыми глазами. Женщина кричала всем, что они нашли его, нашли Нежданного Сына. Теперь я вспоминаю, что подумал — они имели ввиду конюшего. Но с ней была Пчелка, Пчелка и… и ещё кто-то. Кто-то…

И снова он запнулся, добравшись до чего-то, что было спрятано в глубине его памяти. От его слов в моей груди разливался холод. Они схватили Пчелку. И говорили о Нежданном Сыне, ребёнке из Белых Пророчеств. Мальчике, благодаря которому изменится судьба мира. Когда-то Шут верил, что это обо мне, а теперь он думал, что это про его сына, которому он дал жизнь, не зная об этом. Что бы он не подразумевал под этими странными словами. Я не мог понять — причем тут моя дочь? Потребность сделать что-то, хоть что-то, росла во мне, превращаясь в неконтролируемый шторм. Я не смогу, просто не смогу ждать и собирать информацию, мне надо что-то сделать!..

Булен снова заговорил:

— Они завернули её в белые одежды и усадили на свои сани, словно она была принцессой. Но потом вернулись солдаты и окружили нас. И я больше не мог думать ни о чем, казалось, единственное, что я могу делать — это стоять на месте в толпе людей и ждать — чем все закончится.

Я спросил:

— Думаешь они верили, что Пчелка и есть тот мальчик, которого они искали? Нежданный Сын?

Булен сомневался:

— Так они себя вели, сир. Они прекратили поиски, когда поймали её.

— Я все это помню, — проговорила Дилиджент, пока я все ещё пытался представить Пчелку мальчиком. — Я была дома, чинила выходной жакет Таллермена и думала о том, как мы повеселимся на Зимнем Празднике. Он так хорошо танцевал! — Она всхлипнула, но продолжила. — Я переживала, что Персиверанс перерос свою праздничную рубашку, и думала, смогу ли её переделать, чтобы использовать ещё один раз. А потом, не знаю почему, мне захотелось пойти к особняку. Тут же, в чем была, я вышла из дома и пошла туда. Все, кто были в коттеджах, тоже шли в ту сторону. Будто на праздник, но никто не смеялся и не разговаривал. Мы просто все хотели пойти туда. Я прошла мимо конюшен, они горели, но это не показалось мне ужасным или неправильным. Я не остановилась ине стала никого звать… — голос дрогнул, и я понял, что она задаётся вопросом, не были ли её муж и свёкр всё ещё живы в тот момент, могла ли она тогда перемолвиться с ними последним словом?..

— Все уже были мертвы, мам, — тихо сказал Персиверанс, и женщина резко всхлипнула. Она прижалась к сыну, словно он был её последней соломинкой в бушующем море. Горе душило её.

Во время этой паузы заговорил Булен:

— Да, пришел народ из коттеджей и дети. Дети пришли по своей воле, но солдаты издевались над ними. Я видел как один человек схватил маленькую девочку с кухни… — кровь отхлынула от его лица.

Какое-то время никто не произносил ни слова.

— Они были как дикари, — наконец вымолвила Дилиджент, — а мы были как овцы. Я смотрела, как горят конюшни, мы слышали, как кричат лошади, запертые внутри. Несколько животных должно быть вырвались, они убежали. Я просто смотрела на пламя, и меня совсем не волновало — где мой муж или сын. Это просто происходило.

— Они забрали леди Шун? — голос Чейда звучал ниже от переполнявшего его страха. Совсем на него непохоже было прерывать столь подробный отчет о событиях, но я понимал, что он просто не в силах пережить незнание. Он должен был узнать, и я не винил его.

— Да, забрали, — уверенно сказал Булен. — Это произошло позже, вечером. Они усадили Пчелку в сани, кажется женщина уговаривала солдат отправляться как можно скорее. Но солдаты грабили и пировали тем, что притащили с кухни и… насиловали молодых женщин. Женщины были… безвольны. Как будто им было все равно, или они не понимали, и один из мужчин жаловался, что это не… не доставляет удовольствия. Добрая женщина наконец велела им заканчивать, но обозленный солдат схватил Шун и потащил её в сторону от остальных. Она сопротивлялась, а все остальные — нет. Он бросил её на снег и он, он начал, он собирался… он собирался изнасиловать её.

Лант утробно застонал, закрывая лицо руками. Чейд был бледен как мел, но молчал.

— Она сражалась, но безо всякой надежды на спасение. А я, я просто смотрел, как это происходит. Как вы бы смотрели на падающий снег или на то, как ветер играет кронами деревьев. Мне так стыдно говорить об этом… Никто из жителей Ивового Леса не вмешивался, даже пальцем не пошевелил, чтобы остановить его. Но вдруг прибежала Пчелка и набросилась на этого человека. Он отшвырнул её, но Пчелка кричала, что умрет, если они навредят Шун. И тогда целая толпа белых людей набросилась на солдата и оттащила его от леди Шун.

— Значит он не надругался над ней? — Чейду едва хватило воздуха, чтобы задать этот вопрос.

Булен посмотрел на него, залился багровым румянцем и потупился от стыда.

— Тогда? Нет. Но до этого или когда её схватили… не могу знать, — он поднял глаза и встретил взгляд Чейда с искренней болью. — Думаю, скорее всего, да.

Лант зарыдал.

Чейд резко выпрямился, незнакомым мне голосом сказал:

— Минутку, — и поспешно вышел из комнаты.

— Парень, — тихо сказал Булен, — прости, что не поверил тебе.

Прежде чем Персиверанс успел заговорить, его мать громко запричитала:

— Ты все, что у меня осталось, а я прогнала тебя от дверей! Что бы сказал твой отец? Ох, сынок, сынок, что же нам теперь делать? Чем мы будем зарабатывать на хлеб? — она крепко обхватила Персиверанса и заплакала, уткнувшись ему в плечо. Мальчик побледнел. Он посмотрел на меня и заговорил ей в макушку:

— Я присягнул на верность Баджерлоку, мама. Я заработаю нам на жизнь. Только он не Баджерлок, дед был прав. Он и правда Фитц Чивэл Видящий и он принял меня в услужение. Я позабочусь о тебе.

— Правда? — это заговорил Булен. — Он и правда Фитц Чивэл… Видящий, наделенный Уитом? — с его языка чуть не сорвалось слово «бастард».

— Да, — гордо сказал Персиверанс, прежде чем я успел придумать подходящую ложь.

— Да, — повторил Лант. — Но я думал, это навсегда останется втайне, — он смотрел на меня с ужасом.

— В этом году в Оленьем Замке был интересный Зимний Праздник, — сказал я, и его глаза округлились.

— Значит все знают?

— Не все. Но теперь они узнают.

Многолетняя паутина лжи вдруг порвалась. Сколько правды я смогу вынести?..

До того, как кто-либо из нас успел что-то сказать, в комнату вернулся Чейд. Он был похож на оживший труп. Под стать внешнему виду был и голос, глухой и скрипучий.

— Похоже они начали с конюшен, а потом перебили птиц. Теперь мы должны поговорить со всеми, кто пережил начало атаки. — он откашлялся. — В конце концов, мы поговорим со всеми, кто пережил это, но начать следует с самого начала.

Глава 15

СЮРПРИЗЫ

Пусть будет собран большой отчет о каждом видении, которое было записано. И самое важное, пока шайсимы делятся с нами видениями, пусть каждое из них будет записано и разобрано на составные части. Пусть будут отдельно записаны видения о лошадях, деревьях, желудях или яблоках, и так далее. Чтобы при мобилизации кавалерии или бушующем в лесу пожаре мы смогли бы обратиться к записям и узнать, было ли предсказано это событие. И как только Служители достаточно изучат эти видения, я предсказываю, что мы увидим наши собственные пути, и тогда сами сможем решать, что осуществить, а чему воспрепятствовать.

— Служитель Кечуа, из 41 Строки.

Чейд был верен своему слову. Даже когда я решил, что мы собрали всю информацию, которую могли использовать, он продолжал вызывать моих людей в кабинет и предлагать им чай из эльфовой коры. Предварительно обсудив наши методы, мы решили отказаться от «песни воспоминаний» Олуха. Чай был эффективнее, а в результатах мы нуждались сильнее, чем в экспериментах со Скиллом, поэтому выбрали безопасный изведанный путь. Посыльный Неттл из Баккипа приехал с запасом эльфовой коры «Делвенбарк» с Внешних Островов, изъятой из закромов Чейда. Когда закончились мои старые и менее действенные запасы, Чейд стал заваривать чай с этим более опасным видом растения. У меня кружилась голова от одного только запаха, а Олух сбежал из кабинета и больше туда не заглядывал. Диксон вернулся из Ив с припасами и осведомился, сколько людей ожидать к ужину, я нервничал и был с ним несколько менее терпелив, чем следовало бы. Мы с Чейдом прагматично решили, что не стоит возвращать память ни Диксону, ни другим слугам в кухне, пока не будет готова и подана вечерняя трапеза.

Капитан роустеров вернулся и сообщил, что никто из тех, кого они опросили на главных и окружных дорогах, не помнил ни о тяжелых санях, ни о сопровождавшем их отряде солдат. Ни Чейда, ни меня его новости не удивили, и капитан явно был разочарован, что не может потребовать с Чейда награды. С каждой новой деталью этого спланированного нападения на Ивовый Лес моё сердце падало. Я все больше убеждался в том, что налетчики были Служителями, которых описывал Шут, а он говорил, что эти люди ни перед чем не остановятся в поисках Нежданного Сына.

— Но зачем забирать наших дочерей? — задался вопросом Чейд в момент относительного покоя между жертвами нашего чая.

Я высказал вслух свое лучшее предположение:

— Чтобы взять в заложники. Они думают, что мы знаем, где тот другой ребёнок. Если я прав, то скоро они должны прислать что-то вроде сообщения с предложением обмена наших детей на мальчика, которого они ищут.

Чейд покачал головой.

— Тогда они давно уже послали бы это сообщение. Или оставили его здесь, чтобы мы его нашли. И зачем так тщательно заметать за собой следы, если они хотят только лишь напугать нас? Зачем так жестоко обращаться с Шайн, если они собираются её возвращать? И зачем обращаться с Пчелкой, как с принцессой, и тащить Шайн, как добычу?

У меня было лишь одно вероятное объяснение.

— Булен говорил, что они посчитали Пчелку тем самым мальчиком, которого они искали. Нежданным Сыном.

Он нахмурился, испугавшись.

— Ты думаешь, такое возможно? Твоя дочь выглядит, как мальчик?

— Не для меня, — отрезал я. Затем мне пришлось добавить:

— Но она не любит оборки и ленточки. И она не самая женственная из маленьких девочек.

Я подумал о ней, одетой в тунику и гамаши с грязными коленками. И с обрезанными в знак скорби волосами.

— Я возвращаюсь в Баккип, — к своему удивлению, заявил я.

— Зачем? — изумился Чейд.

— Затем, что мне надо поговорить с Шутом. Нужно рассказать ему обо всем, что случилось здесь, описать этих людей — вдруг у него появятся догадки, что хотели налетчики и куда они могли забрать наших дочерей. Сомневаюсь, что ты сможешь вытянуть ещё больше информации из моих людей.

Я боялся признаться себе в том, что мне страшно услышать, как будут вспоминать произошедшее остальные слуги с кухни, и в особенности маленькая Элм. Некоторые конюшие начинали бессвязно и пугающе бормотать, когда им дали чай и заставили вспомнить — что они пережили. Целые семьи были вырезаны во время бойни в конюшне. С каждым слугой, вернувшимся к пережитому ужасу, бесконечный шепот «забудь, забудь, забудь» стихал. Даже те, кто ещё не пил чай, выглядели встревоженными, а с каждым человеком, входившим в мой кабинет и покидавшем его рыдающим, притихшим или измученным, атмосфера ужаса в поместье росла. Когда я недавно вышел из кабинета и прошел по другим помещениям, то заметил, что слуги смотрят на выломанные двери и изрезанные гобелены так, словно все ещё находятся в шоке, пытаясь осознать пережитое и как-то с этим свыкнуться.

Чейд откашлялся, привлекая моё внимание.

— Мы вернемся в Баккип вместе. Предлагаю собрать всех оставшихся слуг после ужина и предложить им чай всем вместе. Можно будет спросить о чем-то более подробном — о внешности захватчиков и участи Шайн и Пчелки. Сомневаюсь, что можно узнать что-то новое, но было бы глупо упустить шанс. Вдруг кто-то из них сможет дать ещё один намек на то, с чем мы столкнулись.

Он был прав, и это меня возмущало. Я терзался желанием сделать что-то большее, чем сидеть и слушать, как жестоко обошлись с моими людьми. Не было сил оставаться там, потому я с извинением покинул его чаепития. В любом случае, если он обнаружит что-нибудь очень важное, то позовет меня. Я решил проверить, удобно ли устроили Олуха, и есть ли ему чем заняться, и обнаружил его в компании Фитца Виджиланта. «Нет, Ланта», — напомнил я себе. Он бастард, но никогда не был Виджилантом.

Эти двое были хорошо знакомы с тех времен, когда жили в Баккипе, и мне понравилось, что Олух, кажется, был искренне симпатичен Ланту. Сам Лант, несколько притихший, сидел в кресле, а Олуху дал порисовать на восковых дощечках, которые мы покупали для учеников. Тот был явно очарован этим занятием и с удовольствием наблюдал, как воск на дощечках медленно разглаживается, скрывая написанные слова.

Я оставил их и медленно побрел по Ивовому Лесу. Однако мне негде было спрятаться от той катастрофы, которая обрушилась на поместье. Лица встреченных слуг были бледными и встревоженными, повсюду меня окружали бесцельно сломанные налетчиками вещи, которые были слишком велики для того, чтобы они могли унести их с собой. Ослепленные забывчивостью, мои люди ничего не убрали и не починили. Арка из капель крови на стене говорила о чьей-то смерти, а я даже не знал, чьей…

«Мои люди и мой дом», — сказал бы я раньше. Я был горд тем, как заботился о здешних людях, хорошо им платил и хорошо с ними обращался. А сейчас эта иллюзия была раздавлена как хрупкое яйцо. Мне не удалось их защитить. Красивая радуга комнат, которую мы восстановили для Пчелки и Шайн, казалась теперь бесполезным тщеславием. Сердце моего дома было украдено, и я даже не мог заставить себя прийти на засыпанную снегом могилу Молли. Я с треском провалился и как хозяин, и как отец. Я стал неопрятным и беспечным, распустил охрану до того, что она ничего не защитила. Я не мог отделить стыд от страха, который ворочался и терзал мои внутренности. Была ли Пчелка жива, изнасилована или перепугана до смерти? Или мертва и выброшена в снег на краю какой-нибудь малоезжей дороги? Если эти люди верят, что она действительно Нежданный Сын, и обнаружат, что это девочка, то как отреагируют? Ни один из ответов на эти вопросы мне не нравился. Будут ли они пытать её перед тем, как убить? Пытают ли они её сейчас так, как пытали Шута? Я не мог выносить ужаса, наполнявшего меня при мысли об этих вопросах, и не мог позволить себе сконцентрироваться на них.

Кроме того, надо было что-то делать с моими людьми, слонявшимися по поместью. Я посчитал, что работа будет единственным способом занять их и отвлечь от горестных мыслей, и нашел каждому дело. Надо было проверить оставшихся лошадей во временных стойлах, добравшись туда, я обнаружил собравшихся там конюших. Мы поговорили о наших потерях, и я внимательно выслушал все, что они хотели мне поведать. Никто меня не винил, и все же это снова раздуло в пламя угли моего стыда и вины. Я назначил Синча старшим конюшим Ивового Леса. Он был в подчинении у Таллермана, и я оценил скупой кивок Персиверанса относительно моего решения. Я дал ему полномочия послать за плотниками с материалами и приказом очистить сгоревшее здание.

— Мы разожжем костер и дадим догореть развалинам, — сообщил он мне. — Там тела людей вместе с останками животными, за которыми они ухаживали. Дадим им вместе догореть дотла, но в этот раз, пока они горят, мы будем помнить, кем они были.

Я поблагодарил его. Мои волосы все ещё были слишком коротки после того, как я обрезал их в знак скорби по Молли; я даже не мог завязать их в воинский хвост. Но я срезал ножом самую длинную прядь, какую смог, и отдал ей Синчу, попросив убедиться, что её тоже сожгут, когда снова разведут пламя на месте конюшен. Он торжественно принял мой символ скорби и пообещал, что сожжет её вместе со своей прядью.

Я спросил о смотрителе почтовых птиц, им оказалась девушка лет четырнадцати, она сказала, что этим занимались её родители, и теперь это будет её обязанностью. Робкий юноша из конюшен добавил, что обязательно поможет ей прибраться в голубятне, и девушка с благодарностью приняла его предложение.

Так все и пошло. Диксон все ещё был блаженно забывчив, но большинство слуг стали возвращаться к своей работе. К тому времени, как я вернулся в поместье, несколько испорченных гобеленов уже убрали, а двери парадного входа временно починили, чтобы их можно было полностью закрыть.

Ужин был мрачным. Капитан роустеров присоединился к нам за столом со своим лейтенантом. Капитан Стаут был мне ровесником и с запозданием понял, что Том Баджерлок и Фитц Чивэл Видящий — это одно и то же лицо. Он удивил меня, вспомнив мои заслуги в сражениях с перекованными во время войны Красных Кораблей.

— Эта работа была грязной и кровавой. И опасной. Тогда я вами восхищался. Но не всегда восхищался в последующие годы, хотя и знал о твердости вашего характера.

Он говорил честно и прямо. Стаут уже два года был командиром роустеров и многое сделал, чтобы создать из них нечто большее, чем банда разбойников и конокрадов.

А вот его лейтенант Крафти был человеком другого сорта. Он казался вполне довольным собой, улыбался и подмигивал каждой служанке, которая осмеливалась выйти в холл. Однако, их коробили или сильно пугали его грубые попытки флиртовать. Кажется, такая реакция сперва озадачила его, а потом и вовсе оскорбила. Еда, что нам подали, была проще некуда — продукты из сильно опустошенной кладовой. Капитан страдальчески посмотрел на Крафти, когда тот сделал замечание, что в Оленьем замке кормили и то лучше. Я еле сдержался, очень хотелось ответить, что в Ивовом Лесу привыкли к лучшим манерам. Слуги неловко выполняли свои обязанности, им явно с трудом удавалось сосредоточиться, и я был в тихой ярости, наблюдая слабо скрываемое презрение Крафти к нашему сельскому гостеприимству.

Но то, что последовало дальше, было ещё хуже. Мы собрали в Большом Зале всех, кто прислуживал в Ивовом Лесу, от мала до велика. Там же мы заварили эльфовую кору в большом котле в очаге. Те, кто уже выпил отвар, молча стояли с мрачными лицами, готовые оказать поддержку тем, кто вскоре обретет свои утраченные воспоминания. Лохмотья украшений, оставшиеся с Зимнего Праздника, все ещё висели на стенах в ожидании несостоявшихся гуляний. Я предложил всем крепкие напитки, эль и вино, не осуждая тех, кто хотел бы обрести смелость с их помощью. Мы с Чейдом и Олухом заняли места за высоким столом. Лант и Булен остались разливать в чашки небольшие порции крепкого чая. Вместе они наблюдали за людьми, один за другим превращающимися из заблудших и отрешенных в расстроенных и разбитых горем. Каждому они задали два вопроса: «Можете ли вы вспомнить что-нибудь, что могло бы помочь опознать налетчиков?» и «Видели ли вы что-нибудь, имеющее отношение к леди Шайн и маленькой леди Пчелке?»

Та информация, которую мы по крупице собрали в итоге, в большинстве своем была бесполезна или уже нам известна. Одного ненасытного насильника нам детально описали четыре раза. Такой привлекательный и такой жестокий… Золотые волосы, заплетенные в две длинные косы, голубые глаза и аккуратно подстриженные борода и усы. Но был ещё мужчина постарше, с грязными вонючими руками, которого отчетливо запомнила посудомойка. Маленькая Элм впала в истерику, и целитель с матерью, нетвердо держащейся на ногах, проводили девочку в нагретую постель и напоили чаем из валерианы с бренди.

Роустеры вместе со своими офицерами удалились в дальний конец холла, прихватив бочонок эля. Чейд попросил Стаута, чтобы он поддерживал порядок среди отряда. Капитан, кажется, уже полностью разобрался в ситуации и строго приказал своим людям не вмешиваться в дела людей поместья. Они подчинились, но даже на расстоянии я слышал их грубый юмор и бессердечные реплики в адрес моих слуг. Я понимал, что войны и лишения ожесточили их, но было мало приятно наблюдать, как над моими несчастными людьми презрительно насмехаются из-за отсутствия у них такой же солдатской закалки.

Неужели только вчера я ещё стоял в Оленьем замке и был провозглашен принцем Фитцем Чивэлом, коронован сталью и принят домой? А сейчас, в своем собственном доме, я слушал плач и крики и смотрел на людей, шокированных до немоты воспоминаниями о том, чему они были свидетелями и что сотворили. Пастух Лин стоял передо мной, понурив голову, и умолял о прощении за то, что по просьбе круглолицей женщины помогал собирать тела убитых и бросать их в пламя. Мне было стыдно видеть человека, так сломленного своими деяниями под воздействием магии. Однако, от его рассказа была ощутимая польза — Чейд наконец уверился, что тело Шайн никто не сжигал, значит она все же не погибла здесь.

Так и тянулся этот долгий вечер. Как только стихло настойчивое бормотание голосов Скилла «забудь, забудь», мне удалось дотянуться до Неттл. Присоединившись к моему разуму, она смотрела моими глазами и слушала моими ушами всю историю бедствия, случившегося в Ивовом Лесу. Вскоре я почувствовал, как Риддл дает ей силы, а чуть позже к нам присоединились и Дьютифул со Стеди и поддержкой круга. Было мало приятного в том, чтобы открыть им мой разум и позволить узнать то же, что уже было известно мне. Я чувствовал смятение их мыслей и чувств, через которое пробивались терзания Неттл о неопределенности судьбы Пчелки и ярость Дьютифула из-за того, что подобные вещи могли случиться в Бакке. Ощутив глубокую, невыносимую печаль, вызванную известием о смерти Ревела, я был удивлен, осознав, что это исходит от Риддла. Однако я не стал перед ними никак оправдывать свою неудачу, у меня не было оправданий. Наше собрание, напоминавшее пародию на Зимний Праздник, было похоже на танец ужаса и страдания, пировали мы горьким чаем и слезами.

Но все пожары, будь то полыхающее дерево или горестное пламя печали, в конце концов, прогорают. Большой зал медленно пустел. Люди расходились по своим осиротевшим домам и спальням. Одни уходили, напившись, другие абсолютно трезвыми. Даже роустеры стали, наконец, пьяно расползаться из холла по своим кроватям в крыле прислуги. Лант отослал Булена отдохнуть, а я мягко, но настойчиво велел Персиверансу вернуться домой к матери.

— Но я же поклялся вам, — настаивал он, и мне пришлось сказать ему:

— А я говорю, что это твой долг на сегодня. Иди.

В конце концов, остались только Чейд, Лант и я. Олух уже давным-давно спал. Маленький человечек быстро утомлялся в последнее время, и у меня не было никаких причин подвергать его таким мучениям. Мы с Чейдом уселись на мягкую скамью перед почти погасшим камином. Лант угрюмо сел отдельно, вперившись взглядом в умирающий огонь.

Итак, каков план? — это от короля Дьютифула.

Завтра рано утром я вернусь в Баккип. Мне нужно поговорить с Шутом, надеюсь, он сможет что-то объяснить.

Разве мудро снова использовать камни так скоро? — а это от Неттл.

Этого требует нужда, — отозвался я.

И я тоже, — Чейд меня удивил.

Я начал было возражать, но притих. Его дочь была в той же опасности, что и моя собственная. Кем я был, чтобы отговаривать его от повторного использования камней?

Лорд Голден, — начал Дьютифул, но мысль прервалась.

Что с ним? — моё сердце болезненно сжалось.

Он был чрезвычайно расстроен твоим уходом. — смятение Дьютифула теперь стало очевидным. — Ни о каком разговоре с ним не могло быть и речи. Он вопил и кричал как испорченный ребёнок.

«Как испуганный до смерти ребёнок», — подумал я.

Он сказал, что должен идти с тобой, что ты не должен был его бросать. Мы сделали все, что могли, чтобы его успокоить, но без толку. В конце концов, он вымотался и пошел в постель. Мы думали, что он долго проспит, поэтому оставили его одного. Но, видимо, он встал вскоре после нашего ухода. И каким-то образом доковылял из старого логова Чейда до одного из главных коридоров Баккипа и практически до конюшен. Его нашли утром, лежащего лицом в снегу. Фитц, он плох, ему гораздо хуже, чем когда ты его здесь оставил. Мне очень жаль… — последняя фраза, сказанная дрогнувшим голосом, выдала то, что Дьютифулу не хотелось говорить. Шут умирал.

Я потерял все. Не только своего друга, но и все подсказки к тому — что похитители могут сделать с моей дочерью. Чудовищная усталость охватила меня, а за ней накатило оцепенение. Я не мог придумать никакого ответа.

Сообщите Эшу, чтобы постоянно присматривал за Шутом и делал все, что можно, для его удобства и здоровья. Мы прибудем утром. — сказал Чейд решительно.

Я почувствовал их растерянность и отчаяние, но мне нечего было ответить.

Хватит на сегодня, — добавил Чейд, и я ощутил, как наша связь ослабла и прервалась.

Я перевел дыхание, но Чейд заговорил прежде меня. Он сжал моё предплечье хваткой, в которой все ещё чувствовалась сталь.

— Я знаю, о чем ты думаешь. Нет. Сегодня ночью мы будем спать, завтра позавтракаем и только тогда поедем к камню на Висельном холме. Мы оба знаем, что дразним опасность. Мы это сделаем, но вдвоем и по-умному. Для Шута ты не сможешь сделать ничего более того, что уже делается. Но наши дочери зависят от нас. Мы пойдем за ними как опытные убийцы, а не как паникующие отцы.

И снова я возненавидел его за то, что он прав. Такая задержка была последним, чего я хотел, но он не отпускал моей руки.

— Совершение глупых и безрассудных поступков — не лучшее доказательство твоей любви, в отличие от взвешенных и обдуманных. Ты больше не мальчик, который гонялся с обнаженным мечом за кругом Регала по коридорам Баккипа. Ты — принц Фитц Чивэл Видящий. И мы заставим их отплатить за все каждой каплей крови.

Разве не странно, как мудрый совет может остудить горячую голову? Все это было правильно, но моё сердце протестующее кричало. Однако я медленно кивнул.

— Пойдем спать, — сказал Чейд. Он склонил голову и посмотрел на сына. — Лант? Ты не должен себя винить.

Лант кивнул, не отрывая взгляд от огня. Я оставил их и пошел в свою спальню.

Но это не значило, что той ночью я спал. Разгром, устроенный в моей комнате, бросался в глаза, и натыкаясь повсюду на его следы, я представлял людей, разграбивших дом. Без толку провалявшись на кровати, я поднялся за несколько часов до рассвета и пошел в комнату Пчелки. Там уже побывал кто-то из слуг. Её новая одежда была убрана, а комната приведена в порядок, насколько это было возможно. Я сел на её кровать, потом прилег, обнимая подушку, на которой прежде покоилась её голова. Не осталось ни капли её запаха, который мог бы утешить меня. И снова я не мог спать. Перед самым рассветом я вернулся к себе упаковать вещи. Смена одежды, мои инструменты убийцы, журнал Пчелки. Ещё раз сходив к ней в комнату, я выбрал одежду для неё, любимые старые туники и новый плащ. Когда я найду её, возможно, эти вещи станут утешением и обещанием вернуться к нормальной жизни.

К нашему с Чейдом раннему завтраку присоединились капитан Стаут и лейтенант Крафти. Они должны были сопровождать нас к Висельному холму, пока сержант Гудхэнд оставался в поместье ответственным за роустеров. После того, как мы с Чейдом уйдем через камни, Стаут и Крафти отведут наших лошадей обратно в Ивовый Лес. Мы решили не брать с собой Олуха, Чейд хотел сохранить с Лантом хорошую связь, кроме того, не было нужды рисковать Олухом в этом рискованном путешествии через камни. Чуть позже его заберет отсюда Сидвел, владеющий Скиллом подмастерье Неттл. Чейд быстро организовал все это, включая верховых, которые встретят нас у Камней-Свидетелей около Баккипа.

Я дал инструкции Диксону вызвать столяров и плотников и немедленно начать ремонт. Лант умолял позволить ему поехать с нами, но мы оба сочли его слишком ослабленным и вверили заботам Булена. Но главной причиной было наше с Чейдом желание отправиться лишь вдвоем, как двум людям, понимающим друг друга с полуслова и выполняющим единую миссию. Пока мы ждали, когда приведут лошадей, я смотрел на старика, такого бравого и прямого, несмотря на годы, и знал, что никого, кроме него, не предпочел бы иметь на своей стороне. Мы не станем судить друг друга за то, что намереваемся сделать с людьми, забравшими наших дочерей. Я не был полностью уверен, что его здоровье выдержит нашу задачу — и в то же время я знал, что нет ни одного способа убедить его остаться. Также, я твердо верил, что у Шута есть какие-либо подсказки, которые выведут нас на след похитителей. И когда мы найдем их, то убьем.

Персиверанс привел лошадей. Чейд посмотрел на чалую кобылу лорда Деррика и уголок его рта дернулся в едва заметной улыбке.

— Отличная лошадь, — заметил он.

— Я краду только лучшее, — признал я.

К моему удивлению, Персиверанс тоже был верхом и вел на поводу серую лошадь Пчелки. Его раненая рука оставалась привязанной к груди, но в седле он держался твердо.

— Нам не нужна лошадь Пчелки, — сказал я ему.

— Я должен её привезти. Пчелка захочет ехать домой на ней.

Я окинул мальчика взглядом.

— Ты со мной не едешь, парень. Ты ранен и нужен своей матери.

— Я сказал ей, что поклялся вам. Она все поняла, — он сел немного прямее. — И леди Пчелка будет ждать этого от меня.

От этих слов у меня сдавило горло. Я хрипло выговорил:

— Мы отправимся не по дороге, где за нами можно ехать следом. Мы даже не возьмем лошадей, на которых едем сейчас. Ты не можешь с нами поехать, Персиверанс, хотя я и восхищаюсь твоим мужеством. Когда настанет время Пчелке ехать верхом, я обещаю тебе, что с ней будешь ты.

Только едва дрогнувшая нижняя губа его выдала.

— Сир, — выговорил он, не соглашаясь, а лишь подчиняясь.

Я кивнул ему, и затем мы с Чейдом сели верхом и присоединились к ждущим офицерам. Когда-то я любил зимнюю дорогу, белую кору берез, покрытых снеговыми шапками. Но сегодня, в тусклом утреннем свете, мне казалось, что мы едем сквозь мрачный тоскливый тоннель. Двое роустеров сразу выехали вперед и бок о бок возглавляли процессию, перебрасываясь редкими фразами. Мы с Чейдом тоже ехали стремя к стремени, но не сказали друг другу ни слова, холод сковал нас, и не только морозом, но и общим горем.

Когда мы выехали на главный тракт, выглянуло солнце. День потеплел, но почти незаметно. Моя чалая лошадь ровно несла меня вперед, в другое время ехать на ней было бы удовольствием. Я лениво размышлял, многие ли знают о принце Фитце Чивэле, укравшем коня, или же король Дьютифул как-то это замял. Я попытался ощутить стыд, но не смог. Она нужна была мне, и я её взял, и сделал бы это снова. Я почувствовал одобрение, исходившее от лошади, но предпочел проигнорировать его.

Я взглянул на Чейда. Когда-то мой учитель был увядшим стариком с явными следами оспин на бледном лице. Когда он, наконец, влился в общество Баккипа, после многих лет, проведенных в своей шпионской паутине, он, казалось, скинул десяток лет. Он смеялся, ел изысканные блюда, ездил на охоту и танцевал живо, как молодой. За короткое время он вернул несколько лет, которых был лишен. Сейчас он был старым больше по причине своего возраста, нежели в силу обстоятельств. Но он уверенно сидел в седле и высоко держал голову. Он не покажет миру своей слабости, ни у одного человека со стороны не возникло бы подозрений, что он горюет о пропавшей дочери. Тщательно подобранная одежда в синих тонах Бакка, черные сверкающие сапоги, классический профиль, аккуратно подстриженная борода, руки в кожаных перчатках легко держат поводья.

— Что? — требовательно спросил он вполголоса.

Я не отрывал от него взгляда, пока размышлял.

— Я за тебя рад. Вот и все. В такие тяжелые времена я за тебя рад. Рад тому, что мы едем вместе.

Он бросил на меня непроницаемый взгляд. И ещё тише сказал:

— Спасибо, мой мальчик.

— Можно спросить?

— Зачем просить разрешения, если знаешь, что всё равно спросишь?

— Тот мальчик, Эш. Твой ученик. Он тоже твой?

— Имеешь в виду, мой ли он сын? Нет. У меня только двое, Лант и Шайн, — и ещё тише он прибавил. — Надеюсь, только двое.

— Он хороший ученик.

— Я знаю. Он со мной останется, у него есть хватка, — он взглянул на меня. — А твой мальчик, Персиверанс. Он тоже хорош. Оставь его. Пока тебя не было в комнате, я спросил: «Когда остальных собрали перед поместьем, почему ты не пошел?», а он ответил: «Я чувствовал, что хочу идти туда, к остальным, но я знал, что моя обязанность — охранять Пчелку. И я не пошел». Полагаю, он противостоял очень сильному воздействию Скилла, чтобы сделать все возможное для защиты твоей дочери.

Я кивнул и подумал — что, если мальчик-конюх знал свой долг лучше, чем я свой?

Дальше мы ехали молча.

О, Пчелка, где ты? Ты знаешь, что я за тобой иду? А как она могла это знать? Почему она должна думать, что я потружусь за ней прийти, когда и раньше мне случалось покидать её? Я отгородился от этого вопроса. Сосредоточься на том, что ты найдешь её и вернешь домой. Не позволяй своему страданию затуманивать мысли.

Немного погодя мы услышали стук копыт, и я повернулся в седле. Нас догоняли четверо роустеров.

— Послание из Ивового Леса? — предположил я.

Но всадники перешли в галоп, нагоняя, потом резко осадили лошадей, поравнявшись со своим капитаном. Один из них, юнец с огненными волосами и веснушками, поприветствовал капитана усмешкой.

— Сэр, скукотища такая, как на чаепитии у старых дев. Не возражаете, если мы поедем рядом?

Лейтенант Крафти громко рассмеялся и наклонился для рукопожатия со своим человеком, бросив взгляд на капитана.

— Я говорил, что он полон жизни, когда мы его встретили, сэр! А вы ещё и привели нескольких единомышленников, как я вижу. Великолепно.

Их капитан, однако, не выказал особой радости по этому поводу.

— Ну, если хотите ехать рядом, постройтесь и постарайтесь выглядеть дисциплинированными.

— Сэр! — возгласом согласился рыжеволосый, и в момент мы оказались в центре почетного караула. Я прямее сел на лошади, неожиданно чувствуя себя неуютно в таком статусе. Слабое касание Уита исходило от моей лошади:

Мы в безопасности?

Мы в порядке, — уверил я её и нахмурился. Чалая все больше настраивалась на мою волну. Чейд взглянул на меня и неправильно понял моё выражение.

Привыкай к этому, принц Фитц Чивэл. — тон его Скилла был сдержанным.

Они знают меня только как Баджерлока, — возразил я.

Сомневаюсь. Сплетни быстро разлетаются. Но даже если сейчас они и обращаются к тебе как к Баджерлоку, это изменится, когда они вернутся в Баккип. Веди себя, как подобает принцу.

Совет был хороший, но следовать ему было трудно.

Я не привык быть в центре, убийцы крадутся с краю и выглядят, как обычные люди.

Так поучись вести себя так, даже находясь в центре внимания, — предложил Чейд.

Мы продолжали ехать в молчании и вскоре выехали из леса на открытый тракт, день был окрашен в голубое и белое. Из труб усадеб в окрестных владениях поднимались клубы дыма. По дороге мало ездили в этот ясный холодный день, и когда мы добрались до поворота на Висельный холм, то единственными следами там были те, что оставили днем ранее Чейд, Олух и подмастерье Неттл. Мы сошли с основного тракта и дальше отправились по этим следам.

— А что там, на этой дороге? — заинтересованно спросил рыжий. Он смотрел на меня в ожидании ответа.

— Ничего особенного. Старые виселицы для Ивового Леса и Дубов-На-Воде. И каменные столбы.

— Значит люди здесь редко ходят?

— Верно, — подтвердил я. — И я даже рад этому.

Ещё некоторое время мы ехали в полной тишине.

— Что ж, тогда это место ничуть не хуже других, — сказал рыжий парень.

Новичок. Предательство так и звучало в его надменном тоне, уверенность, позволяющая начать травлю. Бахвальство стоило им срыва сюрприза. Чейд уже вытаскивал свой меч, когда рыжий попытался врезаться в него на своей лошади. Я почувствовал вспышку Скилла, Чейд отправил послание Дьютифулу, словно выпустил стрелу:

На нас напали!

Ответ пораженного короля пришел тотчас же, но у меня не было времени отвлекаться на это. На наших глазах лейтенант всадил свой меч глубоко под ребра капитану, затем резким рывком выдернул его ноги из стремян, чтобы столкнуть умирающего с лошади. В тот же момент я подстрекнул свою лошадь, и она рванулась вперед и в сторону, не позволяя фальшивым стражам зажать нас в ловушку. Я слышал, как сзади нас кто-то завопил: «Бастард, владеющий Уитом!». Моя лошадь с разгону врезалась в коня лейтенанта, нам повезло застать его врасплох. Я толкнул его, сбрасывая с коня, он упал, но запутался в стременах, и конь потащил его в сторону. Краем глаза я заметил, что он сумел высвободить ноги из стремян и окончательно свалился в снег, однако он был жив и кажется даже не ранен.

Чейд.

Я резко развернул свою чалую, как раз вовремя, чтобы увидеть сражавшихся Чейда и рыжеволосого. Кончик меча рыжего скользнул по животу Чейда и вонзился ему в бок. Ответный удар Чейда был увереннее, он глухо закричал, оскалившись, и лезвие погрузилось парню в живот. Я вторил ему криком ужаса. Как только рыжий упал, ещё один роустер-предатель ринулся к Чейду, заходя с другой стороны.

Наблюдать дальше не было времени. Слепая ярость, которую я чувствовал после похищения Пчелки и разграбления Ивового Леса, проснулась и вспыхнула во мне, и я позволил ей наконец-то вырваться наружу. У меня было два собственных противника и лишь тот невзрачный клинок, который я прихватил у Чейда, покидая Баккип. Я так и не освоил в совершенстве искусство владения мечом, но топора под рукой не было, а яды и удавки здесь тоже были бесполезны, так что раздумывать было некогда. Я выхватил меч, сильно откинулся назад в седле, пропуская мимо себя клинок противника, нанесшего не самый быстрый удар. Выпрямиться обратно оказалось гораздо труднее, чем я помнил по прошлому опыту, но все же это дало мне возможность ударить эфесом моего клинка в рот противнику. Послышался вполне удовлетворивший меня хруст зубов.

Сейчас лягну, — предупреждение лошади прозвучало одновременно с её действием. Не было времени подготовиться к неожиданному движению, но я все-таки сумел остаться в седле. Везучий человек этот лорд Деррик, и я неожиданно понял, что вряд ли он простит мне кражу такой замечательной лошади. Я видел боевых коней, выученных специально для битв, но чалая была верховой, сложением больше подходящей для бега, нежели для битвы. Однако она развернулась и мощно ударила задними ногами не хуже боевого коня. Я снова с трудом удержался и почувствовал, что удар попал в цель. Чуть позже пришло осознание, что я не давал ей никаких команд: она все сделала сама. Как только её задние ноги опустились на землю, она снова прыгнула вперед и вынесла меня из зоны поражения мечей. Мне даже не потребовалось направлять её, она сама развернула меня лицом к лицу с нападавшими. За те секунды, что мы совершали эти маневры, я успел увидеть рыжего, лежавшего в снегу без движения, а другой противник Чейда навалился на шею своего коня. Конь неуверенно кружился на месте, с груди хозяина по лошадиной шкуре стекала кровь. Сам Чейд уже спешился, сражаясь с лейтенантом Крафти. Я смутно осознал, что капитан сидит в снегу и проклинает своих солдат.

Тем временем моя лошадь врезалась грудью в коня ещё одного нападавшего. Я вовремя уклонился, и его клинок срезал только шерсть с моего плаща. Я был более точен. В этот раз в ход пошел острый конец моего оружия, который я глубоко всадил в грудь своего изумленного противника. Так приятно, наконец, пролить кровь и позволить ярости вырваться! Мой Уит разделил со мной его сильнейшую боль. Я отгородился от неё, как только ощутил удовлетворение. Благодаря нападению, я оказался совсем близко к парню, схватил его за горло, чтобы стащить тело с лезвия, и почуял в его дыхании завтрак, который он ел за моим столом. Я успел заметить в его распахнутом рту два неровных зуба. Совсем молодой, возможно, даже моложе Ланта. И теперь гораздо мертвее.

— Ты ублюдок! — закричал его товарищ.

— Да! — ответил я, и развернулся в седле, пригибаясь. Кончик лезвия его меча ожег мой лоб полосой огня вместо того, чтобы обезглавить. Боль была шокирующе острой. Мы оказались почти притиснуты друг другу нашими лошадьми. Кровь от моего предыдущего удара бежала у него по подбородку, но я знал, что через мгновение кровь хлынет и из моего пореза, ослепит меня, и меч будет бесполезен. Я пришпорил лошадь, она рванулась вперед, откликаясь. В тот же момент я освободился из стремян, и мы врезались в нашего нового противника. Надо было схватить его, пока я ещё мог видеть. Я бросил меч, стряхнул перчатки и кинулся на него.

Кажется, это было последнее, чего он ожидал. Я был в пределах досягаемости его меча, но не убегал, а рвался навстречу. Он слабо ударил меня эфесом, попытался удержаться в седле, но мой дополнительный вес заставил его лошадь зашататься. Я вцепился в его ухоженную бороду и свалился с лошади, утягивая его за собой. Выкрикивая проклятья, он выронил меч и несколько раз ударил меня кулаками в грудь, однако так и не смог освободиться. Мы упали в глубокий снег, и я извернулся, надеясь оказаться сверху. Но не удалось, и он навалился на меня всем телом. Я услышал сдавленный крик Чейда.

— Подожди! — глупо выкрикнул я, будто они отложили бы драку ради меня, и получил удар в челюсть от своего противника. Даже в падении я не отпустил его бороду и сейчас старался выдрать как можно больше. Он орал от боли, что меня очень радовало. Наконец, отпустив бороду, я со всей силой ударил его по ушам тыльной стороной рук.

Он снова заорал, а я вцепился ему в горло. Непросто задушить человека с густой бородой и высоким воротником. Я пробрался пальцами сквозь его бороду под воротник и вдавил пальцы в теплое горло. Вряд ли у меня получится убить его быстро, он по-прежнему отчаянно сопротивлялся, кровь из раны на лбу заливала мне глаза. Однако он быстро начал задыхаться, перестал меня бить и попытался отодрать мои пальцы от шеи. Это было очень кстати, я резко дернул головой вперед и вцепился зубами в его руку. Он взревел, затем завопил от боли и ярости. Убийцы не гордятся честной дракой, мы гордимся победой. Выплевывая кусок пальца, я подумал, что Ночной Волк был бы мною доволен. Моя хватка оставалась все такой же крепкой, и я чувствовал под руками поддающуюся плоть его горла.

— ПЧЕЛКА! — выдохнул я и вцепился сильнее.

Чтобы задушить кого-то, пока тебя избивают, нужно полностью сосредоточиться и ни в коем случае не отступать. Я знал, что пока сжимаю его горло, он теряет силы, а значит скоро начнет задыхаться и больше не сможет наносить удары. Я резко подтащил его ближе, чтобы не дать сильно замахнуться, в то же время удерживая подальше от своего лица его сломанные клацающие зубы. Он тоже пытался найти моё горло, но я прижал подборок к груди. Много времени прошло с тех пор, когда мне приходилось драться подобным образом, но некоторые вещи человек не забывает никогда. Его удары действительно стали ослабевать, теперь он уже не пытался бить, а лишь наделся оторвать мои руки от горла. Держи крепче, — напомнил я себе. Все, что мне надо было делать — продолжать сжимать. Когда он свалился на меня в первый раз, я знал, что он только притворяется мертвым. Долго он не притворялся и снова попытался поднять руки и вцепиться в мои. Это была слабая попытка. Когда он свалился во второй раз, я понял, что теперь он действительно потерял сознание. Однако продолжал душить, и лишь когда я уверился, что он точно мертв, ослабил хватку и столкнул его с себя.

Я откатился в сторону, с болью в ребрах и горящей челюстью, некоторые его удары оказались по-настоящему сильными. Шатаясь, я встал на колени и провел рукавом по своим залитым кровью глазам. Когда я смог видеть, то поднялся на ноги и осмотрелся в поисках Чейда. Лошади разбежались. Капитан свернулся в клубок, слабо постанывая. Четверо стражников лежали на земле, трое мертвы, один умирал. Чейд все ещё держался на ногах. Кровь, вытекающая из раны на боку, окрасила его плащ в темное и пятнала снег. Однако старый бастард по-прежнему крепко стоял позади лейтенанта, захватив рукой его шею словно в тиски. Лейтенант зря терял время, пытаясь вырваться. Я вытащил нож, чтобы его добить.

— Нет! — задыхаясь, запретил Чейд. — Моё убийство.

Никогда раньше мой наставник не говорил так похоже на моего волка. В знак уважения я сделал два шага назад, без угрызений совести добил четвертого стражника и отправился на помощь капитану.

Он умирал и знал об этом. Я не пытался его трогать, лишь опустился на колени и, опираясь на руку, заглянул ему в лицо. Он едва мог сосредоточиться на мне. Он попытался облизнуть губы, затем сказал:

— Не изменник. Не я. Не мои оставшиеся мальчики. Мои роустеры.

Я подумал, что он закончил.

— Я скажу лорду Чейду, —заверил я его.

— Этот сын потасканной шлюхи, — сказал он, и злость придала ему сил. — Оставьте их тела…на виселице. Этот дерьмоед и ублюдок Крафти. Ввел их в заблуждение. Моих мальчиков. Моих.

— Остальные не будут наказаны, — пообещал я, зная, что лгу.

Репутация роустеров, и раньше совсем не идеальная, теперь будет запятнана ещё сильнее. Никто не захочет присоединиться к этой группе, а за столом другие стражники будут их избегать. Но я должен был дать ему это утешение, и тогда он закрыл глаза и позволил себе умереть.

Я пошел к Чейду. Он опустился на колени около Крафти. Тот был ещё жив. Он потерял сознание от удушья, а Чейд деловито перевернул его лицом вниз, закатал штанины и перерезал большие сухожилия под коленями. Пока я смотрел, он скрутил запястья лейтенанта длинным шнурком, который достал неведомо откуда. Затем с ворчанием перевернул Крафти на спину. С перерезанными сухожилиями Крафти не сможет даже стоять, не только бегать или драться. Чейд был бледен и тяжело дышал, когда сел на корточки около него. Я не просил его убить пленника и не спрашивал о намерениях. У убийц свой кодекс. На карту были поставлены жизни Пчелки и Шайн, и если попытка покушения на нас была связана с их похищением, то было приемлемо все, что могло дать нам нужную информацию.

Крафти хрипло пытался вдохнуть, он приходил в себя, веки затрепетали и поднялись. Он наконец-то задышал и увидел нас — Чейда на коленях, с окровавленным ножом в руке, и меня, возвышающегося рядом. Чейд не стал дожидаться, пока лейтенант заговорит. Он приставил нож ко впадине на его горле.

— Кто тебе заплатил? Сколько? Какое у тебя было задание? — он говорил так, словно считал вслух.

Крафти ответил не сразу. Я осмотрелся вокруг. Моя лошадь стояла невдалеке, внимательно за мной наблюдая, остальные собрались кучкой около неё. Сбитые с толку, кажется они принимали мою чалую за вожака и пытались обрести успокоение в её обществе. За спиной тонко захрипел Крафти, видимо Чейд что-то сделал своим ножом. Я приглушил Уит, чтобы не разделять его ощущения, и слышал, как он дергается в путах и рычит:

— Что ты сделал с моими ногами, ты, ублюдок?

Чейд снова заговорил:

— Кто тебе заплатил? Сколько? Какое у тебя было задание?

— Не знаю его имени! Он не сказал! — теперь он задыхался от боли. — Что ты сделал с моими ногами?

Он попытался сесть, но Чейд грубо толкнул его обратно. Я оценивающе посмотрел на старика. У него все ещё шла кровь, красный снег таял около него. Вскоре мне придется вмешаться, хотя бы, чтобы перевязать его.

— Что он сказал тебе сделать? Сколько предложил за это?

— Убить тебя. Пять золотых мне и два любому, кто поможет. Он подошел к нам в таверне в Баккипе. Вообще-то, он пришел к капитану, но тот проклял его и отказал. Он мертв? Капитан Стаут?

Я не мог сказать, был ли в его голосе страх или сожаление.

— Только меня? — спросил его Чейд.

— Убить тебя. Убить тебя по возможности медленно, но убить и привезти ему твою кисть. Как доказательство.

— Когда? — я перебил следующий вопрос Чейда. — Когда тебе это поручили?

Он перевел взгляд на меня.

— В Баккипе. Перед отбытием. Сразу после того, как нам сказали, что мы выезжаем, и что мы пропустим Зимний Праздник, чтобы приехать сюда. Никто не был от этого в восторге.

Я заговорил:

— Это не связано, Чейд. Кто бы их ни нанял, он не мог знать, что ты будешь здесь. Он, должно быть, надеялся, что тебя смогут убить в Баккипе. Пчелку и Шайн похитили в тот же день. И зачем посылать этих предателей, если у них уже был отряд на пути сюда? Это две разные истории. Убей его и позволь мне осмотреть твой бок.

Чейд одарил меня таким взглядом, что пришлось замолчать.

— Как он выглядел, человек, предлагавший деньги?

— Мои ноги так болят, что я не могу думать. Мне нужен лекарь, прежде чем я скажу что-либо ещё. Святая Эда! — он на мгновение приподнял голову и затем снова уронил её в снег. — Вы убили их? Всех четверых?

— Как он выглядел? — Чейд был неумолим.

Лейтенант истекал кровью и был обречен, мы с Чейдом это знали, но Крафти, казалось, не понимал.

— Высокий человек, но не худой. Высокий, с животом, похожим на бочку. Обычный житель Баккипа, как и остальные. Я не знаю. Сделка была легкой. Приносим руку с твоим кольцом на ней, владелец таверны «Похабная форель» дает нам деньги. Когда ты появился, это было словно божественная милость. Чертовки легко. Если бы капитан дал согласие, ты был бы уже мертвецом, и он тоже.

— Расскажи о его зубах.

— Я больше ничего не скажу, пока вы не отправите меня к лекарю. Мне становится холодно, так холодно. Что ты сделал с моими ногами?

Чейд приставил кончик ножа к ноздре мужчины.

— Говори, иначе я отрежу тебе нос, — холодно сказал он. Он вставил нож поглубже в ноздрю, пока пленник не ощутил его острие.

Глаза Крафти широко распахнулись.

— Его зуб, один из передних, был серым. Это то, что ты имеешь в виду?

Чейд кивнул сам себе.

— Он упоминал девочку?

— Девчонку, что ты украл? Ага. Сказал, что если найдем её с тобой, она наша. Или, если мы заставим тебя сказать, где она. Сказал, что из неё выйдет отличная шлюха. Аааааа!

Нос чувствителен. Очень чувствителен. Чейд всегда обращал внимание на то, что это настолько же хорошая цель для пыток, как гениталии, или даже лучше. Не только боль повлияет на остаток жизни человека, но и обезображивание лица. Крафти корчился в снегу с разрезанной и сильно кровоточащей ноздрей. Он заплакал. Неожиданно я захотел, чтобы все закончилось.

— Он сказал это, — от крови и боли в разрезанном носу его голос стал невнятным. — Не я. И никто даже не видел девчонку, так что никто с ней ничего не делал. Эда, помоги мне! — фыркнул он, разбрызгивая кровь и взывая к богине, и я сомневался, что он делал это когда-либо раньше.

Я был практически уверен, что все это относилось к Шайн и кровной мести её отчима Чейду, но хотел быть уверенным.

— Он упоминал маленькую девочку? — потребовал от него я. — Ребёнка?

Он прекратил извиваться и уставился на меня.

— Маленькую девочку? Нет. Боги, мы же не монстры!

— Лжец, — сказал Чейд.

Крафти дернулся от него. Чейд подтащил его ближе и очень медленно, почти нежно провел лезвием по его горлу. Глаза Крафти широко распахнулись в неожиданном осознании того, что он уже мертв. Его рот открывался, но вырывавшиеся звуки не были словами. Перерезанное горло — не мгновенная смерть, но верная. Чейд это знал. Как и Крафти. Он все ещё шевелился, когда Чейд сказал мне:

— Дай-ка мне руку.

Я протянул ему ладонь.

— И все это, чтобы подтвердить то, что ты уже знал?

— Я узнал немного больше. Название таверны, — он взял меня за руку своей, скользкой от крови. Я наклонился, обхватил его и поднял на ноги. Он зарычал от боли, поднимаясь.

— Это не ради информации, Фитц. Это расплата. За капитана Стаута. Предательство заслуживает сильной боли, — он задохнулся. Я стоял неподвижно, пока он не восстановил дыхание. — И слишком смело было думать, что он может убить меня.

Голой рукой я ощутил теплую кровь на его одежде.

— Я усажу тебя и поймаю лошадь. Там есть лекарь в…

— Камень, — решительно сказал Чейд. — В Баккипе лекари лучше.

Неттл как-то сравнила обладание Скиллом с наличием обоняния. Никому не хочется вторгаться в чужую жизнь, в этом не больше приятного, чем обнюхивать кого-либо. Однако, находясь рядом, ты чувствуешь запах другого человека, так и Скилл говорит тебе о чьей-то боли. Сейчас не только Скилл, но и Уит кричал мне, что Чейд срочно нуждается в лечении. И он был прав, лучшие лекари были в Баккипе. Я потянулся к Неттл.

На нас напали. Чейд ранен. Пройдем через камни через пару минут. Пожалуйста, пусть лекарь будет готов. В этот раз у него рана от меча.

Мы услышали о нападении, а затем вы оба от нас отгородились! Что происходит? Это были похитители Пчелки? Вы нашли её, она в безопасности? — гнев и исступленные вопросы, на которые у меня не было времени.

Пчелки нет. Мы идём через камни. Нападавшие мертвы. Я все объясню, когда доберемся.

В этот раз стена, которую я возвел, была намеренной. Король Верити всегда жаловался, что каждый раз, когда я полностью поглощен битвой или опасным занятием, я возвожу стены. Очевидно, Чейд делал то же самое. Интересно. Но не так важно, как кровь Чейда, пропитавшая мой рукав, и моя собственная кровь, сочившаяся из пореза на лбу и заливавшая глаза.

Хозяин?

Иди туда, где сегодня ела овес. Заставь остальных идти за собой, если сможешь. Возвращайся туда и там ты будешь в безопасности.

Пойти с тобой.

Нет.

Я закрыл от неё свой Уит. Чалая была прекрасной лошадью, светящейся живостью и умом, она настойчиво тянулась ко мне, ища связи, которую, однако, я не мог себе позволить. У меня не было времени стать кем-то, настолько важным для любого существа, до тех пор, пока я вновь не обрету свою маленькую девочку. И, возможно, даже тогда. Я чувствовал, что лошадь сбита с толку и разочарована. Я не мог позволить этому затронуть свое сердце. Ничто не может тронуть моё сердце, пока Пчелка снова не окажется в безопасности.

— Камень, — сказал я Чейду. Он кивнул, сберегая дыхание. Снег был глубоким, а дорожка к камню протоптана только местами. Я боком пробирался по глубокому снегу, позволяя Чейду воспользоваться тропой, которую прокладывал. Он переставлял ноги, но основную часть его веса я принял на себя. Боль в плече напомнила мне о срезанном с него кусочке плоти. Мы добрались до камня, когда Чейд уже практически не мог идти, тяжело навалившись на меня.

— Переведи немного дыхание, — предложил я.

Ему удалось покачать головой.

— Нет, — едва слышно выдохнул он. — Сейчас упаду в обморок. Иди в колонну, пока я в сознании.

— Слишком опасно, — возразил я, но он поднял окровавленную руку, которой зажимал бок. Я не успел остановить его, и едва ли у меня было время сосредоточиться на Скилле, прежде чем он ударил по камню, и нас затянуло внутрь.

Это было неправильно. Мгновение я удерживал Чейда, когда мы входили в камень. Но когда он затащил меня за собой, моё ощущение его через Скилл погасло. Я хватал пустоту. Я не чувствовал его, я падал через море звезд, стремительно погружаясь туда, где не было дна.

Глава 16

ПУТЕШЕСТВИЕ

Когда Шайсим появится, Служители должны быть готовы должным образом приветствовать ребёнка. Часто родители бывают расстроены, отдавая ребёнка, которому покровительствовали и которого лелеяли годами. Когда родители приводят Шайсим к воротам, им необходимо предложить отдохнуть и восстановить силы. Нужно также предложить подарки, но ни в коем случае не таким образом, будто они даны в обмен на ребёнка. Шайсим никогда не должен быть куплен или отнят силой. Если родители не готовы отдать ребёнка, дайте им столько времени, сколько потребуется. Если это младенец, мягко напомните им, что ему потребуются годы внимательного ухода. Если ребёнок старше, напомните, что он должен расти там, где будет принят, обучен и любим.

Если они не могут вынести мгновенного отказа от ребёнка, будьте терпеливы. Предложите им ночлег, позвольте прогуляться по садам и увидеть библиотеки. Позвольте им увидеть, что сколько бы ни продлилось детство ребёнка, он будет защищен, обучен и, да, любим Служителями, которые о нем заботятся. Не забывайте, что каждый Белый ребёнок — подарок миру от семьи. Будьте благодарны.

Превыше всего, будьте терпеливы. Помните, что судьба ребёнка — прийти к нам, и её нельзя отрицать. Это может произойти не так, как любой из нас предсказывал, но произойдет. Излишнее вмешательство может поставить ребёнка на непредвиденный несчастливый путь. Когда ребёнок с нами, важно позволить жизни Шайсим раскрываться самостоятельно. Нельзя торопить будущее. Позвольте времени проявить над нами свою волю.

— Баффени, Служитель Третьего Рода.

Я не знаю, как долго была больна. Это была ужасная лихорадка, от которой никто не мог меня спасти. Меня тошнило, и я часто пачкала себя. Шун свирепо присматривала за мной, без капли доброты и явно не потому, что хотела. Она беспрестанно требовала уединения и тогда мыла меня холодной талой водой. Она отдала мою грязную одежду бледным людям, чтобы они постирали её и постарались высушить. Она была непреклонна, настаивая на том, что никто другой не мог за мной ухаживать. Это была не преданность, как она пыталась показать. Это был страх, простой и понятный. Ведь если они узнают, что я девочка, я буду им больше не нужна. Вместе с ней.

Так что она заботилась обо мне, как могла. Они не предлагали ей помощи. Не было чая из ивовой коры, чтобы уменьшить мой жар, не было остановок в нашем неустанном путешествии. Они просто позволили мне болеть, продолжая свой путь. Каждый вечер Шун переносила меня из палатки в сани. Мы ехали всю ночь. Когда приближался рассвет, они разбивали лагерь, и она переносила меня из саней в палатку. Они не готовили для меня особенной еды, никакого бульона или каши. Шун усугубляла мои мучения, заставляя меня есть и пить, и иногда кормила меня с ложки. Мои губы потрескались и были сухими от жара. После её опеки они кровоточили.

Но я не умерла, и в одну из ночей почувствовала себя немного лучше. Я лежала с открытыми глазами и смотрела на звезды, которые то появлялись, то исчезали в нагнанных ветром тучах. Двалия больше не держала меня на коленях. Никто из её людей не хотел касаться меня. Поэтому меня держала Шун, и я слышала, как она тяжело вздохнула, когда мы поднялись на холм и увидели огни маленького городка под нами. Мы спускались прямо к городу. Туманный мальчик сидел за возницей, и я чувствовала, как сильно он старался, чтобы нас никто не заметил. Командующий Эллик и красивый насильник шествовали впереди. Остальные солдаты ехали рядом с санями, а люди на белых лошадях сбились в группу за нами. Пес с вздыбленной шерстью лаял и лаял на нас, пока хозяин не вышел и не накричал на него.

Я почувствовала, как Шун прижала меня крепче.

— Ты можешь бежать? — выдохнула она мне в ухо, и я знала, о чем она думала.

Двалия тоже знала. Она не стала шептать, а сказала нормальным голосом:

— Если вы выскользнете из саней и побежите к любому из этих домов, наши солдаты убьют всех, с кем вы заговорите. Остальных мы заставим забыть. Потом мы сожжем дома с телами, и вы последуете за нами дальше. Будет гораздо проще, если вы останетесь на месте и тихо насладитесь красотой этого городка.

Она скосила взгляд, и Реппин с Соулой поспешили пересесть, перекрывая нам путь.

Шун не ослабила хватку, но я чувствовала, что она теряла храбрость. Мы проехали мимо повозки, стоявшей снаружи трактира. Лошади заржали, приветствуя нас, но мы двинулись дальше. Мы пересекли город, словно ветер, и продолжили путь мимо отдаленных усадеб, вверх по холмам и обратно в лес. Мы оставили дорогу, по покрытой выбоинами тропе добрались до леса и продолжали ехать до рассвета.

Этим утром я смогла немного поесть сама и пройти за Шун, когда она отошла от остальных по нужде. Я вспомнила — что она мне сказала, и сделала вид, что мочусь стоя, как мальчик, прежде чем присесть и облегчиться по-настоящему. Когда мы вернулись в палатку, лурики, прикрываясь руками, шептались между собой.

— Я знала, что он будет жить, если так предначертано. И он знал. Поэтому мы не вмешивались, — сказала Двалия своим людям и по-доброму улыбнулась, как и всякий раз, когда смотрела на меня. Она была рада, что я не умерла, но ещё больше рада, как мне показалось, что не помогла мне выжить.

Этим утром мы разбили лагерь дальше от дороги. Туманный мальчик споткнулся, слезая с саней. Потом он прислонился к ним и долго стоял так с опущенной головой. Двалия нахмурилась, но как только поняла, что я вижу её выражение лица, придала ему по-матерински сочувствующий вид.

— Идем, Винделиар, это было не сложно, так ведь? Мы облегчили твою работу насколько могли, но путешествие вне дороги займет слишком много времени. Ты должен быть сильным и непреклонным. Мы должны вернуться на корабль как можно быстрее, пока то, что ты сделал, не ослабнет и не исчезнет. Идем, я посмотрю, можем ли мы достать тебе немного мяса сегодня.

Он кивнул так, будто его голова была камнем на тростинке. Она со вздохом протянула руку, и он взялся за неё. Она провела его туда, где остальные разводили костер, и распорядилась, чтобы ему дали мех, на который можно сесть. В этот раз он ничего не делал, только сидел у костра и рано ушел спать.

Шун и я теперь спали ближе друг к другу, чем когда-либо. Я все ещё была слишком слаба, чтобы бодрствовать подолгу, но видела, что она съела совсем мало коричневого снотворного супа. Она делала вид, что спала, обхватив меня рукой, будто боялась, что они отнимут меня у неё.

Я проснулась незадолго до сумерек с ужасным зудом. Я почесалась, но это не сильно помогло. Когда остальные засобирались, а мы сидели у костра, Шун посмотрела на меня и вздрогнула.

— Что с тобой? — резко спросила она.

— Не знаю! — воскликнула я и, все ещё слабая от болезни, заплакала. Шун вздохнула над моей бесполезностью, но ко мне быстро подошла Двалия.

— Глупенький, — сказала Двалия, — ты сбросил свою старую кожу, вот и все. Ты сделал шаг на своем пути. Дай мне посмотреть на тебя!

Она схватила меня за рукав и притянула ближе к огню, подняла рукава моего мехового пальто, а затем рубашки. У неё были аккуратные круглые ногти. Как ни в чем не бывало, она поскребла мою руку и смахнула остатки свисающей кожи. Она наклонилась, чтобы ближе посмотреть на мою новую кожу.

— Так не должно быть! — воскликнула она и сразу закрыла рот рукой.

— Что не должно? — взволнованно спросила я.

— Дорогой? Я не расслышала. Тебя что-то беспокоит?

Её голос был теплым и заботливым.

— Ты сказала, что что-то пошло не так. Что?

Она сдвинула брови, голос излучал лишь теплоту.

— Правда, дорогой? Я ничего не сказала. Ты думаешь, что-то не так?

Я посмотрела на участок кожи, который она очистила ногтями.

— Я становлюсь белым. Как мертвец.

Я чуть не сказала «как посланник». Я крепко сжала губы и постаралась не заплакать. Я сказала слишком много. Не так-то хорошо у меня выходило казаться младше и глупее, чем на самом деле.

— Ему снились сны, когда он менялся? — спросил тонкогубый лурик, и Двалия бросила на него резкий, как пощечина, взгляд. Он опустил голову, и я увидела, как он быстро и беспокойно вздохнул. Алария, сидевшая рядом с ним, отстранилась.

Они все смотрели на меня и ждали — что я отвечу. Даже Двалия.

— Не снились, — тихо ответила я и увидела её недоуменный взгляд. — Не снилось ничего толкового, — исправилась я. — Глупые сны.

Я надеялась, это звучало по-детски. Я тихо вздохнула и села на бревно, служившее нам лавкой. Одесса подошла и села рядом.

Какое-то время я слушала, как трещал костер. Никто ничего не говорил, но я почти чувствовала, как они хотели, чтобы я продолжила. Я не стала. Двалия издала тихий гортанный звук и отошла от огня. Внезапно я поняла, что устала. Я прижала локти к коленям, закрыла лицо руками и смотрела в темноту. Если бы Ревел пришел, забрал меня и отнес туда, где тепло… Но Ревел был мертв.

Я подумала о своем отце. Волновало ли его, что меня украли? Пришел бы он за мной?

Я здесь, — сказал Волк-Отец, — я никогда не оставлял тебя.

Мой другой отец.

Мы едины.

— Шайсим?

Мне было нехорошо. Я медленно подняла голову. Двалия присела передо мной, я молчала.

— Смотри, что у меня есть для тебя, Шайсим.

Она протянула мне что-то прямоугольное, замотанное в яркую ткань. Я посмотрела на неё с непониманием. Она развернула ткань, и внутри оказались страницы из толстой кремовой бумаги. Это была книга, не такая, какие приносил мне отец, а обшитая богатым материалом. Мне очень захотелось её потрогать.

Опасность, — предупредил Волк-Отец. Я замерла.

— И вот.

Похоже на перо, но из серебра.

— У меня ещё есть чернила, синие, как небеса.

Она подождала.

— Ты не хочешь попробовать?

Я пыталась вернуть своему голосу детскость.

— Как попробовать? Что с ними делают?

На её лице проступила тревога.

— Пером пишут на бумаге. Записывают сны. Твои важные сны.

— Я не умею писать.

— Ты не…

Она не закончила фразу и улыбнулась самой теплой из своих улыбок.

— Неважно, Шайсим. Когда мы вернемся в Клеррес, тебя научат. А пока ты можешь рассказывать о своих снах мне, и я запишу.

Искушение было велико. Рассказать ей, как мне снился волк, разрывающий белых кроликов в кровавые клочья. Рассказать ей о человеке с боевым топором, который срубает головы извивающимся белым змеям.

НЕТ. — Волк-Отец был непреклонен. Через мгновение он добавил: — Не провоцируй хищника, пока твоя стая не готова его разорвать. Будь тихой и спокойной, детёныш.

— Сейчас я не помню снов.

Я потерла лицо, посмотрела на кусочки сошедшей кожи, стряхнула их со своей рубашки и сделала вид, что ковыряю в носу, пока она с разочарованием не вздохнула. Она отодвинулась от меня, забирая книгу и перо. Я внимательно посмотрела на свой палец и положила его в рот. Одесса тоже отодвинулась. Я не позволила себе улыбнуться.

Глава 17

КРОВЬ

Известно семьдесят семь способов использования драконьих частей, и лечебный эффект ещё пятидесяти двух не доказан. Семьдесят семь занесены в свитки, названные «Лекарства Трифтона Драконоубийцы». Из-за глубокой древности свиток этот переводился множество раз и был искажен в такой степени, что семнадцать из этих способов уже потеряли смысл. К примеру, сказано «земляных драконов чешуя применяется к яблоку с ярким углем для блестящих девичьих глаз». Однако, пусть сами тексты, возможно, переведены неверно, переписчик сохранил оригинальные названия. Кроме того, записаны свидетельства тех, кто использовал эти средства и достиг положительного результата.

Те же пятьдесят два способа лечения, эффект от которых не установлен, представлены в свитках без свидетельств, как и те, в подлинности которых я сомневаюсь. Поскольку они находятся в конце того перевода, который попал ко мне в руки, то у меня есть подозрения, что все они — более позднее дополнение, сделанное кем-то в попытках представить как можно больше удивительных и лечебных свойств драконьих частей. Описываются зелья, смешанные из разных кусочков дракона, которые могут превратить человека в невидимку или подарить женщине возможность летать, другие дают гарантию зачать близнецов, выносить их за три месяца и родить их здоровыми и сильными; ещё об одном поразительном средстве утверждается, что оно позволяет на любом расстоянии увидеть человека, чье имя будет произнесено вслух (при условии, что он жив).

C возвращением драконов в наш мир, возможно, мы снова сможем воспользоваться этими лекарствами, но я полагаю, что они так и останутся чрезвычайно редкими и дорогими. Потому возможность опробовать благотворное влияние лекарств Трифтона, скорее всего, по-прежнему будет нам недоступна.

— Неоконченный манускрипт, Чейд Фаллстар.

Когда человек пропускает в темноте лестничную ступеньку и начинает падать, в первый момент он чувствует этот чудовищный крен, эту неправильность, и одновременно испытывает прилив ужаса в преддверии удара, который за этим обязательно последует. Я упал с тем же ужасным ощущением движения в неверном направлении, но страх заключался в том, что удара не будет. Одно только бесконечное падение. Точки света были похожи на пылинки. Лишенный тела, я отмахнулся от них. Никогда прежде у меня не было такого странного ощущения себя, такого ощущения своей уязвимости внутри Скилл-колонны.

А когда я осознал, что у меня есть личность, то неожиданно понял, что я не один. Кто-то был рядом, он утекал вниз, как комета, оставляя за собой яркий свет. Это было неправильно. Очень неправильно.

Между пониманием того, что это было неправильно, и желанием что-то с этим сделать, прошло неопределенное количество времени. Я боролся за то, чтобы узнать — что делать. Остановить его. Самому стать перед ним преградой. Как? Назвать его по имени. Воспользоваться одним старейшим видом магии, известным людям. Чейд. Чейд. Но у меня не было ни языка, ни голоса. И я своей личностью окутал его, удерживая всем, что было о нем известно. Чейд. Чейд Фаллстар.

Я держал его. Не тело, но сознание. Мы падали вместе. Осознание себя я держал отдельно и беспричинно надеялся, что там был край, где-то, когда-то в этом бесконечном падении. Несмотря на мои усилия, Чейд утекал от меня прочь. Как корзинку с едой на сильном ветру его, казалось, уносило Скиллом. Но хуже того, я не чувствовал, что он сопротивляется. Я держал его, собрав его вместе насколько смог, но и сам я также стремился разлететься на мельчайшие частички в неугасающем взрыве места, которое не было ни местом, ни временем. Безвременье это было оглушительно пугающим. Медленно и плавно мы плыли и плыли сквозь звездные просторы каменного пути. «Прошу», — выдохнул я, в ужасе оттого, что мы можем никогда не выйти, оттого, что никто никогда не узнает, что с нами сталось, оттого, что Пчелка будет жить или умрет с уверенностью в том, что отец даже не пытался её спасти. Но мои страдания были недолгими.

Влейся, — прошептало нечто, которое было и не было Чейдом. — Отпусти. Это не имеет значения. И он поддался манящему сиянию пространства, темноте, которая была неизмерима. Чейд словно стал горсткой семян, разлетающихся по ветру. А я, я не был мешком, чтобы его удержать, я был сетью. Последним усилием воли я пытался не отпустить его, пусть искушение сверкающей тьмы и рвало нас на частички света.

Чейд. Чейд Фаллстар.

Его имени было недостаточно, чтобы привязать его. Он прятался от него слишком долго.

Чейд Фаллстар. Брат Шрюда Видящего. Отец Ланта Фаллстара. Отец Шайн Фаллстар. Чейд. Сделавший Фитца Чивэла Видящего тем, кто он есть. — Я наматывал на него части его личности, петлю за петлей, словно линь для закрепления корабля в шторм. Но я не мог закрыть его, не открывшись сам для притяжения настоящего.

Они здесь, у меня!

Я не хотел быть у кого-либо, но затем ухватился за Дьютифула и почувствовал, как камень колонны, который удерживал меня, подобно болотному илу, отпускает нас. Чейд все ещё был со мной, хотел он этого или нет, и вот мы уже, сами не ожидая того, тряслись от холода на заснеженном склоне холма над Баккипом, пока занимался рассвет.

Рассвет.

Король Дьютифул схватил меня за запястье, рядом я увидел Кетриккен, закутанную с головы до ног в пурпурный шерстяной плащ с отделкой из белой лисы. Шестеро её гвардейцев в тех же цветах стояли подле. Рядом с ними — повозка, для удобства обложенная подушками и одеялами. Стеди, сгорбившись сидел на одном из сидений, опустив лицо в ладони. Неттл тоже была там, закутанная в одеяла, как старый жестянщик. И Риддл рядом с ней, осунувшийся, с покрасневшим от мороза лицом. Одалживал свою силу, не задумываясь о последствиях. Оба выглядели изможденными, словно постарели на многие годы.

Годы?

Я повернул голову, вглядываясь в Дьютифула. Его борода была седой, а спина сгорблена.

Как долго? — спросил я, потом вспомнил, что речь должна исходить изо рта.

— Как долго? — снова спросил я, и слова карканьем вылетели из моей глотки.

Все вокруг, кто владел Скиллом, вздрогнули.

Дьютифул заговорил:

— Тише, Фитц. Спокойнее. Половину дня и всю ночь, — он потер щеку. Мороз. Его темная борода была покрыта инеем. Дни. Не годы. Но все же, дни.

Он положил руку мне на плечо, и подтянул меня поближе.

— Фитц. Что случилось? — и добавил:

Не нужно использовать Скилл так сильно. Мы здесь, и будет достаточно твоей речи, чтобы все услышали

Но вы все ещё здесь? — я был поражен.

— А где же ещё нам быть? — рассерженно вскинулась Неттл. — Ты Скиллом сообщил о нападении, а затем мы больше ничего не слышали, вы оба от нас отгородились. Потом вы неожиданно сообщаете, что собираетесь идти через камни. Но вас все не было и не было! Что случилось?

Слишком многое нужно было объяснить. Я открывал рот, но не мог подобрать подходящие слова. Я сказал им, что на нас напали. Как это могло объяснить предательство, мечи, раны, боль, тяжелое дыхание и все то, что делали наши тела? Мои мысли скользили и разъезжались, словно колеса телеги в грязи. Дьютифул обхватил Чейда, поднимая, и двое гвардейцев помогли отнести старика в повозку. Кетриккен взяла меня за руку. Я почувствовал её прикосновение очень остро. Такая храбрая женщина, такая искренняя и умная. Ночной Волк так её любил.

— О, Фитц, — мягко произнесла она, и её замерзшие щеки покраснели. Я без стеснения оперся на неё. Она поможет мне. Всегда помогала, никогда не подводила. Они все. Я легко открыл разум для Неттл и Дьютифула и позволил своей истории влиться в их мысли. Я был вымотан, и не было сил себя сдерживать. Я поведал им все — начиная с того момента, как я покинул Баккип. Скилл был проще речи. Я закончил самой ужасной правдой, которую знал.

«Вы были правы — ты и Риддл. Я ужасный отец. Мне нужно было отдать её тебе. Этого всего никогда бы не случилось, послушайся я и отдай тебе Пчелку».

Я почувствовал, как Неттл отпрянула от меня. Подняла руки, чтобы закрыть уши, и мне вдруг стало трудно до неё дотянуться. Я искал её, но она не пускала меня за пределы своих стен. Не могла. Я перевел взгляд на Дьютифула. Ещё стена. Почему?

— У тебя все ещё идет кровь, — Кетриккен достала платок и прижала к моему лбу шелковистую ткань.

Это случилось только несколько мгновений назад, — сказал я ей Скиллом, хотя прекрасно знал, что она не входит в круг людей, способных делить мысли.

— Как минимум день, — ответила она. Я уставился на неё. Уит или Скилл? А была ли разница, вдруг подумалось мне. Разве мы все не является животными, в некотором смысле этого глупого слова?

— Не уверен, что время одинаково текло для нас, — вслух сказал я, и обрадовался сильной руке Риддла, который схватил меня за запястье, поднял и повел к повозке.

Помогая забраться внутрь, он наклонился ко мне и прошептал:

— Отпусти Кетриккен. Подними стены, Фитц, я Скиллом не владею, но даже я слышу, как он изливается из тебя.

И он отвернулся, чтобы помочь Дьютифулу устроить Чейда. Старик лежал на боку, зажимая руками рану, и стонал. Возница прикрикнул, и лошади шаткой походкой потянули повозку, а я потерял сознание.

В себя я пришел где-то на ступеньках Баккипа. Слуга помогал мне подниматься. Я его не знал. Накатила тревога, но волна Скилла от Дьютифула убедила меня в том, что все в порядке. Я должен был просто продолжать идти.

Не пытайся отвечать мне Скиллом, пожалуйста. Или кому-то ещё. Прошу, подними стены и постарайся сдерживаться.

От него исходила усталость. Кажется, я даже вспомнил, что он несколько раз просил меня следить за стенами. Я слышал его, но чувствовал, что он не хочет прикасаться к моим мыслям. Интересно, почему?

В комнате другой незнакомый слуга оскорбил меня предложением помочь снять окровавленную одежду и надеть чистую рубашку. Я не хотел, чтобы мне докучали и дальше, но пришел лекарь, он настаивал, что надо промыть рану на плече и зашить порез на лбу, и мучил меня болтовней: «Прошу прощения, принц Фитц Чивэл», и «Будьте добры, мой принц, повернитесь к свету», и «Мне горько, что вы вынуждены выносить эту боль, принц Фитц Чивэл», пока мне не стало совсем тошно от его приторной любезности. Когда с этим было покончено, он приготовил чай. С первым глотком я понял, что там слишком много валерианы, но мне не хватило сил сопротивлялся его уговорам. Я выпил весь чай, а затем, должно быть, снова спал.

Я проснулся, когда огонь в камине почти прогорел, и комната была погружена во тьму. Я зевнул, потянулся, вопреки протестам ноющих мускулов, и лениво стал смотреть на остатки пламени, лижущие последнее полено в очаге. Медленно, медленно я осознавал свое место в мире и времени. Затем сердце подскочило в груди и неистово заколотилось. Чейд ранен, Пчелка похищена. Шут, возможно, умирает. Несчастья соперничали друг с другом за право поселить во мне больший страх. Я одновременно нащупал Скиллом Неттл и Дьютифула.

Чейд?

Тише, Фитц, тише. Держи себя в руках. Дело плохо, — хмуро ответил Дьютифул. — Корсетный пояс отклонил меч, но тот все равно задел бок. Он потерял много крови, и, кажется, дезориентирован после путешествия через колонну. Единственное, что от него исходит осмысленного — злость на тебя за то, что ты рассказал про его дочь, которую тоже похитили. Я все ещё пытаюсь уложить эти новости у себя в голове.

Я отбросил неприятные мысли. Я что, раскрыл секрет Чейда? Возможно, что когда во мне плескался Скилл, вместе с ним вылилось и это. Я был потрясен собственной беспечностью, но в тот момент просто не мог остановиться, пока не выложил им все. Видимо это произошло, когда я открыл свой разум для Неттл и Дьютифула, чтобы быстрее объяснить случившееся. Даже сейчас я был слишком вымотан для обстоятельного диалога.

С Неттл все в порядке? Она плохо выглядела.

Мне уже лучше, когда вы с Чейдом здесь. Сейчас приду к тебе в комнату. Постарайся не шуметь, пока не доберусь.

А я уже и забыл, что наши разумы соприкасались.

Неужели у меня все ещё так плохо с головой? Я почувствовал, что мой вопрос эхом отдается в реке Скилла.

Я тоже иду. И да, ты плох, поэтому, если можешь, прошу, поставь стены. Постарайся успокоиться, ты тревожишь остальных членов круга. Кажется, у тебя сильно вырос уровень Скилла, но ты потерял контроль над своими мыслями. Ты мучаешь наших учеников. И ты будто не в себе, если понимаешь, о чем я. Будто все ещё плаваешь в Скилле.

Возводить стены в своем разуме было не легче, чем строить стену исключительно из камней без какого-либо раствора. Удержать вырывающиеся мысли, остановить поток цеплявшихся друг за друга волнений, страха, отчаяния, вины. Остановить их, сдержать, сохранить.

Решив, что я снова в безопасности за своими стенами, я осознал, что тело моё полно жалоб.

Несколько швов были слишком тугими. Малейшее движение лица начинало их стягивать. Все тело болело, и я вдруг почувствовал себя неконтролируемо, чудовищно голодным.

В дверь постучали, но прежде, чем я смог подняться с постели, вошла Неттл.

— Скилл все ещё рвется из тебя, — прошептала она. — У половины замка сегодня будут ночные кошмары. И аппетит у них будет, как у голодных псов. Ох, папа, — её глаза вдруг наполнились слезами. — Там, у камней. Я даже поговорить с тобой не могла… бедные люди Ивового Леса. И тот бой! А как тебе больно из-за Пчелки! Как больно тебе было из-за того, что я просила отдать её мне, а ты отказался, и как виновато… Как ты её любишь! И как из-за этого терзаешься. Давай я помогу тебе.

Она присела на край кровати и взяла меня за руку. Как если бы ребёнка учили держать ложку или старику помогали идти, подставив плечо, так и она проникла своим Скиллом в меня и помогла возвести мои стены. Хорошо было опять закрыться, словно кто-то плотно застегнул на тебе теплый плащ. Но и когда бурление Скилла уменьшилось, и стены снова отгородили меня от других людей, Неттл не отпустила мою руку. Я медленно повернул голову и посмотрел на неё.

Некоторое время она молча смотрела в ответ. Затем сказала:

— Знала ли я когда-нибудь тебя по-настоящему? Все эти годы. Все, что ты хранил от меня в секрете, чтобы я меньше думала о Барриче или матери. Все, что ты хранил от меня, думая, что не заслуживаешь места в моей жизни… А знал ли кто-нибудь тебя настоящего? Знал, о чем ты думаешь или чувствуешь?

— Твоя мать знала, я думаю, — ответил я, но тут же задался вопросом — а так ли это? «Шут», — чуть не сказал я, — «И Ночной Волк». Последнее было бы самым верным ответом, но я не стал произносить это вслух.

Она коротко вздохнула.

— Волк. Волк лучше всего знал твою душу.

Я был абсолютно уверен, что не разделял с ней этой мысли. Интересно, после того, как я так полно открылся перед ней, смогу ли я впредь что-нибудь скрыть? Я все ещё пытался подобрать слова, когда в дверь снова постучали, и вошел Риддл с подносом. За ним шёл Дьютифул, сейчас он совсем не походил на короля.

— Я принес еду, — сообщил Риддл, и я ощутил головокружение от одного только запаха.

— Дайте ему сперва поесть, — посоветовал Дьютифул, словно я был невоспитанной собакой или маленьким ребёнком. — Его голод передается по всему замку.

И снова я не мог думать связно. Мысли были слишком быстрыми и сложными для слов. Слишком многое нужно было сказать, больше, чем человек может сказать за всю свою жизнь, даже если будет говорить о простейших вещах. Но прежде, чем я успел прийти в отчаяние по этому поводу, Риддл поставил передо мной поднос. Я увидел еду из караульной столовой, простую добрую пищу с очага, которую можно было найти там в любое время дня и ночи. Густой бульон с овощами и кусочками мяса, хороший черный хлеб с хрустящей коркой. Риддл не поскупился, густо намазав два куска маслом, и положил рядом пряный сыр. Кувшин с элем немного пролился, намочив края хлеба. Мне было все равно.

— Он так подавится, — сказал кто-то, но я не подавился.

— Фитц? — спросил Дьютифул.

Я повернулся к нему. Было странно вспомнить, что в комнате есть ещё люди. Поедание пищи было такой трудоемкой работой, меня потрясло, что необходимо держать в голове сразу так много другой информации, когда ты так занят. Глаза мои блуждали по его лицу, находя в нем черты мои и Кетриккен.

— Чувствуешь себя самим собой? — поинтересовался он.

Я удивился, осознав, что кажется прошло много времени. Я понял, что тяжело дышу. Есть так быстро было трудно. Никто не произносил ни слова после его вопроса. Вот так и отсчитывается время? В том, сколько людей говорит, заключается количество информации? А возможно, все измерялось в том, сколько я съел. Я попытался сократить свои мысли до того, чтобы они уместились в слова.

— Думаю, что чувствую себя лучше, — сказал я. Нет. Это неправда. Я не думал ничего подобного. Лучше, чем что? Мои мысли снова устремились прочь. Кто-то прикоснулся ко мне. Неттл. Она зашла мне за спину и положила руки на плечи. Сделала мои стены прочнее. Собрала меня воедино, снова делая человеком, а не вкусом хлеба и треском огня. Отделяя меня ото всего остального.

— Я буду говорить, — произнес Дьютифул. — Надеюсь, что ты слушаешь и поймешь мои слова, в отличие от Чейда. Фитц. Фитц, посмотри на меня. Почти сутки вы были в камнях. Ты сказал, что вы вот-вот будете, мы ждали вас, но вы не появлялись. Неттл постаралась дотянуться до тебя, с помощью сил Стеди и Риддла она нашла тебя и держала, пока я не нащупал вас в камне и не смог вытащить. Эда и Эль, это было странно! Я почувствовал твою руку и достал вас прямо из-под земли!

Чейд истекал кровью, ты тоже, но не так сильно. Если ты беспокоишься о телах, что вы оставили за собой, то это улажено. Шпион Чейда остался в Ивовом Лесу, мы дали ему задание передать остальным роустерам, что на вас напали неизвестные, и что их товарищи отдали свои жизни, чтобы выиграть для вас безопасный путь до камней. Сейчас им не стоит слышать о предательстве, хотя готов биться об заклад, что некоторые знают или подозревают о предателях в своем отряде. Я потребовал ото всех дать обет молчания по поводу того, что случилось в Ивовом Лесу, отрядив в свидетели Фитца Виджиланта. Не стоит давать людям повод впадать в панику из-за мыслей о неведомых налетчиках, которые могут атаковать отовсюду. Также я дал распоряжение леди Розмари предпринять что угодно, пусть решает по своему выбору, но наказать отчима Шун. Шун! Вот уж имя!

Я уведомил все патрули, чтобы они искали повозки, в которых едут маленькая девочка и молодая женщина в сопровождении белых всадников. Также приказал расспросить всех у паромной переправы и у моста — не видели ли они кого-то похожего. Они же не могли просто исчезнуть и вряд ли успели пересечь наши границы. Мы найдем и вернем Пчелку и леди Шун.

Его слова нарисовали в моей голове определенные картинки. Я внимательно осмотрел их. Они выглядели больше как идеализированные желания, которые могли никогда не сбыться. Тем не менее, это были картинки, которые меня обрадовали.

— Спасибо, — наконец сказал я. Слова были едва ли осязаемы, как ветер. Они не выразили моих чувств. Я попробовал снова и повторил, вложив в это слово все свои чувства: «Спасибо».

Риддл схватился на сердце и вытаращил на меня глаза. Неттл наклонила голову и несколько раз глубоко вдохнула. Дьютифул медленно осел на пол.

— Так вот как он ощущается? Это Скилл? — выговорил Риддл.

Неттл покачала головой.

— Нет. Я не знаю, как это назвать. Но да — это Скилл, но больше похожий на удар молота, чем на легкое касание руки. Дьютифул, что будем делать? Он же опаснее Олуха. Если он продолжит в том же духе, то может навредить ученикам, которые только начали практиковаться в Скилле, они не смогут закрыться от него.

Даже с поднятыми стенами я ощущал их беспокойство.

— Все становится яснее, — сказал я. — Я прихожу в себя. К утру наверное будет лучше, — я пользовался одними только словами, тонкими, как полоски бумаги. На лицах людей вокруг отразилось облегчение.

Я попробовал спросить:

— Как Чейд?

Неттл покачала головой.

— Он очарован. Всем. Плетением нитей на одеяле. Формой своей ложки. Его рана плоха. Мы бы хотели излечить его Скиллом после того, как он немного отдохнет, но Олух все ещё в Ивовом Лесу, и мы не хотим позволять кому-либо путешествовать сейчас через камни. Мы надеялись, что ты будешь достаточно хорошо себя чувствовать, чтобы помочь нам, но…

— Завтра, — сказал я, и понадеялся, что говорю правду. Я вспоминал, как это делается. Облачить немного мыслей в слова и позволить им выйти изо рта. Странно. Раньше я никогда не осознавал, что когда разговаривал с людьми, то немного использовал Скилл, чтобы мысли были более понятными. Но совсем, совсем немного. Но сейчас я открыл свое сердце и дал им почувствовать поток благодарности за попытки помочь мне. Не стоило так делать. Не могу вспомнить, когда узнал это. А узнавал ли я это, или так было всегда? Они все смотрели на меня. Слова. Используй слова.

— Надеюсь, что поправлюсь к завтрашнему дню. И, возможно, буду в состоянии рассказать о том, что с нами произошло в камнях. И помогу исцелить Чейда.

Вдруг в моё сознание толкнулась настойчивая мысль. Как я мог позабыть о нем?

— Шут. Он ещё жив?

Дьютифул и Неттл быстропереглянулись. Тайный страх.

— Что случилось? Он мертв, да? — это было настолько ужасно, что я представить себе не мог. Дрожь осознания надвигающейся скорби забурлила во мне. Я постарался её удержать, удержать внутри.

Дьютифул побледнел.

— Нет, Фитц. Он не мертв. Пожалуйста, хватит это чувствовать. Такое горе! Нет, он жив… Но он… изменился.

— Он слаб? Умирает? — я вдруг вспомнил о тайном лечении Скиллом, которое я пытался к нему применить. Что-то пошло не так? Куда-то не туда развернулось?

Дьютифул говорил быстро, словно пытаясь удержать мои эмоции, давя их информацией.

— Эш заботился о нем. Лорд Чейд велел ему сделать все возможное, чтобы вылечить Шута, лишь бы помогло хоть что-то. Вот парень и принялся за работу. Ты знаешь, что лорд Голден рвался идти за тобой, он убежал из своей комнаты и как-то умудрился добраться до самых конюшен. Я не могу представить, как. Когда его нашли утром, он был на грани смерти от холода и своих ран.

— Это я знал, — подтвердил я.

Дьютифул обрадовался быстроте моего ответа.

— Ты возвращаешься к нам, так ведь? Твои слова звучат четче. Более живо. Слава Эде и Элю, что тебе лучше. Я боялся, что никто из вас двоих полностью не оправится.

— Да, лучше, — это была ложь. Мне не было лучше. Все становилось скучнее. Медленнее. Все многообразие мира, которое цвело и танцевало вокруг меня, за несколько минут стало тусклым и простым. Кресло было просто креслом, эхо деревьев и леса, из которого оно было сделано, утихло. Неттл сидела в нем, и она была просто Неттл, а не ответвление реки, которой были мы с Молли, и не тихой водой, в которой медленно плавал и рос её нерожденный ребёнок. Мне не было лучше. Я становился проще, медленнее, бесцветнее. Снова человек. И у меня не нашлось бы слов, чтобы объяснить, кем я был в предыдущие часы.

Я поднял глаза на Дьютифула. Он выжидательно смотрел на меня.

— Шут, — напомнил я ему.

— Он был на грани смерти. Когда его нашли, то приняли за бродягу или сумасшедшего. Его отвели в лазарет и положили на чистую постель, чтобы дать спокойно умереть. Но юная ученица вспомнила его с той ночи, когда ты привел его в замок. Она подняла довольно много шума, пока наставник не выслушал её, после чего отправил мне гонца.

К тому времени Эш поднял тревогу, что лорд Голден пропал. Слуги обыскали крыло для гостей, но никто не ожидал, что он доберется до конюшен. Моя мать со своей целительницей пришли в лазарет раньше меня. Она забрала его и отвела в свои личные покои. Там целительница попыталась ему помочь. От женского прикосновения он с криком очнулся, и ему даже хватило сил сопротивляться всем её попыткам. Моя мать пошла ему навстречу и отпустила лекарку. Прежде, чем он потерял сознание, он попросил, чтоб его отнесли обратно в старое логово Чейда. Так и было сделано. И моя мать, как часовой, сидела рядом с ним в ожидании смертного часа. Она оставила его только тогда, когда услышала о нападении на вас с Чейдом и вашей пропаже. Сейчас она снова с ним.

— Мне надо к нему, — я услышал достаточно. Потребовалось неимоверное усилие, чтобы не позволить отчаянию проступить в моем голосе. Я терял своего друга и, возможно, мою последнюю связь с Пчелкой. Если у кого и были подсказки к тому, зачем Служители Белых Пророков пришли в Ивовый Лес за моей девочкой, и каковы их намерения, то этим человеком был Шут.

— Подожди, — настояла Неттл. — Есть ещё кое-что. Ты должен знать, прежде чем увидишь его.

Я не думал, что мой страх может стать ещё сильнее.

— Что случилось? — первая мысль была о предательстве.

— Я, конечно же, пришел к нему, — продолжил за неё Дьютифул. — Какая бы сила и жизнь в нем ни оставались, он израсходовал их на сопротивление целителю матери. Он не отзывался и никак не реагировал. Я пытался нащупать его Скиллом, но не вышло. И для моего Уита он остается невидимым. Моя мать была рядом с ним. И мальчик Чейда, Эш. И ворона?

В последних словах таился едва заметный вопрос. Я его проигнорировал. Возможно, позже будет время рассказать о вороне. А сейчас она не имела значения.

— Мальчик был в отчаянии, пока рассказывал. По-моему, он был практически раздавлен случившимся. Я попытался его успокоить, сказал, что никто его не обвиняет, я объясню лорду Чейду, что тут нет его вины, и он не понесет ответственности. Но я ошибся. Это был не страх провалить задание, но неподдельная скорбь. Мать сказала, что он сделал все, что было в его силах, и что Шут сам решил покончить с жизнью. Мальчик продолжал говорить, что Шут был героем и не должен умереть вот так. Он рыдал. Мы успокоили его как могли, но я видел, что сердце у него разрывалось, и наши слова не принесли ему облегчения. Я знал, что за Шутом хорошо присмотрят и что позовут меня, если понадоблюсь. Мать сказала, что все, что мы можем сделать — это облегчить страдания его тела. Она обтирала его холодной мокрой тканью, чтобы смягчить сжигавшую его лихорадку. Так что больше я ничем не мог помочь ему. И я оставил их там.

У Шута была лихорадка. Более чем серьезно для человека с такой низкой температурой тела, как у него. Слова Дьютифула звучали как извинение. И я не имел понятия — почему. Он прервал свой многословный рассказ и обменялся взглядом с Неттл.

— Что? — требовательно спросил я.

Риддл поднял голову и заговорил:

— Короче говоря, леди Кетриккен оставила его, чтобы отправиться к Скилл-колонне. И пока нас всех не было, Эш взял на себя смелость дать что-то лорду Голдену. Очевидно, это был какой-то эликсир, или зелье, или редкая лекарственная вытяжка. Он не говорит, что это было, повторяет только, что лорд Чейд велел ему испробовать все возможное, чтобы помочь этому человеку, так он и сделал. Что бы он ни дал… Это его изменило.

Теперь они все смотрели на меня, будто ждали, что я пойму — о чем они говорят.

— Это вернуло его к жизни? Убило? — мне было плохо от бесполезных слов, ото всех этих обрывков, лишенных смысла. — Я иду к нему.

Дьютифул открыл было рот, но Риддл был достаточно смел, чтобы остановить своего короля, покачав головой.

— Пусть идет. Словами это не объяснить. Человек не может объяснить то, чего не понимает. Пусть он сам увидит.

Я встал, пошатываясь, и был рад, что смог собраться прежде, чем Дьютифул схватил меня за руку. Когда человеческая гордость — единственное, что у него осталось, он старается не потерять хотя бы это. Мне было безразлично, что они видят, как я иду к портьерам и запускаю тайный механизм, открывающий дверь в логово Чейда. Меня тошнило от тайн. Пора пролить дневной свет на все эти секреты. Но сейчас была ночь, зимняя ночь. Позволить секретам выйти в ночь? Я потряс головой. Я что-то делал. Шел к Шуту. Я крепче ухватился за свои мысли.

Поднимаясь по ступенькам, я знал, что все остальные идут следом. Комната наверху была ярко освещена множеством горящих свечей и огнем камина. Я учуял смолистый запах горного леса и понял, что Кетриккен жгла травы своей горной родины. Когда я вошел в комнату, мой разум неожиданно очистился, и меня поразило понимание, что никогда ещё эта комната не была такой теплой и приветливой. Мои глаза мельком отмечали все перемены. Ворона, устроившись на спинке стула, дремала, наслаждаясь теплом каминного огня.

— Фитц Чивэл! — поприветствовала она меня.

Эш сидел на полу у очага, у ног Кетриккен. Он окинул меня печальным взглядом и снова повернулся к огню. Моя бывшая королева расположилась в старом кресле Чейда, на которое было наброшено цветастое покрывало из Горного Королевства. Рядом с ней на столике испускал пар пузатый голубой чайник, разрисованный прыгающими зайцами. Косы Кетриккен были высоко заколоты на голове, а рукава простой голубой мантии убраны назад, словно она собиралась заняться какой-то работой. Она повернулась ко мне, зажав в руках чашку ароматного чая. Взгляд её был напряженным, но губы улыбались.

— Фитц! Я так рада, что ты к нам вернулся, и я так волнуюсь за маленькую Пчелку! И за дочь Чейда!

Я не ответил на её приветствие. Я впился глазами в человека, сидевшего рядом. Он был все также худ; он сидел прямо, но поза его казалась неуверенной. Все ещё болен? Он был облачен в мягкую серую шерсть; свободный капюшон покрывал голову. Я не мог понять, видит он меня или нет. Он повернулся в мою сторону, глаза, смотревшие на меня, больше не были затянуты серой пеленой — они блестели слабым золотом, словно бы в них отражался свет от камина. Он протянул руку в мою сторону. Костяшки все ещё были распухшими, руки костлявыми, но пальцы двигались с тенью былого изящества. Он повернул кисть ладонью вверх и потянулся ко мне.

— Фитц? — спросил он, и я понял, что он не видит. Однако у меня возникло ощущение, что каким-то странным образом он меня чувствует.

Я пересек комнату и сжал его ладонь в своих руках. Она была чуть прохладной, такой же, как обычно у Шута.

— Тебе лучше! — воскликнул я, полный облегчения. Он сидел сам и двигался, казалось, почти нормально. Я-то ожидал увидеть его серым и умирающим, лежащим в постели. Я перевернул его руку в своей, кожа тыльной стороны была странно сморщена. Это напомнило мне кожу неоперившегося птенца.

— Я жив? — ответил он. — Даже более чем. Лучше? Не знаю. Я чувствую себя по-другому, не могу сказать, лучше или нет.

Я смотрел на него, не понимая. У Чейда был запас лекарств, который мог бы посоперничать с любой лавкой Бакка, и, возможно, даже Бингтауна. Я знал большинство припасов, которые у него хранились, и многими пользовался. Каррим. Эльфовая кора. Паслен. Кардомеан. Валериана. Ивовая кора. Семена карриса. Мак. Не один раз я прибегал к их помощи. Во времена моего обучения Чейд иногда намеренно пробовал на мне эффекты от слабых ядов, снотворных и множества разных стимуляторов. И все-таки я не знал ни об одном средстве из его тайных запасов, которое могло бы вернуть человека с того света и придать его слепым глазам подобное золотое свечение.

Взгляд Эша метался между нами. Его глаза были темны, плечи сгорблены, словно он ожидал удара хлыста.

Я строго на него посмотрел.

— Эш. Что ты ему дал?

— Мальчик считал, что следует приказам Чейда. И это, кажется, сработало, — мягко сказала Кетриккен.

Я не говорил вслух то, чего боялся. Действие многих лекарств было временным. Каррис на день или два увеличивал жизненную энергию человека до невероятных высот, но за этим всегда следовало опустошающее истощение и усталость, словно тело требовало отдать ему долг. Эльфовая кора давала энергию, которая сменялась глубоким отчаянием. Мне нужно было знать, спас ли Эш жизнь Шута или же просто дал ему ложную надежду на жизнь.

Ученик Чейда не ответил. В моем голосе против воли прорезалось рычание:

— Что ты ему дал, Эш? Отвечай.

— Сир, — мальчик неловко поднялся на ноги и глубоко мне поклонился. Его взгляд беспокойно блуждал мимо Кетриккен, скользнул по Неттл и Риддлу и затем остановился на короле Дьютифуле, застывшем с серьезным выражением лица. Он снова посмотрел на меня. — Можно поговорить с вами наедине?

Голос Дьютифула был обманчиво мягким, когда он спросил:

— А что такого ты хочешь сказать лорду Фитцу Чивэлу, чего не можешь сказать своему законному королю?

Мальчик посмотрел вниз, смущенный, но решительный.

— Ваше величество, лорд Чейд сделал меня своим учеником. Когда он спросил, хочу ли я научиться тому, что умеет он, он предупредил, что в нашем деле могут быть времена, когда мне придется отказывать моему королю. И времена, когда моё молчание будет защищать честь Видящих. Он говорил, что есть секреты, в которые люди нашего дела не впутывают лордов.

Я хорошо помнил эту же лекцию. В моем обучении она не была столь рано. Очевидно, мальчик в большем доверии у Чейда, чем я ожидал.

Дьютифул пригвоздил его взглядом к полу.

— Тем не менее лорду Фитцу Чивэлу ты можешь доверить свою тайну?

Эш продолжал стоять на своем, хоть краска и залила его щеки:

— Если будет угодно моему королю, то мне говорили, что он был одним из нас прежде, чем стал одним из вас, — он посмотрел на меня извиняющимся взглядом. — Я должен был принимать решение самостоятельно. Леди Розмари сейчас отозвали. И я должен поступать так, как хотел бы этого лорд Чейд.

Здесь у меня не было власти. Я ждал, пока Дьютифул разрешит эту дилемму. После долгого молчания Дьютифул вздохнул. Я увидел, что Кетриккен едва заметно одобрительно кивнула, а ворона несколько раз поклонилась и прокаркала: «Спарк! Спарк!». Для меня это ничего не значило, и не было времени, чтобы разбираться в вороньих мыслях.

Дьютифул заговорил довольно резко:

— Я разрешаю. Но только в этот раз. Мою честь не должны охранять те, кто служил мне, совершая бесчестные поступки.

Эш открыл было рот, чтобы ответить, но я положил ему руку на плечо, заставив замолчать. Всегда будут бесчестные вещи, которые делаются для сохранения чести любой власти. И незачем это говорить, Дьютифулу не нужно быть вовлеченным в эту грязь. Что-то похожее на тень улыбки коснулось губ Шута. Как и Дьютифул, Неттл и Риддл сохраняли молчание. Облегчение на лице мальчика было очевидным. Он взял на себя смелость низко поклониться Дьютифулу со словами:

— Лишь уважение к династии Видящих заставляет следовать этому пути, мой король.

— Пусть будет так, — смирился Дьютифул.

Я жестом показал Эшу идти за мной. Мы вышли из круга света и тепла в темный и полный теней угол комнаты. Вернуться в тень, к которой принадлежали убийцы, подумал я. Вернуться туда, где старый рабочий стол все ещё носил следы ожогов и шрамов со времен моего ученичества.

Пока я шёл, я думал о задании, которое дали леди Розмари. Человек, подкупивший наемников для устранения королевских убийц, скоро отведает тихую королевскую справедливость. Будет ли все незаметно: падение с лестницы или немного яда в мясе? Или она выберет такой способ, чтобы он знал — кто и за что его убивает? Оставят ли его тело в качестве напутствия остальным, или же труп никогда не найдут? Я подозревал, что «Похабная форель» может загореться. Или, возможно, отведать очень разрушительной драки. А может быть рыбий жир в винных бочках? Я придержал мысли. Это было её задание и её поручение из рук самого короля. Профессиональный этикет не позволял мне вмешиваться или судить её решения. И как предстоит узнать Эшу, некоторые секреты мы храним даже от людей своего ремесла.

Мальчик молча стоял у темного дальнего конца стола.

— Ну? — потребовал я.

— Я ждал, пока вы сядете, сир.

На мгновение я почувствовал раздражение. Затем сел, посмотрел на него и, решив использовать тон Чейда, приказал:

— Докладывай.

Он облизал губы.

— Лорд Чейд сказал, что я должен сделать все, что в моих силах, чтобы помогать вашему другу. Я должен был предоставить ему все, что бы ни понадобилось. Также мне сказали, что лорд Чейд передал эти указания с помощью Скилла из Ивового Леса. Любое его желание я должен был выполнить так хорошо, как только мог. Но, сир, не только приказ моего учителя заставил меня сделать то, что я сделал. Я сделал это для человека, которого даже толком не знаю как называть! Но он был добр ко мне, даже тогда, в первую встречу, когда я его напугал. Даже когда я продолжал бояться и испытывал отвращение к его внешнему виду, я говорю вам все честно! А потом он стал со мной разговаривать, когда привык ко мне. Словно он переполнился словами, и они рвались на волю! А что он рассказывал! Сначала я решил, что он все придумывает. Затем я прочитал свитки, которые вы написали о тех временах, и там нашел те же самые истории, точно такие же, как он и рассказывал.

Он в ожидании остановился. От его слов я опешил. Он читал мои записи, которые я доверил Чейду, мои отчеты о событиях войны Красных Кораблей, и как Дьютифула спасли от Полукровок, и как дракона Айсфира освободили из ледника на Аслевджале. О падении Бледной Женщины. Это меня так поразило, что я почувствовал себя несколько глупо. Конечно, он их читал. Неужели я думал, что Чейд, попросив меня записать эти события, не будет использовать их в обучении? А сам я разве не читал свиток за свитком, написанные рукой Верити, короля Шрюда и даже своего собственного отца?

— Но, если вы не возражаете против моих слов, то его рассказы были более волнующими, чем ваши записи. Истории о героях, рассказанные одним из них. Не то чтобы он рассказывал о своей роли в этом, просто…

Я кивнул, мне стало интересно, то ли Шут приукрасил настоящие наши подвиги, то ли одной только правды, рассказанной лично кем-то из участников событий, было достаточно, чтобы разжечь воображение мальчишки.

— Я заботился о нем так хорошо, как только мог — готовил еду, стирал белье, несколько раз, когда он позволил, менял повязки. Но когда он узнал, что вы уехали в Ивовый Лес, он стал абсолютно другим существом. Он кричал и плакал. Сказал, что должен был ехать с вами, что только вместе вы можете защитить друг друга. Я не мог его успокоить. Он поднялся с постели, и тут, и там спотыкаясь, требовал, чтобы я нашел для него одежду и обувь, чтобы он мог идти за вами. И я ему подчинился, но не торопился, делал все очень медленно, так как знал, что это не пойдет ему на пользу. И мне так стыдно говорить, но я принес ему чай, один из тех со сладкими пряностями и молоком, чтобы скрыть вкус сонного настоя. Он выпил его полностью и немного успокоился. Попросил поджаренного сыра с хлебом, немного солений и бокал белого вина. Я был так рад видеть его успокоившимся и был так уверен в силе своего чая, что пообещал немедленно принести еду. Я оставил его сидеть на краю постели. Мне нужно было время, чтобы все приготовить и уложить на поднос, а когда я вернулся, мои надежды оказались оправданы. Укутавшись одеялом, он крепко спал. Так что я не стал его беспокоить.

— Но его там не было.

Мальчик слегка удивился тому, что я догадался о хитрости Шута.

— Да. Не было. Но прошло довольно много времени, прежде, чем я это понял. Когда он не проснулся в то время, в которое должен был, я подумал, что у него снова началась лихорадка, и решил проверить его. Там были только скрученные простыни и подушка, завернутые в плащ с капюшоном, что я ему принес.

— Остальное я знаю. Что ты ему дал, чтобы оживить?

— Непроверенный эликсир. Я знаю, что это все моя вина, это мой снотворный чай подействовал, только когда он добрался до конюшен. Если бы он умер от холода и истощения, это была бы моя вина. Лорд Чейд некоторое время назад получил одно зелье за невероятную цену. Он точно не сказал, но, кажется, оно было украдено у посыльного, который вез его герцогу Калсиды.

— Сколько лет должно было пройти! — не поверил я.

— Да, сир. Я принял это во внимание. Зелье было старым, и обычно такие вещи теряют свой эффект, спустя какое-то время. И я увеличил дозу вдвое от той, что была указана в свитке. Я дал ему две полные ложки.

— Две полные ложки чего?

Он отошел к шкафу Чейда и вернулся с маленьким стеклянным флаконом, который я уже видел там раньше. Он был наполовину пуст, но в остатках темно-красного зелья все также кружились и извивались серебряные нити, вызывая у меня тошноту.

— Что это?

Эш выглядел удивленным, что я до сих пор ничего не понял.

— Кровь дракона, сир. Это кровь дракона.

Глава 18

ИЗМЕНЯЮЩИЙ

Учитывая, что драконы, как и люди, владеют речью и обмениваются с нами мыслями, как мы можем даже думать о торговле частями их тел? Вы же не просите о том, чтобы мы продавали вам пальцы младенцев и печень рабов? Языки женщин или, например, плоть мужчин? Это продуманное решение Совета Торговцев Бингтауна, для которых продажа частей драконов аморальна, и которую мы, как торговцы, не можем одобрить.

Наверное, нет необходимости добавлять, что подобная торговля очень опасна, и что только глупец захочет в ней участвовать. Убийство дракона ради добычи его частей тела навлекло бы гнев всех драконов на каждого торговца, что очень опрометчиво. И, несомненно, гнев этот коснется каждого участвующего в перепродаже. В ходе защиты Бингтауна от калсидийских захватчиков один из драконов-защитников нанес ущерб нашему городскому рынку. Совет даже думать не хочет о том, что гнев драконов Кельсингры мог бы сделать с нашим городом.

А значит, решено и объявлено: ни один из торговцев Бингтауна не может законно участвовать в обмене или торговле, включающей сбор или сбыт товаров из тел драконов.

— Резолюция 7431, Совет Торговцев Бингтауна.

«Он дал тебе кровь дракона».

Несмотря на мою озабоченность тем способом лечения, который Эш выбрал для Шута, мне удалось убедить всех, что нам не остается больше ничего, кроме как просто ждать и наблюдать. Я не сказал им, что это была за микстура. Не стоило вовлекать короля в тайны нелегальной торговли Чейда. В первый момент, когда Эш только сказал мне — что это такое, я был потрясен. Однако почти сразу удивление сменилось осознанием, что если Чейду захотелось узнать о свойствах крови дракона, то он заполучил бы её любым способом. Я только хотел, чтобы Чейд не вышел из строя прямо сейчас. Я понятия не имел, была ли дозировка, которую Эш вычитал в свитке Чейда, правильной, не говоря уж о побочных эффектах, которых стоило опасаться. И, к сожалению, единственным выходом было держать все эти заботы при себе.

К счастью, Дьютифула ждали его королевские дела, Неттл устала, и Риддл увел её отдыхать, а Кетриккен, извинившись, ушла к Чейду. Я пообещал, что скоро присоединюсь к ней, отослал Эша за едой для нас с Шутом и сел в кресло, которое освободила Кетриккен. Теперь можно поговорить с ним.

— Как это на меня повлияет?

Я покачал головой.

— Не знаю. Не уверен. Я скажу Эшу поискать в свитках все, что касается лечения плотью дракона. Пусть отложит для меня все, что может пригодиться, — я не стал говорить, что большинство из этих свитков счел фальшивыми. Мы были на неизвестной территории и пробирались на ощупь во тьме. — Ты достаточно хорошо себя чувствуешь, чтобы поговорить со мной?

Он улыбнулся.

— Сейчас я чувствую, что мог бы идти с вами в Горы. Но только что мои внутренности горели, а я плакал на плече Кетриккен, словно умирающий ребёнок. — он заморгал золотыми глазами, — я вижу больше света, чем раньше. Я долго спал после того, как он дал мне это. По крайней мере, он так сказал. Не уверен, что полностью проснулся, когда он влил это мне в рот. И какие сны мне снились! Не сны Белого Пророка, но сны, полные энергии и света. Я летел, Фитц. Не так, как когда-то на спине Девушки-на-драконе. Я летел. Сам. — какое-то время он молчал, замерев в неподвижности, затем повернулся ко мне. — Руки ужасно болят, но я могу шевелить ими! Каждым пальцем! И кожа зудит так, что хочется оторвать её. И моя нога, моя искалеченная нога? — он поднял низ ночной рубашки и показал мне ногу — Я могу наступать на неё. Она болит, все время болит. Но гораздо меньше.

И тогда я понял, что за улыбкой он прятал боль. Я встал, чтобы посмотреть, какие травы могут подойти, чтобы облегчить сильную боль заживающих костей. Отойдя в другой конец комнаты, я сказал через плечо:

— Мне надо поговорить с тобой о людях, напавших на Ивовый Лес. Они забрали мою маленькую дочь, мою Пчелку. И забрали дочь Чейда, девушку по имени Шун.

— Нет!

— Что?

Обернувшись, я увидел панику на его лице.

— У Чейда не может быть дочери. Она считалась бы наследником Видящих, я видел бы её. Ничего из того, что ты мне говоришь, не может быть правдой. Я бы знал. Я бы видел и другие пути.

— Шут, пожалуйста, успокойся. Послушай меня. Мы изменили мир, как ты и предсказывал. И когда ты… вернулся, я думаю, мы изменили все пути. Чейд получил возможность выйти из тайных ходов Баккипа потому, что мы все изменили. Он стал жить, как обычный человек. И он стал отцом, и не один раз, а дважды. Шун и Лант. И у меня была дочь, которую ты не предвидел. Мы изменили положение вещей, Шут. Случилось так, как ты сказал. Пожалуйста, признай это. Потому что ты единственный, кто может знать — почему Служители забрали мою дочь. И где они держат её, и для чего она им нужна. — я взял смесь валерианы, банвута, коры ивы и немного тертого имбиря, чтобы отвар стал более сносным. Нашел ступку и пестик на разных полках и принес их на стол. Ароматы растертых трав смешались, я сморщился от резкого запаха и решил добавить побольше имбиря и немного сушеной цедры лимона.

Он заговорил низким голосом:

— Ты оставил меня здесь. Одного.

Спорить, что он остался здесь не один, было бы бесполезно.

— Мне пришлось. Ты слышал — что я нашел, когда добрался домой?

Он отвел взгляд:

— Немногое.

— Хорошо, — я постарался привести мысли в порядок. Иногда, чтобы получить информацию, нужно разобраться с тем, что уже знаешь. Однако я поймал себя на том, что не хотел вспоминать и снова переживать все это. Трус. То были страдания моих людей, а я хотел скрыться от своей вины в их несчастьях и стыда за себя? Я вздохнул и начал. Часть меня произносила слова, связывая факты. Другая часть отстранилась, постаравшись сосредоточиться на составлении травяного чая, который мог облегчить боль Шута. Пока длился мой рассказ, я успел снова вскипятить воду в чайнике, заварил травы, подождал, пока они настоятся, и налил в чашку. Посмотрел на янтарную жидкость с небольшим осадком и тонкой струйкой влил мед.

— Вот чай, который облегчит боль в твоей ноге. — Одновременно с приготовлением чая я закончил свой отчет.

Он ничего не ответил. Я размешивал ложкой чай, пристроив чашку на краю стола, чтобы он мог легко её найти. Его дрожащие пальцы пробежались в поиске, коснулись чашки и задержались.

— Это были они. Служители. — его голос дрожал. Слепые глаза, мерцавшие золотом, посмотрели на меня. — Они нашли тебя. А значит они найдут и меня.

Он затрясся и крепко обхватил себя руками. Мне больно было это видеть. «Холодная клетка, далекий огонь, который принесет тебе боль, но никогда не согреет. Люди, которые улыбнутся и завопят от радости, причинив тебе боль». Я едва мог дышать. Шут уронил руки на стол и уткнулся в них лицом. Ему было плохо, а я стоял и смотрел, не в силах пошевелиться. Он был моей последней надеждой, но, возложи я на него слишком многое, он сломался бы.

Захлопали крылья. Мотли, дремавшая на стуле возле теплого очага, скользнула в воздухе, приземлилась на поверхность стола и пошла к Шуту.

— Шут, Шут! — хрипло прокаркала она. Наклонилась вперед и осторожно приподняла клювом прядь его волос. Она была так нежна, будто ухаживала за собственным оперением. Шут не пошевелился, слышалось лишь его тихое дыхание. Птица прошлась клювом по его голове и приподняла ещё прядь, а потом разразилась серией коротких беспокойных звуков.

— Я знаю. — Ответил он и вздохнул. Протянул пальцы, и Мотли подошла ближе. Покалеченным пальцем он погладил маленькую птичью голову. Она успокоила его. Птица сделала то, чего не смог я.

— Я смогу защитить тебя, — солгал я ему. Он знал, что это была ложь. Я не защитил ни своих людей в Ивовом Лесу, ни Ланта, ни Шун, ни даже свою драгоценную Пчелку. Мысль об этих неудачах прожгла меня насквозь.

И тогда меня охватил гнев. Окрашенная алым ярость полыхнула в груди.

Фитц?

Ничего, — солгал я Дьютифулу, запирая свой гнев внутри. Это моё, личное. Очень личное. Они причинили боль Шуту, возможно убили моего друга Прилкопа и украли мою дочь. И я ничего не мог сделать и ничего не могу предпринять, пока не узнаю больше. Но когда узнаю… — Я смогу защитить вас обоих, и мы убьем их всех, — пообещал я резко. Я произнес эту жесткую клятву только ему, склонился к нему и снизил голос до свистящего шепота. — Они будут истекать кровью и умирать, и мы заберем у них свое. — Я услышал, как он с дрожью вздохнул. Слезы, окрашенные золотым, а не желтым, проложили извилистые дорожки по его шрамам на лице.

— Мы убьем их всех? — повторил он тонким дрожащим голосом.

Я протянул руки через стол, стукнув костяшками по доскам, чтобы он поняла моё движение. Я взял его костлявую руку в свою. Мне потребовалось некоторое усилие, чтобы собрать всю свою смелость и остудить гнев холодным клинком решимости. Было ли это правильным? Использовал ли я его страхи, чтобы решить свои проблемы? Давал ли обещания, которые не смогу выполнить? Но что я мог поделать? Я делал это для Пчелки.

— Шут. Любимый. Сейчас ты должен мне помочь. Мы убьем их всех, но только если ты мне поможешь. Почему они пришли в Ивовый Лес? Почему забрали Пчелку и Шун? Чего они добиваются? Почему там были калсидийцы? И, самое главное, куда они их забрали? Куда? И не менее важный вопрос: даже если ты мне все расскажешь, будет ли этого достаточно, чтобы найти их, убить и забрать моего ребёнка?

Я видел, что он собирается с мыслями. Я наблюдал за ним, ожидая ответа. Он нашел чашку, поднял её и сделал осторожный глоток.

— Это мой промах.

Я хотел возразить, прервать, заверить, что это не его вина, но поток торопливых слов хлынул из него, и я не решился его останавливать.

— Как только они узнали — кто ты, и что нас связывает, они должны были тебя отыскать. Видишь ли, ты хранил тайну, которую они были не в состоянии вытянуть из меня. Служители знали твое имя, я уже говорил тебе, как они узнали об этом. Они знали Фитца Чивэла и знали о Баккипе. Но о Томе Баджерлоке из Ивового Леса им не было известно. Посыльные, которых я слал тебе, тоже не знали твое имя. Я дал им лишь часть информации, которую они могли использовать, чтобы добраться до определенного места и там узнать следующую часть, и в итоге прийти к тебе. Фитц, я приложил все усилия, чтобы защитить тебя, отправляя к тебе свои послания. Я могу только предполагать, что они схватили кого-то из моих посыльных и под пытками узнали через него все. — Он сделал шумный глоток чая, втягивая воздух с горячим настоем.

— Или, может быть, они следили за мной. Возможно, они увидели то, чего не мог видеть я: что я неизбежно вернусь назад к своему Изменяющему. Возможно даже, они предвидели, что ты убьешь меня. Как, должно быть, они радовались, когда узнали об этом! Но теперь я боюсь, что все ещё хуже. Если они знали, что я просил тебя найти Нежданного Сына и защитить его, они, возможно, подозревали, что ты уже это сделал. И, может быть, они пришли в Ивовый Лес в надежде найти его там. Ты слышал, что они спрашивали о нем. Но и это ещё не все. Что, если они знают больше, чем можем узнать мы? Что, если они собрали новые пророчества, о которых мне ничего неизвестно, потому что они стали возможны лишь после того, как ты вернул меня из мертвых и отменил все остальные варианты развития будущего? Может быть они знали, что ты найдешь меня на рынке и убьешь. Или знали, что ты почти убьешь меня и попытаешься спасти. Что ты уйдешь со мной в Баккип и оставишь свой дом без защиты. И тогда они без опаски смогут прийти, чтобы найти Нежданного Сына?

Его слова начали наполнять меня тревогой ещё до того, как он договорил.

— И самое главное — что, если мы все ещё танцуем под их дудку? И не слышим её, а значит не можем изменить ни шагу, и все, что мы делаем — мы делаем по их воле?

Я сидел в оцепенении, пытаясь представить такого врага. Врага, который знал бы о каждом моем шаге, прежде чем я его сделаю.

— Бесполезно этого бояться. — сказал он печально в ответ на моё молчание — Если это так, мы беспомощны против них. И единственным логичным выходом из этого было бы прекратить бороться. Тогда они победили бы. Но, по крайней мере, пока мы боремся, мы можем быть для них помехой.

Мой гнев вспыхнул с новой силой:

— Я собираюсь быть для них больше, чем помехой, Шут.

Он не отнял свою руку от моей. Теперь он повернулся и крепко сжал её.

— У меня нет такой храбрости, она оставила меня, Фитц. Они выбили, вывернули и выжгли её из меня. Так что я должен буду заимствовать твою. Дай мне немного времени, чтобы подумать надо всем, что ты рассказал.

Он выпустил мою руку и медленно сделал ещё глоток чая. Его глаза смотрели мимо меня. Я совсем забыл о вороне, которая все ещё сидела здесь, притаившись на краю стола. Вдруг она резко взмахнула крыльями и взлетела, чтобы приземлиться на маленьком столике, чуть не опрокинув заварочный чайник.

— Еда, — потребовала она хрипло — Еда, еда, еда!..

— На подносе возле моей кровати, кажется, что-то есть. — сказал мне Шут, и я поднялся, чтобы сходить за подносом. Там был кусок хлеба, а на тушке маленькой домашней птицы все ещё оставалось мясо на костях. Я отнес все это к столу, и Мотли последовала за мной. Я покрошил хлеб, налил воды в чашку и оставил ей. Как только поднос оказался в круге света, ворона быстро подобралась к нему и принялась за еду.

Шут начал говорить прежде, чем я сел.

— В твоем рассказе есть кое-что, чего я не понимаю. И только на часть вопросов я могу ответить, помимо того, что ты уже знаешь. Но давай я расскажу тебе то, что знаю, и посмотрим, что у нас получится. Во-первых, та добрая женщина с круглым лицом. Я знаю её, это Двалия. И у неё есть свои лурики. Она Лингстра, то есть тот, кто достаточно высоко поднялся внутри Служителей, но не настолько, чтобы оставаться в школе, толкуя пророчества. Она полезна и достаточно умна, так что ей дали учеников для обучения и службы у неё, но не настолько ценна, чтобы Служители боялись подвергать её риску. Она кажется доброй и сострадательной, но это лишь прием, который она использует, и использует хорошо. Люди думают, что нравятся ей и хотят заслужить её одобрение.

— Ты знал её? В Клерресе?

— Я знал её, — он на мгновение замолчал, и я задумался о том, что именно он умалчивает из своих прошлых встреч с этой Двалией. — Она умеет легко понравиться и заставить почувствовать себя важным и любимым ею, — он откашлялся. — Ещё часть сказанного тобой озадачила меня. Наемники Калсиды, просто нанятые марионетки, или у них есть свой интерес? Служители редко расплачиваются золотом. Они будут выдавать наемникам за их работу пророчества? Помогать им находить правильные пути для захвата власти? Что они обещали калсидийцам? Миссия самих Служителей кажется понятной — они искали Нежданного Сына. Но когда они нашли Пчелку, то забрали и её тоже, поскольку она необученный пророк. Но они взяли ещё и Шун! Шун! Какое ужасное имя!

— Ну по крайней мере я так думаю, что они забрали её. Это не Чейд назвал её так. Но, Шут, ты говоришь, что они взяли Пчелку, потому что она пророк? — тревога извивалась внутри меня, будто клубок холодных червей.

— Пророк ли она? — переспросил он спокойно. — Расскажи мне о ней, Фитц. И ничего не скрывай.

Пока я молчал, собираясь с мыслями, он снова заговорил. Очень странная улыбка дрожала на его губах, и слезы мерцали в глазах.

— Но, возможно, ты уже сказал мне все, что я должен был знать, даже если и не придавал значения смыслу своих слов. Она маленькая, белокурая, с очень светлыми глазами. И умная. Скажи мне, она долго была в утробе матери?

У меня пересохло во рту. К чему он клонит?

— Да. Так долго, что я думал, будто Молли свихнулась. Больше двух лет она настаивала на том, что беременна. И когда ребёнок, наконец, появился, он был крошечным. И рос очень медленно. В течение нескольких лет мы думали, что она так и будет всегда лежать в детской кроватке и только смотреть на нас своим странным взглядом. Однако со временем, медленно, она начала что-то делать. Переворачиваться, а затем и сидеть без помощи. Но даже когда она начала ходить, она все равно ещё не говорила. Очень долго. Я отчаялся, Шут. Я думал, что она слабоумная или очень заторможенная, и задавался вопросом, что с ней будет после того, как мы с Молли умрем. Потом она начала говорить, но разговаривала только с Молли. Она как будто… опасалась меня. И лишь после того, как Молли умерла, она начала свободно разговаривать со мной. Однако ещё раньше она показала нам, что очень умная, слишком умная для своего возраста. Молли научила её читать, а Пчелка сама научилась писать и рисовать. И, Шут, я подозреваю, что она владеет Скиллом, потому что она чувствовала меня, мои мысли. «Как кипящий котел, из которого вытекают мысли», — это её слова. Оказалось, что именно поэтому она избегала близости со мной, когда была совсем крошкой. Но мы узнавали друг друга, она начала доверять мне, как ребёнок обычно доверяет своему отцу… — Я внезапно задохнулся и не смог продолжать. Было так сладко свободно говорить о своем ребёнке, доверить кому-то всю правду о ней, и острой болью отозвалась во мне необходимость рассказать о её похищении.

— У неё были видения? — внезапно спросил он.

И в этот момент меня прорвало. Я рассказал ему все — начиная с того, как она попросила бумагу, чтобы записывать сны, и вплоть до того, как она напугала меня, предсказав смерть «бледного человека» и нашла посыльного в плаще-бабочке. Мне совсем не хотелось рассказывать о том, как умерла посыльная Шута, но и эту отравляющую тайну мне нужно было разделить с ним.

— Она помогала тебе сжечь тело? — спросил недоверчиво Шут. — Твоя маленькая девочка?

Я молча кивнул, затем заставил себя сказать это вслух:

— Да. Она сделала это вместе со мной.

— О, Фитц! — упрекнул он меня.

Но я хотел признаться ему в большем, и рассказал все остальное — о нашем прерванном празднике в Дубах-на-Воде, как я убил собаку и хотел убить её владельца, а также о том, как я беспечно позволил Пчелке убежать от меня. А затем я должен был признаться в самом худшем. Я рассказал, как прибежал, чтобы убить его, так как думал, что он представляет опасность для моей дочки.

— Что?! Это был твой ребёнок, который подошел ко мне? Мальчик, который коснулся меня и открыл мне все будущее? Я даже не мечтал, что это произойдет! Он был там. Мой Нежданный Сын!

— Нет, Шут. Возле тебя не было никакого мальчика. Только моя дочь, моя маленькая Пчелка.

— Это была она?! Это Пчелку я держал в своих руках? О, Фитц! Почему ты сразу мне это не сказал?! — он резко встал, пошатнулся и снова рухнул в кресло. Он схватился за подлокотники так, будто вокруг бушевал шторм, и уставился в огонь камина, словно мог увидеть сквозь стены замка какой-то другой мир.

— Конечно, — наконец прошептал он. — Так и есть. Теперь я все понял. Кем ещё она могла быть? В тот момент, когда она коснулась меня, ах, это был не сон, не иллюзия или заблуждение. Я видел все вместе с ней. Моё сознание было открыто всем возможным путям будущего. Да, потому что она Шайса, как когда-то был и я. И я не видел её в будущем, которое происходило с тобой, потому что без меня у тебя её никогда не было бы. Она и моя дочь тоже, Фитц. Твоя, моя и Молли. Как это всегда происходит в нашем роду. Наша. Наша Пчелка.

Я разрывался между крайним замешательством и глубочайшим оскорблением. Потом с трудом вспомнил, как давным-давно он говорил мне, что у него было два отца, братья или кузены, там, на его родине, где подобные семьи были в порядке вещей. Я предположил, что возможно там не придавали значения тому, чье семя созрело в жене, которую разделили мужья. Я постарался успокоиться и внимательно посмотрел на него. Его пристальный золотой взгляд, казалось, встретился с моим. Эти странные глаза нервировали ещё больше, чем когда они были бесцветными. Металлическое мерцание в них вращалось и перетекало, словно жидкость в сосуде, в то время как черные точки его зрачков казались слишком маленькими в тусклом свете комнаты. Я втянул воздух и глубоко вздохнул. Не отвлекайся.

— Шут. Пчелка не твой ребёнок. Ты никогда не был с Молли.

Он улыбнулся мне:

— Нет, Любимый. Конечно, я никогда не был с Молли, — его пальцы простучали по столу, раз, два, три. Он нежно улыбнулся. И сказал:

— Я был с тобой.

Я открыл рот и застыл в звенящей тишине. Понадобилось немало времени, чтобы подобрать слова и произнести их:

— Нет. — сказал я твердо. — Нет, этого не было! И даже если… — на этом я исчерпал запас слов и логику.

Он громко рассмеялся. Из всех реакций, которые я ожидал, эта была последней. Он смеялся, и это было очень непривычно, ведь, будучи шутом, он так часто смешил других, но при этом крайне мало поводов для веселья было у него самого. Однако сейчас он смеялся беззастенчиво и свободно, пока не начал задыхаться, и слезы не потекли у него из глаз. Он вытирал свои слепые газа, а я молча смотрел на него, не зная, что думать.

— О, Фитц, — выдохнул он наконец — О, мой друг. Как мне этого не хватало! Как жаль, что именно сейчас я лишен зрения! Однако, все, что я не могу видеть на твоем лице, я услышал в голосе. Ох, Фитц. Ох, мой Фитц! — ему пришлось замолчать, чтобы отдышаться.

— Из всех твоих шуток, касающихся меня, эта самая не смешная. — Я пытался не показать ему боль, которую чувствовал. Почему он так поступает со мной сейчас, когда я так переживаю за Пчелку?

— Нет, Фитц. Нет. Эта была лучшей, поскольку не была шуткой. О, друг мой. Ты понятия не имеешь — что ты только что сказал мне, хотя я приложил все усилия, чтобы объяснить тебе это раньше. — Он снова перевел дыхание.

Я отыскал в себе немного достоинства.

— Мне надо увидеться с Чейдом. — Я был сыт юмором Шута по самое горло.

— Да. Тебе надо. Но не прямо сейчас, — он безошибочно нашел мою руку. — Останься, Фитц. Потому что я думаю, что знаю по крайней мере часть ответа на твой самый важный вопрос. И у меня есть ответы на другие вопросы, которые ты даже не думал задавать. Сначала я отвечу на последний вопрос, который ты задал. Ты можешь это отрицать. Но я был с тобой во всех смыслах, которые могут иметь значение. Как и ты был со мной. Мы разделяли наши мысли, нашу еду, перевязывали друг другу раны, спали рядом, когда тепло наших тел было единственным, чем мы могли поделиться. Твои слезы падали на моё лицо, и моя кровь была на твоих руках. Ты нес меня на руках, когда я был мертв, и я нес тебя, когда ты умирал, а я даже не узнал тебя. Ты вдохнул в меня жизнь, и моё сознание было в твоем теле, когда ты спасал моё. Так что, да, Фитц, в каждом смысле, которое имело бы значение, я был с тобой. Мы разделили наши сущности. Также, как капитан со своим живым кораблем. Также, как дракон со своим Элдерлингом. Мы были вместе в таком множестве смыслов, что наши жизни смешались. Мы стали так близки, что когда ты занимался любовью с Молли, она родила нашего ребёнка. Твоего. Моего. Молли. Маленькая девочка из Бакка с чертами Белых. О, боги. Какая насмешка и какое счастье! Ты думал, я играю с тобой и шучу? Едва ли! Ты меня обрадовал. Скажи мне, она похожа на меня?

— Нет.

Да. Острые очертания её верхней губы. Её длинные бледные ресницы, отбрасывающие тень на щеки. Её белые волосы, вьющиеся, как у меня, и непослушные, как у него. Её круглый подбородок был не таким, как у Шута сейчас, но таким, какой был у него в детстве.

— О, так ты лжешь! — обрадовался Шут — Так и есть! Я чувствую это по твоему оскорбленному молчанию. Пчелка похожа на меня! Твой и мой, без сомнения самыйкрасивый и умный ребёнок, который когда-либо существовал!

— Да, так и есть.

Однако я не буду думать о его абсурдном заявлении. Из всех людей, которым я умел хорошо врать, лучше всего я врал самому себе. Пчелка была моей. Только моей. Свою бледность она унаследовала от моей матери с Гор, я мог и хотел верить в это. Это было проще, чем согласиться, что мы с Шутом разделили её создание. Разве не так?

— И теперь самые главные вопросы, на которые я отвечу, — его голос стал смертельно серьезным. Он выпрямился за столом, странный взгляд смотрел вдаль. — Сейчас я не знаю, где они. Но я знаю, куда они должны её привезти. Назад в Клеррес, в школу, в логово Служителей. Она будет для них прекрасным призом. Не Нежданный Сын, нет, но прирожденная Шайса, непредвиденная и непредсказанная. И не созданная ими. Как же они будут поражены! — он прервался и задумался на некоторое время. — Они наверняка захотят использовать её. Фитц, я не думаю, что ты должен бояться за её жизнь, пока. Но все же она в опасности, и мы должны вернуть её как можно скорее.

— Мы можем перехватить их? — Надежда вспыхнула во мне при первой же мысли о возможности сделать что-то стоящее, вместо того, чтобы просто разрываться и мучиться. Я отбросил все остальное из сказанного им в сторону. Все те мысли могли подождать, пока Пчелка снова не окажется со мной.

— Только если мы будем очень умны. Чрезвычайно умны. Это будет походить на ту игру в угадайку, в которую играют на рынке, где под тремя скорлупками от грецкого ореха прячут горошину. Мы должны понять, какой путь они посчитают наиболее разумным, и тогда они конечно не пойдут этим путем. А затем мы должны решить — какой из путей наименее вероятен, и отбросить этот вариант тоже. Мы должны поменять будущее, создать тот вариант, о котором они не знают. Это головоломка, Фитц, и у них гораздо больше информации, чем у нас. Но есть одна информация, которой они обладают, но не понимают её. Они могут знать, что она наш ребёнок, но они понятия не имеют, как далеко мы готовы зайти, чтобы вернуть её.

Шут замолчал, коснулся подбородка и повернулся к камину. Он потянул себя за губу, будто что-то причиняло ему боль. Я молча смотрел на него. Шрамы на его щеках выцветали, но силуэт показался мне каким-то неправильным. Он снова повернулся ко мне. Золото перетекало в его глазах, будто расплавленный металл, кипящий в котле.

— Мне нужно обдумать это, Фитц. Я должен попытаться вытащить из своей памяти каждое пророчество или сон о Нежданном Сыне, которые я когда-то либо встречал. И я не знаю, будет ли что-то из этого нам полезно. И что из них действительно относится к Пчелке? И что она — случайность, неожиданное сокровище, которое попалось им, когда они искали нечто совсем другое? Будут ли они делить группу, чтобы одни отправились с Пчелкой домой, а другие продолжали искать Нежданного Сына? И с тех пор, как мой Изменяющий и я изменили мир, собрали ли они новые пророчества от своих Белых и полу-Белых? Я думаю, это возможно. В таком случае, как мы можем их обмануть? Как мы одурачим лису, которая знает каждый путь и каждое логово, когда они способны затуманить каждого, кто мог бы помочь нам?

Тень идеи мелькнула в моем мозгу. Прежде, чем я смог ухватиться за неё, Шут разрушил ещё несформировавшуюся мысль.

— Уходи! — он взмахнул рукой, прогоняя меня. — Дай мне немного отдохнуть или сходи к Чейду. Я должен подумать в одиночестве.

Я покачал головой, поражаясь ему. В ходе беседы он прошел этапы от судорожной дрожи и боязни катастрофы до того, что прогнал меня, будто был моим королем. Я задался вопросом, не действовала ли кровь дракона не только на тело, но и на его характер?

Шут кивнул на прощание, уже погрузившись в свои мысли. Я поднялся с кресла и спустился к себе комнату. Здесь уже наверняка побывал Эш. Все было тщательно приведено в порядок с такой аккуратностью, которой я, наверное, никогда не смогу добиться от себя. Веселый огонек в камине ждал, когда в него подбросят дров. Я скормил ему одно полено и сел в кресло перед ним. Я смотрел на огонь.

Шут был отцом Пчелки. Эта мысль впилась в моё сознание. Смешно. Нелепое заявление отчаявшегося человека. Она действительно была похожа на него. Иногда. И не так уж и сильно. Но больше именно на него, чем на меня. Нет. Это невозможно, и я не стану даже обдумывать это. Я знал, что я отец Пчелки. Я был в этом абсолютно уверен. У ребёнка не может быть двух отцов. Или может? Сука может принести приплод, где щенки рождены от разных самцов. Но Пчелка была единственным ребёнком! Нет. У ребёнка не может быть двух отцов. Непрошенные воспоминания всплыли в памяти. Дьютифул был зачат Верити, использовавшем моё тело. Было ли у Дьютифула два отца? Был ли он как моим сыном, так и Верити? Нет, я не хочу сегодня думать об этом.

Я посмотрел на свою кровать. Все тело болело, в голове тоже пульсировала боль. Я поморщился, и нашел зеркало в дорожном сундуке лорда Фельдспара. Морщинистый шрам перечертил бровь. Целитель плохо наложил стежки, будет сложно и больно выдрать их самому. Позже. Подумай о чем-то ещё. О чем-то, что не причиняет боль.

Я решил, что надо сходить поесть. Нет. Принц Фитц Чивэл не стал бы бродить по кухне в поисках холодного жареного мяса или ложки супа из котла, оставленного для гвардейцев. Я сел на краю кровати. Или стал бы? Кто мог бы предсказать, что станет делать принц Фитц Чивэл? Я откинулся на спину и уставился в потолок. Пейшенс, подумалось мне, не изменилась в соответствии со стандартами Оленьего замка, а осталась такой же прелестной и эксцентричной. Рот скривился в улыбке. Неудивительно, что мой отец так любил её. Я никогда не задумывался, как ей удалось остаться собой, несмотря на давление дворцовой жизни. Мог ли я быть таким же свободным, какой была она? Устанавливать свои собственные правила в пределах двора? Я закрыл глаза, размышляя об этом.

Глава 19

СТРАТЕГИЯ

…но остров окружен магией, поэтому только те, кто уже бывал на нем, могут туда попасть. Ни один чужак не сумеет найти путь. Тем не менее, в редких случаях бледные дети рождаются и, даже никогда не бывая там, вспоминают путь, и поэтому они надоедают родителям просьбами, пока их не заберут туда, где эти дети медленно растут и набираются мудрости.

На этом острове, в замке, построенном из костей великанов, живет белая пророчица, окруженная слугами. Она предсказала все возможные варианты конца света, и слуги записали каждое произнесенное слово, переписав пророчества чернилами из птичьей крови на пергамент из шкур морских змей. Говорят, что слуги питаются плотью и кровью морских змеев, поэтому они могут вспомнить то, произошло задолго до их рождения, и это они тоже записали.

Если чужак хочет попасть туда, ему надо найти проводника из рожденных на острове, и ещё он должен быть уверен, что взял с собой четыре подарка: из меди, из серебра, из золота и из человеческой кости. В качестве медного и золотого подарка нельзя принести простые монеты, это должны быть редкие украшения, сделанные лучшими кузнецами. С дарами, лежащими в отдельных мешочках черного шелка, перевязанными белыми лентами, странник должен подойти к проводнику и сказать следующее: «Медью я покупаю твой голос, серебром я покупаю твои мысли, золотом я покупаю твои воспоминания, и костью я связываю твое тело так, что ты должен сопровождать меня во время путешествия по земле, откуда ты родом». Тогда проводник возьмет у ищущего четыре мешочка и заговорит с ним, и вспомнит верно, и проведет его в место своего рождения.

Но даже тогда путь странника не будет легким; хотя проводник обязан довести ищущего в Клеррес, ничто не может обязать его вести чужака самой прямой дорогой или ясно с ним разговаривать.

— Рассказ менестреля с острова, записанный Чейдом.

Я дернулся, проснувшись от слабого стука, и осознал, что спал на кровати в одежде. Свет, проникающий сквозь ставни, сказал мне, что ночь закончилась. Я потер лицо, пытаясь проснуться, и тут же пожалел об этом. Стянувшие кожу швы на лбу пронзила боль. Стук повторился.

— Эш? — позвал я тихо, но вдруг понял, что стук доносится от потайной двери, а не от той, что ведет в коридор. — Шут? — спросил я, и в ответ услышал:

— Мотли, Мотли, Мотли.

Ох. Ворона. Я открыл дверь, и как только она распахнулась, птица заскочила в комнату.

— Еда, еда, еда? — спросила она.

— Извини. У меня для тебя ничего нет.

— Лететь. Лететь, лететь, лететь!

— Сперва дай мне тебя осмотреть.

Она подскакала поближе ко мне, и я опустился на колено, чтобы убедиться, что все в порядке. Чернила казались стойкими, не было видно ни единого белого пятнышка.

— Я выпущу тебя, потому как знаю, что тебе плохо без полетов. Но если ты умна, ты будешь избегать встреч со своими сородичами.

Она ничего не ответила, но внимательно наблюдала, как я подхожу к окну и открываю его. Был ясный день. Я окинул взглядом замковые стены, покрытые слоем снега. Я ожидал увидеть рассвет, но нет. Я проспал всю ночь и часть утра. Мотли запрыгнула на подоконник и, не оглядываясь, улетела. Я закрыл окно, а потом запер потайную дверь. От холодного воздуха плохо наложенные швы на лице заболели ещё сильнее. Надо их снять. Шут слеп, он мне не поможет, снимать швы самому тоже неудобно — придется в одной руке держать зеркало, а другой вытаскивать нити. Мне определенно не хотелось снова вызывать целителя, который сделал это со мной.

Недолго думая я потянулся к Чейду:

Не мог бы ты помочь мне удалить швы со лба? Моё тело пытается исцеляться, и швы стягивают кожу.

Я чувствовал его там, на краю потока Скилла. Его сносило как чайку на ветру. Затем он тихо произнес:

Я могу видеть теплый свет в глазок. Здесь холодно, но я должен остаться на целую вахту. Я так его ненавижу. Я хочу домой. Я просто хочу домой.

Чейд? Ты спишь? Ты в безопасности, в Оленьем замке.

Я хочу вернуться на нашу маленькую ферму. Я должен наследовать её, не он. Он не имел права отсылать меня. Я скучаю по маме. Почему она должна умереть?

Чейд. Проснись. Это плохой сон.

Фитц, пожалуйста, остановись, — шикнула на меня Неттл. Её Скилл-связь со мной была прочной и защищенной. Никто из её учеников или подмастерьев не услышит нас.

Мы пытаемся успокоить его. Я ищу сон, который мог бы утешить его и указать дорогу к нам, но нахожу только кошмары. Приходи в его комнату, и я позабочусь о твоих швах.

Не забудь, что ты должен выглядеть как принц Фитц Чивэл Видящий, — вмешался Дьютифул, влетев в поток наших мыслей. — Ты вызвал достаточно разговоров, когда украл ту лошадь. Я купил её для тебя, заплатив вдвое больше, чем может стоить лошадь! Я пытался объяснить, что это ошибка, что ты заказал коня и думал, что эта чалая предназначена тебе. Но будь осмотрительным с теми, кого встретишь, и постарайся избегать разговоров. Мы все ещё пытаемся придумать для тебя правдоподобную историю. Если кто заметит, что ты слишком молодо выглядишь, отвечай, что это из-за того, что ты много лет жил среди Элдерлингов. И, пожалуйста, постарайся выглядеть загадочно.

Я сообщил Дьютифулу, что услышал его, отправив ему узкую волну Скилла, и внимательно изучил свое отражение в зеркале. Я кипел от нестерпимого желания отправиться за Пчелкой, но случайно выбранное направление с той же вероятностью уведет меня от неё, как и наведет на след. Я спрятал свое разочарование поглубже. Надо ждать. Оставаться здесь и ждать. Я не был готов последовать предложению Шута отправиться в Клеррес, в долгое путешествие, которое может затянуться на многие месяцы. Каждый день пути на юг был бы днем пребывания Пчелки в плену у калсидийцев. Гораздо лучше вернуть Пчелку и Шун как можно скорее, до того, как их вывезут из Шести Герцогств. Теперь, когда мы знали, кем и чем были эти люди, казалось маловероятным, что они сумеют ускользнуть от наших поисков. Доклады придут сюда, в Баккип. Безусловно кто-нибудь видел их след.

И в тоже время, я решил быть таким послушным, каким только мог. Я уже и так создал достаточно проблем для Дьютифула и Неттл. И у меня было чувство, что придется просить об огромном одолжении с их стороны и от королевской казны. Они помогут из любви ко мне и Пчелке, не считаясь с затратами. Но для короля, наверное, трудно будет предоставить солдат, которых я просил, так, чтобы никто не заметил связи между похищенным ребёнком Тома Баджерлока, атакой на Ивовый Лес и долго отсутствующим Фитцем Чивэлом. Это будет ещё трудней, пока Чейд лежит в лихорадке из-за раны и не может применить свой изощренный ум для решения этой проблемы. Наименьшее, что я мог сделать — не усложнять их политические интриги.

Политические интриги. В то время как эти скоты похитили моего ребёнка. Ярость вскипала во мне. Я почувствовал, как бешено заколотилось сердце и напряглись мышцы. Я жаждал схватки, чтобы убить этих калсидийцев, также как я зарезал, разорвал и задушил напавших на Чейда.

Фитц? Появилась угроза?

Ничего, Дьютифул. Ничего, на что я мог бы нацелиться. Пока.

Когда я вышел из моей комнаты, я был чисто выбрит, а волосы собрал в воинский хвост, насколько это было возможно при их длине. Одежда была не такой яркой, как та, которую Эш подготовил для принца Фитца Чивэла, а привилегированное положение в Баккипе позволяло мне носить простой меч на поясе. Эш отполировал сапоги до блеска, и в серьге, которую я носил, казалось, был настоящий сапфир. Вычурный короткий плащ с кружевными краями раздражал, но я решил, что должен доверять Эшу, и надеялся, что такой глупый наряд — не проделка мальчишки.

В залах замка, которые полнились людьми во время Зимнего Праздника, сейчас стало спокойней. Я шагал по ним уверенно, даря улыбку каждому слуге, который мне встречался. Я достиг лестницы, которая вела на этаж королевских апартаментов и лаборатории Чейда, когда высокая женщина вдруг оттолкнулась от стены, на которую опиралась. Её седые волосы были уложены сзади в воинский хвост, легкая стойка демонстрировала, что она идеально балансирует на ногах. Она может атаковать или убежать в одно мгновение. Внезапно мне стало тревожно. Женщина улыбнулась, и я подумал — что, если мне придется убить её, чтобы пройти? Она тихо заговорила:

— Эй, Фитц. Ты голоден? Или слишком горд, чтобы присоединиться ко мне в солдатской столовой?

Её глаза встретились с моими, она ждала. Мне потребовалось время, чтобы восстановить в памяти события прошлых лет.

— Капитан Фоксглов? — догадался я.

Её улыбка потеплела, а глаза заблестели.

— Я задавалась вопросом, вспомнишь ли ты меня после стольких лет. Мы проделали долгий путь от Ладной бухты в расстоянии и во времени. Но я сделала ставку, и огромную, на то, что Видящий не забывает тех, кто стоял за его спиной.

Я сразу же протянул руку, и мы сжали друг другу запястья. Её хватка была почти такой же твердой, как когда-то, и я был очень рад тому, что она здесь не для того, чтобы убить меня.

— Прошло много лет с тех пор, как кто-то называл меня капитаном. Но ты, чем ты занимался? Этому порезу не больше недели.

Я смущенно дотронулся до лба.

— Это унизительная история, об очень глупой встрече с углом стены.

Она покачала головой:

— Странно, что он выглядит как удар от меча. Похоже, то, что я должна сообщить тебе, стоило рассказать месяц назад. Пойдем со мной, пожалуйста.

Задерживаюсь, — я направил узкий поток Скилла Неттл и Дьютифулу. — Капитан Фоксглов хочет поговорить со мной.

Кто? — озабоченно спросил Дьютифул.

Она охраняла твою мать в битве при Ладной Бухте. Думаю, Кетриккен помнит её.

Ох.

Я задумался, а сколько вообще Дьютифул знает об этой истории, и, пока воспоминания о том кровавом дня вновь восставали в моей памяти, пошел за старой женщиной. У неё по-прежнему была прямая осанка солдата, и шаг её был широким шагом человека, способного многие мили идти быстро и без устали. Пока мы шли, она сказала:

— Я не была капитаном стражи многие годы, мой принц. Когда Война Красных Кораблей наконец закончилась, я вышла замуж, и нам удалось завести троих детей, прежде чем я стала слишком старой. И в свое время дети подарили Красному Россу и мне дюжину внуков. А у тебя?

— Внуков ещё нет, — ответил я.

— То есть, ребёнок леди Неттл будет первым?

— Мой первый внук, — подтвердил я. Странно было произносить эти слова.

Мы спускались по лестнице бок о бок, и я, как ни странно, был рад завистливым взглядам других слуг, направленных на неё, когда мы проходили мимо. Было время, когда дружба с бастардом не была ценной, но Фоксглов показала мне, что теперь это не так. Спустившись вниз, на этаж, где выполнялась тяжелая работа, пройдя мимо прачек с корзинами чистого и грязного белья, мимо пажей, балансирующих с подносами, плотника и его подмастерьев, трех подмастерьев; мимо кухни, где когда-то управляла повариха Сара, у которой я был любимцем, несмотря на сложные политические обстоятельства; и к арочным дверям, которые ведут в солдатскую столовую, где редко прекращался шум голодного народа.

Фоксглов вскинула руку к моей груди, останавливая меня. Она встретила мой взгляд, глядя прямо в глаза. Её волосы стали седыми и морщины пролегли у рта, но темные глаза сверкали ярко, как и всегда.

— Ты Видящий, и мне известно, что истинный Видящий помнит свой долг. Я здесь от имени моих внука и внучки. Я знаю, ты помнишь дни, когда несколько произнесенных тобой слов заставили меня, Уистла и нескольких других хороших солдат покинуть стражу короля Верити, чтобы надеть пурпурное и белое и сделать нашим знаком лисицу для нашей иностранной королевы. Ты помнишь, не так ли?

— Да.

— Тогда приготовьтесь улыбаться, сир. Ваше время пришло.

Она пригласила меня войти первым. Я вошел в комнату, полный ужаса и готовый к чему угодно. За исключением того, что кто-то закричит: «Смирно!», и все солдаты внезапно поднимутся на ноги. Скамейки громко царапали пол, когда их резко отодвинули. Одну кружку толкнули, и она опасно балансировала на столе. Затем она остановилась, и тишина заполнила комнату. Мужчины и женщины стояли по струнке и официально приветствовали меня. У меня перехватило дыхание.

Много лет назад наследный принц Верити сделал для меня герб. Я был единственным, кто мог носить его. Это был олень Видящих, но с головой, не поднятой, как у сына короля, а опущенной в атаке. Олень подтверждал мою принадлежность к роду Видящих, однако герб перечеркивала красная полоса, указывающая, что это герб бастарда.

Теперь я стоял перед шеренгой вытянувшихся солдат, и полдюжины из них носили перечеркнутый знак на груди. Их камзолы были украшены синим баккипским оленем с красной полосой. Я смотрел на них, потеряв дар речи.

— Садитесь, идиоты. Это по-прежнему просто Фитц, — объявила Фоксглов. О, она наслаждалась этим, и когда некоторые из молодняка ахнули от её безрассудства, усугубила ситуацию, взяв меня под руку и потянув к месту на одной из длинных скамеек за столом. — Наполните кувшин с элем и принесите немного черного хлеба и белого сыра. Он, может, сейчас и сидит за высоким столом, но вырос на солдатских пайках.

Так я и сидел. Кто-то налил кружку для меня, и я задавался вопросом, как можно чувствовать себя одновременно так хорошо, так странно и так ужасно. Моя дочь пропала и находится в опасности, а я вот сижу и глупо улыбаюсь оттого, что старая женщина объясняет — пришло время мне иметь собственных солдат, и хотя другие её внуки состояли в гвардии Кетриккен, её двое младших ещё не принесли присягу. Остальные солдаты сидели за столом, ухмыляясь друг другу, и наблюдая, как «принц» Видящих разделяет их трапезу. Они не могли знать, что эта еда была для меня гораздо вкуснее. Этот черный хлеб, острый сыр и эль с пеной, возвышавшейся над кружкой, были той пищей, которая поддерживала меня в мои самые темные часы. Это был лучший пир, который я мог себе вообразить для этого специфически триумфального момента.

Фоксглов подвела ко мне своих внуков, придерживая из за плечи. Никто из них не достиг и двадцати, и было заметно, как девушка вытягивается, стараясь казаться выше.

— Они кузены, но похожи, как брат с сестрой. Это Шарп, а это Реди. Они уже носят твой знак. Примешь ли ты сейчас их клятвы?

— Знает ли обо всем этом король Дьютифул? — я проговорил эти слова вслух и одновременно отправил их с помощью Скилла Дьютифулу. Быстрая мысль. Он на мгновенье стал свидетелем моей дилеммы, и я почувствовал, как она его развеселила.

— Если не знает, то узнает, — колко ответила Фоксглов, и кружки стукнули по столу в знак согласия. — Я не припоминаю, чтобы ты спрашивал разрешения, прежде чем отметил знаком белой лисы защитный отряд.

— О, это была ты и Уистл, не я! — возразил я, и она рассмеялась.

— Возможно. Но я помню иначе. — Затем её лицо посерьезнело. — Ах, Уистл. Она ушла слишком быстро, не так ли? — Фоксгов откашлялась. — Мои дети, вытащите ножи и вручите их Фитцу… принцу Фитцу Чивэлу. Мы сделаем это по-старому.

Ритуал был древний, настолько древний, что я его не знал, но Фоксгов повела нас, и ещё пятеро присоединились к нам. Она порезала мою левую руку с тыльной стороны и, перенеся кровь с ножа на протянутую ладонь мальчика, сказала ему:

— Кровь Видящего покоится на твоих руках, чтобы защищать его. Ты держишь его жизнь в своих руках, отныне и навсегда твой меч будет служить ему. Не опозорь его, не поставь свою жизнь выше его жизни.

Были и другие, и я осознал, как сначала Дьютифул, а затем Неттл присоединились ко мне, пока как стражники, носящие мой знак, по одному подходили ко мне. Они присягали на клинках и брали мою кровь в руки, а я пытался дышать и сохранять хоть немного королевского достоинства. Когда последний поднялся, принимая от меня свой присягнувший клинок, я почувствовал прикосновение Скилла от Неттл.

Это было прекрасно.

Держу пари, Фитц рыдает как дева, — Дьютифул был ироничен, но я чувствовал, что он растроган также, как и Неттл.

Или плачет как человек, который в конце концов вернулся домой, — колко ответила Неттл.

Что мне делать с ними сейчас? — я был ошарашен.

Размести их. Одевай их. Плати им. Убеждайся, что они поддерживают дисциплину и тренируются ежедневно. Быть человеком королевских кровей весело, не так ли? Ты нуждаешься в прислуге, Фитц. В людях, которые делают все те вещи, которые необходимо делать.

У меня нет на это времени. Я должен отправиться за Пчелкой.

С ними за спиной, Фитц. Ты нуждаешься в них. Но большинство из них, похоже, ещё совсем зеленые. Хочешь, я выберу одного из моих капитанов и отправлю к тебе?

Я думаю, у меня есть идея получше. Надеюсь на это.

Моё молчание во время разговора с Дьютифулом было принято за серьезность. Я повернулся к Фоксглов.

— Капитан Фоксглов, я хотел бы получить твой клинок.

Она смотрела на меня.

— Я старая женщина, Фитц. Я оставила военную службу много лет назад, после того, как наш король отогнал красные корабли от наших берегов. Мне понравилась мирная жизнь. Я вышла замуж, родила детей и вижу их каждый день. Сейчас я стара. У меня проблемы с суставами, мои колени не гнутся, и зрение уже не то, что прежде.

— Но ещё есть твой ум. Ты можешь отказаться, если хочешь. Я представляю твой дом и мужа, и…

— Красного Росса не стало много лет назад. — Она стояла неподвижно. Я видел, как воспоминания пробежали у неё перед глазами. Затем она заговорила шепотом, пока доставала скромный нож из-за пояса. — Если ты ещё хочешь мой клинок, я присягну тебе, Фитц.

— Я хочу. Мне нужен кто-то, чтобы держать этих щенков в порядке.

И поэтому я открыл небольшую рану на руке заново и влил мою кровь в ладонь той, что уже держала жизнь Видящих в своих руках. Я бы не позволил ей опуститься на колени передо мной и принял клятву, пока она стояла.

— Лицом к лицу, как однажды мы стояли спина к спине, — сказал я ей. Фоксглов улыбнулась, и каждый гвардеец в комнате поприветствовал её.

— Какие будут приказания, сир? — спросила она.

— Делай то, что считаешь нужным. Ты знаешь гораздо больше, чем я, как управляться с ними. Размести людей, одевай их, следи, чтобы они не нарушали дисциплину, и води на тренировочную площадку. И плати им, как положено, — я старался не показать, что понятия не имею, где эти деньги будут взяты.

Солдатам платят из казны. Я дам знать леди Лайтфут, что появился новый отряд. Прямо сейчас Чейд бодрствует и кажется почти разумным. Моя мать с ним. Неттл и я встретимся с тобой там.

Уже иду.

Но мне потребовалось некоторое время, чтобы вырваться из солдатской столовой. Я поднял тост в честь моего нового капитана и подтвердил несколько историй, рассказанных ею о битве при Ладной бухте. К счастью, никто не заострил внимание на моей легендарной способности превращаться в волка и рвать глотки. Наконец, я смог оставить Фоксглов во главе стола с её внуками, сияющими от гордости, и ускользнул.

Я опустил голову, будто глубоко задумавшись, и спешно направился по коридорам и лестницам Оленьего замка, всем своим видом давая понять, что у меня совсем нет времени для разговоров. Моё беспокойство за Пчелку соперничало с беспокойством о Чейде. Мне нужно, чтобы он помог мне разобраться во всем, что Шут рассказал о Служителях. Чейд, как никто другой, знает, как перехитрить их. Он мне нужен для планирования каждого аспекта моего возвращения к жизни в Бакке. Осознание того, как я зависим от него, лишало меня мужества. Я попытался представить двор Баккипа без него. Или мою жизнь без его манипулирования событиями из-за занавески, как умного кукловода. Я рассчитывал, что он поможет сочинить и распространить правдоподобное объяснение о том, где я был столько лет, и о моей связи с Томом Баджерлоком. Как быстро новости из Ивового Леса достигнут Ив, а затем и Дубов-на-Воде? Мне предстоит с этим разобраться. После того как я верну Пчелку, мне предстоит разобраться со всем остальным, поклялся я себе и перепрыгнул через последние ступени.

Паж с подносом грязной посуды покидал покои Чейда, и за ним вышла кавалькада целителей с примочками, использованными бинтами и корзинами препаратов для лечения ран. Они склоняли головы, приветствуя меня, пока проходили мимо, и я ответил тем же. Когда вышел последний, я проскользнул в открытую дверь.

Чейд отдыхал в ворохе подушек изумрудно-зеленых тонов. Тяжелые балдахины вокруг его кровати были собраны. Яркий и веселый огонь горел в очаге, и комната была тепло освещена свечами. Кетриккен, одетая в белое с пурпурным платье, сидела в кресле рядом с изголовьем кровати Чейда и занималась рукоделием. Король Дьютифул в богатых официальных одеждах стоял у подножия кровати, на кончиках его пальцев болталась корона. Видимо он только что пришел из Судебных Палат. Неттл спиной ко мне стояла у окна, когда она повернулась, я увидел, что живот у неё уже заметен. Растущий ребёнок. Ребёнок, которого она и Риддл будут лелеять.

Я повернулся к Чейду. Подушки подпирали его со всех сторон. Он смотрел на меня. Края его глаз были розовыми, будто недавно очищенными от корки, и кожа на лице выглядела обвисшей. Его руки с длинными пальцами лежали поверх одеяла, такие же худые, как раньше.

— Ты ужасно выглядишь, — поприветствовал я его.

— Я и чувствую себя ужасно. Удар меча того подонка нанес больший вред, чем я думал.

— Но ты все же покончил с ним.

— Покончил.

На этом мы замолчали. Я никому не сказал, как Чейд расправился с предателем. Или же сказал? Ох. Я вспомнил, что Дьютифул рассказал мне о роустерах. Интересно, что они подумали о подрезанных сухожилиях, изуродованном носе и перерезанной глотке? Позже. Разберусь с этим позже.

Я хотел спросить, заплатил ли отчим Шун за свое предательство. Но это тоже не тот вопрос, который можно задавать в присутствии других людей. Я обратился ко всем:

— У меня, возможно, есть новости. Их немного, но все же лучше, чем ничего, чтоб поддержать наши надежды. Шут подтвердил мои подозрения. Атака на Ивовый Лес была организованна Служителями Белого Пророка. Калсидийцы, вероятней всего, наемники, нанятые сражаться под предводительством Служителей. Шут выслушал все рассказы людей Ивового Леса о том ужасном вечере. Он убежден — то, что они одели Пчелку в белое и водрузили её на свои сани, говорит о том, что они верят, будто она, эм, Шайса — кандидат в Белые Пророки. Или что-то вроде того. Они будут оберегать её и попытаются забрать к себе домой в Клеррес.

— А Шун? — потребовал Чейд.

— Ты слышал, что сказали люди Ивового Леса. Пчелка сделала все возможное, чтобы защитить её. Если Служители ценят Пчелку, как считает Шут, я надеюсь, это значит, что Пчелка сможет и дальше защищать Шун.

Воцарилась тишина.

— Итак, надежда есть, — спокойно подвела итог Кетриккен.

— Действительно — немного, — Чейд медленно покачал головой. — Тебе не следовало оставлять их там одних, Фитц.

— Я знаю, — просто сказал я. Что ещё я мог на это ответить?

Неттл откашлялась.

— Посланник Чейда доказал свою полезность. Я считала, что его уровень Скилла слишком низкий для того, чтобы принадлежать официальному кругу, но в этом случае он хорошо справился, и теперь мы будем тренировать Сидвела как одиночку.

— Есть известия из Ивового Леса?

— Да. После того как Скилл-туман рассеялся, посланнику Чейда удалось дотянутся до нас, как и моему подмастерье Гранду. Но это все радостные новости. Фитц Виджилант направляется обратно в Баккип, его сопровождают оставшиеся роустеры. Гранда я оставила в Ивовом лесу. Они привезут тела тех, кто напал на вас на Висельном холме. Мы решили убедить всех, что вы с Чейдом были атакованы неизвестными убийцами, которые бежали после того, как роустеры верой и правдой защитили ваш отход к камням.

— Мне это не нравится, — сказал с горечью Чейд с постели.

— Но это лучшая защита для Фитца Виджиланта и Олуха, пока они путешествуют с роустерами обратно в Бакк. По крайней мере, один из убитых заслуживает похорон героя, Чейд. Когда они будут в Баккипе, мы отделим агнцев от козлищ, мы расследуем это дело, чтобы понять, как предатели смогли просочиться в наши ряды. Роустеры всегда были отрядом «последний шанс» среди солдат. Может быть, пришло время распустить их вообще, — голос Дьютифула упал на последних словах.

На лице Чейда играла легкая улыбка. Он указал пальцем на короля и сказал мне:

— Он учится. Отличная черта для короля, — Чейд вздохнул и добавил: — Когда я почувствую себя немного лучше, я помогу с поиском информации. Но не распускайте моих роустеров. У меня есть человек… — Его голос затих. Рот был слегка приоткрыт, пока он смотрел на пламя. Я повернулся к Неттл. Она покачала головой и подняла палец к губам.

Дьютифул повернулся ко мне и прошептал:

— Олух, разумеется, поедет с ними. Они с Лантом присмотрят друг за другом. И есть Сидвел, чтобы держать нас в курсе событий. Тем не менее, будет лучше, если они оба вернутся домой как можно скорее. Лант останется при дворе, и на этот раз он будет в безопасности. Как и должно было быть все это время. Сыновья лорда Виджиланта не будут представлены ко двору в течении пяти лет. — Казалось, здесь был небольшой упрек для Чейда. Он никогда не информировал Дьютифула о том, что «мачеха» Ланта питала ненависть к пасынку? Что ж, это означает, что мальчик выдержал удар. Я подумал о здоровье мачехи, но не стал спрашивать.

Дьютифул вздохнул и сообщил мне:

— У нас не было никаких сообщений о налетчиках после того, как они покинули Ивовый Лес. Они будто растворились. Я попросил нескольких подмастерьев Скилла просмотреть свитки в поисках упоминании такого использования Скилла, и как подобное воздействие можно обнаружить. Но мы продолжим искать отряд и осматривать ключевые места. Гранд находится в Ивовом Лесу, ему приказано продолжать расспросы и ежедневно высылать отчеты.

— Как там мои люди?

— Наш люди в таком состоянии, какое можно ожидать, — спокойно ответила Неттл.

В комнате наступила тишина. Я задумался о полном смысле её слов. Я ничего не мог сделать с тем, что случилось.

Вдруг заговорил Чейд.

— Ах, Фитц! Вот ты где.

Я повернулся к Чейду и заставил себя улыбнуться.

— Как ты? — спросил я его.

— Я… не очень хорошо, — он посмотрел на остальных, будто хотел, чтобы они оставили нас одних. Никто не двинулся, чтобы уйти. Когда Чейд снова заговорил, я понял, что он говорит не всю правду. — У меня такое ощущение, будто я был далеко в течение длительного времени. Очень длительного. Дьютифул и Неттл сказали мне, что мы провели в камнях меньше суток. Но мне кажется, будто мы были там дольше. Гораздо дольше. — В его взгляде я явственно прочитал невысказанный вопрос.

— Это заняло почти целый день, Чейд. Вещи могут показаться очень странным в Скилл-колоннах, — я посмотрел на Дьютифула. Он кивнул, но его мысли были далеко. — Я думаю, что они более опасны в использовании, чем мы предполагаем. Здесь что-то гораздо более значительное, чем мы можем понять. Когда мы путешествуем через них, то пересекаем что-то большее, чем расстояние. Мы не должны использовать их, как обычные двери.

— Мы согласны с этим, — тихо сказал Неттл. Она взглянула на Дьютифула, уступая ему. Дьютифул откашлялся.

— А как ты себя чувствуешь, Фитц?

— Я думаю, что уже почти пришел в себя.

— Боюсь, что не согласен с тобой. И Неттл разделяет моё мнение. Даже сейчас ваш Скилл странно звучит, и это началось, ещё когда вы вернулись из камней. Мы считаем, ваше путешествие что-то изменило в вас обоих. И что, возможно, вы оба должны на время воздерживаться от использования Скилла.

— Может быть, — Чейд согласился. Он тяжело вздохнул, а затем вздрогнул.

Я знал, что запрет на использование Скилла буду обсуждать с Чейдом наедине, поэтому сменил тему:

— Насколько плоха рана?

— Мы считаем, что клинок задел печень. Кровотечение остановилось. Целитель говорит, что мы поступили мудро, оставив его в покое, что поиск травмы может принести больше вреда, чем простой отдых, — ответил Дьютифул.

Чейд закатил глаза:

— Наверное это правильно.

— Так и есть, — подтвердила Неттл. — А сейчас нам нужен другой план. — Она отошла от окна, встала перед Дьютифулом и сказала официальным тоном: — Мой король, налетчики решили привести калсидийских наемников в сердце твоего королевства. Они напали на мой дом, убив и ранив моих слуг. И они украли мою сестру, ребёнка из рода Видящих, пусть даже и непризнанного! — Дьютифул слушал её серьезно. — С подобным вторжением не должны мириться ни вы, ни я. Шут сказал нам, что они попытаются отвезти пленников в Клеррес. Я никогда не слышала об этом месте, но, несомненно, оно должно быть на каких-нибудь картах где-то в Баккипе. И будь то север, юг, восток или запад, мы можем перекрыть им дорогу! Прошу вас как ваша подданная и как ваша кузина, отправьте войска сейчас. Раз не получается найти их на дороге, то по крайней мере мы можем поставить дозоры на каждом королевском тракте, на каждом пароме и в каждом порту. Блокировать их, остановить, и вернуть мою сестру и дочь лорда Чейда домой в безопасности.

Я рассказал то немногое, что знал.

— Клеррес — город далеко-далеко на юге от нас. Дальше Калсиды, мимо Пиратских островов, мимо Джамелии, мимо Островов Пряностей. Путешествовать придется на корабле. Вопрос в том, отправят ли пленников сперва в Калсиду, или они отправятся на побережье в надежде найти корабль на юг?

— Калсида, — Дьютифул и Чейд заговорил одновременно. — Ни один отряд калсидийских наемников не попытается нанять корабль в порте Шести Герцогств. Их заметят, они вызовут вопросы и, как только обнаружится, что Пчелка и Шун с ними против их воли, калсидийцев арестуют. — Дьютифул был абсолютно уверен в своих словах.

Я молчал, применяя обратную логику Шута. Так. Служители не направятся в сторону Калсиды. Куда и как они поедут тогда?

Дьютифул продолжал говорить:

— Их путь будет долгим. И задолго до того, как они достигнут Калсиды, им придется заменить сани или повозки. Или телеги. Или они едут на лошадях… Как они передвигаются? Как возможно проникнуть так глубоко в Шесть Герцогств, не подняв тревогу? Как вы думаете, они пришли из Калсиды? Пересекли всю эту территорию?

— Где они ещё могли найти наемников Калсиды? — спросил Чейд в пустоту.

Дьютифул резко встал.

— Мне нужно немедленно поговорить с моими генералами. Неттл, собери свою группу Скилла и отправь сообщение каждому форпосту, где бы они не находились. Объясните как можно точнее, что такое «затуманивание», и попросите их быть начеку, если они заметят странный Скилл — если похитители в самом деле используют тот Скилл, который мы знаем. Мы отправим птиц на мелкие пограничные заставы. Матушка, ты знаешь наши библиотеки почти так же хорошо, как книжники. Ты можешь направить их на поиск любых наших карт или тех, которые могли привезти из далеких южных земель, и отыскать на них этот город Клеррес? Неважно, насколько стара карта. Легенда о Белом Пророке очень древняя. Я сомневаюсь, что месторасположение города изменилось. Я хочу знать наиболее вероятные маршруты, порты, которые наемники могут посетить, любую информации, которую вы можете найти.

— Эллиана поможет мне. Она знает наши библиотеки не хуже меня.

Мысль, которая давно крутилась у меня в голове, неожиданно оформилась.

— Уэб! — резко сказал я, привлекая их взгляды.

— То, что затуманивает ум человека, может оставить нетронутым ум животного. Давайте попросим Уэба отправить сообщение поселениям Древней Крови, чтобы спросить, заметил ли кто-нибудь из партнеров-зверей отряд солдат и людей, едущих на белых лошадях. Те, кто связан с хищными птицами или птицами-падальщиками, может нам помочь. Такие птицы видят на большом расстоянии, и падальщики часто обращают внимание на солдат. Слишком хорошо им известно, что солдаты на марше могут означать приближение боя, а бой означает мертвую плоть.

Кетриккен поднял брови.

— Умно, — тихо сказала она. — Да. Уэб отбыл день назад, отправился в Бернс. Ворона посетила его и передала, что нашла компаньона. Он хотел остаться и проститься с вами, но не мог. Дракона регулярно видели в округе Бернса и, возможно, он поселился там. Уэб идет посоветоваться с герцогом и герцогиней Бернса о том, как лучше всего бороться с ним. Народу Бернса не нравится, что приходится отдавать животных для утоления голода дракона, но это может оказаться весьма предусмотрительным. Остается надеяться, что Уэб сможет найти слова для разговора с драконом и убедить его принять то, что предлагается, а не наживаться на наших лучших племенных животных, — она вздохнула. — В такое время мы живем. Я не хочу вызывать его обратно, но я полагаю, что другого варианта нет. Это слишком деликатное дело, чтобы доверить его кому-либо ещё.

Я кивнул Кетриккен. Очередная задержка, и Пчелка вместе с Шун становятся все дальше и дальше. Ещё одна идея ворвалась в мою голову:

— Сивил Брезинга. Он был здесь, при дворе, на Зимнем Празднике. Он послал мне записку, предлагая любую посильную помощь.

— Точно! — Дьютифул улыбнулся, и я увидел, как он рад, что я вспомнил его друга. — У Сивила много друзей среди Древней Крови. Он может отправить сообщение до того, как посланник найдет Уэба.

— Несмотря на то, что на кону жизнь моей дочери, я все же должен спросить: хотим ли мы, чтобы всем стало известно о том, что мы имеем дело с невиданными ранее в Бакке налетчиками? — неохотно проговорил Чейд.

Кетриккен произнесла в тишине:

— Я отправлюсь поговорить с Сивилом. Я никогда не забуду, как в детстве он подверг Дьютифула опасности, даже опасности потерять жизнь, но мы все помним, что Сивил тоже находился под угрозой. С тех пор он зарекомендовал себя верным другом моего сына и почетным носителем Древней Крови. Я доверяю его понятливости. Позвольте мне поговорить с ним. Я велю ему осмотрительнее выбирать тех, кому отправлять сообщения. И мы должны передать только то, что ищем отряд всадников, сани и людей, одетых в белые меха. Но я бы предложила кричать об этом изо всех сил. Чем больше глаз смотрит, тем больше шансов, что кто-то что-то увидит.

— А иногда люди видят то, что им предложат увидеть. Осмотрительность — мой выбор на данный момент, — слово короля было окончательным. Моё сердце даже немного сжалось, когда я увидел мудрость его слов.

Дьютифул уже стоял в дверях. Неттл шла за ним, и я почувствовал поток Скилл-команд, протекающих, пока она переходила от задачи к задаче. Послушный её просьбе, я не пытался расширить чутье Скилла, чтобы быть в курсе того, что она делает. Я не хотел отвлекать её и раздражать. Кетриккен последней подошла к двери. Она остановилась и печально покачала головой Чейду.

— Ты должен больше нам доверять, — потом она тихо закрыла дверь, оставив двоих убийц в покое.

Старые привычки. Оставшись наедине, каждый из нас изменился. Лорд Чейд и принц Фитц Чивэл исчезли, двое мужчин, которые давно делали тихую работу во имя королевской справедливости, обменялись взглядами. Ни один из нас не сказал ни слова, пока эхо шагов из коридора не перестало доходить до нашего слуха. Я подошел к двери и ненадолго прислушался, а затем кивнул.

— Что ещё? — потребовал Чейд после долгого молчания.

Я не видел смысла смягчать свои слова.

— Эш восстанавливает Шута, давая ему драконью кровь.

— Что? — воскликнул Чейд.

Я ничего не сказал. Он услышал меня. Через некоторое время он издал странный горловой звук.

— Эш иногда берет на себя больше, чем нужно. Ну, и что это с ним сделало?

Я хотел спросить его, чего он ожидал от воздействия драконьей крови, но вместо этого ответил:

— Мальчик сказал, что Шут был близок к смерти. Эш влил кровь ему в рот. Это не просто оживило его — возродило. Шуту теперь намного лучше, чем когда я привел его сюда, и он здоровее, чем когда я оставил его, отправляясь в Ивовый Лес. Это, кажется, исцеляет его, но также и изменяет. Кости, которые были разбиты и неправильно срослись, похоже, выпрямились сами собой. Это, конечно, причиняет ему боль, но теперь он может шевелить всеми пальцами и стоять на поврежденной ноге. И глаза стали золотыми.

— Такими же, как раньше? Может ли он снова видеть?

— Нет, не такие же. Не медно-карие. Золотые. Как расплавленный металл, переливающиеся, — это открытие стало неожиданностью для меня. Я видел глаза Тинтальи, как и Чейд. — Как драконьи глаза. И он по-прежнему не может видеть, но утверждает, что появились своеобразные сны.

Чейд дернул подбородком:

— Говорил ли Эш с Шутом о том, как он себя чувствует, и записывал ли все, что происходит? Скажи ему, чтоон может использовать хороший пергамент.

— Я передам.

— И сны тоже. Иногда сны человека рассказывают то, что он не подпускает к себе. Эш должен записать все сны Шута.

— Он может не захотеть делиться тем, что ему снится, но мы можем его спросить.

Чейд прищурил глаза:

— Что ещё гложет тебя?

— Шут боится, что нашим врагам известен каждый наш шаг.

— Шпионы среди нас? Здесь, в Оленьем Замке? — Он сел слишком резко, схватился за бок и застонал. Я подождал, пока пройдет приступ боли, и продолжил:

— Шут опасается, что они собрали пророчества, почерпнутые от порабощенных Белых и наполовину Белых детей. — Чейд внимательно выслушал все, чем Шут поделился со мной.

Когда я закончил, он начал размышлять:

— Невероятно. Разведение людей для получения пророчеств… Какая концепция. Исследуй возможные варианты будущего и выбери цепочку событий, которые будут наиболее полезны для тебя. Это требует крайней преданности — действовать на благо тех Служителей, которые придут вскоре после тебя, а не для немедленного получения выгоды. Они посылают в мир Белого Пророка, которого выбрали, который будет нести твою волю в формировании будущего. Затем приходит Шут, чистокровный Пророк, выросший без их контроля… Ты записал это для меня?

— У меня не было времени записывать все это.

— Что ж, выдели время, если можешь, — он крепко сжал губы, задумавшись. Его глаза ярко блестели. Я знал, что его мысли опережали мои, как всегда обгоняя меня в своих построениях. — Много лет назад, когда Шут уединился, получив от Кетриккен дом в Горном Королевстве, когда он думал, что ты умер, и все его планы сошли на нет, народ пришел искать его. Паломники. В поисках Белого Пророка в горах. Как они узнали, где его можно найти?

— Я полагаю, из пророчеств…

Он заговорил очень быстро:

— Или так называемые Служители искали его даже тогда? Для меня довольно очевидно их недовольство тем, что Шут не был под их контролем. Соедини эти части вместе, Фитц. Они создали Бледную Женщину, она была частью их игры. Они поставили её на игральный холст, чтобы сделать мир таким, каким они хотели его видеть. Они прятали Шута, уверенные, что никто не может конкурировать с ней, но он сбежал от них. Катаясь и кувыркаясь по их игровому холсту, как плохо брошенная игральная кость. Им было необходимо вернуть его обратно. Есть ли способ лучше, чтобы найти кого-то, чем озвучить предсказания и позволить другим быть сворой гончих?

Я молчал. Ум Чейда часто делал такие прыжки. Он издал тихий звук, похожий на кашель. Был ли блеск его глаз признаком лихорадки? Я слышал его тяжелое дыхание, в то время как его мысль стремительно развивалась дальше.

— Когда они начали прибывать туда, Шут отказался встречаться с ними. Отрицал, что он пророк, и говорил, что лишь мастерит игрушки.

Я кивнул.

— И когда вы покинули Джапми, вы сделали это очень тихо.

— Именно так.

— Таким образом, они, возможно, потеряли там его след. Шут исчез. Он следует за своим видением будущего и помогает нам пробудить драконов. Он гарантирует возвращение королевы в Бакк с наследником Видящих, растущим в её животе. Он исчезает снова, отправляясь в Джамелию и, как я подозреваю, в Бингтаун. И годы спустя он появляется как лорд Голден в Оленьем Замке, как раз вовремя, чтобы ещё раз помочь нам обеспечить выживание наследника Видящих. Он определился с целью вернуть драконов. Ему удается перехитрить нас обоих и попасть на Аслевджал. И, наконец, Служители схватили его и замучили почти до смерти. Они думали, что убили его.

— И они убили бы его, Чейд. Он говорил мне, что Служители сделают все, чтобы добиться этого, — его взгляд встретился с моим. Он не совсем поверил мне, но я решил, что не имеет значения, поверил он или нет. — Шут прибыл на Аслевджал уверенный, что должен сделать все, чтобы освободить Айсфира изо льда и свести его с Тинтальей. Чтобы вернуть драконов обратно в наш мир.

— Да, и теперь мы все наслаждаемся этим! — кисло заметил Чейд.

Его замечание задело меня, хотя у меня не было на это причины.

— Ты наслаждался этим достаточно, чтобы получить кровь дракона, — возразил я.

Чейд слегка прищурился:

— Плохо, что ветер подул не в ту сторону, — отметил он.

Я заколебался. Беседы о нравственности были редки среди убийц. Мы делали то, что нам было велено делать. Но Чейд получил кровь сам, без предписания короля. Я осмелился спросить его:

— Ты не чувствуешь некоторый… дискомфорт, покупая кровь существа, которое, очевидно, мыслит и говорит? Существа, которое, возможно, убили ради того, чтобы добыть этой крови?

Он уставился на меня. Его зеленые глаза сузились и заблестели, как чистый лед.

— Ты провел странную параллель, Фитц. Владея Уитом, ты охотился с волком. Разве ты не убивал оленей и кроликов и не ел их? Тем не менее, те из Древней Крови, кто связан с такими существами, сказали бы тебе, что они думают и чувствуют точно также, как и мы.

Но они жертвы, а мы хищники. Мы связаны друг с другом. Я очистил голову от волчьих мыслей.

— Это правда. Человек, связанный с оленем, согласится с тобой. Но так устроен мир — волки едят мясо. Мы брали только то, что нам было нужно. Моему волку было необходимо мясо, и мы брали его. Без него он бы умер.

— Судя по всему, без драконьей крови твой Шут тоже умер бы, — тон Чейда стал едким.

Жаль, что этот разговор состоялся. Несмотря на все года, проведенные вместе, несмотря на то, как он учил меня, мы разошлись во мнениях. Баррич и Верити, подумал я, наверное, не лучшим образом повлияли на юного убийцу. Как дневной свет проникает за занавеску, в моё сознание проникла мысль, что, возможно, ни один из них в действительности никогда не видел во мне королевского убийцу. А король Шрюд видел. Но Баррич сделал все возможное, чтобы воспитать меня как сына Чивэла. И, возможно, Верити всегда видел меня своим возможным наследником.

Это не опустило Чейда в моих глазах. Убийцы, я знал, другие по происхождению, но они не уступают мягко воспитанным мужчинам. У них, подобно волкам, есть свое место в мире. Но я пожалел, что начал разговор, который мог только продемонстрировать нам, как далеко мы разошлись во взглядах. Наступила тишина и, казалось, перед нами разверзлась пропасть. Я хотел сказать: «Я не сужу тебя», но это была ложь, и стало бы только хуже. Вместо этого я попытался вернуться к предыдущей роли и спросил его:

— Я в восторге, что ты вообще смог раздобыть кровь. Как ты добыл её? Есть ли какие-нибудь планы касательное её применения?

Он поднял брови:

— Некоторые источники предполагают, что она обладает мощным восстанавливающим эффектом. До меня дошло сообщение, что герцог Калсиды приказал всем имеющимся в его распоряжении людям добыть этот пузырек. Он верил, что это восстановит его здоровье и вернет жизнеспособность. В течение многих лет я проявлял большой интерес к здоровью герцога, — слабая, но очень торжественная улыбка мелькнула у него на лице. — Пузырек крови был на пути в Калсиду, когда его… перенаправили. Вместо этого он попал ко мне, — Чейд подождал, пока эта мысль проникнет в мой разум, а затем добавил: — Дракон уже был мертв. Отказ в покупке крови не вернул бы его к жизни. Перенаправление его от герцога Калсиды, возможно, спасло жизни, — снова мелькнула улыбка. — Или, возможно, неполучение посылки закончило жизнь герцога.

— Я слышал, что он умер, когда драконы обрушились на его замок. Если это так, то в этом есть некоторая ирония, не находишь? Существа, на которых он охотился, чтобы сохранить свою жизнь, нашли его и убили.

— Ирония. Или судьба. Но о судьбе ты должен спрашивать своего Белого Пророка.

Он шутил. Возможно. Я ответил на это серьезно:

— После того как я вернул его из мертвых, он потерял способность видеть будущее. Он живет изо дня в день в настоящем времени, также, как и мы на ощупь пробираемся к своему будущему.

Чейд покачал головой.

— Нет пути в будущее, Фитц. Путь — это настоящее. Настоящее — это все, что есть или когда-либо будет. Ты можешь изменить, возможно, ближайшие десять вдохов своей жизни. Но после этого случайность снова захватывает тебя в свои зубы. Дерево падает на тебя, паук кусает лодыжку, и все грандиозные планы победы в битве пропали втуне. Настоящее — это то, что мы имеем, Фитц, настоящее — это то, где мы будем действовать, чтобы остаться в живых.

Эта волчья мысль заставила меня замолчать.

Чейд перевел дыхание, резко вздохнул и посмотрел на меня. Его глаза сияли. Я ждал.

— Есть кое-что ещё, что ты должен знать. Я сомневаюсь, что это может помочь нам вернуть наших дочерей, но ты должен знать, при случае это может пригодится, — он был почти недоволен необходимостью поделиться своим секретом, каким бы он ни был. Я ждал.

— Шайн обладает Скиллом. И очень сильным.

— Что? — Моё изумление понравилось ему. Он улыбнулся:

— Да. Странно говорить, но талант, который у меня так слаб, что я до сих пор должен прилагать усилия, используя Скилл, расцвел в ней в юном возрасте. Кровь Видящих сильна в её жилах.

— Как ты узнал это?

— Когда она была очень маленькой, она потянулась ко мне. У меня был сон маленькой девочки, дергающей меня за рукав. Называющей меня папой и умоляющей забрать её, — гордая улыбка стала шире. — Она сильна в нем, Фитц. Достаточна сильна, чтобы найти меня.

— Я думал, она не знала, что ты её отец.

— Она и не знает. Мать оставила её на воспитание бабушке и дедушке, людям по-своему хорошим. Я признавал это, даже когда они выпрашивали у меня деньги. Очевидно, что они не любили меня, но они были верны их собственной крови. Она, бесспорно, была их внучкой, и они растили её, как внучку. С тем же самым беспорядочным воспитанием они вернули её матери, как ни грустно говорить это. Добрая, но не особо умная. Оберегать ребёнка от беды — не то же самое, что воспитывать его в одиночку, — он покачал головой, сделав кислую мину. — Её мать презирала её с самого начала, и даже маленьким ребёнком Шайн знала это. Но она также знала, что у неё где-то есть отец, и мечтала о нем. В своих снах она следовала этому желанию. И наши умы соприкоснулись.

Нехарактерно нежная улыбка на его лице рассказала мне, что это его настоящий секрет. Его дочь дотянулась и коснулась его разума. И он гордился ею и гордился её Скиллом. Он жалел, что не в состоянии быть рядом с ней и придать форму врожденной сообразительности, которую разгадал в ней. Возможно, если бы он был с дочерью с начала, она могла бы унаследовать его роль. Теперь слишком поздно, подумал я. Мысли в моей голове мелькали как молнии, но мои собственные заботы перевешивали.

— Чейд, я считаю весьма вероятным то, что ты на самом деле прикоснулся к ней Скиллом первым. Как это сделал я с Неттл и Дьютифулом, даже не понимая, что делаю. И тогда она дотянулась до тебя. Значит, ты можешь связаться с ней, она скажет нам, где находится, и мы можем вернуть их! Чейд, почему мы не сделали это сразу?!

Улыбка исчезла, как будто её никогда и не было.

— Не суди меня строго за это, — предупредил он меня. — Я запечатал её. Для всех, кроме меня, ещё в то время, когда она была маленькой. Задолго до того, как привести её к тебе, я запечатал её Скилл, чтобы защитить её.

Я почувствовал себя плохо от разочарования, но рациональная часть моего разума собрала факты в аккуратно согласованную последовательность.

— Запечатал Скилл. Вот почему она была способна бороться со Служителями, когда все остальное стали послушными, как коровы в ожидании бойни.

Он согласно склонил голову.

— Разве ты не можешь дотянуться и распечатать её? Передать через Скилл ключевое слово и открыть её разум?

— Я пробовал. Не выходит.

— Почему? — мой голос сорвался от гнева и страха из-за того, что мы упустили эту возможность.

— Наверное, мой навык недостаточно сильный.

— Позволь тогда, я помогу. Или Олух. Держу пари, Олух может пробить любую стену.

Он стрельнул в меня взглядом.

— Пробить. Не лучшее слово, чтобы уговорить меня на эксперимент. Но я полагаю, нам придется сделать это, когда Олух прибудет сюда. Тем не менее я сомневаюсь, что это сработает. Я думаю, она поставила собственные стены, и они могут быть ещё крепче моих.

— Разве ты научил её их ставить?

— Мне не пришлось. Она, как и ты, некоторые вещи делает инстинктивно. Ты не помнишь, что сказал Верити про тебя? Что обычно он мог легко достигнуть тебя, но как только ты впадал в боевой раж, он терял с тобой связь.

Это было правдой, и, по-видимому, так было до сих пор.

— Но она не в бою. Они схвачены несколько дней назад…

— Шайн — прекрасная молодая женщина в руках калсидийских скотов, — Чейд повысил голос. — Я трус, Фитц. Я отказываюсь представлять, во что превратилась её жизнь после того, как её схватили. Она вполне может держать ум в состояние боевой готовности каждый миг каждого дня.

Не думай об этом, предупредил я себя. Страх был всепоглощающим, как туман в Ивовом Лесу. Я отогнал прочь колкие предположения о том, как могут обращаться с нашими дочерями. Но они относились к Пчелке, как к ценному призу. Конечно они будут защищать её! Какое же грязное утешение предложил я себе, думая, что моя девочка может быть в безопасности от всего, что угрожает дочери Чейда. Ком сдавил горло.

Чейд тихо произнес:

— Оставь эмоции и подумай. Подумай и составь план, — он поднял руку, морщась от боли, и потер лоб. — Шайн смогла противостоять магии, потому что она была изолирована от Скилла. Это можно использовать как броню, когда мы выступим против них.

— Но она не была единственной, кто сопротивлялся. Ревел отбивался. И Лант.

Голос Чейд был глубоким:

— Пока они не применили магию. Вспомни, что сказал Лант. Он пытался держать дверь, а потом вдруг перестал, и захватчики смеялись над ним и проходили мимо него. Однако они оплели этой магией весь Ивовый Лес, но её не было, когда они начали атаку. Почему? Они должны быть ближе к своим жертвам, чтобы она сработала? То, что Шайн, защищенная от любого влияния Скилла, была единственным человеком, способным продолжать сопротивление, намекает на то, что, если они не и используют Скилл самостоятельно, их магия тесно связана с ним. — Он сделал паузу и указал костлявым пальцем на меня. — Так. Что это говорит нам, Фитц?

Мне казалось, будто я снова был его учеником. Я пытался проделать путь, который его мысли уже завершили.

— Возможно, те из них, кто использует Скилл, недостаточно сильны…

Он уже качал пальцем.

— Нет. Те, кто выломал двери, и мечники пришли первыми. Если бы они имели нескольких владеющих Скиллом, безусловно, они бы возглавляли передние ряды. Подавление сопротивления лучше, чем выламывание дверей и убийства, особенно если они в самом деле искали этого нежданного сына. Зачем рисковать, ведь наемники могут убить самого мальчика, которого они ищут. Но ничто из этого не имеет значение. Подумай.

Я подумал, а затем покачал головой.

Он тихо вздохнул.

— Похожие инструменты часто имеют схожие недостатки. Как мы победили их магию в Ивовом Лесу?

— Чай из эльфовой коры. Но я не могу понять, как мы можем начать сопротивление против них, когда мы даже не знаем, где они находятся.

— Прямо сейчас мы не знаем их местоположения. Поэтому, несмотря на наше желание прочесать от и до каждую дорогу между нами и Калсидой с обнаженными мечами, мы соберем наше оружие и подготовим его как можно лучше.

— Мы приготовим пакеты эльфового чая? — Я старался, чтобы мой голос не звучал саркастично. Где блуждают его мысли?

— Да, — резко сказал он, как будто услышал, что я думаю. — В числе других материалов. Мои взрывные порошки значительно улучшились с тех пор, как ты последний раза их испытывал. Когда леди Розмари вернется с… её поручения, я велю ей упаковать для нас некоторые из них. Я хотел бы сделать это сам, если бы эта рана не беспокоила меня так сильно, — он, морщась, снова коснулся раны кончиками пальцев.

Я не спрашивал у него разрешения, но я был уверен, что не получил бы его. Я наклонился вперед и приложил тыльную сторону ладони к его лбу.

— Лихорадка, — подтвердил я. — Тебе необходим отдых, а не планирование заговоров. Следует ли мне привести целителя?

Он сидел. Я понял, что боль не позволяла ему самостоятельно лечь. Он стиснул зубы в усмешке.

— Принц не бегает за целителями. Позвони в колокольчик и отправь слугу. Но сейчас мы не принцы или лорды, а убийцы. И отцы. Мы не остановимся, пока эти звери держат наших дочерей в плену. Теперь помоги мне лечь. И не приводи целителя сюда, а иди и найди для меня лекарства, которые сочтешь подходящими. Они хотят, чтобы я спал, но я хорошо знаю, что температура от лихорадки может заставить мои мысли сиять ярче.

— Я пойду. Но взамен ты скажешь мне ключевое слово Шайн, и вместе мы постараемся достичь её, — я был полон решимости. Это был секрет, который он не может держать при себе.

Чейд поджал губы. Я твердо смотрел на него. Только когда он кивнул, я обвил руку вокруг его плеч и поддержал его, укладывая на кровать. Даже так он задыхался, хватаясь за рану.

— О, снова потекла кровь, — пожаловался он. Затем умолк, тяжело дыша сквозь зубы от боли.

— Я думаю, что целитель должен осмотреть тебя. Я знаю яды и некоторые лекарства, которые сохранили мне жизнь, когда никого не было рядом, чтобы помочь. Но я не целитель.

Я видел, что он почти уступил. Затем он передумал:

— Принесите мне что-нибудь от боли. Затем мы будем пытаться достичь Шайн. И после этого ты сможешь вызвать целителя.

— Идет! — согласился я и поспешил к двери, прежде чем Чейд ограничил условия нашей сделки.

Вернувшись в свою комнату, я запер дверь и открыл потайной вход. Стук, стук, стук — я вздрогнул, потом отодвинул занавеску и увидел ворону, вцепившуюся в камень подоконника. Я открыл окно, и Мотли тут же влетела внутрь. Она села на пол, огляделась, затем расправила крылья и порхнула вверх по лестнице. Я побежал за ней, перепрыгивая через ступеньки.

Любопытное зрелище предстало моим глазам. Шут сидел за столом рядом с молодой девушкой лет четырнадцати. Её волосы были собраны назад и тщательно спрятаны под колпак. Скромный, лишь с тремя пуговицами. Такая же скромная синяя туника прислуги Оленьего Замка обтягивала аккуратный бюст. Девушка внимательно наблюдала, как Шут водил небольшим, острым ножом по куску дерева.

— …труднее без зрения, но я всегда больше верил пальцам, чем глазам, когда вырезал что-то из дерева. Боюсь, я более зависим от рук, чем предполагал. Я до сих пор чувствую древесину, но это не то же самое, как когда-то…

— Кто ты, и кто пропустил тебя в эти покои? — требовательно спросил я, вклиниваясь между Шутом и девушкой. Она посмотрела на меня с отчаянием на лице. Затем сказала голосом Эша:

— Я был неосторожен. Лорд Чейд будет недоволен мной.

— Что это? Что так встревожило тебя? — Шут задохнулся от волнения, широко раскрыв золотые глаза. Резак в руке он теперь перехватил как оружие.

— Ничего. Просто ещё одно представление Чейда! Я вошел и увидел Эша, одетого как служанку. Я сперва не узнал его, но все в порядке, Шут. Ты в безопасности.

— Что? — переспросил он растерянным голосом, а затем нервно рассмеялся: — Ой. Если это все, то… — его рука дрожала, опуская нож. Медленно, молча, он положил резак на стол. А затем со скоростью змеи крепко схватил Эша за руку. Мальчик вскрикнул, но Шут успел перехватить и другое его запястье. — Зачем тебе такая маскировка? Кто тебе платит? — Шут ощупал запястья мальчика, потом кисти, не отпуская руки Эша, он сказал дрожащим голосом: — Не Эш в платье служанки, а служанка, которая маскировалась под юного ученика Чейда. Что происходит, Фитц? Как мы могли сглупить, доверившись ей так быстро?

— Ваше доверие не было неуместным, сир. Возможно, я бы поделилась моим секретом раньше, если бы лорд Чейд не запретил, — понизив голос, она добавила: — Вы делаете мне больно. Пожалуйста, отпустите меня.

На запястьях девушки проступили белые полосы между пальцами Шута. Я сказал:

— Шут. Я тут. Ты можешь отпустить её.

Он послушался, неохотно, медленно размыкая руки, и откинулся на спинку кресла. Его золотые глаза сверкали и казались сердитыми в слабом свете свечей.

— И что же я сделал, чтобы заслужить этот обман от лорда Чейда?

Девушка смотрела на меня, когда, потирая руки, начала отвечать. Щеки порозовели, и теперь, когда Шут объявил её девушкой, я не понимал, как мог не заметить этого раньше. Когда она заговорила, её голос звучал на тон выше, чем обычно.

— Милорды, прошу вас. У меня не было никакого желания обмануть вас, только остаться тем, кем вы впервые увидели меня — мальчиком, Эшем. Такой я была, когда лорд Чейд впервые встретил меня, хотя он разгадал мою маску меньше, чем за вечер. Он сказал, что это из-за голоса и тонких рук. Он давал мне много работы по чистке полов, чтоб они стали грубее, это помогло, но он говорит, что кости выдают меня. Так вы и узнали, лорд Голден? По костям моих рук?

— Не называй меня этим именем. Не говори со мной вообще! — по-детски заявил Шут. Я подумал, пожалел бы он о своих словах, если бы увидел, как они опустошили её? Я кашлянул, привлекая её внимание, и она перевела отчаянный взгляд на меня.

— Говори со мной, и расскажи полную историю, с самого начала. С момента, как ты впервые встретилась с лордом Чейдом.

Она постаралась успокоиться, скрестив предательские руки на столе перед собой. Я совсем забыл о вороне и вздрогнул от неожиданности, когда Мотли подпрыгнула ближе. Ворона коснулась клювом руки девушки, как будто успокаивая. Эш-девушка почти улыбнулась. Но когда она заговорила, я понял по неуверенному голосу, что она сильно напугана.

— Я встретила лорда Чейда не так давно, сир. Вы знаете, что моя мать продавала свое тело. Вот где начинается история моего обмана. Я родилась девочкой, но мама сделала меня мальчиком в течение нескольких минут после моего рождения. Она родила меня в тишине, кусая сложенный носовой платок, чтобы удержать крики, которые могли выдать её. Когда меня обнаружили, я уже была спеленута, и она заявила хозяйке учреждения, что родила сына. Так что я выросла в доме женщин, полагая, что я мальчик. Моя мать настойчиво говорила, что только она может ухаживать за мной, и прятала ото всех моё обнаженное тело. У меня не было друзей, я выходила из дома только в сопровождении матери, и хорошо усвоила, что когда оставалась одна, мне нельзя шуметь или выходить из её маленькой личной гардеробной комнаты. Это я выучила так давно, что и не помню, как научилась этому.

— Мне было почти семь лет, когда она рассказала мне правду. Никогда не видя никого голым, кроме женщин, я ничего не знал о том, насколько отличается строение мужчины. Я думала, что я мальчик, все это время. Я была потрясена и расстроена. И испугана. В нашем доме были девушки ненамного старше меня, которые торговали своим телом, и мама их очень жалела, хотя они всегда должны были притворяться веселыми и легкомысленными. Поэтому, объяснила мне мама, она сделала из меня мальчика, и я должна оставаться мальчиком. Моё истинное имя, которое она дала мне, Спарк — «искра». Эш — «пепел» — это то, что покрывает угли и скрывает их свет, поэтому она дала мне эти имена.

Несмотря на свои страхи, Шут слушал её рассказ со смесью удивления и ужаса на лице. Я почувствовал глубокую печаль за неё.

— Как такое возможно, чтобы женщины занимались таким делом не по собственной воле, словно рабыни? Рабство не допускается в Шести Герцогствах.

Она покачала головой на моё невежество.

— Нет. Но если вы не можете выплатить долг, часто выносится решение, что вы должны оплатить его своим трудом. Когда моя мать была молодой и только приехала в Баккип, она полюбила азартные игры. Она была довольно умная, но недостаточно, чтобы видеть, что владелец игорного заведения слишком легко дает ей кредиты. И когда она глубоко запуталась, он захлопнул ловушку, — она склонила голову ко мне. — Моя мать не первая женщина, или мужчина, которые были порабощены подобным образом. Хорошо известно, что есть судья, лорд Сенсибл, который судит должников и часто отправляет нормальных мужчин и женщин в бордели. Такие бордели, как тот, где работала моя мама, гасили долги за азартные игры и выставляли новые. Если кто жаловался, владельцы угрожали продать долг тем, кто держит должников в доках и на улицах, чтобы торговать телом в переулках. Сначала мою маму держали в этом доме в счет выплаты долга, но потом ей предъявили ещё и счет за еду, одежду, постель и чистое постельное белье. Шлюхи никогда не могут вылезти из своих долгов. Когда я родилась, мама оберегала меня, и я стала дополнительной статьей расходов для неё.

— Лорд Сенсибл, — я сохранил имя в памяти и хладнокровно поклялся, что Дьютифул узнает его. Как я жил так долго в Бакке и никогда не слышал о таких вещах?

Спарк продолжила:

— Женщины в доме стали использовать меня как мальчика на побегушках. Мне разрешили выходить и бродить поблизости, чтобы доставлять записки их джентльменов или приносить что-то с рынков. Наша жизнь продолжалась. Я познакомилась с лордом Чейдом как-то вечером, когда он хотел отправить посыльного доставить сообщение на корабль в доках. Я взяла послание и сделала, как он сказал. Вернувшись, я отдала ему письменный ответ и повернулась, чтобы уйти, но он окликнул меня. В руке он держал серебряную монету. А когда я подошла за ней, он схватил меня за руку, также, как вы, и шепотом спросил, в какую игру я играю. Я сказала, что не играю, что я мальчик на побегушках у матери, и если у него возникли вопросы, он должен задать их ей. И в тот вечер он пошел к ней, а не к своей фаворитке, и провел весь вечер с ней. Он был очень впечатлен тем, как хорошо она научила меня. И после этого, когда бы он ни пришел, он всегда находил повод увидеть меня, чтобы отправить меня по поручению, и всегда платил мне серебряную монету. Он начал учить меня многим вещам. Выставлять подбородок, чтобы увеличить челюсть, придавать шероховатость рукам холодной водой и помещать подкладку в ботинки, чтобы мои ноги выглядели больше. Моя мать была хороша в своем ремесле, но это было совсем не то, что она хотела бы для себя, и ещё меньше для меня. Лорд Чейд обещал, что когда мне исполнится пятнадцать, он возьмет меня к себе в прислуги и научит другой профессии, — она остановилась, вздыхая. — Вмешалась судьба. Он забрал меня, когда мне было одиннадцать.

— Подожди. Сколько тебе лет?

— Как девочке? Тринадцать. Когда я Эш, я говорю людям, что одиннадцать. Я довольно тонкая для мальчика и довольно сильная для девушки.

— Что произошло, когда тебе исполнилось одиннадцать? — спросил Шут.

С лица Спарк сошли все эмоции, глаза стали непроницаемыми, но она продолжала ровным голосом:

— Джентльмен подумал, что его развлечет, если он разделит постель с матерью и её сыном. Он уже заплатил хозяйке нашего дома значительную сумму за такую ночь, когда пришел к нам. Никто не спросил нашего разрешения. Когда мама начала возражать, владелица дома заявила, что на мне такой же долг, как и на матери. И что если мы не будем послушными, она выдворит меня из дома сию же минуту, — её лицо стало ещё бледнее, губы скривились в отвращении. — Джентльмен пришел в наши комнаты. Он сказал мне, чтобы я сначала смотрела, как он сделает свое дело с матерью, а потом она будет смотреть, как он научит меня «новым маленьким развлечениям». Я отказалась, и он рассмеялся. «Ты воспитала его крепким духом. Я всегда хотел энергичного маленького крепыша». Мама сказала: «Вы не получите его ни сейчас, ни вообще никогда». Я думала, что он будет сердиться, но, казалось, это только возбудило его. Моя мать была одета в красивую накидку, как часто одевались женщины борделя. Он схватил накидку у шеи, разорвал и толкнул мою маму на кровать, но вместо того чтобы бороться, она обвила его руками и ногами и велела мне бежать, уйти из дома и никогда не возвращаться. — Она замолчала, полностью уйдя в воспоминания. Верхняя губа дергалась; будь она кошкой, она бы зашипела.

— Спарк? — тихо позвал Шут.

Её голос был безжизненным.

— Я побежала. Я послушалась, как и всегда, и побежала. Я спряталась. В течение двух дней я жила на улицах Дингитона. Я не очень хороша в этом. Однажды какой-то человек поймал меня. Я думала, что он собирается убить меня или изнасиловать, но он сказал, что лорд Чейд хочет меня видеть. Это было другое имя, конечно, не то, которое я знала, когда он покровительствовал дому моей матери. Но у него был знак, который я узнала, так что, даже опасаясь ловушки, я пошла с ним. Два дня голода и холода заставили меня задуматься, не была ли я глупа, что отказалась от клиента моей матери, — она вдохнула и выдохнула. — Человек отвел меня в гостиницу, принес еду и запер в комнате. Я ждала несколько часов, опасаясь того, что будет дальше. Пришел лорд Чейд. Он сказал, что моя мама убита, и он опасается за меня…

В этот момент жизнь и боль вернулись в её голос. Она задыхалась, рассказывая оставшуюся часть истории:

— Я думала, что её побьют. Или что хозяйка дома заберет её заработок. Я не думала, что её изнасилуют, задушат, и оставят, как грязную тряпку, на полу её комнаты…

Её история закончилась, и в течение некоторого времени она лишь тяжело дышала. Мы с Шутом тоже молчали. Наконец она сказала:

— Лорд Чейд спросил меня, кто это сделал. Хозяйка дома отказалась сказать, кто купил время моей мамы тем вечером. Я не знаю его имя, но я знаю все остальное о нем. Я знаю название духов, которыми он пользуется, знаю его кружева на манжетах, и что у него была родинка ниже левого уха. Не думаю, что когда-нибудь смогу забыть, как он выглядел, когда моя мать держала его, чтобы я могла сбежать.

Её речь оборвалась, и наступила продолжительная тишина. Она икнула, необычно нормальный звук после такой темной истории.

— Таким образом я попала сюда. Работала на лорда Чейда. Я приехала сюда как мальчик и живу здесь в основном как мальчик, но иногда он велит мне одеваться как служанка. Чтобы я научилась быть девушкой, я полагаю. Потому что когда я стану женщиной, подозреваю, будет не так просто притворяться мальчиком. Но ещё для того, чтобы подслушивать некоторые вещи, которые люди не скажут перед парнем из прислуги. Чтобы быть свидетелем вещей, которые лорд или леди сделают перед простой служанкой, но которые они не будут делать перед кем-либо ещё. И докладывать о подобных наблюдениях Чейду.

Чейд. Едва я проговорил про себя его имя, как вспомнил о поручении.

— Чейд! У него лихорадка из-за раны, и именно поэтому я пришел сюда. Надо найти что-нибудь от боли. И потом отправить к нему целителя, чтобы очистить рану.

Спарк вскочила на ноги. Озабоченность на её лице была искренней.

— Я приведу целителя сейчас же. Я знаю старика, которого он предпочитает. Он не быстрый, но хороший. Он разговаривает с лордом Чейдом, предлагает ему ту или иную процедуру и слушает, что думает лорд Чейд по этому поводу. Я пойду к нему сейчас же, хотя его долго поднимать, а потом сразу приведу его в покои лорда Чейда.

— Иди, — согласился я, и она поспешила к двери за гобеленом и исчезла из комнаты. Какое-то время мы сидели в молчании.

Затем я произнес:

— Мак, — и поднялся, чтобы проверить полки. Чейд хранит его в нескольких видах. Я выбрал самую мощную настойку для добавления в чай.

— Она очень убедительно играла мальчика, — заметил Шут. Я не мог определить эмоции в его голосе.

Я искал небольшой контейнер, в котором понесу некоторые настойки.

— Ну, ты знаешь об этом больше, чем я, — сказал я не задумываясь. Он рассмеялся.

— Ах, Фитц, в самом деле.

Он барабанил пальцами по столу. Я повернулся, с удивлением увидев это.

— Твоим рукам, кажется, намного лучше.

— Да. Но они по-прежнему болят. Есть немного мака для меня?

— Нам нужно быть осторожными с количеством обезболивающего для тебя.

— Итак, ты отвечаешь «нет». Что ж, хорошо, — я наблюдал за ним, пытаясь рассмотреть его пальцы. Они все ещё слишком жесткие. — Я хочу извиниться. Нет, не совсем извиниться, но… Меня охватывают волны ужаса. Паника. И я стал кем-то другим. Кем-то, кем я не хочу быть. Я хотел навредить Эшу. Это был мой первый порыв. Навредить ему за то, что он напугал меня.

— Мне знакомы такие порывы.

— И?

Я продолжил поиск. Придется взять маленькую бутылочку в покои Чейда, а затем вернуть её.

— Эш — единственный, перед кем тебе следует извиниться. Или Спарк. А порывы ярости пройдут со временем, если никто не будет пытаться причинить тебе боль или убить. Но, как говорит мой опыт, гнев никогда не уйдет полностью. Мне до сих пор снятся сны. Я все ещё чувствую вспышки ярости, — мне вспомнилось лицо человека, который зарезал собаку на рынке. Гнев снова поднялся во мне, мелькнула мысль: Ядолжен был сделать ему больнее. Хватит, сказал я себе. Хватит вспоминать это.

Пальцы Шута слегка постукивали по дереву, которое он вырезал.

— Эш, Спарк. Она составляет хорошую компанию, Фитц. Он мне нравится. Подозреваю, она мне тоже понравится. Чейд оказался гораздо мудрее, чем я ожидал от него. Позволять ей одеваться и жить обеими ролями — блестящая идея.

Я молчал. Я только что вспомнил, как невзначай разделся догола перед Эш. Девочка. Девочка ненамного старше моей дочери вручала мне свежее нижнее белье. Я не думал, что смогу так сильно покраснеть. Мне не следует показывать это Шуту. У него и так было достаточно веселья за мой счет в последнее время.

— Я должен спешить вниз, к Чейду. Шут, есть что-нибудь, что тебе нужно или чего ты хочешь, прежде чем я уйду?

Он горько улыбнулся, поднял руку и начал загибать пальцы.

— Моё зрение. Моя сила. Немного храбрости, — он остановился. — Нет, Фитц, ты ничего не можешь дать мне сейчас. Я сожалею о моей реакции на то, что Эш оказался Спарк. Я чувствую, как ни странно, стыд. Возможно, потому, что, как ты упомянул, я тоже играл обе эти роли. Возможно, теперь я понимаю немного больше о том, что ты чувствовал, когда в первый раз узнал про Янтарь. Я надеюсь, он простит меня и вернется, — Шут взял древесину и стал нащупывать инструменты для резьбы. Ворона подпрыгнула ближе и склонила голову, чтобы рассмотреть, что он делает. Каким-то образом он почувствовал её, протянул палец к ней, и она прыгнула ближе, подставляя голову под ласку. — Время, что я провожу здесь, было бы намного более одиноким без Эша. И Мотли. Гораздо сложнее выносить все одному. И это она дала мне драконью кровь, которая так много сделала для меня. Я надеюсь, что не прогнал её навсегда.

— Может быть, я могу вернуться и поужинать с вами этим вечером.

— Долг принца Фитца Чивэла Видящего, скорее всего, не допустит этого. Но немного хорошего бренди позже вечером было бы очень кстати.

— Позже вечером, значит. — Я оставил их с резьбой и проделал путь назад в покои Чейда, заметив двух выходящих оттуда юношей. Они остановились и уставились на меня широко раскрытыми глазами. Проспер и Интегрити. Сыновья Дьютифула. Я носил их на руках, когда они были младенцами, и маленькими мальчиками они иногда посещали Ивовый Лес со своим отцом. Я закапывал их в осенние листья и наблюдал за их попытками поймать лягушек в реке. Но когда они подросли, долгие отъезды на Внешние Острова вырвали их из моего мира.

Проспер толкнул локтем брата и самодовольно сказал:

— Я же говорил тебе, что это он.

У наследного принца Интегрити было немного больше достоинства.

— Кузен, — сказал он серьезно и протянул руку.

Мы пожали руки, пока Проспер закатывал глаза.

— Я, кажется, вспоминаю, как он мыл тебя в корыте для лошади после того, как ты упал в навоз, — заметил он ни к кому в частности не обращаясь.

Интегрити стремился сохранить свое достоинство, пока я осторожно солгал:

— Я такого совсем не помню.

— А я помню, — утверждал Проспер. — Бабушка Пейшенс ругала вас за загрязнение воды для лошадей.

Это заставило меня улыбнуться. Я забыл, что они считают Пейшенс бабушкой. Внезапно я захотел вернуться в те дни. Я хотел, чтобы моя девочка вернулась домой, и я хотел подобное детство для неё. Ни сжигания тел по ночам, ни похищения калсидийскими наемниками. Я спрятал все это глубоко в себя и обрел возможность говорить.

— Как лорд Чейд?

— Наша бабушка попросила нас посетить его и развлечь его. Он сказал нам, что его ум уже достаточно занят, и попросил пойти в друге место. Я думаю, что рана беспокоит его больше, чем он показывает. Но мы делаем, как он сказал, идём в другое место. Хотите пойти с нами? Лорд Чири организует игру в карты сегодня.

— Нет, спасибо. Я думаю перехватить эстафету в поддержание работы ума лорда Чейда. — Карты. Я почувствовал смутное недовольство, затем подумал, что они, должно быть, увлечены ими. Они постояли ещё немного, глядя на меня, и я вдруг понял, что у нас не было почти ничего, что сказать друг другу. Я отошел от их жизни, и теперь едва знал их.

Интегрити нашелся прежде меня.

— Ну, мы, определенно встретимся на ужине сегодня вечером. Может быть, мы сможем поговорить больше.

— Может быть, — согласился я, но сомневался. Я не хотел рассказывать им дедушкины сказки о том, как все было раньше. О людях, которых я убил, о том, как их двоюродный дед мучил меня. Вдруг я почувствовал себя старым и поспешно вошел в покои Чейда, чтобы напомнить себе, что он был намного старше меня.

— Фитц, — приветствовал он. — Ты так долго.

Я закрыл за собой дверь.

— Насколько сильна боль? — я достал флакон из кармана. Его рот был бледным, и я мог почувствовал запах болезни.

— Сильна, — он дышал приоткрытым ртом.

— Эш пошел за целителем. Или, наверное, я должен сказать — Спарк.

Он слегка улыбнулся, поморщившись.

— А. Что ж, даже хорошо, что ты узнал. Ты принес мак?

— Да. Но, возможно, нам следует подождать целителя?

Он быстро тряхнул головой.

— Нет. Мне это нужно, мальчик. Я не могу думать. И я не могу выкинуть их из моей головы.

— Выкинуть из головы кого? — я спешно осмотрел комнату. Здесь нечего смешать с маком, чтобы было удобнее его принимать.

— Ты знаешь, — заговорщически прошептал он. — Тех, из камней.

Я замер там, где стоял. Потом два прыжка оказался рядом с кроватью. Я коснулся его лба. Горячий и сухой.

— Чейд, я не знаю, что ты имеешь в виду. У тебя лихорадка. Я думаю, что у тебя могут быть галлюцинации.

Он уставился на меня, глаза блестели зеленью.

— Никто не говорил с тобой во время нашего перехода? И никто не пытается говорить с тобой сейчас? — это были не вопросы. Это были обвинения.

— Нет, Чейд, — я испугался за него.

Он пожевал нижнюю губу.

— Я узнал его голос. Прошли годы, но я узнал голос моего брата.

Я ждал.

Его пальцы поманили меня ближе. Он указал ими на портрет на стене и прошептал:

— Шрюд говорил со мной в камнях. Он спросил, иду ли я, чтобы присоединиться к нему.

— Чейд, рана загрязнилась и лихорадка усилилась. Твой разум в тумане.

Почему я так беспокоился, говоря эти слова? Я знал, что он не согласится с ними. Также я знал, с возрастающим отчаянием, что он не может связаться со мной Скиллом прямо сейчас.

— Ты мог бы пойти с нами, Фитц. Упорхнуть прочь с нами. Тебе бы это понравилось, — он говорил таким тоном, каким говорил старый король Шрюд, от этого по спине пробежал холодок. Было слишком поздно. Если я помогу ему выбраться с помощью Скилла прямо сейчас, распечатает ли он Шайн? Или умышленно отправит нас обоих в ничто?

— Чейд. Пожалуйста, — я даже не знаю, что я просил. Я перевел дыхание. — Позволь мне осмотреть рану.

Он медленно покачал головой.

— Это не рана, Фитц. Это не инфекция. По крайней мере, не обычная. Это Скилл. Вот что гноится во мне, — Чейд помолчал. Он смотрел на стену, медленно дыша. Я не мог сопротивляться порыву. Я повернулся, чтобы посмотреть на портрет. Пусто. Только краска на холсте. Затем он спросил. — Ты помнишь Видящего Августа?

— Разумеется, я помню.

Он был племянником короля Шрюда и племянником Чейда тоже, я полагаю. Сын их младшей сестры, которая умерла во время родов. Ненамного старше меня, когда мы оба были отправлены в Горное Королевство. Он должен был стать посредником для Верити, чтобы тот принес обеты принцессе Горного Королевства Кетриккен. Но даже на этом раннем этапе предательство Регала сработало. Верити не хотел сжечь ум Августа, когда общался Скиллом через него, чтобы сообщить Кетриккен, что её будущий муж — честный человек и не имеет ничего общего с убийством её брата. Но он сжег. После этого Август ходил, как пламя, танцующее над фитилем. В некоторые дни он казался разумным. В другие его ум блуждал, как у старика, впавшего в детство. Трон Видящих тихо сместил его подальше от двора. Теперь я вспомнил, что он умер в Ивовом Лесу в первые дни войны Красных Кораблей. К тому времени его смерть была едва заметна, так как разум давно покинул его.

— Как и я, Фитц, мне следовала послушать тебя. Может быть, Шрюд был прав, когда много лет назад отказал мне. Зависть полоснула меня, как нож, когда он сказал, что ты можешь учиться Скиллу. Мне он отказывал в нем, как тебе известно. А я так хотел этого, так сильно, — он болезненно улыбнулся. — А потом… я получил то, что хотел. Или, возможно, получили меня.

Раздался бойкий стук в дверь. Целитель. Я почувствовал прилив облегчения, который пошел на спад также быстро, как появился, когда в комнату вошла Неттл. Я почувствовал, что её Скилл вместе с ней, словно это были сильные духи. Он распространялся по воздуху, и я не мог оттолкнуть его. Она посмотрела на меня с тревогой.

— Только не ты тоже, — умоляюще воскликнула она и резко вздохнула. — Я чувствовала, как он теряется в потоке Скилла. Я вызвала остальных. Не ожидала, что найду тебя здесь, утекающего с ним.

Я смотрел на неё.

— Нет. Я в порядке. Но у Чейда высокая температура. Я думаю, что в его рану проникла зараза. У него галлюцинации, — сказал я быстро.

Она посмотрела на меня с жалостью.

— Нет, — тихо сказала она. — Все гораздо хуже. И я думаю, ты знаешь — что это. Это Скилл. Как-то ты сказал мне, что он похож на большую реку, и что если использующий Скилл не будет осторожен, она может поглотить его. Ты предупреждал меня об опасности этой тяги, — она посмотрела мне в глаза и подняла подбородок. — Не так давно я поймала тебя за этим. Ты искушал себя Скиллом. Позволял себе раскрыться этому потоку.

Это правда. Когда ты чувствуешь в себе Скилл, возникает ощущение, сходное с опьянением. Чувство объединения и общности манит, в то время как боль и беспокойство уходят. Это чувство сильно, я не один раз испытывал этот соблазн. Мне стало бы стыдно, если бы я не был так напуган. И так отчаялся.

— Мы должны вытащить егообратно, — я готов был рассказать ей, почему это было так важно. Затем испугался, что даже если бы она поняла, она бы не дала нам попробовать.

— Нет. Не мы. Ты должен держаться подальше от этого, па. Потому что я почувствовала это и в тебе после того, как вы вернулись из Ивового Леса. Эта тяга в вас обоих, — она перевела дыхание, её рука легла на едва заметно выросший живот. — О, если бы Олух был сейчас здесь. Но даже если погода будет такой же хорошей, они по-прежнему в двух днях пути, — она снова обратила внимание на меня. — Вероятно, будет лучше, если ты оставишь нас. И поднимешь стены так высоко, как только можешь.

Я не мог уйти. Чейд вцепился в одеяло у горла и наблюдал за ней, словно был маленьким мальчиком, а у неё за спиной прятался хлыст.

— Я принес ему мак. От боли. Если мы успокоим боль, у него повысится контроль.

Неттл покачала головой.

— У него вообще не может быть контроля. Мы считаем, что сейчас только боль удерживает его здесь, в теле. Это напоминает ему о том, что у него есть тело.

— Он казался в порядке, когда мы говорили раньше. Ну, рана причиняла ему боль, но он вроде бы был в себе. Мы вместе договорились…

Она покачала головой, раздался ещё один стук в дверь, и вошел Стеди. Он кивнул мне и улыбнулся.

— Фитц! Я рад, что наконец ты можешь быть здесь, в Оленьем Замке.

— Спасибо, — сказал я бессмысленно. Мой взгляд был устремлен на Чейда. Он смотрел на портрет своего брата, его рот бесшумно двигался, будто они вели беседу. Но все внимание Стеди было направленно на сестру, когда он спросил Неттл:

— Должна ли ты пытаться делать это? Разве тебе не следует отдыхать?

Она устало ему улыбнулась:

— Спокойно, я беременна, а не больна. Где остальные?

Он наклонил голову ко мне, как будто мы обменивались шуткой:

— Когда она щелкает пальцами, она ждёт, что король тут же примчится рысью. Он скоро будет здесь, Неттл.

— Будет только трое из вас? Недостаточно для круга Скилла. Я вам нужен, — я старался, чтобы мой голос не выдал моего отчаяния. Я протянул руку к Чейду, думая, что если бы мы соприкоснулись, то я смог бы добраться до него. Неттл резко оттолкнула меня в сторону.

— Нет. У нас есть два Одиночки, которых мы можем вызвать, если посчитаем, что нам нужна их помощь. Аметист и Харди не очень общительны, но сильны в Скилле. Я думаю, что те, кто знаком с лордом Чейдом, лучше всего вытянут и привяжут его к телу. Но не ты, — Неттл ответила на мой вопрос, а затем указала на дверь. Я открыл рот, чтобы возразить, и она сказала мне: — Ты не можешь помочь нам. Ты только отвлечешь нас, а это отвлечет Чейда. И ты можешь стать ещё более уязвимым, чем сейчас. У Чейда кровоизлияние в Скилл-поток. И он активно пытается забрать тебя с собой, осознаешь ты это или нет.

— Я должен остаться. Вы должны привести его в чувство. Затем, мудрым это будет или нет, но он и я должны использовать Скилл вместе.

Неттл прищурилась:

— Нет. Тот факт, что ты просишь об этом, указывает мне, что вы увязнете, обращаясь к Скиллу.

Я встретил её взгляд. Ох, Молли, ты могла бы посмотреть на меня таким же упрямым взглядом, каким смотрит твоя дочь. Я постарался отключиться от своих эмоций. Чейд всегда учил меня верности короне Видящих. Эта верность выше всех вещей, даже верности Чейду. Прямо сейчас моё суждение было яснее, чем его.

— Это не так. Это не жажда Скилла. Это Пчелка. Некоторое время назад, когда мы разговаривали, Чейд сказал мне, что его дочь Шун — Шайн — владеет Скиллом. Она не обучена. И что ещё хуже, он запечатал её навык, чтобы она не была уязвимой, — гнев на лице Неттл перерос в ярость. Но страшнее было отсутствие реакции Чейда на моё предательство. Он снова смотрел на стену с приоткрытым ртом. — Он не смог достичь её и передать Скиллом распечатывающее слово, чтобы она могла помочь нам найти себя. Он не знает, потому ли это, что он слаб, или потому, что опасность заставила её поставить стены Скилла. Вместе мы собирались попытаться прорваться к ней.

— После того, как я сказала вам двоим воздержаться от использования Скилла?

— Я забыл об этом, — честно сказал я.

— Ты ожидаешь, что я в это поверю? — гневаясь, она произносила слова четко и размеренно.

— Это правда! Я думал только о возможности найти Пчелку.

Её взгляд немного смягчился. Нет, мне показалось, потому что дальше последовало:

— И зная это, ты не подумал немедленно прийти ко мне, к Мастеру Скилла, искать совета и знаний по этому вопросу? — она плотно сжала губы, затем, словно против воли, спросила меня: — У тебя вообще есть ко мне уважение?

— Разумеется, есть!

— Ты любишь меня как дочь. Я не сомневаюсь в этом. Но я сомневаюсь, что ты уважаешь мои знания и способности, поэтому… — она вдруг замолчала. И через мгновение спокойно спросила меня: — Какое слово необходимо, чтобы распечатать Шайн?

— Он не сказал.

Неттл серьезно кивнула.

— Замечательно, — она указала на дверь. — Теперь иди. У меня есть работа, которую нужно сделать.

— Я могу помочь. Он мне доверяет. Я знаю его форму, я могу найти его и привести обратно.

— Нет. Ты не можешь. Даже сейчас тебя утягивает, и ты даже не замечаешь этого. Вы с ним как-то запутались. И он цепляется за тебя, пытаясь утащить вместе с собой.

Я открыл себя, пытаясь почувствовать, правду ли она говорит. Был ли это рычаг? Тянущий меня, или?..

— Прекрати! — Неттл зашипел на меня, и я сомкнул стены.

— Вытащите меня, — тихо сказал Чейд. Каждый волосок на моем теле встал дыбом.

— Верити? — прошептал я и завороженно шагнул к нему, заглядывая в зеленые глаза в попытке встретить темно-карий взгляд моего короля. Мой разум метнулся назад в Скилл-сон, где мой усталый король присел у реки чистой и сияющей магии, погружая руки в горящий серебристый поток. А затем умолял меня помочь ему, спасти от тяги к этой жидкой магии.

— Отойди, мальчик! — предупредил он меня, и одновременно с этим вскриком моя дочь встала между мной и Чейдом. Она положила обе руки мне на грудь.

— Па. Посмотри на меня! — скомандовала она, и когда мой взгляд встретился с её, она пообещала: — Если придется, я вызову стражу, чтобы тебя удалили из этой комнаты. Если придется, я залью чай из эльфовой коры тебе в горло, пока ты не утратишь даже простейшие способности к Скиллу. Я не потеряю тебя. Ты нужен мне и моей сестре.

— Пчелка, — тихо сказала я, и, как волна отступает от пляжа, вся жажда Скилла пошла на спад. Я посмотрел на сверкающие глаза Чейда и почувствовал себя плохо.

— Спаси его, — умоляюще прошептал я. — Пожалуйста. Спаси его.

Затем развернулся и оставил их.

Глава 20

ВРЕМЯ, ПОТРАЧЕННОЕ ВПУСТУЮ

В случае крайней необходимости можно провести лишенного Скилла человека через Скилл-колонну. Однако опасность для обоих — и перемещаемого, и проводника — ничуть не преувеличена. Наделенный Скиллом должен разделить свое внимание между пунктом назначения и тем, кого он сопровождает. Тесный физический контакт может упростить переход. Для двух знакомых друг с другом рекомендовано и вполне достаточно просто держаться за руки.

В редких случаях можно провести по такому проходу более одного лишенного Скилла. Опасность будет возрастать для каждого из участников такого перехода с каждым дополнительным человеком или существом. Ученикам никогда не следует пытаться сделать это. Рядовому подмастерью — не более двух существ и только в крайних обстоятельствах. Для мастера Скилла не установлен предел, но рекомендуется переносить не более пятерых.

Опасность состоит в том, что путешествие может не завершиться, и все будет потеряно во время перехода. Наделенный Скиллом может исчерпать себя до предела, до скорой смерти (напомним случай, когда подмастерье Белл стал причиной смерти мастера Скилла Элмунда). Также возможен случай, когда перемещаемый, лишенный Скилла человек, потеряет рассудок. Или вообще не выйдет.

Существует несколько способов повысить вероятность успешного перехода. Лучше всего, чтобы использующий Скилл человек уже проходил ранее через конкретный портал и был знаком с ним. Высока вероятность, что близкое знакомство ведущего и ведомого также делает переход безопаснее.

Беременным женщинам ни в коем случае нельзя осуществлять переходы. Они выйдут из колонны с опустевшим лоном. Следует избегать транспортировки бессознательного человека, чуть лучше ситуация с перемещением маленьких детей. Любопытно, что животные лучше переносят переходы, чем люди.

— Скилл-колонны и Переходы. Мастер Скилла Арк.

Самый лучший способ для меня перестать думать — взять в руки боевой топор и попытаться убить кого-нибудь. В непосредственной близости не нашлось потенциальных целей, но я всегда отличался богатым воображением. Я спустился в тренировочный двор, чтобы посмотреть на занятия Фоксглов.

Стояла ясная и холодная погода. Фоксглов была в отличной форме, но её подопечные уже утомились, переходя от упражнения к упражнению. Держа в руках деревянный тренировочный меч, она ходила вдоль ряда бойцов, время от времени нанося удары.

— Твоя рука беззащитна, она болтается и будет отрублена, — говорила Фоксглов одному, когда я появился, и в доказательство наградила звучным ударом. Я остановился на границе её территории, ожидая, когда меня заметят.

Думаю, она знала о моем присутствии, но позволила некоторое время понаблюдать, прежде чем обратила на меня внимание. Похоже, она набрала ещё пятерых рекрутов, отмеченных моей эмблемой. Дав им разрешение отдохнуть, Фоксглов пересекла двор, направляясь ко мне.

— Итак, пока гордится тут нечем, но они продвигаются. Я объявила, что мы готовы принять опытных стражников, и это привлекло несколько человек, которых исключили из своих отрядов по старости или из-за ранения. Я дам им шанс, посмотрим, выдержат ли они.

— Есть владеющие боевым топором? — спросил я.

Её бровь поднялась.

— Лили сказала, что пользуется топором. Я пока не видела её в действии, поэтому не могу ничего сказать. Витал выглядит подходящим, чтобы когда-нибудь научиться. А зачем? Ты считаешь, что в нашей гвардии должны быть бойцы такого рода?

— Я думал, что могу найти спарринг-партнера.

Несколько мгновений она смотрела на меня, затем втянула воздух, раздувая ноздри, и резко шагнула вперед, схватив меня за предплечье. Её внезапный удар наотмашь в живот почти застал врасплох, но чутье не подвело меня.

— Ты уверен, что хочешь этого? Это не слишком-то по-королевски, — я посмотрел на неё, и она кивнула через мгновение: — Ладно. Лили!

Женщина, которую она вызвала, была с меня ростом, с хорошо развитой мускулатурой. Фоксглов послала её за учебными топорами с тяжелыми деревянными обухами, а затем спросила:

— В этой одежде?

Мне не хотелось возвращаться в покои, чтобы переодеться — это слишком долго, слишком много мыслей возникнет в голове, так что я ответил:

— Все будет хорошо.

— Нет, не будет. Думаю, в оружейной есть несколько кожаных курток. Иди прямо сейчас, чтобы Лили не ждала тебя.

Когда я повернулся, она добавила:

— Я скажу кое-что, над чем тебе стоит подумать. Твой разум помнит, что нужно делать, и ты считаешь, что справишься. Твое тело попробует, но не выдержит. Не поранься сегодня. Твои навыки вернутся к тебе, не слишком быстро и не в полной мере, но этого будет достаточно.

Сперва я не поверил. Но ещё задолго до окончания упражнений понял её правоту. Лили избила меня. Даже воображая её одним из калсидийцев, похитивших мою дочь, я не мог одолеть её. Деревянный учебный топор весил почти как лошадь. Я не уверен — милосердие или жалость побудили Фоксглов в конце концов отослать Лили работать с Виталом. Когда та ушла, Фоксглов предложила сходить в парную, а затем отдохнуть. Покидая место своего поражения, я старался держаться прямо. Работа помогла мне отстраниться от мыслей о том, что сейчас делали с Чейдом при помощи Скилла, но вогнала меня в мрачное расположение духа не хуже эльфовой коры. Я убедил себя, что если бы и имел возможность вернуть дочь в этот момент, то она бы увидела лишь мою смерть. Думаю, моё угрюмое лицо отпугнуло желающих пообщаться в парных. Для других, пожалуй, я выглядел разменявшим четвертый десяток, но прошло более тридцати лет с тех пор, как я был мускулистым гребцом и двадцатилетним воином. Моё тело отражало лишь тот образ жизни, который я вел последние двадцать лет — жизни владетельного фермера.

Когда я подошел к дверям своих покоев, то увидел прислонившегося к ним Стеди. Я отпер замок, и он молча вошел внутрь следом за мной. Когда я закрыл за нами дверь, Стеди сказал:

— Завтра под глазом будет удивительно черный синяк.

— Наверное, — я взглянул на сына Баррича и Молли. На меня снова накатило бездонное отчаяние. Глаза Баррича, рот Молли… — Я не знаю, как спасти твою маленькую сестренку. Было мгновение сегодня, когда у нас с Чейдом появился шанс. А теперь его нет. Я не знаю, где теперь Пчелка, и даже если бы знал, сомневаюсь, что смог бы вернуть её обратно. Мой Скилл в плачевном состоянии, и я не могу использовать его в качестве оружия, как раньше. Именно в тот момент, когда она больше всего нуждается во мне, я бессилен.

Глупые, бесполезные слова вырывались из меня. Лицо стало почти бессмысленным. Он шагнул ко мне, схватил за плечи, приблизив лицо, и прорычал:

— Перестань. Ты всех нас повергаешь в безнадежность, когда нам нужно быть сильными. Фитц, когда умер отец, ты пришел к нам. И именно ты научил меня мужеству. Во имя Эля, оставь это! Подними стены и держи их.

Я почувствовал себя человеком, у которого внезапно срезали кошелек. Мгновенное удивление и быстрая проверка в надежде, что возможна ошибка. Нет. Мои стены были опущены, и эмоции разливались из меня, как река в наводнение. Я поднял их, только потом осознав, что для этого опирался на силу Стеди. Согласно своему имени, он стоял, как скала, сжимая мои руки.

— Ты поднял их? — грубо спросил он, и я кивнул. — Тогда держи, — приказал он, отступая. Мне показалось, что он слегка пошатнулся, но Стеди лишь улыбнулся на мой обеспокоенный взгляд:

— Я зацепился каблуком за ковер. И только.

Я сел на край кровати и вновь проверил стены.

— Они достаточно надежны? — он медленно кивнул. — Я немного не в себе, — сказал я, ненавидя эту слабую отговорку.

— Это действительно так, Том… Фитц. Всем нам не по душе необходимость ждать и надеяться на слово, но это все, что мы можем сделать. Никто не винит тебя в произошедшем. Как можно было предвидеть подобное? Мы снова стараемся остановить магию, как это было с перековыванием в войну Красных Кораблей, — он чуть улыбнулся. — Или мне просто кажется. Все произошло до моего рождения.

Это меня не утешило, но я кивнул.

Он сел рядом.

— Ты помнишь что-нибудь необычное в вашем переходе через камни?

— Думаю, Чейд потерял сознание сразу же, когда потянул меня в камень, и не использовал Скилл, чтобы помочь нашему переходу, — мне не хотелось вспоминать об этом. — Я знал, что мы внутри прохода, и осознавал себя, свою личность, не так, как прежде. Пытался удержать Чейда, собрать все его части вместе, но для этого пришлось опустить стены. Если ты понимаешь, каково это.

Стеди кивнул, нахмурившись, и медленно произнес:

— Ты знаешь, я не владею Скиллом. Чувствую его, могу одолжить большое количество силы, но не направлять. Могу помочь кому-то, но не использовать самостоятельно.

Я кивнул.

— Я не уверен, что вообще наделен Скиллом. Думаю, я просто человек, способный одалживать силу. Как отец.

Я снова кивнул:

— Баррич преуспел в этом.

Он сглотнул.

— Я почти не знал свою маленькую сестренку. Ивовый Лес был далеко, и она не являлась частью моей жизни. Мы виделись несколько раз, но она казалась, ну, слишком простой, что ли. Как будто никогда не была личностью. И я не пытался узнать её, а теперь сожалею. Хочу, что бы ты знал — если тебе когда-нибудь потребуется моя сила, тебе надо только сказать.

Я знал, что он искренен, как знал и то, что он мало чем может мне помочь.

— Тогда присмотри за старшей сестрой, защищая её, как можешь. Я не знаю, что меня ждёт. Будь рядом с ней, помогая и оберегая.

— Разумеется, — он смотрел на меня так, будто я сморозил глупость. — Она моя сестра. И я часть Королевского Круга Скилла. Что ещё я могу сделать?

Действительно, что ещё? Я почувствовал себя глупо.

— Когда ты уходил от Чейда, ему стало лучше?

Его лицо стало серьезным, он опустил глаза, а потом посмотрел прямо на меня.

— Нет, не стало, — Стеди пробежал пальцами по своим волосам, глубоко вздохнул и спросил: — Что ты знаешь о его деятельности с камнями и колоннами?

Моё сердце сжалось.

— Думаю, почти ничего.

— Он всегда очень сильно интересовался Аслевджалом. Был убежден, что Элдерлинги оставили огромное количество знаний во всех этих маленьких камнях памяти, вырезанных на стенах. И ему захотелось побывать там. Сначала он ещё говорил Кругу, куда намерен идти и как долго собирается пробыть там. Но когда его визиты стали слишком частыми, Неттл постаралась прекратить их, сказав, что это право Мастера Скилла. Чейд возражал, говорил, что знания, получаемые им там, стоят риска «для одного старика», как он выразился. Чтобы прекратить эти путешествия, пришлось вмешаться королю Дьютифулу.

Или мы так думали. Больше он не покидал Баккип, не ездил к Камням-Свидетелям. Нет, в своих исследованиях он нашел упоминание ещё об одном портале, встроенном в стены Оленьего замка. Или, возможно, изначально там бывшем. Мы видели сведения о том, что Скилл-колонны находились внутри крепостей. Имеется информация, что круг порталов также находится в Большом Зале Герцогини Калсиды, непосредственно перед троном. Шпионы доложили, что они давно опрокинуты… О, извини. Внизу, в подземельях, в одной из стен есть камень с высеченной на нем руной Аслевджала. Его-то Чейд и использовал, причем довольно часто. Чтобы скрыть свои перемещения, он уходил туда поздней ночью и возвращался утром.

Мои ногти впились в ладони. Если верить Прилкопу — это был самый опасный способ использования камней. Прошли годы с тех пор, как он предостерег меня не проходить через порталы чаще, чем по прошествии хотя бы пары дней. Я не послушал, в результате заблудившись в камнях на несколько недель. Чейд очень сильно рисковал.

— Мы обнаружили это, только когда он пропал. Полтора дня не могли найти его, а потом он, пошатываясь, вышел из подземелья, не совсем в своем уме, с мешком камней памяти, перекинутом через плечо.

Я почувствовал прилив гнева:

— И никто даже не подумал рассказать мне об этом?

Он выглядел удивленным.

— Это не я решал. Понятия не имею, почему тебе не сказали. Может, Чейд просил не делать этого? Неттл, Кетриккен и Дьютифул были очень злы и напуганы произошедшим. Думаю, тогда он в самом деле прекратил свои исследования, — Стеди тряхнул головой. — За исключением времени, которое он проводил, вникая в принесенные камни памяти. Они были в его покоях, и мы думаем, что он занимался с ними вместо сна. Когда Неттл столкнулась с его рассеянностью, он объяснил, что делает. И был в ярости, когда она приказала перенести камни в библиотеку и ограничила туда доступ, но при этом вел себя, как ребёнок, лишенный любимой игрушки, а не как взрослый человек. Это было больше года назад. Мы думали, что он обуздал свою жажду Скилла, возможно, так и было, но скорее всего эти два перехода, случившиеся слишком быстро, разбудили её.

Я подумал о том случае, когда Чейд навещал меня, и был вынужден привести с собой Риддла. Если Риддл был с ним, то Неттл должна знать о том визите, ведь так?

— Он знает, что с ним происходит? Осознает, что сам делает это?

— Мы не можем сказать, он выглядит не слишком разумным: смеется и говорит о давно минувших событиях. Неттл чувствует, что он переживает заново свои воспоминания, а потом отпускает в поток Скилла. Меня послали к тебе по двум причинам. Первая — это помочь тебе установить стены посильнее. Неттл боится, что Чейд зацепится за тебя и утащит твой разум туда же, где блуждает сам. А вторая причина — попросить у тебя той сильной эльфовой коры с Внешних Островов, которая полностью гасит способности к Скиллу.

— У меня мало что осталось. Почти все израсходовал в Ивовом Лесу.

Стеди выглядел обеспокоенным, когда сказал:

— Что ж, придется использовать все, что осталось.

Она все ещё лежала в моей нераспакованной сумке, принесенной сюда вместе со мной и Чейдом. Я нашел кору и дневник Пчелки на самом дне, тщательно выложил оттуда все, кроме двух пакетов, посмотрел на упакованные травы и неохотно сдался. Это было нелегко. Спасет ли Чейда такая доза? Что, если она уничтожит столь тщательно лелеемую им способность к Скиллу, которую он развивал годами? Если он не сможет использовать Скилл, как я смогу найти Шун в потоке Скилла и сказать ключевое слово, которое поможет достучаться до неё? Я стиснул зубы — самое время довериться Неттл. Уступить, проявив уважение к её с трудом полученным знаниям. Тем не менее, я не смог удержаться, не предупредив:

— Будьте внимательны, она очень сильная.

Он поднял маленькие мешочки:

— Мы рассчитываем на это. Неттл думает, что если мы оторвем Чейда от Скилла, он снова сможет отыскать себя. Возможно, нам удастся сохранить то, что от него осталось. Спасибо.

Он оставил меня, закрыв за собой дверь и не обернувшись… Я поднял дневник Пчелки и медленно сел. Учитывая состояние Чейда, он не сможет помочь мне найти Шун. Сначала надо будет успокоить его и убедить поделиться ключом для неё. Я не мог ничем помочь и вынужден был просто ждать.

Ожидание причиняло мне боль, царапало кожу. Я не мог думать о Пчелке, мучительно представляя, через что она проходит прямо сейчас. Снова и снова говорил себе, что бесполезно мучить себя мыслями о том, как ей больно, как она напугана, замерзла или голодна, находясь в руках безжалостных людей. Бесполезно. Надо направить свой разум на то, чтобы вернуть её. Думать о том, как я убью посмевших поднять на неё руку.

Я сдавил в руках книгу и посмотрел на неё. Мой подарок — связанные между собой листы прекрасной бумаги, кожаная обложка с вытесненным на ней узором из маргариток. Я положил её на колени и открыл первую страницу. Нарушу ли я доверие, посмотрев её личные записи? Что ж, я знал, как часто она шпионила за мной!

Каждая страница содержала краткое описание сна. Некоторые были поэмами, часто она иллюстрировала их — вот образ уснувший в цветнике женщины, вокруг которой жужжат пчелы. А на следующем листе нарисован волк. Я улыбнулся, очевидно, он был срисован с резной статуэтки Ночного Волка, годами стоявшей на моей каминной полке. Под ним была история в стихах о Волке с запада, что придет на помощь любому своему подданному, позвавшему его. Следующая страница была чистой. Там был только узор из кругов и колец по краю и куплет о человеческой судьбе: «Все, о чем он мечтал и чего боялся, будет дано на протяжении года». Несколько стихов о цветах и желудях. А потом на странице, разрисованной множеством красок, её сон о человеке — бабочке. На этом рисунке он был почти настоящей бабочкой с бледным лицом, несказанно спокойным, и крыльями, выступающими из спины.

Я закрыл книгу. Тот сон сбылся. Также, как и Шут в детстве, она записывала свои сны, и эти сны становились пророческими. Я похоронил дикую идею Шута о том, что Пчелка его дочь, рожденная стать Белым Пророком. Тем не менее, здесь были доказательства, которые я не мог отрицать.

Потом я покачал головой. Сколько раз я обвинял Шута, что он подстраивает свои пророчества, чтобы они соответствовали произошедшим событиям. Тут было то же самое. Не было человека — бабочки, а только женщина в плаще, напоминающим узор крыльев бабочек. Я пытался подавить тревогу неверием. Пчелка была моей, моей маленькой девочкой, я заберу её домой, и она будет расти, чтобы стать принцессой из рода Видящих. Эта мысль лишь добавила беспокойства. Мгновение я просто сидел, пытаясь дышать, обнимая её дневник, как будто это был ребёнок. «Я найду тебя, Пчелка, и верну домой!» Мои обещания были такими же пустыми, как воздух, который я вдохнул.

Я жил в каком-то безвременье. Был период, когда Пчелка была в безопасности. Наступит время, когда она снова будет в безопасности. Но сейчас я жил в бездонной пропасти сомнений и неведения, метался от надежды к отчаянию. Каждый топот сапог в коридоре мог принести вести о моем ребёнке. Сердце замирало в надежде, но это оказывался курьер, доставляющий кому-нибудь новый камзол, и снова я падал в пучину отчаяния. Неопределенность и беспомощность сковывали меня, будто цепями, и я не мог позволить показывать свою слабость.

Следующие три дня стали самыми долгими за всю мою жизнь. Я продвигался через них подобно часовому, выполняющему бесконечные обходы вокруг одного бруствера. Как Принц Фитц Чивэл я ел вместе со своей семьей, но на глазах у придворных, находящихся в Большом Зале. Никогда меня не посещала мысль о том, как мало личной жизни доступно членам королевской династии. Я получал бесчисленные приглашения, а Эш, по-прежнему присматривавший за моей комнатой, сортировал их. Лишенный руководства Чейда, я передавал письма, отобранные Эшем, Кетриккен. Давным — давно я помогал ей разобраться в хитросплетениях политической жизни Баккипа, а теперь она советовала, какие приглашения мне надо принять, от каких вежливо отказаться, а какие отложить.

После утренних упражнений с топором с моими охранниками я проехался верхом с двумя лордами, владевшими замками в Бакке, и принял приглашение поиграть в карты вечером. Весь день вспоминал имена и интересы, ведя ничего не значащие беседы. Вежливо улыбался, уклоняясь от большинства вопросов, и делал все от меня зависящее, чтобы принести пользу трону Видящих. А все это время в глубине сознания кипели мысли о моей маленькой дочке.

Пока мы достигли успеха, сдерживая слухи, и разговоры о том, что произошло в Ивовом Лесу, были лишь неуверенным шепотом. Я не знал, сможем ли мы и дальше это делать, когда роустеры вернуться в Баккип. Обнародование связи между Томом Баджерлоком и Фитцем Чивэлом Видящим было вопросом времени

И что тогда произойдет?

Никто не знал, что девочка из рода Видящих была похищена, и мало кому было известно о пропаже младшей сестры Неттл. Мы держали это внутри семьи. Весть о калсидийском отряде, проникшем в Бакк и путешествовавшем невидимым для всех, могла посеять панику, вызвав мысль о том, что король не способен защитить свой народ. Умалчивание такой трагедии было подобно глотанию кислой рвоты. Я презирал человека, который с приятным выражением лица проводил рукой по картам или кивал знатной даме, ведя дискуссию о ценах на чистокровных скакунов. Это был принц Фитц Чивэл, каким я никогда не хотел становиться. Я вспоминал, какой спокойной казалась Кетриккен, ходившая с высоко поднятой головой, когда её непослушный сын Дьютифул исчез. Думал об Эллиане и её дяде Пиоттре, хранивших тайну о пленении своих родственников и при этом аккуратно завлекавших Дьютифула. Горько было думать, что за налетом на Ивовый Лес стоят те же люди, что и за похищением матери и маленькой сестренки Эллианы. Я был далеко не первым, кто скрывал свою боль. Каждое утро подолгу стоял перед зеркалом, придавая лицу равнодушие. Я сбрил бороду вместо того, чтобы перерезать себе горло, и пообещал делать все правильно.

Я навещал Чейда ежедневно и с тем же успехом, как если бы он был моим любимым деревом. Эльфовая кора подавила его Скилл, и он перестал уходить, но было неясно, сколько от самого себя он сможет вернуть. Стеди присматривал за ним. Я говорил разные банальности, он, казалось слушал, но мало что отвечал. Слуга приносил всем нам еду, и Чейд ел сам, но иногда мог замереть, будто бы забывая, что делает. Когда я говорил про Шун, он не выказывал ничего, кроме вежливого интереса. Когда я прямо спросил, может ли он вспомнить слово, которым запечатал её Скилл, Чейд выглядел скорее озадаченным, чем обеспокоенным этим вопросом. Когда я попытался надавить на него, настаивая, чтобы он хотя бы вспомнил свою дочь, вмешался Стеди:

— Ты должен позволить ему вернуться самому, самостоятельно сложив части себя воедино.

— Откуда ты можешь знать это? — потребовал я.

— Крошечные камни памяти, принесенные Чейдом, содержат разные знания. Неттл считает, что их разбили на мелкие части, чтобы было безопаснее использовать. Мы не позволяем никому исследовать много камней одновременно, и никто не занимается этим в одиночку. Когда кто-то изучит новый, он отчитывается об этом. Мне достался камень, описывающий, что происходит с теми, кто потерял себя, пытаясь погрузиться в знания слишком глубоко. Я написал отчет о том, что узнал. Мы с Неттл считаем, что это похоже на состояние лорда Чейда, и надеемся, что если мы дадим ему время и отдых, то он сможет стать самим собой.

Он замолчал.

— Фитц, я могу только догадываться, кто он для тебя. Когда я потерял отца, ты не пытался занять его место. Но ты помогал матери, братьям и Неттл как только мог. Не думаю, что это делалось исключительно из-за любви к моей матери, мне кажется, ты понимал, как многого мы лишились. И я всегда буду чувствовать себя в долгу перед тобой. Я обещаю сделать все, от меня зависящее, чтобы вернуть Чейда. Знаю, ты думаешь, что у него в руках ключ к возращению Пчелки. Всем нам не нравится ждать, стоя в стороне. Пожалуйста, поверь, все, что я сейчас делаю, я делаю потому, что это скорейший путь вернуть Чейда, чтобы он смог помочь нам.

Вот и вся польза, которую я получил от этих визитов.

Той ночью, так и не заснув, я попробовал занять себя чем-нибудь. Прочел несколько свитков о Скилле, в которых была записана информация, извлеченная из камней памяти. Кетриккен и Эллиана отправили своих секретарей в библиотеку искать любое упоминание о Клерресе и Белых Пророках. Меня ждали четыре свитка, которые я бегло просмотрел — слухи и легенды с примесью суеверия. Я отложил их, чтобы Эш прочел это Шуту, а сам утешился мыслью, что могу отравить все колодцы на Клерресе. Необходимое количество яда зависит от потока воды. За этим подсчетом я и заснул.

Следующий день медленно проходил мимо. Я провел его как и предыдущий. Так прошел ещё один день, наполненный штормовым ветром и снегопадом, задерживающими возвращение роустеров. Вестей от наделенных Уитом или от солдат, которых отправлял Дьютифул, не поступало. Трудно было надеяться на них, но ещё труднее оказалось отпустить эту надежду. Я сказал себе, что когда шторм закончится, Олух вернется домой, и нам нужно будет вырвать слово для Шун и связаться с ней при помощи Скилла. Я старался занять себя, чем только мог, но все равно каждая минута казалась длинной, как день.

Я ходил навестить Шута как минимум дважды в день. Кровь дракона продолжала влиять на него, изменяя его тело так быстро, что становилось страшно. Рубцы и шрамы, намеренно нанесенные его мучителями на щеки и лоб, стали исчезать. Его пальцы выпрямились, и хотя он все ещё хромал, но уже не вздрагивал при каждом шаге. Его аппетит был таким же, как у стражников, и Эш, как мог, развлекал его.

Спарк представала передо мной в образе Эша, когда я видел её в покоях Шута, но теперь я старался разглядеть её особенности. И удивлялся тому, что видел. Это не было простым переодеванием, она казалось совершенно другим существом. Как Эш, она была трудолюбива и вдумчива, но улыбка, зажигавшаяся на её лице, принадлежала Спарк. Косые взгляды, которые она бросала, не были кокетливыми, а просто загадочными. Несколько раз я встречал её в покоях Чейда, занятую уборкой либо наливающую прохладной воды в кувшин, чтобы облегчить его лихорадку. При этом её глаза скользили по мне, но я никогда не выдавал, что знаю другую её ипостась. Было интересно, знает ли ещё кто-то, кроме Чейда, Шута и меня, о её двойственности.

Именно с Эшем я заговорил однажды утром, поднявшись по лестнице после ставшего ежедневной практикой боя с моими стражниками. Я пришел посмотреть, чем занимается Шут. Он сидел за столом Чейда, одетый в черно-белый халат, пока Эш мужественно пытался уложить его отросшие волосы. Его вид напомнил мне о днях, когда он был шутом короля Шрюда. Вновь выросшие на его голове волосы стояли дыбом и были похожи на пух, покрывающий только вылупившихся цыплят, в то время как пряди оставшихся волос висели длинными клочьями. Когда я был на последней ступеньке, услышал, как Эш сказал:

— Это безнадежно. Я обрежу их все, чтоб они стали одной длины.

— Думаю, так будет лучше, — согласился Шут.

Эш отрезал каждый клок, бросая их на стол, где ими занялась ворона. Я вошел тихо, но Шут приветствовал меня:

— Какого цвета мои новые волосы?

— Как спелая пшеница, — сказал Эш прежде, чем я успел ответить. — Но больше похожи на пух одуванчика.

— Когда мы были мальчишками, его лицо всегда плавало в облаке из волос. Думаю, ты будешь похожим на одуванчик, пока они не отрастут достаточно длинными, чтобы можно было их завязывать.

Шут поднял руку, чтобы коснуться головы, но Эш с разраженным ворчанием оттолкнул его руку.

— Так много изменений и так быстро. Я до сих пор просыпаюсь и удивляюсь чистоте, теплу и сытости. У меня постоянно все болит, но это боль исцеления, которую можно вытерпеть. И я рад сильной боли и даже острым приступам, потому что они говорят мне о выздоровлении.

— А твое зрение? — осмелился спросить я.

Он устремил свой вращающийся драконий взгляд в мою сторону.

— Я вижу тьму и свет, и даже чуть больше. Вчера, когда Эш шёл между мной и огнем очага, я увидел его движущуюся тень. Этого недостаточно, но уже кое-что. Я стараюсь быть терпеливым. Как Чейд?

Я покачал головой, а потом вспомнил, что он не видит этого.

— Изменения слишком незначительны, чтобы я мог их видеть. Рана от меча исцеляется, но медленно. Эльфовая кора отрезала его от Скилла, который он использовал, чтобы поддерживать свое здоровье. Думаю, он применял и травы. Теперь ничего этого нет, и может быть мне кажется, но, по-моему, морщины на его лице стали глубже, а кожа более дряблой, однако…

— Вам это не кажется, — тихо сказал Эш. — Каждый раз, когда я осмеливаюсь входить в его комнату, он выглядит все более старым. Как будто все изменения, что он творил своей магией, сходят на нет, и годы догоняют его, — он положил ножницы, закончив стрижку. Мотли клюнула блестящие ножницы, но тут же потеряла к ним интерес и решила заняться своими перьями. — Что хорошего они сделали, не позволив ему умереть от Скилла только затем, чтобы он умер от старости?

У меня не было ответа, я не думал о таком.

Эш задал другой вопрос:

— И что будет со мной, если он умрет? Я знаю, эгоистично думать о таких вещах, но я думаю. Он был моим учителем и защитником в Оленьем замке. Что со мной станет, если он умрет?

Не хотелось даже допускать такую возможность, но я все же ответил:

— Леди Розмари примет на себя его обязанности. Ты станешь её учеником.

Эш покачал головой.

— Не уверен, что она возьмется за меня. Думаю, я не нравлюсь ей настолько же, насколько лорд Чейд благоволит ко мне. Знаю, леди Розмари считает, что он слишком мягок со мной. Думаю, когда его не станет, она выгонит меня и найдет ученика, более послушного её воле, — мягче он добавил: — Тогда мне останется только та профессия, которой я когда-то пытался избежать.

— Нет, — резко сказал Шут ещё до того, как я успел открыть рот.

— Не могли бы вы взять меня в качестве своего слуги? — спросил Эш с такой тоской, какой я ещё ни разу не слышал.

— Я не могу, — с сожалением признал Шут. — Но уверен, Фитц найдет тебе хорошее место, прежде чем мы уйдем.

— Уйдете куда? — спросил Эш, вторя моим мыслям.

— Туда, откуда я пришел. Чтобы совершить нашу страшную миссию, — он слепо посмотрел на меня. — Не думаю, что мы должны ждать возвращения твоего Скилла и моего прозрения. Ещё несколько дней, и, думаю, я буду в достаточно хорошей форме для путешествия. Надо выдвигаться как можно раньше.

— Эш прочитал тебе свитки, которые я оставил? Или, возможно, Спарк? — Девушка усмехнулась. Но моя попытка не отвлекла Шута.

— Ты отлично знаешь, что они бесполезны, Фитц. Тебе не нужны ни старые свитки, ни карты — у тебя есть я. Исцели меня. Восстанови зрение, и мы можем идти. Я приведу тебя туда, в Клеррес. Чтобы доставить меня сюда, ты провел нас через колонну, до Клерреса мы доберемся тем же путем, каким вел Прилкоп.

Я сделал паузу и глубоко вздохнул. Терпение. Его помыслы были сосредоточены на разрушении Клерреса. Как и мои, но логика и любовь служили якорем, удерживавшим меня, задыхавшегося от ожидания, на месте. Не думаю, что имело смысл переубеждать его, но я могу хотя бы попробовать.

— Шут. Неужели ты не понял, что постигло Чейда и как это влияет на меня? Я не смею даже пытаться пользоваться Скиллом, ни для того чтобы вылечить тебя, ни для того, чтобы перемещаться при помощи колонн в одиночку. Взять тебя с собой? Нет, ни один из нас не сможет выйти оттуда.

Он открыл рот, и тогда я возвысил голос:

— Кроме того, я не оставлю Баккип, пока ещё остается хоть крохотная надежда найти Пчелку на территории Шести Герцогств. Наделенные Уитом ищут её. И есть надежда, что Чейд восстановится достаточно для того, чтобы связаться Скиллом с Шун. Должен ли я мчаться к Клерресу, долгие месяцы путешествовать на корабле, оставив Пчелку с её похитителями, когда новости о ней могут в любой момент прибыть из Риппона или Бакка? Знаю, что тебе не терпится отправиться в путь. Сидеть на месте и ждать вестей — это медленная пытка. Но я лучше вытерплю её, чем побегу, разминувшись с дочерью. И когда мы отправимся на Клеррес с этой местью, с нами будет корабль и войско. Или ты думаешь, что я смогу дойти до далекого города, разбить их стены, убить тех, кто тебе ненавистен, и выйти живым, да ещё и с пленными?

Он улыбнулся и пугающе тихо произнес:

— Да, да, думаю, мы сможем. Более того, я уверен, что мы должны, потому что знаю — там, где армия потерпит поражение, убийца вместе со своим проводником одержат победу.

— Так позволь мне быть убийцей, Шут. Я говорил, что мы с тобой получим наше отмщение — так и будет. Моя ненависть к ним также сильна, как и твоя. Но моя не похожа на лесной пожар, это тлеющие в кузне угли. Если ты хочешь, чтобы я участвовал в этом в роли убийцы, позволь сделать так, как меня учили. Эффективно, продуктивно, с холодным сердцем.

— Но…

— Нет. Слушай, я уже говорил, что их кровь прольется. Так и будет. Но не за счет Пчелки. Я найду её и приведу домой, оставаясь с ней до тех пор, пока она не восстановится достаточно для следующей разлуки. Пчелка — самое важное. Мы отложим все и используем время с умом. Ты перестроишь свое тело и восстановишь здоровье, а я проведу эти дни, оттачивая старые навыки.

Огонь потрескивал, Эш стоял молча, прерывисто дыша. Его глаза метались от Шута ко мне и обратно.

— Нет, — наконец сказал Шут. Он был непреклонен.

— Ты не слышал, что я сказал?

Он тоже возвысил голос:

— Я слышал все, что ты сказал. И кое-что действительно имеет смысл. Мы подождем, хотя я считаю это бесполезным, но, надеюсь, для нас обоих это будет не так. Для всех нас. Я держал её в руках, всего мгновение, но за это время успела возникнуть связь. Не думаю, что могу описать это тебе. Я снова мог видеть — не глазами, но то, что может произойти. Все возможное будущее и наиболее важные поворотные моменты. Впервые в жизни я держал в руках кого-то, с кем мог разделить все это. Кого-то, кому я мог передать все, что знаю. Кого-то, кто придет после меня — истинный Белый Пророк, не поврежденный Служителями.

Я не сказал ни слова, вина душила меня, ведь это я все разрушил, вырвав Пчелку у него из рук и вгоняя нож в его тело снова и снова.

— Но если сегодня нас настигнет сообщение о её местонахождении, и завтра мы найдем Пчелку, то послезавтра нам нужно будет выезжать.

— Я не брошу её опять!

— Как и я. Она будет в наиболее безопасном месте — рядом с нами.

Я уставился на него:

— Ты сошел с ума?

— Конечно да, и ты прекрасно знаешь об этом. Пытки сводят людей с ума! — он невесело рассмеялся. — Послушай меня. Если Пчелка на самом деле твоя дочь, если внутри неё горит тот же огонь — она захочет отправиться с нами, чтобы разрушить это гнездо жестокости.

— Если? — в негодовании пробормотал я.

Пугающая улыбка осветила его лицо, он понизил голос:

— А если она моя дочь, в чем я совершенно уверен, то, когда мы найдем её, она уже будет знать, что должна пойти туда и помочь нам. Она увидит это на своем пути.

— Нет. Меня не волнует, что она там «видит», и что ты советуешь. Я никогда не возьму своего ребёнка на бойню!

Его улыбка стала только шире:

— Тебе и не надо будет. Это она поведет тебя.

— Ты безумен! А я ужасно устал.

Я отошел подальше от него, в дальний конец комнаты. С момента возвращения Шута это более всего походило на настоящую ссору. Изо всех людей именно он должен был понять мою боль. Я не хотел, чтобы у нас были сейчас какие-либо разногласия. У меня было так мало веры в свою правоту, в правильность своих суждений, и когда он поставил их под сомнение — это было как удар под дых.

Я слышал шепот Эша:

— Вы знаете, что он прав. Сначала вам нужно восстановить силу и выносливость. Я могу помочь с этим.

Я не услышал приглушенный ответ Шута, на который Эш сказал:

— И с этим я тоже могу помочь. Когда придет время, все будет готово.

Я заговорил, только когда обрел власть над своим голосом. В моих словах не было ни гнева, ни боли:

— Расскажи мне о тех, кто следует за женщиной. Не о наемниках, завербованных ею, а о белом народе. Они поставили меня в тупик. Они Белые или частично Белые? Если Служители так плохо обращаются с Белыми, почему они следуют за Двалией и выполняют её приказы? Почему нам надо убивать и их? Они ведь будут рады освободиться от неё?

Он медленно покачал головой и заговорил спокойно и обстоятельно. Хотел ли он сгладить ситуацию так же сильно, как я?

— Дети верят в то, что им сказали. Они «на пути», Фитц, и не знают ничего, кроме необходимости повиноваться ей. Если они не будут полезны для неё, то от них нет толку, а бесполезное отбрасывается. Их убивают маленькими и, если повезет, это делают безболезненно. Они видят, что некоторым их собратьям ночью дают яд. Трудновоспитуемых и не наделенных особыми талантами используют в качестве рабов. Те, кто хоть в чем-то талантлив, остаются, если они послушны. Вынужденные верить всему, что им говорят. Они безжалостны, когда выполняют её приказы, и подчиняются, даже если для этого приходиться жертвоватьсвоими жизнями или забирать жизнь у тех, кто противостоит им. Они фанатики, Фитц. Если покажешь им каплю милосердия, они найдут способ убить тебя.

Некоторое время я молчал. Эш замер и слушал, поглощая каждое слово. Я откашлялся:

— То есть, нет никакой надежды, что они восстанут против Двалии? Нет надежды привлечь их в наше общее дело?

— Если ты найдешь тех, кто забрал Пчелку… не только наемников. Я имею в виду тех, кто разработал этот план: луриков, Двалию. Они могут показаться добрыми. Или юными и обманутыми. Или обычными слугами, исполняющими приказы. Не доверяй им, не верь, отбрось милосердие и жалость. Каждый из них мечтает получить власть. Каждый был свидетелем того — что Служители сделали с их товарищами. И каждый выбрал путь служения, не бросил им вызов. Каждый из них коварнее, чем ты думаешь.

Я замолчал. И это те, кто держит в плену Пчелку? Я мог выдвинуть против них мой новый отряд или попросить Дьютифула предоставить опытное войско. Но моя ярость остыла, стоило представить маленькую Пчелку, загнанную в угол в разгар схватки. Копыта, могущие её затоптать, свистящие лезвия мечей. Может ли Двалия и её лурики убить моего ребёнка, лишь бы она не досталась мне? Я не мог заставить себя задать этот вопрос.

— Они никогда не пойдут против Двалии, — неохотно признал Шут. — Даже если мы настигнем их, пока они находятся в Шести Герцогствах, они будут биться до последнего вздоха. Им столько рассказывали о внешнем мире, что они гораздо больше боятся плена, нежели смерти.

Размышляя, он некоторое время молчал. Эш спрятал ножницы и подметал с пола упавшие волосы.

— Итак. Хватит изводить друг друга. Мы согласились, что отправимся на Клеррес. Давай пока оставим вопрос о том, когда мы пойдем, и даже как мы будем там странствовать. Когда мы достигнем Клерреса, мы увидим, что школа имеет собственные укрепления, которые придется как-то миновать. А внутри нас ждёт целое гнездо злобных пауков, которых мы должны будем уничтожить. Думаю, надо полагаться на скрытность и хитрость, а не на силу оружия.

— Я хитрый, — тихо сказал Эш. — Думаю, я могу быть очень полезным в такого рода путешествии.

Шут бросил на него задумчивый взгляд, но я твердо сказал:

— Нет. Несмотря на все, что ты успел узнать за свою короткую жизнь, я не возьму кого-то столь молодого на это предприятие. Мы говорим не о кинжале в ночи и не об отравленном супе. Шут сказал, что их десятки, а может и больше. Это не место для подростка.

Я упал в кресло за столом напротив друга.

— Шут, ты так и не прояснил мою задачу. Даже если я соглашусь, что каждый Служитель должен умереть, я все ещё не уверен, что смогу сделать это. Я также давно не занимался убийствами, как и работой с боевым топором! Я сделаю все, что в моих силах, ты знаешь это. Да, те кто забрал Пчелку и Шун, подписали себе смертный приговор, когда вломились в мой дом. Они должны умереть, но так, чтобы это не угрожало жизням моей дочери и Шун. Как и те, кто истязал тебя. Безусловно. Но остальные? Ты говоришь о бойне. Думаю, ты представляешь себе мои возможности выше, чем они есть на самом деле, — мой голос упал, и я добавил: — Особенно мою способность убивать, не чувствуя раскаяния. Неужели все живущие на Клерресе заслуживают смерти?

Я не мог прочитать все эмоции, сменявшиеся на его лице: страх, отчаяние, неверие, что я сомневаюсь в его решении. Затем он печально покачал головой:

— Фитц, думаешь я бы просил тебя, если был бы другой способ? Быть может, ты считаешь, что я делаю это для спасения своей жизни или мести, но это не так. Для каждого из тех, кого мы должны убить, существует десять, дюжина, двадцать рабов. Те, кого мы, может быть, освободим, получат возможность жить так, как они сами хотят. Дети, которых разводят как скот, сводя кузенов и кузин, братьев и сестер. Уродливое потомство, которое они порождают, лишенное толики белой крови, уничтожают безжалостно, как мы выпалываем траву в летнем саду, — его голос прервался, руки дрожали на столе. Эш потянулся к нему, но я покачал головой. Не думаю, чтобы Шут хотел, чтобы к нему прикасались в этот момент.

Он замолк, плотно сцепил руки, стараясь обрести спокойствие. Мотли перестала охорашиваться и допрыгала до него.

— Шут? Шут?

— Я здесь, Мотли, — сказал он, будто она была ребёнком, протянул руку в сторону её голоса и не вздрогнул, когда она запрыгнула на его запястье. Она поднималась по рукаву, помогая себе клювом и когтями, пока не достигла плеча, где стала приглаживать его волосы. Я увидел, как его стиснутые челюсти начали расслабляться. Тем не менее он заговорил невыразительным и помертвевшим голосом: — Фитц, ты понимаешь, что они уготовили для Пчелки? Для нашего ребёнка? Она станет ценным вкладом для их племенного скота, вольет Белую кровь, которую они не смогли добыть. Если они ещё не узнали, что она моя, то скоро поймут.

Эш вытаращил глаза и начал говорить, но был остановлен поим повелительным жестом. Я поднес руки к сердцу, стараясь успокоить его, глубокого вдохнул и задал ещё один вопрос:

— Итак, сколько потребуется времени, чтобы добраться до Клерреса?

— Если честно, я не могу этого с уверенностью сказать. Впервые мы добирались до Клерреса очень кружным путем. А когда я убежал оттуда, я был юн и не раз сбивался с дороги, садился на корабли, плывущие в ненужные мне порты, надеясь, что один из них направляется в Бакк. Иногда месяцами находился на одном месте, прежде чем у меня появлялись средства путешествовать дальше. Дважды меня пленили против моей воли. Тогда мои ресурсы были сильно ограничены, а Шесть Герцогств казались не более, чем легендой. А когда мы вернулись с Прилкопом в Клеррес, то большую часть пути шли сквозь камни, и даже это заняло у нас немало времени. — Он остановился. Надеялся ли, что я предложу воспользоваться этим маршрутом? Если так, то ему пришлось бы ждать ещё долго даже после того, как мой контроль над Скиллом восстановится. Состояние Чейда ещё больше усилило моё нежелание вновь пользоваться колоннами.

— В любом случае, нам надо отправляться так быстро, как мы только будем способны. Кровь дракона, которую дал мне Эш, прекрасно отразилась на моем здоровье. Если моё состояние продолжит улучшаться и ты поможешь мне вернуть зрение… Ох, да даже если ничего этого не будет! Мы подождем вестей, на которые ты надеешься, но как долго? Дней десять?

На него не действовали объяснения, и я не стал давать ему напрасных обещаний.

— Давай подождем, пока роустеры с Олухом и Фитцем Виджилантом вернуться. Это не займет много времени. Возможно, к этому моменту твои глаза восстановятся, как и все остальное. А если нет, мы попросим Олуха и остальных участников Круга Скилла Неттл попробовать восстановить твое зрение.

— Это будешь делать не ты?

— Нет, пока Неттл не решит, что я снова могу управлять своим Скиллом. Я буду рядом, в комнате, но не смогу помочь, — я вслух повторил данное себе обещание: — Пришло время мне уступить её власти Мастера Скилла. И уважать её знания. Она предупредила меня не использовать Скилл, и я не буду. Но другие могут помочь тебе.

— Но я… Тогда нет. Нет, — он вдруг поднял покрытую шрамами руку, прикрывая рот. И пальцы, и голос дрожали, когда он заговорил: — Я не могу. Я просто не могу позволить им… Нет, пока ты не восстановишься. Фитц. Ты знаешь меня. Но те, другие… Они могут одолжить тебе свою силу, но лишь ты можешь коснуться меня. А пока… Нет, я подожду.

Он резко замолчал, скрестив руки на груди. Я почти видел, как надежда покидает его, а плечи сутулятся. Он закрыл свои слепые глаза, и я отвернулся, стараясь дать ему личное пространство, чтобы прийти в себя. Как быстро закончилась его отвага, влитая вместе с кровью дракона! Я почти жалел, что мы ссорились все это время. Вид Шута, трясущегося от страха, раздул угли моего гнева, подобно мехам. Я убью их! Всех их.

Мотли что-то пробормотала ему. Я встал и отошел от стола, чтобы он понял, что я не сижу и не пялюсь на него.

— Эш. Ты ловок с ножницами. Как думаешь, сможешь распустить швы на моем лбу? Они слишком стягивают.

— Они смотрятся, как сморщенный шов в плохо пошитом платье, — согласился Эш. — Идемте, садитесь здесь, рядом с огнем, тут светлее.

Мы разговаривали, пока Эш работал — он коротко предупреждал, что будет вытаскивать нити, или просил вытереть кровь, появлявшуюся на месте стежков. Мы оба притворились, что не слышим, как Шут мягко опустил ворону на стол и тихо дошел до кровати. К тому времени, как Эш закончил со мной возиться, Шут либо действительно спал, либо хорошо изображал это.

Дни медленно ползли мимо. Когда я замечал, что выхожу из себя, я отправлялся на тренировочную площадку. Однажды я столкнулся с внуком Блейда, и он не скрывал свое удовольствие от моего поражения. Второй раз я согласился сразиться с ним на копьях, и он почти одолел меня. После этого Фоксглов отвела меня в сторону и иронично поинтересовалась, наслаждаюсь ли я полученными побоями. Я ответил ей, что, конечно, нет, и что просто стараюсь вернуть свои старые навыки. Но когда я хромал прочь, уже знал, что солгал ей. Моё чувство вины требовало боли, и боль могла изгнать из моей головы мысли о Пчелке. Да, это было вредная склонность, но я прощал её себе, оправдываясь тем, что, когда у меня будет шанс использовать меч против похитителей, некоторые мои навыки восстановятся.

Так получилось, что я был на тренировочном дворе, когда поднялся крик о возвращении роустеров. Я коснулся земли кончиком деревянного меча, показывая своему партнеру, что капитулирую, и пошел навстречу. Они ехали рваным строем, как толпа потерпевших поражение разгневанных мужчин. Лошади товарищей были с ними, но они не несли ничьих тел. Скорее всего, тела сожгли там, где они пали. Я задумался о том, что бы они сделали, найдя легкораненого человека с перерезанным горлом. Возможно, среди всех этих убийств они не удивились бы такой ране.

Они проигнорировали меня, отводя лошадей в конюшню. Фитц Виджилант уже спешился и стоял, держа поводья в ожидании конюха. Олух, оставшийся сидеть на коне, выглядел старым, уставшим и замерзшим. Я подошел к его стремени.

— Спускайся, старый друг. Обопрись на моё плечо.

Он поднял голову, рассматривая меня. Давно он не казался столь несчастным.

— Они подлые. Они высмеивали меня всю дорогу домой, толкнули меня сзади, когда я пил чай, и я пролил его на себя. А в гостинице они послали двух девушек, чтобы дразнить меня. Они трогали свою грудь, а потом ударили меня, когда я тоже так сделал. — Слезы выступили на его маленьких глазках. Он так искренне делился своими бедами, что я поглубже затолкал свой гнев, мягко сказав:

— Ты дома, и теперь тебя никто не обидит. Ты вернулся к своим друзьям. Спускайся.

— Я, как мог, старался защитить его, — сказал Лант за моим плечом. — Но у него не получалось оставить в стороне своих мучителей или игнорировать их.

Я знал это достаточно хорошо, потому что не раз ухаживал за Олухом. Маленький человечек, казалось, имел талант попадать в неприятности: несмотря на свои годы, он так и не научился отличать издевательства от добродушных шуток. И, как кошка, он привлекал тех, кто был менее всего терпим к нему. Тех, кому нравилось мучить его.

Но раньше он был в состоянии уклониться от физического вреда.

Я мягко проговорил:

— Ты не мог использовать на них Скилл? Вы не видите меня, не видите меня?

Он нахмурился:

— Они обманули меня. Один сказал: ты мне нравишься. Мы станем друзьями. Но это было не так. Они сказали, что те девушки будут рады, если я их потрогаю. Что будет весело. А потом они ударили меня.

Я поморщился при виде боли в его глазах и опущенных уголков рта. Он закашлялся, и кашель был влажным. Это совсем нехорошо.

— Все они заслуживают хорошей взбучки, сир. — Я обернулся, увидев приближавшегося Персиверанса. Он вел трех лошадей: чалую, Присс и пятнистого мерина из моих конюшен по кличке Спекл.

— Что ты здесь делаешь? — потребовал я объяснений у мальчика. Его правый глаз заплыл, а на скулах цвели синяки. Кто-то ударил его по лицу, я хорошо знал такие повреждения. — И что с тобой произошло? — добавил я прежде, чем он успел ответить на первый вопрос.

— Они и Пера били, — объяснил Олух.

Лант выглядел растерянным.

— Он пытался вмешаться той ночью в гостинице. Я говорил, что от этого будет только хуже, но он не послушал.

Я столкнулся с некомпетентностью, неопытностью и глупостью. Посмотрев на горестное лицо Олуха, я мысленно заменил глупость на наивность. Олух никогда не перерастет свою невинность, и я молчал, помогая ему спешиться. Он снова начал кашлять и никак не мог остановиться.

— Лант отведет тебя на кухню и присмотрит, чтобы ты выпил горячий сладкий напиток. Мы с Пером займемся лошадьми. Лант, потом предлагаю тебе отчитаться перед королем Дьютифулом. Олух тоже будет там.

Лант выглядел встревоженным:

— Не перед лордом Чейдом?

— Сейчас он сильно болен, — Олух все ещё кашлял, а потом, наконец, успокоился, но дыхание было свистящим. Я немного уступил: — Убедись, что Олух хорошо поел, и отведи его в парные. Потом я услышу твой доклад одновременно с королем.

— Баджерлок, я все же думаю…

— Принц Фитц Чивэл, — поправил я его, оглядев с ног до головы. — И не повторяй эту ошибку вновь.

— Принц Фитц Чивэл, — повторил он, открыл рот и снова закрыл.

Я отвернулся от него, держа поводья его коня и лошади Олуха.

— Это не ошибка, — не оборачиваясь сказал я. — Я хочу, чтобы ты подумал. Но не называй меня снова этим именем. Не здесь. Мы не готовы к тому, чтобы все узнали, что Баджерлок и Фитц Чивэл — одно лицо.

Пер задохнулся. Я не смотрел на него.

— Отведи этих лошадей, Персиверанс. У тебя будет время объяснить мне свое присутствие здесь, пока ты размещаешь их.

Роустеры зашли в новую конюшню, как я до сих пор называл её. Ту, что была построена после войны Красных Кораблей. Мне не хотелось видеть их сейчас. Надо было успокоиться, прежде чем встречаться с ними. Пер шёл за мной, а я вел его за новую конюшню, туда, где располагались конюшни Баррича, в место, где я вырос. Они использовались не так часто, как раньше, но я обрадовался, увидев, что они содержатся в чистоте, и там найдутся пустые стойла для наших лошадей. Мальчишки-конюхи были в восторге оттого, что видят меня, и быстро взялись обихаживать животных, так что Перу почти ничего не пришлось делать. Другие конюхи признали в нем своего и подумали, что синяки на его лице — моих рук дело, и потому были особенно почтительны ко мне.

— Разве это не чалая лорда Деррика? — осмелился спросить один из них.

— Уже нет, — ответил я и получил теплую волну подтверждения от кобылы. Мой всадник.

— Вы ей нравитесь, — сказал Пер из соседнего стойла. Он чистил Присс. Спекла он отдал другим мальчишкам, но о Присс заботился сам. Я не спросил, как он узнал.

— Что ты здесь делаешь?

— Она забрызгалась грязью, сир. Мы переходили замерзший поток, она пробила лед и запачкала ноги. И я чищу её.

Технически это было верным ответом. Вот так мальчишка, я против воли восхитился им.

— Персиверанс. Зачем ты приехал в Баккип?

Он выпрямился, глядя на меня из стойла. Вряд ли он был удивлен моим вопросом, однако очень хорошо изобразил удивление.

— Сир, я присягнул вам. Где мне ещё быть? Я знал, что вам потребуется ваша лошадь, и не мог доверить её тем… стражникам. И я знал, что вам потребуется Присс, когда мы отправимся за теми ублюдками, чтобы вернуть Пчелку. Она захочет поехать домой на своей лошади. Простите, сир. Я хотел сказать леди Пчелку. Леди Пчелку, — он прикусил верхнюю губу.

Я намеревался отругать его и отослать домой, но когда подросток говорит, как взрослый, нельзя вести себя с ним как с ребёнком. Девочка из конюшни принесла ведро воды, я обернулся.

— Как твое имя?

— Пейшенс, сир.

На мгновение я потрясенно замолчал.

— Так, Пейшенс, когда Пер закончит, не могла бы ты показать ему, где можно достать горячей еды, и где находятся парные. Найди ему кровать в…

— Я бы лучше остался здесь, с лошадьми, сир. Если это возможно.

Это я тоже понимал.

— Тогда найди ему спальные принадлежности. Ты может спать в одном из пустых стойл, если хочешь.

— Спасибо, сир.

— Могу я сделать компресс ему на щеку? Я знаю один такой, от которого опухоль к утру спадет. — Пэйшенс понравилось, что она может помочь Персиверансу.

— Правда? Что ж, ты можешь сделать его, и утром я буду рад увидеть, что он подействовал. — Я уже почти решил уйти, но, вспомнив мальчишескую гордость, обернулся. — Персиверанс. Держись подальше от любого из роустеров. Тебе понятно?

Он опустил глаза.

— Сир, — с несчастным видом согласился он.

— С ними разберутся, но не ты.

— Они плохие люди, — тихо сказал Персиверанс.

— Держитесь подальше от них. — предупредил я обоих и покинул конюшни.

Глава 21

ВИНДЕЛИАР

Давайте поговорим о забывчивости. Все мы можем воскресить в памяти случаи, когда о чем-то забывали. Пропустили встречу с другом, сожгли хлеб или положили вещь и забыли — куда. Это забывчивость, о которой нам известно.

Но есть и другая забывчивость, та, о которой мы редко задумываемся. Пока я не упомяну фазу Луны, то маловероятно, что она придет вам на ум. Она вытесняется едой, которую вы едите, или дорогой, по которой вы идете. Ваш ум не сосредоточен на Луне, и поэтому на тот момент вы забыли о ней. Или, правильнее сказать, вы не вспоминаете эту информацию в это конкретное время.

Если я войду в комнату, когда вы зашнуровываете ботинки, и скажу: «Сегодня будет прекрасная Луна», то вы сразу о ней подумаете. Но пока вам не напомнили, вы забыли о Луне.

Можно легко понять, что в большинстве моментов жизни мы забываем почти все о мире вокруг нас, кроме того, что требует нашего внимания.

Талант полу-Белых чаще всего заключается в подглядывании будущего во снах. Но немногие из них могут нащупать будущее на расстоянии вздоха, будущее, в котором выбранный нами человек не вспомнит о том, что мы хотим от него скрыть. Эти немногие могут убедить выбранного человека остаться в состоянии не-вспоминания. Таким образом, обладатель этого редкого таланта может сделать событие или человека почти невидимым, почти забытым. У нас есть записи о полу-Белых, которые удерживали в таком состоянии одного человека. У нас есть записи о нескольких полу-Белых, которые могли заставить забыть о каком-то событии даже группу до шести человек. Но я верю, что у юного студента Винделиара мы обнаружили действительно выдающийся талант. Даже в семилетнем возрасте он мог управлять умами двенадцати моих учеников и вынудить их забыть о голоде. Поэтому я прошу отдать его мне для обучения конкретно в этом направлении.

— Из служебных архивов, Лингстра Двалия.

Мне стало лучше. Все так говорили, даже Шун. Я не была в этом уверена, но было бы слишком сложно спорить с ними, и я не спорила. Моя кожа перестала облезать, лихорадка тоже прекратилась, я не дрожала и могла ходить, не спотыкаясь. Но было очень трудно прислушиваться к людям, особенно если одновременно говорили несколько человек.

Путешествие осложнялось, вместе с этим росло напряжение между Двалией и Элликом. Нам требовалось пересечь реку, и они потратили целый вечер на споры о том, где это лучше сделать. Это был первый конфликт между ними, который мне довелось увидеть. Они развернули какую-то карту, встали с ней между нашим и калсидийским кострами и спорили, спорили. Проблема возникла из-за способа переправки через реку. В одной из окрестных деревень был паром, и калсидиец настаивал на нем. Однако Двалия утверждала, что для Винделиара это будет слишком тяжело:

— Ему придется не только подавить воспоминания у всех, кто там ещё будет ждать переправы, но и затуманить разум паромщику. И не один раз, а три, пока мы не перевезем всех лошадей и сани.

Двалия предлагала пересечь реку по мосту, построенному чуть дальше по течению, но теперь уже возражал Эллик, потому что дорога к мосту шла через довольно крупный город.

— Это идеальное место для засады, — возмущался он. — И если мы не можем затуманить работников парома, как нам одурачить целый город?

— Мы пойдем глубокой ночью. Быстро через город, пересечем мост и потом так же быстро прочь из торговой части города на другую сторону.

Я оперлась на Шун, все её тело было напряжено, она сосредоточенно вслушивалась. Я устала от их разговоров и затосковала по тишине. Тишине и настоящей еде. Охота была неудачной, и все, что у нас было за эти два дня — каша и коричневый суп. Сани были перегружены, лошади загнаны. Калсидийцы сидели верхом в ожидании решения, лурики стояли рядом с ними. Все мы ждали, пока Двалия и Эллик придут к соглашению. Мост сегодня ночью или паром завтра? Мне было все равно…

— Как они попали на эту сторону реки в первый раз? — тихо спросила я у Шун.

— Заткнись, — сказала она таким резким голосом, что я подчинилась. Я приложила все усилия, чтобы сосредоточиться и прислушаться внимательнее.

Говорила Двалия. Она заметно нервничала, судорожно прижимая к груди руки, сжатые в кулаки.

— Паром слишком близко к Баккипу. Нам нужно переправиться как можно скорее и убраться подальше. Как только мы пересечем реку, мы можем пойти через холмы…

— Снова холмы. Пока ты не согласишься ехать по дорогам, сани будут вязнуть в рыхлом снегу, — продолжал браниться Эллик. — Бросим сани. Они только замедляют нас с тех пор, как ты украла их.

— У нас нет другой повозки. Нам придется бросить палатки.

— Ну так и оставим их, — пожал плечами Эллик. — Без них мы будем двигаться быстрее. Твоя женская одержимость комфортом — вот что нас замедляет.

— Не смотри на них, — прошипела мне на ухо Шун, и я поймала себя на том, что удивленно таращусь на обоих. Они никогда не спорили так подолгу. Обычно Винделиар приходил, улыбался и странно покачивался, и мы все делали то, что хотела Двалия. Я сощурила глаза, притворившись, что дремлю. Двалия явно была расстроена. Вот она посмотрела в нашу сторону, и Шун наклонилась вперед, чтобы поворошить затухающий костер.

Возле лагеря появился Винделиар, видимо он где-то бродил все это время и пропустил спор. На лице его, как всегда, блуждала полуотсутствующая улыбка. Остановившись у нашего костра, он озадаченно оглянулся.

— Почему вы не в санях? Разве мы не отбываем в скором времени?

Его удивление было понятно: ночь сгущалась вокруг, и обычно к этому времени мы уже были далеко от дневной стоянки.

Двалия повысила голос, чтобы ответить ему.

— Да, мы скоро отправимся. Потерпи, Винделиар. Давай вместе подождем, пока Эллик решит, что мы должны делать.

Тогда впервые я увидела — как это делает Винделиар. Он начал продвигаться к ним, одновременно все больше улыбаясь и раскачиваясь. Подобравшись к Двалии, он уже почти извивался и стал странно похожим на маленького пухлощекого мальчика. Вот он посмотрел на Эллика, склонив голову, тот ответил сердитым взглядом. Двалия мягко заговорила:

— Герцог полагает, что переправляться паромом для нас слишком опасно. Он слишком близко к Баккипу. Но если мы поторопимся, то будем у моста сегодня ночью. И, возможно, переправимся и даже будем в предгорьях до того, как солнце взойдет высоко. И оттуда двинемся к Солевой впадине и кораблю.

Эллик нахмурился.

— Я такого не говорил, — проворчал он.

Двалия тут же неожиданно извинилась. Она сложила руки под подбородком и склонила голову.

— Мне очень жаль. Так что вы решили?

Он выглядел довольным её покорностью.

— Я решил, что мы пойдем по мосту. Сегодня ночью. Если ты сможешь быстро управиться со своими ленивыми людьми, усадить их на коней и вывести на дорогу, мы можем оказаться в предгорьях прежде, чем солнце поднимется высоко.

— Конечно, — сказала Двалия. — Раз вы так говорите, очевидно, что это самый разумный выход. Лурики! По коням! Коммандир Эллик принял решение. Одесса! Сейчас же грузи Шайсим на сани. Соула и Реппин, приступайте к окончательной погрузке! Он хочет, чтобы мы отправлялись немедленно.

И Эллик стоял, удовлетворенно улыбаясь, пока все мы выполняли его приказы. Затухающие костры были присыпаны снегом, я поспешила в сани. Я снова притворилась совсем ослабевшей, и лурики препоручили меня заботам Шун. Винделиар и Двалия забрались в сани последними. Никогда ещё не видела, чтобы люди были так довольны собой…

Эллик пролаял свои команды, и наша компания сдвинулась с места. Когда мы немного отъехали от прежней стоянки, я прошептала Шун:

— Ты видела это?

Она не поняла меня.

— Да. Мы недалеко от Баккипа. Сиди тихо.

Я замерла.

Мы перешли мост в ту же ночь. Неподалеку от спящего ночного города Винделиар слез с саней, пересел на коня и поехал во главе процессии рядом с Элликом. Утром, когда мы отдалились от моста, достигли покрытых лесом предгорий и разбили лагерь, Эллик хвастался всем, с какой легкостью мы все провернули.

— Что ж, теперь мы на северной стороне реки, осталось немного, пересечем лишь несколько городков и холмы. Как я и говорил, мост был наилучшим выбором.

Двалия улыбнулась и согласилась.

Но несмотря на то, что Эллика убедили выбрать мост вместо парома, это не делало наше путешествие через холмы проще. Он был прав насчет саней. Двалия продолжала настаивать, что мы должны всячески избегать дорог, поэтому солдаты на лошадях прокладывали путь для тяжеловозов, тащивших сани. Все это было нелегко, и Эллик подшучивал над тем, как мало мы продвигались каждую ночь.

У нас с Шун было мало времени, чтобы поговорить наедине.

— Они упоминали корабль, — сказала она мне как-то, когда мы присели в кустах по нужде. — У нас должен быть хоть какой-то шанс сбежать, даже если придется прыгнуть в воду. Что бы ни случилось, мы не должны позволить им забрать нас в море.

Я согласилась с ней, однако сомневалась, что у нас будет возможность удрать от похитителей.

Я постепенно поправлялась, но скудная пища, постоянное движение и сон в холоде сами по себе были хуже любой болезни. Как-то вечером, после более чем скромного ужина, мы поднялись, чтобы продолжить наше путешествие, и я едва не упала от головокружения — моему организму явно не хватало этой несущественной пищи. Отправляясь вслед за Шун к палатке у костра, я беспечно сказала ей:

— Наверное скоро умру, если не получу настоящей еды.

Несколько человек замерли и, обернувшись, уставились на меня, Алария испуганно прикрыла рот рукой. Я не обратила на них внимания. Как обычно, лурики соорудили два кострища: одно для нас и второе для калсидийского отряда. Лурики занимались готовкой, но в конце дневного отдыха эту еду нам обычно не давали. Они варили кашу и относили исходящий паром котел солдатам, мы же ели совсем простую пищу. Сегодня солдаты подстрелили какого-то зверя и поджаривали его над огнем. Обычно костер для солдат разбивали довольно далеко от нашего, однако поляна, на которой мы остановились сейчас, была небольшой, поэтому солдаты расположились почти рядом. От жарящегося мяса расползался дразнящий аромат, и я не могла не принюхиваться к густому запаху, плававшему в холодном ночном воздухе.

Будь осторожна, — внезапно предупредил Волк-Отец. Я оглянулась вокруг и нахмурилась.

— Где Винделиар?

— Он идет впереди. Сегодня ночью мы пойдем по дороге. Мы пересечем небольшой город, поэтому он пошел расчистить нам путь, — сказала мне Двалия.

Я решила, что она ответила мне в надежде завязать разговор. Надо использовать этот шанс.

— Мясо так хорошо пахнет, — я засопела, потом коротко вздохнула.

Двалия поджала губы.

— Кусок этого мяса будет стоить дороже, чем кто-то из присутствующих согласится заплатить, — кисло сказала она.

Я не подумала, что солдаты услышат нас, но они были слишком близко. Кто-то нагло усмехнулся.

— За кусок мяса баккской женщины мы дадим тебе кусок этого кролика!

И все они расхохотались. Шун сидела рядом со мной на бревне, при звуках этого смеха она съежилась, становясь будто двое меньше. Я запаниковала. Шун была взрослым человеком, которому отец поручил приглядывать за мной, а вышло так, что это она зависела от меня. Не знаю, что я видела на её лице — гнев или страх, но если она боялась, то насколько страшной должна стать я, чтобы защитить её? Я и сама ужасно перепугалась, однако в то же время и разозлилась.

— Нет! — вскакивая, крикнула я ухмылявшемуся мужчине. — Этого не произойдет ни в одном будущем, которое я вижу! Даже в том, где её потерянный отец разрывает всех вас на кровавые лоскуты! — Я покачнулась, резко села на место и упала бы, если бы Шун не поймала меня. Внезапно стало очень плохо. Я отдала часть своей силы, выпалив все это. Я вовсе не собиралась рассказывать о том сне, да и не успела его осмыслить. Там не было людей, лишь какие-то флаги, висящие драными лоскутами на бельевой веревке, и с этих флагов капала кровь. Сон, которому не было объяснения. Понятия не имею, откуда вдруг взялся этот отец…

— Шайсим!

Звенящий голос Двалии выдал мне, что она шокирована. Я повернулась, посмотрела в её осуждающие глаза и попыталась притвориться маленьким ребёнком, уличенным в шалости.

— Шайсим, мы не рассказываем свои сны всякому, кто может услышать. Сны — это нечто бесценное и личное, наши ориентиры на многих существующих путях. Выбор пути требует великого знания. Когда мы доберемся до Клерреса, ты узнаешь много всего. Один из важнейших принципов, которые тебе предстоит узнать: ты должна лично и тайно записывать свои сны или только с помощью выбранного для тебя писаря.

— Клеррес? — старый солдат, Эллик, подошел к Двалии сзади. Он стоял прямо, но его толстый живот выпирал из-под жилетки. В свете костра его глаза были бледными, как мутный снег. — Как только мы сядем на корабль, мы берем курс прямо на Калсиду и Боттеров залив. Такой был уговор.

— Конечно, — тут же согласилась Двалия. Несмотря на свою комплекцию, она грациозно поднялась с земли и встала рядом с ним. Боялась ли она его, когда он вот так нависал над ней?

— И я не хочу навлечь неудачу на себя и своих людей. Уж всяко не из-за луноглазого щенка вроде него.

— Мальчик не имел в виду ничего особенного. Вам нет нужды беспокоиться.

Он улыбнулся ей злобной улыбкой самоуверенного старика.

— Я вовсе не беспокоюсь.

Затем, без всякого предупреждения, он ударил меня в грудь. Я полетела назад с бревна, впечатавшись спиной в снег. Он буквально вышиб из меня воздух, и я барахталась, без толку пытаясь вдохнуть. Шун подскочила — видимо, чтобы убежать, но он отвесил ей пощечину, и девушка упала прямо в толпу луриков, которые повскакивали, как стая порхающих птиц, нам на помощь. Я ждала, что они налетят на командира солдат, облепят его и повалят на землю, как они уже сделали однажды с красивым насильником. Вместо этого они подхватили Шун и уволокли её в сторону.

В этот момент я ощутила растущий страх Двалии и в приливе озарения поняла, что туманный мальчик сейчас слишком далеко от лагеря — он в деревне, где убеждает людей, что они не должны заметить нас, когда мы пройдем там сегодня ночью. С нами не было Винделиара, который мог бы повлиять на Эллика своей силой, и Двалия осталась одна против командира. Одесса обошла бревно и схватила меня под руки, пока я все ещё пыталась отдышаться. Она поволокла меня в сторону через сугроб, оставив Двалию разговаривать. Та выглядела спокойной, неужели больше никто не чувствует бушующий в ней страх?..

— Он всего лишь мальчик, который кричит, когда зол или напуган. Разве ты сам не был ребёнком?

Он глянул на неё безразлично, не впечатлившись этим объяснением.

— Когда-то я был ребёнком. Я был ребёнком, который видел, как отец душил его старшего брата за то, что тот не оказал ему должного уважения. Я был умным мальчиком. Мне хватило одного урока, чтобы знать свое место.

Одесса поставила меня на ноги, она стояла сзади, обхватив меня руками, чтобы удержать. Дыхание все ещё ко мне не вернулось. Когда командир Эллик ткнул в меня пальцем с толстым ногтем, от испуга я снова забыла, что надо как-то дышать.

— Учись. Или умри. Мне нет дела до того, как они называют тебя, пацан, или какое значение тебе придают. Держи язык за зубами, или я брошу тебя и твою шлюху-няньку своим людям. — Он отвернулся и с важным видом пошел прочь.

Наконец я втянула воздух в легкие. Надо же, оказывается, я чуть не обмочилась от страха.

А Двалия смело заговорила ему в спину.

— Мы так не договаривались, командир Эллик. Если этому мальчику кто-то навредит, мы не обязаны платить тебе, когда доберемся до Боттерова залива. Тот, кто должен заплатить, не отдаст тебе золото, пока я, живая и невредимая, не скажу ему это сделать. А это будет лишь в том случае, если мальчик не пострадает.

Её слова звучали строго, но логично, на другого человека это могло бы подействовать. Но когда Эллик, ощерившись, повернулся к ней, я поняла, что ей не стоило говорить о деньгах так, будто они могут управлять им. Деньги — вовсе не то, чего он жаждал.

— Есть больше чем один способ превратить тебя, твоих бледных слуг и твоего драгоценного мальчишку в золото. Мне даже не нужно для этого плыть в Боттеров залив. Работорговцы ждут в любом калсидийском порту, — он оглянулся вокруг на таращившихся луриков и с презрением сказал: — За ваших хорошеньких белых лошадок могут дать лучшую цену, чем за твоих бескровных служанок и хлипких парней.

Двалия побледнела и замерла.

Он повысил голос, наполняя им ночь:

— Я калсидиец, командир и лорд, получивший это звание не по рождению, а за заслуги своего собственного меча. Я не подчинялся плачущим женщинам и не боялся нашептывающих жриц. Я поступаю так, как считаю лучшим для себя и присягнувших мне людей.

Двалия напряглась, вытянувшись в струнку. Её последователи сгрудились, как овцы, каждый норовил спрятаться за чужую спину. Одесса все ещё удерживала меня перед собой. Интересно — это она так храбро защищала меня или просто использовала как щит? Я заметила, что Шун уже оправилась от испуга. Она стояла чуть в стороне от луриков и свирепо смотрела на калсидийцев. Я уже могла более-менее нормально дышать. Кажется, пришло время бежать.

Спокойствие. Будь спокойна, как охотник, и слушай.

Я послушно попыталась успокоиться и замерла. Кажется, Двалия полностью справилась со своим страхом и с вызовом начала говорить. Она сошла с ума? Или так привыкла командовать, что не видела, насколько уязвима сейчас?

— Твои люди присягнули тебе. Дали тебе клятву, верно? Тогда как ты можешь верить их словам, если не держишь своих? Они поклялись тебе, совсем как ты дал мне слово, когда мы заключили сделку? Мы посулили щедрую плату, чтобы вам не было нужды грабить. Но вы грабили, вопреки моему приказу. Вы обещали, что не будет ненужного насилия, но оно было. Бессмысленные разрушения, выломанные двери и порванные гобелены. Вы оставили за нами следы, которых не должно было быть. Больше убийств, чем необходимо, изнасилования без смысла.

Эллик уставился на неё, переваривая услышанное. Затем он откинул голову и расхохотался, и на мгновение я увидела его таким, каким он, наверное, был в молодости: диким и безрассудным.

— Без смысла? — повторил он и снова рассмеялся. Его люди стягивались к нашему костру, заинтересованные происходящим. Они начали смеяться вслед за своим командиром. И я понимала, что это представление на самом деле было устроено для них.

— Это говорит женщина, которая ничего не знает о настоящем смысле своего существования в мире. Позволь мне рассказать тебе, я уверен, что мои люди найдут способ использовать этих женщин со смыслом.

— Ты нарушил данное мне слово! — Двалия старалась добавить уверенности и обвинения в свой голос, но это звучало жалобно, будто плач ребёнка.

Эллик вскинул голову, посмотрел на неё, и я поняла по его лицу, что Двалия стала ещё менее значимой в его глазах. Такой ничтожной, что он соизволил объяснить ей, как устроен мир.

— У мужчины есть его слово, он может дать его другому мужчине, и они оба знают, что это значит. Потому что у мужчины есть честь, и нарушить слово, данное другому, значит запятнать её. Это заслуживает смерти. Но все знают, что женщина не может дать кому-то слово, потому что женщина не может хранить честь. Женщины обещают, а потом говорят: «Я не понимала, я не это имела в виду, я думала, что эти слова значат что-то другое». Так что слово женщины ничего не стоит. Она может нарушить его, и всегда так делает, потому что у неё нет чести, которую можно замарать, — он издевательски фыркнул. — Даже убивать женщину, которая нарушила слово, недостойно, потому что таковы уж женщины.

Двалия уставилась на него, приоткрыв рот. Я жалела её и боялась за всех нас. Даже я, ребёнок, знала, что калсидийцы так поступают. Во всех свитках отца, что я читала, и во всех упоминаниях, калсидийцы описывались как люди, которые всегда найдут способ нарушить слово. Они оставляли воспитание своих детей на рабов и даже продавали своих собственных отпрысков. Как она могла не знать, какого сорта люди, с которыми она заключает сделку? Её лурики столпились позади нас, словно бледное отражение солдат позади Эллика. Но его люди стояли, широко расставив напряженные ноги, спокойно держась за пояса или скрестив руки на груди. А наши же лурики сбились в кучу и хватались друг за друга, перешептываясь, как дрожащие на ветру осины. Казалось, у Двалии закончились слова.

— Как мог я обменяться с тобой обещаниями? Я бы дал тебе мужское слово, слово чести, в обмен на что? О чем ты думала своей маленькой тупой головой в тот момент? — рявкнул он пренебрежительно. — Ты хоть понимаешь, как глупо звучат твои слова? — он потряс головой. — Ты повела нас всех этим путем, который день ото дня все опаснее, и зачем? Никаких сокровищ, денег или другой добычи. Мальчик и его служанка. Мои люди пошли за мной, и по возвращению они получат долю того, что добуду я. И что мы можем получить там? Проституток для моих солдат. Несколько хороших клинков. Немного копченого мяса и рыбы. Парочку лошадей. Мои люди могут только посмеяться над твоим походом. Они недоумевают, зачем зашли так далеко и на такие опасные территории ради столь маленькой добычи. А значит, они начнут сомневаться во мне, я не могу этого допустить. И что нам делать сейчас, здесь, на вражеской территории? Мы слоняемся без толку и избегаем дорог и деревень, и вот путешествие, которое должно было длиться несколько дней, растягивается почти на месяц.

Теперь мальчик, которого мы выкрали, осмелился насмехаться надо мной. Почему? Почему у него нет никакого уважения? Возможно, потому, что он считает меня таким глупым, каким вы меня выставили. Но я не дурак. Я много думал обо всем этом. Я не тот мужчина, что позволит женщине собой управлять. Не тот мужчина, которого можно купить за деньги и командовать им, как наемником. Я человек, который сам отдает приказы, который ставит себе цель и идет к ней так, как считает нужным. Однако же, оглядываясь назад, я вижу, что раз за разом подчинялся твоей воле. Думаю об этом и не понимаю — зачем? Всегда поддаюсь твоей воле. Почему? И кажется, я догадываюсь.

Он обвиняюще ткнул в неё пальцем:

— Я разгадал твое колдовство, женщина. Тот бледный мальчик, которого ты таскаешь с собой, который говорит, как девчонка. Он что-то делает со мной, так ведь? Ты посылаешь его вперед в город, и когда мы идём через него, на нас никто не оборачивается. Это хороший трюк, очень хороший трюк. Я восхищался им. Пока не понял, что он проворачивает тот же трюк и со мной. Не так ли?

Я бы соврала. Я бы посмотрела на него в испуге и потребовала объяснений. Она же только разевала рот, как рыба. В конце концов, она все-таки выдавила:

— Ничего такого не происходит.

— Неужели? — холодно спросил он.

Послышался шум. Все головы, включая мою, повернулись в ту сторону. Приближались лошади, Винделиар возвращался с сопровождением. И в этот момент Двалия допустила ошибку. В её глазах мелькнула слишком явная надежда.

Эллик увидел её также ясно, как и я. Он улыбнулся самой жестокой улыбкой, которую мне доводилось когда-либо видеть.

— Нет, в этот раз такого не будет.

Он повернулся к своим людям. Все они столпились позади него, даже на расстоянии я чувствовала раздиравшее их рвение, словно у гончих, следующих за охотником.

— Идите, встретьте их. Остановите, заберите Винделиара, скажите, что мы знаем о его трюках. Скажите, мы восхищены и считаем его невероятным. Раздувайте его тщеславие, будто хвалите самих себя, — Эллик жестоко лающе хохотнул, и другие вторили ему. — Скажите, что эта женщина велела приказать ему не использовать больше свои трюки на нас, потому что дальше он пойдет с нами. Уведите его к нашим палаткам и держите там. Дайте ему все, что он пожелает. Восхваляйте его, хлопайте по плечу, заставьте почувствовать себя настоящим мужчиной. Но будьте осторожны с ним. Если поймете, что ваши собственные намерения слабеют, убейте его.

Но постарайтесь избежать этого. Он очень полезен, этот парень. Намного ценнее, чем все золото, которое может предложить нам эта старая шлюха. Он — награда, которую мы заберем домой, — он снова повернулся к Двалии. — И он гораздо полезнее, чем женщина, пригодная лишь для изнасилования.

Глава 22

ПРОТИВОСТОЯНИЯ

Принцесса может выступать против, король может выдвигать требования. Королева или принц могут угрожать и ставить ультиматумы. Дипломат или эмиссар вправе посредничать, содействовать и вести переговоры. Но убийца, вершащий правосудие короля, не имеет права голоса. Он — оружие правителя, применяемое королем или королевой, как они сочтут нужным. Когда убийца вовлечен в игру своим монархом, его собственные желания должны быть подавлены. Он одновременно силён и бесправен, как фишка на игровой доске. Он делает свое дело, выполняя задания до конца. Он не осуждает и не мстит. Только так он может сохранить свою добродетель и невиновность в настоящих преступлениях. Он никогда не убивает по собственной воле. Сделанное его рукой — не убийство, а исполнение казни. Меч не несет вины.

— Указания убийце, без подписи.

— Я не знал, как остановить их.

Фитц Виджилант, выпрямившись, стоял перед нашим странным советом. Мы собрались в башне Верити, откуда однажды мой король защищал Шесть Герцогств от красных кораблей, и где после этого мы с Чейдом и Дьютифулом делали все возможное, чтобы овладеть Скиллом, несмотря на недостаток информации. Как же она изменилась за эти годы! Когда впервыеВерити использовал башню в качестве смотровой площадки, чтобы следить за красными кораблями, она была заброшенной и пыльной, убежищем для старой поломанной мебели. Теперь же темный круглый стол в центре комнаты был гладко отполирован, а вокруг него стояли стулья с вырезанными на высоких спинках оленями. Мне стало жаль тех слуг, которым пришлось тащить тяжелую мебель вверх по спиральным лестницам. Лант стоял, за столом сидели король и королева, леди Кетриккен, Неттл и я.

Леди Розмари и Эш тоже были там, полностью одетые в синее, но настолько темное, что ткань казалась черной. Они стояли, прислонившись к стене, молчаливые и неподвижные. В ожидании. Будто мечи в ножнах.

Дьютифул вздохнул.

— Я надеялся, что они лучше. Думал, что когда заговорщиков вытеснили из их рядов, среди роустеров должны были остаться верные своему долгу. Но, оказалось, нет, — он посмотрел на свои руки и поднял взгляд на Ланта. — Кто-то из них угрожал тебе? Или дал понять, что они знают о намерении убить лорда Чейда?

Лант выпрямился ещё больше.

— Когда я ехал с ними, я был лишь частично осведомлен о случившемся с лордом Чейдом и принцем Фитцем Чивэлом. Если бы я знал больше, то выбрал бы другой подход и был бы более внимателен и подозрителен ко всему, что они делали и говорили.

— Действительно, — согласился король Дьютифул.

И вновь мне показалось, что Лант ждал приговора, а не давал показания, которые должны были решить судьбу роустеров. Олуха передали целителю. Он уже дал длинный сбивчивый отчет о плохом обращении людей, которые должны были его защищать. Ещё он хотел в свою кровать. Бани согрели Олуха, но он все ещё кашлял, когда уходил. Персиверанс, бледный и взволнованный перед столь величественным собранием, подтвердил все сказанное Олухом.

Заговорила королева Эллиана. Она не повышала голоса, но все ясно услышали её слова.

— Сэр, вы когда-либо прямо запрещали им такое поведение? Вы напомнили им, что на них возложена опека об Олухе?

Лант задумался, и у меня упало сердце. Не запрещал.

— Я возражал им. Я указал на то, что они должны вести себя сдержанно, как полагается страже, особенно в таком месте, как таверна. Это не помогло. Из-за отсутствия офицеров они, казалось, совершенно лишились дисциплины.

Дьютифул нахмурился.

— Но прямо ты никогда не приказывал им прекратить вести себя так с Олухом?

— Я… нет, — он откашлялся. — Я не был уверен, что обладаю достаточным авторитетом, сир.

— Если не ты, то кто? — медленно спросил король.

Лант не ответил. Дьютифул ещё раз вздохнул.

— Можешь идти.

Лант скованно пошел к выходу. Прежде чем он добрался до двери, я заговорил.

— Могу я сказать пару слов, мой король?

— Можешь.

— Я хочу заметить, что Фитц Виджилант прибыл в Ивовый Лес в плохом состоянии из-за жестокого избиения в Баккипе, а после этого его разум и тело вновь подверглись нападению захватчиков в Ивовом Лесу.

— Мы не осуждаем его поведение, принц Фитц Чивэл, — ответил король.

Лант бросил на меня пристыженный и в то же время благодарный взгляд. Стража у двери разрешила ему выйти. По жесту Дьютифула его проводили из комнаты и закрыли за ним дверь.

— Итак. Что нам с ними делать?

— Расформировать их. Высечь тех, кто дурно обращался с Олухом, и с позором выгнать из Бакка навсегда, — хладнокровно заговорила Эллиана.

Я не сомневался, что на Внешних Островах их судьба сложилась бы именно так.

— Не все они были жестоки к Олуху. Нужно найти виновных и судить каждого отдельно, — тихо вмешалась Кетриккен.

— Но те, кто не оскорблял его, не мешали это делать остальным! — возразила Эллиана.

Король покачал головой.

— Не было четких указаний. Часть вины на мне, следовало приказать Фитцу Виджиланту принять командование и передать это остальным.

— Сомневаюсь, что роустеры приняли бы его командование, — сказал я. — Он никогда не был солдатом. Это отбросы среди стражи, отвергнутые другими подразделениями. У них меньше всего самодисциплины, и самые беспощадные и наименее уважаемые офицеры. Их, как минимум, следует расформировать. Возможно, некоторые найдут место в других подразделениях, но, оставив роустеров вместе, мы только навлечем на себя худшее, — я спокойно предлагал милосердие, но планировал лично позаботиться о справедливости для тех, чьи имена мне назовет Олух.

Дьютифул посмотрел на меня так, будто прочел мои мысли. Я поспешно проверил свои стены. Нет, в своем сознании я был один. Он просто слишком хорошо меня знал.

— Возможно, ты бы хотел поговорить с каждым лично и посмотреть, соответствуют ли они стандартам для зачисления в твою новую стражу? — и он улыбнулся.

* * *

Раздражение, вызванное моим королем, не ослабло даже от усмешки, которая расцвела на лице Шута, когда я рассказал ему о случившемся.

— Он слишком хорошо тебя знает, чтобы дать тебе это задание. Держу пари, даже в бочке гнилых яблок ты найдешь несколько свежих. И если ты дашь им последний шанс, то навсегда завоюешь их преданность.

— Не таких людей мне хочется видеть за спиной, — заметил я. — Это не тот отряд, который можно передать Фоксглов и ожидать, что она справится. Я бы хотел, чтобы моя почетная стража состояла из действительно почетных людей.

— Как насчет тех, кто издевался над Олухом и ударил мальчишку-конюха?

Я открыл было рот, чтобы ответить, но выдохнул от неожиданности, когда через мои стены с легкостью проникла стрела Скилла Неттл.

Сад Королевы. Новости о Пчелке и Шун. Приходи сейчас. Не пытайся ответить мне Скиллом.

В моем сердце загорелась надежда.

— Неттл вызывает меня в Сад Королевы, — сказал я ему и встал. — Они могут знать о местонахождении Пчелки.

Я удивился, осознавая, что надежда врезалась в меня, как страх.

— Света! Воздуха! — потребовала ворона.

— Я вернусь, как только смогу, — пообещал я.

Я проигнорировал разочарованный взгляд Шута и даже не обратил внимания, когда Мотли слетела со стола и одним взмахом крыльев оказалась у меня на плече. В своей комнате я остановился только для того, чтобы выпустить ворону из окна, и поспешил в Сад Королевы к Неттл.

Сад Королевы не был обычным садом, он располагался наверху башни. Я задыхался, когда, наконец, добрался до него, промчавшись через добрую половину Оленьего замка. Летом здесь все горшки были полны зелени и ароматных цветов. В некоторых даже росли маленькие фруктовые деревья. Простые скульптуры и уединенные скамейки помогали Кетриккен отдалиться от неприятностей жизни при дворе. Но когда я в спешке забрался на башню, меня приветствовала зима. Снег покрыл растения, деревья согнулись под жестокой силой зимних ветров. Я думал, что найду здесь только Неттл, но Кетриккен, тепло закутанная от зимнего холода, тоже была там, как и Дьютифул с королевой Эллианой. Я не сразу узнал Сивила Брезингу. Мальчик вырос в мужчину. Когда он понял, что узнан мною, то лишь мрачно поклонился, не сказав ни слова. Мне было интересно, почему местом встречи назначили именно Сад Королевы, однако я понял причину, когда гончая Дьютифула повалила на снег молодую рысь. Два Уит-компаньона, очевидно, хорошо знакомые, стремительно скрылись среди горшков. Внезапно я почувствовал укол зависти.

— У нас есть новости, — приветствовал меня Дьютифул.

Он выглядел так официально, что я испугался, не нашли ли тела. Оставив формальности, я спросил:

— Что за новости?

— Это не точно, — предупредил Дьютифул, но Сивил уже заговорил.

— По просьбе моего короля я разослал осторожные запросы тем людям Древней Крови, кто связан с хищными птицами. Я уверен, вы понимаете, что даже Уит-партнеры не уделяют много внимания вещам, которые их не волнуют. Но я получил два ответа. Вчера почтовый голубь доставил мне сообщение от Картера Уика, человека Древней Крови, связанного с вороной. Ворона нашла компанию людей, разбивших в лесу лагерь. Когда она пыталась собрать кости кроликов, которых они съели, в неё кидали палками. Она сказала, там были белые лошади.

— Где?

Предостерегающим жестом он поднял палец.

— Сегодня Рэмпион, юноша, чья Уит-птица — дербник, послал нам весточку. Птица жаловалась, что люди мешали её охоте, остановившись на поляне, где она обычно ловила мышей. Белые лошади растоптали снег и дали мышам возможность укрыться под снегом, а там, к тому же, сохранилось для них много пищи.

— Где? — ещё раз спросил я.

Моё настроение теперь соответствовало срочности дела. Наконец-то! Наконец-то я мог действовать. Почему они все так и стоят на месте?

— Фитц! — Дьютифул говорил резко, скорее, как мой король, чем кузен. — Успокойся. Подожди, пока не услышишь всего. Уит-животные дали нам два возможных варианта с разницей в день. Оба в Бакке, один на этой стороне Счастливого моста, второй на подходе к Желтым Холмам. Меня озадачивает, что они двигаются так медленно.

Я прикусил щеку, чтобы удержаться от расспросов, почему они не сообщили мне этого сразу же, когда получили новость. Дьютифул продолжил:

— Сейчас у меня есть причины подозревать, куда они направляются. Им некуда идти, кроме как к берегу, и неподалеку есть только три порта, где может пройти корабль любого размера. Если их сорок, и они с лошадьми, им понадобится внушительное судно. Мы связывались Скиллом с людьми на обзорных башнях вдоль берега. Я приказал двоим, один из которых выпил достаточно настоя из эльфовой коры, проехать вдоль берега и посмотреть, не происходит ли чего-нибудь необычного в Кузнице, Бухте Нотквайт и Солевой впадине. В Солевой впадине мы нашли то, что искали. Там на пристани есть корабль, который не замечал никто, кроме моего эмиссара с приглушенным Скиллом. Её партнер не видел его. Никто не знает, когда он прибыл, какой груз доставил и чего ждёт. Некоторые утверждают, что вообще не видели корабля, другие просто не проявляли интереса к нему. К сожалению, местные силы не могут захватить то, чего не видят, но я уже приказал королевской страже Башни Рингхилл напоить войско эльфовой корой и отправить его в Солевую впадину, чтобы арестовать корабль, — он торжествующе улыбнулся. — Они в наших руках. Им не улизнуть.

У меня внутри все сжалось. Я всегда предпочитал хитрость открытому противостоянию. Что случится, когда похитители доберутся до Солевой впадины и обнаружат, что пути отхода отрезаны? Что сделал бы я?

— Калсидийские наемники будут в отчаянии. Они могут убить пленных или угрожать им, когда узнают, что их раскрыли.

— Могут, — ответил Дьютифул, — но посмотри.

Он развернул карту, которую держал под мышкой. Сивил молча взял её и держал, пока Дьютифул объяснял.

— Стража Риндхилла будет в Солевой впадине меньше, чем через двое суток. Калсидийцы путешествуют медленно и скрытно. Мы полагаем, что им потребуется три или даже четыре дня, чтобы добраться туда. Вокруг Солевой впадины густые леса. Всадники могут проехать, но сани точно нет. Им нужно будет повернуть к дороге или оставить сани. После того, как стража захватит корабль, они разделят людей, некоторых пошлют следить за дорогой в гавань, остальные пройдут через холмы, чтобы потом подобраться к ним сзади, — он указал пальцем туда, где дорога опускалась с холмов к скалистым берегам Солевой впадины. — Они схватят их и освободят Пчелку и Шайн.

Я уже качал головой.

— Нет, это должен быть я, я должен быть там.

Я понимал, насколько глупо это звучит, но не мог сдержаться, чтобы добавить:

— Я не уберег их, и я должен их вернуть.

Дьютифул и Кетриккен обменялись взглядами.

— Я догадывался, что ты скажешь это, — тихо сказал Дьютифул, — как бы неразумно это ни было. Но я понимаю. Чего бы я только не сделал, забери они одного из моих мальчиков! Если ты со своей стражей выедешь завтра утром, то будешь там немногим позже людей из Рингхилла и сможешь сопроводить Пчелку и Шайн домой.

— Разве возле Рингхилла или Солевой впадины нет Скилл-колонн?

— Это уже не неразумно, а откровенно глупо. Сейчас ты не можешь безопасно использовать Скилл даже для себя, не говоря уже о войске. Стража Рингхилла сильна, среди них есть владеющая Скиллом. Она будет докладывать нам обо всем происходящем. Фитц, ты знаешь, что это лучшая тактика. Что может сделать один мужчина против двадцати калсидийских наемников? — он замолчал, давая мне возможность согласиться с ним.

Но я не мог. Он вздохнул.

— Глядя на твое лицо, я без сожаления скажу, что нет, нам неизвестно о Скилл-колоннах, которые могли бы сократить тебе путь.

Ещё мгновение я смотрел на карту. Затем я посмотрел в сторону моря, туда, где когда-то Верити искал своих врагов. Солевая впадина. Я должен быть там. Дьютифул у меня за спиной заговорил.

— Фитц, ты хорошо знаешь, что военная кампания должна быть точной. Все подчиняются приказам. Если каждый солдат будет делать то, что считает лучшим — ничего хорошего не выйдет. Это было бы похоже на уличную драку. План битвы подразумевает другое, — он кашлянул. — Я отвечаю за это. Все должно пройти по плану.

— Ты прав, — признал я, не глядя на него.

— Фитц. Мне следует напомнить, что я твой король? — серьезно проговорил Дьютифул.

Я обернулся к нему и честно ответил:

— Я всегда помню об этом, мой король.

Они обошли меня. Перехитрили, скрыв информацию. Самое худшее, что логика и рациональность были на их стороне. Они не говорили этого никому, кто не должен был знать. Их план был хорош. Я знал, что они были правы, используя разум и холодный расчет. Тем не менее, как отец, сердцем я чувствовал их неправоту. Стоять там и слушать лекции моего короля и собственной дочери, понимать, что план уже разработан, и мне не остается ничего, кроме как согласиться, было ужасно. Внезапно я почувствовал себя жутко старым, глупым и бесполезным. Ноющие мышцы и ушибы, которые я получил, пытаясь снова почувствовать себя воином, только подтверждали мою немощность. Мою мягкость. Мой возраст. Я потерял свою дочь и Шайн из-за своей неспособности думать на три шага вперед. Сегодня я видел десятки способов предотвратить похищение. Днями я горел желанием повернуть назад, исправить все ошибки и никогда, никогда не позволить моей дочке встретиться с такой опасностью.

Сегодня, когда прямо передо мной была возможность действовать, мне просто сказали, что другие спасут её и вернут мне. Кто-то другой заберет её, будет крепко держать и говорить, что она в безопасности. Дни спустя её вернут мне, как потерянный кошелек. Мне оставалось сидеть дома у очага и ждать. Или поехать навстречу её спасителям со своей стражей.

Я оставил их там, на вершине башни, чтобы сообщить своему маленькому войску из новобранцев и нескольких стариков, что мы выезжаем завтра. Мне позволили сказать им, что мы можем столкнуться с опасностью, но Дьютифул и Эллиана, Кетриккен и Неттл решили, что лучше не поднимать переполох в Баккипе, пока все не будет сделано. Стража Риндхилла была хорошо тренирована и имела большой опыт борьбы с бандами разбойников, иногда забредавшими на королевский тракт. Они лучше всего подходили для этой работы, а если кому-то удастся от них уйти, мой отряд быстро подоспеет и разберется с ними. Калсидийцы должны будут уступить или пасть, когда вокруг них сомкнутся челюсти наших сил.

И моя Пчелка будет в ловушке вместе с ними, между теми челюстями.

Я отправился к Чейду. Было ли когда-нибудь так, чтобы я не бежал к нему за советом? Я постучал и, не получив ответа, тихо вошел. К моему разочарованию, в кресле у камина сидел Стеди и строгал что-то, бросая стружку в огонь. Он не удивился, увидев меня. Наверное, Неттл предупредила, что я могу зайти.

— Он спит, — ответил он, прежде чем я успел что-либо спросить.

— Ему сказали, что мы предположительно знаем, где Шайн и Пчелка? Что мы постараемся вернуть их?

Он нахмурился. Он был членом Королевского круга, так что для него это не было новостью, но, видимо, его удивило, что я знал об этом. Он тихо заговорил:

— Мне приказали держать все в секрете. План таков, что это должно быть неожиданно для них. Я не уверен, что лорд Чейд сейчас может следить за своими словами. Нам не стоит пробуждать в нем тревогу или даже надежду, мы стараемся держать его в покое. Дайте ему прийти в себя.

Я потряс головой и не понизил голоса.

— Ты, правда, считаешь, что он может быть спокоен, пока его дочь в руках калсидийских наемников? Пока я бездействую, страх за твою маленькую сестру сводит меня с ума. Я не чувствовал ни секунды покоя после того, как узнал, что её похитили.

Стеди пораженно уставился на меня. С кровати раздался стон просыпающегося старика. Я подошел к Чейду и взял его за руку. Он слабо шевельнулся. Через мгновение он повернул голову ко мне. Его глаза были приоткрыты.

— У нас новости, Чейд. Мы обнаружили похитителей и полагаем, что они на пути в Солевую впадину. Дьютифул отправил войска, они захватят корабль, одновременно другие подойдут с тыла.

Чейд медленно моргнул. Я почувствовал прикосновение Скилла, мягче, чем крыло бабочки.

Иди сейчас.

— Лант, — сказал он хриплым голосом, — возьми Ланта. Он чувствует себя таким виноватым. Что они её похитили. Оставив его в живых, — он сделал паузу и сглотнул. — Сохрани его гордость, она достаточно пострадала.

— Я буду делиться новостями, — пообещал я. Наши глаза встретились. Его взгляд отражал мои чувства. Он лежал здесь, старый больной человек, пока его дочь была в опасности. Никто даже не сказал, что её могут спасти, поскольку боялись потревожить его. Или подтолкнуть к необдуманным действиям.

— Мне пора, — извинился я, но он знал, что это было обещание. — Мне нужно отдать приказы моему войску, чтобы они были готовы завтра.

На мгновение его взгляд стал ярче.

— Найди их, — сказал он мне.

Веко дрогнуло, но затем он широко распахнул глаза.

— Мы ещё не закончили, мальчик. Ты и я, мы ещё не закончили.

Он закрыл глаза и тяжело вздохнул. Затем его дыхание восстановилось. Я задержался чуть дольше, держа его за руку. Я посмотрел на Стеди.

— Сомневаюсь, что он способен как-то повредить нашей тайне.

Я уложил его руку обратно под одеяло и бесшумно вышел из комнаты.

Я редко видел Ланта с тех пор, как он вернулся в Баккип. Я даже почти не помнил о нем, но когда вспоминал, это наталкивало только на неприятные мысли. Он стойко напоминал, как я всех их подвел. Я не защитил ни его, ни Шайн, ни мою девочку. И хотя я знал, что он не мог ничего сделать, в глубине моего сердца гнездилась злость на то, что он не отдал жизнь, прежде чем позволил им похитить Пчелку.

Мимо меня прошла служанка с корзиной грязного белья в руках.

— Ласс, у меня есть задание для тебя, когда ты закончишь с этим.

Она почти закатила глаза, а потом узнала меня.

— Конечно, принц Фитц Чивэл.

Сложно сделать реверанс, когда руки заняты бельем, но у неё получилось.

— Спасибо. Найди лорда Фитца Виджиланта, скажи ему, что у меня срочные новости. И напомни ему увидеться с лордом Чейдом.

— Конечно, мой принц.

Мой принц. Сегодня я не был ничьим принцем. Я был отцом.

Я направился прямо к тренировочной площадке и нашел Фоксглов сидящей на скамейке снаружи оружейной и втирающей что-то себе в руки. Она изменилась с тех пор, как я сделал её капитаном своей стражи. Седеющие волосы она убрала в воинский хвост, а обычную одежду сменила на кожаную. Она втирала мазь в свою больную жилистую руку. Я кашлянул, и Фоксглов посмотрела на меня. Чтобы она не успела встать, я тотчас сел на скамейку рядом.

— Я пришел попросить подготовить мою стражу к отъезду на рассвете, — сказал я.

Она распахнула глаза. Я поднял руку, призывая к молчанию. По возможности быстро и четко я рассказал ей все. Она была моим капитаном, моей правой рукой. Было бы неправильно требовать от неё слепо следовать за мной. Я сомневался, что мы примем участие в сражении, скорее просто будем там, чтобы забрать Пчелку после того, как её освободят. Но если по какой-то случайности нам придется скрестить мечи, я хотел, чтобы она знала — зачем. Знала — что было на кону.

Фоксглов выслушала меня и приняла сказанное. Потом она опустила взгляд и сказала:

— Будь это моя операция, я бы поступила иначе.

— Я слушаю.

— Нужна хитрость. Напасть на них, пока они будут спать или отдыхать. Найти, где держат пленниц, и сначала позаботиться об их безопасности. Или просто предложить выкуп. Они наемники, наемников можно купить. Сколько бы им не платили, мы предложим больше и гарантируем безопасность, а когда девочки будут в надежном месте, решим, насколько мы связаны этим словом. Мы всегда можем отравить запасы на корабле и отпустить их.

Какое-то время я молча смотрел на неё. Потом с искренним восхищением признал:

— Мне нравится твоя идея.

Она коротко засмеялась.

— Да? Я удивлена. Я знаю, что когда ты попросил меня взять на себя твою гвардию, то думал, что это будет честью для меня. И гарантией того, что тебе не придется беспокоиться об этом самому. Но я видела войну и видела мир, и знаю, что не бывает одного без другого. И быть готовым к войне лучше, чем быть готовым к миру, если правда его хочешь. Итак. Они у меня только пару дней, но я хочу брать качеством и вижу кое-какие улучшения. Но если мы готовимся к реальной битве, в первую очередь я должна сказать, что у нас недостаточно солдат, а те, что есть, недостаточно подготовлены. Они умрут.

Она говорила об этом так, словно речь шла не о её внуках, а о семенах, которые не прорастут.

— Я могу предоставить больше, — неохотно сказал я. — Дьютифул вложил судьбу роустеров в мои руки. Если они чего-то стоят, можешь взять их.

Она скривилась.

— Сами по себе они не стоят ничего, но их мечи — да. Мы возьмем всех. Они не будут уважать меня, и я, честно говоря, не уверена, что смогу добиться их почтения, не убив никого из них. Но я никогда не убивала носящих синие цвета и не хочу начинать.

Я встал. Я знал, о чем она просила, и не стал ждать, чтобы она выразила это словами.

— Я скажу им быть готовыми завтра. И удостоверюсь, что они нас примут как командиров.

Она сдержанно кивнула.

Задержка раздражала. Я уже передал в чужие руки то, что касалось Чейда, но это все же надо было сделать самостоятельно.

Сделай, и сделай быстро, даже если это грязная работа. Покончи с этим. Небрежность может стоить потерь твоей страже.

Это был мой долг перед Фоксглов.

Внезапный укол вины. Дьютифул был моим королем. Не должен ли я подчиняться ему? Принц должен, решил я, а отец Пчелки — нет.

Уходя от Фоксглов, я спросил себя, действительно ли я готов. Мои шестьдесят лет давили на плечи, и я давно не практиковался в настоящем бою. Ко мне с новой силой вернулось неверие в себя. Может, Дьютифул и Неттл были правы, и лучшее, что я мог сделать — утешить мою дочь. Я знал, как далеко до Солевой впадины. В одиночку и на хорошей лошади, напрямик, по бездорожью, пришпорив скакуна, можно добраться туда за полтора дня. Фитц помладше давно уже был бы в седле, сразу, как только услышал название места.

Но я оценил свои шансы и удачу, и опыт подсказывал, что, вероятнее всего, я умру раньше, чем доберусь до Пчелки. Я могу погибнуть у неё на глазах, и кто тогда присмотрит за ней? Не будь дураком, — убедил я себя. Если мы с моей гвардией выедем на рассвете, будет шанс, что мы прибудем вовремя, чтобы, по крайней мере, дать подкрепление рингхиллской страже. Дьютифул разрешил мне это.

На вкус мудрость была, как протухшее мясо. Мне необходимо разобраться с роустерами. Я не хотел иметь с ними дела, но ведь они были нужны Фоксглов. Я ненадолго задержался в своей комнате и затем отправился их искать.

Я не нашел их в тренировочном дворе, в банях, и даже среди стражников. Я не собирался терять время попусту и поэтому оседлал лошадь и поехал вниз по склону. Мне не пришлось добираться до самого Баккипа. Недалеко от города я зашел в таверну «Крепкий олень» рядом с почерневшими развалинами «Похабной форели». Это место оказалось таким, как я и ожидал. Дверь неплотно прилегала к проему, как бывает, если её регулярно выбивают из петель. Внутри было мало свечей и много темных закутков. В воздухе стоял запах дешевого низкосортного дыма и прокисшего пролитого, и так и не вытертого, вина. Когда я вошел, мне устало улыбнулась женщина. Один её глаз распух так, что она едва могла держать его открытым. Я не мог не почувствовать к ней жалости и задался вопросом, не долги ли привели её сюда. Я отрицательно покачал головой ей в ответ и постоял в дверях, позволяя своим глазам привыкнуть к темноте.

Роустеры вразброс сидели по всей комнате. Это был небольшой отряд, и потери, которым их подвергли мы с Чейдом, ещё сильнее уменьшили их ряды. Здесь было около двадцати семи человек в темно-синих ливреях. Среди них затесалась парочка пьяных монахов, солдаты из других войск и несколько усталых шлюх, но роустеры, в своих темных камзолах и с мрачными лицами, преобладали.

— Роустеры! Ко мне!

Предполагалось, что команда, в худшем случае, поднимет их на ноги. Они повернули головы ко мне, взгляд многих был затуманен больше, чем обычно у пьяных. Лишь некоторые нетвердо стояли на ногах. Я подозревал, что они были здесь с тех пор, как вернулись из Ивового Леса. Я не повторил свой приказ. Вместо этого я спросил:

— Кто командующий, роустеры? Я знаю, что некоторые из ваших солдат пали возле Дубов-на-Воде. Где сержант Гудхэнд?

Я думал, что встанет один из старших солдат. Но заговорил юноша с клочковатой бородкой. Его ноги покоились на краю стола.

— Я здесь, — сказал он, не вставая.

Я ждал, что кто-то засмеется и опровергнет это. Никто не стал. Очень хорошо.

— Сержант Гудхэнд, соберите свой отряд в тренировочном дворе. Мне нужно с ними поговорить.

Я повернулся к выходу.

— Не сегодня, — ответил он моей спине. — Мы только что вернулись из долгой поездки. И мы скорбим. Может быть, через пару дней.

Прокатилась волна сдавленного смеха.

Были сотни способов справиться с таким вопиющим неподчинением. Я перебрал их все, когда повернулся и неспешно направился к нему, снимая с левой руки перчатку. Я улыбнулся, разделяя его веселье. Он не пошевелился.

— Да, кажется, я слышал о тебе, — сказал я, медленно подходя к нему. — Мой конюх, Персиверанс. Кажется, ты ударил его, когда он вступился за Олуха, королевского компаньона.

— Королевского недоумка! — гоготнул он.

— Один есть.

Я не переставал улыбаться, но теперь двигался быстрее. Я добрался до него, когда он только опускал свои ноги со стола. Он все ещё ухмылялся, когда правым кулаком я ударил его так сильно, что услышал, как хрустнули его скулы. Он потерял равновесие, заваливаясь набок, я тут же выбил из-под него стул, и он распластался на полу. Я пнул его под ребра, Гудхэнд сжался от боли.

— Теперь командую я, — сказал я ему.

Стояла напряженная тишина. От неё несло злостью. Я нарушил её.

— Король Дьютифул передал вас мне. У меня есть задание для ваших мечей. Если вы хотите продолжить службу, выстройтесь в тренировочном дворе. Отчитайтесь капитану Фоксглов. Уважайте её. Она выберет, кого из вас мы оставим. Сейчас. Все, кто предпочтет не выполнять приказы, покидает гвардию Баккипа. Навсегда.

Я постоял немного и неторопливо двинулся к двери, насторожив все чувства на случай, если кто-то решит напасть на меня сзади. Выходя на улицу, я услышал, как какая-то женщина сказала:

— Это был бастард, наделенный Уитом. Что он сделал — несравнимо с тем, что он может. Вам повезло, что он не превратился в волка и не вырвал ваши глотки.

Я улыбнулся, натягивая перчатку, оседлал лошадь и уехал. Правый кулак под моей латной рукавицей ещё болел, но меньше, чем могло бы быть без неё. Чейд научил меня всегда защищать костяшки пальцев.

Иди, — взывало моё сердце. Подготовься, — говорил разум.

В кои-то веки я последовал более разумному совету.

Я не думал, что делал, когда отмерил эльфовой коры и аккуратно заварил себе чай. Это была кора не с Внешних Островов, а та, которую мы выращиваем в Шести Герцогствах, более слабая. Я сам недавно собрал её с эльфового дерева рядом со старым колодцем. Зимний урожай. Поэтому я заварил её покрепче, но не слишком, чтобы не исчезнуть с поля зрения Круга. Достаточной, чтобы мне не пришлось каждую минуту думать о своих стенах. И достаточной, чтобы приглушить мой Скилл, но оставить Уит незамутненным.

Я выпил отвар и пошел проведать Шута. Я нашел его растянувшимся на полу.

— Я в порядке, — сказал он, прежде чем я успел испугаться.

Я смотрел, как он делает упражнения, поднимая и опуская ноги. Совсем невысоко. Я поморщился, глядя на то, как тяжело он дышал, дождался, когда он закончит, и спросил:

— Мне неспокойно. Думаю проехаться немного. Поедешь со мной?

Он повернулся в мою сторону.

— Не сейчас. Но спасибо, что ты хорошего мнения о моих возможностях. Я чувствую себя сильнее и… храбрее. Сны помогают.

— Сны?

— Мне снятся драконьи сны, Фитц. Я выбираю себе пару и сражаюсь за неё. И побеждаю.

Странная улыбка озарила его лицо.

— Я побеждаю, — мягко повторил он.

Он снова поднял ноги, вытягивая носки, и держал их, пока они не начали дрожать. Он согнул колени и попытался обхватить их. Даже я был более гибким. Но он готов был бороться за свою прежнюю форму. Я услышал, как он застонал.

— Не перетрудись.

Он разогнулся.

— Я должен. Когда мне кажется, что это слишком сложно, я вспоминаю о нашей дочери и становлюсь решительнее.

Эти слова врезались в меня. Я вспомнил о своем намерении.

— Что ты делаешь? — спросил он.

— Полка Чейда с травами и эликсирами в беспорядке. Надо попросить Эша быть внимательнее.

Несправедливая ложь. Я мог мгновенно найти все, что хотел. Нужно отвлечь его.

— Я рад за твои сны. Я пришел сказать, что, наверное, ты не увидишь меня вечером.

Шут криво улыбнулся.

— Будь ты здесь, я бы все равно тебя не увидел, — напомнил он.

Я тяжело вздохнул, он посмеялся надо мной, и я ушел.

Моя седельная сумка была легкой. Семена карриса и эльфовая кора весят мало. Ещё немного каррима, ивовой коры, валерианы. Я молился, чтобы Пчелке это не понадобилось. Я выбрал плащ потеплее и поменял латные перчатки на более теплые. Обернул вокруг шеи плотный шерстяной шарф. Собрал одежду для Пчелки. Только самое важное. Готово.

Я закрыл дверь, а когда обернулся, увидел, что ко мне направляется Лант. Черт бы побрал мою удачу.

— Фитц! — крикнул он и, хватаясь за заживающую рану, остановился в паре шагов от меня.

— Отдышись, — посоветовал я и более низким голосом добавил: — И говори тише.

Он задыхался.

— Да, — согласился он, прислоняясь к стене. — Я ходил к Чейду. У него там оказалось два целителя, он велел мне пойти к тебе.

У меня не было времени придумывать ложь. Я тихо заговорил:

— У нас есть сведения о том, где могут находиться наемники, которые захватили Шайн и Пчелку. Рингхиллская стража устроит засаду и окружит их. Завтра на рассвете моя личная гвардия выдвигается в Солевую впадину. Они, наверное, не успеют к моменту, когда стража Рингхилла захватит похитителей, но смогут позаботиться о дальнейшей безопасности.

— Шайн, — сказал он, пытаясь скрыть эмоции. — Я думал… Но да, конечно, так её зовут. И, конечно, я хочу поехать с вами.

— Лорд Чейд полагает, ты в состоянии ехать. Но ты уверен, что готов к такому долгому путешествию? Если ты не можешь, то…

— То вы оставите меня здесь, я знаю. Но я буду готов ехать к рассвету.

— Хорошо. Тогда увидимся. Мне нужно проследить за приготовлениями.

И я пошел, надеясь, что он ещё немного задержится у стены. Вместо этого он с тихим стоном выпрямился и последовал за мной. Какое-то время мы шли молча. Когда молчание стало совсем неловким, он заговорил.

— Я не знал, что она моя сестра.

О, Эда, пожалуйста, не дай ему начать жаловаться мне.

— Я тоже. Я даже не знал, что ты мой родственник.

— Родственник, — мягко повторил он, как будто это никогда не приходило ему в голову. — Будет неловко, когда я и Шун увидимся снова, — добавил он чуть позже.

Это волновало меня меньше всего.

— Если выйдет, я поговорю с ней первым. Если нет, тебе придется проявить благоразумие и быть осторожнее, особенно когда другие могут вас услышать.

— Я не хочу ранить её.

Я вздохнул.

— Лант, я вижу, как ты переживаешь об этом. Но я больше боюсь, что она может быть тяжело ранена. Или что рингхиллская стража не справится, или что наемники навредят заложницам, или убьют их, или используют как свои козыри. Я должен продумать все возможные варианты развития событий.

Я говорил, и его лицо становилось все бледнее. Каким же нежным вырос этот юноша. Я внезапно осознал, что ни при каких обстоятельствах не должен позволить ему участвовать со мной в какой-либо вооруженной схватке, не говоря о том, во что могло превратиться сражение между калсидийскими наемниками и стражей Рингхилла. Мне нужно было сконцентрироваться на Пчелке, а не волноваться, что я не смогу защитить Ланта.

Я остановился, и он с благодарностью посмотрел на меня.

— Ты уверен, что оправился достаточно, чтобы ехать с нами? Или держать меч?

— Я должен, — сказал он.

Он понимал, о чем я думал, и гордо выпрямился.

— Я должен, а если я не справлюсь, можешь бросить меня там. Но я должен попытаться. Я не защитил Шун, то есть Шайн, в Ивовом Лесу. Я не могу опять её подвести.

Я сжал зубы и кивнул. Он даже не упомянул Пчелку, но злиться было бесполезно: он просто был слеп ко всему, что касалось моей дочери. Я напомнил себе, что он сын Чейда, и что Неттл хорошо о нем отзывалась. Я заставил себя вспомнить, каким глупым в его возрасте был Нед. Затем был вынужден признать, что сам был ещё более упрямым и глупым, чем они. Я положил руку ему на плечо.

— Лант. Может, ради неё и ради себя тебе не стоит ехать с нами. Сходи к целителю, поменяй повязку. Отдохни. Присмотри за Чейдом для меня.

Я похлопал его по плечу и ушел.

— Потому что именно так сделал бы ты? Сомневаюсь, — услышал я вслед.

Роустеры все же собрались на тренировочном дворе, я увидел их, когда шёл к конюшням. Я свернул к ним, чтобы поприветствовать, здесь же меня догнала Фоксглов. Сержант Гудхэнд не пришел, и я сомневался, что мы увидим его снова. Они встали в строй, двадцать один солдат. Некоторых из них я узнал, лица других оказались совсем незнакомыми. Я представил Фоксглов как их нового командира и вызвал троих старших по званию вперед. Срок службы отражался на их потрепанной внешности, но выбитые зубы и рваные уши указывали, что за ними было больше потасовок, чем настоящих битв. Но неважно. Они мне нужны. Фоксглов записала их имена и дала им звания. Никто, по видимости, не остался доволен, но никто не стал и возражать. Строем они пошли за ней. Сразу же она отсеяла четверых. Я предпочел не спорить с её решением.

После этого я оставил Фоксглов раздавать им приказы. На рассвете они должны быть в полной готовности и с четырехдневным запасом пищи. Они обязаны быть достаточно трезвы, чтобы ехать, одеты в подходящую зимнюю одежду и вооружены для ближнего боя. Последнее вызвало у них интерес, но мы не стали давать им больше информации. Я сообщил им о королевском решении.

— Мне передал вас король Дьютифул. Те из вас, кто хорошо себя проявит в ближайшие десять дней, останутся частью моего войска уже в других цветах. Роустеры как отряд будут расформированы. Те, кто покажет себя трусами, ленивыми или попросту глупыми, будут уволены. Это все, что я хочу вам сказать.

Фоксглов отпустила их, и мы смотрели, как они, сутулясь, уходят.

— Сейчас они ненавидят тебя, — заметила она.

— Мне все равно.

— Тебе не будет все равно со стрелой в спине.

Я скривился в кислой улыбке.

— Думаешь, я поеду во главе?

Я тщательно обдумал свои следующие слова.

— Выезжайте на рассвете, я догоню вас. И пусть никто из носящих мой знак Бастарда не рискует стрелой в спине. Роустеры поедут впереди.

— Гвардия Бакка будет готова, — пообещала она.

Я кивнул. Она прищурилась, ещё больше хмурясь.

— Что ты собираешься делать, Фитц?

— Я собираюсь освободить свою дочь.

Я ушел, оставив её наедине с её подозрениями.

В конюшнях я оседлал чалую и проверил, надежно ли закреплена моя седельная сумка. У меня было приподнятое деятельное настроение. Так хорошо наконец делать что-то, перестать ждать. Я наполнил мешок зерном для чалой и добавил его к своему багажу. Я как раз заканчивал, когда вошел Персиверанс.

— Это я должен делать! — возмущенно воскликнул он.

Я улыбнулся.

— Тебе бы понравилось, если бы другой человек седлал для тебя твою лошадь?

— Конечно, нет! — его негодование усилилось.

— Ну вот, — сказал я и засмеялся.

Он выглядел удивленным. Скорее всего, он прежде не видел, чтобы я смеялся.

— Что вы делаете? — требовательно спросил он.

— Собираюсь на долгую прогулку. Я вырос здесь, но прошло много времени с тех пор, как я был на этих холмах. Возможно, я вернусь поздно. Вниз по реке есть трактир, куда я часто ходил молодым, я собираюсь поужинать там сегодня.

— С боевым топором?

— Ах, это. Я пообещал Фоксглов передать его кузнецу, которому она доверяет. Она хочет удлинить ручку.

На минуту воцарилось молчание. Он колебался.

— Очень хорошо, сир. Хотите, чтобы я поехал с вами?

— Нет, нет необходимости.

Гораздо более мягким голосом он спросил:

— Есть ли новости о Пчелке, сир? Леди Пчелке?

Я сделал вдох. Не лгать.

— Многие задействованы в поисках.

Он кивнул, а затем открыл для меня дверь конюшни, и я вывел чалую. Будто смахивая муху с холки, она встряхнулась всем телом, показывая, как ей не терпится в путь.

Мне тоже, — сказал я ей. — Мне тоже.

Глава 23

ОБЯЗАТЕЛЬСТВА И СВЯЗИ

Я полагаю, что это самый старый свиток из библиотеки Скилла, и я перевел его двенадцатью разными способами со своими студентами и учениками. Двое из учеников были джамелийскими жрецами Са. Двое других были мудрецами с Внешних земель. Двое из этих двенадцати переводчиков предположили, что свиток — хитрая подделка, созданная для продажи.

Если допустить, что этот свиток подлинный, высока вероятность, что его перевод со старейшего источника написал тот, кто создал Скилл-колонны.

Я полагаю, что этот свиток ранее был в хорошем состоянии, поскольку Регал продал его в далекие времена войны Красных кораблей. Потеря этой информации невосполнима и приводит в ярость, тем более в свете последних событий. То, что последует далее, является моей лучшей интерпретацией того, что осталось от свитка. Я обнаружил его обгоревшим и гниющим на полу зала в Аслевджале. Это означает, что у сгоревшего свитка можно свободно прочесть только начало и конец. Из отчета Фитца Чивэла Видящего становится ясно, что поджог был последней местью Бледной Женщины. Для нас это стало огромной потерей. Того немногого, что осталось, достаточно, чтобы понимать это.

НАЗВАНИЕ: О СТРОИТЕЛЬСТВЕ И ИСПОЛЬЗОВАНИИ КАМНЕЙ-ПОРТАЛОВ.

Строительство нового портала не должно предприниматься без огромной осторожности и согласия Старших. Никогда не упускайте из виду тот факт, что любая магия — это обмен, сделка и покупка. От резки камня и выбора участка до заключительных рунных надписей — процесс создания порталов опасен и требует больших душевных и физических затрат тех, кто совершает эту работу.

Те, кто участвует в этом строительстве, должны быть награждены по заслугам — они годами отдают здоровье, чтобы обеспечить тех, кто приходит после них. Также проявляйте к ним заботу и уважение в их раннем старческом слабоумии. Избавьте их семьи от бремени заботы о тех, кто отдает свои тела и умы для работы — это будет первостепенной задачей для людей, пользующихся плодами их труда.

Главная часть этого свитка сильно повреждена. Слова, которые могут быть достоверно переведены с обугленных фрагментов, таковы:

Так как проход оплачивается физическим телом, акцент должен ставиться на «осознанное родство», сопровождающее связь кровных родственников через руну дракона, отношения через прикосновение рук, «оплаченное кровью», сохраняется через пожизненное добровольное желание «физического контакта», впервые совершенного неосознанно.

Те переводчики, которые могут догадываться, какая информация потеряна, полагают, что она имела отношение к тому, как построить и безопасно использовать камень-портал. Некоторые предполагают, что последовательность слов, которые ещё можно прочитать, говорит, что наиболее безопасно проводить тех людей, кто связан кровным родством или эмоциональными связями с тем, кто идет первым. Но такая интерпретация разбросанных слов может быть совершенно неверной.

Все, кто используют портал, платят за это. Цена за каждый портал будет разной. Тот, кто открывает его, платит самую большую цену, и он должен быть полон здоровья и способен понести эту плату, особенно если сопровождает других, в меньшей степени способных к плате за проход. До и после использования портала те, кто извлекает из этого выгоду, должны остановиться, чтобы поразмыслить над жертвой, которую принесли те, кто создавал эти порталы. Поговорите с ними, когда они будут в пределах и за пределами этих коридоров.

Чейд Фаллстар.

Чалая лошадь обрадовалась, когда её оседлали.

Я не переходил на галоп, хотя отчаянно этого хотел. Нет. Я ехал с легким смущением на лице, как человек, отправившийся выполнить приятное повседневной поручение. Я любезно кивнул охранникам у ворот, пожелавшим принцу Фитцу Чивэлу хорошего дня. Я выбрал путь, уводивший из Баккипа к Речной Дороге. Даже тогда я придерживался легкого темпа и чувствовал нетерпение моей лошади. Она ощущала мою жажду скорости и очень хотела разделить её со мной.

Скоро, — пообещал я ей.

Мы побежим, а потом будем драться! Как одно целое!

Моё сердце упало. Предательство.

Предательство кого?

Лошадь. Прости. Я не хотел этого начинать. Подобное обязательство мне сейчас не нужно.

Я не «лошадь». Я Флитер.

Я промолчал. Она продолжила.

Я ждала тебя долгое время. Пятеро человек требовали, чтобы я им подчинилась, но ни один не смог оседлать меня. И все они, я думаю, понимали это. Зачем ещё им нужно было продавать такую совершенную верховую лошадь, как я? Они не могли купить моё сердце, так что продавали меня снова и снова. А затем ты увидел меня, и в этот момент ты понял, что я предназначена для тебя. В два шага ты заявил права на меня, и мы оба знаем, что это было правильно.Не говори мне, что ты можешь уничтожить то, что произошло.

Я сдержал свои мысли. Я не хотел этой связи. У меня не может быть никакой другой связи. Я попытался нащупать внутри себя моего Ночного Волка, но ничего не ощутил. Я сидел на её спине неподвижно, будто мешок зерна, и думал обо всем остальном. Как далеко мы можем уехать, если отправить её в галоп? Я мысленно представил карту, размышляя, где можно сойти с королевского тракта и пересечь местность Солевой впадины. Я запомнил тот кусочек карты и надеялся, что память меня не подведет. Думаю, что лошадь сможет бежать галопом по пересеченной местности. Но могу и ошибаться.

Я смогу. Какое-то время меня использовали в качестве охотничьей лошади.

Я начал дотошно перебирать в мыслях оружие, которое выбрал. Меч и нож. Порошки яда, которые я могу подсыпать, чтобы отравить еду, если представится возможность. Шесть крошечных швов с очень мощными ядами. Праща. Я задался вопросом, сумею ли с ней справиться, ведь у меня не было практики уже многие годы.

Я — твое лучшее оружие. Человек, который обучал меня, был похож на тебя. Он отказался от меня. Я тогда была молода и не знала, что были три других лошади, с которыми он проводил столько же времени. Они все были жеребцами. Друзья дразнили его из-за тренировок со мной, говорили, что я никогда не научусь брыкаться и прыгать. Что только жеребцы знают, как драться. Он доказал их неправоту. Он одержал пари и прежде, чем лето закончилось, он продал меня.

Как лошадь может знать о таких вещах, как пари? — эта мысль ускользнула от меня, прежде чем я смог подавить её.

Она тряхнула головой, немного натянув узду. Я позволил ей это.

Как ты думаешь, что делают конюшенные мальчики, пока ждут распоряжений? Они кидают кости, кричат и передают монеты. Этим я была для человека, который научил меня драться. Броском кости.

Я почувствовал к ней острую симпатию.

Лошадь, может быть…

Я не «лошадь», не «чалая». Я Флитер.

Флитер. Я неохотно принял это имя, поскольку почувствовал, что из-за этого связь стала более тесной.

Мы можем дружить друг с другом, но я не ищу…

Как тебя зовут?

Я медленно сделал вдох.

Я чувствую очертания твоих мыслей. Я должна угадать твое имя?

Я услышал позади быстрый цокот копыт. Лошади. Больше двух.

Отойди на край дороги, и они не обратят на нас внимания.

Ещё до того как я потянул за уздцы, Флитер двинулась в сторону с дороги и замедлила шаг. Она слишком быстро настраивалась на мои мысли. Отстраниться от её намерения установить со мной связь было все равно, что пытаться избавиться от пера липкими от меда пальцами.

Так ты Изменяющий?

Нет. Я не могу это позволить, — я закрылся от неё.

Я думал, что всадники окажутся гонцами или просто спешащими по своим делам людьми, но когда я украдкой оглянулся, то увидел, что ко мне приближался Персиверанс, ведя в поводу оседланную лошадь без седока, и моё сердце замерло. Присс. Лошадь Пчелки. Я не мог разглядеть второго всадника, пока он не приблизился. Меня охватили потрясение и гнев при виде Ланта. Когда он остановил коня рядом со мной, он был бледен, лицо искажено болью. Неужели сегодня меня ожидают ещё большие проблемы?

— Ты должен был выздоравливать, а не гнать лошадь, — приветствовал я его. Из-за присутствия Персиверанса я попытался смягчить свои слова голосом.

Выражение лица Ланта стало кислым.

— А разве вы не должны находиться в Баккипе, готовиться выехать завтра с охраной?

Можно придумать сотни возможных вариантов лжи в ответ. Наиболее правдоподобно было бы сказать, что я готовился к завтрашней долгой дороге и разминал свою лошадь.

— Я иду за моей дочерью, — сказал я. — Сейчас.

Лант посмотрел на меня и уверенно кивнул.

— И за леди Шун, — добавил он.

Я посмотрел на Персиверанса. Тот спокойно встретил мой взгляд.

— Леди Пчелка захочет поехать домой на собственной лошади.

Флитер возобновила бег, остальные скакали по бокам. Мне не терпелось их расспросить, но я ждал. Лант заговорил первым:

— Я навещал лорда Чейда, чтобы известить его о том, что уезжаю завтра утром. Это моя привычка — заходить к нему хотя бы раз в день, даже если он не расположен к длительному разговору, и я не хочу, чтобы он думал, будто я пренебрег этими правилами. Сегодня он был разумен в течение некоторого времени. Он просил рассказать о нашей с вами беседе. Когда я все рассказал, он велел мне догнать вас.

— И я немного подумал, когда он приказал мне оседлать лошадь, — добавил спокойно Персиверанс. — И поехал за ним.

Я держал язык за зубами. Мне не хотелось, чтобы они ехали со мной. Я понятия не имел, что могу там найти, если вообще встречу налетчиков. Я хотел ехать в одиночку, свободно и быстро, и, в конце концов, оставаться незаметным, чтобы оценить обстановку. У меня с собой семена карриса, и я собираюсь их использовать. Не хотелось бы предлагать их Ланту из-за его ран, и я никогда не дам их такому юному мальчику, как Персиверанс. Когда я снова смог контролировать голос, то спокойно сказал:

— Я же говорил тебе, что если раны все ещё беспокоят, я пойду без тебя, Лант. Моё мнение на этот счет не изменилось. И Персиверанс. Ты должен вернуться в Олений замок прямо сейчас.

— Я понимаю, — сказал Лант, в его словах чувствовались нотки унижения, но мне некогда было разбираться с этим.

— Персиверанс?

— Сир? — он не сбавил темп лошади, но и не смотрел на меня.

— Ты слышал мой приказ?

— Да, сир.

— Тогда исполни его.

Персиверанс наконец-то посмотрел на меня. Глаза блестели, и я понял, что он борется с выступающими слезами.

— Сир, я не могу. Я дал обещание управляющему Ревелу. Он знал, что я учил леди Пчелку кататься верхом. Он не одобрял моё решение, но я пообещал ему следить, чтобы лошадь не причинила леди Пчелке вреда, и он сказал, что никому не расскажет о наших занятиях. А когда у нас начались уроки с учителем Лантом, Ревел вызвал меня и сказал, что я должен быть готов защищать леди Пчелку, всегда, в классной комнате или в любом другом месте Ивового Леса. И я снова дал слово. Я защищал её, несмотря на нашу размолвку за несколько дней до этого. Так я поклялся быть ей верным не меньше, чем вам. Так что я думаю, только она может приказать мне оставить её.

— Это самое запутанное логическое объяснение, которое я когда-либо слышал, — это было не так. Шут мог бы придумать что-то гораздо похлеще, чтобы добиться желаемого.

Персиверанс ничего не ответил. Я подумывал потребовать его возвращения в замок более сурово, но если он снова откажется, что тогда? Ударить его? Ткнуть в него мечом? Мальчик был упорным, он полон решимости стать мужчиной. В скором времени Флитер и я обгоним обоих, и тогда для Ланта лучше всего было бы вернуться в Баккип. Хороший же я принц, если не могу заставить подчиняться даже конюха. Я попытался собрать всю свою волю, чтобы настоять на своем.

Уит дал знать мне о ней раньше, чем она села на моё плечо. Я вздрогнул при её появлении, а Флитер вопросительно повела ухом.

— Фитц Чивэл, — объявила ворона. Она увереннее устроилась на моей куртке и отвернула клювом воротник, чтобы не мешал её передвижению по плечу.

— Что ты здесь делаешь? — спросил я, впрочем не ожидая услышать ответ.

— Она разговаривает! — воскликнул Персиверанс.

— Это ворона! — воскликнул Лант, как будто мы могли не заметить. Затаив дыхание, он спросил: — Это животное, с которым ты связан Уитом?

— Нет. Это не мой компаньон Древней Крови. — я никогда и никому не собирался объяснять все это, и у меня не было времени задаваться вопросом, почему я сделал это теперь. Пер тут же спросил:

— Она перелетит ко мне? Как вы думаете? Она такая красивая.

Мотли наклонилась вперед и слегка клюнула меня в щеку.

— Хороший мальчик! — пронзительно крикнула она.

Распахнув глаза, Пер с надежной протянул к ней руку, будто она была соколом. Она прыгнула с моего плеча на предложенный насест, широко взмахнув крыльями.

— Разве она не прекрасна? — восхищенно выдохнул Пер, вытягивая руку.

— Прекрасна, — подтвердила она в обоюдном согласии, и я внезапно посмел надеяться, что Мотли нашла себе более надежное пристанище, чем то, что могли предложить я и Шут.

— Ты бы хотел позаботиться о ней? У неё есть несколько белых перьев, из-за них другие вороны нападают на неё. Ты можешь покрасить их черными чернилами, если краска начнет слезать.

— Правда? — Персиверанс смотрел на меня, словно я удостоил его великой чести. — Бедняжка! Как её зовут? Как она попала к вам?

— Мы зовем её Мотли. Её прежний владелец умер, и наш общий друг попросил, чтобы я позаботился о ней какое-то время.

— Мотли. Отлично. Разве ты не прекрасна? Ты не прокатишься на моем плече, как думаешь?

Умный пристальный взгляд птицы на мгновение встретился с моим, будто она просила одновременно прощения и разрешения. Персиверанс медленно опустил запястье, ворона цепко перебралась вверх по его руке, пока не села на плечо. Пер глянул на меня с усмешкой, но тут вспомнил о деле, на которое мы отправлялись, и взгляд изменился.

— Сир? Куда мы поедем дальше? Мы найдем Пчелку? С ней все хорошо? — он кивнул в сторону топора, висевшего у меня на плече. — Ему нужна новая рукоять, не так ли?

— Нет, не нужна. Я не знаю, куда мы поедем дальше, и как Пчелка себя чувствует. Поэтому не думаю, что кому-то из вас следует сопровождать меня, — эти слова словно камни сорвались с моих губ.

Внезапно заговорил Лант:

— Что ж, как бы то ни было, я хотел бы знать то, что знаете вы. Вы получили ещё какие-то новости со времени нашего последнего разговора? Лорд Чейд распорядился, чтобы я следовал за вами.

Я ответил больше мальчику, чем ему:

— Пришли сообщения, что видели похитителей, направлявшихся к побережью. Корабль, на котором они надеялись убежать, захвачен. Мы полагаем, что знаем, с какой стороны они подойдут, и силы короля брошены туда, чтобы отрезать им путь. Мы можем найти её похитителей прежде, чем они придут к берегу. Или после. Во всяком случае, я должен быть там, — я коротко изложил все детали.

Некоторое время мы ехали молча. Потом Пер медленно проговорил:

— Так. Мы едем, опережая ваших охранников, правильно? Вы надеетесь добраться до похитителей и Пчелки прежде, чем это сделают солдаты короля? Вы надеетесь, что мы можем вступить в бой и самостоятельно спасти её?

— Это было бы безумием! — объявил Лант. — Там с десяток наемников, не считая бледных людей.

Пер был более прагматичен:

— Все, что я взял с собой — это поясной нож.

Лант фыркнул:

— Парень, мы не собираемся врываться в группу обученных наемных солдат только с твоим ножом и топором Фитца Чивэла. Я уверен, что у него есть предложение получше, чем это.

Но у меня его не было.

Внезапная ложь далась с большим трудом и получилась довольно бессмысленной:

— У меня действительно нет плана. Когда и если я определю их местоположение, тогда и решу, что делать. И именно поэтому вы оба должны вернуться назад. Сейчас, — я повернулся, глядя на Ланта. — Поедете завтра с моей охраной. Вы можете сказать Фоксглов, что я поехал перед разведчиками. Вы окажете мне услугу, если передадите ей сообщение от меня.

Казалось, Лант задумался. Я надеялся, что предложил ему достойный вариант вместо того, чтобы бросаться за мной в это и впрямь необдуманное предприятие. Какое-то время был слышен только топот лошадиных копыт по заснеженной дороге, скрип кожаных седел и шелест ветра, разглаживающего покрывало снега на лугу. Я посмотрел на деревья вдалеке, а потом на небо. Пасмурно. Оставалось надеяться, что сегодня вечером все же не будет снегопада.

Мы поднялись на холм и посмотрели вниз на широкое течение Оленьей реки. У берегов река замерзла, но посередине темнела полоса воды. Уже возле вон того перекрестка на той стороне реки я оставил бы дорогу и поехал через холмы напрямик. Я рассмотрел тяжелую телегу фермера на том берегу, её тянула группа серых лошадей, направляясь вниз к парому, который уже был там. Мы вовремя. На той стороне виднелось три дома, сарай и несколько небольших ручейков. Паром был старым и хлипким, использовали его в основном пастухи для перегонки стад и фермеры. Мы спустились вниз к рассыпчатой древесине причала и остались сидеть на лошадях, паром на другом берегу отчалил и двинулся к нам. Я посмотрел на своих спутников. Лант выглядел встревоженным, а Пер неуверенным. Причал у краев покрылся льдом, это нервировало Присс, и Перу пришлось её успокаивать.

Паром медленно приближался, затем ударился о бревна рядом с нами, молодой парень спрыгнул к нам и веревками привязал паром к причалу. Водитель фургона поднял руку в знак приветствия и кивнул нам, впрочем, ему было не до нас — его упряжка уже стучала по бревнам причала, фургон качался и громыхал. Эти звуки и шум реки замаскировали цокот копыт другой лошади. Только мой Уит заставил меня повернуться, чтобы посмотреть, кто приехал.

Да. Сегодня у меня может быть ещё больше проблем.

— Фитц! — крикнул Риддл сердитым голосом, резко осаживая белого мерина. — О чем ты думал, забирая с собой этих двоих? Лант должен отдыхать и выздоравливать! А этот парень — не более, чем мальчишка!

— Я не брал их. Они сами поехали за мной, — я подумал, что все мы выглядим странно для людей, собравшихся на серьезное дело. На мне была легкая кожаная броня под шерстяной курткой, и топор в качестве оружия, Лант прихватил с собой меч, но это не серьезное оружие, а не более, чем аксессуар элегантного джентльмена. Про Пера и говорить нечего. И только Риддл был подобающе одет и при настоящем оружии.

— Тебя отправила Нэттл? — предположил я.

Он виновато опустил голову.

— Нет. Она не знает, что я уехал. Я сказал ей, что хотел бы отправиться с вами завтра, и на это она согласилась. Неохотно. Когда я не смог найти тебя и увидел, что лошадь увели из конюшен, я все понял. И вот я здесь, — выражение его лица изменилось. — Хвала Эль! Я так устал от сидения на одном месте, ожидания и страхов!

Опасение, что его послали, чтобы вернуть меня, рассеялось. Я не смог сдержать ухмылки:

— Тебе придется противостоять очень разгневанной женщине, когда ты вернешься в Олений замок.

— А то я не знаю! Моя единственная надежда на спасение, если её маленькая сестра будет со мной.

Мы обменялись натянутыми улыбками. Мы могли шутить по этому поводу, но знали, что ярость Нэттл будет ураганом, который нам придется выдержать. В глубине души я понимал, что её гнев будет оправдан. Я знал, что вот так отправиться на спасение Пчелки было безрассудством; что один человек может сделать против отряда наемников? И я ослушался своего короля. Впрочем, у меня было оправдание — я прекратил спор ещё до того, как Дьютифул понял, что стоило бы отдать мне приказ неукоснительно следовать его планам. Я не мог доверить спасение моего ребёнка отряду гвардейцев. Я не мог сидеть без дела и ждать, когда мне её вернут.

Итак, я бросил вызов своему королю. Но теперь за мной следовали три человека, двое из которых были аристократами, не считая меня. Это могло бы навредить королю Дьютифулу. Одинокий родственник, неповинующийся своему королю — это одно. Но сейчас я собрал с собой уже небольшую толпу, и теперь это смахивало на мятеж. Я искоса бросил взгляд на Риддла. По его подбородку и сжатой линии губ я прочитал те же мысли. Он проговорил, не глядя на меня:

— Недалеко за этой переправой есть проселочная дорога, которая ведет к летнему пастбищу. Если мы свернем с дороги и пойдем по тому пути, то, возможно, уже к вечеру будем у хижины пастухов на холмах. Там мы можем переночевать, а оттуда попасть к Солевой впадине можно быстрее, чем если мы поедем по основному тракту.

— Или не ночевать. Нам надо спешить, — ответил я.

— Оставить дорогу? — тревожно спросил Лант.

Талант Риддла быстро и незаметно обмениваться понимающими взглядами по-прежнему был при нем. Он любезно сказал Ланту:

— Думаю, ты должен сейчас вернуться. Возьми с собой мальчика. Если тебе это необходимо, то езжай с Фоксглов завтра. Если мы столкнемся с отрядом наемников, то четверых будет недостаточно, чтобы справиться с ними. Это больше подходит Фитцу, и я могу делать кое-что ещё… секретное. И в этой ситуации двое человек будут менее заметны, чем четверо с пятью лошадями.

Лант ничего не ответил, и я увидел его колебания. Что-то должно перевесить, и это зависело от того, какая из его ран болела сильнее: гордость, задетая тем, что он ничего не сделал, когда забирали Пчелку и Шун, или его раны на теле? И насколько сильно он боялся встретиться с Шун не как её ухажер, а как брат? Я уже было решил, он согласится вернуться, но тут Персиверанс сказал:

— Ты можешь уехать, если хочешь, писарь Лант. Но я не могу с тобой пойти. Когда мы найдем Пчелку, она захочет сесть на свою лошадь. Я должен был защищать её, но не смог, значит я должен вернуть её, — он посмотрел на меня и догадался, что видимо был нетактичен. — Или, по крайней мере, я должен быть одним из тех, кто вернет её, — добавил он, запинаясь.

Перевозчик подал голос:

— Вы будете переходить или нет?

— Да, — сказал я, слезая с лошади. Он протянул руку, я бросил ему плату за проезд и повел Флитер на паром. Её копыта цокали по древесному настилу, лошадь напряженно косилась на проломы между досками, но все же шла за мной. Паром немного качался от нашего веса, и я привел чалую к центру плоского судна. Я не оглядывался назад, все ещё надеясь, что все они вернутся в Бакк, но я услышал, как Риддл уговаривает своего коня, и почувствовал, что судно слегка просело под их весом. Персиверанс вел обоих лошадей, Присс недовольно фыркала, но слушалась его спокойного голоса.

— Я с ними, — сказал он перевозчику, и тот разрешил ему пройти, не заплатив. Я оглянулся, Лант покачал головой и вздохнул.

— Я тоже еду, — он сам оплатил свой проезд, завел свою лошадь на паром, и мы отчалили.

Я смотрел на воду и далекий берег. Волны толкали и били хлипкое судно, но перевозчик с помощниками уверенно справлялись со своей работой. Флитер стояла спокойно, Присс нервничала и косила глазами на воду.

Риддл подвел своего коня ко мне. Когда мы достигли другого берега, Риддл повернулся к Ланту.

— Наши лошади быстрее ваших. Мы не можем ждать тебя и парня, — прямо сказал он. — Вы поедете за нами или можете вернуться в Баккип. Но ждать мы не можем. Готов, Фитц?

Я уже сидел в седле Флитер.

— Готов, — ответил я.

— Подождите! — выкрикнул Персиверанс, и я почувствовал себя предателем, качая головой. Я не уловил — что сказал Лант, но услышал ответ Риддла:

— Тогда скачите так быстро, как только сможете.

Наши лошади выпрыгнули с парома на берег и понеслись через маленькую деревушку, стуча копытами по ледяным булыжникам. За небольшой группой домов от главной дороги отходила широкая тропа. Флитер не стала дожидаться указаний. Она прыжком свернула на тропу и перешла в галоп. Чалая ждала этого весь день, и запах коня Риддла только подгонял её. Следы от фургона в снегу облегчали лошадям задачу, и вскоре мои щеки начали гореть от ветра.

— Вперед! — сказал я Флитер и почувствовал её радостное согласие. Она рванула вперед, и мир понесся мимо нас.

Вскоре я услышал позади топот копыт. Оглянувшись, я увидел, что Персиверанс подгоняет свою лошадь и уже почти нагнал нас. Лант следовал за ним, в одной руке поводья, другая зажимает плечо, лицо его было мрачным. Я решил, что ничего не могу с этим поделать, и мы поскакали дальше.

Моё тело подстроилось под ритм движения Флитер, и мы слились в одно целое. Она была великолепной лошадью, и я не смог сдержать свое восхищение.

Мы подходим друг другу, мы двое, — сказала она, и я не стал отрицать этого. Я чувствовал, как она радовалась нашему безудержному бегу, растягиваясь в широких прыжках впереди Риддла и его коня. Я перенесся мыслями на несколько лет назад, к другим скачкам по пересеченной местности. Я был почти мальчиком и следовал за Чейдом, когда мы прорывались через лес и холмы к Кузнице и моему первому столкновению с перекованными. Отгородившись от этих воспоминаний, я вернулся к настоящему дню, кобыле и ветру, бьющему в лицо, и позволил ей просто бежать вперед. Мы просто мчались, мы двое, думая лишь о том, как хорошо нам двигаться вместе. Я позволил ей выбрать удобный для неё темп. Мы замедлялись, когда ей требовалось перевести дух, а затем бежали снова. Мы испугали лису с висящим в зубах кроликом, у подножия небольшого холма мы прыгнули в ручей вместо того, чтобы перейти его вброд.

Я — Флитер! — радовалась она, и я радовался вместе с ней.

Ранний зимний вечер окрасил снежные тени бледно-голубым. Мы столкнулись с фургоном, который тянула группа черных лошадей, ведомых мальчиком едва старше Персиверанса. Фургон был нагружен дровами, и мы уступили им дорогу. Флитер потопталась на снегу, оставляя след поглубже, чтобы по нему легче было проехать Риддлу.

Мне не нужно было подгонять её. Она знала, что я хочу ехать быстрее, и она давала мне это. Вскоре мы оставили позади Ланта, а потом и Персиверанса. Риддл держался за нами, лишь немного отставая. Когда я оглянулся, то увидел его лицо, красное и неподвижное от холода, и темные, полные решимости, глаза. Он скупо кивнул мне, чтобы мы скакали дальше. Свет медленно покидал день, краски вокруг нас выцветали. Холод усилился, проснулся ветер. Почему, задался я вопросом, я всегда еду навстречу ветру? Кожа на лице стала жесткой, губы потрескались, кончики пальцев онемели от холода, и, казалось, не принадлежали мне.

Но мы продвигались вперед. Темп Флитер замедлился, поскольку мы скакали через холмы. Небо было пасмурным, и я полагался больше на зрение Флитер, чем на свое собственное. След фургона стал почти неразличимым. Мы въехали в лес, и силуэты деревьев сделали ночь ещё темнее. Тропа стала совсем неровной. Я вдруг почувствовал себя старым, замерзшим и глупым. Рискну ли я ради спасения Пчелки использовать семена карриса, чтобы мчаться галопом всю ночь? Я видел не дальше своей руки, спина болела от холода и напряжения. Мы проехали участок лесоруба. След, по которому мы продвигались, превратился в легкую впадину на снегу.

Вскоре мы оставили позади заросший лесом холм и снова оказались на ветру. Холод сковал меня, но зато ветер немного развеял облака. Звездный свет струился вниз, освещая незащищенное от ветра, покрытое снегом летнее пастбище. Флитер замедлила бег, теперь мы ехали по нетронутому снегу. Она опустила голову и упрямо шла вперед.

Я почувствовал запах конюшни — нет, это Флитер почувствовала запах конюшни или какого-то другого убежища для животных и поделилась со мной этими ощущениями. Это отличалось от того, как Ночной Волк передавал мне информацию. Для волка это всегда были охота, убийство и еда. Лошадь же чувствовала что-то знакомое, что-то, что могло послужить жилищем или отдыхом. Да, отдыхом. Она устала. И холод. Теперь пришло время спрятаться от ветра и найти воду. Перед нами на покрытом белым снегом склоне стояло плотное строение: добротное убежище из бревен с покатой крышей. Возле него я увидел засыпанный снегом стог сена. Пристроенный к дому загон для скота был размером со скромную хижину.

Флитер остановилась посреди двора, осматриваясь и принюхиваясь. Овцы, старый навоз. Я спрыгнул с лошади и первым делом пошел к загону, чувствуя, как мои задеревеневшие мускулы наконец-то пришли в движение, и ощущая тепло, пытавшееся просочиться обратно в ноги. Бедро болело, спина ныла. И я считал, что могу проехать всю ночь и способен сделать свою тайную работу, не говоря уже о возможном сражении?

Идиот.

Я нашел ворота загона, отодвинул брусок, потянул и с трудом открыл створки, борясь со засыпавшим их снегом. Когда проход стал достаточно широким для лошади, я завел её туда. Флитер ждала, пока я разрывал снег, чтобы добыть охапку сена. Я отнес сено в загон и сделал ещё три вылазки, чтобы наполнить кормушку. От чалой исходила ощутимая благодарность. Я достал мешок зерна, болтавшийся на моей седельной сумке.

Вода?

Посмотрю, что можно сделать.

Я оставил её в загоне и пошел осмотреться. Нужно было ещё расседлать Флитер, я похлопал руками по бедрам, пытаясь вернуть тепло в окоченевшие пальцы. Облака разошлись, и бледный лунный свет освещал ночь вокруг меня. Здесь был небольшой колодец, а при нем ведро и лебедка. Я услышал, как ломается тонкий лед в колодце, когда ведро опустилось вниз. Приехал Риддл, я достал ведро с водой и поднял руку в знак приветствия. Он соскочил со своего мерина и отвел его в загон. Я отнес Флитер воды, подержал ведро, пока она пила, потом напоил и коня Риддла.

— Я разведу в доме огонь, — предложил Риддл

— Иди, я позабочусь о лошадях.

Мои замерзшие пальцы боролись с не менее замерзшими ремнями и застежками. Лошади подвинулись ближе друг к другу, делясь теплом. Когда нормальные условия для ночлега лошадей были созданы, сквозь дверь хижины уже пробивался тусклый свет. Я достал ещё одно ведро воды, набросил седла на плечо и пошел к дому. Внутри он было скромным, но вполне уютным убежищем для ночевки, с дощатым полом и каменным камином в стене. Риддл уже развел огонь. Обстановка была простой: стол и два стула. Приколоченный настил в одном конце хижины был предназначен для сна. На полке мы нашли два горшка для готовки на огне, свечи, две глиняные кружки и две миски. Пастухи оставили запас дров в поленнице у хижины. Пока Риддл нагревал воду в одном из горшков, я сходил к стогу сена и принес большую охапку, чтобы сделать помягче место для сна.

Занимаясь делами, мы с Риддлом молчали. Мы словно вернулись к нашим прежним отношениям и не нуждались в лишних разговорах. Он заварил чай, я раскидал сено по настилу, подтянул стул поближе к камину и сел. Мне казалось, что наклониться и снять сапоги с онемевших ног — это непосильный труд. Медленно, очень медленно тепло огня начало прогревать дом и проникать в мою холодную плоть. Риддл вытер от пыли кружки и налил в них чай. Я взял одну. Первый день тяжелой поездки и холод сказались на моем здоровье. Что же испытывала моя маленькая девочка? Была ли она ещё жива? Нет, не стоит даже думать об этом. Персиверанс видел её в санях, закутанную в меха и одеяла. Они ценили её и хорошо о ней заботились.

Я убью их всех за то, что они сделали. Эта мысль согревала меня, словно огонь, и лучше, чем это мог сделать горячий чай.

Я услышал глухой топот приближающихся рысью лошадей, с трудом начал подниматься, но Риддл уже открыл дверь хижины прежде, чем я смог встать. Он поднял свечу, и в её слабом свете я увидел Ланта, въезжающего на поляну. Персиверанс уже слезал с лошади.

— Ты выглядишь ужасно, — поприветствовал Риддл Ланта.

Лант ничего не ответил, но как только ступил на землю, застонал от боли.

— Идите скорее внутрь, погрейтесь, — сказал Риддл, беря под уздцы его лошадь.

— Я могу сам это сделать, сир, — предложил Персиверанс, и Риддл с благодарностью передал ему повод и свечу.

— Тебе помочь? — спросил я с порога, хотя меня пугала мысль снова надевать сапоги.

— Нет. Спасибо. Сир.

Он был несколько резок со мной, я решил оставить его в покое, и он увел всех трех лошадей в загон.

Лант медленно зашел в хижину. Я отступил назад, пропуская его. Он двигался скованно, лицо пошло красными и белыми пятнами от холода и боли. Он даже не посмотрел на меня, когда вошел, и тяжело сел на мой стул у огня. Риддл дал ему чашку чая, и Лант молча принял её.

— Ты поступил бы разумнее, если бы вернулся, — сказал я ему.

— Возможно, — ответил он коротко. — Но распоряжение Чейда много для меня значит.

Я не смог ничего на это ответить. Когда вошел Персиверанс, сбивая снег с сапог, Риддл дал ему другой стул. Ворона прибыла с ним. Она молча слетела с его плеча, приземлилась на стол и принялась чистить перья. Я наполнил кружку чаем и отдал её Персиверансу, тот пробормотал в пол слова благодарности.

— Вода! — потребовала Мотли. — Еда. Еда, еда, еда!

Мы с Риддлом достали свою провизию. Я предполагал, что беру еду только для себя. Лант не взял ничего, вероятно, полагая, что по пути мы будем останавливаться в деревнях или на постоялых дворах. Мальчик принес зерно для лошадей.

— Мой па всегда говорил — в первую очередь заботиться о лошади, поскольку она может везти тебя, но ты не можешь везти её. И не быть слишком гордым, чтобы приготовить немного зерна для себя, если это необходимо. Потому что если оно недостаточно чистое для тебя, чтобы его есть, ты не должен кормить им свою лошадь, — заявил Персиверанс, когда поставил на стол мешок овса, рядом с моими вяленым мясом и подсохшими яблоками. «Барричу понравились бы и ты, и твой отец», — подумал я.

Риддл покачал головой на моё скудное предложение. Из своей седельной сумки он достал буханку темного сладкого хлеба, большой кусок сыра, приличный кусок ветчины и мешок высушенных слив. Этого было достаточно не только для двоих, но и для всех четверых. Мотли вполне удовлетворилась объедками. Я заварил свежий чай, и как только Лант и Персиверанс, расслабившись, сели возле огня, вышел за дровами, чтобы разжечь хороший огонь на ночь.

Все зевали, когда я вернулся.

— Какие планы на завтра? — устало спросил меня Риддл.

— Встать рано. Найти Пчелку и Шун. Убить людей, которые их похитили. Привезти девочек домой.

— Это план? — недоверчиво спросил Лант.

— Исходя из того, что я знаю, это лучшее, что можно придумать, — сказал я ему. Риддл кивнул и подавил зевок. Я тоже начинал засыпать перед камином. Я взял полупустую чашку чая из его расслабленных рук.

— Пойдем спать, — предложил я ему. — Помните, что завтра будет тяжелый день.

Он зевнул, прежде чем встать и, спотыкаясь, пошел на лежанку. Он уснул прямо в сапогах сразу, как только лег.

— Как рана, Лант? — спросил я.

— Болит, — пробормотал он. — Все ещё болит. Я и так был разбитым, а сейчас совсем не осталось сил.

— Это не твоя вина. Ты ещё не исцелился. Если бы Чейд знал, он не отправил бы тебя со мной. Нет причин стыдиться. Тебе нужно отдохнуть.

Я спросил себя, почему его успокаиваю, и сам же ответил на свой вопрос. Вина. Он чувствовал себя виноватым тогда, не защитив Шун, и виноватым теперь, когда едва-едва мог участвовать в миссии по её спасению. Я знал, что завтра он будет чувствовать себя ещё хуже. Я внимательно наблюдал за ним, когда он поднялся со стула. Он пошатнулся, едва не упав, затем поплелся к кровати и лег, плотнее заворачиваясь в плащ.

— Фитц? — спросил Риддл заплетающимся языком, пытаясь подняться.

— Мне очень жаль, — сказал я, пока он ещё мог меня слышать. Я поймал его обмякшее тело, не давая ему упасть. Придерживая за плечи, я оттащил его ближе к огню, уложил на пол и укрыл плащом. Риддл все ещё сопротивлялся сну.

— Позаботься о Ланте и мальчике, — сказал я ему. — Это лучший способ помочь мне. То, что мне, возможно, придется сделать, лучше делать в одиночку. Не переживай об этом. Я всегда был коварным ублюдком, ты же знаешь.

— Фи-и-итц, — выдавил он и закрыл глаза. Я тяжело вздохнул.

— О, Фитц! — сказала ворона голосом Шута. Это звучало, как упрек.

— Я сделал то, что нужно сделать. И я не возьму тебя с собой.

Я положил в огонь ещё одно полено, лег рядом с Риддлом, прижавшись к его спине и укрывая нас обоих его плащом, и закрыл глаза. Однако у меня не было такой роскоши, как возможность поспать. Я разрешил себе лишь немного отдохнуть, пока полено не прогорело в камине.

Когда я услышал, как оно упало, разваливаясь на угли, я встал, посыпал зерном кусок хлеба и пошел в конюшню. Мыслями и прикосновением я разбудил Флитер и не стал её обманывать.

— Если ты съешь это, у тебя будет сила, чтобы везти меня остальную часть ночи и весь завтрашний день.

Я думал, она будет расспрашивать меня. Ночной Волк стал бы. Вместо этого она без раздумий взяла губами кусок хлеба с моей руки. Её доверие пристыдило меня. Я не думал, что это причинит ей ощутимый вред, но тем не менее чувствовал себя неспокойно из-за того, что сделал. Потом я вернулся в хижину, дожидаясь, пока начнется действие семян.

Я поел, добавив немного карриса к остаткам сыра и жареному зачерствевшему хлебу. Семена карриса часто использовались при приготовлении праздничных пирогов как средство для поднятия энергии и духа, и до сих пор я обращался с этим разумно. Эффект семян часто заканчивался слишком внезапно, я хорошо помнил, как однажды Чейд просто рухнул на землю после истечения их действия. Хлеб, плавленый сыр и острые семена были восхитительны, и я почти сразу почувствовал бодрящий эффект и даже беззаботность. Остальные крепко спали и, вероятно, не проснутся до полудня. Я дал вороне кусок хлеба и оставил для неё воду в одной из кружек. Прежде, чем уйти, я проверил Персиверанса, поскольку немного волновался, что мог дать ему слишком большую дозу снотворного чая. Но его дыхание было ровным, он даже пробормотал что-то, когда я прощупывал пульс на его горле. Он был в порядке.

Я вымыл чашку, заполнил горшок снегом, нагрел его и заварил в нем добытую мной эльфовую кору. Время исчезнуть Скиллу. Мы с Чейдом так и не выяснили — сколько для этого нужно коры, в то время мы были слишком заняты. Однако, когда я выпил горький напиток, то почувствовал, как настой сразу же ослабил во мне Скилл. Теперь никто не сможет ни скрыть от меня мою дочь, ни затуманить мои мысли. Вместе с угасанием Скилла, как обычно при использовании коры, пришли плохое настроение и прилив мрачной энергии. Я вымыл чайник снегом и поставил обратно на стол, упаковал часть еды для себя и принес ещё дров для тех, кого оставлял. Выйдя за дверь, я услышал хлопанье крыльев и почувствовал, как черные перья мазнули по щеке, когда ворона вылетела вслед за мной. Она взлетела на крышу загона с лошадьми, стряхивая снег со стропил. Даже сейчас, когда на небе взошла луна, Мотли казалась лишь сгустком темноты на фоне ночного неба. Я посмотрел на неё.

— Ты уверена, что хочешь остаться на улице? Они ещё долго будут спать.

Птица проигнорировала меня, и я решил сделать то же самое. Это ворона, она может сама позаботиться о себе. Пусть подождет других или летит обратно в Баккип. Я напоил всех лошадей и положил им побольше сена, прежде чем оседлать Флитер.

— Ты готова? — спросил я её и почувствовал радостное согласие. Я подумал, могла ли она ощущать энергию семян карриса, бежавшую через меня, и как это скажется на ней. Я уже чувствовал эффект, который оказали на неё те семена, которые она съела.

— Это необходимо, чтобы быстрее двигаться, — уверила она меня.

— Это необходимо, чтобы нам сделать это, — ответил я, соглашаясь. Я использовал свое плохое настроение и чувство беспомощности, чтобы раздуть свой гнев и ненависть к тем, кто похитил Пчелку, и мы выехали.

Мы немного поднялись наверх, затем проехали по проходу между холмами под названием Девичья Талия и спустились в долину за его пределы. На другой стороне холмов была деревня и, вероятно, хорошая дорога. Я все ещё не был уверен, что найду похитителей раньше королевских гвардейцев, но это было возможно.

— Я должен быть там, — сказал я Флитер.

Мы будем, — согласилась она. Я дал ей свободу действий, и вскоре мы оставили хижину далеко позади.

Глава 24

РАЗДЕЛИВШИЕСЯ ПУТИ

Сон начинается с отдаленного звона колокола. В этом сне я была собой. Я пытаюсь убежать от чего-то, но бегу по кругу. Я бегу так быстро, как только могу, пытаясь вырваться, но всегда возвращаюсь к самому опасному месту. Рядом с ним я падаю, они догоняют меня и хватают. Я не вижу, кто это. Только то, что они меня поймали. Там лестница из черного камня. Она надевает перчатку и протягивает руку. Она открывает дверь, ведущую к лестнице, и, держа меня за руку, тащит меня вниз. Дверь позади нас беззвучно закрывается.

Мы в месте, где пустота состоит из других людей. Они все начинают говорить со мной, но я закрываю уши и зажмуриваюсь.

— Дневник сновидений Пчелки Видящей.

Все изменилось, когда Эллик взял под контроль Винделиара. Не уверена в причинах произошедшего, разве что он получал удовольствие от беспокойства, охватившего луриков и Двалию. В ночь, когда он захватил туманного мальчика и забрал его в свой лагерь, мы не запрягли сани и не отправились в путь. Он ничего нам не сказал и оставил ждать.

Эллик вышел встретить своих солдат и Винделиара, позвал его к своему костру и предложил мясо, которое его люди добыли в тот день. Его солдаты сгрудились в толпу, так что мы не могли видеть происходящее. Лингстра Двалия стояла у нашего костра и смотрела на них, но никак не вмешивалась. Эллик разговаривал тихо. Мы слышали, как он что-то говорил, а Винделиар пытался ему отвечать. Сначала тон Эллика был приветливым, затем серьезным, и, наконец, сердитым. Вскоре раздались рыдания Винделиара, он громко вопил, но я не могла разобрать ни слова. Я не услышала ничего, свидетельствующего о том, что его били. Но иногда мужчины над чем-то громко смеялись. Двалия теребила в руках свою юбку, но не говорила ни с кем из нас. Двое из людей Эллика стояли у нашего костра, наблюдая за ней. Когда она сделала два шага в их сторону, один из них достал свой меч. Он улыбнулся, приглашая её подойти поближе. Она остановилась, и, когда она вернулась к нашему костру, они оба засмеялись.

Это была очень долгая ночь. Возможно, Двалия думала, что к утру они вернут Винделиара обратно. Они не вернули. Половина солдат улеглись в спальные мешки, но остальные подбросили дров в костер и сторожили туманного человека. Когда стало ясно, что Эллик пошел спать, она повернулась к нам.

— Идите спать, — сердито приказала она. — Сегодня ночью мы снова двинемся в путь, так что вы должны быть отдохнувшими.

Но немногие из нас спали. Ещё до того, как зимнее солнце достигло зенита, мы встали и нервно суетились по лагерю. Поднялся Эллик, и мы увидели, что стражу Винделиара сменили, как и двух солдат в нашем лагере. Бледные Служители старались не смотреть на них. Никто не хотел привлекать к себе их внимание. Навострив уши и бросая косые взгляды, мы пытались услышать — что Эллик приказывал своим людям.

— Держите их здесь, — услышала я слова Эллика, садящегося на лошадь. — Когда я вернусь, я надеюсь найти все также, как и оставил.

Двалия забеспокоилась ещё больше, когда Эллик приказал оседлать лошадь для Винделиара. Мы со страхом смотрели, как уезжал Эллик, а за ним Винделиар в окружении четырех солдат. Они направились в город средь бела дня.

Думаю, в этот день все испугались, когда Эллик уехал, а его солдаты остались присматривать за нами. Ох, как же хорошо они за нами следили. Бросали косые взгляды, ухмылялись, тыкали пальцами в одних луриков, а руками показывали размер груди или ягодиц других. Они не говорили с нами и никого из нас не трогали, и это каким-то образом делало их взгляды и слова ещё более угрожающими.

Но они поддерживали установленный Элликом порядок. Он приказал им оставить нас в покое, «пока что», и они оставили. Однако пугающее беспокойство о том, что он в любой момент мог отменить или изменить этот приказ, нависло над нами. Лурики весь день работали с серьезными лицами, постоянно поглядывая — чем в своем лагере занимаются солдаты. Дважды я слышала, как они перешептывались: «Этого не видели, это не было предсказано! Как такое может быть?». Они вспоминали записи, цитировали их друг другу, пытаясь по-новому их интерпретировать, что позволило бы им верить в то, что все происходящее было как-то предвидено или предсказано. Двалия, как мне казалось, избегала разговоров, как могла, приказывая Служителям растопить снег для воды или принести больше дров. Они повиновались ей, передвигаясь по двое или трое ради безопасности и, думаю, чтобы продолжать шептаться.

Пока Двалия пыталась занять наш лагерь заботами, люди Эллика бездельничали и пялились, подробно обсуждая женщин, как будто те были лошадьми, выставленными на продажу. Наши мужчины едва ли нервничали меньше, размышляя о том, не прикажет ли Двалия им защищать нас. Среди них не было закаленных бойцов. Они были такими, какими я представляла себе писарей: со множеством знаний и идей, но слабые, как молодые саженцы ивы, и бескровные, как рыбы. Они охотились достаточно хорошо, и Двалия отправила их добывать еду. У меня кровь застыла в жилах, когда я увидела, что несколько солдат поднялись и потащились за ними, злобно ухмыляясь и тихо посмеиваясь.

В ожидании мы сидели вокруг костра и мерзли, поскольку пламя не могло согреть. Наконец, наши охотники вернулись с двумя тощими белыми кроликами и угрюмыми лицами. На них не нападали, но солдаты следовали за ними, переговариваясь достаточно громко о том, что они могли бы с ними сделать. Трижды они отпугивали дичь, как только охотники выпускали стрелы.

Я терпела сколько могла, но в конце концов необходимость облегчиться пересилила. Я пошла к Шун, она была очень раздражена, но в таком же отчаянном положении. Мы шли вместе, постоянно оглядываясь, пока не нашли укромное место. Я все ещё притворялась, что справляю нужду стоя, прежде чем присесть. Я привыкала к этому. Я больше не пачкала свои ботинки. Мы обе закончили и поправляли одежду, когда заметили какое-то движение. Шун набрала воздуха, чтобы закричать.

— Не надо, — тихо сказал он, скорее умоляя, чем приказывая. Он сделал шаг вперед, и в сгущающихся сумерках я разглядела, что это был молодой солдат, который не сводил глаз с Шун с тех пор, как мы покинули Ивовый Лес. Он заговорил быстро и тихо. — Я просто хотел сказать, что я защищу тебя. Я скорее умру, чем позволю кому-то навредить тебе. Или ей.

— Спасибо, — так же тихо сказала я, предпочтя верить, что он обращался ко мне, а не к Шун.

В темноте я не могла разглядеть его глаз, но увидела, что он улыбнулся.

— И я не выдам ваш секрет, — сказал он и шагнул назад под тень деревьев. Некоторое время мы стояли на месте, потом осторожно приблизились к тем деревьям. Там никого не было.

— Он говорил со мной раньше, — заметила Шун. Я посмотрела на неё, широко раскрыв глаза. — Некоторые солдаты говорят со мной. Также, как они нашептывают гадости бледным людям, когда те приносят им еду или собирают посуду, — она вглядывалась в темноту, в которой он скрылся. — Он единственный, кто сказал хоть что-то доброе.

— Ты ему веришь? В то, что он сказал?

Она перевела взгляд на меня.

— Что он нас защитит? Один против всех? Он не сможет. Но он думает, что ему придется защищать нас от его товарищей, а это значит, что грядет что-то плохое.

— Мы все это знаем, — ответила я тихо. Мы пошли обратно к лагерю. Я хотелавзять её за руку, чтобы за кого-то подержаться, но знала, что она не одобрит этого.

Когда Эллик и его люди вернулись, уже совсем стемнело. Двалия вздохнула от облегчения, увидев с ними невредимого Винделиара. Седельные мешки на всех лошадях были набиты, а компаньоны Эллика, спешиваясь, смеялись и звали своих товарищей.

— Мы разграбили город днем, и никто не сопротивлялся! — крикнул один, и все собрались у огня посмотреть на добычу.

Из мешков доставали бутылки вина и хорошую еду, ветчину и буханки хлеба со смородиной и специями, копченую рыбу и зимние яблоки. Я услышала их разговоры: «Средь бела дня!» — сказал один, а другой, складывая домотканое платье, говорил: «Снял прямо с неё, а она стояла, как корова, которая ждёт, чтобы её подоили! Попробовал раз или два, но на большее времени не было! И когда мы уходили, её муж взял её за руку, и они пошли через город, даже не обернувшись!».

Двалия, раскрыв рот, застыла от ужаса. Сначала я решила, что от слов этого человека, но проследила за её взглядом: Винделиар сидел на лошади позади ухмыляющегося Эллика. Туманный человек неуверенно улыбался, на нем было жемчужное ожерелье и меховая шапка. На шею был надет яркий шарф, а на руки — красные кожаные перчатки с кисточками. Один из вернувшихся мужчин хлопнул его по ноге и сказал:

— Это только начало! — улыбка Винделиара стала шире и уверенней.

Думаю, это сломало решимость Двалии.

— Винделиар! Вспомни о пути! Не уходи от того, что было предвидено! — крикнула она ему.

Эллик повернул лошадь и поехал прямо на неё, напирая, пока она не споткнулась и чуть не упала в костер.

— Он теперь мой! Не разговаривай с ним!

Но улыбка пропала с пухлого лица Винделиара, и он с тревогой смотрел, как Эллик нагнулся, чтобы ударить Двалию. Она не двинулась и приняла удар. Храбрость, или она опасалась сделать хуже, сопротивляясь?

Эллик смотрел на неё, пока она не опустила глаза. Потом он поехал к своему костру, объявив:

— Этой ночью мы празднуем! А завтра — ещё одна проверка способностей нашего замечательного друга!

Некоторые Служители с жадностью и голодом глядели на лагерь солдат. Когда Эллик спешился, его люди предложили ему лучшую часть добычи. Некоторое время Винделиар в растерянности смотрел на наш лагерь, как собака, тоскующая по привычной конуре. Люди Эллика окружили его, протянули открытую бутылку вина и сладкий пирог. Спустя мгновение он уже слезал с лошади, а один из сопровождающих положил руку ему на плечи и повел в толпу товарищей. Я вспомнила свой сон о бедняке, которого затянуло и утопило в водовороте драгоценностей и еды.

Мне стало холодно. Никто из них не предвидел этого. Но я предвидела. Только я.

Я не понимала, как такое может быть, и вдруг осознала, что мне придется это понять. Непонимание этих снов могло принести большую опасность. Я единственная могла ухватиться за румпель и направлять лодку, но я не знала как.

Тише, — строго приказал мне Волк-Отец. — Ничего не говори. Только не этим людям.

Мне нужно знать.

Нет. Не делай этого. Вдохни поглубже. Дыши сейчас, чувствуй запахи сейчас. Будь готова к опасности, которая ожидает сейчас. Или тебе никогда не придется бояться завтрашней опасности. — Его последние слова звучали печально, как будто он слишком хорошо понимал их значение. Я подавила свои вопросы и открылась для всего происходящего вокруг нас.

— По крайней мере, они не сделали ничего похуже, а просто забрали её одежду, — тихо проговорила Одесса.

Двалия, подавлено сидящая у огня, объяснила — почему:

— До тех пор, пока они не узнают границ силы Винделиара, они не будут рисковать, ставя себя в положение, в котором целый город может неожиданно обернуться против них. Но пока они играются с торговцами, мы сидим здесь, открытые для любого, кто решит пройти через этот участок леса. Нас теперь могут заметить. С нами может произойти что угодно.

— Что угодно? — спросила Одесса, сморщив лоб, как будто это её озадачило.

Двалия выглядела нездоровой.

— Что угодно. Мы так далеко от пути, я не знаю, как на него вернутся. Я не знаю, следует ли нам действовать, или стоит надеяться, что путь исправится. Все, что мы делаем, может увести нас далеко от правильных решений.

Одесса нетерпеливо кивнула.

— Так нас учили в школе. «Доверяйте пути Белого Пророка. Избегайте крайних действий. Только Пророк через его Изменяющего может привести к лучшему будущему». Но когда мы так далеко от пути, это все ещё так?

— Мы должны в это верить, — неуверенно, как мне показалось, ответила Двалия. Пока она говорила, лурики подходили ближе. Они ютились вокруг неё, как стадо овец, собирающихся около пастуха. Мне вдруг вспомнился мой мрачный сон. Я стиснула зубы, сдерживая рвотные позывы, и слова из сна эхом раздавались в моей голове: «Овцы разбросаны, отданные на волю ветра, пока пастух бежит с детенышем волка».

Я услышала громкий голос со стороны другого лагеря:

— Почему? Почему бы и нет? Чтобы отпраздновать! Для тех из нас, кто оставался здесь и ждал, пока вы испытывали мальчика в городе.

— Они мои, — ответил Эллик, но в его строгих словах слышалось веселье. — Когда мы поменяем их на звонкие монеты, тогда, будь уверен, ты получишь свою полноправную долю. Я когда-нибудь обманывал тебя в этом?

— Нет, но…

Я вытянула шею. Это говорил красивый насильник. В свете костра было видно, что его нос и щеки покраснели не только от холода. Они пили украденное вино. Мельком я увидела Винделиара. Он сидел на снегу, на лице была глупая улыбка.

— Это все его вина, — ядовито прошипела Двалия. Я думала, что это об Эллике, но она невидяще вглядывалась в темнеющий лес. — Это он сделал с нами. Не мог смириться с отведенной ему ролью. С ним хорошо обращались. У него не было причин убегать, самому выбирать Изменяющего, уничтожать путь своим упрямством. Я чувствую его влияние на все это. Я не знаю, как такое может быть. Но уверена, что это так, и я проклинаю его имя.

— Так дайте нам двух или хотя бы одну! — смело предложил Хоген. — Одна не сделает большой дыры в вашем кошельке, Командующий!

Я думала, что Эллик разозлится такому требованию, но, видимо, выпивка и удовольствие от полученных сегодня трофеев сделали его мягче.

— Командующий? Нет. Герцог. С этим мальчиком на поводке я снова стану герцогом. Отныне называйте меня так!

Послышались одобрительные возгласы в ответ на это заявление.

Посчитал ли Хоген, что он смягчился от вина и успеха? Он отвесил искусный поклон Эллику и насмешливо-изящным тоном произнес:

— Герцог Эллик, ваше превосходительство, у нас, самых верных ваших слуг, есть к вам просьба. Не выделите ли вы нам одну женскую плоть для развлечений этой холодной ночью?

Послышался взрыв хохота и возгласов. К нему присоединился и герцог Эллик. Он похлопал Хогена по спине и громко и четко сказал:

— Я хорошо тебя знаю, Хоген. Одной тебе всегда мало. А когда вы с ней закончите, то от неё ничего не останется на продажу!

— Тогда дайте нам двоих, и она получит лишь половину! — предложил Хоген и, по меньшей мере, трое одобрительно крикнули.

Позади себя я почувствовала застывшую Шун. Она положила руку мне на плечо, вцепившись, словно когтями. Она наклонилась к моему уху и сказала:

— Пойдем, Пчелка. Ты, наверно, устала. Пойдем отдыхать, — она схватила рукав моего пальто и почти подняла меня, потянув за собой. Вокруг нас у огня сидели замерзшие лурики, их взгляды были устремлены в другую сторону. Глаза казались огромными на их бледных лицах.

— Можем ли мы сбежать? — прошептал один из них — Если мы разбежимся по лесу, некоторые могут спастись!

— Не делайте ничего, — прошипела Двалия. — Ничего.

Но Шун не обратила внимания на её слова. Она повела меня, мы тихо передвигались, отходя от света костра. Перепуганные лурики, похоже, не обратили внимания на наш уход. Двалия обратила. Она посмотрела на нас, но не стала ничего делать, как будто хотела, чтобы мы сбежали.

Я потеряла нить разговора в другом лагере, но грубый гул смеха, который я услышала, был скорее пугающим, чем веселым. Эллик повысил голос, весьма радостно выражая свое согласие.

— Ох, хорошо, Хоген. Все здесь знают, что твой мозг не работает, пока член томится в одиночестве. Я дам вам одну. Только одну. Выберу специально для тебя. Идем, подданные! Следуйте за вашим герцогом.

Я как будто вросла в землю, и, сердито зашипев, Шун остановилась. Я посмотрела назад. Я была напугана, но хотела видеть происходящее. Хватка Шун на моем плече не ослабевала, но она перестала меня тянуть. Думаю, её тоже охватило парализующее любопытство. Такой же страх и ужас.

С широкой и пьяной улыбкой на морщинистом старом лице Эллик подошел к нашему костру. Его рука лежала на плече Хогена, как будто управляя им, но, думаю, он скорее опирался на него, пока пробирался по снегу. Насильник, как всегда, был красив: золотые волосы блестели в свете огня, и он улыбался, показывая ровные белые зубы. Такой красивый и такой жестокий. Некоторые лурики расположились на своих вязанках у костра. Они встали, когда Эллик подошел, и отступили, но не далеко. Они собрались поближе к Двалии, как будто она стала бы защищать их. Я знала, что она не станет.

— Ничего не делайте, — строго предупредила она их, пока Эллик подходил ближе. Его люди собрались позади него и красивого насильника, бросая взгляды, как изголодавшиеся собаки. Хоген широко улыбался, его левая рука сжимала промежность, как будто он сдерживал себя. Его бледные глаза бегали по лурикам, как у нищего ребёнка, глазеющего на витрину со сладостями. Белые замерли, как кролики. Шун издала тихий звук. Она присела, и я позволила ей отвести меня на несколько шагов в сторону за ненадежное укрытие из отростков ивы. Мы обе наблюдали.

— Вот она! Вот эта как раз для тебя, Хоген!

Эллик протянул свою руку к тощей девочке с бледным, как луна, лицом. Она тихо вскрикнула и подвинулась поближе к Двалии. Двалия не шевельнулась. Она смотрела на Хогена и Эллика с каменным лицом и не издавала ни звука. В последний момент рука Эллика устремилась в сторону, и он схватил Одессу за воротник пальто, оттаскивая от других, как будто только что выбрал поросенка на вертел. Её рот перекосило от ужаса, её невзрачное, незавершенное лицо исказилось, пока Эллик тащил её под насмешки своих людей и разочарованный крик Хогена.

— Она отвратительна, как собачья задница! Я не хочу её!

Мужчины позади него захохотали, Эллик смеялся тоже, пока его лицо не стало ярко-красным, а затем прохрипел:

— У твоего петушка нет глаз! Она подойдет тебе. Все равно на рынке за неё ничего не выручить!

Одесса чуть не упала в обморок, повалившись на колени, но её удержала цепкая рука старика, ухватившаяся за ворот её рубашки. Эллик был сильнее, чем казался. Он внезапно напрягся, поднял её на ноги и швырнул Хогену, так что тому пришлось её поймать, чтобы не упасть самому.

— Бери её, собака! — все веселье вдруг пропало с лица командующего. Он выглядел разъяренным, когда заговорил: — И хорошенько запомни эту ночь, и запомни, что я вычел её стоимость из твоей доли в нашей добыче. Не думай, что ты можешь хныкать и торговаться со мной, мальчик. Я заключаю сделки. И этот отвратительный обрывок юбок — то, что ты получишь от меня сегодня.

Хоген смотрел на своего командира поверх склоненной головы Одессы. Она пришла в себя и начала тщетно отбиваться, молотя руками. Лицо Хогена побагровело от ярости, но, увидев взгляд Эллика, он опустил глаза.

— Тупая сука, — презрительно сказал он, и я подумала, что он бросит Одессу обратно к лурикам. Вместо этого он схватил её, взял одной рукой за горло и потащил за собой. Остальные, притихшие после слов командующего, последовали за ним, оспаривая очередность.

Двалия ничего не предпринимала. Как овцы, её последователи собрались в кучу позади неё. Я подумала — наверняка каждая втайне радовалась, что волки забрали Одессу, а не её.

Не волки. Волки едят, когда голодны. Они не насилуют.

Прости, — кажется, я обидела Волка-Отца.

— Идем, — Шун потащила меня за припорошенный снегом кустарник. — Они не остановятся на ней. Мы должны уходить.

— Но у нас с собой ничего нет…

Из другого лагеря послышались вопли. Мужчины издевались над Одессой, передразнивая её крики. Рука Шун на моем плече задрожала.

— У нас есть наши жизни, — сердито прошептала она. — С этим мы убежим, — она с трудом дышала. Она была напугана. И пыталась спасти меня.

Я не могла отвести глаз от сбившихся в кучку луриков. Силуэт Двалии вырисовывался на фоне огня. Внезапно она двинулась.

— Эллик! — злобно закричала она. — У нас было соглашение! Ты дал нам свое слово! Ты не можешь этого сделать! — затем я увидела, как двое мужчин, приставленных следить за луриками, пошли к ней. Она крикнула им: — Не вставайте у меня на пути!

— Это… глупо, — послышался голос Шун — Мы должны бежать. Нам надо уходить отсюда. Они убьют её, и тогда ничего не будет стоять между ними и нами.

— Да, — ответила я. Я слушала Волка-Отца. — Мы не должны оставлять свежие следы. Будем двигаться там, где снег уже утоптан. Уйдем от лагеря как можно дальше, пока они заняты. Найдем дерево, точнее, место под ветвями, которые прогнулись под тяжестью снега, но только чтобы вокруг ствола снега было мало. Спрячемся там, прижмемся друг к другу.

Я поднялась и взяла её за запястье. Она убрала руку с моего воротника, и я повела её прочь от Двалии и застывших луриков, прочь от костров, в темноту. Крики Одессы прекратились. Я не хотела думать — почему. Мы двигались, крадучись, до конца нашего лагеря. Шун молчала. Она просто шла за мной. Я повела её по тропе, оставленной лошадьми и санями, когда мы ехали сюда. Мы не останавливались и обе прерывисто дышали от страха, убегая по следам саней и лошадей. Черный лес был покрыт белым снегом. Я заметила следы животных, пересекших наш путь. Мы повернули и побежали по ним. Теперь мы передвигались по оленьей тропе, склонив головы, чтобы пройти под низко опущенными, заваленными снегом ветвями.

— Не касайся веток. Нельзя, чтобы с них упал снег, — предупредила я. На возвышении слева от нас я увидела еловую рощицу. — Сюда, — прошептала я. И пошла первой, прокладывая тропу через глубокий снег. Я оставляла следы. С этим ничего нельзя было поделать.

Слой снега будет тоньше в глубине леса. Иди, детёныш. Не прячьтесь до тех пор, пока не устанете настолько, что не сможете бежать дальше.

Я кивнула и постаралась бежать быстрее. Снег прилипал к моим ботинкам, но Шун создавала слишком много шума. Они услышат, как мы убегаем. Они поймают нас.

Вдруг мы услышали крик Двалии. Он был не пронзительным, а хриплым. И пугающим. Она завопила снова, а затем крикнула:

— Винделиар! Вернись к нам! Винде… — и её голос прервался, как быстро потушенный факел.

Послышался хор испуганных голосов, крики. Вопрошающие, как стайка цыплят, разбуженных посреди ночи. Лурики.

— Бежать. Мы должны бежать!

— Что они с ней делают?

— Винделиар! Он должен нам помочь!

Во тьме позади нас я услышала, как задыхающимся голосом Двалия закричала:

— Этого не должно случиться! Этого не должно случиться! Останови это, Винделиар! Это твой единственный шанс вернуться на правильный путь! Забудь, что Эллик тебе сказал! Это была ложь! Забудь Эллика! — затем она отчаянно крикнула: — Винделиар, спаси меня! Останови их!

Другой резкий вопль пронзил ночь. Это был не звук. От него стало больно, и я ослабла. Страх растекся по воздуху и пропитал меня насквозь. Я была так напугана, что не могла двигаться. Шун застыла на месте. Я попыталась заговорить, сказать, что нам нужно идти дальше, но не могла заставить себя. Ноги не держали меня. Я упала на снег, Шун упала на меня сверху. После этой волны в лесу повисла мертвая тишина. Птицы смолкли, ни одно живое существо не издавало ни звука. Так было, пока я не услышала треск огня.

Потом послышался один пронзительный, ясный крик:

— Бегите! Спасайтесь!

Затем хриплые выкрики мужчин:

— Схватите их! Не дайте им украсть лошадей!

— Убить его! Убить их всех!

— Остановите их. Не дайте им добраться до города!

— Ублюдки! Предательские ублюдки!

И ночь снова наполнилась звуками. Вопли, плачь. Рев и крики мужчин. Приказы. Жалобный визг.

Шун поднялась и поставила меня на ноги.

— Бежим, — проскулила она, и я предприняла неудачную попытку. Мои ноги напоминали желе. Они не держали моего веса.

Шун потащила меня по снегу. Я побежала, пошатываясь.

Мы убегали от нарастающих во тьме криков.

Глава 25

КРАСНЫЙ СНЕГ

Я всего лишь пересказываю слухи и сплетни, дошедшие до меня. То, что я услышал, звучит слишком дико, чтобы быть правдой, но докладываю вам, как было приказано. Герцога Калсиды больше нет. Орда драконов с вооруженными наездниками прилетела из пустыни и напала на город Калсиду. Они плевались огнем. Окружили город, сея разрушения, направились ко дворцу и набросились на него, ломая крыльями и хвостами. По слухам, крепость стала на четверть ниже и больше не годится для жизни.

Говорят, что старый больной Герцог был выведен из замка и спрятался под защитой своего войска, но рухнувшая башня поглотила под собой и Герцога, и многих его солдат. Выжил лишь самый доверенный советник Герцога — канцлер Эллик, бывший его компаньоном с юных лет. Силам Калсиды пришлось отступить, и это привело к их окончательному разгрому.

На следующее утро объявилась дочь Герцога, вступившая в союз с драконами и их Хранителями, и теперь она считается полноправной Герцогиней Калсиды. Эллик объявил, что именно он был выбран преемником Герцога и обвинил так называемую Герцогиню в колдовстве. Роктор Краснорукий, ранее бывший незначительным дворянином с Запада, бросил вызов им обоим. Его военные силы не были задействованы в защите дворца Герцога и остались невредимы, а потому, по моему мнению, должны одержать победу. Калсидийцы вряд ли признают власть женщины, даже и с одобрения драконов. Войско герцога Эллика значительно сократилось во время учиненного драконами разгрома Калсиды. Будет чудом, если ему удастся вернуться к власти, особенно после того, как он оказался не способен защитить город. «Герцогиня» Калсиды объявила награду за его отрубленную голову, а жители города называют его трусом, бросившим народ на растерзание драконам.

— Неподписанное донесение лорду Чейду Фаллстару.

Мы с Флитер прекрасно провели время. Луна серебрила снег, а звезды помогали ориентироваться. Каретная дорога скоро влилась в более широкий тракт, мы приближались к Девичьей Талии, хотя проход через низкие холмы вряд ли заслуживал такого названия. Флитер была рада вновь оказаться на утоптанном снегу. Чалая поскакала галопом, когда мы поднялись на последнюю возвышенность, дальше дорога шла через вечнозеленые леса и вниз, по узкой тропинке, вьющейся меж голых ветвей дубов и ольхи. Занимался медленный зимний рассвет, освещая наш путь. Вскоре Флитер сбавила темп, перейдя на шаг, чтоб отдышаться. Тропа расширилась, и мы проехали мимо небольшого поселка, состоявшего из нескольких дворов. Из труб поднимался дым, горящие в окнах свечи говорили, что день фермера начинается очень рано. Однако пока на улице никого не было видно.

Окончательно рассвело, и я отправил Флитер в галоп. Когда утро перешло в день, тропа превратилась в приличную дорогу. Без остановок мы проносились через небольшие деревни, мелкие земельные участки, поля с озимыми, слегка припорошенные снегом. Мы ехали рысью, скакали галопом, а потом снова рысью. Поля закончились, и начался лес. По мосту мы пересекли реку, обгоняя других путешественников. Лудильщик на расписной тележке вез ножи и ножницы. Фермер с сыновьями ехали на мулах и вели в поводу группу вьючных животных, нагруженных мешками, пахнувшими свежим картофелем. Молодая женщина, которой я кивнул и пожелал доброго дня, нахмурилась на моё приветствие.

Меня одолевали темные мысли о том, что переживала Пчелка, как Дьютифул отреагирует на моё неповиновение, насколько будет зол Риддл на меня, и Неттл на Риддла. Я старался отгородиться от них. Эльфовая кора заставляла меня вновь и вновь переживать печальные воспоминания, будто упрекая за глупость и все мои неудачи. А в следующее мгновение съеденные семена карриса заставляли поверить в собственную неуязвимость, и я предавался фантазиям, мечтая, как убью всех калсидиейцев, и едва ли не распевал песни о нашем путешествии.

Успокойся, будь внимателен.

Я чувствовал, как сердце бьется в груди, отдаваясь стуком в ушах.

Опять лес. Рысь, галоп, рысь. Я остановился у ручья, чтобы напоить её.

Насколько сильно ты устала?

Совсем не устала.

Мне нужна скорость. Ты скажешь мне, когда устанешь?

Я Флитер. Мой всадник устанет раньше, чем я.

Ты устанешь и должна будешь сообщить мне об этом.

Она фыркнула и прогарцевала несколько шагов, как только я запрыгнул в седло. Рассмеявшись, я дал ей волю. Она рванулась вперед, а чуть погодя перешла в свой спокойный, размеренный галоп.

Мы въехали в довольно большой городок с гостиницей, подворьем и тремя тавернами. Здесь на улицах встречалось много людей. На самой окраине мы миновали редкий храм, посвященный Эде. Богиня дремала под покровом белого снега, сложив руки на коленях. Кто-то отряхнул и очистил их, наполнив просом, и на пальцах сидели маленькие птички. Мы двигались вперед, и дорога превратилась в один из королевских торговых путей. Я не остановился, мысленно сверившись с картой. Это дорога вела напрямую к Солевой впадине и была широкой и открытой, а значит — кратчайшим путем.

Если бы мне довелось бежать из Шести Герцогств с пленниками и отрядом калсидийских наемников, это был бы наименее вероятный изо всех маршрутов. В памяти всплыли слова Шута о том, что я не смогу найти их, разыскивая по дорогам, и единственный способ вернуть мою дочь — отправиться туда, куда они забрали её. Я достал ещё одну щепотку семян карриса, пережевал их и поехал дальше. Рот наполнился сладостью и резким пьянящим вкусом, практически сразу я ощутил прилив энергии и поразительную ясность, которую всегда давали эти семена.

Вероятно-маловероятно, вероятно-маловероятно, — барабанили слова у меня в голове созвучно ударам копыт Флитер. По этому тракту я могу доехать прямиком до Солевой впадины. Если не увижу по пути ничего важного, то смогу присоединиться к рингхиллским стражникам и ждать возле захваченного корабля. Или же я мог отправиться обратно с не меньшей пользой по тому же маршруту, в надежде, что мне повезет. Или исследовать проселочные дороги. Я миновал одну из них. Следующая, решил я, поеду по следующей.

Внезапно я услышал карканье над головой, вскинул голову и увидел распростертые крылья пикирующей на меня вороны. Я узнал Мотли и ждал, что она приземлится на меня. Однако она полетела вокруг меня широкой дугой и вдруг четко выкрикнула: «Красный снег! Красный снег!».

Я смотрел, как она завернула вокруг меня ещё один крутой вираж, а потом метнулась прочь. Я потянул Флитер за поводья. Что она имела в виду? Хотела, чтобы я следовал за ней? Но там не было дороги, только поле, понемногу зараставшее березами и вечнозелеными деревьями. Я смотрел, как ворона улетела вперед, потом, усиленно хлопая крыльями, развернулась и снова заскользила ко мне. Я привстал в стремени и протянул ей руку, предлагая сесть мне на предплечье

— Мотли, иди сюда!

Однако она лишь пролетела над нами, так низко, что Флитер шарахнулась в сторону.

— Глупец! — закричала ворона. — Глупый Фитц! Красный снег. Красный снег!

Больше не колеблясь, я направил Флитер напрямик через поле:

Следуем за ней!

Она мне не нравится.

Мы пойдем за ней, — настаивал я, и Флитер, недовольная, подчинилась. Мы покинули утоптанную ровную дорогу, пролезли сквозь колючую живую изгородь и выбрались на фермерское поле. Здесь лежал чистый нетронутый снег, покрытый смерзшейся коркой. Пришлось сильно снизить скорость, как бы мне ни хотелось скакать быстрее. Но хромая лошадь будет ехать ещё медленнее, убеждал я себя, сдерживая нетерпение.

Ворона улетела, скрывшись за деревьями, мы ехали за ней. Немного погодя она вернулась, описала круг над нами и полетела дальше. Кажется, она была довольна, что я её послушался, и перестала выкрикивать оскорбления.

А затем мы вышли на след: это не было дорогой или тропой, лишь намек на то, что кто-то прошел здесь, раздвигая и ломая редкие деревца. Возможно, это был лесоруб. Или крупный рогатый зверь, идущий к воде. Я оглядел углубления на снегу. Как давно они здесь? Трудно сказать, были ли это следы или игрушки ветра. Мы свернули с прежнего направления и пошли по неясному следу.

Достигнув первых высоких березок, я увидел то, что никогда не заметил бы с дороги. Белый конь, лежавший на снегу, был похож на сугроб, а упавшего всадника я смог разглядеть, лишь практически наткнувшись на укутанное в меха тело. И только ворона, пролетавшая над ним, могла увидеть ведущие вглубь леса следы подтаявшего розоватого снега.

Лошадь была мертва. Мороз покрыл инеем морду, посеребрил высунутый язык, капельки крови замерзли вокруг рта. Стрела пронзила её грудь чуть выше передней ноги. Хороший выстрел, но не настолько, чтобы пробить сразу оба легких. Я знал, что если бы разрезал животное, то увидел, что тело наполнилось кровью. На лошади не было седла, только поводья, возможно, всадник убегал в спешке. Я заставил Флитер подойти ближе, несмотря на её отвращение к увиденному, а затем спешился. Тело, лежавшее под лошадью, было слишком большим, чтобы принадлежать Пчелке, сказал я себе, пробираясь по снегу. Волосы, видневшиеся из-под белой меховой шапки, были такими же светлыми, как у моей дочери, но это не могла быть Пчелка, и когда я, наконец, достиг тела и перевернул, то с облегчением понял, что прав. Бледная девочка была мертва, как и лошадь, меха на груди покраснели от крови. Возможно, стрела прошла насквозь. И девочка была Белой. Или полу-Белой. Упав лицом в снег, она прожила недолго. Изморозь от последнего вздоха застыла вокруг рта, остекленевшие голубые глаза смотрели прямо на меня. Я позволил телу упасть обратно в снег.

Сердце билось так часто, что я не мог вздохнуть. «Пчелка. Где ты?», — воздуха в легких не хватило даже на шепот. Мне хотелось бежать по кровавому следу, выкрикивая её имя. Оседлать Флитер и нестись туда быстро, так быстро, насколько это возможно. Хотелось использовать Скилл, чтобы кричать свои просьбы о помощи, и чтобы каждый в Шести Герцогствах пришел сюда и помог спасти мою дочь!.. Но я заставил себя встать, дрожа и обливаясь потом, и ничего не делать, не двигаться, пока не пройдет мой безрассудный порыв. А потом пошел к лошади.

Но когда я уже готов был всунуть ногу в стремя, Флитер опустилась на колени передо мной.

Устала. Так устала, — она вздрогнула, задние ноги подогнулись. — Так устала.

Флитер! — задохнулся я в страхе. Не надо было просить, чтобы она сама сказала, когда устанет. Семена карриса наполняют энергией лишь до тех пор, пока не исчерпают полностью все ресурсы тела. — Не ложись в снег. Вставай. Поднимайся, девочка моя. Давай. Пойдем.

Она подняла на меня усталые глаза, и на мгновение я испугался, что лошадь опустит голову и не послушается. Затем, покачиваясь и содрогаясь всем телом, она встала. Я медленно повел её по следу к вечнозеленым деревьям. Под ними было меньше снега.

Побудь здесь и отдохни. Я скоро вернусь.

Ты бросаешь меня здесь?

Я должен, но только на время. Я вернусь к тебе.

Я не понимаю.

Просто отдохни. Я вернусь, оставайся здесь. Пожалуйста.

Затем я закрыл свой разум от неё. Никогда прежде я не загонял лошадь до изнеможения. Стыд подавил все остальные чувства. И ощущение, что все мои действия были бессмысленными и бесполезными.

Но хватит, теперь я буду делать все правильно. Я достал из седельных сумок все, что могло потребоваться, и запретил себе думать о Пчелке. Отгородился от воспоминаний о Молли и мыслей о том, что бы она сказала на все это. Выбросил из головы все предостережения и советы Шута и отбросил все, чему учил меня Баррич. Я распрощался с помещиком Баджерлоком и отправил принца Фитца Чивэла обратно в тень, где он пребывал до этого долгие годы. Расправил плечи и закрыл свое сердце всем тревогам и чувствам.

В глубине моего разума жил ещё один человек — мальчик Чейда. Я вздохнул, вызывая те воспоминания и восстанавливая все, чему Чейд обучил меня. Я был убийцей на задании. Я уничтожу их всех, эффективно и быстро, без угрызений совести и эмоций. Эту задачу надо выполнить холодно и качественно. Также качественно, как это было с близнецами из Бриджмора, когда мне было 14, или с Хуфером Вэблингом, когда мне было 15. Или с тем трактирщиком, оставшимся для меня безымянным, которого я отравил. Знать его имя не входило в мою задачу.

Я подумал о всех тех заданиях, что изгонял из мыслей сразу по их завершении, о тихой работе, которой не позволял быть частью себя и своих воспоминаний. Сейчас я вызвал их обратно, позволяя им наполнить меня. Теперь я мог разрешить себе вспомнить, как слепо следовал за Чейдом или самостоятельно выполнял его задания. Когда-то Чейд предостерегал меня, что убийцы, которыми мы являемся, не спрашивают друг друга о совершенном, не говорят и не пишут о них. Таких заданий было не так уж много, лишь десяток поручений. Король Шрюд никогда не был безжалостным тираном, мы с Чейдом являлись оружием крайней меры и вступали в игру, когда все другие способы терпели неудачу. Близнецы были необыкновенно жестокими насильниками. Дважды они стояли перед судом, получали наказание и обещали исправиться, но это не помогло, и отец преступников тоже оказался не в состоянии держать их в узде. В конце концов, мой король послал меня, неохотно и лишь в качестве последнего средства, словно я был охотником, уничтожающим бешеных псов. А что сделал Хуфер, я так и не узнал, так же, как не узнал — почему должен был умереть хозяин таверны. Мне давали задания, и я их выполнял, тихо и четко, не осуждая, а затем забывал о них.

Убийцы ни с кем не разделяют свои маленькие мрачные победы. Но мы помним о них, и я ни минуты не сомневался, что Чейд поступал также, как я сейчас. Думаю, теперь я знал причину, по которой он советовал держать такие воспоминания подальше. Когда тебе четырнадцать, и ты перерезаешь горло мужчине двадцати трех лет, то кажется, что это поединок равных. Но много лет спустя, оглянувшись назад, взрослый человек увидит юнца, убивающего другого юнца, по глупости напившегося в неправильной таверне и бредущего домой по темному переулку. И я сказал себе, что эти мысли не могут повлиять на ту точность, с которой я буду действовать сейчас. Я надел капюшон, велел лошади оставаться на месте и ждать и крепко привязал кружевные рукава к предплечьям, напоминая себе, что работа убийцы — то, в чем я действительно преуспел. Как сказал Шут — в этом я был хорош.

Я не пошел напрямик по следу, оставленному девочкой на лошади, а двинулся чуть в стороне через рощицу, держа продавленный, забрызганный красным след в поле зрения. Я позволял своему разуму концентрироваться лишь на том, что видел. Девочка была частью той силы, что забрала Пчелку. Их с лошадью, скорее всего, подстрелили, когда они в спешке пытались сбежать. Это было достаточно давно, раз тела уже успели окоченеть. Сердце слегка затрепетало. На одного меньше убивать, на одного меньше сражаться. Возможно, стража Рингхилла уже разобралась с калсидийцами. Тишина, царящая в лесу, говорила о том, что битва позади. Вероятно, Пчелка и Шайн уже в безопасности. Сейчас я сожалел о том, что принял эльфовую кору. Что-то могло произойти, и Дьютифул узнал бы об этом через Скилл или от почтовой птицы. Если бы я не заглушил Скилл, то тоже знал бы обо всем. Я перехитрил самого себя. Теперь оставалось только одно — идти по кровавому следу. Я нахмурился, подумав, что животное со стрелой в легком не могло уйти далеко. Значит, все случилось где-то рядом. Тишина вокруг говорила о том, что либо битва завершилась, и все бойцы покинули место сражения, либо происходило что-то очень странное.

Что ж, предупрежден — значит вооружен. Я двинулся дальше, перемещаясь рывками и время от времени слегка меняя направление. Лучше всего глаз замечает движение, которое повторяется. Я снова тихо шагнул, остановился, принюхиваясь в поисках запаха дыма или лагеря. Невдалеке послышалось карканье вороны. Потом я увидел её, низко летящую через лес. Мотли почти сразу заметила меня и уселась на ветку над головой. Я горячо понадеялся, что она не выдаст мои перемещения вдоль следа лошади.

Я слышал, как ветер мягко шевелил ветви деревьев, слышал слетавший с них снег и отдаленные трели птиц. А потом обычная тишина зимнего леса сменилась шумными птичьими криками — хриплым карканьем спугнутого ворона и галдежом ворон. Моя собственная ворона тут же приземлилась на моё плечо, мягко, будто друг коснулся рукой.

— Красный снег, — сказала она опять. — Очень плохо.

Я был практически уверен — что именно найду там, но не терял осторожности. Медленно я шёл дальше, пересекая следы других лошадей. Они истоптали весь снег, извиваясь между деревьями, в некоторых местах был сломан кустарник. По крайней мере, одна из лошадей истекала кровью. Я не отвлекся на это. Первоочередной задачей было найти место, откуда они разбегались. Я осторожно кружил по лесу.

Наконец, остановился, подобравшись к краю того, что когда-то было лагерем, и внимательно осмотрелся, прежде чем идти дальше. Первым делом я изучил взглядом упавшие палатки, обгоревшие в огне. Здесь были и тела, некоторые в солдатской форме, некоторые в белых мехах. Стая ворон и три крупных ворона, прилетевшие очистить кости, уничтожили все различия между ними. Лисица, занятая делом, посмотрела на меня, решила, что я не помешаю, и вернулась к руке человека, пытаясь добраться до мясистого предплечья. Две вороны, клевавшие живот трупа, разразились бурным карканьем, оспаривая с лисой право на еду. Мягкие ткани на лице человека уже были обглоданы. Холод милостиво сохранил трупы, уберегая меня от запаха разложения. Я рассудил, что миновал как минимум день со времени бойни.

Маловероятно, что это сделала стража Рингхилла. Они сожгли бы тела по окончании битвы. Кто тогда? Ох, Пчелка…

Медленно шагая с вороной на плече, я обошел лагерь. Трое саней, неуместно витиеватых и искусно украшенных, были брошены. Мороз покрыл инеем их красные бока. Я считал тела: четверо в белом, пятеро. Шестеро солдат, семеро, восемь солдат, шестеро Белых. Разочарование охватило меня — я хотел убить их сам.

Среди погибших я не нашел тела, которое соответствовало бы по размеру Пчелке, так же не нашел и женщины с волосами такими же пышными, как у Шайн. Девять мертвых солдат. Одиннадцать мертвых Белых. Трупы Белых были разбросаны. Шестеро мертвых наемников лежали попарно, будто перед смертью они сражались друг с другом. Я нахмурился. Безусловно, это не работа рингхиллских стражников. Я пошел дальше. Три мертвые лошади — белая и две гнедых. Две большие белые палатки, рухнувшие внутрь. Три палатки поменьше. Три лошади гнедой масти были живы, привязанные у сторожевой заставы. Одна подняла голову и посмотрела на меня. Я ссадил ворону с плеча. «Лети тихо», — сказал я ей, и она скользнула прочь. Глаза лошади проводили ворону, а я шагнул в сторону белых палаток.

Я подошел к первой разломанной палатке сзади. Уит подсказал, что внутри пусто. Подкравшись, я достал нож и прорезал отверстие. Внутри были разбросаны одеяла и меха, приготовленные видимо для отдыха. И тело. Она лежала на спине с раздвинутыми ногами, недвусмысленно говорящими о постигшей её участи. В полумраке её волосы казались серыми. Не Шайн. Двенадцать мертвых Белых. Ей перерезали горло, черная кровь склеила длинные светлые волосы. Что-то ужасное и неправильное произошло в лагере. И в центре всего этого была Пчелка. Я вышел, направляясь к следующей белой палатке.

Эта палатка пострадала меньше. Я снова обратился в слух и тоже не почувствовал в ней признаков жизни. Нож с треском разрезал холстину. Я крест-накрест прорезал ткань и широко распахнул её, впуская свет. Никого. Только пустые одеяла и меха. Бурдюк, чей то гребень, толстый носок и отброшенная шапка. Запах. Не Пчелки, та пахла едва различимо. Нет, это был один из резких тяжелых ароматов, которые предпочитала Шайн. Запах пота почти отбил его, но мне этого было достаточно, чтобы понять, что она была здесь. Я расширил дыру и пролез в палатку. Запах был сильнее в углу, и на мехах рядом я уловил едва слышимый аромат Пчелки. Я поднял одеяло, поднес его к лицу и вдохнул. Пчелка. И запах болезни. Мой ребёнок был болен.

Пленена. Больна. И потеряна. Хладнокровие убийцы во мне боролось с паникой отца. Внезапно они слились воедино, и все сомнения относительно того, что я могу сделать для обретения дочери, отпали. Все. Я должен сделать все возможное, чтобы вернуть моего ребёнка. Все.

Я услышал звук неподалеку и застыл, не дыша. Потом отогнул край палатки, чтобы можно было разглядеть лагерь. Калсидийский солдат только что бросил сухие дрова рядом с прогоревшим костром около одной из палаток. Он опирался на меч. Пока я смотрел, он со стоном опустился на одно колено. Другая нога была туго перебинтована и мешала ему присесть и раздуть угли. Он с трудом наклонился вперед, через некоторое время тонкая струйка дыма поднялась от костра. Солдат разломал часть поленьев и подбросил их в кострище. Когда он снова наклонился к разгорающемуся костру, волосы упали вниз толстыми русыми косами. Он пробормотал проклятье, вытаскивая их из огня и засовывая под шапку.

В другой палатке внезапно кто-то завозился. Оттуда показался старик с седеющими волосами, выбившимися из-под шапки. Он двигался с трудом.

— Эй! Хоген! Приготовь мне поесть!

Мужчина у костра не ответил. Не то чтобы он игнорировал окрик — казалось, что он его не слышал. Чем-то оглушен? Что здесь случилось? Старик закричал, и голос сорвался до визга:

— Смотри на меня! Хоген! Приготовь мне горячей еды. Где остальные? Отвечай!

Тот, кого назвали Хогеном, даже не повернул головы. Вместо этого он взял свой меч и неловко поднялся на ноги. Без единого взгляда в сторону старика он пошел к лошадям. Проверил их, поглядывая в лес, будто ждал кого-то. Затем направился к упавшему дереву, чьи голые ветви торчали из-под снега за пределами лагеря. Через сугробы он медленно доковылял до дерева и принялся отламывать ветви на растопку. Работал он одной рукой, второй тяжело опираясь на свой меч. Нет, не его меч. Мой. Я узнал клинок, что висел над камином в моем кабинете столько лет! А теперь он служил костылем калсидийскому наемнику.

— Отвечай, мне-е-е-е! — заревел старик, но тот снова и ухом не повел.

Старик сдался и перестал кричать. Немного потоптавшись у своей палатки, он, тяжело дыша, побрел к костру. Протянул к огню скрюченные руки, затем подбросил ещё веток в костер. На земле лежал кожаный мешок. Старик порылся там, вытащил полоску сушеного мяса и принялся яростно грызть его, поглядывая на солдата.

— Я убью тебя, только подойди сюда. Я засуну клинок в твои кишки, ты, трусливый предатель. Тогда посмотрим, будешь ли ты меня игнорировать, — он глубоко вздохнул и заорал: — Я твой командир!

Я снял с плеча боевой топор, затем, ступая мягко, но не прячась, пересек лагерь и направился к костру. Старик, выкрикивая проклятья, был настолько занят, что увидел меня, лишь когда я подошел на расстояние удара топора. Очевидно, он не привык к неподчинению. Командир. Увидев меня, он испуганно вскрикнул. Я посмотрел в сторону Хогена, тот по-прежнему вел себя так, будто не слышал ни звука. Старый солдат перевел взгляд на меня, я молчал, глядя ему в глаза.

— Ты можешь видеть меня!

Я кивнул и улыбнулся ему.

— Я не призрак! — объявил он.

Я пожал плечами и мягко проговорил:

— Пока нет, — недвусмысленно взвешивая в руке топор.

— Хоген! — взревел он. — Ко мне! Ко мне!

Хоген продолжал бороться с ветвями в тщетных попытках отломать их от дерева. Моя улыбка стала шире. Старик выхватил меч, и я увидел меч Верити. Раньше мне никогда не доводилось видеть его с такого ракурса. Меч моего дяди, его последний подарок, бережно хранимый долгие годы. А теперь направленный против меня. Я отступил. Я бы с удовольствием разрезал этого человека на куски, но не хотел испортить отличный клинок. Моё отступление зажгло искры в его глазах.

— Трус! — закричал он, надвигаясь на меня.

— Вы ворвались в мой дом. Ты держишь мой клинок. Ты забрал из моего дома женщину и маленькую девочку. Я хочу, чтобы ты вернул их мне, — я говорил тихо, почти шепотом, и это привело его в бешенство. Он нахмурился, пытаясь разобрать мои слова, и снова закричал: — Хоген!

Я прошелестел тише, чем ветер:

— Не думаю, что он слышит. Не думаю, что он видит тебя, — и высказал свою дикую догадку. — Думаю, их колдун сделал тебя невидимым для него.

Его рот на мгновение приоткрылся и захлопнулся, я попал в точку.

— Я убью тебя! — пообещал он.

Я покачал головой.

— Где они? Те, кого ты украл у меня? — я снова шептал, бесшумно обходя его по кругу, заставляя его следить за мной глазами. Меч он держал наготове. Насколько он хорош в бою? Вряд ли хорош, судя по возрасту и скованным движениям.

— Мертвы! Мертвы или сбежали с остальными, — старик повернул голову и заорал: — Хоген!

Я оскалился, нагнулся и подхватил горсть снега. Тот послушно скатался в снежок, и я кинул его в старика. Он увернулся, но недостаточно быстро. Снежок ударил его по плечу. Старик двигался слишком закостенело и медленно. Он шагнул ко мне, вскидывая меч.

— Стой и сражайся! — потребовал он.

Однако я по-прежнему отступал, стараясь держаться у дальнего края палатки, вне поля зрения Хогена. Старик, не сводя с меня глаз, медленно шёл за мной с мечом наперевес. На мгновение я поставил топор в снег, проверяя — сможет ли это подманить его ко мне, но он остался на месте. Одной рукой держа топор, я достал нож и проткнул им палатку. Я резал её и смотрел, как раздается ткань, и одновременно отслеживал реакцию старика.

— Прекрати! — завопил он. — Встань и борись, как мужчина!

Я посмотрел на Хогена. Он все также сыпал проклятиями, сражаясь с деревом, нас он по-прежнему не замечал. Я расширил дыру в палатке. Старик придвинулся ближе. Я наклонился, засунул руку в разрез и начал выбрасывать его запасы в снег. Нащупал мешок с едой, вытащил наружу и вывалил содержимое в снег. По-прежнему косясь настарика, я протащил в дыру спальный мешок и тоже бросил ему под ноги. Моё поведение разочаровало его.

— Хоген! — снова заорал он. — Налетчик пробрался в наш лагерь! Сделай что-нибудь! — бросая на меня гневные взгляды, он развернулся и двинулся в сторону Хогена. Это не то, чего я добивался.

Я бросил топор и сунул нож в ножны, снял перчатки и достал пращу с камнями. Хорошими круглыми камнями. Камни щелкнули, но не слишком громко. Старик шёл и все кричал, очень хорошо, это скроет свист спускаемой пращи. Я надеялся, что не забыл как ею пользоваться — натянул ремень, поместил в центр камень и взялся за другой конец шнурка. Я размахнулся и выпустил свой снаряд. Но не попал.

— Промазал! — закричал старик и попытался бежать.

Я взял другой камень, приладил его, но и этот прошел мимо цели, улетев в лес.

Хоген уже закончил и неловко тащился обратно к костру, используя мой меч в качестве костыля и зажав под мышкой охапку веток. Мой третий камень ударился в ствол дерева с громких стуком. Хоген развернулся в сторону звука и вгляделся. Старик проследил за его взглядом и обернулся ко мне как раз в тот момент, когда четвертый камень щелкнул его по голове.

Он упал, наполовину оглушенный. Хоген снова побрел к лагерю, волоча дрова. Он прошел мимо своего упавшего командира на расстоянии вытянутой руки, но даже не посмотрел на него. Двигаясь за палаткой как за укрытием, я обошел лагерь. Моя жертва лежала в снегу на спине, он казался ошарашенным, но был в сознании. Хоген стоял спиной к нам. Он бросил ветки рядом с костром и с изумлением разглядывал разорванную палатку и разбросанные припасы. Я помчался к упавшему.

Он пытался сесть, когда я прыгнул на него. Беззвучно закричав, он потянулся к мечу. Неверная тактика. Все было под контролем, и я дал волю кулакам. Его глаза закатились от первого же удара в челюсть. Не дожидаясь, пока он придет в себя, я перевернул его лицом в снег. Схватил дергавшуюся руку и стянул запястье шнуром от пращи. Мне пришлось вжать колено ему в спину, прежде чем удалось захватить вторую руку. Он был стар и оглушен, но все ещё рьяно сражался за свою жизнь. Вывернув ему обе руки, я обернул вокруг локтей две плотные петли и привязал их концы к запястьям. Это было грубо, и я надеялся, что ему так же неудобно, как это выглядит со стороны. Проверив узлы, я перевернул его на спину. Забрал меч Верити, схватил его за воротник и поволок по снегу. Он пришел в себя достаточно, чтобы сыпать проклятьями и обзывать меня ублюдком, что по сути своей было верным утверждением. Я радовался его крикам. Пока Хоген был неспособен слышать их, они маскировали весь тот шум, что я устроил, оттаскивая старика за пределы лагеря.

Я остановился, лишь когда перестал видеть палатку и костер. Отпустил его и попытался отдышаться, уперевшись руками о колени. В первую очередь надо было понять, сколько времени я провозился со стариком, и не вернутся ли другие наемники. А может они и не вернутся, встретившись с отрядом Рингхилла. Риддл, Лант и Персиверанс, может быть, скоро будут здесь. А может и нет. Вполне возможно, что они решили ехать по прямой дороге к Солевой впадине. Я присел на снег рядом с пленником, прокручивая в голове эти мысли. Для начала я закрыл свой Уит, хоть и неохотно, зная, что это сделает меня уязвимым перед скрытой атакой. Тем не менее, мне нельзя было сейчас разделять чьи-то чувства.

— А теперь мы побеседуем дружелюбно или весьма болезненно. Я хочу, чтобы ты рассказал мне все, что знаешь о бледном народе. Хочу знать каждую мелочь о том дне, когда вы вторглись в мой дом. А больше всего хочу знать о женщине и девочке, которых вы забрали оттуда.

Он снова осыпал меня проклятьями, но на этот раз не слишком изобретательно. Когда мне это надоело, я зачерпнул горсть снега и сунул ему в лицо. Он ещё больше распалился и закричал, тогда я добавил ещё, пока он не затих. Я сел рядом с ним на корточки. Он мотал головой, стряхивая снег, но часть уже растаяла, и вода стекала по покрасневшим щекам.

— Мне кажется, тебе не понравилось. Может теперь поговоришь со мной?

Он приподнялся, пытаясь сесть, я толкнул его обратно.

— Нет. Лежи, как лежал, и рассказывай, что знаешь.

— Когда мои люди вернутся, они порежут тебя на кусочки. Медленно.

Покачав головой, я ответил по-калсидийски:

— Они не вернутся. Половина из них лежит в виде трупов в этом лагере. Единственный оставшийся не может ни слышать, ни видеть тебя. Те, кто бежал, встретились с войсками Бакка. А если они поехали к Солевой впадине, то не найдут там корабль, на котором собирались уплыть. Хочешь жить? Рассказывай о пленных, которых вы забрали из моего дома.

Я поднялся, приставил кончик меча Верити ему в солнечное сплетение и оперся на меч, не слишком сильно, лишь позволяя лезвию прорезать меха и шерсть и причинить легкую боль. Ноги старика дернулись, он вскрикнул, затем резко обмяк и упрямо сжал губы, глядя на меня.

Я был впечатлен.

— Если ты не будешь говорить со мной, ты бесполезен. Я убью тебя и пойду за Хогеном.

Ворона громко каркнула над головой и внезапно упала мне на плечо. Она наклонила голову и ярким черным глазом уставилась на моего пленника, радостно крикнув: «Красный снег!»

Я улыбнулся и склонил к ней голову.

— Думаю, она проголодалась. С чего же нам начать? Быть может, дать ей палец на закуску?

Мотли бочком подпрыгнула поближе к моей голове. «Глаз! Глаз! Глаз!», — восторженно предложила она.

Я постарался не показать, насколько меня это нервировало, и по-прежнему продолжал давить на меч. Его острие медленно проникало сквозь все слои одежды, защищавшей калсидийца. Я наблюдал за движением его глаз и за стиснутыми губами, видел, как он сглотнул, и за мгновение до того, как он рванулся, чтобы откатиться, я пнул его под ребра, в самый центр живота. Меч вошел глубже в плоть.

— Не надо, — вежливо посоветовал я, наклонился к нему, удерживая меч внутри раны, и предложил. — А теперь начни с самого начала. Расскажи, как вы были наняты и для чего. Пока ты говоришь, я не причиню тебе боли. Когда замолчишь, боль вернется, но будет намного сильнее. Начинай.

Я смотрел ему в глаза. Его взгляд метнулся в сторону лагеря, потом на ворону. Ему ничего не оставалось, кроме как заговорить. Он облизал губы и начал издалека. Я понимал, что он тянет время, но не стал возражать.

— Все началось с послания. Почти год назад ко мне явился бледный вестник. Мы были удивлены и не могли понять, откуда он узнал о расположении лагеря. Но он нашел нас. И предложил много золота за услугу, которую я должен был оказать людям, называющим себя Служителями. Они жили в далекой стране. Я спросил, откуда эти чужеземцы могли слышать обо мне, и он ответил, что я присутствовал во многих их религиозных пророчествах. Он сказал, что они видели моё будущее, в котором я снова и снова обретал былое могущество и принадлежащую мне по праву власть, если я сделаю, как они велят. В их пророчествах я был Изменяющим. Если бы я сделал, как они просят, я бы изменил судьбу мира.

Старик замолчал, очевидно, польщенный этими претензиями и рассчитывая, что я ими тоже впечатлюсь. Он ждал, я смотрел на него. Возможно, я чуть сдвинул меч. У него перехватило дыхание, я улыбнулся, и он продолжил:

— Он заверил меня, что помощь этим людям направит меня на путь власти и славы. Путь. Они так часто повторяли слово «путь». Он пришел не с пустыми руками, упрашивая меня собрать группу воинов и отправиться на Пиратские Острова. Там у него была армия прорицателей и провидцев, которые привели бы нас к успеху, показывая, какова была наилучшая тактика в каждый момент времени. Они могут выбирать «единственный путь из многих», тот, что приведет нас к победе. И он намекнул, что с ними будет особенный человек, способный сделать нас невидимыми и не оставляющими следов.

Я услышал звуки топора, рубящего древесину. Хоган, наконец, нашел подходящие инструменты. Ворона вспорхнула на дерево над моим пленником и насмешливо каркнула.

— И ты поверил этому?

Он смотрел на меня почти с вызовом.

— Это была правда. Он продемонстрировал нам все, пока мы путешествовали до Пиратских Островов. Он заставил одного из моих парней забыть, где находится дверь в комнату. А другого заставил забыть собственное имя. Они ставили на стол еду, прятали её от нас, а затем показывали снова. Мы были поражены. У них был корабль с экипажем, и они дали нам золото, как и обещали, только за то, что мы пришли на встречу и поговорили с ними. Они обещали, что если мы поможем им найти Нежданного Сына, они дадут ещё больше золота, намного больше.

Он мрачно нахмурился.

— Только одно мне не понравилось — на Пиратских Островах с нами рассчитывалась женщина. Мы такого не ожидали. Первый их посланник был мужчиной. Потом, когда нам показали человека, способного колдовать, он оказался мягким, пухлым существом, который во всем повиновался приказам бабы. Нам казалось это бессмысленным. Почему такой могущественный мужчина не мог делать все, чего бы ему ни захотелось, и подчинялся ей?

У меня возник такой же вопрос, но я ничего не сказал.

— Мне холодно, — произнес он в наступившей тишине. — Как ты сказал, я стар. И не ел со вчерашнего дня.

— Мир жесток. Представь ребёнка из моего дома, изнасилованного и брошенного там. У меня столько же жалости для тебя, сколько у вас было для неё.

— Я ничего не делал ребёнку!

— Ты позволил этому случиться. Ты командир.

— Это не моё дело. Ты когда-нибудь участвовал в битве? Каждое мгновение происходит множество событий.

— Это не было битвой. Всего лишь нападением на неохраняемый дом. И ты украл маленькую девочку. Моего ребёнка. И женщину, находящуюся под моей защитой.

— Эх. Ты винишь меня, хотя сам был не в состоянии защитить их.

— Правильно, — я воткнул меч ему в грудь на ширину пальца, и он завопил. — Не люблю, когда мне напоминают об этом, — сказал я. — Почему бы тебе не продолжить свою историю? О том, почему гордые воины из Калсиды продались, как шлюхи, за золото и служили бабе и бесхребетному мальчишке?

Он ничего не ответил, и я слегка провернул меч у него в груди. Он забулькал и начал давиться.

— Я не простой командир и не простой человек! — он перевел дыхание, я чуть ослабил давление меча на рану, из-под лезвия засочилась кровь. Он вывернул голову, пытаясь заглянуть туда, и задышал часто-часто.

— Я Эллик. Я был правой рукой Герцога Калсиды. Он обещал, что после него я буду править Калсидой. Я должен был стать Герцогом Элликом. А затем явились проклятые драконы. И его шлюха-дочь, та, что была мне обещана её отцом, повернулась против своего народа и провозгласила себя Герцогиней! Она запрыгнула на мой законный трон! Вот почему я продал свой меч. Так я смогу вернуть по праву принадлежащее мне! Вот то, что увидели эти бледные пророки и прорицатели! Все это сбудется.

— Ты мне наскучил. — я присел рядом с ним, отложил меч, достал нож и начал изучать его длинное острое лезвие. Я поймал лезвием зимний свет и пустил его отражение путешествовать по снегу.

— Итак. Женщина и ребёнок.

Он молчал, тяжело дыша. Я взмахнул ножом, он дико затряс головой и, захлебываясь словами, затараторил короткими фразами:

— Мы взошли на корабль. Мы спрятались вместе с оружием, пока команда вела его в порт. Мы думали, что начнутся вопросы… в доках, взятки и… пошлины. Но ничего не случилось. Будто нас там вообще не было. Мягкотелый юноша провел нас… и мы вместе сошли с корабля и… запрягли лошадей и… проехали через город. В нашу сторону ни головы не повернулось. Мы были как призраки. Даже когда все начали смеяться… И даже кричать на людей с улицы. Никто не видел нас.

На секунду его глаза закатились. Не слишком ли далеко я зашел? Кровь из раны на груди пропитала его рубашку. Он судорожно вздохнул и посмотрел на меня.

— Она сказала нам, куда ехать. Мальчик держал нас спрятанными. Скоро мы перестали переживать из-за этого. Украли сани и упряжку. Бледный народ точно знал, где все это найти. Мы невидимками проходили сквозь города: богатые, большие города. Перед нами было столько возможностей, но мы не могли ничего сделать. Женщина всегда говорила: «Нет». И: «Нет». И ещё раз: «Нет». И каждый раз своим людям я говорил: «Нет». И они подчинялись. Но все хуже и хуже думали обо мне, а я чувствовал себя… странно.

Он остановился и некоторое время молчал, шумно дыша через нос.

— Я замёрз, — снова сказал он.

— Говори.

— Мы могли взять что угодно. Могли войти в Баккип и забрать корону с головы вашего короля, если бы мальчишка управлял нами. Могли бы вернуться в Калсиду и убить шлюху, забравшуюся на мой трон. Если бы мальчишка благоволил к нам, а не к ней. Мои люди знали это. Мы говорили об этом. Но я не мог сделать ничего. Мы делали все, как она приказывала. Так мы пришли в то место, тот большой дом. — он перевел на меня взгляд. — Это был твой дом, верно? Твои земли? — он облизал губы, и на мгновение его глаза алчно вспыхнули. — Дом был богатым. Много добычи. Сколько всего мы не взяли. Хорошие лошади, бочки с бренди. Она велела брать только мальчика, и мы слушались, как рабы. Забрали мальчишку и его служанку и повернули обратно к кораблю. Мы ехали по твоей земле и прятались, словно трусы.

Он моргнул, лицо у него совсем побелело, но мне это было безразлично.

— Тогда я понял. Она использовала мальчишку против меня. Туманила рассудок, делала меня слабым, порабощала! И я стал ждать и готовиться. Бывали периоды, когда мой рассудок оставался ясен, а парень использовал свою магию на других. Так я дождался момента, когда мальчишка-колдун был далеко от неё и от меня. Я знал, что рано или поздно это произойдет. И когда он был далеко и не мог меня контролировать, я выступил против женщины. Поставил её на место и забрал мальчишку-колдуна. Это было легко. Я сказал своим людям — что именно они должны говорить ему, и он поверил всему. На следующий день мы испытали его. Мы ворвались в город средь бела дня, и никто из жителей не воспротивился нам. Мы сказали Винделиару, что такова воля женщины. И ему надо наслаждаться этим днем, взять в городе все, что ему понравится, есть все, что захочется. Он спросил — в этом ли был его истинный путь на данный момент? И мы сказали — в этом. Было легко. Он был глуп и поверил нам.

Он закашлялся.

— Все могло быть так хорошо, если бы не эта тупая баба. Глупая девка. У неё был реальный козырь — мальчишка, затуманивающий разум. Но она не использовала его так, как могла бы. Она хотела… твоего сына.

Я не стал поправлять его.

— Что стало с пленными? С женщиной и ребёнком, которых вы забрали?

— Непочтительный мелкий крысенок. Я сбил его с ног. Уродливый маленький ублюдок. Он пялился на меня своими глазенками. Это его вина, что все развалилось.

Потребовался весь мой контроль, чтобы не вонзить нож ему в глаз.

— Ты причинил ему боль?

— Сбил с ног. И все. Надо было сделать больше. Никто никогда… так… не смел разговаривать… со мной.

Внезапно он начал задыхаться, губы потемнели.

— Что с ним случилось?

Он засмеялся.

— Не знаю. Той ночью все пошло не так. Этот чертов Хоген. Ныл и клянчил женщину, как болонка, которую кормят со стола. Я дал ему одну, ту, что он заслужил. Она громко визжала. Кто-то привел мальчишку-колдуна, и он все увидел. Мы спросили, хочет ли он дождаться своей очереди. А потом та женщина, Двалия, она прибежала с воплями, что у нас нет чести. Что мы не мужчины вовсе. — он перевел глаза на меня. — Я не мог больше выносить её. Двое моих людей схватили её, но она бросилась на меня, дралась, царапалась. Я смеялся над ней, глядя, как её груди и толстый живот трясутся, будто пудинг. Сказал, что мы сможем доказать ей, что мы мужчины. Мы начали срывать с неё одежду. И все пошло… плохо. Страх. Думаю, это все мальчишка. Он был связан с ней теснее, чем мы предполагали. Он погрузил нас в собственные страхи. Ужас охватил всех нас. Бледный народ начал кричать и разбегаться, будто кролики. Эта Двалия кричала на них, кричала на мальчишку-колдуна. Говорила ему забыть все, что мы наобещали, забыть нас и вернуться на путь.

Он повернул голову, разглядывая меня, седеющие волосы вывалились из-под шапки, потные пряди налипли вокруг лица.

— Мои люди забыли меня. Я стоял, раздавая приказы, но они бегали вокруг меня, будто я не существую. Они отпустили Двалию. Возможно, её они тоже не могли видеть. Она позвала мальчишку-колдуна, и он пошел к ней, как побитая собачонка.

Он покачал головой и лег на снег.

— Никто не слышал меня. Один из моих людей врезался в меня, упал, поднялся и снова побежал. Они бегали за белым народом. Все словно обезумели. Лошади вырывались. Потом… потом мои люди начали сражаться друг с другом. Я выкрикивал приказы, но они не подчинялись мне. Не слышали меня, не видели меня. А я смотрел. Мои люди, избранные воины, братья по оружию в течение многих лет… Они убивали друг друга. Некоторые. Другие убегали. Мальчишка свел их с ума. И сделал меня невидимым. Возможно, Двалия и парень не подозревали, что я единственный мог сдерживать своих парней. Без меня… Двалия сбежала, бросив других на произвол судьбы. Вот что я думаю.

— Женщина и ребёнок, которых вы забрали из моего дома. Что они делали? Бледный народ забрал их?

Он улыбнулся, я поднял лезвие к его горлу. — Говори, что знаешь.

— Что я знаю…что я знаю очень хорошо… — он взглянул мне прямо в глаза. Его голос упал до шепота, и я наклонился ближе, чтобы услышать. — Я знаю, как умереть воином, — внезапно он рванулся навстречу моему ножу, попытавшись насадить свое горло на лезвие, но я успел отдернуть нож и убрал его в ножны.

— Нет, — ласково сказал я. — Сейчас ты не умрешь. И ты не умрешь, как воин.

Я встал и повернулся к нему спиной, оставив валяться связанным, как свинью перед бойней.

Я услышал, как он глубоко вздохнул и проревел: «Хоген!». Я поднял меч Верити и пошел прочь с мечом наперевес. Пусть кричит, сколько захочется. Я погрозил ему пальцем, пока он орал, а затем повернулся ко второй цели. Меч или топор? Внезапно показалось, что меч Верити был единственно правильным вариантом.

Хоген смотрел в лес в сторону дороги, откуда должны были появиться остальные. Нет смысла дожидаться, пока они приедут. Годы практики тихого ремесла научили меня, что лучшей тактикой была неожиданность. Опустив меч, я тихо подкрался к нему. Что заставило его обернуться? Возможно, то чувство, что развивается у многих воинов, основанное одновременно и на Скилле, и на Уите. Это не имело значения, мой сюрприз не удался.

Возможно, не худшей тактикой было бросить вызов человеку, который едва мог стоять без опоры. Хоген увидел меня, отбросил топор и схватил меч, который валялся в снегу неподалеку. Я ждал, глядя как он балансирует на здоровой ноге, держа меч наготове. И улыбался ему. Он не будет драться, пока я сам не начну бой. Из-за ранения он не мог ни нападать, ни отступать, не используя меч для опоры. Я стоял и смотрел, пока он не опустил меч, уперев его в снег. Он старался не опираться на него слишком уж явно.

— Что? — требовательно спросил он.

— Вы кое-что забрали у меня, и я хочу вернуть это обратно.

Он уставился на меня, а я разглядывал его. Красивый мужчина. Белые зубы, ярко-голубые глаза, пшеничные волосы заплетены в две косы. Волосы у меня встали дыбом, когда я понял — кто это. «Красивый мужчина», который насиловал женщин в моем доме. Тот, кто напал на Шайн, а потом был атаковал бледным народом. А теперь он был мой.

— У меня нет ничего твоего.

Я покачал головой.

— Ты сжег мои конюшни. Вы разгромили мой дом, ты забрал мой меч, ты изнасиловал женщин, и когда ушел, ты забрал девушку и ребёнка. Я хочу их вернуть.

Мгновение он просто смотрел, я шагнул вперед, и он поднял клинок. Боль, проступившая у него на лице, очень обрадовала меня.

— Как долго ты сможешь простоять на одной ноге, удерживая меч? Думаю, мы сейчас это выясним.

Я начал медленно обходить его по кругу, как волк, загоняющий лося. Он вынужден был прыгать и одновременно пытаться устоять, не сводя с меня глаз. Кончик его меча дрожал все сильнее, а я говорил, продолжая движение:

— Мы мило побеседовали с командиром Элликом. Ты не помнишь его, не так ли? Не помнишь человека, который привел тебя сюда. Человека, убедившего вас помогать Служителям, пробраться в мой дом и похитить женщину и ребёнка. Эллик. Это имя ничего для тебя не значит? Человек, который считал, что однажды станет Герцогом Калсиды?

Каждый раз, когда я произносил имя Эллика, он вздрагивал, будто его ударили. Я загонял его, словно собака пастуха Лина овцу. Шаг за шагом он отступал от огня и утоптанного снега в сторону нетронутых лесных сугробов.

— Ты помнишь налет на мой дом? Женщину, которую ты пытался изнасиловать, красивую, с зелеными глазами, в красном платье? Ты ведь помнишь её, не так ли?

Вспышка настороженности в глазах, дрогнувшие губы.

— Я пришел взять кровь за кровь, Хоген. О да, я знаю твое имя. Командир Эллик сказал его мне. Я пришел взять кровь за кровь и причинить боль за боль. И помочь тебе вспомнить. Ты ранен твоими же друзьями-наемниками. Они клялись тебе, клялись друг другу и клялись Эллику. Командиру Эллику. Тому, который хотел стать Герцогом Калсиды.

Дрожь и потеря концентрации — я вновь видел это. И в третий раз, произнеся имя Эллика, я ударил. Он опустил острие меча, пока поворачивался ко мне, я резко отступил и взмахнул мечом, отрубив ему сразу три пальца. Его меч упал в снег, он закричал, прижав искалеченную руку к груди. В следующее мгновение он наклонился, чтобы схватить меч здоровой рукой, но я пинком отправил его в глубокий снег. Подобрал упавший меч и подержал его в руках. Оба моих меча теперь были со мной. Я, не задумываясь, променял бы их на моих девочек.

— Поговори со мной, — вежливо предложил я. — Расскажи о заложниках, которых вы забрали. Что с ними стало? С женщиной и маленькой девочкой?

Он смотрел на меня из сугроба.

— Мы не забирали маленькую девочку, — он судорожно держался за запястье искалеченной руки, прижимая к груди и укачивая, как ребёнка. Сквозь стиснутые зубы он выдавил. — Трус! У тебя нет ни чести, ни мужества, ты напал на раненого!

Я воткнул оба меча в снег, достал нож и присел перед ним. Мужчина попытался отползти, но глубокий снег и перевязанная нога не пустили его. Я улыбнулся, махнув лезвием в сторону его промежности. Он побледнел, мы оба знали, что он был полностью в моей власти. Я стряхнул кровь с перчатки ему в лицо и тихо сказал по-калсидийски:

— Ты пришел ко мне в дом, украл мой меч. Ты насиловал женщин в моем доме. Я не убью тебя, но когда я закончу, ты никогда и никого больше не изнасилуешь.

Его рот приоткрылся. Я коснулся пальцем своих губ.

— Тихо. Я собираюсь задать тебе вопрос, и на этот раз ты ответишь на него. Понял меня?

Он задыхался.

— У тебя есть единственный шанс остаться мужчиной, — это была ложь, в которую ему очень захотелось поверить, я увидел растущую надежду в его глазах. — Вы забрали ребёнка из моего дома. Я пришел, чтобы забрать её обратно. Где она?

Он уставился на меня, широко распахнув глаза, а потом отрицательно покачал головой. Ужас овладевал им, и он едва мог говорить.

— Нет, мы не забирали никакой девочки.

Я смотрел на него, оправляя лезвие ножа о свою ногу. Он наблюдал, покрываясь потом от страха.

— Ты сделал это, тебя видели. Я знаю, что это правда, — ох, я тупица. — Ты думал, что это мальчик. Ты забрал женщину и мою маленькую девочку. Где они?

Он заговорил медленно, возможно от боли, а возможно, чтобы я лучше понимал его.

— Был большой бой. Многие спятили, у нас были заложники… — в его глазах нарастала неуверенность. — Они сбежали. Остальные преследовали их, они вернутся, как только поймают беглецов.

Я улыбнулся.

— Сомневаюсь. Держу пари, они даже не помнят командующего Эллика. Думаю, каждый из них ищет и хватает все, что может забрать для себя. Зачем возвращаться и делиться с тобой? Какая от тебя польза? А, возможно, лошадь. Они могут вернуться и забрать у тебя лошадь. А потом бросят тебя здесь. Расскажи о ребёнке, что вы похитили. И о женщине, которую ты хотел изнасиловать.

Я тщательно проговаривал каждое слово по-калсидийски. Он потряс головой.

— Нет, здесь нет маленькой девочки. Мы только…

Я наклонился вперед и улыбнулся.

— Думаю, насильник должен выглядеть как насильник, незачем тебе быть таким красивым.

Я приставил нож к его нижнему веку под глазом. Он затаил дыхание, видимо надеясь, что это лишь угроза. Глупец. Я разрезал его лицо от глаза до челюсти, он заорал и дернулся. Кровь заливала его лицо и шею. Я увидел, как его глаза на мгновение закатились, но он не потерял сознание от боли. Обморок не имеет ничего общего с храбростью. Нужное количество сильной боли, и любой может лишиться чувств. Я не хотел, чтобы он потерял сознание, только чтобы он боялся меня. Я наклонился ещё ближе и упер острие ножа ему в пах. Теперь он знал, что некоторые вещи не были угрозами.

— Нет! — закричал он и попытался вырваться.

— Рассказывай о девушке в красном платье и о ребёнке с ней.

Он мелко задышал.

— Правду, — предложил я и медленно надавил на нож. Свои ножи я держу в отличном состоянии, острие тут же прорезало ткань его брюк.

Он пытался уползти глубже в сугроб, я надавил на нож сильнее, и он затих.

— Расскажи мне все, — снова передоложил я.

Он скосил глаза на свой пах, часто и мелко дыша.

— В доме была маленькая девочка. Пандо любит таких. Он изнасиловал одну, может и больше. Не думаю, что он убил кого-то из них. Мы не взяли ни одну из них с собой, — вдруг он нахмурился. — Мы очень мало забрали из того дома. Я взял меч. Но пленных было всего двое. Мальчик и его служанка. И все.

Я видел, какая путаница творится в его голове, он пытался вспомнить все и при этом не мог вспомнить Эллика.

— Где мальчик со служанкой? — мой нож расширил дыру в его штанах.

— Мальчик? — проговорил он, будто припоминая свои собственные слова. — Мальчик ушел. С остальным беглецами. Они все, вопя, разбежались во все стороны.

— Стоп, — я поднял руку. — Расскажи подробно, что произошло, когда вы потеряли пленников. С самого начала.

Я поднял лезвие ножа, и он облегченно всхлипнул. Но я со скоростью кошки ткнул нож под его второй глаз. Защищаясь, он вскинул окровавленные руки.

— Не надо, — предложил я и заставил его лечь на спину в снег. И слегка надрезал кожу, неглубоко, но так, чтобы он вскрикнул.

— Тише, — сказал я. — Начинай.

— Это было ночью. Мы были пьяны, мы праздновали, — внезапно он остановился. Неужели он вздумал утаить что-то от меня?

— Праздновали что?

Он несколько раз вдохнул.

— У нас был пленник, который мог колдовать. Который мог заставить других людей не видеть нас… — его голос затих, очевидно, он пытался разобраться в обрывках воспоминаний.

— Я ненавижу тебя, — дружелюбно сказал я. — Мне нравится причинять тебе боль. Ты должен дать лишь повод, чтобы я заставил тебя сильнее истекать кровью. Насильник не должен быть красивым. Насильнику не нужен нос. Или уши.

Он быстро заговорил:

— У нас был бесхребетный парень. Мужчина, который выглядел как мальчик. Винделиар — тот, кто мог заставить забыть о чем-то. Мы увели его от бледного народа и убедили наслаждаться жизнью. Использовать магию для того, что ему хотелось делать. Мы хотели, чтобы он стал таким, как мы, и думал, что мы друзья. И это сработало. Он стоил больше, чем остальные, больше, чем все, что они предложили нам. Мы собирались взять их обратно в Калсиду и продать на рынке как рабов, оставив себе лишь мальчишку-колдуна.

Здесь была ещё одна история, но мне это было неинтересно.

— Вы праздновали. Что произошло?

— Я хотел женщину. Я считал, что мне не нужно спрашивать разрешения. Они были частью добычи, и у меня есть право на долю. Но нам не дали их… — снова он неуверенно замолчал. Забыв Эллика, он не мог понять, почему работал на женщину, и что удерживало его от насилия над пленницами. Он нахмурился. — Мне пришлось взять самую уродливую. Ту, которую никто из наших и не посчитал бы за женщину. Но была одна… — он снова остановился в недоумении. Я дал ему возможность собраться с мыслями.

— Она начала кричать прежде, чем я прикоснулся к ней. И так яростно боролась, когда я пытался раздеть её. Если бы она не… мне бы не пришлось… я бы не сделал с ней ничего, кроме того, что можно сделать с женщиной. Не сделал бы ничего такого, что бы убило её! Но она все визжала и визжала. И кто-то привел Винделиара, чтобы он тоже встал в очередь… наверное. Не знаю. Что-то произошло. А! Женщина, старше и жирнее, и мы собирались взять её тоже. Но потом… Все посходили с ума. Мы бегали за ними, охотились на них… а потом мы пошли друг на друга. Братья по оружию. Мы вместе ели, дрались бок о бок последние четыре года. Но это тот, кого она привела с собой, который делал нас невидимыми для других людей. Он пошел против нас, заставил забыть наше братство. Все, что я мог вспомнить — это обиды, когда они обыгрывали меня в кости, забирали женщин, которых я хотел, или ели больше, чем была их доля. Я хотел убить каждого. Убил двоих. Двоих моих напарников-воинов. С которыми мы вместе принимали обеты. Один ранил меня в ногу, прежде чем я убил его. Риддик. Это он сделал, а я знал его пять лет. Но я сражался с ним и убил.

Слова слились воедино, я не обращал внимания на боль, что причиняю ему, и не прерывал. Где в безумии этой ночи была моя малышка? Где сейчас Пчелка и Шайн? Где-то за пределами лагеря, истекая кровью в снегу? Захвачены сбежавшими наемниками?

— Те, кто нас нанял, эти бледные… Они не могли сделать этого с нами, они никогда не боролись. Они слабые, не умели обращаться с оружием, почти не выносили холода и походов. Они всегда умоляли нас идти медленнее, больше отдыхать, найти больше еды. Мы так и делали. Почему? Почему воинами командовали хныкающие женщины и слабые мужчины? Из-за темной магии, которую они применяли. Они сделали нас слабаками, посрамили, а потом натравили друг на друга, — из его груди вырвалось нечто среднее между воплем и рыданием. — Они забрали нашу честь!

Неужели он надеялся пробудить во мне сочувствие? Он был жалок, но не настолько, чтобы быть к нему милосердным.

— Меня не волнует твоя потерянная честь. Вы забрали женщину и ребёнка. Что с ними стало?

Он снова заартачился. Мой нож двинулся по лицу, надрезав ему нос. Носы сильно кровоточат. Он откинулся от моего ножа назад, защищаясь руками, я порезал и их, и он завопил:

— Ублюдок! Ты трусливый ублюдок! У тебя нет воинской чести! Ты знаешь, что я не могу с тобой сражаться, иначе не позволил бы вести себя так.

Я не смеялся. Я приставил нож к его горлу и снова толкнул на снег. Я едва не рычал:

— Разве женщины моего дома видели твою воинскую честь, когда ты их насиловал? Моя маленькая кухарка думала о чести, когда пыталась убежать от твоего друга Пандо? Когда вы перерезали горло невооруженному конюху — это и была твоя честь?

Он пытался отползти от ножа, но я следовал за ним, с его раненой ногой он не мог убежать, как не могла убежать и маленькая кухарка. Он поднял окровавленные руки, а я коленом надавил ему на рану на ноге. Он задохнулся от боли, неразборчиво бормоча:

— Они не были воинами! У них не было воинской чести. Все знают, что у женщин нет чести. Они слабы! Их жизнь не имеет смысла без мужчин. А остальные, те люди, они были слугами, рабами. Не воинами. Она даже не похожа на женщину. Такая уродина, что не похожа на женщину.

Он кричал, когда мой клинок входил глубже, открывая рану на шее. Осторожно. Ещё рано.

— Странно, — сказал я, когда он заткнулся. Снова поднес нож к его лицу, он поднял руки, я покачал головой. — Мои женщины научили меня причинять боль тем, кто сделал больно им. Без учета их мнимой чести. Воины, убивающие и насилующие беззащитных, не имеют чести. Они не обладают доблестью, когда бьют детей. Если бы ты не причинил боль женщинам из моего дома и моим слугам-мужчинам, было бы бессчетным делать то, что я делаю с тобой. Но ты сам виноват. Говори. Как долго ты насиловал моих женщин? Столько же по времени мой нож играет с твоим лицом?

Он снова дернулся от меня, нож чиркнул по щеке. Я встал и вытащил меч Верити. У него больше не было информации, пора заканчивать. Он посмотрел на меня и все понял.

— Той ночью, тогда они все убежали. Керф может знать. Он влюбился в женщину в красном и мечтал о ней, как ребёнок о своей мамочке. Мы смеялись над ним. Он не сводил с неё глаз. Прятался в кустах, чтобы видеть, как она мочится.

— Керф, — ещё один кусочек мозаики. — Мальчишка-колдун и женщина, что командовала им. Что с ними сталось?

— Я не знаю. Все это безумие, бой, кровь. Может, их убили. А может, они убежали, — он внезапно зарыдал. — Я умру здесь, в Шести Герцогствах! И я даже не помню, зачем пришел сюда!

Две вещи произошли одновременно. Я услышал ржание лошади, которому вторили привязанные кони. И ворона закричала: «Береги спину!». Мой заглушенный Уит не предупредил меня. Старая аксиома — никогда не оставляй врага у себя за спиной. Я перерезал горло Хогена и пригнулся, поворачиваясь.

Я недооценил старика. Он как-то освободил руки от моей пращи, в его руке был украденный у меня меч. Он смотрел на меня, мокрые волосы налипли вокруг лица, зубы скалились в ярости. Скользящий удар камня из пращи пришелся ему в лоб, и один глаз был залит кровью. У меня был нож против его меча. Я видел позади него меч Верити, торчащий в сугробе, где я так самонадеянно его оставил. Старик хмыкнул, наши клинки встретились и разлетелись, он вздохнул и замахнулся снова. Я парировал, но не без труда, шагнул вперед и ткнул его ножом, затем отпрыгнул. Он улыбнулся и шагнул вперед. Я должен был умереть, преимущество было не на моей стороне.

Я резко пригнулся, и он ухмыльнулся, предугадав это. Эллик был стар, но он был воином, а попранная гордость и жажда мести придавали ему сил. А когда он снова меня атаковал слишком рьяно, я понял, что он ещё и собрался умереть как воин. У меня не было желания помогать ему. Я снова уклонился. Старому, оглушенному, с залитым кровью лицом, скорее всего, будет достаточно просто дать атаковать, пока он не выбьется из сил. Скорее всего. Но не наверняка. Я попытался подобраться к мечу Верити, но он не пустил меня. Его улыбка стала шире. Он не тратил дыхание на слова и удивил внезапным прыжком вперед. Мне ничего не оставалось, кроме как отбиваться и отступать.

Послышался звук копыт, приглушенный снегом. Много лошадей. Я совсем не был уверен, что смогу устоять против такого количества всадников. Это могли быть как калсидийцы, так и стражники Рингхилла, но я не смел оборачиваться, чтобы посмотреть. Однако крик на калсидийском: «Держите лошадей!» не оставлял мне надежды.

Эллик на мгновение отвлекся.

— Ко мне! — закричал он своим людям. — Ко мне!

Я заставил себя поверить, что они, как и Хоген, не слышат его. Мне необходимо было сделать что-то неожиданное, что-то, показавшееся бы глупым в любой другой ситуации. Я быстро шагнул к нему, с силой обрушив свой клинок на его меч, и почти разоружил его, но он рванулся вперед и отбросил меня с силой, которой я не ожидал. Это так удивило меня, что на мгновение я потерял ориентацию, голова закружилась, и не оставалось ничего, кроме как отскочить от него подальше. Он проводил меня насмешливым оскалом и закричал:

— Люди! Ко мне! Ко мне!

Но калсидийцы проскакали мимо, не думаю, что кто-либо из них увидел своего командира хоть на мгновение. Один всадник пронесся так близко от Эллика, что едва не растоптал его. Однако, пусть они не видели его, но должны были видеть меня. Но они мчались так, будто кто-то за ними гнался. Я услышал отдаленный крик и понял, что так оно и было.

— Сюда, они поехали сюда! — Видимо все-таки подоспел отряд Рингхилла.

Калсидийцы рассчитывали лишь на свежих лошадей. Они подъехали к привязи, спешились и бросились к стоявшим там животным, видимо каждый надеялся, что именно ему удастся первым отхватить себе новую лошадь. Но привязанные кони испугались внезапной суеты и шума, они рвались с привязи и гарцевали, едва не топча людей. Свежих лошадей для всех не хватало.

— Фитц Чивэл! Принц Фитц Чивэл! — долетел до меня крик, и я узнал голос. Персиверанс несся ко мне на своей лошадке.

— Персиверанс, стой! — в голосе Риддл была паника.

— Отойди! — закричал я, на мгновение отвлекся, и Эллик использовал эту возможность. Он открыто прыгнул ко мне с равными шансами убить или умереть самому. Я попытался отступить, но шагнув назад, оказался в снегу и зарослях обледенелых кустов. Страшная волна головокружения охватила меня. Я с трудом удержался на ногах и, шатаясь, отступил вбок, ещё больше увязнув в глубоком снегу. Усталость, которую я так долго отодвигал в сторону, наконец, настигла меня. Все мышцы обессилели и превратились в тряпки. Нож выпал из руки, а колени безвольно подогнулись. Снег и ежевичные заросли приняли моё тело, когда я опрокинулся навзничь.

Эллик не задавал вопросов удаче. Он прыгнул вперед, и мой меч полетел к моей груди.

— Милорд! Фитц Чивэл! — с этим криком рядом с нами оказался Персиверанс. Он все ещё был верхом, но каким-то образом сумел выхватить из сугроба меч Верити. Мальчик держал меч, как кочергу, и я понял, что раньше он никогда не прикасался к оружию.

— Назад! — заорал я, потому что Эллик обернулся, чтобы встретить замах мальчишки. Меч Верити был слишком тяжелым для подростка из конюшни. Вес потянул лезвие вниз, а сила лошади придала импульс движению. Клинок как копье пронзил Эллика. Несостоявшийся Герцог схватился руками за торчащий в груди меч. Персиверанс закричал, и я увидел ярость и ужас на его лице. Он завалился на лошади, не в силах отпустить меч, и упал вместе с оружием и раненным Элликом.

Семена карриса окончательно победили меня. Сердце в груди дергалось, как рыба на крючке. Я задыхался, барахтаясь в снегу. Слышал крики людей, но едва ли понимал смысл происходящего. Оставалось лишь одно, бросив нож, я потянулся к поясу, где в кошеле должны были остаться ещё семена. Развернув сверток, я нашел их, застрявших в складках бумаги, высыпал несколько штук в рот, едва не растеряв, и сжал зубы. И вздрогнул от накатившего приступа ужасной тошноты. Мир вокруг побелел и завращался, а затем вдруг все стало ярко, четко и понятно.

Я вскочил, схватил Персиверанса за шиворот и оттащил от умирающего Эллика. Наклонился, нащупал нож в снегу и убрал его в ножны. Потом развернулся, пытаясь понять, что происходит. Я увидел Ланта, отбивавшего удары калсидийского меча. Ещё более шокирующим было то, что Риддл лежал на земле. Калсидиец выволок Риддла из седла и, видимо, хотел забрать коня. Лант защищал его.

Я наклонился и выдернул меч Верити из груди Эллика. Он застонал, все ещё живой. Мой удар исправил это. Персиверанс смотрел на меня, раскрыв рот и тяжело дыша. Я побоялся, что он сейчас расплачется.

— Возьми меч! — рявкнул я на него. — За мной, парень!

От удивления он повиновался, схватил мой второй меч, который выронил Эллик, и побежал к Риддлу и Ланту. Они все ещё были заняты калсидийцем. Пер на бегу присвистнул, кажется, к мальчику возвращался боевой дух. Присс скакала за ним, широко распахнув глаза и раздувая ноздри.

— Охраняй лошадей! — приказал я ему и повернулся к Ланту. — Помоги ему. Нельзя, чтобы этим ублюдкам достались свежие лошади.

Я услышал дикие крики и, обернувшись, увидел своих роустеров, въезжавших в лагерь вслед за стражниками Рингхила. Отставая на два корпуса, за ними следовала Фоксглов с остальной частью моей гвардии.

— Берите живыми! Не убивайте! — закричал я во всю мощь легких. Но один из калсидийцев уже лежал на земле, разрубленный надвое солдатами Рингхилла. Прежде, чем я набрал воздух для повторного крика, двое других тоже упали. Последнему калсидийцу удалось освободить лошадь, но он едва не попал под копыта животному. Я рванулся к нему, но добежать не успел — он все-таки рухнул под копыта.

— Остановитесь! — закричал я. Если кто-то и услышал, то не обратил внимания. Женщина из роустеров спрыгнула с лошади и пронзила мечом двух упавших калсидийцев прежде, чем я добежал до неё. Третьего не надо было добивать — он и так уже был мертв.

— Остановитесь! — вскричал Риддл, — Это принц Фитц Чивэл! Стража! Опустите мечи!

Я никогда не слышал, чтобы он так кричал. Он вновь заполучил свою лошадь и занял позицию между мной и людьми, разгоряченными боем, который я так неосторожно устроил.

— Принц Фитц! — закричал кто-то ещё, и вдруг мои роустеры начали оборачиваться ко мне, улыбаясь и потирая окровавленные мечи, такие же гордые, как щенки, только что разорвавшие амбарную кошку. Я смотрел на них. Дрожь усталости, головокружения, наркотического дурмана и отчаяния прошила моё тело. Я схватился за бедро Риддла и заставил себя устоять на ногах.

— Пчелка здесь? Она спасена? — голос Персиверанса был по-мальчишески высоким от тревоги.

— Нет, — сказал я. — Ни Пчелки, ни Шайн. Здесь их нет, — я собрал каждую крупицу силы, что ещё оставалась во мне. Колени дрожали. Я перевел дыхание, ощутив некоторый прилив сил от съеденных только что семян. — Мы организуем поиск. Сейчас же!

Глава 26

ПЕРЧАТКА

О кандидате по имени Любимый, который родился в естественных условиях, у нас сохранились лишь обрывки сведений. Это оплошность Служителей, встречающих ребёнка по прибытии. Хоть он и говорит, что подробно рассказал о своих родителях, братьях и сестрах, но записи или вовсе не сделали, или они затерялись во время его приема и размещения. Некоторые утверждают, что кандидат сам выкрал и уничтожил их, но мне кажется, что это маловероятно. Многие из попечителей Любимого слишком переоценивают его сообразительность.

Родные убедили ребёнка, что Клеррес — его новый дом, где о нем позаботятся. Поначалу он был послушным и жизнерадостным, но со временем замкнулся и потерял ко всему интерес. Он неохотно делился чем-либо с теми, кто пытался узнать больше о его семье. Лишь с относительной уверенностью мы можем сказать, что он прожил со своими родными более двадцати лет, и что все трое его родителей состарились и не могли больше заботиться ни о себе, ни о Любимом. Изначально он утверждал, что у него есть две сестры, по которым он сильно скучает. Позднее же отрицал, что у него есть братья или сестры. Мы не нашли ни его родных, ни их потомков и не смогли воспользоваться отпрысками этой семьи, чтобы скрестить с ними Белых из нашего резерва.

Таким образом, Любимый — единственный из его рода, о ком у нас имеются сведения. Все попытки получить потомство от Любимого для нашего собственного фонда Белых оказались тщетны. Он упрям, временами жесток,склонен спорить, и подстрекает к подобному поведению других Белых, если ему позволяют с ними общаться. Было решено заклеймить кандидата, чтобы его могли с легкостью узнать где угодно, однако он сопротивлялся и даже пытался выжечь готовую татуировку со своей спины.

Хоть это и крайняя мера, но я считаю, что его нужно устранить. А записи о его снах изъять из общего доступа и хранить отдельно, поскольку полагаться на них нельзя. Его своеволию нет предела, уважение ему не знакомо. Я твердо убеждена, что для нас он бесполезен. И даже напротив, его присутствие пагубно, подстрекает к неповиновению и нарушает порядок и мир в Клерресе.

— Служитель Яриэль.

Следующие сутки после побега от Двалии, нам с Шун пришлось тяжело. В первую ночь мы примостились под деревом, содрогаясь от холода и страха. Вокруг ствола огромной ели снежные сугробы создали подобие колодца, внутри которого землю устилала толстая подстилка из опавшей хвои. Согнутые вниз ветви укрывали нас, как шатер. Мы не могли скрыть следы, которые вели в наше укрытие, оставалось только надеяться, что никто не станет нас искать.

Издалека доносились вопли, гневные крики и странные звуки, которые я поначалу не могла распознать.

— Неужели это звон мечей?

— У бледных мечей не было.

— Может, они их украли.

— Сомневаюсь. Сюда. Постели на землю свой плащ, чтобы мы на него сели, а сама залезай ко мне на колени. Я укрою нас обеих своим плащом. Так нам будет теплее.

Я удивилась не только великодушию Шун, но и тому, что эта мысль вообще пришла ей в голову. Когда мы устроились, я спросила:

— Где ты этому научилась?

— Однажды, когда я была совсем маленькой, мы с бабушкой возвращались из гостей. Колесо кареты попало в выбоину и сломалось. Была зима, ночь, а наш кучер ускакал за помощью. Она укрыла меня своим плащом, чтобы я не замерзла, — проговорила Шун мне в макушку.

Что ж. В детстве у неё были добрая бабушка и карета.

— Значит, не вся твоя жизнь была ужасна.

— Да. Только последние четыре-пять лет.

— Жаль, что тебе было плохо, — вздохнула я, и к моему удивлению, это была правда. В этот миг мы словно стали ровней, как будто я повзрослела, или она стала младше.

— Шшш, — предостерегла она, и я тут же замолкла. По ночному лесу все ещё разносились гневные вопли. Раздался пронзительный крик. Казалось, это никогда не закончится. Я уткнулась лицом в плечо Шун, и она крепче обняла меня. Несмотря на то, что мы тесно прижались друг к другу, все равно было холодно. Мне казалось, что мы — упрямый орех, который громадный темный лес старается расколоть морозом. Донесся стук копыт, и, хотя лошадь проскакала вдалеке, я задрожала от страха. Я ожидала, что в любую минуту калсидийцы найдут нас, схватят и потащат обратно, и на этот раз белая женщина нас не защитит. Или явятся Винделиар с его туманом и Двалия с её ласковыми, но жестокими руками, и заберут нас обратно к Служителям. Я зажмурилась изо всех сил, жалея, что не могу не слушать звуки, долетающие до нас.

Нет, волчонок. Уши стерегут тебя, пока глаза спят. Отдыхай, но будь настороже.

— Надо постараться поспать, — прошептала я. — А завтра уходить как можно быстрее и дальше.

Шун прислонилась спиной к дереву.

— Спи, — ответила она. — Я посторожу.

Я сомневалась, что в этом был смысл. Если они найдут нас, удастся ли спастись? От одного или двоих, может быть, получится убежать. Или дать им отпор, убить. Я дрожала от холода, но каким-то образом все равно уснула.

Среди ночи я проснулась от того, что Шун трясла меня.

— Слезь с меня. У меня затекли ноги! — буркнула она мне в ухо.

Мне не хотелось слезать с её колен. Когда я пошевелилась, плащ распахнулся, и крохи тепла, которые мне удалось сберечь, улетучились. С тихим стоном она поменяла позу.

— Сядь рядом, — велела Шун. Она стянула один из рукавов своего белого мехового плаща, я нырнула под его полу, сунула руку в пустой рукав, и почувствовала, что она обняла меня. Мне совсем не нравилось сидеть на жесткой промерзшей земле. Я потянула свободный край своего плаща и накинула его поверх нас. Мы съежились. Ночь стала холоднее, темнее и тише. Ухали совы. Я снова провалилась в беспокойный сон.

Когда я проснулась, меня колотила дрожь, пальцы на ногах онемели, а спина окостенела. Я спала, зарывшись лицом в мех плаща, но одно ухо все же замерзло и болело. Утренний свет сочился сквозь заснеженные ветви, под которыми мы ютились ночью. Я напряженно прислушалась, но различила только утреннюю птичью перекличку.

— Шун? Ты проснулась?

Она не пошевелилась, и в приступе ужаса я подумала, что она могла замерзнуть насмерть.

— Шун! — я не сильно, но настойчиво потрясла её. Она резко вздернула голову, уставилась на меня, не узнавая, а потом пришла в себя.

— Слушай! — выдохнула она.

— Ага, — я говорила тихо: — Ничего, кроме птичьего пения. Думаю, надо выбираться и бежать как можно дальше.

Мы неуклюже поднялись. Выпрямиться под ветвями не удавалось. Мне было нелегко выбраться из её теплого плаща и ещё сложнее вытянуть из-под Шун свой собственный и надеть его. Он был ледяным, и в него набилось множество еловых иголок. Внезапно мне захотелось есть и пить.

Я первая вылезла из-под дерева, Шун выкарабкалась вслед за мной. Зимний день оказался таким ясным, что я зажмурилась. Потом подняла пригоршню снега и положила его в рот — талой воды оказалось на удивление мало. Я наклонилась, чтобы загрести ещё.

— Бери понемногу. Иначе ты ещё больше замерзнешь.

Хоть в словах Шун и был смысл, но меня это почему-то разозлило. Я подняла ещё немного снега и положила его в рот. Она снова заговорила:

— Нам надо двигаться в сторону дома. Не стоит идти обратно по следам саней. Если они нас ищут, то будут ожидать именно этого.

— Если они ищут нас.

— Думаю, что солдаты схватились со Служителями. Служители будут искать тебя, если кто-то из них выжил. Но солдатам, надеюсь, на нас плевать.

— Пойдем в город, попросим помощи? Или на какую-нибудь ферму?

Она отрицательно покачала головой.

— Они натворили дел в том городке и заставили людей забыть, что были там. Думаю, нам лучше туда не соваться. Именно этого они от нас и ждут. Стучать в двери и просить о помощи мы тоже не можем. Сегодня нам лучше уйти отсюда подальше, но не по дороге, где нас могут заметить. Они станут расспрашивать о нас каждого встречного.

Её слова имели смысл, но я отчаянно не хотела, чтобы Шун решала, что нам делать. Я напряженно задумалась, стараясь быть такой же рассудительной, как она.

— Нам надо идти там, где не проехать саням. И лошадям. Через подлесок. И по склонам.

— Как ты думаешь, в каком направлении дом?

— Не знаю, — вздохнула я и подняла глаза к затянутому облаками небу.

Она огляделась вокруг и наугад решила:

— Пойдем в ту сторону.

— А что, если так мы ещё глубже забредем в лес и умрем там от холода и голода?

Она посмотрела на меня с вызовом.

— Лучше это, чем то, что может случиться, если они нас найдут. Хочешь вернуться обратно и посмотреть, что будет — валяй. А я иду в ту сторону, — и с этими словами она зашагала вперед.

Через секунду я заторопилась вслед за Шун. Ступать по её следам было немного легче, чем самой торить дорогу в снегу. Она выбрала путь через холмы, прочь от лагеря наемников — это казалось правильным. Со временем склоны становились все круче, а заросли ежевики — все гуще.

— Там, внизу, должен быть ручей, — заметила я.

— Возможно, — согласилась Шун. — И сани здесь не пройдут, да и лошади тоже.

Мы несколько раз поскальзывались на крутом спуске, прежде чем достигнуть подножия холма. Я боялась, что могу кубарем скатиться по склону и свалиться в воду, однако речушка внизу оказалась узкой и большей частью была скована льдом. Мы легко перепрыгнули через полыньи. Мне опять захотелось пить, но я предпочла снова набрать горсть снега, чем совать голую руку в воду. Ходить в тяжелом меховом плаще было трудно, как будто я тащила на себе палатку. К тому же на подол налип снег, от чего моя одежда стала ещё тяжелее.

Шун вела нас вдоль русла и против течения, пока не приметила удобное место, чтобы забраться на крутой берег. Может, подъем мог оказаться и сложнее, но все равно было нелегко. Кусты на этом берегу реки были ещё более дикими и колючими. Когда мы, наконец, взобрались наверх, то обе взмокли, и я расстегнула ворот плаща.

— Я так хочу есть, — пожаловалась я.

— Не говори об этом, — сухо посоветовала Шун, и мы снова поплелись вперед.

Когда мы достигли вершины второго холма, у меня так скрутило живот от голода, словно мне дали под дых. Накатывала слабость, раздражение и тошнота. Я представила, что я — волк, и окинула взглядом снежный пейзаж, пытаясь высмотреть что-нибудь съедобное. Холм, на котором мы стояли, был расчищен, и летом, вероятно, служил пастбищем для овец. Из-под снега не торчало ни колоска дикой травы, не было ни деревца, чтобы защитить нас от пронизывающего ветра. Заметь я полевку, то, наверно, схватила бы её и съела целиком. Но и мышей не было. От бессилия у меня из глаз брызнули слезы, кожу на обветренных щеках защипало.

Пройдет, — шепнул мне Волк-Отец.

— Голод пройдет? — удивилась я вслух.

— Да, пройдет, — я вздрогнула от неожиданности, когда Шун ответила. — Сначала ты очень хочешь есть. Потом кажется, что тебя вырвет, но нечем. Иногда плачешь. Или злишься. Но если не обращать внимания, то голод пройдет. На время.

Я с трудом брела вслед за Шун. Она вела нас через вершину скалистого холма и вниз в лесистую долину. Когда мы достигли деревьев, ветер стих. Я собрала немного снега, чтобы смочить рот. Губы потрескались от мороза, и я старалась не облизывать их.

— Откуда ты знаешь про голод?

Она ответила бесцветным голосом:

— Когда я была маленькой, и мне случалось капризничать, дедушка отправлял меня в мою комнату и лишал ужина. В твоем возрасте, мне казалось, что худшего наказания не придумать, потому что в те времена у нас служил великолепный повар. Его обычный обед был лучше, чем любой праздничный стол, за которым тебе доводилось сидеть.

Она с трудом плелась вперед. Склон был крутым, и мы спускались наискосок. У подножия холма она повернула и двинулась по равнине, вместо того, чтобы начать одолевать новый заснеженный подъем. Хоть я и была благодарна за передышку, но с сомнением спросила:

— Мы пытаемся найти дорогу домой?

— В конце концов, найдем. А пока я пытаюсь увести нас как можно дальше от бандитов.

Я хотела обратно в Ивовый Лес. Если бы каждый шаг приближал меня к дому, теплой постели и ломтику поджаренного хлеба с кусочком масла! Я не испытывала желания вновь карабкаться по снежным холмам, но постаралась сохранять спокойствие. Через некоторое время Шун заговорила.

— Но я никогда не была по-настоящему голодна, когда жила у дедушки и бабушки. Я узнала, что такое голод, когда они умерли, и меня отправили жить к матери и её мужу. Если я говорила или делала то, что отчим считал неподобающим, он отправлял меня в мою комнату и запирал. Я сидела там иногда по нескольку дней. Однажды прошло три дня, я подумала, что умираю, и выпрыгнула из окна. Тогда была зима, и на кустах под окном лежало много снега. Я отделалась парой царапин и синяков, хромала с неделю, но не убилась. Моя мать встревожилась. Но не из-за меня, а из-за того, что могли подумать её друзья, если бы я погибла. Или просто исчезла. У неё были планы на моё замужество. Одному ухажеру было лет больше, чем моему дедушке, у него был мерзкий слюнявый рот, и он смотрел на меня, будто я была последним пирожным на блюде. У другой семьи был сын, которого не интересовали женщины, и он хотел жениться на мне лишь для того, чтобы родители оставили в покое его приятелей и его самого.

Раньше я не слышала, чтобы Шун так много говорила. Она не смотрела на меня, слова слетали с её губ в такт тяжелым шагам. Я молчала, а она рассказывала, как её били за дерзость, о младшем брате, который тайком щипал и пихал её. В таком бедственном положении она прожила больше года, а когда наотрез отказала обоим ухажерам, к ней стал приставать отчим. Проходя мимо, он нахально шлепал её пониже спины, а, окончательно осмелев, стал подкрадываться, когда она сидела с книгой, и запускать руки ей в декольте. Большую часть времени она пряталась в своей комнате, заперев дверь.

Однажды она получила записку и поздно вечером улизнула из дома. В глубине сада её ждала женщина с двумя лошадьми, они сбежали. Шун внезапно остановилась, тяжело дыша.

— Можешь немного пойти первой? — спросила она.

И я пошла. Только теперь я поняла, насколько тяжела была эта задача, а ведь она выполняла её с самого утра. Я шла извилистым путем между деревьев и кустов, где снег не был глубоким. Мне все равно было нелегко, пот градом катил по спине, дыхание сбилось, и я не могла говорить. Казалось, что и у Шун иссякли слова. Я обдумала то, что узнала о ней, и пожалела, что она не поделилась своими бедами, когда только переехала к нам. Возможно, если бы я знала о Шун больше, то относилась бы к ней лучше. Когда мы остановились отдохнуть, вспотевшее тело вмиг остыло, и я дрожала, пока мы вновь не побрели вперед.

Так долго, как Шун, я не протянула. Чтобы утешиться, я сказала себе, что была меньше ростом, и на каждом шагу была вынуждена высоко поднимать ноги, чтобы пробраться сквозь сугробы, а ещё приходилось тащить тяжелый плащ. Когда я стала продвигаться настолько медленно, что у Шун лопнуло терпение, она вновь пошла первой и вывела нас в широкую долину. Я отчаянно надеялась найти там пастуший домик или ферму. Но дымка, поднимающегося из трубы, было не видать, а слышны были только птичьи голоса. Если овцы и скот и паслись здесь летом, то на зиму их угнали домой в загоны.

По мере того, как солнце клонилось к горизонту, на нас ложились тени холмов. Я поняла, что мы идём на восток и попыталась сообразить, значит ли это, что мы приближаемся к Ивовому Лесу, но слишком устала, да и голод снова давал о себе знать.

— Скоро придется искать какое-нибудь укрытие, — заметила Шун.

Я подняла глаза, так как до этого смотрела только ей в ноги. Хвойных деревьев не было, но к югу я заметила оголенные ивы, стоявшие вдоль реки. Под их серыми ветвистыми кронами лежал неглубокий снег.

— Может, под теми ивами? — предложила я и тут же добавила: — Если не найдем ничего лучше.

Шун согласилась, и мы двинулись в сторону деревьев.

Смеркалось, ясный день, который казался почти погожим, стал мрачным, а холод словно опускался с самого неба. Впереди виднелись заросли кустов, которые обозначали границу очередного водоема, преграждавшего наш путь.

Нам повезло: наверное, весной ручей был бурным, потому, что его русло глубоко прорезало луг, но сейчас его сковывал лед. Корни деревьев извивались по склону крутого берега, как веревочный занавес, за ними зияли глубокие пустоты. Мы отряхнули снег с подолов плащей, раздвинули полог из корней и ступили в темноту.

Тут хорошо. Устройся и отдохни. Я почувствовала, что Волк-Отец расслабился внутри меня.

— Я все ещё хочу есть, — пожаловалась я.

Шун устроилась на ночь, надвинула капюшон на голову и притянула к себе колени, пряча их в плаще. Я повторила за ней.

— Спи. По крайней мере, когда спишь, не думаешь о еде, — посоветовала Шун.

В её словах был здравый смысл, я положила лоб на колени и закрыла глаза. Как же я устала. И хотела снять сапоги. Я грезила о горячей ванне и пуховой перине. А потом уснула. Мне снилось, что меня зовет отец. Потом — что я дома, и на вертеле в кухне поджаривается мясо. Я чувствовала его запах и слышала, как шипят угли, когда на них капает жир.

Детёныш, проснись, но не издавай ни звука. Будь готова бежать или драться.

Я открыла глаза. Стояла глубокая ночь. Через надвинутый капюшон и занавес корней я увидела огонь. Прищурившись, я разглядела небольшой костер у края реки. Над огнем на вертеле жарилась птица. Никогда не чувствовала более восхитительного запаха. Между мной и костром мелькнула мужская фигура. Калсидийский солдат. Они нас нашли.

Я могла бы тихонько выскользнуть из нашей берлоги и прокрасться мимо костра, но вместо того, осторожно нащупала под капюшоном губы Шун, а когда она очнулась, плотнее зажала ей рот. Секунду она боролась со мной, а потом замерла. Я не проронила ни звука. Она отодвинула капюшон, и пламя костра отбросило полосы теней на её замершее от напряжения лицо. Она наклонилась и прошептала мне в ухо:

— Это Керф. Тот, что обещал нам помочь.

Осторожно, — предупредил Волк-Отец.

— Я ему не доверяю, — ответила я одними губами.

— И я. Но у него есть еда.

Шун попыталась неслышно вытащить ноги из-под плаща, но Керф повернулся в нашу сторону и сказал:

— Я знаю, что вы там. Не бойтесь. Я пришел, чтобы отвести вас домой. Обратно к семье. Выходите и поешьте.

Несмотря на акцент, его голос казался приятным. Ох, как я хотела ему поверить. Шун легонько оттолкнула меня, давая понять, что пойдет первой. Она выбралась из-за занавеса корней и выпрямилась.

— У меня нож, — соврала она. — Если только попробуешь ко мне прикоснуться, я тебя убью.

— Я не такой, — спокойно ответил он. — Я не насилую женщин.

Она издала короткий злой смешок.

— Хочешь сказать, что ты не калсидиец? Или не мужчина? — съязвила Шун. Я не хотела, чтобы она его разозлила. Разве нельзя просто притвориться, что мы ему верим, пока не поедим?

— И то, и другое, — признал он и рассмеялся ещё злее и горше, чем Шун. — Хотя мой отец согласился бы с тобой. Он говорит, что я слишком долго прожил под крылом матери, что меня надо было забрать у неё, когда мне стукнуло семь, как других его сыновей. Но он воевал, так что я оставался с ней до четырнадцати лет. Ни я, ни мать не были рады его возвращению.

Он замолчал, опустился на одно колено и перевернул вертел с птицей.

— Пять лет я позорил и разочаровывал его. В конце концов, он отослал меня под присмотром брата, чтобы этот налет сделал из меня мужчину, — на этих словах Керф с досадой покачал головой.

Он не смотрел на нас. Шун поманила меня рукой, чтобы я вышла из укрытия. Я повиновалась и, тихо выбравшись, замерла в отдалении среди теней.

— Я пойду, соберу ещё дров для костра, — сообщил он и скрылся в темноте.

Мы услышали как заржала и переступила с ноги на ногу лошадь. Он успокоил её несколькими словами и двинулся дальше. Шун стремглав метнулась к ручью и перепрыгнула через него. Я тут же последовала за ней. Она упала на колени рядом с костром.

— Ещё сырое.

— Мне все равно, — отмахнулась я.

Шун выхватила птицу из огня и начала размахивать вертелом, чтобы немного остудить мясо, но тушка соскользнула и полетела в снег. Я кинулась к ней, подхватила и разорвала пополам. Местами мясо было обжигающим, местами холодным от снега, а местами — просто сырым. Мы жадно ели стоя, не обращая внимания на слишком горячие куски. Я слышала, как Шун глотает, и как хрящики хрустят у неё на зубах. Птица была небольшой, и мы быстро покончили с ней, но я испытала ни с чем не сравнимое облегчение — голод отпустил.

— Лошадь, — скомандовала Шун.

Я не хотела покидать костер, но знала, что она права. Меня совершенно не смущало то, что я собиралась украсть лошадь у человека, который поделился с нами пищей. Я поспешила за Шун туда, откуда доносились звуки животных. После света огня моим глазам понадобилось время, чтобы приспособиться к темноте. Лошадей было две: гнедая и белая, обе стреножены. Их седла лежали неподалеку. Я беспомощно посмотрела на Шун. Раньше мне никогда не приходилось седлать лошадь.

— Осторожно, — шепнула я, когда она опустилась рядом с передними ногами белой лошади. Я наблюдала, как она ощупывает веревки.

— Не понимаю, как их распутать.

— Так сними варежки.

Я пыхтела над седлом, которое едва могла приподнять, чтобы подтащить к лошади, и не имела представления, как закинуть его на спину коня.

— Они завязаны на узел?

— Нет, там есть застежка, — раздался спокойный голос Керфа прямо позади нас. — Сейчас положу дрова у огня и помогу вам оседлать лошадей. Если вы действительно хотите ехать верхом в темноте.

Мы замерли. Мне было немножко стыдно. Шун поднялась.

— Я тебе ничего не должна. Ты был вместе с теми, кто похитил нас. И хоть теперь ты пытаешься исправить то зло, что нам причинили, мы не в долгу перед тобой.

— Я знаю, — он подошел к костру, бросил рядом дрова, сел на корточки и подложил в огонь ветвь. Казалось, он не заметил, что мы съели птицу, которую он жарил. — Я здесь лишь по одной причине: чтобы отвезти вас обратно к вашим людям.

— И ты ничего не ожидаешь от меня взамен? — язвительно поинтересовалась Шун.

— Нет, — он простодушно взглянул на неё. — Не буду лгать: я считаю тебя красивой. Об этом ты и так догадалась по моему взгляду. Но я понимаю, что ты ничего не должна мне. Я не попытаюсь тобой воспользоваться.

Этими словами он совершенно обезоружил нас. Мы неуверенно вернулись к костру. Я вытянула к огню перепачканные руки и ощутила на лице тепло. Пожиток у него было достаточно: он расстелил рядом с огнем одеяло для нас с Шун. Мы потеснились, чтобы уместиться на нем вместе, но так было только теплее. Себе он постелил с другой стороны костра.

— Я все равно ему не верю, — шепнула я Шун, уже засыпая. Она не ответила.

Калсидиец умел добывать пищу. Когда мы проснулись следующим утром, он уже развел огонь и жарил на нем тощего зимнего зайца. Я не двигалась, свернувшись под своим тяжелым плащом, и наблюдала, как он возится с луком и стрелой, которой убил зайца. Я подумала, не он ли стрелял в нас с Персиверансом, когда мы убегали. Не он ли подстрелил моего друга. Мне все ещё было тяжело вспоминать события того дня. Те мгновения, когда я была во власти туманного человека, совершенно стерлись. Но я была уверена, что они не вернулись искать мальчишку, которого подстрелили. Я мельком видела его и надеялась, что он вернулся в Ивовый Лес, и не был тяжело ранен. Неожиданно я вспомнила мертвого Ревела, распростертого посреди коридора, и судорожно всхлипнула. Шун проснулась.

— Что случилось? — воскликнула она и быстро села, буравя взглядом Керфа.

— Они убили Ревела, — выдавила я.

Она перевела на меня сердитый взгляд:

— Убили? — переспросила она сухо, но в её словах не было вопроса.

Мы с Шун мало говорили о том, что испытали и что видели в тот день. Нас слишком одурманивал коричневый суп, и озабочены мы были лишь тем, чтобы дожить до следующего дня. Нас не оставляли наедине, чтобы мы могли обсудить то, чему стали свидетелями. Ни одна из нас не хотела изливать душу на глазах у захватчиков.

— Хватит плакать, — одернула меня Шун.

Столь резкий упрек означал, что она все ещё считает Керфа врагом. А раз так — нельзя выказывать слабость.

Она права.

Я отвернулась, вытерла слезы о капюшон и медленно села. Двигаться было мучительно: все мышцы болели, а холодный воздух проникал под одежду. Мне хотелось плакать. Броситься наземь, вопить, рыдать и кричать.

— У меня только одна кружка, — извинился Керф. — Придется использовать её по очереди.

— Для чего? — спросила Шун.

— Для бульона из талой воды и вчерашних птичьих косточек. Будем подогревать по одной кружке за раз.

Шун не ответила ни упреком, ни благодарностью. Мы поднялись, поправили одежду и вместе отряхнули и скатали одеяло. Она протянула его мне, словно заявляя калсидийцу, что оно теперь наше. Если он и заметил этот жест, то не подал виду.

Разговоров было мало. Нам с Шун было нечем заняться перед дорогой, кроме как позавтракать зайцем и выпить бульона. Калсидиец растопил снег в оловянной кружке, бросил туда птичьи косточки и подогрел её над огнем. Шун выпила первую чашку, и он приготовил следующую для меня. Вкус был замечательным, по моему телу разлилось благодатное тепло. Пока я смаковала последние капли, он оседлал лошадей и собрал свои пожитки. Я наблюдала за ним, и во мне зашевелилось смутное беспокойство, причины которого я не понимала.

— Ты возьмешь белую лошадь. Я поеду на другой, девочка — позади меня. Гнедая выносливее и лучше обучена.

Меня затошнило. Я вообще не хотела ехать с этим человеком.

— Именно поэтому мы с Пчелкой возьмем гнедую кобылу, — твердо возразила Шун. Не дожидаясь ответа, она подошла к лошади и с легкостью, которой я позавидовала, запрыгнула в седло. Она наклонилась вниз и протянула мне руку. Я ухватилась за её ладонь, решив, что заберусь на этого коня, даже если мне придется карабкаться по его ноге. Но прежде, чем я успела сделать усилие, калсидиец подхватил меня и усадил на лошадь. Мне пришлось примоститься позади седла и держаться лишь за плащ Шун. Я молча устроилась, однако кипела негодованием от того, что он дотронулся до меня.

— Не за что, — грустно усмехнулся калсидиец и вскочил на белую лошадь. Он потянул за узду и направил её вдоль ручья. Спустя секунду Шун тронула бока гнедой кобылы, и мы последовали за ним.

— Почему мы едем в эту сторону? — спросила я у Шун.

— Здесь лошадям будет легче забраться на берег, — ответил вместо неё Керф.

И оказался прав: обрывистый берег перешел в пологий склон. Мы ехали по следам, которые он, видимо, оставил накануне. Когда мы оказались на ровной поверхности, он снова направил нас по цепочке старых отпечатков на снегу.

— Ты ведешь нас туда, откуда мы пришли! — набросилась на него Шун.

— Вы шли не в том направлении, — сдержанно ответил он.

— Откуда нам знать, что ты не везешь нас обратно в лагерь к солдатам?

— Это не так. Я везу вас обратно к вашим людям.

Некоторое время мы следовали за ним в молчании. Меня угнетало то, с какой легкостью лошади идут по снегу, по которому мы вчера пробирались с таким трудом. Поднялся легкий ветер, гнавший в нашу сторону гряду серых облаков. Вскоре калсидиец посмотрел на небо и увел лошадей с проторенной тропинки.

— Так надо? — озабоченно прошептала я на ухо Шун.

От её ответа у меня упало сердце:

— Не знаю. Я запуталась.

Керф повернулся к нам и сказал:

— Я везу вас к вашим людям, честное слово. Вам, наверно, сложно мне поверить. Но это так.

По нехоженому снегу лошади продвигались медленнее. Мы взобрались на холм и оказались на его вершине, внизу раскинулось поросшее деревьями поле. Вдалеке я заметила дорогу, а за ней — небольшую ферму. Из трубы поднимался бледный дымок и исчезал на ветру. Я всем сердцем хотела броситься туда и попроситься внутрь, чтобы хоть ненадолго оказаться в тепле и покое. Как будто услышав мои мысли, Керф сказал:

— Нам надо избегать дорог, мы не можем ехать через города и останавливаться на фермах. Калсидийцев не слишком жалуют в ваших краях, — с этими славами он развернул коня, и мы двинулись вслед за ним по гряде невысоких холмов.

Когда солнце миновало зенит, и облака начали темнеть с наступлением вечера, Шун заговорила:

— Нам не стоит оставаться на холмах в снегопад. Мы едем весь день. Лучше поискать место для привала до наступления темноты.

Он вздохнул.

— Я на воинской службе второй год. Поверьте мне. Я найду подходящее место для ночевки. Не забывайте, я везу вас обратно к вашим людям. С ними вы будете в безопасности, — он указал рукой вперед. — Видите вон там, где ели? На ночь мы остановимся в той низине.

Я оглядела поросший лесом склон холма, из которого тут и там между деревьев из-под снега торчали валуны. Наконец я поняла, что меня встревожило раньше.

Я вцепилась в плащ Шун и придвинулась ближе, чтобы сказать ей на ухо:

— Той ночью все только и делали, что дрались и разбегались. Откуда у него две лошади и все, что нужно?

— Ну не все, — прошептала Шун в ответ. — У него нет запасов еды, нет посуды для готовки. Ему просто повезло поймать этих двух лошадей.

— Может быть, — неохотно согласилась я.

Пошел снег, крупные снежинки налипали на плащ и ресницы. Я спрятала нос в плаще Шун. Лицо согрелось, а размеренный шаг коней навеял сон. Почувствовав перемену ритма поступи лошади, я подняла голову. Мы спускались с холма между стволами огромных елей. Тут и там выступали валуны. До меня дошло, что они обработаны, как будто раньше на этом месте возвышались крепостные стены и дома. Наш путь извивался между опрокинутых камней и нависающих ветвей. Здесь сугробы были не такими глубокими, временами мы задевали поникшие ветки, чем вызывали короткий снегопад.

— Уже недалеко, — сообщил Керф, и я почувствовала облегчение. Я устала и хотела спать. Солнечный свет почти не проникал сквозь деревья.

Внезапно Шун напряглась в седле.

— Недалеко до чего? — настороженно спросила она.

Он повернулся к нам и спокойно сказал:

— До ваших людей.

Я заметила проблеск огня среди деревьев, в этот же миг Шун натянула поводья. Чуть было не свалившись, я вцепилась в её плащ, она ударила лошадь по бокам и закричала:

— Пошла, пошла!

Но было слишком поздно. Служители уже были тут — белые плащи делали их практически невидимыми на снегу в тусклом свете. Двое внезапно перекрыли тропу у нас за спиной, а когда Шун попыталась повернуть лошадь в сторону, откуда ни возьмись выпрыгнула Реппин и схватила кобылу под уздцы. Шун попыталась затоптать её, но лошадь захрапела и встала на дыбы. В следующую секунду я выпустила из рук плащ Шун, потому что другой Белый схватил и стащил меня с крупа.

— Он у меня! Шайсим у меня! — закричала Алария.

— Не причинять ему вреда! — скомандовала приближающаяся к нам Двалия. Шун вопила и пинала лурика, державшего гнедую кобылу под уздцы. Керф пытался успокоить её:

— Тише! Ты в безопасности! Я привез вас к вашим людям!

— Ублюдок! — орала она. — Подлая тварь! Ненавижу! Всех вас! — она снова попыталась пришпорить лошадь, но Керф уже спешился и надежно держал её.

— Что с тобой? Ты со своими, в безопасности!

Я прекратила сопротивляться, но Шун не останавливалась, кричала и брыкалась. Винделиар приветствовал меня теплой улыбкой. Только тут до меня дошло, что они использовали Керфа, чтобы исполнить волю Двалии. Я оказалась в плену у Аларии, которая, крепко держа воротник моего плаща и вцепившись в руку, толкала меня к небольшому лагерю. Я боялась увидеть солдат, но там оказалась лишь одинокая лошадь, натянутое между деревьев одеяло, которое служило подобием шатра, и небольшой костерок. Лицо Двалии покрывали синяки. Она бросилась ко мне и схватила за другую руку.

— Быстрее! — скомандовала она громким шепотом. — Они все ещё ищут нас. Двое только что проехали у подножия холма. Надо увести Шайсима отсюда как можно быстрее.

Она грубо встряхнула меня за рукав.

— И не надейся снова выдать себя за мальчика! Ты — девчонка. Нас послали не за тобой. Но ты — наша единственная надежда вернуть благосклонность Клерреса. Быстрее! Сделай что-нибудь с этой девицей! Заставь её замолчать! Из-за неё нас найдут!

Они, наконец, стянули Шун с лошади, Керф крепко держал её за запястье.

— Что с тобой? Ты в безопасности! — он все повторял одно и то же.

Она оскалилась, продолжая бороться.

— Держите её! — приказала Двалия двум лурикам и толкнула меня в их руки. Алария сжала мою руку, а Реппин вцепилась в другую. Они держали меня между собой так, что я почти болталась над землей. Двалия достала из набедренной сумки свиток и необычную перчатку. Я не могла разобрать, из чего она сделана. Она была почти прозрачной, только на кончиках трех пальцев виднелись три сморщенные серебристые пуговицы.

— Я не уверена, что сработает, — сказала Двалия дрожащим голосом. Она развернула свиток и поднесла его к тусклому огню. Костерок был со всех сторон обнесен стеной из снега, чтобы его не было видно издалека. Ей пришлось низко склониться. Она изучила написанное, выпрямилась и скомандовала:

— Подведите их обеих к камню. Я пойду первой, потом Винделиар. Алария, возьми Винделиара за руку. Реппин, крепко держи Шайсима, дальше — Керф. Керф, веди сюда девицу. Сула, ты идешь последней. Лошадей придется оставить.

У меня закружилась голова. Снова в плену, снова меня тащат навстречу ещё большей опасности. Не верилось, что все это может для нас хорошо закончиться. Я не представляла, зачем Двалия заставляет нас взяться за руки. Реппин так вцепилась в моё запястье, как будто хотела сломать его. Может, так и было. Керф не был столь же груб, но снял варежку и крепко взял меня за другую руку. Вырваться не удастся. Но я попыталась. Он беззлобно улыбнулся моим потугам. Как же я не заметила, что он одурманен?

Из-за деревьев донеслись голоса. Калсидийцы. Они звали друг друга на своем языке.

— Вперед! — судорожно выкрикнула Двалия.

Я не понимала, что она хотела сделать, а потом увидела Камень-Свидетель, который пьяно кренился вбок под напором гигантской ели, которая росла почти из-под него.

— Нет! — закричала я, когда Двалия схватила Винделиара и потянулась рукой, затянутой в перчатку, к полустертой руне. — Это опасно! Папа сказал, что это опасно!

Но Двалия прикоснулась к монолиту и исчезла у меня на глазах. Она не отпустила Винделиара, и он канул в камень вслед за ней, а потом и Алария. Я снова закричала и услышала ответный вопль Шун. А в следующую секунду, меня словно озарило молнией. Я увидела, я поняла. Изменить судьбу. Один крошечный шанс. Не для себя. Мне спастись было практически невозможно. Но я могла защитить Шун. Я оскалилась, резко извернулась к голой руке Керфа, державшей моё запястье, и укусила изо всех сил его указательный палец. Зубы вонзились во вторую фалангу, я ощутила во рту вкус крови. Калсидиец вскрикнул и отпустил Шун, чтобы оторвать меня, но я крепко вцепилась в него рукой и зубами и потащила вслед за собой в вязкую темноту, усеянную тусклыми звездами.

Глава 27

ИТОГИ СРАЖЕНИЯ

Скорее всего, первопричиной всех наших неудач послужил Черный Пророк. Сомнительно, что Любимый смог бы добиться успеха в своем восстании, не вступая с ним в союз. Прилкоп исчез из наших записей несколько поколений назад, и, вне всякого сомнения, это было сделано преднамеренно. Так как он был найденным прирожденным Белым, а не выращенным нами, он провел слишком мало времени в школе, и мы не могли были быть уверены в его преданности.

Возможно, самой удивительной частью этой катастрофы стало то, что Прилкоп и Любимый вернулись в Клеррес по собственному желанию. Изначально оба были склонны дать полный и правдивый отчет о своих свершениях. Но какие-то наши вопросы привели к тому, что в скором времени они стали непокорны. Когда же наша доброта перестала действовать, и мы не смогли усыпить их бдительность удовольствиями, то были вынуждены перейти к более активным методикам допросов. Общеизвестно, что знания, добытые такими способом, часто бывают недостоверны. Мы отдельно записывали допросы Любимого и Прилкопа и отображаем лишь надежную информацию, которая совпадает в обоих случаях.

Наши знания о камнях для путешествий их строителях, способах их изготовления и даже о значениях некоторых рун фрагментарны, но тем не менее увлекательны.

— Лингстра Двалия, Отобранные знания Северных Стран.

Он все тянулся и тянулся, этот холодный день.

Единственный выживший калсидиец умер быстро. Я пытался расспросить его о Пчелке, но он лишь мотал головой и стонал. Вся известная остальным информация была уничтожена вместе с их жизнями.

Я стоял, качая головой. Командир стражи Рингхилла по имени Спармен уже раздавал приказы собрать тела. Фоксглов подъехала ко мне. Её лицо освещала надежда, когда она спешивалась.

— Нет, — тихо ответил я на невысказанный вопрос. — Они с Шун были здесь. Но калсидийцы и пленники поссорились, Пчелка и Шун сбежали, когда калсидийцы начали биться друг с другом. Это произошло как минимум день, а то и два назад. Где они теперь, неизвестно никому.

— Я организую поиски, — спокойно ответила она. — Они не могли уйти далеко. Фитц, мы найдем их.

— Мы все на это надеемся, — я повысил голос, оборачиваясь к своим гвардейцам. — Капитан Фоксглов начнет поиски сбежавших калсидийцев. Следите за любыми их пленниками или отставшими.

Твердо посмотрев на своих роустеров, собравшихся плотной кучкой отдельно от остальных, я предупредил:

— Они нужны живыми. Любой бледный всадник в белых мехах, любой пленник или любой калсидийский наемник должны быть взяты живыми.

Фоксглов покачала головой.

— Это маловероятно. Мы видели пару тел в белых мехах. Оба выглядели так, будто перерезали себе глотки. Возможно, они сделали это, чтобы не попасть в плен к калсидийцам. Мы устроили засаду калсидийцам на пути к их кораблю. И преследовали остальных до этого места.

— Тогда сделайте, что сможете, — тихо сказал я.

Оставив Фоксглов заниматься организацией поисков, я вернулся к палатке, где спали Пчелка и Шун. Более методичный осмотр ничего не дал. За мной по пятам следовал очень бледный Лант. Он смотрел в угол, где они спали.

— Откуда вы знаете, что они здесь были? — спросил он, когда внутрь зашел Риддл.

Я взял одеяло и кинул ему.

— Постельные принадлежности все ещё пахнут духами Шун. Запах слабый, но есть.

Он медленно кивнул, поднеся одеяло к груди, потом неспешно развернулся и вышел из палатки, так и не выпуская его из рук.

— Его не должно быть здесь, — вполголоса отметил Риддл.

— В этом наши мнения совпадают.

— Я имел в виду, что он ранен и опечален, а не то, что он слаб.

Я промолчал.

— Ты слишком строг с ним, Фитц. Он не виноват в том, кто он есть и кем не является. Я, к примеру, рад что он не такой. Не так давно я был счастлив, имея его меч рядом с моим. Неттл могла оказаться вдовой ещё прежде, чем стала бы матерью.

— Дело не в том, что он мне не нравился, — сказал я, задаваясь вопросом, было ли это правдой. — Просто он не тот человек, которого мне сейчас хотелось бы иметь за спиной.

— Могу предположить, что ты такого же мнения и обо мне.

Я посмотрел на него. Он развернулся и вышел из палатки. Я отправился следом. В зыбком свете зимнего солнца он потянулся и обернулся ко мне.

— Ты усыпил нас и бросил, как ненужный багаж. Я ещё понимаю такой поступок по отношению к двум другим — Пер пока ещё просто мальчишка, а Лант ранен. Но почему я?

— Я не мог бы заставить их выпить чай, если бы ты не пил вместе с ними.

Он отвернулся.

— Нет, Фитц. Я могу придумать десяток способов, как можно было предупредить меня, например, махнуть рукой, когда я собирался пить, или рассказать о том, что планируешь.

Было трудно признать правду.

— Мне не хотелось, чтобы кто-то из вас был свидетелем того, что я должен сделать. Не хотел, чтобы вы видели меня… таким, какой я на самом деле. Таким, каким мне пришлось быть сегодня.

Я посмотрел в сторону тела Хогена. Там распоряжалась Фоксглов, отдавая приказы собрать тела и отнести в общую кучу, чтобы сжечь. Заметит ли кто-нибудь, как я изуродовал его?

— Думаю, я знаю, кто ты на самом деле.

Я посмотрел ему в глаза, честно признаваясь:

— Возможно, так и есть. Но я не горжусь тем, что ты видишь. Не говоря уж о том, чтобы ты наблюдал, как это все происходит, — я посмотрел в другую сторону. — Я бы предпочел, чтобы муж моей дочери и отец моего внука не был участником таких дел.

Он посмотрел на меня. Я попытался объяснить.

— Когда ты становишься отцом, нужно попытаться стать лучше.

Он помолчал, а затем рассмеялся.

— Это особенно применимо ко мне?

— Нет. Нет, это не про тебя. Я имел в виду себя. Что я старался.

Он похлопал меня по плечу.

— На тебя влияют семена карриса, Фитц. Но я понимаю, что ты имеешь в виду.

— Как ты узнал?

— Твое дыхание пахнет каррисом.

— Он был необходим, — оправдался я.

— Так поделись со мной, и начнем свой собственный поиск. Если бы ты был Пчелкой или Шун, у которых появилась возможность бежать, куда бы ты направился?

— Я бы пошел в город, через который они предположительно прошли до этого.

Я передал ему сложенный бумажный конверт с семенами карриса. Он высыпал несколько оставшихся семян на ладонь, отправил их в рот и пережевал.

— Как и я, — согласился он. — Давай отправим Ланта, мальчика и твою чалую в Башню Рингхилл. Пусть Лант отчитается перед здешним обладателем Скилла, чтобы тот доложил Неттл с Дьютифулом, откуда мы начнем поиски.

Было уже темно, когда мы с Риддлом подъехали к воротам Башни Рингхилл. Поиски были безрезультатны, как и у ребят Фоксглов. Четыре раза мы с Риддлом ехали по следу. Нашли блуждающую лошадь, которая вероятнее всего сбежала, и тело калсидийца. Дважды след приводил к хорошо наезженным дорогам. Мы расспрашивали людей в деревнях и посетили четыре разных отдаленных усадьбы — никто ничего не видел. Когда мы вернулись к лагерю, чтобы напоследок ещё раз все осмотреть, место было вытоптано настолько, что разглядеть хоть что-то стало невозможно. Тлеющие кости в костре источали запах жира. Наступила ночь, и я был на пределе своих сил.

Крепость Рингхилл соответствовала своему названию, являясь укрепленным круглым холмом, выходящим к побережью Бакка. С неё можно было наблюдать за кораблями, приближающимися к Кузнице, Солевой впадине и небольшими рыбацкими деревушками, бахромой раскинувшимися по значительной части побережья. Это была не слишком большая постройка, но, как и все поселения Баккипа, она росла. Мы разрешили мальчикам из конюшни забрать лошадей. Я приехал на лошади Персиверанса. Парнишка поехал на Присс и оставил Флитер здесь. Я хотел проведать её, но понимал, что не смогу, потому что магия семян карриса окончательно покинула меня. Я устал до изнеможения, и меня охватывали темные мысли, вызванные эльфовой корой.

Я делал все возможное, чтобы быть вежливым, здороваясь с командующим крепости. Командир Спармен пригласил нас с Риддлом присоединиться к позднему застолью. Нас разместили в лучших комнатах башни и пригласили в парные. У меня не было желания мыться, но пришлось себя заставить пройти через этот ритуал. Мы разделили парную с десятком или даже больше стражников, все ещё опьяненных кровью и битвой. Все мои усилия быть незаметным пропали впустую, и пришлось принимать их поздравления.

Войдя в столовую, я обнаружил там не только Спармена, но и нескольких его офицеров, Фоксглов, Ланта и других избранных. Я ожидал, что нам попадут скромную простую еду, но Спармен предложил лучшее из того, что имел. На мгновение это сбило с толку, но потом я вспомнил, что являюсь принцем. Это все семена карриса — голова была тяжелой, мысли путанными. Нужно постараться быть очень осторожным и сосредоточенным.

Не знаю,как я пережил эту трапезу. Я решил, что лучше быть молчуном, нежели выдавать бессвязные замечания. Когда ужин подошел к концу, я надеялся, что смогу уйти спать, но активность совершающих убийства на территории Бакка калсидийцев требовала тщательного обсуждения. Спармен со своими офицерами снова и снова удивлялись дерзости калсидийцев и задавали вопросы об их планах и загадочных союзниках. Риддл, Лант и Фоксглов выражали такое же недоумение, а я поддерживал царственное молчание. Когда разговоры сошли на нет, нас с Риддлом отвела в сторону обученная Скиллу подмастерье.

— Прежде, чем вы отправитесь отдыхать, хотелось бы донести до вас конфиденциальную информацию, господа. Разумеется, если вы не слишком утомлены.

Я ужасно устал, в ушах шумело, но, тем не менее, мы пожелали всем доброй ночи и отошли от собравшихся вместе с ней. Девушка выглядела несколько смущенной,

— Я должна сообщить в самых решительных выражениях, чтобы вы незамедлительно, как только позволит ваше самочувствие, возвращались в Олений замок.

Мы с Риддлом переглянулись.

— Сообщение исходило от Мастера Скилла Неттл или от короля Дьютифула?

— Да, она передала волю короля.

Я поблагодарил подмастерье, и мы с Риддлом медленно направились к комнатам. Дойдя до поворота в наш коридор, я поинтересовался.

— Насколько сердита Неттл, как считаешь?

— Очень, — был краткий ответ. В этой лаконичности чувствовалось, что он не хочет обсуждать наше поражение.

Некоторое время я молчал. Неттл была беременна, и сейчас, в ожидании ребёнка, для неё должно было наступить время покоя и счастья, а вместо этого я вбил клин между ней и Риддлом. Я пытался убедить себя, что не был этому причиной, ведь похищение её сестренки лишило мира и счастья всех нас. Но у меня не получалось.

Я медленно пошел вперед.

— Прежде, чем мы вернемся в Бакк, мне бы хотелось увидеть их корабль.

Он покачал головой.

— Он уже не в Солевой впадине, его задержали и увели оттуда несколько дней назад. Спармен рассказал, как они захватили корабль. Экипаж утверждал, что ничего не знает, кроме того, что их наняли и хорошо заплатили за ожидание возвращения пассажиров. Они вышли с Пиратских Островов, и были друг с другом не знакомы. Большинство из них рады отсюда убраться.

— Не было ли у них карты с отмеченным на ней Клерресом? — я сказал это в шутку, но Риддл ответил серьезно:

— Нет, там было пусто. В буквальном смысле. Никакой сменной одежды, безделушек, вещей. Только экипаж и их барахло. Ничто не указывает на существование пассажиров.

Отчаяние было подобно огромной зияющей дыре в моей душе, и я не мог ни думать об этом, ни проклинать, ни плакать. Это мешает размышлять, а мне необходим трезвый рассудок. Я дошел до двери своей комнаты и открыл её. Риддл следовал за мной.

— Итак. Завтра мы возвращаемся в Баккип, — сказал он.

— Так я планирую…

— Нам приказали возвращаться, Фитц. Это несколько отличается от обычных планов.

— О, — у меня заняло несколько мгновений обдумывание последствий.

Принц Фитц Чивэл, ещё недавно общепризнанный и уважаемый, был теперь отозван в Баккип, как какой-то непокорный вассал. Для большинства это не особенно приятно. Я вдруг осознал, какая большая часть моей личной свободы исчезла, когда Чейд взял меня за руку и представил ко двору. То, что раньше было простым семейным спором, когда кузен уезжает, не выполняя просьбу брата, теперь оказалось неподчинением прямому приказу короля. Дьютифул напомнил мне, что он — мой король, и я согласился, а затем сделал то, что мне казалось лучшим решением, так, будто я все ещё Том Баджерлок. Нет. Даже Том Баджерлок не бросил бы такой вызов своему королю. Я прикусил губу.

Риддл присел на край постели.

— Вижу, ты все понимаешь.

Я подошел к окну, разглядывая огни Солевой впадины.

— Я не хочу втягивать тебя во все это.

— Ох, Фитц, я втянулся сам. Я мог просто сообщить, что подозреваю про твой уход в одиночку, и тогда стража Баккипа вернула бы тебя.

Я развернулся.

— В самом деле?

Он пожал плечами.

— Не знаю, они могли бы просто приказать мне тихо притащить тебя обратно. Такая задача никому из нас не по душе, — он вздохнул. — Нет, я сам себя во все это втянул.

— Извини, что из-за меня ты оказался в таком положении.

Выбирая между преданностью Неттл и мне, он выбрал меня. Это никому из нас не сулит добра. А я сам? Выбрал свой отцовский долг, преступив обязанности принца и долг перед королем. И знал, что поступил бы так снова, потому что должен был.

Пчелка, где же ты? Сердце щемило от тоски по ней, стыд опалял душу. Почему я не смог найти и спасти своего ребёнка? Ведь мы были так близко друг от друга. Я видел место, где она спала днем ранее.

Голос Риддла заставил меня вздрогнуть.

— Фитц, это звучит ужасно, но я должен спросить. В какой момент мы признаем, что Пчелка и Шун потеряны навсегда?

Я с яростью посмотрел на него.

— Не смей даже говорить об этом!

— Я должен. У некоторых возникнут вопросы. Ты знаешь также хорошо, как и я, что они обе уже могли умереть в лесу. У нас нет следа, по которому можно было бы идти. Служители и калсидийцы мертвы или сбежали, — он подошел ко мне и тоже посмотрел в окно. — У нас не осталось никаких подсказок, за которые можно бы было зацепиться. Самое лучшее, на что можно надеяться, что они оказались на какой-нибудь ферме или в гостинице.

— А худшее — то, что происходит прямо сейчас, когда мы не имеем ни малейшего представления, что с ними стало.

Некоторое время мы оба молчали. Я пытался найти хотя бы тень надежды.

— Мы так и не нашли Винделиара и Двалию, — напомнил я.

— Они могут быть среди тел, оставшихся в лесу. Или прятаться, как делали раньше. Они не оставили никаких следов, по которым мы могли бы пойти.

Он прав. Реальность, приправленная мрачностью эльфовой коры, выплеснулась на меня как кровь из раны Эллика.

— Я бессилен, — слова рвались из меня. — Риддл, я должен был приехать сюда и попытаться найти её. Она пропала ещё в день Зимнего Праздника, а я не сделал ничего. Ничего! А теперь у меня нет даже следа.

Во мне сплелись воедино агония с гневом. Мне хотелось крушить все, что было в этой комнате, но прежде всего себя самого — за бессилие. Я срезал волосы с головы, когда умерла Молли. Это было символом — я наказывал себя за то, что не мог спасти её. Теперь мне хотелось разрезать себе лицо, биться головой о стену, выброситься из окна. Я ненавидел себя за провал. Я был бесполезен даже в захватившей меня злости. Убийца, пытающий людей и лишенный всяких добродетелей — даже все моё зло было бессильно и ничем мне не помогло.

— Мне не нравится выражение твоего лица, — тихо проговорил Риддл. — Фитц, не принимай на себя всю ответственность. Это случилось с тобой, а не из-за тебя, — в его голосе было сочувствие.

— Я мало что сделал, а должен был, — тихо ответил я, отвернулся от окна и посмотрел в пол.

Риддл знал меня слишком хорошо.

— Если мы найдем её, мы обязательно сперва расскажем ей об этом.

Медленно я отказался от самого простого решения.

— Завтра мы уезжаем в Баккип.

Риддл медленно кивнул.

Наступило утро. Ему было все равно, желаем мы этого или нет. Я заставил себя подняться с постели, надеясь, что одурманенный травами мозг тоже скоро пробудится. Завтрак тянулся бесконечно и был наполнен вежливыми беседами, за которыми я едва следил. Кто-то узнал в Эллике канцлера Калсиды Эллика, и отчего-то всем казался удивительным тот факт, что его прикончил конюх из Бакка. Спармен дважды заверил, что послал в Олений Замок сообщение о том, кто возглавлял это небольшое вторжение. Мой усталый ум был не в состоянии придумать никакого ответа, поэтому я просто кивал.

А потом, наконец, мы выдвинулись из Башни Рингхилл. По одну сторону от меня ехал гвардеец, по другую — Риддл. Персиверанс скакал сзади, по-прежнему ведя на поводу лошадь Пчелки — Присс. Он выглядел побитым и бледным. Лант ехал рядом. Риддл наклонился и прошептал мне, что накануне вечером мальчику разрешили выпить наравне с мужчинами и чествовали как героя за «первое убийство». Он чуть кивнул головой в сторону Ланта.

— К счастью для парнишки, Лант вмешался сразу после того, как его стошнило в первый раз. Он запретил пить ликер и отправил Пера в постель. Полагаю, парень мало что соображает сегодня.

Я ехал на Флитер. Казалось, лошадь оправилась после вымотавшей её скачки, но теперь я ощущал от неё настороженность там, где раньше было желание угодить. Я позволил ей почувствовать, насколько сожалею, что использовал её, но не пытался вторгаться к ней в мысли.

Фоксглов ехала во главе нашего отряда. Она была недовольна роустерами и заметно охладела ко мне. Видимо, её усилия по объединению роустеров с гвардейцами прошли не слишком гладко. Вчера её власть над ними была весьма незначительной. Сегодня при построении с гвардией они все равно оставались отдельной частью в задних рядах. Подозреваю, она недовольна тем, что я обременил её этими смутьянами. Мы отъехали не слишком далеко, когда Лант подвел своего коня ближе ко мне. Он заговорил, глядя перед собой.

— Вы унизили меня. Бросили меня, усыпленного наркотиками, будто я ребёнок.

Так и есть. Я покачал головой.

— Лант, я оставил тебя спящим, как тяжело раненного мужчину, которого нельзя было отправлять на такое задание. То же касается и Персиверанса, — я решил смягчить удар. — Не мог же я оставить мальчика там одного? Как твоя рана?

Смена темы на мгновение отвлекла его.

— Заживает, — грубо ответил он.

— Хорошо. Нужно время. Лант, у меня к тебе предложение. Скорее, настоятельный совет. Когда мы вернемся в Баккип, подойди к капитану Фоксглов. Пусть она направит тебя к фехтовальщикам, чтобы ты начинал легкие тренировки, пока мышцы полностью не восстановятся. Я не предлагаю становиться солдатом или одним из моих гвардейцев, — как же сформулировать фразу помягче? Стать мужчиной? Нет. Я пытался найти нужные слова.

— Чтобы они стали издеваться надо мной за отсутствие навыков? Чтобы я снова провалился на ваших глазах?

Как он вообще сумел превратиться в такого эгоцентричного надутого индюка? Ещё одна задача, которую я не хотел выполнять.

— Лант. Мышцы на твоей груди разрезаны. Им нужно исцелиться, а затем окрепнуть. Позволь Фоксглов помочь тебе. Я тебе предлагаю именно это.

Некоторое время он молчал, а потом произнес:

— Мой отец будет разочарован.

— Нами обоими, — закончил я.

Он откинулся в седле. Думаю, его немного утешили мои слова.

День, проведенный в пути, был бы хорош в любое другое время. Стояла мягкая для зимы погода. Дух Флитер окреп настолько, что ей хотелось оказаться впереди других лошадей, что я с радостью позволил. Мотли летела впереди, кружила над нами или некоторое время ехала на плече у Пера, а потом вновь улетала. Сегодня она казалась обыкновенной вороной с неразборчивым карканьем. Один раз я спросил её, пока она сидела на плече у Пера.

— Сколько слов ты знаешь?

Она склонила ко мне голову и переспросила.

— Сколько слов ты знаешь?

Пер почти улыбался.

— Она говорит прямо как вы.

Ухоженная дорога огибала холмы и проходила через несколько небольших городков. В каждом поселении мы останавливались и узнавали вести о Пчелке и Шун, а потом сообщали каждому трактирщику о большой награде за двух потерянных девушек. Новостей не было.

Той ночью мы устроились на ночлег в гостинице. Фоксглов, Риддлу, Ланту и мне достались теплые комнаты над кухней. А моих гвардейцев с Персиверансом разместили на чердаке над конюшнями. Роустеры остались спать в общем зале. Я, насколько смог, насладился хорошо приготовленной пищей и кружкой эля и рано ушел спать в свою комнату, но у роустеров были другие планы на эту ночь. Меня разбудил шум их драки. Я натянул брюки и бросился вниз по лестнице, перепрыгивая через две ступени сразу. К тому моменту, когда появился Риддл, я уже обзавелся синяком под глазом, двое мужчин лежали на полу, а третий забился в угол. Мы выпроводили всех троих в конюшни поостыть и пообещали трактирщику, что оплатим ущерб. Пока мы поднимались по лестнице, Риддл поделился со мной наблюдением:

— Обычно принцы не занимаются такими вещами.

— Я не слишком убедителен в своей роли, не так ли? Долгое время я размышлял, каково это быть признанным и законным членом династии Видящих из Оленьего замка. Теперь я нахожу в этом гораздо больше ответственности, нежели привилегий.

— Ты привыкнешь, — пообещал он, но я расслышал в голосе сомнение.

Утром число следовавших за мной роустеров сократилось на двоих. Что ж, у Фоксглов будет меньше проблем. Они забрали своих коней, оставив камзолы стражников. Невелика потеря. Фоксглов проспала всю потасовку, и я ничего не рассказал ей, ибо был уверен, что скоро ей все станет известно и без моего участия.

Было пасмурно, на небе клубились тучи, грозившие скорым снегом, ветер швырял в лицо ледяную крошку. Мы с Риддлом молча ехали бок о бок, полные дурных предчувствий. Думаю, мы оба опасались возвращения в замок. Наш отряд скакал тем же порядком, что и днем ранее, Лант и Персиверанс ехали позади нас с Риддлом. Слышались обрывки разговоров, по которым можно было предположить, что полученный опыт совместного боя сплотил их. Мальчик все ещё вел Присс, и её пустое седло каждый раз разжигало моё горе.

Я чувствовал себя, как пес, который бежит домой, поджав хвост. А где-то здесь, где-то рядом, была моя Пчелка, и я был так близок, чтобы узнать — где!.. Утро прошло почти без разговоров. Иногда ворона летала над нами и впереди, а потом возвращалась, будто проверяя, следуем ли мы за ней. Я так привык, что едва её замечал. Сегодня гораздо чаще она ехала на плече у Пера, а однажды я был удивлен, заметив её у Ланта.

Мы одолели небольшой подъем, когда увидели, что навстречу нам по дороге едет всадник верхом на гнедой лошади и ведет в поводу оседланного белого коня. Я изучал их мгновение. Всадник был невысоким и зябко кутался в плащ, глубоко надвинув капюшон. Они ехали быстро, но даже на таком расстоянии я мог сказать, что лошадь сильно измождена. Её голова с трудом поднималась после каждого шага, вот она начала притормаживать, и всадник сильно ударил её. Риддл сказал:

— Белая лошадь.

А я в тот же момент добавил:

— Белый плащ.

Я крикнул Фоксглов:

— Построй гвардейцев! Если я подниму руку, скачите галопом. Если нет — держите дистанцию.

Она кивнула, выполняя приказ, недовольная тем, что не может присоединиться к нам с Риддлом. Мы же тем временем пустили лошадей вперед, Лант и Персиверанс последовали за нами, хоть я и не просил их об этом. Я не сводил взгляда с всадника. Сперва он ехал, будто не замечая нас. Белый плащ убедил меня, что он был одним из сбежавших с поля боя Служителей. Когда мы подъехали ближе, он, казалось, вышел из оцепенения. Посмотрел на нас, вскрикнул и отчаянно пнул гнедую, пытаясь развернуть её. Лошадь с трудом, но развернулась, выполняя команду, и припустила рысью, но мы уже догоняли, перейдя с рыси на галоп и оказавшись по обе стороны от них. Риддл схватил вожжи, останавливая лошадь, всадник продолжал кричать и пинаться. Я узнал этот крик.

— Шун, Шун, стой! Ты в безопасности. Шун. Это я, Фитц — Баджерлок! И Риддл со мной. Мы здесь, чтобы отвезти тебя домой. Ты в безопасности. Шун, где Пчелка? Она была с тобой?

Оседланный белый конь трусил в стороне. Видимо, он следовал за гнедой, не имея понятия, что ещё делать. Риддл остановил свою лошадь, быстро спешился и подбежал к Шун. Она пнула его, снова закричала и свалилась ему на руки. Я тоже спрыгнул с лошади, взял поводья и глупо стоял рядом, пока он гладил её по спине, приговаривая, что все в порядке, и она в безопасности, уже в безопасности.

Её плач быстро перешел в истеричные рыдания, прерываемые задыхающимися всхлипами.

— Пчелка? Шун, где Пчелка? Шун, взгляни на меня. Ты знаешь. Где Пчелка?

Спокойные вопросы Риддла заставили её потрясти головой и зарыдать ещё громче. Во мне росла страшная убежденность. Белый конь подошел поближе. Я не обращал на него внимания, пока он не оказался достаточно близко, чтобы я взял его оборванные вожжи. Две лошади, два седла, одна всадница. И это не Пчелка. Седло на гнедой было определенно изготовлено в Калсиде, а то, что было на белом коне, отличалось от всего виденного мною ранее. Спереди седло было высоким, а сзади низким, и казалось не слишком-то удобным.

Пчелка, где же ты? Ты скакала на этом коне?

— Том Баджерлок.

От удивления я повернулся. Её голос казался неправдоподобно высоким от слез. Она откинула капюшон, волосы были спутаны и неопрятно висели вокруг лица. Она исхудала, и выпирающие скулы делали её похожей на Чейда. Губы обветрились, а щеки казались красными и потрескавшимися. Она тяжело дышала, но шагнула прочь от Риддла. Надетый на неё белый плащ был огромным и свисал длинными складками. Она обнимала себя руками, будто только это помогало ей не рассыпаться на куски. Она смотрела мне прямо в глаза, и это была другая женщина, совершенно не та, что требовала отложить все дела, пока ей не купят зеленые чулки.

— Пчелка… — сказала она. — Они забрали Пчелку.

— Я знаю, — ответил я, стараясь говорить как можно спокойнее. — Они забрали тебя и Пчелку. Но теперь ты в безопасности, — я набрал побольше воздуха. — Пчелка. Ты знаешь где сейчас Пчелка?

— Они забрали её, — снова сказала она. — Они забрали её с собой в камень.

Глава 28

ПОСЛЕДСТВИЯ

Бесчинства этой драконицы сравнимы по масштабу со вторжением небольшой армии. Говорят, что среди сородичей это существо считается «небольшим», но оно ненасытно, его голод невозможно утолить. Пастухи не осмеливаются загонять свои стада на высокогорные летние пастбища, потому что даже присутствие людей с собаками не защищает от дракона, пикирующего вниз и хватающего все, что ему приглянется. Нередко овцы и крупный рогатый скот погибают даже не от её когтей, а во время безрассудного бегства. Поголовье лучших племенных лошадей и скота, казалось, было в безопасности в укрытиях и конюшнях, но не теперь. В настоящее время получено уже три донесения о том, что драконица добралась до укрытого в помещениях скота, разрушив здание когтями и мощными хлещущими ударами хвоста.

Будут ли следующими дома и люди? Наше положение невыносимо, и вы, как король, должны предложить какое-то решение, будь то переговоры или военная кампания. Ходят слухи, что круги Скилла способны общаться с драконами. Те из моих фермеров, что были достаточно смелы для попытки переговоров с драконицей, предложили ей отобранные запасы и даже угрожали, но были проигнорированы. Не могли бы вы прислать группу Скилла, которая может общаться с драконом?

— От герцога Фарроу королю Дьютифулу.

Я застыл, будто превратившись в лед, стараясь заставить губы выговорить слова:

— Что ты имеешь в виду? — наконец получилось у меня, хотя я прекрасно понял, о чем говорила Шайн. Было только одно объяснение, настолько невероятное, что оно могло оказаться правдой.

— Как сделали вы, — повторила она. — Они вошли в камень, как вы. И забрали Пчелку с собой.

Я чувствовал, что мир вокруг рушится, в ушах звенело.

— Какой камень? Где? — в легких не было воздуха, и мне удавалось лишь шептать вопросы.

Шайн, моргнув, заговорила, тихо и озадаченно:

— Он обманул нас. Калсидиец, который казался добрым. Он нашел нас и забрал обратно к Двалии, Винделиару и оставшимся. Они прятались, потому что калсидийцы были где-то неподалеку. Увидев нас, она почти сразу приказала всем взяться за руки, — девушка внезапно нахмурилась. — Как будто это было игрой. Детской игрой. Сула схватилась за мою руку так крепко, что вонзила ногти. Сучка…

Её голос стал ниже, я затаил дыхание. Надо позволить ей выговориться, ни о чем не спрашивая. Я видел, что она очень слаба и с трудом может сосредоточиться на нас. Внезапно она протянула к Риддлу дрожащую руку и начала задыхаться, рассказывая дальше.

— Двалия достала свиток. И перчатку, очень тонкую, с серебром на кончиках пальцев. Но это была не безделушка, она надела её, коснулась камня, и…

— Шун! Слава милосердной Эде! Это ты! Шун!

Фоксглов остановила мою гвардию на почтительном расстоянии, позади них толпились роустеры. Лант и Персиверанс ехали за нами, а теперь Лант, спрыгнув с лошади, бежал к ней.

— Лант! — воскликнула Шайн и, повторяя: — Лант! Лант! — бросилась в его объятия. Мне совсем не хотелось видеть всю ту ужасную смесь чувств, что отразилась на лице Ланта. Я надеялся, что остальные не поймут, что это означает. Он поддерживал её, но не слишком крепко, обнимая, будто она была навеки потеряна для него. Она же крепко вцепилась в Ланта, сжавшись в его объятиях так, словно наконец-то благополучно добралась домой.

— Я думала, что ты погиб! Я видела, как они убили тебя. И потом похитили меня.

Её оцепенение и спокойствие исчезли. В его объятиях они сменились истерикой.

— Шайн, какой камень? Где? — потребовал Риддл, схватил её за плечи и развернул к себе лицом. Она попыталась ухватиться за рубашку Ланта, но тот отступил под предупреждающим взглядом Риддла. Было ли для него облегчением, что их объятия разорвали? Она явно была на грани паники, но Риддл крепко взял её за подбородок и повернул к себе.

— Шайн. Посмотри на меня, возможно, мы сможем вернуть Пчелку прямо сейчас. В какой камень они вошли? Как давно?

Она уставилась на него, моргая, как будто пыталась восстановить в памяти какой-то порядок. Я знал это чувство. Из груди её рвались сухие рыдания, она всхлипывала, нос и щеки покраснели. Наконец она заговорила:

— Прошлой ночью. Двалия увела их. Они все взялись за руки, я была предпоследней, с Керфом и Сулой. В последний момент Пчелка развернулась и укусила его за запястье. От изумления Керф отпустил меня, но Пчелка не выпустила его, затащив в камень. Он кричал, когда исчез внутри.

Её голос стал громче в конце, как будто этот момент принес ей утешение. Сбитая с толку, она обернулась к Ланту, не понимая, почему он отошел от неё, но Риддл вновь потянул её к себе.

Я старался говорить спокойно:

— Шайн. Ты должна проводить нас обратно к камню. Сейчас же. Мне надо идти за Пчелкой.

Она смотрела поочередно на меня и на Риддла, взгляд стал тверже, но голос прозвучал по-детски:

— Вы бросили нас, когда ушли в камень. И тогда пришли они. Вы не должны были оставлять нас.

— Я знаю и сожалею об этом, но теперь ты в безопасности. И мы должны найти Пчелку, чтобы она тоже была в безопасности, — я говорил простыми фразами, как с ребёнком, зная, что после подобных испытаний очень затруднительно восстановить последовательность событий. Кричать на неё было бесполезно.

Шайн наклонилась ко мне и зашептала:

— Нет, нам надо уехать как можно дальше отсюда. Они могу выйти из камня. Несколько солдат все ещё прочесывают лес. Я оставила горящий костер, чтобы отвлечь их, взяла лошадь и ехала так тихо, как могла. Мне не хотелось, чтобы белая лошадь следовала за нами — её очень легко заметить ночью. Будь у меня нож, я бы убила её, чтобы она отстала. Но у меня ничего не было, совсем ничего. И было слишком темно, чтобы искать дорогу, поэтому я выбрала густую рощу, где пряталась до рассвета, — она вздохнула. — Я скакала по лесу, пока не нашла дорогу. Мы скакали и скакали галопом, пока эта тупая лошадь ещё могла бежать. А потом я нашла вас.

— Ты должна отвести нас обратно к камню. Видишь всю эту стражу с нами? Они защитят тебя.

Она подняла глаза и увидела ожидающий отряд, а затем обратилась к нам:

— Не думаю, что смогу вновь найти это место. Даже если захочу. Пожалуйста, нам нужно уехать как можно дальше отсюда.

— Мы уедем, — заверил её Риддл. — Но сперва вернемся за Пчелкой.

Она смотрела на него, глубоко дыша, и я начал опасаться, что она разразится криком.

— После того, как Пчелка затащила Керфа внутрь. Мы, мы были… Поблизости были другие калсидийцы. Двалия так сказала. Но они вошли в камень, а мы остались — Сула и я. Сула начала вопить и бить меня, пыталась последовать за ними в камень. Мне надо было заставить её замолчать. И… она была одной из них, одной из тех, кто разрушил наш дом и забрал нас. И я… Думаю, я убила её…

— Ты должна была убить её, — сказал я, нельзя позволять ей застрять на этом воспоминании. — Ты должна была убить её, и твой отец будет гордиться тобой. Это было правильное решение. Шайн. Какой камень?

Сердце колотилось в груди. Неттл и Дьютифул сказали мне, что не было записей о Скилл-колоннах, расположенных в этой области. Они солгали? Я почувствовал вспышку гнева, а затем страх, что камень не внесли в список работающих порталов из-за какого-нибудь дефекта.

Однако мои попытки успокоить её и заставить сосредоточиться потерпели неудачу.

Она медленно повернулась ко мне и тупо переспросила:

— Мой отец?

— Наш отец, — голос Ланта сломался на этом слове, и мне захотелось ударить его. Не сейчас, только не сейчас. Но он продолжил: — Лорд Чейд, твой отец.

Шайн моргнула, похожая на затравленное животное. Сейчас она потеряет сознание, и мои призрачные шансы найти Пчелку пропадут. Она медленно проговорила:

— Ты имел в виду — лорд Чейд, твой отец. Ты рассказал мне свою тайну… ночью, накануне…

Её глаза расширились. Нет, не позволяй ей вспоминать ночь, когда её изнасиловали и похитили. Я старался говорить спокойно:

— Мне нужно знать, где расположен камень, Шайн!

Лант поднял дрожащую руку.

— Позвольте мне сказать. Надо все обсудить до того, как сюда подъедет ваша стража. Разрешите рассказать ей все, я не могу нести это бремя в одиночку, — он горестно смотрел на неё. — Шун… Шайн. Ты моя сестра. Шайн Фаллстар. Лорд Чейд — наш отец.

Она переводила взгляд с меня на Риддла, а с него на Ланта.

— Это плохая шутка, — её голос прервался, а нижняя губа задрожала. — Если ты любишь меня, как прежде, забери меня отсюда, как можно дальше и как можно скорее.

Лант обратил ко мне полный боли взгляд.

Иногда лучше поскорее отодрать присохшие к ране повязки.

— Конечно Лант любит тебя, — заверил я. — Он же твой брат. Он никогда не позволит причинить тебе вреда.

Шайн снова повернула голову ко мне:

— Мой брат?

Риддл ошеломленно смотрел на нас. Некоторые тайны хранить небезопасно, всегда есть риск ужасных последствий. Я мягко проговорил:

— Лорд Чейд — ваш отец, — потом вздохнул и попытался убедить её как можно ласковей: — А теперь ты должна проводить нас обратно к камням. Туда, где исчезла Пчелка.

Она уставилась на меня, затем повернулась к брату. Что она видела? То же сходство, которое открылось и мне, когда все раскрылось?

— Лант, — произнесла она упавшим голосом, будто окликая его с огромного и все увеличивающегося расстояния. А потом сложилась, упав на дорогу, как будто в теле не осталось костей. Тяжелый меховой плащ, обернувшийся вокруг, сделал её похожей на погибшего зимой оголодавшего оленя. Риддл упал на колени рядом, приложил пальцы к её горлу и посмотрел на меня.

— Для неё все это чересчур. Думаю, больше мы здесь ничего не добьемся. И мы не можем позволить себе ждать, когда она очнется. Нужно идти назад по её следам. Прикажешь Фоксглов забрать её?

У Ланта вырвался стон раскаяния и боли, я взял его за плечо, прежде чем он упал на колени перед ней, и прошептал ему на ухо:

— Не твоя вина. Будет лучше позволить кому-то другому позаботиться о ней, пока она приходит в себя. Шайн потребуется время, как и тебе.

Он попробовал высвободиться, но я не пустил, больно вдавив большой палец между мышцами его руки. Как я и рассчитывал, Лант перешел от угрюмости к злобе меньше, чем за мгновение. Риддл уже поднимал Шайн, я вскинул свободную руку, указывая на Фоксглов и отряд.

— Отпустите меня! — вполголоса потребовал Лант. По крайней мере, он не потерял присутствия духа и вел себя тихо.

Я улыбнулся и спокойно, будто речь шла о состоянии Шайн, заговорил, постепенно ослабляя хватку.

— Отпущу, когда ты начнешь контролировать себя. Здесь слишком много лишних глаз, чтобы потакать своим эмоциям и вести сердечные беседы с Шайн о том, кто твой отец, и что это значит для неё. Так что ты поедешь верхом рядом со мной и Риддлом и поможешь искать её следы, ведущие обратно к камню, а девушку мы предоставим заботам Фоксглов и моей стражи. Тебе все ясно?

Ему это не понравилось, но меня не заботили его чувства. Я наблюдал за выражением его лица и увидел, как к нему пришло осознание правоты и логики моих слов. Лант перестал вырываться, и я оставил его с лошадьми, а сам пошел поговорить с Фоксглов и Риддлом. Шайн, возможно, была в сознании, но ничем этого не показывала. Её глаза были полуприкрыты, и она никак не отреагировала, когда я приказал Фоксглов сделать носилки. Капитан мрачно кивнула и принялась раздавать указания: найти крепкие ветви и немного дров, чтобы первым делом разжечь костер и приготовить для Шайн горячую еду и питье. Я одобрил её решение, затем взял Ланта, Риддла и часть роустеров и медленно поехал по дороге в ту сторону, откуда прискакала Шайн. Я решил не замечать, что за нами последовали Персиверанс с Мотли на плече. Мальчик был свидетелем откровений Ланта, позже надо будет разобраться с этим.

На этом отрезке королевского тракта лес чередовался с фермами и небольшими земельными наделами. Короткий зимний день скоро закончится. Я задумался, сколько проскакала гнедая, чтобы до такой степени устать. Хотелось спешить, но нельзя было потерять след.

Я разбил роустеров на пары и отправил вперед, чтобы на каждом перекрестке они отделялись от основного отряда и исследовали каждую прилегающую дорогу. Если какая-то пара поймет, что две лошади вышли из леса на дорогу на их участке, один должен будет остаться у следа, а второй — немедленно скакать ко мне. Они унеслись с бешеной скоростью, возможно, надеясь искупить свою вину.

Некоторое время Лант, Риддл и я ехали молча в спокойном темпе, осматривая обе стороны дороги. Персиверанс позади нас по-прежнему вел в поводу лошадь Пчелки. Я рассматривал заснеженную землю с левой стороны, а Риддл с правой. Все мои мысли были о Пчелке. Она укусила кого-то, и это помогло освободить Шайн. Почему же она оказалась не способна освободить себя? Вновь её забрали у меня, и она исчезла, возможно, сквозь Скилл-колонну. Грусть и отчаяние усиливались под действием эльфовой коры. Мы искали не только следы Шайн, но и что-то, указывающее на проехавшие здесь сани либо отряд мужчин. Любой признак моей маленькой девочки. Через некоторое время Риддл заговорил:

— Я не имею права называться человеком, если не задам этот вопрос.

Я знал, что его интересует.

— Это правда. Чейд их отец.

— Я знал, что Лант его сын, но не девушка… Почему он скрывал существование Шайн?

— Ну, это же Чейд. Он рассказал мне о том, что Лант его сын, всего несколько дней назад. Хотя, полагаю, мне следовало об этом догадаться при первом же взгляде на него.

Риддл кивнул.

— Думаю, в Баккипе знают правду гораздо больше людей, чем думает Чейд. Это было довольно очевидно, ввиду того, как он относился к Ланту первое время. Так зачем держать Шайн в тайне?

Я замолчал, а Лант ядовито спросил:

— Может, мне ехать впереди, чтобы вам проще было посплетничать о моем происхождении и о моей сводной сестре?

Я посмотрел на него.

— Лант, Риддл женат на моей дочери, Мастере Скилла Неттл. Она твоя кузина. Думаю, это делает нас семьей.

Риддл пытался побороть улыбку.

— И на самом деле я обсуждаю твоего отца, а не тебя. Чейд! Я шокирован! — улыбка ширилась, несмотря на все его старания.

— Чейд, — подтвердил я и засмеялся, вопреки всем своим темным мыслям. Мы оба захохотали, качая головами.

Через некоторое время Лант спросил:

— Почему он скрывал Шайн даже от меня? Он распорядился привезти меня в Олений замок и позволил мне узнать о том, что он моей отец. Почему он не сделал того же для Шайн?

Я заговорил неохотно, но лучше обсудить все сразу, без свидетелей:

— Он держал её в неведении и прятал ото всех из-за того, что существовала опасность, как для него, так и для неё. Её семья была не рада бастарду, но при этом не отказывалась от денег на её содержание и образование. Но получаемые средства шли не на Шайн. Чейду лишь изредка разрешали навещать её. Дед с бабкой первое время заботили о ней, они не были особенно добры, но хотя бы не проявляли жестокости. Когда они умерли, и её передали матери и отчиму…

— Я знаю кое-что об этом, — прервал меня Лант.

Риддл приподнял бровь.

— Все действительно так плохо, как ты можешь себе представить, — сказал я ему, и увидел, как он вздрогнул.

— Как думаешь, что Чейд намерен с ней теперь делать? — спросил он.

— Я не знаю. Я даже не могу сказать, в состоянии ли он будет её узнать, но думаю, в Баккипе, под патронажем Кетриккен, она будет в безопасности. Шайн всегда стремилась ко двору, и её родня по материнской линии будет вести себя осторожнее, чем с лордом Чейдом.

Фитц Виджилант набрал воздух, чтобы задать новый вопрос. Я знал, что не захочу отвечать на него, а потому был рад услышать топот копыт и увидеть одного из моих роустеров, несущегося к нам.

— Должно быть, они что-то нашли!

Я коснулся Флитер пятками, и она перешла на сдержанную рысь. Лошадь Риддла пронеслась мимо нас.

Нет! — почувствовал я мысль своей лошади. — Я Флитер и всегда впереди.

Покажи им! — предложил я, и она перешла в легкий галоп. Она не позволяла своему разуму касаться моего, а я не давил и не пытался проникнуть в её. Мне не хотелось, чтобы связь восстановилась, но радовало, что моё злоупотребление её доверием не сломало дух лошади.

Сойер, один из моих роустеров, начал кричать, прежде чем мы до него добрались:

— Мы нашли её следы. Я сказал Риперу остаться там, но не знаю, долго ли он продержится на месте.

— Хорошо сработано, — ответил я.

Он развернул коня и повел нас вперед, несмотря на нежелание Флитер следовать за ним. Было радостно снова действовать, мы достигли участка дороги, вьющейся через густой лес. Там, стоя на морозе рядом со своей беспокойной лошадью, дожидался другой роустер.

— Теперь можно ехать? — спросил он в нетерпении. Я ответил не сразу. Спрыгнув со спины Флитер, я пробирался в нехоженом снегу с едва различимым следом. Риддл тут же оказался рядом.

— Две лошади, одна позади другой, — решительно объявил он.

— Согласен, — ответил я, вскакивая в седло. — Будьте осторожны, — предупредил я остальных. — Шайн сказала, что некоторые наемники все ещё бродят в этих местах. Если встретите их — они нужны нам живыми, мне надо допросить их.

Сойер коротко кивнул, а его напарник хмыкнул в знак согласия. Некоторая часть моего разума отметила, что оба они держали спины прямо и обменивались довольными взглядами. Эти двое, казалось, гордились хорошо проделанной работой. Возможно, с ними не все потеряно.

Ехать по следам было просто. Я сосредоточился на этом, заставляя Флитер двигаться как можно быстрее. Глубокий снег был притоптан, но все же это не проторенная дорога. Приглядывая за следами, я одновременно осматривался вокруг в поисках наемников. Дважды Риддл и Лант отъезжали осматривать другие дорожки следов, и оба раза они оказывались оленьими. Я подумал о том, что Шайн от ужаса могла выдумать калсидийских преследователей, как того призрака, увиденного в её комнате.

Лес становился гуще, ветви вечнозеленых елей сходились над нашими головами, лишая скудного послеполуденного света. Снега стало меньше, но след оставался четким. Он вел нас вверх по холму между скальными выступами и деревьями, росшими среди камней под причудливыми углами. Среди этих гигантов был небольшой подлесок.

— Фитц! — позвал Лант, и я развернул Флитер, думая, что он видит какую-то опасность. Вместо этого он спрыгнул с коня и сбил снег с камня. — Здесь когда-то был город. Или что-то подобное. Посмотри, как прямо стоит камень.

— Он прав, — подтвердил Риддл прежде, чем я ответил. — Большая часть погребена под землей, а не под снегом. Но посмотри сюда. Деревья оперлись на них, и здесь узко, но когда-то это была дорога.

— Звучит правдоподобно, — сказал я и повернул Флитер обратно по следу. Старые руины. В горном королевстве мы часто находили подобные камни рядом с развалинами Элдерлингов.

— Пахнет старым дымом, — заявил Риддл, и почти сразу Сойер закричал:

— Множество следов, сир. Похоже, они направлялись в ту же сторону, что и мы!

Я снова выкрикнул предупреждение и послал Флитер вперед. Она поскакала вверх по крутой тропке, и внезапно мы очутились перед заброшенным лагерем. Поспешно собранные вязанки хвои окружали почерневший след от костра.

— Стойте! — закричал я остальным. Мы спешились, и Персиверанс остался с лошадьми, пока мы медленно шли вперед. Я прощупал Уитом местность, находя лишь пустоту. Если здесь и были калсидийцы, преследовавшие Шайн прошлой ночью, они уже давно уехали. Я присел на корточки и заглянул во временное убежище, построенное из сосновых веток. Кто-то использовал его, это все, что я мог сказать точно.

— Фитц, — мягко, но настойчиво позвал Риддл. Он указывал на что-то рукой, одетой в перчатку. Белый плащ, бледная кожа, светлые волосы. Мертва. Она растянулась спиной на снегу, кровь изо рта была единственным цветным пятном. Мы с Риддлом склонились над ней, почти соприкоснувшись головами. Я приподнял её, скользнув рукой по шее — она не была сломана.

— Сложный прием, и действенный, — сказал Риддл. — Я впечатлен.

Я кивнул — дочь Чейда. Схватить за заднюю часть шеи и сильно сдавить в единственном труднодоступном месте, чтобы сломать трахею… После этого у неё не осталось воздуха, и она задохнулась в собственной крови. Не самая быстрая смерть и не самая тихая, но неизбежная.

Я позволил ей упасть обратно в снег. Все было там, прямо передо мной.

Я видел выдвинувшийся вперед каменный блок, но не понимал — что это. Большое дерево, выросшее рядом, едва не обрушило его. Камень находился на самом краю лагеря, пьяно наклонившись и одной стороной погрузившись в сугроб, края обросли лишайником. Я подошел к нему медленно, как будто это было игрой в преследование. Лант с Риддлом шли следом, но оба роустера застыли вместе с Персиверансом, словно чувствуя опасность.

Недавно кто-то очистил снег с передней грани камня. Меня мучили сотни вопросов: как Служители узнали, что камень здесь? Были ли они наделены Скиллом, чтоб суметь им воспользоваться? Знали ли они больше об этой магии, чем мы? Мне говорили, что в этом районе не было Скилл-колонн. Как получилось, что Служители знают о них, а мы нет? Правильные вопросы, ответы на которые стали бы очень нам полезны. Но сейчас они были пустой тратой времени.

— Ты знаешь, куда он приведет? Узнаешь руну?

— Да, — эта руна была одной из немногих, что я хорошо знал. — Она ведет к перекрестку на древней рыночной площади за пределами Горного Королевства. Он был на нашем пути на старой дороге Элдердингов во время поисков короля Верити. Рядом находится лес, где мы нашли спящих каменных драконов. — Я хорошо помнил то место. Мы с Шутом оба оказались под властью магии. Камни памяти были там особенно сильны, и ему привиделось, что он стал кем-то другим, поэтом или шутом, древней Белой, прошедшей по той же дороге.

Я стянул перчатку.

— Фитц, нет! Сначала свяжись с Неттл и позволь ей узнать, что ты…

Я прижал руку к холодному черному камню.

И ничего не произошло. Я почувствовал изумление и слабость.

— Возможно, он сломан, — с сомнением предположил Риддл, не желая поощрять меня.

— Шайн сказала, что они прошли сквозь камень, — я приложил руку непосредственно к руне, погрузив пальцы в холодные, грубые отверстия и надавил. Ничего. Я ничего не чувствовал от камня.

Эльфовая кора.

Нет. Я не могу себе позволить потерять способность к Скиллу именно сейчас. Такого не может быть, не в этот момент, когда Пчелка в паре шагов от меня!

— Нет. Нет! — я потер рукой ледяной камень, сточенный временем, чувствуя, как кожа ладони задевает шероховатости. — Нет! — закричал я.

— Фитц, может быть…

Я не помню, что ещё Риддл говорил. Я толкнул камень, ударил его кулаком. И пришел в ярость. Мир вдруг окрасился красным и черным. Каким-то образом я затупил свой боевой топор о Скилл-колонну, хотя даже не помнил, как доставал его. Мои руки, спина и плечи болели от силы ударов, но с камнем едва ли что-то случилось, лишь несколько серых потертостей появились по краям. Я задыхался, пот катился по моей спине, как и слезы разочарования, пробороздившие лицо. Я понял, что охрип, выкрикивая проклятия.

Я бросил бесполезное оружие в снег и оперся руками о колени. Легкие горели от холодного воздуха, руки были влажными. Когда я смог выпрямиться и огляделся, то увидел что мои спутники в благоговении застыли на безопасном расстоянии.

— Фитц? — голос Риддла был мягким.

— Что?

— Почему бы тебе не отойти от этого топора?

Вместо этого я нагнулся и поднял его, осмотрел зазубренные края лезвия и повесил обратно за спину. Потом присел, зачерпнул горсть снега рукой и съел его. Влага облегчила боль в горле.

— Я закончил, — выговорил я устало.

— Что произошло? — потребовал объяснений Лант.

— Произошла глупость, — ответил я. — Я выпил чай из эльфовой коры, чтобы их колдун не мог своим Скиллом спрятать от меня Пчелку, и настой заглушил мою силу настолько, что я не могу пользоваться порталами. Она может быть от меня в паре шагов, но я не могу добраться туда!

— Что теперь, сир? — это был один из роустеров.

Что теперь? Я сел в снег. Мне было плевать. Я старался привести мысли в порядок, казалось, это займет много времени. Я посмотрел на Риддла, который все ещё сохранял дистанцию.

— Я остаюсь здесь. Персиверанс, возьми Флитер. Она самая быстрая. Скачи в Олений замок первым. Риддл и Лант, следуйте за ним как можно быстрее, но, бьюсь об заклад, парень вас опередит. Идите прямиком к Мастеру Скилла Неттл. Расскажите ей о произошедшем, попросите прислать ко мне кого-то, наделенного Скиллом, имеющего боевые навыки и опыт путешествий через камни. Риддл и Лант, дайте полный отчет королю Дьютифулу.

Пер со страхом выдохнул:

— Сир, но я не знаю кратчайшего пути.

Он все ещё держал поводья лошадей. Я взглянул на Флитер.

Ты знаешь кратчайший путь в конюшни Баккипа? Сможешь скакать так далеко?

Конечно, — её Уит был сдержанным. — Ты по-прежнему утверждаешь, что мы не можем быть связанными, и все равнопросишь меня об этом?

Да, прошу.

Тогда мне нужна награда. Когда я попрошу о ней.

Обещаю, что ты её получишь, — смиренно сказал я. Она ничем мне не обязана, а я в ней отчаянно нуждался. Я затаил дыхание.

Я отвезу мальчика туда.

Присмотри за ним, Флитер.

Я не могу по-другому, — она тряхнула головой, отгораживаясь.

Мысли быстрее слов. Наши переговоры заняли лишь мгновение. Я встретил взгляд Пера.

— Доверься Флитер. Она знает дорогу. Скачи.

На мгновение наши взгляды встретились, потом Пер отдал поводья других лошадей Ланту, вскочил на Флитер, развернул её, и она понесла его прочь. Я сказал остальным:

— Сойер и Рипер. Езжайте к капитану Фоксглов. Скажите, чтобы она с моей гвардией доставили леди Шайн в Баккип так быстро, как только смогут. Сойер, выбери шестерых лучших солдат из роустеров, приведи их сюда с запасами, необходимыми для ночевки под открытым небом, — я посмотрел на Риддла, чтобы понять, не упустил ли что-нибудь.

Он нахмурился.

— Я не хочу оставлять тебя здесь.

— Лучшее, что ты можешь сделать для меня — это оставить здесь.

Он склонил голову.

— Тело?

Я посмотрел на него.

— Мы можем забрать его. Фоксглов положит его на белую лошадь, и мы увезем его в Баккип.

Мне было все равно. Риддл отвернулся и начал раздавать приказы. Лес показался другим миром, когда они ушли. Я отправил своего вернейшего подданного на самой быстрой лошади. Пер доскачет до Баккипа ещё до наступления темноты. Я верил, что Неттл послушает его. А если нет, то Лант с Риддлом не заставят себя ждать. К завтрашнему полудню кто-нибудь наделенный Скиллом будет здесь. Кто-то другой пройдет за меня через портал и столкнется с тем, что будет на другой стороне. Я могу отправить их прямо в засаду или к людям, потерявшим разум от перехода. Они могут найти моего ребёнка, навсегда потерявшим рассудок или память. А могут найти лишь следы, ведущие прочь. Знала ли Двалия, куда ведет их, или выбрала случайное направление? Знала ли она, как пользоваться колоннами, и была ли достаточно сильной, чтобы безопасно перемещаться через них?

Если могла, то мы столкнулись с невероятно сильным противником. А если нет, мои поиски могут закончиться тем, что мой ребёнок уже никогда не узнает меня.

Я знал, что надо разжечь костер и приготовиться к ночевке. Шел снег. Пока его сдерживали ветви вечнозеленых деревьев, но это ненадолго. Лес вокруг выцветал. Бледно-серый, серый, темно-серый, черный. Я наблюдал, как постепенно темнеет, и ничего не делал. Несколько раз прикладывал руку к рунам на колонне в смутной надежде. Но напрасно.

Я услышал своих роустеров прежде, чем увидел их. По их тону можно было судить, что они совсем не рады ночевке под открытым небом, когда их товарищи будут спать в удобных казармах Оленьего Замка. Они везли с собой огонь, вероятно, разожженный ещё Фоксглов для готовки. Свет самодельных факелов колебался и танцевал, пока они шли.

Сойер и Рипер вернулись с шестью лучшими роустерами.

— Обустройте лагерь, — приказал я, и они подчинились. Развели костер на том же месте, что и Двалия. Три палатки на подушках из сосновых веток появились очень быстро. Они привезли спальные мешки и разложили их внутри палаток. У них была и еда, которую они разделили между собой. У меня не было аппетита, но когда они нагрели талую воду, я сделал для нас чай. Они обменялись косыми взглядами и стали пить только после меня. Видимо, Фитц Виджилант или Персиверанс пожаловались на мой обман.

После того, как они легли спать, я долго сидел, глядя на огонь. Не знаю, как часто я подходил к камню и прикладывал к нему ладонь. Было глупо, ведь я чувствовал, что мой Скилл заглушен. Чувство было сродни той полной изоляции, что я ощущал на Аслевджале, впервые попробовав эльфовую кору с Внешних Островов. Я пытался дотянуться до Скилла, но безуспешно. Я раскрыл свой Уит, но мало что почувствовал, кроме спящих людей и совы, охотившейся поблизости. Ближе к рассвету я забрался в полуразрушенную палатку, оставленную Служителями, и уснул. А проснулся, когда остальные давно уже встали. Голова болела, настроение было хуже некуда. Я замёрз, был голоден и зол на самого себя.

Я подошел к камню и приложил ладонь к руне.

Ничего.

Утро прошло, выпало ещё больше снега. Я отослал четверых роустеров за мясом. Хоть сам я не чувствовал голода, но это займет их. В лесу больше не было ни души, и они томились от скуки. Солнце, закрытое облаками, перемещалось по небу. Охотники вернулись с парой тетеревов, приготовили их, а потом съели. Я пил чай. День превратился в вечер. Слишком много времени прошло. Неужели никто не придет?

Угасал последний свет, когда прибыли те, кого я так ждал. Риддл показывал дорогу, за ним ехала Неттл. Теперь я понял, почему они так задержались. Моя дочь сидела верхом на лошади, но носилки ехали позади: вероятно, она отвергла их. Полный круг из шестерых наделенных Скиллом следовал за ней. Они были вооружены и одеты в броню. Я вышел навстречу. Неттл сдержанно приветствовала меня при всех, но я мог прочесть гнев, усталость и разочарование на её лице. Риддл покорно молчал.

Она позволила ему помочь ей спуститься, но между ними чувствовался холодок, причиной которому послужил я. Неттл посмотрела на нас и спросила:

— Скилл-колонна?

Я молча повел её туда. Все вокруг суетились, возводя для неё теплую палатку. Лошадей увели, и я услышал звуки топора, кто-то уже рубил дрова. Круг следовал за Мастером Скилла с мрачными лицами. Достигнув Скилл-колонны, я снова коснулся руны.

— Я знаю, куда она ведет.

— Древний рынок на дороге каменных драконов, — ответила она, взглянула мне в глаза и спросила: — Считаешь, я могу этого не знать?

— Я хочу описать все для твоего круга, чтобы они имели понятие, с чем могут столкнуться при выходе из колонны.

— Давай. Но нет гарантии того, что колонна не опрокинулась, как не знаем, там ли эти люди и вышли ли они. Круг Киллдер предложил рискнуть своими жизнями, чтобы спасти леди Пчелку.

Я обернулся и низко поклонился шестерым незнакомцам.

— Благодарю вас.

И я действительно был им благодарен, хотя одновременно ненавидел их за то, что они могут это сделать, а я — нет. Затем рассказал им о колонне и моем последнем посещении того места. Камень стоял на площадке, когда-то бывшей рынком. Город, существовавший там, был разрушен очень давно. Это место окружал лес без признаков людей. Зимой в горах должно быть холодно. Они кивали. Их лидер, Спрингфут, внимательно слушала, наморщив лоб, затем они построили свой круг военным порядком. Положив левые руки на плечи друг другу и зажав в правых обнаженные мечи, они взглянули на Неттл.

Она серьезно кивнула. Я впервые увидел то, что ранее было мне недоступно: цепочку наделенных Скиллом, которую поглощает черный камень. Появление из колонны выглядит не так. Круг просто вошел внутрь и исчез. Когда последний из них пропал, я спрятал лицо в ладонях и вздохнул, воображая тысячи возможностей.

— Фитц.

Я поднял взгляд. Выражение лица Неттл было странным. Она сглотнула и снова заговорила.

— Спрингфут дотянулась до меня Скиллом. Они никого не нашли. Только площадь, в точности как ты описал. Нехоженый снег. Ни следа, ведущего прочь от колонны. Никого.

Я уставился на неё.

— Они должны были выйти оттуда! Метель могла занести их следы.

Неттл сосредоточилась. Я видел, что морщины на её лбу стали четче во время пользования Скиллом. Она медленно покачала головой, а затем посмотрела мне прямо в глаза.

— Спрингфут так не считает. Она докладывает, что там спокойный ясный вечер. Снег выпал давно, на поверхности есть следы кролика, палая листва, сосновые иглы. Все признаки того, что снегопада не было несколько дней. Фитц. Спрингфут не думает, что они когда-либо выходили из колонны.

Не в силах вдохнуть, я произнес:

— Они вообще не почувствовали её? Во время перехода?

Она медленно покачала головой, когда обратилась к ним Скиллом.

— Когда мы с Чейдом задержались, Дьютифул нашел нас в колонне. Они не могут?..

Неттл подняла руки, растопырив одетые в перчатки пальцы.

— Они пытаются, папа. Но ничего не чувствуют там. Даже связь со мной — это вызов, подобный гребле против течения. Поток Скилла там бьет фонтаном, и очень трудно сориентироваться.

Риддл обнял её, поддерживая. Я стоял один. Совсем один. Обученный круг едва в состоянии функционировать. Если неподготовленная женщина повела следовавших за ней через колонну, каков шанс, что они все ещё существуют?

— Значит… её больше нет?

— Они будут продолжать попытки.

Но я уже произнес вслух немыслимую правду. Её нет, она потерялась в потоке Скилла.

Неттл все ещё что-то говорила. Круг взял с собой припасы с расчетом на пять дней и должен оставаться там, по крайней мере, в течение трех дней, прежде чем попробуют вернуться. Этот круг был также искусен с оружием, как со Скиллом. Она осмеливалась надеяться, что Двалия с остальными все-таки выйдут из колонны, и тогда они будут задержаны. Я не рассчитывал на это. Хотя знал, что это возможно. Неттл напомнила мне все те истории и сказания, в которых говорилось о вошедших в камень и появившихся оттуда, нетронутыми временем, месяцы и даже годы спустя. Её слова значили для меня не больше текущей по ледяным камням воды. Мне не может так повезти.

Спустя какое-то время я понял, что она замолчала. Стало тихо, слезы, серебряные в последнем свете уходящего дня, текли по её щекам. Риддл стоял рядом и плакал, не стесняясь, все молчали. Сказать было нечего.

Мы стояли и ждали. Неттл работала Скиллом. Я тоже пытался, но безрезультатно.

В конце концов, её настигло истощение, и Риддл повел её в палатку к горячей еде. Я сел, прижавшись спиной к холодному камню, и стал ждать. И провел ночь, глядя в темноту.

Глава 29

СЕМЬЯ

Это правдивое изложение произошедших событий, записанное Скрайбом Симмером в том виде, в котором их поведал менестрель Драм, человек неграмотный, но поклявшийся говорить только правду.

Китни Мосс, обвиненный в убийстве своей молодой жены, был насильно приведен к Камням-Свидетелям близ Баккипа на пятнадцатый день после Весеннего Праздника. Добровольно он не пошел. Брат его жены, Харди-лудильщик, потребовал там встречи с Китни для проведения схватки на палках и кулаках, дабы установить правду. Харди утверждал, что Китни задушил в пьяном гневе свою жену Уивер. Китни признался, что был пьян тем вечером, но настаивал, что, вернувшись домой, нашел Уивер уже мертвой и лишился сознания от горя, очнувшись лишь из-за испуганных криков их сына, обнаружившего тело матери.

Харди обвинил Китни в убийстве и потребовал, чтобы тот передал сына его сестры ему на воспитание.

Схватка началась, и Китни в скором времени был изрядно побит Харди. Когда палка Китни сломалась, Харди расхохотался и пообещал тому скорую смерть. Китни воскликнул: «Эдой клянусь, что не совершал такого ужасного поступка. К богине обращаюсь за защитой».

Он поднял руки и побежал. Поговаривают, что он надеялся улететь, но семеро свидетелей и менестрель Драм рассказывают, что тот намеренно оказался напротив одного из вертикальных камней. Там он и исчез, как в воду канул.

Минуло лето, и никто больше не видел Китни Мосса и не слышал о нем ни слова. Но у Тэга-мельника обнаружились серебряная цепь и кольцо, некогда принадлежавшие Уивер. После обыска его хижины были найдены и другие украденные вещи, и теперь напрашивается вывод о том, что Уивер, возможно, застала его за кражей в своем доме и была им убита. Китни Мосс был, по-видимому, невиновен.

— Скрайб Симмер, Изложение дела Китни Мосса.

Минул полдень, когда мы достигли Оленьего замка.

Для удобства Неттл мы ехали медленно. Риддл все время находился при ней, но вся её злость на него пропала, была сметена осознанием страшной потери, которую мы понесли. При помощи Скилла Неттл сообщила Дьютифулу и остальным о нашей беде. Я был глух для Скилла и нем для любого чувства, кроме своего горя.

Мы стояли лагерем пять дней. Неттл вызвала подмогу из замка. Присоединившись к нам, они предприняли попытки обнаружить Пчелку с помощью ближайшего к нам камня. Их усилия, не дав никаких результатов, только вымотали их. Они вернулись замерзшими, с пустыми глазами. Неттл поблагодарила их и Круг Киллдер за героические усилия. Мы свернули лагерь и покинули вертикальный камень в глубокой тени зимнего леса. Но его холод остался со мной.

Я ехал на лошади Персиверанса, животном, настолько хорошо обученном, что им даже не было нужды управлять. Мрачный и молчаливый, я медленно двигался вперед в отдалении от группы роустеров. Все моё внимание сосредоточилось на попытках ни о чем не думать. Всякий раз, как появлялся росток надежды, я вырывал его с корнем. Я отказывался от размышлений о том, что сделал не так, и что ещё мог бы сделать. Я отказывался думать вообще.

Мы ехали при свете дня, но все казалось тусклым. Иногда я был благодарен Молли за то, что она умерла и не стала свидетелем моего ужасного провала. Иногда приходила мысль, что возможно это наказание мне за тот недостаток любви, который Пчелка видела от меня в детстве, когда была маленькой, немой и беззащитной. Тогда я вновь погружался полубессознательное состояние без мыслей.

Стража Оленьего замка тут же узнала нас, и мы въехали во внутренний двор. Прислуга устроила настоящую неразбериху вокруг Неттл, торопясь поприветствовать госпожу и едва ли не нести внутрь на руках. Я отстраненно удивился, когда обнаружил своих роустеров на лошадях выстроившимися в ряд в ожидании, когда их отпустят. Я отослал их в казармы и наказал завтрашним утром отчитаться Фоксглав. Пускай Фоксглав ими занимается, меняет им ливреи и учит дисциплине. Я был не в состоянии думать о чем-либо подобном.

Интересно, зачем я вернулся сюда? Интересно, что бы случилось, вернись я в седло и поскачи обратно? Сколько времени займет дорога до Клерреса? В одиночку я бы двигался быстрее. Уставшая лошадь. Без продовольствия. Это было бы неправильным решением. Но как же я жаждал снова превратиться в того безрассудного мальчишку!.. Я долго простоял так в молчании, осознавая, что Риддл подошел и стоит рядом, но не имея сил даже повернуться к нему.

Он тихо начал:

— Король Дьютифул вызвал всех нас на частную аудиенцию.

За моё неповиновение меня ждёт королевский выговор. Требуют отчета. Все это меня мало волновало, но Риддл просто стоял там, своим присутствием давя на Уит. Я развернулся к нему.

— Мне надо позаботиться о лошадях.

Он помолчал немного, потом ответил:

— Я передам Неттл, что ты скоро к нам присоединишься.

Я повел коня к старой конюшне. Я даже не знал его клички. Нашел пустое стойло между Флитер и Присс, снял сбрую, принес воды и нашел зерно там же, где и раньше, во времена моего детства. Девушка-конюшенная по имени Пейшенс заглянула в конюшню, увидела меня и тут же бесшумно вышла. Больше ко мне никто не приближался до появления Персиверанса. Он глянул на меня через раздельную дверцу стойла. — Я должен это делать.

— Не в этот раз.

Он молчал, наблюдая за мной, пока я тщательно делал все, что положено делать, возвращая хорошо потрудившуюся лошадь обратно в стойло. Я представлял, как у мальчика должны чесаться руки при виде постороннего, ухаживающего за его животным. Но мне это было необходимо. Мне нужно было сделать правильно хотя бы это.

— Скачет, как ветер. Эта Флитер. Лошадь, которую ты мне дал.

— О да. Она хороша.

Она наблюдала за мной поверх дверцы стойла. Дело было сделано. Больше здесь заняться было нечем. Оправданий, чтобы откладывать возвращение в замок, тоже больше не было. Я закрыл дверцу стойла и задумался, куда идти дальше.

— Принц Фитц Чивэл? Сир? — обратился мальчик шепотом. — Что произошло? Где Пчелка?

— Потеряна. Навсегда, — вслух произнесенные слова бесконечно отдавались эхом в сознании. — Они втянули её в Скилл-колонну, парень. И потерялись в магии. Они больше никогда не выйдут с другой стороны.

Он уставился на меня. Потом вскинул руки и схватился за волосы, будто собрался их выдрать. Голова бессильно упала на грудь. — Пчелка, — горло сдавило, и его голос сорвался на писк. — Моя маленькая Пчелка. Я учил её ездить верхом.

Я положил ему руку на плечо, и он вдруг уткнулся в меня лицом.

— Я пытался её спасти, сир! — сдавленный крик был приглушен рубашкой. — Правда, сир. Я пытался…

— Знаю, парень. Я знаю, что пытался.

Я уперся спиной в стенку стойла. Когда колени подогнулись, я соскользнул вниз на солому. Персиверанс рухнул рядом. Скрючившись, он рыдал. Я устало сидел и похлопывал его по спине, желая, чтобы моё горе так же могло вылиться в слезы, рыдания и крик. Но оно скорее было похоже на заполнивший меня черный яд.

Лошадь Пера выглянула из стойла. Вытянув шею, она выдохнула мальчику в волосы, затем стала перебирать их губами. Персиверанс протянул руку.

— Со мной все будет в порядке, — глухо успокоил он лошадь. Ложь получилась правдоподобной.

Флитер потянулась ко мне.

Не сейчас, лошадь. Не могу. Не осталось ничего, что можно было бы отдать и чем поделиться.

Я почувствовал её недоумение. Не привязывайся. Если не привязываешься, то не можешь потерпеть неудачу. Ни с Флитер, ни с Персиверансом. Отрежь их от себя, пока привязанность не стала сильнее. Иначе за неё придется расплачиваться.

Я заставил себя встать на ноги.

— Мне надо идти, — сказал я. Он кивнул, и я зашагал прочь.

Я не ел, не спал, и все у меня болело, но меня это не заботило. Я прошел через кухонную дверь, будто все ещё был безымянным мальчишкой, присматривающим за собаками. Шел невозмутимо до тех пор, пока не достиг покоев Дьютифула для частных аудиенций. Когда-то они принадлежали королю Шрюду. Здесь вершилась справедливость, и решения доводились до представителей благородных кровей. В былые времена отсюда принцев отправляли в изгнание, а принцесс, виновных в прелюбодеянии, ссылали в отдаленные владения. К какой судьбе Дьютифул приговорит меня? Я снова спросил себя, зачем вернулся в Олений замок. Возможно, причина в том, что думать о каких-либо других намерениях было бы слишком тяжело. Высокие двери, отделанные чудесными панелями из горного дуба, были слегка приоткрыты, я толкнул створки и вошел внутрь.

Несмотря на свою значительность, комната была простой. Кресло на возвышении — трон для короля или королевы, вершащих справедливость. Рядом кресло пониже для советника, которого пожелала бы видеть подле себя королевская особа. Ещё дубовые стулья с прямыми спинками, выстроенные вдоль стен, для возможных свидетелей совершенного преступления или для жалобщиков. А в центре — коротенькие деревянные перила, отгораживающие низкий деревянный блок, где обвиняемый преклонит колени в ожидании решения своего правителя. Пол был из голого камня, как и стены. Единственным украшением служил огромный гобелен с изображением оленя Видящих, покрывающий стену позади места судьи. В другом конце зала в очаге потрескивало пламя, но тепла от него было недостаточно, чтобы прогнать холод или перебить запах запустения.

Они ждали меня. Дьютифул и Эллиана, принцы Интегрити и Проспер. Неттл и Риддл. Одетая в черное Кетриккен с накинутым от холода капюшоном выглядела постаревшей с нашей последней встречи. Чейд сидел, а рядом с ним, в тяжелой шерстяной шали, будто никогда больше не способная согреться, сгорбилась Шайн. Она жалась к отцу, как ребёнок, щеки, нос и лоб все ещё горели от перенесенного холода. Лант сидел прямо, по другую руку от Чейда. Чейд смотрел на меня, но его взгляд ничего не выражал. Я увидел также сидящего Олуха, таращившего по сторонам круглые глазки. Король Дьютифул ещё не занял своего места, но был одет официально и при короне. Его королева Эллиана повязала вокруг головы прекрасный шарф с вышитыми нарвалами и оленями, а поверх него возложила корону. Смотрелась она мрачно и бесплотно. Неттл переоделась, но все ещё выглядела замерзшей и усталой. Риддл, облаченный в баккипский синий с черной отделкой, стоял подле неё. Его рука была для неё защитой, чем никогда не была моя рука. Её брат Стеди также стоял рядом, будто предлагая ей свою силу.

Я расправил плечи, выпрямился и стал ждать. К моему удивлению вошел кто-то ещё. Я обернулся и увидел моего приемного сына Неда, стягивающего с головы шерстяную шапку, его щеки все ещё были красными от холода. Постукивая каблуками, быстро вошел Свифт со своим братом-близнецом Нимблом позади. Должны ли они тоже быть свидетелями моего позора и провала? Чивэл, старший сын Баррича, следовал за ними. Проводивший их паж низко поклонился и вышел, прикрыв за собой двери. Никто не произнес ни слова. Чивэл бросил на меня полный скорби взгляд, прежде чем пройти к родственникам. Свифт и Нимбл направились в сторону Неттл, чтобы тоже присоединиться к сестре. Они сгрудились все вместе. Я почувствовал, что Нед смотрит на меня, но не ответил на его взгляд. Он поколебался и тоже подошел к Неттл с братьями.

Я стоял в одиночестве.

Я повернулся к Дьютифулу, но тот следил за дверью. Послышался осторожный стук, и дверь медленно открылась. Облаченная в чинный синий цвет Баккипа, вошла служанка Спарк. А рядом с ней, держась за её плечо, медленно шёл Шут. На нем был черный камзол поверх белой рубашки с широкими рукавами, черные гамаши и легкая обувь. Мягкая черная шляпа покрывала редкие волосы. Невидящие глаза окинули комнату, но я знал, что его вела рука на плече Спарк. Она подвела его к одному из стульев вдоль стены и помогла сесть. Стеди осмотрел присутствующих и остановил взгляд на короле Дьютифуле. Король коротко кивнул. Стеди подошел к двери и плотно закрыл её.

Я ждал. Свидетелем подобного я был лишь однажды, когда мне было двенадцать, и то через глазок в стене. Но я хорошо запомнил, как все было. Я знал, что Дьютифул направится к возвышению и займет кресло. Другие устроятся на стульях вдоль стен. А мне будет приказано занять место у перил и объяснить то, что я совершил. И какие допустил ошибки.

Дьютифул глубоко и прерывисто вздохнул. Я, было, подумал, как тяжело для него происходящее, и вдруг сильно пожалел, что поставил его в такое положение. Не тем, что я сделал, а тем, что, не сумев спасти свою дочь, вернулся живым. Он говорил негромко, но голос был отчетливо слышен:

— Думаю, теперь присутствуют все. Сожалею, что мы собираемся таким образом. С учетом обстоятельств, случившееся должно остаться между нами. В смысле, в рамках семьи.

Отсутствие формальностей сбило меня с толку. Он обратился не ко мне, а к Неду, Чивэлу и Нимблу:

— Мы отправили вам весточку, что Пчелку похитили. Сегодня у нас для вас весть ещё хуже. Она потеряна для нас.

— Нет! — тихий голос Чивэла дрожал. — Что случилось? Как её забрали, и как такое может быть, что вы не нагнали похитителей?

Нед окинул нас взглядом. Его натренированный голос сорвался, когда он произнес:

— Она была такой маленькой. Такой хрупкой…

Шайн приглушенно всхлипнула. Дьютифул продолжал:

— Фитц, ты хочешь рассказать им? Или лучше я?

Итак. Публичное признание перед вынесением приговора. Подходяще моменту. Дьютифул не занял подобающего места, но я представлял, как должен проходить процесс. Я подошел к ограждению. Оперся руками на перила.

— Все началось за два дня до Зимнего Праздника. Я хотел устроить для Пчелки особенный день. Она…в нашей семье не все было гладко.

Я поколебался. Как много боли должен был я им причинить? Как можно меньше. Чейд, Лант и Шайн достаточно перенесли. В какое бы безвыходное положение они меня не поставили, я их подвел ещё больше.

И я взял все на себя. Я не упомянул о недостатках Ланта как учителя, и приглушил жадность и ребячество Шайн. О своих же поступках я говорил без утайки, начиная от вмешательства в историю с собакой до того, как оставил свое дитя на попечение других, пытаясь спасти Шута. Я признал, что отвергал предложения о постоянном присутствии владеющего Скиллом человека в моем доме для передачи сведений в моё отсутствие, и что не видел никакой необходимости в стражниках для охраны поместья.

Я бесстрастно изложил все, что произошло, пока меня не было в поместье. Не остановили меня и задыхающиеся рыдания Шайн. Я говорил о потерянных в Ивовом Лесу жизнях и о всех своих тщетных попытках отыскать Пчелку. Лишь о том, что два допрошенных мною калсидийца подтвердили рассказанное домочадцами Ивового Леса, я говорил скупо. И скрыл, почему те так быстро все выложили. Я признался в том, что принял эльфовую кору и не смог последовать за своей дочерью через камень. А тем, кто никогда не пользовался Скилл-колоннами, я пояснил, что Пчелка была потеряна. Не мертва, нет, не все так просто. Потеряна. Исчезла. Растворилась в потоке Скилла. Все попытки возродить её провалились.

Потом я буквально иссяк. Меня шатало. Я опустил глаза на деревянный блок перед собой и понял, что стою на коленях. В какой-то момент моего рассказа колени подломились, и я упал вниз.

— Фитц? — в голосе Дьютифула звучало только беспокойство. — Фитц? Тебе плохо?

— Конечно, ему плохо! Нам всем плохо. Все неправильно. Ужасно, что мы собрались здесь вот так тайно оплакать потерю ребёнка. Фитц. Обопрись рукой мне на плечи. Давай. Вставай.

Меня дергала Кетриккен, закидывая мою руку себе за шею. Годы сказались на ней сильнее, чем на мне, однако она помогла мне встать, хоть и не без усилий. Я с трудом добрел с ней к креслу у очага, смущение и тяжесть лет давили на меня сильнее, чем когда-либо. Я не понимал, что происходит, пока капюшон не спал с головы Кетриккен, и тогда я увидел её остриженную голову.

Остальные столпились вокруг нас. Дьютифул мягко произнес:

— Ох, матушка, я же просил быть более сдержанной.

— Сдержанной? — это уже от Эллианы. Она рывком стянула корону и шарф с головы, обнажая короткий ежик на месте привычных блестящих черных волос. — Сдержанной?! — она вскинула корону вверх, будто собираясь с размаху швырнуть её на пол. Проспер перехватил руку, и она позволила забрать её. А потом опустилась на пол, раскидав по полу юбки, закрыла лицо руками и почти закричала: — Мы потеряли ребёнка. Маленькую девочку! Дочь Видящих! Исчезла, как моя сестра давным-давно. Должны ли мы переживать это снова? Эту неизвестность? Скрывать тайну боли? Исчезла! И нам надо сдерживать себя?!

Она откинула голову назад, обнажая белое горло, и завыла, как волчица по своему щенку. Проспер опустился на колени и положил руки на плечи матери.

Голос подал Чивэл:

— Можем ли мы быть уверенным в том, что она исчезла навсегда? Всем известны истории о людях, которые выходили из камней спустя годы…

Неттл ответила:

— У неё не было подготовки, и она вошла в камень вместе с другими неподготовленными. Это как капля вина, попадающая в стремительный поток. Я бы не тешилась ложными надеждами. Мы должны отпустить её.

Я понял, что дрожу. Кетриккен уселась рядом на стул и покровительственно обняла меня за плечи.

— Это моя вина, — признался я ей.

— О, Фитц, всегда ты… — она оборвала себя на полуслове. И уже мягче продолжила: — Никто тебя не винит.

— Я себя виню.

— Конечно, винишь, — подтвердила она таким тоном, будто я был ребёнком, уверяющим, что луна — это сыр.

Эллиана не замедлила нас услышать:

— Нет! Вини их! Тех, кто её забрал. Они все должны быть выслежены и перебиты! Перерезаны, как свиньи, визжащие при виде мясника!

— Эллиана. Фитц убил всех, кого смог. Остальное доделал камень, — попытался унять её Дьютифул. Я поднял голову. Слепой или нет, но взгляд Шута встретился с моим. Он поднялся, нащупывая плечо Спарк, и она привычно и ловко проскользнула под его руку, будто это был хорошо отработанный трюк. Я отследил движение его губ и понял, что именно тот прошептал девушке. Он собирался объединиться с Эллианой, и этот альянс грозил быть таким же непредсказуемым и взрывоопасным, как один из огненных горшочков Чейда.

— Семья! — сказал Дьютифул. Его голос обрел тот необъяснимый тон человека, берущего ситуацию под контроль. — Прошу вас. Мы собрались здесь, чтобы почтить память маленькой Пчелки. Необходимо держать наше горе в тайне до тех пор, пока мы не выясним, каким образом магию использовали против нас, и существует ли ещё опасность быть атакованными со стороны наших невидимых врагов. Мы нанесем ответный удар, как только выработаем тактику и определим цель. А до тех пор мы собираем информацию и планируем. Не следует бить тревогу в герцогствах, пока мы не в состоянии предложить им защиту.

Он покачал головой, обнажив зубы в гримасе. — Угроза исходит более чем с одной стороны. Огромный зеленый дракон разоряет Фарроу, не только истребляя скот, но и разрушая амбары в поисках животных. Два других дракона угрожают Бернсу. Драконьи Торговцы утверждают, что не имеют никакого влияния на них, и в то же время грозят расправой над любым, кто нападет на них. Пиратские острова увеличили сборы для наших торговых кораблей на тридцать процентов и стали настаивать на оплате исключительно золотом или бренди из Песчаного Края. Тилт шлет сообщения о язве, убивающей овец и собак. А в Горном…

— Так было всегда, — прервала Кетриккен его перечень проблем. — Беда не означает, что другие дела перестают существовать. Но твоя правда, Дьютифул. Мы пришли сюда, чтобы скорбеть и поддержать друг друга, чем сможем.

Она встала и протянула руку невестке. Эллиана приняла её, и Кетриккен помогла той подняться.

— Идём.

Две королевы прошли вперед к очагу, за ними следовали все остальные. Чивэл, сын Баррича и Молли, подошел ко мне и предложил руку.

— Ты можешь идти? — спросил он без капли жалости.

— Могу, — но помощь я принял, и он остался рядом со мной.

У Спарк в кармане передника нашлись ножницы. И Кетриккен, и Эллиана принесли с собой в шелковых мешочках свои отрезанные волосы, сейчас они отправились в огонь, и комната наполнилась вонью. Запах напомнил мне, как мы с Пчелкой сожгли тело посланницы. Моя маленькая дочка была такой храброй в ту ночь. Горло сдавило. Какое светлое лелеемое воспоминание о моей малышке — как она помогла мне скрыть убийство. Я не мог ничего сказать, когда каждый кидал в пламя прядь своих волос и в паре слов делился воспоминанием, или сожалением, или просто тихо склонял голову. Нед рассказал о платье, которое подарил ей, и как она походила в нем на «маленький праздничный пирог, украшенный сахаром и специями». Кетриккен говорила с сожалением о том, как, увидев моего ребёнка, недооценила её жизнеспособность. Неттл поделилась тем, чего я никогда не знал. Проходя однажды мимо комнаты Пчелки, она увидела, как девочка в одиночестве танцевала, вдохновленная влетающими в окно снежинками. Но когда настала моя очередь, все, что я смог сделать, это покачать головой.

Дьютифул взял у Спарк ножницы. Он срезал прядь моих волос сзади у шеи, там, где это было едва заметно, и отдал мне. То же самое он сделал для других. Вернуть волосы Кетриккен и Эллианы уже невозможно, но необходимо было избежать появления иных подобных поводов для лишнего любопытства. Когда Шут вышел вперед, чтобы отдать прядь своих волос, его кисть опустилась на мою руку.

— Позже, — сказал он тихо.

На этом все закончилось. Не для чего было разжигать погребальный костер. Все это знали. Наша маленькая прощальная церемония вышла незавершенной, и таковой останется навсегда. В кругу своей семьи я ещё не чувствовал большего одиночества. Неттл обняла меня, Кетриккен взяла меня за руки, посмотрела в глаза и просто покачала головой. Спарк подошла, чтобы подвести к Чейду. Он улыбнулся мне и мягко поблагодарил, за то, что я вернул ему его девочку. Я не мог сказать, понял ли Чейд вообще, что Пчелка была навсегда для меня потеряна.

Каждый подходил ко мне со словом или прикосновением и затем тихо покидал комнату для аудиенций. Неттл ушла в сопровождении братьев, Риддл последовал за ними. Шайн и Лант отвели Чейда в его покои. Спарк ушла с Шутом, а Нед выскользнул за ними по пятам, вероятно, чтобы потихоньку перекинуться с ним парой слов. Я официально попрощался с королевой Эллианой. Дорожки слез на её лице так и не просохли, когда она уходила в сопровождении сыновей.

Я остался один в пустынной комнате наедине с Дьютифулом и Кетриккен. Дьютифул кинул на меня удрученный взгляд.

— Я должен идти. Прибыли трое герцогов, обсудить бесчинства драконов и меры, которые мы могли бы предпринять.

Он вдохнул, собираясь продолжить, но я покачал головой:

— Тебе надо идти и быть королем. Знаю.

Но не понимание, а моё стремление к одиночеству побудило меня убедить его вернуться к собственной жизни. Он с сожалением ушел, а я обернулся к королеве Кетриккен.

— Нет, — безапелляционно отрезала та.

— Прошу прощения? — это её единственное слово меня огорошило.

— Ты сопроводишь меня в мои покои. Там будет ждать еда. Фитц, ты не уйдешь. И я не позволю тебе зачахнуть. Я вижу каждую косточку на твоем лице, и руки у тебя, как у скелета. Идем. Пройдись со мной.

Мне не хотелось. Я хотел вернуться в свою комнату и уснуть навечно. Или вскочить на лошадь и исчезнуть в темноте зимней ночи. Вместо этого Кетриккен взяла меня под руку, и мы прошли по замку, вверх по ступеням и к двери её гостиной, примыкающей к спальне. Войдя внутрь, она выставила прочь двух ожидающих её леди.

Нас уже ждал накрытый стол и чай. Суп был укрыт, чтобы не остыл, хлеб — мягок и свеж. В чай добавили мяту, ромашку и насыщенную неизвестную мне специю. Ел я с аппетитом, потому что проще было это сделать, чем сопротивляться. Выпил согревающего чаю и почувствовал себя загнанной лошадью, наконец-то добравшейся до стойла. Горе не ослабло, но уступило место усталости. Кетриккен подложила в огонь полено, потом вернулась к столу, но не стала садиться. Вместо этого она подошла ко мне сзади, положила руки мне на плечи и крепко сжала. От её прикосновения все тело застыло. Наклонившись к мне, она сказала:

— Бывают времена, когда надо перестать думать. Для тебя такое время настало. Наклони голову вперед.

И я послушался. Она разминала мне плечи и шею и говорила о былых временах. Она заставила меня вспомнить о Горном Королевстве, и как она пыталась отравить меня при первой встрече. Она говорила о нашем долгом путешествии в поисках Верити, напомнила мне о моем волке и о нашем единении с ним. Вспомнила нашу боль, когда мы нашли Верити таким изменившимся. И когда уступили его дракону.

Огонь догорал, и за узким оконцем угасал день.

— Поднимайся. Тебе необходимо поспать.

Она отвела меня в свою спальню и откинула богатое пурпурное покрывало, обнажая белые простыни.

— Отдохни здесь. Никто не будет тебя искать или доставать вопросами. Просто поспи.

— В чае, — догадался я, и она кивнула.

— Для твоего же блага, — добавила она, — и в отместку, учитывая то, что ты сделал с Риддлом.

Подходящего аргумента не нашлось. Я улегся на чистые простыни в одежде, которую не снимал уже несколько дней. Она стянула с меня башмаки и накрыла одеялом, как ребёнка.

Я проснулся посреди ночи. Ко мне вернулась бодрость. Скорбь тоже переполняла меня, но то была застывшая скорбь, как боль, которая стихает, покуда не двинешься. Постепенно до меня дошло, что я был не в своей постели. Меня окутывал запах Кетриккен, спине было тепло и тяжело. Она спала подле меня, прижавшись сзади и обняв руками. Это так неправильно. И так правильно. Я взял её руки в свои и прижал к груди. И не было у меня никаких желаний, кроме как лежать вот так, в чьем-то объятии, с кем-то, кто спит рядом и охраняет тылы. Она глубоко вздохнула и выдохнула: «Верити».

Горе и потеря никогда не исчезают. Мы можем их отложить и запереть на замок, но всякий раз, когда они оказываются на свободе, то даже через трещинку, аромат потерянного счастья, просачиваются и наполняют легкие до отказа. Верити, проигравший Скиллу, как и Пчелка. Иногда разделенное чувство потери лучше всего успокаивает боль. Я тосковал по своему королю и хотел бы иметь столько же сил.

— Верити, — мягко согласился я. И добавил: — И Пчелка.

Я закрыл глаза, и сон снова поглотил меня.

Перед рассветом она разбудила меня. На ней была толстая зимняя ночная рубашка, короткие волосы серым ореолом обрамляли розовую кожу головы.

— Тебе следует выйти через тайную дверь, — сказала она, и я кивнул.

У Дьютифула было полно забот и без скандала с участием его матери и двоюродного брата. Все тело болело, и вместо того, чтобы одеть башмаки, я понес их в руках. Она проследовала за мной до двери гардеробной. Тайный выход был скрыт в стене этой маленькой комнатки. Здесь она поймала мою руку, развернула меня и снова обняла. Я поцеловал её в лоб и в щеку, но стоило мне её отпустить, она потянулась ко мне для поцелуя в губы.

— Хватит корить себя, Фитц. Ты нужен нам здесь больше, чем когда-либо.

Я кивнул, но не ответил. Догадывалась ли она, какой тяжелый груз на меня взвалила?

Проход, в который я попал, как и все, что касалось Кетриккен, был чистым и пустым. Ни мышиного помета, ни паутины. Я дошел до старого логова Чейда и тихонько вошел, стараясь не разбудить Шута. Но я застал его сидящим в кресле перед камином. Он держал руки перед собой и шевелил пальцами в танцующем свете пламени.

— А вот и ты, — поприветствовал он меня. — Я беспокоился за тебя, когда ты не пришел.

Я остановился.

— Ты думал, что я сбегу, — немного пугало, сколь многие из моих друзей думали, что я именно так и сделаю.

Он пренебрежительно качнул головой.

— Это закономерно.

— Я поступил так один раз!

Он поджал губы и промолчал. Его пальцы продолжили свой танец.

— Ты можешь видеть свои пальцы?

— Я вижу темное на более светлом фоне. Такое занятие их разминает. Хоть это и больно, — он снова пошевелил ими. — Фитц. Словами не выразить…

— Нет. Не выразить. Так что давай и пытаться не будем.

В ответ приглушенное: «Очень хорошо».

Пчелка-Пчелка-Пчелка-Пчелка. Думай о чем-нибудь другом.

— Вчера я был рад увидеть тебя вне стен этой комнаты.

— Мне было страшно. Мне хотелось прийти к тебе. И поговорить с Эллианой. Но… что ж. Ещё нет. Знаю, что я должен заставлять себя. Я не могу вечно оставаться крысой за стеной. Мне необходимо снова стать гибким и сильным. Чтобы мы могли вернуться в Клеррес и покончить с этим местом. Отомстить за наше дитя, — ярость, ненависть и боль, как внезапно вздымающееся пламя, полыхнули в его голосе.

Я не мог взять его с собой. Сказанная мной правда выглядела скорее ложью.

— У меня нет мужества строить планы сейчас, Шут. Все, что я в данный момент могу — это горевать.

И стыдиться. Я знал это оцепенение. Помнил его с пыточной Регала. Человек застывает в неподвижности, оценивая, насколько сильно он пострадал. И спрашивает себя: «Можно ли двинуться и при этом не умереть?»

— Я понимаю, Фитц. Скорбеть надо. Твоя скорбь — это семя, которое прорастет в ярость. Я подожду, когда ты будешь готов. Хоть мысль о тех, кто страдает там в ожидании нас, печалит меня.

Обратившиеся ко меня глаза были слепы, но я все-таки почувствовал упрек. И категорично отмел:

— Это бессмысленно, Шут. Ты дерешь шпорами дохлую лошадь.

— Тогда в тебе не осталось никакой надежды?

— Никакой, — я не хотел об этом говорить.

— Я думал, что ты непременно шагнешь за ней, — в его голосе прозвучала боль от замешательства, вызванного отсутствием жажды мести с моей стороны.

— Я шагнул бы, если б смог. Я принял чай из эльфовой коры, чтобы стать невосприимчивым к их туманной магии. Что перекрыло мой Скилл. Я больше не могу пройти через Скилл-колонну, тогда как ты можешь.

Его пальцы прервали танец. Он потер рубцы на их кончиках и поправил:

— Ах, но я мог когда-то.

— А теперь никто из нас не может.

— Но твоя неспособность пройдет. Твой Скилл вернется.

— Думаю, что так и будет, хоть и не уверен. В некоторых старых свитках говорится об полном подавлении Скилла в тех, кто использовал его в неправедных целях. И для этого применялась эльфовая кора.

— Сколько ты принял?

— Две дозы. Одну дозу обычной коры. И одну — коры с Внешних Островов. Я думаю, что эффект пройдет. Единственное, что не могу сказать точно, как много времени это займет.

Он помолчал немного.

— Я хотел, чтобы первую часть нашего путешествия в Клеррес мы прошли через камни, как когда-то сделали мы с Прилкопом, — он был подавлен.

— Кажется, ты уже все спланировал.

Блики огня причудливо разукрасили его кожу, когда он покачал головой:

— Нет. Спланировал я только возможное. Невозможное ещё только предстоит наметить.

— Неужели?

— Да. Мы отправимся от темниц Баккипа. Я узнал от Эша, что пару раз ему было приказано ждать возвращения лорда Чейда в определенном коридоре. Однажды он подкрался и, заглянув за угол, увидел своего мастера выходящим из каменной стены. Стены с руной.

— Она ведет к Аслевджалу.

Шут раздраженно фыркнул:

— Ты мог хотя бы сделать вид, что удивлен.

Осознание пришло внезапно, будто поднялся занавес. Разговорами о мести и дороге в Клеррес он старался отвлечь меня от моей скорби. Старался поднять меня над болью, которую мы перенесли. Я попытался придумать что-нибудь новое, о чем мог бы ему поведать.

— Это стало частью падения Чейда. Его любопытство. Он использовал камни слишком часто, отправляясь в Аслевджал, чтобы порыскать по коридорам в поисках информации о Скилле. Он не соблюдал меры предосторожности и советы делать между перемещениями перерыв по крайней мере в три дня. Он уходил и возвращался за одну ночь, а иногда делал это в течение нескольких ночей подряд.

— Никакое любопытство не заманило бы меня обратно в то место, — проговорил Шут, и в его голосе отразилась тень давнишнего ужаса. Огонь затрещал, и мы оба вспомнили пережитое там.

— И все же ты бы вернулся туда, если этого требует первая часть нашего путешествия в Клеррес?

— Вернулся бы. Это моё решение. И необходимость.

Я ничего не ответил. Огонь разговаривал в тишине, шипя и потрескивая, когда наталкивался на жилки с древесным соком.

— Что ж, очень хорошо, — сказал наконец Шут. — Раз ты не будешь планировать со мной это, то что тогда ты собираешься делать, Фитц? Какие твои планы на остаток твоей жизни?

Он коротко пренебрежительно хмыкнул и поинтересовался:

— Что будешь делать завтра?

Мне будто опрокинули на голову ушат холодной воды. Что я буду делать? У меня не было ни женщины, о которой я бы заботился и которую бы защищал, ни ребёнка, которого надо было растить.

— Я толькочто с кровати встал. Я даже не знаю, чем буду заниматься сегодня.

Он нахмурился.

— Сейчас утро? Не поздняя ночь?

— Утро. Рассвет.

Ещё один день без Пчелки. А ночью будет очередная такая же ночь. И завтра меня ждёт ещё один пустой рассвет. Что же мне делать со своей жизнью теперь? Я знал. Но это был выбор, о котором я не собирался никому рассказывать.

Её присутствие я ощутил за мгновение до того, как откинулся гобелен. Я смотрел, как угол отходит в сторону, и появляется Спарк в своем аккуратном платье баккипского синего цвета. Сегодня на ней был маленький белый чепец, отороченный кружевом и украшенный синими же костяными пуговицами. Красивая девочка, которая вырастет в прекрасную женщину.

Какой никогда не станет Пчелка.

— Прошу простить меня, сир. Я отнесла в вашу комнату поднос с завтраком и оставила его там. Но…

Она колебалась, и я знал, в чем проблема. Меня там не было, и моя постель была не разобрана.

— Я здесь. Я позавтракаю, когда спущусь. Не стоит беспокоиться, Спарк.

— Ох, это не из-за еды, сир. Управляющий велел передать вам сообщение, как только вы проснетесь.

— И?

— Король принимает герцога Фарроу этим утром в своих покоях. Он пожелал, чтобы вы ожидали в передней, чтобы он смог поговорить с вами после.

— Очень хорошо. Спасибо, Спарк.

— Все вам очень рады помочь, сир, я уверена.

Она поколебалась. Собиралась выразить мне свое соболезнование? Я не хотел этого слышать. Я не хотел снова слышать от кого-либо, как им жаль, что Пчелки больше нет. Она все прочитала на моем лице и просто кивнула. Потом обратилась к Шуту:

— Сир, вы желаете позавтракать сейчас или чуть позже?

Шут хмыкнул, что можно было принять как за веселье, так и за отвращение.

— На самом деле я просто пойду спать. Возможно, чуть позже, Спарк?

— Конечно, сир, — она без лишних усилий присела в реверансе, и я, кажется, увидел мимолетную улыбку, будто она получала удовольствие от своего нового умения. Затем она унеслась прочь.

— Ну что ж, Дьютифул сегодня спас тебя. Но я предупреждаю тебя, Фитц: если ты сам не определишься, что будешь делать со своей жизнью, кто-то это сделает за тебя.

— Едва ли это внове для меня, — напомнил я ему. — Я лучше пойду и подожду Дьютифула.

— Тебе бы лучше помыться перед встречей с королем. Прежде, чем тебя услышать, я тебя унюхал.

— Ох, — я нахмурился, сообразив, что все ещё ношу ту одежду, в которой покинул крепость Рингхил

Глава 30

ПРИНЦ ФИТЦ ЧИВЭЛ

По контрасту с днями правления короля Шрюда, когда Мастер Скилла Гален решил, что Скилл и все знания о том, как его использовать, будут доверены как можно меньшему числу практикантов, леди Неттл с начала своей службы в качестве Мастера Скилла предложила, чтобы даже обладающих малыми способностями приглашали для обучения и поручали им посильные задания. Под её предводительством призывы кандидатам в ученики Скилла звучат каждые десять лет, и группы формируются, стоит практикантам достичь статуса подмастерья.

Таким образом, теперь династии Видящих служат более дюжины групп и почти десяток одиночек. На каждой сторожевой башне по всему побережью и у границ с Калсидой в состав пограничных отрядов входит один владеющий Скиллом, а у каждого герцогства есть группа, преданная их нуждам. Владеющих Скиллом включают в дипломатические партии, отправляющиеся на Внешние Острова, в Бингтаун и Джамелию. Возможность оперативно передавать информацию об угрозах, нависших над королевством, облегчила процесс переброса войск. Мост, разрушенный наводнением, разбойники, пираты, а также другие угрозы могут быть встречены во всеоружии благодаря налаженной быстрой связи.

— Писарь Таттерсол, Отчет об использовании Скилла Мастером Скилла Неттл.

Я нашел в своей комнате остывающий завтрак и подготовленную одежду. Я поглядел на еду без аппетита, затем слегка перемешал, чтобы казалось, будто я немного поел. Занимаясь этим, я задался вопросом, зачем это делаю? Неужели я думаю, что Спарк или Эш будут докладывать, что я ничего не ем? Кому? Смешно.

Я спустился в бани Баккипа с чистой одеждой подмышкой. Бани были важной традицией в Баккипе, местом, где ревущие языки пламени встречались с ледяной водой. Комната для мытья, комната, где можно пропариться и пропотеть, затем место, где можно смыть с себя пот и одеться. Было отделение для охранников и слуг. И другие комнаты, где я никогда не бывал — для знати, включая королевскую семью. Сегодня я направился туда.

Я был смущен и раздражен, обнаружив там слугу, ожидающего, чтобы забрать мою одежду, чистую и грязную, полить меня водой в бассейне для мытья, предложить мыло и кусок ткани для оттирания грязи, снова погрузить меня в воду, сполоснуть, предложить подлить воды на раскаленные докрасна стенки железной печки, попарить меня. По большей части я встречал его ревностное прислуживание молчанием, стараясь не выглядеть слишком хмурым и недовольным. Это было непросто. Бани когда-то были для меня местом, где я мог побыть в одиночестве наедине со своими мыслями или насладиться грубым обществом охранников. Теперь это в прошлом.

Чистый и сухой, я заверил слугу, что в состоянии одеться сам, и жестом отпустил его из маленькой гардеробной комнаты. Там нашлись скамейка и даже зеркало и щетки. Я привел себя в приемлемый вид.

Передняя покоев Дьютифула для аудиенций представляла собой уютную комнату с огнем в камине, скамьями и стульями с подушками. Большие картины со сценами охоты в позолоченных рамах оживляли каменные стены. Можно было вдохнуть дым или выпить чашку чая. Двое слуг застыли в ожидании, готовые выполнить все пожелания посетителей. Я был не единственным, кто ждал приема у Дьютифула. Пожилая женщина в вычурной шляпке и в платье, чрезмерно усыпанном пуговицами, уже глубоко погрузилась в свои чашки. Скромно одетый паренек разложил на столе несколько свитков и вносил в них заметки. Два молодых аристократа сидели на противоположных концах скамьи, бросая друг на друга свирепые взгляды. Спор, ждущий решения Дьютифула.

В конце концов, дверь открылась, и появился герцог Фарроу со своим советником. Их встретили двое его слуг, он торопливо поклонился мне и поспешил по своим делам. Я удивился, когда паж показал жестами, что я должен войти, и пошел за ним под неудовольствие других ожидающих. Один из них громко откашлялся, но паж проигнорировал его и проводил меня внутрь.

Искусная обстановка этих покоев, в отличие от передней, была посвящена, в основном, военной теме. На стенах размещались картины с изображениями битв и военных героев, между ними висело трофейное оружие. В центре покоев на помосте стоял королевский трон. На другом конце комнаты было отведено место для небольшого столика и удобных кресел вокруг него. Рядом — уютный камин, на столике легкие закуски.

Но Дьютифул был не там.

Он сидел на троне, облаченный в мантию и корону, и я не мог заблуждаться, меня принимал Дьютифул, король Шести Герцогств, а не мой кузен. Я медленно прошел в покои. Когда я оглянулся, паж уже исчез. Но на лице Дьютифула не появилось приветственной улыбки, не прозвучало и непринужденного приветствия.

Когда я достиг приличествующей, по моему мнению, дистанции, я поклонился.

— Мой король.

— Принц Фитц Чивэл, — высота трона была такой, что, даже сидя, Дьютифул смотрел на меня сверху вниз. Я ждал. Он тихо заговорил: — Вы нашли Шайн Фаллстар и вернули её домой. Моя мать заботится о ней. Возвращение дочери лорду Чейду принесло ему утешение и облегчило его состояние. Спасибо вам за службу.

Я склонил голову.

— Это было частью того, что я собирался сделать.

Он не ответил на это, продолжив:

— До того, как вы тайно покинули Баккип, я спросил вас, в тот день, когда мы собирались обсудить похищение в башне Верити, помните ли вы, что я — ваш король.

Я медленно кивнул.

Повисла длинная пауза. Он сидел, глядя на меня. Затем медленно покачал головой.

— Принц Фитц Чивэл, я обращаюсь к вам как ваш монарх. Я призвал вас сюда сегодня, чтобы напомнить вам снова, что я — ваш король. Также, чтобы напомнить вам, что вы — принц Фитц Чивэл, и потому находитесь полностью на виду у общества. Я сожалею, что в нашем горе мы должны это обсуждать. Но я не могу позволить вам и дальше так себя вести! — он сделал паузу, и я увидел, каких усилий ему стоит держать себя в руках.

— Я повторяю, то что уже упоминал вчера. В Баккипе разыгрывается не только наша личная трагедия. Не только рассыпающийся лорд Чейд и ваша непредсказуемость в Скилле. Не только объявление, что Неттл — моя кузина, замужем и ждёт ребёнка. Не только наши попытки совместить Тома Баджерлока и принца Фитца Чивэла и необходимость разобраться с тем, кто пытается убить Ланта, и покушениями отчима Шайн на лорда Чейда. Шесть Герцогств и Горное Королевство образуют очень большую игровую доску, задействовано очень много фигур, всегда. За нашими границами Калсида и Внешние Острова, Бингтаун и Джамелия. И ещё драконы, а иметь дело с каждым из драконов — все равно, что с отдельной страной, если они вообще заинтересованы в переговорах.

Его голос задрожал. Он остановился на миг, и я почувствовал, как он силится взять свои чувства под контроль. И все же, когда он заговорил снова, его боль прорывалась сильнее, чем неудовольствие мной.

— Раньше я всегда мог рассчитывать на вас. Знать, что вы принимали интересы Шести Герцогств близко к сердцу и были честны со мной, даже если ваши слова причиняли мне боль. Я всегда чувствовал, что могу доверять вам. По крайней мере, я знал, что вы не станете делать ничего, что вызвало бы трудности в моем правлении. Я не забыл — что вы сделали для меня. Как вы вернули меня из моего опрометчивого побега к народу Древней Крови, и как вы сопровождали меня, чтобы освободить Айсфира и завоевать мою королеву. Я знаю, что вы вступались за меня перед моей матерью и лордом Чейдом, отстаивая моё право быть королем на деле, а не на словах. Я занимаю этот трон отчасти благодаря вашим усилиям укрепить меня на нем.

Он замолчал. Я смотрел в пол. Он подождал, пока я поднял на него глаза.

— Фитц Чивэл Видящий, почему вы предприняли эту поездку самостоятельно? Вы могли бросить вызов моему плану, привести мне свои доводы. Я бы выслушал, также, как вы слушали меня. Почему вы не доверили мне свои планы?

Я сказал ему правду.

— Я знал, что вы запретите это. Тогда бы мне пришлось ослушаться вас.

Он сел на троне немного прямее.

— Ты и так ослушался меня. Ты сам это знаешь.

Так и было. Я чувствовал себя по-детски, ответив:

— Не прямо.

Он закатил глаза. — Ох, пожалуйста. Это не делает чести ни одному из нас. Фитц, ты вышел из тени на солнечный свет, где все, что ты делаешь, будет пристально рассматриваться. Ты так недавно воссоединился с нами, что даже небольшое твое действие будет встречено с большим интересом и подольет масла в огонь сплетен. Я не Чейд, способный мгновенно изобретать паутину лжи, чтобы респектабельно скрыть любые твои поступки, — он вздохнул, пока я молчал. — Докладывайте. Не упускайте ничего. Расскажите мне обо всем, чем вы не стали делиться с моей матерью и вашей дочерью. Доложите мне, как если бы я был Чейдом.

Я забылся. — Как он?

— Немного лучше. Отсюда ты можешь пойти в его покои и убедиться лично. Позже. Принц Фитц Чивэл Видящий, не я докладываю вам. Дайте мне отчет обо всем, что вы сделали с тех пор, как решили покинуть Баккип. Не упускайте ничего.

Я быстро принял решение. Пожалуй, пришло время моему королю узнать, каков я на самом деле. Возможно, его убийцам не стоит скрывать грязную работу, выполняемую ими для трона. И скрывать, на что способен лично я. Так что я поведал ему все, не скрывая ни одной детали. Я говорил о том, как усыпил своих спутников, и как использовал семена карриса и эльфовую кору. И я в подробностях описал, что сделал с красивым насильником и «герцогом» Элликом.

Он не прерывал мой отчет. Выражение его лица оставалось бесстрастным. Когда я закончил, он какое-то время молчал. Я переступил с ноги на ногу, постаравшись сделать это незаметно. Он посмотрел на меня сверху. Оценивал ли он меня и находил, что я не тот, с кем он хотел бы иметь дело? Жалел ли, что вытащил меня из тени?

— Принц Фитц Чивэл Видящий. Вы были свидетелем моей попытки сбежать от того, кто я и чем должен быть. Вы напомнили мне о моем долге и вернули обратно к нему. Я знаю, что с вами не всегда обращались как с принцем. Вам поручили обязанности, неподходящие для вашей родословной, обучили выполнять задания, которые никогда не подходили вам. Или Чейду. Я знаю, такова была воля моего деда — направить вас по этому пути.

— А теперь моя воля увести вас с него, — он ждал, пока я пытался осознать смысл его слов. — Вы понимаете, что я имею в виду? Я вижу, что нет. Хорошо. Принц Фитц Чивэл Видящий, вы больше никогда не должны рассматривать себя как убийцу. Никогда больше не быть тем, кто выполняет так называемую тихую работу или исполняет правосудие короля. Моё правосудие будет совершаться при свете дня, перед всеми. Не ядом или ножом во тьме. Теперь вы понимаете меня?

Я медленно кивнул. Моя голова кружилась. Так часто в течение жизни я говорил, что не хочу больше убивать. Снова и снова повторял, что я больше не убийца. А сейчас мой король забрал у меня моё звание убийцы и эти обязанности, и я ощущал это как упрек. Я моргнул. Не муж. Едва ли отец. И не убийца. Что же осталось от меня?

Почувствовал ли он мой вопрос?

— Вы будете вести себя, как подобает принцу династии Видящих. С честью и достоинством. Соблюдая этикет. Вы будете делиться мудростью своих лет с моими сыновьями и помогать направлять их в годы возмужания. Если я решу отправить вас на дипломатическую миссию, вы поедете вести переговоры, а не отравлять кого-то! Как принц Фитц Чивэл Видящий.

Каждый раз, когда он произносил моё полное имя с титулом, я почти ощущал, будто он произносит связующее волшебное заклинание. Словно он ставил вокруг меня границы. Я обнаружил себя медленно кивающим. Это ли имел в виду Шут? Кто-нибудь найдет для меня жизнь. И то, что он описывал, не было таким уж ужасным. Почему же я чувствовал себя опустошенным?

Он все ещё пристально смотрел на меня.

Я торжественно поклонился.

— Я понимаю, мой король.

— Произнесите это, — его слова были жесткой командой.

Я сделал вдох. Произносимые мной слова звучали почти предательски.

— Я больше не ваш убийца, король Дьютифул. Я должен всегда вести себя как принц Фитц Чивэл Видящий.

— Нет, — он педантично уточнил. — Не «вести себя». Быть. Вы и есть принц Фитц Чивэл Видящий.

Я колебался.

— Леди Розмари…

— …это леди Розмари. Покончим с этим.

Вопросы метались в моем сознании, как пойманные рыбы в бочке.

— Принц Фитц Чивэл, я жду нашей встречи за сегодняшним ужином.

Я поморщился при мысли о погружении обратно в светскую жизнь. Он добавил потише:

— Оставайся со своей семьей, Фитц Чивэл. Мы перенесем это вместе.

Это было предложение уйти. Я поклонился ещё раз.

— Мой король, — проговорил я и вышел.

Полностью сбитый с толку, я прошел через переднюю и побрел по коридорам замка. Я ещё не решил, куда именно сейчас направляюсь, когда услышал за спиной мягкий звук торопливых шагов. Повернувшись, я увидел догонявшую меня Спарк.

— Сир, пожалуйста, одну минутку!

Её щеки раскраснелись, и я почувствовал укол ужаса. Что-то случилось с Шутом? Но когда она меня нагнала, её новости не могли ошеломить меня сильнее.

— Сир, я хотела уведомить вас, что закончила переносить ваши вещи в ваши новые покои.

— Мои новые покои?

— Более подходящие комнаты для вашего, м-м, нового положения, сир, — было очевидно, что Спарк также не по себе, как и мне. Она помахала сверкающим медным ключом, привязанным к плетеному шелковому брелку. — Теперь Лиловые покои — ваши.

Я уставился на неё.

— Я слышала, что раньше там жили леди Пейшенс и её слуги.

Её слуги. Одна служанка. Но апартаменты были гораздо просторнее моей однокомнатной спальни. Всего лишь вниз по коридору от лорда Чейда. И без доступа к потайному ходу. Я все ещё пристально смотрел на Спарк.

— Конечно, их переделали с тех пор, как она там жила. Даже несколько раз, я предполагаю. Они очень приятные, сир. Оттуда открывается прекрасный вид на море, и можно сверху любоваться садами.

— Да, я знаю, — слабо ответил я.

— А вашему другу отдали покои, где когда-то жил лорд Голден. Знакомые ему комнаты, хотя я конечно никому не скажу это. Теперь я ему прислуживаю. Как и вам, конечно. У меня есть комната в его покоях.

Комната, где когда-то обитал я. Я обрел голос.

— Звучит, словно ваша должность тоже изменилась.

Она покачала головой, завиток выбился из-под её чепчика и затанцевал на лбу.

— О, нет, сир, я была служанкой с тех пор, как приехала в замок Баккип, — она улыбнулась, но в глазах читалась тревога. Мы разделяли это беспокойство.

— Конечно, так и было. Спасибо.

— О, ваш ключ, сир. Вот он. От ваших новых покоев.

— Спасибо, — я мрачно взял его. — Думаю, я сейчас проведаю лорда Чейда.

— Как вам будет угодно, сир, безусловно.

Она снова сделала реверанс, на этот раз слегка напоказ, затем повернулась и поспешила прочь. Я же пошел к комнатам Чейда, подозревая, что за этими изменениями по каким-то своим загадочным причинам стоял он. Может быть, он мне все объяснит.

Слуга впустил меня на стук в дверь, я направился было к спальне, но он махнул в сторону гостиной. Я вздохнул с облегчением. Стало быть, Чейду лучше.

Его гостиная была отделана цветами зеленого мха и коричневого желудя. Красивый портрет короля Шрюда в самом его расцвете висел над камином. Теплый аромат специй из чайника витал в воздухе. Чейд, облаченный в мягкий халат, сидел у огня. Напротив него в кресле с подушками устроилась Шайн с чашкой в руках. Она была одета в простое скромное платье, зеленый цвет подчеркивал её глаза. Волосы были заплетены в косы и уложены кольцами у шеи. Влияние Кетриккен, конечно. Они обернулись, и мне показалось, что в глазах Шайн мелькнул страх.

Но меня ошарашил Чейд. Он благожелательно улыбнулся, это была ласковая улыбка старческого недоумения. За то короткое время, что мы не виделись, он успел постареть ещё больше. Я мог разглядеть форму черепа через истончавшуюся плоть на его лице. Глаза смотрели почти безжизненно. На мгновение я усомнился, узнал ли он меня. Затем я услышал:

— О, вот и ты, мой мальчик. Как раз вовремя. Шайн заварила нам чаю. Он восхитительный. Хочешь немного?

— А что за чай? Я не узнаю аромат.

Я медленно вошел в комнату. Чейд указал жестом на кресло рядом со своим, и я осторожно сел.

— О, просто чай, ты знаешь. Сделанный со специям и всякой всячиной. Предполагаю, имбирь. Может быть, лакричный корень? Он сладкий. И пряный. Очень приятный холодным днем.

— Спасибо, — проговорил я, Шайн уже налила чай и предложила мне чашку. Я улыбнулся, когда брал её. — Похоже, вы ждали меня.

— О, всегда приятно, когда тебя заходят проведать. Я надеялся, что Лант зайдет. Ты знаком с моим мальчиком Лантом?

— Да. Да, знаком. Ты посылал его ко мне в Ивовый Лес, помнишь? Быть учителем моей маленькой девочки. Пчелки.

— Правда, я посылал? Да, да. Учитель. Лант бы в этом преуспел. Он добрая душа. Мягкая душа.

Он кивал, пока говорил. Нет. Не кивал. Это была слабость, дрожание головы. Я бросил взгляд на Шайн. Она встретила его, но ничего не сказала.

— Чейд. Пожалуйста, — попросил я, сам не понимая, чего же прошу. — Ты в порядке?

— Он в порядке, — ответила Шайн, предостерегая меня. — Когда никто его не расстраивает. И не поднимает неприятных тем.

Я задумался, не была ли она сама в таком же состоянии. Поднимая чашку ко рту, я вдохнул ароматы. Там не было лекарственных трав. Я наблюдал, как Шайн отпила глоточек из своей чашки. Она встретила мой взгляд.

— В чае есть несколько успокаивающих трав. Но очень мягких.

— Очень мягких, — согласился Чейд и снова одарил меня обескураживающее радушной улыбкой.

Я оторвал от него глаза и прямо спросил Шайн:

— Что с ним не так?

Она ответила мне озадаченным взглядом.

— Мне кажется, с моим отцом все хорошо. Он рад, что я рядом с ним.

Чейд кивнул.

— Да, я рад, — согласился он.

Шайн тихо проговорила:

— Он перестал использовать Скилл, чтобы скрывать свой возраст. Он больше не должен его использовать, также, как травы, которые он принимал раньше.

Я рассматривал комнату, пытаясь подавить растущую панику. Король Шрюд взирал на меня со своего портрета. Его проницательный взор и решительный подбородок Видящих только острее напомнили мне, как его разум слабел и угасал, прежде, чем его время пришло. Он стал жертвой длительной болезни, своей боли и лекарств, которые принимал, чтобы облегчить мучения. Что-то в словах Шайн не давало мне покоя.

— Откуда ты знаешь? Что он не может использовать Скилл?

Она выглядела слегка встревоженной, будто я задал грубый вопрос.

— Леди Неттл, Мастер Скилла, сказала мне. Она объяснила, что он пользовался им до полного истощения, способами, превышавшими его способность контролировать магию. Она уточнила, что не может точно мне это объяснить, так как у меня нет этой магии. Но она добавила, что он сейчас уязвим. Что ему не следует пытаться пользоваться Скиллом, и никто не должен обращаться к нему через Скилл.

Я ответил на вопрос, который она не задала.

— Я не опасен для него. Я выпил очень крепкий чай из эльфовой коры, чтобы быть уверенным, что Винделиар не сможет затуманить мои мысли и чувства. Чай забирает способности к Скиллу. И они до сих пор не вернулись.

— Винделиар, — повторила она и побледнела. Её наносное спокойствие треснуло, и я увидел покалеченную женщину, отчаянно цепляющуюся за утешительную подпорку в виде чистой одежды, теплой постели и регулярного питания. Но тот, кто когда-то узнал, на что способны бессердечные люди, никогда этого не забудет. Это всегда остается тем, что может случиться с тобой снова.

— Ты в безопасности, — бесполезно выговорил я.

Она посмотрела на меня.

— Да, — тихо ответила она. — Но Пчелки нет. Она укусила его, чтобы освободить меня. И я убежала.

— Это то, что уже случилось, — без всякого выражения ответил я. — Не задерживайся на этом.

Наступила тишина. Чейд продолжал улыбаться. Я задумался, какие ещё травы он употреблял. Внезапно Шайн заговорила:

— Бадж… Принц Фитц Чивэл. Я хочу попросить прощения.

Я отвел от неё глаза.

— Ты уже говорила это, Шайн. Когда мы нашли тебя. Это не твоя вина, что они забрали Пчелку.

— Я прошу прощения не только за это, — тихо ответила она.

Я увел нас от этой темы.

— Ты знаешь, почему Пчелка укусила мужчину, державшего тебя, а не Белого, который её схватил?

Она покачала головой. Тишина наполняла комнату, и я позволил ей расти. Некоторые вещи никак не поправишь, обсуждая их.

— Скилл, — тихо заметил я. Это вернуло её взгляд ко мне. — Кто-то беседовал с тобой о нем? Что как Видящая ты могла унаследовать талант к нему?

Она выглядела встревоженной.

— Нет.

— Что ж, — как мне к этому подступиться? Очевидно, Чейд не снял блок, который поставил на неё когда-то. Неттл знала, что у неё есть Скилл, и что он запечатан. Стоило ли мне вообще вмешиваться? Я вздохнул и направился по более безопасному пути. — Что ж, это возможно. Я уверен, когда они решат, что время пришло, они проверят тебя на Скилл. И если ты им обладаешь, тебя научат с ним обращаться, — я был уверен, что её обучение будет сильно отличаться от жестоких уроков, которым подвергали меня.

— У неё он есть.

Мы оба повернулись к Чейду. Его голова по-прежнему слегка подрагивала, что можно было принять за кивание.

— Есть у меня? — Шайн внезапно загорелась, сияя от возбуждения.

— Да, есть. Конечно, есть. И ты в нем сильна, — Чейд улыбнулся, и всего на мгновение его зеленые глаза стали также пронзительны, как всегда, когда он смотрел на неё. — Ты не помнишь, как искала меня во снах? Как ты, необученная и неведающая, использовала магию Видящих, чтобы найти меня? Моя… любимая… доченька.

Он выговорил каждое слово четко и раздельно, глаза не покидали лица Шайн. Между ними что-то происходило, нечто особенное и личное, и внезапно я осознал — что именно он сделал. Печатью её Скилла были слова, которые, он был уверен, только он сможет ей когда-либо сказать. Кто ещё вот так, на одном дыхании, назвал бы её любимой дочерью?

Они не отрывали глаз друг от друга, и я слышал, что и дышали они в унисон. Губы Шайн сложились в непроизнесенное слово. Папа. Неподвижность комнаты ощущалась, как глубокий пруд. Я наблюдал за ними, неспособный сказать, что происходит, неспособный решить, было ли это прекрасно или ужасно.

Я услышал, как открылась внешняя дверь покоев Чейда. Голос Стеди ворвался в комнату раньше самого Стеди.

— Ты знаешь, что он не должен использовать Скилл, Фитц!

— Это не я, — ответил я, и увидел шок на его лице, когда он вошел в комнату. Он перевел взгляд с Чейда на Шайн, широко раскрыл глаза, и я понял, что он зовет Неттл. Его взгляд метнулся ко мне.

— Она должна остановиться! Леди Шайн, пожалуйста, пожалуйста, остановитесь! Это может убить его.

— Остановиться? — переспросила она голосом спящего, говорящего во сне. — Это мой папа. Я думала, он забыл обо мне. Или покинул меня.

— Никогда, — поклялся Чейд, и сила в его голосе заставила меня задуматься, что, может быть, она восстанавливала его, а не уничтожала.

— Я не знаю, что делать! — воскликнул Стеди.

— Я тоже, — признался я. Казалось, прошло очень много времени, прежде чем мы снова услышали, как открывается дверь. На этот раз в комнату вбежали Неттл с раскрасневшимися щеками и высокая женщина, которую я раньше никогда не встречал. На лице её тут же отразилось понимание. Неттл обратилась к своей спутнице.

— Мы разделим их. Очень мягко. Я помогу лорду Чейду восстановить его стены. Посмотри, сможешь ли ты помочь девушке. Стеди, будь готов помочь, — моя дочь уделила мне один взгляд. — Лучше, если тебя здесь не будет. Я чувствую, как он стучится к тебе, пытаясь затянуть тебя в поток.

— Хорошо, — ответил я, подавляя как страх, так и нежелание уходить. Я был здесь бесполезен и, вероятно, хуже, чем бесполезен. Помеха для всех. Я не сомневался в словах Неттл, и все же мою гордость уязвило, что она выпроваживала меня, чтобы выполнить свою работу. У Баррича была на этот счет поговорка. Бесполезный, как сосцы у быка. Это обо мне. Я начинал очень уставать от своей бесполезности и никчемности.

Было тяжело покинуть покои, но ещё тяжелее знать, куда следует идти. Я направился к своим новым покоям. Ключ плавно повернулся в замке, и я вошел. Это было чужое и странное место. Все следы пребывания здесь Пейшенс и Лейси давно исчезли. Эти покои, как и остальные в замке, были обставлены гораздо роскошнее, чем в те времена, когда я был мальчиком в милости у Пейшенс. Кто-то покрыл каменные стены штукатуркой и покрасил в мягкий желтый цвет, напомнивший мне о старом черепе. На полу в главной комнате лежал ковер, на стенах висели картины с цветами, заключенные в красивые рамы. В уютном очаге горел небольшой огонь, рядом стоял лоток с поленьями. Там же было несколько кресел с вышитыми подушками и небольшой столик с ножками в форме кошачьих лапок. И ничего, что указывало бы, что я тут живу.

В большей спальне я обнаружил свою одежду, аккуратно сложенную в шкафу. Наименее броские наряды лорда Фелдспара и несколько вещей, которые Эш явно выбрал для меня. Я вздрогнул, увидев меч Верити на стене над моей кроватью. Действительно, парень подумал обо всем. Или, возможно, это была Спарк, сказал я себе, и задумался, почему мне было так непросто совместить их в одного человека. Мой сверток из Ивового Леса тоже был здесь, и я с облегчением обнаружил, что мои запасы ядов и набор отмычек и оружия все ещё были мне оставлены, также, как книга Пчелки. Потрепанный сверток хранил все предметы в этой комнате, которые на самом деле были моими. Я взял его, открыл сундук из кедрового дерева и спрятал сверток под мягкими шерстяными одеялами.

Я ходил по комнате, как волк, исследующий пределы своей клетки. В комнате для слуг стояла узкая кровать, небольшой сундучок для одежды, чаша и кувшин. Сундук для одежды был пуст. Несомненно, Эшу и Спарк будет удобнее оставаться с Шутом.

Там была и небольшая приятная гостиная, однако гораздо больше размером, чем я помнил. Безусловно, башни мусора Пейшенс уменьшали размер комнаты в моем восприятии. Беглое исследование стен не обнаружило следов потайных дверей. Я заметил маленький вырез в штукатурке, где мог скрываться глазок. Я сел на стул и выглянул в окно. Но там не было ничего, чтобы занять мой разум или руки, ничего, что бы отвлекло меня от пустоты в сердце, в месте, где раньше была Пчелка. Что было мне делать с пустыми часами, оставшимися в моей жизни? Я покинул свое безликое жилище, дошел до покоев Шута и постучал.

Пришлось подождать, прежде чем я услышал, что дверь отпирают. Сначала она приоткрылась лишь чуть-чуть, затем, с видимым облегчением, Эш распахнул её, впуская меня.

— Я так рад, что вы пришли, — вырвалось у него вместо приветствия. — Он в таком состоянии, а я не знаю, что делать.

— Что случилось?

Как только я вошел вовнутрь, Эш закрыл дверь и запер её за мной.

— Он в ужасе, — просто ответил он. — Он не хотел покидать скрытые покои, но леди Розмари настояла. Она… я больше не ученик там. Я рад просто работать здесь, в замке Баккип, как слуга. Я знаю, что лорд Чейд… но сейчас не время мне беспокоить вас моим положением. Его перевезли сюда с максимальной заботой, но он все ещё трясется от страха. И я не знаю, как успокоить его.

Парень поднял на меня глаза и отступил назад, увидев ярость на моем лице.

— Да как она смеет?! — взорвался я. — Где Шут?

— Он в спальне. Я привел его тайными ходами и приложил все усилия, чтобы принести все знакомое ему сюда. Физически ему гораздо лучше, но этот переезд так сильно его расстроил…

Я знал, как пройти через эти покои. Когда Шут был лордом Голденом, я жил здесь в качестве его слуги Тома Баджерлока. Теперь покои были убраны значительно проще, чем в экстравагантные дни лорда Голдена. Я подошел к двери в спальню, громко постучал и произнес:

— Это я, Фитц. Я вхожу.

Ответа не было. Я медленно открыл дверь и увидел комнату, погруженную в полумрак. Ставни на окнах были плотно закрыты, только свет огня в камине освещал комнату. Шут сидел в кресле лицом к двери. В руке он сжимал нож.

— Ты один? — спросил он дрожащим голосом.

— Сейчас да. Эш прямо за дверью, если нам что-то понадобится, — я заставил свой голос звучать как можно ровнее и спокойнее.

— Я знаю, ты думаешь, я глуплю. Но, Фитц, уверяю тебя, опасность реальна.

— Не имеет значения, что я думаю. Для меня важно, чтобы ты чувствовал себя в безопасности, чтобы твое тело могло продолжать выздоравливать. Так. Теперь мы здесь. Наша ситуация изменилась. Никто не действовал из злого умысла, но я вижу, что ты сильно встревожен, — мои слова лились потоком, пока я приближался к нему. Я хотел, чтобы он знал, где я, пока я подходил к нему. — Я также сильно удивился, как и ты, когда меня переселили из моих старых комнат. И сегодня король Дьютифул объявил мне, довольно формально, что я принц, а не убийца. Перемены коснулись и меня, как видишь. Но лишь одно имеет значение, как я начал говорить, я хочу, чтобы ты чувствовал себя в безопасности. Поэтому расскажи мне. Что я могу для этого сделать?

Его хватка на ноже слегка ослабла.

— Ты не раздражен из-за меня? Не сердишься на мою слабость?

Я был изумлен.

— Конечно, нет!

— Ты ушел так внезапно. Когда ты не пришел рассказать мне сам, я подумал… Я подумал, что ты устал оттого, что я во всем от тебя завишу.

— Нет. Вовсе не поэтому. Я думал, у меня есть шанс спасти Пчелку. Я должен был немедленно им воспользоваться. Если бы только я начал действовать на день раньше…

— Не надо. Ты сведешь себя с ума, — он покачал головой. — Она не могла исчезнуть, Фитц! Просто не могла!

Она могла, и мы оба это знали. Я свернул свои мысли с этого пути.

— Что бы дало тебе ощущение большей безопасности?

— Ты. Когда ты здесь, — почти конвульсивным жестом он резко бросил нож на стол. — Вот.

— Я не могу быть здесь все время, но постараюсь бывать тут часто. Что ещё?

— Эш вооружен? Его научили драться?

— Я не знаю. Но это можно поправить. Теперь он будет твоим слугой, как я понимаю. Я так же могу выучить его охранять твою дверь.

— Это могло бы меня… успокоить.

— Что ещё?

— Фитц, мне нужно видеть. Больше, чем что-либо другое, мне нужна способность видеть! Мог бы ты использовать Скилл, чтобы восстановить мне зрение?

— Я не могу. Боюсь, не сейчас. Шут, я выпил эльфовую кору, ты же знаешь об этом. Ты был при моем первом докладе Дьютифулу.

— Но эффект пройдет, разве нет? Как прошел на Аслевджале.

— Думаю, да. Я уже говорил тебе, — не время рассказывать ему, чем такое лечение обернется для меня. — С тех пор, как Эш дал тебе драконью кровь, тебе стало гораздо лучше. Может быть, твое зрение вернется само по себе. Как боль?

— Гораздо меньше. Я все ещё ощущаю в своем теле… перемены. Оно исцеляется, но в той же мере и изменяется. Эш уверяет, что мои глаза выглядят иначе. И кожа.

— Ты становишься похож на Элдерлинга, — честно ответил я. — Нельзя назвать это непривлекательным.

Изумление осветило его черты. Он поднял руки к лицу и затем коснулся разглаженной кожи.

— Тщеславие, — упрекнул он себя, и, я думаю, мы оба удивились нашему смеху.

— Вот что я предлагаю тебе сделать, — сказал я. — Мне бы хотелось, чтобы ты ел, отдыхал и продолжал поправляться. А когда ты почувствуешь, что готов, и только тогда, уверяю тебя, я был бы рад видеть, как ты гуляешь по замку. Заново открываешь удовольствие жизни. Ешь хорошую еду, слушаешь музыку. Даже выходишь наружу.

— Нет, — он ответил мягко, но настойчиво.

Я смягчил свой тон.

— Я сказал, когда ты будешь готов. И я буду рядом с тобой…

— Нет, — ответил он жестче. Он сел ровнее, а когда заговорил, голос звучал осуждающе, почти холодно. — Нет, Фитц. Не надо нянчиться со мной. Они забрали нашего ребёнка. И уничтожили её. А я съеживаюсь и плачу из-за смены комнаты. У меня не осталось ни капли мужества, но это не важно. Слепота не важна. Я пришел сюда слепым, и если мне придется пойти слепым, чтобы убить их, значит таков мой долг. Фитц. Мы должны поехать в Клеррес, и мы должны убить их всех.

Он ровно и спокойно сложил ладони на столе перед собой. Я стиснул зубы.

— Да, — пообещал я ему вполголоса. Я обнаружил, что был так же спокоен, как он. — Да. Я убью их. За всех нас, — я наклонился ближе и постучал по столу, пока моя рука двигалась к нему. Я взял его худую руку в свою. Он поморщился, но не отдернул её. — Но я не возьмусь за такое дело с тупым лезвием. Нет смысла браться за такое дело с человеком, все ещё выздоравливающим от ужасных ран. Поэтому прислушайся ко мне. Мы подготовимся. Мне есть, чем заняться, и тебе тоже. Восстанови свое здоровье, и твоя смелость вернется к тебе. Начни передвигаться по замку. Подумай, кем ты будешь. Снова лордом Голденом?

Замаячила слабая улыбка.

— Интересно, его кредиторы все также злы, как когда я сбежал?

— У меня нет ни малейшего представления. Хочешь, я узнаю?

— Нет. Нет, я думаю, мне нужно будет придумать для себя новую роль, — он сделал паузу. — О, Фитц. Как Чейд? Что с ним случилось, что ты будешь делать без него? Я знаю, ты рассчитывал на его помощь. По правде говоря, и я на неё рассчитывал в нашем деле.

— Я надеюсь, он поправится, и нам не придется справляться без него, — я старался, чтобы это звучало сердечно и оптимистично. Огорчение на лице Шута только усилилось.

— Я бы хотел пойти навестить его.

Я удивился.

— Ты можешь. Тебе стоит это сделать. Может быть, завтра мы можем пойти вместе.

Он затряс головой. Его светлые волосы немного подросли, но недостаточно, чтобы можно было их уложить, и малейшее движение заставляло их колыхаться.

— Нет. Я не могу. Фитц, я не могу, — он глубоко вдохнул, глядя на меня, на его лице отражалось мучение. Неохотно он добавил: — Но я должен. Знаю, я должен начать. Скоро.

Я медленно ответил:

— В самом деле, ты должен, — я спокойно ждал.

— Завтра, — наконец, сказал он. — Завтра мы вместе пойдем навестить Чейда. Он снова глубоко вдохнул. — А теперь мне пора в постель.

— Нет, — весело ответил я. — Ещё не ночь, и мне сейчас нечем заняться, так что я надеялся, что ты не будешь спать и поговоришь со мной, — я подошел к зашторенным, плотно закрытым окнам, отодвинул ткань и распахнул старомодные внутренние ставни. Свет зимнего дня заструился внутрь через толстое узорное стекло. — За окном бурный день. Штормовой ветер взметает над водой брызги, и у каждой волны белая шапка.

Он встал и подошел медленными, осторожными шагами, шаря рукой в воздухе перед собой. Он нащупал меня, затем взял под руку и слепо уставился наружу.

— Я могу видеть свет. И я чувствую прохладу стекла. Я помню этот вид, — неожиданно он улыбнулся. — Стена под окном отвесная, не правда ли?

— Да. Неприступная, — я стоял там, пока он внезапно не вздохнул, и я ощутил, как часть напряжения отпустила его. Мне пришла в голову идея. — Ты помнишь моего приемного сына Неда?

— Я никогда не знал его близко, но я его помню.

— Он приехал в Баккип. Оплакивать Пчелку. Я провел с ним мало времени, точнее, мы едва обменялись парой слов. Я думаю попросить его спеть мне сегодня. Некоторые из старых песен и любимые песни Пчелки.

— Музыка может облегчить боль.

— Я собираюсь попросить его прийти сюда.

Его рука напряглась на моей. Спустя мгновение он слабо ответил:

— Хорошо.

— И, возможно, Кетриккен присоединится к нам.

Он неровно вздохнул.

— Я думаю, это будет весело, — его рука крепко вцепилась в мой рукав.

— Я уверен, что так и будет.

Воодушевление, которое я ощутил, удивило меня самого. Однажды Пейшенс посоветовала мне делать что-нибудь для кого-то другого, чтобы перестать жалеть себя. Может быть, сейчас я случайно выяснил — что я буду делать со своей жизнью, по крайней мере, в ближайшее время: помогать Шуту избавиться от живущего в нем ужаса и вернуться к жизни, где у него были бы хоть небольшие удовольствия. Если мне удастся этого достичь, возможно, меня меньше будет мучить совесть, когда придет время уехать. Так что я провел с ним час, планируя все для вечерней встречи. Эш с радостью сбегал на кухню заказать угощение, а затем найти Неда и передать ему мою просьбу. Он также зашел в старые конюшни с дополнительным поручением позвать Персиверанса и принести ворону в покои Шута. Когда я, наконец, ушел из комнаты Шута, я встретил обоих мальчиков, поднимавшихся по ступенькам, ворона восседала на руке у Пера, будто сокол, а ребята весело болтали. Я решил, что включить Пера в небольшой круг друзей Эша будет всем во благо.

Я медленно шёл по коридору к своей новой комнате. Нед встретит меня там. Я ощутил острый укол сожаления. Что было со мной не так? Организовывать вечеринку в комнате Шута спустя всего несколько дней после потери Пчелки? Моё горе вернулось, как ветер, нарастающий перед шквалом, и затопило меня, вымораживая сердце. Я скорбел, но это была неуверенная скорбь того, у кого нет доказательств смерти. Она пропала в Зимний Праздник. Потерянная для меня гораздо раньше, чем эти несколько дней.

Я прислушался к своему сердцу. Действительно ли я верил, что она умерла? Она исчезла, как Верити исчез для Кетриккен. Недостижимая и невидимая. Где-то в потоке Скилла, где я больше не могу плавать, ещё могли задержаться нити её существа. Я задумался, могла ли она как-то связаться с Верити, опознает ли дедушка король Шрюд её нити как родные?

Приятная фантазия, — упрекнул я себя. Предложить себе утешение для детей. Было так тяжело поверить в смерть Молли. Но время сотрет мои сомнения, Пчелки больше нет. Капля за каплей, прошел остаток дня. Ко мне пришел Нед, он плакал, закрывая лицо руками, и показывал мне подарок, который носил с собой для Пчелки с конца лета. Это была куколка с морщинистой головой-яблочком и маленькими ручками-веточками. Я счел её одновременно нелепой и странно очаровательной с её кривоватой улыбкой и глазками-ракушками. Он отдал куклу мне, и я посадил её на тумбочку у кровати. И подумал, смогу ли заснуть, пока она за мной наблюдает?

Тем вечером в комнате Шута он пел самые любимые песни Пчелки, старые песни, песенки-считалки, глупые песенки, заставлявшие её смеяться от восторга. Ворона ритмично склоняла голову и однажды крикнула: «Снова, снова!». Кетриккен сидела рядом с Шутом и держала его костлявую руку. Мы угощались имбирными пирожными и бузинным вином. Может быть, немного многовато вина. Нед поздравил меня с тем, что я стал принцем, а неБастардом, владеющим Уитом, а я поздравил его с тем, что он стал известным менестрелем, а не разноглазым бастардом войны Красных Кораблей. В тот момент нам двоим это показалось очень смешным, но Эш смотрел на нас с ужасом, а Персиверанс выглядел оскорбленным за меня.

Той ночью я спал. На следующее утро позавтракал с Шутом, а потом получил приглашение на игру с Интегрити и Проспером. Мне не хотелось идти, но они бы не позволили мне отказаться. Я знал, что они желали мне добра и надеялись отвлечь от моего горя. Я надел вычурный наряд, с собой у меня не было спрятанных ножей или ядов. Я бросал кости, сделанные из нефрита и красной железной руды, и сильно проигрывал в азартных играх, которым никогда не учился. Я делал ставки маленькими серебряными монетками, а не медными, которыми играли в тавернах моей юности. Тем вечером я вернулся навестить Шута и обнаружил, что Нед уже там, развлекает Эша и Пера очень глупыми песенками. Я сидел и слушал с веселым выражением на лице.

Решения. Нет. Решение. Шут был прав. Если я не выберу, что делать с тем, что осталось от моей жизни, это решит кто-то другой. Я чувствовал себя рудой, которую растерли в порошок и разогревали до тех пор, пока она не расплавилась, чтобы можно было вылить её в форму. А теперь я затвердевал во что-то, чем я никогда раньше не был. Моё осознание, чем я буду, медленно снисходило на меня, это было похоже на то, как бесчувствие постепенно проходит после тяжелого удара. Неуклонно. Мои планы формировались бессонными ночами. Я знал, что мне нужно сделать, и, отстраненно анализируя, я знал, что буду делать это один.

Прежде, чем я начну, мне нужно закончить, сказал я себе. Поздно ночью я обнаружил, что кисло улыбаюсь, вспоминая, как Шут заканчивал свою роль лорда Голдена. Его план побега прошел не совсем так, как он предполагал. Ему пришлось, очертя голову, спасаться от кредиторов. Мой уход, решил я, будет более плавным. Более доброе исчезновение, чем его.

Я постепенно двигался на ощупь к своеобразному нормальному состоянию. Я смотрел на каждого человека, которого собирался оставить позади, и тщательно взвешивал, что ему нужно, также, как я готовился к своему предприятию. Я сдержал свое слово Шуту: я привел Эша на тренировочную площадку и передал его Фоксглав. Когда она потребовала для него подходящего по размеру партнера, я привел Персиверанса, и она начала с ними тренировки на деревянных мечах. Фоксглав раскусила маскировку Эша гораздо быстрее меня. На второй день занятий с мальчиками она отвела меня в сторону и двусмысленно спросила, не заметил ли я ничего «странного» в Эше. Я ответил, что знаю, как не совать нос в чужие дела, на что она улыбнулась и кивнула. Если она как-то и изменила обучение Эша, я этого не заметил.

Я передал свою гвардию на попечение Фоксглав. Несколько оставшихся роустеров приняли её суровую дисциплину и начали приносить пользу. Она потребовала, чтобы они отказались от цветов роустеров и смешались с моей гвардией. Я частным образом попросил её предоставить им выполнить особые задания, которые могли потребоваться лорду Чейду. Его сеть шпионов и посыльных, бегающих с поручениями, рассыпалась, и я задавался вопросом, не понадобится ли ему собственная гвардия, нечто, чего старый убийца так себе и не завел. Она серьезно кивнула, и я оставил это в её умелых руках.

В следующий раз, когда Проспер и Интегрити пригласили меня на игру, я ответил приглашением на тренировочный двор, где оценил своих кузенов. Они не были изнеженными замковыми котами, как кто-то мог подумать, и там, деревянный клинок против деревянного клинка, я начал узнавать их как мужчин и родственников. Они были хорошими мужчинами. У Проспера была возлюбленная, и он ждал, когда её объявят его нареченной. Интегрити не выдержал бремени короны будущего короля, и дюжина леди соперничала за право прокатиться с ним на лошадях, поиграть и выпить. Я передал им сколько смог из того, чему научил меня Верити. Я стал для них взрослым наставником, возрастом старше их отца, тем, кто рассказывал им истории об их деде, которые, я считал, им стоит услышать.

Я позволил себе и собственные прощания. Зима в замке перенесла меня назад в дни моего детства. Если бы я захотел, я мог бы присоединиться к элегантно одетым и надушенным лордам и леди, бросающим кости или играющим в другие азартные игры. Их развлекали певцы из Джамелии и поэты с Пряных Островов. И все же мне больше нравилось сидеть перед Большим Очагом, где охотники оперяли стрелы, а женщины приносили свою пряжу и кружева. Там рабочий народ замка занимался своими делами в свете огня и слушал молодое поколение менестрелей или наблюдал, как ученики бесконечно репетировали свои кукольное представления. Когда я был мальчишкой, даже бастарда хорошо принимали здесь.

Я утешался здесь, тихо приходя и уходя, наслаждаясь музыкой, неловким флиртом между молодой челядью, проделками мальчиков и девочек, мягким огнем и медленным течением жизни. Несколько раз я видел Эша и Персиверанса, и дважды Спарк, издалека наблюдающую за другом Эша с мечтательным выражением на лице.

Чейд оставался сердечно рассеянным. Ел он в своей комнате. Он приветствовал меня, когда я заходил его проведать, но ни разу не обратился ко мне так, чтобы я понял — он ясно помнит, кто я, и кем мы когда-то были друг для друга. С ним всегда кто-то сидел. Часто это был Стеди или Шайн. Иногда — хорошенькая ученица Скилла по имени Велком. Чейд расцветал от её внимания, и, казалось, она была к нему расположена. Однажды я вошел и застал её расчесывающей его седые волосы и поющей песню о семи лисах. Те пару раз, когда я пытался остаться с ним наедине, попросив её выполнить небольшие поручения, она быстро убегала и возвращалась прежде, чем я успевал хотя бы немножко натолкнуть Чейда хоть на какой-то стоящий ответ.

Кетриккен прибрала Шайн к рукам. Девушка одевалась более сдержанно, хоть и элегантно, и всегда была чем-то занята. Неттл начала учить её Скиллу. Шайн, по-видимому, нравилось быть при дворе и стать частью круга Кетриккен. Никому из молодых людей не разрешалось за ней ухаживать, и Кетриккен подобрала трудолюбивых и умных молодых женщин себе в компаньонки. Шайн цвела в свете покровительства королевы. Я не был уверен, но подозревал, что частью своего спокойствия она была обязана травяным чаям. Обретя своего отца, не чаявшего в ней души, она, казалось, приняла, что Лант как поклонник потерян для неё навсегда. В темные минуты я размышлял, не пригасило ли её энтузиазм по отношению к мужчинам то, что она попала в руки калсидийцев. Я сделал ещё более мрачный вывод, что даже если это и так, я уже ничего не мог с этим поделать.

Я знал, что должен буду вытрясти из неё наиболее полный отчет о пребывании у похитителей, и попросил об этом Неттл, так как боялся, что ответы на тяжелые вопросы могут вызвать у Шайн что-то вроде шторма Скилла. Неттл немедленно согласилась, что мы должны узнать как можно больше. Кетриккен выразила меньше желания подвергать Шайн детальному допросу, но когда дело передали Дьютифулу, он сказал, что это необходимо, попросив лишь быть по возможности мягче. Я составил список вопросов, но задавала их Кетриккен, вместе с Неттл, которая находилась в комнате, чтобы контролировать уровень расстройства Шайн. Я тоже там был, но за стеной, снова за моим потайным глазком, где я мог слышать и делать записи, не усиливая её тревогу своим присутствием.

Все прошло хорошо, но совсем не так, как я предполагал. Кетриккен попросила Шайн помочь разобрать большую корзину спутавшейся цветной пряжи. Неттл присоединилась к ним, будто бы случайно, и по-женски непринужденно начала вместе с ними разбирать и сортировать нитки. Их разговор блуждал, пока я не начал думать, что скоро сойду с ума в ожидании нужной информации. Но каким-то образом Кетриккен направила мысли Шайн к тому ужасному дню, когда её вырвали из привычной жизни. И после она уже ничего не делала, просто слушала, время от времени сочувственно восклицая и парой мягких слов подталкивая девушку продолжать рассказ.

Думаю, для Шайн было практически облегчением рассказать, что с ней произошло. Её слова звучали сперва неуверенно, а затем хлынули потоком. Я узнал имена её похитителей и, больной от ужаса, слушал, как они пренебрегали моим ребёнком в её серьезной болезни. Только когда Шайн упомянула, как с Пчелки слезла кожа, я понял — что именно случилось. Также, как это было у Шута, при приближении к тому, что было ей предначертано, её цвет менялся. Только, по словам Шайн, Пчелка стала ещё бледнее. Я отбросил все раздумья об этом в сторону, упрямо повторяя себе, что я должен сконцентрироваться на каждом слове Шайн. Позже я подумаю, что это все означает для меня. И будет означать для Шута.

Я аккуратно записал каждую болезненную деталь и снова порадовался, что ни красивый насильник, ни герцог Эллик не получили из моих рук легкой смерти. Но по мере того, как Шайн подводила свою историю к концу, она, к моему ужасу, призналась им, как больно было ей узнать, что человек, которого она считала своим кавалером, оказался ей братом. Она выливала свое страдание слезами девичьего разбитого сердца, ведь после окончания её долгого кошмара она проснулась ещё и с этим ужасным знанием, что любимый человек никогда не будет с ней вместе.

Неттл постаралась скрыть свой шок, а Кетриккен просто ответила, что никто из них не мог этого знать. Ни одна из женщин не упрекнула её и ничего не посоветовала. Они позволили ей полностью выплакаться, и когда она заснула в большом кресле с подушками, Неттл просто укрыла её и оставила там, пока Кеттрикен продолжала заниматься своей пряжей.

Фитц Виджилант, однако, не так легко перенес открытие, что Шайн его сестра. К моему удивлению, он не отказался от имени своего отца, которое носил как его бастард, и не взял фамилию Чейда. Несколько недель он угрюмо молчал. Сидя же рядом с Шайн за столом, он не отрывал глаз от еды и не вступал в беседу. Я был рад, что Чейд обычно ел в своей комнате, и Шайн чаще всего присоединялась к нему, иначе старый Чейд быстро разгадал бы причину поведения Ланта. Взгляды, которыми он провожал Шайн в коридорах, были слишком откровенными, чтобы я мог чувствовать себя спокойно. Я боялся вмешиваться, но когда уже решил, что придется, в дело вступил Риддл.

Однажды вечером он настоял, чтобы Лант сел ужинать вместе с нами, и начал обсуждать с ним достоинства его любимых таверн в Баккипе. Это привело к позднему походу в три из них, в результате мы возвращались в замок на рассвете, ощутимо покачиваясь. Наконец, когда мы почти ощупью пробирались по темной обледенелой дороге, у Ланта вырвался жалобный вопль:

— Но никто не понимает, что произошло, и что я чувствую!

Риддл сказал ему прямо:

— И это лучшее, что случилось в этой истории с тобой и теми, кто тебе дорог. Оставь это позади, и подумай об этом снова через двадцать лет. Что бы ни случилось, ты не можешь этого изменить. Так что хватит за это цепляться, и позволь времени и расстоянию сделать свое дело.

Я тащился за ними в темноте. Ночь была холодной, и моё лицо застыло, словно маска. Я пытался подумать о своем, но Риддл запел старую песню про сына лесоруба, и после второго куплета мы с Лантом стали подпевать. Когда Лант спустился к столу на следующий вечер, он объявил, что провел день за ловлей рыбы с открытой лодки и поймал камбалу размером с маленького ребёнка. Я был бесконечно рад, заметив, как Неттл одарила Риддла особенной улыбкой над склоненной головой Ланта, пока тот поглощал еду с аппетитом, какого мы не видели с Зимнего Праздника.

Так длинные зимние месяцы шли мимо всех нас. Я был одинок, как никогда в жизни, и это меня устраивало. Я пестовал это уединение и не позволял, чтобы хоть что-то глубоко меня затрагивало. Наедине с собой я строил планы. С сердцем охотника я ждал, пока зима пойдет на убыль, и придет погода, больше подходящая для путешествий. Я написал несколько очень длинных писем — Неду, Кетриккен и ещё одно Неттл и Риддлу. Я раздумывал, не написать ли нерожденному внуку, и решил, что погряз в сентиментальности. Самым трудным было письмо Чейду, так как я сомневался, сможет ли он когда-нибудь прочесть его в здравом уме. Как и Верити, я подписался, запечатал свои послания и отложил их.

Я стоически переносил каждый день, ожидая, как то, что было сломано, медленно исцелится. Мой Скилл вернулся ко мне щекоткой случайных мыслей, затем в шепотках. Сначала по совету своей дочери я использовал его как можно меньше, и учитывая все её рекомендации. Затем я упражнялся в нем, но строго, в кратких сообщениях Олуху или общих замечаниях Неттл. Я узнал, сколько разных групп было в Баккипе, и бесстыдно подслушивал их разговоры, когда они были беспечны. Я укреплял свою дисциплину Скилла так же систематично, как восстанавливал мышцы тела и боевые навыки. Днем я получал синяки на тренировочном дворе, а ночью практиковался метать ножи и доставать яд из рукава. Я наблюдал, как погода становился все лучше для путешествия, и ждал, пока я сам стану ещё смертоноснее.

Каждое создание, доверенное мне, я передал в заботливые руки. Ворона стала забавным дополнением к комнате Шута, так как Персиверанс каждый день приносил её повидаться с ним. Она составляла Шуту компанию, как ни один человек не смог бы, и временами я думал, не объединила ли их нить Уита. Она набиралась от него слов, как голубь клюет зерно. Несмотря на слепоту, он научил её фокусам, и я никогда не удивлялся сильнее, чем в тот день, когда он сказал ей: «Взять ложку Фитца», и она быстро проскакала через стол и утащила мою ложку. Казалось, Мотли не реагировала на мой Уит, но её язык и быстрота реакций были такими же, как у животного, связанного с кем-то Уитом. Она озадачивала меня.

Что касается Флитер, мне редко нужна была лошадь, пока я жил в замке. Время от времени я навещал её в конюшнях. Несколько раз я находил там Пейшенс, облокотившуюся на дверь стойла и явно восхищенную лошадью. Так что я не удивился, когда однажды Флитер махнула мне головой.

Моя просьба?

Проси.

Я нашла себе партнера. Проследи, чтобы я осталась с ней.

Будет сделано.

Вот так. После этого Флитер полностью мной пренебрегала. Персиверанс был несколько возмущен, когда я попросил девушку взять на себя тренировку и уход за Флитер, но я отказался что-либо менять. Я видел свет в глазах Пейшенс, когда поручил ей эти обязанности, и знал, что она будет наслаждаться общением с лошадью с открытым сердцем, чего я не мог предложить. Я посещал конюшни все реже и реже, и, видя, как крепнет её связь с Флитер, не вмешивался. Прекрасный партнер, которого я отверг, щедро дарил себя другой. Я заслужил сожаление, которое жгло меня. Было слишком поздно это менять, и я бы не стал, даже если бы мог.

Шут продолжал выздоравливать, но очень медленно. Тем вечером, когда он пришел присоединиться ко мне у камина в Большом Зале, я испытал сильное облегчение. Одежду ему явно подбирал Эш: я видел, как он издалека наслаждался эффектом. На Шуте было длинное одеяние черного цвета в стиле полувековой давности с нашитыми сверкающими лунами и звездами. Он одел фетровую шляпу с широкими мягкими опущенными полями, когда-то принадлежавшую лорду Фелдспару, теперь украшенную зелеными пуговицами и подвесками из меди и жести. Его трость была покрыта вырезанными змеями и драконами его собственной работы, и я был рад видеть, что он вернулся к своему старому занятию. Мотли восседала на его плече и вносила свой вклад в его своеобразную внешность. Эш подвел его к креслу рядом со мной, и тем, кто здоровался с ним, он представился как Грей, путешественник из далекого Сатина. Он не стал брать титул лорда, но объявил себя иностранным магом, приехавшим в Баккип изучать легендарную магию Видящих. Его одежда и атрибуты были достаточно своеобразными, чтобы подходить к его золотым глазам и покрытому шрамами лицу. В тот первый вечер он пробыл там недолго, но по мере того, как заканчивалась зима, начал чаще ходить по замку. Он не искал расположения новых друзей как маг Грей, но начал навещать тех, кто его знал. Я видел, как он немного радуется этой новой роли, и как оба, Эш и Спарк, испытывают много удовольствия, помогая ему с ней. Эти ребята, думал я, хорошо позаботятся о моем старом друге. Так что даже от Шута я скрывал свои чувства и мысли.

Я наблюдал, как Неттл все больше тяжелела ребёнком, которого носила, а Риддл ещё усерднее заботился о ней. Кетриккен и Эллиана не могли скрыть свою радость за неё. Я утешался тем, что она была окружена их любовью, хотя и держался на осторожном расстоянии. Если я не позволю никому зависеть от себя, я никого не подведу.

Чаще всего по ночам сон ускользал от меня. Меня это не заботило. В ночной тьме библиотеки Баккипа были пусты. Только я и моя лампа. Я начал их осторожно прочесывать. Когда-то Чейд увлекался тем, что он называл религией Белого Пророка. Я нашел свитки, которые он собрал. Одни я заново перевел, а другие кропотливо обновил. Здесь я, наконец, нашел источники, которые искал. Клеррес был далеко, дальше, чем я когда-либо побывал. Отчеты о путешествиях были старыми и иногда противоречивыми. Я ни с кем не обсуждал свою работу. Медленный сбор информации поглотил меня.

Я находил время ездить в Баккип и часто бывал в нескольких тавернах, где собирались моряки. Я нашел тех, кто приплыл из самых дальних мест от Баккипа, и расспрашивал их о любых новостях о месте, называемом Клеррес. Трое слышали о нем, но только один утверждал, что посещал тот далекий порт. Он был тогда мальчиком, одно из его ранних плаваний. Словоохотливый старик приложил все силы, чтобы поведать мне о ближайших портах, но время, суровая жизнь и много рома подорвали его память.

— Плыви к Пряным Островам, — сказал он мне. — Там есть народ, торгующий со Служителями Белого Острова. Они укажут тебе верное направление.

Крошечная зацепка, тем не менее, придала форму грядущему путешествию.

Я чувствовал облегчение, что мои навыки убийцы больше не принадлежат моему королю. Я даже сказал об этом Дьютифулу на частном обеде как-то вечером в комнатах Чейда. Мой старый учитель безучастно выбирал кусочки еды, пока наш король объяснял, почему он решил открыть нас для общества.

— Я знаю, что тебе было неловко, Фитц, но твой статус требовал соответствующих покоев. И сын династии Видящих не должен шнырять в потайных коридорах и шпионить за своими людьми, — со вздохом он положил вилку и устало мне улыбнулся. — Фитц, хватит с меня секретов. Посмотри, куда они нас привели. Подумай, как они покорежили детство Шайн и Ланта, и уж не говоря о тебе. А их встреча, пока они не знали о своем родстве, чуть не привела к непоправимому.

Я медленно жевал, уставившись в тарелку, размышляя, откуда он об этом узнал, и надеясь, что смысл его слов ускользнет от Чейда.

— Подумай о своей короне и о последнем письме моего отца тебе, годами спрятанном и известном только Чейду. Если бы он погиб во время войны Красных Кораблей, никто бы не узнал о воле Верити в отношении тебя.

Я посмотрел на улыбчивого кивающего Чейда и задумался, что ещё он мог знать и теперь забыл, какие ключевые кусочки истории Видящих никогда не будут им раскрыты? Мне хотелось понять, как Чейд воспримет такой упрек, но он, казалось, был полностью сосредоточен на сортировке горошин в своей тарелке на две отдельные кучки. Он почувствовал мой взгляд и поднял глаза навстречу. Его левое веко медленно упало и снова поднялось. Я перестал жевать. Он мне подмигнул? Или это следствие провисания мышц его лица? Наши взгляды встретились, но зеленые глаза были непроницаемы, как морская гладь.

Дьютифул все ещё говорил.

— Я знаю, что Шут тяжело это перенес, но думаю, это было мудрым решением. Может быть, он никогда не будет таким же веселым, как когда-то лорд Голден, зато он больше не съеживается в темноте. Наверняка это для него лучше, чем прятаться в темной старой берлоге Чейда.

— Что станет с теми комнатами?

— О, постепенно мы передвинем гардероб в покоях леди Тайм и восстановим двери. Леди Розмари начала наводить там порядок. Она сказала мне, что там есть вещи, с которыми нужно обращаться аккуратно. Спешки нет. Пустая комната или пять в этом просторном старом замке — не такая большая забота, как дракон в Бернсе. Вы думали, что можно сделать с драконом Балипером?

— Я был бы рад помочь разобрать старое логово. Розмари права, когда говорит, что там есть вещи, от которых нужно избавиться с большой осторожностью. Я пригляжу за некоторыми из них.

И много вещей, которые мне очень пригодятся. Я уже планировал сделать это как можно скорее, у меня есть возможность использовать несколько входов в потайной лабиринт. Но сейчас было не время об этом размышлять, чтобы Дьютифул не разгадал течение моих мыслей. Я придал лицу задумчивое выражение.

— Что касается твоего дракона, что ж, его всегда можно убить. Но так как он может говорить с некоторыми людьми, и так как у него есть родственные связи с драконами Кельсингры, это было бы не лучшим решением.

— И вправду, это последнее средство. Если бы мы убили его, мои герцоги сочли бы это слишком простым решением. Прямо сейчас я запретил любые военные действия против любого дракона.

— Что ж, тогда единственный выход — обращаться с ним, как с невоспитанным гостем. Выбери, что ты ему дашь, предложи это открыто и надейся, что ему будет достаточно. Не позволяй ему чувствовать себя слишком комфортно. Надейся, что он останется совсем ненадолго, — я пытался найти свежее решение. — Сравни фермы, которые драконы разграбили, с теми, которые не тронули. Найди условия, которые они предпочитают, и не создавай их.

— Они едят слишком много, — прошептал Дьютифул в ужасе.

— Слишком много, — неожиданно согласился Чейд. Мы оба повернулись к нему. Его глаза ярко горели от гнева. Он посмотрел прямо на меня. — В этой курятине слишком много розмарина! Я не могу её переварить. Что может быть хуже, чем ученица повара, считающая, что она знает лучше, чем хозяин! Бестактная! Вот она какая!

— Лорд Чейд, это не курятина, а хорошая оленина. И я вообще не чувствую в ней розмарина, — мягко ответил Дьютифул на его жалобу, но это не имело смысла.

— Пфф! — Чейд оттолкнул тарелку в сторону, приподнялся и ткнул в меня шишковатым пальцем. — Мой мальчик согласился бы со мной, я уверен. Ему никогда не нравилось, как она подливала масло в огонь, нет, только не Фитцу, — он медленно оглядел комнату. — Где Фитц? Где мой мальчик?

— Я здесь, — безнадежно ответил я.

Он перевел взгляд обратно на меня.

— О, что-то я сомневаюсь, — ответил он. Медленно отпил глоток вина. Усаживаясь обратно, он снова посмотрел на меня и добавил: — Я знаю своего мальчика. Он бы знал, в чем его долг. Он бы ощутил шпоры. Его бы уже давно здесь не было, так-то.

Я улыбнулся и похлопал его по руке.

— Импульсивный мальчик, который бегал по замку Баккип с обнаженным мечом. Его, и правда, уже давно здесь нет, лорд Чейд.

Чейд вздрогнул. На секунду его зеленые глаза встретились с моими. Затем он бессмысленно улыбнулся.

— Тем лучше, — вздохнул он медленно, — хотя иногда мне его не хватает.

Глава 31

НЕЗАКОНЧЕННЫЕ ДЕЛА

В этом сне все было омерзительным. Я находилась в ужасном месте. Вокруг бродили животные без шкур. Они выглядели также, как выглядит олень, подвешенный на крюк в погребе после того, как из его туши вытекла кровь, и охотники содрали кожу с мяса. Не знаю, откуда мне такое известно, ибо я никогда не видела ни охоты, ни оленей, подвешенных на крюки. Животные были темно-красными, багровыми и розовыми с проблесками белых мышц. Но хуже всего выглядели их пристальные глаза. Они не мигали.

Мужчины и женщины на улицах ходили в шкурах животных. Это казалось абсолютно неправильным, хотя народ в Вортлтри считал такое самым обычным делом. Над водой большая морская птица, раскинув белые крылья, призывала нас поторопиться. Они заставили меня идти.

— Дневник сновидений Пчелки Видящей.

Той ночью я вообще не спал. Я спорил сам с собой, а потом достал дневник Пчелки. Медленно перелистывая, я изумлялся её рисункам и причудливой фантазии. Но даже это не смогло меня отвлечь. Чейд был прав. Упрямый мальчишка, которым я когда-то был, отправился бы в путь ещё месяц назад. Я напомнил себе о тех случаях, когда я поддавался таким импульсам. В первый раз я попал в темницу Регала. Во второй раз группа Скилла Регала чуть не убила меня. Но теперь нет права на ошибку. Я хорошо знал, что этот раз будет последним. Поэтому я проверил все, чем располагаю. Мой Скилл восстановился, тело окрепло, оружие готово. Скоро начнется весна. О своих делах в баккипском замке я позаботился, насколько это было возможно. Осталось уладить все в Ивовом Лесу. И я уеду.

На следующий день я объявил, что мне нужно съездить в Ивовый Лес. Никто не возражал. Неттл заполнила две сумки подарками и безделушками для слуг. Персиверанс поедет со мной, так как я решил, что ему нужно повидать мать и, возможно, остаться там.

Ранее утро в день нашего путешествия выдалось ясным. Я пригласил Шута поехать со мной. Он отказался, как я и ожидал. Что меня удивило, так это сдерживаемый гнев в его голосе, когда он заявил:

— Пока ты колеблешься и тянешь время, я должен готовиться к путешествию в Клеррес. Когда ты сказал, что не поедешь со мной из-за Пчелки, я понял. Когда ты сказал, что она похищена, и ты не уедешь, пока не вызволишь её, я понял. Но они уничтожили нашего ребёнка, а ты по-прежнему ничего не делаешь.

Он ждал от меня ответа, и я подумал, что моё молчание только усиливает его гнев.

— Я больше не понимаю тебя, — тихо сказал он. — Они уничтожили нашего ребёнка. Я лежу без сна и думаю о мести. Я стараюсь сделать моё тело сильнее. Ежедневно я борюсь за то, чтобы стать выносливее. Я был готов к тому, что ты скажешь, что мы уезжаем отсюда и отправляемся в путешествие. И, наконец, ты предлагаешь мне поездку. В Ивовый Лес.

В его голосе звучало отвращение.

Я сказал ему правду:

— Я не уверен, что твое здоровье позволит тебе поехать в Клеррес и совершить месть, которой ты так жаждешь. Ты не готов, Шут.

Я не стал добавлять, что, возможно, он никогда и не будет готов.

— Все равно, с тобой или без тебя, но я должен это сделать. У меня нет выбора. Потому я составлю собственные планы.

— Выбор есть всегда, даже если все варианты кажутся плохими.

— У меня есть только один путь, — настаивал Шут.

Он покачал головой и пригладил облако светлых волос, торчащих вокруг лица. Его голос изменился.

— Фитц, я опять начинаю видеть сны. Как в детстве.

— Мы все видим сны.

— Нет. Такие сны бывают не у всех. Эти сны по сравнению с обычными — всё равно что вкус вина в сравнении с его ароматом. Они, без сомнения, имеют значение.

— Может, это из-за драконьей крови? Я помню, как ты говорил мне о своих драконьих снах. Об охоте и полёте.

Он отклонил моё предположение взмахом длинных пальцев.

— Нет. Они отличаются. Эти сны… Фитц, я знаю, что нас ждёт впереди. В проблесках. Мы должны вступить на наш путь. Мне приснился Волк с Запада.

Он сосредоточенно смотрел в мою сторону, будто пытаясь увидеть. Слова звучали для меня знакомо, но я не мог припомнить, где слышал их раньше. В ответ я покачал головой.

— Я должен ехать, Шут. Есть дела, которые нужно уладить.

Он поджал губы.

— С тобой или без тебя, старый друг. С тобой или без тебя.

Так я и оставил его. В подобном расставании не было ничего хорошего. Я не сказал ни слова, когда мы покинули баккипский замок. Крепкая кобыла, на которой я ехал, не обращала внимания на переметные сумки. Персиверанс держался у моего стремени и тоже молчал. Я подумал, что он скорее страшится, чем радуется мысли о возвращении домой.

Поездка обошлась без приключений. Погода стояла ясная, мои гвардейцы хорошо вели себя в гостинице, и Фоксглов казалась довольной ими. По мере приближения к Ивовому Лесу у меня на сердце становилось все тяжелее, а Персиверанс мрачнел. Когда мы съехали с главной дороги на дорогу к дому, поникшие березы, придавленные снегом, нависли над нами аркой, приглушая дневной свет. В одном месте Персиверанс повернул голову и куда-то уставился. Я понял, что именно здесь он упал, сраженный калсидийской стрелой. Но мы не стали об этом говорить.

Сожженные конюшни мы увидели раньше, чем дом. Я распорядился, чтобы остатки конюшен и кости тех, кто здесь погиб, сожгли на этом месте. Сейчас мусор расчистили, остался только участок черного пепла на утрамбованном снегу вокруг каменного фундамента. Строилось новое здание, одна стена уже была готова. С лаем и рычанием нас встретил бульдог. Выскочившая следом девочка схватила его за ошейник и потащила назад.

— Это хозяин! — раздался крик от конюшни, и я увидел, как кто-то побежал к дому. Слуги забрали мою лошадь и верховую Фоксглов и направили гвардейцев туда, где они могут оставить своих животных. Я отпустил Персиверанса помочь им.

Управляющий Диксон вышел приветствовать нас в плаще, украшенном костяными желтыми и зелеными пуговицами, явно наслаждаясь своим повышением. Я же думал только о том, что это не Ревел.

Диксон сказал, что все рады новостям о спасении леди Шун. Он также выразил надежду, что с ней все хорошо, и она скоро вернется в Ивовый Лес. Я сдержанно ответил, что она обосновалась в Баккипе. Затем управляющий сообщил о пропаже Фитца Виджиланта. И я поставил его в известность, что он тоже остался в замке. После этого Диксон, опустив взгляд, скорбным тоном произнес, что все опечалены вестями о потере леди Пчелки.

— Она была такой крошкой, но все равно милой, хотя и странной. Некоторые считали, что она не предназначена для этого сурового мира.

Я пристально посмотрел на него, и он покраснел. Диксон, резко меняя тему, спросил, не хочу ли я отдохнуть или перекусить, но я попросил показать мне, какая работа была выполнена в моё отсутствие, отметив про себя, что входная дверь хорошо отремонтирована.

Он повел меня мимо заштопанных занавесей, пустых мест, где висели гобелены, которые сняли для починки, укрепленных дверных косяков и стен, на которых больше не было следов от ножей.

Мою спальню привели в порядок. Запертый сундук, в котором я хранил личные вещи, устоял перед налетчиками. Следующей была комната Пчелки. Диксон заговорил тихо, будто в присутствии умирающего:

— Я разрешил её горничной прибраться здесь, сир, и сделать все так, как было до того, как…

Он не договорил. Открыв дверь, Диксон подождал, пока я войду. Я посмотрел на прибранную постель, маленький плащ на крючке и пару шлепанцев у камина. Все аккуратное и чистое. Все на месте, кроме ребёнка.

Мы вышли из комнаты, закрыв за собой дверь.

— Ключ, будь любезен, — произнес я, и он, достав большую связку ключей, показал мне нужный.

Я протянул руку. Помедлив мгновение, Диксон отцепил его от связки. Я запер дверь и положил ключ в карман.

— Дальше, — сказал я, и мы направились в комнату Шун.

Тщательно прибранная, комната никогда не была такой при Шун.

— Упакуй все, — велел я несчастному управляющему. — И отошли ей в Баккип.

— Как пожелаете, сир.

Он вздохнул, зная, что ему предстоит монументальная задача.

Я сказал ему сделать то же самое и с вещами Ланта. Диксон справился, не пришлю ли я нового писца учить детей и помогать вести счета. В своем горе я не подумал об этом. Дети в поместье заслуживали лучшего отношения с моей стороны. И я пообещал, что пришлю.

Я отпустил его у двери моего кабинета. Разбитый замок умело починили. Заглянув внутрь, я увидел резную фигурку Шута, как и прежде стоящую на каминной полке. Стеллажи со свитками отремонтировали, и кто-то попытался навести порядок на моем столе. Сердце у меня не лежало ко всему этому, поэтому я закрыл дверь, запер и ушел прочь.

Диксон распорядился приготовить роскошный обед в нашу честь. Фоксглов похвалила его и кухарок, и он просиял. Я поел и удалился, чтобы провести ночь, глядя в потолок комнаты, которую когда-то делил с Молли. Я никогда не был набожным человеком, а если и был бы, то Эль, бессердечный бог моря, скорее прислушался бы ко мне, чем мягкая Эда, богиня полей. Но кому-то, или чему-то, или, возможно, Молли, этой ночью я изливал мои извинения и глубокое желание каким-то образом искупить свою вину. Я пообещал заплатить сполна: болью за боль, кровью за кровь. Мне казалось, что ничто и никто не слышит меня, но в этот самый темный час ночи я почувствовал прикосновение Неттл к моим мыслям.

Ты в порядке?

Ты знаешь, что нет.

Знаю. Поставь стены, папа. Ты изливаешь свое горе, как Олух мелодию.

Детям в Ивовом Лесу нужен новый учитель. Кто-нибудь очень спокойный и добрый.

Ты прав. Я найду им учителя.

С тобой и ребёнком все хорошо?

Да. Меня уже два дня не тошнило. Теперь я могу есть с удовольствием.

Я так рад это слышать. Тогда доброй ночи.

Я поставил стены и почувствовал, как моё сердце колотится и бьется о них, будто шторм о волнорез защищенного города. Я спросил себя в этой темной ночи, смогу ли я снова когда-нибудь испытывать что-то, кроме боли и вины.

Я поднялся до рассвета и, следуя старой привычке, прошел на кухню. Тавия и Майлд уже были вовсю заняты работой, как и юная Ли. В кухне была ещё новенькая девушка, Честнат. Когда я заметил это вслух, Тавия рассказала, что после того, как Элм выпила «вспоминающего чая», она помешалась. Теперь она смертельно боится мужчин, даже отца и братьев. В те дни, когда Элм тихая, она занимает свое местечко у камина и чистит картофель или выполняет другую посильную работу. Сегодня, зная о том, что я могу зайти на кухню, они отослали её подальше, потому что при виде взрослых мужчин она начинает кричать. Ли заплакала. Я не хотел слушать дальше.

Но Натмег, наша старая повариха, пришла помочь с приготовлением еды и принялась безжалостно сплетничать о слугах. Пастух Лин всех шокировал, попытавшись покончить с жизнью, но ему вовремя помешал один из сыновей. Теперь они более тщательно за ним присматривают, хотя он заявил, что это был момент отчаяния, и он больше не будет предпринимать таких попыток. Ему приснился кошмар о том, как в горящие конюшни бросали тела. Слайт, одна из садовниц, утонула. Некоторые говорили, что она умышленно пошла по тонкому льду, а другие — что она слегка помешалась после того, что ей пришлось вынести. Слуги увольнялись, и пришлось нанять других. Рассказ Натмег был полон страшных подробностей, но я заставил себя спокойно сидеть и слушать, хотя мне хотелось сбежать. Все это станет топливом, способным разжечь мою решимость, если она угаснет.

Тавия слушала Натмег молча, заметно побледнев. Ли продолжала что-то помешивать в кипящем котле. Я не знал, покраснело ли её лицо от жара или от нахлынувших чувств. Одного из садовников изнасиловали налетчики. Он начал пить и стал почти бесполезен.

— Жестоко над ним поиздевались, — мрачно сообщила Натмег. — Мужчина перестал есть, так как боится, что ему придется ходить в уборную. Зато начал пить. О, как он пьёт! Городским не понять. Его брат сказал ему: «Я бы погиб, сражаясь, но не позволил сделать такое со мной». Однако их там не было. Только мы его понимаем.

Натмег замесила тесто для хлеба и вдруг поразила меня силой, с какой шлепнула его об доску. Она обратила на меня пристальный взгляд, глаза её были полны слез.

— Мы знаем, что вы заставили их заплатить, сир. Мы слышали, что вы сделали с этим Элликом, который на своей большой лошади сверху смотрел на нас. И с тем миловидным парнем со светлыми волосами, заплетенными в косички, который насиловал наших девушек, и все ему было мало. Вы хорошо обошлись с ними, как мы слышали, и они заслужили все это, и даже больше!

Казалось, что её голос доносится издалека. Кто же… ну конечно. Он был со мной. Он видел тела. Конечно, мальчик рассказал все здесь, дома, своим приятелям. А мои гвардейцы ещё и приукрасили, как это им свойственно.

— Мы вами гордимся и мы знаем, что вы отправитесь за остальными. Выследите их в логовах, выкурите оттуда и перебьете. Хоть юный Пер и покончил с Элликом, но он рассказал нам, что вы заставили его заплатить, прежде чем мальчик его зарезал.

Горды мной. Мне стало дурно.

Думаю, Тавия смилостивилась надо мной, напомнив, что Фоксглов ждёт, когда я присоединюсь к ней за завтраком. Она выдворила меня из кухни, и я с благодарностью ушел. В коридоре мне встретился Персиверанс. Он был бледен, с покрасневшими глазами. Я сказал слугам, что Пер поест с нами, и мы сели за стол ждать Фоксглов. Я не стал спрашивать, что за байки он рассказывал слугам Ивового Леса, а поинтересовался его матерью.

Он тяжело вздохнул.

— Что ж, она не живет в Ивовом Лесу, сир. Больше не живет. Мама говорила пастуху Лину, что здесь у неё не осталось ничего, кроме ночных кошмаров и горя. Она переехала в город, к сестре и её мужу. У тети шестеро детей, поэтому им пришлось потесниться. Но мама говорит, что все хорошо. Её сестра рада помощи, поскольку её младший страдает коликами, а моя мать умеет ладить с детьми. Ещё она занимается шитьем и штопкой. Я ходил повидаться с нею, но, открыв мне дверь, мама заплакала. Она обняла меня и сказала, что любит, но потом очень рано отправилась в постель. Тетя сказала, что ей тяжело меня видеть, поскольку я напоминаю ей обо всем, что она потеряла. Мама не может себе простить, как прогнала меня и не узнала.

Он вдруг распрямил плечи.

— Если можно, сир, я вернусь с вами в Баккип, когда вы поедете. Я отдал тете моё жалованье, чтобы она передала его матери, и она сказала, что деньги маме сейчас очень пригодятся. Её муж хороший человек, но у них шестеро детей, а потом ещё взяли мою мать… Мне нужно больше трудиться. Я думаю, заработанное мною будет лучшим способом ей помочь.

Мне так не казалось, однако что-то в его лице убедило меня в том, что он прав. Ли принесла нам чай и широко раскрытыми глазами посмотрела на сидящего рядом со мной Персиверанса в роскошной ливрее с моим атакующим оленем на груди. Она смущенно улыбнулась ему. Он машинально поправил жилет, и вдруг я увидел его другими глазами. Пер уезжал конюшенным мальчиком, а вернулся молодым мужчиной на службе у принца. Человеком, убившим их заклятых врагов и приехавшим домой с деньгами для матери.

Когда к нам присоединилась Фоксглов, её лицо было мрачным. Она хранила молчание, пока Ли принесла ей свежий чай и расставляла перед нами хлеб, масло и джем. Когда девушка вышла, Фоксглов заговорила:

— Я понятия не имела — что тут произошло, Фитц. Не удивляюсь, что ты вернулся в Баккип таким подавленным. Девушка, которая разбирала мои вещи, раньше была горничной леди Шун и помогала с твоей девочкой. О, Фитц! Я не понимала и половины того, что выпало на твою долю. Пожалуйста, прости меня.

Я недоуменно посмотрел на неё. Ли вернулась с овсянкой и опять ушла.

— Что простить?

— Я отдалилась от тебя после… Фитц, я видела, что ты сотворил с теми двумя мужчинами. Теперь я поняла. Это все, что я хотела сказать.

Я кивнул, как будто соглашаясь, хотя на самом деле мне просто хотелось прекратить все разговоры на эту тему. Не чувствуя аппетита, я принялся за еду.

Остаток дня тянулся бесконечно. Я переделал все, что собирался. Проверил, как отстраивают конюшни, и предложил внести небольшие изменения. Нашел в деревне человека, умеющего дрессировать собак, и попросил его помочь девочке из конюшни сделать из бульдога полезного зверя. Узнал, сколько лошадей и скота сгорело и сколько нужно взамен. Я попросил представителя Скилла передать мои распоряжения леди Неттл. Синчу я сказал, что оставляю его главным в конюшнях, он казался подходящим для этой должности. Я привел в порядок наши счета в Ивах и Дубах-на-Воде, чтобы успокоить торговцев и поблагодарить их за то, что так долго продавали нам товары в кредит.

Все эти повседневные дела, которыми раньше пренебрегал, теперь я привел в порядок. Я договорился, чтобы счета ежемесячно посылали Риддлу в Баккип. Я не оставил без внимания ничего. Диксон хорошо справлялся с работой управляющего и вызвал у меня доверие. Он показал мне аккуратные книги со счетами, и я решил оставить его на этой должности. Ничего нельзя поделать с тем, что он не Ревел. Хватит его недолюбливать и пора передать ему дела умершего человека.

Я рассчитывал остаться на десять дней. Но уже на второй был готов возвращаться в Баккип. Настал вечер, в своем кабинете я собирал личные вещи, которые возьму с собой в замок. Я развел огонь в камине и планомерно бросал туда старые свитки. Не хочу оставлять здесь ничего своего. Я был уверен, что больше не вернусь сюда. Временами я вообще не думал, что останусь в живых. Поэтому достал свои сокровища из сундука в моей комнате, альбомы Молли, вещи, принадлежавшие Пчелке, и тщательно все упаковал вместе с поделками Шута и самыми ценными свитками, присланными Чейдом для перевода.

Я посмотрел на предметы, которые поедут со мной в Баккип. До жалости маленькая коллекция, определяющая человеческую жизнь. Резные фигурки, сделанные Шутом в лучшие времена. Последняя рубашка, сшитая для меня Молли, слишком драгоценная, чтобы её носить.

Я подумал о том, что оставляю здесь. Все вещи Молли, которые я отдал Пчелке, будут храниться в её комнате. Гребни и расчески. Книги о растениях, с выгравированными и нарисованными картинками, по которым Молли учила Пчелку читать. Я вспомнил, как она носила пояс Молли с маленьким ножом. Несомненно, похитители отобрали его, и он потерян навсегда. Я закрыл глаза. Я хотел снова ощутить запах жены. Когда-то я разрешил Пчелке забрать все свечи Молли, и она перенесла их в свою комнату. Всего несколько, решил я. Возьму несколько в память об обеих.

Я брел через погруженный в тишину дом. Холодное и пустое место, выдолбленная ореховая скорлупа, опустошенная бутылка из-под бренди. Дом наполнял мрак, который не мог разогнать свет моей свечи. Я задержался перед дверью Пчелки и на мгновение притворился, что она спит в тепле и безопасности в своей постели. Но секундой позже открыл дверь в промозглую комнату, где пахло запустением.

Сначала я заглянул в изящный платяной шкаф, который ей предоставил Ревел. Все вещи в шкафу были аккуратно сложены, и это казалось удивительным для ребёнка. Моё сердце сжалось, по щекам потекли слезы, когда я увидел, что её горничная Керфул сложила на полке сокровища, которые я купил моей девочке на рынке. Здесь был маленький ящик с ракушками. Красный пояс, украшенный цветами. Слишком большие для неё ботинки. На крючке висела сумка с безделушками, присланными мной из Баккипа. Её так и не открывали, ими так и не восхищались. Новые туфли, предназначенные для ребёнка, который никогда их не наденет. Она бежала в том, что на ней было надето вдень нападения: в тапочках, без теплого плаща, без рукавиц. Раньше я не думал, что ей пришлось бежать по глубокому снегу в домашней одежде.

Я закрыл дверцу шкафа. Нет. Свечей здесь нет.

Одна наполовину сгоревшая свеча из её старой комнаты стояла у кровати. Подсвечником служила раковина. Я взял свечу и ощутил слабый аромат лаванды. Я открыл ящичек — там они и лежали в ряд, как часовые из воска. Лавандовые, из жимолости, сирени и розы. Возьму только четыре, решил я и, будто ребёнок, который не может выбрать, закрыл глаза, чтобы взять наугад.

Вместо свечей мои пальцы коснулись бумаги. Нагнувшись, я заглянул внутрь. Придавленный с одной стороны свечами, там лежал старый альбом, в котором Пчелка училась писать буквы. Я зажег свечу в подсвечнике и уселся на пол. Пролистывая альбом, я увидел её рисунки — цветы, птицы и насекомые, прорисованные точно и аккуратно. Переворачивая один лист за другим, я вдруг наткнулся на страницу, где что-то написано. Не дневник снов, а ежедневные события. Я прочитал это очень медленно.

Так я впервые узнал, как она освободила свой связанный язык, эту историю она не доверила мне. Я читал о котенке, который теперь стал взрослым котом. Впервые я узнал о Волке-Отце, и как она заблудилась в шпионском лабиринте в ту ночь, когда я уехал встречать Чейда. Волк-Отец? Ночной Волк или детская фантазия? Нет. Уит никогда не действовал таким образом. Затем я оказался на странице, где описывалось, как Лант стыдил её и насмехался над ней перед другими детьми, и в моем сердце вспыхнул гнев.

Я перевернул страницу. Здесь почерк стал тверже. Она записала обещание, которое я дал ей. «Он сказал, что всегда будет на моей стороне. Буду ли я права или нет».

И тогда это накатило. С отсрочкой на недели, оно взорвалось во мне. Душераздирающее горе без слез. Ярость убийства. Жажда разорвать в клочья. Я не мог ничего исправить, но мог заставить кого-то заплатить за то, что случилось. Из-за них я потерял её. Я не встал на её сторону. Её похитили, а я ничем не мог помочь, и теперь её нет, она разорвана на нити, затерянные внутри камня Скилла. Они изувечили и ослепили Шута, уничтожили в нем мужество и полностью подавили веселый нрав. И что сделал я? Почти ничего. Где-то в далеких краях они едят, пьют, спят и не думают обо всех ужасных вещах, которые они сотворили.

Пчелка верила в меня. Она нашла поддержку и смелость в словах, которые я сказал тогда. Как и Шут. Он прошел длинный путь, замерзающий, сломленный и одинокий, чтобы попросить у меня воздаяния. Воздаяние слишком задержалось. Внезапная ярость и твердое решение отомстить загорелись во мне жарче любой лихорадки. Слезы прорвались.

Папа?

Неттл ворвалась в мои мысли. Я ощутил её смущение и беспокойство. Должно быть, я рассеивал мысли. Я не мог сдержать того, что чувствовал. Моё скрытое решение вырвалось из меня.

Я больше не могу медлить. Я не увижу рождение твоего ребёнка, не подержу на руках своего первого внука. Неттл, прости. Я должен идти. Я должен отомстить за неё. Я должен отыскать людей, пославших к ней убийц, и отомстить за неё. Я понятия не имею, как далеко я отправлюсь, но я должен идти.

Некоторое время я ничего не чувствовал с её стороны. Она закрылась так плотно, что я мог только ощущать её присутствие где-то здесь. Она была гулким звуком, словно доносящимся из поднесенной к уху морской раковины. Я ждал.

Я знала, что ты уйдешь. Я надеялась… ладно. Знаю, что ты должен идти. Риддл сказал мне, что тебе придется уйти, — она опять помолчала. — Если бы ты мог, то ушел бы за ней сразу. Прямо через камень Скилла.

Да.

Снова пауза.

Я пойду к королю Дьютифулу и расскажу ему, почему считаю, что он не должен возражать. Честно говоря, противодействие тебе не приведет ни к чему хорошему. Я увижу тебя перед уходом?

Я буду путешествовать через порталы Скилла. Поэтому я должен вернуться в Баккип. Постараюсь собраться с мыслями. Я вернусь на лошади. Мне нужно посоветоваться с Шутом по поводу дороги. Поэтому да, ты увидишь меня перед отъездом.

В молчании мы оба задавались вопросом, а вернусь ли я вообще.

На самом деле, когда я потянулась к тебе этим вечером, я хотела поделиться новостями о Шуте. И угодила в твою бурю.

Новости о Шуте?

Он исчез.

Ещё одна потеря. «С тобой или без тебя», — вот что он сказал. Без меня он бы не ушел. Или ушел? Он был так напуган. И так устал ждать от меня действий.

Давно он пропал?

Не знаю. Как минимум, ещё утром. Кетриккен хотела навестить Шута, а его не оказалось в комнате. Сначала она обрадовалась, думая, что он пошел увидеться с Чейдом или, наконец, решил выйти подышать. Но вечером она вернулась, а Шута все ещё не было. К Чейду он не заходил. Никто его не видел.

Вы спрашивали его слугу Эша?

Шут отослал его в город с поручением, купить копченой рыбы. Слуга вернулся после того, как мы начали поиски. Он также волнуется, как и мы.

Я хотел было ей солгать, но тут же остановился. Наверное, я также устал от секретов, как и Дьютифул. Наверное, мне просто нужно быстро ответить.

Поищите в подземельях замка. В темницах.

Что? Почему?

Он знал — что нашел там Чейд. Порталы Скилла, вмурованные в фундамент. Развалины, через которые можно попасть на Аслевджал.

Но он не владеет Скиллом. И ему незачем идти на Аслевджал.

И все же ты можешь послать кого-нибудь поискать там?

Я проверю, но, Фитц, думаю, тебе не стоит волноваться. Дьютифул установил двери из железных решетках в конце коридора, чтобы Чейду было легче сдержать обещание больше им не пользоваться. Она всегда заперта. Ключи есть только у Дьютифула и у меня.

Я усомнился в этом. Я слишком хорошо знал Чейда, чтобы думать, что в Баккипе есть какие-то двери, которые он не сможет открыть. Но это не значит, что Шут достал ключ. Если только это не сделал бывший ученик Чейда. Но даже если они пройдут через запертые ворота, Шут не владеет Скиллом, чтобы войти в колонну.

Только, прошу, спроси у тюремных надзирателей, не видели ли они его там. — Я помедлил, не желая добавлять то, что должен. — И, пожалуйста, проверь, не пропал ли кто из владеющих Скиллом. Ученик или способный одиночка. Кто-то, кто может быть неугомонным, и кого можно втянуть в эксперимент.

Я ощутил её озабоченность.

Может быть несколько таких, — неохотно признала она. — Владеющие Скиллом склонны к некоторым странностям. Я постараюсь разведать, не пропал ли кто из них. Но уже поздно, и большинство обитателей замка уже в постелях. До завтра я не смогу узнать.

Я надеюсь выехать завтра на рассвете. Если будут новости, сообщи мне через Скилл.

Хорошо.

Я чувствовал её размышления, отделенные от меня. Я как будто услышал шепот в своей голове, когда она сказала:

Помнишь, как ты приходил ко мне во снах, когда был волком?

Её чувства ко мне тех времен, когда она впервые узнала меня, подобно бризу, пронеслись через наши разделенные мысли. В её представлении обо мне я был загадочным и могущественным, почти романтическим. Я ощутил острую боль утраты, что стал для неё обыкновенным.

Я помню.

Её Скилл впервые проявился в способности управлять снами, её собственными и других людей. Я вспомнил её стеклянную башню. Её платье из бабочек.

И я помню Сумеречного Волка. Я знала, что он будет охотиться за теми, кто напал на его стаю. Я знала, что ты снова превратишься в него, когда достаточно долго пробудешь один.

Пауза в нашем общении, как будто она подумала о чем-то слишком личном, чтобы делиться этим со мной. Я почувствовал, что она смирилась с тем — что я буду делать. Это уязвило меня. Затем она меня шокировала:

Я бы хотела знать её лучше. Хотела бы уделить ей больше времени. Я всегда думала, что у нас ещё будет время, чтобы стать сестрами.

Порыв её неожиданной ярости ударил меня, как огненный шторм.

Я хотела бы пойти с тобой, помочь убить их!

Скилл смолк. Я был ошеломлен. Как я мог забыть, что это та женщина, которая смело стояла перед Тинтальей, будучи почти девчонкой? Когда она снова соприкоснулась со мной разумом, безупречным контролем она напомнила мне своего прадеда.

Риддл будет знать — что нужно приготовить к твоему путешествию. Я поручу это ему. И я подготовлю Дьютифула к тому, чтобы он принял твое решение.

На этом её мысли покинули меня, оторвавшись от моих, подобно аромату потушенной свечи в холодной комнате. Я подобрал ноги и медленно встал. Защитным жестом я прижал альбом, будто на руках держал свою дочь. Подумав мгновение, я вслепую выбрал свечи. Погасив свет, я взял одну из незажженных свечей. Жимолость. Воспоминание о давно прошедших летних днях. Молли собирала для своей коллекции белые с розовым цветы так же старательно, как её пчелы мед с них, а потом ароматизировала воск. Воспоминание, которое нужно сохранить.

Я вернулся в свой кабинет. Положил в огонь ещё полено. Я не усну в этом мраке до самого рассвета. Я зажег свежие свечи и взял свой старый мешок. В нем хранились мои сокровища, предметы, с которыми я не расстанусь. Я добавил туда свечи Молли и альбом Пчелки. Положив маленький альбом рядом с дневником снов, я почувствовал, что соединил две половинки её жизни. Днем она жила как мой ребёнок, а по ночам — как сновидец. Я не хотел называть её Белым Пророком. Не хотел определять её больше как дочь Шута, чем как мою. Я не говорил Шуту, что у неё есть дневник снов. Я знал, что он захочет, чтобы я прочитал ему записи, и захочет обладать им также, как и я. Эти вещи — все, что осталось от моего ребёнка, и я хотел приберечь их для себя.

Я вернулся в спальню. Подойдя к запертому сундуку с одеждой, достал из тайника под двойным дном яды, мази, порошки, клинки и все, что может понадобиться убийце, ставшему мстителем. Дьютифул невольно освободил меня. Королевский убийца, связанный словом, будет убивать только того, на кого ему укажут. Теперь я могу убивать кого захочу.

У меня был тяжелый пояс из двойной кожи. Я методично заполнил скрытые отделения. Ножны, спрятанные в сапоге и прижатые к ноге; уродливый браслет с гарротой внутри; ременная пряжка, которая при расстегивании превращалась в короткий кинжал; перчатки со вшитыми в них латунными кастетами. Нужно было рассортировать, выбрать и плотно упаковать так много ужасных, смертоносных, отвратительных маленьких орудий. Мне пришлось оставить место для предметов, которые я стянул в старой норе Чейда. Я уйду подготовленным.

Я отнес тщательно упакованный мешок в свое логово. Снаружи все ещё царила темнота. Скоро я подниму Персиверанса и велю ему подготовить лошадей. Затем я попрощаюсь с Ивовым Лесом. Я знал, что должен отдохнуть. Но не мог. Достав дневники Пчелки, я уселся у огня.

Читать их было тяжело. Не из-за четкого почерка и аккуратных иллюстраций, а из-за моей реакции на эти страницы. В них было слишком много Пчелки, слишком много того, что я потерял. Я перечитал первую часть дневника. Упоминание Молли и её расчетов в день смерти матери было для меня мучительным. Я закрыл альбом и осторожно отложил. Читать дневник снов было чуть легче. Я снова нашел сон о человеке-бабочке. И упоминание Волка с Запада, как он придет с гор, чтобы всех спасти. Я перевернул страницу. Здесь был описан сон о колодце, наполненном серебром. И другой — о городе, в котором правитель сидит на огромном троне из черепов. Внизу каждой страницы она оставляла рассуждение о том, правдивый ли этот сон и сбудется ли он. Сон про человека-бабочку был очень правдоподобным. Сон о нищем я не мог не узнать.

Сидя в одиночестве перед камином, я признал для себя, что Пчелка в некоторой мере пророчествовала. Кое-что оказалось верным, например, плащ-бабочка. В другом она ошиблась. Человек в плаще оказался женщиной. Значило ли это, что она на самом деле больше моя, чем Шута? Шут, как мне всегда казалось, искусно подгонял свои странные сны под пророчества, которые сбылись. Часто я не слышал о его снах до тех пор, пока не происходило событие, которое они отражали. Волк с Запада. Сначала я услышал эти слова от Шута. У Шута и Пчелки общие видения? Я вспомнил, как Шун сказала, что у Пчелки была лихорадка, после чего у неё слезла кожа, а новая стала бледнее. Я решил, что не имеет значения — что именно она переняла от Шута, это не делает её в меньшей степени дочерью моей и Молли.

Я перешел к её сну о городе и стоящих камнях с отчетливо вырезанными рунами. Я чувствовал, что этот сон, очевидно, не вещий, хотя она пометила его как очень возможный. Я понятия не имел, как много она почерпнула из моих личных свитков. Похоже, что некоторые её сны были навеяны моими записями. Я наклонился, изучая рисунки. Да. Руны были, в основном, точными. Почти те же, что и в городе Элдерлингов с Башней Карты. Теперь я знал его название. Кельсингра. Да. Пчелка могла взять руны прямо из моего свитка. Она пометила, что это с большой вероятностью произойдет. То есть она предвидела заключение в камень Скилла, хотя скопировала с моих бумаг не ту руну. Моё сердце заболело от мысли, что она предсказала собственный конец. Я больше не мог читать. Закрыв книгу, я аккуратно уложил оба дневника в свой мешок.

Когда забрезжил рассвет, я принялся за последнее оставшееся дело. Тяжелое прощание с Ивовым Лесом.

Огонь в моем кабинете почти угас. Полки для свитков опустели, а их содержимое сгорело в камине или было упаковано для отправки обратно в библиотеки Баккипа. Секретное отделение в моем письменном столе никто не обнаружил. Если его найдут сейчас, внутри ничего не окажется.

Я затворил высокие двери, зажег свечу и отпер дверцу в шпионские переходы. Минуту я сомневался. Затем взял тройную фигурку, на которой Шут вырезал Ночного Волка, себя и меня. Я задумался, не обнаружили ли в ходе ремонта тайные дверные петли, но внутри крошечного логова Пчелки все было таким же, каким она его оставила. С того времени, как я побывал здесь последний раз, ничего не изменилось. Я ощутил слабый запах кота, но даже если он здесь, то решил не показываться мне. Я подозревал, что он теперь устроил здесь логово, поскольку мыши не тронули запасы ароматизированных свечей Молли. Я предпочел не выяснять, как он сюда приходит и уходит. Знаю, что у котов есть свои дорожки. Достав из кармана ключ от спальни Пчелки, я положил его на полку с другими её вещичками. Сюда же я поместил каменную фигурку. Здесь они, по крайней мере, будут вместе.

Окинув последним взглядом секретное убежище, которое обустроила моя маленькая девочка, я покинул его навсегда. Возможно, местные дети вспомнят, как прятались в тайных коридорах, но они будут напрасно искать путь сюда в стенах кладовки. А я заберу с собой в могилу секрет входа. Пусть её маленькие сокровища хранятся здесь столько, сколько простоит Ивовый Лес. Я пробрался по узкому коридору и захлопнул за собой потайную дверь.

Сделано. Все устроено и завершено. Я задул свечу, подобрал мешок и вышел из комнаты.

Глава 32

ПУТЕШЕСТВЕННИКИ

У камней есть память, они знают, где были добыты. Колонны, установленные недалеко от родного карьера, всегда самые надежные, а потому, по возможности, именно им должно отдаваться предпочтение перед другими. Даже если это означает, что нужно пройти через несколько граней, прежде чем достигнуть пункта назначения.

Если же перекресток расположен вдали от карьера, необходимо доставить основной камень и позволить ему стоять под солнцем и дождями, как минимум, несколько десятилетий. Пусть он наполнится памятью о солнце, светящем над ним, и звездах, горящих на небосводе. Вырежьте из него память о прошлом месте, чтобы ядро запомнило новое местоположение.

Для основного камня, стоящего в центре, следует использовать отбитые сколы с камней, расположенных в пункте назначения. Наносите руны тщательно, отдельно те, что предназначены для отбытия и прибытия, чтобы избежать случаев входа в камень и столкновения с обратным направлением. Обновляйте руны, чтобы они были четкими и ясными и сохраняли память камня о том, куда он должен переместить путешественника.

Мастер-каменщик должен тщательно выбирать нужный материал. Камень должен быть крепким и одновременно богатым жилами Серебра, по которым передается магия. Вырезайте ядро камня размером восемь на восемь на двадцать. Следите за устойчивостью и убедитесь, что камень не наклонится и не упадет.

Будьте терпеливыми во время взросления камня. Терпение будет вознаграждено спустя десятилетия.

— Краткое содержание об открытии переходов из Камня Памяти кубической формы № 246, трактат об обработке камня.

Я положил его на полку с камнями памяти, связанными со строениями Элдерлингов.

— Ученик Скилла, писарь Лофти.

Ещё до завтрака я объявил о своем решении кухонной прислуге. Никто не выглядел удивленным моим поспешным возвращением в Баккип. По правде говоря, они казались обрадованными. Их восстановление шло медленно, а присутствие стражников, среди которых попадались весьма грубые парни, скорее нервировало, чем успокаивало. Люди будут довольны, когда мы уедем.

Я доделал все дела, заканчивая свои обязанности в Ивовом Лесу. Отдал приказ, чтобы мебель в Радужных покоях и в восточном крыле накрыли полотном, как только завершится ремонт. Сказал Диксону, чтобы теперь он докладывал непосредственно леди Неттл и кесиру Риддлу. Такое же распоряжение я отдал и каждому мастеру. Порадовало, что поникшие плечи пастуха Лина немного распрямились, когда я передал ему все полномочия по уходу за скотом. Кроме того, я договорился, чтобы упакованные свитки были каретой отправлены в Баккип вместе с вещами Ланта и Шайн.

До полудня все было сделано. Я собрался в путь, а выйдя на улицу, увидел не только свою лошадь и вьючных мулов, но и Персиверанса.

— Уверен, что не хочешь остаться здесь? — спросил я, но его бесстрастное лицо говорило само за себя. Фоксглов собрала мою гвардию, и мы уехали из Ивового Леса.

Дорога была приятной, несмотря на влажный ветер, обещавший принести к вечеру снег. Мы ехали к Баккипу, стояла не по сезону теплая погода, которая превратила снег в мокрую непроходимую кашу. Все вокруг обещало раннюю весну.

Как я и опасался, Шута нашли блуждающим по сырым темным коридорам в подземелье Оленьего замка. Неттл обратилась ко мне Скиллом и рассказала, что с ним не было Эша, и мальчик чрезвычайно обрадовался благополучному возвращению Шута в покои. Неттл волновалась за него. Я поблагодарил её за весть о том, что мой друг в безопасности, однако и меня беспокойство не покидало всю оставшуюся часть пути домой.

Мы ещё не достигли ворот Баккипа, когда я услышал пронзительное карканье.

— Пер! Пер! Пер! — кричала парящая над головами Мотли. Она напугала лошадь Персиверанса, но все же ей удалось приземлиться на его плечо, пока он успокаивал кобылу. Наши охранники, уже знакомые с вороной, засмеялись, да и Пер радостно улыбался такому теплому приветствию. Будто наслаждаясь вниманием, Мотли сорвала с его головы шапку и швырнула прочь, и мальчик едва успел её поймать. Будучи сразу узнанными стражей, мы спокойно проехали через ворота, и, спешиваясь рядом с конюшнями, я удивился, увидев ожидающего меня Эша.

Или мне показалось, что ждали меня. Как выяснилось, бывший слуга Чейда пришел поздороваться с Персиверансом, и ворона счастливо перепрыгнула с одного мальчика на другого. Я отдал свою лошадь Пейшенс, которая радостно делилась со мной новостями о том, что у Флитер все хорошо, а затем сразу направился в покои Шута.

Сперва на мой стук никто не ответил. Я подождал, постучал снова, опять подождал и уже собирался достать отмычку из воротника, когда изнутри раздался голос:

— Кто там?

— Фитц, — произнес я и стал ждать.

Ему по-прежнему требовалось некоторое время, чтобы отпереть и открыть дверь.

— С тобой все в порядке? — тревожно спросил я, увидев, как он осунулся.

— Как видишь, — уныло ответил он и попытался улыбнуться. — Думаю, мне станет лучше теперь, когда ты здесь.

— Я слышал о несчастном случае, который произошел с тобой.

— А, ты это так называешь.

В покоях было холодно, со стола не убрали поднос с завтраком, а огонь едва горел.

— Почему за комнатой так плохо смотрят? Я видел Эша снаружи, когда приехал. Он не справляется со своими обязанностями?

— Нет, нет… Он просто стал… надоедливым. Он был здесь утром, я отпустил его, сказал, что до вечера он мне не понадобится.

Он чего-то недоговаривал. Я хранил молчание, пока раздувал огонь и прибирался у очага, стараясь вести себя как обычно. Шторы были задернуты, и я раздвинул их, впуская в комнату свет. Шут выглядел неопрятно, как будто одевался в темноте и забыл причесаться. Я сложил тарелки и протер стол салфеткой. Стало немного лучше.

— Что ж. Я только что вернулся из Ивового Леса и очень голоден. Ты спустишься со мной?

— Я… нет. У меня нет аппетита, но тебе следует пойти поесть.

— Я могу принести все сюда, и мы поедим вместе.

Даже будучи принцем, я все ещё мог совершать редкие набеги на столовые стражников, если бы захотел этого.

— Нет. Но спасибо. Иди и поешь, Фитц.

— Довольно. Что произошло? Почему ты исчез из своих комнат и почему был в подземных коридорах?

Он медленно пересек комнату, ощупью найдя кресло перед камином.

— Я потерялся, — сказал он. А затем, будто река прорвала плотину, слова полились потоком. — Я открыл дверь в тайные коридоры. Ту, что в комнате слуги, ты наверняка помнишь её по прошлым временам. Думал, что вспомню путь к старой комнате Чейда. Я… кое-что оставил там, а Эш не хотел приносить мне эту вещь. Поэтому я решил взять её сам, но вместо этого потерялся.

Я вздрогнул, представив, каково это — оказаться в тех холодных проходах слепому.

— Довольно долго я думал, что смогу найти путь обратно в комнату или верное направление. Дважды оказывался в тупиках, пытаясь вернуться. Один раз я зашел в такой узкий коридор, что не смог там протиснуться. А когда попытался выйти из него, снова очутился в тупике. И внезапно мне показалось, что я замурован там навсегда, и никто не знает, где меня искать. Я стал звать на помощь, пока не охрип, но сомневаюсь, что меня кто-то услышал.

— Ох, Шут, — я вылил остатки его чая в огонь и взял бутылку бренди с каминной полки. Налил немного в чашку и протянул ему.

— О, спасибо, — задумчиво произнес он, поднося чашку к губам, и вздрогнул. — Бренди? — он сделал большой глоток, прежде чем я успел ответить.

— Как ты выбрался?

— Я дошел до лестницы и начал спускаться. Все ниже и ниже. Запах сырости становился сильнее, и стены стали влажными, а идти было скользко. Под ногами была какая-то слизь, а потом лестница закончилась. Руки очень замерзли, но я стоял, ощупывая каждый камень и зазоры между ними. Ох, Фитц, я стоял и плакал, потому что у меня не осталось сил хромать по всем этим ступенькам вверх. Думаю, я немного сошел с ума. Я ударил стену передо мной, и, к моему удивлению, она поддалась. Немного, но все же. Я толкнул и вытащил кирпич, а за ним следующий и так до тех пор, пока отверстие не оказалось достаточным, чтобы пролезть. Я понятия не имел, где окажусь, и на что я приземлюсь, когда упаду, но помощи ждать было неоткуда. Поэтому я перелез и, отпустив руки, упал на старую солому, сырую от влаги или ещё от чего-то. Когда я смог подняться и обследовать это место, то обнаружил, что я попал в небольшую камеру. С деревянной дверью, в которой находилось крошечное окошко. Я пришел в ужас, но дверь оказалась не заперта, я вышел и пошел по коридору. Мне попадались другие двери, и я кричал, но никто так и не ответил, — он невесело усмехнулся. — Вот таков наш король. Темницы Дьютифула полны пустующих камер!

Я не стал говорить вслух о том, насколько рад был услышать это.

— Так я и брел дальше. Потом почувствовал запах факелов, повернул за угол и увидел неясный свет. За факелами всегда кто-то следит, поэтому там я и остался, напугав бедную молодую стражницу, обнаружившую меня чуть позже. Но скоро она поняла — кто я такой, и сказала, что леди Неттл перевернула весь замок вверх дном в поисках меня. Она отвела меня обратно в комнаты, и Неттл приходила посмотреть, все ли со мной в порядке.

А теперь пришло время заполнить белые пятна в его удивительно путаной истории. Я начал с очевидного вопроса.

— Почему ты недоволен Эшем?

Шут застыл, как чопорная старая герцогиня.

— Он отказался мне повиноваться.

— Что ты просил его сделать?

— Принести мне кое-что.

— Шут, это уже становится утомительным.

Он отвернулся от меня и тихо признался:

— Кровь дракона.

— Эль и Эда, Шут! Ты спятил? При всех тех изменениях, что уже с тобой произошли и продолжают происходить, ты хочешь большего?

— Я не собирался её глотать!

— А что тогда?

Он поднял руку и потер срезанные кончики пальцев.

— Вот что.

— Зачем?

Он глубоко вдохнул.

— Я говорил тебе, что мне начали сниться сны. И когда я сплю, то становлюсь драконом. В этих снах я кое-что знаю. Мне снилось место или, возможно, время, когда текла серебряная река Скилла. Драконы пили оттуда и становились сильнее и умнее.

Я ждал.

— В других снах серебро пропадало из реки, и она становилась обычной водой. Драконы огорчались, искали её и находили другой источник серебра. Эш описал мне драконью кровь, Фитц. Темно-красная, с переливающимися в ней прожилками серебра. Думаю, серебро и есть чистый Скилл. Думаю, потому она и излечила меня, почти как лечение Скиллом. А большее её количество на моих пальцах сможет восстановить их.

— Ты не помнишь, как Верити покрыл свои руки Скиллом? Он сделал это с собой, зная, что собирается отдать свою жизнь. Ты забыл, как тебе приходилось носить перчатку на руке все время, пока следы Скилла были на твоих пальцах? Почему ты опять хочешь этого?

Он сидел, отвернувшись, но, думаю, я знал его мотивы. Он нуждался в зрении. Рассчитывал ли он таким образом излечить свою слепоту? Волна жалости нахлынула на меня. Он так страстно хотел вернуть зрение, и как бы мне хотелось дать ему это. Но я не мог это сделать, не рискуя потерять свое. А мне потребуются глаза, чтобы достигнуть своей цели. И его цели.

Он не стал отвечать, и мой вопрос повис в воздухе. Я подвинул свое кресло поближе к нему и сел.

— Мне нужна твоя помощь, — как я и рассчитывал, его внимание всецело обратилось на меня. Но оказалось, что он знает меня даже лучше, чем я думал.

— Мы собираемся, не так ли? — удивленно спросил он. — Ты наконец-то обрел свой гнев. И мы отправимся на Клеррес, чтобы убить их всех.

Мой гнев всегда был со мной, подобно огню, помогающему выковать подходящее оружие. Я пребывал в этом огне до того момента, пока не превратился в то, чем должен был стать. Теперь сталь была закалена горем, но я не стал поправлять его.

— Да, но мне нужен план. Я должен знать все, что знаешь ты, то, как ты путешествовал туда, и сколько времени это заняло. Детали, Шут. Пока ты был так болен и изранен, я не давил на тебя. Но теперь мне нужны малейшие подробности, которые только можно добыть из твоей памяти.

Он передвинулся в кресле.

— Мой путь оттуда занял гораздо больше времени, чем дорога туда с Прилкопом. Почти также много, как и моё первое путешествие в эти края. Но, думаю, что ты имеешь возможность проделать хотя бы первый этап нашего путешествия также, как сделал Прилкоп.

— Скилл-колонны.

— Да, мы пришли из комнаты с картой на Аслевджале в Баккип, к вашим Камням-Свидетелям. Затем переместились в незнакомое мне место. Колонны располагались на скалах, продуваемых всеми ветрами. Потом на пустынный рынок… Ты помнишь его, тот, что находился на пути к каменным драконам? Оттуда в Кельсингру. А потом мы прибыли на остров с расположенным на нем храмом. Я рассказывал о нем. Как мы упали лицом прямо в грязь в полуразрушенной комнате, где пришлось вылезать из-под покосившегося камня. И про недружелюбных людей, что жили там.

— Ты помнишь название этого места?

— Фарнич, вроде бы так Прилкоп называл его. Но… Фитц, не стоит идти этим путем! Скорее всего, сейчас они уже свалили колонну.

— Действительно, — сказал я, раздумывая. Фарнич. Это название я ещё не пытался найти. Пока не пытался. — А потом?

— Думаю, я рассказывал тебе о корабле. Мы оплатили проезд, но больше было похоже на то, что мы заплатили за свое похищение. После Фарнича мы долго плавали по разным гаваням. Они обращались с нами как с рабами. Фишбонс. Так называлось одно место, но это была просто деревенька. И было ещё одно место, город. Там ужасно пахло, и груз, который мы там взяли — кожевенное сырье — тоже вонял. Как же называлось это место, что-то вроде… три. Вортлтри. Вот как!

— Вортлтри, — название показалось мне странно знакомым. Я слышал о нем или читал где-то. Это место мы можем найти. Пункт назначения. — А оттуда?

— На Клеррес. А потом на Белый Остров. Школу тоже называют Клеррес.

— Белый Остров, — ещё один порт, который встряхнет память моих друзей-матросов. Ещё одна подсказка для Кетриккен и Эллианы. Хотелось немедленно выбежать из комнаты, чтобы использовать новые крупицы информации, но, посмотрев на друга, я понял, что не могу оставить его так внезапно. — Шут, что мне сделать, чтобы ты почувствовал себя лучше?

Он повернулся ко мне. Его золотые глаза, нервирующие и слепые, казалось, проделают во мне дыру.

— Идти на Клеррес со мной и убить их всех.

— Так и будет, но сейчас нам нужен план. Сколько человек по твоим прикидкам я должен буду убить, и как мы сможем все это выполнить? С помощью яда? Ножей? Взрывчатых веществ?

Мой вопрос зажег его слепой взгляд пугающей радостью.

— Вопрос о том, как мы это сделаем, я оставляю эксперту — тебе. Сколько? Сорок, возможно. Определенно не более пятидесяти.

— Пятьдесят… Шут, это слишком много. Я представлял себе шестерых или даже десяток.

— Знаю, но их необходимо остановить. Они должны умереть!

— Кого послали за Нежданным Сыном? И кто сделал это?

Он тяжело дышал. Я налил в его чашку ещё немного бренди, и он сделал большой глоток.

— Послали Двалию, но она не хотела идти. Она не принадлежит к высшему эшелону Служителей, но ей бы этого очень хотелось! Она Лингстра, это что-то вроде эмиссара. Их посылают для сбора информации или для подталкивания событий в направлении, выгодном Служителям.

— Я не понимаю.

— Лингстры подобны Изменяющим для Служителей. Вместо того, чтобы поддержать Истинного Белого Пророка и позволить ему найти своего Изменяющего, чтобы направить мир на путь, который он видел, они изучают все пророчества и используют Лингстр, чтобы привести мир на тот путь, который лучше всего отвечает их интересам. Например, существует пророчество, что болезнь, убивающая овец, разразится в регионе, где овцы — единственное средство существования. Овцы погибнут, и жить станет невозможно. Что можно сделать?

— Можно было бы изучить причины и понять, как можно излечить эту овечью чуму? Или предупредить пастухов, чтобы они изолировали свои стада.

— Или с ними можно заключить сделку, чтобы скупить хорошую шерсть от лучшего поголовья, а во время болезни, когда овечья шерсть станет редкой и дорогой, продать все это с наибольшей прибылью.

Я замолчал, слегка потрясенный.

— Фитц, помнишь, когда я первый раз пришел к тебе с просьбой что-то сделать?

— Фитц салаприпас псаспас, — тихо ответил я.

— Дурацкий стишок из сна, который я увидел, когда мне едва исполнилось семь лет. Сна, который помог тебе спасти болонку молодой одинокой женщины и дать ей совет, как себя вести в роли герцогини. Маленькая поворотная точка. Но что было бы, если б кто-то намеренно отравил её собаку, чтобы усугубить её разногласия с мужем? Что бы случилось?

— Возможно, Шесть Герцогств не устояли бы против красных кораблей.

— И драконы, возможно, вымерли бы навсегда.

Внезапно меня ужалило любопытство.

— Почему драконы столь важны? Почему Служители так настойчиво пытались помешать их возрождению?

— У меня нет ответов на эти вопросы, Фитц. Служители очень скрытны. Держу пари, что драконы чем-то мешают их выгоде. Снова и снова мне снилось, что драконы, красивые и могущественные существа, должны вернуться в наш мир. Я даже не понимал, какие именно драконы. Каменные? Настоящие? Но вместе у нас получилось вернуть их. И, ох, ты не представляешь, как Служители ненавидят нас за это.

— Поэтому они забрали моего ребёнка?

Меня удивило, что он потянулся ко мне и коснулся моей руки.

— Фитц, это пересечение судеб и вариантов будущего, очень могущественное. Если они поймут насколько ранили нас обоих, они сильно обрадуются. Это удар ниже пояса, не так ли? Двалия пришла в поисках Нежданного Сына. Она была так уверена в том, что я знаю — где его найти. Но я не знал, а она была готова уничтожить меня, лишь бы найти то, о чем я не имею представления. И она уничтожила нас обоих, забрав и потеряв нашего ребёнка. Они отняли надежду всего мира, уничтожив того, кто мог привести всех на лучший путь. Мы не сможем восстановить это. Но даже если мы и не можем подарить миру надежду, мы в состоянии уничтожить тех, кто служит только собственной жадности.

— Расскажи мне о них как можно больше.

— Они чрезмерно богаты. Коррупция процветала несколько поколений, и они используют пророчества для обретения ещё большего состояния. Они знают — что надо покупать сейчас, чтобы продать в будущем по более высокой цене. Изменяя будущее, они не хотят сделать мир лучше, а только лишь заполучить больше благ для самих себя. Белый Остров — их замок, дворец и цитадель. Во время отлива работает дамба. Когда наступает прилив, вода вокруг превращается в стоячее море. Остров называется Белым не из-за белых пророков, которые когда-то укрывались и обучались в тех местах, а из-за крепости, целиком сделанной из костей.

— Из костей? — воскликнул я.

— Древних костей огромных морских существ. Некоторые говорят, что сам остров — это нагромождение костей. Когда эти создания существовали, они приплывали в те места, чтобы размножаться и умирать. Кости. Фитц… О… Я никогда не мог представить существо такого размера, после которого бы остались такие кости. Но частокол, окружающий город, состоит из бедренных костей, высоченных, толстых и твердых, как камень. Поговаривают, что эти кости окаменели, сохранив форму. Частокол и некоторые образования даже древнее, чем Служители и легенды о Белых, которым они некогда служили.

Но даже если когда-то Служители действительно служили, то они давно забыли о своем долге. Нижний уровень их иерархии состоит из Слуг. О большинстве из них не стоит беспокоиться. Они приходят в надежде подняться среди Служителей, но большинство остается простыми слугами всю жизнь. Они разойдутся, когда мы уничтожим тех, кто ими управляет.

Существует не так уж много детей, рожденных Служителями, второе и третье поколения весьма амбициозны. Они могут стать проблемой. Дальше идут Коллаторы, которые читают сны, собирают их, копируют и сортируют. Коллаторы самые безвредные. Тех, что поумнее, Служители используют как гадалок, избавляющих людей от денег в обмен на пророчества, удовлетворяющие их пожеланиям. Опять же, от них не будет исходить угрозы, если не будет высшей иерархии. Они как клещи на собаке. Когда собака сдохнет, клещам придется голодать.

Дальше идут Лингстры, как Двалия. Лингстры в основном делают то, что им приказывают Манипулоры. Все действия исходят не от Лингстр, а от Манипулоров, отдающих приказы. Манипулоры опираются на огромное число пророчеств, накопленных за сотни лет, и именно они определяют, как можно прийти к получению большего богатства. А над Манипулорами стоит Совет Четырех. Они — корень зла, которым стали Служители. Все идет от Служителей, они не знают иной жизни, кроме богатств и привилегий, построенных на украденных пророчествах, которые должны использоваться для построения лучшего мира. Именно они решили заполучить Нежданного Сына любой ценой.

В этот момент единственное, что я знал наверняка — этих четверых я убью точно.

— Были и другие. Шайн сказала, что Двалия называла их своими луриками, — поспешил заметить я.

Он крепко сжал губы.

— Они могут показаться умственно отсталыми детьми, твердо убежденными в том, что им говорят, — его презрительно искривленный рот подсказал мне, что он не согласен с такой оценкой. — Ещё их можно сравнить с предателями своего народа, — беспощадно добавил он. — Они дети Белых, которых вывели, чтобы они видели пророчества или имели какие-либо другие необыкновенные таланты. Винделиар — пример такого подхода. Некоторые не видят будущего, но зато запоминают каждый сон, о котором когда-либо читали. Они подобны ходячим библиотекам из свитков сновидений, и в состоянии рассказать обо всем прочитанном, вспомнить, кто и когда это видел. Другие искусны в толковании снов и интерпретации грядущих событий, которые порой могут быть предсказаны в различных формах. Те, кто следовал за Двалией и погиб, заслужили свою участь. В этом ты можешь не сомневаться.

— Ты уверен в том, что ты говоришь?

— Я говорю о тех, кто держал и истязал меня, заставляя страдать. О тех, кто вонзал иглы в мою спину, загоняя жгущие краски под кожу. О тех, кто так тщательно разрезал и срезал кожу с моего лица. О тех, кто срезал Скилл с моих пальцев, — он судорожно вздохнул. — О тех, кто строит себе удобную жизнь за счет страданий и агонии других.

Я задрожал, но не так сильно, как он. Его трясло. Я подошел к нему, заставил подняться на ноги и крепко обнял, пытаясь унять нашу общую дрожь. Нам обоим были известны мучительные пытки, и это сближало нас, разделяя с остальными людьми.

— Ты убил их, — напомнил он. — Тех, кто пытал тебя в темницах Регала. Когда представился шанс, ты их убил.

— Да, — я затих, вспомнив последний патруль молодого мальчишки, умершего от яда. Жалел ли я его? Возможно. Но если бы я вновь оказался в той ситуации, то, не задумываясь, сделал бы то же самое. Я расправил плечи и вновь озвучил свое обещание:

— И когда у меня будет шанс, Шут, я сделаю то же самое с теми, кто мучил тебя. И теми, кто обрек тебя на мучения.

— Двалия, — сказал он полным ненависти голосом. — Она была там. Наблюдала с галереи. Передразнивала мои крики.

— С галереи? — в замешательстве спросил я.

Он уперся ладонями мне в грудь, отталкивая. Но я не обиделся, понимая его внезапную потребность в уединении. Высоким голосом, едва не срывающимся в истерический смех, он сказал:

— О да, у них есть галерея. Это, скорее, арена, гораздо более отвечающая их изощренным вкусам, чем вы, жители Бакка, можете себе вообразить. Там они могут разрезать грудь привязанного вниз головой бесполезного для них ребёнка, чтобы показать будущим целителям бьющееся сердце или отек легких. Или пытки. Многие приходят, чтобы посмотреть на пытки, некоторые записывают каждое сказанное слово, другие просто коротают утомительный день. Фитц, когда ты можешь контролировать ход событий, устроить голод или сделать богатым целый морской порт и всех живущих рядом, страдания единственного человека значат все меньше и меньше. Мы, Белые, стали для них своего рода имуществом, которое они разводят или убивают, когда им заблагорассудится. Да, у них есть галерея. Оттуда Двалия смотрела, как я истекаю кровью.

— Хотелось бы мне убить её для тебя, Шут.

— Мне бы тоже этого хотелось. Но есть и другие. Те, кто возвысил и воспитал её, те, кто дал ей власть и полномочия.

— Да, расскажи мне о них.

Шут рассказал ещё много разных подробностей в тот день, и я внимательно слушал его. Чем больше он говорил, тем спокойнее становился. Он знал, какие детали будут нам полезны. Знал, что поздней весной пополняются запасы воды во дворце, знал о четырех башнях, в которых ночевали члены Совета. Он знал, какие горны звучали, когда простому народу разрешалось пересечь дамбу и войти в укрепленный город Белого Острова, и знал звук колокола, который предупреждал об опасности быть затопленным приливом и необходимости покинуть дамбу. Он знал о большом доме внутри сада, обнесенного стеной, населенном Белыми и полу-Белыми, не видевшими иного мира, кроме этого.

— Выращенные, как скотина в загоне, и считающие загон всем миром. Когда я впервые попал на Клеррес, Служители держали меня отдельно от своих Белых, и я действительно верил, что я единственный Белый, оставшийся во всем мире. Единственный Белый Пророк для своего поколения, — он замолчал, а потом вздохнул. — А затем Бледная Женщина, в то время ещё почти девочка, потребовала встречи со мной. Она возненавидела меня сразу, как только увидела, потому, что я был так уверен в том, кем являюсь. Она распорядилась, чтобы меня отметили татуировкой, что и было сделано. А когда они закончили, они поселили меня с остальными. Фитц, они надеялись, что я буду участвовать в их программе по размножению. Но я был молод, слишком молод, чтобы интересоваться такими вещами, а истории, которые я рассказывал другим о своем доме, семье, рыночных днях, коровах, дающих молоко, сборе винограда на вино… О, как они завидовали моим воспоминаниям и как настаивали, что это всего лишь сказки. Дни напролет они высмеивали меня и держались обособленно, но вечерами собирались вокруг, задавая вопросы и слушая истории. Они издевались даже тогда, но я чувствовал их голод. Хотя бы небольшой промежуток времени у меня было все то, чего они никогда не знали. Любовь родителей. Поддразнивания сестер. Маленький белый котенок, который охотился за моими ногами. Ах, Фитц, я был таким счастливым ребёнком.

Истории, которые я рассказывал им, разжигали мой собственный голод до тех пор, пока я не начал действовать. Я сбежал, и проделал долгое путешествие в Баккип, — он пожал худыми плечами. — Чтобы дождаться и найти тебя. Чтобы начать наш общий путь.

Он говорил и говорил, и я был так рад, что он делится со мной столь многим, чего я раньше не знал. Я сидел и слушал, боясь развеять возникшее откровение. Когда он замолчал, я понял, что день клонится к закату, а у меня ещё полно дел.

Я убедил его разрешить мне вызвать Эша с едой и, возможно, даже попросить наполнить ванну. Потому что я догадался, что он не мылся и не переодевался со времени несчастного случая. Когда я встал, чтобы уйти, он улыбнулся мне.

— Мы собираемся туда, собираемся остановить их, — это звучало, как обещание.

— Я всего лишь один человек, Шут. А для твоего похода нужна армия.

— Или отец похищенного и убитого ребёнка.

Боль и ярость захлестнули меня от этих слов. Я ничего не сказал, но ощутил тонкую нить сопереживания и понимания между нами. Он ответил на этовслух.

— Я знаю, — сказал он. — Знаю.

Позже этим же днем я постучал в дверь Чейда, а затем, когда никто не ответил, проскользнул внутрь. Он дремал в мягком кресле перед камином, положив одетые в носки ноги на стульчик. Я подошел к двери его спальни, ожидая увидеть кого-нибудь на дежурстве — Шайн, Стэди или одного из учеников Скилла.

— Мы одни. На сей раз.

От его слов я вздрогнул и развернулся. Он не открыл глаз.

— Чейд?

— Фитц.

— Ты выглядишь гораздо бодрее, чем в прошлое моё посещение. Почти как раньше.

Он глубоко вдохнул и открыл глаза. Бодрствуя, он выглядел гораздо старее, нежели спящим.

— Мне не лучше. Я не могу пользоваться Скиллом. Отныне ни одна часть моего тела не чувствует себя хорошо. Мои суставы болят, а желудок не принимает почти никакой пищи, — он смотрел на свои ноги, вытянутые перед огнем. — Они догоняют меня, мой мальчик. Все эти годы.

Не знаю, что заставило меня это сделать, но я шагнул к его креслу и сел на пол рядом с ним, словно мне снова было одиннадцать, а он оставался моим учителем. Он протянул свою костлявую руку и потрепал мои волосы.

— Ах, мой мальчик. Мой Фитц. Вот ты где. Но когда ты уезжаешь?

Он знал. В этот момент он снова стал для меня Чейдом, которому известно все на свете. Какое облегчение поговорить с кем-то, кто понимает тебя, как никто другой…

— Так быстро, как только смогу. Я ждал погоды, собирал информацию и восстанавливал свой Скилл. Тренировался и практиковался с мечом. Как же много времени я потратил впустую!

— Заточить свой меч — это не значит потратить время впустую. Ты, наконец, понял это. И теперь ты не ученик и даже не подмастерье. Твой поступок делает тебя мастером.

— Спасибо, — спокойно произнес я, удивляясь, сколько мужества прибавили мне эти слова. — Часть пути мне придется проделать через колонны, затем путешествовать по суше, а потом сесть на корабль. Меня ждёт очень дальняя дорога.

Он кивнул. Его рука все ещё покоилась на моей голове.

— Мой сын хочет отправиться с тобой, — тихо проговорил он.

— Лант?

— Да. Он часто говорит это мне, когда думает, что разговаривает с моей пустой оболочкой. Он хочет ехать. И я этого хочу, возьми его с собой. Позволь ему проявить себя и вернуться домой мужчиной.

— Чейд, я не могу. Он не…

— Он не такой, как мы. Ему не хватает нашей способности ненавидеть. Или мстить. Он был потрясен тем, что произошло с его так называемой мачехой, но что было, то было. Я знаю это, но не он. Он пошел бы к ней, чтобы заверить об отсутствии каких-либо сословных претензий. Думал, что сможет этим успокоить её, — Чейд покачал головой. — Он не признает зла, даже когда оно бьет его прямо в грудь. Он добрый человек, Фитц. Наверное, Лант лучше любого из нас. Но он не чувствует себя мужчиной. Возьми его с собой.

— Я не понимаю, почему он хочет ехать.

Чейд усмехнулся.

— Вы настолько близки, как если бы ты был его старшим братом. И кто был моим мальчиком до него? Те истории, что я рассказывал про своего безымянного мальчика, разжигали в Ланте чувство соперничества и желание стать лучше. А ещё стать похожим на него. В начале подготовки я сделал из тебя соперника, которого он никак не мог превзойти. Того, с кем он стремился быть хотя бы на равных. Он жаждал быть как мы, оказаться в нашей компании. А потом встретил тебя и провалился. А после проваливался снова и снова. Фитц, я не могу дать ему то, что он ищет. Знаю, ты хочешь идти в одиночку — это ошибка. Поверь мне и возьми Ланта с собой. Пока он не заслужит твоего уважения, он будет сам не свой. Так возьми его с собой. Позволь моему сыну доказать себе и тебе, что он мужчина. Отложите оба свои соперничество и ревность.

Ревность? Я не ревновал к этому щенку! Но лучше не спорить с Чейдом. Я не хотел брать Ланта с собой и не мог сделать этого, но и не отказал Чейду. Я не хотел ссориться с ним, не сейчас, когда боялся, что этот разговор мог быть последним. Я сменил тему.

— Выходит, ты симулировал болезнь все это время?

— Нет, только иногда. Мне не трудно выглядеть слабым. Фитц, я не доверяю Розмари. Она убедила Дьютифула, что ему не требуются убийцы, типа нас с тобой. Она уничтожила всю мою сеть. Информаторам не платят денег, и поэтому они больше не докладывают мне. Все то, что я строил годами, разваливается.

— Чейд, мне все равно придется уйти. Я не могу остаться здесь и принять твою паутину.

— Эх! — он засмеялся, и я посмотрел вверх, чтобы увидеть ласковую улыбку, обращенную ко мне. — Как будто бы ты смог. Как будто кто-нибудь бы смог. Нет, Фитц. Я потерпел неудачу и знаю это. Никто не придет мне на смену. Время таких, как я, безвозвратно ушло. Нет, я не прошу, чтобы ты остался и принял мою работу. Езжай и делай что должен.

— Чейд. Почему ты притворялся больным и слабоумным?

Он снова засмеялся.

— Ох, Фитц. Потому что все так и есть. Не каждый день и не каждый час. Иногда мне кажется, что я такой, как прежде. А затем я не могу найти свои тапочки, ищу и ищу их, чтобы обнаружить надетыми на ноги, — он покачал головой. — Будет лучше, если люди станут считать меня слабоумным постоянно, чем узнают правду. Не хочу, чтобы Розмари считала меня угрозой для её прихода к власти.

— Ты опасаешься её? — недоверчиво спросил я.

— Остановись. Я почти слышу, как ты обдумываешь способ её убийства. Медленный яд или падение со скользкой лестницы. Это не слишком мудро, тем более, что старик находится в целости и сохранности.

Он был прав. Это заставило меня улыбнуться, я постарался устыдиться своих мыслей, но не смог. Он был прав относительно меня.

— Так пусть у неё все это будет — мой кабинет, моя кровать, мои инструменты и даже мои свитки. Она не сможет подобрать к ним ключ. Никто не сможет, за исключением тебя, быть может. Когда вернешься, — он несколько раз глубоко вздохнул. — Теперь у меня другая задача — Шайн. Нужно столько наверстать. Они думали, что накажут меня, убив её или выдав замуж за какое-то чудовище, но то, что они сделали, намного хуже. Она пустая, Фитц, и тщеславная. Невежественная. Но этого не должно быть. У неё острый ум, растревоженный всеми этими ужасными событиями. Кетриккен обучает её, и я не могу не ценить то, чему она учит мою дочь. Но спустя все эти годы Кетриккен все ещё в некотором роде наивна. Она по-прежнему считает, что честность и доброта всегда торжествуют. Поэтому я должен быть здесь, для Шайн, чтобы научить её тому, что небольшой нож в башмаке или правильно нанесенная рана могут существенно удлинить её жизнь.

И я хочу быть здесь и видеть, как она расцветает. Все они были так удивлены, когда я открыл её Скиллу. Они вбежали сюда и помогли ей поставить стены, блокировали её внутри них до тех пор, пока она не научится контролировать свой Скилл. Но она станет сильной Фитц. Сильной. Если когда-то они и сомневались, что по моим венам бежит кровь Видящих, то моя дочь докажет им это.

Очень странно было слышать от него эти прежние сомнения.

— Ты такой же Видящий, как и я, — заверил я его.

Он снова взъерошил мои волосы.

— У меня для тебя подарок, — тихо сказал он. — Я послал за ним некоторое время назад. Он из Джамелии, но прошел через Бингтаун, где его немного подкорректировали и исправили. Тебе надо взять его с собой. Он лежит в кофре для свитков на верхней полке в моей спальне. Кофр синего цвета. Он твой, сходи и забери его.

Я поднялся и прошел в его спальню. Нашел требуемую вещь и принес её. Он сказал:

— Найди стул и поставь сюда.

К тому времени, как я сделал это, он уже открыл футляр и вытащил свернутую карту. Да какую карту! Кожа была выделана очень тонко, поэтому оказалась вдвое большего размера, чем я ожидал. Она была сделана из телячьей кожи и расписана блестящими цветными чернилами. Надписи были поразительно маленькими, но ясно читаемыми. Там были Шесть Герцогств и Горное Королевство, Калсида и Дождевые Чащобы. За ними располагались Проклятые берега с Бингтауном, а потом совсем далекая Джамелия и Пиратские Острова. И ещё дальше — Острова Пряностей.

— Она прекрасна, Чейд. Но она так сильно отличается от любой другой карты, на которых изображены Калсида, или Дождевые Чащобы, или…

— Гораздо более точная, — резко сказал он. — С увеличившимся количеством путешественников по этому региону у нас теперь имеются лучшие чертежи и карты. Верити рисовал свои, основываясь на тех знаниях и ресурсах, что имелись в то время. Тогда не было доступных чертежей Дождевых Чащоб, а те, что мы покупали, были работами шарлатанов, стремящихся лишь заработать. То же самое можно сказать и по поводу Калсиды и Бингтауна со всеми окрестностями. Чертежи Проклятых Берегов не совсем достоверны из-за штормов, часто изменяющих береговую линию, и межсезонных речных разливов. Но все же вот она — лучшая из всех карт, которую смогли купить Шесть Герцогств. Я намеревался хранить её, но отдаю тебе. Вместе с этим.

Его руки не были такими же проворными, как раньше, и все же я был поражен, когда костяная трубка легко скользнула ему в руку. Он отвинтил крышку с тонкой резьбой и вытряхнул небольшой свиток настолько тонкой бумаги, что она казалась почти прозрачной.

— Эта моя работа, — сказал он, держа его свернутым в руке. — Работа, которую я счел необходимой выполнить, несмотря на все опасности. Аслевджал не будет стоять вечно. Когда ледяные пещеры прогреются, и вода поднимется, она затопит древние залы. Зеленый мох и слизь уже начали сочиться из трещин. Плесень пробралась на карту, которую они оставили там.

Он протянул свиток мне, и я осторожно развернул его, погружаясь в благоговейное молчание.

— Каждая делать, — наконец смог выговорить я вслух в изумлении.

Он усмехнулся, видя моё искреннее восхищение тем, что он отдавал мне.

— Здесь отмечена каждая Скилл-колонна. Гравировки на карте Элдерлингов выцвели, но я скопировал все, что смог разобрать, Фитц. Она может рассказать, что начертано на каждой грани каждой колонны. Доступные тебе пункты назначений. Я собирался начертить все это на своей новой карте, но зрение подводит меня. А ещё я больше не склонен делиться своими с трудом добытыми тайнами с теми, кто не ценит риск, которому я себя подвергал, получая все это. Если они хотят считать меня глупым и безрассудным стариком, что ж, пусть будет так.

— О, Чейд… Это…

Похлопывание его руки прервало мою благодарность. Он никогда не умел выслушивать их.

— Возьми её, мой мальчик, и закончи мою работу.

Он вдруг зашелся в приступе кашля и начал яростно жестикулировать, требуя воды, но, когда я принес её, так задыхался, что сперва не мог даже пить. А глотнув, казалось, захлебнулся, но потом, наконец, свободно выдохнул.

— Я в порядке, — прохрипел он. — Не задерживайся здесь. Забери её и уходи прежде, чем вернется Шайн. Она любопытна, как кошка! Исчезни сейчас же. Если она заметит, что ты что-то вынес отсюда, она замучает меня вопросами, доведя до изнеможения. Иди, Фитц. Но попрощайся со мной, прежде чем уедешь. И приходи ко мне первому, когда вернешься.

— Хорошо, — повинуясь неясному импульсу, я наклонился и поцеловал его в лоб.

Он обнял меня своей костлявой рукой и на мгновение крепко прижал к себе.

— О, мой мальчик. Ты — самая лучшая из ошибок Чивэла. Теперь иди.

Так я и сделал. Я нес футляр с картой под мышкой, но цилиндр из кости спрятался в моем рукаве, как только Чейд сказал, что он мой. Вернувшись в свои новые покои, я обнаружил, что огонь ярко пылает, кровать разобрана, а вторая пара обуви до блеска отполирована и стоит в гардеробе. Кто-то оставил графин с янтарным бренди на каминной полке и два прекрасных бокала рядом. Слуги оставляли не так много уединения. Потребовалось некоторое время, прежде чем мне удалось придумать два потайных места, до которых не смогут добраться их контроль и уборка. Я спрятал карту Чейда за сшитыми петлями висящего на стене гобелена. Другой футляр был большего размера, но я нашел ему место над пологом кровати. Там было успокаивающе пыльно, и я наделся, что так и будет в дальнейшем. Когда все было готово, я сел в одиночестве, впервые со времени возвращения из Ивового Леса. Избавился от сапог, стащил сырые чулки с ног и посидел, чувствуя, как тепло очага проникает в моё тело. Бренди оказался отменным, и я устало подумал, что пить натощак — не самая лучшая за сегодняшний день мысль.

Фитц. Папа? Я слышала, ты вернулся в Олений Замок. Мы с Дьютифулом хотели бы, чтобы ты посидел с нами. Не мог бы ты присоединиться к нам в моей гостиной, пожалуйста?

Разумеется. Когда?

Сейчас, если тебе не трудно. Дьютифул ждал, что ты придешь к нему сразу, как только вернешься.

Конечно, мне следовало так и поступить, но я беспокоился за Шута.

И за Чейда тоже.

Я убедился, что он чувствует себя лучше, чем я ожидал, — признал я. Несколько удручало, что она настолько точно знала обо всех моих передвижениях по замку.

У него бывают хорошие дни, бывают не очень. Так ты придешь? Пожалуйста. Король выделил нам это время в очень напряженном графике.

Иду. Немедленно.

Сухие чулки. Я потянулся за вычищенными сапогами, а затем посмотрел на себя. Несвежая рубашка, забрызганные грязью брюки. Я раскрыл шкаф, обнаружив в нем множество новых рубашек, в разном количестве облепленных пуговицами. Никогда в жизни у меня не было столько одежды, и это удивляло. Кто все это для меня устроил? Эш? Неттл? Или несколько несчастных слуг, которые отвечают за переодевание бастардов с благородным статусом?

Все они были мне впору, хотя и имели некоторый запас на случай появления брюшка, что было особенно лестно. Я выбрал синюю рубашку в пару к темным брюкам. Добавил жилет, висящий вместе с рубашкой. Там же была какая-то вещь, состоящая из лент, которую я даже не представлял, как носить. Я понадеялся, что это не столь необходимый атрибут одежды, чтобы его одевать. Жилет был длинным, доходящим почти до колен.

Ни в рубашке, ни в жилете не было потайных карманов. Отправляясь на встречу, вооруженный лишь ножом в сапоге, я думал о том, как смогу защитить их всех в случае опасности. И чувствовал себя странно голым. Я поспешил вниз по коридорам в сторону покоев Неттл и остановился у её дверей, заколебавшись. А потом постучал.

Маленький паж открыл её и воскликнул:

— О! Принц Фитц Чивэл! — а затем ударился головой об косяк двери, стараясь поклониться как можно ниже. Я поймал его за локоть, спасая от падения, и он беспрестанно начал извиняться. Я все ещё держал его, когда к двери подошла Неттл.

— Что здесь происходит? — требовательно спросила она.

— Он стукнулся головой о дверной косяк, — объяснил я.

— Да, миледи, это именно то, что произошло! — пролепетал мальчишка, но в его голосе сквозила такая паника, что даже я, не говоря уж о Неттл, усомнился в его словах. Она бросила на меня пугающий взгляд, и я попытался аккуратно отпустить парнишку. Он осел на пол.

— Сюда, пожалуйста, — сказала она, и я в молчании последовал за ней.

— На самом деле, — прошептал я. — Он поклонился слишком быстро и ударился головой о дверь.

Хотя Неттл была моей дочерью, я редко бывал в её покоях. Теперь, войдя в гостиную, я обнаружил её наполненной знатью, как пирог, фаршированный вишней. Король с королевой сидели перед очагом, Кетриккен стояла у окна, глядя на закат за откинутой занавеской. Рядом с ней была Шайн. Лант с принцем Проспером стояли у каминной полки. Принц Интегрити помешивал угли, а собака Уит-партнер короля наградила меня пронзительным взглядом. Чейд был единственным отсутствующим Видящим.

Теперь настала моя очередь низко кланяться королю и королеве.

— Мой лорд, миледи, сожалею о своей задержке…

— Нет времени для формальностей, — устало прервал меня Дьютифул. — Неттл уже сказала нам, что ты полон решимости отправиться по следу людей, которые прислали в Бакк налетчиков, укравших Пчелку и леди Шайн.

Прямота заслуживает честности.

— Точно, — сказал я.

— Каково твое намерение?

— Месть, — вместо меня ответила моя королева с такой горячностью, что это поразило меня. — Кровавая и праведная месть тем, кто украл дочь нашей крови. То же самое, что он сотворил с Бледной Женщиной, похитившей мою мать и сестру! Если бы мы знали, в каком логове они затаились, мы бы пришли к ним с войной ещё тогда! И этого бы никогда, никогда не произошло! — Эллиана подняла дрожащую руку, указывая на Интегрити. — Я даю тебе своего сына. Он поскачет рядом с тобой, чтобы отомстить за это ужасающее оскорбление, страшную потерю нашего материнского дома! Я отправлю весть моей матери-нарческе и сестре Косси, и они соберут людей из клана нарвала, которые присоединятся к вам!

Голос Интегрити прозвучал очень высоко.

— Матушка, я клянусь…

— Интегрити! Не клянись, — Дьютифул устремил на меня взгляд, полный отчаяния. — Эта ситуация заставляет мою леди мысленно переноситься в те времена, когда маленькая Косси была похищена. Ночами её мучают кошмары о пытках и о том, как её заставили быть приманкой, чтобы заманить нас в ловушку Бледной Женщины.

Да, никогда все это не представлялось мне в таком свете. Я не думал, что моя трагедия пробудит в ней те старые воспоминания. Я преклонил колени перед Эллианой и посмотрел ей в лицо. Слезы струились по её щекам, и, судя по покрасневшим глазам, уже не впервые за сегодняшний день.

— Моя королева. Пожалуйста. Осуши свои слезы и поверь мне. Обещаю, что я отправлюсь, и сделаю это в ближайшее время, чтобы узнать, где их змеиное гнездо. Позволь Интегрити оставаться здесь, с вами. Если он мне понадобится, я пошлю весть Неттл, чтобы вызвать его, и тогда он сможет прийти со всеми силами, которые вы посчитаете необходимыми отправить, когда я проясню ситуацию. Но сейчас, Королева Эллиана, позволь мне отправиться одному, тайно.

Мне было не так-то легко стоять на своих ноющих коленях, склонив голову и выкручивая шею, чтобы взглянуть на королеву. Она закусила губу, а потом слегка кивнула.

— Одному? — я не осознавал, что Риддл тоже в комнате, пока он не заговорил.

— Одному, — подтвердил я.

— А что насчет меня?

Неттл уже открыла рот, но я оказался быстрее.

— Ты уже знаешь мой ответ. Если ты не останешься здесь, я никуда не пойду. Неттл ждёт ребёнка. Твое место здесь, тебе надо охранять то, что важно для нас обоих.

Он склонил голову.

— И все же, тебе не следует идти в одиночку, — тихо произнес он.

— Он не будет один, — вставил Лант. — Я иду с ним.

Я повернулся к нему, но говорил для всех собравшихся.

— Лорд Чейд уже предложил мне взять с собой Фитца Виджиланта. И я глубоко ценю его предложение. Но первую часть пути мне придется проделать через Скилл-колонны, а это значит, что придется идти одному, пусть даже это не то, чего бы мне хотелось.

Лант стиснул зубы и мрачно посмотрел на меня. Я беспомощно развел руки и пожал плечами.

— А что насчет Шута? — резко потребовал Дьютифул.

Мне не хотелось обсуждать это.

— Он должен остаться здесь по нескольким причинам. Я пока не сказал ему об этом, но скажу. Я буду путешествовать через колонны, и это рискованно даже для меня одного. В последний раз, когда я провел Шута через колонну, я высушил все силы Риддла, чтобы сделать это, — я обернулся, отвечая им всем. — Все очень просто. Я намерен отправиться один, и побыстрее. Я найду путь на Клеррес, узнаю их слабости. А потом отправлю весть — кто и что мне нужно, — я выдавил улыбку. — Даже я не настолько глуп, чтобы планировать атаку в одиночку против целого города.

Мгновение царила тишина, и я задался вопросом, сколько человек из них посчитали меня настолько безумным. А затем посыпались возражения.

— Но Фитц Чивэл…

— Фитц, тебе нужно…

— И каков план? — проговорила Кетриккен от окна. Её низкий голос перебил другие, и наступила тишина.

— Это скорее не план, — я поднялся на ноги, суставы при этом хрустнули. Хотя моё тело исцелялось быстро, оно по-прежнему возражало против некоторых вещей. — Я собрал кое-какие инструменты и припасы. Проконсультировался с Шутом о путешествии. И я готов отправляться. Завтра.

Кетриккен медленно покачала головой. Я обернулся, чтобы посмотреть на Дьютифула.

— Нет, — лаконично отрезал он. — Ты не сможешь так поступить, Фитц. Будет прощальный ужин, ты должен уехать из Баккипа как принц, а не улизнуть, как…

Он подбирал слова.

— Одинокий волк, — тихо предложила Неттл.

— Точно, — согласился Дьютифул. — Ты был представлен двору и не можешь просто исчезнуть.

Тревога нарастала во мне, как волна.

— Должны ли все узнать, куда я направляюсь?

На мгновение стало тихо, Дьютифул медленно заговорил.

— Пошли слухи. Вести из Ивового Леса, сплетни среди охранников. Найдены тела, очевидно, бледный народ предпочел смерть пленению, или просто некоторые не справились со всеми походными трудностями. Кто-то из них прыгнул с морских скал и был замечен. А позже останки выбросило на берег. Поэтому возникли вопросы. И тревоги. Мы должны дать людям ответы.

Чейд гордился бы мной. Идеальный обман пришел на ум сразу.

— Давайте объявим, что я отправляюсь спросить совета у Элдерлингов о том, что можно сделать против такого врага. Вот почему я иду через Скилл-колонны в одиночку.

— У Истинных Элдерлингов, — предложила Кетриккен.

— Истинных?

— Согласно некоторым вестям, пришедшим из Бингтауна, Торговцы, обосновавшиеся в Кельсингре вместе с вылупившимися драконами, настаивают, что стали Элдерлингами. Такие претензии я нахожу нелепыми и оскорбительными, — она своими глазами видела, как каменный дракон поглощает Верити, но все равно верила в старые легенды о мудрых Элдерлингах, пирующих в своих каменных чертогах, и их спящих драконах, готовых проснутся по первому зову Шести Герцогств. Эта же легенда заманила Верити в горы на поиски Элдерлингов, легендарных союзников Шести Герцогств.

— Думаю, это вполне приемлемая история, — сказал я, оглядывая свою семью. Все кивали, кроме Риддла. На его лице было то усталое выражение, которое появлялось всегда, стоило Чейду объявить о своем новом маскараде.

— Дайте мне пять дней, чтобы все приготовить, — предложил Дьютифул.

— Я хотел бы уехать через два дня, — тихо сказал я. Но лучше было бы ещё раньше.

— Тогда три, — пригрозил он.

У меня до сих пор оставались некоторые затруднения.

— Я должен оставить Шута под вашим присмотром. Ему это не понравится, ведь он считает, что должен отправиться со мной. Думает, что сможет проделать такой путь, несмотря на слепоту и слабое здоровье. Но я не уверен, что смогу позаботиться о нем и быть при этом в состоянии путешествовать через камни так быстро, как мне это необходимо.

Кетриккен подошла и встала рядом, положив руку мне на запястье.

— Оставь нашего старого друга в моих руках, Фитц. Я присмотрю, чтобы ему не докучали и им не пренебрегали. Мне это только в радость.

— Я пошлю письмо братьям и Неду, сообщу, что ты уезжаешь, — предложила Неттл, покачав головой. — Сомневаюсь, что они успеют приехать сюда и попрощаться.

— Спасибо, — сказал я, задумавшись, почему все эти тонкости не приходят мне в голову. А потом понял. Прощаться всегда было для меня тяжело. И я оставлял самое трудное напоследок. Шуту не понравится мой план.

Решиться на этот разговор было сложнее всего. Предложения, идеи, предупреждения всех тех, кому я был дорог, атаковали меня почти до самого обеда. Когда мы покинули покои, я сообщил им, что должен снова навестить Шута. Кетриккен мрачно кивнула. Более прагматичный Риддл сказал, что присмотрит, чтобы в покои мага Грея были отправлены вино и еда.

Я шагал по залам Оленьего Замка, выдумывая и отбрасывая сотни способов, как сообщить о моем отъезде без него. Долгое время я стоял за дверью, и, наконец, решил, что не существует хорошего способа сообщить такую новость. Надо просто идти. Наверняка Эш будет присутствовать при объявлении о моем отъезде, а то, что знает он, знает и Шут. Значит, откладывать нельзя. Подняв руку, я постучал и стал ждать. Спарк открыла дверь. Она улыбнулась мне, и я решил, что они успели загладить ссору.

— Это принц Фитц Чивэл, сир. Мне впустить его? — весело прокричала она через плечо.

— Разумеется, — его голос звучал бодро. Я посмотрел мимо Спарк и увидел лорда Грея за столом. Мотли была там же, среди кучи мелких предметов. Я догадался, в какую игру они играли. Я был одновременно рад, что он так быстро пришел в себя, и несчастен, потому что скоро разрушу его жизнерадостность. Но выбора не было.

Не успела дверь закрыться, как он потребовал.

— Когда мы отправляемся?

Нужно просто сказать.

— Я отправляюсь через три дня.

— Я буду готов.

— Я не могу взять тебя с собой.

Он поднял голову. Потрясение на лице сменилось отчаянной улыбкой.

— Ты же прекрасно знаешь, что не найдешь дорогу без меня.

— Найду, — я обошел Спарк и направился к столу. Вытащил другое кресло и сел напротив.

Он открыл рот.

— Нет, — твердо сказал я. — Выслушай меня. Я не могу взять тебя с собой, Шут. Первую часть путешествия я проделаю через колонны, воспользовавшись теми же, что и Пчелка. Я не смею даже пробовать взять тебя с собой…

— Я смею, — заявил он, перебивая, но я продолжал:

— Ты все ещё исцеляешься. Но не только твоему телу нужно время, как знаем мы оба. Будет лучше, если ты останешься здесь, в Баккипе, в тепле, безопасности, сытости, среди друзей. Я надеюсь, что твое здоровье укрепится. Группа Скилла короля может попытаться полностью исцелить тебя, возможно даже восстановить твое зрение. Я знаю, что все это тяжело для тебя, но если я возьму тебя с собой, это будет задерживать меня и, возможно, убьет тебя.

Ворона и служанка смотрели на меня горящими глазами. Шут тяжело дышал, будто только что взбежал по лестнице. Его руки вцепились в край стола.

— Ты все решил, — дрожащим голосом сказал он. — Ты бросаешь меня здесь. Я слышу это по твоему голосу.

Я глубоко вздохнул.

— Если бы я мог, Шут, я бы…

— Но ты можешь. Можешь! Рискни! Рискни всем! Пусть мы умрем в камне, или на корабле, или на Клерресе. Мы умрем, и все закончится. Мы умрем вместе.

— Шут, я…

— Она не только твоя дочь! Она была надеждой всего мира. Она была и моей, а я касался её всего лишь одно краткое мгновение! Почему ты не можешь понять, что я без колебаний рискнул бы своей жизнью, чтобы отомстить за неё? Чтобы Клерресс был разрушен до основания! Ты что, думаешь, будто я буду сидеть здесь, распивать чаи и вести беседы с Кетриккен, когда ты отправишься туда без меня? Фитц! Фитц, ты не можешь так поступить со мной! Ты не можешь!

Его голос становился все выше, и последние слова он уже кричал, будто крик мог изменить моё решение. Когда он замолчал, переводя дыхание, все мы услышали стук в дверь. Судя по всему, стучали уже давно.

— Позаботься об этом, — бросил Шут Спарк.

Бледная, с плотно сжатыми губами, она выполнила приказание. Шут, тяжело дыша, сидел напротив меня. Я застыл в неподвижности и не вслушивался в разговор у дверей. Спарк закрыла дверь и подошла к столу с подносом.

— Кто-то прислал еду в эти покои.

— Я подумал, что мы могли бы обсудить все за ужином. Надеялся, что узнаю больше информации, которая могла бы мне помочь.

Спарк поставила поднос между нами с резким стуком. Аппетитный аромат жареного мяса появился будто из другого мира, где такие удовольствия имеют значение.

Гнев Шута был страшен. Казалось, он разрастался у него внутри. Я увидел, как вздымается его грудь и напрягаются плечи. Его руки сжались, на шее вздулись жилы. Я понял — что он собирается сделать, за мгновение до этого, но не двинулся с места, когда он схватился за край подноса с едой и вином и опрокинул его на меня. Соус был горячим, а стакан отскочил мне в лоб, прежде чем все содержимое вылилось на колени. Он упал на пол с мягким стеклянным звоном и описал полукруг.

Спарк ахнула. Ворона резко прокаркала: «Ха-ха-ха», расправила крылья и спрыгнула со стола на пол. Недолго думая, она принялась за еду. Я перевел взгляд с неё на застывшее лицо Шута.

— Больше информации, которая может помочь тебе? Чтобы бросить меня здесь? Ты больше ничего от меня не услышишь. Убирайся. Вон!

Я встал. Рядом с подносом лежали льняные салфетки. Я взял одну и оттер основную часть еды с груди и коленей. Сложив все это безобразие на поднос, я осторожно поставил его на стол. И заговорил, зная, что не должен был этого делать, но слова сами вырвались наружу.

— И вот ещё одна причина, по которой я не могу взять тебя с собой. Ты утратил всякий контроль над собой, Шут. Я пришел сообщить тебе, что еду один. Я так и сделал. Спокойной ночи.

И я оставил его там, с пирующей вороной и громко рыдающей Спарк.

Следующие дни пронеслись в суматохе. Две портнихи пришли в мои покои рано утром и сняли мерки для «походной одежды». Я велел им отказаться от любых декоративных пуговиц. Через день они доставили мне несколько плотных рубашек и брюк светло-коричневого цвета, а также меховой плащ из плотной ткани. Отдельно принесли легкие кожаные доспехи такого отменного качества, которого я раньше не видел. Жилет с высоким воротом защищал грудь, живот и горло. Также имелись поножи и наручи, коричневые, без всяких опознавательных знаков и эмблем. Было приятно, что Дьютифул понял моё желание путешествовать, не привлекая чужого внимания. Но затем доставили ещё одну посылку, в которой обнаружились прекрасный синий плащ и синие кожаные перчатки, обшитые овечьей шерстью, а также камзол, весь расшитый оленями и нарвалами. Я начал догадываться, что за этим стоят сразу несколько любящих сердец, обеспокоенных моим путешествием.

Мой вещевой мешок оснастили водонепроницаемым холстом с крепкими ремнями. Первое, что я туда положил, были книги Пчелки и свечи Молли. Они отправятся со мной на край земли.

Весть о моем отъезде распространилась, и меня буквально завалили прощальными записками, приглашениями и подарками. И на все надо было вежливо ответить и отказаться. Отрезать все дружественные нити. Эш приходил в мои комнаты — тихий и угрюмый, он каждый день помогал мне со всеми этими посланиями, рассортировывая их на аккуратные стопки.

Я возвращался в комнаты Шута и терпел неудачи в наших спорах. Переживал постоянные проклятия и мольбы Шута о том, чтобы я пересмотрел свое решение. Я продолжал приходить к нему, а он продолжал атаковать меня гневом, печалью, сарказмом и молчанием. Но я был тверд.

— Ты никогда не сможешь проникнуть за эти стены без меня. Я — твоя единственная надежда попасть туда, — не раз повторял он. Чем сильнее я отказывался обсуждать это, тем более страстно он говорил только на эту тему. Это не останавливало мои ежедневные визиты, но подходил черед последней встречи.

За два дня до моего отъезда, Кетриккен вызвала меня в свой зал для аудиенций. Там было пусто, поскольку она предупредила всех, что будет занята весь день. Меня приняли незамедлительно, и я увидел её среди бумаг с пером в руке. В зале передвинули полки со свитками, и, видимо, она оценивала их состояние. Она стояла коленями на подушечке, низко склонив голову к пергаменту.

— Как раз вовремя, — сказала она, когда я вошел. — Я закончила, — она подняла лист и присыпала песком непросохшие чернила.

Я уже открыл было рот, чтобы ответить, но она подняла руку.

— Много лет назад я пережила то, что ты испытываешь сейчас. Я ждала в бездействии, ничего не зная о судьбе моего мужа. Моего любимого, — её голос дрогнул. — Когда я, наконец, отправилась в путь, у меня не было ничего, кроме надежды и карты, — она стряхнула песок с пергамента, протягивая его мне. — Карта. С Клерресом на ней. И Фишбонсом, и Вортлтри, и с другими местами, которые ты искал. Карта, основанная на старых чертежах, слухах и сказках старого матроса.

Я недоверчиво уставился на неё.

— Того самого старика из таверны? Он мало что сообщил мне.

Она улыбнулась.

— Да, он и несколько других. Кое-чему я все-таки научилась у нашего дорогого Чейда за все эти годы. Информаторы любят звонкую монету. Некоторые были достаточно умны, чтобы прийти ко мне, предлагая нужную информацию. Несколько монет, и теперь они мои, Фитц, со всем тем, что им известно.

Дымящийся чайник с парой чашек ждали нас на столе. На её порозовевшем лице появилась кошачья ухмылка, когда она наполняла наши чашки.

— Скажи, что ты гордишься мной, — сказала она, поставив одну передо мной.

— Так было всегда. И я поражен!

Её рука была мягче, чем Верити, но её работа оказалась очень точна. Она отметила, что подходить к Вортлтри под парусом во время отлива небезопасно, и несколько других ценных мелочей.

— Ты не рассчитываешь вернуться, не так ли? — спросила она внезапно, когда мы допили чай.

Я уставился на неё.

— Как ты узнала? — требовательно спросил я.

— У тебя такой же взгляд, как у Верити, вырезающего своего дракона. Он знал, что начал то, откуда нет возврата.

Некоторое время мы оба молчали. А потом она хрипло прошептала:

— Спасибо тебе за моего сына.

Я оторвал глаза от карты и посмотрел на неё.

— Я многие годы знаю об этом. Как это произошло.

Я не стал спрашивать, как она поняла. Возможно, Старлинг рассказала ей, а, может, и сам Верити.

— Твое тело. Сознание Верити.

— Меня там не было, Кетриккен. Я провел ту ночь в теле Верити.

— Он сын Верити. Я знаю.

И мы оставили этот разговор, а я так и не понял, стало ли мне легче оттого, что она все знала и дала мне это понять. Пожалуй, от этого стало ещё более странно, и я только спросил её:

— Ты рассказала мне об этом, потому что думаешь, что я не вернусь?

Она встретила мой взгляд.

— Думаю, ты ушел, когда потерял Пчелку, и на самом деле все это время тебя здесь не было. Отправляйся и найди ответы, Фитц. И возвращайся к нам, если сможешь. Но сделай то, что должен.

Прощальный пир прошел следующим вечером. Он тянулся целую вечность, и там было столько еды, сколько никто не в состоянии съесть и выпить за один ужин. Было столько прощальных тостов и подарков, что потребовался бы целый обоз, чтобы все это увезти с собой. Все было прекрасно организовано — и изысканные блюда, и прощания, но с тех пор, как я объявил о своем отъезде, мне все казалось препятствием, стоящим на пути перед путешествием. Чейд был там, но по-настоящему не присутствовал. Шут не пришел.

Было уже очень поздно, когда мы встали из-за стола. Потом был ещё один раунд прощаний в гостиной у Дьютифула. Неттл плакала, Чейд дремал, а Эллиана дала мне платок, который я должен был окунуть в кровь убитых мною врагов, чтобы она похоронила его в земле материнского дома, и тогда души убитых не смогут обрести покой. Я подумал, что она слегка тронулась умом, и размышлял, поможет ли ей мой отъезд вновь обрести мир. Олух был угрюм. Маленький человечек так и не поправился со времени возвращения из Ивового Леса, а мелодия его Скилла этим вечером больше напоминала похоронный гимн. Оба принца пообещали мне, что если я призову их, они придут, приведя с собой всю мощь Баккипа и клана нарвала. Шайн и Лант были там же, по обе стороны от отца. Шайн пообещала позаботиться о Чейде в моё отсутствие. Лант смотрел на меня, как побитая собака. Он снова предложил мне себя двумя днями ранее и снова получил отказ.

— Что отец скажет обо мне? — спросил он, пытаясь уговорить меня, когда все его попытки провалились.

— Полагаю, ты узнаешь это, когда расскажешь ему, — ответил я. Учитывая спокойствие Чейда, сомневаюсь, что они говорили на эту тему. Это не моя проблема. Когда наступит утро, и я уйду, а Лант останется, они с Чейдом все обсудят.

Когда я сказал, что иду спать, и мне предстоит ранний отъезд, Риддл проводил меня до дверей.

— Завтра я поеду с тобой и твоими стражниками, — сообщил он. — Но сейчас я хочу, чтобы ты взял это. Он приносил мне удачу, — его даром был нож, чуть длиннее моей ладони, с заостренным по обеим сторонам лезвием и углублением для стока крови по центру.

— Он входит в тело легко и вытаскивается без усилий, беззвучно, — сказал он, передавая мне потертые ножны. Мне стало интересно, настолько ли хорошо я на самом деле знал Риддла, как думал.

Я нашел Эша с Персиверансом слоняющимися около моей двери в коридоре. Мотли сидела на плече Эша.

— Доброй ночи, — пожелал я им.

— Неправильно оставлять его, — прямо сказал мне Эш. — Он в полном унынии. И говорит страшные вещи, я боюсь, что он что-нибудь сделает, если вы уйдете без него. Во всех его историях вы двое вместе. Как вы можете оставить его?

— Я должен ехать с вами. И нам надо взять лошадь Пчелки. Если мы найдем её, она захочет ехать домой на своей лошади.

Я переводил взгляд с одного на другого. Оба такие серьезные. Я полюбил их обоих. Но это не имело значения.

Я посмотрел на Эша.

— После всех проведенных вместе лет, думаю, я в состоянии понять, что для нас обоих лучше, в отличие от тебя. Он не перенесет столь длительного и тяжелого путешествия.

Я посмотрел на Персиверанса.

— Пчелки больше нет. Мы не найдем её, и ей больше не потребуется лошадь.

Рот Эша приоткрылся. Персиверанс побледнел. Я видел, что у него перехватило дыхание.

Я открыл дверь своей комнаты, вошел и захлопнул её.

Глава 33

ОТЪЕЗД

Мне снилось, что я стала орехом. Твердая, очень твердая скорлупа, а внутри свернулась я. Там, внутри, я была собой, и все части меня оставались в сохранности. Меня смыло в реку, которая пыталась унести меня, но я сопротивлялась и цепко держалась на одном месте.

Забавно, в какой-то момент меня вынесло на берег, и я упала на зеленую траву — вокруг была весна. Какое-то время я оставалась внутри своей скорлупы, потом разогнулась и оказалась там вся целиком.

Остальные, кого унесла река, были не так удачливы.

Это был один из тех снов, которые кажутся истинными. Это то, что, скорее всего, произойдет. Я не понимаю, как может случиться, что я стану орехом, и меня унесет река. Но я знаю, что так будет. Устье реки выглядит так, как я нарисовала его прежде, а начинается она в черном камне.

— Дневник сновидений Пчелки Видящей.

Я встретил рассвет без сна: предвидя бессонную ночь, я постарался провести её с пользой. Я закончил переносить все, что Чейд узнал о Скилл-колоннах, на большую карту, которую он отдал мне. У меня не было особого желания доверяться порталам, которые я не видел бы раньше собственными глазами, ведь они могли упасть или утонуть в болоте. Но если случится так, что другого выхода не будет, и я окажусь в затруднении, понимание того, какой камень куда способен привести, может оказаться полезным. Я с удивлением отметил, что некоторые помечены как ведущие в Калсиду, и подумал, что любая битва предпочтительнее такого выхода.

Я прочел все заметки Кетриккен и изучил её карту. В них было больше информации, чем удалось собрать мне, но многое по-прежнему оставалось неясным. Мне придется проехать через земли, указанные на карте Чейда, и надеяться, что там найдутся другие карты, описывающие более отдаленные территории. Из того, что рассказал мне старый моряк, выходило, что мне стоит отправиться на Пряные Острова и там выбирать дальнейший маршрут. Я легко улыбнулся, вспоминая его последний совет: «Эх, если бы я собирался туда, то ни за что не начинал бы отсюда.»

Меч Верити отправлялся со мной, снова в простых ножнах, рукоять обмотана потертым кожаным шнуром. Я подумывал взять топор, ведь это лучшее оружие для меня. Но если меч можно взять с собой из тщеславия, то терпеть неудобства, связанные с весом топора, не станет никто, если только не собирается его использовать. А я должен был выглядеть простым путешественником, может немного авантюристом, но никак не отцом, стремящимся к отмщению. Меч прекрасно мне послужит, как и всегда.

Когда за окном занялся серый рассвет, я тщательно оделся. Побрился, используя подогретую воду и раздумывая, когда ещё мне удастся проделать это с таким же комфортом. Мои волосы наконец стали достаточно длинными, чтобы можно было собрать их в воинский хвост. Приготовил свой добротный плащ и сверток с личными вещами. Потом, под влиянием момента, спустился в гвардейскую столовую и присоединился к раннему завтраку. Там была горячая каша с сушеными яблоками и мед, ароматный чай, хлеб, масло и жареное мясо, оставшееся с вечера. Мои гвардейцы и их приятели из Баккипа приветствовали меня грубыми шутками и предположениями на тему того, как лучше всего стоит разобраться с любым, кто осмелился прийти в Бакк и разграбить чужой дом. Это все, что они знали: мой дом разграблен, леди Шайн сначала похитили, а потом спасли. Лишь немногие из моего отряда знали про Пчелку и эти немногие понимали, что я не хотел бы, чтобы весть об этом распространилась.

На формальном завтраке я ел немного и снова принимал пожелания доброго пути. Мне хотелось отправиться поскорее, но я был должен Дьютифулу и Эллиане этот завтрак и сделал все, чтобы отдать долг. Чейд дремал, но я разбудил его, чтобы попрощаться. Он был в хорошем расположении духа и спросил, не хочу ли я сыграть с ним партию в камни. Я напомнил, что должен отправляться в Клеррес, и он пообещал запомнить, что я сдержал свое слово попрощаться с ним. Думаю, он забыл об этом, как только я закрыл за собой дверь его комнаты.

Я напрасно стучал в дверь Шута. Он не открыл, даже когда дверь задрожала под моими ударами. То, что она была заперта, меня не удивило. Я мог бы вскрыть замок, и он это знал; закрытая дверь была посланием. Он закрылся от меня. Я немного постоял, приводя в порядок дыхание, и пошел прочь от этой обиды. Сказал себе, что так лучше. Пусть тишина, зато не новый шумный скандал. Кто знает, чем он запустил бы в меня на этот раз?

Я вернулся в помещение, которое считалось моей комнатой, и забрал свои вещи. Немного удивился, обнаружив, что у дверей стоит Персиверанс и ждёт меня. Он был угрюм, но настаивал, что поможет мне донести поклажу, и я ему позволил.

Мы спустились во двор, где нас встретили мои гвардейцы в боевом порядке. Бывшие роустеры смешались с моим отрядом и стали почти неотличимы от остальных. Там была Фоксглав, и Риддл, уже верхом. Лант был бледен, Персиверанс тоже вскочил в седло. Теперь с ним не было лошади Пчелки, и это больно укололо меня. Я был жесток с ним. Неужели меня радовала та его пустая мальчишеская надежда? Или мне просто больно видеть, что теперь надежда покинула и его, как и меня?

И снова толпа желающих попрощаться; Дьютифул, Эллиана и принцы, при всех регалиях, прибыли проводить меня. Мы выехали из ворот Оленьего замка под крики толпы. В небе над нашими головами летала Мотли, изредка напоминая о себе карканьем. Покамы эффектно галопировали прочь, я думал о том, что половина моего утра прошла в пустой суете.

— Это было необходимо, — сказал Риддл, словно подслушал мои мысли, и безрадостно усмехнулся.

Галоп скоро перешел в легкую рысь, подходящую для длинных переходов. Мы собирались переночевать в постоялом дворе, и я надеялся, что встречу следующий вечер у камня, в котором, по словам Шайн, исчезла моя дочь. Там я попрощаюсь со своими сопровождающими и дальше пойду один. Сначала отправлюсь к древней рыночной площади, на которой мне когда-то привиделось превращение Шута в бледную женщину с короной на голове.

Это путешествие было до странности обыденным. В гостиницу послали весть о нашем приближении, и нас прекрасно встретили. В эту ночь я, как ни странно, спал, а на утро насладился свежим завтраком с Риддлом и Фоксглав. Мы говорили о самых обычных вещах: о том, что хлеб был свежим и вкусным, и о том, как все мы надеемся, что погода останется хорошей. Риддл предсказывал раннюю весну, а Фоксглав отметила, что ей кажется, будто снега уже стало меньше.

Я накинул свой теплый плащ синего баккипского цвета, и мы снова выдвинулись, со мною во главе отряда. Владельцы постоялого двора собрали нам в дорогу сладких овсяных пирогов с сушеными фруктами, чтобы скрасить день в дороге, и провожали нас напутственными криками. Мы гнали лошадей, потому что я беспокоился о своих гвардейцах: если мы доберемся до портала к полудню, они смогут переночевать в гостинице на обратном пути, а не спать под открытым небом. У меня такой возможности не было. Я знал, что пройдя через камень, окажусь в зимних горах, и надеялся только, что меня не встретит снежная буря.

Мой дальнейший план был прост: три дня в лесу, в смешной хлипкой палатке, которую мне подарили. Эту необходимую между переходами сквозь Скилл-колонны передышку я продержусь на походном рационе. Судя по карте Чейда, оттуда до Кельсингры всего один шаг через портал. В этом городе я поищу способ добраться по реке Дождевых Чащоб к Бингтауну, а оттуда в Джамелию, где точно найду корабль до Пряных Островов. Когда окажусь там, буду надеяться на удачу и на карту Кетриккен, чтобы найти дорогу к Клерресу. И к убийствам.

Я чуть не прозевал поворот, на него указал Риддл. Следы, оставленные нами на снегу, сгладились и превратились в едва заметные рытвины и кочки. Казалось, прошли годы с тех пор, как я проезжал здесь в прошлый раз, с тех пор, как Пчелка исчезла из моей жизни навеки. Годы, или одно мгновение. Чем ближе мы подбирались к камню, тем сильнее нетерпение погони овладевало мной. Мы въехали в лес и двигались по исчезающему следу. Когда мы добрались до места, где останавливалась Далия со своими луриками, Фоксглав остановила отряд и приказала разбить лагерь.

— Не стоит, — тихо сказал я ей. — Я не собираюсь превращать это в спектакль, Фоксглав. Я собираюсь подойти к этому камню, дотронуться до него и исчезнуть. А ты развернешь наших гвардейцев и поведешь их обратно, в сторону постоялого двора. Я надеюсь, что сегодняшнюю ночь вы проведете в уюте и в тепле, а может и поднимете пару кружек за мою удачу, — я откашлялся и тихо добавил: — В моей комнате лежит посылка, адресованная тебе. В ней письма для дорогих мне людей. Если пройдет год, а от меня не будет вестей, ты поймешь, что пришло время доставить их.

Она пристально посмотрела на меня, а потом сухо кивнула.

Я спешился, а она прокричала гвардейцам оставаться на месте, сохраняя строй. Она спустилась с лошади, передала поводья внучке и последовала за мной. Риддл шёл за нами, и Лант тоже. Я обернулся, ожидая увидеть сзади Персиверанса, но парень исчез. Откуда-то донеслось карканье вороны. Они вместе. Так будет лучше.

Под склонившимися вечнозелеными деревьями, в сумраке, зимний полдень казался вечером. Снег, укрытый тенью, и мрачные стволы переливались всеми оттенками темного от черного до бледно-серого. В этой мгле мне понадобилось время, чтобы найти колонну, скрытую корнями и изогнутым стволом хвойного дерева. Я приблизился к ней без колебаний. Верные Неттл одаренные Скиллом проходили через этот камень и вернулись через несколько дней безо всяких происшествий. Он безопасен, как и любой другой Скилл-портал, сказал я себе. Я отогнал воспоминания о том — что произошло, когда я последний раз путешествовал через камни, и постарался укрепить свое сердце и не думать о том, что именно этот камень поглотил Пчелку и её похитителей.

С тех пор, как я был здесь в последний раз, шёл только легкий снегопад, и почти ничего не проникло сквозь ветви, раскинувшиеся над нами. Рукой в перчатке я смахнул снежинки и осыпавшуюся хвою с поверхности камня. Мой меч висел на боку, сверток с вещами за спиной, на плече большая сумка. Все, что могло понадобиться по моему представлению, было в свертке, а на чем настояли другие — в сумке. Для себя я решил, что недолго буду таскать её.

— Ну что ж, — сказал я Риддлу. Он стянул свою перчатку, я свою, и мы обхватили запястья друг друга. На мгновение наши взгляды встретились, потом оба посмотрели в сторону.

— Береги себя, — сказал он, а я ответил: — Постараюсь, — его хватка на моем запястье усилилась, и я ответил на это пожатие.

Неттл, ты сделала хороший выбор, — сказал я ей при помощи Скилла и показал, каким вижу её избранника. — Береги его сердце, оно полно искренности, — а потом быстро поднял стены, чтобы скрыть от неё все свои страхи и беспокойства.

Также я попрощался с Фоксглав и с Лантом. Старый капитан устремила на меня взгляд своих стальных глаз и сказала:

— Защити честь Видящих.

Когда Лант обхватил моё запястье, его рука была влажной от пота, и мне показалось, что он дрожит.

— Ты справишься, — тихо сказал я ему. — Позаботься ради меня о старике. Скажи, что это я не позволил тебе ехать.

Он колебался.

— Я сделаю все, чтобы оправдать его ожидания. — ответил он.

В ответ я наградил его грустной усмешкой.

— Удачи с этим! — пожелал я ему, и он умудрился выдавить из себя дрожащий смешок.

Я пошел, — сказал я Неттл и Дьютифулу, чувствуя на заднем плане Олуха, который сонно наблюдал за нами.Я отправляю Риддла к тебе. Он должен быть дома завтра вечером.

Ты ведь свяжешься с нами Скиллом, как только выйдешь из камня?

Я уже обещал это. Я не заставлю тебя волноваться. И жду, что мне сообщат, как только ребёнок появится на свет.

И я уже обещала тебе это. Будь осторожен, па.

Я люблю вас всех, — и поскольку эти слова были слишком похожи на последнее «прости», добавил: — Скажи Шуту, чтобы он не слишком злился на меня. Позаботься о нем, пока я не вернусь.

Я повернулся к тем, кто ожидал вокруг меня.

— Неттл ждёт тебя завтра домой, — предупредил я Риддла.

— Я буду там, — пообещал он, и я понял, что это обещание касается не только завтрашнего вечера.

Фоксглав выглядела усталой, а Ланта, казалось, вот-вот стошнит. Отчасти я разделял его нервозность. Мир вокруг слегка покачивался, когда я шагнул по направлению к камню. Положив обнаженную руку на холодный камень и с усилием надавив на руну, я увидел, как Лант внезапно бросился вперед. Он схватил меня за запястье и закричал:

— Я иду с тобой!

Ещё кто-то обхватил меня за талию. Я подумал, может Риддл пытается меня оттащить, но почувствовал, как камень подался и вобрал меня. Ланта тоже затянуло внутрь, его протяжный крик оборвала сомкнувшаяся над нами тьма.

Переход между камнями всегда дезориентирует. На этот раз, вместо мерцающей черноты, у меня возникло чувство, будто сначала мне на голову накинули капюшон, а потом меня лягнула лошадь. Не было ощущения, что мы преодолели большое расстояние, скорее — будто упали с лестницы. Я с силой ударился о заснеженную землю, и сверху на меня свалился Лант. Я скорчился лицом вниз на бугристом дорожном мешке и ещё на чем-то. На лицо налип снег, пронизывавший холод был здесь гораздо сильнее, чем в Бакке. Из моих легких выбило воздух, я задыхался от снега. Наконец, я откашлялся, умудрился сесть и смог нормально вдохнуть.

Лант быстро отполз от меня. Он уселся на снег, глядя в другую сторону. Его плечи тряслись, но он не проронил ни звука.

— Выпустите меня!

Я отодвинулся от шумного мешка, вытер глаза рукавом и умудрился сесть. Барахтающийся подо мной в снегу мешок был завернут в крыло бабочки. Персиверанс резко отбросил в сторону край плаща Элдерлингов и уставился на меня.

— Что случилось? Где я?

А ещё мгновение спустя на меня вдруг обрушился ворох хлестких черных перьев, и негодующая Мотли взмыла в небо.

— Идиотство случилось! — закричал я. Вот только воздуха для крика не хватило, так что получился хрип. Я с трудом поднялся на ноги и осмотрелся. Да, я был именно там, куда собирался. Недавний редкий снежок смягчил беспорядочные следы, оставленные группой Неттл. Вокруг было круглое открытое пространство, оставшееся от древнего рыночного павильона, нас выбросило с одной стороны одинокой колонны, установленной в его центре. Вокруг во всех направлениях раскинулся темный горный лес. Я чувствовал отдаленное бормотание, исходящее от близкой Скилл-дороги. Давным-давно построенная Элдерлингами, она вибрировала, наполненная воспоминаний тех, кто её проложил. Мох и трава, казалось избегали её поверхности. Лес нависал над декоративной каменной резьбой, окружавшей площадь. Я поднял свои стены, чтобы защититься от воспоминаний, сокрытых в камне.

Я посмотрел на небо. Скоро придет ночь, здесь очень холодно, а я вдруг оказался обременен двумя идиотами. Я чувствовал себя плохо и не мог понять, в чем дело. Голова не кружилась, и лихорадки не было. Похоже на то, когда встаешь с постели после долгой болезни. Что ж, я без подготовки протащил на себе двоих лишенных Скилла через колонну, а вокруг моих внутренних стен бурлили воспоминания Скилл-дороги. Думаю, что простую слабость можно считать везением. А им повезло, что остались живы и в своем уме. Если остались.

— Лант, как ты себя чувствуешь?

Он глубоко вздохнул.

— Как утром после ночи, которую провел, напиваясь плохим элем.

Я повернулся и посмотрел на Персиверанса.

— Как ты это сделал?

Казалось мой вопрос удивил его.

— Я прятался под плащом около камня. Вы ведь знаете, как он скрывает все, что под ним. А потом, в последний момент, я выпрыгнул и уцепился за вас. И вот я здесь, — он внезапно распрямился и посмотрел мне в глаза. Похоже, переход совсем не повлиял на него. Оправляя плащ на своих плечах, он добавил: — Я последовал за вами, чтобы служить вам, как и поклялся. И чтобы отомстить за леди Пчелку, чьи цвета я ношу.

Мне хотелось топать ногами и кричать, вспоминая все известные ругательства и проклятья. Они смотрели на меня щенячьими глазами, и вдруг я понял, что у меня нет сил. Холод, который пронизывал меня, был не того сорта, что бережно относится к хрупким человеческим существам. Я посмотрел на обоих.

— Лант, вставай. Там в сумке лежит палатка. Обустрой лагерь под теми деревьями, там снег не такой глубокий. Я иду за хворостом для костра.

Они уставились на меня, а потом обменялись удивленными взглядами. Краем глаза я видел, что Лант поднялся, сделал два нетвердых шага в сторону, поднял руки и обхватил голову. Переход через Скилл-колонну не прошел для него бесследно. Сам виноват. Злость оттого, что они так усложнили мою жизнь, пересилила сочувствие. Похоже, что Персиверанс, укутанный в бабочкино крыло, пострадал меньше. Я пошел прочь, поплотнее заворачиваясь в собственную одежду. Ещё в Бакке я накинул аляповатый плащ Видящего поверх своего обычного и сейчас вдруг порадовался, что он у меня есть.

Я нашел свисающую мертвую ветку и осторожно потряс её, чтобы очистить от снега, а потом начал ломать её на куски. Вернувшись, я увидел, что они пытаются поставить маленькую палатку, которую я столь неохотно согласился взять с собой. Что ж, теперь я был рад ей. Не обращая внимания на их усилия, я расчистил место на мостовой старого рынка и принялся разжигать костер. Я подрастерял этот навык и чем дольше старался, тем сильнее замерзали и становились неуклюжими руки. Я шмыгал носом на холоде, от дыхания шёл пар, губы высохли, и я постоянно напоминал себе не облизывать их, чтобы не растрескались. Начиналась ночь, и пронизывающий холод становился сильнее. Трудно было сохранять терпение, стоило бы взять с собой горшок для огня.

Наконец искра занялась, а потом ещё одна, и наконец от моего трута поднялась тоненькая струйка дыма.

— Принесите дров, — сказал я парочке, наблюдавшей за моими стараниями. — В моей сумке есть топорик. Не вытаскивайте из неё ничего на снег, ищите внутри.

— Я не дурак, — задиристо сказал Персиверанс.

— Сегодня ты показал обратное, — отрезал я, и он ушел.

Лант задержался чуть дольше.

— Я сказал отцу, что вы отказали мне, а он ответил, что это не ваше решение, что я должен найти способ. Так я и сделал.

Что ж, похоже на Чейда.

— Нам понадобится много дров, чтобы пережить эту ночь, а света уже почти нет.

Я показал рукой в сторону леса, и он побрел прочь.

Я подкармливал крохотный огонь небольшими щепками, потом веточками и наконец осмелился добавить основательный кусок дерева. Осмотрелся в сгущающихся сумерках. Мотли, занявшая наблюдательный пост на сбросившем листья дереве, смотрела на меня. Я решил, что сегодня ночью у нас будет большой костер. Персиверанс вернулся, волоча за собой здоровенную ветку. Я отломал от неё ветки помельче и оставил его разрубать остальное. К тому времени, когда вернулся Лант, костер уже давал какое-никакое тепло. Лант нашел поваленное грозой хвойное дерево, и его смолистая древесина быстро занялась и горела жарко. Было очевидно, что Ланту нехорошо: он поджимал губы, словно боялся, что его вот-вот стошнит, и тер виски. Меня не волновало его самочувствие.

— Нам нужны ещё дрова. — сказал я им.

Какое-то время мы уходили и возвращались, собирая вокруг всю поваленную грозой древесину. Когда образовался внушительный запас, мы сгрудились вокруг костра, пытаясь согреться.

— Сначала ты, — сказал я Ланту. — Что ты взял с собой?

Я наблюдал, как он пытается собраться с мыслями.

— Теплая одежда. Немного вяленого мяса и сушеных фруктов. Хлеб, мед, ветчина и сыр. Маленькое одеяло в свертке. Нож и котелок. Миска, чашка и ложка. Деньги для постоялых дворов. Мой меч, — он посмотрел вокруг, на окружавший нас лес. — Я думал, тут будут постоялые дворы.

— Нет, их не будет, — сказал я и посмотрел на Персиверанса. — А ты?

Парень натянул капюшон яркого плаща Элдерлингов на голову. Плащ был слишком велик для него, и мальчик внимательно смотрел на меня из его складок.

— Я тепло одет, взял с собой еду, в основном зерно и крупу. Немного копченого мяса. Котелок и ложку, чашку, мой нож, пращу. Не особо много.

— Спальный мешок?

— У меня её плащ, сир, плащ-бабочка. Он очень теплый.

Я посмотрел на него. Щеки были розовыми, а кончик носа красным, но похоже ему было хорошо у костра. Я немного подумал. Мне не нравилось принятое решение.

— Мы проведем здесь, в лагере, три дня. Потом я отведу вас назад, — а потом мне придется ждать ещё как минимум три дня, прежде чем я осмелюсь снова пройти через колонну. Снова задержка.

— Нет, — сказал Лант.

— Не пойду, — ответил Персиверанс. Не глядя на меня, он пошел к своей сумке, которую оставил около палатки, и вернулся с котелком. Набрал чистого снега в стороне от расчищенного участка и установил котелок на огонь. — На ужин будет каша, — объявил он и посмотрел на Ланта: — Я могу добавить немного ваших сушеных фруктов, если хотите.

Лант грел руки.

— Они в моей сумке. Принеси её, и я найду тебе яблок.

— Нет, — сказал я. Оба уставились на меня. Я указал своему кузену. — Принеси её сам, Лант. Персиверанс мой человек, не твой. Ближайшие три дня ты будешь делать все сам. Потом посмотрим, может, ты сам захочешь вернуться в Баккип.

Он посмотрел на меня, потом, не говоря ни слова, поднялся и побрел к палатке. Вернулся со своей сумкой, открыл её и достал пакет с сушеными яблоками. Я был вынужден признать, он умеет держать себя в руках. Он не отыгрался на мальчике, а просто достал горсть сухофруктов и передал ему. Персиверанс поблагодарил.

Я проверил, как они поставили палатку. Она предназначалась для меня одного и была довольно большой для одного человека, но для троих будет слишком тесной. Полотняная палатка была сшита как большой мешок, который можно расстелить на земле, а верх привязать к дереву. Я подтянул несколько шнуров и посильнее забил один из колышков. Мне не хотелось брать её с собой, но сегодня ночью она сослужит нам хорошую службу. А ведь я собирался бросить её.

Теперь, когда я знал, что могу вернуться к теплому огню, холод пугал не так сильно. Я медленно пошел по круглой площади, которая когда-то была рынком, представляя, как Элдерлинги собирались здесь, чтобы торговать и обмениваться новостями. Я посмотрел на колонну, из которой мы вышли — темное пятно на фоне темного неба. Вспомнилось, как я впервые увидел это место. Кетриккен, Шут, старая Кеттл, Старлинг и я оказались здесь на своем пути в поисках короля Верити, в надежде уговорить его вернуться на трон его королевства, втянутого в войну. Шут вскарабкался на колонну, и когда я посмотрел на него, он стал кем-то иным — другим шутом, а может менестрелем из другого времени. А Старлинг ударила меня, достаточно сильно, чтобы избавить от наваждения. Позже мы с Шутом отправились на охоту с Ночным Волком, которая закончилась водной баталией на реке. Мальчишки. Мы были так юны, а меж тем, я считал себя мужчиной. Столько лет прошло. Как изменилась моя жизнь с тех пор. Как изменились мы.

Я оглянулся на Пера и Ланта. Пер согнулся над своим маленьким котелком, добавляя ещё снега. Яблоки и овес дожидались своей очереди. Он объяснял Ланту, что надо растопить больше снега, чтобы получился котелок воды, а потом её ещё надо будет вскипятить перед тем, как добавить крупу и яблоки. Я почувствовал отвращение оттого, что Лант не знает самых простых вещей, даже как сварить кашу на костре зимой. Потом я осознал, что жизнь не готовила его к такому, как моя не учила меня правилам разнообразных настольных игр, принятых среди баккипской знати. С моей стороны было несправедливо ожидать от него таких вещей. Но жизнь несправедлива, она не ждёт, пока мы повзрослеем. Может быть, если бы сейчас было лето, они брызгались бы в реке.

Я посмотрел на Ланта и постарался беспристрастно оценить его. У парня есть характер. Он поехал со мной, несмотря на полузажившую рану. Даже сейчас я видел, что иногда он невольно поднимает руку и осторожно потирает ребра. Мне была знакома боль в старых ранах, которую пробуждает холод. Он понимал, что я не обрадуюсь ему, и все равно последовал за мной, и я все ещё не понимал — зачем. Лант что-то тихо сказал, Пер хихикнул, а Мотли присоединилась к нему своим каркающим смехом. Ничто не могло заставить меня улыбнуться этим вечером. Я позавидовал их юности и вдруг почувствовал проблеск теплого чувства к ним обоим. Они совершили большую ошибку сегодня. И им придется заплатить за это.

Так что я оставил их в покое. Вода наконец вскипела, через некоторое время и каша с яблоками была готова. Нам всем досталось по небольшой порции, а потом мы ждали, пока Пер приготовит ещё. После еды Лант выглядел немного лучше. Я дал хлеба вороне, наполнил свой котелок снегом и приготовил чай. У каждого была своя чашка, и мы пили его медленно. Я поставил Пера караулить первым, строго наказав внимательно следить за костром и подкладывать дрова вовремя. Рядом больше не было волка, чтобы охранять меня по ночам. Эти воспоминания заставляли моё сердце разрываться от одиночества, я тосковал по Шуту, каким он был когда-то, по Ночному Волку, бегущему рядом. Я почти почувствовал мех на шее моего волка, холодный на кончиках и теплый у основания, ближе к коже. Я потянулся к нему, но ответом мне была лишь тишина.

Я показал Персиверансу звезду и сказал поднять Ланта на дежурство, когда звезда будет над верхушкой ели. Ланту я дал те же инструкции и велел разбудить меня, когда звезда опустится до ветвей дуба.

— А за кем следить? — Лант осмотрел погруженный в тишину лес.

— За дикими животными. Большими котами. Медведями. За всеми, кто может посчитать нас добычей.

— Они боятся огня! — настаивал Лант.

— Именно поэтому один из нас должен не спать и поддерживать огонь. — Он не стал продолжать расспросы, а я не стал напоминать, что, как минимум, один раз Служители воспользовались этим порталом. И что иногда оголодавшие лесные жители перестают бояться огня.

Мы с Лантом попытались устроиться в крошечной палатке. Когда мы наконец-то улеглись, спина к спине, я был благодарен за тепло его тела. Я уже почти начал засыпать, когда он заговорил:

— Я знал, что вы не захотите, чтобы я ехал с вами.

— Проходить со мной через Скилл-портал, когда я не ожидал ни тебя, ни Персиверанса, было очень опасно. Нам очень повезло.

Я задумался о том, что мне придется провести их через колонну ещё раз. Вдруг меня осенило, может быть один из наделенных Скиллом учеников Неттл сможет пройти через портал и увести их? Тогда мне не придется это делать. С опозданием я понял, что так и не сообщил Неттл, что все мы целы. Я сосредоточился и потянулся к ней.

— За что вы меня так не любите?

— Тихо. Я пытаюсь использовать Скилл, — отмахнулся я от глупого вопроса и снова потянулся.

Неттл? Дьютифул?

Я услышал отдаленную музыку, похожую на ветер, запутавшийся в кронах. Я сконцентрировался на ней и потянулся ближе.

Фитц? Фитц? — его было слышно так слабо, будто он пытался перекричать прибой. Мысль пришла ко мне со Скилл-музыкой Олуха, словно с волной, приносящей обломки. Я сосредоточился на нем.

Мы все в порядке. Со мной прошли Лант и Персиверанс.

Персиверанс?

Мальчик-конюший из Ивового Леса.

Что случилось? Ты молчал так долго!

Нам нужно было поставить палатку и разжечь костер, здесь очень холодно.

Фитц, с тех пор как вы отправились, прошел целый день и часть ночи.

Ох. Я немного помолчал, обдумывая. Для меня все было не так. Мне показалось, что мы вошли и вышли.

Фитц?

Я здесь, мы в порядке, — моё недоверие к этому порталу усилилось. Он поглотил Пчелку и задержал нас. Я не стану просить Неттл рисковать одним из её учеников, шанса отправить назад Ланта и Пера не было. Музыка Олуха взметнулась и затихла. Я потянулся к ней, но она ускользнула окончательно. Я направил им свое послание:

Не беспокойтесь! У нас все будет хорошо. Скажите Чейду, что Лант со мной.

Ничего. Ответа не было. Едва-едва послышалась отдаленная музыка и снова стихла. Я вернулся в реальность, к угрюмому молчанию Ланта. Нет. Это было всего лишь ровное дыхание спящего человека. Сегодня ночью мне не придется отвечать на его вопрос. Но есть и другие, на которые мне придется ответить сейчас. Не был ли мой Скилл поврежден? Почему я не понял, сколько времени мы провели в колонне? Почему было так трудно дотянуться до Неттл и Дьютифула? Я должен был бы лежать без сна, но вышло иначе, я понял это, когда Лант потряс меня за плечо.

— Ваша очередь, — сказал он хрипло.

Я поднялся навстречу темноте, и Персиверанс забормотал рядом со мной, недовольный, что я впустил холод под одеяла, которые мы делили. Я даже не проснулся, когда Пер и Лант менялись местами. Плохо. Проход через Скилл-колонну сказался на мне хуже, чем я предполагал. Я пополз из палатки, чувствуя каждый ноющий сустав в своем теле, и потянулся назад за плащом, который добавил к нашим одеялам, но Лант протянул мне небольшой сверток ткани.

— Вот. Мне дал его парень, и этого оказалось достаточно.

— Спасибо, — сказал я, но Лант уже забрался в палатку. Плащ Элдерлингов был легче шелка, я встряхнул его, завернулся и надел капюшон. Некоторое время я дрожал, а потом меня окружило тепло моего собственного тела. Подойдя к костру, я сел на обломок большой ветки, это было низко и неудобно, но все же лучше, чем сидеть на снегу. Позже, устав от неподвижности, я поднялся и медленно пошел вокруг старой рыночной площади. Вернулся к огню, подкинул дров, набрал снега в котелок, растопил его, добавил хвои и выпил вместо чая. Дважды я пытался связаться с Неттл при помощи Скилла, но безрезультатно. Я чувствовал мощное течение магии и бормотание Скилл-дороги, напитанной воспоминаниями тысяч Элдерлингов, когда либо проходивших по её поверхности. Если Неттл и слышала меня, я не мог выделить её голос.

Так я сидел и мысленно распутывал нити прошлого, у меня было достаточно времени поразмышлять обо всех принятых мною глупых решениях. В темноте я оплакивал потерю Молли и потраченные впустую годы коротенькой жизни Пчелки. Я дал волю ненависти, которую испытывал к Двалии и её последователям, и был в ярости оттого, что они за пределами моей мести. Я вызвал в памяти и пристально изучил свое нелепое предприятие. Я поневоле задался вопросом, найду ли я когда-нибудь Клеррес, и что может сделать один человек, чтобы ниспровергнуть это злобное гнездо жестокости. Глупо было даже пытаться, но это было единственным делом, которое ещё придавало смысл моей жизни.

Я спросил себя, струсил ли я, отказавшись рискнуть и вернуть зрение Шуту. Нет. Я лучше подходил для этой задачи, чем он. Мне было грустно оставить его, но я был рад, что он там, где тепло и безопасно. Если мне повезет, и я вернусь к нему, он простит меня. Возможно. И, возможно, к тому времени кровь дракона, которую он принял, вернет ему зрение. Я мог на это надеяться. Я мог надеяться, что его ждёт лучшая жизнь и хорошие годы впереди. Что до меня, моей единственной надеждой было успеть убить, прежде чем убьют меня.

Крутые горные пики, окружавшие нас, замедлили наступление рассвета. Когда рассвело достаточно, чтобы не блуждать в потемках, я снова развел костер побольше, наполнил оба котелка снегом и поставил его таять, затем крикнул остальным подниматься. Пер выбрался из палатки первым, и я устыдился своего нежелания расставаться с его плащом-бабочкой. Холод потянулся ко мне жадными пальцами. Но моя дочь решила, что плащ будет защищать его, и я не могу забрать у мальчика её подарок. Лант поднимался медленнее, и я ускорил процесс, вытащив два своих плаща, которые стали частью его постели.

— Я иду на охоту, — сказал я им. — Вы двое оставайтесь рядом с лагерем. Соберите побольше дров и поддерживайте огонь. Я могу не вернуться до позднего вечера. Или даже до завтрашнего утра.

Насколько далеко это было? Я пойду туда быстро и один, не обремененный ни вьючным животным, ни спутниками. Это мне вполне по силам.

— Куда вы? — Пер что-то подозревал.

— Я уже сказал тебе. На охоту. Надеюсь, что вернусь с мясом. С хорошей едой для нас.

— У вас нет лука. Как вы будете охотиться?

Меня уже утомил этот разговор.

— Как я раньше это делал. Как волк.

Я отвернулся и пошел от них прочь. На краю поляны я остановился.

— Вырежьте себе колья. Здесь есть дикие животные, и некоторые из них достаточно велики, чтобы посчитать вас добычей. Лант, потренируй мальчика. Научи его тому, что знаешь.

Я отвернулся от них. Тыканье кольями друг в друга займет их и согреет. Пока я уходил, Мотли саркастически каркала мне вслед, но не полетела за мной.

Я спросил себя, почему я это делаю. Этого не было в плане. Как не было ни Пера, ни Ланта. Я потянулся к Неттл, чтобы дать ей знать о своих планах, но нашел только ревущий поток Скилла, полный странных голосов. Я поспешно отодвинулся от него и отправился дальше.

Тропинка заросла сильнее, чем я помнил. Деревья и кусты постепенно захватывали края древней дороги Скилла. Видимо, даже магия Элдерлингов не была вечной. По гладкому снегу в беспорядке валялись сметенные ветром мертвые иголки и мелкие ветки. Я смирился с холодом, принял его и почувствовал, как расслабились мышцы от тепла моего собственного тела. Я шёл быстро, но тихо, выискивая вокруг намеки на движение. Если бы выдался случай, я добыл бы кого-нибудь на ужин, но, как догадался Пер, мясо не было моей главной целью.

Когда я шёл здесь в последний раз, листва была зеленой и густой. Теперь на зарослях мха, укутавших стволы деревьев, громоздились целые сугробы. Я прошел мимо дерева, о которое медведь точил когти. Следы когтей были старыми, размякшими от снега. Птицы порхали с ветки на ветку. Мой путь пересекла оленья тропа, но сейчас она была пуста. На маленькой поляне я набрел на заросли шиповника, по-прежнему тяжелые от мерзлых красных плодов. Кормившиеся ими птицы ругали меня, пока я украдкой рвал ягоды по краю колючих зарослей. Я наполнил ими носовой платок и завязал его. В крайнем случае, мы сможем приправить ими кашу или чай. Последнюю пригоршню я отправил в рот, чтобы пожевать на ходу.

Лес сделался гуще и темнее. Я прибавил шагу. Хотя год уже повернул к весне, дни по-прежнему были короткими. Ноги замерзли, я потуже затянул капюшон и побежал, перепахивая занесший дорогу снег, пока ноги не согрелись от нагрузки. Я беспечно бежал, вспугивая жирных птиц, которые могли бы стать хорошим ужином, но охотиться на них было нечем. Потом я переходил на шаг, бежал и снова шёл. Я ел снег, чтобы смочить рот, но не слишком много, чтобы избежать переохлаждения. Вперед. Я наблюдал за тем, как зимнее солнце проплыло над моей головой, и постепенно начали удлиняться тени. Это было глупо. Почему я поддался порыву? Я был таким же идиотом, как Лант и Пер, вместе взятые. Наконец, когда вечер растворил все краски дня, я добрался до первого погребенного под снегом остова у дороги.

Прошли годы, но есть вещи, которые человек не забывает никогда. Я переходил от одного каменного дракона к другому. Вот вырезанный в форме дикого кабана. Вот имеющий форму дракона. Рога синекрылого дракона-оленя обрамлял снег. Каждый из них по-прежнему наполнял меня восхищением.

Много лет назад с помощью крови и магии мы с Ночным Волком пробудили к жизни эти спящие статуи и отправили их на подмогу Верити. Верити. Моему королю. Он и наделенная Скиллом старая женщина Кеттл отдали все свои воспоминания и даже жизни великолепному дракону, высеченному из Скилл-камня — того самого, из которого были сделаны колонны. И в облике дракона Верити поднялся в воздух и унес Кетриккен и Старлинг обратно в Баккип, чтобы его королева могла выносить его ребёнка и продолжить династию. Дракон, которого Верити создал такой ценой, возглавил битву против пиратов красных кораблей и выходцев с Внешних Островов. И когда все они были повержены, а на наши берега пришел мир, Верити-дракон вернулся сюда, чтобы дремать с остальными в глубокой тени под нависающими ветвями деревьев.

Я нашел его. Я стряхнул с него снег, расчистив великолепные крылья, которые теперь были сложены на боках. Я смел снег с головы, вычищая его из закрытых глаз. Затем стащил заснеженные перчатки и голыми руками прикоснулся к холодной каменной брови. Я потянулся к нему не Скиллом, но Уитом, ища короля, которому я служил и которого потерял. Я ощутил смутный проблеск жизни внутри камня. И когда это случилось, я влил в свое касание весь Скилл и Уит, какие смог собрать. Я открыл свою душу и доверил все холодному каменному дракону. Я не вкладывал свои воспоминания в камень, как делал Верити, чтобы пробудить свое создание. Я просто потянулся к своему дяде, своему королю, изливая душу, рассказывая обо всем, что постигло меня, и что я надеялся сделать. Я разделил с ним всю свою боль, потерю жены и ребёнка, пытки, учиненные над Шутом, медленное угасание Чейда — все вместе.

И когда во мне не осталось ни слез, ни жажды мести, я стоял молчаливый и опустошенный на холоде рядом с замерзшим драконом. Дурацкое путешествие. Теперь я остался тут на ночь без палатки, без огня. Я расчистил снег, обнажив многолетние залежи палой листвы, и уселся между вытянутыми вперед передними лапами дракона, в оцепенении прислонившись к нему. Я подобрал под себя ноги и до упора надвинул капюшон, свернулся в клубочек рядом с моим королем и понадеялся, что ночной холод будет не слишком жестоким. В спину мне упирался ледяной Скилл-камень, из которого был вырезан дракон. Было ли Верити холодно где-то там далеко? Или они с Кеттл играли в камни в каком-то другом мире, куда мне не было ходу? Я закрыл глаза, жаждая присоединиться к ним.

О, Фитц. Ты так много всего чувствуешь.

Почудилось ли мне это? Съежившись, я замер. Потом снял с руки перчатку и положил голую ладонь на чешуйчатую щеку моего короля.

На самом деле, ничего не потеряно. Формы меняются. Но никогда не исчезают насовсем.

Верити?

Спасибо тебе. За моего сына. За моих внуков.

Мой король. Ваши мысли согревают меня.

Возможно, я смогу сделать чуть больше.

Я ощутил прилив тепла. Снег таял и стекал с тела дракона, и оно замерцало голубым и серебряным. Тепло поднялось по моей руке и охватило меня целиком. Я наклонился к камню и вдруг почувствовал себя живым. По мере того, как поднималась волна тепла, моя связь Уитом с королем начала угасать. Я потянулся к нему, но больше не мог к нему прикоснуться. Верити? — спросил я, но он не ответил — только теплом. Я обнаружил, что могу проскользнуть ему под подбородок. Я втиснулся под его вытянутую морду между передних лап. Спина перестала болеть от холода. Меня укутало ощущением безопасности и чуда, и я закрыл глаза.

Рассвело. Меня разбудили птицы. Я не чувствовал ничего, кроме тепла моего собственного тела под плащом. Я выскользнул в зимний день, стряхнул с одежды сухие листья и иголки и положил ладонь на чешуйчатую бровь моего короля.

Прохладный камень и тишина. В уголках его глаз образовались крохотные сосульки, словно замерзшие следы от слез. Они пробудили во мне уныние — высокую плату за время единения и утешения. Но я об этом не жалел.

— Прощайте, — сказал я дракону. — Пожелайте мне удачи.

Я снова надел перчатки. Тепло, влившееся в меня, осталось со мной, когда я направился обратно в лагерь. Я шёл размеренно и быстро, надеясь, что увижу желтое сияние нашего костра до того, как свет дня поблекнет. Облака закрывали небо и слегка согревали день. Я шёл, потом бежал, и снова шёл, и раздумывал обо всех вопросах, на которые у меня никогда не было ответов.

Дрожь окаймленного черным уха выдала зайца, сжавшегося в комок под зарослями шиповника, которые я миновал день назад. Неподвижный, как снег, он выжидал, его зимняя шкурка сливалась со снежным покровом, испещренным сучками и птичьим пометом. Я не смотрел на него, а продолжал идти ровным шагом и почти прошел мимо, прежде чем резко обернуться и рухнуть на него.

Я поймал его, накрыв плащом. Руками в перчатках я схватил одну яростно лягающуюся заднюю ногу. Убедившись, что держу его крепко, я встал, взял его голову свободной рукой и с силой дернул. Шея сломалась мгновенно, и его жизнь кончилась. Он висел без движения, теплый, обмякший и мертвый, пока я сжимал его голову. «Жизнь питается смертью», — с грустью сообщил ему я, засовывая подмышку пушистое тельце. Плотнее запахнув плащ, я направился дальше в лагерь.

День вокруг меня угасал. Казалось, деревья ниже склонились над тропой, и холод крепче вцепился в меня. Я продолжал брести. Под конец меня направлял золотой свет походного костра. Странно, но я чувствовал, что добился успеха. Я снова прикоснулся к Верити, пусть даже на короткое время, и я знал, что где-то, в какой-то иной форме, мой король продолжает жить. Плоды шиповника у меня в платке и вес заячьего тела наполняли меня еле сдерживаемой гордостью. Возможно, я был стар, мои суставы болели от холода, и за последние месяцы я потерпел неудачу в десятках важнейших вещей. Но я по-прежнему мог охотиться и добывать мясо, чтобы разделить его с другими. И это было уже кое-что — больше, чем было у меня все последнее время.

Поэтому я вернулся в круг света от костра усталым, но бодрым. Лант и Персиверанс сидели на корточках у огня, глядя в пламя. Я окрикнул их, поднял зайца в воздух и перебросил его Перу, который ловко поймал тушку, схватив обеими руками. Оба уставились на меня. Я ухмыльнулся.

— Что не так? Вы что, не знаете, как разделать зайца на суп?

— Конечно, знаю! — заявил Пер, но Лант заговорил одновременно с ним.

— Тот, кого вы зовете Шутом? Он был здесь. С девочкой по имени Спарк.

— Что? — мир вокруг меня завертелся. — Где он? Почему? Как?

— Их здесь нет, — сказал Лант, и Пер добавил:

— Они ушли обратно в камень. Тот самый, из которого мы вышли.

— Нет, — произнес я словно молитву, но я знал, что на такую не отзовется ни один бог. Лант начал что-то говорить. Я наставил на него палец.

— Ты. Расскажи мне все, каждую мелочь. Пер, займись кроликом, — я сел на корточки по другую сторону костра, в ожидании.

— Рассказывать почти нечего. Мы несли здесь вахту, приносили ветки и поддерживали огонь. Пер достал пращу и с её помощью добыл белку. Мы кое-что тебе оставили, но когда ты не вернулся до вечера, мы все доели. Мы вырезали колья, и я показал парню несколько приемов, которых он не знал. Мы болтали, — он покачал головой.

— Делать было особо нечего. Собрали ещё хвороста для костра. Потом, когда настала ночь, мы услышали глухой стук, как от падения. Мы оба обернулись, и там были они, лежали на снегу. Сначала мы их не узнали из-за зимней одежды. Потом тот, что пониже, сел, и Пер заорал: «Эш!» — и подбежал к нему. Он помог ему встать, и Эш сразу сказал: «Помогите моему господину. С ним все в порядке?». Так что мы помогли встать и второму, и это была женщина. Я взглянул ещё раз, и оказалось, что это Шут. Мы привели их к огню. Они были одеты тепло, но в старомодную одежду, и к тому же женскую. Старые меха, роскошные, но попахивающие плесенью. Пер называл девочку Эш, но Шут сказал, что её имя Спарк. У неё за плечами был огромный мешок, а у Шута была длинная трость.

— Шут спросил у Спарк, кто здесь, и она сказала, что Пер и я. Тогда Шут спросил, почему тебя здесь нет, мы ответили, что ты ушел на охоту. Мы согрели воды, напоили их горячим чаем и дали немного бульона из белки девочке, она выглядела больной. Шут сказал, что ты будешь на него очень зол, но с этим ничего не поделаешь. Потом он сказал: «Что ж, ожидание не сделает нашу задачу ни легче, ни безопаснее. Спарк, ты готова к новому прыжку?» И девочка ответила, что да, но по голосу мы поняли, что ей плохо. И Шут сказал, что ей не нужно идти, что она может остаться здесь и ждать, но Спарк велела ему не быть идиотом, потому что ему нужны её глаза.

Потом они допили чай, поблагодарили нас и ушли обратно к колонне. Когда я понял — что они собираются делать, я предупредил их, что это опасно, что ты сказал, мы должны подождать самое меньшее три дня, прежде чем снова использовать портал Скилла. Но Шут потряс головой и заявил, что жизнь — это всегда опасность, а в безопасности только мертвецы. Он снял перчатку, и девочка вынула крошечную склянку и нанесла ему на руку всего несколько капель какой-то жидкости. Потом Шут взялся за плечо девочки одной рукой, а она подняла его трость, и Шут положил вторую ладонь на Скилл-колонну. Я спросил их, куда они направляются. И девочка ответила: «В город драконов». А Шут сказал: «В Кельсингру». А потом они оба просто вошли в колонну.

Я сел прямо на снег и попытался нормально дышать. Кровь дракона. Вот почему ему нужна была кровь дракона. Я мог понять, почему Шут пошел за нами, он с самого начала хотел быть частью этого путешествия. Но не совсем понятно было — почему сработала кровь дракона. И совсем бессмысленным казалось, что он отправился туда без меня, слепой, с одной только Спарк в качестве помощника.

— Есть ещё одна вещь, — сказал Пер. Он уже успел сноровисто освежевать зайца. Голова и лапы остались внутри шкуры, которую он аккуратно снял с тела животного, кишки были сложены в кучку. Он извлек сердце и печень и положил их в котелок. Темно-красное мясо в белых прожилках он нарезал на куски, по размерам подходящие котелку. Мотли слетела вниз и принялась изучать кучку кишок.

— Какая? — спросил я.

— Он сказал, я имею в виду, Шут сказал: «Не дайте Фитцу пойти за нами. Скажите ему, чтобы оставался здесь и ждал. Мы вернемся».

— Да, он так и сказал, — подтвердил Лант.

— Что-нибудь ещё? Хоть что-нибудь?

Они обменялись взглядами.

— Ну, это не то, что он сказал, а то, что они сделали, — ответил Пер. — Эш оставил большой мешок и основную часть своих припасов здесь. Когда они прошли в колонну, они взяли только часть того, что принесли с собой, — мгновение он боролся с неловкостью. — Сир, зачем Эшу и Грею одеваться, как женщины?

— Вероятно, это единственная теплая одежда, которую легко удалось украсть, — сообщил я ему. — Они взяли её из забытого гардероба, когда-то принадлежавшего старухе по имени леди Тайм. — Лант дернулся, услышав это имя, и я задался вопросом, сколько ему было известно о старой личине его отца.

Пер покачал головой.

— Может быть. Но их лица… губы Эша были красными. Как у девчонки. И у вашего друга тоже. Так что, похоже, они сделали это специально.

Глава 34

ДРАКОНЫ

От имени Малты и Рейна, короля и королевы Драконьих Торговцев, приветствуем Дьютифула и Эллиану, короля и королеву Шести Герцогств!

Мы хотели бы выразить свое глубочайшее удовлетворение недавними торговыми переговорами. Наша делегация высоко отзывалась о вашем гостеприимстве, учтивости и готовности к сотрудничеству. Нас полностью устраивают образцы товаров, которые мы получили, в частности: зерно, бренди и кожа.

Тем не менее, издавна существующие договоры с нашими партнерами-Торговцами должны иметь преимущественную силу. Товары Элдерлингов будут продаваться только через наших агентов в Бингтауне. Мы уверены, что вы знаете о наших обычаях и семейных связях с ними. И убеждены, что вы правильно поймете наше нежелание расторгать союзы, существовавшие поколениями.

И хоть мы не будем торговать товарами Элдерлингов в обмен на товары Шести Герцогств, мы гарантируем, что наши монеты единообразны и подлинны. Поскольку наши деньги появились не так давно, мы понимаем ваше нежелание принимать их, однако если вы настаиваете на отказе, мы будем вынуждены искать новых торговых партнеров, что, как мы уверены, вы прекрасно понимаете.

Что касается драконов, мы понимаем ваше беспокойство. Но мы не имеем никакой власти над ними, и они не обязаны повиноваться нам. И хотя мы дружны с драконами и получаем удовольствие от их общества, мы не станем притворяться, что вправе заключать соглашения от их лица, или заявлять, что можем повлиять на их поведение на ваших землях.

С некоторыми драконами, которые навещают другие страны, можнодоговориться о том, что они будут охотиться в определенных местах или принимать соответствующие подношения. Лучшее время для переговоров с драконами — когда они проснутся после еды. Не рекомендуем пытаться приветствовать или вступать в переговоры с голодным драконом. Если вы пожелаете, мы будем рады поделиться с вами нашими знаниями о драконах, но не просите поделиться опытом, который мог бы принудить их к каким-либо соглашениям.

И вновь благодарим вас за радушный прием, оказанный нашей торговой делегации. Надеемся на длительное и взаимовыгодное сотрудничество между нашими государствами.

— Они не объяснили, зачем пошли в Кельсингру? Не сказали, когда вернутся? Почему они решили, что должны идти немедленно? Почему Шут не дождался меня?

Ни Лант, ни Пер не могли ответить на эти вопросы, как и на любые другие, которые я задавал. Словно волк в клетке, я ходил взад-вперед от костра к каменной колонне и обратно. Я бы рискнул последовать за ними, но знал, что если не вернусь, то Ланта и Персиверанса ждёт верная смерть. Я спросил себя, не прикрываю ли чувством долга собственную трусость? На этот вопрос у меня не было ответа.

Мы съели зайца, выпили бульон и заварили чай из найденного мною шиповника. Пока меня не было, Лант и Пер обустроили наш лагерь. Они подтащили к костру бревно, на котором можно было сидеть, и привели в порядок наши пожитки. Я бросил взгляд на большой мешок, который оставили Шут и Спарк. Очевидно, они собирались в длительное путешествие. Но если вещи предназначались для Кельсингры, то почему они бросили их здесь? И если Шут хотел путешествовать вместе со мной, то почему они со Спарк ушли без меня? Я сидел, уставившись в огонь, и ждал.

— Мне первым постоять на часах? — спросил Пер.

Звук его голоса вывел меня из оцепенения. Я повернулся и взглянул на его озабоченное лицо.

— Нет, Пер. Я не устал. Иди поспи. Я разбужу тебя, когда наступит твоя очередь.

Он присел рядом со мной.

— Я выспался, пока вас не было. Заняться все равно больше было нечем. Так что я тоже не устал.

Я не стал спорить. Он поймет, что сделал неправильный выбор, когда наступит его очередь сторожить. Лант уже лег спать. Некоторые время мы оба молча смотрели в огонь.

— Почему они были одеты как женщины?

Секреты, секреты, секреты. У кого их нет?

— Лучше спроси об этом у них самих.

Он ненадолго затих, а потом спросил:

— Эш — девочка?

— Лучше спроси об этом Эша.

— Уже. А он спросил, почему я одет как парень.

— И что ты на это ответил? — подтолкнул я его мысль.

Он снова помолчал, а потом сказал:

— Значит, он — девчонка.

— Я этого не говорил.

— И не надо было, — он съежился у огня. — Зачем Эш притворялся, что он парень?

— Лучше спроси об этом Спарк.

— Спарк, — от этого имени его покоробило. Он насупился и скрестил руки на груди. — Ну уж нет. Я ему больше не доверяю, — на мальчишеском лице застыла упрямая решительность. — Тот, кто меня обманывает, мне не друг.

Я тяжело вздохнул. Я мог много чего ему сказать. Задать сотню вопросов, которые заставили бы его посмотреть на вещи по-другому. Но на чужом опыте не учатся. Я подумал о том, что говорил мне Верити. Суровые советы Баррича. Наставления Пейшенс. Когда я до них дозрел?

— Поговори со Спарк, — посоветовал я.

Он долго молчал.

— Может быть, — ответил он наконец.

Казалось, мальчик действительно не хотел спать, так что я оставил его у огня, а сам потеснил Ланта, чтобы освободить себе место, и заполз под одеяло. И стал обдумывать ситуацию. Должно быть, я провалился в сон, потому что очнулся, когда Пер менялся местами с Лантом. Мальчик прижался ко мне спиной, тяжело вздохнул и вскоре засопел. Я закрыл глаза и попытался снова уснуть. Ничего не вышло, и вскоре я поднялся и пошел к костру, где сидел Лант. Он кипятил в котелке талую воду для чая. Я сел рядом с ним и замер, глядя на пламя.

— Почему вы меня так невзлюбили?

Я ответил, не раздумывая.

— Из-за тебя моя дочь была несчастлива. А когда мне пришлось доверить её тебе, ты не позаботился о ней. Из промерзшего фургона её забрал Ревел.

Он помолчал.

— Мы с Шан растерялись. И не могли взять в толк, что происходит у вас с Риддлом. Вы-то нам почти ничего не объяснили. Я пытался забрать Пчелку из фургона, а она повела себя… как капризный ребёнок. Я устал, замёрз и злился на вас. Ну, и решил, что она придет сама. А если бы ничего не случилось, было бы это все важно? Фитц, я не собирался быть и писарем, не то что учить детей. Я всего лишь хотел остаться в Оленьем замке среди друзей и жить своей жизнью. Раньше мне не доводилось заботиться о детях, да и, признайте, Пчелка — необычный ребёнок.

— Довольно, — оборвал я его. Чувство вины, которое он всколыхнул во мне, испарилось с его последними словами.

— Я не похож на вас! — выпалил он. — И не похож на отца. Я пытался, чтобы угодить ему. Но я не такой! И не хочу таким быть. Я здесь с вами, потому что признаю, что подвел вашу дочь. И мою сестру. Сестру. Представляете, как у меня внутри все переворачивается, когда я её так называю? Что они сделали с Шайн, с моей сестрой — мне плохо от одной мысли о том, что ей пришлось пережить. Я хочу отомстить за неё и за Пчелку. Я понимаю, что не могу изменить того, что уже произошло. Я не могу повлиять на то, что сделал, только на то, что сделаю дальше. То, что я делаю, я делаю не для вас и не для отца. Для себя. Чтобы примириться с тем, что произошло. Я не знаю, чем смогу помочь, и получится ли у меня. Но я здесь. И намереваюсь попробовать. Я не могу вернуться домой, пока все не кончится. Но потом хочу попасть домой, причем живым. Так что лучше поговорите со мной и расскажите, что происходит, или объясните мне, что делать. Сделайте что-нибудь. Потому что я буду с вами до тех пор, пока вы не вернетесь домой. Или пока я не умру. И думаю, этот мальчик — тоже.

— Ты мне не нужен. Я не хотел, чтобы ты ехал за мной.

— И тем не менее, мы оба здесь. Полагаю, что даже вы не настолько жестоки, чтобы из-за моего невежества дать мне умереть.

Он был прав. Я раздумывал, что ответить, когда услышал приглушенный вопль. Он внезапно прорвался и стал громче, за ним донеслись звуки бурной возни у Скилл-колонны. Ланту хватило самообладания выхватить из огня горящую палку. Я оказался у колонны первым и, когда Лант замахнулся головешкой, крикнул ему:

— Назад! Не прикасайся к Шуту и не дай ему дотронуться до тебя! — и тут же скомандовал: — Оттащи Спарк к огню. Разбуди Пера и нагрей воды.

Спарк дергалась и поскуливала, как собака, которой снится кошмар, но глаза её были открыты. Я испугался за неё. Много лет назад я видел, что может сотворить переход через портал с неподготовленным рассудком. Многие новички, обучавшиеся Скиллу, сошли с ума, когда Регал попытался переправить через колонну небольшую армию. Спарк не обладала Скиллом и только что совершила свой третий переход через Скилл-портал менее, чем за три дня. Я злился на Шута за то, что он подверг её такому риску, и одновременно страшился, что не смогу помочь ей. Ещё больше я боялся за самого Шута. Я молился, чтобы в тусклом свете горящей ветки мне померещилось, что его левая рука неравномерно посеребрена Скиллом.

Он лежал на спине, повернув лицо в мою сторону, и тяжело дышал. В его широко распахнутых слепых глаз плясали отблески факела. Надетые на нем юбки раскинулись вокруг, словно рухнувший шатер.

Я услышал, как Пер что-то спрашивает сонным голосом, а Лант громко велит ему развести огонь, набрать и растопить снега в котелке и принести одеяла, чтобы укутать Спарк. Я решил, что они и сами справятся с ситуацией. Они делают для Спарк то же, что мог бы я. Согреть её и попытаться накормить. Я склонился над Шутом с правой стороны, стараясь держаться подальше от его опасно посеребренной руки.

— Шут, — позвал я как можно спокойнее. — Шут, ты слышишь меня? Ты можешь говорить?

— Дракон! — судорожно выдавил он. — Дракон здесь?

Я посмотрел в ночное небо. И не увидел ничего, кроме холодных, мерцающих в темноте, звезд.

— Я не вижу дракона.

— Он гнался за нами. Мы бежали, Спарк держала меня за руку и тащила по улицам. Там было множество Элдерлингов, они смеялись и болтали, а мы все бежали и бежали прямо сквозь них. Спарк кричала, что они ненастоящие, только дракон настоящий. Но мне показалось, что один был реальным. Один Элдерлинг. Я почувствовал его стрелу, — он замолчал, переводя дыхание.

— Тебя ранило? А Спарк?

— Я не знаю, — правой рукой он ощупал складки блузы на плече. — Мне почудилось, что кто-то на мгновение сильно сжал меня и отпустил. Спарк бежала и тащила меня за собой, я старался не отставать. Потом она крикнула: «Колонна!», и я ударил по ней. Так мы оказались здесь. Ох, Фитц, мы здесь. Не злись на меня. Пожалуйста, не злись.

— Я не злюсь, — солгал я. — Но очень боюсь за вас обоих, — это была истинная правда. Я заговорил, тщательно подбирая слова: — Шут, твоя левая рука выглядит так, будто на ней Скилл. Как у Верити, когда он вырезал дракона. Я помогу тебе встать и добраться до огня. Не касайся этой рукой ни себя, ни меня.

Угасающий свет факела лизнул блестящие пальцы Шута. Я не знал в точности, откуда Верити добыл так много чистой магии. Мой король окунул в неё обе руки, чтобы лучше выточить дракона из камня. Чистый Скилл проник в его плоть и помутил рассудок. Когда мы нашли его, он с трудом узнал собственную жену. Кетриккен разрыдалась, увидев его таким, но его в тот миг не заботило ничего, кроме создания дракона.

— Да, — ответил он.

В свете факела его улыбка показалась мне счастливой и устрашающей. Он поднял посеребренные пальцы, и я отшатнулся от него.

— Я все же это сделал. Несмотря ни на что. Я захватил с собой перчатку, на тот невероятный случай, если мне повезет. Она в кармане моей юбки.

— В левом или правом?

— Справа, — слегка похлопал он по карману.

Я не хотел прикасаться к его одежде. Я понятия не имел, как чистый Скилл оказался у него на левой руке, но боялся, что он мог быть разбрызган где-то ещё. Я воткнул ветку, на которой едва теплился огонек, в снег, нащупал краешек белой перчатки, которая выглядывала из кармана, спрятанного в складках пышной юбки, и вытянул её.

— Положи правую руку мне на запястье, чтобы чувствовать, что я делаю. Я держу расправленную перчатку. Ох, Шут, будь аккуратен. Я не хочу, чтобы эта штука на меня попала.

— Если бы ты чувствовал то же, что и я, то захотел бы, — ответил он. — Он обжигает, но приятно.

— Шут, умоляю, побереги меня.

— Хорошо. Хоть раньше я едва ли старался. Растяни её пошире, Фитц.

Я растянул перчатку и сказал:

— Постарайся не задеть левой рукой с внешней стороны. И не касайся левой руки правой.

— Я знаю, что делать.

Я тихо выругался, выражая сомнение на этот счет, он удивил меня, рассмеявшись в ответ.

— Давай сюда перчатку, — добавил он. — Я сам справлюсь.

Я беспокойно наблюдал за ним, ожидая, что он или заденет правую руку или внешнюю сторону перчатки. В тусклом свете угасающего факела видно было плохо, но мне показалось, что он справился.

— Ты в состоянии подняться и идти?

— Я надел перчатку. Разве тебе этого мало?

— Думаю, нет, — я обхватил его рукой и поднял на ноги. Сил потребовалось больше, чем я ожидал, только тут я оценил вес всех надетых на него юбок и подбитого мехом плаща. — Сюда. Тут костер.

— Я ощущаю его.

Он стоял на ногах неуверенно, но идти мог.

— Ощущаешь? Или видишь свет на фоне темноты?

— И то, и другое, и даже больше. Думаю, это драконье чутье, которое передалось мне с кровью дракона. Я ощущаю огонь, вижу его свет, но не только. Сложно описать. Дело не в глазах, Фитц. Я чую тепло. Тепло твоего тела, а ещё сильнее — тепло огня. Я знаю, что Лант стоит слева, а Персиверанс склонился над Спарк. Она не пострадала?

— Надо узнать, — сказал я, пытаясь подавить страх. Я был наделен Уитом, поэтому прекрасно понимал, что значит обладать чувством, которого нет у других. Если он говорит, что чует моё тепло, зачем сомневаться? Я ощущал, что с дальнего края рыночной площади из темноты леса за нами наблюдает лиса. Это подсказал мне Уит. Не стану ставить под вопрос то, что говорит Шуту его «драконье чутье».

Я остановил Шута у костра. Моё сердце упало: Спарк распростерлась на снегу, издавая тонкие жалобные звуки, похожие на мяуканье потерявшегося котенка. Она дергала руками и бессмысленно дрыгала ногами, одетыми в сапоги. Рядом с ней на корточках сидел Пер. Выражение его лица было столь же переменчиво, как свет от костра. Страх. Сочувствие. Беспокойство. Замешательство.

— Сзади тебя бревно. Чуть дальше. Садись.

Шут сел резче, чем рассчитывал. Меня охватила тревога при виде того, как он тщательно расправляет вокруг себя юбки. Белая перчатка на его левой руке явно была дамской, не менее женственным было и само движение, которым он поправлял капюшон плаща. Я заметил, что губы Ланта дернулись, словно у кошки, унюхавшей что-то неприятное. Это меня задело.

— Как чувствует себя Спарк? — спросил я Персиверанса, при звуке этого имени его передернуло.

— Не знаю.

Я присел рядом с девочкой и заговорил, обращаясь к Шуту:

— Она в сознании. Глаза открыты, и она что-то бормочет. Но взгляд бессмысленный, — я посмотрел на Пера. — Не мог бы ты дать мне плащ с бабочками? Надо получше согреть её.

Он поднялся без колебаний, скинул с себя накидку и передал мне. Я снял один из плащей, что были на мне, и отдал ему. Он с благодарностью натянул его. Я перевернул Спарк и подсунул один из краев разноцветного плаща ей под спину, а потом укутал её так, что непокрытым осталось только лицо. Она стала похожа на пестрый кокон. Издаваемые ею звуки постепенно затихли и превратились в тихое посапывание, судороги тоже становились слабее.

— Расскажи мне все, — велел я Шуту.

Он плотнее укутался в плащ, от которого даже в холодном зимнем воздухе несло затхлостью. Это был предмет гардероба леди Тайм, сшитый из толстой шерсти и подбитый мехом. Тяжелые шерстяные юбки доходили Шуту до голенищ кожаных сапог, которые предназначались скорее для города, чем для заснеженного леса. Он откинул со лба короткие бесцветные волосы и слегка вздохнул.

— Ты бросил меня. Ты сказал, что собираешься так поступить, и по твоему голосу я понял, что ты говоришь всерьез. Так что я начал срочно готовиться. Мне это не нравилось, Фитц, но ты не оставил мне выбора. Я убедил Спарк, что моё место рядом с тобой, и это на самом деле так, учитывая нашу опасную затею. Леди Розмари выгнала Спарк, предоставив ей самостоятельно заботиться о себе в Оленьем замке, так что потребовалось немного, чтобы окончательно склонить её на мою сторону. Я уговорил её совершить набег в старое логово Чейда. Она раздобыла для меня кровь дракона.

— Почему именно кровь дракона?

— Шшш! Дай мне договорить, — он безошибочно посмотрел на Ланта. — В том заплечном мешке, что мы оставили, есть травы для чая. В переднем левом кармашке, — он перевел глаза на котелок. — Вода вот-вот закипит.

Лант замешкался, но все же поднялся и пошел в сторону палатки.

— Там ещё есть две чашки. Это тонизирующий чай. Он может помочь Спарк, — крикнул Шут вслед Ланту, а потом вновь обратил все внимание на меня.

— С одеждой было просто. По этому поводу ни у кого не возникло вопросов. Она из шкафа леди Тайм, конечно же. Спарк сказала, что замок на двери непростой, но старый, а её учили, как их взламывать. Когда мы оказались внутри, то большую часть дня потратили, выбирая то, что нам было нужно. Спарк доказала, что может мастерски подогнать одежду по размеру. На это ушла большая часть времени. Она перетаскивала по паре вещей в мою комнату и там подрезала, подгоняла, подшивала их. Мы почти закончили, когда ты пришел в последний раз и стал стучать в дверь. Я не рискнул впустить тебя, потому что боялся, что ты тут же все поймешь.

Я понял, что он уклоняется от вопросов о крови дракона. Придется припереть его к стенке и добиться ответов позже. Лант вернулся с травами для чая. Он вопросительно посмотрел на меня, я кивнул, и он принялся за дело. Пер подошел ближе, чтобы послушать рассказ. Шут перевел слепые глаза в направлении мальчика и улыбнулся. Пер опустил голову. Я не винил его: золотые глаза Шута выглядели пугающе.

— Как вы добрались до Камней-Свидетелей? — я не мог вообразить, как слепой Шут и девочка смогли проделать этот путь.

— Никак, — ответил Шут. — Поздно ночью мы тепло оделись, Спарк взяла наш мешок, мне дала посох, и мы спустились в баккипские подземелья. Пройти мимо стражи было делом нелегким, но когда пришло время смены караула, мы умудрились проскользнуть. Спарк и раньше это удавалось, когда она следила за Чейдом. Она знала путь. Дьютифул распорядился установить в коридоре железную решетку и повесить на неё замок, однако и тут Спарк знала, что делать. Когда мы её миновали, нам впервые пришлось рискнуть по-крупному. Она капнула драконьей крови мне на руку и крепко взяла меня за другую руку. Я прижал ладонь к старому Скилл-камню, тому самому, который использовали в фундаменте Оленьего замка, когда перестраивали руины элдерлинговских построек. Сработало! Мы вышли из камня на Аслевджале.

Я прекрасно помнил это место. Я пристально взглянул на него:

— Сколько вы там пробыли?

— Сколько потребовалось, чтобы понять, какая грань колонны перенесет нас сюда. Ещё мазок драконьей крови и мы отправились дальше. Я был крайне удивлен, обнаружив тут Ланта и Персиверанса, хотя Спарк, кажется, догадывалась, что Персиверанс будет здесь. Тем не менее, я почувствовал холодок, когда он увидел, как мы одеты, — Шут снова перевел невидящий взгляд на мальчика. Пер промолчал, уставившись в огонь. — Я понял, куда ты пошел. И даже подумал, не пойти ли за тобой. Мне хотелось бы ещё раз пройтись по каменному саду. Дотронуться до Верити-Дракона, — его губы изогнулись в странной улыбке. — В последний раз прикоснуться к Девушке-на-драконе. Ты навестил её?

— Нет, — почему-то от мысли об этом каменном драконе у меня по спине пробегал озноб.

Он тихо спросил:

— Спарк поправится?

Я хотел разозлиться на него, потребовать объяснить, зачем он так безрассудно рисковал её жизнью.

— Не знаю. Четыре перехода через портал менее чем за два дня? Я такого никогда не делал. Постараемся согреть её, насколько это возможно, и напоить горячим чаем, а дальше остается только ждать, — мне все же удалось сдержать упреки и вопросы. — Я очень хотел бы понять, почему это все так мало повлияло на тебя.

Внезапно он выпрямился и оглядел древние постройки, как будто мог видеть их.

— Фитц. Мы были здесь. Помнишь? Когда я умер.

— Как я могу забыть? — я оставил без внимания недоуменные взгляды, которыми наградили меня Лант и Пер. Хоть они и делали вид, что увлеченно смотрят в огонь, но явно жадно прислушивались к нашему разговору. У меня не было никакого желания объяснять им, что случилось на этом месте одним давно минувшим летним днем. Одно упоминание Шута о тех событиях воскресило их в памяти с новой силой. И дело было не в том, что я взял на себя его смерть, хотя это и пронимало меня насквозь до сих пор, а в воспоминании о том, как, поменявшись телами, чтобы вернуть его к жизни, мы слились и на время стали единым существом. Одним целым.

Как верно это ощущалось, как гармонично.

— Здесь все и случилось, — снова подтвердил я.

— Да. Когда мы уходили, то оставили здесь мои вещи. Шатер Элдерлингов. Мой маленький котелок…

— Прошли десятилетия, — напомнил я.

— Но они были сделаны Элдерлингами. Ты разбил лагерь на старом фундаменте. Не помнишь, где именно? Может поискать под снегом, вдруг что-нибудь осталось?

Я мог. Я вспомнил, где ставил шатер, и вспомнил, где сложил погребальный костер для Шута.

— Возможно.

— Фитц, пожалуйста. Поищи прямо сейчас. Шатер стал бы укрытием от холода для нас всех. Даже если от него остались лишь обрывки, которые могут послужить одеялами, они согреют нас лучше, чем шерсть и мех.

— Хорошо, — было понятно, что он не станет продолжать свой рассказ, пока я не выполню его просьбу. Я нашел подходящую ветку и сунул её в огонь. Дожидаясь, пока она загорится, как факел, я спросил Пера: «Как она?». Он осторожно приблизился к своей подруге.

— Она перестала стонать и бормотать. Теперь она не шевелится. Это хорошо?

— Не знаю. Она четыре раза прошла сквозь Скилл-колонны за короткое время. Не уверен, что даже я бы такое пережил, уж не говоря об её неподготовленном рассудке.

— Маг Гр… ваш друг кажется невредимым.

На это я ничего не ответил. Я не хотел говорить о крови дракона и о том, как он изменился с тех пор, как выпил её, а уж тем более с тех пор, как нанес её на свою руку.

— Следи, чтобы она была в тепле. Говори с ней. Будь её связью с этим миром. Лант, пожалуйста, пойдем со мной.

Он с готовностью поднялся и, когда я поднял вверх наш жалкий «факел», последовал за мной в темноту. Я принял за ориентир Скилл-колонну и постарался вспомнить, где располагалась резная каменная изгородь по отношению к нашему шатру. Похоронный костер был там же. Я поднял факел выше. Мне показалось или из-под снега возвышался небольшой холм, словно напоминавший о ветках и поленьях, которые разлагались там годами? Я направился в ту сторону.

Шатер находился позади него. Я шёл медленно, глубоко загребая ногами снег в попытке нащупать подошвами сапог камни старого фундамента. Неожиданно я наткнулся на что-то носком сапога. Неужели спустя столько лет от шатра Шута могло что-то сохраниться? Я подцепил находку сапогом и вытянул её на поверхность. Ткань. Яркие краски весело заиграли даже в слабом свете нашего факела. Много лет назад мы с Шутом забрали свои зимние вещи и просто ушли из этого лагеря. Я провел его через Скилл-колонну обратно на Аслевджал. Столько лет прошло, а обрушившийся под тяжестью снега шатер все ещё был здесь.

— Помоги мне его вытащить, — бросил я Ланту. Он воткнул горящую палку в снег и нагнулся, хватаясь за край ткани. Мы потянули за край, но работа оказалось тяжелой не только из-за снега. На шатер налетели опавшие листья, мох, ветки, — все, что, казалось, как по волшебству исчезает с камня рыночной площади и дороги Скилла, на ткани, однако, лежало грузом прошедших лет. Дело продвигалось медленно. Когда шатер появился из-под снега, и я стряхнул с него мусор, опоры приподнялись, и перед глазами предстала яркая вереница драконов и змей.

Однако ушло немало времени, чтобы окончательно вытащить его. Факел прогорел, а мы все ещё работали. Поскольку мы с Шутом покинули шатер внезапно, внутри остались вещи, и я боялся, что мы можем порвать ткань ещё до того, как высвободим её. Но она выдержала. Я хорошо помнил, как шатер защищал нас от ледяных ветров Аслевджала, и тепла наших тел было достаточно, чтобы согреть воздух внутри него. Даже если он прохудился, он все равно мог послужить укрытием для нашей разросшейся компании. Мы осторожно перетащили шатер к костру. Яркая ткань обледенела, поэтому обнаружить в смерзшихся складках вход оказалось непросто.

— Мы его нашли, — сказал я, и Шут просиял, как ребёнок.

Спарк неподвижно лежала с открытыми глазами и шевелила губами. Время от времени она переводила взгляд, а однажды улыбнулся в пустоту. Она беззвучно бормотала. Тут меня как громом поразило.

— Что я за глупец! Нужно перенести её с мостовой и подальше от фундаментов. Посмотри на неё. С ней говорят камни.

— Этот шепот? — озабоченно спросил Лант. — Прошлой ночью я подумал, что это ветер среди деревьев. А Пер вообще ничего не слышал.

— И ты тоже, — скомандовал я.

Работа в холоде и темноте была тяжелой. Я отправил Ланта и Пера выкопать неглубокую ямку для костра под елями, где снега было поменьше, потом поднял Спарк и перенес её в свою палатку. Потом занялся шатром Элдрелингов, надо было окончательно отряхнуть его от снега и мха и расправить, чтобы найти углы. Раньше я не обращал внимания на опоры. Они были белыми и напоминали китовый ус. Я отложил их и вернулся к тому месту, где мы выкопали шатер. Порывшись в снегу, я отыскал остальные опоры и ржавый каркас старого очага. Сойдет.

Установить шатер оказалось непросто, я провозился довольно много времени. Мы поместили очаг в углубление, принесли углей и вскоре разожгли костер, чтобы нагреть его. Шатер Элдерлингов был просторнее, чем моя маленькая палатка. Как только мы перенесли спальники, я занес Спарк внутрь. Мы подвесили над огнем котелок, чтобы растопить снег.

— Останься с ней, — обратился я к Перу. А Ланту сказал: — Поройся в наших вещах. Собери съестное.

Я вернулся к огню, где все ещё сидел Шут.

— Твой шатер установлен. Тебя проводить?

Он смотрел в сторону шатра, его лицо озаряла слабая улыбка.

— Я почти чувствую его очертания, потому что он прекрасно сохраняет тепло, — он тяжело вздохнул. — С ним связано столько воспоминаний. Я рассказывал тебе, что это драконица Тинталья приказала Торговцам Дождевых Чащоб помочь мне? Мне преподнесли этот шатер и замечательную тунику. А плащ, который ты называешь плащом-бабочкой? Прилкоп нашел его в Кельсингре. Он свернул его в комочек и ухитрился сохранить, даже когда мы были рабами. Он отдал его мне в Клерресе. А я передал его Инкалу. Своей посланнице, — он замолчал.

Мне стало жаль его, но я взял волю в кулак.

— Тебе не удастся отвлечь меня от темы, заводя разговоры о другом, Шут. Вы со Спарк прошли через портал в Кельсингру. Она принадлежит жителям Дождевых Чащоб, которые зовут себя Драконьими Торговцами. Там правят королева Малта и король Рейн. Там или где-то рядом живут драконы. Итак. Что случилось, когда вы оказались там?

Если я надеялся вытянуть из него правду, рассказав то, что уже знал о Кельсингре, то потерпел поражение.

— Малта, — сказал он и улыбнулся. — Наверное, самая упрямая молодая девушка, которую мне доводилось встречать. И все же милая. Я назвал в её честь лошадь. Помнишь?

— Да. Неттл говорила, что Баррич был поражен, когда получил её в подарок. Итак. Вы вышли из портала…

Он сжал было губы, а потом заговорил.

— Стояла ночь. Спарк нужно было немного посидеть и прийти в себя. Я позволил ей отдохнуть, хотя мне было трудно усидеть на месте, даже несмотря на то, что была ночь. Я знал, что вокруг ночь, потому что не чувствовал тепла от окружающих предметов. Я слеп, Фитц. Но внезапно я увидел город, залитый негаснущим светом, и людей в яркой одежде, которых вы зовете Элдерлингами. Мы прибыли в разгар какого-то праздника. По крайней мере, именно его вспоминал для нас город. Я мог видеть! Не думаю, что ты в состоянии представить, каково это — быть так долго лишенным зрения, привыкнуть и даже смириться с тем, что ты можешь различать лишь свет и темноту, а потому вновь стать зрячим. Цвета и люди, сменяющиеся выражения на лицах, танцующие по стенам тени, яркий свет факелов! О, Фитц!

Он ненадолго затих, слышно было только его дыхание, словно он был голодающим, который только что описал застолье. Я ждал.

— Конечно, я знал, что это обман. Или, если хочешь, представление, разыгранное камнями памяти города. Однако это не умаляло его привлекательности для меня. Даже наоборот — делало более притягательным. Я хотел узнать больше. Странно, но когда Спарк попыталась заговорить с проходящими мимо людьми, я встревожился за неё больше, чем за себя. Я поднял её на ноги, и мы побрели по улицам.

— Фитц, как же замечательно было идти, держа её за руку, но не нуждаться в её зрении. Ну, почти. Некоторым местам в городе требуется ремонт, город велик, даже слишком велик, для его нынешнего населения. Я просил её быть осторожнее, и искать таких же живых людей, как мы с ней, ходивших среди теней, которых показывал нам город. Она сказала, что постарается, но речь её была путаной, и я не был уверен, что она меня поняла, — он снова прервался и перевел незрячий взгляд на шатер Элдерлингов. — Я замёрз, — сказал он.

— Если мы пойдем в шатер, то остальные услышат твой рассказ. Здесь мы в сравнительном уединении.

— Это не слишком важно. Спарк была со мной, и не сомневаюсь, что, когда она поправится, то расскажет все Персиверансу. Они стали близкими друзьями.

Я не стал говорить, что она может не поправиться. И не стал упоминать, что у Пера возникли сомнения в их дружбе. Вместо этого я помог ему подняться и провел по неровной земле до входа в шатер Элдерлингов. Он красиво смотрелся в темноте: свет небольшого костерка внутри освещал ткань, и нарисованные на ней драконы и змеи переливались золотом, пурпуром и лазурью. Красота эта была яркой и одновременно утонченной, и от этого зрелища я воспрянул духом. Позади нас потрескивал и танцевал костерок, наполняя запахом смолы холодный лесной воздух. До меня доносился запах каши, которую готовил Лант. Шут был рядом со мной, живой и невредимый, несмотря на свою глупую выходку. На миг моё сердце воспарило от волчьего неподдельного удовлетворения настоящим моментом.

В следующий миг я устыдился. Как я мог испытать даже мгновение покоя, когда моя Пчелка была навечно потеряна? Когда я направлялся в земли, которых никогда не видел, чтобы убить всех Служителей, до которых смогу добраться? Когда прямо передо мной в прекрасном шатре молодая девушка мучилась от болезни, навеянной Скиллом?

— Ты скрипишь зубами, — тихо заметил Шут.

— Я всегда подвожу людей, которых люблю больше всего.

— Вернее сказать, ты судишь себя строже, чем другие.

Мы добрались до входа в шатер.

— Пригни голову, — посоветовал я.

— Подожди, я сниму часть одежды, — ответил он. Я принял его тяжелый шерстяной плащ, отороченный мехом, набитый пухом расшитый жилет, потом он расстегнул пояс и снял несколько слоев юбок, под которыми оказались шерстяные штаны.

Я сгреб все это в солидную охапку.

— Мне кажется, или женская фигура создается нарядами? — пробормотал я, пытаясь управиться со своей ношей.

— Даже больше, чем ты подозреваешь, — ответил он.

Мы вошли в шатер Элдерлингов. Он уже начал прогреваться от небольшого костерка в очаге. Пер соорудил подстилку из еловых веток и положил на неё Спарк. Он сидел перед огнем, скрестив ноги, и казался озабоченным и мрачным.

— Секунду, — сказал я Шуту и завернул его женские вещи в плащ, чтобы соорудить подобие тюфяка. — Сюда, — направил я его, и он аккуратно сел. Он вытянул руки к огню, одна из них была голой, другая в перчатке.

— Вот так гораздо лучше, — воскликнул он.

В шатер вошел Лант с кипящим котелком каши в руках. Он разложил каждому из нас, включая Спарк, по порции еды, которая оказалась не слишком подгоревшей. Парень учился. Он передал нам хлеб и сыр, и я решил, что это тоже правильно, нам нужна более сытная еда.

— Завтра я постараюсь добыть мяса, — предложил я.

— Завтра нам надо продолжить путь, — возразил Шут.

— Только в том случае, если тебя не тревожит, что это убьет Спарк. Я не позволю этой девочке пройти через портал по крайней мере ещё три дня, и даже тогда сомневаюсь, что она будет готова. Если сегодня мне удастся связаться Скиллом с Баккипом, то я попрошу Неттл отправить сюда кого-нибудь, кто хорошо владеет Скиллом, чтобы забрать вас обратно.

— Ну, этому не бывать, — ласково заметил Шут после затянувшейся паузы.

Спарк повернула голову в нашу сторону и заговорила:

— Дракон? Красный дракон?

— Дракона здесь нет, — успокаивающе ответил Шут. — Мы сбежали от неё. Когда мы вернемся в Кельсингру, в первую очередь мы отправимся к Малте и поговорим с ней. Она — друг, Спарк. Если бы я мог сначала пойти к ней, то на нас бы не напали.

— Думаю, как раз самое время поговорить об этом нападении. Почему вы так торопились попасть в Кельсингру, почему на вас напали, и как твоя рука оказалась покрыта Скиллом?

Шут издал сдавленный звук. Я уже понял, что он снова собирается ходить вокруг да около. Он прокашлялся.

— Как тебе известно, наша дружба с королевой Малтой и драконицей Тинтальей началась много лет назад, так что я решил…

— Вы дружите с драконицей и королевой?! — перебил пораженный Персиверанс.

— Для меня это тоже новость, приятель. Хотя у меня возникли кое-какие подозрения много лет назад. Но, Шут, не сбивай нас с толку рассказом о том, как все это началось. Мы верим, что у тебя есть необычные связи, и оставляем за собой право вернуться к этому позже. Продолжай.

Шут пересел поближе к Спарк. Он попытался нащупать её ладонь, я увидел, что ей неудобно, наклонился и развернул плащ-бабочку так, чтобы она могла высвободить руку.

— Ты хочешь горячего чая? Или съесть что-нибудь?

Она посмотрела на меня все ещё затуманенным взглядом, но смогла кивнуть. Я развернул в её сторону завиток Скилла, страшась быть затянутым в водоворот портала, но ничего не почувствовал. Я подозревал, что Скилл измотал её, но не изувечил, и посмел понадеяться, что она поправится.

Шут глубоко вздохнул и начал:

— Итак, была ночь, и улицы казались темными и безлюдными, но только не для меня. Мне они представлялись широкими и освещенными по случаю праздника, здания светились сами по себе бледным светом, отчего факелы казались ещё более живыми и яркими. Тем не менее, я иногда спотыкался об упавшие камни, которые город не показывал мне, а однажды дорога была и вовсе перегорожена, и нам пришлось идти в обход.

— Но ты знал, куда идешь, — я выдержал недолгую паузу. — Шут, ты раньше был в том месте в Кельсингре?

Он помедлил.

— Нет… не лично. Не сам. Фитц, у меня теперь есть драконье чутье. Оно навевает мне сны. Сны, которые больше похожи на воспоминания.

Он нахмурился, и я внезапно позволил себе увидеть, насколько он изменился. Его кожа приобрела ту же фактуру, что можно обнаружить на брюшке маленькой ящерки. В тусклом свете очага его глаза светились золотом, в них отражалось беспокойство.

— Я помню странные вещи. Полет над океаном. Мускусный запах оленя, когда он понимает, что бежать некуда, и решает бороться. Вкус горячей крови на языке. Драконы пронизаны голодом и страстями, недоступными даже человеческому воображению. Вы все не поймете, о чем я говорю, только Фитц поймет. Мне снился серебристый Скилл, который наполняет колодец и переливается через край. Мне снилось, как после землетрясения он поднимается к поверхности реки, словно струящаяся серебристая лента. Но чаще всего мне снилось, что я пью его. Что я погружаю в него свою морду практически по глаза и пью длинными глотками, — он коротко и бесшумно вздохнул, словно одно упоминание о серебристом Скилле распаляло его голод. — И я помнил, где пил его однажды. Из колодца в Кельсингре. Туда я и направился.

Он все ещё держал Спарк за руку, но повернулся ко мне.

— Так я узнал, что в крови драконов есть Скилл. Все драконы жаждут его каждой своей частичкой. И поэтому я был уверен, что кровь перенесет меня через Скилл-порталы, как и случилось.

Талая вода в котелке, наконец, с неохотой закипела. Персиверанс приготовил каждому из нас по чашке чая. Рассказ был прерван, пока мы помогали Спарк сесть, взять дымящуюся чашку и выпить чай. Я с облегчением заметил, что девушка приходит в себя. Она создавала для меня значительную проблему. Мне нужно было продолжать путь, и следующим шагом должно было быть путешествие в Кельсингру, если бы Шут не превратил город в потревоженный улей. Спарк, наконец, сама села прямо, кутаясь в плащ-бабочку, обеими руками она держала уже вторую горячую кружку чая.

— Я хотел сначала навестить Малту, поприветствовать и заручиться её поддержкой. Я посмел надеяться, что Тинталья будет там, вспомнит мою службу драконам и выразит благодарность. Тщетная надежда, должен признать. Для драконов мы все равно что мошки. Мы все для них похожи друг на друга, а наши действия мало что значат. И тем не менее. Таким было моё намерение, Фитц, я твердо верил в то, что делал, когда шёл по улицам Кельсингры. Вскоре я оказался в той части города, которая была погружена в темноту. И безжизненна. Там не было мерцающих воспоминаний Элдерлингов, которые могли бы указать мне путь, но я все равно знал, куда идти. Я чуял его, Фитц. С каждым вздохом я ощущал его вкус на языке. Внезапно я не смог больше думать ни о чем, кроме колодца, до краев наполненного Скиллом. И о том, как он утолит мою жажду и вернет мне силы.

Его глаза. Что это: свет костра плясал и колебался в них, или само их золото вращалось? Я молча пристально рассматривал его.

— Конечно, я не пил его.

— Только потому что не смог дотянуться, — сказала Спарк. На её губах заиграла слабая улыбка, похожая на усталую улыбку ребёнка после дня, полного развлечений. Она слегка откинулась на свою подстилку. — Он тянул меня туда, как собака на поводке. Он знал дорогу, я шла за ним в темноте, а он держал меня за руку. Мы вышли на открытое место. В темноте было мало что видно, но мне показалось, что это захудалая часть города, совсем не похожая на широкие улицы, которые мы проходили раньше. Там ужасно пахло. Мы прошли мимо гигантской кучи навоза.

— Драконий помет? — спросил Пер с таким ужасом, словно это была самая удивительная часть рассказа.

— Думаю, да, — ответила она, после чего друзья обменялись улыбками, впервые с тех пор, как Спарк вернулась через колонну.

— Да, пахло ужасно, — подтвердил Шут. — Но странно было то, что пахло знакомо. Как будто я должен был вспомнить, чей это помет, и войти на её территорию.

— Фу, — тихо фыркнул Лант. Я был склонен согласиться с ним.

— Я попытался отодвинуть крышку с колодца.

— Он имеет в виду, что тянул её, пинал и ругался, — доверительно сообщила Спарк Перу. Он постарался не расплыться в улыбке.

— Ну да, — неохотно признал Шут. — Потом совсем рядом я почуял Скилл. Невдалеке нашлось огромное ведро. Оно стояло неровно, и в его уголке был Скилл. Там было чуть больше капли, как будто кто-то пропустил пятнышко, когда вытирал поверхность. Но я все равно его почувствовал.

— Я едва заметила его, — сказала Спарк, она почти совсем ожила, снова села и увлеклась рассказом. — Луны почти не было видно, но жидкость была настолько серебристой, словно впитала в себя весь звездный свет. Красивое, но пугающее зрелище. Мне захотелось отойти подальше, но он перегнулся через край ведра и, вытянувшись вниз всем телом, ухитрился достать его рукой.

— Я едва коснулся его, — он поднял вверх затянутую в перчатку руку и улыбнулся так, словно на него снизошла божественная благодать. — Это были самые сладкие муки, какие только возможно представить, — он повернул лицо в мою сторону. — Фитц. Это было как тогда. Ты знаешь, о чем я. Единство и завершенность. Я чувствовал себя стремительной и звонкой музыкой мира. У меня перехватило дыхание и хлынули слезы, я не мог пошевелиться от восторга.

— А потом появился дракон! — продолжила Спарк. — Она была красной и даже в темноте светилась алым, так что я увидела её, прежде чем услышала. Но потом она издала такой звук, как будто все горны Баккипа затрубили одновременно, только полный ярости. Она ринулась на нас. Бегущий дракон не грациозен. Ужасен, но без всякого изящества. Словно на нас бросилась очень разозленная красная корова! Я закричала, схватила леди Янтарь и оттащила его от ведра. Едва ли мы пытались разобрать дорогу, мы просто кинулись наутек. Он этому не очень обрадовался.

— Леди Янтарь? — спросил сбитый с толку Лант.

Спарк прикусила губу.

— Ну он… нет, она сказала, что я должна думать о ней соответственно тому, как мы одеты, — она бросила на Пера взгляд, которым просила понять её, и мягко сказала: — Также и я иногда становлюсь Эшем.

Лант открыл рот, пытаясь что-то сказать, но Шут его перебил.

— Я чувствовал другого дракона. Я имею в виду красного. Её рев был полон угроз и брани, и крайней ярости по поводу того, что мы пробрались в город и посмели прийти к колодцу с Серебром. Я слышал, что другие драконы откликаются на поднятую ею тревогу, а потом услышал голос разъяренного человека.

Спарк покачала головой.

— Драконы подняли такой шум, что я не услышала человека и не увидела, пока он не преградил нам дорогу. У него был меч, и он был облачен в доспехи или броню. Я втащила леди Янтарь в соседнее здание. Я захлопнула за нами дверь, мы кинулись в темноту, врезались в каменную лестницу и стали подниматься по ней.

— Наверх? — воскликнул я с отчаянием. — Вас преследовал враг, а вы побежали туда, где вас можно было загнать в угол?

Спарк посмотрела на меня с раздражением.

— Раньше за мной не гонялись с люди с мечами, уж не говоря о драконах. Так что да, мы побежали наверх. Там был полный кавардак: кругом по полу разбросана сгнившая мебель. Я постоянная спотыкалась, было слышно, как кричит внизу человек, который искал нас. Он, как и ты, не мог представить, что мы настолько глупы, чтобы пойти наверх. Потом я нашла окно, оно выходило на улицу, которая, как мне показалось, была слишком узкой для дракона.

Шут подхватил рассказ.

— Так что мы взялись за руки и выпрыгнули из окна, не представляя, что было внизу. Ох, ну и страшно же было! То, что мы удачно приземлились, было чистым везением. Я ещё не успел встать, а Спарк уже схватила меня и потянула дальше. Мы прижались к стене и постарались очень тихо убежать как можно дальше по этой узкой улице. Когда мы оказались там, где здания ожили, я снова повел нас. Позади все ещё слышался драконий рев, но мне было даже спокойнее знать, что они ищут нас по соседству с колодцем. Я решил, что было слишком поздно искать встречи с Малтой или пытаться дотянуться до Тинтальи, и что колонна была нашим единственным спасением, хотя и знал, что Спарк боится портала.

— Я думал, что больше не могу бежать. Я и забыл, какими тяжелыми могут казаться юбки, уж не говоря о подбитом мехом плаще. А сапоги! — он вытянул вперед одну ногу. Носок сапога был острым, как наконечник меча. — В них не побегаешь. Но как только я замедлил бег и сказал Спарк, что теперь мы, вероятно, можем идти, до меня донесся звук шагов: кто-то бежал за нами. Я чувствовал, что не могу больше бежать, и крикнул Спарк, чтобы она спасалась, но она не оставила меня. В следующий миг я услышал звук и почувствовал, как стрела прошла сквозь плащ где-то около плеча. Оказалось, что я могу не просто бежать, но ещё и тащить за собой Спарк.

— Он был красным, — внезапно перебила Спарк. Её голос задрожал, и стало понятно, что это её испугало больше, чем все остальное. — Я оглянулась. Мне не хотелось входить в портал: эта мысль приводила меня в ужас. Я обернулась, чтобы понять, стоит ли ждать пощады, если я останусь. Но тот человек был похож на существо из ночного кошмара. Высокий, худой и алый, как его дракон. А его глаза! Когда я увидела, как он остановился, чтобы положить новую стрелу на тетиву, то не стала медлить. Наверное, я сама толкнула Янтарь в колонну.

— И вот мы здесь, — подытожил Шут. Он, улыбаясь, обвел нас невидящим взглядом.

— Да уж. Вот мы и здесь, — заметил я.

Глава 35

КЕЛЬСИНГРА

Широко зияет проем врат из пожелтевшей кости. Язычок жердочки — наш проход меж зубов на пути к пищеводу. Здесь я буду поглощена. Это истина, которой не миновать почти ни на какой из дорог. Я должна войти в эти челюсти.

— Дневник сновидений Пчелки Видящей.

Ту ночь мы все провели в шатре Элдерлингов, набившись в него, как селедки в бочку. Я спал около стенки, за спиной у меня лежал Шут. Даже несмотря на тонкую ткань, мне было гораздо теплее, чем в моей маленькой палатке. С первыми рассветными часами вернулся с дежурства Пер.

— Каша почти готова, — тихо сообщил он, как только я открыл глаза. — Я добавил в неё немного меда.

Я сел, стараясь никого не разбудить. И Шуту, и Спарк, по моему мнению, следовало хорошенько выспаться. Вдруг тревожный сигнал Уита заставил меня вздрогнуть. За пределами шатра, изучая наш лагерь, бродил хищник размером больше меня. В тот же миг Мотли хрипло каркнула. Послышался стук перевернутого горшка.

Стараясь двигаться как можно тише, я дотянулся через Шута до плеча Ланта.

— Тсс, — предупреждающе зашипел я, когда тот открыл глаза. — Снаружи кто-то есть. Давай за мной, меч на изготовку.

Остальные проснулись, пока мы продвигались к выходу, и почувствовали нашу настороженность. Глаза Спарк стали похожи на блюдца, когда я перешагнул через неё с обнаженным мечом и нырнул наружу из шатра. Лант следовал за мной, он был босиком, как и я, и с обнаженной сталью в руке. Увидев нашего нарушителя, я подался назад и схватил его за запястье.

— Не смотри прямо на него, — предупредил я. Всем оставшимся в шатре я осторожно прошептал: — Медведь. Выбирайтесь наружу. Не одевайтесь, просто освободите шатер. Вы же не хотите, чтобы он вас поймал внутри. Не бегите, но будьте готовы разбежаться в стороны по моему крику.

Медведь был крупным, посеребренный мех на плечах и седеющая морда свидетельствовали как о его старости, так и о мудрости. Ни один медведь, согласно закону выживания, не доживет до таких седин без мудрости, как справедливо и то, что ни одно дикое существо в таком возрасте не останется без слабостей. Ширина его плеч показывала, каким могучим животным он когда-то был, но сейчас он исхудал. Он стоял на всех четырех лапах, обнюхивая сумку Ланта, оставленную прошлой ночью у костра. Его расчет был прост: еда.

Когда появились остальные, он нас заметил и, не торопясь, решил продемонстрировать нам свои размеры. Он встал на задние лапы и воззрился на нас сверху вниз, сверкая черными глазами. Он был большим. Очень большим. Пасть приоткрылась, пробуя на вкус наш запах и заодно выставляя напоказ внушительные зубы. Я мог чувствовать жар его дыхания в холодном зимнем воздухе, а вместе с ним гниющую вонь инфекции.

— Расходитесь, но медленно, — вполголоса говорил я выползающим из шатра. — Двигайтесь на расстоянии друг от друга. Если он бросится, мы кинемся врассыпную. Не толпитесь там, где он может всех нас достать.

Было слышно прерывистое дыхание Спарк. Они вместе со Шутом, завернутым в одну из его юбок, выбрались последними. Спарк додумалась, придерживая Шута за рукав, потащить его в другую сторону от остальных. Горящий медвежий взгляд последовал за ними. Еда, — напомнил я ему. Почувствуй её. Яблоки. Может, бекон или рыбка? Возможно, горшочек с медом. Можно было только предполагать. Магия Уита позволяет коснуться животного, но она не гарантирует, что животное воспримет твои мысли. И уж точно она не наделяет тебя властью командовать диким существом. А в некоторых случаях, соприкосновение сознаниями является даже ошибкой.

Как, конечно, получилось и на это раз. Я почувствовал его боль, а ему не понравилось, что мне стало известно о его слабости. Медведь низко и зло фыркнул.

— Не двигайтесь, — предостерег я остальных. — Не бегите.

Я поднял меч. Таким маленьким он мне ещё никогда не казался. Медведь окинул взглядом человеческие статуи. Я скосил глаза в сторону Спарк и Шута. Они были наиболее уязвимыми и безоружными, а Шут к тому же слеп. На обоих были чулки. Спарк все ещё куталась в плащ Элдерлингов. Остальные могли бежать. У Ланта и у меня были мечи, а Пер держал в руках свой скарб.

Но медведь решил, что мы не представляем угрозы. Он опустился на передние лапы. Обнюхал сумку Ланта. Его толстые черные когти были толщиной с палку колбасы, со смертельно острыми кончиками. Их мощь он продемонстрировал, когда играючи разорвал сумку, разбрасывая её содержимое по снегу. Лант встревоженно охнул.

— Стой спокойно, — одернул я, и он послушался.

Я внимательно посмотрел на Спарк. Та выглядела изможденной, но челюсти были решительно сжаты. Она медленно подняла край плаща-бабочки и пыталась обернуть его вокруг Шута. От холода тот обхватил себя руками, лицо исказили страх и страдание. Что он чувствовал? Тепло, исходящее от такого крупного существа, издаваемые им звуки, пока тот подчищал запасы Ланта? Я изучал медведя, оценивал его вес и силу.

— Пер. Полезай на дерево позади тебя. Он слишком большой, чтоб взобраться на него. Давай. Сейчас.

К моему удивлению, мальчик послушался. Он двигался тихо и быстро. Дерево было не из легких, но мальчик взобрался. Один в безопасности.

— Лант, теперь ты.

— Нет, — от ужаса его голос был смертельно спокойным. — Два меча лучше одного. Я не собираюсь его атаковать, но если он кинется на тебя, я выложусь на полную.

Я кинул на него косой взгляд. Сын Чейда. Откуда вдруг взялся этот мужчина?

— Очень хорошо, — не стал сопротивляться я. Медведь возился с чем-то, завернутым в несколько слоев вощеной ткани. — Будем отходить назад, пока не уберемся прочь.

Спарк медленно вела Шута туда, где, по её мнению, находилось их единственно возможное спасение. Чаща позади нас подходящими для укрытия местами не располагала. Она прошла за рыночную площадку и старую каменную изгородь, двигаясь в обход, и сейчас приближалась к каменной колонне. С замиранием сердца я понял, что медведь теперь находился между нами. Я мог видеть её панически вздымающуюся и опадающую грудь, пока они все ближе и ближе подбирались к порталу. Я видел, как её губы задвигались, и как Шут стал снимать перчатку с посеребренной руки. Я не слышал, что она ему сказала, но видел, как он натянуто кивнул.

— Не надо! — прошипел я, понизив голос. — Не испытывайте судьбу. Когда он покончит со всей едой, он, скорее всего, уйдет. Стойте смирно.

В ответ на мои слова медведь поднял голову. Он пытался съесть сыр, завернутый в вощеную ткань. Все это застряло у него в зубах, и сейчас он раздраженно ковырялся лапой в пасти, пытаясь выскрести налипшее когтями. Он недовольно урчал, а потом резко зарычал от боли. Иногда у старых медведей болят зубы, и, видимо, вощеная ткань обернулась вокруг такого зуба. Неожиданно он яростно заревел, и Спарк сдавленно взвизгнула. Голова медведя повернулась прямо в их сторону. Маленькие черные, вспыхнувшие гневом, глазки сосредоточились на них. Она в ужасе потащила Шута к колонне.

— Нет! — закричал я.

Медведи ходят и медведи еле тащатся. Также медведи быстро нападают, со скоростью выше той, которую может развить здоровый человек. Он был стар, но Шут был слеп. А я не мог обогнать медведя. У Шута и Спарк не было шансов. Медведь не обратил внимания на мои крики и кинулся за ними, с ревом сокращая дистанцию. Времени думать не было, не было времени и спорить о том, что представляло меньшую опасность.

— Бегите! — крикнул я Шуту и Спарк.

Медведь бы их поймал. Его пасть широко раскрылась, но тут он попятился назад, бешено отбиваясь от вороны, которая лупила его крыльями и клювом. Это было то мгновение, в котором нуждалась Спарк. Она толкнула Шута в колонну и уже было развернулась, чтобы убежать, как Шут схватил её за запястье и утащил за собой. Она кричала, вместе с ней унеслась бьющая крыльями ворона. Медведь в броске врезался в холодный черный камень, и его, озадаченного и злого, откинуло назад. Он наотмашь ударил по камню, длинные черные когти взвизгнули, столкнувшись с поверхностью колонны. Они исчезли, в безопасность или в забвении — я не мог сказать. А у нас с Лантом шансы выжить сократились до одного, ибо медведь развернулся и выбрал себе новые цели.

— Деревья! — рявкнул я Ланту. Других слов ему не потребовалось. Я последовал за ним, как только он пробороздил снег в направлении раскидистого вечнозеленого дерева. У дерева не было нижних ветвей, я подсадил Ланта, затем взобрался сам. Для городского мальчика он неплохо лазил. — Выше! — крикнул я ему. Так мы и поднимались, цепляясь ногами в чулках за грубую кору и ломая ногти. Лант добрался до толстой ветки. — Забирайся на неё! — выдохнул я, и он залез.

Если бы медведь был моложе или меньше, то мы были бы в серьезной опасности. А так он предпринял несколько попыток последовать за нами, впиваясь когтями в кору и отдирая куски, потом какое-то время кидался на ствол так, что под его натиском дерево качалось. После того, как ему не удалось нас достать, он обратил свою ярость на наши палатки. Моя не представляла для него проблемы. Он быстро её исполосовал и перевернул, изрывши вдоль и поперек в поисках еды, а потом зарычал на тряпку, все ещё путавшуюся в его больном зубе, и двинулся прочь с гирляндой из полотна, свисающей между его массивной головой и бугром плеч. Я отвернулся, когда он набросился на шатер Элдерлингов, не в силах смотреть на его уничтожение.

— Из какого он материала? — услышал я изумленного Ланта и отважился глянуть вниз. Медведь опрокинул шатер и теперь сражался с текучей тканью, катаясь в медвежьем, драконьем и змеином клубке. Его борьба открыла свету все ещё стоявший на огне котелок, наши спальные места и остальное имущество. Он полоснул по ткани, но никаких прорех в ней я не заметил.

— У нас ничего не осталось! — послышался плач Персиверанса с его дерева, но в ответ ему я прокричал: — Мы останемся в живых. Оставайся на месте, парень!

Думаю, в конце концов медведь решил, что одолел шатер. Он вернулся к нашему продовольствию; он проливал, ломал и пожирал, а потом в рыке изливал свою ярость на боль. Я ненавидел его за то, что он творил, но в то же время меня мучили уколы сопереживания его мукам. В этом году его ждала смерть, и для такого старика смерть не из легких.

Когда он распотрошил мою сумку, и я увидел, как драгоценные книжки Пчелки падают в снег, из меня вырвался вопль потери, и я полез вниз по стволу. Лант схватил меня за шиворот.

— Нет, — запротестовал он.

— Пусти!

— Попытайся внять совету, который ты дал мальчишке-конюшенному. Не разменивай жизнь на вещь, несмотря на всю её значимость.

Он держался на дереве не очень надежно, и на один сумасшедший миг у меня возникло желание рвануть его вниз и позволить ему упасть в снег. Вместо этого я уперся лбом в грубую кору и, к моей досаде, огромное потрясение чувства утраты и стыда накрыло меня. Лант продолжал держать меня, видимо, опасаясь, что я высвобожусь и просто упаду. Я не собирался. Я цеплялся, пока боль утраты терзала меня. Я проклинал свое горе, которое никак не отпускало меня, которое нападало из засады и, пробуждаясь, каждый раз лишало меня контроля над собой. Книги были вещью, а не моим ребёнком. Свечи, напоминающие слоновые кости, разбросанные по снегу, не были Молли. Но это было все, что осталось у меня от жены и дочери.

Издалека до меня донеслось пощипывание Скилла.

Фитц? Ты жив?

Да, — уныло ответил я Дьютифулу. Я живу. Не то, чтобы очень хотелось, но я живу.

Опасность? — его Скилл был слабеньким, как дымок.

Я опустил стены, вдруг обнаружив, что выстроил их против шепчущих воспоминаний площади и дороги Скилла. Скилл также быстр, как мысль. За один удар сердца он узнал обо всем, что с нами случилось.

Я могу послать вам помощь. Я могу…, — и что бы он там ещё не предлагал, унеслось прочь.

Нет. Никого не присылай. Мне необходимо пойти за Шутом. — Я с силой отправил мысль, гадая, получил ли он её. Решение, о котором я не думал раньше, было теперь очевидным. Как только медведь уйдет, мы соберем все, что можно, и воспользуемся порталом до Кельсингры. Если Шуту и Спарк удалось добраться туда, то им наверняка понадобится помощь. Если же нет, то, по крайней мере, я буду об этом знать. Оставить Ланта и Пера здесь и отправиться в одиночку я не мог, так как они остались бы без укрытия и припасов, кроме того, велика вероятность того, что медведь вернется. Значит мы пойдем туда вместе. Я надеялся, что с другой стороны нас не будет поджидать красный дракон.

Старому медведю, вероятно, уже давно не попадалось приличной еды. Обратив в бегство и разогнав помеху в нашем лице, он продолжал свой грабеж. Наше продовольствие не могло сравниться с его аппетитом, тем не менее, он был избирателен в своем копошении и потрошении. Попытки съесть сыр скорее всего приблизили неизбежный конец его жизни. Он частенько останавливался, чтобы рыкнуть от боли и гнева и поковырять лапой в пасти с узлом ткани на больном зубе. Мы, загнанные и трясущиеся, сидели на деревьях почти до полудня. Большую сумку, которую тащила Спарк, он растрепал в дикое разноцветье из юбок, шарфов и нижних юбок. Сумка Шута содержала сокровищницу для лудильщика со всякими своеобразными штуками. Когда медведь, наконец, убедился, что найти и съесть больше нечего, то побрел прочь расслабленной походкой, показывающей, что рыночный павильон оставался частью его постоянной территории. Он, определенно, придет снова.

Даже когда он исчез из виду, мы ещё какое-то время подождали. Когда мы, наконец, спустились вниз, все были закостеневшие и замерзшие.

— Пер, посмотри, сможешь ли разжечь какой-нибудь огонь. Лант, давай соберем все, что можно.

Первая посетившая меня мысль была о книгах Пчелки и свечах Молли. Я нашел её старый дневник, но не дневник снов. Дневник оказался в лучшем состоянии, чем я думал. На обложке был снег, но маленький замочек со своей задачей справился. Я смахнул с обложки снег, осторожно, чтобы тот не растаял от тепла рук. От моей сумки мало что осталось. Из четырех свечей я смог найти лишь три. Какое-то время я копался в снегу голыми руками, пока пальцы не онемели, и я был вынужден признать поражение. Я знал, что мне повезло, и медведь не съел их все. Без сомнения, его привлек пахнущий цветами пчелиный воск. Я оторвал не испорченный медвежьей слюной кусок холста и завернул мои сокровища. Сердце настойчиво напоминало о другой книжке Пчелки. Медведь далеко раскидал вещи, и крохи надежды, что я все-таки её найду, ещё теплились.

Что было хуже? Голые ноги или мокрые чулки в снегу? Пер остановил выбор на голых ногах, а я подивился его стойкости. Он корпел над огнем. Угольки из горшочка для огня и последние головешки от нашего костра объединились, чтобы стать пламенем.

— Раздуй его посильнее, — попросил я его, ибо в случае возвращения старого медведя пылающие ветки могли бы быть нашим лучшим оружием.

Лант и я работали быстро. Мы перетрясли яркую материю шатра Элдерлингов, и я был поражен, когда обнаружил, что она осталась невредимой. Не все из подпорок были целы, но что смогли — то спасли. Мы оставили мечи воткнутыми в землю у костра, и все же мы понимали, как они ничтожны против нападения медведя. Шатер поставили рядом с огнем и принялись собирать то, что могло бы ещё пригодиться. Горшки и кружки, одежду, кошели для монет и ножи. Как только мы обнаружили нашу обувь и сухие чулки, тут же натянули их вместе с плащами и перчатками.

— Какой у нас план? — донеслось со стороны Ланта, и я понял, что молчал с тех пор, как раздал всем задания.

— Собрать все пригодное. Отправиться за Шутом и Спарк как можно быстрее.

— Они говорили, что там был красный дракон. И лучник.

— Да. Поэтому мы постараемся выйти из колонны готовыми к нападению.

Лант открыл было рот и снова закрыл его.

— Где-то среди этих обломков должен быть кусок кожи со вдетой иголкой и обмотанной вокруг толстой нитью. Скажите, как только их найдете. Сложите в три кучи то, чему мы ещё можем найти применение.

— Мы берем с собой вещи Грея? И Эша?

— Мы соберем все, а потом решим. Унесем как можно больше, хочется думать, что мы вновь с ними встретимся, и что они знали — что делали, пакуя так много одежды.

— Даже бусины и шнурки? И все эти перчатки?

Я проследил за жестом Пера. Разбросанный багаж Шута включал настоящую перчаточную радугу из всевозможных материй и назначения. Сердце печально екнуло. Он всегда хотел вернуть серебро на руке. Он не лгал мне. Шут и я редко лгали друг другу. За исключением случаев, когда это все-таки происходило.

— Как можно больше из того, что может быть полезным. Мы не знаем, что нас ждёт.

Мы работали так быстро, как только могли, но задача была не из легких. Кое-что из запасов зерна Пера завалялось в углах сумки, и он готовил его нам, пока мы отряхивали от снега одежду и рылись в поисках раскиданной утвари. Под присмотром Баррича я ещё мальчишкой научился чинить сбрую, и навыки шитья служили мне верой и правдой всю мою жизнь. Мешок Персиверанса поддавался починке. Мой был искромсан, а Ланта — и того хуже. Рваное полотно моей палатки стало двумя грубыми, сшитыми в спешке мешками. Несмотря на необходимость торопиться, я все же потратил немного времени, смастерив сумку чуть поменьше для книги Пчелки и свечей Молли, в которую надежно их упаковал. Оторвавшись от прилаживания откидного бортика, я наткнулся на пристальный взгляд Пера. В руках у того был дневник снов Пчелки. Он неуверенно протянул его мне.

— Кажется, я узнаю её руку. Какие картины она нарисовала! Это действительно её работа?

— Это моё! — мои слова прозвучал резче, чем хотелось бы. Обида в его глазах хлестнула упреком, когда я забирал у него из рук книгу. Верхом моих возможностей было удержаться и не вырвать её.

— Сир, если ещё не слишком поздно…я все ещё хотел бы научиться письму. Может быть, когда-нибудь я смог бы прочесть то, что она написала.

— Это личное, — произнес я. — Но, да, я научу тебя читать. И писать.

Он воззрился на меня немым собачьим взглядом. Мой мрачный взгляд тут же заставил его вернуться к работе.

Мы торопились, и все же время словно ускользало от нас. Ранние тени наступающего в Горах вечера ползли по земле, когда мы со всем закончили. Шатер Шута свернулся в удивительно маленький сверток. Нельзя было сказать то же самое про принесенные Шутом и Спарк теплые зимние вещи. Шерстяные юбки и шали оказались гораздо более увесистыми, чем я предполагал.

— Тюки слишком тяжелые и неудобные, — подвел черту Лант. Голос звучал спокойно; он не жаловался. — Если мы должны быть готовы ко всему, когда выйдем из колонны, тащить их — не очень хорошая мысль.

Он был прав.

— Мы их не понесем. Мы их придержим, чтобы быть уверенными, что они перемещаются с нами, когда мы будем проходить сквозь колонну. Мы понятия не имеем, с чем столкнемся. Они могут оказаться там целыми и невредимыми или ранеными. Или схваченными, — и уже тише добавил: — Или их там не будет вообще.

— Как Пчелки, — тихо произнес Пер. Он сделал вдох и расправил плечи. — Такое может случиться с нами? Что мы войдем в колонну и никогда не выйдем?

— Может, — признался я.

— Где мы тогда будем? Что с нами случится?

Как это описать?

— Думаю, мы бы… стали частью её. Я чувствовал такое, раз или два. Это не больно, Пер. На самом деле, такую опасность Скилл представляет для всех неопытных пользователей. Создается впечатление, что хорошо бы не сопротивляться, распасться на кусочки и слиться с ним.

— Слиться с чем? — наморщил он лоб. Лицо Ланта было бледным.

— С потоком Скилла. Не знаю, как ещё его можно назвать.

— Может, слиться с Пчелкой?

Я вздохнул.

— Очень маловероятно, парень. И, пожалуйста, не хочу об этом говорить. Ты можешь остаться здесь, если хочешь. Я могу попытаться связаться Скиллом с Дьютифулом и попросить его прислать через колонну владеющего Скиллом забрать тебя обратно в Баккип. Но ты просидишь здесь, по крайней мере, дня два, я думаю. В холоде, с ограниченным запасом еды и шансом визита медведя. И все же, если ты решишься на это, что ж, это твой выбор. Боюсь, я не смогу остаться с тобой до тех пор, пока они не прибудут. Я должен идти за Шутом и Спарк как можно скорее.

Прошло уже слишком много времени. Я стремился в путь и с такой же силой боялся этого.

Пер колебался. Лант заговорил:

— Ты можешь также легко потеряться по дороге обратно в Бакк, как и на пути в Кельсингру. На самом деле, у меня нет желания идти ни туда, ни туда, но я пойду за тобой, Фитц.

— Я тоже пойду с вами, — решил Пер. — Как мы это сделаем?

Мы выстроились в линию перед колонной. Я приладил спешно сделанный ремешок к каждому из своих грубоватых мешков. Один перекинул через плечо. Пер взвалил на спину свой переполненный куль и сжал мою левую руку. Лант положил ладонь мне на правое плечо и натянул через плечо ремень от самого большого мешка. В правой руке он держал наготове меч. На мгновение я задумался. Меня никогда не учили проводить с собой людей через колонну, хоть я и делал это раньше под влиянием обстоятельств. Я высвободил Уит и заставил себя почувствовать их обоих, их форму и запах, а потом нащупал их Скиллом. Ни у одного из них я не смог вычислить таланта к этой магии, но практически все люди обладают хотя бы маленькой её толикой. Я не мог заставить их осознать того, что тянулся к ним, но я сделал все возможное, чтобы окутать их магией. Не давал им ни предупреждающих сигналов, ни возможности засомневаться. Я сжал меч в правой руке и надавил голыми костяшками на холодный камень колонны.

Тьма. Точки движущихся огней, которые не были звездами. Пер передо мной, произносящий клятву верности. Лант со сжатыми губами, вперивший в меня взгляд. Я крепко держался за свое восприятие их. Я окутал их собой.

Дневной свет ослепил нас. Холод вцепился в меня, и вдруг я понял, что должен устоять, отпустить руку Пера и защитить нас.

— Берегись! — раздался чей-то крик, когда я выскочил из-за Пера и поднял меч. Мои ослепленные солнцем глаза различили распростертого у моих ног Шута и выпутывающуюся из плаща-бабочки Спарк. Из угасающего вечера нас занесло в ослепительное сияние солнечного зимнего дня. Время потеряно, но что ещё непонятнее — мы, кажется, появились лишь секунды спустя после Шута и Спарк. Я почувствовал, как Пер, поднявшись на ноги, сразу ухватился за меня. Потом отшатнулся в приступе рвоты. Прежде, чем мне удалось оглянуться назад и проверить, как обстоят дела у Ланта, раздался рев.

Я крутанулся, или попытался, удерживая меч наготове. Ещё до того, как мои глаза увидели большого зеленого дракона, идущего на нас в атаке, чувство Уита содрогнулось от размеров и близости этого существа. Он несся к нам со скоростью ветра. Слышалось клацанье серебряных когтей по каменной улице, передние лапы, загребая землю, с силой толкали его вперед. В движении серебро расплывалось по его шкуре, как мокрые пятна по ткани. Это была отнюдь не разъяренная корова, а могучее, разозленное создание. Его рев, звучащий на грани странного Скилл-Уита, потряс меня снова.

— Нарушители!

Я не был Барричем, который силой Уита смог заставить каменного дракона преклонить колени. Ничего не говоря, я мужественно встретил его обвинения и крепко сжал меч. Это был брошенный мной вызов, акт неповиновения, заявление животного животному, и все же я был поражен, когда он неожиданно подобрал передние лапы и, скрежеща когтями по черному камню, остановился. Хвост хлестал по камням, очевидно, он мог бы валить им деревья. Широко раскрыв челюсти, он откинул голову назад. Внутри открытой пасти виднелись яркие красочные всполохи с потрясающего оранжевого до пронзительно-красного. Яд с подобной расцветкой используется ящерицами или лягушками для предупреждения. Он сделал глубокий вдох, и я заметил мешочки по бокам глотки. Я до ужаса боялся того, что, по моим представлениям, могло последовать, и о чем я слышал только в сказках: бледный туман яда, растворяющий плоть, разъедающий кости и превращающий в губку камни. Но после того, как он втянул в себя воздух, в стойке дракона что-то изменилось. Я не мог разобрать. Гнев? Замешательство? Он стоял, жесткий воротник ощетинившихся серебряных шипов окаймлял шею подобно колючей гриве. Выдохнув горячим облаком густого смрада, он вдохнул ещё больше воздуха, медленно кивая головой на извилистой шее. Он определял наш запах.

Я встречал драконов раньше. Мы соприкасались сознаниями с Тинтальей, первой из драконьих королев, вернувшихся в наш мир. Я видел первый полет Айсфира, когда тот вырвался после долгих лет заточения во льдах. Я наблюдал за любовной игрой драконов, за тем, как они кидались на предложенный им в качестве выкупа скот. Я слишком хорошо знал, насколько они были могущественны и как быстро могли оставить от быка окровавленный скелет. Я знал, что мой меч был практически бесполезен против медведя; против дракона же он был нелеп. Лант резко возник рядом. Он тоже поднял меч, но тот дико трясся в его руках.

— Ненормальные, — еле выдохнул он, но не отступил.

— Лезьте под него! — услышал я хриплый приказ Пера. — Прижмитесь друг к другу. Он может скрыть вас обоих.

Пошатываясь, он встал слева от меня с вытащенным из-за пояса ножом.

— Сейчас мы умрем? — дрожащий голос, которым он задал вопрос, в конце сорвался на визг.

— Где тот, что принадлежит дракону?

Драконья речь. Звук был лишь частью её. Некоторые, как я знал, не могли понимать, когда драконы говорили. Они слышали лишь рыки, хрюканье и ворчание дикого существа. Я же разобрал слова, но не понял их смысла. И стоял тихо и неподвижно.

— Я чую его. Я чую отмеченного драконом, избранного драконом, которого мы давно считали умершим. Вы здесь по его приказу?

Я догадался — что он учуял. Драконью кровь, использованную Шутом. Пер издал звук, намекающий на рвотные позывы. Со стороны Шута и Спарк не доносилось ни единого звука. Я вдохнул.

— Мы не хотим причинить вреда, — обратился я к дракону. Затем повернул голову. Уит подсказал о приближении кого-то ещё, но вышагивающая в моем направлении фигура материализовалась прямо из моих детских ночных кошмаров. Высокий и краснокожий, с горящими голубыми глазами, будто свет сиял сквозь сапфиры. Его высокая фигура была облачена в струящуюся золотую тунику и свободные черные штаны. Пропорции его тела казались вытянутыми, что соответствовало росту, но не было свойственно человеку. В руках он держал никогда ранее не виденный мной боевой кнут, но вытащенный из ножен звенящий меч был слишком уж знакомым мне предметом. Элдерлинг, как те создания, что взирали с гобелена, украшавшего стену моей детской спальни. Он заговорил, как только приблизился.

— Прекрасно, Арбук! Я знал, что эти нарушители не смогут долго скрываться от нас! И теперь они ответят за…

Слова оборвались, как только он подошел и внимательно посмотрел на нас.

— Это не те воры, которых я преследовал! Кто вы такие, как попали сюда и чего хотите? Отвечайте, словами или кровью, для меня не имеет значения.

Он стоял, держа оружие в непонятной для меня манере. Формальности. Всегда первыми выбираем формальности.

Я не прятал клинок в ножны, но и не делал угрожающих движений. Сейчас я был рад, что поверх практичного плаща надел красивый. Я отвесил поклон настолько изысканный, насколько это было возможно с обнаженным оружием в руке.

— Рад встрече, сударь. Мы — эмиссары, посланные к королеве Мальте и королю Рейну из Драконьих Торговцев. Мы прибыли из Шести Герцогств. Мы будем крайне признательны, если вы сопроводите нас в их дворец.

Отсутствие агрессии с моей стороны озадачило его. Я видел, что Лант понял намек и опустил клинок. Пер стоял на изготовке. Что до Шута и Спарк, то с их стороны не было слышно ни единого шепотка. Я надеялся, что из-под укрытия плаща-бабочки не выглядывало ничьего предательского пальца.

Взгляд Элдерлинга перемещался от меня к Ланту и к Перу. Я понимал, что мы выглядим не очень-то респектабельно, но сохранял достоинство и не опускал глаз.

— Как вы сюда попали? — требовательно спросил он.

Я постарался избежать прямого отказа в своем ответе:

— Сир, как вы, без сомнения, можете видеть, мы проделали долгий и утомительный путь. В Горах мы столкнулись с холодом и даже подверглись нападению медведя. Мы лишь просим об аудиенции у милостивых правителей Кельсингры. И не более того.

Я заметил, как он обратил взгляд в сторону скал и гор, прикрывающих с одной стороны город, где мы находились. Я попытался вспомнить об этом городе все, что мог. Однажды мне довелось здесь побывать. Я попал сюда через мой первый случайно обнаруженный Скилл-портал во время поисков Верити. Не поворачивая головы, я взглядом определил примерное местоположение башни, где мне довелось впервые увидеть оставленную Элдерлингами замысловатую карту. Воскресив в памяти то немногое, что знал, я решился на рискованный шаг.

— Или, если вы заняты собственными делами, мы будем рады проследовать к Башне Карты и подождать там, пока ваши король и королева не соизволят принять нас. Мы понимаем, что прибыли без уведомления. Мы не вправе надеяться на немедленную аудиенцию.

Послышался топот сапог и, посмотрев мимо алого Элдерлинга, я увидел направляющийся к нам вооруженный отряд. Они были людьми, а не Элдерлингами, и их вооружение и броня выглядели более привычно, чем одеяние алого. Шестеро в первом ряду, за ним ещё три ряда. Нас превосходили численностью. Разрешить конфликт в нашу пользу с помощью мечей не представлялось возможным.

Потребовался весь мой самоконтроль, чтобы оторвать глаза от алого Элдерлинга. Я опустил взгляд и аккуратно, будто делал это впервые, вложил меч в ножны. После этого добродушно улыбнулся, изображая безобидного посланника.

Пришел ещё один Элдерлинг и встал рядом с драконом. Он стоял рядом с могучим существом, и, несмотря на свой высокий рост, на фоне дракона он казался карликом. Этот Элдерлинг был слегка окрашен в зеленый и серебряный. Он протянул руку к плечу дракона, зеленый дракон внезапно сделал два шага вперед. Он втянул наш запах снова и произнес:

— Один из них отмечен драконом. Я чую это, — громадная голова на сильной мускулистой шее развернулась. — Дракон, которого я не чуял раньше, — продолжил он, будто перекапывая память в поисках имени. — Дракон, невиданный нами прежде. Он ещё живет? — голова с вращающимися серебряными глазами вывернулась в другую сторону, но его взгляд оставался сосредоточенным на мне.

Воинственные сияющие глаза алого Элдерлинга сузились, когда тот обратил на нас взгляд.

— Неизвестный дракон? Который из вас принадлежит дракону?

Как на такое можно ответить? Я отступил к истине.

— Я не понимаю слов, которые вы используете. Прошу вас. Если вы сопроводите нас туда, где мы можем подождать аудиенции у ваших правителей, я уверен, все вскоре разрешится.

— Уверен, что так и будет, — произнес он после долгой паузы, но в его голосе не было ни теплоты, ни радушия.

Глава 36

ГОСТЕПРИИМСТВО ЭЛДЕРЛИНГОВ

Выбирайте Скилл-посыльного, который имеет следующие качества. В первую очередь, пусть каждый посыльный будет, по крайней мере, подмастерьем. Выбирайте независимых. И высокомерие, и упрямство может считаться хорошей чертой для данной задачи. Для посыльного ценно также высокоразвитое чувство самосознания. Тщеславие порой полезный признак, ибо высокомерные женщины и мужчины всегда обладают хорошим самосознанием. Также предпочтительны молодые и крепко сложенные.

Посыльный должен служить не более трех лет, получая два года отдыха после каждого года службы. Пусть будет назначен конкретный маршрут колонн, чтобы посыльный путешествовал по одному и тому же маршруту. Таким образом, хорошо развивается его чувство местопребывания. Владеющий Скиллом, который знает, куда направляется, и знает место, куда попадает, обладает наилучшей возможностью поддерживать свою личность цельной.

Если посыльный достаточно силён, чтобы служить проводником для тех, кто не обладает Скиллом, убедитесь, что он терпеливый и ответственный. Пусть те, кого он ведет, всегда отдыхают, как минимум, три дня между каждым перемещением.

— Эрроу из Круга Гантри, свиток о качествах посыльного.

Я сохранил выдержку дипломата и отвесил ему поклон.

— Мы вам очень признательны. Я принц Фитц Чивэл Видящий из Шести Герцогств. Лорд Лант Фаллстар — мой компаньон, а это прислуживающий нам юноша, Персиверанс из Ивового Леса.

Когда я представил их, Лант убрал меч в ножны и сделал гораздо более элегантный поклон, чем я когда-либо мог освоить, тот, который сопровождается широким взмахом плаща. Я подавил улыбку, когда Персиверанс предпринял смелую попытку повторить за ним, и невзначай указал на упавший багаж.

— Может быть, вы могли бы расположить для нас вещи, которые мы принесли с собой? Медведь расправился с привязанными лошадьми и нанес большой ущерб нашим сумкам.

Мне пришлось вести рискованную игру. Я знал, что я бы не упустил возможность осмотреть багаж любых незнакомцев, которые таинственным образом появились внутри стен Оленьего Замка. Красный человек смотрел на нас с неодобрением, граничащим с презрением.

— Мы не держим здесь рабов. Раз вы принесли их так далеко, вам не навредит пронести чуть дальше.

— Хорошо, — я постарался скрыть свое облегчение. — И, сир, я не припоминаю, что бы вы осчастливили нас вашим именем?

Тонкое напоминание о том, что я хотел бы знать, кто он, и что, возможно, упомяну о нем в разговоре с его королевой. Он не убрал оружие и не выглядел напуганным моей просьбой.

— Я генерал Рапскаль, предводитель охраны Кельсингры. Соберите свои вещи. Я отведу вас к моим правителям.

Я оглянулся на дракона и его хранителя. Элдерлинг что-то сказал ему, а затем поспешил прочь. Дракон, видимо, решил, что мы ему больше не интересны. Он повернулся и неуклюже утопал в другую сторону. Где-то далеко я услышал карканье вороны.

Так мы загрузились нашими тяжелыми сумками ещё раз. Я не видел никаких признаков плаща-бабочки и того, что он скрывал, и постарался не выдать своего интереса к нему. Я слышал голос Спарк, когда мы прибыли; возможно, это означало, что она была не в самом плохом состоянии. Осознав, что одного самодельного свертка не хватает, я кинул быстрый взгляд вокруг, надеясь, что он был под плащом и не потерялся во время Скилл-перехода. Что ж, это даже хорошо: его отсутствие позволило мне выглядеть более беззаботным и довольно аристократичным, пока мы шли через Кельсингру.

Это был необычный для меня опыт. Я поднял стены Скилла, а город все равно рассказывал мне о солнечном зимнем дне его молодости. Мимо нас спешила толпа человеческих торговцев, вероятно, представителей какого-то далекого города. Они держались близко друг к другу и быстро прошли мимо, оглядываясь на нас. Юноша с тяжелым рядом чешуек на лбу и бахромой вдоль челюсти, как у ящерицы, пробежал по дорожке позади магазина, в котором в дыму от костра на крючках висело мясо. Девушка с корзиной в руке рысью проскочила мимо нас. Вперемежку с этими повседневными событиями призраки Элдерлингов шагали, смеясь и торгуясь друг с другом. Я подумал, что это мой Скилл сделал их настолько реальным. Внезапная драка вспыхнула между двумя из них, и я инстинктивно отодвинулся от неё.

— Итак. Вы можете видеть их, — заметил Рапскаль. Он не замедлил шага из-за древней ссоры, и я не ответил ему.

Я задавался вопросом, как Лант и Пер воспринимали это, и что нашептывал город гвардейцам-людям, которые сопровождали нас. Дуновением ветра и запаха зеленый с серебром дракон пролетел над нами, поднимаясь постепенно в небо. Я не уловил его мысли, но почувствовал намерения. Он отправлялся на охоту, и в течение одного странного момента мне хотелось охотиться вместе с ним.

День был холодным, и влажный ветер с невидимой реки пронизывал до костей. Генерал Рапскаль не замедлил темп ради усталых путешественников с тяжелым багажом, тем не менее, у меня было время, чтобы заметить, как мало населен город. Одни улицы казались жилыми, а на других были явные признаки длительной заброшенности и упадка. Из опыта путешествий по дороге Скилла я знал, что сотворенное из камня, обработанного Скиллом, сохраняет свою форму и предназначение гораздо дольше, чем любая обычная работа человека. Ветер может нести мусор и пыль на широкие улицы, но ни одно попавшее сюда семя не найдет трещины, где можно укорениться, ни одна раскинувшаяся лоза не может разрушить даже треснутые из-за землетрясения стены. Этот город в течение многих безлюдных поколений помнил, что он город, и, даже насмехаясь над ничтожным количеством его жителей, лучше помнить его далекое прошлое как центра культуры Элдерлингов. Я принимал к сведению все, что видел, и сопоставлял со всем, что Чейд и король Дьютифул знали о Кельсингре. Если только мы не были на окраине гораздо более густонаселенного центра, значит Кельсингра и Драконьи Торговцы представлялись гораздо более процветающим, чем были на самом деле.

Как я и предполагал, мы шли к основанию башни с картой, а затем вверх по широким ступенькам. Огромные центральные лестницы были явно предназначены для драконов, как и высокие двери в верхней части. Я опасался, что придется подниматься по ним, но нас отвели в сторону к лестнице для людей. Там, по крайней мере, приходили и уходили обычные люди, некоторые в ярких одеждах, как шатер Шута и облачение генерала, а некоторые в одежде из более прозаических кожи и шерсти. Мимо нас прошел плотник, за ним подмастерье и трое учеников, все нагруженные инструментами. Я обратил внимание на большой рисунок, украшавший стены, а затем генерал Рапскаль и стража провели нас в огромное и гулкое помещение.

Огромный вход в зал был чище, чем я помнил, и гораздо пустыннее. Здесь было тепло и светло, но источников света я не увидел. В последний раз, когда я побывал здесь, пол был усеян пылью и сломанной деревянной мебелью. Древний мусор убрали, и новые столы занимали места старых. За ними сидели писари в разнообразных одеждах и с самыми разными выражениями на лицах. Некоторые, видимо, старательно что-то считали, другие разбирались с очередями людей, ожидающих с различной степенью нетерпения. Я боялся, что мы должны будем встать в такую очередь, но вместо этого мы прошли через зал, ловя заинтересованные взгляды, и вышли через деревянную дверь в меньшее помещение.

Здесь было все ещё слишком просторно для нашей компании, но тепло, и, как только мы остановились, Лант и Пер с облегчением опустили груз. По жесту своего лидера стража выстроилась вдоль стены. Генерал Рапскаль встал прямо передо мной.

— Я немедленно пошлю к королю и королеве узнать, готовы ли они дать вам аудиенцию. Не стану вас обманывать, я недоволен тем, что вы рассказали о себе, и я посоветую им считать вас злоумышленниками, которые вторглись в наш город. Ждите здесь.

Он повернулся, и я дал ему сделать три шага, прежде чем доброжелательно остановил:

— И нам будет предложена вода для умывания и место для приведения себя в порядок, прежде чем мы предстанем перед ними? У нас нет никакого желания оскорбить их нашим растрепанным внешним видом.

Он повернулся. Нахмуренный, его лоб казался ещё больше. Он сделал быстрый жест, и один из его людей вышел вперед. Они быстро о чем-то посовещались.

— Капитан Перлинг позаботится о вашем комфорте и присмотрит за вами, а я ухожу. Все, что вам нужно, вы можете попросить у него, — и, не попрощавшись, он повернулся и вышел из комнаты. Его облегающая обувь прошуршала по камням. Я повернулся к капитану и улыбнулся.

— Когда Элдерлинг Сельден жил с нами много лет назад, он горячо рассказывал о чудесах вашего города. Теперь я вижу, что он не преувеличивал. Можем ли мы вас побеспокоить, уважаемый капитан, по поводу теплой воды и, возможно, еды и вина, чтобы восстановить силы? Как вы можете себе представить, наше путешествие с момента нападения медведя было полно лишений.

Я следовал аксиоме Чейда. Всегда веди себя так, как вел бы себя тот человек, которым ты хочешь казаться. Я был посланником из Шести Герцогств, принцем крови, и я имел полное право быть приветливым. Тем не менее, я все же опасался, что нас бросят в клетку или подземелье до тех пор, пока король или королева не захотят разобраться с нами. По крайней мере, я ожидал жесткого отношения, но капитан, похоже, не разделял тревогу генерала. Он послал несколько своих людей за едой, напитками и водой для умывания, пригласил нас сесть, а другие его гвардейцы принесли и поставили перед нами стол. Скамейки, которые он предложил нам, казались твердыми и холодными, но когда мы сели, они нагрелись и стали мягкими, как кресла.

Этого было достаточно, чтобы произвести на нас впечатление, но они не остановились на достигнутом. На стол перед нами был установлен сосуд, украшенный узором из листьев и танцующих фигур. Холодная вода, влитая в него, через несколько мгновений начала испускать пар. Мы с радостью согрели замерзшие лица и руки и вытерли их мягкими полотенцами. Еда была менее впечатляющей: хорошее мясо, корнеплоды, холодная птица и хлеб, приготовленные просто и сервированные без особых изысков. Однако мы с радостью набили желудки, и хотя предложенное нам вино оказалось довольно кислым, мы и ему были рады.

Наши охранники не предоставили нам уединения, но мы не обращали на них внимания, оправляя одежду и приглаживая волосы. Когда мы поели и, насколько смогли, привели себя в порядок, мы сели на удобные скамейки и стали ждать. И ждали долго. Персиверанс озвучил вопрос, который был у каждого на уме:

— Как ты думаешь, они опасны?

Я сделал вид, что не понял его.

— Король и королева Элдерлингов? Я уверен, что они сделают все возможное, чтобы встретиться с нами в ближайшее время, и окажут нам такое же гостеприимство, какое мы оказали их посланникам в Баккипе, — я натянул добрую улыбку на лицо. — Ты не должен бояться их, мальчик, каким бы странным тебе не показался их облик. У Шести Герцогств уже давно теплые отношения со всеми Торговцами.

Лант кивал, и мальчик, казалось, успокоился. Мы сидели и ждали. Время тянулось бесконечно. Я утешал себя тем, что так и не услышал никакого сигнала тревоги, и надеялся, что Шут и Спарк проводят время с пользой.

Меня уже начало клонить в сон, когда дверь, наконец, снова открылась. Генерал Рапскаль появился в сопровождениивысокого жителя Дождевых Чащоб. Его волосы растрепались на ветру, фигура была сложена не так гармонично, как у генерала Рапскаля, но он явно был Элдерлингом. И он был старше, решил я, хотя чешуйки на лбу не давали легко угадывать возраст. Он вошел в комнату, посмотрел на меня и повернулся к своему компаньону.

— Постарайся побыстрее, Рапскаль. Позже я хочу поговорить с тобой.

Я поднялся, когда он подошел ко мне, и был удивлен, когда он протянул мне руку. Я протянул свою, ожидая, что он по-воински возьмет меня за запястье, однако он сжал мою руку в приветствии торговцев..

— Вы принц Фитц Чивэл Видящий из Шести Герцогств? — спросил он. Я серьезно кивнул. Он все ещё держал мою руку. — Я прошу прощения за грубый прием, который вы получили. Я Рейн Хупрус.

Я попытался сдержать удивление. Я называл себя принцем, но никак не ожидал, что их король пожмет мне руку, как равному. Наконец, я смог выговорить:

— Для меня большая честь, король Рейн. Это лорд Лант Фаллстар и мой слуга Персиверанс из Ивового Леса, — оба были уже на ногах и кланялись.

Король, наконец, выпустил мою руку и указал на дверь.

— Я сожалею о задержке. Мою супругу, Малту, позвали к неожиданным посетителям, а я остался заканчивать сложный учет с капитаном одного из наших суден. Я отдал приказ не беспокоить меня до завершения инвентаризации, а ваш приезд прошел слишком незаметно. Так что меня не оповестили, что требуется моё внимание. Но достаточно объяснений. Пожалуйста, позвольте отвести вас в более удобное место. Рапскаль, вызови кого-нибудь, чтобы подготовить комнаты в Зале для приветствий и перенесите туда их багаж. Нет, пожалуйста, оставьте ваши вещи здесь. Я обещаю, что они будут доставлены в ваши комнаты в целости и сохранности. Пойдемте за мной, пожалуйста.

Отсутствие формальностей нервировало, и я отчаянно понадеялся, что наш приход сюда не нарушит какие-либо договоры или пакты, которых Дьютифул и Эллиана добились тщательными переговорами. Следуя за королем, я попытался дотянуться Скиллом до Дьютифула, однако лишь едва не утонул в хоре голосов города. Нет. Бесполезно. Мне придется быть очень осторожным.

Король отвел нас в большой зал, а затем, к нашему удивлению, вывел наружу, где уже начинало темнеть. Город был освещен, и такого я больше не видел нигде. Когда Пер ахнул в восхищении, я понял, что это был не фокус Скилла, а настоящий свет, исходивший от зданий. Они сверкали драконьими цветами: золотом и синим, алым и зеленым, в центре каждого свечения виднелось желтое ядро. Некоторые из зданий были украшены рисунками в виде виноградной лозы или стилизованны под волны и водовороты красок, другие же просто ровно светились. Нам не потребовались факелы, чтобы спуститься вниз по лестнице. Там я попытался очистить Скилл от снующих призраков Элдерлингов и увидел на улицах настоящих местных жителей, довольно немногочисленных. Король Рейн быстро шёл мимо, кивая тем, кто с ним здоровался. Мы привлекали взгляды, но он не позволил никому задержать нас или задавать вопросы. В конце улицы мы достигли здания, которое было скромнее, чем башня с картой, но значительно выше и величественнее, чем поместье Ивового Леса.

— Наш Зал для приветствий, — сказал он, обводя рукой здание. — Мы считаем, это хорошее место для того, чтобы приветствовать гостей. Оно построено для людей. Небольшие двери, подвесные потолки. Иногда я чувствую себя весьма незначительным в некоторых других зданиях, — он слегка улыбнулся мне. — Опасно жить вместе с драконами, как вы понимаете. Пожалуйста, пойдемте со мной. Здесь есть много удобных комнат. Мы называем это тихим местом — в верхних комнатах голоса Кельсингры не слышны так громко.

Он быстро шёл вверх по лестнице, и я, хоть и устал, старался не отставать. Прихожая была обставлена в том стиле, который я считал стилем Бингтауна. Основной мебелью здесь были несколько стульев вокруг изящных столиков. Комната выглядела для меня странно пустой, пока я не понял, что здесь не хватает очага с огнем. Несмотря на высокие потолки и широкие окна из толстого желтого стекла, внутри было тепло; я посчитал это очередным проявлением магии Элдерлингов. Мы не остановились в этой комнате, а вошли в зал, увешанный флагами, и пошли через него. Наши шаги гулко звенели в большом пустом помещении, в то время как мягкую обувь короля было едва слышно. Мы прошли полдюжины богатых резных дверей, прежде чем он открыл одну и жестом пригласил нас.

В центре комнаты находился стол, покрытый элегантной скатертью, на нем уже были расставлены удивительно красивые блюда. Стулья с резными деревянными спинками и зеленые подушки ждали нас. Рисунки на стенах показались совсем чуждыми для моих глаз, но приятными. Здесь были водовороты оттенков лесной зелени или размашистые водные рельефы, однако ни один рисунок не давал точного изображения, лишь намеченные образы. Какая-то женщина поправляла серебро на столе; когда мы вошли, она повернулась к нам.

Королева Драконьих Торговцев Малта. Известную своей экзотической красотой, её вряд ли можно было спутать с кем-то другим. Её вьющиеся волосы были не светлыми, а золотыми — золотыми, как блестящая монета. Нежная чешуя следовала вдоль линии лба и подчеркивала высокие скулы и подбородок. Как и её король, она была одета в мантию Элдерлингов поверх брюк. Мягкие маленькие тапочки, которые она носила, сверкали золотом. Ткань её одежды переливалась всеми оттенками золотого и зеленого, когда она подходила к нам, чтобы поздороваться. Осторожность заставила меня опуститься на одно колено перед ней, и Лант последовал моему примеру. Она засмеялась, и я подумал, что это из-за меня, пока не понял, что юный Персиверанс, очарованный её красотой, стоял позади нас, раскрыв рот и распахнув глаза.

Она перевела взгляд обратно на меня, и её улыбка стала ещё шире.

— Такое выражение чувств чтит меня больше, чем любой подарок, — заметила она, и Персиверанс резко упал на колени. Её глаза блеснули мне, как будто мы поделили замечательно смешную тайну. Она сделала реверанс. — Принц Фитц Чивэл, вы почтили нас неожиданным визитом. Тем не менее, у меня такое чувство, будто мы уже встречались. Я надеюсь, что вы простите генерала Рапскаля. Он иногда слишком официальный и подозрительный, — она перевела взгляд на мужа. — Рейн, дорогой, как ты можешь видеть, я добавила приборы к нашему столу. Я была так рада получить твое сообщение. И, думаю, нам следует пригласить всех наших неожиданных гостей присоединиться к нам за столом! — опять её игривый взгляд вернулся ко мне. — Принц Фитц Чивэл, вы верите в совпадения?

— В моей жизни случались разные странности, — сказал я ей. Осторожно, Фитц. Я знал, что ступаю на нетвердую почву, и должен быть готов изменить свою историю в любой момент. Я повернулся к Ланту и Персиверансу, слегка улыбнувшись и надеясь, что они поймут моё предупреждение.

— И вот моё совпадение, — воскликнула с улыбкой королева Малта, когда дверь с противоположной стороны комнаты открылась.

Спарк, волосы которой были уложены в аккуратные локоны, вошла в залу. Щеки её порозовели, и элегантное черное кружевное платье леди Тайм шло ей гораздо больше, нежели своей ужасной старой хозяйке. А позади неё шёл не Шут, и не Грей, а Янтарь, та Янтарь, какой я никогда её не мог себе даже представить. Плащ-бабочка изящно спадал с её узких плеч. Короткие волосы Шута были взъерошены в кудри, а немного краски придавало яркости бледным губам и щекам. Я знал, что сверкающие серьги были из стекла, но блеск их был столь же убедителен, как и накрашенный рот и подведенные черным глаза Шута. Мой друг детства исчез, и не осталось абсолютно ничего от шута короля Шрюда. Я смотрел него и вновь ощущал удар предательства. Как он мог быть до такой степени этим человеком, которого я не знал вовсе? Неопределенность, которую я чувствовал, причиняла боль. Мне казалось, что я обманут и отвергнут.

Но у меня не было времени, чтобы предаваться чувствам. Игра началась, и я должен поймать свою роль. Кончики пальцев руки в перчатке лежали на плече Спарк, когда они прошли в комнату.

— О, моя леди, они здесь! — воскликнула Спарк, когда увидела нас. — Принц Фитц Чивэл, лорд Лант и даже Персиверанс. И, похоже, они не пострадали.

От этой новости пальцы Янтарь взметнулись к окрашенному рту Шута совершенно женским жестом удивления и облегчения. Он нашел очертания моей фигуры и воскликнул голосом Янтарь:

— О, Фитц! Лант и Персиверанс! Вы в безопасности. Я так рада, что вы не пострадали! О, королева Малта, спасибо, спасибо, что нашли их и спасли. Я навсегда в долгу перед вами.

— И в самом деле, — тихо сказала Малта. Забыла ли Янтарь, что она имеет дело с женщиной, рожденной в Бингтауне, с той, для которой ведение каждого дела было либо удачной покупкой, либо договором или сделкой? Тогда Малта добавила: — Как и я, и многие жителей Бингтауна остаются в долгу перед тобой. Потому что я верю, что долг может быть таким же взаимным, как и обещание.

Все же в Ланте было многое от Чейда, он сумел сохранить спокойствие и не выглядеть удивленным. Персиверанс напрягся, тяжело закашлявшись и используя это в качестве предлога, чтобы отвернуться. Я отчаянно хотел узнать, какую историю Шут уже рассказал Малте. Я сказал, что мы посланники из Шести Герцогств и спустились с гор. Противоречили ли мы друг другу, и если да, был ли у нас способ убедительно это исправить?

Король Рейн выглядел озадаченным, не пытаясь скрыть смущение. Малта кинула на него многозначительный взгляд, и я понял, что она собирается одна со всем разобраться.

— Пожалуйста, подойдите к столу. Давайте отведаем нашего угощения, а потом посмотрим, что можно сделать, чтобы помочь вам на вашем пути.

Рейн усадил свою королеву и занял стул во главе стола. Мы расселись по одну сторону стола. Слуга очень человеческой наружности пришел, чтобы сопроводить Спарк и Персиверанса в столовую для обслуги. Спарк пошла, как будто её это полностью устраивало, но Пер бросил на меня несколько взволнованных взглядов, прежде чем я кивком разрешил ему уйти. Король Рейн улыбнулся нам, когда дверь за ними закрылась, и воскликнул:

— Я голоден! Надеюсь, вы не посчитаете странным, если мы устроим небольшую церемонию, — он посмотрел на Янтарь и улыбнулся. — Даже спустя столько лет сидеть как король и королева немного странно для нас, — взглянув на Ланта и на меня, он добавил: — После многих лет вымогательства денег Сатрапом у Бингтауна, мы, которых воспитали как торговцев, все ещё удивляемся, когда кто-то думает, что у нас здесь монархия. Это не так. Однако это удобный способ представить нас остальному миру, уверен, вы оба это понимаете.

Мои мысли метались. Кетриккен однажды что-то сказала об этом. Подобно тому, как она была обучена, чтобы стать Жертвенной для своего народа, но посторонние видели её принцессой Горного Королевства, так и Малта и Рейн, известные как король и королева Дождевых Чащоб, на самом деле скорее возглавляли переговоры от имени совета торговцев, нежели были настоящими монархами. Я вежливо кивнул, и Лант улыбнулся. Король положил себе блюдо, которое он затем передал королеве. Когда блюдо перемещалось по столу, каждый из нас брал себе часть и передавал дальше. Яство следовало за яством, и, хотя эти блюда были лучшего качества, чем то, что нам предложили ранее, они все же не превосходили то, что я видел на обычном столе Баккипа. Лант вырос в моих глазах, когда я увидел, как он ухаживает за Янтарь, предлагая ей блюда и накладывая еду на её тарелку.

Рейн, улыбаясь, обвел нас взглядом:

— Давайте просто поедим, прежде чем разговаривать, хорошо?

— Конечно! — согласилась Янтарь за всех нас. — Как известно, переговоры и прием пищи не лучшие спутники.

— Так вы пришли торговаться? — Рейн улыбнулся. — А я думал, принц Фитц Чивэл и его спутники являются посланниками из Шести Герцогств.

— Посланники в поисках конкретной сделки. Но давайте не будем больше говорить об этом, а только есть и пить, как старые и новые друзья. — Янтарь прошлась кончиками пальцев по столу, нашла и подняла бокал с золотистым вином. — За встречу друзей! — предложила она, и все выпили. Опустив бокал, она добавила: — Я так надеялась увидеть Фрона, пока я здесь. С ним же все хорошо, верно?

Малта перестала жевать свою порцию мяса. Янтарь невинно улыбнулась, но я видел, что вопрос попал точно в цель, и спросил себя, почему она задала его. Через некоторое время Рейн тихо ответил:

— Здоровье Фрона по-прежнему деликатная тема. Возможно, он присоединится к нам ненадолго после трапезы, если почувствует, что в состоянии встретить гостей.

— Мне жаль это слышать, — мягко ответила Янтарь. — Последнюю весть о нем я получила много лет назад. Тогда я думала, что он начал поправляться.

— Много лет назад, — тихо повторила Малта. Иногда, когда зазвенит колокол, другой завибрирует в понимании. Родитель во мне эхом отразил скрытую боль в её голосе, и мне захотелось толкнуть Янтарь под столом, останавливая. Что-то неправильное было с ребёнком. Я бы никогда не начал так переговоры, и я не понимал, куда ведет Янтарь.

Рейн заговорил кислым голосом:

— Я удивлен, что ты вообще получала какие-либо вести о Фроне.

Янтарь слегка пожала плечами. Её пальцы изящно танцевали над тарелкой, она аккуратно, почти как зрячая, отрезала кусочек от ломтика консервированных фруктов на тарелке. Я не опознал фрукт и осторожно откусил, пока она говорила.

— Это было много лет назад. Вы знаете, как гуляют сплетни. Помните Йек, мою подругу на Совершенном?

О, ловко проделано. Теперь я догадался об истинном источнике её новостей. Имя Йек было одним из немногих имен, которые я знал из шпионской сети Чейда и сборщиков информации. Я подозревал, что Шут узнал об этом Фроне из свитков Чейда. Хотя нет, он был слеп. Видимо это была Спарк. Или Эш. Юнец сильно привязался к Шуту, достаточно сильно, чтобы похитить для него не только кровь дракона, но и ценные сведения. Я не был уверен, рад ли тому, что в его распоряжении есть настолько преданный человек, или скорее возмущен, что Чейда лишили такого полезного ресурса.

Бровь Малты немного поднялась, заставив чешуйки мерцать.

— Я не припоминаю её. Возможно, мы не встречались.

— Она управляла моими делами, когда я вынуждена была покинуть Бингтаун.

— О, да. Теперь я вспомнила её. Погашения займа делались через неё.

Янтарь кивнула.

— Мы не забыли, — сказал Рейн. — Найти деньги в конце войны с Калсидой было очень сложно. Когда ты одолжила нам часть из своей доли сокровищ Игрота, это очень помогло в восстановлении Бингтауна. Ведь множество наших коренных торговцев потеряли свои магазины и склады в войне. Да и многим из татуированных это помогло начать новую жизнь.

— И это было финансово благоразумно для тебя, — добавила Малта, напоминая всем, что Янтарь, несомненно, получила выгоду от своей доброты. — Мы многие годы выплачивали тебе долг.

Наконец-то я узнал источник доходов лорда Голдена во время его безумных игровых дней при дворе Баккипа. То, что он с умом инвестировал в Бингтауне, он растратил с шокирующим расточительством в Баккипе. Потому что тогда он думал, что умрет, и не видел смысла что-то сохранять. О, это хорошо. Так много новых обрывков и кусочков из жизни Шута были переданы мне. Я улыбнулся Янтарь, и она насторожилась, видимо почувствовав мой взгляд.

— Это помогло мне в трудные времена, — ответила Янтарь с милой улыбкой.

Малта деликатно начала:

— Я не могу не заметить, что жизнь провела тебя через многие изменения с момента, когда мы виделись в последний раз. Я скорблю, что ты потеряла зрение. И не могу понять, когда у тебя было достаточно контактов с драконами, чтобы подвергнуться изменениям.

В это замечание был помещен целый груз вопросов. Я ждал.

— Я обещала вам свою историю, когда пришла к вам, и вы терпеливо ждали. Давайте доедим, и я расскажу вам.

Ах, так я был не единственным, кто использовал тактику отдаления рассказа.

Остальная часть трапезы прошла без происшествий. Лант говорил мало, только хвалил угощение и благодарил, и я присоединялся к нему. Хотя мне оставалось только догадывался, какой историей Янтарь окружила нас, но я постоянно ощущал на себе оценивающий взгляд Рейна и старался вести себя, как подобает принцу Видящих.

Наконец, трапеза закончилась, слуга убрал со стола и выставил бренди и бокалы, а также широкий выбор сортов пряного чая. Бренди было персиковым, из Шести Герцогств, и я подумал, что это задумано как комплимент. Я выпил рюмку с удовольствием и искренней благодарностью. Когда Рейн уже открыл рот, чтобы наконец перейти к сути дела, дверь открылась, и вошел хрупкий старый Элдерлинг. С тросточкой в руке, в сопровождении слуги, он медленными осторожными шагами шёл к нам. Он тяжело дышал через нос. Его волосы были золотыми, как у Малты, а чешуйки синие, как у Рейна. Однако я был поражен, когда Малта произнесла:

— А вот и Фрон, пришел к нам пожелать спокойной ночи.

Янтарь не могла видеть, но, возможно, она слышала дыхание Фрона и то, с каким трудом он шёл столу и опускался в кресло. Слуга нагнулся к нему, предлагая чай или бренди.

— Чай. Пожалуйста, — затрудненное дыхание прервало просьбу, голос изменил ему. Я внимательно посмотрел на него. Глаза были ярко-синими, а голубые с серебром чешуйки — запутанными и причудливыми. Они не вырастут, а останутся такими же приятными, как мех у трехцветного котенка. Витиеватые узоры на лице и обнаженных руках явно были продуманными и искусными, как хорошая татуировка. Но пурпурный оттенок дрожащих губ и темные круги под глазами определенно не являлись частью этой окраски. Фрон. Сын Малты. Не старый, а молодой, ставший старым из-за болезни.

Малта подошла к сыну и протянула руку, чтобы представить нас.

— Принц Фитц Чивэл, лорд Лант, леди Янтарь, я рада представить вам нашего сын, Эфрона Хупруса.

Я встал, сделал два шага и поклонился ему. Чем ближе я подходил к нему, тем громче звенел мой Уит. Он протянул мне руку, и я протянул навстречу свою. Он удивил меня, когда сжал моё запястье в стиле Шести Герцогств, как воин приветствует воина, и я ответил. И в момент, когда моя рука коснулась его кожи, и я осознал его, я вдруг испытал неведомое ранее чувство раздвоенности. Это было некомфортно, а он, кажется, даже ничего не почувствовал. Дракон и мальчик, мальчик и дракон звенели вокруг моих чувств так, что я едва мог стоять на ногах. И с этим раздвоенным ощущением появилось глубокое чувство неправильности, несоответствия, ошибки внутри его тела. Он слабел, задыхался, истощался от этой ошибки. Она нестерпимо звенела во мне, и я бездумно потянулся и прикоснулся к ней.

Мальчик ахнул. Его голова упала на грудь, он оцепенел, и мгновение мы стояли, не шевелясь, и, как в тисках, сжимая друг другу запястья. Я поймал его за плечо свободной рукой, когда он осел на меня. Я не мог освободиться, и тогда Скилл полился из меня в него.

Давней весной в горах мы с Ночным Волком стали свидетелями того, как прорвало ледяную плотину в ручье. С громовым ревом сдерживаемая ранее вода хлынула в ручей и рванулась с холма, и за мгновение белоснежный ручей стал коричневым от потока воды, сучьев и перевернутых бревен. Также и теперь в Скилл-потоке, который окружал меня и мешал добраться до Неттл, вдруг обнаружился открытый канал. Он тек через меня, мощный, чистый и полный созидательных возможностей. Скилл-наслаждение было настолько ощутимо, что заполонило мои тело и разум. Мальчик сдавленно всхлипнул, и, кажется, я тоже.

— Фрон! — закричала Малта, и в одно мгновение Рейн оказался на ногах.

Я дрожал, будто холодный ветер проносился сквозь меня, а тело Фрона четко вырисовывалось в моем сознании. Где-то на огромном расстоянии я почувствовал изумление королевы драконов Тинтальи. Разве это не её человек формировался сейчас? Она оттолкнула меня с силой, с которой драконы умеют отталкивать людей, и я больше не чувствовал её. Но Фрон поднял голову и почти прокричал:

— Что это было? Я чувствовал себя удивительно! — потрясенный, он добавил: — Я могу дышать без усилий! Мне не больно дышать! Я могу дышать и говорить! — вдруг он отпустил меня, шагнул назад и оказался в объятиях отца.

Сам я шатнулся в сторону. Лант удивил меня, прыгнув ко мне и поддержав под локоть.

— Что случилось? — выдохнул он, но я смог лишь качнуть головой.

Фрон вырвался из объятий Рейна и повернулся ко мне. Он набрал полные легкие воздуха и вдруг вскрикнул от чистого облегчения.

— Это был ты? — спросил он меня. — Я думаю, это был ты, но чувство было похоже на то, что делает Тинталья, когда приходит. Она не была здесь сколько, лет пять? Когда последний раз сформировала меня правильно, да, пять лет, — он согнул и разогнул длинные пальцы, и я догадался, что все, что она сделала тогда — восстановила его руки. Малта молча плакала, слезы текли по её щекам. Фрон повернулся к ней, обнял и попытался заключить в объятия. Ему не удалось. Месяцы одышки ослабили его, но теперь он улыбался. — Мне лучше, мама. Лучше, чем в последние годы! Не плачь! Осталось ещё что-нибудь поесть? Что-то, что я могу жевать и глотать, не задыхаясь? Что угодно, кроме супа! Все, что я могу кусать и жевать. Или хрустеть! Есть что-нибудь хрустящее?

Малта вырвался из его объятий, безумно смеясь.

— Я принесу тебе поесть!

И это было замечательно, когда королева Элдерлингов, бросаясь к двери, вдруг превратилась в обычную мать. Выскочив за дверь, она тут же закричала, требуя мяса и свежего поджаренного хлеба и чего-то ещё, чего мы уже не расслышали.

Я повернулся и обнаружил позади Рейна, улыбающегося сыну. Король посмотрел на меня.

— Я не знаю, почему вы пришли сюда. И я не знаю, что вы сделали, хотя я чувствовал отголоски происходящего. Казалось, что это Тинталья, которая коснулась меня и превратила в Элдерлинга. Как ты это сделал? Я думал, только дракон может формировать нас подобным образом.

— Он человек многих талантов, — сказала Янтарь. Она встала, отодвинув стул. Перебирая пальцами по краю стола, она подошла к нам, и Лант уступил ей место рядом со мной. Она взяла меня под руку слишком хорошо знакомым мне жестом. Молли. Молли всегда брала меня за руку так, когда мы шли по рынку, и она хотела привлечь моё внимание или просто прикоснуться. Это отличалось от того, как Шут иногда соединял наши руки в те дни, когда мы шли рядом. В этот момент он был Янтарь, и его рука властно лежала на моем локте. Я заставил себя остаться на месте и принять прикосновение. Как лошадь, принимающая странного всадника, подумал я, и сдержал желание вырваться из рук Шута. Я не знал, какую игру он ведет, и не смел портить её. Очень тихо я сказал:

— Лечение Скиллом, вышедшее из-под контроля. Мне нужно присесть.

— Конечно, — сказала она, а Лант уже тащил для меня свободный стул. Я сел и попытался понять, что сейчас произошло.

— Вы выглядите так, будто вам стоит выпить, — услышал я Рейна. Он взял мой бокал и щедро налил в него бренди. Он поставил бокал передо мной, и мне удалось поблагодарить его. Казалось, будто я упал в глубокий и быстрый поток, метался в нем, а затем выполз обратно на берег. Волна все ещё была рядом, невыносимо близко, пронизывая меня наслаждением за гранью возможного. Вытащи меня, — сказал мне однажды Верити. Но рядом со мной не было никого, кто мог бы помочь. И я не понимал, хочу ли присоединиться к потоку или уйти. Он манил, бурля властью и удовольствием. Почему я закрывался от него? Я поднимал свои стены, как будто толкал стену грязи против потока воды. Я действительно хочу закрыться в себе? Шут — или Янтарь — стоял позади меня. Я чувствовал, как его руки успокаивающе опустились мне на плечи. Я вздохнул и сумел поднять стены. Я отступил от соблазна.

Малта вернулась в комнату с блюдом, полным плоских желтых пирогов. Двое слуг шли за ней с жареной птицей и горкой темно-оранжевых корений, которые мы ели на ужин. Глаза юноши загорелись, как только он увидел их, и отец рассмеялся, когда Фрон поспешно сел. Он не стал ждать, схватил один из желтых пирогов и вцепился в него зубами. У пирога была хрустящая корочка, и Фрон пожирал его с невыразимым удовольствием, пока сияющий слуга разрезал толстый кусок мяса на тарелке и накладывал рядом овощи. Фрон заговорил со мной с полным ртом:

— Я не мог так легко есть уже больше года. Настолько плотным и узким стало моё горло. Оно горело, когда я глотал. Суп. Я мог проглотить только суп. И все.

— Ты… они были справа. Как у дракона. Они выросли, как будто… — я чувствовал себя очень неловко, произнося это. Я знал, что видел их раньше, в открытой пасти у зеленого дракона. — Мешки, — сказал я. — Чтобы плеваться ядом, я думаю. Они выросли в горле.

— Что ты сделал? И каким образом? — с удивлением спросила меня Малта. С удивлением, граничащим со страхом.

Янтарь произнесла над моей головой:

— Принц Фитц Чивэл владеет наследственной магией Видящих. Это говорит его королевская кровь. Он может исцелять.

— Иногда! — добавил я поспешно. — Только иногда, — я нашел бренди. Рука уже не так дрожала, и я отпил немного.

— Я думаю, — сказал Рейн медленно, — что нам всем стоит присесть. Я хотел бы услышать историю леди Янтарь. Чтобы узнать, почему вы пришли сюда. И как.

Она сжала мои плечи, предупредив, чтобы я замолчал. Также делала и Молли, когда думала, что я собираюсь предложить торговцу слишком много монет.

— Для меня многое значит поделиться с вами всем, — сказала она, и я был рад, что позволил ей начать. Я почувствовал облегчение, когда Янтарь отпустила меня, и мы снова сели за стол. Лант уже занял свое место, он оставался удивительно тихим.

Голосом спокойной и практичной женщины Шут выдал нам свою легенду.

— Мы с Фитцем старые друзья, — начала Янтарь.

— Об этом я догадалась, — многозначительно сказала Малта. — Когда я впервые увидела его, то сразу поняла, что откуда-то его знаю, — она улыбнулась мне, будто мы разделили шутку. Я улыбнулся в ответ, не понимая, однако, чему.

История Янтарь петляла, прыгала и плелась сквозь правду. Она прибыла к Баккип и прекрасно провела время с теми чудесными деньгами, которые Йек посылала ей из Бингтауна. Слишком много замечательного времяпрепровождения, слишком много прекрасного бренди (здесь она остановилась, чтобы глотнуть золотой персиковый бренди) и слишком много азартных игр, где ни карты, ни кости не благоприятствовали ей. Она растратила все состояние и решила вернуться на родину, чтобы воссоединиться со своей семьей и навестить друзей. Вместо этого она столкнулась со старыми врагами. Они захватили её отчий дом и поработили её родственников. Они захватили в плен и её, пытали и мучили. Ослепление было не самым худшим, что они с ней сделали. Она сбежала, когда представилась такая возможность. И пришла ко мне. Для того, чтобы я помог бы ей отомстить и освободить тех, кто ещё в плену. Фитц Чивэл Видящий такой же специалист в убийствах, как и в исцелении.

История восхитила всех, даже Ланта. Я сообразил, что эта искаженная версия истории Шута была гораздо больше той, что он слышал раньше. Фрон теперь глядел на меня с удивлением подростка. Рейн сидел, поставив локти на стол и опираясь на руки подбородком. Я не мог понять, о чем он думал, но Малта согласно кивала словам Янтарь и приняла её слова обо мне без пререканий. Я контролировал выражение своего лица, но предпочел бы, чтобы она менее напыщенно расписывала мои достоинства. И был потрясен словами Малты, когда Шут остановился, чтобы выпить бренди.

— Есть другие дети, — сказала она. Она посмотрела прямо на меня. — Немного. Детей, родившихся здесь, в Кельсингре, мало, и ещё меньше выживших. Если бы вы могли сделать для них то, что вы сделали для Фрона, вы могли бы просить нас почти о чем…

— Малта, он наш гость, — сказал её муж с упреком, но она прервала:

— Эти дети ежедневно страдают, и их родители тоже. Как я могу не просить об этом?

— Я понимаю, — сказал я быстро, прежде чем Шут открыл рот. — Но я не могу давать какие-либо обещания. То, что Янтарь называет исцелением, больше… исправление. Оно не может быть постоянным. Я, возможно, буду не в состоянии помочь кому-то из других детей.

— Нам нужно… — начала Янтарь, но я безрассудно прервал её:

— Нам ничего не нужно в обмен за помощь детям. Жизнями детей не торгуются.

— Нам нужно, — спокойно продолжила Янтарь, — не говорить о какой-либо сделке или наших просьбах, пока Фитц Чивэл не сделает для детей все, что может. — Она повернула ко мне свое слепое лицо: — Это само собой разумеется.

И все же этими словами она дала им понять, что контроль над ситуацией в наших руках. Я пытался рассмотреть выражение лица Малты, стараясь делать это не слишком явно. Она медленно кивала, а затем обменялась непроницаемыми взглядами с Рейном. Фрон ещё ел. Заметив это, я предупредил его:

— Полегче. Ты должен предоставить телу время, чтобы оно приспособилось к изменениям в рационе.

Он замер, не донеся до рта вилку.

— Я был так долго голоден, — пояснил он.

Я кивнул.

— Но независимо от того, как долго ты голодал, желудок не удержит так много пищи.

— Поверь мне. Это действительно так, — с сожалением подтвердила Янтарь.

Я взглянул на его родителей и вдруг осознал, что говорю с их сыном, как со своим. Взгляд Малты был умоляющим и отчаянным, Рейн смотрел вниз, словно не смея надеяться.

Хоть и неохотно, но я принял их просьбу. Как будто я сам не знал, что значит иметь ребёнка с непонятными осложнениями? Как будто не чувствовал боль родителя, который уплатит любую цену, только бы сделать жизнь своего ребёнка лучше?

— Я не знаю, смогу ли я помочь всем. Или хоть кому-нибудь. Но я готов попробовать, — сказал я и попытался скрыть дрожь в голосе. Я не просто не был уверен. Все это время я тревожно осознавал, как мой Скилл странно шевелился во мне. Был ли это местный Скилл, слишком сильный здесь, в Кельсингре? Или дело во мне? Была ли граница между мной и Скилл-потоком? Я коснулся Фрона, мальчика, которого я никогда не встречал прежде, и исцелил его так легко, словно был Олухом. Нет, не исцелил, напомнил я себе. Исправил. Не имея ни малейших знаний о том, каким должно быть тело молодого Элдерлинга. Внезапно я пожалел, что согласился попробовать. Что мы будем делать, если следующая попытка не исправит, а только усугубит ошибку в теле ребёнка? Что стало бы с нами, если бы Фрон умер, задыхаясь, у моих ног?

— Я ещё не закончила свою историю, — напомнила Янтарь тихо. Я пораженно уставился на неё. Шут никогда добровольно не выдавал сведения о себе. Неужели Янтарь настолько от него отличается?

— Есть ещё что-то? — недоверчиво спросила Малта.

— Это короткая история, и, возможно, краткого пересказа будет достаточно и вам, и Фитцу Чивэлу. Те люди, которые держали меня в плену, мучили меня и лишили зрения, знали, что я бы обратилась за помощью к моему старому другу, — она остановилась, и у меня внутри все перевернулось. Он не станет. Она стала. — Они выманили Фитца Чивэла из дома. А потом, в его отсутствие, напали на его дом с наемниками из Калсиды во главе с человеком, чье имя вы, наверное, знаете. Он называл себя герцогом Элликом.

Скрежет зубов Рейна мне не послышался. Малта побледнела под своей алой чешуей. Багровый контур каждой чешуйки резко контрастировал с её белой кожей, создавая завораживающее и страшное зрелище. Предвидела ли Янтарь подобную реакцию? Она неумолимо продолжала:

— Они разрушили его дом, сожгли амбары и конюшни, убивали, насиловали и грабили. И они украли его дочь. Маленького ребёнка девяти лет. А так же её старшую сестру. Леди Шайн удалось бежать, не невредимой, но живой. Но маленькую Пчелку, дочь лорда Фитца Чивэла, ребёнка, драгоценного для нас обоих, они сгубили.

Такое правдивое и выразительное окончание этой истории. Я должен был привыкнуть к этой боли. Я должен был пройти ту точку, когда это заставляет меня неистовствовать, рыдать и крушить все вокруг. Я обнаружил, что вцепившись в край стола, пытаюсь взять себя в руки, пережидая бушующую бурю внутри.

— Сгубили, — слабо проговорила королева Малта.

— Ушла навсегда, — подтвердила Янтарь.

Рейн пополнил маленький синий бокал золотым персиковым бренди и аккуратно подтолкнул его ко мне. Это не поможет, но я постарался оценить жест. Я не должен пить. Уже выпито слишком много и слишком быстро. Я посмотрел на бокал, покрутил его в руках, и мои мысли направились к Верити. Как часто я замечал у него этот простой жест? Что он видел там?

Ничего, Фитц. Вообще ничего. Выпей, чтобы получить фальшивое мужество, и двигайся вперед. Это единственное направление, в котором человек может двигаться.

Я поднял глаза, прислушиваясь. Воображение. Я взял бренди и выпил.

— Дети — не карты для торга, — подтвердил Рейн. Он посмотрел на свою королеву. — Тем не менее, я не могу представить себе, как показать всю глубину нашей признательности, — он помолчал и добавил неловко: — Или безумная надежда, которую я чувствую за других детей. Я знаю, что мы должны казаться жадным, но, если вы согласны помочь нам, пожалуйста, позвольте мне позвать родителей и поговорить с ними сегодня же. Сказать им, что, возможно, вы поможете. Может быть, завтра?.. — он позволил вопросу повиснуть в воздухе.

Волна ожидания, которая исходила от них обоих, потрясла меня.

— Я не могу давать никаких обещаний, — предупредил я.

Янтарь вдруг снова заговорила:

— Он должен хорошо отдохнуть, прежде чем попытается ещё раз. Исцеления истощают его… это трудно объяснить, — она остановилась, а затем решилась предупредить Рейна: — И, когда вы будете говорить с родителями, вы должны быть честны, сир. Скажите им, что есть риск, и что принц Фитц Чивэл может быть не в состоянии помочь. Иногда его исцеления накладывают тяжелый отпечаток на того, кому он помогает. Я говорю из личного опыта! Предложите им посмотреть на это, как на азартную игру.

— Есть ещё генерал Рапскаль. Ему это не понравится, — с тревогой сказала Малта.

— Ну это мелочи, — сказал Рейн со смехом, но в нем не было никакой радости. — И некоторым из драконов может быть интересно. Сейчас их здесь немного. Большинство отправились в теплые края, на сезон, или год, или десять лет. Они не считают время, как мы.

— Они не думают о детях, которых должны сформировать или наставить в их изменениях, — с горечью сказала Малта. — Те, кто пренебрегает своими молодыми Элдерлингами, разумеется, выразят небрежное сожаление.

Я не смог охватить всю картину того, что слышал, но предложение отдыха в одиночестве звучало соблазнительно. Усталость, должно быть, отразилась на моем лице, и Малта добавила:

— Думаю, что для вас и для вашего молодого слуги уже готовы удобные комнаты. Я сделаю все возможное, чтобы обеспечить вам ночь отдыха и сладких снов, — её взгляд встретился со взглядом мужа, он кивнул и медленно добавил:

— Я обещаю, что предостерегу родителей от слишком больших надежд. И дам им ночь, чтобы они решили — попробовать или нет.

Янтарь кивнула ему за меня:

— Способности принца Фитца Чивэла не безграничны. Он не в состоянии восстановить зрение, но многое другое, что было со мной не так, он исправил.

Малта кивнула:

— Меня огорчило, когда я увидела, что ты потеряла зрение и подверглась жестокому насилию. Ты рассказала нам, что случилось с тобой, но так и не сказала, как ты приобрела сходство с Элдерлингами. Я знаю, что у тебя с Тинтальей были некоторые дела несколько лет назад. Наверное, это она начала твои изменения?

Мне захотелось, чтобы Янтарь могла видеть выражение лица Малты. Та явно опасалась услышать ответ, который ей не понравился бы. Но Янтарь кружила вокруг вопроса так легко, как умел только Шут.

— У нас были общие дела. Много лет назад, тогда она была более склонна к тому, чтобы чтить свои долги перед простыми людьми. Она убедила хороших людей из Трехога взять меня в экспедицию.

— Я помню что-то такое, — ответила Малта. А потом, как будто освободившись от истории Янтарь и ссылаясь на обязанности в качестве хозяйки, она добавила: — Если вы меня извините, я могу дать вам только слабое утешение.

— И я также, — добавил Рейн. — Пожалуйста, располагайтесь поудобнее.

Они вышли из комнаты вместе, рука Малты на руке Рейна. Фрон побрел за ними с оставшимися под его опекой пирогами. В дверях он остановился, повернулся и показал нам удивительно ловкий поклон для молодого человека, сжимающего тарелку. Я старательно улыбался, пока за ними не закрылась дверь.

Какое-то время мы сидели в тишине, каждый занятый собственными мыслями. Янтарь тихо спросила:

— Почему же ты сделал это, Фитц? Почему попытался исцелить самостоятельно мальчика, которого ты едва знаешь? — она откинулась на спинку стула и потерла лицо. — Когда я поняла, что происходит, я была в ужасе.

— Он взял мою руку, и все… просто случилось. Мы соединились Скиллом, и я не думаю, что мог бы воздержался от исправления его тела.

— Звучит опасно, — заметил Лант, и Янтарь подавилась смехом.

Вошла служанка с подносом, на котором стоял большой серебряный чайник в окружении крошечных белых чашечек, следом за ней шли Спарк и Пер. Служанка налила каждому из нас маленькую чашечку темной жидкости, исходящей паром.

— Подарок от короля и королевы. Чай «Сладкий Сон», — она пожелала нам доброй ночи и ушла.

Я поднял чашку, понюхал и передал Янтарь.

— Ты знаешь — что это? Это как очень темный чай, но гуще.

Она понюхала, а затем сделала небольшой глоток.

— Я пробовала его раньше, в Бингтауне. «Сладкий Сон». Он помогает хорошо спать с очень приятными сновидениями. Он позволит забыть все твои заботы. Очень дорогой. Подать его — хороший комплимент.

— Так и есть, — Персиверанс подтвердил от души. — Женщина, которая привела нас сюда, была поражена, услышав, что нужно приготовить его для вас. Он проделал путь от Джамелии, подарок для короля и королевы от самого Сатрапа! «Подобно тому, как пить золото», — сказала она.

— Я бы не отказался от глубокого сна, — тихо сказал Лант. — С приятными сновидениями, для разнообразия, — он взял чашку и отхлебнул. Мы наблюдали за ним. Он облизнул губы. — Мило. Сперва горчит, а затем вкус сладкий.

Янтарь пила медленными глотками. Она остановилась, словно поняла, что я смотрю на неё.

— Это безопасно, — тихо сказала она. — Торговцы всегда будут торговаться с вами, но яд не является частью их этики. И я не думаю, что Рейн и Малта причинили бы вред человеку, который спас их сына. Или человеку, который, как они надеются, спасет детей Кельсингры.

Спарк наблюдала за Янтарь. Недолго думая, она подняла свою чашку к губам и попробовала.

— Мне нравится, — провозгласила она и сделала ещё один глоток.

— Ты не будешь пить, не так ли? — Янтарь улыбнулась мне через стол. В улыбке был заметный намек на вызов.

— Я осторожный парень, — напомнил я.

— Фитц. Есть время для осторожности. И время, чтобы попробовать что-то новое. Что-то, что может позволить тебе хорошо выспаться ночью, — я не знаю, как она почувствовала моё колебание. — Гостеприимство, — тихо сказала она. — Не отворачивайся от столь любезного подарка. Я обещаю тебе, что это не более, чем успокаивающий чай. И это гораздо менее пагубно, чем каррим. Вежливость требует, чтобы мы насладились им, — она подняла крошечную чашку и отпила.

Персиверанс посмотрел на меня. Я пожал плечами и попробовал. Приятно, горький со сладким послевкусием. Глядя на меня, мальчик выпил свой чай медленными глотками.

— Фитц, пей, — сказала Янтарь голосом Шута. — Доверься моему опыту. Это не повредит тебе и может сделать много хорошего.

Так я и сделал. К тому времени, когда пришли две служанки, чтобы отвести нас в наши комнаты, меня охватила приятная усталость. Я не чувствовал никакого тяжелого ощущения наркотического опьянения, просто состояние, обещающее хороший сон.

Служанки не были Элдерлингами, однако их яркие одежды не уступали наряду Малты. Одна из них была одета в красное, другая в голубое. Янтарь взяла меня за руку, и мы двинулись по коридору за девушкой в голубом. Лант пошел с нами, Спарк и Персиверанс шли следом, я услышал, как Спарк тихонько болтает с девушкой в красном. Очевидно, они вместе обедали раньше.

— Завтра я перееду реку, — сказала девушка. Видимо, это было продолжением предыдущей беседы. — Я решила сегодня вечером, шепот стал слишком громким, чтобы выносить его. Хотя сейчас это кажется глупым, но я надеялась когда-нибудь стать любимицей дракона и измениться, — она покачала головой. — Но я не могу ждать. Весь день на улицах стены бормочут мне. А ночью, даже в тихих домах, мне снятся чужие сны. Я попытаю счастья на другом берегу реки, хоть и буду скучать по огням города, теплу и уюту этих зданий. Всю зиму рабочие расчищали там землю. Весной мы будем копать и сажать растения. И, возможно, на этот раз урожай будет хорошим.

Девушка в красном остановилась у двери и посмотрела на Ланта.

— Моя госпожа надеется, что вы найдете комнаты, которые она выбрала для вас, приятными, но если нет — вы можете позвонить в колокольчик, и кто-нибудь придет, чтобы сделать их более удобными. Ой. И, чтобы позвонить, нужно только прикоснуться к изображению цветка рядом с дверью, — она открыла дверь и поклонилась Ланту. — Для лорда Ланта были подготовлены эти покои. Персиверанс сказал нам, какие сумки принести сюда. Вы увидите, что диван подстраивается под ваше тело. Кувшин с рисунком рыб будет сохранять воду для умывания теплой. Ванна заполнится сама. Я говорю вам все это, чтобы вы не пугались. — Лант выслушал серьезно, невозмутимо кивнул ей, пожелал нам спокойной ночи и вошел в свою комнату. Я подумал, что, судя по всему, скоро он уже будет крепко спать.

Девушка с улыбкой повернулась к нам.

— Ваши комнаты в конце коридора, — она привела нас к двери. Я определенно испытывал воздействие снотворного. Усталость, которую я так долго отрицал, постепенно затапливала меня. Тем не менее, это была не болезненная усталость, слишком хорошо знакомая мне, а только нежный отголосок легкого сна. Служанка остановилась у двери, которая показалась мне значительнее, чем та, что вела в комнаты Ланта. Дверь была не из дерева и не из камня, а из незнакомого вещества, изрезанного узорами, как кора старого дерева. Это напомнило мне о слоновой кости, но более темного тона. — Ваши покои, — тихо сказала она. — Когда проснетесь завтра, нажмите на изображение дерева на двери, и вам принесут еду.

— Спасибо, — ответил я. Она коснулась двери, и та бесшумно открылась. Я вошел и оказался в гостиной. Мой импровизированный сверток смотрелся печально и неуместно на изящноинструктированном столе в центре комнаты. Пол был выстелен сотнями крошечных треугольных плиток, а стены окрашены под дерево. В комнате пахло, как в летнем лесу. За гостиной я увидел комнату с большой кроватью, а за ней то, во что я сначала не поверил. Я пересек спальню и остановился в нише за её пределами. Бассейн в два раза больше кровати быстро заполнялся горячей водой с ароматом лесных трав. На столе рядом с ним были сложены толстые полотенца, горшки с мылом и кувшины с маслами, и несколько разноцветных одеяний Элдерлингов.

Услышав, что дверь за мной закрылась, я пошел к воде, сбрасывая на ходу одежду, сел на пол, как ребёнок, чтобы стащить сапоги, снова встал, чтобы снять штаны. Я, не колеблясь, подошел к краю воды. Сиденье было расположено внизу, и я пробрался к нему и сел в самом глубоком месте так, чтобы вода доходила до моего небритого подбородка. Медленно тепло проникало в тело, и я почувствовал, как расслабляются мышцы. Я откинулся назад, уровень воды становился все выше, пока я не завис в ней. Я медленно потер лицо, а затем нырнул, смывая соленый пот с волос и головы. Когда я вынырнул, Шут стоял на краю бассейна.

— Глубоко?

— Примерно по грудь, — я снова окунулся. Вода лилась потоком с волос вниз по спине. Всегда ли от горячей воды чувствуешь себя так хорошо? Трудно было придумать что-либо лучше. — Почему ты не пошел в свою комнату?

— Это моя комната. Мы со Спарк уже были здесь. Она разложила здесь мои вещи. Когда прислуга спросила Персиверанса и Спарк про тебя, они ответили, что ты мой защитник. Так что они не стали нас разделять.

— О, — я откинулся в воду и снова потер лицо. Удивительно, как я мог явиться к королю и королеве Элдерлингов в таком неопрятном виде. Жаль, что не подумал об этом раньше. Правда, тогда меня мало волновало — что они будут думать обо мне. Я убрал мокрые волосы с лица, встал и отжал их. И вдруг почувствовал себя очень сонным, широкая кровать манила меня. — Я иду спать. Если ты пойдешь в бассейн, не утони.

Я подошел к краю бассейна и выбрался, взял полотенце из стопки, но едва нашел силы, чтобы вытереться, прежде чем идти к кровати.

— Доброй ночи, Фитц, — сказал Шут. Он снова был Шутом.

— Это чай. Я могу спать, Шут. Я могу отпустить все. Перестать беспокоиться. Волнение ничего не решает. Я знаю это. С одной стороны — знаю, но с другой — это кажется неправильным. Кажется, будто я не думаю обо всех вещах, которые причиняют боль, обо всем, что я сделал неправильно, будто я действительно не переживаю. Мучая себя смертью Пчелки, я не помогу ей вернутся. Почему я должен помнить все это постоянно? — кровать была большой и плоской. Там не нашлось никаких подушек и покрывал. Я сел на неё, накинув полотенце на плечи. Поверхность кровати была твердой и слегка теплой. Очень медленно она поддалась под весом моего тела. Я лег. — Молли умерла. Пчелка ушла. Я больше не могу чувствовать Ночного Волка. Я должен просто принять эти вещи и идти дальше. Может быть. Или, может, прав ты. Я должен пойти и убить всех Служителей. У меня нет лучшего предложения, что можно сделать с тем, что осталось от моей жизни. Почему бы не сделать это? — я закрыл глаза. Я говорил и одновременно слушал, насколько нечленораздельно звучат мои слова. Я с трудом нащупал мысль, которую пытался выразить: — Я сейчас, как ты. Я вышел за пределы конца моей жизни, в место, где я никогда не ожидал оказаться.

Его голос был мягким.

— Не борись с этим, Фитц. Не задавай себе вопросов. Всего на одну ночь отпусти все это.

Я послушался его. Я провалился в сон.

Глава 37

ГЕРОИ И ВОРЫ

Гадание — это не слишком уважаемый вид магии, и все-таки для себя я нашел полезным этот навык. Некоторые используют шар из полированного хрусталя. Это удобно для тех, кто может позволить себе подобные вещи. Но для мальчика, рожденного на грязном клочке земли, который едва ли заслуживает называться фермой, достаточно отражения неба на дне ведра из-под молока, смешанного с водой. Это было моим увлечением, когда я был мальчишкой. В жизни, состоявшей из одних хозяйственных хлопот и скуки, смотреть в молоко и удивляться тому, что я там видел, было удивительным времяпрепровождением. Мой отчим посчитал меня слабоумным, когда застал за этим занятием. Я был поражен, когда узнал, что ни он, ни моя мать не находят ничего удивительного в воде, в то время, как я видел там мальчика, очень похожего на меня, но младше возрастом и растущего в замке.

— Мои ранние дни, Чейд Фаллстар.

Я очнулся. Меня окружала темнота. Я не мог вспомнить, что мне снилось, но слова все ещё звенели у меня в ушах. Верити говорит, ты слишком легко теряешь надежду. Что ты всегда такой.

Голос Пчелки? Что, если это послание было печальным искажением того сна, который обещал мне чай Элдерлингов? Я уставился в потолок, выкрашенный в темно-серый цвет. По всей поверхности были тщательно прорисованы звезды. Я смотрел и смотрел на них сквозь полуприкрытые веки, и темная ночь стала темно-синей. Я заморгал. Я смотрел в небо. Мне было тепло, словно в мягком коконе. Я чуял лес. Кто-то спал рядом.

Я приподнял голову и посмотрел. Шут. Просто Шут. Он спал, и пока его странные слепые глаза были закрыты, я мог видеть черты лорда Голдена, окрашенные в цвета друга моего детства. Но по мере того, как потолок продолжал светлеть, подражая рассвету, я начал различать тонкие чешуйки вдоль его бровей. Интересно, продолжит ли он изменяться, пока полностью не превратится в Элдерлинга, или же это все, что сделала с ним драконья кровь? На нем было одеяние Элдерлингов — белое или серебристое, трудно точно сказать в тусклом свете. Его голая рука прижала руку в перчатке к груди, словно он продолжал оберегать её и во сне. Голова склонилась на руки, колени он подтянул к груди, словно защищаясь от удара. Люди, которых пытали, долго привыкают к беззаботному сну. Он сжался, свернувшись в клубок, как в тот день, когда я нашел его, мертвого и замерзшего, в ледяных залах Бледной Женщины. Я смотрел на него до тех пор, пока не убедился, что вижу, как он дышит. Идиот. Он был в порядке.

Я осторожно откатился от него и сел на краю постели. Медленно поднялся на ноги. Я чувствовал себя хорошо отдохнувшим, мышцы не болели. Мне не было ни жарко, ни холодно. Я осмотрел комнату. Магия Элдерлингов окружала меня. Как легко я принял её прошлым вечером. Как быстро я оставил свой долг охранника.

— Сладкий сон, — пробормотал я про себя.

Я поднялся и оставил Шута спать, отправившись в комнату поменьше. Бассейн сам собой осушился, и моя разбросанная одежда лежала там, где я её и оставил. Один сапог стоял, а второй завалился набок. Я медленно собирал свои вещи, одновременно пытаясь очистить мысли. Я чувствовал себя необычно. По одному я собрал и свои волнения, и одежду. Даже будучи пьяным, я никогда не вел себя так эгоистично, как прошлым вечером. Это беспокоило. В своих вещах я нашел одежду посвежее, натянул её и сложил грязную. Вода в кувшине была теплой. Возле него стояло зеркало и лежали расчески. Я собрал волосы в воинский хвост и решил, что отпустить бороду проще, чем бриться. Я повертел головой перед зеркалом, изучая седину в пробившихся усах. Пусть будет так.

— Фитц?

— Я здесь. Уже проснулся и оделся.

— Мне… снился сон.

— Ты сказал, что это от чая, от него будут сниться приятные сны.

Я обернулся и увидел, что он сидит на кровати. Одеяние Элдерлингов было серебристым. Оно напомнило мне тонкую кольчугу. Или рыбью чешую.

— Мне снилось, что мы оба здесь. Гуляем по городу, смеемся и разговариваем. Но очень давно. Во времена драконов, когда город был прекрасным и не разрушенным, — он остановился, слегка приоткрыв рот. — Воздух пах цветами. Было похоже на тот раз. В Горах, на ярмарочной площади.

— Мы глубоко в городе Элдерлингов. Здания тут насыщены Скиллом и памятью. Неудивительно, что тебе приснилось такое.

— Сон был очень приятным, — сказал он мягко. Он встал и на ощупь пошел в мою сторону.

— Подожди. Дай мне подойти, — я подошел к нему и, взяв его ладонь, положил её на свою руку. — Прости, что не позаботился о тебе прошлым вечером.

— Все в порядке.

— Я не хотел быть таким легкомысленным, — и все же, именно так это и ощущалось. Думать только о своих нуждах, и ни о ком больше. Как эгоистично, одернул я себя. Я отвел его к кувшину с водой для умывания.

— Не извиняйся. Сладкий сон подействовал на тебя точно так, как должен был.

Его сумка была перевернута, гардероб Янтарь разбросан по полу.

— Хочешь, чтобы я сложил вещи обратно? — спросил я.

Он выпрямился, умыв лицо одной рукой, нащупал и взял полотенце.

— Святая Эда, нет! Спарк разложит наши вещи. Фитц, ты никогда не относился с уважением к тканям и кружеву. И сейчас я их тоже тебе не доверю, — он подошел ко мне, вытянув слегка дрожащие руки вперед. Его рука без перчатки дотронулась до моего плеча и спустилась вниз, к распотрошенным вещам. Он на ощупь находил предметы одежды, определяя их по фактуре. Один раз он остановился, подняв юбку. — Она голубая? Или бирюзовая?

— Голубая, — сказал я, и он отложил её в сторону. — Ты не голоден? Может, попросить принести поесть?

— Да, пожалуй, — сказал он и встряхнул белую блузу.

Думаю, он прислушивался к моим шагам, потому что как только я дошел до входа в гостиную, он сказал:

— Не мог бы ты закрыть дверь?

Я выполнил его просьбу и затем исследовал комнату. Мне подумалось, что тяжелая мебель из темного дерева была привезена из Бингтауна. Я нашел цветок, нарисованный на вьющейся лозе на шпалере, оформлявшей дверь. Он слегка выдавался вперед, и я прикоснулся к нему. Лепестки вспыхнули розовым, затем красным и снова стали черными. Я отошел. Не услышав ничего, никакого колокольчика в отдалении, я подошел к окну. В удивлении я смотрел на сад внизу, цветущий буйным цветом. Там же плескался фонтан, и птица в клетке прыгала с ветки на ветку. Цветы распускали свои лепестки. Шаг — и вид за окном сменился. Несмотря на передвижения птицы и легкий ветерок, качающий цветы, окна не было. Снова магия Элдерлингов.

Я постучался в дверь спальни:

— Я позвонил, чтобы принесли еду.

— Можешь зайти, — ответил голос Янтарь.

Когда я вошел, она сидела перед зеркалом, которое не могла видеть, и приглаживала расческой свои короткие светлые волосы. Кажется, она почувствовала, как я на неё смотрю.

— Тебя это беспокоит? — спросила она.

Я не стал спрашивать, что именно она имела в виду.

— Странно, но нет. Ты это ты. Шут, лорд Голден, Янтарь и Любимый. Ты это ты, и мы знаем друг друга так хорошо, как только могут два человека.

— Любимый, — произнесла она и грустно улыбнулась. Я не знал, повторила ли она мои слова, либо же Шут назвал меня своим именем. Она положила руки на столешницу — руку в перчатке поверх голой ладони. — Было время, когда ты возненавидел бы этот маскарад.

— Было, — согласился я. — Но сейчас — другое время.

На это она улыбнулась. И кивнула. Повернула голову, будто взглянула на меня.

— Ты бы… Хотел бы ты быть Фитцем, которым был вчера? Человеком, которому надо заботиться только о себе?

Я ответил не сразу. Я мог бы винить чай или сказать, что не помню этого. Но я помнил. Возможно, это и был чай, но он был прав. Я попросту освободился ото всех и вся и думал только о себе. Однажды это было всем, чего я желал. Я хотел быть свободным от обязанностей перед семьей, свободным от долга перед троном Видящих, я хотел делать только то, что хотел, и тогда, когда этого хотел. Прошлым вечером я смог ощутить — каково это. Я понятия не имел, как Шут нашел дорогу в незнакомой комнате, как он мылся или искал одежду, в которой спал. Я предоставил ему полагаться на себя, с его малыми возможностями.

— Не думаю, что он пришелся бы тебе по душе, — признал я со стыдом.

— Наоборот. Почему ты думаешь, я настаивал на том, чтобы ты его выпил? — он медленно протянул мне руку. — Фитц. Подойдешь сюда?

Я подошел.

— Я здесь.

Его рука в перчатке коснулась моего живота, а потом нашла мою руку. Он взял её в свою. Вздохнул.

— Я ненавижу то, что с тобой делаю. То, что сделал с твоей жизнью. Сейчас я завишу от тебя больше, чем когда-либо, даже несмотря на то, что мне всегда нужен был Изменяющий, чтобы завершить любое свое начинание. Мне стыдно думать об опасностях, боли и потерях, которые выпали на твою долю из-за меня. Я ненавижу осознавать, что ты всегда заботишься обо мне и моих нуждах.

— Потери? — я не понимал.

— Не будь меня, ты бы никогда не терял Молли все те годы.

— Нет. Тогда я бы был мертв.

Его смех был хриплым.

— Правда. Но, вопреки обстоятельствам, я полюбил тебя в начале нашего знакомства. Только взглянув на твое лицо, когда Шрюд прикрепил булавку к твоему камзолу. Ты отдал ему свое сердце также, как и я свое, и в тот момент я познал чистейшую зависть. Потому что я вдруг захотел, чтобы ты был моим. Не просто моим Изменяющим. Моим другом.

— Так и вышло.

— И более того. Это то, до чего не могли добраться Служители, пока я тебя не предал. То, что ты значил для меня больше, чем Изменяющий. Тем не менее, даже я в полной мере не понимал важность этой близости. Что результатом будет ребёнок, настолько же мой, насколько твой и Молли. Ребёнок, данный нам. Потому что я безжалостно тебя использовал. И этот ребёнок украден, потому что я тебя предал.

— Шут. Остановись. Ты дал мне столько же, сколько и взял, — мне было не по себе от выражения крайнего раскаяния на его лице.

— Не совсем, Фитц, не совсем.

— Ты спасал мне жизнь. И не единожды.

— После того, как обычно подвергал её опасности. Фитц. Если ты спасаешь жеребенка, потому что намереваешься позже поехать на нем в бой, это придает твоим действиям сильный оттенок эгоизма.

В дверь постучали. Он отпустил мою руку. Я не двинулся с места. Он тихо произнес:

— Прошлая ночь была единственной, когда ты не чувствовал себя обязанным. На одну только ночь ты позволил себе избавиться от горя. На одну ночь я отпустил тебя подумать только о себе. Одну ночь ты жил, как большинство людей живет каждый день. Крохотная передышка, — он похлопал меня по груди. — Ты должен посмотреть, кто у двери.

Когда я отрыл дверь, за порогом стояла Спарк.

— Я думала, возможно леди Янтарь понадобится моя помощь, — сказала она, и Янтарь немедленно позвала её к себе. Девушка заторопилась в комнату, и сквозь неплотно закрытую дверь я некоторое время слушал, как леди дает указания своей служанке.

Когда в дверь постучали второй раз, там появилась служанка с небольшим столиком на колесах. Спарк накрасила губы Янтарь и подчеркнула скулы. Это больше выделило бледные чешуйки, чем скрыло, но я промолчал.

— Я могу им служить, — предложила Спарк, и девочка-служанка показалась мне чересчур радостной от этого предложения. Спарк открыла блюда и налила нам двоим чай, и я разделил простой завтрак с Янтарь. Овсянка с изюмом и мед, чтобы её подсластить. Бекон. Распаренный сушеный чернослив.

— Спарк, ты уже ела? — спросил я девочку. Она удивилась.

— Конечно. Несколько часов назад с остальными слугами. Они оказали нам очень теплый прием. Все так любят Ефрона. Вы прямо герой дня.

— Герой, — мягко повторил я. Так странно.

— Бекон немного необычный, — заметила Янтарь.

— Это медведь. Бекон из медведя, — сказал я ей. На подносе также лежал сложенный листок бумаги бледно-голубого цвета. Я развернул его и быстро просмотрел. — Тут записка от королевы Малты. Она просит как можно скорее после завтрака присоединиться к ней внизу. Там будут ждать дети, — я пытался отогнать от себя дурные предчувствия, когда отложил послание.

— Ты сделаешь все, что можешь, Фитц. Ты их предупредил.

— Предупреждение не может предотвратить разочарования, — ответил я. Уже обращаясь к Спарк, я спросил: — Не знаешь, проснулся ли уже Персиверанс? И позвали ли уже лорда Ланта?

— Проснулись оба, сир. Персиверанс не упустил шанса посмотреть город с другим слугой, а Лант, вроде бы, пошел вместе с ними.

Такого я не предвидел.

— Хорошо, — слабо сказал я. Как же одурманен я был вчера, чтобы не предупредить их быть поблизости?

Должно быть, некоторое беспокойство отразилось у меня на лице, когда Спарк добавила:

— Я уверена, что они оба в безопасности, сир. Что вы вчера сделали для принца? Об этом все слуги сплетничают все утро. Они все под впечатлением и только рады оказать нам гостеприимство.

— Хотелось бы, чтобы Лант и Пер были более осмотрительными, — проворчал я. Янтарь изящно пожала плечом.

Спарк, должно быть, уже знала путь к Залу для приветствий. Янтарь накрыла ладонью мою руку, и мы последовали за Спарк по коридору, который я запомнил со вчерашней ночи.

— Здесь совсем нет окон, — заметил я. — Только нарисованные изображения в виде окон с картинами. Они оживают, когда останавливаешься на них посмотреть.

— Я бы все отдал, чтобы их увидеть, — мечтательно сказала Янтарь голосом Шута.

— Хотел бы, чтобы ты мог, — поддержал я, и на секунду она сжала мою руку сильнее.

Как только мы достигли первого этажа, подошел слуга, чтобы нас встретить.

— Сюда, будьте добры. Король Рейн и королева Малта ждут вас в Приемном Зале.

Но когда мы дошли до двери, перед ней стоял генерал Рапскаль со скрещенными на груди руками. Сейчас, когда я немного отдохнул и оправился от перехода через Скилл-колонну, он выглядел менее внушительным. Частично оттого, что с ним рядом не было дракона. Хватка Янтарь на моей руке усилилась.

— Что такое?

Я повысил голос:

— Генерал Рапскаль. Рад встретить вас при более приятных обстоятельствах.

— Вы сопровождаете вора.

Моя улыбка выражала одну лишь вежливость.

— Не понимаю, что вы имеете в виду, сэр.

Его взгляд метнулся к Янтарь, задержался на её глазах и затем вернулся ко мне.

— Возможно. Но вы поймете.

Он оттолкнулся от стены, о которую опирался, и встал на нашем пути. Слуга, который нас вел, испуганно вздохнул и поспешно куда-то отошел. От него помощи не будет. Я перенес вес тела на носки. Янтарь почувствовала моё движение и отпустила мою руку, чтобы дать мне возможность свободно двигаться при необходимости.

— Я скажу прямо. Женщины, которые вас сопровождают, мародерствовали на улицах Кельсингры четыре ночи назад. Они посмели проникнуть в часть города, закрытую для посетителей.

Четыре ночи. Четыре ночи. Мы снова потеряли время в портале… Я вернул свои мысли к настоящему.

— Видимо, предполагается, что они что-то украли. Что они украли? — я старался говорить озадаченно. Новости о потерянном времени волновали меня больше, чем обвинение в краже.

Он открыл было рот и тут же закрыл. Его чешуя неожиданно вспыхнула ярким цветом. Я почувствовал его гнев, как неопределенную пульсацию Скилла, где-то пронзительно затрубил дракон. Он окинул взглядом леди Янтарь, которая слепо смотрела вперед с удивленным выражением на лице. Я услышал сзади шаги и повернул голову, чтобы посмотреть краем глаза. Подошли двое Элдерлингов, одетые в доспехи вроде тех, что носил генерал. Один пониже и пошире в плечах, немного слишком коренастый для Элдерлинга. Второй высокий, худощавого телосложения, которое я посчитал нормальным. У обоих мечи, как и у их генерала. Я был безоружен, ведь в замке Баккипа никто никогда не носил с собой оружие, отправляясь на прием к королю. Для нас все могло в один момент обернуться в худшую сторону. Уголком глаза я заметил, как Спарк незаметно, бочком, подобралась незащищенному боку Янтарь. Спасибо, Фоксглов. Я надеялся, что у неё в сапоге был нож.

— Взять их под арест, — приказал Рапскаль своим людям. — Нужно отвести их в закрытое место для допроса.

Шут всегда был великолепным актером, давно научившимся скрывать свои мысли и чувства. Но пытки многое ломают в человеке. Он едва слышно вздохнул и застыл.

— Если вы позволите, генерал Рапскаль, — вмешался я. — Мы приглашены на встречу с королем и королевой этим утром. Спарк, у тебя с собой записка, которую мы получили?

— Да, господин. Вот она.

Я не повернулся, чтобы взглянуть на неё, и прислушивался к шороху одежды, пока она искала записку в своем кармане. Я очень надеялся, что она воспользовалась возможностью быть готовой применить мелкие орудия нашей профессии. Насколько хорошо Чейд её обучил? И где был Лант? Уже под арестом?

Двойные двери перед нами неожиданно широко распахнулись, и генерал Рапскаль вынужден был отойти в сторону, чтобы не попасть под удар.

— Нет нужды показывать записку, когда я здесь, чтобы приветствовать гостей, — в проеме распахнутой двери стоял король Рейн. Слуга, который покинул нас, стоял в двух шагах за ним, заламывая руки.

— Добро пожаловать. Входите. И вы тоже, генерал Рапскаль. Неужели вы не получили моего приглашения? Вижу, что Кейз и Бокстер тоже здесь. Отлично. Кажется, я собрал всех хранителей, — он обратился мне. — Вас ждут четверо детей. Как я говорил, их не так много, но этим четверым ваша помощь нужна, как никогда.

— Господин, эти люди опасны. Особенно эта женщина, — сторонники Рапскаля встали у него за спиной.

Рейн вздохнул.

— Генерал Рапскаль, эта «женщина» — леди Янтарь, с которой давно знакома моя королева, ещё до войны с Калсидой. В те дни она была ремесленником в Бингтауне, держала собственный магазин на улице Дождевых Чащоб. Она делала бусы и подвески из дерева. Позже служила на Совершенном и поспособствовала возвращению сокровищ Игрота. Её щедрые отчисления из этого богатства помогли отстроить Бингтаун и помогли татуированным начать новую жизнь в Трехоге. Вы будете относиться к ней с уважением.

Взгляд Рапскаля встретился с уверенным взглядом Рейна. Я почувствовал борьбу, в которой мы, возможно, были не более, чем пешками. Генерал Распскаль был не первым командиром, считавшим, что может править лучше, чем его король.

Выдержав паузу, Рапскаль ответил:

— Конечно, я буду, — его слова говорили об одном, а интонация о другом. — Я докажу правду, — добавил он тихо и прошел в зал впереди нас.

Выражение лица Рейна не изменилось. Он отступил в сторону, пропуская генерала, а потом взмахом руки показал, что мы должны войти. Я услышал быстрые шаги позади себя и рискнул оглянуться. Лант и Пер спешили по коридору. Оба краснощекие и улыбающиеся, им определенно понравилась прогулка по заснеженным улицам Кельсингры. Я не мог помешать им попасть в ту же западню, что и мы.

Я тихо обратился к Янтарь:

— А, вот и лорд Лант и юный Персиверанс сейчас к нам присоединятся. Выглядят, словно их утро было полным впечатлений.

— О, сир! — Пер задыхался от волнения и спешки. — Магия здесь повсюду! Что я видел сегодня! — его улыбка стала ещё шире. — И Мотли в порядке! Я волновался за неё, но она прилетела и села мне на плечо. Но она не останется. Ей неуютно в городе, но, сир, он прекрасен!

— Позже, — вежливо остановил я его. — Соберись и покажи свои манеры Шести Герцогств, мальчик. Так, как учила тебя Фоксглов.

Они оба посмотрели на меня озадаченно. Щенки. Едва ли больше, чем щенки. Я не имел возможности сделать предупреждение яснее, и заметил, что клинка не было ни у Ланта, и ни у Персиверанса. Никакого оружия, которое я мог бы увидеть. На моем теле были спрятаны два маленьких ножа. Я понадеялся, что обыскивать нас не станут.

Стража Рапскаля вошла после нас. Король Рейн шёл впереди и уже говорил с королевой Малтой, а генерал Рапскаль стоял рядом, мрачно вышагивая взад-вперед. Я быстро осмотрел зал, отмечая все детали. По обеим сторонам комнаты шли ряды ненастоящих окон. Никакого выхода. Собралось не очень много народу. Я подсчитал, что здесь было меньше двадцати Элдерлингов и столько же людей, отмеченных драконами, но не обладающих красотой Элдерлингов. Слуга, который нас сопровождал, торопливо двигался по залу, собирая других слуг и выводя их прочь. Я повел свою небольшую группу к центру помещения. Малта уже сидела в высоком кресле на скромном помосте. Она одарила меня неуверенной, но полной надежды улыбкой. Справа от кресла Рейна, но не на помосте, сидел Ефрон в кресле попроще. Он нам улыбнулся. Среди наблюдавших закашлялся ребёнок и громко заплакал. Я услышал, как отец пытается его успокоить. Все затихли, как только за нами с глухим стуком закрылись двери. Мы были здесь единственными людьми, все Элдерлинги выстроились у стен и внимательно рассматривали нас. Король Рейн поспешил занять свое место. Это было формальное приветствие от Кельсингры, и я, как человек, который видел множество королевских приемов, не нашел в нем ничего впечатляющего.

— Я не вижу, — тихим шепотом напомнила мне Янтарь. Её рука, лежавшая на моей, слегка дрожала. Я подумал о том, что же она представляла? Орду стражников, готовых кинуть нас в камеру пыток? Я не мог бы с полной уверенностью сказать, что этого не случится. После её слов Спарк начала торопливо шепотом описывать происходящее. Я мысленно поблагодарил её.

На почтительном, как мне показалось, расстоянии от помоста я остановил нашу группу.

— Сейчас каждый покажет свои манеры, — сказал я тихо.

— Не слишком низко кланяйтесь. Вы принц, — напомнил мне Лант. Здравая мысль.

— Добро пожаловать в Кельсингру, — поприветствовал нас король Рейн. — Мой друзья и торговцы, перед нами стоят эмиссары из Шести Герцогств: принц Фитц Чивэл Видящий и лорд Лант. Их сопровождает леди Янтарь, которая некоторым из вас знакома, как друг, а некоторым, как человек с добрым именем. Вы помните, как её отчисления поспособствовали восстановлению Бингтауна и переселению бывших рабов в Трехог. Принц Фитц Чивэл здесь не только как эмиссар, но и как целитель. Прошлой ночью он любезно поделился своими способностями, чтобы помочь моему сыну Ефрону. Все вы знаете, что Фрон сильно страдал из-за затрудненного дыхания. Сейчас же он может дышать, говорить и, более того, есть, пить и свободнее двигаться. За это мы с Малтой благодарим вас.

— И я! — с улыбкой вставил свое слово Ефрон. Его непочтительность вызвала взрыв смеха, и я вдруг понял, что происходящее больше было похоже на собрание купеческой гильдии, чем на королевский прием.

— Король Рейн, королева Малта, доброе утро, — начал я. — Мы здесь по вашему приглашению. Я был рад вчера оказать вам помощь. Мы надеемся, что Шесть Герцогств и Кельсингра смогут остаться торговыми партнерами и сохранить крепкую дружбу, — этого достаточно общего утверждения должно было хватить, чтобы не нарушить никаких договоров, которые были на уме у Дьютифула. — Чудеса вашего города поразили всех нас. Какой великолепный зал! Я вижу, что здесь присутствуют и другие Элдерлинги со своими детьми, — я улыбнулся и окинул взглядом зал. Стало интересно, может ли драконье чутье сказать Шуту, сколько именно их здесь.

Я остановился, чтобы перевести дыхание, и в этот момент генерал Рапскаль вышел из толпы.

— Мои друзья и хранители драконов. Призываю вас быть осмотрительнее. Малта и Рейн слишком доверились этим путешественникам, ослепленные родительской благодарностью. Они не посланцы, они шпионы и воры!

От меня не ускользнуло, что он опустил королевские титулы Рейна и Малты. Янтарь стиснула мою руку ещё сильнее. Я сохранял достоинство со спокойным лицом, мне стало интересно, защитят ли нас Рейн или Малта, или же я должен сам нанести ответный удар.

Высокий Элдерлинг с лавандово-черной чешуей выступил вперед. На руках он держал маленького мальчика. Мальчик выглядел на три года, но совсем не держал голову, будто был новорожденным. Фиолетовые глаза мужчины казались необыкновенно большими на его бледном лице; глядя на меня, он медленно моргал. Губы его были темными. Лицо не выражало никакой тревоги, только усталость.

— Хватить болтать, я пришел сюда ради своего сына. Рапскаль, мне все равно, даже если они украли коренные зубы Айсфира. Помогите моему ребёнку. Это все, что мне сейчас важно.

В женщине, стоявшей рядом с ним, проглядывало больше человеческих черт, чем от Элдерлинга, но, очевидно, она тоже была отмечена драконом. Её челюсть окаймляла бахрома свисающих наростов, как у ящерицы. Она сплела руки под подбородком, словно в мольбе, в проборе её темных волос явственно виднелся ряд серебристых чешуек.

— Нортель, я понимаю твои чувства…

— Нет, Рапскаль! Не понимаешь. У тебя нет ребёнка, не говоря уже о ребёнке, который бы медленно умирал. Поэтому ты не можешь понять и не поймешь. Тебе нет нужды быть здесь одетым, как солдату. Кейзу с Бокстером тоже. Вы все должны уйти.

— Эй! — один из стражей Рапскаля казался задетым. Его медные глаза зажглись, цвет бронзово-оранжевой чешуи стал ярче. — У меня есть ребёнок. Я понимаю.

Нортель обошел его со словами:

— Нет, Кейз, и ты не понимаешь. Скрим обожает вашу дочь. И дня не проходит, чтобы я не видел, как она карабкается по его хвосту или сидит у него на ноге. Его не было только неделю с её рождения. Но мой Тиндер покинул нас, когда Мод была беременна, и так и не вернулся. Он даже никогда не видел Реллика, не говоря уж о том, чтобы его формировать. И мы не можем больше ждать, пока вернется наш дракон и исправит моего сына.

— Так не ведет себя ни одна монархия, с которой я когда-либо сталкивалась, — едва слышно заметила Янтарь. Но она не видела того, что видел я. Нортель шагал ко мне, прижимая к груди своего апатичного ребёнка. Глаза ребёнка были тусклыми, он казался совсем не заинтересованным своей судьбой. Мод шла следом, прижимая руки к губам.

— Прошу вас, господин, если можете помочь моему ребёнку — помогите. Помогите ему сейчас, прошу, — он отнял ребёнка от своего плеча и передал его мне. Голова и ноги мальчика болтались, и я, не задумываясь, потянулся к нему, чтобы придержать его голову.

Я вопросительно посмотрел в сторону Рейна, но Малта, стиснув руки, кивала в мольбе, словно игрушка.

— Я не могу давать обещаний…

— Я не прошу. Сделайте, что можете, ибо он становится слабее с каждым днем. Прошу. Помогите моему мальчику, и все, что у меня есть, будет вашим.

— Жизнь и здоровье детей — не вещи для обмена, — вдруг четко произнесла Янтарь. — Он сделает все, что может. Но это может потребовать усилий также и от ребёнка. Его будет исцелять его же тело, принц только направит процесс. Это и есть плата. Я говорю по собственному опыту.

Родители не колебались.

— Прошу, — молил Нортель. Я оглядел скопление Элдерлингов. Некоторые держали детей. Если я провалюсь, то представления не имею — что может случиться с нами. Я положил руку на мальчика, отданного мне отцом.

Я опустил свои стены.

Скилл поглотил меня, словно я вошел в бушующие волны. Он наполнил меня и через прикосновение устремился к ребёнку. Я знал этого мальчика, этого ребёнка Элдерлингов, знал, как он должен расти, и видел — что нужно было его телу, чтобы скорректировать себя. Поток Скилла прошел через меня, чтобы влиться в него. Искушение Скилла — вся чудовищная опасность этой пьянящей магии, которую каждый кандидат в ученики должен научиться блокировать и подавлять, — засияла передо мной во всем своем сверкающем великолепии. Мы погружались в него и плыли. Его собственное тело открыло то, что было закрыто, ослабило то, что было затянуто. Это было идеальное совпадение цели и её достижения. Я вел силу, словно выводил буквенную вязь на драгоценном свитке. Он будет совершенным. Он улыбнулся мне, и я ответил улыбкой. Я смотрел сквозь него и видел, каким чудесным созданием был этот ребёнок.

— Я… я чувствую, он исцелился! — воскликнул кто-то вдалеке и забрал у меня ту красоту, что я исправил. Пошатываясь, я открыл глаза. Нортель держал своего сына. Мальчик был слаб, но улыбался. Он уверенно держал голову и тонкой ручкой тянулся к отцовской чешуйчатой щеке, громко смеясь. Мод вскрикнула и заключила обоих в объятия. Они стояли, трое, похожие на рыдающее и смеющееся изваяние.

— Фитц? — произнес кто-то рядом. Кто-то потряс меня за руку. Янтарь. Я повернулся к ней, улыбающийся и озадаченный.

— Хотел бы я, чтобы ты это видела, — негромко сказал я.

— Я почувствовала это, — так же тихо ответила она. — Я очень сомневаюсь, что кто-нибудь из присутствующих не почувствовал. Казалось, что здание вокруг гудит. Фитц, это было плохой идеей. Ты должен остановиться. Это опасно.

— Да. Но более того, это правильно. Это очень правильно.

— Фитц, послушай меня…

— Прошу. Её ноги. Они стали неправильно развиваться около года назад. Раньше она бегала и играла. А теперь она едва ходит.

Я потряс головой и отвернулся от Янтарь. Женщина-Элдерлинг с высокими плечами стояла передо мной. Но это были совсем не плечи. То, что я принял за покрытые тканью горбы, было верхушками её сложенных крыльев. Они были синими, верх их достигал ушей, а внизу крылья практически стелились за ней по полу. Девочка лет семи прислонилась к ней, с другой стороны её поддерживал Элдерлинг-отец. Его отметины были зелеными, отметки матери — синими, а у ребёнка сплетались оба цвета.

— Она наша, — сказал отец. — Но от месяца к месяцу ни один из наших драконов не хочет взять её себе. Или же хотят оба и ссорятся по поводу её развития, словно она игрушка. Один изменяет то, что начал делать другой. Оба наших дракона улетели в теплые края на время зимы. С тех пор ей стало хуже.

— Татс, Тимара, вы думаете, это мудро — просить его вмешаться? Не обидятся ли на это Фенте и Синтара, когда вернутся? — высказала опасения королева Малта.

— Когда они вернутся, тогда я и стану беспокоиться об этом, — заявила Тимара. — А пока, почему Филия должна расплачиваться за их пренебрежение? Принц Шести Герцогств, вы можете помочь ей?

Я осмотрел ребёнка. Я практически мог видеть противоречивые замыслы. Одно ухо было с кисточкой, второе заостренным. Этот разлад звенел в моих чувствах, как надтреснутый звон сломанного колокола. Я постарался быть осторожным.

— Я не знаю. И если я попробую, мне придется взять её силы из запасов её собственного тела. Её собственная плоть поможет переменам. Я могу её направить, но я не могу дать ей то, что требуется для её тела.

— Я не понимаю, — возразил Татс.

Я указал на её ноги.

— Видите — её ноги пытаются стать драконьими? Некоторые кости нужно убрать, потом добавить плоти. Я не могу сам ничего отрезать или добавить. Это должно сделать её тело, — я слышал разговоры собравшихся Элдерлингов, обсуждавших мои слова.

Отец, покрытый зеленой чешуей, встал на одно колено, чтобы посмотреть своей дочери в глаза.

— Ты должна решить, Филия. Ты этого хочешь?

Она посмотрела на меня со страхом и надеждой.

— Я хочу снова бегать, и чтобы они не болели. Моё лицо сильно натягивается, когда я пытаюсь улыбаться, и мне кажется, что у меня потрескаются губы, — она коснулась своей покрытой чешуей головы. — Я хочу волосы, чтобы было теплее! — она протянула мне свои руки. Её ногти были голубыми, с кончиками, заостренными, как когти. — Пожалуйста, — сказала она.

— Да, — ответил я. Я взял её за руки, и она увидела в них надежду. Две тонкие ладони в моих мозолистых руках. Я чувствовал её боль от попыток прямо стоять на вывернутых ногах. Я опустился, чтобы сесть на пол, и она с благодарностью опустилась следом. Мой Скилл потянулся к её лбу. О, это была головоломка. Здесь её отец, здесь мать, а здесь драконы коснулись её и спорили, как два ребёнка, которые не могут поделить одну куклу. Было так много возможных путей.

— Чего ты хочешь? — спросил я, и её лицо озарилось. Её взгляд на саму себя меня поразил. Она не возражала против своих сильных когтистых лап, но хотела, чтоб они росли прямо. Она хотела синюю лошадь на щеке, и темно-зеленые чешуйки на спине и на руках, вьющиеся, как виноградная лоза. Она хотела темные волосы, густые и крепкие, как у своей матери, и уши, которыми она могла бы двигать, чтобы улавливать звуки. Она показала мне это, и с помощью Скилла я убедил её тело последовать её воле. Я слышал, как вдалеке беспокойно переговаривались её родители, но это был не их выбор, а её. И когда, наконец, она отошла от меня, спокойно ступая на подушечки своих выгнутых ног и тряся гривой сверкающих волос, она выкрикнула им всем:

— Смотрите на меня! Это я!

Другой ребёнок, которого мне принесли, родился с таким плоским носом, что едва мог дышать. Мы поправили ему нос, удлинили пальцы и выправили кости в бедрах, чтобы он мог ходить прямо. Ребёнок стонал, и мне было жаль, что ему так больно из-за выворачивающихся костей.

— Это скоро пройдет! — шептали ему я и Скилл. Он был совсем худым и тяжело дышал от боли, когда я вернул его отцам. Один смотрел на меня, скаля зубы, второй плакал, но мальчик дышал, и на руках, когда он к ним потянулся, были пальцы, которыми он мог двигать.

— Фитц. Ты закончил. Прекрати, — голос Янтарь дрожал.

Скилл протекал через меня, и я вспомнил, что этот поток удовольствия был столь же приятным, сколь опасным. Для некоторых. Он был опасен для некоторых. Но я учился, я научился многому за сегодня. Я мог контролировать его, как никогда раньше, я даже не думал, что такое возможно. Дотронуться завитком, прочесть строение ребёнка, провести Скиллом, которым я владел, словно щеткой по волосам — и все это я мог сделать.

И я могу остудить Скилл, превратить его из бурлящего потока в едва кипящий источник. Я мог его контролировать.

— Прошу! — неожиданно закричала какая-то женщина. — Любезный принц, не могли бы вы открыть моё чрево! Позвольте мне зачать и выносить ребёнка! Пожалуйста. Прошу вас, прошу!

Она рухнула к моим ногам и обняла мои колени. Всхлипывая, она склонила голову, волосы закрывали лицо, покрытое грубой чешуей. Она не была Элдерлингом, но была одной из тех, чье тело затронули контакты с драконами. С каждым ребёнком, которого я касался, во мне возрастало понимание воздействия драконов на растущее человеческое тело. В некоторых детях я видел обдуманность и даже искусство, которым помечали их драконы. Но изменения в этой женщине были случайны, словно в дереве, посаженном в каменистой почве и укрытом тенью от валуна. Она была так близко, что я не мог вытолкнуть её из моего Скилла, и как только он сомкнулся вокруг неё, я почувствовал её врожденную способность к магии. Она была не обучена, и все же в тот момент я наблюдал, как медленно идут годы, а её колыбель остается пустой.

Такая знакомая боль. Как могу я отказать в такой просьбе, когда сам хорошо знаю, каково это? Почему я никогда не думал использовать Скилл, чтобы выяснить, почему Молли не может выносить для нас ребёнка? Годы потеряны, и их не вернуть. Я положил руки ей на плечи, чтобы поднять на ноги, и в этом движении замкнулся круг. В тот момент мы были связаны, боль от потерь держала нас вместе, и то, что было в ней искривлено, Скилл выпрямил, а что было закрыто — открыл. Она неожиданно закричала и отшатнулась от меня, прижав руки к животу.

— Я почувствовала изменение! — выкрикнула она. — Я почувствовала!

— Достаточно! — низким голосом выкрикнула Янтарь. — Этого достаточно!

Но передо мной вдруг появился ещё один человек:

— Прошу, прошу, чешуя так низко растет на моем лбу и на веках. Я едва вижу. Отодвиньте её, прошу вас, принц Шести Герцогств, — он стиснул мою руку и приложил к своему лицу. Владел ли он Скиллом, как та женщина, или магия так сильно кипела во мне, что я не мог отказать? Я чувствовал, как чешуя отступает от его глаз, с его лба, и он отошел от меня, громко смеясь.

Кто-то взял меня за руку и крепко сжал. Я почувствовал прикосновение ткани перчатки к своей коже.

— Король Рейн, королева Малта, прошу, скажите им, что они должны отойти! Он лечит их с большой опасностью для себя. Он должен остановиться, он должен отдохнуть. Посмотрите, как он дрожит! Пожалуйста, скажите им, чтобы не требовали от него большего, — я слышал слова. Они мало что значили для меня.

— Любезные хранители и друзья, вы слышали леди Янтарь! Отойдите, освободите ему место! — голос Малты пересек комнату. Но ближе ко мне были другие голоса.

— Пожалуйста, добрый принц!

— Мои руки, если бы вы только исправили мои руки!

— Я хочу снова выглядеть как женщина, а не как ящерица! Мой принц, пожалуйста, пожалуйста!

Я слышал, как низким голосом Шут раздает приказы:

— Спарк, Пер, встаньте перед ним и сдерживайте их. Оттолкните их! Лант, ты где? Лант?

— Люди Кельсингры! Сохраняйте порядок. Отойдите от принца, освободите пространство! — тревога в голосе Рейна мешалась со страхом.

Было тяжело пользоваться зрением, когда Скилл так плотно меня окружал, гораздо сильнее, чем мои собственные чувства, гораздо сильнее, чем мой Уит. Мои глаза, бедные глаза, полагающиеся на свет, чтобы показывать мне форму вещей. И все-таки я искал Ланта и обнаружил его сбоку от себя, отчаянно пытающегося достать что-то из кармана. Передо мной, сцепив руки, стеной стояли Спарк и Пер, отталкивая людей прочь. Но они не могли сдержать толпу, снедаемую такой нуждой. Я закрыл глаза и заткнул уши. Все эти чувства только путали меня, когда вокруг меня было целое покрывало Скилла, с помощью которого я мог узнать гораздо больше.

Рука Янтарь в перчатке все ещё держала мою, её свободная рука упиралась мне в грудь, пытаясь оттолкнуть меня прочь от тянущихся рук. Безнадежный жест. Комната была большой, и люди хлынули, чтобы окружить нас. Некуда было отступать, ловушка из отчаявшихся людей, пробивающихся к нам, замкнулась.

Какой бы ни была толпа, она была небольшой, и никто не хотел причинить мне вреда. Некоторые пробивались ко мне от нужды. Одни боролись за право быть первыми, другие хотели посмотреть, какое чудо я сотворю следующим, третьи рвались вперед, чтобы использовать шанс лично просить милости. Одна женщина толкалась потому, что не хотела, чтобы другая женщина добралась до меня и изменила лицо в попытке получить мужчину, которого хотели они обе. Рапскаль тоже пробрался в самую гущу вместе с Кейзом и Бокстером, но не для того, чтобы навести порядок — он ждал, когда Янтарь чем-то выдаст, что она зрячая, потому что был уверен — это она была у Серебряного колодца, и его снедала ненависть от одной мысли, что кто-то мог попытаться украсть Серебро у драконов.

— Фитц. Фитц! Фитц! Ты должен прекратить. Подними стены, приди в себя. Фитц!

Я забыл о своем теле. Оно дрожало вокруг меня, а руки Ланта обхватили меня поперек груди, пытаясь меня удержать.

— Отойдите от нас! — проревел Лант, и на какой-то момент давление толпы ослабло. Но тех, кто видел, как я падаю, подтолкнули те, которые хотели знать — что происходит. Я знал, что будет дальше, но это меня не трогало. Я упаду, Лант следом, перепуганные юнцы, пытающиеся оттолкнуть толпу, споткнутся о нас, и нас всех растопчут.

Скилл сообщил мне, что Янтарь протиснулась мне подруку.

— Фитц, — на ухо сказал мне Шут. — Где ты, Фитц? Я тебя не чувствую. Фитц, подними стены! Прошу, Фитц. Любимый.

— Дайте ему это! — крикнул ей Лант.

Ничего из этого не имело значения. Скилл был, как разрастающийся омут, и я раскинулся в нем. Остальные тоже были здесь, перемешанные и слабые. Они наслаждались тем, что я сделал. Я чувствовал, что там были другие, большие и целые, большие души, которые были более целостными. Старше и мудрее. Я не мог быть одним из них. Меня было недостаточно. Я рассыплюсь. Смешаюсь. Я могу просто расслабиться. Это будет, как Сладкий сон. Оставлю заботы, освобожусь от вины. Хуже всего были острые надежды, за которые я до сих пор цеплялся. Надежды, что когда-нибудь где-нибудь ещё существовала Пчелка, и что она целой появится из Скилл-колонны. Но вероятнее всего было то, что она где-то здесь, бесформенная и смешанная с потоком. Возможно, не сопротивляясь, я быстрее всего воссоединюсь с ней.

Быть Фитцем никогда не было соблазнительным.

Пальцы, давящие мне на губы и зубы. Горечь во рту. Поток Скилла, такой сильный, вдруг стал плеском тихой воды. Я попытался отступить от него.

Прикосновение пальцев на моем запястье горело. Горело восхитительно — боль и экстаз были неразделимы.

ЛЮБИМЫЙ!

Слово отразилось во мне эхом, соединенное в моих обтрепанных гранях, нашло и привязало меня. Я был там, загнанный в измотанное и трясущееся тело, я дрожал, пока Лант прижимал меня к себе и пытался удержать в вертикальном положении. Его рука была у моего рта, и я чувствовал вкус эльфовой коры. Сухой порошок прилип к губам. Пер и Спарк, схватившись за руки, с трудом держались под натиском толпы. Они напирали на Янтарь, толкая её ко мне.

Шут обнял меня, склонив голову к моей груди. Одной рукой он обвивал меня за шею. Я сжал в руке пустую перчатку. Медленно и тупо я поднял руку, чтобы посмотреть на неё. Рука Шута с блестящим на пальцах серебром, сжимала моё запястье, прожигая меня насквозь осознанием собственной личности. Связь была шокирующе и полностью восстановлена.

— Я говорил вам! — победно закричал Рапскаль гортанным голосом. — Я говорил вам, что это они были ворами! Видите, там, на её руке моё доказательство! Серебро! Она украла Серебро у драконов и должна быть наказана! Схватить её! Схватить их всех!

Момент ужаса и шока. Я слышал, как Спарк пронзительно закричала, когда кто-то вцепился в неё. В следующий момент от меня оттащили Шута. Я изо всех сил старался устоять на ногах.

Я слышал крик Шута, когда нас поглотила бушующая толпа.

Глава 38

ПОЯВЛЕНИЕ

В этом сне я очень маленькая и прячусь в маленьком ящичке, как орех в скорлупе. Я плыву по бурной реке. Я очень напугана, потому что боюсь, что у этого путешествия не будет конца. Вокруг меня, в реке, есть и другие. Такое чувство, что я могу выйти из своей скорлупы и растаять, стать их частью.

Потом меня нашел дракон. Он так крепко держал меня в своей лапе, что даже если бы я и захотела выйти из своей скорлупы, то не смогла бы. Я напугана, и тогда он дает мне почувствовать, что я в полной безопасности.

«Что волк сделал для моего дитя, то и я сделаю для его детеныша. Я буду защищать тебя здесь. Иди ко мне, когда выберешься. Я буду тебя защищать».

Тут я рисую дракона. Он ужасающее существо, но для меня он добрый дядя.

— Журнал Сновидений Пчелки Видящей.

После продолжительного отсутствия я не была уверена, что вообще существую.

Выпрямись, — велел мне Волк-Отец. — Будь готова раньше, чем они. Выпрямись. Встань.

Я не могла. Я пыталась. Где-то там, я знала, у меня есть ноги и руки. Лицо. Солнечный свет. Тепло. Медленно эти слова снова стали что-то значить. Солнце ласкало меня, и мне было почти тепло. Я распласталась на спине. Заморгала. Я смотрела вверх, в небесную синеву. Солнце светило слишком ярко. Я попыталась сдвинуться, но что-то придавило меня сверху.

Я услышала чудовищный звук и повернула голову в его сторону. Калсидиец, который положил глаз на Шун. Этот звук шёл от него. Я не могла вспомнить его имени. Он стоял на четвереньках, широко открыв рот и издавая звуки, как при рвоте. Я думала, его стошнит, но вместо этого он упал на живот. Он повернулся лицом ко мне и посмотрел на меня. В его глазах не было ничего человеческого. Они так широко распахнулись, что виднелся белок вокруг всей радужки. Он сложил губы, словно хотел подуть в рог, и загудел. Звуки были неразумными и пугающими.

Страх помогает действовать. Я перевернулась на живот и поняла — что прижимало меня к земле. Я оказалась замотана, как в ковер, в тяжелый меховой плащ. Я попыталась встать на колени, но встала на плащ и из-за этого не могла пошевелиться. Звуки, исходящие от калсидийца, становились все более странными, будто он пытался подражать белке.

Я снова перекатилась на спину. Руками я нащупала застежки — крючки с петлями, на которые был застегнут плащ. Я возилась с ними, пытаясь заставить пальцы соединиться с той частью себя, которая помнила, как это расстегивать. Калсидиец теперь завывал, как собака. Крючки не поддались, но я смогла сесть. Неожиданно мне стало настолько жарко, что задача выбраться из тепла показалась более важной, чем задача убраться подальше от сумасшедшего. Я смогла встать, потом, шатаясь, прошла несколько шагов и едва не свалилась на кого-то. Одна из луриков Двалии. Я не могла и не хотела вспоминать её имя и внезапно осознала, что она мертва. Я заковыляла прочь, все ещё сражаясь с застежками, и увидела Двалию. Она барахталась под чьим-то телом, пытаясь выбраться.

Не смотри. Беги. Просто беги. В лесу ты в большей безопасности, чем среди этих злых существ. Здесь есть тот, кто поможет нам, если я смогу его пробудить. Беги. Беги, куда я тебе покажу.

Я побежала. Я упала на поверхность черного камня, которым была выложена дорога посреди леса. Потом я добежала до места, где тающий снег соперничал с прорастающей травой. Весна? Как сейчас может быть весна? Меня затащили в каменную колонну зимой. Где я была? Чего я не помнила?

Волна головокружения накрыла меня. Я рухнула на колени и руками уперлась в тающий сугроб. Поднявшись, я поплелась прочь. В лес. В лес, как можно быстрее и дальше.

Позади я услышала крик Двалии:

— Поймайте её! Не дайте ей уйти! Мы не можем вернуться домой без неё.

И я побежала.

Книга III Судьба Убийцы

Би, дочь принца Фитца Чивела Видящего, похищена из Ивового леса Слугами Четырех, которые искали Нежданного сына, обладающего, согласно предсказанию, огромной силой. Преследуемые Фитцем, Слуги сбежали через Скилл-колонну, не оставив следов. Похоже, вместе со своей юной заложницей они сгинули в реке Скилла.

Клеррес, где Белых Пророков обучали направлять мир по лучшему пути, погряз в алчности. Фитц полон решимости добраться до этого города и отомстить Четырем, не только за Би, но и за то, что они истязали Шута. Его сопровождают сын Чейда Фитц Виджилант, протеже Чейда Спарк и единственный друг Би — юный Персеверанс. Их путь пролегает от города Элдерлингов Кельсингры по опасной реке Дождевых Чащоб на острова Пиратов.

Миссия возмездия станет путешествием открытий, а также воссоединений, превращений и душераздирающих потрясений. Что сталось с живыми кораблями Совершенным, Проказницей и их командами? Каково происхождение Других и их жуткого пляжа? Как связаны живые корабли и драконы?

Но против Четырех ополчились не только Фитц и его спутники. Давняя обида сведет их с неожиданными и опасными союзниками. А чтобы низложить порочное общество Клерреса, Фитцу с Шутом придется пойти на серьезные жертвы…

Пролог

Дети держались за руки, образуя круг. В центре стояла девочка с повязкой на лице, на ткани которой были нарисованы черные глаза с пристальным взглядом, окаймленные красным. Вытянув руки перед собой, девочка вращалась. Дети в кругу танцевали и пели песенку:

Все это казалось забавной игрой. Дети в круге выкрикивали фразы или целые предложения. Мне было не слышно их, но лишенная взора могла разобрать слова. Она кричала в ответ, и её голос прерывался нарастающим ветром: «Сожгите их всех», «Драконы падут», «Море поднимется», «Небеса усыпаны драгоценностями». «Один придет за двоих», «Четверо пожалеют», «Двое придут как один», «Твое правление окончено!», «Все поплатятся жизнями», «Никто не выживет!».

На последнем возгласе из стоявшей в центре девочки вырвалась буря. Порывы урагана били во все стороны, ветер подхватил кричащих детей и разметал их далеко друг от друга. Все погрузилось во мрак, уцелел лишь белый круг. В его центре осталась слепая, черные, нарисованные глаза которой смотрели все также пристально.

Журнал сновидений Пчелки Видящей.

Глава 1

ПЧЕЛА ЖАЛИТ

Комната-карта на Аслевджале изображала территории, включающие большую часть Шести Герцогств, часть Горного Королевства, основную часть Калсиды и земли вдоль обоих берегов Реки Дождевых Чащоб. Я полагаю, что это позволяет нам очертить границы территорий древних Элдерлингов на момент создания карты. У меня не было возможности лично осмотреть комнату-карту в брошенном городе Элдерлингов, известном сейчас как Кельсингра, но я уверен, что они будут очень похожи.

На карте Аслевджала были отмечены точки, соответствующие расположению камней в Шести Герцогствах. Думаю, справедливо будет предположить, что идентичные отметки на территориях Горного Королевства, Дождевых Чащоб и даже Калсиды обозначают расположение камней Скилл-порталов. В каком состоянии сейчас эти иностранные порталы — по большей части, неизвестно, и некоторые обладатели Скилла предостерегают от попыток использовать их до тех пор, пока мы не съездим туда и не увидим, что они находятся в отличном состоянии. Для Скилл-колонн в Шести Герцогствах и Горном Королевстве кажется разумным не только отправить посыльных, обладающих Скиллом, в каждую точку, но и потребовать от всех герцогов следить за тем, чтобы каждый такой камень поддерживался в вертикальном положении. Посыльные, которые посетят эти камни, также должны задокументировать содержание и состояние рун на каждой стороне камня.

В некоторых случаях мы обнаружили стоящие камни, которые не были отмечены на карте Аслевджала. Мы не знаем, были ли они созданы позже карты, или на момент создания карты эти камни уже не функционировали. Мы должны относиться к ним с осторожностью, поскольку все мы используем магию Элдерлингов. Мы не можем считать себя мастерами их магии, пока не научимся дублировать их артефакты.

Скилл-колонны, Чейд Фаллстар.

Я побежала. Я подхватила тяжелый белый плащ, в который была закутана, и побежала. Было очень жарко, плащ тащился за мной, цепляясь за каждую ветку. Позади слышались крики Двалии:

— Ловите её! Ловите её!

Я слышала шумное мычание калсидийца. Он дико прыгал, однажды проскакав так близко, что мне пришлось шарахнуться в сторону.

Мысли неслись быстрее моих ног. Я вспомнила, как похитители потащили меня в Скилл-колонну. Ещё вспомнила, как укусила калсидийца, надеясь заставить его отпустить Шун. И он отпустил, но он держался за меня и последовал за нами во тьму Скилл-колонны. Я не видела ни Шун, ни лурика, замыкавших нашу цепочку. Вероятно, и она, и Шун остались позади. Я надеюсь, Шун убежит от неё. Или, возможно, она убежит от Шун? Я помнила холод зимнего Бакка, сковавший нас, когда мы сбежали. Но сейчас мы находились где-то ещё, и вместо пробирающего холода я чувствовала только озноб. Снег отступил, превратившись в узкие грязно-белые пальцы в глубине древесных теней. Лес пах ранней весной, но ни одна ветвь ещё не успела покрыться листвой. Как прыгнуть из зимы в одном месте в весну в другом? Что-то было очень неправильно, но некогда думать об этом. У меня была более насущная проблема. Как скрыться в лесу без единого листочка? Я знала, что не смогу обогнать их. Мне нужно было спрятаться.

Я ненавидела плащ всей душой. Я не могла остановиться, чтобы подвернуть его, а руки казались неуклюжими, как рыбьи плавники, но невозможно прятаться от преследователей в огромном белом плаще. Поэтому я бежала, зная, что не могу спастись, но слишком напуганная, чтобы позволить им поймать меня.

Выбери место, чтобы занять позицию. Не там, где они могут загнать тебя в угол, но и не там, где они могут окружить тебя. Найди оружие — палку, камень, что угодно. Если ты не можешь сбежать, заставь их заплатить за свое похищение так дорого, как только получится. Дерись с ними любыми способами.

Да, Волк-Отец.

Мысленное звучание его имени придало мне храбрости. Я представила себя волчонком; и пусть у меня жалкие зубы и когти, все равно я буду сражаться.

Но я уже была такой уставшей. Получится ли у меня драться?

Я не могла понять, что сотворило со мной путешествие через камень. Откуда такая слабость и усталость? Хотелось упасть на месте и отключиться. Я страстно желала, чтобы сон окутал меня, но не осмеливалась допустить это. Я слышала, как они кричали, кричали и указывали на меня. Настало время прекратить бегство, время встать на ноги. Я выбрала место. Группа из трех деревьев, их стволы расположились так близко, что я смогу петлять между ними, но ни один из преследователей не сможет легко последовать за мной. Я слышала, как по крайней мере три человека пробирались сквозь кусты позади меня. Сколько их может быть? Я пыталась успокоиться, чтобы подумать. Двалия, их лидер, — женщина, которая так тепло улыбалась, когда похищала меня из моего дома. Она втащила меня в Скилл-колонну. И Винделиар, мальчик-мужчина, который мог заставить людей забыть то, что они пережили, — он тоже прошел через камень. Керф был калсидийским наемником, но его разум настолько повредился после нашего Скилл-путешествия, что он мог не представлять никакой опасности ни для кого, а мог быть для нас смертельно опасным. Кто ещё? Алария, которая беспрекословно делала все, что говорила ей Двалия, как и Реппин, которая так жестко сжимала мою руку во время прохода через колонну. Это была меньшая часть той силы, которую они представляли вначале, но они все ещё превосходили меня числом, пять на одного.

Я притаилась за одним из деревьев, вытащила руки из рукавов плаща и, наконец, извиваясь, выскользнула из него. Я отбросила его как можно дальше, правда, не так уж и далеко, как оказалось. А теперь опять бежать? Я знала, что не смогу. Живот крутило и пучило, кололо в боку. Я убежала так далеко, как только смогла.

Оружие. Здесь не было ничего. Только упавшая ветка. С одного конца она была не толще моего запястья и расходилась на три сучка на другом конце. Жалкое оружие, больше грабли, чем палка. Я подняла её. Затем прижалась спиной к одному из деревьев, надеясь, что мои преследователи заметят плащ и пройдут мимо, и тогда я смогу вернуться назад и найти более надежное укрытие.

Они приближались. Двалия, тяжело дыша, прокричала:

— Я знаю, ты напугана. Но не убегай. Ты изголодаешься и умрешь без нас. Тебя съест медведь. Мы нужны тебе, чтобы выжить. Вернись, Пчелка. Никто не будет сердиться на тебя. — Но я распознала ложь в её словах, когда она обратила гнев на своих последователей: — Где она? Алария! Ты, идиотка, вставай! Никто из нас не в порядке, но без неё мы не можем отправиться домой! — затем, с прорвавшимся раздражением: — Пчелка! Прекрати глупить! Иди сюда сейчас же! Винделиар, поторопись! Если я могу бежать, то и ты тоже! Найди её, затумань ей сознание!

Стоя за деревом и пытаясь дышать как можно тише, я почувствовала приближение Винделиара. Я напряглась изо всех сил, делая мысленные стены прочнее, как показывал мне отец. Я стиснула зубы и прикусила губу, чтобы не впустить Винделиара в свое сознание. Он создавал для меня воспоминания о сладкой, теплой еде и горячем супе, об ароматном свежеиспеченном хлебе. Обо всех этих вещах, которые я так сильно сейчас желала. Но если я позволю ему заставлять меня думать об этом, то он сможет найти путь ко мне. Нет.

Сырое мясо. Мясо, замерзшее на костях, разгрызаемое клыками. Мыши с мехом и маленькими хрустящими черепами. Волчья еда.

Волчья еда. Странно, как восхитительно вкусно это звучит. Я перехватила палку двумя руками и стала ждать. Следует ли мне затаиться и надеяться, что они пробегут мимо? Или лучше выйти и нанести удар первой?

Я не успела сделать выбор. Через несколько деревьев от моего убежища я увидела спотыкающуюся Аларию. Она остановилась, глупо уставилась на белый мех на земле, а затем, повернувшись, чтобы окликнуть остальных, увидела меня.

— Она здесь! Я нашла её! — она указывала на меня трясущейся рукой. Я поставила ноги на ширину плеч, будто собиралась играть в бой на ножах с отцом, и замерла в ожидании. Она уставилась на меня, а затем опустилась на землю, её белый плащ свернулся вокруг смятой грудой. Алария не пыталась подняться.

— Я нашла её, — проговорила она слабым голосом, вяло всплеснув руками.

Я услышала шаги слева от меня.

— Берегись! — задохнулась Алария, но её предупреждение опоздало. Я ткнула своей палкой изо всех сил, целясь в лицо Двалии, а затем отскочила назад и вправо меж деревьев. Прислонившись спиной к одному из стволов, я снова заняла позицию с палкой наизготовку. Двалия кричала, но я не стала оглядываться и смотреть, ранила ли её. Возможно, мне повезло выбить ей глаз. Но ко мне неуклюже приближался Винделиар, сверкая придурковатой улыбкой.

— Братец! Вот ты где! Ты спасен! Мы нашли тебя!

— Не приближайся, или я ударю! — предостерегла я его, внезапно понимая, что не хочу причинять ему вред. Он был инструментом в руках моего врага, но сомневаюсь, что он имел бы злые намерения, предоставленный сам себе. Не отсутствие ли собственного злого умысла удерживало его от причинения мне вреда?

— Брате-е-ец, — протянул он печально. Это был упрек, но мягкий. Я осознала, что он излучал доброту и нежность по отношению ко мне. Дружелюбие и заботу.

Нет. Он не был искренним ни в одном из этих чувств.

— Не подходи! — велела я.

Мимо нас, беспрестанно завывая, пробежал вприпрыжку калсидиец, и я не могу сказать — преднамеренно или же случайно он толкнул мальчишку. Винделиар попытался было отклониться, но споткнулся и упал плашмя, издав скорбный крик, похожий на крик Двалии, раздающийся меж деревьев. Её руки тянулись ко мне, как клешни, а окровавленные зубы были оскалены, будто она собиралась вцепиться в меня челюстями. Держа палку двумя руками, я замахнулась на Двалию, готовясь снести ей голову с плеч. Вместо этого палка сломалась, и острый конец прошелся по её покрасневшему лицу, прочерчивая на нем кровавую линию. Двалия кинулась на меня, и я почувствовала, как её ногти впиваются в моё тело сквозь износившуюся одежду. Я рванулась прочь из её хватки. Обрывки рукава остались у неё в руках, пока я протискивалась между стволами деревьев.

Там меня ждала Реппин. Её тусклые рыбьи глаза встретились с моими. Ненависть во взгляде сменилась безрассудным ликованием, когда она бросилась ко мне. Я уклонилась в сторону, позволяя ей впечататься лицом в дерево. Она ударилась, но оказалась проворнее, чем я думала. Её нога зацепила мою. Я подпрыгнула, освобождаясь, но оступилась на неровной земле. Алария тем временем встала на ноги. Дико завопив, она прыгнула на меня. Её вес придавил меня к земле, и прежде, чем я успела выкрутиться, я ощутила, как кто-то наступил мне на лодыжку. Я захрипела, а когда давление усилилось — закричала. Было чувство, будто мои кости согнулись и через мгновение затрещат. Я оттолкнула от себя Аларию и смогла освободиться, но в тот же миг Реппин пнула меня в бок, пнула сильно, не отпуская при этом лодыжку.

Её нога вышибла из меня весь воздух. Слезы ненависти наполнили глаза. На мгновение я замерла, а затем свернулась вокруг её ног, изо всех сил пытаясь спихнуть её с моей лодыжки, но внезапно она схватила меня за волосы и бешено затрясла мою голову. Волосы чуть ли не выдирались, я никак не могла сфокусировать зрение.

— Отделай её, — услышала я голос Двалии. Он дрожал от каких-то сильных эмоций. Злость? Боль? — Вот этим.

Я совершила ошибку, взглянув. Первым ударом, нанесенным Реппин моей сломанной палкой, она врезала по щеке, нижней челюсти и уху, почти расплющив его. Я услышала звон в ушах и свой собственный вопль. Я была потрясена, возмущена, оскорблена и едва не потеряла сознание от неимоверной боли. Я попыталась отползти, но она все ещё удерживала меня за волосы. Палка снова обрушилась — в этот раз на лопатки, хоть я изо всех сил пыталась освободиться. На моих костях было слишком мало мяса, и кофта тоже не защищала, — боль от удара последовала мгновенно за болью вспыхнувшей огнем кожи. Я дико закричала и извернулась, пытаясь дотянуться до запястья Реппин, чтобы, вывернув её руку, освободить свои волосы. В ответ на это она перенесла больше веса на мою лодыжку, и только рыхлость лесной почвы спасла меня от перелома. Я закричала и попыталась оттолкнуть Реппин прочь.

Палка снова опустилась — удар пришелся на спину, и я вдруг осознала, как ребра соединяются с позвоночником и мышцами вдоль него, ведь все перечисленное исходило криком от боли.

Все это происходило очень быстро, однако каждый последующий удар становился отдельным событием в моей жизни, каждый из них запомнился мне навсегда. Мой отец никогда жестоко со мной не обращался, а в очень редких случаях, когда мать урезонивала меня, это было едва ли больше, чем подзатыльник или легкий шлепок. Всегда — предупреждая об опасности, предостерегая не касаться каминной решетки или не тянуться выше головы за чайником с плиты. У меня было несколько стычек с детьми из Ивового Леса. Они забрасывали меня шишками и мелкими камнями, а однажды я оказалась в серьезной схватке, из которой вышла окровавленной. Но меня никогда не избивали взрослые. Меня никогда не удерживали мучительным способом, пока взрослый человек старался причинить как можно больше боли, не обращая внимания, насколько сильный вред мог быть мне причинен. Я вдруг поняла, что если она выбьет мне зуб или глаз, до этого никому не будет дела, кроме меня самой.

Прекрати бояться. Перестань чувствовать боль. Борись! — Волк-Отец неожиданно оказался рядом, с оскаленными зубами и поднятой дыбом шерстью.

Я не могу! Реппин хочет убить меня!

Дай сдачи. Укуси её, вцепись когтями, пни её! Заставь её заплатить за боль, что тебе причинила. Она в любом случае собирается избить тебя, так что отхвати, сколько сможешь, от её плоти. Попытайся убить её.

Но…

Сражайся!

Я оставила попытки освободить свои волосы из хватки Реппин. Вместо этого, как только палка снова опустилась на мою спину, я бросилась прямо к ней, поймала запястье, держащее палку, и притянула ко рту. Челюсти мои впились в него. Я укусила её не для того, чтобы причинить боль, и не для того, чтобы оставить на ней следы зубов или заставить орать от боли. Я укусила её, чтобы загнать зубы до самой кости, чтобы набить полный рот её плотью и попытаться вырвать эту плоть из её тела. Я сжала зубы сильнее, когда она пронзительно вскрикнула и замахнулась на меня палкой, и я начала рвать зубами плоть её запястья, яростно тряся головой. Она отпустила мои волосы, бросила палку и отпрыгнула, крича от боли и страха, но я вцепилась в её запястье руками и зубами и начала пинать по её голеням, ступням и коленям, когда она потащила меня за собой. Я пыталась как можно крепче сомкнуть зубы, сжимая челюсти и повиснув на её руке всем своим весом.

Реппин зарычала и разразилась бранью. Бросив палку, она думала только о том, чтобы освободиться. Она была небольшой и худощавой, а у меня в зубах был отличный кусок жилистого мяса и вялых мускулов её руки. Я ещё сильнее сжала челюсти. Она завопила:

— Уберите её от меня! Уберите её от меня!

Она уперлась ладонью мне в лоб и попыталась оттолкнуть. Я позволила это сделать, и она завопила, ощутив, что тем самым помогает мне оторвать мясо от её костей. Она ударила меня, но слабо. Я только крепче вонзилась в неё зубами. Она повалилась на землю вместе со мной, вцепившейся ей в руку.

Осторожно! — предупредил меня Волк-Отец. — Обернись!

Но я была щенком и, не замечая опасности, видела только обессилевшего врага передо мной. И тогда Двалия ударила так сильно, что мой рот открылся. Это разделило нас с Реппин, и я упала на влажную землю. Лишенная воздуха, я смогла лишь вяло откатиться вместо того, чтобы вскочить на ноги и убежать. Раз за разом она обрушивала на меня удары. Мой живот, моя спина. Я увидела, как её обутая в ботинок нога приближается к моему лицу.

Когда я очнулась, было темно и холодно. Они развели костер, но его свет едва касался меня. Я лежала на боку спиной к огню со связанными руками и ногами. Мой рот был соленым от крови, свежей и запекшейся. Я обмочилась, и ткань штанов была холодной. Я подумала, били ли они меня так сильно, что я описалась, или я настолько испугалась. Я не могла вспомнить. Я очнулась от слез или, может быть, я осознала, что плачу, после того, как очнулась. Все болело. Лицо опухло с той стороны, куда Реппин ударила меня палкой. Должно быть, оно кровоточило, потому что опавшие листья прилипли к коже. Спина болела, и ребра сдерживали болезненные вздохи.

Ты можешь пошевелить пальцами рук? Ты можешь чувствовать пальцы на ногах?

Я могла.

Твой живот болит, словно он поранен, или он болит, будто разбит изнутри?

Я не знаю. Мне ещё никогда не было так больно. — Я глубоко вдохнула, и боль вырвалась наружу со всхлипом.

Шш, ни звука, иначе они узнают, что ты очнулась. Ты можешь поднести руки к лицу?

Они связали мне ступни, запястья тоже были связаны передо мной. Я поднесла их к лицу. Они были связаны полосками ткани, оторванными от моей рубашки. Ещё и поэтому мне было так холодно. Хоть весна и посещала эти места днем, зима возвращала себе лес по ночам.

Разжуй веревки и освободи руки.

Я не могу. — Мои губы были разбиты и окровавлены. Я чувствовала, как зубы болят и шатаются в деснах.

Ты можешь. Потому что ты должна. Разжуй веревки, освободи руки, развяжи ноги, и мы уходим. Я покажу тебе, куда идти. Один из наших родственников находится недалеко отсюда. Если я смогу разбудить его, он защитит тебя. Если нет, то я научу тебя, как охотиться. Было время, когда мы с твоим отцом жили в этих горах. Возможно, логово, которое он построил для нас, ещё цело. Мы пойдем туда.

Я не знала, что мы в горах! Ты жил в горах с моим отцом?

Да. Я уже был здесь. Хватит. Начинай жевать.

Было больно сгибать шею, чтобы дотянуться до перевязанных рук. Было больно с силой прижимать зубы к ткани, чтобы разорвать её. Она была отличной рубашкой в то утро, когда я надела её, чтобы идти на занятия с писарем Лантом. Одна из служанок, Коушен, помогала мне одеваться. Она выбрала эту бледно-желтую блузку и поверх неё натянула на меня зеленую тунику. Цвета моего дома, неожиданно осознала я. Она одела меня в цвета Ивового Леса, даже несмотря на то, что туника была велика мне и свисала, как платье, почти до самых колен. В тот день я носила леггинсы, а не ватные штаны, которые потом дали мне мои захватчики. Влажные штаны. Ещё один всхлип нарастал во мне. Прежде чем я смогла сдержать его, он превратился в звук.

— …очнулась? — спросил кто-то у огня.

Алария, — подумала я.

— Оставь её! — резко скомандовала Двалия.

— Но мой брат ранен! Я чувствую его боль! — тихим несчастным голосом сказал Винделиар.

— Твой брат! — слова Двалии сочились ядом. — От такого бесполого увальня как ты можно было ожидать, что он не сумеет отличить Нежданного Сына от какого-то бастарда одного из Белых. Все потраченные деньги, все мои погибшие лурики… и вот эта девчонка — все, что мы можем показать взамен. Глупая и невежественная, как и ты. Ты думаешь, что она мальчишка, а она сама не знает, кем является. Она даже писать не умеет и никакого значения не придает своим снам, — странное злорадное ликование зазвучало в её голосе: — Но я-то знаю, что она особенная, — затем мимолетное удовольствие рассеялось, и его сменило ехидство: — Можете сомневаться во мне, меня это не волнует. Но лучше бы вам надеяться, что в ней есть нечто особенное, потому что она — единственная монета, которой мы можем купить себе обратный путь к расположению Четверых! — понизив голос, она добавила: — Как же Коултри будет торжествовать над моим поражением. И старая сука Капра использует это как оправдание всему, что захочет натворить.

Алария заговорила очень мягко:

— Так если она все, что у нас есть, может, нам стоит доставить её в хорошем состоянии?

— Может, если бы вы поймали её, вместо того, чтобы кататься по земле с нытьем и стонами, то ничего этого не случилось бы!

— Вы слышите это? — отчаянный шепот Реппин: — Вы слышали это? Кто-то только что смеялся. И сейчас… вы слышите, как играют эти трубы?

— Ты тронулась умом, и все из-за того, что маленькая девчонка укусила тебя! Держи свои глупые слова при себе.

— Я вижу свою кость! Моя рука вся опухла. Боль пульсирует во мне, как барабанный бой!

Повисла пауза, и я услышала, как трещит костер.

Сохраняй спокойствие, — предупредил Волк-Отец. — Познавай все, что можешь, внимательно слушая. — Затем, с оттенком гордости: — Смотри, даже своими несчастными коровьими зубами ты научила её бояться тебя. Даже старая сука теперь будет более осторожной. Но тебе надо углубить это чувство. Только эти три мысли должны быть в твоей голове: «Я сбегу. Я заставлю их бояться меня. И если у меня появится шанс, я убью их».

Но они уже избили меня за одну только попытку побега! Что они сделают, если я убью одного из них?

Они будут избивать тебя снова и снова, пока ты не сбежишь. Но ты слышала, ты представляешь для них ценность. Так что они, возможно, не убьют тебя.

Возможно? — меня охватил ужас. — Я хочу жить. Даже если я буду жить их пленницей, я хочу жить.

Тебе кажется, что это правда, но уверяю тебя, это не так. Смерть лучше, чем некоторые из видов пленения, что они замышляют для тебя. Я был пленником, игрушкой бессердечного человека. Я заставил их бояться меня. Именно поэтому они попытались убить меня. Именно поэтому твоему отцу удалось купить мою свободу.

Я не знаю эту историю.

Она темна и печальна.

Мысль быстра. Так много всего мы обсудили во время короткого затишья в разговоре бледного народа. Вдруг из темноты раздался крик. Это ужаснуло меня, и я заставила себя грызть путы быстрее. Не очень-то заметно было, что дело продвигается. Вновь послышался искаженный голос, и я узнала калсидийский. Это, скорее всего, Керф, калсидийский наемник, которого Винделиар колдовством заставил служить Двалии. Он все ещё не в своем уме после путешествия через колонну? Я подумала о том, распухла ли его рука после моего укуса. Как можно тише я передвигала свое тело, пока мне не удалось вглядеться в темноту. Керф указывал вверх, на одну из древних колонн, стоявших по краю площадки. Я услышала вопль Реппин:

— Видите? Видите? Я не сумасшедшая! Керф тоже её видит! Бледный призрак сидит на этой колонне. Вы должны её видеть! Разве она не Белая? Но так странно одета, и поет насмешливую песню.

— Я ничего не вижу! — сердито завопила Двалия.

Винделиар боязливо заговорил:

— Я вижу. Тени народа, жившего здесь очень давно. Здесь был рынок. А сейчас, когда наступает вечер, Белый певец развлекает их.

— Я слышу… нечто, — нехотя подтвердила Алария. — И… и когда я прошла через этот камень, древние люди заговорили со мной. Они говорили жуткие вещи, — она судорожно вздохнула. — А этим вечером я увидела сон. Красочный сон, который я должна рассказать. Мы потеряли наши журналы снов, когда сбежали от калсидийцев. Я не могу записать его, поэтому должна рассказать.

Двалия с отвращением фыркнула:

— Будто твои сны когда-нибудь чего-то стоили. Ну, давай, выскажись.

Реппин быстро вскочила, будто слова рвались из неё наружу:

— Мне снился орех в дикой реке. Я видела, как кто-то достал его из воды. Орех лежал, и его долго били, чтобы разломать. Но он становился только толще и сильнее. Потом кто-то раздавил его. Пламя, мгла, отвратительное зловоние и крики вышли из него. Огнем пылали слова: «Идет Разрушитель, которого вы создали». И сильный ветер пронесся через Клеррес, подхватил всех нас и разбросал.

— Идет Разрушитель! — счастливым криком подхватил калсидиец.

— Молчи! — огрызнулась на него Двалия, и он расхохотался. — И ты тоже замолчи, Реппин. Это не тот сон, которым следует делиться. Это всего лишь лихорадка, бурлящая в твоем сознании. Вы такие малодушные дети! В собственном сознании создаете тени и иллюзии. Алария и Реппин, идите и соберите побольше дров. Сделайте хороший запас на ночь, а потом проверьте эту маленькую стерву. И больше ни слова об этой чепухе.

Я слышала, как Алария и Реппин брели к лесу. Мне показалось, что они шли медленно, словно боялись темноты. Но Керф совершенно не обращал на них внимания. Подняв руки, он волочил ноги в неуклюжем танце вокруг колонны. Памятуя о силе Винделиара, я осторожно опустила стены. Пчелиное жужжание на краю сознания превратилось в голос, и я увидела Элдерлингов в ярких одеждах. Их глаза сияли, волосы блестели как начищенные серебряные и золотые кольца, и все вокруг калсидийца танцевали под пение бледного певца, сидящего на колонне.

Двалия уставилась на Керфа, раздосадованная его удовольствием.

— Почему ты не можешь его контролировать? — требовательно спросила она Винделиара. Тот беспомощно махнул рукой.

— Он слышит здесь слишком многих, и их голоса сильны. Они смеются, поют и празднуют.

— Я ничего не слышу, — в сердитом голосе Двалии слышался страх. — Ты бесполезен. Ты не можешь контролировать эту девчонку, а теперь не в силах контролировать сумасшедшего. Я возлагала на тебя такие надежды, когда выбрала тебя. Когда одарила тебя этим зельем. Как я была не права, растратив его на тебя! Остальные были правы. Ты не видишь снов, не видишь ничего. Ты бесполезен.

Я почувствовала легкий холодок — ко мне устремилось сознание Винделиара. Его страдание волной обрушилось на меня. Я наглухо захлопнула стены и постаралась не переживать из-за того, что, испытывая боль, он все же волнуется за меня. Его страх перед Двалией, свирепо сказала я себе, был слишком велик, чтобы оказать мне хоть какую-то помощь или поддержку. Что пользы в друге, который не станет рисковать ради тебя?

Он твой враг, настолько же, насколько и остальные. Если представится шанс, ты должна убить его, точно так же, как и любого из них. Если кто-то из них коснется тебя, ты должна кусаться, драться и царапаться изо всех сил.

У меня все болит. У меня нет сил. Если я попытаюсь постоять за себя, они изобьют меня снова.

Если ты нанесешь даже небольшой урон, они будут знать, что прикосновение к тебе имеет цену. Некоторые не захотят её платить.

Не думаю, что смогу покусать или убить Винделиара. Двалию — могла бы. Но остальных…

Они её инструменты: её зубы и когти. В твоем положении ты не можешь себе позволить милосердие. Продолжай разгрызать свои путы. Я расскажу тебе о своих днях в неволе. Когда я был избит и заперт в клетке. Вынужден бороться с собаками и кабанами, такими же несчастными, каким был и я сам. Умирая от голода. Открой свой разум рассказу о том, как я был порабощен, и о том, как твой отец и я разорвали путы нашего плена. Тогда увидишь, почему ты должна убивать, когда представляется шанс.

Он начал, но не рассказ, а воспоминание, которое я разделила. Это было как вспомнить нечто, что знал всегда, но вспомнить обжигающе подробно. Он не берег меня от воспоминаний о его убитой семье, об избиениях и голоде и о тесной холодной клетке. Он не смягчал ни того, как сильно ненавидел своих тюремщиков, ни того, как ненавидел поначалу моего отца, даже когда тот освободил его. Ненависть тогда была его привычкой, ненависть кормила его и поддерживала в нем жизнь, когда ничего другого не оставалось.

Я не справилась даже наполовину со скрученной тканью, которая опутывала мои запястья, когда Двалия отправила Аларию привести меня к огню. Я притворялась мертвой, пока она не согнулась надо мной. Она положила руку мне на плечо:

— Пчелка?

Я перевернулась, бросилась к ней и укусила. Я схватила зубами её руку, но лишь на мгновение. У меня слишком болел рот. Она с криком вырвала руку и отскочила.

— Она укусила меня! — закричала она остальным. — Маленькая негодяйка укусила меня!

— Ударь её! — приказала Двалия, и Алария замахнулась ногой, но Волк-Отец был прав. Она боялась оказаться слишком близко. Я откатилась от неё, и мне удалось сесть, несмотря на протесты измученного тела. Я сверкнула на неё здоровым глазом и оскалила зубы. Не знаю, разглядела ли она это в танцующем свете огня, но близко подходить не стала.

— Она проснулась, — сообщила им Алария, будто я могла укусить её во сне.

— Тащи её сюда.

— Она снова меня укусит!

Двалия поднялась. Она двигалась скованно. Я сидела неподвижно, приготовившись уклониться от её удара или при возможности вцепиться в неё зубами. Меня порадовало, что я, оказывается, наградила её чернотой вокруг глаз и порванной щекой.

— Послушай, ты, маленькая негодяйка, — зарычала она на меня. — Ты можешь избежать побоев, но только если будешь слушаться меня. Это ясно?

Она торгуется. А значит, боится тебя.

Я молча уставилась на неё, не позволяя никаким мыслям отразиться на моем лице. Она нагнулась ближе и потянулась к моей рубашке. Я беззвучно оскалилась, и она отпрянула. Она заговорила так, будто я согласилась подчиняться ей.

— Мы возьмем тебя к огню. Алария развяжет тебе лодыжки. Если ты попытаешься бежать, клянусь, я покалечу тебя, — она не стала дожидаться ответа: — Алария, разрежь путы на её ногах.

Я протянула к ней ноги. У Аларии, как я заметила, был очень неплохой поясной нож. Я задумалась, смогу ли завладеть им. Она резала и резала ткань, что меня связывала, и это оказалось очень больно. Когда, наконец, она закончила, я высвободила ступни и почувствовала очень неприятное жжение, как только они вернулись к жизни. Искушала ли меня Двалия попыткой побега, чтобы был повод вновь избить меня?

Ещё нет. Наберись сил. Притворись слабее, чем ты есть.

— Поднимайся и пошла! — приказала Двалия. Она удалилась от меня, будто хотела показать, насколько уверена в моем повиновении.

Пусть поверит, что я сдалась. Я придумаю, как избавиться от неё. Но волк прав. Ещё рано. Я поднялась, но очень медленно, стараясь сохранить равновесие. Я пыталась стоять прямо, словно мой живот не был полон раскаленных ножей. Её удары что-то повредили у меня внутри. Интересно, сколько потребуется времени, чтобы исцелиться?

Винделиар отважился приблизиться к нам.

— О, брат мой, — промычал он грустно, взглянув на моё разбитое лицо. Я уставилась на него, и он отвернулся. Я старалась выглядеть вызывающе, а не хромающей от боли, когда побрела в сторону костра.

Впервые у меня появилась возможность оглядеть окрестности. Колонна перенесла нас в открытую лощину в самом сердце леса. Между деревьев тонкими пальцами лежал тающий снег, но он необъяснимо исчезал на площадке и на дорогах, ведущих к ней. Деревья выросли большими вдоль этих дорог, и их ветки перегнулись дугой и переплелись в нескольких местах. Однако дороги были по большей части чисты от лесных обломков и снега. Неужели никто больше не заметил, как необычно это было? Вечнозеленые деревья с низко свисающими ветвями окружили лощину, в которой люди Двалии развели свой костер. Нет. Не лощина. Я пошаркала ногами обо что-то вроде выложенных камней. Открытое пространство было почти полностью окружено низкой стеной из обработанного камня с несколькими столбами. Я увидела что-то на земле. Оно выглядело как перчатка, которая провела часть зимы под снегом. Чуть дальше я увидела кусок кожи, возможно ремня. А затем шерстяную шапку.

Несмотря на боль во всем теле, я медленно наклонилась, чтобы поднять её, притворяясь, будто меня сейчас вырвет. Сидя у огня, они делали вид, что не следят за мной, как кошки, притаившиеся возле мышиной норы. Шапка была сырой, но даже сырая шерсть может согреть. Я попыталась вытрясти из неё еловые иглы, но руки слишком сильно болели. Мне стало интересно, не принес ли кто-нибудь мой тяжелый меховой плащ обратно в лагерь. Теперь, когда я встала и могу двигаться, холод весенней ночи напомнил мне о каждом саднящем синяке. Ветер достиг и коснулся моей кожи в местах, где они оторвали куски от рубашки.

Игнорируй это. Не думай о холоде. Используй другие чувства.

Я немного могла разглядеть за кругом танцующего пламени костра. Я втянула носом воздух. Возрастающая влажность земли принесла с собой богатые запахи. Я вдыхала ароматы темной земли и опавших еловых иголок. И жимолости.

Жимолость? В это время года?

Выдохни через рот и медленно вдохни через нос, — посоветовал мне Волк-Отец.

Я так и сделала. Я медленно повернула голову на затекшей шее навстречу запаху. Там. Бледный тонкий цилиндр, наполовину скрытый кусками ободранного полотна. Я попыталась наклониться, но колени подкосились, и я чуть не упала лицом вниз. Связанными руками я неуклюже подняла свечу. Она была сломана, половинки держались только на фитиле, но я узнала её. Я поднесла её к лицу и вдохнула запах работы моей мамы.

— Как она может быть здесь? — мягко спросила я у ночи. Я поглядела на неопознаваемые куски ткани. Неподалеку лежала кружевная женская перчатка, промокшая и заплесневелая. Я не узнала других вещей, но узнала эту свечу. Могу ли я ошибаться? Могли ли другие руки собрать пчелиный воск и смешать его с цветами жимолости? Могла ли другая рука терпеливо погружать длинные фитили в горшок с воском, чтобы создать такую изящную тонкую свечку? Нет. Это была работа моей мамы. Возможно, я помогала делать эту свечу. Как она здесь оказалась?

Твой отец был здесь.

Это возможно?

Это наименее невозможное объяснение, которое я могу вообразить.

Свечка сложилась пополам, когда я засунула её под рубашку. Я почувствовала холодный воск на своей коже. Это моё. Я услышала, как Винделиар волочится в мою сторону. Краем глаза я видела Двалию, греющую руки надкостром. Я повернула здоровый глаз в их сторону. Мой большой меховой плащ был у Реппин. Она свернула его как подушку и сидела на нем около огня рядом с Аларией. Она увидела, что я смотрю на неё, и усмехнулась. Я взглянула на её руку, а затем подняла глаза и тоже ухмыльнулась. Её обнаженная рука представляла из себя толстую лапу с пальцами-сосисками. Меж пальцев и в прожилках на кулаках запеклась черная кровь. Разве она не хочет промыть укус?

Я медленно переместилась к самому большому прогалку в их круге и села там. Двалия поднялась и подошла, чтобы встать позади меня. Я решила не оборачиваться.

— Сегодня вечером ты не получишь еды. Не думай, что сможешь сбежать от нас. Не сможешь. Алария, ты дежуришь первой. Потом поднимешь Реппин, она вторая. Не дайте девчонке сбежать или пеняйте на себя.

Она отошла к куче тюков и снастей, которые они принесли с собой. Вещей было немного. Они сбежали от нападения Эллика с тем, что успели схватить в спешке. Двалия сделала себе мешковатую лежанку из тюков и завалилась на неё, не заботясь о комфорте остальных. Реппин лукаво осмотрелась, затем расстелила мой плащ, легла на него и закуталась. Винделиар посмотрел на них, а потом плюхнулся наземь, как собака. Он уместил свою большую голову на руки и печально уставился в костер. Алария села, скрестив ноги, свирепо глядя на меня. Никто не обращал внимания на калсидийца. Вскинув руки над головой, он танцевал что-то вроде джиги в круге, его рот был растянут в безумном наслаждении призрачной музыкой. Его мозг может быть и поврежден, но танцор он неплохой.

Я думала о том, где сейчас мой отец. Думает ли он обо мне? Добралась ли Шун обратно в Ивовый лес, чтобы сказать ему, что меня забрали в камень? Или она умерла в лесу? Если так, то отец никогда не узнает, что со мной случилось или где искать. Мне было холодно, и я умирала от голода. И чувствовала себя такой потерянной.

Если ты не можешь поесть — спи. Отдых — единственная вещь, которую ты можешь дать себе сейчас. Так отдохни.

Я взглянула на шапку, которую подобрала. Неприметная серая шерсть, неокрашенная, но хорошо сотканная. Я встряхнула её, чтобы убедиться, что в ней нет насекомых, а затем натянула на голову все ещё связанными руками. Сырая шерсть была холодной, но медленно нагрелась от моего тела. Я перевернулась, перенесла вес на менее поврежденный бок и отвернулась от огня. Тепло моего тела пробудило запах свечи. Я вдохнула жимолость. Я свернулась, будто собиралась спать, но снова поднесла запястья к лицу и начала жевать свои путы.

Глава 2

ПРИКОСНОВЕНИЕ СЕРЕБРА

Необычайную силу обретает человек, который сознает, что вступил в свой последний бой. Это происходит не только на войне и не только с воинами. Я видел эту силу в старой женщине, больной чахоткой, и слышал, что подобное встречается в голодающих семьях. Когда надежда потеряна, несмотря на отчаяние, текущую кровь или глубокие раны, несмотря на саму смерть, эта сила заставляет не сдаваться и совершать последний рывок ради спасения того, что любишь. Это мужество в отсутствии надежды. Во время войны красных кораблей я видел мужчину, у которого из отрубленной левой руки хлестала кровь, но в правой он продолжал сжимать меч, защищая павшего товарища. В одну из стычек с перекованными я видел мать, которая, путаясь в собственных кишках, вопила и цеплялась за перекованного мужчину, не подпуская его к своей дочери.

У жителей Внешних Островов есть специальное слово для подобной отваги. Они называют её финблед — «последняя кровь». Они верят, что перед смертью в крови мужчин или женщин пребывает особый дух. Согласно их преданиям, только в такой момент человек может обрести подобное мужество.

Эта храбрость устрашает: в тяжелейших случаях она может двигать человеком месяцами, пока он сражается со смертельной болезнью или следует своему долгу, хотя это ведет его к неминуемой гибели. Финблед озаряет все в жизни человека жутким сиянием. Все отношения предстают в истинном свете, такими, какими они всегда были в настоящем и прошлом. Все иллюзии тают. Обман становится также очевиден, как и правда.

Фитц Чивэл Видящий.

Со вкусом коры, растекшимся по языку, до меня стали доходить звуки поднявшейся вокруг суматохи. Я приподнял голову и попытался сфокусировать воспаленные глаза. Я висел у Ланта на руках, а рот заполняла знакомая горечь эльфовой коры. Кора приглушила мою магию, и я начал яснее осознавать обстановку. Левое запястье пронизывала резкая боль, как будто его прижгли каленым железом. Пока хлынувший через меня Скилл излечивал и изменял всех, к кому я прикасался, моё восприятие окружающего было притуплено, но теперь я понимал, что меня обступили люди, их голоса эхом отражались от величественных стен пышного зала Элдерлингов. В воздухе висел запах страха и пота. Я был пойман в тиски толпы, одни Элдерлинги продирались прочь от меня, другие проталкивались ближе. Так много народа!

Кто-то тянул ко мне руки с мольбой:

— Прошу! Пожалуйста, в последний раз!

Другие, проталкиваясь прочь, кричали:

— Пустите меня!

Сильнейшее течение Скилла, окружавшее и проходившее сквозь меня, ослабло, но не пропало. Эльфовая кора Ланта была того некрепкого сорта, который выращивали в Шести Герцогствах, и, судя по вкусу, давно залежалась. Здесь, в городе Элдерлингов, Скилл был столь силён и близок, что я сомневался, что даже делвен-кора могла бы полностью отрезать меня от него.

Но и этого было достаточно. Я ощущал Скилл, но больше не был его рабом. Усталость от того, что я позволил себя использовать, сковала мои мышцы именно тогда, когда я больше всего в них нуждался. Генерал Рапскаль вырвал Шута у меня из рук. Элдерлинг схватил запястье Янтарь и поднял её руку вверх с воплем:

— Я говорил вам! Говорил, что они воры! Посмотрите, её рука в драконьем Серебре! Она нашла колодец! Она обокрала наших драконов!

Спарк вцепилась в другую руку Янтарь, пытаясь высвободить её из хватки генерала. Её зубы обнажились в оскале, черные кудри буйно растрепались. Крайний испуг на покрытом шрамами лице Янтарь парализовал и привел меня в панику. Все годы лишений, пережитые Шутом, отразились в этой гримасе. Её лицо превратилось в маску из костей, красных губ и нарумяненных щек. Я должен был прийти Шуту на помощь, но мои колени подогнулись сами собой. Персиверанс сжал мою руку.

— Принц Фитц Чивэл, что мне делать? Что мне делать?

Я не мог набрать воздуха, чтобы ответить ему.

— Фитц! Вставай! — прорычал Лант мне прямо в ухо. Это была и просьба, и одновременно приказ. Я сосредоточился на своих ногах и перенес на них вес. Сделав над собой усилие, я с дрожью попытался выпрямить ноги.

Мы прибыли в Кельсингру всего день назад, несколько часов я успел побыть героем, волшебным принцем из Шести Герцогств, который исцелил Ефрона, сына короля и королевы Кельсингры. Через меня тек Скилл, одурманивающий, как бренди из Песчаного Края. По просьбе короля Рейна и королевы Малты я использовал свою магию, чтобы исцелить полдюжины детей, связанных с драконами. Я открыл себя бурному течению Скилла старинного города Элдерлингов. Опьяненный его могучей силой, я делал сердцебиения ровными и открывал дыхательные пути, выправлял кости и убирал чешую с глаз. Некоторых я сделал более похожими на людей, и помог одной девочке, которая хотела принять драконьи изменения.

Но поток Скилла стал слишком сильным и опьяняющим. Я потерял контроль над магией и превратился из хозяина в её инструмент. Когда детей, которых я согласился исцелить, забрали родители, их место заняли другие. Взрослые жители Дождевых Чащоб, чьи изменения были неудобными, уродливыми или даже угрожали жизни, молили меня о помощи, и я, оказавшись в ловушке безбрежного удовольствия Скилла, одаривал их щедрой рукой. Я ощутил, что остатки самообладания покинули меня, но, когда я отдался чудесному порыву и принял приглашение слиться воедино с магией, Янтарь сняла со своей руки перчатку. Чтобы спасти меня, она явила украденное драконье серебро на своих пальцах. Чтобы спасти меня, она прижала три обжигающих пальца к моему запястью, пропалила путь в моё сознание и призвала меня обратно. Чтобы спасти меня, она выдала себя. Горячий поцелуй её прикосновения все ещё пульсировал, как свежий ожог, отдаваясь резкой болью в костях руки, плеча, спины и шеи.

Я не знал, какой вред был нанесен мне. Но теперь я, по крайней мере, снова был привязан к своему телу. Я был привязан к нему, и оно якорем тянуло меня ко дну. Я не помнил, скольких Элдерлингов коснулся и изменил, но моё тело вело счет. Каждый стоил мне жертвы, каждое изменение забирало силы, и теперь пришло время расплаты. Несмотря на все усилия, я уронил голову и едва умудрялся не закрывать глаза, невзирая на опасность и шум.

— Рапскаль, не будь ослом! — крик короля Рейна слился с ревом толпы.

Лант внезапно крепче обхватил меня поперек груди, заставляя выпрямиться.

— Отпустите её! — заорал он. — Отпустите нашу подругу, или принц вернет обратно все изменения, которые сделал! Отпустите её немедленно!

Я услышал вздохи, рыдания, один мужчина прокричал:

— Нет! Так нельзя!

Завопила женщина:

— Отпусти её, Рапскаль! Отпусти!

В голосе Малты явственно слышался приказ, когда она заговорила:

— Не так мы обращаемся с гостями и послами! Отпусти её, Рапскаль, сейчас же!

Она раскраснелась, и гребень надо лбом налился краской.

— Отпусти меня! — властно сказала Янтарь. Она сумела почерпнуть силы из глубокого колодца храбрости, чтобы постоять за себя. Её голос прорезал шум толпы:

— Отпусти, или я коснусь тебя! — для убедительности вместо того, чтобы пытаться вырвать руку, она подалась в сторону Рапскаля. Внезапная перемена застала его врасплох, и посеребренные пальцы оказались в опасной близости от его лица. Генерал испуганно вскрикнул и отпрыгнул прочь, отпустив её руку. Но Янтарь ещё не закончила.

— Назад, вы все! — приказала она. — Освободите нам место и дайте мне осмотреть принца. Или, клянусь Са, я прикоснусь к вам!

Янтарь говорила голосом разгневанной королевы, на чью власть посмели посягнуть. Она медленно обвела вокруг себя посеребренным указательным пальцем, отчего люди внезапно начали спотыкаться друг о друга, торопясь оказаться вне зоны её досягаемости.

Заговорила мать девочки с драконьей ногой:

— Делайте, как она говорит! — предостерегла она. — Если у неё на руке и вправду драконье Серебро, то одно её прикосновение означает медленную смерть. Оно проникнет в ваши кости прямо сквозь кожу. А по костям доберется до позвоночника и черепа. В конце концов, вы будете молить о смерти.

Пока остальные отступали подальше от нас, она проталкивалась сквозь толпу в нашем направлении. Хоть она и не была крупной женщиной, но другие хранители драконов расступались перед ней. Она остановилась на безопасном расстоянии. Дракон украсил её синими, черными и серебряными узорами. Крылья за плечами были сложены и плотно прилегали к спине. Когти на ногах клацали по полу, когда она шла. Из всех присутствующих Элдерлингов она сильнее других была изменена прикосновением дракона. Её предупреждение вкупе с угрозами Янтарь расчистили вокруг нас небольшой пятачок.

Янтарь отступила ко мне, я слышал её прерывистое дыхание. Спарк стояла по левую руку, а Персиверанс занял позицию перед ней. Когда Янтарь заговорила, её голос был тихим и спокойным:

— Спарк, не могла бы ты снова надеть на меня перчатку?

— Конечно, моя леди.

Перчатка упала на пол. Спарк наклонилась и с опаской подняла её двумя пальцами.

— Я прикоснусь к вашему запястью, — предупредила она Янтарь и дотронулась до тыльной стороны её руки, чтобы направить её в перчатку.

Когда Янтарь надевала перчатку, её дыхание все ещё было неровным. Несмотря на свое плачевное состояние, я был рад, что к ней вернулась часть сил Шута и его здравый смысл. Она взяла меня непосеребренной рукой под локоть, это прикосновение успокоило меня. Мне показалось, что поток Скилла, который все ещё несся сквозь меня, ослабел. Я почувствовал связь с ней и усталость от Скилла немного отступила.

— Думаю, я смогу стоять, — пробормотал я Ланту, и он ослабил хватку. Я не мог позволить им увидеть, насколько обессилел. Я потер глаза и смахнул с лица пыль эльфовой коры. Колени перестали подгибаться, и я ухитрился держать голову поднятой. Я подобрался. Очень хотелось вытащить из голенища сапога нож, но я понимал, что если нагнусь, то упаду на пол.

Женщина, которая предупредила остальных, вышла на пустое место вокруг нас, оставаясь вне досягаемости протянутой руки.

— Леди Янтарь, на вашей руке на самом деле драконье Серебро? — спросила она с тихим ужасом.

— Это оно! — генерал Рапскаль набрался храбрости и встал рядом с ней. — Она украла его из драконьего колодца. И должна быть наказана! Хранители и народ Кельсингры, излечение нескольких детей не должно сбить нас с толку! Мы даже не знаем, сколько продлится его волшебство, и не обман ли это. Мы все видели доказательство того, что эти приезжие — воры, и мы никогда не должны забывать о нашем первоочередном долге перед драконами, которые связаны с нами.

— Говори за себя, Рапскаль, — женщина холодно взглянула на него. — Мой первоочередной долг — долг перед дочерью, а она больше не трясется, когда стоит.

— Тебя так легко купить, Тимара? — поинтересовался Рапскаль с едким презрением.

Отец ребёнка выступил вперед, чтобы оказаться рядом с женщиной по имени Тимара. Девочка с драконьими ногами сидела у него на плечах и смотрела на нас сверху. Он заговорил так, словно делал выговор непослушному ребёнку или упрекал близкого знакомого:

— Уж ты, Рапскаль, лучше всех должен знать, что Тимару невозможно купить. Ответь-ка мне. Кому повредило, что эта леди посеребрила свои руки? Только ей самой. Она обрекла себя на гибель. Как ещё мы можем наказать её? Отпусти её. Отпусти их всех, и пускай уходят, я благодарен им.

— Она воровка! — крик Рапскаля сорвался на визг, и все его достоинство развеялось по ветру.

Рейн наконец растолкал толпу. Королева Малта стояла рядом с ним, её щеки раскраснелись под чешуей, а глаза были полны гнева. Ярость лишь подчеркивала драконьи изменения. Блеск её глаз был нечеловеческим, а нарост в проборе волос, казалось, вырос, он напоминал мне петушиный гребень. Она заговорила первой.

— Примите мои извинения, принц Фитц Чивэл, леди Янтарь. Наши люди потеряли самообладание в надежде на исцеление. А генерал Рапскаль иногда…

— Не говори за меня, — перебил её генерал. — И не умаляй значение того, о чем я говорю. Она украла Серебро. Мы видели доказательство. И того, что она сама себя отравила, недостаточно. Мы не можем позволить ей покинуть Кельсингру. Никто из них не может уйти, потому что теперь им известна тайна драконьего колодца!

Янтарь заговорила. Её голос звучал спокойно, но все могли слышать её:

— Могу ли я доказать, что Серебро было на моих пальцах долгие годы? Полагаю, ещё до того, как вы родились, генерал Рапскаль. И раньше, чем вылупились ваши драконы, раньше, чем вы нашли Кельсингру и объявили её своей, на моих пальцах было то, что мы в Шести Герцогствах зовем Скиллом.

— Она нам не королева, а он — не король! — грудь генерала Рапскаля вздымалась от переполнявших его эмоций, а чешуя на шее местами покраснела. — Они говорили это множество раз! Они говорили, что мы должны править сами, что они лишь играют роль для остального мира. Что ж, хранители, давайте же править самостоятельно! Поставим наших драконов на первое место, как и должны!

С безопасного расстояния он потрясал пальцем в сторону леди Янтарь, обращаясь к товарищам:

— Вспомните, как сложно нам было найти и починить колодец с Серебром! Неужели вы поверите её глупым россказням о том, что она годами носила Серебро на своих пальцах и не умерла?

Полный сожаления голос королевы Малты прервал напыщенную речь Рапскаля:

— Мне жаль, но я не могу подтвердить ваши слова, леди Янтарь. Когда вы жили в Бингтауне, я была мало знакома с вами, мы изредка встречались на переговорах, касавшихся ваших займов многим торговцам, — она покачала головой. — Слово Торговца — все, что у него есть, и я не стану разбрасываться своим, даже чтобы помочь другу. Я не могу. Одно я могу сказать: во времена нашего знакомства вы всегда носили перчатки. Я никогда не видела ваших рук.

— Вы слышали её! — с триумфом воскликнул Рапскаль. — Нет никаких доказательств! Не может…

— Позволено ли мне сказать? — многие годы в бытность дурачком короля Шрюда Шуту приходилось делать так, чтобы его замечания, даже сказанные шепотом, слышали все в просторных, порой переполненных, залах. Он умел заставить себя слушать, и теперь его голос прервал не только крики Рапскаля, но и ропот толпы. В зале повисла напряженная тишина. Шут вовсе не походил на слепого человека, когда вышел на свободное место, которое чуть раньше отвоевал угрозами. Словно актер он ступил на сцену. Все говорило об этом: внезапная грация движений, интонации рассказчика, движения руки в перчатке. Для меня он был Шутом, а маска Янтарь — лишь часть его представления.

— Дорогая королева Малта, вспомните один солнечный день. Вы были лишь маленькой девочкой, но жизнь ваша уже была полна тревог. Все надежды вашей семьи на финансовое благополучие были связаны с успешным спуском Совершенного, живого корабля, настолько безумного, что он трижды опрокидывался и топил всю свою команду. Но сумасшедший корабль был вашей последней надеждой, в его спасение и переоснастку семья Вестритов вложила свои последние средства.

Он завладел вниманием всех присутствовавших и моим. Так же как и все, я был захвачен его рассказом.

— Ваша семья надеялась, что Совершенный сможет найти и вернуть ваших пропавших отца и брата. И каким-то образом вам удастся отбить Проказницу — живой корабль семьи Вестритов, ведь ходили слухи, что она была захвачена пиратами. И не просто пиратами, а собственноручно легендарным капитаном Кеннитом. Вы стояли на палубе безумного корабля в перешитом платье и с прошлогодним зонтиком, напустив на себя храбрый вид. Когда все спустились вниз, чтобы осмотреть корабль, вы остались на палубе, и я осталась рядом, чтобы присматривать за вами по просьбе вашей тети Альтии.

— Я помню тот день, — медленно произнесла Малта. — Тогда мы впервые по-настоящему поговорили. Я помню… мы говорили о будущем. О том, что оно может принести мне. Вы сказали, что обычной жизни мне будет мало. Вы сказали, что я должна заслужить свое будущее. Как вы это поняли?

Леди Янтарь улыбнулась, довольная тем, что королева вспомнила слова, обращенные к маленькой девочке, которая притворялась храброй перед лицом надвигавшихся бедствий.

— Сегодня сказанные мной слова так же верны, как и тогда. Завтрашний день воздает нам по сумме вчерашних. Не более. И не менее.

Улыбка Малты была подобна лучу света.

— И ещё вы предупредили меня, что порой люди мечтают, чтобы завтрашний день не воздавал им сполна.

— Так и было.

Королева шагнула вперед и, заняв место на сцене Янтарь, невольно стала частью представления. Она нахмурилась и заговорила, словно во сне:

— А потом… Совершенный обратился ко мне. И я почувствовала… Ох, тогда я этого не поняла. Я почувствовала, как драконица Тинталья захватила мой разум. Я чуть не задохнулась, когда она заставила меня разделить с ней заточение в могиле! Я потеряла сознание. Ужас. Я чувствовала себя в ловушке драконицы и боялась, что никогда не найду путь обратно в собственное тело.

— Я поймала вас, — продолжила Янтарь. — И пальцами, на которых был Скилл, дотронулась до вашей шеи сзади. Вы называете его Серебром. И благодаря этой магии я призвала вас обратно в ваше тело. Но с вами осталась метка. И тонкая нить связи, которую мы разделяем по сей день.

— Что? — недоверчиво спросила Малта.

— Это правда! — вырвалось у короля Рейна вместе со смехом, в котором слышались облегчение и радость одновременно. — У тебя сзади на шее, моя дорогая! Я видел её ещё в те дни, когда твои волосы были черны, как вороное крыло, до того, как Тинталья превратила их в золотые. Три серых пятнышка, словно серебряные отпечатки, поблекшие с годами.

Малта в изумлении открыла рот. При этих словах её рука взметнулась к шее, прикрытой великолепными золотыми волосами, именно золотыми, а не белокурыми.

— Здесь всегда было чувствительное место. Как будто незаживающий ушиб, — она запустила вторую руку под волосы и подняла вверх распущенные волосы. — Подойдите и взгляните, все, кто желает убедиться. Подойдите и взгляните, правду ли говорят мой супруг и леди Янтарь.

Я был одним из желающих. Я двинулся вперед, пошатываясь и опираясь на Ланта, чтобы увидеть те же отметки, которые когда-то были и на моем запястье. Три серых овала, следы, оставленные посеребренной рукой Шута. Они были там.

Женщина по имени Тимара оцепенела, когда настала её очередь взглянуть на шею королевы.

— Чудо, что это вас не убило, — прошептала она.

Я уже было решил, что все улажено, когда генерал Рапскаль, в три раза дольше остальных рассматривавший отметки, обернулся и сказал:

— Что меняет тот факт, что Серебро было у неё давно? Какая разница, украла она его пару дней или пару десятилетий назад? Серебро из колодца принадлежит драконам. Она должна понести наказание.

Я весь подобрался. Мой голос не должен дрожать. Глубокий вдох, и я приготовился говорить, надеясь, что меня не вырвет.

— Оно не из колодца. Оно получено от короля Верити, который опустил свои руки в Скилл, чтобы получить великую и смертельную магию. Верити нашел его там, где река Скилла встречается с рекой воды. И имя ему не драконье Серебро. Это Скилл из реки Скилла.

— Где это место? — требовательный тон Рапскаля насторожил меня.

— Я не знаю, — честно ответил я. — Я видел это место лишь однажды, во сне, навеянном Скиллом. Мой король никогда не позволял мне сопровождать его к реке Скилла, чтобы не подвергать искушению погрузиться в неё.

— Искушению? — Тимара была шокирована. — Я, наделенная почетным правом использовать Серебро для работ в городе, не ощущаю никакого искушения погрузиться в него. В действительности оно меня пугает.

— Потому что вы не родились с Серебром, струящимся в венах, — сказал Шут. — В отличие от некоторых Видящих, таких, как Принц Фитц Чивэл. Наделенный от рождения магией Скилла, он может использовать её, чтобы исцелять детей, в то время как другие могут оживлять камни.

Все собравшиеся онемели.

— Неужели это возможно? — неподдельно удивилась крылатая женщина-Элдерлинг.

Янтарь вновь заговорила:

— Магия на моих руках — это то же самое. Мой король Верити ненамеренно одарил меня ей. Она не была украдена и принадлежит мне по праву, как и магия, которой вы с радостью позволили принцу поделиться с вашими детьми. Не украдена, как и магия, которая изменяет вас и отмечает ваших отпрысков. Как вы называете её? Отметки Дождевых Чащоб? Драконьи изменения? Если Серебро на моих пальцах краденое, тогда все, кто излечился, соучастники этой кражи.

— Довольно! — приказал король Рейн. Я заметил, что в глазах Рапскаля вспыхнула ярость, но он промолчал, а Рейн продолжил: — Мы оскорбили и измучили наших гостей. Мы забрали у принца слишком много магии, которой он без лишних слов поделился с нами. Посмотрите, он белый, как мел, его бьет дрожь. Мои гости, пожалуйста, вернитесь в свои покои. Позвольте предложить вам напитки и примите наши искренние извинения. Но прежде всего — бесконечную благодарность.

Он приблизился и жестом отстранил Персиверанса. Вслед за ним подошла королева Малта и бесстрашно предложила свою руку Янтарь. Рейн сжал моё предплечье с неожиданной силой. Я немного оскорбился, но скорее был рад помощи. Я смог обернуться и увидел, что королева Малта и Спарк сопровождают Янтарь, а Пер замыкает процессию, постоянно оглядываясь, будто ожидая опасности, но двери закрылись за нами без происшествий.

Мы шли по коридору, полному любопытных, которых не допустили до аудиенции. Я услышал, как позади открылись двери, и донесшиеся оттуда обрывки разговора переросли в громкий шум. Коридор казался бесконечным. Когда мы, наконец, добрались до лестницы, у меня поплыло перед глазами. Я не представлял, как осилю подъем. Но знал, что должен.

И я преодолевал ступеньку за ступенькой, пока мы не оказались перед дверями моих покоев.

— Спасибо, — выдавил я.

— Вы благодарите меня? — усмехнулся Рейн. — После того, через что вам пришлось пройти, я скорее заслуживаю проклятья.

— Не ваша вина, — выговорил я.

— Оставлю вас в покое, — извинился он, и, когда наша небольшая компания вошла в комнату, они с королевой остались за дверями. Как только я услышал, что Персиверанс закрыл дверь, на меня накатила волна облегчения, колени подкосились. Лант поддержал меня и помог доплестись до стола, мне была ненавистна мысль, что мои товарищи догадались, как близок я был к полному изнеможению. Я оперся о его руку.

Это была ошибка. Он внезапно вскрикнул и упал на колени, в тот же миг я почувствовал, как Скилл метнулся через меня, словно жалящая змея. Лант схватился за шрам от ранения мечом, полученного в стычке с калсидийскими наемниками. Рана казалась зажившей. Но при этом мимолетном прикосновении я узнал, что его тело ещё не оправилось, узнал, что одно ребро срослось неправильно, а вялотекущая инфекция там, где была сломана челюсть, все ещё причиняет боль. Все это было исправлено и излечено, если можно назвать подобное грубое вмешательство лечением. Я шумно повалился на Ланта, отчего он застонал подо мной. Я постарался откатиться в сторону, но не мог собраться с силами. До меня донесся возглас Персиверанса:

— Ох, сэр! Разрешите помочь вам!

— Не трогай… — начал было я, но он уже нагнулся и взял меня за руку. Его вскрик был ещё пронзительнее, подростковый голос сорвался на мальчишеский жалобный плач. Он упал на бок и дважды судорожно всхлипнул, прежде чем справился с болью. Я, наконец, умудрился отползти от них. Лант не двигался.

— Что случилось? — Янтарь чуть ли не кричала. — На нас напали? Фитц! Где ты, Фитц?

— Я здесь. Тебе ничто не угрожает. Скилл… Я прикоснулся к Ланту и Перу, — это все, что я сумел сказать.

— Что?

— Он… Скилл что-то сделал с моей раной. Из неё снова течет кровь. Моё плечо, — сдавленно пробормотал Персиверанс.

Я знал, что так будет. Так должно быть. Но не долго. Было сложно собраться с силами и заговорить. Я лежал на спине, глядя в высокий свод потолка. Он имитировал небосвод. Искусно написанные пушистые облака двигались по бледному голубому небу. Я приподнял голову и проговорил:

— Это не кровь, Пер. Просто влага. Глубоко в ране был застрявший кусочек ткани, который медленно гнил. Он должен был выйти вместе с инфекцией. Вот что случилось. А рана закрылась. Теперь она зажила.

Я снова откинулся на пол, наблюдая, как богато убранная комната кружится перед глазами. Если я закрывал их, то круговерть усиливалась. А если открывал, то расписанные лесами стены начинали раскачиваться. Я услышал, как Лант перевернулся на живот и, шатаясь, поднялся. Он склонился над Пером и мягко сказал:

— Давай-ка взглянем на неё.

— Проверь свои раны тоже, — вяло посоветовал я. Переведя взгляд, я обнаружил, что надо мной стоит Спарк, и выпалил:

— Нет! Не трогай меня. Я не могу это контролировать.

— Дайте мне ему помочь, — спокойно сказала Янтарь. Два неуверенных шага, и она оказалась рядом с тем местом, где я распластался на полу.

Я прижал к себе руки и спрятал ладони под жилеткой.

— Нет. Ты уж точно не должен трогать меня.

Со мной рядом изящно присела дама, но когда она поднялась на ноги, то снова превратилась в моего Шута, а Янтарь исчезла. В его голосе слышалась безмерная грусть:

— Неужели ты думаешь, что я мог бы вытянуть из тебя исцеление, которого ты не желаешь мне дать, Фитц?

Комната шла кругом, а я был слишком измотан, чтобы что-то скрывать от него:

— Я боюсь, что если ты дотронешься до меня, то Скилл прорвется через меня, как меч, рассекающий плоть. Если это вообще возможно, то он вернет тебе зрение. Независимо от того, чего это будет стоить мне. И мне кажется, что чтобы вернуть зрение тебе, мне придется потерять свое.

Меня поразило, как он изменился в лице. Его и без того бледное лицо побелело настолько, что стало походить на ледяную маску. Под напором эмоций на лице проступила каждая косточка. Побледневшие шрамы вновь обозначились, как трещины на глиняном кувшине. Я попытался сосредоточить на нем взгляд, но он, казалось, плыл вместе с комнатой. Я почувствовал сильную тошноту и усталость, я ненавидел тайну, которой пришлось с ним поделиться. Но я больше не мог её скрывать. Мне хотелось остаться с ним наедине, но я не рискнул терять время на выдворение остальных из наших покоев:

— Шут, мы слишком тесно связаны. Каждое твое увечье, которое я вылечивал, моё тело воспринимало как собственное. Когда я излечил ножевые раны на твоем животе, на следующий день, хоть и не так остро, но я ощутил их на себе. Когда я закрыл язвы у тебя на спине, то они открылись на моей.

— Я сам их видел! — воскликнул Персиверанс. — Я думал, на вас напали и пырнули ножом в спину.

Я не обратил внимания на его слова.

— Когда я выправил кости у тебя вокруг глаз, на следующий день мои глаза опухли, появились синяки. Если ты дотронешься до меня, Шут…

— Я не стану! — воскликнул он и попятился от меня, шатаясь. — Уйдите все. Все трое! Уходите. Нам с Фитцем нужно поговорить наедине. Нет, Спарк, со мной все будет в порядке, я могу позаботиться о себе. Пожалуйста, идите. Сейчас же.

Хоть и не сразу, но они удалились, сбившись в кучку и постоянно оглядываясь. Спарк взяла Пера за руку, когда они обернулись, то выглядели по-детски несчастными. Лант вышел последним, на его лице застыло выражение, свойственное Видящим, он настолько напоминал отца, что никто не смог бы усомниться в его родословной.

— В мои покои, — сказал он детям, закрывая дверь, и я знал, что он постарается защитить их. Я надеялся, что угроза миновала. Но боялся, что генерал Рапскаль с нами ещё не закончил.

— Объясни, — сухо сказал Шут.

Лежа на полу, я попытался собраться с силами, что оказалось сложнее, чем должно было быть. Перевернувшись на живот, я приподнялся на локтях и коленях, после чего с трудом принял вертикальное положение. Я оперся о край стола и, двигаясь вдоль него, добрался до кресла. Ненамеренное излечение Ланта и Пера лишило меня последних сил. Усевшись, я глубоко вздохнул. Держать голову оказалось крайне сложно.

— Я не могу объяснить того, чего сам не понимаю. Никогда не видел ничего подобного при лечении Скиллом. Только в нашем случае. Любая твоя рана, которую я излечиваю, появляется у меня.

Он стоял, скрестив руки на груди. Он вновь был собой, и теперь накрашенные губы и щеки Янтарь выглядели нелепо. Казалось, он сверлит меня взглядом.

— Не это. Объясни, почему ты скрывал это от меня! Не мог доверить мне правду? Что ты себе придумал? Что я потребую, чтобы ты ослеп ради моего прозрения?

— Я… нет! — я уперся локтями в стол и опустил голову на руки. Не помню, бывал ли я раньше столь же опустошен. Равномерные толчки боли в висках вторили ударам сердца. Я чувствовал, что мне крайне необходимо восстановить силы, но даже сидеть неподвижно требовало слишком много сил. Хотелось упасть на пол и провалиться в сон. Я попытался привести в порядок свои мысли.

— Ты отчаянно стремился вернуть зрение. Я не хотел отнимать у тебя надежду. Я планировал, что когда ты окрепнешь, группа Скилла сможет попытаться вылечить тебя, если ты на это согласишься. Я боялся, что если расскажу тебе, что не могу вернуть тебе зрение, не потеряв свое, то ты потеряешь надежду, — следующее признание далось мне с трудом. — Я боялся, что ты посчитаешь меня эгоистом из-за того, что не излечил тебя.

Я уронил голову на сложенные на столе руки.

Шут что-то проговорил.

— Я не расслышал, что ты сказал.

— Я и не хотел, чтобы ты слышал, — тихо ответил он. А потом добавил: — Я сказал, что ты болван.

— А, — мне с трудом удавалось не закрывать глаза.

Он осторожно спросил:

— Когда ты забрал мои раны, они излечились?

— Да. В основном. Но очень медленно, — у меня на спине до сих пор были видны розовые лунки от язв, которые когда-то были у Шута на спине. — По крайней мере, так мне кажется. Ты знаешь, что стало с моим телом после того давнишнего лечения группой Скилла. Я почти не старею, и хотя теряю много сил, но раны заживают на мне за ночь. Я излечился, Шут. Как только я понял, что происходит, то стал осторожнее. Когда я выправлял кости у тебя вокруг глаз, то контролировал каждый шаг.

Я замер. То, что я собирался предложить, пугало меня. Но наша дружба заставила меня продолжить:

— Я могу попытаться исцелить твои глаза. Вернуть тебе зрение, потерять свое и надеяться, что моё тело восстановится. Это потребует времени. А я не уверен, что здесь подходящее место для подобной попытки. Может быть, в Бингтауне. Мы можем отправить остальных домой, снять комнаты и попробовать.

— Нет. Не глупи, — столь сдержанный ответ не предполагал продолжения разговора.

Он надолго замолчал, и ко мне подкрался сон, проникавший в каждую клеточку моего тела. Этому всепоглощающему состоянию невозможно было противиться.

— Фитц. Фитц? Посмотри на меня. Что ты видишь?

Я разлепил веки и посмотрел на него. Мне показалось, я догадался, что он хочет услышать:

— Я вижу друга. Старого доброго друга. Неважно, какую маску он носит.

— Ты ясно видишь меня?

Что-то в его голосе заставило меня поднять голову. Я уставился на Шута. Через некоторое время мои глаза сфокусировались на нем:

— Да.

Он издал сдавленный вздох.

— Хорошо. Потому что когда я к тебе прикоснулся, то почувствовал, что случилось нечто неожиданное. Я хотел призвать тебя обратно, я боялся, что ты исчезнешь в потоке Скилла. Но когда я дотронулся до тебя, мне показалось, словно я коснулся не другого человека, а просто взял себя за руку. Как будто твоя кровь побежала по моим венам. Фитц, я вижу твой силуэт в кресле. Я боюсь, что отнял что-то у тебя.

— А, хорошо. Я рад. — Я закрыл глаза, слишком измотанный, чтобы удивиться. Слишком измученный, чтобы бояться.

Давным-давно я уже думал об этом — в тот день, когда вытащил его из лап смерти и снова затолкнул в его же собственное тело. В тот момент, когда я покинул тело, которое восстановил для него, и мы приняли друг друга, прежде чем вошли каждый в свою плоть, я ощутил то же самое. Единение. Полноту. Я помнил, но был слишком утомлен, чтобы облечь это в слова.

Я опустил голову на стол и заснул.

Я поплыл. Я был частью чего-то безмерного, но теперь был оторван. Оторван от великой цели, которая использовала меня как проводника. Бесполезен. Вновь. Издали доносились голоса.

— Он снился мне в кошмарах. Однажды я намочил постель.

Мальчик издал смешок:

— Он? Почему?

— Из-за того, как я встретил его в первый раз. Я был просто ребёнком, правда. Ребёнком, которому дали задание, казавшееся безобидным. Оставить подарок малышу, — он откашлялся. — Он поймал меня в комнате Пчелки. Загнал в угол, как крысу. Должно быть, он знал, что я приду, хотя не могу понять — откуда. Внезапно он оказался там, с ножом у моего горла.

Мертвая тишина.

— А потом?

— Он заставил меня раздеться догола. Теперь я понимаю, что он собирался обезоружить меня полностью. Он забрал все, что я принес. Маленькие ножи, яды, воск для копирования ключей. Все вещи, владением которыми я так гордился, все маленькие инструменты для того, кем хотел видеть меня отец. Он забрал их, и я стоял голый и дрожащий, пока он смотрел на меня. Решая, что со мной делать.

— Ты думал, что он тебя убьет? Том Баджерлок?

— Я знаю, кем он был. Розмари рассказала мне. И рассказала, что он куда опаснее, чем я мог вообразить — во многих отношениях. Что он наделен Уитом. И что всегда ходили слухи, что у него есть… аппетиты.

— Не понимаю.

Пауза.

— Что он мог желать молодых людей настолько же, насколько ему нравились женщины.

Мертвая тишина. Затем мальчик рассмеялся:

— Он? Только не он. Для него существовал только один человек. Леди Молли. Слуги в Ивовом Лесу всегда шутили об этом, — снова расхохотавшись, он стал задыхаться. — «Стучите дважды», — посмеивались кухарки. — «Затем подождите и опять постучите. Никогда не заходите, пока один из них не позовет вас. Вы никогда не знаете, где они доберутся друг до друга». Мужчины поместья гордились им. «Старый жеребец не потерял своего пыла», — говорили они. В его кабинете. В огороде. В садах.

Сад. Летний день, её сыновья разъехались искать собственные судьбы. Мы гуляли среди деревьев, смотрели на наливающиеся яблоки, обсуждали будущий урожай. Молли, её милые руки с дикими цветами, которые она собрала. Я остановился, чтобы прикрепить веточку гипсофилы к её волосам. Она, улыбаясь, повернулась ко мне. Долгий поцелуй превратился в нечто большее.

— Когда в Ивовый Лес впервые приехала леди Шун, одна горничная сказала, что он уезжал, чтобы найти женщину. Кухарка Натмег рассказала мне. Она сказала горничной: «Не он. Для него существовала только леди Молли, и никто другой. Он не может даже смотреть на других женщин». Затем она передала Ревелу слова этой горничной. Ревел позвал её в свой кабинет: «Он не из тех лордов, что распускают руки, он — помещик Баджерлок. У нас здесь не будет сплетен». А потом он велел ей собирать вещи. Нам так сказала кухарка Натмег.

Молли пахла, словно лето. Цветы рассыпались по земле, когда я притянул её к себе. Густая трава сада хрупкой стеной окружила нас. Одежда, отбрасываемая в сторону, упрямая пряжка на моем поясе, и затем она — верхом на мне, сжимает мои плечи, сильно давит на руки, когда укладывает меня на землю. Наклоняется, её грудь высвобождается из блузки, её рот накрывает мой. Солнце согрело её обнаженную кожу для моего прикосновения. Молли. Молли.

— А теперь? Ты все ещё боишься его? — спросил мальчик.

Мужчина помедлил с ответом:

— Его следует бояться. Не заблуждайся насчет этого, Пер. Фитц — опасный человек. Но я здесь не потому, что он по праву предостерег меня. Я здесь, чтобы выполнить приказ моего отца. Он поручил мне следить за ним. Чтобы уберечь от него самого. Чтобы, когда все будет сделано, привести его домой. Если смогу.

— Это будет непросто, — неохотно сказал мальчик. — Я слышал, как Фоксглов говорила с Риддлом после битвы в лесу. Она сказала, что он хочет навредить себе. Покончить с собой, потому что его жена умерла, а ребёнок пропал.

— Будет непросто, — со вздохом согласился мужчина. — Будет непросто.

Я спал. Это не было приятным сном. Я не был мухой, но попался в сеть. Сеть особую, не из липких нитей, а из подобия каналов, по которым мне пришлось следовать, словно они были глубокими тропами, прорезавшими непроходимый лес туманных деревьев. И я следовал, не по собственному желанию, но не в состоянии поступить иначе. Я не мог видеть, куда ведет мой путь, но другого не было. Однажды я оглянулся, но колея, по которой я следовал, исчезла. Я мог только продолжать путь.

Она заговорила со мной.

Ты вторгся в то, что принадлежит мне. Я удивлена, человек. Ты настолько глуп, что не боишься провоцировать драконов?

Драконы не утруждают себя предисловиями.

Туман медленно развеялся, и я оказался в месте, где круглые серые камни с лишайником горбами торчали из травянистой лужайки. Ветер дул так, словно он никогда не начинался и никогда не закончится. Я был один. Я попробовал стать маленьким и тихим. Но её мысли все равно находили меня.

Право формировать ребёнка принадлежит мне. Ты не имел такого права.

Спрятаться не вышло. Я пытался сохранять сознание неподвижным, но горячо желал, чтобы Неттл оказалась здесь, со мной во сне. Она выстояла при настоящей атаке дракона Тинтальи, когда ещё была новичком в Скилле. Я потянулся к дочери, но дракон накрыл меня, словно лягушку, пойманную мозолистыми мальчишескими руками. Я был под её контролем, один. Глубоко в груди я спрятал от неё свой страх.

Я не знал, что за дракон это был, но знал, что лучше не спрашивать. Дракон оберегает свое имя, чтобы не отдать власть над собой в чужие руки. Это только сон, едва ли он имеет отношение к тому, что дракон может сотворить с чьим-то спящим разумом. Мне нужно было проснуться, но она держала меня, словно когти ястреба трепыхающегося зайца.

Я почувствовал холодную каменистую землю под ногами, ощутил, как ледяной ветер вырывает тепло из моего тела. И все ещё ничего не знал о ней. Возможно, до неё можно дотянуться логикой.

У меня не было цели вмешаться, только внести небольшие изменения, которые позволили бы детям жить.

Ребёнок принадлежит мне.

Ты предпочитаешь мертвого ребёнка живому?

Мой — это мой. Не твой.

Логика трехлетнего ребёнка. Давление на мою грудь усилилось, и прозрачная фигура слилась со мной. Она мерцала синим и серебристым. Я узнал, на какого ребёнка она притязала, по расцветке, которую она разделила с его матерью. Матерью была женщина, утверждавшая, что работает с Серебром. Тимара, крылатый когтистый Элдерлинг. Этот дракон предъявил права на девочку, которая была так бесстрашна, выбирая для себя изменения. На ребёнка, который лишь незначительно был человеком. Она, не колеблясь, предпочла драконьи ноги человеческим, чтобы прыгать выше и держаться крепче, карабкаясь куда-либо. Храбрый умный ребёнок.

Это она.

Я ощутил сдерживаемую гордость. Я не хотел делиться этой мыслью, но, возможно, если польстил ребёнку, дракон предоставит мне отсрочку. Давление драконьей ноги на мою грудь сменилось болью в проминаемых ребрах. Если она раздробит мне ребра в колючие кусочки, которые проткнут легкие, я умру или проснусь? Осознание, что я вижу сон, не уменьшало боли или чувства неотвратимой катастрофы.

Умереть во мне — проснуться безумным. Кажется такова старая поговорка Элдерлингов. Твоя связь с этим миром сильна, маленький человек. В тебе что-то есть… но ты не помечен ни одним драконом из тех, кого я знаю. Как такое возможно?

Я не знаю.

Что за нить я ощущаю в тебе, дракона и не-дракона? Зачем ты пришел в Кельсингру? Что привело тебя в город драконов?

Месть.

Я с трудом дышал. Я почувствовал, что мои ребра начинают поддаваться. Боль была ошеломляющей. Конечно, если бы я спал, эта боль разбудила бы меня. Так что это было настоящим. Каким-то образом это былонастоящим. А если бы это было настоящим, у меня был бы нож на поясе, и, будь это настоящим, я бы не умер, как приколотый заяц. Мою правую руку удерживал коготь дракона, но левая была свободна. Я потянулся, поискал и нашел его. Я вытащил нож и вонзил в неё изо всех оставшихся сил, лишь для того, чтобы он столкнулся с плотной чешуей драконьей ноги. Мой клинок соскользнул, словно я попытался проткнуть камень. Она даже не вздрогнула.

Ты мстишь драконам? За что?

Моя рука безжизненно упала. Я даже не почувствовал, как пальцы теряют хватку на ноже. Боль и нехватка воздуха лишали меня воли. Я не произносил слов, потому что у меня не оставалось воздуха. Я думал их для неё.

Месть не драконам. Служителям. Я собираюсь в Клеррес — убить всех Служителей. Они покалечили моего друга и уничтожили моего ребёнка.

Клеррес?

Ужас. Дракон может испытывать ужас? Поразительно. Ещё более удивительно, что его, казалось, ужасает нечто незнакомое.

Город костей и белых камней далеко на юге. На острове. Город бледного народа, который верит, что знает все пути будущего, и знает, какой из них лучше выбрать.

Служители! — Она постепенно начала исчезать из моего сна. — Я вспоминаю… что-то. Что-то очень плохое. Внезапно я стал неважен для неё. Когда она переключила с меня внимание, я снова смог дышать и воспарил в темно-сером мире, то ли мертвый, то ли единственный в своем сне.

Нет.

Я не хотел спать и быть беззащитным перед ней. Я стал сражаться за бодрствование, пытаясь вспомнить — где на самом деле было моё тело.

Я проснулся глубокой ночью, моргнул липкими глазами. На холмах дул легкий ветер. Я мог видеть, как под ним покачиваются деревья. Вдалеке я видел покрытые снегом горы. Луна была большой и круглой, цвета старой слоновой кости. Игра продолжается. Почему я так крепко спал? Голова была словно набита шерстью. Я приподнял голову и вдохнул воздуха.

Я не почувствовал ветра и не ощутил запаха леса, только себя. Пот. Запах жилой комнаты. Кровать была слишком мягкой. Я попытался сесть. Рядом зашуршала одежда, и кто-то крепко обхватил меня за плечи:

— Двигайся медленно. Давай начнем с воды.

Ночное небо было обманом, а я бы никогда не стал охотиться так снова.

— Не трогай меня голыми руками, — напомнил я Ланту. Его руки отодвинулись, и я сел. Перекинул ноги через край кровати. Комната трижды повернулась и остановилась. Все вокруг было тусклым и нечетким.

— Возьми, — сказал он и мягко втолкнул мне в руки прохладный стакан. Я ощутил его запах. Вода. Я пил, пока она не закончилась. Он забрал стакан и налил побольше. Я снова все осушил.

— Думаю, пока хватит.

— Что случилось?

Он сел рядом на край кровати. Я осторожно взглянул на него и был благодарен, что смог его увидеть.

— Что ты помнишь? — после долгого молчания спросил он.

— Я лечил детей Элдерлингов…

— Ты касался детей, одного за другим. Их было не так уж много. Шестеро, полагаю. Им всем становилось лучше, и с каждым исцеленным ребёнком росло удивление Элдерлингов Кельсингры, а ты становился диковиной. У меня нет Скилла, Фитц. Но даже я ощущал, что ты стал оком бури магии, которая лилась на тебя, а затем разносилась на всех вокруг нас. И когда там не оказалось больше детей, вперед стали проталкиваться другие люди. Не только Элдерлинги, но и жители Дождевых Чащоб. Я никогда не видел таких уродливых людей. У кого-то была чешуя, у кого-то — свисающие наросты вдоль челюстей. У некоторых — когти или драконьи ноздри. Но это не было привлекательным, как у Элдерлингов. Они были как… больные деревья. И полны внезапной надежды. Они начали пробиваться к тебе, просить тебя исправить их. Ты только слегка касался их, и они оседали, их тела менялись. Почти сразу ты начал бледнеть и дрожать, но не останавливался, а они все подходили, толкаясь и умоляя. Леди Янтарь звала и трясла тебя. А ты все смотрел, а исковерканные люди все проталкивались к тебе. Тогда Янтарь сняла перчатку, схватила тебя за запястье и оттащила от них.

Моя память была похожа на разворачивающийся гобелен. Лант благословенно молчал, пока я собирал свою жизнь в единое целое.

— А с тех пор? Все в порядке? — я вспомнил толчки и кричащую толпу. — Кто-нибудь из вас пострадал? Где остальные?

— Всерьез никто не пострадал. Царапины и синяки, — он недоверчиво фыркнул. — И одна только Спарк все ещё носит эти отметины. Когда ты коснулся меня и Пера, все наши раны были излечены. Я не чувствовал себя таким здоровым с тех пор… с тех пор, как меня избили тем вечером в Баккипе.

— Я сожалею.

Он уставился на меня:

— Ты жалеешь, что исцелил меня?

— Что сделал это так резко. Без предупреждения. Скилл… я не мог контролировать его.

Он смотрел мимо меня:

— Это было странное ощущение. Словно меня окунули в ледяную реку, а потом выловили сухим и теплым, словно ничего не было, — его голос стих.

— Где они сейчас? Янтарь, Спарк и Пер? — были ли они в опасности? Неужели я спал, пока им что-то грозило?

— Наверное, ещё спят. Сейчас дежурю я.

— Дежуришь? Как долго я здесь?

Он слегка вздохнул:

— Вторую ночь. Что ж. Наверное, мне следует сказать, что сейчас утро третьего дня. Почти рассвело.

— По-моему, я заснул за столом.

— Ты и заснул. Мы перенесли тебя на кровать. Я боялся за тебя, но Янтарь сказала, чтобы мы позволили тебе поспать и не звали лекаря. Думаю, она волновалась, что может случиться, если лекарь коснется твоей кожи. Она просила нас быть очень осторожными, чтобы не дотронуться до тебя.

Я ответил на его невысказанный вопрос:

— Думаю, я снова контролирую свой Скилл, — мгновение я все же изучал поток магии. Она была сильна в этом старом городе, но я снова ощутил её как нечто внешнее, а не как текущий через меня поток. Я проверил свои стены и нашел их более крепкими, чем ожидал.

— Я дал тебе порошок из эльфовой коры, — напомнил мне Лант.

— Это я помню, — я обернулся и пристально взглянул на него. — Я удивлен, что ты носишь её с собой.

Он отвернулся:

— Как ты помнишь, отец возлагал на меня особого рода надежды, я прошел обучение. Так что я взял много полезных вещичек в наше путешествие.

Некоторое время мы молчали. Затем я спросил:

— Что насчет генерала Рапскаля? Как теперь к нам относятся в Кельсингре?

Лант облизал губы:

— Думаю, с огромным уважением, основанным на страхе. Янтарь советовала нам вести себя осмотрительно. Мы ели в наших комнатах и мало с кем общались. Никто из нас не видел генерала Рапскаля. Но от него записка, и трижды приходил один из его солдат, Элдерлинг по имени Кейз. Он был почтителен, но настаивал, что генералу Рапскалю нужно встретиться с тобой наедине. Мы отослали его обратно, поскольку ты ещё отдыхал, но ни один из нас не считает, что тебе безопасно встречаться с ним наедине. Генерал кажется… своеобразным.

Я молча кивнул, но про себя решил, что личная встреча может в конечном итоге понадобиться, если я собираюсь отгонять любую опасность, которую генерал приготовит для Янтарь. После такой встречи он может просто пасть жертвой смертельной болезни, если продолжит стремиться к мести.

— Элдерлинги не нарушают выбранного нами уединения, — продолжал Лант. — Полагаю, от любопытства и просьб нас защитили король и королева. В основном мы встречались со слугами и они казались доброжелательно настроенными, — он с неловкостью добавил: — Дождевые Чащобы малоприятно отразились на части из них. Боюсь, некоторые могут попросить у тебя исцеления, несмотря на приказ короля оставить тебя в покое. Мы не хотели, чтобы ты был один, потому что не хотели, чтобы Элдерлинги застали тебя без защиты. Во-первых. И мы боялись, что ты можешь умереть.

Словно испугавшись собственных слов, он внезапно выпрямился и сказал:

— Мне следует сообщить остальным, что ты проснулся. Хочешь есть?

— Нет. Да, — я не хотел, но знал, что надо. Я не был мертв, но также не был и живым. Моё тело чувствовало себя испачканой одеждой, жесткой от грязи и вонючей от пота. Я потер лицо. Наверняка борода. Глаза опухли, на языке и зубах — налет.

— Я позабочусь об этом.

Он ушел. В комнате, подражая рассвету, становилось светлее. Ночной пейзаж на окне постепенно исчезал. Я взял балахон Элдерлингов и пошел к бассейну. Как только я опустился на колени у струи, потекла горячая вода.

Я отмокал в ней, когда вошла Янтарь. С ней был Персиверанс, но она без его помощи направилась прямо к краю бассейна. Я ответил на основные вопросы, прежде чем они спросили:

— Я проснулся. Ничего не болит. Начинаю чувствовать голод. Контролирую свой Скилл. Мне так кажется. Пожалуйста, остерегайтесь прикасаться ко мне, пока я не буду уверен.

— Как ты? Честно, — спросила Янтарь. Мне нравилось, что её глаза остановились на мне, даже когда я размышлял, не ослабли ли мои собственные. Если Шут получил немного зрения, потерял ли я столько же своего? Я не замечал разницы. Пока ещё.

— Я встал. Все ещё уставший, но не сонный.

— Ты долго спал. Мы за тебя боялись, — Янтарь казалась обиженной, словно моё беспамятство ранило её.

Горячая вода расслабила мышцы. Тело теперь ощущалось более привычным, словно я смог поместиться в него. Я снова наклонил голову и поскреб глаза, прочищая их. Я выбрался из воды. Все ещё немного больно. Шестьдесят лет — не тридцать, независимо от того, как я выглядел. Персиверанс оставил Янтарь и принес мне ткань, чтобы вытереться, а затем балахон. Я спросил, вытирая ноги:

— Какое настроение в городе? Я кому-нибудь навредил?

Янтарь заговорила:

— Похоже, что нет. По крайней мере, надолго — нет. Детям, которых ты касался, кажется, лучше, чем до твоего прикосновения. Жители Дождевых Чащоб, которых ты исправил, прислали благодарственные письма. И, конечно, просьбы помочь другим. По меньшей мере трое оставили записки под дверью, умоляя тебя помочь с их изменениями. Влияние драконов или даже мест, где долго находятся драконы, вызывает болезни, и тем, кого драконы изменяют сознательно, значительно лучше, чем тем, кто просто рождается с изменениями или получает их, пока растет. Эти изменения часто смертельны для детей и всем сокращают жизнь.

— Уже пять записок, — спокойно сказал Персиверанс. — Ещё две были за дверью, когда мы пришли.

Я покачал головой:

— Я не смею никому помогать. Даже под эльфовой корой, которую дал мне Лант, я чувствую, как мимо меня проносится Скилл-поток. Я не отважусь на это снова, — я просунул голову в зеленый балахон Элдерлингов. Кожа на руках была ещё влажной, но я пропихнул их в рукава, повел плечами и ощутил, как одежда садится по фигуре. Магия Элдерлингов? Было ли в ткани этого балахона Серебро? Элдерлинги применяли Серебро при укладывании дорог, чтобы они всегда помнили, что они — дороги. Мох и трава не росли на них. Была ли разница между Серебром и магией Элдерлингов, которую они использовали при строительстве этого чудесного города? Как связаны эти магии? Я не знал очень многого и был рад, что Лант дал мне порошок и избавил от дальнейших экспериментов.

— Я хочу уехать отсюда, как только сможем, — я не собирался говорить этих слов, они просто слетели с губ. Я шёл к двери, пока говорил, а Пер и Янтарь следовали за мной. У выхода оказался Лант.

— Согласен, — мгновенно ответил он. — Я не обладаю Скиллом, и все же шепот города с каждым днем становится сильнее. Нужно уходить отсюда. Мы должны уехать раньше, чем ослабеет доброжелательность Элдерлингов. Генерал Рапскаль может настроить людей против нас. Или они могут начать возмущаться, что ты отказываешься их лечить.

— На самом деле, думаю, это разумно. И, тем не менее, мы не можем слишком спешить. Даже если бы прямо сейчас вниз по реке отправлялся корабль, мы все же должны проститься с Кельсингрой так, чтобы не взъерошить перьев, — голос Янтарь был задумчив. — Нам предстоит долгий путь по их землям, а драконьи торговцы тесно связаны с торговцами Дождевых Чащоб. Мы должны спуститься по реке отсюда до Трехога, что в Дождевых Чащобах. Оттуда наш самый безопасный транспорт — один из живых кораблей, которые ходят по реке. Мы должны добраться хотя бы до Бингтауна, а там найдем судно, на котором пройдем через Пиратские Острова и до Джамелии. Поэтому хорошее отношение хранителей драконов может далеко доставить нас. По меньшей мере, до Бингтауна, а возможно и дальше, — он помедлил и добавил: — Потому что нам нужно дальше Джамелии и дальше Островов Пряностей.

— А потом, после края любой проверенной карты, которую я когда-либо видел? — спросил я.

— Воды, чуждые тебе, другим будут родной гаванью. Мы найдем путь, который приведет нас туда. Много лет назад я нашел свою дорогу к Бакку. Я могу снова найти свой путь — обратно на мою родину.

Его слова не слишком меня успокоили. Даже просто стоять было тяжело. Что я с собой сделал? С облегчением я уселся на один из стульев.

— Я собирался путешествовать один, налегке. Продумывая свой путь по ходу дела. Я совершенно не планировал такого путешествия, у меня нет запасов, чтобы брать кого-то с собой.

Послышался мягкий перезвон, и открылась дверь. Слуга вкатил в комнату маленький столик. Закрытые блюда, стопки тарелок; очевидно, еда для всех нас. В открытую дверь проскользнула Спарк. Она выглядела чистой и ухоженной, но я видел по её глазам, что она мало спала.

Лант поблагодарил слугу. Мы молчали, пока за ним не закрылась дверь. Спарк начала снимать крышки на подносе, пока Персиверанс расставлял тарелки.

— Тут тяжелая туба для свитков, на которой красуется забавный герб: курица в короне.

— Коронованный петух — герб семейства Хупрусов, — сказала нам Янтарь.

Дрожь прошла по моей спине:

— Это отличается от петушиной короны?

— Отличается. Хотя я задавалась вопросом, нет ли между ними древнего родства.

— Что за петушиная корона? — спросила Спарк.

— Откройте послание и прочтите, пожалуйста, — сказала Янтарь, игнорируя вопрос. Персиверанс передал его Спарк, а та — Ланту.

— Оно адресовано посланникам Шести Герцогств, что, полагаю, означает — нам всем.

Лант сломал сургучную печать, достал лист превосходной бумаги и скользнул по нему взглядом:

— Хм. Слухи о твоем пробуждении пронеслись от кухни до тронного зала. Сегодня вечером мы приглашены на ужин с хранителями драконов Кельсингры. Если позволит здоровье принца Фитца Чивэла, — он поднял на меня глаза. — Я узнал, что по рождению хранители — жители Дождевых Чащоб, которые вместе с драконами отправились на поиски Кельсингры или хотя бы мест, пригодных для жизни драконов. Их было немного — полагаю, меньше двадцати. Остальные, разумеется, пришли сюда позже. Люди Дождевых Чащоб ищут лучшей жизни — бывшие рабы, другие жители. Некоторые хранители выбрали себе жен из новичков. Их послы к королю Дьютифулу представились как выходцы из многолюдного процветающего города. Но то, что я видел здесь, и то, что слышал от слуг, выдает совсем другую историю, — рассуждал он. — Чистое везение, что людей оказалось достаточно, чтобы они могли сохранять город хотя бы на уровне деревни. Народ Дождевых Чащоб считает, что когда они живут здесь, изменения наступают быстрее, и редко — в лучшую сторону. Как вы видели, в Кельсингре родилось немного детей, и их изменения не всегда к лучшему.

— Отличный доклад, — сказала Спарк, неплохо имитируя голос Чейда. Персиверанс фыркнул, прикрывшись рукой.

— Верно, — согласилась Янтарь, и щеки Ланта порозовели.

— Он хорошо натренировал тебя, — сказал я. — Как думаете, зачем они собираются и зовут нас поужинать с ними?

— Чтобы поблагодарить тебя? — Персиверансу казалось невероятным, что это не пришло мне в голову.

— Они устроят предварительные переговоры с нами. Таков путь торговца, — вздохнула Янтарь. — Мы знаем, что нам нужно от них. Свежие припасы и переправа настолько далеко на юг, насколько мы сможем получить от них. Вопрос в том — что они потребуют от нас взамен?

Глава 3

В ГОРАХ

Это был очень короткий сон. Человек с белым, как мел, лицом, одетый в украшенные золотом зеленые одежды, шёл по пляжу. Причудливое существо примостилось на пятачке земли над пляжем и наблюдало за ним, но человек не обращал на него никакого внимания. Цепь петлями свисала с его руки. Она блестела, словно её следовало носить как украшение, но выглядела гораздо прочнее. Человек подошел к месту, где песок бурлил и вспучивался, и остановился, с улыбкой наблюдая. Из-под земли полезли змеи. Они были большими, длиной с мою руку, и мокрыми, а их чешуя переливалась яркими оттенками синего, красного, зеленого и желтого. Человек набросил на голову синей змеи цепь, которая тут же превратилась в аркан, и поднял её над землей. Змея извивалась, широко раскрыв пасть и сверкая белыми острыми зубами, но не могла вырваться. Бледный человек поймал в свой силок другую змею — желтую. Затем он попытался поймать красную, но та вывернулась у него из рук и быстро заскользила прочь в сторону моря.

— Я до тебя доберусь! — выкрикнул человек и бросился за ней. У самой кромки воды он наступил змее на хвост, заключая её в ловушку. В одной руке он держал поводки двух плененных змей, а другой готовил петлю для красной.

Он думал, что змея обернется и кинется на него, и в этот момент он набросит аркан ей на шею, но к нему повернулась драконица, потому что именно на её хвосте стоял человек.

— Нет, — сказала она громогласно. — Это я до тебя доберусь.

Картинка, которую я нарисовала к этому сну, не очень хороша, потому что красные чернила моего отца не блестят и не переливаются, как та змея.

Дневник снов Пчелки Видящей.

Я замерзла во сне и проснулась оттого, что Двалия пихает меня ногой в саднящий живот.

— Что это ты тут делаешь? — требовательно спросила она и рявкнула через плечо: — Алария! Ты должна была следить за ней! Погляди сюда! Она пыталась перекусить веревки!

Алария торопливо подошла неуверенной походкой. Меховой плащ свисал с её плеч, бледные волосы спутались, а лицо выглядело осоловевшим.

— Я не спала почти всю ночь! Я попросила Реппин приглядеть за ней…

Двалия резко отвернулась от меня. Я попыталась сесть. Связанные руки замерзли и почти потеряли чувствительность. Все тело болело от синяков и порезов. Я повалилась на землю и попыталась откатиться в сторону, но не слишком преуспела. До меня донесся шлепок и вскрик.

— Никаких оправданий, — прорычала Двалия.

Я услышала, как она удаляется, и неловко попыталась встать на ноги, но Алария меня опередила. Она придавила мне спину коленом, не давая подняться. Я изогнулась, чтобы укусить её, но она положила руку мне на затылок и вдавила лицом в камни площади.

— Дай мне повод вышибить тебе зубы, — предложила она. Я промолчала.

— Не обижай моего брата! — запричитал Винделиар.

— Не обижай моего брата, — визгливо передразнила его Двалия. — Молчи! — сказала она со злостью, и я услышала, как Винделиар заскулил.

Алария оттянула край моей рубашки и отрезала от неё полоску своим поясным ножом, невнятно бормоча проклятия себе под нос. Я чувствовала её ярость и понимала, что сейчас её лучше не провоцировать. Она грубо перевернула меня, и я увидела на её бледном лице багровый отпечаток ладони Двалии.

— Сука, — прорычала она, но я не поняла, имела она в виду Двалию или меня. Алария схватила мои онемевшие руки, дернула к себе и яростно принялась пилить промокшие тряпки своим тупым ножом. Я постаралась развести руки как можно шире, надеясь, что она меня не порежет.

— В этот раз завяжу их у тебя за спиной, — пообещала она сквозь стиснутые зубы.

Я услышала хруст шагов по листьям и хворосту, Реппин присоединилась к Аларии.

— Прости, — тихо сказала она. — У меня так болит рука…

— Все в порядке, — ответила Алария тоном, который говорил об обратном.

— Она несправедлива и жестока с нами. Мы должны были стать её советниками, а она относится к нам, как к слугам, и ничего не объясняет. Ни слова о том, что она думает делать теперь, когда притащила нас в это ужасное место. Симфи обещала нам другое, — сказала Реппин.

— Вон там дорога. Думаю, нам надо идти по ней. Здесь оставаться нет смысла, — смягчилась Алария.

— Может, она ведет к деревне, — с надеждой предположила Реппин и добавила тише: — Мне нужен лекарь. Моя рука пульсирует от боли.

— Вы все. Пойдите, наберите хвороста! — крикнула Двалия со своего места у гаснущего костра. Винделиар взглянул на неё с горестным выражением на лице. Я заметила, что Алария и Реппин обменялись раздраженными взглядами.

— Я сказала: «Все!» — завопила Двалия.

Винделиар поднялся и замер в нерешительности. Двалия тоже встала, держа в руках мятый лист, злобно посмотрела на него и сжала с такой силой, что мне стало ясно: именно бумага была источником её гнева.

— Этот лжец, я должна была догадаться. Не следовало верить ни одному слову, выбитому из Приклопа, — прорычала она и неожиданно ударила Винделиара мятым листом. — Иди. Принеси хвороста. Мы останемся здесь, по крайней мере ещё на одну ночь! Алария! Реппин! Возьмите с собой Пчелку. Следите за ней. Нам нужны дрова. И побольше! Ты, калсидиец! Пойди на охоту и принеси нам еды.

Керф даже не повернул голову. Он сидел на низкой каменной стене и смотрел через площадь в никуда. Во всяком случае так казалось, пока я не опустила свои стены и передо мной не предстали одетые в белое и черное акробаты, выступавшие перед высокими людьми с волосами странного цвета. До меня донеслись звуки рыночной суеты. Я зажала уши, опустила стены, моргнула и увидела, как и должно было быть, давно заброшенную площадь. Когда-то на месте этой лесной поляны располагался оживленный рынок, перекресток, на котором торговцы встречались, чтобы обменяться товарами, а Элдерлинги приходили сделать покупки и развлечься.

— Пошли, — рявкнула на меня Алария.

Я медленно поднялась на ноги. Если я шла согнувшись, то живот болел не слишком сильно. Уставившись под ноги, я поплелась за ними по камню древней мостовой. Среди разбросанного лесного мусора я заметила медвежий помет и перчатку. Я замедлила шаг. На глаза попалась ещё одна женская перчатка, на этот раз из желтой лайки, а чуть дальше — мокрый брезент, из-под которого торчало что-то красное и вязаное.

Медленно и осторожно я наклонилась и вытянула красную шерстяную шаль. Она была такой же мокрой и вонючей, как и шапка, которую я нашла раньше.

— Что у тебя там? — требовательно спросила Двалия. Я вздрогнула, потому что не заметила, как она оказалась у меня за спиной.

— Просто тряпка, — ответила я, слова вышли невнятными из-за распухших губ.

— Тут полно мусора, — заметила Реппин.

— Значит, люди пользуются этой дорогой, — сказала Алария и добавила, глядя на Двалию: — Если бы мы пошли по ней, то могли бы скоро добраться до деревни. И до лекаря для Реппин.

— Там медвежий помет, — внесла я свой вклад. — И он свежее, чем мусор.

Последнее было правдой. Помет лежал поверх брезента, и его размыло дождем.

— Фу, — Алария, тянувшая за край брезента, бросила его и отшатнулась.

— Что там? — воскликнула Двалия, оттолкнула её в сторону, присела на корточки и подняла с мокрого камня край брезента, под которым оказалось нечто белое и цилиндрическое. Кость?

— Ага, — с удовлетворением провозгласила она. Мы наблюдали, как она открутила небольшую пробку и выудила на свет скрученный лист пергамента.

— Что это? — спросила Алария.

— Иди за дровами, — рыкнула на неё Двалия и направилась со своим сокровищем обратно к костру.

— Пчелка, шевелись! — скомандовала мне Алария.

Я поспешно натянула на плечи найденную шаль и последовала за ними. Остаток дня они обламывали хворост с сорванных бурей ветвей и сгружали мне на руки, чтобы я отнесла его обратно в лагерь. Сгорбившись у огня, Двалия хмурилась, глядя в найденный маленький свиток.

— Я здесь умру, — заявила Реппин. Она съежилась под своим и моим плащом, укачивая покусанную руку на коленях.

— Не преувеличивай, — прикрикнула на неё Двалия и снова принялась изучать свои бумаги, прищурившись, поскольку начинало темнеть.

Прошло два дня с тех пор, как я укусила Реппин, и мы до сих пор оставались на прежнем месте. Двалия запретила Аларии исследовать старые дороги и отвесила Реппин пощечину за расспросы о том, что мы собираемся делать дальше. С тех пор, как она нашла костяную трубку и обнаружила внутри свиток, она была занята лишь тем, что сидела у огня и сравнивала его со своими мятыми бумагами. Она хмурилась и щурилась, переводя взгляд с одного на другое.

Я смотрела через костер на Реппин. Солнце заходило, и холод снова подкрадывался к нам. То малое тепло, которое вобрали в себя камни старой рыночной площади, вскоре улетучится. Реппин, вероятно, было ещё холоднее из-за лихорадки. Я молчала. Она была права: она умрет. Не быстро, но все же умрет. Волк-Отец сказал мне об этом, и когда я позволила ему управлять своим обонянием, то уловила запах инфекции в её поте.

В следующий раз, чтобы убить быстрее, ты должна найти и укусить то место, где пульсирует кровь. Но для первого раза ты справилась отлично. Даже если ты не можешь съесть это мясо.

Я не знала, что мой укус убьет её.

Не нужно сожалений, — упрекнул меня Волк-Отец. — Невозможно вернуться назад, чтобы сделать что-то или наоборот не сделать. Есть только сегодня. Ты должна решить выжить. Каждый раз, когда у тебя будет выбор, ты должна делать то, что позволит тебе оставаться живой и невредимой. Сожаления бесполезны. Если бы ты не заставила её бояться тебя, то она причинила бы тебе гораздо больше вреда. И другие присоединились бы к ней. Они — стая, и будут во всем следовать за своим вожаком. Ты заставила суку бояться тебя, и другим это известно. Чего боится она, того же боятся и они.

Так что я сохраняла невозмутимое выражение лица и не выказывала раскаяния, хотя подозревала, что запрет на людоедство наложил тот, кто никогда не был так голоден, как я. За два дня, прошедших с момента нашего прибытия сюда, я поела всего дважды, если можно считать едой жидкий суп из какой-то птицы, которую Алария убила камнем, и двух горстей зерна, сваренных в целом котелке воды. Остальные питались лучше меня. Я было собралась гордо отказываться от еды, которую мне предлагали, но Волк-Отец сказал, что это ошибочный выбор.

Ешь, чтобы жить, — сказал он мне. — Гордись тем, что жива.

И я попыталась. Я ела то, что мне давали, говорила мало, а слушала много.

Днем они освобождали мне руки и связывали ноги, чтобы я могла помогать им c бесконечным сбором дров. Новые путы были сделаны из полосок моей рубашки, и я больше не решалась жевать их, чтобы они не изорвали на куски всю мою оставшуюся одежду. Они внимательно следили за мной. Если я отбивалась от Аларии, Двалия била меня палкой. Каждую ночь она приматывала мои запястья к лодыжкам и привязывала их к своей руке. Если я ворочалась во сне, она пинала меня. Сильно.

После каждого пинка Волк-Отец рычал:

Убей её. Как только будет возможность.

— Остались только мы с тобой, — прошептала той ночью Реппин Аларии, когда Двалия уснула.

— И я, — напомнил им Винделиар.

— Из настоящих луриков, — презрительно уточнила Реппин. — Ты не изучал свитки о снах. Прекрати шпионить за нами!

Она заговорила ещё тише, будто исключая Винделиара из разговора:

— Помнишь, как сама Симфи сказала, что мы были избраны, как лучшие, чтобы помочь Двалии найти Путь. Но с самого начала она не обращала внимания на наши советы. Мы обе знали, что девчонка не представляет никакой ценности, — она вздохнула. — Я боюсь, что мы сильно сбились с дороги.

— Но у Пчелки были лихорадка и смена кожи. Это должно что-то значить, — неуверенно ответила Алария.

— Только то, что в ней есть кровь Белых. А не то, что она может видеть сны. Определенно, она — не тот Нежданный Сын, которого Двалия намеревалась найти, — Реппин перешла на шепот: — Тебе это известно! И даже сама Двалия в это не верит. Алария, мы должны защищать друг друга, потому что больше никто не станет. Когда Симфи и Двалия предложили этот план, Капра и Коултри настаивали на том, что мы уже пережили Нежданного Сына; что он был тем, кто освободил Айсфира и покончил с Илистор. Так сказал нам Любимый, когда вернулся в Клеррес. Он сказал, что один из его Изменяющих — королевский убийца, был Нежданным Сыном. Его народ называл Илистор Бледной Женщиной. И она была побеждена Нежданным Сыном. Это все знают! Трое из Четверых говорили, что сны, относящиеся к нему, исполнились, и эти пророчества можно снять со счетов. Только Симфи считала по-другому. И Двалия.

Я задержала дыхание. Они говорили о моем отце! Из его бумаг мне было известно, что Шут называл его Нежданным Сыном. Но я не знала, что в каких-то отдаленных землях его считали воплощением пророчества. Крадучись, я подобралась ближе.

Реппин заговорила ещё тише:

— Симфи поверила Двалии лишь потому, что та завалила её невразумительными ссылками на пророчества об абсолютной победе Нежданного Сына. А она не была абсолютной, потому что Любимый вернулся и снова оказался в наших руках. А ещё вспомни, что Двалия многие годы служила Илистор и страстно верила в неё. Двалия вечно похвалялась, что, вернувшись, Илистор приведет её к власти, — она едва выдохнула следующие слова: — Я думаю, что Двалия просто жаждет мести. Вспомни, как она относилась к Любимому. Она винила его в смерти Илистор. Знаешь, из чьего дома мы выкрали Пчелку? Фитца Чивэла!

Алария резко привстала со своих одеял.

— Не может быть!

— Да, Фитца Чивэла Видящего, — Реппин потянулась. — Подумай. Помнишь, чье имя выкрикивал Любимый, когда ему ломали ноги? Имя его истинного Изменяющего. Он пытался его скрыть, говорил, что у него их было много: убийца, девятипалый мальчик-раб, капитан корабля, избалованная девчонка, королевский бастард. Это все ложь, его истинным Изменяющим был Фитц Чивэл Видящий. Я была в том доме вместе с Двалией. В комнате, полной свитков, она остановилась, расплывшись в улыбке. На полке над камином я увидела резную фигурку, одно из лиц на ней принадлежало Любимому! На ней он выглядел так, как раньше, до допросов, — она глубже зарылась в свою постель. — Двалия хотела забрать её, но именно в тот момент явились люди Эллика и начали громить все вокруг. Они забрали меч, и мы ушли. Вот кто такая Пчелка — дочь Изменяющего.

— Они сказали, что дом принадлежит Баджерлоку, Тому Баджерлоку. Пчелка сказала, что так зовут её отца.

— И тебя удивляет, что маленькая кусачая тварь врет?

— Но она ещё и Белая?

Шепот Аларии был почти неслышен. Я напряглась, чтобы услышать ответ Реппин.

— Да. Подумай, как такое могло случиться! — её слова были полны ликующего возмущения, как будто само по себе моё существование было позорно.

— Винделиар подслушивает, — предупредила её Алария. Она перевернулась, сильнее запахнув плащ. — Такие вещи меня не волнуют. Я просто хочу домой, обратно в Клеррес. Я хочу спать в постели, и чтобы утром меня ждал завтрак. Хоть бы меня никогда не выбирали для этой миссии.

— У меня так сильно болит рука. Я бы с удовольствием убила это отродье!

— Не говорите так, — предостерег их Винделиар.

— А ты бы вообще помолчал. Это все твоя вина! — зашипела на него Реппин.

— Подлый шпионишка, — бросила ему Алария, и обе замолчали.

Это была не единственная ночь, когда они шептались, однако большая часть того, о чем они говорили, ничего для меня не значила. Реппин жаловалась на свою рану, они обсуждали политику Клерреса, имена и события, которых я не понимала. Они сговорились доложить по возвращении обо всем, что им довелось перенести, и сходились на мнении, что Двалию подвергнут наказанию. Дважды они обсуждали сны о Разрушителе, который, по словам Аларии, принесет отвратительный дым, крики и смерть. В одном из снов желудь, принесенный в дом, неожиданно пророс и превратился в дерево из пламени и мечей. Я вспомнила собственный сон о кукле с головой-желудем, но не знала, есть ли между ними какая-то связь. Мой сон сбивал с толку и был почти также тревожен, как сон Реппин, которая видела только темноту и слышала голос, зловеще произносивший: «Грядет Разрушитель, созданный вами».

Я запоминала каждую мелочь из того, о чем они шептались. Какие-то важные люди были не согласны с тем, что Двалия отправилась в свой поход. Когда она стала настаивать, они уступили, но лишь потому, что Любимый сбежал. Из рукописей моего отца следовало, что «Любимый» был также «Шутом» и «лордом Голденом». «Четверо» предупредили Двалию о том, что её ждёт, если она не представит результатов. Она обещала привезти им Нежданного Сына. Но у неё была лишь я.

Винделиар был исключен из их круга, но ему так остро не хватало внимания, что он забывал о гордости. Однажды ночью, когда они шептались под одеялом, он возбужденно встрял в разговор:

— У меня тоже был сон.

— Не было у тебя снов! — отмахнулась Реппин.

— Нет, был, — он упрямился, как ребёнок. — Мне приснилось, что кто-то принес в комнату небольшой сверток, но никто не хотел его брать. А потом кто-то открыл его, и огонь, дым и шум метнулись из него, а комната развалилась на части.

— Тебе это не снилось, — взорвалась Реппин, в её голосе сквозило отвращение. — Врун! Ты подслушал, когда я рассказывала об этом сне, и просто повторяешь.

— Я не слышал, чтобы ты говорила о нем, — возмутился он.

— Тебе лучше не упоминать этот сон при Двалии, потому что я уже рассказала ей. Она поймет, что ты врешь, и изобьет тебя палкой, — прорычала ему Алария.

— Но он мне снился, — захныкал Винделиар. — Иногда Белым снятся одни и те же сны. Ты и сама знаешь.

— Ты — не Белый. Ты родился калекой, ты и твоя сестра. Надо было тебя утопить.

В этот момент я задержала дыхание, ожидая, что Винделиар взорвется от ярости. Однако он наоборот замолчал. Подул холодный ветер, и единственное, что у нас было общего — это невзгоды. И сны.

Даже когда я была маленькой, мне снились яркие сны. Я знала, что они имеют значение, и ими нужно поделиться. Дома я записывала их в дневник. С тех пор, как Служители выкрали меня, сны стали более мрачными и зловещими. Я не рассказывала о них и не записывала. Невысказанные сны застряли во мне, как кость в горле. С каждым новым сном невыносимое желание проговорить их вслух или записать становилось все сильнее. Картинки из снов озадачивали. Я держала факел, стоя на перекрестке над осиным гнездом. Девочка со шрамами держала на руках ребёнка, ей улыбалась Неттл, и обе плакали. Человек готовил подгоревшую кашу, где-то тоскливо выли волки. Желудь посадили в гравий, и из него выросло пылающее дерево. Земля сотрясалась, и черный дождь шёл и шёл, заставляя драконов задыхаться и падать на землю с порванными крыльями. Это были глупые бессмысленные сны, но потребность поделиться ими была сродни рвотному позыву. Я долго водила пальцем по холодному камню, притворяясь, что пишу и рисую. Напряжение немного спало. Я повернула лицо к небу и вгляделась в далекие звезды. Было безоблачно — ночью будет очень холодно. Я попыталась посильнее закутаться в свою шаль, чтобы согреться, но безуспешно.

Третий день прошел, а потом и четвертый. Двалия шагала из стороны в сторону, бормоча себе под нос и изучая бумаги. Мои синяки начали сходить, но все тело по-прежнему болело. Опухоль вокруг глаза уменьшилась, но один из задних зубов все ещё шатался. Рана на скуле почти затянулась. Им всем было все равно.

— Проведи меня через камень обратно, — потребовала Реппин на четвертую ночь. — Может быть, в Шести Герцогствах меня смогут спасти. По крайне мере, я умру в постели, а не в грязи.

— Неудачники умирают в грязи, — безразлично ответила Двалия.

Реппин издала жалкий возглас, легла на бок и поджала ноги, прижимая свою зараженную руку к груди, словно драгоценность. В этот миг моё отвращение к Двалии было столь же сильно, как и ненависть.

— Мы не можем оставаться здесь. Куда нам деваться? Почему бы не пойти по этой старой дороге? Она же должна куда-то вести, например, в деревню, где можно найти приют и еду, — тихо проговорила Алария в сгущавшейся темноте.

Двалия сидела у огня, вытянув руки к теплу, но при этих словах неожиданно сложила их на груди и бросила на Аларию свирепый взгляд.

— Ты задаешь вопросы?

Алария потупила глаза.

— Просто мысли вслух, — она осмелилась поднять голову. — Разве лурики не должны давать тебе советы? Разве нас послали не для того, чтобы помочь тебе найти истинный Путь и принимать правильные решения? — напряжение в её голосе возросло: — Коултри и Капра не хотели, чтобы ты уезжала. Они разрешили это только потому, что Любимый сбежал! Мы должны были выследить и убить его! И быть может захватить Нежданного Сына, если бы Любимый вывел нас на него. Но ты позволила Видящему забрать Любимого, чтобы мы могли ограбить его дом. Столько убийств! И теперь мы потерялись в лесу с бесполезной девчонкой, которую ты выкрала. Ей снятся сны? Нет! Какая от неё польза? Я думаю, ты привела нас всех сюда на смерть! И я думаю, что слухи не врут, и Любимый не «спасся», его отпустили вы с Симфи!

Двалия вскочила на ноги и нависла над Аларией.

— Я — лингстра! А ты молодой глупый лурик. Если ты так любишь думать, то подумай, почему гаснет огонь. Пойди, принеси дров.

Алария заколебалась, словно намеревалась поспорить. Потом неловко встала и неохотно поплелась во мрак, сгущавшийся под громадными деревьями. За последние несколько дней мы собрали все сухие ветки поблизости, поэтому ей нужно было углубиться в лес, чтобы найти больше хвороста. Я подумала, что она может не вернуться. Волк-Отец дважды заметил слабый отталкивающий запах.

Медведь, — предупредил он.

Я испугалась.

Он не хочет подходить к людям и огню. Но если он передумает, то пускай остальные кричат и разбегаются. Ты не сможешь убежать ни достаточно быстро, ни достаточно далеко, поэтому ляг, замри и не издавай ни звука. Тогда он бросится за остальными.

А если нет?

Лежи неподвижно и не издавай ни звука.

Это не успокаивало, и я стала надеяться, что Алария вернется с охапкой хвороста.

— Ты, — неожиданно сказала Двалия. — Иди с ней.

— Вы уже связали мне ноги на ночь, — напомнила я ей. — И руки.

Я старалась, чтобы мой голос звучал угрюмо. Я была почти уверена, что если она развяжет меня, чтобы я могла собирать хворост, то во мраке мне удалось бы ускользнуть.

— Не ты. Я не допущу, чтобы в темноте ты сбежала и умерла в лесу. Реппин. Иди за дровами.

Реппин посмотрела на неё, словно не поверила своим ушам.

— Я с трудом могу пошевелить рукой. Я не могу собирать хворост.

Двалия смерила её взглядом. Я думала, что она прикажет ей подниматься на ноги, но она лишь поджала губы.

— Бесполезное существо, — холодно проговорила она, а потом добавила: — Винделиар, принеси дров.

Винделиар медленно поднялся. Он смотрел под ноги, но я чувствовала его возмущение по тому, как он держался, когда поплелся в том же направлении, куда ушла Алария.

Двалия вернулась к тому, что делала каждый вечер: к изучению небольшого свитка и мятых бумаг. Перед этим она часами ходила вокруг колонн на краю рыночной площади, глядя то на найденный пергамент, то на руны. Некоторые из этих символов я видела среди бумаг в кабинете отца. Неужели она решится ещё раз пройти через Скилл-колонны? Она совершила короткие вылазки в оба направления по дороге, но вернулась, раздраженно качая головой. Я не могла понять, что пугает меня больше — что она заставит нас войти в Скилл-колонну или что мы умрем здесь от голода.

На другой стороне рыночной площади Керф был увлечен каким-то танцем с притопами. Если я позволяла себе, то могла слышать музыку и видеть Элдерлингов, которые танцевали вокруг него. Алария вернулась с обледеневшими зелеными ветками, наломанными с деревьев. Они могли гореть, но не давали тепла. За ней шёл Винделиар, он нес кусок трухлявого бревна, который больше был мхом, чем деревом. Когда они подошли, Керф принялся отплясывать вокруг них.

— Убирайся, — прикрикнула на него Алария, но он только ухмыльнулся и унесся прочь, чтобы вновь присоединиться к веселью призрачных Элдерлингов.

Мне не нравилось ночевать посреди открытой рыночной площади, но Двалия считала, что лесная земля «грязная». По мне грязь была гораздо лучше, чем гладкий черный камень мостовой, который беспрерывно бормотал и шептал. Когда я не спала, то могла удерживать свои стены, хотя и уставала от напряжения, которое для этого требовалось. Ночью же, когда усталость брала верх, я была уязвима для голосов, хранившихся в камне. Рынок оживал: мясо коптилось на ароматном дымке, жонглеры подкидывали сверкающие камни, а одна бледная песенница, казалось, смотрела прямо на меня.

— Держись, держись, куда начертано вернись! — пела она. Но её слова скорее пугали, чем успокаивали. В её глазах читалась вера, что я совершу что-то ужасное и одновременно прекрасное. Что-то, что под силу только мне? Внезапно рядом со мной плюхнулся калсидиец. Я подпрыгнула. Мои стены были подняты так высоко, что я не почувствовала его приближения.

Опасность! — предупредил меня Волк-Отец.

Керф скрестил ноги, беспечно улыбнулся и сказал:

— Прекрасная ночь для праздника! Ты попробовала копченую козлятину? Она просто превосходна! — он указал на темнеющий за площадью лес. — Вон у того лавочника под фиолетовым навесом.

Сумасшествие сделало его приятным парнем. От упоминания о еде у меня засосало под ложечкой.

— Превосходна, — тихо ответила я и отвела взгляд, надеясь, что согласие — это лучший способ поскорее закончить разговор.

Он мрачно кивнул и, придвинувшись ближе к огню, вытянул грязные руки к теплу. Даже в свихнувшемся состоянии у него было больше ума, чем у Реппин. Тряпка, оторванная от его рубахи, была намотана на палец, который я укусила. Он открыл прочный кожаный мешочек, прикрепленный к поясу, и порылся в нем.

— Держи, — сказал он и протянул мне палочку. Я вдруг почуяла вяленое мясо и поразилась тому, что желудок тут же свело от голода, а слюна заполнила весь рот. Руки тряслись, когда я поднесла мясо ко рту, но оно оказалось настолько сухим и жестким, что я не смогла откусить от него. Я жевала и сосала его, пытаясь отгрызть кусочек, который смогла бы проглотить.

— Я знаю, что ты сделала.

Я сильнее стиснула в руках кусок вяленого мяса, испугавшись, что калсидиец отнимет его у меня, и промолчала. Двалия подняла взгляд от бумаг и нахмурилась, глядя на нас. Я знала, что она не станет пытаться отобрать у меня еду изстраха перед моими зубами.

Он потрепал меня по плечу.

— Ты пыталась спасти меня. Если бы я отпустил, когда ты меня укусила, я бы остался там с прекрасной Шун. Теперь я это понял. Ты хотела, чтобы я остался защитить и завоевать её.

Я продолжала жевать мясо, чтобы как можно большая часть оказалась в моем желудке прежде, чем его отнимут. Я запоздало кивнула Керфу. Пускай верит во что хочет, если это означает, что он будет давать мне еду.

Он вздохнул, глядя в ночь.

— Я думаю, что мы в царстве смерти, хотя оно сильно отличается от того, что я ожидал. Мне холодно и больно, но я слышу музыку и вижу красоту. Не понимаю, награжден я или наказан. Не знаю, почему я до сих пор с этими людьми, а не на суде своих предков, — он мрачно взглянул на Двалию. — Эти люди страшнее погибели. Может быть, именно поэтому мы застряли в горле смерти на полпути.

Я снова кивнула. Мне удалось оторвать кусок мяса, и теперь я старалась разжевать его. Никогда ещё не испытывала такого желания что-то проглотить.

Калсидиец отвернулся, нащупывая что-то на поясе, а когда повернулся обратно, в его руке сверкал большой нож. Я попыталась отползти от него, но он поймал мои связанные ноги и подтянул к себе. Нож был острым. Он скользнул сквозь перекрученную ткань, и внезапно мои лодыжки оказались на свободе. Я вырвалась из хватки Керфа, но он подался ближе.

— Теперь запястья, — сказал он.

Довериться или нет? С такой же легкостью, как перерезать мои путы, нож мог отхватить мне палец. Я запихнула кусок вяленого мяса в рот, зажала его зубами и протянула калсидийцу руки.

— Туго! Болит?

Не отвечай.

Я молча встретила его взгляд.

— У тебя распухли запястья, — он аккуратно просунул нож между моих ладоней, лезвие было холодным.

— Прекрати! Что это ты делаешь? — Двалия наконец нашла выход своему гневу.

Калсидиец едва ли уделил ей внимание. Он сжал мои руки, чтобы облегчить себе труд, и начал пилить тряпки, которые их связывали.

Двалия удивила меня. Она как раз собиралась подбросить ветку в огонь, но вместо этого шагнула к нам и треснула калсидийца по затылку. Он осел, все ещё сжимая в руке нож. Я разорвала остаток своих пут, вскочила на ноги и успела сделать пару шагов на гудящих ногах, прежде чем она схватила меня за шиворот, чуть не удушив. Первые два удара палкой пришлись на правое плечо и ребра.

Я извернулась в её хватке, не обращая внимания, что таким образом рубашка душила меня только сильнее, и начала изо всех сил пинать её по голеням и коленям. Она вскрикнула от боли, но не отпустила и ударила меня сбоку по голове. У меня зазвенело в ушибленном ухе, но страшнее была возникшая темнота перед глазами. Я шатнулась от неё, но только предоставила ей возможность ударить себя по голове с другой стороны. Я смутно поняла, что она кричит остальным схватить меня. Никто не бросился ей на помощь. Винделиар хныкал:

— Не надо, не надо, не надо, — с каждым словом его голос становился все тоньше.

Меня разозлило, что он причитал, но ничего не делал. Я кинула в него всю свою боль.

Она снова ударила меня по голове, превратив в месиво ухо. У меня подогнулись колени, и я внезапно повисла на своем воротнике. Двалии не хватило сил выдержать мой вес, и она повалилась поверх меня, отчего моё плечо пронзила острая боль.

Я ощутила волну чьих-то чувств. Так бывало, когда Неттл и мой отец сливались умами или когда его мысли скакали во весь опор, а он забывал их сдерживать.

Не вреди ей! Не вреди ей!

Двалия отпустила мой воротник и со странным звуком откатилась от меня. Я не пыталась шевелиться, а просто дышала, снова наполняя легкие воздухом. Я выронила мясо. Рот был полон крови, повернув голову и приоткрыв его, я почувствовала, как струйка стекла из уголка губ.

Не умирай. Пожалуйста, не умирай и не оставляй меня одного, — шепнула мне мысль Винделиара.

Ах, вот что. Когда я вылила на него свою боль, то открыла путь его мыслям. Опасно. Собрав остатки воли в кулак, я отрезала его от своего разума. Слезы обожгли мне глаза. Это были слезы ярости. Икра Двалии оказалась в пределах досягаемости моих зубов. Интересно, смогла бы я откусить кусок мяса от её ноги.

Не стоит, волчонок. Палка все ещё при ней. Отползай. Незаметно. Она из тех, на кого не стоит нападать, если не уверен, что сможешь убить.

Я попыталась отползти ужом, но рука не слушалась меня. Она бесполезно повисла. Я была сломлена. Я зажмурилась от боли, и маленькие черные точки поплыли перед глазами. Двалия сначала встала на четвереньки, а потом с кряхтением поднялась и пошла прочь, не взглянув на меня. С другой стороны костра она села на свой мешок и снова начала рассматривать свои скомканные бумаги и маленький свиток, который нашла в костяной трубке. Она медленно поворачивала листы, потом внезапно наклонилась ниже, разложила их рядом у себя на коленях, переводя взгляд с одного на другой.

Калсидиец медленно сел. Он дотронулся до затылка, посмотрел на руку и потер друг о друга влажные пальцы. Он наблюдал, как я приподнялась, и, глядя на мою обвисшую руку, покачал головой.

— Она сломана, — прошептала я. Мне вдруг отчаянно захотелось, чтобы кому-нибудь было не все равно, что мне очень больно.

— Страшнее смерти, — спокойно сказал он, подобрался ближе, положил пальцы мне на плечо и надавил. Я вскрикнула и отдернулась.

— Не сломана, — констатировал он. — Но я не знаю, как это называется по-вашему.

Он сжал одну руку в кулак и стиснул его другой рукой, а потом выдернул кулак.

— Выскочило, — сказал он и потянулся ко мне, отчего я сжалась, но он лишь помахал в сторону плеча: — Выскочило.

— Рука не двигается, — меня охватила паника, я не могла вдохнуть.

— Ложись. Не двигайся. Расслабься. Иногда оно встает на место само.

Он посмотрел на Двалию.

— Она — оса, — сказал калсидиец. Я уставилась на него, он болезненно улыбнулся. — Калсидийская поговорка. Если пчела жалит, то умирает. Она расплачивается за то, что причинила тебе боль. А оса может жалить снова и снова. Боль, которую она приносит, ей ничего не стоит.

Он пожал плечами:

— Вот они и жалят. Ничего другого они не знают.

Двалия неожиданно вскочила на ноги.

— Я знаю, где мы находимся! — она снова посмотрела на маленький свиток. — Руны сходятся. В этом нет никакого смысла, но должно сходиться!

Она уставилась вдаль, потом её глаза сузились, а выражение лица изменилось, когда она что-то поняла.

— Он соврал нам. Он соврал мне! — взревела Двалия. Она пугала меня, когда злилась, но в гневе была ещё страшнее. — Он соврал мне! Рыночная площадь, сказал Прилкоп, на людной дороге. Он считал себя очень умным. Он обманом заставил меня привести нас сюда. Он обманул меня!

Последние слова она прокричала, лицо изменилось до неузнаваемости, превратившись в застывшую маску.

— Прилкоп! — у неё изо рта брызнула слюна. — Вечно снисходительный. Такой спокойный и гордый. И Любимый, он был такой тихий, а потом болтал и болтал! Болтал свое вранье! Ну что ж, он у меня поорал. Разве я не вырвала правду из них обоих?

— Очевидно, нет, — пробормотала Алария, уставившись между огнем и своими ногами. Сомневаюсь, что кто-нибудь, кроме меня, мог её расслышать, однако Реппин, словно услышала её слова, резко вздернула голову и попыталась сесть прямо.

— Ты так только думала. Ты решила, что вырвала правду из его плоти. Но разве он не оказался сильнее тебя? Прилкоп умнее. Он обманул тебя, чтобы ты завела нас сюда. И вот мы здесь, посреди дикого леса. Голодаем. Умираем!

Двалия бесстрастно и пристально посмотрела на неё, потом скомкала пожелтевшую карту в руках, встала и швырнула её в мешок, на котором сидела. Небольшой найденный ею свиток она свернула, вложила обратно в костяную трубку и махнула ею в сторону Реппин.

— Не все, Реппин. Не все мы умрем здесь, — она гордо улыбнулась. — Я разгадала его. Прилкоп соврал мне, но не сбил с истинного Пути!

Она порылась в своих пожитках, вытащила маленький мешочек, развязала его и достала изящную перчатку. Волк-Отец зарычал внутри меня. Я глядела на неё и чувствовала тошноту, но не понимала почему. Двалия медленно и аккуратно надела перчатку, расправив её на каждом пальце. Она уже использовала её раньше, когда втянула нас в Скилл-колонну.

— Принесите вещи и приведите пленницу. За мной, — сказала она, вставая.

Пленница. Моё новое прозвище словно окатило меня волной грязи. Двалия даже не обернулась проверить, подчинились ли ей остальные. Она с видом полного превосходства прошагала к колоннам и принялась изучать нанесенные на них отметки.

— Куда они ведут? — неуверенно поинтересовалась Алария.

— Тебе не стоит об этом волноваться.

Калсидиец последовал за Двалией, он единственный послушался её. Я отодвинулась от огня. Мои руки были свободны, а ноги развязаны. Их слегка покалывало от онемения, в то время как боль в плече казалась нестерпимой. Могла ли я встать и убежать? Я оттолкнулась здоровой рукой от земли и подвинула ноющее от боли тело чуть ближе к спасительной темноте. Если бы мне удалось медленно отползти во мрак, я могла бы улизнуть.

Реппин, пошатываясь, поднялась на ноги и пыталась одной рукой поднять с земли мой плащ.

— Не уверена, что смогу нести мешок, — сказала она, словно оправдывалась. Никто не ответил.

Калсидиец, не обращая внимания на хмурый вид Двалии, встал рядом с ней, рассматривая колонну. Он протянул руку и коснулся вырезанных рун.

— Я её узнаю, — сказал он и странно улыбнулся. — Я стоял над ней на коленях, смотреть больше было не на что. Мне было шесть, и мы дежурили над телом моего деда в Палате Опрокинутых Дверей в крепости герцога Калсиды. То, что тело моего деда выставили там, было большой честью. На следующий день его сожгли на костре рядом с гаванью.

Двалия метнула на него взгляд и улыбнулась:

— Это было в Калсиде, да?

Он кивнул.

— В полудне езды от поместья моей семьи. Говорят, что крепость герцога построена на месте древней битвы. Там было четыре колонны, их все повалили и сравняли с полом покоев. Говорят, тебе повезет, если сможешь отколоть от неё осколок и носить его как талисман. Я попытался, но камень был твердый, как железо.

Её улыбка стала шире. Она похлопала маленькой трубкой по ладони.

— Так я и думала! Мы все ещё на истинном Пути, лурики мои. Как сомневаться, когда нам улыбнулась такая удача. Судьба вручила мне в руки карту. Хоть она и нарисована необычно, а надписи на ней сделаны на неизвестном языке, но я смогла прочитать её. Я поняла, где мы на карте, и теперь знаю, что эта колонна может доставить нас в Калсиду. Керф проводит нас в свое семейное поместье и представит своим друзьям, а его семья снабдит нас всем необходимым для путешествия домой. — Она перевела взгляд на Винделиара. — Не так ли, Винделиар?

Керф выглядел изумленным, а Винделиар, который нес один мешок на плече, а другой тащил за собой, — усталым и неуверенным. В пляшущих отсветах костра он казался то подобострастным слугой, то побитой собакой.

— Моя семья сделает это? — удивленно спросил Керф.

— Ты замолвишь за нас слово, — успокоила его Двалия.

Я ещё чуть дальше отодвинулась от костра, едва вынося боль, которая простреливала плечо при любом движении. Я поддерживала поврежденную руку здоровой, размышляя, насколько сильной станет боль, если я вскочу на ноги и побегу.

— Я не могу поднять плащ, — прохныкала Реппин, обращаясь в никуда.

— Нет, — Керф покачал головой. — Я не могу замолвить за вас слово перед своей семьей. Даже за себя не могу. Они захотят узнать, почему я выжил и вернулся, а остальные мои товарищи пропали, и подумают, что я сбежал с поля боя и оставил своих братьев по оружию умирать. Они станут презирать меня.

Двалия снова надела улыбку, положила голую руку ему на плечо и искоса глянула на Винделиара.

— Уверена, что твои родные с радостью примут нас, когда ты замолвишь за нас слово, и они будут гордиться тобой.

Я не сводила с них глаз, потихоньку отодвигаясь в темноту. Плечо так болело, что меня чуть не вырвало. Я видела, как лицо Винделиара обмякло, когда его разум направился в другое место. Я ощутила, как он отчаянно подталкивает свои мысли Керфу, как будто услышала эхо отдаленного крика. Я видела, как хмурое выражение сошло с лица калсидийца, когда он взглянул на Двалию. Реппин бросила попытки поднять с земли мой плащ и с пустыми руками поковыляла туда, где собрались остальные. Она хитро улыбалась и кивала сама себе, пока Винделиар наводил свои чары, но никто не обращал на неё внимания. Я подобрала колени и оттолкнулась ещё дальше в темноту.

— Моя семья будет рада вам. Все наши средства будут предоставлены в ваше распоряжение, — сказал Керф, открыто и благодарно улыбаясь Двалии.

— Алария, веди её сюда! — Двалия посмотрела не на меня, а за мою спину. Я обернулась. От злобной радости на лице Аларии меня пробрал озноб. Пока я следила за Двалией и старалась отползти от костра, она стояла у меня за спиной. Теперь или никогда. Я с силой оттолкнулась здоровой рукой и умудрилась встать на ноги, прижимая больную руку к животу. И побежала.

Я успела сделать три шага, прежде чем Алария поймала меня. Она схватила меня за волосы и пнула по ногам так, будто ждала этого всю жизнь. Я вскрикнула. Она потрясла меня, как лисица кролика, и отбросила в сторону. Я упала на больное плечо, отчего перед глазами вспыхнули красные искры, и все погрузилось в темноту. Я не могла вздохнуть и ничего не могла поделать, когда она схватила меня за шиворот и силой поставила на ноги.

— Шагай! — крикнула она. — Двигайся или получишь ещё!

Было тяжело подчиниться и невозможно сопротивляться. Она была крупнее, сильнее, и накануне её не избивали. Она не отпускала мой воротник и держала слишком высоко. Мы уже были на полпути, когда я, пытаясь держаться на ногах, сообразила, что моё плечо, хоть невыносимо болит, но снова подчиняется мне. Хотя бы так.

У колонн Двалия выстраивала свой выводок по своему усмотрению.

— Я пойду первой, — объявила она так, словно это мог сделать кто-то другой. — И буду держать Винделиара за руку, он возьмет Керфа.

Она тепло улыбнулась кивающему калсидийцу, и тут я все поняла. Эти двое были залогом её выживания. Она не хотела сомневаться, что её маг и воин из Калсиды пройдут вместе с ней.

— Потом эта тварь. Керф, держи её крепко, но не за руку, помни: она кусается. Держи её за загривок, да, вот так. Алария, ты последняя. Возьми её за предплечье и держи сильнее.

Алария с удовольствием схватила меня, а мне оставалось только слабо радоваться, что не за больное плечо. Керф сжал мою шею, и вся доброта, которую он раньше демонстрировал, исчезла. Он снова стал куклой Винделиара.

— Постойте, я что последняя? — спросила Реппин.

Двалия окинула её холодным взглядом.

— Ты не последняя. Ты не нужна. Ты не могла собирать хворост. Ты выбрала быть бесполезной. Алария, пойди подними плащ, может быть за него можно что-то выручить в Калсиде. И мешок Реппин.

Глаза округлись на болезненном лице Реппин, когда Алария отпустила меня и кинулась выполнять приказание. Калсидиец держал меня уверенно. Алария не мешкала. Хотела ли она показать свою полезность? Через мгновение она вернулась с мешком Реппин, перекинутым через плечо, и тяжелым плащом в руке, который был когда-то белым и принадлежал мне, и больно сжала моё предплечье.

— Вы не можете бросить меня здесь. Мне нужны мои вещи! Не оставляйте меня! — в свете огня белое лицо Реппин казалось мертвенно бледным. Прижав укушенную руку к груди, она протянула к Аларии здоровую, пытаясь зацепиться за её свободную ладонь. Алария отвернулась и прижала мой бывший плащ к груди, чтобы оказаться вне пределов досягаемости Реппин. Её хватка на моем плече усилилась. Мне было интересно, оставляла ли она Реппин, скрепя сердце, или, наоборот, с облегчением. Может быть, она была просто рада, что это не её бросают на произвол судьбы. Теперь мне стали ясны методы Двалии. Когда она проявляла жестокость к одному из своих последователей, другие на миг могли перевести дыхание. Лурики не знали верности, они лишь боялись Двалию и жаждали того, чем она могла их вознаградить.

— Прошу вас! — крикнула Реппин в ночь.

Винделиар издал слабый звук, на минуту он потерял контроль, и хватка Керфа на моей шее ослабла.

— Она бесполезна, — рявкнула Двалия. — Она умирает, ноет и тратит наши запасы, которых и так мало. Не сомневайся в моих решениях, Винделиар. Посмотри, что с нами всеми стало, когда ты в последний раз ослушался моего приказа. Посмотри, сколько погибло — это все твоя вина! Слушай меня и делай, что велено, иначе и ты останешься здесь!

Керф снова сжал меня, а пальцы Аларии вдавились чуть ли не до кости.

Я вдруг почувствовала опасность.

— Мы не должны этого делать! Нам надо пойти по дороге, она ведь куда-то должна вести! Камни-Свидетели опасны. Мы можем не выйти из них или сойти с ума, как Керф!

Моё предупреждение осталось без внимания. Двалия прижала руку к покрытой резьбой поверхности камня. Он втянул её, словно мед поглотил стружку имбиря. Оставленный нами костер осветил её плавное исчезновение в колонне. Винделиар последовал за ней, тяжело дыша от страха, его запястье и локоть исчезли в камне, и с жалобным всхлипом он пропал.

— Мы плывем с мертвецами! — выкрикнул Керф с улыбкой сумасшедшего на лице. — К павшему дворцу мертвого герцога!

Мне показалось, что он вошел в колонну медленнее, чем Винделиар, как будто камень сопротивлялся ему. Я осталась позади, но его хватка не ослабла, даже когда весь он исчез в камне. Когда колонна начала затягивать меня, я посмотрела наверх, и от увиденного у меня перехватило дыхание. Дополнительная метка на камне была не новой. Она была вырезана не так глубоко, как сама руна, но её значение не оставляло сомнения. Кто-то намеренно оставил глубокую прямую царапину на руне, словно предупреждая человека, который решит воспользоваться этой стороной портала.

— Папа! — закричала я в отчаянии, хотя никто не мог меня услышать. — Папа! Помоги мне!

В следующий миг щека коснулась холодной поверхности камня, и меня втянуло в вязкую темноту.

Глава 4

КАЛСИДА

Благодаря изучению многих старинных свитков, в том числе и тех, которые мы перевели, я убежден, что легендарные Элдерлинги из наших мифов и легенд были реальными людьми, которые населяли огромную территорию в течение многих поколений, но их города и культура пришли в упадок задолго до основания замка Баккип. Дополнительные сведения, полученные из библиотеки, которую мы называем «камнями памяти», только больше убедили нас в том, что мы правы.

Почему же Элдерлинги, владеющие невероятной мудростью и могущественной магией, пропали из нашего мира? Можем ли мы связать их падение с исчезновением драконов, ещё одним событием, которому у нас нет объяснения? Теперь, когда драконы и, возможно, Элдерлинги, вернулись в мир, как это отразится на будущем человечества?

Что означает легенда о древнем союзе между Видящими и Элдерлингами, том самом, который хотел возродить Верити, когда возглавил экспедицию в Дождевые Чащобы? Столкнулся ли он с живыми Элдерлингами или лишь с запечатанными в камень воспоминаниями о том, кем они когда-то были? Вот вопросы, на которые мы можем найти ответы, если продолжим изучать камни памяти.

Чейд Фаллстар, Исчезновение Элдерлингов.

Моя мать раньше так делала со мной. Когда хотела перенести.

Смутное воспоминание: логово, мать, которая держит меня за загривок. Это не моя мысль — просто первое, что пришло мне в голову. Кто-то схватил меня за волосы, кожу и воротник рубашки. Воротник душил меня. Кто-то запротестовал, когда меня потянуло вверх из трясины:

— Тут нет места. Брось её. Нет места.

Абсолютная чернота. Дуновение воздуха на лице. Я моргнула, чтобы проверить, правда ли глаза открыты. Да, открыты. Нет звезд. Нет отдаленных огней. Нет ничего. Только темнота. И нечто очень густое, пытающееся затянуть меня обратно.

Я внезапно обрадовалась удушающей хватке на моем воротнике. Запаниковав, я схватилась рукой за чью-то рубашку и заползла на Керфа, который распростерся подо мной, лежа на боку. Я подняла голову и обо что-то ударилась. Хуже того, кто-то держал меня за руку и тянул за неё, выползая наверх вслед за мной. Мужчина подо мной перевернулся на спину. Я свалилась с него и оказалась зажата между ним и каменной стеной. Было очень тесно, и я инстинктивно попыталась оттолкнуть калсидийца, чтобы освободить больше места, но не справилась с его весом; я услышала, как Алария тяжело дышит и со стонами карабкается наверх, чтобы занять моё место сверху Керфа.

Стоны превратились в прерывающиеся всхлипы.

— Отпусти меня! Отпусти! — барахталась она на Керфе.

— Ты меня пинаешь, — возмутился Винделиар.

— Отпусти меня, — закричала Алария.

— Я тебя и не трогаю. Прекрати пинаться, — приказала ей Двалия. — Винделиар, слезь с меня!

— Я не могу. Я застрял! Тут нет места! — он задыхался от ужаса.

Где мы? Что с нами случилось?

Двалия попыталась говорить командным тоном, но у неё не получилось. Ей не хватало воздуха.

— Замолчите все!

— Меня тошнит, — я услышала, как Винделиар давится. — Это было ужасно. Они все цеплялись за меня. Я хочу домой. Я больше не могу. Ненавижу все это. Мне нужно домой, — всхлипывал он, как маленький ребёнок.

— Отпусти меня! — пронзительно закричала Алария.

— Помогите! Я вязну! Пожалуйста, подвиньтесь! Я не могу пролезть через вас, — я не только услышала, но и почуяла Реппин: зараженная рука пахла отвратительно. Похоже, что рана открылась, пока она пыталась выбраться. — Моя рука… Я не могу вылезти. Вытяните меня, кто-нибудь! Не оставляйте меня здесь! Не оставляйте меня с ними!

Где мы?

Успокойся. Пойми, что случилось, прежде чем искать выход.

Я почувствовала, как меня наполняет спокойствие Волка-Отца. Дыхание было хриплым, подобно кузнечным мехам, но его голос в моей голове звучал умиротворяюще.

Слушай. Ощущай. Нюхай. Что ты можешь понять?

Сохранять спокойствие, когда рядом кто-то возился, пыхтел и толкался, было тяжело. Алария взмолилась:

— Отпусти! Нет места! Не тяни меня обратно! Ай!

Реппин не вскрикнула, а лишь протяжно застонала. Внезапно её стон поглотил хлюпающий звук, как будто тяжелый камень вытащили из лужи жидкой грязи. Теперь только тяжелое дыхание Аларии нарушало тишину.

— Её затянуло обратно в камень, — сказала Двалия, скорее утверждая, чем спрашивая. И с этими словами я вспомнила, что это она затащила нас в Скилл-колонну.

— Мне пришлось! Я должна была оттолкнуть её. Тут больше нет места! Ты сказала бросить её. Я не виновата! — Алария скорее отпиралась, чем сожалела.

— Замолчите! — голос Двалии стал сиплым из-за недостатка воздуха. — Я говорю. Винделиар, слезь с меня!

— Простите, я застрял. Керф толкнул меня на вас, когда вылезал. Я не могу пошевелиться. На меня давит камень, — он был на грани истерики. — Меня так тошнит. Я ничего не вижу! Я ослеп? Лингстра Двалия, я ослеп?

— Нет, тут просто темно, тупица. Не смей блевать на меня. Ты меня раздавишь. Подвинься, — до меня донесся шорох их возни.

Винделиар захныкал.

— Тут нет места, куда я мог бы подвинуться. Я тоже зажат.

— Если не можешь ничего сделать, то не шевелись. Калсидиец? — Двалия судорожно глотала воздух, поскольку Винделиар не был худощавым юношей, она оказалась под ним в ловушке. — Керф?

Он захихикал. В темноте этот звук, исходивший из его широкой груди, прозвучал жутко.

— Прекрати! Двалия, он меня лапает! — Алария была разгневана и одновременно напугана.

Керф захихикал снова. Я почувствовала, как он выдернул из-под меня руку и просунул её наверх, освободив для меня крошечное пространство, и догадалась, что он обнял Аларию.

— Приятно, — сказал он охрипшим голосом, и я почувствовала, как он прижал к ней бедра.

— Прекрати, — взмолилась она, но ответом послужило рычание, за которым последовал глухой смешок. Плечи Керфа были прижаты ко мне, и я почувствовала, как напряглись его мышцы, когда он притянул Аларию ближе к себе. Его дыхание стало глубже, он начал ритмичные движения, из-за которых я оказалась крепко вжата в стену. Алария зарыдала.

— Игнорируй его, — холодно приказала Двалия.

— Он пытается меня изнасиловать! — пронзительно крикнула она. — Он…

— Ему не хватит места, игнорируй его. Он не может снять свои штаны, не говоря уж о твоих. Представь, что он мелкая собачонка, которой вскружила голову твоя нога, — прозвучало ли в голосе Двалии жестокое удовлетворение? Упивалась ли она унижением Аларии? — Мы в ловушке, а ты голосишь из-за того, что тебя лапает какой-то мужчина? Едва ли это настоящая опасность.

Алария ответила испуганными причитаниями, которые вторили звукам возни Керфа.

— Эта девчонка, Пчелка. Она смогла пройти? Она жива? — потребовала ответа Двалия.

Я хранила молчание. Я освободила больную руку и, хотя раненое плечо протестовало, попыталась нащупать границы нашей тюрьмы. Камень подо мной. Слева — тело Керфа. Справа, так далеко, насколько я могла достать — каменная стена. Я потянулась дальше и скользнула пальцами по стене. Камень был обработанный и гладкий, как отполированный пол. Я вытянула ноги: снова камень. Даже если бы я оказалась в этом месте одна, то не смогла бы сесть. Где мы?

Темп толчков калсидийца ускорился, как и его судорожное дыхание.

— Алария, пощупай вокруг. Девчонка смогла пройти?

— Она… должна была… Ой. Я вылезла… держась за… неё, — голос Аларии звучал все тише и тоньше.

Калсидиец продолжал свое дело.

— Это мерзко! — взвыла она. — Он обслюнявил моё лицо. Он воняет! Прекрати! — вскрикнула она, но калсидиец начал кряхтеть под ней.

— Ты можешь её нащупать? Она жива? — настойчиво спросила Двалия.

Я лежала, не шевелясь. Несмотря на страстную возню Керфа, я ощутила, что Алария пытается нащупать меня рукой, и задержала дыхание. Алария коснулась моего лица, затем груди.

— Она здесь. Она не двигается, но её тело теплое. Винделиар! Заставь его прекратить!

— Я не могу. Меня тошнит. Меня так тошнит.

— Винделиар, тебе бы лучше вспомнить, что я, и только я, отдаю тебе приказы. Алария, замолчи!

— Их было так много, — простонал Винделиар. — Они все хватали меня. Меня так тошнит.

— Терпи молча, — рявкнула Двалия.

Алария задыхалась от ужаса. Она больше не говорила, но я слышала её тихие всхлипы и низкий стон калсидийца, когда он, наконец, достиг удовлетворения. Она попыталась вывернуться, но я почувствовала, как мускулы на его руках напряглись, и поняла, что он удержал её на месте. Меня это устраивало. Я не хотела, чтобы она скатилась с него на меня.

— Проверьте все, до чего можете дотянуться, — скомандовала Двалия. — Кто-нибудь нащупал выход из этой гробницы?

Выбор слов оказался неудачным.

— Гробница, — повторил Винделиар и издал продолжительный стон отчаяния.

— Тихо! — хрипло скомандовала ему Двалия. — Ощупай камень над головой. Там есть какое-нибудь отверстие?

Я слышала, как они возились в темноте, скребли ногтями стены и шаркали сапогами о камень. Я оставалась неподвижной.

— Что-нибудь нашли? — из темноты потребовала ответа Двалия.

— Нет, — угрюмо ответила Алария. — Везде, куда я могу дотянуться, только камень. Я едва могу приподнять голову. Рядом с тобой есть место?

Тело калсидийца расслабилось, и по его шумному дыханию я поняла, что он заснул. Возможно, безумие было милосердием в подобной ситуации.

— Позволила бы я Винделиару лежать на мне, если бы могла сдвинуться? — спросила Двалия.

Тишина. Затем Алария предложила:

— Может тебе следует переместить нас обратно?

— К сожалению, когда калсидиец вышел, он прижал меня к стене и затолкал на меня Винделиара. Он лежит на портале, до которого я не могу дотянуться.

— Мы набились тут, как селедка в бочке, — грустно заметил Винделиар и чуть тише добавил: — Я думаю, мы все здесь умрем.

— Что? — Алария чуть ли не кричала. — Умрем здесь? Голодной смертью в темноте?

— Ну, ведь выбраться мы не можем, — угрюмо ответил Винделиар.

— Молчать! — приказала им Двалия, но было слишком поздно. Алария сломалась. Она начала прерывисто рыдать, а через пару мгновений я услышала приглушенные всхлипы Винделиара.

Умереть здесь? И кто же умрет первым? Мне захотелось закричать.

Эти мысли не принесут пользы, — упрекнул меня Волк-Отец. — Дыши. Успокойся.

Я ощутила, как его твердость подавила панику, которая чуть не захлестнула меня.

Подумай о том, как спастись. Как думаешь, сможешь ли ты пройти сквозь камень одна? Сможешь дотянуться до выхода под калсидийцем и вернуть нас в лес?

Я не уверена.

Попробуй.

Я боюсь пробовать. Что, если я застряну в камне? Что, если я выйду одна непонятно где?

А что будет, если ты останешься здесь и умрешь от голода? Конечно, после того, как остальные сойдут с ума и начнут нападать друг на друга. А теперь пробуй.

Когда я свалилась с Керфа, то оказалась на спине. Теперь я перевернулась на бок, хотя для этого пришлось лечь на больное плечо. Эту же руку я должна была просунуть под совместный вес Керфа и Аларии. Я попыталась медленно протиснуть ладонь под его поясницей, где спина прижималась к камню не так плотно, и тихонько вскрикнула от боли. Сопение Аларии прекратилось.

— Что это? — выкрикнула она и потянулась ко мне. — Она шевелится! Она жива и очнулась.

— А ещё я кусаюсь, — напомнила я, и она отдернула руку.

Теперь, когда они знали, что я в сознании, скрываться не было смысла. Я пропихнула руку под Керфа так далеко, как только смогла. Он пошевелился, придавив её, рыгнул и снова захрапел. Плечо горело от боли, но я продолжала проталкивать руку, обдирая её о камень. Услышав собственное испуганное дыхание, я закрыла рот, чтобы дышать через нос — стало тише, но я была все также напугана. Что, если я коснусь руны, и меня внезапно затянет внутрь? Может ли меня протащить мимо Керфа? Или они с Аларией упадут вместе со мной, как если бы я открыла под нами дверь? Ужас начал давить на мой мочевой пузырь, но я не обращала внимание. Я не обращала внимание ни на что, кроме руки, которой шарила по камню. На поверхности плиты под моими пальцами внезапно обнаружилась маленькая выемка. Я осторожно изучила её — это оказалась руна.

Что-нибудь чувствуешь? Можешь заставить её работать?

Я пыталась. Нехотя я надавила пальцами на руну и погладила её выгравированную поверхность.

Ничего. Ничего не происходит, Волк-Отец.

Хорошо. Значит нужно придумать что-то ещё.

Хотя слова его были спокойными, я почувствовала, что в нем зарождается страх.

Вытащить руку из-под Керфа оказалось больнее, чем протиснуть под него. Когда я, наконец, высвободила ладонь, меня накрыла внезапная волна паники. Все вокруг давило на меня: теплое тело Керфа, жесткий камень подо мной и такой же камень сзади. Я отчаянно хотела встать, потянуться, вдохнуть прохладного воздуха.

Не нужно сопротивляться, — убеждал Волк-Отец. — Это лишь затягивает силки. Не двигайся и думай. Думай.

Я попыталась, но все давило на меня. Алария снова рыдала. Керф храпел. Я чувствовала движение его ребер при каждом его вдохе. Моя рубашка перекрутилась и пережимала одну руку. Мне было жарко. Хотелось пить. Я всхлипнула помимо воли и почувствовала, что в горле застрял крик, готовый вот-вот вырваться наружу.

Нет. Не делай этого. Закрой глаза, щенок. Будь со мной. Мы в лесу. Вспомни прохладную ночь, пахнущую лесом. Лежи спокойно. Будь со мной.

Волк-Отец втянул меня в свои воспоминания. Я оказалась в лесу. Брезжил рассвет, и мы уютно устроились в логове.

Пора спать, — убеждал он. — Спи.

Должно быть, я заснула. Придя в себя, я постаралась сохранить спокойствие, которое подарил Волк-Отец — больше мне не за что было цепляться. Во тьме я измеряла течение времени по поведению моих товарищей по несчастью. Керф проснулся, когда Алария начала метаться в истерике. Он обнял её и начал напевать калсидийскую колыбельную. Через некоторое время она успокоилась. Потом Двалия разразилась криками беспомощной ярости, когда Винделиар описал её.

— Я терпел, сколько мог, — запричитал он, и запах мочи заставил меня вспомнить о собственном мочевом пузыре.

Двалия прошептала ему что-то, голосом мягким и страшным, как змеиное шипение, и он начал всхлипывать. Потом затих, и я решила, что он уснул. Алария молчала, Керф начал петь, уже не колыбельную, а какую-то походную солдатскую песню. Внезапно он остановился на середине куплета.

— Девочка. Пчелка. Ты жива?

— Да, — ответила я, обрадовавшись, что он прекратил петь.

— Я запутался. Когда мы входили в камень, я был уверен, что мы мертвы. Но если мы все же живы, то нехорошо тебе умирать вот так. Я думаю, что смогу дотянуться до твоей шеи. Хочешь, я тебя задушу? Это не быстро, но всяко быстрее, чем голодная смерть.

Как заботливо.

— Нет, спасибо. Пока нет.

— Тебе не стоит тянуть. Я ослабну. И скоро тут станет очень неприятно. Моча. Дерьмо. Сходящие с ума люди.

— Нет, — я что-то услышала. — Тсс!

— Я знаю, что мои слова тебя расстраивают, но я лишь хотел тебя предупредить. Мне может не хватить сил, чтобы свернуть тебе шею. Так было бы быстрее.

— Нет. Пока нет.

Пока нет? Что же я говорю? Затем, совсем издалека, снова донесся какой-то звук.

— Слушайте. Вы это слышите?

После моих слов Алария зашевелилась:

— Слышим что? — напряженно спросила она.

— Ты что-то слышишь? — рявкнула Двалия.

— Замолчите! — зарычала на них я, подражая сердитому голосу отца, и они подчинились. Мы все прислушивались. Звуки были слабыми: медленное цоканье копыт по брусчатке, женский голос, напевающий монотонную мелодию.

— Это молитва? — предположила Алария.

— Это уличная торговка. Она поет: хлеб, свежий, сегодня утром испеченный, хлеб ещё теплый, прямо из печи, — растроганным голосом сказал Керф.

— Помогите нам! — отчаянный крик Аларии прозвучал настолько пронзительно, что у меня зазвенело в ушах.

— Помогите! Помогите! Мы в ловушке!

Когда у неё, наконец, сбилось дыхание и она перестала вопить, у меня в ушах все ещё продолжало звенеть. Я напряглась в надежде услышать песню женщины, продававшей хлеб, или цокот копыт, но не услышала ничего.

— Она ушла, — грустно сказал Винделиар.

— Мы в городе, — объявил Керф. — Только в городах лавочники продают хлеб на улице по утрам.

Он прервался на мгновение, а затем сказал:

— Я думал, что мы мертвы. Я думал, что ты хочешь попасть в разрушенный дворец мертвого герцога, чтобы быть погребенной там. Разве продавцы хлеба продолжают петь, когда умирают? Нет, я так не думаю. Какая у мертвых нужда в свежем хлебе? — его вопрос приветствовала тишина. Я не знала, о чем думали остальные, но я размышляла о его предыдущих словах. Разрушенный дворец. Как же много камня над нашей гробницей?

— Итак, мы не мертвы, — устало рассудил он. — Но скоро умрем, если не сможем выбраться. Возможно, когда город проснется, мы услышим других людей. И, возможно, они услышат нас, если мы будем кричать.

— Тогда пока помолчите, — предупредила Двалия. — Молчите и слушайте. Я скажу, когда просить о помощи, и мы закричим все вместе.

Мы ждали в удушающей жаре. Время от времени до нас доносились приглушенные звуки города. Звон храмового колокола. Рев быка. Однажды мы подумали, что слышим женщину, зовущую ребёнка. На этом Двалия заставила нас хором звать на помощь. Мне казалось, что звуки не приближались, и я подумала, не замурованы ли мы на холме над городом, а не в самом городе? Через некоторое время Винделиар помочился снова, и, думаю, Алария тоже. Запах становился все сильнее: моча, пот и страх. Я пыталась вообразить, что я в своей постели в Ивовом Лесу. В комнате темно. Скоро зайдет отец, чтобы посмотреть на меня. Он всегда думал, что я сплю, когда заглядывал ко мне поздним вечером, перед тем, как самому лечь в постель. Я уставилась во мрак, воображая его шаги в коридоре. Оттого, что я долго смотрела в темноту, перед глазами поплыли белые мушки. Я моргнула и поняла, что одна из мушек превратилась в узкую полоску.

Я пристально смотрела на неё, не осмеливаясь надеяться, и медленно подняла ступню как можно выше. Часть полоски света скрылась за ней. Когда я опустила ногу, свет появился снова, став ярче.

— Я вижу свет, — прошептала я.

— Где?

— Рядом со своей ногой, — сказала я, но к этому моменту свет начал проникать отовсюду. Теперь я видела, что каменные блоки, заточившие нас, были сложены беспорядочно. Да, это был обработанный камень, но скорее просто сваленный в кучу, нежели уложенный в кладку.

— Я не вижу, — сказала Двалия таким тоном, как будто я врала.

— И я, — подтвердил Керф. — Моя женщина загораживает мне обзор.

— Я не твоя женщина, — возмутилась Алария.

— Ты спала на мне. Ты помочилась на меня. Я предъявляю на тебя права.

Поднятой ступней я едва доставала до полосы света. Я прицелилась пальцами ноги, толкнула и услышала звук падающего гравия снаружи нашей тюрьмы. Щель стала немного шире. Я повернулась на бок, насколько это было возможно, и протиснулась мимо Керфа ближе к свету. Теперь я могла надавить всей ступней на камень ниже луча света, что и сделала. Стуча по моему ботинку, посыпались более крупные обломки. Стало светлее. Я яростно пнула, и полоса света увеличилась до размера моей ладони. Я заколотила по образовавшейся щели так, будто отбивалась от муравьев, кусавших меня за ноги, но камни больше не падали. Я лягнула булыжник, который служил сводом нашей гробницы, но безуспешно. Только когда не осталось сил, и я была вынуждена остановиться, до меня дошло, что остальные что-то спрашивают и пытаются подбодрить. Мне было все равно. Я не хотела, чтобы меня охватило спокойствие Волка-Отца. Устремив взгляд на тускло освещенный потолок своей гробницы, я горестно всхлипнула.

Калсидиец заерзал, отпихивая меня в сторону, чтобы просунуть руки над головой и упереться в камень. Он со стоном извернулся, и его бедро вдавилось в мои ребра, прижав меня к стене так, что я едва могла дышать. Алария пищала и верещала оттого, что он распластал её по потолку. Он подтянул колено, вжимая меня в камень ещё сильнее, и затем с громким рыком внезапно и сильно толкнул.

Посыпалось каменное крошево, пыль попала мне в глаза и нос и осела на губах. Я не могла дотянуться рукой до лица, чтобы стереть её, потому что Керф пригвоздил меня к месту. Пыль прилипла к мокрым от слез щекам и забилась за воротник. Когда она улеглась, и я почти смогла вдохнуть чистого воздуха, он повторил свой маневр. Появилась ещё одна вертикальная полоса света.

— Это каменный блок. Попробуй ещё раз, девочка. В этот раз толкай, а не пинай, я помогу тебе. Медленно упри ступни у основания камня.

— Что, если все эти камни упадут на нас?

— Умрем быстрее, — сказал Керф.

Я ужом протиснулась ближе к полосе света, согнула колени и поставила ноги на основание камня. Калсидиец уперся своим большим сапогом чуть выше моих ступней.

— Толкай, — сказал он, и я подчинилась. Камень неохотно заскрежетал, но начал сдвигаться. Передышка, и ещё толчок. Щель была уже размером с ладонь. Снова попытка, и камень уперся во что-то. Нам понадобилось ещё три толчка, чтобы он сдвинулся с места и начал крениться влево. Ещё толчок, и дело пошло легче. Я протиснулась вперед, чтобы занять более выгодное положение.

К тому времени, когда отверстие стало достаточно большим, чтобы я могла вылезти, день уже клонился к закату, и свет, который нашел нас, начал меркнуть. Я протиснула ноги в отверстие, в которое с трудом могла пролезть, и, слепо извиваясь, расцарапывая кожу и разрывая рубашку, вылезла наружу. Я села, отряхивая пыль и каменную крошку с лица, и услышала, как остальные кричат, требуя, чтобы я разгребла обломки и сказала им, где мы. Я не обращала на них внимания. Меня не волновало, где мы. Я могла дышать, и никто не давил на меня. Я глубоко вдохнула холодный воздух, протерла рукавом пыльное лицо и размяла здоровое плечо. Я выбралась.

— Что ты видишь? — от отчаяния Двалия впала в ярость. — Где мы?

Я осмотрелась вокруг и рассудила, что это какие-то развалины. Теперь я видела, что представляла из себя наша гробница. Она оказалась совсем не тем, что я думала: огромные каменные блоки были повалены в кучу, внизу на земле лежала упавшая колонна, которую частично прижимала рухнувшая сверху каменная плита, все кругом завалили обломки. Скилл-колонну сравняло с землей явно не по воле случая. Я посмотрела на вечернее небо над зазубренными остатками стен и перевела глаза на выгравированные руны. Рядом лежала ещё одна опрокинутая на землю колонна. Я боязливо отошла подальше.

Остальные выкрикивали мне противоречивые команды: найти помощь, сказать, что я вижу. Я не отвечала. Издалека снова донесся звук храмового колокола. Я отошла на три шага, присела и облегчилась. Когда я встала, то услышала скрежет камня и увидела, как ноги калсидийца появляются из отверстия, которое теперь стало больше. Я поспешно натянула гамаши и увидела, что он упирается ногами в камень и отодвигает его. Крики «Осторожно!», «Ты обрушишь его на нас!» остались без внимания.

— Надо бежать, — прошептала я сама себе.

Рано, — также тихо ответил Волк-Отец внутри меня. — Из двух зол выбирай меньшее. Калсидиец был к тебе добр. Если мы в Калсиде, то ты не знаешь ни их языка, ни обычаев. Может быть, нам повезет, и камни завалят остальных. Спрячься и наблюдай.

Я попятилась и присела за поваленными камнями там, откуда могла наблюдать, но оставаться невидимой. Керф протискивался вперед, лежа на спине, дергая ногами и издавая сдавленные звуки. Он весь был покрыт серой пылью и каменной крошкой и напоминал ожившую статую. Его бедра прошли через отверстие, он повернулся на бок, извиваясь, как змея, чтобы высвободить сначала одно плечо, а потом другое, и сел, моргая на вечернюю зарю. На лице, покрытом серой каменной пылью, выделялись лишь бледные глаза и красный язык, которым он облизнул губы. Он огляделся и забрался на каменную плиту, чтобы осмотреть окрестности. Я пригнулась ниже.

— Можно вылезать? — прокричала Алария, хотя её ноги уже показались из отверстия. Не дожидаясь ответа, она ужом вылезла наружу, и хотя она была меньше и худее калсидийца, но оказалась не менее грязной. Она со стоном села и вытерла каменную пыль с лица.

— Где мы? — спросила она.

Керфухмыльнулся.

— В Калсиде. Я почти дома. Я узнаю это место, хотя оно сильно изменилось. Однажды мы отпевали здесь моего деда. Трон герцога стоял в конце огромного зала. Думаю, вон там. Вот что осталось от дворца герцога, после того, как драконы разнесли его в пух и прах, — он принюхался, вытер лицо рукой и кивнул сам себе. — Да. Герцогиня объявила это место проклятым и поклялась, что его никогда не восстановят.

Он нахмурился, словно ему было тяжело или неприятно вспоминать об этом. Он проговорил медленно, словно во сне.

— Герцог Эллик поклялся, что это здание он восстановит в первую очередь и будет править отсюда.

Алария, шатаясь, встала на ноги.

— Калсида? — прошептала она.

Керф подошел к ней и ухмыльнулся.

— Наш дом! Моя мать с радостью познакомится с тобой. Она давно хотела, чтобы я привел домой женщину, которая бы разделила с ней и моими сестрами обязанности по ведению хозяйства и выносила бы моих детей.

— Я — не твоя жена.

— Пока нет. Но если ты окажешься достаточно трудолюбивой и родишь здоровых детей, тогда я, пожалуй, женюсь на тебе. Многие трофеи войны становятся женами. В конце концов.

— Я — не военный трофей! — возмутилась она.

Керф покачал головой и закатил глаза, раздосадованный её невежеством. Алария выглядела так, будто вот-вот закричит, ударит его и сбежит. Однако ничего подобного она не сделала, а лишь переключила внимание на очередную пару ног, появившихся из каменной гробницы.

Винделиар пытался выбраться и отчаянно дергал ногами.

— Я застрял! — закричал он с паникой в голосе.

— Прочь с дороги! — донесся приглушенный голос Двалии. — Я сказала тебе сначала пропустить меня!

— Не было места! — в его голосе слышались слезы. — Я был вынужден протиснуться вперед, чтобы слезть с вас. Вы сказали «слезь с меня», и только так я мог это сделать.

Она выругалась, каменные стены приглушили её брань. Казалось, Винделиар не продвигается вперед. Я воспользовалась суматохой, чтобы забраться за угол рухнувшей колонны подальше от них. Отсюда я могла наблюдать за развитием событий, оставаясь незамеченной.

Винделиар застрял. Он бессильно стучал ногами по земле, как капризный маленький ребёнок. Застрял. Хорошо, разгневанно подумала я. Пускай он будет пробкой, которая навсегда запрет внутри Двалию. Несмотря на его доброе отношение ко мне, я знала, что он представляет угрозу. Если я сбегу, Двалии ни за что не удастся меня поймать. Но если Винделиар натравит на меня калсидийца, я обречена.

— Брат! Брат мой! Пожалуйста, отодвинь камень и освободи меня!

Я не издавала ни звука, скорчившись на своем месте и наблюдая за происходившим одним глазом. Керф подошел к камню.

— Берегись пыли! — крикнул он Винделиару и наклонился, чтобы налечь плечом на камень, который мешал тому выбраться. Я услышала, как булыжник скрипит по древнему полу, и увидела, что маленькие камешки и крошка исчезают в трещине, которая появилась в груде камней от его усилий. Двалия закричала, но падавшие камни могли оставить на ней лишь синяки. Керф сжал толстую ногу Винделиара и потянул его наружу. Застрявший Винделиар разревелся, но Керф, не обращая на внимания, вытащил его из отверстия. Я видела, как он сел, покрытый серой пылью, с кровоточащей царапиной с одной стороны лица.

— Я свободен! — объявил он, как будто иначе никто бы не понял.

— Уйди с дороги! — заорала Двалия. Я не стала дожидаться, когда она выберется, и улизнула, пригнувшись пониже и, словно мышка, виляя по лабиринту из поваленных камней. Косой свет весенним вечером создавал причудливые формы из теней. Я добралась до места, где рухнувшая стена опиралась на поваленную колонну, образуя навес, и забралась под него.

Не высовывайся. Им легче заметить движение и услышать шаги, чем искать тебя среди этих булыжников.

Я оказалась одна далеко от дома, хотела пить и есть, и не говорила на местном наречии.

Но я была на свободе. Я сбежала.

Глава 5

СДЕЛКА

В каменной чаше — змея. Она плавает в каком-то супе. Он отвратительно пахнет, и вот я понимаю, что это никакой не суп, а очень грязная вода, полная змеиных испражнений. К чаше подходит тварь, и тут я вдруг понимаю, как огромна змея и сама чаша. По длине змея во много раз превосходит рост твари. Через прутья вокруг чаши тварь пытается добраться до воды. Вот ему удается хлебнуть немного этой гадости, и пасть растягивается в уродливой улыбке. Мне неприятно смотреть на него, он весь такой неправильный. Змея извивается и пытается укусить его, но он лишь смеется и шаркает прочь.

Дневник сновидений Пчелки Видящей.

Как бы ни были удобны одеяния Элдерлингов, я не чувствовал себя подобающим образом одетым, пока, наконец, не облачился в свою собственную одежду. Затягивая потуже ремень и застегивая пряжку, я отметил, что за время путешествия из Оленьего Замка там прибавилось два свободных отверстия. Кожаный жилет вполне сойдет за легкий доспех. Не то чтобы я ожидал, что на меня станут набрасываться с ножом, но мало ли. Маленькие штучки в потайных карманах, коли доведется, сослужат мне свою смертоносную службу. Мысль о том, что, оказывается, кто-то извлек их перед стиркой, а потом аккуратно разложил обратно по местам, вызвала у меня улыбку. Я расправил жилет и похлопал себя по кармашку, в котором покоилась тонюсенькая удавка — Спарк вопросительно подняла бровь, но я ничего ей не сказал, довольно и этого.

Я покинул комнату, чтобы Спарк могла помочь леди Янтарь с прической и облачением. Лант уже подготовился, и при нем был Персиверанс, мне смутно вспомнился их недавний разговор, но я выбросил это из головы. Что было, то было. Похоже, Лант больше не боялся меня, а что до распоряжений, которые отдал ему Чейд в отношении меня — это стоит обсудить как-нибудь наедине.

— Ну что, мы готовы? — спросил Лант, вкладывая маленький плоский кинжал в потайные ножны на бедре. Я застыл. Кто же этот человек, в самом деле? Ответ пришел сам. Это тот, кем так восхищались Риддл и Неттл. Вдруг я понял, почему Чейд просил его приглядеть за мной. Пусть и нелестно для меня, зато непривычно успокаивает.

Персиверанс озабоченно хмурился.

— Меня что, посадят рядом с вами за ужином? Как-то странно.

За каких-то пару месяцев он из мальчишки-конюха превратился в моего личного слугу. А если быть честным, то, скорее, в товарища.

— Этого я не знаю. Если Спарк и тебя посадят за отдельный стол, держись к ней поближе.

Он кивнул с серьезным видом.

— Могу я кое о чем спросить вас, сэр?

— О чем же? — осторожно поинтересовался я. Перед встречей с нашими хозяевами я нервничал.

Он бросил на Ланта косой взгляд, словно бы стесняясь озвучить свой вопрос.

— О маге Грее. Иногда вы называете его Шутом, но сейчас он ещё и леди Янтарь.

— Так и есть, — я ждал, что он скажет.

Лант молчал, его тоже заинтриговали многочисленные обличья Шута.

— А Эш теперь — Спарк.

— И это так, — кивнул я.

— А Спарк — это девушка.

— Верно.

Он поджал губы, словно стараясь сдержать рвущийся наружу вопрос, а потом вдруг выпалил:

— Вам самому от этого не бывает как-то… странно? Неловко?

Я рассмеялся.

— Я знаю его долгие годы и в разных обличьях. В детстве он был шутом у короля Шрюда — отсюда Шут. Потом стал Лордом Голденом, магом Греем, сейчас — леди Янтарь. Но всегда при этом он оставался моим другом. Когда мне было столько же лет, сколько тебе сейчас, меня тоже это тревожило, — честно признался я. — Сейчас — нет, потому что теперь я знаю, кто он, кто я и кто мы друг для друга. И этого не изменить, неважно, какое он принимает имя или какую одежду носит. Как помещик Том Баджерлок или же как принц Фитц Чивэл Видящий — я просто точно знаю, что он мой друг.

Он с облегчением вздохнул.

— Значит, если мне неважно, кто Спарк на самом деле, это нормально? Я заметил, что вас это не смутило, значит, и мне пусть будет все равно, — он, похоже, сам запутался и потряс головой, потом добавил: — Когда она Спарк, то симпатичная.

— Очень даже, — тихо сказал Лант.

Я с трудом сдержал улыбку.

— Так на самом деле она — девушка по имени Спарк?

Трудный вопрос.

— Спарк бывает кем хочет. Иногда это Эш. Все равно, как быть одновременно отцом, сыном и, скажем, мужем. Просто разные ипостаси одного человека.

Он кивнул.

— Но с Эшем было проще разговаривать. Шутки были веселее.

Раздался стук в дверь, и к нам вошли леди Янтарь и Спарк. Леди Янтарь прибегла ко всевозможным ухищрениям, чтобы быть блистательной — и преуспела. Длинная юбка, кружевная переплетенная лентами блуза и расшитый жилет по всем правилам моды Оленьего Замка. Янтарь или, скорее всего, Спарк уделила особое внимание помаде, придавшей форму губам, и пудре, скрывающей шрамы. Черная подводка подчеркивала бледную прозрачность незрячих глаз.

Спарк выглядела миленько, но не более того. Видимо, сегодня она решила не привлекать к себе особого внимания. Никакого воинского хвоста, темные кудри свободно падали ниже плеч. Блузка цвета жженого сахара с воротником-стойкой, сверху — прямого покроя роба, скрывающая любой намек на грудь и талию. На губах Янтарь играла улыбка — не почувствовала ли она, как остолбенели при виде них Пер и Лант?

— На тебе эти одежды сидят куда лучше, чем на леди Тайм, — одарил я её комплиментом.

— Полагаю, и пахнут они куда лучше, — ответ в духе Шута.

— А кто эта леди Тайм? — спросил Лант.

На миг повисла тишина, а потом мы с Шутом рассмеялись. Я почти успокоился, когда Шут выдавил:

— Твой папаша.

И мы снова разразились хохотом. Лант не знал, смутиться ему или рассердиться.

— Не понимаю, что тут смешного? — вмешалась Спарк. — Гардероб этой старой леди мы разорили перед путешествием…

— Это длинная история, — ответила Янтарь в манере благородной леди. — Подсказка: комната леди Тайм имеет секретный проход в рабочий кабинет Чейда. В стародавние времена, когда ему нужно было показываться на людях, он делал это в облике леди Тайм.

У Ланта отвисла челюсть.

— Леди Тайм была одной из его излюбленных личин. Но подробнее об этом лучше рассказать в другой раз. Сейчас нам пора спускаться.

— Мы не подождем, пока за нами пришлют? — спросил я.

— Нет, этикет Дождевых Чащоб заимствован не у джамелийской аристократии, а в Бингтауне. Здесь все поборники равноправия, прагматичные и прямые. Ты у нас принц Фитц Чивэл Видящий, и за тобой последнее слово, но я знаю об их обычаях побольше твоего. Пожалуйста, позволь мне вести переговоры.

— Переговоры о чем?

— О проходе через их территорию. И, возможно, за её пределами.

— У нас нет ничего, что мы могли бы предложить взамен, — заметил я. Большая часть денег и некоторые ценные вещицы пропали после нападения медведя.

— Я что-нибудь придумаю, — ответила она.

— И это будет не сеанс исцеления. Я не смогу.

Её слегка подведенные брови приподнялись:

— Кто ещё может понять это лучше, чем я? — и она протянула мне руку в перчатке. Я шагнул вперед и положил её руку поверх своей.

Я видел, как Лант ухмыльнулся, когда Персиверанс повторил мой жест, чтобы Спарк могла взять его под руку. Она была удивлена, но сделала это. Я вздохнул и скомандовал:

— Итак, вперед.

У подножия лестницы ждала служанка, которая проводила нас в роскошную, изысканную залу. Там не было гобеленов и фигурных ковров, этим стенам и полам они были попросту не нужны. Казалось, нам предстояло отобедать в открытом поле, окруженном живописными холмами, по-осеннему зелено-золотыми. Свежую зелень травы, по которой мы шли, усеивали крохотные цветочки. Иллюзию нарушало только ощущение твердого камня под ногами и неподвижный воздух. Я услышал, как Спарк описала все это Янтарь, которая с грустью улыбнулась в ответ.

Четыре стола были расставлены незамкнутым прямоугольником, стулья для гостей обращены вовнутрь. Здесь не было места во главе стола. Некоторые хранители уже собрались, стоя рядом или рассевшись маленькими группками. Поразительно, как сильно они напомнили мне гобелен с Элдерлингами, украшавший стену моей детской спальни: высокие и стройные, с глазами цвета золота, меди или искристо-голубыми. Все были покрыты чешуей, кто-то больше, кто-то меньше, и у каждого прослеживался узор, такой четкий, словно смотришь на цветное оперенье птицы или крылья бабочки. Они были чужды и прекрасны, — необыкновенное зрелище. Я вспомнил детей, которых исцелил, и тех обитателей Дождевых Чащоб, которых уже видел здесь. Их изменения были настолько же причудливы, насколько красивы. Потрясающе — те, кого изменило общение с драконами, были такими разными.

Сопровождавшая нас служанка куда-то пропала. Мы стояли, нерешительно улыбаясь. Следует ли мне отослать Спарк и Персиверанса, или же они считаются членами «посольства из Шести Герцогств», которых касалось приглашение? Спарк тихим голосом описывала Янтарь комнату, присутствующих и их одежды. Я не стал вмешиваться.

Генерал Рапскаль возвышался даже среди рослых Элдерлингов и многих превосходил шириной плеч. Сегодня он выглядел не так воинственно в голубой тунике, желтых штанах и мягкой синей обуви. Оружия на нем я не увидел, хотя это не означало, что он безоружен. Подле него были те двое Элдерлингов, послушные его командам — один из них, как я догадывался, Кейс. Оба были мускулистые, покрыты оранжевой чешуей, глаза медного оттенка. С такими потасовка будет нелегкой.

У женщины-Элдерлинга в длинной тунике за спиной были сложены крылья, покрытые похожей на перья узорчатой чешуей синих и серебристых оттенков, с вкраплениями черного и белого. Интересно, насколько они тяжелы для её стройной некогда человеческой фигурки? Длинные черные косы были уложены рядами на голове и украшены бусинами и крохотными серебряными подвесками. Темноволосый мужчина-Элдерлинг рядом с ней был покрыт зеленой чешуей. Он посмотрел прямо на нас и что-то сказал своей подруге, а потом направился прямиком к нам. Я старался не пялиться на странный узор чешуи на его щеках, когда он приветствовал нас.

— Принц Фитц Чивэл, позвольте представиться. Меня зовут Татс. Мы с Тимарой благодарим тебя за то, что ты сделал для нашей дочери. Её ноги и ступни все ещё болят, но ей стало гораздо легче ходить.

— Рад, что смог ей помочь, — он не подал мне руки, я тоже не шевельнулся.

Заговорила Тимара:

— Благодарю тебя. Первый раз за многие ночи она может спать, не чувствуя боли, — тут она заколебалась, но потом добавила: — Ещё она говорит, что изменилось ощущение в груди. Раньше она не жаловалась на это, но теперь рассказала, что дышать, когда не стянута кожа, гораздо легче? — её интонация превратила утверждение в вопрос.

Я улыбнулся и коротко ответил:

— Рад, что теперь ей лучше.

Я смутно припомнил килеобразную грудную кость, наподобие птичьей… так это был их ребёнок? Было неудобно признаваться в том, что я не могу вспомнить, что именно сотворил с ней мой Скилл.

Тимара неподдельно серьезно посмотрела мне в глаза и перевела взгляд на Янтарь, тихо промолвив:

— Пусть вам воздастся по заслугам.

Раздался мелодичный звон. Тимара снова улыбнулась мне.

— Что ж, нам пора рассаживаться. Благодарю вас снова. И всегда.

Они элегантно удалились, и тут я обнаружил, что за время разговора прибыли другие Элдерлинги. Когда-то я был чутким убийцей, никогда не терявшим контроль за тем, что меня окружает. Сегодня это было не так, и не только потому, что я поднял вокруг себя прочные стены Скилла. Я утратил привычку быть постоянно начеку. Когда в последний раз я проявил себя как вымуштрованный Чейдом умелый убийца? Ненадолго же меня хватило. Случись такое в Ивовом Лесу, где я мирно жил с Молли, меня бы это только позабавило. Здесь и сейчас это было серьезной промашкой.

Я вполголоса сказал Ланту:

— Будь начеку. Заметишь что-нибудь сомнительное, сообщай мне немедленно.

Он одарил меня ошеломленным взглядом, готовый расплыться в улыбке, но сдержался. Вместе мы неспешно двинулись к столам. Я не заметил, чтобы при рассадке здесь руководствовались какими-то правилами. Король Рейн и королева Малта уже прибыли, хотя на данный момент были погружены в беседу с неким долговязым сине-чешуйчатым Элдерлингом. С ними был Фрон, который выглядел теперь намного живее. Похоже, беседовали они о нас, так как пару раз он жестами указывал в нашу сторону. Так нам садиться или нет? Как неловко, и как близко к возможной дипломатической катастрофе. Тимара посмотрела на нас, что-то сказала своему другу и поспешила к нам.

— Вы можете садиться, как вам хочется. Сядете своей компанией или вперемешку с нами?

Мне хотелось обменяться взглядами с Янтарь, вместо этого я легонько похлопал её ладонь у себя на локте, и она немедленно отозвалась:

— Вместе, если можно.

— Конечно, — но я не видел пяти подходящих свободных мест, и тогда Тимара по-простецки скомандовала: — Алум, Сильве, Джерд, Харрикин, а ну-ка вздрогнули и освободили немного места.

Элдерлинги, к которым она так резко обратилась, рассмеялись и пересели так, чтобы освободилось пять стульев.

— Пожалуйста, сюда, — сказала Тимара, и мы уселись. Сами они с Татсом сели, когда Малта и Рейн заняли свои места за столом. Ни тебе королевской процессии, ни торжественного объявления имен. Никаких титулов у хранителей, никаких очевидных различий по рангу. За исключением генерала Рапскаля.

Слуги внесли тарелки с едой и поставили на стол, чтобы Элдерлинги передавали их друг другу. Мясные блюда состояли из дичи: оленина и птица. Хлеба маловато, зато было четыре рыбных блюда и три разных вида корнеплодов. Меню явно свидетельствовало о том, что Кельсингра могла себя прокормить, но без особого разнообразия и изысков.

Персиверанс и Спарк разговорились с Элдерлингом по имени Харрикин. Его соседка Сильве походила больше на девочку, у неё была розово-золотистая чешуя, волосы редковаты, но зато голову украшали затейливые узоры. Они обсуждали рыбалку, и Сильве без смущения рассказывала, каких усилий стоило прокормить дракона в долгом путешествии из Трехога в поисках Кельсингры. Лант улыбался и кивал, но то и дело окидывал взглядом помещение. По правую руку от меня сидела Янтарь, рядом с Нортелем. Тот объяснил, что это его дракона мы встретили первым возле фонтанов, и выражал надежду, что Тиндер не вел себя слишком агрессивно — драконы не привыкли иметь дело с сюрпризами. Янтарь кивала и управлялась с приборами и едой так ловко, словно была зрячей.

Мы ели. Пили. Пытались беседовать в той неудобной манере, когда приходится стараться, чтобы тебя расслышали сквозь шум десятка других разговоров. Одно дело — находиться в гуще событий, другое — подглядывать откуда-нибудь из-за стены, видеть все как на ладони — уж тогда бы я быстро сообразил, кто тут с кем в союзе, кто чей соперник или враг. Зажатый в самом центре, я мог только строить догадки. Одна надежда на Ланта, удобно устроившегося между мной и нашими двумя слугами. Он мог вежливо избегать общения и собрать больше ценной информации.

Наконец, с едой было покончено. Нам предложили бренди и сладости, я выбрал бренди. Конечно, он не был похож на бренди из Песчаного края, но вполне приятный. Элдерлинги повставали со своих мест и начали ходить по комнате и беседовать, мы последовали их примеру. Королева Малта подошла снова извиниться и выразила надежду, что я восстановил свои силы. Фрон ошарашил меня пылкостью своей благодарности и гнева на поведение генерала Рапскаля. Дважды я замечал, как Рапскаль направлялся ко мне, но оба раза кто-то вставал у него на пути и отвлекал разговором. Мы вернулись на свои места, и тогда поднялся Харрикин и трижды постучал костяшками пальцев по столу. Внезапно воцарилась тишина.

— Хранители, поприветствуйте принца Фитца Чивэла, лорда Ланта и леди Янтарь из Шести Герцогств, посланников короля Дьютифула и королевы Эллианы. Сегодня мы с радушием встречаем их! Примите нашу глубочайшую благодарность!

Простые слова. Ни цветистых речей, ни упоминаний о былых договорах и оказанных услугах.

Это смутило меня, но Янтарь, казалось, этого и ждала: она встала, обведя слепыми глазами присутствующих. Может, она чувствует тепло тел, исходящее от смутно различимых фигур? С поразительной точностью она повернулась к Харрикину.

— Спасибо за радушный прием и угощение, а также за позволение обратиться к вам. Я буду говорить кратко и по делу, — по её губам скользнула улыбка. — Полагаю, со времени нашего прибытия слухи разошлись довольно быстро, и многим из вас наша история известна. Мы прибыли как посланники Шести Герцогств — это верно, но также верно и то, что направлялись мы не в Кельсингру. Поскольку принц Фитц Чивэл исцелил нескольких ваших детей, вам будет нетрудно вообразить, что чувствуешь, когда твоего ребёнка похитили. Мы уйдем отсюда своим путем, чтобы совершить возмездие над Служителями Белых.

Пока Янтарь набирала воздуха для следующей тирады, королева Малта решила вмешаться, проговорив низким тихим голосом:

— Леди Янтарь, могу я сказать, с вашего позволения?

В её словах не было упрека, лишь обычная просьба. Янтарь этого не ожидала, но согласно кивнула. Королева вздохнула и сложила руки на столе.

— Вчера мы, хранители Кельсингры, держали совет. Я рассказала всем вашу историю. Родители и некоторые из детей рассказали, что сделал для них принц Фитц Чивэл. Нас переполняет благодарность, и мы полностью разделяем мнение принца: жизни наших детей не могут быть пунктами в торговых соглашениях. Никакие золотые горы, никакие ответные услуги не возместят того, что принц сделал для нас. Мы можем ответить только бесконечной признательностью и будем помнить это вечно. А мы ведь теперь долгожители, — Малта сделала паузу и огляделась. — Но вдобавок ко всему вы осуществили наше мщение. Мы также страдали от разрушительных атак Калсиды — наши драконы и мы сами. Калсидийские шпионы и убийцы отправлялись на охоту за драконами, из частей тела которых делались лекарства, продлевающие жизнь старого герцога. Моего брата, воспевателя драконов Сельдена, истязали как сам герцог Калсиды, так и Эллик. Нам также известно, что Эллик руководил охотой на драконов. Когда наши драконы отомстили Калсиде, разрушив крепость герцога и убив его самого, Эллик бежал. Новая герцогиня Калсиды без сомнения будет, как и мы, счастлива узнать, что он погиб от вашей руки. Этим вы осуществили возмездие, о котором мечтала наша семья. И этот долг мы более чем готовы уплатить! Итак, Рейн, рожденный в семье Хупрус Торговцев Дождевых Чащоб, и я, рожденная в семье Вестрит Бингтаунских торговцев, прекрасно понимаем ваше желание следовать своей мести до её свершения. И поэтому мы взяли на себя хлопоты по доставке вас до Джамелии. Если вам будет угодно, как только Смоляной причалит в нашем порту, можете взойти на его борт и отправиться в Трехог, где вас будет ожидать живой корабль Совершенный. Он доставит вас до Бингтауна, а если пожелаете — то и в Джамелию. Мы уже послали птицу со всеми договоренностями по вашему путешествию. От имени своих семей мы надеемся, что вы воспользуетесь нашим гостеприимством на борту наших живых кораблей.

— Живые корабли, — в мальчишеском восторге промямлил Персиверанс. — Они, в самом деле, бывают?

Фрон ухмыльнулся:

— Мы дадим тебе убедиться в этом лично.

Я забыл все, что обещал Янтарь, и сказал:

— У меня нет слов.

Малта улыбнулась, и в её улыбке я увидел ту девчонку, которой она когда-то была.

— Это к лучшему, потому что я не закончила. У хранителей есть ещё кое-что, чем мы хотим вас одарить, — тут она замялась. — Эти вещи созданы Элдерлингами. Их можно использовать по назначению, но также можно и продать, если возникнет нужда, — она вздохнула. — Дурной тон — говорить о цене подарка, но я должна поставить вас в известность, что обычно такими вещами обладают только торговцы и продают их в Бингтауне за баснословную цену, — она на миг поджала губы. — Одаривая вас ими, мы нарушаем давно устоявшиеся традиции — торговцы Дождевых Чащоб и Бингтауна, возможно, будут оскорблены, узнав об этом.

Янтарь кивнула, её улыбка медленно становилась все шире.

— Мы не будем афишировать, что обладаем такими предметами. И будем дорожить ими, а расстанемся только в случае крайней нужды.

Облегчение, написанное на лице Малты, было очевидно, даже несмотря на её странную красоту Элдерлинга.

— Я признательна вам за понимание, — она кивнула Харрикину, и тот, отойдя к двери, обменялся с кем-то парой фраз, принял аккуратный деревянный ларец и водрузил его на стол перед нами. Затем он поднял откидную крышку и извлек из матерчатого мешочка браслет, в чьи изящные серебряные звенья были вставлены красные и зеленые камни. Он подал мне браслет с улыбкой, ожидая, что я буду потрясен при виде этого сокровища.

— Он… красивый, — промолвил я.

— Ты не знаешь, что это такое, — догадался он, сунул браслет обратно в мешочек и показал мне. — Смотри туда.

Я заглянул внутрь открытого мешочка, красные и зеленые камни светились.

— Это кристаллы огня, — сообщила Малта, — внутри них есть собственный свет. Камни в этом браслете самой чистой воды, очень редкие.

Следующий предмет, извлеченный из шкатулки, был похож на пористый серый кирпич. Харрикин продемонстрировал нам, что одна сторона кирпича выкрашена в красный цвет.

— Когда ставишь его красной стороной наверх, он дает тепло. Следите, чтобы в остальное время он хранился серой стороной кверху, потому что иначе может случиться пожар, — мы встретились взглядами, и он сложил сокровища обратно в шкатулку. — Надеемся, вы примете эти подарки вместе с нашей признательностью.

— Это большая честь для нас, — ответил я. Волшебные предметы, за которые можно выкупить хоть короля, в одной маленькой шкатулке. — Мы принимаем их с благодарностью, и будем вспоминать о вашем гостеприимстве всякий раз, когда будем их использовать.

— И вы вольны вернуться сюда, когда пожелаете, — заверила нас королева Малта.

Янтарь благодарно коснулась рукой ларца, но на лице её была решимость.

— Ваша щедрость велика, и все же я хочу просить вас ещё об одном подарке. Прежде чем я назову его, прошу, знайте, что этой просьбой мы ни в коей мере не хотим вас оскорбить.

Все озадаченно переглянулись. Я понятия не имел, о чем хочет попросить Янтарь. Их щедрость превзошла мои самые дерзкие ожидания, что ей ещё понадобилось? Янтарь продолжила тихим низким голосом:

— Я прошу немного драконьего Серебра. Самую малость. Ровно столько, сколько войдет в эти два флакона, — и она извлекла из кармана два стеклянных пузырька с плотными пробками.

— Нет, — твердо возразил Рейн, без намека на сомнение или извинение. Но Янтарь будто не слышала его:

— Скилл — так мы зовем магию, с помощью которой принц Фитц Чивэл исцелял ваших детей — основан на Серебре. Мы пока не знаем доподлинно, как именно они связаны, но эта связь неоспорима. Магия Кельсингры происходит из прожилок Серебра в камне. Память живших здесь людей, освещение зданий, бассейны с подогреваемой водой — все это берет начало…

— Нет, мы не можем, — отрезал Рейн. — Не мы владеем Серебром, это сокровище драконов, — он покачал головой. — Даже согласись мы на это, драконы не позволят вам взять его, это навлечет беду, как на вас, так и на нас. Серебро мы вам не дадим.

Я заметил, что Рапскаль заерзал, будто собрался что-то сказать. Искры гнева в его взгляде свидетельствовали о том, что он оскорблен просьбой Янтарь. Я должен был увести всех от этой темы и поспешно сказал:

— У меня тоже есть одна просьба, которую вы, вероятно, сочтете куда более приемлемой. И которая послужит на благо как Шести Герцогствам, так и Кельсингре.

Я замолчал.

— Проси, — разрешила королева Малта. Что-то прочитать на её фантастическом чешуйчатом лице было невероятно трудно, но я решил, что она тоже хотела побыстрее преодолеть неловкую ситуацию.

— Я хотел бы отправить послание королю Шести Герцогств Дьютифулу, в котором сообщу ему о том, что мы в целости и сохранности добрались сюда, а также о помощи, которую вы предложили нам для продолжения путешествия. Если я напишу такое письмо, найдется ли у вас возможность его переслать?

— Это запросто, — ответил Рейн, с явным облегчением от простоты моей просьбы. — Если письмо будет небольшое, птица может отнести его в Бингтаун, а уж там полно торговцев, кто посылает голубиную почту в Олений замок. Гарантирую, что ваш король получит письмо. Рано или поздно. Иногда весенние ветра затрудняют полет, но наши птицы сдюжат.

— Высоко ценю это, — сказал я и после небольшой заминки просто закусил удила. Чейд был бы против, но Кетриккен сама бы просила о подобном: — Король Рейн, королева Малта, в моей стране при дворе моего короля живут и другие люди, наделенные магией Скилла. И некоторые из них куда более искусны в целительстве, чем я, — окинув взглядом всех, я продолжал: — некоторые из присутствующих здесь просили меня о помощи, но для меня это слишком. Магия Серебра в Кельсингре чересчур сильна, я с ней не справлюсь. Я бы никогда не был столь… — я запнулся, подбирая слово. Жесток? Несдержан? — …поспешен в деле исцеления детей. Более грамотный целитель действовал бы намного аккуратнее. Что и говорить, полноценная группа Скилла с лучшим контролем над магией способна помочь не только детям Элдерлингов, но и любому человеку, рожденному с… — все уставились на меня. Я понизил голос: — … рожденному с особенностями.

Они словно были в ужасе. Или в шоке. Я их оскорбил? Изменения, которые некоторые из них претерпели от общения с драконами, просто бросались в глаза, но, возможно, говорить об этом в таком тоне считалось ужасно оскорбительным?

Тут заговорила Тимара, сидевшая довольно близко от нас, так что слова прозвучали четко и ясно:

— Тех, кто рожден с изменениями, можно было бы… вылечить?

Под столом рука Янтарь предупредительно сжала моё колено, но в том не было нужды. Я бы не стал обещать того, в чем не был уверен сам:

— Некоторых, думаю, можно.

Тимара подняла руки, чтобы, как мне показалось, спрятать в них лицо, но она просто уставилась на свои пальцы. Вместо ногтей у неё были черные когти. Она постучала ими друг о друга в задумчивости.

Тишина в зале сменилась оживленными перешептываниями. Королева Малта сказала:

— Как только вы напишете свое письмо… — но тут её голос сорвался.

И тогда вдруг заговорил Харрикин, оглядев своих собратьев за столом:

— Принц Фитц Чивэл предложил нам нечто невообразимое. Полагаю, нам следует оказать ответную щедрость. Мы всегда принимали как должное, что можем вести торговлю изделиями Элдерлингов исключительно на рынках Бингтауна и Дождевых Чащоб. Возможно, пришло время этот пункт договора отменить.

Малта была потрясена, а Рейн медленно произнес:

— Ты предлагаешь порвать с традицией, которая ведет начало от основания первых поселений Дождевых Чащоб. Да, многие из нас чувствуют себя не слишком обязанными торговцам Чащоб и тем более торговцам Бингтауна. Но все же насчет торговли волшебными предметами ещё следует подумать. Что же касается прочих товаров, не вижу причин, почему мы должны быть ограничены.

После этих слов все задумчиво закивали.

Король Рейн повернулся к нам:

— В древних картах нарисована прямая дорога, соединяющая Кельсингру и Горное Королевство. Думаю, пришло время обновить эти пути и стать торговцами в полном смысле этого слова, а не просто называться ими.

— Шесть Герцогств могут предложить многое для торговли. Овцы, шерсть и зерно у нас в изобилии, а также пойдут на продажу прочий скот, кожа, железо, — свои сомнения я замаскировал улыбкой. Одобрит ли Дьютифул мои экспромты на переговорах?

— Зерно в изобилии. Итак, теперь у нас есть хорошая причина для радости. В течение месяца мы направим своих посланников в Олений Замок! Поднимаю тост за открытие наших границ!

И это был далеко не последний тост за вечер. Я заметил, как Лант и Спарк переглянулись, когда лицо Персиверанса покраснело от выпитого вина. Спарк обняла его за плечи и увела прочь от увеселений, если не самой твердой походкой, то вполне пристойной. Чуть погодя я сам пожаловался на усталость, и Янтарь удалилась со мной, а Лант остался представлять Шесть Герцогств до конца праздника.

Когда мы неторопливо поднимались по лестнице, Янтарь тихо сказала:

— В семье короля Рейна есть родственники, очень сильно обезображенные Дождевыми Чащобами. Его сестра…

Я понял, к чему она клонит:

— Даже ради его сестры я не рискну…

— Да нет, я просто рассказываю тебе. Сейчас она в Трехоге, навещает семью. Даже если бы ты решил пойти на риск, ты бы не справился. Но если в нашей земле найдутся целители, способные помочь жителям Дождевых Чащоб, у Шести Герцогств появятся очень могущественные союзники.

До рассвета я сочинял свое письмо королю Дьютифулу. Подбирал слова с учетом того, что, возможно, кто-то прочтет их до того, как письмо попадет в руки Дьютифулу, если вообще попадет. Я с осторожностью упомянул, что мы добрались до Кельсингры и обеспечили себе надежный проезд в Джамелию. Ещё я просил короля организовать отъезд домой для Ланта, Пера и Спарк, а также предупредил, что вскоре ко двору могут прибыть послы Драконьих Торговцев с деловыми предложениями, и что при этой встрече обязательно должна присутствовать Мастер Скилла Неттл. Эти хранители драконов считают себя Элдерлингами и наследниками всех чудес и богатств Кельсингры. Как они поведут себя, если узнают об Аслевджале и его ценных находках? Заявят ли на них свои права? Или попытаются объединить свои знания об их волшебных свойствах с нашими? Чейд воспринял бы это как соперничество, Кетриккен — как естественную основу для союза. А Дьютифул и Неттл? Понятия не имею, как они воспримут. Я использовал здесь свой Скилл, так чем же обернется этот мелкий камушек — лавиной войны или первым кирпичиком в совместном освоении волшебного наследия? Как мучительно было для меня сказать столь мало и знать, что пройдет ещё много дней, прежде чем я снова смогу при помощи Скилла побеседовать со своими.

Точный день прибытия Смоляного предсказать было нельзя из-за таянья снегов, которые заметно подняли уровень воды в реке и усилили течение.

Каждый из нас справлялся с этим ожиданием по-своему. Меня крайне утомила необходимость поддерживать стены Скилла под напором воспоминаний этого города. Ел я исключительно в своих покоях и вежливо выпроваживал всех визитеров, кого только мог. Постоянная усталость от ежеминутной работы Скилла означала, что в город я выбирался крайне редко. Когда я в первый раз побывал здесь, разыскивая Верити, Кельсингра предстала передо мной пустынным местом. И Скилл-колоннами я тогда воспользовался впервые — по чистой случайности. Город в тот раз показал себя опасным местом. Забавно, что теперь, после основательного изучения магии Скилла, собственные Скилл-стены и городские улицы представляли для меня гораздо большую угрозу.

К сожалению, незримым потоком Скилла опасности не ограничивались. Генерал Рапскаль трижды настукивал в мою дверь, и каждый раз именно в тот момент, когда поблизости не оказывалось никого другого. В первый раз я разыграл перед ним сцену с недомоганием, сильно преувеличенным по сравнению с настоящим положением дел. Он настаивал на разговоре, но я картинно пошатнулся и медленно, но непоколебимо закрыл перед ним дверь. После того случая я больше не бросался открывать на любой стук. Леди Янтарь продолжала относиться к генералу Рапскалю со здравой осторожностью. Эти дни она проводила в Зале приветствий, навещала Малту и пересказывала мне сплетни об их старых друзьях и свежие новости из Бингтауна и Трехога. Лант, Спарк и Персиверанс были очарованы Кельсингрой, как младенец — новой погремушкой, да и хранители, похоже, с удовольствием и охотой показывали им чудеса города. Я велел ребятам быть осторожными, но в целом разрешил бродить где угодно. Пер, с вороной Мотли на плече, быстро нашел общий язык с прислугой и, сам того не замечая, в наших вечерних беседах донес до меня массу информации о внутреннем устройстве Кельсингры. По вечерам Янтарь и Спарк чинили изорванную медведем одежду, и Янтарь рассказывала истории Оленьего Замка, в том числе о похождениях пресловутой леди Тайм.

Однажды Пер спросил о её собственном детстве. И тогда нам рассказали о семье фермеров, о старшей сестре, которая была в восторге от, наконец, родившейся маленькой крошки. О пологих перекатах холмов, которые летом становились золотыми и на которых паслись добродушные бурые коровы. И тут она перестала говорить, и я понял, что дальше должна быть история про Клеррес. В тот вечер от неё больше было не добиться других рассказов, и я страшился того, что вскоре мне придется клещами вытаскивать из неё каждую относящуюся к делу деталь о том, что из себя представляет Клеррес. Она словно упрятала эти воспоминания в дальний ящик, а мне все равно надо было найти способ её разговорить, чтобы наши планы мести могли претендовать на хоть какой-нибудь успех.

Шут первый потребовал, чтобы я отправился в Клеррес и «убил их всех». Он ждал этой мести ещё до того, как похитили Пчелку. Задолго до того, как Двалия затащила её в Скилл-колонну и потеряла её там — он принял решение учинить там расправу. Я с таким тщанием готовился отправиться из Оленьего замка в одиночку в такую даль и осуществить там свою месть, что даже не задумывался о том, смогу ли выжить, и что будет со мной потом.

Но не только Шут, за мной увязались ещё и Спарк, Пер и Лант. Троих из них я мог отправить обратно в Олений Замок, но ради самого Шута и сохранения его жизни я должен выжать из него как можно больше сведений о Клерресе и Служителях Белых.

И каким же образом? Как добыть эту информацию у того, кто сам изрядно искушен в скрытности и обманных приемах?

В тот день погода больше напоминала затяжную зиму, чем раннюю весну, так что большинство из нас предпочло оставаться в теплых покоях, и только Пер не угомонился. Он ходил из угла в угол, потягивался и вздыхал, пока я не сдался и не разрешил ему побродить по городу.

Ближе к вечеру он ворвался к нам, всклокоченный и краснощекий, воскликнув:

— Мотли завела себе подругу!

Мы удивленно повернулись к нему.

— Мотли встретила другую ворону? Напомни мне закрасить ей белые перья, иначе их дружба продлится недолго, — ответил я.

— Нет! Вообще не ворону! — он почти выкрикнул эти слова, потом перевел дух и перешел на повествовательный тон: — Как вы мне велели, я был очень осторожен, разговаривал только с теми, кто сам ко мне обращался, и то — много не болтал. Хотя сегодня холодно, и народу на улицах было мало. Мотли отыскала меня и уселась на плечо. Мы шли к площади, где статуя лошади, и тут меня накрыл сильный порыв ветра, холоднющий, и Мотли взлетела, а потом вдруг заголосила, что твой менестрель: «О, ты, прекрасная, словно ало-багряные ягоды в тронутом льдом вине!» Понимаете, она будто стихи читала! Этот порыв ветра оказался красной драконицей, которая приземлилась прямо напротив меня! Когти заскребли по мостовой, хвост хлестал, — да она едва не затоптала меня! Я отшатнулся и упал, аж руки ободрал, — добавил он, демонстрируя нам свои ладони.

— Драконица угрожала тебе? — в ужасе предположил Лант.

— Нет, ни в коем разе. Она просто приземлилась. Но я все же перепугался и решил уйти подобру-поздорову. Я стал звать Мотли, но она подлетела и села прямо напротив драконицы, а потом говорит: «О, прекрасная алая королева, кормилица ворон!» И драконица наклонила голову к земле — я думал, сейчас она проглотит Мотли! Но вместо этого Мотли ей немножечко сплясала.

Пер распахнул руки пошире, задергал головой и покачался, словно птица в каком-то брачном танце.

— И что же было дальше? — поторопила его ошарашенная Спарк.

— У драконицы глаза закрутились, как вертушки на Весеннем Празднике. Она положила голову на землю, а Мотли вспрыгнула на неё и начала чистить чешуйки на морде, прямо вокруг глаз и ноздрей. Драконица издала такой странный звук, ну, знаете, словно чайник кипит!

— А потом? — судя по голосу, Спарк завидовала, что пропустила это зрелище.

— Ну, я стоял и ждал её. Когда у меня ноги от холода онемели, я позвал Мотли, но она даже не посмотрела на меня. У дракона глаза были полуприкрыты, как у большой сонной кошки. В общем, я оставил её и вернулся сюда, — и, нахмурив брови, он спросил меня: — По-вашему, с ней все будет в порядке?

— По-моему, да. Мотли — умная птица, — ответил я, размышляя о возможной древней связи ворон и драконов. Вороны — известные падальщики и следуют за хищниками. Союз ворон и драконов, похоже, был вполне естественным. — Очень умная птица, — повторил я и подумал, что свои тайны она раскроет мне, только если захочет.

— Это точно! — с гордостью отозвался Пер. — Она такая.

Однажды солнечным днем я проснулся после полуденного сна совершенно один. В голове стоял туман, я чувствовал себя вялым, поэтому решил, что небольшая прогулка по городу пойдет мне на пользу. Облачившись в свой парадный «это-принц-из-Шести-Герцогств» плащ, я вышел наружу. Деревья на дальних холмах за Кельсингрой, судя по виду, наливались соками. Некоторые — возможно, ивы — были усеяны набухающими листовыми почками, словно кто-то нанизал на гибкие ветви зеленые бусы. Горы сбросили свои снега. Как давно мы с Ночным Волком жили там на лесистых склонах, по-волчьи охотясь и потом крепко засыпая? Не иначе, в прошлой жизни.

От пронизанных нитями Скилла камней зданий до меня начали доноситься воспоминания Элдерлингов. Поначалу — отдаленные и невнятные, словно комариный писк, но вскоре все более настойчивые, гудящие, словно пчелиный рой. Мои стены ощутили напор, защита трещала по швам. Я повернул домой, но уже начал различать обрывки разговоров и неясные тени фигур. Поток Скилла бушевал вокруг, словно могучая волна, грозящая оторвать меня от земли и унести в открытый океан. Какой же я глупец, что вышел в одиночку! Поспешив к Залу приветствий, я обнаружил, что меня догоняет Рапскаль. Попытки совладать с нашептываниями древних Элдерлингов вконец притупили моё чутье. Я замедлил шаг и теперь шёл пошатываясь — пусть думает, что я слабее, чем есть на самом деле. Хотя, по правде говоря, я выдохся настолько, что не справился бы даже с нападением решительного ребёнка, не то что этого воина-Элдерлинга.

Он быстро нагнал меня:

— Принц Фитц Чивэл, рад, что вы более-менее оправились после магического истощения.

— Этоочень любезно с вашей стороны, генерал Рапскаль. Однако даже эта краткая прогулка чересчур утомительна, так что я, пожалуй, отправлюсь в постель, как только доберусь до дома.

— О, ясно. Какая жалость. Я надеялся поговорить с вами. О крайне важных вещах, — добавил он, понизив голос, словно нас кто-то мог услышать. Неужели он хочет приватно донести до меня очередную угрозу? Но, взглянув на него, я встретил просьбу в его глазах и чуть ли не примирение. — Я был не прав в отношении вас. Хеби сказала, что я должен изменить свое мнение, — он усилил нажим. — Ей снился сон. Или, похоже, что-то вспомнилось. Она сообщила мне, что ваша цель — достойная. Такая, что она её поддерживает, — здесь он вообще перешел на шепот: — Она желает, чтобы я помог вам любой ценой уничтожить Служителей и их город. Любой ценой, — он наклонился ближе и положил руку мне на локоть, словно заговорщик. Его глаза блестели нечеловеческим блеском. Моя настороженность превратилась в тревогу, когда он сообщил: — Ваша ворона и Хеби стали близкими друзьями.

— Хеби? — уточнил я, пытаясь улыбнуться в ответ. Моя ворона?

— Это мой дракон. Думаю, вы уже слышали о Хеби? Моя алая дорогуша, — на мгновенье в его улыбке проскользнула мальчишеская ухмылка. — Ей понравилась ваша ворона — по имени Мотли, кажется. Мотли расхваливает её и воспевает её красоту. До появления этой птицы лишь я один восхищался ею так, как она заслуживает. Хеби совершенно очарована этой Мотли. Но я хотел бы поговорить не об этом, а о вашей миссии — прикончить Служителей Белых. Хеби это одобряет.

Я попытался понять, что он хочет до меня донести:

— То есть ваша драконица увидела во сне или вспомнила, что ей понравится, если мы убьем Служителей Белых?

Его улыбка сделалась шире, обнажая человеческие зубы в драконоподобном рту:

— Именно так, — он показался мне очень довольным.

Я остановился и прислонил руку к фасаду ближайшего здания, в надежде немного перевести дух. Как опрометчиво. Улица внезапно наполнилась Элдерлингами — синими, серебристыми, зелеными, высокими, сухопарыми, с причудливым узором чешуи на лицах и в изысканно струящихся одеждах. Сегодня на Площади Королевы состоится состязание музыкантов, и приз вручит сама королева.

— Эй! Очнитесь, принц. Я отведу вас в Зал приветствий, там голоса не так слышны.

Помню, что я шёл, а генерал Рапскаль крепко держал меня под руку. Состязание музыкантов истаяло, как сон. Рапскаль вел меня и, возможно, что-то говорил.

— Мне нехорошо, — услышал я собственный голос.

— С вами все в порядке, — ободряюще ответил он. — Это от неожиданности. Если выбрать один из голосов и быть готовым разделить жизнь конкретного Элдерлинга, можно узнать очень многое. Я сам так делал! До того, как вобрать в себя воспоминания древнего воина, я был неуклюжим, открытым, глупым мальчишкой, которого остальные хранители кое-как терпели, но никто не уважал. Никто.

На этих словах его голос дрогнул, и он замолчал. Я пересмотрел свое мнение насчет того, сколько ему лет. Он откашлялся.

— Похожее довелось пережить и моему дракону — Хеби. Она никогда особо не общалась с остальными драконами или другими хранителями. Когда мы встретились, она была мелкой и неуклюжей. Прочие драконы презирали её. Она даже не могла вспомнить свое настоящее имя, и мне пришлось назвать её. Зато среди них всех она первая смогла летать, и первая стала охотиться, — его распирало от гордости, словно он говорил об успехах своего ребёнка. Он заметил, что я изучаю его, и коротко мотнул головой. Мы остановились.

— Моя комната. Мне нужно отдохнуть, — тихо проговорил я, и это была чистая правда.

— Конечно, — ответил он. — Буду рад вас туда сопроводить.

Он похлопал по моей ладони, лежащей у него на локте, и по этому жесту я узнал о нем куда больше, чем мне того хотелось. Мы снова двинулись — мне бы помедленней, но я сцепил зубы и держал шаг. Хорошо бы Лант был в комнате, когда мы туда доберемся. Интересно, когда это я стал так сильно полагаться на его защиту?

Внезапно я ощутил, как мне не хватает Риддла.

— Вот так, — подытожил он, и я подумал, не упустил ли чего-то из сказанного, пока мои мысли блуждали? — Поэтому все, что Хеби вспоминает или видит во сне, очень важно.

Мы достигли Зала приветствий. После яркого дневного света внутри все казалось тусклым. Двое Элдерлингов повернулись и уставились на нас, когда он подвел меня к лестнице.

— Вперед, — весело сказал Рапскаль. Он был куда сильнее, чем казался на вид.

— Благодарю за помощь, — сказал я, когда мы добрались до двери в мою комнату, возле которой я бы предпочел с ним расстаться, но он проследовал за мной внутрь.

— Вот, садитесь за стол, а я попрошу принести еду.

Что ещё мне оставалось? Я сел. Борьба против голосов в голове вконец истощила меня физически. Якобы устраиваясь поудобнее, я проверил доступность подаренного Риддлом миниатюрного клинка, спрятанного в поясе штанов. Если понадобится, я мог бы достать его и — скажем, отрезать кусочек мягкого масла. Я пытался вызвать в себе злость, чтобы пробудить остатки сил в ослабевшем теле, но обнаружил лишь страх, от которого колени позабыли, зачем они вообще нужны. Дружелюбный вид Рапскаля не унял мою тревожность. Его настроение, насколько я мог судить, все время менялось, и при этом он был вовсе не глуп. Похоже, он единственный догадывался, что мы не до конца откровенны с жителями Кельсингры. Так с кем же я имею дело — с решительным военным стратегом, готовым на все ради защиты Кельсингры, или с меланхоличным юнцом, озабоченным тем, что снится его дракону?

Нажав на некий орнамент — цветок рядом с дверью, он присоединился ко мне за столом.

— Как это работает? — спросил я в надежде потянуть время и раскусить его. — Цветок — это кнопка?

— Понятия не имею, просто работает. Внизу на кухне точно такой же рисунок начинает светиться и жужжать. Для каждой комнаты свой цветок, — он пожал плечами. — Мы тут столько ещё не знаем. Всего полгода назад мы догадались, что те помещения — на самом деле кухня. Посредине там бассейн, который наполняется горячей или холодной водой, и никаких печей или очагов. Вот такая странная кухня. Хотя у моей матери вообще не было ни печки, ни даже какой-либо кухни, насколько я помню.

Тут он впал в угрюмое молчание. Найдя, наконец, спасение от уличных наваждений Скилла, я захотел побольше разузнать о снах его драконицы. Но ещё надо было как-то заранее предупредить тех, кто может сюда зайти. Не доверял я этому Рапскалю ни на йоту. Возможно, он выдумал все эти драконьи сны, чтобы найти повод пробраться в нашу комнату? Выждав три удара сердца, я спросил:

— Так, значит, ваш дракон видел во сне Клеррес?

Рапскаль очнулся от своих мыслей и посмотрел на меня.

— Да, Клеррес! Это слово она и вспомнила. Значит, сон истинный, основанный на воспоминаниях драконов-предков! — радостно воскликнул он.

— Простите, вы сказали — воспоминания драконов-предков?

Он улыбнулся и подпер кулаком подбородок.

— Теперь это уже не секрет. Когда змей превращается в дракона, в нем просыпается память его драконьих предков. Так что он сразу знает, где лучше охотиться, где устраивать гнездо, помнит имена и события из жизни своих предшественников. По крайней мере, так должно быть. Но наши драконы пробыли змеями слишком долго, а в коконах — слишком мало. Они появились на свет с обрывками воспоминаний. Моя Хеби почти ничего не помнит о своей родословной. Но иногда во сне память к ней возвращается. Надеюсь, по мере роста она сможет вспомнить многое из жизни своих предков, — его глаза широко раскрылись и на миг блеснули. Он плачет? Этот безжалостный человек? Рапскаль продолжил с болью в голосе: — Я люблю её такой, какая она есть. Всегда любил и буду. Но драконьи воспоминания имеют огромное значение для неё, — он посмотрел мне в глаза — ну вылитый страдающий папаша! — Если я хочу для неё того же — значит ли это, что я бессердечен? Что жду, когда она станет лучше?.. Нет! Она и так чудесная, что может сделать её лучше? Почему я так хочу этого для неё? Неужели я предатель?

Найти в жертве что-то общее с собой — для убийцы хуже не придумаешь. До чего же знакомый вопрос — я сам слишком часто, лежа рядом с Молли, гадал, не чудовище ли я, если хочу, чтобы моя дочь была здорова, как прочие дети? На миг наши с Рапскалем сердца словно облились одной и той же кровью. Но потом раздался шепоток чейдовых уроков: «Вот оно — слабое место в его броне».

У меня была своя миссия, был Шут. Мне нужна информация, и что, если этот мальчик-генерал ею обладал? Я, словно бы тронутый его словами, подался вперед и с напускной добротой сказал:

— Как удивительно, в таком случае, что ей приснился Клеррес и Служители! Ведь ни вы, ни она никогда там не были? — скормить ему пару крошек своей информации и посмотреть, что он разболтает, при этом держаться спокойно, обставить все так, будто мы здесь ведем светскую беседу, а не меряемся силами.

Моя уловка сработала. Его лицо озарилось.

— Никогда! Значит, это место настоящее, и название тоже настоящее! Выходит, это подлинное воспоминание, а не пустой сон! — его грудь ходила ходуном от возбуждения, глаза, раньше такие настороженные, теперь были широко открыты. Я ощутил, как что-то начало исходить из него — не Скилл и не Уит. Некая смесь того и другого? Это и есть то, что связывает хранителя и дракона? Тогда я понял, что во время разговора он держал свои стены поднятыми, но сейчас открылся Хеби и сообщал ей, что её сон — подлинное воспоминание. Где-то в Кельсингре радостно взревел дракон. Ему вторило далекое воронье карканье — или мне показалось?

Я вернул его в требуемое русло, сказав:

— Клеррес существует, как и Служители. Но, боюсь, сверх этого у меня сведений для вас не найдется. Наш путь лежит в неведомое.

— Ради мести, — уточнил он тихо.

— Ради мести, — подтвердил я.

Рапскаль изогнул брови и на мгновенье показался мне обычным человеком.

— В таком случае, полагаю, нам стоит присоединиться к вам. Судя по тому, что Хеби вспомнила, это темное и внушающее беспокойство место. Она в равной степени ненавидит и боится его.

— Что же ей удалось вспомнить? — осторожно спросил я.

Он нахмурился.

— Подробностей мало. Предательство и измена. Поруганное доверие. Драконы умирали. Или, возможно, были убиты, — он смотрел в стену, словно видел сквозь огромное расстояние, а потом снова повернулся ко мне. — Ей не совсем ясно, что и как, но это-то особенно тревожит.

— Может, другие драконы вспомнили бы то, чего она не может?

Он отрицательно потряс головой.

— Я же говорил вам, все драконы Кельсингры родились с обрывочной памятью.

Тинталья. И Айсфир. Я постарался сохранять спокойное выражение лица. Оба этих дракона не принадлежали к выводку Кельсингры. Тинталья вышла из кокона за годы до местных драконов и долгое время считала себя единственным в мире выжившим представителем своего рода. Моё общение с ней было в крайней степени неприятным. Она мучила Неттл, являлась ей во сне и угрожала, да и мне тоже — и все ради того, чтобы мы спасли для неё Айсфира. Он же — подлинно древний дракон, который, обнаружив, что остался один, вморозил себя в ледник. Мы с Шутом извлекли его изо льда и вернули в мир. Айсфир должен был сохранить все воспоминания о том, что случилось с его собратьями. Но, насколько я его знал, шансы, что он поведает мне хоть что-то, крайне невелики.

А генерал Рапскаль продолжал разглагольствовать о своей драконице:

— Моя Хеби совсем не такая, как остальные. Всегда меньше ростом, всегда — кто-то скажет — чуть отстает в развитии, и, боюсь, она никогда не догонит в размерах других. Она редко разговаривает, а когда говорит, то, в основном, обращается исключительно ко мне. Не проявляет никакого интереса к брачному полету, — тут он помолчал. — Она младше всех, что в бытность свою змеем, что сейчас. Мы полагаем, она из последнего поколения драконов, живших перед катаклизмом. Некогда, во времена процветания драконов, из драконьих яиц вылуплялись змеи, которые тут же уходили в море. И там они пребывали, плавая и питаясь, следуя за миграцией рыб, пока не становились достаточно крупными, чтобы пройти вверх по Реке Дождевых Чащоб к пляжу окукливания. Вот как все было тогда. У многих драконов есть воспоминания, как помогать змеям соткать свой кокон и погрузиться в него. А на следующее лето из коконов выходили драконы — сильные и правильно сложенные, готовые к полету и к своей первой охоте.

Он грустно покачал головой.

— С нашими драконами было не так. Они… заблудились. Слишком долго они оставались змеями из-за того, что какая-то катастрофа изменила береговую линию и вход в реку, и невозможно было достичь пляжей окукливания. Хеби и, как я думаю, ещё несколько поколений драконов попали в ловушку, оставаясь в море гораздо дольше, чем положено.

Я кивнул, и хотя в моем мозгу роились мысли совсем о другом, я понимал, что услышать это было очень важно. Не стоит говорить ему, что я знаю о двух старших драконах куда больше, чем он.

— Хеби подозревает, что когда рухнули города Элдерлингов, не весь драконий род погиб. Очевидно, что остался Айсфир, — его голос стал мрачным. — Я размышлял об этом. Считается, что все Элдерлинги, жившие в Кельсингре, погибли, но это не так. Я погрузился в воспоминания одного Элдерлинга, который прошел через разрушение города. Его глазами я видел, как сотрясается земля, и спасаются Элдерлинги. Но куда? Я считаю, в места, которые отмечены на карте в башне, — он посмотрел на меня, и я призвал все свое самообладание, чтобы выглядеть ошеломленным при последующих его словах: — Мне неизвестно, как творится эта магия, но они явно ушли сквозь стоячие камни. Те самые, где я впервые встретил вас.

— Они ушли сквозь камни? — повторил я, словно не был уверен в услышанном.

— Сквозь камни, — подтвердил он и внимательно на меня посмотрел. Я старался дышать спокойно и размеренно, глядя на него с интересом. Пауза повисела ещё какое-то время, и потом он продолжил: — Я не получил образования, принц Фитц Чивэл, но я не дурак. Этот город может многое поведать. Пока прочие боялись заблудиться в воспоминаниях, которые он хранит, я исследовал их и узнал многое. Но некоторые вещи, о которых я узнал, вызывают только ещё больше вопросов. Не кажется ли вам странным, что все до единого Элдерлинги и драконы сгинули в результате одной-единственной катастрофы?

Теперь он ни столько разговаривал со мной, сколько объяснял что-то самому себе. Меня это полностью устраивало.

— Некоторые поселения Элдерлингов были уничтожены, это мы знаем. В Трехоге с давних пор раскапывали то, что осталось от погребенного города Элдерлингов. Возможно, то же случилось и с другими городами. Но человечество не вымерло, как те же попугаи, обезьяны. И как же так вышло, что поголовно все Элдерлинги и драконы исчезли? Само собой, должно было значительно сократиться их количество. Но вымереть полностью? Это как-то странно. Я видел, как многие спаслись бегством из гибнущего города — что сталось с ними? Что случилось с драконами, которые были далеко отсюда? — с металлическим скрежетом он почесал свой чешуйчатый подбородок ногтями с радужным отливом и посмотрел мне в глаза. — Предательство и тьму вспоминает Хеби. Землетрясение, конечно, беда, но не измена. Сомневаюсь я также и в том, что Элдерлинги предали своих драконов. Так о каком предательстве она вспоминает?

Я решился на вопрос:

— Что по этому поводу говорит Айсфир?

Он презрительно хмыкнул.

— Айсфир? Да ничего. Бесполезный громила, что для драконов, что для Элдерлингов. Он вообще с нами не разговаривает. У Тинтальи не было выбора, вот она и взяла его в качестве самца. Но он показал себя недостойным. Мы редко видим его здесь, в Кельсингре. Впрочем, я слышал одну песню менестреля про Айсфира, в которой говорилось, как он выбрался изо льда. Злая белокожая женщина — её ещё называли Белым Пророком — пыталась его убить. И вот мне интересно: если кто-то покончил с драконами, почему не сделал того же с Айсфиром?

История об Айсфире и Бледной Женщине добралась уже до Кельсингры. В то время я носил имя Тома Баджерлока, и немногие менестрели знали о моей роли в крахе Бледной Женщины. Но Рапскаль прав. У Айсфира наверняка есть причины ненавидеть её и, возможно, всех Служителей заодно. Существует ли способ пробудить эту ненависть и убедить его помочь мне совершить возмездие? В этом я сильно сомневался. Если он не горел желанием разделаться с собственными обидчиками, то проблемы каких-то людишек ему и подавно неинтересны.

Я оставил мысль об Айсфире.

— Я не все понимаю из того, что вы мне рассказали. Так драконы Кельсингры разного возраста? Но разве они не появились на свет в один день?

Он снисходительно улыбнулся:

— Внешний мир много чего не понимает про наших драконов. С момента брачных игр и откладывания яиц до окукливания проходит время, за которое сменяется одно или даже несколько поколений людей. А если морские змеи, допустим, попали в голодный год или их далеко отнесло штормами, то может пройти ещё несколько лет, прежде чем они сплетут свой кокон. Те змеи, которых Тинталья вывела из моря, пережили бедствие, но некоторые из них находились в море на многие годы дольше остальных. Змеи были обречены там оставаться с момента гибели драконов, а ведь никому неизвестно, как давно это случилось. Мы с Хеби считаем, что она была самой юной из тех, кто все-таки достиг берегов Реки Дождевых Чащоб. Её память предков, пусть и обрывочная, хранит эпизоды из самой свежей истории драконов, прямо перед почти полным их вымиранием.

Пришло время задать самый важный вопрос.

— Помнит ли Хеби что-то о Клерресе или Служителях, что может помочь мне в их поиске и уничтожении?

Он грустно покачал головой:

— Она их ненавидит, но также сильно боится — а других вещей, которых она бы боялась, я не знаю. Она пришла в ужас, когда я предложил поднять всех наших драконов вам на помощь, и предупредила, чтобы мы и носу не казали вблизи того проклятого места. Если сны помогут ей вспомнить все, она, возможно, решится сама свершить свою месть, — он пожал плечами. — Или же если эти воспоминания будут столь ужасны, наоборот, навсегда станет избегать Клеррес.

Вдруг он поднялся, отчего я отодвинулся назад вместе с креслом и напряг каждый мускул. Заметив мою реакцию, он печально улыбнулся. Я не коротышка, но даже встань я в полный рост, он бы возвышался надо мной. Однако он вежливо произнес:

— Пусть мой дракон сейчас не готов лично разделаться с этими «Служителями», я хотел бы сам всех их убить. Ради неё, — он посмотрел мне прямо в глаза. — Не стану извиняться за свое поведение в день, когда вы пришли в мой город. Моя подозрительность оправдана, к тому же я и до сих пор сомневаюсь насчет того, что вы о себе рассказали. Никто не видел, как вы спускались в Кельсингру с холмов. У вас было больше поклажи, чем, по моим представлениям, удобно брать с собой в дальнюю дорогу. Никто из вас не выглядел изнуренным, как те простые путники, которые доходят до нас длинным путем через дебри. Я относился к вам с подозрением — и не мог иначе. Я был уверен, что только древние Элдерлинги способны путешествовать, используя стоячие камни как порталы.

Он замолчал. Я встретил его взгляд и ничего не сказал. Искорка гнева вспыхнула в его глазах с металлическим отливом.

— Ну что ж, храните свои тайны. Я пришел к вам не для ответов на свои вопросы, а ради Хеби. Это она настаивает, чтобы я помог вам. И поэтому, несмотря на мои собственные соображения, по её требованию я дам вам это. И вынужден положиться на вас в том, что этот подарок вы не покажете никому — ни человеку, ни Элдерлингу, ни дракону — пока не окажетесь достаточно далеко от Кельсингры. Представления не имею, какое применение вы найдете ему. Коснувшись Серебра, леди Янтарь погрузила пальцы в собственную смерть, а также оставила отпечаток смерти и на вас. Не завидую вам обоим. Но я искренне желаю вам успеха в вашей миссии, прежде чем вы оба погибнете.

Говоря это, он засунул руку за отворот своего жилета. Мои пальцы легли на рукоять ножа Риддла, но то, что он извлек на свет, было вовсе не оружием в общепринятом смысле этого слова. Сначала мне показалось, что пузатый флакон весь сделан из металла, пока я не заметил, как медленно перекатывается внутри него Серебро.

— Вот один из немногих сохранившихся сосудов, которые использовали в работе мастера по Серебру. Стекло очень толстое, пробка подогнана так, чтобы надежно удерживать содержимое. Но, тем не менее, советую обращаться с ним осторожно.

— Вы показываете мне стеклянный флакон Скилла? — я уже ни в чем не был уверен.

Он положил его на стол, и флакон покатился, пока он не остановил его рукой. В толщину флакон был сравним с рукоятью весла и удобно поместился бы в большой мужской ладони. Рапскаль извлек из-за пазухи второй точно такой же и поставил рядом с первым. Стеклянные стенки тихонько звякнули друг об друга, а внутри них серебристая субстанция заколыхалась и пошла кругами, как жидкий жир в перемешиваемом супе.

— Показываю вам? Нет, я вам их даю. После того, чем поделилась со мной Хеби, я полагаю, что леди Янтарь просила именно это, чтобы использовать против Служителей. Так что вот оно, ваше оружие. Или источник магии. Или как там ещё вам нужно его использовать. Это от Хеби, добровольный дар дракона, поскольку только дракон может пожаловать кому-то драконье Серебро.

В дверь постучали. Он схватил Серебро и всучил мне, резко прошипев:

— Спрячьте его.

Обескураженный, я неловко взял флаконы, но потом решительно сжал их. Они были теплые, гораздо тяжелее, чем я ожидал. За неимением других тайников поблизости, я сунул их за пазуху своей рубахи и положил руки на край стола, чтобы заслонить образовавшуюся выпуклость, пока он шёл открывать дверь.

— А, ваш обед, — объявил он, пропуская слугу, который смерил его пораженным взглядом, прежде чем подошел к столу и начал раскладывать передо мной еду. Его лоб и щеки в районе скул были покрыты чешуей, губы тонкие и натянутые, как у рыбы, а когда он приоткрыл рот, внутри мне удалось разглядеть плоский серый язык. Глаза его также странно двигались, когда он посмотрел на меня. При виде этой безмолвной мольбы я отвел взгляд. Мне хотелось извиниться за то, что не могу помочь ему, но я не решился даже затронуть эту тему. Мне было стыдно, но в душе я благодарил его. Он молча кивнул и вышел прочь, скользнув взглядом по Рапскалю. Слухи о моем госте быстро дойдут до кухни, а оттуда разнесутся повсюду.

— Не отобедаете ли со мной? — предложил я генералу, но он покачал головой:

— Нет. Думаю, через пару минут здесь начнет шмыгать друг за другом прочая обслуга, чтобы убедиться, что я не причинил вам вреда. Какая жалость, я так рассчитывал узнать, как вы путешествуете через колонны. И почему Хеби говорит, что вы пахнете так, словно вы связаны с драконом, хотя и ни с одним из тех, что ей известны. И, пожалуй, я знаю много чего, что могло бы пригодиться вам, — он вздохнул. — Когда нет доверия, мы столько теряем. Прощайте, принц Фитц Чивэл Видящий. Надеюсь, торговый и магический союзы, которые вы предложили, принесут пользу нашим народам. И не выльются в войну.

Эти холодящие душу слова были его прощанием. Как только за ним закрылась дверь, я встал и упрятал флаконы со Скиллом в свой рюкзак, но сначала как следует взвесил в руке каждый сосуд и понаблюдал, как содержимое идет завихрениями от моего прикосновения, проверил обе пробки — они выглядели прочными и слегка тягучими, как будто их просмолили. Каждый флакон я засунул и завязал в носок, носки завернул в шапку из толстой шерсти, после чего уложил все на дно рюкзака. Стекло флаконов выглядело толстым и прочным, но я решил не рисковать. Конечно, в одном я с Рапскалем согласен: об этих штуках не буду говорить никому, тем более Шуту. Не знаю, зачем Янтарь понадобилось просить о драконьем Серебре. Пока она не сочтет нужным посвятить меня в свои планы, я не собирался отдавать Серебро в её распоряжение. Меня тревожило, что она посеребрила кончики своих пальцев, и я пока не решил для себя, как относиться к тому, что она обновила отпечатки, некогда украшавшие моё запястье. Я вздохнул. Конечно, моё решение было разумным, тогда почему я чувствую себя виноватым? Пожалуй, даже хуже. Коварным и скрытным.

Остальные в отличном настроении собрались ближе к вечеру, полные рассказов о городе. В старинном дендрарии от деревьев, конечно же, ничего не осталось, зато сохранились статуи, которые медленно меняли свои позы, и фонтаны, звенящие, словно радостные детские голоса. Лант и Спарк видели неясные тени Элдерлингов, гуляющих среди призрачных деревьев и взбирающихся по лианам. Янтарь им поддакивала, но Персиверанс выглядел несчастным.

— Почему я ничего не вижу и не слышу? — возмутился он. — Даже Янтарь слышит их шепот! Когда над нами пролетают драконы, все говорят, что слышат, как они перекликаются друг с другом. В основном, оскорбления или предупреждения, чтобы не лезли на их охотничью территорию. Но я слышу только рев, как у лося в брачный сезон.

Возмущение в его голосе граничило с гневом.

— Вот бы и ты видел и слышал то же, что и мы, — тихо промолвила Спарк.

— Так почему я не могу? — пристал он ко мне.

— Точно не знаю. Но, похоже, эта такая штука, с которой надо родиться. Некоторым присуща восприимчивость к магии. К Скиллу или Уиту. Если есть такая восприимчивость, её можно развить. Как у пастушьих собак родятся щенки, которые ещё до обучения в общих чертах представляют, как надо загонять овец, а у ищеек — как идти по следу.

— Но собак можно научить, как пасти или охотиться, даже если они другой породы. Можете меня тогда научить, как видеть и слышать то, что могут другие?

— Боюсь, не выйдет.

Пер бросил взгляд на Спарк, и я почувствовал в нем, возможно, соперничество или просто желание делать что-то вместе. Лант спокойно сказал:

— Я вижу и слышу не так много, как другие.

— А я — вообще ничего! — буквально вскричал мальчик.

— А может, это не недостаток, а дар. Возможно, тебе стоит подумать о нем, как о броне, которая сдерживает магию. Благодаря твоей невосприимчивости ты смог противостоять порыву присоединиться к остальным в ночь, когда было совершено нападение на Ивовый Лес. И поэтому смог помочь Пчелке прятаться, попытался увезти её. Ты глух к Скиллу и магии Кельсингры, но это не столько слабость, сколько твой щит.

Если я надеялся этим успокоить его, то напрасно.

— О да, это так здорово помогло ей, — с горечью ответил он. — Пчелку все равно схватили. И все равно погубили.

От его слов у всех упало настроение, мы впали в угрюмое молчание. Любые милые чудеса, увиденные в волшебном городе, перекрывало мрачное облако воспоминаний о том, почему мы оказались здесь.

— Сегодня меня навестил генерал Рапскаль, — сказал я, бросая каждое слово, словно камни в тихий пруд.

— Что ему было надо? — спросила Янтарь. — Он тебе угрожал?

— Отнюдь. Он сказал, что пришел пожелать нам успеха в нашей мести. И эта его драконица, Хеби, видела во сне Служителей. И Клеррес, — так я вкратце пересказал им суть сказанного Рапскалем.

После моих слов снова повисла тишина. Первым заговорил Пер:

— И что все это означает?

— Рапскаль подозревает, что драконов некогда постигла большая беда. По его словам, Хеби ненавидит Служителей из Клерреса, потому что они каким-то образом убили выживших драконов. По крайней мере, всех, кого смогли.

Лицо леди Янтарь снова стало лицом Шута, и уже своим голосом он прошептал:

— Это столько объясняет! Если Служители предвидели грядущую катастрофу, нависшую над Элдерлингами и драконами, они могли все усугубить. Если их целью было уничтожить всех драконов в мире, и они преуспели, тогда они могли предвидеть также, что мы попытаемся вернуть драконов. И поэтому они создали Бледную Женщину и послали её в мир вместо меня, а меня держали в школе. Чтобы драконы пропали из мира навсегда и окончательно, — при этих воспоминаниях взгляд его сделался отстраненным. — Все сходится, Фитц, — и тут улыбка озарила его лицо. — Но у них не вышло, и мы вернули драконов этому миру.

По спине у меня прошла дрожь, и волосы на загривке встали дыбом. Насколько глубоко просчитали Служители свою стратегию? Однажды Шут уже намекал, что они использовали его, чтобы выманить меня из Ивового Леса и похитить Пчелку. Видят ли они во снах, что мы сейчас идём по их следу? Какие ещё препятствия и преграды они для нас приготовят? Эти страхи душили меня.

— Мы до сих пор не знаем, почему они решили уничтожить драконов, — сказал я и получил в ответ насмешливый взгляд Шута.

— Я сказал, это объясняет многое, но не все. Служители очень давно начали эту игру с миром и живущими в нем. И стараются они только на свое благо. Я бы поговорил с этой Хеби и посмотрел, что ещё она может вспомнить.

— Не думаю, что это разумно. Считаю, всем нам следует держаться как можно дальше от генерала Рапскаля. Он не внушает мне… уверенности. Сегодня он был вежлив, даже любезен. Тем не менее, я ему не доверяю. Он прямо заявил, что не верит нашим словам о том, как мы добрались сюда, и как твои пальцы оказались в Серебре. Он твердо уверен, что мы пришли через колонну. Он видел, как ты опускаешь руку в драконий колодец той ночью, Шут. Ради всех нас, держись от него подальше.

Некоторое время он молчал. Потом его лицо снова приобрело черты Янтарь.

— Согласен, это более мудро. Ты сказал, Хеби разговаривает только с ним? Как думаешь, другие драконы могут вспомнить что-нибудь о Служителях?

— Сомневаюсь. Но откуда нам знать наверняка? — я подумал немного. — Айсфир помнит. Что бы ни обрушилось на драконов, он пережил это и по своей воле похоронил себя во льдах. Он должен помнить те времена. Если бы Служители были причастны к исчезновению драконов, он бы знал. Возможно, он поделился своими знаниями с Тинтальей.

— Но его здесь нет. Многие драконы на зиму улетают в теплые края. Некоторые улетели два или три года назад. По-видимому, Айсфир отбыл туда и до сих пор не возвращался.

Холодным ужасом свело мой желудок. Мне пришлось постараться, чтобы это не отразилось на моем лице.

— Шут. Леди Янтарь. А каков климат на Белом Острове и поблизости?

Она остановила на мне свой слепой взгляд:

— Там тепло. Не жарко. Я никогда не видела зимы, пока не попала на север, в Шесть Герцогств, — она улыбнулась, снова обретая черты Шута. — Там очень красиво, Фитц. Не только на Белом Острове и в Клерресе, но и на других островах и на большой земле. Это благодатный край, жить там куда проще, чем тебе когда-либо доводилось. О, Бакк прекрасен в своем роде — суровая, дикая красота, и люди там обретают твердость камней. Но моя родина — это плавные изгибы холмов, широкие речные долины, тучные стада скота и овец — совсем не таких, как те поджарые твари, которых вы зовете скотом в Оленьем Замке и везде в Герцогствах. Большие бурые коровы с закрученными рогами и черными мордами, в холке высотой с человека. Это богатая и щедрая земля, Фитц. Вглубь от побережья лежат озера с золотыми берегами, кишащие рыбой, а в лесистых холмах много горячих источников, — он вздохнул и, казалось, потерял счет времени, окунувшись в воспоминания детства. И вдруг на меня снова смотрела Янтарь: — Ты думаешь, когда здесь все замерзает, драконы отправляются именно туда? Или некогда отправлялись?

Я представил себе волнистый ландшафт пастбищ, тучных коров, спасающихся в ужасе от пикирующих драконов.

— Это могло бы объяснить, почему Служители решили извести их. Драконы и в Шести Герцогствах уже показали себя не с лучшей стороны. Возможно, Служителям они стали доставлять большие неудобства.

Известно ли Служителям, как убивать драконов? Есть ли такие драконы, которые больше не вернутся в Кельсингру?

— Дай-ка подумать, постараюсь вспомнить то немногое из пророчеств, что касается драконов, — нахмурилась Янтарь, но вдруг Шут сказал: — Что же я раньше не задумывался, почему существует так мало пророчеств, упоминающих о драконах? И вообще никаких пророчеств о вымирании или возрождении драконов! Или их скрывали?

Скрывали, подумалось мне. Как Шут скрывал свои воспоминания о Клерресе. И мне необходимо было взломать замки от обеих тайн. Постепенно в моей голове начал складываться план действий.

Глава 6

ОТКРОВЕНИЯ

Разрушитель впервые приснился мне, когда я был ещё на Аслевджале. Изменяющий Любимого вернулся во второй раз. Я верю, что его присутствие вызвало и мои сны, и видение о Разрушителе. В этом сне Разрушитель был кулаком, сжимающим пламя. Рука открылась, и пламя высоко взметнулось, но вместо того, чтобы принести свет, оно принесло тьму. И все, что я когда-либо знал, было уничтожено.

Прошло так много времени с тех пор, как я видел сны, что я сказал себе: то, что мне это привиделось — важно. Но разве я не исполнил все предназначения, стоявшие передо мной? Почему сон, и сон настолько темный, пришел ко мне вместе с успехом? И все же он побудил меня сказать Белому Пророку и его Изменяющему, что для них пришло время расставания. По крайней мере, один из них признал правду моих слов, но я видел, что им обоим не хватает воли сделать то, что они должны. Я взялся разлучить их.

Записи Прилкопа Черного.

Я восстанавливался медленнее, чем от любой физической травмы, пережитой мной за последние десятилетия. Очевидно, давнее лечение Скиллом не возмещало вызванного самим же Скиллом истощения. Сосредоточиться было сложно, я легко уставал. Да и вечер с генералом Рапскалем не прошел для меня даром. Даже в этом, так называемом «тихом» здании, поток Скилла пел и плескался вокруг меня. Но это не значило, что работа не должна выполнятся. Информация стекалась ко мне, несмотря на препятствия. Несмотря на то, как я устал.

Тем вечером я послал Персиверанса вниз, на кухни, попросить для меня бренди и стакан. Он вернулся с огромной бутылкой из Песчаного Края:

— Карот из Дождевых Чащоб, и он очень смущается плотной чешуи на лице и руках, — сообщил он мне, когда выставлял бутылку и два стакана. — Он сказал, что вы заслуживаете только лучшего, и просил, чтобы я напомнил вам о нем.

Я вздохнул. Мои неизменные отказы от любых попыток исцеления не прекратили просьб и обхаживаний тех, кто страдал от драконьих изменений. Понимающе пожав плечами, Пер оставил меня в комнате одного и ушел спать.

Я сидел на кровати, с бутылкой рядом и стаканом в руке, когда после ужина с Малтой вошла Янтарь. Я поприветствовал её, осушив стакан бренди до последней капли.

— Приятно провела вечер? — заторможено спросил я.

— Неплохо, но без особой пользы. Айсфир не появляется уже много месяцев. Малта точно не знает, когда он улетел. Всем известно, что Хеби не разговаривает ни с кем, кроме Рапскаля, а Малта слышала, что тебя вызывал Рапскаль, и беспокоилась за тебя.

— Надеюсь, ты сказала ей, что я в порядке. Хотя, если честно, я зря решился выйти в Кельсингру. Поток Скилла там подобен горной реке, падающей вниз. Не знаю, потому ли, что я был обучен воспринимать и использовать его, или потому, что здесь так много Серебра. Возможно, каким-то образом я сделал себя беззащитным перед ним, когда совершил эти исцеления и позволил ему проходить через меня без ограничений, — я поднял бутылку. — Будешь немного?

— Немного чего? — она принюхалась. — Это бренди из Песчаного Края?

— Он самый. У меня только один стакан, но чашки все ещё на столе.

— Тогда буду. Было бы позором заставить тебя пить в одиночку.

Я стянул сапоги, позволив им свалиться на пол. Звякнув горлышком бутылки о край стакана, плеснул в него ещё бренди. Затем улегся на кровать, уставившись на темнеющий потолок. На глубоком синем небе сияли звезды. Они были не единственным освещением в комнате. Стены стали лесным пейзажем. На тянувшихся вниз ветках деревьев поблескивали белые цветы. Я заговорил со звездами:

— Столько Скилла протекает через этот город, а я не смею использовать ни капли.

Я не видел, как Янтарь скидывала юбки и стирала краску с лица. Когда я почувствовал, что кто-то сел на край кровати, это уже был Шут в обычных гамашах и простой рубашке. Он принес со стола чайную чашку.

— Ты все ещё не осмеливаешься помочь кому-нибудь из людей, отмеченных прикосновением дракона? Даже с мельчайшей жалобой? Чешуйки, свисающие на глаза, к примеру?

Вздохнув, я слегка стукнул горлышком бутылки по краю его чашки, чтобы предупредить его, а затем как следует наполнил.

— Я знаю, о ком ты. Он дважды приходил поговорить со мной, один раз с просьбой, второй — с деньгами. Шут, я не смею. Скилл одерживает надо мной верх. Если я открою ему ворота — я паду, — я снова лег на кровать. Он сделал два глотка из своей чашки, чтобы не расплескать бренди, прежде чем занял место рядом со мной. На кровать между нами я поставил бутылку.

— И ты совсем не можешь дотянуться до Неттл и Дьютифула? — он откинулся рядом со мной на подушки, обеими руками придерживая чашку на груди.

— Я не смею, — повторил я. — Взгляни на это так. Если вокруг моей лодки плещется вода, я не сверлю дыру в днище, чтобы впустить её. Тогда внутрь ринется океан.

Он не отвечал. Я перевернулся на кровати и добавил:

— Хотелось бы, чтобы ты мог видеть, как прекрасна эта комната. Здесь ночь, на потолке светятся звезды, а стены превратились в тенистый лес, — я заколебался, прежде чем упростить себе задачу и перейти к нужной теме. Сделай это. — Это заставляет меня грустить из-за Аслевджала. Солдаты Бледной Женщины уничтожили там столько красоты. Я бы хотел, чтобы у меня была возможность увидеть его таким, каким он был.

Шут долго хранил молчание. Затем сказал:

— Прилкоп часто говорил о красоте, которая была утеряна, когда Бледная Женщина захватила и присвоила Аслевджал.

— Значит, он оказался там раньше неё?

— О, намного раньше. Он очень стар. Был очень старым, — его голос помрачнел от страха.

— Насколько старым?

Он издал легкий смешок.

— Древним, Фитц. Он прибыл туда раньше, чем Айсфир похоронил себя. Его потрясло, что дракон собирается совершить такое, но противостоять ему он не посмел. Айсфира захватила идея, что он должен зарыться в лед и умереть там. Ледник покрывал большую часть Аслевджала, когда Прилкоп впервые прибыл туда. Некоторые Элдерлинги тогда ещё приходили и снова уходили, но недолго.

— Как может кто-то столько прожить? — требовательно спросил я.

— Он был истинным Белым, Фитц. Гораздо более старой и чистой крови, чем существовала к моему рождению. Белые живут долго, и их ужасно трудно убить. Придется поработать, чтобы убить Белого или окончательно искалечить его. Как Бледная Женщина поработала надо мной, — он шумно отхлебнул из чашки, а затем наклонил её, чтобы сделать большой глоток. — То, что они делали со мной в Клерресе… Это убило бы тебя, Фитц. Как и любого человека. Но они все это знали и всегда заботились о том, чтобы не зайти слишком далеко. Независимо от того, как сильно я хотел, чтобы они зашли, — он снова выпил.

Я приблизился к тому, что хотел выяснить, но не тем путем, которым надеялся. Я уже чувствовал, как он напряжен. Осмотревшись по сторонам, я спросил:

— Где эта бутылка?

— Здесь, — он пошарил по кровати рядом с собой, передал мне бутылку, и я налил немного в свой стакан. Он протянул свою чашку, и я наполнил её немного неаккуратно.

Он нахмурился, стряхивая бренди с кончиков пальцев, а затем отпил, чтобы не пролить. Я прислушивался к его дыханию, пока оно становилось глубже, замедляясь.

В темноте рядом со мной он поднял руку, затянутую в перчатку. Чашку он оставил стоять на груди. Второй рукой он осторожно потянул за кончики пальцев перчатки, пока посеребренная рука не обнажилась. Он поднял её и повертел перед собой.

— Ты можешь его видеть? — с любопытством спросил я.

— Не так, как видишь ты. Но я его чувствую.

— Это больно? Тимара сказала, что это убьет тебя, а Спарк говорила мне, что Тимара — одна из немногих Элдерлингов, допущенных к работе с Серебром, и знает об этом больше кого-либо другого. Конечно, не то чтобы она овладела искусством прежних Элдерлингов.

— Вот как? Я об этом не слышал.

— Она пытается изучить воспоминания, сохраненные в городе. Но опасно слишком сильно вслушиваться в них. Лант слышит шепот города. Спарк — его пение. Я предостерег их, чтобы они избегали намеренного контакта с местами, где хранятся воспоминания, — я вздохнул. — Но уверен, что они испробовали, по меньшей мере, некоторые из тех, что там есть.

— О, да. Спарк говорила мне, что некоторые служанки в свободное время не занимаются ничем, кроме поисков эротических воспоминаний, которые одна Элдерлинг заключила в собственной статуе. Малта и Рейн не одобряют этого, и не без причины. Годы назад я слышал сплетни о семье Хупрусов — что отец Рейна провел слишком много времени в захороненном городе Элдерлингов, среди камней. Он умер из-за этого. Или, скорее, был поглощен этим, а затем его тело умерло потому что он перестал заботиться о себе. Они называют это «утонуть в воспоминаниях», — он отпил из своей чашки.

— А мы называем это «утонуть в Скилле». Август Видящий, — громко назвал я имя давно потерянного кузена.

— И Верити, гораздо более драматичным способом. Он не утонул в чьих-то чужих воспоминаниях, но погрузился в дракона, забрав с собой собственные.

Раздумывая о его словах, я какое-то время молчал. Я поднес свой стакан к губам, а потом остановился, чтобы сказать:

— Одна природная ведьма сказала мне однажды, что все магии соприкасаются — как круг — и у людей может быть одна или другая его дуга. Никто не получает их все. Я владею Скиллом и Уитом, но не способен на магию Предсказания. Чейд способен. Или был. Думаю. Он никогда до конца не признавался мне в этом. Джинна могла делать для людей амулеты, но презирала мой Уит как грязную магию… — я наблюдал, как вращается его посеребренная рука. — Зачем ты посеребрил себе руку? И зачем попросил ещё Серебра?

Он вздохнул. Его свободная рука встряхнула перчатку и держала открытой, пока посеребренная заползала в неё. Он взял чашку обеими руками:

— Чтобы у меня была магия, Фитц. Чтобы я мог более свободно пользоваться колоннами. Чтобы я мог придавать форму дереву, как когда-то. Чтобы коснуться чего-то или кого-то и познать это до костей, как я когда-то мог, — он глубоко втянул воздух и выдохнул. — Когда они мучили меня… Когда сдирали кожу с моей руки… — он запнулся. Медленно глотнул своего бренди и беззаботным голосом сказал: — Когда на моихпальцах не стало Скилла, я потерял это. И хотел вернуть.

— Тимара сказала, что это убьет тебя.

— Это было медленной смертью для Верити и Кеттл. Они это знали. Они спешили создать дракона и войти в него прежде, чем Серебро убьет их.

— Но ты годами жил с Серебром на кончиках пальцев.

— А ты годами носил на запястье следы моих пальцев. Ты не умер от этого. Как и Малта не умерла оттого, что я коснулся её шеи.

— Почему нет?

Он хмуро взглянул на свою чашку и, прежде чем повернуться лицом ко мне, отхлебнул из неё:

— Я не знаю. Возможно, потому, что я не совсем человек. Возможно, дело в наследии Белых. Возможно, потому, что ты был обучен управлять Скиллом. Возможно, потому, что на твою кожу, как и на кожу Малты, попала мельчайшая частичка Серебра. Или её, возможно, сделали неуязвимой драконьи изменения, внесенные Тинтальей, — он улыбнулся, — А также, возможно, потому, что в тебе есть нечто от дракона. Кровь Элдерлингов, с давних времен. Полагаю, она примешалась к крови Видящих, когда первый Завоеватель достиг берегов, ставших впоследствии Бакком. Возможно, стены Баккипа не настолько пропитаны Скиллом, как стены Кельсингры, но мы оба знаем, что немного там все же есть: в Скилл-колоннах и в старейших камнях замка. Возможно, ты невосприимчив к нему потому, что вырос среди них, или, возможно, таким ты был рожден, — он помотал головой по кровати, и она стала мягче, помогая ему расслабиться. — Мы не знаем. Но, думаю, это, — он держал поднятой затянутую в перчатку руку и растирал кончики пальцев, — будет для меня очень полезным, когда мы достигнем Клерреса.

— А пузырьки с Серебром, о которых ты просил?

— Честно говоря, я хотел их для друга. Чтобы улучшить его жизненный удел. И, возможно, получить у него помощь.

Я накапал немного бренди в свой стакан и наполнил его чашку. Мы оба выпили.

— Я знаю этого друга?

Он громко рассмеялся. Этот звук стал таким редким, что я улыбнулся, услышав его, хотя и не знал причины.

— Нет, ещё не знаешь. Но узнаешь, — он посмотрел на меня своими бледно-золотыми глазами, и я почувствовал, что он меня видит. — И ты можешь обнаружить, что у вас много общего, — сказал он и снова расхохотался, немного свободнее.

Я не стал ни о чем его спрашивать. Знал — не стоит и мечтать, что он ответит на прямой вопрос. Он удивил меня, спросив:

— Ты никогда не думал об этом? О том, чтобы добавить немного Скилла на пальцы?

— Нет, — я подумал о Верити, о его руках и предплечьях, покрытых Скиллом, из-за чего он не мог коснуться своей женщины. О временах, когда что-то, папоротник или листва, касалось старых отметок от пальцев Шута на моем запястье, и я обескураживающее мгновение нес полное знание об этой вещи. — Нет. Думаю, у меня и так достаточно проблем со Скиллом, чтобы делать себя ещё беззащитнее перед ним.

— Но ты годами носил следы моих пальцев. И был очень огорчен, когда я их забрал.

— Это так. Потому что потерял связь с тобой, — я глотнул бренди. — Но как ты убрал их с моей кожи? Как вернул Скилл обратно в свои пальцы?

— Я просто сделал это. Ты можешь рассказать мне, как дотягиваешься до Неттл?

— Так, чтобы ты понял — нет. Нет, потому что у тебя нет Скилла.

— Именно.

Некоторое время между нами висела тишина. Я работал над своими стенами и чувствовал, как бормотание города становилось тихим шепотом, а затем слабело, пока не наступила благословенная тишина. Затем чувство вины пришло на место, занятое прежде бормотанием города. Покой? Какое право я имел на покой, когда так ужасно подвел Пчелку?

— Хочешь, чтобы я забрал их?

— Что?

— Следы моих пальцев на твоем запястье. Ты хочешь, чтобы я снова забрал их?

Я быстро обдумал это. Хотел ли я?

— Я не хотел этого, когда ты их забирал. А сейчас? Боюсь, если ты положишь руку мне на запястье, нас обоих может унести. Шут, я говорил тебе, что чувствую себя побежденным магией. Последнее столкновение с силой Скилла заставляет меня быть очень осмотрительным. Я думал о Чейде и о том, как он постарел за последние несколько месяцев. Что, если со мной внезапно произойдет то же самое? Не владеть своей памятью, терять мысль? Я не могу позволить этому случиться. Я не должен потерять концентрацию, — я отпил из стакана. — У нас… у меня… есть дело, которое нужно закончить.

Он не ответил. Я уставился в потолок, но краем глаза наблюдал, как он опустошает свою чашку. Я протянул ему бутылку, и он налил себе ещё. Этот момент не хуже любого другого.

— Ладно, расскажи мне про Клеррес. Остров, город, школа. Как мы войдем?

— Что касается того, как туда войти мне, то это не проблема. Если я покажусь им и меня узнают, они будут крайне озабочены тем, чтобы вернуть меня обратно и закончить начатое, — он попытался рассмеяться, но внезапно умолк.

Я подумал, не испугал ли он сам себя, и попытался отвлечь:

— Ты пахнешь, как она.

— Что?

— Ты пахнешь, как Янтарь. Это немного нервирует.

— Как Янтарь? — он поднес запястье к носу и понюхал. — Едва уловимый аромат розового масла. Как ты можешь его чувствовать?

— Полагаю, во мне все ещё есть что-то от волка. Я заметил, потому что обычно у тебя нет запаха. О, если ты грязный, я чувствую запах грязи на твоей коже и одежде. Но не твой, твой собственный. Ночной Волк называл тебя Лишенным Запаха. Он считал это очень странным.

— Я забыл про это. Ночной Волк.

— За Ночного Волка. За давно ушедшего друга, — я поднял свой стакан и осушил его, как и он. Я быстро наполнил его чашку и звякнул бутылкой о край стакана.

Мы оба молчали некоторое время, вспоминая моего волка, но эта тишина была иной. Затем Шут откашлялся и заговорил так, словно был Федвреном, преподающим историю Бакка:

— Далеко к югу и через море на восток лежит земля, откуда я пришел. Я родился в небольшой семье сельских фермеров. Там была хорошая почва, наш ручей редко пересыхал. У нас были гуси и овцы. Моя мать пряла шерсть, родители красили, отцы делали из неё ткань. Те дни были очень давно, как в старой сказке. Мать поздно родила меня, и я рос медленно, как и Пчелка. Но они берегли меня, и я оставался с ними много лет. Они были стары, когда привели меня к Служителям в Клеррес. Возможно, они считали, что слишком стары, чтобы и дальше заботиться обо мне. Они сказали, что я должен стать тем, кем мне было суждено, и боялись, что слишком долго держали меня вдали от этого предназначения. Ведь в той части мира всем известно о Белых Пророках, хотя не каждый этим легендам верит.

Я был рожден на материке, в Мерсении, но мы странствовали от острова к острову, пока не добрались до Клерреса. Это очень красивый город, лежащий в бухте огромного острова под названием Келлс на старом языке. Или Клеррес. Некоторые называют его Белым Островом. Его побережье и пляжи некоторых островов завалены огромными костями. Такими старыми, что превратились в камень. Я сам их видел. Некоторые из этих каменных костей были встроены в крепость на Клерресе. Потому что это именно крепость, оставшаяся со времен, когда ещё не было Служителей. В какой-то момент длинный узкий полуостров достиг её. Тот, кто построил замок на Клерресе, отрезал этот полуостров, оставив только узкую дамбу, ведущую к замку, — дамбу, которая каждый день исчезает с приливом и вновь появляется во время отлива. Каждый конец дамбы тщательно защищается и охраняется. Служители контролируют — кто приезжает и кто приходит.

— Значит, у них есть враги?

Он снова засмеялся:

— О которых я когда-нибудь слышал — нет. Они контролируют поток торговли. Паломников, купцов и нищих. Клеррес притягивает все слои населения.

— Итак, нам следует подойти к нему с моря, на маленькой лодке, ночью.

Он покачал головой и глотнул ещё бренди:

— Нет. На каждой башне постоянно дежурят превосходные лучники. У моря устроены высокие каменные валы, и ночами на них зажигаются фонари. Они горят ярко. Ты не сможешь подойти с моря.

— Продолжай, — сказал я со вздохом.

— Как я тебе говорил. Туда приходят люди всех сортов. Купцы из дальних портов, люди, которые беспокоятся о своем будущем, люди, которые хотят стать Служителями Белых, наемники, чтобы присоединиться к страже. Мы спрячемся среди них. В каждодневном потоке людей, стремящихся в Клеррес, ты будешь незаметен. Ты можешь смешаться с теми, кто ищет свою судьбу и каждый отлив переходит дамбу, чтобы попасть в замок.

— Я бы лучше вошел скрытно. Желательно, в темноте.

— Там может быть тайный ход, — признал он. — Под дамбой есть древний туннель. Я не знаю, где вход в него, и не знаю, где он заканчивается. Я говорил тебе, что несколько молодых Белых тайно вывели меня, — он покачал головой и сделал большой глоток бренди. — Я думал, что они мои друзья, — с горечью сказал он. — Позже я был вынужден спросить себя, не служили ли они Четверым. Думаю, они освободили меня, словно выпустили из клетки почтового голубя — зная, что он полетит домой. Боюсь, они будут меня ждать. Возможно они предвидели моё возвращение и будут готовы к нему. Фитц, то, что мы пытаемся сделать, разрушит любое запланированное ими будущее. У них будет много снов об этом.

Я запрокинул голову, чтобы посмотреть на него. Он странно улыбался:

— Когда ты впервые вернул меня из смерти, я сказал тебе, что живу в будущем, которого никогда не предвидел. Мне никогда не снилось ничего дальше моей смерти. Я знал, что смерть была неизбежна. И когда я путешествовал с Прилкопом, обратно в Клеррес, я не видел снов. Я был уверен — моё время быть Белым Пророком закончилось. Разве мы не добились всего, что я когда-либо себе представлял?

— Добились! — воскликнул я и поднял стакан: — За нас!

Мы выпили.

— Годы спустя сны вернулись ко мне, но лишь урывками. Затем Эш дал мне выпить драконью кровь, и мои сны вернулись, как потоп. Сильные сны. Видения, которые предупреждали о значительных расхождениях в том, что может произойти, Фитц. Дважды я видел Разрушителя, который приходит в Клеррес. Им будешь ты, Фитц. Но если сны об этом видел я, то видели и другие. Служители могут ждать нас. Они могли даже сознательно предпринять ходы, необходимые, чтобы я вернулся к ним и привел своего Изменяющего.

— Значит, мы должны убедиться, что они не видят тебя, — я демонстрировал оптимизм, которого не испытывал. Рассказать убийце, что его ждут — сообщить ему наихудшую новость из возможных. Я рискнул задать вопрос, о котором долго размышлял: — Шут. Когда мы меняли мир, направляя его, как ты выражался, на «лучший путь»… как ты узнавал, что мы должны, а чего не должны делать?

— Я не знал наверняка, — он тяжело вздохнул. — Я видел тебя в будущем, которого хотел. Но не часто. Во-первых, было очень мало шансов, что ты выживешь. Поэтому первой моей задачей стало найти тебя и сохранять тебе жизнь так долго, как только возможно. Чтобы создать большую вероятность того, что ты будешь существовать в более вероятном будущем. Понимаешь, о чем я? — я не понимал, но согласно хмыкнул. — Итак. Чтобы сохранить жизнь бастарду, найди влиятельного человека. Добейся, чтобы он был на твоей стороне. Я вложил в голову короля Шрюда мысль, что ты можешь пригодиться ему в будущем. Что он не должен позволять Регалу погубить тебя, иначе лишится инструмента, который позднее мог бы использовать.

Я вспомнил слова, сказанные Регалом, когда он впервые увидел меня:

— Не делай ничего, что не сможешь исправить, до тех пор, пока не поймешь, чего ты уже не сможешь сделать, когда сделаешь это.

— Почти точно, — сказал он, икнул и хихикнул. — О, король Шрюд. Я никогда не предвидел, что буду так беспокоиться за него, как и того, что он будет любить меня. Или ты! — он зевнул и добавил: — Но он любил.

— Итак, мы можем как-то уменьшить вероятность того, что они будут ждать нас?

— Мы могли бы не идти.

— Да, точно.

— Мы могли бы отложить поездку лет на двадцать, или около того.

— Я, вероятно, буду мертв. Или очень стар.

— Верно.

— Я не хочу втягивать во все это остальных. Ланта и молодежь. Я никогда не хотел, чтобы пошел ты, не говоря уж о них. Надеюсь, в Бингтауне мы сможем посадить их на корабль до дома.

Он покачал головой, не одобряя этот план. Потом спросил:

— Ты думаешь, что как-то ухитришься оставить и меня?

— Хотел бы, но, боюсь, ты должен быть рядом со мной, чтобы помочь мне найти дорогу. Так что будь полезен, Шут. Расскажи мне про этот туннель. Он тоже охраняется?

— Думаю, что нет, Фитц. Я так мало могу рассказать тебе. Я был ослеплен и сломлен. Я не знаю даже имен тех, кто вывел меня оттуда. Когда я осознал, что мы куда-то движемся, я подумал, что меня ведут в мусорный отсек, расположенный на уровне нижних подземелий. Это отвратительное место, полное вони, нечистот и смерти. Все отходы замка стекают в бочку, встроенную в пол. Если ты рассердил Четырех, именно туда они выбросят твое расчлененное тело. Дважды в день, с приливом, бочку заливают волны. Желоб уходит вниз и под замковую стену, в бухту. Когда волны уходят, они уносят с собой отбросы, экскременты и маленьких задушенных детей, которых они не сочли достойными жизни…

Его голос дрогнул, когда он сказал:

— Я думал, они пришли именно для этого. Чтобы разорвать меня на кусочки и выбросить с остальными отходами. Но когда я закричал, они успокоили меня и сказали, что пришли спасти меня, завернули в одеяло и потащили наружу. Когда я бывал в сознании, я слышал журчание воды и запах моря. Мы спустились по ступеням. Они долго несли меня. Я чувствовал запах их лампы. Затем несколько ступеней наверх, и наружу, на склон холма. Я ощутил запах овец и мокрой травы. Тряска причиняла ужасную боль. Они несли меня по неровной земле мучительно долго и затем вышли к причалу, где отдали меня морякам на корабль.

Я сохранил в памяти то немногое, что он дал мне. Туннель под дамбой, выходящий на овечье пастбище. Не слишком полезно.

— Кто они? Они захотят нам помочь?

— Не знаю. Даже сейчас я не могу ясно вспомнить этого.

— Ты должен, — сказал я ему. Я почувствовал, как он содрогнулся, и испугался, что слишком надавил. Я заговорил более мягко: — Шут, ты — все, что у меня есть. А мне так много нужно узнать об этих «Четырех». Я должен знать их слабости, их увлечения, их друзей. Должен знать их привычки, пороки, их распорядок дня и их желания.

Я ждал. Он молчал. Я попробовал задать другой вопрос:

— Если бы мы могли убить только одного, кого бы ты выбрал? — он по-прежнему молчал. Спустя какое-то время я тихо спросил его: — Ты не спишь?

— Не сплю. Нет, — по его голосу казалось, будто он трезвее, чем был. — С Чейдом было так же? Вы двое советовались друг с другом и планировали каждую смерть?

Не говори об этом. Слишком личное, чтобы рассказывать, даже Шуту. Я никогда не обсуждал этого с Молли. Только один человек наблюдал, как я выполняю свою работу — Пчелка. Я прокашлялся:

— Давай закончим на сегодня, Шут. Завтра я попрошу у хранителей бумагу, и мы начнем чертить крепость. Все, что ты вспомнишь. А сейчас нам нужно поспать.

— Я не смогу.

Он казался отчаянно несчастным. Я вытащил наружу все, что он похоронил в себе. Я протянул ему бутылку. Он выпил из горла. Я забрал её и сделал то же самое. Я тоже вряд ли буду спать. Я не хотел напиваться. Это должно было быть уловкой. Планом, как перехитрить моего друга. Я выпил ещё и перевел дыхание.

— У тебя там есть союзники?

— Возможно. Прилкоп был жив в последний раз, когда я его видел. Но если он живет, то, вероятно, в заключении, — пауза. — Я постараюсь все это упорядочить в памяти и рассказать тебе. Но это тяжело, Фитц. Есть вещи, воспоминания о которых я не могу вынести. Они возвращаются ко мне только в кошмарах…

Он замолчал. Выуживать из него информацию казалось не меньшим мучением, чем доставать кусочки кости из раны.

— Когда мы покинули Аслевджал, чтобы вернуться в Клеррес… — сказал он внезапно. — Это была идея Прилкопа. Я все ещё восстанавливался после всего, что произошло. Я не чувствовал себя достаточно знающим, чтобы наметить свой собственный путь. Он всегда хотел вернуться в Клеррес. Страстно желал этого, так много лет. Его воспоминания об этом месте всегда отличались от моих. Он пришел из времен, когда Служители ещё не были порочны. Из времен, когда они действительно служили Белому Пророку. Когда я рассказал ему о своем времени там, о том, как они поступали со мной, он пришел в ужас. И тверже, чем когда-либо, решил, что мы должны вернуться, чтобы все исправить.

Внезапно он вздрогнул, обхватил себя руками и ссутулился. Я повернулся к нему. В бледном свете звезд на потолке он выглядел очень старым и маленьким.

— Я позволил ему уговорить меня. Он был… я надеялся, что он… у него очень большое сердце, Фитц. Даже после того, как он видел все, что сделала Илистор, он не мог поверить, что Служители теперь служат только алчности и злобе.

— Илистор?

— Ты знал её как Бледную Женщину.

— Я не знал, что у неё есть другое имя.

Его губы изогнула слабая улыбка.

— Ты думал, что когда она была младенцем, её называли Бледной Женщиной?

— Я… ну, нет. На самом деле я никогда об этом не думал. Ты называл её Бледной Женщиной!

— Называл. Такова старая традиция, или, быть может, суеверие. Не называй истинное имя того, чье внимание не хочешь привлечь. Возможно, оно пошло от тех дней, когда драконы и люди привыкли уживаться в одном мире. Тинталье не нравилось, что люди знают её истинное имя.

— Илистор, — тихо сказал я.

— Она ушла. И все же я избегаю её имени.

— Она действительно ушла, — я вспомнил о ней, какой видел её в последний раз. Её руки оканчивались почерневшими обрубками костей, длинные волосы свисали вокруг лица, вся обманчивая красота исчезла. Я не хотел думать об этом, и был благодарен, когда он снова заговорил, мягко размывая границы слов:

— Когда я вернулся с Прилкопом в Клеррес, Служители сперва были… поражены. Я говорил тебе, что был тогда очень слаб. Будь я в себе, я был бы гораздо более осмотрителен. Но Прилкоп ждал лишь мира и покоя, потрясающего возвращения домой. Мы вместе пересекли дамбу, и все, кто видел его, знали, кто он — пророк, который выполнил дело своей жизни. Мы вошли, и он отказался ждать. Мы отправились прямо в комнату для аудиенций, принадлежащую Четверым.

В тусклом свете я наблюдал за его лицом. Начала появляться улыбка. Исчезла.

— Они лишились дара речи. Испугались, возможно. Он откровенно сообщил, что их поддельный пророк провалился, и что мы выпустили Айсфира в мир. Он был бесстрашен, — он повернулся ко мне. — Женщина закричала и выбежала из комнаты. Не уверен, но, думаю, это была Двалия. Так она услышала, что руки Бледной Женщины были съедены, и как она умерла в холоде, как она голодала и замерзала. Илистор всегда презирала меня, а в тот день я получил и ненависть Двалии.

Тем не менее, почти сразу Четверо устроили нам настоящий приветственный праздник. Изысканные обеды, на которых нас сажали за высокий стол вместе с ними. Развлечения, нам предлагали опьяняющие напитки и куртизанок — все, чего мы только могли пожелать, по их представлениям. Нас восхваляли как вернувшихся героев, а не двоих людей, уничтоживших будущее, которого они добивались.

Снова тишина. Затем он перевел дыхание.

— Они были умны. Они попросили полного отчета обо всем, что я совершил, как и следовало от них ожидать. Они предоставили в моё распоряжение писарей, предложили мне лучшую бумагу, прекрасные чернила и кисти, чтобы я мог записать все пережитое в огромном мире. Прилкопа почитали как старейшего из всех Белых.

Он замолчал, и я подумал, что он заснул. Он выпил гораздо больше бренди, чем я. Моя уловка сработала слишком хорошо. Я взял чашку из его расслабленной руки и аккуратно поставил на пол.

— Они предоставили нам роскошные комнаты, — продолжил он наконец. — За мной ухаживали лекари. Ко мне вернулись силы. Они были так покорны, так извинялись за то, что усомнились во мне. Так полны желания учиться. Задавали мне так много вопросов… Однажды я осознал, что, вопреки всем их вопросам и лести, смог… уменьшить тебя. Рассказать свою историю так, будто ты был несколькими людьми, а не одним. Конюх, бастард принца, убийца. Чтобы спрятать тебя от них, оставить безымянным Изменяющим, который служил мне. Я разрешил себе признать, что не доверяю им. Что никогда не забывал и не прощал того, как плохо они со мной обращались когда-то и как удерживали меня там.

И у Прилкопа тоже были опасения. Годами он наблюдал за Бледной Женщиной, когда она жила на Аслевджале. Он видел, как она соблазняла своего Изменяющего, Кебала Робреда, подарками — серебряными украшениями на шею, золотыми серьгами с рубиновыми вставками, — подарками, означавшими, что в её распоряжении было немалое богатство. Богатство, предоставленное ей Клерресом, чтобы она могла направить мир на так называемый «истинный Путь». Она была не лже-пророком, но посланником, отправленным исполнить их волю. Она должна была погубить Айсфира и положить конец последней надежде вернуть драконов в этот мир. Чего ради, спросил он меня, станут они приветствовать тех двоих, кто разрушил их планы?

Итак, мы сговорились. Мы согласились, что не должны давать им никаких подсказок, которые могут привести к тебе. Прилкоп предположил, что они ищут то, что он называл переходами — места и людей, которые помогли нам направить мир в лучшее будущее. Он полагал, что они могут использовать те же места и людей, чтобы оттолкнуть мир обратно на «истинный Путь», которого они желали. Прилкоп чувствовал, что ты был очень мощным переходом, который необходимо защитить. В то время Четверо ещё обращались с нами, как с почетными гостями. У нас было все самое лучшее и свобода, чтобы перемещаться по замку и городу. Именно тогда мы тайно отправили двух своих первых посланников. Они должны были найти и предостеречь тебя.

Я напряг свой затуманенный рассудок:

— Нет. Посланница сказала — ты хотел, чтобы я нашел Нежданного Сына.

— Это было позже, — сказал он тихо. — Намного позже.

— Ты всегда говорил, что Нежданным Сыном был я.

— Потому что тогда я так и думал. И Прилкоп тоже. Вспомни, как настойчиво он советовал нам расстаться, иначе мы могли случайно внести в мир непредсказуемые изменения. Изменения, которые мы не могли бы ни предвидеть, ни контролировать, — он принужденно рассмеялся. — И мы так и сделали.

— Шут, меня заботят не чьи-то видения лучшего будущего для этого мира. Служители погубили моего ребёнка, — сказал я в темноте. — Меня заботит лишь, чтобы у них не было будущего вообще.

Я перевернулся на кровати:

— Когда ты перестал верить, что Нежданным Сыном был я? И если эти пророчества не относятся ко мне, то что мы вместе с тобой сделали? Если мы руководствовались твоими снами, а я даже не был тем, сны о ком тебя посещали…

— С этим я боролся, — он так тяжело вздохнул, что я ощутил его дыхание на своем лице. — Пророческие сны говорят загадками, Фитц. Это головоломка, которую нужно решить. Достаточно часто ты упрекал меня, что я истолковывал их уже после того, как события происходили, выворачивал пророчества так, чтобы они соответствовали тому, что на самом деле случилось. А пророчества о Нежданном Сыне? Их много. Я никогда не рассказывал тебе их все. В некоторых на тебе были оленьи рога. В других ты выл, как волк. Сны говорили, что ты придешь с севера, от бледной женщины и смуглого отца. Все эти пророчества подходят. Я ссылался на все эти сны, чтобы доказать: бастард принца, которому я помогаю, был Нежданным Сыном.

— Ты помогал мне? Я думал, я был твоим Изменяющим.

— Ты и был. Не перебивай. Это и без того достаточно сложно, — он снова замолчал, чтобы поднять бутылку. Когда он отпустил её, я успел поймать её прежде, чем она упала. — Я знаю, что ты — Нежданный Сын. Всем своим существом я знал это тогда и знаю сейчас. Но они настаивали, что ты им не был. Они ломали меня так серьезно, что мне трудно было удержаться в своей вере. Фитц, они выворачивали мои мысли так же, как выкручивали кости. Они сказали, что некоторые из выведенных в Клерресе Белых все ещё видят сны о Нежданном Сыне. Он снился им как темный образ возмездия. Они говорили, что если бы я исполнил те пророчества, сны больше не продолжались бы. Но они продолжались.

— Может быть, они все ещё говорят обо мне, — я закупорил бутылку и осторожно опустил на пол. Поставил рядом свой стакан. Повернулся лицом к Шуту.

Я сказал это в шутку. Но то, как резко он втянул в себя воздух, сказало мне, что для него это было чем угодно, но только не шуткой.

— Но… — возразил он и замолчал. Он наклонил голову так внезапно, что почти уткнулся лицом мне в грудь. Он зашептал так, словно боялся громко говорить эти слова: — Тогда они будут знать. Они несомненно будут знать. О, Фитц. Они пришли и нашли тебя. Они забрали Пчелку, но нашли Нежданного Сына, как и утверждали согласно своим пророчествам, что найдут, — он задохнулся на последних словах.

Я положил руку ему на плечо. Он дрожал. Я спокойно заговорил:

— Итак, они нашли меня. И мы заставим их очень пожалеть об этом. Разве ты не говорил мне, что я снился им как Разрушитель? Вот моё предсказание: я уничтожу людей, погубивших моего ребёнка.

— Где бутылка? — он казался совершенно обескураженным, и я решил сжалиться над ним.

— Мы выпили. Достаточно поговорили. Иди спать.

— Не могу. Я боюсь спать.

Я был пьян. Слова сами срывались с моих губ:

— Тогда смотри сны обо мне — как я убиваю Четверых, — я глупо засмеялся. — Как я с радостью убью Двалию, — я глубоко вздохнул. — Теперь я понимаю, почему ты разозлился, когда я ушел от Бледной Женщины. Я знал, что она умрет. Но я понимаю, почему ты хотел, чтобы я убил её.

— Ты нес меня. Я был мертв.

— Да.

Мы молчали некоторое время, думая об этом. Я давно не был так пьян. Сознание начинало ускользать.

— Фитц. Когда родители оставили меня в Клерресе, я был ещё ребёнком. Мне нужен был кто-нибудь, кто заботился бы обо мне, защищал меня, а у меня не было никого, — его голос, который он всегда так тщательно контролировал, был наполнен слезами. — Моё путешествие в Баккип, когда я впервые сбежал из Клерреса, чтобы найти тебя… Это было ужасно. Что я был вынужден делать, и что делали со мной, — все ради того, чтобы я смог добраться до Бакка. И найти тебя, — он всхлипнул. — Затем король Шрюд. Я пришел туда, надеясь только манипулировать им, чтобы получить то, что мне было нужно. Тебя, живого. Я стал таким, каким меня научили быть Служители, безжалостным и эгоистичным. Готовым подчинять людей и события своей воле. Я добрался до его двора, одетый в лохмотья, почти умирая от голода, дал ему письмо, с которого смылась большая часть чернил, и сказал, что был послан ему в качестве подарка.

Он засопел и провел рукой по глазам. В моих глазах стояли слезы сострадания.

— Я кувыркался, прыгал и ходил на руках. Я ждал, что он будет насмехаться надо мной. Я был готов, что он будет использовать меня любым способом, каким пожелает, но надеялся, что смогу отвоевать у него твою жизнь, — он громко всхлипнул. — Он… он приказал мне остановиться. Регал стоял рядом с его троном, полный негодования, что такое существо, как я, пустили в тронный зал. А Шрюд? Он сказал гвардейцу: «Отведите этого ребёнка на кухни и присмотрите, чтобы его накормили. Пусть портнихи найдут для него подходящую одежду. И обувь. Обувь по его ноге».

— И все, что он приказал, было сделано для меня. Это так меня насторожило! О, я не доверял ему. Капра научила меня бояться изначальной доброты. Я ожидал, что меня будут бить, задавая вопросы. Когда он сказал, что я могу спать у очага в его спальне, я был уверен, что он будет… но это было все, что он имел в виду. Когда королева Дизайер уходила, я разделял с ним вечер, чтобы развлечь его фокусами, рассказами и песнями, затем спал у своего очага и поднимался утром, когда вставал он. Фитц, у него не было причин быть таким добрым ко мне. Совсем не было.

Теперь он громко плакал, его стены были полностью сломаны.

— Он защищал меня, Фитц. У него ушли месяцы, чтобы завоевать моё доверие. Но спустя время, когда королева Дизайер путешествовала, а я спал у этого очага, я почувствовал себя в безопасности. Спать было безопасно, — он снова потер глаза. — Я скучаю по этому. Я так скучаю по этому.

Я сделал, думаю, то, что любой бы сделал для друга, особенно такой же пьяный, какими были мы оба. Я вспомнил Баррича, и как его сила укрывала меня, когда я был маленьким. Я обнял Шута и притянул к себе. Мгновение я ощущал эту нестерпимую связь между нами. Я поднял руку и подвинулся так, что его лицо прижалось к моей рубашке.

— Я это почувствовал, — сказал он устало.

— Как и я.

— Ты должен быть осторожнее.

— Буду, — я укрепил от него свои стены. Но хотел, чтобы мне не нужно было делать этого. — Давай спать, — сказал я ему. Я дал обещание, сомневаясь, что смогу его сдержать. — Я буду защищать тебя.

Он шмыгнул носом в последний раз, провел запястьем по глазам и глубоко вздохнул. На ощупь поискал затянутой в перчатку рукой и сжал мою руку, запястье к запястью, в воинском приветствии. Спустя какое-то время я почувствовал, как его тело расслабляется в моих объятьях. Его хватка на моем запястье ослабла. Я был полон решимости.

Защитить его. Мог ли я защитить даже себя самого? Имел ли я право давать ему такое пустое обещание. Я не защитил Пчелку, верно? Я глубоко вздохнул и подумал о ней. Не в бессмысленной тоске, а вспоминая дорогие времена, давно минувшие. Я думал о её маленькой ручке, сжимающей мои пальцы. Вспоминал, какой толстый слой масла она мазала на хлеб и как двумя руками держала свою чайную чашку. Я позволил страданию освежить мою боль, заново просолить мои раны. Я вспоминал её тяжесть на плече, и как она обхватывала мою голову, чтобы успокоить саму себя. Пчелка. Такая маленькая. Такое краткое время — моя. И ныне ушедшая. Просто ушедшая в Скилл-поток и потерянная навсегда. О, Пчелка.

Шут тихо застонал от боли. На мгновение его рука сжала моё запястье, а затем снова расслабленно упала.

И какое-то время также, как глазел на поддельное ночное небо, я пьяно наблюдал за ним.

Глава 7

НИЩЕНКА

Этот сон очень короткий, но такой потрясающе красочный, что я не могу забыть его. Важен ли он? Мой отец говорит с двухголовым человеком. Они так погружены в разговор, что не имеет значения, как громко я перебиваю их, они не заговорят со мной. Во сне я произношу: «Найдите её. Найдите её. Ещё не слишком поздно!» Во сне я волк, сотворенный из тумана. Я вою и вою, но они не поворачиваются ко мне.

Дневник снов Пчелки Видящей.

Я никогда не была так одинока. Так голодна. Даже Волк-Отец был в замешательстве по поводу того, что мне следует делать дальше.

Давай найдем лес. Там я смогу научить тебя быть волком, как когда-то твой отец научил меня.

Руины были огромной кучей почерневшего и оплавленного камня. Квадратные края некоторых блоков оплавились и съехали к земле, словно лед, растопленный солнцем. Мне пришлось взобраться на разрушенные стены, чтобы перелезть через них, и я боялась упасть в трещины между камнями. Я нашла место, где два огромных блока оперлись друг о друга, и забралась в затененную нишу под ними. Свернувшись в клубок в их тени, я попыталась собраться с мыслями и силами. Мне надо было продолжать прятаться от Двалии и остальных. У меня не было ни еды, ни воды. Была только одежда на плечах и свеча в кармане. Моя заплесневелая шаль потерялась в последней схватке вместе с шерстяной шапкой. Как могла я найти обратный путь в Бакк или хотя бы к границам Шести Герцогств? Я вспомнила все, что знала о географии Калсиды. Могла ли я добраться домой пешком? Природа Калсиды была суровой. В этой местности жара поднималась прямо от земли. Тут была пустыня, насколько я помнила… и низкий горный массив. Я потрясла головой. Это было бесполезно. Моя голова не работала, пока желудок требовал пищи, а во рту пересохло.

В течение всего дня я продолжала прятаться. Я внимательно вслушивалась, но не слышала ни Двалию, ни остальных. Вероятно, ей удалось выбраться из-под каменных развалин, и, возможно, Винделиар снова подчинил волю калсидийца в угоду её целям. Что они будут делать? Может быть, направятся в город или в поместье Керфа. Будут ли они искать меня? Так много вопросов, и никаких ответов.

С приближением ночи я начала пробираться сквозь разрушенную драконами часть города. Дома, ранее бывшие жилыми, лишились крыш и таращились пустыми отверстиями на месте окон и дверей. Улицы были по большей части очищены от обломков. Среди руин бродили мусорщики. В стенах в некоторых местах не хватало каменных блоков; из трещин росли высокие сорняки и тощие кусты. За покосившейся стеной сада я обнаружила воду, скопившуюся в мшистом бассейне заброшенного фонтана. Я отпила из сложенных ладоней и брызнула водой на лицо. Пораненные запястья защипало, когда я мыла руки. В поисках укрытия на ночь я раздвинула широко разросшиеся кусты. Пробираясь сквозь траву, я почувствовала запах дикой мяты. Я съела немного только для того, чтобы желудок был не таким пустым. Блуждающие кончики моих пальцев узнали зонтовидную форму листьев настурции. Я набрала целый пучок и засунула в рот. За занавесью из свисающего с покосившейся решетки винограда я обнаружила заброшенный дом.

Я забралась внутрь через низко расположенное окно и, посмотрев вверх, увидела вместо отсутствующей крыши небо. Сегодняшняя ночь обещала быть ясной и холодной. Я нашла почти свободный от обломков угол, частично укрытый упавшей крышей, и забралась в темноту, свернувшись на полу, как бродячая собака. Я закрыла глаза. Сон приходил и уходил вместе с прерывистыми сновидениями. Я ела тосты и запивала их чаем в Ивовом Лесу. Мой отец нес меня на своих плечах. Я проснулась в слезах. Свернувшись ещё больше в полной темноте, я попыталась придумать план, который позволил бы мне вернуться домой. Пол подо мной был твердым. Моё плечо все ещё ныло. Живот болел, и не только от голода, но и от полученных ударов. Я коснулась уха; кровь запеклась в волосах вокруг. Вероятно, я выглядела так же устрашающе, как и тот нищий, которому я пыталась помочь в Дубах-на-Воде. Так что завтра я побуду нищенкой. Что угодно, чтобы достать еды. Я прижалась спиной к стене и свернулась поудобнее. Я спала прерывистым сном в течение всей ночи, которая не была бы такой холодной для того, кто не спал бы на свежем воздухе в одной только рваной одежде.

Когда взошло солнце, я увидела голубое небо со стремительно несущимися белыми облаками. Я окоченела, проголодалась, хотела пить и чувствовала себя одинокой. Свободной. Странный запах витал в воздухе, оттеняя городские запахи готовящейся на огне пищи, открытых стоков и конского помета.

Отлив, — прошептал мне Волк-Отец. — Так пахнет море, когда волны отступают.

Взобравшись на остатки каменной стены дома, я осмотрела окрестности.

Я находилась на невысоком холме в углублении долины. Ниже за переделами города я увидела реку. Позади меня дома, здания и дороги покрывали землю, словно короста рану. Дым поднимался из бесчисленных труб. Ближе к городу завитки коричневатой воды окружали множество кораблей, стоявших на якоре. Гавань. Я знала это слово, но, наконец, смогла увидеть, что оно означало. Это была вода, окруженная сушей так, словно земля хотела сомкнуть вокруг неё большой и указательный пальцы. А за ней было ещё больше воды, простирающейся до самого горизонта. Я так часто слышала о глубоком синем море, что было трудно осознать, что именно об этой воде, переливавшейся всеми оттенками зеленого, голубого, серебристого, серого и черного, пели менестрели. Менестрели также пели о притягательности моря, но я совсем не чувствовала этого. Оно казалось огромным, пустым и опасным. Я отвернулась от него. Вдалеке от города виднелись низкие насыпи желтоватых холмов.

— У них нет леса, — прошептала я.

А-а. Это многое может рассказать о калсидийцах, — ответил Волк-Отец. Моими глазами он осмотрел окружающую нас землю, покрытую домами и мощеными улицами, словно шрамами. — Тут совсем другой и крайне опасный вид дикой природы. Боюсь, что здесь тебе от меня будет мало толка. Будь осторожна, детёныш. Будь очень осторожна.

Калсида просыпалась. На территории всего города виднелись поврежденные участки, но в основном драконы сконцентрировали свою ярость на области вокруг разрушенного замка. Замка герцога, как сказал Керф. В памяти что-то шевельнулось. Я слышала об этом разрушении в разговоре отца и матери. Драконы Кельсингры прилетели в Калсиду и атаковали город. Старый герцог был повержен, и герцогиней Калсиды стала его дочь. Никто уже и не помнил времена, когда Калсидой правила женщина. Мой отец говорил: «Сомневаюсь, что в Калсиде установится мир, но, по крайней мере, они будут так заняты гражданскими войнами, что не станут сильно нас беспокоить».

Но я не видела никаких гражданских войн. Ярко одетые люди передвигались по мирным улочкам. Телеги, запряженные ослами или необыкновенно крупными козлами, начали заполнять улицы, и люди в свободных развевающихся рубашках и черных штанах двигались среди них. Я видела рыбу, сверкавшую серебром из пришвартованных лодок, и корабль, отбуксированный на глубину, где его паруса развевались, подобно крыльям птицы, прежде чем в тишине двинуться прочь. Я видела два рынка: один расположился рядом с доками, а другой — на широкой улице. На последнем были яркие навесы над киосками, а рынок у причала выглядел более серым и бедным. До меня доносились запахи свежеиспеченного хлеба и копченого мяса, совсем слабые, но мой рот наполнился слюной.

Я взвесила свой план изображать немую нищенку и выпрашивать еду и монеты. И подумала, что моя порванная туника, гамаши и меховые ботинки наверняка немедленно выдадут во мне иностранку среди всей этой яркой струящейся одежды.

У меня не было выбора. Можно было прятаться среди руин и голодать либо попытать счастья на улицах.

Я почистилась. Я решила стать нищенкой, но не одной из тех, которые были отвратительно грязными. Оставалось надеяться, что со своими светлыми волосами и голубыми глазами я буду похожа на калсидийку и смогу изобразить немоту. Я потрогала лицо и поморщилась, задев синяки и едва зажившие порезы. Возможно, жалость окружающих поможет мне. Но я не могла полагаться на одну только жалость.

Я сняла меховые ботинки. Этот весенний день уже сейчас был слишком теплым для них. Я вытерла и расправила их как смогла. Потом сняла обрывки чулок и посмотрела на свои бледные съежившиеся ступни. Я не могла вспомнить, когда в последний раз ходила босиком. Придется привыкнуть к этому. Я прижала ботинки к груди и пошла в сторону рынка.

Там, где продаются вещи, есть люди, которые их покупают. К тому времени, когда я пришла на рынок, мои ноги уже были грязными и поцарапанными о камни, но голод перевешивал боль. Мне было трудно идти мимо прилавков, торгующих ранними фруктами, свежеиспеченным хлебом и мясом. Я не обращала внимания на странные взгляды людей в мою сторону и старалась выглядеть спокойной и расслабленной, чтобы не казаться чужой в этом городе.

Я нашла прилавки, на которых продавали ткань и швейные изделия, а затем тележки, торгующие одеждой и ветошью. Я молча предложила свои ботинки нескольким прилавкам, прежде чем кто-то проявил к ним интерес. Женщина, которая взяла их у меня, вертела их снова и снова. Она хмурилась, ворчала на меня, снова смотрела на них, а затем протянула мне шесть медных монет. У меня не было никакой возможности торговаться. Хорошее или плохое, это было единственное сделанное мне предложение, так что я взяла монеты, поклонилась ей и отступила от её прилавка. Я попыталась раствориться в толпе прохожих, но чувствовала, как её глаза следили за мной.

Я молча протянула две монеты у прилавка булочника. Продавец задал мне вопрос, и я показала на закрытый рот. Молодой человек посмотрел на монеты, потом на меня, поджал губы и отвернулся к накрытой корзине. Он предложил мне засохшую булку, которой, скорее всего, было уже несколько дней. Я взяла её трясущимися от нетерпения руками и благодарно поклонилась. Странное выражение пробежало по его лицу. Он схватил меня за запястье, и все, что я могла сделать, — попытаться не закричать. Но затем из свежей выпечки перед собой он выбрал самую маленькую сладкую булочку и дал её мне. Я думаю, мой полный благодарности взгляд смутил его, потому что он прогнал меня, словно бродячего котенка. Я спрятала еду под туникой вместе со сломанной свечкой и побежала искать безопасное место, чтобы съесть её.

В конце торговых рядов я обнаружила общественный колодец. Ещё никогда я не видела ничего похожего. Теплая вода пузырилась в каменном бассейне. Излишки выливались в специальный лоток. Я увидела, как женщины наполнили ведра, а потом как девочка наклонилась и выпила воды из сложенных ладоней. Я поступила также, опустившись на колени у воды и попробовав её. Вода странно пахла и имела сильный привкус, но она была влажной и неотравленной, а это было все, что имело для меня значение. Я утолила жажду, затем брызнула немного на лицо и потерла ладони друг о друга. По-видимому, это было не принято здесь, потому что мужчина рядом раздраженно крякнул и послал мне хмурый взгляд. Я поднялась и поспешила прочь.

За рынком находилась улица торговцев. Здесь не было рыночных прилавков, зато стояли большие здания, построенные из камня и дерева. Их двери были раскрыты дневному теплу. Проходя мимо, я почувствовала запах коптящегося в дыму мяса, а затем услышала, как столяр строгает дерево. На открытом пространстве рядом с магазином столяра лежали штабели необработанной древесины. Я посмотрела по сторонам, а затем скользнула в их тень. Сложенные доски скрыли меня от улицы. Я села на землю и прислонилась спиной к поленнице благоухающего дерева. Я достала свой хлеб и заставила себя съесть сперва старую булку. Она была жесткой и залежалой — и невероятно вкусной. Я дрожала, пока ела. Когда с ней было покончено, я замерла, тяжело дыша и чувствуя, как последний кусочек движется из горла в желудок. Я могла бы съесть ещё десяток таких.

Взяв в руку маленькую сладкую булочку, я понюхала её. Я подумала, что было бы мудро сохранить её до завтрашнего дня. А потом сказала себе, что если понесу её дальше, то могу уронить, или она раскрошится, и я потеряю эти крошки. Мне было легко убедить себя. Я съела и её. Сверху она была полита тонким слоем меда, вместе с которым запекалась, а внутри были кусочки фруктов и специи. Я ела её мучительно долго, смакуя каждую щепотку сладости на языке. Она закончилась слишком быстро. Мой голод был утолен, но воспоминания о ней мучили меня.

Другое воспоминание возникло вголове. Другой нищий, покрытый шрамами, покалеченный и замерзший. Вероятно, он был голоден сильнее, чем я сейчас. Я пыталась быть доброй к нему. А мой отец ударил его, а потом ещё и ещё раз. А затем оставил меня, чтобы доставить его в Баккип для исцеления. Я попыталась совместить эти кусочки информации с теми, которые слышала позже, но они соединялись только в нечто невразумительное. Так что вместо этого я задалась вопросом, почему никто не смотрел так на меня, маленькую, голодную и одинокую, и не предлагал мне яблоко.

Мой рот наполнился слюной при мысли о яблоке, которое я дала тому бедняку. О, какие были каштаны в тот день — горячие на ощупь, когда я чистила их, и сладкие во рту. Мой живот скрутило, и я съежилась.

У меня осталось четыре маленькие монетки. Если булочник будет завтра так же добр, как сегодня, у меня будет пища ещё на два дня.

Солнце грело сильнее, и день светлел. Я посмотрела на свои ноги. Грязь покрывала босые ступни, и ногти на ногах были длинными. Ватные штаны запачкались. Мой прежде зеленый жилет из Ивового Леса теперь был заляпан пятнами, его рваные края свисали до бедер. Манжеты нижней рубашки были все в саже. Очень убедительная нищенка.

Мне следовало спуститься вниз к докам и узнать, не было ли там кораблей, которые направлялись в Бакк или хотя бы куда-нибудь в Шесть Герцогств. Я подумала о том, как бы могла спросить об этом и заработать на проезд. Солнце светило ярко, а моя одежда была слишком теплой для жаркого дня. Я спряталась глубже в тень и, свернувшись, прижалась спиной к поленнице. Я не собиралась засыпать, но уснула.

Я проснулась поздно после полудня. Тень покинула меня, но я спала до тех пор, пока солнечные лучи не добрались до моих глаз и не разбудили меня. Я села, чувствуя ужасную слабость, головокружение и жажду. Я поднялась на ноги и пошла. Мой небольшой запас храбрости исчез. Я не могла заставить себя спуститься к докам или хотя бы продолжить исследование города. Я вернулась к развалинам, у которых нашла приют прошлой ночью.

В городе, полном странностей, я находила утешение в тех немногих вещах, которые были мне знакомы. При свете дня вода в старом фонтане в саду разрушенного дома была зеленоватой, и маленькие черные водяные существа сновали в её глубине. Но это была вода, а я хотела пить. Я попила, а затем разделась, чтобы помыться, насколько это было возможно. Я постирала свою одежду и удивилась, каким сложным оказалось это занятие. Мне снова подумалось о том, какая легкая жизнь была у меня в Ивовом Лесу. Я вспомнила о слугах, которые удовлетворяли все мои потребности. Я всегда была вежлива с ними, но благодарила ли я их по-настоящему хоть раз за все, что они делали? Мне вспомнилась Коушен и то, как она одолжила мне свои кружевные манжеты. Была ли она ещё жива? Думала ли Коушен иногда обо мне? Хотелось плакать, но я не стала.

Я тщательно обдумывала свои планы, пока окунала, терла и отжимала одежду. Двалия сначала подумала, что я мальчик. Выставлять себя мальчишкой было безопаснее. Мог ли понадобиться мальчик на корабле, следующем в Шесть Герцогств? Я слышала истории о диких и невероятных приключениях корабельных мальчишек. В песнях менестрелей некоторые из них становились пиратами, или находили сокровища, или становились капитанами. Завтра я возьму свои две монеты, куплю ещё хлеба и съем его. Эта часть моего плана мне очень нравилась. Потом мне надо будет спуститься к набережной и узнать, есть ли там корабли, следующие в Шесть Герцогств, и могут ли они предоставить мне место за работу. Я отбросила мысль о том, что я была маленькой и не слишком сильной, выглядела совсем ребёнком и не говорила по-калсидийски. Как-нибудь справлюсь.

Должна справиться.

Я повесила свою одежду сушиться на обломки каменной стены и растянулась обнаженной на нагретых солнцем камнях в пустующем дворе. Свеча моей матери помялась, нитки впечатались в воск, и она была сломана в одном месте, только фитиль скреплял её части. Но она все ещё пахла мамой. Домом, безопасностью и мягкими руками. Я уснула там, в неровной тени накренившегося дерева. Когда я проснулась во второй раз, моя одежда почти высохла, а солнце клонилось к закату. Я снова была голодна и страшилась холодной ночи. Я все ещё чувствовала усталость, несмотря на то, что спала так долго, — вероятно, путешествие через каменные колонны отняло больше сил, чем я думала. Я заползла поглубже под наклонившееся дерево, туда, где листва череды осенних сезонов образовала на камнях подушку, и решила не думать о пауках и кусачих насекомых. Свернувшись калачиком, я снова уснула.

Где-то посреди ночи я утратила свое мужество. Собственный плач разбудил меня, и, проснувшись, я не могла сдержать рыдания. Засунув руку в рот, чтобы приглушить звук, я плакала и плакала. По моему потерянному дому, убитым в огне лошадям, Ревелу, умершему на полу в луже собственной крови прямо передо мной. Все, что случилось со мной, все, что я видела, дожидалось, чтобы прорваться, и теперь затопило мой разум. Мой отец оставил меня ради нищего слепца, а Персиверанс, скорее всего, был мертв. Я покинула Шун и могла только надеяться, что она в порядке. Выжила ли она, добралась ли до Ивового Леса, чтобы рассказать им, что с нами случилось? Отправится ли кто-нибудь когда-нибудь искать меня? Я вспомнила Фитц Виджиланта, его красную кровь на белом снегу.

Внезапно возвращение домой показалось невозможным. Вернуться домой куда? К кому? Не возненавидят ли меня все за то, что бледные люди пришли за мной? И если я отправлюсь домой, не проследит ли за мной Двалия или другие представители её рода? Не последуют ли они за мной снова, чтобы жечь и убивать? Я крепче свернулась в своем убежище под деревом, понимая, что некому меня защитить.

Я буду защищать тебя, — слова Волка-Отца были тише шепота.

Он был лишь в моих мыслях, одной только идеей. Как он сможет защитить меня? Кем он был на самом деле? Кем-то, кого я сочинила из отрывков записей моего отца?

Я реален и я с тобой. Верь мне. Я могу помочь тебе защититься самой.

Я почувствовала внезапную вспышку гнева.

— Ты не защитил, когда они забрали меня. Ты не защитил, когда Двалия избила меня и затащила в колонну. Ты сон. Что-то, что я вообразила, потому что вела себя по-детски и была напугана. Но сейчас ты не можешь помочь мне. Сейчас мне никто не может помочь.

Никто, кроме тебя.

— Замолчи! — закричала я и в ужасе закрыла рот рукой. Мне надо было прятаться, а не кричать посреди ночи на воображаемых существ. Я протолкнулась глубже под дерево, пока не уперлась в каменную стену. Съежившись, крепко закрыла глаза, подняла стены в своих мыслях и уснула.

Я проснулась на следующий день с засохшими на щеках слезами. В голове пульсировала боль, меня подташнивало от голода. Прошло немало времени, прежде чем получилось убедить себя выбраться из-под дерева. Я чувствовала себя недостаточно хорошо, чтобы спуститься к рынкам, так что просто слонялась по разрушенной части города. Я видела ящериц и змей, греющихся под солнцем на каменных обломках. Подумала о том, чтобы съесть одну из них, но при попытках поймать их они тут же скрывались под камнями. Дважды я видела других людей, которые, судя по всему, жили в разрушенных домах. Я чувствовала запах их очагов и видела сохнущую на веревках рваную одежду. Я держалась вне поля их зрения.

Наконец, голод заставил меня вернуться на рынок. Я никак не могла найти хлебный прилавок, который облюбовала вчера. Я петляла между прилавками, надеясь наткнуться на него, но, в конце концов, свирепый голод заставил меня подойти к другому прилавку. Женщина с кислым лицом жарила на сковороде булочки, фаршированные какой-то аппетитной начинкой. Она готовила на огне, который горел в маленьком металлическом котелке. Булочки шипели на широкой сковороде над огнем, и она ловко переворачивала их остроконечной лопаткой, поджаривая со всех сторон.

Я предложила ей одну монету, и она покачала головой. Я отошла за прилавок, где смогла достать ещё одну монету из подвязанной рубашки. Получив две монеты, она положила булочку на широкий зеленый лист, обернула лист вокруг, закрепила его деревянной скрепкой и отдала мне. В благодарность я поклонилась, но она не обратила на это внимания, уже глядя поверх моей головы на другого потенциального покупателя.

Я не знала, предназначался ли лист в пищу или служил салфеткой. Я осторожно откусила немного с краю; вкус не был неприятным. Я подумала, что продавец не станет заворачивать еду во что-то ядовитое. Я нашла тихое место за пустующим прилавком и села, чтобы поесть. Булочка была небольшой, размером с мою ладонь, и мне хотелось есть её медленно. Начинка рассыпалась, а вкус был похож на запах мокрой овцы. Меня это не волновало. Но, откусив второй раз, я увидела мальчика, который смотрел на меня из просвета между двумя прилавками. Я отвернулась от него, откусила ещё, но когда снова посмотрела в его сторону, увидела, что к нему присоединился ещё один мальчик поменьше в грязной рваной рубашке. Их волосы и голые ноги были пыльными, одежда неопрятной, а глаза — как у маленьких голодных хищников. Посмотрев на них, я на секунду ощутила головокружение. Это напомнило мне о том, как нищий в Дубах-На-Воде держал меня за руку. Я увидела круговорот возможностей, событий, которые могут свершиться. Я не могла разобрать их и отличить хорошие от плохих. Все, что я знала наверняка, — мне нужно было избегать их.

Когда запряженная ослом телега проехала между нами, я скользнула за угол прилавка и засунула остатки булочки в рот, забив его полностью, но освободив руки. Я встала и попыталась смешаться с толпой проходящего мимо народа.

Моя одежда выделялась и притягивала заинтересованные взгляды. Я опустила глаза и постаралась не привлекать внимания. Оглянувшись несколько раз, я не увидела мальчишек, но была уверена, что они преследуют меня. Если они ограбят меня и заберут две оставшиеся монеты, у меня ничего не останется. Я боролась с паникой, которую вызвала эта мысль.

Не думай как жертва.

Предостережение от Волка-Отца или моя собственная мысль? Я замедлила шаг, нашла место за тележкой с мусором и присела, наблюдая за приливами и отливами людского потока.

На рынке были и другие юные нищие вроде меня, причем более искусные в этом деле. Трое ребят, две девочки и один парень, задержались около прилавка торговца фруктами, несмотря на его попытки отогнать их. Внезапно все трое метнулись к прилавку, каждый схватил свою добычу, и затем разбежались, оставив торговца кричать и сыпать проклятьями. Он послал в погоню за одним из них своего сына.

Также я видела и городскую стражу. Они носили короткие оранжевые плащи до колен, холщовые штаны, легкие кожаные туники и низкие сапоги. Они ходили группами по четыре человека, у каждого были короткие шишковатые палки и мечи в ножнах. Когда они проходили мимо, торговцы предлагали им мясо на шампурах, хлеб и куски рыбы на лепешках. Я подумала, была ли эта щедрость вызвана благодарностью или страхом, и скрылась от них как можно быстрее.

Наконец, я добралась до доков. Это было шумное оживленное место. Мужчины толкали тележки, упряжки лошадей тянули груженые повозки, некоторые двигались к кораблям, а некоторые в противоположном направлении. Запахи были ошеломляющими, преобладали ароматы смолы и гниющих морских водорослей. Я попятилась, осматриваясь и размышляя над тем, как определить, куда направляется тот или иной корабль. У меня не было никакого желания уехать ещё дальше от Шести Герцогств. Широко открыв глаза, я смотрела, как неизвестное мне устройство подняло сетку, в которой находилось несколько больших деревянных ящиков, и перетащило их с дока на палубу корабля. Я увидела, как молодой человек получил три хлестких удара палкой по голой спине, когда направлял вращающийся груз, опускавшийся на палубу. Я не могла понять, что он сделал не так, за что его ударили, заставив отшатнуться, и представила, как такие удары достаются мне.

Я не видела, чтобы в доках работал кто-то такой же маленький, как я, хотя и подозревала, что некоторые из увиденных мальчишек были моими ровесниками. Они работали без рубашек и босиком метались по усеянным щепками докам, видимо вынужденные бегать, чтобы выполнить срочные поручения. У одного из мальчишек внизу спины был сочащийся влагой рубец. Человек, толкающий тележку, крикнул мне, чтобы я посторонилась, а другой, с двумя тяжелыми мотками веревки на плечах, просто оттолкнул меня с дороги.

Напуганная, я бегом пробежала через рынок и стала подниматься на холм по направлению к руинам.

Когда я покидала рынок, меня, улыбаясь, окликнул молодой человек в красивом плаще, украшенном желтыми розочками. Он подозвал меня ближе, и когда я остановилась на безопасном расстоянии, размышляя — что ему нужно, присел, сравнявшись со мной ростом. Он наклонил голову и мягко сказал что-то убедительными и непонятными мне словами. Он выглядел добрым. Его волосы были желтее моих и подстрижены так, что едва доставали до подбородка. У него были серьги с зелеными нефритами. Человек из хорошей семьи с достатком, подумала я.

— Я не понимаю, — нерешительно ответила я на Общем языке.

Его голубые глаза сузились от удивления, а затем улыбка стала шире. С сильным акцентом он сказал:

— Красивое новое платье. Пойдем. Дам тебе еду, — он сделал шаг мне навстречу, и я почувствовала запах его надушенных волос. Он протянул мне руку ладонью вверх, ожидая, что я возьму её.

Беги! Беги сейчас же!

Настойчивость Волка-Отца не оставляла поводов для сомнений. Я последний раз посмотрела на улыбающегося человека, покачала головой и побежала прочь. Я слышала, как он зовет меня, и не знала, почему бежала, но бежала со всех ног. Он снова позвал меня, но я не обернулась.

Не беги прямо к убежищу. Спрячься и осмотрись, — предостерег меня Волк-Отец, так я и сделала, но никого не увидела. Позже этой ночью, свернувшись в укрытии моего дерева, я размышляла над тем, почему убежала.

Глаза хищника, — сказал мне Волк-Отец.

Что мне делать завтра? — спросила я его.

Не знаю, — таким был его печальный ответ.

В ту ночь мне снились дом, поджаренный хлеб и горячий чай на кухне. Во сне я была слишком маленькой, чтобы дотянуться до стола, и не могла перевернуть опрокинувшуюся скамью. Я позвала Коушен на помощь, но когда обернулась к ней, она лежала на полу вся в крови. С криками я выбежала с кухни, но повсюду на полу лежали мертвые люди. Я открывала двери в попытках спрятаться, но за каждой дверью были два нищих мальчика, а за ними, смеясь, стояла Двалия. Я проснулась в слезах посреди ночи. К своему ужасу, я услышала голоса, один из них звучал вопросительно. Я заглушила всхлипы и попыталась дышать бесшумно. Я увидела рассеянный свет и факел, плывущий по улице за пределами моего разрушенного сада. Двое людей разговаривали друг с другом по-калсидийски. Я провела в укрытии всю ночь и не спала до самого утра.

Половина утра уже миновала, когда я отважилась вернуться на рынок. Я нашла хлебный прилавок, к которому подходила в первый день, но молодого человека сменила женщина, и когда я показала ей свои две монеты, она отмахнулась от меня с отвращением. Я снова подняла их вверх, думая, что, возможно, она увидела только одну, но она зашипела на меня, разразилась бранью и начала угрожающе хлопать в ладоши. Я отошла, решив найти еду в другом месте, но в то же мгновение меня сбил с ног один из тех двух мальчишек, которых я видела вчера. Тут же другой мальчишка схватил мои монеты, и они оба скрылись в рыночной толпе. Я сидела в пыли, от удара под дых у меня перехватило дыхание. Затем, к моему стыду, меня начали сотрясать рыдания, и так я и сидела в грязи, ревела и терла глаза.

Никому не было до меня дела. Рынок двигался вокруг, словно я была камешком в потоке. Когда рыдания отпустили, некоторое время я просто сидела в отчаянии. Я была ужасно голодна. Болело плечо, солнце неустанно палило голову. У меня не осталось никаких планов. Как я могла думать о возвращении домой, если была не в состоянии протянуть даже один день?

Человек, управлявший повозкой с ослом, хлестнул кнутом в мою сторону. Это было предупреждение, не удар, и я быстро убралась с его пути. Я посмотрела, как он проезжает мимо, вытерла рукавом слезы и пыль с лица и огляделась. Голод, который терзал меня сейчас, был следствием недель без еды, а не одного дня. Пока у меня была надежда есть что-нибудь каждый день, хотя бы помалу, я бы могла справиться с голодом. Но сейчас он управлял мной. Я расправила плечи, снова вытерла глаза и отошла от прилавка с хлебом.

Я медленно двигалась по рынку, осматривая каждый прилавок и продавца. Моя моральная дилемма длилась ровно столько, сколько потребовалось, чтобы проглотить слюну, вызванную запахом еды. Вчера я видела, как это делается. У меня не было напарников для отвлечения внимания, и если бы кто-нибудь решил погнаться за мной, я была бы единственным кроликом для преследования. Казалось, что голод ускоряет мои мыслительные процессы. Мне надо было выбрать прилавок, цель и путь для отхода. Потом нужно было ждать и надеяться, что что-нибудь отвлечет торговца. Я была маленькой и быстрой. Я могла сделать это. Голод, который я чувствовала сейчас, был невыносимым.

Я бродила по рынку, планируя кражу. Никаких мелочей. Я не хотела использовать этот шанс ради фрукта. Мне нужно было мясо, буханка хлеба или кусок копченой рыбы. Я старалась смотреть, не вызывая подозрений, но маленький мальчик угрожающе поднял прут в мою сторону, когда я засмотрелась на куски соленой рыбы, которые продавала его мать.

Наконец, я нашла то, что искала: прилавок булочника, больше любого из тех, которые я видела раньше. Перед прилавком в корзинах грудами лежали темно-коричневые и золотисто-желтые буханки. На полке перед булочником была выпечка подороже: хлеб, скрученный и запеченный со специями и медом, пироги, усыпанные орехами. Я нацелилась на одну из золотисто-желтых буханок. На соседнем прилавке продавались шарфы, которые развевались на морском ветру. Там столпились несколько женщин, громко и оживленно торговавшихся. Напротив улицы с хлебобулочными изделиями жестянщик продавал ножи. Его партнер точил всевозможные клинки на вращающемся точильном камне, который приводил в действие вспотевший ученик. Процесс сопровождался пронзительным визгом и вспышками искр. Я нашла тихую заводь среди людского потока и изобразила сильное удивление при виде точильного камня. Я слегка приоткрыла рот, будто больше ни о чем не могла думать. Я была уверена, что с таким выражением на лице и вкупе с оборванной одеждой народ не будет обращать на меня внимание. На самом деле, все это время я стояла и ждала, пока что-нибудь отвлечет внимание булочника от его товаров и позволит мне стащить свою цель.

Словно в ответ на эти мысли я услышала отдаленный звук рога. На мгновение все обернулись в том направлении, а затем вернулись к своим делам. Следующий гудок рога прозвучал ближе. Люди снова стали оборачиваться, толкая друг друга, и, наконец, мы увидели четырех белых лошадей в роскошной черно-оранжевой сбруе. Стражи, которые ехали на лошадях, были одеты также дорого, их шлемы украшали перья, как и головную часть лошадиной сбруи. Они скакали в нашу сторону, и покупатели сгрудились ближе к прилавкам, чтобы освободить им дорогу. Когда стражи снова подняли рога к губам, я решила, что это мой шанс. Все взгляды были прикованы к ним, когда я подбежала, схватила круглую золотистую буханку и устремилась в ту сторону, откуда появились лошади.

Я была слишком сосредоточена на краже и не обратила внимания, что позади наездников рыночная улица была пустой, а люди на её обочинах опустились на колени. Я бежала посреди пустой улицы, когда булочник закричал мне вслед. Когда я попыталась втереться в стоящую на коленях толпу и затеряться там, люди стали кричать и хватать меня. Приближался ещё один отряд стражей, они маршировали, выстроившись в ряд из шести человек, за ними виднелись ещё два таких же ряда, а позади следовала женщина на черной лошади в золотой сбруе.

Стоящие на коленях сгрудились тесно, словно стена. Я попыталась влезть среди них. Мужчина грубо схватил меня и, надавив, опустил в грязь. Зарычав, он что-то скомандовал мне, но я не поняла его. Сопротивляясь, я попыталась встать, и он резко ударил меня по затылку. Звезды посыпались из глаз, и я ослабла. Мгновением позже я осознала, что все вокруг меня замерли в тишине. Значит, он приказывал мне молчать? Я лежала в том положении, в котором он придавил меня. Украденная буханка была прижата к моей груди и подбородку. Она пахла головокружительно. Я не размышляла. Опустив голову, открыла рот и откусила от неё. Я лежала на животе на пыльной улице и грызла буханку, словно мышь, пока мимо проследовали сначала шеренги стражей, за ними женщина на своей черной лошади, а затем ещё четыре шеренги стражей. Никто не двигался, пока мимо не прошла вторая шеренга на лошадях. Время от времени они останавливались и звонили в медные колокола. Только после того, как они прошли, торговцы и покупатели вокруг меня встали на ноги и вернулись к своим делам.

Я ждала, старательно пережевывая хлеб, и в тот момент, когда зазвонили колокола, вскочила на ноги и попыталась убежать. Но мужчина, который удерживал меня у земли, схватил меня за куртку и вцепился в волосы. Он тряс меня и что-то кричал. Булочник кинулся к нам, выхватил хлеб из моих рук и закричал, увидев, что буханка грязная и покусанная. Я съежилась, ожидая его удара, но вместо этого он стал громко повторять одно слово, снова и снова. В гневе он бросил хлеб за землю, и мне очень хотелось вновь забрать его, но мой пленитель крепко держал меня.

Городской стражник. Вот кого он звал, и двое из них тут же появились рядом. Один улыбался и смотрел на меня почти с добротой, будто не мог поверить, что поймал такого маленького вора. Но другой оказался деловитым парнем, который схватил меня за тунику и поднял на ноги. Он стал задавать мне вопросы, и булочник начал кричать, рассказывая историю со своей стороны. Я покачала головой и жестами указала на рот, пытаясь объяснить, что не могу говорить. Я думала, что все получится, пока добрый стражник не склонился близко к своему напарнику и внезапно не ущипнул меня так, что я взвизгнула.

Теперь все было кончено. Меня потрясли за шкирку, и когда державший меня стражник занес руку для удара, я выпалила на Общем языке: «Я была голодна, и поэтому украла. Что ещё мне оставалось делать? Я так голодна!». Затем я опозорила себя рыданиями и потянулась к хлебу. Поймавший меня мужчина отступил, поднял буханку и отдал мне. Булочник попытался вырвать её, но держащий меня стражник повернул меня так, чтобы он не дотянулся. Затем, в довершение моего позора, он поднял меня, посадил к себе на бедро, словно я была совсем малышкой, и поскакал через рынок.

Я держала буханку обеими руками. Я не могла сдержать слезы и всхлипы, но это не могло удержать меня от того, чтобы как можно быстрее съесть хлеб. Я понятия не имела, что может случиться со мной дальше, но решила, что в одном могу быть уверена — я наполню свой живот этим хлебом, который принес мне столько проблем.

Я все ещё сжимала в руках последний кусок, когда мы остановились в трех шагах от неприметного каменного здания. Он толкнул дверь, занес меня внутрь и опустил на пол, когда вошел его напарник.

Пожилой мужчина в причудливой ливрее поднял взгляд от стола, когда мы вошли. Перед ним был разложен его обед, и он выглядел довольно раздраженным из-за того, что его прервали. Пока я осматривалась, они говорили обо мне поверх моей головы. Около пустой стены стояла скамья. На ней сидела женщина. Её ноги были скованы вместе. На другом конце скамьи, сгорбившись и закрыв лицо руками, сидел человек. Он поднял взгляд на меня, и я увидела окровавленный рот и опухший глаз. Он снова закрыл лицо руками.

Стражник, который меня нес, схватил за плечо и потряс. Я подняла на него глаза. Он что-то сказал мне. Я покачала головой. Со мной заговорил человек за столом. Я покачала головой снова. Тогда он спросил меня на Общем языке:

— Кто ты? Ты потерялся, малыш?

И от этого простого вопроса я заплакала снова. Он выглядел немного встревоженным. Он махнул двум стражам, и они исчезли за дверью. Выходя, один из них обернулся и посмотрел так, будто переживал за меня. Но человек за столом опять заговорил:

— Скажи мне, как тебя зовут. Твои родители могут заплатить за то, что ты взял, и забрать тебя домой?

Было ли это вообще возможно? Я вздохнула.

— Меня зовут Пчелка Видящая. Я из Шести Герцогств. Меня украли оттуда, и мне нужно вернуться домой, — я вдохнула и произнесла дикое обещание: — Мой отец заплатит за моё возвращение.

— Я не сомневаюсь, что он сделает это, — мужчина облокотился на стол рядом с небольшим кругляшом сыра. — Как ты оказался на улицах Калсиды, Пчелка видящая?

Он превратил моё имя в одно слово. Я не стала его поправлять. Это не имело значения. Если бы он выслушал меня и отправил весточку моему отцу, я знаю, он заплатил бы за то, чтобы меня вернули домой. Или это могла бы сделать Неттл. Она точно могла бы это сделать. Так что я рассказала ему свою историю, стараясь избегать упоминания неправдоподобных вещей. Я рассказала ему, как калсидийцы напали на мой дом и похитили меня. Я не объяснила ему, как попала в Калсиду, только сказала, что сумела сбежать от Керфа и его сообщников, потому что они были жестоки со мной. И теперь я была здесь и очень хотела отправиться домой, и если бы он написал моему отцу, я уверена, что кто-нибудь бы приехал, привез деньги и забрал меня домой.

Он выглядел немного озадаченным моей запутанной историей, но в конце серьезно кивнул.

— Что ж, теперь я понимаю и, вероятно, даже лучше, чем ты.

Он позвонил в колокольчик, который стоял на краю его стола. Дверь открылась, и вошел сонный стражник. Он был очень молод и выглядел скучающе.

— Сбежавший раб. Собственность некоего Керфа. Отправьте его в крайнюю камеру. Если никто не потребует вернуть его через три дня, продайте его на торгах. Пекарю Серчину полагается цена буханки пыльцевого хлеба. Отметь, что этот Керф должен либо заплатить за него, либо цена буханки будет вычтена из того, сколько за него дадут на торгах.

— Я не раб! — возразила я. — Я не принадлежу Керфу. Он помог украсть меня из дома.

Человек за столом терпеливо посмотрел на меня:

— Военный трофей. Приз победителя. Ты принадлежишь ему, как бы он ни называл тебя. Он может оставить тебя рабом или освободить за выкуп. Это будет всецело зависеть от Керфа, если он придет за тобой, — вздохнув, он откинулся в кресле и сделал глубокий глоток из своей кружки.

Слезы были бесполезны, но полились снова. Скучающий стражник посмотрел на меня сверху вниз.

— Следуй за мной, — сказал он на чистом Общем, и когда я повернулась и побежала в сторону двери, шагнул ко мне, схватил и засмеялся. Он поднял меня за одежду, словно мешок, и пронес сквозь ту же дверь, через которую вошел, не обеспокоившись тем, что ударил меня об косяк. Он захлопнул за нами дверь, бросил меня на пол и сказал:

— Ты можешь идти за мной, или я буду бить тебя на протяжении всего пути по этому коридору. Мне все равно.

Мне не было все равно. Я встала, сдержанно кивнула и пошла за ним. Мы завернули за угол и спустились по каменным ступеням. Внизу было тускло и прохладно. Свет проникал только в несколько маленьких окошек, расположенных в стенах на равном расстоянии друг от друга. Я прошла за ним через несколько дверей. Он открыл последнюю и сказал:

— Заходи сюда.

Я остановилась в нерешительности, тогда он толкнул меня внутрь и захлопнул за мной дверь. Я услышала, как щелкнул замок.

Комната была маленькой, но не такой уж пугающей. Свет проходил в неё сквозь очень маленькое окошко. Оно было настолько крошечным, что даже если бы я добралась до него, то все равно не смогла бы пролезть. В одном углу лежала плетеная соломенная циновка. В противоположном в полу зияла дыра. Пятна и запах сообщили мне о её предназначении. Рядом с циновкой стоял кувшин. В нем была вода. Я принюхалась, чтобы убедиться, что это действительно вода. Я окунула в него подол рубашки и вытерла с лица глупые слезы. Затем подошла к циновке и села на неё.

Я сидела долго. Потом легла. Должно быть, я ненадолго уснула. Услышав, как отпирается замок, я встала. Мужчина осторожно открыл дверь, оглядел комнату, затем посмотрел вниз на меня. Казалось, он был удивлен тем, что я такого маленького роста.

— Еда, — сказал он и передал мне глиняную плошку. Я была так удивлена, что просто стояла, сжимая её в руках, пока он выходил и закрывал за собой дверь. Когда он ушел, я посмотрела в тарелку. Там была зерновая каша с лежащими сверху кусочками какого-то оранжевого овоща. Я отнесла её к циновке и начала осторожно есть руками. Кто-то положил в миску столько еды, что её бы хватило взрослому. Так много еды у меня не было уже давно. Я старалась есть медленно, думая о том, что делать дальше. Когда еда закончилась, я выпила немного воды и вытерла пальцы о подол рубашки. Свет, проникающий в мою маленькую комнату, тускнел. Я ждала, не случится ли что-нибудь ещё, но больше ничего не происходило. Когда в камере стало темно, я легла на циновку и закрыла глаза. Я думала о своем отце. Я представляла, что бы он сделал со стражниками. Или с Двалией. Я представляла, как он душит её, и, тяжело дыша, сжимала кулаки, настолько мне была приятна эта картина. Он бы проучил их. Он бы всех их убил ради меня. Но моего отца здесь не было. Он не мог узнать, где я. Никто не спешил мне на помощь. Какое-то время я плакала, а затем уснула, сжимая свечу моей мамы.

Когда я проснулась, на полу моей маленькой комнаты лежал небольшой квадрат света. Я воспользовалась дырой в полу, выпила ещё воды. Я ждала. Ничего не происходило. Когда мне показалось, что прошло уже очень много времени, я начала кричать и стучать в дверь. Ничего. Когда я больше не могла кричать и стучать, я села на циновку. Потянувшись к Волку-Отцу, я не смогла найти его. Это было тяжелое мгновение. Я решила, что он всегда был просто придуманным. И сейчас я повзрослела, а мир вокруг меня был слишком реальным, чтобы придумывать что-либо.

Когда ты мне нужен, тебя нет. Как и всех остальных.

Когда ты отгораживаешься от меня, то не слышишь, и я не могу говорить с тобой.

Я отгородилась от тебя?

Это происходит, когда ты закрываешь свои мысли. Итак, мы снова в клетке. По крайней мере, твои захватчики добры к тебе. Пока что.

Пока что?

Тебя продадут.

Я знаю. Что мне делать?

Сейчас? Ешь, спи. Позволь своему телу исцелиться. Когда они выведут тебя отсюда, чтобы продать, будь со мной. Может, у нас получится сбежать.

Его слова подарили мне немного надежды, до этого у меня её не было совсем. Той ночью я плакала, пока не уснула.

Когда следующим утром я проснулась, то почувствовала себя лучше, чем чувствовала долгое время до этого. Я осмотрела синяки на ногах и руках. Из черных и темно-синих они выцвели до желтых и бледно-зеленых. Мой живот болел не так сильно, как раньше, и я могла свободно сделать круг рукой. Я причесала пальцами отросшие волосы и сгрызла ногти покороче. Другой стражник принес мне миску с едой и наполнил кувшин для воды. Пустую миску он забрал с собой. Со мной он не разговаривал. У меня была ещё одна большая миска еды. На этот раз в кашу были вмешаны нитеобразные волокна зелени, а сверху лежал кусок желтого овоща. Я все съела, а затем стала наблюдать за тем, как квадрат света передвигался с пола по стене, пока не исчез. Снова настала ночь. И снова я плакала и спала. Мне снилось, как отец отругал меня за то, что я не убрала чернила. Я проснулась в темноте с осознанием, что ничего подобного никогда не случалось, а мне бы хотелось, чтобы это могло произойти. Я уснула снова и увидела важный Сон о плавающем драконе, который взял в плен моего отца. Я проснулась, когда в комнате снова был квадрат света, и мне очень хотелось записать этот сон, но не было ничего, на чем можно было бы писать, как не было и ручки с чернилами. День я провела в попытках привязать свечу к подолу нижней рубашки, чтобы она не потерялась.

День прошел. Ещё одна миска с едой. Как скоро они продадут меня? Как они отсчитывают три дня? Начинают ли они со дня, когда поймали меня, или со следующего? Я строила догадки о том, кто купит меня, и какого рода работу мне придется выполнять. Получится ли убедить их послать весточку моему отцу? Возможно, меня купят в качестве домашнего раба, и я смогу уговорить покупателей освободить меня за выкуп? Я слышала о рабах, но понятия не имела, как с ними обращаются. Будут ли меня бить? Держать в собачьей конуре? Я все ещё думала об этом, когда услышала скрежет двери. Стражник открыл её и отступил назад.

— Этот? — спросил он кого-то, и внутрь заглянул Керф. Он смотрел на меня безо всяких эмоций. Я была почти рада видеть его. Затем я услышала голос Двалии:

— Вот она, негодяйка! Сколько же с ней проблем!

— Она? — стражник был удивлен. — Мы думали, это мальчик.

— Мы тоже так думали! — воскликнул Винделиар. — Это мой брат! — Он всунул голову за дверной косяк и улыбнулся мне. Его щеки были не такими пухлыми, как раньше, и редкие волосы потускнели, но глаза все ещё светились дружелюбием. Я ненавидела его. Они бы никогда не нашли меня, если бы он не управлял Керфом для Двалии. Он предал меня.

Стражник посмотрел на меня:

— Твой брат. Я вижу, как вы похожи, — но никто не засмеялся.

Я почувствовала слабость.

— Я не знаю этих людей, — сказала я. — Они лгут вам.

Стражник пожал плечами.

— На самом деле, мне без разницы, если они заплатят твой штраф, — он снова перевел взгляд на Керфа. — Она украла буханку пыльцевого хлеба. Вам нужно заплатить за неё.

Керф безучастно кивнул. Я знала, что Винделиар его контролирует, но получалось у него не слишком хорошо. Керф казался бестолковым, словно ему приходилось как следует подумать, прежде чем что-то сказать. Эллик всегда казался очень уверенным в себе. Это Винделиар терял свою магию, или что-то было не так с Керфом? Возможно, причина была в двух переходах через каменные колонны.

— Я заплачу, — сказал он наконец.

— Сначала плати, потом можешь забрать её. Ты также должен заплатить за четыре дня её пребывания здесь.

Они закрыли мою дверь и ушли. Я ощутила прилив радости оттого, что они обманом заставят его оплатить дополнительные дни, а потом с волнением подумала, что, возможно, это я потеряла счет времени и на самом деле находилась здесь четыре дня. Я ждала их возвращения, страшась того, что мне снова придется ехать с ними, но чувствуя почти облегчение, что кто-то другой будет отвечать за меня. Мне показалось, что прошло много времени, но наконец я услышала дверной скрежет.

— Идем, — гаркнула мне Двалия. — Ты стоишь гораздо меньше того количества проблем, которые приносишь.

Её глаза обещали мне последующее избиение, но Винделиар глупо улыбался. Хотела бы я знать, почему он симпатизирует мне. Он был моим злейшим врагом, но в то же время и единственным союзником. Керф, кажется, тоже испытывал ко мне симпатию, но пока Винделиар контролировал его, на его помощь нечего было и рассчитывать. Возможно, мне стоило бы попытаться подружиться с Винделиаром. Возможно, если бы я была мудрее, то сделала бы это с самого начала.

У Двалии был длинный витой шнур. Прежде чем я успела возразить, она обвила его вокруг моей шеи.

— Нет! — закричала я, но она только затянула его туже. Когда я потянулась к шнуру, Керф схватил мою левую руку, а Двалия правую и завернула мне её за спину. Я почувствовала петлю шнура на своем запястье. Она справилась с этим так быстро, что не оставалось сомнений — она делала это и раньше. Мне было неудобно оттого, что рука находилась слишком высоко, но я не могла опустить её, не затягивая петлю на шее. Она держала конец шнура в своей руке. Она попробовала потянуть за него, и мне пришлось откинуть голову назад.

— Вот так, — сказала она с явным удовлетворением. — Больше никаких маленьких хитростей от тебя. Мы уходим.

После прохладной темноты моей камеры яркий свет дня причинял боль, и очень скоро мне стало жарко. Керф и Двалия шли передо мной, лишь едва ослабив мой поводок. Мне приходилось торопиться, чтобы успевать за ними. Винделиар семенил рядом со мной. Меня поражала его странная конституция — похожее на боб тело и короткие ноги. Я вспомнила, как Двалия назвала его «бесполым». Я подумала, кастрировала ли она его, как это делали наши мужчины с козлами, которых выращивали на мясо? Или он родился таким?

— Где Алария? — спросила я его тихо.

Он посмотрел на меня с несчастным видом.

— Продана в рабство. За деньги на еду и проезд на корабле.

Керф резко дернулся.

— Она была моей. Я хотел отвезти её к матери. Она была бы хорошей служанкой. Почему я это сделал?

— Винделиар! — рявкнула Двалия.

На этот раз я открыла свои чувства и ощутила, что он делал с Керфом. Я попыталась это понять. Я знала, как поднять стены, чтобы отгородиться от мыслей отца. Мне приходилось делать это с ранних лет, просто чтобы держать в порядке собственные мысли. Но это ощущалось так, будто Винделиар поместил стену в мысли Керфа, отгородив их от него и заставив его разделить мысли Винделиара. Я надавила на стену Винделиара. Она не казалась прочной, но я не знала, как сломать её. Затаившись, я слышала, как он шептал Керфу: «Не беспокойся. Иди с Двалией. Делай, как она скажет. Ни о чем не думай. Все будет в порядке».

Не касайся его мыслей. Не ломай его стену, — это предостережение исходило от Волка-Отца. — Слушай, но не позволяй ему обнаружить тебя там.

Почему?

Если ты найдешь путь к его мыслям, он найдет путь к твоим. Будь очень осторожна с проникновением в его разум.

— Куда мы идём? — спросила я вслух.

— Заткнись! — произнесла Двалия одновременно с Винделиаром, который сказал:

— К кораблю, чтобы продолжить наше путешествие.

Я замолчала, но не потому, что так приказала Двалия. Всего на мгновение я ощутила, как трудно было Винделиару говорить, поспевать за Двалией и контролировать Керфа. Он был голоден, его спина болела, и ему требовался отдых, но он знал, что просить Двалию остановиться будет себе дороже. Сохраняя тишину, я чувствовала, как его внимание сосредотачивается на Керфе. Итак. Если отвлечь его, контроль ослабнет. Это была маленькая, но полезная новость.

Точишь когти и клыки. Ты учишься, детёныш. Мы выживем.

Ты существуешь на самом деле?

Он не ответил, но Винделиар склонил голову и странно посмотрел на меня. Поднять стены. Держать его подальше от моего разума. Теперь мне придется быть настороже. Я сосредоточилась на самозащите и знала, что отгораживаясь от Винделиара, я также отгораживаюсь и от Волка-Отца.

Глава 8

ТИНТАЛЬЯ

Этот сон был похож на движущуюся картину. Свет был тусклым, словно поверх всего размыли бледно-серую или голубую краску. Яркие блестящие ленты колыхались на медленном ветерке, который приходил и уходил, приходил и уходил, так что ленты поднимались и опускались. Они мерцали знаменами из золота и серебра, алым, лазурным и изумрудным. Яркие узоры в виде алмазов или глаз и скрученных спиралей пробегали вдоль каждого знамени.

Во сне я приблизилась, плавно переместившись к ним. Там не было звуков, и моё лицо не ощутило касания ветра. Затем ракурс изменился, и я увидела огромные змеиные головы, тупоносые, с глазами размером с дыню. Я подходила ближе и ближе, хотя и не желала этого, так что, в конце концов, я смогла разглядеть слабый отблеск сети, которая удерживала всех этих существ, как жаберная рыболовецкая сеть удерживает рыбу. Нити сети были почти прозрачными, и каким-то образом я знала, что все эти создания одновременно устремились в неё, чтобы оказаться пойманными и утонуть там.

Этот сон был достоверен, как то, что произошло, и произошло не единожды. И повторится снова и снова. Я не могу остановить то, что уже сделано, но также я знаю, что это случится опять.

Дневник сновидений Пчелки Видящей.

В дверь нашей комнаты постучали ранним утром следующего дня. Я скатился с кровати и встал. Шут даже не вздрогнул. Босиком я неслышно подошел к двери, помедлил, чтобы отбросить волосы с лица, и затем открыл. Снаружи был король Рейн, он откинул назад капюшон своего плаща, вокруг него на пол стекла вода. Лоб блестел от дождя, и капли застряли в редкой бороде. Рейн усмехнулся мне белыми зубами, неуместными на тонком чешуйчатом лице.

— Фитц Чивэл! Хорошие новости, и я хотел сразу же поделиться ими. Прилетела птица с того берега реки. Смоляной прибыл туда.

— Из-за реки? — похмельная головная боль разразилась внезапным бряцаньем в моей голове.

— Из деревни. Барже гораздо проще причалить там, чем на этом берегу, и для капитана Лефтрина лучше разгружаться там и понемногу переправлять груз через реку. У Смоляного полные трюмы: рабочие для фермы, дюжина коз, мешки с зерном. Три дюжины кур. Мы надеемся, козы приживутся лучше, чем овцы. Овцы были бедствием — я думаю, только трое пережили зиму. В этот раз мы будем держать кур в заграждении, — он поднял голову и извинился: — Простите, что разбудил вас так рано, но я думал, вы захотите узнать. Корабль будет нуждаться в очистке перед тем, как будет пригоден для пассажиров. День, может быть, два, в худшем случае три. Но скоро вы сможете отправиться.

— В самом деле, приятные новости, — сказал я ему. — Хотя ваше гостеприимство было замечательным, мы с нетерпением ждем возможности продолжить наш путь.

Он кивнул, разбрызгивая вокруг капельки воды.

— Есть другие, которых я должен уведомить. Простите, мне нужно торопиться.

И он ушел, усеивая каплями коридор. Я попытался представить Дьютифула, передающего такое сообщение гостю. Наблюдая, как он уходит, я почувствовал укол зависти к тому, как непринужденно драконьи торговцы общаются. Возможно, у меня всегда все было шиворот-навыворот. Возможно, то, что я был бастардом, дало мне гораздо больше свободы, чем жизнь в рамках правил, которые связывают принца.

Я закрывал дверь, когда Шут переполз на край кровати.

— Что это было? — спросил он несчастно.

— Король Рейн с новостями. Смоляной пришвартовался на том берегу. Мы отправляемся через день-два.

Он спустил ноги с кровати, сел, а затем, наклонившись вперед, спрятал лицо в руках.

— Ты напоил меня, — пожаловался он.

Я так устал лгать.

— Есть вещи, которые я должен знать. Так или иначе, Шут, тебе нужно было поговорить со мной.

Он медленно, осторожно оторвал голову от рук.

— Я очень сержусь натебя, — сказал он тихо. — Но я должен был этого от тебя ожидать. — Шут снова спрятал лицо. Его следующие слова были приглушенными: — Спасибо.

Он выбрался из кровати, двигаясь так, будто мозги могут вытечь из черепа, и заговорил голосом Янтарь:

— Тимара просила меня выделить время для визита. Полагаю, ей чрезвычайно любопытно узнать о Серебре на моих руках и том, как оно воздействует на меня. Я думаю сегодня навестить её. Вызовешь Спарк помочь мне одеться?

— Конечно, — я отметил, что Янтарь не попросила меня проводить её. Я подумал, что заслужил это.

В тот день, когда дождь ослабел, я рискнул выйти на улицу с Лантом. Мне хотелось увидеть башню с картой. Впервые я увидел её много лет назад, когда случайно прошел через Скилл-колонну и очутился в Кельсингре. Точные карты, которые дали мне Чейд и Кетриккен, не выжили после медвежьей атаки, так что я надеялся освежить то, что помню, взглянув на карту Элдерлингов. Но мы не успели далеко уйти, как я услышал дикий рев драконов, а затем крики возбужденных людей.

— Что это? — спросил меня Лант и выдохнул: — Нам следует вернуться к остальным.

— Нет. Это приветственные крики. Вернулся дракон, один из тех, которых давно не было, — порыв ветра донес до моих ушей имя. — Тинталья возвращается, — сказал я ему, — и я снова её увижу.

— Тинталья, — произнес Лант с тихим благоговением. Его глаза были широко распахнуты. — Риддл говорил о ней. Королева-Драконица, пришедшая, чтобы помочь освободить Айсфира, а затем ставшая его самкой. Та самая, которая принудила Айсфира положить голову на домашний очаг в материнском доме королевы Эллианы, чтобы выполнить условие, поставленное Эллианой Дьютифулу.

— Тебе все это известно?

— Фитц, это известно каждому ребёнку в Шести Герцогствах. Нед Гладхарт поет ту песню про драконов, в которой одна из строчек: «Синее сапфиров, мерцая подобно золоту». Я должен увидеть её собственными глазами!

— Я думаю, мы увидим, — прокричал я, потому что дикий хор трубивших драконов заглушал наши голоса. Они поднялись из города в знак приветствия или вызова. Это было удивительное зрелище, в котором в равной степени мешались красота и ужас. Они резвились, как ласточки перед бурей, но эти существа были больше, чем дома. Они мерцали и сверкали на фоне покрытого облаками неба красками, более похожими на драгоценности, чем на живую плоть.

Затем я увидел Тинталью, летящую высоко над верхушками деревьев. На мгновение мне показалось, что она очень близко, но затем, когда она подлетела ближе, я понял, что ошибся. В действительности она была огромной — она затмевала любого из драконов, которого мы видели в Кельсингре, — и она была намного больше, чем когда я видел её в прошлый раз.

Эта драконья королева была осведомлена о переполохе, вызванном ею в городе. Она пронеслась над нами, делая большой круг. Пока она спиралью спускалась, делая круг за кругом, я едва мог оторвать от неё глаза. Сердце забилось в восхищении, и я обнаружил, что лицо расползлось в улыбке. Я ухитрился бросить взгляд на Ланта и увидел, что он сложил руки на груди и улыбается ей.

— Драконьи чары, — прохрипел я, но так и не смог прекратить улыбаться. — Осторожно, Лант, или ты запоешь!

— О, ярче сапфиров и мерцающая, как золото! — в его голосе звучала музыка и тоска. — Песня менестреля не в силах отдать ей должное. Она переливается золотом и серебром, она синее драгоценных камней! О, Фитц, вот бы мне никогда не отрывать от неё взгляда!

Я ничего не говорил. Рассказы о драконьих чарах были хорошо известны теперь во всех Шести Герцогствах. Некоторые никогда не становились их жертвами, а другие были околдованы простым взглядом дракона на расстоянии. Лант бы не услышал никаких предостережений от меня сейчас, но я надеялся, что чары рассеются, как только Тинталья исчезнет из виду. Не будь мои Скилл-стены уже поднятыми для защиты от голосов Кельсингры, то, вероятно, и я бы почувствовал такое же головокружение, как и Лант.

Скоро стало ясно, что она приземлится на площади перед Залом приветствий. Лант торопился, и я не отставал от него. И все же она была на земле прежде, чем прибыли мы и стали собираться Элдерлинги и младшие драконы. Лант попытался ринуться вперед, но я поймал его за руку и удержал.

— Королева Малта и король Рейн, — предостерег я Ланта, — и их сын. Они будут первыми, кто поприветствует её.

И они были первыми. Даже драконы Кельсингры держались на почтительном расстоянии — нечто, чего я не ожидал. Тинталья неторопливо сложила крылья, дважды встряхнув ими, словно желая убедиться, что каждая чешуйка на своем месте, прежде чем постепенно закрыла их под хор восхищенных вздохов собравшихся. Когда Рейн и Малта появились вместе с Фроном, следующим за ними по пятам, мне стало ясно, что Малта успела торопливо прихорошиться, а Рейн надел чистую тунику и пригладил волосы. Фрон улыбался в благоговейном изумлении, но выражение лица Малты было более сдержанным, почти холодным, когда она спустилась по ступенькам, чтобы предстать пред Тинтальей. Королева к королеве, осознал я, несмотря на разницу в размерах.

Рейн шёл рядом с Малтой, но в шаге позади, когда королевы вышли вперед поприветствовать друг друга. Тинталья изучала Малту, её шея выгнулась, а глаза медленно вращались, пока она осматривала её. Выражение лица Малты не изменилось, когда она равнодушно сказала:

— Итак, ты вернулась в Кельсингру, Тинталья. На этот раз твое отсутствие было долгим.

— Разве? Для тебя возможно, — рев драконицы был музыкальным, и вместе со звуком голоса разносились её мысли. — Ты должна помнить, что драконы не измеряют время в крохотных капельках дней, которые кажутся столь значительными людям. Но да, я вернулась. Я прибыла пить. И чтобы меня хорошо вычистили.

Как будто наказывая Малту за упрек, драконица проигнорировала Рейна и качнула головой, чтобы посмотреть вниз на Фрона, который взирал на неё с обожанием. Глаза драконицы завращались с нежностью. Она склонилась и выдохнула на него, и я увидел, как одежда мальчика пошла волнами от её дыхания. Внезапно она вскинула голову, а затем с негодованием уставилась на него.

— Это моё! Кто вмешался в его изменения? Какой глупый дракон осмелился изменить то, что принадлежит мне?

— Ты имеешь в виду, кто осмелился спасти ему жизнь? Кто осмелился исправить его тело так, чтобы ему не приходилось выбирать между пищей и дыханием? Об этом ты спрашиваешь? — требовательно переспросила Малта.

Взгляд Тинтальи перепрыгнул на Малту, её горло и щеки покрылись красными пятнами, а чешуйки на шее резко встопорщились в ряд гребней. Я думал, королева Малта, по крайней мере, отступит. Вместо этого она шагнула вперед, Рейн одновременно переместился с ней, все также держась рядом. Я был поражен, увидев схожий румянец, окрасивший гребень из плоти над её лбом. Малта стояла, уперев руки в бедра и запрокинув голову. Узоры на чешуйках её лица повторяли в миниатюре, как в зеркале, узоры Тинтальи.

Огромные глаза дракона сузились:

— Кто? — снова потребовала она ответа.

Холодок пополз по моему позвоночнику, и я задержал дыхание. Никто не проронил ни слова. Ветер бродил среди нас, вдобавок к ознобу взъерошивая волосы и заставляя краснеть носы.

— Я думал, ты будешь рада увидеть, что я до сих пор жив. Ведь без изменений, произошедших во мне, сомневаюсь, что так и было бы, — Фрон шагнул вперед и встал между родителями и драконицей. Рука Малты потянулась, чтобы удержать его в безопасности, но Рейн перехватил своей рукой её запястье. Медленно он опустил её руку вниз и затем сжал в своей. Он что-то проговорил Малте, и я увидел, как её лицо на миг исказилось страданием. Она вынуждена была молча смотреть, как её сын противостоял сформировавшему их всех дракону.

Тинталья не отвечала. Признает ли она, что ей было все равно, жив мальчик или умер? Но она была драконом.

— Кто? — потребовала она, и цвета на её горле вспыхнули ярче. Никто не ответил, и тогда она просто толкнула Фрона в грудь мордой. Он отшатнулся, но не упал. Этого было достаточно.

— Держись от меня подальше, — сказал я Ланту и сделал три шага на открытое пространство, окружавшее дракона. Мои стены были напряжены. Я усилил голос до крика:

— Тинталья! Я здесь!

Быстрее броска змеи она повернула голову, и её пристальный взгляд обратился ко мне. Я практически ощущал давление этого тяжелого взгляда, когда она сказала:

— И кто же ты, тот, кто осмелился использовать моё имя?

— Ты знаешь меня, — я говорил сдержанно, но громко, чтобы быть услышанным. Фрон оглянулся на родителей, но не стал отступать и укрываться за их спинами.

Тинталья фыркнула. Она переместилась и оказалась передо мной. Запах её дыхания был мясным и сильным.

— Мало тех людей, кого я знаю, маленький комарик. Тебя я не знаю.

— Но ты знаешь. Это было много лет назад. Ты желала выяснить, где находится черный дракон, и преследовала меня во снах. Ты хотела освобождения Айсфира из его заточения. Я один из тех, кто сделал то, что ты сделать не могла. Я сломал ледник и освободил его от обоих видов мук — ото льда и от пыток Бледной Женщины. Так что ты знаешь меня, драконица. Также, как знаешь мою дочь, Неттл. И тебе известно, что ты моя должница.

Общий вздох пронесся вслед за моими словами. Краем глаза я увидел, как на ступеньках появилась леди Янтарь, Спарк и Пер сопровождали её с обеих сторон. Я молился, чтобы она не вмешалась и тем самым уберегла молодежь от знакомства с драконом. Тинталья пристально смотрела на меня, её глаза переливались золотом и серебром, и я чувствовал давление её разума на мой. На мгновение я опустил свои стены пред ней. Я показал Неттл в её наряде с крыльями бабочек из снов. Затем я захлопнул врата моего сознания, вытолкнув её прочь и отчаянно надеясь, что мои стены смогут выстоять.

— Она, — Тинталья превратила простое слово в ругательство, — не комар, нет. Овод, кусачее, жужжащее кровососущее…

Я никогда не видел дракона, который бы так выражался. Я почувствовал внезапный приступ гордости за Неттл. Она использовала свой Скилл и манипуляции со сном, чтобы нанести ответный удар драконице, обратив против этого существа её же собственное оружие. Без какого-либо соответствующего обучения магии Видящих Неттл не только склонила Тинталью к своей цели, но и убедила эту королеву с характером сделать так, чтобы Айсфир сдержал обещание, данное принцем Дьютифулом — положить голову черного дракона на камни очага материнского дома Эллианы. Вторжение Айсфира в материнский дом нарчески привело к некоторому повреждению дверной притолоки, но обещание было исполнено, и Дьютифул получил свою невесту.

И драконица вспомнила мою дочь! На одно волнующее мгновение моё сердце балансировало на грани восторга. Так близко к бессмертию, как только может подойти к нему человек!

Тинталья приблизилась ко мне. Цвета захлестывали её, как пламя поглощает лес.

— Ты вмешался в моих Старших. Это оскорбляет меня. И я ничего тебе не должна. У драконов нет долгов.

Я заговорил прежде, чем успел обдумать свои слова:

— У драконов есть долги, просто они их не платят.

Тинталья встала на задние лапы, высоко подняла голову и откинула подбородок. Её глаза быстро завращались, цвета замерцали, и я скорее почувствовал, чем увидел, что все — и драконы, и люди, отступили от неё.

— Фитц, — резко прошептал Лант, — извинись.

— Вернись обратно, не подходи! — прошептал я.

Я готовился умереть. Умереть или быть ужасно искалеченным. Я видел, что кислотный выброс дракона делает с людьми и камнем. Я приготовился. Если бы я побежал, если бы укрылся за другими, они погибли бы вместе со мной.

В меня ударил порыв ветра, и затем, так же легко, как пикирует вниз ворона, между мной и смертью приземлился маленький алый дракон. Через мгновение я почувствовал внезапный вес на плече, и:

— Фитц! — приветствовала меня Мотли и добавила: — Привет, глупыш!

Алый дракон сложил свои крылья так, словно это было важной задачей, которую нужно было выполнить особым образом. Я думал, Тинталья распылит кислоту в это существо за то, что оно воспрепятствовало излить ей свою ярость. Вместо этого оказалось, что она рассматривает красного дракона с недоумением.

— Хеби, — сказала мне ворона. — Хеби, Хеби, — Мотли развернулась и внезапно злобно клюнула меня в ухо. — Хеби! — настаивала птица.

— Хеби, — повторил я, чтобы успокоить её. — Дракон генерала Рапскаля.

Моё подтверждение успокоило её, и ворона радостно захихикала:

— Хеби. Хороший охотник. Много мяса.

Лант схватил меня за руку.

— Отойди, дурак! — прошипел он мне. — Пока её отвлекает красный дракон, убирайся с её глаз. Она хочет убить тебя.

Но я пошевелился, только чтобы избавиться от его хватки. Маленький алый дракон встретился лицом к лицу с огромным синим. Голова Хеби покачивалась на змеевидной шее. Все мыслимые оттенки красного вспыхнули на ней. В её вызывающей стойке не было сомнений. Я ощутил, как они начали общаться между собой, но я не мог извлечь никакого смысла человеческих слов из низкого громыхания красного дракона. Это было, как волны давления в воздухе, поток мыслей, который я мог ощутить, но не разделить.

Гребень и ряд встопорщенных чешуек на шее Тинтальи укладывались, как опускается сама собой шерсть на загривке собаки, когда её агрессия спадает. Изгиб шеи смягчился, затем она подняла глаза, и я ощутил её пронзительный взгляд. Тинталья заговорила, и её слова были понятны всем, вопрос прозвучал как обвинение:

— Что тебе известно о бледных людях и их Служителях?

Я вздохнул и заговорил отчетливо, чтобы все драконы и собравшиеся люди услышали:

— Я знаю, что Служители украли мою дочь. Я знаю, что они уничтожили её. Я знаю, что я разыщу их и убью стольких из них, скольких смогу, прежде чем они уничтожат меня, — моё сердце забилось быстрее. Я стиснул зубы и затем добавил: — Что ещё мне нужно знать?

И Хеби, и Тинталья совершенно успокоились. И снова я ощутил поток общения между ними. Я задавался вопросом, были ли посвящены в предмет их разговора другие драконы или кто-то из Элдерлингов. Сквозь толпу протискивался генерал Рапскаль. Он был одет очень просто, в гамаши и кожаную рубашку, руки были грязными, будто он только что оторвался от какой-то работы.

— Хеби! — закричал он, увидев её, а затем остановился. Он оглянулся на собравшихся Элдерлингов и драконов, увидел меня и поспешил в мою сторону. Подойдя, он вытащил из ножен свой кинжал. Я потянулся к собственному и был поражен, когда Лант оттолкнул меня в сторону и встал между Рапскалем и мной. Не обращая внимания на ощетинившегося Ланта, Рапскаль окликнул меня:

— Хеби вызвала меня, чтобы защитить тебя. Я пришел тебе на помощь!

Лант смотрел на него в изумлении. Я ощутил на мгновение потрясение, а затем злость, когда и Пер вмешался в ситуацию.

— Назад! — цыкнул я на мальчишку, но он сообщил мне:

— Ваша спина, сэр, да, я буду охранять вашу спину!

Это было не то, что я имел в виду, но хотя бы удалило его от клинка Рапскаля.

— Не понимаю, — пожаловался я Рапскалю, и он потряс головой в том же недоумении.

— И я тоже. Я добывал воспоминания, когда Хеби срочно меня вызвала, чтобы защищать тебя здесь. Затем она исчезла из моего сознания, будто была убита! Это испугало меня, но вот я здесь, чтобы исполнить её волю. Я буду защищать тебя или умру.

— Хватит болтать! — Тинталья не ревела на нас, но сила её мысли, приложенная к словам, почти оглушила меня. Хеби сохраняла бдительную позицию между безмерно огромным синим драконом и мной, но это было небольшое укрытие. Тинталья возвышалась над ней и могла легко плюнуть кислотой, если бы захотела. Вместо этого она наклонила голову и сосредоточила на мне свой взгляд. Я ощутил сильное воздействие её присутствия, и когда её огромные вращающиеся глаза посмотрели на меня, мои стены не смогли полностью отразить хлынувшие на меня драконьи чары.

— Я решила принять внесенные тобой изменения. Я не убью тебя.

Пока я наслаждался этой толикой хороших новостей, а мои защитники торопливо вкладывали в ножны свои клинки, она наклонила свою большую голову, приблизилась ко мне и глубоко втянула воздух:

— Я не знаю дракона, пометившего тебя. Возможно, позже он ответит мне за твое своеволие, но сейчас нет необходимости меня бояться.

У меня закружилась голова от благодарности и благоговения перед её великолепием. Мне потребовалась вся воля, которую я смог собрать, чтобы заговорить:

— Я стремился только помочь тем, кто нуждался в моей помощи: тем, кем пренебрегли их драконы, или тем, кого изменили и не управляли их изменениями.

Она широко открыла челюсти, и с замиранием сердца я увидел зубы, что были длиннее мечей, и мерцающие желтым и красным мешочки с ядом у неё в горле. Она снова заговорила со мной.

— Не дави на меня, человечек. Будь доволен тем, что я не убила тебя.

Тогда Хеби поднялась, её передние лапы оторвались от земли, так что она стала немного повыше. Я снова ощутил силу их безмолвного общения.

Тинталья ухмыльнулась ей, подтянув губы и обнажив свои клыки. Но мне она сказала:

— Ты и подобные тебе могут вмешиваться в тех, на кого драконы не заявили свои права. Это я тебе позволяю, потому что они для меня ничто. Изменяй их всех, как тебе хочется. Но оставь мне то, что принадлежит мне. Это милость, которой я одариваю вас за то, что вы послужили мне в прошлом. Но не воображай, что я плачу тебе долг.

Я почти позабыл о Мотли на своем плече. Не знал, что ворона может шептать, но услышал её низкий хриплый голос:

— Будь благоразумным.

— Конечно же нет! — поспешно согласился я. Пришло время отказаться от моего непродуманного высказывания. Я перевел дух, осознал, что намереваюсь сказать гораздо худшую вещь, и все равно произнес:

— Я прошу у тебя ещё об одной милости.

Она снова продемонстрировала зубы и мешочки с ядом.

— Не собираюсь сегодня умирать, — сказала Мотли и вспорхнула с моего плеча. Мои защитники сжались в круг около меня, но не сбежали. Я счел это мужественным поступком.

— Разве не достаточно в твоей жизни благодеяний, блоха? — потребовала ответа драконица. — О чем ещё ты мог бы просить меня?

— Я прошу у тебя знаний! Белые Служители стремились положить конец не одному только Айсфиру, когда искали его смерти, а всем драконам навечно. Я хочу знать, выступали ли они раньше против драконов, а если да, то почему? Больше чего-либо ещё я желаю знать обо всем, что известно драконам, и что может помочь мне покончить со Служителями!

Тинталья откинула свою огромную голову на длинной шее. Воцарилась тишина. Затем Хеби произнесла робким детским голосом:

— Она не помнит. Никто из нас. Кроме… меня. Иногда.

— О Хеби! Ты заговорила! — прошептал с гордостью Рапскаль.

Тогда Тинталья подалась вперед, бессловесно взревев, и я ужаснулся, увидев, как Хеби припала к земле и съежилась. Рапскаль снова вытащил свой кинжал из ножен и выскочил вперед, заслонив своего дракона и замахиваясь клинком на Тинталью. Я никогда не видел такого глупого и смелого поступка.

— Рапскаль, нет! — вскричал какой-то Элдерлинг, но тот не остановился. И все же, если Тинталья и заметила этот акт безумного неповиновения, она не придала ему значения. Она переместила свое внимание обратно на меня. Её рев был низким грохотанием, заставившим мои внутренности завибрировать. Гнев и разочарование излились в словах:

— Это знания, которые я должна иметь, но не имею. Я отправляюсь искать их. Не как благодеяние для тебя, человек, а чтобы выжать из Айсфира то, чем ему следовало поделиться с нами давным-давно, вместо того, чтобы насмехаться над нами из-за истории, которую мы не можем знать. Ведь никакой дракон не может помнить случившееся в то время, когда он был в яйце или плавал в обличье змеи, — она отвернулась от нас, не заботясь о том, что при этом движении как люди, так и Элдерлинги вынуждены были рассыпаться в разные стороны, чтобы избежать удара её длинного хвоста. — Я иду пить. Мне нужно Серебро. Когда я напьюсь, я должна быть вычищена. Все подготовьтесь к этому.

— Будет сделано! — крикнул ей вслед Фрон, когда она величественно прошествовала прочь. Он повернулся к своим родителям, его щеки Элдерлинга пылали, насколько это позволяли чешуйки. — Она великолепна! — прокричал он, и согласный радостный рев вторил его эмоциям.

Я не разделял ликования толпы. Сейчас, когда у меня было время сообразить — насколько близко я подошел к смерти, я чувствовал дрожь в животе. И ради чего был риск? Я знал о Служителях не больше, чем раньше. Я мог надеяться, что получил одобрение Тинтальи для любых Скилл-целителей, которых Неттл и Дьютифул могут со временем прислать. Я мог надеться, что Дьютифул заключит союз с людьми, которые время от времени способны влиять на поведение дракона.

Но теперь я знаю, что Айсфир жив. Моя слабая надежда состояла в том, что Тинталья поделится со мной хоть чем-нибудь, что обнаружит. Я предполагал, что между драконами и Служителями существовала давняя вражда. Могли ли Элдерлинги не подозревать о такой вражде? Я сомневался в этом, и все же мы не обнаружили никаких доказательств.

Или обнаружили? Я вспомнил, как Бледная Женщина захватила Аслевджал. Илистор, так её назвал Шут. Заключенный во льдах город Элдерлингов стал её грозной крепостью, отличным местом для наблюдения за войной Внешних Островов против Шести Герцогств, и тем местом, где она могла мучить угодившего в ледяную ловушку дракона и пытаться уничтожить его и весь его род. Она сделала все возможное, чтобы разрушить древний город. Произведения искусства были испорчены или уничтожены, коллекция свитков о Скилл-колоннах оказалась в безнадежном беспорядке… Не говорило ли это о глубоко укоренившейся ненависти? Стремилась ли она разрушить все следы тех людей и остатки их цивилизации?

Я не ждал поддержки от драконов против Служителей. У Айсфира были годы, чтобы отомстить им, имей он такое желание. Я подозревал, что он излил всю свою ярость, когда обрушил ледяной зал Аслевджала и положил конец силам Бледной Женщины. Он предоставил мне убедиться в её смерти и смерти того каменного дракона, которого она выковала с Кебалом Робредом. Возможно, черный дракон не был таким жестоким созданием, каким казалась Тинталья.

— Это не редкость, что самки могут быть гораздо более жестокими, чем самцы.

— Правда? — переспросил Пер, и я обнаружил, что сказал это вслух.

— Правда, — ответил Лант за меня, и я задался вопросом, не вспомнил ли он при этом о покушении своей мачехи на его жизнь. На открытой площади перед нами Рапскаль суетился над Хеби, будто она его любимая собачка, пока Малта, Рейн и Фрон были заняты оживленной беседой, едва ли не походившей на ссору. Меня накрыло волной головокружения.

— Я хотел бы вернуться в наши комнаты, — тихо сказал я и не нашел сил противиться Ланту, взявшему меня под руку. Слабость, которую я чувствовал после произведенного мной исцеления Скилом, вновь охватила меня, и я не понимал — почему. Янтарь и Спарк присоединились к нам, когда я прокладывал путь наверх по ступенькам. Янтарь остановила остальных у двери.

— Я поговорю с вами позже, — объявила она и велела им уйти.

Лант сгрузил меня в кресло, стоявшее у стола. Я услышал, как он тихо прикрыл за собой дверь, и уже опустил голову на скрещенные руки, когда Шут заговорил со мной:

— Ты болен?

Я покачал головой, не поднимая её.

— Я обессилен. Как будто Скилл меня опустошил. Не знаю, почему, — я невольно рассмеялся. — Возможно, все ещё дает о себе знать выпитое прошлой ночью бренди.

Он мягко положил руки мне на плечи и стал их разминать.

— Тинталья выбросила мощный заряд чар. Я был парализован им и боялся ярости, которую она направила на тебя. Так странно чувствовать, но не видеть. Я знаю, она собиралась убить тебя, а я был беспомощен. Однако я слышал тебя. Ты твердо стоял перед этой силой.

— Я держал свои стены. Думал, что скоро умру. Однако мы выудили кусочек информации, Айсфир жив.

Мне нравилось ощущение его рук на своих плечах, но оно слишком напомнило мне о Молли. Я повел плечами, уходя от его прикосновений, и он молча пересел в кресло за столом около меня.

— Ты мог умереть сегодня, — объяснил он и покачал головой. — Не знаю, что бы я делал. Ты едва ли не бросал ей вызов убить себя. Ты хочешь умереть?

— Да, — признался я. И добавил: — Но не сейчас. Не до того, как положу в землю многих других людей. Мне необходимо оружие, Шут. Лучшее оружие убийцы — информация, и много информации, — я вздохнул, — Не знаю, известно ли Айсфиру что-то полезное. Также, как не знаю, поделится ли он этим с Тинтальей, или как мы получим эти сведения, если он это сделает. Шут, я никогда не чувствовал себя таким неподготовленным к заданию.

— То же самое со мной. Но никогда прежде я не ощущал такой решимости довести дело до конца.

Я выпрямился и облокотился одной рукой на стол. Коснулся его руки, затянутой в перчатку

— Ты все ещё сердишься на меня?

— Нет, — затем: — Да. Ты заставил меня думать о вещах, которые я не хочу вспоминать.

— Мне нужно, чтобы ты вспомнил эти вещи.

Он отвернулся от меня, но руку не выдернул. Я ждал.

— Спрашивай, — резко приказал он мне.

Итак. Время пытать моего друга. Что мне больше всего нужно было знать?

— Есть ли кто-нибудь в Клерресе, кто может нам помочь? Кто-нибудь, кто вступит с нами в сговор? Есть ли способ доставить им сообщение, что мы идём?

Молчание. Собирался ли он и сейчас избегать ответов? Я знал, что хитрость с бренди не сработает ещё раз.

— Нет, — наконец выдавил он. — Нет способа передать сообщение. Прилкоп может быть все ещё жив. Они разделили нас, когда начали пытать. Я предполагаю, он перенес такое же обращение, какому подвергли и меня. Если он жив, то, вероятнее всего, до сих пор в заключении. Думаю, они считают его слишком ценным, чтобы убить, но я могу ошибаться.

— Я знаю, ты сомневаешься в тех, кто помог тебе сбежать. Но вы с Прилкопом рассылали гонцов. Они были верны вам? Кто-то из этих людей по-прежнему в Клерресе?

Он покачал головой. Его лицо все ещё было повернуто в сторону.

— Мы были в состоянии сделать это только в первые несколько лет нашего пребывания в Клерресе. После того, как мы перестали ладить с Четырьмя, но до того, как они поняли, что мы им не доверяем. В первую очередь мы отправили гонцов, чтобы предупредить тебя о том, что Четверо могут попытаться причинить тебе вред. В то время, пока мы этим занимались, Четверо продолжали попытки привить нам свой образ мыслей. Возможно, они действительно полагали, что их Коллаторы и Манипулоры заставят нас поверить, что мы допустили ошибку, — он иронично усмехнулся. — Вместо этого мы пошли другим путем. Я думаю, они нашли наши рассказы захватывающими, ведь знали так мало о жизни за пределами стен. Когда мы рассказали им больше о жизни вне их изолированно мира, некоторые стали задаваться вопросами, чему же учили их Служители. Я не думаю, что Четверо с самого начала понимали, каким сильным влиянием мы начали обладать.

— Коллаторы? Манипулоры?

Он с отвращением фыркнул.

— Замысловатые названия. Коллаторы классифицируют сны и ищут связи и потоки. Манипулоры стараются найти людей или предстоящие события, которые наиболее уязвимы для произведения будущих изменений, такими способами, что принесут наибольшую выгоду Четверым и их Служителям. Они так старались убедить нас с Прилкопом в том, что мы ошибались. Ошибались во всем, но в особенности — утверждая, что один из моих Изменяющих уже исполнил пророческий сон о Нежданном Сыне. Они поведали нам о снах нового Белого Пророка, рожденного «на воле», как они говорили. Сны этого ребёнка соотносились со снами о Нежданном Сыне таким образом, что их не мог отрицать даже я. Они говорили о сне про ребёнка, который носит сердце волка.

Помнишь, ты спрашивал, если ты не Нежданный Сын, то как я могу быть уверен, что все, что мы сделали, все, что мы изменили, было правильным путем для мира? Это был тот самый вопрос, которым они меня терзали. И я видел, что это сломало уверенность Прилкопа. В последующем мы обсуждали это между собой. Я всегда настаивал на том, что ты был единственным, а потом он спросил, и справедливо спросил, «но что делать с этими новыми снами?» И у меня не было на это ответа, — он сглотнул. — Вообще никакого ответа.

И вот однажды вечером за вином и дружеской беседой наши маленькие друзья по секрету сказали нам, что вольнорождённого ребёнка собираются найти и взять под контроль прежде, чем он сможет нанести какой-либо вред существующему порядку развития мира. Они знали, что Четверо собирались искать этого ребёнка. Не все Четверо верили, что новый пророк был Нежданным Сыном, но одна из них верила. Симфи. Когда бы мы не обедали с Четырьмя, она бросала мне вызов. И её возражения были настолько сильны, что поколебали даже мою веру. Изо дня в день Четверо приказывали прочесывать библиотеку сновидений, чтобы найти ребёнка. Найти и «взять его под контроль». Я начал бояться, что они найдут те же зацепки, которые я обнаружил и которыми воспользовался много лет назад, чтобы отыскать тебя. Поэтому я отправил других посланников, тех самых, что просили тебя найти Нежданного Сына. Потому что они убедили меня, что существует «вольнорождённый» Белый Пророк. И вот, они были правы. Они узнали, что Пчелка существует, задолго до того, как узнал я. А Двалия убедила их, что ребёнок, которого они ощутили, и есть Нежданный Сын.

Его слова напугали меня. Они «почувствовали», что Пчелка существует? Я сложил в уме его слова по кусочкам в целую картину, чтобы полностью понять все, что он мне говорил.

— Что ты подразумеваешь под «вольнорождённым»?

Его плечи напряглись. Я ждал.

— Клеррес, который помнил Прилкоп… — начал он и остановился, поперхнувшись.

— Хочешь чаю? — предложил я.

— Нет, — он вдруг крепко сжал мою руку. Затем спросил:

— У нас остался ещё бренди?

— Я посмотрю.

Я нашел закупоренную неполную бутылку под подушкой. Чуть-чуть осталось. Не так уж и много, но хоть что-то. Я нашел его чашку, наполнил и поставил на стол. Его голая рука потянулась к ней. Он поднял и выпил. Когда я снова занял свое место, то заметил, что его рука в перчатке была все там же, где я её оставил. Я взял его за руку:

— Клеррес Прилкопа?

— Это была библиотека. Вся история Белых, все сны, которые когда-либо были записаны, тщательно упорядочены и проанализированы в трудах других. Это было место для историков и лингвистов. Все Белые пророки были «вольнорождёнными» в его время. Люди осознавали, что их ребёнок был… особенным. И они отдавали его в Клеррес. Или ребёнок вырастет и сам поймет, что он или она должен будет совершить такое путешествие. Белый Пророк получал там доступ ко всем давним снам и историям других Пророков. Их воспитывали и защищали, кормили, одевали и готовили. А когда Белый Пророк чувствовал, что готов начать свою работу в мире, его обеспечивали припасами: деньгами, лошадью, дорожной одеждой, оружием, перьями и бумагой, и отправляли в путь, как это было с Прилкопом. Служители, которые оставались в Клерресе, записывали все, что знали о Пророке, и вместе со своими потомками терпеливо ждали прихода следующего, — он снова выпил. — Не было «Четырех». Только Служители. Люди, жаждущие служения.

Последовало долгое молчание. Я рискнул:

— Но Клеррес не был таким для тебя?

Он покачал головой, сначала медленно, а затем исступленно.

— Нет! Совсем не таким! Когда родители оставили меня там, я был поражен, обнаружив, что я совсем не уникален в том месте! Сначала с добротой и нежностью они проводили меня к ряду маленьких домиков в красивом саду, с виноградной беседкой и фонтаном. А в домике, куда меня поместили, я встретил трех других детей, почти таких же бледных, как и я.

Они все были сводными братьями и все родились там, в Клерресе. Воспитывались там с рождения. Служители служили теперь не Белому Пророку, а лишь себе. Они собрали детей, потому что могли отследить происхождение каждого Белого Пророка. По слухам, наследие передавалось кузенам, внучатым племянникам, внукам. Соберите их, поселите вместе и разводите их как кроликов. Скрестите их снова друг с другом. Рано или поздно проявятся характерные черты. Ты видел, как Баррич это делал. То, что работает с лошадьми и собаками, работает и с людьми. Вместо того чтобы ждать появления вольнорождённого Белого, они делали своих собственных. И собирали урожай их снов. И Служители, верившие раньше, что Белые Пророки рождались, чтобы направить мир на лучший путь, забыли свой долг и стали заботиться только об обогащении и своем собственном комфорте. Их «истинный Путь» является заговором, позволяющим любым путем заполучить в свое распоряжение как можно больше богатства и власти! Их доморощенные Белые делали все, что им говорили. В небольших масштабах. Поместите на трон соседнего королевства другого человека. Скупайте шерсть и никого не предупреждайте о чуме, которая убьет всех овец. В конце концов, возможно, они решили избавить мир от драконов и Элдерлингов, — он допил остаток бренди в чашке и поставил её на стол.

Наконец, он повернулся ко мне лицом. Слезы размыли пудру и краски, аккуратно нанесенные Янтарь. Черная, подчеркивающая глаза, превратилась в темные разводы на щеках.

— Хватит, Фитц, — сказал он тоном, не допускающим возражения.

— Шут, мне нужно знать…

— Хватит на сегодня, — он ощупью нашел бутылку с бренди. Для слепого он неплохо справился с задачей, опорожнив остатки бутылки в свою чашку. — Я знаю, что должен говорить с тобой об этом, — хрипло сказал он. — И я буду. В своем собственном темпе, — он покачал головой. — Какую кашу я заварил. Белый Пророк. Вот он, я, слепой и разбитый, снова вовлекающий тебя в это. Наша последняя попытка изменить мир.

Я прошептал про себя:

— Я делаю это не для мира. Я делаю это для себя самого, — тихо поднявшись, я оставил его за столом с бренди.

Спустя два дня Смоляной покинул деревню и перебрался через реку к нам, и за все это время я больше не встречал Тинталью. Лант слышал, что синяя драконица пила запоем Серебро, поохотилась и съела добычу, отоспалась и была начищена её Элдерлингом в дымящейся паром драконьей купальне. Затем она снова выпила Серебра и покинула город. Отправилась она охотиться или искать Айсфира — не знал никто. Моя надежда узнать что-нибудь у неё погасла. Шут сдержал свое слово — на столе в моей комнате он построил карту острова, города и замка Клерреса. Я откладывал тарелки, приборы и салфетки с наших обедов, и Шут на ощупь выстраивал стены из ложек и расставлял башни из тарелок. Основываясь на этом своеобразном макете, я сделал наброски карты Клерреса. Четыре мощные башни возглавляли внешние укрепления, каждая из которых была увенчана огромным куполом, имеющим форму черепа. По ночам в глазницах зажигались фонари, а на зубчатых внешних стенах всегда несли дозор искусные лучники.

Внутри высоких белых стен замка находилась вторая стена, окружающая благодатные сады, домики, в которых помещались Белые, и крепость, возведенную из белого камня и кости. Крепость имела четыре башни, каждая выше и меньше в диаметре сторожевых башен внешних стен. Мы перетащили тумбочку из спальни в гостиную и на ней соорудили карту основного этажа цитадели Служителей.

— В крепости четыре наземных этажа и два подземных, — рассказывал мне Шут, выстраивая стены из салфеток и возводя башни из чашек, — это не считая величественных башен, где проживают Четверо. Эти башни выше сторожевых башен у внешних стен. Крыша крепости плоская, на ней расположены бывшие помещения гарема с того времени, когда Клеррес был в равной мере и дворцом, и замком. Эти помещения использовались для содержания под стражей более важных заключенных. С башен открывается прекрасный обзор на остров вокруг замка, а также на гавань и холмы за пределами города. Это очень древнее строение, Фитц. Не думаю, что кто-либо знает, каким образом башни выстроили настолько узкими, но расширяющимися наверху в такие огромные помещения.

— Похожими формой на грибы? — спросил я, пытаясь представить это.

— Возможно, на изысканно-грациозные грибы, — он почти улыбался.

— Насколько узкие ножки этих грибов? — задал я вопрос.

Он подумал.

— У основания — такого же размера, как большой зал в замке Баккип. Но по мере подъема они сужаются вполовину.

Я кивнул сам себе, довольный этим образом.

— Значит, вот где каждый из Четырех спит ночью? Наверху в башнях?

— По большей части. Феллоуди, как известно, имеет плотские желания, которые он удовлетворяет в разных местах. Капра практически всегда находится в своей башне, Симфи и Коултри проводят там большинство ночей, я полагаю. Фитц, много лет прошло с того времени, как я был причастен к их жизням и привычкам.

Замок Клеррес располагался на белокаменном острове один. От его внешних стен до крутых берегов острова простиралась плоская каменистая земля, которую должен был пересечь, чтобы добраться до стен цитадели, любой вторгнувшийся на остров. Часовые наблюдали за водой и за узкой дамбой, обнажавшейся дважды в день во время отливов. Она позволяла приходить и уходить слугам, а также обеспечивала проход паломникам, спешащим узнать свое будущее.

— Как только паломники пересекают дамбу и проходят за стены замка, они видят крепость с древним поврежденным барельефом на фасаде. Все самые значительные помещения находятся на первом этаже: приемные покои, бальный зал, трапезная, и каждая комната обшита панелями из белого дерева. Здесь размещены несколько учебных комнат, но большинство из них находятся на втором этаже. Там молодых Белых обучают и собирают урожай их снов. На этом же этаже находятся расточительно дорого украшенные залы для приема гостей, где богатые покровители могут отдохнуть, потягивая вино и слушая, как Коллаторы читают избранные свитки, а Лингстры их растолковывают. За большую плату, разумеется.

— А Лингстры и Коллаторы все Белые?

— Большинство имеет отпечаток наследственности Белых. Рожденные в Клерресе, они взращиваются, дабы служить Четырем. Также они «служат» тем Белым, которые видят пророческие сны. Они это делают практически так же, как клещ цепляется к собаке. Высасывают сны и толкования и предсказывают возможное будущее богатых дураков, которые приходят к ним за советом.

— Значит, они — шарлатаны.

— Нет, — тихо сказал он. — Это худшая часть, Фитц. Богатые покупают знания о будущем, чтобы ещё больше обогатиться. Лингстры собирают видения о предстоящей засухе и советуют человеку накопить зерна для продажи голодающим соседям. Мор и чума могут обогатить семью, если они ожидают этого. Четверо теперь думают не о том, чтобы направить мир по лучшему пути, а только о том, как получить выгоду от бедствий и непредвиденных радостей.

Он глубоко вздохнул:

— Третий этаж — это сокровищница Служителей. Есть шесть помещений, в которых хранятся собрания свитков. Некоторые из свитков такие старые, что их не разобрать, и каждый день записываются и добавляются новые сны. Только богачи могут себе позволить прогуляться здесь. Бывает, что состоятельного жреца Са допускают к самостоятельному обучению, но лишь в том случае, когда у него есть богатство и влияние, которые можно использовать.

Наконец, на четвертом этаже находятся жилые комнаты Служителей, которые пользуются благосклонностью Четырех. Здесь живут некоторые стражники, те, кому больше всего доверяют и кого используют для охраны входов в каждую личную башню Четырех. И наибольшее число Белых сновидцев находится на этом же этаже, куда Четверо могут легко спуститься со своих величественных башен, чтобы переговорить с ними. Правда этот разговор не всегда носит высокоинтеллектуальный характер, если кем-то заинтересуется Феллоуд, — он замолчал. Я не стал спрашивать, был ли он когда-либо жертвой такого рода внимания.

Он резко поднялся и пересек комнату, заговорив через плечо:

— Поднимись ещё на один лестничный пролет и ты окажешься на крыше, в старых помещениях гарема, которые теперь стали камерами, где содержатся непокорные Белые, — он хотел уклониться от темы нашего разговора. — Возможно, Прилкопа держат там и по сей день. Или то, что от него осталось, — он глубоко вздохнул и заговорил голосом Янтарь: — Здесь душно. Пожалуйста, позови ко мне Спарк, я хотела бы выйти подышать свежим воздухом.

Я сделал, что она просила.

Наши беседы с Шутом были краткими и непостоянными. Я слушал гораздо чаще, чем говорил, и если он молча поднимался, превращался в Янтарь и выходил из комнаты, я отпускал его. В его отсутствие я зарисовал и записал ключевую информацию. Я ценил то, чем он поделился, но нуждался в большем. У него не было свежих сведений об их пороках или слабостях, не было имен любовников или врагов, не было представления об их распорядке дня. Об этом я разузнаю, шпионя, когда доберусь до Клерреса. Нет нужды спешить. Спешка не вернет Пчелку. Это должна быть холодная, точно рассчитанная месть. Когда я нанесу удар, я сделаю это со всей тщательностью. Моя месть была бы сладка, думал я, если бы они, умирая, знали, за какое преступление расплачиваются. Но даже если они не будут знать, то все равно умрут. Мои планы, в силу сложившихся обстоятельств, были упрощенными, а стратегия — ограниченной. Я упорядочил свои припасы и взвесил возможности. Пять взрывающихся горшков Чейда пережили нападение медведя. Один из них треснул и просыпался грубым черным порошком. Я растопил свечной воск и починил его. У меня были ножи, моя старая праща, топор, слишком большой, чтобы пронести его спокойно в город, — я сомневался, что это оружие принесет пользу. У меня были порошкообразные яды для смешивания с едой и несколько других для нанесения на поверхность предметов, масла, которые могли использоваться на дверной ручке или крае кружки, безвкусные жидкости и гранулы — все виды ядов, которые я знал. Нападение медведя лишило меня большей части запаса ядов. У меня не было никакой надежды отравить водоснабжение замка или достаточной дозы, чтобы отравить большой котел пищи. Мне хватило бы яда, чтобы применить его, если бы я смог заставить Четверых сесть и сыграть со мной в кости, но сомневаюсь, что мне представится такой шанс. Хотя, если бы я мог получить доступ к их личным покоям, то сумел бы покончить с ними.

На тумбочке в маленьких чашках, изображающих башни, я разместил четыре черных камня. Я держал пятый в руке, размышляя, когда Пер и Спарк вошли с леди Янтарь и Лантом.

— Это игра? — спросил Пер, уставившись в смятении назагроможденные столы и мой набор убийцы, аккуратно сложенный на полу.

— Если убийство — игра, — тихо сказала Спарк. Она подошла и встала рядом со мной. — Что представляют собой черные камни?

— Чейдовы горшки.

— Что они делают? — спросил Пер.

— Они взрывают вещи. Как застывшая в поленьях смола взрывается в костре, — я указал на пять маленьких горшков.

— Только более мощно, — сказал Шут.

— Гораздо более, — тихо сказала Спарк. — Я проверяла один с Чейдом. Когда он был здоров, мы проделали взрывом большую дыру в скале у пляжа. Куски камня разлетелись повсюду, — она коснулась щеки, словно вспоминая жгучий осколок.

— Хорошо, — сказал Шут, усаживаясь за стол. Янтарь мысленно перенеслась далеко отсюда, пока её пальцы танцевали над тщательно расставленными предметами. — Зажигательные снаряды для каждой башни?

— Это может сработать. Размещение горшков и прочность башенных стен — вот что главное. Горшки должны быть достаточно высоко в башне, чтобы она рухнула, пока Четверо находятся в своих постелях. Горшки должны взорваться одновременно, поэтому мне нужны запалы разной длины, чтобы я мог разместить и поджечь горшок, а потом перейти к следующему, пока не загорятся все четыре.

— И ещё дать тебе время отбежать, — высказался Лант.

— Это было бы замечательно, да, — я не считал вероятным, что горшки взорвутся одновременно. — Мне нужно что-то, из чего сделать запалы.

Спарк нахмурилась:

— Разве они до сих пор не находятся сверху в горшках?

Я уставился на неё:

— Что?

— Подайте мне один, пожалуйста.

С неохотой я поднял починенный котел и протянул ей. Она сердито взглянула:

— Я не уверена, что вам стоит даже пытаться его использовать, — Спарк вытащила колпачок из горшка, и я увидел, что он был зафиксирован густой смолой. Внутри находились две скрученные спиралью нити. Одна синяя, а другая — белая. Она извлекла их. Синяя была в два раза длиннее белой. — Синяя длиннее и горит медленнее. Белая горит быстро.

— Насколько быстро?

Она пожала плечами:

— Белую нужно поджечь и бежать. Бежать со всех ног, будто за тобой гонятся. Синюю ты можешь спрятать, допить свое вино, попрощаться с хозяином и благополучно выйти из дома.

Лант перегнулся через моё плечо. Я услышал улыбку в его голосе:

— Гораздо проще использовать это вдвоем. Один человек не сможет поджечь все четыре и уйти до взрыва.

— Втроем, — настояла Спарк. Я взглянул на неё. Выражение её лица стало негодующим. — У меня больше опыта работы с этим, чем у любого из присутствующих!

— Вчетвером, — сказал Пер. Интересно, понял ли он, что мы говорим об убийстве. Моя вина, что они оказались вовлечены в это. Более молодой и более энергичный Фитц сохранил бы свои планы в тайне. Я был старше, более усталым, и они уже знали слишком многое, что чрезвычайно опасно и для них, и для меня. Я подумал, буду ли иметь хоть какие-то секреты, когда умру.

— Увидим, когда наступит время действовать, — сказал я им, зная, что они будут спорить, если я просто скажу «нет».

— Я не увижу, — нарушил тишину Шут. Секундная неловкость, и затем Пер неуклюже рассмеялся. Мы присоединились, хотя наш смех был скорее горьким, чем веселым. Но мы все ещё были живы и все ещё двигались к нашей смертоносной цели.

Глава 9

СМОЛЯНОЙ

Ещё до того, как король Шрюд довольно неразумно предпочел ввести строгие ограничения на обучение Скиллу только членов королевской семьи, магия стала уходить в забытье. Когда я был на своем 22-м году жизни, по всем прибрежным герцогствам прокатился кровавый кашель. Молодых и старых уносило без числа. Многие пожилые, владеющие Скиллом, умерли от этой чумы, и вместе с ними умерли их знания о магии.

Когда принц Регал обнаружил, что торговцы назначали высокую цену за свитки о магии Скилла, он начал тайно истощать библиотеки Баккипа. Знал ли он, что эти драгоценные свитки в конечном итоге попадут в руки Бледной Женщины и пиратов Красных Кораблей? Это вопрос, который долго обсуждался среди дворянства Бакка, и поскольку Регал был мертв уже в течение многих лет, то, вероятно, мы никогда не узнаем правды об этом.

Об упадке знаний о Скилле во времена правления короля Шрюда,

Чейд Фаллстар.

Мы вместе отправились вниз, к пристани, чтобы посмотреть, как Смоляной прибывает в Кельсингру. Я вырос в городе Баккип, где доки были из тяжелых черных брусьев, благоухающих смолой. Они, казалось, стояли со времен, как Эль привел море к нашим берегам. Этот же док был построен недавно, из светлых досок, на сваях из камня и частично сырой древесины. Новое сооружение крепилось к древним останкам пристани Элдерлингов. Я подумал, что это было не самым лучшим местом. Съеденные наполовину здания на берегу говорили мне, что река часто выходила из своего русла. Новым Элдерлингам Кельсингры необходимо было отвести взгляд от прошлого и рассмотреть реку и город, какими они были сейчас.

Над разбитыми утесами, поддерживавшими город, на самых высоких холмах, местами ещё лежали тонкие пальцы снега. Вдалеке я видел, как порозовели березки, а ивы покраснели на кончиках ветвей. Ветер с реки был мокрым и холодным, но зимняя острота уже покинула его. Год менялся, а вместе с ним и моя жизнь.

Когда приблизился Смоляной, моросил дождь. Мотли цеплялась за плечо Персиверанса, плотнее пригибая голову от дождя. Лант встал позади него. Спарк — рядом с Янтарь. Мы подошли достаточно близко, чтобы наблюдать, и достаточно далеко, чтобы не мешаться. Рукой в перчатке Янтарь опиралась о моё запястье. Я рассказывал ей приглушенно:

— Река стремительная, глубокая и, несомненно, холодная. Бледно-серая, с илом и кислым запахом. Когда-то берег здесь был больше. За многие десятилетия река пробралась в Кельсингру. Здесь есть ещё два корабля. Они оба простаивают. Смоляной — речная баржа. Вытянутая, весла длинные и низко к воде. Сильная женщина у рулевого весла. Корабль прошёл вверх по реке на противоположной стороне и теперь, преодолевая течение, повернул назад и движется с потоком. Без носового украшения, — я был разочарован. Я слышал, что носовые фигуры на кораблях могли двигаться и говорить. — На его корпусе нарисованы глаза. Он быстро приближается, и два матроса присоединились к женщине у руля. Экипаж борется с течением, чтобы корабль причалил здесь.

Когда люди на пристани подхватили лини с приблизившегося к докам Смоляного и обмотали вокруг палов, баржа взвилась, как норовистая лошадь, и вода разбилась о её корму. Было нечто странное в том, как корабль сражался с течением, но я не мог понять, что именно. Вода вспенивалась вокруг него. Лини и доковые бревна заскрипели, приняв его вес.

Некоторые лини затягивались сильнее, а другие ослаблялись, пока капитан не был удовлетворен тем, как его корабль пришвартован к пристани. Грузчики ожидали со своими тележками, и один высокий Элдерлинг улыбался, как может лишь человек, надеющийся увидеть улыбку возлюбленной. Алум. Так его звали. Я смотрел на палубу и вскоре заметил её. Она все время двигалась, передавая команды и помогая Смоляному причалить быстрее, но дважды я заметил, как её глаза блуждали по толпе приветствующих. При виде возлюбленного Элдерлинга её лицо просияло, и она, казалось, задвигалась сноровистее, будто выставляя напоказ свое мастерство.

Трап был сброшен вниз, и высадилось около десятка пассажиров, с вещами в мешках и сумках. Переселенцы вышли на берег нерешительно, в изумлении или, возможно, в смятении глядя на полуразрушенный город. Я задался вопросом, что они себе представляли и останутся ли здесь. По отдельному трапу засновали грузчики, как колонна муравьев, разгружающих корабль.

— Это лодка, на которой мы будем путешествовать дальше? — с сомнением спросила Спарк.

— Именно.

— Я никогда не была на лодке.

— Я уже бывал на маленьких лодках. Гребные лодки на Ивах. Никакого сходства, — глаза Персиверанса блуждали по Смоляному. Его рот был слегка приоткрыт. Я не мог сказать, был ли он обеспокоен или воодушевлен.

— Все будет хорошо, — заверил их Лант. — Посмотрите, как надежен этот корабль. И мы ведь будем только на реке, а не на море.

Я отметил для себя, что Лант разговаривал с подростками, словно они были его младшими братом и сестрой, а не слугами.

— Вы видите капитана?

На вопрос Янтарь ответил я:

— Я вижу, как человек среднего возраста приближается к Рейну. Думаю, раньше он был крупнее, но сейчас выглядит изможденным. Они приветствуют друг друга с нежностью. Я полагаю, что это Лефтрин, а женщина с ним — Элис. У неё очень пышные рыжие кудри, — Янтарь рассказала мне скандальную историю о том, как Элис оставила своего законного, но неверного мужа в Бингтауне, чтобы связать жизнь с капитаном живого корабля. — Оба ахают над Фроном. Они выглядят восторженными.

Её ладонь слегка сжала мою руку, на лице появилась улыбка.

— Они идут, — тихо добавил я. Лант подошел ко мне. Позади замолчали Пер и Спарк. Мы ждали.

Улыбающийся Рейн познакомил нас:

— А вот и наши гости из Шести Герцогств! Капитан Лефтрин и Элис с живого корабля Смоляного, могу ли я представить принца Фитца Чивэла Видящего, леди Янтарь и лорда Ланта из Шести Герцогств?

Мы с Лантом поклонились, Янтарь присела в изящном реверансе. Пораженный Лефтрин тоже изобразил поклон, Элис же сделала почтительный реверанс, выпрямилась и в изумлении уставилась на меня. Улыбка мелькнула на её лице, прежде чем она, казалось, вспомнила о своих манерах.

— Мы рады предложить вам проезд на Смоляном до Трехога. Малта и Рейн рассказали нам, что выздоровление Ефрона связано с вашей магией. Спасибо вам. У нас нет собственных детей, и Ефрон также дорог нам, как и его родителям.

Капитан Лефтрин серьезно кивнул.

— Как сказала леди, — добавил он с хрипотцой. — Дайте нам день или около того, чтобы получить наш груз с пляжа, немного времени на берегу для нашей команды, и мы будем готовы доставить вас вниз по реке. Каюты на Смоляном не вместительные. Мы сделаем все возможное, чтобы вам было удобно, но я уверен, что это будет не то путешествие, к которому привыкли принц, лорд и леди.

— Я уверен мы будем более чем удовлетворены тем, что вы нам предлагаете. Наша цель — не комфорт, а передвижение, — ответил я.

— Что Смоляной и может обеспечить быстрее и лучше, чем кто-либо на этой реке, — он говорил с гордостью капитана и владельца корабля. — Мы будем рады приветствовать вас на борту и показать приготовленные для вас каюты.

— Мы были бы в восторге, — тепло ответила Янтарь.

— Сюда, пожалуйста.

Мы последовали за ними на причал, до трапа. Дорога была узкой, и я беспокоился, что Янтарь может оступиться, но когда я вошел на палубу баржи, это беспокойство сменилось новым. Живой корабль резонировал как с моим Уитом, так и со Скиллом. Действительно живой корабль, такой же живой, как любое движущееся и дышащее существо, которое я когда-либо знал! Я был уверен, что Смоляной знал обо мне, как я и о нем. Лант оглядывался с широкой усмешкой на лице, довольный, как мальчишка во время приключения, и Пер ему вторил. Мотли поднялась с плеча юноши и подозрительно кружила над баржей, тяжело взмахивая крыльями, чтобы устоять против речного ветра. Спарк была более сдержанной, чем Лант и Пер, почти настороженной. Янтарь поспешно положила ладонь на мою руку и крепко сжала её. Элис шагнула на корабль, за ней последовал Лефтрин. Оба остановились так резко, будто столкнулись со стеной.

— О боже, — тихо произнесла Элис.

— И даже больше, — твердо сказал Лефтрин. Он застыл, связь между ним и кораблем была похожа на бренчание натянутой струны. Он пристально посмотрел на меня. — Мой корабль… Я должен спросить. Вы связаны с драконом?

Мы оба напряглись. Неужели корабль ощутил кровь дракона, которую приняла Янтарь? Она отпустила мою руку и осталась одна, готовая взять любую вину на себя.

— Я думаю, то, что ваш корабль чувствует во мне, на самом деле…

— Прошу прощения, мэм, это не вы беспокоите мой корабль. Это он.

— Я? — даже мне самому мой голос показался глупо-испуганным.

— Вы, — подтвердил Лефтрин. Его губы сжались. Он взглянул на Элис. — Моя дорогая, может ты покажешь дамам их каюты, пока я улажу это?

— Конечно, — глаза Элис округлились, и я знал, что она помогает ему отделить меня от спутников, хотя и не мог догадаться, почему.

— Спарк, не могла бы ты сопровождать свою госпожу, пока я поговорю с капитаном? Лант и Пер, извините нас, — повернулся я к своей небольшой свите.

Спарк уловила невысказанное предупреждение и быстро схватила руку Янтарь. Лант и Персиверанс уже спустились по палубе, осматривая корабль.

— Расскажи мне все о корабле, Спарк, — беззаботно попросила Янтарь.

Они медленно двинулись за Элис, и я услышал, как девушка добавляла описания ко всему, что говорила им Элис. Я повернулся к Лефтрину:

— Я не нравлюсь вашему кораблю? — спросил я. Этого не читалось в моем ощущении Смоляного, но я никогда раньше не был на борту живого корабля.

— Нет, мой корабль хочет поговорить с вами, — Лефтрин скрестил руки на бочкообразной груди, затем, похоже, понял, насколько недружелюбно это выглядит. Он опустил руки и вытер ладони о штаны. — Подойдите к носовой балке. Там он разговаривает лучше всего.

Он тяжело шагал, и я медленно следовал за ним. Он заговорил через плечо:

— Смоляной говорит со мной, — сказал он. — Иногда с Элис. Может, с Хеннеси. Иногда с другими, во снах и так далее. Я не спрашиваю, а он мне не говорит. Он не похож на другие живые корабли. Он более своеобразный, нежели чем… ну, вы не поймете. Вы ведь не торговец. Позвольте мне сказать это. Смоляной никогда не просил поговорить с незнакомцем. Я не знаю, о чем, но понимаю, что он говорит идти к нему. Хранители заключили с вами сделку, но если Смоляной не захочет, чтобы вы были на его палубе, так и будет, — он вздохнул и добавил. — Извините.

— Я понимаю, — сказал я, хотя это было не так. С приближением к носу моё ощущение Смоляного стало более острым. И неудобным. Это было похоже на то, как обнюхивает собака. Большая и непредсказуемая собака. С оскаленными зубами. Я подавлял порыв показать свои собственные зубы или каким-либо образом проявить агрессию. Его присутствие сильнее надавило на мои стены.

Я позволяю это, — подчеркнул я, когда он вдавил свои чувства в мой разум.

Как будто у тебя есть право отказаться. Ты ступаешь по моей палубе, и я познаю тебя. Какой дракон коснулся тебя?

В сложившихся обстоятельствах лгать было бы глупо.

Дракон вошел в мой сон. Я думаю, что это дракон по имени Синтара, который владеет Элдерлингом Тимарой. Я был близок к драконам Тинталье и Хеби. Возможно, это то, что ты чувствуешь.

Нет. Ты пахнешь драконом, которого я никогда не ощущал. Подойди ближе. Положи руки на поручни.

Я оглядел поручни. Капитан Лефтрин с каменным выражением лица смотрел на реку. Я не мог понять, знал ли он о том, что корабль сказал мне.

— Он хочет, чтобы я положил руки на поручни.

— Тогда я предлагаю вам это сделать, — ответил он угрюмо.

Я рассмотрел их. Древесина была серой, мелкозернистой и незнакомой. Я снял перчатки и положил руки на неё.

Так и есть. Я знал, что почуял его. Ты касался его своими руками, не так ли? Ты ухаживал за ним.

Я никогда не ухаживал за драконом.

Ты делал это. И он утверждает, что ты его.

Верити.

Я не хотел делиться этой мыслью. Мои стены пасовали перед решимостью этого корабля пробиться в мой разум. Я возвел более крепкие стены, пытаясь работать тонко, чтобы корабль не заметил, что я его блокировал, но удивление заставило мою кровь разогнаться. Неужели драконы из плоти и крови действительно считали Верити драконом, который мог претендовать на меня? Я смахнул листья с его спины. Это был тот «уход», который ощутил этот корабль? И если драконы рассматривают Верити как дракона, то и эта баржа считает себя драконом?

Корабль молчал. Затем:

Да. Этот дракон. Он заявил права на тебя.

Наверху Мотли громко каркнула.

Самое сложное в этом мире — ни о чем не думать. Я рассматривал узор ветра и течения на поверхности реки. Я хотел дотянуться до Верити с таким невероятным желанием, которое почти превосходило мою потребность дышать. Прикоснуться к этому холодному камню своим умом и сердцем, почувствовать, что в некотором смысле он оберегал мою спину. Корабль ворвался в мои мысли:

Ты принадлежишь ему. Ты отрицаешь это?

Я его, — я был поражен, узнав, что это правда. — Я принадлежу ему в течение очень долгого времени.

Как будто человек знает, что такое «очень долго». Я принимаю тебя как его. Я отвезу вас в Трехог, как пожелают Лефтрин и Элис. Но ты делаешь это по своей воле. Я не вмешиваюсь в дела человека, принадлежащего дракону.

Было удивительно знать, что живой корабль «принял» меня и поверил, что каменный дракон сделал меня своим. Я не мог понять, как Верити мог отметить меня как принадлежащего ему. Знал ли он, что сделал это? Мне пришло в голову с десяток вопросов, но Смоляной отпустил меня. Будто захлопнулись двери шумной таверны, оставив меня в темноте и тишине. Я почувствовал одновременно невероятное облегчение от этого одиночества и сожаление из-за утраты того, что он мог бы мне рассказать. Я потянулся, но совсем не смог ощутить Смоляного. Капитан Лефтрин узнал об этом тут же, как только я это сделал. Мгновение он всматривался в меня. Затем ухмыльнулся:

— Он закончил с вами. Хотите увидеть, где вы будете ночевать во время путешествия в низовья реки?

— Я, э-э, да, пожалуйста, — изменение в его поведении было столь резким, подобно солнцу, внезапно выглянувшему из-за облаков в ветреный день.

Он повел меня на кормовую часть мимо рубки корабля до двух блочных строений, устроенных на палубе.

— Сейчас они выглядят намного лучше, чем в первый раз, когда мы их использовали. Никогда не думал, что Смоляной будет перевозить столько же людей, сколько ящиков с грузом. Но времена меняются, и мы вместе с ними. Медленно, иногда и без особого изящества, но даже Дождевые Чащобы могут измениться. Это для вас, лорда Ланта и вашего слуги, — на мгновение он неловко замялся. — Было бы лучше, если бы вы и леди имели личные покои, но куда бы я поместил вашу служанку? Девушки с берега, похоже, не рады делить помещения с экипажем, хотя на моем корабле опасности для них не существует. Просто никакой личной жизни. Мы отдали другую каюту женщинам. Я уверен, что это много меньше того, что мог бы ожидать принц, но это лучшее, что мы можем предложить.

— Транспорт — это все, чего мы желаем, и я буду счастлив спать даже на палубе. Это было бы не в первый раз в моей жизни.

— А-а-а, — мужчина заметно расслабился. — Что ж. Это облегчит заботы Элис. Она очень беспокоилась, когда мы получили известия о том, что должны помочь вам с проездом. «Принц из Шести Герцогств! Чем мы будем кормить его, где он будет спать?». И так без конца. Такова моя Элис. Всегда хочет сделать все в лучшем виде.

Он открыл дверь:

— Было время, когда эти каюты были не более чем большими встроенными грузовыми ящиками. Но у нас было около двух десятков лет, чтобы сделать их удобными. Не думаю, что остальные уже побывали здесь, так что вы можете выбрать любую койку, какую хотите.

Люди, живущие на борту судов, знают, как наилучшим образом использовать небольшое пространство. Я приготовился к запаху старого белья, к холщовым гамакам и занозистому полу. Два маленьких окна пропускали дневной свет, и он танцевал по мерцающему желтому дереву. Пара двухъярусных коек, расположенных впритык к стене, не оставляли никакого простора. В каюте приятно пахло маслом, которое использовалось для втирания в дерево. На одной стене вокруг маленького окна были расположены шкафы, ящики и тайники. Пара голубых занавесок откинута от открытого окна, чтобы пропускать свет и воздух.

— Более приятной каюты я себе и представить не мог! — сказал я капитану и повернулся, чтобы обнаружить за его спиной Элис, просиявшую от радости при моих словах. За ней стояли Лант и Персиверанс. Щеки юноши были ярко-красными от ветра, а глаза сияли. Его улыбка стала ещё шире, когда он заглянул в нашу каюту.

— Дамы тоже были довольны, — радостно заметила Элис. — Тогда добро пожаловать на борт. Вы можете принести свои вещи в любое время, и не стесняйтесь приходить и уходить, когда вам будет угодно. Экипажу понадобится как минимум день отдыха. Я знаю, что вы хотите спуститься вниз по реке, но…

— День или даже два не помешают нашим планам, — ответил я. — Наши задачи подождут до нашего приезда.

— Но Совершенный не может ждать, поэтому полтора дня — это все, что я могу дать на этот раз своему экипажу, — заметил Лефтрин. Он повернулся к Элис: — Мы успеем встретиться с Совершенным в Трехоге в последнюю минуту. Время и приливы не ждут, дорогие мои, и у обоих кораблей есть графики, которые нужно соблюдать.

— Знаю, знаю, — улыбнулась она, отвечая.

Он повернулся ко мне с такой же улыбкой:

— Другие корабли регулярно ходят вверх и вниз по реке, но ни один не ходит, как Смоляной, когда вода весной поднимается высоко. Когда снеготаяние закончится, и река успокоится, Смоляной и его команда смогут сделать долгий перерыв — тогда настанет очередь непроницаемых лодок. Когда с таянием снегов река бежит быстро или в главном русле течет белая кислота, мы оставляем красивые лодки надежно привязанными, и груз берет Смоляной, — он говорил больше с гордостью, чем с сожалением.

— Мы пойдем вниз переполненными пассажирами? — спросила его Элис слегка тревожно.

— Нет. Я говорил с Харрикином. Если кто-нибудь из новых переселенцев не сможет выдержать шепот города, он отправит их через реку в деревню, чтобы дождаться нашего следующего рейса. Я думаю, он надеется, что они осядут там и будут работать, а не сбегут обратно к тому, от чего ушли, — он повернулся ко мне. — Двадцать лет привозим сюда людей, а затем отвозим обратно половину тех, кто не справляется. Это приводит к переполненности судна и очереди на камбузе. Но в этом рейсе будете только вы, экипаж и немного груза. Путешествие будет приятным, если погода останется хорошей.

Следующее утро было столь ясным и голубым, насколько это было возможно. Ветер на реке никогда не был добрым, но теперь весна была уже весной. Я чувствовал запах свежих раскрывающихся липких листьев и пробуждения темной земли. На завтрак, который мы разделили с хранителями, собравшимися попрощаться, был омлет с зеленым луком и жареный картофель. Сильве с радостью сообщила нам, что куры снова исправно несутся, и значит, она не зря настаивала, что зимой их надо содержать в домиках.

Прощальная встреча включала также детей и спутников хранителей. Многие пришли поблагодарить меня ещё раз и предложить прощальные подарки. Прагматичный человек по имени Карсон принес нам сушеные полоски мяса в кожаном мешочке.

— Это сохранит их, если вы не позволите влаге проникнуть внутрь.

Я поблагодарил его и в тот же миг почувствовал связь, что возникает иногда — чувство той глубокой дружбы, которая могла бы быть.

Янтарь и Спарк получили серьги от женщины по имени Джерд.

— В них нет ничего магического, но они красивые, и в трудное время вы сможете их продать.

Она родила маленькую девочку, которую я исцелил, но, как ни странно, Элдерлинг по имени Седрик растил ребёнка вместе с Карсоном.

— Я привязана к девочке, но никогда не думала становиться матерью, — весело сказала нам Джерд.

Маленькая девочка, сидевшая на плечах Седрика и сжимавшая его волосы двумя крепкими маленькими ручками, выглядела довольной своей судьбой. Седрик восторгался ею:

— Она начала издавать звуки. Сейчас она поворачивает голову, когда мы говорим, — пышные медно-рыжие волосы ребёнка скрывали её крошечные ушки. — И теперь Релпда знает, в чем проблема, и поможет нам с этим. Наши драконы не жестоки, но они не всегда понимают, как должен расти маленький человек.

И от королевы Элдерлингов — ящичек с разными чаями. Она улыбнулась, когда предложила его Янтарь.

— Маленькое удовольствие может быть большим утешением, когда ты путешествуешь, — сказала она, и Янтарь с благодарностью приняла его.

Миновал полдень, когда мы перешли на корабль. Наш багаж уже был уложен на борту, подарки заполнили тележку, которую толкал Персиверанс. Татс передал аккуратно сложенный шарф Элдерлингов Перу и тихо спросил, не сможет ли он отправить его матери в Бингтаун. Я заверил его, что мы сможем. Тимара увела Янтарь в сторону от нас, чтобы подарить ей плетеный мешок. Я услышал, как она дает предостерегающие наставления о Серебре на пальцах.

Прощание на пристани казалось бесконечным, но Лефтрин, наконец, окрикнул нас и сказал, что настало время уезжать, если мы хотим застать хоть немного дневного света. Я наблюдал, как Алум поцеловал свою девушку, которая затем поспешила на борт и возглавила экипаж палубы. Лефтрин заметил, что я смотрю на них.

— Скелли — моя племянница. Однажды она станет капитаном Смоляного после того, как я лягу на палубу и отдам свои воспоминания его дереву.

Я вскинул брови.

Капитан Лефтрин, поколебавшись, рассмеялся:

— Обычаи живых кораблей уже не столь секретны, как были когда-то. Живые корабли и их семьи очень близки. Дети рождаются на борту семейного корабля, растут в команде, чтобы стать капитанами. Когда они умирают, корабль поглощает их воспоминания. Наши предки живут в наших кораблях, — он странно усмехнулся. — Своеобразное бессмертие.

Такое же, как если поместить воспоминания в каменного дракона, подумал я про себя. Действительно, своеобразное бессмертие.

Он встряхнул своей седой головой, а затем пригласил нас присоединиться к нему и Элис на камбузе за кофе, пока экипаж выполнял свои задачи.

— Вам не нужно быть на палубе? — спросил его Персиверанс, и капитан Лефтрин ухмыльнулся.

— Если я не могу доверять Скелли сейчас, мне лучше просто перерезать себе горло сегодня. Моя команда любит корабль, и Смоляной любит их. Мало с чем они не смогут справиться, и я наслаждаюсь свободным временем с моей леди.

Мы разместились в тесноте вокруг исцарапанного стола камбуза. Маленькая комната была наполнена дружеской обстановкой, благоухала ароматами пищи, готовящейся здесь в течение многих лет, и мокрой шерстью. Кофе добавлял свой собственный аромат. Раньше я уже пробовал этот напиток, и знал, чего ожидать, но я смотрел, как Пер с удивлением скривил рот.

— О, тебе вовсе не нужно пить это, юноша! Я легко могу приготовить чашку чая, — Элис стремительно взяла его кружку, сливая содержимое обратно в кофейник, и налила воды в помятый медный чайник. Маленькая железная печь нагрела комнату почти невыносимо, и вскоре чайник на ней зашипел.

Я оглядел нас, так дружески рассевшихся за столом. В замке Баккип Спарк и Пер были бы отправлены за стол слуг, и, возможно, Лант и я пообедали бы отдельно от капитана скромного корабля и его дамы. Каюта просела и накренилась. Глаза Пера широко распахнулись, у Спарк перехватило дыхание. Жадное течение бросило нас на реку. Потянувшись выглянуть в окно, я увидел только серую речную воду.

Лефтрин с удовлетворением вздохнул:

— Да, теперь мы уже в пути. Я выйду и посмотрю, нужна ли Большому Эйдеру помощь на румпеле. Он хороший работник, хотя и простодушный. Хорошо знает реку. Но мы все ещё скучаем по Сваргу. Тридцать лет он крепко удерживал нас в течении. Ну, теперь он ушел в Смоляного.

— Как и все мы, в конце концов, — подтвердила Элис с улыбкой. — Я тоже должна выйти. Мне нужно спросить Скелли, куда она убрала последний бочонок с сахаром, — она посмотрела на Спарк. — Я рассчитываю, что вы заварите чай, когда вода закипит. Он в коробке на полке у окна.

— Благодарю, леди Элис. Я сделаю.

— Ах, леди Элис! — её щеки стали розовыми, и она рассмеялась. — Я не леди уже много лет! Я просто Элис. Если я забуду обратиться к вам как к знатным людям, вы должны извинить меня. Боюсь, мои бингтаунские манеры исчезли после почти двух десятков лет на реке.

Мы засмеялись и заверили её, что нам это было бы удобно. И это действительно было так. Я чувствовал себя более спокойно на Смоляном, чем в городе драконов.

Открытая дверь впустила порыв речного ветра и захлопнулась за ней. Мы были предоставлены сами себе, и я услышал, как Янтарь вздохнула с облегчением.

— Вы думаете, они будут возражать, если я пойду на палубу и осмотрюсь? — спросил Пер задумчиво. — Я хотел бы увидеть, как работает румпель.

— Иди, — сказал я. — Они скажут, если будешь мешать, и если прикажут пошевеливаться — делай это быстро. Возможно, они найдут для тебя какую-нибудь работу.

Лант развернулся вслед за юношей:

— Я присмотрю за ним. Я тоже хотел бы осмотреться. Я был на рыбалке с друзьями в заливе Баккипа, но на реке — никогда, не говоря уж о такой большой и быстрой.

— Ты ещё хочешь чаю? — спросила Спарк, так как чайник начал закипать.

— Скорее всего. Думаю, там довольно холодно, ветер и все такое.

И снова ветер хлопнул дверью, когда они уходили.

— Какой странной маленькой семьей мы стали, — Янтарь наблюдала, как Спарк снимала прекрасный котелок для чая цвета морской волны. Она улыбнулась и добавила: — Мне никакого чая. Я довольна кофе. Прошло много лет с тех пор, как у меня был хороший кофе.

— Если это «хороший» кофе, я боюсь представить, какой же тогда плохой, — сказал я, сделав то же самое, что и Элис ранее, вылив содержимое чашки обратно в большой черный горшок на плите. Я ждал, когда заварится чай.

Мы легко приспособились к жизни на корабле и вошли в новый ритм наших дней. Экипаж с радостью принял Персиверанса, и ему давали небольшие задания. Когда парнишка не изучал узлы с Беллин, большой и почти безмолвной женщиной, которая управлялась с палубным шестом не хуже любого мужчины, его ставили на полировку, шлифовку, смазку и чистку. Он был, как рыба в воде, и однажды сказал, что если бы не присягнул мне, то был бы счастлив стать юнгой. Я почувствовал укол ревности, но также и облегчение, видя его занятым и счастливым.

Мотли присоединилась к нам, как только Смоляной отчалил от Кельсингры. Ворона быстро справилась с настороженностью и шокировала всех нас, взгромоздившись на носовую балку. В первый раз пронзительно крикнув: «Смоляной! Смоляной!», — она завоевала сердце экипажа и заставила Персиверанса лучиться гордостью.

Она с радостью оставалась на барже, если погода была ветреной. С удовольствием каталась на Пере, когда он выполнял свои обязанности, но стоило леди Янтарь выйти на палубу, Мотли перелетала к ней. Ворона научилась хихикать и обладала сверхъестественной способностью смеяться в нужный момент. Её дар мимикрии стал подозрительно силён, но всякий раз, когда я тянулся к ней Уитом, то обнаруживал только мягкое туманное существо, которое горделиво не было заинтересовано в создании связи.

— Как много ты понимаешь? — спросил я однажды у неё.

Она вскинула голову на меня, встретила мой взгляд и спросила:

— Как много ТЫ понимаешь? — и с хихиканьем она полетела вниз по реке, опережая Смоляной.

Путешествие на борту судна бывает либо скучным, либо пугающим. На Смоляном я был рад скуке. Чем дальше от города, тем меньше поток Скилла давил на мои стены. Каждую ночь рулевой направлял нас к месту причала у берега реки. Иногда там был пляж, и мы могли сойти на сушу, но часто нас подводили к деревьям со змеевидными корнями. На третий день река сузилась и углубилась, и течение стало намного сильнее. Лес сомкнулся, и больше не было видно настоящего горизонта. Берега реки теперь были сплошными стенами деревьев с торчащими корнями, и ночью мы пришвартовывались к ним. Начался дождь и не прекращался. Мотли переселилась на камбуз. Я передвигался между нашей тесной каютой и полным пара камбузом корабля. Моя одежда и постельные принадлежности всегда были слегка влажными.

Я старался проводить время с пользой. Янтарь предложила мне выучить Мерсен — старый язык Клерреса.

— Большинство людей будут говорить с вами на общем, но полезно знать, что они говорят друг другу, когда думают, что вы не можете понять их.

К моему удивлению, мои спутники присоединились. В долгие дождливые дни все мы теснились на койках, пока Янтарь обучала нас лексике и грамматике. Я всегда легко изучал языки, но Персиверанс превзошел меня. Ланту и Спарк давалось с трудом, но мы спешили. Я велел Ланту оказать помощь Персиверансу с буквами и цифрами. Ни одному из них эти задачи не пришлись по вкусу, но вместе они добились прогресса.

По вечерам, когда мы пришвартовывались, Лант, Спарк и Персиверанс вместе с командой играли в кости, карты и какие-то резные палочки. Через стол из рук в руки часто переходили воображаемые состояния.

Пока они играли, мы с Янтарь уединялись у неё в каюте. Я отважно игнорировал улыбки, которыми обменивались Лефтрин и Элис, когда позже я присоединялся к компании. Я хотел бы найти в этом юмор, но на самом деле чувствовал себя так, будто мучил Шута во время наших встреч наедине. Он хотел бы помочь, но жестокость, перенесенная им в Клерресе, мешала ему последовательно излагать свои воспоминания. Горечь историй, которые я вытаскивал из него, не вызывала желания копать глубже. И все же я знал, что должен. Я узнавал о Четырех по кусочкам и упоминаниям вскользь. Это было лучшее, что он мог мне предложить.

Единственной из Четырех, о ком я узнал подробно, была Капра. Капра, казалось, гордилась тем, что была старшей из Четырех. У неё были длинные серебряные волосы и синие одежды, украшенные жемчугом. Она казалась мягкой, доброй и мудрой. Она была его наставником, когда он впервые прибыл в Клеррес. В первые дни он ежедневно приглашался в её комнату в башне, когда заканчивал свои уроки. Там они сидели вдвоем на полу перед огнем, и он записывал свои сны на толстую мягкую бумагу, желтую, как сердцевина маргаритки. Они вместе ели вкусные маленькие пирожные, экзотические фрукты и сыры. Она научила его пить вино крошечными глотками из маленьких кубков с золотой оправой и приучила к чаям. Иногда Капра приглашала туда акробатов и жонглеров, просто чтобы развлечь его, а когда он захотел присоединиться, стала учить его их навыкам. Капра хвалила его, и он расцвел в её заботе. Когда она произносила его имя, Любимый, он верил, что именно это она и имела в виду. Он говорил о юности, которой я завидовал. Окружен заботой, восхвален, образован — мечта любого ребёнка. Но все мы просыпаемся от снов.

Чаще всего я сидел на полу нашей каюты, он занимал нижнюю койку и, рассказывая, незряче смотрел вверх. Дождь обрызгивал маленькие окна каюты. Одна-единственная свеча, которую он не мог разглядеть, давала мне тусклый свет, соответствующий его темным рассказам. Он был Шутом во время этих встреч, в свободной блузке с разлитым кружевом на груди и простых черных гамашах, платье Янтарь — увядший цветок на полу каюты. Его поза и одежда были как в дни нашей молодости: колени подтянуты к подбородку, руки — обнаженная и в перчатке, обхватывали колени. Его невидящие глаза смотрели в то далекое время.

— Я усердно учился, чтобы угодить ей. Она давала мне читать сны и слушала мои искренние толкования. Я сидел перед огнем, когда впервые прочитал о Нежданном Сыне в старом разваливающемся свитке. Он рассказал мне о том, о чем не мог сообщить ни один другой. Я буквально начал дрожать. Мой голос дрожал, когда я рассказывал ей о детском сне. Мой новый сон и старый, сплетенные вместе, как переплетенные пальцы. Я говорил ей правду, сказав, что мне будет жаль покидать её, но я был Белым Пророком этого времени. Я знал, что мне нужно быть в мире, готовясь к изменениям, которые мне необходимо совершить. Действительно, я был глупцом, я боялся, что мой уход ранит её.

Шут сдавленно вздохнул:

— Она выслушала меня. Затем печально покачала головой и мягко сказала: «Ты ошибаешься. Белый Пророк этого времени уже проявил себя. Мы обучили её, и вскоре она начнет свои изменения. Любимый, каждый молодой Белый хочет быть Белым Пророком. Каждый ученик в Клерресе делал это заявление. Не грусти. Есть другие задачи для вас, чтобы смиренно и хорошо помогать истинному Белому Пророку».

Я не мог поверить в то, что слышал. У меня зазвенело в ушах, в глазах поплыло, и я услышал, как она отреклась от меня. Но Капра была такой мудрой, доброй и старой, я знал, что она должна быть права. Я пытался признать, что не прав я, но сны не позволили мне. С тех пор, как она отреклась от меня, мои сны стали похожи на бурю, по два или три за ночь. Я знал, она будет недовольна тем, что я их записал, но не мог удержаться. Она изучила каждый и объяснила мне, что это относится не ко мне, а к другому.

Он медленно покачал головой:

— Фитц, я не могу объяснить свое горе. Это было… как смотреть сквозь плохо сделанное стекло. Есть гнилое мясо. После её отвратительных слов я чувствовал себя физически больным. Они звенели неправдой в моих ушах. Но она была моим наставником. Она относилась ко мне с такой любовью. Как она могла быть неправа?

Он так искренне задал этот вопрос. Его руки, в перчатке и голая, растирали друг друга. Он отвернулся от меня, будто я мог прочитать что-то в его закрытых глазах.

— Однажды Капра повела меня по лестнице в верхнюю башню. Фитц, она был огромной, больше, чем Сад Королевы в замке Баккип. И башня была завалена сокровищами. Удивительные вещи, невообразимо прекрасные, были раскиданы, как брошенные игрушки. Там был посох, который весь сверкал на свету, и чудесный трон, сделанный из крошечных переплетенных цветов нефрита. Некоторые из них, теперь я знаю, были сделаны Элдерлингами. Ветряные колокольчики, которые пели, статуя горшка с растением, которое вырастало из него, цвело, уходило в землю, а затем снова вырастало. Я с удивлением посмотрел на Капру, но она решительно сказала мне, что они прибыли с далекого пляжа, на который море выносило такие сокровища, и что хранители этого места договорились с ней — все, что море даст им, будет принадлежать ей, если она предоставит им покровительство.

Я хотел узнать больше об этой истории, но она взяла меня за руку, подвела к окну и велела посмотреть вниз. Я увидел там женщину в обнесенном стеной саду, полном цветов, виноградных лоз и фруктовых деревьев. Она была Белой, как и я. Я встречал других в Клерресе, которые были почти такими же бесцветными, как я. Почти. Все родились там, и все они, казалось, были родственниками, брат и сестра, дядя и кузен. Но никто из них не был таким Белым, как я. Пока я не увидел её.

Там была ещё одна женщина, с рыжими волосами и большим мечом. Она учила белую женщину владеть им, помогала и подбодряла. Белая женщина танцевала с этим мечом, её волосы разметались, она двигалась так красиво. Тогда Капра сказала: «Вот она. Настоящий Белый Пророк. Её подготовка почти завершена. Ты увидел её. Давай покончим с глупостями», — он вздрогнул. — Это был первый раз, когда я увидел Бледную Женщину.

Он замолчал.

— Ты рассказал достаточно на сегодняшний вечер.

Он покачал головой, поджав губы. Поднял руки и крепко потер лицо, и на мгновение на его коже проявились выцветшие шрамы.

— Поэтому я больше не говорил о своей судьбе, — сказал он резко. — Я записывал свои сны, но больше не пытался их толковать. Она брала их у меня и откладывала в сторону. Непрочитанными, как я думал, — он покачал головой. — Я понятия не имею, сколько знаний ей передал. Днем я учился и старался быть всем довольным. У меня была прекрасная жизнь, Фитц. Все, что я мог попросить. Хорошая еда, внимательные слуги, музыка и вечерние развлечения. Я думал, что приношу пользу, потому что Капра поставила меня на сортировку старых свитков. Это была работа писаря, но я был хорош в этом, — он размял свои покрытые шрамами руки. — По обычаям моего народа я был ещё ребёнком. Хотел угодить и скучал по любви. Поэтому я попытался.

Но, разумеется, я потерпел неудачу. Работая в библиотеке, я встретил писания о Нежданном Сыне. Мне приснился сон, про шута, поющего глупую песню про «сало припас». Он спел её волчонку, Фитц. У детеныша появились рога, — он издал приглушенный смешок, но на руках у меня волосы встали дыбом. Действительно ли он видел меня во сне задолго до того, как мы встретились? Но это был не я. Это была всего лишь головоломка, на которую я, возможно, был ответом.

— О, мне не нравится выплескивать на тебя этот рассказ. Жаль, что я не говорил об этом раньше. Так много всего, о чем мы никогда не говорили. Так много вещей, за которые мне не так стыдно, если больше о них никто не знает. Но я закончу, — он посмотрел на меня, незрячие глаза наполнились слезами. Я скользнул по полу и взял его руку в перчатке в свою. Его улыбка была нерешительной. — Я не мог вечно отрицать то, кем я был. Во мне росли гнев и негодование. Я записывал свои сны и начал опираться на другие сны, некоторые древние, некоторые недавние. Я построил крепость доказательств, которые Капра не могла отрицать. Я не настаивал, что именно я Белый Пророк, но начал задавать ей вопросы, и совсем не невинные, — он слегка улыбнулся. — Я знаю, ты не догадываешься, Фитц, но я могу быть упрямым. Я был полон решимости заставить её признать, кто я и что.

Снова он сделал паузу. Я ничего не говорил. Это было похоже на извлечение осколков из зараженной раны. Он отнял у меня руку и обхватил себя, словно замёрз.

— Меня никогда не били родители, Фитц. Не то, чтобы я был послушным и легким ребёнком. Нет. Я уверен, что не был. Однако они меня терпеливо поправляли, и это было все, что я ждал от взрослых. Они никогда не оспаривали мои знания о природе вещей. Всегда слушали меня, а когда я рассказывал им что-то новое, они так гордились мной! Мне казалось, я достаточно умен, чтобы задавать Капре правильные вопросы о моих собственных снах и о тех, что я читал. Мои вопросы привели бы её к неизбежному выводу, что на самом деле Белым Пророком был я.

И я начал. Несколько вопросов в один день, ещё несколько на следующий. Но в тот день, когда я задал Капре подряд шесть вопросов, после которых она должна была признать меня, она подняла руку и сказала: «Больше никаких вопросов! Здесь я говорю тебе, какой будет твоя жизнь». Не задумываясь, что молодость бывает лишь один раз, я сказал: «Но почему?» И все. Не говоря ни слова, она поднялась и потянула колокольчик. Пришел слуга, и она послала его за кем-то ещё, чьего имени я тогда ещё не знал. Кестор. Очень крупный и мускулистый мужчина. Он подошел, повалил меня на пол, прижал ногой шею, и его кожаная плеть прошлась по всему моему телу. Я кричал и умолял, но ни один из них неговорил ни слова. Моё наказание закончилось так же внезапно, как началось. Она отпустила Кестора, уселась за свой стол и налила чаю. Когда я смог двигаться, я выполз из её комнаты. Я помню свой длинный путь вниз по каменной лестнице её башни. Плеть попала на икры и обвилась вокруг одной из лодыжек. Кончик её не раз врезался в живот. Попытка встать оказалась мучительной. Я опустился на четвереньки, стараясь не растягивать рубцы, дополз до своего дома и пробыл там два дня. Никто не приходил. Никто спрашивал обо мне, не приносил воды и еды. Я ждал, думая, что кто-то придет. Нет, — он покачал головой, прежняя растерянность отразилась на его лице. — Капра больше никогда не вызывала меня к себе. Она больше никогда со мной не разговаривала, — он легонько выдохнул.

— Что ты должен был извлечь из этого урока? — спросил я в наступившей за этим тишине.

Его слезы пролились, когда он покачал головой.

— Я никогда не знал. Никто никогда не говорил о том, что она сделала со мной. Когда прошло два дня, я похромал в комнату целителя и ждал весь день. Другие приходили и уходили, но меня он не вызывал. Никто, даже другие ученики, не спросил, что случилось со мной. Будто этого никогда не происходило в их мире, только в моем. В конце концов, я начал выбираться на уроки и чтобы поесть. Но мои наставники презирали меня, упрекали за пропущенные занятия и лишали еды в наказание. Меня заставляли сидеть за столом и заниматься уроками, пока другие ели. В один из этих дней я снова увидел Бледную Женщину. Она прошла через зал, где мы собирались, чтобы поесть. Все остальные ученики смотрели на неё восхищенными глазами. Она была одета в зеленое и коричневое, как охотник, а её белые волосы были заплетены сзади золотой нитью. Так красиво. За ней следовала служанка. Я думаю… оглядываясь назад, я думаю, её служанкой была Двалия, та, которая забрала Пчелку. Один из поваров поспешил навстречу и дал корзинку Двалии. Затем Бледная Женщина вышла из зала со служанкой, несущей корзину. Проходя мимо меня, она остановилась. Она улыбнулась мне, Фитц. Улыбнулась, будто мы были друзьями. Потом она сказала: «Я. А ты нет». Потом она пошла дальше. И все засмеялись. Переворот в разуме и мыслях был хуже, чем рубцы по всему телу.

Ему понадобилась тишина на какое-то время, и я позволил ему хранить её.

— Они такие умные, — сказал он, наконец. — Боль, которую они причинили моему телу, была лишь воротами для того, что они могли сделать с моим сознанием. Капра должна умереть, Фитц. Четверо должны умереть, чтобы покончить с разложением Белых.

— Её слугой была Двалия? Та самая Двалия, что похитила Пчелку? — я чувствовал себя плохо.

— Я так думаю. Но могу ошибаться.

Вопрос, который я не хотел задавать, вопрос неразумный, вырвался сам:

— Но после всего… этого, и всего, что ты рассказал мне… ты вернулся с Прилкопом?

— Фитц, я был не в себе. Ты вернул меня из мертвых. Прилкоп был силён и спокоен. Он был так уверен, что сможет вернуть Клеррес на путь надлежащего служения. Он пришел из того времени, когда слово Белого Пророка было приказом для Служителей. Он был так уверен в том, что мы должны делать. И я понятия не имел, что делать с этой неожиданной жизнью, — он горько засмеялся.

— Я вспоминаю подобное время в моей жизни. Баррич принимал все решения за нас.

— Тогда ты понимаешь. Я не мог ни о чем думать. Я просто следовал тому, что он говорил нам делать, — он стиснул зубы, а затем сказал: — И теперь я возвращаюсь в третий раз. И больше всего на свете боюсь, что снова окажусь в их власти, — он внезапно перевел дыхание. Но никак не мог отдышаться. Он начал задыхаться, словно после бега. И едва смог выговорить: — Ничто не может быть хуже этого. Ничто, — обхватив себя руками, он начал раскачиваться. — Но… я… должен… вернуться… я должен… — он дико мотнул головой. — Нужно видеть! — вдруг вскричал он. — Фитц! Где ты! — он хватал ртом воздух все быстрее. — Я не чувствую… Мои руки!

Я опустился на колени рядом с кроватью и обнял его. Он вскрикнул и изо всех сил попытался ударить меня.

— Это я, ты в безопасности. Ты здесь. Дыши, Шут. Дыши, — я не отпускал. Я не был груб, но держал его крепко. — Дыши.

— Я… не могу!

— Дыши. Или ты потеряешь сознание. Но ты можешь себе это позволить. Я здесь. Ты в безопасности.

Неожиданно он обмяк и перестал бороться со мной, и постепенно его дыхание замедлилось. Когда он оттолкнул меня, я отпустил его. Он съежился и обнял колени. Когда он, наконец, заговорил, ему было стыдно.

— Я не хотел, чтобы ты знал, как я боюсь это делать. Фитц, я трус. Я скорее умру, чем позволю им схватить меня.

— Тебе не обязательно возвращаться. Я могу сделать это.

— Я должен вернуться! — он разозлился на меня. — Я должен!

Я тихо сказал:

— Тогда ты это сделаешь, — и с большой неохотой добавил: — Я могу дать тебе кое-что, что ты мог бы нести с собой. Быстрый конец, если думаешь, что ты… предпочтешь это.

Его взгляд блуждал по моему лицу, как будто он мог видеть меня. Он тихо сказал:

— Ты сделаешь это, но не одобришь. И у тебя есть то же самое для себя.

— Это правда, — сказал я и кивнул.

— Почему?

— Я услышал кое-что давным-давно. Это казалось бессмысленным, когда я был моложе, но чем старше я становлюсь, тем мудрее это звучит. Принц Регал говорил с Верити.

— И ты придаешь значение тому, что сказал Регал? Регал хотел, чтобы ты умер. С того момента, как он узнал о твоем существовании, он хотел твоей смерти.

— Верно. Но он цитировал то, что сказал ему король Шрюд, видимо, когда Регал предположил, что убить меня — самое простое решение. Мой дедушка сказал ему: «Не делай ничего, что не сможешь исправить, до тех пор, пока не поймешь, чего ты уже не сможешь сделать, когда сделаешь это».

Медленно улыбка утвердилась на его лице:

— Ах. Это слова моего короля, — улыбка его стала ещё шире, и я почувствовал секрет, которым он не собирается делиться.

— Моё убийство положило бы конец всем другим возможностям. И каждый раз в моей жизни, когда я думал, что смерть — это мой единственный выход, или что это неизбежно, и я должен смириться с этим, я оказывался неправ. И каждый раз, несмотря на любой огонь, сквозь который должен был пройти, я находил в своей жизни что-то хорошее.

— Даже сейчас? Когда Молли и Пчелка мертвы?

Я почувствовал себя предателем, но сказал это:

— Даже сейчас. Даже когда я чувствую, что большая часть меня мертва, жизнь иногда пробивается. Еда вкусная. Или что-то в словах Пера заставляет меня смеяться. Горячая чашка чая, когда холодно и сыро. Я думал о прекращении своей жизни, Шут. Я признаю это. Но всегда, независимо от ран, тело пытается продолжать жить. И если это удается, тогда разум следует за ним. В конце концов, независимо от того, что я пытаюсь это отрицать, есть частички моей жизни, которые по-прежнему сладки. Беседа со старым другом. Вещи, которым я до сих пор рад.

Он нащупал меня рукой в перчатке, и я предложил свою. Он перевел руку в воинское пожатие, запястье к запястью. Я сжал в ответ.

— Это верно и для меня. И ты прав. Я бы никогда не подумал признаться в этом, даже для себя, — он отпустил моё запястье и откинулся назад, а затем добавил: — Но все же я взял бы твое спасение, если ты приготовишь его для меня. Потому что, если им удастся схватить меня, я не смогу… — его голос начал дрожать.

— Я могу приготовить кое-что для тебя. Что-то, что можно было бы носить с собой в манжете рубашки.

— Это было бы хорошо. Спасибо.

Из таких веселых разговоров состояли мои вечера.

Я не понимал, что мы находимся в притоке, пока мы не покинули его и не присоединились к яростной Реке Дождевых Чащоб. Бурные воды, которые несли нас теперь, были серыми, с кислотой и илом. Мы больше не черпали воду из реки, а полагались только на наши бочки. Беллин предупредила Персиверанса, что если он упадет за борт, то «твои кости будут единственным, что мы сможем поднять обратно!». Это совсем не охладило его энтузиазма. Он носился по палубе, несмотря на дождь и ветер, и команда хорошо принимала его. У Спарк было куда меньше выносливости для ненастной погоды, но они с Лантом иногда стояли на верхней площадке рубки, укрываясь куском брезента и наблюдая за пейзажами, проплывающими мимо, когда нас несло течение.

Интересно, что их очаровывало — пейзаж был неизменным. Деревья. Много деревьев таких размеров, каких я никогда не мог представить себе, со стволами огромными, словно башни. Деревья из сотен тоненьких стволов, деревья, которые наклонились и бросили вниз лишние стволы с ветвей в болотистый берег реки. Деревья с лианами, взбирающимися по ним, деревья с оборванными лианами, занавесями свисающими вниз. Я никогда не видел столь густой и непроницаемый лес, который мог бы жить в таких влажных условиях. Дальний берег реки отступил в туманную даль. В течение дня мы слышали множество птиц, и мне было очень странно увидеть однажды пронзительно визжащую стаю обезьян.

Все было так не похоже на знакомые пейзажи Бакка. Даже когда я был очарован и жаждал исследовать все вокруг, я тосковал по дому. Мысли часто возвращалась к моей Неттл, беременной первым ребёнком. Я бросил её, когда она ещё росла в Молли, подчиняясь срочному вызову моего короля. И теперь я оставил её вынашивать мою первую внучку в одиночестве, по воле Шута. Как дела у Чейда? Неужели он поддался старению и пошатнувшемуся разуму? Бывали времена, когда месть за умерших казалась слишком высокой ценой за отказ от живых.

Я хранил такие мысли при себе. Мой страх перед использованием Скилла утих. Давление, которое я чувствовал в Кельсингре, уменьшилось, но живой корабль под моими ногами был постоянным гулом сознания у границы моих стен. Скоро, пообещал я себе. Даже краткий Скилл-контакт мог передать гораздо больше, чем крошечные записки на свитках почтовых птиц. Скоро.

Однажды, когда мы пришвартовались на ночь, Скелли встала из-за стола, принесла из каюты экипажа лук и колчан, а затем беззвучно ступила на палубу. Никто не двигался, пока мы не услышали её крик:

— Речной кабан! Свежая свинина!

Все пришли в движение и скатились с палубы на поиски мертвого животного. Мы разделали его на узком илистом пляже.

В тот вечер мы пировали. Команда разожгла огонь, бросили зеленых ветвей и поджарили полоски свинины в огне и дыме. Свежее мясо привело экипаж в веселое настроение, и Персиверанс был доволен, что его дразнили, как своего. Когда мы поели, огонь, использовавшийся для приготовления пищи, превратился в обычный костер, который отгонял тьму и кусачих ночных насекомых. Лант пошел за дровами и вернулся с охапкой ранней цветущей лозы с ароматными цветами. Спарк дала несколько в руки Янтарь, а затем надела на неё венок. Хеннеси завел непристойную песню, и команда присоединилась к нему. Я улыбался и пытался притвориться перед самим собой, что я не убийца и не отец, оплакивающий потерю ребёнка. Но присоединиться к их простому шумному удовольствию казалось предательством по отношению к Пчелке и того, как закончилась её маленькая жизнь.

Когда Янтарь сказала о своей усталости, я заверил Спарк, что она должна остаться с Лантом и Пером и наслаждаться вечером. Я направлял Янтарь, когда мы переходили через илистую береговую линию и по грубой веревочной лестнице, брошенной через борт Смоляного. Ей потребовалось приложить усилия, чтобы взобраться на провисшие ступеньки в своих длинных юбках.

— Не проще было бы, если бы ты отказался от обличия Янтарь?

Она выбралась на палубу и привела юбки в порядок:

— И кем же мне притвориться тогда? — спросила она меня.

Как и всегда, такие слова вызвали у меня приступ боли. Неужели Шут был всего лишь притворством, воображаемым спутником, придуманным для меня. Как будто услышав мои мысли, он сказал:

— Ты знаешь обо мне больше, чем кто-либо, Фитц. Я дал тебе столько своей истинной сущности, сколько осмелился.

— Пойдем, — сказал я и взял его за руку, чтобы не дать упасть, пока мы оба скидывали грязную обувь. Капитан Лефтрин справедливо требовал держать палубу в чистоте. Я отряхнул грязь с наших ботинок за борт, принес их обратно и повел его в каюту. С берега внезапно раздался смех. В ночи, когда кто-то бросил в костер тяжелый кусок дерева, поднялся вихрь искр.

— Для них неплохо немного развлечься.

— Это верно, — ответил я. Детство было украдено у Спарк и Персиверанса. Даже Ланту удалось пробить брешь в стене своей меланхолии.

Я пошел на камбуз, чтобы зажечь маленький фонарь. Когда я вернулся в каюту, Шут уже скинул вычурное платье Янтарь и был в своем скромном одеянии. Он вытер тряпкой краску с лица и повернулся ко мне со своей старой шутовской улыбкой. Но в свете моего маленького фонаря следы пыток все ещё отражались на его лице и руках, как серебряные нити на светлой коже. Его ногти отросли, но были толстыми и короткими. Мои усилия по исцелению и кровь дракона, которую он принял, способствовали восстановлению его тела больше, чем я смел надеяться, но он никогда не станет таким, как прежде.

Но это справедливо для всех нас.

— О чем ты вздыхаешь?

— Я размышляю о том, как это изменило всю нашу жизнь. Я был… Я был на пути к тому, чтобы стать хорошим отцом, Шут.

Да уж, сжигание тел убитых гонцов ночью — отличный опыт для растущего ребёнка! — подумал я про себя.

— Да. Что ж… — он сел на нижнюю койку. Верхняя была аккуратно застелена. Две другие койки, казалось, служили складом для слишком большого гардероба, который они со Спарк таскали с собой. Он вздохнул, а затем признался: — Мне снились сны.

— Да?

— Значимые сны. Сны, которые требуют, чтобы их произносили вслух или записывали.

— И? — ждал я.

— Трудно описать давление, которое испытываешь, чтобы поделиться значимыми снами.

Я постарался быть проницательным:

— Ты хочешь мне их рассказать? Возможно, у Лефтрина или Элис есть перо, чернила и бумага. Я мог бы записать их для тебя.

— Нет! — он закрыл рот на мгновение, как будто запальчивое отрицание что-то прояснило для него. — Я сказал о них Спарк. Она была здесь, когда я проснулся в ужасном состоянии, и я рассказал ей.

— О Разрушителе.

Он помолчал. Затем сказал:

— Да, о Разрушителе.

— Ты чувствуешь себя виноватым из-за этого?

— Она слишком юна для столь тяжкого бремени. Она уже так много делает для меня, — он кивнул.

— Шут, я не думаю, что тебе нужно беспокоиться. Она знает, что я Разрушитель. Что мы идём низвергнуть Клеррес. Твой сон просто повторяет то, что мы все знаем.

Он вытер ладони о бедра, а затем сцепил их вместе.

— То, что мы все знаем, — глухо повторил он. — Да, — он резко добавил: — Спокойной ночи, Фитц. Думаю, мне нужно поспать.

— Тогда спокойной ночи. Надеюсь, твои сны будут мирными.

— Надеюсь, я совсем не увижу снов, — ответил он.

Странно было встать и оставить его там, взяв с собой фонарь. Оставить Шута в темноте. Когда он был в темноте все время.

Глава 10

ДНЕВНИК ПЧЕЛКИ

К изготовлению дротиков нужно подходить с твердой рукой. Перчатками воспользоваться не получится, и нужно быть предельно осторожным, ибо малейшая царапина может привести к заражению, и паразиты быстро распространятся. Лекарства не существует.

Мною было выяснено, что для медленного и болезненного убийства эффективнее всего использовать сочетание яиц сверлящих червей с яйцами кишечных цепней. Заражение одним видом будет мучить жертву, но не вызовет летального исхода, в то время как совместная атака этих паразитов приведет к самой подходящей смерти для трусов и изменников, посмевших предать Клеррес.

Различные приспособления моей собственной разработки,

Коултри из Четырех.

Спустя несколько дней на борту Смоляного я начал привыкать к тому, что на меня постоянно слегка давит сознание корабля. Мне по-прежнему не нравилось, что корабль узнает о любом сообщении, которое я пошлю с помощью Скилла, но, после некоторых раздумий, я решил рискнуть и установить контакт с домом. На корабельной койке напротив меня сидела леди Янтарь. На маленькой полке рядом стояла чашка с дымящимся ароматным чаем. В тесноте наши колени почти соприкасались. Она со вздохом сняла с головы мокрый платок, встряхнула его, и теперь уже Шут взъерошил волосы, чтобы они высохли быстрее. Они больше не походили на пух одуванчика, как в детстве, но не были и золотыми, как у лорда Голдена. К моему удивлению, среди золотистых волос проглядывали седые, как у старика, пряди, которые росли из шрамов на голове. Он вытер пальцы о юбку Янтарь и устало улыбнулся.

— Ты готов? — спросил я.

— Готов и запасся всем необходимым, — заверил он.

— Как поймешь, если потребуется твоя помощь? Что будешь делать, если меня захватит Скилл-поток?

— Если не будешь отвечать на вопросы, я тебя встряхну. Если не отреагируешь и на это, я выплесну чай тебе в лицо.

— Не думал, что именно для этого ты попросил Спарк сделать чай.

— Не для этого, — он сделал глоток: — Не совсем.

— А если и это не поможет меня вернуть?

Он пошарил рукой по койке и поднял маленький мешочек.

— Эльфовая кора мелкого помола, любезно предоставленная Лантом. Её можно размешать в чае и влить тебе в горло или просто всыпать тебе в рот, — он наклонил голову. — А если эльфовая кора не подействует, я приложу пальцы к твоему запястью. Но уверяю, что к этому я прибегну в последнюю очередь.

— А что, если я утяну тебя с собой?

— Что, если Смоляной наткнется на скалу, и мы все пойдем ко дну в едких водах Реки Дождевых Чащоб?

Я молча посмотрел на него.

— Фитц, или делай, или нет. Но перестань сомневаться. Мы далеко от Кельсингры. Попробуй использовать Скилл.

Я сосредоточился и расфокусировал взгляд, выровнял дыхание и медленно опустил стены. Я почувствовал поток Скилла, такой же холодный и мощный, как река под нашим судном. Такой же опасный. Не такой агрессивный, как в Кельсингре, но я знал, что он таит в себе скрытые течения. Я колебался на границе, а затем вошел, нащупывая Неттл. Я не нашел её. Я потянулся к Олуху. Далекий отзвук музыки мог быть им, но он исчез, будто его сдул ветер. Дьютифул? Тоже нет. Я снова попробовал дотянуться до Неттл. Мне показалось, будто мои пальцы коснулись лица дочери и соскользнули. Чейд? Нет. У меня не было никакого желания раствориться в потоке Скилла вместе со своим старым наставником. Когда я в последний раз видел старика, его рассудок был маленьким островом в море тумана. Его Скилл, когда-то столь слабый, теперь иногда кричал, и он использовал его неосмотрительно. Последний раз, когда мы общались с помощью Скилла, он чуть не утянул меня за собой. Лучше не пытаться дотянуться до Чейда…

Чейд схватил меня. Это было, словно меня сзади схватил неугомонный товарищ по играм и бросил с головой в дикий поток Скилла.

О, мой мальчик, я так по тебе скучал, — его мысли заключили меня в тесные объятия нежности. Я почувствовал, как превращаюсь в образ, который представлял Чейд. Как глина, которую прессуют в кирпичную форму, а те части меня, о которых он никогда не знал, выдавливались наружу.

Остановись! Отпусти меня! У меня есть сообщение для Дьютифула и Неттл, новости о Кельсингре и драконьих торговцах!

Он тепло усмехнулся, но я почувствовал холод от мягкого прикосновения его мыслей:

Брось. Бросай все и присоединяйся к нам. Здесь нет одиночества, совсем нет разделения. Не болят кости, не беспокоит изношенное тело. Нам солгали, Фитц! Все эти предупреждения и ужасные предостережения — тьфу! И мир также спокойно проживет без нас. Просто отпусти его.

Это правда? Его слова были пропитаны убежденностью. Я расслабился в его объятиях, когда Скилл-поток пронесся мимо нас. Мы не растворяемся.

Я крепко держу тебя. Сохраняю тебя частью себя. Это как учиться плавать. Ты не поймешь — как, пока не войдешь в воду. Перестань цепляться за берег, мой мальчик. Ты только огорчаешь меня, когда стараешься держаться на суше.

Он всегда был мудрее меня. Чейд всегда давал мне советы, учил и направлял. Он казался спокойным и довольным. Видел ли я раньше Чейда довольным и счастливым? Я потянулся к нему, и он ещё более ласково обнял меня. Или мной овладел Скилл? Где заканчивается Чейд и начинается Скилл? Неужели он уже утонул в Скилле? Он тянет меня, чтобы я присоединился к нему?

Чейд! Чейд Фаллстар! Вернись к нам! Дьютифул, помоги мне, он сопротивляется.

Неттл схватила его и попыталась оттащить от меня. Я отчаянно держался за него, изо всех сил стараясь привлечь её внимание, но она была сосредоточена только на попытках расцепить нас.

Неттл! — я прокричал свою мысль, стараясь выделится на фоне шума и гаммы мыслей вокруг нас. Нет, не мыслей, а сознания. Сознаний.

Я отбросил все озарения. Вместо того чтобы цепляться за Чейда, я подтолкнул его к Неттл.

Я поймала его! — едва ощутимо сказала она Дьютифулу. — Па? Это ты здесь? Ты жив?

Да. У нас все в порядке. Отправим вам птицу из Бингтауна.

Затем, отведенная от Чейда, река Скилла начала давить на меня. Я попытался отступить, но Скилл держал меня, как болото. Я сопротивлялся, а он затягивал меня глубже. Сознания. Река была потоком сознаний, и все были устремлены ко мне. Я собрал все силы и бросился против её течения, решительно поднимая свои стены. Я открыл глаза в благословенной тесной маленькой каюте, полной запахов. Я согнулся к коленям, задыхаясь и дрожа.

— Ну что? — спросил Шут.

— Я едва не потерял себя. Там был Чейд. Он чуть не затянул меня с собой.

— Что?

— Он сказал мне, что все, что я знал о Скилле, было неверно, что я должен погрузится в Скилл. «Просто отпусти», — сказал он. И я почти поддался ему. Я почти отпустил.

Его рука в перчатке опустилась на моё плечо и слегка встряхнула меня:

— Фитц, я даже не думал, что ты пробовал. Я сказал тебе перестать мучиться на этот счет, и ты замолк. Я думал, ты обиделся, — он поднял голову. — С момента нашего разговора прошло всего несколько секунд.

— Несколько секунд?

Я уткнулся лбом в колени. Меня тошнило от страха и мутило от тоски. Это было так легко. Я бы мог опустить свои стены и уйти. Просто уйти… Слиться с теми другими сознаниями и раствориться в них. Моя безнадежная миссия закончилась бы вместе с чувством утраты, которое мучило меня при мыслях о Пчелке. Всепоглощающий позор исчезнет. Исчезнет стыд, который я испытывал, потерпев неудачу как отец. Я мог перестать чувствовать и думать.

— Не уходи, — сказал Шут мягко.

— Что? — я медленно выпрямился.

Он осторожно сжал моё плечо.

— Не уходи туда, куда я не смогу за тобой последовать. Не бросай меня. Я все равно должен. Должен вернуться в Клеррес и попробовать убить их всех. Даже если мне это не по силам. Даже если снова окажусь в их власти, — он отпустил меня и обхватил себя руками, будто хотел удержать. Я не осознавал связи, которая исходила от его прикосновения, пока он не разорвал её.

— Однажды нам придется расстаться. Это неизбежно. Одному придется жить без другого. Мы оба знаем это. Но, Фитц, пожалуйста, не сейчас. Не до того, как мы закончим дело.

— Я не брошу тебя.

Я подумал, не соврал ли. Я уже пытался бросить его. Эта безумная миссия была бы легче, если бы я работал в одиночку. Вероятно, задача была бы такой же невыполнимой, но неудача была бы менее ужасной, менее постыдной для меня.

Какое-то время он молчал, словно глядя вдаль. Его голос был жестким и отчаянным, когда он потребовал:

— Обещай мне.

— Обещать что?

— Обещай, что ты не попадешься на приманку Чейда. Что я не найду тебя сидящим где-нибудь, как пустой мешок, без ума. Обещай, что не бросишь меня, как обузу. Что не бросишь меня, чтобы я был в безопасности. Чтобы не мешал тебе.

Я попробовал найти подходящие слова, но на это ушло слишком много времени. Не скрывая боли и горечи, он сказал:

— Ты не можешь, так ведь? По крайней мере, я знаю свое положение. Что ж, мой старый друг, вот что я могу тебе обещать. Неважно, что ты сделаешь, Фитц, неважно, устоишь ты или сдашься, убежишь или умрешь, но я вернусь в Клеррес и сделаю все возможное, чтобы разрушить его на их глазах. Как я сказал ранее, с тобой или без тебя.

Я сделал последнее усилие:

— Шут. Ты знаешь, что я лучше всего подхожу для этой миссии. Я знаю, что лучше всего работаю один. Позволь мне сделать по-своему.

Он был неподвижен. Потом он спросил:

— Если бы я сказал то же самое тебе, и это было бы правдой, позволил бы ты мне одному отправиться туда? Ты бы просто сидел и ждал, пока я спасу Пчелку?

Легкая ложь.

— Да, — сказал я со спокойной душой.

Он не ответил. Он знал, что я солгал? Возможно. Но нам нужно было отталкиваться от реального положения дел. Он не мог это сделать. Ужас, овладевший им, вызывал у меня серьезные сомнения. Если он поддастся ему в Клерресе… я просто не могу взять его с собой. Я знал, что он говорит правду. Он отправится в Клеррес со мной или без меня. Но если я доберусь туда до него и выполню задачу, у него не будет причин идти в Клеррес.

Простит ли он меня за это?

Пока я молчал, он положил мешочек с эльфовой корой в свою сумку. Он отпил из чашки.

— Мой чай остыл, — объявил он и встал с чашкой и блюдцем в руке. Пригладил волосы, привел юбки в порядок, и Шут исчез. Янтарь пробежалась пальцами вдоль стены, пока не нашла дверь, и оставила меня сидеть одного на узкой койке.

У нас с Шутом была одна серьезная ссора в этом путешествии. Однажды вечером я пришел в каюту Янтарь в оговоренное время, Спарк как раз уходила. Её лицо было бледным и напряженным, и, выходя, она бросила на меня мрачный взгляд. Я подумал, не Янтарь ли испортила ей настроение? Я боялся застать её в плохом расположении духа. Я медленно закрыл за собой дверь.

Внутри комнаты желтые свечи горели в стакане, Шут сидел на нижней койке. Его серая шерстяная ночная рубашка была довольно поношенной, вероятно, позаимствованная из гардероба Чейда. Круги под глазами и перекошенная линия рта делали его старше. Я сел на койку напротив него и подождал. Затем я увидел свою наскоро зашитую сумку рядом с ним.

— Что это здесь делает? — спросил я. На мгновение я подумал, что сумка попала к нему в комнату случайно.

Он положил на неё руку и хрипло сказал:

— Я пообещал взять вину на себя. Боюсь, я даже разрушил наши дружеские отношения, когда попросил сделать это. Она принесла мне её.

Холод растекся по моим венам. Я сделал трудный и осознанный выбор. Никакого гнева. Несмотря на это, ярость накатила на меня. Я знал, но все же спросил:

— И почему ты попросил её сделать это?

— Потому что Персиверанс сказал ей, что у тебя есть книги, принадлежащие Пчелке. Он увидел, как ты читал то, что она написала. Две книги, одна с яркой тисненой обложкой и одна простая. Он узнал её почерк, когда залезал на свою койку рядом с тобой.

Он остановился. Я поежился, ужасаясь, как же сильно я могу разозлиться. Я контролировал свое дыхание, как учил Чейд, тихое дыхание убийцы на грани убийства. Я подавил эмоции. Я испытывал колоссальную жажду насилия.

Шут сказал негромко:

— Думаю, она вела дневник снов. Если она моя, если в ней течет кровь Белых, у неё должны быть видения. Стремление поделится своими снами, записать их или рассказать, должно быть непреодолимым. Она расскажет их нам. Фитц, ты злишься. Я это чувствую, будто шторм бьет по моим берегам. Ты должен прочитать эти книги для меня. От начала до конца.

— Нет.

Одно слово. На одно слово я мог сохранить спокойствие в голосе.

Его плечи поднялись и опустились во время глубокого вдоха. Он тоже пытался контролировать себя? Его голос был натянутым, как струна:

— Я мог бы спрятать их от тебя. Я мог бы попросить Спарк выкрасть книги и читать их мне здесь, в тайне. Но я этого не сделал.

Я разжал кулаки, расслабил горло:

— То, что вы не поступили подобным образом, не делает это менее оскорбительным.

Он убрал свою руку с сумки. Положил обе кисти на колени, ладонями вверх. Мне пришлось наклониться к нему, чтобы разобрать его шепот:

— Если ты думаешь, что это случайные фантазии маленького ребёнка, тогда твой гнев оправдан. Но ты не можешь так думать. Это записи Белого Пророка, — он понизил голос ещё больше: — Это записи твоей дочери, Фитц, твоей маленькой Пчелки. И моей.

Если бы он ткнул меня в живот посохом, удар не мог бы получиться хуже.

— Пчелка была моей маленькой девочкой, — слова вырвались рычанием волка. — Я не хочу ей делиться! — откровение хлынуло из меня как из закипающего котелка. Знал ли я причину своего гнева, прежде чем высказать его?

— Я знаю, что ты не хочешь, но ты должен, — он слегка коснулся рукой сумки.

— Это все, что осталось нам от неё. Кроме одного славного мгновения, когда я держал её и видел, что она вот-вот взорвется, как гейзер света темной ночью, это все, что я когда-либо смогу узнать о ней. Пожалуйста, Фитц. Пожалуйста. Позволь мне узнать её.

Я молчал. Я не мог. Слишком многое было в этих книгах. В её дневниках слишком мало упоминалось обо мне с тех пор, как она начала сторониться меня. Слишком много маленькой девочки, в одиночку сражающейся с другими детьми Ивового Леса. Слишком много записей, которых я стыдился, выставляли меня слепцом. Её рассказ о конфликте с Лантом и о том, как я пообещал ей, что буду уделять ей больше внимания, и какую неудачу я потерпел в этом отношении. Мог ли я прочитать эти страницы вслух Шуту? Мог ли я обнажить свой стыд?

Он знал, что я не смогу поделится с ним этими записями даже до того, как попросил меня об этом. Он настолько хорошо меня знал. Он так же знал, что есть вопросы, в которых я не уступлю. Почему он осмелился просить?

Он двумя руками взял сумку и прижал её к груди. Слезы текли из его золотых глаз по шрамам на лице. Он протянул сумку мне, сдаваясь. Я чувствовал себя, как капризный ребёнок, чей родитель поддался его истерике. Я взял сумку и сразу же открыл её.

В ней мало что осталось, кроме книг и свечей Молли. Я сложил большую часть одежды, огненный камень Элдерлингов и другие вещи в аккуратные шкафы каюты. На дне сумки в одну из моих рубашек были замотаны склянки с драконьим Серебром. Я решил, что моя сумка самое подходящее место для таких вещей. Они были завернуты так, как я оставил их. Он говорил правду — он не рылся в ней. Я почувствовал аромат свечей Молли. С ним мне стало спокойнее, разум прояснился. Я взял книги, чтобы переложить их в более безопасное место.

Его слова были нерешительными:

— Мне жаль, что я причинил тебе боль. Не вини Спарк или Персиверанса. Это было случайное замечание с его стороны, а девочка действовала по принуждению.

Спокойствие Молли. Её упрямое чувство справедливости. Почему это было так трудно? Было ли в этих книгах что-нибудь, чего он не знал обо мне раньше? Что я теряю? Не было ли для меня все уже давно потеряно?

Не разделил ли он со мной эту потерю?

Снег размочил один угол дневника снов Пчелки. Он высох, но кожаная обложка слегка сморщилась, напоминая узор. Я попытался разгладить её пальцем, но она не поддалась. Я медленно открыл дневник, прокашлялся.

— На первой странице, — произнес я скрипучим голосом. Шут слепо посмотрел на меня, слезы все так же текли по его щекам. Я снова откашлялся. — На первой странице есть рисунок пчелы. Он отображает реальный размер и цвет пчелы. Над ним дугой написано: «Это дневник моих видений, моих важных снов».

У Шута перехватило дыхание. Он сидел очень тихо. Я встал. Меньше трех шагов понадобилось, чтобы пересечь эту маленькую комнату. Что-то, не гордость, не эгоизм, что-то, для чего у меня нет названия, сделало эти три шага самым крутым подъемом в моей жизни. Я сел рядом с ним и открыл книгу на коленях. Он не дышал. Я потянулся и взял его руку за шерстяной рукав. Я поднес его руку к странице и провел опущенными пальцами по дуге:

— Это слова, — я поднял его руку снова и провел указательным пальцем по пчеле. — А это пчела, которую она нарисовала.

Он улыбался. Он поднял запястье, чтобы вытереть слезы с лица.

— Я чувствую чернила, которые она нанесла на страницу.

Мы вместе читали дневник нашей дочери. Мне была противна сама мысль о том, чтобы называть её так, но я сделал над собой усилие. Мы читали не быстро. Это было по его воле, не по моей. Меня удивляло, что он не просил зачитывать её дневник. Он хотел услышать лишь её сновидения. Я зачитывал ему их, как сказку ребёнку перед сном. Несколько снов из её книги, прочитанные вслух. Мы касались не более трех-четырех видений каждый вечер. Часто я повторял каждую запись по нескольку раз. Я наблюдал, как Шут молча шевелил губами, когда старался запомнить их. Он улыбался, когда я прочитал любимый сон, о бегущих волках. Видение о свечах заставило его резко сесть прямо и надолго впасть в размышления. Сон о том, что она стала орехом, озадачил его также сильно, как и меня. Он плакал, когда я прочитал видение о человеке-бабочке.

— О, Фитц. Она получила его. Она получила подарок, но они уничтожили его.

— Так же, как мы уничтожим их, — пообещал я.

— Фитц, — его голос застал меня у двери. — Мы уверены, что она погибла? Ты задержался, когда путешествовал через Скилл-колонну с Аслевджала, но в итоге ты оказался в Баккипе.

— Откажись от этой мысли. Я тренированный маг Скилла. Я нашел выход. Пчелка не практиковалась, у неё не было опытного проводника, она находилась в цепочке неподготовленных людей. Это известно со слов Шун. Группа Неттл не обнаружила следов, когда последовала за ней. Никаких следов не было, когда мы последовали за ней по тому же маршруту месяц спустя. Её больше нет, Шут. Она канула в пустоту, — я хотел бы, чтобы он не заставлял меня произносить эти слова вслух. — Все, что мы можем сделать — отомстить.

Мне плохо спалось на Смоляном. В некотором роде это было, как спать на спине огромного животного, которого все время ощущаешь Уитом. Раньше я часто спал, прижавшись к волчьей спине. Ночной Волк приносил мне покой, потому что его звериное чутье дополняло мои притупленные человеческие ощущения. Я всегда спал лучше, когда он был рядом со мной. Но не на Смоляном. Корабль был отдельным от меня созданием. Как будто кто-то непрерывно следит за мной, пока я сплю. Я не чувствовал злых намерений, но постоянное ощущение чьего-то присутствия щекотало мне нервы.

Так что иногда я просыпался измотанным посреди ночи или ранним утром. Рассвет был непривычным на реке Дождевых Чащоб. Днем мы путешествовали в полосе дневного света, но стены деревьев на берегах реки прятали от нас восход и закат. Но я чувствовал, когда наступал рассвет, и часто, просыпаясь с восходом солнца, выходил на тихую влажную палубу, вслушиваясь в звуки медленно пробуждающегося леса. Я обретал покой в те часы, когда мог уединиться, насколько это возможно на судне. Во время стоянок на якоре всегда была смена, но в основном вахтенные не вмешивались в моё безмолвие.

Одним таким ранним утром я стоял у левого борта, оглядываясь на путь, который мы прошли. Двумя руками я держал чашку чая, наслаждаясь исходившим от неё теплом. Я слегка дул на неё и наблюдал за струящимися линиями пара. Я поднес чашку ко рту, чтобы сделать глоток, но меня отвлекли легкие шаги на палубе позади.

— Доброе утро, — сказал я Спарк тихо, когда она подошла ко мне. Я не поворачивался к ней, но если она и удивилась, что я узнал её по шагам, то виду не показала. Она встала рядом со мной, опершись на поручни.

— Не буду говорить, что мне жаль, — сказала она. — Не хочу врать.

Я сделал глоток.

— Спасибо, что не стала меня обманывать, — сказал я прямо. Чейд всегда утверждал, что умение лгать — ключевой навык любого шпиона, и требовал, чтобы я практиковался в блефе. Может, она мне соврала, а на самом деле раскаивалась? Я отбросил эту мысль.

— Вы на меня сердитесь? — спросила она.

— Вовсе нет, — солгал я. — Я понимаю, что ты верна своей госпоже. Я не смог бы доверять тебе, будь иначе.

— Вам не кажется, что я должна быть предана вам больше, чем леди Янтарь? Я знаю вас дольше. Чейд был моим учителем. И велел слушать вас.

— Когда он вынужден был отказаться от опеки над тобой, ты выбрала нового опекуна. Будь верна леди Янтарь, — я сказал ей часть правды: — Мне спокойнее, когда рядом с ней человек, на которого она может положиться.

Она смотрела на свои руки и кивала. Славные руки. Умелые руки шпиона или убийцы. Я решился спросить:

— Как ты узнала о книгах?

— От Персиверанса. Не то чтобы он хотел поделиться секретом. Это случилось, когда вы сказали, что нам всем не помешало бы поднабраться знаний. Мы с Пером потом разговаривали об этом, и он сказал, что ему не нравится сидеть на месте и смотреть в книгу, чтобы научится читать. Он сказал, что у вас есть книга, написанная Пчелкой. Она показывала ему свои записи, и он узнал почерк. Он упомянул это, так как надеялся, что когда научится читать, то сможет прочесть записи своей подруги.

Я кивнул. Я не говорил парнишке о том, что это личные книги. Он спас один из дневников, когда наш лагерь разнес медведь. И он рассказал мне о них. Я не мог винить его за то, что он рассказал Спарк. Но все же я мог порицать Спарк за то, что она нашла книги в моей сумке и отнесла их Янтарь. Касалась ли она свечей Молли? Нашла ли колбы с Серебром в моих носках? Я ничего не сказал, но, думаю, она почувствовала упрек.

— Она сказала, где искать, и попросила забрать их. Что я должна была сделать?

— То, что сделала, — ответил я кратко. Я удивился, почему она разыскала меня и начала этот разговор. Я не упрекал её, моё отношение к ней не изменилось из-за того, что она отдала дневники Шуту. Тишина затянулась. Я усмирил жар своего гнева, и внезапно он превратился в мокрые угли, пропитанные безнадежностью нашей миссии. Какое это имеет значение? Рано или поздно Шут нашел бы способ получить книги. И теперь, когда это произошло, будет правильным, если он будет знать, что написано в дневнике снов Пчелки. Для меня не было никакого смысла злиться или обижаться, что Спарк способствовала этому. Но тем не менее…

Она откашлялась и сказала:

— Чейд говорил мне о секретах, об их могуществе, о том, что если больше одного человека знают тайну, она может стать опасностью, а не источником силы, — она помолчала и затем добавила: — Я уважаю чужие секреты. Хочу, чтобы вы это знали. Я умею держать при себе чужие тайны, которые нельзя раскрывать.

Я пристально посмотрел на неё. У Шута были секреты. Некоторые из них я знал. Может, она предлагала мне тайны Шута как компенсацию за кражу дневников Пчелки? Меня оскорбляло, что она думает, будто меня можно подкупить секретами моего друга. Вполне вероятно, я знал их, но даже если нет, у меня не было никакого желания узнать их вследствие предательства. Я нахмурился и отвернулся.

Некоторое время она молчала, затем продолжила размеренным тоном, голос звучал отстраненно:

— Я хочу, чтобы вы знали, я предана и вам тоже. Эта привязанность не такая сильная, какую я испытываю к леди Янтарь, но я знаю, что вы делали все возможное, чтобы позаботиться обо мне, когда лорд Чейд начал угасать. Я знаю, что вы приставили меня к леди Янтарь в равной степени ради нас обеих.

Я медленно кивнул, но вслух сказал:

— Лучший способ отблагодарить меня — хорошо служить леди Янтарь.

Она молча стояла рядом со мной, словно ожидала, что я скажу что-то ещё. Поскольку я этого не сделал, она добавила:

— Тишина хранит тайны, я понимаю.

Я продолжал вглядываться в воду. Она удалилась от меня так тихо, что только мой Уит дал мне знать, что я снова один.

В ясный безветренный день мы наткнулись на поселение Дождевых Чащоб. Берега реки не стали более гостеприимными. Деревья подобрались к самому краю воды, или, наверное, правильнее было бы сказать, разлившаяся река вторгалась на опушку леса. Деревья, свисавшие над водой, выглядели свежо, благодаря блестящим молодым листьям. Птицы с ярким оперением щебетали и боролись за места гнездования, что заставило меня глянуть вверх. Я уставился на самое большое гнездо, какое когда-либо видел, а затем разглядел, как из него вышел ребёнок и быстро прошел вдоль ветви к стволу. Я безмолвно смотрел, испугавшись, что из-за малейшего шума ребёнок может упасть. Большой Эйдер увидел направление моего взгляда и поднял руку в приветственном жесте. Из того, что оказалось висящей на дереве маленькой хижиной, выбрался мужчина и помахал рукой, прежде чем последовать за ребёнком.

— Это охотничья хижина? — спросил я Эйдера, и он уставился на меня, будто в моих словах не было смысла.

Мимо по палубе проходила Беллин.

— Нет, это дом. Народ Дождевых Чащоб вынужден строиться на деревьях, сухой земли нет. Их постройки маленькие и легкие. Иногда на одном дереве расположены пять или шесть маленьких комнат. Так безопаснее, чем делать один большой дом.

Она прошла мимо, увлеченная какой-то навигационной задачей, и оставила меня любоваться поселением, украшавшим деревья.

Я оставался на палубе до раннего вечера, привыкая находить глазами маленькие группы висящих жилищ. Когда стемнело, свет начал пробиваться сквозь хлипкие стены, и они засверкали, словно далекие фонари в верхушках деревьев. В ту ночь мы пришвартовались рядом с несколькими небольшими суденышками, и люди спустились с деревьев, чтобы узнать сплетни и поторговать. Кофе и сахар были самыми востребованными товарами, и они выменивали их в небольших количествах на свежесобранную зелень деревьев, из которой делают освежающий чай, и ожерелья из ярких раковин. Беллин подарила Спарк колье из ракушек и улыбнулась радости девушки.

— Мы близко к Трехогу, — сообщил нам Лефтрин за камбузным столиком тем вечером. — Вероятно, пройдем Кассарик утром и к полудню будем в Трехоге.

— Вы не будете останавливаться в Кассарике? — поинтересовался Персиверанс. — Я думал, драконы вылупились там.

— Это так, — Лефтрин нахмурился и сказал: — И это гнездо изменников, людей, которые предали путь торговцев и не понесли никакой ответственности, людей, которые укрывали тех, кто убил бы драконов за их кровь, кости и чешую. Мы дали им шанс оправдать себя и предать правосудию предателей. Они отказались. Ни одно судно драконьих торговцев не будет с ними торговать. До тех пор, пока Кандрал и его приспешники не предстанут перед судом.

Спарк побледнела. Я задумался, насколько хорошо она спрятала крохотный флакон драконьей крови, который стащила у Чейда, или Шут использовал его целиком. Я никогда не слышал, чтобы Лефтрин говорил так решительно. Однако Янтарь показалась мне спокойной, почти веселой, когда сказала:

— Я буду так рада снова увидеть Альтию и Брэшена. Или, полагаю, слово,которое я должна использовать теперь — встретить. Хотела бы я снова увидеть и Бойо.

Капитан Лефтрин на мгновение показался пораженным:

— Я забыл, что вы с ними знакомы. В любом случае, Бойо вы не увидите. Несколько лет назад он ушел, чтобы отслужить сезон-другой на Проказнице, но так и не вернулся. Проказница была вправе оставить его себе, но я знаю, что для Альтии и Брэшена было непросто решиться отпустить его. Он повзрослел и имеет право выбирать свой собственный путь. Он может носить фамилию Трелл, но по матери он Вестрит, и Проказница имеет право на него. Как и он на неё, хоть Пиратские Острова могут быть с этим и не согласны.

Он понизил голос:

— Совершенный не был рад его уходу. Он потребовал обмен. Он захотел, чтобы ему отдали его тезку, Парагона Ладлака. Он Ладлак по праву, но я слышал, что на Пиратских островах они зовут его Кеннитсоном, — Лефтрин почесал щетину на щеке. — Но, конечно, Кеннитсон — сын королевы Пиратских Островов, и она не захотела отпустить парня. Совершенный заявил, что его обманули. Он назвал это так, как видел — обмен заложниками, правда, быстро добавил, что его претензии на обоих более справедливы. Но королева Этта с Пиратских Островов все равно сказала: «Нет». До нас дошел слух, что Кеннитсон ухаживал за богатой дамой с Островов Пряностей и, возможно, женился на ней. Что ж, королеве Этте лучше поскорее женить его, если таково её намерение. Давно пора. И если он женится, то сомневаюсь, что когда-нибудь он отправится в плавание на палубе Совершенного. Корабль становится капризным или мрачным, когда говорят о них, поэтому лучше задавать меньше вопросов о Бойо.

— Не понимаю, — мягко сказал я, хотя, очевидно, Янтарь понимала.

Лефтрин заколебался:

— Ну, что ж… — он говорил медленно, словно выказывая доверие. — Альтия и Брэшен руководят на Совершенном, но в течение нескольких поколений он принадлежал семье Ладлак. Он был угнан, и какое-то время пират Игрот использовал его для грязной работы. Затопленный и разрушенный, он каким-то образом смог найти дорогу к пляжу Бингтауна. Потом его вытащили на берег, где он томился годами. Брэшен Трелл и семья Вестрит приобрели Совершенного, когда он был выброшенным на берег остовом. Его отремонтировали и спустили на воду, но он по-прежнему остается кораблем Ладлаков, и на какое-то время пират Ладлак вернул его. И умер на палубе Совершенного. Корабль хочет сына Кеннита. И Бойо тоже.

— А Альтия? — спросила Янтарь. — Она говорила — что думает по поводу сына Кеннита, который будет жить на борту Совершенного?

Лефтрин посмотрел на неё. Я почувствовал невысказанную историю, но он ответил только:

— Ещё один разговор, который лучше не вести на палубе Совершенного. Его больше не называют безумным кораблем, но я бы не стал испытывать его терпение. Или терпение Альтии. Разногласия относительно некоторых вещей имеют свои пределы.

Янтарь благодарно кивнула:

— Спасибо за предупреждение. Беспечные разговоры могут сильно навредить.

В эту ночь спать было невозможно. Все мысли были о следующей части нашего путешествия и новом корабле. Я углублялся в неизвестные мне края, и детей со мной было больше, чем хотелось бы.

— Персиверанс, я подумываю, спросить капитана Лефтрина, согласится ли он взять тебя юнгой. Ты вроде хорошо подходишь для этой профессии. Что думаешь?

После моих слов наступила тишина. Потом из темноты раздался встревоженный голос:

— Вы имеете в виду потом? Когда мы будем на пути домой?

— Нет, я имею в виду завтра.

Он понизил голос:

— Но я поклялся служить вам, сэр.

— Я могу освободить тебя от клятвы, помочь тебе ступить на более светлый и чистый путь, чем тот, которым должен следовать я.

Я слышал, как он глубоко вздохнул:

— Вы можете освободить меня от службы, сэр. В самом деле, если бы вы отказались от меня, я не смог бы больше претендовать на роль вашего помощника. Но только Пчелка может освободить меня от обещания отомстить за неё. Отзовите меня, если вы этого желаете, но я все равно должен следовать с вами до конца.

Я услышал, как Лант заворочался на своей койке. Я думал, что он спит, и, судя по голосу, сначала так и было.

— Даже не разговаривай со мной на эту тему, — предупредил он. — Я дал обещание отцу, и ты не можешь попросить меня нарушить его. Мы последуем за тобой, Фитц, до конца. Неважно, какой ценой.

Я ничего не ответил, но мой разум сразу же пришел в движение. Что Лант сможет посчитать за «конец»? Смогу ли я убедить его в том, что он выполнил обещание и может с честью вернуться в Баккип без меня? Я не считал безопасным отправлять Пера и Спарк на судне без сопровождения. Я мог бы сказать, что Дьютифул Скиллом призывает Ланта срочно вернуться к Чейду. Когда он узнает, что это была ложь, он будет в безопасности. Да. Я подтянул колени, поудобнее устраиваясь на маленькой койке, и закрыл глаза. Эта часть, по крайней мере, была решена. Маленькая, но убедительная ложь в Бингтауне, и я смогу отправить его домой. Оставалось найти способ избавиться от Персиверанса и Спарк.

Следующий день прошел так, как предсказывал Лефтрин. Экипаж начал прощаться с нами за завтраком.

— Ох, мне будет так не хватать вас на борту, — жаловалась Элис Янтарь.

Беллин оставила сережки-ракушки рядом с тарелкой Спарк. Строгому матросу девочка понравилась. Пер сам обошел членов экипажа, прощаясь.

Мы провели наши последние часы на крыше рубки, день был безветренным и совсем не холодным, если запахнуть плащ. Погода изменилась, и над рекой появилась полоса голубого неба. Скелли показала нам пляж, где вылупились драконы, а затем верхушки города Кассарик. Мы не останавливались, и Лефтрин не ответил ни на одно приветствие, которые нам оттуда кричали. На отрезке реки между Кассариком и Трехогом маленькие висящие жилища располагались так часто, как фрукты на плодоносном дереве, и я не понимал, где заканчивалось одно поселение и начиналось другое. Но в какой-то момент капитан начал отвечать приветственными жестами людям на верхушках деревьев.

Нам начали встречаться плавучие причалы, привязанные к стволам деревьев, и маленькие подплывающие к ним суда. Люди рыбачили, сидя на деревьях, нависающих над водой и опускающих свои ветви прямо в воду. Смоляной широко развернулся, чтобы обойти подвижные причалы. Меня очаровывали висячие дорожки и легкодоступные ветви, которые служили тропинками. Спарк сидела рядом со мной и Янтарь, указывая на деревья и изумляясь, как безрассудно некоторые дети бегали по ветвям, которые ей казались слишком узкими даже для аккуратной ходьбы.

— Доки Трехога только за следующим поворотом, — крикнула нам Скелли, когда проходила рядом с надстройкой.

Большой Эйдер вел Смоляного близко к плотно растущим деревьям. Течение замедлилось, и река стала мельче. Команда взялась за весла, чтобы сбавить скорость, а затем направить Смоляного. Меня поразило странное чувство, будто этой работой была занята не только команда с веслами. Корабль казался слишком отзывчивым. Когда я отметил это, Спарк сказала:

— Но ведь Смоляной — это живой корабль. Он помогает экипажу доставить его, куда требуется.

— Каким образом? — я был заинтригован.

Она усмехнулась:

— Вы бы последили за его пробуждением после ночной остановки, — на мой озадаченный взгляд она добавила: — И подумали о том, как лягушка гребет лапами.

Мы обогнули поворот, и с первым взглядом на Трехог я позабыл о «лапах» Смоляного. Это был старейший город Дождевых Чащоб. Величественные деревья, нависавшие над широкой серой рекой, украшали мостики, дорожки и дома всевозможных размеров. Болотистая подтопленная земля под ветвями древнего леса была непригодна для постоянного жилья. Город Трехог оказался почти полностью построен на ветвях деревьев, выстроившихся вдоль реки.

На низких и толстых деревьях были возведены жилища величиной с усадьбу. Они напомнили мне о домах Горного Королевства, где деревья тоже были неотъемлемой частью сооружений. Но эти не так хорошо вписывались в окружающие джунгли. Я мог бы с легкостью поверить, что шторм сорвал большой дом в Фарроу и выбросил его здесь. Все дома были построены из богатого дерева, со стеклянными окнами, и выглядели невероятно величественными и массивными. Я восхищался одним, который целиком был выстроен вокруг ствола одного огромного дерева, когда Скелли сказала:

— Это дом Хупрусов, семьи Рейна.

Я проанализировал вырисовывающуюся картину. Что ж. Он олицетворял собой богатство и значимость. Семья принадлежала к правящему классу задолго до того, как Рейн стал «королем» Кельсингры. Старинное богатство, воплощенное в выдержке древних опорных конструкций. Это надо запомнить. Так много полезной информации, которую я хотел донести до Баккипа. Когда доберусь до Бингтауна, я отправлю Дьютифулу несколько птиц. То, чем я хочу поделиться, не уместится в одной капсуле для сообщений.

— Посмотрите! Вы когда-нибудь видели такое? Он великолепен!

Крик Персиверанса заставил меня отвести взгляд от дерева вниз, к длинному причалу впереди нас. Вдоль него был пришвартован живой корабль. Паруса были спущены, он спокойно раскачивался у пирса. Серебристое дерево его корпуса говорило о том, что это не обычный корабль. В отличие от Смоляного, у этого живого корабля была вырезанная носовая фигура. Темная голова склонялась над мускулистой грудью, будто он дремал на своих скрещенных руках. Странная поза для носовой фигуры. Когда фигура подняла голову, у меня волосы встали дыбом.

— Он смотрит на нас! — воскликнула Спарк. — Ах, леди Янтарь, если бы вы могли это видеть. Он по-настоящему живой! Голова фигуры повернулась и смотрит на нас!

Я уставился на судно, разинув рот. Спарк и Персиверанс переводили взгляд с меня на корабль. Я потерял дар речи, но Лант произнес эти слова вслух:

— Милая Эда, Фитц, у него твое лицо, до кончика носа.

Янтарь откашлялась. Она сказала, затаив дыхание, пока мы шокировано молчали:

— Фитц. Пожалуйста. Я могу все объяснить.

Глава 11

В ПУТИ

Это мой самый страшный сон. Мне снится лоза, расходящаяся двумя ветвями. На одной из ветвей растут четыре свечи. Одна за другой они зажигаются, но их свет ничего не освещает. Зато ворона говорит:

«Вот четыре свечи — ждёт кроватка тебя.

Зажжены они — значит, мертво дитя.

Так горят — чтоб их ночь не сменила заря.

Волк и шут свои жизни потратили зря».

Затем на другой ветви вдруг загораются три свечи. Их свет почти ослепляет. И та же ворона говорит:

«Три огня ярче солнца, и станет светло,

Пламя их поглотит совершенное зло.

Гнев и слезы стрелой прямо к цели летят,

Но не знают они, что их живо дитя».

И тут у вороны внезапно появляется сломанная свеча. Она роняет свечу, а я подхватываю. Её голос звучит размеренно и жутко: «Дитя, зажги огонь. Сожги будущее и прошлое. Для этого ты родилась на свет».

Я проснулась, вся дрожа, выбралась из кровати и побежала в родительскую спальню. Мне хотелось поспать там, но мама отвела меня обратно, легла рядом и пела песню, пока я снова не смогла уснуть. Это приснилось мне, когда я была очень маленькой — я совсем недавно научилась выбираться из кровати самостоятельно. Но с тех пор не могу забыть этот сон и стихи вороны. Я рисую, как она держит сломанную пополам свечу, чьи кусочки повисли на жгутике фитиля.

Дневник снов Пчелки Видящей.

Лучшее, что было в нашем морском путешествии — это мучения Двалии от морской болезни. Мы вчетвером находились в крохотной каюте, где было всего две узкие койки. Двалия заняла одну из них и в последующие дни с неё не вставала. Ведро со рвотой и её пропитанная потом постель сильно воняли. В спертом воздухе этой каморки без окон запахи густели, как суп, день за днем все плотнее обволакивая нас.

Первые два дня путешествия морская болезнь не миновала и меня. Потом Двалия начала верещать, что от нашего шума и суеты ей становится только хуже, и приказала нам уйти. Я пошла за Винделиаром и Керфом. Мы миновали темное пространство между палубой и трюмом, где с балок свисали, тихонько покачиваясь, масляные фонари. Балки очерчивали изогнутые стены, а под потолком в центре были подвешены гамаки — некоторые пустые, а некоторые занятые. Там пахло смолой, маслом для ламп, потом и испорченной едой. Вслед за Керфом я поднялась по лестнице и вылезла из квадратного люка. На воздухе, где ветер холодил лицо, я сразу почувствовала себя лучше.

Как только мой желудок смирился с тем, что мир вокруг качало вверх-вниз и кренило во все стороны, я полностью выздоровела. Двалия понимала, что я никуда не денусь с корабля в открытом море, и думать о большем ей мешала болезнь. Кое-какую еду мы взяли с собой на палубу, но иногда ужинали вместе с остальными путешественниками. Здесь была кухня, которая называлась камбуз, а также столовая — кают-компания, где стоял длинный стол с бортиками, чтобы при качке тарелки и кружки не съезжали на пол. Пища была не хорошая и не плохая — после голодания я была рада просто тому, что могу регулярно есть.

Я старалась молчать, выполняла все нечастые распоряжения Двалии и внимательно наблюдала за любой мелочью на корабле и за моими двумя сопровождающими. Пусть их бдительность ослабнет, пусть думают, что я больше не сопротивляюсь. Я надеялась, что в следующем порту найду способ сбежать. Морской бриз, наполнявший наши паруса, все дальше и дальше уносил меня от дома. Минута за минутой, день за днем прежняя жизнь отдалялась от меня. Никто не мог меня спасти, никто даже не знал, где я. Если я хочу поспорить с судьбой, то должна рассчитывать только на себя. Вряд ли мне удастся добраться до Шести Герцогств, но, по крайней мере, я могла надеяться на свободную жизнь, пусть даже в каком-нибудь чужом порту за тридевять земель от дома.

Двалия велела Винделиару сделать нас «неинтересными» для членов команды и прочих пассажиров, и он поддерживал свои чары на нас. Никто не заговаривал с нами и не смотрел, как мы перемещаемся по кораблю. Большинство пассажиров были калсидийскими купцами, сопровождавшими свои грузы в пункты назначения. Изредка встречались торговцы из Бингтауна и Дождевых Чащоб, а некоторые были из Джамелии. Богатые сидели в своих каютах, а молодежь качалась в парусиновых гамаках. Были здесь и рабы, даже ценные. Я видела красивую женщину, которая двигалась с грацией и статью лошади чистых кровей, даром что носила ошейник и бледную татуировку возле носа. Интересно, была ли она когда-нибудь свободной? Видела и согбенного мужчину в годах, которого продали за стопку золотых монет. Он был ученым, знал шесть языков, на которых мог говорить, читать и писать. Он терпеливо стоял, пока хозяйка сторгуется, а затем склонился над бумагой и чернильницей, чуть ли не касаясь их носом, составляя расписку о собственной купле-продаже. Интересно, сколько ещё писанины выдержат его узловатые пальцы, и что станется с ним, когда он постареет ещё сильнее?

На корабле время течет иначе. День и ночь здесь носятся матросы, выполняя свои задания. Звон колокола делил сутки на смены и мешал мне высыпаться. Когда он трезвонил посреди ночи, я просыпалась на щербатом полу нашей каюты, вдыхая кислый запах болезни Двалии, и мечтала выбраться на палубу. Но поперек узенькой двери разлегся храпящий Керф. На верхней койке над Двалией бормотал во сне Винделиар.

Когда я спала, мне снились сны, подчас бурлящие и клокочущие. А когда пробуждалась, то старалась описать их на досках пола, отчаянно пытаясь очистить от них голову, ибо то были темные видения о смерти, крови и дыме пожарищ.

Несколько ночей спустя после начала этого морского путешествия я лежала на полу среди наших скудных пожитков и вдруг услышала, как Винделиар сквозь сон произнес: «Брат», вздохнул и глубже погрузился в сон. Я отважилась опустить стены, которые до сих пор держала, защищаясь от него, сосредоточила разум и ощупала его границы.

Там меня ждал сюрприз.

Даже во сне он держал поводок Керфа. Калсидиец вел себя покорно, словно дойная корова, что никак не вязалось с его воинским снаряжением и шрамами. Он не брал еду без разрешения и не бросал опасных взглядов на женщин, даже на вереницу рабынь, которых раз в день выводили на палубу подышать воздухом. Этой ночью я почувствовала, как Винделиар окутал его скукой, граничащей с отчаяньем, затуманившей все воспоминания о победах и радостях. Керф мог помнить только отупляющую беспрекословную обязанность изо дня в день выполнять приказы командира. А командиром для него была Двалия.

Я пыталась нащупать нить, которой Винделиар контролирует меня, но если она и существовала, то была слишком тонкой и не давала себя обнаружить. Вот чего я никак не ожидала найти — это туманный покров, которым была окутана Двалия.

Возможно, она сама попросила Винделиара об этом? Чтобы лучше спалось? Впрочем, не похоже на неё — желать чувствовать тошноту и все время оставаться в постели. Однажды она выплеснула на него свое отвращение, осыпая оскорблениями, а он сжался под напором её презрения. Случалось ли подобное раньше? Я тихонько изучила чары, наложенные на неё: она верит, что Винделиар справится с нами, что он раскаивается в своем кратком бунте, ведь он — её слуга, преданный ей до мозга костей. Он в силах управлять Керфом и скрывать меня от чужих глаз, пока она отдыхает. Я, затаив дыхание, обошла вокруг навеянного им тумана. Как далеко зашел он в своем тщательно скрытом неповиновении? Сможет ли она догадаться об этом, когда поправится?

Если он позволит ей поправиться! Я обдумала эту мысль. Так это он наводит на неё тошноту? Валяющаяся в постели Двалия больше не пинала нас, не раздавала оплеухи и затрещины. Не начал ли он противиться ей? Если он больше не служил Двалии, если хотел освободиться, могу ли я этому поспособствовать? Переманить его на свою сторону? Сбежать, отправиться домой?

В тот миг, когда эта мысль посетила меня, я как можно быстрее воздвигла обратно свои стены. Он не должен знать, что мне стало что-то известно, и тем более — какие я питаю надежды. Как мне завоевать его? Чего он жаждет?

— Брат, — мой голос прозвучал не громче шепота.

Его шумное дыхание на мгновенье сбилось, затем снова вошло в свой ритм. Я боролась сама с собой — не сделаю ли я этим свое положение ещё хуже?

— Брат, я не могу уснуть.

Его храп прекратился. После долгого молчания он удивленно произнес:

— Ты назвала меня «брат»!

— Как ты — меня, — ответила я. Что это могло значить для него? Я должна быть очень осторожной в этой игре.

— Мне снилось, что я зову тебя братом, а ты — отзываешься и тоже называешь меня братом, — он повернул голову, не поднимая её с подушки, которой ему служила свернутая одежда, и с грустью продолжил: — Но все остальное здесь совсем не похоже на мой сон. Мой единственный сон.

— Твой сон?

— Да, — подтвердил он и со стыдливой гордостью добавил: — Такой никому больше не снится, только мне.

— Разве кто-то может увидеть то, что тебе снится?

— Ты так мало понимаешь в снах. Многие Белые видят одни и те же сны. Если что-то снится большому числу Белых, значит, это важно для Пути! Если сон был увиден лишь однажды, значит, скорее всего, его события не произойдут, разве что кто-то смелый не постарается как следует ради этого, чтобы через другие сны отыскать нужный путь. Так сделала для меня Двалия.

Двалия зашевелилась на своей койке, приведя меня в ужас. Наверняка она проснулась! Старая змея никогда по-настоящему не спит. Она слышала наше перешептывание и теперь похоронит мой план ещё до того, как я его до конца обдумаю!

И тут я почувствовала — глубокий и сладостный сон опустился на меня, как пушистое одеяло, теплое, но не удушающее, мышцы расслабились, ушла головная боль, больше не подпитываемая зловонием каюты. Я едва не поддалась ему, несмотря на собственные стены. Как же, должно быть, сильно это подействовало на Двалию, и досталось ли Керфу? Сказать ли Винделиару, что мне известно, что он творит? Может, пригрозить, что я все расскажу Двалии, если он не согласится помочь мне?

— Ты чувствуешь, что я делаю, и защищаешься от этого.

— Да, — призналась я, отрицать было бы бессмысленно. Я ждала, что ещё он скажет, но он молчал. Раньше я считала его туповатым, но сейчас подумала — возможно, в своем молчании он обдумывает собственную стратегию. Что бы такого придумать, чтобы он разговорился? — Расскажи мне о своем сне.

Он повернулся на бок. По звуку голоса можно было определить, что его лицо обращено ко мне. До меня донесся шепот:

— Каждое утро Самисаль требовал приносить бумагу и кисть. Мы с ним дважды братья — наши родители были братом и сестрой, и их родители — тоже. Иногда я притворялся, что видел во сне то же самое, что и он. Но меня всегда обзывали лжецом, понятное дело. Так вышло, что Самисаль видел сон за сном, а я — только один-единственный. Даже моя сестра-близнец Оддэсса, от рождения такой же уродец, как и я, — и то видела сны. У меня же был всего один. Бесполезный Винделиар.

Братьев женили на сестрах? Ну и жуткая у него родословная, впрочем, в том нет его вины. Я сдержала свое удивление и спросила только:

— Но один у тебя все-таки был?

— Да. Мне снилось, что я нашел тебя. В день, выбеленный снегом, я позвал тебя: «Брат!», и ты пошла со мной.

— Значит, сон сбылся.

— Сны не «сбываются», — поправил он. — Если сон лежит на истинном Пути, мы просто отправляемся ему навстречу. Четверо ведают Путь. Они отыскивают верные сны и посылают Служителей творить Путь для этого мира. Наткнуться на сюжет из сна — все равно что встретить веху с указателем на дороге, которая подтверждает, что идешь верным Путем.

— Понятно, — сказала я, хотя ничего не поняла. — Значит, нас свел вместе твой сон?

— Нет, — печально признался он. — Моё сновидение — всего лишь крошечный сон. Краткий эпизод, не такой уж и важный, как говорит Двалия. Я не должен считать себя значимым. У многих сны были куда лучше моего, так что те, кто сортирует и упорядочивает сны — Коллаторы, узнали, куда нам следует отправиться и что сделать, чтобы творить истинный Путь.

— И все эти сны утверждали, что я мальчик? — это я спросила из чистого любопытства.

— Не знаю. Большинство называли тебя сыном, либо вообще не уточняли твою сущность. В моем сне ты была моим братом, — я услышала, как он почесывается. — Так что Двалия права, мой сон мелок и не слишком точен, — он говорил, словно обиженный ребёнок, жаждущий, чтобы кто-то стал убеждать его в обратном.

— Но ты увидел меня и действительно назвал «братом». Кому-нибудь снилось то же самое?

Не знала я, что молчание может быть медленным, но у него оно было именно таким. С победным удовлетворением он ответил:

— Нет, это не снилось больше никому.

— Значит, по-видимому, ты единственный, кто мог найти меня, брат. Ведь никто иной больше не мог воплотить этот сон?

— Да-а-а-а, — отозвался он, смакуя это слово.

Пауза молчания казалась абсолютной необходимостью. Пусть Винделиар осознает, что владеет кое-чем, о чем раньше не догадывался. Я подождала, сколько смогла, а потом спросила:

— Значит, чтобы сон воплотился и подтвердил Путь, обязательно нужен был ты. Но зачем понадобилась именно я?

— Потому что ты и есть тот самый Нежданный Сын, о ком было столько снов.

— Ты уверен в этом? Алария и Реппин сомневались.

— Это точно ты! Наверняка ты, — в его голосе было больше отчаяния, чем уверенности.

В день нашей первой встречи он назвал меня Нежданным Сыном. Я решила копнуть чуть глубже:

— Значит, в твоем сне ты единственный нашел Нежданного Сына, и тот оказался мной.

— Мне снилось… — он затих. — Мне снилось, что я нашел тебя. Двалии требовалось отыскать Нежданного Сына, — теперь в нем говорили сразу страх и злость: — Я бы не нашел тебя, если бы она его не разыскивала. Она велела мне поискать его, и я нашел тебя и узнал, как в моем сне! Значит, ты и есть Нежданный Сын, — Винделиар фыркнул, недовольный тем, что я сомневалась в его словах.

Он сам видел изъян в своей логике. В темноте я не могла ничего прочитать на его лице и заговорила мягко, чтобы не разозлить его:

— Но как, каким образом, ты знаешь об этом, а я — нет?

— Я знаю, что видел тебя во сне, и знаю, что нашел тебя. Во мне не так-то уж много крови Белого. Кое-кто высмеивает меня и утверждает, что её во мне вообще нет. Но если мне суждено было, как Белому, совершить единственную вещь в жизни — то это найти тебя. Что я и сделал, — в его словах, в конечном счете, возобладало удовлетворение. Тут он зевнул и уже перестал четко выговаривать окончания: — Когда я иду по Пути, я чувствую это. Это приятное чувство. Безопасность. Ты не истинный сновидец, откуда тебе знать такие вещи, — он вздохнул. — Непонятно мне, в чем тут смысл. Во всех снах, которые мне цитировали, Нежданный Сын — точка колебания весов. За ним — все оборачивается либо порядком, либо хаосом. С одной стороны, ты направила нас на ложный путь. Но создаваемое Нежданным Сыном расхождение может нести ужасные разрушения. Или чудесные блага. Путь, который создала ты, может вести нас в тысячу разных будущих, недоступных больше никому… — его голос почти утих. Он вздохнул: — Теперь надо спать, брат. Днем я не могу отдыхать. Единственная возможность — когда Керф спит.

— Тогда отдыхай, брат.

Я лежала тихо и всю оставшуюся ночь почти не спала и строила планы, соединяя вместе драгоценные крохи узнанного. Винделиар использовал свою силу против Двалии. Он устает от того, что держит в узде Керфа. Он считает, что я очень важна — и Двалия, по всей видимости, тоже так считает. Но верит ли она до сих пор, что я и есть Нежданный Сын? Парой добрых слов я взбодрила Винделиара — если продолжить в том же духе, станет ли он моим союзником? Надежда моя была хрупка. Если Винделиар захочет помочь мне, мы с ним можем сбежать от Двалии в следующем порту. Его магия сильно облегчит моё путешествие домой. При мысли о том, как я еду по тележной дороге в Ивовый Лес, я улыбнулась. Персиверанс придет меня встречать. А может, и отец тоже, и Ревел откроет дверь и спустится к…

Хотя… нет, Ревел мертв. Конюшни сгорели. Писарь Лант тоже мертв, как, вероятно, и Пер. Опять же интересно, выжила ли Шун и добралась ли до дома? Она оказалась гораздо крепче, чем я себе представляла. Если у неё получилось, расскажет ли она нашим, что меня забрали через камень? И если да, то бросятся ли они на поиски? Моё сердце встрепенулось надеждой — отец ведь знает, как путешествовать через камни. Конечно, он отправится за мной!

Я сжалась калачиком на полу. Тревожная мысль не давала покоя: догадается ли он, что мы вошли в камень второй раз? Я почувствовала запах маминой свечи у себя за пазухой, и на какую-то минуту он успокоил меня. Но затем нахлынула трепещущая уверенность: свеча нашлась, потому что отец принес её туда. Шун добралась домой, рассказала, куда меня забрали, и, значит, он уже отправился за мной. Только каким-то образом мы разминулись с ним в камне. Он уронил свечу — уронил и не нагнулся поднять? Я вспомнила разбросанные вещи, изодранную на лоскуты палатку. Медвежьи экскременты! На него напал зверь? И он погиб? Не лежат ли там во мху под деревьями его обглоданные кости?

Я позвала Волка-Отца:

Если бы мой отец умер, ты бы почувствовал?

Ответа не было. Я сжалась в комок за своими стенами. Если мой отец мертв, значит, никто не придет и не спасет меня. Никогда. И кошмары о том, кем я могу стать, сбудутся.

Если я не спасусь сама.

Глава 12

ЖИВОЙ КОРАБЛЬ «СОВЕРШЕННЫЙ»

Поколениями секрет создания живых кораблей был известен только избранным торговым семьям. К концу калсидийской войны, с появлением дракона Тинтальи, некоторые вещи стало невозможно скрыть. За последнее десятилетие парадокс живого корабля, верного семье, создавшей его путем уничтожения существа, которым он мог стать, стал ещё более очевиден.

Создание живого корабля начинается с кокона дракона. Когда жители Дождевых Чащоб впервые обнаружили массивные колоды необычного дерева, они не имели представления, что это драконьи коконы. «Колоды» хранились в руинах, лежащих под городом Трехог, в зале со стеклянной крышей. Нашедшие их полагали, что это особо ценные части экзотического дерева. В тот момент в Дождевых Чащобах особенно отчаянно нуждались в материале, который не поддается кислотным водам реки Дождевых Чащоб. Независимо от того, насколько хорошо были смазаны корпуса традиционных кораблей, они несли огромный ущерб от пребывания в речных водах, а во времена белых наводнений, когда река становилась особенно кислотной, некоторые суда просто растворялись, оставляя груз и пассажиров в смертоносной воде. «Дерево», найденное в заброшенных поселениях Элдерлингов, оказалось именно тем, что было нужно. Диводрево, как его назвали, доказало, что оно идеально подходит для кораблестроения, так как стойко к речной кислоте.

Только корабли, созданные из этого материала, могли многократно совершать путешествия кислотными водами реки Дождевых Чащоб. Эти широко востребованные суда стали существенным преимуществом для торговцев артефактами Элдерлингов, которые теперь могли быть доставлены из древних городов в поселения Дождевых Чащоб и проданы по непомерным ценам по всему миру.

Прошло несколько поколений, прежде чем первая носовая фигура живого корабля «проснулась». Строители и судовладельцы были поражены. Золотой Рассвет был первой ожившей фигурой. Разговоры с ним вскоре дали понять, что корабль впитывает воспоминания тех, кто живет на нем, в особенности капитанов и семьи, к которой он испытывает отдельную привязанность. Знания корабля позволяли ему не сходить с курса, управляться с любой погодой и сообщать о необходимости ремонта. Подобные корабли стали практически бесценными.

Те, кто разрезал «колоды» на части, должны были понять, что это не было деревом. В середине каждой колоды они наверняка нашли наполовину сформированных драконов. Даже если они не были способны понять, кем те были, бесспорно они догадывались, что это некогда были живые существа. Это был наистрожайший секрет, который семьи не раскрывали никому, кроме кровных родственников. Считается, что перед появлением из диводрева дракона Тинтальи живые корабли сами не осознавали своей связи с драконами.

О живых кораблях Бингтауна, торговец

Колдра Редвинд.

Я стоял на палубе Смоляного и не мог оторвать взгляд от носовой фигуры Совершенного. Моё лицо. И топор, ремнями привязанный к его груди. Лант и Персиверанс замерли. Спарк прошептала:

— Он смотрит на нас.

Он действительно смотрел, и фигура пришвартованного судна выглядела настолько же оскорбленной, насколько чувствовал себя и я. Совершенный имел почти абсолютное сходство со мной.

— Я не верю, что ты сможешь объяснить это.

— Я могу, — уверила меня Янтарь. — Но не сейчас, позже. Наедине. Обещаю.

Я не ответил. Пока расстояние между кораблями сокращалось, команда Смоляного занялась своими обязанностями, замедляя ход и проворно направляя корабль ближе к берегу. Трехог был оживленным торговым центром, и на пристани обычно не оставалось свободного места. Экипажи взяли обычай швартоваться к другим причаленным суднам и достигали берега по палубам других кораблей. Я предполагал, что также сделаем и мы. Рядом с Совершенным было немного пространства, хотя оно казалось слишком маленьким, чтобы вместить Смоляного. Когда мы приблизились к Совершенному, он ответил на мой взгляд, сердито нахмурившись.

— Почему у него голубые глаза? — подумал я вслух. Мои были темными.

На лице Янтарь появилась странная сентиментальная улыбка. Она сложила руки груди, словно бабушка, увидевшая любимого внука.

— Совершенный выбрал их, — любовно сказала она. — У многих Ладлаков, включая Кеннита, голубые глаза. Ладлаки изначально были его семьей. Фитц, я сделала его лицо, точнее, переделала. Он был ослеплен, его глаза были вырублены топором. И он нес на себе метку своего мучителя. …О, это долгая и ужасная история. Когда я вырезала его лицо, он хотел, чтобы я сделала его глаза закрытыми. Какое-то время он отказывался их открывать, а когда открыл, они оказались голубыми.

— Почему моё лицо? — потребовал я. Мы приближались к берегу.

— Позже, — тихо попросила она.

Я еле расслышал её среди криков команды и отдаваемых приказов. Смоляной подходил к Совершенному, и команда усердно работала. Мы с моими четырьмя спутниками, чтобы не мешать, стояли над рубкой и смотрели. Один из матросов ловко греб веслом, чтобы держать нас против течения, пока остальные управлялись с мачтами, не давая Смоляному резко врезаться в палубу. На двух пришвартованных поблизости судах команда взволнованно наблюдала за нами, готовая в любой момент помешать возможному столкновению. Однако Смоляной вошел гладко, будто меч в ножны. Скалли спрыгнула с палубы Смоляного на причал, поймала швартовый конец, быстро обвязала его вокруг пала и поспешила вниз по пристани к следующему швартову.

Наша приземистая речная баржа резко контрастировала с высоким морским кораблём. Низкая посадка Смоляного позволяла ему путешествовать по рекам, где не может пройти корабль с высоким килем вроде Совершенного, созданного для глубоких вод и высоких волн. Рядом с ним наше судно казалось карликом. Носовая фигура размером в несколько раз больше человеческой смотрела на нас сверху вниз. Его взгляд внезапно переметнулся с меня на стоявшую рядом женщину и его осуждающая хмурость сменилась недоверчивой улыбкой.

— Янтарь! Ты ли это? Где тебя носило последние двадцать с лишним-то лет?

Он протянул к ней свои огромные руки, и будь мы немного ближе, наверное, он поднял бы её с палубы Смоляного. Она подняла вытянутые руки навстречу, будто предлагая объятие.

— На краю света, друг мой. На краю света! Как же хорошо снова услышать твой голос.

— Но не увидеть меня — твои глаза слепы. Кто сделал это с тобой? — участие в его голосе сливалось с гневом.

— Слепы, как некогда твои. Это долгая история, друг, и я обещаю, что расскажу её.

— А как же! Кто это с тобой? — мне показалось, что в этом прозвучали обвинительные нотки.

— Мои друзья из Бакка в Шести Герцогствах. Позволь мне приберечь эту историю, пока мы не окажемся у тебя на борту. Кричать на пристани — это не дельный разговор.

— Согласна! — крикнула маленькая темноволосая женщина, опиравшаяся на поручни Совершенного. Белые зубы выделялись на её обветренном загорелом лице. — Добро пожаловать на борт. Лефтрин и Элис перенесут ваши вещи и потом, надеюсь, присоединятся к нам за бокалом. Янтарь, как я рада встрече! Я не сразу поверила, когда птицы принесли новости. Добро пожаловать! — она перевела взгляд на меня, и её улыбка стала ещё шире. — С нетерпением жду знакомства с человеком, который разделяет лицо с нашим кораблем! — после этого она удалилась.

Эти слова стерли улыбку с лица Совершенного, и он скрестил руки на груди. Он повернул голову и краем глаза посмотрел на Янтарь. Она слегка улыбнулась мне:

— Это Альтия Вестрит, тетка королевы Малты. Она или капитан, или старпом на Совершенном, смотря кого спрашивать, — она повернулась ко мне. — Тебе она понравится, и Брэшен Трелл тоже.

Швартовка и выгрузка проходили медленно и требовали скрупулезности. Капитан Лефтрин приказал спустись трап, лишь удостоверившись в надежном положении корабля. Он велел перенести наши пожитки на Совершенный. Тогда они с Элис сопроводили нашу небольшую компанию вниз по сходням, через пристань к веревочному трапу, свисавшему с релингов Совершенного. Лефтрин вел, Лант с Персиверансом следовали сразу за ним. Больше проблем с подъемом на корабль возникло у Спарк, так как ей мешали юбки. Я держал трап натянутым и ждал, чтобы поднялась Янтарь.

— Нет нужды, — объявила фигура.

Она ловко повернулась, наклонилась вниз к Янтарь и вытянула руки.

— Фигура тянется к тебе. Осторожно! — тихо предупредил я её.

Она не понизила голос:

— Мне не нужно предостережений среди старых друзей. Направь меня, Фитц.

Я неохотно выполнил её просьбу и невольно задержал дыхание, когда фигура обхватила её руками поперек груди, будто ребёнка. Я стоял и смотрел, как Совершенный поднимает её в своих огромных руках. Они были цвета человеческих, потемневшие от долгих дней под солнцем, но ещё можно было различить структуру диводрева, из которого они были вырезаны. Из всей магии Элдерлингов живые фигуры больше всего поражали меня и одновременно вызывали наибольшее беспокойство. Я мог понять дракона — это существо из плоти и крови, с теми же нуждами и аппетитами любого животного. Но корабль из живого дерева, который мог двигаться и говорить, и, судя по всему, думать, но не нуждался ни в еде, ни в воде, ни в спаривании, ни в потомстве? Как можно предсказать действия или желания такого существа?

В одиночестве оставшись на пристани, я слышал голос Янтарь, но она разговаривала с фигурой тихо, и я не различал слов. Он держал её, словно куклу, и сосредоточенно смотрел ей в лицо. Будучи ослепленным раньше, он сочувствовал ей? Может ли корабль, вырезанный из драконьего кокона, сочувствовать? Не впервые я столкнулся с осознанием того, какой же малой частью своей жизни Шут делился со мной. Здесь его знали как Янтарь, умную сильную женщину, которая отдала состояние, чтобы восстановить Бингтаун и помочь бывшим рабам построить новую жизнь в Дождевых Чащобах. В этой части нашего путешествия она та, кем должна быть. Янтарь. Женщина, все ещё остававшаяся для меня незнакомкой.

— Фитц? — Лант склонился через леера Совершенного. — Ты идешь?

— Да.

Я взобрался по веревочному трапу, что оказалось намного сложнее ожидаемого, и ступил на палубу Совершенного. По ощущениям он был не таким, как Смоляной, а ближе к человеку. Уитом и Скиллом я чувствовал его как живое существо. Сейчас, пока его внимание было сосредоточено на Янтарь, я мог осмотреться.

Прошло долгое время с тех пор, как я в последний раз был на столь большом корабле. Я вспомнил о путешествии на Внешние Острова и затянувшейся морской болезни Олуха. Вот это был опыт, который мне никогда не хотелось бы повторить! Совершенный был меньше и изящнее того корабля, и я подозревал, что лучше пригоден для плавания. Он был очень ухожен. Палубы сверкали чистотой, тросы аккуратно сложены, а команда чем-то занята, даже в то время, когда корабль стоял пришвартованным.

— Где Спарк и Персиверанс? — спросил я Ланта.

— Осматриваются с разрешения капитана Брэшена. Нас же пригласили присоединиться к капитану и леди Альтие в их каюте, чтобы перекусить и переговорить.

Я посмотрел в сторону носа, где Совершенный по-прежнему держал Янтарь. Мне не хотелось оставлять её буквально в хватке корабля, и также не хотелось оскорбить людей, которые предложили нам бесплатно добраться до Бингтауна. Нам предстояло долгое путешествие вниз по реке Дождевых Чащоб, а потом вдоль ненадежной зыбучей линии Проклятых Берегов вплоть до Торговой бухты. Я предпочитал оставаться со всеми в хороших отношениях. Но сомневался в том, что Шут будет помнить об осторожности в присутствии фигуры. Очевидно, Янтарь давно приняла решение доверять ему.

— Фитц? — подтолкнул меня локтем Лант.

— Иду.

Я ещё раз глянул на Янтарь. Я видел её лицо, но не его. Ветер с реки развевал её юбки и трепал волосы, выбившиеся из-под платка. Она улыбалась его словам. Её руки свободно лежали поверх его ладоней, будто на подлокотниках удобного кресла. Я решил поверить её инстинктам и последовал за Лантом.

Дверь в капитанскую каюту была открыта, и, уже подходя, я услышал оживленные голоса. Спарк над чем-то смеялась. Мы вошли и увидели, что Лефтрин держит Пера за шкирку так, что его ноги еле касаются пола.

— Он плут и умом не блещет, проследи, чтобы ему дали побольше работы! — объявил он.

Только мои мышцы напряглись, Лефтрин засмеялся и подтолкнул мальчика к крепко сложенному мужчине средних лет. Мужчина придержал мальчика за плечо и ухмыльнулся в ответ, показывая белоснежные зубы, окруженные аккуратно подстриженной бородой. Он хлопнул Пера по спине.

— Мы называем это «управляться с такелажем», и да, этому можно научиться, но только если Клеф, Альтия или я разрешим. Мы скажем, когда ты понадобишься сверху и что именно ты должен делать, — мужчина глянул на Лефтрина. — Он знает какие-нибудь узлы?

— Несколько, — вклинился я в разговор. Я поймал себя на том, что улыбаюсь капитану Треллу.

— О, больше чем несколько, — возразил Лефтрин. — Он работал с Беллин вечерами, когда вы запирались со своей леди. Мы дали ему хорошую основу для того, чтобы стать матросом. Но Трелл прав, парень. Если ты полезешь на ванты, в первые разы иди с кем-то знающим и слушай! Слушай без возражений и делай без возражений, только то, что тебе сказано. Ты понял меня?

— Да, сэр, — Пер ухмылялся то одному, то другому капитану. Будь он щенком, он бы завилял хвостиком. Я гордился им, но ещё и немного ревновал.

Трелл подошел ко мне и протянул руку. Мы обменялись торговым рукопожатием. Его темные глаза встретились с моими, во взгляде читалась откровенность.

— У меня никогда не было на борту принца, но Лефтрин говорит, что с вами легко. Мы сделаем все, что в наших силах, но Совершенный — корабль, и мы живем по его законам.

— Уверяю, я не великая знать. Я провел доброе количество времени, выгребая веслом на Руриске во время войны Красных Кораблей, все мои принадлежности помещались под скамьёй, и она же обычно служила мне и спальным местом.

— Ага, значит, вы справитесь. Я хочу представить вам Альтию Вестрит. Я пытался сделать её Трелл, но она настаивает на своем. Упрямство — главная черта женщин в её семье, но вы, должно быть, знаете, раз уже встречали Малту.

Альтия сидела за столом, где стоял большой котелок, исходящий паром, чашки и блюдо с небольшими лепешками. Котелок был создан Элдерлингами, с блестящей металлической отделкой и орнаментом в виде змей. Нет. Это не просто змеи, а морские змеи, так как рядом нарисованы ещё и маленькие рыбки. Лепешки были начинены семенами и кусочками ярких розовых фруктов. Альтия привстала и наклонилась над столом, чтобы пожать мне руку.

— Не обращайте внимания на него. Хотя, моей племяннице досталось даже слишком много этого вестритского характера, как мы его называем.

Мозоли на её руке потерлись о мои. Её улыбка отражалась морщинками в уголках глаз. Темные волосы, тронутыесединой, были забраны назад и заплетены в тугую косу, которая спадала ниже поясницы. У неё была мужская хватка, и я понимал, что она оценивала меня, как и я её. Она снова села и сказала:

— Что ж. Странное удовольствие — видеть мужчину с лицом моего корабля, хотя, бесспорно, вы считаете иначе. Пожалуйста, садитесь за стол, выпейте кофе и расскажите мне, каково было увидеть фигуру, вырезанную Янтарь в честь мужчины, которому принадлежало её сердце.

Тишина, последовавшая за очень неловким заявлением, по-своему шумна. Клянусь, я слышал, как Лант задержал дыхание, и буквально почувствовал, как Спарк и Персиверанс уставились на меня широко раскрытыми глазами.

Я попытался поспешно перевести разговор:

— Для начала, кофе было бы кстати! Пусть и весна, но ветер с реки пробирает прямо до костей.

Она ухмыльнулась:

— Ты не знал, что она вырезала твое лицо кораблю, не так ли?

Становилась ли честность опасной привычкой? Что бы подумал Чейд? Я позволил себе смущенный смешок и признал:

— До очень недавнего времени, — нет.

— О, Са, — пробормотала Альтия, а Брэшен выдал приглушенный смешок, который больше не мог сдерживать.

Я услышал тонкий возглас за спиной и, повернувшись, увидел, что к нам присоединилась Элис.

— О, что же делают с нами наши женщины! — воскликнул Брэшен и подошел похлопать меня по плечу. — Садись, садись, Альтия нальет. Ещё есть бренди, спорим, оно согревает немного лучше! Элис! Лорд Лант! Садитесь к нам. И если я приглашу сюда ваших слуг, то сильно нарушу этикет? Вам стоит прямо говорить мне о таких вещах.

— Подобные путешествия сами по себе очень быстро нарушают протокол. Персиверанс и Спарк, хотите присоединиться к нам за чашкой кофе?

Персиверанс скорчил гримасу, прежде совладеть со своей мимикой:

— Нет, сэр, но я все равно очень благодарен. Я бы хотел пойти осмотреться на корабле, если можно.

— Пожалуйста! — в унисон ответили Альтия и Брэшен.

Тогда Брэшен повернулся ко мне и добавил:

— Только если твой хозяин не против.

— Конечно нет. Пер, если кто-то скажет тебе не путаться под ногами, живо отходи.

— Хорошо.

Он уже был на полпути к двери, когда заговорила Спарк:

— Я бы хотела, — начала она и запнулась. Её щеки покраснели.

Все взрослые смотрели на неё. Элис улыбнулась:

— Дорогая, просто скажи.

Она открыла рот и сказала голосом подчиненной:

— Мне нужно заняться распаковкой вещей леди Янтарь.

— Или, — предложила Элис, — пойти осмотреться на палубе с Пером. Нет ничего плохого в том, чтобы интересоваться кораблем. От Дождевых Чащоб до Бингтауна женщины уже не первое время стоят наравне с мужчинами. Даже если некоторые периодически об этом забывают, — она улыбнулась мне. — Когда вы были заняты, Спарк задавала нам с Беллин много вопросов о Смоляном. Она быстро учится, и уверяю, нет ничего плохого, чтобы девочка разбиралась в большем, нежели шитье и ленты.

Я встал на защиту Шести Герцогств:

— Уверяю, в Шести Герцогствах мы нисколько не ограничиваем своих женщин. Они и менестрели, и стражницы, писари, охотницы, и кто угодно, кем им захочется быть.

Спарк снова обрела дар речи:

— Я не просила разрешения. То есть, это тоже, но я ещё хотела уточнить, не оскорбит ли вас, если на время пребывания на корабле я буду носить штаны? Я тоже хочу лазить на мачты, а в юбках нелегко было даже подняться на корабль.

На лице Персиверанса появилось странное выражение. Он остановился, держась за дверную ручку, и посмотрел на Спарк так, будто она на его глазах превратилась в кошку.

Альтия встала и расправила свои поношенные штаны.

— Думаю, на корабле найдется немного мальчишеской одежды для тебя.

Спарк ухмыльнулась, и внезапно я увидел в ней Эша:

— У меня есть своя, если только никто не будет против, если я буду её носить.

— Никто даже не заметит. Я в самом деле не представляю, как Элис удается всегда быть леди в широких юбках.

Альтия улыбнулась своей подруге, а потом кивнула Спарк:

— Беги, найди свою одежду. Все вещи должны быть уже на борту в ваших каютах. Мы — судно больше Смоляного, но рассчитанное на груз, а не на пассажиров. Я поместила принца Фитца Чивэла и леди Янтарь в ту же каюту, где когда-то она жила со мной и Йек. Лорд Лант, Клеф предложил вам разделить каюту с ним. Он уступает койку, а себе повесит гамак. Пер будет под палубой с командой, — она бросила на меня извиняющийся взгляд. — Пока что мы поместили вашу служанку к вам с Янтарь, но…

— На самом деле, я не против гамака под палубой вместе с Персиверансом. Это все лучше, чем спать на открытом воздухе.

— О, нет, мы можем все устроить. Нет необходимости разлучать вас с вашей леди, — вмешался Брэшен.

Пока я пытался найтись, что ответить, мы вернулись к неловкой тишине. Её нарушил громкий крик, от которого содрогнулся весь корабль:

— Аль-тиии-я!

— Совершенный, — пояснила она, что было излишним. — Пойду, посмотрю, чего он хочет. Не ждите меня, угощайтесь кофе с лепешками. Брэшен, проводишь всех к их каютам?

— Конечно.

— Боюсь, нам уже пора, — отозвалась Элис, держа за руку Лефтрина. — Груз ждёт. Нужно все подсчитать, когда товар окажется на борту и перейдет под ответственность Лефтрина. Нельзя допустить задержки. Молодые фруктовые деревья из Бингтауна в кадках с землей и утята с гусятами. Думаю, мы пожалеем, что взяли их на борт, но это вряд ли хуже, чем овцы. Прощайте! Спасибо за компанию.

Все торопливо обменялись пожеланиями, и они ушли.

После того, как вышла Альтия, Трелл тихо сказал:

— Наш корабль не в себе в последнее время. Мой сын сейчас служит на борту другого судна — Проказницы семьи Вестритов. Совершенный очень скучает. Иногда он как избалованный ребёнок. Если он скажет что-то необычное, сообщи мне.

Он выглядел обеспокоенно, и я сделал все возможное, чтобы не выдать свою тревогу, размышляя, какую же истерику может закатить живой корабль. Избегая моего взгляда, он добавил:

— Позвольте пока показать, что да как вокруг. Котелок сохранит тепло.

Когда мы выходили из каюты, Лант поднял брови, и я пожал плечами в ответ.

Брэшен передал Пера матросу по имени Клеф. Возле носа у него была старая татуировка раба, а вдоль спины свисала длинная просаленная коса.

— Твои вещи внизу, — сказал он Перу с отголоском почти исчезнувшего иностранного акцента.

Они удалились вместе, и я улыбнулся, заметив, что Пер подсознательно копирует походку моряка. Лант пошел вслед за ними. Брэшен провел меня и Спарк в каюту, которая преимущественно была занята багажом Янтарь и Спарк. Мои собственные узелки казались маленькими по сравнению с их разбухшими сумками. Мне стало интересно, нашли ли они новую одежду в Кельсингре, и как нам предстоит нести эти пожитки за спинами, когда придет время. Моя небольшая сумка, в которой хранились книги Пчелки и свечи Молли, успешно перебралась на Совершенный, а с ней и кирпич Элдерлингов. Я приподнял его, зная, что под аккуратно запакованными котелками Чейда в мою рубашку ещё были завернуты тяжелые стеклянные емкости со Скиллом. Браслет забрала себе Янтарь.

Спарк сразу же принялась рыться в своей сумке, словно собака в поисках желанной кости. Мы оставили её одну.

По дороге к носу корабля Трелл представил меня команде. Кто-то кивнул, кто-то улыбнулся, но никто не оставил свои занятия. Китл, Корд, Тван, Хафф, Ант, Джок, Кипрос… Я отложил в памяти их имена и попытался связать их с лицами. Ант наполовину поднялась на мачту, и моё сердце замерло, когда она помахала мне двумя руками. Трелл нисколько не впечатлился.

— Одна рука для тебя и одна для корабля! — прорычал он. — Никаких ненужных рисков у меня на борту, а то отправлю обратно к дереву, откуда ты взялась!

— Сэр! — ответила она, наскоро забираясь на мачту, как белка, убегающая от лающего пса.

Трелл закатил глаза:

— Если она выживет и когда-нибудь повзрослеет, из неё выйдет отличный матрос. Но у неё нет ни капельки страха, и это может её убить, — он показал в сторону Трехога. — Когда ребёнок растет там, мачта корабля кажется низкой.

Я проследил за взмахом его руки. Высоченные деревья, являвшиеся основой Трехога, заставляли мачты Совершенного казаться действительно крохотными. Переплетающиеся ветви густого леса были полны пешеходов, подобно улицам и переулкам любого города. Везде, на каждом дереве виднелись следы пребывания людей. Вывески рекламировали таверны, одна, в форме корзины, — все виды плетения. Я видел людей в вуалях, как и говорилось о жителях Чащоб, а некоторые ходили с открытыми лицами и руками, на которых виднелись чешуя и наросты. Плетеный подъемник стоял на верхней ветке, пока пешеходы поднимались и спускались по лестнице, огибавшей ствол дерева. Я стоял и смотрел на все это, пока не осознал, что Брэшен меня ждёт.

— Вы выросли здесь? — спросил я Брэшена.

— Здесь? О, нет. Я бингтаунского воспитания и породы, из образцовой торговой семьи. Только я паршивая овца и не наследник, так что вот он я, командую живым кораблем, вместо того, чтобы пересчитывать фамильное состояние.

Он явно был доволен свой участью.

— Не очень отличается от моей истории, — сказал я. — Янтарь может называть меня принцем, но моё имя говорит правду. «Фитц» означает, что я родился не по ту сторону простыни, так что я Видящий, но из бастардов.

— Вот как? Объясняет, почему вы могли оказаться у весла на боевой галере.

Я ухмыльнулся.

— Да. Бастарды более расходуемы, чем принцы.

И на этом нам стало легко друг с другом. Мы направились к носу. Я слышал голоса Янтарь, Альтии и корабля, но ветер с реки и шум лесного города не давали мне разобрать слов.

— … значит, месть? — спросила Альтия, когда мы подошли ближе.

— Больше, чем месть, — ответила Янтарь. — Мы должны разрушить жестокую тюрьму, уничтожить элиту, которая с каждым проходящим годом становится только более жадной и испорченной.

Она понизила голос и произнесла слова, которые я так часто от неё слышал:

— Мы должны стать камнем на дороге, который заставит повозку свернуть на новый путь.

Нельзя было вообразить себе более странную сцену. Альтия опиралась на фальшборт корабля. Корабль, мой более молодой профиль, смотрел в сторону реки. Янтарь сидела в его сплетенных руках. Её ладони лежали на его больших пальцах, изящно обутыми ногами она махала над пустотой, где внизу текла холодная кислотная река. Её вязаный платок позволял коротким волосам обрамлять её лицо. Пудра и румяна скрыли шрамы и чешуйки, появившиеся от драконьей крови. В образе Янтарь Шут был очень привлекательной женщиной.

Альтия говорила подавленно:

— Я никогда раньше не слышала, чтобы ты говорила с такой страстью, даже когда мы вместе были на грани смерти.

Лицо Янтарь исказила ненависть:

— Они забрали нашего ребёнка и уничтожили её.

Мне было обидно слышать, как Янтарь подобным образом предъявляет права на Пчелку, ведь я знал, что подумают Альтия с Брэшеном. Шут может верить, что это так, но услышать, как он говорит об этом с незнакомцами, было мучительно для меня. Молли, яростно подумал я. Она и никто другой была матерью Пчелки. Я не хотел, чтобы эти люди думали, будто мою Пчелку выносила Янтарь. Нет, это Молли была беременна и многое переживала в одиночестве; и Молли защищала и лелеяла ребёнка, которому остальные были бы рады позволить исчезнуть. Янтарь была неправа, вычеркивая её. Обида охватила меня, и я вдруг осознал, что у неё был ещё один источник.

— Моего мальчика тоже нет! — прогремел Совершенный.

Я почувствовал, как волна эмоции прокатилась по всему кораблю. Его чувство негодования и потери разжигало огонь обиды и во мне. Трелл спокойно заговорил:

— Бойо в порядке, Совершенный. Проказница никогда бы не позволила, чтобы с ним что-то случилось. Его нет временно, ты же знаешь, что он вернется.

— Вернется? — грубо спросил Совершенный. — Его не было два года! И он когда-нибудь вернется? Или его заберет Проказница? Он родился здесь, на моей палубе! Он мой! Я что, единственный живой корабль без семьи? Единственный живой корабль без наследника своего капитана? Брат Альтии требует моего мальчика к себе на палубу, но держит меня от того, кто тоже должен быть моим! От сына Кеннита!

— Королева Этта, а не Уинтроу удерживает от тебя Парагона Кеннитсона, — строго отметила Альтия.

Я понял, что ей не впервые пришлось произносить эти слова кораблю. Я увидел, как Брэшен распрямил плечи и сделал шаг вперед, готовый взять на себя роль миротворца.

— Совершенный, — мягко сказала Янтарь. — Мой друг, я чувствую твою тоску. Её слишком много, чтобы мне это вынести. Пожалуйста, — и, задыхаясь: — Ты слишком сжимаешь меня. Пожалуйста, верни меня на палубу.

Я бессильно смотрел. У меня было два небольших спрятанных ножа, бессмысленное оружие против такого огромного противника. Если бы я напал на него, он бы бросил Янтарь в реку? Я посмотрел на Брэшена, его лицо побледнело. Альтия склонилась над поручнями. Она заговорила негромко и рассудительно:

— Если ты раздавишь свою подругу, это не вернет тебе сына Кеннита. Корабль, успокойся.

Какую потребность в воздухе может испытывать корабль, пусть и созданный из драконьего кокона? Однако грудь Совершенного то и дело поднималась и опускалась, будто он был мальчишкой, охваченный сильными эмоциями. Его глаза были плотно сомкнуты, а большие руки, державшие Янтарь, дрожали. Пустой взгляд Янтарь неподвижно смотрел вдаль. Её лицо покраснело от нехватки воздуха. Совершенный поднял руки ближе к груди. Он наклонился над ней, и я испугался, что он откусит ей голову, но он повернулся и выпустил её на палубу столь резко, что она споткнулась и упала. Альтия встала на колено рядом, взяла её за плечи и оттащила назад.

— Не нужно убирать её туда, где я не достану! — хрипло пожаловался Совершенный. — Я бы не причинил ей вреда.

— Я знаю, — вдохнула Янтарь.

Альтия была невысокой, но, закинув руку Янтарь себе на плечо, она помогла ей подняться.

— Я забираю Янтарь в нашу каюту, — спокойно объявила она.

Прежде, чем я смог возразить, Брэшен взял Янтарь за другую руку, и они пошли в сторону кормы. Я решил пойти следом, но корабль внезапно заговорил:

— Ты, с моим лицом. Стой.

Я замер. Брэшен остановился и оглянулся на меня с широко раскрытыми глазами. Он предупреждающе чуть-чуть покачал головой. Взгляд Ланта перебегал с меня на Янтарь. Я наклонил голову в её сторону, указывая, чтобы он шёл за ней, и он быстро занял место Брэшена. Капитан скрестил руки и встал, глядя на фигуру.

— Ты, Баккиец. Я хочу говорить с тобой. Подойди сюда.

Корабль не смотрел на меня. Его взгляд был устремлен вдаль через широкую Реку Дождевых Чащоб. Далекий берег казался зеленой полосой на горизонте.

— Я здесь, — ответил я, пытаясь, чтобы это не прозвучало как вызов.

Корабль никак не показал, что услышал меня. Я стоял и ждал, слушая как в движении вода ударяется о борт. Отдаленные крики речного города на расстоянии звучали как птичья песня.

— Баккиец?

Я подошел ближе и повысил тон:

— Я здесь, корабль.

— НЕТ!

Брэшен опоздал с предупреждением. Фигура вывернулась, дотянулась до палубы и схватила меня. Я было отшатнулся, но он поймал меня за левое плечо и вцепился в руку. Я зажал один из его пальцев другой рукой и попытался отцепить и скрутить его. Бестолку. Он поднял меня в воздух и прижал к фальшборту вниз головой.

— Совершенный, отпусти его! — проревел Брэшен.

Покачивание корабля привлекло команду. Подбежавший Клеф замер на полпути, уставившись на меня и придерживая за локоть бледного Пера. Ещё двое, Корд и Хафф, поспешили к нам, но тоже остановились. Замерла Альтия, все ещё поддерживающая Янтарь. Я не слышал, что она сказала, но Янтарь слепо повернулась обратно в нашу сторону.

Совершенный спокойно заговорил, и его слова отдались эхом внутри меня.

— Это не касается никого из вас. Возвращайтесь к своим делам.

— Совершенный, — попросила Альтия.

Совершенный усилил хватку и поднял меня выше. Его пальцы пережимали мою грудь слева. Я не сопротивлялся — когда победить невозможно, лучше не злить противника и не давать ему повод снова применить силу.

— Все в порядке, — выдохнул я, хватаясь за его пальцы и стараясь ослабить давление.

— Займитесь делами, — любезно предложил Совершенный, и я склонил голову в одобрении.

Альтия повела за собой Янтарь. Она шла неохотно, то и дело оглядываясь, но я не мог прочитать выражение её лица. Клеф сжал плечо Пера и потащил его за собой. Лант пошел помочь ему. Брэшен, чьи губы сжались в тонкую линию, молча удалился. Совершенный поставил меня на ноги, но продолжал прижимать к поручням.

— Теперь, — сказал он очень мягко, — мы поговорим, ты и я, чтобы быть уверенными, что мы друг друга понимаем. Ты слушаешь, баккиец? Твоя задача — слушать.

— Слушаю, — прохрипел я.

— Отлично. Янтарь, кажется, увлечена тобой. Возможно не первый год, — он сделал паузу.

Я кивнул:

— Друзья с детства.

Хватка ослабилась.

— Друзья?

— С тех пор, как мы… с тех пор, как я был мальчишкой.

Он издал глубокий звук, который прошел по всему моему телу, и сказал:

— Пойми это. У нас одно лицо, хотя моё моложе и красивее. Я попросил её вырезать мне лицо, которое она могла бы полюбить, и она дала мне твое. «Могла полюбить», а не «любила». Помни. Она любит меня намного больше, чем тебя, и всегда будет.

На последних словах хватка снова усилилась. Я кивнул.

Над головой я услышал взволнованное карканье. Я не мог посмотреть наверх, но знал, что над нами кружила Мотли. Я взмолился, чтобы она не попыталась напасть на корабль.

Пожалуйста, не надо, — я попытался донести до неё эту мысль.

Совершенный разжал пальцы. Я схватился за поручни, чтобы не упасть. На мгновение мне показалось, что он отозвался на мой Уит. Затем он угрожающе улыбнулся:

— Итак. Мы поняли друг друга?

— Да.

Я боролся с порывом убежать. Мне не хотелось поворачиваться к нему спиной, даже когда он уже отвернулся от меня. Глядя на воду, он скрестил руки на груди и напряг плечи. На них проступили рельефные мышцы. Я не был уверен, что когда-то выглядел также.

Он молчал. Шаг за шагом, я, наконец, отошел, не отводя глаз от него до тех пор, пока кто-то не схватил меня за ворот и не оттянул назад. Я оттолкнулся ногами от палубы, чтобы ускорить процесс, и мы оба свалились вниз. Брэшен судорожно вдохнул, когда я придавил его.

— Пожалуйста, — прохрипел он, пока я, откатившись в сторону, шатаясь, пытался встать.

— Спасибо, — ответил я.

— Ты в порядке? — Янтарь уже присела рядом со мной.

Альтия протянула руку Брэшену. Пер подошел ко мне и взял за руку меня.

— Немного помят, но не ранен, если не брать во внимание мою гордость, — я повернулся к Альтии с Брэшеном. — Вы меня предупреждали. Я не мог представить, что он способен двигаться настолько быстро или быть таким… — я замолчал, пытаясь подобрать слово.

— Обманчивым, — подсказал Брэшен и вздохнул. — В последнее время с ним тяжело.

— Тяжелее обычного, — поправила Альтия.

Она взяла Янтарь за руку и подняла её на ноги.

— Странная встреча для тебя, Янтарь, но я уверена, что ты помнишь, каков Совершенный. С ним может быть все в порядке месяцы или годы, а потом вдруг что-то да выведет его из себя.

— Ревность, — очень тихо сказал я. — Янтарь, он не хочет тобой делиться.

— Я сделаю все возможное, чтобы успокоить его, но дело не только в этом. Его корпус и фигура сделаны из разных колод диводрева. В нем сущность и частично воспоминания двух драконов. Его палубы видели слишком много жестокости и насилия, он был в плену у печально известного пирата Игрота, который использовал его как личное судно. На его борту пытали Кеннита Ладлака, сына его семьи. Пытали и сломали.

Шепотом она добавила:

— Жестокость порождает жестокость.

— Намеренная жестокость непростительна, — резко сказала Альтия.

Янтарь коротко кивнула:

— Сейчас я наверняка понимаю это лучше, чем раньше.

Мы ушли с бака. Брэшен кинул хмурый взгляд в сторону матросов, которые смотрели на нас, и они сразу вернулись к работе. Я аккуратно высвободил руку из хватки Пера.

— Я в порядке, — сказал я. — Продолжай изучать корабль, я позову тебя, если будет нужно.

Он колебался, но Клеф свистнул, и мальчик подпрыгнул, как пес.

— Иди, — сказал я, зная, что он этого хочет, и что так будет лучше для него, и он пошел.

Мотли спустилась на плечо Пера, потеряв пару черных перьев в полете. Клеф дернулся от удивления, а Пер засмеялся. Напряжение исчезло, словно лопнул мыльный пузырь. Я предоставил ему возможность самому объяснить появление птицы Клефу и Ант.

Мы не прошли и десятка шагов, как перед нами вдруг появился Эш.

— Все нормально? — быстро спросил он с тревогой в мальчишеском голосе.

Я понял, что он изменил и себя вместе с одеждой. Меня кольнула совесть, что мы забрали столь талантливого шпиона, именно тогда, когда он мог понадобиться Чейду, но ещё я знал, что её вторую личность нельзя упоминать на корабле.

— Да, Спарк, — сказал я.

Она странно посмотрела на меня.

— Расслабься, — добавил я и показал на Клефа: — Иди, осмотри корабль с Пером.

Она с облегчением улыбнулась и побежала с таким энтузиазмом, что стало понятно — я поступил правильно.

Альтия поджидала меня в каюте. В её глазах сверкала ярость:

— Нельзя быть невнимательным на этом корабле! Мы предупреждали!

— Да, — согласился я. — Он перехитрил меня и подманил близко к себе. Я сам виноват.

Альтия немного смягчилась. Янтарь потянулась руками вперед, и я предложил ей взяться за моё плечо. Она крепко сжала его.

— О, Фитц. Ты не знаешь историю Совершенного, иначе ты бы испугался также сильно, как я.

— Нам пора вниз, люди смотрят. Чем скорее мы отдалимся от Трехога, тем меньше у них будет поводов для сплетен, — кратко отметил Брэшен.

Я посмотрел на город. Да, люди показывали пальцами, кто-то вовсе пялился. Я задумался, сколько из них видели, что произошло на самом деле, и как ревность Совершенного объяснят те, кто не слышал, что он говорил.

— Проводи меня к моей каюте, пожалуйста. Я только начала вспоминать палубу корабля, — соврала Янтарь, давая мне красивый предлог уйти.

— Они даже не спросили, о чем он говорил со мной, — тихо заметил я.

— Кое-что они подслушали. Я даже не думала, что он будет таким собственником по отношению ко мне.

— Тебе обязательно быть настолько довольной? — спросил я.

Она засмеялась:

— Я боялась, что он забыл меня.

— После того, как ты вырезала ему новое лицо и вернула зрение?

— Совершенный переменчив. В один момент он добродушный ребёнок, а в другой — сердитый мстительный подросток. Иногда он мужественный, храбрый и галантный. Никогда нельзя полагаться на его настроение, потому что оно может очень быстро перемениться.

— Ты действительно забыла, где и что расположено на корабле?

Горестная улыбка скривила её губы.

— Фитц, у тебя потрясающая вера в меня. Я не была на этом корабле десятилетиями. Я помню общее расположение, но сколько шагов от носа до кормы, сколько ступенек на лестнице, где повернуть к двери? Нет. Но я должна идти, будто уверена в своем пути. Я чувствую, что когда шарю руками в поисках или припадаю к стене, я становлюсь больше обузой, чем человеком. Так что я притворяюсь, что вижу лучше, чем на самом деле.

— Прости.

Я правда именно это имел в виду. Это расстраивало. Я снова подумал о долгом и тяжелом пути, который ему пришлось преодолеть в одиночку, страшно израненному, слепому посреди снега.

— Дверь здесь? — спросила она.

— Наверное.

Я отвлекся больше, чем готов был признать. Я был глуп. Я продолжал размышлять о своем, даже когда Совершенный схватил меня.

— Я думала, ты ведешь меня.

— Я позволил тебе держаться за моё плечо, пока мы шли.

Я постучал в дверь, и когда никто не ответил, открыл её.

— Я вижу твои вещи, везде. Здесь три койки и складной столик. Сумка Спарк открыта, видимо это она рылась в ней.

Янтарь вошла и позволила себе ощупать комнату. Я закрыл за нами дверь. Она осторожно двигалась по маленькой каюте, измеряя расстояние аккуратными шагами и протянутыми руками.

— Я помню её, — сказала она, присев на нижнюю койку. — Однажды я делила эту комнату с Альтией и Йек. Трое в этой тесноте. Иногда было сложно.

Я поставил сумку с одеждой у двери и задвинул остальные вещи под самую нижнюю койку.

— Так бывает в тесноте.

Я сел рядом с ней. Движение корабля изменилось, и меня это не радовало. Мы отчалили от пристани, и течение реки начинало управлять нами. Я посмотрел в маленькое окошко. Мы набирали скорость и смещались от берега к более глубокому руслу и постоянному течению. Мне никогда не нравилось быть оторванным от земли. У скачущей лошади есть ритм, корабль же может в любую минуту стремительно отклониться от курса. Я пытался прийти в себя и принять непредсказуемое.

— Что с тобой? — мягко спросила она.

— У меня нет морской болезни, но мне не нравится движение. Я только привык к ходу Смоляного, а Совершенный…

— Нет. Что на самом деле тебя волнует? — он говорил как Шут.

Я не смотрел на него. Разве я мог признать это перед кем-то ещё? Наверное, нет.

— Я… я не тот, кем был. Я делаю больше ошибок, и они серьезнее. Мне кажется, что я начеку и готов к чему угодно, но потом выясняется, что нет. Меня застигают врасплох обстоятельства, люди. Брэшен хватает меня сзади, а я настолько сосредоточен на Совершенном, что даже Уит не подсказывает мне, что он там. Несмотря на предупреждения, корабль почти без усилий заманил меня в зону досягаемости. Он мог убить меня. Моментально.

— Фитц. Сколько тебе лет?

— Точно? Я не уверен, ты же знаешь.

— Угадай, — упрекнул он меня.

Я откинул свою нелюбовь к этой теме разговора.

— Шестьдесят два, возможно, шестьдесят три. Может, шестьдесят четыре. Но я не выгляжу на них и в основном не чувствую себя на столько.

— Но тебе именно столько, за это ты и расплачиваешься. У тебя была хорошая жизнь, какое-то время была. Простая жизнь. С Молли. Спокойствие и благополучие отнимают силы ровно также, как бесконечные битвы и лишения приглушают в душе нежность.

— Мне нравилось, Шут. Я хотел, чтобы это длилось вечность, постареть и умереть, пока она сидит у моей кровати.

— Но тебе выпала другая участь.

— Да, мне досталось другое. Через полмира гнаться, чтобы убить, за людьми, которых я не знал, и которые не знали меня, но все равно пришли разрушить единственную известную мне частичку умиротворения и счастья.

Стоило выразить это словами, как я почувствовал неудержимую ярость, что тянула меня сломать кому-то шею. Двалия. В этот момент я мог бы разорвать её на куски голыми руками. Потом это прошло, и я почувствовал себя глупым и опустошенным. И что хуже — не способным совладать с этим. Я озвучил свой страх:

— Они выманили меня из Ивового Леса, так ведь? Чтобы напасть, пока меня не будет?

— Боюсь, что да.

— Как они могли спланировать это?

Он уже объяснял, но я хотел услышать ещё раз.

— У них есть доступ к тысячам вещих снов из записей молодых Белых. Они могли высчитать нужные обстоятельства, чтобы выманить тебя в желаемом направлении.

— А ты?

— Возможно, я был частью этого. Действительно ли я сбежал, или они просто отпустили меня? Могли ли люди, которые помогали мне в дороге, быть в сговоре со Служителями? Я не знаю, Фитц. Но я не думаю, что ты можешь винить себя.

— Я позволяю себе слишком много ошибок! Я держал меч у горла Эллика, но у меня не хватило сил. У меня не хватило магии, когда я должен был войти с Пчелкой в Скилл-коллону. Шут, столько ошибок. Как я небрежно «исцелил» тех детей…

Я посмотрел в его незрячие глаза.

— И теперь, с Совершенным… Глупый, глупый, глупый.

Я потянулся к его руке в перчатке.

— Шут, я неспособен сделать то, что ты хочешь от меня. Я подведу тебя, и из-за меня ты снова подвергнешься пыткам или умрешь. А выживут ли Лант и Пер, и Спарк? Нам придется слушать крики Пера? Смотреть, как они мучают и рвут на части Спарк? Я не смогу этого вынести, мне невыносимы даже мысли об этом. Ты думаешь, я хочу отправить их домой, потому что боюсь брать кого-то с собой? Я боюсь подвести вас сильнее, чем кого-либо в своей жизни. Если я попадусь на какую-то их уловку… как можно сражаться с людьми, которые даже сейчас могут знать мой последующий шаг. Они могут знать и то, что мы сейчас идём убить их.

— О, мне это кажется очень вероятным, — безжалостно заметил Шут. — Мне больно, — тихо добавил он.

Я разжал хватку, и он потер свою руку.

Его слова погасили во мне последние огоньки храбрости. Тишину нарушал движущийся корабль. Я слышал воду и скрип диводрева Совершенного. Чувствовал давление его сущности, и мне пришлось укрепить стены.

— Это безумие, я не могу. Мы оба умрем, и, возможно, непросто.

— Может быть. Но как бы ещё ты провел остаток наших жизней?

Я подумал об этом, как волк, грызущий голую кость. Или свою ногу, застрявшую в ловушке.

— Ночной Волк, — сказал он.

— Он умер, — тупо ответил я. — Если бы он ещё был со мной, я не был бы таким слабым. У него было обостренное чутье, и он всегда делился им. Но теперь его нет. Раньше я иногда чувствовал его, бывало, что почти слышал, как он смеется надо мной. Теперь я утратил и это, его больше нет, совсем.

— Мне жаль это слышать, но я имел в виду другое. Нет, я вспоминал Ночного Волка в конце его жизни, когда ты хотел исцелить его, а он отказался. Как ты пытался удержать его в безопасности, пока мы гнались за Полукровками, а он пришел тебе на помощь.

Я улыбнулся, вспоминая решимость моего волка жить до самой смерти.

— Что ты хочешь сказать?

Он заговорил торжественно:

— Это наша последняя охота, старый волк. И мы, как всегда, идём на неё вместе.

Глава 13

НА ВСЕХ ПАРУСАХ

Меня очень беспокоило, если в снах не обнаруживалось смысла, но они все равно казались важными. Трудно записать историю, в которой нет последовательности и смысла, не говоря уже об образах из моих снов. Вот, например.

Охваченный пламенем человек предлагает моему отцу что-то выпить. Тот пьёт, а потом встряхивается, как мокрый пес, и во все стороны летят древесные щепки. Он превращается в двух драконов, и они улетают.

Я почти уверена, что этот сон сбудется. Сон, который не имеет смысла!

Дневник сновидений Пчелки Видящей.

День выдался прохладным и дождливым. Я надела старую безрукавку поверх дешевой свободной рубашки и штаны, которые Двалия неохотно купила для меня в Калсиде. Многослойная одежда оказалась неудобной, но плаща у меня не было. Керф, Винделиар и я сбежали из зловония крохотной каюты. Мы сгрудились под узким навесом рубки и смотрели на вздымающиеся серые волны, которые бил нескончаемый дождь. Мало кто из торговцев решился сегодня выйти подышать. Мимо нас прошли двое, поглощенные беседой, от которой с надеждой подпрыгнуло моё сердце.

— Шесть дней до Вултона. Там я получу хороший барыш за бренди из Песчаного Края. Хочу поискать местный смородиновый ликер. В нем есть приятная кислинка, он хорош как тоник для мужчин и его любят леди.

Торговец был маленький, пронырливый, как крыса, и одетый во все крысино-серое.

Его собеседница, высокая женщина, рассмеялась и покачала головой. Она гуляла под дождем без шляпы, кольца в её ушах задевали плечи, а золотые косы были уложены на голове короной.

— Мне нечего там продавать, но я надеюсь кое-что купить, чтобы не зря заходить в Вултон. Местные ткачи делают великолепные ковры. Если я возьму один в подарок моему покупателю на Островах Пряностей, он будет легче тратить деньги своих клиентов. Буду только рада ненадолго сбежать с этой посудины. У нас там остановка, а пока семь дней плавания до Тележьей бухты, если ветер будет попутным.

— Ветер — это хорошо, но дождь надоел.

— Мне нравится шторм, — женщина подняла голову, подставляя лицо дождю, а мужчина уставился на её голую шею. — Меньше шансов, что нас заметят пираты Таможенного флота. Но я не против провести пару дней на твердой земле.

Два дня в порту. Два дня, за которые надо найти способ убраться с корабля и из-под опеки Двалии. Шесть дней, чтобы привлечь Винделиара на свою сторону. Если он сбежит со мной и будет скрывать нас обоих, будут ли у Двалии шансы нас найти? Я знала, что «путь» соблазняет его, как ягодный куст дикую птицу. Неверное слово может полностью его отпугнуть. Мне нужно быть очень осторожной. Я должна четко следовать плану. Три дня я буду добиваться его дружбы. И только на четвертый начну убеждать помочь мне.

Керф сидел рядом со мной, сгорбившись и опустив плечи под дождем. Под влиянием Винделиара на его лице застыло почти пустое выражение. Мне стало его жалко. Он выглядел как некогда гордый жеребец, запряженный в телегу с навозом. Когда вечером он раздевался перед сном, я заметила, что у него начали ослабевать мускулы на руках и на груди. Под властью Винделиара он все больше двигался как слуга, а не как воин. Ещё немного — и как защитник он станет бесполезен. Интересно, заметила ли это Двалия.

С другого бока от меня сидел Винделиар. У него было странное лицо: временами оно казалось мальчишеским, а иногда — как у расстроенного старика. Сегодня, когда он уставился на волны, его пересекали унылые складки.

— Так далеко до дома, — печально сказал Винделиар.

— Брат, расскажи о месте нашего назначения, — ему всегда льстило, когда его просили что-то рассказать. Я жадно слушала его, никогда не поправляя и не перебивая. — Что мы увидим, когда прибудем туда?

— О! — он испустил долгий вздох, как будто не знал, с чего начать. — Зависит от того, где мы пристанем. Можем причалить на глубине с другой стороны острова. Или в Сизале или Круптоне. Как решит Двалия. Я надеюсь переночевать в удобной гостинице и хорошо поесть. Например, ягненка в мятном соусе. Люблю ягнятину. И теплая, сухая комната, — он замолчал, словно уже наслаждался этими простыми удовольствиями. — Двалия может нанять экипаж, чтобы отвезти нас в Клеррес. Надеюсь, так она и поступит, не хочу трястись верхом. Мой зад не приспособлен для верховой езды.

Я сочувственно кивнула.

— И мы отправимся в Клеррес. Может, причалим прямо там… Будет зависеть от того, какой мы найдем корабль. Когда мы приедем, лето будет уже в разгаре. Слишком жаркое для тебя, маленькая северянка. Приятное для меня. Солнце прогонит боль из моих суставов. В солнечный день Клеррес сияет белизной. Часть его выстроена из древней кости, а часть из белого камня.

— Из кости? Звучит пугающе.

— Пугающе? Не для меня. Обработанная кость может быть красивой. Там мы подождем отлива, чтобы обнажился перешеек, и пройдем на наше островное святилище. Ты наверняка о нем слышала! Вершины сторожевых башен выполнены в виде черепов древних чудовищ. По ночам факелы внутри изображают горящие оранжевым светом глаза, и они смотрят во все стороны. Выглядит очень внушительно, — он замолчал и почесал мокрую шею. Капли дождя стекали у него с подбородка. Наклонившись, он понизил голос, чтобы поведать важный секрет: — Мебель в этих четырех башнях сделана из костей драконов! У Симфи есть чайный сервиз, вырезанный из драконьих зубов и покрытый серебром! Чашки очень старые, они поколениями переходили от Симфи к Симфи.

— От Симфи к Симфи?

Он поднял бледные брови.

— Женщину из Северной Башни всегда зовут Симфи. Как ты можешь не знать? Меня этому научили ещё в детстве. Клеррес — сердце мира, а сердцебиение мира должно быть ровным.

Последнюю фразу он произнес так, будто это широко известная поговорка.

— Я ничего не знала о Служителях Клерреса, пока вы меня не похитили, — это была не совсем ложь. Я немного читала о них в бумагах отца, но недостаточно, чтобы быть готовой к тому, что на меня обрушилось.

— Наверное, потому что ты слишком мала, — задумчиво ответил Винделиар и посмотрел на меня с жалостью.

Я покачала головой. Мои волосы отросли настолько, что кудрявились под дождем, и с них стекала вода.

— Не думаю, что они настолько известны, как ты считаешь. Керф, ты слышал о Клерресе до того, как тебя наняли Служители?

Он медленно повернулся ко мне и уставился расширенными голубыми глазами, тупыми, как у коровы, пытаясь вникнуть в смысл услышанного.

— Тише! — шикнул на меня Винделиар. — Не задавай ему вопросов!

Винделиар наморщил лоб, и на лицо Керфа тут же вернулось обычное хмурое выражение, а глаза потухли. Выбрав момент, когда мимо пробегали два юных матроса, я вдруг встала и выпрямилась. Матросы посторонились, а один удивленно оглянулся. Я с улыбкой посмотрела прямо на него. Он споткнулся, устоял на ногах и отвернулся. Думаю, он бы заговорил со мной, если бы на него кто-то не прикрикнул. Приказ сопровождался хлопаньем веревки по леерному ограждению. Оба юноши убежали по своим делам. Я медленно села. Винделиар шумно дышал носом, будто только что пробежался. Вокруг меня все замерло, словно я плыла в лодке, а теперь тону в неподвижной морской пучине. Не глядя в лицо Винделиару, я попыталась повторить его фразу:

— Клеррес — сердце мира, а сердцебиение мира должно быть ровным.

Я всмотрелась в него сквозь пелену усилившегося дождя. По лицу Винделиара текла вода, и я не поняла, дождь это или слезы. У него слегка дрожал подбородок.

— Мы, те, кто служит Служителям, помогаем им поддерживать сердцебиение ровным. Тем, что повинуемся. Тем, что придерживаемся Пути.

— А что насчет тебя? — спросила я. — Что плохого, если ты пойдешь на праздник, поешь жареных орехов и выпьешь пряного сидра? В этом нет зла.

Его маленькие круглые глазки были полны страдания.

— Но и добра тоже. Единственное, что я должен делать, — удерживать мир на Пути. Вред может таиться в простых вещах. Я съем пирожное, а кому-то другому не достанется. Это как сдвигать маленькие камешки на склоне, пока он не осыпется и не похоронит под собой дорогу.

Слышала ли я когда-то давно что-то подобное? Его слова звучали странно, хотя мне и был ненавистен их смысл. Мне нечего надеяться на его помощь в побеге, если он считает, что Двалии известно его предназначение, и он следует её указаниям.

Будто услышав мои мысли, он сказал:

— Вот почему я не могу тебе помочь против неё. Если ты попытаешься сбежать, мне придется тебя остановить и вернуть обратно, — он покачал головой. — Она очень рассердилась, когда ты убежала в город. Я сказал, что не могу заставить тебя повиноваться. Однажды, в первый раз, у меня получилось. В тот день моя сила была свежей и мощной — Двалия подготовила меня к трудной работе, которую я проделал. Но с тех пор я не могу заставить тебя подчиняться мне. Она говорит, что я лгу. Она много раз била меня.

Его язык переместился за щеку, будто нащупал там болячку. Меня охватило виноватое сочувствие.

— О, брат, — я взяла его за руку.

Мою руку будто захлестнуло холодной водой, таким сильным было течение. Как прикосновение отца, когда он не ограждал своих мыслей, до того, как я научилась защищаться. Течение Винделиара выдергивало мысли из моей головы. Я ощущала, как он держит Керфа, словно затягивая веревку на его разуме. Керф не был слабаком. Он весь напрягался, будто пес, рвущийся на поводке. Я отдернула руку и, сочувственно похлопав Винделиара по предплечью, попыталась скрыть то, что почувствовала.

— Мне жаль, что она тебя за это наказала.

Он уставился на меня.

— Ты подумала о своем отце.

У меня сильно забилось сердце.

Стены, стены, стены.

— Всё время скучаю по отцу, — ответила я.

Он потянулся ко мне, и я встала.

— Мне так холодно. Пойду в каюту. Керф, ты не замёрз?

Глаза Керфа вспыхнули, и Винделиар отвлекся, чтобы призвать дернувшегося пса обратно к ноге. Пока он занимался Керфом и не следил за мной, по пути в каюту я оказалась вне его доступа. Матрос на палубе, который сворачивал трос, опустил руки и уставился на меня. Итак, Винделиар маскирует меня и контролирует Керфа. Но два дела одновременно его напрягают. Полезная информация.

Однако я вручила ему оружие, которое лучше бы ему не иметь. А если он догадается, что, соприкоснувшись со мной кожей, сможет проникнуть в мой разум? Я на него не оглянулась и постаралась не задерживаться на этой мысли. Теперь я сомневалась, что способна привлечь Винделиара или Керфа на свою сторону. Мимо прошел старый матрос в облепившей спину мокрой рубашке, шлепая по палубе босыми ногами. На меня он даже не глянул.

Через люк я спустилась по трапу в недра корабля, где меня ждала наша убогая каюта. Я пробиралась между висящими гамаками и матросскими сундуками, рассматривая людей, мимо которых шла. Несколько калсидийских торговцев, сгрудившись, ворчали на погоду и пиратов. Я остановилась возле них. На меня никто не взглянул, но из их беседы я узнала, что наш корабль славится как самый быстрый в Калсиде. Его неоднократно преследовали пираты, но ни разу не взяли на абордаж. Корабль также избежал столкновений с так называемым Таможенным флотом и проскользнул незамеченным мимо Пиратских Островов, так и не заплатив дань королеве Этте и её головорезам.

— А пиратские корабли, которые могут за нами погнаться, они из Таможенного флота? — громко поинтересовалась я, но ко мне никто не обернулся.

Спустя мгновение сидящий с краю молодой парень сказал:

— Забавно, что у королевы, которая правит Пиратскими Островами, проблемы с пиратами.

Седоусый торговец громко рассмеялся.

— Забавно и радостно для тех из нас, кому доводилось быстро проплывать мимо Пиратских Островов, надеясь, что король Кеннит нас не заметит. Он забирал корабль, команду, груз и поступал с ними по своему усмотрению. Те, кто не могли заплатить выкуп, становились жителями Пиратских Островов.

— Кеннит? Или Игрот? — уточнил юноша.

— Кеннит, — ответил мужчина постарше. — Игрота я не застал, он был гораздо более жестокой скотиной. Он забирал груз, убивал и насиловал команду и пускал судно ко дну. У него был живой корабль, а такие невозможно обогнать. Из-за Игрота торговля заглохла на годы. А однажды он просто исчез, — торговец уставился на юношу и насмешливо добавил: — Поговаривают, что в штормовые ночи можно увидеть вдали его призрачный корабль — паруса охвачены пламенем, а носовая фигура пронзительно кричит в агонии.

Мгновение царила тишина. Юноша испуганно смотрел на рассказчика, а затем все разразились смехом.

— Как тыдумаешь, мы ускользнем от Taможенного флота королевы Этты? — спросил юноша, пытаясь немного спасти свою гордость.

Засунув руки за богато украшенный кушак, торговец постарше поджал губы и принял философский вид.

— Либо ускользнем, либо нет. Я заключил сделку, что если корабль сможет провезти нас мимо Таможенного флота, я заплачу капитану половину того, что заплатил бы им. Хорошая сделка, у нас уже были такие договора. В трех рейсах из пяти мы от них ускользнули. Я считаю, это неплохой расклад. Думаю, моё скромное предложение заставит его прибавить парусов.

— И правда, неплохой расклад, — согласился юноша.

Я услышала, что по трапу кто-то неуклюже спускается, и, подняв голову, увидела Керфа и за его спиной Винделиара.

— А вот и вы! — живо сказала я. — Я поспешила вперед, чтобы укрыться от дождя.

Керф ничего не ответил, а Винделиар бросил на меня хмурый взгляд и сухо произнес:

— Нам лучше вернуться в каюту.

Он провел Керфа мимо меня. Я не сдвинулась с места.

— Что со мной будет? — громко спросила я. — Зачем я Двалии? Почему она отправилась в такую даль, столько всего разрушила и пролила так много крови? Она продала в рабство Аларию, чтобы увезти нас из Калсиды, даже не задумавшись над тем, что они вместе совершили такое далекое путешествие. Почему не продала меня? Или тебя?

— Тише! — прошептал Винделиар. — Я не могу говорить с тобой здесь.

— Потому что они меня не слышат? И не видят? И сочтут тебя помешанным, который разговаривает сам с собой?

Я повысила голос и отчетливо выговаривала каждое слово.

Один из мужчин повернул голову, нахмурившись, будто ему что-то послышалось, и Винделиар потерял контроль над Керфом. Спустя мгновение у Керфа опять стали пустые глаза, а Винделиар взглянул на меня, дрожа от усилий.

— Пожалуйста, брат, — попросил он прерывистым голосом.

Я должна была его ненавидеть. Он содействовал моему похищению и держал в подчинении, когда меня увозили. Он скрывал меня и Шун от всех, кто мог нам помочь, и до сих пор делал меня невидимой. Я была узницей Двалии, но он — моим тюремщиком.

Очень неразумно его жалеть, но я жалела. Я старалась сохранить ледяное выражение, когда из его светлых глаз хлынули слезы.

— Пожалуйста… — выдохнул он, и я сломалась.

— Тогда в каюту, — сказала я тише, более нормальным тоном.

От страха он сорвался на визг.

— Она нас услышит. Нет!

Один из торговцев отвернулся от товарищей и осуждающе посмотрел на Винделиара.

— Сэр! Вы подслушиваете нашу личную беседу?

— Нет. Нет! Мы вымокли под дождем и хотим немного обсохнуть. И все.

— И не нашли другого места, кроме как стоять возле нас?

— Я… мы уходим. Сейчас.

Винделиар бросил на меня отчаянный взгляд и подтолкнул Керфа. Должно быть, торговцу показалось странным, что они развернулись и поднялись по трапу на палубу под дождь. Я неторопливо пошла за ними. Винделиар дрожал, ведя нас обратно к рубке. Но наше место уже занял один из матросов и сидел там, пыхтя трубкой. Он посмотрел на Винделиара и отвернулся. Я громко откашлялась. Парень лишь слегка вздрогнул.

— Брат! — упрекнул меня Винделиар и побрел по палубе, а Керф вяло потянулся за ним. Подстегиваемый разыгравшимся ветром, усилился дождь. Укрыться было негде. Нам ничего не оставалось, кроме как горестно прислониться к ограждению у борта.

— Она меня убьет, если узнает, что я отвечал на твои вопросы, — он покосился на меня. — Если я не отвечу, ты станешь принуждать меня к этому. Скрывать тебя все труднее и труднее. А я скрывал отряд людей от целого города. Почему так тяжело скрывать тебя?

Я не знала, и меня это не волновало.

— Почему я? — настойчиво спросила я. — Почему вы разрушили мой дом и мою жизнь?

Он покачал головой, сильно уязвленный моим непониманием.

— Мы забрали тебя не за тем, чтобы разрушить твою жизнь, а чтобы направить на Путь. Чтобы контролировать тебя, иначе ты можешь пойти по неверной дороге и навлечь на всех нас ужасное будущее.

Я изумленно уставилась на него.

Он вздохнул.

— Пчелка, ты очень важна. Ты часть истинного пути! Уже очень давно существуют сны о Нежданном Сыне. Его упоминают в сотнях записях, и некоторые из них очень старые. С Нежданным Сыном связано множество изменений. Он сам — распутье. Связующее звено, как говорит Симфи. Ты создаешь все больше и больше развилок. Ты опасна, — он ссутулился, чтобы заглянуть в моё забрызганное дождем лицо. — Ты понимаешь?

— Нет.

Он обеими руками стиснул голову, будто сдерживая боль. По его лицу текла вода — то ли дождь, то ли слезы, то ли пот. Керф тупо, как бык, пялился на море, даже не пытаясь прикрыть лицо от потоков дождя. Начался шторм. Хлопали паруса, корабль вздымался и падал, отчего у меня скрутило желудок.

— Чем больше снов, тем более вероятен их смысл, — продолжал Винделиар. — Нежданный Сын приносит в мир изменения. Если тебя не контролировать, ты направишь мир не по тому пути. Ты опасна для Служителей, для Клерреса! Во всех снах он несет такие изменения, что будущее невозможно предсказать. Тебя нужно остановить!

На этих словах он резко замолчал.

— И ты думаешь, что я — это он? — недоверчиво спросила я и развела руки, чтобы показать, какая я маленькая. — Я уничтожу мир, если вы меня не остановите? Я? — меня хлестнул порыв ветра. — Как вы меня остановите? Убьете?

Корабль тряхнуло, и я ухватилась за ограждение. Завыл ветер, дождь усилился.

— Ты должна им быть! — в его словах прозвучала отчаянная мольба. Я подумала, что он сейчас заплачет. — Двалия сказала, что убьет меня, если я найду не того. Она так рассердилась, когда обнаружила, что ты девочка. Тогда она начала во мне сомневаться. И ты. Но для меня все просто. Если ты не он, то тогда кто ты? В истинных снах мне снилось, что я найду тебя. Ты — это он, если мы не возьмем тебя в Клеррес, ты изменишь пути мира, — вдруг он заговорил строго. — Когда мы приедем в Клеррес, то должны заставить всех поверить, что ты Нежданный Сын и мы поступили правильно. ТЫ должна заставить их поверить, что ты — он. Если у нас не получится…

Он замолчал так внезапно и резко, что с невнятным звуком захлопнул рот. Вытаращив глаза, он уставился поверх моей головы в никуда. Когда он перевел взгляд на меня, в его глазах я увидела гнев и обиду на предательство.

— Ведь ты это делаешь, да? Прямо сейчас. Заставляешь меня все тебе выкладывать, а потом ты будешь знать и будешь. Потому что ты — это он. Ты сопротивляешься мне, когда я пытаюсь тебя скрыть. Из-за тебя Двалия на меня сердится. Ты убежала, и потому погибло столько людей. Мы снова поймали тебя, но Реппин умерла, а Алария продана в рабство. Теперь только я и Двалия, и этот Керф. А все остальные… ты изменила, превратила их жизни в смерти! Вот что будет делать Нежданный Сын!

Винделиар казался взбешенным.

Меня охватил страх. Винделиар был так близок к тому, чтобы стать моим союзником. Я задохнулась от разочарования.

— Брат, — сказала я дрогнувшим голосом. — Все это произошло только потому, что вы меня похитили! — я не хотела плакать, но из моей груди вырвались рыдания. — Это не я! Это все Двалия! Она явилась и стала убивать. Она обрекла на смерть всех тех луриков. Не я. Не я!

Я упала на колени. Не может быть, что он прав. Я не виновата во всех этих смертях. Фитц Виджилант. Отец Пера. Ревел. Не я причина их смерти!

Усилившийся шторм вторил моему страху. Он будто вырывался из моей груди и сносил все вокруг. Через борт перехлестнулаволна. Меня окатило водой, и я невольно ухватилась за ногу Керфа. Кто-то прокричал приказ, и мимо нас пробежали трое мужчин. Нос корабля начал задираться, будто мы взбираемся на крутой холм.

— Спускайся вниз, идиот! — на ходу крикнул Винделиару один из моряков.

Я поднялась на ноги, стараясь крепче стоять на палубе. Вокруг бушевал ветер, нас почти сдувало.

Корабль опять накренился, и мы заскользили вниз по мокрой палубе. Я налетела на визжащего Винделиара.

— Хватай её! — скомандовал он Керфу. — Тащи обратно в каюту.

Нагнувшись, Керф вцепился в мою рубашку на спине и как мешок потащил к корме, к люку, который держал Винделиар. Моряки ругались, обегая нас. Они двигались целенаправленно, но я не понимала смысла звучащих над палубой команд. Матросы карабкались на мачты, а штормовой ветер хлестал их и с каждым порывом трещали паруса. Палуба опять накренилась. Мы добрались до люка, но он оказался закрыт. Винделиар упал на палубу и принялся молотить по люку кулаками и кричать, чтобы нас впустили. Керф бросил меня и, став на одно колено, со стоном поднял крышку и отодвинул в сторону. Мы скорее скатились, чем спустились по трапу. Над нами кто-то захлопнул крышку, и мы очутились в полумраке.

На мгновение я почувствовала себя в безопасности. Но вдруг неровный дощатый пол наклонился. Кто-то испуганно закричал, над ним засмеялись и стали поддразнивать:

— Не бывать тебе торговцем, мальчишка, если ты так вопишь от небольшого шторма.

— Убери этот фонарь! — прокричал кто-то.

Тут же темнота стала кромешной, и мир вокруг меня закачался.

Я не знала, как пройти к нашей жалкой каюте. Но Керф знал. Винделиар сказал мне на ухо, чтобы я следовала за ними. Вцепившись в его рубашку, я двинулась маленькими шажками, натыкаясь на балки, гамаки, матросские сундучки, и, наконец, ввалилась в открытую дверь — как оказалось, в нашу каюту. Пол наклонился, я опустилась на корточки и уселась, упираясь ладонями, чтобы удержаться на месте. Ощупью я проскользнула в угол и вжалась в него. Здесь я и сидела в темноте, положив на колени ушибленные руки. Я промокла до нитки, вода с волос текла по шее. Я замерзла, несмотря на тесноту каюты. И меня охватила безысходность. Пусть Двалия будет злой настолько, насколько возможно. Мне нужен настоящий ответ!

— Зачем вы меня похитили? Что вы собираетесь со мной делать?

Мои слова прозвучали во тьме громко и отчетливо.

Корабль накренился на другой бок, и Двалия заворочалась на койке.

— Заткни её! — приказала она Винделиару. — Пусть она уснет.

— Он не может! Я блокирую его в своем разуме. Он не может мной управлять.

— Зато я могу! Я могу управлять тобой палками, поэтому лучше замолчи.

Это была угроза, но к злости в её голосе примешивалось страдание. И немного страха. Вдруг качка вдавила меня в угол. Я чувствовала себя котенком в коробке, которую трясут. Мне это совсем не нравилось. Но я напомнила себе, что матросы на палубе выглядели занятыми и озабоченными, но не напуганными. Я решила, что меня не запугать.

— У тебя нет палки, и ты не сможешь разглядеть меня в темноте, чтобы ударить. Ты боишься ответить? Почему вы меня похитили? Что вы собираетесь со мной делать?

Вдруг она села на койке. Я поняла это, потому что услышала шорох одеяла и глухой звук, с каким она ударилась о верхнюю койку. Я сначала подавила смешок, но затем позволила ему вырваться. Неожиданно я ощутила странную силу, бросая Двалии вызов в темноте и среди шторма.

— А если корабль затонет? — спросила я. — Тогда все ваши планы пойдут прахом. Представляешь — тогда мы здесь застрянем. Даже если мы выберемся из каюты, в темноте ни за что не отыщем трап и люк. Мы все умрем здесь, когда хлынет холодная вода. А если корабль сначала перевернется?

Дыхание Винделиара стало прерывистым. Жалость к нему боролась с удовлетворением. Могу ли я заставить их ощутить, каково было мне, напуганной и больной, когда они меня похитили?

Корабль снова накренился, затем его что-то ударило, и толчок прокатился по всему судну. Спустя мгновение Двалию затошнило. Рядом с койкой стояло ведро, но я услышала, как после сдавленного звука струя рвоты плеснула на пол. Вонь усилилась.

— Ты считала, что я Нежданный Сын. Потом решила, что нет! А я думаю, что я и правда он! И я изменяю мир, прямо сейчас. Ты никогда не узнаешь, как я его изменю, потому что умрешь до того, как мы прибудем в порт. Ты худеешь и слабеешь. А если ты умрешь, а Винделиар оставит нас в покое? Сомневаюсь, что я отправлюсь в Клеррес.

Я опять рассмеялась.

На мгновение воцарилась полная тишина, будто замерли и шторм, и корабль. Двалия заговорила в этой тишине.

— Что я с тобой сделаю? То же, что и с твоим отцом. Я разорву тебя на куски. Я вытяну из тебя все секреты, даже если придется содрать с твоей плоти каждый дюйм кожи. А когда я закончу с тобой, отдам тебя на разведение. Наши заводчики давно хотели кого-нибудь из твоего рода. Неважно, как я тебя изуродую, они найдут желающего насиловать тебя до тех пор, пока ты не понесешь. Ты очень юна. Представляю, сколько детишек выйдет из твоего брюха прежде, чем ты подохнешь.

Она издала каркающий звук.

Я никогда не слышала, как Двалия смеется, но поняла, что это был смех. Меня охватил леденящий страх, холоднее, чем морская вода за бортом. Я была озадачена. Что она мне рассказывает? Я попыталась вернуть уверенность в себе.

— Ты ничего не сделала с моим отцом. Ты его даже никогда не видела!

Пол наклонился на другой бок, и в тишине раздался треск деревянной обшивки. Затем Двалия заговорила, и она сама казалась воплощением тьмы.

— Так ты даже не знаешь, кто твой отец!

— Я знаю своего отца!

— Правда? Знаешь его светлые волосы и глаза? Знаешь насмешливую улыбку и длинные пальцы? А я думаю, что нет. Я ослепила эти глаза, я навсегда вырвала из них насмешливость! И я срезала кончики длинных пальцев твоего отца. Срезала в несколько приемов по тонкой полоске, после того, как выдрала ногти. Он больше не будет показывать фокусы, доставать из воздуха яблоки. Не будет танцевать и кувыркаться. Также медленно я содрала кожу с его ступней. Я зажала его левую ногу тисками и медленно, медленно их стягивала, меньше чем на четверть оборота на каждом вопросе. Мне было неважно, отвечает он или нет! Я спрашивала, а он визжал или выкрикивал слова. И тогда я снова закручивала винт. Туже и туже, а его ступня раздувалась, пока не хрустнула!

Двалия опять каркнула.

В темноте шумно дышал Винделиар. Он что, старается не рассмеяться? Или сдерживает рыдания?

— Кости не выдержали. Одна выступила из ноги как маленькая башня слоновой кости. О, как он кричал. Я стояла рядом, и ждала, ждала, пока он не перестанет кричать. Тогда я затянула винт ещё на четверть!

На мгновение мир вокруг меня замер. Казалось, даже корабль завис неподвижно и почти ровно. Отец, которого я не знаю? Отец, которого она пытала. Я была уверена, что кого-то она пытала. Она рассказывала об этом, как о самой вкусной еде, какую когда-либо пробовала, как о самой чудесной песне, какую когда-либо слышала. Но мой отец? Я знаю своего отца. Он также был отцом Неттл и мужем моей мамы. Конечно же, он мой отец.

Но поскольку мой мир качался, как и корабль, этот вопрос необходимо было поднять. Что если он мне не отец? Если он никогда не был моим отцом? Баррич не был отцом Неттл. Я могла оказаться не первым ребёнком, которого удочерили. Но Молли была моей мамой. В этом я уверена. Разве что… Я подумала о матери немыслимое. Объяснило бы это то, что я совсем не похожа на отца? Или то, почему он меня в тот день оставил? Он сказал, что должен идти, что должен спасти избитого старого нищего. Слепого нищего, со сломанной рукой и хромого…

Корабль медленно, тошнотворно накренился. Мне показалось, что он стоит на носу. Мы плывем? Я не могла этого определить, пока не раздался отвратительный удар, одновременно тяжелый и мягкий. Корабль пытался выровняться, но тут что-то бухнуло по стене рядом со мной и упало на палубу. Мы пошли было ко дну, но тут же всплыли, как пробка. Даже под палубой я слышала грохот и крики. Что случилось?

— Похоже, мы потеряли часть такелажа, возможно, даже мачту, — раздался в темноте низкий, неторопливый голос Керфа. Затем с неожиданной настойчивостью он спросил: — Куда мы плывем? Когда мы взошли на корабль? Я захватил трофей, женщину, чтобы отвезти домой к матери. Где она? Как мы сюда попали?

— Возьми его под контроль! — сердито сказала Двалия Винделиару, но тот не ответил.

Я вытянула по полу ногу и уткнулась во что-то большое и мягкое.

— Винделиар ударился головой, — сказала я и тут же отругала себя за глупость. Он без сознания и не может меня остановить. А Керфу все равно. Это мой шанс убить Двалию и освободить нас всех. Корабль содрогнулся и внезапно опять стал вздыматься. Я услышала, как тело Винделиара заскользило по полу.

Оружие. Мне нужно оружие. В каюте не было ничего, что послужило бы мне оружием. У меня нет ничего, чем можно её убить.

Только Керф.

— Ты пленник. Как и я, — я пыталась говорить глубоким ровным голосом. Мне нужно казаться разумной и более взрослой, а не перепуганным ребёнком. — Они забрали у тебя Аларию и продали в рабство. А до этого из-за них ты навсегда потерял леди Шун. Они обманом заставили вернуть её похитителям вместо того, чтобы взять домой в безопасность. Помнишь, Керф? Помнишь, как они тащили тебя через магический камень, и ты чуть не потерял рассудок? Они снова это сделали. А теперь они заставили тебя оставить Калсиду и дом.

Несмотря на все усилия, мой голос становился все более детским и высоким, пока я пыталась уязвить его сотворенными с ним несправедливостями.

Он мне не ответил. Я рискнула всем.

— Мы должны её убить. Нам надо убить Двалию. Это единственный способ её остановить!

— Ты злобная маленькая тварь! — завизжала Двалия.

Я услышала, как она возится, пытаясь подняться с койки, но качка была на моей стороне. Двалия оказалась ниже меня. Я не могла ждать Керфа. Он слишком одурманен и вял. Стараясь тихо двигаться в темноте, я наполовину подползла, наполовину соскользнула к Двалии. Чтобы добраться до неё, у меня было всего лишь мгновение, пока корабль не выровнялся на гребне волны.

Приблизившись к её койке, я с трудом поднялась на ноги и потянулась к Двалии. Она пыталась встать. Я старалась не дотрагиваться до неё, чтобы она не поняла, где я и что собираюсь сделать. Мне пришлось догадываться, где может находиться её шея. Резко выбросив руки к голове Двалии, одной рукой я коснулась её носа и подбородка, опустилась ниже и обеими руками схватила её за горло и сжала.

Она сильно ударила меня по голове. В ухе зазвенело. Я держала крепко, но мои руки были слишком маленькими. Я могла самое большее немного сжать её шею, но не перекрыть доступ воздуха, как надеялась. Она вопила, я не понимала слов, но слышала в них ненависть. Я потянулась, чтобы вцепиться в её горло зубами, но наткнулась на щеку. Так я не могла её убить, но все равно укусила и крепко стиснула на мясистом лице зубы, пытаясь их сомкнуть. Она завизжала и принялась колотить меня кулаками, но вдруг я поняла: она бьет меня в надежде, что я её отпущу. Она боится оттащить меня от себя, потому что тогда я вырву кусок лица, который у меня во рту. Живое мясо гораздо крепче вареного. Я с усилием двигала челюстями, перемалывая её плоть, охваченная в равной степени бешенством и ликованием. Она меня мучила, но я ей отплачу. Я знаю — как. Смыкая зубы, я принялась трепать её плоть, будто волк с кроликом в пасти.

На нас налетел Керф. Я испытала прилив надежды. Если он мне поможет, мы её убьем. Корабль выровнялся. Керф может поразить её мечом. Я хотела прокричать ему это, но не могла выпустить свою добычу. И тут, к моему ужасу, он схватил меня.

— Пусти, — сказал он безразличным голосом сомнамбулы.

— Оттащи её, — велел ему Винделиар. Он уже пришел в себя.

— Нет! Нет, нет, нет! — вопила Двалия.

Она держала меня за голову, прижимая к своему лицу, но Керф был сильнее. Мои зубы сомкнулись, и когда он дернул меня, я вырвала кусок из её лица. Керф отшвырнул меня, будто землю с лопаты. Я упала, выплюнула мясо Двалии и заскользила по полу, когда корабль опять начал качаться. Добравшись до угла, я постаралась там удержаться. Двалия истерично визжала, а Винделиар приставал к ней с вопросами — ранена ли она, что случилось, что ему делать? Меня затошнило от того, что я сделала. Подбородок был в крови. Я провела по зубам языком и сплюнула.

Винделиар был занят Двалией. Где Керф и что он делает, я не имела понятия. Прочь. Она начнет меня бить, как только сможет. Теперь я знала, какое удовольствие для неё мучить меня. Она меня убьет, и ничто её не остановит.

Я потеряла опору в темноте на качающемся корабле. Меня прижало к стене, и я стала пробираться вдоль неё, пока не наткнулась на дверь. В корабль ударила волна, и он накренился. Матросы на палубе испуганно закричали. Грядет кое-что пострашнее Двалии. Я решила, что буду бояться кораблекрушения после того, как выберусь из каюты подальше от моей мучительницы.

Когда корабль накренился в очередной раз, меня потащило к противоположной стене. Остановилась я, наткнувшись на чей-то сапог, наверное, Керфа. Я кинулась к стене, нащупала дверь, открыла и выбралась наружу. Дверь закрылась за моей спиной. Двалия все ещё орала, проклиная меня. Интересно, сколько у меня времени, прежде чем она поймет, что я ускользнула из каюты.

Я пробиралась в темноте под висящими гамаками. Взрослые люди ругались, молились и плакали. Я налетела на какой-то столб и на мгновение задержалась. Я старалась двигаться тихо, припоминая, что я видела в межпалубном пространстве. Когда корабль начал взбираться на очередную волну, перебежала к следующему столбу. Вцепившись в него, подождала и двинулась дальше, обходя человека. Прочь отсюда. Если мне суждено утонуть вместе с кораблем, пусть это будет подальше от Двалии.

Глава 14

СДЕЛКА С ПАРАГОНОМ

В отношении рожденного на воле Белого, известного как Любимый:

Нам не удалось определить деревню, где он родился. Все записи о его прибытии в Клеррес либо были неправильно сохранены, либо были уничтожены. Я считаю, что Любимый нашел способ проникнуть в наши архивы, нашел записи, относящиеся к нему и его семье, и спрятал или уничтожил их.

Сговорчивый, когда мы впервые его приняли, он стал неуправляемым, любознательным, лживым и подозрительным. Он по-прежнему был убежден, что он — истинный Белый Пророк, и не собирался принимать наш подход, при котором из нескольких кандидатов Слуги выбирают того, кто лучше всего подходит для этой задачи. Ни доброта, ни суровая дисциплина не поколебали его веру в себя.

Хотя он был бы ценным дополнением к продолжению рода Белых, когда он достиг соответствующего возраста, его темперамент и откровенное поведение давали понять, что будет слишком опасным развлечением для других позволять ему беспрепятственно с ними контактировать.

Я представляю трем коллегам свое мнение. Мы допустили ошибку, изнежив и испортив мальчишку. План усыпить его бдительность и собирать его сны, только побуждал его быть непокорным и скрытным. Продолжить позволять ему свободно передвигаться, посещать деревню, общаться с другими сомневающимися — накликать беду. Моё предложение таково: как предложил наш Белый Пророк, пометьте его татуировками. Ограничьте его. Продолжайте добавлять в блюда снадобья сна и следите, чтобы он был снабжен кистью, чернилами и свитками.

Продержите его до двадцати лет. Тешьте его тщеславие. Скажите ему, что мы держим его в изоляции, чтобы его сны не могли быть запятнаны разговорами с другими. Скажите ему, что, хотя он не истинный Белый Пророк, он служит миру и Пути, продолжая видеть сны. Позвольте ему проводить время, но не позволяйте ему смешиваться с другими Белыми.

Если к концу этого времени он не станет управляемым, отравите его. Это моё предложение. Вы можете проигнорировать его, но потом не вините меня в его деяниях.

Симфи.

Дайте человеку пугающее задание. Затем поставьте его в ситуацию, когда он должен ждать, чтобы выполнить это задание. Сделайте это ожидание максимально сложным. Удерживайте его там, где он мало что сможет сделать и ограничьте возможность побыть в одиночестве. Время остановится для этого человека. Я знаю, что это правда.

Я пытался заполнить свои дни на борту Совершенного полезными занятиями. Мы с Янтарь запирались в её каюте, чтобы прочесть и обсудить дневник сновидений Пчелки. Это было болезненное занятие для меня, становящееся ещё более раздражающим из-за жадной страсти, с которой Шут слушал записи.

— Прочти это ещё раз! — командовал он, или, ещё хуже, — разве этот сон не связан с тем, который ты читал мне четыре дня назад? Или пять? Вернись назад, Фитц, пожалуйста. Я должен услышать, как эти две записи звучат вместе.

Он смаковал сны, которые, как он утверждал, были доказательством того, что Пчелка была его ребёнком, но меня мучили моменты жизни моей маленькой девочки, которые я не помнил. Она написала эти тщательно выведенные слова в одиночестве и проиллюстрировала их с помощью чернил и кисти, украденных с моего стола. Она кропотливо трудилась над каждой страницей, каждая иллюстрация была настолько точной, каждая буква была так аккуратно выведена, а я ничего не знал о её одержимости. Неужели она сделала это поздно вечером, пока я спал, или, может быть, в то время как я игнорировал её и Молли, чтобы мрачно писать свои мысли в моем личном кабинете? Я не знал и никогда не узнаю. Каждый пересказанный сон, каждое своеобразное небольшое стихотворение или подробные иллюстрации были упреком тому, каким я был отцом. Я могу отомстить за её смерть. Я могу убивать в память о ней и, возможно, умереть в результате и покончить с моим позором. Но я не могу изменить того, что я пренебрег своим ребёнком. Всякий раз, когда Шут восклицал, как умно она сформулировала рифму, это было похоже на крошечный пылающий уголек стыда, выжигающий моё сердце.

Погода была для нас благоприятной. Корабль двигался плавно. Когда я шёл по палубе, мне казалось, что команда двигалась вокруг меня в ритме танца, совершая сложные шаги под музыку, которую только они могли услышать. Речной поток подхватил нас в течение первой части нашего путешествия, так что парус почти не использовали. Плотные зеленые стены леса, уходящего кронами в небо, были выше любой мачты. Иногда река становилась более глубокой и быстрой, деревья были так близко, что мы ощущали запах цветов и слышали хриплые крики птиц и проворных существ, населявших все лесные ярусы. Однажды утром я проснулся поздно, обнаружив, что к реке присоединился приток, и теперь водная гладь вокруг нас стала широкой и плоской. С левой стороны корабля лес отступил к зеленой дымке на горизонте.

— Что там? — спросил я Клефа, когда он остановился возле меня, выполняя свои обязанности.

Он прищурился.

— Не знаю. Вода слишком мелкая для Совершенного или любого крупного корабля. Есть только один канал посередине, и нам чертовски повезло, что Парагону это известно. На той стороне река становится мельче, а затем переходит в зловонную серую отмель, которая может засосать мужчину до бедер. Прогулка по ней затянется, по крайней мере, на один день, а может быть, на два, прежде чем снова начнутся деревья.

Он покачал головой и продолжил размышлять вслух:

— Большая часть Дождевых Чащоб не приспособлена для людей. Нам не стоит забывать, что не весь мир создан для нас. Вот и эти места вам точно не по зубам!

Он спустился по палубе, и я остался в одиночестве смотреть на воду.

Река уносила нас все ближе и ближе к берегу, и мой Уит и Скилл стали осознавать, что корабль не был пассивным компонентом нашего путешествия. Днем я ощущал его осознанность.

— Он управляет собой? — спросил я однажды у Янтарь.

— В некоторой степени. Каждая часть его, касающаяся воды, сделана из волшебного дерева. Или, точнее, кокона дракона. Жители Дождевых Чащоб строили корабли таким образом, потому что вода этой реки быстро разъедает любые другие материалы. По крайней мере, так было раньше. Я понимаю, что Джамелийцы придумали способ обработки дерева, который позволяет обычным кораблям курсировать по этой реке, не будучи «съеденными». Имперские корабли, так они их называют. Так мне сказали. Живые корабли имеют некоторый контроль над своим движением. Но только некоторый. Совершенный также может контролировать каждую доску своего корпуса. Он может сжиматься и расслабляться. Может предупредить команду о своей протечке. Волшебное дерево кажется способным «излечиваться» после повреждений, если Живой Корабль царапает дно или сталкивается с другими судами.

Я удивленно покачал головой.

— Действительно чудесное творение.

Легкая улыбка Янтарь поблекла.

— Творение не людей или даже судостроителей. Каждый живой корабль должен был быть драконом. Некоторые помнят это более ясно, чем другие. Каждое судно действительно живое, Фитц. Озадаченное в некоторых случаях, сердитое или смущенное в других. Но живое.

Янтарь, задумавшись, отвернулась от меня, положила руки на перила и уставилась на серую воду.

Наши дни на судне были однообразны. Мы завтракали с Брэшеном или Альтией, но редко с обоими. Один из них всегда был на палубе и бродил наблюдая. Спарк и Персеверанс занимали сами себя. Корабль, казалось, завораживал и пугал их, и они бросали друг другу вызов каждый день. Это было задачей Ланта загнать их в угол и успокоить письмами и обучением. Спарк уже умела читать и писать, но имела ограниченное представление о географии или истории Шести Герцогств. Хорошо, что она, казалось, наслаждалась теми часами, которые Лант проводил, наставляя её, потому что Пер не мог сосредоточено держать в руке перо, пока Спарк разгуливала по кораблю. Довольно часто уроки проводились на палубе, в то время как я и Янтарь спокойно составляли план воображаемого убийства.

Обед в полдень был менее формальным, и часто у меня было мало аппетита, так как утро я проводил в безделье. Меня беспокоило то, что навыки, которые я пытался вернуть себе в Баккипе, теперь снова заржавели, но я не видел способа достать топор или меч, чтобы не спровоцировать лишние вопросы и не создать тревогу. Во второй половине дня мы с Янтарь часто запирались с дневниками Пчелки. Ужин проходил в компании Брэшена и Альтии. Корабль к тому времени, как правило, стоял на якоре или был привязан к деревьям в зависимости от состояния реки.

После ужина меня часто оставляли одного, потому что Янтарь проводила почти каждый вечер с Парагоном. Она надевала шаль и шла к носовому узлу, где садилась, скрестив ноги, и разговаривала с ним. Иногда, что меня немало беспокоило, Парагон держал её в своих руках. Она сидела на его ладонях, больших пальцах под её руками, чтобы встретиться с ним лицом к лицу, и они долго разговаривали в темноте. По его просьбе она взяла у Клефа небольшой набор дудочек и играла для него — низкая, хриплая музыка, которая, казалось, была об одиночестве и потерях. Один или два раза я подходил поближе, чтобы посмотреть, могу ли я присоединиться к ним, потому что, признаюсь, мне было чертовски любопытно о чем они могут говорить столько дней. Но мне стало ясно, что я не должен участвовать в их дискуссиях.

Камбуз и трюмы были обиталищем команды. На Совершенном, я был не только незнакомцем, иностранцем и принцем, а ещё и идиотом, который расстроил носовую фигуру и позволил ей публично мне угрожать. Азартные игры, в которые играли под палубой, и грубый юмор команды не были предназначены для меня. Когда я оставался один, я проводил время в тесной каюте, которую Спарк делила с Шутом. Я старался почаще занимать свою голову, обычно перелистывая книги Пчелки. Иногда Альтия и Брэшен приглашали меня выпить с ними вина и поддержать светскую беседу, но все же я понимал, что я и мои спутники были для них скорее грузом, чем гостями. Поэтому однажды вечером я вежливо отказался от очередного приглашения, но моё беспокойство возросло, когда Брэшен настойчиво сказал:

— Нет, нам надо поговорить. Это важно.

Немного помолчав, я последовал за ним в их каюту. Альтия уже была там, с пыльной бутылкой вина на столе и тремя бокалами. Некоторое время мы все трое делали вид, что это была не более чем попытка обсудить прекрасный винный букет и отдохнуть в конце дня. Корабль на якоре осторожно покачивался в потоке реки. Открытые окна выходили на реку, и до нас доносились ночные звуки близлежащего леса.

— Завтра мы покинем реку и направимся в Бингтаун, — внезапно объявил Брэшен.

— Думаю, мы хорошо провели время, — сказал я с удовольствием. Я понятия не имел, как долго обычно совершается подобное путешествие.

— Так и есть. Удивительно хорошо. Парагон любит реку, и иногда он бездельничает в этой части путешествия. Но не в этот раз.

— И это плохо? — спросил я в замешательстве.

— Его поведение изменилось. А почти любое изменение является поводом для беспокойств, — медленно сказал Брэшен.

Альтия закончила пить вино и твердо поставила бокал на стол.

— Я знаю, что Янтарь рассказала вам немного о Совершенном, что он, по сути, два дракона в теле корабля, но вы должны знать больше. Он провел ужасную жизнь. Живые корабли поглощают воспоминания и эмоции семей и команд, которые живут на их борту. В начале его осознанной жизни, возможно, из-за его двойственной природы, он перевернулся, и мальчик из его семьи умер, запутавшись в такелаже на палубе. Это травмировало его. Несколько раз после этого он переворачивался, потопив всех на борту. Но живые корабли очень ценятся, поэтому каждый раз, когда его находили, его ремонтировали, ставили на воду и он снова отправлялся в плавание. Так он приобрел известность невезучего корабля, насмешливо называемого Отверженный. Последний раз, когда он ушел в плавание, он пропал на годы. Он вернулся в Бингтаун сам, дрейфуя против течения и был найден с поднятым корпусом прямо возле гавани. Когда его ремонтировали, обнаружили, что его лицо было намеренно повреждено, глаза изрублены, а на груди оставили знак, который многие узнали. Звезда Игрота.

— Игрот — пират.

Их рассказ конкретизировал часть того, что рассказала мне Янтарь. Я наклонился ближе, потому что Альтия говорила вполголоса, словно боялась, что её услышат.

— Вот опять… — Брэшен произнес это с такой грустью, что я больше не мог сомневаться в серьезности беседы.

— Тем, кто незнаком с родословными традициями Бингтауна, будет трудно понять то, как ужасно обращались с Парагоном. — Её голос стал жестче. Брэшен прервал её:

— Также как и Парагону будет сложно понять постороннего человека. Стоит добавить, что Янтарь снова вырезала его лицо, давая ему прозреть. В те дни они стали близки. И он, очевидно, скучал по ней и чувствовал себя сильно… привязанным к ней.

Я кивнул, все ещё смущенный их мрачным тоном.

— Они проводят слишком много времени вместе, — расстроенно сказала Альтия. — Я не знаю, о чем идет речь, но Парагон с каждым днем становится все более неустойчивым. Мы с Брэшеном можем это чувствовать. После стольких лет жизни на борту мы оба…

— Настроены. — Брэшен закончил предложение словом, которое прекрасно подошло. Я думал сообщить им, как сильно я это понял, но воздержался. Они считали меня достаточно странным, пока я не раскрыл наследственную магию, которая позволяет мне прикасаться к разуму других людей.

И может даже к разуму живых кораблей? Я ощущал тоже самое, что и в случае со Смоляным. Я сдерживал свой Скилл после инцидента с Парагоном, опасаясь, что если опущу стены, чтобы услышать его, он не только узнает об этом, но и сочтет раздражающим. Я уже достаточно взволновал его.

— Я могу представить себе такую связь, — продолжил я.

Альтия кивнула и долила нам вина.

— Это связь, которая идет в обоих направлениях. Мы знаем о корабле, и корабль знает о нас. И с тех пор, как на борт взошла Янтарь, эмоции Парагона стали более интенсивными.

— И в такие моменты Совершенный становится более упрямым, — сказал Брэшен. — Мы замечаем это в его движении. Как и экипаж. Некоторое время назад был сложный участок реки с мелководными зонами. Мы обычно замедляем движение, когда пересекаем его. Сегодня он бросил нам вызов, и мы прошли этот отрезок быстрее, чем когда-либо. Почему Совершенный так спешит?

— Я не знаю.

— Как вы связаны?

Внезапно я почувствовал себя слишком уставшим для того, чтобы говорить об этом. Я никогда не хотел рассказывать свою историю по новой.

— Я думал, королева Мальта отправила вам птицей послание.

— Она отправила записку, с просьбой помочь вам, так как вы помогли многим из их детей. Обратили то, что сделали с ними Дождевые Чащобы.

— То, что сделали с ними драконы, — поправил я её. Мне было некомфортно от этого разговора. Очевидно, они были расстроены проявлением гнева в поведении их корабля и хотели обвинить в этом Янтарь. И требуют, чтобы я сделал с этим что-нибудь. Я предложил очевидное решение. — Возможно нам всем нужно пойти прямо к носовой фигуре и спросить, что расстраивает ваш корабль?

— Пожалуйста, не так громко, — предупредила меня Альтия.

Брэшен решительно покачал головой.

— Поверь нам, мы знаем Парагона. Как бы стар он не был, он не воспринимает логические доводы, как взрослый. Он больше похож на подростка. Иногда рациональный, а иногда импульсивный. Если мы попытаемся вмешаться между ним и Янтарь, последствия могут быть… — Он понизил голос, а глаза его расширились. Альтия вскочила на ноги.

— Что это? — спросила она у нас и ни у кого.

Я тоже это почувствовал, как будто по моему телу неожиданно растеклось покалывающее тепло. Одно мгновение мне было трудно восстановить дыхание, и когда я схватился за край стола, чтобы устоять на ногах, я осознал, что у меня вовсе не кружится голова. Нет. Вино в моем бокале дрожало, в нем танцевали крошечные круги.

— Землетрясение. — Произнес я, стараясь быть спокойным. Они не были чем-то необычным в Шести Герцогствах. Я слышал истории о землетрясениях, достаточно сильных, чтобы башни Баккипского замка пошли трещинами. Первые комнаты Шута в Баккипе были в такой разрушенной башне. На моем веку такого не случалось, но рассказы менестрелей о падающих башнях и волнах, сметающих гавани, были ужасающими. И вот были мы, на якоре возле леса огромных деревьев, погрузивших корни в грязь…

— Не землетрясение, — сказал Брэшен. — Это корабль. Пошли!

Я сомневался, что он говорит со мной, но последовал за Альтией из каюты. Мы были не единственными на палубе. Некоторые палубные матросы смотрели на деревья или за борт в недоумении. Клеф бежал впереди. Я шёл намного медленнее. Я бы не рискнул вновь побывать в руках Парагона. Я почувствовал неожиданное потрескивание под ногами. Я посмотрел вниз. В слабом свете фонарей корабля, палуба внезапно показалась галечной, вместо того чтобы иметь гладкую плотную структуру волшебного дерева. Нет, не галечной. Чешуйчатой.

Я поспешил за Альтией. Брэшен и Клеф остановились на безопасном расстоянии от носовой фигуры. Янтарь стояла одна на носу с прямой спиной и высоко поднятой головой. Упрямая поза. Носовая фигура обернулась и кинула ей что-то. Она не видела этого и оно упало на палубу со звоном разбитого стекла.

— Ещё! — потребовал он.

— Это все, что у меня есть сейчас. Но помоги мне и я обещаю, что попытаюсь достать тебе ещё.

— Мне нужно больше! Этого было недостаточно!

Взглянув в первый раз, я подумал, что тусклые огни играют с моими глазами. Но лицо Парагона больше не походило на моё. Оно было чешуйчатым как у Элдерлинга Дождевых Чащоб. Когда я посмотрел на него, его глаза сменили цвет. Они все ещё были голубыми, но голубой смешался с серебром. Глаза дракона. Он потянулся к Янтарь пальцами, усеянными черными когтями.

— Шут! Держись от него подальше! — крикнул я, и Парагон поднял глаза, чтобы посмотреть на меня.

— Не смей называть её шутом! — прорычал он сквозь зубы. — Она мудрее всех вас!

— Янтарь, что ты наделала? — закричала Альтия низким сорвавшимся голосом.

Брэшен молчал, в ужасе глядя на изменившуюся носовую фигуру.

— Она вернула мне мою истинную природу, по крайней мере, частично! — ответил им Парагон. Его лицо менялось, когда я смотрел на него, цвета переливались по чертам, которые мы разделяли. В темноте он блестел медной бронзой. Совершенный сомкнул когтистые руки вокруг Янтарь и поднял её с палубы. Он властно прижал её к груди и добавил: — Она знает меня, кто я, и не испугалась дать мне то, что мне всегда было нужно!

— Пожалуйста, корабль, успокойся. Поставь её обратно на палубу. Объясни нам все. — Брэшен говорил так, будто беседовал с непокорным десятилетним ребёнком. Спокойный, но держащий все под контролем. Мне жаль, что я не чувствовал себя также.

— Я не КОРАБЛЬ! — Внезапный крик фигуры согнал птиц с деревьев и отправил их в потемневший лес. — Я никогда не был кораблем! Мы драконы в ловушке! Порабощенные! Но мой верный друг показал мне, что я могу быть свободным.

— Верный друг, — прошептала Альтия, словно сомневаясь в обоих словах.

Брэшен подошел ближе к жене. Каждый мускул его тела напрягся, словно он был собакой на поводке, ожидающей освобождения. Он бросил взгляд через плечо на собравшуюся команду.

— Я справляюсь с этим. Пожалуйста, расходитесь и займитесь своими делами.

Они медленно ушли. Клеф не двигался. Он стоял там, где был, с серьезным лицом. Мой взгляд встретился с Лантом, он положил руку на плечо Спарк, подтянул её ближе к нему и подтолкнул Персеверанса намекая отойти. Я остался там, где был. Парагон держал Янтарь под подбородком, упираясь в грудь. Она слепо посмотрела на воду.

— Я должна была это сделать, — сказала она. Интересно, говорила ли она со мной или с бывшими друзьями?

— Она поставила меня на путь возвращения к моей настоящей форме! — объявил Парагон ранним звездам в глубоком темном небе. — Она дала мне Серебро.

Я осмотрел палубу и увидел, наконец, осколки стеклянного пузырька. Моё сердце замерло. Неужели она нашла это в моей сумке и взяла, не спросив меня? Не предупредив меня о своем плане? Каков был её план?

Голос Альтии был выше, чем обычно, когда она спросила:

— Твоей настоящей форме?

— Вы видите, что даже небольшое количество серебра сделало для меня? Если дать достаточно, я верю, что смогу избавиться от этих деревянных досок, которые вы прикрепили ко мне, и заменить парусиновые паруса крыльями! Мы станем драконами, которыми должны были быть!

Альтия выглядела ошеломленной. Она выразила свои мысли так, словно пыталась найти смысл слов, произнесенных на чужом языке.

— Вы станете драконами? Вы перестанете быть Совершенным? Как? — Затем, ещё более недоверчиво: — Вы бросите нас?

Он не обратил внимания на обиду в её голосе, предпочтя вместо этого обидеться на то, что её слова не смогли донести.

— Что вы хотите, чтобы я сделал? Как ты можешь хотеть, чтобы я оставался таким? Всегда исполнял прихоти других? Идти только туда, где нужен, неся бремявперед и назад между портами людей? Бесполый? Пойманный в ловушку не своей формы? — От почти жалобного его голос превратился в яростный. Я ожидал, что его колкие слова ранят её, но она казалась неуязвимой для них.

Альтия бесстрашно шагнула к фигуре, повернувшись лицом к нему в затемняющем свете:

— Парагон. Не делай вид, что не понимаешь, что я чувствую по этому поводу. О тебе.

Он сосредоточил свой драконий взгляд на Альтии, пока его неподвижный взгляд не начал казаться синим огнем, кипящим в потрескавшейся печной стене. Он медленно развернул руки, все ещё такие странно человеческие, несмотря на их размер и угол. Он опустил Янтарь на палубу и безмолвно повернулся к нам спиной. Янтарь немного покачнулась, но устояла. Я попытался прочесть её намерения, чтобы увидеть в ней что-то от моего старого друга Шута. Вместо этого я увидел только Янтарь и снова почувствовал бездну восхищения от того, кем была эта женщина.

И на что она была способна.

Парагон отвернулся от всех нас, чтобы посмотреть на темную реку. Напряжение фигуры чувствовалось через волшебный корпус и каркас корабля. Я понял, что он говорит правду. Он не был кораблем. Он был драконом, преобразованным и захваченным людьми. И как бы он ни заботился о тех, кто им командовал, на каком-то уровне он чувствовал обиду. Возможно, даже ненависть.

И мы были полностью в его власти.

Моё тело словно сковало холодом, когда Альтия шагнула к Янтарь. Она напомнила мне крадущегося кота, который оценивает другого кота перед дракой. Маленькие шаги, точный баланс, невозмутимый взгляд. Она говорила низким, мягким голосом:

— Что ты сделала с моим кораблем?

Янтарь повернула невидящие глаза на голос Альтии.

— Я сделала то, что должно быть сделано для каждого живого существа. Что вы должны сделать для Проказницы, если представится такая возможность.

От упоминания Проказницы все мышцы в теле Альтии напряглись, а руки сжались в кулаки. Я видел, как женщины дрались. Я видел, как дамы в тонких платьях набрасывались друг на друга, плакали и кричали. И я видел, как торговки рыбой обнажают ножи, пытаясь разрезать и выпотрошить друг друга, так же холодно, как они обрабатывают рыбу. Альтия не была нежной леди в кружевах, и, наблюдая, как она управляет палубной командой и складывает оснастку, у меня возникло сильное уважение к силе, скрывающейся в этих руках. Но Шут никогда не был бойцом. Ослепший. И учитывая то, что он пережил, я не доверял его недавно исцеленному телу в противостоянии с любой физической силой.

Недолго думая, я бросился вперед и шагнул между ними.

Это была не лучшая позиция, которую я мог занять. Гнев Альтии на её старого друга ничуть не был похож на ярость, которую пробудил бы в ней незнакомец. Она нанесла удар ребром ладони в середину моей груди.

— Отойди, — потребовала она. Если бы я не был готов к такому удару, у меня бы перехватило дыхание.

— Остановись, — посоветовал я ей.

— Это тебя не касается. Если ты этого не хочешь! — Но прежде, чем я даже подумал об этом, Брэшен ступил между нами, оттеснив Альтию в сторону. Мы стояли грудью к груди, наши глаза встретились в темноте.

— Ты на моей палубе. — Низкое рычание. — Вы должны делать то, что она или я говорим вам делать.

Я медленно покачал головой.

— Не в этот раз, — сказал я тихо. Янтарь позади меня молчала.

— Ты хочешь решить проблему кулаками? — потребовал Брэшен. Он наклонился ближе, и у меня перехватило дыхание. Я был выше его, но он был шире. И, наверное, в лучшем состоянии. Хотел ли я драться?

Я хотел. Внезапно я устал от них всех. Даже от Янтарь. Я почувствовал, как мои губы поднялись, обнажая зубы. Время сражаться, время убивать.

— Да! — пообещал я ему.

— Прекратите! Вы все! Это чувства Совершенного. Фитц, это дракон! — крикнул Шут позади меня. — Это дракон!

Он ударил меня по затылку так сильно, что моя голова наклонилась вперед. Моя бровь врезался в лицо Брэшена, и я услышал, как Альтия что-то кричит. Она держала своего мужа за рубашку и тащила его от меня. Я схватил его, не желая отпускать свою добычу. За моей спиной Шут врезался плечом мне в спину. Альтия споткнулась и опрокинулась назад, волоча Брэшена за собой. Я чуть не упал на них, но откатился в сторону. Шут приземлился на меня сверху и заговорил на ухо.

— Это корабль, Фитц. Это его гнев. Хватит поддаваться его чувствам.

Я сражался за контроль над собой, пытаясь вырваться из его хватки. Я поднялся на ноги и сумел выпрямиться, готовый снова налететь и превратить ребра Брэшена в осколки. Я задыхался, и я слышал, что этот звук эхом отзывался в тяжелом фырканье большого существа. Очень большого существа.

Дневной свет уже померк, а кружевные круги фонарей корабля не были предназначены для освещения носовой фигуры. Тем не менее, я видел, что он быстро терял всякое сходство с человеческой формой. То, что было моей челюстью, ртом и носом, удлинилось до морды рептилии. Я посмотрел на его сверкающие голубые глаза. На какое-то мгновение наши взгляды встретились и задержались. Я видел там ту же ярость, которая переполняла меня. Я почувствовал, как рука Шута в перчатке оказалась на моей руке.

— Подними стены, — взмолился он.

Но ярость прошла как летняя буря, оставив меня без эмоций. Я схватил запястье Шута и поднял Янтарь на ноги. Она встряхнула юбки.

— Двигайтесь к кормовой части, — приказал нам Брэшен. У него начал кровоточить нос, когда я ударился об него лбом. Мелочь, но меня это порадовало. Я все ещё был вынужден повиноваться ему. Его лицо в тусклом свете выглядело изможденным и старым. Когда мы плелись обратно в их каюту, мы прошли мимо Клефа. Брэшен заговорил, проходя мимо него.

— Передай всем. Держатся подальше от носовой фигуры, пока я не прикажу обратное. Потом возвращайся сюда и следи за ним. Позови меня, если решишь, что нужна моя помощь.

Клеф кивнул и поспешил прочь.

Мы дошли до каюты. Лант и подростки столпились у двери, на лице Ланта было вопросительное выражение.

— Мы в порядке, — сказал я ему. — Забери Пера и Спарк в каюту леди Янтарь. Все объясню позже.

Я жестом попросил его удалиться. Его взгляд сказал мне, что он не хотел, чтобы его отсылали с остальными, но он повиновался. Брэшен ждал у открытой двери. Я последовал за Янтарь, и он закрыл за нами дверь.

Мы не сделали и двух шагов от двери, как услышали:

— Что ты сделала? — Альтия напряженно и сердито смотрела на Янтарь.

— Подожди, — сказал ей Брэшен. Он взял кружки из шкафа и очень мощную бутылку с полки. Он налил нам всем внушительные порции. Не изысканное вино и не выдержанный бренди; запах был крепкий. Дешевый ром. Он без каких либо церемоний отхлебнул, потом ещё, затем толкнул кружку на стол и упал в кресло. — Сядьте. Все вы. — Это была команда капитана. Янтарь повиновалась ей, через мгновение я тоже сел.

— Почему она это сделала? Вот это настоящий вопрос. — Он уставился на Янтарь, и в его глазах я увидел гнев, отчаяние и глубокую обиду, которую может принести только предательство друга.

Мне нечего было сказать. Её действия полностью запутали меня. Во время нашего путешествия, в поисках, которые, я мог поклясться, стали единственной целью Шута в жизни, она решила показать, что мы обладаем запрещенной субстанцией, используя её, чтобы… что-то сделать с кораблем. Прямо на нашем пути, она предала гостеприимство и дружбу и угрожала всем нам. Это не имело смысла. Я был также оскорблен, как и Альтия, в данной ситуации. И был беспомощен исправить хоть что-то.

Янтарь, наконец, заговорила.

— Я должна была сделать это. Это было правильное решение для корабля. Для Парагона. — Она вздохнула. — Я дала ему Серебро. Так его называют люди в Келсингре. Там есть колодец. Драконы пьют из него. Это жидкая магия, вещество, которое разрушает стены между людьми и драконами. Оно может излечить раненого дракона, продлить жизнь старейшин и наполнить предметы магией. Для тех, кто родился с такой магией, как Фитц, это может усилить способности… И я верю, как верит в это и Парагон, что если ему дадут достаточно Серебра, он сможет завершить трансформацию, которую он должен был сделать. Он сможет стать драконом, чей кокон был украден, чтобы превратить «волшебное дерево» в этот корабль.

Делиться подобной информацией — не очень похоже на Шута. Я видел, как Брэшен и Альтия пытались понять, что она говорит. Кажется, у неё закончились слова. Брэшен хмурился. Альтия потянулась через стол, чтобы взять его за руку. Затем, неохотно, Янтарь снова заговорила.

— Но у меня была другая причина. Некоторые могут назвать это эгоистичным. Мне нужно было заключить сделку с Парагоном — сделка, которую, я знала, вы не найдете приятной. Я должна добраться до Клерреса, как можно быстрее, и Совершенный может отвезти меня туда. И, имея шанс достать больше Серебра, он доставит меня туда. — Она посмотрела на стол и подняла тяжелую глиняную кружку. — Это был единственный способ, — сказала она и сделала здоровенный глоток рома.

— Мы едем в Бингтаун. Потом Джамелия. Не Клеррес. У нас есть груз для доставки, контракты для выполнения. — Альтия объясняла все медленно и тщательно, но в её глазах нарастал страх, когда она начала понимать масштаб событий, меняющих её жизнь.

— Нет. Мы пойдем прямо к Клерресу, — мягко ответила ей Янтарь. Она выдохнула неровно. — Я знаю, это изменит ваши жизни. Если бы был другой путь, я бы выбрала его. Может быть. Независимо от того, что он сделает с любым из нас, Парагон заслуживает Серебро. Все живые корабли его заслуживают! Но если бы я не была настолько в отчаянии… Это единственный способ добраться до Клерреса как можно быстрее, и это то, что я должна сделать.

— Я даже не знаю этот порт, — сказал Брэшен. Он поднял бровь, посмотрев на Альтию, и она покачала головой.

— Совершенный знает. Он бывал там раньше. Когда он был кораблем Игрота, они довольно далеко сбывали добычу. Мимо островов Специй. Через несколько групп островов. Исабом. Кинекту. Стерлин. И дальше. Клеррес известен Совершенному. Он отвезет нас туда.

У нас есть контракты… — тихо повторила Альтия.

Брэшен не пытался скрыть гнев в голосе.

— У нас были контракты. Но я полагаю, что бесполезно пытаться заставить их понять, что доброе слово Торговца — это все, что у нас есть. И теперь эти слова будут забыты, как мои, так и Альтии. Никто никогда не будет доверять нам снова. Никто больше не будет торговать с нами. — Он вздохнул, его взгляд стал ещё более хмурым. — И после того, как Совершенный доставит тебя в Клеррес, ты сделаешь все, что нужно сделать, отдашь ему это Серебро. Что тогда? — Брэшен безжалостно вопрошал. — Вы действительно верите, что Совершенный может… перестать быть кораблем? Превратиться в дракона?

Янтарь тяжело вздохнула.

— Он станет двумя драконами, освобожденными от неестественной связи друг с другом и превратившимися в их надлежащие формы. Да. С достаточным количеством серебра, я надеюсь, он сможет. Они смогут. — Она переводила взгляд с одного недоверчивого лица на другое. — Ты любишь его. Вы любили его годами, с тех пор, как он был заброшенной громадиной, вытащенной на берег. Альтия, ты играла внутри него будучи ещё совсем ребёнком. Брэшен, ты укрывался в нем, когда никто другой не предлагал тебе кров. Ты знаешь его, ты знаешь, как плохо с ним обращались. То, что он сказал, было правдой. Вы не можете желать, чтобы он остался таким, какой он есть.

— Я люблю его, — слабо сказала Альтия. — Моя семья рисковала всем, чтобы купить его, только благодаря этому его не разобрали на части, и это дало нам возможность спасти Проказницу и моего племянника. Все эти годы, Брэшен и я защищали его. Как вы думаете, другие капитаны хотели бы иметь такой корабль? — Она сделала медленный вдох. — Но ты нас разорила. Вы понимаете это? Несомненно, вы считаете меня эгоисткой, потому что я думаю только о нашем будущем, но кроме наших жизней, у Брэшена и меня ничего нет. Ни дома, ни владений, ни своего дела. Ничего. Мы зависели от Совершенного, заботились о нем, когда никто больше не доверял ему, удерживали его от резкости и неразумного любопытства. Вы, кажется, считаете его жизнь несчастной, но это было лучшее, что мы могли ему дать. Мы часть его, и он часть нас. Что с нами будет, если он станет драконом? Или двумя драконами? Какое наследие мы оставим для нашего сына?

Она остановилась, и я смотрел, как она пытается совладать с собой.

— А если Серебро не даст результата, и он никогда не сможет стать чем-то большим, чем сейчас? Это, пожалуй, ещё хуже. Разве ты не помнишь, каким несчастным он был, когда мы впервые воскресили его, слепого и оскорбленного, полного ненависти? Ты должна помнить. Ты была среди тех, кто это видел. Ты думаешь, потом было легче? Но мы восстановили его, подарили ему сердце, мир и радость. Он провел нас сквозь бури, смеясь над нашим страхом! Спокойный как море, когда он держит нашего ребёнка в руках и погружает его в воду, чтобы заставить его хихикать. Все, это теперь ушло. Он никогда не будет радоваться тому, что снова станет кораблем. Вся репутация, которую мы восстановили для него, все наши годы вместе… Все испорчено. Все потеряно.

Альтия медленно повернулась, её голова упала на сложенные на столе руки. На моих глазах она уменьшилась, и теперь я видел серые нити в её темных волосах, вены и сухожилия на спине и на её сильных руках. Брэшен протянул руку через стол и положил ладонь поверх её руки. Некоторое время за столом царила тишина. Я чувствовал себя пристыженным тем бедствием, которое мы навлекли на них. Я не видел эмоций на жестком выражении лица Янтарь. Мне снова пришло в голову, что, несмотря на мою долгую связь с Шутом, я никогда не смогу предсказать, что может или не может сделать Янтарь.

Брэшен сдержанно произнес слова, поглаживая грубые волосы жены.

— Альтия. Мы справимся, моя дорогая. С палубой или без палубы Совершенного под нашими ногами, мы с тобой продолжим дело. — Он сглотнул. — Возможно Бойо — сын Альтии и Брэшена, все ещё остается на палубе Проказницы. Она — такой же семейный корабль, как и Совершенный, и Са знает, что сын Кеннита немного проявляет интереса к жизни на море…

Я услышал, как его голос дрогнул, и увидел медленное осознание, крадущееся по его лицу. Если Совершенный снова сможет стать драконом, сможет и Проказница. Так сможет любой или все из живых кораблей. Янтарь уничтожит не только их. Когда она дала Серебро Совершенному, она свергла династии торговцев Бингтауна, которые владели живыми кораблями. Сам Бингтаун, этот великий торговый центр, всегда зависел от живых кораблей, перевозивших сокровища Дождевых Чащоб. Теперь живые корабли уйдут в историю, а вместе с ними и судьба старых семейств, которые ими владели.

Альтия подняла голову и уставилась на Янтарь.

— Почему? — спросила она надтреснутым голосом. — Почему бы не спросить сначала нас, почему бы не сказать нам, что вы собираетесь делать? Почему бы не дать нам немного времени, чтобы спланировать, как мы могли бы справиться с такими огромными переменами? Ты думала, мы откажемся от Совершенного, от того, чего он так искренне желает? Разве вы не думали, что идея могла быть преподнесена ему медленно, в более безопасном месте? — Она говорила о корабле, как о своем ребёнке. Особенном ребёнке, но все равно любимом. Ребенке, которого она сейчас потеряет в его безумии. Было больно становиться свидетелем такой ужасной потери, но Янтарь была непреклонна.

— Я должна была это сделать, — сказала она. — И не только ради Совершенного, — она посмотрела на меня. — Все началось из-за Совершенного. Прости, Фитц. Я хотела рассказать тебе, что я запланировала. Вот почему мне нужно было Серебро. Я не собиралась просто дать его ему. Но когда я разговаривала с Парагоном сегодня вечером, он спросил меня, приятно ли мне снова оказаться на корабле, даже если я никогда не стану моряком, каким я должна была стать. Я сказала ему, что не думаю, что должна была стать моряком. А он сказал, что он никогда не должен был становиться кораблем, что он должен был быть драконом… Внезапно кусочки того, что он говорил, пересеклись с записями в дневнике Пчелки, и я поняла, что она имела в виду. Она предсказала свое выживание. Я уверена, что Пчелка жива. И, вероятно, все ещё находится в руках похитителей. Они отвезут её в Клеррес. Каким путем мы не можем знать, но мы знаем, куда ведет этот путь. Мы также знаем, что она не может оставаться в их руках ни на мгновение дольше, чем мы можем позволить. Мы не можем путешествовать бесконечно и начинать все заново, мы не можем останавливаться, чтобы найти другие корабли и договариваться о проходе, переходя от одного порта к другому и надеясь, что мы достигнем Клеррес вовремя. Мы должны добраться до Клерреса так быстро, как можем. И живой корабль, который знает путь, — это наш лучший шанс спасти её.

Надежда, не оправдывающаяся слишком часто, становится врагом. Я слышал её слова, и они не заставляли моё сердце прыгать от радости. Вместо этого я почувствовал сильный гнев. Как она посмела? Как она смеет говорить такие вещи перед незнакомыми людьми, как смеет она издеваться над моей безнадежной фантазией? Затем, как волна, которую уже не остановить, надежда обрушилась на меня. Она схватила меня и потащила за ракушками в свои глубины. Я забыл все другие события того дня, мне не терпелось узнать:

— Пчелка, жива? Как? Почему ты так уверена?

Она повернулась ко мне. Её рука перемещалась по столу в поисках моей. Она сжала её, прохладным касанием пальцев, окружив мои. Я не мог прочесть ответ в её бледных, пустых глазах. В её голосе я услышал заботу.

— Это в её дневнике снов, Фитц. Ох, точно не прописано, но были сны, которые она назвала наиболее вероятными. События, которые, как она верила, скорее всего, произойдут. Она описывала эти моменты образами, а не словами. Я всю жизнь училась читать сны. И её сны собрались вместе так же прекрасно, как осколки сломанной посуды аккуратно сложенные воедино.

— Дневник снов? — воскликнула Альтия. — Яйца и сиськи Са! Что за дневник снов и почему это заставило тебя уничтожить нас?

Янтарь повернулась к ним лицом:

— Потребуется время, чтобы объяснить…

— Время, которое, как я полагаю, ты должна была потратить ещё несколько дней назад. Итак, начинай сейчас. — Гнев Альтии был нескрываем.

— Хорошо. — Янтарь серьезно приняла упрек и не стала оправдываться. Она сжала мою руку. В её голосе было сожаление, когда она сказала: — Фитц, я знаю, что ты будешь против, что я прошу об этом, но, пожалуйста, возьми с собой дневник снов Пчелки, а я объясню Альтии и Брэшену, что это такое и почему каждый из её снов столь важен.

В последнее время я ощущал только огненный поток гнева и ослепительный красный цвет ярости. Теперь я чувствовал, как будто лед образовался в глубине моего живота и распространился оттуда. Холод, который почти успокоил моё сердце, охватил меня. Я уставился на неё, неподвижно застыв от её черствости. Она посмотрела на меня. Что она увидела? Тень? Образ?

— Фитц. Пожалуйста. — Брэшен не взглянул на меня, а уставился на свои руки. — Если вы сможете помочь нам понять, что это такое…

Его слова затихли. Молча я поднялся, оттолкнув стул бедром, и вышел из каюты. Я не пошел в комнату Янтарь, где лежали мои вещи. Вместо этого я шёл один в темноте среди жужжащих насекомых, пока не оказался на носу корабля.

Парагон выглядел задумчивым. Его сутулые плечи были человеческими, но теперь его шея была длиннее, и его голова рептилии была прижата к груди. Это беспокоило меня, как немногое в моей жизни. Я откашлялся. Он повернул голову на извилистой шее, чтобы посмотреть на меня. Глаза у него были все ещё синие. Это была единственная черта, которую я мог распознать.

— Чего ты хочешь? — спросил он.

— Не знаю, — признался я. Я не чувствовал себя бесстрашным, но, тем не менее, я подошел и наклонился к перилам. Янтарь пробудила во мне надежду, и с надеждой она пробудила сомнения. Хотя я был уверен, что Пчелка была потеряна для меня, я хотел мстить. Больше, чем мести, я хотел собственной смерти. Если бы я мог пойти в Клеррес и убить столько, сколько мог или умереть в попытке, это было бы хорошо. У меня было достаточно времени, чтобы тщательно обдумать эту месть.

Но теперь я хотел, чтобы Пчелка была жива, чтобы я мог её спасти. Если она не окажется жива, я тоже предпочту умереть, чтобы все мои неприятности, наконец, закончились. Разве я не хочу мщения? Не сегодня, решил я. Я слишком устал от всего этого. Если бы я мог найти Пчелку и убежать, и жить спокойно с моим ребёнком где-нибудь, этого было бы достаточно.

— Ты думаешь, моя дочь жива? — спросил я корабль.

Его голубые глаза закружились, как будто фонари сияли сквозь вращающееся синее стекло.

— Я не знаю. Но это не имеет значения для заключенной между нами сделки, между Янтарь и мной. Я доставлю тебя в Клеррес, как только смогу. Я знаю дорогу. Я был там, когда был порабощен Игротом. Если ваша дочь жива, вы её спасете, и даже если это не так, вы уничтожите это гнездо уродства. Тогда мы вернемся сюда и поплывем вверх по реке, и Янтарь достанет ещё Серебра для меня. Достаточно Серебра, чтобы стать драконами, которыми я должен был стать.

Я хотел спросить его, что он будет делать, если мы умрем. Я был уверен, что он все равно вернется в Келсингру и потребует Серебро. Так почему он не сделал это прямо сейчас?

Потому что ваша месть — это ещё и месть за драконов. Он сделал паузу. Я ждал. Как дракон, я не могу перенести тебя туда. Только как корабль я могу доставить вас так далеко. Поэтому мы идём вместе, чтобы отомстить. И тогда мы будем свободны, чтобы стать теми, кем мы всегда были.

Медленно я осознал, что губы Парагона не формируют эти слова. Я слышал его, и я знал смысл его слов. Он так же отвечал на мои мысли, как на мои слова. Это было похоже на Скилл, и это было похоже на Уит, но оно не было ни тем, ни другим. Я медленно поднял руки с поручня.

Теперь я тебя знаю. От меня не скрыться, если я захочу поговорить с тобой. Но сейчас я скажу только это. Не мешай моей и её воле. В Клеррес мы идём, чтобы положить конец тем, кто мучил её и украл её ребёнка. И затем мы возвращаемся в Келсингру, чтобы стать драконами. Уходи. Принеси, то за чем она тебя послала. Успокойте Брэшена и Альтию настолько, насколько сможете.

Последнее, что он сказал, звучало так, будто он просил меня позаботиться о том, что его кошек кормят, пока он далеко. Как он мог так ничтожно мало чувствовать к ним?

Ты бы предпочел, чтобы я ненавидел тех, кому я служил как раб?

Я со всей силы поднял стены. Может ли он действительно проникать в мой разум, когда захочет? Как он представлял месть? Если мы найдем Пчелку живой, и захотим сразу убежать с ней, будет ли он противостоять нам? Я оставил эти вопросы на потом. Возможно, пока мне нужно было знать только то, что он поведет нас к Клерресу.

Я пошел в маленькую каюту Янтарь. Было темно, но я не хотел возвращаться за фонарем. Мои вещи лежали в углу, под койкой. Я нащупал их и вытащил из под вороха одежды Янтарь и Спарк, которые каким-то образом умножились, заполнив все имеющееся пространство. Я рылся в поисках дневника снов, и пока я делал это, мои пальцы коснулись ткани, в которую было завернуто Серебро, отданное мне Рапскалем. Небольшое предательство, что она залезла в мою сумку и взяла Серебро, однако я привык к её маленьким изменам. Когда я сердито откинул сверток ткани в сторону, чтобы достать дневник, я почувствовал тяжелые стеклянные колбы, которые генерал дал мне. Медленно я развязал ткань, раскрыл её и поднял флаконы. Ранний звездный свет начинал проникать через крошечное окно, и вещество в стекле отвечало ему неземным блеском. Серебро внутри все ещё кружилось в медленном танце. Оба сосуда были полны до краев, заперты и запечатаны, также как, когда Рапскаль вложил их мне в руки. Жидкая магия. Скилл в чистом виде, независимо от крови человека или дракона. Я снова перевернул флакон и наблюдал медленное течение жидкости в стекле. Я задавался вопросом, сколько Янтарь дала Парагону. Было ли этого достаточно, чтобы осуществить его трансформацию? Если он станет непокорным или опасным, смогу ли я ему предложить это, как взятку? Драгоценные вещи. Опасные вещи.

Я снова сложил сверток и сунул его в сумку. Я зря обвинил Янтарь. Она как-то достала Серебро и скрыла это от меня. Так же, как я скрыл от неё. Мысль о том, что, возможно, я был таким же обманщиком, как и она, только разозлила меня. Мне хотелось, чтобы она ушла, и чтобы… И чтобы Шут вернулся? Истина моих размышлений внезапно осенила меня. Нельзя было не признать, что мои взаимоотношения с Янтарь сильно отличались от того, что я думал и чувствовал по отношению к Шуту. Мне захотелось затрясти головой, как собака, стряхивающая воду, но я знал, что это бесполезно. Я аккуратно взял дневник Пчелки в руки и толкнул сумку на свое место.

— Вы не очень-то торопились, — заметил Брэшен, когда я снова вошел в каюту. Я заметил, что Клеф присоединился к нам. Он не сидел за столом, а сгорбился на низком табурете в углу, с кружкой ликера в руках. Взгляд, которым он меня окинул, не был дружеским. Я тоже не чувствовал особого дружелюбия. Несомненно, он видел, как я разговаривал с Парагоном и пришел рассказать Брэшену.

— Я остановился, чтобы поговорить с Парагоном, — признался я.

Брэшен сжал челюсти, и Альтия выпрямилась, как будто собиралась наброситься на меня. Я предостерегающе поднял руку.

— Он подтвердил свою сделку с Янтарь. И упомянул, что у него и других драконов могут быть свои причины, чтобы помочь в наших поисках. — Я посмотрел на Янтарь. — Я хотел бы знать, что происходит. И я хотел бы знать, как ты получила Серебро, когда Рейн и Мальта отказали в твоей просьбе.

Альтия была слегка шокирована. Брэшен притих.

— Я не украла его, — сказала она тихим голосом. Я ждал. Она вздохнула. — Оно было предоставлено мне, в частном порядке, тем, кто знал, что это может вызвать большие проблемы, если другие люди узнают об этом. Я бы предпочла не раскрывать личность того, кто это был. — Она смущенно поджала губы.

— Как будто нам не все равно, — саркастически проворчала Альтия. — Покажите нам ваше «доказательство», что ваш ребёнок жив. Что вы не уничтожили наши жизни впустую.

Было очевидно, что любое сочувствие, которое она когда-либо испытывала к нам, было сожжено. Я едва мог обвинить её, но все же я почувствовала нарастающую ярость, услышав, как она так говорит о Пчелке.

Я аккуратно положил дневник на стол и сел, обхватив руками обе его стороны. Никто не должен касаться его, кроме меня. Я заставил свой голос звучать ровным тоном и обратился к Янтарь.

— Что именно ты хотела, чтобы я прочитал из дневника?

Думаю, она знала, насколько я был близок к иррациональной ярости. Я зависел от её милости, милости этих незнакомых людей и их ненадежного корабля, и они требовали, чтобы я «доказывал» им, что мой ребёнок был достаточно особенным, чтобы заслужить спасения от людей, которые наслаждались пытками. Если бы у реки был какой-то «берег», я бы сразу же потребовал высадить меня и ушел ото всех.

— Пожалуйста, прочитай сон, в котором двуглавый человек дает тебе пузырек с чернилами, чтобы ты выпил их. И ты стряхиваешь куски дерева и становишься двумя драконами. Я думаю, что этот будет наиболее понятен, для всех присутствующих.

Я затих на мгновение. Неоднократно я обвинял Шута в том, что он «интерпретирует» прогнозы своих снов задним числом, приспосабливая их к тому, что на самом деле произошло. Но это, по крайней мере, показалось мне предельно ясным. Я просмотрел дневник снов Пчелки, пока не нашел его. На мгновение я задержал взгляд на созданной ей иллюстрации. Рука в перчатках держала небольшой стеклянный пузырек. На заднем плане я тянулся к нему с нетерпением. В глазах, которые она мне дала, были синие вспышки. Она подкрасила «чернила» внутри флакона желтым и серым цветами. Это было не серебро, но я понял, что это должно было быть именно оно. Медленно я прочитал её слова вслух, а затем перевернул книгу и предложил иллюстрации Альтии и Брэшену. Альтия нахмурилась, а Брэшен откинулся назад и скрестил руки на груди.

— Откуда мы знаем, что вы не написали это вчера вечером? — потребовал Брэшен.

Это был глупый вопрос, и он это знал. Но я ответил:

— Один из нас слепой, поэтому не умеет писать или рисовать. И если вы меня подозреваете, у меня нет никаких кистей и чернил, необходимых для этого, ни таланта для иллюстрации. — Я осторожно перелистал страницы дневника Пчелки. — И есть много страниц сновидений и иллюстраций, которые следуют за этим.

Он знал это. Он просто не хотел признавать, что Пчелка предвидела, как леди Янтарь дала жизнь живому кораблю с моим лицом с помощью пузырька с серебром, чтобы он мог стать не одним, а двумя драконами.

— Но… — начал он, и Альтия тихо вмешалась:

— Да будет так, Брэшен. Мы оба знаем, что вокруг Янтарь всегда витал особый аромат магии. Боюсь, даже больше.

— Это так, — подтвердила Янтарь. Её лицо было серьезным, её голос был торжествующим.

Я не хотел задавать свой вопрос перед незнакомыми людьми, но желание знать съедало меня как зараженная рана.

— Почему ты думаешь, что Пчелка жива?

Её плечи поднялись и опустились с глубоким выдохом, она снова вздохнула:

— Боюсь, это будет менее очевидно.

— Я жду.

— Во-первых, её сон, в котором она стала орехом. И второй, в котором она называет себя желудем. Ты помнишь это? Она маленькая, и бросилась в поток. Думаю, она предсказывает прохождение через колонну Скилла.

— Прохождение через что? — сросил Брэшен.

— Сейчас я разговариваю с Фитцем. Если вы хотите знать, я объясню это позже.

Он откинулся на спинку стула, скрестив руки на груди и закрыв лицо.

— Это одно из возможных значений, — признал я с той же долей изящества, что и Трелл.

— Тогда есть сон о свечах. Фитц, я знаю, что ты носишь с собой несколько свечей Молли. Запахи очевидны для слепого. Я даже могу сказать, когда ты их достаешь и трогаешь. Сколько их у тебя?

— Только три. Я выехал с четырьмя. Одна была потеряна, когда медведь напал на нас. После того, как вы со Спарк скрылись через колонну, мы собрали все, что могли, из наших запасов. Но многое было разбросано, потеряно или испорчено. Я смог найти только три…

— Ты помнишь её сон о свечах? Найди его в дневнике, пожалуйста.

Я нашел. Я читал его вслух медленно. Постепенно улыбка появилась на его лице. Волк и шут. Это звучало так очевидно, что даже я знал, что это означало нас с Шутом.

— Три свечи, Фитц. «Они не знают, что их ребёнок все ещё жив». Сон указал ей место, где её шансы разделились. Когда ты потерял свечу, это каким-то образом создало для неё возможность. Эта возможность означала, что она выжила вместо того, чтобы умереть.

Я сидел очень тихо. Это было слишком нелепо, чтобы поверить. Через меня прокатилась волна чего-то — не надежда, не вера, а то, чему я не смог бы дать названия. Я чувствовал, как будто моё сердце начало биться снова, как будто воздух заполнил мои легкие кислородом после длительного отказа дышать. Я так отчаянно хотел верить, что Пчелка может быть ещё жива.

Вера прорвалась через все стены рациональности или осторожности, которыми я обладал.

— Три свечи, — негромко сказал я. Я хотел плакать, смеяться и кричать.

Три свечи означали, что моя дочь все ещё жива.

Глава 15

ТОРГОВЕЦ АКРИЭЛЬ

Танцы марионетки. Он крутит сальто и пляшет джигу. Его нарисованная красным улыбка кажется счастливой, но он кричит, ибо выступает на раскаленных углях. Его деревянные ноги начинают дымиться. Появляется человек со сверкающим топором. Он покачивает им. Я жду, что он отрубит горящие кукольные ноги, однако вместо этого топор разрубает все его нити. Но человек с топором падает в тот же миг, как только марионетка отскакивает, освобожденная.

Дневник сновидений Пчелки Видящей.

— Почему ты думаешь, что я помогу оборвышу вроде тебя? — женщина отпила немного чая и посмотрела на меня. — Ты — именно тот сорт проблем, каких я стараюсь избегать большую часть моей жизни.

Она не улыбалась. Я не могла сказать ей, что выбрала её потому, что она была женщиной, и я надеялась на её доброе сердце. Я подумала, что скорее оскорблю её этим, а не заставлю сомневаться. Мой желудок был настолько пуст, что меня едва не рвало желчью. Я старалась не дрожать, но мои силы практически исчерпали себя. Все, что у меня было — это воля. Физических сил почти не осталось. Я попыталась говорить ровно.

— В начале путешествия я видела, как вы продали старика, который умел читать и писать. Он составлял свою купчую. Я видела, что вы получили хорошую цену за него, хотя он уже стар, и, наверное, жить ему осталось не так уж много.

Она кивнула, но слегка нахмурилась.

Я держалась так прямо, как только могла.

— Хоть я маленького роста, но я молодая, сильная и здоровая. И умею читать и писать. Я также могу делать копии иллюстраций или нарисовать то, что вы хотите. И ещё могу работать с цифрами.

Мои математические навыки были не так хороши, как хотелось бы, но, думаю, что была достаточно близка к истине. Если уж продавать себя работорговцу, то лучше представить преимущества сделки в выгодном свете.

Она облокотилась на стол в камбузе. Было очень трудно застать её в одиночестве. Я наблюдала за ней целый день, двигаясь вслед от укрытия к укрытию, и видела, как она задержалась за столом, когда другие торговцы закончили свою трапезу. Я подозревала, что она предпочитает есть позже остальных, в одиночестве, нежели выносить их чавканье и толкотню. Я решилась пробраться на камбуз, когда его покинула позавтракавшая толпа. Перед ней стояла её незаконченная трапеза. Я пыталась не разглядывать пищу, но все-таки запомнила её. Корочка хлеба со следами масла, пятна жира на тарелке, которые я страстно желала собрать хлебом или даже пальцем. Выскоблить остатки овсяной каши из миски. Я сглотнула.

— И у кого же я должна буду купить тебя?

— Ни у кого. Я сама предлагаю вам себя.

Она посмотрела на меня и мгновение помолчала.

— Ты продаешь мне себя. В самом деле? Где твои родители? Или твой хозяин?

Я успела продумать свою легенду как можно тщательнее. У меня было три дня, полных голода, холода и жажды, чтобы сочинить её. Три дня, скрываясь на корабле, пытаясь остаться вне поля зрения людей, отыскивая пищу, воду и место, чтобы облегчиться. Это был большой корабль, но везде, где мне удавалось спрятаться, было холодно и сыро. Большую часть дня, свернувшись калачиком и дрожа, у меня было достаточно времени, чтобы разработать стратегию. Она получилась жалкой. Продать себя как рабыню тому, кто оценит те небольшие навыки, которыми я владею. Сойти с корабля и убраться подальше от Двалии. В конце концов, найти способ отправить сообщение моему отцу или сестре. Хороший план, сказала я себе. А потом подумала, почему я, например, не планирую построить замок или, может быть, завоевать Калсиду. Все эти цели казались достижимыми в равной степени. Я произнесла свою тщательно отрепетированную ложь:

— Моя мать привела меня в Калсиду, в дом своего нового мужа. Он и его старшие дети отнеслись ко мне ужасно. Однажды, когда мы шли по рынку, один из его мальчиков начал меня дразнить, а затем погнался за мной. Я спряталась на борту этого корабля. И вот теперь я здесь, уношусь вдаль от моего старого дома и от моей матери. Я старалась постоять за себя, но мне это плохо удалось.

Она сделала медленный глоток чая. Я чувствовала его так отчетливо. В нем был мед, вероятно, кипрейный. Он был горячим, душистым и восхитительным. Почему я никогда не ценила утреннюю горячую чашку чая, как она того заслуживала? Эта мысль вызвала бурю воспоминаний. Повариха Натмег на кухне, суета вокруг, когда я сидела рядом или прямо на столе с незамысловатой едой. Бекон. Ах, бекон. Хлеб, поджаренный на сливочном масле. Слезы обожгли мне глаза. Этого не возвратить, ничего не поделаешь. Я сглотнула и выпрямилась.

— Съешь это, — сказала она внезапно и сунула мне свою тарелку.

Я уставилась на неё, не в силах дышать. Это была шутка? Но в Калсиде я научилась есть при любой возможности, даже лежа лицом вниз на мостовой. Я попыталась вспомнить о манерах. Она должна считать меня ценным товаром, а не оборванкой. Я села и аккуратно взяла хлебную корочку. Я откусила небольшой кусочек и тщательно пережевала. Она смотрела на меня.

— У тебя есть самоконтроль, — заметила она. — Твоя история была неплохой, хотя я и сомневаюсь в каждом слове. Я не замечала тебя на корабле до сегодняшнего дня. И пахнешь ты так, будто пряталась. Итак. Если я возьму тебя в собственность, будет ли кто-то поднимать шум и называть меня вором? Или похитителем?

— Нет, моя леди.

Это была моя самая серьезная ложь. Я понятия не имела, что может сказать или сделать Двалия. Я сильно её укусила и надеялась, что она будет отсиживаться в своей каюте, ухаживая за раной. Керф потребует моего возвращения только в том случае, если Винделиар заставит его сделать это. Я не думала, что это возможно, но моя лучшая защита заключалась в том, чтобы как можно дольше не попадаться им на глаза. Я, не спеша, доела хлеб, откусив ещё два раза. Мне хотелось вылизать тарелку и собрать остатки каши пальцем. Вместо этого я аккуратно сложила руки на коленях и спокойно села.

Она перевернула стоявшую в центре стола кастрюлю и большим деревянным половником выскоблила прилипшие остатки со дна и боков в свою тарелку. Они были подгоревшими, коричневыми. Она толкнула тарелку ко мне и протянула свою ложку.

— О, благодарю вас, моя леди!

Я едва могла дышать, но заставила себя сидеть с прямой спиной и есть небольшими порциями.

— Я не твоя леди. Я также не из Калсиды, хотя считаю, что здесь лучшее место для торговли. Я выросла неподалеку от Бингтауна, но не в сословии торговцев, поэтому мне было сложно зацепиться там. А когда они ликвидировали работорговлю, мой бизнес стал ещё сложнее. Я не работорговец, как ты думаешь. Я нахожу ценные и редкие товары. Я покупаю и выгодно продаю их. Я не всегда получаю быструю прибыль. Иногда моя тактика заключается в том, чтобы дожидаться большей прибыли. В редких случаях ценный товар — это раб с недооцененными талантами. Такой, как писец, которого ты видела. Представленный пожилым и немощным на одном рынке, на другом он рассматривается как опытный и с широким кругозором. Встань.

Я немедленно повиновалась. Она оценивающе оглядела меня, словно корову для продажи.

— Грязная. Немного потрепанная. Но ты стоишь прямо, и у тебя есть кое-какие манеры и решительность. На рынке Калсиды они бы выбили это из тебя. Я доставлю тебя туда, где это считается ценными качествами для слуги. Сомневаюсь, что ты заплатила за проезд, поэтому закончишь это путешествие в моих покоях. Устроишь там какой-нибудь беспорядок, и я сдам тебя капитану. Я позабочусь, чтобы ты была сыта. Когда мы доберемся до Шплинт-бухты, я продам тебя как горничную для ребёнка в знакомую семью. Это значит, что ты будешь заботиться о маленьком мальчике. Ты будешь его купать, одевать, прислуживать ему за столом, подчиняться ему публично, а в частном порядке учить его тем же манерам, которые ты продемонстрировала мне. Это состоятельная семья, и, вероятно, они будут хорошо с тобой обращаться.

— Да, моя леди. Благодарю вас, моя леди. Надеюсь, я принесу вам хорошую прибыль.

— Принесешь, если я немного приведу тебя в порядок. И ты докажешь, что умеешь писать и рисовать.

— Да, моя леди. Мне бы очень хотелось это сделать.

Внезапно перспектива стать личным рабом маленького мальчика показалась не менее прекрасной, чем быть потерянной принцессой Баккипа. Возможно, они будут относиться ко мне хорошо. Я буду сыта и буду спать под крышей дома. Я была бы так добра к их маленькому мальчику. Я была бы в безопасности, пусть даже и не свободна.

— Я не твоя леди. Я сама прошла свой путь к тому, кто я есть; я не родилась такой. Я торговец Акриэль. А твое имя?

Должна ли я сказать ей свое настоящее имя?

— Пче… а.

— Беа? Очень хорошо. Доешь эту кашу, пока я пью чай.

Я сделала это неторопливо, демонстрируя свои лучшие манеры. Я чувствовала, что могла бы съесть ещё три порции, но решила не выказывать этого, поэтому аккуратно положила ложку рядом с миской. Я оглядела заставленный липкий стол и попыталась вспомнить, что бы сделали слуги в Ивовом Лесу.

— Вы хотите, чтобы я убрала со стола и вытерла его, торговец Акриэль?

Она покачала головой и озадаченно улыбнулась:

— Нет. Это могут сделать помощники повара. Иди за мной.

Она встала, и я последовала за ней. На ней были аккуратные брюки из синей шерсти и короткая куртка тоном светлее. Она была безукоризненно ухожена во всем — от блестящих черных ботинок до заплетенных и убранных в пучок каштановых волос. Облик дополняли покачивающиеся серьги, кольца и драгоценный гребень в волосах. Она шла уверенно, и когда мы, спустившись в трюм, проходили мимо качающихся гамаков сквозь легкую дымку курений в спальнях, она напомнила мне нахального амбарного кота, который шёл через свору собак. Она не избегала встречаться взглядом с разместившимися там купцами более низкого ранга и не оглядывалась на летящие вслед комментарии вполголоса. Её каюта располагалась в передней части корабля, и мы прошли к ней несколькими короткими подъёмами. Она достала ключ на тяжелом брелке и открыла запертую дверь.

— Входи, — сказала она, и я была счастлива подчиниться.

Я была поражена. Эта каюта с крошечным круглым окном была такой же большой, как та, которую я делила со своими похитителями. На нижней полке стоял раскрытый дорожный сундук, а одежда была разложена тщательно, как инструменты, готовые к работе. Я удивилась, вспомнив гардероб Шун. Было очевидно, что она планировала это путешествие. На верхней полке лежало сине-белое одеяло с кисточками по краям, а на полу соответствующий коврик. Маленькая масляная лампа розового оттенка раскачивалась на стропилах. По каюте были развешаны несколько саше из кедра и сосны, хотя они и не могли полностью изгнать дегтярный запах корабля. Под иллюминатором расположилась небольшая подставка с огороженной столешницей. Там стояли оловянный кувшин и умывальник. И аккуратно сложенная влажная ткань.

— Ничего не трогай, — предупредила она, закрывая дверь. Она постояла немного, рассматривая меня. Затем указала на умывальник.

— У тебя полосы на лице. Умойся. Ты умеешь шить?

— Немного, — призналась я. Это никогда не было моим любимым занятием, но мама настаивала, чтобы я, по крайней мере, знала, как подшивать и делать основные швы.

— Когдавымоешься, положи грязную одежду на пол у двери.

Она подошла к своему сундуку, и её пальцы скользнули по сложенной одежде. Она вытащила простую голубую рубашку. Из другого отделения она достала ножницы, нитки и иглу.

— Укороти манжеты, чтобы она тебе подошла. Отрежь полоску снизу. Но рубашка должна остаться достаточно длинной, чтобы прикрыть тебя. Возьми нижнюю полоску и сделай из неё пояс. После этого сядь и сиди в том углу, пока я не вернусь.

С этими словами она повернулась и вышла за дверь. Я слышала, как она закрыла её за собой. Я подождала немного, а затем проверила запор. Да. Я была заперта внутри. Меня поразило облегчение, которое я почувствовала. Я была рабыней, запертой в каюте моей хозяйки, и я счастлива? Да, впервые после того, как меня схватили. Но осторожно положив свечу в сторону и раздевшись, я поняла, что плачу. К тому времени, когда вода для мытья превратилась в сероватый суп, я уже рыдала. Я обняла свою грязную, рваную, вонючую, потертую одежду на прощанье. Это была моя последняя связь с Ивовым Лесом. Нет. Не совсем. У меня была мамина свеча.

Мне вдруг захотелось только одного — свернуться калачиком и заснуть, пусть даже голой. Но я заставила себя сделать все, что она мне велела. Рубашка была из хорошей тяжелой шерсти, плотно сотканной, выстиранной и выглаженной. Цвет был темно-синий, и я подумала, что это её любимый цвет. Я хорошо её подрубила, дважды, чтобы убедиться, что не разойдется, и аккуратно подшила края срезов. Я вывернула рукава обратно и в первый раз за несколько месяцев оделась во что-то теплое, мягкое и чистое. Из обрезанной манжеты я сшила карман на перед рубашки. С сожалением мне пришлось доломать свою сломанную свечу, чтобы спрятать её туда. Я сложила полотенце. Затем, как приказала моя хозяйка, я села в угол и вскоре уснула.

Я проснулась, когда она вернулась. Иллюминатор был черным. Я встала, как только она вошла. Она оглядела меня сверху донизу, а затем осмотрела комнату.

— Неплохо сделано. Но ты должна была убрать швейные инструменты. Тебе необходимо быть достаточно умной, чтобы делать это без приказа.

— Да, торговец Акриэль.

Я предполагала, что она захочет от меня выполнения точных указаний, и не решилась открыть какое-либо отделение её дорожного сундука. Теперь я знала.

— Хотите, чтобы я вылила воду?

— Выставь её за дверь вместе с пустым кувшином. Это чужая обязанность. Я назову тебе твои.

Она села на край нижней койки и протянула мне ногу:

— Сними сапоги и для начала разомни мне ноги.

Моё знатное происхождение не подходило для такого вида работы. Не так ли? Хотела ли я жить и убежать от Двалии? Да, и я это сделала. Я подумала о своем отце. Его судьбой было стать наследником трона Шести Герцогств. Но он был конюхом, а потом убийцей. Возможно, я была принцессой. Но теперь я рабыня. Быть по сему.

Я присела и сняла сапоги, поставила их рядом, а затем потерла ноги. Раньше я никогда не делала этого, но её тихие стоны направляли меня. Через некоторое время она сказала:

— Достаточно. Вынеси грязную воду и убери мои сапоги. В сундуке есть мягкие туфли. Найди их.

Так начались наши совместные дни. Я знала, что никогда не давала ей повода повторять указания дважды. Она была очень разумной госпожой. Ей нравилась тишина. Я избегала болтовни, но не боялась задавать ей простые вопросы, касающиеся моих обязанностей.

Я оставалась в каюте. Когда мы зашли в порт, она заперла меня, но удостоверилась, что у меня есть еда и вода, и я могла воспользоваться её горшком. Мой иллюминатор оказался на борту, отвернутом от города, поэтому я ничего не видела, и никто не стал свидетелем того, как я опорожняла из него горшок. Мы стояли в порту почти десять дней, потому что шторм нанес больше ущерба, чем я думала. Всякий раз, когда мне становилось беспокойно и хотелось выйти из маленькой комнаты, я представляла себе ужас, который испытала Двалия из-за моего исчезновения. Я мечтала о разном: чтобы мой укус оказался заразным и убил её; чтобы она спустилась с корабля и больше не возвращалась; чтобы она подумала, что я упала за борт и утонула; и чтобы она считала меня мертвой. У меня не было возможности узнать, сбылось ли что-нибудь из этих желаний, поэтому я оставалась в каюте и строила планы на будущее.

Я решила быть доброй к моему новому маленькому хозяину, независимо от того, насколько испорченным он может оказаться. Я бы не дала моим новым владельцам повода для подозрений или плохого обращения со мной. В конце концов, я могла бы поделиться с ними моей истинной историей и сообщить им, что мои отец и сестра будут счастливы выкупить меня у них. Таким образом, когда-нибудь я вернусь домой к своей семье. В Ивовый Лес? Я спросила себя, хочу ли я вернуться туда и встретиться с людьми, которые пострадали из-за меня? Так много людей погибло.

Когда такие мысли беспокоили меня, я вынимала мамину свечу, подносила к лицу и вдыхала её запах, убеждая себя, что каким-то образом мой отец оказался там, на площади посреди леса. Я не могла понять, как он мог дойти туда или куда ушел оттуда. Но я крепко держалась за мысль, что эта сломанная свеча означала — он пришел туда в поисках меня. Что он скучал по мне и сделает все возможное, чтобы вернуть меня домой.

Дни текли мимо, один за другим. Иногда торговец Акриэль что-то рассказывала мне. Когда во время шторма вода поднялась в трюмах и частично затопила нижнюю палубу, некоторые ткани из её товаров были испорчены. Она полагала, что владелец судна должен разделить с ней убытки. Он не согласился. Она считала это плохим решением с его стороны, поскольку она плавала с ним уже в шестой раз, но если он не возместит потери, этот раз будет последним.

Когда-то она была замужем, но муж был неверен, поэтому она просто взяла свою долю от нажитого ими состояния и ушла. В тот день, когда обнаружилось его предательство, она купила товар, заплатила за проезд и никогда не оглядывалась назад. Она была успешной, а он — нет, по крайней мере, насколько она знала. Её не волновало то, что с ним стало. Она всегда была мудрой в своем деле. Трудно быть одновременно женщиной и торговцем на рынках Калсиды; однажды она была вынуждена ударить мужчину, чтобы научить его манерам. Она не убила его, но, истекая кровью, он извинился, и она отправила посыльного за целителем. Больше она никогда не слышала о нем. Ещё один мужчина, который её не интересовал.

Вернувшись на корабль во время остановки в следующем порту, она принесла мне пару свободных брюк, туфли на плоской подошве и мягкую синюю рубашку моего размера. В ту ночь она дала мне кусок мыла и велела вымыть волосы, а потом дала свой гребень, чтобы их распутать. Я была удивлена, как сильно отросли мои волосы.

— Эти светлые кудри подтверждают твое калсидийское происхождение, — сказала она мне как комплимент. Мне удалось кивнуть и улыбнуться в ответ.

— Ты устала от заключения и безделья? — спросила она меня.

Я сформулировала свой ответ осторожно.

— Моя усталость намного меньше, чем благодарность за еду и приют, — сказала я ей.

Она подарила мне мимолетную улыбку.

— Итак. Мы проверим рассказ о твоих навыках. На берегу я купила тебе книгу для чтения. А также бумагу, перо и чернила. Ты должна продемонстрировать мне, что можешь обращаться с цифрами и делать иллюстрации.

Её вполне удовлетворило то, что я сделала, а иллюстрации даже более чем впечатлили. Для начала она заставила меня нарисовала её туфлю, а затем точно скопировать цветок, вышитый на купленном шарфе. Она одобрительно кивнула, глядя на мою работу, и задумчиво произнесла:

— Может быть, я получу лучшую цену за тебя, как за писца, нежели служанку для ребёнка.

Я покорно склонила голову.

Итак, мы плыли, и на какое-то время мой мир стал очень маленьким. Мы останавливались ещё в двух портах. Я была уверена, что Двалия и остальные оставили меня и покинули корабль. Я горячо надеялась, что после нашей второй остановки торговец Акриэль даст мне свободу передвижения на корабле. Но она этого не сделала, и я не просила об этом. Вместо этого она показала мне свою книгу с торговыми расчетами — за какую цену был куплен и продан каждый рулон ткани. Был также отдельный подсчет стоимости каждой поездки. Она показала мне учетный лист, заведенный на меня. Она заставила меня сложить стоимость моей одежды, а также бумаги, книги, чернил и даже пера, чтобы ещё раз убедиться, что мои навыки будут полезными. Я была её капиталовложением. И должна быть продана, по крайней мере, в два раза дороже, чтобы она была довольна своей сделкой. Я посмотрела на цифру. Вот оно. Это то, чего я стоила в этой новой части моей жизни. Я глубоко вздохнула и решила, что буду стоить больше.

Наступил день, когда она велела мне заняться упаковкой её дорожного сундука с личными вещами, так как ожидалось, что мы доберемся до порта до наступления темноты и там высадимся. Порт назывался бухта Севел, потому что он был рядом с рекой Севел в Шале. Я не задавала ей никаких вопросов. Я знала, что мы далеко за пределами любой карты, которую я когда-либо видела. Довольная, она напевала вполголоса, пока я складывала вещи в её сундук, каждую на свое определенное место. Она дала мне сумку через плечо для моей одежды. Тщательно уложив волосы и выбрав серьги, она сказала мне, что сохранила приличную сумму денег, потому что наш корабль уклонился от взимающих дань судов с Пиратских Островов. Тогда я предположила, что мы уже миновали Пиратские Острова, но больше не знала ничего.

Мы дошли до гавани и спустили паруса, маленькие лодки вышли навстречу, чтобы подобрать брошенные с нашего корабля канаты. Рабы взялись за весла и потащили нас в гавань. Это было утомительно медленно, но торговец Акриэль оставила меня в запертой каюте, так что мне нечего было делать, кроме как наблюдать из иллюминатора, встав на цыпочки. Когда мы, наконец, добрались до причала и были надежно пришвартованы, она вернулась и велела мне следовать за ней. Я была готова с легкостью покинуть корабль после столь длительного пребывания в заточении.

Моим ногам было странно непривычно идти и подниматься по лестнице на открытую палубу. Дул свежий ветер, и яркий летний солнечный свет бил по моей непокрытой голове и сверкал на волнах. О, запахи, вода, корабль и соседний город! Там был виден дым, поднимавшийся из труб, а на солнце пахло лошадиным потом и застарелой мочой, словно люди жили на этом куске земли слишком долго.

— За мной, — без лишних церемоний сказала мне торговец Акриэль. — Я всегда останавливаюсь в одной и той же гостинице. Чемодан доставят туда, а товары — на мой склад. У меня есть люди, с которыми нужно встретиться, и товары, доставку которых нужно организовать, поэтому ты останешься со мной, пока я не определила, как лучше всего тебя пристроить.

Мне понравилось, что она сказала «пристроить», а не «продать». Разница небольшая, но я сказала себе — это означает, что она хочет не только получить приличную прибыль, но и хорошо поступить со мной. Поскольку она ничего не платила за меня и вложила немногим больше, чем одежда и бумага, я надеялась, что она будет щедро вознаграждена за доброту ко мне.

Она бесстрашно шагала по оживленным мощеным улицам.

— Не отставай! — окликнула она меня и, не предупредив, выскочила на оживленную улицу, прокладывая себе путь среди конных экипажей и наездников, двигающихся в обе стороны. Я едва дышала, пока не оказалась на другой стороне улицы, тогда как она двигалась решительно. Она выбрала такой темп, что мне пришлось бежать за ней рысью. Волосы вскоре прилипли к вспотевшей голове, и щекочущая струйка пота стекала по моему позвоночнику, когда она резко свернула, поднялась на три каменные ступени и прошла через арочную деревянную дверь. Я поймала створку двери, такую тяжелую, что едва смогла придержать её, чтобы она не захлопнулась за нами.

Эта гостиница, конечно же, отличалась от единственной гостиницы, которую я когда-либо видела, той, что в Дубах-на-Воде. Пол был из белого камня с золотым сверкающим узором. Не чувствовалось того тепла и запаха пищи, которые, как мне всегда казалось, есть во всех гостиницах. Вместо этого была просторная, спокойная комната с удобными стульями и столиками. Здесь было прохладно в отличие от улицы, а толстые стены изолировали уличный шум и запахи. Я почувствовала легкий ветерок, благоухающий цветами. Я удивленно подняла голову и увидела огромный вентилятор, который слегка покачивался вперед-назад, толкая освежающий воздух. Мой взгляд проследовал вдоль прикрепленной к нему веревки вплоть до женщины, стоящей в углу и ритмично дергающей за шнур. Я загляделась на невиданное зрелище, пока торговец Акриэль не позвала меня за собой.

Нас встретил человек, одетый в белое. Его волосы были заплетены в шесть косичек со вплетенными разноцветными шнурками. Кожа у него была цвета старого меда, а волосы — оттенком темнее.

— Все готово. Я ожидал вас с того момента, как корабль вошел в порт.

Он улыбнулся, приветствуя торговца, словно старого друга.

Она отсчитала монетки ему в руку и сказала, что было приятно снова увидеть его. Он вручил ей ключ. Я заставила себя не глазеть по сторонам и последовала за торговцем вверх по лестнице из того же белого камня, что и внизу в коридоре. Она остановилась у двери, отперла её большим латунным ключом, и мы вошли в действительно прекрасную комнату. Там была массивная кровать, богатая, с подушками, разбросанными по пышному белому покрывалу. Вазы с фруктами и цветами и стеклянный графин с бледно-желтой жидкостью стояли на столе в центре комнаты. Две двери были распахнуты на небольшой балкон, выходивший на улицу и гавань.

— Закрой их! — скомандовала мне торговец, и я немедленно повиновалась, отсекая уличные звуки и запахи. Я вернулась в комнату и увидела, что она налила себе стакан золотистого вина. Она села в мягкое кресло, вздохнула и сделала медленный осторожный глоток.

— Мой чемодан будет доставлен в ближайшее время. Откроешь его. Выложишь белые сандалии, длинную красную юбку и свободную белую блузку, ту, что подшита красным и с красными манжетами на рукавах. Положишь мои расчески и украшения на полку рядом с зеркалом и духами. Когда сделаешь это, можешь съесть любые фрукты на этом столе. Я полагаю, что за дверью есть комната слуги, раньше я никогда не путешествовала со слугой, но ты сможешь там устроиться, пока я не вернусь.

Она вздохнула.

— Боюсь, я должна немедленно идти, надо убедиться, что все мои товары были доставлены на склад, и трое моих покупателей знают, что я вернулась с их заказами.

Она взяла бокал и сделала последний глоток.

— Не выходи из этой комнаты, — предупредила она меня и быстро пошла к двери. Она закрыла её за собой, и в комнате воцарилась тишина. Я выдохнула, вздрогнув от звука собственного дыхания. Я была в безопасности.

Я бродила по комнате, разглядывая прекрасную обстановку. Заглянула в комнату слуги. Простая, но чистая, с низкой койкой и одеялом, умывальником с кувшином и тазом, с горшком и двумя крючками для одежды. После многих ночей на полу или на земле простая кровать казалась роскошью.

Громкий стук в дверь объявил о прибытии чемодана торговца. Я узнала двух крупных мужчин, которые несли его. Они поставили его у стены и поклонились. Я закрыла дверь и выполнила свои обязанности в точности так, как приказала мне торговец Акриэль. Некоторые вещи измялись внутри сундука. Я их расправила. Я разложила её расчески, косметику и драгоценности так, как она просила.

Только закончив, я подошла к фруктам на столе. Некоторые из них были мне незнакомы. Я понюхала бледно-зеленый и задумалась, как с ним надо поступить — откусить, очистить или разрезать. Рядом лежали маленький нож и тарелка. Я устроилась за столом, чтобы съесть ягоды из чаши; они были пряными и сочными, и после череды дней хлеба, каши и изредка мяса этот аромат был таким удивительным, что у меня на глазах выступили слезы. Ещё там был большой плод, похожий на сливу, но оранжевый. Я вышла на балкон. Я сидела, скрестив ноги, смотрела сквозь перила и медленно ела. Солнце припекало. Морской порт кипел суетой, и мягкий ветер доносил странные запахи чужой земли. Я стала засыпать, и через некоторое время пошла внутрь и легла на свою маленькую койку. Я глубоко заснула.

Проснулась я, когда уже смеркалось. Я поняла, что услышала звук открывшейся двери, и быстро скатилась с кровати. Все ещё сонная, я улыбнулась и вышла из комнаты со словами:

— Надеюсь, ваш день прошел хорошо, торговец Акриэль.

Она озадаченно посмотрела на меня. Её взгляд был рассеянным.

— Мы нашли тебя! — воскликнула Двалия.

— Нет! — закричала я. Словно образы из моего ночного кошмара, они ввалились в комнату мимо торговца. Керф был взъерошен и неопрятен, борода отросла, а волосы на голове свалялись. Он остановился с сутуленными плечами и приоткрытым ртом. Его взгляд был рассеянным. Винделиар выглядел ненамного лучше. Очевидно, плавание прошло для них гораздо труднее, чем для меня. Щеки волшебного человечка обвисли, глаза ввалились от усталости. Он никогда не заботился о том, чтобы выглядеть ухоженным, а теперь его волосы и вовсе свисали тонкими засаленными прядями. Но Двалия была самым страшным монстром из ночного кошмара. Щека у неё была лиловая, красная и черная. Рана закрылась, но кожа не затянула её. Я увидела, как во время смеха упругие мускулы лица растягивались и сокращались внутри. Она держала в руке черную цепь, и я знала, что это для меня.

Я закричала. Я кричала и кричала, без слов, словно пойманное в ловушку животное.

— Закрой дверь, дурак! — крикнула Двалия Винделиару. Когда он повернулся, чтобы сделать это, искра разума вернулась на лицо торговца.

— Бегите! — закричала я. — Это убийцы и воры! Спасайтесь!

И она послушалась. Её плечо врезалось в дверь, когда Винделиар как раз закрывал её. Он держал дверь, упираясь ногами, но её голова и плечо были уже снаружи, и к ней вернулся голос. Торговец Акриэль звала на помощь, и я тоже закричала, пока Двалия впустую командовала Керфу:

— Убей женщину! Схвати девчонку! Закрой дверь! Винделиар, ты, бесполезный идиот, контролируй их!

Я услышала, как в коридоре кто-то крикнул: «Ах, милостивый Са!», а затем побежал. Но он убегал прочь, а не бежал к нам на помощь. Я услышала крики вдалеке, будто он всполошил людей, но смысл их слов утонул в командах, которые выкрикивала Двалия.

— Винделиар! Пусть Керф убьет её! — вопила она.

— Нет! — закричала я. Двалия, видимо, боялась сама ловить меня. Я прыгнула к двери мимо Керфа, который бесцельно слонялся по комнате, и попыталась открыть дверь. Я не могла сравниться силой с Винделиаром, поэтому изо всех сил ударила его в голень своим мягким ботинком и застучала по нему кулаками. Дверь открылась немного шире, и торговец Акриэль выпала из неё. Тогда Винделиар захлопнул дверь на её лодыжке, сустав с треском сломался, и её крик зазвенел у меня в ушах.

— Забудь о ней! Контролируй Керфа! Керф! Хватай Пчелку и вытаскивай нас отсюда!

Винделиар глупо тряс головой, словно собака, попавшая в осиное гнездо, но Керф неожиданно стал двигаться осмысленно. Винделиар перестал тянуть дверь, и торговец потащилась по коридору, зовя на помощь. Керф схватил меня левой рукой, а правой вытащил меч.

— Выведи нас отсюда! — приказала ему Двалия.

Он повиновался, схватив меня за плечо, и потащил, невзирая на мои крики.

— Убей её! — рявкнула Двалия, и я вскрикнула от страха за свою жизнь, но удар его клинка получила торговец. Он встал над ней, расставив ноги, и опускал меч снова и снова, даже когда Двалия взревела:

— Хватит! Вытащи нас отсюда! Остановись!

Лицо Винделиара было белым, словно лед, он беспомощно махал руками. Не могу сказать, то ли ужас этой кровопролитной резни разрушил сосредоточенность Винделиара, то ли неожиданно проявилась ярость очнувшегося Керфа. В конце коридора появились люди, завопили от ужаса и скрылись. Кто-то крикнул о городской охране, но никто, никто не пришел на помощь мне и Акриэль. Я вырывалась, царапалась и пиналась, но не думаю, что Керф даже заметил это, сжимая моё плечо железной хваткой. Свободной рукой он все рубил, рубил и рубил, и я не могу передать словами, как я рвалась помочь торговцу Акриэль, пока не увидела, что она превратилась в кровавое месиво.

— Нам нужно бежать! — крикнула Двалия и влепила оплеуху Винделиару.

Керф зашагал по коридору, сжимая в одной руке меч и таща меня за собой, а Двалия и Винделиар бросились за ним. Если бы по лестнице спустился рычащий горный лев, реакция была бы такой же. Те, кто собрался внизу лестницы, цепляясь друг за друга и крича об увиденном, бросились врассыпную перед нами. Мы прошли через прекрасную комнату, Керф оставил кровавые следы на белом каменном полу и шагнул в ранний вечер.

Крики и топот бегущих ног достигли наших ушей.

— Стража! — взволнованно воскликнула Двалия. — Винделиар, сделай что-нибудь. Спрячь нас!

— Я не могу! — он задыхался и плакал, пытаясь поспевать за Керфом. — Я не могу!

— Ты должен! — взревела Двалия. Её рука поднималась и опускалась снова и снова, пока она хлестала Венделиара цепью, которую принесла для меня. Я услышала, как он закричал, и оглянулась, из его рта потекла кровь.

— Сделай это! — приказала она ему.

Он вскрикнул снова от боли и страха. И вся толпа зевак вокруг нас упала на землю. Некоторые корчились, будто в припадке. Керф рухнул на колени и навалился на меня сверху, и даже Двалия споткнулась. Я, шатаясь, выбралась из-под Керфа. Но когда я вскочила, чтобы бежать, Девалия схватила меня за лодыжку. Я упала на булыжники и вскрикнула от боли в разбитых коленях.

— Свяжите её! — крикнула Двалия. Винделиар шагнул вперед, встал на колени, обмотал цепь вокруг моего горла и крепко сцепил её скобой. Я схватила цепь обеими руками, но Двалия сильно дернула за другой конец цепи. — Вперед! — закричала она. — Вперед! Сейчас же!

Она, не оглядываясь, поспешила вниз по улице неуклюжей рысью. Я двинулась, спотыкаясь, за ней, хватаясь за цепь, обвитую вокруг моего горла и пытаясь вырваться. Она прошла среди распростертых фигур, и мне пришлось перепрыгивать через упавших людей, чтобы не наступить на них. Они казались ошеломленными, некоторые дергались, а другие старались освободить нам дорогу по мостовой. Двалия резко повернула, и мы прошли по переулку между двумя высокими зданиями. На полпути к следующей улице она остановилась в темноте, и нас нагнал рыдающий Винделиар.

— Тихо! — прошипела она, и когда я открыла рот, чтобы закричать, она жестоко дернула цепь, ударив меня головой о ближайшую стену. Я увидела яркую вспышку света перед глазами, и мои колени подогнулись.

Прошло какое-то время. Я знала это. Двалия потянула за цепь на моей шее. Винделиар дергал меня, пытаясь поставить на ноги. Шатаясь, я встала, держась за стену, и ошеломленно огляделась. На другом конце переулка раскачивались фонари и слышались крики ужаса, смятения и какие-то команды.

— Сюда, — тихо сказала Двалия и яростно дернула меня за поводок, который заставил меня снова опуститься на колени. Винделиар все ещё тихо рыдал. Она повернулась, ударила его так, будто прихлопнула комара, и пошла. Я вовремя встала, чтобы избежать следующего падения. Я плелась за ней, чувствуя себя больной и слабой.

Винделиар убрал одну из рук, которыми зажимал рот, заглушая рыдания.

— Керф? — осмелился спросить он.

— Бесполезен, — отрезала Двалия. Мстительно она добавила: — Дай им схватить его. Они будут заняты им, пока мы найдем местечко получше.

Она снова посмотрела на Винделиара.

— Ты был почти таким же бесполезным, как он. В следующий раз я оставлю тебя на расправу толпе.

Она увеличила темп, досадуя, что я иду достаточно быстро, чтобы держать цепь ненатянутой. Я нащупала застежку, закрытую Винделиаром. Пальцы нашли её, но я не могла понять — как она открывается. Она ещё раз дернула цепь, и я снова споткнулась.

Двалия вела нас по улице в гору, вдаль от высоких зданий у гавани. Каждый раз она выбирала путь, где было меньше людей и фонарей на улицах, а те люди, мимо кого мы проходили, казалось, не находили ничего необычного в том, что она тащила меня за собой. Винделиар торопливо следовал за нами, догонял и снова отставал, всхлипывая и тяжело дыша. Я не смотрела на него. Он не был моим другом. Он никогда не был моим другом, и он сделал бы со мной все, что угодно, все, что повелела бы ему Двалия.

Мы свернули на темную дорогу, освещенную только светом от домов. Это не были добротные дома; свет пробивался сквозь трещины в стенах, а улица была грязная и вся изрезана колеями. Кажется, Двалия выбрала дом случайным образом. Она остановилась и указала на него.

— Стучи в дверь, — приказала она Винделиару. — Заставь их впустить нас.

Он сдержал всхлип.

— Не думаю, что смогу. Голова болит. Кажется, я болен. Я весь дрожу. Мне нужно…

Она ударила его свободным концом цепи, уронив меня на колени.

— Тебе ничего не нужно! Ты сделаешь это! Прямо сейчас.

Я прошептала:

— Беги, Винделиар. Просто убеги. Она не сможет поймать тебя. На самом деле она не сможет заставить тебя что-либо делать.

Он посмотрел на меня, и на мгновение его маленькие глаза стали большими и круглыми. Затем Двалия дважды сильно хлестнула меня свободным концом цепи, и Винделиар бросился к порогу дома и забарабанил в дверь, словно предупреждая о пожаре или наводнении. Человек, открывший дверь, требовательно спросил, что случилось. Затем его лицо внезапно смягчилось, и он сказал:

— Входи, друг! Входи, на улице уже стемнело!

При этих словах Двалия поспешила к двери, и я была вынуждена следовать за ней. Человек посторонился, пропуская нас. Шагнув за Двалией через порог, я поняла её ошибку. Молодой человек, который держал дверь и кивал, был не один. Двое старших мужчин сидели за столом и смотрели на нас. Старуха, которая помешивала что-то в котелке над невысоким очажным огнем, спросила у него:

— О чем ты думаешь, впуская незнакомцев в дом глубокой ночью?

Мальчик моего возраста посмотрел на нас с тревогой и подхватил полено, как дубинку. Взгляд женщины остановился на лице Двалии.

— Демон? Это демон?

Винделиар повернулся к Двалии с лицом, полным отчаяния.

— Я не могу больше это делать. Я просто не могу!

Он всхлипнул.

— Каждого из них! — пронзительно потребовала Двалия. — Прямо сейчас!

Я как раз переступала порог. Я крепко обхватила цепь под горлом и отступила как можно дальше.

— Я не с ними! — крикнула я безнадежно. Все в домике смотрели на нас, оцепенев от страха. Мой крик подстегнул их.

— Убийцы! Демоны! Воры! — внезапно закричала женщина, и парень бросился на Винделиара с поленом. Винделиар вскинул руки над головой, и парень нанес ему несколько звучных ударов. Двалия поспешно выскочила за дверь, но не успела избежать тяжелой кружки, брошенной одним из мужчин. Та попала в лицо, окатив пивом, и Двалия сердито закричала. Потом она убежала, таща меня за собой. Винделиар бежал за нами, взвизгивая, когда преследовавший парень бил его по плечам и по спине под одобрительные крики отца и дядьев.

Мы побежали дальше, даже когда семья прекратила преследование, потому что крики и грохот разбудили остальных жителей этих незатейливых домов. Мы спаслись от них, хотя вскоре Двалия, постоянно оглядываясь через плечо, сменила бег на шаркающую рысь, а затем на торопливый шаг. Винделиар догнал нас, рыдая и хватаясь руками за голову.

— Я не могу, я не могу, я не могу, — он повторял и повторял это, пока даже мне не захотелось ударить его.

Двалия вела нас обратно в город. Я дождалась, пока мы не окажемся на улицах с добротно выстроенными домами, с застекленными окнами и деревянными крыльцами. Затем я схватила цепь обеими руками, уперлась пятками и рванула её изо всех сил. Двалия не отпустила, но остановилась и посмотрела на меня. Винделиар стоял рядом со мной, его приоткрытые губы тряслись, руками он все ещё хватался за растрепанную голову.

— Отпусти меня, — твердо сказала я. — Или я буду кричать, кричать и кричать, пока эта улица не заполнится людьми. Я скажу им, что вы похитители и убийцы!

На мгновение глаза Двалии расширились, и я подумала, что выиграла. Потом она наклонилась ко мне.

— Сделай это! — подзадорила она. — Сделай это. Здесь найдутся свидетели, которые узнают нас, я не сомневаюсь. И будут люди, которые поверят, что ты была нашим партнером, служанкой, которая помогла нам ограбить и убить эту женщину. Вот история, которую мы расскажем, и Винделиар заставит Керфа это подтвердить. Мы все будем поддерживать друг друга. Кричи, девочка! Кричи!

Я уставилась на неё. Неужели так и будет? У меня не было никого, кто мог бы подтвердить мои слова. Торговец Акриэль была мертва, изрублена на куски. Внезапно эта потеря подкосила меня, как удар в живот. Она умерла из-за меня, как и предупреждал меня Винделиар. Я покинула тот Путь, о котором он говорил, и снова кто-то был мертв. Моя замечательная идея бежать от Двалии в очередной раз провалилась. Я не хотела верить россказням Винделиара о Пути. Было глупо и смешно думать, что у меня есть только один правильный путь, чтобы прожить свою жизнь. Но вот я снова жива, а те, кто помог мне, мертвы. Мне хотелось оплакать Акриэль, но моё горе было слишком глубоким, чтобы вызвать слезы.

— Я так и думала, — она усмехнулась и, отвернувшись, злобно дернула цепь. Цепь вырвалась из моих израненных рук, и я двинулась за Двалией в темноту.

Глава 16

ПИРАТСКИЕ ОСТРОВА

Мне снилось похищение ребёнка. Нет, не снилось. Шесть ночей этот кошмар кричал в моих снах ужасным предостережением. Ребёнка похищают. Иногда из колыбели, иногда с праздника, иногда во время утренней игры на свежем снегу. Как бы это ни происходило, ребёнок взмывает вверх, а затем падает. Когда украденный ребёнок приземляется, он становится чешуйчатым чудовищем с блестящими глазами и сердцем, полным ненависти. «Я пришел уничтожить будущее». Эти слова — единственная часть моего сна, которая остается неизменной. Я знаю, что я лишь коллатор с каплей крови Белого в венах. Снова и снова я пытался рассказать о моем сне, но от меня отмахивались, говорили, что это всего лишь кошмар. Прекрасная Симфи, ты — моя последняя надежда на то, что я буду услышан. Этот сон достоин быть записанным в архивах. Я говорю тебе это не ради славы или признания Белым, который может видеть сны, но лишь потому… (далее бумага обуглена)

Обнаружено среди бумаг Симфи.

Долгие, медленно тянущиеся дни на борту Совершенного воспринимались мною, как кость, застрявшая в глотке. Каждый из них был так похож на предыдущий, что они казались одним бесконечным днем, и каждый душил меня своей вялой тягучестью. По большей части гнев экипажа был направлен на меня и Янтарь. Их кипящая раздражительность делала наши краткие и скудные трапезы каждодневным испытанием для меня. Янтарь лишила средств к существованию не только Альтию и Брэшена, но и их всех. Получение должности на живом корабле рассматривалось здесь как пожизненное, поскольку команде хорошо платили, здесь было безопаснее, чем на обычном судне, и они становились почти семьей. Теперь всему этому пришел бы конец. От юноши, который заработал должность всего полгода назад, до самого пожилого мужчины, работавшего на Совершенном десятилетиями, — все они потеряли средства к существованию. Или потеряли бы, если б Янтарь обладала достаточным количеством Серебра, чтобы корабль преобразился. На данный момент все они были заложниками амбиций Совершенного. Как и мы.

Спарк и Пера больше жалели, чем поносили. Клеф, казалось, все ещё был намерен завершить обучение Пера матросскому делу, и я успокоился тем, что у парня не было времени на разногласия с командой. Лант все ещё делил каюту с Клефом, и Клеф предложил Перу перебраться к ним. Я хотел поблагодарить его за то, что он держал парня близ себя в безопасности и оберегал от нападок, но опасался, что любой разговор принудит Клефа выплеснуть неприязнь на меня. Чтобы избежать конфликтов, большую часть времени я оставался в каюте, которую теперь делил с Янтарь и Спарк. Спарк стала подавленной и задумчивой. Она проводила больше времени в прогулках по палубе с Лантом, нежели пыталась научиться вязать узлы и управляться с такелажем. Весна была жаркой, словно лето, и в крошечной каюте часто было душно. Когда вечерами Лант и Пер присоединялись к нам, чтобы попрактиковаться в изучении языка, пот катился по моей спине и заставлял слипаться волосы на голове. Но все же это было желанным отвлечением от безделья, которое мне приходилось выносить.

Когда мы с Шутом оставались одни в течение этих долгих дней, мы сосредоточенно изучали книги Пчелки. Он пытался найти ещё подсказки в её снах. Я отчаянно хотел поверить, что она все ещё жива, даже если мысль о том, что моя маленькая дочь удерживается в плену настолько безжалостными руками, изводила меня бессонницей. Он также просил меня читать ему её дневник, и я читал. Некоторую часть. Не могу сказать, — знал ли он, что я пропускал эпизоды и записи, которые были слишком болезненными, чтобы ими делиться. Если даже и знал, то ничего не говорил. Думаю, он понимал, что я был на пределе.

Все-таки Шут был менее ограничен в передвижениях, чем я. Как Янтарь, он свободно передвигался по палубе, будучи невосприимчив к неудовольствию команды и капитанов, поскольку являлся любимчиком корабля. Совершенный часто требовал её присутствия, чтобы поговорить или послушать музыку. Это была свобода, которой я завидовал, и старался не обижаться. Но мои вечера от этого становились длинными и одинокими.

Однажды вечером, когда Янтарь покинула каюту, чтобы провести время с носовой фигурой, я не смог более оставаться в тесной закрытой каюте. Не слишком предаваясь угрызениям совести, я порылся во внушительном гардеробе, который Спарк и Янтарь приволокли на борт. Я нашел чудесный плащ Элдерлингов, уложенный в маленький сверток бабочкой наружу, и развернул его. Большинство Элдерлингов были высокими, так что плащом можно было укрыться полностью. Я колебался. — Нет, это было сокровищем Пчелки, и она отдала его Перу, чтобы спасти его. В свою очередь, он безропотно отдал его Шуту. Но теперь пришел мой черед.

Я надел его бабочкой вовнутрь. Как и все одеяния Элдерлингов, он непостижимым образом приспособился к моей фигуре. Спереди он застегивался на ряд пуговиц от горла до самых ног. В нем были прорези для рук. Я нашел их и поднял капюшон, чтобы накрыть голову. Он занавесом упал на лицо. Я ожидал, что это меня ослепит, но оказалось, что я могу видеть сквозь него. Я наблюдал, как моя бестелесная рука тянулась к дверной ручке. Я открыл дверь, опустил руку и вышел. Я постоял, позволяя плащу принять тусклый цвет стен коридора.

Вскоре я обнаружил, что полы плаща достают до пола. Двигался я медленно, но все же пару раз наступил спереди на край плаща. Так как я исследовал корабль невидимым, то при подъеме на каждую лестницу нужно было выжидать, когда рядом никого не будет, потому что мне приходилось приподнимать полы плаща, чтобы взбираться наверх. Я задавался вопросом, знал ли обо мне корабль, но не хотел этого проверять и не рисковал подходить слишком близко к носовой фигуре. Я бродил, как привидение, двигался, только когда рядом не было членов команды, и тщательно выбирал места остановок. Как только ночь стала темнее, я стал передвигаться смелее. Я обнаружил Пера, сидящего на палубе рядом с Клефом в желтом круге света фонаря. Я оставался вне пределов их досягаемости.

— Это называется такелажная свайка, — объяснял он мальчику. — Использовать нужно острый конец. Вот сейчас у меня в руках деревянная свайка. Так что берешь старый линь, который ни для чего другого не годится, выбираешь вид узлов для плетения, — и можешь плести коврики или все, что захочешь. Видишь? Это один из первых, которые я сделал. Полезная и хорошенькая вещица.

Я беззвучно стоял рядом и наблюдал, как Клеф помогает мальчику сделать первый узел. Это ремесло напомнило мне о Лейси, занятую своими иглами и крючками. Она делала красивые вещи, манжеты, воротники, салфетки. И мало кто знал, что острые кончики её спиц были оружием в умелых руках телохранителя Пейшенс. Я отошел от них, желая, чтобы Пер отказался от своей неистовой преданности Пчелке и смог стать юнгой. Конечно, это лучше, чем быть причастным к работе убийцы.

Затем я направился на поиски Ланта. Поскольку отношение команды к нам приобрело мрачный оттенок, я беспокоился за него больше, чем мне хотелось бы признаться. Если кому-то из экипажа понадобится найти мишень для своего гнева, это, скорее всего, будет Лант. Он молодой и крепкий, спровоцировать его на драку не посчиталось бы трусостью. Я не раз предупреждал его опасаться нападения. Он обещал быть осторожным, но, устало вздохнув, сказал, что способен сам о себе позаботиться.

Я нашел его в сумерках на палубе, он смотрел на воду, держась за поручни. Ветра были благоприятными, и Совершенный плавно разрезал водную гладь. Палубы были почти пустыми. Рядом с ним стояла Спарк, они разговаривали вполголоса. Я подошел поближе.

— Пожалуйста, не надо, — услышал я его голос.

Но она отпустила поручни и поднырнула ему под руки, оказавшись в их кольце. Она склонила голову ему на плечо.

— Это потому что я низкого происхождения? — спросила она.

— Нет, — я видел, как трудно ему было убрать руки и отодвинуться. — Ты знаешь, что это не так.

— Мой возраст?

Ссутулив плечи, он оперся на поручни.

— Ты ненамного моложе меня. Спарк, пожалуйста. Я же сказал тебе. У меня есть долг перед отцом. Я не свободен…

Она прильнула к нему и поцеловала. Он повернул к ней лицо, позволив её губам найти его губы. Он тихо, умоляюще застонал. Затем внезапно заключил её в объятия, прижался к ней всем телом, подталкивая к поручням, и поцеловал крепче. Её бледные руки легли ему на бедра, притягивая к себе. Она прервала поцелуй и, задыхаясь, сказала:

— Мне все равно. Мне нужно то, что у меня есть сейчас.

Я стоял, оцепенев.

Он снова поцеловал её. Затем, с самообладанием, которому я позавидовал, положил руки ей на плечи и мягко отстранил от себя. И сказал охрипшим голосом:

— В моем роду уже достаточно бастардов, Спарк. Я не хочу делать ещё одного. Не хочу разрушить доверие моего отца. Я обещал ему и боюсь, что эти слова были последними, которые он услышал от меня. Я должен пройти все это до конца. И я не стану рисковать, оставив ребёнка без отца.

— Я знаю способы предотвратить…

Но он покачал головой

— Как ты будешь «предотвращать»? Как это было со мной? Нет. Ты говорила, что Янтарь сообщила тебе, что, скорее всего, они с Фитцем оба умрут. А так как меня послали, чтобы его защищать, это значит, что я умру раньше него. Мне будет стыдно, если ты останешься без защитника, хоть и надеюсь, что Пер будет рядом с тобой. Но я не оставлю тебя одну с ребёнком.

— Скорее всего это я буду его защищать! — она попыталась взять его за руку, но он вцепился в поручни. Она довольствовалась тем, что накрыла его руку своей ладонью. — Возможно, я умру, защищая тебя, прежде чем ты умрешь, защищая Фитца, — пошутила она, но смешок её был невесел.

Я тихонько отошел от них, меня душили слезы. Я не осознавал, что плачу, пока не стал задыхаться. Так много жизней исковеркано лишь потому, что мой отец уступил похоти. Или любви? Если бы Чейд не родился, если бы я не родился, — могли бы иные лица сыграть наши роли? Как часто Шут говорил мне, что жизнь — это огромное колесо, которое катится по накатанной колее, и что его задача — выбить колесо с этого пути и направить на лучший. Было ли это тем, свидетелем чего я оказался этой ночью? — Лант, отказывающийся продолжать традицию Видящих плодить горемычных бастардов? Я вернулся в уединение каюты, закрыл за собой дверь, снял плащ-бабочку и аккуратно положил его на место. Я пожалел, что не надевал его раньше. Я пожалел, что не знал того, что знаю теперь. Я положил плащ туда, где взял, решив, что больше не буду использовать его, и я знал, что солгал себе.

Теперь наш курс выбирал Совершенный, не обращая внимания на желания Альтии и Брэшена. Бингтаун был оставлен далеко позади, без захода в порт. Мы не выгрузили там груз и не пополнили запасы провизии и воды. Мы прошли вдоль изменчивой линии болотистых берегов и вошли в воды Пиратских островов. Некоторые были заселены, другие казались дикими и необитаемыми. Совершенному все это было безразлично. Нам оставалось с тоской смотреть ночью на огни крошечных портовых городков, где мы могли бы достать свежую воду и еду, но корабль не останавливался. Мы двигались так же неустанно, как и само море. И наши пайки становились все меньше.

— Мы пленники.

Шут, лежавший на нижней койке в нашей душной каюте, сел и повернулся ко мне.

— Ты говорил с Альтией и Брэшеном? Ты знаешь, почему они советовали нам не покидать каюту?

— Не с ними. В сложившихся обстоятельствах, я думаю, они очень терпимо к нам относятся. Это Совершенный взял нас в плен, — я понизил голос, с болью осознавая, что не могу сказать ничего, находясь внутри деревянного корпуса живого корабля, что не стало бы ему известным. Его теперь не заботят контракты и поставки Альтии и Брэшена. Как и наши удобства и безопасность. Он не заботится об этом. Его не беспокоит, что мы плохо подготовлены для этого путешествия, потому что не могли пополнить запасы в Бингтауне. Наши мизерные порции ничего не значат для него. Он идет сквозь ночь и шторм. Когда Альтия приказала рифить паруса, его так сильно качнуло, что ей пришлось отзывать матросов вниз.

— Он поймал течение, — сказал Шут. — Даже без парусов мы пронеслись бы через Пиратские острова к Джамелии, потом к Островам Пряностей и далее. Он это знает, и команда это знает.

— И команда обвиняет нас в сложившемся положении. Я медленно уселся на тесной верхней койке, осторожно пристроив голову под низким потолком каюты. Спускаюсь, — предупредил я Шута и слез с койки. Тело ныло от бездействия. — Мне не нравится, когда Лант и молодежь уходят так надолго. Хочу проверить их.

— Будь осторожен, — сказал он, будто мне было нужно предупреждение.

— Когда это я не был осторожен? — спросил я, и он поднял бровь.

— Погоди, я пойду с тобой, — он потянулся к юбкам Янтарь, которые валялись на полу. Ткань шелестела, когда он натягивал их на бедра.

— А нужно ли?

Он хмуро посмотрел на меня:

— Я знаю Альтию и Брэшена намного лучше тебя. Если возникнут проблемы, я лучше смогу решить их.

— Я имею в виду юбки. Тебе необходимо продолжать играть роль Янтарь?

Его лицо застыло. Он заговорил тише,опустив руки с юбками.

— Думаю, добавление любых сложных смыслов к тем, которые команда и капитаны должны осознать прямо сейчас, только усложнит нашу жизнь. Они знали меня как Янтарь, — ей я и должен остаться.

— Мне она не нравится, — резко сказал я.

Он усмехнулся.

— Неужели?

Я говорил искренне. Да. Мне не нравится, когда ты — Янтарь. Она…Она не тот человек, которого я бы выбрал в качестве друга. Она… коварная. Каверзная.

Полуулыбка тронула его губы.

— А как Шут я разве никогда не был каверзным?

— Не так, — сказал я, но задался вопросом, не солгал ли я. Он на публике издевался надо мной, когда считал это обоснованно выгодным. Манипулировал мной, чтобы добиться желаемого. Но, как бы то ни было, я своего мнения о нем не изменил.

Он поднял голову:

— Я думал, это осталось в прошлом, — сказал он мягко.

Я ничего не ответил. Он посмотрел вниз, будто мог видеть свои руки, которыми застегивал пояс юбок.

— Самое лучшее, — это чтобы они продолжали воспринимать меня, как Янтарь. И если ты идешь искать остальных, мне лучше всего идти с тобой.

— Как хочешь, — сказал я напряженно. Затем по-детски добавил: — Но я не жду тебя. Я вышел из каюты, закрыв дверь не громко, но плотно. Гнев кипел в груди и клокотал в горле. Какое-то время я стоял в коридоре, убеждая себя, что дело лишь в продолжительном пребывании в тесном помещении, а вовсе не в злости, которую я испытываю к своему другу. Я глубоко вздохнул и вышел на палубу. Дул свежий ветер и светило солнце, бликуя серебром на воде. Некоторое время я стоял, позволяя глазам привыкнуть, и наслаждаясь ветром в лицо. После тесной каюты показалось, что передо мной распахнулся целый мир. Подернутые рябью воды, окружавшие нас, вдали были усеяны зелеными островами. Они внезапно вырастали из воды, будто грибы, пробившиеся сквозь лесную подстилку. Я глубоко вздохнул, проигнорировал угрюмый взгляд Корд, которая уставилась на меня, оторвавшись от работы, и отправился на поиски моих блуждающих подопечных.

Я обнаружил Спарк и Пера склонившимися над поручнями рядом с Лантом. Рука Спарк на поручнях почти касалась Ланта. Я вздохнул про себя. Все трое угрюмо уставились на воду. Когда я подошел сзади, Лант оглянулся на меня.

— Все хорошо? — спросил я его.

Он вздернул бровь.

— Я голоден. Никто из команды не разговаривает со мной. Я плохо спал ночью. А как у тебя дела?

— То же самое, — сказал я. — Капитаны сократили пайки для всех.

В тот день, когда Совершенный проскочил мимо протока, который должен был привести нас в Торговую бухту и Бингтаун, капитаны и команда жестоко поспорили с ним.

— Я не позволю привязать себя к пристани, — заявил Совершенный. — Я не позволю обмануть себя, чтобы меня опутали канатами и ты смог бы затащить меня на прибрежную отмель.

— Речь не о том, чтобы препятствовать тебе — сказал Брэшен. — Мы только хотели взять воду и пищу. Доставить груз, который так и остался в трюме. И отправить несколько сообщений в Бингтаун, Трехог и Кельсингру. Совершенный, мы просто исчезли для этих людей! Они будут думать, что нас постигло самое худшее.

— О, самое худшее? — его голос стал лукавым. — Что ж, они подумают, что сумасшедший корабль перевернулся и утопил ещё одну команду, — в голосе засквозило ехидство, а драконьи глаза быстро завращались. — Ты это имел в виду?

На лице Брэшена отразился гнев.

— Может быть. Или, может быть, наши торговцы в Бингтауне и наши клиенты в Дождевых Чащобах подумают, что мы стали ворами, забрали их товары и сбежали, чтобы продать их в другом месте. Может быть, мы потеряем единственное, что осталось у нас с Альтией — наши добрые имена.

— Единственное? — проревел корабль. — Значит, вы потратили каждый пенни из сокровищ Игрота? Да для тебя было большой удачей, что я показал вам путь к ним!

— У нас осталось достаточно, чтобы купить другой, невосприимчивый к кислым водам корабль тебе на замену. Деревянный корабль, который позволил бы нам вести простую жизнь. …Если кто-нибудь согласится торговать с нами снова после того, как ты сделал нас лжецами и жуликами!

— Заменить меня? Ха! Невозможно! Я — единственный источник вашего процветания, ты — расточительный, испорченный су…

— Прекрати, — вмешалась Альтия, без видимого страха приблизившись к фигуре. — Совершенный, будь благоразумен. Ты знаешь, нам нужна пресная вода, чтобы пить. Ты знаешь, что нам нужна еда. Мы не готовили запасы для долгого путешествия. У нас было чуть больше провизии, чем нужно на дорогу до Бингтауна. И это все. И мы проскочили мимо. Если ты заставишь нас продолжать путь, мы умрем от жажды. Или голода. Куда бы ты ни шёл, ты доберешься туда с трупами на палубе, в том числе с телом Янтарь. И как же ты получишь свое Серебро и станешь драконом?

В его вращающихся голубых глазах не было ничего разумного. Он посмотрел на воду:

— Там много рыбы, вы можете есть её.

Итак, мы поплыли дальше, а Брэшен с Альтией сократили пайки. И да, в этих водах водилась морская рыба, в готовом виде достаточно сочная. Команда ловила её каждый день, добавляя к рациону из оставшихся у нас сухарей и солонины. Мы перенесли два весенних шторма и Альтия растянула чистую парусину, чтобы собирать дождевую воду и направлять её в бочки для пополнения наших скудных запасов. И так мы плыли вдоль Проклятых Берегов с их изменчивыми песчаными отмелями и ядовитыми водами до тех пор, пока не начали встречать разрозненные островки, а затем и сами Пиратские острова.

Мотли спикировала вниз и испугала меня, приземлившись на моё плечо.

— Ну, где ты была? — приветствовал я ворону.

— Корабль, — быстро протараторила она. Корабль, корабль, корабль.

— Мы на корабле, — согласился я с ней.

— Корабль! Корабль, корабль, корабль!

— Другой корабль? — спросил её Пер. Она вскинула голову и согласилась: — Корабль, корабль.

— Где? — спросил я её Уитом и голосом. Как и всегда, ощущение было такое, будто я кричу в вату.

— Корабль! — настаивала она, взлетая с моего плеча. Ветер подхватил её и унес в небо. Я посмотрел вверх, чтобы проследить за её полетом. Она поднялась высоко, намного выше мачты корабля. Там она зависла, покачиваясь на ветру.

— КОРАБЛЬ! — прокричала она, и её голос еле долетел до нас.

Ант была на полпути к топу мачты. Услыхав ворону, она огляделась, просматривая весь горизонт, а затем полезла ещё выше. Добравшись до вороньего гнезда в верхней части мачты, она осмотрела горизонт и, указывая на что-то, прокричала:

— ПАРУС!

Вскоре к Альтие на палубе присоединился Брэшен. Оба проследили за пальцем Ант. Лицо Брэшена было серьезным.

— Что случилось? — тихо спросил я у Янтарь.

— Возможно, ничего, — ответила она. — Но в свое время плавание через Пиратские острова могло стоить жизни. Или свободы, или груза. Когда Кеннит пиратствовал в этих протоках, он построил империю, пройдя путь от пиратского капитана до короля. Он не требовал выкуп за захваченные корабли. Вместо этого он забирал часть захваченного, назначал одного из преданных людей капитаном и отправлял в рейд. Он командовал своими новыми кораблями, беглыми рабами и иногда теми, кого победил. Из одного корабля он сделал два, затем полдюжины, а затем целый флот. Он стал лидером, а затем королем, — она помолчала. — Как оказалось, довольно неплохим королем.

— А ещё злым ублюдком, — пока Янтарь говорила, сзади тихо подошла Альтия.

Янтарь повернулась, не выказав удивления.

— Это тоже верно. Как считают некоторые.

— Я так считаю, — резко сказала Альтия. — Но теперь Пиратские острова сами страдают от пиратов. И если нас настигает не пиратский корабль, это может быть один из тарифных кораблей, собирающих «проездной налог». Те же пираты, но с полномочиями, — она повернулась к Перу. — Эта твоя ворона. Она разговаривает. Есть ли шанс, что она сможет рассказать нам, какой корабль видела?

Пер покачал головой, удивленный тем, что обратились именно к нему:

— Она произносит слова, но не уверен — знает ли она, что говорит. И может ли отличить один корабль от другого.

— Ясно, — Альтия умолкла, задумавшись.

— Ты беспокоишься, что произойдет, если это будет Проказница или другой живой корабль? — Янтарь бросила этот вопрос, будто камушек в тихий пруд.

Реакция Альтии была настолько спокойной, что я подумал, не простила ли она Янтарь.

— Такие мысли приходили. Да, я волнуюсь. Мы не знаем точно, как Серебро повлияет на него, или сможет ли он полностью превратиться в дракона. Я бы не стала подвергать несчастьям живые корабли и их семьи, пока мы не узнаем, чем закончится эксперимент Совершенного.

Я почувствовал, что к нам присоединился Брэшен прежде, чем заметил его боковым зрением. Мой Уит ощутил его хищником в ауре багряного гнева. Мне удалось расслабить руки и опустить плечи, но это было непросто.

Губы Альтии двигались так, будто пробовали на вкус каждое слово прежде, чем вытолкнуть его.

— Янтарь, сейчас у тебя связь с Совершенным сильнее, чем у меня или Брэшена. И я должна попросить тебя использовать любое влияние, которое ты можешь оказать на него.

— Что ты хочешь от меня?

— Если этот парус окажется живым кораблем, мы считаем, что лучше всего избегать его. Однако, если это обычный деревянный корабль, мы хотели бы подойти к ним и посмотреть, сможем ли мы купить у них провизию. Будем рады всему, но в основном нам нужна вода, — она посмотрела на меня. — В Дождевых Чащобах мы берем дождевую воду из деревянных бочек высоко на деревьях. Это дорого, и мы стараемся брать только необходимое количество. Вода из реки и её притоков обычно не годится для питья, — она вздохнула. — Рацион питания достаточно суровый. Но скоро нам придется снова урезать расход воды, если только Совершенный не позволит нам высадиться на один из Пиратских островов и набрать воды. Или мы встретим корабль, на котором достаточно пресной воды, чтобы они захотели продать её.

Я видел, как её плечи вздымаются и падают при дыхании. Затем она повела плечами назад и расправила их. А я восхитился её стойкостью. Она обладала отточенным мужеством того сорта, которое я редко встречал у мужчины или женщины. Столкнувшись с крахом всего, что было её жизнью, с крахом всего, что она ждала от жизни, — она, тем не менее, думала не только о своей команде, но и о тех, кто плавал на других живых кораблях Бингтауна. И о корабле, которого все ещё любила, даже если тот был готов отказаться от неё.

Верити. Его вырезанный дракон. Вот кого она мне напомнила.

Янтарь произнесла мой вопрос вслух:

— Так ты простила меня?

Альтия коротко мотнула головой:

— Не более чем Кеннита за изнасилование. Или Кайла за то, что отобрал Проказницу. Некоторые вещи нельзя прощать или не прощать. Это просто распутья и направления, выбранные независимо от моего желания. Кто-то другой направил мои стопы по этому пути. Все, что я могу контролировать, — это каждый шаг, который я после этого делаю.

— Сожалею, — тихо сказала Янтарь.

— Ты сожалеешь? — недоверчиво спросил Брэшен. — Теперь ты говоришь, что сожалеешь?

Янтарь передернула плечами.

— Я знаю, что не заслуживаю прощения за то, что сделала. Я не хочу, чтобы казалось, будто я ожидаю этого, рассчитывая на старую дружбу. Но я говорю это, поскольку хочу, чтобы вы знали, — это правда. Я сожалею, что пришлось так поступить. Альтия права. Случайные события направляют мои ноги по нужному пути. Все, что я могу — это сделать следующий шаг.

— Он несет цвета Пиратских островов! — крикнула сверху Ант. — И он сменил курс нам наперерез. Идет быстро.

— Скорее всего, тарифный корабль, — предположил Брэшен. Он нахмурился.

— Если это так, он обязательно перехватит нас, потребует осмотр нашего груза и обвинит в проходе через их воды. И поскольку мы везем артефакты Элдерлингов из Трехога и Кельсингры, которые предназначались для Бингтауна, стоимость, которую они назначат, и, следовательно, тарифы на эту стоимость, будут далеко за пределами нашей возможности платить. Мы будем задержаны на Пиратских Островах и будем выбирать между прошением отправить домой весточку с просьбой о денежной помощи или оплатой налога частью нашего груза. Груза, который нам не принадлежит, чтобы ещё оплачивать им наши долги. Груза, который мы должны были доставить в Бингтаун. — Альтия говорила так, будто каждое слово было утыкано колючками.

Брэшен невесело рассмеялся:

— И если мы откажемся принять на борт налоговых агентов, или откажемся следовать за ними в порт до тех пор, пока не оплатим налог, — они попытаются силой пробиться на Совершенного и взять его под контроль. И мы понятия не имеем, как он отреагирует на это.

— На самом деле, боюсь, что прекрасно знаю, как он отреагирует, — сказала Альтия. Думаю, он сделает все возможное, чтобы потопить другой корабль, не пощадив его команду. С горечью она покачала головой, затем повернулась к Янтарь. — И потому я прошу тебя использовать каждую каплю влияния на него, чтобы убедить его быть благоразумным. Позволить им подойти и поговорить с нами. Будут проблемы с налогами, но, по крайней мере, заход в порт даст нам возможность добыть пищу и воду. Или распустить нашу команду.

— Распустить команду? — в голосе Янтарь послышалась тревога.

Альтия была тверда.

— Уйдут все, кто пожелает. Что бы ни случилось с Совершенным и с нами, я не вижу смысла брать с собой всех. Чем раньше они покинут палубу Совершенного, тем скорее смогут найти другую работу. И новую жизнь.

— Как Совершенный сможет добраться до Клерреса без экипажа? — спросила Янтарь.

— Останется костяк, — она с ног до головы осмотрела Янтарь. Тебе придется забыть об этих юбках и вспомнить, как работать на палубе, — наклон головы в мою сторону. — Ему тоже. А также Ланту и молодежи.

Я открыл было рот, чтобы ответить, но Янтарь быстро проговорила:

— Я слепа. Но что смогу, я сделаю. Мы все будем помогать. И я сделаю все, что в моих силах, чтобы заставить Совершенного стать благоразумнее. Я не хочу, чтобы стало хуже, чем оно есть.

— Стало хуже, — тихо повторил Брэшен, в его голосе слышалось искреннее удивление. — Как может быть ещё хуже?

Словно в ответ на его вопрос волна чего-то пронеслась сквозь меня, крутанув, как флюгер. По ощущению это было подобно ветру, но был это не воздух, скользнувший мимо, но Скилл и Уит, свитые воедино и распространяющиеся по диводреву корабля способом, который был мне известен, но который я не понимал. Я знал это, потому что сам это делал, — делал, не задумываясь и не понимая этого в те дни, когда впервые начал осваивать магию. Я делал это, потому что не знал, как их разделить. Мне было сказано, что мой Скилл был испорчен Уитом, и я знал, что у моего Уита имеется подтекст Скилла. Я всеми силами пытался их разделить, чтобы должным образом использовать Скилл. И преуспел. Почти.

Но теперь я почувствовал, как он пульсирует и рвется сквозь корабль, и это ощущалось не как нечто неправильное, а как нечто кристально чистое. Как будто две половинки чего-то были воссоединены. Это было нечто мощное, и какое-то время я, изумленный, не мог ни на чем сосредоточиться.

— О, нет! — тихо сказала Альтия, и тогда я понял, что остальные тоже чувствуют это. Они стояли неподвижно, лица застыли, будто они вслушивались в отдаленный вой голодных волков. Все, кроме Персиверанса, который переводил взгляд с одного лица на другое, а затем потребовал ответа:

— Что это?

— Что-то меняется, — прошептала Спарк. Парализованный током магии, я все-таки отметил в уголке сознания, как её рука прокралась к предплечью Ланта и ухватилась за него, и как он, успокаивая, положил свою руку на её. Нечто действительно изменялось, и это был не просто корабль. Я почувствовал, как Янтарь ухватилась за мой рукав.

Альтия и Брэшен, двигаясь так, будто кто-то ими управлял, пошли к носу корабля. Мотли все ещё кружилась над головами, каркая: «Корабль, корабль!». Мы последовали за ними, нас бодро обогнал Клеф. Так же внезапно, как нахлынула, волна магии ушла. Альтия и Брэшен достигли фордека.

Совершенный медленно оглянулся на них:

— Что такое? — мягко спросил он, вопросительно поднимая бровь.

На мгновение я замер, прежде чем увиденное ошарашило меня. Он повернулся к нам с моим лицом, за исключением голубых глаз.

— Именно так выглядит принц Фитц Чивэл, когда озадачен, — заметил Пер, отвечая на вопрос, который я даже не успел сформулировать.

Совершенный отвернулся от нас. Он вскинул руку, развернув ладонью к небу. Мотли спикировала к нему, приведя нас в полное замешательство.

— Корабль! — сказала она ему.

— Вижу. Это тарифный корабль. Нам бы лучше лечь в дрейф, а потом сообщить им, что последуем за ними в Делипай для оплаты налогов, — он оглянулся, одарив своих капитанов мальчишеской усмешкой. — Проказница ушла из Делипая? У меня такое чувство, что она будет там. Будет так хорошо снова увидеть Бойо, правда? И там резиденция королевы Этты. Возможно, наконец, Парагон Кеннитсон прогуляется по моей палубе. Давайте, добавим ещё парусов и наберем скорость.

— Совершенный, во что ты играешь? — тихо потребовал ответа Брэшен.

Фигура не повернулась к нему:

— Играю? О чем ты?

— Почему ты вернул свое прежнее лицо? — спросил Брешен.

— Потому что я это сделал. Разве это не то, что вы предпочитаете? Лицо, которое делает меня более похожим на человека?

— Ты человек, — увещевающим тоном произнесла Янтарь. — Человек и дракон. Одержимый воспоминаниями обоих. Пропитанный кровью и воспоминаниями тех, кто работал на твоей палубе, проливал кровь и умирал на ней. Ты создан из коконов двух драконов, это так. Но ты преобразился в нечто, что является не просто драконом, но также пропитано человечностью.

Совершенный молчал.

— Все же ты изменил лицо, — продолжала Янтарь, — чтобы Бойо увидел тебя в хорошо знакомом обличье, и не встревожился.

Мне стало интересно, догадалась ли она, или просто знает это.

— Я изменил лицо, потому что такое мне больше подходит, — вызывающе произнес Совершенный.

Ответ Янтарь звучал успокаивающе:

— И тебе это подходит, потому что ты заботишься о Бойо. Совершенный, нет никакого стыда в том, кто и что ты есть. Причастный к двум мирам вместо одного.

Он повернулся, чтобы взглянуть на неё, и голубизна его глаз была драконьей голубизной:

— Я буду драконами. Я буду.

Янтарь медленно кивнула:

— Да, я верю, что вы это сделаете. Как и Проказница, и другие живые корабли. Но вы будете такими драконами, которых ранее не существовало. Драконами, познавшими человеческую природу. Понимающими нас. Возможно, даже заботящимися о нас.

— Ты не знаешь, о чем говоришь! Драконы, сформированные прикосновением человека? Ты хоть знаешь, кто это такие? Богомерзкие! Вот кто это такие, — те, кто вылупляется и растет на Острове Других. Те, в ком от человека столько же, сколько от змеи и, следовательно, ни те, ни другие. И они никогда не станут драконами. А я буду драконами!

Я не понимал этого всплеска эмоций, но Янтарь, казалось, поняла:

— Да. Да, конечно, ты станешь драконами. И та часть тебя, которая будет помнить человеческую природу, находится не в твоем крыле, зубе или глазу. Это будет в твоей памяти. Как морские змеи получают воспоминания, необходимые им, от тех, кто был змеями до них, и как дракон вспоминает свои наследственные знания. У вас будет дополнительный груз воспоминаний. Ваши человеческие воспоминания. И это даст вам мудрость за пределами той, что есть у других драконов. Драконы, которые были живыми кораблями, — вы станете драконами, отличными от прочих. Новым видом драконов.

Он отвернулся от нас:

— Ты понятия не имеешь, что предлагаешь. …Смотрите. Скоро они будут нас приветствовать. Разве вы не должны выполнять свои обязанности?

Капитан налогового корабля был молод. Рыжая борода, окаймлявшая его подбородок, была неаккуратно подстрижена, он носил красивую шляпу с огромными перьями. Я думаю, он обрадовался, когда Брэшен крикнул, что мы встанем на якорь в Делипае, чтобы предстать для налогообложения.

— Я последую за тобой — заявил он, будто это он принудил нас подчиниться.

— Попробуй, — учтиво пригласил его Совершенный. И действительно, как только мы пошли, он продемонстрировал разницу между живым кораблем и сделанным из обычного дерева. При тех же ветре и течении, мы неуклонно удалялись от тарифного судна. Поистине, если бы Совершенный захотел убежать, погоня за ним была бы бесполезной.

Никто не просил нас покинуть палубу, и поэтому я стоял у поручней со своей маленькой свитой, наслаждаясь ветром в лицо.

— Как он это делает? — спросил я у Янтарь, и ощутил, что Пер подошел на шаг, чтобы расслышать ответ.

— Я точно не знаю. Полагаю, он сглаживает свой корпус. И, в отличие от других кораблей, на нем никогда не нарастут водоросли и ракушки. Его корпус не нуждается в очистке и покраске, и ни один червь никогда не прогрызет его древесину.

Оставшуюся часть дня мы наблюдали, как приближаются острова. Вскоре Совершенному пришлось сбавить ход, чтобы пробраться сквозь островки к тому, что когда-то было скрытым городом, местом, куда пираты приходили разделить добычу, выпить, сыграть в азартные игры и получить все возможные удовольствия. Когда-то это было место, куда бежали рабы, чтобы начать новую жизнь как свободный народ. По рассказам я представлял себе зловонную стоячую воду, беспорядочно разбросанные хибары и провисающие причалы.

Но Совершенный проследовал по хорошо обозначенному каналу в аккуратную небольшую гавань, где в бухте на якоре стояли крупные парусники, очевидно торговые, а небольшие суда и рыбацкие лодки были пришвартованы у упорядоченного массива причалов. От гавани в сетке улиц и переулков простирался процветающий маленький город. Вдоль улиц росли деревья, которые я не мог распознать, обильно усеянные желтыми цветами. Главная улица вела к большому строению примерно того же размера, что и усадьба в Ивовом Лесу, но на этом сходство заканчивалось. Дворец королевы Этты был обшит досками, окрашенными в белый цвет, с длинными открытыми верандами вдоль фасада. Он был окружен зеленым газоном так, что был виден из гавани поверх рядов пакгаузов и фронтонов магазинов. Приглядевшись, я понял, что высота этих строений была специально занижена, чтобы создать именно такой эффект. Королевская резиденция возвышалась над городом и с верхних балконов и башни имела беспрепятственный обзор гавани.

— Это Проказница? — спросил Лант, и я посмотрел туда же, куда и он.

— Я не знаю, но это точно живой корабль.

Она была творением, достойным королевы, — молодая женщина с высоко поднятой головой, с хорошо сформированными руками, кисти которых сплелись у талии. Черные локоны беспорядочно спадали на её обнаженные плечи и грудь. Я увидел в её гордых чертах отголосок сходства с Альтией, как будто они были связаны между собой. Спарк низким голосом описала судно Янтарь, и та кивнула.

— Проказница, — подтвердила она. Живой корабль семьи Вестритов. Командование ею было отобрано у Альтии бессердечием и странными поворотами судьбы. Там сейчас командует её племянник Уинтроу. Брэшен служил на ней в течение многих лет первым помощником отца Альтии. Эта встреча будет и горькой, и радостной для обоих.

Проказница мягко покачивалась на якоре в гавани. Паруса Совершенного были медленно подобраны, и когда небольшая флотилия лодок вышла нам на встречу, с них были заброшены швартовые концы, а Совершенный позволил направлять свое движение их командам. Но я не обратил на это внимания. Вместо этого по мере приближения я рассматривал Проказницу. Она повернулась лицом к нам и поначалу имела вид женщины, чьи размышления были прерваны. Затем она узнала корабль, и на лице появилась улыбка. Проказница подняла руки в приветствии, и, несмотря на все, что случилось с Альтией и ещё должно было случиться, я услышал радостное приветствие нашего капитана.

Рыбачьи лодки отбуксировали Совершенного на якорную стоянку напротив Проказницы. От причала отчалила длинная лодка и встала рядом, а женщина в экстравагантной шляпке и хорошо пошитой куртке поверх черных бриджей крикнула, что с удовольствием проводит капитана с декларацией на груз в Управление тарифов. Альтия в ответ прокричала, что с удовольствием составит ей компанию в самое ближайшее время и спросила, должен ли таможенный чиновник подняться на борт и осмотреть груз, поскольку следует разъяснить некие необычные обстоятельства?

Чиновница склонялась к такому варианту. Но я был отвлечен от них тем, что происходило на палубе Совершенного. С различной степенью нежелания и гнева там собрались члены экипажа. Большинство из них принесли из трюма свои небогатые пожитки. Их кисы были невелики, однако в них лежала большая часть, если не все имущество моряка. Ант молча плакала, слезы текли по её лицу. Корд бросила сумку возле девочки и уселась на корточки рядом с ней. На нас она глядела враждебно.

Я принял решение, которое меня самого удивило, потому что я даже не осознавал, что размышляю об этом.

— Лант, на пару слов. Мы отошли в сторонку. Я оперся на поручни, глядя на Делипай. Он встал рядом со мною, слегка хмурясь. Я подозревал, что он знает о предмете разговора, но сомневался, что ему известно направление моих умозаключений. Я указал рукой в сторону города.

— Это неплохое место. Выглядит чисто, с законным бизнесом. И здесь много торговли и перевозок.

Он кивнул, насупив брови.

— Вы со Спарк могли бы преуспеть здесь. И я был бы признателен, если бы ты взял также и Пера. Возьмите подарки, которые нам дали в Кельсингре. Будьте внимательны, когда будете продавать их, нужно получить за них полную стоимость. У вас должно быть достаточно денег, чтобы продержаться какое-то время, и достаточно, чтобы отправить Пера обратно в Баккип.

Некоторое время он молчал. Когда он повернулся ко мне, взгляд его был тверд.

— Ты делаешь относительно меня неверные предположения.

— Да ну? — спросил я холодно. — Я вижу, как она следует за тобой, я вижу её руку на твоей. — То, что должно было стать праведным гневом, внезапно растворилось в усталости. — Лант, надеюсь, ты по-настоящему позаботишься о ней. Она не служанка, с которой можно порезвиться и бросить. Её выбрал Чейд. Она пошла с нами, а я никак не мог ожидать всего того, что произошло. Мне жаль, что она не осталась с ним. Но она здесь, и я жду, что ты…

— Ты оскорбляешь меня. И её!

Я умолк. Время слушать. Тишина сохранялась, пока он не заговорил.

— Нас действительно… влечёт друг к другу. Я не знаю, отчего ты думаешь, что это могло бы перейти в нечто большее на таком переполненном корабле. Но что бы она ни чувствовала ко мне, её преданность Янтарь сильнее. Она не оставит её.

Я не мог на это ничего возразить.

— Я сомневаюсь, что ты так же легко поверишь тому, что я скажу сейчас. Мой отец дал мне поручение, и я обещал, что сделаю все, что в моих силах. Если ты не в состоянии признать, что я могу испытывать в отношении тебя хоть какую-то привязанность, то знай, что я сын своего отца. Пускай я не умею выполнять работу на том уровне, которого ты ожидаешь, но я буду оставаться на твоей стороне до тех пор, пока эта работа не будет сделана. Так или иначе. — Его голос вдруг стал хриплым. — Я не справился с Пчелкой. Ни тогда, когда пытался учить её, ни тогда, когда ты оставил её на моё попечение. Она была странным и трудным ребёнком. Не кипятись! Ты сам знаешь, что это правда. Но я должен был сделать больше, даже если никак не предполагал, что придется защищать её своим клинком. Она была моей кузиной и ребёнком, оставленным на моё попечение, и я подвел её. Ты не думаешь, что это меня терзает? Идти мстить за неё — вот, к чему я стремлюсь независимо от долга перед тобой или отцом.

— Шут думает, что Пчелка все ещё жива.

Наши взгляды встретились. В его глазах я увидел жалость.

— Я знаю, что он так думает. Но почему?

Я вздохнул.

— Пчелка вела дневник о том, что ей снилось. Я читал Шуту эти записи, и он полагает, что они имеют значение, выходящее за пределы моего понимания. Он считает, что Пчелка обладает даром предвидения и что некоторые сны предсказали, что она выживет.

Его лицо на мгновение замерло. Затем он покачал головой:

— Насколько же было бессердечно указать тебе на маячащую перед тобой надежду, Фитц. Хотя, если бы мы нашли её живой и привезли домой, это сняло бы с моих плеч тяжелейший груз вины.

Он замолчал. Я не мог придумать ничего, чтобы ответить на это. Затем он продолжил:

— Я говорю это как друг, если ты когда-нибудь считал меня таковым. Сделай своей целью месть, а не спасение. На последнее нет никакой гарантии. Мы можем потерпеть неудачу и в том, и в другом случае, но я убежден — они будут знать, что мы пытались.

Друг. Мой разум зацепился за это слово, и я задумался, считаю ли его своим другом. Я знал, что мне придется на него полагаться. И теперь я должен был признать, что раздражение, с которым я отнесся к его и Спарк отношениям, было вызвано моим настойчивым желанием избавиться от обоих.

Я бездумно задал наихудший из возможных вопросов:

— Тогда ты и Спарк не?..

Он уставился на меня:

— Я не думаю, что ты имеешь право спрашивать об этом любого из нас. Возможно, ты этого не заметил, но я уже взрослый, и я благороден. Не ровня тебе, возможно, но и не твой слуга. Также и Спарк не является слугой ни тебе, ни кому бы то ни было ещё. Она, так же как и я, свободна в выборе своего пути.

— Она находится под моей защитой и очень молода.

Он покачал головой:

— Она старше, чем выглядит, и разбирается в устройстве этого мира лучше, чем многие женщины вдвое старше её. Естественно, ведь ей довелось иметь гораздо больше дел с изнанкой жизни, чем когда-либо имела Шун. Она будет принимать свои собственные решения, Фитц. И если она захочет твоей защиты, она попросит об этом. Но я сомневаюсь, что она попросит защиты у меня.

Я не думал, что наш спор завершен, но он повернулся и ушел. А когда я неохотно последовал за ним, то обнаружил лишь ожидающего его Пера.

— Где Янтарь и Спарк?

— Леди Янтарь пошла переодеваться. Альтия попросила, чтобы она сопровождала их на берегу. Спарк пошла ей помочь. Очевидно, Альтия и Брэшен считают, что Янтарь должна быть с ними, когда они усядутся с адмиралом Уинтроу Вестритом, чтобы обсудить наше будущее. Команде было предложено «увольнение на берег», что, как я думаю, означает предложение покинуть его здесь. Две трети из них его приняли.

Из города уже вышли маленькие лодки. Торговцы на них предлагали все, начиная от свежих овощей до визита в бордель Леди Роуз. Я наблюдал, как наша команда с кисами на плечах перелезала через поручни и спускалась в ждущие их лодочки. Немногие теснились на носу, прощаясь с Совершенным. Корабль был любезен с ними, но непреклонен в своей решимости. Через полосу воды, разделявшую нас, Проказница выжидающе смотрела в нашу сторону, провожая взглядом каждую отчалившую от нас лодку. Рядом с Клефом стояла Ант, наблюдая, как уходят её товарищи. Китл осталась, Корд ушла. Тван подошел к поручням со своей кисой, затем развернулся, коротко выругался и швырнул сумку обратно через палубный люк в трюм экипажа. Кипрос подошел и взял его за руку. Они встали рядом с Ант.

— Иди с Янтарь и Спарк, — приказал я Ланту.

— Меня не пригласили.

— Янтарь слепа, а Спарк, как могут заметить и другие, кроме тебя, очень привлекательная девушка. Делипай был городом пиратов и я уверен, что люди с сердцами пиратов все ещё живут здесь. Я знаю, что Альтия и Брэшен не будут намеренно подвергать их опасности, но если опасность есть, я бы хотел, чтобы с ними был человек, озабоченный лишь их защитой.

— Почему бы тебе не пойти?

— Потому что я посылаю тебя, — ответил я кратко. В его глазах вспыхнули искры гнева, и я изменил свой слишком резкий ответ: — Хочу остаться на корабле и посмотреть, что здесь происходит. И ещё хочу дать тебе дополнительное поручение. Найди человека, у которого есть птицы. Желательно, состоятельный торговец со связями, чтобы капсула с письмом могла переходить от птицы к птице, пока не достигнет Баккипа. Я хотел бы отправить сообщение, что мы живы и в порядке и продолжаем наше путешествие.

Он немного помолчал. Затем спросил:

— Ты сообщишь Чейду, Дьютифулу и Неттл, что леди Янтарь верит, что Пчелка может быть ещё жива?

Я покачал головой.

— Когда я буду уверен, что у меня для них хорошие новости, я поделюсь с ними. Пока им не стоит жить в неопределенности.

Он медленно кивнул. Внезапно он сказал:

— Я сделаю это. Но… не напишешь ли ты для меня дополнительное сообщение? Если на этом корабле есть пергамент.

— Я мало истратил из того, что мне дал Рейн. Это драгоценный материал. Разве ты не хочешь сам написать?

— Нет. Я бы предпочел, чтобы ты это написал. Записку лорду Чейду. Просто сказать, что… я делаю то, о чем он меня просил. И делаю это… хорошо. Если ты сможешь заставить себя сказать такое обо мне. Но можешь написать все, что захочешь. Я не буду читать его перед отправкой. Просто скажи ему, что я все ещё рядом с тобой и забочусь о тебе, — он отвернулся от меня. — Если бы ты…

— Я легко могу это сделать, — с расстановкой сказал я.

Я вернулся в каюту Янтарь и аккуратно написал записку Чейду на крошечном куске пергамента. Прекрасный пергамент был почти прозрачным, но места было слишком мало, чтобы написать нечто большее, чем просто то, что я очень доволен службой Фитц Виджиланта. Я смог лишь добавить, что он несколько раз помогал мне сохранить жизнь. Я подул на пергамент и помахал им, чтобы подсохли чернила, а затем скатал, чтобы он уместился в полую костную капсулу, которая защитила бы его в пути. На самой кости я написал имя Чейда и замок Баккип, Бак в Шести Герцогствах. Ей предстоял долгий путь. Доверяя капсулу смущенному Ланту, я задумался, получили ли дома хоть одно из наших сообщений? Я не запечатал её воском, и он знал, что это моё приглашение прочитать написанное. Но времени на обсуждения не было, потому что все остальные стремились попасть в Делипай. Я решил предоставить Ланту возможность составить сообщение, объясняющее, где мы находимся и каковы особенности природы живого корабля, на котором мы находились.

Я торопился, но все равно заставил ждать отправлявшихся на берег. Альтия дружески помахала Проказнице, прежде чем повернуться и спуститься по трапу в ожидающую лодку. Живой корабль наблюдал, как наша группа спускается вниз и рассаживается по местам. Её улыбка стала шире, но недоуменно увяла, когда лодка отправилась прямиком к Делипаю.

Тягучим вечером мы с Пером уселись за стол в камбузе и от нечего делать принялись играть в кости, воспользовавшись комплектом, принадлежавшим команде. Меня не волновало, выиграл я или проиграл, поэтому играл плохо, вызвав раздражение у Пера. Для моего Уита корабль после ухода большей части команды воспринимался пустым, едва ли не пещерой. Клеф и некоторые из «стариков» собрались за дальним концом стола. Китл занималась готовкой, повсюду снова витал запах приготовленного мяса. Она позвала нас поесть под одобрительное бормотание экипажа. Ещё более соблазнительной, чем блюдо обжаренных полосок мяса, была большая миска свежей зелени. Зеленый лук, плоские стручки гороха и хрустящие стебли незнакомых мне овощей смешивались с морковью, толщиной не больше моего большого пальца, и пикантной багровой редиской. Мы разобрали еду на оловянные тарелки. Мясо было жестким и слегка с душком, но никто не жаловался. Экипаж ел его с белым соусом, таким острым, что у меня заслезились глаза и потекло из носа, как только я его попробовал. Но никто не смеялся надо мной и не шутил.

Мы с Пером ели на нашем конце стола, отдельно от членов экипажа. Короткие взгляды, которыми нас награждали, были наглядным напоминанием о том, что они не забыли, кто стал причиной их проблем. Клеф сердито посмотрел на столь явное разделение и присоединился к нам, заполнив пустое место у стола между нами и экипажем.

После того, как мы поели, и Ант собрала тарелки, Клеф присоединился к нашей игре. Я бросал кости и передвигал свои фишки, но Клеф и Пер понимали, что соревнуются только друг с другом. Пока они играли, я краем уха прислушивался к приглушенному разговору экипажа. Умудренные опытом моряки вспоминали «былые дни». Некоторые присутствовали, когда Совершенного стащили с отмели, где он томился много лет, и отбуксировали на глубокую воду. Другие вспоминали, как корабль противостоял флоту обычных судов и помог Сатрапу Джамелии в его притязаниях на власть. Они поминали товарищей по команде, которые умерли на палубе корабля и отдали свои воспоминания его диводреву. Лоп, который не блистал умом, зато всегда ответственно выполнял свою работу. Симой, какое-то время бывший помощником капитана, пока не наступил год, когда исчерпалась его жизненная сила, он высох до костей и умер на палубе, укладывая канат. И ещё они говорили о пирате, о Кенните. Совершенный был его семейным кораблем, но это оставалось тайной, пока Кеннит был жив и совершал налеты. Ещё менее было известно о том, что Игрот, пират, известный своей жестокостью, похитил и корабль, и юного Кеннита и дурно обращался с обоими. Даже после того, как Совершенный воссоединился с Кеннитом, и они заново узнали друг друга, Кеннит попытался сжечь и отправить корабль на дно. Но уже в конце, когда Кеннит умирал, Совершенный взял его тело и нежно принял в себя. Это была загадка, которую они все ещё обсуждали вполголоса. Как мог своенравный корабль быть таким любящим? И не воспоминания ли Кеннита двигали им сейчас, при возвращении в Делипай?

Я молча размышлял. Чьи воспоминания приведут Совершенного к Клерресу? Бесспорно, Игрота. Неужели помыслы и деяния этого гнусного старого пирата таятся в диводреве корабля? Насколько глубоко воспоминания о человеческой семье и членах команды впитывались в древесину дракона?

И я подумал о том, каково было Альтие чувствовать себя капитаном корабля, который всегда будет хранить воспоминания о её насильнике. А сколько ещё пиратов таились в корабле, который хочет стать двумя драконами?

Бесполезные вопросы.

Пер выиграл, и Клеф встал из-за стола. Он выглядел усталым, грустным и гораздо старше, чем тогда, когда мы впервые взошли на борт. Он оглядел лица моряков и поднял кружку с пресной водой.

— Товарищи до конца, — сказал он, остальные кивнули и выпили вместе с ним. Это был странный тост, добела раздувший тлеющие угли моей вины.

— Я встану на якорную вахту, — объявил он, и я знал, что это не было его обычной обязанностью. Я подозревал, что он проведет свою вахту около носовой фигуры. Шпион во мне задавался вопросом, могу ли я узнать, о чем они будут говорить. Когда Пер предложил другую игру, я покачал головой.

— Мне нужно немного прогуляться после еды, — сказал я и оставил его убрать за нами игровые принадлежности.

Опершись на поручни, я смотрел, как на пиратский город опускалась летняя ночь. Небо потемнело от голубого до синего, перешедшего в черный, но Янтарь и остальные так и не вернулись. Пер присоединился ко мне на палубе и стал смотреть на горящие огни Делипая. Это было оживленное место, по воде до нас доносилась музыка, позже послышались сердитые крики уличной драки.

— Вероятно, они останутся на ночь в городе, — сказал я Перу, и он кивнул так, как будто ему было все равно.

Мы ушли в каюту Янтарь.

— Вы скучаете по Ивовому Лесу? — неожиданно спросил он меня.

— Я не так много думаю об этом, — сказал я ему. Но я скучал. Не столько по дому, сколько по людям и по жизни, которая там была. Такая жизнь и так недолго.

— А я думаю, — тихо сказал Пер. — Иногда. Я утратил уверенность в том, какой могла бы быть моя жизнь. Я собирался вырасти выше моего отца, зваться Таллестманом и сменить его в конюшнях, когда он состарится.

— Это все ещё возможно, — сказал я, но он покачал головой. На какое-то время он затих. Затем он рассказал мне длинную путаную историю о том, как впервые ухаживал за лошадью гораздо более высокой, чем он мог дотянуться. Я заметил, что теперь он может говорить о своем отце без слез. Когда он замолчал, я смотрел в окно на звезды над городом. Ненадолго я задремал. Когда я проснулся, в каюте было темно, за исключением пятна света от почти полной луны. Пер крепко спал, но я уже полностью проснулся. Не имея представления о том, что меня разбудило, я нашел сброшенные сапоги, надел их и вышел из каюты.

На палубе луна и все ещё горящие огни Делипая сделали ночь темно-серой. Я услышал голоса и тихо подошел к носу.

— Ты подтягиваешь якорь, — обвинял Клеф.

— Начался прилив, а дно мягкое. Вряд ли я виноват, что якорь не держится, — голос Совершенного звучал нетерпеливо, как у мальчика.

— Я позову всех членов экипажа, которые сейчас на борту, чтобы удержать тебя на месте, возможно, придется снова поднять и бросить якорь.

— А может и нет. Мне кажется, что сейчас он держится. Возможно, он просто проскользнул.

Я остановился, стараясь дышать как можно тише. Я посмотрел на город и попытался определить, сдвинулся ли корабль. Я не мог понять. Но, посмотрев на Проказницу, я убедился, что он это сделал. Расстояние между двумя живыми кораблями сократилось.

— О, боже. Снова проскользнул, — корабль как будто извинялся, но уж больно весело. Мы приближались к Проказнице. Она, казалось, не замечала нас, её голова была опущена на грудь. Она спала? Нуждается ли корабль из диводрева во сне?

— Совершенный! — предупредил его Клеф.

— Опять проскальзывает, — объявил корабль, и теперь наше перемещение к другому живому кораблю стало явным.

— Все наверх! — резко взревел Клеф. Его свист пронзил мирную ночь. — На палубу!

Я услышал крики и шлепанье ног на нижней палубе, а затем Совершенный заговорил:

— Проказница! Я перетаскиваю якорь. Держи меня! — Проказница вздрогнула, приходя в себя, подняла голову с широко раскрытыми глазами. Совершенный протянул ей руки, умоляя, и спустя мгновение она потянулась к нему.

— Мой бушприт! — крикнула она, и они едва избежали катастрофы. Совершенный поймал её за руку и впечатляюще мощным рывком приблизился к ней почти вплотную. Это привело к сильному раскачиванию обоих кораблей, и я услышал тревожные крики экипажа Проказницы. Мгновением спустя Совершенный обнял её одной рукой, несмотря на усилия, с которыми она пыталась его оттолкнуть.

— Спокойно! — предупредил он её. — Иначе ты безнадежно запутаешь нас обоих. Я хочу поговорить с тобой. И я хочу касаться тебя, пока говорю.

— Оттащите его! — крикнула она своей высыпавшей наверх команде, тщетнопытаясь оттолкнуться от его рельефной груди.

Клеф выкрикивал команды своему экипажу, кто-то сердито проклинал его с палубы Проказницы, требуя ответить, к какой разновидности идиотов он относится. Клеф пытался объясниться, одновременно лающим голосом отдавая команды своим.

Хохот Совершенного заглушил всю эту какофонию. Кроме голоса Проказницы.

— Уберите его от меня! — покрикивала на свою команду Проказница. Но Совершенный ухватил её за волосы на затылке и отогнул голову назад, так что её обнаженные груди подались к нему. К моему удивлению, он наклонился и поцеловал одну. Когда она вскрикнула от возмущения и вцепилась в его лицо руками, он сильнее потянул её за волосы. Свободной рукой он дотянулся и схватил сразу несколько канатов из такелажа её бушприта. На её удары он не обращал внимания.

— Не пытайтесь меня оттолкнуть! — предупредил он её экипаж. — Убирайтесь с фордека. Вы все! Клеф, отправь всех обратно. И вы, с Проказницы, вернитесь на свои койки. Если только среди вас нет Бойо. Пошлите его ко мне, если он там. Если нет, оставьте нас в покое! — он снова наклонил голову, чтобы поцеловать Проказницу, но она схватила его за волосы и попыталась их выдрать. Он позволил ей погрузиться руками в его шевелюру, а затем внезапно одеревенел. — Как ты думаешь, это дерево чувствует боль? — потребовал он ответа. — Нет, если я не позволю этого. Но что ты чувствуешь, когда я тебя целую? Ты помнишь гнев Альтии, когда Кеннит принудил её? Сохранила ли ты это воспоминание, или она лишь моя, эта боль, которую я поглотил, чтобы она смогла исцелиться? Так же, как забрал боль Кеннита от того, что творил с ним Игрот. У тебя остались только человеческие воспоминания? Что ты чувствуешь, деревянный корабль? Или дракон все ещё скрывается в тебе? Однажды ты назвала себя Молнией. Вспоминаешь ли ты об этом? Вспоминаешь ли ярость королевы — драконицы, взмывающей ввысь и бросающей вызов всем возжелавшим покорить её? Кто ты сейчас, Проказница? Женщина, которая борется с мужчиной, или королева — дракон, которая бросает вызов своему партнеру?

Внезапно она прекратила борьбу, её черты приобрели вид ледяной надменности аристократки. Затем, не обращая внимания на руки, вцепившиеся ей в волосы, она покачала головой и уставилась на него глазами, пылающими чистой ненавистью.

— Безумный корабль! — крикнула она ему. — Отверженный! Что это за умопомрачение? Ты что, хочешь утонуть прямо здесь, в гавани Делипая? Ты не подходишь мне, ни как женщине, ни как дракону.

Краем глаза я увидел лодку, отчалившую от Проказницы, четверо мужчин яростно гребли в сторону Делипая, несомненно, чтобы предупредить кого-то и попросить о помощи. Если Совершенный и видел это, то не обратил внимания.

— Ты уверена? — когда он произнес эти слова, я почувствовал пульсацию изменений, разошедшуюся по кораблю.

— Я уверена, — презрительно сказала Проказница. Она отвернулась от него. — Чего ты хочешь от меня? — тихо спросила она.

— Я хочу, чтобы ты вспомнила, что ты дракон. Не корабль, не слуга людей, которые плавают на тебе, и не бесполое существо, заключенное в теле женщины. Дракон. Как и я. Когда он произносил это, он менялся, возвращаясь к образу полудракона. Я обнаружил себя стоящим с плотно сплетенными на груди руками, установившим свои стены. Я пытался приглушить в себе Скилл и Уит, словно жертва, которой угрожает хищник. Я видел, как темные завитки волос на его затылке превратились в драконий гребень, и как его шея становилась все более длинной и гибкой.

Но самое удивительное я увидел на лице Проказницы. Оно застыло. Глаза засияли ярким хищным блеском, пока она наблюдала за его преображением. Она не отвернулась от него.

Когда его трансформация была завершена, когда я почувствовал, что всплеск его магии стих, она, наконец, заговорила:

— Ты думаешь, я когда-либо забывала, что я дракон? Но что из этого? Не отвергать же мне ту жизнь, которую имею, из-за тоски о том, что потеряно? Какую жизнь я получу? Безумного корабля, прикованного цепью на берегу, изолированного и избегаемого? — она обвела взглядом преобразованную фигуру. — Или играющего в дракона? Ты жалок.

Он не дрогнул от её презрения.

— Ты можешь быть драконом. Как и должно быть.

Тишина. Затем, негромко, голосом, в котором равно могло звучать, как отвращение, так и сильнейшее сострадание, она произнесла:

— Ты безумен.

— Нет. Оставь свои человеческие воспоминания, оставь на время корабль. Вернись назад, мимо длительного заключения внутри кокона, мимо времени твоего существования змеей. Можешь ли ты вспомнить, как была драконом? Полностью вспомнить?

Мне показалось, что я снова ощутил движение магии. Возможно, она передавалась от корабля к кораблю, от Совершенного к Проказнице. Я уловил обрывки блуждающих воспоминаний, как будто уловил запах иноземной пищи. Я парил над лесом; ветер наполнял мои паруса и я разрезал волны. Я пролетал над долинами, густо заросшими зеленью, но мои глаза были остры, и я мог ощущать малейшее движение живой плоти, плоти, которая могла быть моей пищей. Я рассекал воды, холодные и глубокие, но под собой я мог ощущать смутные ритмы бытия иных существ, чешуйчатых, свободных, как и я когда-то. Я почувствовал, что стремлюсь вперед, что меня затягивает в этот мир крыльев и чудес.

Держись от него подальше, — мелькнула смутная мысль, и мне стало почти любопытно, не притаился ли по-прежнему где-то в глубине меня Ночной Волк — уж очень по-волчьи прозвучало это предупреждение. Но все же я перебрался туда, где видел лицо Проказницы и частично профиль Совершенного. Такими человеческими и такими чуждыми были их лица.

— Нет, — сказал Парагон. — Иди ещё дальше назад. Так далеко, насколько сможешь. Здесь. Это. Вспомни!

И опять я почувствовал, как в этом всплеске магии Скилл и Уит соединились в инструмент, более острый, чем любой меч.

Однажды, во время битвы на острове Антлер человек ударил меня по виску рукояткой меча. Это меня не остановило, и мой топор уже опустился между его плечом и головой, когда он ударил. Удар не был силён, но в ушах зазвенело, и какое-то время мир вокруг мерцал оттенками необычных цветов. Я знал, что такое было, однако никогда не вспоминал об этом. Но погружение в память драконов было похоже на то, как Неттл затягивала меня в Скилл-сон. Это ощущение было настолько похоже, что оно пробудило это старое воспоминание. И вот меня вновь закачало, как от удара, и я увидел пруд, полный сверкающего серебра, окаймленный черным и серебристым песком, а за ним — луг из черных и серебряных трав и белоствольные деревья с черными листьями. Я моргнул моими человеческими глазами, пытаясь разложить увиденное в знакомые цвета. Вместо этого я увидел дракона, настолько ярко-зеленого и сверкающего, какими бывают только драгоценные камни.

Он, появился на горизонте, сначала маленький, а затем все больше и больше, пока не стал самым большим существом, которое я когда-либо видел — больше, чем Тинталья и даже Айсфир. Он приземлился в серебряном пруду, разбрызгивая серебристую жидкость, которая выплеснулась на черный песок и камни, ненадолго покрывая их слоем серебра. Дракон погружал голову и змеиную шею в это вещество, барахтался и купался в нем, словно лебедь. Чешуя, казалось, поглощала его, и зелень становилась ослепительной. Приведя себя в порядок, он опустил морду в жидкость и пил, и пил.

Когда он вылез из пруда и собирался отдохнуть на травянистом берегу, я одно долгое мгновение смотрел в его вращающиеся глаза. Я видел в них возраст. И мудрость. И такую гордость, которой я никогда не видел в глазах людей. В этот момент смирения я понял, что смотрю на существо, которое было совершеннее, чем я мог бы или смог бы стать когда-либо.

— Сэр? Принц Фиц Чивэл?

Я очнулся от своих грез, чувствуя обиду. Это был Пер, тянущий меня за рукав, его глаза были широко раскрыты и темны в полутьме.

— Что случилось, мальчик? — я хотел, чтобы он исчез. Я хотел вновь окунуться в тот мир, чтобы узнать того дракона и стать лучше оттого, что узнал его.

— Я подумал, вы захотите знать. Наша лодка возвращается так быстро, как может, с капитанами Альтией и Брэшеном, а также с Янтарь, Спарк и Лантом. И ещё придет кто-то с другого корабля.

— Спасибо, парень, — я отвернулся от него и попытался найти проход в тот волшебный сон. Но либо все закончилось, либо я потерял дорогу. Я чувствовал, как магия все ещё перетекает между двумя живыми кораблями, но я не мог войти и разделить её с ними. Вместо этого я увидел лишь две носовых фигуры. Несмотря на бушприты, они обнялись, как два любовника, слишком долго лишенные близости. Голова Проказницы пристроилась на чешуйчатой груди Совершенного, глаза её были широко раскрыты, но ничего не видели. Его длинная шея обернулась вокруг её наподобие шарфа, а драконья голова лежала на плече. Её изящные руки покоились на его плечах. На лице не отражалось ни вражды, ни сомнений. Я не мог прочитать выражение морды дракона, чтобы понять, что он чувствует, но, видел, что он меняется. Это напоминало таяние речного льда, когда его быстро размывает водой. Его лицо медленно возвращалось к человеческим очертаниям. Выражение лица было нежным, когда он обнял Альтию. Нет, это Проказницу он так тепло обнял. И внезапно я увидел, что обнимаю Молли, наслаждаясь редким моментом покоя и любви, и ужасное чувство потери и тоски пронзило меня.

Я был пленен этой странной сценой, пока не услышал голос Брэшена.

— Что случилось? — требовательно спросил он. — Как Совершенный здесь оказался?

— Он перетащил якорь, сэр, — Клеф ответил официально, как помощник капитана.

— Это не прихоти прилива или неправильно сброшенный якорь, — сказала Альтия. — Совершенный сам это сделал. По какой-то причине, — в её голосе звучали сомнения в том, что причина имела хорошие цели.

Брэшен и Альтия остановились далеко за пределами досягаемости носовых фигур и какое-то время молча наблюдали. Янтарь прошла мимо них, избавляясь от Спарк и Ланта, будто она тоже была кораблем, перетягивающим якорь.

— Янтарь. Нет, пожалуйста, — умоляюще попросила Альтия, но Янтарь даже не притормозила. Она встала в пределах досягаемости Совершенным и ждала.

Проказница подняла голову от плеча Совершенного и глубоко вздохнула.

— Кем мы были. Кем могли бы стать. Теперь это потеряно для нас. Молодые драконы, змеи, которые вылупились в Трехоге и теперь живут в Кельсингре, могут стать такими, спустя столетие. Но не мы. Никогда не мы.

— Ты ошибаешься, — голос Совершенного нечеловечески громыхал. Янтарь может помочь нам получить Серебро. И с ним, я надеюсь, мы сумеем собрать достаточно того, чем мы были, чтобы преобразовать себя в то, кем мы должны были стать.

Корабли немного разошлись, разрывая объятья, чтобы посмотреть на Янтарь.

— Это не факт, — сказала она. — И я не буду давать обещаний, которые, возможно, не смогу выполнить. Серебро, да, обещаю, я сделаю все, что в моих силах, чтобы получить его для вас. Но будет ли этого достаточно, чтобы превратить вас в драконов? Я не знаю.

— И? — резко спросила Проказница.

— Что и? — спросила пораженная Янтарь.

Лицо Проказницы вернуло более человеческий оттенок.

— И что вы попросите от меня взамен? Торговцы сделали меня тем, кто я есть. Их кровь и их мысли впитались в мою палубу и пропитали каждое волокно того, чем я являюсь. Ничто не дается даром, когда вы имеете дело с людьми. Чего ты хочешь от меня?

— Ниче… — но ответ Янтарь потонул в сердечном возгласе Совершенного:

— Бойо! Я хочу Бойо на моей палубе в моем последнем плавании.

Он снова вернул моё лицо. Пораженный в самое сердце, я задумался, — не так ли выглядел я сам, когда размышлял о возвращении моего ребёнка. Сейчас, когда он заговорил, это звучало очень по-человечески.

— Верни мне то, что действительно моё. И Парагон Кеннитсон! Его я тоже хочу. Он так часто был обещан мне, ещё когда Кеннит носился по моим палубам. Он сказал, что у него будет сын и он назовет его в мою честь! Так много я претерпел ради его семьи, столько боли! Без меня его не было бы! Я хочу его. Я хочу, чтобы он увидел меня и признал меня как корабль своей семьи. Прежде чем я стану драконами и покину его навсегда.

— Навсегда… — я услышал жалкий шепот Альтии и понял — до сих пор она осмеливалась надеяться, что Совершенный может передумать или хотя бы сохранить связь с ней и Брэшеном после своего преображения.

— Совершенный! — с палубы Проказницы раздался приветствующий крик. Кто-то кричал глубоким мужским голосом.

Я увидел улыбающегося молодого человека двадцати с лишним лет с густой шевелюрой вьющихся темных волос. Он был загорелый до цвета красного дерева, рубашка натянулась на широких плечах. Любой, кто видел Брэшена и Альтию, понял бы, что он их сын. Он держал в руке фонарь и, очевидно, не понимал, что происходит. Он с радостью смотрел на свой семейный корабль.

— Треллвестрит! — закричал кто-то позади него, но Бойо уже поставил фонарь и поднялся на бушприт Проказницы. Он легко пробежал вдоль него, а затем без колебаний бросился к Совершенному. Совершенный немедленно выпустил Проказницу. Он поймал и поднял молодого человека, как я когда-то поднимал маленьких сыновей Дьютифула, и, как и я тогда, раскачал его, чтобы подбросить в воздухе и снова поймать. Ловкий, как акробат, молодой человек громко рассмеялся, принимая игру. Освободившись от хватки корабля, он взобрался на руки Совершенного, а затем крутанулся, сделал в воздухе сальто и приземлился на протянутые руки корабля. Видимо, это была игра из его детства, которую они оба вспоминали с удовольствием. Я редко видел подобный уровень доверия между любыми двумя существами. Совершенный мог разорвать Бойо надвое огромными деревянными руками, но вместо этого он держал его перед собой на вытянутых ладонях, а молодой человек смеялся, глядя в его лицо.

Незаметно для меня и, возможно, для Совершенного, с кораблей были сброшены концы на небольшие гребные лодки и, покачивая оба корабля на якорных цепях, они начали растаскивать Совершенного в одном, Проказницу в другом направлениях до безопасного расстояния. Я задался вопросом, был ли Бойо посвящен в этот план, а потом подумал, что Совершенному это уже не важно. Он попросил Проказницу и получил половину желаемого, а взгляд Бойо был полон бесстрашной любви к своему кораблю. Неудивительно, что Совершенный пропустил все, что происходило вокруг него.

— Принц Фитц…

— Тише, — сказал я Перу. Я наблюдал за Альтией и Брэшеном. Их лица явственно отражали противоречивые чувства. Любовь к своему сыну, беспокойство, когда он находился в руках корабля, но также и нежность, испытываемую к ним обоим. Бойо что-то сказал Совершенному, когда корабль поймал его, и носовая фигура откинула голову назад и взревела от смеха. Глядя на них, я с трудом мог поверить, что это был тот, кому совсем недавно было в высшей степени безразлично благополучие его команды. Я почти ожидал, что Брэшен или Альтия окликнут своего сына, но оба молча ждали. Хотелось бы знать, в ком они были больше уверены — в молодом человеке или в корабле.

Когда Совершенный повернулся, чтобы поставить его на палубу, я услышал, как Бойо сказал кораблю:

— Я так скучал! Проказница — прекрасный корабль, но она всегда такая серьезная. И кузен Уинтроу — отличный капитан, но здесь слишком простой рацион. Мама! Папа! Вот вы где! Что привело вас в Делипай без птицы с предупреждением о вашем прибытии? Я был у парусного мастера, когда они прибежали за мной! Если бы мы знали, что следует вас ожидать, вы бы получили гораздо лучший прием!

— Увидеть тебя уже радость для нас! — откликнулся отец, когда Бойо спрыгнул с рук Совершенного. Носовая фигура широко улыбалась через плечо всем троим, а я едва мог примириться с тем, что видел.

Янтарь, забытая всеми, отступила. Я протянул руку, коснулся её рукава и тихо сказал:

— Это я — Фитц.

Она, вздрогнув, подошла ко мне и со вздохом облегчения крепко обхватила мою руку, будто я был обломком кораблекрушения в штормящем море. Она затаила дыхание:

— Они все в порядке? Никто не пострадал?

— Все в безопасности. Здесь Бойо с родителями. И Клеф. И некоторые из экипажа.

— Я испугалась.

Я видел, что она пыталась успокоиться и мягко произнес:

— И Совершенный кажется вполне спокойным. Приветливым.

— Их двое, Фитц. Два дракона. Я думаю, что именно это сводило его с ума, и иногда я чувствую, что у него две природы. Один мальчишка, шутник, который отчаянно жаждет привязанности и общения. Другой способен почти на все.

— Сегодня ночью, кажется, я видел и того, и другого.

— Тогда нам всем повезло, что Бойо пробудил его добрую сущность. Когда он разгневан, неизвестно, что живой корабль может сделать с другими.

— Они воюют? Можно ли убить живой корабль?

— Его можно уничтожить огнем. Или изуродовать, как было с Совершенным, — она наклонила голову, задумавшись. — Я никогда не слышала о реальной ссоре между живыми кораблями. Ревность и соперничество. Скандалы. Но до драки никогда не доходило.

Я понял, что Пер стоял рядом, прислушиваясь. Позади него, в тени, ждали Спарк и Лант.

— Вернемся в нашу каюту? — предложил я. — Очень хочу услышать, что произошло на берегу.

— Да, пожалуй, — ответила Янтарь и, когда мы двинулись, сильнее оперлась на мою руку. Однако прежде чем мы смогли добраться до каюты, нас догнал Клеф.

— Капитаны хотят видеть вас всех в своей каюте. Пожалуйста. — Он добавил любезности, но это не было просьбой.

— Спасибо. Мы пойдем прямо туда.

Клеф кивнул и бесшумно растворился в темноте. Ночь опустилась на гавань. На мачтах ближайших кораблей зажглись фонари, в далеких окнах Делипая сияли огни, но они были только яркими искрами под обширной россыпью звезд в ночном небе над нами. Я посмотрел вверх и внезапно отчаянно пожелал хорошего леса, и почвы под ногами, и добычи, чтобы убить и съесть. Тех простых вещей, которые делали жизнь хорошей.

Глава 17

СЛЮНА ЗМЕИ

Мои король, королева и уважаемая леди Кетриккен,

Я достигла места назначения, и у меня состоялось несколько встреч с королем и королевой драконьих торговцев Рейном и Малтой. Также на встречах, представляя торговцев Дождевых Чащоб, присутствовала торговец Хупрус, мать короля Рейна. Её участие стало для меня полной неожиданностью.

Два Скилл-целителя, которые сопровождали меня, смогли оказать некоторую помощь местным людям. Я предостерегла их от серьезных исцелений и сказала обоим, что влияние Скилла здесь очень сильно и может свести их с ума. Также я считаю, что за серьезное лечение мы должны получить взамен больше выгоды, но боюсь, что не предвижу этого.

И король, и королева утверждают, что имеют незначительное влияние на драконов и не могут приказать, чтобы они остановили свои набеги на наши стада и народ. По правде говоря, их правители, кажется, не имеют реальной власти над своими людьми, при этом все решения заканчиваются взаимными соглашениями. Мне неясно, как справиться с такой ситуацией. При этом торговец Хупрус не может говорить ни за кого вне своей собственной семьи, утверждая, что за любые контракты, которые мы хотим заключить, в том числе за лечение как за товар, должен проголосовать Совет Торговцев.

Я помню, что Вы советовали мне быть щедрой настолько, насколько мы можем себе позволить во время этой первой встречи. Но, по моему мнению, если мы так легко дадим им то, что они желают, мы можем потерять много возможностей для ведения переговоров.

Скилл-целители, которых Вы отправили со мной, предполагают, что, возможно, было бы лучше создать лечебный центр в Шести Герцогствах и посоветовать народу Дождевых Чащоб обращаться к нашим услугам именно там, — где с течением Скилла легче управиться. Здесь Скилл настолько силён, что я вынуждена отправить Вам это сообщение птицей.

Мы возьмем корабль для возвращения домой через три дня.

Ваша подданная, леди Розмари.

Мы не смели надолго оставаться в бухте Севел. Двалии было непонятно, сколько людей могло бы узнать нас после той кровавой ночи. Много раз она спрашивала Винделиара, как много Керф сможет вспомнить и рассказать.

— Он не забудет, — жаловался Винделиар. — У меня не было времени приказать ему забыть. Вы заставили нас убежать. Он будет растерян, но не забудет того, что сделал. Он расскажет. Если они причинят ему боль, — он печально покачал своей круглой головой. — Они всегда говорят, когда причиняешь им достаточно боли. Вы показали мне это.

— И ты захныкал и обмочился, как побитая дворняга, — ответила она мстительно.

И вместо того, чтобы c помощью магии Винделиара отправиться в гостиницу или комнату, той ночью мы вынуждены были спать под мостом, чтобы укрыться от глаз любопытных. Как только солнце осветило небо, она заставила нас пробраться в холодную реку, чтобы смыть хоть часть крови с нашей одежды.

Мы недолго оставались одни. Мужчины и женщины из города принесли корзины с постельным бельем и одеждой. Вдоль всего каменистого берега у каждой прачки был свой участок, где они установили свои стойки для сушки. Под их свирепыми взглядами мы были вынуждены покинуть это место.

Двалия повела нас обратно в город. Мне кажется, города и оживленные улицы были всем, что она знала. Я бы искала лес, чтобы дать людям время забыть нас. Вместо этого она шипела на Винделиара:

— Сделай нас неприметными. Восстанови моё лицо. Сделай эти раны не такими заметными. Сделай это.

Я знаю, что он попробовал. Я чувствовала натиск его магии всем своим существом. Не думаю, что он делал это достаточно хорошо. Но в портовом городе много бедняков, и мы не выглядели настолько странными, чтобы обращать на себя пристальное внимание. Мы теперь были достаточно далеко от прекрасной гостиницы и торговой улицы, где умерла торговец Акриэль. Двалия повела нас к захудалой части гавани, где вывески гостиниц были рассохшимися и серыми от непогоды, а вдоль улиц змеились зеленоватые и зловонные сточные канавы.

Мы с Двалией таились в переулке или сидели на краю улицы, безуспешно попрошайничая. Винделиар медленно двигался вверх и вниз по улице, выискивая легкую добычу. На некоторых людей было легче влиять, чем на остальных. Он взял немного у каждого, несколько монет здесь, несколько там. Они будут помнить, что отдали их охотно, даже если не вспомнят, почему сделали это. К вечеру он собрал достаточно, чтобы мы могли купить горячей еды и переночевать в одной из дешевых гостиниц.

В этой гостинице не было ничего общего с той, в которую меня привела торговец Акриэль. Спальным помещением здесь был чердак над общим залом. Мы нашли незанятое место и легли прямо в одежде. Какой контраст с будущим, которое я почти получила. Удостоверившись, что другие уснули, я позволила себе заплакать. Я пыталась думать об Ивовом Лесе, о моем доме и о моем отце, но они казались такими далекими и ещё менее реальными, чем мои сновидения.

Сновидения, которые градом сыпались на меня в ту ночь. После каждого я пробуждалась с желанием рассказать их кому-нибудь, записать их, пропеть. Это было сравнимо с рвотными позывами, но я подавляла их. Двалия обрадовалась бы этим видениям, но я не дам ей этого. Итак… Мои сны о медленно бредущей упряжке с волами, которые растоптали ребёнка на грязной улице; о мудрой королеве, которая посадила серебро и собрала урожай золотой пшеницы; о человеке, который на огромной гнедой лошади ехал по льду к неизведанной земле. Все эти сны я запомнила и заглушила в себе. Если они говорили о будущем, она не узнает о них. Я чувствовала себя больной и несчастной, но удовлетворение от любой, даже самой маленькой, возможности помешать Двалии перевесило все недомогания.

На следующий день меня била такая дрожь, что я едва могла идти. Винделиар смотрел на меня обеспокоенно, тогда как взгляд Двалии был холоден и расчетлив.

— Мы должны покинуть этот город и двигаться дальше, — сказала она ему. — Изучи их мысли. Посмотри, едет ли кто-либо в Клеррес. Или, возможно, был там когда-нибудь.

Он убедил торговца хлебом поделиться буханкой. Двалия разделила её на две части — одну оставила себе, другую отдала Винделиару. Он посмотрел на неё с жадностью и затем неохотно отломил мне половину от своей половины. Кусок был не больше моего кулака, но это было единственное, чем я могла полакомиться.

Я слышала, как Винделиар прошептал Двалии:

— Я думаю, что она больна.

Двалия посмотрела на меня и улыбнулась:

— Да. И я рада. Это означает, что я, по крайней мере, частично права.

Её слова не произвели на меня никакого впечатления. В конце дня мои страдания усилились. Я держалась от Двалии настолько далеко, насколько мне позволяла цепь, и пыталась дремать. Винделиар собирал мелкие подаяния от проходящих мимо людей. Двалия сидела, как жаба, и следила за проходившими мимо горожанами. Решив проверить её утверждение, что никто не спасет меня, я начала кричать и звать на помощь. Несколько человек повернули головы, но она резко дернула мою цепь.

— Раб-новичок, — объяснила Двалия беспечно, и моя невнятная болтовня о том, что она лжёт и что меня похитили, осталась без внимания. Я была всего лишь чужеземным рабом.

Один человек остановился и заговорил с ней, спрашивая, можно ли меня купить. У него был недобрый взгляд. Двалия ответила, что он может лишь заплатить за несколько часов со мной. Он оценивающе посмотрел на меня. От ужаса меня вытошнило желчью прямо на одежду. Человек покачал головой, явно не желая соприкасаться с каким бы то ни было недомоганием, и поспешил прочь.

Что бы это ни была за хворь, она держала меня жесткой хваткой весь следующий день. Теплым летним днем я, свернувшись калачиком, дрожала от холода. Яркий солнечный свет не мог согреть меня; он лишь раздражал, пробиваясь сквозь закрытые веки в багровеющую темноту, пока меня ломала лихорадка.

Я лежала на занозистом полу чердака гостиницы, меня знобило. Винделиар повернулся ко мне и приложил руку к моему лбу. От него отвратительно пахло. Это была не грязь и не его пот, а именно его собственный запах, который заставил меня отшатнуться. Моё волчье чутье велело остерегаться его. Я попыталась стряхнуть его руку, но была слишком слаба.

— Брат, позволь мне согреть тебя, — прошептал он. — Это была не твоя ошибка.

— Моя ошибка? — услышала я свое бормотание. Конечно, нет. Ничто из этого не было моей ошибкой.

— Это сделал я. Я создал развилку, которая позволила тебе убежать. Двалия сказала мне об этом. Когда я не сделал то, что она хотела от меня, это открыло для тебя другой путь. И ты последовала по нему, уводя нас все дальше и дальше от истинного Пути. И теперь мы должны вынести трудности и боль, возвращаясь к нему. Как только мы снова окажемся на дороге в Клеррес, станет легче.

Я пыталась избавиться от его руки, но он привлек меня ближе. Его вонь окутала меня, вызывая тошноту при каждом вдохе.

— Ты должен извлечь этот урок, брат. Как только ты примешь Путь, все в жизни станет легче. Двалия ведет нас. Я знаю, что она кажется жестокой. Но она сердита и груба только потому, что ты увела нас от истинного Пути. Помоги нам вернуться к нему, и все станет проще для всех нас.

Эти были слова не его и не Двалии. Возможно, он бездумно повторил какой-то прошлый урок.

Я собрала всю свою волю в кулак и выдавила из себя:

— Мой истинный путь ведет домой!

Он похлопал меня по плечу.

— Да. Ты права, твой истинный Путь приведет тебя к твоему истинному дому. Теперь, когда ты признаешь это, все станет легче.

Я ненавидела его. Я свернулась калачиком на полу, больная, злая и обессиленная.

Двалия увела нас на другую часть набережной, где окликала прохожих, расспрашивая, неизвестно ли им о судне, которое бы направлялось в Клеррес. Большинство пожимало плечами, остальные игнорировали её. Я лишь жалко съеживалась, в то время как Винделиар удалялся от нас, проходя вверх и вниз по улице и «выпрашивая» подаяние. Я видела, как неохотно люди лезли в свои кошельки и карманы, и наблюдала за смущением на их лицах, когда они удалялись прочь. Он выбирал, к кому обратиться, и я знала, что у них мало шансов, так как он направлял их мысли против них самих. Это место не изобиловало богатыми людьми. Я даже подозревала, что Винделиар проявлял милосердие, выманивая у людей небольшие суммы, хотя Двалия всегда ругала его за то, что он не вымогает больше денег у своих жертв.

Однажды он не собрал достаточно денег, чтобы оплатить наш ночлег. Я думала, что никогда не почувствую себя хуже, но с приходом вечернего холода меня начало трясти так, что застучали зубы.

Двалию обычно мало волновали мои страдания, но, как показалось мне в тот вечер, она забеспокоилась, что я умру. Она ничем мне не помогла, но обрушила свой гнев на Винделиара:

— Что с тобой случилось? — требовала она ответа, когда улицы опустели, и поблизости не осталось никого, кто мог бы услышать её брань. — Ты был сильным. Теперь ты бесполезен. Ты управлял кавалькадой наемников, скрывая их от посторонних. Теперь ты едва ли можешь забрать монету-другую из кошелька фермера.

Впервые за много дней я услышала нотки неповиновения в его голосе:

— Я голодный, уставший, я далеко от дома и недоволен всем, что видел. Я очень стараюсь. Я нуждаюсь…

— Нет! — гневно прервала она его. — Ты не нуждаешься! Ты желаешь. И я знаю, чего ты желаешь. Ты думаешь, я не знаю, сколько удовольствия ты получаешь от этого? Я видела, как ты закатываешь глаза и пускаешь слюни. Нет. Остался только один, и мы должны сохранить его на самый крайний случай. Он не достанется даже тебе, Винделиар. И никогда больше не достанется, так как его стало слишком мало с тех пор, как девятипалый мальчик-раб освободил змея!

Как же странно эти слова отозвались во мне, как память о чем-то, чего я никогда не переживала. Девятипалый мальчик-раб. Я почти могла видеть его, темноволосого и худого, сильного лишь своей волей. Волей сделать то, что он считал правильным.

— Змей был в каменном бассейне, — я выдохнула эти слова. Это не было видением о змее в чаше, нет.

— Что ты сказала? — резко переспросила меня Двалия.

— Я больна, — сказала я, повторяя слова, которые вертелись у меня на языке последние несколько дней. Я закрыла глаза и отвернулась. Но с закрытыми глазами я не могла управлять картинами, которые тут же заполонили моё сознание. Мальчик-раб подошел к каменному бассейну, он сражался с железными прутьями ограды. В конце концов, он проделал путь для изуродованной змеи, которая выползла из бассейна в воду. Да, в воду, в надвигающийся поток. Как я могла помнить то, чего никогда не видела? И все же волны устремились в бассейн, наполняя, но не очищая его. И раб, и змея растворились в белизне. Больше я ничего не увидела.

Я проснулась ещё до рассвета. Мы спали на улице, но я больше не чувствовала себя продрогшей. Я испытывала боль, какую испытывает каждый после сна на твердой земле или после долгой болезни. Я медленно села или, скорее, попыталась это сделать. Двалия перевернулась на другой бок, натянув цепь. Я взяла цепь обеими руками и попыталась выдернуть из-под неё. Она открыла глаза и впилась в меня взглядом. Я зарычала.

Она шумно фыркнула носом, будто показывая, что не боится меня. Тогда я решила, что когда она будет спать в следующий раз, я дам ей повод снова меня опасаться. Я любовно посмотрела на потемневший укус, которым наделила её. Затем я опустила глаза, чтобы она не разгадала мой план.

Она встала на ноги и пнула Винделиара.

— Поднимайся! — сказала она. — Пора идти дальше, пока кто-нибудь не задумался, почему вчера отдал половину своих монет нищему.

Я сидела на корточках и мочилась в сточной канаве, задаваясь вопросом, когда же это я утратила всю свою застенчивость и воспитанность. Моя мать не узнала бы меня с этими спутанными волосами, с въевшейся в кожу пылью и грязными ногтями. Опрятная одежда, которую дала мне торговец Акриэль, не была предназначена для такого. Слезы наполнили глаза при мысли о ней. Я стерла их с лица вместе с грязью. Я посмотрела на руки и на грязь, которая осталась на пальцах. Я отряхнула её и стала искать взглядом Двалию, которая довольно смотрела на меня с презрительной усмешкой.

— Путь знает её, даже если она не знает Пути, — сказала она Винделиару, который выглядел преисполненным благоговейного страха. Тогда она резко дернула мою цепь так, что я споткнулась.

Мои руки чесались и, когда я поскребла их, моя кожа слезла тонким слоем. Это не было похоже на кожу, слезающую после загара. Сошедший слой был тонок, как осенняя паутинка, и под ним моя кожа была не розовой, а более бледной. Меловой.

На набережной мы обошли ручные тележки, тележки, запряженные ослами, и людей, несущих товары на плечах. Двалия вела нас к рядам рыночных палаток. От запаха пищи мой желудок чуть ли не подпрыгнул к горлу. Это был шок. Я не чувствовала голода в течение многих дней, но теперь он обрушился на меня так, что закружилась голова, и меня зашатало.

Двалия притормозила, и я понадеялась, что она тоже голодна и у неё может оказаться несколько монет, чтобы раздобыть еду. Но вместо этого она потащила меня вперед, к растущей толпе, собиравшейся вокруг стоящего на тележке высокого широкоплечего человека. Он носил высокую шляпу в разноцветную полоску. У его плаща был стоячий воротник до самых ушей, тоже полосатый. Я никогда не видела таких нарядов. Позади этого человека в тележке находился деревянный шкаф с разноцветными выдвижными ящиками, на каждом из них было по эмблеме. Над головой человека на каркасе из палочек висели платочки и бубенчики. С моря почти все время дул ветер, бубенчики звенели, а платочки трепетали. Даже у большой серой лошади, которая терпеливо топталась на месте, в гриву были вплетены ленты и колокольчики. Я ещё никогда не видела такого зрелища!

На какое-то время я забыла о своем голоде. Что за удивительные вещи мог продавать этот торговец? Этот вопрос, казалось, волновал всех. Он говорил на языке, который был мне незнаком, как вдруг внезапно перешел на Общий:

— Удача для вас, чтобы направить ваши шаги на удачный путь! Прибыл к вам издалека! Вам жалко серебра для такого знания? Дурачье! Где ещё на этом рынке вы можете расстаться с серебром взамен на мудрость и удачу? Надо ли вам жениться? Понесет ли ваша жена? Будет ли этот год урожайным? Ну же, подходите! Вы должны это узнать! Приложите серебро ко лбу и затем дайте его мне с вашим вопросом. Монета подскажет мне, какой ящик открыть! Ну-ка, кто попробует? Кто будет первым?

Двалия издала звук, похожий на кошачье урчание. Я оглянулась на Винделиара. Его глаза были широко открыты. Он заметил мой пристальный взгляд и сказал шепотом:

— Он подражает мелким пророкам Клерреса, тем, кого Четверо посылают в мир. То, что он делает, запрещено! Он — мошенник!

Два человека повернулись и уставились на него. Винделиар опустил глаза и затих. Человек с тележки болтал на обоих языках, и внезапно какая-то женщина махнула монетой в его сторону. Когда он кивнул ей, она прижала монету ко лбу и затем отдала ему. Он улыбнулся, взял её серебро и прижал к своему лбу. Он задал ей вопрос, и она ответила. Затем он обратился к увеличивающейся толпе на Общем языке:

— Она хочет знать, будут ли ей рады мать и сестра, если она проделает долгий путь, чтобы навестить их.

Он прижал монету ещё раз к своему лбу и затем вытянул руку, которая начала кружить около ящиков. Действительно, это выглядело так, будто монета сама привела его руку к небольшой дверце, которую он и выбрал в итоге. Он открыл её и извлек орех. Это поразило меня. Орех был золотым или покрашен позолотой. Человек внезапно ударил им об лоб, словно разбивая яйцо. Затем протянул его женщине. Она в нерешительности взяла его и открыла. Орех разломился так ровно, будто был разрезан ножом. Восхищенная, она раскрыла его на ладони и вытянула тонкую полоску бумаги. Белую в обрамлении разноцветных полосок: желтой, голубой, красной и зеленой. Женщина посмотрела на неё, а затем протянула торговцу, о чем-то спросив.

— Прочти! Прочти! — скандировала толпа.

Странный человек забрал у неё бумажку. У него были изящные руки, и он демонстративно растянул узкий бумажный сверток, разглядывая линии на нем. Он выдержал паузу, что побудило толпу придвинуться к нему ближе.

— Ах, хорошие новости для вас, действительно хорошие! Вы просили совета относительно поездки, и вот он для вас! Идите с солнечным светом и наслаждайтесь дорогой. Хорошо накрытый стол и чистая кровать ждут вас в месте назначения. Ваше прибытие наполнит дом радостью. Вот! Пакуйте свои вещи и отправляйтесь в путь! Кто будет следующим? Кто хочет услышать, что его ждёт? Разве знание не стоит монеты?

Молодой человек махнул монетой, продавец взял её и снова устроил представление с золотым орехом, прежде чем предсказать человеку судьбу. Тот получил хорошие новости для запланированного предложения брака и отступил от тележки, усмехаясь. Все больше монет мелькало в воздухе, некоторыми размахивали особенно отчаянно. Сузив глаза, Двалия наблюдала за продавцом, сыпавшим предсказаниями, как кошка за мышиной норой. Не все они были благоприятны. Человека, который спросил об урожае, предупредили, что он должен экономить деньги и не совершать предполагаемой им покупки. Ошарашенный, он сказал толпе:

— Я пришел сегодня на рынок, чтобы найти лошадь и плуг! Но теперь я подожду!

Пара, надеявшаяся завести ребёнка; человек, собиравшийся продавать землю; женщина, которая хотела узнать, вылечится ли её отец … столько людей, желающих узнать, что принесет им завтра. Несколько раз торговец брал монету, подносил её ко лбу и затем, нахмурившись, отмахивался ею.

— Она не ведет меня, — говорил он. — Мне нужен от вас кусок серебра побольше, чтобы найти ответ на ваш вопрос.

И, к моему удивлению, народ был готов дать ему более крупные монеты. Это выглядело так, будто, вступив раз на эту тропу, они уже не могли сойти с неё. Некоторые читали свои свитки во весь голос, другие про себя. Торговец предсказаниями читал их вслух для неграмотных. Дверца за дверцей он открывал свой шкаф. Его аудитория не становилась меньше. Даже те, кто купил предсказание, задержались, чтобы узнать чужое будущее.

Двалия отвела нас к краю толпы и там, остановившись, прошептала Винделиару:

— Управляй им.

— Им? — Винделиар уже не шептал.

Я видела, что она хотела ударить его, но сдержалась. Очевидно, не желала привлекать внимание.

— Да, им. Он продает фальшивые предсказания, — сказала она, стиснув зубы.

— Ох! — Винделиар изучал мужчину. Я могла ощутить усики его магии, ищущие пути к нему. И я знала, что у него не получалось. Мужчина был слишком силён, чтобы быть захваченным такими слабыми нитями. Я могла ощутить ауру торговца удачей и с удивлением почувствовала, что у него тоже была своего рода магия, мерцающая вокруг. Он не тянулся с её помощью, как это делал Виндерлиан. Нет. Магия покрывала его, как яркое разноцветное сияние, и призывала людей приблизиться и рассмотреть его. Я дотянулась до его магии и слегка надавила. На мгновение он показался озадаченным. Я перестала. Все, что он мог сделать, это привлекать внимание людей; он, вероятно, даже не знал, что использует магию.

Я оглянулась назад на Винделиара и заметила, как он подозрительно покосился на меня. Я отвела взгляд и почесала шею под воротником. Я не намеревалась коснуться его магии и сделала это, не подумав. Но, так или иначе, Винделиар ощутил это, и теперь его подозрения подтвердились.

Торговец удачей махал монетой, позволив ей подвести его руку к небольшой дверке с рисунком птицы. Я изображала огромный интерес к его шоу.

— Я не могу это сделать, — сказал Винделиар Двалии. Его лицо сморщилось, когда она впилась в него взглядом. — К нему нет пути.

— Пробейся.

— Я не могу, — проговорил он тягуче.

Она вскипела на мгновение, затем схватила его за рубашку на плече и притянула к себе так близко, что мне показалось, будто она хочет укусить его. Она ядовито прошептала:

— Я знаю — чего ты хочешь. Я знаю, чего ты жаждешь. Но послушай меня, ты, жалкая недоформированная вещь, ни человек, ни Белый! У меня есть только одна доза зелья. ОДНА! Если мы используем её сейчас, у нас не окажется её потом, когда, возможно, нам понадобится сила. Так что найди путь в него. И сделай это сейчас, или я убью тебя. Все просто. Если ты не можешь выполнять свою работу, ты бесполезен. Я оставлю тебя гнить, — и она оттолкнула его.

Я наблюдала за меняющимся взглядом Винделиара, каждое её слово впивалось в него, как стрела. Он искренне верил ей. И я тоже. Если он подведет её сегодня, она убьет его. Я не задавалась вопросом, как или когда это произойдет, потому что знала, что она сделает это.

И затем я останусь с ней одна. Эта мысль ударила меня, как обухом по голове.

Я видела, как поднимались и падали, поднимались и падали плечи Винделиара, его дыхание в панике ускорялось. Недолго думая, я потянулась к нему и взяла его за руку.

— Попробуй, — попросила его я. Он уставился на меня широко раскрытыми глазами. — Попробуй, брат мой, — сказала я мягче. Я не смотрела, я не могла смотреть на Двалию. Ухмылялась ли она, видя нас напуганными, или ликовала оттого, что сделала нас союзниками? Я не хотела этого знать.

Пухлая рука Винделиара накрыла мою. Она была теплой и влажной, будто я засунула руку в чей-то рот, и мне сразу захотелось забрать её обратно. Но сейчас не время вселять в него сомнения. Он тяжело задышал, и я почувствовала, как он начал уходить в себя. Даже больше. Я чувствовала, как он собирал свою силу, и внезапно я поняла, что неважно, чему там верила Двалия, но это была сила Видящих. На мгновение я вознегодовала, что каким-то образом он украл эту способность. Вскоре я почувствовала, что он направил магию в сторону продавца.

Как часто я чувствовала, что мои отец и сестра использовали эту силу? Они использовали её, словно это был самый острый нож, какой только можно представить, выпущенный, словно стрела, к человеку, которого они стремились достигнуть. Винделиар выпятил губы и затем втянул их, напрягаясь, чтобы достигнуть торговца, будто плыл к нему по воде. Я задалась вопросом, как же ему удавалось управлять командующим Элликом и его мужчинами с таким слабыми навыками. Возможно, тогда он был более силён в этом, достаточно силён, чтобы не было нужды совершенствовать свои навыки управления этой силой. Возможно, это было похоже на разницу между тем, как раздавить муравья кирпичом или щелкнуть кончиком пальца.

Магия вяло потянулась к торговцу. Она достигла и словноомыла его. Но тот был так занят собой, так сиял энтузиазмом своей торговли, что ничего не заметил. А магия окружала его. Я ощущала это так же, как руку Винделиара, охватившую мою. Я чувствовал, как падает его уверенность. Магия слабела и рассеивалась вместе с возрастающим отчаянием.

— Ты можешь это сделать, — прошептала я, надеясь вселить в него уверенность для ещё одной попытки.

Однажды, когда я упала с дерева и побежала к матери с кровоточащим локтем, я не догадывалась, что гораздо больше крови течет у меня из носа. Магия, которая передавалась от меня к Винделиару, утекала подобным же образом. Я не ощущала, что она покидает меня, пока внезапно не почувствовала себя плохо. Винделиар собрал всю свою магию, какую только смог, и слабо толкнул её к торговцу, словно камень. Потом он взял мою магию, такую же, как у моего отца и сестры, поэтому я знала, что она именно моя, и направил её тоже. И это был уже не слабый бросок, но точный и меткий удар.

Я видела, что он ударил торговца, видела, как посреди улыбчивой болтовни его глаза расширились, и слова внезапно подвели его. Я почувствовала, что Винделиар командовал ему:

Ты будешь делать то, что захочет Двалия.

И он передал её изображение, а также ощущение от неё. Важной, мудрой женщины, которой повинуются. Женщины, которую будут бояться. Пристальный взгляд торговца прошелся по толпе и нашел Двалию. Он с ужасом уставился на неё.

Она кивнула ему и сказала Винделиару мягко:

— Я знала, что ты сможешь сделать это, если сильно захочешь.

Винделиар отпустил мою руку и хлопнул себя ладонями по губам, удивляясь содеянному. Что же до торговца, то он продолжал болтать, продавая золотые орехи и удивительные предсказания покупателю за покупателем, пока каждый ящичек его шкафа не остался открытым и опустошенным. Он объявил толпе, что на сегодня у него больше нет предсказаний на продажу, и они стали расходиться, праздно болтая, некоторые все ещё перечитывали бумажки с написанными предсказаниями.

Мы остались стоять на месте, когда вся его публика разошлась. Он поглядывал на Двалию всякий раз, когда закрывал каждую небольшую дверцу своего волшебного шкафа, а потом медленно пошел от своей тележки. Его лошадь повернула голову и фыркнула вопросительно, но торговец с озадаченным видом шёл к нам. Двалия не улыбалась. Винделиар отступил за неё, и я последовала за ним, насколько позволяла моя цепь.

— Ты поступаешь нехорошо, — обратилась к нему Двалия. Торговец остановился и уставился на неё. Его рот скривился, словно от боли. — Ты провез контрабандой орехи предсказаний из Клерреса. Ты знаешь, что это запрещено. Те, кто покупает там предсказания, знают, что это должно храниться в их домах с честью. Они знают, что это не должно быть ни отдано, ни продано. Но каким-то образом ты приобрел десятки из них. Твоя шарада с раскалыванием орехов не одурачила меня. Они были открыты, и предсказания внутри были даны тем, кто хорошо за них заплатил. Как ты получил их? Украл?

— Нет! Нет, я честный торговец! — его напугало предположение о краже. — Я покупаю и продаю. У меня есть друг — матрос, который привозит мне необычные товары. Он редко приезжает в этот порт, но когда приезжает, он приносит мне ореховые скорлупки и бумажки с предсказаниями, чтобы вставить их туда. Я известен редкими товарами, такими, как предсказания, которые составляет бледный народ. Я продавал их здесь в течение многих лет. Если это преступление, то виновен не я! Я только покупаю и продаю их людям, нуждающимся в них. Людям, которые знают, что серебро — справедливая цена за такие редкие вещи!

Двалия посмотрела на Винделиара. Его глаза расширились, и я почувствовала, что он направил свою магию к человеку. Это сковало торговца не надежнее мокрой тряпки, но он все же слегка склонился к Двалии. Она улыбнулась, и след от моего укуса отвратительно исказился на её лице.

— Ты знаешь, что поступаешь неправильно, — обвинила она его. — Ты должен отдать мне серебро, поскольку я происхожу из Бледных, Белых и Четырех. Дай мне деньги, которые ты получил обманом, и я буду просить их простить тебя. И скажи имя своего друга и название судна, на котором он прибыл, я также попрошу прощения и для него.

Глядя на неё, он взял мешок серебряных монет, которые только что получил. Я посчитала дверки его шкафа. Их было сорок восемь. Сорок восемь кусков серебра, и некоторые из них были крупнее остальных. Это была огромная сумма, если серебро стоило здесь столько же, сколько в Бакке. Он посмотрел на Двалию с достоинством и сказал, тряхнув головой в её сторону:

— Ты не обычная нищенка. Сначала ты обвиняешь меня в воровстве, а затем пытаешься ограбить меня. Я даже не знаю, почему до сих пор разговариваю с тобой. Но завтра я свяжу себя узами брака, а старая поговорка гласит: «Отдай до свадьбы долг, которого ты никому не должен, и у тебя никогда не будет долгов, которые ты не смог бы оплатить». Итак, вот серебро для тебя, — долг, который я никому не должен.

Произнося это, он порылся в своем кошеле и вытащил один-единственный кусок серебра. Он держал его двумя пальцами, затем внезапно щелкнул ими в воздух. Двалия попыталась схватить монету, но она проскользнула между её пальцами в грязь. Винделиар присел на корточки, чтобы подать ей серебро, но она наступила на монету своей туфлей.

Торговец удачей отвернулся от нас и зашагал к своей тележке. Не оглядываясь, он добавил:

— Вам должно быть стыдно. Накормите этого ребёнка чем-нибудь. И если у вас вообще есть сердце, снимите цепь с её шеи и верните её домой.

Двалия сильно пнула Винделиара. Задыхаясь, он повалился на бок.

— Название судна! — потребовала она от обоих, и я почувствовала отчаянный болезненный толчок магии Винделиара.

Человек взобрался на свое место в тележке и, не оглядываясь, сказал:

— Морская Роза.

Он поднял уздцы и встряхнул ими. Его лошадь спокойно пошла вперед. Я задалась вопросом, помнит ли он вообще, что говорил с нами.

Двалия присела, чтобы взять монету. Она столкнулась с поднимающимся Винделиаром и свалила его обратно.

— Не думай, что этой платы достаточно, — предупредила она его. Затем злобно дернула мою цепь, и я невольно вскрикнула. К моему стыду, слезы брызнули из моих глаз. Я собралась с силами и, всхлипывая, последовала за ней, как и Винделиар, который, поднявшись на ноги, поплелся за нами, словно побитая собака.

Двалия остановилась, чтобы купить еду. Дешевый сухой хлеб нам с Винделиаром, аппетитная слоеная булка с мясом и овощами для неё. Хищным пристальным взглядом она проследила, как продавец отсчитал ей сдачу, и спрятала монеты в складках одежды. Она ела на ходу, и мы тоже. После еды всухомятку меня мучила жажда, но она не остановилась около общественного колодца. Она повела нас на берег. Гавань была большим кругом спокойной воды с вытянутыми к ней пальцами причалов. Самые большие корабли встали на якорь в спокойном заливе, а небольшие лодки сновали туда-сюда как водные многоножки, перевозя людей и грузы. Ближе к нам суда меньшего размера, пришвартованные к причалам и пирсам, выстроили стену корпусов и лес мачт между нами и открытой водой. Мы, трое нищих, вошли в толчею мира тележек, портовых грузчиков и преуспевающих торговцев, приглашающих друг друга на чай или вино и обсуждающих последние покупки и продажи.

Мы брели и виляли между ними, на нас либо не обращали внимания, либо осыпали проклятьями, когда мы вставали у кого-то на пути. Двалия выкрикивала, словно торговка хлебом:

— Морская Роза? Где пришвартовалась? Морская Роза? Я ищу Морскую Розу!

Никто не отвечал ей. Лучшее, что она получала в ответ — отрицательное мотание головой. Наконец, Винделиар дернул её за рукав и молча указал между двух кораблей. В узком просвете нам открылся вид на залив и прекрасное судно, на носу которого вместо фигуры был великолепный букет цветов с большой красной розой в центре. Оно было широким и длинным, — самое большое судно в гавани.

— Может, это оно? — робко спросил он. Двалия остановилась, несмотря на толчею и давку вокруг нас, и уставилась на судно. Оно стояло на якоре, глубоко погрузившись в воду, а голые мачты стремились в небо. Команда оживленно сновала по палубе, занятая непонятной мне работой. Пока мы смотрели, к нему причалила маленькая лодка с шестью мужчинами на веслах. В лодку был спущен большой ящик, за ним последовал человек.

Кто-то сильно толкнул меня и сказал что-то злобное на незнакомом мне языке. Я прижалась ближе к Винделиару, а он, в свою очередь, спрятался за Двалию. Она не двигалась и, по всей видимости, не замечала, что мы перекрыли движение.

— Мы должны узнать, куда они направляются, — сказала она низким голосом.

Как только лодка отошла от судна, Двалия понеслась рысцой, и я была вынуждена успевать в ногу с ней. Было трудно отследить, куда направлялась гребная шлюпка, обзор постоянно перекрывался пришвартованными судами или большими грудами ящиков и товаров. И я все бежала и бежала за ней своими босыми ногами, ноющими от неровных булыжников и шершавых досок пристаней. Я повредила ноготь на ноге, и он кровоточил. Двалия проскочила перед упряжкой с повозкой, протащив меня за собой так, что я почувствовала горячее дыхание заржавших лошадей и услышала сердитый окрик проклинавшего меня возницы.

Наконец, мы оказались на хорошо устроенном причале. Над нашими головами раскинулось бескрайнее голубое небо, усыпанное кричащими чайками. Ветер трепал мне одежду и волосы. Дотронувшись до них, я удивилась, как они выросли. Как давно мы с отцом постригли наши головы в знак скорби о моей маме? По всей видимости, прошли долгие дни, показавшиеся мне годами.

Я стояла рядом с Винделиаром, пока Двалия переминалась с ноги на ногу, каждый шаг отзывался рывком моей цепи. Как только лодка приблизилась, она начала кричать:

— Вы приехали с Морской Розы? Вы — её капитан?

Изыскано одетый человек, не работавший на веслах, грациозно стоял около ящика и смотрел на неё. Его губы скривились, будто он почувствовал наш запах. Капитан невозмутимо возвышался в своей лодке, несмотря на качку, пока его люди цепляли тросы. Шлюпбалка качалась над водой. Проконтролировав передачу деревянного ящика на пристань, он поднялся по лестнице наверх, игнорируя безумные вопросы Двалии, будто она была всего лишь галдящей чайкой. Не придавая нашему присутствию никакого значения, он вытер руки о свои черные брюки и поправил темно-зеленый пиджак с серебряными пуговицами в два ряда и украшенными серебром манжетами. Рубашка под пиджаком была бледно-зеленой, воротник искрился шипами драгоценных камней. Он был красив, красив, как павлин. Он вытащил небольшую баночку из своего кармана и, ткнув пальцем во что-то, намазал этим свои губы. Все это время он смотрел поверх наших голов на оживленный берег, как будто нас тут и не было.

Члены его экипажа не были настолько отчужденными. Их оживленное веселье и выкрики в нашу сторону нельзя было не понять на любом языке. Одна женщина позади Двалии кривлялась и жеманничала, копируя её. Старший пожилой матрос упрекнул её, полез в свой карман и предложил Винделиару горстку медяков. Винделиар посмотрел на Двалию, которая продолжала закидывать их вопросами, и принял медяки в сложенные чашечкой руки. На этом команда с нами закончила. Пересмеиваясь между собой, они зашагали прочь походкой вразвалку, кроме одного, который с грустью остался в лодке, видимо это было его обязанностью.

Двалия визжала проклятия им вслед, а затем, схватив Винделиара, стукнула его настолько сильно, что несколько медяков вылетели у него из рук, подпрыгнули на досках и провалились через щели в воду. Не обращая внимания на цепь, я сумела схватить два из них и сжала их в кулаке. Так или иначе, я найду способ превратить их в еду. Так или иначе.

Двалия молотила кулаками и пинала съежившегося Винделиара. Он закрывал голову руками и вскрикивал от каждого удара. Я выхватила цепь из её рук и дважды стеганула её. Она пошатнулась, но не упала в воду, как я надеялась. Я повернулась и побежала, звеня цепью, бьющейся о доски пристани.

Я ожидала, что это случится, но все равно было больно, когда кто-то сильно надавил на тянущуюся за мной цепь, рывком вынуждая меня остановиться. Рыдая от боли и схватившись руками за горло, я повернулась, готовая напасть на Двалию. Но это был Винделиар, бросившийся плашмя на цепь. Его щеки пылали от ударов Двалии, но, тем не менее, он осуществил её желание. Двалия пыхтела позади него. Он посмотрел на неё с трогательной преданностью и протянул ей мою цепь.

— Нет! — завопила я, но она наклонилась, схватила цепь и так сильно дернула её назад, что моя голова дернулась вместе с ней. Я увидела вспышки света перед глазами и упала. Она пнула меня дважды, задыхаясь от ярости.

— Встань! — скомандовала она. Она собиралась убить меня. Не сразу, но долго и мучительно. Я была уверена в этом. Я умерла бы от её рук, и со мной погибло бы будущее, которое должно случиться. Я была будущим, которое они стремились разрушить, захватив и удерживая Нежданного Сына. Я чувствовала себя наполовину ошеломленной внезапным озарением. Неужели это знание было в моей голове все время и, наконец, вышло наружу от издевательств Двалии? Я почувствовала себя больной. Это был не сон, а будто вспышка перед глазами, словно я внезапно взглянула на солнце. Это было будущее. Я должна была найти дорогу к моему будущему. Я отыщу верный путь или умру в мучениях.

— Встань! — повторила она.

С помощью рук я встала на колени, затем постепенно, покачиваясь, поднялась на ноги. Брюзжа, она засунула руку под рубашку. И вынула её, сжимая что-то в кулаке. Винделиар дрожал, его внимание полностью сосредоточилось на её руке. Двалия сияла от ощущения жестокой власти над ним. Медленно она распрямляла пальцы, пока я не увидела, что она держит стеклянную колбу с мутной жидкостью. Она медленно качнула головой в его сторону.

— Ты слабый. Такой слабый. Но если нужно вырыть яму, и сломанная лопата — единственный имеющийся инструмент, то её чинят и используют. Итак, в последний раз я наполню тебя силой. Дам тебе последний шанс, чтобы искупить свою вину. Но если ты подведешь меня снова, хоть немного, — я прикончу тебя. Нет, я не дам тебе это в руки. Сядь. Откинь назад голову и открой рот.

Я никогда не видела, чтобы кто-то повиновался так быстро. Винделиар сидел на причале с закинутой головой, его глаза были закрыты, а рот открыт шире, чем это было возможно даже в моих предположениях. Он сидел, затихнув в ожидании, пока она старательно выдернула стеклянную пробку из колбы и медленно, очень медленно, перевернула колбу над его ртом. Комковатая жидкость, желтая, переплетенная серебром, медленно стекала из колбы. Я почувствовала отвращение при виде неё, а запах, который донесся до меня, вызвал тошноту. Я плотно сжала губы, когда жидкость достигла его рта, и он проглотил её. Мгновение спустя, как колебание воды в водоеме, куда брошен камень, волна его новой силы коснулась меня. Я думала, что мой отец был похож на кипящий котел, с магией, паром исходящей из него. То, что я почувствовала от Винделиара, было не паром, это было взрывом силы. Мои тело и сознание начали съеживаться под напором этой мощи, и, сопротивляясь этому растущему потоку, я постепенно становилась крепкой и твердой, как орех.

Веки Винделиара судорожно трепетали, тело дрожало в экстазе. Струйка слизистой жидкости продолжала течь, густая, комковатая и отвратительная. И по мере того, как он глотал снова и снова, удары его магии по мне становились все интенсивнее. Я пыталась стать как можно меньше и плотнее, — и тело моё, и разум. Когда жидкости осталось где-то около четверти, Двалия посчитала, что дала ему достаточно.

Я закрыла глаза и старалась ничего не чувствовать, ничего не слышать, не ощущать запахи и ничего не испытывать, любое неосторожное действие могло дать ему шанс ворваться в мой мозг. Какое-то время я была ничем. Бессмысленная и без бытия, я едва существовала.

Я не могла сказать, сколько времени прошло. Но, наконец, я ощутила, что его присутствие уменьшилось или сосредоточилось в другом месте, и открыла свои чувства. Я ощущала запах покрытой дегтем деревянной палубы и морских водорослей, слышала отдаленные крики морских птиц. И голос Двалии, такой же неизменно-брюзжащий:

— Когда капитан возвратится, он увидит в нас величественных и почтенных особ. Мы — люди, на которых он захочет произвести впечатление. Он будет долго умолять меня о расположении. Вся его команда будет видеть нас такими. Он возьмет эти медяки, будто это золотые монеты. Он захочет отправиться в плавание на Клеррес как можно быстрее и предложит нам эту поездку с максимальным комфортом. Ты можешь сделать это?

У меня перед глазами все расплывалось, но я видела блаженную улыбку Винделиара.

— Я могу сделать это, — сказал он мечтательно. — Я могу сделать что угодно хоть сейчас.

И я испугалась, что он сможет.

Мой страх коснулся его. Он повернулся ко мне, и его улыбка была такой невыносимо яркой, будто приходилось смотреть на солнце.

— Брат, — он расплылся в улыбке, довольный собой, будто говорил с малышом, спрятавшимся за стулом. — Теперь я вижу тебя! — я уменьшалась и уменьшалась, отступая в скорлупу, все более твердую и неприступную, но он легко следовал за мной. — Не думаю, что ты сможешь скрыться от меня теперь! — мягко дразнил он меня. И я не могла. Слой за слоем он узнавал меня, мои тайны, отделяя их от меня, как кожу от волдыря, становясь все ближе и ближе к сосредоточию меня. Он знал теперь о том, как мы с Шун сбежали, он знал о моем дне с отцом в городе, знал о кровавой собаке и знал о ссоре с моим наставником.

Это было так давно, когда Волк-Отец говорил со мной, но внезапно я поняла — что он сказал бы мне:

Загнали в угол? Борись!

Я отбросила свою защиту в сторону.

— Нет! — прорычала я. — Это ты, ты не сможешь скрыться от меня!

Физически я вскочила на ноги, но это нельзя было назвать нападением на него. Как описать это? Он отважился подойти ко мне слишком близко. Он подавлял меня, но внезапно я окутала его. Не знаю — что и как я сделала. Совершала ли я подобное однажды? Помню ли я, как отец делал это с моей сестрой? Я окутала его своим сознанием и поймала в ловушку. Он был слишком удивлен, чтобы бороться. Вряд ли он когда-либо предполагал, что кто-то может сделать это с ним. Я сильно надавила на него, словно на вареное яйцо в руке. И его скорлупа раскололась — она не была крепкой. Сомневаюсь, что он пытался когда-нибудь охранять свой ум от вторжения.

И я познала его. То знание не пришло ко мне в какой-либо последовательности; оно просто стало моим. Я знала, что он родился с головой странной формы, и этого было достаточно, чтобы отделить его от других. Он едва ли был Белым на их взгляд, просто ущербным и бесполезным ребёнком, отданным Двалии, одним из нескольких орущих младенцев с изъянами, родившихся в то время.

И в знании, что я получила о нем, я узнала также о Двалии. Поскольку она воспитала его с младенчества.

Когда-то её уважали, — служанку высокопоставленной Белой. Она видела, как её госпожу отослали в мир, чтобы вершить великие дела. Но когда женщина потерпела неудачу и пала, удача Двалии погибла вместе с нею. Опозоренная и отправленная на унизительную работу, Двалия стала прислугой акушерок и целителей Клерреса. Делом Клерреса было размножение Белых для сбора урожая их вещих снов, и Двалия надеялась, что ей доверят многообещающего Белого с самой чистой родословной. Но ей больше не доверяли. Отданных ей дефектных близнецов, от которых она должна была избавиться, она сохранила и кормила молоком свиньи, надеясь, что их несовершенные тела могли скрывать сильные умы.

Ежедневно она напоминала им, что они обязаны ей своей жизнью. Лишенная доступа к прекрасным детям, отданным другим, она имела в своем распоряжении только этих дефектных детей. И она их вырастила. Винделиар помнил специальные диеты, усыпляющие травы, времена, когда ему не разрешали спать, и времена, когда ему давали вызывающие сон смеси в течение многих недель, чтобы вынудить его видеть пророческие сны. Но когда Винделиар и его сестра Оддесса выросли, они не показали выдающихся способностей.

Все это и многое, ещё более печальное, я узнала мгновенно. Винделиар не мог видеть вещие сны для неё, кроме одного жалкого сна, который он разделил со мной. Оддесса видела сны, но эти картинки были бесформенны и бесполезны. Но Двалия была беспощадна в усилиях, которые прикладывала, чтобы вынудить подопечных выдавать нужные ей сны. Он знал, что она начала служить Феллоуди в качестве ассистента при вивисекции и пытках, поскольку в обязанности Винделиара входило наводить порядок после них. Но он не знал, почему Симфи пришла к ней с редким эликсиром, сделанным из слюны морской змеи. Это, как она сказала, приводило к мучительной смерти, но давало интенсивные пророческие сны любому, кто принял его. Это Виндерлиар подслушал.

В первый раз, когда Двалия дала его Виндерлиару, она приковала его цепью к столу. Это обожгло его язык и рот настолько, что по сей день он не чувствовал вкус еды. Однако боль сопровождалась сильным экстазом и расширением его сознания таким образом, что он смог соединять свои мысли с мыслями других. Когда некоторые заключенные по соседству начали падать, корчиться и кричать, Двалия поняла, что они почувствовали его боль. И после тщательного исследования она обнаружила, что он мог заставить других верить мыслям, которые внушал им. Представители Белых были редко уязвимы для его манипуляций. В течение многих лет, развивая свои способности под её тайной опекой, он полагал, что Двалия тоже была неуязвима для него, и никогда не смел опробовать свою способность на ней. Ему никогда не разрешали говорить об эликсире. Двалия уверила других, что он был необыкновенным и мог найти тончайшие пути, где остальные верили и повиновались ему.

Так много я узнала, когда рухнули наши стены. Моё вторжение в его сознание ошеломило его. Я взвесила свою силу против его силы, пока он пытался понять — что сейчас произошло. Тогда я использовала наследственную магию Видящих почти инстинктивно.

Ты не можешь справиться со мной, — приказала я ему, вбив эту мысль со всей силой, которую имела. — Ты не можешь сломать мои стены.

И затем я захлопнула дверь.

Когда я пришла в себя, Двалия грубо толкала меня ногой.

— Вставай, — говорила она притворно-добрым голосом. — Вставай. Пора нам взойти на борт.

Мир дрогнул перед моими глазами. Я увидела роскошное платье, кружева на декольтированной груди, экстравагантные цветы в её шляпе. Она была молодой, не старше, чем Шун, и её длинные черные локоны переливались в аромате духов. Её глаза с длинными ресницами имели редкий темно-синий оттенок. Её кожа была безупречна. Рядом с ней стоял щеголеватый слуга.

Когда я моргнула, она снова была Двалией с покусанным лицом и в поношенной одежде. Винделиар был Винделиаром. Я задалась вопросом, какой видели меня собравшиеся матросы. Я с трудом держалась на ногах, голова все ещё кружилась. От голода мутило. Я глубоко вдохнула, борясь с тошнотой. Матросы видели меня иной, я была девочкой-служанкой или рабыней и не привлекала внимания. Двалия принимала их косые взгляды с жеманной улыбкой. Капитан Морской Розы говорил с ней увлеченно. Он сам помог ей спуститься в шлюпку, чтобы она не утруждала себя в своих юбках. Она оглянулась назад на нас.

— Теперь быстро! Мы садимся на наш корабль и вскоре отбываем на Клеррес.

Я дотронулась рукой до горла. Винделиар дернул мою цепь.

— Быстрее! — сказал он мне холодным голосом. Он не улыбался. Он начал спускаться по лестнице к маленькой лодке. Цепь натянулась сильнее и потащила меня к краю дока и к будущему, которого я не могла избежать.

Глава 18

СЕРЕБРЯНЫЕ КОРАБЛИ И ДРАКОНЫ

Я не могу отрицать, что он странно выглядит, но он кажется умным парнем, и я уверен, что он не опасен для меня. Удивляет ваше предположение, что он был послан врагом убить меня. В сопроводительном письме, которое было при юноше, говорилось, что сейчас многие правители держат шутов для развлечения при дворе, и, возможно, я бы пригласил этого смышленого акробата. Его выходки презабавны, и должен признать, что когда его острый язычок изрезал лорда Аттери в клочья вчера вечером, мне даже понравилось, так как этот человек — напыщенный хам.

Когда он только приехал ко мне в качестве подарка, в своей изорванной одежде, и принес размокший свиток без имени отправителя, мой брат предостерегал меня и даже предложил покончить с ним. Чейд выражался довольно ясно, ибо юноша не произнес ни слова до этого момента, и мы оба решили, что он просто глухонемой. Но в этот момент юноша поднялся и сказал: «Дорогой король, пожалуйста, не делайте того, что нельзя исправить, до тех пор, пока не поймете, чего вы уже не сможете сделать, когда сделаете это!». Это было умное высказывание, и он покорил меня.

Пожалуйста, моя дорогая, уладьте в Фарроу все свои дела, возвращайтесь домой и веселитесь с ним так же, как и я. Тогда вы увидите, что леди Глэйд преувеличила его особенности в своем письме к вам. Он всего лишь тощий ребёнок, похожий на паука. Я уверен, что при хорошем питании он будет выглядеть не так странно, и, может быть, цвет его кожи улучшится. Думаю, он ей не нравится, потому что хорошо передразнивал её сытую походку вразвалку.

Я так скучаю по тебе, моя желанная, и с нетерпением жду твоего возвращения. То, что ты должна столь часто отсутствовать в Баккипе, для меня — загадка и печаль. Мы женаты, муж и жена. Почему я должен отправляться в пустую постель каждую ночь, пока ты задерживаешься в Фарроу? Теперь ты моя Королева, и не нужно больше утруждать себя правлением в Фарроу.

Письмо короля Шрюда его второй супруге Дизайер из Фарроу.

Это было больше похоже на семейный сбор, чем на собрание людей, стремящихся предотвратить катастрофу. Я подумал о своей семье и пришел к выводу, что наши встречи часто были и тем, и другим. Пока мы были заняты носовой фигурой корабля, адмирал королевы Этты поднялся на борт. Уинтроу Вестрит уже сидел за столом, и Альтия заваривала чай, когда мы присоединились к ним в каюте.

Уинтроу Вестрит, главный министр королевы Пиратских островов Этты и Гранд-Адмирал её флота, был так похож на Альтию, что они могли бы быть братом и сестрой, а не племянником и теткой. Оба были высокими, и я рассудил, что различие в их росте существенно меньше разницы в возрасте. Уинтроу был старшим братом Малты. Янтарь рассказала мне жестокую историю о том, как он был захвачен вместе с Проказницей и был вынужден служить на её борту под предводительством пирата Кеннита. Как ни странно, она сказала, что рабская татуировка у его носа и отсутствие пальца на руке — дело рук его отца. Зная все это, я не ожидал окружавшей его ауры спокойствия, равно как и одежды приглушенных тонов.

Бойо быстро и легко лавировал по каюте своих родителей, освежая в памяти привычную обстановку корабля, на котором провел детство. Он поднял с полки кружку, улыбнулся и поставил её обратно. Ростом он пошел в отца, но лоб и глаза, доставшиеся от Вестритов, были такими же, как у Альтии и Уинтроу. Грацией парнишка напоминал кота.

Уинтроу держался степенно, и когда Альтия поставила перед ним парящую чашку рома с лимоном, смешанных с кипятком, взял её с молчаливой благодарностью. Я провел Янтарь к месту за капитанским столом и присоединился к ней. Лант занял свое место позади нас. Мои юные подопечные выстроились вдоль стены и подавленно молчали. Когда все были устроены, Альтия плюхнулась рядом с Брэшеном и тяжело вздохнула. Она встретилась взглядом с Уинтроу и произнесла:

— Теперь ты понимаешь. Когда я сказала, что остановка здесь изменит не только твою жизнь, но жизни сотен людей, я не думаю, что ты уловил всю серьезность того, о чем я говорила. Я надеюсь, что теперь ты понял. Ты видел изменения в Совершенном. Готовься к тому, что с Проказницей произойдет то же самое.

Уинтроу поднял кружку и медленно отпил из неё, собираясь с мыслями. Опустив её, он сказал:

— Это то, что мы не в силах изменить. В подобных ситуациях лучше всего принять волю Са и попытаться понять, что из этого выйдет, а не бороться с неизбежным. Итак, если Совершенный прав, после этого последнего рейса он вернется в Дождевые Чащобы и получит достаточно Серебра, чтобы стать двумя драконами, — он покачал головой, на лице промелькнула улыбка. — Хотел бы я это увидеть.

— Я думаю, что вы неминуемо станете свидетелями преображения Проказницы. Если Янтарь и Совершенный правы, то такая метаморфоза действительно возможна.

— Я почти уверена в этом, — мягко сказала Янтарь. — Вы видели, как он может менять внешний вид по своему усмотрению, получив небольшое количество Серебра. При большем количестве он сможет преобразовать диводрево своего корпуса в любую форму, какую пожелает. И он захочет стать драконом. Или двумя.

Заговорил Клеф, и никто не счел это неуместным:

— Но будет ли он настоящим драконом из плоти и крови? Или это будет деревянный дракон?

Мы задумались, и за столом воцарилась тишина.

— Время покажет, — ответила Янтарь. — Он превратится из диводрева в дракона; процесс не особо отличается от того, как дракон поглощает диводрево своего кокона, когда вылупляется.

Бойо придвинулся к своим родителям. Он перевел взгляд с одного на другого, а затем спросил:

— Это действительно так? Это может произойти? Это не одна из диких фантазий Совершенного?

— Это так, — подтвердил Брэшен.

Его сын смотрел в будущее, доступное только ему, такое, какого он никогда себе не представлял. Затем он заговорил шепотом:

— У него всегда было сердце дракона. Я чувствовал это, — ещё когда был ребёнком, он держал меня на руках, и я летел над водой… — его слова стали едва различимы. Затем он спросил: — Хватит ли ему диводрева корпуса, чтобы превратиться в двух драконов? Разве они не будут совсем маленькими?

Янтарь улыбнулась.

— Пока нам это неизвестно. Но маленькие драконы растут. Насколько я понимаю, драконы продолжают расти всю жизнь. И лишь несколько вещей могут убить дракона.

Уинтроу глубоко вздохнул. Он отвернулся от Янтарь к Брэшену и Альтии:

— Вы обеспечены финансами? — серьезно спросил он.

Брэшен покачал головой, отвечая и да, и нет.

— У нас есть ресурсы. Награбленных Игротом сокровищ было много, и мы не транжирили свою долю. Но деньги сами по себе не являются ни богатством, ни гарантией будущего для нашего сына. У нас нет дома, кроме Совершенного, нет другой жизни и работы, кроме торговли на Реке Дождевых Чащоб и в Бингтауне. Да, у нас есть достаточно средств, чтобы мы могли есть и спать в доме до конца наших дней. В собственном доме. К такому будущему я никогда не стремился! Но что-то нужно оставить для Бойо. Для нас жить для того, чтобы доживать… это сложнее, чем составить морскую карту.

Уинтроу медленно кивнул. Мне показалось, что он что-то обдумывал, прежде чем заговорить. Но когда он со вздохом открыл рот, мы услышали крик снаружи:

— Разрешите взойти на борт?!

— Отказано! — приказал Уинтроу.

Брэшен в два шага оказался в дверях каюты.

— Отказано! — крикнул он в ночь, а затем повернулся к Уинтроу с вопросом:

— Кто это?

Голос снаружи прокричал:

— Вы вряд ли можете отказать мне в праве взойти на корабль, имя которого я ношу!

— Парагон Кеннитсон, сын Кеннита, — успел сказать Уинтроу в наступившей тишине, прежде чем корабль выкрикнул:

— Разрешено! Парагон! Парагон, мой сын!

Альтия побледнела до зеленоватого оттенка. Я услышал странную нотку в голосе корабля, его тембр изменился.

— Милостивый Са, — вздохнул Уинтроу в тишине. — Его голос звучит в точности, как голос Кеннита.

Брэшен посмотрел на жену через плечо. Его лицо окаменело. Затем его взгляд нашел Уинтроу:

— Я не желаю, чтобы он разговаривал с кораблем, — сказал он низким голосом.

— А я не желаю, чтобы он вообще был на этом корабле, — согласился Уинтроу. Он шагнул к двери, и Брэшен отступил в сторону, чтобы пропустить его.

— Парагон! — прокричал Уинтроу, в его голосе был приказ. — Сюда, сейчас же!

Тот, кто ответил на призыв Уинтроу, был уже не мальчиком и не юношей, а темноволосым мужчиной с орлиным носом и тонко вылепленным ртом. И с невероятно голубыми глазами. Его одежда была такой же красивой, как и он сам, он носил большие изумрудные серьги, вокруг зеленых камней сверкали бриллианты. Я сделал вывод, что он старше, чем Бойо, но ненамного. И он был мягче. Физический труд формирует в мальчике другой вид мужественности, таким был Бойо. Принц же казался домашним котом в сравнении с ним. Сын Кеннита улыбнулся белоснежной улыбкой.

— Я представлюсь, — сказал он Уинтроу с насмешливым поклоном, а затем пригнулся, чтобы заглянуть в каюту. — Треллвестрит? И ты здесь? Ты устроил вечеринку и не пригласил меня? Что ж, от тебя веет холодом, мой юный друг!

Бойо мягко произнес:

— Это не так, Кеннитсон. Совсем не так.

— Вы знаете друг друга? — мягко спросила Альтия, но не получила ответа.

Уинтроу заговорил низким, хорошо контролируемым голосом:

— Я хочу, чтобы ты покинул этот корабль. Мы оба знаем, что твоя мать не одобряет твое пребывание здесь.

Кеннитсон вскинул голову и ухмыльнулся:

— А ещё я знаю, что моей матери здесь нет.

Уинтроу не улыбнулся в ответ.

— Королеве необязательно присутствовать, чтобы ожидать, что её распоряжения будут выполнены. Особенно её сыном.

— Ах, но это не воля королевы, а воля моей матери, которая боится за меня. И мне пора жить, не обращая внимания на её страхи.

— В этом случае её опасения вполне обоснованы, — возразил Уинтроу.

— Тебе не рады на борту этого судна, — ровным голосом добавил Брэшен. В его голосе не было гнева, но отчетливо прозвучало предостережение. На мгновение лицо Кеннитсона побледнело от изумления. А затем мы все услышали несогласный рев Совершенного:

— Отправьте его! Отправьте его ко мне!

Кеннитсон взял себя в руки, и выражение его лица переменилось от удивления до королевского высокомерия. Много лет никто так живо не напоминал мне Регала. Его слова были резкими, ярость осязаемой:

— Этот корабль принадлежал моему отцу, прежде чем он стал вашим. И я считаю, что даже если бы у меня не было неотъемлемого права находиться здесь, мой авторитет как принца Пиратских островов превосходит полномочия вашего капитана. Я иду туда, куда хочу.

— На этой палубе ничто не перекроет слово капитана, — сообщил ему Брэшен.

Рев Совершенного оглушил нас:

— За исключением воли корабля!

Кеннитсон наклонил голову к Брэшену и улыбнулся:

— Полагаю, что меня вызвали, — сказал он и, прежде чем уйти, отвесил элегантный поклон, завершив его взмахом шляпы, украшенной перьями.

Брэшен хотел было остановить его, но Уинтроу шагнул между ним и дверью и преградил путь капитану.

— Пожалуйста, — сказал он. — Позволь мне поговорить с ним. Его с восьми лет снедает любопытство увидеть Совершенного, — он перевел взгляд на Альтию. — Любой мальчишка, который никогда не видел своего отца, Кеннита, но вырос в окружении десятков мужчин, рассказывающих героические истории о нем, был бы влюблен в этот корабль. Он не может сопротивляться.

— Прибыл на борт! — взревел кто-то, и затем: — Кеннитсон! Ты, может, и принц, но ты не можещь безнаказанно игнорировать меня или твою мать!

— Соркор, — вздохнул Уинтроу. — О, прекрасно. Просто превосходно.

— Иногда Кеннитсон прислушивается к нему, — в голосе Бойо звучала надежда.

Рядом со мной Янтарь выдохнула:

— Первый помощник Кеннита, в прежние времена.

— Иногда, — согласился Уинтроу, затем повернулся и пошел к Соркору. Я услышал поспешное бормотание, голос Соркора звучал обвиняюще, а Уинтроу — рассудительно оправдывающимся. Но я напряг слух, чтобы услышать другие голоса. Я слышал, как корабль приветствует «юного Парагона», и более сдержанное приветствие молодого человека.

— Как он может? — Бойо заговорил в тишине. — После того, что Кеннит сотворил с тобой, после всего того, что ты и Брэшен сделали для него, как он может быть так рад принять сына Кеннита?

Я удивился, действительно ли мне послышались нотки ревности в этом негодовании? Его челюсть выпятилась, и внезапно он стал очень похож на отца.

— Это Совершенный. Он всегда был способен на то, что мы даже не можем себе вообразить, — Альтия медленно встала. Она двигалась так, будто резко постарела и все суставы её тела одеревенели.

— Я — не мой отец, — внезапно сказал Брэшен. — Также, как и он.

— Он похож на своего отца, — ответила Альтия неуверенно.

— Также, как Бойо похож на тебя. И на меня. Но он — это не мы. И он не несет ответственности за все, что мы совершили в нашей жизни, — голос Брэшена был тих и спокоен. Рассудителен.

— Бойо, — мягко сказал молодой человек. — Давно не слышал этого имени. Я почти привык к тому, что сейчас меня зовут Треллвестритом.

— Я не… Я не думаю, что ненавижу его. Я имею в виду Кеннитсона. И я не осуждаю сына за деяния отца, — Альтия пыталась облечь мысли в слова, будто не слыша, что говорит её сын. — Думаю, я выше этого. И он — не его отец. Хотя я не нахожу его очаровательным, — она посмотрела в сторону Брэшена и выпрямилась. На её лице и в голосе снова появилась уверенность. — Однако меня беспокоит то, что он может пробудить в Совершенном. В Проказнице так много от моего отца. Так много от моей бабушки в фамильном корабле Вестритов, — она медленно покачала головой. — Я всегда знала, что Кеннит должен быть частью Совершенного. Он был Ладлаком, и семья Ладлак владела Совершенным в течение нескольких поколений. И мы оба знаем, что Совершенный поглотил все издевательства, которые Игрот причинил Кенниту, всю обиду и несправедливость. Во времена Игрота на палубах корабля было пролито столько крови, столько жестокости, боли и страха впиталось в его доски. И когда Кеннит умер, наш корабль впитал все, чем Кеннит жил с тех пор, как покинул Совершенного. Я надеялась, что Совершенный… пережил это. Перерос. Как дети перерастают юношеский эгоизм и учатся сочувствию к другим. Я думала… — её голос умолк.

— Мы все хороним что-то внутри себя, — сказала Янтарь, заставив меня вздрогнуть. Она смотрела перед собой, не на Альтию, но я чувствовал, что она вторглась во что-то личное. — Мы думаем, что справились с этим. Пока оно не вспыхивает снова.

Её рука лежала на манжете моей рубашки, и я почувствовал её дрожь.

— Что сделано, то сделано, — резко бросила Альтия. — Пора встретиться с этим лицом к лицу.

Она взяла Брэшена за руку, и промелькнувший между ними взгляд напомнил мне двух воинов, встающих спина к спине в бою. Когда они вышли, Бойо и Клеф проследовали за ними, словно это была официальная процессия.

— Веди меня, — потребовала Янтарь.

Мы шли за ними вслед, а Лант, Спарк и Пер за нами. Позади нас шли те несколько членов экипажа, которые решили остаться на борту, несмотря на то, что Совершенный мог с ними сделать.

Фонари освещали мачты и носы судов, стоящих на якоре в гавани, взошла луна. Неверный свет скрадывал угловатые лица в завесе теней. Но вот лунный свет выхватил Совершенного, и его лицо было полно нежности. Это походило на застывшее кукольное представление. Носовая фигура Совершенного извернулась, чтобы любоваться сыном Кеннита на своей палубе, и я видел в профиль его улыбку. Его тезка стоял спиной к нам, широко расставив ноги и сцепив руки за спиной. Его поза говорила мне скорее о терпении, чем о благоговейном трепете.

Позади него стоял Уинтроу, а рядом — грузный мужчина с редеющими волосами, но с густой седой бородой. Он был одет в свободные штаны, заправленные в высокие сапоги, и широкий пояс, охватывающий столь же выдающееся брюшко, к которому был пристегнут изогнутый меч. Рубашка была такой белой, что, казалось, сияла при лунном свете. Мужчина хмурился, скрестив руки на груди. Он внезапно напомнил мне Блэйда. Некоторые старые воины, как хорошее оружие. Их шрамы становятся патиной опыта и мудрости.

Совершенный заговорил:

— Так ты отправишься со мной? Поплывешь со мной в последний раз, прежде чем я стану драконами, которыми всегда был?

Его вопрос, казалось, удивил Кеннитсона:

— С радостью! Я не могу придумать лучшего способа провести время. Меня утомили уроки геометрии, навигации и языков. Зачем они учат меня звездам, если мне никогда не разрешают плавать под ними? Да, я поплыву с тобой. И ты расскажешь мне истории о моем отце, каким он был в моем возрасте.

В глазах корабля проскальзывал отчетливый драконий блеск. Я думал, что он откажет мальчишке, но его голос звучал рассудительно:

— Возможно. Думаю, ты уже готов их услышать.

Кеннитсон рассмеялся:

— Корабль, я — Парагон, принц Пиратских островов! Разве ты не понимаешь, кем является сын Кеннита? Я следующий в очереди на трон, — свет, коснувшийся его лица, следовал за жесткими линиями его улыбки. — Я приказываю. Я не прошу.

Совершенный отвернулся от него и заговорил над водой:

— Не на моей палубе, Кеннитсон. Никогда на моей палубе.

— И ты никуда не уезжаешь, Парагон Кеннитсон, — твердо добавил Уинтроу. — Соркор приехал, чтобы отвезти тебя в твои покои. Уже сейчас тебе следовало бы одеваться для вечеринки с карточной игрой с сановниками с Островов Пряностей. Твоя мать, королева Этта, ожидает, что мы оба будем там, и мы опоздаем, если не уйдем отсюда сейчас же.

Кеннитсон медленно повернулся к Уинтроу:

— Сочувствую вам, главный министр, потому что вы столкнетесь с её гневом в одиночку. Но это так. Когда я сегодня вечером вернусь во дворец, я намереваюсь собрать вещи для морского путешествия, а не наряжаться для игры в карты с дамой, которая ржет, словно лошадь.

Наступило молчание. Затем Соркор сказал Уинтроу:

— Я пытаюсь припомнить, когда в последний раз избил его до крика. Думаю, что он созрел для следующего раза.

Принц скрестил руки на груди и выпрямился.

— Прикоснись ко мне, и я ещё до утра закую тебя в цепи, — презрительно фыркнул он. — Я думал, что ты давно устал играть в няньку. Мне она точно не нужна, как не нужно, чтобы за мной следовали по пятам. Я не своевольный ребёнок, которого ты запугивал. Уже нет.

— Да уж, — старик покачал головой. — Ты хуже. Ты испорченный мальчишка, разряженный в прекрасные одежды мужчины. Если бы я мог вообразить, что твоя мать когда-нибудь согласится на это, я бы сказал ей, что самым лучшим будет отправить тебя в плавание с Треллом. В качествематроса. Научить немного азам профессии, которой твой отец овладел до мозга костей, ещё когда был вдвое моложе тебя.

Брэшен Трелл произнес:

— Боюсь, он слишком стар, чтобы его обучать. Вы оба упустили свой шанс, — странное выражение появилось на его лице. — Он напоминает мне испорченного купеческого сынка, который думает, что он торговец.

Мальчишки имеют привычку настороженно замирать, когда не хотят признавать, что чьи-то слова задели их. Вот и Кеннитсон стоял так же — неподвижно, плечи слишком напряжены. Когда он заговорил, его слова были четкими:

— Я сейчас вернусь во дворец. Но не наряжаться и играть в кости с обезьянами с Островов Пряностей. Корабль! Увидимся утром, — он бросил взгляд на Брэшена и Альтию. — Надеюсь, у вас будут готовы апартаменты к моему возвращению. Каюта, которую я видел, когда взошел на борт, вполне подойдет. И, пожалуйста, обеспечьте мне подходящую еду и напитки.

Он прошел мимо нас, но я заметил, что он выбрал путь, который не требовал, чтобы кто-то отступил в сторону, и понял, что он сомневается в своих способностях противостоять любому из нас. Мы слушали резкий стук его сапог по палубе, потом он перелез через ограждение и спустился по веревочному трапу, покрикивая на бедолагу, который ждал его в маленькой лодке. Звук весел был тихим шепотом в ночи.

— Ты действительно так считаешь? — глубокий голос Соркора был полон смятения. На мгновение я не мог понять, о чем он спрашивает Уинтроу, но в темноте старик смотрел на Брэшена.

Капитан Совершенного посмотрел под ноги.

— Нет. Не совсем, — признался он. — Хотя я был моложе, когда отец вышвырнул меня из дома и сделал своим наследником моего брата. Было трудно найти свой собственный путь. Но я нашел. Ещё не слишком поздно и для сына Кеннита, — он тяжело вздохнул. — Но это не то, чего я хочу.

Соркор посмотрел на луну, свет упал на его лицо. Брови были нахмурены, а губы поджаты в раздумье. Затем он хрипло произнес:

— Но корабль прав. Он должен плыть с тобой. Это его последний шанс, его единственный шанс узнать эту палубу под ногами. Поплыть на корабле, который сформировал его отца, — он бросил встревоженный взгляд на Брэшена. — Ты должен взять его.

— Что? — начал Уинтроу.

Но Соркор пригрозил ему кулаком, затыкая возражения. Старик прокашлялся:

— Я подвел мальчика. Когда он был маленьким, я был слишком рад, что частичка его отца осталась с нами. Я лелеял его и берег от зла. Никогда не давал ему почувствовать боль из-за своих ошибок, — он покачал головой. — И его мать души в нем не чает и дает ему все, что ему захочется. Но дело не только в ней. Я хотел, чтобы он был принцем. Хотел, чтобы он ходил в модной одежде и с чистыми руками. Я хотел видеть, что у него есть то, что его отец заработал для него. Что он такой, каким его отец хотел бы его видеть, — он снова покачал головой. — Но почему-то этого не случилось.

— Ему и не нужно было становиться мужчиной, — ровным голосом заметил Брэшен. Слова его были резкими, но не интонация.

— Уехать, чтобы быть подальше от матери? — предположил Соркор.

Альтия внезапно встала перед Соркором. Её взгляд переместился от него к Уинтроу.

— Мне он не нужен. У меня достаточно забот в этом путешествии. У меня есть лишь смутное представление о том, куда мы идём, и я понятия не имею, что будет там с нами. Или сколько времени займет маленькое задание Янтарь, или когда мы вернемся. Возможно, тебе не рассказали, Соркор, но мы отправляемся за смертью и местью. Вполне вероятно, все закончится тем, что мы будем бороться за свои жизни. Или умрем. Я бы не желала нести ответственность за благополучие принца Пиратских островов, не говоря уж о его выживании.

— Я буду, — сказал Совершенный.

Мы все одновременно услышали и почувствовали этот ответ. Он шёл из самого нутра корабля и ощущался не как возглас, а как констатация факта. Я не хотел никакого расширения нашей компании в этом путешествии, не говоря уже об избалованном принце, поэтому набрал воздуха в легкие, чтобы высказаться, и вдруг почувствовал на запястье хватку Янтарь. Вполголоса она сказала:

— Тсс. Как говорят в Калсиде, в этом бою у тебя нет пса.

С тех пор, как мы прибыли на борт Совершенного, я чувствовал, что контроль над моими планами все более ускользает от меня. Не в первый раз я сожалел, что не отправился в одиночку.

— В нашу каюту, — твердо объявил Брэшен. Его взгляд блуждал по нашим лицам. — Следуйте за мной.

Он взглянул на свою команду и добавил:

— Вернитесь к своим обязанностям. Пожалуйста.

Последнее слово, я чувствовал, было уступкой для тех моряков, которые остались на борту Совершенного. Для тех немногих. Если мы отплывем, в чем я уже начинал сомневаться, у нас останется лишь костяк команды.

Голос Совершенного гудел в тихой гавани:

— Я получу то, что хочу, Брэшен. Получу!

— О, я в этом не сомневаюсь, — горько ответил он.

Альтия уже ушла. Брэшен развернулся и последовал за нами.

Каюта была большой для корабля, однако не предназначалась для того, чтобы в неё набилось такое количество людей. Я позволил Янтарь сесть и встал позади неё, положив руки на спинку её стула. Я расположил её так, чтобы у меня была возможность видеть каждого человека в комнате.

Соркор был полон контрастов. Я видел его как мужчину, который оставил позади свои лучшие годы и не берег себя в молодости, но теперь жил спокойной жизнью. Он был одет, как подобает незначительному дворянину, но его оружие и шрамы на лице были как у бойца или матроса. На боку висел великолепный и смертоносный клинок. Что-то в его наряде и выбранных драгоценностях выдавало человека, который не понаслышке знал бедность, но внезапно получил возможность носить хорошую одежду и золото. На другом это могло бы выглядеть смешно. На нем — выглядело заслуженным.

Брэшен рухнул за стол с двумя бутылками. Бренди и ром. Альтия последовала за ним, звеня чашками.

— Твой выбор, наливай, — устало объявила она, опускаясь в кресло. На мгновение она закрыла лицо руками. Затем, когда Брэшен подошел и положил руки ей на плечи, она подняла голову и выпрямилась. Её взгляд говорил, что она смирилась.

Уинтроу заговорил:

— Королеве Этте не понравится происходящее. Она уже встревожилась, когда ей сообщили, что живой корабль нарушил тарифную политику. Этого просто не должно происходить. Торговцы исправно платят налоги и тарифы, и никому из них не нужны задержки и штрафы вследствие нарушений. Как только я узнал, что это Совершенный, я пошел к ней немедленно. Она опасалась… — он замолчал и внезапно выбрал другое слово.

— Она полагала, что лучше всего его знакомство с кораблем отца ограничить и контролировать. Так сказать, — он бросил взгляд на Соркора.

— Он юнец! — возразил Соркор. — Каким-то образом он знал, в чем состояла моя миссия, и избегал меня. Я подозреваю, что он подкупил стражу, чтобы те изображали слепоту. Завтра я порву их в клочья. Вот что мы имеем. И что теперь?

— Прибытие на борт! — женский голос, властный и сердитый.

Уинтроу и Соркор обменялись взглядами.

— Королева Этта не… непредсказуема в действиях по ситуации.

Соркор фыркнул и посмотрел на Брэшена.

— Иначе говоря, это означает, что у неё может быть меч. Следите за словами и не делайте резких движений.

Он стащил шляпу с головы. Я видел, как естественно он занял боевую стойку.

Брэшен отошел от Альтии ближе к двери, так, словно хотел защитить, но её темные глаза вспыхнули, она поднялась на ноги и встала рядом с ним. Голос королевы Этты снова донесся до нас:

— Прочь с дороги! Я уже говорила, что не нуждаюсь в тебе. Ты мне мешаешь, и мой главный министр услышит об этом. Обычные приказы отменяются моей командой! Жди в лодке, если хочешь, но убирайся с моего пути.

— Она только что прогнала охрану, которую я к ней приставил, — мягко пояснил Уинтроу.

И в следующее мгновение в дверном проеме появилась необыкновенная женщина. Высокого роста, с угловатыми чертами лица. Она не была красавицей, но выглядела просто потрясающе. Блестящие черные волосы рассыпались по широким плечам, укрытым алой курткой. Черное кружево плескалось на манишке её рубашки и на манжетах. В ушах дерзко болтались золотые обручи. На шее почти утонуло в кружевах ожерелье в виде человеческого лица. Кеннит? Если так, то сын сильно напоминал отца. У неё также был меч на широком черном поясе, усеянном серебром, — пока в ножнах. Пальцы слегка касались изящной рукоятки. Взгляд, которым она окинула комнату, был острее любого клинка. Она потребовала ответа:

— Вы устраиваете заговор?

Уинтроу склонил голову:

— Конечно, устраиваем. И мы будем рады твоей компании. Речь идет о твоем своевольном и довольно испорченном наследнике, который недавно повстречался со своевольным и довольно испорченным кораблем своего отца. Они, похоже, намерены заняться друг другом, отправляясь в плавание на Клеррес. Мне дали понять, что цель этого рейса заключается в том, чтобы отомстить служителям монастыря за похищение и убийство ребёнка. И что потом этот корабль волшебным образом превратится в двух драконов.

Рот Этты слегка приоткрылся, в то время как Уинтроу посмотрел на Альтию и спросил:

— Я правильно все изложил?

Альтия пожала плечами:

— Достаточно близко.

И две женщины обменялись холодными взглядами.

Королева Этта молчала. Уинтроу осторожно спросил:

— Делегация Островов Пряностей?

— Привезли кучу народа, чтобы потратить свои денежки. Я присоединюсь к ним за карточным столом… или не стану. Теперь для меня это не имеет особого значения, — она сердито посмотрела на Альтию и Брэшена.

— Зачем ты привел сюда этот корабль? Что вы хотите от нас? От Кеннитсона? Мой сын никуда не поедет! Он наследник этого королевства и нужен здесь. Предполагалось, что он будет наслаждаться вечером с торговцами Островов Пряностей и своей предполагаемой невестой, а не планировать морское путешествие, — её взгляд рыскал по нашим лицам, глаза были холодны. — И какую бы месть вы ни искали, это не имеет никакого отношения к нам. Так зачем вы пришли сюда? Какие разногласия вы пытаетесь посеять? Зачем приводить это судно с его ужасной репутацией и неудачливостью в нашу гавань? Моей мечтой было, чтобы он никогда его не увидел и не ступил бы на этот корабль!

— В этом мы солидарны, — спокойно ответила Альтия.

Я почувствовал, что королева пиратов заставила себя взглянуть на Альтию.

— Но по разным причинам, — сказала она напряженно. — Мой сын был очарован этим кораблем с тех пор, как стал достаточно взрослым, чтобы узнать, как умер его отец. Последняя кровь Кеннита впиталась в доски этой палубы. Его воспоминания, его… жизнь… ушли. Были поглощены. И с того момента, когда он узнал об этом, у него появилось дикое желание увидеть этот корабль, подняться на борт, в надежде поговорить с отцом. Мы говорили ему вновь и вновь, что Совершенный — это не его отец. Его отец лишь часть жизни, которую воплощает корабль. Но трудно заставить кого-то понять.

Альтия заговорила ровным голосом:

— Сомневаюсь, что кто-то, кроме торговцев Бингтауна, может полностью понять, что это значит.

Королева Этта холодно уставилась на неё.

— Кеннит был родом из Бингтауна. Он Ладлак. И эта кровь есть в его сыне, даже если он предпочитает имя Кеннитсон, — её рука поднялась, чтобы прикоснуться к ожерелью. — И, возможно, я понимаю этот корабль больше, чем ты думаешь. Сам Совершенный говорил со мной об этом. К тому же, — она наклонила голову в сторону Уинтроу. — У меня есть твой племянник в качестве советника в этих вопросах.

— Тогда, возможно, ты поймешь, что Совершенный страдал. Во времена Игрота он впитал много смертей, вероятно, больше, чем любой другой живой корабль. И ещё раньше, когда он принадлежал семье Ладлаков, его судьба, казалось, была проклята. Он никогда не был… стабильным. Какое-то время он был известен в Бингтауне как Отверженный, пария. Как безумный корабль, живой корабль, который убьет любую команду, попытавшуюся отплыть на нем.

— Я знаю это, — королева презрительно фыркнула. Затем Этта подняла голову и внезапно обезоруживающе сказала: — Альтия, неужели ты думаешь, что меня не посетили Малта и Рейн? Думаешь, я не слышала каждой детали об этом корабле и его истории? — она посмотрела вниз на кулон, который сжимала, и добавила более спокойно: Возможно, я понимаю даже больше, чем все вы на этом корабле.

Обе женщины замолчали. Мне казалось, что судьба балансировала в крошечной точке, ожидая смещения и выбора направления. Было ли это тем, что имел в виду Шут, когда он рассказывал мне о бесконечных вариантах будущего, готовых и ожидающих, но лишь одно из которых становится реальностью? И сейчас мы были свидетелями этого?

Однако заговорил Брэшен:

— Прошлое мучает всех. Оставьте его в покое, пожалуйста. Бессмысленно спорить, кто лучше понимает живые корабли или Совершенного. Сейчас не в том наша проблема. И, прежде чем мы будем говорить о будущем, я хотел бы урегулировать настоящее, так как это затрагивает Альтию, меня и мою команду, — он бросил взгляд на нас всех. Мы молчали. — Когда мы с Альтией говорили с Уинтроу сразу после прибытия, он согласился помочь нам удовлетворить наши основные нужды — отправить почтовых птиц нашим торговым партнерам в Бингтауне и в Дождевых Чащобах с заверениями, что мы не планировали воровства, не остановившись ни в Бингтауне, ни в Джамелии. Королева Этта, мы просим вас помочь в выборе надежных судов и капитанов, связанных с этими портами, которые будут готовы доставить наши товары в нужное место, чтобы наше слово уважаемых торговцев осталось незапятнанным. Если вы можете помочь нам в этом, мы будем считать это большой услугой для обеих наших семей.

Этта посмотрела на Уинтроу и кивнула.

— Это можно сделать, — мягко сказал Уинтроу. — Я знаю нескольких капитанов, которым можно доверять.

Облегчение Брэшена было осязаемым.

— И, думаю, мы все согласны с тем, что было бы большой ошибкой позволить Кеннитсону сопровождать нас на Совершенном в этом безумном предприятии. Мы все не должны допустить, чтобы он поднялся на борт до отплытия. Его нужно держать вдали от гавани и корабля, потому что Совершенный не сможет разыскать его на земле, — он поднял руку. — Если мы сможем их разлучить, Совершенный может остаться в гавани, одержимый Кеннитсоном, и отказаться от этого путешествия. Но я считаю это маловероятным. Думаю, его желание возродиться в драконов будет сильнее желания, чтобы Кеннитсон совершил на нем последний рейс.

— Я согласен… — начал Уинтроу, а затем остановился. Его изумленный взгляд встретился с Брэшеном. Альтия вскочила на ноги, в то время как Соркор спросил резким шепотом:

— Что это?

Все они были моряками и уловили изменения в корабле раньше меня. Внезапно я почувствовал крен, и Альтия воскликнула:

— Он набирает воду!

Брэшен сделал два больших шага и схватился за дверную ручку, но дверь оказалась плотно заклинена перекосившейся дверной коробкой. Корабельные брусья застонали, а оконные стекла издали неописуемый звук, когда корабль накренился. Голос Совершенного загремел над кораблем и водами гавани:

— Я могу всех вас убить! Утопить прямо в гавани! Как вы смеете стоять на моей палубе и строить козни против меня?!

Пальцы Янтарь внезапно сжали моё предплечье.

— Я разобью окно, — заверил я её.

Спарк схватила Пера, как сестра, пытавшаяся укрыть младшего от неприятностей. Лант обхватил их за плечи и подвел ко мне. Мы сгруппировались вместе в каюте, которая медленно опрокидывалась. Соркор перешел поближе к Этте. Он напомнил мне потрепанного сторожевого пса, исполнявшего свой долг. Этта, казалось, не замечала его. Она сжала челюсти, обдумывая какой-то план действий. Я смотрел на Брэшена. И если бы он сдвинулся, я бы сделал это тоже. А пока…

— Но я этого не сделаю, — громкий голос отдавался в моей груди. — Не сейчас! И не только потому, что Бойо оказался в ловушке вместе с вами.

Бледный Бойо сжимал край стола, его глаза, казалось, готовы были вылезти из орбит. Я понял, что он верит в угрозу. Холод заморозил мой позвоночник и свел судорогой живот.

— Совершенный, выпусти меня. Позволь нам выйти и обсудить это так, чтобы не впутывать все Пиратские острова. — Брэшен говорил с ним, как с ребёнком, спокойно и твердо. Рука все ещё лежала на дверной ручке.

— Но они уже замешаны! — раздался из-за двери гудящий голос Совершенного. Я не сомневался, что все в гавани и в прибрежных строениях слышали его. — Они все причастны, если удерживают своего принца вдали от меня! Потому что он — в первую очередь моя кровь, а уж потом их принц! Принц, которого у Кеннита не было бы без меня!

— Он безумен, — сказала Этта низким шепотом. — Я с радостью умру здесь, утону внутри, лишь бы не отдавать ему сына.

— Вы не утонете здесь, королева Этта, — Соркор взял бутылку с ромом и задумчиво поднял её, глядя на окно.

— Я не умею плавать, — еле слышно произнесла она.

— Совершенный не собирается тонуть, — решительно заявила Альтия, и я подумал, может ли её решимость защитить нас.

Голос Ант донесся до нас снаружи:

— Сэр, у меня топор! Мне прорубить себе дорогу?

— Ещё нет! — к моему удивлению приказал Брэшен.

А затем, к ещё большему моему изумлению, раздался женский голос. Он звенел властью и был таким же громогласным, как у Совершенного:

— Навреди моей семье, и я увижу, как ты горишь, Отверженный!

— Проказница! — ахнула Альтия.

— Сожжешь меня? — взвыл Совершенный. — Чтобы спасти свою семью? Думаешь, твоя семья важнее, чем моя? Подожги меня, и они будут вариться во мне, как мясо в духовке!

— Совершенный! — взревел Бойо. — Ты действительно сделал бы это со мной, с тем, кто родился на твоей палубе и научился здесь ходить? — воздух судорожно вырывался из его легких. — Ты дал мне имя! Ты назвал меня Бойо, твоим Бойо, потому что ты не хотел звать меня Треллвестритом! Ты сказал, что я твой, и это имя мне не подходит!

Внезапная тишина последовала после этих слов. Она окутала и оглушила нас. Затем глубокий страдальческий стон заставил вибрировать доски корабля под нами. Я задался вопросом, ощутили ли другие то чувство невыносимой вины, захватившей меня с этим звуком. Я вспомнил все дурные вещи, все злые и эгоистичные поступки, которые я когда-либо совершал. Стыд нахлынул на меня так, что мне захотелось умереть, незаметно и в одиночестве.

Палуба под нашими ногами медленно возвращалась на место. Вокруг слышалось бормотание перекладин и балок. Затем дверь распахнулась, открывая перепуганную Ант с топором в руках. Её окружали несколько членов экипажа.

— Опасность миновала, — сказал ей Брэшен, но я не был в этом так уверен. — Вся оставшаяся команда должна следить за нашим грузом. Какие-то ящики, возможно, намокли, поднимите их на палубу. Знаю, знаю, придется работать в темноте. Ничего не поделаешь. Я хочу разгрузиться завтра как можно быстрее, — после короткой паузы он добавил: — Все крышки люков надо открыть, и пусть так и остаются.

— Сэр, — голос Ант дрожал, а затем она бросилась прочь.

Брэшен шагнул за порог и пошел вперед, Альтия вышла за ним вместе с Бойо, мы шли следом.

— Ненавижу это, — тихо сказал я Янтарь.

— Как и все мы, — пробормотала она.

— У меня такое чувство, что моё будущее мне неподвластно. Я хочу сойти с этого сумасшедшего корабля и покинуть этих людей. Я хочу уйти прямо сейчас! — на палубе я проводил её к борту и уставился на разрозненные огни пиратского города. — Мы можем потребовать сойти на берег. Использовать наши дары из Дождевых Чащоб, чтобы оплатить плавание на другом судне. Вернуть контроль над нашим путешествием. И отправить Ланта с детьми домой, подальше от опасности.

— Ты опять за старое? — Лант покачал головой. — Этому не бывать, Фитц. Я не поеду домой без тебя. И было бы глупо и опасно отправлять этих двоих в одиночку в долгое путешествие с людьми, которых мы не знаем. Независимо от того, с чем мы сталкиваемся, думается мне, им безопаснее с нами.

— Меня безопасность не особо волнует, — мрачно пробормотал Пер.

Я проигнорировал их всех, уставившись на огни. Мне хотелось отряхнуться, как волк стряхивает дождь, и бежать одному во тьму, чтобы сделать то, что должен. Обязательства связывали меня по рукам и ногам. Что было лучше для нас?

— Тогда мы должны покинуть этот корабль сегодня же вечером, все мы. Найдем другой способ попасть в Клеррес.

— Мы не можем, — произнес Шут. Не Янтарь. Я повернулся, чтобы посмотреть на него. Как он это сделал? Как сменил одну маску на другую так легко? Несмотря на румяна и пудру, он повернул ко мне лицо моего друга. — Мы должны отправиться туда на этом корабле, Фитц.

— Почему?

— Я говорил тебе, — он казался одновременно и терпеливым, и раздраженным, как умел только Шут. — Я снова начал видеть сны. Не так много, но те, что посетили меня, звенели ясностью и… неизбежностью. Если мы поедем в Клеррес, мы отправимся на этом корабле. Это узкий канал, которым я пройду, чтобы достичь своей цели. И только Совершенный предоставит нам дорогу в будущее, которое я должен создать.

— Однако ты и не подумал поделиться этой информацией со мной до сегодняшнего дня? — я не пытался скрыть обвинение в своем голосе. Было ли это правдой или только уловкой Шута, чтобы получить желаемое? Моё недоверие к Янтарь привело к тому, что наша дружба с Шутом начала кровоточить.

— Шаги, которые я предпринял, чтобы доставить нас в Кельсингру, затем в Трехог, чтобы попасть на этот корабль, а оттуда в Делипай… если бы я рассказал вам о том, что я делал, и о том, чего делать было нельзя, это повлияло бы на вас. Только ваши действия, не обусловленные знанием об этом, привели бы нас сюда.

— Что? — смущенно спросил Лант.

Я не мог его винить. Я расшифровал слова Шута:

— Естественно, это означает, что ты не можешь рассказать мне о других своих видениях и подсказать, что мы должны делать. Все это должно быть в твоих руках.

Он положил руки в перчатках на поручень корабля.

— Да, — ответил он тихо.

— Дерьмово, — сказал Персиверанс, совершенно отчетливо. Спарк бросила на него изумленный взгляд, а затем пихнула его с упреком. Он посмотрел на неё. — Ну, это неправильно. Друзья не должны так поступать.

— Персиверанс довольно, — тихо произнес я.

Лант вздохнул:

— Разве мы не должны пойти на нос и посмотреть, что происходит?

Он повернулся и пошел, а мы побрели следом. Мне совсем не хотелось идти туда. Страдание и плач носовой фигуры пропитали весь корабль. Я задержался, чтобы укрепить свои стены, а затем поравнялся с Янтарь.

Шут говорил тихо. Остальные ушли вперед, и я сомневался, что они слышали его слова:

— Не скажу, что мне жаль. Я не могу сожалеть о том, что должен сделать.

— Не уверен, что и это правда, — отозвался я. — Было много вещей, которые мне пришлось сделать, и о многих из них я жалел.

— Я бы сожалел, да и ты тоже, если бы начал больше беспокоиться о твоих чувствах и меньше о том, чтобы добраться до Клерреса и спасти Пчелку.

— Спасти Пчелку, — его слова были подобны красной тряпке для быка. Я устал и был измучен виной и скорбью Совершенного. — Я думал, твоя главная задача — уничтожить Клеррес и убить как можно больше Служителей. Или чтобы я убил их для тебя.

— Ты злишься.

Когда он произнес эти слова вслух, мне стало стыдно. И я разозлился ещё больше, а затем замер на месте.

— Я… я так не могу, Шут. Когда я убиваю, то делаю это эффективно. Я знаю, кого преследую, знаю, как найти их и как прикончить. А это… это безумие. Я на незнакомой территории, мало знаю о своих целях, и меня тормозят люди, за которых я несу ответственность. И сейчас я узнаю, что пляшу под твою дудку, под музыку, которой даже не слышу… Ответь мне, Шут. Я выживу? А мальчик? Вернется ли Лант к Чейду, и будет ли его отец все ещё жив к этому времени? Выживет ли Спарк? И ты?

— Некоторые события более вероятны, чем другие, — сказал он тихо. — И все они по-прежнему пляшут и качаются, как монета на ребре. Пыль на ветру, дождливый день, прилив ниже ожидаемого, — это может изменить все. Ты знаешь, что это правда! Все, что я могу сделать, это заглянуть в туман и сказать: «Этот путь выглядит наиболее ясно». Говорю тебе, что наш лучший шанс найти Пчелку живой — оставаться на Совершенном, пока он не прибудет в Клеррес.

Гордость отказывалась признать, что он прав, но мои отцовские чувства были сильнее гордости. Чего бы я ни сделал, чтобы увеличить вероятность того, что я могу спасти Пчелку, удержать её, защитить и рассказать, как меня опустошило то, что я подвел её? Пообещать ей, что больше она никогда не потеряет мою защиту?

Остальные ждали нас. Янтарь сжала мою руку, и я пошел к носу в их сопровождении. Моя охрана. Охрана, которую я должен защищать на пути, которого сам не знал.

Янтарь тихо спросила:

— Слева от нас что-то светится?

— Фонарь на Проказнице. Он горит очень ярко.

На той палубе шли споры, хотя я и не мог расслышать подробностей. Я услышал слово «якорь», а затем пролаяли приказ вытащить кого-то из кровати.

Янтарь повернулась к свету фонаря и широко распахнула светло-золотые глаза. Легкая улыбка заиграла на губах. Её бледное лицо напомнило мне луну, когда она произнесла:

— Я могу это воспринимать. Моё зрение постепенно улучшается, Фитц. Так медленно. Но я верю, что оно вернется.

— Это было бы неплохо, — сказал я, но про себя подумал, не обманывает ли она себя.

На носу корабля раздавались голоса. Я узнал вопрошающий голос Альтии, но не разобрал слов. Мы были на краю собравшейся толпы, потому что члены команды стояли между нами и носовой фигурой. Совершенный ответил:

— Нет, именно вы должны лучше всех знать, что я не Кеннит, и что не Кеннит просит вас об этом. Разве Проказница — это твой отец или бабушка? Конечно, нет! Не Кеннит требует этого. Это я, Совершенный. Корабль, сделанный из убитых драконов, мы оба порабощены семьей торговцев Бингтауна. Я, мы, не могли ничего возразить! Не было выбора, кроме как заботиться, не было выбора в том, кого мы любили, поскольку Ладлаки проливали кровь, души и воспоминания на наши доски! Я не спрашиваю, я требую! Разве я не имею права на него, так же, как его предки владели мной? Разве это не честно?

— Справедливо! — женский голос, чистый и звучный. Проказница.

И внезапно мой разум собрал воедино частички услышанного. Другой живой корабль подтащил свой якорь, чтобы приблизиться к Совершенному и не просто услышать его слова, но и поддержать его.

— Альтия, ты знаешь, что это так! Если бы я отправилась в последний рейс, ты бы не пустила Бойо со мной? Послушай его! Он имеет право требовать Кеннитсона после всего, через что он прошел как семейный корабль Ладлаков.

— О чем ты говоришь? — спросил Уинтроу в тишине, последовавшей за словами Проказницы.

— О том, что должно случиться! — Проказница заговорила, прежде чем кто-либо из членов её команды мог ответить их капитану. — Ты думал, что я не узнаю правду о том, что сказал Совершенный? Я живой корабль и чудесное судно, которым была для вашей семьи на протяжении поколений. Но Совершенный прав, и в глубине души мы все знали, что у нас другая природа, ещё до того, как была раскрыта правда о так называемом диводреве. Я снова стану драконом, Уинтроу. Я не знаю ни одного живого корабля, который не захочет подняться и полететь вновь. Итак, я буду следовать за Совершенным. Не только в Клеррес, но и по Реке Дождевых Чащоб, чтобы потребовать Серебро по праву каждого дракона!

— Ты последуешь за Совершенным в Клеррес?

— Ты хочешь стать драконом? — произнесли одновременно Альтия и Уинтроу.

— Я рассматриваю этот вариант, — рассудительно ответил корабль.

— Почему Клеррес? — голос Брэшена звенел от растерянности. — Почему бы тебе не пойти прямо в Кельсингру?

— Потому что во мне бурлит память. Память дракона, память, которую затмили человеческие мысли и эмоции, память, настолько переполненная человеческими переживаниями, что я не могу быть уверенной ни в чем, кроме гнева и ощущения предательства, которые поднимаются во мне, когда я слышу слово «Клеррес». Драконы сохраняют немного воспоминаний о времени, когда они были змеями, но… есть что-то, что я помню. Что-то невыносимое.

— ДА! — выкрикнул в ночное небо Совершенный, запрокинув голову.

Ликование, которое пронеслось по кораблю, передалось и мне. Я боролся с улыбкой, которая расцвела на моем лице. «Его Скилл так силён,» — подумал я про себя, потом с изумлением осознал последствия этого и ощутил холод и озноб. Я снял руку Янтарь со своего предплечья и сказал Спарк:

— Пожалуйста, возьми на себя сопровождение леди Янтарь. Мне необходимо подумать.

Янтарь сжала мою рубашку:

— Ты уходишь? Не хочешь остаться и послушать?

Я оторвал её руку от себя грубее, чем собирался. Я не мог сдержать в голосе беспокойство и раздражение оттого, что так долго не мог признать очевидное.

— Это ничего не изменит. Они будут решать, что с нами будет, когда мы отплывем, и кто пойдет с нами. Мне нужно ещё кое-что обдумать. Спарк будет с тобой, как и Лант с Пером. Но мне сейчас нужно подумать.

— Я понимаю, — произнесла она голосом, который говорил, что это не так.

Но моё озарение насчет способности корабля манипулировать человеческими эмоциями было слишком масштабным, чтобы я мог поделиться с ней. Я ушел в трюм корабельной команды. Пустые гамаки. Остались лишь несколько матросских сундуков и чемоданов. Я сел на чей-то сундук в темном и душном помещении и задумался. Мне казалось, что я собираю кусочки разбитой чайной чашки. Серебро, которого так жаждали живые корабли и ревниво охраняли драконы, было тем же Скиллом, который я видел на руках Верити, когда он вырезал своего дракона. Это была основа магии, самая её суть. Я видел, как эта густая жидкость попала на руки моего короля, наблюдал, как он превращает камень в дракона с силой, которую она дала ему. Разделив с помощью Скилла сон Верити, я видел в реке широкую полосу чистого Серебра, текущего в воде. Я видел завиток Серебра в пузырьке с драконьей кровью и видел, как оно помогло исцелить Шута, точно так же, как Скилл исцелил и изменил детей Кельсингры.

Итак, Серебро было Скиллом, и Скилл был магией, которую я использовал, чтобы мысленно связываться с Чейдом. Шут однажды намекнул, что в моих жилах течет кровь дракона. Смоляной сказал, что я принадлежу дракону. Был ли это тот каменный дракон, которого я коснулся, или это было отголоском Верити, которого я знал? Я переосмыслил эту идею. Что если я унаследовал кое-что с кровью, какую-то часть истинного Серебра, которое давало мне возможность мысленно обращаться к другим? Серебряные прожилки в каменных порталах, в Скилл-колоннах, которые я использовал для перемещения. Нити серебра в камнях, из которых Верити вырезал дракона, и в каменных драконах, которые спали, пока я не разбудил их при помощи крови и прикосновения Скиллом. Следы Серебра в камнях памяти, где хранились записи, которые Элдерлинги оставили для нас.

Чем же тогда был ток Скилла, который я использовал, чтобы дотянуться до Неттл или Дьютифула? Это была внешняя сила, в этом я был уверен. И в ней были другие, могущественные сознания, которые привлекали и могли поглотить меня. Кем они были? Неужели я действительно чувствовал Верити? Короля Шрюда? Как это связано с Серебром?

В моей голове было слишком много мыслей. Мой разум перескакивал от восхищения Скилл-потоком к возможностям, которые могут открыться, если я выпью пузырьки с Серебром, которые дал мне Рапскаль. Искушение боролось со страхом. Принесет ли это мне великую силу или мучительную смерть? Сколько Серебра могло воспринять человеческое тело? Совершенный стал гораздо сильнее от Серебра, которое дала ему Янтарь. Каждый флакон в моей сумке содержал вдвое больше, чем он принял. Сейчас его эмоции транслировались с такой силой, что я едва мог сопротивляться. Знал ли он, что делал с людьми? Или же на меня это влияло сильнее, потому что я обучался Скиллу? Если бы он понял свою силу и направил её, смог бы я выстоять?

Кто-нибудь вообще смог бы?

Когда каменные драконы поднялись в воздух, и Верити привел их на битву с пиратами Красных Кораблей, они повлияли на сознание воинов, пролетая над ними. Кислотным дыханием, мощными ударами крыльев и крепких хвостов они уничтожили наших врагов. Но хуже было то, что они сделали с их разумом. Оказаться в тени каменного дракона означало потерять воспоминания. Это не так уж отличалось от того, как захватчики с Внешних Островов перековывали пленников. Даже наши собственные жители почувствовали это, — появление Верити-дракона повлияло на стражей Баккипа. Воспоминания о том, как королева и Старлинг вернулись в Баккип, было туманным у всех, кто стал тому свидетелем. Наиболее распространенной была версия, что Верити прилетел верхом на драконе, он и доставил их в безопасное место. А вовсе не то, что король сам стал драконом.

Такова была сила Скилла и Серебра — смущать и запутывать. Красть память и, возможно, человечность.

Так мои люди были сбиты с толку в ту ночь, когда была похищена Пчелка. Использовали ли они Серебро или кровь дракона для той магии, которая заставила всех моих работников забыть то, что они пришли и украли моего ребёнка, забыть, что она вообще существовала?

Возможно ли использовать эту же магию против них?

Я посмел вообразить, как пью Серебро. Не все и не сразу. Немного для начала, чтобы посмотреть, что я смогу делать. Сколько нужно, чтобы сделать меня настолько сильным, чтобы противостоять эмоциям корабля. Чтобы вылечить Шута, не теряя зрения самому. Возможно ли это? Достаточно ли, чтобы обратиться за советом к Чейду, может даже излечить его тело от последствий старения и восстановить его разум. Смогу ли я это сделать? Может ли Неттл знать больше о том, что возможно, а что нет?

Если я выпью все, смогу ли я пойти в Клеррес и потребовать, чтобы все там убили себя? Может ли это быть так легко — уничтожить их и вернуть мою дочь?

— Что ты здесь делаешь? — спросил Лант. Я обернулся и увидел, что он идет ко мне, Пер и Спарк брели за ним.

— Где Янтарь?

— С носовой фигурой. Она отослала нас. Что ты делаешь?

— Размышляю. Где все остальные?

— Уинтроу вернулся на Проказницу. Кажется, её нужно успокоить. Королева и Соркор отправились обратно в Делипай. Думаю, они попытаются найти Кеннитсона и урезонить его. Брэшен и Альтия закрылись в своей каюте. Янтарь отправила Спарк принести дудочки; сейчас она играет для Совершенного, — он вздохнул и осмотрелся. — Ты пришел сюда, чтобы подумать?

— Да.

— Ты можешь думать во время работы? — я повернулся на голос Клефа. Под палубой было влажно, по его лицу стекал пот, когда он вышел из темноты трюма. — Я как раз шёл тебя искать. Нам не хватает рук, нужно перенести груз. Некоторые ящики сдвинулись и несколько выглядят промокшими. Капитан хочет поднять их на палубу. Ты сказал, что хотел бы поучаствовать. Сейчас самое время.

— Я иду, — сказал я.

— Я тоже, — добавил Лант, и Пер кивнул.

— И я, — заявила Спарк, — я часть этой команды. Сейчас и до самого конца.

«До конца», — подумал я мрачно и поднялся, чтобы следовать за ними. Волна головокружения захлестнула меня так сильно, что я резко сел обратно на сундук.

Вот ты где! — голос в моей голове звучал удовлетворенно. — Я иду к тебе. Готовься к моему появлению.

— Фитц? — спросил Лант озабоченно.

Я медленно встал. Моя улыбка скрывала за собой страх и смятение.

— Тинталья идет за мной, — сказал я.

Глава 19

НОВЫЙ КОРАБЛЬ, НОВОЕ ПЛАВАНИЕ

Отчет Четверым.

Лурик, известный как Любимый, продолжает вселять беспокойство в других луриков. Его поймали, когда он пытался остаться в деревне, в то время как подступал прилив, и остальные лурики уже построились, чтобы возвращаться к своим домикам. Он пугал тех, кто приходил узнать свою судьбу, предсказывая им ужасные несчастья. Одному человеку он поведал, что его сын женится на ослице, но что дети от этого брака принесут семье много радости. Другой даме он сказал прямо: «Сколько вы готовы заплатить, чтобы я вам солгал? Хорошая ложь дорого стоит, но вот кое-что даром: вы очень мудрая женщина, раз пришли сюда отдать мне кучу денег за то, чтобы я вам соврал».

Дважды я бил его: первый раз рукой, второй — ремнем. Он молил отхлестать его посильнее, чтобы содрать татуировку у него со спины. Думаю, он искренне этого хотел.

Как только он поправился и готов был вернуться к своим обязанностям, он взобрался на штабель ящиков на рыночной площади и объявил во всеуслышание, что он — истинный Белый Пророк своего поколения, и что его держат в Клерресе узником. Он воззвал к быстро собравшейся толпе, которая вознамерилась помочь ему бежать. Когда я схватил и встряхнул его, чтобы заставить замолчать, один из зевак запустил в меня камнем. Только лишь благодаря вмешательству двух стражников я смог уволочь его обратно за стены.

Я исполнил свой долг, как поступил бы любой на моем месте, и теперь ходатайствую, чтобы меня освободили от ответственности за лурика, известного как Любимый. При всем уважении, я полагаю, что он не дисциплинирован и опасен для всех.

Люциус.

Моя жизнь стала лучше, по крайней мере, так я себе говорила. Мы разместились в удобной каюте, обедали по расписанию, а Двалии не часто выпадал случай меня побить. Казалось, что улучшение нашего благосостояния и вправду смягчило её. На море воцарилось лето: дули прохладные ветры, штормы случались редко. Поскольку Винделиар наложил на меня чары, команда воспринимала моё присутствие без вопросов и любопытства. Я жила только настоящим, и жизнь была не так уж плоха. От меня мало что требовалось. Я приносила еду Двалии в каюту и забирала пустые тарелки. Когда они с капитаном вечерами прогуливалась по палубе, я следовала за ними на приличном расстоянии, притворяясь, что оберегаю честь своей госпожи.

В данный момент играть роль было незачем. Я сидела на палубе у двери капитанской каюты. Когда капитан предложил свои покои леди Обретии, Двалия вряд ли сообразила, что он и сам собирается остаться там. Я услышала изнутри ритмичный стук и тщетно понадеялась, что это голова Двалии бьется по переборке. Темп ускорился, что меня крайне расстроило. Время, когда капитан Дорфел занимал Двалию, было самым мирным в моем подневольном существовании. Она начала издавать слабые стоны, которые едва просачивались через толстые доски стены.

До меня донеслись шаркающие вниз по сходному трапу шаги. Я думала о море, о перекатывающихся волнах и о том, как на них играет солнце; о морских птицах, которые парят высоко наверху и все равно кажутся большими. Насколько крупной оказалась бы одна из них, сядь она на палубу? С меня? Чем они питаются? Где они гнездятся или отдыхают, когда мы во многих днях пути от суши? Мои мысли были заняты этими ширококрылыми белыми созданиями и больше ничем. Когда рядом со мной плюхнулся Винделиар, я представила, как он мог бы выглядеть, если бы был птицей. Я вообразила его с клювом, блестящими перьями и оранжевыми когтистыми лапами со шпорами, как у петуха.

— Они все ещё там? — спросил он хриплым шепотом.

Я не посмотрела на него и не ответила. Длинные блестящие серые перья.

— Я не буду пытаться проникнуть в твои мысли.

Я не верю тебе, я тебе не доверяю, я не верю тебе, я тебе не доверяю.

Я лишь подумала об этом, но не опустила свои стены. Он был уже не так могущественен, как когда только принял змеиную слюну, но все ещё силён. Я начинала догадываться, что в отличие от магии моего отца, которая всегда была при нем, волшебство Винделиара зависело от того зелья. Интересно, сколько времени пройдет, прежде чем оно полностью выветрится? Пока я не буду полностью уверена, мои планы должны остаться тайной. Не думай об этом.

Я тебе не доверяю, я не верю тебе, я тебе не доверяю.

— Ты не доверяешь мне, — в его голосе было столько тоски, что я почти почувствовала себя пристыженной. Но ведь он прочитал это в моих мыслях и высказал вслух. Ему нельзя доверять. Я ощущала это каждой клеточкой своего тела. Я отчаянно нуждалась в союзнике, но Винделиар им быть не мог.

Я не верю тебе, я не доверяю тебе, я не верю тебе, я не доверяю тебе.

Он с тревогой посмотрел на закрытую дверь.

— Бедная Двалия. Он все не останавливается! Она должна винить меня. Я заставил капитана Дорфела видеть в ней самую прекрасную женщину, какую тот только мог вообразить. — Он почесал затылок. — Нелегко убеждать его в страсти к ней. Я всегда должен знать, кто её видит. Это изматывает.

— Что он видит, когда смотрит на неё?

Чертово любопытство! Вопрос сорвался с губ прежде чем я вспомнила, что не должна с ним говорить. Я попыталась снова думать только о птицах.

Он улыбнулся, польщенный тем, что я с ним заговорила.

— Я не говорю им, что видеть в точности. Я говорю им, что они видят то, что им нравится. Насчет Двалии я сказал капитану, что перед ним прекрасная женщина, которой он хочет помочь. Я не знаю, как именно она выглядит для него.

Он взглянул на меня, ожидая дальнейших расспросов. Но я проглотила язык и стала думать о том, что волны иногда вспыхивали так ярко, что я не могла на них долго смотреть.

— Насчет себя я сказал им видеть «простого слугу». Не представляющего угрозы. Того, о ком не стоит беспокоиться.

Он снова подождал. Я хранила молчание.

— Я сказал им, что ты грубая и мрачная, и что от тебя плохо пахнет.

— Плохо пахнет? — снова вырвалось у меня, хотя я не собиралась говорить.

— Так они оставят тебя в покое. На той лодке, что была раньше, были те, кто смотрели на тебя и хотели… того же, что он делает с бедной Двалией. — Он скрестил на груди свои короткие толстые руки. — Я защищаю тебя, Пчелка. Даже когда ты ненавидишь и не доверяешь мне, я все равно тебя защищаю. Я так хочу, чтобы ты, наконец, поняла, что мы везем тебя в безопасное место, туда, где тебе суждено оказаться. Ради тебя Двалия столько перенесла, а ты в ответ только чинишь ей препятствия и нападаешь.

Из каюты донеслись протяжные стоны, как если бы она услышала его и пожелала вызвать ещё большее сочувствие. Винделиар посмотрел на дверь и снова на меня.

— Нам стоит войти? Мы нужны ей?

— Они почти закончили.

Я понимала, что они совокупляются, но не представляла, как это делается. Дни, проведенные в качестве караульного, научили меня тому, что этот процесс связан с возней и стонами, а после в каюте пахнет потом.Следующие несколько часов Двалия будет дремать и перестанет цепляться ко мне. Меня не волновало, что капитан делал с ней во время своих дневных визитов.

— Она должна позволить ему. Если она откажется, то мне будет сложнее заставлять его верить, что он её любит. Она терпит это, чтобы гарантировать нам безопасный путь до Клерреса, — нелепо и назидательно сообщил мне Винделиар.

Я хотела было сказать, что сомневаюсь в его правоте, но прикусила язык. Чем меньше мы разговариваем, тем мне же лучше. Солнечные блики на волнах. Серые птицы в небе.

Стоны стали громче и чаще, а потом вдруг перешли в протяжный вздох и прекратились. Несколько судорожных ударов, и все звуки в каюте стихли.

— Я никогда не узнаю, каково это. Я никогда не буду этим заниматься, — жалобно, как ребёнок, проговорил Винделиар.

По небу скользили серые птицы, ветер надувал паруса, блестели волны.

— Я едва помню, что они сделали со мной. Только боль. Но так было нужно. Они очень быстро поняли, что я не должен делать детей для Клерреса. Подобных мне девочек они убивают. И большинство мальчиков. Но Двалия вступилась за меня и мою сестру Одессу. Мы были близнецами, родились от одного из самых чистых родов Белых, но… с дефектом. Она оставила меня в живых, хотя остальные считали, что мне лучше умереть, — он сказал это так, будто я должна была восхищаться добротой Двалии.

— Ты не хочешь видеть, что она делает. Глупо! — от ярости я потеряла самообладание. — Она кастрировала тебя, как теленка, а ты пресмыкаешься перед ней, да ещё и с благодарностью. Кто она, чтобы решать, что ты не должен иметь детей? Она бьет и обзывает тебя, а ты ползаешь у неё в ногах, как пес, учуявший чужую мочу! Она пичкает тебя какой-то мерзостью, чтобы у тебя появились магические силы, которых она не понимает, а ты позволяешь ей решать, как их использовать! Ей плевать на тебя, Винделиар! Ей все равно! Но ты слишком глуп, чтобы увидеть, что она тебя использует и избавится, как только ты перестанешь быть полезным. Она бьет и обзывает тебя, но стоит ей улыбнуться, как ты обо всем забываешь и прощаешь её! Ты зовешь меня братом, но тебя не волнует, что она хочет причинить мне боль, а потом убить. Ты знаешь это не хуже меня. Ты мог помочь мне. Если бы я была тебе не безразлична, ты бы помог мне! Мы должны были сбежать, когда тот корабль пришел в порт, ты мог бы отправиться домой к моей семье, ты мог выбрать жизнь для себя самого! А вместо этого ты помог ей убить женщину, которая не сделала тебе ничего плохого и была добра ко мне. Ты бросил калсидийца, оставил его умирать после того, как внушил ему её убить! Ты трус и дурак!

Однако это я была дурой. Откуда-то из темноты раздался далекий протяжный волчий вой, а в следующий миг Винделиар оказался в моем сознании.

Успокойся, я не наврежу тебе, позволь мне узнать твой секрет, чего ты боишься, успокойся, брат мой, я тебе не наврежу, просто дай мне посмотреть.

Возбужденно тараторя, он кружил в моих мыслях, ворошил и раскидывал воспоминания, как будто они были сухими листьями, а он — осенней бурей. Я поднимала перед ним стену за стеной, и каждую он разрывал и отметал, словно никчемную бумагу.

От наплыва воспоминаний, каждое из которых несло какую-то эмоцию, мне стало плохо, голова закружилась. Мама упала и умерла, мои губы разбиты пощечиной, теплый и уютный кот урчал, когда я его гладила, запах бекона и свежего хлеба зимой на кухне, освещенной свечами и огнем очага, ФитцВиджилант опозорил меня, Персеверанс повалился, сраженный стрелой. Винделиар напоминал жадного ребёнка, который стремился надкусить или лизнуть каждую сладость на тарелке с угощением. Своими нетерпеливыми прикосновениями он марал мои воспоминания, как будто, изучив меня, он мог мной овладеть.

Ты видишь сны! — Он ликовал.

Мне показалось, что меня вытолкнули за пределы собственного сознания. Голос мне изменил, и я не могла закричать, кулаки не слушались — я не могла отбиваться. Я писала в своем дневнике сновидений… НЕТ, он не должен это увидеть, не должен прочитать! Вдруг я вся превратилась в длинные острые жадные зубы и пасть, из которой вырывалось горячее дыхание. Отец крикнул: «Поберегись! Он опаснее, чем ты думаешь!». И тут я очутилась в клетке, из которой не могла выбраться, а вонючий человек жестоко бил меня по ребрам палкой, от которой я не могла увернуться. Никогда раньше я не испытывала такой боли! Она не прекращалась. Снова и снова человек выкрикивал ругательства и безжалостно тыкал рогатиной, как будто хотел проткнуть меня насквозь. Я выла, верещала и рычала, бросалась на прутья клетки, но удары продолжали сыпаться и метили в самые нежные части тела — живот, горло, гениталии. Наконец я упала, повизгивая и скуля, но побои не прекращались.

Внезапно Винделиар пропал. Моё сознание снова принадлежало мне. Я поднимала стену за стеной, все тело содрогалось от рыданий. От воспоминаний о боли у меня хлынули слезы, сквозь них я видела, что Винделиар скрючился на боку, открыв рот, а его глаза остекленели, как будто он лишился рассудка. Как волк в клетке, внезапно поняла я. Как Волк-Отец.

Я дал тебе эту боль, чтобы использовать против него. Но больше не думай обо мне. Он не должен меня найти. И не должен знать, что ты умеешь писать, и что тебе снилось. Перестань ждать, что кто-то спасет тебя. Спасайся сама. Сбеги. Доберись до дома. Не думай о доме прямо сейчас. Только о побеге.

Волк-Отец исчез, как будто его и не было, как будто я выдумала его, чтобы набраться храбрости. Исчез, как и мой настоящий отец. Вдруг я поняла, что не должна думать и о нем.

Винделиар сел, но его продолжало трясти. Он положил руки на палубу по обе стороны от себя и с горечью посмотрел на меня.

— Что это было? Ты не волк, и не можешь такого помнить, — у него дрожала нижняя губа, как я будто смухлевала в детской игре.

Во мне заклокотала ненависть.

— Я могу это помнить! — ответила я и бросила в него каждый миг той ночи, когда вывихнула плечо, а Двалия меня избила.

Он отпрянул, но я не отступала:

— А вот ещё! — я поймала себя на том, что скриплю зубами, вспоминая в мельчайших подробностях, как укусила Двалию за щеку, вкус её крови, бегущей по подбородку, удары, на которые я не обращала внимания, пока она пыталась меня стряхнуть.

Он закрыл лицо руками и затряс головой.

— Не-е-ет, — его голос сорвался, он вытаращил глаза и уставился на меня: — Не показывай мне этого! Не заставляй меня чувствовать, как ты кусаешь её щеку!

Я беспристрастно встретила его взгляд.

— Тогда держись подальше от моих мыслей. Или я покажу тебе что пострашнее.

Я не имела представления, чем ещё похуже могла бы запустить в него, но теперь, когда он оказался вне моего сознания, я была готова сыпать любыми угрозами, чтобы не пустить его обратно. Я вспомнила, как он меня предал, как он помог им найти и убить Торговца Акриэль; как он схватил мои цепи, когда я попыталась сбежать в доках. Я призвала всю ненависть, на которую была способна, и бросила в него, но не так, как раньше.

Я презираю тебя!

Его глаза округлились, он отодвинулся от меня. Я поняла, что в этот момент, была сильнее. Он пробрался в мои мысли, когда я ослабила защиту, но мне хватило сил отбросить его прочь. Он обратил на меня всю свою мощь, но я выиграла.

В этот момент дверь каюты открылась, и наш привлекательный капитан вышел на палубу. Его одежда, как и обычно, была безупречна, а щеки покрывал легкий румянец. Он взглянул на меня, а потом на Винделиара. На его лице отразилось недоумение, как будто он ожидал увидеть нечто иное. Я ощутила, как мысли Винделиара окутывают его сознание. Лоб капитана разгладился, но рот скривился от отвращения.

— Леди Обретия, эта ваша служанка… клянусь, когда мы достигнем Клерреса, то подыщем кого-нибудь почище и посимпатичнее. Уйди прочь, отродье! — он подтолкнул меня ногой, я отдернулась и встала.

— Как вам будет угодно, сэр, — вежливо ответила я, и успела сделать полдюжины шагов, прежде чем меня окликнула Двалия.

— Не стоит, но благодарю тебя, мой дорогой. Пчелка, иди сюда! Прибери в каюте, немедленно.

Я чуть было не улизнула.

— Ты слышала свою госпожу! А ну быстро.

— Да, сэр, — я смиренно опустила глаза.

Однако когда я проходила мимо, он все равно отвесил мне подзатыльник, от которого я чуть не растянулась по палубе. Я врезалась в дверной косяк и юркнула внутрь. Винделиар следовал за мной по пятам.

— Этот тоже, судя по виду, едва ли тянет на охранника. Его нужно заменить сильным воином, который знает свое дело. — Капитан покачал головой и со вздохом добавил: — Увидимся вечером, дорогая.

— А до того время будет тянуться, как густой мед, — томно ответила Двалия и уже другим голосом рявкнула, прежде чем захлопнуть дверь: — Приберись в каюте!

Капитанская каюта, занимавшая всю корму, была весьма просторной, её окна выходили на три стороны. Стены покрывали панели полированного красного дерева, остальной интерьер был выдержан в кремовых тонах и позолоте: широкая кровать, нагруженная пышными перьевыми подушками, деревянный стол цвета ржавчины и мха, за которым помещались шесть высоких стульев; под одним из окон стояло глубокое мягкое кресло, к стене крепился откидной стол для карт, тут же помещалась узкая уборная с отверстием, ведущим в море. По ночам Двалия запирала меня в этом тесном зловонном закутке, чтобы я не напала на неё во сне.

На полированном дощатом полу были разбросаны расшитые чрезмерным количеством оборок и кружев платья, которые капитан приобрел для леди Обретии за пару дней до отправления из порта. Я медленно собрала одежду в охапку, смяв нижнюю юбку из жесткого кружева. Она приятно пахла духами — ещё один подарок капитана. Я отнесла платья к сундуку с вырезанными на крышке розами и стала аккуратно складывать их внутрь. Из него тянуло ароматом леса и пряностей.

— Поживей! — скомандовала Двалия, и, обращаясь уже к Винделиару, добавила: — Собери тарелки и чашки и отнеси их на камбуз. Капитан не любит беспорядок.

Она опустилась в мягкое кресло и уставилась на воду. Из-под короткого халата из тонкого красного шелка виднелись её голые длинные костлявые ноги с жилистыми икрами; сальные волосы взмокли, а след от укуса на щеке превратился в блестящий багровый кратер. Она нахмурилась.

— Мы плывем слишком медленно! Капитан говорит, что сейчас не самое лучшее время года для перехода в Клеррес, течения подходят для путешествия на сервер и запад, а не на юг и восток. Я думаю, он намеренно мешкает, чтобы провести как можно больше времени с леди Обретией.

Я не поняла, жаловалась она или хвасталась, но ничего не сказала. Красивые платья, сладкие духи, резные розы. Я сосредоточилась на том, что видела, и держала стены так высоко, как только могла.

— Она украла твою магию! — Винделиар все ещё не приступил к уборке тарелок и чашек, оставшихся после их трапезы. Он ткнул в меня пальцем дрожащей руки, подкрепляя свое обвинение.

Двалия отвернулась от окна и наградила его свирепым взглядом:

— Что?

— Она направила против меня нашу магию, прямо сейчас, здесь, за дверью. Она заставила меня думать о том, как укусила тебя, и как ненавидит меня!

Двалия перевела на меня гневный взгляд.

— Это невозможно.

— Но она это сделала! Она украла магию и поэтому я не могу заставить её делать то, что вы хотите. — Он глубоко втянул воздух, как ябедничающий ребёнок, который вот-вот расплачется. Я посмотрела на него с ненавистью, и он тут же отпрянул.

— Она снова за свое! — запричитал он, прикрывая лицо руками, как будто это могло остановить поток моих чувств.

— Нет! — вскрикнула Двалия и чуть ли не подпрыгнула со своего места.

Я съежилась и подняла кулаки, чтобы защититься, но она, не обращая на меня внимания, бросилась через комнату к резному сундуку. С полнейшим пренебрежением к проделанной мной работе она откинула крышку и принялась вытаскивать и разбрасывать по полу платья, пока не докопалась до своей выстиранной старой одежды. Оттуда она выудила кожаный мешочек, заглянула внутрь и достала стеклянную колбу. Остатки змеиной слизи скопились на дне.

— Нет. Оно тут! Ничего она не украла. Перестань оправдываться.

Какое-то время мы оба смотрели на неё, а потом Винделиар медленно заговорил, в его голосе сквозила тщетная надежда:

— Мне нужно ещё. Разве вы не хотите, чтобы я мог делать все, что вы попросите?

В последнем вопросе прозвучала мольба.

— Не сейчас. Ты получил столько, сколько я могла выделить. — Она посмотрела на него и набросила шнурок мешочка себе на шею, он уютно поместился у неё на груди. — Осталось совсем немного. На случай непредвиденных обстоятельств.

— Она не доверяет тебе, Винделиар. Она приучила тебя жаждать змеиного зелья, а теперь не верит, что ты его не украдешь, — метнула я глупые слова в них обоих.

— Змеиное… кто тебе это сказал? Винделиар? Ты что разбалтываешь ей все мои тайны? Ты предал меня?

— Нет! Нет, я ничего ей не говорил! Совсем ничего!

Винделиар действительно ничего не говорил, я сама узнала о зелье, когда его разум оказался передо мной без защиты. Мне стоило бы держать эту информацию при себе. Одно было хорошо: теперь их союз, казалось, дал трещину.

— Врун! — рявкнула Двалия и подступила к нему, высоко замахнувшись мясистой рукой. Он дрогнул и упал на колени, пряча голову за руками. Она огрела его наотмашь, но удар пришелся ему по костяшкам пальцев. От неожиданной боли Двалия взвыла, схватила его за волосы на макушке и принялась яростно трясти. Винделиар верещал, пытаясь отстоять свою невиновность. Я попятилась к двери, ища глазами что-нибудь, что можно было использовать в качестве оружия, опасаясь, что в любой момент они оба могут напасть на меня. Тут Двалия треснула Винделиара по голове с такой силой, что тот пошатнулся, упал на пол и, всхлипывая, свернулся калачиком. Она нахмурилась, а потом посмотрела на меня.

— Что он рассказал тебе о змеином зелье?

— Ничего, — честно ответила я и, с сожалением покачав головой, соврала, чтобы развеять её подозрения: — В наших краях все о нем знают, но немного найдется дураков, чтобы его принять.

Она опешила:

— Нет. Не может быть. Это моё открытие! Моя новая магия, на которую способны лишь немногие из тех, в ком течет кровь Белых. — Она вперила в меня взгляд полный ненависти. — Думаешь, ты такая умная? Ты хочешь обратить его против меня. Он все рассказал мне, глупая малявка! Как ты пыталась заставить его тебе помочь, как вынудила предать меня. Тебе это больше не удастся. Обещаю. И ещё: клянусь, в Клерресе тебя ждёт длинная и полная боли жизнь. Думаешь, ты страдала во время этого путешествия? О, нет. Ты испытаешь все, что пережил твой отец, и даже больше.

Я не сводила с неё глаз. Она наступала. Ближе. Без оружия. На корабле все вещи надежно привязывали, чтобы непогода не устраивала на борту кавардак. Она собиралась схватить и выбить из меня все, что мне было известно. Я и сама не была уверена, что я знала и что могла сделать при помощи вновь обретенных способностей. Был ли это Скилл, как и у моего отца? Должно быть так! Не какая-то там мерзкая магия, которой она снабдила Винделиара, заставив его пить змеиное зелье. Это моя магия, магия моего рода. Но меня ей не учили, а в бумагах отца всегда говорилось, что Скилл требует постоянных тренировок.

Но ведь я сумела его применить?

Я знала, что заставила Винделиара ощутить свою былую боль и ненависть. Может быть, магия сработала, потому что он сам пытался влезть в мои мысли, или потому что я украла его силы. Могла ли я сделать что-нибудь с Двалией? Я уставилась на неё, собрав всю свою ненависть и отбросив страх. Глядя ей в лицо, я представила шрам от укуса у неё щеке, её вонь и свое отвращение к ней. Без толку. Что я могла сделать? Способна ли я заставить её почувствовать хоть что-то, или моя магия работала только с Винделиаром, потому что он первым пробрался в мои мысли?

Я задыхалась от страха. Самообладание — вот, что говорилось в свитках моего отца. Я сделала глубокий вдох, потом ещё один. Она наблюдала за мной. Как же собраться с мыслями, если в любой момент она может на меня кинуться?

Будь охотником, а не добычей.

Волк-отец! Еле слышно, как отдаленная птичья трель.

У меня из горла вырвался рык. У неё округлились глаза, Винделиар выпрямился и сел. Нужно следить за ними обоими. Где у неё самое ранимое место? В последнее время она стала тощей и жилистой. Я попыталась вообразить, как бросаюсь на неё. Это мне удалось, но я не могла представить, что бью её достаточно сильно, чтобы остановить. Она поколотит меня, как только доберется. И больно. Надо ударить точечно, но куда?

В её разум.

Будь начеку. Путь, ведущий наружу, всегда ведет и внутрь.

У меня не было времени беспокоиться о его словах. Я бросила в Двалию всю свою ненависть и отвращение в надежде, что это ей навредит. Вместо того, я будто бы плеснула масло в огонь: её ненависть устремилась ко мне, словно жадное пламя. Она прыгнула на меня, как кошка на мышь, а я, словно мышка, увернулась от её растопыренных когтей. Она была не такой верткой и её занесло в бок, хотя она умудрилась не врезаться в стену. Когда я нырнула под стол и выбралась с другой стороны, она ударила по нему так, что подпрыгнули все тарелки, и закричала Винделиару: «Лови её, держи её!». Он уже поднялся на ноги, но двигался вяло и неуверенно. Я со всей силы кинула в него мысль о том, как укусила Двалию, и была вознаграждена, когда он обеими руками схватился за щеки.

Двалия, разгорячённая преследованием, гонялась за мной вокруг стола, не выказывая признаков усталости. Я юркнула под него, чтобы перевести дух, но она принялась пинаться, оттаскивая и раскидывая стулья. Я выбралась, стараясь по-прежнему держаться с другой стороны стола, однако разбросанная мебель превратилась в помеху для нас обеих. Она дышала тяжелее, чем я, но, даже задыхаясь, продолжала кричать:

— На этот раз я тебя убью, маленькое отродье! Убью!

Она внезапно замерла, уперев руки в стол и тяжело дыша, и проговорила:

— Винделиар, ты бесполезный неудачник! Поймай её, держи её!

— Она укусит моё лицо! Она обещала мне это магически! Она укусит меня! — он стоял, раскачиваясь взад-вперед, и все ещё прижимал руки к щекам.

— Идиот! — заорала она, и с силой, которую я в ней не подозревала, подняла один из тяжелых деревянных стульев и швырнула его в Винделиара. Он взвизгнул и отпрыгнул, хотя стул не долетел до него.

— Поймай и держи её! Если не будешь полезным, то я велю капитану бросить тебя за борт.

Я глянула на дверь, но поняла, что она схватит меня, как только я доберусь до выхода. Даже если я сбегу, в конце концов, меня найдут и вернут ей. Не стоило её бесить. Надо было позволить ей себя поколотить, пока она не решила меня убить. Что делать, что же делать? Она стала дышать ровнее. В следующую секунду она снова на меня бросится. И не остановится, пока не победит.

Дай ей то, что она хочет.

Позволить ей убить меня?

Позволить ей выиграть. Пускай она так думает.

Как?

Ответа не последовало. Меня пробрала странная дрожь, я почувствовала, что Винделиар тычет в мои мысли, в само моё существо, как будто он только что заметил странный отросток у меня на лице. Его попытка была нерешительной и даже опасливой. Я отбросила его, снова напомнив, как укусила щеку Двалии. Он отступил, но я упустила момент. Не обращая внимания на посуду, Двалия бросилась через стол и схватила меня за рубашку. Яркое воспоминание о последних побоях пролетело у меня в голове и передалось ей. Её глаза загорелись от удовольствия, я с трудом могла это стерпеть.

И тут я поняла.

Я дала ей ощутить вкус крови у себя во рту, рваную рану на щеке, ноющую боль в расшатанном зубе. Я вдруг увидела себя её глазами: бледная, со спутанными взмокшими волосами, по подбородку размазана кровь. Потребовались все мои силы, чтобы обвиснуть в её руках. Она не ослабила хватку и, когда я осела на пол, ей пришлось проехать вперед животом по столу, чтобы не выпустить меня. Несколько тарелок свалились на пол. Я свесила голову, как будто потеряла силы, и открыла рот. Двалия отвесила мне пощечину, но поскольку она занимала неудобное положение, силы в её ударе почти не было. Я продолжала кричать, как в страшных муках, и на этот раз поделилась с ней не ненавистью, а болью и отчаянием. Она жадно глотала мои чувства, как томимая жаждой лошадь на водопое.

Она слезла со стола, пнула меня, я снова зарыдала и забилась под стол. Она опять пнула меня в живот, но ей помешал стол и удар был не так силён, как если бы я съежилась на открытом пространстве. Я вскрикнула и показала ей боль, которую ощущала. Тяжело дыша, она облизнула губы. Я скрючилась, жалобно застонав. О, как же больно она мне сделала, избила почти до полусмерти, у меня все будет болеть долгие дни. Я дала ей все то, что она, как мне казалось, хочет.

Двалия отвернулась, хрипло дыша через нос. Она получила то, что хотела, её ярость нашла выход. Со мной она закончила, но Винделиар по глупости оказался в пределах её досягаемости. Она повернулась к нему, сжала кулак и ударила по лицу. Он упал, задыхаясь, рыдая и зажимая руками нос.

— Ты бесполезен! Даже маленькую девчонку поймать не можешь! Мне пришлось все делать самой! Погляди, к чему ты меня вынудил! Если она умрет, это будет твоя вина. Вы оба врете! Украла мою магию! К чему эта басня, чтобы объяснить, почему ты не можешь ей управлять?

— Она видит сны! — Винделиар отнял руки от лица: его трясущиеся щеки пылали алым, из маленьких глаз бежали слезы, из носа капала кровь. — Она врет! Ей снятся сны, но она их не записывает и даже не рассказывает тебе!

— Глупое отродье. Всем снятся сны, не только Белым. Её сны ничего не значат.

— Ей снился сон о свечах! Она записала его в стихах! Я прочел это у неё в голове! Она умеет читать и писать, и ей снился сон про свечи.

Меня охватил ужас. Сон о свечах! Я чуть было не позволила себе его вспомнить. Нет! Несмотря на риск, я бросила в неё отчаянную мысль:

Он врет. Я глупая неграмотная девчонка. Он придумывает оправдания, чтобы избежать наказания. Ты знаешь, что врет, и слишком умна, чтобы его слова тебя обманули.

Мой удар был паническим и достиг своей цели только потому, что Двалия была зла на Винделиара и была рада найти повод выместить досаду.

Двалия ударила его. Она подняла с умывальника тяжелый металлический кувшин для воды, который и послужил ей оружием. Он не защищался. Я не вмешивалась, а наоборот забилась под стол. У меня по подбородку текла кровь из разбитой губы, я размазала её по лицу. Я почувствовала каждый из ударов, нанесенных Винделиару, и сохранила это ощущение. Я внушила ему, что меня она побила ещё сильнее и, поскольку, он находился в отчаянном и оцепенелом состоянии, он принял это за чистую монету. Он знал, какую боль она способна причинить, лучше всех, и вдруг внезапно, как вспышка, я тоже это узнала. От хлынувших воспоминаний мне сделалось плохо, и мои стены не выдержали.

Путь, ведущий наружу, ведет и внутрь.

Когда до меня дошла мудрость слов Волка-отца, я закрыла свои мысли и постаралась восстановить защиту. Я возводила стены все толще и выше, пока не поняла, что ощущаю, как Двалия избивает Винделиара, но больше не дергаюсь от каждого удара. Когда он только принял эликсир, то был гораздо сильнее меня в магии. Но теперь я поняла: путь, ведущий наружу, ведет и внутрь. Когда я прикасалась к их с Двалией сознаниям, то словно открывала между нами ворота. Знал ли он об этом? Понимал ли, что когда пытается вторгнуться в мои мысли, то открывает мне путь к себе? Я в этом сомневалась. А после того, что увидела, я больше никогда не хотела оказываться внутри его головы.

Я лежала под столом, свернувшись калачиком, слезы лились у меня из глаз и рыдания вырывались из горла. Я пыталась вернуть самообладание. Мне следовало обдумать то, что я узнала. У меня было оружие, но оно не было закалено, и я не умела держать его в руках. Он был уязвим, и сам не ведал об этом. Поток знаний о его мрачном детстве хлынул на меня, когда он воспользовался силой змеиного зелья. Я отбросила всякое сочувствие и сосредоточилась на этих воспоминаниях.

Я видела укрепленную цитадель, возвышающуюся над островом. Башни, вершины которых напоминали черепа монстров, смотрели на гавань и материк. Там был милый садик, где играли бледные дети, но Винделиар — никогда. За ними ухаживали терпеливые Служители, их учили читать и писать, как только они начинали ходить. Их сны собирали и хранили бережно, как нежные плоды.

Я видела рынок со множеством прилавков под яркими навесами. В воздухе витал запах копченой рыбы, медовых пирожных и чего-то пряного. Между лотками сновали улыбающиеся люди, которые складывали покупки в сетчатые сумки. Туда-сюда носились и визгливо лаяли маленькие собачонки, едва покрытые шерстью. Девушка с вплетенными в волосы цветами продавала с подноса ярко-желтые сладости. Все люди, которых я видела, были хорошо и опрятно одеты и казались счастливыми.

Таков был Клеррес. Туда меня везли. Однако я сомневалась, что меня ждал милый садик за заборчиком и любящие Служители, или яркий рынок, залитый теплым солнечным светом.

У меня перед глазами стояло обжигающее ужасом воспоминание об освещенных факелами каменных стенах, вдоль которых выстроились высокие скамьи, об истекающем кровью, прикованном ко столу и жалобно кричащем существе, и о Двалии, передающей изящный нож невозмутимому мужчине. Перо, чернила и бумага ждали на высоком столе подле неё. Когда несчастный выкрикивал слово, которое можно было разобрать, она записывала его, как и то, какая мука вырвала из него очередное признание. Она действовала оживленно и умело. Её волосы были заплетены в косы и уложены в прическу, а бледно голубые одежды защищал холщовый халат.

Винделиар, как презренный изгнанник, стоял на краю сцены, он отводил глаза и трясся от каждого хриплого крика, вырванного из жертвы. Он едва ли понимал, по какой причине пытали извивавшееся на столе создание. Некоторые из сидевших на скамьях наблюдателей взирали на происходящее открыв рты и округлив глаза, другие украдкой хихикали, заливаясь нездоровым румянцем. У некоторых были бледные волосы и глаза, у других волосы и кожа были смуглыми, как у моих родителей. Там присутствовали старики, взрослые и дети, которые выглядели младше меня. И все они смотрели на пытку, словно это было развлечение.

К моему ужасу несчастное существо на столе изогнулось, его кровавые пальцы растопырились в оковах, голова запрокинулась. А потом он застыл. Хлюпающие звуки, которые он издавал, затихли, и я подумала, что он умер. Вдруг с ужасным хрипом он выкрикнул имя:

— Фитц Чивел! Фитц! Спаси меня, спаси меня! Фитц! Прошу тебя, Фитц!

Двалия изменилась в лице. Она подняла голову, как будто услышала божественный голос, взывающий к ней, и ужасная улыбка расплылась на её лице! Она демонстративно записала что-то в книгу, потом замерла, подняла перо и попросила палача:

— Повтори. Ещё раз, пожалуйста. Я должна быть уверена!

— Непременно, — ответил мучитель. Это был бледный мужчина с бесцветными волосами, однако недостаток цвета сторицей окупался яркостью его изысканного одеяния. Даже оливковый фартук, с вышитыми на нем словами на неизвестном языке, надетый, чтобы защитить его нефритовую мантию, казался произведением искусства. В его ушах переливались изумруды. Он взмахнул отвратительным маленьким инструментом в сторону четырех молоденьких Белых. Когда он заговорил, их глаза округлились.

— Вы слишком молоды, чтобы помнить времена, когда Любимый был луриком, таким как вы теперь. Но я помню. Уже тогда он был дерзким и глупым, и нарушал правила, как и вы сами. Вы думаете, что проделываете свои делишки так ловко, и мы ничего не знаем. Посмотрите, к чему это приводит. Знайте, что ваши поступки с легкостью могут привести вас на его место, если вы не научитесь подчиняться на благо Служителям.

Губы самой младшей из них задрожали, и она зажала рот рукой, другой обхватил себя за плечи, двое оставшихся вытянулись и не проронили ни звука.

Прекрасная молодая женщина с бледно-золотыми волосами и молочно-белой кожей поднялась со своего места и с нетерпением сказала:

— Феллоуди, отчитаешь своих дорогих учеников позже. Заставь Любимого снова произнести имя. — Она повернулась к зрителям и посмотрела прямо на одну из пожилых женщин. Та сидела рядом с мужчиной, одетым в желтую мантию, которая странно контрастировала с белым гримом у него на лице. — Услышьте имя, которое он так долго скрывал, и которое доказывает то, что мы с Феллоуди вам давно твердим. Его Изменяющий жив, они сговорились против нас. Нежданного Сына скрывали. Разве Любимый уже не нанес нам серьезный ущерб? Ты должна позволить нам отправить в мир Двалию, чтобы она отомстила за свою госпожу и захватила Сына, который иначе принесет нам гибель! Снова и снова сны предупреждали о нем!

Пожилая женщина встала и пригвоздила её взглядом:

— Симфи, ты говоришь перед всеми этими людьми о вещах, которые касаются только Четверых. Придержи язык.

Она подняла бледно-голубые юбки, чтобы не испачкать их в крови, и величественно прошествовала из камеры пыток.

Облаченный в желтое мужчина проследил за её уходом, встал, будто в нерешительности, а потом опустился обратно. Он кивнул Симфи и палачу продолжать. Что они и сделали.

Имя моего отца — вот что они заставила прокричать истерзанное существо, и не однажды, а снова и снова. Когда он перестал кричать, они столкнули бесчувственное тело со стола, и стража уволокла несчастного прочь. Винделиар помнил, как выплеснул ведро воды на забрызганный стол и пол, а потом принялся оттирать их начисто.

Его мало заботил подвергнутый пыткам человек. Он сосредоточился на своей работе и страхе. Кусочек плоти присох к полу. Он отскреб его ногтем и бросил в ведро. Ему было хорошо известно, что если он воспротивится Двалии, то может стать следующей жертвой жестокого урока на столе. Даже теперь он понимал, что это ещё может его ждать. Она не станет сомневаться. И все равно ему не хватало духа сбежать или дать отпор. В глубине души я знала, что мой «брат» не станет рисковать собой ради моего спасения.

От этих воспоминаний меня затрясло. Несчастное создание на столе звало моего отца и молило спасти его. Мне не хватало многих фрагментов, чтобы сложить все события в единый ряд, но я сделала выводы наугад. Именно в тот день Двалия получила разрешения отправиться в Ивовый лес. В тот день решилась моя судьба. Я наблюдала за ней как будто со стороны.

А тот несчастный? Казалось невероятным, чтобы он мог выжить. Конечно же, он не мог быть нищим в Дубах-на-Воде, не мог быть Шутом моего отца. Обрывочные кусочки информации вертелись в мыслях. Двалия говорила об отце, которого я не знала. Все это не укладывалось в моей голове. Но её прежние угрозы говорили об обратном. Ведь она обещала, что я окажусь на том столе.

Двалия все ещё пинала Винделиара, но уже задыхаясь от усталости. С каждым ударом она хрипела, её ляжки сотрясались. Когда Винделиар превратился в съежившуюся всхлипывающую кучку в углу, она вернулась ко мне. Двалия прицелилась, чтобы пнуть меня, но я тщательно выбрала укрытие, и ей не удалось вложить в удар достаточно силы. Она швырнула окровавленный кувшин, но он лишь слегка задел меня. Я на всякий случай убедительно взвизгнула и поспешно отодвинулась, жалобно глядя на неё и размазывая кровь по лицу. Я заставила подбородок задрожать и прохныкала:

— Пожалуйста, не надо больше, Двалия. Я буду тебя слушаться. Видишь? Я буду работать, не покладая рук. Пожалуйста, не бей меня.

Я торопливо вылезла из-под стола, подтаскивая одну ногу. Сгорбившись, я заковыляла по комнате, собирая разбросанные вещи. На каждом шагу я молила её простить меня, обещала быть послушной и искупить вину. Она наблюдала за мной, и на её лице подозрительность боролась с довольством. Я стояла, заливаясь слезами, рядом с сундуком для одежды, и окутывала их с Винделиаром болью и страхом. Вдохновение подсказало мне добавить немного отчаяния и уныния. Я поднимала вещь за вещью.

— Видишь, как аккуратно я их складываю? — Я подавила всхлип: — Я могу быть полезной. Я могу помогать. Я усвоила урок. Пожалуйста, не бей меня больше. Пожалуйста, пожалуйста.

Это было нелегко, и я не была уверена, что мой обман сработает. Она удовлетворенно ухмыльнулась, вернулась к разворошенной постели и шлепнулась на неё с довольным вздохом. Винделиар попался ей на глаза. Он свернулся на полу, как жирная гусеница под поленом, и рыдал в кулак.

— Я сказала, убери тарелки! — рявкнула она.

Он перевернулся и сел, шмыгая носом. Когда он поднял избитое лицо, я отдернулась. Его глаза начали заплывать, по подбородку лилась кровь, кровавая слюна капала из покосившегося рта. Он горестно взглянул на меня, и я подумала, ощутил ли он моё нечаянное сочувствие. Я усилила стены. Он это почувствовал, нахмурился и наградил меня мрачным взглядом.

— Она снова это делает, — сказал он тихим мрачным голосом, его слова прозвучали неразборчиво из-за разбитых губ.

Двалия наклонила голову:

— Подумай вот о чем, кастрат. Она выучила урок. Видишь, она повинуется мне? Большего мне пока и не надо. Если у неё есть магия, и я могу научить её слушаться, то зачем мне ты? Лучше тебе постараться быть не менее полезным, — она посмотрела на меня, и от её фальшивой улыбки, у меня внутри все похолодело.

Винделиар обиженно всхлипнул. Я посмотрела на него и увидела нечто ещё более устрашающее, чем улыбка Двалии. Он буравил меня взглядом полным ревности.

Глава 20

ВЕРА

Мне действительно хотелось бы знать больше, чтобы рассказать тебе. Мне кажется, я должен был бы знать его лучше, но он всегда становился скупым на подробности, говоря о своей юности. То, что я могу утверждать с уверенностью, может быть изложено очень быстро. Обстоятельства рождения лишили лорда Чейда власти и уважения, которые достались его старшему брату и младшей сестре. Шрюд стал королем, а его сестра послужила в своем роде причиной смерти матери: роды были сложными, и королева Констанция так от них и не оправилась. Принцесса, в свою очередь, была обречена умереть, дав жизнь сыну Августу.

Обстоятельства его печальной кончины тебе известны. Верити ненамеренно выжег разум кузена во время связи через него Скиллом со своей будущей королевой. Август после этого так и не оправился, ни физически, ни умственно, и умер относительно молодым в благословенной безвестности в «уединении» Ивового Леса. Пейшенс, супруга моего отца и одно время будущая королева, ухаживала за ним до тех пор, пока он не умер во сне одним зимним днем. Гибель моего отца в результате «несчастного случая», а затем медленное угасание Августа — вот что, по моему мнению, заставило её вернуться в Баккипский замок и заняться моим воспитанием.

Но ты хотела знать о Чейде. Он никогда не любил откровенничать про детские и юношеские годы. Мать его была солдатом. Как она понесла королевского бастарда, мы не узнаем никогда. Так же немного известно мне о его жизни с матерью, или об обстоятельствах отправки Чейда в замок Баккипа. Однажды он упомянул, что мать оставила некое письмо. Вскоре после её смерти её муж дал этот свиток юному Чейду, снабдил едой в дорогу, усадил на мула и отправил в Баккип. Письмо было адресовано королю, и по какому-то удивительному стечению обстоятельств действительно попало к нему. Вероятно, именно тогда королевская родня впервые услышала о нем, но кто знает, как было на самом деле? В любом случае, его приняли.

За все те годы, что он меня обучал, я узнал немногое о том, как обучали его самого, помимо того, что его наставник был суров. Хотя он никогда не был признан, даже как бастард, я уверен, что его старший брат обходился с ним хорошо. По моим личным наблюдениям, они с королем Шрюдом любили друг друга, а Шрюд полагался на Чейда не только как на советника, но также как на убийцу и главного шпиона.

Я выяснил, что у Чейда было всего несколько лет оживленной и приносящей удовольствия жизни красивого молодого человека до того, как несчастный случай испятнал его лицо и вынудил его скрыться в стенах замка. Возможно в этой истории скрыто нечто большее, что вынудило его исчезнуть, но вряд ли мы когда-нибудь докопаемся до истины.

Я знаю, что он отчаянно желал быть испытанным на Скилл и обученным семейной магии. В этом ему было отказано. Подозреваю, что у него был дар и к другим видам магии, а именно гаданию по воде, — не раз мне казалось маловероятным, что его «шпионы» могли бы сообщить ему своевременно о событиях, которые происходили далеко от Баккипа. То, что он был лишен Скилла, терзало и причиняло ему боль. По-моему, это было одним из самых глупых решений, принятых нашими монаршими предками.

Так вот, моя дорогая, теперь, доказав свои, пусть и не всегда стабильные, способности к Скиллу, и получив доступ к библиотеке Скилла, он безрассудно потакает себе в попытке овладеть им. Он всегда был склонен к экспериментам, и даже зная об опасности, не перестанет рисковать собой и даже своими помощниками.

Я не знаю, помогут ли тебе эти сведения убедить его быть более сдержанным и оказывать полагающееся тебе как Мастеру Скилла почтение. Пожалуйста, я был бы очень признателен, если бы вы не позволили ему узнать, что именно я являюсь источником этой информации. Он, может быть, и научил меня быть шпионом, но был бы первым, кто воспротивился бы тому, чтобы его бывший ученик шпионил за ним.

Неподписанное послание Мастеру Скилла Неттл.

— Что Тинталье от тебя нужно? — спросил у меня Брэшен.

Я отер пот с лица:

— Я задал ей несколько вопросов, когда мы были в Кельсингре. Я надеялся выяснить, не затаили ли драконы обиду на Служителей.

— Привлечь их на свою сторону?

— Возможно. Или узнать хоть что-то, что можно использовать против них.

Он вытер ладони о штаны и взялся за свободный конец бочонка:

— Не самый разумный ход — отправить драконов спасать ребёнка.

— Тогда я об этом не думал. Я просто хотел уничтожить Клеррес.

— Но если твой ребёнок там…

Вот она. Та самая мысль, которой я более всего старался избежать. Пчелка среди атакующих драконов. Я отказался думать об этом.

Брэшен вскинул голову и пристально посмотрел мне в лицо.

— Ты не думаешь, что она жива, так? — Он понизил голос.

Я пожал плечами. Это был последний вопрос, над которым я хотел бы задумываться.

— Давай доделаем это, — предложил я. Он мрачно кивнул.

Мы оба остановились передохнуть. Мы грузили бочку с водой. Это было бы простым делом, если бы Совершенный не был полон решимости сделать это почти невыполнимым. Сначала он накренился в сторону от маленькой лодки с бочкой воды, стоявшей у борта, а затем, прямо во время её подъема на палубу, завалился уже на противоположный борт.

Шел второй день противостояния с кораблем. Совершенный препятствовал нашим усилиям выгрузить груз. Доставка воды и свежей еды для экипажа сегодня потребовали вдвое больше работы, чем должно. Посреди всех этих затруднений Альтия и Брэшен восприняли мою новость о Тинталье с заметным отсутствием интереса. Как выразился Брэшен:

— Может ли прибытие дракона сколько-нибудь ещё ухудшить наше положение?

Альтия тогда ответила ему:

— Я передам новость Уинтроу, а он расскажет Этте. Они смогут подготовиться к её приему, насколько получится. — Затем она кисло добавила: — Визит дракона сулит всевозможные проблемы. Сейчас я могу сказать только одно: я рада, что не мне с ними разбираться.

Брэшен мрачно кивнул.

— Нам достаточно своих, — подтвердил он. И на этом разговор был окончен.

Совершенный замедлял наше отплытие способами, которые я себе и представить не мог: он качался, кренился, намертво заклинивал люки. Альтия и Брэшен, стиснув зубы, работали на палубе вместе с поредевшим экипажем. В первый день Клеф собрал на палубе Пера и Спарк и, подбоченившись, окинул нас с Лантом внимательным взглядом.

— Это может быть, и не та работа, для которой вы рождены, но вы мне нужны. Начиная с сегодняшнего дня, пока мы остаемся в порту, — все вы будете нести вахту.

Так мы и поступили.

Усилия Брэшена и Альтии нанять больше экипажа или уговорить бывших членов команды вернуться окончились провалом. Я был рад тяжелому физическому труду, так как он помогал на время отвлечься от навязчивых мыслей о возможном пленении моей дочери изуверами. Само предположение об этом поднимало во мне волну ярости, заставляя сердце учащенно биться, и я давал выход ей, сражаясь с кораблем, втаскивая ящики на его покосившуюся палубу и с трудом загружая их в трюм. Каждая минута задержки была ещё одной минутой мучительной неизвестности. Меня больше не заботило, какие новости принесет Тинталья, я хотел лишь снова встать на курс.

Оба, и Янтарь, и Шут, непрерывно изводились мыслями о том, что приходилось терпеть Пчелке. От каждого слова Янтарь об этом у меня в животе словно нож проворачивался. Я с трудом выносил свое собственное беспокойство, её же тревога обостряла мою до предела. В тот день я вошел в каюту Янтарь, а нашел Шута, который висел вверх ногами, зацепившись коленями за верхнюю койку. При виде этого зрелища я застыл.

— Я знал, что это ты, — заметил он. — Все остальные сначала стучат.

— Что ты делаешь? Помочь спуститься?

— Нет. Я разминаюсь. Они превратили в кашу и выжгли мой разум, и с телом проделали почти то же самое… Я пытаюсь восстановить то, что они хотели уничтожить.

Шут подтянулся, ухватился обеими руками за край койки, с кряхтением высвободил колени и резко спрыгнул на пол. Он приземлился, не слишком легко или грациозно, но все равно поразительно четко для человека, который несколько месяцев назад был наполовину калекой.

— Разве не лучше было бы практиковаться в акробатических трюках на открытой палубе?

— Если бы Янтарь была зрячей, то она бы с удовольствием забралась на снасти, и, раскачиваясь на реях, могла заняться восстановлением моих утраченных навыков на свежем воздухе. Но она слепая, так что я не могу. В этом ограниченном пространстве я делаю, что могу. Он нагнулся, обхватил лодыжки руками и медленно выдохнул. — Есть новости, когда мы сможем отчалить?

— Ничего из того, что бы ты уже не слышал.

Я напрягся, ожидая услышать его уже привычный упрек:

— Каждый уходящий день — это ещё один день, который Пчелка провела у них в плену.

Будто я об этом не думал!

— Совершенный — не единственный корабль в гавани. Мы могли бы выручить неплохую цену за дары Элдерлингов и зафрахтовать судно прямо доКлерреса.

Он начал качать головой ещё до того, как я закончил говорить.

— В моих видениях будущего, Совершенный — единственный корабль, несущий нас на Клеррес.

— Твои видения, — произнес я и закрыл рот. Сквозь сжатые зубы я проговорил: — Значит, мы должны ждать.

— Ты сомневаешься во мне, — проговорил он горько. — Ты отказываешься признать, что Пчелка жива.

— Иногда я верю тебе. — Я стал разглядывать палубу. Но в основном — нет. Надежда слишком болезненна.

— Ясно, — сказал он резко. — Значит, ожидание тебя устраивает. Раз Пчелка мертва, мертвее от нашей задержки она не станет. И её не смогут подвернуть пыткам, как поступили со мной.

Я ответил не менее резко:

— Не я выбрал ожидание. Это ты решил ждать, пока Совершенный не надумает отплыть.

Он вцепился обеими руками в волосы, лицо его исказилось.

— Разве ты не видишь моих мучений? Мы должны плыть на Совершенном. Должны! Даже если я знаю, что она жива и в их власти.

— Как? — Зарычал я на него. — Как это возможно? Когда Неттл отправила свой Круг вслед за Пчелкой, они не обнаружили ни её, ни следов на снегу — вообще ничего! Шут, они так и не вышли наружу из колонны, они погибли внутри.

Его слепые глаза были широко распахнуты в отчаянии, лицо было бледнее обычного.

— Нет! Этого не может быть! Фитц, ты не сразу вышел из колонны, потерялся там на несколько дней, и все же ты…

— Да, я появился, — дезориентированный и полумертвый. Если бы мне не удалось позвать на помощь, я бы умер. Шут, если бы они прошли через ту колонну, то оставили бы следы. Угли от потухшего костра, останки тел, хоть что-то. Но там ничего не было. Она погибла. Даже если бы они провели в колонне много дней, то мы бы нашли какие-нибудь знаки, когда прибыли туда сами. Ты видел там что-то подобное?

Он хохотнул, как безумный:

— Я ничего не видел!

Я постарался сдержать свой гнев:

— Там ничего и не было, кроме метки медведя. Возможно, они действительно вошли в портал и сгинули в нем. Они определенно не добрались до Кельсингры, ни пешком, ни через колонну. Шут, пожалуйста. Позволь мне принять, что Пчелка ушла. — Я умолял его. Я жаждал вернуться к состоянию полной опустошенности и стремления к чистой мести.

— Она не умерла!

Его упрямое отрицание меня разъярило, я набросился на него:

— Едва ли это имеет значение. Жива она или мертва, — я, несомненно, буду убит до того, как найду её, учитывая, как мало ты мне рассказал о Клерресе и его обитателях!

Его челюсть отвисла от изумления. Голос стал визгливым от чувства вины и возмущения:

— Я сделал все от меня зависящее, Фитц! Я ещё никогда не планировал убийств. Мои воспоминания ускользают и прячутся, стоит только тебе начать меня допрашивать. А идиотизм вопросов, которые ты задаешь! Какое имеет значение, играет ли Коултри в азартные игры или насколько рано встает Симфи?

— Рассчитывать, что я смогу их убить, не имея точной информации — просто глупо!

— Глупо? — швырнул он в меня это слово. — Что ж, чего ещё можно ожидать от шута? — Он ощупью нашел костюм Янтарь, и его голос упал до гневного шепота: — Не стоило обращаться к тебе за помощью. Мне самому следовало осуществить то, что должно! — Он натянул её платье с небрежной поспешностью, вслепую затягивая шнуровку и застегивая пуговки вкривь и вкось.

— Если бы ты не вернулся, все было бы иначе! — Я разил словами, точно безрассудный дуэлянт. — И не стоит надевать личину Янтарь, я все равно уже ухожу!

Я встал, пока он сражался с манжетами.

— Ты оделся, как попало, так обычно и бывает, когда делаешь что-то вслепую и в спешке. На твоем месте я бы не стал появляться на палубе в таком виде. Но ты, очевидно, делаешь много такого, чего я бы не стал делать, например, пытаться совершить убийство, не имея никакой информации.

Я вылетел из каюты, хлопнув дверью, а в яростно колотящемся сердце злость боролась с сожалением. Что я наговорил! И было ли хоть одно слово неправдой?

Я облокотился на поручни и уставился на Делипай, тихо кипя от ярости. Ветерок, дувший с моря, не мог остудить её.

Там меня и нашел Брэшен:

— Уинтроу заходил. Он спрашивал, известно ли тебе, когда прилетит Тинталья.

— Понятия не имею. А ты знаешь, когда мы отплываем?

Его отрывистый ответ вторил моему:

— Понятия не имею. Уинтроу все подготовил к встрече дракона. Если это возможно, он просил тебя передать ей, что загон для скота — возле причалов.

Я пока не полностью совладал с гневом, но смог подавить его. Я выпрямился и выбросил из головы слова Шута и вертевшиеся на языке язвительные замечания.

— Я попытаюсь, но не обещаю, что она услышит меня.

— О большем я и не прошу, — ответил он.

Я сжал челюсти и молча глядел ему вслед. Затем рассредоточил взгляд вдаль над водой и попытался установить контакт с драконом.

Тинталья, я в Делипае на Пиратских островах. Они желают приветствовать тебя бычками в загоне у причала. Они почтут за честь, если ты их сожрешь.

Я не почувствовал её ответа. Про себя я понадеялся, что она не сможет меня отыскать. Чего бы она ни хотела, добром бы это не закончилось.

На рассвете третьего дня Соркор и королева Этта подплыли к Совершенному на маленькой плоскодонке, громко прося разрешения подняться на борт. С ними был Уинтроу с заспанными глазами. Все трое выглядели так, как выглядят обычно после долгой бессонной ночи. На палубе их ждали с дымящимися кружками кофе. Соркор предусмотрительно принес корзинку со свежей выпечкой. К моему удивлению, Уинтроу пригласил Янтарь и меня присоединиться к ним.

В тот день Этта выглядела скорее жесткой, нежели царственной. За ночь её изысканный жилет измялся. Дневной свет безжалостно подчеркивал морщинки вокруг рта, а волосы растрепал бриз. Соркор был похож на печальную гончую, сидящую на цепи, в то время как остальная свора готовилась к охоте. Мы уселись за стол, и Альтия разлила кофе. Пока королева Этта задумчиво вертела в руках амулет, подвешенный на шнурке возле самого горла, в комнате царила тишина. Затем она выпрямилась, пригвоздила взглядом Альтию и проговорила так, словно отдала приказ:

— Парагон Ладлак, принц Пиратских островов, присоединится к вашему путешествию на Клеррес. Я знаю, что ему не рады на борту, так же как и я не в восторге от его поездки. Тем не менее, он должен плыть. Я предлагаю плату за его проезд и восемь надежных членов экипажа, умеющих обращаться как с парусом, так и с мечом. Хотя я молюсь, чтобы последнее умение вам не понадобилось.

Слова и ярость одновременно выплеснулись из Альтии:

— Нет! Когда он попытался взойти на борт, я отказала ему, в соответствии с твоим желанием! В результате наш корабль стал не просто непокорным — опасным для команды, препятствуя выполнению любой задачи! А теперь, после всего этого, ты приказываешь нам пустить его на корабль?

Когда Альтия прервалась, чтобы набрать воздух в легкие, Брэшен положил руку ей на плечо и спокойно осведомился у Этты:

— Почему?

Королева пиратов свирепо посмотрела на него и поджала губы.

Уинтроу прочистил горло:

— Потому что этого хотел бы его отец. Так нам было сказано.

Этта отняла руку от горла, положила её на стол, не спуская пристального взгляда с Уинтроу, пока он объяснял.

— Королева Этта носит амулет, вырезанный из диводрева по образу Кеннита. Он носил его на запястье. Амулет впитал достаточно его воспоминаний, чтобы пробудиться. Это его совет.

Я беззастенчиво уставился на подвеску у горла Этты. Я почти ждал, что амулет шевельнется или заговорит, но тот оставался неподвижным.

Альтия наклонилась к королеве пиратов и произнесла:

— Кеннит этого желает? Для меня это — ещё одна причина запретить!

— Все же вы возьмете его, — предсказала королева Этта. — Единственная надежда для вас справиться со своенравным кораблем — это дать ему то, чего он желает. Откажете мне, — получите упрямое, недоукомплектованное судно. Весь Делипай видел его мощь и его вспыльчивость. Вы нуждаетесь в том, что я предлагаю. Либо оставайтесь на якоре здесь, пока ваш корабль с каждым днем становится все опаснее.

Альтия так сильно сжала в руках свою кружку, что я опасался, как бы она не раскрошилась в её руке. Голос Брэшена звучал размеренно, когда он заговорил:

— Нам с Альтией нужна минутка, чтобы посовещаться. Мы вскоре присоединимся к вам на палубе. — Он жестом указал на выход и дождался, пока мы встанем и все вместе удалимся, закрыв за нами дверь.

Соркор и Этта стояли бок о бок, глядя в сторону Делипая. Уинтроу, скрестив руки на груди, устроился поодаль. Никто не проронил ни слова, пока Совершенный не обратился к нам:

— Улажено? Я получу сына Кеннита?

Никто ему не ответил. Вышли супруги.

— Это сделка, — негромко произнес Брэшен. — Деньги за его проезд и восемь моряков.

Лицо Альтии казалось каменным в своей неподвижности. Брэшен продолжил:

— Но он поплывет как простой матрос и примет корабельную дисциплину.

Альтия хранила молчание. Брэшен подал ей руку. Этта раздраженно вздохнула, но Соркор кивнул. Вперед вышел Уинтроу и в традиционной манере торговцев сжал руку Брэшена.

— Я подготовлю бумаги, — пообещал Уинтроу, и Брэшен кивнул.

Янтарь прошептала:

— Это сущность торговцев, — заключать сделки, выгодные обоим. — Очень тихо она добавила, — Альтия недовольна, но понимает, что мы нуждаемся в этой договоренности, если хотим когда-нибудь покинуть Делипай.

Уинтроу сделал шаг назад, разорвав рукопожатие.

— Мы немедленно приступим к погрузке припасов. — Он повысил голос. — Ты доволен, Совершенный? Ты победил, все решено по-твоему. Кеннитссон плывет с тобой. Теперь мы можем закончить разгрузку и принять провиант?

— Можете! — рокочущий голос Совершенного разнесся по всей гавани. Волна удовлетворения хлынула от палубы через каждого из нас. Даже Альтия выглядела успокоившейся.

Проходя мимо, Брэшен похлопал меня по плечу:

— Готовься потрудиться, — предупредил он меня.

И работа закипела. Вскоре были доставлены бочонки с пресной водой, пивом, соленой рыбой и большой круг сыра, а также мешки с корнеплодами, сушеными яблоками и сливами, и, ящик за ящиком, — сухари. Прибыли и новые члены экипажа: семеро матросов и штурман. Клеф отважился проверить их навыки и то гонял их вверх и вниз на мачту, то приказывал укладывать концы и демонстрировать умение вязать узлы. Даже штурман не увернулась от простой рутинной работы, но она мастерски и с пренебрежением выполняла все поручения, насмехаясь над его проверкой.

Погода выдалась достаточно теплой, Лант повесил рубашку на поручни. Я едва успел ухватить её рукав, чтобы не дать упасть в воду вместе с Мотли, которая приземлилась на неё и запуталась лапками.

— Будь осторожнее! — Придерживая рубаху, предупредил я ворону. Она подпрыгивала с распахнутыми крыльями, пока не освободила лапку, а затем объявила:

— Тинталья! Тинталья! Смотрите вверх, смотрите вверх, смотрите вверх!

Топазы и сапфиры, — ярко блистая явилась она. На таком расстоянии она показалась маленькой, — ворона, удар сердца спустя — размером с орла. Она летела быстрее, чем любое известное мне существо. Вскоре половина команды указывала в её сторону и кричала. Люди на берегу останавливались посреди улицы и всматривались в небеса.

— Она знает про загон со скотом возле причала? Куда она собирается садиться? — Потребовал я ответа от вороны.

— Где ей заблагорассудится, — тихо сказал Пер.

— Смотрите вверх, смотрите вверх, смотрите вверх! — снова пронзительно прокаркала ворона. Все моё внимание было приковано к Тинталье, однако Спарк закричала:

— Смотрите, красный! Он далеко, но думаю, это ещё один дракон!

Этот дракон летел медленнее и, казалось, прилагал больше усилий. Сумеет ли он благополучно приземлиться или погибнет в волнах?

— Хеби! Блистательная Хеби! — выкрикнула Мотли и, взмахнув черными крыльями, поднялась в воздух навстречу дракону. Я обеспокоенно смотрел, как Тинталья кружилась над особняком королевы Этты.

Бычки для тебя! В загоне у пристани! Приветственная трапеза ожидает тебя! — я мысленно метнул слова Тинталье, но не увидел никаких изменений в её нисходящем по спирали снижении.

Люди, стоявшие на широкой лужайке перед королевским поместьем, бросились врассыпную в поисках убежища. Королева драконов зашла на последний предупредительный круг и затем опустилась, вытягивая вперед когтистые лапы, пока те не коснулись земли. Для такого огромного существа, она приземлилась очень грациозно. Звук её складываемых крыльев донесся до меня над водой, подобно хлопку мокрых парусов, поймавших внезапный порыв штормового ветра.

Тинталья хлестнула хвостом, оставляя борозды на зелени лужайки. Некоторые зрители хлынули в сторону дракона, остальные же бежали прочь. Смущенное бормотанье людей походило на гомон потревоженных береговых птиц. Тинталья уселась на задние конечности, приняв позу выпрашивающей подачку собаки. Она медленно поворачивала голову, разыскивая кого-то. Несмотря на расстояние, она безошибочно нашла меня взглядом.

Фитц Чивэл. Подойди. Я буду говорить с тобой.

Её слова были одновременно и драконьим ревом, и командным голосом внутри меня. Повелевающим. Почти таким же неодолимым, как когда-то Скилл-приказ Верити.

— Ты идешь? — спросил у меня Лант испуганно.

— У меня нет выбора, — ответил я.

— Идешь куда? — потребовал ответа Пер.

— Дракон призывает его, Пер. И я иду вместе с ним.

— Я тоже! — добавил Пер.

Я не хотел брать с собой никого из них и строго обратился к Перу:

— Помни, что сейчас ты — член экипажа. Капитан должен решать…

— Оба капитана разрешили идти, — подбодрила мальчика Альтия. У неё на щеке было смоляное пятно, а волосы слиплись от пота. — Возьмите с собой Янтарь. Брэшен уже приготовил корабельные шлюпки. Не теряйте времени. Не хотелось бы, чтобы кто-то на борту моего корабля рассердил дракона. В особенности этого.

Спарк бросилась в каюту, чтобы привести Янтарь. Мы поспешно погрузились в корабельную шлюпку, и нас быстро доставили на берег. На пристани никого не было, но по мере приближения к особняку нам пришлось проталкиваться через становившуюся все более плотной толпу людей, явившихся поглазеть на огромную синюю драконицу. Королева Этта стояла на галерее рядом с сыном, их окружала вооруженная охрана. Знали ли стражники, насколько бесполезны будут сабли и броня, если дракон решит дохнуть на них ядом? Прибывший отряд городской стражи протиснулся через сборище зевак, окружил дракона и вынудил толпу освободить лужайку. Я надеялся добраться до Тинтальи раньше, чем они слишком сильно её разозлят.

Тинталья нашла меня взглядом, когда мы протиснулись через плотную толпу.

— Расступитесь! — скомандовала она. — Пропустите того человека!

Пока растерянные люди толкались в разные стороны, она объявила:

— Я летела без остановки день и ночь, и ещё один день, чтобы попасть сюда. Видящий! У меня есть для тебя сообщение. Не медли, подойти. Голод делает меня нетерпеливой!

— С дороги! — взревел я, протискиваясь сквозь толпу, с сопровождающими за спиной. — Держитесь сзади, — предупредил я их, чувствуя себя беззащитным и ступив на открытое пространство перед Тинтальей.

— Я здесь, — сказал я драконице и заставил себя сделать ещё один шаг в её сторону.

Голова на змеиной шее повернулась ко мне, приоткрыв пасть и широко раскрыв ноздри. Я мельком увидел алый лоскут языка. От её разгоряченного полетом тела исходила волна жара, словно я стоял слишком близко к очагу, донося до меня вонь рептилии и запашок тухлятины в её дыхании.

— Я не слепая, а даже если бы и не могла видеть, то учуяла бы тебя.

— Она что, говорит? — спросил Пер у меня за спиной.

— Тихо, — шикнул на него Лант.

— Я голодна и истощена, моё время слишком ценно, чтобы его тратить попусту, — её интонация вменяла это мне в вину.

Я низко поклонился.

— Бычки ожидают тебя в загоне возле пристани.

Она снова хлестнула хвостом.

— Я знаю. Ты уже дважды об этом сообщал. — Сказала она, будто я её смертельно оскорбил, а затем строго добавила, — у причала дракону моего размера не приземлиться.

Я подумал и немедленно отказался от попытки прикоснуться к её сознанию. У меня не было ни малейшего желания позволить дракону случайно выжечь мои способности к Скиллу. Она же продолжала говорить:

— Для начала скажу так: Айсфир — трус. Дракона, который предпочел возмездию погребение заживо во льдах, лишь бы не рисковать, едва ли вообще можно назвать драконом!

Я не счел разумным что-либо отвечать на это. Я молча стоял и ждал.

Дыхание с шумом вырвалось из её ноздрей, а в горле заклокотало. По её чешуе прошла рябь, она расправила крылья и приказала:

— Веди меня к причалу. Я буду рассказывать по пути. Затем я поем. Просто говорить с людьми сложно, и почти невозможно, когда я голодна.

Очень успокаивает. Я повысил голос:

— Полагаю, прошло немало времени с момента последнего приземления дракона в этих местах. Королева Этта приготовила тебе славное угощение.

— И мы считаем это честью, прекраснейшая из королев! Ты — сама лазурь и великолепие! — Уинтроу прошел мимо охраны королевы и спустился по ступенькам на перепаханную лужайку. Он отвесил причудливый поклон Тинталье. — Возможно, ты помнишь меня, о, блистательная? Моя сестра — королева Малта из драконьих торговцев Кельсингры. Мой младший брат Сельден часто воспевал тебя мне в хвалебных песнях.

— Сельден, — произнесла Тинталья, и её глаза завращались от нежданного удовольствия. — Да, это имя я хорошо помню. Замечательный драконий певец! Он здесь?

— С грустью вынужден сообщить, что он отсутствует. И ещё больше я опечален известием о непригодности посадочной площадки!

Королева Этта наконец вняла его отчаянным намекам и выступила вперед:

— Стража! Расчистить путь нашей исключительной гостье и отрядить почетный эскорт для сопровождения до загона. И проследите, чтобы её обеспечили самой свежей водой! — Щелчок пальцев, — и её личная охрана оставила её и устремилась через лужайку. Вложив мечи в ножны, они начали прокладывать широкий коридор среди подавшейся в стороны толпы.

Я понадеялся, что разноцветные переливы на шее и колыхание бахромы возле челюсти Тинтальи свидетельствовали о её удовлетворенности.

— Достойное приветствие, — вынесла она вердикт. — Я довольна.

Уинтроу снова элегантно поклонился и, искоса взглянув на меня, отступил назад.

Тинталья снова сосредоточила на мне внимание — ощущение было таким, будто меня накрыло тяжелое одеяло. Я удерживал крепкие стены, сопротивляясь драконьим чарам, пока она шествовала по расчищенному стражниками проходу.

Держаться рядом с ней было непросто — её шаг не был похож ни на человеческий прогулочный, ни на трусцу. Давно мне не доводилась так спешить. Я обернулся и бросил взгляд на Ланта и Пера, следовавших за нами на безопасном расстоянии. Спарк вела Янтарь к крытой галерее.

— Ты, — пророкотала Тинталья почти спокойно. При ходьбе её хвост стегал по земле, как у ленивого кота. — Тогда, в Кельсингре, тебе хватило наглости меня расспрашивать. Что ж, я загнала Айсфира в угол и угрозами и попытками пристыдить вырвала то, чем он должен был поделиться с нами уже много лет назад. Даже у Хеби больше отваги! Твоя догадка была верна: Белые и их Служители причинили огромный вред всему драконьему роду. Я сгораю от ярости при мысли, что они поколениями считали возможным вредить драконам безо всяких последствий! Вина за это целиком лежит на трусливом Айсфире, но я не верю, что бы он начал действовать. Так что придется мне.

Мы добрались до складов — старого района Делипая с узкими улочками. Мне было неуютно идти так близко от Тинтальи, несколько раз я слышал звук рушащихся фасадов зданий, оказавшихся на пути её хлещущего из стороны в сторону хвоста. Если здесь и были люди, то их разогнала расторопная охрана.

— Пойми, Видящий, месть — только моя. Никто из людей не может подвергнуть Клеррес той каре, что он заслужил. Когда мы явимся, то разрушим его, камень за камнем, и сожрем тех, кто осмелился посягнуть на убийство драконов, как мы сделали это в Калсиде. Удовлетворение от этих убийств принадлежит мне!

— Нет, если я окажусь там первым, — пробормотал я.

Тинталья резко остановилась. На мгновение я пожалел о своих опрометчивых словах, но тут она вскинула голову, принюхиваясь. Я втянул воздух и тоже почувствовал — загон для скота, куда помещали животных на время разгрузки и погрузки кораблей. Мы были близко.

Различные эмоции одолевали меня. Я желал собственной мести. И если Шут был прав, и моя дочь на самом деле жива, я бы не хотел, чтобы она оказалась на Клерресе при атаках разъяренного дракона. Получится ли у меня переубедить Тинталью? Был ли хоть один шанс, что Совершенный окажется быстрее мстительной драконицы? Я сомневался, что Пчелка жива, но ещё больше боялся никогда не узнать этого наверняка.

— Ты собираешься мстить Служителям?

— Разве я уже не сказала тебе этого? Ох уж эти люди! Все нужно повторять дважды! — произнесла она с крайним презрением. — Выслушай меня сейчас, пока я не отправилась кормиться. Я постараюсь говорить покороче, чтобы твой маленький разум смог вместить информацию. Я разрешаю тебе отправиться на Клеррес. Как ты уже довольно грубо отметил, если ты доберешься туда раньше меня, то с моего позволения можешь устраивать там свою резню. Я не буду расценивать это как кражу моих убийств. Ты понимаешь, какое одолжение я тебе делаю?

— Да. Да, я понимаю. Но теперь у нас есть основания полагать, что моя дочь все ещё жива и может быть пленницей на Клерресе.

С тем же успехом я мог бы быть кружащей над кучей навоза мухой. Все её внимание было приковано к загону для скота перед нами, стадо мычащих коров почувствовало её запах. Они жались к стенам загона. Драконица издала трубный рев, свирепый рев голодного животного, рев без слов, и бросилась вперед. Лишь везение, не проворство спасло меня от удара её хвоста.

Затем она накинулась на несчастных, оказавшихся в западне жертв, подминая их огромными лапами и впиваясь зубами. Она челюстями схватила одну из них и подбросила вопящее животное вверх. Лант ухватил меня за рукав и успел оттащить до того, как изломанная туша коровы рухнула на землю вблизи того места, где я только что стоял. Лицо Пера превратилось в маску одновременно ужаса и очарования. Стражники, убежавшие вперед, чтобы расчистить путь, свистели и орали, как делают некоторые при виде кровавой бойни. Они стояли ближе, чем выбрал бы я для себя, поглощенные жестоким зрелищем.

— Оставим её продолжать трапезу, — сказал я Ланту и Перу.

Мы развернулись и пошли обратно тем же путем. Много зданий получило повреждения от размахивавшей хвостом Тинтальи. Нам пришлось огибать разбитый в щепки погрузочный причал. Я двигался медленнее, чем когда шёл сюда, все ещё пытаясь отдышаться.

— Сэр, вы расскажете мне, о чем говорила драконица? — попросил Пер.

В горле пересохло после быстрой ходьбы до загона, поэтому я был краток:

— Она сказала, что мы можем идти к Клерресу и перебить там всех. Также в её планах собственное возмездие Клерресу, как только она прибудет туда.

По тому, как кивал Пер, я понял — он не уловил смысла сказанного.

— Возмездие за что? И зачем?

— Она не вдавалась в подробности. Судя по всему, обитатели Клерреса когда-то причинили вред кому-то из драконов. Она возмущена, что Айсфир не покарал их за это. Она предостерегла меня, что убийство их всех принадлежит ей по праву, но она дозволяет совершить и наше мщение. Если мы доберемся туда первыми.

— Возможно, черный дракон счел обрушение половины Аслевджала достаточным возмездием, — предположил Лант.

Я покачал головой:

— Тинталья с этим не согласна.

— Но сэр! — Пер схватил меня за руку. — Что будет, если драконы прилетят на остров до нас? Янтарь говорит, что Пчелка там! Они могут ранить или убить её! По-моему, они не видят особой разницы между нами. Вы предупредили, что Пчелка на Клерресе, сказали Тинталье быть осторожнее?

— Я упомянул об этом.

Лант шарахнулся в сторону, когда Мотли спикировала на плечо Пера.

— Хеби! — объявила птица. — Сверкающая Хеби! Идем, идём, идём! Быстрее! — так же внезапно, как приземлилась, она взмыла с плеча Пера и полетела в сторону поместья.

— Я и забыл, что Хеби тоже летит, — признался я.

Пер тихо пробормотал:

— Только вы могли забыть о драконе. — И добавил громче, — мы можем идти быстрее?

Моя гордость заставила меня сделать именно это. Вокруг лужайки перед королевским особняком снова толпились люди. Пер проталкивался сквозь них, дерзко выкрикивая:

— Дорогу принцу Фитцу Чивэлу! Расступитесь! — Я слишком запыхался, чтобы возражать. Прежде нетронутая зелень лужайки сейчас выглядела, как перепаханное поле. В самом центре разбитой площадки стояла Хеби. На ней была надета великолепная упряжь из переливающейся красной кожи и сияющей латуни, увенчанная сверху неким подобием козел, — местом для наездника. Голод и усталость волнами исходили от неё, словно жар от печи. При каждом вдохе из её глотки доносился звук, будто от готового вот-вот закипеть огромного чайника.

На крытой галерее стояли королева Этта, Кеннитссон и Уинтроу; Спарк и Янтарь держались на почтительном расстоянии от них. Новый отряд охраны с палицами наготове выстроились между королевой и её непрошеной гостьей. На нижней ступеньке, настолько высокий, что мог смотреть поверх их голов, стоял облаченный в алые кожаные доспехи Элдерлинг.

— Рапскаль здесь! — удивление и испуг смешались в восклицании Пера. Элдерлинг отчаянно жестикулировал, и когда мы обошли Хеби по широкой дуге и подошли к особняку, я смог разобрать его слова.

— …и ещё ночь и день, пока не прибыли сюда. Мы прилетели издалека, проделав путь от самой Кельсингры, что в Дождевых Чащобах. Мы с моим драконом принесли важные известия для Фитца Чивэла Видящего. Я был бы признателен, если бы для Хеби нашлось живое мясо. Пожалуйста.

Я никогда не слышал, чтобы генерал Рапскаль был настолько вежлив, но было похоже, что ради своего дракона он готов усмирить свою гордыню и просить. Уинтроу наклонился к королеве Этте и что-то тихо сказал. Она не выглядела довольной, однако отдала приказ:

— Приведите ей три козы. Пусть она обедает здесь, лужайка все равно безнадежно испорчена.

— Вы поступили мудро, королева Этта, разрешив ей питаться на безопасном расстоянии от Тинтальи. Благодарю. — Рапскаль посмотрел через плечо на свою нетерпеливую драконицу, и нежность смягчила его черты лица. — Она умирает от голода — я просил от неё слишком многого, отправляясь так далеко. А ведь нам ещё предстоит лететь до Острова Других. А затем на Клеррес. — Он увидел меня и отвернулся от Этты, воскликнув:

— Фитц Чивэл! Вот ты где! У меня есть для тебя важные новости!

Я поспешно прошел вперед.

— Тинталья их уже сообщила, генерал Рапскаль. Не ожидал вас здесь увидеть.

— Как и все мы, — ледяным тоном заявила королева Этта. Тем более что вы до сих пор не поделились со мной целью вашего… визита. Не было никакого сомнения в её неудовольствии. Но меня не меньше обеспокоило пристальное внимание Кеннитссона к Хеби. Он внезапно спустился по ступеням и направился прямиком к ней мимо ошарашенных стражников и Рапскаля.

Я затаил дыхание. Драконица была голодна, а к ней приближался незнакомый человек. Но она всего лишь повернула голову и обратила на него взор медленно вращающихся глаз.

— Принесите этому удивительному дракону чан воды! — неожиданно приказал он. — Она страдает от жажды! Ни одно создание, особенно такое чудесное, как она, не должно так мучиться! И где же козы? Разве они уже не должны быть здесь? И приведите ещё одного из бурых бычков! Она умирает от голода! — И этот идиот подошел к голодной драконице, вытянув руку.

Волна приглушенного рокота смятения и страха прокатилась над собравшейся толпой. Этта слегка приоткрыла рот, застыв в ужасе.

— Нет! — Воскликнул Уинтроу, пробираясь вперед. Я ожидал, что Рапскаль попытается спасти принца, но Элдерлинг направился в мою сторону. Я заметил стремительный бросок Соркора, но он уже не успевал перехватить Кеннитссона — Хеби могла сожрать его.

Но она всего лишь вытянула шею и коснулась чешуйчатым носом протянутой руки принца. Я с облегчением выдохнул, размышляя про себя, было ли это представление Кеннитссона проявлением истинной смелости или же он пал жертвой драконьих чар.

Он поднял вторую руку и положил ей на морду.

— Красавица! — сказал принц, и драконица наклонила голову ниже, позволяя ему почесать надбровья.

По аханью и возгласам одобрения со стороны собравшегося народа я понял то, чего не заметил ранее — люди Пиратских островов обожали своего принца. Я мог видеть в нем избалованного мальчишку, но его прирожденные изысканные манеры и показная храбрость завораживали толпу. Как только блеющие козы показались из-за поворота особняка, Хеби приподняла голову и уставилась на них через плечо.

— Ступай! — Велел принц. — Утоли голод, прекраснейшее создание! — Он бесстрашно остался стоять на месте, в то время как она повернулась и кинулась на жертву. Второй раз за день я наблюдал, как дракон совершает убийство под одобрительные крики толпы.

— Осторожно! — приглушенно сказал Лант, занимая место сбоку от меня. Пер быстро переместился, защищая меня с другой стороны от приблизившегося Рапскаля, который крепко сжал моё запястье в воинском приветствии. Широкая белозубая улыбка странно смотрелась на его лице, покрытом красными чешуйками. Я ответил на рукопожатие, однако он придвинулся ко мне, не отнимая руки, будто это я забыл о приличиях.

— Не стой здесь, Фитц Чивэл! Я должен представиться их королеве. — Он повысил голос до крика, — приятного аппетита, Хеби, моя замечательная! Принц, благодарю за доброе приветствие! Теперь, когда о моем драконе хорошо позаботились, я должен передать Фитцу Чивэлу сообщение, которое он должен услышать.

Я позволил ему взять себя под руку и вместе мы прошли через перерытый драконами газон, Лант и Пер следовали за нами по пятам. Бычок тревожно замычал, и я обернулся посмотреть, как бедное напуганное животное подгоняют и волокут к дракону.

— Отпустите его! — Проревел Кенитссон, и ему повиновались. Мальчишки-пастухи едва уклонились от броска хищника, который разгромил ещё пол-акра сада в сражении с бычком. Тот был бойцом и рога его не были удалены. Он сделал несколько попыток забодать Хеби. Та взмыла в воздух и приземлилась на него всеми четырьмя лапами, схватив когтями, словно кошка мышку. Его мычание оборвалось с ужасным влажным хрустом. Пер вскрикнул от ужаса, однако эта банда разразилась криками в пиратском веселье. Рапскаль при всем желании не смог бы придумать лучшего развлечения для них, чем травля быка в королевском саду. Принц воздел руки высоко над головой и прокричал: — Не бойтесь её, мой народ! Эта алая красавица прилетела с миром!

Толпа одобрительно взревела.

Королева Этта со свитой немного отступили от лестницы, но Уинтроу остался на месте и жестами предложил нам присоединиться. Мы с Рапскалем подошли к широким белым ступеням и поднялись туда, где, как вкопанная, стояла королева, наблюдая за представлением сына. Я расслышал её тихий шепот:

— У него отцовский талант завоевывать сердца людей. Это хорошо.

Мы одолели ещё несколько ступенек, и подошли к натянуто улыбающемуся Уинтроу. Янтарь и Спарк ждали нас с застывшими в неопределенности лицами.

— К чему все это? — Тихим голосом потребовал он ответа, одновременно приветствуя меня с внешне дружелюбным выражением лица. — Что за хаос вы принесли к нашему порогу, Фитц Чивэл? Сначала безумный корабль, крадущий нашего принца для вашей миссии возмездия, а теперь и драконы на нашей лужайке?

Этта не спускала глаз с сына:

— Остановись, Уинтроу. Мы, кажется, устанавливаем дипломатические отношения с Дождевыми Чащобами. — Она искоса взглянула на Уинтроу. — Думаю, принц, который водит дружбу с драконами, может заполучить невесту с гораздо более внушительным приданым. — Она убрала руку с рукояти меча и обратилась с улыбкой к Рапскалю. В её голосе отчетливо прослеживались нотки веселья:

— Приветствую. Я — Этта, королева Пиратских островов. А это — первый министр и адмирал, Уинтроу Вестрит.

— Имена, хорошо мне известные, — ответил Рапскаль с поклоном. — Я — генерал Рапскаль из Драконьих Торговцев Кельсингры. Боюсь, дипломат я никакой, милостивейшая королева, но зато я — преданный вестник драконов. Он все ещё крепко сжимал мою руку, и теперь приязненно похлопал по ней. — Когда принц Фитц Чивэл удостоил нас визитом, он желал узнать, пересекались ли раньше пути драконов со Служителями бледного народа. Мы раздобыли эти сведения у Айсфира, и теперь крайне важно, чтобы он понимал, что его отмщение может совпасть с нашим, но не заменить его. Он повернулся ко мне и добавил, — уверяю, я могу сообщить информацию куда короче, чем Тинталья, и без её раздражительности.

— Это утешает, — ответил я, к своему удивлению вызвав тихий смешок королевы Этты.

— Тогда вы, несомненно, сможете быстро и ясно объяснить мне, какое отношение вторжение драконов имеет к миссии этого человека по спасению его дочери.

— Совпадение судеб! — заверил её Рапскаль. — Но прошу вас, позвольте мне поесть и напиться прежде, чем приступать к рассказу.

Уинтроу решился улыбнуться:

— Пожалуйста, входите. Я скоро к вам присоединюсь. Я должен отдать распоряжения охранникам. Лишь немногие из них осведомлены о драконах. Но я достаточно пересекался с ними, чтобы понять, что неосторожные слово или поступок могут принести смерть.

— Попроси моего сына сопровождать нас, — приказала ему Этта.

— О, он не захочет уходить от Хеби, — фамильярно и с любовью сообщил Рапскаль. — Я заметил, как он смотрел на неё, и почувствовал её одобрение. Он останется рядом, пока она насыщается, и, возможно, пока она спит.

Уинтроу кивнул:

— Скорее всего, так и будет. Они очарованы друг другом. Примерно такой же эффект произвела Тинталья на моего брата Сельдена. Вряд ли Хеби навредит ему. Да и горожане получают удовольствие, наблюдая, как их принц заводит дружбу с драконом. — Выражение лица королевы не изменилось. — И все же, я приглашу его. — Заверил её Уинтроу и оставил нас.

Рапскаль твердо взял меня под руку, — жест, который я очень не любил. Мы следовали за королевой Эттой. Мне не нравилось, как её охрана сомкнулась вокруг нас, но я придержал язык. Общение с королевами ничем не отличалось от общения с драконами: беспечное слово или поступок могли иметь серьезные последствия.

В королевском особняке было прохладнее и темнее. Куда бы я ни посмотрел, на гобеленах и в скульптурах, экзотических драпировках и заморских сокровищах — везде преобладающей тематикой были пиратские набеги. С примечательным отсутствием формальностей королева сама провела нас в гостиную.

— Найди еду и напитки, — скомандовала она одному из слуг.

— Ах, я был бы крайне признателен, — вставил Рапскаль. Он снова обратил внимание на меня. — Хеби не могла угнаться за Тинтальей, хоть и старалась. Мы знали, что Тинталья не будет нас дожидаться: впереди ждёт миссия, слишком срочная, чтобы тратить впустую время, даже на доставку этого послания.

Королева села во главе очень длинного стола. Для всех нас осталось более чем достаточно кресел. Я, маневрируя по залу, добился, чтобы Рапскаль занял место по левую руку от Этты и уселся рядом с ним, оставив рядом кресло для Янтарь. Лант разместился дальше, так же поступили и Спарк с Пером, хоть и с некоторой неуверенностью. Они обменялись взглядами, — сидеть за столом королевы пиратов!

Королева Этта удостоила взглядом всех нас по очереди:

— Добро пожаловать в мой дом, — сказала она.

Элдерлинг абсолютно не заметил нотки сарказма в её приветствии.

— Вы так великодушны, — безыскусно ответил Рапскаль. — И гораздо красивее, чем я ожидал! О, вот и напитки! Умираю от жажды и голода! — он поднял и жадно осушил свой бокал, как только служанка наполнила его.

Мгновение Этта пристально смотрела на него. Я ожидал выговора по поводу манер, но вместо этого она облокотилась на одну из ручек кресла. Я увидел в ней пирата, ставшего правителем, когда она произнесла:

— А вы гораздо более прямолинейный и непритязательный, чем я ожидала от посла.

— Да, я такой, — счастливо согласился он, протягивая бокал, чтоб его наполнили вновь. Но вряд ли меня можно назвать послом. Возможно, я являюсь генералом и главой войск Кельсингры, пока нахожусь там, но в этой миссии я служу своему дракону, да и всему драконьему роду! Я позабочусь, чтобы все драконы Кельсингры услышали про ваше гостеприимство.

— Как любезно с вашей стороны! Следует ли мне радоваться этому? Или бояться? — Она обвела нас пристальным взглядом, а затем громко рассмеялась, по-видимому, находя поведение Рапскаля больше забавным, чем оскорбительным. Вошел Уинтроу и занял место по правую руку королевы. — Мой сын? — спросила она его.

— Прекрасно проводит время с драконицей и уже послал привести ещё трех коров. — Уинтроу посмотрел на меня и добавил, — ваша ворона составляет им компанию.

— Ей нравится компания красной драконицы, — выдвинул предположение я. Вопросы и тревожные соображения бурлили внутри меня, но… мы сидели за столом королевы.

— Итак. Мой сын плывет с тобой, чтобы спасти твою дочь. И каким-то образом это приводит его в компанию драконов? — Королева Этта уставилась на меня, но ответил ей Рапскаль. Он уже расправился с едой на тарелке и внимательно следил за слугой, подходящим с блюдом нарезанного мяса.

— Разрешите мне разъяснить всем. Мы прибыли, чтобы передать Фитцу Чивэлу и леди Янтарь, что драконы одобряют и дают разрешение на их миссию возмездия. На самом деле, как только мы выполним наше собственное задание, мы последуем за ними на Клеррес, чтобы довершить какие бы то ни было разрушения, начатые ими. Мы намереваемся сравнять город с землей и полностью разорить всю сельскую округу.

Он одним глотком допил свое вино, по всей видимости, не замечая выражения лица королевы Этты, разглядывающей его округлившимися глазами и с тяжелым вздохом поставил бокал.

— Фитц Чивэл — не единственный, кому Служители причинили зло. Нанесенный нам ущерб значительно тяжелее! В сговоре с Богомерзкими они разоряли пляжи гнездования, похищая яйца драконов, и убивали или лишали свободы только что вылупившихся из яиц змей. Завтра мы как можно быстрее полетим на Остров Других, чтобы защитить яйца, которые закопаны там до времени выхода, наступающего летом. Тинталья будет охранять кладки и провожать новорожденных змей до моря, пока мы с Хеби занимаемся выслеживанием и истреблением Богомерзких, которыми кишит это место.

— Богомерзкие? — тихо переспросила Янтарь. До этого момента она сидела настороженно и хранила молчание.

— Так мы их называем. Они появляются, когда дракон, слишком долго пробывший среди людей, откладывает яйца, и из них вылупляется не змея, но Нечто, не являющееся ни змеей, ни человеком, ни Элдерлингом. Нелепые и злобные создания. Мы уничтожим их. Только Айсфир знал, какой ущерб они нанесли нам! Как они выкапывали яйца из кладок или ловили только вылупившихся змей, которые пытались добраться до моря! Некоторых они убивали и пожирали их плоть, либо продавали их тела Служителям Белых! Или, что ещё хуже, держали в неволе десятилетиями, собирая секреции их тел и превращая в зелья и лекарства! Его чешуйчатые губы скривились от отвращения. Богомерзкие поглощают эти выделения; они утверждают, что это помогает им предсказывать будущее и помнить далекое прошлое!

Уинтроу с громким стуком поставил бокал на стол:

— Этта, — прошептал он, — мы были там. На берегах Сокровищ. Те существа. Змея, которую я освободил…

— Я помню, — ответила она чуть слышно.

Уинтроу заговорил, обращаясь к Рапскалю:

— Кеннит отвез меня туда, услышать, что Другие могли бы предсказать мне. Он бывал там раньше, полагаю. С Игротом. Существовал обычай: если ты находил что-то выброшенное на берег Сокровищ и отдавал это обитающим там существам, то они могли бы предсказать твое будущее. Но я не нашел никаких сокровищ. Только огромную змею, которую держали пленницей в огороженном бассейне. Более высокие приливы могли наполнять бассейн водой, но бедное создание было слабым и вынуждено сворачиваться из-за жизни в столь ограниченном пространстве. Она заговорила со мной… И мне удалось её освободить. Хотя её прикосновения при побеге содрали мою кожу, и я почти утонул при этом.

— Это я помню, — сказала Этта. — Соркор тоже рассказывал о предыдущем посещении Кеннитом тех мест. — Слабая улыбка тронула её губы. — Он предпочел уничтожить то, что нашел, лишь бы не отдавать тем существам.

— Похоже на Кеннита, — согласился Уинтроу, и я не смог определить, прозвучали в его голосе нежность или страх.

На секунду воцарилась странная тишина.

— Героический поступок! — воскликнул Рапскаль. Он ударил кулаком по столу, заставив нас всех подпрыгнуть, глаза его повлажнели. — Я поделюсь этой историей с Хеби и всеми драконами! — Он застыл в молчании, глядя в одну точку.

Уинтроу и Этта обменялись взглядами. Был ли я единственным, кто почувствовал поток мыслей между ним и его драконицей? Затем я услышал трубный глас Тинтальи со стороны причалов.

Рапскаль вскочил и неожиданно начал стаскивать кольца с пальцев. Хлопнул пригоршню украшений на стол и подтолкнул к Уинтроу. В глазах его стояли слезы:

— Драгоценности Элдерлингов — слишком скромный дар для человека, который освободил змею из рабства Богомерзких! Благодарность драконов — редкий товар! Также с тобой признательность всех Элдерлингов. — Он взглянул на Этту. — Хеби говорит, что вы посылаете своего сына сопровождать Фитца Чивэла и помочь совершить возмездие. Хеби довольна. Она отзывается о нем с высочайшей похвалой. Она обещает, что, когда она достигнет Клерреса, мы отыщем его! — Он возвысил голос до крика. — И она понесет его на спине в сражение!

В комнате все стихло. Янтарь первой нарушила тишину:

— Значит, драконы летят на Клеррес с нами, чтобы совершить свою вендетту?

Надежда или страх звучали в её голосе?

Рапскаль поставил бокал и покачал головой:

— Не сразу. Наша задача по защите созревших яиц является первоочередной.Когда сезон появления змей завершится, и мы удостоверимся, что каждый Богопротивный убит, тогда мы прилетим.

— Когда мы разговаривали в последний раз, мы были уверены, что моя дочь мертва. Сейчас же мы полагаем, что она могла выжить. Что Пчелка может быть пленницей на Клерресе.

Янтарь вклинилась в разговор:

— Если она будет в городе во время нападения драконов, то может пострадать. Или погибнуть.

Рапскаль кивнул:

— Последнее вероятнее всего, — признал он. — Разрушения, произведенные в Калсиде, были очень основательны. Здания обрушились. Кислотный туман драконов окутал людей и животных. — Он удовлетворенно кивнул. — Сомневаюсь, что во дворце герцога хоть кто-то выжил. — Затем, заметив ужас на наших лицах, он неожиданно сказал, — я понимаю ваши опасения. В самом деле, понимаю.

— И ты сможешь переговорить с Тинтальей и Хеби? Попросить их помочь нам? Или хотя бы разрешить нам попытаться освободить Пчелку, прежде чем они снесут город до основания? — Янтарь затаила дыхание.

Он сложил домиком ладони с длинными пальцами и уставился на свои алые ногти. Мы молча ждали. Наконец, он тихо произнес:

— Я поговорю с ними. Но, — он поднял глаза и прямо встретил мой взгляд, — я ничего не могу обещать. Думаю, что вы уже знаете это. Драконы не… они не считаются с людьми… — Он умолк.

— Они не сочтут это важным. — Мои слова упали, словно подбитые на лету птицы.

— В точку. Мне очень жаль. — Он повертел вилку в руках и добавил, — единственная ваша надежда — оказаться там раньше нас. Постараться освободить её до того, как драконы осадят город. Мне, правда, жаль.

Я не знал, думал ли он так на самом деле. Интересно, не стал ли он сам подобен дракону. Неспособному осознать важность одного единственного ребёнка.

Рапскаль приподнял голову, словно к чему-то прислушиваясь.

— Хеби насытилась. Вы славно её угостили, я благодарю вас. — И вновь он о чем-то задумался. Затем он улыбнулся. — Полагаю, Тинталья тоже сыта. Теперь они будут спать. Такой перелет вымотал их обеих, а Хеби так вообще на грани истощения. — Он бросил на меня взгляд, и многозначительно вскинул бровь, словно напоминая мне о нашем общем секрете. — К счастью, в моей седельной сумке найдется источник… восстанавливающий силы. Завтра я дам его Хеби, но сегодня днем и ночью она должна отдыхать. Да и я тоже. — Он улыбнулся Уинтроу и Этте. — Не могли бы вы приготовить для меня спальню и ванную? Признаться, я крайне утомился, да и конечности затекли. Летать так высоко над землей всегда очень холодно! Я мог немного поспать в седле, но настоящим отдыхом это сложно назвать.

Глаза королевы Этты сузились, когда к ней обратились, словно к простой служанке. Я опасался, что она вскочит на ноги с рукой на эфесе клинка, но вместо этого из-за стола поспешно встал Уинтроу. Он знал, когда терпение его королевы достигает предела.

— Если вы проследуете за мной, генерал Рапскаль, я буду рад уступить свою комнату в ваше распоряжение. Уверен, что это самый быстрый способ найти вам место для отдыха. Джентльмены, леди, прошу простить нас.

И они ушли, оставив королеву Этту и мою команду за столом. Внезапно, королева встала:

— Вам необходимо отчалить как можно скорее. Чтобы иметь шанс добраться до Клерреса прежде драконов и спасти вашего ребёнка.

— Вы правы. — Я с трудом контролировал голос, все ещё пытаясь осознать фатализм, который расслышал в словах Рапскаля. Вместо союзников, на которых я рассчитывал, я заполучил новую угрозу.

— А ещё вы можете подвергнуть моего сына большей опасности, чем я думала.

— Полагаю, это возможно.

Она медленно наклонила голову:

— Он — сын своего отца. Эта миссия с драконами и их возмездием… только закалит его твердую решимость, как сталь. — Она впилась в меня оценивающим взглядом. — Что ж, принц Фитц Чивэл, вы принесли в Делипай больше волнений, разрушений и замешательства, чем мы имели удовольствие испытать за многие годы.

Я услышал стук каблуков и в комнату быстрыми шагами влетел Кеннитссон. Его глаза горели огнем, которого я раньше не замечал.

— Мама, я пришел сообщить, что намерен отплыть завтра с первым же приливом. Чем раньше мы достигнем Клерреса, тем быстрее сможем принести столь долго откладывавшуюся кару. — Он окинул нас быстрым взглядом, затем повернулся и вышел.

Этта долго смотрела вслед сыну.

— Весь в отца, — она обернулась ко мне. — Я надеялась задержать ваш отъезд. Но теперь дам приказ погрузить провизию на корабль ещё до наступления ночи, — поднимаясь из-за стола, она добавила ледяным голосом, — Видящий, ты уже потерял своего ребёнка. Не потеряй и моего.

Глава 21

ПОД ПАРУСАМИ

Впервые горы загорелись летом. Одни говорили, что это подземные толчки раскололи далекие скалы, другие — что горный кряж пробудился, и это заставило землю ходить ходуном.

Земная твердь сотрясалась у нас под ногами не первый раз. Дрожь ощущалась всегда, поэтому мы строили из богатого серебряными прожилками камня, который можно было заколдовать, чтобы он твердо стоял на земле и помнил свое предназначение в мире. Большинство построек выстояло, однако во время толчков земля раскололась от реки до района лудильщиков. Позже разлом заполнила речная вода, и мы смирились с тем, что он стал частью города.

На Кельсингру хлынул дождь из воды вперемешку с черным песком. Он замел все улицы, из-за чего у некоторых людей и троих драконов начался кашель. Над городом сгустились темные облака, и день превратился в ночь на двенадцать суток. Мертвые птицы падали на землю, а к берегам прибивало дохлую рыбу.

Все это время то, что раньше было снежным пиком Сайсфолка, пылало вдалеке, как печь с расплавленным железом.

Камень памяти 941, найденный в коридорах Аслевджала.

Записано Чейдом Фаллстаром.

На рассвете следующего дня драконы улетели.

Этта была верна своему слову. Мы трудились всю ночь, погружая припасы, чтобы отплыть с первым приливом. Не думаю, что драконы с кем-то попрощались или предупредили об отлете. Они оторвались от земли, а наша ворона кружила под ними, расстроенно каркая. Они поднимались по восходящей спирали все выше и выше в небо над Делипаем, а потом взяли курс на юго-восток. Оторвав от них взгляд, я заметил, что Проказница следует за ними на полных парусах. Ко мне на палубе присоединился Брэшен, я указал ему на удаляющийся корабль.

— Вчера поздно ночью стало известно, что Проказница решила плыть к острову Других вместе с драконами, чтобы узнать, что там произошло. А после она, наверное, отправится за ними в Клеррес.

Я глядел им вслед, пытаясь сообразить, что это значит для моей миссии, пока Брэшен не хлопнул меня по спине.

— Бочки с элем сами себя не погрузят, — заметил он, и я направился к Клефу, который уже взялся за тали.

Вскоре после этого принц Пиратских островов поравнялся с нами на маленькой шлюпке. Соркор, сидевший на веслах, греб мощно и ровно для человека своих лет. Посреди лодки покоились два резных сундука и моряцкий холщовый мешок. Кеннитсон примостился на носу, перья на его шляпе покачивались на ветру. Молодая хорошо одетая девушка сидела на сундуках.

Клеф заметил их и целеустремленно зашагал к капитанской каюте. В следующий миг оттуда появились Альтия и Брэшен: она поджала губы и сощурилась, как разозленная кошка, он казался расслабленным и властным.

Первым в сопровождении молоденькой служанки по трапу поднялся Кеннитсон, следом к стоявшим на палубе присоединился Соркор. Двое матросов Этты перебрались за борт, чтобы поднять сундуки. Пока Кеннитсон осматривался, заговорил Соркор:

— Что ж, — тяжело выговорил он. — Вот и мы.

— Парагон Ладлак! Иди же ко мне, молодой человек, иди скорей! — закричал корабль. Не удостоив Альтию и Брэшена ни словом, ни взглядом Кеннитсон направился к носовому изваянию, бросив служанке через плечо:

— Барла, проследи за моими вещами! Обустрой мою каюту, как я люблю. И поживей.

Соркор проводил его взглядом, щеки старого пирата залил румянец. Не глядя на Альтию и Брэшена, он тихо сказал:

— Я бы хотел отправиться с вами.

— Уж капитанов на этом судне с избытком, — ответил Брэшен, стараясь смягчить свое решение шуткой. — С тобой на борту не только Кеннитсон, но и каждый матрос из тех, кого вы нам дали, станет смотреть на тебя, прежде чем выполнять наши с Альтией приказы.

— Ваша правда, — признал Соркор. Мы наблюдали, как первый увесистый сундук с вещами Кеннитсона подняли и поставили на палубу Совершенного. Соркор проследили за ним глазами и слегка вздохнул. — Вы хотите свободно распоряжаться парнишкой, не так ли? Чтобы я не вступался за него каждый раз, как решу, что вы перегибаете палку с нашим юным принцем.

— Верно, — признал Брэшен. — Я не могу думать о нем, как о юнце, не говоря уж о принце. Корабль хочет, чтобы он был на борту. Ты хочешь, чтобы он поднатаскался в нашем деле, — он примирительно хмыкнул. — Мне же не помешает немного покоя на этом судне. А это случится, только если я буду обращаться с ним, как с любым другим подчиненным.

— Именно это я втолковывал ему вчера, пока его мать повязывала ему на шею свой амулет. Думаю, он все пропустил мимо ушей. Что поделать, теперь он в вашем распоряжении.

После капитуляции Соркора последовала короткая пауза. Старый пират повернулся в сторону Барлы, которая руководила перетаскиванием сундука по палубе, и тихо сказал:

— Ласс, скажи им, чтоб грузили обратно. Холщовый мешок — все, что нужно поднять на борт, — он расправил плечи. — Кеннитсон и Треллвестрит хорошо ладили, когда Проказнице случалось бывать в порту. Уинтроу всякий раз пытался их свести. Он хотел, чтобы ваш мальчик проникся нашей политикой и приобрел немного лоска. Прошу прощения, это слова Уинтроу, не мои.

Рот Брэшена искривила кислая гримаса.

— Лоска, говоришь? Я бы сказал, что Бойо уже вдоволь набрался его от торговцев. Но я не в обиде.

— Я был бы благодарен, если бы ваш сын поддержал его. Он мог бы научить его вашим обычаям, как Треллвестрит научился нашим у Кеннитсона. Ему надо изучить эту палубу, все что над и под ней. Я понимаю, что ему придется пройти через пару-тройку штормов, прежде чем он здесь освоится. Парень никогда не жил на борту. Никогда не… — он покачал своей большой головой и хрипло добавил: — Моя вина.

— Я его натаскаю, — тихо ответил Брэшен. — Он должен научиться подчиняться, но намеренно ломать его я не стану. Первое, что ему придется освоить — как выполнять команды.

Он откашлялся и наградил Соркора сочувственным взглядом.

— Стисни зубы и отойди, Соркор, — Брэшен набрал побольше воздуха и рявкнул: — Кеннитсон! Твои пожитки на борту, займись ими. Бойо, покажи, где его койка, и помоги разместиться.

Бойо вмиг оказался рядом, на лице его была ухмылка, которая, однако, померкла, когда он увидел, что сундук опускают обратно за борт. Барла пожала плечами и спустилась вслед за ним по трапу. Через секунду появилась одна из новых матросов с холщовым мешком через плечо и водрузила его на палубу, пока Кеннитсон шагал в их сторону. Он не медлил, но и не торопился. Он посмотрел на Брэшена, вскинув брови.

— Мою койку? — спросил он с тенью улыбки на губах, как будто был уверен, что капитан оговорился.

— Рядом с моей, — вклинился Бойо. — Бери свой мешок, отнесем его вниз.

Интересно, заметил ли Кеннитсон нотки предостережения в голосе товарища?

— Вниз? — переспросил Кеннитсон, его брови взлетели чуть не до волос. Он перевел взгляд на Соркора, ожидая, что тот вмешается.

Брэшен медленно скрестил руки на груди. C неохотой на лице, однако без намека на вызов, старый пират сказал:

— Приятного путешествия, капитан Трелл. Спокойных морей и попутного ветра.

— Сомневаюсь, что нам повезет в это время года, учитывая, что мы направляемся на юго-восток, но спасибо за пожелание. Будь любезен, передай моё почтение королеве Этте. Я хочу вновь поблагодарить её за все, что она сделала, чтобы снарядить нас в это путешествие и возместить ущерб нашим торговым партнерам.

— Я прослежу, чтобы она узнала о вашей признательности.

Я видел, что Соркор не хотел уходить. На лице Кеннитсона отразилось недоверие вперемешку с негодованием. Бойо поднял его моряцкий мешок.

— Где мои сундуки? — потребовал ответа Кеннитсон. — Где моя служанка?

— В руках Треллвестрита твой мешок. Я сам его собрал, там есть все, что тебе может понадобиться, — Соркор медленно отвернулся и направился к борту корабля, где его ждала шлюпка, на которой они прибыли. Над поручнем показалась Барла. Соркор покачал головой и знаком велел вернуться в лодку. Она подчинилась с озадаченным видом. Соркор оседлал фальшборт рядом с веревочным трапом.

— Почитай память отца. Стань мужчиной.

Кеннитсон уставился ему вслед, его щеки вспыхнули.

— Я уже мужчина! — выкрикнул он в спину Соркору.

— Бойо, брось мешок, — спокойно сказал Брэшен, и как только сын подчинился, он повернулся к принцу пиратов: — Справишься со своими пожитками, матрос? Я могу попросить принца Фитца Чивэла помочь тебе, если надо.

Его голос не выражал никаких эмоций. Это был тон капитана, который просто проверял нового подчиненного.

Я наблюдал за развернувшейся сценой, опираясь на фальшборт неподалеку, как за кукольным представлением. После слов Трелла я выпрямился и поспешно подошел, чтобы помочь Кеннитсону с пожитками. Меня немного удивила просьба капитана, ведь мешок был не так велик, чтобы представлять непосильную ношу. Однако я дал слово помогать на корабле и намеревался его сдержать.

— Прочь с дороги! Я сам! — заявил Кеннитсон. Капитан Трелл чуть заметно кивнул, и я отошел в сторону. Кеннитсон мог с легкостью справиться с мешком, но вместо того он повел себя, как насупленный испорченный мальчишка, вложив в это все силы. Я напомнил себе, что он — не моя забота, и отправился в каюту Янтарь, где обнаружил сидящего на нижней койке Шута с раскрытым дневником Пчелки на скрещенных коленях.

— А я все думал, не изменил ли ты своего решения и не отправился ли с остальными в Делипай.

— Осматривать достопримечательности? — спросил он и указал на свои изуродованные глаза.

Я присел рядом с ним, пригнув голову, чтобы не удариться о верхнюю койку.

— Я надеялся, что к тебе понемногу возвращается зрение. Ты ведь смотришь на книгу.

— Я трогаю книгу, Фитц, — он вздохнул и протянул её мне.

Я забеспокоился: это был её личный дневник, а не книга сновидений. Он был открыт на странице, которую я ему не читал. Неужели он догадался? Я бережно закрыл дневник, аккуратно завернул в рубашку, которую обычно для этого использовал, и убрал обратно в свой поношенный рюкзак. Я боялся, что Шут может случайно найти серебро, но вслух сказал лишь:

— Мы должны быть осторожнее с моим мешком, там огненный кирпич Рейна, который всегда нужно держать вертикально.

Я осторожно положил рюкзак под койку и сказал:

— Кеннитсон прибыл на борт. Мы отплываем с отливом.

— Лант, Пер и Спарк уже вернулись?

— Они не опоздают. Лант должен был отправить вести с птицей. Перу нужна была помощь, чтобы послать весточку матери. Спарк захотела написать Чейду.

— Что ж, сегодня мы наконец продолжим свое путешествие, — он прерывисто выдохнул. — Нам все ещё предстоит долгий путь, и каждый проходящий миг она остается в их власти. В любой момент она может умереть.

Меня охватила паника, однако я подавил её. Скрепив сердце и отбросив надежду, я попытался привести свои доводы:

— Шут, кроме того, что ты веришь, кроме того, что тебе снилось… Если я представлю, что эта миссия затеяна ради расправы, а не ради спасения, то не потеряю контроль над собой. А больше у меня ничего не осталось.

На его лице отобразилась тревога.

— Но, Фитц, она жива. Сны убеждают меня в этом. Если бы я только мог их тебе показать!

— Так тебе снились другие сны, в которых Пчелка жива? — неохотно спросил я. Сколько ещё его чаяний я был способен вынести?

— Да, — ответил он и наклонил голову, — хотя, наверное, лишь я способен трактовать их таким образом. Дело скорее не в образах, а в ощущении от сна, которое вселяет в меня уверенность в том, что они имеют отношение к Пчелке.

Он замолк и задумался.

— Может, я смогу показать тебе свои сны? Если ты коснешься меня не ради лечения, а только чтобы их увидеть?

— Нет, — я попытался смягчить свой отказ: — Шут, когда мы входим в контакт, то от моих намерений ничего не зависит. Происходит нечто, что я ощущаю как неизбежность. Как будто нас смывает течением реки.

— Как река Скилла, о которой ты говорил, как течение магии?

— Нет, это другое.

— Тогда что это?

Я вздохнул.

— Как объяснить то, что я сам не понимаю?

— Гм. Когда я говорю нечто подобное, ты на меня злишься.

Я вернулся к теме разговора.

— Ты сказал, что тебе снились другие сны про Пчелку.

— Да.

Короткий ответ и нераскрытый секрет. Я надавил:

— Что за сны, Шут? Где она тебе снится, что она делает?

— Ты же знаешь, что мои сны — это не окна в её жизнь, а скорее знаки и намеки. Как сон о свечах, — он наклонил голову. — Помнишь, как Пчелка его написала? Скажу тебе кое-что: это старинный сон, который снился часто и многим. Он мог означать что угодно, но, думаю, воплотился он в нас. Пчелке он снился гораздо яснее, чем мне приходилось слышать, в нем о нас говорилось как о Волке и Шуте.

— Как разным людям может сниться один и тот же сон? — я отмел его странные слова. Мой голос невольно упал до предостерегающего волчьего рычания. Его слепые глаза слегка расширились.

— Просто снятся. Таким мерилом Служители пользуются, чтобы оценить вероятность того, что что-то случится на самом деле. Это распространенный сон среди тех, в ком течет кровь Белых. Каждый немного отличается, но все они считаются одним и тем же видением. Мне снилась развилка на дороге. Четыре свечи расставлены в одном направлении вдоль тропы, в конце которой небольшой каменный домик без окон с низкой дверью. Это место, где покоятся мертвые. Другой путь освещают три свечи, в конце него полыхает пламя и кричат люди, — он слегка вздохнул. — Я стою, глядя на тропу. Потом из темноты прилетает пчела и кружит у меня над головой.

— И поэтому ты думаешь, что твой сон о моей Пчелке?

Он медленно кивнул.

— Но не только из-за пчелы. Дело в ощущении от сна. Мне снились и другие сны.

— Что они означают? — спросил я, хотя подозревал, что его недавние сны значили не больше, чем мои. Когда я вернул его из мертвых, он сказал, что стал слеп к будущему, которое мы создали. Не играл ли с ним разум злую шутку, посылая сны о том, во что он так отчаянно хотел верить?

— Я мог бы сказать: «Тебе лучше не знать», но это было бы ложью. Правда в том, что я не хочу тебе говорить. Но я знаю, что должен! — порывисто добавил он, прежде чем я возразил. Он откашлялся, посмотрел на свои руки и потер ладони, будто вспомнив боль. На некоторых пальцах непокрытой руки появились ногти, другие, казалось, ещё только отрастали. Я отвел глаза от напоминания о том, что ему пришлось вынести. Тело может исцелиться, но раны, которые изощренные пытки оставляют в разуме, будут всегда сочиться ядовитым гноем. Я взял его обтянутую перчаткой руку в свою.

— Расскажи.

— С ней плохо обращаются.

Я этого ожидал. Если она жива, то её похитители вряд ли с ней церемонятся. Однако, сказанные вслух, эти слова показались мне ударом под дых, выбившим из меня весь воздух.

— Как? — выдавил я.

Сны, — напомнил я себе, — Возможно, это неправда.

— Не знаю, — ответил он хриплым шепотом. — Мне снился волчонок, зализывающий раны и дрожащий от холода. И стройное белое дерево, с которого сорваны все цветы, и чьи нежные ветви покорежены.

Я не мог дышать. Он тихонько охнул от боли, только тогда я сообразил, что с силой сжимаю его пальцы. Я ослабил хватку и сделал вдох.

— Ещё мне снилась рука, держащая потухший факел. Невразумительный сон. Факел упал на землю, и чья-то нога затоптала его. Я услышал голос: «Лучше идти наощупь во тьме, нежели следовать ложному свету», — он замолк, а потом продолжил: — Странно то, что там уже и так было темно. Когда факел втоптали в землю, все вокруг озарила ослепительная вспышка света.

— Почему ты решил, что это сон о Пчелке?

Он смутился.

— Я не уверен, но так может быть. В нем было ощущение… подъема. Как от чего-то хорошего. Я хотел с тобой поделиться.

Раздался торопливый стук, и в следующий миг Спарк распахнула дверь.

— Ой! — вырвалось у неё при виде наших сцепленных рук.

Я отпустил Шута. Спарк нашлась и объявила:

— Капитан Трелл вызывает всех, кто может трудиться, на палубу. Время сниматься с якоря и отплывать. Клеф послал меня вас найти. Он поймал Пера и Ланта, как только мы вернулись на борт.

Я с облегчением оставил обсуждение мрачных снов, но слова Шута преследовали меня весь день. Я был благодарен за моменты, когда изучение канатов и движение корабля отвлекало меня от беспокойства за дочь. В каком бы направлении я не размышлял, я не находил себе места: Пчелка погибла, её унесло течением Скилла; Пчелка жива, её мучают.

Я работал на пределе сил, чтобы вымотать свое тело, а после упал на койку на нижней палубе, где разговоры, ругань и смех других матросов отгоняли сны.

Мы были в дне пути от Делипая, когда ко мне подошел удрученный Пер.

— Вы видели Мотли?

Я не замечал отсутствия вороны, пока он об этом не заговорил.

— Нет, — признался я и нехотя добавил: — Вороны береговые птицы, Пер. В Делипае ей вдоволь еды, в отличие от открытого моря. Я знаю, что ты делился с ней своим пайком, когда у нас не хватало припасов. Может быть, она решила позаботиться о себе сама.

— Я только что заново выкрасил ей перья. Что с ней станет, когда черная краска сойдет?

— Не знаю, — неохотно ответил я. В сердце она всегда была и будет дикой птицей. Она ясно дала понять, что не хочет быть связанной Уитом. Я постарался не думать о ней.

Тем не менее, я испытал облегчение, когда на вторые сутки мы услышали отдаленное карканье. В тот день мы с Пером забрались на мачту и стояли на выбленках, изучая рангоут. Сначала ворона была лишь точкой вдалеке. Пока мы смотрели, она подлетала все ближе, уверенно взмахивая крыльями. Она прокаркала приветствие и приземлилась точно на руку Пера.

— Устала, — сказала она. — Очень устала.

Она забралась вверх по плечу и примостила голову ему под подбородок.

— Готов поклясться, иногда я уверен, что она понимает каждое наше слово, — заметил я.

— Каждое слово, — повторила она и покосилась на меня блестящим глазом.

Я выпучил глаза: кончик её клюва был серебристым.

— Пер, — предостерег я, пытаясь говорить спокойно. — Отодвинь её от лица. У неё на клюве Серебро.

Мальчик замер, а потом сказал дрожащим голосом:

— Я совсем не чувствую магию. Может, и Серебро мне ничего не сделает?

— А может, сделает. Отстрани её от горла.

Он поднял запястье, и птица перепрыгнула ему на руку.

— Что ты наделала? — спросил Пер ворону. — Милое создание, как Серебро попало тебе на клюв? Как ты себя чувствуешь? Ты не больна?

В ответ она изогнулась и пригладила клювом перья. Они не посеребрились, но приобрели глянец, какого я раньше на них не видел.

— Хеби, — прокаркала она. — Хеби поделилась. Она научила.

Ах, укрепляющее средство Рапскаля, о котором он говорил в Делипае. Следовало догадаться. И не стала ли лучше её речь после досуга, проведенного с драконами?

— Будь осторожна со своим клювом, — предупредил я ворону.

Она перевела на меня взгляд блестящих глаз.

— Я осторожна, Фитц. Просто очень устала. Отнесите меня к Совершенному.

Она забралась по рукаву Перу на плечо и, прежде чем закрыть глаза, наградила меня сердитым взглядом.

Я услышал, как Трелл рявкнул нам пошевеливаться, а не сидеть сиднем, как чайки. Пер смотрел на меня, не обращая внимания на капитана.

— Отнести её к Совершенному?

— Сомневаюсь, что ты можешь её удержать. Как бы осторожна она ни была, я хочу, чтобы ты был ещё осторожнее. И предупреди остальных.

Брэшен снова рявкнул на нас, и Пер начал поспешно спускаться с криками, что Мотли вернулась. Когда Пер, как паук, сполз вниз с птицей на плече, к нему через палубу подбежала Спарк. Я спускался более осторожно.

— Ты и в самом деле принц? — спросил Кеннитсон, когда я замешкался рядом с ним.

Секунду я сомневался. Бастард или принц? Дьютифул сделал меня принцем.

— Да, — спокойно подтвердил я. — Но незаконнорожденный, поэтому не наследую трон.

Он пожал плечами.

— А этот парень, Пер, он был твоим конюхом?

— Да.

— Ты работаешь с ним бок о бок, и он совершенно не считается с тобой.

— Считается, хоть это и не бросается в глаза. Он уважает меня, даже если окружающие этого не видят.

— Угу.

Это прозвучало скорее задумчиво, чем презрительно. Даже несколько дней, проведенных на борту в качестве простого моряка, его изменили. Кеннитсону хватило ума понять, что раз его разместили вместе с простыми палубными матросами вроде Ант и Пера, то ему лучше отказаться от светских привычек. Он отложил свою изящную одежду и примерил те же свободные холщовые штаны и рубашку, что носили мы все. А после того, как Ант рассказала ему, что распущенные кудри может намотать на ходовой конец и выдрать с корнем, заплел волосы в косички и затянул в хвост. Ладони он обмотал полосками кожи — я догадывался, что они покрыты кровавыми мозолями — с пеньковыми тросами обращаться нелегко.

Больше он мне ничего не сказал, так что я поторопился вниз в ожидании новой команды.

Прошли десятилетия с тех пор, как я работал на палубе, но никогда раньше мне не приходилось трудиться на таком корабле как Совершенный. То, что корабль был живым, означало, что он способен принимать деятельное участие в путешествии. Он не мог поставить или спустить паруса, но мог указать рулевому лучший курс, ощущать, где течение быстрее, и предупредить, что нужно выбрать слабину троса. У него было тонкое чутье глубин и фарватера, которое он гордо продемонстрировал, когда указал экипажу курс из гавани Делипая, и снова, когда мы опасливо следовали проходами между Пиратскими островами, пока, наконец, не вышли в открытое море. Совершенный разрезал высокие волны, а наша куцая команда старалась приноровиться к его темпу.

Не только я восхищался живым кораблем. Члены экипажа, которых мы приняли на борт в Делипае, открыто восторгались тем, как Совершенный участвовал в нашем походе. Вскоре штурман робко попросила разрешения обсудить с носовой фигурой свои карты, чтобы подправить их с учетом знаний корабля. Предоставленный сам себе, Совершенный стал почти приветливым, особенно с Бойо и Кеннитсоном.

Несмотря на это, моё превращение из пассажира в матроса проходило нелегко. Втайне я всегда гордился тем, как хорошо сохранился для своих шестидесяти лет. Этим я по большей части был обязан Скиллу, которым меня когда-то вылечили и который все ещё бежал по моим венам и обновлял тело. Однако быть здоровым не означает быть крепким. Первые дни тянулись бесконечно. Мозоли от меча или топора — это не то же самое, что шершавые ладони, которыми работа со снастями награждает моряка. Следующие несколько дней были изнурительны: ноги, спина и руки — все болело. Мышцы и плоский живот возвращались медленно. Хоть моё тело и восстанавливало само себя, но лечение бывает не менее болезненным, чем само увечье.

Несмотря на пополнение экипажа в Делипае, нам не хватало людей, ещё меньше было тех, кто привык ходить на живом корабле. Окончание вахты не гарантировало, что мой отдых не будет прерван. Команда «Всех наверх!» могла прозвучать в любой момент. Как и предсказывал Брэшен, нам не встретилось попутного течения с юго-запада. Земля превратилась в полосу низких облаков на горизонте позади нас. Когда я проснулся следующим утром, она скрылась из виду.

Спарк и Пер оба расцвели. Они весело сновали по снастям вместе с Ант. Клеф был прекрасным учителем, а теперь к нам присоединился и такой опытный матрос как Бойо. Лант, работавший вместе со мной, пытался вбить в свое тело взрослого мужчины навыки, которыми гораздо легче овладеть в детстве. Я ему сочувствовал, но он не жаловался. Мы все ели столько, сколько нам позволяли, и спали, как только выпадала возможность.

Дни обрели размеренный ритм. Если бы я был моложе и у меня не было в жизни иной цели, кроме как заработать себе на хлеб, я был бы доволен. Враждебность команды, вызванная тем, что мы собирались разрушить их привычную жизнь, развеялась из-за необходимости день изо дня работать с нами бок о бок. Я избегал любых разговоров, которые могли напомнить им, что в конце этого путешествия Совершенный собирается превратиться в драконов.

Я восхищался терпению Брэшена с Кеннитсоном. Капитан неоднократно ставил нас вместе на вахту. Трелл обращался ко мне исключительно «Принц Фитц Чивэл», и я, наконец, взял в толк: он хотел показать мальчишке, что даже особа королевской крови не брезгует черной работой. Однако Кеннитсон стремился освоить навыки матроса не по приказу Трелла, а по собственному желанию, чтобы его воспринимали как равного или даже более умелого, чем остальные. Смотреть на него было жалко. Он пускался наперегонки с более опытными матросами, чтобы получить задание, и громко выкрикивал:

— Я могу это сделать!

Иногда он пренебрегал помощью или замечаниями касательно своей работы. Он не был глупцом, но его переполняло высокомерие и отчаянное желание быть правым. Ещё больше жалости вызывал Бойо, оказавшийся между родителями и человеком, с которым он хотел подружиться. Кеннитсон относился к нему, как к умилительному щенку, и временами выказывал пренебрежение к его матросским навыкам. Иногда я замечал, что Бойо тайком заново скруживал за Кеннитсоном снасти, ослаблял и по-новому подтягивал провисшие тросы. Я ничего не говорил, однако был уверен, что раз уж я об этом знаю, то его отец и подавно. Если Брэшен допускал это, то не моё дело открывать рот. С тайным любопытством я наблюдал, как Кеннитсон мечется между человеком, который жаждет освоить навыки моряка, и принцем, который не может признать, что он чего-то не умеет. Я надеялся, что беда его минует.

Бойо вырос на глазах у первого помощника Клефа, было бы логично, если бы эти двое стали близки, поэтому я удивился, когда Бойо подружился с Кеннитсоном. Клеф был юнгой на Совершенном в те времена, когда Кеннит изнасиловал Альтию и попытался отправить корабль на дно, однако он жаловал Кеннитсона по его собственным заслугам. Казалось, Кеннитсон легче принимает критику Клефа, чем вмешательство Брэшена. Я боялся, что Пер может приревновать, потеряв внимание Клефа, однако вместо этого он влился в их компанию, и вскоре они стали обедать все вместе. В один из вечеров Пер присоединился к ним за игрой в кости. Тогда я понял, что его приняли в кружок, и расслабился. Мальчишки добиваются того, чего хотят.

В течение нескольких вечеров я наблюдал, как Кеннитсон перестал игнорировать Пера и начал подначивать и поддразнивать его — так начинается настоящая дружба. Я видел, как Кеннитсон и Пер сговорились и обжуливали Бойо в карты, пока тот не проиграл все до последнего сухие бобы, которые они использовали вместо монет. Шутливая ярость Бойо, когда он вскрыл заговор, завершила принятие Пера в их группку. Клеф стал ставить Кеннитсона и Пера на вахту вместе. Не единожды я замечал, что Пер показывает принцу, как правильно выполнять их задание. Они стали друзьями, и я решил, что им обоим это на пользу.

Не обошлось и без оказий. Я не стал вмешиваться, когда Бойо и Кеннитсон решили в стельку напоить Пера. Каждый юноша должен пройти это испытание, и я рассудил, что хоть на следующий день Перу и придется помучиться, но серьезного вреда ему это не причинит. Бойо скорее питал слабость к проказам, чем к мелким пакостям. На что я не рассчитывал, так это на то, что подвыпивший Пер пригласит их в нашу каюту посмотреть на удивительные подарки Элдерлингов, которые нам преподнесли жители Дождевых Чащоб. Когда я случайно зашел, все трое уже порядком набрались, а мой парень держал в руках один из котелков со взрывчатой смесью Чейда и пытался объяснить, что, по его разумению, это было. Кирпич Элдерлингов лежал перевернутый на моей койке, одеяло уже начало дымиться. Меня не столько расстроило это, сколько то, что дневники Пчелки валялись в непосредственной близости от смятого покрывала.

Я выгнал всех троих из каюты, цветисто выругавшись и поддав Перу по пятой точке. На следующий день, в промежутках между приступами рвоты, он не уставал просить прощения. Бойо и Кеннитсон тоже принесли свои извинения, чуть более сдержанно. Этот случай скрепил их дружбу, и я понял, что на борту Совершенного Пер в безопасности, насколько это вообще возможно.

Однажды вечером Спарк разбудила меня от сна, в котором я так нуждался, чтобы позвать в каюту Янтарь. Я поплелся за ней с затуманенными глазами. Тяжелый труд матроса брал свое.

— Это важно! — прошипела она, прежде чем юркнуть между подвесными койками других матросов.

Прибыв в каюту, я обнаружил там Пера, который выглядел не менее сбитым с толку, чем я. Меня отпустило, когда я увидел, что придется иметь дело с Шутом, а не с Янтарь.

— Нам нужно обсудить план спасения Пчелки, — объявил он.

— Вы уверены, что она жива? — спросил Пер. В его голосе было столько надежды на положительный ответ, что и я невольно съежился.

— Да, — тихо ответил Шут. — Я знаю, что вам сложно в это поверить, ведь когда мы начинали, у нас на уме была лишь месть. Но я уверен, что она жива, а это меняет все наши планы.

Пер искоса бросил на меня тревожный взгляд, я обрадовался, что Шут не мог его видеть. Я и бровью не повел.

— Вы все изучили карту, которую составил Фитц? Важно, чтобы вы хотя бы в общих чертах знали план крепости Клерреса.

Они кивнули, Спарк сказала вслух:

— Да.

— Я уже говорил, что единственный способ попасть в крепость — во время отлива, смешавшись с толпой людей, которые немало заплатили за привилегию пройти внутрь. Я замаскируюсь, чтобы никто меня не узнал, и вам мы тоже придумаем роли.

Я подавил вздох. Мне все ещё казалось, что одиночная вылазка с попыткой подсыпать яд или перерезать кому-то горло — это лучший вариант.

— Как только окажемся внутри, мы должны отбиться от основной толпы и спрятаться. Возможно, для этого нам придется разлучиться. Имейте в виду, что Пчелка не знает нас со Спарк, поэтому, когда после наступления ночи мы соберемся в опустевшей прачечной, то должны будем разделиться на две команды. В одной Фитц и Пер. Лант, Спарк и я — в другой. Так в каждой команде будет опытный воин, и тот, кто может открыть запертую дверь, — он улыбнулся в сторону Спарк.

Все хуже и хуже. Я ничего не сказал. Лант рассматривал свои руки. Пер внимательно слушал. Спарк, видимо, была в курсе плана, поскольку не выглядела удивленной.

— Есть четыре места, где вероятнее всего держат Пчелку. На вершине цитадели располагается бывший гарем, переделанный в камеры для ценных заключенных, которых должны подвергнуть наказанию, но не изувечить. Она может быть там или в домиках, где размещают Белых, — я знал, какие слова он скажет дальше, и боялся их услышать. — Ещё есть два нижних этажа под крепостью. На первом — камеры с каменными полами, железными решетками, скудным освещением и суровыми условиями. Боюсь, она может быть там.

Он втянул побольше воздуха.

— На самом нижнем этаже находятся самые жуткие камеры и место, где применяются медленные и долгие пытки. Именно там отходы замка стекают в открытый резервуар, а потом в море. На этаже нет света, а воздух воняет экскрементами и смертью. Это наихудшее место, где она может оказаться, и именно поэтому там я должен искать её в первую очередь. Моя команда начнет с нижнего этажа. Фитц и Пер отправятся к камерам на крыше. Если вы найдете её, ступайте в прачечную. Если нет — проверьте домики Белых.

Пер открыл было рот, чтобы что-то сказать, но я прервал его взмахом руки.

— Независимо от того, найдете вы её в домиках или нет, отправляйтесь в прачечную, — он перевел дыхание. — После того, как обыщем камеры, мы постараемся отыскать вход в тоннель, которым воспользовались мои спасители, чтобы вывести меня из крепости. Если нам повезет, и мы найдем Пчелку, двое из нас сразу же уведут её по этому пути. Один из нас встретит вас в прачечной, чтобы сообщить, куда мы ушли, и провести вас к тоннелю.

— Что, если мы не найдем вход в тоннель? — спросил Лант.

— Мы возьмем с собой одежду для Пчелки или, может, плащ с бабочками и снова спрячемся. А на следующий день смешаемся с посетителями и выйдем вместе с толпой.

Его руки, одна затянутая в перчатку, другая — обнаженная, сцепились. Мне не нужно было говорить, насколько слаб его план, он и сам понимал, что это отчаянный замысел человека, который страстно желает, чтобы его мечты оказались явью.

— Что если мы не найдем её? — спросил Пер дрогнувшим голосом.

— Все то же: спрячемся, а на следующий день уйдем вместе с толпой посетителей. Так может случиться, потому что сны не сообщают мне, прибыла ли она уже в Клеррес или ещё только на пути туда. Возможно, нам придется подождать.

— А драконы? — спросил Лант. — И Тинталья, и Хеби серьезно настроены отомстить. Что, если они доберутся до Клерреса раньше нас?

Шут поднял сцепленные руки к подбородку, замер и облизнул губы.

— Я хочу верить, что сны показали бы мне столь разрушительное событие. Пока что этого не случилось, поэтому у меня есть надежда, — он быстро покачал головой, словно стараясь выбросить из головы вопрос Ланта. — Все понимают роль, которую должны сыграть? Мы договорились?

Я не кивнул, но этого, казалось, никто не заметил. Спарк сказала за остальных:

— Да. Возможно, теперь вы сможете уснуть.

Он потер обеими ладонями лицо, и я заметил то, что упустил из виду раньше: его снедала тревога. Мне потребовалось все мастерство, вбитое Чейдом, чтобы вложить в голос теплоту и уверенность.

— Спи, старый друг. Нам с Пером нужно вернуться на койки, потому что скоро наша вахта. Нам всем следует отдохнуть, пока мы можем.

— Пока можем, — согласился он, Спарк кивнула, и мы покинули их маленькую каюту. Мы с Пером направились к своим постелям, Лант последовал за нами.

Когда мы отошли от двери Шута на порядочное расстояние, Лант остановил меня, поймав за рукав.

— Ты веришь, что Пчелка жива? — тихо спросил он, Пер подошел ближе, чтобы услышать мой ответ.

Я тщательно подбирал слова:

— Шут верит. Он придумал план, который включает поиски Пчелки. Я рад ему следовать, — это была ложь, и я добавил: — Это не отменяет моих намерений лишить жизни тех, кто её забрал.

На этом мы расстались. Я вернулся на свою койку, но не смог снова уснуть.

День за днем горизонт не менялся. Все, что я видел, когда отправлялся спать после вахты и когда приступал к своим обязанностям, — вода. Погода стояла хорошая, становилось теплее. Мы все загорели, кроме леди Янтарь, которая оставалась по-прежнему бледно-золотистой. Она была темнее, чем Шут когда-то, но гораздо светлее лорда Голдена. Шут рассказывал мне о поверии, согласно которому Белые Пророки, с успехом завершившие свою миссию, меняют кожу и становятся темнее. Он стал бледнее, и я обдумывал, значило ли это, что Служители помешали ему достичь цели. Леди Янтарь выполняла посильную работу от чистки репы и картофеля до плетения канатов. Ради этого она снимала перчатку с посеребренных пальцев, и веревка, казалось, слушалась и сама заплеталась согласно её желанию. Это вызвало неприятное воспоминание о том, как Верити высекал из камня своего дракона, и я избегал наблюдать, как работает Янтарь.

Янтарь проводила с Совершенным больше времени, чем хотелось бы обоим нашим капитанам. Корабль был ей рад, частенько Кеннитсон и Бойо составляли им компанию, когда она ему играла. Мотли тоже находилась при Совершенном большую часть времени. В перерыве между моими вахтами и часами, которые Янтарь проводила с кораблем, я редко видел Шута, и мне нечасто выпадала возможность побеспокоиться о том, насколько отчужденной она стала.

Путешествие шло медленно. Океанское течение нам не благоприятствовало. Погода стояла хорошая, но ветры были непостоянными. В какие-то дни он вовсе стихал и паруса безвольно обвисали. Иногда, глядя на бесконечную водную гладь, я не мог понять, двигаемся ли мы вообще. Чем дальше на юг мы плыли, тем жарче становились дни. Наступило лето, и по вечерам было светло допоздна.

В один из таких дней я рано отправился в койку и закрыл глаза. Я устал, и мне было скучно, но сон не шёл. Я попытался делать, как учил меня волк: сосредоточиться на настоящем, не беспокоиться о будущем и не ворошить прошлое. Это никогда не давалось мне легко, и тот раз не стал исключением. Я неподвижно лежал, надеясь уснуть, когда меня коснулся шепот Скилла.

— Па?

Я подскочил от неожиданности и потерял контакт. Нет, нет, ложись, не двигайся, дыши спокойно и глубоко, жди. Жди. Ощущение было, словно следишь за звериной тропинкой с верхушки дерева. Жди.

— Па, ты меня чувствуешь? — Это была Неттл. — Я получила твое послание с птицей, у меня есть новости. Па?

Я дышал медленно и глубоко, стараясь балансировать на тонкой грани между сном и бодрствованием. Я ступил в течение Скилла. Оно показалось мне слабым, почти неуловимым.

Неттл, я здесь. С тобой и ребёнком все в порядке?

По мне пробежала дрожь. Ребёнок Неттл, мой внук, о котором я не вспоминал все прошедшие недели.

Ещё рано. Но уже скоро.

Её ответ прозвучал тихо, словно шепот на ветру, вместе с ним пришла теплая волна удовольствия от того, что я первым делом подумал о ней и её ребёнке. Её следующие слова долетели до меня, как невесомый пушок чертополоха.

Мы получили твое послание с птицей, но я не до конца поняла его. Мы отправили леди Розмари шпионить в Кельсингру. Зачем ты хотел отправить туда целителей, обладающих Скиллом?

Думаю, это всем пойдет на пользу. Я открыл ей сознание и поделился жалостью к народу, измененному драконами. Не скрыл я и свой расчет: мы могли бы заключить прочный союз с этими людьми и лучше понять Скилл, если бы получили доступ к Кельсингре и всем артефактам, созданным с его помощью. Я доверил ей свои опасения относительно драконьего Серебра и уверенность в том, что это была та же субстанция, которой Верити покрыл руки, чтобы завершить своего дракона.

Серебро — оченьмощная и опасная вещь. Не допускай, чтобы до Чейда дошел даже слух, или старик захочет его испытать! Как он поживает? Я скучаю по нему, и Лант тоже.

Тише! Даже не думай его имя!

Её предостережение запоздало. По мне прошла рябь, как будто бриз слегка пошевелил паруса, прежде чем надуть их со всей силой, следом Чейд ворвался в моё сознание сокрушительной волной. Безумный и торжествующий, он был полностью поглощен Скиллом.

ФИТЦ!

Он вышиб мою сущность в поток магии. Я ощутил, что течение Скилла кружит и поглощает меня, как если бы Чейд неистово размешивал воду в котелке.

ВОТ ТЫ ГДЕ, МОЙ МАЛЬЧИК! Я ПО ТЕБЕ СОСКУЧИЛСЯ! ПОЙДЕМ СО МНОЙ, Я ТАК МНОГО ХОЧУ ТЕБЕ ПОКАЗАТЬ!

Дьютифул! Все группы Скилла, ко мне! Придержите лорда Чейда. Придержите его!

Я лишился себя. Вырванное из тела сознание растеклось тонким слоем, как разлитое по столу вино. Я был вихрем снежинок, рассеянных ветром, исчезающим облачком чьего-то дыхания морозной ночью. До меня доносились отдаленные крики, чувствовалась некая борьба. Вдруг я ощутил неуверенное прикосновение чужого сознания, да так остро, словно капля ледяной воды упала мне за воротник.

— Папа? Ты мне снишься? Папа?

Я никогда не соприкасался с сознанием Пчелки в потоке Скилла, не слышал её голоса и не видел лица. Но прикосновение её мыслей было настолько узнаваемым, что у меня не возникло никаких сомнений, что это была она.

Прикосновение было слабым и тонким, как детский голос, разносимый ветром над водой. Я потянулся к ней.

Пчелка! Это ты, ты жива?

Папа? Где ты? Почему ты не пришел за мной? Папа?

Пчелка, где ты? — таков был мой первый отчаянный вопрос.

На корабле. На пути в Клеррес. Папа? Они меня обижают. Пожалуйста, помоги мне. Почему ты не идешь за мной?

Следом, подобно ветру, сметающему все на своем пути, Чейд ворвался в мои мысли, разметав меня на кусочки.

Пчелка? Так она обладает Скиллом? Моя дочь, моя Шун, тоже. Она сильна в Скилле, но они не пускают её ко мне!

Папа? ПАПА?

Чейд был разрушительным ураганом, меньшие сущности в Скилле, которые встречались ему на пути, он ловил и отбрасывал прочь. Я боялся, что он отшвырнет и покалечит Пчелку, разорвет её на мелкие кусочки, стоит им только встретиться. Я отмел её в сторону.

Пчелка, беги! Проснись, отвернись, держись подальше. Уходи! Не касайся меня своим сознанием.

Папа? — в страхе и отчаянии она вцепилась в меня.

Успокаивать её не было времени. Я оттолкнул Пчелку так резко, как будто спасал из-под копыт обезумевшей лошади. Я ощутил её страх и обиду, но все равно отстранился от мысли, которую она простирала ко мне, и обратился к Чейду, чтобы не дать ему её обжечь.

Чейд, остановись! Ты слишком силён! Ты выжжешь нас всех, как Верити выжег бедного Августа! Чейд, прошу, обуздай свой Скилл!

Фитц, неужели ты тоже? Тоже станешь подавлять меня? Предатель! У тебя нет сердца. Это моя магия по праву рождения, моя гордость!

Так влейте ему в горло, если придется! Живее! У троих учеников припадок!

Это была Неттл, откуда-то издалека она выкрикивала приказы и подкрепляла их Скиллом со всей доступной ей силой. Я почувствовал гнев и обиду Чейда. Мы все сговорились и отвернулись от него, он был уверен в том, что мы завидуем его магии и хотим вызнать его тайны. Никто из нас никогда по-настоящему его не любил, кроме Шун.

Внезапно все кончилось, как будто занавес упал в конце кукольного представления. Не было ни ревущего Скилла Чейда, ни шепота Неттл, а хуже всего — когда я огляделся в поисках неуверенного Скилла Пчелки, то ничего не нашел. Совсем ничего.

Я обнаружил себя лежащим на полу рядом со своей койкой. Слезы катились по моим щекам.

Моя Пчелка была где-то там, унесенная, развеянная штормом Скилла, в плену, подвергающаяся ужасному обращению. Все это время Шут был прав. Я не мог сдаться и снова нырнул в Скилл, просеивая его поток снова и снова, пока не ощутил, что силы на исходе. Вернувшись в реальность, я обнаружил, что свернулся калачиком. Все тело болело, сердце колотилось. Я почувствовал себя столетним стариком. Я подвел и бросил не только своего ребёнка, но и своего наставника.

Я подумал о нем. Чейд, бедный старый Чейд, потерян в магии, которой так желал овладеть. Теперь она подчинила его, и он мчался в её потоке, как на жеребце, который понес, закусив удила. Сегодня мы обидели его, я знал, что он не впервые чувствует себя брошенным и гонимым. Хотел бы я оказаться рядом, сесть у его постели, взять за руку и заверить, что он всегда был любим. Его отчаянная потребность в этом обожгла меня почти так же сильно, как и его буйный Скилл.

Но как бы горячо я не хотел оказаться рядом с Чейдом, меня полностью поглощала тревога за Пчелку. Она сказала, что находится на корабле, который направляется в Клеррес. Жива. Без сомнения, жива! В ужасном положении, но жива. Она не понимала, почему я не пришел её спасти. Похитители были с ней жестоки. Но все же она жива! Поразительное осознание прогремело во мне, как звон колоколов. Безмерная радость уверенности в том, что Пчелка выжила, столкнулась с гнетущим страхом за мою дочь. Как она выдержала все эти месяцы наедине со своими мучителями? Меня жгла мысль о том, что я оттолкнул её, когда она меня нашла.

Но она жива! Без сомнений жива! Это знание ощущалось, как воздух в легких, как глоток воды после засухи. Я поднялся на ноги. Она жива! Я должен был поделиться новостями с Шутом. Теперь нашей первоочередной задачей стало её спасение!

А уже потом безжалостная месть тем, кто украл её у меня.

— Я уже говорил тебе, что она жива.

Я все ещё дрожал и задыхался после того, как обежал весь корабль в поисках Шута. То, что леди Янтарь не приняла всерьез мои новости, привело меня в бешенство.

— Это другое! — настаивал я. — У тебя был сон, который мог значить или не значить, что Пчелка жива. А я почувствовал её Скилл. Она говорила со мной! Я знаю, что она жива и плывет в Клеррес, что те, кто её похитил, плохо с ней обращаются.

Янтарь разгладила юбки. Я обнаружил её стоящей у поручня и слепо глядящей за борт корабля. Волны плескались об него, но я не видел признаков движения. Я ощущал боль в груди от потребности в том, чтобы корабль плыл в Клеррес, разбивая волны на своем пути. Янтарь взглянула на меня пустыми глазами и повернула лицо к морю.

— Как я и говорила недели тому назад. Месяцы! До того, как мы покинули замок Баккип, я молила, чтобы мы поспешили в Клеррес! Если бы тогда ты прислушался ко мне, мы бы уже были на месте и ждали её прибытия. Все сложилось бы по-другому. Все!

В её голосе безошибочно ощущался горький упрек. Она говорила, как Шут, но она им не была.

Какое-то время я просто стоял, глядя на неё, и уже собирался молча уйти, когда она снова тихо заговорила.

— Это разрывает мне сердце. И раздражает. Всю жизнь люди сомневались в том, что я истинный Белый Пророк. Но ты, ты же мой Изменяющий. Ты видел собственными глазами, что нам удалось сделать. Ты привел меня на порог смерти и вернул обратно. Я не отрицаю, что мои силы существенно ослабели. Даже мир я вижу лишь как свет и тень. Но когда я говорю, что ко мне вернулись сны, когда я говорю, что мне приснилось нечто, что уже случилось или случится в будущем, Фитц, из всех людей, не тебе сомневаться во мне. Если бы я сказал, что сомневаюсь в правдивости того, что ты узнал при помощи Скилла, если бы я сказал, что тебе это просто приснилось, разве ты не вышел бы из себя?

— Думаю, да, — признал я.

То, что она не разделила со мной радость уверенности, а лишь упрекнула за былые сомнения, я ощутил, как увесистую пощечину. Я жалел, что поспешил к ней навстречу, что не оставил новости при себе. Разве она не могла понять, что верить в то, что мой ребёнок жив, было опасно? Что я боялся лишиться столь отчаянной надежды? Разве она не могла постичь, как больно мне было знать, что Пчелка жива, и бояться за неё? Шут бы меня понял! Я опешил от этой странной мысли. Неужели Шут и Янтарь были настолько разными в моем представлении?

Да, были.

Янтарь никогда не спасала Кетриккен, не несла меня сквозь снежную ночь на спине. Не знала Ночного Волка. Её не мучили и не калечили. Она не служила королю Шрюду вопреки опасностям и козням. Я сжал зубы. В действительности, что общего у меня с этой Янтарь? Очень мало, решил я.

Она беспощадно продолжила:

— Если бы ты поверил мне, мы уже были бы там, наблюдали и ждали. Мы были бы готовы вернуть её до того, как они поместят её в цитадель. А теперь мы вынуждены гадать, опередили они нас или отстали.

Я постарался найти аргументы, чтобы доказать, что она ошибается, но не смог. Её упреки были слишком горькими. Я ещё не рассказал ей, что Чейда обуял Скилл, а Неттл и её ученики с трудом могут удерживать одного старика, и решил, что не стану. Я выпрямился и отошел от поручня.

— Я собираюсь немного поспать, — сказал я. Возможно, позже, когда он снова станет Шутом, я поделюсь с ним своими страхами относительно Скилла и болью и тревогой за Пчелку. Позже я, возможно, расскажу ему, как я прогнал её с пути Чейда и от себя. Я пришел к Янтарь, полный радостного возбуждения после контакта с Пчелкой и опустошения от того, что не смог удержать и найти её, но теперь мне было не с кем поделиться этой бурей эмоций. Я не мог поговорить с Лантом, не заставив его переживать за состояние отца. Я не хотел, чтобы Спарк тревожилась за Чейда. Прямо сейчас я не хотел давать Янтарь повод для новых нападок.

— Уходи, — сказала Янтарь убийственным тоном. — Уходи, Фитц. Беги от того, что не хочешь слышать, чувствовать и знать.

После её первых слов я замер, но когда она продолжила, то поступил, как говорила. Я ушел. Она крикнула мне вслед, в её словах была ярость:

— Если бы я мог сбежать от того, что знаю! Если бы я мог не верить своим снам!

Я уходил.

Корабль никогда не спит по-настоящему. Всегда есть кто-то на вахте, и команда должна быть готова оказаться на палубе по первому зову. Но я глубоко спал, когда кто-то потряс меня за плечо. Я вскочил, готовый дать отпор. В приглушенном свете фонаря я увидел Спарк, смотревшую на меня со смесью тревоги и удивления.

— Что случилось? — требовательно спросил я, но она лишь покачала головой и махнула мне следовать за ней. Я вывернулся из гамака и стал пробираться между спящими матросами.

Мы вышли на палубу. Дул слабый ветер, тихо плескались волны. Над головой висели низкие яркие звезды и полоска луны. Я не позаботился надеть рубашку или ботинки, но воздух был настолько теплым, что я об этом не пожалел.

— Что-то не так? — спросил я Спарк.

— Да.

Я ждал.

— Я знаю, что вы плохо думаете обо мне из-за того, что я отдала Янтарь дневник Пчелки и шпионила за вами, чтобы узнать, где вы его прячете. У вас есть право не доверять мне. Когда я в последний раз попыталась заговорить с вами об этом, вы дали понять, что не хотите знать никаких секретов. Что ж, я вот-вот снова обману ваше доверие и готова к тому, что вы станете думать обо мне ещё хуже. Но я больше не могу хранить этот секрет.

Моё сердце провалилось в желудок. Мои мысли метнулись к ней и Ланту, я испугался того, что она может сказать.

— Это Янтарь, — прошептала она.

Я набрал воздуха, собираясь ответить, что не желаю знать секреты Янтарь. Её ярость воздвигла между нами стену, которую я не хотел рушить. Я был сердит и обижен. Если у Янтарь был секрет, которым она не пожелала поделиться со мной, но рассказала Спарк, что ж, пускай обе держат его при себе.

Однако Спарк не волновало, хочу ли я его знать. Она затараторила:

— Ей снится ваша смерть. Когда мы плыли по реке, то это снилось ей раз или два. Теперь же — каждую ночь. Она бормочет и кричит во сне, чтобы предупредить вас, а когда просыпается, дрожит и рыдает. Она не рассказывает мне, но я все знаю, потому что она говорит во сне: «Сын умрет? Как он может умереть? Этого не должно произойти, должен быть другой путь». Если он и есть, мне кажется, она не может его найти. Это её подтачивает. Я не знаю, почему она не рассказывает вам о своих кошмарах.

— Ты ушла от неё только что? Она знает, что ты отправилась ко мне?

Спарк отрицательно покачала головой на оба вопроса.

— Сегодня она спит хорошо. Даже когда она просыпается в рыданиях, я притворяюсь спящей. Когда однажды я попыталась помочь ей, она приказала не прикасаться к ней и оставить в покое, — она окинула взглядом палубу. — Я не хочу, чтобы она узнала, что я рассказала вам об этом.

— Она не узнает, — пообещал я.

Я задумался, смогу ли рассказать Шуту и как это сделать. Он говорил, что чем чаще приходит сон, тем вероятнее, что он сбудется. За проведенные вместе годы он часто помогал мне избежать смерти. Я вспомнил, как он позвал Баррича на вершину башни в тот вечер, когда Гален меня избил. Они вместе оттащили меня от края, к которому я полз, чтобы сброситься вниз, находясь под внушением Галена. Он предупредил меня о яде в Горном Королевстве. Спас, когда меня поразила стрела. Он часто говорил, что в его снах возможность того, что я выживу, мала, практически невероятна, но что он должен не дать мне умереть любой ценой, чтобы я помог ему изменить мир.

И мы справились. Ему снилась собственная неминуемая смерть, но вместе мы смогли победить её.

Я верил в его сны, должен был верить. За исключением тех случаев, когда его видения были слишком ужасны, чтобы им поверить. Тогда я притворялся, что смогу их изменить.

Теперь ему снилась моя смерть. Снова. Или нет? Был ли я Нежданным Сыном из его снов или это была Пчелка? Неужели мы рвались спасать её, и при этом он верил, что мы не преуспеем? Я оставался удивительно безучастным к мысли о собственной гибели. Если моя смерть была ценой спасения Пчелки, я готов и рад заплатить её. Мне стало легче, когда я подумал о Ланте и Шуте, которые будут там вместе со мной и смогут безопасно доставить Пчелку в Олений замок. Я знал, что Риддл и Неттл примут её, и, вероятно, гораздо лучше меня справятся с её воспитанием.

Но если ему снилось, что мы доберемся до Клерреса только для того, чтобы её потерять… Нет. Я не мог, не хотел в это верить. Я этого не допущу.

Поэтому ли Янтарь была так жестка, когда я поделился с ней новостями? Потому что считала, что хоть Пчелка и жива сейчас, но не доживет до спасения?

Нет! Этот сон обо мне. Нежданный Сын — это я, а не Пчелка. Эда и Эль, только не Пчелка.

Спарк все ещё смотрела на меня, не отрываясь. В свете звезд её лицо казалось бледным.

— Ему и раньше снилась моя смерть, — сказал я и выдавил кривую улыбку. — Помнишь, он Пророк, а я — Изменяющий. Я не намереваюсь умирать сам или дать умереть кому-то ещё. Иди спать, Спарк. Отдохни, пока можешь. То, что суждено, может случиться, а может и нет!

Она стояла молча, я видел, что в ней идет внутренняя борьба. Она подняла на меня глаза и сказала:

— Она видит больше, чем говорит вам.

Я кивнул в ответ.

— Как всегда, — сказал я и отвернулся.

Я блуждал взглядом по воде. Через какое-то время я услышал её легкие удаляющиеся шаги. Вздох, который я долго сдерживал, вырвался у меня из груди. Я хотел, чтобы все кончилось, все сомнения и тревоги прошли. Они измотали меня больше, чем битва топором. Я хотел покончить с ожиданием и подготовкой. Но куда ни глянь — повсюду простиралась бесконечная вода, в неверном свете луны походившая на мятую бумагу.

Где-то по этим же волнам другой корабль с моей дочерью на борту шёл в Клеррес. Впереди нас? Или позади? Я не знал.

Глава 22

ПЛАЩ-БАБОЧКА

Осы жалят, когда существует угроза их гнезду. Я пошла за глиняным горшком для мамы и взяла один со стеллажа, не зная, что осы свили под ним гнездо. Пока я убегала, целый рой преследовал меня, жаля снова и снова, и боль от укусов обжигала огнем. Они не похожи на пчел, которые платят собственной жизнью за атаку. Осы как люди, убивающие много раз подряд и продолжающие жить. У меня распухли щеки и шея, а рука потеряла очертания и заканчивалась толстыми сосисками вместо пальцев. Мама обработала укусы соком папоротника и наложила сверху прохладную глину, а потом взяла масло и подожгла гнездо, убивая всех: и взрослых ос, и невылупившиеся личинки, неся возмездие за то, что они сделали с её дочерью. Это случилось в то время, когда я ещё не могла отчетливо говорить. Её ненависть поразила меня, ведь на самом деле я не ожидала, что мама способна на такой холодный гнев. Я смотрела на неё, пока горело гнездо. Она кивнула и сказала: «Пока я жива, никто не сможет навредить тебе и уйти безнаказанным». Тогда я поняла, что надо быть очень осторожной, рассказывая ей о других детях. Когда-то мой отец был убийцей. А мать такой и осталась.

Дневник сновидений Пчелки Видящей.

Существует множество песен о плаваниях за край света. В одних поется об огромном водопаде, спустившись по которому, можно достичь земли с добрыми, мудрыми людьми и невиданными животными. В других сказаниях говорится о моряках, добравшихся в земли поразительно умных животных, которые, знакомясь с людьми, находят нас отвратительными и глупыми. Но больше всего мне нравятся те, где, проплыв все известные карты, находишь себя ребёнком, которому можно рассказать, в какой жизненной ситуации лучше сделать иной выбор. Однако в этом путешествии я начал осознавать, что человек, оказавшийся за границей известных карт, оказывается в царстве бесконечной работы, нестерпимой скуки и повторяющегося вида бескрайнего моря на горизонте изо дня в день.

Верно то, что неизведанная для одного конкретного человека территория за краем света, может быть ни чем иным, как родным прудом для другого. Совершенный утверждал, что, будучи кораблем Игрота, подходил к Клерресу с соседними островами, и даже Кеннит, тогда ещё мальчик, плавал с ним. Игрот был одержим гадалками, знамениями и предсказаниями. Некоторые говорили, что эти черты передались и Кенниту. Среди экипажа, взятого на борт в Делипае, был грамотный штурман. Она ни разу не ходила к Клерресу, но хранила карту своего деда. Будучи опытным и закаленным матросом, она проводила почти все свое время с Альтией и Брэшеном, знакомые торговые пути которых давно остались позади. Ночами они сверялись со звездами, прокладывая курс, с которым Совершенный был согласен.

Бесконечные дни перетекали один в другой, хотя происходили и некоторые необычные события, разнообразящие рутину. Однажды в полосе абсолютного штиля Клеф принес свирель и вызвал ветер. Если это и была магия, то я не почувствовал её и не знал о такой, убедив себя, что это лишь совпадение. Пер занозил ногу, и она загноилась. Альтия помогала мне вытаскивать занозу и обработала ранку неизвестными травами. Пер получил день отдыха. Мотли стала полноправным членом экипажа, проводя все свое время либо с Янтарь, либо с Совершенным. Она сидела на плече у носовой фигуры и забиралась даже ему на макушку, а когда ветер усиливался и корабль плыл, врезаясь в волны, — летела впереди.

Печально, что человек начинает ценить скуку, лишь когда оказывается перед лицом надвигающейся катастрофы. Я видел, как изменяются отношения между членами экипажа, принося напряженность, неизбежную для замкнутой команды в любом продолжительном путешествии. Я надеялся, что шторм минует нас, пока однажды, работая с Лантом на починке паруса, не услышал от него слова, которых так страшился:

— Кеннитсону нравится Спарк. Очень сильно нравится.

— Я заметил это, — на самом деле, она нравилась почти всей команде. Сначала Ант приняла её за соперницу, и Брэшену пришлось не раз повысить голос на девчонку, не в меру ретивую и безрассудную в попытках показать себя лучшим матросом. Но постепенно соревнование перешло во взаимную дружбу. Спарк была оживленной, дружелюбной, трудолюбивой и способной девушкой. Теперь она заплетала свои темные, вьющиеся волосы в тугую косу, а её босые ноги покрылись мозолями из-за беготни по палубе и вверх по снастям. Под палящими лучами солнца она стала смуглой, цвета полированной древесины, а тяжелый труд сделал её руки мускулистыми. Вся она лучилась здоровьем и хорошим настроением, глаза Кеннитсона следовали за девушкой неотрывно, и он почти всегда садился напротив неё за столом на камбузе.

— Это заметили все, — мрачно ответил Лант.

— Это плохо?

— Нет, пока нет.

— Но ты считаешь, что это превратится в проблему?

Он недоверчиво посмотрел на меня:

— А вы так не считаете? Он принц, привыкший получать все, что пожелает. И сын насильника.

— Но он не такой как отец, — тихо сказал я, однако не смог отрицать охватившее меня беспокойство. Осторожно я задал следующий вопрос:

— Спарк это беспокоит? Она попросила тебя о защите?

Он чуть помедлил, прежде чем ответить:

— Нет, пока нет. Не думаю, что она видит в этом опасность, но все равно не хочу просто сидеть сложа руки в ожидании беды.

— То есть ты просишь о моем вмешательстве?

Он с трудом проткнул иглу через толстую, сложенную несколько раз холстину.

— Нет, я просто хотел предупредить вас. Быть может, вы поможете мне, когда дело примет такой оборот.

— До этого не дойдет, — тихо сказал я.

Он повернулся, глядя на меня широко раскрытыми глазами.

— С твоей стороны мудро было бы ничего не предпринимать, пока Спарк сама не попросит о защите. Она не из тех девушек, что убегают или прячутся за спиной у мужчин. Если возникнут трудности, она должна научиться справляться сама. Думаю, если ты вмешаешься до того, как она попросит, это лишь рассердит Спарк. Если пожелаешь, я поговорю на эту тему с капитанами, ведь их долг обеспечивать порядок на корабле. Знаю, твои чувства к Спарк…

— Довольно. Я сделаю так, как вы посоветовали, — рявкнул он и свирепо принялся за шитье.

Остаток дня я наблюдал за Спарк и Кеннитсоном. Невозможно было не заметить, что парень увлечен девушкой и той это нравится. Она не флиртовала, но смеялась над его шутками, и это раздражало Ланта, сдерживаемого долгом и честью. От всего этого я чувствовал и усталость, и зависть перед их юностью. Сколько лет минуло с поры, когда меня самого терзали ревность и болезненные сомнения в привязанности девушке, на которую я не мог претендовать и которой не мог предложить ничего? С одной стороны, было облегчением, что меня не волнуют все эти потрясения, с другой — напоминало о прожитых годах.

Я колебался, не зная, надо ли вмешиваться, и так и не решил, должен ли поговорить со Спарк наедине, опасаясь, что девушка воспримет такую беседу как упрек. Если же поговорить с принцем Кеннитсоном, то какова будет его реакция? Если это не что иное, как дружеские подтрунивания, я выставлю себя дураком. А если его чувство к Спарк искренне, то не отреагирует ли он, как некогда я сам во время разговора с леди Пейшенс в пору юности и запретов на свидания с Молли? Ситуация осложнялась и моей растущей симпатией к молодому человеку. Несмотря на его гордыню и обидчивость, было очевидно, что парень старается стать отличным матросом. Он научился стирать одежду и выполнять все те задачи, что с момента его рождения принадлежали слугам. Но по-прежнему не мог отличить, когда экипаж насмехается над ним, а когда просто шутит. Гордость была подобна стене, за которую было трудно пробиться, но он старался.

Не единожды я доставал плащ-бабочку и призраком бродил по палубе. На корабле, в условиях жизни, лишенной уединения, плащ стал спасительным прибежищем. Я мог затаиться в таком месте, где никто не запинался об меня, и сидел, невидимый для окружающих. Длительное время, пробыв шпионом для Чейда, я поборол в себе остатки стыда за подслушанные чужие разговоры, тем более что на корабле не искал их намеренно. Весьма тесная дружба между Ант и новым штурманом из Делипая точно меня не касалась, как и мрачные разговоры Альтии и Брэшена на корме.

Вечером, обнаружив в своем излюбленном уголке парочку курящих матросов из Делипая, я бесшумно направился к носу корабля. Остановившись на безопасном, как я надеялся, расстоянии, встревожился, увидев растянувшегося на палубе Кеннитсона. Но, сделав пару осторожных шагов вперед, рассмотрел закрытые глаза и мерно вздымающуюся грудь спящего человека.

Совершенный заговорил тихо, будто родитель у кроватки спящего ребёнка:

— Я знаю, что ты там.

— Полагаю, это так, — также приглушенно ответил я.

— Подойди ближе, я хочу с тобой поговорить.

— Спасибо, но лучше я поговорю отсюда.

— Как пожелаешь.

Молча кивнув, я сел на палубу, спиной к поручням, запрокинул голову и посмотрел на звезды.

— Что такое? — потребовал корабль. Он скрестил руки на груди и обернулся, глядя на меня через плечо. Его лицо было настолько похоже на моё, что я не понимал, говорю я с ним или с более молодой версией самого себя.

— Когда то, давным-давно, я пытался убежать от всего: от семьи, долга. Временами мне казалось, что я счастлив, но на самом деле это было не так.

— Рассказывая это, ты подразумеваешь моё желание превратиться в двух драконов, которые были заперты в деревяшке в течение шести людских поколений.

— Да.

— Считаешь, я буду несчастен?

— Я не знаю. Просто считаю, что здесь есть над чем подумать. У тебя есть семья, где тебя любят, ты…

— Я заперт в ловушке.

— Так было и со мной, но…

— Я не собираюсь оставаться кораблем, побереги свое горло, человек, — через мгновение он добавил: — Мы похожи, но я — не ты. Мои обстоятельства совершенно другие, и я не просил, чтобы меня пробуждали для жизни в рабстве.

Я хотел сказать, что никогда не желал роли, которой «наградила» меня семья, но затем задумался. Я посмотрел на медленно вздымающуюся грудь Кеннитсона, слишком медленно, и привстал на колено, однако корабль опередил меня.

— Он в порядке, не буди.

Маленький медальон на серебряной цепочке, с профилем отца, лежал на его груди, плотно обхватывая шею. Я подумал о том, как сильно меня раздражало, когда что-то обматывало мне горло.

— Это не беспокоит его, — сказал мне Совершенный.

— Он говорит с Кеннитсоном?

— Какая тебе разница, это не имеет к тебе никакого отношения.

— Возможно, — аккуратнее Фитц. Было ли обсуждение волнующей меня темы с кораблем лучшим вариантом, нежели чем с Альтией? Я набрал воздуха: — Знаешь ли ты, что на твоей палубе есть молодая девушка по имени Спарк? Она под моей защитой.

Корабль презрительно фыркнул:

— Я знаю её, она мне нравится и едва ли нуждается в твоей защите.

— Она очень способна, но мне бы не хотелось, чтобы её принудили к обстоятельствам, в которых ей придется защищать себя. Если до этого дойдет, не думаю, что Кеннитсону станет лучше.

— На что ты намекаешь? — потребовал корабль, и я ощутил внезапное давление его разума против моего, не успев поднять стены. Верхняя губа на лице корабля приподнялась, напоминая волчий оскал. — Ты о нем настолько плохого мнения?

— Я не слышал, чтобы кто-то отрицал совершенное его отцом над Альтией. А медальон, что он носит, наполнен мыслями Кеннита. Почему мне не надо беспокоиться?

— Потому что он — не его отец! У него нет воспоминаний отца, — корабль затих и через мгновение зловеще добавил: — Все они у меня. Я забрал их, ибо никто другой не смог бы такого вынести.

И спустя мгновение я был брошен лицом вниз на жесткую деревянную палубу. От удара кожа на ладонях и коленях ободралась, я попытался встать, но мужчина прижал меня всем весом, его рука впилась мне в горло, как железная цепь. Я пытался подняться изо всех сил, но он был больше меня и значительно тяжелее. Его борода терлась о мою скулу, а голос походил на рычание:

— Какой нежный мальчик. Брыкайся, сколько вздумается, я усмирю тебя и с наслаждением поимею.

Кулаком заграбастав мои волосы, он прижал меня головой к дереву. Я пытался схватить его за руку и оттащить её от горла, но ладони лишь беспомощно скользили по рукавам рубашки.

Я пытался кричать, но воздуха не хватало, пытался сбросить его с себя, упираясь ладонями о палубу, и слышал как кто-то смеялся, пока человек, лежавший на мне, прижимался все теснее. Прежде чем перед глазами потемнело от недостатка воздуха, я с ужасом почувствовал, что он приготовил для меня.

Я вернулся к осознанию того, что я Фитц, и опустил руки от несуществующей хватки на горле. Поднимаясь на ноги, я задыхался от страха и возмущения, испытанного ребёнком. Я был в ярости, меня оскорбили и окунули в пучину черного страха, который не получалось одолеть. Больше никогда! Поклявшись себе, я, наконец, стал самим собой. Это не моя боль, и ярость и стыд тоже не мои.

— Кеннитсон ничего об этом не знает, — тихо продолжил корабль, будто шторма из этих воспоминаний не существовало. — Не уходи, баккиец. Побудь со мной, и мы разделим ещё пару воспоминаний о юности Кеннита, у меня их много. Часами он ползал здесь, с разорванной кровоточащей плотью, в поисках укрытия, где Игрот не смог бы найти его. Ночи напролет лихорадка ломала его тело, а наутро глаза превращались в узкие щелки, заплывая от постоянных побоев. Позволь поделиться с тобой моими замечательными семейными воспоминаниями.

Я чувствовал глубокое отвращение, что лишь усилило моё возмущение:

— Если его… если с ним произошло такое, зачем он поступил так же? Почему превратился в монстра, с которым боролся?

— Поразительно, что другой человек не может понять его поступки так, как я. Возможно, для него это стало единственным способом избавления: не быть жертвой, превратившись в… охотника. Ты себе представить не можешь, как он боролся против чудовищ, забравших его мечты. Как изо всех сил пытался не стать таким, как Игрот. Игрот временами мог изображать из себя светского джентльмена. Конечно, это было притворством, не представляю, где он набрался манер. Кеннит никогда не понимал всех тех вещей, что Игрот заставлял его проделывать: одеваться, как маленький лорд, в кружевные сорочки, прислуживая Игроту за столом, только для того, чтобы чуть позже быть жестоко избитым пиратом, срывающим одежду с его тела. Это Кеннит изрубил топором моё лицо. Ты знал об этом? Я держал его в руках, пока он рубил, а Игрот смеялся, когда мои глаза были уничтожены. Это была сделка: Кеннит ослепит меня, взамен Игрот никогда больше не станет насиловать мальчика. Но Игрот никогда не держал свое слово, а вот мы были верны клятвам. Мы сдержали обещания, которые давали друг другу темными кровавыми ночами.

Я слышал, как корабль сомкнул зубы, и волна эмоций, идущая от него, заставила моё сердце пропустить удар и на миг задохнуться. Я подумал, отчего не пришли Альтия с Брэшеном, на что корабль ответил:

— О, они догадываются и подозревают, но не знают всего того, что произошло на моей палубе. И не явятся сейчас. Все эти годы моё тело было заключено в корабле, а разум заперт в ловушке с избитым мальчиком! Это продолжалось до того дня, когда мы убили их. Кеннит отравил пиратов опилками с моего лица, подброшенными в суп. А когда все они заболели, ползая и держась за животы, ослабевшие и неспособные подняться на ноги, Кеннит прикончил их. Тем же топором, которым рубил мои глаза, он забрал их жизни, одну за другой, и тогда их кровь и память впитались в мою палубу. Каждый из тех, кто наблюдал его унижение и позор, ощутили на себе удары топора, Игрот в последнюю очередь. Кеннит расчленил его особенно любовно. У меня остались и эти воспоминания, баккиец, — он замолчал на какое то время, повернувшись ко мне спиной и глядя на воду. — Ты можешь вообразить, каково это, человек? Бессильно и беспомощно смотреть на страдания любимого малыша? Не иметь возможности убить его мучителей, не убив при этом и его самого? Снова и снова я забирал его воспоминания, дважды я забрал его смерть и удерживал в себе, пока он не смог безопасно вернуться в собственное тело. Да, я заставил эти воспоминания померкнуть для него, но не смог стереть.

Голос его стал отстраненным, будто описываемые события произошли сотни лет назад:

— Кеннит не мог жить, храня эти воспоминания, ему пришлось бы убить себя. Поэтому мы убили меня, вместо него, мы сошлись на этом решении. Мне не хотелось жить, наполненному его воспоминаниями. Прикончив их всех, одного за другим, и последним Игрота, Кеннит забрал большую часть трофеев и добычи, хранившихся на борту, перебрался в лодку и смотрел, как я постепенно набираю воду, опрокидываюсь и тону. Я пытался умереть, был уверен, что умру. Но оказалось, что мне не нужны ни воздух, ни еда, и я висел там, под водой. Волны носили меня, пока не затянули в течение. И поняв, что оно несет меня домой, в Бингтаун, я не стал сопротивляться. Так, в конце концов, меня и нашли, перевернутого, у пристани Бингтауна, ставшего помехой для судоходства. Моряки вытащили меня, отбуксировав от границы прилива, и пришвартовали на пляже — Безумный Корабль, Отверженный. Там меня и отыскали Брэшен Трелл, Янтарь и Альтия.

Звезды сияли в ясном небе над нашими головами, и корабль разрезал волны, гонимый легким попутным ветром. Казалось, во всем мире мы единственные живые существа. Молодой человек на палубе так и не шевелился, и я задумался, не удерживает ли Совершенный его насильно в глубоком сне. Поделился ли корабль своей историей с Кеннитсоном и зачем доверился мне?

— Я ничего не говорил ему, — ответил корабль. — Когда я превращусь в драконов, вся память уйдет со мной.

— Думаешь, человеческие воспоминания исчезнут после превращения?

— Нет, — в его голосе чувствовалась уверенность. — Драконьи воспоминания и память змей, до момента превращения в кокон, делают нас теми, кто мы есть. Мы не забываем ничего, если были правильно сформированы коконы, и драконы вовремя вылупились. Я разрушу форму корабля и твою деревянную копию, но навсегда сохраню воспоминания, на что способны люди ради простого развлечения.

На это трудно было что-то возразить. Я посмотрел на спящего парня.

— То есть он никогда не узнает, через что пришлось пройти его отцу?

— Он знает достаточно, все, что известно Этте и Соркору, известно и ему. И не надо ему терпеть истинные воспоминания отца. Зачем знать больше?

— Чтобы понять поступки отца?

— О, неужели знание об испытаниях, выпавших его отцу в детстве, поможет понять деяния взрослого Кеннита?

Я слушал свое сердце, когда ответил:

— Нет.

— И я так думаю, да и он тоже. Так зачем обременять парнишку этим?

— Возможно, для того, чтобы он никогда не поступал так же?

— Эта частичка кокона дракона на груди у парня, с вырезанным лицом его отца, принадлежала Этте гораздо дольше, чем Кенниту. Все свое детство она занималась проституцией. Задумывался ли ты, что Кеннит стал для неё первым человеком, отнесшимся к ней с добротой? Что она полюбила его, когда он избавил её от жизни шлюхи?

— Я не знал об этом, — тихо ответил я.

— Поверь, Кеннитсон знает об изнасилованиях куда больше, чем показывает, и никогда не повторит того, что его мать переживала, испытывая отвращение, — он набрал воздуха и прошептал едва слышно, будто волны прошелестели по песку: — Может, потому мать и привязала медальон покрепче к его горлу, прежде чем разрешила взойти на борт.

Кеннитсон пошевелился, повернулся и открыл глаза, молча глядя в небо. Я задержал дыхание, замерев на месте. Плащ был не лучшей защитой, он принимал цвета и форму объектов, находящихся рядом, но раздуваемый ветром, выглядел своеобразно. Но парень не заметил меня и заговорил то ли с небом, то ли с кораблем:

— Я должен был родиться на этой палубе, повзрослеть, я столько всего пропустил.

— Как и я, — ответил Совершенный, в его голосе звучала доброта: — Пути назад нет, сын мой. Мы примем то, что есть сейчас, и запомним это навсегда.

— Когда ты станешь драконами, ты покинешь меня?

— Да.

Кеннитсон вздохнул:

— Ты даже не задумался над ответом.

— Другой ответ невозможен.

— Но ты вернешься навестить нас? Или исчезнешь навсегда?

— Я не обещаю, да и откуда мне знать?

Голос Кеннитсона прозвучал по-детски:

— Ясно, и что ты собираешься делать?

— Думаю, мне придется научиться быть драконом. Тем более что нас будет двое, а что случится потом неизвестно. Могу только сказать, что оставшиеся нам дни я проведу с тобой.

Я отступил, разговор был не для моих ушей. Мне было достаточно собственной боли, не хотелось слышать слова другого ребёнка, брошенного отцом. Я пробыл с носовой фигурой слишком долго, Янтарь и Спарк должны были уже спать. Я пересек палубу, останавливаясь, чтобы не попадаться экипажу на глаза. В темноте, притаившись за дверью, я снял плащ, встряхнул и аккуратно сложил его, трижды постучав в дверь. Не дождавшись ответа, я вошел.

Шут лежал на полу, слабого света, идущего от иллюминатора, едва хватало, чтобы разглядеть его очертания.

— Фитц, — радостно поприветствовал он меня

Я перевел взгляд на верхнюю койку.

— Спарк нет?

— Дежурит. Итак, снова плащ-бабочка?

— Откуда ты знаешь?

— Я слышал шорох ткани за дверью и решил, что это плащ, а ты подтвердил мою догадку. За кем шпионишь?

— Не шпионю. Это единственный способ побыть в одиночестве, стать невидимым для окружающих. Мы немного пообщались с Совершенным.

— Это опасно. Посторонись, пожалуйста.

Я отошел от него, уперевшись спиной в дверь. Шут подтянул колени к груди и попытался вскочить на ноги, но не смог, с силой ударившись боком о койку. Наверняка потом останутся синяки, но он, не показывая боли, поднялся и присел на койку.

— Пока у меня не получается, но я смогу.

— Знаю, что сможешь, — сказал я. Шут был способен на многое, в том числе и овладеть старыми трюками.

Я вытащил потрепанную сумку из-под койки, залез внутрь и, убедившись, что камень Элдерлингов перевернут правильно, положил рядом плащ. Я раздвинул сложенную одежду и книги Пчелки, прощупывая флаконы с Серебром, завернутые в рубаху. На самом дне были взрывчатые горшки Чейда. Разложив все, я с облегчением задал вопрос:

— Шут, у тебя были другие сны?

Его вздох был полон раздражения:

— Я должен был догадаться, что Совершенный предупредит о моих снах. Что он сказал?

— Ничего об их содержании, но он поделился со мной, во впечатляюще яркой манере, историей того, что послужило становлению Кеннита.

Я поставил свой мешок обратно под койку и сел рядом с Шутом. Пришлось склонить голову, чтобы не стукнуться о верхнюю койку:

— Какие же чудовища люди! Лучше бы мне родиться волком.

Он удивил меня, внезапно подавшись в мою сторону:

— И мне, — спустя мгновение он добавил: — Прости, я рассердился на тебя, это было нечестно, но с твоей стороны было несправедливо сомневаться в моих снах. Ты ещё говорил с Пчелкой?

— Нет, я пытался много раз, но не смог найти её. Нужно быть очень осторожным, Чейд бушует, словно шторм. Дважды он настигал меня, требуя, чтобы я присоединился к нему. В первый раз я чувствовал Нетлл рядом, когда Круг Скилла пытался взять его под контроль и вернуть обратно в тело. А в последний раз я вообще ничего не почувствовал. Но если Пчелка окажется рядом, когда Чейд вновь начнет преследовать меня, это может выжечь её способности. Она была очень осторожна, когда я оттолкнул её прочь. Знаю, это должно было обескуражить её.

Я остановился, достаточно информации для него. Боль и стыд пусть останутся со мной.

— Ты не говорил мне об этом.

— Ты злился, — я помедлил: — Твой черед, что тебе снится?

Он затих. Я постарался, чтобы следующая фраза прозвучала легко:

— Полагаю, мы оба умрем. Снова.

Он глубоко вздохнул, пытаясь найти своей рукой в перчатке моё запястье.

— Я не хочу спать, Фитц. Сижу здесь в темноте днями и ночами и стараюсь не засыпать, чтобы избавится от снов. Но у меня не получается. И желание рассказывать сны, записывать их, настолько сильно, что я делаюсь больным. Но я не смог бы их записать, даже будь у меня чернила — ведь я слеп, а рассказывать свои сны не хочу никому.

— Но молчание делает тебя больным?

— Это похоже на одержимость. Истинные сны должны быть произнесены, рассказаны кому-то, в крайнем случае, записаны, — он засмеялся. — Служители основываются на этом, собирая сны бедных белых полукровок, подобно фермерам, собирающим созревший виноград. Все идет в их библиотеку снов и предсказаний, где обрабатывается, избавляется от лишних деталей и хранится годами. Множество перекрестных ссылок на разные части пророчеств заставляют их работать, принося выгоды и доходы Служителям.

Он потянулся ко мне, как ребёнок, проснувшийся от кошмара, и я обнял его, прижимая к себе. Шут покачал головой.

— Фитц, они узнают, что мы идём. У них будет Пчелка, и они будут все знать наперед. Счастливого конца не получится.

— Так расскажи, не вынуждай меня идти вслепую.

Он рассмеялся:

— Нет, Фитц, ты все путаешь — слепой здесь я. Ты умираешь, тонешь во тьме, в холодной соленой воде, смешанной с кровью. Вот я и рассказал. Не уверен, что это нам принесет какую-то пользу, но теперь ты знаешь, — я почувствовал, как его плечи опустились. — А я, наконец, почувствовал небольшое облегчение, поделившись снами.

Меня пробрал холод. На словах я мог не верить его снам, но внутри чувствовал, что Шут прав.

— Может, я замерзну насмерть? — легкомысленно предположил я, сам осознавая фальшь, звучащую в голосе. — Говорят, ты просто засыпаешь и умираешь во сне.

— Прости, — я услышал ту же лживую легкость в его тоне. — Не я решаю, как это произойдет. Я просто пересказываю свои видения.

— А что будет с тобой?

— О, это худшая часть. Думаю, я переживу все.

Я почувствовал огромное облегчение, а затем оно прошло. Он не был уверен в том, что выживет.

— А Пчелка? — голос дрогнул. — Знаю, ты видел её живой. Мы спасем её? Она вернется домой?

Он сказал нерешительно:

— Думаю, она похожа на тебя — точка пересечения всех возможных вариантов будущего. Я видел её в короне, с чередующимися зубцами пламени и тьмы. А ещё я вижу её и сломанные кандалы, как будто она та — кто может освобождать. Ещё она является ко мне в виде разрушенного корабля.

— Насколько разрушенного?

— Настолько, что его невозможно восстановить, — тихо ответил он.

Моё дитя. Дочка Молли. Разрушена так, что починить уже невозможно. Часть меня знала, что её характер приведет к такому исходу. Её сломают, как Шута или меня. Что-то в груди заболело при этих мыслях.

— Что ж. Кого только не ломали: и тебя, и меня.

— И мы оба становились сильнее от этого.

— Мы стали самими собой, — уточнил я.

Во мне никогда не существовало твердой уверенности относительно влияния на мою судьбу пыток Регала. Какая-то моя часть умерла в той камере, как в прямом, так и в переносном смысле. Сейчас я был жив, но так и не понял, нашел ли больше, чем потерял. Бесполезные вопросы.

— Чтоещё? — потребовал я. Его голова дернулась, и я изменил вопрос: — Давно ты не спишь?

— Не знаю. Я дремлю, а потом просыпаюсь и не понимаю, как долго проспал. Слепота в том и заключается, что не отличаешь день от ночи.

— Ты хочешь поделиться со мной ещё чем-то? Своими снами или мыслями?

— Мне снился орех, который опасно раскалывать. Иногда я слышу несусветную ерунду: «Приманка — капкан, охотник в ловушке». Но не всегда я вижу сны, иногда передо мной перекрестки, у них бессчетное количество дорог, выходящих из единого центра. В молодости я видел их чаще и яснее, но после того, как ты вернул меня к жизни, я долгое время не видел ни одного. Пока меня не коснулась Пчелка на рынке. Это было невероятно, касаться её и знать, что она — центр множества путей. Она тоже увидела их, мне даже пришлось отговаривать её от слишком поспешных поступков, — его голос дрогнул.

— Что случилось потом? — тревожно уточнил я

Он рассмеялся.

— Потом, думаю, ты ударил меня ножом в живот. Несколько раз, но я перестал считать после второго.

— Ох, — меня бросило в дрожь. — Не думал, что ты запомнил тот момент…

Я почувствовал вес его тела на моем плече и произнес:

— Прости.

— Слишком поздно, — он похлопал меня рукой в перчатке. — Я давно простил тебя.

Что на это можно было ответить? Он продолжил:

— Совершенный. Когда мы оказались в Трехоге, я увидел множество сияющих путей, исходящих из корабля: некоторые возвращались обратно в Кельсингру и Трехог, но большинство вели на Клеррес — самые прямые и короткие начинались на Совершенном.

— Поэтому ты настоял, чтобы мы остались на борту?

— Теперь ты веришь мне?

— Не хочу, но верю.

— Я чувствую то же самое.

Тишина накрыла нас, я ждал, пока не понял, что Шут уснул. Я осторожно передвинул его со своего плеча на подушку и переложил его ноги на койку. Это напомнило мне, как я укладывал спать Нэда после приснившихся кошмаров. Как давно это было. Шут подтянул колени к груди, свернувшись в клубочек. Я присел с краю. Он будет спать и ему приснятся сны, хочет он того или нет.

А я буду пробовать работать Скиллом.

Я медленно выдохнул, опуская свои стены, и сразу же почувствовал корабль.

Простите, — пробормотал я, будто бы столкнувшись с незнакомцем в толпе, а затем забыл о нем, потянувшись вперед, направляясь в течение Скилла. Оно было спокойнее, чем в прошедшие месяцы. Такое же постоянное, как ветер, наполнявший наши паруса. Я позволил Скилл-потоку увлечь мой разум в Олений замок к Неттл. Моя дочь спала, и я погрузился в её сон, осторожно попытавшись разбудить:

Как ты? Как малыш?

Чейд умер.

Эта новость просочилась из её разума в мой безотлагательно, настолько горестная, что погрузила меня в ещё не оформившуюся печаль. Некоторое время мы ощущали лишь горе. Я не спрашивал, как это произошло: Чейд был стар. Лишенного трав и изолированного от Скилла, который он столь долго использовал для исцеления, его настигла старость.

Я виню себя. Мы давали ему эльфовую кору, чтобы удержать от Скилла. Он стал совершенно нестабилен: то тих и спокоен, а в следующий миг подобен порыву ледяного ветра. Двое новых учеников решили оставить тренировки, испугавшись его способностей. Даже Шун была в ужасе, когда в момент силы он схватил её, пытаясь утянуть с собой в Скилл. Она была напугана, как и все мы! Потому я и разрешила использовать эльфовую кору. Поменяла всех пажей, прислуживающих ему. Подозреваю, что они приносили не только еду и вино! Через три дня это сработало и заблокировало его Скилл, а потом он стал…стариком. Добрым, но раздражительным и дряхлым. Мы снова позволили Шун навещать его. Мне пришлось разлучить их. Он…он, похоже, не понимал, зачем мы запрещали им с дочерью видеться. Он путался, разговаривал с портретом Шрюда… Ох, Фитц, думаю он умирал с мыслями о моей неоправданной жестокости: ведь я отняла у него и дочь, и магию, будто из подлости и низменного желания управлять им.

Я почувствовал рядом Риддла, который проснулся, услышав её плачь. Он казался броней, укрывшей её от всего мира. Если кто-то захочет обидеть Неттл, ему придется столкнуться с Риддлом. Я думал, что горе моё было абсолютным, но все равно почувствовал облегчение.

Я так рад, что Риддл рядом.

Как и я. Передам ему твои слова.

Вы получили наши послания, которые мы отправляли с птицами?

Да. Записка для Чейда от Ланта была зажата в его руке. Не знаю, сколько раз Шун читала ему вслух эти строки. Он улыбался, когда мы нашли его. Тихая, спокойная улыбка.

Внезапно я осознал, что должен сказать Ланту. А потом понял, что не смогу.

Твоя первая мысль была верной. Ты должен рассказать ему, как я рассказала тебе.

Расскажу.

Я не знал, как и когда, но я расскажу ему. И ещё Спарк. Теперь я понимал нежелание Шута делиться своими снами. Мне не хотелось ничего им рассказывать. А ещё я также отчаянно нуждался разделить с кем-то новости, ставшие для меня тяжким бременем.

Да, — согласилась она. — И я так рада, что ты жив. Я пыталась дотянуться до тебя снова и снова три последних дня. Когда никто из нас не смог найти тебя Скиллом, мы заподозрили худшее.

Я на живом корабле. Его присутствие…всеобъемлюще, — во время нашего контакта, я чувствовал, что корабль слушает мои слова. — Прости, что заставил переживать.

Понимаю. Я немедленно разбужу Дьютифула и скажу ему.

Затем без предупреждения вырвались мои собственные новости:

Шут видел во сне Пчелку живой. А в прошлый раз я дотянулся до неё Скиллом, когда Чейд ворвался к нам. Я почувствовал Пчелку, живую.

Наши слова складывались в шелест ветра, раздававшийся по обе стороны реки Скилла. Какие новости были более волнующими? Смерть Чейда или живая Пчелка? Я чувствовал, что её шок проходит сквозь мой разум.

Где она? Как она? Они плохо с ней обращаются? Она думает, что мы бросили её? Как она выжила, проходя сквозь Скилл-колонну? Как так получилось, что все эти месяцы мы считали её погибшей?!

Я не знаю.

Мучительно слышать эти вопросы и не знать ответов. Я не собирался рассказывать своей беременной дочери о том, что её сестра несчастна и с ней плохо обращаются. Так что я решил лгать, не беспокоясь о совести. Это достаточно сильно мучит меня, не надо заставлять переживать ещё и её.

Меня лишь слегка коснулись её мысли. Знаю, что она плывет на Клеррес, как и мы. Не знаю: опережает она нас или отстает. Только что она плывет на корабле на Клеррес. Вот и все. Шут видел её во сне живой. Конечно, информации мало, но я верю в неё всем сердцем.

Внезапно меня охватили её мысли, воинственность проснувшаяся как никогда сильно.

Я соберу целую армию воинов и людей, обученных Скиллу. Эллиана предлагала это неоднократно. Мы придем и заберем то, что принадлежит нам, оставив позади лишь руины и трупы.

Нет! Не посылайте сюда никакие значительные силы. Наш единственный шанс — это незаметность. Мы пойдем тихо.

Ты будешь торговаться, чтобы выкупить её?

Эта мысль даже не приходила мне в голову. Я был сосредоточен на отмщении, планируя лишь убийства. Мысль о выжившей Пчелке только добавила мне решимости обагрить руки в их крови.

Я все ещё на корабле, плыву на Клеррес и решу все, когда окажусь на месте, оценив ситуацию.

Возможно, я стану торговаться, существует множество способов вести переговоры, к примеру, взятие заложников. Мои мысли двинулись в этом направление, и я знал, что Неттл почувствовала это.

Как ты? — спросил я.

Толстая, усталая и счастливая. Иногда.

Иногда, в те редкие моменты, когда её мысли не заняты смертью Чейда и маленькой сестрой.

Прости, что разбудил. Мне жаль, что Чейда больше нет. Я скажу Ланту, а ты должна отдыхать.

Она рассмеялась.

Отдыхать, думая о малышке Пчелке в руках похитителей. Ох, папа, жизнь когда-нибудь бывает простой?

Только изредка, дорогая. Лишь изредка.

Я оторвался от неё, как будто разжав руки, и какое-то время плыл в Скилле, размышляя, остались ли в потоке отпечаток Чейда, призрак Верити или даже моего отца. Несколько раз я сталкивался с чьим-то присутствием в Скилле, но так и непонял, кем были те создания, ощутив лишь, что они были гораздо больше меня. Больше? Не это слово… более глубокие, богатые, наполненные. Эда и Эль? Древние Элдерлинги или пользователи Скилла, растворившиеся в течении?

Я собрал остатки мужества.

Пчелка, ты слышишь меня?

В сознании оформился образ моей маленькой дочки. Маленькая Пчелка в старомодной одежде с подозрительным взглядом, обращенным на меня. Я почувствовал еле слышный запах жимолости, какой наполняет теплые летние ночи, и затем понял, как сильно подвел её. Стоп, это не поможет. Таким способом её не найти.

Я отодвинул свои переживания и попробовал восстановить то мгновение единения, что у нас было, когда Чейд, мчащийся подобно летнему шквалу, растолкал нас и рассеял возникшую на миг связь.

Фитц, мальчик мой!

Эхо в широком течении Скилла. Неясное воспоминание о Чейде, как аромат духов, рассеивающийся на весеннем ветру.

Мертв, ушел навсегда.

Боль от потери была слишком сильна. Я снова попытался дотянуться до Пчелки, но почувствовал, что блуждаю в темной воде. Моей девочки не было, как и Чейда.

Я отодвинулся от Скилл-потока и открыл глаза в темноте каюты Шута. Он крепко спал, в комнате не было ни души, кроме нас. Сидя на полу, я подтянул колени к груди и положил на них голову. Мальчик Чейда плакал.

Глава 23

КЛЕРРЕС

Нежданный Сын прибывает под покровом силы, которую никто не в состоянии увидеть, однако ощущают её все. Он мерцает, плывет по воздуху, обманывает зрение и разум. В моем сне он сначала один, затем их двое, затем трое существ. Он распахивает плащ, ярость пылает внутри, пламя, которое принуждает меня отступить пред его жаром. Он запахивает свое одеяние, и вот его уж нет.

Нежданный Сын являлся в различных обличьях; он снился сто двадцать четыре раза.

За последние тридцать лет он снился семьдесят раз. В каждом случае сновидец сообщал о предчувствии беды. Один описал его как Служителя, низко склонившегося в ожидании кары. Другой сообщил о чувстве стыда перед правосудием.

Я же видела свою собственную разновидность сна о Нежданном Сыне. Я полагаю, что это сон о неизбежности правосудия и наказания, настигшего тех, кто менее всего его ожидал. И мне снилось это более дюжины раз. Я верю, что этот сон — неотвратимое будущее. Я изучила другие сны о Сыне, пытаясь выяснить, откуда он приходит и кому несет правосудие. Ни в одном из снов я не могу найти эти сведения.

Видение 729, Деллы линии Коратина.

Клеррес был самым странным местом, которое я когда-либо видела. Я смотрела на него, стоя на палубе и позабыв о поручении Двалии. Передо мной была тихая гавань с невообразимо синей водой. Вокруг гавани расположились прямоугольные строения розового, белого и бледно-зеленого цвета, с плоскими крышами и многочисленными окнами. У крыш некоторых зданий имелись небольшие наклонные навесы. У других зелень каскадом спадала по фасадам, обрамляя окна.

За домами, обращенными к гавани, пологие холмы манили оттенками золотого и коричневого. Одинокие деревья с толстыми стволами и раскидистыми кронами были разбросаны тут и там, хотя ровная шеренга деревьев на одном из склонов могла бы быть и фруктовым садом. Дальние холмы пестрели пасущимися стадами. Бело-серые точки были, вероятно, овцами. В другом стаде был крупный рогатый скот, такой, какого я никогда прежде не видела, с длинными изогнутыми рогами и горбами на холке. Паруса свернули и с нашего корабля спустили маленькие лодки. Матросы на веслах гнули спины, буксируя нас к причалу. Медленно, очень медленно мы приближались к берегу.

Город террасами спускался к гавани, следуя рельефу местности, её окружающей. С одной стороны берег залива представлял собой длинный вытянутый полуостров, который, однако, обрывался в море. За ним, как будто оторванный от земли, простирался большой остров с крепостью, сложенной из ослепительно белой слоновой кости. Сам остров был таким же белым, почти столь же слепящим. Его неровные берега из разрушенных каменных блоков сверкали. Кварц. Однажды я нашла камень, который так же искрился, и Ревел сказал мне, что в нем есть кварц. Земля за пределами стен крепости была бесплодной. Ни деревьев, ни следов зелени. Мне он казался островом с волшебным замком, внезапно возникшим из моря. Внешние стены крепости были высокими и зубчатыми. На каждом углу вздымались мощные сторожевые башни, каждая из которых наверху венчалась сооружением, напоминавшим череп какого-то огромного и грозного существа. Каждый из черепов уставился своими пустыми глазницами в разные стороны. Внутри каменных стен, возвышаясь над ними, находилась внушительная цитадель. И с каждого угла её вставали четыре тонкие башни, шпили которых были даже выше крепостных башен, с луковицеобразными помещениями наверху, напоминающими репчатый лук, оставленный для рассады. Никогда ещё я не видела столь высоких и стройных башен, сверкающих на фоне голубого неба.

Я вглядывалась в него, в моё предназначение. Моё будущее.

Мною чуть не овладело отчаяние. Я погребла его под грудой мерзлых камней. Меня ничто не волновало. Я была одинока. Я была сама по себе. Мне приснились два сна с тех пор, как отец оттолкнул меня. Два сна, о которых я не осмеливалась думать, опасаясь, что Винделиар сможет их заметить. Они напугали меня. Очень сильно. Я проснулась посреди ночи во тьме и затолкала в рот подол рубашки, чтобы никто не услышал моих всхлипываний. Но, когда я успокоилась, мне все стало понятно. Я не могла ясно видеть свой путь, но я знала, что мне предстояло пройти его в одиночку. В Клеррес.

Двалия отправила меня из каюты отнести на камбуз поднос с грязной посудой. Обычно она не давала мне такие поручения. Думаю, она намеревалась ещё раз продемонстрировать Винделиару, что я не только заслужила её доверие, но и быстро становлюсь её фавориткой. Я напрактиковалась в искусстве пресмыкаться и достигла такого уровня, к которому он не посмел бы приблизиться. Я излучала покаянную преданность ей слабеньким, но постоянным потоком. Это было опасно, так как означало также, что я должна постоянно быть настороже с Винделиаром, чтобы он не отыскал тропинку в мой разум. Он стал ужасно силён с тех пор, как выпил змеиную слюну. Но он был силён так же, как силён бык, — хорош на поле боя и при проламывании стен. А я не была стеной. Я была крошечной катящейся галькой, твердой, как орех, без кромок, за которые он мог бы ухватиться. Я чувствовала его попытки, и не раз. Я должна была оставаться очень маленькой и пропускать наружу только те мысли, которые не имели никакой реальной связи со мной. Такие, как моё раболепное восхищение Двалией.

Я хорошо притворялась, даже стоя у её ванны с полотенцем и наклоняясь, чтобы вытереть её мозолистые ступни и узловатые пальцы. Я растирала ей ноги, вызывая стоны удовольствия, и подавала ей одежду с таким видом, как будто одевала королевскую особу, а не ненавистную старуху. Моя способность обманывать её почти пугала меня, потому что этому сопутствовало также и мышление побежденного раба. Иногда я опасалась, как бы эти мысли не стали моими истинными мыслями. Я не хотела быть её рабыней, но жизнь без угроз и избиений казалась таким облегчением, что я была готова признать — это лучшая жизнь, на которую я могла бы надеяться.

Я почувствовала, как что-то сжалось в груди, — наверное, моё сердце. Я слышала о таких состояниях, как «разбитое сердце» или «тяжело на сердце», но не знала, что это реальное чувство одиночества, ощущение, что весь мир оставил тебя. Я смотрела на то, что, по всей видимости, должно было быть Клерресом, и пробовала представить — что могла дать мне жизнь там. Ведь теперь я понимала, что никогда не вернусь домой. Однажды я ощутила прикосновение своего отца к моему разуму. Я почувствовала, как он отверг меня, отбросил прочь так яростно, что я проснулась, потрясенная и больная. Я дотянулась до Волка-Отца. Он понимал не больше, чем я. Что ж. Это случилось. Я осталась одна. Никто не собирается придти и спасти меня. Никого не волнует, что случилось со мной.

Я знала это уже в течение многих дней, более того, я знала это в течение каждой долгой ночи, которая их сменяла. В те дни, когда Двалия и Винделиар бодрствовали, у меня не было времени размышлять об этом. Я была слишком занята защитой моих мыслей от Винделиара, одновременно унижаясь перед Давалией и внушая ей, насколько запуганной и подвластной ей была я теперь. Все это время отречение моего отца было источником постоянной ноющей боли, столь же неизменной, как беспокойная вода, окружавшая нас. Именно в эти дни моя воля к выживанию уплыла в море обиды и отчаяния.

По ночам я погружалась в его глубины, тонула в нем. Одиночество моё стало абсолютным с того момента, когда наши с отцом разумы соприкоснулись, а он оттолкнул меня. Я пыталась преодолеть это отторжение всеми способами, доступными мне, но было это похоже на попытку собрать чайник из осколков разбитой чайной чашки. Были и другие голоса. Один из них, возможно, был голосом моей сестры, но я не была уверена в этом. Также присутствовал хор других голосов, в котором были и те, кто кричал и ревел. Я не знала, каким образом я смогла до них дотянуться, но знала точно, что мой отец осознавал моё присутствие. «Беги!» — приказал он мне так, как будто нам что-то угрожало, однако сам не стал спасаться бегством вместе со мной. Он не подхватил меня и не укрыл в безопасности. Он остался посреди этой бури. Он обратил все свое внимание на них, оттолкнув меня назад. Когда я осмелилась снова обратиться к нему, он грубо отпихнул меня. Он так сильно меня толкнул, что я не смогла удержать мою связь с ним. Я оказалась вдали от него, вдали от надежды на спасение и возвращение к жизни, в которой присутствовала бы хоть какая-то доброта. Я возвратилась в себя, в свое одинокое маленькое «я», и обнаружила, что Винделиар уже рыскает у моих границ. Я не осмелилась даже всхлипнуть.

Я плотно, плотно, плотно захлопнула свои стены. Волк-Отец предупреждал меня. Держать стены закрытыми означало, что никто не сможет дотянуться до меня. А в тот момент я уповала на то, чтобы никто не смог когда-либо прикоснуться к моему разуму. Я не жаждала более, чтобы хоть кто-то относился ко мне благожелательно, не говоря уж о том, чтобы любил меня. И я не собиралась любить кого-нибудь ещё.

Сердечная боль неожиданно отозвалась болью в животе. И это в сочетании с болезненным ощущением, вызванным невозможностью ни рассказать кому-нибудь о моих снах, ни записать их. Но о тех видениях, которые приснились мне сейчас, я не смела говорить. Они равно пугали и дразнили ложной надеждой, соблазняли и ужасали. Они побуждали меня сделать их реальностью. И с каждым днем нашего путешествия они становились все более осязаемыми, будто я все ближе и ближе подходила к тому неотвратимому будущему, к которому я должна была привести.

На мгновение я прикрыла глаза, а затем посмотрела на раскинувшийся передо мною город в пастельных тонах. Я заставила себя видеть его красивым и привлекательным, вообразила себя там счастливым человеком. Я бегала бы по его улочкам, приветствуя знакомых и выполняя какое-нибудь полезное поручение Двалии. …И в один прекрасный день я бы убежала.

Нет. Я не могла позволить себе думать об этом так же, как и планировать побег. Не сейчас. Это было очаровательным местом, слишком чудесным, чтобы стремиться домой. Как счастлива я была бы здесь! Я даже чуть-чуть испугалась этих мыслей. Я обнаружила, что в состоянии скармливать эту ерунду Двалии даже тогда, когда не могла её видеть. Я уже неплохо изучила её разум. Как и разум Винделиара. В порядке опыта я внушила ему капельку моего воображаемого счастья. На мгновение я ощутила исходящее от него тепло удовлетворения, а затем он отшвырнул прочь мою мысль. Он толком не знал, как заставить свои мысли дотянуться до меня. Иногда это происходило, однако я думаю, что происходило это случайно, а не так, как если бы он умел это делать. Я не воспринимала его мысли напрямую, однако чувствовала его недоверие. И его обиду, укрывшуюся за недоверием. Почему-то он, в самом деле, верил, что я могла бы стать его братом и полюбить так, как никто другой. Он видел для нас путь, которого у меня не было никогда.

Мелькнувшая мысль, что он, возможно, чувствует себя таким же покинутым, как и я, на мгновение заставила меня устыдиться. Я подавила её и выбросила из головы. Нет. Он помог похитить меня, способствовал погрому в моем доме, порушил планы и помог убить единственного человека, который поддержал меня во время жуткого путешествия. То, что он натворил, лишало его права надеяться, что хоть кто-то мог бы его полюбить.

Но та ярость была сильным чувством, а я уже уяснила, что сильные чувства ослабляют мои стены. Я отринула свою ненависть. Это делало боль в животе ещё более невыносимой, чем когда-либо, тем не менее, я сделала это. Я повернулась к миленькому городку с маленькими прямоугольными домиками, напоминающими пирожные, выставленные на прилавке. Я прекрасно могла бы жить здесь. Я изобразила жизнерадостную улыбку, отнесла свой поднос на камбуз и оставила его там. Когда я возвращалась обратно, к капитанской каюте, мне пришлось уворачиваться от бегущих матросов. По мере приближения к пункту назначения количество и темп выполнения ими работ заметно возрастали. Один из них наорал на меня, когда мне пришлось отскочить у него с дороги. Небольшие лодки заспешили к нам, как только команда закрепила подобранные паруса. Канатные бухты были наготове. Наше плавание завершилось.

Я постучала в двери капитанской каюты, так как капитан вполне мог навестить нас в последний момент, и услыхала приветливый голос Двалии, потребовавший, чтобы я вошла.

— Упакуй все это, — приказала она, как только увидела меня. Она жестом указала на разбросанные одежды, которые примеряла и отбрасывала. Всякий раз, когда мы останавливались в порту, капитан покупал все больше одежды для неё. Я задавалась вопросом, что она будет делать со всем этим, когда мы сойдем на берег, ведь она уже не будет леди Обретией. Сама же она была занята тем, что аккуратно выкладывала доставшиеся ей драгоценности на изящный шарф, также подаренный капитаном. Пристроив их, она свернула шарф, придерживая его за концы, а затем завязала в маленький узелок. К тому времени я почти закончила укладывать её просвечивающий кружевной наряд в сундучок.

— Вы будете грустить о нем? — вопрос одновременно оказался в моей голове и на моем языке. При виде её неожиданно хмурого взгляда, я поспешно добавила: — Он так хорошо к вам относится. Это, должно быть, приятно, когда кто-то распознает твою истинную ценность.

Она прищурилась, глядя на меня. Это было уж чересчур подобострастно, но я изобразила на своем лице безыскусную наивность, а затем отвернулась, чтобы закончить с застегиванием ремней сундучка. Мне удалось бросить взгляд на Винделиара. Он очень медленно собирал свои скудные пожитки и складывал их в потертую сумку. Так как я стала фавориткой Двалии, она обращалась к нему все меньше и меньше. Я подумала, что он мог бы быть признателен за уменьшение количества поручений, но игнорирование Двалией лишь подпитывало его неприязнь ко мне. У меня было нехорошее чувство, что он обдумывал какой-то план, но если и было что-то, он это хорошо скрывал. Я тоже составляла план, который медленно приобретал все более отчетливые контуры в моей голове. Я не рисковала долго сосредотачиваться на нем, чтобы он не уловил его привкуса в моих мыслях. Это было первое, что мне следовало бы предпринять ещё зимой, когда они в первый раз схватили меня.

Нет. Не думай об этом при них, когда они настороже. Я вновь напомнила себе о маленьких пастельных домиках и о том, какая приятная жизнь ждёт меня в этом прелестном городе.

Наконец Двалия ответила:

— Мне будет грустно покидать его, — затем она глубоко вздохнула и расправила плечи. — Но это не моя жизнь. Я свободна в отношениях с мужчиной так же, как и от претензий на обладание тем, что могло бы быть моим.

Она произнесла это, чуть ли не злясь на то, что он хорошо обращался с нею. Затем обернулась к Винделиару:

— Ты помнишь, что должен делать, когда мы сойдем на берег?

— Да, — угрюмо ответил он.

Она слегка приподняла голову:

— И ты уверен, что сможешь сделать это?

— Да, — его глаза сверкнули на меня, и я на мгновение ощутила тревогу.

— Ну и отлично.

Она встала, привела в порядок свое прекрасное платье и пригладила волосы. Я заплела их утром и тщательно уложила на затылке. Теперь она пригладила их таким жестом, будто и в самом деле была той прелестной женщиной, какой представлял её капитан. В ушах её поблескивали серьги, а шею охватывала серебряная цепочка, усыпанная мелкими искрящимися драгоценными камнями. Но венчало все это невзрачное круглое лицо, навсегда изуродованное шрамом, который оставили мои зубы. Из того, что я читала в свитках отца, я подозревала, что магия Видящих могла бы восстановить её лицо, но этого я ей не сказала. Возможно, это станет фишкой во время торга, которая может мне понадобиться позже, предложением, которое позволит мне сохранить жизнь. Или, по крайней мере, сделает её достаточно заинтересованной, чтобы позволить мне пожить чуть-чуть дольше. Я попыталась вспомнить, какой доброжелательной она показалась мне в первый раз, когда я встретила её, по-матерински заботливой. Магия Винделиара.

Винделиар отважился на вопрос:

— Они знают, что мы возвращаемся? Симфи и Феллоуди?

Она молчала, и я уже подумала, что она не ответит. Затем она сказала:

— Отправка кратких сообщений с птицами лишь запутала бы их. Я объяснюсь, когда предстану перед ними.

Он слегка вздохнул, как будто это испугало его:

— Они будут удивлены, увидев, что мы одни.

— Одни? — сорвалась она. — Мы везем с собой приз, о котором я говорила, что мы добудем его. Нежданного Сына.

Винделиар скосил глаза в сторону, глядя на меня. Мы оба знали, что она больше не верила в это. Я думала, что у него хватит ума промолчать, однако вместо этого он сказал:

— Но ты-то знаешь, что Пчелка — девочка.

Она ткнула его кулаком.

— Это не имеет значения! Прекрати говорить о вещах, для понимания которых ты слишком глуп! Это моё дело. Я сама со всем разберусь. Ты не скажешь никому, что она девочка. Ты не будешь говорить вообще. Ты меня понял? Это не должно быть слишком трудным для твоего слабого ума. Просто не разговаривай.

Он открыл было рот, но затем молча и решительно кивнул. Двалия подошла к окну и уставилась на бескрайнее синее море. Хотела ли она не возвращаться домой?

За те несколько дополнительных минут, когда Двалия не грузила меня поручениями, я постаралась пригладить свои волосы. Мне удалось плеснуть в лицо использованной водой для умывания и, прежде чем унести её, вытереться полой моей рубашки. Длительная носка не улучшила моего одеяния, но оно было достаточно чистым. Я сделала торбу из своей самой плохой рубашки и уложила в неё немного запасной одежды. Я связала рукава, чтобы сделать перевязь и закинула её через плечо. Я выбрала себе личину. Мне следует быть искренним ребёнком, простодушным для всех, безобидным и стремящимся угодить Двалии. Никто не должен опасаться меня и заподозрить, кем я была на самом деле.

Мы услыхали крики моряков и усилившийся городской шум. Маленькие лодки должны были вывести нас прямо к пристаням, которые отходили от оживленных улиц. Мы с Винделиаром сумели вытащить сундук, забитый прекрасной одеждой Двалии, на палубу. Двалия уложила сверток со своими драгоценностями в сумочку с прекрасной вышивкой, которую она держала в руках. И там, на палубе, мы стояли в сторонке, чтобы не мешать матросам, и ждали, когда корабль встанет, наконец, у причала, будет надежно пришвартован, и будут установлены сходни.

Только тогда к нам подошел капитан. Он взял обе руки Двалии в свои, целомудренно поцеловал её в щеку и сообщил, что уже послал вперед гонца, чтобы зарезервировать для неё комнаты в чистой и честной гостинице. К сожалению, сказал он, у него не получится сопровождать нас, но у него есть два крепких молодца, которые донесли бы её сундук и сопроводили её до места. Он пообещал, что пойдет с нею в замок Клеррес, чтобы справиться относительно её будущего, поскольку он надеялся, что в этом предсказании он оказался бы более значимым для неё.

Леди Обретия с трудом сдержала смех и поблагодарила его. Изящно изогнутые перья на её шляпе колыхал морской бриз. Она напомнила ему, что у неё есть собственные дела, которые она должна сделать в Клерресе, однако она была бы не прочь увидеться с ним этим вечером. И двое её слуг могли бы дотащить сундук до номеров, так что нет нужды в сопровождающих. На мгновение он наморщил лоб, беспокоясь о своей милашке. Затем морщины разгладились, и я почувствовала, что Винделиар манипулирует его разумом. Ну, конечно же, с ней все будет в порядке. Он не будет беспокоиться за неё. Она настолько же компетентна, насколько прекрасна, и он уважал её независимый дух.

Несмотря на это, он проводил нас вниз по трапу. Вновь взяв руки Двалии, он пристально посмотрел ей в лицо. Ей пришлось поднять голову, чтобы встретить его любящий взгляд.

— Берегите себя, моя милая, — предупредил он её и наклонился, чтобы поцеловать в последний раз.

Я почувствовала, как Винделиар делает это. Он убрал иллюзию, едва лицо капитана приблизилось к её лицу, и позволил увидеть её такой, какой она была. Тот отшатнулся, чуть-чуть не коснувшись губ. Мгновение спустя Винделиар вернул её очарование. Но капитан уже отступил на шаг. Он моргнул, провел по лицу ладонями, а затем застенчиво улыбнулся Двалии.

— Я слишком долго не спал. Я стою на земле и от неподвижности у меня кружится голова. Леди Обретия, я увижу тебя позже этим вечером. Мы пообедаем вместе.

— Конечно, — чуть слышно пообещала она. Он отвернулся, потер лоб и направился к своему кораблю. С палубы он снова посмотрел на нас, и она помахала ему рукой в кружевной перчатке. Он усмехнулся, как мальчишка, помахал в ответ и вернулся к своим обязанностям. Долгое мгновение она стояла и смотрела вслед ему. Рана делала её невзрачное лицо ещё более отталкивающим. Винделиар стоял с невинным видом, притворяясь, что не знает, что только что произошло, но…

— Он увидел меня, — сказал Двалия низким, обвиняющим голосом. — Ты позволил ему увидеть меня.

Винделиар смотрел вдаль.

— Возможно, на мгновение, я утратил контроль, — он мельком глянул на неё и затем отвернулся. Я видела его злобное удовлетворение, но для неё, пожалуй, все произошло слишком скоротечно для того, чтобы что-то заметить.

— Такая иллюзия требует больших усилий, — укорил он её. — Капитан не легковерный человек. Заставить его команду постоянно видеть тебя как леди Обретию уже было тяжело. А принуждение капитана к тому, чтобы он видел тебя в настолько отличающемся виде все то время, когда вы были вместе, почти истощило мою магию. Возможно, сейчас самое время, когда ты должна дать мне…

— Не здесь! — отрезала она и свирепо посмотрела на нас обоих. — Берите этот сундук и следуйте за мной.

Винделиар взялся за один конец, я ухватилась за другую ручку, и мы двинулись за ней. Сундук не был таким уж тяжелым. Но нести его было неудобно из-за того, что Винделиар был слабаком. Он перехватывал ручку сундука из одной руки в другую и шёл, скрючившись, будто едва мог его поднять. Сундук зацепился за камень и проскользнул по мостовой, стукнув меня по бедру и голени. Примерно через каждую сотню шагов Двалия вынуждена была останавливаться и ждать, пока мы её догоним. Винделиар старался сохранять её внешний вид. Мужчины останавливались, бросая восхищенные взгляды. Две женщины ахали, глядя на её шляпу и платье. Она с гордостью вышагивала впереди и когда, оглянувшись, бросила на нас мимолетный взгляд, в глазах её светилось удовлетворение, которого я никогда раньше не видела.

Мы шли по улицам, переполненным людьми, которые выглядели для меня непривычно. Я предположила, что здесь должны быть и матросы, и торговцы, и рабочие, в одеяниях всевозможных покроев и расцветок. Я видела мальчика с волосами рыжими, как ржавчина, кисти руки и предплечья его были покрыты веснушками, как пестрое птичье яйцо. Там была женщина ростом выше любого человека, которого я когда-либо видела, а её обнаженные коричневые руки были покрыты белыми татуировками от пальцев до широких плеч. Безволосая маленькая девочка в розовом платьице вприпрыжку шла рядом со своей такой же лысой матерью, губы которой были обрамлены крошечными самоцветами. Я повернула голову в её сторону, удивившись тому, как держатся эти драгоценности, и в этот момент сундук ударился о мою голень, прямо по старому синяку.

Я чувствовала, что Винделиар прилагает все силы, чтобы одновременно тащить сундук и поддерживать образ леди Обретии. Когда Двалия в третий раз остановилась, дожидаясь нас, она сказала:

— Я вижу, ты снова стал бесполезен. Что ж. Тебе не нужно так стараться. Пока я просто хочу, чтобы люди нас не замечали. Это все.

— Я попытаюсь.

Её красота исчезла. Она стала заурядной, и даже менее чем заурядной. Вообще не заслуживающей внимания.

Двалия устало поплелась сквозь толпу, люди нехотя уступали ей дорогу, а мы, пошатываясь, тронулись вслед за ней. Я чувствовала слабеющую магию Винделиара. Я глянула на него. Он взмок, пытаясь удержать свой конец сундука и поддерживать наведенный им морок. Его сила потрескивала и плясала подобно умирающему язычку пламени на сыром бревне.

— Я не могу… — выдохнул он и оставил свои попытки.

Двалия ненавидяще уставилась на него. Я подумала, а знает ли она, что он более не скрывает её. Но пока мы ковыляли следом за ней, окружающие начали обращать на неё внимание. Я видела, как женщина вздрогнула при виде шрама на её щеке. Маленький мальчик вынул палец изо рта и показал на неё. Его мать шикнула на него, и они поспешили прочь. Дважды бледные люди останавливались и поворачивались к ней с таким видом, будто хотели поздороваться, но она даже не замедлила шаг. Люди глазели на неё, и она должна была понять, что они видели её такой, какой она была на самом деле. Один седобородый моряк испуганно крякнул при виде её.

— Шляпа с перышками на свинье, — сказал он своему смуглолицему товарищу, когда они прошли мимо, и оба загоготали.

Двалия внезапно остановилась посреди улицы. Она не оглянулась на нас, когда мы её догнали, но проговорила через плечо:

— Оставьте его. В этом сундуке нет ничего, что я когда-либо вновь надену. Просто оставьте его.

Она подняла руки, выдернула заколки, которые удерживали шляпку, швырнула её на землю и зашагала прочь.

Я остолбенела. Мне почудились слезы в её голосе. Винделиар с глухим стуком уронил свой конец сундука. Мне потребовалось больше времени, чтобы осознать, что она это всерьез. Она не оглянулась. Тяжело ступая, она ушла от нас, и мы оба запыхались, пока догоняли её. Я быстро осознала, что не то, что не бегала, но даже и не особо много ходила в те дни, когда была на корабле. Темп её ходьбы не позволял мне как следует оглядеться вокруг. Я получила лишь мимолетное представление о хорошо ухоженном городе с широкими не загроможденными улицами. Люди, мимо которых мы проходили, выглядели чистыми, а их одежда простой, но справной.

Юбки женщин удерживались на талии широкими ремнями, свободными складками ниспадая почти до колен. Они носили сандалии, а их блузы либо вообще были без рукавов, либо имели рукава-фонарики, спадающие до запястий. Они были выше, чем женщины Бакка, и у всех, даже светловолосых, были вьющиеся волосы. Некоторые мужчины носили только жилетки на голое тело, а их штаны были такими же короткими, как юбки у женщин. Я предположила, что такая одежда имеет смысл при таком теплом климате, что же до меня, то они выглядели полуголыми. У них была более светлая кожа, чем у жителей Шести Герцогств, и они были более высокие, и в этот раз мои бледные волосы не притягивали ничьего взгляда. Я не увидела ни одного нищего.

Когда мы покинули порт с его причалами, пакгаузами и постоялыми дворами, мы прошли мимо нескольких розовых и бледно-желтых зданий, которые я видела с палубы корабля. Под окнами стояли вазоны с цветами, а возле дверей скамейки. В такой прекрасный день ставни окон были широко распахнуты, и в одном из розовых зданий я увидела ряды прялок, прилежных прядильщиц за работой, а из затененной части помещения в глубине слышалось клацанье ткацких станков. Мы прошли мимо здания, испускавшего тепло и запахи выпекаемого хлеба. Везде, куда бы я ни смотрела, я видела чистоту и порядок. Это было совсем не то, о чем я думала, представляя себе, каким должен быть Клеррес. Учитывая, насколько безжалостной была Двалия, я представляла целый город людей, полных ненависти, а не это процветание пастельных тонов.

Были и другие, шедшие по этой дороге. Как и положено портовой части города, люди, спешащие мимо нас, выглядели по-разному. Большинство из них были светловолосыми и белокожими, одетыми в одеяния Клерреса, но некоторые из них явно были иностранцами и путешественниками, прибывшими издалека. Вперемешку с ними передвигались мужчины и женщины в форме стражников, носившие бляхи с вьющейся виноградной лозой на них. Многие без стеснения рассматривали изуродованное лицо Давалии, а некоторые, казалось, узнали её, однако никто её не поприветствовал. Последние выглядели потрясенными, либо просто отворачивались. Она же, со своей стороны, тоже ни с кем не здоровалась и сохраняла такой темп ходьбы, при котором мы обгоняли большую часть попутчиков.

Дорога к белому острову пролегала вдоль берега. Волны, накатывающие на пляж. Ослепительно белый искрящийся песок поверх гранита. Мы шли по ровной дороге мимо усадеб с огородами и увитыми зеленью беседками посреди них. Я видела детей, одинаково одетых, играющих в палисадниках или сидящих на приступках домов. Я не могла определить, были это мальчики или девочки. Двалия продолжала идти широким шагом. Я видела, как она на ходу выдергивает последние оставшиеся шпильки из волос, позволяя своим тощим косичкам упасть вдоль лица. Она сняла ожерелье и вынула серьги из ушей. Я уже почти решила, что она отшвырнет их в сторону, но она запихнула их в сумку. С ними исчезли все следы леди Обретии. Даже превосходное платье стало выглядеть на ней скорее странно, но уж никак не прелестно.

К своему удивлению, я осознала её чувства. Она не кипела на медленном огне и не клокотала, как мой отец. Его мысли и эмоции всегда наваливались, подавляя своей мощью; именно поэтому я первым делом научилась ставить стены в своем сознании. Двалия не была так сильна. Я думаю, что воспринимала её лишь потому, что так долго прокрадывалась ниточками своих мыслей в её разум. Это было так, как и предупреждал меня Волк-Отец. Вход был так же и выходом. И теперь её мысли просочились ко мне. Я почувствовала её возмущение от обиды, что она никогда не была красивой и никогда не чувствовала себя любимой, но лишь терпимой из-за своей полезности. Я чувствовала, что её сердце блуждало в прошлом, когда она однажды познала любовь и любила в ответ. Я увидела высокую женщину, улыбающуюся ей. Бледная женщина. Затем, будто погребенные рухнувшей сосулькой, эти чувства оборвались. Чем ближе мы приближались к острову, тем больше я ощущала её самооправдание, укоренившееся в гневе. О, она заставила бы их признать, что не потерпела неудачу. Она не позволила бы им насмехаться или упрекать её.

И она бы свершила свою месть.

Словно ощутив легкое прикосновение моих мыслей, она, обернувшись, свирепо глянула на нас обоих.

— Быстрее! — гаркнула она. — Скоро начнется отлив, я хочу быть там как можно раньше, чтобы не проталкиваться сквозь толпу просителей. Винделиар, иди с поднятой головой. Ты выглядишь, как вол, идущий на убой. А ты, маленькая сучка? Держи язык за зубами, пока Четверо будут слушать меня. Ты поняла? Ни звука! Или, клянусь, я убью тебя.

Это был её первый нагоняй мне за несколько дней, и это меня испугало. Винделиар поднял голову, но, думаю, его подбодрил не столько её приказ, сколько выплеснувшаяся на меня злоба. Очевидно, по полезности я опустилась на один уровень с ним. Винделиар все так же шёл вперевалку, но теперь заковылял быстрее. Я боялась встречи с Четырьмя и страстно желала расспросить о них, но придержала язык. Несколько раз Винделиар мельком посматривал на меня, будто бы надеясь, что я спрошу его. Я не сделала этого. Несколько раз мой тайный план пытался просочиться в мои мысли. Я поставила ему заслон. Я собиралась быть счастливой здесь, в Клерресе. Я жила бы хорошей жизнью. Я была бы полезной здесь. Когда я вновь ощутила на себе взгляд Винделиара, я послала ему ничего не значащую улыбку. Мне захотелось громко рассмеяться прямо в его испуганное лицо, но я сдержалась.

Мы оставили дома позади и прошли мимо очень большого здания из белого камня. В нем не было никакого изящества, оно просто выполняло свое назначение. Рядом с ним находилась большая конюшня с собственной кузницей, а также несколько открытых площадок, где упражнялись потные стражники. Наставник выкрикивал команды, эхом отражавшиеся от стен здания, пыль поднималась вокруг стражников, когда они поочередно кидались друг на друга, вступая в схватку, а затем отступали.

Затем мы попали в ту часть города, которая напомнила мне скорее палаточный рынок на Зимний Праздник, чем настоящий городок. Люди стояли в очередях к защищающим от солнца навесам, прикрепленным к стенам крепких каменных построек. В тени под навесами находились люди, более бледные, чем я, с пушистыми светлыми волосами, которые восседали в нарядных креслах, выглядевших почти как троны. У некоторых были крошечные свитки на продажу. У других были такие же шкафы, как и у человека, который назвал нам Морскую Розу. Некоторые из продавцов носили экзотические шарфы, блестящие серьги и кружевные одеяния. Другие же были одеты в простые туники бледно-желтого, розового или голубого цвета. Перед одним на филигранной подставке стоял большой хрустальный шар; он или она всматривался в него глазами, такими же бесцветными, как у форели. Напротив стояла женщина, сжимающая руку молодого человека.

Были там и другие продавцы, предлагающие амулеты для удачи, беременности или плодовитости овец, амулеты для хорошего урожая или для того, чтобы младенец спал по ночам. Эти амулеты громкими зазываниями предлагали более юные продавцы, снующие с лотками в толпе; их пронзительные инепрекращающиеся крики были подобны гомону чаек над гаванью.

Попадались по пути также палатки с едой, предлагавшие как сладости, так и аппетитную на вид пищу. Их соблазнительные ароматы напомнили мне, что мы поели на рассвете и с той поры шли, не останавливаясь, однако Двалия и здесь не замедлила шаг. Я могла бы провести целый день, исследуя этот рынок, но она прошла через него без задержек и не глядя по сторонам.

Один раз я услыхала приглушенный шепоток:

— Я уверен, что это она. Это Двалия!

Кто-то другой проговорил:

— Но где же тогда все остальные? Все те лурики на прекрасных белых лошадях?

Но даже тогда она не повернула голову. Мы поспешно шли мимо и сквозь плотную очередь ожидавших людей, кое-кто сыпал проклятиями, иные грубо окликали нас, но Двалия пробивалась через толпу, пока мы не прошли в самую голову очереди. Невысокая дамба из камня и песка заканчивалась высокими воротами из железных прутьев. Сразу за воротами дамба резко обрывалась в воду. По ту сторону на каменистом острове возвышалась белая крепость. Перед воротами стояли четыре крепких стражника. Двое держали пики и с каменными лицами пристально смотрели на людей в очереди. У двух других были мечи. Они были грозными воинами, голубоглазыми, темноволосыми и мускулистыми, и даже женщины были выше моего отца. Двалия не остановилась и не колебалась.

— Мне нужно пройти.

— Нет, тебе не нужно, — мужчина, который говорил это, даже не смотрел на неё. — Ты собираешься вернуться назад, к концу очереди и ждать своего череда. Когда наступит отлив и вода полностью уйдет, мы впустим паломников организованно, по двое в ряд. Вот как мы это сделаем.

Двалия подошла ближе и заговорила сквозь зубы:

— Мне известно, как мы это делаем. Я одна из Круга. Я лингстра Двалия, и я вернулась. Четверо пожелают услышать мой доклад, как только смогут. Ты не посмеешь задерживать меня.

Она искоса бросила на Винделиара свирепый взгляд. Я почувствовала его попытки. Его истончившаяся магия нахлынула на стражников.

Один поднял голову и внимательно посмотрел на неё.

— Двалия, — стражник произнес это имя так, будто оно было знакомо ему. Он толкнул локтем стоявшую рядом женщину.

— Это она? Двалия?

Другая стражница нехотя перевела взгляд с очереди взволнованных паломников, чтобы изучить Давалию, складки на её лбу становились все отчетливее по мере того, как она её рассматривала. Затем её взгляд упал на Винделиара.

— Она уехала отсюда давным-давно. Ехала во главе отряда всадников на белых лошадях. Может быть и она, но она выглядит иначе в этом платье. А это кто? Его я узнаю. Это ставленник Двалии. Винделиар. Он выполняет её поручения. Итак, если он по-прежнему с ней, значит это она. Мы должны позволить ей пройти.

— Но сейчас? Пока вода ещё стоит на дамбе?

— Это не очень глубоко, я смогу. Я хочу перейти именно сейчас, — Двалия произнесла это голосом, не терпящим возражений. — Откройте мне ворота.

Они отступили, вкратце посовещавшись. Один нахмурился и, кажется, указал на её превосходное платье, но другой пожал плечами, отомкнул ворота и начал их раскрывать их. Мы отступили, позволяя створкам распахнуться, и оказались среди ожидающих просителей. Когда ворота полностью открылись, и мы с Винделиаром вслед за Двалией шагнули вперед, толпа стронулась вместе с нами и тоже попыталась пройти. Охранники с пиками выступили вперед, скрестив оружие и отталкивая их назад. Мы двинулись вперед одни.

Дамба, сложенная из гладко обтесанных каменных блоков, была плоской, как столешница. Двалия, достигнув кромки воды, не замедлила хода. Она не приподняла подол юбки и не сняла обуви, чтобы нести её в руках. Она шла вперед так, будто море все ещё не властвовало здесь. Мы последовали за ней. Поначалу вода была мелкая, не теплая, но и не холодная до окоченения. По мере нашего продвижения вперед уровень воды быстро повышался от ступней в промокших туфлях до лодыжек и выше до голеней. Я почувствовала влекущий поток отлива. Рядом хмурился Винделиар.

— Не нравится мне это, — с горечью проговорил он.

Ни Двалия, ни я не обратили на него никакого внимания, но вскоре я начала разделять его тревогу. Вода стала глубже, и течение отступающего моря усилилось. Мне приходилось переходить вброд ручьи и небольшие речки, но это-то была морская вода. Её запах и вязкость удивили меня. Когда мы только ступили в воду, противоположные врата на дальнем конце затопленной дамбы казались не очень далекими. Теперь же, когда вода скрыла мои колени и поднялась до бедер, чувство безопасности далекого берега оказалось утрачено. Даже Двалия стала продвигаться медленнее, сопровождая каждый свой шаг громким плеском. Я сосредоточилась на её спине и боролась с напором воды. Отлив мог бы уже и закончиться, как они говорили, однако волны все ещё накатывались и уходили, доходя мне иногда до талии. Винделиар между пыхтением и хныканьем начал тревожно вскрикивать. Он все больше отставал. Когда я оглянулась и поняла это, я попыталась двигаться быстрее. Теперь вода стала холоднее, и у меня иногда перехватывало дыхание.

Оставь его позади, — мысль была свирепой. Я думаю, он почувствовал моё пожелание, поскольку вопли его стали громче, и я услышала всплеск, когда он споткнулся, а затем хриплый крик, когда он вновь поднялся на ноги.

Утони! — я пустила в него стрелу моей мысли, а затем укрылась за своими стенами.

Солнце палило нещадно, обжигая кожу сквозь короткие волосы, в то время как холодная вода вымывала все тепло из ног. Я держала руки высоко у груди, крепко сжимая узелок с одеждой. Я старалась не обращать внимания на жажду и боль в ноющих мышцах. Жизнь на кораблях не подготовила меня к сегодняшнему переходу. Солнечный свет отражался от поверхности воды мне прямо в лицо. Я подняла голову и попыталась рассмотреть Двалию, но сверкающие блики слепили меня. Я ощутила дурноту и неуверенность.

Было ли здесь более мелко? Возможно. Я взяла себя в руки и, наклонившись, ринулась вперед, преодолевая сопротивление воды. Когда я снова посмотрела на Двалию, та стояла у дальних ворот, увещевая и проклиная стражников, которые не пропускали её дальше. За воротами толпа покидающих крепость ожидала их открытия. Их утомленный вид и фартуки из кожи или ткани свидетельствовали о том, что это была челядь Служителей, видимо, возвращающиеся домой.

Я осела на землю позади Двалии. Она поразила меня, когда, повернувшись, ухватила меня за ворот и, чуть не подняв меня с колен, встряхнула перед стражниками.

— Нежданный Сын! — прорычала она. Хочешь быть тем, кто задержал его представление Четырем?

Охранники обменялись взглядами. Более высокий мужчина оглянулся на неё.

— Та старая сказка?

Винделиар, подрагивая, подошел к нам. Один охранник подтолкнул другого.

— Это Винделиар. Нет сомнений, что это коварный маленький мерин. Так что, это Двалия. Впусти их.

Двалия не отпустила мой воротник, когда мы прошли через открывшиеся ворота. Я старалась не противиться ей, но это значило, что мне пришлось идти на цыпочках. Я не могла оглянуться на Винделиара, идущего следом, но слышала глухой стук запертых ворот позади нас.

Перед нами протянулась дорога из серовато-коричневого песка. В нем искрилось высоко стоявшее солнце. Дорога была прямая и безликая. По обе её стороны расстилался бесплодный каменистый ландшафт. Он был настолько плоским и пустынным, что я поняла — он был создан руками людей. Никто не мог бы пересечь это пространство, не оставшись незамеченным. Никогда мне не приходилось видеть местности, настолько лишенной малейших признаков жизни. Единственным разнообразием для глаза были случайным образом разбросанные камни, но все они были не больше корзинки объемом в бушель. Двалия внезапно отпустила меня.

— Не отставай. И не говори ничего, — приказала она мне, а сама широким шагом двинулась вперед, снова оторвавшись от нас. Некогда прекрасные юбки были мокрыми и при ходьбе хлестали её по ногам. Я следовала за ней, пытаясь приноровиться к её темпу. Когда я подняла глаза, чтобы взглянуть на наш конечный пункт, он ослепил меня сильнее, чем солнечные блики на воде. Белые стены крепости сверкали. Мы шли и шли и, казалось, так и не приблизились к ней. Постепенно я начала понимать, что я сильно недооценила, насколько велика была крепость. Или замок. Или дворец. С корабля я увидела восемь башен. Вблизи, когда я поднимала глаза, я видела только две, а уродливые маковки, венчавшие их, выглядели, как черепа. Я упорно продолжала идти, пригнув голову против солнца и прищурив глаза из-за слепящего блеска. Всякий раз, когда я поднимала голову, вид грандиозного сооружения в конце длинной дороги, казалось, изменялся.

Когда мы оказались настолько близко, что мне пришлось откинуть голову назад, чтобы разглядеть верх стен, с наружной их стороны стали различимы вычурные барельефы. Это были единственные знаки, которые можно было увидеть на поверхности гладких белых стен. С того места, где я находилась, не было видно ни окон, ни узких бойниц, ни ворот. С этой стороны крепости прохода в неё вообще не было. Тем не менее, дорога привела прямо к ней. Белые на белом, выгравированные фигуры были много выше человеческого роста и сверкали даже ярче, чем стены, которые они украшали. Мгновение я разглядывала их, а затем вынуждена была отвернуться, закрыв глаза. Но и тогда, когда они были закрыты, рисунки эти по-прежнему оставались перед глазами: вьющаяся белая виноградная лоза.

Я узнала их.

Это было невозможно, но я знала, что это такое. Это были воспоминания из жизни, которую я никогда не проживала, или, возможно, из будущего, которое я пока не видела. Эта виноградная лоза проросла сквозь все мои грезы. Я изобразила её на первой странице своего дневника снов, обрамляя ею свое имя. Я пририсовала ей листья и колокольчики. Я была неправа. На самом деле это было очень абстрактное представление. А ещё я подумала о том, что никогда до сего момента не приходило мне в голову, — о художнике, который мог бы создать изображение какой-то концепции, а я бы уже знала, чем именно это было. Я осознала это, как реку всех возможных времен, водопадом низвергающуюся из настоящего и разбивающуюся на тысячу, нет, на миллион, нет, на бесчисленное множество возможных вариантов будущего, и каждое из этих будущих, в свою очередь, также делилось на бесчисленное множество собственных вариаций будущего. И среди них всех — единственная сверкающая струйка, невероятно узкая, представлявшая будущее таким, каким оно могло быть, должно было быть, и которому нужно следовать. Если бы событиями управляли правильно. Если бы Белый Пророк грезил, и верил, и отважился бы сделать шаг, чтобы направить этот мир на этот путь, само время последовало бы за ним.

…Спустя мгновение я открыла глаза. Крепость снова стояла предо мной, и, несмотря на все, через что я прошла, на все, что пришлось мне вытерпеть на пути сюда, несмотря на то, насколько сильно я ненавидела людей, доставивших меня сюда, — я внезапно ощутила подъем из-за причастности ко всему этому. Наконец, я была здесь.

Я почувствовала убежденность, нараставшую во мне, убежденность, более ясную, нежели все представления о самой себе, которые у меня когда-либо были. Я должна была быть здесь. Мне было назначено быть в этом месте и в это время. Дюжина моих снов внезапно сплелись, а затем и состыковались с совсем недавними моими видениями. Мой смутный план уже не был таким расплывчатым. Точно такой же прилив уверенности я испытала в тот день, когда я освободила свой язык. Я видела возможные пути с такой ясностью единственный раз в своей жизни — в тот роковой зимний день, когда нищий коснулся меня, и я узрела, как все варианты будущего начинаются у моих ног. О, то великое благо, которое я могла бы совершить теперь, когда я оказалась здесь. Моя судьба была здесь, и я могла творить её. У меня перехватило дыхание. И по мере того, как я осознавала все это, я испытала необычайный душевный подъем, в точности такой, каким описали бы его менестрели, очутись вдруг они рядом. Я была на месте, и величайшее деяние моей жизни было предо мной.

Я поняла, что остановилась, только тогда, когда Винделиар устало протащился мимо. Он посмотрел на меня взглядом, полным яда, а я решила, что мне все равно. Мои губы растянулись в улыбке. Выше стены!

— Пчелка, поторапливайся, — скомандовала Двалия через плечо.

— Иду, — ответила я, и что-то в моем тоне заставило её остановиться и обернуться ко мне. Я потупила взгляд и склонила голову. Этим ни с кем нельзя делиться. Мне нужно держать это в себе. Это знание было похоже на сверкающий камень, найденный в мерзкой луже. Я видела его блеск, но также знала, что чем больше я буду с ним работать, тем чище и прозрачнее он станет.

И, как любая драгоценность, обнаружь я его, — воры отняли бы у меня все, во всяком случае они могли бы это сделать.

Я услышала шум позади нас и оглянулась. Отлив закончился, и дамба показалась над водой. Колонна по шесть или восемь в ряд теперь заполнила узкую полосу дамбы, пролегшую посреди воды. Некоторые уже почти перешли. Но даже после того, как они добрались до острова, и воды залива уже не ограничивали их, они не рассыпались в стороны, а придерживались полотна дороги.

— Скорее! — снова приказала мне Двалия. Не было ничего удивительного, что она поддерживала такой высокий темп. Если бы мы не продолжали идти с такой скоростью, они могли бы догнать нас и даже затоптать.

Впереди, где только что была лишь гладкая стена, появились трещины, поразительно черные на белом. Трещины превратились в очертания ворот, а затем они широко распахнулись. Фаланга стражников в блестящих серебристых доспехах и бледно-желтых плащах поверх них промаршировала наружу и выстроилась в два ряда вдоль обеих сторон дороги. Я думала, что они нас остановят, однако Двалия свирепо взглянула на них, сделала какой-то знак рукой, и мы прошествовали мимо, не произнеся ни слова.

И только когда мы прошли под арочным входом и вышли во внутренний двор, какой-то человек встал перед нами, преградив путь. Он был высоким и худощавым и носил меч, но даже в доспехах он казался тощим и слабым. Его одутловатое лицо портили пятна розовой шелушащейся кожи. По обе стороны шлема выбивались пучки седых волос. Он прищурился.

— Лингстра Двалия, — он произнес её имя обвиняюще. — Ты выехала отсюда с отрядом луриков верхом на лошадях. Где они и их прекрасные лошади? Почему ты возвращаешься одна?

— Отойди, Босфоди. Нечего тратить время попусту. Я должна немедленно получить аудиенцию у Симфи и Феллоуди.

Он какое-то время стоял неподвижно, его взгляд блуждал по её изуродованному лицу, осматривал оборванные одежды Винделиара, а затем остановился на мне. Хмурое выражение его лица обернулось гримасой неодобрения. Затем он отошел в сторону и широким жестом предложил проходить.

— Иди, как пожелаешь, Двалия. Но если бы я возвращался из сомнительного поиска обшарпанным и лишенным всего, что было мне доверено, сомневаюсь, что я бы торопился сообщить о моей неудаче Четырем.

— Я не потерпела неудачу, — кратко ответила она.

Когда мы поспешно проходили мимо него, он пробормотал:

— Из всех, кому следовало бы вернуться живыми, этим должен был оказаться Винделиар, — я слышала, как он сплюнул.

Широкий внутренний двор был вымощен узором из белого и черного камня и так чист, как будто его только что подмели.

Вдоль внутренних стен вытянулись ларьки с едой и напитками, с которыми соседствовали яркие шкафчики с многочисленными выдвижными ящичками, где внутри, как я знала теперь, должны были храниться записки с пророчествами, помещенные в скорлупки орехов. Свисали вымпелы и гирлянды, почти неподвижные в жарком мареве. Открытые павильоны создавали тень для столов и скамеек, в ожидании голодных и испытывающих жажду посетителей. Это выглядело, как праздничная ярмарка, только гораздо большая, чем на Зимний Праздник в Дубах-на-Воде. Лишь на мгновение детское любопытство заставило меня забыть, кем я была сейчас, и мне страстно захотелось побродить среди прилавков и накупить сладостей и ярких безделушек.

— Поторопись, тупица, — рявкнула Двалия.

Эти радости были не для Винделиара и не для меня. И я оставила там ребёнка, которым была.

Она поспешно вела нас к самому изящному строению внутри крепостных стен. Похоже, оно было выстроено из белой слоновой кости. Окна и двери были отделаны филигранной резьбой по кости или камню. По углам этой цитадели вставали те четыре стройных башни с луковичными куполами, которые я приметила с корабля. Казалось невозможным, чтобы такие башни были настолько высоки и способны нести такие навершия. Но вот же они.

— Пошевеливайся! — Двалия рявкнула на меня и, впервые за несколько дней, влепила пощечину. Я ощутила, что застарелый надрыв в уголке рта снова кровоточит. Я зажала его рукой и последовала за ней.

За колоннадой портика были открыты двустворчатые двери. Мы поспешили к ним. Отсутствие солнечного света, обжигавшего мои голову и плечи, стало невероятным облегчением. Мои ботинки все ещё были влажными. Мы наследили на безукоризненном полу мокрым песком с дамбы. Как только мои глаза приспособились к освещению, я осознала великолепие, окружившее меня.

Здесь дверные проемы были отделаны позолотой или, возможно, настоящим золотом. Великолепные старинные картины в богатых рамах, возрастом многократно превосходившие срок, отведенный человеку, украшали каждую стену. По верху стен висели обрамленные кисточками гобелены. Я никогда не видела белой древесины, но каждая стена здесь была обшита панелями из неё. Я взглянула вверх и увидела, что даже высокие потолки были расписаны малопонятными пейзажами. Я почувствовала себя очень маленькой и неуместной посреди такого величия. А уж Двалия выглядела просто пугалом.

Женщина, которая преградила нам путь, была облачена в ткани насыщенного желтого цвета, более желтого, чем у одуванчиков. Рукава её опускались чуть ниже запястий, а пышные юбки волочились по полу. Воротник поднимался до подбородка, а головной убор в цветочек оставлял открытым только овал её бледного лица. Красный цвет её накрашенного рта смотрелся шокирующе.

— Двалия, — произнесла она и нахмурилась в ожидании.

Я услышала, как вдали открылась и закрылась дверь. Два человека прошли мимо нас и вышли наружу. Когда они выходили, до моего слуха донесся рев голосов. Толпа добралась до внешнего двора. Затем закрывшаяся дверь отрезала все звуки.

Двалия заговорила:

— Я должна получить аудиенцию у Симфи. И Феллоуди. Немедленно.

Женщина гаденько улыбнулась.

— Сегодня не день для частных аудиенций. Четверо находятся в Судебной палате, готовые выслушать жалобы, установить виновность и назначить наказания. Ты должна знать, что эти приемы расписаны заранее на месяцы вперед. Но, — и она улыбнулась, как урчащая кошка. — Возможно, мне удастся организовать вашу встречу там?

Услышав это, Винделиар схватился руками за щеки, а затем прикрыл рот.

— Нет. Я желаю видеть Симфи. Одну или с Феллоуди. Только этих двоих. Немедленно, Денеис.

Двалия посмотрела на Винделиара. Он уронил руки, а затем ссутулил плечи, будто в ожидании удара.

Женщина в желтом поджала губы, что сделало её лицо с серыми глазами лишенным всякой индивидуальности, а когда я присмотрелась к ней, то поняла, что у неё нет к тому же и бровей.

— Сегодня это невозможно. Возможно, послезавтра я смогу…

— Если ты заставишь мои новости ждать два дня, я думаю, что Четверо медленно сдерут с тебя кожу. Или, возможно, позволят мне самой это сделать.

Я думала, что Денеис была бледна настолько, насколько это было вообще возможно, однако лицо её стало белым, как хорошая бумага моего отца.

— Я передам твою просьбу их слугам…

— Вот, что ты сделаешь, — прервала её Двалия. — Мы будем ждать их вызова в Палате Радости. Смотри, чтобы нам незамедлительно доставили прохладительные напитки. Мы проделали долгий путь.

— Ты не можешь приказывать мне, — сказала женщина, но Двалия лишь фыркнула.

— За мной, — приказала она нам с Винделиаром и повела нас из круглого переднего зала в один из коридоров, расходящихся от него, как спицы в колесе. Мы шли по белокаменным полам без единого пятнышка мимо неодобрительно глядевших на нас портретов. Я услыхала, как позади нас открылись наружные двери, и, оглянувшись, увидела Денеис, приветствующую вереницу прекрасно одетых людей.

Двалия уверенно шла по коридору, и когда мы подошли к двери, украшенной многочисленными латунными накладками в виде солнц, она толкнула её, и мы проследовали за ней. Я с любопытством провела пальцами по двери, когда входила. Казалось, она была сделана из больших костяных пластин или пластин из слоновой кости, но какое же существо могло бы иметь настолько большие кости или бивни?

— Закрой дверь! — гаркнула Двалия, и я отдернула руку. Винделиар шёл позади меня и закрыл её. Сколько же прошло с тех пор, как я неподвижно стояла в комнате, которая бы не качалась на волнах? Я глубоко вздохнула и огляделась. Это было помещение, обустроенное для того, чтобы ожидать и испытывать неудобство. Два молочно-белых окна пропускали лишь отфильтрованный свет, но не позволяли что-нибудь увидеть. Стулья из твердой древесины с прямыми спинками выстроились вдоль стен. Голый стол белого дерева стоял в центре комнаты. На нем не было ни скатерти, ни вазы с цветами, как было бы у моей мамы. Пол был из твердого белого камня, а стены обшиты гладкими панелями из белого дерева. Массивные белые балки пересекали потолок над головой. Когда дверь закрылась, снаружи не стало слышно ни звука. Двалия увидела, что я осматриваюсь.

— Иди и сядь! — велела она мне.

Меня мучила жажда, и мне требовалось помочиться, но я знала, что не будет никакой возможности ни напиться, ни удовлетворить нужду. Я подошла к одному из стульев и села. Он был слишком высок, и мои ноги болтались. Неудобный. Я подложила сзади свой маленький узелок с вещами. Это не помогло.

Двалия не садилась. Она медленно кружила по комнате, как крыса, запертая в четырех стенах. Винделиар шаркал позади неё, пока она резко не развернулась и не ударила его.

— Перестань!

Он всхлипнул, уставившись на меня, а затем уселся на стул подальше. Он сидел на краешке, носки касались пола, а пятки беззвучно подрагивали от нетерпения. Она ткнула в него пальцем.

— Ничего не осталось? У тебя вообще не осталось силы?

Его нижняя губа дрожала.

— Ты хорошо знаешь, что это редко работает против тех, у кого велика доля крови Белого. Я не смог повлиять на Денеис. Кроме того, я так много истратил ради вас на капитана и команду. Было много работы…

— Успокойся.

Она расстегнула верхние пуговицы своей блузки и пошарила там. Она выудила кожаный мешочек, и глаза Винделиара загорелись, когда она вынула из него стеклянную пробирку.

— Повезло, что удалось сохранить хоть немного. Ты должен убедить Четырех выслушать меня и поверить мне.

Его лицо сморщилось.

— Всех Четырех? Это будет трудно. Это было бы трудно, даже если бы у меня была полная доза! Коултри. Возможно, я мог бы повлиять на Коултри, но…

— Молчи!

Она откупорила пробирку, но когда наклонила её, свернувшийся сгусток на дне не сдвинулся. Она вернула пробку на место и встряхнула пробирку. Сгусток остался на месте.

— Мы прокляты! — сказала она, открыла пробирку и сунула в неё палец. Он был слишком короток, чтобы добраться до сгустка в нижней части. Она не смогла прикоснуться к остатку. Она сунула пробирку Винделиару.

— Плюнь в неё! Смешай это и выпей.

Я наблюдала, как он пускал слюну в пробирку, а затем наклонил её, пытаясь перемешать. Я почувствовала позыв к рвоте и отвернулась.

— Не получается! — запричитал он.

— Разбей колбу! — приказала она ему.

Он попытался. Он постучал по полу. Ничего не происходило. Он снова и снова пытался, стучал все сильнее и сильнее, пока внезапно она не разлетелась. Змеиная слизь стала высушенным комком. Винделиар поднял его и, не обращая внимания на стеклянные осколки, застрявшие в нем, положил в рот. Двалия ждала, уставившись на него.

Он тяжело выдохнул через нос. Когда он заговорил, на губах была кровь.

— Ничего, — запричитал он. — Вообще ничего.

Удар, который нанесла Двалия, чуть не свернул ему шею, он рухнул на пол и растянулся там, прерывисто дыша. Она отошла от него и села на один из стульев. Не было произнесено ни слова.

Наконец Винделиар встал на колени и подполз к стулу недалеко от меня. Он поднялся и уселся на него кучей грязного белья. Никто ничего не говорил.

Мы ждали. Никто не принес прохладительных напитков, которых потребовала Двалия.

Мы ждали. …Мы ждали.

Ближе к вечеру солнце вломилось через замутненные окна прямоугольниками рассеянного света на ровном полу. Дверь отворилась. Появилась Денеис, та самая женщина, которая нас впустила.

— Вас увидят в Судебной палате. Сейчас.

— Судебная палата? Это совсем не то, о чем я тебя просила!

Денеис развернулась и вышла, не дожидаясь, пока мы за ней последуем. Двалия резко повернулась ко мне и жестко стиснула плечо.

— Ничего не говори, — напомнила она мне. Она толкнула меня вперед. Темп, который она установила, не дал мне оглянуться назад. Мы проследовали за Денеис обратно в переднюю залу, а затем по другому коридору. Этот был шире и смотрелся элегантнее, мы шли намного дольше, а мой мочевой пузырь ныл при каждом шаге.

В самом конце коридора были две двери с четырьмя блестящими символами, врезанными в них. Они поблескивали даже при приглушенном освещении холла. Возможно, они и означали что-то, но для меня они были просто символами синего, зеленого, желтого и красного цветов. Денеис толкнула латунную ручку, и двери широко распахнулись.

Это помещение ярко освещалось белым солнечным светом, падающим из четырех отверстий в перекрытии, так что я прищурилась от внезапного блеска. Двалия проталкивала меня сквозь и мимо присутствующих, стоявших молча и неподвижно. Я чуть не упала, поскользнувшись на полированном белом полу. Когда она остановила меня, я подняла глаза и увидела четыре трона из резной слоновой кости, стоявших на приподнятом помосте. Один трон сверкал рубинами, другой — изумрудами. Я не знала, что за желтые и голубые драгоценные камни были на двух других. Могло ли быть так много драгоценностей в мире? На мгновение этот вопрос отвлек меня от сидящих на тронах.

Двое мужчин. Две женщины. Одна женщина была молодой и красивой с бледной кожей и волосами цвета белого золота. Её накрашенные губы были красными, а брови и ресницы подчеркнуты черным. Это была красота потрясающая, но неуютная. Её бледные руки были обнажены, а торс полностью заключен в алый шелк, настолько плотно облегающий, что она могла попросту быть голой, окрашенной в красное. На ней была черная юбка, спускавшаяся до колен. Она была обута в алые сандалии, удерживаемые шнуровкой вокруг голеней. Мне показалось, что такую одежду больно носить.

Женщина, сидящая рядом, была величественной. Её белые прямые волосы свободно спадали, ничем не перевязанные. У неё были очень блеклые голубые глаза и розовые губы. Одета он была в бледно-голубое платье, столь же простое, насколько вычурным было алое одеяние другой женщины. Жемчужины, облегавшие шею, свисавшие из ушей и охватывавшие запястья, были одного размера и тепло мерцали.

Мужчины располагались по краям дуги, образованной тронами, каждый со своей стороны. Один из них был загримирован, как марионетка, с белой кожей и напудренными прилизанными волосами. Глаза же были темными, и этого он скрыть не мог. На нем были темно-зеленые гамаши и камзол, кроме того он носил богатый плащ цвета весеннего папоротника. Выражение его темных глаз было отстраненным и задумчивым.

На другом конце дуги расположился человек осанистый. Он был бледен, а волосы, скорее белые, нежели соломенные, но одеяние его было восхитительно-желтого цвета. Лютики, одуванчики и нарциссы не могли соперничать со всеми оттенками желтого его предметов одежды. Он сложил руки на животе, на каждом пальце, даже на больших, было золотое или серебряное кольцо. В ушах его были толстые золотые кольца, а плоское золотое ожерелье из-под подбородка пластинами ниспадало на ключицы.

Я в замешательстве уставилась на них. Безвкусные троны и их надуманное разделение по цвету делали их почти смешными. По обе стороны помоста стояли два громадных стражника с копьями. Они безучастно смотрели на собравшихся людей. Я осознала, что зеленый человек уставился на меня. В тот же миг Двалия, сильно надавив мне на плечо, заставила подкоситься мои ноги. Я упала на одно колено, затем подтянула другую ногу. Я посмотрела вбок и увидела Винделиара, уже стоявшего на коленях. За ним я увидела бледных людей, стоящих вдоль стены. Их одеждой были свободные туники и штаны светлых оттенков. Почти блондины, глаза почти бесцветные. Как у посланницы-бабочки, которую сожгли мы с отцом.

Двалия оставалась в глубоком поклоне, пока одна из женщин на возвышении не заговорила. Её голос выдавал её возраст. Она, казалось, была полна отвращения.

— Выпрямись, лингстра Двалия. Твой поклон больше оскорбляет, чем демонстрирует уважение. Ты возвратилась, не отправив нам ни единого сообщения за многие месяцы. Так что логично, что ты пришла к нам в Судебную палату! Где те, кого мы отправили вместе с тобой? Лурики и лошади, которые ушли? Встань прямо и объяснись.

Мои свисавшие на лоб волосы прикрывали также и глаза. Сквозь них я видела заговорившую Двалию.

— Уважаемые, будет ли позволено мне изложить всю эту историю с самого начала? Ибо я прошла длинный и сложный путь. Были потери, невосполнимые потери, но эти жизни не растрачены впустую, ими было уплачено именно за то, что вы послали меня отыскать. Я привела вам Нежданного Сына.

Она ухватила меня за ворот и, как щенка, которого поднимают за холку, рывком поставила на ноги. Я удивленно уставилась на Четырех. Они выглядели пораженными. Красная женщина казалась заинтригованной, старуха разгневанной. Загримированный белым мужчина выглядел испуганным. Человек в желтом наклонился вперед и уставился на меня, его глаза блестели, будто я была преподнесенным ему деликатесом. Он меня напугал.

— Хмм… позволено ли тебе?

Старуха произнесла это с такой интонацией, словно Двалия высморкалась и предъявила ей результат. Очевидные скепсис и пренебрежение. Она медленно покачала головой и, обратившись к раскрашенному человеку, сказала:

— Я говорила тебе, что опасно позволять ей вывести тех луриков в мир. Она потеряла их всех и притащила нам этого оборвыша, как будто это какое-то сокровище. Жалкое оправдание её провала!

— Пусть она говорит, Капра, — сказала красивая женщина. Её голос был напряжен от гнева, но я не могла утверждать, был ли этот гнев направлен на Двалию или же на женщину, сидящую рядом.

Старуха обвела взглядом людей, стоявших в зале. Они алчно следили за происходящим на их глазах крушением Двалии. Капра подняла худую руку. Жемчужные браслеты болтались на запястье, когда указательным пальцем она обвела зал.

— Вы все свободны. Прочь.

Я все ещё задыхалась в хватке Двалии, пока зрители медленно покидали залу. Послышался глухой стук закрывшейся двери. Капра хмуро посмотрела на кого-то.

— Привратник. Ты также свободен. Мы не нуждаемся в тебе.

Послышался второй, более приглушенный звук снова закрытой двери. Я повернула голову, чтобы осмотреться. Все ушли. Мы были одни в помещении с Четырьмя и их дородными стражами.

Взгляд старухи вновь обратился на Двалию:

— Продолжай.

Двалия отпустила мой воротник, и я была рада снова оказаться внизу. Было слышно, как она облегченно вздохнула.

— Очень хорошо, мои леди и господа. Три года назад вы предоставили мне спутников, лошадей и средства, чтобы я могла отправиться на поиски Нежданного Сына. Кое-кто утверждал, что это предсказание уже сбылось, что мы уже пережили его вмешательство в потоки времени, и лучшее, что мы могли бы делать сейчас, — это работать с теми нитями, которые у нас были. Но в свете шквала видений о новом Белом, рожденном на воле, и необычных снов, имевших отношение к Нежданному Сыну, некоторые из вас верили, что я смогу обнаружить его и…

Человек с напудренным лицом перебил её:

— Зачем ты начинаешь с рассказа о том, что нам уже известно? Разве нас здесь не было? Ты держишь нас за дураков или маразматиков?

Женщина по имени Капра нахмурилась.

— Она, должно быть, считает нас глупцами, если полагает, что я не помню, что самым страстным моим пожеланием ей было найти и вернуть обратно предателя Любимого. Вот почему я дала согласие на эти поиски. Вернуть к нам заключенного, которому ты помогла сбежать!

— Нет, я не считаю вас глупцами! Нет. Но… я бы хотела… Позвольте тогда рассказать вам всю историю моего путешествия, потому что я думаю, что услышав её, вы разделите мою убежденность.

Я чувствовала, как Двалия всеми силами пытается собраться с мыслями и изложить их наилучшим образом.

— Вспомните, мои исследования убедили меня в том, что человек, когда-то служивший герцогу Калсиды, был ключевой фигурой, необходимой для запуска последовательности событий, которые я хотела вызвать. Таким образом, пока некоторые из моих луриков помогали Любимому привести нас к нашей добыче, моим первым делом было отправиться в Калсиду. После длительного изучения записей пророческих сновидений я была уверена в правильности моей трактовки. Мне нужно было заручиться помощью этого человека, Эллика. Лишь с его помощью и помощью верных ему людей я могла бы надеяться проследовать за Любимым к тому чему стремилась. Я отыскала Эллика. Я продемонстрировала ему силу моего помощника Винделиара и…

— Сделала это, впустую растратив свое время! — рявкнула Капра. — Расскажи нам, что стало с луриками, которых мы доверили тебе? Лучшие наши создания, те, с кем было связано столько надежд! Где они? И великолепные белые лошади из конюшен Коултри, которые ушли с тобой?

Была ли тишина столь долгой или мне так показалось из-за охватившего меня страха?

— Мертвы. Они все мертвы.

Двалия произнесла эти слова бесстрастно. Я открыла рот, услыхав эту ложь. Алария была продана в рабство, не мертва. И как она могла быть уверена в том, что все остальные тоже умерли? А как быть с той, которая осталась с Шун?

— Мертвы? — женщина в красном ужаснулась. Её мастерски накрашенный рот приоткрылся от испуга.

— Ты уверена в их смерти? — Желтый наклонился вперед, насколько позволяло брюхо, опершись ладонями на круглые розовые колени.

— Ты сожгла их тела? Скажи, что ты не бросила их трупы, чтобы они не попали в руки любопытствующих! — Зеленый был в ужасе.

Капра хлопнула в ладоши, прозвучало это необычно резко.

— Отчитайся за них. Отчитайся за каждого из них. Как погиб каждый из них и что стало с каждым телом. Расскажи нам это сейчас.

Очередная порция молчания. Двалия заговорила тише. В её голосе слышалось странное спокойствие.

— Мы проникли в Шесть Герцогств, совершенно незамеченными. С помощью Винделиара и видений мы пересекли эту землю невидимыми, пока не нашли этого малыша. Я также следила за Любимым, так как это было частью моего задания. Именно он был тем, кто привел нас к нему — Нежданному Сыну. Мы смогли взять…его. Мы… то есть Винделиар, затуманил их разум. Мы покинули это место, уверенные, что они даже не вспомнят, что такой ребёнок когда-либо жил среди них. Все шло хорошо. Мы были так близки к тому, чтобы сесть на корабль и вернуться сюда. Но произошло… нападение на нас. Мы кинулись в рассыпную. Смерть некоторых я видела. Другие бежали. Я собрала немногих. Я дерзнула на волшебство, которому не доверяла и не понимала. Мы…

— Они пали? Они сбежали? Как ты можешь быть уверенной, что они умерли? Как ты можешь быть уверенной, что наши тайны не были выданы, если их схватили? Это безответственно! — Капра обратила свою ярость на сотоварищей. — Видите, что вы сделали? Теперь вы понимаете? Вы послали наших избранных луриков, тех, у кого наиболее чистая Белая кровь, лучший потенциал для размножения и видений! Обыкновенные солдаты были недостаточно хороши, нет, вы должны были отправить лучших из наших. И теперь их нет. Мертвые, разбежавшиеся, кто знает, куда? Захвачены в рабство? Живут как нищие, продавая видения за еду? И кто знает, каким образом и кто может использовать их против нас?

Она вновь обратила свой гнев на Двалию:

— Ты следила за Любимым? Следила? Слепой, увечный, и лучшее, что ты могла делать, — это следить за ним? Что с ним стало? Где он?

— Если бы вы позволили продолжить мой рассказ, — начала было Двалия. Её голос стал хриплым. Слезы? Страх? Ярость?

Человек с одутловатым лицом в зеленом медленно покачивал головой во время их перебранки. Теперь он заговорил:

— Капра задала самый важный вопрос последним. Где Любимый? Ты обещала, что вернешь его обратно. Это было нашим условием того, чтобы позволить тебе освободить его и использовать. Ты говоришь, что это было частью твоего задания! Я говорю, что это было его сердцевиной. Ты обещала вернуть его нам живым или доказать, что он мертв. У тебя есть, по крайней мере, хоть это?

Мне послышался легкий вздох, когда Двалия облизнула губы. И вновь она тщательно подбирала слова:

— Нет, у меня нет доказательств. Но я уверена, что он уже мертв, — она неожиданно выпрямилась и встретила его пристальный взгляд. — Это произошло почти точно так, как и было мной просчитано, и я добилась того, чтобы это случилось, — она говорила все громче, и от её слов у меня внутри все заледенело. — Вы сомневались! Вы насмехались надо мной, говорили, что мои амбиции намного превосходят мои возможности! Но лишь я изучала его видения и только я соединила все эти кусочки воедино. Я знала, что могла бы использовать Любимого, чтобы он привел меня к Нежданному Сыну. И он это сделал! Я одна управляла событиями, чтобы это произошло!

У меня голова пошла кругом, когда я попыталась сопоставить её слова со всеми теми обрывками информации, которые я тщательно собрала за время наших скитаний. То, о чем говорила Двалия, состыковалось с тем, что я вычитала, когда таскала к себе рукописи моего отца и погружалась в его секреты. Любимый.

Я закрыла глаза, потому что человек в желтом облизывал губы так, будто он едва мог сдержать удовольствие. Глаза красивой женщины горели жестоким восторгом. Даже загримированный в бледного мужчина раскрыл рот от изумления. Я закрыла глаза, так что мне не пришлось быть свидетелем их наслаждения болью моего отца.

Но за закрытыми глазами разгорелась моя собственная боль.

Мой нищий с рынка. Человек, который коснулся меня и показал мне все возможные варианты будущего, человек, которого ударил ножом мой отец, человек, которому он решил помочь, даже если это означало покинуть меня, — это был Любимый. Он так же был Шутом. Белый Пророк. Самый старый и самый верный друг, который когда-либо был у моего отца. Все мои подозрения подтвердились. Мне так хотелось ошибиться. Мне было плохо. Плохо от осознания того, что я была вовлечена в это предательство, того, что я подтолкнула моего отца зарезать старинного друга.

Я испытала головокружение и слабость, осознав, что все это реально. Они могли это сделать, Двалия и эти белые. Они могли тщательно изучить видения и сделать будущее таким, каким они бы захотели. Они могли сподвигнуть моего отца убить его друга, а затем покинуть меня. Потому что они могли дать моему отцу то, что он хотел, желал намного больше, чем была для него я. Был ли его Шут, его Любимый, мертв? Или они были сейчас вместе? Так вот почему он оттолкнул меня? Освободить место для старого друга? К горлу подступила желчь. Если бы у меня в желудке оставалось хоть что-то, меня бы вырвало на их идеальный белый пол.

— Доказательства, — негромкий голос Капры. Затем он поднялся до крика. — ДОКАЗАТЕЛЬСТВА! Ты обещала нам доказательства! Ты обещала, что увидишь его мертвым или притащишь его обратно. Я предупреждала вас, всех вас, каким опасным существом он был. И это все, что мы узнали?

Она повернулась, чтобы посмотреть на своих коллег.

— И вы сговорились против меня, все вы, в этом дурацком эксперименте.

— Успокойся, — тихо сказала красивая женщина

— О, успокой себя сама, Симфи! — огрызнулась старуха. Мгновение они свирепо смотрели друг на друга, как повздорившие кухарки. — Эта катастрофа — твоих рук дело! Вы с Феллоуди заварили эту кашу и скормили Коултри, а он был достаточно легковерен, чтобы поверить вам и принять вашу сторону. Я оценила Любимого, когда его привезли сюда ещё в первый раз. Я знала, на что он был способен, с самого начала, и я предупредила вас, всех вас! Я держала его рядом, я наблюдала за ним, я пыталась изменить его. А когда я поняла, что он не изменится, я предупредила всех вас. Мы должны были покончить с ним, когда он не перестал задавать свои вопросы. Но нет, тебе потребовалась его родословная. А Феллоуди возжелал получить от него большего и волочился за ним, как томящийся от любви деревенский парень! Так что это вы не предали значения моим словам! Меня, кто действительно проводил время с ним и знал, как непреклонен был он в стремлении стать Белым Пророком, чтобы изменить мир. Неужели недостаточным для вас было то, что он сбежал от нас в первый раз? Что он разрушил все, что мы так тщательно строили и планировали в течение полувека? Идем дальше. Наша Бледная Женщина, наша прекрасная Илистор, и Кебал Робред, и выводок проклятых драконов, вновь свободных. Как вы могли все это забыть? Но вы забыли! Вы пренебрегли всем, что совершил Любимый, и всем, что он разрушил, когда он ускользнул от нас в первый раз!

Я слегка повернула голову и увидела, что Винделиар скорчился на коленях, прижав подбородок к груди, будто мог сделаться меньше и неприметнее. Двалия рядом со мной выглядела как кошка, закиданная камнями. Глаза превратились в щелки, лицо вытянулось, будто в её губе засел рыбацкий крючок. На возвышении трое терпеливо пережидали негодование старухи с разной степенью неудовольствия. Я могла бы сказать, что они уже слышали эти тирады и раньше, однако ни один не осмелился её прервать.

— Он был у нас здесь! — её голос поднялся до визга. — Любимый! Каково имечко для этого предателя. Мы могли бы просто удерживать его здесь. Он вернулся по своей воле. Мы могли бы держать его изолированным, даже в комфорте. Мы могли бы заставить Любимого поверить, что мы простили его и что приняли его уроки. Даже после того, как вы узнали, что он развращает наших луриков и посылает их из Клерреса, вы по-прежнему отказывалипризнать, насколько он был опасен. Я предлагала убить его. Но нет. Двалия, ревностная, как всегда, настаивала на том, что у него есть тайна. А когда под пытками не смогла вырвать у него никакой тайны, когда все, чего вы смогли добиться, было именем его возлюбленного, вы все равно отказались слушать меня! Вы, трое, вы считали себя такими умными. Позволим ему думать, что он убежал от нас, — говорили вы. Вы говорили, что он слишком слаб, чтобы далеко уйти, и что вы могли бы вернуть его обратно в любой момент. Я сказала: «Нет». Я запретила это. Но вы не посчитались со мной. Вы назвали меня глупой и старой. Вы отправили его обратно в мир и несколько месяцев скрывали это от меня! И когда я это обнаружила? От вас одна только ложь!

Она как будто опьянела от собственной ярости и праведности. Вместо того чтобы успокоиться, она продолжала бушевать.

— Ты, Двалия, ты обещала, что будешь следовать за Любимым, и он приведет тебя к его тайне. Но ведь он ускользнул от тебя в самом конце? Или ты все-таки решила позволить ему сбежать? — она уставила на Двалию дрожащий, тощий палец. — Итак, оставим пока в стороне тех луриков, которых ты повела на бойню. Оставим в стороне бесценных белых лошадей и даже эликсиры, которые ты бездарно растратила на свои эксперименты! Где Любимый?

Двалия подняла голову. Она говорила со сдержанным, но нескрываемым гневом:

— Мертв. Я уверена, что он мертв. Мертв, как тебе и хотелось. И умер он именно такой смертью, какой я хотела для него, он умер на руках своего возлюбленного! Снова и снова Фитц Чивэл Видящий вонзал свой нож в живот Любимого, потому что он даже не узнал его после всего, что я сделала, чтобы его изменить! Ни один здоровый человек не смог бы выжить с такими ранами. А Любимый был отравлен, ослеплен и искалечен ещё до того, как его зарезали, — в этом я убедилась лично.

Двалия, казалось, стала выше:

— Итак, я убеждена в том, что он мертв. А позволив Изменяющему забрать тело умиравшего Любимого, я удалила их обоих от своей добычи. От того, кого они оба охраняли и полагали хорошо сокрытым, — она снова вздернула меня за ворот и поставила на ноги. — Говорю вам, это то, что предсказано всеми пророчествами. И! — закричала она, как только Капра открыла свои увядшие губы, чтобы заговорить: — И я верю, что этот ребёнок — это не только Нежданный Сын, но также и носитель родословной Любимого! Родословной, которую вы, и Симфи, и Феллоуди, и Коултри, так хотели развивать! Я привела её вам. Я, Двалия!

Её взгляд блуждал по ним, она добавила тихо:

— Припоминаете, когда вы не позволили мне уйти с Илистор? Когда вы послали её без меня, и никто не охранял её спину? Я бы преуспела в этом, говорю вам прямо. Если бы я пошла с ней, она бы никогда не потерпела поражения!

Она выставила меня им напоказ, как кролика, которого заманила в ловушку. Разодетый мужчина в желтом посмотрел на меня и тихо произнес:

— Черты Любимого заметны в её подбородке и форме ушей. Она может принадлежать к его роду.

— ОНА! — рявкнула на него Капра. — Тебе знакомо это слово, Феллоуди? Ты слышал её? Ты хоть понимаешь, что это значит? Я часто задавалась вопросом, понимаешь ли ты разницу между мужчиной и женщиной, или это тебя вообще не интересует! Это не Нежданный Сын. Самое лучшее, кем она может быть, это незаконнорожденная дочь вероломного негодяя. Даже если она из рода Любимого, кто знает, какая ещё кровь смешалась в ней? Она полукровка. Полукровка с испорченной родословной, которая не принесла нам ничего, кроме катастрофы.

Она тряхнула головой, её длинные серебристые волосы качнулись.

— Двалия, ты ушла от нас три года назад. А за эти годы видения луриков были упорядочены и приумножены. Ты рассказала, как ты сместила события, чтобы найти этого ребёнка, но я-то знаю, что ты сместила их много больше, чем ты можешь осознать. Мы тонем в кошмарах о гневе Нежданного Сына. Ужасающие картины мести Дважды Жившего Пророка заставляют молодых просыпаться, крича от ужаса. Видения о Разрушителе! О да, ты манипулировала событиями, но твое мелочное мщение забросило нас в очень опасное место. «Слепой, он видит путь, и Волк приходит вслед!». Пророчество о Нежданном Сыне было исполнено, нам на беду. Но это произошло, и мы рассматривали новейшие видения, чтобы отыскать наш путь. Но ты, ты сумела «волка пробудить от сна и всколыхнуть дракона в нем — узри их ярость». Ты вынудила нас ступить на темный путь, с твоими тщеславием и злобой, с твоей эгоистичной потребностью в мести!

Двалия была сильнее, чем выглядела. Я уже знала это с того времени, как мы подрались. Но теперь она просто оторвала меня от земли и понесла вперед, лягающуюся и пытающуюся сопротивляться. Затем она швырнула мною в Капру.

Я ударилась о край помоста перед женщиной в голубом и рухнула на жесткий пол, обхватив руками ушибленные ребра. В моих легких не осталось воздуха. Я не могла пискнуть, не говоря уж о крике.

— Ты, глупая старуха! — Двалия не выкрикнула эти слова, но произнесла их мрачным холодным голосом. Двое мужчин с копьями схватили её за руки и оттащили назад, но даже когда они это сделали, она продолжала говорить так же хладнокровно, как будто они её не трогали: — Ты отказалась прочесть, о чем рассказали мои исследования снов. Ты не прислушалась ко мне в первый раз, когда я предупреждала об этом существе, которое вы приняли. Я сказала тебе, что он освободит драконов. Ты сказала, что не сможет. Я умоляла тебя позволить мне уйти с Илистор, чтобы я могла защищать её. Вы все отказали. Вы сказали, что Кебала Робреда будет достаточно. Но его было недостаточно, и потому она умерла. Она умерла ужасной смертью, в холоде, одинокая и искалеченная, а драконы, которых ты так боишься, были выпущены в этот мир.

Двалия не пыталась сопротивляться. Стражники держали её за руки, но выглядели так, будто чувствовали себя глупо. Винделиар раскачивался взад-вперед там же, где опустился на колени, тяжело и шумно дыша через нос. Я лежала там, где упала, пытаясь вздохнуть и наблюдая за ней.

— Любимый мертв, — продолжала она. — Я это знаю, я это чувствую. Я убила его самым худшим способом, какой он мог бы вообразить, и я похитила оружие, которое он со своим Изменяющим подготавливали, чтобы использовать против нас. Я привела вам Нежданного Сына из пророчеств, но все, что вы можете сделать, это сидеть там и не позволять мне раскрыть вам глаза! Я ожидала от Капры игнорирования моих соображений — она всегда меня ненавидела. А Феллоуди может думать лишь о блуде. А Коултри опасается, что если он начнет говорить правду, вы все переключитесь на него и станете обличать в самозванстве, каким он и был всегда. Но Симфи? Я думала о тебе лучше. Я думала, что ты мудрее. Я всегда считала, что однажды ты свергнешь трех других и станешь править Клеррессом, как ему и должно управляться. Но нет. Вы держите нити всех времен в своих руках и все же позволяете чужакам разобраться в тайнах нашей жизни! Я доставила вам то, в чем вы нуждаетесь, чтобы вы могли исправить ваши глупости в отношении Любимого, но нет, вы сидите там, как жабы на камнях, и ничего не делаете.

— Как ты смеешь нападать на меня? Как ты смеешь говорить с кем-то из нас таким тоном? Гвардеец! Десять плетей, — приказала Капра голосом, холодным, как лед, одному из охранников, который держал Двалию.

Мужчина оставил Двалию в руках своего напарника и схватил её за запястья. Она не сопротивлялась. Первый гвардеец низко поклонился Четырем и быстро вышел из комнаты.

— Двадцать, — возразил Коултри. — Это были изысканные лошади. Теперь они утрачены.

В его голосе не было ни сожаления, ни сочувствия. Так он мог бы он попросить напиться воды.

— Двадцать! — Капра была возмущена. — Как ты можешь делать вид, что твоя обида больше моей? Как ты смеешь!

— Тогда десять. Десять! Но это были прекрасные лошади, — Коултри погрузился в хандру, суетливо перебирая зеленый шелковый носовой платок, который вытащил из рукава. — Незаменимые, — пробормотал он, ещё раз взглянув на Капру.

— Так неаккуратно. Так… низко. Десять. Прямо сейчас. Давайте покончим с этим, — Феллоуди утомленно закрыл глаза, как если бы ему было слишком затруднительно даже смотреть.

Красивая женщина, Симфи, заговорила последней:

— Двалия, ты зашла слишком далеко. Слишком часто я позволяла тебе не стесняться в выражениях, но твои оскорбления вышли за грань допустимого. Я не могу защищать тебя. Пять плетей, — предложила она. В её голосе слышалось сожаление, но не так уж много.

Капра яростно посмотрела на неё.

— Пять? ПЯТЬ? Ты тоже меня оскорбляешь! Ты оскорбляешь Коултри, который утратил целое поколение лошадей. Она не говорит, что убила Любимого, только то, что считает, будто он мертв! Она ослушалась и бросила нам вызов и…

— Тогда десять, — поправилась Симфи. — Пусть будет десять, и пусть это закончится. Слишком уж долог был день.

Капра покачала головой.

— Мы закончим и уйдем. Но сегодня вечером я хочу видеть вас всех в моей башне.

Послышались шаги стражника, он шёл, четко чеканя каблуками об пол, мелодично позвякивая цепью в такт своим шагам. Я с трудом медленно села, спиной к помосту, чувствуя головокружение и боль. Я тупо смотрела на то, как охранник приподнял небольшую панель в гладком белом полу и привязал цепь к кольцу под ней.

Голос Двалии звучал все ещё спокойно и размеренно:

— Нет. Это несправедливо. Это неправильно. Нет.

Стражник, волочивший её вперед, не обращал внимания на её слова, равно как и на то, что её ногти впились ему в предплечье в попытке освободиться. Она упиралась ногами в гладкий пол, однако он тащил её без видимых усилий. Когда он поравнялся с напарником, тот схватил её за волосы и защелкнул вокруг шеи две металлические полосы. Она сопротивлялась, пока он накладывал этот ошейник поверх воротника. Оба стражника разом шагнули назад, и вот она, Двалия, которая так долго терроризировала меня, посажена на цепь, как собака, привязана к кольцу в полу тяжелой металлической цепью, закрепленной на ошейнике.

Это была короткая цепь. Она не могла выпрямиться. Какое-то мгновение она стояла, согнувшись, свирепо глядя на Четырех. Затем сгорбилась, скрестив руки на груди и прикрывая ими лицо так плотно, как только могла.

Я слышала, как громко задышал Винделиар, присвистывая при каждом выдохе, но он не сдвинулся с места. Я поняла, что это не было чем-то новым для них обоих, сразу же, как только оба стражника отступили. Один дал другому палку, такую же, как и та, что держал сам. Нет. Не палку. Каждый из них развернул короткий ремень, прикрепленный к рукояти из плотно сплетенной кожи. Кнуты. Они профессиональным движением встряхнули ими, и каждый занял позицию по обе стороны от Двалии.

— Вы идиоты! — крикнула она, в последний раз попытавшись возмутиться, но её голос дрогнул от страха, когда один из гвардейцев свистнул в воздухе плетью, пробуя удар.

Затем это началось.

Это были не десять плетей. Ударов было сорок. По десять от каждого из Четырех. Гвардейцы чередовали свои удары, кнуты подымались и падали так же ритмично, как молот кузнеца. Двалия не могла убежать. Ужасно, но между ударами у неё почти хватало времени на то, чтобы сообразить, куда падет следующий. Однако гвардейцы были опытными или, возможно, просто жестокими. Каждый раз, казалось, плеть падала на нетронутую ещё плоть, или же ловко секла пополам рубец, оставленный её парой.

При каждом ударе взлетали обрывки её одеяния. Поначалу она оставалась сгорбившейся, там же, где была поначалу. Прекрасная ткань спинки платья, купленного капитаном для своей возлюбленной, изодралась и, наконец, опала. Она начала коротко взвизгивать и, подобно жуку, кружить вокруг кольца в полу. Стражникам было все равно. Она не могла уклониться от них. Её плоть вздувалась рубцами и сочилась, и капли крови брызгами начали пятнать пол и сильные обнаженные руки гвардейцев. Прежде чем они закончили, плети хлестали по голому мясу, взметая в воздух кровавые дуги. Никогда прежде число сорок не казалось мне столь большим.

Я прикрыла уши. Я зажмурила глаза. Каким-то образом я все ещё слышала звуки, которые она издавала. Это не было ни воплями, ни проклятиями, ни даже мольбой. Это были жуткие звуки. Как бы плотно я ни старалась закрыть глаза, все равно оставалась какая-то щелочка. Вот она, человек, который разрушил мою жизнь, человек, которого я ненавидела более всего во всем мире, истерзанная, исполосованная и изодранная кожаными плетьми. Они сотворили с ней то, что так долго жаждала сделать я сама, и было это омерзительно, ужасающе и невыносимо. Я была маленьким, пойманным в ловушку зверьком. Я задыхалась, скулила и плакала, но никто не обратил на меня ни малейшего внимания. Я обмочилась, испачкав штаны и сделав лужу у ног. В тот вечер я усвоила урок. Я поняла, что я бы спасла её, если бы могла. Что, хотя я ненавидела её настолько, чтобы убить, я не думала, что когда-нибудь смогу возненавидеть кого-то до такой степени, чтобы мучить его.

Двалии удалось защитить глаза, но это стоило ей изувеченных рук. Кончики плетей изощренно обвивали плечо, рассекая его, чтобы затем, багровыми от крови, лизнуть поперек щеки. Она могла бы закрыть лицо руками, но тогда бы оставались незащищенными тыльные стороны ладоней. Когда все началось, она держалась со скрещенными на груди плотно прижатыми для защиты руками, но в конечном итоге скорчилась на боку, с ногами, подтянутыми к животу, с лицом, спрятанным в изгибе одной окровавленной руки.

Экзекуция была выполнена быстро и эффективно, но в течение этого медленно тянущегося периода обездвиживания, я ощущала стремительные, затягивающие и изменчивые потоки времени. Каждый удар падал в определенное место на её теле. Каждое содрогание её истерзанной плоти изменяло это место. Но изменялось это логичным и точно определенным образом. В то время как мой желудок крутило от того, что они делали с ней, отстраненная часть моего сознания выстраивала последовательность каждого насильственного действия и её реакции на него. Я видела, что, если бы она чуть сдвинулась в эту сторону, гвардеец сместил бы руку, и плеть ударила бы в этом месте, а кровяные брызги летели бы именно так. Все это было предопределено. Ничего из этого не было случайным.

В этом пугающем осознании я внезапно увидела, как каждое действие, которое мы предприняли, подтолкнуло нас к этому месту, времени и к этому событию. Даже сегодня утром имелись тысячи возможностей выбрать другой путь, который не привел бы нас к этой кровавой развязке. Двалия могла бы предпочесть остаться леди Обретией и направиться в гостиницу ожидать своего капитана. Она могла бы отправить птицей послание Симфи и устроить тайную встречу. Она могла бы сигануть за борт и утопиться. Или же остаться на корабле. Было так много способов отклонить её путь, чтобы избежать этой катастрофы. Почему она не видела, не знала или не догадалась, что это произойдет?

Почему я не предвидела, что она втянет меня во все это?

Я недостаточно знала этих людей, чтобы предсказать, что со мной случится.

— Тридцать восемь.

— Тридцать девять.

Гвардейцы вели счет, каждый поочередно, после удара, нанесенного собственной плетью. Вот они сказали хором:

— Сорок!

И оба кнута опустились. Медленно-медленно они собрали кожаные ремни и намотали их мокрыми вокруг кнутовищ. Их пальцы были в крови, сильные руки и бесстрастные лица также были забрызганы кровью. Двалия, задыхающаяся, оставалась на месте. Она уже давно перестала кричать. Какой смысл в криках, когда они ничем не помогут? Все те ночи, когда я шепотом молила, чтобы мой отец отыскал меня, не помогли мне ничем. То ощущение безнадежности, в которое я погрузилась, оставило во мне холод и пустоту. И свободу действовать.

Капра прочистила горло. Если она и была взволнована тем кошмаром, который навлекла на Двалию, в голосе, которым она отдавала распоряжения, этого не было заметно.

— Отвести её на самый нижний уровень. Запереть там. Винделиар, иди в свою комнату и завтра вернись к своим старым обязанностям.

Винделиар уже двигался, поспешно бросившись к двери. Он разок оглянулся на Двалию, его рот исказила гримаса. Затем он бочком скользнул в дверь, закрывшуюся за ним. Потребовались оба стражника, чтобы поднять Двалию на ноги. Один отсоединил цепь на шее, второй отцепил её от кольца в полу и вернул панель на место. Затем они подхватили её под руки. Она не шла, но шаталась, спотыкалась и волочилась за ними. Она жалобно постанывала. Я оставалась там, где была. На какое-то жуткое мгновение она подняла голову. Её глаза горели ненавистью ко мне. Тыльные стороны её рук, которыми она защищала лицо от плетей, были покрыты кровавыми рубцами. Она указала на меня дрожащим пальцем и что-то проговорила.

— Что она сказала? — потребовал Коултри.

Никто не ответил. Возможно, никто и не разобрал её слов.

Я разобрала.

— Твоя очередь.

Глава 24

РУКА И НОГА

Крысиная голова на палочке. Никто не держит палку, но в видении она подрагивает. Крыса пищит. «Приманка — капкан, охотник в ловушке!». Рот крысы красный, её зубы желтые, глаза черные и блестящие. Крыса похожа на крупных коричневых крыс, которых часто видят возле доков города Клерреса. На шее у неё черно-белый воротник, а сам жезл желто-зеленый.

Сон Капры 903872, записанный лингстрой Окув.

— Что ж, это было неприятно, — пробормотала Симфи.

— Вини себя, — возразила Капра. — Ты создала это событие. Освободила Любимого, лгала мне. Позволяла этой негодяйке с квашеной рожей думать, что она обладала прозорливостью Белого Пророка. Ты поощряла её на создание этого беспорядка. Полагаю, только я способна вернуть события на правильный путь.

— Я возьму на себя ответственность за ребёнка, — объявила Симфи.

Я слышала их голоса, как можно было бы слышать жужжание мух у окна. Двалии не было. Остались только размазанные брызги её крови. Винделиар исчез. Я была одна в этом месте, куда меня привели. Я пристально посмотрела на прекрасную женщину. Хорошенькая не значит добрая. На меня она не взглянула.

— Ты не должна этого делать, — заявила Капра.

— Мы все должны иметь к ней доступ, чтобы определить её ценность, — предложил Феллоуди.

— Мы знаем, какую ценность ты ей дашь, Феллоуди. Нет, — Капра негромко рассмеялась.

Коултри тихо сказал:

— Покончим с этим существом. Прямо сейчас. Она станет лишь причиной разногласий между нами, а этого нам уже достаточно. Вспомните, как возвращение Любимого настроило нас друг против друга, — он нахмурился так сильно, что косметика на лице начала отслаиваться.

— «Никогда не делай того, что нельзя исправить, до тех пор, пока не поймешь, чего ты уже не сможешь сделать, когда сделаешь это!». Это одна из наших самых старых доктрин, идиот! Нам нужно вызвать Коллаторов и искать любые возможные ссылки на неё, — Симфи говорила ровно.

— Это займет дни! — возразил Коултри.

— Поскольку не ты будешь заниматься этой работой, почему тебя это заботит? — ответил Феллоуди. Более тихим голосом он добавил: — Будто ты можешь понять сны, никогда не имевши собственных.

— Ты думаешь, я глухой? — гневно спросил Коултри.

Феллоуди улыбнулся ему и ответил:

— Конечно, нет. Ты просто слеп к будущему.

— Довольно! — оборвала их Капра. Она взглянула на меня, и я отвела взгляд. Я боялась, что она посмотрит мне в глаза. Нечто в её взгляде казалось злорадством, как будто она хранила некоторые знания при себе. — Симфи, я предлагаю держать её в верхних камерах. В сохранности. Здоровой. Возможно, она всего лишь светловолосое дитя чернорабочих, украденное из дома Фитца Чивэла. Двалия не дала нам никаких доказательств того, что она иная. Если бы она действительно была из рода Любимого, ей бы сейчас снились сны, и Двалия предложила бы нам записи её снов в качестве доказательства её ценности. Я подозреваю, она не что иное, как уловка, повод для оправдания потерь Двалии.

— Тогда почему бы не оставить её со мной? — потребовала Симфи. — Я могла бы использовать ещё одну служанку.

Взгляд Капры был убийственным:

— Уловку можно использовать не раз, дорогая девочка. Двалия утверждает, что Любимый мертв. Она ничего не сказала о Фитце Чивэле, его Изменяющем. Если этот ребёнок его или имеет значение для него, нам придется снова иметь дело с Нежданным Сыном. Настоящим. Тем, который помогал Любимому помешать нам. Таким образом, она должна быть в заключении, пока мы не определим, есть ли вообще какая-нибудь правда в рассказе Двалии. До тех пор, пока мы не добьемся всей правды как от Двалии, так и от того монстра, которого она взрастила.

— Я не думаю, что это необходимо. Что ты…

— Или мне придется их всех убить. Как я и должна была поступить с Любимым, — перебила её Капра.

Моё сердце билось от их слов так сильно, что показалось, будто все моё тело содрогается ему в такт.

Повисло молчание. Коултри сказал:

— Какое ты имеешь право диктовать нам? Нас Четверо.

— Я имею право своих лет. Моего опыта. Моей мудрости. И поскольку вы действовали за моей спиной, позволив Любимому «сбежать», я думаю, что сейчас настала моя очередь принять решение, без учета вашего мнения! — она сделала паузу, в её рыбьих глазах светилось удовлетворение. — О, отворачивайся и притворяйся, что можешь обмануть меня! Устроили такой балаган! Вы думаете, я не знаю, что вы расходовали деньги и ресурсы на Двалию? Вы думаете, что я не знаю о сообщениях птичьей почтой, которые она отправляла вам? — она покачала головой, удивляясь их наивности, и её улыбка смотрелась ужасно. — Вы забыли, кто видит сны лучше, глубже и дольше, чем кто-либо из вас или ваших выведенных Белых! Вы думали, что сохранили в тайне от меня свои секреты, однако те сны, которые я утаила от вас, уравновесили это в той же мере! В то время как вы потакали бесперспективному поиску Двалии, стремящейся к реваншу, вы проигнорировали нашу куда большую проблему. Не ребёнок, который может быть или не быть Белой крови, но проклятые драконы. Все, что мы пытались предотвратить, произошло. Драконы снова свободны, а те лурики, которые остались у нас, видят мрачные видения о волках, сыновьях и драконах. Нам оставалось лишь пальцами щелкнуть, чтобы навсегда покончить с ними! Но драконы не прощают. И не забывают. Но, судя по всему, вы трое упускаете, что, прежде всего, драконы не забывают о причиненном им ущербе! Пришло время перестать играть здесь в мелкую политику и посмотреть в будущее. Любимый расколол фундамент наших знаний, но мы восстанавливаем его с новыми видениями и пророчествами. Мы можем вернуть штурвал обратно и направить мир к своей выгоде. Но все это закончится, как только мы поднимем глаза и увидим крылья в небе над Клерресом.

В наступившей тишине я медленно поднялась на ноги. Мне было стыдно за мокрые штаны. Они липли ко мне, уже холодные. Я прижала свой маленький сверток к груди и позволила слезам подступить к глазам. Я успела сплести жалкий щит лжи. Я смела надеяться, что он будет работать.

— Я хочу домой. Пожалуйста. Я ничего не понимаю. Я просто хочу домой.

Их взгляды обратились на меня, в разной мере удивленные и осуждающие. Я заставила нижнюю губу дрожать. Симфи, прекрасная молодая женщина, сказала строго:

— Ты не говоришь ни с кем из нас, пока тебе не скажут. Это понятно?

Я потупила взгляд. Сработает ли это?

— Да, мэм. Двалия велела мне не разговаривать с вами. Мне полагалось бы помнить.

Я держала голову опущенной, но пыталась смотреть на них сквозь ресницы. Симфи выглядела смущенной. Я отважилась заговорить самым детским голосом, который могла изобразить:

— Двалия говорила, что мы поговорим с Симфи наедине. Или с Феллоуди. Она научила говорить о снах. Хотите услышать их сейчас?

Симфи, видимо, подала сигнал, которого я не заметила. Стражник махом ноги подсек меня, свалив на пол. Я сильно ударилась локтем о пол, боль пронзила мне руку и плечо. Я схватилась за него и свернулась калачиком.

— В клетку, — холодно предложила Симфи. — На нижнем уровне. Увести её сейчас же.

И опять меня ухватили сзади за рубашку и поволокли, как мешок. Я обхватила свой узелок с одеждой, надеясь, что это убережет меня от удара, которого я ожидала. Пальцы моих ног едва касались пола, когда охранники тащили меня к высоким дверям. Позади я услышала, как Симфи заявила:

— Я предлагаю собраться сегодня вечером. Мы поговорим, и тогда вместе пойдем посмотреть, что она скажет. До тех пор никто не должен навещать её. Никто.

Старая женщина рассмеялась:

— О, дорогая маленькая Симфи. Она начала раскрывать свои секреты? Ты действительно верила в то, что я ещё не знала…

Двери захлопнулись на её словах. Воротник врезался мне в горло. Я схватила его обеими руками.

— Дай ей дышать, — сказал охранник, который не держал меня, и я внезапно упала на пол. Я растянулась там, задыхаясь. Я чувствовала от обоих запах крови Двалии и чеснока. Одному из них явно нужна была ванна. Плохо.

— Вставай, — сказал он, и толкнул меня ногой, обутой в сандалию. Я повиновалась, но медленно. В коридоре были люди, которые смотрели на нас. Я посмотрела вниз. Пятна крови на полу. Они принесли Двалию сюда. Они собирались посадить меня в клетку рядом с ней. С ней? Ужас сковал меня.

— Пойдешь сама или потащим, — сказал тот же охранник.

— Пойду, — сказала я, чуть дыша. Будет ли у меня шанс вырваться на свободу и бежать? Куда бежать?

Затем, позади нас, я услышала зов:

— Стража, подождите! — Это был Феллоуди. — Было решено, что мы будем держать её на верхнем уровне, за Замком Четырех. Отведите её туда. Мы скоро к вам присоединимся.

— Повинуемся, — сказал один из охранников. Тот, кто поймал меня за воротник, дал мне пинка. Я проходила мимо хорошо одетых людей, которые поворачивались поглазеть, как меня гнали вперед. Дверь с одной стороны открылась, и я увидела красивый танцевальный зал. Две девочки моего возраста, одетые в кружева и сопровождаемые слугами, с любопытством смотрели, проходя мимо нас, и охранники ускорили шаг, чтобы убрать меня от них с глаз долой.

Первый лестничный пролет поднимался по широкой спирали. Мои стражи не остановились на лестничной площадке, и хотя я тяжело дышала и к тому времени меня уже подташнивало, я поднялась вместе с ними вверх по второму лестничному маршу, а затем пошла по коридору, обшитому коричневыми панелями. Через равные промежутки из стен выступали полки, на каждой из которых стояла толстая лампа, напоминающая чайник. Не было окон, чтобы пропускать свет, но по обеим сторонам коридора, застеленного ковром, были двери. Мы прошли через вечный мрак. Горящее масло пахло сосновым лесом.

Мы миновали открытую дверь, и я мельком увидела комнату, уставленную рядами маленьких прямоугольных полок с торчащими из них свитками. Они располагались от пола до потолка, и это напомнило мне пчелиные соты или камеры в осином бумажном гнезде. За длинными столами люди сидели со свитками, развернутыми и прижатыми, лежащими рядом с пачками бумаги, чернильницами и подставками для перьев. Я хотела все рассмотреть, но как только пошла медленнее, один из охранников ударил меня по затылку.

— Идешь сама! — напомнил он мне, и я пошла.

Мы прошли ещё один зал, полный столов, стены его были уставлены книгами, а не свитками. Писцы подняли глаза от страниц и уставились на нас. Я не видела окон, но квадраты света отсвечивали от каменной кладки. Я такого никогда не видела. Некоторые были ненамного старше меня, а другие — старше моего отца. Их одежды были насыщенно зелеными. Они не были Белыми, и я догадалась, что это Служители Белых. Никто не заговорил, пока мы проходили, хотя я чувствовала их любопытные взгляды.

В конце коридора была дверь и ещё один ряд ступеней. Они были поуже и круче, и я приложила все силы, продолжая идти. Наверху я обернулась назад. Один из стражников отвернулся от моего взгляда. Другой никогда и не встречал его. Он стучал в дверь с маленьким зарешеченным окошком, пока не подошла женщина с темными волосами и карими глазами и не посмотрела сквозь решетку.

— Что там? — спросила она требовательно.

— Замок Четырех, — сказал один из них.

— Для кого? — она подняла брови.

Он указал вниз. Она встала на цыпочки, чтобы посмотреть на меня сверху вниз.

— О, — сказала она. — Очень хорошо.

Я видела её замешательство, но она отперла дверь, и мы вошли в очень маленькую комнату. Она отвернулась от нас и открыла вторую дверь. Пролился яркий солнечный свет, и она вывела нас на ровную, открытую площадь. Я заморгала, а затем прикрыла от солнца рукой глаза. Свет отражался на меня от белого пола. Я прищурилась. Это была большая площадь, обнесенная высокими стенами, и я мельком увидела охранника, медленно идущего по стене. Мы были на крыше цитадели. Высокие изящные башни, которые я видела раньше, поднимались в каждом углу строения.

— Сюда, — сказала она. Я последовала за женщиной, стражники пошли за мной. Я держала одну руку, прикрывая глаза от слепящего солнца, косясь по сторонам сквозь пальцы. Это казалось смешным: маленькая я посреди такой бдительности. Мы пересекли открытое пространство, а затем вошли в более узкий проход, с камерами по обеим сторонам, забранными железными решетками. Некоторые были заняты, но большинство пустовало. Я остановилась, когда остановилась и женщина.

Она посмотрела на меня сверху вниз:

— Теперь мы ждем Четырех, ибо только у них есть ключи от этих последних четырех клеток. Дай мне этот мешок.

Я неохотно отдала свою маленькую сумку. Она открыла её и заглянула внутрь.

— Просто одежда, — сказала я ей. Она ничего не ответила, роясь в моих рваных вещах, а потом вернула мне.

Я услышала звук захлопнувшейся двери и тихие спорящие голоса и оглянулась украдкой. Четверо. Как только они поняли, что мы ждем их, разговор прекратился. Каждого сопровождал гвардеец. Они быстро прошли к нам. Симфи вытащила из кармана, скрытого в её юбках, искусно сделанный ключ на украшенной драгоценными камнями подвеске. Она протянула его своему охраннику, который вставил его в длинный засов и повернул с резким щелчком. Затем она отступила, когда Коултри вручил охраннику ключ с белой костной ручкой. Ещё один щелчок. Когда все четыре ключа были вставлены и повернуты, женщина, что вела нас, сдвинула металлический засов в сторону и открыла дверь. Она жестом указала мне внутрь.

Когда я переступила через порог, услышала глубокий мягкий голос из соседней клетки.

— Что, Симфи? Даже не поприветствуешь? Коултри, тебе нужно вымыть лицо. Ты выглядишь смешно. Феллоуди, у тебя нет мальчика для содомии? Ага, и Капра здесь. Вижу, вы смыли кровь с рук для этого визита. Как официально.

Ни один из них не вздрогнул и не ответил. Я была в своей клетке и не могла заглянуть в следующую, но я задалась вопросом, кто был настолько смел, чтобы бросить вызов Четырем. Затем первая стражница с лязгом захлопнула зарешеченную дверь. Каждый охранник шагнул вперед, чтобы повернуть ключ и убрать его, а затем передать своему господину или госпоже.

— Дитя, — резко сказала Капра. — Скажи мне свое имя и имя твоего отца.

Я репетировала это:

— Я Пчелка Баджерлок, из Ивового Леса. Мой отец — арендатор Том Баджерлок. Он управляет стадами овец, фруктовыми садами и землями лорда Фитца Чивэла. Пожалуйста, просто позвольте мне вернуться домой!

Её глаза не выражали ничего. Я не солгала, совсем нет. Я посмотрела на неё убедительно.

Без прощаний и каких-либо слов они все ушли. Из соседней клетки я снова услышала тот мягкий голос.

— Одиннадцать взрослых, чтобы запереть одного маленького ребёнка. Они вправе бояться тебя?

Я не посмела ответить. Они могут игнорировать его, но я подумала, что они могут вернуться, чтобы избить меня. Сжимая свой узелок, я осмотрела камеру. В углу стоял ночной горшок, низкая кровать с набитым соломой матрасом и одним одеялом из некрашеной шерсти в ногах. Задняя стенка моей клетки была из ажурного белого камня; отверстия, которые пропускали воздух и свет, имели форму листьев, цветов и морских раковин. Я попробовала просунуть руку в одно из них. Оно подошло, и я смогла дотянуться до внешней стороны. Стена была толщиной в мою руку и предплечье. Зимой в этих клетках было бы неприятно, подумала я про себя. Затем я подумала, придет ли зима в эти края, и буду ли я жить достаточно долго, чтобы увидеть это.

Клетка была ненамного шире кровати, мне как раз хватало места пройти мимо неё. Дверь и стена, обращенные к проходу, были из прутьев. У меня был беспрепятственный обзор на пустую клетку напротив моей. Я бы не смогла здесь уединиться, ни для пользования ночным горшком, ни для смены моих мокрых штанов.

Я не могла высунуть голову меж прутьев. Я заглянула так далеко, как смогла, по обе стороны прохода, но никого не увидела. У меня было очень мало времени. Я достала синие штаны, которые мне дала торговец Акриэль. Я надевала их в ту ночь, когда они убили её. Её любимый оттенок синего. И несколько бурых пятен её крови. Теперь на коленях были зияющие дыры, а манжеты изношены до бахромы. Но они были сухими. Я поспешно переоделась, а затем разложила мокрые штаны на полу моей камеры, давая им высохнуть.

Я присела на край кровати. Соломенный матрас был тонким. Он промялся подо мной, и я почувствовала кроватную сетку. По-моему, было бы удобнее стащить матрас с кровати и спать на полу. Я снова подошла к двери и выглянула наружу. Коридор был ещё пуст. Только тогда я позволила себе расстегнуть воротник рубашки. Я засунула в него подбородок и нос и почувствовала едва уловимый, исчезающий запах жимолости моей помятой, расслаивающейся свечи.

— Мама, — сказала я вслух, как не говорила, когда была очень маленькой. Слезы защипали мои глаза, как будто произнесенное мной слово вызвало скорбь из могилы, а не воспоминание о ней.

— Ты очень, очень молода для такого большого количества неприятностей, — произнес мягкий голос. Я застыла и не издала ни звука, моё сердце стучало. Голос был глубок, и хотя слова были на Общем, они были приправлены иностранным акцентом. — Скажи мне, маленькое создание. Что плохого ты сделала? Или чем, по мнению Четырех, ты заслужила, чтобы тебя заперли здесь?

Я ничего не сказала. Я сидела как можно тише, не двигаясь, чтобы хруст соломы не выдал меня.

Он долго молчал. Потом сказал:

— Когда я был мальчиком, это было красивое место. Здесь не было никаких клеток. Здесь были жилища жен императора, но к тому времени, когда я узнал это место, это был прекрасный сад на крыше. Решетчатые беседки смягчали лучи солнца. Всевозможные цветы и целебные травы росли здесь в горшках. Я приходил сюда по вечерам, когда аромат цветущего по ночам жасмина наполнял воздух. И в самые жаркие ночи, когда ветер с моря охлаждал эти комнаты, я здесь спал.

Он продолжал говорить, не задавая никаких вопросов, и я молча слушала, пока свет медленно-медленно угасал после долгого летнего дня. Я слышала, как женщина, которая открывала дверь, говорила с кем-то. Никто не ответил. Я сидела неподвижно. Я услышала шаги, и её голос зазвучал ближе.

— Вот ты где.

На сей раз я услышала, как кто-то пробормотал: «Спасибо». Я отважилась тихонько скользнуть с постели и двинуться к двери. Я услышала шаги и приглушенный стук посуды на подносе. Шаги остановились, женщина что-то сказала, её еле слышно поблагодарили в ответ. Внимательно вслушиваясь, я разобрала, как она останавливалась ещё дважды, прежде чем добраться до соседней камеры. Это была стражница, которая открыла дверь, чтобы впустить меня. Она поставила тарелку на пол и молча просунула её под решетку двери камеры моего соседа. Подойдя ко мне, она нахмурилась и покачала головой:

— Ты такая маленькая. Вот твоя еда. Я вернусь с водой для тебя.

Она вздохнула, собираясь сказать что-то ещё, но затем сомкнула губы и двинулась дальше. На подносе остались только две миски. Я слышала, как она остановилась ещё дважды, пока шла в конец коридора. Таким образом, семерых из нас держали в клетках, которых было двадцать или около того.

Я подтянула миску ближе к себе и рассмотрела содержимое. Кусочки волокнистых овощей были непривычного оранжевого цвета. Всего шесть поверх каши из зерна, которого я не узнала. Кусочки капусты добавляли сильного аромата, поверх была насыпана ещё какая-то измельченная зелень. В еду была засунута маленькая ложка. Я съела все это, хотя зелень обожгла мой язык. И когда женщина вернулась, чтобы взять мою миску и оставить мне маленький горшок с водой с толстым днищем и узким горлышком, я выпила почти все. Лишь немного отставила в сторону, подумав, что если завтра она принесет мне больше воды, я умою лицо.

Долгий вечер сгустился в темную ночь. Стражница пришла, чтобы зажечь лампу — пузатый горшок с коротким фитилем, торчащим из его носика. Пламя горело белым и источало аромат сосны. Ночной ветер шептал сквозь стены, принося с собой запахи моря. Когда солнце садилось, я слышала, как плакали чайки. Я сидела на краешке кровати и размышляла о том, что Четверо обсуждают сейчас, кем бы я могла быть, и засомневалась, что могла бы заставить их поверить мне. Они слишком много знали. Капра знала, что Нежданный Сын — мой отец. Поэтому я не могла заявлять об этом. Я сказала им, что я всего лишь ребёнок слуги, украденный из разоренного дома, простая маленькая девочка. Если бы они поверили в это, выпустили бы меня? Продали бы? Или убили бы как бесполезную?

Если бы они узнали, что именно мои сны рассказали мне о том, кто я есть, они наверняка убили бы меня.

Я нуждалась в Волке-Отце, но не осмеливалась опустить свои стены. А что, если в Клерресе есть и другие люди, обладавшие такими же способностями, как и у Винделиара?

Ночь стала темнее. Я слышала шепот из других камер, но не могла разобрать слов. Я задавалась вопросом, кого ещё здесь держали и что они сделали. Встала и вытряхнула одеяло, в котором едва ли нуждалась в таком теплом месте. Я сняла обувь и аккуратно поставила рядом. Стащила печально провисший матрас с кровати, разложила его на полу в свободном пространстве около двери и сложила пополам, чтобы придать ему определенную толщину. Я положила поверх него одеяло, свернулась калачиком и закрыла глаза.

Я проснулась со слезами на щеках и в горле. Я почувствовала руку отца на голове и потянулась, чтобы схватить её.

— Папочка! Почему ты так долго искал меня? Я хочу домой!

Он не ответил, но осторожно провел пальцами по моим спутавшимся кудряшкам. Затем снова заговорил глубокий, богатый голос.

— Итак. Малышка. Что ты сделала?

Я затаила дыхание и села. Свет от лампы-горшка едва доходил до меня. Я отшатнулась от того, что увидела в слабом свете. Рука, обогнув угол соседней камеры, дотянулась до моей. Кожа на ней была чернее, чем я когда-либо видела на всех живых существах. Эта рука касалась моей головы. Я пыталась успокоить свое дыхание, но задыхалась от страха.

Голос раздался снова:

— Как ты можешь бояться меня? Между нами стена. Я не причиню тебе вреда. Поговори со мной, малышка. Ибо я здесь так долго, и никто больше не говорит со мной. Я хотел бы знать, что происходит в великом внешнем мире. Что привело тебя сюда?

Рука повернулась, показывая мне более бледную ладонь. Я представила, как владелец руки должен лежать на полу соседней камеры, прижав плечо к решетке, чтобы добраться до меня. Он больше ничего не сказал, и рука просто лежала там, открытая и умоляющая.

— Кто ты? — спросила я. И добавила: — Что ты сделал?

Была ли я рядом с убийцей? Я напомнила себе, какой доброй Двалия была в первые минуты моей встречи с ней. Я не могла обмануться так снова.

— Меня зовут Прилкоп. Я был Белым Пророком моего времени, но это было много, много лет назад. Цвет моей кожи изменился до неузнаваемости.

Всколыхнулись смутные воспоминания. Двалия ли произнесла это имя? Прочла ли я это в бумагах отца?

— И почему я здесь? — продолжил он. Он говорил очень тихо. Я приблизилась к прутьям, чтобы услышать его ответ. — Для того чтобы говорить правду. Для исполнения моего долга перед миром. Приблизься, дитя, не нужно меня бояться, и я думаю, тебе нужен друг. Как тебя зовут, малышка?

Я не хотела ему говорить. Вместо этого я спросила:

— Почему никто не говорит с тобой?

— Они боятся меня. Или, точнее, они боятся того, что могут услышать. Боятся, что они узнают что-то, что нарушит их покой.

— У меня не будет ещё больших проблем?

Я имела в виду совсем иное, но он истолковал мои слова иначе:

— Я думаю, что это вполне возможно. А у меня не может быть больших проблем, чем те, что уже есть. Итак. Расскажи мне свою историю, малышка.

Я молчала, размышляя. Я не могла доверять никому. Что бы я ему ни сказала, он мог бы рассказать другим. Возможно, это было бы полезно?

— Они пришли в мой дом посреди яркого снежного дня. Прямо перед Зимним Праздником. Чтобы украсть меня. Потому что они думали, что я была Нежданным Сыном. Но это не я.

Я старалась быть предельно осторожной в том, что ему рассказывала, но как только начала с ним говорить, из моего рта в беспорядке посыпались слова, местами переходя в писк, когда мне перехватывало горло. Я не давала ему своей руки, но каким-то образом в итоге он держал обе мои грязные босые ноги в своей одной большой черной руке.

Я перескакивала с одной темы на другую, рассказывая ему часть истории, затем возвращаясь, чтобы объяснить про Винделиара, рассказать о том, как скрывала Персиверанса под своим плащом, хотя, скорее всего, он был уже мертв, как они похитили вместе со мной Шун, но она убежала. Я начала дрожать, когда говорила с ним, он мягко сжал мои ступни и ничего не сказал. Снова и снова я настаивала на том, что моё похищение было ужасной ошибкой. И когда мой путаный рассказ закончился всхлипываниями вперемешку со слезами, он сказал:

— Бедная малышка. Ты не Нежданный Сын. Я это знаю, потому что я встречал его и его Пророка.

Я быстро успокоилась. Это уловка? Но то, что он сказал дальше, было ещё страшнее.

— Ты снилась мне. Ты стала возможной в тот день, когда Любимый был вырван из смерти, уничтожив так много пророчеств. В тот день я узнал, что что-то прорвалось сквозь все будущие пути и заменило их новыми возможностями. Это испугало меня. Я верил, что мои дни, как пророка, были успешны и действительно закончились. Что моё время истекло, и я могу вернуться домой. Потом приснился сон о тебе. О, я тогда не знал, что это будешь ты. Но я был шокирован. И боялся твоего пришествия. Я пытался сделать его менее вероятным. Когда Любимый и его Изменяющий вернулись ко мне, как только мог, я уговорил их расстаться. Я думал, что сделал достаточно, чтобы изменить мир к лучшему, — большая рука сомкнулась вокругмоей ноги на некоторое время. — Но когда я снова начал видеть сны о тебе, я знал, что уже слишком поздно. Ты существовала. И благодаря твоему существованию, появилось много возможных расхождений с истинным Путем.

— Ты видел сны обо мне? — я вытерла мокрое лицо рубашкой.

— Да.

— Что тебе снилось?

Его рука аккуратно погладила снизу мою ногу. Я не стала её отдергивать. Он произносил слова медленно, как будто лил мед.

— Мне приснилось много снов. Не всегда о тебе, но о тех вариантах будущего, которые стали возможны, когда ты появилась. Я видел сны о волке, который разоблачил кукловода. Я грезил о свитке, который сам собой переписался. Я видел сны о человеке, который отряхнул с себя доски и стал двумя драконами. Я видел…

— Я тоже это видела! — сказала я, прежде чем подумать, должна ли я это делать.

Молчание, за исключением двух других заключенных, шепчущихся дальше по коридору.

— Я не удивлен. Хотя и напуган.

— Но почему эти сны обо мне?

Он тихо рассмеялся.

— Мне приснился огненный шторм, пришедший изменить все. Я потянулся, чтобы взять его за руку. И знаешь, что случилось?

— Это тебя сожгло?

— Нет. Вместо этого он предложил мне свою ногу. Маленькую босую ступню.

Я отдернула ноги, как будто обожглась. Он тихо, очень мягко засмеялся:

— Что сделано, то сделано, малышка. Теперь я тебя знаю. Я знал, что ты придешь. Я не ожидал, что ты будешь ребёнком. Итак. Теперь ты назовешь мне свое имя?

— Меня зовут Пчелка, — я тщательно подумала.

Он ничего не сказал. Его рука была все ещё там, раскрытая, на полу клетки. Я подумала, что ему должно быть очень неудобно лежать на полу и дотягиваться до моей камеры.

— Если ты видел сны обо мне, можешь сказать, что со мной будет?

Его спокойствие было, как занавес. В лампе в коридоре возле моей клетки иссякло масло. Мне не нужно было видеть это, чтобы знать, как пламя танцует на конце фитиля, высасывая последнее. Наконец, мрачный глубокий голос заговорил снова:

— Пчелка. Ничего не происходит с тобой. Ты происходишь со всем.

Он медленно убрал руку. В ту ночь он больше не говорил.

Глава 25

ПОДКУП

Наши осведомители доложили, что крупный груз нефрита и бирюзы — превосходного качества, как в виде изделий, так и необработанный камень — собирается в заливе Керл Полуострова Рэден. Там же другой корабль принимает груз превосходного леса твердых пород.

В последние шесть месяцев трое луриков видели во снах сильный шторм. Двое видели разбитые корабли и выброшенные на камни обломки, в этот момент облака открывали вид на луну в одну четверть.

Пусть мы не определились с точным месяцем шторма, но те трое луриков почувствовали, что событие это не слишком далеко отстоит на пути будущего.

Как Коллатор выражу мнение, что, если наш корабль пристанет в бухте Скален близ Камней Харке, однажды после шторма там можно будет отлично поживиться.

Недурно бы на судне также оказаться матросам, способным разобраться с теми, кто попробует оспорить право обладания столь ценным грузом. Пусть наш корабль хоть полгода простоит в ожидании, мы все равно окажемся в ощутимой прибыли.

Доклад Четырем от Дженса, Коллатора Семнадцатого ранга.

Как могла я спать так крепко? Я проснулась оттого, что меня толкала женщина. Она просунула ногу, обутую в сандалию, под запертую дверь и тыкала меня.

— Отодвинься, пожалуйста. Я просуну кашу внутрь, — голос у неё был вялый и невыразительный. Солнечный свет высветил кружевные узоры на полу. Ракушки. Цветы.

Я села и какое-то время ничего не могла сообразить. Потом я вспомнила. Избитая в кровь Двалия, а я — в клетке. И голос ночью — друг? Я встала и прижала лицо к решетке, стараясь заглянуть в соседнюю камеру. Все, что я смогла увидеть — чуть больше коридора.

У женщины, которая разбудила меня, были каштановые волосы и темные глаза. Она была одета в очень простое платье до колен, бледно-голубого цвета, без рукавов, подпоясанное на талии. На ногах простые кожаные сандалии. Женщина наклонилась и поставила свой поднос на пол, взяла с него чашку с кашей и протолкнула под дверь. Простая каша, бежевая масса в белой чашке. Ни сливок, ни меда, ни ягод. Ни Ивового Леса, ни шума кухни, ни ожидания, когда же придет отец. Только скромная каша с воткнутой в неё деревянной ложкой. Я старалась быть благодарной, поглощая её. Она была безвкусной. Когда женщина вернулась забрать чашку, я спросила её:

— Можно мне воды, чтобы помыться?

Похоже, моя просьба её озадачила.

— Мне не говорили давать тебе ещё что-нибудь.

— Не могли бы вы попросить разрешение дать мне воду?

Её брови поднялись почти до линии волос.

— Конечно, нет!

Прозвучал загадочный выразительный голос ночного собеседника:

— Она не может делать ничего, кроме того, что ей велено.

— Это неправда! — воскликнула женщина и тут же прикрыла рот обеими руками. Она наклонилась, поспешно положила мою чашку на поднос и понесла так быстро, что посуда на подносе затряслась и загремела.

— Вы напугали её, — произнесла я.

— Она сама себя запугала. Они все так делают.

Я отвлеклась на звуки открываемой двери в конце прохода. Вжавшись щекой как можно сильней в решетку двери, я увидела входящих — всех Четырех. Сегодня они были одеты не так роскошно, как вчера, но придерживались в одежде своих цветов. Четверо солдат следовали за ними. Симфи была в широком красном платье без рукавов, свободно струящемся с плеч до самого пола, и лишь алый пояс нарушал этот поток, подчеркивая её талию. Феллоуди был в длинной желтой тунике и штанах, едва достающих ему до колен. Часть грима Коултри осыпалась на его зеленый жилет, и было похоже, будто он только что вышел из-под снегопада. Наряд Капры меня удивил. На ней было нечто, больше всего смахивающее на голубую рубаху с широкими ниспадающими рукавами. Если она и была в штанах, то под подолом рубашки их было не видно. Неприкрытые ноги были здоровыми и сильными, но белыми, как рыбье брюхо. Обута она была в коричневые кожаные сандалии, которые шлепали по ногам при ходьбе. Я никогда не видела такого одеяния и с изумлением разглядывала её, пока она стояла перед моей клеткой.

— Открываем, — объявила Симфи и протянула охраннику изящный предмет. Мужчина взял его, затем шагнул вперед, вставил странный по форме ключ внутрь полоски железа, запирающей мою дверь, и повернул его. Один за другим, трое остальных охранников получили соответствующие ключи и повернули их в замке. Когда все четыре ключа были повернуты и оставлены в замке, Капра шагнула вперед и отодвинула железный засов в сторону.

— Ты пойдешь со мной, — сказала она мне, лишь только я вышла из своей клетки. Пока охранники вытаскивали ключи и раздавали их владельцам, она сказала остальным трем советникам: — Я верну её сюда в начале третьего часа. Вы встретите меня здесь с вашими ключами и охранниками, — она опустила на меня взгляд. — Ты будешь слушаться и не убежишь от меня, или мне тебя привязать?

Охранник, который её сопровождал, показал мне цепь и ошейник. Я приняла это во внимание и солгала Капре:

— Я буду слушаться тебя.

— Хорошо. Тогда пойдем.

Остальные посторонились, я следовала по пятам за Капрой, её охранник после меня. Мне сильно хотелось заглянуть в клетку по соседству с моей, но охранник заставил быстро пройти мимо. Я лишь мельком увидела черного человека, который сидел на скамье, склонив голову.

За спиной я слышала, как Симфи говорила Коултри и Феллоуди:

— Я не одобряю. Действительно, девчонка может оказаться пустышкой. Может быть, в ней нет ни капли Белой крови. Я слышала, что люди горного народа с дальнего севера порой могут быть так же бледны, как истинные Белые. Но что если Двалия не врала, и каким-то образом это и есть Нежданный Сын из её снов? Почему обязательно Капра должна первой иметь возможность разговора с ней?

— Потому что вы все согласны с этим, — коротко бросила Капра через плечо. Мне же она сказала: — Пошевеливайся.

Я понимала, что это не побег, но мы действительно оставили их компанию как можно быстрее. Мы проходили мимо клеток — среди них занятых было немного. Узники спокойно сидели на кроватях, ничего не делая. Как будто услышав мой непрозвучавший вопрос, Капра сказала:

— Они не преступники. Просто упрямые. Мы помещаем их сюда, чтобы исправить. Они могут стать полезными, и тогда им позволят присоединиться к своим товарищам. Или… не позволят… — о том, что ещё может случиться с ними, если они не станут полезными, она не договорила.

Шагая вниз по тем же ступеням, по которым я взбиралась накануне, я убедилась, что для убеленной сединами старой женщины Капра двигалась очень быстро. Мы спускались вниз, пока не дошли до первого этажа. Добравшись до главного коридора, она быстро повела меня в другом направлении. Мы проходили комнаты с открытыми дверями, где я мельком углядела за окнами чудесный сад. Вскоре мы вошли в залу, где стояли скульптуры и скамьи с мягкими сидениями, а за ней был сад с большим прудом в центре. Мы быстро пересекли сад, и у меня закружилась голова от опьяняющего аромата цветущих деревьев. Затененная галерея протянулась вдоль длинной стены со множеством дверей. Капра открыла одну из них, и меня обдало облаком пахучего пара.

— Иди, помойся. Волосы, ноги, вообще всё. Одежду найдешь там на скамье. Оденься, когда обсохнешь, и выходи. Не копайся долго, но вымойся тщательно. От тебя воняет.

Она произносила свои команды и суждения безличным тоном. Перспектива искупаться в теплой воде заставила меня быстро повиноваться. Я зашла внутрь и с радостью закрыла за собой дверь. Свет проникал в помещение через окна, расположенные высоко наверху. Моя надежда на то, что здесь может быть другой выход, быстро развеялась. Тут была обещанная чистая одежда, лежавшая на лавке, и какие-то сандалии под ней, а также простыня для вытирания. В горшочке я обнаружила что-то мягкое, похожее на пудинг. Запустив туда пальцы и ощутив текстуру, я поняла, что это такое — мыло с пахучими травами. Низкая ванна из гладкого полированного камня была наполнена исходившей паром водой. Больше в помещении ничего не было. Я поспешно содрала с себя свои обноски, постоянно оглядываясь на дверь. В остатки моего рванья я тщательно завернула свою драгоценную свечку и аккуратно положила все на лавку, после этого ступила в ванну.

Она была глубже, чем я ожидала. Вода оказалась слишком горячей и доходила мне до подбородка, когда я села. Первые мгновения я не могла ничего делать и просто сидела там, а затем откинулась назад и погрузилась в воду полностью. Вынырнув, я увидела, что с моих волос стекают коричневатые ручейки грязной воды. Удивляться тут нечему, но я все же смутилась. Я встала, вытащила из горшочка мыло и натерлась им. После небольшого колебания намылила и волосы, а затем ополоснулась в помутневшей воде.

Я не раздевалась с тех пор, как была у торговца Акриэль, выцветшие коричневые и зеленые синяки все ещё виднелись на моих бедрах и голенях. Ногти на ногах потрескались, и сколько ни натирай, до конца их было не отчистить. Кожа на ладонях огрубела после работы, которую заставляла меня делать Двалия — пожалуй, это руки какой-нибудь служанки, а не высокородной девицы из Бакка. Меня охватил стыд, ведь раньше я не знала, что потрескавшиеся руки у девушек-кухарок означали выполнение такой работы, которую никогда бы не потребовали от меня. Сколько раз я проклинала события, вырвавшие меня из моего уютного мирка — и только сейчас до меня кое-что начало доходить. Например, каково это — родиться рабом или слугой, знать, что тяготы и унижения, перенесенные мною, будут случаться каждый день на протяжении всей жизни.

Я оделась, но в этом странном одеянии все равно чувствовала себя голой. Все было таким свободным, брюки едва доходили до колен, зато рукава блузы закрывали запястья. Сшито всё было из светло-розовой ткани. Непонятно, как в таком балахоне прятать и носить с собой свечу. Сандалии были очень загадочные, но, наконец, я кое-как привязала их к ногам с помощью ремешков. Под одеждой на скамье я нашла гребень. Вода превратила мои волосы в плотную шапку кудрей, и лучшее, что я могла сделать — это собрать их поаккуратнее. Я свернула старую одежду и поискала водосток, чтобы спустить мутную воду, но не нашла. Мне стало неловко, что кто-то увидит, какой грязной я была. Преодолев это чувство, я спрятала свечу внутри свертка изношенной одежды и, придерживая его подмышкой, вышла из ванной.

Дневной свет становился ярче, и утро здесь было теплее, чем полдень в Бакке. Капра осмотрела меня с ног до головы, задержавшись взглядом на моих ногах, покрытых синяками.

— Оставь эти тряпки. Просто брось их. Служители всё уберут.

Я замерла. Потом молча вытащила из комка грязной одежды две половинки моей сломанной свечи и уронила старую одежду на пол. Капра сердито спросила:

— Что это такое ты с собой несёшь?

— Свечу, которую сделала моя мама.

Саму свечу показывать ей не стала.

— Брось её.

— Нет, — я посмотрела ей прямо в лицо. Какие странные у неё глаза. Сегодня они казались не бледно-голубыми и не серыми, а грязно-белыми. Смотреть в них было тяжело, но я выдержала.

Она наклонила голову, вглядываясь в меня.

— Сколько у тебя свечей?

Сама не знаю, почему, но мне не хотелось отвечать.

— Изначально была одна. Она разломилась на две части.

— Одна свеча, — тихо произнесла она. — Как интересно. Но только одна. На свечи в сновидениях как-то не похоже, — при этих словах она как будто ожидала моей реакции.

Мне удалось сохранить спокойное выражение на лице. Но внезапно день как будто замерцал вокруг меня. Я взглянула на Капру, и мне показалось, будто множество лучей света пронизали её и разбежались в мириадах направлений. Так много дорог исходило из неё, из этого момента, да, — но более того! Она была похожа на нищего, которым был Шут. Любимым называл его мой отец. Я не могу словами объяснить, что я ощутила в ней. Похоже на перекресток, откуда можно уйти в любом направлении. Я отвернулась от неё, задаваясь вопросом, сколько времени прошло, пока у меня было видение. Кажется, нисколько, так как она все ещё говорила:

— Что ж, прекрасно. Можешь взять их с собой. Дело твоё.

Впрочем, в её голосе не чувствовалось желания придраться ко мне и добавить свечу в список моих прегрешений. Её охранник, судя по выражению лица, счел меня упрямой идиоткой. Он был одним из тех, кто истязал Двалию кнутом. Я стиснула зубы, чтобы от этого воспоминания не задрожала челюсть.

— Следуй за мной, — сказала Капра. — Ты тут задержишься, так что я покажу тебе здесь все. Позже мы решим, кем ты будешь. Возможно, исследователем. Возможно, ученицей. Может быть, только служанкой, — она улыбнулась мне, ниточкой растянув тонкие губы. — Или пойдешь на разведение. Или станешь рабом на продажу. Полно вариантов, какое полезное применение найти тебе по душе.

Вряд ли мне пришлось бы по душе хоть одно из них, но я смолчала и пошла за ней, а сзади следовал её охранник. Ремни сандалий врезались мне в ноги, но я, стиснув зубы, шла дальше. Мы зашли внутрь замка — наконец-то солнце больше не пекло голову. Только оказавшись под крышей, я поняла, что мучительно жмурилась от ослепительного блеска белого камня на ярком свете.

Она не торопилась, но и не останавливалась. На втором этаже мне показали комнату, где пятеро бледных детей учились писать, им помогали писари в зеленой форме. Подле каждого ребёнка сидел писарь и помогал ему управляться со стилусом. Бледные дети выглядели очень маленькими, года три, не больше. Но если они похожи на меня, значит, они куда старше, чем кажутся.

Мы пересекли длинный, плавно закругленный коридор и поднялись по великолепной мраморной лестнице на третий этаж.

— Сюда мы приглашаем тех, кто хочет разделить нашу мудрость, — с этими словами она открыла дверь в помещение, отделанное панелями из дорогого дерева и устланное коврами. В центре был великолепный стол, окруженный резными стульями. На столе стоял графин, наполненный какой-то жидкостью, и стаканы из тонкого стекла.

В следующем помещении шестеро молодых Белых сидели за столом. Позади них в ожидании стояли Служители.

— Прошлой ночью они видели сны, — негромко сказала Капра. — Они запишут все, что увидели. Затем писари сделают копии, каждую копию отсортируют по виду и поместят вместе с похожими. Возможно, они видели свечи. Или желудь, ныряющий в бурный поток. Или сон, в котором хватаешь пчелу, и тут же вокруг появляется сотня жалящих пчел, — Тут она понизила тон. — Или сон о Нежданном Сыне, — она обернулась и посмотрела на меня, раздвинув в улыбке плоские губы. — Или о Разрушителе. За прошлый год количество снов о Разрушителе значительно возросло. Это как бы говорит нам: случилось нечто такое, чего мы не ожидали. Из-за какого-то события увеличилась вероятность того, что Разрушитель существует и придет к нам, — она снова растянула губы. — Ты когда-нибудь видела сны о Разрушителе?

Я не отважилась хранить полное молчание:

— Я часто вижу в кошмарах, как мой дом разрушают Двалия и её лурики. Вы об этом?

— Нет.

Судя по тону, я добавила ей ещё одно свидетельство не в свою пользу. Она вывела меня из комнаты. Миновав длинный коридор, мы поднялись по лестнице на следующий этаж. Цвет дерева настенных панелей здесь был более насыщенным. Массивные деревянные балки поддерживали потолок, расписанный причудливыми цветами.

— Это сердце нашей цитадели, — бесстрастно объявила Капра, подведя меня к двери и открывая её.

Огромная палата была полна старыми свитками и книгами. Полки расчертили каждую стену и уходили под потолок. Все помещение насквозь не просматривалось, потому что от стен и почти до самого центра высились строгие ряды шкафов, заставленных свитками и фолиантами. На не занятом шкафами месте располагалась как минимум дюжина длинных столов, за которыми сидели писари — как видно, в недостаточной степени обладающие чертами Белых или же напрочь их лишенные. Вооруженные стилусами и чернильницами, они сравнивали свитки и прочие бумаги и что-то деловито записывали.

— Здесь изучаются сны. Мы знаем, сколько раз в сновидениях встречались свечи. Знаем, как долго продолжались сны о змеях, владеющих мечами. Сны о Нежданном Сыне, Разрушителе и белых лошадях, морских раковинах и чайных чашках, марионетках, и волках, и синих оленях, — она широко улыбнулась мне. — Некоторые свитки написаны очень давно. Здесь собрано невообразимое количество информации, есть свитки, созданные десятки лет назад — ибо воистину катастрофическое событие порождает сновидения за годы до того, как настанет его час. Мы знали о Кровавой Чуме задолго до первой жертвы. А ещё раньше? Гора, взрывающаяся огнем, землетрясения, обрушившие города Элдерлингов, гигантские волны, уничтожившие их могущество и господство над миром. О да, мы знали, что так будет. Будь Элдерлинги немного полезнее, возможно, и они бы узнали. Но они предпочли драконов человеческой природе. Сами виноваты.

Очень сильное мстительное удовлетворение прозвучало в её словах и голосе, и все это было рассказано так, будто должно было меня по-особому ранить. Затем Капра наклонилась и тихо сказала мне на ухо:

— Но не все сны находятся здесь. Мои хранятся в моей башне. Известные только мне. Прошлой ночью мне приснилось, что я вырвала с корнем маленький белый цветок, да только корень был весь из ножей и языков пламени, — она улыбнулась. — С моей стороны мудрее было бы просто срезать его, — она склонила голову набок. — Ты не согласна?

Она резко выпрямилась и сказала:

— Идем, — и быстро вышла из палаты.

Я заковыляла за ней, проклиная свои сандалии и ремни, которые врезались в ноги. Следующее помещение было таким же, как предыдущее. Свитки, книжники за работой, Служители низших рангов, нагруженные документами и фолиантами, снующие туда-сюда. И третье помещение. Это было выше моих сил, поэтому я села на пол и развязала ремни на ногах, затем поднялась, держа в руках сандалии и мою сломанную свечу.

— Как пожелаешь, — надменно произнесла Капра. — Возможно, со временем ты приспособишься к ношению обуви и другим благам цивилизации, — она пожала плечами. — Или будешь продана в рабство в такой дом, где рабам обувь не полагается.

Я ощутимо падала в её глазах, но внутри меня шла борьба. Признаться ли ей, что я сновидец, чтобы получить место среди её учеников? Выставить себя глупой и неотесанной в надежде стать прислугой и получить шанс на побег? И куда бежать? Между мной и домом пролёг океан. Не будет ли благоразумней получше устроиться здесь?

Другой план зрел в моей голове, и я хранила его глубоко сокрытым, пока мы плыли сюда на корабле. Я поместила его в самую глубину моих мыслей, подальше от чужаков. Пусть Винделиара не видно, но неизвестно, где он может быть, и нет ли поблизости таких же, как он. Уж лучше думать о том, как стать полезной, как найти здесь себе местечко. Улыбаться. Показывать всем, что ты хочешь остаться здесь навсегда, стать частью паутины, которую они ткут.

Словно почувствовав, что моя решимость ослабла, она повела меня вниз через длинный коридор и бесконечный пролет широкой винтовой лестницы. Затем мы повернули и вышли на открытый двор. Он был огромен, и хотя за оградой лежала бесплодная земля острова, здесь давали тень большие деревья, струились фонтаны и ручеек бежал по руслу, обрамленному камнем. Вдоль стены чудесного сада стояли маленькие домики. Перед каждой дверью росли цветы, а одно дерево радовало маленькими оранжевыми плодами среди блестящей листвы на аккуратно постриженной кроне. Шпалерник виноградной лозы, росший на плодородной почве вдоль стены, был усыпан пурпурными ягодами, впрочем, его плети не достигали края высокой стены. Даже если бы Риддл встал на плечи моему отцу, он не смог бы заглянуть за стену. Я заметила, что по верху стены медленно ходил стражник. Его лицо было бронзовым от загара, а длинные волосы золотились. Держа наготове небольшой лук, он поглядывал вниз на сад, но улыбки было не видно.

Пела птичка — клетки с крошечными розовыми птичками свисали с декоративных шестов и жердей, размещенных высоко в кронах деревьев. Я следовала за Капрой, мы ушли с посыпанной галькой дорожки и вступили в прохладу зеленой травы, где находились столы и скамейки под тенью от арки, увитой лозой. Две женщины в ослепительно-белых балахонах вышли из двери и вынесли подносы с нарезанными фруктами и свежим хлебом. Как только до меня донесся запах свежего хлеба, желудок так и скрутило от голода. Женщины расставили тарелки на столы и позвонили в маленький серебряный колокольчик, подвешенный на дереве. Двери в домиках распахнулись, и из них вышли Белые. Одна из них воскликнула: «О, я так голодна!» — и её подруга засмеялась и взяла её за руку. Когда они присоединились к своей компании за столом, мой взгляд заскользил по их гладким лицам и белым либо бледно-золотистым волосам. Они были одеты примерно в одном стиле — во что-то короткое и широкое или в одежду, похожую на мою. К своему удивлению, я не смогла отличить мальчиков от девочек.

— Если ты докажешь свою полезность для нас, если начнешь видеть сны и сможешь научиться записывать их, твое место будет здесь. Ты будешь жить в отдельном домике, слуги будут убирать его для тебя. Ты будешь получать еду здесь, а в дождливые дни — в Зале Кристаллов. Там замечательно. Кристаллы свешиваются с потолка, искрятся и сверкают, и от этого по полу идут радужные отсветы. Твоей задачей будет размышлять и видеть сны. А возможно, когда-нибудь ещё надо будет родить ребёнка, если захочешь — найдешь себе приятеля среди своих друзей. Посмотри, как они счастливы.

Они ели, смеялись и разговаривали. Ни одного хмурого, задумчивого или сидящего в отдалении от других. Их было пятнадцать, и угадать их возраст было даже сложнее, чем различить пол. На еду я старалась не смотреть. Женщины в белых балахонах прислуги вернулись со стеклянными кувшинами, наполненными светло-коричневым напитком. Они наливали его в приготовленные стаканы, пока те, кого они обслуживали, восклицали в предвкушении. Я смотрела на них с неприкрытой завистью.

— Ты можешь оказаться здесь. О, не прямо завтра, но как только научишься писать. Если ты вообще сновидица, разумеется. Но ты вроде говорила, что это не так. Впрочем, я подозреваю, ты голодна. Пойдем-ка.

Она увела меня с газона, и вскоре мне пришлось хромать и подпрыгивать, догоняя её по гравию дорожки. Дальше мы прошли через ворота в стене, через банный двор, где на веревках под ярким горячим солнцем сушилась одежда пастельных оттенков. А затем другая стена и другие ворота. Приятный сад со скамьями и беседками, где выращивали лекарственные растения. Как только мы вышли на открытое пространство перед основным зданием, солнце опять начало печь мне голову. Мы прошли по галерее и ещё через одну дверь. Я старалась изо всех сил запомнить каждый поворот и каждую дверь. После прогулки по саду коридор казался темным, а воздух затхлым. Сейчас Капра двигалась быстро, каблуки её туфлей дробно постукивали по гладкому каменному полу. Я плелась за ней. Голова моя начала раскалываться. Долгое путешествие на корабле, скудная пища, которая мне перепадала, и резкие перемены последних нескольких дней — всё это вдруг невыносимо навалилось на меня. Хотелось просто сесть и заплакать. Если бы я так и поступила, скорее всего, сопровождающий нас охранник запорол бы меня до смерти.

Капра повернулась и открыла дверь. Сама осталась стоять, а мне сделала знак рукой заходить. Я осторожно зашла. Сделав три шага, замерла и осмотрелась. Вместо стен были джунгли. Птицы пели и щебетали, порхая сквозь густую листву. Я увидела золотистую шкурку хищника, который, как настоящий, крался через заросли. Я взглянула наверх — ветви переплетались над головой. Длинная тяжелая змея ползла по дереву, сучья изгибались под её весом. Под ногами раскинулся ковер из сочной травы, прекрасных цветов и стелющихся лиан. На цветке сидела бабочка. Вот она вспорхнула и полетела к другому цветку, а я следила за ней глазами.

Все это было ненастоящим. Я видела и слышала, но не ощущала запахов, и когда я двигалась, то чувствовала под ногами гладкий камень, а не зеленый дерн.

— Это волшебство? — я прошептала.

— Вроде того, — с неохотой ответила Капра. — Однажды мы были торговыми партнерами Элдерлингов. Один из их величайших художников приехал сюда, выложил стены, пол и даже потолок особыми камнями. День за днем он корпел над созданием этой комнаты. Работа заняла почти год.

Я осмотрелась вокруг, не способная скрыть свое восхищение.

— Так значит, это магия Элдерлингов.

— Раньше ты не видела ничего подобного?

Плащ-бабочка!

— Нет, никогда. Здесь просто дух захватывает.

Она очень внимательно наблюдала, как я в изумлении осматривалась, широко раскрыв глаза. Я наклонилась и пыталась коснуться цветка. Холодный камень и слабое покалывание магии. Пришлось отстраниться от него.

— Ну, ладно, — снисходительно отозвалась Капра. — Полагаю, это производит впечатление, если видишь в первый раз. Интересный был народ. Но подобные занимательные безделушки не стоили того, чтобы иметь дело с их самомнением и, тем паче, с их драконами. Они истощили наше терпение. Пойдем. Сейчас мы поедим.

Перед нами стоял стол, накрытый белой скатертью, и два стула. На столе были две тарелки, ножи и стаканы. Напротив стены стояли двое мужчин, держа в руках подносы. Оба были темноглазые и темноволосые — и на мгновение мне показалось, что я вернулась домой.

— Пожалуйста, садись за стол, — сказала Капра. — Сегодня ты моя гостья. Давай разделим с тобой пищу.

Я осторожно приблизилась к столу. Мой охранник закрыл дверь и встал возле неё. Капра грациозно заняла свое место. Сандалии я поставила под стул, а затем аккуратно уселась, пристроив свечу перед собой. Положив руки на край стола, я замерла в ожидании.

— Что ж, вижу, с манерами всё не так ужасно, — она сделала небрежный жест рукой по направлению к ожидающим слугам, и те подошли к столу. Передо мной выставили еду, в стакан что-то налили. Я выжидала, наблюдая за Капрой. Тут мне пришло в голову, что ведь здесь я представляла собой не только Ивовый Лес, но и все Шесть Герцогств. Не стоит вести себя как невоспитанная дурочка.

Капра взяла влажную салфетку с тарелки справа от себя и тщательно обтерла руки, уделяя особое внимание пальцам. Я повторила её действия, затем свернула салфетку и вернула её на тарелку. Она подняла столовый прибор, который вызывал у меня недоумение, и словно острогой наколола кусок белесого мяса на тарелке. Я скопировала её и затем стала так же неторопливо пережевывать свой кусок, хотя он оказался холодным и сильно отдавал рыбой.

— Расскажи о себе, — пригласила она меня к разговору после третьего куска. — Ты не из семьи прислуги. Так кто же?

Я как раз глотала квадратный кусочек чего — то желтого и клейкого. У него был сладкий вкус без какого-либо оттенка. Отхлебнув немного жидкости, чтобы избавиться от приторности, я ещё раз посмотрела на чудесную комнату. И решила говорить правду. Ну, то есть часть её.

— Моё имя Пчелка Баджерлок из Ивового Леса. Мою маму звали леди Молли Чандлер, она была женой Тома Баджерлоком. Мы относимся к мелкопоместному дворянству. Мать умерла недавно. Я жила с отцом и нашими слугами. Моя жизнь была приятной и мирной.

Она слушала внимательно, между тем взяла себе маленький кусочек лакомства, но кивком велела мне продолжать.

— В тот день, когда отца не было в поместье, а мы готовились к праздникам, Двалия пришла со своими луриками и отрядом калсидийских наемников. Она убила моих слуг, подожгла нашу конюшню, похитила меня и привезла сюда.

Я снова положила в рот немного той неприятной рыбы, медленно её прожевала, проглотила и добавила:

— Если вы пошлете весть моему отцу, то наверняка он выкупит меня.

Она отложила прибор и внимательно посмотрела на меня.

— Ой, ли? — она покачала головой. — Ты думаешь, твой отец приедет самолично тебя забрать?

Не время делиться своими сомнениями.

— Он мой отец. Обязательно приедет.

— Так значит, твой отец не Фитц Чивэл?

Я ответила вполне искренне:

— При мне его всегда называли Томом Баджерлоком.

— И Любимый тоже не твой отец?

Я озадаченно посмотрела на неё:

— Я люблю своего отца.

— И его имя Любимый?

Я покачала головой.

— Не знаю ни одного человека, который бы отзывался на такое имя. Любимый? В нашей стране иногда принцам и принцессам дают похожие имена. Скажем, Лоялти или Беневолент. Но не таким, как я.

И не моей сестре, — внезапно пришла в голову мысль. Крапива и Пчелка. Не бывать им принцессами. На мгновение это обстоятельство обеспокоило меня, но тут…

Не отвлекайся на жалость к себе. Ты в опасности, в тисках настоящей ловушки. Не спускай глаз со своего врага!

Вмешательство Волка-Отца, такое точное и своевременное, сделало меня храбрее. Я выпрямила спину.

Капра в раздумье покачала головой.

— К несчастью, мы едва ли сможем требовать выкуп с твоего отца. Послать гонца так далеко с весьма неопределенным поручением будет стоить дороже, чем любой выкуп, который мы можем выжать из него. Вчера поздней ночью после довольно горячего обсуждения Двалия созналась, что достаточно рано обнаружила твой истинный пол. Но вместо того, чтобы признать за собой ошибку, она решила притащить тебя сюда, несмотря на утрату в пути луриков и лошадей! По её словам, если раньше она верила, что найдет в Ивовом Лесу Нежданного Сына, то сейчас она твердо уверена, что ты не имеешь к нему никакого отношения. Теперь ей ближе мнение — которого лично я давно уже придерживаюсь, — что Нежданный Сын — это Изменяющий Любимого, человек по имени Фитц Чивэл. От Винделиара, впрочем, мы добились иной картины. Он все ещё верит, что ты и есть Нежданный Сын. И утверждает, что ты имеешь способности к магии и полна хитрых трюков.

На стене я мельком увидела другого хищника. Это был кот. Он прыгнул, промахнулся и крупная птица улетела. Я осторожно ответила:

— Винделиар полон необычных идей. Когда он помогал похищать меня, он называл меня своим братом. И даже когда выяснилось, что я девочка, продолжал называть братом, — я постаралась изобразить самое искреннее недоумение. — Он очень странный.

— Значит, насчет твоей магии он ошибся?

Я опустила глаза и посмотрела в свою тарелку, а затем снова на неё. Мой голод не был утолен, но есть такую непривычную еду мне было тяжело.

Волк-Отец прошептал мне:

Ешь. Наполни свой живот хоть чем-нибудь. Здесь нельзя полагаться на то, что кто-то тебя всегда накормит. Пока можно, наедайся.

Я съела два больших куска, стараясь скрыть отвращение и надеясь, что выгляжу просто задумчивой. После этого я ответила:

— Будь у меня какая-нибудь магическая сила, оказалась бы я здесь? Узницей, так далеко от дома?

— Все возможно. Если бы ты была истинным Белым Пророком и чувствовала, что у тебя есть задача, которую ты должна выполнить здесь, возможно, ты позволила бы судьбе доставить себя к нам. Если ты видела сны о том, что должна добраться сюда…

Я покачала головой.

— Я хочу домой. Если у меня ещё есть дом. Я не Нежданный Сын, я даже не мальчик! — слезы внезапно хлынули потоком, перехватило горло. — Мы готовились к прекрасному Зимнему празднику, где мы отмечаем самую длинную ночь и возвращение света. Там бывает и угощение, и музыка, и танцы. Пришла Двалия и превратила все в кровь и крики. Они убили Ревела. Я любила Ревела. Я даже не знала, как сильно я любила его, до тех пор, пока он не пришел с клинком в груди предупредить нас. Перед собственной смертью он думал о том, чтобы предупредить меня, чтобы я могла сбежать. И ещё они убили отца и деда Персиверанса. И сожгли наших прекрасных лошадей и старую конюшню! И убили Фитц Виджиланта, нового наставника, который приехал, чтобы учить меня читать. Я его не любила, но не желала ему смерти! Если бы я была пророком, если бы я видела будущее, могла бы я не знать? Разве я бы не скрылась и не предупредила остальных? Я всего лишь дочь своего отца, и Двалия разрушила наши жизни и убила много людей без всякой причины. Вы выпороли её кнутом, да только совсем не за те ужасные вещи, которые она совершала. Вы четверо сами послали её! Она заставила Винделиара сделать так, что ужасный герцог Эллик поубивал всех моих людей. Да что там, она даже о своих не слишком-то пеклась. С её позволения он и его солдаты изнасиловали Оддессу! Потом Двалия бросила Реппин внутри камня и продала Аларию в рабство, а последнего оставшегося калсидийца покинула, когда ему грозило обвинение в убийстве. Обо всем этом она вам тоже рассказала? Вы вообще знали, насколько она ужасна? — моё дыхание стало прерывистым. О, я сказала слишком много. Я буквально извергла на неё правду, отринув осторожность и не выбирая слов.

Капра долго смотрела на меня, и её бледное белое лицо стало ещё более бескровным.

— Зимний праздник. Самая длинная ночь.

Затем, словно мои слова, наконец, достигли её ушей:

— Аларию продали в рабство? — ослабевшим голосом спросила она. — Её продали живой?

Как будто это было самое страшное из преступлений Двалии. Можно ли продать мертвого в рабство?

Ешь ещё, пока она не спохватилась и не забрала еду.

Я старалась. Я воткнула подобие остроги в крупный кусок чего-то пурпурного и донесла до рта. Эта штука оказалось такой кислой, что у меня выступили слезы. Я положила её на тарелку и запила чем-то. Ещё один незнакомый вкус. Подцепила ещё что-то из тарелки. Оно свалилось с остроги.

Когда я отвлеклась от тарелки, Капра жестом подозвала охранника.

— Писаря сюда, бумагу, чернила, и поставьте здесь стол. Сделайте это сейчас, и побыстрее, — охранник побежал выполнять приказ, а она повернулась ко мне и голос её стал громче: — Где это произошло? В каком городе продали Аларию? Что ты имела в виду, когда сказала, что Реппин бросили в камне?

Внезапно до меня дошло, что я получила преимущество, которое смогу использовать. Во рту у меня был кусок какой-то еды, и я его долго пережевывала. Когда, наконец, мой рот опустел, я мягко сказала:

— Я не помню название города. Не думаю, что я вообще его знала. Двалия, должно быть, знает. Или Винделиар.

Я быстро положила в рот побольше еды. Снова эта рыбная дрянь, и меня чуть не стошнило, но пережевывание было единственным способом выиграть немного времени для обдумывания ответов. Капра мягко проговорила:

— Писарь пришел. Ты сядешь рядом с ним и расскажешь все, что можешь вспомнить, с того момента, когда ты впервые увидела Двалию с компанией. Вплоть до дня прибытия сюда.

Я запила пережеванное водой, затем спросила с наивным видом:

— И тогда вы отправите меня домой?

Она жестко ответила:

— Может быть. Многое будет зависеть от твоего рассказа. Возможно, ты очень важна для нас, но пока даже ты этого не знаешь.

— Я действительно хочу домой.

— Я знаю, что ты этого хочешь. Посмотри. Этот маленький пирог — мой любимый. Попробуй его. Он сладкий и с пряностями.

Пирог лежал на блюде в центре стола. Капра не стала отрезать кусочек для меня, а пододвинула весь пирог ко мне. Он был величиной с мою голову и явно был рассчитан на нескольких едоков.

— Попробуй кусочек, — поторопила она меня.

Я наугад взяла прибор, отковыряла кусочек и положила в рот. Это было вкусно, но я начала осознавать, что все, что есть на столе, имеет свою цену. Даже если так, я откусила ещё и заметила, как Капра вынуждена была придержать свои вопросы. Какие сведения стоит припасти для сделки? Вероятно, Капра не в курсе, что другие лурики Двалии, ни за что не отвечающие, были взяты в плен или спаслись бегством в Бакке. Знала ли она о дозе змеиного зелья? Что она подумает об интрижке Двалии с капитаном? Интересно, известно ли ей про магию Винделиара, или это тоже секрет? Если я заключу с ней сделку, сдержит ли она свое слово?

— Ты обещаешь отправить меня домой, если я все расскажу писарю? — я постаралась, чтобы это прозвучало по-детски и не выдало мою подлинную настороженность.

— Расскажешь писарю — вот тогда и решим. Сдается мне, на это уйдет не один день, так как после окончания записи у нас будет много вопросов к тебе. Пока ты беседуешь с писарем, я найду для тебя красивый домик и подыщу личного Служителя. Какой твой любимый цвет? Я должна быть уверена, что новый маленький домик тебе понравится.

Я позволила показать свою обескураженность.

— Думаю, это неважно. Я просто хочу отправиться домой.

— Что ж. Тогда пусть будет голубой. Рада, что тебе понравилась еда.

Вообще-то не понравилась, и я ещё не закончила. Но я заставила себя отложить приборы вместо того, чтобы откусить ещё кусок пирога. Вошли Служители и быстро установили стол, два стула, чернильницу, подставку под стилус и бумагу. Так же быстро они убрали тарелки и блюда со стола, стоявшие передо мной. Капра встала, встала и я. Обеденный стол и стулья унесли.

— И наш писарь уже здесь. Пилия, если не ошибаюсь?

Писарь так согнулся, что едва не упал на колени. Или — упала?

— Нопет, если вы позволите, Высочайшая Первая, — его голос был похож на влажное кваканье лягушки.

— Нопет, конечно. Этот ребёнок расскажет тебе длинную историю. Позаботься записать её в точности так, как она расскажет. Не задавай вопросов и не пропускай ни слова из того, что она скажет. Это дело величайшей важности. Повтори мои приказы ещё раз.

Писарь выполнил повеление, тараща глаза. Он был испуган? Чем больше я смотрела на него, тем больше он напоминал мне Оддессу. Она выглядела так же незавершенно, будто кто-то начал лепить человека, а потом забросил. Глаза Нопета были сильно навыкате, и я сомневалась, могут ли его глазные яблоки полностью закрыться веками. Зубы выглядели как детские во рту взрослого. Он сел за свой стол и жестом предложил мне сесть рядом. Когда он поднял ручку, открылись его короткие тощие пальцы, на которые я старалась не смотреть. Он вытащил лист хорошей бумаги из стопки под рукой, положил перед собой, осмотрел свой стилус, подрезал его немного, обмакнул и занес над бумагой.

— Пожалуйста, начинай, — сказал он своим лягушачьим голосом.

Это было последнее, что мне хотелось делать. Капра наблюдала за мной. Я пересекла комнату и села на стул, стоящий напротив места писаря.

— Что я должна делать? — спросила его.

Он поднял свои выпученные глаза и посмотрел на меня.

— Ты говоришь, я записываю. Пожалуйста, начинай.

Я не стала рассказывать, что за день до нападения мельком видела в городе Винделиара. Я ничего не сказала о мертвой собаке и о нищем, которого отец собирался нести через камни. Ничего про то, как мой отец бросил меня, чтобы позаботиться о незнакомце.

Но Любимый не был для него незнакомцем. Я прогнала эти мысли прочь.

— Я была на уроке в учебной комнате в Ивовом Лесу.

Он взглянул на меня хмуро и неодобрительно, бросил короткий взгляд на Капру, и стилус в его руке без усилий начал заполнять бумагу чернильными письменами, ловко управляемый маленькими пальцами. Но Капра заметила паузу. Она подошла и встала над нами.

— Пчелка, ты должна начать с деталей. Где находится Ивовый Лес? И расскажи об уроках и об учителе. Кто был с тобой? На что был похож день? Каждую деталь, каждый момент.

Я медленно покивала головой.

— Я постараюсь.

— Старайся как можно лучше, — предостерегла меня Капра. Потом добавила: — Я пока оставлю тебя на время. Хочу поговорить с Двалией и Винделиаром. Будь уверена, если я обнаружу, что ты лжешь мне, последствия для тебя будут серьезные. Работайте с писарем, пока я не вернусь.

И я рассказывала. Тщательно. Иногда правдиво. Про то, за что им должно быть стыдно, я рассказывала в подробностях. Как Ревел старался стянуть края раны на груди, и как кровь проступала сквозь пальцы. Я рассказала о порванной одежде на женщинах — сейчас я понимала, что это значит. Несколько раз я солгала. Я сказала, что Персиверанс был убит — тут мне хотелось прикусить язык, чтобы это не оказалось правдой. Писарь не задавал мне никаких вопросов, так что я пробиралась извилистыми путями сквозь мою историю, иногда возвращаясь к началу событий. Не смогла удержаться от слез, рассказывая, как Пер пробирался к телам в конюшне. Я рассказала, как прятала детей в кладовке, но скрыла, что мы проникли туда через секретные ходы. Я так затянула свое повествование, что солнечный свет, падавший из высокого окна, из белого стал желтым, а я все ещё не закончила описывать налет нанаш дом. Было ясно, что моя история — единственное, что вызывало у них интерес из того, чем я располагала. Мне нужно было найти способ использовать это и получить преимущество.

К тому времени я уже охрипла от слез и долгого рассказа. Писарь подошел к охраннику, остававшемуся с нами, и попросил принести воды для меня. И влажный платок — вытереть нос и лицо. Я подумала, что это очень любезно с его стороны.

Но если ты получишь шанс убить его и ускользнуть, ты не должна колебаться.

Я задержала дыхание. Может быть, прежде чем убивать и удирать, я должна постараться убедить их отправить меня домой?

Ты можешь прождать очень долго до того, как они сами дадут тебе свободу. Взять её, возможно, получится быстрее.

Вода и платок прибыли. И то, и другое было кстати. Потом я продолжила рассказ. Я должна была рассказать о магии Винделиара. Кроме меня, моя история ни у кого не вызывала особых чувств. При имени Винделиара верхняя губа Нопета изогнулась, на миг приоткрыв крошечные зубки. Но затем он продолжил тщательно записывать каждое сказанное слово. Солнечный свет все ещё не померк, хотя мне показалось, что он стал слабее, и я призадумалась, сколько же часов прошло.

Капра вернулась в сопровождении Симфи. А чуть позже в комнату вошли Феллоуди и Коултри. Грим Коултри выглядел почти как натуральный цвет, наверное, он недавно его освежал. Симфи нахмурилась и сказала:

— Ты приказала писарю записывать её историю, не спросив нас. Определенно, нас нужно было известить и допустить к прослушиванию.

Капра медленно повернулась к ней. Она улыбалась.

— Так же, как ты известила меня перед тем, как позволить Двалии организовать побег Любимого? Повторюсь, ты не включила меня в число посвященных в свои планы.

— И я прошу простить меня за эту ошибку. В который раз.

Симфи отрывисто выговаривала слова, будто хотела плюнуть ими в Капру.

— Ах, да. Ты ждешь ответной любезности. Дорогая Симфи, я прошу меня простить, что не сказала, что эта девочка является достойным доверия источником информации о преступлениях Двалии. Дай мне выбрать одно для примера. Надо подумать… Ага. Ты спрашивала про Аларию? Аларию, которую я учила истолковывать сновидения? Алария, мне помнится, была твоей любимицей, Феллоуди. Вы знали, что Лингстра Двалия продала её в рабство? В каком-то городе Калсиды, столица у них тоже называется Калсидой. Её продали, чтобы заплатить за проезд на корабле. Об этом мне рассказала маленькая Пчелка. И я сразу же отправилась за подтверждением этого факта, которое получила от Винделиара уже сегодня. И думаю, что за каждый последующий заход будут подтверждаться и другие события из её истории.

Она жестом отстранила писаря, перевернула стопку его записей и стала быстро просматривать первую страницу. Потом взглянула на меня.

— И где же был твой отец, Пчелка, когда Двалия подошла к вашему дому?

Нет времени думать, нет времени взвешивать, что знала Двалия и о чем она могла рассказать Капре.

— Он уехал в большой город, — ответила я.

— Правда ли, что перед этим он убил человека с собакой? И всадил нож в живот Любимого?

Туманный человек в тот день был в Дубах-на-Воде, он стоял между лавками на улочке, по которой никто не хотел проходить. Туманного человека, как я узнала позже, звали Виндалиар. Я не могла говорить.

Я смотрела на них, а они — на меня. Затем их взгляды переместились на писаря и увесистую стопку бумаги на столе между нами. Мужчины обернулись к Капре, но Симфи сверлила меня взглядом. Её губы словно стали ещё краснее — или, возможно, просто остальные черты поблекли. Через какое-то время она сообразила, что я рассматриваю её, зловеще улыбнулась мне, и я отвела взгляд, жалея о своей неосторожности.

— И о чем же ещё ты смогла поведать нашему писарю, маленькая Пчелка?

Я взглянула на Капру, гадая, должна ли я отвечать.

— Я с тобой говорю! — резко одернула меня Симфи.

Я переводила взгляд с одного на другого, но нигде не находила помощи. На лице Капры отражался холодный триумф. Я глубоко вздохнула.

— Я рассказала о той ночи, когда Двалия и герцог Эллик пришли в наш дом и разрушили мою жизнь. О том, как они убили наших людей, сожгли конюшню и похитили меня.

— Ну, ещё бы, — произнес Феллоуди подозрительно, словно сомневаясь в каждом произнесенном мною слове.

Симфи раздраженно сказала:

— Писарь, я желаю взять эти записи почитать на ночь.

— Нет, — отказ Капры был категоричен. — Я прочитаю их первой. Я привела её сюда и организовала запись. Имею право первой прочесть.

Симфи обратилась к писарю:

— В таком случае сделай копию для меня. Нет, писарь, сделай три копии, чтобы каждый из нас мог прочитать их сегодня ночью.

Теперь уже писарь перебегал взглядом с одного лица к другому, его выпуклые глаза стали ещё больше. Дрожащей рукой он указал на кипу исписанных листов и робко начал:

— Но…

— Не смеши нас. Ты прекрасно знаешь, что он не может сделать столько копий так быстро. Они будут у тебя завтра. А сегодня вечером записи мои, — произнесла Капра решительно и одарила всех улыбкой. — Также я до утра беру на себя заботу об этом славном ребёнке.

— Нет, — остальные ответили как один. Феллоуди покачал головой, Коултри встревоженно нахмурился, а Симфи сказала:

— Она пойдет назад в клетку под Замок Четырех. Это общее решение. Никто по отдельности не должен иметь доступа к ней без согласия остальных. Допрос девочки и так уже нарушает соглашение.

— Дитя, спрашивал ли тебя о чем-либо писарь?

Да. Об этом молчок.

— Вы же велели ему не делать этого.

— Вот так. Вы слышали, что она сказала. Здесь не было допроса, я просто дала ей возможность изложить свою историю.

Она повернулась ко мне, губы вежливо улыбались, а в глазах стоял холод.

— Милое дитя, боюсь, я должна буду отвести тебя назад в клетку на ночь вместо обещанного симпатичного маленького домика. Сожалею. Но, как ты видишь, они втроем имеют перевес голосов, мне придется подчиниться.

Капра с улыбкой повернулась к ним, и я увидела, как верхняя губа у Симфи поднялась в кошачьем оскале. Уж не думала ли она, что Капра переманила меня на свою сторону? Возможно, так бы и случилось, не проведи я долгие мучительные месяцы в компании Двалии, которая так основательно научила меня никому не доверять.

Я встала, взяла свою разломанную свечу и наклонилась, чтобы подобрать ненавистные сандалии.

— Что у тебя здесь? — требовательно спросил Коултри.

Капра промолчала.

— Сандалии, — ответила я тихо. — Они натерли мне ноги, я их сняла.

— Нет, вон то, другое.

— Свеча, которую сделала моя мать, — бессознательно я поднесла две половинки к груди и заботливо спрятала.

— Свеча, — добавила Капра самодовольно. — Ребёнок прибыл со свечой.

Наступила тишина. Я гадала, что означает эта пауза и чем она наполнена. Уважением? Ужасом?

Феллоуди проговорил:

— Одна свеча в двух частях — не три, не четыре?

— Ты думаешь о снах про Разрушителя? — потрясенно спросил Коултри.

— Замолчите! — приказала им Симфи.

— Поздновато для молчания, — сказала Капра. — Поздно уже с весны, вероятно, когда сны о Разрушителе повалили, словно снег на голову. Особенно после того, как Лингстра Двалия разворошила гнездо шершней и спровоцировала ушедшего на покой Изменяющего. Когда она изменила будущее, воссоединив его с Пророком. И похитив его дитя, — она окинула всех взглядом. — Отчего у него появилась сила для таких изменений? Да оттого, что вы вернули ему Любимого. Вы доставили его прямо к порогу Фитца Чивэла. Вы объединили Пророка и его могущественного Изменяющего. Вы восстановили силу Нежданного Сына, возможно, тем самым создав Разрушителя, которого он, несомненно, теперь пошлет к нам.

— О чем ты говоришь? — пискляво потребовал ответа Феллоуди.

— Почему ты говоришь о таких вещах при этом ребёнке? — взорвалась гневом Симфи.

— Думаешь, я говорю о вещах, которые она не знает?

Я знала и не знала, о чем она говорила. Глаза я держала опущенными вниз — по ним им ничего не удастся прочесть.

— Это всё из-за вас троих, — Капра холодно бросала слова обвинения. — Из-за вашей глупости, алчности и жажды мести! Как будто месть когда-либо приносила что-то, кроме горьких плодов. И сейчас, мне думается, лучшее, что мы можем сделать — это вернуть её в клетку, если вы считаете, что это нас как-то убережет. Что же до меня, то мне предстоит работать всю ночь, я подниму армию писарей, буду читать её историю, изучать сны и попытаюсь найти путь, который не заканчивается нашим всеобщим уничтожением! — она улыбнулась, как самодовольная кошка. — И посмотрю ещё раз записи моих собственных снов. Сделанные мною лично.

— Это в высшей степени неуместно! — стала настаивать Симфи.

— Отнюдь. Ваши поступки навлекли эту опасность, и теперь, как обычно, мне единственной приходится встать на защиту, — Капра вытащила из-за пазухи своей рубашки ключ. Она сняла его с красивой серебряной цепочки, а затем буквально швырнула его своему охраннику.

— Запри ребёнка в клетке и потом верни ключ мне. Я не хочу терять время впустую, пытаясь надежно запереть буревестника — необходимо подготовиться к самой буре, которую, между прочим, лично я предвидела давно.

Охранник выглядел ошеломленным. Он поймал ключ и уставился на него, словно она бросила ему скорпиона.

— Это попирает все традиции! — пронзительно вскрикнула Симфи. — Ни один из Четырех не может передать ключ постороннему.

— Традиции были попраны, когда ты лгала мне и позволила Двалие отпустить Любимого. Я предупреждала всех вас в течение многих лет, насколько он был опасен. Ну что ж, живой или мертвый, он угрожает нам опять.

Она повернулась, схватила исписанные страницы и удалилась в приступе сильного гнева, будто сама была той самой бурей. Я держала глаза опущенными, наблюдая за всеми из-под ресниц. Коултри запустил руку в карман широких штанов и извлек оттуда ключ на толстой медной цепочке, отцепил его и вручил охраннику, испытавшему повторное потрясение.

— Я собираюсь помогать Капре, так как боюсь, что она права. Не надо было мне слушать вас двоих. Возможно, близится наш конец.

Он не бушевал, а ушел, как пристыженная собака, с опущенной головой и сгорбленной спиной. Феллоуди и Симфи стояли и смотрели друг на друга. Затем Симфи переключилась на охранника.

— Ну же, веди её! Или вообразил, что я тоже доверю тебе свой ключ? Пойдем, запрём её, и тогда, полагаю, я смогу присоединиться к Капре и Коултри, чтобы знать всю правду наверняка. Девчонка, пошевеливайся!

И я пошла, а охранник положил руку мне на плечо и подталкивал вперед. Он был высокий и длинноногий, и я не единожды споткнулась, пока мы, покинув комнату, шли через множество коридоров и поднимались по лестничным пролетам. В какой-то момент мы оказались в зале с клетками, войдя в него с противоположной стороны. Я смогла бросить быстрый взгляд на обладателя черных ладоней и богатого выразительного голоса. Он сидел на кровати, его руки свободно свисали между коленями. Его камера была поуютней, чем моя. Там были маленький стол, небольшой коврик и настоящая кровать с одеялом. Когда я проходила мимо, он поднял голову и улыбнулся. Его глаза были черными и блестящими — такими же черными, как он сам. Он поймал мой взгляд, будто он специально ждал, когда я пройду мимо, но не сказал ни слова.

Мою клетку заперли — охранник повозился немного с двумя замками, и, наконец, все оставили меня. Я села на кровать и попыталась представить, что приключится со мной дальше.

Глава 26

СЕРЕБРЯНЫЕ ТАЙНЫ

Мне не хватает моего волка, как утопающему — глотка воздуха. Могу поклясться, что и спустя годы после его смерти я все ещё ощущаю его внутри себя. Ночной Волк. Его ироничный способ указать мне на то, что я идиот, его неуемная тяга к простым удовольствиям этого мира, его твердая убежденность в том, что живи мы лишь настоящим, все завтрашние заботы решались бы сами собой.

С разросшимся домашним хозяйством в Ивовом Лесу я чувствую, что не могу расслабиться даже на мгновение. Все здесь — как трещащий по швам план, требующий срочно что-нибудь предпринять.

Вырванная страница из дневника Тома Баджерлока, хранителя Ивового Леса.

Спарк подошла к перилам. Она раскрыла ладонь, и волнистые волосы Ланта развеял вездесущий океанский бриз. Он поднялся с бака и провел руками по остриженной голове. Глаза его были красными от слез. Когда он отошел, я сел на его место.

— Насколько коротко? — спросила она меня.

— Налысо, — ответил я хрипло.

Лант вздрогнул и повернулся ко мне.

— Он не был твоим отцом! — возразил он.

Я мог бы с ним поспорить. Но это казалось бессмысленным, боль вымотала меня. Если Лант уязвлен оттого, что я буду острижен в знак траура по Чейду, словно по отцу, — не стоит оно того. Чейд уже никогда не узнает, к тому же это не изменит глубины моей потери.

— Длиной в твою ладонь, — сказал я.

Я почувствовал, как она положила руку мне на голову. Придерживая пальцами пряди моих волос вертикально, она начала стричь. Они не были такими длинными, как у Ланта. Срезанные пряди Спарк отдавала Перу. В них оказалось намного больше седых волос, чем я предполагал.

Не мой отец. Я никогда не встречался со своим отцом, но Баррич остриг меня почти налысо в знак траура, когда умер Чивэл. Когда умер Баррич, я и вовсе не стригся. Я слушал звук ножниц и думал об этом. Тогда я был на Аслевджале, и весть о его смерти мне передали при помощи Скилла так же, как и о смерти Чейда. Почему же я не обрезал волосы тогда? Не было ножниц. Не было времени. Такой жест казался слишком ничтожным. И я все ещё немного злился на него из-за того, что он женился на Молли. Так много причин — и одновременно ни одной. Возможно, это была попытка уйти от реальности. Я уже ничего не понимал. Кем был тот молодой человек, считавший себя таким взрослым и умудренным опытом? Теперь он казался мне абсолютно чужим.

— Все закончилось, — послышался осипший голос Спарк, и я осознал, что уже какое-то время не слышу звука стригущих ножниц.

— Так и есть, — сказал я, медленно поднимаясь. И у Спарк, и у Пера в руках были пряди шириной в ладонь, вместо традиционного локона. Шут протянул мне прядь своих светлых волос. Думаю, он знал, что мне не хочется получить их от леди Янтарь. Я разжал ладонь, и ветер подхватил их, Пер сделал то же самое. Я стоял у перил и наблюдал, как ветер уносит мои волосы. Развеянные на открытом воздухе, подобно воспоминаниям Чейда. Я знал его дольше кого-либо в Баккипе. Когда умру я, часть наследия Чейда умрет вместе со мной.

Услышав шаги по палубе, я обернулся и увидел озадаченный взгляд Альтии. Я пытался ей объяснить, как смог узнать о смерти кого-то в Баккипе, но, думаю, в глубине души она считала, будто мне просто приснился слишком живой сон. Спасибо и на том, что она позволила нам уединиться для этой маленькой церемонии. Вот отведенное нам время закончилось, и, возможно, у неё уже имелись распоряжения для своих матросов.

Её взгляд скользнул по моей остриженной голове, а затем она указала на воду.

— Там, у горизонта. Под сгустившимися тучами, видишь? Мы думаем, что это внешние острова, а Клеррес — самый большой — лежит за ними. Так нам сказал Совершенный.

Я посмотрел туда, куда она указывала, но увидел лишь облака, так что просто принял на веру её слова.

— Сколько нам туда добираться?

— Всё зависит от ветра и течений. Совершенный говорит, что понадобится меньше двух дней. Из его воспоминаний мы узнали, что с одной стороны острова есть хорошая глубоководная гавань, но он хочет доставить нас прямиком в порт Клерреса. Он утверждает, что бывал там раньше — Игрот вел дела со Служителями. Какие именно, он сказать не может, но после посещения Клерреса он доставил Игрота на Остров Других, чтобы тот узнал свою судьбу, — она замолчала. Возможно, мы оба задумались о том, что тогда предсказали ему эти существа. — Ветер поднимается и крепнет; время для нас удачное. Если все так и продолжится, мы прибудем туда уже этим вечером или к завтрашнему утру.

— Этим вечером, — повторил я её слова. Я балансировал, стоя над пропастью. Думал о том, чего не мог знать и не мог предвидеть. Я изучил грубые карты, которые составил с помощью Шута. Но знание общего плана крепости Служителей никак не подскажет мне, находится ли там Пчелка или все ещё плывет на корабле. И если она там, держат ли её взаперти как пленницу или поселили вместе с другими юными Белыми?

Я также не знал, как скоро прилетит Тинталья вершить свою месть. Бросив взгляд на тень у горизонта, подумал — вдруг она уже покончила с этим? Не причалим ли мы в гавани уничтоженного драконами города? И что если Пчелка на тот момент уже находилась в Клерресе? Нет. Я не стал рассматривать такую возможность. Мне необходимо верить, что все ещё есть надежда спасти её.

Когда я узнал, что Пчелка жива, все мои планы смешались. Нельзя отравить ни колодец, ни еду так, чтобы это не попало к Пчелке. Нельзя войти туда, размахивая топором, или смазать ядом дверные ручки и столешницы. До тех пор, пока моя дочь не окажется в безопасности, я не могу учинить расправу над Служителями. Проникнуть и обыскать хорошо охраняемый замок, чтобы спасти маленькую девочку — задача совсем иная, это куда сложнее, нежели просто войти и убить как можно больше людей, прежде чем погибнуть самому. За все то время, что мне приходилось исполнять роль убийцы, впервые моя главная цель — сохранить жизнь, а не отнять её.

— Совершенный хочет бросить якорь в гавани, где вода самая глубокая. Но все же мы должны быть настороже и уйти прежде, чем окажемся на мели во время отлива.

Подошел Брэшен и присоединился к Альтии. Он молча оперся о леер, и она вновь заговорила:

— Мы будем вести себя так, как и всегда, когда заходим в новый порт. Сойдем на берег, посетим торговцев, чтобы узнать, какие товары мы можем купить. Денег у нас немного, но для небольшой уловки сойдет. Можем даже по-настоящему закупить что-то напоследок, в нашем заключительном торговом плавании с Совершенным, — она отвела взгляд. — Возможно, мы вообще заходим в новый порт в последний раз.

В этом мелькнувшем взгляде я уловил тень всего, что мы у них отняли, и мне стало стыдно. Моя судьба — как несущаяся лошадь, за которой волочится разбитая телега, сея разрушения в жизнях стольких людей. Я попытался придумать, что ей ответить. Лант и другие подошли ближе, прислушиваясь к нам.

Альтия молчала, вглядываясь в тучи у горизонта. Брэшен откашлялся:

— Мы вернемся на Совершенный до захода солнца. Экипаж будем держать наготове на случай, если вы устроите большой переполох, и нам нужно будет быстро убираться оттуда.

Я произнес то, что все и так знали.

— Вы нам ничем не обязаны. Это сделка, заключенная между вашим кораблем и Янтарь. Я не жду, что вы будете рисковать своими жизнями или жизнями своей команды ради нас, — моё сердце наполнилось страхом, когда я предложил то, что было правильным. — Как доберемся до Клерреса, мы все высадимся. Если кто-то будет спрашивать, мы скажем, что заплатили за проезд, и что вас мы едва знаем. Если вам покажется, что необходимо бежать до нашего возвращения, что ж, вы должны так и поступить, — добавил я скрепя сердце.

В этом случае для меня — хуже не придумаешь. Подумать только, вот я возвращаюсь со всей честной компанией — и, надеюсь, с Пчелкой — а деваться больше некуда.

Брэшен нахмурился:

— Мы не намерены брать вас на борт у берега. Одна из корабельных шлюпок с командой лихих бандитов королевы Этты останется у пирса. Они будут дожидаться вас, если вам придется спасаться бегством. Мы надеемся, что они смогут быстро доставить вас на Совершенный, и мы сбежим вместе.

Кривая улыбка расползлась по лицу Альтии.

— Надейтесь на лучшее, но готовьтесь к худшему. Учитывая, что нам вообще крайне мало известно о вашем предприятии, строить четкие планы сложно.

— На большее я и рассчитывать не мог, — сказал я тихо. — Спасибо.

Она открыто посмотрела на меня.

— Вы поступаете так, как поступил бы любой родитель ради своего ребёнка. Да, я бы предпочла, чтобы её спасение не означало конец Совершенного как корабля. Тем не менее, желаю вам удачи. Она необходима нам всем, чтобы пережить эту заварушку.

Брэшен добавил:

— Пер и Спарк слишком молоды для того, что, по вашим словам, вы собираетесь сделать. Нужно ли брать их с собой?

— Я бы оставил их, если бы мог, — Пер было сделал шаг вперед, а Спарк издала придушенный звук, но я вскинул руку и продолжил: — Но они могут нам пригодиться.

— Значит, у вас есть план? — надавила Альтия.

— Вроде того, — звучало жалко, и я знал это. — Мы притворимся людьми, которые пришли к Служителям в поиске пророчеств. Как только пересечем дамбу и окажемся в замке, мы попытаемся отыскать Пчелку. Янтарь уверена, что знает, где её будут держать. В случае необходимости мы спрячемся в крепости и выйдем на поиски с наступлением ночи.

— А после того, как вы её найдете? — спросил Брэшен.

— Как-нибудь мы её вытащим. И вернем на этот корабль.

— А после?

— Безопасность Пчелки — моя первоочередная задача. Я надеюсь, что мы сможем немедленно покинуть Клеррес.

Эта часть плана принадлежала исключительно мне. Месть может подождать, пока Пчелка не окажется далеко от своих похитителей. Я долго размышлял над этим решением и не говорил о нем Янтарь. Возможно, она бы со мной согласилась, но я решил не рисковать на случай, если она все-таки против. Я посмотрел на Янтарь. Её губы были плотно сжаты, а руки скрещены. Я напомнил им всем:

— Тинталья намерена уничтожить Клеррес. Возможно, окажется достаточно и того, что драконы возьмут нашу месть на себя.

Если они уже этого не сделали.

— Как ты собираешься увести от них Пчелку? — спросил Брэшен.

Я пожал плечами:

— Я надеюсь, что узнаю это, когда придет время.

Потрясение отразилось на лице Альтии:

— Вы прошли весь этот путь — и ничего получше не придумали? Кажется слишком… неопределенным.

— Так и есть.

Она натянуто улыбнулась:

— Тут планом и не пахнет!

Брэшен накрыл ладонью её руку, которой она опиралась о леер Совершенного.

— Вот что мы готовы вам предложить, — сказал он. — Хотя это такой же непродуманный план, как и ваш. Делипайские моряки знают, как сражаться, — Альтия начала возражать, но он поднял верх палец. — Как и сказала Альтия, мы оставим их ждать вас у пирса, и они будут хорошо вооружены. Если удача от вас отвернется, доберитесь до них и вместе с ними возвращайтесь на корабль. Даже если нас с Альтией не будет на бору, Клеф позаботится, чтобы корабль снялся с якоря и поднял паруса.

Лант застыл с приоткрытым ртом. Я покачал головой.

— И бросим вас в гнезде шершней? Я не могу просить о таком!

— Конечно, не можешь. Поэтому мы предлагаем сами, — странный, почти веселый блеск заиграл в его глазах. — Не впервой нам приходится прятаться или убегать от чего-то. Если такое произойдет, спасайте свою крошку, а мы сами позаботимся о себе, — он обнял её и сказал с гордостью: — У нас это неплохо получается.

— Мне этот план не нравится, — заявила Альтия. — Но я признаю, что он мне не нравится куда меньше, чем мысль о том, что вы сумеете убежать с ребёнком, но вам будет негде укрыться, — Она подняла руку, чтобы приобнять Брэшена. — Если мой корабль и моя команда смогут уйти, то меня это устроит. За нас не беспокойтесь.

Такие скупые слова:

— Спасибо вам.

Заговорила Янтарь:

— Так. Наш день настал. Время репетировать. Море спокойное, ветер благоприятный. Вы можете избавить нас всех на время от работы на палубе? Я думаю, нам необходимо вернуться в свою каюту, оценить наши запасы и одежду и потренировать свои роли.

Брэшен обвел взглядом палубу и коротко кивнул:

— Вы можете идти.

Он взял Альтию за руку и увел прочь. Её походка идеально соответствовала движениям корабля. Я попытался представить её живущей на суше, прогуливающейся по рынку с корзиной в руке. Не получилось.

— Роли? — спросил Пер.

Глаза Спарк блеснули.

— Да!

— Не уверен, что мне нужно репетировать, — сказал я Янтарь.

— Репетировать? — снова спросил Пер.

— Идем со мной, — настояла Янтарь. — И все будет ясно.

Когда мы столпились в каюте, Шут отбросил личину Янтарь с той же легкостью, с какой сбросил свои юбки и отпихнул их в сторону, оставшись в брюках.

— Когда мы высадимся, я перестану быть Янтарь, — он выглядел почти веселым, наклонившись и вытаскивая одежду из-под нижней койки. Его пальцы танцевали поверх тканей и кружев, когда он стал раскладывать вещи.

На мгновение я стиснул зубы. Конечно, это бесполезно, но я предпринял последнюю попытку его отговорить:

— Не думаю, что ты вообще должен сходить на берег. В Клерресе тебя знают. И если тебя поймают, или даже просто тебя кто-нибудь заметит, охрана будет встревожена, и ты только усложнишь мне задачу. Нет.

Он подошел ко мне.

— Как будто тебе решать. Успокойся на время и выслушай мой план, потому что я его усовершенствовал! — Его трясло от волнения. — Ты, Том Баджерлок, приехал в Клеррес, чтобы узнать, должна ли твоя любимая дочь Спаркл выйти замуж за помещика Кавала. Это ты, Лант. Пер — твой слуга, который сопровождает вас. Я же стану престарелой бабушкой помещика Кавала, прибывшей с ним, дабы убедиться, что внука обманом не лишат обещанной невесты.

Он ждал. Глаза Пера были размером с тарелки. Спарк согласно кивала и улыбалась. Лант глядел недоверчиво. Мы давно пришли к мнению, что Шуту надо сильно замаскироваться, если он собирается сходить на сушу, но это уже совершенно новый уровень лицедейства. Простой план, подразумевающий, что мы представимся и заплатим за пропуск в замок, внезапно превратился в большую игру. Я покачал головой, вяло отрицая неизбежное:

— Ты уверен, что это необходимо? Что у нас у всех должны быть роли, имена и функции?

Он улыбнулся, будто не слышал меня.

— Возражений нет? Отлично. Я буду устало плестись с вами, хорошенько закутавшись от солнца. Я возьму плащ-бабочку и несколько других вещей, которые можно легко спрятать. Мы последуем за потоком паломников к торговой площади, заканчивающейся воротами. Там Фитц заплатит за то, чтобы получить предсказание. Независимо от того, что вам посоветуют, вы должны будете выказать недовольство тем, насколько это расплывчато, и предложить значительную сумму для того, чтобы лингстра определила успешность этого брака. Я вас уверяю, они возьмут ваши деньги и выдадут нам пропускные талоны. Мы пересечем крепость и присоединимся к потоку тех, кто пришел в поисках судьбы, — он вздохнул. — Это будет сложная часть. Мы должны будем настоять, чтобы нас допустили в одну из библиотек со свитками для их толкования. Это редкая и дорогая привилегия. Я сомневаюсь, что у нас хватит на это денег, но мы можем пустить в ход вот это, — он поднял вверх браслет. Драгоценные камни ярко вспыхнули в тусклой каюте; они действительно выглядели так, будто горели. — Мы также возьмем огненный кирпич, но прибережем его на случай, если понадобится крупная взятка. Это практичный предмет. Почти любой захочет его заполучить.

— Но мы пообещали… — начал Пер.

— При острой необходимости мы могли бы расстаться с ними. Спасение Пчелки — и есть острая необходимость, — сказал Шут.

Я кивнул. Не то чтобы мне нравился его план. Просто другого у меня не было.

— В библиотеке мы должны найти способ разделиться. Возможно, я смогу сослаться на то, что мне необходимо облегчиться, и когда я начну плестись вперед, Лант и Спарк меня сопроводят. Когда мы не вернемся, ты и Пер пойдете искать нас. Вместо этого вы поищите укрытие. Быть может, вам придется разделиться…

— Я не отправлю мальчика одного, — возразил я.

— Это я смогу, — настойчиво вклинился Пер, но в его глазах я заметил скрытое облегчение.

— Как хочешь, — со вздохом сказал Шут. — Так много будет зависеть от воли случая. Но к тому времени, когда время перевалит за полдень, и первая волна посетителей должна будет уйти, чтобы могла зайти вторая, мы должны быть уже в укрытии или будем вынуждены уйти.

Это был ужасный план, когда он предложил его в первый раз. Детали его не улучшили.

— Как мы найдем друг друга после наступления темноты, когда замок будет спать? И как мы узнаем, что замок уснул?

— Вы забыли, что мы планировали раньше? Мы встречаемся в прачечной, ночью там безлюдно. Это наше место сбора. Я полагаю, вы все изучили нашу карту?

— Да, — согласилась Спарк. Никто не напомнил Шуту, что он говорил об этом раньше.

— А после? — спросил Пер.

— Как договаривались. Сначала я обыщу нижние камеры. Если она там, мы должны будем освободить её как можно скорее.

Пер выглядел так, будто занемог — ссутулился, словно ожидая удара. Шут одарил его печальной улыбкой. Я отогнал образ Пчелки, замученной в темнице. Я должен думать лишь о спасении.

— Как только мы её найдем, надо бежать. Это может быть нашей самой большой трудностью. Пока я буду обыскивать нижние камеры, мы поищем намеки на то, как мои спасители вывели меня наружу. Вход в туннель под дамбой должен быть там. Если мы его найдем, и с нами будет Пчелка, двое из нас немедленно уведут её, а один останется, чтобы встретить вас в прачечной и вывести тем же путем.

Он сел, откинувшись назад, и сложил свои руки с длинными пальцами на коленях:

— Вот он каков, мой усовершенствованный план. — Он вздохнул. — И мы должны взять с собой взрывчатые горшки Чейда и некоторые из ядов Фитца. Как только найдем Пчелку и будем уверены в своем побеге, Фитц сможет разместить их так, как считает нужным.

— Я могу помочь с этим, — спокойно сказал Пер и тихо добавил: — У меня есть собственный повод для мести. Мои отец и дед. Я слишком хорошо помню, как посланцы этих гадов расправились с теми, кто преградил им вход в усадьбу Ивового Леса. Как погиб Ревел.

После его слов последовало короткое молчание. Во мне смешались гордость и стыд. Во что я превратил своего доброго, честного юного конюха?

Шут заговорил:

— Как только Пчелка окажется вне крепости Клерреса, те, кто будет с ней, больше никого не дожидаются, а немедленно доставляют её к пирсу и спускают в шлюпку. Остальных можем подождать там. Если только… — он сделал паузу и неохотно сказал: — Если только Пчелка не окажется тяжело ранена. В этом случае её нужно срочно доставить на корабль и оказать помощь, — он вздохнул и заговорил быстро. — Тем из нас, кто отстанет, придется самим выкручиваться, кто как может. Но сегодня мы готовимся. Мы примеряем роли; мы прячем наше оружие.

— Согласен, — тихо сказал я.

— Итак, начнем, — объявила Спарк. Она явно была более информирована, чем мы, потому что начала вытаскивать из-под койки комплекты одежд.

Она вывалила кучу рядом с Шутом.

— Вот тебе шляпка для бабушки. Я нашила кружева, чтобы защитить её старое лицо от солнца. Примерьте!

Следующим для маскировки Шута она положила плащ-бабочку, сложив его и плотно упаковав. Молча она отложила сорочку служанки и головной платок — понятное дело, для Пчелки. Когда она заговорила со мной, я дернулся:

— Фитц, пожалуйста, отложите все, что осталось из вашей хорошей одежды. Пер, вот брюки и свободный жилет, и твои старые сапоги. С тех пор, как мы взошли на борт, тебе едва ли пришлось их поносить. Янтарь сказала — сойдет за одежду мальчика-слуги. Лант, раз ты ухаживаешь за мной, я придумала для тебя подходящий наряд. И для себя. Непросто было превратить старомодные вещи леди Тайм во что-то приличное!

Гордость, звучавшую в её голосе, можно было понять. Она протянула Ланту вещь, которая некогда была блузкой привередливой старухи. Теперь это была сносная мужская рубашка с прекрасными кружевами у горла и на манжетах.

— К счастью, вы с отцом примерно одинаковой комплекции, поэтому на одежду леди Тайм ткани не пожалели, — внезапно она замолчала, будто слова душили её. Она держала рубашку, уставившись в неё невидящим взглядом. — Примерь это, — сказала она, взяв себя в руки.

Тем временем Шут надел шляпку и завязал её под подбородком. И тут же бабушка сказала ворчливым старческим голосом:

— Фитц, нам надо сыграть нашу партию — будто фигуры двигать, — она остановилась и огляделась. — Что это за запах?

Я понял сразу. Копание Спарк в одежде опрокинуло мою сумку, и огненный кирпич Элдерлингов заработал. Рядом с дневниками Пчелки. Рядом со взрывчатыми горшками Чейда!

Я бросился на пол и стал рыть как собака, используя в процессе самые красочные и крепкие ругательства Баррича, вытащил свою сумку из-под вороха юбок. Обгоревшая ткань разошлась под моими ошалевшими пальцами. Я вывалил содержимое на пол. Огненный кирпич светился. Лант вылил кувшин воды на роскошно вышитую юбку, и я перевернул на неё огненный кирпич так, чтобы нижняя сторона оказалась сверху. Он сразу же зашипел, а я засунул в рот обожженные пальцы. Не так сильно, чтобы появились волдыри, но кончики обожгло. Спарк уже наклонилась и вытащила дневники Пчелки из беспорядочной груды моих вещей. Они защитили взрывчатые горшки от огня, но моё сердце болезненно сжалось оттого, что на задней обложке остался выжженный след. Спарк отдала дневники Шуту, и он прижал их к груди, словно это были дети, которые нуждались в утешении.

— Почему вы положили горшки Чейда рядом с огненным кирпичом? — недоуменно спросил Пер, и у меня не нашлось достойного ответа. За исключением того, что будь я один, моя сумка никогда бы не перевернулась.

Спарк наклонилась и стала деловито перебирать мою одежду.

— У вас остались приличные штаны? — спросила она меня, вытаскивая рубашку.

— Позволь, я сам разберусь! — сказал я. Слишком поздно.

— Это сосуды с Серебром? — изумленно спросил Лант, так как жар от кирпича повредил ткань моей поношенной старой рубашки, и флаконы стали видны. Я выхватил из обгоревших лохмотьев один сосуд и осмотрел его. Он казался невредимым. Серебро внутри задвигалось и завихрилось.

— Серебро? — вскрикнул Шут своим голосом. — Фитц, у тебя есть Серебро? — он склонился над вываленными на пол вещами, пристально вглядываясь, будто это позволило бы ему что-то рассмотреть.

Не существовало такой лжи, которая смогла бы покрыть то, что другие уже увидели. Истина сорвалась с моих губ:

— Рапскаль дал его мне.

Повисшее молчание было подобно падению холодного снега с крутого навеса.

Я чувствовал себя обязанным сказать ещё что-нибудь.

— Я не просил. Это Хеби его убедила, что так надо в интересах драконов. Он слышал, как Янтарь просила Серебро, и отдал его мне — в тот день, когда помог добраться до комнаты.

— Значит, оно предназначалось мне, — тихо сказала Янтарь. В один момент мой Шут исчез.

— Нет, он дал это мне, — ответил я твердо. — Чтобы использовать так, как я сочту нужным.

— И ты скрыл это от меня. От всех нас, я полагаю? — ответом на её обвинение послужили медленные кивки. Казалось, она даже в тишине уловила их согласие. — Почему?

— Я думал, что оно может мне понадобится.

— И ты опасался, что я могла бы им воспользоваться.

Была ли причина лгать? На самом деле, нет.

— Да. Так и есть. И, как говорится, не без оснований, — громко сказал я, не позволив ей меня перебить. — Ты посеребрила пальцы одной руки. Как я мог быть уверен, что ты не станешь и дальше использовать его для себя? Или не отдашь его кораблю, позволив ему стать больше драконом, чем кораблем, прежде чем мы будем готовы его отпустить?

— И ты думал, что оно может понадобиться тебе, — в голос Янтарь ворвались интонации Шута. — Уж не для такой ерунды, как кончики пальцев посеребрить. Руки целиком, я полагаю? Как Верити?

— Возможно. Чем это отличается от того, что сделал ты? Серебро ничуть не хуже, чем взрывчатые горшки Чейда и огненный кирпич Элдерлингов. Я не знаю, как смогу использовать эти вещи. Пока что. Но я спрятал их, чтобы они были при мне.

— Ты не доверяешь мне.

— Я доверяю Шуту. Но я не доверяю Янтарь.

— Что? — спросил Пер. У нашей ссоры были нежеланные свидетели, и его вскрик напомнил мне о присутствии остальных. Он вздрогнул, когда я бросил на него свирепый взгляд. Но больше всего я злился на себя, потому что и сам не вполне понял, что сказал. Недоумение мелькнуло во взгляде Шута, прежде чем маска Янтарь вновь скрыла его черты. Надо же! Вот оно что. Он использовал её, чтобы прятаться от меня, и мне это не нравилось. Где угодно Шут мог быть кем угодно, но когда он превращался передо мной в Янтарь, это было ложью и маскировкой. Я не стал отвечать Перу. Он откашлялся и нервно добавил:

— Мотли может использовать свой серебряный клюв для всяких штук. Она показывала мне.

Внимание всех теперь было обращено к Перу.

— Каким образом? — требовательно спросил я.

— Я следил за тем, чтобы её перья оставались черными. И вот настало время снова их покрасить — чернила-то стираются. Но когда я попросил её открыть крылья, то не увидел белого. Даже намека на серый, кроме одного маленького пера. И когда Мотли его увидела, она позаботилась о нем — своим клювом. Оно стало черным.

— Это мощная магия, — сказал я тихо. — Будь осторожен, чтобы её клюв не коснулся тебя.

— Она сама очень осторожна, — произнес он с небольшим сожалением: — Со мной она осторожничает. Но не с кораблем. Думаю, ей очень нравится Совершенный. Я видел, как она ухаживала за его волосами, словно он дракон.

— Он и есть дракон, — тихо сказала Спарк.

Я опустился на колени и положил Серебро и обгоревшую рубашку обратно в обрывки моей старой сумки и надежно завязал их. Огненный кирпич отложил в сторону. То, что осталось от моей одежды, представляло собой жалкую кучу. Я вытащил из неё штаны.

— Эти должны подойти. Мой баккский плащ слишком теплый, но я могу носить его, откинув за спину. Заодно он прикроет топор, который я собираюсь взять с собой.

Янтарь выплеснула на меня свою обиду — её голос был равнодушным, когда она сказала:

— Возьми что-нибудь поменьше. Мы не можем допустить, чтобы тебя задержали.

Я не стал спорить.

— Позаимствую корабельный топорик у Трелла, — я отыскал другую свою рубашку, положил на остальную кучу, а потом начал аккуратно закатывать взрывчатые горшки Чейда в тугой сверток.

Спарк взяла рубашку и подняла её. Она осмотрела её критически.

— Эта не подойдет. Не для дворянина, демонстрирующего свое богатство и требующего аудиенции. Придется перешить ещё одну блузку леди Тайм.

— Пожалуйста, — согласившись с этим, я полез под койку и вытащил отдельную сумку, которую принес на борт ещё в Трехоге, но с тех пор почти её не касался. Некоторые яды и инструменты убийцы пропали при нападении медведя. В этой же хранились остатки моих запасов. Я начал выбирать. Отмычки. Удавка. Маленький горшок с ядовитым жиром, которым можно смазать дверные ручки, задвижки или столовое серебро. Однажды я нанёс его на обложку книги — владелец скончался через два дня. Здесь были смертоносные порошки, не имеющие вкуса: некоторые быстродействующие, некоторые медленные. Один набор пакетиков я отложил в сторону.

— Тебе это не нужно? — спросила Спарк. Она пристально смотрела, что я выбираю, возможно, раздумывая, не нашить ли себе ещё немного потайных карманов. Но, вполне вероятно, у старой одежды леди Тайм их было предостаточно.

— Наркотики. Сонные зелья. Сомневаюсь, что мне что-то из них понадобится, но парочку возьму. — Я переложил пакеты, о которых шла речь, и добавил два маленьких ножа — острых, коротких и узких, как мой мизинец. Чейд называл их «туда-сюдашками». Чейд. Я сделал вдох, чтобы успокоиться. И вот, обернутая в клочок бумаги, ядовитая гранула, которую я сделал для Шута. Не хотелось её отдавать. Но я пообещал.

— Янтарь, сейчас я тебе кое-что дам, — предупредил я её и притянул к себе руку в перчатке. Она не вздрогнула. Я повернул ладонь и положил в неё пакет. — Это то, о чем просил меня Шут. На случай, если его схватят.

Янтарь медленно кивнула, сжав пальцы.

— Что это? — спросил Пер голосом, полным страха.

— Быстрое избавление, — ответил я.

Ещё несколько предметов отправились в стопку того, что надо взять с собой. И вдруг я понял, что больше не могу терпеть. Все пошло не так. Все. Мы приближались к цели наихудшим способом, который, как я чувствовал, был обречен на провал. Я посмотрел на шеренгу взрывчатых горшков, кучу ядов и хитрых приспособлений. Спарк уже начала распарывать шов зеленой блузки. Они все были настолько устремлены к цели и едины — подобно наивным кроликам, уверовавшим, что смогут одолеть льва. Я поднялся.

— Мне нужно немного подышать, — и я вышел вон, провожаемый их пристальными взглядами.

Оказавшись на палубе, я уставился на носовой релинг. Совершенный был один, не считая Мотли, сидевшей у него на плече. Я небрежно его поприветствовал и молча окунулся в свою боль. За мной никто не последовал, и я был благодарен им за это. Несомненно, они останутся в каюте и будут дальше строить планы, с которыми я бы не согласился. Опершись на поручни, я смотрел в сторону открывающейся суши. Клеррес, мой пункт назначения. Моя дочь. Я бросил её, а потом потерял. Более того, я хотел быть тем, кто найдет её и вернет в безопасное место. Я хотел, чтобы она увидела моё лицо, была поднята мною на руки. Мною. Я хотел, чтобы это был именно я.

Ты сбросил со счетов, что Янтарь чувствует то же самое.

Мысль Совершенного пронзила меня. Я опасливо отпрянул от его поручней.

Как будто это что-то изменит. Я говорил тебе, человечек, в любое время, когда мне захочется, я могу разделить с тобой свои мысли. Так же, как чувствую её мысли. Она винит себя за то, что ты спас её и оставил ребёнка. Она тратит свои силы на раздумья о том, как лучше поступить, чтобы другие не узнали. Но тебе я расскажу. Она видит твою смерть, но не хочет, чтобы ты погиб напрасно. Знай, если ей придется выбирать, кому умереть, она выберет тебя — потому что верит, что ты и сам бы этого хотел.

На какое-то время я застыл. Будто все внутренности похолодели. Выбирать смерть. И я понял, что Шут был прав. Если я должен умереть, чтобы он мог жить и заботиться о Пчелке — это было бы лучшим исходом. Я мысленно обратился к кораблю:

Как я умру?

В воде и огне, на ветру и в темноте. Небыстро.

Хорошо. Приятно было это узнать.

Правда? Никогда не пойму этих людей, — как отдирают повязку от раны, он отделил свой разум от моего, и я остался в одиночестве.

Весь этот день мы приближались к суше. Хотя мне мерещилось, что это не так, потому чтокаждый раз, когда я смотрел за носовой релинг, Клеррес словно бы не приблизился ни на йоту. Ветры были к нам благосклонны, и корабль плыл свободно, не требуя усилий команды. Слишком мало работы и слишком много времени, чтобы начать томиться в беспокойстве.

Я не был единственным, кто слонялся и смотрел. Вот Альтия и Брэшен бок о бок на крыше кормовой рубки глядят в сторону Клерреса. Он приобнял её, и пока я наблюдал, к ним присоединился их сын. Они были похожи на семью, которой предстояло опасное путешествие. Пожалуй, так и было.

Те из команды, кто остался без дела, присоединились к Совершенному на носовой палубе. Янтарь была среди них. Совершенный рассказывал, что запомнил с тех времен, когда Игрот приплывал в Клеррес. Тогда корабль ещё не был ослеплен. Он вспоминал оживленный город, предлагавший развлечения морякам. Его весёлое описание беспокоило меня, учитывая, что мне были открыты эпизоды из жизни Кеннита в бытность Игрота капитаном корабля. Моряки Делипая закидали его вопросами о публичных домах и игорных притонах, о сортах Дыма, которыми здесь можно разжиться, и о том, торгуют ли в этих местах циндином. Янтарь сидела среди них, поддерживала их вопросы и шутки, вспоминала всякие истории о похождениях на суше, тем самым побуждая остальных рассказывать о радостях и горестях таких дней. На плече Янтарь восседала Мотли и одобрительно каркала, когда все смеялись.

Я отошел, но идти мне было некуда. Пер ошивался на краю толпы рядом с Клефом, который слушал, скрестив на груди руки и слегка улыбаясь. Неохотно вернувшись в каюту, чтобы узнать, не пора ли примерять рубашку, я нашел там Ланта со Спарк. При моем появлении она очень мило покраснела, и я не стал затягивать с примеркой.

— Выглядит неплохо. Хотите, чтобы я все разложила по местам, или вы сами? — спросила она меня.

Представлял ли я когда-либо, что однажды кто-то так откровенно будет обсуждать, как я готовлюсь к убийству? Они оба молча наблюдали за мной, когда я заполнял скрытые карманы в рубашке, а затем снова надел её. Спарк нахмурилась и сказала:

— Не лучшая моя работа, но это все, что я могу сделать из имеющегося. Вы должны надеть плащ и немного сгорбиться, будто под грузом прожитых лет, — с этими словами она протянула мне своеобразный пояс с карманами-мешочками для взрывчатых горшков Чейда, которые расположились сзади на спине. Когда я надел плащ и сгорбился, как велела Спарк, они стали совсем незаметны.

После того как приготовления были завершены, я оставил их наедине. В их сердечном выборе не было мудрости. Но эта жгущая страсть была знакома мне — подозреваю, примерно то же чувствовал мой отец в отношении Пейшенс, и во власти подобного огня старый король Шрюд не слишком задумывался о последствиях своей женитьбы на герцогине Дизайер. Так что я ушел, предоставив их друг другу, пока это было ещё возможно.

День тянулся так же медленно, как сок, капающий из надрезанной ветки. Береговая линия приближалась, и с наступлением вечера мы могли разглядеть фонари, зажженные в далеком городе. Меня нашел Брэшен.

— Будет очень темно, когда мы прибудем, и, судя по тому, что вспомнил о местной гавани Совершенный, это не то место, куда бы нам хотелось заходить ночью. Мы бросим якорь вне гавани, на глубокой воде, а в порт войдем на рассвете. Луна прибывающая, и в это время года мы можем ожидать очень низких приливов. Не время рисковать в неизвестной гавани с такой громадиной, как Совершенный.

Я неохотно кивнул.

— Мы должны поступить благоразумно, — согласился я, хотя и желал ступить на сушу как можно быстрее — такой же глупец, как и мои товарищи.

В ответ на мою благодарность за новости Брэшен с серьезностью кивнул.

— Скажи своим друзьям, что никому из них этой ночью не нужно нести вахту. Предлагаю вам выспаться, насколько это возможно. Наша встреча произошла не при лучших обстоятельствах, принц Фитц Чивэл, но я все же желаю вам удачи.

С этими словами он оставил меня. Я знал, что должен к нему прислушаться, найти своих друзей и велеть им закончить с приготовлениями, а затем лечь спать. Я вернулся в каюту и обнаружил, что Пер и Янтарь уже присоединились к остальным.

— Вы видели городские огни? Это выглядело так красиво! — спросил меня Пер.

— Да, красиво, — согласился я. — И в другое время я был бы рад изучить новый город. Брэшен сказал, что поздно вечером мы бросим якорь совсем недалеко от гавани. Я собираюсь узнать, сможет ли экипаж сразу же отвезти меня на берег, чтобы провести разведку. Я бы хотел пойти в таверны и послушать сплетни.

Янтарь покачала головой.

— Разделяю твое нетерпение, — сказала она, расстегивая юбки и позволяя им упасть. К моему удивлению, потом она подняла их и подолом вытерла с лица косметику. — Но скорее всего, вас развернут ещё при выходе из доков. Улицы и гавань в Клерресе активно патрулируются. Это прекрасный город, чистый, аккуратный и очень хорошо контролируемый. Было бы так некстати, если вас задержат. — Она стерла остатки макияжа со своих губ, и уже Шут добавил: — Этим вечером мы должны поспать и уйти вместе рано утром. Я считаю очень важным придерживаться образа нетерпеливых паломников, — он провел пальцами по своим волосам, приподнимая кончики. — К тому же, сомневаюсь, что Брэшен и Альтия все это позволят. Чтобы лодка с командой отправилась к городу посреди ночи? До того, как судно закрепится в гавани? Не очень удачный план.

С неохотой я принял его доводы. Не было произнесено ни слова о моей выходке. Обычно мы именно так и мирились. Остальные обменялись взглядами, и я был удивлен, увидев, какое они испытали облегчение оттого, что мы с Шутом больше не ссорились.

Думаю, он, наконец, понял, что моя неприязнь к Янтарь реальна. В маленькой комнате он снова стал Шутом, скинув на пол платок и туфли Янтарь. Мы ещё раз разложили наши карты и изучили их. Одна из них — карта города и местоположение крепости Клеррес с его башнями и дворами. Остальные четыре представляли собой внутренние уровни крепости. На каждой карте были пустые участки, места, которые были неизвестны Шуту, или он не мог вспомнить точной планировки. Мы обсудили маршруты и возможные места, где мы могли бы спрятаться. Он, как мог, вспомнил количество охранников и где они должны находиться. Я делал вид, что наши планы имеют хоть малейший шанс на успех. Совершенно устав слушать повторение всего, что уже столько раз было обмусолено раньше, я предложил всем как можно скорее лечь спать. Ланта и Пера я отправил к своим гамакам. Шут попросил Спарк пойти на камбуз и принести чайник с горячей водой и чашками — «чашечка чая, чтобы я мог развеяться перед сном». Я улыбнулся, когда она спешно покинула комнату, подозревая, что они с Лантом ещё пожелают друг другу доброй ночи в более уединенной обстановке.

Когда мы остались одни, повисла странная тишина. Между нами чувствовалась дистанция, которую создала Янтарь. Я хотел стереть её до того, как настанет завтра, когда нам придется шагнуть навстречу опасности.

— Наш шанс на успех невелик. Я лишь надеюсь, что остальные не погибнут, следуя за нами.

Он кивнул. Его пальцы, скрытые перчаткой, на ощупь отыскали дневники Пчелки. Он расположил один на коленях и открыл наугад. Женщина с золотыми волосами ехала верхом на лошади в лесу. «Три охотника как один на краю тропы. Королева, предсказатель и конюх; они улыбаются».

— Я думаю, это отсылка ко времени, которое мы провели в горах. Ты, я и Кетриккен. Вместе на охоте.

Он грустно улыбнулся.

— Как это возможно — что я вспоминаю столь суровое и опасное путешествие с такой любовью?

— И я тоже, — признался я, и пропасть между нами исчезла.

Мы листали дневники Пчелки, я читал ему, и мы говорили о тех временах. В этот момент друг с другом мы ощущали тот комфорт, к которому стремились. И в эти часы спокойствия я, наконец, понял, что прятала маска Янтарь. Мой друг был в ужасе от возвращения в Клеррес; он с такой же неохотой собирался спуститься на сушу, как если бы я был вынужден вернуться в подземелья Регала. Свои пытки в Клерресе он мог бы описать теми же словами, что и город: организованные и хорошо контролируемые, аккуратные и точно спланированные. Те пытки, что пришлось пережить мне, не имели с ними ничего общего.

— Я был слишком доверчив, — сказал он с горечью. — Когда я впервые начал подозревать, что они обманывают нас, надо было бежать. Вместо этого мы с Прилкопом разговаривали, всё обсуждали. Я настоял на том, что тебя надо предупредить, чтобы они тебя не нашли. И я убедил Прилкопа, что мы должны уйти и сами отыскать этого «дикорождённого» нового пророка и дать ему защиту, которой в свое время не было у меня. Был ли он Нежданным Сыном? В этом никто не мог быть уверен. Но мы оба знали, что молодому Белому больше не разрешат идти своим путем. Если бы Служители привели его в Клеррес, они использовали бы его в своих целях.

Дневник Пчелки лежал забытый на его коленях. Ладонями он накрыл страницы, пока говорил.

— На следующий день мы начали планировать свой отъезд. Тайком продали некоторые полученные ранее подарки и попытались купить проезд на корабле, но для нас не нашлось кают. В тот день в гавани не было другого судна. Мы попытались подкупить рыбака, чтобы он отвез нас на соседний остров — а он сказал, что не хочет рисковать. И когда мы продолжили упорствовать, нас заманили в ловушку, избили и ограбили.

С тех пор Четверо отказались от всяких уверток. Охранники у ворот сказали, что нам запрещено покидать островную крепость. Четверо вызвали нас, спросили, чем мы недовольны. Они говорили, что для нас — большая честь жить в таких богатых условиях, и что мы обязаны остаться. Чтобы мы делились своими снами и передавали мудрость молодым Белым. Таким образом, начался первый этап нашего плена.

Это произошло, когда Прилкоп согласился с тем, что мы должны отправить ещё кого-нибудь предупредить тебя. У меня были сомнения, но мы решили, что этот новый пророк, Нежданный Сын он или нет, должен быть найден и защищен. И, кроме тебя, у нас во внешнем мире не было никого, кто мог бы это осуществить, — он сглотнул, но казалось, будто комок вины застрял у него в его горле. — И поэтому мы отправили наших посланников, двоих, потом ещё двоих. Я не осмелился дать им четких указаний и направил их загадками, чтобы замести ведущий к тебе след. Они были наивными, словно дети, желающие стать героями сказок. О, Фитц, мне сейчас так стыдно. Прилкоп и я, мы подготовили их, как могли, и они были так же полны решимости идти, как мы — их отправить. Но они ничего не знали о внешнем мире. Их воодушевляло желание помочь нам, спасти мир. И они уходили. Но никогда не возвращались и не отправляли весточки. Я думаю, что они все встретили ужасный конец.

Невозможно подобрать ответ на такие слова. Можно только слушать. Спустя какое-то время он снова заговорил:

— Однажды вечером, после ужина, мне стало плохо. Я лег в кровать. А когда проснулся, то очутился в камере. Прилкоп растянулся на полу рядом. Коултри подошел к двери нашей камеры и сказал, что нам предъявлено обвинение в развращении молодых Белых и подстрекании их к бегству. И что нам больше не разрешалось свободно перемещаться по Клерресу, но мы могли бы восстановить свое положение, если бы помогли им найти Нежданного Сына, нового Белого, рожденного в необычных условиях. Честно говоря, мы сказали, что ничего не знаем о таком ребёнке, — его улыбка была гримасой. — Они держали нас в камерах на самом высоком уровне крепости. Задние стены там были филигранные, словно кружево, и белые, будто костяные, но толстые, как моё предплечье. Нам предоставили удобные кровати и хорошее питание, а также перо и пергамент, чтобы мы могли записывать свои сны. Я знал, что мы по-прежнему ценны для них. Мы были надежно заперты на четыре замка, но обращались с нами неплохо. Первое время.

Несмотря на то, что мы лишились благосклонности, было несколько манипулоров и коллаторов, которые оставались верными нам. Мы нашли сообщение, запеченное с одним из маленьких хлебов, которые нам приносили. Это было отважное обещание, мол, они будут продолжать отправлять посланников, пока не убедятся, что те достигли цели. Было ужасно понимать, какие опасности их ждут, но попросить их остановиться не было возможности. Поэтому я осмелился надеяться.

Он затаил дыхание и закрыл книгу, лежащую на коленях. Наощупь он отыскал моё плечо и крепко сжал его.

— Фитц, однажды они нас переселили. Из приятных просторных камер — в те, что находятся в недрах крепости. Там было темно и сыро, и открывался вид на своего рода… сцену, с местами для зрителей вокруг. В центре сцены стоял стол и инструменты для пыток, оттуда несло застарелой кровью. Каждый день я боялся, что мы познакомимся поближе с оковами, клещами и раскаленным железом. Но этого не происходило. Тем не менее, такого рода ожидание и размышления… Я не могу сказать, сколько времени мы провели в таком состоянии.

На день они давали нам только маленькую буханку хлеба и кувшин с водой. Но однажды вечером, когда принесли нашу еду… — он начал задыхаться. — Кувшин с водой… был полон крови. И когда мы разломили хлеб, в нем было запечено множество крошечных костей. Костяшки пальцев… — его голос поднимался все выше и выше.

Я накрыл рукой его руку в перчатке, вцепившуюся мне в плечо. Это все, что я мог сделать.

— День за днем… кровавая вода и костяной хлеб. Невозможно было понять, скольких из них убили. На второй день от меня отселили Прилкопа. А кувшин с кровью и костяной хлеб продолжали приносить. Мне больше нечего было есть или пить, но я не сдавался. Я не сдавался, Фитц.

Он остановился, чтобы отдышаться, и это было все, что он мог делать какое-то время. Будто убегал от страшной погони, чтобы избежать этих воспоминаний. Но в конце они его все же нагнали.

— Как-то это прекратилось. Они дали мне небольшой кусок грубого хлеба, и когда я надломил его, костей в нем вроде бы не оказалось. На следующий день вместо хлеба мне дали овощи в каком-то темном бульоне. Я съел её. Костная мука и кровяной суп. В течение трех дней. Затем в хлебе — один зуб. И плавающий в супе бледный глаз. О, Фитц.

— Ты не мог знать, — меня стало выворачивать.

— Я должен был знать. Должен был догадаться. Я был так голоден. Так хотел пить. Знал ли я, догадывался ли — и отказывался признать это? Я должен был догадываться, Фитц.

— В твоем сердце нет тьмы, чтобы такое представить, Шут, — я не мог больше терзать его этой ночью. — Ложись спать. Ты рассказал мне достаточно. Завтра мы заберем Пчелку. И прежде чем мы покинем этот город, я убью стольких из них, скольких смогу.

— Если я сплю, то вижу это в снах, — сказал он с дрожью в голосе. — Они были храбрыми, Фитц. Храбрость, превосходящая ту отвагу, что когда-либо была у меня самого. Мои союзники не остановились, они помогали мне, когда могли. Это было нечасто, и не так много. Доброе слово, брошенное шепотом, когда кто-то проходил мимо моей камеры. Однажды была ткань, пропитанная теплой водой, — он покачал головой. — Боюсь, они были жестоко наказаны за эти небольшие милости.

— Завтра, как только Пчелка будет у нас, я преподнесу разного рода «милости» Четверым, — пообещал я ему.

Он не смог улыбнуться в ответ на моё экстравагантное обещание.

— Боюсь, у нас не получится их удивить. Огромное количество снов и сновидцев, с которыми они советуются, должны были выдать нас. Боюсь, они будут весьма подготовлены, чтобы вновь схватить меня и продолжить то, что тогда начали, — он спрятал лицо в ладонях. Его голос звучал приглушенно из-под перчатки. — Они считают меня изменником, — признался он мне. — И за это они ненавидят меня сильнее, чем за любую другую вещь, что я совершил. Я не боюсь, что они поймают меня и убьют, Фитц. Я боюсь, что они схватят меня — и не убьют.

Не страх я видел в нем, но мужество. Он был в ужасе, но ради Пчелки осмелился ещё раз испытать на прочность мощь Клерреса. Я потянулся к нему, схватил за манжеты и отдернул его руки от лица. Время быть честным.

— Шут, я знаю, о твоих снах. Не только о тех, что ты мне рассказал, а обо всех. И я понимаю твой выбор, — он затравленно посмотрел на меня. — Совершенный рассказал мне.

Он мягко освободил руки.

— Я должен был знать, что он осведомлен о моих мыслях. И все же не ожидал, что он рассказал тебе.

— Думаю, он беспокоился о тебе. Как он и продемонстрировал в первый день нашей встречи, он очень тебя любит.

— Он рассказал тебе все?

— Он рассказал мне достаточно, Шут. Ты прав. Если есть выбор, который нужно сделать, и один из нас должен погибнуть, то я бы предпочел, чтобы спастись смог ты. Я не был хорошим родителем для Пчелки. Думаю, у тебя вышло бы лучше. И тебе смогут помочь Риддл и Неттл. И Дьютифул подтвердит, что у тебя есть разрешение на управление Ивовым…

Он неожиданно рассмеялся.

— О, Фитц. Не такой выбор! Я не выбираю между тобой и собой, — пауза. Он спросил сдавленным голосом: — Неужели ты думал, что я выберу жизнь для себя, а тебя брошу?

— Это был бы разумный выбор. Ради Пчелки.

— О, Фитц, нет. Сны не предоставляют мне никакого выбора. Это просто расхождения в возможных путях будущего, — его голос стал тверже. — В одном сне Разрушитель умирает, а Нежданный Сын живет. В другом — Нежданный Сын погибает. Итак, если дело доходит до какого-то моего действия, чего я не могу предвидеть, но отчаянно желаю, чтобы этого не произошло, я сделаю все, что должен, дабы увидеть, что Пчелка живет. Пчелка — та, кого я сберегу во что бы то ни стало, — его голос стал хриплым. Слезы сверкали в его незрячих глазах.

— Конечно. Да. Я выбрал бы то же самое.

— Знаю, но я все равно не готов подойти к этому решению вплотную.

Стук в дверь прервал его слова, и он спешно вытер рукавом слезы. Я открыл дверь.

— Простите, что так долго. Пришлось ждать, пока вода закипит, — сказала Спарк. Она протиснулась боком, чтобы внести поднос в каюту, откинула в сторону вещи и поставила его на койку. — У нас осталось не так много чая из Кельсингры. Какой бы вы хотели?

Шут улыбнулся. Спарк осуждающе посмотрела на меня. Она знала, что он плакал. Шут заговорил:

— Вообще-то, у меня есть чай, который я привез из Баккипа. Я берег его, но думаю, что сегодня пора себя побаловать. В нем содержится мята перечная и мята колосистая из Женского Сада, а ещё — сушеный молотый имбирь. Немного бузины тоже.

— Пейшенс обычно варила его для меня, — вспомнил я, и он улыбнулся, ощупывая свое имущество и вытаскивая небольшой кожаный мешочек.

— Я получил рецепт от Баррича, — признался он. — Тут как раз хватит на чайник. Насыпь-ка его, — он протянул мешочек Спарк, и она перевернула его в томящийся чайник. Когда он заваривался, аромат дома, простых настоев и простых удовольствий заполнил маленькую каюту. Спарк разлила его для нас, и мы вместе пили чай, будто и не собирались столкнуться со смертью на следующий день. Аромат взбудоражил старые воспоминания, и Шут рассказал ей парочку историй о том, каким был когда-то Олений замок. Он говорил о своей любви к королю Шрюду, о наших с Хендсом проделках в конюшне. О Гарете — девушке-садовнице, которая любила его на расстоянии, и о превосходной еде поварихи Натмег. О Кузнечике и имбирных лепешках, и о том, как пах Женский Сад, когда лаванду нагревало летнее солнце.

Спарк лежала на своей койке, а глаза Шута были закрыты. Когда его голос упал до шепота, я тихо ушел, мягко закрыв за собой дверь. Я пошел к своему гамаку между Лантом и Пером, забрался в него, и, к моему удивлению, ко мне тут же подкрался сон.

Глава 27

ПЕРЫШКО И КЛИНОК

Торговцам Клифтону, Анрозену и Беллиди.

С прискорбием сообщаю, что мы не в силах выполнить условия нашего контракта. Наш живой корабль Кендри стал неуправляем и представляет угрозу не только своему капитану и экипажу, но также и другим живым кораблям, с которыми мы встречаемся. Дважды по собственной воле он пытался испортить груз, впуская внутрь воду.

Для обеспечения защиты и безопасности нашего экипажа и ваших грузов необходимо разорвать соглашение. Вы имеете полное право предъявить нам иск за данное нарушение. Однако если вы согласитесь, мы договоримся с живым кораблем Офелией, которой владеет семья Тенира — надежная и уважаемая среди торговцев Бингтауна, обладающая помимо прочего и хорошей торговой историей. Без каких-либо дополнительных издержек с вашей стороны они готовы взять на себя наши контракты.

Надеюсь, вы согласны с тем, что это наиболее справедливое соглашение для всех.

С глубочайшим уважением,

Капитан Осфор с живого корабля Кендри.

Солнце двигалось по небосклону. Сейчас его лучи пришли в мою камеру, осветив решетки и расчертив полосками пол. Мне хотелось есть, но ужин, скорее всего, уже был пропущен. Надо было постараться собрать воедино и обдумать все события, произошедшие со мной за день. Возможно, завтра придет Капра и захочет узнать ещё больше. Даст ли она мне маленький домик, чистую одежду и вкусную еду, если я буду говорить добровольно? И если даст, то что потом? Я не могла себе представить, что проведу здесь всю оставшуюся жизнь. Как не могла представить и свое возвращение домой. Наиболее вероятным исходом казалось то, что один или несколько из Четырех окажутся мной недовольны, и я буду избита. Или убита. Возможно, и то и другое.

Или сбудутся сны о том, что я могу сделать. При мысли об этом стало холодно, несмотря на тепло наступившего вечера.

Пришла женщина, чтобы зажечь лампы. Они пахли сосной и лесом. Как я скучала по лесу! Мне хотелось оказаться там, где совсем нет людей. Я положила матрас на пол, но так и не уснула. Светильник создавал причудливые тени от решеток, которые постепенно бледнели. Подняв голову, я увидела, что огонек едва горел на фитиле, затем он погас. Моя камера освещалась теперь лишь слабым отсветом от коридорного светильника. Мир наполнился оттенками черного и серого.

Черный человек в соседней камере перевернулся на кровати:

— Похоже уже настал вечер? Как быстро.

Я не поняла, говорит он со мной или сам с собой, и стала ждать.

— Малышка! Пчелка, тебе снятся сны?

Кому я могла доверять? Никому! Кто заслуживает знать всю правду обо мне? Нет, слишком опасно быть искренней с кем бы то ни было.

— Конечно. Они снятся всем.

— Действительно, но не все видят те же сны, что видим мы.

— А какие видишь ты?

— Разные. Вижу их в картинах и символах, в намеках и подсказках, в виде рифм или загадок. Вот к примеру:

Пестрая птица, серебряный бриг,

Как пробудить вас… я не постиг.

Один станет двумя, двоих сплавят в одно,

Прежде чем мир рухнет на дно.

Дрожь побежала по моей спине. Этот стишок я слышала во сне, во время болезни, после того, как Двалия похитила меня. Я никому о нем не рассказывала. Мне пришлось подождать, чтобы голос прозвучал равнодушно.

— И что это значит?

— Я подумал, что ты можешь знать.

— Я ничего не знаю ни о серебряных кораблях, ни о пестрых птицах.

— Пока не знаешь. Иногда мы не понимаем значения сна, пока он не воплотится в реальность. Некоторые никогда не исполняются. Обычно я чувствую, насколько вероятно, что сон превратится в будущее. И если что-то снится много раз, я знаю — это практически неизбежно. Однажды мне снился белый волк с серебряными зубами. Но этот сон я видел лишь раз.

— Сон о птице снился много раз?

— Достаточно часто, чтобы понимать — это случится.

— Но вы не знаете, что именно произойдет.

— Да, и в этом наше проклятие. Знать, что вот-вот что-то случится, и лишь в конце обернуться и сказать самому себе: «Так вот о чем был мой сон. Эх, если бы я понял его чуть раньше». Это разбивает мне сердце, — на некоторое время он замолчал.

Ещё один светильник начал мерцать, и коридор стал темнее. Он прошептал:

— Ох, малышка. Два светильника погасли. Время пришло. Мне так жаль, — чуть слышно, будто для самого себя, он добавил: — Но ты такая юная, такая маленькая. Неужели это предназначено тебе? Ты — та самая?

Я поперхнулась вопросом. Приближались тихие шаги. Я даже не услышала, как открылась и закрылась дверь.

— Я умру?

— Думаю, ты изменишься. Но не все перемены — к худшему. Редко бывает, что изменения — это благо или зло, скорее, просто нечто новое. Головастик становится лягушкой, кочерга превращается в клинок, цыпленок — в мясо. Во сне я видел, как из перышка выковали клинок. Видел, как твердая скорлупка ореха треснула и превратилась в дерево. Видел маленькую лань, убитую и превращенную в груду мяса. Сегодня ты преобразишься.

Голос был медленный, словно кружащиеся снежинки, а последовавшая затем тишина показалась пустой и холодной.

Стояла глубокая ночь. Слабый свет, исходящий от сторожевой башни, создавал мягкие очертания на резных стенах.

Папа, почему ты оттолкнул меня? Ты же знаешь, как сильно мне нужен, — осторожной нитью направила я свои мысли.

Прекрати, — предупреждение Волка-Отца было серьезным. — Ты не знаешь, как не дать Винделиару услышать тебя. Кролика, скулящего в ловушке, находит волк, и он умирает быстрее. Будь тихой и незаметной, пока не сможешь освободиться.

У двери камеры стояла Симфи. Её светлые волосы были заплетены в косу и заколоты на голове. На ней была надета простая рубашка из белого хлопка, с поясом на талии, брюки были, похоже, из мягкого льна, на ногах — коричневые ботинки. Рукава рубахи закатаны до локтей, как будто она собиралась мыть полы. Приложив палец к губам, она достала связку ключей из поясной сумки. Четыре ключа, свисающих на серебряных цепочках. Выбрав один, она повернула его в замке, затем взяла второй, потом следующий щелкнул при повороте — третий.

— Откуда у вас все ключи? — спросила я.

— Шшш, — замок щелкнул. Последний ключ.

Я отступила в угол камеры.

— Я не хочу идти с вами.

Ты должна. Она одна и считает тебя маленькой девочкой. Это может быть наилучшим шансом вырваться на свободу.

Последний щелчок в замке, и она распахнула дверь, улыбаясь мне.

— Тебе не надо бояться. Смотри, что у меня есть, — открыв маленький мешочек, она вытряхнула что-то себе на ладонь, шепнув: — Смотри… Конфетка.

На её ладони лежали блестящие, словно пуговицы, кусочки красного, розового и желтого цветов. Она взяла один и положила в рот.

— Ммм, вкусно. Похожа на вишню, но сладкая, как мед, — она взяла большим и указательным пальцами розовую. — Попробуй, — и она устремилась ко мне, протягивая угощение.

Я отступила вбок, чтобы не быть загнанной в угол.

— Бери, — хрипло сказала она. Я вытянула руку, и она вложила в неё леденец.

— Съешь, тебе понравится, — прошептала Симфи.

— Она отравлена? Или там наркотик?

Её глаза расширились.

— Ты же видела, что я съела такую же.

Притворись тупой дурой!

Я чуть не рассмеялась, но вместо этого притворилась, что положила конфету в рот.

— Ну как? — спросила она. Её шепот был уже не такой мягкий, она рассердилась.

Я кивнула, надув щеку, и невнятно пробормотала:

— Вкусно.

В её улыбке чувствовалось облегчение.

— Видишь, не надо меня бояться. Если ты очень тихо пойдешь со мной, я дам тебе ещё конфет, — она поманила меня пальцем.

Изобразив озадаченное выражение, я спросила:

— Куда мы пойдем?

Она почти не колебалась:

— Мы пойдем и все исправим. Бедное дитя, я пришла сказать, что мы ошиблись, никто не хотел причинить тебе боль. Это недоразумение, не надо было забирать тебя из дома. Теперь мы должны все исправить, идём со мной.

— Но куда?

Она попятилась к открытой двери, и я последовала за ней. В коридоре она тихо закрыла дверь камеры.

— Это сюрприз, — добавила она.

— Сюрприз, — сказал черный человек и тихо рассмеялся.

Её лицо исказилось от ненависти, когда она повернулась к его камере:

— Почему ты ещё не умер?

— Потому что я жив! — заявил он, не пытаясь понизить голос и разразившись хохотом. — А ты почему ещё не мертва?

— Потому что я умнее тебя и знаю, когда остановиться. Вовремя перестаю быть проблемой, — она подтолкнула меня, положив руку на моё плечо.

После этих слов последовал новый взрыв смеха.

— Вы думаете, что знаете все. Вы видели столько вариантов будущего и считаете, что можете выбирать. И вы выбирали долгие годы. Поколениями вы определяли, что лучше. Не для мира, не для людей — для вас самих и всех тех, кто вам служит. Вы выбирали пути, которые принесли бы вам наибольшее богатство, удобство, власть!

Его слова преследовали нас. Другие узники проснулись и глядели через решетки, пока мы шли.

— Это ерунда, он сумасшедший, спите дальше! — сквозь зубы прорычала Симфи.

— Но мир не стоит на месте, он движется по своему истинному Пути. Вы можете переиначивать его лишь до определенного предела. Он вернется на верную дорогу. Сейчас это неизбежно. Я вижу, но вы отказываетесь видеть!

Для меня его слова не имели смысла. Возможно, он сошел с ума. Как долго надо держать человека в клетке, чтобы это произошло?

Мы дошли до двери в конце коридора.

— Открывай, — огрызнулась она на меня, и я подчинилась. Мы прошли через сумрачную каморку и начали спускаться по лестнице, где ей пришлось ослабить хватку на моем плече. Я подумала о бегстве. Но не сейчас — надо подождать, чтобы понять, в каком направлении бежать. Я пошла быстрее, и она смогла ухватить лишь ткань моей рубашки. Я могла с легкостью освободиться.

Рано.

Мы спускались все ниже и ниже, и ниже…

— Куда мы идём? — спросила я

— Встретимся с друзьями, — ответила она. — У них есть конфеты.

Первые две лестничные площадки, которые мы миновали, я узнала. Они вели в покои, наполненные свитками и книгами. Спустившись на первый этаж, она повела меня по широкому холлу. Мы проходили одну дверь за другой, пока она, наконец, не остановилась у последней.

Достав связку с медными ключами, выбрала один и открыла высокую дверь.

— Тише, — предупредила она.

Несколько шагов, ещё одна запертая дверь, и снова вниз. Открыв последнюю дверь, она указала, что я должна войти.

Я остановилась. Комната за последней дверью пахла плохо — что-то среднее между отливом в Калсиде и грязным мясницким ножом. Мне не хотелось заходить. Надо было бежать, пока у меня был шанс.

Это ловушка.

— Заходим внутрь, — эмоционально воскликнула она, положив руку посередине моей спины и проталкивая меня в комнату. Дверь захлопнулась за нами.

Я быстро отодвинулась от неё внутрь комнаты с каменным полом. Запах падали и фекалий усилился. Я обхватила себя руками, потому что было холодно и сыро. По стенам с небольшими промежутками были развешаны коптящие масляные лампы, почти не дающие света. Я уловила какое-то движение и услышала звон цепи. Прищурившись, я увидела запертую дверь и прижавшуюся к ней фигуру. Собиралась ли она запереть меня в этой камере?

Пусть сначала поймает. Я двинулась дальше.

— Вернись, Пчелка! Помни о конфетах.

Да, похоже, она и в правду считает меня настолько тупой.

Это хорошо, — ответ Волка-Отца был краток. — Найди оружие, убей её, сбеги.

Убить? — я даже подумать о таком не смела. — Не могу.

Ты должна. Здесь пахнет старой кровью. Её очень много. Она привела тебе туда, где льется кровь. Место убийств.

Я оглянулась на Симфи, глупо улыбнулась и сказала:

— Я хочу найти людей с конфетами!

Она оказалась быстрее, чем я ожидала. За секунду она пересекла разделявшее нас расстояние и крепко схватила меня за руку.

Не сопротивляйся. Не сейчас, жди, пока не поймешь, что можешь убить её.

Когда глаза приспособились к полумраку, я разглядела другие камеры. На полу одной из них кто-то лежал неподвижно. Она вела меня мимо каменного стола с металлическими кольцами по краям. Он вонял кровью и старой мочой. Вокруг стояли ряды скамеек. Я узнала это место из воспоминаний Винделиара. Здесь они пытали Любимого. Тусклый свет падал на ужасающие пятна на столе и на полу вокруг него. Мне стало дурно. Пришлось притвориться, будто я споткнулась, но её хватка от этого только усилилась. Я опустилась на колени, пытаясь понять, насколько она сильная. Она удержала меня, но я поняла, что она быстрая, но не такая сильная, как Двалия. Если придется, я смогу освободиться от её хватки.

Но ещё рано…

— Пчелка! Не отставай, и скоро у нас будут конфеты. Очень вкусные.

Она подошла прямо под тусклый ореол одной из ламп, похожей на чайник с ручками по бокам, за которые можно было её держать. Не отпуская меня, она потянулась одной рукой, чтобы снять лампу с полки. Под тяжестью лампы её рука задрожала, и масло выплеснулось на фитиль. Она со скрежетом поставила её на пол и ткнула в фитиль, чтобы пламя горело ярче, освещая большее пространство.

— Вы привели её? — голос Винделиара.

— Вы достали ключи? — Двалия. Меня объял мрак.

— Тихо! Оба раза — да, — Симфи мягко засмеялась. — Ключи у меня уже много лет.

Сердце колотилось у меня в груди. Неужели я упустила возможность сбежать? Против них троих у меня не было шансов.

Яркий свет дошел до камеры, и смотреть туда было страшно. Двалия прижалась к койке, зажав руки между коленей. Я видела её лихорадочно горящие глаза и потрескавшийся рот. Её разорванную плоть поразила инфекция. Винделиар был в той же клетке. Он сидел на полу избитый, с заплывшими глазами и порванной нижней губой. Я увидела цепочку, приковавшую его к холодному камню, так что между его шеей и кольцом на полу было не более двух звеньев. Как же ему должно быть больно от такой позы. Единственной альтернативой было лежать на холодном грязном полу.

Тонкие пальцы Симфи больно впились мне в руку:

— Подними лампу, — приказала она.

Пришлось нагнуться, чтобы подчиниться ей, но мою руку она так и не выпустила. Лампа была размером с ведро для молока и очень тяжелая. Я обхватила её руками так, чтобы пламя было подальше от меня, и подняла. Мне совсем не понравилось, как взметнулся и заискрился огонь.

— За мной, — и она повела меня к камере. Я сосредоточилась на том, чтобы дышать спокойно, размеренно и держать аккуратно лампу, которая явно не предназначалась для переноски. В голове возникла мыль о том, как долго я смогу удерживать её.

Оружие! Нужно найти хоть какое-то оружие, но вокруг не было ничего. Можно было вырваться и побежать, но дверь осталась запертой. Существует ли другой выход отсюда? Если и да, то, скорее всего, он также надежно заперт. Мне был необходим план, но у меня его не было. Я отчаянно нуждалась в отце, уж он-то точно знал бы, что делать. В ту ночь, когда мы сожгли тело посланницы, он все решил за пару мгновений. Что бы он сделал?

Перестань думать о том, что делать. Просто будь готова.

Сложно представить более бесполезный совет. Симфи выбрала один из ключей, висящий на латунном кольце, и вставила его в замок. Вырваться прямо сейчас? Нет, тогда она отопрет остальных, и они станут преследовать меня всюду по комнате. Мне было трудно предположить, насколько велика была комната, но они, вероятно, знали в ней каждый угол и каждую щель. Симфи толкнула дверь, сунула ключи за пояс и вытащила что-то из-за пазухи рубашки. Это был темный цилиндр, что-то вроде контейнера. Она подняла его вверх:

— Кроме всего прочего, мне удалось, хоть и с огромным для себя риском, получить вот это! Не говоря уж о позоре, который я испытала, соблазнив караульного-чужеземца. Вы знаете, как ревностно Капра охраняет свои апартаменты. Думаю, завтра, когда он наконец проснется, ему придется встретиться с палачом, но оно того стоило. Вы знаете, что здесь? — Она покачала головой, улыбаясь своими красными губами. — Это змеиный экстракт.

Винделиар поднял трясущуюся голову. Вид его одновременно вызывал жалость и пугал. Двалия выглядела оскорбленной.

— Ты сказала, что отдала нам все. Ничего не осталось. Если бы это было у меня раньше…

— У меня больше не было, — огрызнулась Симфи. — Никто не знает, какие сокровища и магические артефакты скопила эта жадная старая свинья. Капра пыталась забрать девчонку себе.

Она схватила меня за руку, втаскивая за собой в камеру и захлопывая дверь. Её взгляд впился в Винделиара.

— Лучше бы ей на самом деле быть той, о ком вы говорили! Докажи это. Докажи, что мой риск оправдан. Если не сможешь, я оставлю вас здесь в цепях и позволю Капре делать с вами все, что ей заблагорассудится, — она говорила так, будто я не умнее собаки на поводке, чтобы понять её. Будто Винделиар был деревяшкой.

— Стой на месте, держи лампу.

Она повернулась ко мне спиной и заговорила с Двалией.

— Я позволю Винделиару принять слюну целиком. Тогда мы посмотрим, является ли она в самом деле тем самым Нежданным Сыном из снов! — она усмехнулась и уставилась на прикованного человека. Рот Винделиара был открыт, нижняя губа подрагивала, с неё капала слюна. Симфи смотрела на него, как на уродливого пса, и говорила, будто его здесь не было:

— Пора использовать его, Двалия. Пора взять поводья в свои руки или бросить их. Я дала тебе слово: помоги мне подняться — и ты поднимешься со мной. То самое обещание, которое твоя Бледная Женщина так и не смогла сдержать. Но я выполню его, если Винделиар и вправду так полезен, как ты говоришь, и если девчонка — это приз, который ты выиграешь для меня.

Она отпустила моё плечо и повернулась к двери, чтобы запереть её. Пока она доставала ключи из-за пазухи, я опрокинула лампу, облив ей спину горячим маслом. Я сделала это непреднамеренно, бездумно. Запах соснового леса наполнил комнату. Пламя на фитиле вспыхнуло сильнее, и разлитое по внешней стороне лампы масло вспыхнуло. Я ударила врага лампой, держа её фитилем вперед, и Симфи вскрикнула и стала в гневе поворачиваться в мою сторону.

Из лампы вышло ужасное оружие, которое могло сработать или остаться совершенно бесполезным. Пламя лизало толстые стенки горшка, и я ткнула им в рубаху Симфи, пропитанную маслом. Раздался звук, какой бывает, когда задуваешь свечу, и ткань её рубахи на спине вспыхнула. Огонь побежал вверх, быстро перекинувшись на волосы. Он извивался и коптил с ужасным запахом. Крича, она попыталась дать мне пощечину, но вместо этого выбила лампу из моих рук, и та разбилась на осколки, разлив остатки масла. Фитиль упал в эту лужу, превратив её в пылающую стену. Я отпрыгнула, но Симфи стояла в самом центре, хлопая себя по спине и волосам. Винделиар плакал, Двалия проклинала меня. Но они были прикованы цепями, в отличие от Симфи. С ней надо было разобраться в первую очередь.

Я наклонилась, схватила самый большой осколок лампы и полоснула Симфи по руке — на той остался длинный тонкий порез. Она попробовала схватиться за осколок, но ещё сильнее поранила руку. Её одежда пылала, тлеющие клочки кружили в воздухе, и Симфи внезапно забыла обо мне, отступая от пылающей масляной лужи на полу. Обрывки горящей ткани падали в её масляные следы, воспламеняя их. Она закричала, хлопая одежду двумя руками, при этом кольцо с ключами и длинный цилиндр выпали. Ключи со звоном приземлились на пол, но контейнер разбился при падении. Винделиар в отчаянии завопил и бросился к нему, как собака, которой кинули кость. Цепь на шее не давала ему сдвинуться далеко, но он схватился за кольцо, пытаясь дотянуться другой рукой до лужи слизи.

Он едва мог достать до лужицы одной рукой, но все равно рвался в своих оковах, пытаясь добраться до разлитого зелья, не обращая внимания на пылающую женщину и сердитые окрики Двалии. Я потерпела неудачу, осколок лампы был слишком мал, чтобы нанести серьезный ущерб. Симфи будет обожжена, но выживет. И будет очень зла. А затем я увидела длинный расколовшийся цилиндр. Он блестел, черный с отливами серебра, и он был длиннее моей ладони. Достаточно длинный, чтобы нанести удар. Бросив свой осколок, я прыгнула и схватила его.

Он был очень острый, как и осколки, лежащие в змеиной слюне. Я порезала свою босую ногу, порезала руку, но боли не было. Посмотрев на струящуюся из руки кровь, я почувствовала головокружение, дурман и странное спокойствие. Кровь сочилась из ранки на моей ладони, и капли очень медленно падали на пол. Я точно знала, куда упадет каждая из них. Что-то произошло, но я не была уверена, что именно. Оглушительная тишина воцарилась внутри меня, все звуки были где-то неимоверно далеко. Меня заполнил этот момент, я начала полностью осознавать, что происходит вокруг.

Симфи отплясывала в диком огненном танце. Мне было видно движение каждого языка пламени и ясно, в каком месте они лизнут её тело. Винделиар весь неестественно вытянулся, пытаясь зачерпнуть из расширяющейся лужицы слизи, его совершенно не заботило, что зелье смешалось с грязью на каменном полу. Он поднес руку к лицу, облизав ладонь и пальцы. Его глаза закатились, показывая белки. Двалия выкрикивала команды:

— Постарайся достать ключи! Забудь о зелье! Достань ключи! Убей сучку! Симфи, сорви с себя одежду! Подойди, чтобы я смогла дотянуться до тебя!

Кроме этого, она выкрикнула ещё дюжину бесполезных приказов, которые никто не слушал. Я держала в руке осколок, острый край которого впивался в мою ладонь. Внезапно мне стало больно, рана горела огнем, я захотела что-то сделать со всем этим. Убить. Я собиралась убить Симфи, а потом Винделиара и Двалию. Но как?

А затем магия захлестнула меня. Я почувствовала, как она распространилась от порезов на моих ногах и руке. Я горела в экстазе, дрожала от удовольствия, мурашки пробежали по спине. Я громко рассмеялась, звук собственного смеха показался необыкновенно приятным. Отсмеявшись, я сосредоточилась на Симфи и увидела её совершенно ясно, как и все возможные варианты развития событий. Она может рухнуть на пол, и её одежда продолжит гореть, а может побежать и врезаться в решетку или дотащиться до койки Двалии. Но наиболее вероятным было то, что случилось потом, потому что я этого пожелала Я двинулась к ней, предугадывая её последующие движения. И когда она запрокинула голову для нового крика — перерезала ей горло осколком, отступив назад, прежде чем пламя могло бы настигнуть меня. Это было совсем просто. Я наперед знала, как будет двигаться пламя и куда безопаснее всего отступить. Я знала, как сильно надо нажать и насколько быстро резать. Винделиар был прав. Когда я была на истинном Пути, все становилось легко и понятно.

Осколок был мне больше не нужен. Симфи умрет от ожогов и кровопотери. Передо мной пронеслись несколько возможных вариантов будущего, в которых я продолжала держать осколок и он меня сильно ранил. В гораздо меньшем их количестве он бы ещё пригодился мне, чтобы защититься. Всего в нескольких им могла завладеть Двалия. Но даженесколько — это слишком много, и я забросила его в угол камеры, где упала Симфи, захлебываясь кровью. Она пыталась зажать свою разрезанную шею руками, а ноги остались в горящей луже и пинали воздух. Я отвернулась, уже зная, что произойдет дальше. С ней все кончено. Также я знала, что должна делать теперь. С каждым шагом мой Путь открывался передо мной все шире и яснее.

Мой истинный Путь.

Совершенно отличный от того, что избрали Служители.

Наклонившись, я положила свою раненую руку в лужу и вздохнула, ощущая рев магии в крови. Она встретилась с моей истиной, врожденной магией, доставшейся от династии Видящих, и они слились, танцуя во мне: красная, черная и серебряная. Я знала прошлое и будущее и знала, что могу командовать людьми, чтобы создать то будущее, которое пожелаю. Я почувствовала, как магия Винделиара холодной волной прошла через меня. Слабая волна.

— Освободи нас, — предложил он

Я увидела, как его глаза расширились, когда я медленно покачала головой.

— Этого не будет, — мягко сказала я

— Заставь её! — рявкнула Двалия, и в этот раз его магия стала сильной пощечиной моему сознанию. Она ударила, но не оглушила. Я придумала небольшую шутку: медленно отступив и подняв кольцо с ключами, я посмотрела на них. Сдержано и спокойно я протянула их Двалии, и она рванулась вперед. Я отбросила ключи вне её досягаемости, и она кинулась за ними, душа себя собственным ошейником.

— Отопри наши цепи, — Винделиар вновь повторил свою команду, но я подняла свои стены, взрезав его приказ, как корабль режет волны. Улыбнувшись ему, я подошла к неподвижному телу Симфи и нашла кинжал у неё на поясе. Его украшенные ножны обгорели. Я вытащила кинжал и засунула себе за пояс — настоящее оружие, отец научил меня пользоваться таким. Мне стало хорошо. В другом кармане я нашла ключи на серебряных цепочках. Они тоже были моими.

— Винделиар! — сдавленно прохрипела Двалия.

Он снова попытался. Я чувствовала, как он нацелил в меня свой удар, не сильнее порыва ветра. Я улыбнулась, вспомнив, как оттолкнул меня отец, почувствовав прикосновение моей магии. Я сделала так же, глядя на Винделиара, и сказала:

— Прекрати.

Он повалился на пол, его глаза закатились, а тело дрогнуло пару раз и затихло.

— Он мертв? — спросила я вслух.

— Стража! Стража! Помогите! Помогите!

Двалия почти рычала от ярости и гнева. Впервые в её голосе слышался ужас.

Осознание пришло через мгновение — она боится меня. На секунду я почувствовала панику, хотя стояла вне досягаемости её цепи: стражники придут и схватят меня, а потом изобьют или убьют. Нет.

— Перестань кричать, — сказала я: — Замолчи.

И она замолчала, её рот широко открылся. Я прислушалась. Затухающие языки пламени над телом Симфи тихо потрескивали, стражников было не слышно, двери не открывались, тишина. О, конечно, Симфи поставила их далеко от своих постов. Я улыбнулась — она сделала всю работу за меня. В это мгновение моё тело дало знать о себе — я разрезала обе ноги, порез на руке болел — он походил на улыбку, вырезанную на ладони, и из него сочилась кровь. Другой рукой я крепко зажала его.

О, я могла сделать даже лучше. Я почувствовала, что разрезанные края плоти коснулись друг друга, как прежде.

Сраститесь, — предложила и им, и моё тело послушалось, сплетая кожу, подобно пауку, плетущему паутину. Прихрамывая, я отошла от горящего масла и лужицы змеиной слизи и села на пол, глядя на свои окровавленные ноги. Когда я вытащила оттуда осколки стекла, потекла кровь. Один за другим закрыв порезы, я встала, почувствовав себя исцеленной. Они все равно немного побаливали, но не так остро, как раньше.

На это нет времени. Убей её. Беги.

Шшшш, — успокоила я Волка-Отца. Здесь был не лес, а крепость с подземельями и, возможно, Двалия потребовалась бы мне для побега. Я рассматривала её.

— Ты никогда не была Нежданным Сыном! — прошептала она.

— И я говорила тебе об этом много раз, но ты все равно разрушила мою жизнь, забрала из дома, убила друзей.

— Ты — Разрушитель. И мы привезли тебя сюда.

Я удивилась — её слова мерцали для меня светом правды. Была ли я Разрушителем? Мысленно я вернулась в прошлое и вспомнила шепот Реппин и Аларии. Так это все обо мне?

— Да, это я, — как только я признала это, Путь развернулся передо мной, и теперь я знала, что буду делать. У меня не было выбора, когда я вытащила нож из-за пояса. Я делала это в стольких вариантах будущего, что этого невозможно было избежать. Я медленно шагнула к ней.

— Я — Разрушитель. Ты не только привезла меня сюда, ты — мой создатель. Я была маловероятна, почти невозможна, а потом ты пришла в мой дом… о, нет.

Я смотрела на неё и видела пройденный ею путь, похожий на слизь, оставленную улиткой на чистом полу.

— Нет, все началось гораздо раньше. Ты начала создавать меня, когда пытала Любимого.

Она смотрела на меня, широко открыв глаза. Я шагнула вперед, приготовив нож. Она ударила меня по руке, и нож выпал. Он с грохотом упал на пол, как раз в том месте, о котором я знала заранее, и в точности с тем же звуком. Мне не нужен был нож. Я улыбнулась, вошла в её разум, будто горячим ножом в мягкое масло, и спокойно произнесла всего одного слово:

— Умри.

И она умерла.

Пространство, которое она занимала в мире, опустело. Мне показалось, что оно схлопнулось, её живая часть вновь вернулась к природе, и все варианты будущего, в которых Двалия оставалась живой, исчезли из Великого Гобелена. Теперь другие нити сплетались, занимая свои места — те исходы, которые становились возможными после её смерти. В момент смерти её тело начало превращаться во что-то другое. Я уставилась на этот мешок с плотью, размышляя, чем была Двалия. Уж точно не тем, что осталось теперь.

Значит вот какая она — смерть. Осознание пришло, пока я поднимала ключи и кинжал Симфи. Я посмотрела на Винделиара, он дрожал, щеки и глазные яблоки дергались. Я было подумала быстро убить и его, но решила, что не стану. Я все ещё не осознала, что сотворила с Двалией и Симфи. Я не чувствовала смерть последней так остро, возможно, потому, что у меня не было доступа к её разуму и я не могла манипулировать ей, как проделала это с Двалией. Или это было из-за змеиной слюны во мне. Было страшно убивать Винделиара, потому что между нами чувствовалась особая связь. Я оставила его.

Симфи не заперла дверь камеры, я вышла, задумалась на мгновение и бросила латунное кольцо с ключами на пол, оставив дверь закрытой, но не запертой. Пусть гадают, что здесь произошло.

Мой разум был быстрее штормового ветра. Я могу сбежать, но они будут выслеживать меня по залам и комнатам. И найдут, я не знала, как избежать этого. Найдут меня с кинжалом Симфи и с одеждой, запятнанной маслом и змеиной слюной. Тогда они поймут, кто я — убийца, как и мой отец. Разрушитель из их снов.

Они найдут и убью меня.

Я не хотела умирать.

Волк-Отец проговорил:

Сейчас тебе надо спрятать свою истинную сущность. Будь той, кем они тебя считают.

Истинная сущность?

Я неохотно приняла это утверждение.

Та, кем они тебя сделали.

В его словах звучала грусть, смешанная с гордостью. Перо превратилось в лезвие.

Я поспешила, не зная, как много времени прошло. Вышла из камеры, миновала уродливый стол, и ужасный запах остался позади, когда я закрыла дверь. Обратно я вернулась тем же путем. Добравшись до первого этажа, вспомнила, как Капра водила меня по крепости, и вернулась в прачечную, с удовольствием обнаружив там чистую одежду, в точности такую, что была на мне. Я сняла сухую одежду с натянутых веревок и передвинула оставшиеся вещи, чтобы скрыть кражу. Сполоснув руки и ноги, я насухо вытерла их своей грязной одеждой, затем скатала её и закопала в одной из клумб. Потом поднялась по лестнице в камеру, где они держали меня, двигаясь тихо, как призрак. Открыла дверь и вошла в холл. Лампы погасли, только луна и звезды освещали путь. Стражников не было. Несомненно, все это подстроила Симфи, но такой порядок вещей играл мне на руку. Мысленно я послала вперед сон и проскользнула мимо занятых камер. Никто не шелохнулся. Самым сложным стал подбор ключей, я не знала, что это должно делаться в определенном порядке. Мне удалось правильно подобрать их лишь с третьей попытки. Я зашла и закрыла дверь так тихо, как только могла. Ещё труднее оказалось запереть камеру изнутри, и я покрылась потом, прежде чем поняла, что порядок ключей при закрытии — противоположный.

У меня был набор ключей и кинжал, которые трудно спрятать в практически пустой камере. Единственный вариант — положить под матрас. Я вспорола шов ровно настолько, чтобы вложить их туда. Потом легла на матрас и закрыла глаза, но так и не смогла заснуть. Змеиная магия гуляла по моему телу и разуму. Успокоиться не получалось.

— Итак, Симфи больше нет.

Тихий голос черного человека достиг моих ушей. Я затаила дыхание, пусть думает, будто я сплю.

— Значит, ты убила. Мне так жаль.

Я лежала с закрытыми глазами очень тихо. Змеиная магия вращалась во мне, как паразит в желудке. Я чувствовала, что она смешивается с магией Видящих. С ужасающей ясностью я чувствовала Прилкопа в соседней камере и знала, что в остальных камерах ещё шестеро узников и узниц, одна из которых беременна. Моя магия стремилась все дальше, и дальше, и дальше…Я захлопнула свой разум. Если я выйду за пределы себя, кто может проникнуть ко мне в голову? Сомневаюсь, что Винделиар единственный, кто принимал змеиную слюну. Я буду маленькой и твердой как орех, тихой как камень, все это умолкнет внутри меня.

К моему удивлению, слезы так и текли сквозь мои ресницы по щекам. Я не плакала о Симфи или Двалии.

Я плакала от страха перед той, кем стала.

Глава 28

НЕНАДЕЖНАЯ ГАВАНЬ

Этому сну здесь не место. Он важен лишь для меня, больше ни для кого. Я записываю его здесь только потому, что навсегда хочу его сберечь для себя.

Во сне мы с мамой работаем с травами в саду. Небо голубое, и светит солнце, но это раннее утро, поэтому сейчас не жарко, а приятно тепло. Мы ползаем по рядам по обе стороны лавандовых грядок. У мамы сильные руки. Когда она хватается за сорняк и тянет, он выходит из земли с длинным белым корнем. Я стараюсь помочь ей с прополкой, но у меня получается только обрывать верхние листья. Она прерывает меня и дает маленькую лопаточку: «Бесполезно выполнять работу наполовину, Пчелка. Ведь ты думаешь, что работа закончена, но кто-то должен будет прийти после тебя и все переделать. Даже если тебе придется приложить больше сил, а успеть меньше — лучше довести работу до конца с первого раза». Затем она показала мне, как вогнать лопатку в землю и вытащить сорняк, выдернуть который мне не хватило сил.

Я проснулась, все ещё слыша её голос. Он был таким настоящим, но удивительно, хотя сказанное было вполне в духе моей мамы, такого дня в своей жизни я не помню. Я нарисовала здесь мамины руки, сильные и загорелые, когда она тянет из земли сорняк с корнями.

Дневник сновидений Пчелки Видящей.

Что за дурацкая у меня привычка — не могу как следует выспаться в ночь перед важным заданием. После неприятного сна о кричащем в силках кролике я проснулся квёлым. Корабль вел себя по-другому. Видимо, ночью мы встали на якорь. Я это проспал?

Я, наконец, овладел искусством выбираться из гамака и даже в темноте справился неплохо. Были слышны храп Ланта и ребяческое дыхание Пера. Со сна в голове ещё не прояснилось, и я не представлял, сколько прошло времени. От подпалубного фонаря света было недостаточно, чтобы рассеять полный мрак. Нашарив свои ботинки, я обулся, а затем наощупь нашел лестницу, ведущую вверх на палубу. Зевая, я постарался полностью проснуться, но все равно чувствовал себя вялым и окоченелым.

На горизонте брезжил рассвет. Я протер глаза, но все моё тело протестовало против бодрствования. Сдав спиной вперед, я прокрался мимо стоящих рядом Альтии с Брэшеном, которые смотрели не на город, а на море за гаванью. Отыскав для себя тихое место у леера, я стал разглядывать Клеррес под светлеющим небом. На рассвете город был ещё красивее, с ухоженной растительностью и аккуратными розовыми, бледно-зелеными и небесно-голубыми домиками. Я наблюдал, как город начинает просыпаться, ощутил неуловимый запах свежеиспеченного хлеба и увидел, как несколько маленьких рыболовецких судов покинули гавань. Рассмотрел даже крошечную фигурку человека и запряженную ослом повозку, которые спускались с пологих холмов в просыпающийся город. В заливе находился лишь один большой корабль, с носовой фигурой в виде резного букета. Тишь да благодать. Моё тело жаждало вернуться ко сну. Я поморгал, почувствовав, что вот-вот усну стоя.

Наша носовая фигура была неподвижна, словно действительно была сделана из простого дерева. Моё молодое лицо смотрело в сторону портового города и окружающих его невысоких холмов. Все казалось мирным, но, вероятно, сегодня мои руки обагрятся кровью. Если выйдет по-моему, погибнут люди. Чтобы вернуть свое дитя, я сделаю всё, что должен. Я отважился послать робкий лучик Скилла.

Пчелка, папа здесь. Я иду, найду тебя и заберу домой.

Ответа от неё не было, но я продолжал все так же держать разум открытым и ждал. Да только дождался совсем не Пчелку. Тонким, как нитка, ощутил я прикосновение Дьютифула, и ещё более слабым — касание Неттл. А потом — как будто стальной трос заменил собой связующую нить — их укрепил Олух. Сила все ещё была при нем. Старый, больной и раздраженный оттого, что его разбудили так рано, он все же дотянулся сквозь расстояние и слил свое сознание с моим.

Привет, дедушка!

В первое мгновение приветствие Дьютифула не имело для меня смысла. Затем я понял.

Ребёнок родился?

Неттл работала Скиллом ровно, но её усталость все же давала о себе знать.

Девочка. Королева Эллиана в восторге. Она попросила разрешения дать ребёнку имя. Мы с Риддлом согласились. Хоуп. Её зовут Хоуп.

Хоуп.

Я произнес имя и почувствовал, как его сила — надежда — снисходит на меня. Слова не нужны, когда я общаюсь через Скилл со своей дочерью. Все мои чувства к ней и к моей новорожденной внучке устремились потоком через нашу связь. Я ощутил, как моё тело покрылось гусиной кожей.

Хоуп, — повторил я и снова наполнился надеждой.

И есть ещё новости! — это был Дьютифул, нетерпеливый, будто ребёнок, спешащий чем-то поделиться. — Моя королева хранила секрет, пока не почувствовала, что теперь об этом можно без опаски объявить. Она беременна, Фитц. Несмотря ни на что, я снова стану отцом. И она уже выбрала имя. Неважно, мальчик ли, девочка — назовём Промис.

Слезы обожгли мне глаза, и каждый волосок на теле встал дыбом. Его радость пронеслась сквозь все расстояние между нами и переполнила моё сердце.

Да, дети. Повсюду эти младенцы. И чтобы поболтать о них, мы все должны просыпаться в такую рань, — без сомнения, Олух считал, что все это могло бы подождать и более позднего часа. Я пожалел маленького человечка и его больные кости.

Разбуди поваров! Закати радостный пир! Пусть подадут розовые сладкие пирожные, пряники и те маленькие пирожки с мясом и пряностями! — предложил я.

Да! — я почувствовал, как эта перспектива приободрила Олуха. — И маленькие шарики из теста, приготовленные в масле, с вишнями внутри! И темный эль!

Я не смогу быть там, дружище Олух, так что, может, ты составишь меню, чтобы отпраздновать рождение моей внучки? И съешь мою долю?

Это я могу, — и, более осторожно: — Можно я попробую её подержать?

Я затаил дыхание. Ушами Неттл я услышал ответ Риддла: «Конечно, можно! Двумя руками, Олух, будто щенка. Нет, держи её близко к телу. Так в твоих сильных руках она будет чувствовать себя в безопасности».

Она теплая, как щенок! И пахнет как новорожденный щенок! Со мной ты в безопасности, малышка. Она смотрит на меня. Глядите, как она смотрит на меня!

Голос Эллианы слабо донесся до моих чувств: «Она будет расти, доверяя тебе».

Хотел бы я быть там, — эта мысль наполнила моё сердце.

Не волнуйся, Фитц. Я побуду ей дедушкой, пока ты не вернешься домой.

Предложение Олуха было таким искренним, что все, что я мог сделать — это дать ему почувствовать мою благодарность. Мне пришло в голову, что, возможно, из моего чудного старого друга выйдет дед куда лучше меня.

Где ты сейчас? — спросил Дьютифул.

Стою на якоре вблизи гавани Клерреса. Сегодня иду за Пчелкой.

Эмоции, слишком многочисленные, чтоб их называть, кипели смесью страха и надежды.

Будь осторожен, — выдохнула Неттл где-то очень далеко.

Будь безжалостен. Убей их всех и повергни их город в прах. Привези нашу Пчелку домой, — это от Дьютифула. Он взглянул на маленькую дочку Неттл, затем на слегка округлившийся живот Эллианы. Пробудилась его отцовская ярость. — Уничтожь Служителей. Заставь их пожелать о том, что однажды они услышали имя «Видящий»!

В ответ на произнесенное им имя что-то громадное зашевелилось и поднялось из глубин потока Скилла. Я никогда не сталкивался ни с чем похожим. Неттл, Дьютифул и Олух разом отпрянули.

СТЕНЫ! — предостерег я их, но они уже пропали. Когда Олух потерял концентрацию, они растаяли, как туман поутру, оставив меня в одиночестве в ширящейся трясине чужой магии — магии отвратительной и неправильной, запятнанной и грязной, словно ребёнок зашипел по-змеиному. Густая и склизкая, она поднималась вокруг. Миг неосторожной попытки связаться с родными открыл дверь в мой разум — и чужое сознание потекло вовнутрь, дотронулось до меня.

Оно было неряшливым потоком мыслей. Я стал неподвижным и маленьким, тугим и твердым, как орех. Меня учили использовать Скилл осмысленно и строго, нацеливая мысли, словно меч, в едином могучем выпаде пронзающий противника. Это же был бесформенный толчок — за ним стояла огромная сила, но никакой цели. Как будто рабочая лошадь придавила тебя в стойле. Я держался и не отодвигался назад.

Видящий. Это имя, — он наощупь искал меня. Я затаил дыхание. — Я чувствую тебя. Ты близко, не так ли? И с тобой что-то есть. Что это? Не человек.

Поток густой магии дотронулся до Совершенного — корабль встрепенулся, по палубе пробежала дрожь.

Руки прочь! — в приказе Совершенного я ощутил беспокойство, но тут корабль поднял собственные стены — ту же защиту, которую он использовал, чтобы не впускать меня в свои мысли.

Сознание было попыталось нашарить его, но без толку, и тогда вернулось ко мне. Его сила завертела меня, опрокинула и закачала, как удар случайной волны. Я не мог отгородиться от него стеной, ведь он уже был внутри моего сознания. Его мощь ужасала, хотя, похоже, он не знал, как её использовать — слепо блуждал в темноте, неспособный схватить меня. Я затаился, но как только что-то другое привлекло его внимание, был грубо отброшен. Мне стало слышно голос, который отвлек его.

Винделиар, проснись. У меня к тебе вопросы, — затем голос в ужасе прошептал: — Что ты наделал? Симфи! Симфи, о нет, она мертва! Что ты сделал, ты, негодяй! И Двалию тоже? Убил и свою госпожу заодно?

Вовсе нет! Я их не убивал! Никто меня не слушает. Ты приходишь сюда, снова и снова, истязаешь меня, чтобы заставить сказать вещи, которым сам не веришь! Ты здесь чтобы опять меня мучить, ведь так, Коултри? Ты любишь причинять мне боль!

Парализующий страх обрушился на меня. Но за ним последовал прилив ярости, бешеной ненависти, которую усилила волна боли брошенного всеми юнца. Он взорвался.

Двалия мертва! Симфи мертва! Ты мучаешь меня и мучаешь, но ведь я говорил тебе — Пчелка плохая, у неё магия, и она способна на ужасные вещи, а ты заладил, мол, я вру, и терзаешь меня только сильнее! Сейчас они мертвы, а ты снова пришел пытать меня! Ну, теперь я сделаю больно тебе!

Он целился не в меня. Будь это так, я бы вопил не хуже Коултри. Тем не менее, направленный поток агонии зацепил меня, и я беспомощно упал на палубу Совершенного. Я видел всё — горячие клещи, цепи, не дававшие встать на ноги, крошечные лезвия, разгуливавшие по моей плоти. И я почувствовал, как он осознал свою силу.

Хватит орать!

Он заставил свою жертву затихнуть. Соображал он небыстро, но при той мощи, которой он обладал, это не имело значения. Его мысль ползла, как телега, взбирающаяся на крутой холм. Я ощутил его ребяческое ликование, когда он почувствовал свою силу.

Коултри, теперь ты любишь меня. Любишь меня больше всего на свете. Тебе так грустно оттого, что мне больно. Сними с меня цепи! Приведи мне целителя и принеси еды. Хорошей еды, как у маленьких Белых в их домиках! Ты заберешь меня отсюда в хорошее место с мягкой кроватью. И ты скажешь Капре и Феллоуди: все то, что я говорил им — правда. Пчелка обладает магией, и это её рук дело. Она убила Симфи и Двалию.

Я почувствовал всплеск волны Скилла, несущей абсолютную убежденность, которую он обрушил на кого-то другого. У меня не было сомнений в правдивости его слов. Он пропитывал меня уверенностью насквозь, пока я не испугался, что Скилл навсегда выжжет это во мне. Одно ужасное мгновение я считал, что Пчелка — опасна, и разделял его полную уверенность в том, что она должна умереть.

Заставь их поверить мне! Я пытался предупредить вас раньше, но никто не слушал меня. Скажи им, что Видящий близко! Он говорил, что всех нас убьет, что разрушит Клеррес. А ещё в гавани есть драконы. Я их чувствовал! Я практически видел их. Скажи им это! Но сначала принеси мне поесть.

Высвободиться из этого было не легче, чем выбраться из болотной трясины. Его сознание засасывало меня подобно грязи, в которой накрепко увязли сапоги. Я противостоял мощи, которая была легко сравнима с силой Олуха в его лучшие годы. Его разум сжимал мой в отвратительном объятии, и вот он уже начал смотреть моими глазами, обонять, касаться и ощущать все то же, что и я. Стены поднять было невозможно, и чем глубже я уходил в себя, тем большим количеством моих ощущений он завладевал. Он был на грани полного захвата моего тела и воли.

Тогда я бросился на него. Он не ожидал атаки. У него не было стен? Действительно, не было. Он расширил мост меж нами — и так я захватил над ним всю власть, присвоил его зрение и остальные ощущения. Надо мною стоял человек с лицом, покрытым белой краской и пудрой, одетый во все зеленое, цвета болотной тины. Я лежал на ледяном каменном полу, мою шею стягивал холодный металлический ошейник. Руки кровоточили от мелких свежих порезов. Я насквозь промерз, всё болело, глаза затекли, синяки ныли по всему телу. Повреждения были пустяковые, но каждое из них я лелеял как дело рук моего брата. Мой брат был повинен во всем, и теперь я ненавидел его.

Я брезгливо отделил от него свое сознание. Он было вцепился в меня, не давая уйти, и тогда я позволил ему насладиться тем, как презираю его слабость. Ни одно из его повреждений не могло бы вывести из строя воина. Шуту пришлось вытерпеть гораздо худшее. Этого же уязвленное чувство собственной правоты лишило сил — он был изнежен и полон жалости к себе, как нарыв, заполненный гноем.

Я страдал! — где-то там он произнес эти слова вслух. Моё пренебрежительное отношение к его ранам показалось ему оскорбительным. Отвлечь его легче легкого.

— Винделиар, — я услышал, как кто-то умолял, — поговори со мной. Что здесь произошло?

Под кандалами на его запястьях была содрана кожа. Я выбрал эту боль и сфокусировался на ней. Его руки были сплошь покрыты небольшими порезами — я заставил его сознание сосредоточиться на жжении ранок. Нашел больной расшатанный зуб и вывел эту боль на первый план его сознания. Он начал издавать беспомощные звуки. Я ощутил, как он размахивает руками, и чем больше внимания он обращал на свои легкие раны, тем больше он преувеличивал их в своем воображении. Внезапно я, щелкнув его челюстью, прикусил ему язык достаточно сильно, чтобы пошла кровь. Он вскрикнул от боли — и в равной степени из-за моей власти над ним. Я хотел большего — убить его. Я дал ему это понять, и, запаниковав, он вытолкнул меня из себя. Я влетел в свое тело и бросился поднимать защиту. Стены взметнулись, тело приняло защитную позу. Я тяжело дышал, как будто выдержал схватку на топорах с Барричем.

— Принц Фитц Чивэл! Фитц! Фитц!

Я открыл глаза и увидел склонившегося надо мной Брэшена. На его лице страх боролся с облегчением:

— С вами все в порядке? — и, понизив голос, он спросил: — Что Совершенный с вами сделал?

Свернувшись клубком, я лежал на палубе. Разгорающийся вокруг нас день был теплым, но моя одежда прилипла к коже, пропитавшись холодным потом. Брэшен протянул мне руку, и я, ухватившись за его запястье, смог подняться.

— Не корабль, — выдохнул я. — Нечто гораздо более темное. И сильное.

— Идемте в мою каюту. Вы выглядите так, будто вам не помешает выпить, а у меня есть новости.

Я покачал головой:

— Мне необходимо собрать друзей. Нам нужно отправляться на берег как можно скорее. Я должен сегодня же найти свою дочь. Они собираются её убить!

Он похлопал твердой рукой по моему плечу:

— Соберитесь. Это был просто дурной сон. Вам следует отпустить его и встретить сегодняшний день.

Я хотел было отделаться от его неуместного сочувствия, но его следующие слова заставили меня замереть.

— У меня для вас плохие новости, и все наяву. Янтарь пропала.

— Что? Свалилась за борт?

Он нахмурился.

— Не в том смысле. Якорь бросили поздно вечером. Мы с Альтией пошли спать. А ночью часть команды взяла шлюпку и отправилась на берег, чтобы увидеть город, о котором столько наслышаны. Среди них были Кеннитссон и Бойо, — он задохнулся, а затем проглотил свой гнев: — Вы были посвящены в их план?

Это прозвучало почти как обвинение.

— Нет! И вы думаете, Янтарь ушла с ними?

— Да. Уж она-то должна была соображать получше, так же, как и Бойо. Я… сбит с толку, Фитц Чивел. Они говорят, будто она подбила их на это. Она ушла, переодевшись простым матросом, пообещав показать им самую невероятную таверну, которую только можно вообразить, с несравненной едой и с мужчинами и женщинами, готовыми удовлетворить любой аппетит, — он покачал головой. — Как вы считаете, это похоже на неё? Зачем ей мутить воду накануне освободительной операции, которую она считала такой важной?

Я слышал выкрикивающую приказы Альтию, и мимо меня пронеслась Ант, а сразу за ней — Пер. Я отошел в сторону с их пути и прервал сумбурный рассказ Трелла:

— Как она потерялась?

— Экипаж договорился вернуться к рассвету. Когда они собрались уходить, её не нашли. Искали-искали. Вернулись совсем недавно, без неё. Я хотел рассказать вам и обнаружил вас здесь.

Я почувствовал, как корабль пришел в движение. Снова. Насколько оглушен я был, когда растянулся на палубе? Как долго пробыл без сознания? Я посильнее протер глаза, почесал лицо, а затем встряхнул головой. Ничто из этого не помогло развеять туман, и внезапно я понял, что ощущал.

— Чай. Он подсыпал это в чай вчера вечером, — сказал я.

— Что?

— Неважно. Как скоро я смогу отправиться на берег?

— Как только мы встанем на якорь, спустим для вас шлюпку, — он покачал головой. — Я злюсь на сына сильнее, чем когда-либо. Он утверждает, что намеревался лишь проследить, чтобы все они вернулись на борт. Но ему следовало прийти ко мне! А Янтарь? Я чувствую, что меня предали, и все же ужасно боюсь за неё. Слепая и одинокая — с чего бы ей отбиваться от остальных?

Мой страх был куда мрачнее: вдруг её опознали и схватили?

— Не знаю. Я должен как можно скорее сойти на берег.

— Буду рад помочь вам, — сказал он, и в его голосе я услышал горячее желание покончить со мной и всеми неприятностями, которые я принес на борт его судна. Как можно было его в этом винить? Он ушел, а я остался, пытаясь собрать воедино свои мысли.

Я оперся на леер и сделал глубокий вдох. Это переходило всякие границы. Шут опоил меня прошлой ночью. Бьющая фонтаном радость от новостей Неттл и страх от вселяющего ужас присутствия, которые я ощущал минутами ранее — всё потускнело.

Она спланировала это. И воплотила в жизнь.

Совершенный не заговорил вслух, его сообщение было шепотом в моем сознании.

Почему?

Не знаю. Но сейчас я понимаю, к чему были её вчерашние истории. Будь осторожен!

Он нагрянул и так же внезапно исчез из моих мыслей. Существо, которое коснулось нас обоих, не давало о себе знать, но я все равно укрепил свои стены. Винделиар. Теперь я знаю его имя и его прикосновение. И он умрет.

Пер бегал на виду. Лант, оказывается, работал в команде, заводящей корабль в гавань. Когда я громко постучал в дверь каюты Янтарь, ответа не последовало. Я тихо открыл дверь и увидел Спарк, лежащую на койке. Я потряс её за плечо, и она приподняла голову, проговорив невнятно:

— Ужасно себя чувствую.

— Нас опоили. Это сделала Янтарь. Возможно, порошком из моих собственных запасов, — стал объяснять я, переодеваясь в приготовленную одежду.

Она спустила ноги с края койки и села, закрыв лицо руками:

— Зачем?

— Потому что думала, что у неё больше шансов спасти Пчелку, чем у меня. Что она забрала с собой?

Спарк обвела комнату мутным взглядом.

— Маскировка под старуху здесь. Нет штанов, которые я сделала для Пера, хотя ей они будут коротковаты. Нет шляпы. Свою бледную кожу она замазала, — добавила Спарк, посмотрев на баночки с косметикой, а потом глубоко вздохнула и выпрямилась. — Трудно сказать. Думаю, некоторые твои яды. Один из моих. Плащ-бабочка пропал?

Его не было.

Спарк начала просматривать множество маленьких свертков, разложенных рядом с маскировкой «прекрасной девы на выданье».

— Она взяла что-то отсюда?

— Насколько я вижу, нет, — Спарк протянула мне руку, в которой лежали мешочек и бумажный пакетик. — Циндин или семена карриса — выбирай первым.

Я взял семена карриса. Мне было прекрасно известно, как они действуют на меня.

— Где ты это взяла?

— Семена карриса у Чейда. Циндин у принца Кеннитссона.

Я порылся в памяти:

— Усиливает выносливость. Может вызвать половое возбуждение. А также привести к выкидышу.

Она взглянула на меня сердито:

— Он хотел принять его со мной вместе, а я спрятала в руке.

— Какой славный парень, — сказал я, чувствуя странное разочарование в нем.

— Так и есть. Он объяснил мне, какой эффект оказывает циндин. Мы оба валились с ног на полувахте. Так что это было не для соблазнения, а так, взбодриться.

— Угу, — я открыл мешочек с семенами карриса, прикинул, сколько мне требуется, высыпал в ладонь и бросил в рот.

Я разжевал маленькие семена, и пряный вкус заполнил рот. Практически мгновенно в моей голове прояснилось. Я наблюдал, как Спарк положила палочку циндина за щеку к десне.

— Опасная привычка, — предупредил я её.

— Если станет привычкой. Но этого не будет, — она кисло мне улыбнулась: — Скорее всего, мы оба умрем прежде, чем это сможет произойти. Остальные семена карриса возьмешь себе?

— Если можно.

Она кивнула и возобновила осмотр того, что осталось в комнате. Я начал размещать зажигательные горшки в поясе, который она сделала. Она следила за мной орлиным взором.

— Помни, где какой запал. Синий — медленный. Чейд значительно улучшил их с того момента, когда вы последний раз ими пользовались. Теперь они гораздо надежнее и мощнее. Он так гордится… — тут она поднесла руку к губам, — он так гордился ими, — поправила она себя, и я увидел, как её глаза наполнились слезами.

— Я использую их правильно, — пообещал я.

Мгновение спустя она объявила:

— Браслет с огненными камнями пропал!

— Я не удивлен. А огненный кирпич?

— Он здесь. А вот и подходящая благородному господину сумочка на плечо, которую я сшила для тебя вчера. Кирпич отлично ляжет на дно.

— Спасибо, — собирать свои принадлежности убийцы в компании соратника внезапно показалось мне по-товарищески приятно и правильно. Я засунул кирпич в сумку — в ней он лежал как надо, нужной стороной вверх. Вынув один взрывчатый горшок из гнезда на поясе, я завернул его в шарф и поместил поверх кирпича. Туда же отправились ядовитая мазь и запасной нож. Спарк наблюдала за всем этим.

— Никогда не держи все запасы в одном месте, — припомнила она старую премудрость Чейда, и я кивнул, а потом, глядя, как она складывает свои отмычки в манжетный шов, сказал:

— Я стал дедушкой. Утром Неттл сообщила мне через Скилл.

— Девочка или мальчик? — спросила она, не поднимая глаз.

— Девочка.

— Чейд был бы двоюродным дедушкой? Нет, двоюродным прапрадедушкой.

— Что-то в этом роде, — семена карриса придали резкости утренним событиям. Шуту я бы выложил все свои новости как есть, но прежде чем рассказывать Спарк, взвесил и обдумал, что мне известно. Как много она поймет? И чему поверит? — После того как Неттл передала мне новости с помощью Скилла, я ощутил кое-что ещё. Вернее, кое-кого. Винделиара.

Она была в ужасе:

— Человека, который заставил всех в Ивовом Лесу лишиться памяти? Он связался с тобой через Скилл?

— Нет. Да. Это был Скилл, но… неуклюжий. И очень мощный. Как бык по сравнению с лошадью.

Её глаза расширились. Как только мысль оформилась у меня в голове, я объявил ей самое ужасное:

— Думаю, он почувствовал меня. И Совершенного. Видимо, он знает, что мы идём.

Выражение её лица стало как у больной, да я и сам чувствовал примерно то же самое при мысли об этом.

— Передай мне сосуды с Серебром, — тихо попросил я.

Вряд ли мне потребуется нечто настолько радикальное. Крайне маловероятно, что я их использую.

Спарк передвинула разбросанную одежду, разыскивая их.

— Все наши планы, которые мы с Янтарь строили… все это было уловкой? Вся работа, которую я проделала?

— Скорее всего, да.

Я услышал, как она перевела дыхание:

— Фитц. Здесь только один. Она взяла флакон Серебра с собой.

Глава 29

ОБВИНЕНИЯ

Затрудняюсь сказать, когда именно я обнаружил, что Любимого забрали из соседней со мной камеры. Умер он, был ли убит, сбежал или был освобожден? Никто мне не позволил бы задавать подобные вопросы и, тем более, получать на них ответы. К моей камере приходили лурики, обученные целительству, они обрабатывали мои раны, оставшиеся от пыток, но ничего не говорили о Любимом. Они кормили меня сытной едой, и когда я поправился, они предупредили меня о том, чтобы я молчал, и освободили, чтобы я жил среди луриков Клерреса. Никто не говорил о Любимом, и я не осмелился спрашивать. Он исчез, как незначительный сон, как разбегающаяся кругами и исчезающая рябь от брошенного в воду камня.

На какое-то время они отправили меня жить в один из домиков, чтобы у меня был доступ к самым молодым Белым. Некоторые из них были жалкими и маленькими существами с немощным телом и слабо выраженными умственными способностями, с кожей, белой как снег, и головой, полной снов, которые они едва ли могли внятно изложить. Другие были достаточно сообразительны и вполне способны ухватить то, что я рассказывал им о внешнем мире.

Времена года сменяли друг друга, и они росли, предпочитая моё общество и слушая то, чему я их учил. Я чувствовал боль, когда видел, как совсем маленькие девочки давали жизнь ребёнку. Я разговаривал с ними об этом и пытался объяснить, что мужчины и женщины не должны так обращаться друг с другом. Я часто рассказывал о нашем долге перед большим миром. Лингстры и коллаторы услышали мои советы. Некоторые пришли поговорить со мной.

Затем Четверо отправили стражу. Они не были ни добрыми, ни злыми. Они заточили меня, будто я был быком, уже бесполезным, но слишком ценным, чтобы забить. Из моего домика они забрали записанные мною сны. Они пытались заставить меня обсуждать свои сны с ними, чтобы прибавить их к собственным знаниям. Я отказался делиться с ними моими трактовками. Но они, должно быть, увидели, как часто в моих снах появлялся Разрушитель.

Меня поместили в камеру на крыше, предоставили удобную постель и нормальную еду, перо, чернила и бумагу для записи снов. Меня оставили в покое. Тем, кто за мной присматривал, запретили со мной разговаривать.

Записи Прилкопа Черного.

Я проснулась на соломенном матрасе в моей камере от страшного сна, в котором надо мной, злорадствуя, стоял Винделиар.

— Сегодня ты умрешь, — пообещал он мне, и я резко перешла от сна к беспокойному бодрствованию. Мои стены были подняты ещё до того, как я открыла глаза. Мне подумалось, что прошлой ночью нужно было позаботиться и о нем. Казалось невероятным, что он остался в живых после того, что я сделала, но, возможно, он оказался сильнее, чем я предполагала. Возможно. Моё сердце подпрыгнуло от внезапного осознания, что могут быть и другие, подобные ему. Я должна была позаботиться о его смерти.

В другой раз обязательно, — безжалостно пообещала я себе. Потому что если он жив, я уверена, мне придется сражаться с ним снова.

И если он жив, то он расскажет остальным, кто убил Симфи и Двалию. Эта мысль заставила моё сердце биться быстрее. Оставила ли я после себя доказательства? Свободные манжеты на рубашке закрывали мои руки. Я закатала их и осмотрела ладони. Порез был тонким белым рубцом. Он не выглядел полученным прошлой ночью. Я надавила на отметины на моих огрубевших ступнях. Резкая боль. Я направила туда силы для исцеления. Стало легче. Я надела сандалии, экспериментируя с ремешками до тех пор, пока они крепко не обхватили мою ногу. Я походила по камере, тренируясь не хромать и не вздрагивать от боли. Было нелегко. Ноги помнили боль. Я подумала о грязи и змеиной слюне, в которые я наступила. Будут ли закрывшиеся порезы поражены инфекцией? У меня не было никакой возможности узнать. Я села на край кровати и стала ждать.

Надсмотрщица принесла поднос с едой, затем ушла, вернувшись с кувшинами с водой. Еда была ни хорошей, ни плохой. Вареные овощи и копченая рыба. Вполне прилично и по содержанию, и по количеству. Женщина передвигалась спокойно, как всегда, говорила мало, и обитатели остальных камер были смирными, как обычно. Если бы не мои порезы и едва заметный запах масла от рук и дыма от волос, предыдущая ночь могла бы показаться сном. Я молчала, но внутри росло напряжение. Как много времени пройдет, прежде чем кто-нибудь заметит, что Симфи пропала? Как много времени пройдет до того, как кто-нибудь пойдет относить еду и воду в камеру Двалии и найдет тела?

Нож и ключи выделялись на моем тонком матрасе двумя буграми. Я старалась не сидеть на них и пыталась вообразить, как бы я вела себя, если бы предыдущая ночь никогда не существовала? Что было бы, если бы я спала всю ночь, а затем проснулась, чтобы провести ещё один длинный день в моей камере? Как бы я себя чувствовала, о чем бы думала? Сегодня я должна быть именно этой девочкой. Я надеялась, что Прилкоп не предаст меня. Я не думала, что он может это сделать, но едва ли понимала, почему испытываю к нему такое доверие. Казалось, что он грустит из-за меня.

Я совершила убийство прошлой ночью.

Я почувствовала, как все мышцы в моем теле напряглись, а затем обмякли. Я подумала, что могу потерять сознание. Нет. Я не могу и не должна думать об этом. Я сделала то, что нужно было сделать. Теперь, я должна ждать так, как ждёт девочка, которая рассчитывает, что проведет день, разговаривая с писарем. Я должна быть девочкой, которая надеется получить свой собственный маленький домик и вкусную еду. Я порепетировала улыбки, полные надежды. Они ощущались, как гримасы.

Мне не пришлось ждать долго. Я услышала, как открылись двери, и легла на матрас, притворившись спящей. Я слышала шаги. Шло больше двух человек. Но я не двигалась и не открывала глаз, пока Капра не сказала:

— Пчелка, вставай.

Я зашевелилась, медленно потирая глаза и разглядывая пришедших сквозь пальцы. Капра стояла рядом с дверью камеры, она выглядела по-королевски в своем длинном платье темно-синего цвета. Она шумно дышала через нос, будто что-то привело её в бешенство. С ней было четыре стражника, позади них стояли Феллоуди и Коултри. Я сначала не узнала Коултри, потому что с его лица была стерта белая краска. От неё мало что осталось: немного на линии роста волос и немного на контурах лица. Он рыдал, и его вычурные зеленые рукава были испачканы белой косметикой и слезами.

Я смотрела на них в замешательстве. Потом я с надеждой улыбнулась Капре.

— Мы собираемся опять гулять сегодня? Я буду рассказывать вам мою историю дальше, чтобы её записали? — я встала, скрывая за улыбкой стиснутые от боли в ногах зубы, и подошла решетке.

Рот Капры изогнулся в фальшивой улыбке.

— Ты пойдешь с нами. Но не разговаривать с писарем, — она положила руку на решетку двери и подергала её, проверяя замки. Дверь не сдвинулась. Она полуобернулась к Феллоуди и Коултри. — Вы понимаете насколько это нелепо? Посмотрите на неё. Тощая. Необразованная. Незрелая. И находящаяся за Замком Четырех.

Она протянула стражнику ключ.

— Вот мой, — она дала ему ещё один. — А вот ключ Симфи. Он был у неё в кармане. Болтался на вычурном брелоке.

Стражник вставил и повернул ключи. Коултри оттолкнул Капру плечом, пройдя мимо неё и хватаясь за решетку двери. Он затряс дверь, и я обрадовалась тому, что она все ещё оставалась наполовину закрыта. Его лицо было мертвенно-бледным от ярости.

— Она опасна. Винделиар рассказал мне, что она с ним сделала. Она убила Симфи и затем убила Двалию! Она оглушила Винделиара своей магией! — он ткнул в меня дрожащим пальцем. — Ты меня не обманешь. Я сам разговаривал с Винделиаром. Я знаю, что он говорит правду. Когда Капра и Феллоуди поговорят с ним, они тоже все узнают! Они подарят тебе медленную смерть, которую ты заслуживаешь!

— Замолчи, ты, болван! — огрызнулась на него Капра. — Ключи, оба! Дайте сюда. А затем мы отведем её туда, где не будет свидетелей.

Коултри потянул за цепь на своей шее и вытащил ключ. Он смотрел на меня в упор с безграничной ненавистью, пока засовывал ключ в замок и поворачивал его. Его убежденность ошеломила меня, а потом я поняла. Змеиная слюна. Она сделала Винделиара сильнее, чем я могла предположить. Он измазал в ней свои руки и облизал, сколько смог достать. И если я только оглушила его, то, очнувшись, он, должно быть, поглотил столько, сколько смог достать, не обращая внимания на грязь. Сколько же он принял? Как силён он теперь? Достаточно силён, чтобы коснуться разума Коултри и внушить ему фанатичную преданность. А Капра и Феллоуди? Мои мыслиускорились. Их разум все ещё принадлежит им? Винделиар говорил, что Белые не так уязвимы к его магии. Значит, Двалия говорила правду о том, что Коултри не Белый.

Коултри закричал, из его рта брызнула слюна:

— Посмотрите на неё! Она виновна! Это сделала она, все это сделала она! Она заслуживает смерти! Она заслуживает умереть смертью изменника! Она предает каждую каплю крови Белых в себе! Она убила бедную дорогую Симфи.

— Бедную дорогую Симфи? — тихо спросил Феллоуди.

— Отойди и заткнись. Сведения, которые ты тут выкрикиваешь, не подлежат разглашению! — Капра коротким, но яростным жестом указала в направлении камеры Прилкопа. Коултри захлопнул рот.

Феллоуди отдал свой ключ. Когда ключ вставили и повернули, дверь открылась. Я не шевелилась от страха.

— Леди, пожалуйста! — взмолилась я, обращаясь к Капре. — Вы же не можете верить в такую дикую историю!

— Если ты хочешь сохранить свой язык на месте, больше ни слова, — она выместила свою ярость на страже после того, как, наклонившись вперед, выдернула из замка свой ключ и ключ Симфи: — Ведите её, — затем обращаясь к Феллоуди и Коултри: — Идемте. Это бесполезная трата моего времени.

Я шагнула к стражникам, прежде чем они могли бы схватить меня, и сама протянула руки.

— Просто иди вперед, — сказал мне один из них.

Когда мы проходили мимо камеры Прилкопа, я глянула внутрь. Он сидел, скрестив ноги, на полу за низким столиком и что-то писал на листе бумаги. Он не посмотрел на меня, пока мы проходили мимо.

Вслед за Капрой и остальными я прошла по коридору и вышла в дверь. Спустилась по лестнице и через ещё одну дверь зашла в маленькие покои. Стража оставалась с нами. В тот момент, когда за нами закрылась дверь, Коултри прыгнул на меня. Я вскрикнула и отскочила за стражника.

— Остановите его! — гаркнула Капра. Стражники схватили его за руки и оттащили назад, он пинался и вопил, как разъяренный ребёнок.

— Довольно! — закричала она на него. — Ты смешон. Если я тебе сейчас скажу, что Винделиар контролирует твои мысли, сможет ли хоть это достичь твоего сознания? Нет? Тогда держите его вон там.

Пока стража оттаскивала Коултри подальше от меня, она опустилась на удобный стул и указала на пол:

— Пчелка, сядь.

Я села на мягкий ковер и быстро осмотрелась. Картины с цветами в рамах, стол из темного дерева, графин с золотистой жидкостью и бокалы. Феллоуди сел на стул с мученическим вздохом.

Капра ткнула пальцем в Коултри:

— Коултри, мы сделали, как ты просил. Ты видел, что она была заперта в своей камере. Ты видел, что у каждого из нас был наш ключ. На ней нет ни крови, ни запаха от пролитого масла. Этот недоребёнок никого не мог убить.

— Значит это был Винделиар, — глубокомысленно предположил Феллоуди.

— С таким количеством змеиного зелья, которое он получил, он мог контролировать Двалию достаточно хорошо, чтобы заставить её убить себя.

— И он же заставил Симфи разбить зелье об пол, так, чтобы у него не получилось его достать? И я сомневаюсь, что он смог воздействовать на неё таким образом, чтобы заставить поджечь себя. Нет. Это не был ни этот ребёнок, ни Винделиар.

— Послушайте меня! — закричал Коултри.

Они повернулись к нему, Капра с презрением на лице, Феллоуди с печалью. Коултри переводил взгляд с одного на другого, повиснув на руках двух стражников. Тяжело и часто дыша, он сказал:

— Я говорил вам правду. Симфи привела её в камеру Винделиара, — он высвободил одну руку и показал на меня пальцем. — Винделиар рассказал мне все! Она кинула лампу в Симфи, чтобы та загорелась, и бросила бутылку со змеиным зельем на пол! Она приказала Двалии умереть, и та это сделала. Сделала! Двалия мертва! Моя дорогая подруга мертва! — он прорычал эти слова, обращаясь ко мне, а затем затрясся в рыданиях.

— Его дорогая подруга? — произнес Феллоуди с сомнением.

— Он её ни во что не ставил, — Капра откинулась на стуле. — Мы не вытянем из него ничего осмысленного. Это все из-за змеиного зелья. С ним Винделиар сильнее, чем я когда-либо видела. Но кое-что хорошее вышло из этой катастрофы. Двалия оставила нам ценный инструмент. Мы должны научиться его контролировать. Но сейчас не время думать об этом.

Пожалела ли она, что высказала последнюю мысль перед остальными?

Её глаза сузились. Она рассматривала Коултри некоторое мгновение. Более мягким голосом она произнесла:

— Коултри нехорошо. Его одолели эмоции. Стража, проводите его в комнату в башне. Принесите для него Коллотианский Дым, который доставили для меня вчера. Бедняга. Он потерял своих дорогих друзей. Сторожите его снаружи у дверей, проследите, чтобы он никуда не выходил. Я не хочу, чтобы он навредил себе.

Глаза Коултри расширились при упоминании Дыма, и я поняла, что она даровала ему какую-то огромную почесть. Она улыбнулась ему с фальшивой добротой, и он, кажется, страстно захотел ей поверить, когда она сказала:

— Мы сами поговорим с Винделиаром, как ты нам и советовал. Успокойся. Пойди, отдохни. Я и так вижу, что твое сердце разбито.

От её сочувственных слов по его лицу снова потекли слезы. Он не сопротивлялся, когда стража повела его к двери. Я слышала всхлипывания до тех пор, пока за ним не закрылась дверь. Я оставалась на месте и хранила молчание. Капра наклонилась вперед и налила немного напитка в бокал. Она сделала маленький глоток.

— Значит, ты думаешь, что Винделиар врет? — спросил её Феллоуди.

— Он сказал нам, что в гавани два дракона и что Разрушитель говорил в его разуме, угрожая превратить Клеррес в руины. Видел ли ты сегодня драконов? Или признаки атакующей армии? — она снова немного отпила из бокала. — Он утверждает, что все это сотворила Пчелка. Ты заметил что-нибудь, что указывало бы, будто она была не в камере, а в том подземелье?

— Зачем ему лгать? Что он с этого получит?

— Наконец ты начал задавать правильные вопросы. Вот тебе ещё, чтобы ты мог поразмыслить. Почему Симфи была в этом подземелье со змеиным зельем, запасы которого у нас печально скудны? Где она его добыла? Какое предательство она планировала? И кто положил этому конец? Винделиар далеко не самый умный парень. Смог ли он получить достаточно зелья, чтобы контролировать Симфи? Она ли убила Двалию, а затем случайно или намеренно лишила жизни и себя? Коултри попал под влияние Винделиара. Он бесполезен. Но Винделиар знает точно, что случилось на самом деле. Я думаю, что он самый вероятный убийца, и я вытащу из него правду.

— Я хочу быть там.

— Конечно, ты хочешь. Потому что ты понятия не имеешь о том, что ещё должно быть сделано.

Феллоуди пожевал губами и затем сказал:

— Мы все знаем, что у тебя был запас змеиного зелья, который ты хранила для себя. Это оттуда Симфи взяла его? Украла у тебя? Или получила от тебя? Насколько реально мне ожидать удара в спину?

Она, поджав губы, пристально смотрела на него до тех пор, пока он не опустил взгляд.

— Мы сейчас идём к Винделиару? — спросил он смиренным голосом.

— Поступай, как хочешь! — набросилась она на него. — Иди, пресмыкайся перед новым другом Коултри. Этому отвратительному существу не стоило позволять оставаться в живых. Я думаю, мне придется сделать все, что следует, одной. Симфи мертва. Ты об этом подумал? Подумал, что это будет значить для людей из Клерреса? Первый прилив уже прошел. Нижние залы полны охотников за богатством, некоторые из них ждут Симфи. И за морем ждёт толпа для дневной переправы. Когда сегодня начнется второй прилив, мы должны будем отказать им всем. Те, кто вошли этим утром, должны уйти. Никто не должен входить, пока мы во всем не разберемся. Как они это воспримут, как ты думаешь? Мне нужно отправить птиц, приготовить стражу для контроля толпы. И я должна решить, что мы будем делать с потерей дохода на протяжении нескольких дней от продавцов удачи. Я знаю, для тебя это мелочи, но именно эти мелочи позволяют нашим стенам стоять, а нашим постелям быть удобными по ночам, — она громко вздохнула. — Смерть Симфи должна быть объявлена с должными почестями и церемониями. Народ Клерреса должен увидеть, как её почитают. Её тело должно быть приведено в порядок, чтобы она выглядела достойно. Не нужно сообщать, что она была убита. Плохо уже то, что так много человек видели её тело. Стражник, который закричал и донес об этом Коултри… С ним должно быть покончено. И то, что Коултри болтал перед заключенными, означает, что с ними тоже нужно покончить. Смерть Симфи должна быть представлена, как несчастный случай. Ужасная случайность.

— А Двалия? — тяжело спросил Феллоуди.

Она бросила на него пренебрежительный взгляд.

— Сорок плетей? Ты знаешь кого-нибудь, кто выжил после сорока плетей? Ты ожидал, что она выживет? Я нет. Она умерла от своего законного наказания. Хорошее искупление.

— Что мы скажем о Винделиаре?

— А зачем о нем что-то говорить? Мало кого будет волновать, если он тоже умрет, — рассудительно произнесла она.

— А кто заменит Симфи? — спросил он низким голосом.

Она презрительно фыркнула.

— Заменять её? Зачем? Что такого важного она делала, что я не смогу сделать лучше? — она замолчала на некоторое время, размышляя о чем-то. Затем взглянула на Феллоуди. — Нам нужно разделить наши первоочередные задачи. Я знаю, что ты желаешь говорить с Винделиаром. Если ты возьмешь это на себя, то я прослежу за оправкой сообщений птицами и выполнением приказа закрыть ворота.

Он быстро справился с удивлением.

— Если хочешь, я займусь этим.

— Да, будь добр.

Феллоуди поднялся, несколько раз ей кивнул, а затем почти выбежал из комнаты. Даже я могла сказать, что она дала самое желанное поручение.

Сразу, как только за ним закрылась дверь, она встала.

— Стража. Верните её в камеру. У нас много работы.

Один из стражников хрипло спросил:

— Следует ли мне привести Коултри и вернуть Феллоуди ради его ключа?

Она пожала плечами, отмахиваясь от вопроса. Она почти улыбнулась.

— Уверена, с этого момента Замка Двух будет достаточно.

Глава 30

ЗАСЛОН И ЧЕРНОЕ ЗНАМЯ

Большущие весы, как у менялы в Дубах-на-Воде. На одну чашу садится пчела, и чаша опускается до самого низа. Очень древняя старуха с бесстрастным лицом вопрошает: «Сколько стоит эта жизнь? Кто даст за неё справедливую цену?»

Синий олень, выставив рога, врывается на рыночную площадь, прыгает и приземляется на другую чашу весов. Обе чаши тогда приходят в равновесие.

Очень древняя старуха кивает и улыбается. У неё красные заостренные зубы.

Из дневника сновидений Пчелки Видящей.

Никогда не любил спускаться по лестнице в корабельные шлюпки. Всякий раз представляю, как ставлю ногу не туда в самый неподходящий момент. То же самое с карабканьем по деревянным сходням на пристань. Пока я лез, горшки с горючей смесью долбили меня по спине. В моем прекрасном оленьем плаще было уже жарковато. Ракушки, облепившие причальные сваи, показались над водой — значит, уже начался отлив. Немало времени ушло на то, чтобы пришвартовать корабль в самом глубоком месте гавани.

— Побыстрее, — сказал я своим спутникам, хотя подгонять их не было нужды. — Перешеек, ведущий в крепость, открывается во время предельного отлива. Нам нужно успеть туда, продать огненный кирпич и купить пропуска.

Друг за другом они поспешили за мной на пристань. Спарк сегодня была богато разодетой леди Спаркл, которая цветисто выражалась, когда её ажурная юбка цеплялась за ракушечные наросты. Лант предстал щеголем в своем элегантном камзоле, кружевной рубахе и шляпе с плюмажем. Моя зеленая рубаха и синий плащ мне совсем не нравились, но я надеялся, что в таком виде сойду за довольно состоятельного чужеземца. Перу единственному было удобнее всех в своей поношенной старой одежде. На его бедре висел нож, но не настолько длинный, чтобы притягивать взгляды.

Брэшен и Альтия отправились с нами. В пути мы не разговаривали, под конец Альтия сказала только:

— Удачи.

— Спасибо, — ответил я.

Брэшен кивнул, и они направились прочь от нас. Я смотрел, как они свернули и двинулись к складам, выходившим на пристань — очевидно, чтобы посмотреть, какие товары там выгружают. Они шли бок-о-бок, вместе, но все же порознь. Слаженно, словно лошади, долго бегавшие в одной упряжке. Будь это мы с Молли, я бы держал её под руку, она смотрела бы на меня, мы болтали и смеялись бы по дороге. Вот они свернули за угол и исчезли из виду. Я вздохнул в надежде, что не навлеку ещё большего несчастья ни на них, ни на корабль.

Потом я повернулся к своей маленькой команде.

— Готовы?

Все кивнули. Я взглянул на гребцов внизу, в шлюпке. Они были веселы настолько, насколько это возможно для матросов, которые всю ночь пили, а на рассвете, по возвращении на корабль, получили головомойку и снова были вынуждены грести к пристани.

— Вы будете здесь, когда мы вернемся? — спросил я их. — Возможно, придется подождать.

Одна из боевых матросов Этты поднялась на пристань с нами и проверяла надежность моих узлов. Она выпрямилась и, пожав плечами, сказала:

— Любой матрос знает, что такое ожидание. Мы будем здесь, — она одарила меня ухмылкой. — Симпатичные одежки, принц Фитц Чивэл. Удачи вам. Не хотела бы я увидеть их заляпанными кровью.

— Я тоже, — тихо ответил я.

Её ухмылка стала шире:

— Уделайте их там в дым, кэп. И верните девчушку.

Это пожелание, даром что от постороннего человека, необъяснимым образом подняло мне настроение. Я кивнул в ответ, и наша скромная компания двинулась вдоль набережной.

— Сначала мы найдем Янтарь? — спросил меня Лант.

Я покачал головой:

— Только время потратим зря. У неё плащ-бабочка, если она захочет спрятаться, её не увидеть. И уж наверняка она не увидит нас.

Спарк нахмурилась и взяла меня под руку, как и положено дочери:

— Это почему же?

— Потому что она слепая.

— А вот и нет. Близорукая — это да. Но больше не слепая. Я вам уже говорила.

— Что? Когда?

— Её зрение вернулось. Медленно и до сих пор не полностью. Но когда живешь с кем-то в одной комнате, такое трудно не заметить.

Я сдержал волнение и улыбнулся, словно мы обсуждали погоду.

— Почему она мне не сказала об этом? И почему ты не сказала?

— Я говорила, — изобразила она улыбку и продолжала сквозь зубы: — Я сказала, что она видит больше, чем вы думаете, а вы ответили, что так всегда и было. Я подумала, что вы тоже знаете. А вот почему она сама вам не рассказала — что ж, теперь это очевидно. Чтобы она могла все провернуть — избавиться от нас и попробовать спасти Пчелку в одиночку.

Обрывки наших старых разговоров теперь слились в единую картину. Да. Шут считал, что ему одному следует проникнуть в Клеррес и найти Пчелку. Так он и сделал. С моих же собственных слов, именно так я бы и сам поступил, представься только возможность. Я замолчал, размышляя об этом.

День стоял теплый, легкий ветерок доносил смолистый запах хвойных деревьев, росших на склонах холмов за городом. Обычные запахи портового города смешивались с запахами копченой рыбы, спелых фруктов и ароматом маленьких белых цветочков с желтой сердцевиной, которыми была украшена чуть ли не каждая дверь. Улицы были необычайно чистыми и ухоженными. Здесь царил дух благосостояния, я не видел ни одного нищего. Часто попадались на глаза солдаты городской стражи, хорошо вооруженные, с грозными лицами. Шут не преувеличивал, говоря об их количестве. Многие жилые дома имели торговые лавки на первом этаже. Мы прошли мимо женщины, которая вышла на крыльцо вытряхнуть коврик. Пара мальчишек в свободных рубахах и коротких штанах увязались за нами. Тихий денек в процветающем городе.

Тут я грубо и коротко ругнулся, так что Спарк опешила. Ещё вчера Шут зачитывал мне вслух кое-что из Пчелкиной книги. Допустил промах, или, наоборот, надеялся, что я замечу? Счел ли он это забавным? Я сцепил зубы.

Обдав меня ветерком и скользнув по щеке крылом, мне на плечо уселась Мотли. Я отпрянул и сказал ей:

— А ну-ка обратно на корабль. Нам нельзя привлекать внимание.

Она клюнула меня в щеку острым клювом:

— Нет. Нет, нет, нет!

Люди уже оборачивались поглазеть на говорящую птицу. Я попытался сделать вид, что тут нет ничего необычного, смахнул её, она пересела на плечо Перу, и я тихо сказал ему:

— Не разговаривай с ней.

Ворона на плече у мальчика являла собой и без того интересное зрелище. Не хватало нам по дороге ещё и препираться с ней. Мотли фыркнула и поудобнее устроилась на плече.

Мы двинулись по исхоженной дороге, выходившей на пристань, мимо аккуратных домиков и магазинчиков. Дорога вилась между выпирающими частями причальных доков и каменистым берегом. Я приметил несколько привязанных рыбацких лодок, возле которых пышущие здоровьем детишки перебирали рыбу, вытаскивая её из отцовских сетей. Рядом с нами во множестве шагали жаждущие предсказаний, судя по одежде, прибывшие из разных земель. Некоторые шли бодро, чуть ли не весело — вероятно, молодые парочки, в надежде на предсказание долгой и счастливой жизни. Другие были мрачны или же полны тревоги, шлепками или ругательствами поторапливали своих спутников, чтобы оказаться первыми в очереди на проход. Процессия надежд и страхов текла по ухоженному бульвару навстречу к откровениям о нашем будущем.

— Как вы считаете, где она? — спросила меня Спарк.

— Один отлив уже был утром. Думаю, поэтому она сошла на берег вчера вечером. У неё было время продать браслет и заплатить за проход, так что она уже может находиться внутри замка.

— И где нам её искать? — тихо спросил Лант. — Когда окажемся там.

— Мы не станем искать Янтарь, — ответил я ему. — Мы будем придерживаться её плана, потому что она от нас этого ожидает. Так что мы просто зайдем в Клеррес, на месте придумаем, как незаметно попасть в верхние камеры, и обыщем их. Если Пчелки там не окажется, встречаемся в прачечной, надеясь, что Янтарь встретит нас там, и Пчелка будет с ней.

Их молчание красноречиво свидетельствовало о том, что этот план никому особо не нравился.

— Никак не пойму, почему Янтарь не пошла с нами, — сказал Пер.

— Она считает, что у неё больше шансов найти Пчелку.

— Нет, — Спарк сжала мою руку. — Думаю, я знаю, почему. Думаю, просто это самый невероятный способ из всех. Самый никудышный.

Нам следовало поторопиться, но я замедлил шаг.

— И что? — я ждал её пояснений.

— Самый глупый план. Вы говорили, им известно, что мы здесь. Янтарь рассказывала, как они меняют пути мира, потому что знают будущее. Так что она выбрала самый невероятный путь, надеясь, что его они не предвидели.

Я остановился.

— Но ведь все наши планы, все эти разговоры, и твое шитье…

— Все это было нужно, чтобы мы серьезно были настроены идти по дороге наиболее вероятного развития событий? — она покачала головой и улыбнулась мне — ну вылитая любящая дочка. — Не знаю, я только строю предположения на основе того, что она нам рассказывала о Служителях и своих снах.

— Если ты права, — я снова двинулся вперед. — Значит, они будут высматривать нас. Может, наша задача — просто отвлечь их.

Схватят ли нас? Упекут за решетку, возможно, станут пытать? Неужели Шут отправил бы нас прямиком в их лапы? Не может быть.

Или может.

Сколько раз уже он посылал меня в смертельно опасные ситуации, чтобы только изменить ход судьбы? Он может проделать это снова. Со мной. Но только не со Спарк, Лантом и Пером.

— Вам надо вернуться на корабль, — объявил я.

— Это навряд ли, — тихо отозвался Лант.

— Навряд ли! — поддакнула Мотли.

— Мы не можем, — медленно проговорил Пер. — Мы должны попробовать сделать эту самую штуку, которая вероятнее всего. И отвлечь их внимание.

Мы прошли по изогнутому полумесяцем берегу, и вот дорога превратилась в вымощенную площадь, окруженную торговыми прилавками и магазинами. Прилавки спереди были украшены яркими драпировками, и, похоже, здесь обычно протекала оживленная торговля. Но многие лавки сегодня оказались закрыты, что порядком озадачило и разозлило местных жителей. Кое-кто из покупателей терпеливо ждал перед закрытыми ставнями. Но прочие беспокойной толпой заполонили рынок, спрашивая друг друга, в чем дело. Мы протискивались сквозь людской водоворот. Те магазинчики, что были открыты, предлагали еду, питье и безделушки, широкополые шляпы, духи, а так же фигурки Белых. Я приметил двух менял, которым можно было продать наш огненный кирпич. У какой-то женщины была тележка, а на ней шкафчик с бесчисленными ящичками, из которых она доставала миниатюрные свитки с предсказаниями. Некоторые продавцы были бледнокожими и светловолосыми, но нигде я не заметил ни одного настоящего Белого.

— Кассу просто закрыли. Пришла стража и приказала остановить продажу пропусков.

— Меня должны пропустить сегодня! Я не могу здесь задерживаться больше, чем на день!

— Я заплатил круглую сумму за проход!

На другом конце рыночной площади, перед внушительными воротами, предваряющими ведущий к замку перешеек, стояли два привратника с каменными лицами. Отлив достиг своего предела. На послеполуденном солнце полные ожиданий люди выстроились в тесную очередь. Они гудели и шевелились, напоминая мне скот, согнанный на убой. Я сочувствовал привратникам, томящихся в кожаных доспехах и шлемах с плюмажем — оба мускулистые и молодые, о боевом опыте женщины свидетельствовал кривой шрам на щеке. На невозмутимых лицах блестели капельки пота. Они никак не реагировали на вопросы, которыми забрасывала их толпа.

Гул облегчения раздался, когда костлявая старуха распахнула ставни кассы. Очередь, было, двинулась на приступ, но она, воздев руки, закричала, стараясь перекрыть шум толпы:

— Я не знаю ничего, сверх того, что уже сказала! — голос у неё был скрипучим, в нем мешалась злость наполовину с испугом. — Мне послали сообщение птицей. Велели прекратить продажу пропусков. Сегодня внутрь больше не пускают. Может, завтра пустят, но точно не знаю! А теперь вам известно столько же, сколько и мне, и я здесь ни при чем!

Она начала закрывать ставни, но какой-то человек ухватился за край и стал орать, что его обязаны пропустить. Другие устремились вперед, кое-кто потрясал перед ней деревянными дощечками пропусков. Мотли расправила крылья, предостерегающе каркнув. Я опасался бунта, но тут услышал ритмичную поступь многочисленных ног — это рысцой приближались солдаты.

— Отходим все назад, — скомандовал я своим.

Лант пробивал нам путь, мы протискивались за ним, пока не вышли из скученной толпы. Там мы устроились в небольшом алькове между лавочками, в одной из которых продавались фрукты и пиво, а в другой — мясо на шпажках.

— Не меньше трех дюжин, — оценил Лант прибывшую стражу. Солдаты были вооружены короткими дубинками и двигались со сноровкой людей, обученных не церемониться. Двойной цепью они отделили толпу от привратников, а закончив построение, подняли свои дубинки и принялись оттеснять людей от ворот. Люди расступались, кто неохотно, а кто — с поспешностью, отчаянно пытаясь не сталкиваться с солдатами нос к носу. Жалобы и мольбы сливались в гомон, напомнивший мне потревоженный пчелиный улей.

Вдруг кто-то выкрикнул:

— Ворота! Ворота открываются!

На дальней стороне перешейка огромные белые ворота замка медленно распахнулись. Ещё до того, как створы остановились, изнутри хлынула целая толпа и, заполнив перешеек, устремилась в нашу сторону. Она походила на торопливое стадо, некоторые бежали по обочине, стараясь обогнать остальных. Как только процессия дотянулась до конца перешейка, стража открыла ворота с нашей стороны. Солдаты отпихивали тех, кто в этот момент хотел проскочить внутрь, кричали, что надо освободить место для тех, кто покинул замок. Две толпы столкнулись, словно две волны, с обеих сторон раздавались гневные вопли.

— Что все это значит? — спросила Спарк.

— Значит, что Шут добрался туда и что-то сделал, — предположил я. При мысли о пропавшем Серебре мне стало дурно.

Словно бы в ответ на мои слова людские голоса слились в горестный вопль. Лес указующих рук поднялся в направлении одной из высоких тонких башен. Из её окон летели вниз, разворачиваясь, длинные черные знамена. Выпрямившись под собственным весом, они повисли неподвижно, несмотря на морской бриз.

— Это Симфи, — выкрикнул кто-то. — Это её башня. Она мертва! О, небеса, Симфи мертва! Одна из Четырех мертва!

После этого вся толпа забурлила разом. В безумной какофонии выкриков, стенаний и рыданий я пытался уловить хоть какие-то сведения.

— … не было, с тех пор, как мой отец был ребёнком! — воскликнул какой-то мужчина, а женщина заголосила:

— Не может этого быть! Она же так молода и прекрасна!

— Прекрасна, да, но не молода. Она правила в своей северной башне больше восьмидесяти лет!

— Как она умерла?

— Когда нас пропустят внутрь?

Многие плакали. Один человек заявил, что приходил за предсказаниями ежегодно и целых три раза говорил с самой Симфи. По его словам, она была столь же добра, сколь красива, и я видел, как его начинают воспринимать, словно счастливца, которому было дано прикоснуться к истинному величию. Или который утверждал, что так оно и было.

На том конце перешейка сквозь открытые ворота замка прошла одинокая фигура. Это был высокий белокожий человек, одетый в светло-голубую длинную мантию. Он неторопливо шёл по тропе, которая уже начала подсыхать на жарком солнце. Его походка была изящна, и это напомнило мне о Шуте в бытность его лордом Голденом. Жалобное стенание толпы сменилось сначала выкриками, требующими внимания, а потом приглушенным гулом. До меня донеслись чьи-то слова:

— Не это ли лингстра Вемег, который служит Коултри, одному из Четырех?

Человек достиг входных ворот, и стража — солдаты и привратники — расступились, чтобы людям было лучше видно. Он выкрикнул что-то, но никто его не расслышал. Толпа, наконец, замолчала, и тогда он громко сказал:

— Расходитесь, или у вас будут неприятности. Сегодня никого не пустят. У нас траур. Завтра, на послеобеденном отливе, те, у кого есть пропуск, будут допущены внутрь.

Он повернулся спиной и зашагал обратно.

— Симфи действительно умерла? Что с ней случилось? — закричала ему вдогонку какая-то женщина. Он и ухом не повел, продолжая удаляться. Солдаты и копейщики снова выстроились в свой заслон.

Люди блуждали в толпе, обсуждая что-то друг с другом. Мы не сходили с места, надеясь, что до бунта не дойдет. Но в настроении толпы теперь преобладали печаль и скорбь, а не недовольство. Как шелуха, сдуваемая ветром, толпа постепенно рассосалась. Обрывки услышанных бесед говорили о том, что люди расстроены, но не допускают сомнений в том, что завтра их пропустят.

Я боролся с нарастающей внутри паникой.

— О, Шут, что ты там натворил? — пробормотал я, глядя на опустевший перешеек.

— Что нам теперь делать? — спросил Пер, когда мы неспешно последовали за уходящими пилигримами.

Я ничего не ответил, поглощенный мыслями о Шуте, который, вероятно, был сейчас за стенами замка. Он убил Симфи? Означает ли это, что он не нашел Пчелку и просто взялся мстить? Или что его обнаружили, и он был вынужден убить? Схвачен ли он? Или прячется?

— Сегодня мы не попадем в замок, — подытожил Лант. — Вернемся на Совершенный и подождем, пока сюда вновь не начнут пускать людей?

— Стоп! — вдруг воскликнул Пер. — Сюда. Идите-ка сюда.

Он отвел нас в сторону от многолюдной дороги, на кромку возле самого прибоя, жестом попросил наклониться поближе к себе и возбужденным шепотом сообщил:

— Мы туда попасть не можем. Зато Мотли может!

Мы удивленно посмотрели на него. Ворона сидела у него на плече. Пер подставил ей запястье, и она пересела туда. Приблизив её к своему лицу, он умоляюще заговорил:

— Янтарь нам рассказывала, что в стенах темниц на верхушке башен есть проемы в форме цветов и всякого такого. Можешь слетать туда и заглянуть внутрь? Сможешь увидеть Пчелку? Или Янтарь? — его голос начал дрожать, он стиснул губы. Мотли наставила на него один свой яркий глаз, а затем, не проронив ни слова, взлетела вверх.

— Она летит прямо туда, — воскликнула Спарк.

Но, проследив за ней, мы видели, как ворона миновала замок и скрылась где-то позади.

Пер шмыгнул носом и сказал:

— Может, она хочет облететь вокруг, чтобы выбрать, куда ей лучше сесть.

— Может, — отозвался я.

Мы стояли и ждали. Я глядел в морскую даль, пока не заслезились глаза.

Глава 31

ЧЕЛОВЕК-БАБОЧКА

Ваше рвение быть полезным и бережливым достойно похвалы. Вы хорошо управляете Ивовым Лесом в отсутствие моего отца. Именно в отсутствие; я уверена, что он вернется.

Но что касается изменений, которые вы предлагаете, — не могу на них согласиться. Пожалуйста, не освобождайте комнату моей сестры Пчелки. Её имущество необходимо привести в порядок и при необходимости почистить, а затем расставить по своим местам. Не убирайте его в кладовку. Я желаю, чтобы вещи оставались там, где они должны быть. Я считаю, что её горничная Коушен точно знает, как все было. Ничего не выбрасывайте. Пусть двери будут закрыты и заперты. Таково моё желание.

Что касается комнаты моего отца, я хочу, чтобы она оставалась такой, какой была, когда он отбыл. Аналогичным образом, закрыть и запереть дверь. Не стоит беспокоиться о комнате, пока он не вернется. Я уверена, он не будет никого упрекать за то, что его владения остались нетронутыми. В нижних залах есть помещение, которое он иногда использовал как рабочий кабинет. Я имею в виду не кабинет управляющего поместьем, а ту комнату, которая смотрит на сиреневые кусты. Я также желаю, чтобы она была заперта и нетронута.

Думаю, мы уже обсуждали комнату, которую моя мать использовала для шитья и чтения. Её тоже надо оставить, как есть. Со всеми её вещами. Я не хочу, чтобы их убирали.

До того, как наступит зима, мы с лордом Риддлом надеемся посетить Ивовый Лес, если это позволят наши планы.

Послание принцессы Неттл управляющему Диксону из Ивового Леса.

Они не церемонились, возвращая меня в камеру. Капра вставила и повернула свой ключ, а затем ключ Симфи, открыла дверь и повторила это после того, как дверь захлопнулась за моей спиной.

— Что насчет меня? — осмелилась спросить я.

— А что насчет тебя? — засмеялась она. — Я смогу тебя использовать. Позже. Или раньше, — она улыбнулась, и это испугало меня. — Пока сиди и жди. Всему свое время.

Она удовлетворенно улыбнулась, повернулась и пошла прочь.

Её слова не успокоили меня. Она послала Феллоуди к Винделиару. Был ли Винделиар достаточно силён, чтобы контролировать сознание Белого? Если да, то он захотел бы моей смерти и меня бы убили. Я мало что могла с этим поделать. Я вернулась к своей кровати и села. И наткнулась на рукоятку ножа. Я передвинулась. Я задавалась вопросом, сколько времени прошло с тех пор, как последний раз умирал кто-нибудь из Четырех. Что означала для них смерть Симфи, почему их было четверо? И будут ли они действовать дальше втроем? Я раскачивалась, обхватив руками колени и пытаясь найти успокоение.

— Итак, Пчелка. Что ты теперь будешь делать? — донесся до меня шепот Прилкопа.

— Посижу здесь, я полагаю. У меня не особенно много вариантов, — я понизила голос.

— Так ли это?

Мои чувства говорили мне о другом. Я чувствовала себя водой, несущейся вниз. Вода не может остановиться или бежать в гору.

— Вода идет туда, куда ведет русло, — сказала я.

Я услышала его вздох.

— Я помню этот сон. Он был одним из моих. Кто-нибудь прочитал его тебе?

— Нет. Я просто подумала об этом, — я подошла к углу камеры и попыталась заглянуть за стену, чтобы увидеть его. Это было безнадежно.

— Маленькая Пчелка. Ты видишь разное будущее, разные пути?

— Иногда, — призналась я медленно.

— Ты можешь выбрать любой из них. Будь осторожна.

— Все они, похоже, ведут к одному концу.

— Не все, — возразил он. — Я видел кое-что из того, что может произойти. Если ты останешься в своей камере и ничего не сделаешь, они убьют тебя.

Я сглотнула. Я не видела этого. Или видела? Сны исчезали так быстро, когда я не могла их записать.

Он долго молчал. Затем протянул руку и раскрыл её ладонью вверх. Он ждал. Через некоторое время я вложила свою руку в его.

— Ты не обучена, — сказал он спокойно. — Я бы хотел, чтобы ты родилась среди народа, который признал бы тебя той, кем ты являешься. И задаюсь вопросом, не слишком ли уже поздно тебя обучать.

— Меня учили, — возмутилась я. Я чуть было не сказала, что умею читать и писать и резко остановилась. Признаваться в этом по-прежнему было небезопасно.

— Тебе не преподавали то, что ты должна знать, иначе ты бы раньше поняла гораздо больше. Ты Белая, произошедшая от очень старой расы, которой больше нет в этом мире. Ты можешь расти медленно и жить очень долго. Возможно, так же долго, как и я.

— Я стану Черной, как ты?

— Если совершишь изменения, которые судьба требует от тебя. Я предполагаю, что ты изменилась, по крайней мере, несколько раз. Это приходит с лихорадкой и слабостью. Кожа отшелушивается. Так можно понять, что сделан шаг на пути.

Я подумала над этим.

— Возможно, дважды со мной это случилось.

Он издал какой-то звук, словно подтверждая что-то для самого себя.

— Ты знаешь, что у каждого Белого Пророка есть Изменяющий? Знаешь, что он делает?

— Изменяющий что-то меняет, — слово было знакомо из писем моего отца.

— Правильно, — прозвучало одобрение. — Изменяющий Белого помогает внести изменения, которые тот должен принести в мир. Поставить этот старый мир на новый и лучший путь.

Я ждала, что он скажет больше, но он молчал. В конце концов, я спросила:

— Ты мой Изменяющий?

Он засмеялся, но это был грустный смех.

— Нет. Я в этом уверен, — после долгой паузы он сказал: — Если я не ошибаюсь, ты убила свою Изменяющую прошлой ночью.

Мне было ненавистно, что он сказал вслух, что я кого-то убила. Это делало убийство слишком реальным. Я не ответила.

— Подумай об этом, — сказал он мягко. — Кто тебя сюда привел? Кто бил тебя и загнал в то, чем ты теперь являешься? Кто направил твои стопы к этому настоящему, которое было одним из твоих будущих?

Его слова были пугающими. Я обнаружила, что тяжело дышу. Нет, я не хотела, чтобы Двалия была моей Изменяющей. Вопрос, сжигавший меня изнутри, вырвался наружу:

— Я должна была убить её?

— Я не знаю. Только ты можешь знать, что ты должна делать, — затем он добавил: — Верить в то, что должна делать. Бледная Женщина не разделяла мой взгляд на будущее. Она верила, её судьба в том, чтобы драконы не возвращались в наш мир. Она видела истинный Путь в сохранении войны с Шестью Герцогствами. Она хотела расколоть Шесть Герцогств на маленькие рассорившиеся государства и убедиться, что древняя магия Элдерлингов не возродится в линии Видящих.

— Ты выбрал другой путь?

Он тихо рассмеялся.

— Малышка, я старше любого старика. Я выполнил свое предназначение в качестве Белого Пророка задолго до того, как Илистор прибыла на Аслевджал. Когда мой Изменяющий умер, я не захотел покидать то место, где мы делали нашу работу. Я остался, поскольку снег становился все глубже и лед захватывал руины. Затем, когда пришел Айсфир, я решил остаться и присмотреть за ним в его ледяном сне. Полагаю, это было хорошо, что я… — голос его затих, как будто только теперь он задумался о своем выборе. — Когда Илистор прибыла туда и начала совершать свои изменения, они звенели против моих чувств, словно потрескавшийся колокольчик. Я стал сопротивляться ей. Я сорвал её попытки убить пойманного в ловушку дракона.

Я услышала его глубокий приглушенный вздох. Я знала, что он скользил по прошлым болезненным воспоминаниям, когда снова добавил:

— И многие произошедшие события не входили в мои прямые намерения. Они заставили меня сыграть роль, которая для меня, как я считал, завершилась. Мои сны вернулись. Из-за неё. Её вина в том, что эти задачи вновь стоят передо мной, — снова короткое молчание. — Вот что я хочу сказать тебе сейчас. Я видел некоторые сны о том, что ты можешь сделать, поэтому я предостерегаю тебя. Выбирай осторожно, маленькая Пчелка. Замок Клеррес стоит с незапамятных времен. С тех пор, как им завладели Служители, он стал хранилищем истории. Свитки, хранящиеся здесь, отслеживают не только то, что может произойти, если события совпадают определенным образом. Здесь сохранено множество записей об истории. Мудрость приумножается и сохраняется в свитках и книгах. Служители задокументировали изменения, внесенные ими, а до этого — работу настоящих Белых Пророков.

И здесь есть живущие в замке люди, и город, зависящий от торговли, которую ведут замок и Служители. Помимо них, есть холмы, где пасутся стада, а крестьяне обрабатывают поля. Рыбаки, работающие в бухтах и водах, острова архипелага. Это словно детская башня из блоков. Если ты вытащишь нижний блок, все рухнет вниз. Тысячи жизней изменятся.

— Всегда к худшему? — я думала над этим очень долго.

Он сделал паузу, прежде чем ответить:

— Нет. С определенной выгодой.

— Ты изменял тысячи жизней? Знаешь ли ты, что драконы теперь совершают набеги на стада и табуны Калсиды и Шести Герцогств? Знаешь ли ты, что драконы свергли жестокого Герцога Калсиды? И что теперь между Шестью Герцогствами и Внешними Островами мир?

На этот раз его молчание было долгим.

— Кое о чем я знал. Я знал, что ваш принц женился на нарческе с Внешних Островов. Остальное же… они не сообщают мне никаких новостей. Я знаю немногим больше того, что вижу во снах. Капра говорит, что это позволяет моим снам быть чистыми, не затронутыми внешним миром. И я действительно вижу сны и записываю их. Я подобен птице, которая поет в своей клетке, не зная времени года, стаи или потомства. Сны, которые я записываю, у меня забирают. К добру или к худу, не могу сказать. Видеть и записывать сны — мой Путь. Это то, что я должен делать.

— И ты видел сны обо мне? — я почувствовала легкую дрожь.

— На протяжении многих лет. Сначала ты была маловероятна. Потом… полагаю, что это было почти десять лет назад. Трудно сказать. Время в заключении идет совсем по-другому.

— Примерно в то время, когда я родилась, — предположила я.

— Правда? Ты так молода, чтобы работать с такими большими изменениями. Настолько мала.

— Хотела бы я остаться дома. Я этого не хотела, — горло сжалось, и я почувствовала гнев. — Ты предостерегаешь меня обо всех людях, чьи жизни я затрону. Но Двалия и Служители не заботились об этом. Они убили столько моих людей. Многие дети будут жить одни, так много детей не родится. Ничто из этого не остановило её руку!

Его сильные черные пальцы сомкнулись вокруг моих покрытых шрамами белых. Его хватка была теплой, но я чувствовала, как тонки и мелки мои кости. Он мог бы сломать мне руку. Вместо этого он тепло обхватил её и сказал:

— Но ты не она. Ты настоящий Белый Пророк этого времени. Ты должна искать то, что приведет к наибольшему благу для всех. Ты не можешь быть бессердечной или эгоистичной, как твоя Изменяющая.

Я не думала о том, что буду делать. Теперь я это умела. Магия Винделиара может быть ослаблена, но немного у него всё ещё есть. И если у Служителей было больше змеиной слюны, и они дадут её ему… Я почувствовала внезапное желание поторопиться. Меня не должны остановить. Судя по тому, как я отдернула свою руку, Прилкоп почувствовал мою решимость.

— Когда люди не знают прошлого, они совершают те же ошибки, что и их предки, — предупредил он меня.

Я глубоко вздохнула и подумала, правда ли это. Затем я легла на кровать и уставилась на каменное кружево стены. Я думала обо всем, что он сказал.

— Если я останусь здесь, в своей камере, полагаю, они убьют меня.

— Как я и видел. Резкое дыхание, свеча гаснет.

Я позволила крошечному краю моего плана прокрасться в мой разум. Как много его сны рассказали обо мне? Знал ли он мои намерения?

— Думаешь, мне стоит остаться в своей камере?

Он тяжело вздохнул.

— Я только говорю тебе, что это вероятность, которую ты, возможно, не рассмотрела. Возможно, тебе следует попытаться понять, куда это решение может привести, — очень тихим голосом он добавил: — Для нас это не всегда касается нашего собственного выживания. Речь идет о том пути, который мы считаем лучшим для всего мира.

— Винделиар сказал мне, что чувствовал, когда он был на истинном Пути. Ну а теперь я чувствую свой. Это правильно, Прилкоп.

— Множество вещей кажутся правильными, если это то, чего мы желаем.

— Тебе снилось, что я делаю?

В его голосе была улыбка:

— Мне приснилось много разных путей для тебя. Некоторые более вероятны, чем другие, — он снова прошептал мне слова, эту странно знакомую рифму:

Пестрая птица, серебряный бриг,

Как пробудить вас… я не постиг.

Один станет двумя, двоих сплавят в одно,

Прежде чем мир рухнет на дно.

Это по-прежнему не имело для меня смысла.

— Я уже говорила тебе, у меня нет пегих птиц и кораблей. Прилкоп, просто скажи. Разрушаю ли я будущее?

— О, дитя. Все мы это делаем. Это одновременно и опасность, и надежда на жизнь. Каждый из нас меняет мир каждый день, — его улыбка была грустной. — Некоторые сильнее, чем другие.

— Что это? — это был звук, или, скорее, шквал звуков. Глухой стук, приглушенный визг, более громкий стук. Я затаила дыхание, прислушиваясь. Прилкоп отдернул руку, и я подумала, что он сбежал к своему столу и бумаге.

В коридоре открылась дверь. Я скользнула прочь и села на край своего матраса. Приближались мягкие шаги. Я ждала. Последовавший шепот был мягче ветра:

— Прилкоп? Ты жив? Ты жив!

— Кто здесь? — спросил Прилкоп с глубоким недоверием.

— Друг! — смех, мягкий, как первый дождь. — Тот, кто спрятался под твоим подарком. У меня есть ключи охранника. Я вытащу тебя отсюда, — мягкий звук металла, скребущего по металлу.

— Любимый? Ты здесь? — голос Прилкопа задрожал в радостном недоверии.

— Да. И то, что я нашел тебя, наполняет меня восторгом, но я ищу ещё кое-кого. Ребёнка, маленькую девочку по имени Пчелка.

Любимый? Друг моего отца, нищий с рынка? Шут? Я бросилась к решеткам своей камеры, схватила их и выглянула наружу. Там никого не было. Я ничего не видела, но услышала мягкий звон ключей. Волк-Отец внутри меня насторожился. Мысмотрели.

Прилкоп говорил шепотом, его голос дрожал от волнения:

— Не те ключи, старый друг. Они откроют другие камеры, но не эту или пчелкину. Но она здесь, и она…

Обе двери с обеих сторон коридора внезапно распахнулись. Я услышала голос Капры, переходящий в крик:

— Вперед, плечом к плечу! Широко размахивайте своими дубинками. Идите! Не останавливайтесь до тех пор, пока не столкнетесь нос к носу. Здесь незваный гость!

— Но… — возразил кто-то.

— Иди! — вскрикнула она. — Иди немедленно, бегом! Бейте сверху и снизу! Я знаю, что он здесь! Верьте своим дубинкам, а не глазам. Идите!

Кто-то, кого я не видела, запаниковал. Я услышала шум. Затем, откуда ни возьмись, появилась часть бестелесной ноги. Невидимка явно пытался подняться по гладким прутьям решетки напротив Прилкопа. Он был рябью пустоты, как поднимающийся от огня жар. Он быстро вскарабкался наверх, и я мельком увидела, как его босые ноги цеплялись за брусья. Край плаща-бабочки раскрылся и сдвинулся на мгновение.

— Там! — крикнул мужской голос, и охранники бросились бежать по коридору. Я отступила на шаг, потому что услышала резкий лязг ударов короткими дубинками по решеткам клеток, когда они подбежали. Я услышала возгласы других заключенных, а затем, когда охранники подошли к моей камере, ужасный удар палкой по телу и резкий вскрик боли. Волк-Отец яростно зарычал. Моё скачущее сердце чувствовало, будто волк внутри меня пытался вырваться наружу.

— Он здесь, он внизу! — крикнул охранник.

На мгновение я увидела мужчину на полу возле своей камеры. Затем он извернулся и вскочил на ноги. Ребром ладони он ударил одного охранника в челюсть, стукнув его об решетку клетки. Любимый развернулся, плащ закрутился, и я видела лишь мелькающие части тела. Ладонь без руки перехватила дубинку другого охранника и резко всадила ему её под челюсть, тот отступил с булькающим воплем.

Если бы у него было всего два противника, думаю, он бы сбежал. Но охранник позади него резко взмахнул своей короткой дубинкой. От удара Любимый упал. Он перекатился на живот, встал на колени, и плащ снова замаскировал его. Но они знали, где он. Быстрые удары обрушились на того, кого я не могла увидеть, и Капра крикнула:

— Хватит! Достаточно! Не убивайте его. У меня есть к нему вопросы! Много вопросов.

Я отступила к задней стене своей клетки. Я не могла дышать. Капра пробежала мимо охранников, которые застыли, как возбужденные и растерянные собаки, которых заставили остановиться перед самым убийством. Она посмотрела в пол, что-то толкнула ногой. Затем перевела взгляд на меня и следом на камеру Прилкопа.

— О, — весело воскликнула она. — Что это я вижу? Крыло бабочки? Есть сон, про который я читала и даже видела сама. Ну, Прилкоп. Видишь, твой сон сбылся.

Она обратилась к нему, но я бросилась через камеру к решетке и с ужасом увидела, как она наклонилась и подняла край того, что было похоже на крыло бабочки. Когда она убрала это, сбылся мой сон. Там лежал бледный мужчина. Он был босой и весь в черном. Из его рук выпало кольцо с ключами. Кровь бежала с рассеченного лба и из носа. Глаза были полузакрыты. Он лежал неподвижно. Прилкоп в отчаянии застонал. У меня перехватило дыхание, я не могла издать ни звука.

Она склонилась над ним, а затем посмотрела на камеру Прилкопа. Голос старухи звучал мелодично, когда она сказала:

— Я все ещё вижу сны лучше и правдивее всех. Вот он. Человек-бабочка, охотник в ловушке! Ну, не скрывай, как ты впечатлен! — она кокетливо покачала головой и добавила с фальшивой грустью: — Хотя я очень огорчена тем, что ты до сих пор не понял, с кем дружить. Это было неверное решение, Прилкоп. И боюсь, что тебя снова придется учить, как это больно — бросать мне вызов.

У человека две руки. Одна рука человека-бабочки лежала по полу, едва касаясь ключей кончиками пальцев. Но была и другая рука, та, которую все ещё закрывал отвлекающий взгляды плащ. Я думала, что он ударил сжатым кулаком, пока он не отдернул окровавленный нож и снова не вонзил ей в живот. Капра не кричала. Она коротко недоверчиво всхлипнула, а затем её охранники сорвались с места и начали пинать ногами и бить дубинками, пока окровавленный Любимый не остался лежать неподвижно на полу возле моей клетки.

Я заткнула уши, но это не помешало протяжному вою Волка-Отца оглушить меня так, что больше я ничего не слышала.

Охранники оттащили Капру назад. Она села на пол, обеими руками зажимая живот. Её синее одеяние было темным от крови, и алый цвет струился между пальцами.

— Идиоты! — она попыталась закричать, но не смогла набрать достаточно воздуха. — Отнесите меня к целителям! Немедленно! И возьмите Любимого и Прилкопа и бросьте их в нижние темницы. Поместите Любимого в старую клетку Двалии! Я сама о нем позабочусь! Ах! — последнее было криком боли, когда двое её охранников попытались повиноваться ей.

— Нам потребуются ключи от Замка Четырех, — заметил один из охранников.

— Возьмите те, что на полу.

Один из охранников остановился и поднял их.

— Не те ключи, — сказал он.

Капра ничего не сказала. Я думаю, она потеряла сознание. Один из её охранников заговорил:

— Джессим, пойди, спроси у Феллоуди, что нам делать. Мы с Ворумом отнесем Капру к целителю. Остальные, тащите незваного гостя на самый нижний уровень. Встряхните и заприте его как следует. Больше никаких ошибок на сегодня, — поднимая Капру, он мрачно добавил: — Нам бы нужно носить с собой переноску из ткани для подобных случаев.

Ни я, ни Прилкоп ничего не говорили, пока они уходили. Они потащили Любимого за собой, и пока они шли, его голова, раскачиваясь, билась об пол. Я услышала, как хлопнула дверь, и затем кто-то сказал:

— Тюремщица мертва. Этот человек, должно быть, убил её, чтобы заполучить ключи. Унеси тело.

Другие заключенные, притихшие на какое-то время, начали, как испуганные птицы, визгливо шептать, высказывать догадки, требовать ответы и громко всхлипывать.

— Прилкоп? — требовательно спросила я. — Знаешь, что будет теперь? У тебя есть какие-нибудь сны об этом времени?

— Нет.

Я тихо прошептала, чтобы только он мог услышать:

— У меня есть ключи. Мы могли бы сбежать.

— Бежать некуда, малышка. Они закроют двери и ворота, — горько засмеялся он. — Если я и уйду отсюда снова, то только когда моё тело вытечет из отработанного резервуара с отходами замка. Рыбы съедят мою плоть, и кости мои превратятся в песок.

— Тебе снилось это? — спросила я в ужасе.

— Некоторые знания приходят не из снов, а из жизни. Существует только один выход из Клерреса, который не охраняется ни днем, ни ночью — тот, что для мертвых. Нас с Двалией ожидает одно место отдыха — в животе угря, — он сглотнул. — Я хочу, чтобы мой путь был коротким, но я знаю, что этого не случится.

С его стороны донесся страшный сдавленный всхлип. Как будто он сдерживал рыдания, боясь заплакать. К моим глазам подступили слезы.

— Пчелка! Пчелка, пчелка, пчелка!

Кто-то кричал моё имя хриплым и страшным голосом.

— Что это? — спросил Прилкоп, пораженный ужасом.

— Я не знаю. Шшш! — кто бы это ни был, я не хотела, чтобы меня нашли.

Двери в конце коридора снова открылись. Поступь множества ног. Я испугалась, но я должна была знать. Я переместилась туда, откуда могла видеть почти все помещение. Стража. Феллоуди, а рядом с ним шатался Коултри. Коултри выглядел ужасно, одновременно больным и разъяренным. Ключи, которые раньше использовала Капра, чтобы запереть меня, качались в кулаке Феллоуди. Они прошли в камеру Прилкопа. Они были так близко, что я видела, как ключи вошли в замок и повернулись. Дверь открылась.

— Взять его! — приказал Феллоуди, и солдаты, которых я видела, пошли вперед.

Они появились передо мной, четверо мужчин, тащившие одного. В коридоре ещё один человек опустился на колени с охапкой цепей. Прилкоп стоял, словно ожидающий убоя бык, пока его лодыжки заковывали в кандалы. Он не сопротивлялся, когда охранник встал и так же сковал его запястья.

Я испугалась.

Не меня, не меня! — я излучала эту мысль. Я отчаянно надеялась, что магия змеиного зелья не исчезла из моего организма. Весь доступный мне Скилл я толкнула в них. Либо это сработало, либо им не было велено меня забирать. Волк-Отец отвлек меня.

Прекрати это. Путь наружу — это путь внутрь!

Рычание Волка-Отца было напряженным. Я повиновалась. Стены поднялись. Я отошла от прутьев и присела на матрас. С какой целью они утащили Прилкопа? Капра обещала причинить ему боль. До смерти? Когда я приняла решение вчера вечером, создала ли я для него это будущее? Была ли в этом моя вина?

Испуганно и эгоистично я закрыла глаза и молилась, но совсем не богу.

Не дай им забрать меня. Пусть это буду не я.

— Здравствуй, Пчелка, — Коултри встал напротив моей камеры, опираясь на руку охранника. Я вскрикнула, с ненавистью увидев, что это заставило его улыбнуться. Он обновил свой белый грим, но нанесен он бы плохо. Виднелись полоски кожи. Он улыбнулся мне дрожащей улыбкой.

— Не думай, что я не знаю! Знаю. Ты убила их, и я буду смотреть, как ты за это заплатишь. Я увижу.

— Прекрати, — сказал ему Феллоуди. — Винделиар околдовал тебя магией. Сколько я должен это повторять? Мы поймали убийцу. Когда мы отведем Прилкопа вниз, ты сможешь убедиться сам. Это Любимый. Глупец вернулся. У него были все основания убить Симфи. Вероятно, Двалия попала под раздачу. Давай. Нам нужно убедиться, что Прилкоп надежно заперт, а затем идти к Капре в палаты целителей. Джессим сказал, что это был короткий нож. Будем надеяться, что он не нанес существенного вреда.

Они ушли. Прилкоп шёл среди них короткими шагами, звенья цепей перекатывались по каменному полу. Двери снова захлопнулись. Я начинала ненавидеть этот звук. Тишина разлилась вновь. Один голос из другой камеры позвал:

— Охранник? Охранник?

Никто не ответил.

Я сидела и дрожала. Слишком много всего. Кто-то пришел, чтобы найти меня, чтобы спасти. И не получилось. А теперь Прилкоп исчез. Я не осознавала, как успокаивало меня его присутствие, пока его не увели. Мне было так холодно. Я не могла перестать дрожать.

— Пчелка? Пчелка, пчелка, пчелка?

Страшный голосок вернулся. Это звучало, как быстрая поговорка. Не человек.

— Пчелка? Пчелка, пчелка, пчелка?

Все ближе. Звук моего имени превратился в случайный повтор звуков. Я услышала слабый шум, похожий на встряхиваемой ткани, и царапанье.

— Пчелка? Пчелка, пчелка, пчелка?

Я этого не вынесу.

— Оставь меня в покое! — крикнула я.

Но вместо этого голос приблизился.

— Пчелка? Пчелка?

Теперь я могла сказать, откуда исходил звук. Он шёл из-за каменной стены с отверстиями, которые создавали узоры из ракушек и цветов на полу моей камеры. Что-то закрыло свет у одного из отверстий и издавало скрежещущий звук, словно крыса в стене. Я обрадовалась, что отверстия были маленькими, а стена такой толстой. Не думаю, что оно сможет на меня напасть. Но я в ужасе уставилась на стену, когда из неё высунулся острый серебряный клюв. Он двигался, тыкаясь в воздух.

— Пчелка? — спросил он. — Пчелка, пчелка, пчелка?

Это моё воображение. Это не могло быть реальностью. Я не хотела смотреть, но не могла отвести взгляд. Клюв тыкался в воздух изо всех сил, словно пытаясь ворваться и схватить меня. Я заставила себя встать, а затем переместиться туда, откуда был лучше обзор на отверстие в стене.

Птичья голова. Блестящий глаз. Я присела, чтобы лучше видеть.

— Пчелка?

Возможности. Это случалось не часто, и каждый раз пугало меня. Голова птицы находилась в центре веера путей. Я поискала подходящее слово. Связь. Как та, что я почувствовала на рынке со слепым нищим. Это не могло быть ничем хорошим.

— Уходи, — прошептала я дрожащим голосом.

— Пер, — прошептала она. — Скажи Перу. Нашлась Пчелка.

— Пер? — спросила я, почувствовав укол надежды. — Персиверанс?

Надежда была ещё одним видом пытки. Как Пер может быть рядом, так далеко от Ивового Леса? Был ли он действительно жив? Нищий привез его сюда? Птица мерцала не перед моими глазами, а в моем сознании. Закрытые глаза не спасали, но я все же не открывала их. Я задала вопрос, зная, что ответ может разрушить все мои надежды:

— Придет ли Пер, чтобы помочь мне? Спасти меня?

— Нет. Нет. Ворота закрыты. Закрыто. Закрыто, закрыто, закрыто!

Я села на корточки. Это нереально. Птицы не разговаривают так. Так осмысленно. Я сошла с ума? Мерцание заставляло меня почувствовать себя больной.

— Уходи, — взмолилась я.

— Закрыто, закрыто. Янтарь? Найти Янтарь? Спарк просила.

Теперь она говорила бессмысленные фразы.

— Уходи.

Выход наружу это путь внутрь! Скажи ей! Выход наружу это путь внутрь! Скажи Перу. — Волк-Отец прыгал в моих мыслях и скребся о стены, которые я держала так крепко. — Скажи это птице! — он бросался на стены, которые я не осмеливалась опускать.

Птица, казалось, застряла. Без особого успеха она пыталась вырваться из отверстия в стене.

— Выход наружу это путь внутрь, — сказала я, не понимая, почему это важно. Она перестала сопротивляться. Слышала ли она меня? Пыталась ли со мной поговорить? Одна кошка говорила со мной однажды, в Ивовом Лесу. Но это было мысленно и как-то менее удивительно. Эта птица говорила человеческие слова вороньим клювом. Это было жутко. Пугающе.

— Птица? Ты приехала с Пером? Он пришел с нищим? Они отвели нищего в темницу. Он должен был спасти меня? Поговори со мной, птичка! — вопросы посыпались из меня.

— Путь внутрь не легче пути наружу. Внутрь было легко. Наружу тяжело, — жаловалась ворона. — Застряла.

Я глубоко вздохнула. Уняла головокружение.

— Пер рядом? — один вопрос за один раз.

— Нет, Пер не может помочь. Застряла. Не рядом. Застряла!

Если решить проблему птицы, она, возможно, ответит.

— Ты хочешь, чтобы я помогла тебе выбраться?

— Нет! — я услышала больше скрежещущих звуков. Затем смиренное: — Да.

Я потянулась к отверстию.

— Осторожно, осторожно! — предупредила она меня.

Я коснулась её клюва. Она крепко прижала его к моей руке. Толчок. Это было, как молния. Драконы. Придет красный дракон. Я отдернула руку.

Выход наружу это путь внутрь. Где нечистоты сливаются из замка. Скажи ей!

Она смогла высвободиться и теперь отступала от меня, забирая с собой мерцающую связь возможностей.

— Выход наружу это путь внутрь! Где нечистоты сливаются из замка! Скажи Перу!

Я услышала хаотичное трепетание крыльев.

— Думаю, она улетела, — сказала я вслух.

Она тебя услышала?

— Не знаю, — прошептала я. Подул ветер, и в мою камеру влетело одно пушистое перо. Я поймала его. Оно было ярко-красного цвета. — Я не знаю.

Глава 32

ПУТЬ ВОВНУТРЬ

Сад, обнесенный стеной. Сад залит солнцем, но явно видно, что он поражен болезнью. Только несколько растений стоят прямо и гордо. Остальные, бледные и чахлые, распростерты на тучной почве. Появляется садовник. Садовник носит широкополую, в бабочках, шляпу. Я не вижу его лица. Он несет ведро. На его поясе серебряные ножницы, он становится на колени в саду и начинает выдергивать больные растения из земли. Он наполняет ими ведро. Растения в ведре корчатся и стонут, но садовник не обращает внимания. Он не останавливается, пока все больные растения не вырваны с корнями. Он несет ведро к костру и бросает кричащие растения в огонь. «Сделано», — говорит он. «Источник проблемы исчез». Он поворачивается ко мне и улыбается. Я не вижу его глаз или носа, но его зубы острые, как у собаки, и по ним стекает пламя.

Из дневника сновидений Реппин, сон 723.

Мы стояли под жарким солнцем и ждали. Я отчаянно желал избавиться от своего теплого шерстяного плаща. Вместо этого я ощущал лишь пот, ручейками струящийся по спине.

— Она всего-навсего птица, — предупредил я их. — Это была замечательная идея, Пер. Но мы не можем надеяться на слишком многое.

— Она умная! — решительно настаивал Пер.

— Я так хочу пить, — произнесла Спарк. Это была констатация, не жалоба.

— Я голоден, — поддержал Пер.

— Ты всегда голоден.

— Да, — согласился Пер. Его взгляд ни на миг не отрывался от неба над крепостью.

— Мы проходили мимо постоялого двора.

Я сдался.

— Давайте посидим и подумаем.

Я повел их обратно на дорогу. Большая часть толпы рассеялась. Лишь несколько отставших устало тащились дальше. Охранники явно хотели очистить площадь вокруг ворот дамбы. Бросать вызов кому бы то ни было не входило в наши планы, так что мы последовали вслед за недовольным людом, возвращавшимся обратно в гавань. Когда Мотли улетела, я ещё питал какие-то надежды. Теперь же возвратившиеся отчаяние и мучительная неопределенность были самым тяжелым из всего, что мне приходилось нести.

Мы подошли к постоялому двору. Я свернул к нему. Когда мы оказались у дверей, Пер спросил:

— Если мы войдем внутрь, как Мотли найдет нас?

Лично я считал, что она полетела обратно на корабль.

— Мы будем сидеть снаружи.

Я указал на несколько столов в тени деревьев рядом с гостиницей.

Я сел за стол с Пером, а Спарк с Лантом вошли внутрь. Пер посмотрел на меня.

— Я паршиво себя чувствую, — проговорил он. — Опустошенным.

Он поднял глаза и с надеждой посмотрел на небо.

— Мы делаем все возможное.

Бесполезные слова.

За другими столами люди ели, пили и громко разговаривали. Лант и Спарк вернулись с кружками эля и буханкой темного хлеба. Мы перекусывали и пили молча посреди гомона и болтовни, окружавших нас. Мы слышали пересуды и сплетни. Симфи покончила с собой. Феллоуди убил Симфи. Симфи упала с лестницы и сломала себе шею. Кто-то отравил её. Казалось странным, что лишь немногие полагали, что женщина, о которой так хорошо отзывались, могла просто умереть. Я внимательно прислушивался, но никто не упоминал о маленькой девочке, которую держали в плену.

Передавались слухи о возвращении Двалии с её отталкивающим прихвостнем Винделиаром. Похоже, она пользовалась всеобщей неприязнью, и два человека с удовлетворением отозвались о порке, которой она подверглась за то, что возвратилась одна, без луриков и великолепных лошадей, ушедших с нею. Ни один из них не был свидетелем этого. Один слышал, как слуга рассказывал о том, как окровавленную Двалию проволокли через залы, а оттуда в «самую глубокую темницу». Ни о каком ребёнке не упоминалось. Про себя я вынужден был задаться вопросом, а была ли вообще Пчелка привезена в столь мрачное место. «Возвратилась одна» казались худшими словами, которые я когда-либо слышал.

— Мы возвращаемся на корабль? — спросила Спарк.

У меня не было желания отвечать. Я не знал. Я ничего не знал. Горе и неопределенность истощили меня, словно я дрался в кровавом бою. Я проиграл. Я потерял все. Я пытался понять, в какой же момент все пошло не так. Ответом стало каждое решение, когда-либо принятое мною с тех пор, как я впервые сказал Чейду: «Да».

А потом Пер сказал:

— Вот она!

Я вгляделся. Еле различимая пара черных крыльев взмахивала и опускалась, взмахивала и опускалась. На самом деле это могла быть любая птица. Она приближалась. Я осушил свою кружку и поставил на стол.

— Пойдем ей навстречу, — предложил я.

Мы покинули постоялый двор и перешли дорогу. Там был небольшой участок обрывистого холма, покрытый травами и стелющимся кустарником, которые могли противостоять ветрам, соли и случайным высоким волнам, или же штормам. Не колеблясь, мы спустились вниз по нему, а затем нашли тропинку, ведущую вдоль скального выступа к пляжу, столь же каменистому, насколько и песчаному. Прилив все ещё продолжался, но нам хватало места на пляже, чтобы стоять и ждать. Какие бы новости ни несла наша птица, я не хотел соглядатаев.

Пер стоял совершенно неподвижно, держа руку так, будто ждал грациозного ястреба. Мотли опустилась не так, как спускается хищник, медленно и величаво взмахивая крыльями, а дергаясь вперед-назад при приземлении, чтобы сохранить равновесие. Пер дал ей усесться, прежде чем спросил:

— Ты нашла её?

— Пчелка, Пчелка, Пчелка! — объявила она, кивая головой вверх-вниз.

— Да, Пчелка. Ты нашла её?

— Через дыру. Застряла! Пчелка. Пчелка, Пчелка, Пчелка.

Я затаил дыхание. Чему верить? Смею ли я надеяться? Или она только повторяет слова Пера?

— Она жива? Она пострадала?

— Она знает, что мы здесь?

— А Янтарь? — спросила Спарк.

Птица внезапно замерла.

— Нет.

Я жестом призвал всех замолчать.

— Нет чего? — спросил я птицу.

— Нет Янтарь.

Тишина.

— Она взяла плащ-бабочку, — произнесла Спарк со слабой надеждой в голосе.

— Ты видела Пчелку? Она пострадала? — мне хотелось задавать вопрос за вопросом, но я заставил себя остановиться. По одному за раз.

— Она говорила, — сказала птица после минутного раздумья. Затем, как бы подбирая слова: — Отверстие мало. Мотли застряла.

Я почувствовал прилив бессильной ярости, желание схватить посланницу и раздавить её в руках. Мне нужно было знать. Уитом и Скиллом я потянулся к ней. Пожалуйста!

— Глупый Фитц!

Она произнесла эти слова вслух. Без предупреждения она оттолкнулась от Пера и нацелилась клювом мне в лицо. Я рефлекторно вскинул руку, защищаясь. Своим посеребренным клювом она схватила меня за руку и, отчаянно взмахивая крыльями, вцепилась в мой рукав. Наша с ней связь не была столь же ясной, как с Ночным Волком, я мог лишь подглядывать через крошечную щелочку в её птичьем разуме. Мимолетный взгляд на избитое лицо маленькой девочки, голубые глаза распахнуты, на щеке синяк. Я едва её узнал. Тревожный голос Пчелки. «Выход наружу это путь внутрь! Где нечистоты сливаются из замка! Скажи Перу!» И затем немного смазанный вид на крепость и окружающие её воды, как если бы на них смотрели с самой высокой башни или с топа мачты. Картинка перемещалась, и у меня все сжалось внутри, когда Мотли показала все, что она видела, пролетая над крепостью. Крыша, стражники, расхаживающие там, коттеджи в огороженном саду, ещё больше стражников, а затем обозрение сверху вод вокруг крепости. Маленькие рыбацкие лодки подпрыгивали на волнах и забрасывали сети, избегая отмелей, обнаженных отливом. Шлейф грязно-коричневой воды в море, как при впадении вздувшейся от дождей реки. «Выход наружу это путь внутрь!». Слова Пчелки отозвались эхом, а затем птица отпустила меня, свалившись на песок у наших ног.

— Мотли! — вскрикнул Пер и наклонился, чтобы подхватить её.

Я посмотрел на их тревожные, озадаченные лица. Я не улыбнулся. Слишком хрупка надежда, чтобы улыбаться. Я заговорил надтреснутым голосом:

— Пер. Пчелка велела Мотли передать тебе: «Выход наружу это путь внутрь».

Я набрал побольше воздуха в легкие:

— Мы должны подготовиться.

Мы не вернулись на Совершенный. Я отправил Мотли на корабль с простым сообщением. «Ждите». Я надеялся, что она не забудет его передать.

Комната, которую мы сняли в гостинице, была дешевая и лишена мебели, а шум снизу беспрепятственно доносился через перекрытие. Мы безуспешно пытались уснуть, лежа на полу на грудах одежды, как на постели. Когда мы встали, гостиница, наконец, умолкла.

— Оставьте все, что нам не понадобится, — сказал я им.

Спарк сложила всю одежду и ласково провела рукой по стопке, как бы прощаясь. Она приспособила пояс для зажигательных сосудов таким образом, чтобы он располагался на спине повыше. Сумка, в которой были Серебро и огненный кирпич, крепилась к поясу. Я передал Ланту свой плащ из Баккипа.

— Понесешь это.

Он кивнул. Уходя, я прокрался через кухню, чтобы украсть горшок с жиром. Я выгреб пепел из угасшего кухонного очага и тщательно смешал его с жиром. Затем я догнал остальных, ждущих на берегу.

Мы мало говорили, пока смазывали руки и лица этой смесью пепла с жиром. Я предупредил их, что звук далеко разносится над водой. Я проверил свои потайные карманы. Я наблюдал за тем, как Спарк и Лант выполнили такую же проверку. Полная луна в небе проливала на воду больше света, чем мне хотелось бы. Прилив слабел. К рассвету дамба обнажилась бы. Но не она была нашей целью.

Отступающее море обнажило отмели плотного влажного песка и береговую линию, сплошь покрытую путающимися под ногами плетями и кочками бурых водорослей, выброшенных на каменистый пляж. Пер один раз упал, порезав ладони о ракушки, обнажившиеся на мокрых скалах. Не издав ни звука, он прижал окровавленные ладони к животу и поспешил, придерживаясь нашего торопливого темпа ходьбы. Я никогда не делал ничего, чтобы заслужить преданности такого парня, как он. Я посмотрел на море и подумал об Эле, суровом боге этих вод. Я редко молился, но в тот вечер я обратил к Элю как молитву о пощаде всех, сопровождавших меня, так и моё проклятие ему, если он их у меня заберет.

Мы следовали за отступающей водой. Нас окутало зловоние, оставленное после ухода моря. Берег опускался очень отлого, так что я быстро сообразил, почему Брэшен решил встать на якорь в самой глубокой части гавани. Отступившие волны обнажили камни и песок, обычно скрытые морской водой. Среди мокрых камней поспешно удирали маленькие крабы. Я заметил мелькнувшего малька, оставленного отливом в луже.

Мы догнали слабеющие волны.

— Сейчас мы промокнем, — предупредил я остальных.

— Я и прежде бывал мокрым, — храбро ответил Пер.

Мы пошли вброд, стараясь не поднимать брызг. Я услышал, как Лант тихо выругался, сделав шаг, наполнивший его сапог водой. Мы вошли глубже, преодолевая сопротивление воды, поднимавшейся все выше и выше, — сначала до колен, затем до бедер, а затем и выше пояса. Волны накатывали на нас, как бы стремясь оттолкнуть от нашей цели.

У древнего белого острова, на котором располагалась крепость Клеррес, было осклизлое зеленое прибрежье. Я остановил всех, когда мы все ещё были в темноте, на значительном расстоянии от башен и их лучников. Как и предупреждал Шут, каменные чаши с маслом служили источником света вдоль берега острова. Мы сгрудились, осматриваясь.

— Мы должны двигаться медленно. Ни единого всплеска. Перешептываться как можно меньше.

В темноте я едва мог разглядеть их согласные кивки.

— Мы должны двигаться так близко к берегу, насколько это возможно, ниже того уровня, который могут рассмотреть охранники в свете береговых огней. Это долгий и утомительный путь. Это вообще рискованное предприятие. Мы можем найти то, что ищем, но можем и не отыскать. Мы можем потерпеть неудачу, но попытаться стоит. Если вы сейчас захотите вернуться, я не стану думать о вас хуже. Но я не могу отступить.

— Какая обнадеживающая речь, — пробормотал Лант.

Пер усмехнулся, а Спарк сказала:

— Я последую за ним в любую битву.

— Давайте просто пойдем, — предложил Пер.

Крепость была возведена на полуострове, и те, кто отрезал его, чтобы сделать островом, копали не слишком глубоко, так что иные волны не могли скрыть едва заметное древнее скальное основание. Мы укрылись моим синим плащом, чтобы стать бесформенным призраком на фоне воды. Мы с Лантом шли впереди, удерживая край плаща так, чтобы только наши глаза были открыты. Позади нас Спарк положила руки на плечи Ланту, а Пер держался за мой ремень. Мы медленно двинулись, словно в причудливом танце, стараясь не издавать ни звука. Я сомневался, что охранники на башнях могли бы услышать наш тихий шепот.

— Здесь небольшой выступ. Следите за своими ногами.

— В моем сапоге что-то есть.

— Ш-ш, — утихомирил их Лант.

Разговоры прекратились. Мы ползли, словно гусеница. Вода продолжала отступать. Влажная белая скала проглядывала из-под парика из морских водорослей и ракушек. По мере приближения к береговой линии крепости море становилось все мельче. Мы подкрадывались все ближе и ближе, все это время я руководствовался беглым взглядом на воды вокруг замка, которым поделилась со мной Мотли. По колено в воде мы следовали вдоль крутого скалистого берега острова. Над нами неясно вырисовывалась обтесанная скала и поверх неё глядящие на сушу и на море сторожевые башни. Крутой угол отвесных скал спрятал нас от охранников, медленно расхаживающих по периметру стены над нами. Море все ещё продолжало отступать.

— Что теперь? — Пер перевел дух.

— Дальше будем ориентироваться по запаху, — предупредил я его.

Мы двинулись дальше. Плащ в моих руках превратился в капающий промокший сверток. Каждый сдвинувшийся камень под ногами, каждый вздох громко отдавались в ушах. Огни прибрежного городка позади нас тускнели, пока мы медленно обходили их твердыню.

Запах, которому я следовал, усилился — экскременты и разлагающийся мусор. От Пера донесся тихий возглас отвращения. Он поднял руку, чтобы прикрыть нос и рот. Нечистоты крепости сливались в открытую канаву, выдолбленную в скале. Она уже проглядывала, грязная и осклизлая, периодически обнажаемая отступающими волнами. С каждой волной застойная соленая вода колыхалась взад-вперед вдоль канала.

— Насколько там глубоко? — озабоченно прошептал Пер.

— Есть только один способ узнать это, — нехотя ответил я. Я сел на край канавы, погрузившись в воду по пояс. Мои шарящие ступни не обнаружили дна в толстом иле.

— Дай мне руку, — сказал я Ланту, и он опустился на колени, протягивая её мне. Я ухватился за него и опустил одну ногу в хлюпающие отходы. Я уже был промокшим до пояса, но то была чистая соленая вода. Под слоем морской воды мой сапог увяз в грязи. Крепко держась за руку Ланта, я опустил и другую ногу и задохнулся, погрузившись глубже. Нечистоты и морская вода наполовину скрыли мою грудь.

От вони и холодной воды у меня до онемения перехватило дыхание.

— Отлив все ещё продолжается. Я думаю, что мы можем пойти этим путем.

Я сделал последнюю попытку.

— Никто не обязан следовать за мной. Эта канава превратится в туннель, ведущий вглубь острова, и продолжится до самых нижних темниц. Отвратительное шествие в полной темноте. Туннель закончится в отстойнике для отходов замка. Шут говорил, что он расположен там же, где и нижние темницы.

— Ты предупреждал нас ещё в гостинице до того, как мы легли спать, — кисло сказал Пер. — Мы ответили, что все ещё хотим идти.

— Если Янтарь схватили, подозреваю, что они будут держать её в нижних темницах, — добавила Спарк.

— Да.

— Тогда пошли. Рассвет приближается, — заметил Лант.

— Спускайтесь вниз, — пригласил я их, и один за другим они это сделали. Пер судорожно ловил ртом воздух, потому что грязная вода подобралась к его шее. Мы побрели вперед, выстроившись цепочкой. Открытое небо и морской ветер остались позади, когда канава перешла в туннель, высеченный в скале. Ни намека на свет в конце. Я вел их во тьме. Постепенно наклон стал круче. Грязный осадок на дне был скользким, и мы боролись, чтобы сохранить равновесие, пока уклон постепенно увеличивался.

Мы передвигались в зловонии, сгорбившись. Я вел Пера, державшегося за мой пояс, за ним шла Спарк, а Лант замыкал процессию. Я тихо выругался, когда вытянутой вперед рукой наткнулся на вертикальные металлические прутья, однако более тщательное их исследование на ощупь показало, что они сильно изъедены морем. Вместе с Лантом мы сгибали два из них, пока они не сломались. Я протиснулся через это препятствие, на мгновение зацепившись поясом с сосудами, остальные двинулись вслед за мной. Мы шли так тихо, как могли, сквозь удушающий запах и липнувшую дрянь. Я услышал, как Лант спросил: «Сможем ли мы вернуться этим же путем?»

— Нет. Когда начнется прилив, все здесь заполнится водой.

Он не спросил, как мы покинем замок. Он понимал, что я не знаю. Мы шли против медленного мелкого грязевого потока, пока отстойник замка опустошался, истекая мимо нас, чтобы влиться в отступающие воды залива. Мы поскальзывались в грязи, мы цеплялись друг за друга, мы тихо поругивались. И все же они шли следом за мной. Сквозь беспросветную тьму. Единственным моим проводником была склизкая стена, которой я касался правой рукой.

Мы брели дальше. А потом, вдалеке, появился слабый полукруг желтого света.

— Мы должны двигаться быстрее, — задыхаясь, предложил Пер. Я понимал его желание. Мою спину сводило судорогой, а от зловония ещё больше перехватывало дыхание.

— Мы не знаем, кто может нас ждать, — напомнил я ему. Мы придерживались ровного, спокойного темпа, а тусклый свет становился все ярче. Я добрался до перекрытого аркой отверстия в резервуаре и в полутьме жестом просигналил всем оставаться на месте. Резервуар имел наклонный пол, со свежими сегодняшними экскрементами и отбросами, через которые приходилось пробираться. Я услышал, как поперхнулся Лант. Свет, который достигал нас, был совсем тусклым. Я на ощупь обнаружил проржавевшую лестницу и пожалел тех, кто периодически спускался, чтобы чистить отстойник. Я обернулся к Ланту и жестом подозвал его, показывая остальным, чтобы они оставались на месте. Лант присоединился ко мне у основания лестницы.

— Я лезу. Ты следом. Если там есть охранник, мы вдвоем с ним справимся.

Он сдержанно едва заметно кивнул. Когда я поднялся на шесть ступенек вверх по лестнице, я почувствовал, что он последовал за мной. Медленно, ступенька за ступенькой, я взбирался вверх, стараясь не думать о том, какой дрянью испачканы мои руки. Вверх, и вверх, и вверх. Стало чуть посветлее. Наконец, я медленно высунул голову над краем резервуара и огляделся. Пузатые горшки-светильники горели на полках в дальнем конце длинного помещения. Я никого не увидел.

Толстые стены резервуара были сложены из обтесанного камня. Я взобрался на верх стены и обнаружил ступеньки, спускавшиеся до уровня пола. Ну конечно. Края резервуара должны были быть выше наивысшего уровня прилива. Я восхитился его конструкцией. Во время прилива морская вода будет поступать в резервуар отстойника и перемешиваться с нечистотами, а во время отлива вместе с отходами будет стекать наружу. Лант присоединился ко мне, а затем остался на верхней ступеньке, пока я спускался вниз с ножом в руке.

Я быстро и бесшумно двинулся через большую комнату. Я увидел там то, о чем предупреждал меня Шут. Стол, с которого свисали цепи. Большой очаг, сейчас холодный. Пыточные орудия рядом с ним, предназначенные вовсе не для поддержания огня. Я поспешил мимо них и услышал ритмичный звук. Я остановился, пока не разобрал, что это такое. Храп. Но был ли это пленник? Или охранник? Я обследовал тени по краям комнаты и, крадучись, двинулся вперед.

Деревянный стол и скамья рядом с камерами. Охранник спал, уткнувшись лицом в руки и отвернувшись в сторону от меня. Всего один охранник? Похоже, так. Тише, чем кошка, я подобрался к нему. Одной рукой я схватил за волосы и приподнял голову. Другой я перерезал ей глотку. Я зажал ей рот ладонью, когда её тело дернулось и плеснуло кровью на стол. Готово. Я повернулся и возвратился к Ланту. Я поднялся по ступенькам, чтобы шепнуть ему на ухо. «Думаю, что была только одна, и я позаботился о ней».

Он сделал знак остальным, и они тихо вышли из туннеля в отстойник. Спарк быстро взобралась наверх. Позади неё Пер приглушенно фыркнул и указал на тело, лежащее на спине в луже грязи на противоположной стороне резервуара. Оно не уплыло. Я подошел к краю резервуара и посмотрел вниз.

— Это не Шут и не Пчелка, — заверил я их. Оно было равномерно покрыто грязью. Приливы были недостаточно сильными, чтобы унести его. Ужасный шрам уродовал одну сторону обрюзглого лица.

— Это всего лишь тело, — тихо сказал я, потому что лицо мальчика было искажено от ужаса. — Слишком мертво, чтобы причинить нам вред. Сброшено в выгребную яму. Может быть, Симфи?

Я выбросил это тело из своей головы; оно не могло навредить нам. А вот недостаточная осведомленность о том, что нас окружало, могла бы.

— Где мы? — со страхом спросил Пер.

— На самом нижнем уровне цитадели. Нижнее подземелье. Чуть выше уровня прилива снаружи.

Даже в таком тусклом свете мы представляли жалкое зрелище: мокрые от морской воды, с ногами и обувью, покрытыми грязью. Спарк была бледна от отвращения, а когда Лант вытряхивал грязь из сапог, я видел, как его плечи вздымались, так как ему приходилось прилагать усилия, чтобы удержать содержимое своего желудка. Сапоги Пера хлюпали при ходьбе. Он стащил их, вылил содержимое и с гримасой отвращения натянул обратно. Я остановился, чтобы, как и Лант, вытряхнуть все из сапог и, насколько возможно, очистить от грязи ноги. Спарк была обута в туфли, как и подобало её образу скромной девицы. Она скинула их, потрясла, пытаясь очистить от грязи, а затем просто отбросила в сторону. Мы рискнули далее двигаться вместе.

Я провел их мимо стола, с которого капала кровь, и обмякшей охранницы, тихо направляясь в полумрак. Я смог разглядеть решетки, а затем и сами камеры. Заглянув в первую, увидел только опрокинутый горшок и голый матрас. Во второй было то же самое. В третьей ужасное зрелище вызывало у меня головокружение. Я увидел свой худший кошмар: Шут, избитый и окровавленный, неподвижно лежал лицом вниз на ветхом соломенном тюфяке на полу. Одна рука была вытянута к нам, пустой ладонью вверх. Я всматривался, ожидая хотя бы легкого вздоха.

Его не было.

Глава 33

СВЕЧИ

Затем придет коронованный синий олень. Он оживит камни. Если он оживит камни, появится волк. Золотой человек держит волка на цепи, ведущей к его сердцу. Если золотой человек приведет волка, то женщина, которая правит во льдах, падет. Если она падет, истинный пророк умрет вместе с ней, но черный дракон поднимется изо льда. Вот что привиделось мне, но лишь дважды.

Семь раз являлось мне, что синий олень падет, разбрызгивая алую кровь. Камень не оживает, и женщина становится королевой льдов. Истинный пророк становится куклой, павшей на листья в глубоком лесу. Мох покрывает его, и он забыт.

Сайкорн, Белый из рода Поргендин, запись 472.

Когда улетела птица, я осталась сидеть на своем матрасе, чувствуя головокружение и слабость. На какое-то время мне пришлось прилечь. Я закрыла глаза. Не думаю, что спала. Как я могла уснуть? Но когда я снова пришла в себя, другие заключенные тихо перешептывались друг с другом.

— Это был Любимый? Я думал, что он умер.

— Как сильно болеет Капра?

— Что сделает Прилкоп? Они накажут его?

И позже:

— Никто не принесет нам еды сегодня?

— Никто не придет зажечь лампу?

— Стража, стража! Где наша еда?

Все вопросы остались без ответа.

Вечерний свет, проникавший через стену моей камеры, постепенно исчез. Я выглянула через дырки в стенах. Над стенами замка я смогла увидеть маленький кусочек ночного неба. Прохладный воздух струился в темноте. Я сидела на матрасе и ждала. Я попыталась найти перо, которое поймала, но оно исчезло. И вороны были черными. Почему мне снилось алое перо и серебряный клюв? И красный дракон. Это не имело смысла.

Какое-то время я думала о вороне. Это казалось случайностью. Она прилетела, она говорила о Пере, она сказала, что он не смог прийти. И потом улетела.

Летит красный дракон.

Мне это приснилось?

Волк-Отец? Почему ты заставил меня сказать: «Выход это вход»?

Чтобы сказать им, что нас можно найти.

Он был едва слышен в моих мыслях.

Сказать кому? Перу?

Нет. Твоему отцу. Если Шут рядом, то твой отец тоже недалеко. Я могу дотянуться до него, но его стены сильны.

Мой отец? Ты уверен? Я могу опустить свои стены.

Нет! Не делай этого!

Я начала дрожать. Это вообще возможно? После всех этих месяцев, после того, как он оттолкнул меня?

Он пришел, чтобы найти меня? Ты уверен? Ты уверен, что мой отец рядом?

Его ответ был слабым.

Нет.

Его присутствие таяло, как мои надежды.

Я стала осторожно думать о том, что знала в точности.

Я знала, что Любимый действительно приходил. Это случилось в реальности. Если он пришел, чтобы спасти меня, это было плохим решением. Он сделал только хуже. Они забьют его плетьми до смерти, и Прилкопа тоже. И у нас не будет еды, потому что он убил стража, что о нас заботился, а Феллоуди даже не подумает назначить кого-то ещё. Мне было интересно, умерла ли Капра. Мне было интересно, смогли ли Коултри и Винделиар убедить Феллоуди, что меня нужно убить. Я думала, что Капра, скорее всего, выступит против них, чтобы сохранить мне жизнь. Но если она умерла или тяжело ранена, они могут прийти за мной.

Прилкоп уже умер? Он сказал, что они медленно убьют его. Убьют ли они его медленно? Я подумала, что, скорее всего, да, и эта мысль меня напугала. Я вскочила с колотящимся сердцем, зажав руками рот. Потом я заставила себя сесть на место. Не сейчас. Ещё не время.

Я попыталась привести мысли в порядок. Ворона была настоящей, потому что Волк-Отец заставил меня с ней говорить.

Волк-Отец был настоящим.

Я отбросила все эти размышления. Что я знаю абсолютно точно? Коултри и Винделиар хотели убить меня. Если они сумеют убедить Феллоуди, то они это сделают.

Тогда остается только мой путь. Тот путь, о котором Прилкоп сказал, что, может, это не лучший вариант.

Но для меня он был единственным. Моей определенностью. Я не могла зависеть от говорящей вороны или заманчивой надежды, что мой отец может быть рядом. Я. Я могла рассчитывать только на себя. Я была единственным, что у меня было, и путь, который я мельком увидела, внезапно оказался моим истинным Путем.

Я почувствовала сожаление от того, как прошла моя жизнь. Я знала, что теперь все кончено. Я никогда не буду сидеть за кухонным столом в Ивовом Лесу и смотреть, как мука с водой становятся хлебом. Никогда больше не стащу у отца свитков, никогда с ним не поспорю. Я никогда не буду сидеть в своем укромном местечке с кошкой, которая мне не принадлежит. Эта часть моей жизни была очень короткой. Если бы я знала, как она хороша, я бы больше наслаждалась ей. Но Прилкоп ошибся. У меня не было выбора. Двалия решила все за меня, когда украла меня и привела сюда. И выбора все ещё нет.

Глупо, но я очень хотела сказать ему, почему он был неправ. Снова поговорить с ним. Но, наверное, он уже мертв. Я прошептала вслух: «Ты был неправ, Прилкоп. Проблема не в том, что мы забываем прошлое. Беда в том, что мы помним его слишком хорошо. Дети вспоминают беды, которые враги причинили их дедам, и винят их внучек. Дети не рождаются с воспоминаниями о том, кто оскорбил их мать, или обхитрил их дедушку, или украл их землю. Эта ненависть завещана им, привита им, вложена в них. Если бы взрослые не рассказывалисвоим детям о ненависти, передающейся из поколения в поколение, может быть, было бы лучше. Может быть, Шесть Герцогств не стали бы ненавидеть Калсиду. Поплыли бы Красные Корабли в Шесть Герцогств, если бы Внешние Острова не помнили, что мы сделали с их дедами?»

Я прислушалась к тишине, которая была мне ответом.

Уже миновала середина ночи, и дело шло к утру. Пришло время моему плану стать реальностью. Время обратить мир на мой лучший Путь.

Я нашла небольшую дырку в матрасе и достала из неё свой нож и четыре связанных ключа. Я разделила ключи. Было неудобно сквозь решетки вставлять каждый из них в правильную скважину и поворачивать в нужном порядке. Хорошо, что нужно использовать только два из них, и все-таки было сложно понять, какие именно. Очень осторожно и тихо я повернула каждый ключ в замке и сдвинула металлический засов. Я открыла зарешеченную дверь как раз настолько, чтобы протиснуть голову. В открытом коридоре никого не было.

Я аккуратно затворила за собой дверь. Потребовалось некоторое время, чтобы закрыть замки всеми четырьмя ключами. Сделано.

За долгое время на корабле с Винделиаром я научилась не думать. И теперь, когда я тихо двигалась по коридору мимо камер, мой разум был настолько пуст, насколько это возможно. Я смотрела только на обычные вещи. Плитка на полу. Дверь. Ручка двери. Не заперто. Тише, тише. Я наступила во что-то. Ох. Кровь стражника. Иду дальше. Ступеньки. Будущее, к которому я приближалась, становилось все больше, яснее и ярче. С каждым шагом, который я делала, росла моя уверенность. Но я отбросила её и сделала свой Путь маленьким и личным. Я вспомнила аромат свечи моей матери. Я подумала о своем отце, который писал каждую ночь, а потом почти каждый раз сжигал написанное.

Я мягко спустилась по ступеням. Один пролет, потом ещё один, пошире, все ближе к уровню с манускриптами и библиотеками. Я медленно продвинулась вдоль стены и выглянула из-за угла. Широкие коридоры освещались с помощью больших пылающих горшков с маслом. Нет! Не это воспоминание. Вместо этого я подумала об аромате лесного масла, о том, как сладко оно пахло, когда горело. В коридорах не было ни души. Я тихо двигалась вдоль стен. Я не поднимала взгляда на портреты в рамах и пейзажи. Я достигла двери первой комнаты. Я вошла, опасаясь, кто-нибудь все ещё работает, но внутри было тихо и темно. Лампы здесь были потушены на ночь. Я подождала, пока мои глаза привыкнут к полумраку. Большие окна вдоль задней стены впускали в комнату свет луны и звезд. Этого должно быть достаточно, чтобы я не потеряла направления.

У меня был план с четкой последовательностью действий. Я ходила между полок и стеллажей, вытянув руки. Я сбрасывала свитки, бумаги и книги на пол. Я покрыла ими пол, двигаясь по саду заготовленных впрок снов, словно пчелка на лугу, полном цветов, источающих нектар. Старые треснутые свитки и свежие листы бумаги, телячья кожа и кожаные книги. Все они падали на пол, пока я не создала путь из упавших сновидений через лабиринт стеллажей и полок.

Мне пришлось забраться на стул, чтобы дотянуться до толстой плошки с маслом на шкафу. Лампа была тяжелой, и я разлила немного масла, пока доставала её. Аромат леса. Я думала о богатой земле и мысленно обращалась к воспоминаниям о своей матери. «Если ты выпалываешь сорняки, ты должна делать это тщательно. Ты должна вырвать весь сорняк, вместе с длинным корнем. Иначе он снова прорастет. Он будет сильнее, чем прежде, и придется приложить гораздо больше усилий, чтобы снова избавиться от него. Или кому-то придется сделать это вместо тебя».

Лампа была тяжелой. Я поставила её на пол, наклонила, как чайник, и масло потянулось тонкой извилистой линией, пока я тащила её через ряды стеллажей с книгами. Я увлажняла свой путь из упавших снов. Когда масло закончилось, я снова прошлась по комнате, сбрасывая свитки и книги с полок, позволяя им тоже напитаться маслом. Я увидела ещё один шкаф с масляной лампой. Я снова воспользовалась стулом и проделала то же самое. Полки были из отличного дерева, и мне было приятно видеть, что масло затекает под них. Третья лампа с маслом пропитала все то, что осталось нетронутым, и я посчитала, что на этом моя работа в этой комнате завершена.

Я думала о саде своей матери, пока частично несла, а частично тащила за собой стул в главный зал. О жимолость, как хорошо я помню твой аромат. Я взяла половину свечи своей матери. Я помнила её, когда она была целой, наполненной, гладким янтарем пчелиного воска. Теперь она была сломана и помята, а воск забит грязью и нитками от одежды. Но он будет гореть.

В коридоре полки с лампами были выше. Я едва дотянулась до огня своей свечой. Я зажгла её, укрыла пламя в ладонях и вернулась в комнату с манускриптами. У меня было ощущение, будто я прощаюсь с другом, когда позволила воску капать на пол. Я закрепила свечу, чтобы она горела лежа и никуда не укатилась. Довольно скоро пламя достигнет масла. Я должна поторопиться.

Что ты делаешь?

Винделиар был смущен и неловко попытался дотянуться до моих мыслей. Я коснулась его, словно ничего не боясь. Я позволила своим мыслям стать мягче, как будто я спала.

Сад моей матери. Жимолость, такая ароматная под палящим летним солнцем. Совсем рядом сосновый лес, и так сладко дышать.

Я глубоко, медленно вздохнула и представила, как повернулась на тонком соломенном матрасе в моей камере. Я позволила своим мыслям переполниться сонливостью, позволяя ему ощутить свое сознание.

Теперь он был не в камере, а в удобной комнате. Комната Феллоуди. Он попробовал прекрасный бренди, но ему не понравилось. Его раны были вылечены и перевязаны. Его язык все ещё ощущал сладость и богатство пищи. Его живот был плотно набит. Но впереди было что-то ещё. Он нервничал, предвкушая.

Страх заполнил мой живот, как холодная вода. Я знала это чувство. Я знала, чего он ждёт. Но я поверила, что все прошло.

Я была невнимательна.

Это не так! Капра скрыла от нас четыре бутылки! Но она больше не может их прятать. И когда они будут у меня, я сожгу твой маленький рассудок своей магией. Ты будешь делать все, что я тебе прикажу! Я буду так силён, что никто не сможет мне перечить! Я прикажу тебе умереть, как ты приказала Двалии! Нет, не так. По-другому. Я сделаю гораздо лучше! Ты умрешь предателем! Черви будут жрать тебя, пока у тебя не вытекут глаза, и ты будешь умолять меня убить тебя!

Он практически выкрикнул это, не заботясь, разбудит ли это меня. Я резко подняла свои стены, и его хвастовство и угрозы стали биться о них. О, как он меня ненавидел! Как он ненавидел всех! Все ранили его, все предали его, но скоро свершится его месть. Скоро!

Коултри! Коултри, услышь меня! Эта мерзавка сбежала из камеры! Обыщите сады и дома. Она думает, что умна, но я чувствую аромат цветов, я точно это знаю! Быстрее! Она должна умереть, как предатель! Поймайте её и убейте её!

Винделиар, я с целителем, а Капра в своей башне. Она дала мне змеиное зелье. Я принесу его тебе.

Да, отлично, прекрасно! Но стражи должны найти её. Скажи им, что она сбежала, и я это знаю! Начните с садов, но разыщите её, разыщите Пчелку. Она опаснее, чем ты можешь себе представить!

Я стояла, не двигаясь. Я выставила стены и сделала их сильнее и толще. Если Винделиар выпил зелье, смогу ли я противостоять ему? Этого я не знала.

Моё время стремительно ускользало. Мне нужно было сделать ещё так много.

Я стремительно добежала по коридору к следующей двери, за которой, как я знала, была библиотека со свитками. Я вошла в комнату так же осторожно, как и в первую, но она тоже была пустынна и темна. Я снова прошла вдоль полок и устелила свой путь манускриптами. В этот раз я была умнее и не стала мучиться, сбрасывая тяжелые книги с их мест. Они сгорят, когда пламя доберется до них. Я накидала целую кучу свитков и бумаг под тяжелый деревянный стол, который стоял на толстом ковре. Я снова подвинула стул, чтобы добраться до мерцающей лампы. Я позволила аромату масла заполнить мой разум, пока, оставляя тонкий след, бродила вокруг каждой горы свитков. Комната была большой. Надо было сначала прийти сюда. Вторая лампа оказалась тяжелее. Я поливала маслом столы и стулья, стараясь не попасть на свою одежду. Но чаша была тяжелой, и совсем избежать этого мне не удалось.

Винделиар теперь был предупрежден. Я подумала о своем тонком маленьком матрасе в камере. Я подумала о соломе, которая его наполняла, и как она хрустела подо мной. Я заполнила свой разум запахом соломы и пыли. Сломанная соломинка ткнула меня через грубую ткань. Я позволила этим ощущениям достигнуть его. Они пришлись ему по душе, и я дала ему почувствовать их в полной мере. Я услышала, как где-то вдалеке Коултри требует, чтобы больше стражей отправилось искать меня в камерах на крыше. Я ускользнула из его мыслей.

С третьей лампой было тяжело справиться. Я пошатнулась, снимая её, и она опрокинулась на мои руки. Масло пропитало мою одежду и сделало руки скользкими. Было сложно ухватить её покрепче и ещё труднее — думать о жимолости и сосновых ветках в костре, пока я тащила эту лампу через всю комнату. Как и прежде, я пошла по своим следам, разливая горючее по свиткам, и книгам, и бумагам с полок. Они стремительно его впитывали. Я видела, как чернила темнели и совсем исчезали, растворяясь.

Винделиар дико завопил у моих стен. Мне не понравилось торжество в его крике, но я не осмелилась даже подумать об этом. Выход — это вход. Я не хотела сосредотачиваться на этом вопле. Я думала только о жимолости и о длинных корнях сорняков. О том, что нужно уничтожить их, иначе это повторится снова. Я собираю листья в кулак и вытаскиваю из-под земли желтый длинный корень.

Мои руки скользили по дверной щеколде, и было сложно удержать тяжелый деревянный стул, который я тащила в зал. Одеревеневшие ноги не слушались. С этим ничего нельзя было поделать. Я вскарабкалась на стул. Эта половина свечи была короче, и мне пришлось встать на цыпочки, чтобы её потрепанный фитиль дотянулся до пламени. Я стояла, изо всех сил вытянув руку, дожидаясь, пока, наконец, пламя не переместится от лампы к моей свече.

Они найдут тебя. Они идут за тобой! Ты умрешь как предатель! Я выжег это в их умах, как я сжег Коултри! Они не остановятся, пока не найдут тебя!

Ты опоздал.

Мне не следовало думать такое, но каким сладким было удовлетворение. Я показала ему огонь, позволила ему ощутить аромат жимолости, которую мы выращивали с мамой. А потом я оттолкнула его изо всех сил.

Я поскользнулась, слезая со стула. Моя свеча упала и покатилась. Я бросилась за ней, и пламя подпрыгнуло, захватывая мою масляную руку. Ему это не вполне удалось. На моих босых ногах тоже было масло, и я приложила все усилия, чтобы открыть дверь во вторую комнату. На этот раз я не оставила свою свечу. Я прошла в глубину комнаты и села на корточки, чтобы поджечь бумагу. Которая была под столом. Я прошла мимо четырех полок и снова подожгла бумагу. Когда я подошла к третьей груде бумаг, то удивилась, как легко она загорелась, и как быстро пламя начало распространяться по масляному следу, который я создала. Я побежала к двери, уворачиваясь от всепожирающего огня. У дверей я обернулась.

— До свидания, мама, — тихо сказала я и поставила свою последнюю свечу на свиток.

Пламя взвилось, облизывая деревянные стойки, мчась по узким дорожкам между ними. Оно было таким высоким и горячим, что свитки на второй, третьей и даже четвертой полке сразу занялись и стали коричневыми и сухими. Я подняла глаза и увидела клубы дыма, которые ползали по потолку, как облака, как водоплавающие змеи, подталкиваемые приливом.

Какое-то время я стояла спиной к двери, наблюдая, ощущая дым, чувствуя тепло. Горящие кусочки бумаги носились вокруг меня на волнах огненного жара. Они были повсюду и легко, как ручные птицы, добрались до верхних полок, принося туда горящие угольки.

Мне пришлось постараться, чтобы открыть дверь. Когда у меня это получилось, воздух хлынул через неё, и пламя взревело. Я выскочила из комнаты, опасаясь, что может загореться масло на моих руках и одежде. Свеча в первой комнате выполнила свою задачу. Двери, ведущие в неё, дрожали, как будто огонь хотел выбраться через них. Тонкие струйки дыма просачивались наружу с каждым таким ударом. Это было похоже на дыхание пса в холодный зимний день.

Я остановилась, чувствуя себя в совершенном равновесии. Этот момент был идеальным. Я была там, где должна была родиться, и цель, для которой я родилась, осуществлялась. Как только я сделаю шаг вперед, будущее снова изменится. Но в этот совершенный момент я исполнила свой долг. Возможно, я буду жить. Я хотела жить, но только если мой путь продолжит уводить меня от Служителей. Если остаться в живых означает, что меня поймают и убьют как предателя, и если мне придется смотреть в лицо Винделиару… нет. Я знала, что они подразумевают, говоря о смерти предателя. Я видела бедного гонца, из глаз которого текла кровь, потому что изнутри его ели паразиты. Если выбирать между смертью и муками, я выберу смерть. Моё сердце забилось сильнее от этой мысли, и с каждым его стуком я понимала, что принимаю решение. Двигаться или не двигаться. Вбежать обратно в комнату и позволить огню охватить меня. Эта смерть все равно будет быстрее той, на которую меня обрекут Служители. Плакать или не плакать. Бежать налево или направо. Убежать в свою камеру и запереться внутри, спрятаться в садах. Я могла выбрать что угодно, и любое будущее могло начаться с моего решения.

Пламя было горячим. Я чувствовала запах обугленных деревянных дверей и видела, как они темнеют. В коридоре стало жарче. Какой урон я успела нанести?

Стулья, которые я вытащила в коридор, все ещё ждали под полками для ламп, где я зажигала свои свечи. Две свечи, которые я принесла издалека, которые дала мне моя мама, чтобы истребить зло этого мира, до самых корней. Но я бы могла сделать больше, подумала я. Нет времени, чтобы останавливаться или размышлять. Я вскарабкалась на ближайший стул.

Подставка под лампу была большой и тяжелой. И немного теплой наощупь. На моих рубашке и штанах все ещё было масло. Одно прикосновение огня — и я буду танцевать и кричать, как Симфи.

Сделай это. Только будь осторожна. А потом беги.

Слова Волка-Отца были шепотом. Они заставили меня осознать, как беспечна я была со своими стенами. Я ощутила на языке вкус зелья во рту Винделиара.

Не думай о нем. Стены.

Я смогла дотянуться до лампы только одной рукой, стоя на цыпочках. Я толкнула её. Ничего.

Толкни снова.

Я услышала, как глиняная основа лампы раскалывается на деревянной подставке. Я снова толкнула. Она не двигалась. Я почувствовала волну головокружения и опустила взгляд, чтобы посмотреть на коридор. Все было как в тумане. Я скорее упала, чем спрыгнула со стула.

Огонь гудел за дверьми. Они ритмично дергались. Дерево почернело. Скоро пламя их одолеет. Я подумала, смогу ли поднять стул и бросить его так, чтобы попасть в лампу. Из верхней части первой двери показался язык пламени, оставив коричневую полоску на деревянной обшивке.

Я отошла подальше, приблизилась к другой двери и открыла её. Меня охватили трепет и разочарование. Ещё больше свитков. Больше книг и статей. Больше снов, которые можно использовать. Я не позволю этому случиться.

У тебя нет времени!

— Вот почему я здесь. Это будущее, которое я должна создать. Это моё время, и у меня ровно столько времени, сколько нужно. Путь, который я выбираю, начинается здесь! Я должна это сделать! — все эти слова я громко произнесла вслух.

Теперь я перестала быть осторожной. Я стряхнула с полок книги и свитки. Внутри библиотеки я нашла лампу. Кто-то забыл её на столе. Она была наполовину полна. Я разлила её на бумагу. Я нашла ещё одну лампу на полке и с грохотом стряхнула её на пол.

Масло забрызгало гобелен и сторону большой полки с бумагой. Хорошо. Все хорошо. Теперь мне просто нужно пламя. Я швырнула бумаги и вытащила их в зал.

Дым и туман. Я закашлялась. У меня вдруг закружилась голова.

Беги. Сейчас! Ты должна выбраться.

Волк-Отец вломился через мои стены, и от него было не избавиться. Я услышала грохот, и пламя зарычало ещё громче. Ну конечно. Были ещё лампы в комнатах. Они и будут подпитывать пламя. Я уронила бумаги, которые держала в руках. Внезапно я снова захотела жить. Мне нужен ещё один шанс, чтобы сбежать и жить. Я скатилась по лестнице вниз. Оглянулась. Густой дым медленно полз и клубился по окрашенному потолку. Панель над первой дверью была охвачена огнем.

Внезапно двери второй комнаты распахнулись. Пламя вырвалось наружу. Лампа возле комнаты со свитками подпрыгнула и упала. Масло побежало по стене и полу, и огонь, вырвавшись из-за треснувшей двери, заплясал на них. Языки пламени ласкали и гладили панели стен.

Огненный шторм заставил меня закашляться, стена жара обрушилась на меня. Я упала на пол, сильно ударившись. Локтями, коленями и подбородком. Я прикусила язык. Я ахнула от острой боли, задохнулась и вытерла слезы. Я собралась и встала. И снова рухнула вниз. Надо мной было парящее одеяло из жара и дыма. Я лежала на полу, не в силах вздохнуть.

Ползи. Доберись до лестницы. Ты должна выйти наружу.

Я повиновалась.

Глава 34

ДЫМ

Но знаешь, Фитц, после смерти моего брата я более одинок, чем когда-либо. Шрюд был моим королем, да, и человеком, который направлял мою руку, но в часы, когда замок засыпал, когда он и я сидели у очага в его спальне и разговаривали, он был также и моим другом.

В жизни у меня было немного друзей. Когда я жил, скрываясь, было лишь несколько шпионов, с которыми я встречался, часто в одном из моих обликов. Возможно, я слишком зависел от общения с тобой из-за этой изоляции. Ревновал ли я тебя к твоим друзьям и возлюбленным? Нет. Думаю, что лучшим словом будет зависть. Даже после того, как я вышел из стен и мог передвигаться по Баккипу как лорд Чейд, трудно было наладить глубокие дружеские отношения, потому что моя история и профессия всегда должны оставаться тайной.

Вспомни своих друзей в те дни. Кто из них действительно знал — кто ты, чем занимался и на что способен?

Послание Чейда Фитцу Чивэлу Видящему.

— Шут, — произнес я едва слышно, пристально вглядываясь в темноту камеры. Я разглядел бледное лицо с закрытыми глазами, мраморную белизну вытянутой руки и внезапно с уверенностью понял: он выбрал предложенный мной милосердный конец. В глазах потемнело, я не мог ни отвести взгляд, ни вымолвить хоть слово. Я вручил ему смерть, а он принял её. Мы были рядом и могли бы спасти его. Что же я наделал?

Послышалось звяканье металла о металл.

— Посветите! — пробормотала Спарк. Я обернулся. Она была рядом со мной и уже ковырялась в очень старом замке. Затем появился Лант, неся большую лампу обеими руки. Он поставил её рядом с ней. Это мало помогло в её работе, но она продолжала. Я изучал Шута в мерцающем свете. Кровь на лице. Он умер один в камере. Пожалуй, лучше, чем непрерывные пытки, которых он так боялся, но я не чувствовал облегчения.

— Оставь. Слишком поздно. Нам нужно искать Пчелку, — прошептал я Спарк.

Пчелка, — сказал я себе. — Думай только о Пчелке.

Но тут Спарк охнула, когда ей удалось повернуть две отмычки друг против друга, и замок поддался. И я ничем не мог помочь, кроме как открыть дверь и войти в камеру, чтобы встать над ним. Я должен бросить его тело здесь? Могу ли я поступить иначе? Остальные теснились у двери, наблюдая, как я наклонился, пытаясь вытереть кровь с его лица.

Вращающийся ночной горшок слегка зацепил мою голову. Я ощутил сильное движение воздуха и услышал стук, когда он врезался в стену камеры. Я отпрыгнул, когда Шут подскочил ко мне, пытаясь выцарапать мне глаза. Я поймал его и прижал к себе, приговаривая:

— Шут, Шут, это я, это Фитц! Остановись, это я!

Одно долгое мгновение его тело было напряжено, а затем он обмяк.

— Капра, — его опухший рот смягчил слова. — Мне показалось, что это Коултри. С горячими щипцами. А она смотрит.

— Нет. Мы пришли, чтобы найти тебя и Пчелку и забрать домой. Шут, почему ты ушел без нас? — вопрос, который огнем жег моё нутро весь день.

— Заберите Пчелку. Камеры под крышей. Она там. И Прилкоп тоже.

— Мотли сказала нам. Мы найдем её.

Он попытался шагнуть. Я позволил ему выпрямиться, но не отпускал его. Он прерывисто говорил, пока я вел его к двери камеры:

— Спасти Пчелку. Моя вина, что они похитили её. Я привел их к ней. И убить их. Сделать свою грязную работу. Чтобы исправить беспорядок, который я создал. Стать Изменяющим. Как ты сказал, я это могу.

— Позвольте мне помочь, — сказал Лант, взяв его под руку.

Спарк наклонилась, чтобы посмотреть на его лицо, спрашивая:

— Как сильно он ранен?

— Я не знаю. Шут, я боялся, что ты принял яд, который я дал тебе. Ты этого не сделал. Ведь нет? — было ужасным, задавать подобный вопрос: проглотил ли он его прямо перед нашим появлением?

— Я не мог. Я хотел, но не мог. Нет, пока Пчелка у них. Я не могу умереть, пока не сделаю все правильно, Фитц, — свежая кровь текла из его носа. Он засмеялся, а потом сказал с гордостью: — Я разделил на двоих. Я так думаю. Я добрался до комнат Коултри. Мне пришлось спрятаться на лестнице, ведущей к его покоям, и я подумал, что мог бы подняться повыше и оставить ему небольшие сувениры. Его там не было. Думаю, что сделал все правильно. На край его чашки. В вино, чтобы наверняка, и втереть немного порошка в подушку и постельное белье. Побольше на щеколду двери, — его голос дрожал, когда мы вышли из камеры.

— Это должно сработать, — пробормотал я. Кажется он разложил достаточно яда, чтобы убить дюжину людей. — Основательная работа, — и затем: — Как ты убил Симфи?

— Не Симфи. Капру. Она стонала, когда они тащили её обратно. Думаю, я её убил. Я дважды воткнул нож ей в живот, — он качнулся, накренившись ко мне, затем решительно выпрямился. — Я потерял тот нож. И плащ-бабочку.

— Приемлемая цена, — произнес я.

— Я нашел бочку воды. Не знаю, насколько она чистая, — обеспокоенно заявил Пер.

— Вода? Чистая или грязная, дай мне немного!

Мы подвели его к бочке. На краю висел ковш на крючке. Пер наполнил ковш, и он выпил. Следующий вылил на голову и протер лицо. С волосами, облепившими череп, он выглядел очень старым.

— Ещё, — сказал он, и мы молча ждали.

Когда он остановился, Спарк спросила:

— Кроме синяков, которые мы видим, и разбитого лба, есть ещё раны?

Он скривился, показывая окровавленные зубы, а затем сплюнул.

— Они били меня палками. Много раз. Пинали. Жестоко, но не особо старательно. Думаю, они берегли меня для развлечения Капры. Но я надеюсь, что она мертва. Фитц, мои раны не имеют значения. Мы должны добраться до Пчелки. В последний раз, когда я её видел, её держали в верхних камерах, на крыше крепости. И Прилкоп где-то здесь. Я думал, его поместят со мной, но они этого не сделали, — он остановился, чтобы перевести дыхание, и схватился за ребра. Кашлянул, и я вздрогнул вместе с ним.

— Я же говорил, что Мотли нашла её по нашей просьбе.

Интересно, сколько ударов пришлось ему по голове?

Он помолчал, потом произнес:

— Конечно. Она должна была стать нашим первым шпионом.

— Пер додумался до этого, — сказал я, и мальчик коротко ухмыльнулся, когда я взглянул на него.

Он выволок тело охранницы из-за стола и освободил стул для Шута. Я кивнул ему, признательный за помощь. Мы усадили Шута, а Пер вернулся к воде, чтобы вымыть руки и напиться. Я снова обратил все внимание к Шуту.

— Мы пойдем за ней сейчас, Шут. Мы не сможем тайно провести её через дамбу. Когда Симфи умерла, Служители закрыли ворота. Мы оказались здесь в ловушке, если только ты не найдешь вход в туннель под дамбой.

Он прищурился, пытаясь упорядочить мысли:

— А как ты попал сюда?

— Мы прошли через сливной желоб, который выходит в залив. Но мы не можем вернуться также. Прилив затопит его. Если только мы не найдем Пчелку и не спрячемся до следующего отлива.

— Это где-то полдня. — Он покачал головой. — Они вернутся за мной задолго до этого. И найдут нас здесь.

— Каков был твой план спасения?

— Плащ-бабочка и дамба.

— Один исчез, а другой закрыт. Мы попытаемся найти вход в туннель.

Он рассмеялся:

— Мой план мне нравился больше. Откуда ты знаешь, что Симфи мертва?

— Они объявили об этом и вывесили черные знамена на её башне.

Он покачал головой и пошатнулся:

— Не моих рук дело.

Спарк прервала нас:

— Скоро рассвет. Нам нужно идти за Пчелкой. Сейчас же. Прежде чем замок проснется.

— И за Прилкопом тоже. Пожалуйста, — Шут попытался выпрямиться, но тщетно.

— Если получится, — я не буду давать никаких обещаний. Как только Пчелка будет со мной, все мои усилия пойдут на то, чтобы в целости и сохранности вытащить её отсюда.

— Шут, как много ты видишь?

— При таком освещении — не много.

— Я убил охранника. Ты не знаешь, спустятся ли другие и когда?

— Я не знаю. Она была единственной, кого я видел. Фитц, сотни лет никто не выступал против Служителей. После смерти Симфи моё нападение на Капру разозлит их. Ожидайте встречи с большим количеством стражей.

Я кивнул.

— Я пойду наверх за Пчелкой.

— Возможно, они увели её оттуда. Я знаю, что они собирались переместить Прилкопа в другое место, когда нашли меня там.

— Ладно, начну отсюда. Я хочу, чтобы остальные остались здесь с Шутом. Попытайтесь найти вход в старый туннель, тот, через который они вывели Шута, когда он «сбежал» в первый раз. Я должен идти.

— Не один! — возразил Лант. Пер ничего не сказал. Он просто встал и подошел ко мне.

— Дай-ка подумать, — произнес Шут, задыхаясь. — Мы должны подняться на один уровень. Там больше камер. Примерно дюжина, и многие почти наверняка будут заняты. Это их… их основное место для пыток и заключения. Они держали там нас с Прилкопом очень долго. Возможно, он там, — неохотно он добавил: — И, возможно, Пчелка тоже.

Я не был уверен, надеялся ли я найти Прилкопа или нет. Если с ним обращались также ужасно, как с Шутом, могли бы мы забрать его из Клерреса? Риторический вопрос. Мы не сможем его бросить.

— Лестница за бочкой с водой? Эта нам нужна?

— Да, дверь должна быть заперта.

— Не для меня, — хвастливо заявила Спарк. Быстрая, как кролик, она бросилась вперед по ступенькам. Я увидел, как она склонилась, изучая замок, а затем порылась в своей маленькой сумке, чтобы найти отмычки. Пока она работала над защелкой, я смог более тщательно осмотреться на этом этаже и быстро вернуться к своим компаньонам.

— Если существует дверь, ведущая к проходу под дамбой, я её не нашел.

— Дверь в секретный туннель надежно спрятана, — напомнил мне Шут. Неохотно он добавил: — И она может быть не на этом уровне. Я время от времени терял сознание, когда меня выносили. Фитц, я знаю, ты думаешь, что я задерживаю тебя. Знаю, что ты волнуешься о Спарк и Пере. Но за этой дверью будет много охранников. Возможно, больше, чем ты сможешь одолеть в одиночку.

— Было бы прекрасно, если бы мы смогли найти туннель, — я пропустил другие его слова мимо ушей.

Пер выглядел задумчивым:

— Скорее всего, он будет на той стороне стены, что выходит на дамбу.

— Осмотри все ещё раз. Возможно, я что-то пропустил, — я пошел помочь Спарк с замком. Но когда я встал позади неё, она взглянула на меня раздраженно.

— Я справлюсь, — выдохнула она, и я отступил. Это был момент ужасающего чувства вины. Лант поднялся за мной по ступенькам. Наши взгляды встретились поверх головы девушки, пока она возилась с отмычками. Мне не нужно было говорить, чтобы он защищал её, чтобы защищал их всех любой ценой. Он знал. Я видел, что он был так же, как и я, обеспокоен тем, с чем мы можем столкнуться. Шут разворошил осиное гнездо, но к смерти Симфи он причастен не был. Несчастный случай, болезнь или убийство?

— Готово, — прошептала она почти в тот же момент, когда Пер поднялся по ступенькам и жестом показал, что его поиск не дал плодов.

Щелчок сдавшегося замка прозвучал очень громко. Я затаил дыхание и прислушался. За дверью было тихо. Время идти.

Я взглянул на Ланта. Он покачал головой, сжав губы. Он не останется. Пер отказался смотреть на меня, но его нож был обнажен. Я коснулся запястья Спарк и указал на Шута.

— Защити его, — пробормотал я и с облегчением почувствовал, как она спустилась по каменным ступеням и встала рядом с ним. Он посмотрел на нас, его бледные черты в сумраке были нечеткими.

Я приоткрыл дверь и жестом указал остальным ждать, пока не проверю все сам. Горело несколько ламп в виде горшков, освещающих центральную часть помещения, гораздо большего по размеру, чем нижнее. Ужасающие рассказы Шута стали реальностью. Столы были оборудованы наручниками и лезвиями. Высокие скамьи окружали их с трех сторон, удобные зрительные места для наблюдателей за работой палачей. Яма для огня, рядом с ней — очень аккуратный стеллаж. Кочерги и щипцы, ножи и пилы, другие инструменты, для которых у меня не было названий. Я никогда не понимал таких людей. Кого могла развлекать и возбуждать боль другого человека? Очевидно, здесь это было популярным настолько, что собирало зрителей.

Помещение было большим. Вдоль одной стены тянулись прутья решеток камер, вдоль другой шли ступени наверх. Я тешил себя надеждой, что если Пчелка была здесь, мы могли бы освободить её и выбраться до того, как прилив затопит желоб. Преодолеть поднимающуюся воду будет трудно, но возможно.

Я передвигался быстро и тихо. Охранников не было, и хотя Уит предупредил меня о наличии живых существ, я не почувствовал никого за решеткой. Я полагался на уши и нос волка. Устав от неизвестности, я приблизился к неосвещенным камерам. В тусклом свете были видны в общей сложности пять заключенных, все взрослые. Они спали или лежали, скорчившись на соломе. Я отважился подойти ближе и увидел Прилкопа. Спит ли он или без сознания?

Я вернулся к двери. Шут и Спарк поднялись по ступенькам и теперь все сгрудились на площадке. Я выдохнул:

— Нет никаких следов Пчелки, но Прилкоп в одной из камер. Все выглядит спокойно, но соблюдайте тишину. Нам нужно…

Последовал звук поворота ключа в замке, и дверь начала открываться. Я вытолкнул своих последователей обратно и закрыл за собой дверь.

— Что… — начал Шут, и я быстро положил два пальца к его губам. Мы застыли.

Я слышал, но не видел. Шарканье ног, обутых в ботинки. Больше трех человек. Бормотание, жалобы и проклятия стражи были вызваны внеурочным дежурством. Я услышал грохот, проклятие и:

— Я ненавижу это место! Такая вонь.

— Зачем кому-то спускаться сюда, чтобы спрятаться?

— Тут никого, дверь была заперта. Я говорил тебе, что никто бы мимо нас не проскользнул.

— Теперь мы можем вернуться на пост? Я только сел поесть.

— Нет, — коротко бросил их командир. — Ты присоединяешься к нам. Мы должны обыскать каждую камеру на этом этаже и найти сбежавшего пленника. Ретор с отрядом обыскивает домики и сады. Люди Килпа проверяют территорию между крепостью и стенами замка. А Коултри подключит своих людей.

— Это чертово место взбудоражено с тех пор, как Симфи убили. Надеюсь, они хорошо поработают над Винделиаром, — стражник рассмеялся. — Нам с Фербом выпала честь бросить Двалию в выгребную яму. Ферб помочился на неё. Отвратительная старая сука мертвой смотрелась лучше.

Командира это не позабавило.

— Начинаем. Каждая комната на этом уровне должна быть проверена, и каждая дверь заперта за нами. Если не повезет — поднимаемся на следующий уровень. Никто не должен от нас ускользнуть.

— Держу пари, Двалию прикончил один из Белых. У этих маленьких змеенышей нет причин любить её. А Симфи? Думаю, это был несчастный случай. Я слышал, что они пытали Винделиара, чтобы узнать правду. Он был прикован и должен был видеть, как это случилось. Они должны просто заставить его говорить! Я бы посмотрел на это.

— Шевелитесь! — командира явно раздражали их болтовня и медлительность. Шаги удалились. Я подождал, пока не услышал, что дверь закрылась.

Шут произнес два слова в тишине:

— Двалия мертва.

Я не смог понять его чувства. Был ли он рад, или напуган, или сожалел, что не мог присутствовать при её смерти? Возможно, все это сразу, а может и ничего.

— Там Прилкоп в камере, и ещё трое.

— Он может знать, что они сделали с Пчелкой. Его держали в заключении рядом с ней.

Это было, пожалуй, единственным, что могло заставить меня заняться им.

— Лант, возьми Пера. Охраняйте соседнюю дверь. Я знаю, что они заперли её, но не факт, что они не вернутся. Спарк, Шут, вы идете со мной.

Я открыл дверь, и, словно тени, мы двинулась к нашим целям. Я указал на камеру Прилкопа, и Спарк с Шутом поспешили к ней, я же принес одну из ламп. Я не хотел ни будить остальных заключенных, ни освобождать их. Слишком много обстоятельств вышли из под моего контроля, и я был сыт этим по горло.

Спарк колдовала над замком его камеры, а Шут тихо позвал:

— Прилкоп, вставай.

Он скрючился на полу, руками и ногами закрывая голову. Когда Шут окликнул его второй раз, он опустил руки и поднял голову. Один глаз заплыл, а нижняя губа распухла и выглядела, как сосиска. Он пристально смотрел на него, затем, превозмогая боль, распрямился и встал на ноги. Когда он прошаркал к нам, я услышал звон цепей.

— Где Пчелка? — требовательно спросил я.

Его здоровый глаз нашел меня, и он слегка кивнул.

— Нежданный Сын. Но я ожидал тебя, — он еле слышно рассмеялся. — В последний раз я видел её в камерах наверху. Ещё одно спасение?

— Так и есть, — ответил я, разворачиваясь.

Позади меня он произнес:

— Надеюсь, в этот раз выйдет лучше, — когда я двинулся прочь, он попросил, громче, чем мне хотелось: — В камерах наверху есть и другие пленники. Освободи их.

— Фитц? — прошептала Спарк.

— Освободи его, затем найдите вход в туннель. Я вернусь с Пчелкой.

Я не стал ждать возражений и бегом пересек помещение.

— Освободите мне немного пространства, — прошептал я Ланту и Перу, вытаскивая собственный набор отмычек. Было темно, но Чейд бесконечно заставлял меня практиковаться наощупь. Про себя поблагодарив старика, я исследовал, нажимал и тянул рычажки, пока не услышал щелчок открытого замка.

— Держитесь сзади, — предупредил я остальных.

И снова я приоткрыл дверь и присмотрелся — это была комната охраны. Стол, четыре стула, недоигранная партия в кости рядом с наполовину съеденным персиком и тремя чашками. Я проскользнул в комнату. Стулья ещё хранили тепло тел, и фрукт выглядел свежеукушенным. Я вернулся к остальным.

— Идем, но тихо. Охранников из этой комнаты вызвали. Боюсь, что весь замок поднят по тревоге. Они ищут сбежавшего заключенного.

Ещё дверь, ещё замок, с которым я быстро разобрался. Снова я велел им ждать и придерживать высокую тяжелую дверь открытой. Я проверил длинный извилистый коридор со множеством дверей в обоих направлениях. Никого не было видно. На выступах лампы курились ароматными маслами. Все было спокойно.

Меня потряс контраст перехода от тюремных камер, пыточных и скучающей стражи к коридору с мягким освещением, отделанному невиданным белым деревом, с идеально чистым полом и портретами на стенах. Это походило на переход от кошмара к розовым мечтам.

Я взвесил свои шансы. Меня не особо воодушевляло, что все двери на этом этаже будут заперты после того, как охранники обыщут каждую комнату. Если нам придется отступать, прятаться будет негде. Один за другим мы выскользнули за дверь. Я впереди, Пер позади меня с коротким клинком, Лант шёл последним, держа меч в руке. Я держал нож в левой руке и корабельный топор в правой. Жалкие силы против укрепленной крепости. Однако выбора не было. Коридор передо мной разветвлялся в двух направлениях, в стенах на достаточно большом расстоянии располагались высокие двустворчатые двери, покрытые декоративной резьбой. Все было тихо. Я вспомнил, что сказал мне Шут, когда мы создавали нашу карту — на первом этаже были залы для собраний, залы ожидания и частные приветственные комнаты для очень важных гостей. На следующий уровень вело несколько ступеней, и я решил пойти направо.

Я проверил первые две двери, мимо которых мы шли. Заперто. Я надеялся, что это означает, что мы следуем за патрулем. Но если они повернут назад, укрыться будет негде.

— Что это за звук? — спросил Пер.

— Не знаю, — звук походил на глухой рокот. Лант посмотрел вверх, Пер оглянулся. У меня не было времени беспокоиться об этом.

— Мы должны найти Пчелку, — и я повел их вперед.

Мы бежали словно крысы, держась поближе к стенам.

Коридор повернул, и я увидел лестницу, по которой стелился бледно-серый туман. Я замер, пригляделся и, наконец, почувствовал запах. Дым. До меня дошло: над нами на верхних этажах ревел огонь. Издалека доносились истошные вопли.

— Она наверху, — я рванул вперед, перепрыгивая через две ступеньки. На первой же площадке меня обогнал Пер и потерялся из виду за лестничным поворотом. Я убрал нож, пристегнул топор к поясу и последовал за ним.

Послышался стук шагов, кашель и женский плачь. Мимо меня вниз по лестнице промчались четыре человека.

— Пожар! — крикнул один из них. Позади раздался возглас Ланта, и я решил, что они столкнулись.

Легкая дымка обернулась черным едким дымом. Ещё дюжина шагов, и я начал задыхаться, глаза нестерпимо слезились. Я споткнулся, упал на колени и обнаружил, что внизу воздух немного чище. Закрыв рукавом лицо, я продвинулся на три ступеньки выше. Это всего лишь дым — разве может он мне помешать? Я добрался до верхней ступеньки. Площадка, и ещё больше ступеней. Я не видел Пера, Пчелка была наверху. Я продолжал ползти. Где же Пер?

Я замер, распластавшись на последней ступеньке. Слева от меня коридор был затянут густым дымом, заслонявшим оранжевое зарево огня. Я закрыл лицо рукой и дышал через ткань рубашки. Краем глаза я разглядел пламя, лижущее обшитую панелями стену. Я услышал хлопок, сопровождаемый звуком разбивающейся посуды. Огонь устремился ко мне, скользя по маслу, как по льду.

Я отпрянул и наткнулся на тело.

— Пер? — выдохнул я.

Сверху раздались истошные крики о помощи. Кто-то, пошатываясь, бежал вниз по лестнице, а за ним ещё двое, они кашляли и передвигались вслепую. Задыхавшихся в дыму и отчаянно желавших выбраться, их мало заботили мы с мальчиком, растянувшиеся на ступенях.

Глаза слезились так сильно, что я ничего не видел, а воздух становился слишком горячим, чтобы дышать. Я встряхнул Пера.

— Помогите, — прохрипел он.

— Пчелка, — простонал я. Если она была уровнем выше, то, скорее всего, погибла. Мне хотелось встать в полный рост и попытаться прорваться по лестнице. Стала ли камера её ловушкой, и она задохнулась в дыму и пламени? Мертва ли она? Я хотел бы погибнуть, пытаясь добраться до неё.

Но если я оставлю Пера, то погибнет он.

Я схватил его за руку и пополз вниз, тело билось о ступени. Это отнимало больше сил, чем я ожидал. Когда дым немного рассеялся, я увидел, что Пер крепко держит кого-то ещё. Ребёнок, молодой Белый, судя по одежде, в которую вцепился Пер. Я задыхался, легкие наполнились дымом и сражались из последних сил. В дыму материализовалась фигура и ухватила Пера за другую руку.

— Вниз! — прохрипел Лант.

Вместе мы стащили Пера с малышом по оставшимся ступенькам. Добравшись до первого этажа, я упал на пол рядом с ними, отчаянно кашляя. Затем перевернулся на спину и вытер глаза рукавом. Дым все прибывал, он сползал по потолку серым туманом. Лант рухнул на колени рядом со мной, хрипло дыша. Двое, шатаясь, спускались по лестнице. Женщина вскрикнула, увидев нас. Мужчина, склонившийся к ней, сказал:

— Мы должны выбираться!

Они миновали нас, задыхаясь на бегу.

Пер и ребёнок в обнимку лежали на полу между Лантом и мной.

— Ты идиот! — прохрипел я Перу.

— Шевелись! Ползи! Мы должны вернуться к остальным и убираться отсюда.

Пер кашлянул, открыл глаза и закрыл их снова. Ответа не последовало. Мы с Лантом, еле передвигая ноги, с трудом потащили их прочь по лестнице.

Мы остановились, лишь когда шум пожара остался позади. Мы сели, пытаясь отдышаться. Итак, все верхние этажи полыхают в огне. Обрушится ли крепость прямо на нас?

— Нам нужно вернуться к остальным, — мой голос был бесцветным. Спасение Пчелки было окончено, нужно было выбираться. Я поднялся и, пошатываясь, схватил Пера за грудки:

— Вставай! — приказал я ему.

Пер закашлялся и попытался встать.

— Пчелка, — выдохнул он.

— Мертва, — я озвучил ужасную правду. — Мы не можем подняться наверх. И я сомневаюсь, что она все ещё жива.

Мои глаза давно слезились от дыма, а теперь это были слезы горя. Невообразимая жестокость судьбы — подойти так близко и потерпеть неудачу.

— Пчелка! — выкрикнул Пер и начал вырываться, из-за чего я потерял равновесие и упал. Никогда не думал, что дым может так вывести из строя — я стоял на четвереньках, тяжело дыша. Пер изо всех сил тряс ребёнка, которого притащил за собой.

— Пчелка, я пришел спасти тебя, — еле слышно произнес он, слова утонули в кашле.

Одежда малыша была опалена и вымазана сажей, а лицо обезображено шрамами. Веки отекли, как у заправского драчуна, шрам на левой брови и трещинка в уголке рта, скорее всего, от удара. Следы короткой жизни, оставшейся позади.

А затем мальчик распахнул глаза и Пчелка посмотрела на меня. Мы уставились друг на друга. Еле слышно она выдохнула:

— Папа?

Такая крохотная. Такая измученная. Она потянулась ко мне, и жизнь снова заструилась по венам.

— О, Пчелка, — все, что я смог сказать. Я притянул её ближе, ручки обвились вокруг моей шеи, и я прижал её к себе.

— Я больше никогда тебя не оставлю! — пообещал я, и она ещё крепче обняла меня.

Я встал на колени, прижимая Пчелку к себе. Пер пытался подняться, он рыдал.

— Мы её нашли, мы спасли её, — бормотал он сквозь слезы.

— Ты спас, — сказал я, свободной рукой обняв его за плечо.

— Лант, бежим! — я поднялся и побежал, придерживая спотыкающегося Пера и прижимая Пчелку к груди. Лант схватил Пера за другую руку. Толкаясь и натыкаясь друг на друга, мы бежали прочь по длинному, слегка изогнутому коридору, пока внезапно у меня не закружилась голова и подогнулись колени. Мне удалось не уронить Пчелку, но Пер свалился рядом, а Лант упал на одно колено.

— О, Пчелка, — сказал я. Я опустил её на пол. Дыхание вырывалось судорожными хрипами, её глаза снова закрылись. Но она была жива. Жива!. Я коснулся её лица, когда Перобнял нас.

— Пчелка, очнись, — он перевел умоляющий взгляд на меня и захныкал, словно маленький ребёнок: — Пусть она будет живой. Исцели её.

— Она жива, — заверил его Лант. Он оперся о стену, чтобы подняться. Затем встал с мечом, в полной готовности защищать нас.

Она молча смотрела на меня. Я тряхнул головой, слишком взволнованный, чтобы говорить. Мой палец проследил линию щеки Молли, коснулся рта её матери. Она кашлянула, и я отдернул руку. Нет, это была не та маленькая девочка, которую я отправился спасать. Это израненное, покрытое шрамами существо больше не было моей Пчелкой. Я не знал, кем она была. Все ещё слишком крохотная для своих лет, такая же юная, как и я, когда начал свою карьеру убийцы под руководством Чейда. Пчелка Видящая — кто она теперь?

Пчелка повернула голову, чтобы посмотреть на Пера, её дыхание трепетало.

— Ты пришел. Ворона сказала… — её слова затихли.

— Мы пришли за тобой, — заверил её Пер и зашелся в новом приступе кашля. Он подошел и взял её руку в свою. — Пчелка. Теперь ты в безопасности. Мы нашли тебя!

— Это не так, мы все в опасности, Пер. Мы должны вытащить её отсюда, — сейчас не время воссоединяться и просить прощения, не время для ласковых слов. Я посмотрел вверх на облицованный потолок над нами и массивные балки, которые его поддерживали. Дерево горит, камень — нет, пожар всегда распространяется вверх. Мы могли бы быть в безопасности на этом уровне, по крайней мере, до тех пор, пока балки, поддерживающие камень, не загорелись бы.

Где мы сейчас? Возможно, мы проскочили дверь и лестницу на нижние уровни? Нужно было найти остальных. Возможно, они нашли туннель. Если нет, нам придется прорываться силой, пока крепость не обрушилась.

Я снова закашлялся и потер слезящиеся глаза рукавом. Время двигаться.

— Пора, — сказал я Перу. — Ты можешь идти?

— Конечно могу, — он вскочил на ноги, затем наклонился, уперев руки в колени, и долго-долго кашлял. Пока я наблюдал за ним, меня осенило, куда нужно идти. Я знал, кто нам поможет, и испытал невиданное облегчение, когда решение оказалось таким простым и очевидным. Было просто смешно, что я не подумал об этом раньше. Я опустился на одно колено и осторожно поднял Пчелку. Она почти ничего не весила, сквозь свободную одежду я чувствовал её ребра и косточки позвоночника. Я выпрямился и пошел вперед, Пер встал на ноги и, шатаясь, пошел рядом со мной. Лант вложил меч в ножны. Я взглянул на него и увидел на его лице такое же облегчение. Я улыбнулся, заметив, что Пер обнажил нож и насторожился. Я знал, что нам это не понадобится.

Брат мой, куда мы идём?

Приятнее дуновения прохладного ветерка в жаркий день или глотка свежей воды было прикосновение мыслей Ночного волка. Я почувствовал душевный подъем и вдруг понял, что все будет хорошо.

Где ты был? — крикнул я. — Почему оставил меня?

Я был со щенком. Она нуждалась во мне гораздо больше, чем ты. Но с тех пор, как она научилась поднимать свои стены, я не могу к ней пробиться. Брат мой, куда мы идём? Почему ты не убегаешь? Где Лишенный запаха?

Я знаю безопасное место и людей, которые нам помогут.

В этот момент я увидел их, вдалеке, где коридор слегка поворачивал. К нам приближался отряд из двенадцати вооруженных охранников.

Спарк и Прилкоп были среди них, под надежной охраной. Полуживого Шута вели сразу двое. Возглавлял отряд маленький толстый человек с алчным лицом и налитыми кровью глазами. Позади него шла высокая старуха, по бокам от неё — двое мужчин, один из которых был одет в зеленые одежды, а другой в желтые. Я улыбнулся, завидев их, и лицо маленького человека исказила насмешка. Он жестом показал охранникам остановиться. Они ожидали нас.

— Винделиар, я впечатлена, — произнесла старуха. — Ты воистину чудо.

— Вам никогда не стоило сомневаться во мне, — ответил он.

Брат мой, что-то не так. Радость, которую ты испытываешь, ненастоящая.

— Прошу меня простить, — извинилась женщина. — Отныне тебя будут почитать, как ты того заслуживаешь.

Мужчины закивали в знак согласия, их лица расплылись в улыбках.

— Фитц? Что мы делаем? Они нас убьют! — закричал Пер.

Пчелка подняла голову с моего плеча.

— Папа! — воскликнула она тревожно.

— Тише, все будет хорошо, — ответил я.

— Все в порядке, — вторил мне Лант.

— Нет! — выкрикнул Пер. — Ничего не в порядке! Что с тобой не так? Что с вами происходит?

— Папа, подними стены! Подними!

Брат мой! Они тебе лгут.

Я расхохотался. Какие же глупцы!

— Все хорошо, теперь мы в безопасности, — и, произнеся это, я повел Пчелку навстречу делегации.

Глава 35

ПРОТИВОСТОЯНИЯ

Я — это Пчелка и Пчелка — это я. Моя мать знала это с самого начала. Иногда, в самом начале моего сна, я вижу себя. Я лечу, как пчелка, золотая с черным, сверкая яркими искрами и чернотой, подобной углю. И вместе с полетом мои цвета становятся ярче и ярче, словно кто-то раздувает последние тлеющие угольки костра. Я становлюсь очень яркой и освещаю места среди тьмы, и в этих местах я вижу важные сны.

Дневник сновидений Пчелки Видящей.

Все ощущалось, как сон, простое видение во сне, в котором человек видит то, чего ему больше всего хочется. Сначала Пер, а затем и мой отец были со мной, вытаскивая меня из дыма и пламени. Пер говорил со мной, и я слышала голос моего первого настоящего друга:

— Я пришел спасти тебя.

Слова, которые я страстно хотела услышать от кого-нибудь после той зимней ночи в Ивовом Лесу. Я не могла дышать из-за дыма и не видела его, но я узнала его голос.

Но затем, как по волшебству, уже мой отец обнимал меня. Он очень нежно прикоснулся к моему лицу. Затем он поднял и понес меня. Я была спасена, чувствовала себя в безопасности на его руках. Он защитит меня. Он возьмет меня домой. Он нес меня, и я узнала его качающуюся походку, когда он посадил меня к себе на плечи. Я уткнулась лицом в изгиб его шеи, впитывая ощущение силы и защищенности. В волосах его добавилось седины, черты лица стали резче, но это был мой папа и он пришел найти меня и забрать домой. Я подняла голову, чтобы улыбнуться Персиверансу. Он вырос и казался сильнее. Перед собой он выставил нож, ведь как говорил мне отец, нож должен быть готов отражать нападение.

Он повернул голову и посмотрел на моего отца.

— Фитц? Что мы делаем? Они ведь убьют нас!

После чего сон превратился в ночной кошмар.

Отец нес меня, и мы наткнулись на Винделиара. Он не просто гулял, а куда-то торопился, как будто не мог ждать на месте. Капра, Феллоуди и Коултри шли вместе с Винделиаром, и каждый из них улыбался. Капра держалась за свой живот, и на её одежде медленно проступали пятна крови, но при этом она улыбалась. Все они были очень ласковы с Винделиаром, как будто они уже победили. Я смотрела на них и думала, знают ли они о моем пожаре, устроенном двумя этажами выше. Я полагала, что нет. Винделиар собрал их вместе и привел сюда. Они знали только, каково было его желание, а его желанием была моя смерть.

— Папа! — крикнула я.

— А, — он похлопал меня рукой. — Ты в безопасности, Пчелка. Я же здесь.

В течение длительного времени я держала свои стены высокими и крепкими, поэтому только в тот момент, когда коснулась их, почувствовала силу, направленную против. Я позволила себе послушать, что внушал им Винделиар.

Идите ко мне, идите к нам. Все будет хорошо. Мы ваши друзья. Мы знаем, что лучше. Мы поможем вам.

И мой отец поверил им!

— Папа! Поднимай стены, поднимай стены! — кричала я отцу, отчаянно стараясь вырваться из его рук. Он посмотрел на меня вверх, и между бровями у него медленно образовалась глубокая морщина. Я думала, что он начнет выполнять приказы Винделиара, но он делал это очень медленно. Я ударила его ногой и высвободилась, упала на пол, ударилась, вскочила и выхватила большой нож у него из ножен.

— Убей её! — завизжал Винделиар, как только увидел меня с оружием. — Убейте Пчелку сейчас же!

Не только его голос, но и магия навязывала эту мысль. Глаза всех присутствующих обратились к нам, сузившись от ненависти при взгляде на меня. Охранники вытащили свои мечи, и даже Капра достала с пояса маленький нож. Я взглянула на отца, опасаясь, что он тоже настроен магией Винделиара против меня, но вместо этого увидела ужасающую пустоту на его лице. Я повернулась к ним, одна.

— Нет!

Персиверанс оттолкнул меня в сторону, а сам бросился вперед. Он не колебался ни мгновение. Изо всей силы он ударил ножом Винделиара. Оба упали, и Персиверанс прижал коленом грудь противника. Я увидела, как локоть Пера отходит назад, а затем он снова послал нож вперед. Ужасная боль Виндеалиара взорвалась в моей голове, окрашивая мои мысли в красный. Его магия в отчаянии пошла в новом направлении:

Нет! Остановитесь, уберите нож, нет, не убивайте меня, не причиняйте мне вред!

Послание было настолько сильным, что я уронила отцовский нож из внезапно задрожавших рук. Меня захватила мысль, что нельзя навредить Винделиару.

Но магическое принуждение не утихомирило Персиверанса. Магия Винделиара не затрагивала его. Он вскочил, вытаскивая окровавленный нож из тела, как уже делал перед этим, и воскликнул:

— Никто не убьет Пчелку, пока я жив!

Он стал значительно сильнее по сравнению с мальчиком, которого я знала в Ивовом Лесу. Страшная рана от его лезвия выглядела так, будто её с размаха нанесли топором. Лезвие ножа пересекло горло Винделиара, и кровь хлынула фонтаном, словно освобождаясь из разорванного тела. Магия Винделиара утихла и исчезла. Пер отскочил назад. Он быстро встал передо мной, одной рукой выставив нож перед собой и другой отодвигая меня назад.

— За спину, Пчелка, — скомандовал он.

Среди наших противников нарастал хаос.

— Зачем мы здесь? — причитала Капра, в то время как Феллоуди двигался назад к своим охранникам, собираясь ускользнуть.

— Берегись! — крикнул мой отец и широко шагнул мимо нас. Он остановился, подобрал нож, который я выронила. В другой руке у него был топорик. Он направился к шеренге ошеломленных охранников. Вдруг он оказался уже среди них, орудуя ножом и маленьким топориком против их мечей. Я увидела, как он зацепил чей-то меч топором и отжал его вниз, делая выпад к незащищенному горлу охранника. Единственное, на что он мог рассчитывать, это быть рядом с ними на дистанции удара или же уворачиваться от их мечей. Лицо его светилось, зубы сверкали в оскале, а глаза были ярче, чем когда-либо раньше.

Пер держался между мной и схваткой.

— Стой сзади! — предостерег меня он, но я закричала:

— Их слишком много. Мы должны помочь ему или мы все погибнем!

Они облепили его, словно он был ботинком, вляпавшимся в грязь. Тут в тылу наших врагов что-то произошло. Я услышала женский крик, но не боли, а ярости, из холла послышались непристойные проклятия. Низкий мужской голос прервал её слова:

— Сбейте его с ног, но не убивайте!

Нож Симфи! Я порылась под рубашкой, доставая его, затем поднырнула Перу под руку и побежала к Феллоуди. Большой трус пытался проскочить мимо скопления сражающихся и ускользнуть от битвы. Возможно, я была такой же большой трусихой, поэтому ударила его ножом в спину. Короткое лезвие проскользнуло вниз по ребрам, будто там стояла защита, но затем нашло мягкий участок ниже коротких ребер и выше поясницы. Я вдавила лезвие изо всех сил, а затем схватила рукоятку ножа обеими руками и завертела её в разные стороны. Случайно я выдернула его, когда противник резко рванулся прочь.

Кусаться у меня получалось лучше, чем резать ножом.

Потом Коултри ударил меня. Удар, с силой нанесенный открытой ладонью, пришелся сбоку по голове, и моё смятое ухо взвыло. Феллоуди кое-как отползал от меня, коротко и резко взвизгивая. Я повернулась лицом к Коултри.

— Ты маленькая грязная предательница! — кричал он мне. В его глазах было безумие. — Ты убила Симфи и бедную дорогую Двалию!

Тело Винделиара, подергиваясь, лежало перед ним на полу. Я бросилась на Коултри, выставив нож вперед. Он отступил, чтобы избежать удара, наткнулся на Винделиара и завалился назад. Он пнул меня, когда я прыгнула на него, от резкого толчка я отлетела в сторону и не могла вздохнуть какое-то время. Но я не обращала внимания на удары и пинки, я должна была всадить нож в сердцевину, в его живот, где сложно перевиты между собой части, необходимые для жизни. Волки всегда рвут живот.

Я ударила его слишком высоко. Грудная кость остановила лезвие. Мне пришлось вытащить нож и, перехватив рукоять двумя руками, я снова всадила его, несмотря на попытки сопротивления. Он был не очень хорош в этом деле. Двалия била меня гораздо сильнее. Мой нож полностью вошел внутрь. Я поняла это, пытаясь протолкнуть его глубже. Коултри обеими руками вцепился в мои волосы и оттаскивал от себя. Голову, но не руки. Я с усилием толкала нож, а Коултри отталкивал меня прочь. Потрескавшаяся краска на лице делала его похожим на сломанную куклу.

Вдруг ещё чей-то нож перерезал ему горло. Он ещё не знал, что уже мертв. Губы изгибались и обнажали зубы, а я потеряла часть волос, освобождаясь от его хватки.

Я почти забыла, что вокруг меня сражаются другие люди. Пер схватил меня за плечо и потянул назад с криком:

— Нет, Пчелка, не поддавайся! Не давай себя задеть!

Нож в другой его руке был в каплях крови.

Мой отец все ещё сражался с тремя охранниками, которые пытались сбить его с ног. Он был весь в крови. Где-то он добыл короткий меч, в его рычании слышалась радость. Феллоуди все ещё стремился уползти прочь от схватки. Охранники уронили человека, которого несли. Черный человек, Прилкоп, безоружный, поддерживал упавшего. Кроме этих двоих и остатков охраны спина к спине стояли мужчина и женщина, и я поняла, что мужчина был Фитцем Виджилиантом. Лант был жив! Странная дрожь прошла по мне. Что, если происходящее собиралось отменить все, что случилось, все мои раны и потери. Мой отец пришел, чтобы спасти меня, Персиверанс выжил и Лант тоже. Можно ли было надеяться, что и Ревел окажется живым? Смела ли я надеяться?

А затем кто-то достал отца мечом, ранив в бедро. Он зарычал от ярости, и не похоже было, что он ранен, так сильно он ударил мечом противника, почти перерубив ему хребет. Он резко вытащил меч, так как другой охранник метился ему в голову. Он увернулся от этого удара.

— Помоги ему! — вскрикнула я, но Персиверанс тащил меня назад.

— Он не должен бояться ещё и за тебя! — закричал он, и через короткое мгновение взгляд отца заполнил меня, как поток. Затем я услышала крик Капры:

— Спасите меня, спасите меня! Бросьте все, спасайте меня!

Она отбежала от места схватки и прислонилась к стене коридора, по-прежнему хватаясь за свой кровоточащий живот. Пятеро бойцов Клерреса резко отступили, прекратив сражение, и образовали защиту вокруг неё. Она схватилась за одного из них, и, несмотря на сильную хромоту, он принял на себя её вес, помогая ей идти. Остальные по-прежнему стояли, развернувшись к нам лицом, — стена, ощетинившаяся лезвиями. Капра споткнулась, и воины подхватили её. Отступая прочь от нас, они несли её, как ребёнка. Феллоуди запричитал, чтобы они помогли и ему, и один из охранников схватил его за руку, поставил на ноги и потянул прочь, заставляя бежать, хотя тот шатался и еле стоял на ногах.

Мой отец остановился, успокаивая дыхание, его окровавленный меч медленно опускался, пока противники отступали. Лант хотел было их преследовать, но девушка крикнула ему:

— Нет, дай им уйти! — и он послушался.

Отступление Капры спасло нас. Как только их скрыл изгиб коридора, мой отец на дрожащих ногах шагнул в сторону. Пер оставил меня и подошел к нему, помогая устроиться на полу. Отец сыпал яростными проклятиями, схватившись за место, откуда сквозь пальцы продолжала вытекать кровь. Пер разорвал свою рубашку. Ткань оказалась плохого качества. Я вытащила руку из рукава и оторвала его.

— Разрежь, как надо, и используй это! — сказала я ему, и после секундной растерянности он так и сделал.

— Пчелка! — воскликнул Лант, как только подошел к отцу. Он смотрел вниз на меня, а я смотрела вверх на него. Его лицо было испачкано кровью. Мне показалось, что чужой. Он выглядел так, словно чувствовал себя плохо, и, думается, я знала — почему.

— Вы хотели убить меня, так ведь? Это была магия Винделиара. Не ваша вина. Он мог заставить людей верить во что угодно. Даже меня.

Мой отец заговорил хриплым и усталым голосом:

— Это было похоже на Скилл, но не совсем. Магия использовалась таким образом, какого я ещё не встречал, — я слышала, как он сглотнул. — Как он смог быть таким сильным?

— Они давали ему пойло, сделанное из змеиной слюны. Это делало его очень сильным. Я едва могла удерживать стены против него.

— Я не смог удержать свои стены. Если бы не Персиверанс…

— Я ничего не чувствовал, — сказал Пер. — Я подумал, что вы все сошли с ума, — тихо добавил он мрачным голосом, а затем опустился на колени подле моего отца. — Надо срезать ткань с раны.

— Нет времени, — сказал Лант. — Огонь разгорается все сильнее.

Он встал на колени, взял у Пера мой рукав и плотно обернул вокруг бедра моего отца. Концы он завязал крепким узлом, и я услышала, как отец застонал. Рукав начал краснеть. Затем к нам подошла девушка, имени которой я не знала. Опираясь на её плечо, с ней с трудом шёл Любимый.

— Они ушли, убежали прочь, — говорила она ему.

Из угла рта у него текла кровь, лицо было искажено синяками и отеками, но все, что он сказал:

— Пчелка! Ты жива!

Он бросился ко мне, растопырив руки, как клешни, одна из них была в перчатке, я невольно отпрянула.

— Пчелка, он не может навредить тебе, — тихо сказал Прилкоп. Я почти забыла о нем. — Он никогда не навредит тебе, — тихо повторил он. — Ты же его.

Любимый протянул ко мне руку в перчатке ладонью вверх.

— Пчелка, — моё имя было единственным, что он невнятно произнес.

Я отступила от него.

— Я не могу. Когда я касаюсь его, я вижу много всякого, а я не хочу более этого видеть, — и это была правда.

— Я понимаю, — с сожалением согласился Любимый и опустил ладони.

— Пчелка. Он носит перчатку на одной руке, — сказал Персиверанс очень мягко. — Он прошел длинный долгий путь, чтобы спасти тебя.

Его голос напомнил мне давно ушедший день, когда он спросил: «Мне подготовить её для вас?» и оседлал лошадь, на которой я боялась ездить. Но теперь я была не той маленькой девочкой. Я посмотрела по сторонам. Выражение на лице моего отца я хорошо разглядела. Я все ещё держала нож Симфы. Я вытерла с него кровь и вернула на место — за пояс брюк. Медленно я протянула руку и положила её на тыльную сторону перчатки Любимого.

— Я дала тебе яблоко, — тихо сказала я. — Ты помнишь это?

Его губы задрожали.

— Я помню, — сказал он, и набежавшие слезы хлынули по лицу.

— О, Пчелка, что они сделали с тобой? — спросил меня Лант. Его глаза изучали моё лицо. Мои шрамы вызывали у него отвращение.

Я не хотела говорить с ними об этом. Я не хотела, чтобы они задавали мне вопросы. Я смотрела на мертвых охранников, лежащих в коридоре. Вокруг тел образовалась лужа крови. Девушка двигалась среди трупов, что-то высматривая. Я видела, как она взяла меч из руки погибшего. Коултри лежал на спине, неподвижный и весь в крови. Я помогла убить его, но меня это не волновало. Я надеялась, что Феллоуди умрет тоже. Тут в дальней части замка я услышала крики и треск. Ничто не остановит огонь. Я и правда была Разрушителем?

— Мы должны убираться отсюда, — напомнила я им всем. Неужели они не понимали, что мы не можем оставаться здесь? — Я подожгла библиотеку. Огонь усиливается.

— Библиотеку? — произнес Любимый слабым полуобморочным голосом. Он выглядел опустошенным, когда смотрел на меня. — Ты подожгла библиотеку Клерреса?

— Огонь был необходим. Сожги гнездо, избавишься от ос.

Упоминание о моем старом сновидении вызвало изумление в широко открытых глазах.

— Разрушитель пришел, — тихо сказал Прилкоп.

Любимый перевел взгляд с меня на моего отца и затем опять на меня.

— Нет. Это не она.

— Да, — я убрала свою руку, чтобы не касаться его. Он вряд ли захочет знать меня теперь.

— Пчелка, — позвал он, но я подошла к отцу и взяла за рукав его.

— Мы должны уходить отсюда скорее. Если можем.

Отец попытался встать и улыбнулся мне. Улыбка вышла кривая.

— Я знаю, что мы должны двигаться. Но, во-первых, есть тут кто-нибудь ещё вроде Винделиара?

— Я думаю, он был единственный. Они говорили между собой, что у них не осталось больше змеиной слюны, но мне кажется, что они обманывали друг друга, — могут ли они подготовить нового Винделиара?

— Змеиная слюна? — спросил Любимый. Он переместился ближе к нам, Прилкоп стоял рядом с ним.

Прилкоп сказал низким глубоким голосом:

— До меня доходили слухи об этом. Вот что они давали Винделиару? Это готовится из слюны морских змей. Тут есть остров, где драконы откладывали свои яйца. Из яиц вылупляются змеи, которые ползут к морю. На этом острове живут несколько необычных созданий. Они иногда захватывают змею или две и держат их в неволе.

Я смотрела на отца. Он тяжело опустил руку на плечо Ланта. Его прерывистое дыхание сопровождалось ужасными хрипами, как будто он заставлял себя подниматься в гору. Сначала он не наступал на раненую ногу, но затем специально встал на неё, чтобы проверить, как она выдержит тяжесть тела. Красный цвет на его повязке потемнел.

— Мы должны уходить. Огонь сначала выжжет верхние этажи, а потом все обрушится на нас. Мы должны уйти отсюда, а потом и с острова тоже.

— Может и не упадет, — заметил Прилкоп. — Этот замок имеет каменные опоры, они выстояли во многих бедствиях. Не в первый раз огонь появился здесь.

Мой отец никак не отреагировал на слова Прилкопа, поэтому и я тоже проигнорировала их. Мы двинулись. Я встала ближе к нему. С каждым шагом он резко выдыхал сквозь стиснутые зубы, но вел нас вперед. Медленно.

— Вы должны оставить меня позади, — сказал он. — Берите Пчелку и бегите к дверям.

— Чтобы выбежать прямо на их охранников? — спросила его Спарк.

— Мы не оставим вас, — тихо сказал Пер.

— Сэр, здесь есть выход из замка, который бы не охранялся? Или заполненный убегающими людьми? — спрашивала Спарк Прилкопа. Она посмотрела вниз на ногу моего отца и на то, как он ковылял, и сказала мне:

— Нам нужен твой второй рукав.

Прилкоп покачал головой.

— Этот надежный замок возводился, чтобы его было легко оборонять, но не ускользнуть из него. Здесь всего три входа. Те, кто спасется от огня, будут бежать вниз по главной лестнице и пойдут к этим выходам.

Я вытянула руку из оставшегося рукава и предложила Спарк оторвать его. Она аккуратно его отхватила прямо на ходу, её нож легко резал ткань.

— Подождите немного, — сказала она моему отцу и тот остановился. Она опустилась на колени, чтобы добавить ещё один слой на протекающую повязку, и по его лицу вместе с рычанием пробежала короткая судорога.

— Идемте, — проворчал он и, хромая, пошел вперед.

— Как вы попали в Клеррес? — спросил Прилкоп с любопытством. Он шёл рядом с отцом. Следом за ним шёл Любимый. Я опасалась, что он хочет взять меня за руку, но сделал это Пер. Однако вскоре он отпустил мою руку.

— Я пойду вперед, — сказал он негромко. — Мне не нравится, что мы не можем увидеть — что за поворотом. Шут позаботится о тебе. И Спарк, и Лант.

Он вложил мою руку в руку Любимого, ту, что в перчатке, и я позволила это сделать. Он помчался вперед, держась ближе к внутренней стороне коридора. Я взглянула на Любимого. Он посмотрел вниз на меня и попробовал осторожно улыбнуться. Синяки пошли рябью на его побитом лице. Я не смогла улыбнуться в ответ. Глазами я следила за Пером.

— Мы вошли через канализационный желоб при низком уровне воды во время отлива. Сейчас он залит водой. Бесполезен для нас до следующего полудня. Я не думал, что из-за пожара все пройдет так быстро.

Лант спросил Прилкопа:

— Вы знаете о тайном тоннеле под дамбой? Любимый считает, что его вывели с Клерреса этим путем.

Мы двигались, но не быстро. Трупы охранников, лежавших на полу, частично перекрывали путь и задерживали движение. Место нашей схватки теперь было далеко позади, но наши ноги оставили цепь кровавых отпечатков на прежде чистом полу. Пер опередил нас. Прижавшись к стене, он пытался заглянуть за угол. В одной руке он держал короткий меч, в другой нож. Он напомнил мне маленькое охотящееся создание. Я с удивлением подумала — неужели и я изменилась так же сильно, как и он. Когда он пропал из вида, я затаила дыхание. Я хотела, чтобы он вернулся, прямо сейчас.

Любимый шёл, прихрамывая. Одной рукой он опирался на плечо девушки. Она несла трофейные меч и нож.

— Ты ранена и кровь идет, — сказала я ей.

Она даже не взглянула на рану на предплечье.

— Скоро остановится, — спокойно ответила она и улыбнулась мне: — Привет, Пчелка. Я Спарк. Я совершила длинное путешествие, чтобы встретить тебя.

Прилкоп тем временем рассказывал:

— Тоннель очень старый, построен, когда император ещё только создавал Клеррес и делал из полуострова остров. Когда я жил здесь ребёнком, это не было секретом. В то время Служители жили просто, не считали, что им нужна охрана или секретный путь, чтобы сбежать, и тоннелем не пользовались. Я знаю, что Любимого вынесли через этот тоннель, чтобы Капра думала, что он сам сбежал, — он посмотрел на Любимого и добавил: — Они были очень довольны, когда рассказывали мне, что делали с тобой, как ломали и калечили тебя, чтобы каждый твой шаг был мучением. Они знали, что ты направишься к нему. Они следили за тобой, как неторопливые гончие. Не для помощи, а чтобы не дать погибнуть. Ты теперь это тоже знаешь, так ведь?

— Я догадывался об этом и тогда, — произнес Любимый тихим голосом, — но у меня не было другого пути.

Он был одним из тех, кто привел их ко мне. И он держал меня за руку. Я запомнила это обстоятельство.

— Тоннель находится под дамбой? — нетерпеливо переспросила Спарк Прилкопа.

— Он очень древний. Его построили в то же время, когда Клеррес превращали в остров. Император, по чьему плану все строилось, хотел иметь секретный выход на тот случай, если крепость будет осаждена и падет. Когда они отделились от остальной земли и сняли часть почвы, чтобы превратить полуостров в остров, они прорубили траншею в камне и закрыли её крышей сверху, а затем построили поверх тоннеля дамбу. Было опасно провести там Любимого при похищении из темницы. Когда прилив покрывает дамбу водой, тоннель протекает или полностью заполняется водой. Точно я не знаю. Сейчас это считается секретом и не обсуждается, — он мрачно усмехнулся.

Спарк нахмурилась.

— Но он находится выше стока для отходов? Или ниже?

— Выше, — Прилкоп покачал головой. — Прошло несколько лет, как освободили Любимого. Тоннель мог обрушиться. Да и Капра после исчезновения Любимого была в такой ярости, что велела заложить ход кирпичом.

В голосе девушки звучала улыбка, когда она сказала:

— Кирпичи не остановят нас, если вы знаете, где это было.

Мы услышали отдаленный треск, впереди и над нами. Все вздрогнули. Отец пошел быстрее.

Голос Любимого был мягкий и невыразительный, с легким оттенком страха:

— Прилкоп, как получилось, что ты так много знаешь о том, что происходило на Клерресе?

Черный человек издал короткий смешок.

— Я не предавал тебя, Любимый. Когда ты прибыл сюда, они верили, что получили от меня все, что им было нужно, и со мной пора заканчивать. Поэтому предоставили жилье получше и прекратили пытки. Я записывал свои сны, и они забирали их. Несколько раз меня пытались включить в программу по воспроизводству. Мои сны и моё семя — это все, что было ценно во мне. Однажды ночью охраннице было приказано соблазнить меня. Вместо этого мы стали друзьями. Она рассказывала мне новости, но только те, что касались Клерреса. Четверо не допускали распространение новостей из внешнего мира. Для Белых, рожденных здесь, Клеррес — единственное, что они знают.

Прибежал Пер с паникой на лице.

— Мы не сможем пройти здесь, — прошептал он хриплым голосом. — Впереди широкая центральная лестница. По ней бегом спускается много людей, а потом толпятся внизу и дерутся в зале, ведущем на улицу. Как скот в загоне. Тут нельзя выйти наружу, главные двери заперты! Я не смог пробиться вперед перед потоком, так как люди топчутся и толкаются перед закрытыми дверями, — он с трудом вдохнул. — Я побежал мимо них вниз в следующий коридор, но там увидел отряд охранников. Они открывали и обыскивали все закрытые помещения. Думаю, это ищут нас. Охрана увидела меня, но не стала преследовать, когда я убежал. Думаю, что они приняли меня за одного из рабов. Но я уверен, что охранники скоро тут появятся.

Как только он отдышался, я сказала:

— Они ищут меня. Винделиар сказал, что вложил это в их головы. Они не остановятся, пока не найдут меня. И не убьют.

Несколько мгновений никто ничего не говорил. До нас слабо доносился шум бегущих людей. Пер вложил в ножны свой нож и взял меня за руку.

Мой отец заговорил чужим голосом. Как человек, который думает только о том, что должно произойти дальше, безо всяких эмоций.

— Шут, веди нас к темницам.

Ответил Прилкоп:

— Там, впереди, есть две двери. Слева. Мне тоже нужно туда. Мы оставили других заключенных запертыми в клетках, когда Винделиар магией заставил нас прийти к нему, — его голос стих.

Мой отец нетерпеливо спросил:

— А вход в тоннель под дамбой, заложенный кирпичами, находится ниже?

— Да, он тоже там, на нижнем уровне.

— Нам нужно идти туда и обеспечить себе свободный проход через двери до того, как охрана придет туда. Бежим! — приказал мой отец. Мы сделали это, но с той же скоростью, с какой мог двигаться он.

Быстро дошли до второй двери, Лант открыл её, Прилкоп ринулся внутрь и пропал из поля зрения. Мой отец ухватился за плечо Ланта.

— Лант. Защищай эту дверь и ту, что ведет на нижний уровень. Забросай ступеньки всем, что сможешь найти. Пер и Шут, защищайте Пчелку даже ценой ваших жизней, — он снял с себя ремень, на котором были карманы с маленькими горшочками внутри. Он достал три. — Спарк, возьми их. Пусть Прилкоп покажет тебе вход, заложенный кирпичами. Если ничто другое не сработает, взорви кирпичи и открой проход. Посадите Пчелку на корабль, — он передал горшочки ей в руки. Она покачала их, как ребёнка, глядя на него широко открытыми глазами. — Пчелка. Слушайся Ланта и Шута. Доверяй им. Они обеспечат тебе безопасность.

— Но Фитц, — мертвым голосом сказал Любимый.

— Сейчас не время спорить. Выполняй свое обещание! — его голос был более жестким, чем я когда-либо слышала. Выдох Любимого был похож на всхлип.

— Папа, — сказала я. Я вцепилась в обшлаг его рукава. — Ты обещал мне! Ты говорил, что никогда больше меня не бросишь!

— Я сожалею, Пчелка, — он оглядел нас. — Я сожалею. Иди внутрь. Торопись.

Но в последний момент он положил свою руку мне на голову. Вряд ли он знал, что произойдет. Прикосновение сломало наши стены. Я почувствовала его. Я ощутила его разочарование в себе самом. Он не думал, что заслуживает хотя бы капельку взаимности от меня. Ни прикасаться ко мне, ни даже говорить, что любит, так как считал, что полностью провалился, как мой отец. Это и отделяло его от меня. Это было похоже на вторую стену вокруг стены его Скилла, что-то, не дающее поверить, что кто-нибудь может просто любить его.

Волк-Отец сказал нам обоим:

Ты бы не чувствовал себя так ужасно, если бы не любил так сильно. Без границ. Гордись нашим детенышем. Она сражалась. Она убивала. Она выжила.

Я почувствовала, как Волк-Отец переходит от меня к отцу. Я расслышала его прощальные слова:

Беги, детёныш. Мы встанем и сразимся, как волки, загнанные в угол. Следуй за человеком без запаха. Он один из нас. Защищайте друг друга. Убей ради него, если будет нужно.

Как только волк перешел к отцу, я почувствовала волну радости, которая связала их двоих. Они будут противостоять и сражаться, но не только из-за меня, а ещё и потому, что это им нравится. Потому что они всегда любили это делать. Мой отец слегка выпрямился. Они оба смотрели на меня его глазами. Смущение и гордость. И любовь ко мне. Она изливалась из отца так же бесконтрольно, как кровь из его раны. Она затопляла и наполняла меня. Он убрал руку с моей головы. Знал ли он, как раскрыл себя? Понимал ли, что Волк-Отец был со мной все это время, а сейчас вернулся к нему?

Очень мягко он отцепил меня от своего обшлага и сказал:

— Пожалуйста, Лант. Возьми Пчелку. Возьми Шута, возьми всех их. Дай им безопасно добраться до дома. Это лучшее, что ты можешь сделать для меня. Спеши!

Он легонько подтолкнул меня. Прочь от себя. И отвернулся от нас, уверенный, что мы повинуемся. Хромая, он пошел прочь.

— Зачем? — крикнула я ему. Я думала, что слишком сердита, чтобы плакать, но слезы меня настигли.

— Пчелка, я оставляю кровавый след, по которому даже ребёнок меня выследит. Пер видел охранников, которые обыскивают подряд все помещения. Я хочу быть уверенным, что они найдут меня раньше, чем тебя. А теперь иди с Лантом, — его слова звучали очень устало и печально.

Я оглянулась. Кровавые отпечатки его ног были ясно видны на чистом полу. Он был прав, но это ещё больше разозлило меня.

Лант стоял возле открытой двери.

— Пер, Спарк, заберите всех. Я остаюсь с Фитцем.

— Нет, Лант, ты не останешься. Мне нужно, чтобы ты защищал их своим мечом и использовал свою силу, чтобы забаррикадировать дверь.

Любимый не пошевелился.

— Я не могу этого сделать, — сказал он очень мягким голосом.

Мой отец повернулся к нему и рыкнул:

— Ты обещал! — он схватил Любимого за рубашку и подтянул ближе к себе. — Ты обещал мне. Ты сказал, что обменяешь мою жизнь на её.

— Но не так, — застонал Любимый. — Но не так.

Внезапно отец крепко обнял его и сказал, стискивая в объятьях:

— Мы не договаривались выбирать, как все произойдет. Только о том, что ты будешь охранять её, а не я. А сейчас, иди. Иди! — он оттолкнул его прочь. — Вы все, идите!

Он повернулся и, хромая, пошел прочь от нас. Его руки оставляли кровавые следы на стене, а отпечатки ног выделялись красным на белом полу. Назад он не смотрел. Дойдя до двери, он остановился. Мы стояли в ледяном молчании. Я видела, как он достал что-то из кармана и возится с дверной ручкой. Справившись с ней, он оглянулся и сердито махнул нам:

— Идите.

Затем он зашел сам. Я слышала, как он закрыл дверь на замок. Конечно. Если мы прячемся в этой комнате, то мы должны поступить именно так. Кровь на полу перед этой дверью. Кровавые отпечатки ладоней на стене и двери. Охранники будут думать, что загнали нас в угол.

— Заходите сюда, — мрачным жестким голосом позвал нас Лант. Он взял меня за плечо и подтолкнул к Любимому. Ошеломленная, я ковыляла рядом с ним. Пер шёл рядом. Я слышала как он всхлипнул. Я понимала. Я плакала тоже. Когда дверь за нами начала закрываться, Пер сказал хриплым голосом:

— Пчелка, ты меня извини, но я единственный, в ком Лант не нуждается. Спарк умеет пользоваться огненными горшочками. Прилкоп знает, где находится тоннель. Лант сильный и хорошо управляется с мечом. Шут дал обещание. И ты… Защищать тебя было нашей целью. Но кто я? Я всего лишь мальчик с ножом из конюшни. Я могу остаться с Фитцем и помочь ему, — он фыркнул. — Спарк, поторопись. Вернись к двери и открой её для меня.

— Лант? — спросила она неуверенно.

— Сделай это, — жестко ответил тот. — В конце концов, он только мальчик из конюшни, — он прокашлялся. — Мальчик из конюшни, убивший герцога Элика, чтобы спасти жизнь Фитцу. Единственный, кто стоял рядом с Фитцем при разговоре с королевой драконов. Иди, Пер. Будь уверен, он узнает, что это ты. А когда ты убьешь охранников, приведи его обратно к нам. Два стука, потом один, и я открою дверь, не попытавшись убить тебя.

— Да, сэр, — сказал Пер. Он посмотрел на меня. — До свидания, Пчелка.

Я обняла Пера. Прошло много времени с тех пор, как я обнимала кого-то. Ещё более странным мне показалось, что кто-то обнимает меня в ответ, да ещё так бережно.

— Благодарю тебя за то, что убил Эллика, — сказала я ему. — Он был ужасным человеком.

— К вашим услугам, леди Пчелка, — сказал он, и голос его дрогнул.

Прилкоп ждал нас:

— Парнишка меня пугает.

— Это потому, что он настолько же разумный, насколько храбрый. Иди, Пер. — сказал Лант.

— Эта ваша болтовня… — я услышала, как Спарк сердито заворчала. — Пер, поспеши!

Но затем, обернувшись, она потянулась к Ланту и коснулась его щеки. Потом они оставили нас.

Я стояла рядом с Любимым в темной комнате. Над головой что-то упало с таким треском, что потолок затрясся и полетели хлопья разрисованной штукатурки. Он посмотрел на меня и сказал так мягко:

— Разрушитель.

Я не могла понять, это комплимент или упрек.

— Идем вниз по ступенькам, — глухим голосом скомандовал Лант.

Он закрыл за нами дверь.

Глава 36

СЮРПРИЗЫ

Нет, я не могу согласиться с тобой, что эту работу следует оставить другим. Ты и я, нас только двое с необходимой глубиной знаний, чтобы понять и правильно классифицировать Скилл-камни. Из-за чрезмерной предосторожности мастер Скилла Неттл вынесла из моего хранилища мешок камней памяти, которые я собственноручно доставил с Аслевджала. Она передала их молодому подмастерью и группе учеников. Задание, которое она им назначила, заключалось в следующем: ученикам необходимо было за короткое время испытать каждый камень, что обучило бы их сразу двум вещам — как пользоваться камнем памяти и научило бы их сдержанности, необходимой, чтобы войти в Скилл-поток, а затем выйти из него, спустя определенное время. Затем каждый камень должен был быть классифицирован в зависимости от того, что он содержит, будь то музыка, история, поэзия, география или другие отрасли знаний. Все камни должны были получить обозначение, чтобы их можно было систематизировать.

Я считаю «краткое» времяпровождение в каждом камне недостаточным. Мы с тобой хорошо знаем, что стихотворение может быть историей, а так называемая «история» может быть льстивой выдумкой, созданной, чтобы доставить удовольствие тщеславному правителю. Ты и я — единственные, кому следовало испытывать камни, создавать ясные описи, суммирующие то, что они в себе содержат, и систематизировать их. Это та задача, которую нельзя оставить неопытным ученикам. «Испытать» камни, прежде чем классифицировать и убрать их на хранение — недостаточно. Я понимаю, что информация, которую они хранят, обширная. И тем больше причин для того, чтобы каждый камень был досконально исследован людьми с обширной базой знаний.

Чейд Фаллстар в письме к Тому Баджерлоку в Ивовый Лес.

Я запер за собой дверь и прислонился к ней спиной. Почему они так все усложняют? Они полагают, мне хочется этого? Снова оставить Пчелку? Я не собирался сползать вниз, чтобы сесть на пол, но я это сделал. Было больно, но, вероятно, менее больно, чем упасть.

Я почувствовал головокружение. Тело требовало, чтобы я отдохнул, чтобы поспал. После стольких лет я привык к его активному исцелению. Все внимание и все ресурсы моего тела устремились к рубленой ране на ноге, несмотря на то, что мне следовало быть начеку.

Насколько все плохо?

Кровотечение уменьшилось. Не задень её.

— Где ты был? — услышал я свой шепот.

С детенышем, прилагая все усилия, чтобы помочь ей. В основном, неудачно.

Она жива. Это значит, ты преуспел. Для неё будет безопаснее, если ты снова к ней вернешься.

Для неё безопаснее, если мы отвлекаем охотников. И убиваем их столько, сколько сможем.

Я сохранил у себя три взрывающихся горшка Чейда. Потянувшись через плечо, я достал горшок, который починил, но затем вернул его обратно и выбрал два других. У одного из них был синий запал. Длинный и медленный, как сказала Спарк. Я не был уверен, что хочу, чтобы он горел медленно. У меня даже не было четкого представления, что я буду с ним делать. Насколько медленным было это медленно?

Я знал, что придут стражники. Надо приготовиться.

Я огляделся в темной комнате. Она была маленькой, возможно, предназначалась для личных встреч. Высоко в стене располагались два маленьких окошка, другой двери в помещении не было. Бледный серый свет, проникавший в комнату, говорил о том, что снаружи светало. Когда глаза привыкли к полумраку, я рассмотрел стол и рядом с ним два удобных стула с высокими спинками. В центре стола стояла маленькая стеклянная лампа в виде горшка, разрисованная цветами. Прекрасная уютная комната. Мечта любого убийцы.

Я поднялся на ноги, не быстро и не без проклятий, но я сделал это. Поставив свою сумку на стол, я открыл её. Свернутая бумага с семенами карриса была сверху. Осталось очень мало. Вытащив огненный кирпич, я опрокинул семена на ладонь, забросил в рот и разжевал, и меня затопил пьянящий прилив сил. Отлично. Я извлек большую часть фитиля из лампы и поместил его на кирпич. Тот сразу нагрелся, и скоро фитиль начал тлеть.

Кто-то попытался повернуть дверную ручку. Время вышло. Я планировал, что у меня будет горящая лампа, чтобы поджечь ею запал, но вместо этого я размотал фитиль из горшка и положил на кирпич. Почти сразу же на нем затанцевала крошечная искорка. Пламя взметнулось вверх, а затем уменьшилось до устойчивого красного свечения. Замок громыхнул, затем повернулся. Я провел кирпичом вдоль запала и зажег его ближе к горшку. Затем поднялся. Почти. Я тяжело оперся на стол. Меч был недостаточно длинным, чтобы сыграть роль трости, поэтому я невольно перенес слишком много веса на больную ногу и ухватился за стол, когда она подогнулась подо мной. Можно игнорировать боль, но когда твое тело выказывает слабость, всякая решимость бесполезна. Я рванулся и, пошатываясь, пошел к двери. Мне хотелось быть за ней, скрываясь из виду, когда они войдут — они приходят, я закрываю дверь и держу их там, пока маленький горшок Чейда не взорвется.

Я добрался до двери, как раз когда она приоткрылась в небольшую щель. Я прислонился к стене и затаил дыхание.

— Фитц? Это я, Пер. Не убивай меня!

Он вошел вместе со Спарк, выглядывающей у него из-за плеча. У меня не было времени ругать их. Я ринулся к горшку одновременно с увидевшей его Спарк. Когда я упал, словно подрубленное дерево, она шагнула мимо меня, сдвинула огненныйкирпич из-под запала и перевернула его. Проверив запал в горшке, она сказала:

— У нас достаточно времени. Подними Фитца, Пер. Мы вернемся по следам его крови и будем далеко отсюда, прежде чем прогремит взрыв, — она кивнула мне: — Это неплохой план, — Спарк схватила один из стульев и перетащила его, поставив так, чтобы спинка помешала рассмотреть стол со стороны двери. — И ничто не сможет их предупредить. Идем.

Я пытался придумать причину, чтобы поспорить с ней. Пер уже перебросил мою руку себе через плечо. Он встал, подтягивая меня вверх вместе с собой. Парень стал сильнее. Спарк ткнула пальцем в кирпич, а затем подняла его.

— Уже охладился, — сказала она. — Магия Элдерлингов — удивительная вещь, — и со сноровкой переместила кирпич в сумку. Я начал было возражать, но она подняла незажженный горшок. — Я не дура, — сказала Спарк и поставила его вертикально на охлажденный кирпич. Она повесила сумку мне через плечо. — Уходим. Сейчас.

Мы пошли, хотя и не так быстро, как хотелось бы. Я опирался на Пера и хромал. Спарк поддерживала меня под руку, в которой был зажат меч. Её роста едва хватало, чтобы принять вес моей больной ноги. Прикрывая за нами дверь, она пробормотала:

— Хотела бы я иметь время, чтобы запереть её, — моё сердце упало, когда я увидел следующую дверь открытой, и Ланта, высунувшего из неё голову. Спарк сделала нетерпеливый жест рукой, и он мягко её закрыл. Я попытался двигаться быстрее.

Ритмичный топот бегущих ног.

— Бросьте меня. Бегите! — приказал я им.

Никто меня не слушал.

— Поспешим, — сказал Пер.

Спарк оглянулась.

— Нет. Остановимся и встретим их!

— Нет! — возразил Пер, но она держала мою руку крепко у своего плеча, и меня развернуло на здоровой ноге, когда развернулась она.

— Что ты делаешь? — закричал Пер.

— Доверься мне! — свистящим шепотом: — Поднимаем мечи.

Я поднял свой с усилием.

— Отпусти, — сказал я Перу, и, наконец, он повиновался мне. Я не мог идти, но мог балансировать. Немного.

— Элловы яйца, — выдавил Пер, — у них луки.

— Ну, конечно же, — мрачно рассмеялась Спарк.

Они остановились достаточно далеко, вне предела досягаемости наших мечей. Их была дюжина, высоких, крепко сбитых воинов. Четверо с луками, шестеро с мечами. Их лидер рявкнул:

— Капра хочет, чтобы этот остался жив. Убейте остальных двух!

— Бегите, — посоветовал я.

— Держись позади Фитца, — сказала Спарк, схватила Пера и потянула его за собой, отступая мне за спину. — Стой здесь, — прошептала она, — уже недолго. Держись. Держись. Держись.

Лучники рассредоточились и наступали. Я не смог бы долго блокировать их стрелы. Они убьют Спарк и Пера.

— Держись. Держись, — шептала Спарк.

Дверь и стена рванули на стражников, я же полетел назад, приземлившись на своих спутников. В следующий миг, заваливая все горящим деревом и камнями, обрушился потолок. Взрыв жара и обжигающей пыли ударил в меня, ослепив, от грохота заложило уши. Моё лицо будто опалили. Я потянулся рукавом к глазам и моргнул, ожидая обнаружить готовых к нападению врагов. Я все ещё не мог видеть, из глаз текли слезы. Я медленно сел, когда Пер и Спарк выбрались из-под меня. В задымленном коридоре были только разрушенная стена, рухнувший потолок и перекрывающая его тлеющая балка. Я ощутил дождь падающих мелких обломков.

Спарк что-то сказала.

— Что?

— Это отлично сработало! — прокричала она.

Я кивнул и обнаружил, что на лице у меня появляется глупая усмешка.

— Действительно. Пошли! — Пер помог мне подняться. Его лицо покраснело от взрыва, но он смог улыбнуться.

Я почувствовал, как что-то ужалило меня сзади в шею, и хлопнул по ней. Я отбросил дротик, удивленно посмотрев на него, но Спарк уже кричала:

— Берегись! Снова эти ублюдки! Мечи!

Взрыв чейдова горшка оглушил нас, так что мы не услышали топота бегущих ног. Сзади на нас двинулась дюжина стражников, которые, как я и боялся, окончательно взяли нас в клещи.

Те четверо, что стояли впереди, поднесли к губам медные трубки. Звук этих рожков привлечет ещё большее число стражников.

Убейте их первыми. Сражайтесь, как загнанные в угол волки!

Я согласился с Ночным Волком. Я поднял меч, и мы с Пером, взревев, бросились к ним, пока трубачи надували щеки. Но, прежде чем они успели дунуть в свои рожки, снова обрушился горящий потолок, и волна бросила Пера на колени, а меня отбросило вбок. Стражники дрогнули, когда мимо нас пронесся вал жара, и я не услышал звука горнов. Был ли я настолько оглушен? Но я ощутил какое-то прикосновение и, посмотрев вниз, увидел дротик, зацепившийся за мой жилет. Спарк вытряхнула ещё один из своих волос. Дротик выпал, когда я прыгнул вперед, слабо замахиваясь мечом. Мой клинок проткнул одного, прежде чем я пошатнулся и упал. Пер подскочил ко мне и с криком вступил в бой. Завизжав, в атаку бросилась Спарк.

Дверь в подземелье распахнулась прямо рядом с ними. Я в ужасе взревел. Они же выдали сами себя! Мы все умрем.

Но вышел оттуда не Лант с мечом в руках — это была Пчелка.

Она навела на них свой нож, хотя не он был её оружием. Она уставилась на них, широко распахнув глаза.

Убирайтесь прочь! Уходите! Уходите! Бойтесь, бойтесь, бегите, бегите со всех ног!

Сила Верити, без его мудрости и контроля. Я захлопнул свои стены, защищаясь от волны её дикого Скилла. Пер уставился в изумлении на то, как наши враги бросили оружие и побежали. Я кинулся вперед, зацепив Спарк за лодыжку. Она тяжело упала на пол, когда я поставил ей подножку, но через мгновение вывернулась и попыталась отползти от меня прочь.

— Пчелка, остановись! Спарк, не ты! Не убегай, Спарк.

— Спарк, я не имела в виду тебя!

Пчелка не знала, как приглушить свою мощь. Спарк затрепыхалась, как пойманная на крючок рыба, а затем затихла, широко раскрыв глаза. Как и Верити, Пчелка могла влиять на тех, чьи способности к Скиллу были столь низки, что они никогда не подозревали о них. Когда-то мой король использовал эту силу, чтобы убеждать капитанов поворачивать прочь от Шести Герцогств или направлять их красные корабли на скалы. Теперь моя дочь заставляла наших врагов бежать. И оглушала своих союзников!

— Внутрь! — сказал я им. — Пер, занеси Спарк. — Я заковылял, подпрыгивая, к двери, пока он хватал Спарк под руки и тянул её за собой. — Заходи внутрь, Пчелка!

Моя дочь широко распахнула дверь в тот момент, когда наружу высунулся Лант.

— Что произошло? — его лицо было белым от ужаса. Голос казался шепотом.

— Зажигательный снаряд обрушил потолок. И у Пчелки есть Скилл. Сильный. Это её ты почувствовал! Но она не знает, как целиться. Она отпугнула патруль. Но когда они придут в себя, если придут, то будут знать, где мы.

— Мне так жаль, Фитц! — Прилкоп показался из облицованного кирпичной кладкой входа. — Я говорил ей оставаться внутри, — он приобнял меня и затащил внутрь.

— Мой отец нуждался во мне, — объяснила Пчелка.

— Это Пчелка обратила их в бегство? — спросил Пер. Он позволил Спарк скользнуть на пол, пока закрывал за нами дверь. Мы стояли в тишине, царящей в комнате охраны, но в ушах у меня все ещё звенело.

— Спарк? — воскликнул Лант, и вместе с чувством, прозвучавшим в голосе, к нему вернулся разум. Он опустился на колени около неё с вскриком: — Куда её ранили?

— Она оглушена Скиллом. Думаю, она придет в себя через несколько минут. Пчелка, никто на тебя не злится. Ты спасла нам жизнь. Иди сюда, пожалуйста, подойди!

Пер, не обращая внимания на остальных, толкал к двери стол охранников. Ковыляя к Пчелке, я увернулся от стула, который он бросил сверху.

Пчелка отступила в угол комнаты, прикрывая горящее от стыда лицо поднятыми руками.

— Я не хотела причинить ей боль! И теперь они знают, где мы прячемся!

— Нет, ты спасла нас! Ты всех нас спасла!

Она бросилась ко мне, и какой-то миг я держал своего ребёнка в руках, а она прижималась ко мне, веря, что я могу её защитить. На протяжении одного вздоха я чувствовал себя хорошим отцом. По ступенькам к нам поднялся Шут.

— Что случилось? — спросил он.

— Спускаемся вниз, — скомандовал Лант. Он подхватил полубессознательную Спарк и поставил её на ноги. Её глаза были открыты, она выглядела смущенной. Хороший знак, решил я.

Куски побелки посыпались вниз, когда над нами в потолке побежали и расширились трещины.

— Если потолок обрушится, мы окажемся запертыми там, — напомнил я ему.

— Даже если падение потолка не заблокирует снаружи коридор, у нас нет никакой надежды пройти живыми мимо охранников и ворот. Это наш единственный шанс, небольшой шанс в сложившейся ситуации. Идем.

Мне это не нравится.

Как и мне.

Подошел Шут, чтобы помочь мне идти. Лант прошел мимо со Спарк, она крепко держала его за руку, Пер поставил последний стул в горе мебели и присоединился к нам.

— У тебя есть магия? — спросил Пчелку Пер, пока она держала для нас дверь.

— А у тебя её нет. Я так рада этому. Ведь тогда я бы заставила тебя убежать от нас, — всего на мгновение улыбка пробежала по её лицу. Это была улыбка Молли на таком маленьком испуганном лице. Моё сердце перевернулось.

— Да ни за что, — широко улыбаясь, пообещал ей мальчик. Это было все, что она видела.

Позади меня с дымом и запахом гари обвалился угол перекрытия, полностью блокируя внешнюю дверь. Я ощутил волну жара, которая подтолкнула нас с Пчелкой по направлению к ступеням. Пер закрыл за нами дверь:

— Хорошо. Вряд ли стоит опасаться, что враги придут за нами с этой стороны, — он говорил почти радостно.

Я не возразил ему, хотя знал, что тлеющая древесина подожжет стены. Сейчас мы действительно были в ловушке.

Пчелка и Пер спускались перед нами. Я смотрел вниз на ступени.

— Обопрись на меня, — предложил Шут.

При каждом шаге рана на моем бедре раскрывалась. Внизу был свет, но слабый. Я ощутил запах ароматного соснового масла, прежде чем его заглушило тюремное зловоние. Затем услышал очень сильный глухой удар, как будто гигантская лошадь пнула стену, и дверь за нами подпрыгнула в косяке. Я решил, что основная часть потолка обрушилась. Вот и все. Мы оказались в ловушке и умрем здесь, если не найдем другого пути к спасению.

— Возврата нет, — сказал Шут.

Я ошеломленно кивнул. Мы спустились вниз, и я сел на нижнюю ступеньку. Шут опустился рядом со мной, Пчелка подошла ко мне с другой стороны. Вот мы и здесь. Все мы живы. Пока.

Я обнял её и притянул к себе. На мгновение она застыла, реагируя на моё прикосновение, а затем прильнула ко мне. Какое-то время я просто сидел так. Мои силы были на исходе, но Пчелка была тут. Мой ребёнок был со мной рядом.

Над нами был огонь, рушащиеся стены и яростный враг. Здесь внизу — холод, сырость и полумрак. Мы были в клетке между камнем и морем. Прилкоп присел рядом с узниками, которых он освободил. Они расположились вместе в одной камере, оборванные и съежившиеся, прижимающиеся друг к другу на единственном тюфяке. Я не мог слышать, что он им говорит. На той стороне помещения Спарк, нетвердо стоящая на ногах, осматривала часть стены. Я наблюдал, как они с Лантом проводят руками по каменной кладке, растирают исцарапанный раствор и качают головами. Они выглядели обескураженными.

— Мы можем попытаться использовать зажигательный снаряд, — предложил Лант.

Спарк потерла глаза и осторожно покачала головой:

— Только в крайнем случае, — сказала она громко. — Если мы не сможем заложить его внутрь стены, наибольшая сила взрыва придется по нам, а не по камню. Мы с Чейдом провели множество тестов. Если мы закапывали горшок, то при взрыве образовывалась дыра. На поверхности земли он делал широкое, мелкое углубление. Это может просто обрушить на нас свод.

— Я так устала, — сказала Пчелка. Я едва мог её слышать.

— Я тоже, — действие семян карриса уже закончилось, оставив после себя угрюмое настроение и усталость.

— Волк-Отец сейчас с тобой?

Да.

— Да, — то, как она называла Ночного Волка, заставило меня улыбнуться.

— Что он такое?

Я не знал.

— Он хороший, — сказал я и почувствовал его одобрение.

— Да, он такой, — согласилась Пчелка. Она ждала, что я скажу больше. Я в ответ пожал плечами, и по её лицу пробежала улыбка. Затем она спросила: — Мы здесь в безопасности?

— В достаточной безопасности. Пока, — ответил я.

Я изучал её лицо. Её глаза расширились, и она произнесла почти вызывающе:

— Я знаю, на что я похожа. Я больше не выгляжу красивой.

— Ты никогда и не была такой, — сказал я, покачивая головой.

Шут задохнулся от моей жестокости, а глаза Пчелки округлились в изумлении.

— Ты была и остаешься прекрасной, — Я освободил руку, чтобы коснуться её изорванного уха. — Каждый шрам — это победы. Я вижу, у тебя их было много.

Она выпрямила спину:

— Каждый раз, когда они били меня, я старалась ударить их в ответ. Волк-Отец научил меня. Заставь их бояться себя, сказал он. Так я и сделала. Я выгрызла кожу с мясом на лице Двалии.

Это потрясло меня так, что я не смог ничего ответить. Но Шут наклонился и сказал:

— О, молодец! Хотелось бы мне сделать это самому, — он улыбнулся ей. — Тебе нравится нос твоего отца?

Она взглянула на меня, и я провел пальцем по перелому. Она никогда не видела его другим.

— А что с ним не так? — спросила она с недоумением.

— Совсем ничего, — весело сказал ей Шут. — Я всегда говорил людям: «С его носом нет ничего неправильного», — он громко рассмеялся, и Лант со Спарк вместе обернулись к нам в удивлении. Я не понял его шутки, но выражение их лиц заставило меня рассмеяться, и даже Пчелка заулыбалась. Мы выглядели, как сумасшедшие.

Она придвинулась ближе ко мне и закрыла глаза. Боль в ноге пульсировала в такт моему сердцебиению. Отдохни, отдохни, отдохни, — говорила боль. Я знал, что не могу. Моё тело хотело спать, хотело исцеления, но сейчас было не время для этого. Мне нужно подняться, чтобы помочь другим, но Пчелка сползла по мне, и я не хотел её передвигать. Я откинулся назад и почувствовал, что последний зажигательный снаряд на поясе мешает мне.

— Помоги, — позвал я, и Шут сорвал его с меня.

Пчелка не пошевелилась. Я опустил взгляд на её маленькое лицо — глаза были закрыты. Рубцы на коже рассказывали свою страшную историю. Шрамы, оставленные несколько месяцев назад, и несколько свежих исказили её лицо. Я хотел прикоснуться к порезу в уголке рта и исцелить его.

Нет. Не буди её.

Я понял, что тяжело опираюсь на Шута. Я поднял голову, чтобы взглянуть на него.

— Мы победили? — спросил он. Его опухшее лицо искривилось в улыбке.

— Бой не закончится, пока ты не выиграешь, — сказал я. Слова Баррича. Слова, сказанные им мне так давно. Я коснулся своей ноги. Теплая и влажная. Я был голоден и хотел пить, и так устал. Но они оба были рядом со мной. Я жив. Все ещё истекаю кровью, и в ушах у меня звенит, но я жив.

С другой стороны комнаты Лант ковырял ножом раствор. Пер стоял на коленях на полу рядом с ним и тоже долбил раствор в стыке между камней. Спарк подошла к подставке с инструментами, предназначенными для разрывания плоти, а не камня. Её верхняя губа скривилась, когда она выбрала одно из черных железных орудий. Я отвел взгляд от этой картины и встретился взглядом с Шутом.

— Я должен пойти помочь им, — сказал он.

— Ещё нет.

Он вопросительно взглянул на меня.

— Дай мне минуту. Вы все здесь со мной. Совсем ненадолго, — я вдруг улыбнулся ему: — У меня есть для тебя новости, — сказал я и обнаружил, что все ещё могу улыбаться. — Шут, я дед! Неттл родила девочку, Хоуп. Не правда ли, чудесное имя?

— Ты. Дедушка, — он тоже улыбнулся. — Хоуп — прекрасное имя.

Некоторое время мы сидели вместе в тишине. Я был так утомлен, и нам все ещё угрожала опасность, но это не умаляло счастья быть здесь, быть живым, с ними. Я устал, и моя нога болела. Тем не менее, со мной было это мгновение. И я погрузился в волчью радость быть здесь и сейчас.

Отдохни минуту. Я буду следить.

Я не понимал, что задремал, пока не дернулся, проснувшись. Меня мучила жажда и ненасытный голод. Пчелка спала рядом, держась за мою руку. Кожа к коже, я ощутил свою дочь как часть себя. Медленно улыбнулся, когда понял, что у неё подняты стены Скилла. Самоучка. Она будет сильной. Я поднял взгляд на Шута. Он был изможден, но улыбался:

— Ещё здесь, — сказал он мягко.

Сквозь полумрак я разглядел Ланта, сбросившего рубашку и истекающего потом, хотя было холодно. Они со Спарк и Пером использовали наши захваченные мечи, чтобы выковыривать раствор из части стены. Они сделали отверстие достаточно большим, чтобы просунуть мужскую руку. Камень, который они вытащили, был таким же длинным и широким, как мужское предплечье, но только в руку высотой. Стена была сложена из блоков в шахматном порядке. Им придется вытаскивать три сверху, чтобы достать два нижних. Нужно было вынуть, по крайней мере, шесть, чтобы Пер смог протиснуться в дыру. Я должен пойти помочь. Я знал это. Но моё тело быстро выжгло свои резервы в попытках исцелить ногу. Я посмотрел на повязку. Липкая и засохшая, без свежей крови. Но, вероятно, рана откроется снова, стоит мне подняться.

Лант встал:

— Посторонитесь, — сказал он, и, когда Пер и Спарк послушались, ударил ногой в блок, над которым они работали.

— Ещё нет, — устало сказала Спарк.

Пер вернулся к выскабливанию.

— Разве мы не можем сейчас заложить туда один из ваших зажигательных снарядов?

Спарк взглянула на него.

— Если ты хочешь случайно обрушить тоннель с той стороны, я полагаю, мы можем.

Пер усмехнулся и продолжил скоблить раствор.

Мы с Шутом молчали. Из камеры вышел один из заключенных. Он подошел, спотыкаясь, к тому месту, где Пер, Лант и Спарк долбили стыки. Он сказал хриплым мальчишеским голосом:

— Я помогу, если у вас найдется для меня инструмент.

Спарк смерила его взглядом, затем протянула поясной нож, и он начал слабо ковырять линию раствора.

— Я, правда, боялся, что мне придется выбирать между вами, — сказал Шут тихо. Когда я не ответил, он добавил: — Её сон об олене, пчеле и весах.

— И все же я здесь, и жив, а наши враги отрезаны от нас горой тлеющих камней. Возможно, я все ещё Изменяющий и могу изменить предсказания о том, что должно произойти. Я ещё не умер и не намерен умирать. Я забираю Пчелку домой, в Баккип. Она будет воспитываться как принцесса, и ты будешь рядом с ней, чтобы учить и наставлять её. Её сестра будет её обожать, и у неё будет маленькая племянница, чтобы с ней играть.

Двое освобожденных Белых встали и направились к подставке с орудиями пыток. Они выбрали себе инструмент и затем присоединились к Ланту, Спарк и Перу, постепенно уничтожая известковый раствор. Ирония происходящего покоробила меня.

— И мы будем жить долго и счастливо? — спросил Шут.

Я смотрел, как сыплется раствор:

— Это моё намерение.

— И моё. Моя надежда. Но слабая.

— Не сомневайся в нас, или мы пропали.

— Фитц, любовь моя, в этом-то и проблема. Я ни капли не сомневаюсь в снах Пчелки.

Я открыл рот, затем призвал здравый смысл и закрыл его. Но когда ужасная мысль посетила меня, я спросил:

— Сосуд с Серебром, который ты взял из каюты. Он достался Служителям?

— Я украл его, чтобы сдержать обещание, — признался он. — А ты что думал? Что я взял его, чтобы использовать самому?

— Я боялся этого.

— Нет. Я даже не привез его с собой. Я сказал Бойо…

Рядом со мной зашевелилась Пчелка. Она подняла голову и вытащила свою руку из моей. Но Скилл, словно тонкая нить, по-прежнему связывал нас. Интересно, почувствовала ли она это. Пчелка глубоко вдохнула и выдохнула, перевела взгляд с меня на Шута. Он улыбался ей, и я не видел, чтобы он так улыбался кому-либо. Шрамы на его лице растягивались, но полуслепые глаза сияли от нежности. Она уставилась на него и прижалась ко мне крепче. Взглянув на него, она прошептала:

— Я видела сон.

Он поднял руку в перчатке и погладил её по волосам.

— Хочешь мне его рассказать? — предложил он.

Она посмотрела на меня. Я кивнул.

— Я сижу у костра вместе с папой и волком. Он очень старый. Он рассказывает мне истории, а я их записываю. Но мне очень грустно, когда я это делаю. Все плачут, — она закончила: — Я верю, что этот сон очень вероятен, — она перевела обеспокоенный взгляд на меня.

Я улыбнулся ей:

— Для меня этот сон звучит чудесно. Я бы изменил только твою грусть.

Она нахмурилась тому, что я так мало понял.

— Папа, я не загадываю сны. Я не могу их изменять. Они просто приходят ко мне.

Я засмеялся:

— Я знаю. То же самое случается с Шутом. Иногда он так уверен, что сон сбудется, — я пожал плечом и усмехнулся ей. — А потом я делаю так, что он не исполняется.

— Ты можешь это сделать? — она была поражена.

— Он мой Изменяющий. Он меняет вещи. Иногда так, как я никогда не мог и вообразить, — признался Шут с сожалением. — И довольно часто я был благодарен ему за это. Пчелка, есть так много всего, чему я должен тебя научить. Об Изменяющих, о снах, о …

— Прилкоп сказал, что Двалия была моей Изменяющей. Она пришла и изменила мою жизнь. Она изменила меня. Таким образом, она сделала возможными изменения, которые я совершила. А я убила её. Я убила своего Изменяющего, — она посмотрела на меня. Её глаза были такие же синие, как незабудки, её светлые локоны прилипли к голове. — Знаете ли вы, что я убивала людей? И я сожгла все сны, чтобы Служители не могли больше использовать их во зло. Папа, я Разрушитель, — её слова оставили меня безмолвным. Очень тихим голосом она спросила: — Можешь ты изменить это для меня?

— Ты Пчелка, ты моя маленькая девочка, — сказал я ей с яростью. — Это не меняется. Никогда.

Пчелка резко отвернулась на что-то, и, проследив за её взглядом я увидел, что к нам медленно приближалась другая заключенная. Её бледное лицо искажалось от боли, когда она, прихрамывая, наступала на искореженную ногу. — Я видела тебя во сне, девочка, — сказала она, улыбаясь нам обветренными губами. — Ты состояла из пламени. Ты танцевала в огне и принесла войну туда, где войн прежде никогда не было. Огненным мечом ты отделила прошлое от настоящего, а настоящее — от будущего.

Прилкоп направился в нашу сторону с озабоченным выражением лица.

Белая придвинулась ближе:

— Я Кора, коллатор. Я работала в библиотеке с манускриптами, и у меня был свой милый маленький коттедж. Но вот я пролила чернила на старую рукопись. Да, я знала, что должна быть наказана, но также знала, что однажды я вернусь к своим чернилам, перьям и прекрасному пергаменту. К вечерам отдыха за вином и песнями под лунным светом. Но пришла ты и разрушила все это!

Она выкрикнула последние слова и бросилась на Пчелку. Пчелка закричала от ярости и страха и вскочила ей навстречу. Мой нож столкнулся с ножом Пчелки, когда они одновременно вонзились в тело женщины. Она упала под нашим общим весом, когда я свалился на неё. Шут бессвязно закричал, заглушая взревевшего от гнева Пера. Смертоносная ярость, поднявшаяся во мне, перекрыла все остальное. Пчелка была быстрее. Она вынула свой нож и снова вонзила его в тело, прежде чем я успел прикончить женщину. Кора забулькала в жалобном стоне, пока не затихла. Мы растянулись на грязном полу, мои руки были скользкими от крови, а нога невыносимо болела. Пчелка скатилась с женщины и с усилием поднялась. Кровь на её одежде испугала меня. Она не пострадала, заверила меня связующая нас нить Скилла. Она извлекла свой нож и обтерла его о грязные брюки Коры.

До нас добрался Прилкоп с криком:

— Кора! Кора, что ты наделала? — он попытался столкнуть меня с тела Белой, но я зарычал на него, и он отступил. Пер вклинился и притянул Пчелку ближе к себе, когда Прилкоп спросил: — Тебе нужно было убивать её? Тебе действительно необходимо было её убивать?

— Да, — подтвердила Пчелка, сверкнув на него глазами. — Потому что я собираюсь жить.

Пер держал её за плечо и глядел на Пчелку со смесью благоговения и ужаса. Я скатился с тела Коры и попытался подняться, но не смог. Раненая нога не сгибалась, а другая дрожала. К нам приблизился Лант.

— Отойди, — убийственным тоном предостерег он Прилкопа и поставил меня на ноги. Я был благодарен за его грубость, мне сейчас не хотелось никакой мягкости.

Крик Шута разбил закипающее напряжение:

— Зачем?!

Прилкоп заговорил, прежде чем я успел открыть рот:

— Действительно, почему твой Изменяющий и его дочь убили Кору? Ты помнишь Кору, ведь так? Это она тайно передавала для нас сообщения.

— Кора, — тихо сказал Шут, и в тот момент он спал с лица и как будто постарел. — Да, — сказал он дрожащим голосом. — Я её помню.

— Она напала на Пчелку! — напомнил я всем.

— У неё не было оружия! — возразил Прилкоп.

— У нас нет на это времени! — возвысил голос Лант. — Она мертва, как и многие другие. Как и все мы будем мертвы, если не вытащим эти камни. Прилкоп! Иди сюда и работай. Шут, ты тоже. Для обвинений и нежных воссоединений нет времени. Вы все, шагайте к стене. Сейчас же!

Я глянул на тело Коры и не ощутил сожалений. Она попыталась убить моего ребёнка. Я повернул голову к грязному черному ножу, который лежал у её тела. Одно из тех орудий для пыток.

— На стойке у стола есть инструменты для разрезания человеческой плоти. Возьмите те, что лучше подойдут для раствора, — я слабо поддел ногой нож Коры. — Вот один для тебя, Прилкоп.

Он окинул меня пораженным взглядом, и я почти пожалел о своих словах. Но Пчелка наклонилась и взяла черный нож. Подойдя с ним к стене, она начала соскабливать раствор вокруг самого нижнего блока. Шут заставил себя последовать за ней.

— Шут. Ты поможешь мне?

— Насколько серьезно с ногой?

— Ничего страшного. Хуже то, что моё тело лишает меня энергии, чтобы исцелить её.

— Значит, полуслепой будет вести практически хромого?

— А должно быть наоборот, — я положил руку ему на плечо. — Будь осторожнее, — предупредил я его, направляя вокруг раскинутых рук Коры.

— Она не была плохим человеком, — тихо заметил Шут. — Пчелка разрушила её жизнь. Все, что она когда-либо знала, единственное дело, которому она была обучена — все исчезло.

— Я не жалею об этом. Пчелка вела себя, как кошка на охоте.

Как волк.

— Я бы сказал, как волк, — ответил Шут, вторя эхом Ночному Волку. У меня по спине побежали мурашки, но это была дрожь, которая заставила меня улыбнуться.

Лант поднял глаза и показал жестом, чтобы мы вышли из рабочей зоны.

— Я не имел в виду тебя. Нет места, — сказал он. Пока он говорил, Пер и Спарк повернули тяжелый кусок камня. Он двигался, но не высвобождался, и они вернулись к скоблению. Работа инструментами в щелях, чтобы счищать раствор, была делом медленным, так же, как и вытаскивание освобожденного блока. Мы услышали, как над нами что-то упало, и я взглянул на потолок.

— Как думаешь, они погибли? — спросил Шут.

Мне не нужно было переспрашивать — кто.

— Двалия и Винделиар, да. Пчелка убила Симфи. Феллоуди мертвец, так или иначе, если он касался чего-то в своих покоях. И, я полагаю, что Пчелка ударила его ножом в коридоре по крайней мере один раз. Пер перерезал горло Коултри, а Капра все ещё истекала кровью от твоего ножа, когда я в последний раз её видел, — я ничего не сказал о всех тех безымянных людях, которые умрут в огне.

Мгновение он молчал.

— Двоих убил Пер: Винделиара и Коултри, двоих Пчелка: Симфи и Двалию. Даже, возможно, троих, если я включу Феллоуди. Она просто ранила его ножом, но если его доставили в его комнаты, он обязательно умрет, — он затрясся от смеха. — И ни один из них не умер от твоей руки, Фитц. Мой прекрасный убийца.

— И горшок, убивший отряд охранников, установила Спарк. А Пчелка распугала остальных, — я не упоминал гвардейцев, которых поверг в рукопашной. — Я потерял сноровку, Шут. Как я и боялся. Возможно, пришло время признать это. Возможно, мне следует найти другое занятие.

— Здесь нет ничего, чего стоило бы стыдиться, — сказал он, но это не заставило меня чувствовать себя лучше. — Позже, — добавил он.

— Позже? Что?

— Позже, возможно, когда Пчелка будет в безопасности, мы вернемся, чтобы удостовериться, что все они мертвы.

— Если дракон не сделает это первым.

Его лицо озарила улыбка чистого удовольствия.

— Пусть драконы забирают их, раз мы забрали Пчелку.

Я согласно кивнул. Я так устал и боялся, что его жажда мщения все ещё не была удовлетворена, но, наблюдая, как Пчелка соскабливает раствор, он выглядел довольным. Как будто то, что она была здесь, с нами, отгоняло прочь все другие его стремления.

Я редко чувствовал себя настолько бесполезным, как тогда. Мой голод рос, как и моя жажда, но я пытался оставить наш скудный запас воды тем, кто трудился. Когда Лант вытащил ещё один камень, я окликнул его:

— Ты видишь что-нибудь по ту сторону отверстия?

— Только темнота, — ответил он и вернулся к работе.

В какой-то момент Шут помог мне доковылять до сидений у пыточного стола. Отсюда я смогу лучше видеть, как продвигается работа.

Как только мы переместились, трое оставшихся Белых пришли за телом Коры. Они отнесли её обратно в её камеру и уложили на соломенный матрац. Прилкоп присоединился к ним, и они провели несколько мгновений в тишине, стоя около её тела.

Когда я тихо описал это Шуту, он вздохнул:

— Наша Пчелка для них — Разрушитель. Они оплакивают мертвых — тех, кто умерли здесь, внизу, и выше в огне над нами. Более того, они оплакивают потерю накопленных знаний. Столько всего разрушено. Так много истории потеряно.

Я взглянул на него и подумал, что он слеп во многих смыслах.

— Так много оружия уничтожено, — сказал я тихо.

Он не ответил на это. Мы слушали, как остальные скоблят раствор и переговариваются друг с другом. Лант затолкнул кочергу под край камня и надавил на неё всем своим весом. Камень не двигался.

— Ещё нет, — вздохнул Лант, и все вернулись к выскабливанию. Но в следующий раз, когда он налег на рычаг, камень освободился. Шут помог мне доковылять поближе к месту проводимой работы.

Лант подошел к отверстию, на его руках и груди вздулись мышцы, когда он схватил блок и потянул его на себя. Блок шёл впритирку, застревая и снова со скрежетом сдвигаясь по направлению к нам. Наконец его положение достигло переломного момента, и Лант отскочил назад, когда блок выскользнул из отверстия. С помощью Шута я, отчасти прыжками, отчасти хромая, все же присоединился к остальным.

— Ещё один, и Пер сможет проскользнуть с факелом.

Пер с готовностью кивнул. Он унесся прочь и вскоре вернулся обратно. Он обернул тряпье от тюфяка, найденного в какой-то камере, вокруг пыточной кочерги и пропитал его маслом из лампы. Лант отступил от отверстия, когда Пер зажег факел и просунул его в дыру.

— Ничего не видно. Ой! — вскрикнул он, когда язык пламени качнулся в сторону его руки, и уронил факел.

Пчелка наклонилась, чтобы вглядеться в темноту, и втянула половину своего маленького тела в дыру.

— Что ты видишь? — спросил я её.

— Ступеньки, которые идут вниз. Больше ничего, — она ещё дальше заползла в дыру, а затем внезапно упала вниз с другой стороны.

— Пчелка! — закричал я в страхе.

Она поднялась, с факелом в руке, и заглянула обратно к нам.

— Я в порядке, — она подняла факел выше, и я наклонился, чтобы посмотреть в отверстие. Широкие ступени вели вниз в темноту, я почувствовал запах моря и мокрого камня и заподозрил, что ступени в нижней их части покрыты водой. Увидел мельком вытесанные из камня стены и потолок — нижние части стен были в пятнах.

— Я собираюсь спуститься вниз по ступенькам, чтобы посмотреть, что смогу выяснить, — объявила Пчелка.

— Нет, — запретил я ей. Я попытался схватить её, но не смог дотянуться.

— Папа, — сказала она, а пустота за ней причудливо отразила её смех. Её голос был веселым, когда она сказала: — Никто больше не может сказать мне «нет». Даже ты, — и она зашагала вниз по ступенькам, пообещав: — Я вернусь.

Мои глаза встретились с глазами Ланта. Он выглядел таким же пораженным, как и я.

— Я могу протиснуться в эту дыру, уверен в этом, — заявил Пер, пробираясь мимо нас с Лантом, чтобы засунуть голову и плечи в щель.

Выбрался обратно, затем попытался ещё раз, вытянув вперед сначала руки.

— Поднимите меня и толкните! — приказал он нам глухим голосом, и Лант послушался.

Я расслышал ворчание Пера и звуки трения одежды о камень. Я боялся, что он застрянет, но после некоторых усилий Лант схватил его ноги и протолкнул вперед, и я услышал, как он упал на пару ступенек ниже. Пер поднялся и прокричал, задыхаясь:

— Пчелка! Пчелка, подожди меня!

— Возьми меч, — приказал ему Лант, просовывая его сквозь проход. Пер взял оружие и поспешил прочь, закрывая своим телом от нас основную часть танцующего света, источником которого была Пчелка с её факелом. — Не уходите далеко!

Он прокричал нам что-то в ответ и исчез.

— Они храбрые, — сказала Спарк, и я увидел, что она сравнивает размеры своего тела и дыры.

Лант поймал её за плечо:

— Помоги нам вытащить ещё один или самое большее, два камня. Затем, думаю, мы все сможем сбежать, если это действительно приведет нас к свободе.

— Я бы не ушла без тебя, — пообещала она ему и немедленно приступила к следующему шву раствора. Мгновением позже Лант встал на колени, чтобы заняться растворным швом, смежным с тем, над которым работала Спарк. Я стоял и смотрел в темноту. Тени, которыми были Пер и Пчелка, двигались вместе с нисходящим светом. Его становилось все меньше, а затем он исчез. Я ждал, напрягая глаза, в надежде увидеть его снова, но видел только темноту.

— Их факел погас. Мы должны отправить за ними Спарк, — я надеялся, что мой голос не слишком сильно дрожал. Я представлял сотни злоключений, подстерегающих мою дочь.

— Ещё один камень, и мы сможем это сделать, — пообещал мне Лант.

Время тянулось, и никто не разговаривал. Было только бесконечное скобление инструмента по раствору, чтобы отмерять уходящие мгновения, и только темнота в дыре. Я хотел бы ходить взад-вперед, но не мог. Они работали посменно — Лант и Спарк, затем двое заключенных, затем снова Лант и Спарк. Раскрошенный раствор осыпался вниз под стену, позади и над нами само с собой бормотало пламя.

— Стойте! — вдруг сказал Лант. Он наклонился через Белых, которые выскабливали раствор, и заглянул в дыру. — Я вижу свет! Они возвращаются.

Я протолкнулся к нему. Свет медленно танцевал по направлению к нам, отсвечивая в темноте, как тлеющие угольки. Лант соорудил ещё один факел и засунул его в дыру. Теперь мы могли видеть больше, но все равно прошло ещё какое-то время, прежде чем мы разглядели поднимающуюся по ступенькам Пчелку.

— Где Пер? — позвал я, страшась какого-то бедствия.

— Он пытается разрушить старую деревянную дверь, — прокричала она, запыхавшись после подъема по ступенькам. — Дверь частично сгнила, но мы не смогли протиснуться сквозь неё. Пер проткнул мечом доски, и сквозь щель пробился тонкий луч света. Поэтому мы думаем, что выход там! Ступеньки по туннелю идут вниз, потом пол становится наклонным. Нам пришлось долго пробираться сквозь воду, и я порезала ноги какими-то ракушками. Тогда Пер разорвал один из своих рукавов, чтобы я могла перевязать ноги. Потом мы шли по ступенькам вверх, их было много, выше и выше, и, наконец, дверь. Пер сказал, что, возможно, тут был пост охраны. Он сказал, что он не против темноты, но я бы хотела вернуться к нему со светом. Нам с ним нужно что-то вроде рычагов или топор. Мы будем работать над дверью, пока вы работаете здесь над кирпичами.

Это был разумный план, и я его ненавидел.

Мы передали ей самую маленькую лампу, а я отдал корабельный топорик. Пчелка прижала лампу к груди, а топорик и кочергу неуклюже зажала под рукой. Я смотрел, как она уносит их, словно она покидала этот мир.

— Потолок горит, — тихо сказал Шут. — Я чувствую запах гари, и ещё тут стало теплее.

— Давайте работать быстрее, — велел Лант, и все ускорились. Когда он решил, что освободилось достаточно места, он просунул кочергу внутрь меж камнями.

— Секунду, — попросил Прилкоп и вставил свой лом. — Сейчас, — сказал он, и мужчины налегли на рычаги. Камень был непреклонен.

Позади меня обвалился небольшой кусок потолка, приземлившись на пыточный стол и ступеньки, где я отдыхал перед этим. Пока он падал, на нем танцевало пламя. Полы здесь были каменными, как и стены, но это станет небольшим утешением, если на нас будут падать горящие обломки. Дым и жара заставили меня отнестись к ним с огромным уважением.

Мы посмотрели друг на друга широко раскрытыми глазами.

— Давайте я помогу, — воскликнула Спарк. Она вскочила на один из рычагов и начала балансировать на нем, подобно взобравшейся на веточку птице. — Теперь надавите, — сказала она Ланту. Они с Прилкопом налегли на рычаги. Камень с медленным треском слегка приподнялся вверх. Прилкоп затолкнул свой лом глубже и налег, опираясь на него. Раздался скрип. Камень скрежетал, поднимаясь с основания раствора. Он наклонился, а затем застрял, сделав отверстие ещё меньше, чем было до этого. Заключенный, который первым пришел помогать, толкнул камень глубже в отверстие, надавив всем своим весом. Камень скользнул в ловушку тоннеля, почти, но все же не полностью, освободив проход.

Лант отбросил кочергу и угрем проскользнул в темноту. Один из заключенных извивался рядом с ним, помогая своими слабыми силами сдвинуть камень.

— Помоги мне, — выдохнул тощий Белый, и к нему пополз второй. Я слышал кряхтенье Ланта, затем стон и скрежещущий шум, когда камень неохотно сдвинулся. Медленно перед нами открылся выход. Двое заключенных быстро выползли наружу. Лант присоединился к ним на той стороне и обернулся.

Его лицо появилось в отверстии.

— Быстро. Проходите, — скомандовал он Спарк и отступил, чтобы освободить ей место.

Но когда она шагнула вперед, к проходу внезапно кинулась последняя заключенная. Она проскользнула быстро, как испуганная крыса. Я услышал, как Лант вскрикнул от неожиданности, а затем выругался.

— Они ушли вперед, — пожаловался он, и это насторожило меня, ведь я не доверял никому из них.

— Лант. Иди следом! — попросил я его.

— Меч, — потребовал он, и Спарк наклонилась, схватила один и передала ему.

— Я тоже пойду, — объявила она и скользнула в щель, держа свой меч впереди. — Принесите мою сумку! — бросила она через плечо и помчалась в темноту вниз по ступенькам. Лант уже скрылся из виду, и я должен был идти следом.

Я попытался встать, но больная нога подогнулась подо мной. Шут поймал меня за руку и потянул вверх. Раненая нога больше не выдерживала моего веса. Ярость вскипела во мне так сильно, что в тот момент я даже не мог говорить. Обретя над собой контроль, я поднял глаза на Прилкопа.

— Они причинят Пчелке вред? Они собираются сделать ей больно? — спрашивал я его.

Прилкоп взял в руки последнюю лампу, перевел взгляд с меня на Шута и пожевал губами:

— Надеюсь, нет, — ответил он. — Но они очень напуганы. И разгневаны. Трудно сказать, что сделают люди, когда они боятся.

— Ты можешь пойти за ними и остановить их? — спросил Шут.

— Не знаю, прислушаются ли они… — начал он.

— Так попробуй! — вскричал Шут, и Прилкоп отрывисто кивнул в ответ, толкнул лампу в сторону и неловко протиснулся в отверстие. Оказавшись на той стороне, он с трудом достал лампу и стал спускаться по ступеням гораздо медленнее, чем мне того хотелось.

— Иди, — сказал я Шуту.

— Я ничего там не вижу, кроме пламени лампы, — посетовал он. Он на ощупь нашел зев тоннеля и живо пролез через стену.

— Я подаю тебе меч, — сказал я ему и медленно согнулся, чтобы поднять его и подать Шуту. Лезвие не стало острее после нашего с ним обращения. Потолок позади меня застонал. Бросив взгляд назад, я увидел, что большая его часть провисла.

— Не жди меня. Коснись стены рукой и спускайся по ступенькам, я пойду сразу за тобой.

Шут мрачно кивнул и отвернулся от меня, решаясь отправиться в темноту, в которой он не мог видеть.

Нам нужен факел. Я захромал вдоль стены, мимо свертка Спарк, лежащего рядом со ступеньками, где я оставил свой пояс со взрывающимся горшком. Заберу их по пути обратно. Я балансировал, хромая, пока шёл от стены к столу. Наконец, я добрался до стула и использовал его в качестве громоздкой трости. Чем глубже я заходил в комнату, тем сильнее мне жгло глаза. Когда я, наконец, добрался до камер и отсыревшего тюфяка, я понял, что это было не самым лучшим решением. От потолка отслаивались куски и осыпались в воздух.

Я перетащил тонкий тюфяк на стул и, дребезжа им по полу, начал свой путь обратно. Глаза пришлось прикрыть почти полностью, а каждый глубокий вздох вызывал у меня сильный приступ кашля. На верхние ступеньки обрушился кусок потолка размером с пони. Я взглянул на него как раз вовремя, чтобы заметить, как зашевелилась другая часть свода. Когда она упала, я поднял руку, чтобы защитить лицо от волны жара. Дым в комнате поднимался прямо ко мне. Я лихорадочно толкнул стул к отверстию в стене, отбросив все мысли о факеле. Почти рядом со мной со стоном упала обугленная и пылающая по всей длине балка. Огонь взметнулся, будто радуясь свободе, и побежал по упавшей древесине. Рухнула ещё одна балка, и мне вспомнились слова Совершенного. В воде и огне, в ветре и темноте. Не быстро. Значит, пришло моё время умирать? Словно подтверждая эту мысль, обрушился ещё один большой кусок потолка. Порыв горячего ветра сбил меня с ног, повалил стул и разбросал все вокруг. Я растянулся на полу, временно ослепнув и потеряв ориентацию. Протер глаза рукавом, пытаясь понять, в какой стороне находился проход в туннель.

— Фитц? Где ты? Фитц?

Шут? Дым выедал глаза, я закрыл их и пополз наугад через посыпанный пеплом пол на его голос. Ударившись о стол, я позвал:

— Шут?

— Я здесь! Сюда!

Я добрался до стены и почувствовал, как его руки дергают меня за рубашку на спине и тащат вверх в отверстие. Он тянул, я карабкался, и вот я провалился в прохладный воздух. Шут последовал за мной способом более изящным.

— Чем ты занимался? — спросил он.

— Я хотел сделать факел.

— Ты им почти стал.

Я открыл глаза, вытерся рукавом, потер глаза и снова их отрыл. Алый отблеск огня в подземелье за нами придавал каменным стенам и сводчатому потолку потусторонний вид.

— Поднимайся, — сказал Шут, вставая и перекидывая мою руку себе через плечо. Вместе мы доковыляли туда, где я мог коснуться рукой стены. Шатаясь, я спустился на одну ступеньку,потом ещё на одну.

— У тебя ноги мокрые.

— У подножия лестницы вода. А стены облеплены ракушками. И начинается прилив, Фитц.

Мы оба знали, что это означает. Я позволил щупальцам холодного страха заползти в себя, а затем спросил Шута:

— Думаешь, они нанесут Пчелке вред, те Белые, что побежали вперед?

Он задыхался от усилий, пытаясь помочь мне спуститься ещё на одну ступеньку.

— Не думаю, что они смогут. Они не соперники Спарк и Ланту. И если уж на то пошло, я не думаю, что Пер позволит, чтобы с ней случилось что-то плохое.

— Погоди секунду, — сказал я и прислонился к стене, чтобы выкашлять дым из легких. Когда я смог вдохнуть полной грудью, то выпрямился и позвал: — Идем.

С каждым нашим неуверенным шагом вниз красный свет из пылающей комнаты подземелья давал все меньше освещения.

— Папа? — тонкий голосок Пчелки приплыл ко мне из темноты. Мы оба, я и Шут, испугались. Я вгляделся в стену сгущающегося мрака внизу лестницы и рассмотрел там слабо мерцающий свет.

— Пчелка? Я здесь, с Шутом, — ему же я сказал: — Брось меня и иди к ней.

И он пошел вниз по ступенькам.

Слабый свет превратился в гаснущий факел, который закачался, когда она добралась до подножия лестницы. Свет отразился в стоячей воде вокруг её лодыжек. Пчелка повысила голос, прокричав:

— Папа, Пер взломал дверь! Он сказал, что мы будем ждать всех остальных, но из туннеля к нам прибежали промокшие узники. Они были злы. Если бы там не было Пера с мечом… Я попыталась повлиять на их сознание, но не смогла, — она сделала паузу, чтобы перевести дыхание.

— Пер угрожал им мечом, и они сбежали. Пришла Спарк, потом Лант, и Пер рассказал им, что случилось. Тогда Спарк побежала за узниками, чтобы убить, а Лант сказал нам оставаться на месте и ждать возвращения Спарк. Папа, эти Белые сразу же побегут обратно в Клеррес и расскажут, где мы находимся. Я пришла тебя предупредить: они вернутся с подкреплением и всех нас убьют! Пер остался охранять дверь и остановит их там, если сможет.

Её голос не дрогнул до конца доклада. Пока Пчелка поднималась по ступенькам, я увидел, что она промокла до бедер. Её путь шёл через более глубокую воду? Но насколько высоко она может подняться? Как нас угораздило пытаться спастись этим путем? Пока Пчелка поднималась к нам, её факел освещал на стене старые следы воды и налипшие ракушки. Как высоко поднимется вода? Мне не понравились выводы, к которым я пришел. В своей самой высокой точке прилив мог затопить ступеньки наполовину, при этом полностью заполнив водой туннель ниже.

Позади нас — огонь, впереди — подступающая вода. Хорошего выбора нет.

Затем камера позади меня взорвалась, и я полетел сквозь темноту.

Глава 37

ПРИКОСНОВЕНИЕ

Появление рябого человека неизменно предвещает беду. За неделю до того, как кровавый мор начал опустошать территорию Шести Герцогств, рябой человек был замечен в Баккипе, Гримсбафорде и Песчаном Крае. Его видели, стоящим на балконе башни Фина, спустя два дня упавшей на город вследствие землетрясения. Некоторые утверждают, что видели его непосредственно перед самой первой «перековкой» в Кузнице. В ночь, когда был убит король Шрюд, рябого человека видели на площадке для стирки, а также около колодца замка Баккип. Он всегда предстает с мертвенно-бледным лицом, отмеченным красной оспой.

Сказания Шести Герцогств.

— Фитц? Фитц? Пчелка? Пчелка! — пауза: — Фитц! Она ранена! Фитц, проклятье, где ты?

Я не мог вспомнить, как оказался на полу. Он все ещё звал меня? Голова шла кругом. Голос Шута доносился откуда-то издалека.

— Я здесь, — медленно произнес я.

В ответ я услышал лишь звенящую тишину. Вокруг была сплошная тьма.

— Шут, это ты?

— Да. Не двигайся, я иду к тебе. Продолжай говорить.

— Я здесь. Я… Я не могу подняться. Меня чем-то придавило, — я обратился к последним из своих воспоминаний. Клеррес. Туннель. Пчелка! — Что произошло? Где Пчелка и остальные?

— Пчелка у меня! — голос Шута звучал, словно приглушенный вопль. — Она жива, но не приходит в себя!

— Будь осторожен! Не двигайся…

Поздно. Я услышал, как он карабкается ко мне по осыпающимся камням, а затем ощутил его прикосновение. Тяжело дыша, он завалился рядом со мной. Потянувшись к нему, я наткнулся на маленькое тельце Пчелки, лежащее в его руках.

— Эль и Эда, нет! Только не сейчас, когда мы так близки к цели! Шут. Она дышит?

— Думаю, да. На ней свежая кровь, но я не знаю, откуда она взялась. Фитц, что же нам делать, Фитц?

— Для начала успокоиться, — я попытался подвинуться к нему ближе. Не вышло.

Мои ноги были прижаты к полу, а сам я оказался на спине. Паника постепенно уступала место здравому смыслу. Моя голова находилась ниже уровня пяток. Ступеньки. Я упал на ступеньках, и нечто придавило мои ноги чуть выше колен. Я попробовал определить наощупь, что это такое, но едва смог дотянуться кончиками пальцев. Мышцы живота напряглись в тщетной попытке сесть. Резкая боль в спине быстро заставила меня бросить эту затею.

— Шут, мои ноги чем-то придавило. Я не могу встать. Поднеси ко мне Пчелку, только аккуратно. Я хочу осмотреть её.

Я слышал его неровное дыхание. Шут опустил моего ребёнка на усыпанный камнями пол в шаге от меня.

— Ты ранен? — спросил я.

— Гораздо меньше, чем того заслуживаю. Нога, которую они сломали. Она ноет. О, Фитц, она ещё такая малышка! После всего, через что она прошла, неужели мы должны потерять её сейчас?

— Держи себя в руках, Шут, — мне не доводилось видеть, чтобы он испытывал подобные эмоции с момента смерти короля Шрюда. Я наполнил свой голос спокойствием, которого вовсе не ощущал. Нельзя позволить ему впасть в панику. — Сейчас ты должен быть сильным, ради вас обоих. Вот, положи мою руку Пчелке на голову.

Темнота была абсолютной. Я ощупал её волосы, уши, рот и нос. Я наткнулся на её шрамы, но никакой свежей крови. Я проверил её живот и грудную клетку. Очень аккуратно прощупал каждую из её конечностей. Наконец, я отважился воспользоваться связывающей нас нитью Скилла. Я обнаружил её сознание, маленькое, свернувшееся клубочком, но целое.

— Шут, она просто оглушена. На её плече влага, но для крови она недостаточно теплая, должно быть, это вода. Разве что… это твоя кровь?

— Вполне возможно. Моя голова кровоточит, плечо, вероятно, тоже.

Все хуже и хуже. Мне нужно сосредоточиться, собраться с мыслями.

— Шут, кажется, я знаю, что произошло. Сумка Спарк осталась позади, в подземелье. В ней были горшки Чейда с горючей смесью. По крайней мере, один из них взорвался, когда обрушился потолок, но там могли остаться и другие. Мы должны увести отсюда Пчелку немедленно. Помоги мне выбраться.

— А что насчет Пчелки, ты можешь разбудить её?

— Зачем? Что бы она тряслась от страха вместе с нами? Шут, она и сама очнется, причем довольно скоро. Давай сделаем так, чтобы к этому моменту мы были готовы бежать. А теперь помоги мне выбраться.

Его руки скользнули по моему животу, а затем по бедрам к тому месту, где меня прижало к полу.

— Балка обвалилась, — быстро констатировал он. — Упала прямо поперек, а сверху навалило кучу всякого мусора.

Он попробовал вытащить мои ноги из-под завала. Резкая боль заставила меня крепко сжать зубы. Тогда он протиснул руки мне под ноги, чтобы создать между мной и лестницей небольшой зазор.

— Тебя прижало к каменным ступеням. Я не смогу тебя вытащить.

Молчание окутало нас, словно вторая тьма. Моя рука лежала на теле Пчелки. Я чувствовал, как поднимается и опадает её грудь. Она была жива. Шут сглотнул. Преодолевая звон в ушах, я заговорил:

— Лишь Пчелка сейчас имеет значение, Шут. Ты ведь помнишь, о чем мы договорились на случай, если тебе придется выбирать? Здесь пути расходятся, да и выбора у тебя нет. Тебе меня не спасти. Поднимай её и уходи пока можешь. Ведь если огонь достигнет остальных горшков, потолок может обвалиться окончательно. К тому же вода в тоннеле постепенно поднимается. Нет времени ждать. Иди же.

В полной тишине я слышал, как он пытается перевести дыхание:

— Фитц, я не могу.

— Ты должен. Нет времени на споры. Я скажу это для тебя. Ты не хочешь оставлять меня здесь умирать. Я не хочу, что бы ты оставлял меня здесь умирать. Но ты должен и ты это сделаешь. На этом все. А теперь ты обязан спасти моего ребёнка. Спаси нашего ребёнка.

— Но… я не могу… — он всхлипнул. — Моя нога снова сломана, а плечо кровоточит, Фитц. Сильно.

— Подойди. Дай мне взглянуть, — я старался говорить спокойно, но спокойным я себя совершенно не чувствовал.

— Я здесь, — сказал он.

Для меня наступил момент абсолютной ясности. Я ощутил, прикосновение его пальцев на своем лице, голых, и тех, что в перчатке. Именно то, что мне нужно. Я схватил его запястье и крепко сжал.

— Ты можешь, — сказал я, снимая перчатку с его руки. — И ты это сделаешь. Возьми то, что у меня осталось, и спаси Пчелку.

— Что? — спросил он. А затем, осознав мои намерения, спохватился. Он боролся изо всех сил, пытаясь вырвать руку из моей хватки, но рана в плече его сильно ослабила. Я прижал его посеребренные пальцы к горлу, а затем ощутил это. Наслаждение, которое сжигает изнутри и наполняет радостью. Мы соединились, как тогда, в башне Верити. Тогда это показалось мне чересчур, я испугался и разорвал связь. Что ж, в этот раз я был готов к последствиям. Я ощутил Шута и увидел сверкающую, словно звезды в ночном небе, дверь, за которой хранились все его тайны. Но тайны Шута всегда оставались его собственными, так должно оставаться и впредь.

Он пытался вырвать руку из моей хватки, но мне предстояло последнее дело в моей жизни, и я собирался исполнить его как следует. Никакой пощады для нас обоих. Свободной рукой я крепко прижал Шута к себе, чтобы лишить возможности сопротивляться. Граница между «нами» исчезла. Мы слились воедино на пути к исцелению. Я ощутил рваную рану на его плече, узнал о трещине в плечевой кости, об острой боли, исходящей от маленьких раздробленных косточек в ноге.

— Не двигайся, не сопротивляйся, это нужно сделать, — произнес я ртом Шута, глотающим воздух.

Я сделал вдох и задержал дыхание. Сжимая его запястье, я охватил его чем-то большим, нежели просто руками. Я выдохнул, изливая в него всю свою силу, все исцеление, которое мог дать, все свое естество через связь, насильно созданную между нами. Я вспомнил, как забрал силу у Риддла, и сделал все наоборот. Мне больше не было нужно ничего из того, что оставалось моим. Я коснулся повреждений в теле Шута. Он вздрогнул от боли и замер.

Ты оставил нам не так много, брат.

Я отдам все ради спасения Пчелки.

Шут неподвижно лежал в моих объятьях. Он больше не сопротивлялся. Я пробежался пальцами по его плечу. Рубашка и кожа были изодраны, лоскуты плоти висели на нем, словно тряпки. Я поместил их на место и крепко припечатал руками. Кость восстанавливалась, а плоть заживала. Я исцелял его свирепо, так быстро, как только мог, не щадя никого из нас.

Ты должен идти с ним, Ночной Волк. Ты должен быть рядом с Пчелкой.

Если это наш конец, то я хочу встретить его вместе с тобой. Так же как когда-то ты встретил мой.

И как там охота, в том месте, где ты сейчас?

С тобой будет лучше.

Я иду к тебе, брат.

Я влил свой Скилл в тело Шута. Весь, до капли. Я заставил его лодыжку выпрямиться, натягивая сухожилия, согласно описанию в книге Чейда. Стань правильной, — приказал я, посылая свою силу при помощи Скилла. Я опустошил себя.

Шут задергался, вздрогнул от боли, а затем снова потерял сознание. Хорошо. Он не будет сопротивляться.

Меня ожидала последняя битва. Битва с самим собой. Я чувствовал, как меня затягивает в тело Шута. Стоит мне поддаться, и мы станем едины, как в тот момент, когда я вернул его к жизни. Я обрету дом в его теле. Мы станем единым целым. Нет.

Ты не вправе принимать это решение. Я бы с тобой не пошел.

Я знаю. Знаю.

Шут должен жить своей жизнью. Он должен спасти Пчелку, а не меня. Таков был уговор.

Я убрал от Шута руки и разделил наши сознания. Используя остатки своей силы, я нащупал кудрявую головку Пчелки.

Эда, береги её, — молился я богу, которого никогда не знал. Я нащупал нить Скилла, соединяющую нас с Пчелкой, и оборвал её. Затем я уверенно прошептал:

— Шут защитит тебя.

Он пришел в себя. Время уходить. Этот выбор должен быть моим, не его. Я сделал последний вздох и увидел Ночного Волка, ждущего меня.

Ты готов, брат?

Да, — и я погрузился в ничто.

Глава 38

КОРАБЛЬ ДРАКОНОВ

Белому пророку Герде едва исполнилось двадцать, когда она отправилась в мир искать своего Изменяющего — женщину, которая снилась ей с детства. Она проделала долгий путь, покинув свои родные зеленеющие края, путешествуя по морю и по суше, пока не добралась до деревни глубоко в горах, откуда был виден курящийся пик, в ночи светящийся красным.

Она пришла к дому Куллены. Куллена жила в семье своего сына с невесткой, и когда те отправлялись охотиться и рыбачить, нянчилась со своими семерыми внуками. Делала она это безропотно, хотя кости её болели, а зрение угасало. Герда пришла к её дому, села на ступеньку крыльца и никуда не уходила. Куллена не знала, зачем она пришла и почему не уходит. «Вот тебе еда, а теперь ступай прочь», — сказала она Герде.

Но с наступлением ночи Герда вновь сидела на том же месте.

«Ты можешь поспать у огня, так как ночи здесь холодные, но утром ты должна уйти», — сказала Куллена Герде.

Но утром Герда вновь сидела на том же месте.

В конец концов Куллена сказала ей: «Если тебе так надо быть здесь, пусть от тебя будет какой-нибудь прок. Сиди и взбивай молоко, пока оно не станет маслом, или качай в колыбели плачущего малыша, или шей из меха плащи на зиму, потому что скоро уже пойдет снег».

И все это Герда стала делать, не жалуясь и не требуя взамен ничего, кроме пищи и места у очага. Она работала для чужой семьи, как и Куллена. Так что семья Куллены вскоре полюбила её. Герда так же научила детей читать, писать, понимать числа, количества и расстояния. Её стараниями Куллена прожила ещё много лет и в благодарность позволила Герде остаться. Так что шли годы, и вот уже Герда учила детей тех детей, а всего их было сорок.

А потом и детей их детей.

И так она воистину изменила мир, ибо из тех детей, которых она обучала, вышла женщина, объединившая свой народ, который стал строить крепкие дома и растить умных детей. Эти люди стали жить в ладу с лесом, не используя его, а заботясь о нем. И они преданно служили друг другу. Потомком той женщины был человек, ставший слугой всего своего горного народа, и этим путем направлял их.

И так поступали все, кто приходил на его место — каждый из них принимал мантию вождя в служении.

Вот так Белый Пророк Герда изменила мир.

Хроники Пророков Древности.

Я вспомнила, как мне было холодно и как Ревел нес меня на руках в дом. Как мы спускались по лестнице. Но сейчас я мерзла не от снега, а от того, что промокла. Мои ноги волочились по воде. Или это все-таки снег? Я оторвала голову от его плеча и прошептала в сноп искристого света:

— Ревел?

— Пчелка! Ты очнулась? — ответил мне свет. Это было сплетение, переливающееся всеми возможными будущими. Никакой не Ревел. Эта резкая, ослепительная сущность пронизывала меня и колола. Я напряглась, чтобы отстраниться, но он снова заговорил: — Не делай так. Здесь темно, и в тоннеле поднимается вода. Ты упала и была без сознания.

— Отпусти меня! Это невыносимо!

— Невыносимо? — озадаченно прошептал он.

Я возвела свои стены, но свет не померк. Он не освещал, он слепил. Так много путей начинались с этого мгновения.

— Отпусти меня, — взмолилась я.

И все-таки он колебался.

— Ты уверена? Здесь будет глубоко для тебя, возможно, воды по грудь. И она холодная.

— Слишком много путей! — закричала я. — Отпусти меня, поставь, отпусти!

— О, Пчелка, — ответил он, и я узнала его. Слепой нищий с рыночной площади. Тот, кого мой отец называл Шутом. Любимый, который пришел спасти меня. Мне не понравилось, как неторопливо он опускал меня в воду, но он был прав — она дошла до ребер и была такая холодная, что у меня перехватило дыхание.

Я отступила от него и чуть не упала. Он ухватил меня за драное плечо рубахи. Я позволила ему держать за неё. Благословенная тьма окутала меня наконец.

— Где Пер? — Он был первым человеком, с которым я чувствовала себя в безопасности и который пришел мне на ум, а затем: — Где мой отец?

— Ты оставила Пера в конце тоннеля, мы скоро доберемся туда. Я надеюсь. Мы идём медленно, сквозь толщу воды идти тяжело, — он осторожно спросил меня: — Ты помнишь, где мы находимся и что случилось?

— Кое-что помню, — ему стоило бы говорить погромче, у меня звенело в ушах. Отец, наверное, ушел вперед с остальными — догонять сбежавших Белых. Лучше бы он не покидал меня больше. Я сделала шаг, оступилась, подняла брызги, но выпрямилась.

— Я все ещё готов нести тебя, если хочешь.

— Нет, лучше я сама. Как ты не понимаешь? Когда ты ко мне прикасаешься, ты заставляешь меня видеть все пути. Все и сразу!

Он промолчал. Или нет?

— Говори громче! — попросила я его.

— Я ничего не видел, когда нес тебя. Никаких путей. Только темноту, сквозь которую мы идём, Пчелка. Возьми меня за руку, дай я тебя поведу.

Его пальцы коснулись моей кожи, и я отшатнулась.

— Я могу идти на твой голос.

— Сюда, Пчелка, — сказал он, вздохнув, и пошел вперед. Пол под водой был ровный, но склизкий. Я держала руки над водой. Было невозможно глубоко вдохнуть. Я сделала несколько шагов вслед за ним и снова спросила:

— Где мой отец?

— Остался позади, Пчелка. Знаешь, там был пожар, и, как ты, наверное, успела услышать, мы принесли с собой горючие горшки. В общем, был взрыв, и потолок рухнул. Твой отец… попал под обвал.

Я остановилась. С холодной водой, доходящей мне до груди, со всей этой темнотой вокруг, что-то куда более холодное и темное поднималось внутри. Оказалось, что есть нечто хуже страха и боли. И оно заполняло меня.

— Знаю, — хрипло сказал он. Да только откуда ему было знать, что я чувствовала. Он продолжал: — Нам надо спешить. Я нес тебя вниз, под уклон, и здесь достаточно глубоко. Сейчас мы на ровном месте, но вода все прибывает. Идет прилив, и тоннель может затопить полностью. Нам нельзя мешкать.

— Мой отец мертв? Как? Как он может быть мертв, а ты жив?

— Идем, — скомандовал он, захлюпав впереди, и я пошла за ним. Я слышала, как он набрал в грудь воздуха и после некоего звука, похожего на всхлип, глухо сказал: — Фитц мертв, — он попытался продолжить, но сразу не получилось. В конце концов, он выдавил: — Мы с ним оба знали, что придется выбирать. Ты сама слышала, что он говорил об этом. Я обещал, что выберу тебя. Это было его желание, — придушенным голосом он спросил: — Ты помнишь свой сон про весы?

— Я должна вернуться к нему!

Он был быстр даже в темноте — схватил меня за запястье и крепко держал. По мне ударил свет, и тогда он перехватил меня сзади за рубаху.

— Я не могу допустить этого. Нет ни времени, ни смысла. Когда я уходил, он был мертв, Пчелка. Не было слышно ни дыхания, ни биения сердца. Не думаешь же ты, что я оставил бы его живым в ловушке? — начинал он спокойно и твердо, но теперь срывался, хрипло дыша. — Все, что я мог для него сделать — это увести тебя оттуда. Теперь пойдем.

И он пошел, почти потащив меня за собой по воде. Я пыталась ударить его ногой, но не могла с ним справиться, и тогда попыталась извернуться и выдернуть руку из его захвата.

— Не надо, — это была мольба. — Пчелка, прошу, не заставляй меня применять силу. Я не хочу этого, — на этих словах его голос дрогнул: — У меня едва хватает сил заставить себя идти вперед. Я хотел бы вернуться и умереть рядом с ним. Но мне надо вытащить тебя отсюда! И почему только Лант отпустил тебя одну!

Похоже, он об этом по-настоящему сокрушался. Как будто я была маленькой беспомощной девочкой. Или как будто можно было найти кого-то, кто во всем виноват.

— Он не отпускал, — уточнила я. — Я попросила Пера остаться и охранять дверь, пока я сбегаю предупредить вас.

— А что Прилкоп? — внезапно вспомнил он.

— Я встретила его на пути к вам.

— Далеко мы от выхода?

— Сейчас мы на ровной части. Потом будет подъем, потом много ступенек, потом ровная площадка и снова ступеньки до самой двери. Он… его задавило?

— Пчелка, — тихо отозвался он.

— Он сказал, что больше не бросит меня!

Он не ответил.

— Он не мог умереть! — завыла я.

— Пчелка, ты же знаешь, что он мертв.

Знаю? Я поискала его внутри себя, опустила стены и устремилась туда, где он обычно находился. Волка-Отца не было. И та ниточка, которая соединяла нас с той минуты, как отец держал руку на моей голове… исчезла.

— Он мертв.

— Да.

Это было самое ужасное слово из всех, что я слышала. Я потянулась и ухватилась за рукав его рубашки. И так мы пошли гораздо быстрее, как будто могли убежать от его смерти.

Пол все ещё был ровным, но воды стало больше. Мы продвигались в темноте. Вода колыхалась у меня под грудью. Пол начал уходить вверх, но воды не убавилось.

— Быстрее, — сказал он, и я попыталась.

— Что со мной будет? — вдруг спросила я. Какой же это был ужасный, эгоистичный вопрос. У меня умер отец, а я хотела знать, что со мной будет.

— Я о тебе позабочусь. И первое, что я сделаю — это выведу тебя отсюда, к кораблю, который унесет нас в безопасное место. А потом я доставлю тебя домой.

— Домой, — произнесла я, но это слово показалось мне пустым.

Что такое дом?

— Я хочу к Перу.

— Мы и идём к Перу, поторопись.

Он остановился, натянул свой рукав на ладонь и взял меня за руку. Потом он потащил меня по прибывающей воде, так что мои ноги почти не касались пола. Когда мы добрались до первой низкой ступеньки, он споткнулся, и мы оба плюхнулись в воду. Но уже через мгновенье он снова был на ногах, и мы стали подниматься по ступеням, стараясь опередить воду, которая словно гналась за нами. Ступеньки были по размеру неодинаковые, так что я отбила себе все ноги. Он, не выпуская моей руки, упорно тащил меня вверх. Мы взбирались уже давно, но вода шла на убыль еле заметно.

— Это свет? — внезапно спросил он.

Я прищурилась.

— Да, только не дневной. Это лампа.

— Я её вижу, — его голос дрожал, словно кто-то тряс его. — Пер? Лант?

Это был Лант. Он спускался по ступеням нам навстречу, в одной руке держа лампу, в другой — меч, а над всем этим — его лицо, словно маска из света и тени.

— Пчелка! Фитц? Шут? Почему вы так медленно? Мы уже испугались! — он шёл к нам, расплескивая воду и продолжая говорить: — Я боялся, что вы застряли в тоннеле. Ещё пара ступеней, и вода кончится. Спарк пока не вернулась. Она обогнала меня. Я повернул назад и как раз увидел, как убегает Прилкоп. Чтобы его остановить, мне пришлось бы убить его. Пер охраняет дверь, — слова срывались с его губ одно за другим, и вот наконец свет его лампы осветил нас. — А где Фитц?

Шут вздохнул:

— Не с нами.

— Но…

Лант уставился на него, а потом перевел взгляд на меня. Выражение его лица было невыносимым для меня. Я уткнулась лицом в рубаху Любимого.

— Нет, — шумно выдохнул Лант. — Как?..

— Был взрыв. Потолочные балки тоннеля рухнули. Фитца больше нет, Лант.

Разговаривая, они двигались вверх по ступеням, медленно, словно тащили между собой что-то тяжелое. Лант вдруг остановился, его плечи дрогнули, и свет качнулся. Он издал придушенный всхлип.

— НЕТ! — резко сказал Любимый, схватил Ланта за плечо и затряс так, что свет заходил ходуном. — Нет, не здесь. Не сейчас. Никто из нас не может дать волю чувствам. Когда она будет в безопасности, мы будем горевать. А сейчас мы должны придумать, как выжить. Прими это, подними голову — и вперед!

И Лант послушался. Он шумно вдохнул и зашагал вперед. Я шла между ними, чуть позади, пытаясь осознать, что отец покинул меня. Опять. Только на этот раз он не вернется. Я вспомнила сон о весах. Где-то в глубине души я всегда знала, что он купит мою жизнь ценой своей. Но с каждым выдохом что-то внутри меня тяжелело. Вина, грех, скорбь — или жуткая смесь из них всех. Я не плакала. Слезы — это такая мелочь, просто насмешка над величиной моей утраты. Я хотела истекать не слезами, а кровью, чтобы боль вышла из меня вместе с жизнью.

Лант вдруг оглянулся и посмотрел на меня.

— Пчелка, мне так жаль.

— Не ты его убил. Своей жизнью он купил мою.

Он слегка споткнулся, а потом предложил:

— Залезай ко мне на спину, Пчелка. Мы пойдем быстрее.

Я хотела отказаться, но была такой уставшей. Он наклонился, и я села сверху, обхватив его руками за шею так, чтобы не душить. Интересно, прилив уже затопил тоннель позади? Скрылось ли под водой тело моего отца? Приплывут ли маленькие рыбки, чтобы съесть его?

Теперь мы пошли гораздо быстрее. Ступени стали круче, вода сошла на нет. И вот в отдалении я увидела маленький свет, который рос и рос, приближаясь к нам.

— Слезай, Пчелка, — тихо сказал Лант. Я соскользнула на пол, и он встал с мечом наготове, загородив нас с Любимым.

Но это оказалась Спарк с факелом из веток.

— Я гналась за ними по кустам и вниз по холму, до самого города. Ну а дальше по улицам бегать за ними с мечом наголо было нельзя. Им удалось уйти. Где Прилкоп?

— Пер сказал, он пришел вслед за мной, а потом побежал к городу. Пер остался охранять выход из тоннеля.

— Я так и не увидела Прилкопа! А где Фитц? — она подошла уже достаточно близко, чтобы заметить, что позади нас больше никого нет.

— Мертв, — в лоб сообщил ей Лант.

— Он обменял свою жизнь на мою, — призналась я.

Спарк ахнула. Лант обнял её — больше никто для неё ничего не мог сделать. Мы снова поспешили к выходу.

Когда факел из веток выгорел, Спарк швырнула его в стену тоннеля. Мне был понятен её порыв.

— Куда мы идём? — шепотом спросила я, и мне ответил Любимый:

— Прочь из этого тоннеля, на холмы за чертой города, потом через город и на пристань. Там нас должна ждать лодка, я надеюсь. Она доставит нас на корабль по имени Совершенный. И дальше — плыть и плыть. А затем — домой, — все это он говорил в крайнем унынии, а потом вздохнул: — Домой. Мы отправляемся домой, Пчелка.

— В Ивовый Лес? — тихо спросила я.

Он задумался.

— Это как ты пожелаешь.

— А куда мне ещё идти?

— В Баккип.

— Может быть, — согласилась я. — Но только не в Ивовый Лес. Там погибли слишком многие из тех, кого я знаю.

— Понимаю, — кивнул он.

Взрослые шли слишком быстро. Я уцепилась за его рукав, чтобы не отставать.

— Моя сестра живет в Баккипе, — сказала я ему. — Неттл. И ещё Риддл.

— Да. И у них родился ребёнок! Твой отец сообщил мне. Он сказал: «Теперь я дедушка»…

Тут у него кончились слова.

— Новый ребёнок? — расстроенно воскликнула я. Внезапно это почему-то ранило мои чувства. Я попыталась понять, почему. Теперь Неттл не найдет для меня места в своей жизни. Буквально пару мгновений назад она была моей сестрой, а теперь она чья-то мать. И у Риддла будет собственная малышка.

— Её зовут Хоуп.

— Что?

— Твою племянницу. Её имя — Хоуп.

Я не знала, что сказать.

— Как хорошо, что ты, — сказал он с тоской, — сможешь вернуться домой к своей семье. К сестре. И к Риддлу. Мне очень нравится Риддл.

— И мне, — согласилась я.

Спарк оглянулась на нас поверх плеча и сказала:

— Мы почти у двери. Нам надо теперь идти тихо. Сначала пойдем мы с Лантом, посмотрим, что там. Шут защитит тебя, Пчелка. Останься здесь.

Я кивнула, но в то же время достала нож Симфи и взяла его, как учил меня отец. Увидев это, Спарк улыбнулась и прошептала:

— Отлично.

Любимый поставил лампу на пол. Спарк и Лант крадучись пошли к бледно-серому свету, проникавшему сквозь тени от кустов.

Но засады не было, нас поджидал только Пер, который стоял в дверном проеме с тесаком в руке.

— Пчелка! — воскликнул он при виде меня, бросился ко мне и обнял, не выпустив из рук оружия. Я обняла его в ответ и прижалась к нему, сказав на ухо:

— Пер. Мой папа погиб. На него обвалился потолок. Нам пришлось оставить его там.

— Нет! — выкрикнул он, прижав меня крепче. Его дыханье участилось, спина вздымалась под моими руками. Когда он вновь заговорил, голос его был полон гнева и ярости: — Не бойся, Пчелка. Я все ещё с тобой. Я смогу тебя защитить.

— На корабль, — скомандовал Лант. — Не мешкаем. Ни по какой причине.

Вырубленная дверь, открывшись, сняла слой дерна вместе с палой листвой и свежей зеленью. Никто не охранял этот путь, никто даже не ухаживал за дверью уже очень давно.

— Так самонадеянно, — усмехнулся Лант, прокладывая путь сквозь заросли чертополоха и ползучей лозы. — Похоже, раньше на них никогда не нападали.

— Они всегда верили, что смогут предвидеть опасность и избежать её, — ответил Любимый. — Изменить будущее так, чтобы спастись. Они знали кое-что о Разрушителе, но не думали, что он окажется маленькой девочкой. Сомневаюсь, что они понимали, как сами навлекут на себя беду, — и добавил: — А Нежданный Сын, как обычно, поступал так, как никто не ждал. Фитц всегда умел сметать все фигуры с игральной доски. Ещё какое-то время мы пробудем вне их поля зрения. Фитц купил для нас это время. Мы не должны тратить его зря.

Фитц умел, — подумалось мне, — а не умеет. Больше никогда.

Пер сжал мою руку крепче, видимо, от той же мысли. Мы вышли вслед за остальными в солнечный день. Я зажмурилась. Казалось, целый год прошел с того момента, как я выбралась из своей клетки. Неухоженный вход в тоннель густо зарос, здесь не пролегало ни одной заметной тропы. Метелочки соцветий высокой травы блестели от росы, по примятым стеблям можно было видеть, какой дорогой Прилкоп и Белые побежали к городу.

— Дай мне свою руку, — сказала Спарк Любимому. — Нам надо поспешить.

— Я все вижу. Как когда-то. Прекрасно вижу.

— Но как? — удивился Лант.

— Это Фитц, — тихо ответил тот. Он выбрался из зарослей и огляделся, словно мир вокруг был чудом. — Умирая, он в последний раз исцелил меня. Боюсь, на это потребовалась вся его жизненная сила до последней капли, — он взглянул на меня и добавил: — Я не просил его, я этого не хотел. Но он знал, что застрял там, так что истратил остаток своих сил на меня.

Я поглядела на него — с момента нашей первой встречи он изменился: все такой же худой, даже изможденный, но следы побоев почти сошли с лица, и стоял он теперь иначе. До меня не сразу дошло: у него внутри больше ничего не болело.

Я отвернулась, пытаясь разобраться в своих чувствах, но Лант сухо сказал:

— Нам надо добраться до корабля как можно быстрее. И как можно незаметнее. Неизвестно, успели ли Прилкоп и Белые настроить местных против нас. Будем считать, успели. Пер, если на нас нападут, ты хватаешь Пчелку и бежишь. Не лезь в драку. Спрячьтесь с ней и не высовывайте носа, пока не появится возможность добраться до шлюпки и на корабль.

— Мне это не нравится, — резко заявила я. — Вы думаете, я не смогу драться? Думаете, я не дралась раньше?

Моя злость отразилась на лице Пера. Лант посмотрел на меня.

— Нравится тебе или нет — неважно. Мой отец велел мне защищать Фитца, а я не смог. Я не потеряю ещё и тебя, Пчелка. Пока кровью не изойду. И чтобы повысить наши шансы, слушайся меня. Пожалуйста.

Последнее слово — просто вежливость, в нем не было мольбы. Пер угрюмо кивнул, и я поняла, что выбора нет. Многие месяцы я рассчитывала только на себя, и вот в одно прекрасное утро я снова разжалована в малые дети.

— Идите за мной, — сказал Любимый, и когда Лант хотел возразить, добавил: — Когда-то я очень хорошо знал каждую улочку в этом городе. Я проведу вас к пристани так, чтобы особо не попадаться никому на глаза.

Лант кивнул, и мы пошли за Любимым. Продравшись сквозь заросли, мы оказались на лугу для выпаса овец, на склоне холма, возвышавшегося над городом. Отсюда я взглянула на город, который и знать не знал о моих бедах. По улицам скрипели телеги, какой-то корабль входил в порт. Морской ветер донес до меня запах жареного мяса из чьей-то кухни. Я вымокла, шагая по сырой траве, которая хлестала и резала мои босые ноги. Похоже, все рыбаки сейчас в море на промысле — неужели они не знают, что я устроила ночью? Почему их жизнь может течь как обычно, когда мой отец погиб? И как только весь мир остался целым, когда я разбита вдребезги? Я перевела взгляд на замок Клерреса — тонкие струйки дыма все ещё курились над делом моих рук. Я улыбнулась. По крайней мере, с ними я немного поделилась своей болью.

— Странно все это, — заговорил Лант. — Разве они не видят дыма и не задаются вопросом, что там случилось?

Потом он задумался, сдвинув брови. Я подошла к Любимому и спросила:

— Как ты думаешь, куда пошел Прилкоп?

— Понятия не имею, — ответил он, и я услышала в его голосе грусть и страх возможного предательства. — У нас нет времени ещё и об этом переживать.

— Он хороший человек, — стала я защищать Прилкопа. — Он был добр ко мне. Хочу верить, что он и на самом деле мой друг.

— Знаю, да и сам хочу верить в это. Но хорошие люди могут быть с тобой не согласны. Сильно не согласны. Хватит разговоров. Теперь надо идти как можно быстрее и тише.

Он повел нас кружным путем, мимо пустых загонов для овец, той частью города, где высокие стены, увитые виноградом, скрывали сады и роскошные дома. Потом мы вышли на узкую улочку и быстро прошли мимо домиков поменьше и поскромнее, а оттуда — на грязную изъезженную дорогу, змеившуюся до самых портовых складов. Людей на улицах практически не было.

— Все сейчас, должно быть, собрались у входа на перешеек, пытаясь выяснить, что произошло, — предположил Любимый.

Мы с Пером бежали рысцой вслед за широко шагавшими взрослыми. Я была босиком, мокрые штаны хлестали по ногам. Какой-то человек, толкавший ручную тележку, уставился на нас и нахмурился, но не стал размахивать руками, кликать народ и бросаться в погоню.

— А сейчас бежим, — тихо приказал Любимый, и мы рванули. Мы пронеслись мимо двух старушек с корзинками овощей, которые громко восклицали, указывая на клубы дыма. Через дорогу перебежал подмастерье в кожаном фартуке — он так спешил, что даже не заметил нас. Мы добрались до набережной. У меня ужасно кололо в боку, но мы продолжали бежать. Тут были люди, но все они двигались в противоположном направлении — к выходу с набережной и проходу в Клеррес, как и предсказывал Любимый.

Темными клубами на синеве неба над стенами замка поднимался дым. Показалась флотилия рыбацких суденышек — какие-то с парусами, другие на веслах, они обогнули замковый мыс и теперь усеяли водную гладь, словно мирные морские птицы.

Под нашими ногами прогромыхали полые ступени причала, и вот мы на самом краю. Я согнулась, упершись в колени и тяжело дыша.

— Слава Эде и Элю, — дрожащим голосом произнес Лант.

Я сделала пару шагов и глянула вниз: в шлюпке было четверо матросов. Трое из них свернулись калачиком на дне и дремали, но стоило нам начать спуск, как все они быстро вскочили и заняли свои места на веслах. Одна из них спросила:

— Где Фитц?

— Не с нами, — коротко ответил Лант.

Задавшая вопрос татуированная воительница понимающе кивнула, потом мотнула головой в сторону острова:

— Я как увидела огонь посреди ночи, сразу поняла, что это его работа, — она пристально посмотрела в лицо Любимому, покачала головой, потом перевела взгляд на меня. — Так, значит, ты и есть та девчонка, из-за которой весь сыр-бор?

— Она самая, — Лант избавил меня от нужды отвечать и чуть ли не с гордостью добавил: — Она-то и устроила тот пожар!

— Молодчина, феечка! Молодчина, — и она бросила мне отсыревший плед, а затем повернулась к остальным матросам: — Гребем. Сдается мне, всем нам не терпится оказаться подальше отсюда, и как можно скорее.

Становилось все светлее, и было видно, как в двух местах дым поднимался жидкими струйками, а в одном месте — жирным черным столбом. Через внешние стены нельзя было разглядеть, сколько разрушений я учинила, но я улыбнулась, подумав, что достаточно. Им почти ничего не удастся спасти, в этом я была уверена.

Я заняла место рядом с Пером. Спарк и Лант уселись на дно лодки. Матросы налегли на весла, а женщина продолжала:

— Уже поздно ночью вспыхнул огонь, его было видно совсем недолго. Люди было вышли из домов и пошумели, но пришла городская стража и загнала всех обратно. Таверны тоже закрылись. Мы слышали, что они кричали. «Расходитесь по домам и оставайтесь там». И все пошли, как бараны. Мы затаились под сваями пристани. Думали, вот-вот вы прибежите сюда, но нет. Уже перед рассветом я видела фонари трех лодок, они вышли с той стороны острова и причалили к берегу. Думала, они поднимут тревогу, позовут стражу — ан-нет, ничего, — она пожала плечами.

Любимый выпрямился. Лицо его было угрюмым:

— Ничего — это они держат хорошую мину при плохой игре. Но кое-что, боюсь, им не утаить.

Женщина кивнула.

— Поднажмем, — сказала она морякам, и они добавили скорости.

Все четверо были сильными гребцами. Они синхронно склонялись над веслами, и мускулы их ходили ходуном, как будто принадлежали не четырем разным людям, а одному мощному существу. В гавани стояли на якоре несколько крупных кораблей. Мы миновали один, потом другой, и, в конце концов, я увидела судно, к которому мы направлялись. Паруса его были убраны, и на палубе царило спокойствие, но я заметила, как маленькая фигурка в «вороньем гнезде» поднялась, и начала молча спускаться вниз по мачте. Смотровой не поднял шума, как мне показалось, специально. Когда мы приблизились, несколько матросов ждали нас у поручней.

Мы подошли со стороны борта, и я увидела носовую фигуру. Это было невыносимо. На нас смотрел мой отец, на его лице играла легкая улыбка. Я зарыдала.

Пер обнял меня и крепко сжал. Его грудь вздымалась за моей спиной, но он не издал ни звука. Никто не заговорил с нами. Я подняла голову и увидела, как Спарк по-детски сжалась, Лант поддерживал её, склонив голову и роняя слезы с подбородка. Гребцы молчали, их лица были суровы. А что Любимый? Его лицо было словно изо льда. Шрамы исчезли, но он выглядел постаревшим. Изможденным. Слишком печальным, чтобы лить слезы.

Наши матросы подвели шлюпку ближе и поймали конец веревочной лестницы.

— Поднимайтесь на борт, — сказал один из них, махнув в сторону лестницы, и дальше мы справились сами.

Спарк вскарабкалась наверх и, отступив в сторону, подала руку Перу и мне. Любимый лез за мной, словно бы страхуя меня от падения. Лант был последним, и не успел он перелезть через фальшборт, двое гребцов тоже начали подъем. Повернули шлюпбалку, спустили линь и подцепили шлюпку.

Один матрос свесился за борт и кому-то доверительно сообщил:

— Порядок, они все на борту!

Женщина с волосами, завязанными в хвост, поспешно подошла к Ланту и спросила:

— Все прошло нормально? — а потом, нахмурившись, добавила: — Погоди-ка, так ведь Фитца нет!

Лант посуровел и медленно покачал головой. Мне показалось невыносимым слушать, как он рассказывает о смерти моего отца. К тому же меня кое-что очень сильно заинтересовало.

Когда я залезала на борт и схватилась за поручень, то почувствовала словно бы в глубине чье-то настороженное присутствие. Я повернулась к Перу:

— Этот корабль сделан не из дерева, — сообщила я ему, не зная, как яснее выразить свои ощущения.

— Это живой корабль, — ответил он. — Он сделан из драконьего кокона, в котором сохранилась драконья душа. Шут изваял его лицо похожим на твоего отца, это было давным-давно.

Он огляделся. Шут о чем-то печально беседовал с женщиной, приветствовавшей нас, рядом стояли Спарк и Лант. Они словно забыли обо мне.

— Пойдем, — сказал Пер и взял меня за руку.

Палуба вдруг стала довольно оживленным местом, и, пробираясь мимо работавших матросов, Пер объяснял мне:

— Сейчас он не может с тобой поговорить. Ему надо притворяться, что он деревянный. Но тебе стоит на него посмотреть.

Рядом прошли двое, женщина говорила мужчине:

— Развернемся на якоре и по-тихому выйдем из бухты. Ветра мало, но хватит, чтобы увеличить расстояние.

Чем ближе мы подходили к носовой фигуре, тем неспокойнее мне становилось. В этом корабле явственно ощущалась личность. Я подняла стены, потом ещё раз, и ещё раз. Пер же, по всей видимости, вообще не замечал, какие страсти кипят в корабле. Я потянула его за руку, остановила и сказала:

— Корабль злится.

— Откуда ты знаешь? — он с тревогой посмотрел на меня.

— Чувствую. Пер, он меня пугает.

Я злюсь не на тебя.

От этой огромной мысли все моё тело содрогнулось. Я так сжала руку Пера, что он вскрикнул от удивления.

Я слышал, что говорят. Они держали в плену змеев, в адских условиях, чтобы делать вонючее зелье.

Это так. Винделиар пил его и тогда мог заставлять людей делать, что он велит.

Меня била крупная дрожь. Я хотела перестать чувствовать его необъятный гнев. Грусть итак почти переполнила меня, для его ярости не было места. Я попыталась успокоить его.

Пер убил его. Пер убил Винделиара, а также женщину, которая давала ему зелье.

Но моя мысль не принесла ему успокоения, наоборот, словно масло в огонь, распалила его ярость.

Смерть — недостаточное наказание! Он пил, но делали его другие. И вот грядут мстители. Я не желаю уходить, пока не увижу, как Клеррес сравняют с землей. Я не побегу, словно трус!

Я услышала, как ахнул Пер, как закричали матросы, но мои ощущения заглушили все остальное. Под шквалом необъятных эмоций я упала на палубу. Палуба не то чтобы сильно качалась в действительности, но я вцепилась в доски, чувствуя, что меня может легко вышвырнуть в небо.

Кто-то закричал:

— Он изменяется!

Пер издал бессловесный дикий вопль. Под моими руками доски утратили свой древесный рисунок и покрылись чешуей. Жуткое головокружение накатило на меня, пустой желудок скрутило узлом. Я подняла голову, ослабев от ужаса. На месте фигуры моего отца теперь извивались две драконьи головы на длинных гибких шеях. Та, что побольше, была голубая, поменьше — зеленая. Голубая изогнула шею и посмотрела на нас, глаза оранжевых, золотых и желтых оттенков вращались, словно водовороты расплавленного металла. Обнажая белые заостренные зубы, пасть ящера произнесла:

— Пер! Мститель воимя змеев и драконов!

Я все ещё лежала, коленями и ладонями упираясь в палубу. Пер смотрел вверх на носовую фигуру, оскалив зубы то ли в улыбке, то ли в гримасе страха. Позади раздался звук шагов, и внезапно Лант поднял меня на ноги.

— Вот ты где! Ты меня так… Пчелка, пойдем со мной. Тебе надо уйти у них с дороги!

Я было запротестовала, но Пер сказал:

— Я отведу её в каюту.

Он оттащил меня от Ланта, который вытаращился на змеиные головы, и мы пошли по палубе, уворачиваясь от бегущих матросов. Я позволила ему вести меня, не беспокоясь о том, куда именно и как мы туда дойдем. Над нами нависла катастрофа. Суждено ли мне вообще когда-то оказаться в безопасности? Если я выживу сегодня, конечно.

Пер, как будто, пытался переубедить меня, распахнув входную дверь в маленькую уютную каюту.

— Мы уплывем отсюда, Пчелка. Как только выйдем из гавани, и ветер наполнит паруса, мы будем полностью свободны. Совершенный просто летает по волнам. Нас никому не догнать.

Я кивнула, но на деле никакого облегчения не испытала. Страсти, кипевшие внутри корабля, терзали меня, словно осколки кости при переломе.

— Ты только посиди здесь. Я бы остался с тобой, но мне надо им помочь, — сказал мне Пер, отступая к двери и руками как бы утрамбовывая воздух, будто это могло меня успокоить. — Просто побудь здесь, — попросил он и закрыл за собой дверь.

Одна. Меня шатало от чувства противостояния корабля и команды: они хотели уплыть, а он — нет.

Каюта была крошечная. Бардак, но не грязно. Маленькое оконце. Одна двухъярусная койка, ещё одна обычная. Женская одежда разбросана по полу. На обеих нижних койках разложены какие-то предметы.

Отодвинув какую-то рубаху и освободив место на одной из кроватей, я села. «Баккский синий» — так мой отец называл этот цвет. Когда я её перекладывала, из складок выпали три свечи, распространив легкий аромат. Видавшие виды свечки, потрескавшиеся, с налипшими ворсинками и пылинками. Но я знала, это мамина работа. Жимолость, сирень, фиалки с берегов нашего притока Ивовой Реки. Я завернула их опять в отцовскую рубаху, взяла на руки и покачала, словно младенца. Неужели это все, что осталось от моих родителей? Странная мысль пришла мне в голову: я теперь сирота. Их обоих больше нет. Они ушли навсегда.

Я не видела тела, но я чувствовала, что он мертв, хотя объяснить это было невозможно.

— Волк-Отец! — позвала я вслух. Ничего. Боль утраты захлестнула меня с ошеломляющей силой. Мой отец мертв. Он провел в пути много месяцев, чтобы найти меня, а вместе мы пробыли едва ли полдня. Все, что мне осталось — эти предметы, которые он пронес с собой в такую даль, наверное, потому, что считал их важными. Среди них — мамины свечи.

Я стала рассматривать остальные вещи, вытерев слезы его рубахой. Он был бы не против. Под парой заношенных штанов я увидела знакомый пояс. А рядом — мои книги.

Мои книги?

Я была потрясена. Оба дневника — дневной и ночной со снами. Значит, он нашел их в моем тайнике за стеной его кабинета и нес все время с собой. Читал их? Ночной дневник упал, раскрывшись на странице со сном про свечи. Я поглядела на картинку, которую нарисовала так давно, потом на лежавшие рядом свечи. Теперь понятно. Я закрыла дневник со снами и взяла второй, почитала пару страниц, потом тоже закрыла. Это больше не моё. Написано кем-то, кем я была когда-то, но больше уже не буду. Внезапно я поняла, почему мой отец жег свои рукописи. Эти ежедневные заметки принадлежали руке того, кто исчез вместе с моими мамой и папой. Мне захотелось сжечь обе книги, устроить им погребальный костер — чего так и не получилось сделать для родителей. Я бы отрезала пару прядей в память об исчезнувшей девочке и о человеке, который пытался стать ей хорошим отцом.

Рядом лежали разбросанными и другие вещи.

Это же его штучки! — дошло до меня вдруг. Ножички и флакончики, всякие смертоносные приспособления. Несколько маленьких мешочков. Я улыбнулась: мне довелось убивать меньшим. И он бы гордился мной.

Я безумно устала, но меня продолжало окатывать непредсказуемыми волнами чувств, которыми был обуреваем корабль. Конечно, мне нужно было поспать, но я знала, что не смогу. Волк-Отец велел бы отдохнуть как можно лучше.

Взяв с собой сверток со свечками, я залезла на верхнюю койку и уже улеглась, но тут моя голова стукнулась обо что-то твердое под подушкой. Я уселась и подняла подушку. Там, завернутый в ночную рубаху, лежал стеклянный сосуд с чем-то странным. Я взяла его — пришлось ухватить обеими руками. Сосуд был тяжелый, и когда я его двигала, содержимое лениво перекатывалось, переплетаясь и закручиваясь серо-серебристыми разводами. Что-то внутри меня узнало эту субстанцию, и что-то в ней узнало меня. Даже за стеклянной стенкой она тянулась ко мне, и я ничего не могла поделать, кроме как ответить ей тем же.

Оторопело сжимая тяжелый сосуд, я вдруг ощутила жар того безумия, что охватило меня, когда я наступила порезанной ногой на змеиное зелье. Прямо за стеклом, под моей ладонью, неведомая сила манила и звала меня. Я могла завладеть ею. Вскрыть склянку, окунуться в эту мощь — и все станет мне подвластно. Я смогу, как Винделиар, повелевать людьми, и они уверуют во все, что я пожелаю. Содрогнувшись, я поскорее уронила сосуд на постель и уставилась на него, позабыв про слезы. Отец нес её с собой, эту жуткую вещь — зачем? Он использовал её? Ему нужна была сила подобного рода? Я снова вытерла его рубахой свое мокрое лицо. Он умер, и теперь я никогда не узнаю ответов на свои вопросы. Достав свечи, я набросила рубаху на сосуд, чтобы он больше не притягивал взгляд.

Я слезла и села на нижней койке. Посмотрела на свои грязные ноги и ступни, свои загрубевшие от работы, измазанные сажей руки. Баккип. Найдется ли там место для меня? С палубы доносились топот и крики, настроение корабля изменилось — похоже, время для тихих маневров прошло.

И тут корабль взревел — чистый страх и ярость без слов.

— ПОЖАР! — это был человеческий голос, и я дернулась, душа ушла в пятки. Выглянув в оконце, я увидела, что нас окружили рыбацкие лодки, которые заняты были совсем не рыбной ловлей — оттуда люди метали что-то в наш корабль. Что-то разбилось и разлетелось на осколки прямо под моим окном. Я выглянула снова и разглядела лучника, стоящего в одной из лодок. Он натянул тетиву, а второй человек поджег его стрелу. Через секунду она летела в нас. Не знаю, попала ли она в корабль — языки пламени заслонили мне обзор. В один прыжок я достигла двери, распахнула её и бросилась в полутемный коридор. Стали хорошо слышны крики команды:

— Они перерубили якорный канат!

— Огонь уничтожит живой корабль, тушите его!

— Где Пчелка? — голос Любимого. Никто ему не ответил.

— Здесь! — закричала я.

— Пчелка! Пчелка! — это Пер, который с шумом обрушился из сходного люка навстречу мне. — На корабле пожар! Тебя надо посадить в шлюпку!

— А потом куда? — крикнула я в ответ. — На берег? Эти люди поймают меня и убьют!

Моё предчувствие оправдалось, этот корабль не был безопасным местом. Нам было некуда бежать. Мы с Пером уставились друг на друга. Стук сердца пульсировал у меня в ушах.

Ужасный вопль, глубокий и резкий, раздался на корабле. То есть, изнутри корабля. Вопила каждая доска, и от этого сотрясались мои кости. Но куда хуже была волна боли, которую обрушил на меня корабль. Совершенный сгорал заживо. Это была не телесная боль, а боль от навеки утраченной возможности: он перестанет быть кораблем, так и не успев стать драконом.

Пер дотянулся и схватил меня за руку:

— Сначала не дадим тебе сгореть, потом решим, куда идти!

Я вырвалась и повернула обратно в каюту.

— Я не побегу, у меня есть другая идея.

Забравшись на верхнюю койку, я взяла тяжелый сосуд. Пер уставился на меня.

— Я знаю, как это использовать, — объяснила я, уже чувствуя тайные нашептывания. Служителям не взять меня. Я велю им прыгнуть за борт и утонуть, и они послушаются.

— Что ты собираешься сделать? — в ужасе прошептал Пер, а потом рявкнул: — Не смей! Ничего не делай с этой штукой! Она убьет тебя! Шут обмакнул туда пальцы, и ребята из Дождевых Чащоб сказали, что это его убьет…

Я протиснулась мимо него, обняв тяжелый сосуд, и поспешила на палубу. Его предостережения меня не касались, это точно. Я видела, что Винделиар делал со змеиной слюной. Эта штука другая, сильнее и чище. Я точно не знала, как её применить. Выпить? Пер сказал, Шут обмакнул в неё пальцы. Может, вылить себе на голову?

Я почти достигла трапа, ведущего на палубу, но тут сверху спрыгнул человек, глубоко присев, чтобы удержаться от падения. Он выпрямился и взглянул на меня. Светло-голубые глаза на измазанном сажей и опаленном лице, надо лбом сгорели волосы — он словно явился из ночных кошмаров. Вытаращив глаза на то, что я несла в руках, он закричал кому-то наверху:

— Оно здесь, оно у неё!

Ещё один человек спрыгнул и приземлился рядом с ним. Половина его лица была покрыта волдырями, а одну руку он баюкал у груди — её плоть была месивом волдырей и горелой ткани рукава.

— Мне это нужно, девочка. Янтарь рассказала мне о нем, когда я вез её на лодке в Клеррес. Оно для корабля, ему нужно Серебро.

— Бойо! — в ужасе воскликнул Пер, заслонив меня собой. Я сильнее прижала сосуд к груди. То, что было внутри, пело мне — власть и сила, они мои.

Корабль снова взревел. Рев пронесся от носа до кормы и отозвался эхом внутри меня. Я была сама не своя от его отчаянья, которое отразилось даже на лицах мужчин, преградивших мне путь.

Тот, что был с обожженным лицом, быстро заговорил, и голос его дрожал:

— Огонь распространяется, Пер. Нам его уже не затушить. Они что-то подмешали, вода его не заливает. Уводи девочку с корабля. Но это Серебро… оно мне нужно. Для Совершенного. Если он не превратится в драконов прямо сейчас, он затонет здесь и будет потерян навеки. Янтарь рассказала, где спрятала его. Совершенному обещали это Серебро, если он поможет тебе.

Второй мужчина протянул ко мне руки.

— Девочка, пожалуйста. Тебе Серебро ни к чему, это яд для тебя. Но, может быть, его хватит, чтобы он освободился!

Если я возьму его себе, то смогу заставить их подчиняться. Всех их заставить. Я буду как Винделиар, только гораздо сильнее. Я буду как Винделиар…

— Берите его, — и я швырнула в них склянку. Обгорелый схватил её.

— Нет, — возразил второй. — Ты уведи их прочь с корабля. А я доставлю это Совершенному.

— Но там пламя, — предупредил обожженный. — Кеннитсон, тебе не добраться.

— Это же Совершенный, корабль моей семьи. Кровь моей крови. Я должен.

И человек по имени Кеннитсон схватил сосуд, прижал его к груди и взбежал по трапу, перебирая поручни одной рукой.

Очередной вой агонии разрезал воздух и прошел сквозь корпус корабля.

— Полезай вверх, — скомандовал Пер, и я повиновалась со всей поспешностью, на какую была способна. Выйдя на палубу, я очутилась в клубах дыма и падающего пепла. Оглядевшись, я увидела, как на мачтах потихоньку горят свернутые паруса, роняя вниз пепел и куски горящего холста. По одному борту пламя встало стеной, там нам путь закрыт. Но дым уже поднимался со всех сторон, а я знала, как быстро такой дым превращается в завесу пламени. Глаза заслезились, видела я уже с трудом.

Откуда-то сзади рука в перчатке схватила меня за плечо.

— Быстро в шлюпку! — задыхаясь, прокричал Любимый. — Его уже не спасти. О, Совершенный, мой старый друг!..

— Янтарь! Где мои родители? — крикнул человек с изуродованной рукой, Любимый в ответ лишь покачал головой:

— Они побежали на носовую часть. Там нападающие сосредоточили огонь. Бойо, тебе не пройти сквозь пламя. Они пропали!

Но тот все равно побежал вслед за своим другом, унесшим Серебро. Я видела, как они бегут вперед, прыгают сквозь огонь — только бы он оказался тонкой завесой, а не адским пожаром! Мои уши, да и все тело были наполнены воплями корабля, его ужас и гнев сотрясали меня. Таков будет наш конец. Я знала это так же точно, как и сам Совершенный. А Любимый тащил меня за собой. Он был куда сильнее, чем казался на вид, и у меня мелькнула мысль, что, вероятно, это сила, которую подарил ему мой погибший отец.

Мы добежали до другого борта, Любимый посмотрел через него сквозь поднимающийся дым и выругался.

— Они бросили нас! — воскликнул Пер и закашлялся.

Любимый крепко держал меня за плечо. Он закрыл лицо рукавом и сказал сквозь ткань:

— Им пришлось, иначе пожар перекинулся бы в шлюпку. Они там, дожидаются нас, но нам придется прыгнуть и плыть. И лодки Служителей приближаются.

— А Лант? — прокашлял Пер. — Спарк?

— Не знаю.

— Я не умею плавать, — сказала я, хотя какая разница. Утонуть, наверное, не так больно, как сгореть. Возможно. Да только с рыбацких лодок в наш корабль все ещё летели стрелы. Двое наших матросов, примкнувших к нам, в бессилии потрясали своими мечами.

— Так мы прыгаем? — спросил Пер. Он заходился в кашле, глаза слезились. У дыма был ужасный запах и вкус, словно горела плоть. Как в тот день давным-давно, когда мы с отцом сжигали тело посланника.

Вдруг что-то изменилось. Будто по шкуре лошади, сгоняющей кровососов, по кораблю волной пробежала дрожь. Палуба под ногами начала изгибаться.

— Прыгай! — завопил Пер, но не стал дожидаться моей реакции, схватил меня за руку и оторвал от Любимого, не дав мне даже перелезть через фальшборт и просто перетащив вслед за собой, так что я больно стукнулась голенями о деревянные планки. Странно, но эта боль ощущалась так ярко посреди всего остального, что здесь творилось.

Любимый прыгнул за нами, в полете махая руками и ногами. Я видела его прыжок лишь секунду, прежде чем ледяная вода сомкнулась надо мной. Я не успела набрать воздуха, а Пер не удержал меня и разжал хватку. Я погрузилась в холод и тьму. От силы падения вода ударила в нос, это было больно. Я охнула, набрав воды, но сразу же закрыла рот и повисла в ледяной темноте. Толкайся ногами, толкайся, сказала я себе. Греби руками, сделай что-нибудь. Борись за жизнь.

Волк-Отец!

Увы, ни его, ни отца не было, только я одна. Мне надо сражаться. Как сражается загнанный в угол волк. Он говорил, что так сражался бы мой отец. Я отчаянно забила руками и ногами по завладевшей мною пучине. Я возненавидела её так же сильно, как Двалию и Винделиара. И тут на миг моя голова показалась над поверхностью. Я не успела вдохнуть и снова стала тонуть. Толкайся сильнее, греби сильнее. И вот я снова увидела свет и почувствовала, как воздух коснулся лица. Я отплевывалась и откашливала воду, яростно колотя руками по волнам в попытке остаться на поверхности. Успела вдохнуть перед тем, как очередная волна обрушилась мне в лицо.

Кто-то вцепился мне в руку, и я стала карабкаться по нему — как ошалевший котенок карабкается на дерево — держа голову над водой, не задумываясь, что при этом топлю его. Я как раз вдохнула побольше воздуха, и тут кто-то ещё схватил меня и уложил на воду лицом кверху.

— Расслабься. Ложись на спину! — приказал чей-то женский голос. Мир расплывался перед глазами. Расслабиться у меня не получилось, но она удерживала меня на спине, и тут рядом всплыла голова Пера. Он откашлялся и, ухватившись за мою руку, подплыл вплотную:

— Спасибо тебе, Ант.

А она вдруг сказала:

— Плывите! Быстро плывите!

Я стерла с глаз соленую воду и посмотрела вверх. Отсюда корабль казался таким огромным. Борта его были охвачены пламенем, и в потоках горячего воздуха парили тлеющие куски парусов. До меня доносились полные негодования и злобы крики матросов с других кораблей, стоящих на якоре. Я в страхе извернулась, чтобы увидеть флотилию напавших на нас лодок, но, похоже, они уже отступали, удовлетворенные своей работой.

Повторяя за Пером и Ант, я забила ногами, и мы стали отдаляться от Совершенного, только медленно. Он высился над нами, постепенно превращаясь в вихрь адского пламени. На моих глазах ещё двое выпрыгнули из пламени в сомнительную безопасность морской пучины. Корабль слегка повернулся, открывая взгляду носовую фигуру в виде драконов-близнецов. Голубой и зеленый, оба они сейчас были сильно опалены. Казалось, их древесина борется с огнем. Вспышками на обугленных участках ярко проступали чешуйки голубого и зеленого цвета, но неутолимое пламя тут же начинало их пожирать. Оно уже лизало их длинные шеи, и обе головы в отчаянии дрожали. На палубе бака все было охвачено пламенем. Даже на расстоянии до меня доходили волны страдания живого корабля, а его вопли отчаяния и ярости разносились по всему заливу и, наверное, до самых загородных холмов.

Мне в лицо ударила высокая волна. Я вынырнула, отплевываясь и моргая. Когда зрение восстановилось, я увидела охваченного огнем человека, который прыгнул прямо на голубого дракона. Обхватив его за шею, он что-то прокричал. В его руке был стеклянный сосуд моего отца — и дракон раскрыл пасть, чтобы принять его. И как только это произошло, человек свалился прямо в воду. Голубой дракон запрокинул голову и сомкнул челюсти — я заметила, как из его пасти падает единственный серебристый осколок.

— Сработало? — выдохнул Пер.

— Что сработало? — спросила Ант.

— Ловите линь, — закричал кто-то, и мне на грудь шлепнулась веревка. Пер схватился за неё, и я вслед за ним. Её кинули из нашей корабельной шлюпки, я узнала татуированную женщину, державшую другой конец веревки.

— Не хватило, — грустно сказал Пер.

Женщина начала подбирать линь, подтягивая нас обоих к шлюпке. От движения волны накатывали на нас с большей силой. Ещё одна ударила мне в лицо, и когда я сморгнула воду, то увидела, как Совершенный словно бы разваливается на куски. Мачты кренились и падали, корма погрузилась в воду. Фальшборт гнулся, куски обшивки облетали, словно снег с веток в конце зимы. Пер сплюнул морскую воду. Неповрежденными остались только корпус и несколько участков палубы и бортов.

— Где Янтарь? — спросил Пер наших спасителей.

— Здесь её нет, — ответила женщина.

Вцепившись в веревку, которой меня затаскивали в лодку, я увидела, как волна цвета пробежала по уцелевшим доскам корабля. Чьи-то руки обхватили меня, и вот я плюхнулась в лужу воды на дне заполненной людьми лодки, ударившись ребрами о выпирающие шпангоуты. Никому не было до меня никакого дела. Пер и Ант уже пытались забраться в шлюпку, закидывая ноги на борт. Я помогла сначала Перу, потом Ант.

— Совершенный! — ахнул Пер.

Обломки корабля усеивали воду. Кто-то цеплялся за доску, и мне хотелось, чтобы это оказался Лант. Но наша компания не высматривала выживших, все их внимание было поглощено тем, как бьются в воде удивительные существа. Зеленая голова пробила морскую поверхность, передние лапы вцепились в обломки. И вот зеленый дракон заполз на медленно погружающийся в море корабельный остов, расправил крылья и стряхнул с них воду. Крылья были покрыты черно-серыми узорами — цвета обгоревшего дерева и мутного дыма. Вдруг существо воздело голову вверх и издало свистящий крик — слова, смешанные с воплем, и как только её мысли донеслись до меня, я подняла, что это драконица:

— МЕСТЬ! МЕСТЬ ЗА МЕНЯ И МОЙ РОД!

Кое-кто рядом со мной от этого вопля закрыл уши, но прочие ответили радостными выкриками. Она увереннее забила крыльями, отчего вода и обломки под ней заходили ходуном. Это был некрупный дракон, в длину не больше, чем лошадь с повозкой, но когда она взревела снова, я увидела блестящие белые зубы и желто-алые разводы пасти. Она поднялась со своего островка из обломков, с трудом набирая высоту, пока, наконец, не превратилась в зеленую фигурку на фоне бледно-голубого неба. Описала пару кругов над нами, и её крылья с каждым взмахом набирали силу.

И тогда она спикировала на одну из уплывающих лодок. Я видела, как она схватила гребца. Три выпущенные стрелы не попали в цель, а одна отскочила от её чешуи. Она подняла несчастного повыше, сомкнула челюсти — с одной стороны отвалились его ноги, с другой голова и плечи. Наши враги в ужасе завопили, но в нашей шлюпке никто не возликовал. Слишком жуткой была демонстрация того, что дракон может сделать с человеком. Пусть и небольшой дракон.

— И голубой! — закричал кто-то. Я была так поглощена зеленым драконом, что пропустила момент, когда из воды показался голубой. Он уже стоял, расставив лапы, на груде деревянных обломков, расправив крылья цвета дыма с красными прожилками. Он был крупнее зеленой драконицы, и его рык был глубоким и низким. Он опустил голову и ткнулся носом в лежавшее у его лап тело человека, которого я сначала и не заметила.

— О, славная Эда! Это же Бойо. Он собирается сожрать Бойо!

Словно услышав эти слова, дракон поднял голову. Мысль его сплелась с ревом, и я осознала, что слышу его слова в голове, в то время как уши слышат рев:

Он жив. Мой друг — не мясо. Я попирую моими врагами.

Его крылья забили медленнее, но увереннее, чем крылья зеленой драконицы. Он неторопливо поднялся в воздух. Вопли за спиной говорили о том, что зеленая продолжает свою трапезу. Мы смотрели, как взлетает более крупный голубой дракон. Наши гребцы бросили весла, мы дрейфовали посреди обломков. Голубой поднимался выше и выше, и вот он ринулся вниз на свою добычу. Лодка перевернулась, но страшные челюсти успели ухватить крепкого гребца. Он взмыл со своей добычей вверх, и вскоре вопли несчастного стихли. Как и в прошлый раз, свисающие части жертвы упали в воду. Но проглотив то, что было в пасти, дракон продемонстрировал потрясающую ловкость, ныряя вниз за падающими ногами и подхватывая их на лету.

Наши гребцы вдруг схватились за весла, и я увидела, в чем дело. Ещё один выживший появился на поверхности и уже подбирался к телу Бойо, качающемуся на груде обломков.

— Это Клеф! — закричал Пер.

Один матрос на носу шлюпки сел на колени и стал отталкивать обломки и прочий плавник с нашего пути, когда мы проследовали в самую гущу места крушения. Но другая шлюпка с Совершенного была быстрее. На моих глазах Спарк перелезла из неё на колышущуюся кучу досок и, балансируя, пошла по ней, пока не добралась до распростертого тела.

— Жив! — крикнула она, и ей ответили радостным шумом. Они ликовали оттого, что их друзья выжили. Выжили.

Я плохой человек. Отвернувшись от сцены счастливого спасения, я смотрела на двух драконов, которые преследовали и настигали, пожирали своих жертв и сорили кровавыми ошметками, летевшими прямо на подручных Служителей.

Эти смерти доставляли мне горькое удовлетворение.

Глава 39

ВОЗМЕЗДИЕ

Факты, известные о береге Сокровищ.

Вы должны причалить в маленькой бухте с южной стороны острова. Следите за приливом. Если не покинуть бухту до его начала, вы рискуете навеки остаться на этом острове.

Двигаясь по тропе, проложенной через лес, ни в коем случае не сворачивайте в сторону, это чревато смертью.

Когда достигнете дальнего берега, пройдитесь вдоль бухты в одиночестве. Но ни в коем случае не покидайте пляж. Людям запрещено заходить дальше вышеописанных мест на Острове Иных.

Гуляя по пляжу, вы можете обнаружить сокровища, выброшенные на берег волнами. Течение и ветер собирают их со всех концов света, чтобы они достигли этого места. Соберите столько сокровищ, сколько пожелаете, но помните, что вы не сможете увезти их с острова.

В определенное время вас встретит Иной. Вам следует проявить к нему огромное уважение. Преподнесите ему сокровища, которые вам удалось собрать. В своей мудрости Иной расскажет вам о грядущем, а также укажет путь, которым вам следует идти. Когда его рассказ будет окончен, вы сможете поместить сокровища в специальные ниши, вырубленные в скале.

Вы не должны ничего выносить с острова, вне зависимости от размеров. Поступив так, вы накликаете беду на себя и всех своих потомков.

Список магических мест Альяни, переведенный Фитцем Чивэлом Видящим.

Я была поражена, увидев разрушения, вызванные двумя драконами, но что-то мне подсказывало, что Служителей данный факт поразил гораздо сильнее. Синий и зеленый драконы оставили лодки, причинившие нам столько вреда, плавать в виде обломков.

Оставшиеся в гавани корабли в спешке поднимали якоря в надежде избежать нашей участи. Должно быть, они решили, что жители Клерреса могут за компанию сжечь и их тоже. Сомневаюсь, что хоть один из них до конца осознавал, что происходит на самом деле.

Что я могу сказать по поводу этого безумия? Все мои воспоминания об этом дне пропитаны солью, тоской и усталостью. Как только враги бежали, мы собрали всех, кого смогли: живых, мертвых и тех, кто пребывал между жизнью и смертью. Наша перегруженная лодка причалила в самом конце доков. Трое из нашей группы, включая женщину с татуировками, были опытными бойцами. Они организовали оборону, имея при себе лишь поясные ножи. Те, кому не досталось оружия, решили отправиться на поиски выживших.

— Ничего, если я оставлю тебя и отправлюсь на поиски остальных? — абсолютно серьезно поинтересовался Пер. — Здесь ты в безопасности.

Я пожала плечами.

— Никто из нас не в безопасности, Пер. Весь этот город нас ненавидит и очень скоро обрушит на нас свой гнев, — я решила копнуть глубже: — У нас нет возможности сбежать. Наш корабль превратился в драконов, а остальные либо уплыли, либо потоплены. У нас слишком мало оружия и ничего, что могло бы купить нам жизнь на этом острове, — для меня это было слишком очевидно.

Он бросил на меня пораженный взгляд, и мне стало его жаль. Он действительно не осознавал, что мы все здесь умрем?

— Иди, попробуй найти кого-нибудь.

Ещё до его возвращения нас нашли другие лодки. Утомленные люди присоединялись к нам в борьбе за выживание. Среди них была Спарк. Но не Лант. Лицо Бойо сильно обгорело, а на месте руки болталось нечто страшное. Клеф помог ему подняться по веревочной лестнице. Я была удивлена, что он по-прежнему может говорить и, тем более, самостоятельно стоять.

— Кто-нибудь видел моих родителей? — спросил он.

Никто не ответил. Его лицо потеряло всякое выражение, и он сел на том же месте, где стоял. Матрос по имени Ант подошла и села рядом с ним.

— У нас есть вода? — спросил она.

У нас её не было.

Спарк присела рядом со мной. Она насквозь промокла и сильно дрожала. Мы подвинулись друг к другу поближе, что бы немного согреться.

— Что с Янтарь? — спросила она. — Где Пер?

— Пер помогает отыскать остальных, и я не знаю — кто такая Янтарь.

Спарк безучастно глянула на меня.

— Янтарь это Шут. Но только твой отец называл его так. Ещё его называли Любимым.

— Любимый, — тихо произнесла я. А затем добавила: — Я не видела его с тех пор, как мы покинули корабль.

Похоже, что говорить нам было больше не о чем. Мы просто сидели. Никто так и не напал на нас. Флотилия лодочек Служителей была рассеяна. Некоторые из них бежали в замок, подгоняемые зеленым и синим драконами. Теперь же драконы кружили вокруг крепости, изливая свой гнев. Лучники на стенах истратили большую часть стрел, тщетно пытаясь нанести им урон. Стрелы либо не долетали, либо отскакивали от драконьей чешуи. Люди в городе наблюдали за происходящим с крыш домов, либо из окон верхних этажей. Мы не заметили никого, кто двигался бы в нашу сторону. Возможно, население города даже и не знало, что мы враги. Солнце постепенно вступало в свои права, озаряя ясное голубое небо и согревая нас своим теплом. В ожидании я сидела на краю пристани и шлепала голыми ногами по воде. В ожидании, что найдут других выживших. В ожидании, что горожане нападут на нас. В ожидании хоть какого-нибудь действия.

— Я голодна и меня мучает жажда, — сказала я Спарк. — А ещё мне нужна какая-нибудь обувь. Все это так неправильно. Как я вообще могу размышлять о подобных вещах? — я покачала головой. — Мой отец мертв, а я думаю о том, что мне нужна обувь.

Она обняла меня. Я поймала себя на том, что не возражаю.

— Я бы хотела помыть голову и расчесать волосы, — призналась Спарк. — И это несмотря на то, что Лант скорее всего погиб. Наверное это странно, но я сержусь на него за это.

— Это все потому, что начав оплакивать его, ты преждевременно похоронишь его в своем воображении.

Она одарила меня странным взглядом.

— Да, все именно так, но откуда ты знаешь о подобных вещах?

Я пожала плечами и произнесла.

— Я очень зла на своего отца. Я больше не хочу его оплакивать. Я знаю, что все равно буду, но я не хочу. А ещё я злюсь на Любимого. Янтарь, — с презрением произнесла я это имя.

— Почему? — ужаснулась Спарк.

— Просто так, — у меня не было желания объяснять.

Он был жив, а мой отец нет. Он был тем, кто навлек на нас все это. Тем, кто привел Служителей к дверям Ивового Леса. Тем, кто начал все это, сделав моего отца Изменяющим.

Я посмотрела на неё и задала вопрос, ответ на который боялась услышать:

— Тебе известно о Шун?

— О сестре Ланта? Шайн? Она сбежала. Твой отец нашел её. Именно так он и узнал, что тебя увели через камень.

— Сестра Ланта? — ошарашено произнесла я.

На её лице расцвела улыбка.

— Она была удивлена не меньше, чем ты сейчас, — Спарк прижала меня к себе сильнее. — Она рассказала мне, что вы поначалу не ладили. Она многое о тебе рассказала, — её голос затих.

Она неожиданно покачала головой.

— Я голодна, меня мучает жажда, я дико злюсь на Ланта и мне за все это стыдно, — она грустно улыбнулась. — Когда вокруг все настолько неправильно, то хотеть чашку чая и ломтик свежего хлеба кажется жестоким.

— Имбирные кексы. Мама делала их для моего отца, — я ненадолго замолчала. — Мама бы сейчас очень злилась на папу, — и слезы снова потекли по моему лицу.

Через некоторое время я увидела одну из наших лодок, плывущую к причалу. За одним из весел сидел Пер. Мы обе встали. На дне лодки лежало тело, завернутое в парус.

— О нет, — простонала Спарк.

Любимый сидел рядом с телом.

Как только они причалили, Спарк закричала:

— Это Лант? Лант мертв?

— Это Кеннитсон, — безжизненным голосом произнес Пер. — Пламя поглотило его.

— Ох, — Спарк прикрыла ладонью рот.

Я бы предпочла, что бы Спарк прикрыла свое лицо. Никому не следовало видеть облегчение, отразившееся на её лице от того, что мертв Кеннитсон, а не Лант.

Пер забрался на причал и подошел ко мне. Он широко развел руки и мы крепко обнялись. Посмотрев мне за спину, он закричал:

— О нет, Бойо тоже!

— Он жив, — сказала Ант, сидевшая рядом с ним. — Но чувствует себя не очень хорошо.

Бойо поднял, было, голову, но затем снова уронил её.

— Кеннитсон, — произнес он тупо. — Он спас корабль.

Было непросто поднять обмотанное в парусину тело по веревочной лестнице, для этого понадобились усилия трех человек. Любимый также внес свою лепту, что вызвало странные взгляды со стороны некоторых членов команды. Затем он развернул холст и осмотрел тело. Любимый устало покачал головой и посмотрел в мою сторону. Его лицо изогнулось в легкой улыбке, но глаза оставались грустными.

— Вот ты где. Как только я увидел Пера, я понял, что ты в безопасности.

Он сделал два шага в мою сторону и раскинул руки в стороны. Я стояла неподвижно. Осознав, что обнимать я его не стану, Любимый опустил руки. Он стоял, глядя на меня сверху вниз.

— Что ж, ладно, я подожду. Для тебя я всего лишь чужак, но я чувствую, что знаю тебя очень хорошо, — не думаю, что он мог сказать что-то более раздражающее.

Мои мысли метнулись к дневникам, покоившимся теперь на дне бухты. Нет, дневник снов ещё куда ни шло, но никто не опустится настолько низко, чтобы читать мой личный дневник… С другой стороны, я незаметно читала записи моего отца. Мой взгляд устремился в никуда, и я ничего ему не ответила.

Я осознавала, что Спарк смотрит на меня, как и то, что она симпатизирует Любимому.

— Как ты себя чувствуешь? — искренне поинтересовалась она.

— Я чувствую себя опустошенным, — ответил он безжизненным голосом. — Я носил так много масок, и вот теперь все они пусты. Я не могу призвать себе на помощь даже гнев. Потери настолько… Я хочу вернуться туда, хочу увидеть его тело, что бы это стало реальным… — его голос затих.

— Ты не можешь, — резко произнесла Спарк. — Нас слишком мало, что бы разделяться. У нас недостаточно оружия. И это не принесет ничего, кроме новой боли, — она отвернулась.

— Он мертв, — окинув их взглядом, произнесла я. — На короткий промежуток времени я могла его чувствовать, мы были соединены. Я чувствовала его и Волка-Отца. А теперь их нет.

Он взглянул на руку в перчатке, а затем прижал её к груди.

— Я знаю, — подтвердил он. — Но это было ужасно — оставлять его там, в этом месте. В одиночестве, с постоянно прибывающей водой.

— У нас есть какой-то план? — прервала нас Спарк. — Или мы просто будем сидеть здесь до тех пор, пока они не придут нас убивать?

Её голос звучал хрипло, но звучно. В горле Спарк наверняка пересохло, как и в моем, а желудок был так же пуст. Похоже, она начинала мне нравиться. Она была такой же стойкой, как и Пер, такой же практичной. Её слова заставили Любимого выпрямиться. Он осмотрел оставшихся в живых и нашу тонкую линию обороны, составленную моряками.

— Боюсь, что сейчас выбор у нас невелик, — он откинул свои мокрые волосы назад. — Пока что мы останемся здесь, в доках. У нас недостаточно сил, чтобы закрепиться в городе. Здесь и сейчас у нас есть хотя бы какая-то сносная оборонительная позиция.

Ни еды, ни воды, ни убежища от солнца. Куча раненых. Да уж, я была невысокого мнения о плане человека, заменившего моего отца.

Он сел рядом со мной, скрестив ноги. Спарк поступила так же, а затем к нам присоединился и Пер. Бойо остался рядом с телом. Мускулистый человек со множеством шрамов осматривал его руку и обожженное лицо. Внезапно Бойо начал заваливаться на сторону, но человек подхватил его и аккуратно уложил на землю. Бойо потерял сознание. Ант держала в руках нож, поглядывая в сторону города. Имен остальных я не знала. Их было одиннадцать человек. Полуденное солнце давило на всех нас. Прилив сменился отливом, и волны постепенно отступали, унося с собой обломки нашего корабля. Остальные крупные суда покинули гавань, за исключением того, что село на мель и накренилось.

Заговорил Пер:

— Если они снова придут с луками, то укрыться нам будет негде. Если они справятся со своим страхом и сядут в лодки, то легко смогут окружить нас, придя с моря и с суши одновременно. Даже если они оставят нас в покое, у нас здесь нет ни еды, ни воды, ни укрытия от солнца. Здесь нам придет конец. Мне страшно.

— Это верно, но в данный момент они слишком заняты драконами, чтобы беспокоиться о нас. В замке сейчас гораздо хуже. Ну а закончив с замком, драконы полетят в город, — Любимый перевел взгляд своих странных бледных глаз на замок Клерреса. Синий и зеленый драконы уже закончили с лодочками, оставив от них лишь обломки. Зеленый дракон завис высоко над замком, расправив крылья, раскачиваясь в воздухе, как орел, который ловит ветер перед атакой. Синий активно кружил вокруг замка, издеваясь над усилиями лучников, пытавшихся причинить ему хоть какой-то вред. Стрелы по-прежнему летели, но с каждым залпом их становилось все меньше.

Пока я следила за синим, он внезапно изменил тактику. Изящный, словно ласточка, он поднялся выше, а затем набросился на одну из четырех башен. Он громко заревел, будто звал кого-то. Затем, широко раскрыв рот, отвел голову назад. Из его пасти вылетело что-то сверкающее. Послышались отдаленные крики.

— Он распыляет кислоту в виде тумана. Ничто не устоит перед этим. Ни плоть, ни броня, ни даже камень. — Сказал мне Любимый.

Я посмотрела на него.

— Нед пел мне о драконах, я знаю, что они делают.

Я думала о спокойных жизнерадостных Белых, живущих в маленьких коттеджах. Об их безупречных плавных одеяниях, пикниках под цветущими деревьями. Они будут наказаны вместе с Капрой, Служителями и их стражей. Разве они заслужили это? Разве они знали, какой вред причиняют собранные ими сны всему остальному миру? Я почувствовала к ним жалость, но не вину. То, что происходило с ними, я могла контролировать не больше чем грозу или землетрясение. Или свое похищение из поместья Ивового Леса.

Парящий в вышине зеленый издал дикий рев:

— Возмездие! — это было слово, сопровождавшее его крик в моем сознании. Эхом оно отразилось далеко за пределы острова. — Возмездие! Возмездие! Возмездие!

Нет, это было не эхо.

— О, да, — мягко сказал Любимый.

Видение моего отца становилось для него все более ясным. Он увидел впереди кого-то ещё: два маленьких драгоценных камня, сверкающих на расстоянии. Один переливался алым, а другой был лазурный, словно небо.

Любимый поднял руку и указал вверх.

— Драконы, — крикнул он нашим компаньонам. — Хеби и Тинталья, если не ошибаюсь. Рапскаль говорил, что они придут!

Шумно хлопая крыльями, Перу на плечо приземлилась ворона. От неожиданности я дернулась в сторону, на что Пер весело рассмеялся. Это была очень странная ворона. У неё был серебряный клюв, её перья блестели синим цветом, а на каждом крыле находилось по одному красному перышку. Это был не такой красный, как, например, у петуха, это был красный цвет, переливающийся, словно полированный металл.

— Мотли! Я боялся, что ты утонула или тебя подстрелили, — закричал Пер. — Я так рад, что ты выжила. Где же ты была?

Птица поклонилась, будто соглашаясь с чем-то. Затем она заговорила, её голос и интонация странно напоминали человеческие. Она подняла крылья.

— Я летела с драконами, — её распирало от удовольствия. Затем она повернула свои яркие глаза ко мне. — Вход и есть выход.

У меня по спине прошла дрожь.

— Ты прилетала в мою камеру, — воскликнула я.

Но она уже не обращала на меня внимания. Она повернула голову и посмотрела на небо.

— Айсфир. Айсфир!

Я увидела недоумение на лице Пера, но, прежде чем я успела спросить, что значит это слово, я услышала Его. В нашу сторону летел черный дракон, но не со стороны моря, как это было с другими, он летел к нам с материка.

Дракон обозначил свое прибытие звучным криком:

— Айсфир! Я вернулся и несу с собой смерть!

Каждый взмах его могучих крыльев приближал его к нам, он становился все больше и больше, пока не достиг невообразимых размеров. Как такое существо вообще может существовать, как оно может летать? Но он летел. К тому моменту, как он достиг замка, мы слышали лишь хлопающий звук его крыльев. Затем из его глотки вырвался рев. Рев настолько мощный, что нам пришлось зажать уши руками. Пока мы приходили в себя, его мысли потекли сквозь наше сознание.

Помнишь меня, Клеррес? Помнишь, как вы травили нас, устроив празднество ядовитого скота? Помнишь, как песнями и пляской заманили нас в капкан своего вероломства? Помнишь, как разделывали моих сородичей, пока они медленно умирали? Как отравили мой разум мыслью, что я должен закопаться во льдах? Я бежал! Вы заставили меня устыдиться! Сделали меня последним драконом на земле! Я не уйду до тех пор, пока не останется никого, кто смог бы вспомнить о том, как я вас сегодня убивал.

Синий дракон в панике устремился подальше от башни. Будто сойка, загнанная вороном. В этот момент черный дракон набросился на одну из внешних башен и, навалившись всем своим весом, ударил её когтями. Она упала, распадаясь на части, словно детская игрушка. Я думала, дракон по инерции соскользнет вниз вместе с обломками, но его могучие крылья снова вознесли его в воздух. Он поднимался все выше и выше. Синий и зеленый драконы кружили вокруг него, больше не предпринимая самостоятельных попыток атаковать замок. Они благоразумно держали дистанцию и, как мне кажется, просто боялись стать пищей для Айсфира.

Затем он начал падать вниз, словно камень. Изменив траекторию лишь в последний момент, он обрушил свою ярость на башню-череп. Она была гораздо крепче, чем изящные внешние башни. Но, несмотря на это, она не выдержала удара. Страшная голова дернулась назад, будто кто-то дал ей сочную пощечину. Строение пошло ужасной трещиной, которую дракон расширял, толкая и хлопая крыльями. Череп начал заваливаться на бок. Айсфир взлетел, чтобы понаблюдать за тем, как он медленно падает. Даже на таком расстоянии звук, с которым череп рухнул о землю, был впечатляющим.

Ворона, сидевшая на плече Пера, расправила крылья. Она поклонилась, в её голосе звучал азарт:

— Драконы! Мои драконы!

Пер придержал её рукой, что бы она не взлетела.

— Это слишком опасно, — предупредил он её.

— Мои драконы! — настаивала она.

— Наконец-то она нашла себе стаю, — заметил он мне. — Сородичи всегда пытались заклевать её, но драконы приняли к себе.

Взглянув на разрушения, вызванные драконами, Любимый спросил:

— Если то, что делают вороны, мы называем убийством, то как можно назвать то, что делает группа драконов?

— Катастрофа, — произнес кто-то без всякого намека на шутку.

— Ни с места! — выкрик одного из наших стражей вновь приковал моё внимание к земле. На краю пристани стояла знакомая фигура. На мгновение моё сердце подпрыгнуло, а затем я насторожилась. Кто это, друг или враг?

— Я безоружен, — обозначил себя Прилкоп. У меня же были сомнения на этот счет. Двое Белых, которых мы освободили из клеток, стояли позади него. Они окрепли достаточно для того, чтобы нести следом за ним огромное ведро.

— Я принес вам воды и хочу предложить убежище, в доме, среди друзей, — он обернулся и указал двум Белым вынести ведро вперед. Они обменялись взглядами, затем один из них энергично закивал головой. Они поставили ведро на землю и отступили назад. Прилкоп посмотрел им вслед. Затем медленно подошел к ведру, поднял его и пошел в нашу сторону. При каждом его шаге живительная влага переливалась через край. Мы смотрели на него, и все, о чем я могла думать в этот момент, была вода. Он держал ручку ведра обеими руками, и вода лилась ему на ноги. Я вдруг поняла, что он уже довольно стар и далеко не так силён, как прежде.

Позади него в городе, люди спешно покидали свои дома. Некоторые из них носились, словно белки, другие двигались целенаправленно. Они тащили за собой свои пожитки, явно не рассчитывая на скорое возвращение. Некоторые из них ясно поняли, что сказал Айсфир. Я задумалась над тем, могли ли знать люди, живущие здесь, о том, как были убиты драконы? Могли они хотя бы вообразить, что час расплаты настанет?

Любимый прошел через наших сердитых стражей и забрал у Прилкопа ведро.

— Спасибо, старый друг, — сказал он и оставил гостя стоять на месте.

— Ты уверен, что водачистая? Что её не отравили? Я слышала, как дракон говорил о яде, — вопрос исходил от татуированной женщины.

— Она не отравлена, — заверил их Любимый. Он остановился и достал из ведра черпак. Набрав черпак, он сделал глубокий глоток. — На вкус нормальная, подходите и пейте, только сначала напоите Бойо.

Мы дали Бойо три полных черпака воды, никто не возразил. Я выпила один, хотя мне сказали, что я могу взять больше. Охранники не теряли бдительности. Я подошла поближе к ним, чтобы послушать, о чем говорят Прилкоп с Любимым.

— Они здесь все уничтожат, — сказал Прилкоп Любимому. — То, что Пчелка начала огнем, они завершат кислотой и когтями. Если они не остановятся, от Клерреса не останется камня на камне. Я пришел попросить тебя отозвать их. Позволь нам изменить этот Путь, Любимый. Мы можем решить все мирными способом. Помоги мне сделать Клеррес таким, каким он был когда-то.

Любимый покачал головой, не думаю, что он сильно расстроился, отказав ему.

— С нами достаточно просто договориться о мире. Позвольте нам уйти первым же судном, готовым взять нас на борт. Мы забрали то, зачем прибыли.

Прилкоп кивнул.

— Нежданный Сын.

Ничего не выражающим голосом Любимый добавил:

— Но мы ничего не можем поделать с драконами. Их месть гораздо старше моей. Они подойдут к ней тщательно. И ничто их не остановит.

Прилкоп ничего не ответил, но его рот сжался в тонкую полоску, а лицо заметно постарело.

Синий дракон проложил себе путь к западной стене. Он толкал её вверх и вниз, выбивая целые блоки камня своим хвостом. Время от времени он запрокидывал голову, а затем опускал её, распыляя вокруг ядовитое облако. Я не видела зеленого, но затем другой синий дракон, более крупный, пролетел между двумя оставшимися башнями-черепами. Красный, чуть поменьше, пролетел прямо над городом и приземлился посреди дамбы. У этого дракона что-то возвышалось на спине, было трудно разглядеть с такого расстояния, что именно. Наездник?

— Хеби, прекрасная Хеби! — закричала ворона. Она попыталась взлететь с плеча Пера, но тот снова поймал её. Его руки двигались настолько быстро, что я едва заметила, как это произошло.

— Мотли, она идет в бой, для тебя там не место. Останься рядом со мной, в безопасности.

— Безопасность? Безопасность? — рассмеялась ворона сквозь ужасающее карканье. Пер прижал её крылья к бокам, и она не сопротивлялась, но как только он вернул её на плечо, ворона рванула вверх. Два мощных взмаха крыла — и она оказалась вне досягаемости Пера, направившись к красному дракону. — Я лечу! Я лечу! Я лечу!

— Как пожелаешь, — грустно сказал Пер. — К несчастью она права: здесь небезопасно ни для кого из нас.

Огромный синий дракон кружил над замком. Как и Айсфир до этого, она протрубила свое имя:

— Тинталья! Возмездие! За мои яйца, украденные и уничтоженные, за наших змей, заключенных в неволю и замученных насмерть, — в полете она ударила башню своим хвостом. Мы наблюдали. Сначала ничего не происходило, как вдруг, лишившись каменной опоры, череп начал медленно сползать. Он упал, нанеся при этом большой ущерб самой башне. До нас доносились звуки падающих камней.

— Ты провел в Клерресе так много лет. Как много времени ты провел в комнате со свитками, будучи ребёнком? Туда были помещены твои собственные сны. Неужели ты ничего не чувствуешь? — тихо спросил Прилкоп.

— О, сейчас меня переполняет множество эмоций. Одна из них — облегчение, — Любимый безразлично смотрел на летящие вниз камни. — «Удовольствие», которое я получил от проведенного здесь времени, больше не постигнет ни одного ребёнка.

— А как насчет детей, которые находятся там прямо сейчас? — возмутился Прилкоп.

Любимый покачал головой.

— Это возмездие драконов, никому не под силу остановить его. — Он обернулся, чтобы взглянуть на своего друга, его голос был ужасен. Это был голос Пророка: — Я подвел его, Прилкоп! Из-за меня Фитц Чивэл был на грани смерти дюжину раз! Никто не знает, чего мне это стоило. Никто! Это моё будущее, мой Путь, я выбрал его как Белый Пророк своего времени! Ты настолько слеп? Он и я, это все сделали мы! Мы привели драконов обратно в этот мир! — он отвернулся ото всех. Он скрестил руки на груди и закричал: — СЛУЖИТЕЛИ! Вы привели нас на этот Путь! Задолго до того, как я пришел в этот мир, вы встали на эту извилистую тропу к будущему. Убивая ради собственной выгоды, беспокоясь лишь о собственном величии, вы создали этот Путь. Но такого вы не предвидели, — его голос опустился ниже и постепенно успокоился: — Я и мой Изменяющий, мы победили. Будущее уже здесь, а возмездие вышло масштабнее, чем я когда-либо предполагал, — его голос, такой величественный всего секунду назад, вдруг надломился: — Мы купили это будущее, ценой его жизни.

Морской бриз пронесся мимо, взлохматив его волосы. Мне не понадобилось прикасаться к нему, чтобы понять, что он был связующим звеном. Всего на мгновение я увидела все возможные пути, расходившиеся вокруг него. Они двигались, пересекаясь в один яркий путь, который в свою очередь разделялся ещё на тысячу. Они ослепляли меня, и в то же время я не могла отвести от них взгляд. Внезапно он опустил руки и снова стал обыкновенным худым и бледным человеком. Он всхлипнул:

— Ты действительно считаешь, что я одномоментно могу свести на нет всю работу, сделанную моим Изменяющим?

Он, как и я сама, знал, что все это подходит к концу. Любимый был разрушителем в той же мере, что и я. Мы с ним уничтожили самый глубокий корень сорняков. Я не понимала, что собираюсь это сделать, пока не сделала шаг вперед. Я взяла Любимого за руку, ту, что в перчатке, и мы вместе стояли так, глядя на Прилкопа.

— Они собираются уничтожить и город тоже? — с ужасом прошептал Прилкоп.

— Собираются, — подтвердил Любимый. Наша маленькая группа собралась вокруг него. — Прилкоп, я вижу для тебя всего один выход. Бери все, что у тебя есть, и беги в горы. Это все, что можешь сделать ты, и все, что я могу вам дать. Мы балансируем на весах, которые слишком долго были без равновесия, — он покачал головой. — Это началось не с меня, а с драконов. И драконы пришли, чтобы завершить это.

Прилкоп смотрел в сторону замка, его руки дрожали. Безо всякого страха Любимый подошел к нему и обнял. Он медленно заговорил:

— Я жалею лишь о том, что тебе приходится сейчас чувствовать. Возьми тех, кого сможешь, и направь их на лучший Путь.

— Там были дети, — сдавлено проговорил Прилкоп.

— В Ивовом Лесу тоже были дети, — напомнила я ему. Я не стала упоминать, что была одной из них.

— Они не сделали ничего, чтобы заслужить подобную кару!

— Мои люди были также невинны! — я не была уверена, что он меня хотя бы слышит.

Пер внезапно оказался рядом со мной, его круглое лицо очертил гнев, которого я прежде не видела на нем.

— Разве мой отец и дед должны были умереть ради того, чтобы вы похитили девочку? Разве они это заслужили? Вы стерли моей маме память обо мне. Она прогнала меня с порога собственного дома! Ты хоть осознаешь, что Служители, придя в Ивовый Лес, разрушили наши с Пчелкой жизни? Из-за того, что вы сделали, погиб её отец!

Внезапно я вспомнила свой давний сон.

— Ты знаешь, что они расставили сети на острове Других, чтобы ловить и убивать змей? Чтобы они никогда не стали драконами.

— Но… — начал было Прилкоп.

Любимый сделал шаг назад. Он заговорил суровым голосом:

— Никто не заслуживает такой смерти. Но, знаешь ли, жизнь редко воздает нам по заслугам.

Тем не менее, старик стоял на месте и смотрел на нас умоляющим взглядом.

— Прилкоп, время не ждёт. Иди.

Прилкоп уставился на него, пораженный его словами. Затем он развернулся и, спотыкаясь, побрел туда, откуда пришел. Я наблюдала, как он уходит. Наши компаньоны вопросительно смотрели на нас, но добавить было нечего.

— Бойо очнулся, — тихо сказала я. Ант повернулась и побежала к нему. Ему удалось сесть, но выглядел он даже хуже, чем раньше. Прямо за ним, в воде, что-то зашевелилось.

— Что это? — спросил кто-то, привлекая наше внимание обратно к причалу.

— Там кто-то в воде! — закричала Спарк. В этом крике отразилась вся её надежда. Не колеблясь ни секунды, она спрыгнула с причала и поплыла к человеку, барахтавшемуся в воде на куске доски. Мы следили за ней, и время от времени в её адрес звучали крики одобрения. Добравшись до места, она аккуратно схватила человека сзади, и вместе они медленно начали грести в сторону доков. Как только они приблизились, Бойо закричал:

— Это мой отец! Он жив! Но где же мама? — он резко вскочил на ноги и чуть было не упал, но Ант вовремя подхватила его под здоровую руку.

— Брэшен Трелл, — сказал Пер. — Капитан Совершенного, — его лицо лучилось надеждой.

Время ползло болезненно медленно. Волны подталкивали их в нашу сторону. Бойо стоял, прижав обожженную руку ближе к телу, а на его обезображенном лице отображались одновременно надежда и страдание. Когда они подплыли поближе, Пер спустился, чтобы помочь им подняться. Сперва Брэшену, а затем и Спарк. Оказавшись на причале, Брэшен упал. Ант помогла Бойо опуститься рядом с ним. Отец потянулся к сыну, но затем отпрянул, чтобы не коснуться его обожженной плоти. Они оба плакали, когда капитан объяснял, что видел Альтию незадолго до того, как корабль развалился на части, но ни разу — после. Он плыл от одного обломка к другому, чтобы отыскать её, но не преуспел в этом. Когда обломки начало сносить в открытое море, он понял, что это его последний шанс вернуться на сушу. Слишком уставший, чтобы плыть, он схватился за доску и начал медленно двигаться в нашу сторону.

Собравшиеся вокруг них люди одновременно улыбались и плакали. Я заметила, что Спарк отстранилась от остальных. Она сидела и громко рыдала. Лант пропал, так же, как и Альтия. Как и остальные члены команды, с которыми мне не довелось познакомиться.

Увидев тщательно уложенное на пристани тело, капитан издал крик боли и отчаяния, а Бойо зарыдал снова.

— Я потерпел неудачу, отец. Дважды я пытался пробраться к носовой фигуре, но боль и огонь заставляли меня вернуться. Кеннитсон спас нас, папа. Он забрал у меня пузырек с Серебром и бросился прямо в огонь. Он кричал, но не остановился. Он спас наш корабль.

Капитан ничего не сказал, чтобы успокоить сына, он просто дал ему выплакаться. Два маленьких дракона, что некогда были его кораблем, пестрили в небе, словно две развевающиеся ленточки. Несмотря на свои размеры, в их действиях читалась решимость разрушать замок наравне с другими драконами.

— Сколько потерь. — сказал он, глядя на них.

Красная драконица свирепствовала на земле. Вскоре к ней присоединились корабельные драконы. Они методично уничтожали все на своем пути, двигаясь от постройки к постройке. Они начали со строений, расположенных возле дамбы. Пламени не было. Красная плевала кислотой, а затем, когда материал здания ослабевал, ударами обращала его в пыль. Мы слышали грохот и крики убегающих людей, поток желающих спастись бегством заметно увеличился. Некоторые из них бежали в сторону полей и пастбищ, другие двигались вдоль дороги в горы. Я уселась на причале и уставилась на холмы, лежавшие за пределами города. Там люди присоединятся к овечьим стадам и двинутся дальше за горизонт.

Постепенно летний вечер угасал. У нас не было огня, чтобы осветить наступавшую ночь. Покончив с замком, Айсфир и Тинталья присоединились к своим мелким сородичам в методичном разрушении города. В их действиях не было ничего случайного, лишь холодный расчет. Они планировали свою месть так же тщательно, как Двалия или Капра планировали мои истязания. Матери бежали с младенцами на руках, отцы вели за собой детей постарше.

Я наблюдала.

Это не было правосудием, это было возмездием. Месть не принимает в расчет ничьих прав, ей плевать на невиновных. Цепь чудовищных событий повлекла за собой подобный исход. Каждый плохой поступок приводил к ещё худшему, а тот в свою очередь — к третьему. Постепенно меня накрывало осознание того, что эта цепь никогда не прервется. Те, кто переживет сегодняшний день, будут ненавидеть драконов и людей из Шести Герцогств, возможно и людей с Пиратских островов — тоже. Они будут рассказывать истории о произошедшем своим потомкам, чтобы те помнили. И однажды они придут, чтобы отомстить. Неужели каждый возможный путь обернут нитью ненависти, протянутой вдоль него? Придет ли когда-нибудь в мир Белый Пророк, способный изменить это?

Бойо страдал от ожогов и прочих мелких травм, но мы не рискнули покидать это относительно безопасное место, пока драконы разгуливали по улицам города. В конце концов, меня одолел сон.

С наступлением рассвета я проснулась в месте, разительно отличавшемся от того, которое мне запомнилось. Во всем городе не осталось ни одного целого здания. Стены домов были разрушены либо необратимо повреждены, крыш не было и в помине. Гавань была усеяна мачтами утонувших кораблей. Из всех причалов и доков уцелел только наш. Пустынные улицы представляли собой жутковатый пейзаж. Проснулась я от того, что Спарк трясла меня за плечо. Я села и увидела, как двое маленьких драконов двигаются в нашу сторону.

— Что им нужно? — дрожащим голосом произнес один из наших охранников.

Любимый оттолкнул его меч в сторону.

— Они пришли за своей собственностью. За тем, кого назвали своим родственником. Шаг назад, пожалуйста. Они пройдут вне зависимости от того, будете вы стоять на их пути или нет.

Брэшен остался стоять над сбитым с толку сыном. Боль от ожогов заставила Бойо снова прилечь. Остальные моряки отошли к концу причала, лишь мы со Спарк и Пером остались на своих местах.

Доски причала жалобно скрипели под весом драконов. Шумно вдыхая воздух, они двигались в нашу сторону. Их сверкающие головы изящно поворачивались на длинных змеиных шеях, вынюхивая что-то конкретное, а глаза вращались, словно серебряные пуговицы. Синий раскрыл рот, чтобы попробовать воздух на вкус.

— Что они говорят? — шепотом спросил Пер.

— Они пока ничего не сказали, — ответила я. Он взял меня за руку. Был ли это страх или желание придать мне мужества? Неважно, мне это нравилось.

Даже будучи самыми маленькими драконами в мире, они оставались довольно крупными для человека созданиями. Несмотря на страх и печаль, их красота заставила меня улыбнуться.

— Мы пришли за ним, — произнес синий дракон. Я тихо передала услышанное Перу.

Любимый повернулся в нашу сторону.

— Драконы, что некогда были кораблем Совершенным, пришли забрать тело Кеннитсона.

На лицах моряков отразилась тревога. Татуированная женщина, которая сидела в нашей лодке на веслах, спросила:

— Что они собираются с ним делать?

Любимый окинул взглядом собравшихся людей.

— Они его съедят. Тем самым они сохранят его память, — чтобы сгладить эффект, произведенный его словами, он добавил: — У драконов это считается огромной честью.

— И это подходящий конец для принца Пиратских островов? — двое мужчин встали рядом с татуированной женщиной. Один из них едва сдерживал слезы. Он крепко сжимал рукоять кинжала и смотрел на драконов.

Похоже, что сейчас возникнут проблемы.

Любимый снова заговорил:

— Разве это сильно отличается от того, как корабль впитал воспоминания Кеннита, умирающего на его палубе? Кеннитсон просто отправится туда же, куда ушли его отец и дед. Это хороший конец для любого пирата.

Из всей команды лишь Любимый принял необходимость того, что Кеннитсон будет съеден драконами. Но когда он жестом показал всем сделать шаг назад, никто не осмелился возразить. Док скрипел и качался на сваях, пока драконы двигались к телу Кеннитсона. Я думала, что будет какая-то церемония, достойная «родственника» драконов.

Нет. Драконы набросились на тело, как стервятники. Ничто не заслоняло нам вид на синего дракона, схватившего Кеннитсона за голову в попытке протолкнуть верхнюю часть его тела как можно глубже в глотку. Не было ничего, чтобы скрыть от нас, как зеленая драконица пытается оторвать нижнюю его часть. Прежде чем кто-то успел вздохнуть, синий дракон успел откусить половину головы, глотая её вместе с вываливающимися внутренностями.

Ошметки Кеннитсона разлетелись по всему причалу. Одного из матросов шумно вырвало. Ант закрыла лицо руками, а Бойо вцепился в отца, как ребёнок. Лицо Брэшена стало белым, как мел. Спарк схватила меня за другую руку и покачнулась.

— Все кончено, — сказал Любимый. Как будто это могло сделать увиденное менее отвратительным. Как будто это избавит нас от вида окровавленных внутренностей, разбросанных по причалу.

— Его воспоминания будут жить во мне, — заявил синий дракон.

— И во мне, — вторила ему зеленая.

— А теперь я намерен поспать, — объявил синий. Он постарался развернуться максимально осторожно, но его хвост все равно просвистел в опасной близости от нас. Сделав шаг, он остановился. Он шумно вдохнул воздух возле Брэшена, затем повернул голову и посмотрел на Бойо. — Они сжигали нас, — крикнул он, будто вспоминая давнюю историю. Он издал тихий звук, словно котел, доведенный до кипения. — Они за это заплатили.

Долгое время он просто смотрел на Бойо.

— Бойо, я дарую тебе честь узнать моё истинное имя, Керриг, — он поднял голову. — И я беру часть твоего. Отныне я Керриг-Вестрит. Я буду помнить тебя.

Повернувшись, маленький дракон медленно двинулся в сторону берега.

Зеленая молча обвела нас взглядом. Она шумно втянула воздух и встала на задние лапы. Она широко раскрыла пасть, демонстрируя алые и оранжевые полоски внутри, и я увидела смерть. Когда она выдохнула, мы плотно сжались в один большой комок. Яда не было. Она закрыла челюсти и посмотрела на нас сверху вниз.

— Я всегда была драконом, — произнесла она презрительно.

Оттолкнувшись от причала, она взмыла в воздух. Её толчок чуть было не сбросил нас всех в воду. Мы прижались друг к другу, словно кролики. Несколько мгновений спустя улетел и синий дракон, оставив нас одних. Ант рыдала от ужаса. Брэшен заботливо обнял её за плечи.

Пер изучал небо.

— Я не вижу и не слышу других драконов.

— Вероятно, они решили отдохнуть после… трапезы, — Любимый говорил об этом неохотно, как будто не хотел напоминать, чем именно они перекусили. Но никто не был обманут. После его слов повисла гнетущая тишина.

Любимый стоял и смотрел на то, как они улетают в темное небо. Я не могла разобрать выражение на его лице. Его плечи поднялись, а затем тяжело опустились.

— Я так устал, — сказал он. Не думаю, что он обращался к кому-то конкретному. Когда он повернулся к нам, его голос снова ожил: — В городе ни души, а драконы улетели. Сегодня мы должны найти еду и хорошее укрытие.

Брэшен, Ант и моряк по имени Твон остались сидеть с Бойо. Остальные отважились выбраться в город. Татуированная женщина настояла на том, чтобы мы двигались плотной группой. Клеф взял с собой нож и выглядел так, будто хотел, чтобы ему предоставили возможность им воспользоваться. Вскоре мы увидели, что сбежали далеко не все. Некоторые из оставшихся жителей городка наблюдали за нами из своих укрытий, другие только планировали бежать, третьи промышляли мародерством. Они были плохо вооружены и не доставили нам никаких проблем. Один раз рядом со Спарк упал кирпич. Мы не обнаружили никаких признаков нападения, но, тем не менее, насторожились.

В разваливающейся лавке парусного мастера мы разжились парусиной. Любимый приспособил часть для транспортировки Бойо и отправил за ним моряков. Там же, напротив лавки, мы облюбовали крепкую на вид стену и решили разбить вдоль неё лагерь. Ночь была довольно мягкой. Пер отрезал мне кусок брезента, чтобы не сидеть на голых камнях. Один из мужчин набрал воды в ведро Прилкопа.

Любимый не хотел отпускать меня на поиск пищи с остальными, но я была слишком голодна, чтобы послушаться. Найти еду оказалось нетрудно, это был богатый город. В местных садах росли фруктовые деревья, после нескольких дней голодовки нам было безразлично, созрели плоды или нет. Мы наполнили ими наши рубашки. Пер обнаружил хлеб, булочки и даже маленькие пирожные, разбросанные по полу разрушенной пекарни. Я нашла кадку с маслом.

— Я слышала, оно хорошо помогает при ожогах, — сказала я Перу.

Он с сомнением взглянул на масло, но затем приобщил его к нашей добыче.

— Бойо был добр ко мне, как и Брэшен. Как Кеннитсон, Альтия и Корд, — добавил он более жестким голосом.

Я не остановилась, чтобы подумать над тем, что он довольно быстро обзавелся друзьями среди экипажа. Я размышляла над этим, пока мы шли, жуя на ходу. Пер был со мной, но у него здесь были друзья. Станет ли он проводить со мной меньше времени? Кто позаботится обо мне в этом мире? У меня были Неттл и Риддл, но они казались такими далекими. К тому же теперь у них был собственный ребёнок, о котором надо заботиться. Даже Волк-Отец покинул меня. Когда я последовала за Пером и остальными в бездонную тьму, мой мир словно расширился, вместе с тем он стал казаться более пустым.

К тому моменту, как мы вернулись, Брэшен покрыл ожоги Бойо холодными влажными тряпками. Парень лежал очень тихо. Как выяснилось, на тряпки пошла большая часть одежды Брэшена. Ожоги на его теле были гораздо серьезнее, чем мне показалось вначале. В некоторых местах его одежда сплавилась с кожей, оставив жутковатые цветные отметины.

Пер опустился на колени рядом с ними.

— Как думаете, мы сможем привести его в чувство настолько, чтобы он смог поесть хлеба? — спросил он Брэшена. Ответ был отрицательным. Лицо Брэшена было покрыто морщинами, а в волосах проглядывалась седина.

Посмотрев на меня, он сказал:

— Что ж, вот это дитя, которое мы пришли спасти. И все эти смерти и разрушения ради того, чтобы привезти тебя домой, — он говорил с горечью, и я подозревала, что ему эта сделка не кажется выгодной. Можно ли его за это винить? Я стоила ему жены, корабля и, возможно, сына.

Я присела с другой стороны от его сына с кадкой найденного масла. Клеф последовал за нами. Он молча стоял позади меня вместе с татуированной женщиной, которую все звали Штурманом.

— Я принесла это, что бы смазать его раны, — сказала я им. Темные глаза Брэшена были пусты, он не возражал. Я опустила пальцы в мягкую желтую жидкость и начала очень аккуратно втирать её в лицо Бойо. Под своими пальцами я ощущала очень неправильную, обгорелую плоть. Один из больших волдырей лопнул, из него потекла кровь, смешиваясь с маслом. Не так, все не так, как должно быть. Но как должно быть? Я коснулась плоти рядом с ожогом. Вот так должна выглядеть его кожа. Кончики моих пальцев потянулись к здоровой коже. Я хотела накрыть ей обгоревшую плоть, словно холодным одеялом.

Его отец подвинулся ближе.

— Это все делает масло? — пораженным голосом произнес Брэшен.

— Нет. Это делают Видящие, — Пер поперхнулся, а затем поднял голос до крика: — Янтарь! Иди сюда!

Никто из них меня больше не волновал. Это было невероятно. Я бы сравнила это с маленькой кистью или пером, которым можно поместить нужный цвет в нужное место с потрясающей точностью. Чернилами я могла нарисовать пчелу или цветок такими, какими им полагалось выглядеть. Своими пальцами я могла нанести здоровую плоть обратно на обожженные части тела. Нет. Не совсем так. Начать с восстановления здоровой плоти было хорошей идеей: она распространялась по телу, словно свежие побеги по выжженной земле. Затем я вытолкнула остатки мертвой кожи.

— Пчелка, остановись. Бойо должен отдохнуть и поесть. Позже, возможно, ты сможешь сделать больше. Пчелка, ты меня слышишь? Пер, мне не стоит к ней прикасаться. Ты должен сделать это. Возьми её под руки и оттащи подальше от Бойо.

Следующее, что я помню, я сидела у костра и моргала. Пер стоял надо мной с весьма странным выражением на лице.

— Я так голодна и измотана, — сказала я ему.

Улыбка скользнула по его губам.

— Могу представить. У нас есть хлеб, масло и немного рыбы.

Мой нос сообщил мне о цыпленке, шипящем на огне. Остальные были не менее успешны в своих поисках. Они пробили дыру в верхней части какого-то бочонка. Я ощутила запах пива.

Я встала и посмотрела на Бойо. Его отец улыбался мне, а его щеки были мокрыми от слез. Они смыли с его лица все сомнения на мой счет. Любимый сидел на коленях рядом с парнем. Я не до конца исцелила его лицо, но теперь он мог закрыть оба глаза, а его рот выглядел нормальным.

— Он пришел в себя достаточно, чтобы поесть. Когда Видящий исцеляет кого-то, это вытягивает из раненого силу, — Любимый обеспокоено взглянул на меня. — Как, собственно, и из Видящего.

Чей-то громкий голос перебил Любимого:

— Я вижу, ты нашел потерянное дитя! И если мои уши не обманывают меня, она действительно дочь своего отца.

Я испугалась того, как тихо незнакомец подобрался к нам. Я ещё никогда не видела кого-то, подобного ему, он словно сошел со страниц сказки. Он был высокий и худой, одетый в яркую блестящую одежду. Я уставилась на него.

— Рапскаль, — шепотом произнес Любимый.

Затем Пер вручил мне ломоть хлеба, густо сдобренный маслом. Я откусила так много, что перемазала маслом обе щеки. Мне было все равно. Я жевала и наблюдала за красным человеком-ящерицей. На его одежде было множество кожаных ремней и пряжек. На них крепилось снаряжение, бурдюк с водой и другие вещи, которые я не смогла распознать. Он напоминал мне кукольника на фестивале, но Пер с Любимым, похоже, были напуганы его появлением. Он оглядел нас и спросил:

— Где же Фитц Чивэл? И Кеннитсон. Я обещал, что он сможет полететь вместе с нами вершить возмездие. Завтра мы пересечем холмы и настигнем тех, кому удалось бежать! Ему понравится эта охота.

— Ни один из них не выжил, — сказал Любимый.

— Ох, я надеюсь, это были не драконы. Если все же драконы, я приношу свои извинения. Они бывают излишне сосредоточены, когда злятся.

Любимый был ошеломлен подобным извинением.

— Нет, оба погибли до прибытия драконов, — сказал он приглушенным голосом.

— Что ж, хорошо. Вышло бы весьма неловко, будь это драконы. Безусловно, мне очень жаль, и что Принц Пиратских островов погиб. У них с Хеби возникла связь. Ей нравились его комплименты. По дороге сюда я встретил ваших товарищей, они рассказали мне о других потерях, включая Ланта. Какая досада, кажется, он был неплохим парнем.

— Был, — тихо произнес Пер, и красный человек, казалось, вдруг понял, что наговорил лишнего.

— Что ж, пока Хеби спит, я могу уделить немного времени себе. Пойду искать провизию. Скоро прибудет Проказница. Мы пролетели над ней по дороге сюда. Несомненно, она сама и её команда будут сильно разочарованы тем, что пропустили битву, — он повернулся и пошел прочь так же стремительно, как и появился.

— Красный человек! — окликнула его Штурман. — Останься и поешь с нами. Выпей за Кеннитсона, принца Пиратских островов.

Он повернулся. Его блестящие глаза были широко раскрыты.

— Мне будут здесь рады? Мне и моему дракону? — он казался удивленным.

— Сегодня ночью мы будем вспоминать погибших, — сказал ему Клеф.

Рапскаль медленно кивнул и вдруг широко улыбнулся.

— Для нас будет честью присоединиться к вам. Хеби набила брюхо и спит, но когда она проснется, я приведу её сюда, — он развернулся и побежал.

Вместо того чтобы смотреть ему вслед, как остальные, я снова набила свой рот.

Спарк вернулась с корзинкой лука и моркови.

— Я собрала урожай в одном саду, — стыдливо сказала она. — Дом практически полностью разрушен, не думаю, что владельцы туда вернутся. Как Бойо?

— Намного лучше. Пчелка может исцелять прямо как её отец. Проказница скоро будет здесь, так что нам, возможно, открылся путь домой, — сказал ей Пер.

— Это хорошие новости, — улыбаясь, ответила она, но в её голосе звучала подавленная нотка печали. — Я буду рада покинуть это место, — добавила Спарк.

— Как и все мы, — подтвердил Любимый.

Это была особенная ночь. Кто-то подал Брэшену кружку пива. Он медленно выпил его, но не покинул Бойо. Рапскаль вернулся с алым драконом по имени Хеби. Меня удивила стеснительность этого дракона. Она все время держалась особняком и ни с кем не разговаривала. Часть команды сильно напилась и начала петь моряцкие песни. Штурман была в их числе. Напившись, она начала щеголять своими татуировками, которые по сути своей были картой портов и течений. Через некоторое время они с Рапскалем покинули нас под предлогом того, что она хотела показать ему большую татуировку на животе. Пер отнес мой лежак из парусины подальше от костра и песен. Когда он пришел посидеть со мной, от него пахло пивом. Затем к нам присоединилась Спарк. Она легла рядом со мной и тихо заплакала. Любимый сидел отдельно ото всех. Я уснула, наблюдая за ним. Последней моей мыслью было то, что он одинок. Как и я.

Я проснулась с пением птиц. Я посмотрела на ветви деревьев, через которые проглядывалось синее небо. Двалия! Я затряслась от страха.

— Пчелка, ты проснулась? — спросил Пер. — Ты так долго спала.

Я медленно села. Пер стоял с голым торсом. Ой, его рубашка служила мне одеялом. Жестом я предложила ему забрать её.

— Сегодня утром Проказница вошла в гавань, — произнес он, возвращая рубашку. — Ну, не совсем в гавань, там для неё слишком мелко. Лодки с Проказницы причалили к берегу, они искали нас. Этот красный парень по имени Рапскаль пролетел над ними и прокричал, что мы здесь. Бойо уже на борту, скоро придут и за нами.

Моргая, я огляделась вокруг.

— У нас ещё осталась еда?

— Осталась, — ответил Пер.

Хлеб был черствым, но персиковая начинка с лихвой покрывала этот недостаток. Он нанизал хлеб на палку и разогрел над тлеющими углями, затем, окунув в масло, передал его мне. Это было восхитительно.

— Меня разбудили птицы, — сказала я, умываясь. — Подожди, у тебя ведь была синяя ворона? С красными перьями? — это было больше похоже на сон, чем на правду.

— Думаю, она улетела с драконами. Это они одарили её такими цветами. И она их любит, — грустно произнес он.

Я сменила тему:

— Кто такая Проказница и почему она приплыла к нам?

— Это живой корабль, каким был Совершенный. Она последовала за драконами и Рапскалем на остров Других. Там тоже была битва. Они уничтожили всех Других, которые крали драконьи яйца или захватывали в плен вылупившихся змей. Затем Проказница сказала, что они обязаны прибыть сюда и помочь Тинталье отомстить.

— Понятно, — сказала я лишь для того, чтобы остановить поток слов. Туман в моей голове мешал мне воспринимать информацию в таком объеме. Я медленно встала и огляделась. Спарк слонялась по лагерю в надежде найти себе какое-нибудь занятие. Её глаза были красными, а уголки рта опущены. Остальные исчезли.

— Любимый отправился на корабль вместе со всеми?

— Нет, он отправился к холмам, чтобы отыскать путь обратно в тоннель. До этого он ходил ночью, но не смог отыскать вход в темноте. Так что он встал с первыми лучами солнца и двинулся в путь.

— И он меня не разбудил? Я бы пошла вместе с ним! — ярость переполняла меня.

— Ни тебя, ни меня, ни Спарк. Он сказал Ант, чтобы она передала нам, куда он ушел, — он наколол на палку ещё кусок хлеба. — Думаю, ему нужно побыть в одиночестве.

— А как насчет того, что нужно мне? — во мне бушевала ярость, пьянящая, словно Скилл, словно яд морского змея.

— Пчелка? — Пер отступил от меня на шаг.

Я увидела Любимого на краю лагеря. Потупившись, он медленно шёл в нашу сторону. Я не побежала к нему, я закричала:

— Ты видел его? Ты ушел без меня! — я не могла скрыть ярости в своем голосе.

— Нет, — его голос был хриплым признанием поражения. — Я нашел тоннель, но, как я и боялся, он оказался затоплен.

Я вздрогнула. Мне не хотелось думать о том, как рыбы глодают тело моего отца, плавающее в соленой морской воде.

— Он мертв, я говорила тебе. Я это почувствовала.

Он не смотрел на меня.

— Спарк, Пер, соберите все, что вы хотели бы взять с собой, — с усилием произнес он. — Я обещал Уинтроу не задерживать отплытие. Вероятно, нас уже ждёт лодка.

Пер сделал из парусины узелок и сложил туда фрукты.

— Я готов, — сказал он.

— Я ничего не возьму отсюда, — произнесла Спарк.

Я пожала плечами.

— Нет. Ничего не беру. Все оставляю здесь.

— Я знаю, что он мертв, — тяжело признал Любимый. Он, наконец, повернулся в мою сторону. Уголки его бледных глаз были красными, а лицо изрезали глубокие морщины. — Ты все, что у меня осталось.

— Тогда у тебя не осталось ничего, — тихо произнесла я.

Глава 40

ТЕПЛАЯ ВОДА

Бьешься со смертью до последнего вздоха, — и, даже неизвестный, ты — герой.

Скулишь на своем пути в темноте, — и твоим именем станут высмеивать трусость.

Калсидийская поговорка.

Смерть скучна, — сделал наблюдение Ночной Волк.

Я глубоко вздохнул:

— Возможно, ты не воспринимаешь её настолько лично, как я.

Мой голос прозвучал странно. В камере поднялась вода, и я задавался вопросом, утону ли я, пойманный в ловушку, лежа на спине, с головой, находящейся ниже бедер и ног, зажатых между камнями. Это была одна из худших смертей, которую я мог себе представить, но пока вода даже не смочила мне волосы. Если она поднимется так высоко, я, вероятно, выпью немного. Соленая она или нет, но меня так мучила жажда.

Теперь вода отступала. Прилив не добрался до меня. На этот раз. Возможно, следующий поднимется выше. Я бы почти обрадовался ему, решил я. Ведь я вовсе не предполагал того, что снова очнусь в своем теле, и не ожидал, что мне придется снова терпеть физический дискомфорт. Сейчас казалось даже несправедливым, что боль от зажатых камнями ног была недостаточной, чтобы изгнать голод и жажду из моих мыслей. Я обнял себя руками. Было холодно. Это был не тот холод, что убивает, но тот, который делает человека закоченелым и жалким.

Твоя смерть личная и для меня, Маленький Брат. Когда ты уходишь, ухожу и я.

Тебе следовало остаться с Пчелкой.

Все равно. Когда ты погибнешь, я тоже уйду.

Темнота была абсолютной. Либо я был слеп, либо свет не доходил до этой камеры. Скорее всего, и то, и другое было правдой, но я не жалел, что отдал Шуту свои силы и зрение. Я только надеялся, что этого хватило, чтобы им выбраться из этого тоннеля и вернуться на Совершенный. Я надеялся, что они сели на корабль, подняли якорь, распустили паруса и бежали отсюда без всякой мысли обо мне.

Я снова попытался двинуться. Края каменных ступеней впились мне в бедра, середину спины и плечи. Холодные и тяжелые. Рана от меча все ещё болела, а задняя поверхность шеи невыносимо чесалась. Я снова её поскреб. Это был единственный дискомфорт, с которым я мог что-то поделать.

Итак, план состоит в том, чтобы лежать тут, пока мы не умрем?

Это не план, Ночной Волк. Это неизбежность.

Я полагал, что в тебе больше от волка, чем оказалось.

Это задело меня. Я нахмурился и громко произнес в темноте:

— Тогда придумай лучший план.

Прими решение. Подумай, будет ли Смерть тебе другом? Если да, тогда весело иди с ней на охоту, как я. А если она враг, тогда сразись с ней. Но не валяйся здесь, как раненая корова, ожидающая хищников, которые прикончили бы её. Мы не добыча! Если мы должны умереть, давай умрем, как волки!

Что ты хочешь, чтобы я сделал? Отгрыз свои ноги?

Короткое молчание.

А ты можешь это сделать?

Я не изогнусь так, и мои зубы для этого не подходят, и, скорее всего, я истеку кровью, прежде чем освобожусь.

Тогда почему ты предложил это?

Это был сарказм.

О, Пчелка не была саркастичной. Мне нравилось в ней это.

Расскажи мне о своем времени с ней.

Длинная пауза в его мыслях.

Ну уж нет. Сражайся за освобождение и живи, и, возможно, она расскажет тебе сама. Я не собираюсь делиться историями об её невзгодах, пока ты лежишь здесь и стонешь, как раненая свинья.

Её невзгоды. Насколько плохо это было?

Достаточно плохо.

Его замечание ужалило так, как могло это делать только его презрение ко мне. Я снова попытался сдвинуть ноги. Бесполезно. Упавшая балка пригвоздила меня чуть выше колен. Я не мог достать никакого рычага. Тогда я попытался вспомнить, находился ли у меня в сумке длинный нож, ведь Ночной Волк был прав насчет этой стороны моего затруднительного положения. Я не хотел медленно умирать таким образом. Зайду ли я настолько далеко, чтобы отделить себе ноги ради освобождения? Нелепая мысль — мой нож никогда не пройдет сквозь кости ног. А был ли в моей сумке корабельный топорик?

Я поискал на ощупь свой ранец. Прежде чем взрыв сбросил меня со ступенек, я набросил его себе на плечо. Но его не было. Мои ищущие пальцы нащупали только рыхлый гравий и каменные обломки. И стоячую воду, когда я вытягивал руки назад, настолько мог, за голову. Я поболтал пальцами в воде и затем мокрыми руками стер песок и пыль с лица. Теплая вода была приятной. Я снова потянулся и погрузил в неё свои замерзшие пальцы.

Теплая вода. Теплая вода?

Я застыл.

По моему опыту, только две вещи отдавали тепло: живые существа и огонь. Мой Уит говорил мне, что поблизости нет других живых существ. Огонь в воде был невозможен. На одно леденящее кровь мгновение я вспомнил, что Перекованные были невидимыми для моего Уита, но все же живыми и отдающими тепло. Хотя я не сталкивался ни с одним Перекованным десятки лет с тех пор, как пираты Красных Кораблей создали их во время нашей войны с Внешними островами.

Однажды мы обнаружили горячий источник.

Он вонял, я же ничего не ощущаю.

Как и я.

Я широко открыл глаза и напрягся, чтобы разглядеть хоть что-нибудь, что угодно. Но все равно здесь не было ничего. Я собрал все свое мужество и снова потянулся, нащупывая — вода была определенно теплее. Я направил руку в ту сторону настолько далеко, насколько мог, и почувствовал, как рана в ноге натянулась от этого усилия. Ещё теплее. Кончики моих пальцев задели нечто, что я сразу же узнал. Край моего рюкзака. Ещё немного. Я напрягся, потянулся кончиками пальцев вниз по крепкому материалу, пытаясь за что-то схватиться. Вместо этого я почувствовал, как он упал и ускользнул от меня. С приглушенным стуком он перекатился на шаг дальше, безнадежно далеко, вне пределов моей досягаемости.

И этот звук, шум падения чего-то твердого и плотного, заставил меня вспомнить, что же утяжеляло мой рюкзак. Там был один из Чейдовых горшков. И тяжелая колба драконьего Серебра.

И волшебный кирпич Элдерлингов.

Я размышлял о том, какая его сторона сейчас была сверху. Интересно, может ли Чейдов горшок взорваться под водой. Кирпич определенно не мог зажечь на нем огонь. Но было ли одного тепла достаточно, чтобы взорвать его?

И что случится с драконьим Серебром, когда оно разогреется?

Возможно, ничего.

Прошло какое-то время. Много ли, мало ли — я не знал, в темноте уровень боли, голод и жажда были более сильным мерилом, чем время. Изредка я сдвигался, чтобы перенести давление краев ступеней на другие зажатые части моего тела; почесывал шею, где она зудела; скрещивал руки на груди, расплетал их. Я думал о Пчелке, думал о Шуте. Сбежали ли они? Добрались ли они благополучно до корабля? Возможно, они уже были на пути домой. Я тосковал по ним, а потом упрекал себя в этом. Я же не хотел, чтобы они были здесь, в этой темноте, со мной. Как бы я не заявлял, что не верю сновидению Шута, его предсказание было слишком мощным. Ещё я думал о рисунках Пчелки в её книге. Синий олень стоял на одной чаше весов, крошечная пчела — на другой. И под этим её аккуратным почерком были записаны слова краснозубой старухи. «Достойный обмен».

Так оно и было.

Мои мысли блуждали. Я понадеялся, что ребёнок Неттл хорошо растет. Риддл будет хорошим отцом. Я также надеялся, что Лант, Спарк и Пер поймут моё решение. Я подумал о Молли и пожелал, чтобы я мог умереть в постели с ней рядом.

Скилл воровал ничтожные резервы моего тела, пытаясь исцелить его разбитые части, в то же время восполняя силы, которые я перекинул в Шута. Но у тела не осталось ничего, что можно было бы использовать как топливо для восстановления. Я был, как пламя лампы, танцующее на конце фитиля. Я хотел спать, но лежать было слишком неудобно. В конце концов, я знал, что сон придет ко мне, захочу я того или нет. Возможно, я уже уснул в этой кромешной темноте. Может быть, я даже уже был мертв.

Я предпочитал скуку этой твоей жалости к себе. И вода с левой стороны сейчас стала теплее. Разве ты не чувствуешь её запаха, даже своим жалким носом?

Я потянулся в темноте за головой как можно дальше влево. Моя рука коснулась воды. И она действительно была гораздо более теплой, чем следовало быть стоячей воде внутри темного туннеля. Я снова напрягся, дотягиваясь, и почувствовал, что вода стала удивительно горячей. Огненный кирпич был мощной магией.

В тот миг, когда я отдернул руку, мой рюкзак взорвался.

Все же я не был полностью слеп, потому что увидел, как на мгновение все озарилось сверкающим серебряным светом. Вода плеснулась через меня, достаточно горячая, чтобы ошпарить. Я попытался вытереть её с лица, но она цеплялась к обеим моим рукам и лицу, опаляя и сжигая. Но это была не вода, а нечто иное. Это вещество, распространяясь во мне, впитывалось через кожу, как жидкость, вылитая в сухой песок. И моё тело всасывало его, будто всегда страстно жаждало этой волшебной субстанции. Одна сторона моего лица, грудь, левая рука и обе ладони оказались полностью покрыты ею, а затем она стала распространяться, словно что-то живое пыталось охватить меня целиком. Я закричал, но не от боли. Это был экстаз, слишком сильный для моего тела. Четыре раза я в крике выплескивал чувства, которых никогда не мог испытать человек. Затем я откинулся назад, задыхаясь и плача. Я мог ощущать, как это пропитывает меня и меняет, заявляет на меня права и поглощает меня.

Я снова попытался вытереть Серебро с глаз. Когда я кричал, оно проникло мне в рот и в нос, и жгучее удовольствие от этого было таким мучительным, что стало ещё одним новым видом боли, испытываемым мной. Я потер глаза и постарался сморгнуть его, но вместо этого увидел новый мир в темной пещере. Мерцающие капли Серебра, распространившись, забрызгали упавшую каменную кладку, которая придавила меня. Также я понял, наконец, что Шут пытался объяснить мне в замке Баккип, когда говорил о том, что видит нас, как могут видеть драконы. Я видел тепло на брызгах Серебра и на плещущейся воде, я смотрел, как оно исчезает, когда вода охлаждается.

Понемногу меня обратно обступалатемнота, а Серебро все также продолжало меня исследовать. Я лежал неподвижно, за пределами удовольствия, за пределами боли. За пределами времени. Я закрыл глаза. Я отпустил все.

Фитц. Сделай что-нибудь.

Я обнаружил, что все ещё дышу. И вместе с этой мыслью осознание своего тела вызвало прилив всех видов боли.

— Сделать что? — я произносил слова сухим шепотом.

Верити придавал форму камню посеребренными руками. Лишенный Запаха вырезал по дереву с помощью покрытых Серебром кончиков пальцев.

О!

Едва касаясь, я исследовал упавшую балку, что защемила мне ноги. Затем попробовал погладить её, но не почувствовал никаких изменений. Я поцарапал дерево ногтями. Подумал про занозы под ногтями. Неприятно. И вдруг разгладил его кончиками пальцев.

Я не знаю, сколько времени мне понадобилось, чтобы овладеть процессом. Это было не естественно применяемым физическим воздействием на древесину, а убеждением. Я не сжимал балку с силой руками, не сдвигал дерево прочь, но я очень хорошо познал эту упавшую балку.

И было настоящим физическим подвигом выползать из-под лежащей древесины, напрягая мышцы живота и съеживаясь. Слишком часто мне приходилось ложиться на спину и снова собираться с силами. Серебро не являлось ни пищей, ни водой. Да, оно придало мне сил, но моё тело по-прежнему хотело есть и пить и было таким уставшим.

Когда моя вторая нога была, наконец, освобождена, невероятная боль в ней снова проснулась, заставив меня плакать и стонать. Я сполз вниз по каменным ступеням на мелководье и все дальше погружался в воду, пока моя голова, наконец, не поднялась выше линии торса. Я заполз на упавшие обломки, и, кажется, на какое-то время потерял сознание. Когда я пришел в себя, вода немного отступила. Стоять я не мог, и даже сидеть было утомительно. Тогда я решил, что посплю подольше.

Нет. Ты сможешь спать после того, как снова увидишь небо. Вставай, Фитц. Вставай и иди. Ты ещё не можешь позволить себе отдыхать.

Это не было проявлением моей человеческой силы воли. Это волк во мне заставлял меня бороться. Мои ступни были чем-то далеким и причиняющим боль. Мои ноги все были покрыты глубокими кровоподтеками. Плоть была спрессована и раздавлена. Я чувствовал это своими пальцами так же верно, как и ощущал зазубренный край раны, нанесенной мне мечом. И я был счастлив, что вижу свои ноги всего лишь как теплые очертания. Моим первоначальным успехом была серия подъемов, падений, передвижения ползком, подъемов, падений, снова передвижения ползком. Мои ноги постоянно подкашивались, и каждое падение было мучением. Очередное падение погрузило меня в мелкую соленую воду. Я прошел через непроницаемую тьму, а затем мои вытянутые руки нашли участок стены, который, кажется, был меньше поврежден взрывом, устроенным Спарк, и я двинулся вдоль него. Ракушки на стенах и на полу порезали мою кожу. Я понял, что бос. Когда я потерял сапоги? Взрыв порвал мою одежду, но сапоги? Я отбросил эту мысль в сторону. Это была только боль, и она не продлилась долго. Ступени вниз казались бесконечными. Я был благодарен тому, что вода постепенно спадала, — не думаю, что мог бы пробиться сквозь её сопротивление. Когда ступени, наконец, закончились, и я прошлепал сквозь стоящую на уровне колен воду, я узнал о другом виде боли.

То, что торопливо залечивало мне ноги, не было одним Скиллом. Когда я дотронулся до оставленной мечом раны — серебряные пальцы на сбрызнутой Серебром ране, то почувствовал, что меня залатали, как кожаный камзол, когда при починке на нем ставят заплаты из полотна. Оно не ощущалось как моя собственная плоть, но ничто не останавливало этого процесса. И хотя я смог убедить балку сдвинуться и освободить меня, у моего собственного тела была своя воля.

Вперед! Я должен догнать остальных. Шут будет верить, что я умер. Это то, что он им расскажет! Бедная моя маленькая девочка! Но я не мог винить его, ведь я и сам считал себя мертвым.

Ты был бы мертвым, если бы я не придержал немного жизни для нас. Для себя. Для тебя. В основном, для детеныша. Ты должен прекратить глупо рисковать. Нам нужно выжить.

Как долго я пробыл в ловушке под землей? Когда остальные бежали, был прилив. Вода отступила, снова поднялась, а теперь прилив вновь ослабевал, насколько я мог судить. Значит, по крайней мере, прошел день. Возможно, два. Я задавался вопросом, где в настоящий момент могут быть Пчелка и остальные. Сбежали ли они? Находились ли они в это мгновение в море, на борту Совершенного, уплывая прочь из этого ужасного места к дому и семье?

Я попытался дотянуться Скиллом до Пчелки. И добился такого же слабого успеха, что и всегда, когда пытался связаться с ней. Старания связаться Скиллом сквозь призму боли и необычные ощущения от Серебра были такими же бессмысленными, как если бы я старался докричаться до неё, когда задыхаюсь на бегу. Я сдался и снова устало пошел вперед. Догонишь их с этим.

А вдруг они столкнулись с гвардейцами Служителей? Что, если бежавшие Белые, которых мы освободили, предали их? Сражались ли они и победили или проиграли? А если их захватили в плен? Всякий раз, как мне хотелось остановиться и отдохнуть, я подгонял себя этими мыслями и толкал вперед. Я пришел к ступеням. Я преодолел их.

Темнота стала темно-серой, затем бледно-серой. Я проталкивался к слабому очертанию света, пересеченному линиями, и… Это была приоткрытая дверь, заросшая какой-то растительностью. Я едва смог протолкнуться сквозь запутанную зелень — ежевика порвала мою изношенную одежду и исцарапала кожу, когда я отталкивал колючие ветки в сторону, пока, наконец, не выбрался из зарослей на склоне холма и не встал под ясным синим небом. Трава была выше моих колен и смешивалась с растущим здесь ветвистым низкорослым кустарником.

Мои ноги подкосились, и я сел там, где стоял, не обращая внимания, что моя рана на бедре протестует против такого обращения. Отважившись взглянуть на неё, я увидел, что она тоже была запечатана Серебром, как будто я залатал себя смолой. Я ткнул в неё пальцем и вздрогнул — под заплаткой тело трудилось над своей починкой. Моё зрение немного прояснилось. Я увидел, что мои ладони были серебряными. Я уставился на них: руки были худыми, как у скелета, костлявыми, с выпуклыми венами и сухожилиями. Целиком мерцающие, будто вылитые из Серебра. Мой организм поедал сам себя, чтобы восстановиться, одежда висела на мне мешком.

Я встал и попытался идти дальше. Земля была неровной, пучки травы ловили меня за волочившиеся ноги. Я наступил на сплюснутый чертополох и упал. Было трудно разглядеть крошечные бледные шипы, которые я вынимал из подошвы своей костлявой ноги посеребренными пальцами. Я чувствовал то, что не мог видеть, Серебро давало мне чувствительность, которой мои руки никогда не обладали. Я взглянул на них при свете солнца. Они блестели, сверкали, светились. На них было гораздо больше Серебра, чем когда-либо было у Верити, или оно было гораздо более качественным, чем то, что использовал он. Покрытие на руках Верити напоминало густой слой грязи, моё же выглядело так, словно я носил элегантные серебряные перчатки, которые льнули к каждой линии и складке моих рук. Я повторно проверил места, куда попало Серебро. Неужели взрыв так искромсал мою одежду, или это Серебро разлетелось брызгами и истончило её? Оно мерцало на некоторых участках моей груди, в пятнах на ногах. Я знал, что оно также покрыло больше половины моего лица. Я не мог вообразить, как я выгляжу. А на что похожи мои глаза? Я оттолкнул эту мысль прочь.

Среди травы были разбросаны длинные расползающиеся нити клевера с листьями и с фиолетовыми цветами. Молли использовала эти цветы, чтобы добавить аромат и вкус к подогретому меду и чаю. Я насобирал горсть и положил себе в рот, ощутив слабое послевкусие сладости и влаги. Клевер помог, но недостаточно.

Мне удалось, пошатнувшись, выпрямиться и встать на ноги, чтобы осмотреться и постараться понять, где я нахожусь. Я решил, что был на одном из холмов за городом. Подо мной находились руины замка Клерреса. Я уставился туда. Это больше не было замком, теперь это всего лишь насыпь камней, разбросанных по всему концу полуострова. Огонь, зажженный Пчелкой, не мог этого сделать. Ко мне пришло медленное осознание. Это было работой драконов, Хеби и Тинтальи. Это была месть, за которой они обещали прийти. Людям понадобились бы месяцы, чтобы до основания разрушить эту крепость, да к тому же людям свойственно сохранять и использовать то, что они завоевали. Драконья кислота проела стены, расплавила камень и растворила древесину. Это походило на упавший пирог. Я заметил две фигуры, движущиеся по обломкам, и увидел ещё одного человека, следующего вдоль берега и толкающего тачку вниз по тому, что раньше было дорогой. Она была завалена обломками строений, которые раньше стояли вдоль неё. Так мало людей. Я подумал, сколько же их было похоронено под упавшими камнями. Были ли среди них мои люди? И где был Совершенный?

Не в гавани и не на якоре за ней. Совершенного здесь не оказалось. Здесь вообще не было больших кораблей. Ни одного. Не было тележек, заполненных товарами, перевозимыми в доках, никто не проходил по рыночным улицам, и никого из людей не было в складской зоне порта. Всем сохранившимся строениям в городе не хватало крыш, а их стены пьяно наклонялись друг к другу. Однако в доках было много обломков, свалившихся в воду около свай, а над отступающими волнами торчали верхушки мачт затопленных мелких суденышек.

В далеком небе что-то заблестело. Это были крылья красного и синего цветов. Тинталья и Хеби, закончившие свои разрушительные действия и держащие путь домой. А в море под ними — парусник. Был ли это Совершенный? Я смел надеяться на это. Но он уходил. Уходил без меня.

Внизу, у выхода из гавани, в море уходило ещё одно судно. Я вгляделся в него. Несомненно, эти корма и рубка — это был живой корабль, Проказница. Уходящая. Без меня.

— Пчелка! — я прокричал её имя, и затем: — Шут! Не уходите! Постойте!

Глупо. Глупо, глупо. Я сделал глубокий вдох, собрал силы и потянулся Скиллом.

Пчелка! Пчелка, скажи им, что слышишь меня, скажи им вернуться. Я здесь, вернитесь!

Я не почувствовал ни её присутствия, ни даже напряжения и бурного течения Скилл-потока. Могла ли моя магия быть повреждена, как и остальные части меня? Я попытался снова, изо всех сил толкаясь вперед и безмолвно стараясь дотянуться.

Волна головокружения усадила меня на густую траву. Услышала ли Пчелка меня? Или её стены были подняты? Я смотрел на корабль, надеясь увидеть, как на нем сворачивают паруса, как он меняет галс и возвращается. Но была ли она хотя бы на корабле?

И находится ли она все ещё среди живых, чтобы я мог дотянуться до неё Скиллом?

Если она и была жива, то не слышала меня. Корабль медленно и грациозно уходил вдаль. Оставляя меня. Я стоял, дрожа от голода и мучаясь от жажды, и наблюдал, как судно становится все меньше и меньше. Что мне делать? Растущая волна отчаяния угрожала меня поглотить. Мне нужно было знать, что произошло, а здесь не было никого, кто бы мог рассказать об этом. Что же мне делать?

Прежде всего — живи, дурачок. Съешь что-нибудь ещё помимо клевера. И попей. Найди воду.

Волк во мне всегда жил настоящим.

Я огляделся в поисках явных признаков ручья или родника — более высокой и зеленой травы или болотистого участка. У подножия холма я увидел место, которое выглядело сильно вытоптанным копытами животных. Из тех стад, которые я видел прежде, осталось всего три овцы, которые и щипали траву недалеко от родника. Я направился к ним. Местность вокруг струившегося ключа была лишена травы и покрыта овечьим навозом. Мне было все равно. Грязь застряла между пальцами ног, когда я прошагал прямо по ней к мелкой заводи и нашел в ней прохладное место там, где родник пробивался из земли. Я зачерпнул воду горстями своих покрытых Серебром рук. Взглянул на них — моя осторожность боролась с жаждой, а затем я выпил, не заботясь о том, покроются мои внутренности Серебром или нет. Я все ещё черпал воду и пил, когда услышал карканье.

Я поднял взгляд. Стая воронов — почти всегда воронья стая, а одинокая ворона обычно является вороном. Но здесь не могло быть неправильной вороны Мотли с её серебряным клювом. А алые перья? Она кружила высоко надо мной.

— Мотли! — крикнул я ей. Она снова каркнула, а затем заскользила прочь от меня против ветра вниз, к городу.

— Глупая птица, — произнес я вслух.

Она видела нас. Подожди.

Такой совет был очень не похож на Ночного Волка. Я вернулся обратно к воде. Когда мой живот больше не мог вместить ни капли, я перебрался по воде к краю мутного озерца и выбрался на чистую траву.

Теперь я могу поспать?

Если ты не можешь поесть, спи. Но не у всех на глазах. Когда ты стал таким глупым?

Когда мне стало наплевать. Я не разделил эту мысль с ним. Было бы почти облегчением, если бы кто-то напал на меня, кто-то, кого я бы мог душить, кусать и бить ногами. Моё беспокойство превратилось в злость ко всему, что я не знал и что не мог контролировать.

Я почувствовал её своим Уитом и повернул голову, прежде чем она приземлилась на ощипанный овцами участок травы у моих ног. Мотли уронила большой кусок чего-то, а затем заскакала в вороньем приветствии.

— Ешь, ешь, серебряный человек, — потребовала она, а затем сделала паузу, чтобы почистить перья. Они стали ещё более яркими, с несколькими алыми маховыми перьями в каждом крыле, а черные перья отливали синевато-стальным.

— Серебряный клюв, — сказал я ей в ответ, и она наклонила голову, устремив на меня всезнающий взгляд.

— Снова общалась с драконами, — высказал я предположение, и её карканье прозвучало как довольный смешок. — Что это? — спросил я, наклоняясь рассмотреть влажный коричневый кусок. Мне не хотелось прикасаться к нему.

— Еда, — сказала она мне и снова поднялась в воздух.

— Подожди! — закричал я ей вслед. — Где остальные? Что произошло?

Она сделала надо мной круг.

— Драконы! Прекрасные, восхитительные драконы! Совершенный теперь тоже дракон.

— Мотли, пожалуйста! Где мои друзья?

— Одни умерли, другие ушли, — сообщила она. — Один идет.

— Кто именно? Ушли куда? Кто идет? Ворона! Мотли! Вернись!

Но птица не обратила внимания на мои крики. Она улетела обратно в разрушенный город, по всей видимости туда, где она своровала еду. Если только это было едой. Я поднял липкий кусок и понюхал. От него исходил густой аромат приготовленного мяса.

Съешь его!

Уверенность Ночного Волка была всем, что мне было нужно. Не колеблясь, я откусил. Это было вкусная соленая говядина. Толстый кусок был размером примерно с мой кулак и, вероятно, настолько большим, какой она только смогла унести. Я перестал на неё сердиться. Да, я все ещё нуждался в информации, но моё тело говорило, что еда была более важной вещью на данный момент. И ещё вода. Я вернулся к роднику.

Я попил, поплескал водой на лицо и на шею, а затем отчистил с брюк прилипшую к ним корку грязи. Мытье рук никак не повлияло на покрывавшее их Серебро.

Овцы подняли свои головы, и я посмотрел вверх вместе с ними. Ко мне на холм медленно взбирался Прилкоп. На некотором расстоянии за ним следовал Белый. Я стоял и смотрел, как они идут. Прилкоп рассматривал меня с тревогой и, возможно, ужасом. Я так страшно выгляжу? Конечно, так и есть. Когда он подошел достаточно близко, чтобы мне не приходилось кричать, я спросил его:

— Кто выжил?

Он остановился.

— Из твоих или моих? — угрюмо спросил он.

— Моих! — его вопрос разозлил меня скрытым в нем обвинением.

— Пчелка. И Любимый. Парень, что был с тобой, и девушка.

Я подавил свою радость от этих слов, задав следующий вопрос:

— А Лант?

— Воин, которого ты привез с собой? Когда я в последний раз видел твоих людей, его среди них не было. Возможно, его потеряли в воде, когда корабль превратился в драконов.

Ещё одно потрясение для моего нетвердого рассудка. Я выбрался из уже замутненной воды и обошел усеянный навозом участок. Прилкоп подошел и зашагал рядом со мной, но не предложил своей руки. Я не винил его.

— Куда отправились мои люди?

— В гавань пришел другой корабль и увез их прочь. Они ушли.

Я встретился с ним взглядом. Его темные глаза были полны тоски.

— Почему ты пришел ко мне?

— Я видел ворону с несколькими алыми перьями. Однажды она мне снилась, эта ворона. Когда я её подозвал, она спустилась ко мне и произнесла твое имя. Она сказала, что я найду тебя с овцами, — он огляделся. — Теми немногими, что остались, — добавил он, и снова я услышал эти обвинительные нотки в его голосе. — Я видел его с твоими друзьями, когда в последний раз разговаривал с Любимым.

— Её, — поправил я. — Ты говорил с Любимым? — Трава под моими босыми ногами была относительно свободна от овечьего навоза. Я опустился вниз и сел так неизящно, как старый гобелен падает со своих крючков. Прилкоп был более грациозным, но ненамного. Я подумал, насколько же он старый. Белый, которого он привел с собой, не присел с нами, а остался стоять в отдалении, словно в любой момент намеревался сбежать.

— Оставь еду и вино и можешь идти, — сказал ему Прилкоп.

Тот снял с одного плеча парусиновую сумку, бросил её, а затем развернулся и побежал. Прилкоп издал нечто среднее между вздохом и стоном. Он потрудился встать на ноги, подобрал сумку и уселся обратно рядом со мной. Когда он открыл её, поставив между нами, я спросил его:

— Я что, настолько пугающий?

— Ты больше похож на статую, чем на человека, как что-то сделанное из серебра и прикрепленное к покрытому плотью скелету. Это Капра сделала с тобой? Или дракон?

— Это результат моих собственных дел, и ничьих больше. Магия пошла не так, — коротко объяснил я ему, потому что был слишком усталым, чтобы утруждаться лишними словами. — Что случилось? С Пчелкой и Любимым? И всеми остальными?

— Они полагают, что ты умер. Все они. И они отчаянно оплакивают тебя.

Тщеславие — такая странная вещь. Мои друзья оплакивали меня, а моя душа была согрета тем, что они меня любят.

Он тщательно подбирал слова, пока вынимал пробку из покрытой паутиной бутылки вина. Поставив её между нами, он начал устраивать странный пикник.

— Это хорошее вино, из лучшей таверны в городе. Мне пришлось выбирать из того, что оставили люди. Яйца сырые, из наполовину рухнувшего курятника. Абрикосы не совсем спелые, но дерево упало, так что я сорвал их. То же самое с рыбой — я взял её из обрушившейся коптильни, и она все ещё сырая внутри.

— И ты принес это для меня?

— Я собирал еду, когда увидел ворону. Я думаю, ты более голодный, чем я.

— Спасибо, — меня совершенно не заботило состояние пищи или её источник. Я едва мог сдерживаться, пока он выкладывал еду на грубую мешковину, в которой её принесли. — Ешь, пока я рассказываю, — предложил Прилкоп, и я с радостью подчинился. Продукты были небезупречными, как он и говорил, но я съел их. А сырые яйца прекрасны, когда живот их ждёт.

В истории, рассказанной Прилкопом, были явные пробелы, но я узнал многое, что успокоило мне сердце. Он видел Пчелку с Шутом, Спарк и Персиверансом. Лант, возможно, погиб. Кто-то сильно обгорел. Сложнее было осознать, что когда корабль Совершенный затонул, из вод гавани возникло два дракона. У меня были свои предположения о том, как это могло случиться. А другие драконы и алый человек прибыли с целью уничтожить все в Клерресе. Я был поражен, когда он заговорил о черном драконе. Это должен был быть Айсфир. Алый человек, которого заметил Прилкоп, вероятно, Рапскаль.

Были вещи, которых он не знал и был не в силах объяснить. Я не мог себе представить, как Совершенный нашел силы стать драконами. Затем я вспомнил, как Шут говорил о моей утерянной колбе с Серебром. Тинталья и Хеби обещали, что они придут, как только смогут, но меня удивило, что и Айсфир проделал такое путешествие. О Проказнице Прилкоп не знал ничего помимо того, что в бухту прибыл корабль с живой фигурой, над которым кружили драконы, криками заставляя всех замолкать. А затем все люди из приплывших на Совершенном, что остались в живых, поднялись на борт.

Логика говорила мне, что я должен быть рад тому, что они в безопасности на пути домой. Но то, что я был оставлен умирать, пусть даже сам настаивал на этом, отзывалось глубокой болью в сердце. Не важно, как это глупо, но то, что они ушли без меня, больно жалило. Это было подобно болезненному эху того, как Молли и Баррич некогда продолжили жить, поверив в мою смерть. Глупое, глупое чувство. Разве не поступил бы я в точности так же? Я направил свои мысли в новом направлении, сосредоточившись на трагедии, отражающейся в глазах Прилкопа.

— С тех пор, как ты вернулся в Клеррес, они плохо с тобой обращались, но я знаю, что ты не пожелал бы им такого. Как люди Клерреса спаслись? Что с твоими Белыми?

Он издал слабый звук.

— Я прожил долгую жизнь, Фитц Чивэл Видящий. На Аслевджале я видел падение владений Белой Женщины и радовался этому. Помнишь ведь, я внес свой вклад в сохранение жизни Айсфиру, пока он был заключен во льдах. Но Клеррес, здесь… да, они дурно со мной обращались, — он посмотрел на узор белых шрамов на своих руках и тыльной стороне ладоней. — Хуже, чем «дурно», — добавил он и поднял взгляд. — Так же, как твоя собственная семья обращалась с тобой, как я припоминаю из рассказов Любимого. Но ты ведь никогда не путал одного своего дядю с другим, не правда ли? Когда я был ребёнком, Клеррес (как давно это было!) являлся местом, где учились. Я любил библиотеки! Они рассказывали мне, кто я был! Там находились все сведения о деяниях Белых Пророков, что ушли из жизни до меня. Там были описания пережитых ими приключений в поисках их Изменяющих, но ещё там были собрания знаний, летописи о древних королевствах, а также карты и истории далеких мест… Ты не можешь представить себе — что Пчелка разрушила своим пожаром. Я не виню её, она не могла спорить с силами, которые сформировали её и привели на этот путь. Но я оплакиваю то, что было потеряно.

— Также я оплакиваю Белых в их красивых маленьких коттеджах, которые теперь похоронены под обрушившимися стенами замка Клерреса. Некоторые были всего лишь детьми! Пусть их сны использовались для достижения эгоистичных целей, но ты не можешь винить их больше, чем я виню Пчелку за то, кем она стала. Так много их погибло. Так много.

Он замолчал, задохнувшись от переполнявших его эмоций. Я не ответил. Погибли невинные. Да. Но те, кто мучил и пытал Шута, те, кто выкрали и издевались над моей Пчелкой, — они тоже были мертвы, и я не мог об этом сожалеть.

— Итак. Четверо мертвы. Что теперь будет с тобой?

Он поднял глаза. Взгляд, который он на меня бросил, был предостерегающим.

— Трое мертвы. Капра выжила, — он изучал моё бесстрастное лицо. Мог ли он прочитать мои мысли? — Ты и твои драконы убили почти всех из нас. Я собрал семнадцать Белых. Некогда здесь было более двухсот Белых и частично Белых. Те, кто выжил, успокаиваются под руководством Капры. Она управляла ими в течение многих поколений. Она уже признала, что правление Четверых было недостатком. Теперь она станет Единственной и будет следить, чтобы наша цель оставалась чистой. Я говорил с ней, и она обещала, что мы вернемся к нашим старым порядкам. Я как раз отправился искать продовольствие для тех, кто остался, и увидел пеструю ворону. А когда я окликнул её, и она подлетела ко мне, я понял, что лучше всего будет разыскать тебя. Отыскать, чтобы просить о милосердии для тех, кто остался. Отклонись со своего пути, отклонись хоть немного. Ради тех, кто находится под моей защитой.

Так вот зачем он пришел? Или он только сейчас понял моё намерение?

Я посмотрел вниз на пустые яичные скорлупки. Он думал купить меня этим?

— Я мог бы отравить тебя, — сказал он, и в его голосе прозвучало тихое торжество в ответ на моё молчание.

— Нет, ты бы этого не сделал. Все эти годы, когда ты воровал съестные припасы у Белой Женщины, ты никогда не пытался её отравить. Я знаю, в тебе нет убийцы, Прилкоп. И ты должен радоваться этому.

— И это часть тебя, та часть, которую ты никогда не сможешь вырвать из своей души.

— Вероятно, так.

— Я принес тебе еду. Разве мы не можем сторговать её на жизнь моих Белых?

Я молчал, взвешивая это. Он же принял моё молчание за отказ от его предложения и резко встал:

— Я не думаю, что мы когда-либо были настоящими друзьями, Фитц Чивэл Видящий.

Я тоже медленно поднялся на ноги.

— Мне жаль соглашаться с тобой, Прилкоп, ведь я отношусь к тебе с огромным уважением.

— И я в ответ отдаю тебе должное, — он отвесил мне особый поклон, тот, при котором одна нога сложно вытягивается позади другой. Это выглядело скорее жестким, чем изящным, и, подозреваю, стоило старику усилий. Я ответил ему официальным поклоном Баккипа.

И вот так мы расстались. Больше я никогда не видел Прилкопа.

Когда солнце поднялось выше, я нашел укрытие в зарослях боярышника. Моим спутником была бутылка вина. После того, как я прикончил её, я спал всю оставшуюся часть дня. Проснулся снова голодным, но в гораздо лучшем состоянии. Улучшилось даже моё зрение, и Ночной Волк заметил:

Ты видишь в темноте так, как я видел когда-то.

И так же, как когда-то, мы отправились на охоту вместе.

Если Прилкоп и предупредил Капру об опасности, она не прислушалась к нему. Возможно, он посчитал меня слишком слабым, чтобы немедленно броситься преследовать мою добычу. Возможно, он думал, что Капра хорошо защищена. Найти её было легко. Незаметный, как призрак, я прошел через Клеррес, пока не отыскал большое каменное здание, улица перед которым была расчищена от обломков и на котором была начата кладка новой крыши. Капру охраняло несколько человек, но мне не пришлось убивать ни одного из них. Охраняемые двери и окна выходили на улицу, но я вошел со двора. Не издавая шума, своей серебряной рукой я потихоньку выбрал старый камень и известь, проделав собственный вход.

Каким-то образом они разыскали для неё прекрасную кровать. Высокие деревянные столбики поддерживали кружевные занавеси. Прежде чем убить, я разбудил её. Хватка на горле заставила её молчать, и я прошептал прямо в её испуганные глаза:

— Ты умрешь за моего Любимого и за мою Пчелку.

Это было моё единственное потакание своей слабости. Я задушил её своими серебряными руками. Мой Уит поведал мне о её панике, о боли и ужасе. Но я убил её, как кролика. Я не откладывал её смерть, но смотрел в её глаза до тех пор, пока она не умерла. Я поступил согласно ранним урокам Чейда. Я пришел, я убил, я ушел. И захватил с собой недоеденного ею цыпленка.

Цыпленок был изумительно вкусным.

Когда взошло солнце, я уже двигался параллельно дороге, ведущей от Клерреса.

Глава 41

ПУТЕШЕСТВИЕ «ПРОКАЗНИЦЫ»

Я горевала по хорошей бумаге и красивым кожаным переплетам книг, подаренных мне отцом. Их больше не было. Ушли на дно, вместе с пожитками всех, кто служил на Совершенном. Я не жалела слов, написанных на тех страницах — дневник был написан ребёнком, которого я едва могла вспомнить. Сны, записанные ею, больше не имеют значения — вехи на пути, которого больше нет. Те немногие, что ещё могут воплотиться, сбудутся и без чернил, оставленных на бумаге.

Теперь я вижу другие сны, и Любимый заставляет меня записывать их. Мне не нравится называть его Любимым. Но когда я однажды назвала его Шутом, он вздрогнул, а капитан корабля посмотрел на меня так, словно я была груба. На людях я зову его Учителем, похоже, он не против. Не стану называть его Янтарь.

У меня больше нет книг, но Любимый дал мне листы бумаги, простое перо и черные чернила. Думаю, выпросил их у капитана Уинтроу.

Вот мой первый записанный сон. На старом дереве в цвету висит один прекрасный плод. Он падает на землю, катится прочь и раскалывается. Из него выходит женщина в серебряной короне.

Жаль, что я могу нарисовать это лишь черным на белой бумаге.

Он сказал мне, что будет читать сны, которые я запишу. Что это необходимо для того, чтобы он мог направлять меня. Напишу здесь то, что уже рассказала ему, чтобы он смог прочитать это ещё раз. Я не позволю использовать мои сны для изменения мира. И, невзирая на его обещания моему отцу, я нахожу назойливым и грубым то, что он читает все, что я здесь написала.

Дневник Пчелки Видящей.

Клеррес остался позади, и я ничуть об этом не жалела. Меня терзало лишь то, что отец остался там, мертвый и непогребённый, в этом ужасном месте.

Корабль заговорил со мной в ту же секунду, как моя нога коснулась палубы.

Кто ты? И почему ты так странно отражаешься в моих чувствах?

Я укрыла свой разум так плотно, как только смогла, но это только подогрело её интерес ко мне. Она давила на меня, было похоже, будто кто-то тычет мне пальцем в грудь.

Не знаю, почему ты чувствуешь меня. Я Пчелка Видящая, была в плену у Служителей в Клерресе и просто хочу домой.

И тогда произошло нечто очень странное: корабль отстранился от меня. Но в этом скорее чувствовалось утешение, чем обида.

Мы поднялись на борт разношерстной группкой. Взрослые уже поговорили между собой, пока я спала. Неважно, о чем они договорились. Я была словно орех, подхваченный течением, и меня несло навстречу моей судьбе.

На борту для нас повесили гамаки, но стен, чтобы отделиться от остальной команды, не было. Мне было все равно. Как только мой гамак подвесили, я забралась в него и заснула. Проснувшись почти сразу из-за удивленных криков с палубы, я начала ворочаться, пока не выпала из гамака. Я торопилась из кубрика наверх, на палубу, в страхе, что корабль был атакован.

Течение вынесло в открытое море часть обломков Совершенного. За один из них цеплялся выживший. Надежды Спарк рухнули, когда на палубу вытянули потерявшую сознание, обожженную солнцем женщину. Это была мать Бойо и жена Брэшена, она ещё была как-то связана с капитаном Уинтроу. Живой корабль мурлыкал от радости, доски вибрировали. Я осталась посмотреть, как её подняли на борт и напоили водой, а потом вернулась в свой гамак. Я плакала. Не от радости, от зависти. А потом снова заснула.

На этом корабле Любимый превратился в кого-то по имени Янтарь. Я не могла понять, почему у него столько имен и почему он теперь стал женщиной. Похоже, все это принимали. Я думала о том, что мой отец был Томом Баджерлоком и Фитцем Чивэлом Видящим. Да и я сама: Пчелка Баджерлок, Пчелка Видящая. Разрушитель. Пчелка-сирота.

На второй день нашего путешествия я проснулась оттого, что рядом с моим гамаком стоял Пер и смотрел на меня.

— Мы в опасности? — спросила я, поднимаясь, и он поймал меня до того, как я снова упала на палубу. Качался не только гамак, качало весь корабль.

— Нет, но ты долго спишь, тебе надо встать, съесть чего-нибудь и немного размяться.

Когда он напомнил о еде, мой организм признал, что голоден и очень хочет пить. Пер провел меня через путаницу висящих гамаков к длинному столу, окруженному скамьями. За столом сидело несколько человек, заканчивавших трапезу. Там была тарелка накрытая чашей.

— Чтобы еда оставалась теплой, — пояснил Пер.

Это было густое рагу со странным, но приятным запахом: корично-сливочным, но будто слегка прокисшим. Кусочки лука и картошки, мясо — баранина, как сказал Пер, но не жилистая и не жесткая. Он подтолкнул ко мне большую миску вареных коричневых зерен.

— Это рис. Мне рассказали, он растет в болотистой местности и его собирают с лодок, попробуй вместе с рагу, это вкусно.

Я ела, пока желудок не наполнился, а Пер не вычистил дно большого черного чайника.

— Хочешь выйти на палубу? — предложил он, но я покачала головой.

— Хочу спать, — ответила я.

Он нахмурился, но пошел вместе со мной обратно к гамаку, помог улечься и спросил:

— Ты плохо себя чувствуешь и поэтому так много спишь?

Покачав головой, я ответила:

— Так проще, чем оставаться наяву, — и закрыла глаза.

Снова проснулась, но глаз не открыла, чтобы послушать, как они шепчутся обо мне.

— Но она так много спит. Она больше вообще ничего не делает! — беспокоился Пер.

— Пусть спит. Это значит, она чувствует себя в безопасности. Отдыхает за все то время, что провела у них. И разбирается со всем, что произошло. Когда я вернулся… Когда Фитц вернул меня в Баккип, на протяжении нескольких дней большую часть времени я проводил во сне. Сон — великий целитель.

Несмотря на это, когда я проснулась несколько часов спустя, Пер все ещё был у моего гамака.

— Ты уже достаточно проснулась, чтобы поговорить? Я хочу знать обо всем, что случилось с тобой после того, как мы виделись в последний раз. И я много чего хочу рассказать тебе.

— Мне почти нечего тебе рассказать. Меня похитили и утащили в Клеррес. Плохо со мной обращались, — я остановилась. Не хотелось пересказывать все это Персиверансу или кому-то ещё.

Он кивнул.

— Значит, пока не надо. Но я расскажу тебе обо всем, что видел и сделал с того момента, как ты накрыла меня плащом-бабочкой и оставила в снегу.

Я выбралась из гамака и мы пошли наверх, на палубу. День был ясный и приятный. Пер привел меня к месту неподалеку от носовой фигуры, но в стороне от остальных. Он рассказывал свою историю, а мне она казалась сказкой о странствующих героях. Может Нед когда-нибудь напишет обо всем этом песню, подумалось мне. Несколько раз я расплакалась из-за того, что отцу и Перу приходилось делать, чтобы найти меня. Но это были хорошие слезы, пусть и грустные. Все те дни, когда я недоумевала, отчего отец не пришел спасти меня, я сомневалась в том, любил ли он меня когда-нибудь. Я вернулась к своему гамаку и к своим снам, зная, что любил.

В следующий раз меня разбудил корабль. Она пробилась сквозь мои стены.

Пожалуйста, помоги нам. Приходи ко мне, на носовую палубу. Ты нужна здесь.

Мне показалось, что я перебудила всех, когда вывалилась из гамака на палубу. В трюме всегда темно, но, судя по количеству занятых гамаков вокруг, я предположила, что была ночь. Светила всего одна тусклая лампа, раскачивавшаяся в такт движениям корабля, мне было неприятно смотреть на неё. Сквозь мечущиеся тени, мимо гамаков со спящими моряками, висевших, словно спелые фрукты на дереве, я пробралась к лестнице и поднялась на палубу Проказницы.

Дул свежий ветер, и я вдруг обрадовалась, что не сплю. Посмотрела наверх: паруса наполнились, словно живот богатого купца, а над ними в ясном небе сияли россыпи звезд. На ходу палуба парусного судна никогда не бывает абсолютно пустой, но сегодня дул хороший, ровный ветер, так что вокруг было немного матросов, и меня никто не заметил, когда я двинулась вперед. Несколько ступенек, и я на передней палубе среди небольшой толпы. Сюда сходилось множество снастей, они были натянуты и ветер играл на них свою музыку. Под ними располагалась ещё одна небольшая палуба, выдававшаяся в сторону носовой фигуры, раньше я её не замечала, здесь растянулся человек. Когда я осторожно подошла, пошевелились двое. Одного я узнала — отец Бойо, капитан Брэшен Трелл. Теперь капитан без корабля, насколько я понимаю. А сын его обожжен и лежит без движения.

Я почти забыла, что мы подобрали мать Бойо. Её лицо и руки были в пятнах, я уставилась на неё, а потом поняла, что это следы лечения волдырей в тех местах, где солнце обожгло кожу. Она взглянула на моё покрытое шрамами лицо и сочувственно нахмурилась. Я отвела взгляд.

Её зовут Альтия Вестрит. Если бы в прошлом все сложилось иначе, сейчас она была бы моим капитаном. Несмотря на это, она — часть моей семьи, семьи живого корабля. Как и её сын. А Трелл много лет прослужил на моей палубе, так что и он тоже.

— Что ты хочешь от меня? — я произнесла эти слова и вслух, и в своем сознании.

Корабль не ответил.

— Она здесь! — устало удивился Брэшен Трелл. — Альтия, об этом ребёнке я рассказывал тебе. Это её они отправились спасать. Она прикоснулась к Бойо в Клерресе, и там, где она трогала его, ожоги вылечились.

— Привет, Пчелка, — сказала она. Мягко и печально добавила: — Мне жаль, что ты потеряла отца.

— Спасибо, — ответила я.

Это ведь правильно, благодарить кого-то за то, что ему плохо оттого, что кто-то умер. Теперь стало понятно, зачем корабль призвал меня. От Бойо плохо пахло. Встав рядом с ним на колени, я почувствовала, что корабль убаюкивает его. Она не то что бы обнимала его, но там, где он соприкасался с диводревом её палубы, она напоминала ему, как оставаться живым, и посылала нежные воспоминания о времени, проведенном на её борту. Воспоминания принадлежали не только ему, но и его матери, и деду, и прабабке. Все они ходили под этим парусом. Проказница хранила воспоминания всех, кто умер на её палубе.

— Вот почему драконы съели Кеннитсона, — сказала я себе.

Да.

— Драконы Совершенного съели Кеннитсона? — недоверчиво переспросила Альтия.

— Они не сделали ничего плохого. Просто хотели сохранить его в себе. Они разделили тело.

— Ох, — она дотронулась до Бойо. — Тебе что-то нужно? — ей хотелось, чтобы я ушла.

— Корабль попросил меня прийти, хочет, чтобы я помогла.

— Что ты мо… — начала Альтия.

— Шшш, — остановил её Брэшен, ведь я уже положила руки на здоровую руку Бойо.

Мне хотелось его исправить. Он был неправильной точкой на этом совершенном корабле. Надо все поправить.

— Он хочет пить, — сказала я родителям.

— Сегодня он не говорил и не двигался.

Поднимая его голову, мать, казалось, боялась к нему прикасаться. Она направила тонкую струйку воды в его пересохший рот. Он слегка поперхнулся, глотнул. Так я помогла ему для начала.

— Ещё воды, — сказала я. Она держала чашу у его губ, пока я напоминала ему — как пить. Он выпил эту чашу, а потом ещё три. Теперь двигаться внутри него стало гораздо легче. — Соленый бульон, который ты иногда готовишь, желтый. Он подойдет.

Даже с закрытыми глазами я чувствовала, что все уставились на меня. Женщина поднялась и заторопилась прочь. Она была напугана и ей не терпелось сделать хоть что-то, что может помочь сыну. Она приготовит этот суп.

Я медленно раскачивалась, пока мои руки общались с его телом. Найдя тихую мелодию, незнакомую мне до сих пор, я начала напевать её, продолжая работать. К мелодии добавились слова: два голоса — отец и корабль, вместе, нежно пели песенку об узлах и парусах. Учебная песенка, как стишок моего отца про то, как выбрать хорошую лошадь. Отодвигая мертвую кожу и плоть, натягивая здоровую кожу, я задумалась о том, у всех ли семей и в каждом ли деле есть такие песенки. Наткнувшись на что-то, не принадлежавшее его телу, но пытавшееся разрастись, я оттолкнула и уничтожила это. Нечто утекло, словно слизь, вонючее и противное.

Его тело старалось восстановить себя в таком количестве мест! Я знала их все. Он дышал в горячем дыму, это повредило гортань и то, что отвечало за дыхание внутри него. Рука была обожжена, как и грудь, и половина лица. Что болело больше всего? Я задала вопрос его телу, оказалось, что рука. Моя работа сместилась туда.

Мать вернулась с бульоном в горшке.

— О, Са милосердный! — воскликнула она и уже не выглядела такой испуганной, поднимая его голову и придерживая чашу у губ. Пахло прекрасно, и я вспомнила, как будет вкусно, солоновато и немного кисло. Он выпил все: я уже поработала над его гортанью, и теперь он мог глотать сам.

— Что здесь происходит?

— Янтарь! Она помогает Бойо.

— Она должна остановиться! Она всего лишь ребёнок. Как вы могли просить её о таком?

— Мы её не просили! Мы скорбели, ожидая его смерти, и тут пришла она и положила на него руки. Он будет жить. Бойо будет жить!

— А она? — он был зол. Любимый был зол… нет, испуган. Теперь он заговорил со мной: — Пчелка, остановись. Ты не можешь этого делать.

Я сделала глубокий вдох.

— Нет. Я могу, — сказала я, выдыхая.

— Нет. Ты отдаешь ему слишком много своих сил. Убери от него руки.

Я улыбнулась, вспомнив слова, сказанные отцу.

— Теперь никто не может говорить мне «нет». Даже ты.

— Пчелка, сейчас же!

Я улыбнулась.

— Нет.

— Убери от него руки, Пчелка, или я оттащу тебя!

Знал ли он, что этим навредит нам обоим?

— Ещё чуть-чуть, — сказала я и услышала, что он издал какой-то недовольный звук. Я сказала телу Бойо поправляться, сказала ему продолжать работать осторожно, спокойно, не спеша, сейчас мне нужно уйти, но телу необходимо продолжить свою работу, и, да, мы дадим ещё бульона. Это было похоже на то, как успокаивают животное. Вдруг я поняла, что сознание Бойо существует внутри тела животного, и именно с этим животным я и разговаривала.

Я открыла глаза, Любимый тянулся ко мне. Я успела поднять руки до того, как он смог до меня дотронуться. Скрестив руки на груди, я откинулась назад. Я не осознавала, сколько времени провела, согнувшись над Бойо, и спина отозвалась болью, стоило мне пошевелиться. Я вытерла руки о подол рубахи, они были мокрыми и липкими.

А потом поняла кое-что.

— Корабль, ты обманул меня! Ты сделал так, чтобы я этого захотела.

Резная женщина чуть повернулась в мою сторону.

— Так было нужно.

— Она ребёнок! — запротестовал Любимый. — Ты безжалостно использовала её.

— Я не понимал, — сказал Брэшен, а голос его звучал виновато и в то же время без тени раскаяния.

— Мне это не навредило, — вставила я и попыталась подняться, но не смогла.

Мать налила из котелка бульон в чашку и предложила мне, я выпила большими глотками. Бульон был приправлен, язык зажгло от каких-то специй. Любимый смотрел, как я пью. Бойо дышал, и звук был обнадеживающий. Поставив чашу на палубу, я сказала:

— Корабль сделал так, чтобы я её полюбила. Думаю, это было что-то вроде того, что могут драконы… — вдруг я снова почувствовала себя очень уставшей. — Когда они вдруг делают себя очень значимыми в чьих то глазах. Я читала об этом… где-то.

— Люди называют это чарами, — тихо сказал корабль. — Тебя зовут Пчелка? Благодарю тебя. В конце нашего путешествия каждый пойдет своим путем. Мне было больно думать, что Альтии и Брэшену, возможно, придется идти без сына. Но он будет жить, пойдет вместе с ними, и станет для них отрадой. Я полагаю, это знание утешит меня. Даже когда я стану драконом.

— А Пчелка должна быть моим утешением. И Пера. И её сестры — Неттл! Корабль, свяжешься с этим ребёнком ещё раз и я…

— Тебе нечем мне угрожать, Янтарь. Успокойся. Она достаточно сделала для Бойо. Чего я ещё могу просить?

Он замолчал, но я видела, что слова бурлят внутри него, словно не записанные сны.

— Я буду в порядке, — заверила я его, вставая.Пришлось улыбнуться. — Проказница, ты и в самом деле так прекрасна и совершенна, как говорила мне, — я очень устала, и меня немного трясло, но не стоило говорить об этом. — Я собираюсь поспать. Всем спокойной ночи.

Взрослые за моей спиной тихо заговорили. У меня всегда был острый слух. Брэшен сочувственно сказал:

— Однажды она могла бы стать очень красивым ребёнком.

— Ужасные шрамы! Благодарение Са, что она с нами! У неё великое сердце.

— Умоляю вас, будьте с ней внимательнее. Она не слишком сильна, пока нет.

Это был Любимый и он ошибался. Я могу быть сильной настолько, насколько это понадобится. Меня раздражало, что он пытается защитить меня, что он считает меня слабой и пытается убедить в этом остальных. Во мне разгорался небольшой пожар жгучей ярости.

По дороге обратно мои ноги тряслись. Я не смогла влезть в гамак и вспомнила, как первый раз забиралась на спину Присс, моей лошади. Пер был прав, я с радостью снова увижу её.

Когда Любимый заговорил, я вздрогнула.

— Пчелка, лечение — доброе дело. Но в первую очередь ты должна думать о своем здоровье. Ты ещё не поправилась. Не прошу давать мне обещаний, но, пожалуйста, говори мне, если собираешься сделать что-то вроде этого. Рядом должен быть тот, кто позаботится о тебе.

— Не думаю, что корабль позволил бы мне зайти слишком далеко, — сказала я и улыбнулась про себя, почувствовав теплую волну убежденности, что она остановила бы меня. На него я смотрела без всякого выражения.

— Ты похожа на своего отца. Это не совсем ответ на мой вопрос, — он улыбнулся печально, но серьезно.

Я вздохнула. Хотелось спать, а не говорить. И кроме всего прочего мне не нужна была его забота. Это было не его дело. Пришлось соврать.

— Тебе не стоит беспокоиться. Моя способность к лечению почти исчерпана.

Улыбка превратилась в озабоченную гримасу.

— Что ты имеешь в виду?

— В ночь, когда я дралась с Симфи, Двалией и Винделиаром, у Симфи с собой был флакон змеиной слюны, той, что Двалия называла змеиным зельем. Кажется, она содержит частицы Серебра, такого, которое Совершенный использовал, чтобы превратиться в драконов, — вдруг мне захотелось объяснить: — Я видела сон, в котором они добывали это зелье, держа змею в очень тесном бассейне с соленой водой. Симфи собиралась напоить им Винделиара. Он уже принимал его раньше, и это придавало ему большую силу. Но когда я подожгла Симфи, она уронила флакон и тот разбился. А когда я ударила её ножом, то порезала ногу о стекло и немного зелья попало в мою кровь. Это сделало меня сильнее Винделиара. Я была такой сильной, что просто сказала Двалии умереть и она умерла.

Он замер. Я следила за ним. Станет ли он бояться меня теперь? Или ненавидеть?

Нет. Когда он пришел в себя, его глаза были переполнены горем.

— Ты подожгла Симфи. И ударила её ножом.

Как он мог думать, что то, что я сделала — печально? Я постаралась разъяснить:

— Я говорила тебе, когда рассказывала отцу. Я убила их. Это не было проявлением зла, и я ни о чем не жалею. Это было предначертано, и я стала тем, кто оказался в нужном месте и в нужное время, чтобы исполнить свой долг. Я сделала то, что должна. Надо было ещё и Винделиара убить той ночью, это избавило бы нас всех от большого количества проблем.

— Ты видела это во сне? — нерешительно спросил он, и когда я уставилась на него, продолжил: — Ты во сне увидела, что тебе предназначено их убить?

Я дернула плечом, ухватилась за край гамака, наконец, забралась в него и натянула одеяло. Было лето, но под палубой по ночам было прохладно. Я закрыла глаза.

— Я не знаю. Мне снятся сны. Я знаю, что они что-то значат, но они такие странные, что я не могу связать их с тем, что делаю. Мне снился серебряный человек, вырезавший свое сердце. Змеиная слюна была серебряной. Был ли этот сон о том, что я заставлю сердце Двалии остановиться?

— Не думаю, — тихо сказал он.

Это был один из недавних снов, и мне стало легче оттого, что я рассказала его кому-то.

— Я собираюсь спать, — сказала я, закрыла глаза и перестала обращать на него внимание. Он не пошевелился. Это раздражало. Мне хотелось, чтобы он ушел. Я подождала какое-то время, а потом посмотрела сквозь ресницы. Собиралась сказать ему, чтобы уходил, а вместо этого спросила:

— Ты любил моего отца?

Он замер, словно кот. Заговорил неуверенно:

— Моя связь с твоим отцом была очень глубокой. Такой близости у меня ни с кем больше не было.

— Почему просто не сказать, что ты любил его? — я открыла глаза, чтобы видеть его лицо. Отец отдал ему всю свою силу, а этот человек даже не может сказать, что любил его?

Его улыбка была напряженной, словно он пытался превратить в неё совсем другое выражение лица.

— Ему всегда становилось не по себе, если я использовал это слово.

— Он нечасто использовал его. Его любовь выражалась делами, которые он совершал.

— Он никогда не придавал значения тому, что сделал для меня, но всегда помнил, что я сделал для него.

— Значит, он любил тебя. Любил так сильно, что бросил меня, чтобы отнести тебя в Баккип.

С его лица исчезло всякое выражение, странные глаза словно бы опустели.

— Он писал тебе длинные письма, но их некуда было посылать. Он отчаянно скучал по тебе. Он любил мою мать, но для неё всегда должен был быть сильным. У него были Риддл и мой брат Нед. Но то, о чем он писал в тех письмах, он не мог рассказать ни моей матери, ни Риддлу, ни Неду. Ты ушел, и все, что ему оставалось, это писать.

Я осторожно наблюдала за ним и видела, что мои колкости достигли своей цели. Мне хотелось прогнать его, мне было все равно, что мои слова ранят его. Он был жив, а отец был мертв. Я добавила:

— Ты не должен был оставлять его.

Его лицо ничего не выражало, когда он спросил:

— Откуда ты знаешь, что он писал?

— Просто он не всегда сжигал письма сразу. Иногда дожидался утра.

— Значит, ты читала его личные бумаги.

— Полагаю, ты читал мои дневники?

Он вздрогнул и признался:

— Читал.

— И все ещё читаешь. Когда думаешь, что я крепко сплю, ты просматриваешь мои записи.

Он не отступил:

— Ты ведь знаешь, что просматриваю. Пчелка, ты многое пережила, но ты все ещё ребёнок. Твой отец поручил тебя мне, я обещал, что присмотрю за тобой. Пойми, взрослые делают то, что лучше для ребёнка. Особенно это касается родителей. Это гораздо важнее, чем делать то, что ты хочешь, или то, что ты считаешь лучшим. В тебе есть наследие Белых, твои сны не только важны, но и опасны. Тебя нужно направлять. Да, я читал твои дневники, чтобы лучше тебя понять, и я буду читать сны, которые ты запишешь.

Мой разум уцепился за его слова:

— Наследие Белых, оно у меня от матери?

Ведь я знала, мой отец происходил от горцев и жителей Бакка, и ни от кого больше.

— Оно передалось тебе от меня.

Я уставилась на него.

— Как?

— Ты слишком молода, чтобы понять это.

— Нет, не слишком. Я знала своего отца, и я знала свою мать.

Я затаила дыхание, ожидая услышать, как он произнесет чудовищную ложь о моей матери.

— Ты знаешь, как драконы меняют Элдерлингов? Как дают им чешую и цвета? Что их дети иногда рождаются с чешуйками?

— Нет. Я не знала, что они это делают.

— Ты видела Рапскаля, алого человека?

— Да.

— Его изменила драконица, она очень его любит. Красная Хеби передала Рапскалю частичку себя, и он изменился. В свою очередь она переняла от него привычки и образ мыслей.

Я внимательно слушала.

— Много лет я жил бок о бок с твоим отцом. Думаю, мы оба… меняли один другого, — я видела, как ход его мыслей менялся. — Однажды он сказал, что он стал Пророком, а я стал Изменяющим. Я долго думал над его словами. И решил, что хочу, чтобы так и было. Всего раз я захотел принести перемены. И я отправился в Клеррес и попытался стать Изменяющим.

— Не очень-то хорошо у тебя получилось.

— Да. Но когда я впервые встретил твоего отца, мне бы такое даже в голову не пришло, — он глубоко вздохнул. — Я знаю, что ты будешь сердиться на меня, но я скажу. Я сделал то, чего хотел от меня твой отец. Я вывез тебя в безопасное место. Если я вторгаюсь в твою жизнь и в твои личные дела, то лишь потому, что он вверил тебя моим заботам. Обещание, данное ему, важнее всего. Я надеялся завоевать твое уважение, если не добиться ещё более глубокого расположения. Я понимаю, ты сожалеешь, что я жив, а он нет. Но зачем ворошить прошлое?

Я заставила себя успокоиться и посмотрела в его бледные глаза.

— Сегодня ты вел себя как мой отец. Ты говорил слова, которые мог бы сказать он. Но ты не мой отец и я не хочу, чтобы ты вел себя так, словно ты — это он. Да, ты можешь учить меня, мне многому надо научиться. Но ты не мой отец. И не претворяйся, что это не так.

— Вообще-то… — начал он, но остановился.

Он что-то скрывал. Он читал мои сны, мои самые сокровенные мысли и все равно пытался утаивать что-то от меня? Это оскорбляло больше всего. Я дала сдачи — недосказанность сработала так же хорошо, как и ложь:

— Он написал тебе последнее письмо, одно из тех, которые не сжигал. Думаю, он писал его больше для себя. Он писал, что понимает, почему ты оставил его. Что вся твоя «дружба» была ничем иным, как способом использовать его. Он писал, что ему лучше без тебя, что моя мать любила его таким, какой он есть, а не потому, что он мог быть ей полезен. В том письме он говорил, что надеется больше никогда тебя не увидеть, потому что ты исковеркал его жизнь и лишил его счастья. И он рад, наконец, получить контроль над своей жизнью и самостоятельно выбирать жизненный путь. Но он снова встретил тебя, и это опять произошло. Ты снова пришел лишь для того, чтобы использовать его. Ты разрушил наш дом, и теперь, из-за тебя, он мертв. Все из-за тебя.

Я отвернулась от него, что было не так уж и просто сделать, лежа в гамаке. Я смотрела на балки и мечущиеся по ним тени от раскачивающихся светильников. Отец не был бы мной доволен. Я знала, что надо извиниться и признаться во лжи. Даже если я не чувствовала себя неправой? Возможно.

Я посмотрела в его сторону, но он уже исчез.

Глава 42

ФАРНИЧ

И среди того, что не сгорело (а осталось немного, твоя подопечная хорошо постаралась!), я нашел обгоревший клочок. Я переписал его сюда.

«Как только они не смогут сопротивляться, смело пускайте им кровь. Важно действовать быстро, пока яд остается в желудке и не попал в мясо, кости, мозг и язык. Слейте кровь, извлеките внутренности, а мясо срезайте в последнюю очередь. Наклейте на сосуды этикетки. Потом каждый нужно проверить отдельно, чтобы выяснить, не был ли яд слишком силён и не смертелен ли он. Испытайте немного, по крайней мере, на двух рабах. Если хотя бы один умрет — выбросьте весь образец. К сожалению, мы не можем контролировать, сколько наживки сожрет дракон, и, следовательно, сколько яда проглотит каждая тварь.

Глаза нужно держать в уксусе, они портятся быстрее всего. Мясо нарежьте тонкими ломтиками, засолите и высушите.

Из всего дракона смело можно выбрасывать только желудок. Все остальное нужно собрать и сохранить, потому что когда мы покончим с драконами, это последнее, что у нас…»

Окончание сгорело. Старый друг, ты был прав. После бедствия на севере наши Служители умышленно перебили оставшихся драконов и змей. На обрывках других документов только даты и количество бочек, из чего я решил, что бойня происходила в разных местах.

Как результат — возмездие драконов. И как результат — долголетие Четырех.

После убийства Капры я принял на себя заботу об уцелевших Белых. Нам пришлось перебраться из Клерреса на маленькую ферму в глубине страны. Пытаюсь учить молодежь выращивать и собирать урожай. Многим перестали сниться сны.

Боюсь, это письмо будет идти к тебе долгие месяцы. Когда в последний раз я расстался с Фитцем Чивэлом Видящим, мы наговорили друг другу много нехороших слов. Пожалуйста, передай ему моё уважение. Не сомневаюсь, что он к тебе вернется точно так же, как ты возвращался к нему.

Письмо Прилкопа Любимому.

Шут рассказывал, как он в первый раз возвращался в Клеррес. Мне всего лишь нужно повторить это путешествие в обратном порядке. Я должен перебраться на другую сторону острова, к одному из портов на глубокой воде — Сайсалу или Круптону. Там я найду судно, которое доставит меня в Фарнич. Среди холмов вокруг порта Фарнич я разыщу руины города Элдерлингов и сильно накренившуюся Скилл-колонну.

Рассуждать об этом легко. Проделать гораздо труднее.

На ночь я укрылся у входа в тоннель. Защищенная позиция, как говорил Лант Пчелке. На рассвете в поисках дороги я взобрался на показавшийся самым высоким холм. Я пересек пастбище, где на меня с подозрением посмотрели две коровы. Спускаясь по склону, прошел мимо недавно разрушенного сельского дома и выбрался на дорогу. Она оказалась почти безлюдной, но все может измениться, когда новости о падении Клерреса распространятся. По ней двинутся грабители, спасатели и люди такого сорта, которые не замедлят воспользоваться бедственным положением местных. Слухи о драконах не удержат их надолго. Я понадеялся, что Прилкоп сможет быстро захватить лидерство, которое я для него освободил. За ним пойдут выжившие Белые и все Служители, и под его опекой вернутся к старым обычаям. Как бы то ни было, я с ними покончил.

Моя нога все ещё заживала и болела. Я постоянно был голоден. Меня жалили москиты и что-то вроде клеща впилось сзади в шею. Я не смог нащупать его тельце, но зудело ужасно. Мне сильно не хватало сапог. После полудня на меня упала маленькая тень. На следующем вираже мне на плечо опустилась Мотли.

— Забери меня домой, — заявила она.

— Ты прозевала судно? — я не признался, что обрадовался её компании.

— Да, — согласилась она после паузы.

— Мотли, ворона, как ты узнала, что я жив? Как узнала, где меня искать?

— Серебряный человек, но все равно глупый, — ворона сорвалась с плеча и позвала меня: — Фруктовое дерево! Фруктовое дерево!

Она полетела вперед над дорогой. Волк внутри меня одновременно развеселился и рассердился.

Пока меня не было, ты связал себя с вороной? Что ж, она хотя бы не добыча. И она умная.

Мы не связаны!

Нет? Ну, не так, как было у нас с тобой, это правда. Но у связей Уита много уровней. Она чувствует тебя, пусть и не позволяет тебе ощутить её.

Мне вдруг многое стало ясно, и меня это задело.

Почему она держит меня на расстоянии? — недоумевал я.

Она знает, что ты никогда не свяжешься с ней так, как когда-то со мной. Поэтому она ограждает саму себя.

Когда я не ответил, он добавил:

Она мне нравится. Если бы я все ещё бежал по вашу сторону, я мог бы только приветствовать её.

Запах спелых фруктов я почуял раньше, чем увидел дерево. Узкая тропа вела к ещё одному разрушенному строению. Драконы постарались на славу. Несобранные абрикосы осыпались и забродили на земле, кишащей муравьями. Воздух наполнял пьянящий аромат и гудение пчел с осами. Абрикосы ещё висели на дереве, и я не замедлил нарвать их и набить желудок. Сочные фрукты утолили не только голод, но и жажду.

Когда есть уже было некуда, я собрал побольше фруктов и приспособил остатки рубашки под мешок. Я вернулся на дорогу, надеясь, что загодя услышу скрип повозки или топот копыт и успею спрятаться. Из-за свежих фруктов желудок свело спазмами, но это было не так болезненно, как голод. Время от времени Мотли делала над моей головой ленивый круг. Я очень осторожно потянулся к ней Уитом. Да. Сосредоточившись, я могу её почувствовать. Но в то же время я ощутил, что меня с негодованием отталкивают. Я оставил её в покое.

Шут никогда не рассказывал, сколько дней заняло путешествие. Припоминаю, он говорил, что часть пути проделал в повозке. А у меня были только ноги. Каждую ночь я спал на открытом воздухе и каждый день шёл. Питаться я мог только тем, что найду, а многие растения, были мне незнакомы. Те, которые я распознал как съедобные, не утоляли голод. Дни стояли слишком жаркие, а по ночам жалили насекомые.

В тот вечер я искал удобное место для сна, где мне не досаждала бы мошкара. Это оказалось невозможно. Я уселся, прислонившись спиной к дереву, прихлопнул москита и потянулся к Дьютифулу — известить его, что жив и возвращаюсь домой. Я хотел, чтобы Пчелка и Шут поскорее об этом узнали. Может, Дьютифул передаст денег. Скилл-колонна перенесет меня до Кельсингры, и я надеялся на теплый прием. Но монеты в карманах всегда пригодятся. После всех несчастий на мне осталась одежда с дырами на спине, которые прожгло Серебро, нож на поясе и несколько инструментов убийцы в потайных карманах. Сосредоточившись, я постарался отвлечься от мошкары и острых камней под ногами и потянулся к Дьютифулу. Меня ждал провал со Скиллом, какого со мной не случалось много лет.

Пришлепнув сзади на шее маленьких кровососов, я натянул на голову рубашку и стал размышлять. Попробовал ещё раз. И ещё. Я будто пытался вычерпнуть крошечную мушку из кипящего супа и все время её упускал. Прекратив это дело, я постарался отбросить раздражение. Спокойно. Что со мной не так? Подобных трудностей у меня не случалось долгие годы… с тех пор, как я пробовал дотянуться Скиллом до Верити. Когда он был в Горах. Верити, который тоже окунул руки в Серебро.

Возможно причина не совсем во мне? Возможно проблема в самом процессе, а не в моем пристрастии к эльфовой коре?

Я прикоснулся посеребренными пальцами к своему большому пальцу и сосредоточился на странной силе, текущей через меня. Боль. Нет, удовольствие. Нет, ощущение слишком сильное, чтобы дать ему определение. Я сосредоточился на Баккипе, на Дьютифуле и спустя мгновение очутился в потоке Скилла.

Я окунулся в глубины, о которых раньше не подозревал. Я протискивался сквозь течение, заполненное сознаниями.

— Забудь о еде…

— Он такой милый…

— Мальчик мой!..

— Не хватает монет…

Как будто в Большом зале Баккипа разом заиграли все музыканты и с одинаковой громкостью заговорили все придворные. Я не мог отличить одно сознание от другого. Затем что-то необъятное, могущественное и организованное пробилось сквозь лепет, будто приказ командира, прозвучавший среди хаоса битвы, или огромная рыба, ворвавшаяся в тесный косяк мелюзги. Перед этим нечто все расступились и опять сомкнулись позади.

Когда-то давно я сталкивался в потоке Скилла с одним из таких огромных существ. Я в нем чуть не потерялся. В этом слое их было много. Когда они проплывали мимо, я чувствовал, что к ним примыкают другие сущности и, объединяясь, вырастают до такого сознания. Я хотел… Хотел… Я оттащил себя от него и до крови прикусил нижнюю губу.

Я попытался разобраться в том, что со мной произошло. Серебро усилило мой Скилл до уровня, которым я не мог управлять. Я поднял стены и стал размышлять. Нужно соблюдать осторожность, решил я. Если понадобится, подожду до Кельсингры, а оттуда отправлю Дьютифулу послание с птицей. Нет смысла рисковать.

На каждом перекрестке и ответвлении от дороги я выбирал более проторенный путь. Деревни мне приходилось огибать по широкой дуге. Я был рад тому, что драконы не перебили все население острова. Тем не менее, из-за моего посеребренного вида у меня не было желания с кем-либо сталкиваться. Иногда найти дорогу мне помогала ворона, а порой она где-то летала, и я был вынужден пробираться через лесную чащу и по тропинкам, надеясь на лучшее. Я без зазрения совести воровал на отдаленных фермах, совершая набеги на огороды, курятники и коптильни. Снял с бельевой веревки простыню. В кармане у меня завалялось несколько монет, и я завязал их в рукав рубашки, сохнущей на той же веревке. Даже у убийц есть немного чести. Куры снесут ещё яиц, овощи вырастут, но стащить простыню — это уже настоящее воровство. Я соорудил из простыни импровизированный плащ, который послужил некоторым убежищем от палящего солнца и жалящих насекомых. И пошел дальше.

Дни по-прежнему стояли погожие, и путешествие было мучительным. Я беспокоился о Пчелке, Шуте и остальных моих спутниках, скорбел по Ланту. Сожалел, что не видел, как Совершенный превращается в драконов. Интересно, когда они попадут домой. Я волновался, что будет, когда они доставят королеве Этте новости о гибели принца. Она поручила нам оберегать юношу, а мы не справились. Будет ли она сломлена горем, или разгневается, или и то, и другое?

Голод был постоянным. Жажда появлялась и исчезала, если попадался ручей.

Я чувствовал себя больным, слабость не проходила.

Моё тело продолжало исцеляться и тратило на это силы. Питался я нерегулярно. Обуви у меня не было. Я шёл и спал под открытым небом, чего не делал много лет. Но, даже учитывая все это, вялость была непомерной. Однажды я проснулся и не захотел двигаться. Я хотел идти домой, но ещё больше — просто не шевелиться. Я лежал на голой земле под деревом со склонившимися ветвями. По моей руке начали ползать муравьи. Я сел, стряхнул их и почесал шею. Укус клеща плохо заживал. Я отодрал с него корочку и почувствовал небольшое облегчение.

— Домой! — прокаркала Мотли с ветки над головой. — Домой, домой, ДОМОЙ!

— Да, — согласился я и подобрал под себя ноги. Они ныли, болел живот.

Брат, у тебя глисты.

Я обдумал эту мысль. У меня когда-то были глисты. У кого из живущих по собственному разумению их не бывало? Я знал несколько лечебных средств, но сейчас они мне недоступны.

Когда я был щенком, ты заставил меня проглотить медную монету.

Медь убивает глистов, но не щенков. Я узнал это от Баррича.

Сердце Стаи многое знал.

У меня не осталось меди. Придется потерпеть до дома. Там растут известные мне травы.

Тогда вставай и двигайся домой.

Ночной Волк прав. Мне нужно домой. Я представил, как обнимаю Пчелку. Своими посеребренными руками, и моё лицо блестит… О, нет.

Я отбросил прочь никчемную мысль. Это уже стало привычным делом. Когда я окажусь дома, все пойдет как надо. Увижу Неттл и мою новорожденную внучку. Найдется и способ справиться с Серебром. Чейд что-нибудь разузнает, найдет решение… Нет, ведь Чейд мертв, и его сын тоже. Как меня примет Шун, когда я преподнесу ей эту новость? Права ли женщина Элдерлинг? Убьет ли меня Серебро? Она сказала, что я усохну до самых костей.

Вставай. Ты тут лежишь, а солнце не стоит на месте. Или решил днем спать, а путешествовать ночью?

Сегодня полнолуние, и я смогу видеть. Да, буду путешествовать ночью.

Я лгал себе.

С наступлением ночи я заставил себя подняться. Ворона сидела на дереве надо мной. Я поднял голову к темнеющим ветвям и с удивлением обнаружил, что вижу её, различаю очертания тела по теплу. Шут о таком говорил, когда выпил драконью кровь.

— Я собираюсь идти. Хочешь, я тебя понесу?

Вороны не летают в темноте.

Мотли пренебрежительно каркнула. Она может меня отыскать, когда захочет. Это она мне уже продемонстрировала.

В последние дни дорога стала оживленнее, но по ночам на ней было меньше повозок и лошадей, и простыня неплохо меня прикрывала. Я выбрал хорошее время. Нагретые за день камни излучали другое тепло по сравнению с маленькими зверьками, что рыскали в поисках корма по обочинам дороги. Ещё один подъем и ещё один холм. Дорога пролегала через обработанные земли и пастбища. Где мне спрятаться днем? Позабочусь об этом на рассвете.

Взобравшись на вершину холма, я обозревал сверху суетливый морской порт. На кораблях, бросивших якоря в заливе, ярко светились фонари, кое-где в городе горели огни. Он был не меньше Баккипа, но растекся по округе, как тесто по сковородке. Как мне пройти через него, попасть в доки и уговорить какое-нибудь судно взять меня до Фарнича? И все это — не открывая моего имени? Украсть небольшое судно. И куда плыть? У меня нет карт. Мне нужен корабль с командой, которая будет подчиняться моей воле.

Что может быть проще? Почему я так устал?

Этой ночью я совершил набег на курятник, стащил курицу и три яйца. Взял зерна из загона для скота и уставился на рычащего сторожевого пса. Я сказал ему, что он видит волка, и ощутил, как Серебро сливается с Уитом. Пес с визгом отскочил к порогу. Это казалось странным.

Я сбежал со своей добычей. Человеческие зубы плохо справляются с сырым мясом, но я не сдавался и обглодал курицу до костей. Я расправился с сырыми яйцами, проглотив их залпом, прожевал зерно своими «коровьими» зубами, и запил все родниковой водой. На день я устроился на каменистой насыпи между двумя злаковыми полями.

Дождавшись ночи, я пробрался в оживленный порт до того, как взошла полная бледная луна. Олух прятался с помощью Скилла, но он всегда был сильнее меня. Я прикрыл простыней большую часть лица и держался в тени, хотя каждому встречному на тихой улице посылал: «Ты меня не видишь, не видишь». Ночью на улице было мало народу и только двое мельком глянули на меня. С моей смешанной магией я обладал силой внушения, которая вызывала беспокойство и ободряла. Насколько я осмелюсь ей довериться? Смогу ли выйти на оживленную улицу средь бела дня и остаться незамеченным? Попытаться это проверить и потерпеть поражение может стать для меня смертельной ошибкой.

Я знал, куда мне нужно попасть, и, не мешкая, направился к причалу.

Гавань никогда не спит. Корабли разгружают и берут груз по ночам, чтобы не прозевать утренний прилив. Я выбрал причал, на котором к кораблю на якоре двигался поток грузчиков с тележками и бочками. Притаившись в тени, я следил за погрузкой. Я опять проголодался, и снова почувствовал боль и слабость. Но это не должно меня удерживать.

Я нашел корабль, с которого сгружали шкуры. Шут говорил, что Фарнич город кожевников. Я подошел к одному из матросов.

— Мне нужно попасть в Фарнич, — я окутал его своим дружелюбием и прошептал: — Ты действительно хочешь мне угодить.

Остановившись, он уставился на меня, а я смотрел из-под простыни на него. Его лицо утратило всякое выражение, и вдруг он улыбнулся мне, как старому другу.

— Мы только что оттуда, — он покачал головой. — Неприятное место. Если вам туда нужно, сочувствую.

— Но мне туда нужно. Есть в порту корабли, приписанные к Фарничу?

— «Плясунья». Второй корабль отсюда. Её капитан Расри, она хороша во всем, но совершенно не умеет мухлевать в игре.

— Запомню это. Удачного вечера.

При расставании он наградил меня такой широкой улыбкой, будто я его возлюбленная.

Мне было противно от того, что я сделал с матросом. Я поспешил по причалу к «Плясунье». Это было аккуратное маленькое судно с глубокой осадкой и небольшим корпусом — с таким легко справится даже очень немногочисленная команда. На палубе стояла молодая женщина. Спросив капитана Расри, я окутал себя ощущением хорошего благонадежного парня и направил на неё эту волну. Она широко раскрыла глаза и улыбнулась, несмотря на моё одеяние.

— Я — Капитан Расри. Что вам угодно?

Увидев моё посеребренное лицо, она отшатнулась.

Я улыбнулся ей и внушил, что это всего лишь необычный шрам. Она вежливо отвела от него взгляд.

— Мне нужно попасть в Фарнич.

— Мы не берем пассажиров, добрый человек.

— Но для меня вы можете сделать исключение.

Она посмотрела на меня, и я ощутил, что она колеблется. Я усилил давление.

— Можем, — согласилась она, хотя при этом отрицательно покачала головой.

— Я пригожусь на борту. Я знаю, как управляться на палубе.

— Вы можете помогать, — признала она, хотя и нахмурила брови.

— Сколько дней до Фарнича?

— Не больше двенадцати, если удержится хорошая погода. По пути мы зайдем в два порта.

Я хотел сказать ей, что мы поплывем прямо в Фарнич, но не мог заставить себя. Я уже сожалел, что так с ней поступаю.

— Когда мы отплываем?

— С началом прилива. Скоро.

Не успел я взойти на борт, как прилетела Мотли и уселась мне на плечо. Замешательство капитана сменилось восхищением.

— Спасибо, спасибо, — сказала ей Мотли, и повторила то же самое перед подошедшей командой.

Пока ворона очаровывала и отвлекала команду, я представился как Том Баджерлок и заставил их принять себя, окутав этой мыслью, словно одеялом. К утру я уже был на пути к цели.

Это было самое мучительное путешествие в моей жизни. Корабль не без причины назывался «Плясуньей». Он раскачивался, подпрыгивал, трясся и шатался. Я никогда раньше так не страдал от морской болезни.

Несмотря на плохое самочувствие, я старался быть полезным. Я обнаружил, что могу пальцами снимать ржавчину с латуни, и под моими рукам засияли все латунные детали на «Плясунье». Я разгладил изношенные снасти так, что теперь они скользили легко. Я пропускал через руки растянутые и провисшие паруса, чтобы натянуть их. За столом я ел не больше одной порции, несмотря на постоянный голод.

Плавание казалось нескончаемым. Навязывание команде своей воли забирало силу и сосредоточенность, и ресурсы моего тела истощались. Я страшился каждой остановки в порту, потому что в эти дни моё воздействие прекращалось, пока матросы разгружали корабль и брали новый груз. Во всех портах по вечерам я ходил в трактир, чтобы подкрепить Скилл обильной едой. Насытившись, возвращался на «Плясунью» и забывался тяжелым сном. Проснувшись, я на один день чувствовал себя сильнее, но затем утомление возвращалось.

Длинными тягостными ночами я думал о Верити и о том, как он пользовался Скиллом для защиты Шести Герцогств. Даже на расстоянии он находил корабли с Внешних островов и воздействовал на их капитанов и штурманов. Скольких он отправил в пучину шторма или на скалы? Что он чувствовал, используя мощь магии, чтобы убить столько людей? Не потому ли он ухватился за обрывки старинных легенд и отправился в Горы искать союза с Элдерлингами?

В ночь, когда мы приплыли в Фарнич, я внушил капитану и команде, что они сделали доброе дело, которым могут гордиться. Я оставил их озадаченными, но довольными собой. Мне на плечо уселась Мотли.

— Домой, — напомнила она, и это слово придало мне сил.

Фарнич оказался унылым вонючим городком с угрюмыми жителями. Убой скота ради мяса и кожи — грязное ремесло, но не настолько отвратительное, каким предстает в Фарниче. Городок был замусоренным, повсюду сквозила безысходность. Вокруг залива примостились приземистые неухоженные домишки. Выше на холме я разглядел развалины города Элдерлингов. Очевидно, его разрушили умышленно. Я понадеялся, что Скилл-колонна не пострадала сильнее с тех пор, как ею в последний раз воспользовались Прилкоп с Шутом. Шут говорил, что она почти рухнула. Но если под ней как-то можно поместиться, я не упущу эту возможность в надежде вернуться в Кельсингру.

Этими камнями опасно пользоваться.

Волк, откладывать моё возвращение ещё опаснее, гораздо опаснее.

Я почувствовал его сомнения и страх стать их добычей. Я ходил по городу голодный, но не увидел таверны, где мне захотелось бы поесть. Все они не внушали доверия. Лучше я отправлюсь прямиком в город Элдерлингов, отыщу Скилл-колонну и покину это отвратительное место. Непривлекательность города была похожа на зловоние, висевшее в воздухе. В Кельсингре меня узнают. Там есть пища и хорошее отношение ко мне. А это место никогда не было знакомо с доброжелательностью.

Я остановился перевести дух и прислонился к стене конюшни. Отчаяние захлестнуло меня, как порыв ветра. Его сила была странно знакомой, как и гул в ушах.

Здесь они нас предали. Долгие годы они обманывали нас, притворяясь друзьями, а потом, когда на нас обрушились невзгоды и мы сбежали сюда, они нас перебили. Они покончили и с нами, и с драконами, и даже с морскими змеями.

На мгновение я их увидел. Элдерлинги бежали по улицам в поисках убежищ, которых не было. Они спаслись, когда пали их города, и пришли сюда, в отдаленное поселение, где воздух не был отравлен и пепел не засыпал все вокруг. Но когда они вышли из каменных порталов, их уже поджидали наемные солдаты, чтобы убить. Ибо Служители знали, что их города падут при землетрясениях, знали, что драконы и Элдерлинги сбегут сюда. Чтобы покончить с драконами, им нужно было покончить и с Элдерлингами.

И они это сделали.

Воспоминания о кровавом предательстве запечатались в камне памяти в городе Элдерлингов. Когда следующие поколения разобрали камни города, чтобы построить Фарнич, они забрали с собой ужас и предательство. Неудивительно, что жители Фарнича с такой ненавистью относятся к руинам черных камней. Чем ближе я подходил к разрушенным домам на склоне холма, тем сильнее и мрачнее были воспоминания. Во мне сплелись Скилл с Серебром, и я пробирался сквозь поток призраков. Мужчины и женщины плакали и кричали, дети лежали мертвыми или истекали кровью на улицах города. Я поднял стены, чтобы заглушить этот ужас.

Кельсингра источала воспоминания Элдерлингов о праздниках, ярмарках и счастливых временах. Здесь же камни пропитались кровью и смертью Элдерлингов, которые возвели из них город. Из поколения в поколение передавалось жуткое наследие страха и отчаяния. Все радостные и мирные воспоминания были залиты кровью.

Я не знал названия этого города Элдерлингов. Между камнями разрушенной мостовой пробивалась трава, но на мостовую пошло слишком много камней памяти. Улицы помнили, что они были улицами, и не давали траве прорасти. Повсюду я видел следы молота и зубила, умышленно разбитые на куски упавшие статуи, разрушенные фонтаны, рухнувшие стены зданий.

Где могла стоять колонна? В центре города, как в Кельсингре? На башне? На рыночной площади?

Я брел по пустынным улицам холмистого города, пробираясь сквозь волны кричащих призраков. Мотли вспархивала с моего плеча, делала круг и возвращалась. Когда-то это было прекрасное место роскошных дворцов и огороженных садов. Теперь город стал похож на мертвого оленя, кишащего червями, а все его величие и изящество запятнаны воспоминаниями о смерти, ненависти и предательстве. Только Уит говорил мне, что призраки не реальны.

Благодаря Уиту, я знал, что поблизости есть и реальные люди, они идут за мной. Из-за стараний крепко держать стены и сохранять разум я пренебрег маскировкой Скилла. Может, это просто любопытные юнцы следуют за странным чужеземцем, закутанным в простыню. Видели ли они моё помеченное Серебром лицо? Мотли над головой каркнула. Я проследил за тем, как она кружит. Вдруг она опустилась в пятно света на моем плече.

— Осторожно, — хрипло каркнула она. — Осторожно, Фитц.

Они приближались ко мне.

Я замер, дыша бесшумно, и призвал Уит, пытаясь определить, сколько их и где они. Что, по их мнению, у меня есть такого, чего им захотелось бы? Или это просто бандиты, которым нравится избивать путников? У меня не осталось сил, чтобы убегать, а тем более драться.

Оставьте меня! — отправил я в темноту мольбу, но наделенные Скиллом камни ослабили её и заглушили. Мне нужно увидеть этих людей и заглянуть им в лица, чтобы достучаться до их разума. Они по-прежнему держались поодаль. Несомненно, они хорошо знали эти развалины. Возможно, они с детства бросали вызов этим миазмам страха и ненависти. Они продолжали скрываться. В сгущающихся сумерках я видел, как кто-то перебегает с места на место. Сколько их?

Четверо. Нет, пятеро — двое стоят очень близко друг к другу. Раздув ноздри, я уловил запах, но от моего человеческого носа было мало прока.

Они близко. Приготовься.

Мне больше ничего не оставалось. Найдя уцелевший участок стены, я прислонился к ней спиной, вытащил нож и сбросил с себя простыню. Может, мой вид заставит их передумать, но смогут ли они в сгущающейся темноте рассмотреть, как странно я выгляжу? Со сжавшимся сердцем я задался вопросом, что за люди по своей воле окунутся в атмосферу ненависти и крови. Наверняка недобрые люди. Я услышал приглушенный смешок и как на кого-то шикнули. Смех был женским. Вот, значит, что. Это охота, а не ограбление. А я, скорее всего, не первая добыча.

В стену рядом со мной ударился камень. Я уклонился, и ворона спорхнула с моего плеча. Я её не винил — одного попадания достаточно, чтобы её убить. Другой камень стукнулся у самой моей головы. Я замер, прислушиваясь. Следующий камень попал в бедро, и на этот раз на смех не стали шикать. Они оставались в укрытии, невидимые. Тихо засвистела праща, и камень сильно ударил мне в грудь. Я заслонил лицо рукой, но камень попал по губам, и что-то хрустнуло! Я ощутил во рту кровь, в ушах зазвенело.

Трус! — зарычал внутри меня Ночной Волк. — Убей их всех!

При жизни Ночного Волка мы были так тесно связаны Уитом, что я часто чувствовал себя больше волком, чем человеком. Его тело мертво, но что-то от него все эти годы жило во мне. Часть меня и не часть меня. С моих первых попыток овладеть магией Скилла с ним смешалась моя звериная магия — Уит. Гален пытался выбить его из меня, а другие, те, кто пробовали наставлять в Уите или в Скилле, порицали меня за то, что я, похоже, не могу разделить эти два вида магии. Когда Ночной Волк разъярял меня болью, используя Уит, к нему присоединился и мой Серебряный Скилл.

Я мельком увидел женщину, которая перебежала от разрушенной стены к зарослям ежевики. Я сосредоточил внимание на ней.

— Умри, — тихо сказал я, и она стала первой жертвой.

Она упала неожиданно и мягко, будто оглушенная, но мой Уит сказал, что она умерла. Сердце не бьется, дыхания нет.

Из глупости или из преданности, а возможно, из обоих побуждений, двое её товарищей-мужчин бросились к ней. И правда, зачем таиться? Загнанный в угол человек не представляет опасности. Я поднял трясущуюся руку, покрытую Серебром, и указал на одного.

— Умри, — сказал я.

Его приятель застыл в оцепенении.

— Умри, — повторил я внушение, и он умер.

Так легко. Слишком легко.

— Это он сделал! — закричал кто-то. — Не знаю как, но он их завалил! Саха, Бар, вставайте! Вам плохо?

Один из них осмелился выйти из укрытия — тощий юнец с растрепанными волосами. Пробираясь к телам, он неотрывно смотрел на меня.

— Они мертвы, — сказал я.

Я надеялся, что он побежит. А ещё больше — что будет драться.

Из высокой травы поднялась и вышла женщина, осторожная, как лань. Она была миловидной, с распущенными темными волосами до плеч.

— Саха? — позвала она, и в её неуверенном голосе больше не было смеха.

— Он убил их! — её товарищ сорвался в визг.

Он бросился на меня, и женщина тоже, с криком. Я преградил им путь посеребренной рукой.

Они упали так же неизбежно, как если бы я снес им головы топором. Они рухнули, и Уит тотчас сказал мне, что они мертвы. Я никогда не использовал свою магию таким способом; она никогда не была достаточно сильна. Это напомнило мне первые попытки научиться Скиллу, когда мои силы были очень непредсказуемы. В страхе и гневе я насылал гибель на людей, которых даже толком не видел.

Я не знал, что мы так можем. — Ночной Волк во мне был устрашен тем, что произошло.

Я тоже. Разве мне не было стыдно подчинять разумы команды «Плясуньи»? Теперь я оцепенел от потрясения — ту же невозмутимость испытывает человек с отрубленной ногой. Я сплюнул кровь и потрогал зубы. Два выбили. Мои противники мертвы, а я жив. Я отбросил раскаяние.

Я обыскал тела. Сандалии одного юнца оказались мне впору. У миловидной женщины был плащ. Я забрал у них монеты, мех с вином, нож. У одной женщины нашелся маленький бумажный кулек с мятными конфетами. Я бросил их в рот и запил дешевым вином. В стороне Мотли клевала плоть мертвецов. Чем это отличалось от моего грабежа? Они мертвы, и ворона берет у них то, что принесет ей пользу.

На землю опустилась тьма и взошла луна. К воспоминаниям о бойне на ныне разрушенных улицах добавилось ещё одно. Мотли села мне на плечо. Были ли убийцы Элдерлингов предками тех, кто сейчас живет в жалком городишке под холмом? Были ли затяжной страх и ненависть ужасным непредвиденным наказанием, которое пало на детей, не ведающих, что натворили их прародители? Запятнал ли мрачный дух этого места молодые поколения тех убийц?

Я отыскал Скилл-колонну по следам иллюзорной бойни. Пробирался через бестелесных вопящих призраков, пока не дошел до места, где Элдерлингов перемалывали, как овец, окруженных волками. Они выбирались из Скилл-колонны, видели кровопролитие и пытались сбежать обратно в сомнительную безопасность. В самой гуще этой безумной битвы я и нашел колонну.

Она оказалась там же, где говорил Шут. Кто-то приложил много усилий, чтобы её свалить. Она сильно накренилась, и в свете полной луны была видна выщербленная поверхность. Колонну покрывало множество царапин, резко воняло мочой и экскрементами. Неужели спустя столько лет она все ещё вызывала такую глубокую ненависть, которую выражали таким ребяческим образом?

Люди мочатся, когда напуганы.

Павший монумент тонул в высокой траве. Из него выходили призрачные Элдерлинги с детьми и вещами. Упав на колени, я пробрался через жесткую траву и вьющиеся плети. Хотелось бы иметь карту Чейда со всеми известными колоннами и местами их назначения. Ну, неважно. Что пропало, то пропало, и я надеялся, что медведю она пришлась по вкусу. Шут говорил, что они выбрались из-под опрокинутой Скилл-колонны. Все, что мне нужно — это повторить его путь. Сквозь растения я всмотрелся в черноту под наклонившимся камнем. Мотли вцепилась в мой плащ и воротник рубашки, царапая мне шею.

Ты готов?

Никогда не буду готов к такому. Просто иди.

— Домой. Сейчас же домой.

Ну, хорошо. Я раздвинул ветки ежевики и поморщился, когда шипы впились в ладонь. Попасть под колонну можно только ползком. Я испытал минутное отупение от усталости, и все. Я прижал руку, посеребренную руку, к ближайшему участку колонны, готовясь заползти под неё. Колонна завладела мной, мельком я увидел затертую руну, которую не узнал. Мотли испуганно каркнула, и нас затянуло в камень.

Глава 43

БИНГТАУН

Мастеру Скилла Неттл от ученицы Кэррил:

По вашему требованию этим письмом признаю свою вину, тем не менее полагаю нужным кое-что объяснить. Это не оправдание, а просто изложение причин, по которым я выказала неповиновение Подмастерью Шерсу, своему наставнику, во время поездки на Аслевджал. О сути нашего задания я знала. Мы должны были собрать камни Скилла, отметить, где они были найдены, и доставить их в Олений Замок для изучения, классификации и хранения. Шерс предельно ясно дал понять, что я должна держаться рядом с остальными и не дотрагиваться до вещей, которые не относятся к нашему заданию.

Но я слышала рассказы о комнате-карте на Аслевджале. Моё желание увидеть её перевесилочувство долга и послушания. Когда никто не видел, я покинула свою группу и разыскала комнату-карту — потрясающую, именно такую, как о ней говорят. Я задержалась там дольше, чем планировала, и вместо того, чтобы вернуться в место сбора камней, направилась прямиком к колонне, которая привела нас туда.

И вот самая важная часть моей истории, даже если она не оправдывает моего неповиновения в целом. Остальные ещё не подошли к колонне. Сумка с собранными камнями была тяжелой, я устала — и присела, прислонившись спиной к стене. Не знаю, уснула ли я или просто был захвачена воспоминаниями камня. Я начала видеть, как сквозь колонну приходят и уходят Элдерлинги. Кто-то был разодет в пух и прах, кто-то словно бы шагнул сюда после прогулки по саду. Но через какое-то время до меня вдруг дошло, что все они выходят из одних граней, а входят в другие. Не было грани, служащей одновременно и входом, и выходом.

Полагаю, нам следует тщательно изучить руны на каждой грани колонн, поскольку я считаю, что побочные эффекты путешествия сквозь них — вроде потери времени и сильной слабости — могут возникать в результате перемещения в направлении, противоположном изначально заданному. Когда пришло время вернуться к Камням-свидетелям, я чувствовала большое волнение. Считаю, что наша задержка на сутки связана с тем, что мы воспользовались как входом той гранью колонны, из которой Элдерлинги исключительно выходили.

Приношу свои извинения за то, что покинула свою группу. С моей стороны это было легкомысленно и безрассудно. Склоняюсь перед вашим судом и приму любое наказание.

Со всей искренностью,

ученица Кэррил.

Плаванье продолжалось. Я медленно приходила в себя ото сна.

Двалия оставила на мне свой след. Если погода была холодной и сырой, у меня ныла левая скула, а глаз над ней иногда сочился желтым. Левое ухо превратилось в бесформенный лоскут — когда он касался подушки, спать было невозможно. На месте синяков и отметин от ошейника остались болячки, которые заживали очень медленно.

Но это касалось только моего тела. Всё остальное во мне просто отказывалось шевелиться. Я хотела оставаться в полумраке, лежа в гамаке. Хотела, чтобы Любимый, Янтарь и Шут перестали меня донимать. Каждый раз, делая запись в книге снов или дневнике, я непременно упоминала ему об этом. Несмотря на это он приходил ко мне по нескольку раз в день. Если я не вылезала из гамака, Янтарь садилась рядом и занималась рукоделием. Иногда она оставляла искусно вырезанные фигурки животных — как я догадывалась, работа Шута, судя по тому, что отец писал об этом. Мне хотелось забрать их себе, но я всегда оставляла их на том же самом месте, куда их клала Янтарь. На неё я старалась по возможности не смотреть, но всякий раз, когда наши глаза встречались, его взгляд был полон раскаяния и мольбы. Он был невероятно терпелив со мной.

Внутри меня горел огонек неприязни к нему, который я при любой возможности старалась подкормить. Я часто думала о том, как так вышло, что вот он — здесь, а моего отца нет. Представляла себе, что бы мы с отцом делали по дороге домой. Мы бы разговаривали с кораблем и наблюдали за морскими птицами. Он бы учил меня истории и географии Шести Герцогств, рассказывал о Бингтауне и Дождевых Чащобах. Каким бы он был со мной прямым и честным, мой отец. Но его здесь не было, и каждый раз, когда я смотрела на того, кто пытался его заменить, чувствовала все большую неприязнь.

Пер был со мной более прямолинеен. Он настоял, чтобы я приходила есть за общим столом, и во время трапезы показывал мне, как вязать морские узлы. Бойо поправился и болтался повсюду. Однажды он присоединился к нам за столом, и я была так смущена его благодарностью, что не могла на него смотреть. Его мать всегда улыбалась мне. Капитан Уинтроу подарил мне ожерелье с драгоценным камнем, который светился в темноте, и кружку, которая волшебным образом согревала собственное содержимое.

— Ты должна узнать этот корабль поближе, пока есть такая возможность! — упрекнул меня однажды Пер. — Когда ещё ты сможешь прокатиться на живом корабле? Никогда. Все они превратятся в драконов. Лови момент!

Понятное дело, он прав, но любая попытка сделать хоть что-то меня ужасно выматывала. Однажды он настоял на том, чтобы показать мне, как подняться на такелаж.

— Давай же, Пчелка, пожалуйста, пять ступенек вверх — и ты почувствуешь, как веревки натянуты под ногами. Все, что от тебя требуется — повторять за мной. Смотри, руки — сюда, ноги — вот так.

Он не принимал никаких отказов. Не спрашивал, боюсь ли я — точно как тогда, с Присс, а я не могла побороть гордость, чтобы сказать ему, как мне страшно. И вот мы поднимались. И поднимались. Пять ступенек остались далеко внизу. В верхней части мачты была крошечная площадка, огороженная поручнями из сетки. Он помог мне забраться туда, и я была рада развалиться там и, наконец, почувствовать себя в безопасности.

— Это «воронье гнездо», — сказал он мне. Его лицо на мгновение омрачилось. — Хотя вороны-то у меня больше и нет.

— Знаю, ты по нему скучаешь.

— По ней. Мотли. Однажды она последовала за красным драконом и больше не возвращалась. Может быть, так и живет с драконами. Хеби её просто очаровала, — он помолчал. — Надеюсь, она жива. Другие вороны все время клевали её из-за нескольких белых перьев. А тут ярко-красные, блестящие перья — как бы хуже не стало!

— Мне жаль, что она улетела. Хотела бы я познакомиться с твоей вороной.

Он вдруг сказал:

— Пчелка, ведь ты исцелила ожоги Бойо. Почему бы тебе не сделать то же самое для себя?

Я отвернулась. Меня задело, что шрамы на моем лице и запястьях так важны для него, что он их заметил. Конечно, магией он не владел, но словно бы услышал мои мысли:

— Да я не о том, как ты выглядишь, Пчелка. Но тебе же больно. Я вижу, как ты хромаешь. Вижу, как прикладываешь руку к щеке, когда она болит. Почему не лечишься?

— Мне кажется, это неправильно, — ответила я, помолчав. Как сказать ему, что мне просто не хочется делать это самой? Отец должен был быть здесь, своими руками ощупать лицо и сказать мне, насколько серьезны повреждения. Зачем мне исцеляться самой? Вместо отца рядом со мной эта Янтарь. Конечно же, ничего подобного я сказать не могла, поэтому нашла другие слова.

— У моего отца были шрамы. У Риддла они есть. Моя мать носила на теле следы рождения всех своих детей. Сам отец сказал мне, что это — отметины моей победы. Просто избавиться от них… — я коснулась пострадавшей щеки и почувствовала искореженную внутри кость. — Это не отменит того, что со мной сделали, Пер.

Он склонил голову. А затем вдруг расстегнул рубашку. Я удивленно уставилась на то, как он, развязав шнурки воротника, обнажил свою лишенную волос грудь.

— Видишь место, куда попала стрела, которая предназначалась тебе? — спросил он.

Я присмотрелась: его мускулы были покрыты неповрежденной гладкой кожей.

— Нет.

— Это потому, что шрам стер твой отец — он исцелил меня. И Ланта тоже. И видела бы ты Шута до того, как твой отец поработал над ним! Фитц даже взял раны Шута на себя, чтобы тот исцелился быстрее.

Я помолчала, размышляя, как он это сделал. Шут отнюдь не поднялся в моих глазах из-за того, что передал свои шрамы моему отцу. Пер коснулся моей щеки. Похоже, молчание затянулось.

— Я же вижу, как она болит. Ты должна это исправить. Сделанного не изменить — но зачем тебе носить на себе их отметины? Не давай им такую власть.

— Я подумаю об этом, — ответила я. — А теперь я хочу вниз. Мне не нравится, как нас тут качает.

— К этому привыкаешь. Через какое-то время тебе, может, даже понравится залезать сюда.

— Я подумаю об этом, — снова пообещала я ему.

Так и сделала. Два дня спустя, когда ветры утихли и наши паруса обвисли, мы снова поднялись на такелаж. На счет «понравилось» не уверена, но у меня получилось убедить себя, что всё не так уж страшно. В течение нескольких дней было затишье, и я потихоньку освоилась в «вороньем гнезде». Часто оно было занято матросом по имени Ант — та была молчунья, но хорошо ладила с оснасткой. Мне она нравилась.

Понемногу, лежа ночью в своем гамаке, я начала лечить себя. Это было непросто. Я делала это медленно, потому что не хотела, чтобы кто-нибудь заметил. Мне не нужно было, чтобы они говорили, будто я выгляжу лучше, или хвалили меня. Почему — этого я даже себе не могла объяснить. Но ухо — моё разорванное ухо, до которого дотронулся отец, назвал победой — его я оставила как есть.

Я полюбила корабль — видимо, потому, что знала, какие чувства Проказница испытывает ко мне. Кладя руку на серебристую древесину планшира, я ощущала её. Будто входишь в комнату, где сидит мама с шитьем и улыбается мне — такое тихое, доброе приветствие. Я не отваживалась подолгу разговаривать с ней, но она была полна благожелательности ко мне. Другого общения с ней мне и не требовалось.

Я слышала также её беседы с капитаном. Через некоторое время мне стало понятно, что капитан Уинтроу — племянник Альтии Вестрит, Проказница — корабль семьи Вестритов и Альтия росла у неё на борту. По всей видимости, живой корабль очень важен для семей своих владельцев. То, что Совершенный превратился в двух драконов и улетел, означало, что Альтия, Брешэн и Бойо остались без корабля. И Проказница хотела сделать то же самое. Ни у кого из них не будет живого корабля. Пер был прав. Все живые корабли исчезнут ещё до того, как я стану взрослой.

Все ходили грустными из-за этого, но возникла и более насущная проблема. Однажды я сидела в гнездышке из смотанного каната — вблизи от носовой части — и задремала. Проснувшись, я увидела наших моряков, почтительно выстроившихся на баке со шляпами в руках. Я не расслышала, о чем именно они просили корабль, но ответ все объяснил: Проказница отказывалась заходить на Пиратские острова. Сколько ни умолял её капитан, сколько ни упрашивал Бойо, она была непреклонна. Я могла различить древесный рисунок на её черных кудрях, но когда она качала головой, каким-то образом они шевелились, словно настоящие.

— Когда и как они получат весть, неважно — Кеннитсон от этого живее не станет. Все мы знаем, каким ужасным ударом это будет для королевы Этты, Соркора и всех Пиратских островов. Думаешь, мне плевать на Кеннитсона? Да, он не кровь от крови моей, но мне не все равно. Я знала его отца и, возможно, понимала его гораздо лучше, чем мне самой хотелось. Некоторые из его поступков я уважаю. Тем не менее, я не хочу оказаться в ловушке в Делипае, пока Этта будет бушевать, рыдать и сыпать проклятия. И вам прекрасно известно, что у неё будет тысяча вопросов, за которыми последует тысяча обвинений и упреков. Из-за неё я застряну там на несколько недель, если не месяцев.

— Так что же ты собралась делать? — спросил штурман.

— Я собралась обойти Пиратские острова. Знаю, что вам нужны запасы. Я же не Безумный Корабль, которого не заботило, что станется с командой. И готова пойти на компромисс. Мы можем ненадолго зайти в Бингтаун. Потом я поднимусь по Реке Дождевых Чащоб до Трехога. За Серебром — чтобы стать драконом, которым я должна быть.

— А что со мной? — спросил приунывший капитан Уинтроу, подходя ближе и присоединяясь к обсуждению. — Что Этта подумает обо мне? Если я не привезу королеве хотя бы весть о смерти её сына, как тогда смогу вернуться в Делипай? — он покачал головой. — Придется распрощаться со своей карьерой. Возможно, и с жизнью тоже.

К ним спешили Альтия, Брешэн и Бойо. Не опасались ли они, часом, мятежа на корабле?

Какое-то время Проказница молчала, но затем сказала с твердостью и сожалением:

— Я знаю только, что слишком долго была кораблем. Уинтроу, я в ловушке. Мне нужно освободиться — я это сделаю. И ты тоже должен стать, наконец, свободным. Столько лет прошло. Этта никогда не полюбит тебя так, как она любила Кеннита. Любовь этой женщины завоевывалась холодностью и пренебрежением. Она думала, что раз мужчина не бьет её, значит, любит. А Кеннит? Он никогда не допускал в себе даже мысли, что она для него — нечто большее, чем подходящая шлюха под боком. Да он к тебе был привязан куда сильнее, чем когда-либо к ней. Уинтроу, ступай домой. И меня отведи домой. Пришло время, когда мы оба будем свободны.

Ответное молчание длилось так долго, что я подумала, не разошлись ли они все. Посмотрев из-под ресниц, я увидела, что Альтия обняла племянника за плечи. Тот поник головой, а экипаж смущенно отворачивался, стараясь не смотреть на него.

— Она права, — прошептал Бойо, — и ты это знаешь.

Но при этих словах Уинтроу смахнул с себя руку Альтии и ушел от всех — от своей семьи и от носовой фигуры подальше. Я сочла, что лучше продолжать притворяться спящей и ни с кем не обсуждать то, что услышала.

Большая часть экипажа Проказницы была с Пиратских островов. Отказ корабля заходить в местный порт обидел и раздосадовал моряков. Я почувствовала, как закипает напряжение, и это меня озадачило. Команде было известно, что решение принял не Уинтроу, а Проказница — так что он, по их мнению, мог с этим поделать? Но когда Пиратские острова показались на горизонте, капитан Уинтроу предложил компромисс. Тем, кто хотел покинуть палубу Проказницы и отправиться в Делипай, он отдал все шлюпки, кроме одной. Хотя, понятное дело, случись с кораблем какое-нибудь бедствие, одной шлюпки на всех оставшихся не хватит.

Несмотря на предоставленную возможность, только дюжина матросов, или около того, решили уйти. Некоторые из тех, кто долго плавал с Проказницей, решили остаться с ней, чтобы увидеть, как она сделается драконом.

— Да потом же можно будет годами байки травить — уж это зрелище я не пропущу, — объявил один из матросов. Услышав это, двое из тех, кто собирался уйти, решили остаться. С остальными Уинтроу попрощался и заверил их, что корабельный счетовод проследит, чтобы им заплатили. А Бойо сказал самому старшему из них:

— Эту вещь я вручаю тебе, чтобы ты передал её королеве Этте. Все вы, кто покидает корабль, зарубите на носу: она не должна пропасть.

Однако штука, которую он передал, оказалась всего лишь каким-то невзрачным ожерельем с тусклым серым кулоном — странно, матросы при виде него прямо-таки остолбенели. Несколько раз повторили, что пойдут и отнесут прямиком к Этте. Шлюпки были опущены, гребцы налегли на весла, а мы смотрели им вслед. И вот Пиратские острова остались позади.

В эту ночь капитан Уинтроу серьезно напился, а с ним и Альтия с Брешэном. Ночной вахтой командовал Бойо. Компанию ему составили Клеф и ещё Пер. Они сидели на баке, рядом с носовой фигурой и распевали какие-то похабные песни. На следующий день свою работу они выполняли с больными лицами и дрожащими руками. Янтарь и Спарк кое-как заменили собой ушедших матросов, а корабль, казалось, плыл почти сам по себе, стремясь поскорее добраться до Реки Дождевых Чащоб.

И снова мне пришлось перенести болезнь, сопровождаемую приступом слабости и не унимаемой дрожью. Когда Янтарь попыталась утешить меня, заверив, что все будет хорошо, я сказала, что уже переживала подобное и хочу, чтобы меня оставили в покое. Кажется, Янтарь была ошеломлена, но вняла моей просьбе. Воду и бульон мне приносил Пер, и когда лихорадка прошла, он попросил капитана, чтобы мне разрешили принять ванну в его каюте. Мне выдали таз, в который можно было встать ногами, тряпку и ведро с нагретой водой. Как же сильно мне хотелось окунуться в горячую ванну! Но Пер объяснил, что поскольку Проказница отказалась зайти на Пиратские острова, пресной воды было в обрез. Как бы то ни было, выданного мне хватило, чтобы я смогла избавиться от большей части шелушащихся ошметков на теле. Под ними я обнаружила новую кожу, на тон ближе к коже Пера, и почувствовала себя намного лучше.

Забавно, как тяжело оказалось переносить скуку нашего бессобытийного плавания. Несколько месяцев каждодневной битвы на выживание — и вот мне практически нечем заняться. Никто не возлагал на меня никаких обязанностей. Снова и снова мне советовали отдохнуть. В часы безделья мне оставалось лишь вспоминать каждую деталь обрушившихся на меня событий. Попытаться осознать произошедшее. Мой отец мертв. Люди, которые украли меня, — в основном, тоже мертвы. Я возвращалась домой в Олений замок, к сестре, которую я почти не знала, и племяннице, которая была младенцем.

Я думала о том, что со мной творили, и о том, что сама творила, чтобы выжить. В некоторые вещи верилось с трудом. Укусила Двалию. Наблюдала, как истекает кровью торговец Акриэль. Стала Разрушителем, убила Двалию, подожгла Симфи и уничтожила все библиотеки. Неужели это была я, Пчелка Видящая?

Мне снились сны — и полные предзнаменований, и совершенно обычные. Иногда было трудно их различить. Вот я иду застенными ходами в усадьбе Ивового Леса, зову отца, но приходит только волк. Торговец Акриэль ползет за мной и кричит, что во всем виновата я. Я пытаюсь убежать от неё, но мои ноги как желе. Вот синий олень прыгает в серебряное озеро, а выскакивает оттуда черный волк. Дюжина драконов взмывает в величественном полете. Вот Двалия стоит над моей кроватью и смеется над тем, что я вообразила, будто смогу её убить. Мне снилась женщина, которая вспахала огромное поле, и там выросли золотые травы, которые собирают и укладывают в скрипучие телеги. Мне снилось, как мама говорит: «Кажется, что он не любит тебя, но это не так». Снилось, что я смотрю на грандиозный бал в огромной праздничной зале через трещину в стене.

Некоторые из них я записала на бумаге, которую дал мне Любимый, а некоторые держала при себе. Однажды вечером он пришел ко мне и сказал:

— Давай посидим вместе: ты будешь читать свои сны, а потом мы их обсудим.

Но я не хотела ими делиться. Записав их, я сделала их важными. Если я прочитаю их вслух, они станут ещё важнее. Я ничего не ответила.

Он сел рядом со мной на баке. По вечерам мне нравилось здесь сидеть. Его длинные ладони — одна в перчатке, одна обнаженная — свободно лежали у него на коленях.

— Пчелка, пожалуйста, дай мне тебя узнать. Для меня нет ничего важнее. Я хочу узнать тебя, хочу научить, как себя понять. Рассказать тебе о твоих снах и ​​о том, что они могут значить, и о том, что жизнь может потребовать от тебя. Когда-нибудь ты найдешь Изменяющего и начнешь вершить перемены…

При этом он не стал говорить, что хочет, чтобы я тоже узнала его. Вот этого самого Янтарь-Шута-Любимого. Я закрыла от него свой рисунок с торговцем Акриэль. Изобразила улыбку.

— Я нашла Изменяющего. И сотворила перемены. Теперь с этим покончено, — тут я подумала: чего бы от меня в этой ситуации захотел отец? Я глубоко вздохнула и постаралась не задеть его чувства: — Не хочу быть Белым Пророком, как ты.

— Было бы здорово, если бы мы могли это изменить. Но, боюсь, в твоем случае это неизбежно. Давай поговорим об этом позже. А сейчас расскажи мне лучше о своем Изменяющем, — он наклонил голову и мягко спросил: — Это Пер?

Пер? Я еле скрыла свое смятение при этой мысли. Пер был моим другом!

— Я тебе уже говорила! Моим Изменяющим была Двалия. Она создала условия, в которых я стала тем, кем должна — Разрушителем. Она изменила мою жизнь, доставила меня из Ивового Леса в Клеррес. Там я сотворила те изменения, которых все боялись. А потом я её убила. Я Разрушитель, и я уничтожила Служителей.

Некоторое время он молчал. Его пальцы, в перчатке и без, играли друг с другом.

— И ты уверена, что Двалия была твоим Изменяющим?

— Так сказал Прилкоп, — поправилась я. — Прилкоп думал, что это она.

— Хм, Прилкоп, как оказалось, способен ошибаться, — он внезапно вздохнул. — Пчелка, я думал, что для нас обоих всё будет куда проще. Но тогда я надеялся, что с нами будет твой отец. Он помог бы нам стать друзьями. Помог бы тебе начать мне доверять.

— Но он мертв.

— Знаю, — он вдруг сел прямо, наклонив лишь голову, чтобы рассмотреть моё лицо. Что за глаза! Я отвернулась. Он все равно продолжил: — Пчелка, ты винишь меня в его смерти?

— Нет, я виню его самого.

Слова вырвались против моей воли. Но теперь, когда всё сказано, я почувствовала, что это правда. Он виноват в том, что погиб, и моя злость справедлива.

Любимый взял мою ладонь рукой в перчатке. Он больше не смотрел на меня — он смотрел на море.

— Я тоже. И думаю, что злюсь на него так же, как ты.

Я отдернула руку. Как будто сам он был невиновен!

Мы отплыли от изрезанной береговой линии, которую они называли Проклятыми берегами. День за днем ​​мы приближались к Бингтауну, пока однажды ночью не увидели вдалеке его огни. Любимый изложил наш план. Мы высадимся в Бингтауне, отправим почтовую птицу в Олений замок с просьбой переслать нам средства для возвращения домой и будем ждать оттуда вестей. Альтия пригласила нас остановиться в её доме, пока не прибудут деньги и не решатся вопросы обратного путешествия, на что «Янтарь» ответила благодарным согласием. То есть, пока из Оленьего замка едут наши деньги, мы будем побирушками, зависящими от её щедрости.

Погожим солнечным днем мы вошли в Торговую Бухту, а затем и в гавань Бингтауна. Проказница устремилась прямо в доки, зарезервированные для живых кораблей. Наше прибытие внесло заметное оживление, и вскоре другие живые корабли начали приветствовать Проказницу. Было странно слышать, как корабли кричат друг другу, требуя новостей. По-видимому, два маленьких дракона, которые когда-то были Совершенным, залетали в Бингтаун и звали за собой в Келсингру. Теперь живые корабли хотели знать, правда ли это? Действительно ли эти драконы когда-то были тем самым Совершенным? Некто по имени Кендри бушевал громче всех, мол, давно уже пора всем кораблям стать вольными драконами. Его носовая фигура являла собой красивого юношу с голым торсом. Он был пришвартован в отдельном доке, подальше от других живых кораблей, паруса были полностью сняты с мачт. Большинство кораблей проявляли любопытство, но яростный пыл Кендри просто пугал.

Переполошились не только корабли. Не успели мы пришвартоваться, как целая толпа людей в необычных одеяниях вышла на пристань. Когда я вслед за Любимым, Спарк и Пером сошла на берег, они требовали разрешения взойти на борт.

— Кто это? — спросила я, когда мы проходили мимо них. Мужчины и женщины были наряжены в разноцветные мантии, их лица были мрачны.

— Это члены Совета Торговцев Бингтауна, — негромко ответил мне Любимый в образе Янтарь. — Каждая из семей первых поселенцев имеет право голоса в Совете Бингтауна и возможность принимать решения, которые распространяются на всех. Предстоящее превращение живых кораблей в драконов многих из них крайне огорчает. Способность живых кораблей плавать вверх и вниз по Реке Дождевых Чащоб, а также скорость в открытом море давно стали неотъемлемым преимуществом Торговцев. Исчезнут корабли — и пострадают не только семьи, владевшие ими на протяжении поколений, но и те, кто рассчитывал быстрее прочих получать драгоценные товары из Дождевых Чащоб.

— Бойо говорил, что совет не обрадуется, — подытожил Пер. — Сегодня вечером у них будет большое собрание, на котором они решат, что делать.

Бингтаун был в равной мере местом красоты и суеты. Все здесь куда-нибудь неслись с важным деловым видом. Одна женщина громко приветствовала какого-то мужчину, желая знать, когда же ей отгрузят телячьи кожи тонкой выделки. Двое мужчин поднялись из-за стола и, слегка подавшись вперед, пожимали друг другу руки над чайником и парой чашек. Мимо нас пронеслась почтальонша, прижимая к колышущейся груди сумку с письмами. Клеррес был городом спокойных пастельных оттенков и неторопливых жителей, Бингтаун же обрушивал на тебя краски и торговые страсти. В воздухе плыли ароматы пряностей и свежего мяса. Янтарь с улыбкой шла по этим улицам — казалось, город был ей отлично знаком. Были повороты, заставлявшие её колебаться, но она все же вскоре привела нас туда, где мы могли отправить почтовую птицу в Олений замок. Спарк извлекла откуда-то кошелек и аккуратно отсчитала из него монеты.

Когда мы вышли на улицу, Спарк взвесила кошелек в руке.

— Осталось всего ничего, Янтарь.

— Повезло, что хоть это есть. Неважно, сколько, нам должно хватить, — ответила Янтарь. Наряд на ней был — что-то среднее между мужским и женским. Мы все были в позаимствованных у кого-то обносках — ведь на Проказницу мы попали после крушения. По сравнению с разодетыми торговцами и наряженными в пестрые одежды людьми на улицах мы смотрелись какими-то оборванцами.

По дороге обратно на корабль Спарк вдруг вскрикнула и метнулась прочь от нас. К ней навстречу несся какой-то человек. Он обхватил Спарк вокруг талии и крепко обнял, а затем закружил. Я уже нащупывала свой нож на ремне, когда Пер закричал:

— Лант? Да как такое возможно? Лант!

Ну, точно, дочерна загоревший на солнце и в лохмотьях похлеще наших — но это был Лант. Его возвращение стало достаточной причиной, чтобы закатить пирушку на ту крохотную сумму, которая у нас осталась. Мы сели за стол в чайном домике под навесом. Лант добавил свои монеты в общую копилку.

— Я цеплялся за обломки, и тут мимо идет «Морская Роза» — улепетывает из гавани. Команда выбросила линь, и я держался за него, пока они не втащили меня на борт. Умолял их вернуть меня обратно — ни помощник, ни матросы не желали и слышать об этом! Я, по сути, оказался в центре мятежа, потому что они бросили своего безумного капитана в Клерресе.

Что за история у него вышла! На корабле он работал простым матросом, а в первом же порту пересел на судно, идущее к Островам Пряностей. Там он нанялся на борт небольшого суденышка, по счастью уходящего в Бингтаун, прибыл день в день с Проказницей и сразу же отправился разыскивать нас.

Я хотела порадоваться за Спарк и Пера, но от их счастливого воссоединения навернулись слезы. На лице Любимого играла улыбка Янтарь, но в один прекрасный момент я углядела в его глазах грусть. Они заказали напитки из свежевыжатых фруктов, приправленные какой-то приятно пощипывающей специей. Когда пришло время платить, владелица домика отказалась от наших денег. Она коснулась деревянных сережек, которые носила, и сказала:

— Они принесли мне больше удачи, чем я могла вообразить. Рада видеть вас в Бингтауне, Янтарь, и с нетерпением жду, когда ваша лавка снова появится на улице Дождевых Чащоб.

Мы вернулись на корабль и, не дойдя до гавани, встретились с Альтией. При виде Ланта она улыбнулась:

— Вижу, ты их нашел! Пойдемте. Я отведу вас в дом моей семьи, — приглашение чем-то смахивало на приказ.

Она вела нас по мощеным улочкам к району, где изысканные дома безмятежно выглядывали из-за садовых оград, увитых благоухающим цветущим вьюном. Когда мы оставили городскую толпу позади, она поспешно произнесла:

— Сейчас вы увидите мою мать. Совет Торговцев раздражен как никогда. На нас давят, чтобы мы поддержали решение, запрещающее прочим торговцам давать живым кораблям Серебро. Голосом Вестритов распоряжается мать. Нас с Брэшеном уже разнесли в пух и прах, обвинили в невыполнении торговых обязательств, когда мы «разрешили» Совершенному стать драконами.

— Как будто вы могли остановить его! — фыркнул Пер.

— Хуже. Они решили, будто мы должны были его остановить. Совершенный был прав. Как только мы поняли, что превращение возможно, стало ясно, что это единственно правильное решение для него. Как бы туго нам с Брэшеном не пришлось.

— Поэтому вы будете настаивать, чтобы кораблям разрешили плыть за Серебром и становиться драконами?

— Нет, — мрачно ответила Альтия. Для низкорослой женщины она двигалась довольно быстро, компенсируя скромной ширины шаги их поспешностью. — Брешэн и я вообще не пойдем на собрание совета. Не будет там и Уинтроу. Сюда.

Она свернула с широкой тенистой улицы на проезжую колею. Пройдя по ней, через некоторое время мы уткнулись в приземистую каменную ограду, однако ворота были не заперты, так что мы беспрепятственно вошли в сад, подобно которому мне видеть не доводилось. В обе стороны от дорожки уходила лужайка, покрытая травой — такой короткой, словно бы специальные овцы, не оставляющие помета, обгрызали её строго до определенной высоты. Кое-где высились большие деревья, а в их тени располагались цветочные клумбы. Этот пейзаж простирался, куда ни кинь взгляд. С одной стороны я увидела домик со стеклянными стенами — внутри него растения тянулись к солнцу, словно дети, выглядывающие из окошек. А мы всё шли и шли, и Альтия пробормотала:

— Надо было послать за повозкой. Злилась, вот и не подумала.

— В этом году сад исключительно прекрасен, — заметила Янтарь, вызвав кривую улыбку Альтии.

— Есть деньги — есть и толковая прислуга. Но, да, сад исключительно хорош. Совсем не та разруха, которую ты видела здесь, придя к нам в первый раз, — она покачала головой. — Интересно, сумеем ли мы поддерживать его в таком состоянии без Совершенного? Ну что ж, — это она произнесла, взобравшись по широким ступеням дома, не колеблясь распахнула входную дверь, набрала побольше воздуха, вошла и крикнула: — Мама! Мы причалили! И у нас есть важные новости!

К нам поспешили двое слуг в одинаковых ливреях, но Альтия махнула рукой, останавливая их:

— Всё в порядке, Реннольдс, рада тебя видеть. Ангар, где моя мать?

Тут из глубины коридора раздался чей-то вопрошающий голос:

— Альтия? Это ты?

Открылась дальняя дверь, и в проеме появилась седая женщина, опирающаяся на трость. Рука, сжимавшая рукоять трости, была по-старчески узловата, лицо избороздили морщины, но женщина, улыбаясь, энергично зашагала нам на встречу.

— Кого ты привела с тобой на этот раз? Постой-ка! Янтарь? Ты ли это? Сколько лет, сколько зим!

— Это я, — ответила Янтарь, и тогда женщина заулыбалась ещё шире.

— Заходите, заходите! Я только что велела подать чай и что-нибудь перекусить. Реннольдс! Будь так добр, проследи, чтобы еды хватило на целую ораву. Ты знаешь, какой у Альтии аппетит сразу после возвращения домой!

Стоявший рядом Реннольдс ответил с улыбкой:

— Само собой, мэм. Уже бегу.

Альтия представила остальных. Правда, от долгих объяснений мать её избавила:

— Я знаю больше, чем ты думаешь, но гораздо меньше, чем хотела бы. Я получила ваше послание из Делипая — конечно, ужасно боялась за тебя с Брешэном и Бойо. Но Керриг-Вестрит заверил меня, что вы выжили и что Проказница доставит вас домой. Бойо — насколько он плох?

— Керриг-Вестрит? — потрясенно переспросила Альтия.

— Это который синий. Зеленая драконица была более щепетильна со своим именем. Странная она какая-то, видимо, это ей надо сказать спасибо за… неуравновешенный характер Совершенного. Так что с Бойо?

— Драконы прилетали сюда и говорили с тобой?

— Хочешь увидеть, во что они превратили сад ирисов вдоль бассейна? Туда побежали два бычка, которых они заказали на обед, и там же состоялось их пиршество. Так что я, конечно, знала, что ты жива, и надеялась, что по возвращении ты пойдешь прямиком домой, но сверх того мне почти ничего неизвестно, а понятно — ещё меньше!

— Что ж, это сэкономит мне несколько минут, но история все равно длинная, и есть крайне насущные и тревожные проблемы. Представители Совета Торговцев встретили нас, не успели мы и на берег сойти. Они рвут и мечут оттого, что Совершенный стал драконом. Чуть ли не обвинили нас в измене. И теперь Проказница хочет…

— Дела Торговцев — только для Торговцев, — строго упрекнула её мать, но нам она улыбнулась. — Прошу прощенья. Я даже пока не запомнила толком ваших имен, но, пожалуйста, располагайтесь поудобнее, а мы с Альтией побеседуем наедине. Вот сюда, если вы не возражаете.

«Вот сюда» оказалось просторной комнатой с мягкими креслами у окон с видом на пострадавший парк ирисов. Пол был выложен белой плиткой, а в окружении шести стульев располагался стол с белой столешницей. Когда Янтарь пропустила нас внутрь, я услышала, как мать Альтии сказала:

— Ах, отлично, Реннольдс. Отнеси всё туда, а потом зайди, пожалуйста, мне нужно тебе кое-что сказать.

— Мы оскорбили её? — тихо спросил Лант, но Янтарь покачала головой.

— Вовсе нет. Просто Торговцы считают свои дела сугубо личными. Уверена, она скоро присоединится к нам. Подумать только, горячий чай! Да ещё с лимоном!

Реннольдс вошел с большим серебряным подносом, на котором стояли фарфоровые чашки и чайник, исходящий паром. Когда он поставил поднос на стол, я вдохнула чайный аромат и увидела на подносе нарезанный ломтиками желтый фрукт. Вслед за Реннольдсом вошли ещё двое слуг с похожими подносами, на которых были разложены пирожные, холодная мясная нарезка и крошечные крученые хлебцы.

— Настоящая еда, — сказала я вслух, и Пер засмеялся.

— Как в Ивовом Лесу, — подтвердил он.

Я чувствовала себя неловко и зажато, чего нельзя было сказать о Янтарь. Она уселась за стол, и как только Реннольдс разлил всем чай, отпустила его кивком головы. На моей чашке с тонюсенькой ручкой была нарисована роза. Крепкий черный чай — подражая Янтарь, я выдавила в него сок лимона. Чай всегда успокаивал меня и прояснял мысли. Лант положил на блюдце маленькие пирожные и поставил передо мной. При виде них к горлу подступил комок, потому что я подумала про зимний праздник, который так и не состоялся. Пер откусил кусочек пирожного, посыпанного корицей. Я взяла одно и разломила — внутри оно было розовым. Со вкусом клубники. Такую ещё мама выращивала. Я ела, пряча слезы. Чай пах, как кухня в Ивовом Лесу по утрам. Глотать было тяжело.

Янтарь говорила с остальными:

— … денег из клада Игрота. Полагаю, Альтия потратила большую часть своей доли на восстановление отчего дома, поскольку в период безденежья он был довольно запущен ещё до того, как сюда вторглись наемники и изуродовали полгорода. Конечно, она переживает, что после потери живого корабля дела семьи пойдут плохо. Но наверняка Совершенный не был единственным капиталовложением Роники. Убеждена, Альтия, Брешэн и Роника способны получить доход с любого корабля, даже если он с ними не будет разговаривать.

— Хочешь ещё? Ты почти ничего не съела, — тихо спросил Лант. Я удивилась, заметив заботу в его глазах, но потом поняла — сегодня он особенно остро ощутил, что моего отца с нами нет.

— Не знаю, — сказала я, и он мрачно кивнул. Пер все ещё ел. Янтарь и Спарк поднялись из-за стола и, держа свои чашки, подошли к окнам, чтобы посмотреть на разрушения. В дверь постучали, и вошел Реннольдс. С очевидным замешательством он сказал:

— С вашего позволения, Торговец Вестрит заметила, что у ребёнка нет обуви. Тут много ботинок и юбок, из которых выросли дети нашей прислуги, и как решила госпожа, я мог бы вам предложить что-нибудь для неё, — он обращался к Ланту и Янтарь, как будто я была слишком маленькой, чтобы понять его.

Я ответила сама:

— Я буду очень признательна вам за любую вещь, способную прикрыть мои ноги.

В нашей компании я была самой большой растрёпой — им-то досталась одежда от команды Проказницы, а вот мне все оказалось не впору. Реннольдс принес несколько пар мягких кожаных тапочек, которые обычно носили домашние слуги, и одну пару с твердой подошвой. К счастью, именно она подошла мне лучше остальных. Поверх рваных хлопковых штанов, которые выдала мне Капра, я натянула юбку — на талии она завязывалась на бант и была такой опрятной, что рядом с ней моя испачканная рубаха смотрелась ужасно. Как же давно я не носила юбку, очень непривычное ощущение. Я поблагодарила Реннольдса за заботу, но Пер покачал головой, и когда мажордом вышел, с грустным восхищением заметил:

— Принцесса Шести Герцогств, одетая как служанка.

— Принцесса? — переспросила Роника, входя в комнату. Судя по тону, она сочла это детской игрой.

— Титул не вполне точен, — заметила Янтарь. — Но она действительно высокородная леди.

— И весьма признательная за обувь, — вставила я, чтобы мать Альтии не сочла меня неблагодарной. Сделав книксен в своей новой юбке, я добавила: — Большое вам спасибо за заботу.

— Это дочь Фитца Чивела Видящего, Пчелка. Девочка, которую мы отправились спасать, — пояснила Альтия.

Роника уставилась на дочь.

— Она — дочь принца, который исцелил Фрона? — она выглядела пораженной. — Как я сразу не поняла! Я так огорчилась, когда Альтия рассказала мне, что он погиб. Он был твоим отцом? О, мне очень жаль. Наша семья перед ним в неоплатном долгу!

— Теперь этот долг удвоился — после того, как она исцелила Бойо от ожогов, полученных во время пожара на Совершенном. Мама, мы думали, что он никогда не сможет пользоваться одной рукой и навсегда останется изуродованным. А теперь у него новая кожа, розовая и здоровая.

— Такие сильные ожоги? Очевидно, ты мне ещё многое не рассказала!

— Ещё бы, да только сейчас времени в обрез, чтобы стоять здесь и болтать о том о сём. Мама, нам надо вернуться на корабль. Можно мы возьмем карету?

— Конечно, только позволь мне переобуться. Реннольдс! Реннольдс, карету, пожалуйста, и как можно быстрее. Альтия, пойдем со мной. Буду обуваться и заодно расспрошу тебя.

И они поспешили прочь.

А через несколько минут Роника, уже в шляпке для выездов, повела нас к карете. Пер и Лант не оставили на столе ни крошки, ни капли недопитого чая. Я почти забыла, как управляться с юбками, и, залезая в роскошный экипаж, наступила на подол. У Пера была пара секунд, чтобы оценить упряжку вороных, которые должны были доставить нас на пристань, но вот дверца захлопнулась, и мы отправились в путь.

Когда карета загремела по мостовой, Роника Вестрит наклонилась, чтобы взять мои руки в свои.

— Будь у нас время, моя дорогая, мы бы устроили праздник в твою честь. И я бы нарядила тебя, как подобает — не твоему титулу, а твоей доброте. У меня только два внука — и твоя семья спасла обоих. Сожалею, что ваш визит был так краток, и безмерно скорблю о твоей потере. Мне жаль, что сегодня вечером ты снова будешь в дороге.

— Что-что? — вмешалась Янтарь.

Альтия быстро заговорила:

— Я отправила птицу в гавань. Уинтроу и Брешэн пополнят запасы воды и погрузят столько припасов, сколько успеют. Как только начнется заседание Совета Торговцев, мы покинем гавань Бингтауна и возьмем курс на Трехог. Вторую птицу мы заранее отправили в Кельсингру — чтобы прислали для Проказницы то, что принадлежит ей по праву — Серебро, которого хватит для превращения в дракона.

— Но… — начала было Янтарь.

— Я сразу вам не сказала — так вот, мать получила сообщения от Малты и Рейна. Олений замок уже выслал наделенных магией специалистов в Кельсингру. Некоторые не выдержали голосов города и не смогли там долго оставаться. Но другие сумели «держать свои стены», как они выразились, и многим оказали помощь. Когда они перебрались в деревню на другую сторону реки, подальше от городского камня, они спасли ещё больше людей.

Пока она говорила, Роника Вестрит улыбалась, а потом добавила:

— Включая сестру Рейна. И мы отправили птицу в Кельсингру, сообщая о том, что вы прибудете по реке. Насколько мне известно, обладающие магией люди из Бакка умеют путешествовать между Шестью Герцогствами и Кельсингрой при помощи волшебных статуй. Возможно, так они смогут доставить тебя домой.

— Ещё как смогут, — тихо сказала Янтарь. Так и есть, она была поражена этой новостью. — И очень быстро, — она взяла меня за руку. — Может, это покажется слегка пугающим, но наше путешествие домой сократится на много дней.

— Я уже ходила через камень, — напомнила я ей, высвободив свою руку. В молчании я вспомнила, как мы оказались в душной ловушке в руинах Калсиды. О Реппин, которую затянуло обратно в камень. Карета несла нас вперед.

Глава 44

ВВЕРХ ПО РЕКЕ

Ночь разочарований. Я выскользнула из своей комнаты и тихо прокралась в кабинет отца. Прошлой ночью я брала с письменного стола некоторые из его записей. Там говорилось о дне, что он провел с моей мамой в далекой юности. Он читал для неё табличку, которую её мать написала — это был рецепт свечей. Как странно, что такие сентиментальные строки вышли из-под пера человека, привыкшего держать себя в ежовых рукавицах. Ещё он написал о том, чего я раньше не знала. Когда однажды ночью мама позвала его, чтобы сообщить, что я вот-вот появлюсь на свет, и он пошел за ней в комнату, где мне предстояло покинуть мамино тело, — так вот, там она зажгла те самые свечи.

Как он мог умолчать о таком? Решил придержать это до тех пор, пока я не подрасту? И сохранилась ли та драгоценная табличка моей бабушки? Я положила его листочки обратно, не выравнивая края, точно так, как он их оставил.

Сегодня вечером, услышав, что он, наконец, отправился в постель, я снова пошла в его кабинет. Мне хотелось ещё раз прочитать, с какой нежностью он думал о ней, о том, как он был потрясен в ночь моего рождения и как уверен в том, что я не выживу.

Но тех записей не оказалось на прежнем месте. И когда я решила осветить место поиска и пошевелила тлеющие угли в камине, то обнаружила, какая участь постигла несчастные листки. В языках разгоревшегося пламени корчились слова на последней странице, врезавшиеся мне в память: «Я всегда буду сожалеть». Я смотрела, как они исчезают, чувствовала, как теряю их навсегда.

Я недоумевала, почему он пишет, а затем всё сжигает? Хочет избавиться от своих воспоминаний? Боится, что если что-то записать, то оно станет важным? Надеюсь, однажды я сяду рядом с ним и потребую, чтобы он рассказал мне все, что помнит о своей жизни, до мельчайших деталей. А я запишу их все — и никогда больше не позволяю огню их похитить.

Из дневника сновидений Пчелки Видящей.

Мы вновь поднялись на борт Проказницы, только теперь это был совсем другой корабль. Альтия, Брэшен и Бойо находились здесь, но прочие члены экипажа Совершенного сошли на берег. Из подслушанных разговоров я знала, что Брэшен проследил, чтобы им выдали денег на первоочередные расходы, а также пообещал, что в ближайшие пару дней им дадут полный расчет и рекомендации для будущих нанимателей. Некоторые из матросов уже много лет не жили на берегу — их домом был Совершенный. Так что большинство сразу же отправилось бродить по докам и искать себе место на других кораблях.

— Почему мы должны отплыть так скоро? — спросил Лант у Бойо. Мы собрались на камбузе, чтобы не путаться у матросов под ногами, а Бойо как раз зашел, чтобы передать мне посылку, доставленную на корабль. На ней стояло моё имя. Она была завернута в холст и перевязана веревкой. Узлы были тугими, но веревку резать мне не хотелось.

— Уловка для Торговцев. Если мы выдвинемся до того, какСовет проголосует за запрет на превращение живых кораблей в драконов, то об их решении узнать вроде как не успеем, поэтому наши действия нельзя будет назвать неподчинением воле Совета. Такого обвинения не желает ни один Торговец, не говоря уж о признании вины и наложении штрафа. Союз Торговцев Бингтауна серьезно усилил свои позиции, когда непроницаемые корабли подмяли под себя речную торговлю. Если все живые корабли превратятся в драконов, Торговцы Бингтауна не смогут больше доставлять сюда товары из Трехога, Кельсингры и прочих городов Дождевых Чащоб. Торговцы Дождевых Чащоб вынуждены заключать сделки только с владельцами непроницаемых судов, так что мы потеряем свою монополию на товары Элдерлингов. В общем, мы отчаливаем сегодня вечером и на всех парусах летим в Трехог. И надеемся, что Малта и Рейн наше мнение разделяют, поэтому позаботятся о том, чтобы как можно быстрее переправить Серебро в Трехог, — Тут он взмахнул своей розовой рукой, ладонью кверху. — Как только товар окажется в пути, сделка считается принятой, и как честные торговцы мы обязаны согласиться принять груз.

— А что, они и вправду могут не дать живым кораблям превратиться в драконов? — спросил Пер.

— Вероятно, нет. Но те, кто не владеет живыми кораблями и думает, что это просто такие говорящие лодки, считают, что они вправе приказывать, а мы обязаны повиноваться. Нам это серьезно усложнит жизнь.

— Так разве они не просто говорящие лодки? — невинно спросил Пер.

— Нет. Они — наша семья, — серьезно ответил Бойо, а потом понял, что Пер подтрунивает.

Я развязала узел и стянула бечевку. Развернув холст, внутри я обнаружила брюки и куртку. Материал был похож на шелк, а узор был в виде золотых лягушек на фоне зеленых листьев лилий. По яркости красок он напоминал плащ-бабочку. Я провела по ткани руками — она слегка цеплялась за мои обломанные ногти и шершавую кожу.

— Очень красиво. Отложу на вырост. Кого я должна благодарить?

Бойо смотрел на подарок, разинув рот.

— Мою бабушку, — сказал он приглушенно. — А носить можешь прямо сейчас. Это работа Элдерлингов. Одежда подстраивается под обладателя.

— Она в них станет невидимкой? — спросил Пер.

— Что?

— У неё был похожий плащ с бабочками — он делал человека невидимым.

Бойо вытаращил глаза.

— Значит, когда ты мне рассказывал свои байки, то имел в виду настоящую невидимость? Так и не показал, как это работает, — той ночью, когда Фитц выгнал нас из каюты Янтарь! Ну, когда мы с Кеннитсоном мельком увидели Серебро, — на мгновение он замер, вспомнив своего друга, затем он покачал головой. — Я думал, ты имел в виду, что она накрыла тебя плащом, а сверху снегом присыпала, чтобы было незаметно, — и, не дожидаясь ответа, спросил: — Он все ещё у вас? Посмотреть можно?

Пер покачал головой, а потом до нас донесся крик:

— Бойо! А-ну наверх! — Это звал отец, и Бойо вскочил на ноги.

— В общем, ответ — нет, невидимкой она в них не станет. Но они стоят небольшого состояния. Примерь!

И он бросился к отцу.

В ту же ночь мы снова были в пути. Швартовы Проказницы соскользнули, а крики помощников начальника порта мы вроде как не расслышали. Ночное небо было ясным, вышла луна, и, поднявшись на палубу, я увидела, что мы не одиноки: вслед за нами шёл Кендри.

— Что ж, я рад, что его семья больше не собирается с ним бодаться, — сказал Брэшен, встав рядом со мной. Он посмотрел на мою красивую одежду и улыбнулся. — Ну, разве ты не прелесть?

Тут между нами протиснулся Бойо и осмелился взъерошить мне волосы.

— На удачу! — шепнул он и побежал дальше. На мачтах Проказницы распустилось ещё больше парусов, и мы легко обогнали Кендри.

Пока мы летели вдоль побережья, Пер и Ант несли вахту в «вороньем гнезде», чтобы вовремя заметить погоню. Увидели два корабля — но им было не догнать ни Проказницу, ни Кендри. А когда мы, наконец, зашли в устье реки, Брэшен рассмеялся и сказал, что кислота защитит нас от любых преследователей.

Мы шли на парусах против течения. Я смотрела, как это делается, и восхищалась, а заодно восхищалась и невообразимыми пейзажами. По вечерам наша маленькая компания собиралась за столом. Началось с того, что Пер рассказал мне о своем путешествии из Кельсингры по реке, а за этим потянулись и другие истории. Лант поведал о том, как Пер убил Эллика — и это отличалось от того, что рассказывал сам Пер, моментально покрасневший от похвалы Ланта. Мы вспомнили тех, кто погиб в Ивовом Лесу. Когда Пер рассказал, как мать перестала его узнавать, Спарк расплакалась. Бойо освежил в нашей памяти Совершенного — и не раз мы всплакнули о корабле, ставшем драконами. Я услышала о Малте, с которой мне ещё предстояло встретиться, — о её романе с Рейном, скрывавшимся под вуалью Торговцем из Чащоб, и о том, как они поженились, пережив многие приключения. Когда пришла моя очередь, я робко стала рассказывать, как захватили меня и Шун, об Эллике, о магии Винделиара, о калсидийце. Я даже рассказала им о Торговце Акриэль, о том, как она погибла. Но об убийстве Двалии и Симфи я не сказала ни слова. Любимый-Янтарь тоже держал язык за зубами. Я бы хотела услышать, что этот человек знал о моем отце, о тех годах, которые, по его словам, они провели вместе. Но он молчал.

Какой странный речной пейзаж! Здесь водились птицы с красочным ярким оперением, а однажды стая визгливых обезьян пронеслась по веткам деревьев у нас на виду. Никто не требовал, чтобы я выполняла тяжелую работу, никто не бил меня, не угрожал. У меня не было причин бояться. И всё равно я просыпалась по четыре раза за ночь, дрожа и рыдая, или была так парализована страхом, что даже не могла вскрикнуть.

— Пойдем со мной, — произнес кто-то однажды ночью, стоя в темноте у моего гамака — и я в ужасе вскрикнула от мысли, что каким-то образом это мне внушает Винделиар. Но это был Любимый. Я пошла за ним на бак, и мы встали вблизи от носовой фигуры, хотя и не на той маленькой площадке, откуда члены семьи Проказницы беседовали с ней. Корабль уже стоял на якоре и был надежно укреплен, потому что из-за переменчивых течений ночью по реке плыть было рискованно.

Я опасалась долгой беседы с ним. Однако он вдруг достал небольшую флейту.

— Подарок от Уинтроу, — объяснил он и начал наигрывать нежную мелодию. Когда она закончилась, он протянул мне свою дудочку и сказал: — Вот сюда надо поставить пальцы. Если звук не выходит, как надо — значит, пальцы не полностью закрывают отверстия. Попробуй взять все ноты по очереди.

Это было и труднее, и проще, чем казалось. К тому времени, когда солнце пробилось сквозь деревья, я могла чисто сыграть каждую ноту. Позавтракав вместе со всеми, я, чтобы никому не мешать, нашла место на крыше кормовой рубки и свернулась там калачиком, собираясь поспать. Словно какая-нибудь кошка, я спала в тепле солнечных лучей, а вокруг меня все работали. Сквозь сон со мной заговорила Проказница.

Это как сцедить из раны яд. Дай волю слезам, подрожи от страха. Сверху на палубе или внутри меня тебе не надо быть сильной. Отпусти то, что тебе приходилось скрывать.

Прежде чем мы достигли Трехога, я научилась играть четыре простых мелодии. А также спать ночью в темноте. Дважды Проказница помогла мне тайно встретиться с Бойо. Сам он об этом не просил. Это корабль сообщил мне, что у парня в локте будто что-то застряло, и он не мог полностью выпрямить руку. Бойо работал наравне с другими и не жаловался, но порхать по такелажу, как раньше, уже не мог. Проказница разбудила меня ночью, и я пошла к нему — он как раз держал якорную вахту. Бойо испугался, когда я, неслышно приблизившись, взяла его за руку.

— Ничего не говори, — шепнула я, и он остолбенело уставился на меня, попытался выдернуть руку, но я её удержала, и потом почувствовал, что я делаю. — Корабль говорит, это как ослабить канат, который в шкиве зажало, — сказала я ему, пока работала.

— Как мне тебя отблагодарить? — спросил он меня, сгибая руку.

— Просто не рассказывай никому, — сказала я и ускользнула в свой гамак.

Но на следующий день он взял меня с собой на такелаж, довел до самого верха и показал мне реку и чащобы. И пока он называл птиц и деревья, попадавшиеся нам на пути, я исцелила кожу на его шее, которая была гладкой и блестящей, как полированное дерево.

— Иногда там что-то тянет, — сказал он, и этого мне было достаточно. А потом мы спустились вниз, и никто так ничего и не заметил.

После всего, что мне рассказал Пер, я с нетерпением ждала, когда мы доплывем до Трехога. И вот, завидев на дереве первый из висячих домиков, Пер радостно окликнул меня. Мы встали рядом, начали тыкать пальцем и ахать, глядя, как бегают дети по раскинутым в стороны ветвям, как кто-то рыбачит, сидя на суку, свисающем над рекой.

Поэтому я была разочарована, когда наша команда поставила Проказницу на якорь на глубине, вдали от пристани. Там уже ждал другой живой корабль — плоская черная баржа под именем Смоляной — и мы остановились рядом. Перебросив друг другу с обоих бортов лини, матросы подтянули корабли друг к другу. От древесного города к нам тут же подгребли три лодки, но капитан Уинтроу не позволил им взойти на борт или пришвартоваться к Проказнице.

— Мы заключаем сделку, — предупредил он.

По обычаю Торговцев в такой ситуации они не могли подняться на борт или поговорить с нами.

Я стояла у фальшборта и наблюдала за всеми, сожалея, что не окунулась в эту жизнь поглубже, многого не успела узнать и сделать. Проказница потянулась ко мне, и я опустила стены. Она подбодрила меня и окутала волной теплой благодарности за то, что было сделано для Бойо и его двоюродного брата Фрона.

То, что вы сотворили, никто другой не смог бы, — уверила меня она.

Люди на палубе Смоляного выкрикивали приветствия, а Пер схватил меня за руку и стал умолять старших разрешить нам немедленно перейти на другой корабль. Альтия сказала, что можно, и моё сердце ушло в пятки, когда мы одним прыжком перемахнули на палубу Смоляного. Неужели Проказница уже успела с ним как-то поговорить? Он поприветствовал меня и, словно какой-нибудь любезный пожилой джентльмен, заверил, что на его палубе я в полной безопасности. Капитан Смоляного увидел, как я прикасаюсь к планширу, и, торопливо проходя мимо, пробурчал:

— Ну, конечно, мог бы и догадаться, что так будет!

На обоих судах кипела лихорадочная работа. Шлюпки Проказницы были отбуксированы и привязаны к Смоляному. Все, что представляло какую-то ценность — для кого-то лично или в целом, — было поднято из трюма, выгружено из капитанской каюты. Карты и стулья, стаканы и постельное белье — весь скарб был переправлен через борт и складирован в трюме Смоляного, из которого одновременно извлекли какие-то тяжелые бочки и выставили рядком на палубе.

Капитан Лефтрин со своей рыжеволосой женой были слишком заняты, чтобы принимать новых гостей. Перу было велено отвести меня на плоскую крышу рубки, и, выполнив это, он ушел помогать остальным. Странно было ощущать себя единственной, кто бездельничал. Но зато с этого места мне были слышны обрывки разговоров. Перешучиваясь со Спарк и Пером, кое-кто из экипажа Смоляного рассказал, как все здесь боялись того, что бочки могут дать течь.

— Мы такие пытаемся заснуть и спрашиваем себя — а не проснемся ли по утру в драконьей утробе? — в полный голос сообщил Ланту один матрос, и тут же все зашикали на него.

— Звук хорошо разносится над водой, — предупредила его пухленькая женщина, и он, усмехнувшись, замолчал.

В середине дня Кендри встал на якорь рядом с нами.

— Не уверен, хватит ли на второго, — тихо сказал Брэшен его капитану.

— Возьмем все, чем вы сможете поделиться, — ответил тот и покачал головой. Это был пожилой человек, старше моего отца, лицо его было в морщинах. Его взгляд был похож на взгляд Брэшена, когда тот упал на колени и изучал ожоги Бойо. Голос его был исполнен печали. — Много лет он страдает. Пора освободить его.

Очевидно, Кендри давно не ходил в плавание — разгружать было почти нечего. Когда вещи с Кендри перенесли на Смоляной, его капитан сказал своей немногочисленной команде пару слов, поблагодарив их за то, что они провели такой непростой корабль вверх по реке, и угрюмо пожелал им удачи в поиске новой работы. Капитан Лефтрин бесцеремонно заметил, что у Драконьих Торговцев есть два непроницаемых корабля, и там может пригодиться опытный речной матрос.

— Точно, в Кельсингре была парочка таких, а я и забыл, — задумчиво ответил капитан Кендри.

— Их почти не использовали с тех пор, как заполучили. Смоляной на реке справляется лучше, малая осадка и все такое. Но когда настанет его очередь…

Они оба замолчали.

Капитан Кендри мрачно кивнул, и капитан Лефтрин добавил:

— Какое-то время капитанов будет в избытке, но опытный экипаж востребован всегда.

— Значит, Смоляной тоже превратится?

— Он ещё не решил. Пока что без него нам просто не обойтись. Но если непроницаемые корабли наберут команду… — капитан Лефтрин погладил планшир баржи — словно взъерошил волосы сынишке, и подытожил: — Он должен решить сам.

— Лефтрин, мы готовы, — сказал Уинтроу.

И все же пришлось подождать ещё немного. День стоял ясный, ветер нес над водой сладкий цветочный аромат — а экипаж прощался с Проказницей. Дошло и до слез — ведь кое-кто из команды провел на борту большую часть своей жизни. Потом ещё повозились с линями и якорной цепью — во-первых, чтобы подтянуть носовую фигуру поближе к Смоляному, а во-вторых — чтобы потом спасти цепь и якоря. Торговцы, насколько я поняла, были очень хозяйственные. Будь у них побольше времени, думаю, они и паруса бы сняли до последнего лоскута, и оснастку, но складские возможности Смоляного имели свой предел.

На палубе Кендри в нерешительности замерла его команда. Сам же Кендри скрестил руки на своей могучей груди, мышцы напряжены, брови нахмурены. И тут его глаза встретились с моими. Будто бы в смущении плечи его слегка поникли, он попытался улыбнуться. Это было даже страшнее, чем его хмурый взгляд.

Мои друзья присоединились ко мне на крыше рубки. Палубу Смоляного заполонили моряки с Проказницы. Янтарь плакала — почему, не понятно. Фигура Проказницы выбрала одну из стоящих на нашей палубе бочек — в её руках та была похожа на большую кружку. Изучив её, с невероятной силой Проказница проломила верх большим пальцем, подняла и начала пить. Тотчас фигура заиграла цветами, словно свежевыкрашенная. Со всех деталей, сработанных из диводрева, отслоились краска и лак, доски и планшир засияли невиданным блеском.

Второй бочонок. Третий.

— Совершенному столько не понадобилось, — заметил Пер.

— Это от отчаянья, — сказал Бойо. — Он должен был измениться или умереть. Думаю, поэтому его драконы получились такими маленькими. На большее той крохотной дозы Серебра не хватило.

Проказница потянулась к следующей бочке. Она поймала мой взгляд и подмигнула, я отвела глаза. Это была уже шестая. Я почувствовала, как напряжение Кендри передалось мне. Почти половина бочек исчезла.

С каждой выпитой бочкой она потихоньку изменялась. Её лицо почти утратило человеческие черты, детали из диводрева покрылись чешуей. Она подхватила следующую бочку и когда пригубила её, я услышала треск. Пустая бочка улетела в реку, и тут по кораблю прошла дрожь, словно по шкуре лошади, на чью холку уселась муха.

— Берегись! — крикнул капитан Лефтрин, но бежать нам было некуда — а мачта Проказницы падала, словно срубленное дерево. Только по счастливой случайности основной удар пришелся на дальнюю часть её корпуса. Реи, лини, такелаж рухнули, словно поваленный ураганом лес. Я присела на корточки, обхватив голову руками, но по большей части нас не задело. Парус утянуло вслед за мачтой и реями, и теперь все это пыталось снести речное течение. Несколько минут матросы лихорадочно отцепляли крепеж от фальшборта Смоляного. Всё заполнили крики, стук топоров, обрубающих лини, несколько раз Смоляной кренило от ударивших в него обломков. Я поискала взглядом Проказницу, но все, что увидела — обломки кораблекрушения, уносимые речным потоком.

И вот бесформенный деревянно-парусиновый плавник стал уходить вниз по течению. Какое-то время среди этой кучи виднелась кормовая рубка Проказницы, а затем она начала медленно погружаться все глубже и глубже.

— Ох, в проливе это может представлять серьезную опасность, — сказал кто-то, но я смотрела не туда. Среди разрозненных обломков барахтался большой серебряный дракон — раза в два крупнее драконов Совершенного.

— Она что, утонет? — закричала в отчаянии Альтия. Потому что дракон погружался. Большая голова с блестящими голубыми глазами задержалась на поверхности, а затем исчезла из поля зрения. Альтия закричала, её руки в беспомощном порыве тянулись к воде.

— Подожди! — воскликнул Брэшен.

Затаив дыхание, я чувствовала, как драконица под водой пытается выплыть. Поначалу она сражалась с течением, но затем позволила ему подхватить себя. Её понесло вниз по реке. Я повернула голову туда и увидела, как на отмели вода забурлила, а затем взметнулась с шумным плеском.

— Вон там! — закричала я, указывая рукой. Сначала голова, потом длинная шея, за ними шипастая спина, а затем — с огромным усилием — серебряная драконица взмыла из воды в воздух. Её широкие крылья раскинулись, подняв вокруг себя не брызги, а сплошной водяной веер. Глядя на её усилия, на мгновение я испугалась, что она рухнет обратно в реку. Но с каждым мощным взмахом она поднималась все выше. Вот из воды за ней потянулся длинный хвост.

— Она летит! — воскликнула Альтия, и я ощутила, как её радость слилась воедино с волной ликования, которое исходило от поднимающейся в небо драконицы.

— Я так горжусь тобой! — крикнул ей Бойо. Все на палубе смеялись, а драконица несмело попробовала затрубить.

— Не достаю! — закричал Кендри, и его вопль отчаяния слился с радостным рёвом Проказницы. Живой корабль накренился, когда носовая фигура потянулась, чтобы добраться до оставшихся бочонков на палубе Смоляного.

— Подвиньте эти бочки! — приказал Лефтрин, и все на палубе бросились выполнять приказ. — Быстрее! — добавил он, и я ощутила беспокойство Смоляного, над которым навис Кендри. От этого баржу накренило, и один бочонок вывалился из рук какого-то матроса, перекатился через палубу и с разгона врезался в фальшборт. Кендри схватил его и поднес ко рту, проливая серебряные капли на палубу Смоляного.

— О, милостивый Са! — воскликнул капитан Лефтрин, но деревянная палуба бесследно впитала Серебро словно губка. Я почувствовала, как Смоляной сотрясла волна наслаждения, но не более того. Другие бочки перемещали более осторожно, и, когда Кендри выпрямился, наша палуба пришла в равновесие. На берегу кричали люди и указывали на драконицу, которая кружила над рекой, проверяя, на что способны её крылья.

Кендри опустошал уже четвертую бочку, когда к Смоляному подошла небольшая лодка из Трехога.

— Ловите линь! — крикнул человек на носу.

Но никто и не подумал ловить.

Тогда низенькая женщина с красным лицом и копной темных вьющихся волос встала посреди лодки.

— Вчера вечером в назначенный час состоялось голосование. То, что вы делаете, запрещено решением Совета Удачного. Это решение было одобрено и поддержано Советом Торговцев Дождевых Чащоб. Вы должны немедленно прекратить!

— Что? — крикнул на это Лефтрин, — Не могли бы вы повторить?

Ибо в эту минуту длинный серебряный дракон пронесся над нами, ревя от радости.

— Прекратите немедленно!

— Что прекратить?

Её гребцы усердно табанили, чтобы удержаться наравне со Смоляным. Похоже, каждый раз, когда они были на расстоянии вытянутой руки от наших якорных линей, баржа слегка отшатывалась от них. Та, что недавно была Проказницей, продолжала носиться над нами кругами, так что под ветром её крыльев приходилось приседать, а лодку, в которой находилась женщина из Совета, качало, словно игрушку. Как раз на словах о том, что мы обязаны перестать помогать кораблям превращаться в драконов, Кендри прикончил последний бочонок и небрежно подбросил его в воздух. Бочонок по случайности плюхнулся в воду прямо у самой лодки, женщина испуганно вскрикнула, и только крепкие руки одного из гребцов предотвратили её падение за борт.

Капитан Лефтрин насмешливо покачал головой:

— Даже ребёнку ясно, что посреди весельной лодки на ноги вставать нельзя.

— За это вас будут судить! — кричала женщина, в то время как её гребцы налегли на свои весла и перевезли её подальше от нас. — За нарушение законного постановления Совета на вас наложат штраф!

Никто не обращал на неё внимания. Кендри оказался весьма пестрым драконом: его черная шкура была испещрена оранжевыми, розовыми и красными пятнами и полосками. Глаза же были зелеными, как нефрит. Он был мельче Проказницы, а когда поднялся в небо, его победный клич больше походил на трель. Где-то над нашими головами он присоединился к Проказнице. Дважды они сцепились прямо в небе, а затем оба стремительно полетели вверх по реке.

Капитан Лефтрин оглядел свою разросшуюся команду и объявил:

— Пора уходить. Поднять якоря. Смоляной хочет отправиться домой.

— Он сделал что-то с собой, — проворчал капитан Лефтрин своей жене. Элис как раз показывала мне, что некоторые морские узлы точь-в-точь походят на те, что моя мама использовала при вязании крючком. Мы сидели за столом камбуза, и тут он вошел, промокший от дождя, пробрался к маленькой печке — она зашипела от капель, падавших с его непромокаемого плаща — и налил себе кружку кофе.

— Сделал что-то? — с тревогой спросила Элис.

Он потряс головой.

— У нас все идет отлично, — неожиданно объявил он во всеуслышание. — Просто замечательно! — он посмотрел на неё и добавил: — За все время моего капитанства — лучше не бывало!

И потащился обратно на палубу под дождь.

Я, должно быть, выглядела встревоженной.

— О, не беспокойся, дорогая, — заверила меня Элис. — Корабль немного пошутил. Уверена, они разберутся.

Но это «все идет отлично», пока мы плыли на Смоляном вверх по реке, показалось мне ужасно медленным. Я разучила три новые мелодии на флейте. Спарк и Пер настаивали, чтобы я выучила побольше узлов — а я удивила их умением вязать крючком. Я не могла справиться с толстыми линями на судне — моим рукам не хватало сил. Зато из очень тонкой веревки мы с Элис сплели салфетки для обеденного стола. Я провела с ней много времени на кухне, занимаясь готовкой, а также в каюте, слушая рассказы о её детстве в Удачном. Когда мы прогуливались вместе по палубе, капитан Лефтрин часто с тоской смотрел на нас.

Ночами, когда погода была хорошей, мы укладывались спать на крыше рубки и смотрели вверх, на звезды в черном небе. Однажды вечером, когда на ночевку баржа пристала к песчаному берегу, мы с Янтарь пошли искать какой-то высокий камыш, вроде рогоза, но другой. Она срезала дюжину стеблей, вернулась с ними на борт и сделала несколько дудочек — так что теперь к нашим музыкальным урокам присоединился и Пер. Звук у этих дудочек был не так хорош, как у её деревянной флейты, но нам нравилось. Частенько нас прогоняли практиковаться на корму.

У меня были и другие уроки с Любимым, они проходили в маленькой каюте, которую Спарк и я делили с ним. Любимый говорил о снах, об изменениях моей кожи, об ответственности перед миром и моей собственной совестью. Он рассказывал мне сказки о других Белых Пророках и о том, как они изменили мир, иногда вроде бы очень незначительными делами. Вопреки себе, я наслаждалась рассказами. Это сбивало с толку. Он начинал мне нравиться, хотя ночами, тоскуя по отцу, я лелеяла свою злость на него.

Мораль его рассказов сводилась тому, что великие события часто зависели от мелких.

— Нежданным Сыном был твой отец. В юности в своих снах я видел ничтожную вероятность того, что он не погибнет в детском возрасте, не говоря уже о его шансах достигнуть зрелости. И поэтому я преодолел весь путь от Клерреса к Оленьему замку, чтобы попасть на службу к королю Шрюду, где мне оставалось ждать и надеяться, что я был прав. В первый раз, когда я встретил его, он меня не видел — просто маленький мальчик, тащившийся за строгим конюхом. Я смотрел на них из окна в башне — и в тот самый миг узнал его. А позже в тот же день какой-то извозчик хотел обидеть его, но мальчик справился с ним без единого слова.

О, Пчёлка, я заставил его пройти через многое. С моей стороны было ужасно — найти его и потребовать, чтобы он претерпел такое количество издевательств и унижений. Раз за разом я оттаскивал его от врат смерти. Он пережил муки и лишения, тяжелые времена и разбитое сердце. И немыслимое одиночество. Но он изменил мир. Он вернул сюда настоящих драконов.

В тот день он уронил свое лицо в ладони — одна в перчатке, одна обнаженная — и разрыдался. Через некоторое время я поднялась и вышла. Он меня не утешил — и я не стала.

Швартовка в Кельсингре прошла так легко, что капитану Лефтрину оставалось лишь с изумлением выругаться. Мы прибыли в самый разгар солнечного утра, небо кишело драконами. Тут были и драконы Совершенного — с тех пор, как мы видели их в последний раз, они заметно подросли, — и Проказница, и Кендри, а также красный дракон из Клересса и большой синий, по имени Тинталья. Я только не увидела никаких следов огромного черного дракона, который помог сравнять с землей замок Клерреса.

В самом городе зданий было так много и они были так огромны, что такого я не видела даже в Сьюэлсби.

— А всё потому, что Элдерлинги его строили не только для себя, но и для драконов, — объяснил мне Пер. — Смотри, какие в этом доме широченные ступеньки, а дверные проемы — просто огромные!

Он уже так много рассказывал о чудесах, которые мне предстояло скоро увидеть, что спокойно ждать, пока Смоляной швартуется, было просто невмоготу.

Я аж вздрогнула, когда Лант внезапно гаркнул прямо над ухом:

— Эге-гей, Клэнси! Эда и Эль! Марден! Ник! Гляньте-ка! Они здесь! Здесь, в Кельсингре!

От волнения он буквально подпрыгивал вверх-вниз, и лишь минуту спустя я смогла вытянуть из него, что, оказывается, люди на пристани — из Оленьего замка, что это личная Группа Скилла Королевы, таланты, отобранные моей сестрой Нэттл. Спарк с ними раньше не пересекалась, да и Пер был в таком же неведении, как и я. Трое баккийцев являли собой словно иную породу людей — низкорослые, смуглокожие, с темными вьющимися волосами — особенно на фоне высоких, стройных Элдерлингов с узорчатой кожей-чешуей всех мыслимых оттенков.

— Они пришли забрать нас домой, — вполголоса сказала Янтарь. Одной рукой она обняла меня, другую положила мне на плечо. Я стерпела. Это слово показалось мне скрутившей нас веревкой, наведенным мостом, неизбежной тропой. Дом. Для меня это не будет домом. Но сейчас мне предстояло встретиться с людьми, которые служили моей сестре Нэттл, с теми, кого она выбрала и обучила. Я распрямила плечи и пригладила волосы, но почувствовала, как они снова встопорщились. Мой элдерлингский костюм не нужно было поправлять или чистить — он блестел и сидел на мне безукоризненно. Когда мы приблизились к пристани, я заставила себя улыбнуться, подняла руку и помахала. За другую руку меня взял Пер и прошептал:

— Он бы гордился тобой.

Пер не соврал, Кельсингра был поразительна, но она меня изнурила. Все кружилось и расплывалось. На улицах устраивали празднества Элдерлинги — как настоящие, так и призрачные. Нас встретили так, словно мы были королевских кровей — тут Пер напомнил мне, что таковой я и являюсь. Члены специальной Группы Скилла Нэттл держали такие крепкие стены, что я едва осознавала их присутствие. Попыталась было проделать то же самое, но, возможно, остаток змеиной слюны в моей крови сделал меня более уязвимой. Все красоты и чудеса Кельсингры не могли очаровать меня настолько, чтобы оставаться в этой какофонии голосов и кружащейся радуге красок и сюжетов. Женщина по имени Клэнси, которая возглавляла группу, напоила меня чаем из мяты и валерианы с темным, горьким послевкусием, объяснив, что это приглушит голоса и видения — так он и подействовал.

Но вдобавок чай выпустил на волю мою скорбь — оттуда, где я её до сих пор прятала. Даже во время обедов и развлечений, даже когда два дракона Совершенного потребовали увидеться со мной, даже когда я произносила свою отрепетированную речь, благодаря их за то, что они помогли меня освободить — мои слезы не пересыхали. Драконы сказали мне, что моего отца запомнят как друга драконов, вершителя мести. Пока драконы будут летать и змеи плавать, его будут помнить. Они сожалели, что не смогли съесть его тело и сохранить все его воспоминания. Я нервно засмеялась, придя в ужас от этой мысли — к счастью, мой смех они сочли радостной реакцией на их благородное желание отужинать моим отцом.

Потом это закончилось, и я уснула. Только сон не принес покоя: отдаленные голоса дотягивались до меня. Даже сидя в крошечной лодке, доставляющей меня при помощи каната в Деревню через реку, я слышала голоса и ознакомилась с историей разрушенного моста, лежащего на дне.

Там, на другом берегу, остальная часть группы трудилась, исцеляя «отмеченных» Дождевыми Чащобами. Они пробыли здесь уже два месяца, и, как мне сказали, сотворили с людьми много чудес. Четыре успешные беременности начались после того, как кудесники возложили руки на животы бесплодных женщин и что-то там такое для них раскрыли. Молодой мужчина, умиравший от невозможности нормально дышать, был поднят на ноги и исцелен — недавно он отпраздновал третий день рождения своего сына. И, конечно, всеми этими счастливыми историями они были обязаны моему отцу, устроившему прибытие умельцев в эти края.

Но теперь, когда я добралась сюда, они не могли дольше оставаться. Я отдыхала в удивительной комнате, где рыбки плавали прямо в стенах и резвились над головой — от одного их вида меня замутило. Ко мне явились король Рейн и королева Малта, и на этот раз Клэнси сообщила им, что мы отбываем:

— Только чай, который я ей даю, держит её в здравом уме и мешает ей полностью ускользнуть. Вы бы назвали это «тонуть в воспоминаниях». Если подержать её здесь дольше, она потеряет связь с миром. Мы должны отвезти её домой.

— Вы отправитесь через каменные колонны, как пришли? — спросила королева Малта, и они кивнули.

Любимый все ещё был в образе Янтарь, которая сидела у моей постели в кресле и держала меня за руку своей рукой в перчатке. Чай и порождаемое им уныние усилили мою неприязнь к Янтарь. Её прикосновение мне не нравилось, но оно помогало мне уцепиться за реальность. Лучше всего для этого годился Пер. Он был настолько невосприимчив к магии, что я могла прятаться у него внутри. Но когда я рассказала об этом Клэнси, она нахмурилась и сказала, что таким образом я просто вытягиваю из него силы, и для него это опасно. Поэтому Клэнси держала нас порознь.

— Этот способ путешествия слишком опасен для Пчелки, — возразила Янтарь.

Клэнси ответила, сохраняя спокойствие:

— Мастер Скилла решила, что вся группа будет путешествовать с вами и разом проведёт всех обратно в Олений замок.

— Я против, — возразила Янтарь голосом Шута, и Клэнси ответила:

— Не тебе решать, и не мне. Завтра мы уходим.

Я с облегчением глубоко вздохнула и заснула. К прочим долгим прощаниям с королем и королевой Элдерлингов я прислушаться не удосужилась. Скоро я увижу свою сестру. И Риддла.

Глава 45

ПРИНЦЕССА ВИДЯЩИХ

Серый человек поет на ветру. Он серый, как штормовые тучи, серый, как дождь сквозь оконное стекло. Он улыбается, и ветер проносится сквозь него. Его волосы и плащ рвет ветром в лохмотья и уносит прочь. Его самого уносит прочь, разметав по ветру. И остается лишь его песня.

Я проснулась с улыбкой. Это было обещанием, и хорошим обещанием. И это случится.

Дневник сновидений Пчелки Видящей.

Теперь я была королевской особой. И мне это не нравилось. Я поняла, почему отец старался оградить меня от всего этого.

Прохождение через Скилл-колонну прошло без осложнений. Ужасная процессия к колонне, бесконечные прощания, рев драконов, сопровождавших нас, превратились в бесконечную агонию. О, как натянуто я улыбалась, как вежливо благодарила всех и каждого! Я упросила допустить меня к Перу и они позволили ему быть рядом со мной. Я вцепилась в его руку с одной стороны и в Клэнси — с другой, и мы прошли сквозь колонну, как связка бусин.

Прошли, чтобы обнаружить на выходе приветствующую толпу, здесь должна была состояться ещё одна процессия, а затем — пир с музыкой и танцами. Я сжимала руку Пера, пока они объявляли об этом. И только тогда, когда он сказал: «Что-то мне нехорошо…», — я осознала, что я с ним делала. И отпустила его. Риддл стоял рядом со мной. Он тут же встал между нами и положил одну руку на моё плечо, а другую — на плечо Пера. Мы оба почувствовали себя лучше.

Так много всего случилось в тот день… Я встретила свою племянницу, со всеми церемониями, при стечении народа, с реверансом перед возвышением. Она была закутана в кружева, расшитые жемчугом, и у неё было маленькое красное личико. Хоуп плакала во время церемонии представления нас друг другу. Неттл выглядела очень усталой. После этого мы должны были пить чай в комнате, заполненной чрезмерно надушенными леди в экстравагантных платьях.

Когда я сказала, что сильно устала, мне показали комнату и сказали, что она будет моей. Чудесный одежный шкаф, который Ревел сделал для меня когда-то, был здесь, с моими старыми вещами внутри. Когда Коушен вошла в комнату и присела в реверансе, я вскрикнула и разрыдалась, и могла только спрашивать её, не причинили ли бандиты ей вреда во время нападения на Ивовый Лес, и, неужели это в самом деле она, ведь я была уверена, что захватчики не оставили её в живых. Она тоже начала рыдать, и это продолжалось, пока женщина, которая привела меня сюда, не послала за лекарем, чтобы он дал какого-нибудь снадобья от «истерики». Я потеряла контроль над собой и приказала ей убираться вон. Коушен закрыла за ней дверь на щеколду, и мы плакали с ней, пока не выплакали все наши слезы.

Коушен рассказала, что она вполне поправилась, но я знала — это не так. Она прибыла в замок днем раньше, с намерением быть моей горничной, так как моя сестра не хотела, чтобы моя жизнь в замке Баккип сильно отличалась от прежней жизни в Ивовом Лесу. Коушен сказала, что замок огромный и полон людей, и она боится выходить из комнаты по ночам. Она задавалась вопросом, что она, простая сельская девушка, делает в таком месте?

Я ответила, что задаюсь тем же вопросом относительно себя самой. Она обняла меня так крепко, что чуть не сломала мне ребра.

Она помогла мне снять одежды Элдерлингов, а затем утомительно долго наряжала в хрустящие и шуршащие юбки, которые, по её уверению, были сшиты по последней джамелийской моде. У меня не было вшей, и она сказала, что мне сильно повезло их не подцепить на свои волосы, спутанные в войлок, несмотря на все старания Спарк. После расчесывания на её щетке осталось много колтунов. За этим последовало собрание в комнате и шествие в огромный зал, полный людей, и попытка съесть хоть что-нибудь за ужином, который был устроен на возвышении. Шун сидела через три кресла от меня. Она теперь звалась леди Шайн, и её наряд был даже роскошнее, чем платья, которые она носила в Ивовом Лесу. Я подумала, так же ли она разбрасывает их по всей комнате, когда раздевается, или нет. Она взглянула на меня лишь раз и сразу отвернулась.

Я спала в большой кровати в моей новой комнате, и мне снилось как я открываю дверцу своего гардероба, а из его зеркала на меня смотрит Ревел и благодарит за носовые платки, что я ему подарила. Я проснулась в слезах, Коушен пришла ко мне и легла спать со мной на кровати. Мы держались за руки всю ночь.

Была ли траурная церемония по отцу на следующий день? Я сожгла локон своих волос, так как Неттл сказала, что я не могу отдать ему больше. В первый ли день меня представили королю и королеве? Дни смешались и перепутались, как пряжа, забытая в корзине. Каждый день появлялся кто-то, с кем я должна была встретиться или пообедать, чтобы люди могли принести мне свои соболезнования по поводу гибели отца. Состоялась также приватная встреча с королевой Кетриккен, которая слегла в постель, как только услышала о смерти моего отца, и не покидала с тех пор свои покои. Она была очень бледна и довольно стара. Она грустно улыбнулась мне и сказала:

— Посмотрите-ка на эти золотые локоны! И почему Верити не смог подарить мне такую маленькую девочку, как ты? Ах, если бы у нас было больше времени…

Этот момент мне показался ужасно неловким.

Меня препроводили к леди Шайн.

— Сожалею о твоей потере, — сказала я ей при находившихся вокруг неё дамах и леди Симмер, которая сопровождала меня.

— А я — о твоей, — ответила она.

И что мы могли ещё сказать друг другу? Не думаю даже, чтобы нам захотелось встречаться. Ни одна из нас не желала говорить о том, что случилось с нами в прошлом. Поэтому через некоторое время я извинилась, сказавшись очень усталой. И мои извинения были приняты. За ужинами мы едва кивали друг другу.

Однажды утром я захотела увидеть Пера. Но мне сказали, что у меня не будет на это времени в тот день, но уверили, что он был удостоен чести получить пару превосходных черных лошадей из лучших конюшен Баккипа, а также место конюшего. Когда я спросила, заботится ли он о Присс, леди Симмер не смогла ответить на этот вопрос. Но сказала, что удостоверится, чтобы Присс поручили его заботам, если это так важно для меня. Это было важно.

Нэттл и Риддл попытались устроить тихий ужин со мной, но трапеза подразумевала, что малышка, и её няня, и две придворные леди Неттл, и леди Симмер, и один из людей Риддла должны были также принять в нем участие. Поэтому я снова сидела прямо, и мы говорили о том, что пирог с черникой весьма удался. Позже, когда из всех осталась только няня, Неттл сообщила мне, что вскоре я могу стать одной из леди королевы, но я не должна бояться, так как королева Эллиана была очень добра к Неттл, и Неттл желала видеть, как я научусь всему, чему ей, к сожалению, научиться не удалось. Для этого мне выделят специального учителя.

— Ланта? — спросила я то ли с надеждой, то ли с ужасом.

— Боюсь, у лорда Фитц Виджиланта есть свои обязанности при дворе. Но писец Дилиджент обучил детей из многих знатных семей и, помимо письма и счета, так же научит тебя умению себя вести и протоколу.

Я кивнула на это и взглянула на Риддла, чтобы заметить печаль и тревогу в его глазах.

Начиная со следующего дня, были назначены часы, которые мне необходимо проводить с учителем, и время, когда я должна присутствовать при дворе королевы. Я должна была выучить имена всех герцогов и герцогинь, и их детей, и цвета их домов, и знать их геральдику. Каждый вечер нужно было спускаться для ужина вниз, в зал, и сидеть за столом слева от Риддла и Неттл.

Ежедневно я тратила часть утра на то, чтобы прислуживать королеве. Мне велели сидеть прямо и вышивать или вязать, как делает она. И слушать болтовню её леди. Они поместили меня рядом с леди Шайн. Мы обе бывали слишком заняты, чтобы говорить друг с другом. Но на третий день королева Эллиана оставила нас, удалившись на отдых, и велела продолжать работу. В тот момент, когда за ней закрылась дверь, будто хлебная горбушка была разломлена над стайкой цыплят — такой поднялся щебет.

— Какие милые золотые локоны, леди Пчелка! Вы будете их отращивать?

— Это правда, что вы были рабыней в Калсиде? — этот вопрос был задан скандальным шепотом.

— Я не знала такого стежка, которым вы вышили анютины глазки. Можете меня ему научить?

— Лорд Фитц Виджилант говорил нам, что вы — самая храбрая девочка, которую он встречал. Какой очаровательный кавалер! Как вы думаете, вы смогли бы присоединиться к нам с леди Клемент за игрой сегодня вечером?

— Мы слышали так мало о ваших приключениях! — леди Феканд алчно улыбалась. — Я прямо содрогаюсь, стоит мне только представить маленькую девочку, вроде вас, и бедную дорогую леди Шайн в лапах подобных монстров!

Леди Вайолет, искоса взглянув на леди Шайн, добавила:

— Леди Шайн не рассказала нам почти ничего о том дне, когда Ивовый Лес подвергся нападению. Вы, наверное, были в ужасе! Нам говорили, что калсидийцы не церемонятся с женщинами, которых они захватили. А ведь она была у них в плену много дней. И ночей.

Я взглянула на Шун. Её подбородок дрогнул. Всего раз. Затем она стиснула зубы.

— Это было трудное время. Я не хотела о нем вспоминать, — сказала она сдавленно.

Я поняла, что её не любили здесь, и что леди Вайолет не упускала случая её поддеть. Леди Вайолет была мила, но не так красива, как Шун с её зелеными глазами и вьющимися волосами, фигура её также уступала в сравнении. Я потихоньку начинала разбираться в подобных вещах при дворе.

Леди Вайолет насела на меня:

— Но, несомненно, маленькая Пчелка может рассказать нам пару историй! Как вы умудрились сохранить ваши жизни, будучи в руках таких безжалостных убийц? — спросила она, будто это был грязный секрет, который она могла вытянуть из меня лестью.

Я вперила взгляд в её глаза.

— Я — леди Пчелка, — напомнила я ей, и несколько дам захихикали. Одна взглянула на меня с симпатией и тут же опустила глаза к своему шитью.

Я продолжила, попытавшись найти нужный тон, который обычно использовал Нэд:

— Я выжила исключительно потому, что Шайн защищала меня. Если я болела, она выхаживала меня. Если мерзла, — отдавала свое одеяло. Присматривала, чтобы у меня была еда. С огромным риском для своей жизни она помогла мне устроить побег, — так вдохновенно врать надо было уметь. И я умела. — Она убивала ради меня. И бежала, чтобы найти моего отца и навести его на путь моих похитителей. У неё сердце львицы, — я оглянулась, чтобы увидеть расширившиеся зеленые глаза Шайн. А потом повернулась к леди Вайолет с улыбкой: — Если вы обидите её, больно будет мне. А если мне будет больно, принцесса Неттл непременно узнает об этом.

— Ого! — воскликнула заносчиво леди Вайолетт. — У котенка есть когти!

Хихиканье было похоже на квохтанье кур, спешащих к кормушке с зерном.

— Скорее, у пчелы есть жало, — поправила я её, наши глаза встретились. Она насмехалась надо мной, но я улыбалась. У неё совсем не было стен, у бедняжки. — Мои истории не очень интересны. Вы бы доставили нам гораздо больше удовольствия, рассказав о своем свидании этой ночью. С джентльменом, который носит зеленый дублет имажет слишком много масла на свои волосы.

Ладонь Шун взлетела ко рту, чтобы скрыть удовлетворенный смешок за возмущенным вздохом.

— Это ложь! — леди Вайолет вскочила, взметнув юбки крыльями птицы, и выбежала из залы. У двери она задержалась, чтобы окинуть меня взглядом и сказать: — Вот что бывает, когда персон столь низкого происхождения принимают в кругу благородных леди! — она вылетела за дверь.

Я не могла допустить, чтобы меня это задело. Или Шайн. Я вынужденно засмеялась:

— Она бегает, как испуганная несушка, не правда ли? — спросила я Шайн.

Нервный смешок вырвался из моей груди. Леди Вайолет была популярной, но, как я поняла, её не любили. Я не сомневалась, что мы с ней ещё скрестим шпаги.

Шун держалась теперь поувереннее. Она аккуратно сложила в корзинку у ног свою вышивку, поднялась гораздо с большим изяществом, чем леди Вайолет, и протянула мне руку.

— Идем, маленькая кузина. Прогуляемся и поболтаем в Женском саду, — сказала она мне.

Я отложила свое шитье:

— Мне говорили, фиалки там невероятно душистые.

Их смех стал смелее. Мы вышли из комнаты, и ни одна из них не последовала за нами. Шайн оглянулась на меня и сказала только:

— Быстрей!

И мы пошли оттуда, но не в Женский сад с его травами и цветами, а ещё выше, на верхушку башни над садом, где растения росли в горшках, а над скамьями стояли статуи. Она открыла дверь ключом. Около часа мы пробыли там, почти не разговаривая. Когда мы уходили, Шайн отдала мне ключ от двери.

— Он принадлежал моему отцу. Это хорошее место для того, кто хочет побыть один.

— А как же ты? — спросила я, и она улыбнулась в ответ.

— Когда отец был жив, у меня при дворе был защитник. Теперь его нет.

— А твой брат?

— Ему неловко со мной, — сказала она натянуто. И с грустью добавила: — А мне — с ним.

— Даже вооруженный до зубов убийца лучше, чем эти суки со своими иглами для вышивания, — сказала я откровенно.

Она расхохоталась, а когда повернулась ко мне, её щеки покраснели от ветра, и в уголках её рта я на мгновение увидела прежнюю Шун.

— «Зеленый дублет» — острее любого оружия, которое я когда-либо держала в руках. И, обещаю, я использую его с толком, — она подняла руку и скрючила пальцы: — Пришло время львице показать свои когти!

После этого она ушла, оставив меня на крыше с садом, где ветер был напоен ароматом жасмина, а облака мчались по небу, словно овцы, испуганные надвигающейся бурей.

Моя жизнь текла по заведенному распорядку, довольно лихорадочному. Я не получала никаких известий от Пера и Спарк. Любимый вновь сменил личину. Теперь он звался лорд Шанс. Он мог вызвать меня в назначенный час, и мы могли поговорить. Он каждый раз спрашивал, все ли у меня хорошо, и я каждый раз отвечала, что все хорошо. История о том, кем он стал сейчас и как он присоединился к отцу и Ланту, чтобы спасти меня, была весьма запутанной. И я не могла перестать думать об этом. Он приносил мне маленькие подарки: вырезанный из дерева желудь с секретным отделением под крышечкой. И куклу, одетую в белое и черное, и дудочку, намного лучше той, что он сделал для меня на реке. Однажды, уходя от меня, он сказал:

— Все наладится, Пчелка. Кого-то постигнет катастрофа или триумф, и люди перестанут так пристально смотреть на тебя. Дочка Неттл перестанет требовать столько внимания, и Неттл не будет так уставать. Когда родится дитя королевы Эллианы, ты сможешь блаженно раствориться на заднем плане политики Баккипа. И сможешь опять позволить себе быть просто Пчелкой.

Это была не самая вдохновляющая речь. Но каждое утро начинало новый день, и каждую ночь я оставляла очередной день позади себя.

Самый тяжелый день настал, когда Клэнси сопроводила меня в покои Неттл наверху башни, где было принято встречаться группе Скилла, служащей королеве. Это была одна из шести групп, живших в непосредственной близости от Баккипа. По одой группе — для каждого принца, одна — для короля, группа Неттл… Многовато, на мой взгляд. Меня немного задело, что Клэнси доложила моей собственной сестре о моем уровне Скилла и рассказала, как была вынуждена опаивать меня отваром эльфийской коры в Кельсингре. Я узнала, что некоторые из моих снов — не сны Белого пророка, а простые человеческие сны! — ускользали из моего сознания по ночам и часто тревожили членов группы. С извинениями за такую бестактность Клэнси предложила ежедневно потчевать меня эльфовой корой до тех пор, пока я не научусь контролировать свой Скилл или пока Скилл не будет подавлен во мне. Неттл сказала ей, что учтет её соображения после подробного рассмотрения проблемы.

Когда же я спросила Неттл, как свою сестру, не хочет ли кто-то услышать и моё мнение по этому вопросу, она ответила:

— Иногда взрослые должны решать, что будет лучше для младших, Пчелка. В этом вопросе ты должна довериться мне.

Но это было проще сказать, чем сделать.

И неприятности, которые преследовали меня, на этом не кончились. Нед Гладхарт пришел ко мне в комнату очень поздно ночью, сопровождаемый Лантом и лордом Шансом. Коушен была страшно возмущена таким нарушением приличий, пока я не напомнила ей, что Нед — мой сводный брат. Он сыграл для меня несколько легкомысленных песенок и вскоре заставил захихикать даже Коушен. Тогда лорд Шанс сказал, что мне нужно будет изложить Неду историю своих злоключений, как только я почувствую в себе готовность говорить об этом. Так как это не только моя личная история, но история всего герцогства Бакк, все её события должны быть сохранены. Я вспомнила слова сестры и сказала, что «учту его соображения после подробного рассмотрения проблемы».

Нед ухмыльнулся и сказал:

— Уж учти, сделай милость! — и вернулся к своим нотам.

Дни мелькали, заполненные обедами и приглашениями, зваными вечерами с отпрысками других благородных семейств моих лет, дружбы с которыми мне нужно было искать. Леди Симмер отвечала за расписание моих встреч. Мои братья с женами и детьми приходили проведать меня несколько раз. Я обнаружила, что едва знаю их теперь. Я любила их по-прежнему, но это была любовь на расстоянии. Они отвечали мне тем же. Я смотрела со стороны, как они болтают с Неттл, за их жестами и репликами, их фразами «а ты помнишь…?» — всему, что отвечало понятию «семья», частью которой я никогда не была. Они были добры ко мне. Они дарили всякие безделушки, которые принято дарить младшим родственницам. Риддл всегда сидел рядом во время этих визитов. Он разговаривал со мной, чтобы у меня был хоть кто-то, с кем можно переброситься словечком, и учил, как улыбаться этим «чужим» людям, которые, несомненно, любили меня, и понятия не имели о тяжких испытаниях, что выпали на мою долю. Но я и не хотела, чтобы они об этом знали. В такие моменты я была рада, что по настоянию Пера я свела свои шрамы. Если я и заговаривала с родней, то рассказывала о том, как живые корабли превращались в драконов, описывала их говорящие носовые фигуры или чудеса Кельсингры. Я думаю, они были уверены, что, по меньшей мере, половина из моих рассказов — детская выдумка. И это меня устраивало.

Я начала понимать, почему отец писал по ночам. И почему он сжигал написанное.

Однажды наступил день, когда утро оказалось ничем не занятым, так как королева, из-за своего деликатного положения, отпустила всех своих леди. Я умоляла, чтобы мне позволили покататься верхом, и когда добилась своего, настояла, чтобы мне оседлали именно Присс. Как только я оделась для прогулки, меня огорошили сообщением о четырех благородных отпрысках моего возраста (двое из которых — моего пола), которые составят мне компанию. Я презирала их за то, что каждый непременно нуждался в услугах грума, чтобы сесть в седло или спешиться, а иногда на прогулках их сопровождали ещё и родители. Фитц Виджилант и лорд Шанс должны были ехать рядом со мной. Моё сердце подпрыгнуло, когда я увидела Пера, но ему едва позволили держать голову Присс, пока «мой» грум опекал меня во время посадки в седло. Это уже было чересчур.

— Я знаю, как садиться на лошадь, — настаивала я и сама себе казалась капризной и избалованной девчонкой.

Дальше было хуже. Мы скакали степенной рысцой, которая позволяла взрослым поддерживать беседу, а молодым — рассказывать занудные и скучные истории. Пер ехал далеко позади нас. Я оглянулась и увидела его, и на мгновение наши взгляды встретились. Я прижалась к холке лошади и сказала Присс:

— Беги!

Использовала ли я Скилл тогда? Не думаю. Но она охотно рванула вперед. Мы вырвались из группы прогуливающихся, и я подгоняла её. Она летела. Впервые с того момента, как меня забрали в замок, я была самой собой, свободной и контролирующей свою жизнь, несмотря на то, что сидела я на спине лошади, мчавшейся в диком галопе. Сзади доносились крики, кто-то завизжал, но мне было все равно. Мы резко свернули с дороги к деревьям, вверх по крутому холму. Через канаву она перенесла меня на крутой берег мутного ручья. Сначала я слышала топот копыт за спиной, потом он стих. Я ехала, вцепившись в гриву Присс, как репей, и мы были очень довольны друг другом. Мы выехали из леса на открытый пригорок. Внизу луговая равнина расстилала свой изумрудный ковер, овцы были разбросаны по нему, будто оторванные пуговицы. Присс остановилась, и мы обе выдохнули.

Когда я заслышала топот другой лошади позади и оглянулась, то увидела то, что и ожидала. Пер несся галопом на выданном ему вороном, который был прекрасен, как и было ему обещано. Он остановился передо мной и похлопал лошадь по шее.

— Как её имя? — спросила я.

— Мэйбел, — ответил он. Затем улыбнулся, но его улыбка быстро исчезла. — Пчелка, мы должны вернуться к остальным. Они будут беспокоиться.

— Да неужели?

— Неужели.

— Хоть немного побыть подальше от всех этих… Они, знаешь…

Он ждал. Не нашлось бы слов, чтобы передать, как они все смотрели мне в лицо, а чаще — поверх моей головы, и как всегда кто-то ошивался рядом.

— Я никогда не бываю одна.

Он нахмурился:

— Мне уйти?

— Нет. Я вполне могу быть одна вместе с тобой. Ты ведь никогда не смотришь на меня, будто я какая-то гадость в твоем супе…

Он рассмеялся, и я тоже.

— Как ты? С тобой хорошо обращаются?

Его улыбка исчезла.

— Я конюший мальчик, один из многих. Главный конюший часто советует мне «не задаваться». Вчера он наорал на меня и сказал, что у меня не должно быть любимчиков среди лошадей. Я… задержался немного в стойле Присс, — Пер потер затылок. — Он отходил меня ручкой метлы, когда я заметил, что кобыле Ланта недодают овса… — «Лорда Фитц Виджиланта, вот как его следует называть, щенок! И не указывай мне, как вести дела!»

Он рассмеялся, вспомнив это. Я же не нашла в его рассказе ничего смешного или веселого.

— А ты как?

Я тяжко вздохнула.

— Уроки. Уроки всех видов. До черта хлопот с переодеванием, когда надо сидеть спокойно и прямо в нарядах, от которых все чешется. Леди Симмер постоянно таскается за мной, поправляет меня и следит, чтобы я была «должным образом занята». Не выходя из замка.

— Видишься со Спарк? Лантом и… — он помедлил. — Лордом Шансом?

— Со Спарк — нет, совсем. Лант и Любимый — так же бросили меня, как и отец когда-то.

Пер ошарашенно уставился на меня, и я пожалела о том, что сказала. Но это было правдой. Несмотря на всю болтовню Любимого, я редко видела его, за исключением тех редких случаев, когда он рылся в моем дневнике снов или расспрашивал меня о чем-то.

— Мне их не хватает, — сказал Пер тихо.

— Ты разве с ними не видишься?

— Со Спарк — нет. Лорд Фитц Виджилант и лорд Шанс? Я седлаю их коней. И Лант — лорд Фитц Виджилант — всегда дает мне монетку. Мы смотрим друг другу в глаза, и я знаю, что они хорошо ко мне относятся. Но всегда кто-то крутится поблизости, а они должны соблюдать приличия, — он похлопал по карману, в котором звякнула мелочь. — Хотелось бы мне знать, будет ли у меня когда-нибудь минутка, чтобы потратить хоть одну монету.

Я услышала топот копыт. Мы оба встрепенулись, и Пер натянул поводья, чтобы отъехать от меня подальше. В этот момент Лант и Любимый выехали на поляну из-за деревьев. Они оба выглядели встревоженными. Любимый подъехал прямо ко мне и сказал, очень быстро:

— Овод ужалил твою лошадь, и она понесла. Перу удалось догнать тебя и поймать лошадь за уздцы. Пер, слезай с лошади и берись за поводья Присс, живо! — он повернулся ко мне и добавил ещё строже: — Пчелка. Ведь ему влетит по первое число. Ты больше никогда не должна так подводить Пера, слышишь? Сейчас, когда мы выедем к остальным, ты должна изобразить испуг и потрясение, поняла?

Пер сделал все, как ему было велено. Испуг и потрясение мне помогли изобразить ярость, клокотавшая в моем сердце. Каждый раз, когда во мне только начинали теплиться искры привязанности к Любимому, он находил способ задуть это не разгоревшееся пламя. Слыша, как Любимый пренебрежительно обращается к Перу, я хотела плюнуть ему в лицо! И даже открыла рот, чтобы высказать ему это.

Но тут подоспели двое грумов и чей-то папенька, наперебой спрашивающие, не ушиблась ли я, и один из грумов мрачно предлагал мне более спокойную лошадь, «пока юная леди не станет более уверенно держаться в седле».

Мы поехали кружным путем, чтобы избежать канавы, и вернулись на дорогу, и две чьих-то мамаши настаивали на том, чтобы немедленно вернуться, так как они жутко переволновались и не желают стать свидетельницами очередного инцидента с «совершенно неуправляемой лошадью». Молодежь пялилась на меня с ужасом, Пер снова ехал позади всей процессии.

Позже Неттл вызвала меня «на пару слов». Было сказано гораздо больше пары слов, её малышка кричала, а Неттл расхаживала по комнате, пытаясь её укачать, все время, пока пыталась напомнить мне, что теперь я должна вести себя достойно. Я не стала спрашивать, что она решила насчет моего Скилла. Не тот был момент, чтобы напоминать, что я бываю упрямой и несговорчивой. Риддл потом провожал меня до моих покоев. У двери он сказал:

— Твоему отцу тоже не по нраву была жизнь при дворе. Однако он научился с этим управляться. И тебе бы пора.

Тем вечером я улеглась в постель рано, думая, что некоторые из побоев Двалии было вынести легче, чем нотации и разочарованное лицо Неттл. Как я теперь привыкла делать, я возвела и укрепила свои стены перед сном, чтобы удержать свои кошмары в пределах своего сознания, равно как и не дать чужим проникнуть извне. За окном было темно, и замок спал, когда я проснулась от звуков далекой музыки. Какое-то время я просто лежала и вслушивалась, размышляя, кто бы это мог играть в такой поздний час и ради кого. Я никак не могла определить инструмент, на котором исполнялась мелодия. Но музыка подпадала под моё настроение идеально. Она была об одиночестве, но не вполне печальная, как будто пыталась сказать, что быть одному — не так уж и плохо.

Я выскочила из постели и накинула платье. Дверь комнатушки Коушен была прикрыта: она спала чутко. Я прокралась в коридор и остановилась. Кажется, никто не запрещал мне разгуливать в одиночку ночами по замку Баккипа? Я тихонько закрыла дверь за собой. Прислушалась, но определить, откуда доносилась музыка, не смогла. Тогда я закрыла глаза, чтобы лучше фокусироваться на звуках, и пошла вперед, мимо покоев Неттл и Риддла, в самый конец коридора. Я проходила мимо дверей, одной за другой. Время от времени я останавливалась, чтобы прислушаться и определить направление. И шла дальше.

Музыка становилась громче. Я подошла к двери и прислонилась к ней ухом. Я ничего не слышала. Но как только я отошла от двери на шаг, музыка вновь зазвучала с прежней силой. Я убедила себя, что это не морок и не бред. Любопытство было слишком сильно. Я постучала.

И мне никто не ответил.

Я постучала снова, громче. И подождала. Снова никакого ответа.

Я попробовала толкнуть дверь. Она была не закрыта на засов. Я распахнула её, чтобы обнаружить за ней уютную комнатку, меньше моей. В камине догорал огонь, — даже летом камни Баккипа источали холод. Напротив огня в уютном большом кресле, с возложенными на мягкий табурет короткими ножками, сидел круглолицый человечек, и его Скилл пел музыку, которая ему снилась.

Я была совершенно очарована, моё сердце подпрыгнуло, мне почудилось, будто я вошла прямо в старинную сказку. Серая кошка спала на коленях человечка. Она подняла голову.

Нам уютно, — сообщила она мне.

— Он всегда играет музыку через Скилл, когда спит? — спросила я тихонько.

Кошка едва удостоила меня взглядом. Человечек приоткрыл глаза и посмотрел на меня. Он не выказал ни удивления, ни беспокойства. Его глаза были затуманены, как глаза старого пса. Черты его лица были необычны — маленькие глазки с опухшими веками, крошечные ушки, плотно прижатые к черепу. Он облизал губы и оставил кончик языка высунутым. А затем сказал:

— Я пел свою песню для маленькой дочери Фитца. Если мне когда-нибудь повезет её повстречать.

— Ею вполне могу быть я, — сказала я и подошла чуть ближе.

Он указал на подушку, лежавшую на полу у его кресла.

— Можешь сесть сюда, если хочешь. Это подушка Дымка. Но он сидит сейчас со мной и, думаю, не будет против.

Разумеется, буду.

Я села у камина и посмотрела на него снизу вверх.

— Ты — Олух? — спросила я человечка.

— Ну… Так меня называют. Да.

— Отец писал о тебе. В своем дневнике.

Широкая улыбка озарила его лицо. Он был очень простодушный, как я поняла.

— Я скучаю по нему, — сказал человечек. — Он приносил мне конфеты. И маленькие пирожные с розовым кремом.

— Звучит здорово.

— Они были очень вкусные. И красивые. Я любил расставлять их в ряд и смотреть на них.

— А я любила выкладывать свечи моей мамы в ряд и нюхать их. И никогда их не сжигала…

— У меня есть четыре медных пуговицы! И две деревянные, а одна — из ракушки. Хочешь посмотреть?

Я хотела. Мне были нужны простые вещи, вроде обмена пуговицами. Кот шумно спрыгнул с его коленей и царственно устроился на своей подушке. Олуху было нелегко подняться с кресла, чтобы открыть шкаф и вытащить шкатулку с пуговицами, и я поняла, что он стар. Ходьба давалась ему с трудом, но пуговицы были важным делом. Он принес шкатулку к креслу. Я подняла сползшее на пол одеяло и заново укутала его ноги. Он показывал мне пуговицы и рассказывал историю о каждой. Потом я спросила его:

— Ты можешь научить меня передавать музыку через Скилл?

Олух вдруг затих.

— Мою музыку? — спросил он осторожно. Я почувствовала, как он напрягся.

Я молчала. Неужели я все испортила своим вопросом?

Он протянул руку ко мне. Я помедлила, но вложила свою ладонь в его пальцы. Его прикосновение было полно силы.

— Нам придется быть очень тихими, — сказал он. — Мне не разрешают играть мою музыку громко, — он сделал что-то с моими стенами, и внезапно каким-то причудливым образом мы оба оказались за его стенами. — А теперь, — сказал он. — Я научу тебя, как играть музыку, — он улыбнулся и добавил: — Мы начнем со звуков кошачьего урчания.

В ту ночь у меня появился друг и учитель.

Я вернулась в свою комнату перед рассветом. Олух научил меня играть музыку кошачьих урчаний, скрипа сломанных стульев и потрескивания огня. Он укрыл меня своим «Вы её не видите!», пока я прокрадывалась в свои покои. Весь день я клевала носом, но мне было все равно. Он ждал меня, чтобы я вернулась этой же ночью. Я помогла ему создать «укрытие», как он это назвал, и это «укрытие» было крепче всех стен, которые я когда-либо возводила сама. Он припас несколько имбирных пряников, откладывая их с каждой трапезы, которые ему приносили. Мы съели их вместе, а потом на пару сыграли свою урчащую кошачью музыку, добавляя в неё все больше интересностей. Я почувствовала уважение, когда он заставил меня улыбнуться коту, танцующему вокруг упавшей катушки. Ещё никогда в жизни мне не было так весело.

Даже веселее, чем в тот день, когда отец взял меня на ярмарку в Дубах-на-Воде, хотя здесь не было растерзанных собак или пронзенных кинжалом нищих. Мы просто играли.

Для того, у кого никогда не было товарища по играм, это было ошеломительно.

Глава 46

КАМЕНОЛОМНЯ

В Шести Герцогствах ходит много историй про людей, пропадающих в Скилл-колоннах, и так же много про тех, кто неожиданно появляется из них. Во многих из них люди спасаются бегством из-за несправедливого наказания, и камни дают им защиту от их преследователей. В историях, где появляются иноземные или избранные народы, камни исполняют желания, такие, как улучшение здоровья.

Все эти истории, я уверен, происходят в результате невнимательного использования Скилл-колонн недоучками.

История Скилл-колонн в Шести Герцогствах и за их пределами.

Чейд Фаллстар.

Что-то не то с луной.

Я прищурился. Да. Луна была. Луна в темноте означала, что мы больше не внутри Скилл-колонны. И не между Скилл-колоннами, где бы ни было это «между». Мы были где-то на земле и смотрели на луну. Ворона сидела у меня на груди. Как только я пошевелился, она поднялась и улетела прочь. Лунный свет на мгновенье упал на её алые перья, и она исчезла. Прохладный ночной воздух мягко касался моей кожи. Спиной я лежал на твердом камне. Я опустил взгляд ниже и увидел Скилл-колонну, которая выбросила меня наружу. За ней вдалеке — лес.

Это была не Кельсингра.

Луна, — настаивал Ночной Волк.

Я поднял глаза на неё. О, она была почти полная. Она была полной, когда мы входили в колонну. Мы или вышли из колонны раньше, чем вошли в неё, или же мы были внутри неё почти месяц.

Или больше?

— Где мы? — громко спросил я, избегая думать о потерянных днях. Или месяцах. Годах? По некоторым легендам люди исчезали в стоящих камнях и появлялись годы спустя или неизменёнными или очень, очень старыми. Я хотел знать, постарел ли я. Определенно, я чувствовал себя более старым. Более слабым. Я вообразил Неттл старой женщиной, Пчелку в роли матери. Я сел, меня пробирала дрожь.

Где мы?

Где нам нужно быть. Единственное место, предназначенное нам.

Я с усилием приподнялся, перекатился, встал на четвереньки и поднялся на ноги. Надо мной звезды и почти полная луна. Я посмотрел на отвесные каменные стены, а за ними темные силуэты вечнозеленых деревьев. Я учуял воду, повернул голову и последовал за запахом. Моя обувь скрипела по песку и мелким камням. Рельеф почвы постепенно пошел вниз, и я подошел к огромному квадратному водоему стоячей воды. Вода пахла водорослями. Я встал на колени у края, зачерпнул воды и напился. И снова напился.

Я сидел и ничего не делал. Я все ещё был голоден, но, утолив жажду и приглушив головную боль, почувствовал себя приемлемо. Я осматривался и медленно начинал понимать. Каменоломня. Место, где Элдерлинги однажды вырезали и обработали блоки Скилл-камней. Я был недалеко от места, где Верити закончил свою человеческую жизнь. Он высек своего дракона из блестящего черного камня с серебряными прожилками и, став драконом, полетел на защиту Шести Герцогств.

Точно, где нам и нужно быть.

Нет! Я хотел коснуться поверхности колонны так, чтобы она перенесла нас в Кельсингру.

Я знаю. Но именно здесь нам нужно быть.

Я вытолкнул его слова из своего сознания. Я уже был в этом месте однажды. Оно изменилось — отчасти очень сильно, а отчасти осталось прежним. Я постарался вспомнить, где стояла потрепанная палатка Верити, где мы разводили огонь, где был наш лагерь. Лунный свет ярко блеснул на тонкой серебряной жилке в камне. Извилистая тропа шла между неиспользованных блоков камней памяти. Когда-то круги Скилла приходили сюда, чтобы выбрать камень и вытесать создание, которое станет местом хранения их воспоминаний и тел. Я предполагал, что это было традицией Элдерлингов, которую в дальнейшем каким-то образом переняли группы Скилла в Шести Герцогствах. Возможно, где-нибудь в стенах Кельсингры или в блоках памяти на Аслевджале эти истории были сохранены.

Я нашел место старого лагеря Верити. Почти ничего не осталось после всех этих лет. Я надеялся найти больше, так как мы все бросили, когда спасались бегством. Что могло сохраниться? Остатки посоха Кетриккен, нож, одеяло? Ночь была холодной, и я бы порадовался дополнительной одежде. Было странно перейти из лета в теплых краях в горное лето.

Боюсь, от лета осталось немного. Подними голову и вдохни, брат. Я чую конец лета, и листья скоро все опадут.

Неужели мы были в камне так долго?

Ты ничего не помнишь из нашего перехода?

Волк казался искренне удивленным.

Совсем ничего.

Ни Верити? Ни Шрюда? Ни нашей стычки с Чейдом?

Я был потрясен. Я стоял очень тихо, пытаясь осмыслить произошедшее. Я вспомнил бродяг, которые атаковали нас в старом городе, и ещё вспомнил, как беззаботно легла моя рука на неправильный знак на поверхности Скилл-колонны. Я напряг свою память.

Ты здесь, мой мальчик!

Оставьте его. Это не его место, и не время для этого. У него есть задача.

Покажи эту булавку, и ты всегда будешь допущен ко мне.

Я лежал на спине и наблюдал за прибывающей луной. Воображал ли я эти прикосновения разумов к моему? Мог я такое себе позволить сейчас? Усталость нахлынула на меня волной.

С нами что-то сильно не в порядке. Что-то, очень похожее на болезнь, но не она.

Переход через колонны. Я чувствовал себя похоже, когда уходил с Аслевджала и на какое-то время потерялся в камнях.

Нет. Это что-то иное, — настаивал волк.

Я проигнорировал его слова. Как долго. Почти месяц мы блуждали между колоннами. Должно быть, Пчелка и другие уже достигли Бингтауна.

Эта мысль подействовала, как нахлынувшая холодная волна. Они же должны были подумать, что мы погибли! Я должен дать им знать, что я жив. Затем я могу подождать несколько дней, чтобы восстановиться после перехода через колонны. Потом я пешком дошел бы по старой дороге Скилла до заброшенного рынка и достиг местной колонны. Я мог бы войти в эту колонну и вернуться в Бакк. Как скоро я добрался бы домой? Перед следующим полнолунием. Самое время, чтобы дать знать Дьютифулу, что я жив, и как только Пчелка прибудет, он сообщил бы это ей.

Я обхватил себя руками и замер, пытаясь собраться и сосредоточиться. Но внезапно осознал, какой я стал худой. Я прощупывал свои ребра. И я промерз до костей. Первое — надо развести костер. С помощью чего? Старый способ. Вращать палочку, вставленную в углубление на деревяшке, если бы у меня они были, но я вдруг ощутил, что мне очень нужен огонь. Свет и тепло помогли бы мне сосредоточиться, а затем я бы воспользовался Скиллом.

Верити не советовал этого делать. Помнишь? Сохрани силу для своей задачи. Сила тебе понадобится.

Нет. Я не помню ничего про наш переход. Какая задача? Ничего не помню.

Ты вспомнишь, если искренне захочешь вспомнить.

Как будто ему так трудно и непривычно просто сказать мне. Его мрачные слова все звучали между нами, поэтому я пошел искать хворост для костра. Призрачный свет луны освещал бесплодную каменоломню. Дождь и ветер приносили ветки и опавшие листья, но мало что выросло на каменных костях земли. Голод когтями вцепился в мой живот.

Лес рос вокруг каменоломни, и я двигался вдоль опушки, собирая сухие ветки. Стрекотали насекомые, над головой в поисках корма резвились летучие мыши.

Дикообраз!

Я почувствовал его одновременно с тем, когда через меня прокатилось возбуждение Ночного Волка. Я улыбнулся. Он никогда не мог контролировать свое очарование этими колючими созданиями, и мне не раз приходилось вытаскивать иглы дикобраза из его носа и лап. Я бросил собранные ветки для костра и выбрал из них палку покрепче.

Дикобразы полагаются на защиту своих иголок. Они передвигаются медленно, их можно убить дубинкой. Он повернулся ко мне спиной и хвостом, а я старался обойти его и ударить по голове. Я запыхался, занимаясь этим. Страх перед охотой на дикобраза, прежде чем я смогу съесть его, почти перевесил мой голод. Почти.

Я сделал две ходки, чтобы принести топливо для костра и убитого дикобраза в каменоломню, на место рядом с нашим старым лагерем. Деревья вокруг каменоломни были сухие, как пыль. Не хотелось бы поджечь их неосторожной искрой. Но мне самому нужна была искра любого сорта. Мой воинский нож был единственным крупным инструментом. Я заточил палочку и сделал ямку в сухой деревяшке. Потом я начал бесконечное вращение палочки между ладонями, стараясь получить достаточно тепла от трения, чтобы деревяшка затлелась. Мне все время хотелось остановиться и отдохнуть. Плечи и локти невыносимо болели.

Попробуй ещё! — мягко велел мне Ночной Волк, и я понял, что задремал, сгорбившись над своим приспособлением. Я поднял палочку рукой с отметинами Серебра и снова начал вращать её. Внезапно мне подумалось, что это безнадежное занятие, я резко воткнул палочку в деревяшку с ямкой и закричал:

— Я только хочу огня! Разве я многого прошу? Огня!

Подставка будто взорвалась пламенем. Не искра, не струйки дыма. Пламя вырывалось из обоих деревяшек, я сгреб их в кучку и отодвинулся. Сердце молотом стучало в горле.

Я не знал, что мы можем такое сделать!

И я тоже.

Не дай ему погаснуть!

Ни за что. Я бросал собранный хворост в огонь и наблюдал, как он загорался. Яркое пламя отбрасывало тени и заставляло искрить серебряные прожилки в черных камнях. Моя посеребренная рука слабо светилась в свете костра, вызывая нечто среднее между удивлением и страхом. Победила целесообразность. Я опять побрел на опушку леса и принес хвороста сколько смог. Ещё дважды я сходил за хворостом, а затем вернулся к своему мясу.

Свежевание дикобраза — трудная работа, как и следовало ожидать. Лучшим способом было бы подвесить его распластанным, но у меня не было веревки и в каменоломне не росли деревья. В конце концов, результат оправдал затраченные силы и неудобства. Он был жирный, как молочный поросенок, и пока я обжаривал мясо на огне, оно шипело и исходило чудесным ароматным дымом. Я ел, пока не наелся, а потом спал, завернувшись в плащ мертвой женщины. На рассвете я проснулся под раскинувшимся голубым небом. Я развел огонь посильнее и ещё поел добытого мяса. Я пошел к воде в нижней части каменоломни, вымыл руки и напился вволю. На полный желудок я чувствовал себя готовым встретить новый день.

Я припомнил, что недалеко от каменоломни должна быть речка. В речке должна быть рыба. Старлинг. На берегу той реки, желая быть честным, я сказал ей, что не люблю её. Затем наши тела сплелись со страстью, которая была лишь немногим больше, чем просто животная похоть, но это положило начало странным и трудным отношениям, которые продолжались, с перерывами, более двенадцати лет. Старлинг, в её прекрасных полосатых чулках, с богатым мужем, который гордится ею и слушает, как она поет историю нашего похода. Я подумал, что строчки о нашем влечении она не включила в песню, и невольно улыбнулся.

Я вернулся к нашему костру. Мотли ковырялась в кишках дикобраза. Она посмотрела на меня, на её серебряном клюве висел кусок требухи.

— Домой? — каркнула она с надеждой.

Я ответил вслух:

— Сегодня я сплю и ловлю рыбу. Что-то съесть, что-то засушить. Я не планирую снова путешествовать голодным. Три дня отдыха и еды, и мы продолжим наше путешествие.

Мудрее будет выбрать себе камень и начать сейчас.

Я замер в тишине у костра. Я знал, что советовал волк.

Я собираюсь домой. Не в камень.

Фитц. С давних пор мы знали, что когда-нибудь до этого дойдет. Как часто мы мечтали вернуться сюда и вытесать нашего дракона? И вот мы здесь, время пришло, и, возможно, у нас хватит времени и сил сделать это. Я не хотел бы застрять в камне, как Девушка-на-драконе.

Я сформулировал жесткую мысль и произнес её вслух:

— Не думаю, что наше время пришло. Я не стар. Только устал. Немного отдыха и…

— Домой? — настойчиво спрашивала Мотли. — Пчелка! Пчелка! Пер! Шут! Лант! Спарк!

— Лант погиб, — сказал я ей резче, чем хотел.

Волк заговорил жестче:

Продолжай упрямиться и ты умрешь. И я с тобой.

В моем сознании все похолодело.

— Идем домой! — объявила Мотли.

— Скоро, — ответил я ей.

— Сейчас, — парировала она.

Она оторвала ещё кусок потрохов дикобраза. Он обмотался вокруг её серебряного клюва. Она ловко стащила его лапой, взяла поудобнее и быстро проглотила. Затем она почистила клювом перья, иссиня-черные и алые.

— Прощай, — добавила она и поднялась в небо. Я удивленно смотрел ей вслед.

— Лететь очень долго! — крикнул я. Знала ли она, где мы находимся?

Она облетела вокруг каменоломни, низко проносясь над забракованными камнями и грудами каменных осколков, давным-давно оставшимися здесь после работ. В нижнем конце находился водоем с дождевой водой. Она пролетела над водой, и я побежал за ней, следя за её полетом, она летела прямо в Скилл-колонну. Я боялся, что добегу и увижу разбившуюся птицу. Но она без помех исчезла.

— Я не знал, что она может это делать, — сказал я. — Надеюсь, она выйдет невредимой.

Это не первый её проход через камни. И у неё Скилл на клюве.

И правда.

Я не мог помочь ей, но моё сердце сжалось от того, что я могу никогда не увидеть её больше. Я напомнил себе, что у меня был план путешествия. Я несколько раз сходил за дровами. Я зажарил кости дикобраза, чтобы они растрескались, и я смог достать костный мозг. Затем пришло время рыбалки. Я уже довольно давно не ловил рыбу руками. Я пошел к реке и нашел место, где можно лечь на живот, и где пышные заросли затеняли голый берег, и моя тень не падала бы на воду. К моей радости, я хорошо помнил, как это делается, к ещё большей радости я поймал две чудесные жирные форели. Я проткнул их жабры изогнутым ивовым прутиком и оставил в воде, пока не был вознагражден ещё двумя. Две съесть вечером, а две закоптить или засушить в дорогу. Я почувствовал глубокое удовлетворение.

Ты уверен, что «не помнишь» ничего из того, что советовал тебе Верити?

Я неправильно вошел в камень, а потом снова вышел. Я не помню наш переход.

Ты был в глубинах Скилла. Верити нашел тебя. Он сейчас там крупная рыба, которая плавает в очень глубоких течениях. Он сказал, чтобы ты создавал своего дракона и не откладывал. Король Шрюд тоже там был, меньше и слабее. Чейд был с ними. Они пожелали тебе успехов в твоих усилиях.

Я ответил после паузы:

— Я этого совсем не помню. Я искренне хочу вспомнить.

Я запомнил это для тебя. Он предупреждал, чтобы ты не откладывал. В тот раз он почти потерпел поражение. Если бы ты не привел с собой Кеттл, и если бы она не была тем, кем и чем была, то был бы один наполовину законченный дракон и мертвый король. И, возможно, островитяне до сих пор удерживали бы Баккип.

У нас нет таких высоких целей, как у него.

Только твоя жизнь. И моя.

Я подумаю над этим сегодня.

Фитц. Я не хочу прекращать существование. Сделай нас драконом. Дай мне это подобие жизни. Дай мне возможность снова дышать ночным воздухом, дай мне поохотиться, дай снова почувствовать холод ночи и жар солнца.

В его словах отразился сильный голод. Я почувствовал себя эгоистом. Он воспринимал мир через меня, но мои чувства были лишь тенью тех, что были у него когда-то.

— Ночной Волк. Что ты такое?

Он помолчал.

Я волк. Тебе нужно напоминать об этом?

— Ты был волком. Что ты такое сейчас? Дух, который живет внутри меня? Смесь моих воспоминаний и мыслей о том, как ты мог бы поступить и что сказать?

Непохоже. Вот я помню Верити, а ты нет. И я путешествовал с Пчелкой, без тебя, и она меня слышала.

Мне нужно больше времени, я хочу рассказать ей о тебе. Рассказывать ей то, что я обещал, и что она должна знать.

Я не уклоняюсь от этого. Она знает много о нашей жизни вместе. Много о моей жизни.

Я рад этому.

И я. Так что, я не твое воображение.

Ты живешь во мне.

Да. И если ты умрешь, я умру с тобой.

— Я хочу отправиться домой, волк. Я хочу увидеть Пчелку. Мне необходимо быть рядом с ней, и я должен изменить то, что делал неправильно как отец. Мне нужен шанс стать лучше рядом с ней.

Это то, что ты сказал Верити. Я повторю, что он ответил. «Кто-то ещё может сделать это за тебя. И ты должен верить, что они сделают это хорошо». Как он поступил со своим сыном, которого никогда не видел.

Что за срочность резать камень?

Мой брат, что-то грызет тебя. Изнутри. Я чувствую это. Перестань скрывать это от себя.

Я слишком долго находился в камне. Это все.

Я провел своей посеребренной рукой по ребрам. Почувствовал выпирающие кости.

Ты думаешь, у меня паразиты?

Я это знаю. Они съедают тебя быстрее, чем твое тело успевает лечить себя.

Я глубоко задумался, пока шёл с речки назад к каменоломне. Мой костер ещё тлел. Я отгреб угли из костра и разместил оставшиеся так, как это было необходимо. Две рыбины я запек на углях и съел. Посмотрел на оставшиеся две. Я все ещё был голоден. Я мог бы завтра поймать ещё рыбы в дорогу. Я подгреб больше углей и снова запек на них рыбу.

Когда ты примешь решение?

Скоро.

Я почти слышал его вздох, так же он вздыхал, когда хотел ночью пойти на охоту, а я должен был оставаться дома, чтобы писать то, что ещё до наступления утра будет сожжено. Я проткнул рыбу. Почти готова. Есть непропеченную рыбу нежелательно, можно получить глисты. Я горько усмехнулся. Будут эти глисты есть тех паразитов, о наличии которых волк так настойчиво утверждает? Двумя палочками я перевернул рыбину на углях. И стал терпеливо ждать.

Начался дождь. Я почувствовал две теплые капли, упавшие на моё запястье. Нет не дождь. Кровь. Мой нос кровоточил. Я поднял руку и зажал нос.

Что, если кровь не остановится?

Всегда останавливается.

И твое тело всегда излечивает себя.

Через некоторое время я проверил нос. Кровь больше не шла.

Видишь?

Не отвечает.

— Волк. Ты ещё со мной?

Угрюмое подтверждение.

Мне в голову пришла мысль.

— Если ты так хочешь. Если что-то случится со мной, ты сможешь перейти к Пчелке? И быть с ней до конца её жизни?

Я был бы тенью тени.

— Мог бы ты сделать это?

Возможно. Если её стены опущены. Но я не стал бы.

— Почему нет?

Фитц. Я не вещь, которую ты можешь отдать кому-то. Мы взаимосвязаны.

Я вытащил рыбину из костра. Прутиком я очистил её от золы. В менее голодное время я снял бы кожу со спины, чтобы обнажить мякоть, а затем снял бы всю кожу. Теперь же я едва мог дождаться, пока она остынет, прежде чем я ловко отделю кусок от неё, подую на него и отправлю в рот. Когда рыба кончилась, я вернулся к воде и напился. Я почувствовал себя лучше.

Я посмотрел на ясное голубое небо. Пока ещё лето, но ночи в Горах были холодными. Я решил запастись дровами. По дороге из каменоломни я прошел возле забракованных вырубленных блоков камня. Я почти расслышал, как Ночной Волк сказал:

Мне нравится этот кусок.

Он не очень большой.

Нас всего двое.

Чтобы сделать ему приятное, я подошел к обломку камня. Я понял, почему он был забракован. Он был частью более крупного куска, который разломили по толстой серебряной жиле. Он слабо блестел черным и был щедро пронизан нитями Серебра. Даже близко не такой крупный, как тот, что использовал Верити. Этот камень был размером с повозку для пони. Я положил руку на верхушку камня. Ощущение было очень странным. Мне стало ясно, что камень Скилла был пустым. Пустым и ожидающим наполнения. Тяга к этому ощущению была непреодолимой. Мне хотелось касаться его. Солнце нагрело его до приятного тепла. Будь я котом, я бы свернулся клубком на верхушке камня.

Ты такой упрямый.

А ты нет?

Я был щенком. Я хотел ненавидеть тебя. Помнишь, каким диким я был, когда ты впервые увидел меня в клетке? Даже когда ты уносил меня, я старался укусить тебя сквозь прутья.

Ты был всего лишь щенком. И с тобой плохо обращались. У тебя не было причин доверять мне или слушать, что я говорю тебе.

Правильно.

Он был грязный и вонючий, и худой, кожа да кости. Замученный паразитами и полный гнева. Но этот гнев притянул нас друг к другу. Одновременная ярость, которая вела нас нашими извилистыми путями, связала нас, а я не сразу понял, что наши сознания в тот момент объединились. Это было началом глубокой Уит-связи, хотели мы того или нет.

— О, щенок, — сказал я вслух.

Да, так ты тогда называл меня.

Я понял, что мы сделали. Сплавленная воедино память излилась из нас в камень. Я мог чувствовать это под моей ладонью и точно знал, что я увижу, как только уберу руку с камня. Это должен быть кусок меха с загривка Ночного Волка, где черная остевая шерсть слегка завивалась поверх его густого черно-серого меха. Моя ладонь хранила память о том, как я кладу её на это место. Я часто клал ему руку на спину, когда мы шли бок о бок или когда сидели на краю отвесной скалы, вглядываясь в море. Это было самое естественное место для моей руки. Прикосновение обновляло нашу связь подобно подтверждению клятвы.

Хорошо было почувствовать это снова.

Мне стоило немалого усилия поднять руку. И это осталось на камне. Не волос, и не мех, и не теплое дышащее животное в нем. Это был отпечаток, по размеру и форме совпадающий с моей ладонью, и там, где касалась моя ладонь, я мог различить каждую отдельную шерстинку.

Я глубоко вздохнул.

Ещё нет. Нет.

Я ушел прочь.

Ночной волк молчал внутри меня.

Я пошел мимо нашего старого лагеря. Кетриккен была так молода. Шут и я были одного возраста, и все-таки разного. Старая Кеттл с её старыми мудрыми глазами в лучиках морщин и её глубоко спрятанными секретами. И Старлинг. Старлинг, которая могла раздражать меня, как жужжащий комар. Я огляделся вокруг. Деревья стали выше. Под ногами на каменном основании, перемешанные с землей и сгнившие, лежали обрывки одежды и веревок. Я пошевелил их ногой и поднял наверх слой, сохранивший свой цвет. Там оказался синий плащ Кетриккен. Я наклонился и коснулся его рукой. Моя королева, — подумал я про себя и улыбнулся. Я отодвинул сгнившую тряпку. Под ней, покрытый зазубринами и проржавевший, едва угадывался наш старый топор. Я выпрямился и пошел дальше.

Недалеко было место, где Верити вырезал своего дракона. Отбитые куски и осколки в беспорядке валялись на пустом участке, там, где раньше стоял на каменном ложе его дракон. Вначале Верити пользовался резцом и камнем вместо молотка, пока не погрузил свои руки в чистый Скилл, и тогда он начал вырезать и придавать формунепосредственно ладонями. Мой король. Он действительно сказал мне, что пора создавать своего дракона? Сказал, что пора передать Пчелку кому-то другому на попечение? Пора отдать свое человеческое тело камню и Скиллу?

Нет. Завтра с рассветом я поднимусь, и буду ловить рыбу. Я поймаю дюжину и всех их съем. Потом я буду ловить ещё рыбу, и коптить её, а на следующее утро я отправлюсь к заброшенному рынку. Остается гадать, упокоила зима старого медведя или же он снова станет для меня проблемой.

Мы умрем до того, как ты сделаешь это. Фитц. Я знаю это. Почему ты не прислушаешься ко мне?

Я не могу.

И это была правда. Я не мог расстаться с надеждой, что я могу вернуться домой к Пчелке. Глисты не такая ужасная проблема. Баррич знал полдюжины средств против них. Лекари в Баккипе выращивали травы в Женском Саду. Когда я вернусь домой, я буду отдыхать и восстанавливать силы. Мы будем вместе с Пчелкой. Мы оставим двор и все его правила. Будем путешествовать на лошадях. Мы будем переезжать с одного места на другое, словно странствующие менестрели, а она будет изучать историю и географию Шести Герцогств, глядя на них вживую. Шут поедет с нами, и Пер. Мы будем жить просто и двигаться неспешно, и мы будем счастливы.

Я не хочу наблюдать твою смерть.

Я не намерен умирать.

А кто намерен?

Я собрал охапку хвороста. Там было много обломанных сучьев. У меня не было возможности разрубить самые крупные. Я с улыбкой вспомнил, как Верити вернул остроту своему мечу перед тем, как отдать его мне. Я вернулся за заржавевшим топориком. Я взял его в руки, вспоминая его, затем удалил ржавчину. Проводя лезвие между большим и указательным пальцем, я представлял его острозаточенным. Подгонка рукояти потребовала больше времени. Зато с топориком я нарубил хороший запас толстых сучьев, собрал в охапку и отнес назад к костру. Я ощущал запах рыбы, которую готовил, и желал, чтобы её было много. Я добавил пару веток в костер и присел рядом.

Я проснулся темной ночью словно от толчка. Я лежал на холодном камне, и мой костер почти погас. Я разжег его. Оставалось радоваться тому, что у меня достаточно дров, приготовленных на ночь, и не надо ощупью пробираться через темный лес, чтобы найти оставленный там нарубленный запас. Я ожидал от волка упреков в глупости и лени.

Их не было.

Только через некоторое время я осознал, что он ушел. Просто ушел.

Я остался один.

Глава 47

СЕРДЦЕ ВОЛКА

Ревел, если сможешь, съезди, пожалуйста, сегодня в Дубы-на-Воде. Марли, кожевенных дел мастер, прислала мне известие, что мой заказ готов. Я доверяю тебе оценить качество и принять работу, либо попросить внести изменения. Проверь, что страницы надежно крепятся к обложке, бумага хорошего качества и тиснение четко впечатано в обложку. Если ты сочтешь, что изделие стоит потраченных денег, доставь его лично мне. Это подарок для леди Пчелки, и я хотел бы лично преподнести его.

Среди бумаг Ревела в Ивовом Лесу.

Я продолжала встречаться с Олухом каждую ночь, хотя это делало меня рассеянной и медлительной в течение дня. Я не беспокоилась о том, что меня выбранили за невыученные калсидийские глаголы, и о том, что пришлось выдернуть вышитые стежки, из-за которых маргаритки получились зелеными. Каждую ночь я ложилась в кровать и немного спала, прежде чем его музыка мягко будила меня. И я спешила спуститься по коридору в ночной рубашке навстречу лучшим часам в моей жизни.

Мне хотелось дать ему что-нибудь. Что угодно. Яркие платки, которые я купила для Ревела, все ещё лежали в моем шкафу. Мне понадобилось много времени, чтобы сообразить, что я могла бы подарить их Олуху. Но даже этих платков было недостаточно, чтобы выразить мои чувства к доброму старику. У меня были чернила и кисти, чтобы делать записи и рисунки в дневнике снов. Очень осторожно я вырвала из дневника листок и нарисовала на нем Дымка, танцующего на катушке. Я раскрасила его — зеленые глаза с черными зрачками, серый мех и крошечные белые коготки.

Олух был счастлив получить мои подарки и пообещал, что сохранит их в секрете.

Я вернулась в свою комнату и свернулась калачиком в кровати, уставшая и счастливая.

Я проснулась, когда на пол рядом с моей кроватью опустилась Спарк.

— Пчелка. Проснись! — потребовала она.

— Что? Это ты! Где ты была? Я скучала по тебе!

— Шш, — она качнула головой в сторону смежной комнаты, где похрапывала Коушен. — Я живу здесь, в замке Баккипа. У меня куча дел. Когда мы вернулись, леди Неттл отстранила меня. Но лорд Риддл меня рекомендовал, и теперь я присматриваю за тобой. Охраняю тебя.

— Потому что я сбежала на Присс тогда? — я почувствовала укол сожаления. Что за глупую вещь я сотворила. Теперь моя сестра мне не доверяет. Я не заслужила её доверие.

Спарк покачала головой.

— С первого дня, как мы вернулись. Много лет назад твоя сестра Неттл была чужаком в замке Баккипа, в то время она была совсем юной девочкой. Она боится, что здесь могут быть люди, которые попытаются использовать тебя, чтобы получить для себя выгоду. Риддл согласен с этим. Так что я присматриваю за тобой и каждые несколько дней отчитываюсь перед ними.

— Но в таком случае, почему я не видела тебя? О, — мои глаза проследовали по стене в поисках шпионских отверстий, в наличии которых я не сомневалась.

Она улыбнулась.

— У меня лучше получается следить за тобой, когда ты меня не видишь. Меня научили, какими путями передвигаться по замку, чтобы оставаться незамеченной. Может быть, когда-нибудь я покажу тебе.

— Почему сейчас ты здесь?

— Чтобы сказать тебе, что Олух не умеет хранить секреты. Он покажет свои платки. Два из них он повязал на кровать. И однажды он покажет кому-нибудь портрет Дымка. Он слишком нравится ему, чтобы беречь его только для себя. Авторство не оставляет сомнений. Никто другой не рисует в твоей манере, не говоря о такой тщательной прорисовке деталей.

— Неттл скажет, что я больше не могу дружить с Олухом?

Она пожала плечами. На её волосах, обрезанных в знак траура, была паутина. Я протянула руку и убрала её.

— Неттл примет какое-нибудь решение. Но они в любом случае узнают. Потому что завтра я должна отчитаться перед ними.

— Ты скажешь им, что предупредила меня?

Она сделала глубокий вдох, а затем медленно выдохнула:

— Ты скажешь им, что я предупредила тебя?

— Нет, конечно, нет.

— Я ужасный шпион, — призналась она. Я смотрела, как она исчезает за дверью, и улыбалась.

Мне так и не удалось уснуть. Утром я умоляла Коушен позволить мне позавтракать в моей комнате, чтобы избежать ужасных процедур одевания и причесывания. Она испугалась, что я заболела, и уступила. Я поела и после этого позволила одеть меня, причесать и уложить мои короткие волосы настолько, насколько это вообще было возможно, прежде чем отправиться на очередное занятие в качестве фрейлины королевы Эллианы. Её живот уже выдавался вперед, как нос корабля, и говорила она только о будущем ребёнке, для которого теперь предназначалось все наше шитье. Затем я отправилась на уроки по языкам и по истории.

Я шла на обед полная опасений перед тем, что мне предстояло. Я сидела на помосте вместе с остальной знатью и ела вместе с ними, а к концу трапезы Риддл пригласил меня прокатиться днем вместе с ним и Неттл. Его глаза лучились добротой, но рот был сдержанно сжат. Я приняла его предложение с формальной вежливостью, а затем леди Симмер отправила меня обратно в мою комнату. Коушен подобрала соответствующую случаю одежду. Все мои принадлежности для езды были зелеными и желтыми — в цветах Ивового Леса. Это заставило меня подумать о том, как я вписывалась в иерархию Видящих.

Я спустилась, готовая к тому, что нас будут сопровождать. Но на улице не было ни ребёнка, ни няни, и Риддл отпустил всех слуг, даже Пера, который с надеждой слонялся рядом с нами. Риддл без всяких церемоний посадил меня на лошадь, а Неттл без какой-либо помощи оседлала свою. Мы покинули двор спокойным шагом, но перешли на легкий галоп, как только выехали за ворота Баккипа. Мы не разговаривали, пока ехали, но пустили лошадей в быстрый галоп по лесной тропе, которая привела нас к уединенной поляне возле ручья. Здесь мы спешились и позволили лошадям напиться. И Неттл сказала:

— Я знаю, что ты посещаешь лорда Олуха каждую ночь. Тебе должно быть известно, что неприлично бегать по замку в ночной рубашке.

Я склонила голову и притворилась удивленной.

— Ну? — потребовала она ответа.

— Он мой друг. Он учит меня музыке Скилла. Мы играем с его котом. У него есть вкусная еда. Это все.

— И ты научилась возводить такие стены, что я едва могу обнаружить тебя в течение дня?

Я не поднимала глаз, разглядывая траву.

— Это чтобы удерживать музыку внутри. Он сказал, что мы не должны играть музыку слишком громко, потому что иначе ученики не будут хорошо спать.

— Можешь ли ты опустить стены и позволить мне послушать музыку, которой ты научилась?

Это была проверка. Доверяю ли я ей достаточно для того, чтобы опустить стены и доказать правдивость своих слов? Если я откажусь… Нет. Я не могла отказать ей в этом. Я опустила стены и почувствовала, как её мысли коснулись моих. Я начала играть музыку мурлыкающего кота.

Волк-Отец ворвался в моё сознание с такой силой, что я резко села на траву.

Мы должны идти к королеве!

Королева Эллиана знает тебя?

Я была поражена так, будто из меня выбили разом весь воздух. Я заметила, как вскрикнула Неттл и Риддл внезапно опустился рядом со мной на колени, но знала, что волк был важнее.

Как ты можешь быть здесь, если мой отец мертв? — спросила я его.

— Что она сказала? — с беспокойством спросила Неттл Риддла.

Он не умер. Пока нет. И мне нужно попасть к королеве, той, что охотилась со мной. Королева Кетриккен. Я хочу попрощаться с ней.

Попрощаться?

Да.

Я почувствовала, что он скрывает что-то от меня. Волк-Отец был очень похож на другого моего отца.

Хорошо. Я сделаю все, что смогу.

Я подняла взгляд на Риддла и Неттл. Не было ни одного простого способа объяснить это им. Я решила не пытаться.

— Я не больна. Ко мне пришел Ночной волк. Я должна увидеть королеву Кетриккен прямо сейчас. Мой отец жив. Ночной волк хочет с ней попрощаться, — следующие слова были приглушенными, — я думаю, они где-то умирают.

Риддл сел на корточки рядом со мной. Он положил руки на мои плечи.

— Объясни подробнее. С самого начала.

Я чувствовала скребущуюся внутри панику волка. Я попыталась.

— Иногда, когда отец не может быть со мной, ко мне приходит Волк-Отец. В мои мысли. Ночной Волк. Я знаю, что вы знаете его! Он был связан Уитом с моим отцом, и после смерти он жил в моем отце.

Я переводила взгляд с одного обеспокоенного лица на другое. Они, несомненно, должны были это знать. Они смотрели на меня, как на умалишенную.

— Когда меня похитили, Волк-Отец ушел со мной. Он старался помочь мне, предупредить об опасности или подсказать, что делать. Но иногда, когда мои стены были слишком высоки, он не мог говорить со мной. Когда я увидела своего отца, Ночной Волк вернулся к нему. И только сейчас, когда я опустила свои стены для Неттл, он снова пришел ко мне. И сказал, что должен увидеть леди Кетриккен. Потому что мой отец умирает.

Я покачала головой и вслух спросила Ночного волка:

— Как мой отец может умирать сейчас, если Любимый сказал, что он мертв? Зачем бы он солгал мне? Зачем бы оставил моего отца умирать в одиночестве?

Он не умер, Пчелка. Но он один и долго так не протянет. Он верит, что сможет отдохнуть и набраться достаточно сил, чтобы вернуться домой. Я знаю, что он не сможет. Он должен остаться там. Пришло время нам вырезать своего дракона.

— Пчелка!

— Что?

— Пчелка. Ответь мне. У тебя есть Уит? — спросила Неттл.

— Нет, не думаю, — я помедлила. Это казалось таким посторонним вопросом в то время, когда я пыталась понять слова Ночного Волка. — Я не знаю. Кошки говорят со мной, но они говорят со всеми или с теми, кто их слушает. Но это не Уит. Я не думаю, что это Уит. Он мой Волк-Отец. Пожалуйста! Позвольте мне пойти к Кетриккен. Это важно!

Неттл положила руки мне на плечи. Она медленно сказала:

— Пчелка. Наш отец мертв. Это трудно принять, и даже мне хотелось бы сделать вид, что это неправда. Но он мертв. Шут рассказал нам. Он попал под упавшую балку и потерял много крови от удара меча. Он отдал Шуту последние силы. Чтобы он смог спасти тебя. Наш отец не мог выжить, а тем более выбраться оттуда.

— Я бы не был так уверен, — сурово сказал Риддл. — Пока бы не увидел его тело. Идем. Нам нужно возвращаться в Баккип.

— К лекарям? — неуверенно спросила Неттл.

— К леди Кетриккен, — заявил Риддл. — Неттл. Я знаю, что ты сомневаешься. Но мы должны действовать исходя из того, что это правда! Мы пойдем к Кетриккен и спросим её мнение. А затем мы примем дальнейшее решение.

— К Кетриккен, — неохотно согласилась она.

Старая королева чувствовала себя нехорошо ещё до того, как получила новости о смерти моего отца. По пути в её комнаты Неттл рассказала мне, что целители считают, что эти новости стали для неё последней каплей.

— Я беспокоюсь, — сказала Неттл Риддлу. — Может, нам не стоит ещё больше волновать её сейчас, когда она и так стала такой хрупкой?

— Я не думаю, что «хрупкая» — подходящее слово для неё. Мне кажется, она сдалась, Неттл.

Я виделась с Кетриккен только однажды, во время той неловкой встречи вскоре после нашего возвращения. В то день она была серьезно больна и печальна. Тогда её покои были зашторены и закрыты. А сегодня нас пригласили в комнату с распахнутым окном, залитую светом. Это была простая комната, скудно обставленная мебелью. Там были стулья, низкий стол и совсем немного прочих вещей. Ваза ростом с меня была наполнена тростником и камышами. Это все. Облицованный плиткой пол был вычищен и ничем не покрыт.

Леди Кетриккен вошла без всяких церемоний вскоре после того, как слуга пригласил нас в комнату и объявил о нашем приходе. Её седые волосы были уложены вокруг головы. Она была одета в длинное прямое бледно-голубое платье, перехваченное поясом на талии, и мягкие туфли. Она не носила ни драгоценности, ни косметику на лице. Её можно было принять за обычную старую женщину с рынка. Она оглядела нас спокойными голубыми глазами. Легкое недовольство сквозило в её голосе, когда она обратилась к нам:

— Неожиданный визит.

Я обнаружила, что улыбаюсь ей от удовольствия. Я была близка к тому, чтобы начать вилять хвостом. Нет, это Ночной Волк внутри меня был доволен. Я набрала полные легкие воздуха, вдыхая знакомый запах.

— Ты все ещё ходишь, как лесной охотник, — легкий шаг и твердый взгляд, — сказала я ей.

— Пчелка! — упрекнула меня Неттл.

Но леди Кетриккен только удивленно улыбнулась мне.

— Пожалуйста, присаживайтесь, — пригласила она нас, и лишь легкая скованность была заметна в её движениях, когда она опускалась на стул. — Я рада видеть всех вас. Стоит ли мне попросить принести закуски?

— А среди них будет имбирное печенье? — снова спросила я, не ожидая, что заговорю. Пристыженная, я сгорбилась и исподлобья посмотрела на неё.

Она подняла брови, глядя на меня, и с беспокойством спросила:

— Здесь происходит что-то, о чем я не знаю?

Неттл с безысходностью посмотрела на Риддла. Он молчал. Неттл попыталась начать:

— Пчелка считает, что её отец все ещё жив. Она думает, что он послал…

— Нет, — мне пришлось прервать её. — Нет, он не посылал Ночного Волка. Он сам пришел ко мне. И он просил меня встретиться с королевой Кетриккен.

У бывшей королевы была бледная кожа. Я не думала, что она может побледнеть ещё сильнее, но это произошло.

— Я больше не королева, — напомнила она нам.

— Вы всегда будете королевой для него, но более того, вы всегда будете охотником с луком, который накормил всех в темные времена. Он был счастлив находиться рядом с вами, бежать впереди вас, играть с вами и утешать по мере возможности, когда вам было грустно.

Её губы слегка дрожали. Затем она мягко сказала:

— Твой отец рассказывал тебе о нашем путешествии в горах.

Я скрестила руки на груди и выпрямила голову. Я не должна была выглядеть сумасшедшей или взбалмошной.

— Моя госпожа, мой отец Фитц рассказал мне совсем немного о тех временах. Кое-что я знаю от него. Но эти вещи рассказал мне Волк-Отец. У него есть несколько слов для вас, прежде чем он вернется к моему отцу. Я думаю, чтобы умереть.

— Как это может быть правдой? Как мог дух волка задержаться здесь и не исчезнуть? Как он пришел к тебе? И где Фитц? Все ещё в далеком Клерресе и жив? — горе застыло в её глазах и приоткрытых губах. Она словно постарела.

Я подождала, пока ответ придет ко мне.

— Нет, он у каменоломни в горах. Ты хорошо знаешь это место. Там, где Верити вырезал своего дракона. Лишенный запаха уверен, что он мертв. Но он ошибается. Фитц там, но очень слаб и измучен червями. Вскоре он умрет, и я умру вместе с ним. Я хотел увидеть тебя один последний раз. Чтобы сказать тебе, как ты была дорога мне.

Я замолчала. Я была удивлена, что стою перед Кетриккен и держу её руки в своих. Мысль, которую он послал мне сейчас, предназначалась для меня.

Твоя мать была отличным партнером для Фитца. Она дала ему то, в чем он нуждался. Но вот та женщина, которую выбрал бы для нас я.

Сбивающая с толку мысль, не предназначенная для чужих ушей. Я оттолкнула его.

— Он убежден, что вы поверите, — Ночной Волк предложил воспоминание, и я озвучила его: — Он помнит это. Иногда на охоте ваши руки замерзали и деревенели. Вы снимали варежки и перчатки и грели руки в мехе на его шее.

Леди Кетриккен поднялась на ноги, словно медленно вздымающийся фонтан. Она посмотрела на Неттл. Она вновь была королевой с посеребренными волосами.

— Нам понадобится палатка и теплые вещи, потому что даже летом в горах холодно вечерами. Вы возьмете меня с собой. И Шута. Лорда Голдена. Кем бы он ни был сейчас. Позовите его тоже. Сегодня.

— Возьмите еду! — произнесла я. Затем волк сказал нам последнее, что мне хотелось узнать: — Он заражен паразитами, которые съедают его изнутри. Изо дня в день он тает, и я не знаю, как долго отсутствовал, — было странно слышать, как я произношу: — Спросите Пчелку. Она знает о таких смертях. Она видела одну из них.

Он переместился на задворки моего сознания, словно был истощен и очень устал. Мне было это понятно. Никогда я не слышала его с такой ясностью. Но он оставил меня в кругу троих взрослых людей, которые выжидательно смотрели на меня.

Я скрючилась, руки взлетели к губам, как только я поняла. Смерть предателей. Винделиар обещал её мне. Неужели мой отец принял её вместо меня?

Руки Кетриккен на моих плечах были словно когти хищника.

— Вставай, — сказала она строго и заставила меня подняться. — Расскажи мне, что это значит.

Рассказывать им о посланнице и её смерти было ужасно. Интересно, как много из этого знал Любимый. Королева заказала закуски. Слуга принес чай и имбирное печенье. Я ела его со слезами на глазах и была удивлена тому, как могла наслаждаться его вкусом и запахом, рассказывая о кровоточащих глазах, плаще-бабочке и полуночном погребальном костре. Я думала, что мой отец рассказал об этом Риддлу или Неттл. Но нет. Неттл осела и закрыла руками лицо.

— О, папа. Как ты мог?

Я проглотила кусочек печенья.

— Эту смерть нельзя остановить. Так сказала посланница. Они приберегают её для предателей. Медленная, болезненная и неизбежная, — я взяла ещё одно имбирное печенье. Они смотрели на меня. — Он любит их! — сказала я сквозь слезы. Я посмотрела на печенье в своих руках. — Мой отец умирает ужасной смертью. Мы не можем остановить это. Но имбирь все ещё имеет чудесный вкус.

— Это так, — согласилась Кетриккен. Она вложила ещё одно печенье в мои руки.

Я откусила от него большой кусок, и в тот момент имбирь и сладость были всем, о чем я думала. Они говорили над моей головой.

— А как он мог не сделать этого? — сказал Риддл и напомнил Неттл о предыдущей посланнице, которая исчезла и, возможно, была убита во время Зимнего Праздника за несколько лет до событий с плащом-бабочкой. Это заставило Неттл открыть лицо и нахмурить брови, когда она пыталась связать оба события.

Кетриккен сказала только:

— Это то, что он сделал. Не то, что он хотел бы, но то, что считал своим долгом в тот момент. Пчелка, мне очень жаль, что тебе пришлось помогать ему в этом. Но мы понапрасну теряем время. Риддл, пойди и распорядись собрать то, что нам понадобится. Мы отправимся в путь до рассвета.

Неттл подняла руку.

— Моя госпожа, я умоляю о благоразумии, — она вздохнула и посмотрела на меня, словно не хотела говорить в моем присутствии. Риддл поморщился, когда она продолжила: — Я люблю мою сестру, но я думаю, что мы должны подойти к этому разумно. Она многое перенесла. Я была старше неё, когда умер Баррич, и я до сих пор вижу яркие сны, как он возвращается домой. Я не думаю, что она лжёт, — и тут она посмотрела мне в глаза. — Но боюсь, она может ошибаться. Прежде чем мы соберемся в путешествие, позвольте мне отправить отряд, чтобы они оценили ситуацию. Если они найдут его, они могут привести его домой! Вспомните, эта поездка занимает несколько дней. Им нужно будет доехать на лошадях до той самой накренившейся Скилл-колонны, которую нам показала леди Шайн. Я приказала выпрямить и очистить её; поскольку она использовалась ранее, мы можем считать её надежной. Им понадобятся спокойные и не пугливые лошади для перехода. Как только они окажутся на рыночной площади, я думаю, им ещё придется преодолеть путь до каменоломни?

— Да, — медленно согласилась Кетриккен. — По крайней мере, сейчас хорошая погода. Зимой это заняло бы несколько дней. Нам приходилось охотиться, чтобы добыть еду, но теперь у нас будет с собой все необходимое снаряжение и припасы. Без снега будет проще, и я помню дорогу.

— Моя госпожа. Когда в последний раз вы садились на лошадь?

Её плечи опустились, и она посмотрела на свои сложенные руки.

— Но это Фитц, — сказала она мягко.

— И отряд доберется до него гораздо быстрее, чем целая нагруженная экспедиция. Я прослежу, чтобы в отряде было как минимум двое опытных лекарей. Если он действительно там, они вернут его домой к нам.

Леди Кетриккен предприняла последнее усилие.

— У меня есть карта, которую я составила в том путешествии. Это поможет нам двигаться быстрее.

И Неттл, и Риддл молчали. Я тихо стояла, не уверенная в своей роли в этом мероприятии. И вдруг я поняла. Они собирались оставить меня здесь.

— Я не останусь тут. Я поеду на своей лошади, и Пер отправится со мной.

— Я возьму свою карту, — сказала Кетриккен, словно это и был ответ. Затем она медленно встала, и взгляд её голубых глаз был холодным и жестким. Аккуратно ступая, она покинула комнату.

— Мне нужно собрать вещи и найти Пера, — сказала я.

Но Неттл медленно покачала головой. Она выглядела очень уставшей.

— Пчелка, тебе надо быть разумнее. Как и леди Кетриккен. И сейчас, как только она немного успокоится, я поговорю с ней снова. Нет никаких причин рисковать тобой или ею при переходе через Скилл-колонны. Я поеду сама. Я оставлю Хоуп с Риддлом и возьму с собой избранный отряд. Если отец там, если это не твое ужасное наваждение, тогда мы приведем его обратно в Баккип, где ему предоставят должную заботу и лечение. Королева Эллиана привезла двух новых лекарей, один с Внешних Островов и один, обученный жрецами Са в Джамелии. У них обоих есть новые идеи, новые травы и, как говорят наши лекари, новые успехи в лечении. Но я не стану рисковать тобой в Скилл-колоннах. Ты подвергалась опасности слишком часто за свою короткую жизнь. Сейчас тебе необходимо остаться здесь, в безопасности, и побыть ребёнком, пока ты ещё можешь. Ты понимаешь, о чем я говорю? Я не возьму тебя с собой в дорогу через Скилл-колонны.

Я встретила её взгляд.

— Я понимаю, — сказала я тихо.

— Повтори.

Я отстранено вздохнула.

— Ты не возьмешь меня с собой к отцу через Скилл-колонны, даже несмотря на то, что он, возможно, умирает.

Она поджала губы, а Риддл закатил глаза. Затем:

— Именно так, — сказала она и вздохнула. — С тобой все. Отправляйся к своим повседневным делам и, пожалуйста, никому не говори о случившемся. Я сама сообщу королю Дьютифулу. О, и о том, что мы пытались обсудить ранее. Конечно, ты можешь посещать Олуха, но в надлежащее время суток и в присутствии одного из его помощников, чтобы обеспечить самообладание, которого не хватает Олуху. Я организую это сегодня. Тебе нужно быть осторожной с ним. Он склонен к несдержанности, и иногда с ним бывает трудно. А обсуждение твоего обучения Скиллу придется отложить до моего возвращения. Возможно, нам придется ослабить твои способности, пока ты не научишься использовать их с большей осторожностью.

Мне совсем не казалось, что с ним бывает сложно. Но не сказала об этом. Я присела перед сестрой в реверансе. Когда я повернулась, чтобы уйти, она заговорила снова:

— Пчелка, я знаю, ты думаешь, что я жесткая и, возможно, холодная. Но мы сестры, и я почти потеряла тебя. Ты даже не можешь представить, какой беспомощной я чувствовала себя в течение всей беременности. Как я желала, что бы мой ребёнок когда-нибудь узнал тебя. Как Риддл корил себя за то, что не остался тогда с тобой. Мы вернули тебя. Мы потеряли нашего отца. Я не потеряю тебя снова.

Я кивнула на это, развернулась и тихо покинула комнату. Я закрыла за собой дверь. А затем побежала по коридорам так быстро, как только могла. Прежде всего нужно найти Любимого. Он сможет провести нас через Скилл-колонны. И он задолжал мне ответы на вопросы. Как он мог сказать, что мой отец мертв, а сейчас я узнала, что он не умер, но умирает? Мой гнев к нему разгорелся сильнее, но я знала, что нуждаюсь в нем. Потом я найду Пера. Неттл не сказала, что я не могу поехать, только то, что она не возьмет меня с собой.

Я была рада, что все ещё одета для конной езды. Брюки были гораздо удобнее для подъема по лестницам, чем эти невозможные юбки. Мои мысли неслись с бешеной скоростью. Сможет ли Любимый притвориться, что мы собрались на пикник, и взять с собой необходимую еду? Пер может привести лошадей из конюшни. Нам понадобится одна дополнительная, чтобы привезти отца домой.

Ты едешь, чтобы попрощаться, а не для того, чтобы увезти его домой. Еда, лежак и палатка — вот что ты должна привезти ему. Это поможет ему продержаться достаточно долго, чтобы завершить его миссию.

Я не собираюсь мириться с его смертью. Только не снова.

Мимо меня пробежал паж, но затем развернулся и приблизился ко мне.

— У вас все в порядке, леди Пчелка?

Я вдруг поняла, что по моим щекам текут слезы и собираются на подбородке. Я тут же вытерла их.

— На конной прогулке пыль попала в глаза. Спасибо за беспокойство. Ты не видел лорда Шанса этим утром?

— Я видел, как он поднимался по ступеням в Королевский сад, который находится на крыше.

— Спасибо. Я знаю, где это.

Я сменила направление и поспешила прочь. Но он нагнал меня в два шага и схватил за локоть. В гневе я вырвалась, пораженная его поведением. Но паж вдруг оказался Спарк.

— Что такое? Что случилось?

— Я должна увидеть лорда Шанса. Сейчас же.

Она поджала губы.

— Смени выражение лица, — зашипела она на меня. — Любой, кто посмотрит на тебя, заметит, что ты выглядишь вызывающе. Улыбнись, словно нам предстоит приятное дело, и поспеши, но не беги. Я пойду следом.

Я оправилась от потрясения. Вытерла лицо рукавом и натянула улыбку на губы. Я сделала так, как она сказала. Коридоры никогда не казались такими длинными. Я возненавидела крутой подъем по ступеням башни. Дважды я останавливалась, чтобы перевести дух. Я надеялась, что он все ещё там. Внешняя дверь на крышу башни была тяжелой, чтобы сдерживать ветра и снег зимой. Спарк достала свои отмычки. Я показала ей мой ключ, и она ахнула от удивления. Вместе мы распахнули дверь и ступили в погожий день.

Высокие тонкие облака царапинами покрывали голубое небо. Здесь, наверху, ветер был холоднее. Я не сразу заметила лорда Шанса. Огромные горшки, полные цветущих растений, и статуи казались слишком безмятежными, и все это место выглядело чересчур спокойным для моих кипящих мыслей. Я проследовала по дорожке, покрытой плиткой, и, наконец, увидела Любимого, стоящего ко мне спиной. Он смотрел в сторону берега.

— Лорд Шанс! — окликнула я его.

Он повернулся ко мне и неуверенно улыбнулся.

— Что ж. Я не припомню, чтобы ты искала моей компании ранее, Пчелка. Трижды приветствую! — его голос был полон теплоты и надежды. Затем он увидел Спарк за моей спиной, и на его лице появилась тревога. — Что случилось?

Я думала, что смогу держать себя в руках. Но не смогла.

— Как ты мог сказать мне, что мой отец мертв, как ты мог покинуть его? Как ты мог бросить его? Как ты мог не вернуться за ним?

— Пчелка! — осадила меня Спарк, но я проигнорировала её.

Мои слова стерли улыбку с лица Любимого. Он выглядел побитым и больным. Он попытался вздохнуть, не сумел и попытался снова.

— Пчелка, Фитц мертв. Ты сама говорила, что чувствуешь, что он ушел, — он сжал свободной рукой ту, что была в перчатке. — Я почувствовал, как связь разорвалась. Он умер. Я ощутил это, — его лицо исказили горе и потрясение. — Он покинул меня, — добавил он жалко, и это только распалило мой гнев.

— Он не умер! — я чеканила каждое слово. — Ночной Волк говорит, что он у каменоломни, умирает, изъеденный червями, так же, как умирала бледная посланница. Ужасная смерть. Ты знаешь о чем я говорю. Они называют это смертью предателей. Её посылают стрелами. И ты оставил его на такую участь.

Спарк ахнула:

— Они пускали в нас дротики. Перед взрывом. После того, как Пчелка обратила их в бегство, он вытащил дротик из своей куртки…

Надежда и ужас боролись на лице Любимого.

— Он не может быть жив, — объявил он. Но как же он жаждал поверить в то, что мой отец выжил.

— Я рассказала Неттл и Риддлу. И мы встретились с леди Кетриккен. Неттл планирует отправить отряд, чтобы проверить, правда ли это. Она сказала, они вернут Фитца домой. Но Ночной Волк говорит, что он умирает, даже если отец сам не верит в это. Волк говорит, он должен остаться у каменоломни и вырезать своего дракона. Он говорит, они не должны возвращать его сюда.

— Вырезать дракона? — Спарк была сбита с толку.

Я услышала шаги и, обернувшись, увидела Ланта и Пера. Пер вскричал:

— Твой отец жив! — в тот же момент, когда Лант воскликнул:

— Спасибо Эде, мы нашли вас!

Но наиболее шокирующим было то, что к нам подлетела Мотли, приземлилась на плечо Пера и прокричала:

— Фитц! Фитц! Каменоломня. Каменоломня!

— Мы отправимся до темноты, — объявил Любимый. Он посмотрел через парапет и внезапно добавил: — Кетриккен отправится с нами.

— И как мы доберемся до места? — спросила Спарк. Её голос звучал тихо.

— Так же, как мы с тобой делали это раньше. От камня в темнице до Аслевджала. От Аслевджала до рыночной площади. Оттуда пешком доберемся до каменоломни со Скилл-камнями. Спарк, я помню, как тебе было тяжело в прошлый раз. Тебе не нужно идти.

— У нас нет крови драконов, чтобы помочь вам в этом путешествии.

— На моих пальцах Серебро. Я верю, что справлюсь. Те, кто опасаются этой дороги, могут не идти с нами.

— Конечно, я пойду с вами, — в её голосе звучала горькая обреченность.

Я сказала:

— Если он сможет открыть камень, я знаю, как передать силу через Скилл. И я смогу взять её у Пера, если потребуется.

Пер ответил суровым кивком. Лант ничего не сказал, но на его лице отражалась болезненная решимость.

Спарк скрестила руки на груди.

— Кетриккен немолода, и её суставы причиняют ей много боли. Она не справится.

— О, ты не знаешь её так, как я, — Любимый был непреклонен. — Она осилит это путешествие. Я не оставлю её.

Спарк всплеснула руками.

— Это сумасшествие. И конец моего пребывания в Баккипе. Мы все рискуем жизнью и разумом, — она повернулась и с гневом закричала на Пера и Ланта: — Почему вы все ещё стоите здесь? Соберите все необходимое. Лорд Шанс, вы должны рассказать о нашем плане Кетриккен. Я не стану этого делать, — она перенесла свое внимание на меня: — Действуй в соответствии со своим распорядком дня, словно ничего не должно произойти. Вплоть до переодевания ко сну. Жди, пока мы не заберем тебя.

Глава 48

ВРЕМЯ

Клетка, сделанная из каких-то изогнутых, извивающихся штук, а внутри — нечто, бывшее ранее человеком. Черно-белая крыса смотрит на него, затем хихикает и, делая сальто назад, убегает прочь.

Я не нарисовала иллюстраций к этому сну. Такое ощущение, как будто это случится на самом деле, и я увижу всё собственными глазами.

Дневник снов Пчелки Видящей.

— Все, что может есть медведь, человек тоже может, — так сказал мне Баррич, очень давно, после того, как я умер в подземельях Регала, но ещё до того, как я снова стал человеком. Он как раз выгуливал меня, и мы случайно наткнулись на присыпанную листьями добычу медведя. Тогда он осторожно осмотрел находку, по-быстрому отрезал пару кусков подгнившей оленьей туши, и затем мы поспешно убрались подальше от медвежьего тайника.

Выдержанное мясо гораздо нежнее, чем свежедобытое — его вкус я вспоминал с удовольствием. Но слова Баррича были сущей правдой: человек может есть личинок из-под гниющего бревна, лягушек, мягкие корни и молодые водоросли. Даже тина может добавить густоты супу, если найдется в чем его приготовить. А озерные водоросли можно есть горстями вместе с водяным крессом, корни рогоза хорошо пожарить на слабом огне. Иногда я спрашивал себя, не этим ли пробавлялся Верити до тех пор, пока мы с Кетрикен не прибыли в карьер и не начали добывать для него нормальную еду.

Утром, после того, как меня покинул мой волк, я проснулся и потер будто бы набитые песком глаза. Стоило мне приподняться и сесть, как меня настиг страшный приступ кашля. Когда я смог вдохнуть и вытер рот тыльной стороной ладони, на ней осталась размазанная кровь. При виде неё появилась печальная, болезненная уверенность. И тут во рту я ощутил что-то ужасное. Не боль — хотя лучше бы было больно. Я наклонился и сплюнул. На землю полетели кровь и слюна — и ещё несколько бледных извивающихся существ, по толщине как тетива, но не длиннее фаланги пальца.

Ох.

Я пошел к пруду, набрал в рот воды, прополоскал и сплюнул. Ещё один.

Все фрагменты сложились в единую картину у меня в голове — и я испугался. Бледная посланница, которую мы с Пчелкой сожгли — я прокрутил в уме этот эпизод, а затем отмёл его. Ночной волк настаивал на том, что у меня паразиты — пусть так. Не более того. Я нагнулся и рассмотрел существо, которое жило внутри меня. Таких мне раньше видеть не доводилось ни у людей, ни у животных. Ну, и всё. Всего лишь червь. Интересно, повезет ли мне отыскать растущие поблизости черемшу или желтокорень? Оба растения годились для избавления от паразитов. Но более практично было бы отправиться на древний рынок, а оттуда — в Бакк. А уж там найдутся лекари.

Я набрал ещё воды в ладони и умыл лицо. Когда я опустил руки, они оказались слегка розоватыми. Я потрогал ноздри и посмотрел на свои пальцы. О нет.

Кончиками пальцев я коснулся глаз — пальцы стали красными. С окрашенными кровью руками пришло тошнотворное понимание. Посланница плакала кровью. Она говорила, что черви, которыми Служители заразили её, пожирали глаза, так что она уже едва могла видеть. Я поднял взгляд и осмотрелся — я все ещё мог видеть.

Но как долго это продлится?

Каждый день я неизменно исполнял две задачи: собирал дрова для костра и ходил к воде, чтобы напиться. Я хотел пойти к ручью и наловить рыбы, но сила покидала меня. Носовые кровотечения теперь были ежедневным явлением, а спина и бедра покрылись маленькими зудящими язвочками. Их не было только там, где пролилось Серебро.

Слишком поздно я понял, что волк был прав. Как бы я хотел, чтобы он вернулся ко мне, и я мог бы ему об этом сказать. На третий день его отсутствия уже нельзя было отрицать, что мои жизненные силы тают. Мой волк ушел, а я знал, что никогда не смогу вернуться домой. Я несколько раз пытался воспользоваться Скиллом — и безуспешно. Возможно, помешало Серебро на моем теле, или общая слабость, или присутствие в огромном количестве Скилл-камня вокруг — да какая, собственно, разница? Я был один. И у меня было последнее дело: я должен приготовить для нас камень. И надеяться, что волк вернется и разделит его со мной.

С того момента, как через прикосновение моей ладони Ночной Волк положил начало нашему труду, мне даже в голову не приходило, что по форме это может быть чем-то иным, кроме волка. Каждый день я трудился над нашим «драконом», разглаживая руками камень, вкладывая в него воспоминания из жизни с Ночным Волком. Меня удивило, что появляющийся из камня волк стоял, оскалившись и ощетинившись. Неужели мы вместе и правда выглядели так свирепо? И вот, отдавая камню нашу охоту, нашу совместную дичь, моменты дикой возни в снегу, ловлю мышей в старой хижине, извлечение впившихся в нос иголок дикобраза и ощущение напора его зубов, выгрызающих из моей спины древко стрелы, я понимал — этих воспоминаний не хватит, чтобы насытить каменную плоть. Знал, что на последнем вдохе прижмусь к этому каменному созданию, погружусь в него — но так и останусь здесь, завязнув в камне, прямо как Девушка-на-драконе, которая стояла тут уже многие десятки лет.

Надо было послушаться его, ох, надо было. Будь Ночной Волк со мной, мы могли бы больше вложить в Волка-дракона.

Цвет камня не менялся, и это меня тревожило. Перед смертью мне бы хотелось ещё раз взглянуть в его мудрые глаза, в последний раз увидеть его удивительный, мерцающий зеленым взгляд, в котором отразился огонь костра. Теперь я стал спать, прижавшись к нему спиной, как мы делали раньше. Конечно, камень не согревал меня, но я надеялся, что мои сны могут впитаться в него, и это поможет волку появиться быстрее.

Однажды ночью я проснулся. Когда кто-то ослаб и замёрз, его сон бывает двух видов. Один из них — это когда притворяешься, что спишь, а сам дрожишь и ворочаешься, пытаясь удержать тепло собственного тела. Я завернулся в украденный плащ с головой, спрятав уши и глаза от мошкары. Насекомые любят издыхающих животных. Затем я провалился во второй вид сна — тяжелого сна, вызванного изнурением, которому не способны помешать холод и боль. Думаю, этот вид сна — предвестник смерти.

И вот я очнулся от него, медленно и неохотно, не вполне понимая, когда именно сон сменился реальностью. Голоса. Звуки шагов. Я с трудом высвободил голову из складок плаща, но не встал. Только открыл глаза и утомленно моргнул при виде желтого ослепляющего света от качающегося фонаря, который приближался ко мне.

— Похоже, сюда, — сказал кто-то.

— Нам нужно разбить лагерь и продолжить утром. Я ничего здесь не вижу.

— Мы близко. Я знаю, мы очень близко. Пчелка, ты не можешь позвать его Скиллом? Он говорил, что однажды чувствовал твой Скилл.

— Тут этот камень… Нет. Меня же не учили. Ты знаешь, что меня не учили!

Свет был таким ярким, что за ним ничего не было видно. Затем я разглядел тени и силуэты. Людей, несущих фонарь. С рюкзаками. Я обессилено потянулся к ним Уитом.

— Фитц! — закричал кто-то, и я понял, что слышал этот вопрошающий голос раньше, во сне, и он разбудил меня. И, более того, я узнал этот голос.

— Сюда, — позвал я, но в горле пересохло, и звук вышел слабым.

Волк ворвался в меня — с силой, будто от настоящего удара. Для моего истощенного тела он был как встряска, как целительный приток Скилла.

О, брат мой, я не мог отыскать тебя и вернуться. Я боялся, что мы опоздали. Боялся, что ты вошел в камень без меня.

Я здесь.

— Посмотрите, угли от костра. Он здесь! Фитц! Фитц!

— Не трогайте меня! — выкрикнул я и прижал посеребренную руку к груди. Они бегом ринулись ко мне — очертания, выныривающие из сумерек. Шут добрался до меня первым, но как только огонь осветил его, он остановился на расстоянии вытянутой руки и уставился на меня, приоткрыв рот. Я тоже глядел на него и ждал.

— О, Фитц! — вскрикнул он. — Что ты с собой сделал?

— Да ладно, ничего особенного, ты и сам проделал подобное дважды, — я изобразил кривую улыбку, а потом слабо прибавил: — Это вышло не по моей воле.

— В сто раз хуже, чем то, что делал я! — заявил он, разглядывая меня и особо задержавшись на серебряной части моего лица. Выражение на его собственном лице было куда выразительней, чем любое зеркало. — Как ты мог такое сотворить? И зачем?

— Ничего я не творил. Так получилось. Это всё сосуд с Серебром. Да огненный кирпич в моей сумке.

Я махнул ослабевшей серебряной рукой.

— Папа! — яростно выкрикнула Пчелка, и сквозь пелену слёз я увидел, как Пер удерживает мою младшую дочь, обхватив её обеими руками.

Она пиналась и боролась, оскалив зубы. Тогда Пер сказал ей резко:

— Пчелка, ты же не настолько глупа! — и отпустил её.

Она не побежала ко мне — подошла небольшими шажками, внимательно рассматривая меня. Затем она коснулась ладонями моей руки, там, где не было Серебра. Я неожиданно смог вдохнуть глубже. В меня полилась надежда — я смогу жить, смогу вернуться домой.

А потом я понял, что она делала.

— Пчелка, нет! — упрекнул я её и выдернул руку. — Не надо перекачивать в меня силу Скиллом.

Но она не остановилась.

— У меня силы в избытке, — умоляла она, но я покачал головой.

— Пчелка, и все вы — вам нельзя сейчас до меня дотрагиваться. Я ваяю своего дракона. Нашего дракона, для меня и Ночного Волка. Я должен вложить в него все, что у меня есть — но не вашу силу и не вас самих.

Шут опустил руки — одна в перчатке — на плечи Пчелке, мягко отстраняя её, но я заметил, как от его прикосновения она неприязненно напряглась и даже на миг оскалилась. Лант и Пер смотрели на моё посеребренное лицо со смешанным выражением ужаса и жалости.

Шут заговорил:

— Объяснения могут подождать — до тех пор, пока мы не разведем костер и не сделаем горячий чай и суп для Фитца. В большом мешке есть одеяла, — он повысил голос и воскликнул: — Спарк! Сюда!

И я заметил ещё один покачивающийся фонарь. Затем они все начали снимать свою ношу с плеч. И он продолжил говорить — о чудесных вещах, таких как горячий чай с медом, икопченое мясо, и одеяла — а во мне радостно резвился волк.

Я закрыл глаза. Когда я снова их открыл, то обнаружил, что прибыли и другие люди, которые теперь занялись установкой лагеря. Я тихо сидел, а Пчелка рассказывала о своем путешествии домой и описывала, как ей жилось в Оленьем замке. Шут ходил вокруг нас на расстоянии, иногда подходил и прислушивался к кое-каким подробностям из рассказа Пчелки, но по большей части раздавал указания Ланту и Перу по установке укрытия и разбору запасов из поклажи. Я прислонился спиной к своему полуоформившемуся волку и старался получать удовольствие от этого, по сути своей, прощания.

Тут прилетела Мотли и присела на моего каменного волка. Она наклонила голову и ничего не сказала, но мне показалось, что она взглянула на меня с грустью. И потом она клюнула своим серебряным клювом камень — раз, второй — и я почувствовал, как что-то вошло в волка. Воспоминание о добром пастухе, человеке, который подобрал отвергнутого птенца. Потом она подпрыгнула в воздух и приземлилась на полено для костра.

Мне дали толстое шерстяное одеяло, и Пер развел для меня расточительно большой костер, а Лант принес воду для котелка и чайника.

— Поешь, — сказала Спарк и положила передо мной сверток с едой. Я удивился — она-то здесь откуда? — но от запаха съестного все слова приветствия вылетели у меня из головы. Под липкой тканью я обнаружил холодный бекон с толстым слоем сала, уложенный между щедрыми ломтями хлеба. Лант откупорил бутылку вина и поставил так, чтобы я мог дотянуться. Рядом со мной они ходили аккуратно, словно я — бешеный пёс, который может наброситься и укусить. Ухаживая за мной, старались не прикасаться. Я набил желудок хлебом и мясом, запивая большие непрожеванные куски крепким красным вином.

Спарк заварила чай в пузатом чайнике. Лант помешивал медленно закипающий котелок, в котором плавали куски сушеной говядины, морковь и картофель. Я ощутил запах, и от голода меня затрясло так, что дрожь удалось унять, лишь обхватив себя руками.

— Фитц, тебе больно? — спросил Шут виноватым голосом.

— Конечно, — сказал я, — они пожирают меня, эти крохотные ублюдки. Они жрут, моё тело само себя восстанавливает, и они снова жрут. Я почти уверен, что после еды мне стало хуже.

— Я разберусь с этим, — раздался женский голос. — Я довольно много узнала о травах, заглушающих боль. И, полагаю, я принесла те, что подойдут лучше прочих.

Я посмотрел — это была Кеттрикен. Я почувствовал внутри скачок мальчишеского восторга. Моя королева. О, Ночной волк.

— Кеттрикен, я не видел тебя здесь.

— Ты никогда не видел, — сказала она с печальной улыбкой и позвала Спарк, чтобы попросить маленький чайничек и голубой сверток с травами.

— Папа, завтра ты почувствуешь себя лучше, — сказала мне Пчелка. — Мы отправимся обратно на рыночную площадь, а оттуда сможем перенести тебя домой. Неттл говорит, что в Оленьем замке есть новые целители из дальних стран, полные новых идей.

— Значит, чтобы забрать меня домой, Неттл послала вас? — я внезапно осознал, как неправильно это выглядело. Что это — иллюзии умирающего? Я уставился в темноту. — Она не оправила сюда группу Скилла?

Выражение неловкости промелькнуло на лице Пчелки.

— Я оставила ей записку, — увидев, как я поражен, Пчелка добавила: — Она не хотела меня пускать, собиралась послать за тобой как раз группу Скилла.

— Пчелка, я не пойду домой. Все закончится здесь.

Она потянулась, чтобы взять меня за руку, но я спрятал её под локоть другой руки.

— Нет, Пчелка.

Она закрыла лицо ладонями. Взглянув поверх её головы, я увидел Шута, топтавшегося на границе освещённого костром круга. Я попытался найти какие-нибудь слова утешения.

— Поверьте, если я вернусь домой, там меня ждёт куда более плачевный конец. А здесь — конец, который я выбрал для себя сам. Это моё решение.

Шут долго смотрел на меня, а затем шагнул в темноту, куда не доставал свет костра. Подошла Кеттрикен, неся маленький чайник, над которым поднимался пар, и толстую глиняную кружку. Она протянула эту кружку мне, и я держал её, пока она наливала туда свой отвар. Её руки слегка дрожали.

Я отхлебнул чай, в котором различил вкус болеутоляющих — каррима и валерианы, а также травок, придающих сил, и имбиря, и всё это было подслащено мёдом. Чай сработал быстро, боль утихла. Как будто в тело обратно влили жизнь.

— До завтра ты окрепнешь, и мы заберем тебя в Олений замок, к целителям, — с надеждой предложила Кеттрикен.

Я улыбнулся ей, когда она села рядом с моим костром. Да, это будет долгое прощание.

— Кеттрикен, ты была здесь раньше. Мы оба знаем, как это закончится. Ты видишь волка за моей спиной. Я закончу его — теперь, когда Ночной волк снова со мной, все пойдет быстрее.

Я потянулся назад и положил ладонь на его лапу. Я чувствовал каждый её палец, промежутки между ними, вспомнил, как там располагались когти. Я погладил гладко отполированный коготь — и почти ожидал, что волк в раздражении отдернет лапу, как всегда делал раньше.

Вечно ты дразнил меня, когда я пытался спать — трогал шерстинки между пальцами. Это было невыносимо щекотно.

Я позволил нашему общему воспоминанию погрузиться в камень. Какое-то время не было никого, кроме нас с ним. Я слышал, как Кеттрикен забрала кружку, а потом — её тихие удаляющиеся шаги.

— Фитц, можешь ненадолго остановиться? Прекрати ваять, пока силы хоть немного не восстановятся.

В голосе Ланта звучала мольба. Я открыл глаза. Прошло время. Они соорудили укрытие надо мной и моим волком. Рядом горел костер, и шатер сохранял его тепло. Я почувствовал благодарность. Ночи в горах холодны. Они сидели полукругом с другой стороны костра. Я посмотрел на них: малышка Пчелка, мой конюх, ученица убийцы, бастард Чейда и моя королева. И Шут. Он был здесь, сидел на самой границе света. Наши глаза встретились, но он отвел взгляд. Как и Кеттрикен, он видел все это раньше. Я попытался донести это до остальных:

— Когда этому положено начало, прерваться невозможно. Я уже вложил огромную часть себя в волка, и с каждой толикой работы стану все более отстраненным — как когда-то Верити. Это дело полностью поглотит меня, как когда-то — его, — Я изо всех сил старался сосредоточиться на их взволнованных лицах. — Пчелка, пойми это сейчас, пока я все ещё хозяин своему рассудку. Я сделаюсь далеким для тебя. В свое время отстраненная холодность Верити почти разбила Кеттрикен сердце. Но он никогда не прекращал любить её. Он поместил любовь к ней в своего дракона, потому что не надеялся увидеть её вновь. Эта любовь все ещё здесь, в камне, и пребудет вечно. То же самое будет с моей любовью к вам. И с любовью волка к вам, — я посмотрел на Ланта, Спарк, и Пера. — Все, что я чувствую к каждому из вас, уйдет в камень.

Я поискал взглядом Шута, но он смотрел мимо меня, в темноту.

Пчелка сидела между Спарк и Пером. Её волосы слегка отрасли, но длинными их назвать было нельзя. Золотые и кудрявые — мне никогда не доводилось видеть подобных волос. Кудри — от меня, цвет — от моей матери. Моя мать. Вложу ли я её в камень? Да. Потому что она любила меня, пока мы жили вместе.

— Фитц?

— Да?

— Ты продолжаешь ускользать, — Кеттрикен смотрела на меня с беспокойством.

Пчелка утомилась и уснула у костра. Кто-то укрыл её одеялом.

— Ты не наелся? Хочешь ещё?

Я заглянул в тарелку, в ней лежала ложка. Во рту уже стоял вкус говяжьего супа.

— Да. Да, пожалуйста.

— А потом ты должен поспать. Мы все должны поспать.

— Первая стража — моя, — предложил Лант.

— Я составлю тебе компанию, — добавила Спарк.

Я прикончил суп, и кто-то забрал тарелку. Скоро я посплю. Но пока вкус хорошей еды все ещё остается на языке, я вложу его в волка.

Незадолго до рассвета, я почувствовал, как кто-то потянул меня за рукав. В эту минуту я добавлял шероховатости на подушечки пальцев волка. Странно было придавать форму тому, чего я не мог ни увидеть, ни потрогать. Я взглянул вниз на Пчелку, которая сидела рядом, скрестив ноги. Перед ней была открытая книга, чернильница, кисточка и перо — всё аккуратно разложено.

— Пап, как-то мне снилось, что я сижу рядом с тобой, а ты рассказываешь мне истории о своем прошлом. Я хочу, чтобы это произошло сейчас, потому что, похоже, у тебя нет в запасе долгих лет на рассказы.

— Припоминаю, ты говорила мне об этом сне, — я оглядел карьер. — Не так я себе это представлял. Я думал, что буду стариком, слишком немощным, чтобы писать, и мы будем сидеть у камина, в уютной комнате, к тому времени прожив вместе долгую и чудесную жизнь. Эта та самая книга, которую я подарил тебе?

— Нет. Та отправилась на дно бухты Клерреса, когда Совершенный стал драконами и мы все упали в воду. Это новая. Тот, кого ты называешь Шутом, дал её мне, вместе с книгой для записи снов. Ту он читает и пытается помочь мне понимать их. Но эта… Он объяснил, что ты должен все свои воспоминания вложить в твоего волка, чтобы он смог стать каменным волком, как Верити стал каменным драконом. Но пока ты помещаешь воспоминания в него, я могла бы записывать их, если ты будешь говорить о них вслух. Чтобы у меня осталось от тебя хотя бы это.

— О чем же мне тебе рассказать? — было тяжело оставаться сосредоточенным на ней. Мой волк ждал меня.

— Обо всём. О том, что ты мог бы рассказать мне, пока я расту. Какое твое первое воспоминание?

Обо всём я мог бы рассказать ей, будь мне суждено пожить подольше. Боль свежей раны. Может, это воспоминание о будущем, которого у нас никогда не будет? Я подумал над её вопросом.

— Первое моё четкое воспоминание? Знаю, у меня есть более старые воспоминания, но я спрятал их от себя очень давно, — я сделал глубокий вдох, снова пряча подальше воспоминания. Вкладывая боль и радость глубоко в камень. — Я промок насквозь под дождем. День был холодным и промозглым. Рука, держащая мою — твердой и мозолистой. Хватка была безжалостной, но не злой. Булыжник был скользким, и эта хватка удерживала меня от падения, когда я поскальзывался. Но она также не давала мне развернуться и побежать назад к матери.

Пчелка окунула перо в чернила и начала быстро писать. Я не могу сказать, записывала ли она мои слова в точности, потому что когда я начал вкладывать воспоминания в волка, меня все меньше и меньше волновали её записи.

Наступил рассвет. По моим указаниям Лант и Пер сходили к ручью и вернулись обратно с рыбой. Был хлеб, чтобы её заедать, было сало, на котором можно её пожарить. Я почувствовал, как силы возвращаются ко мне, когда тело, наконец, начало получать питание, необходимое для восполнения урона от паразитов и для работы над волком. Было кому ловить рыбу и приносить дрова для костра, так что мне больше не нужно было отвлекаться. Весьма любезно с их стороны, и мне даже удалось сказать им об этом, но чем больше я занимался своим волком, тем большей сосредоточенности он требовал, и тем меньше меня заботил кто-либо из них.

Я знал, что со мной происходит. Не в первый раз я вливал свои воспоминания в дракона. Десятки лет назад я взял свою боль от потери Молли и влил её в Девушку-на-драконе. Отдав эту боль камню, я сделался в каком-то смысле нечувствительным, что было похоже на облегчение, но существовала и темная сторона этого забытья. Я встречал людей, которые заглушали свою боль крепкими напитками, или Дымом, или травками — и всегда такое обезболивание разрушало их связь с миром. Лишало их чего-то человеческого. То же самое было со мной.

Каждый день я рассказывал истории моей маленькой дочери и помещал воспоминания о них в камень. Она плакала обо мне, слушая о времени, проведенном в подземельях Регала. Я рассказал ей, что после её появления на свет не был уверен в том, как любить такого особенного ребёнка — и она снова плакала. Не знаю, возможно, по матери, которую угораздило связаться с таким безмозглым мужчиной, или по себе самой, которую угораздило стать его ребёнком. И боль, которую мне принесла эта мысль, я тоже поместил в камень. Избавление от неё было облегчением.

Иногда я со смехом ботал о том, какие шалости устраивали мы с Хендсом, а когда рассказывал ей о заучивании «Жертвы Кроссфайер» у бродячего менестреля, то даже попел в голос. Ночной Волк и я слились в единое существо плотнее, чем когда-либо раньше, так что я редко мог слышать его мысли отдельно от своих собственных. Я рассказывал и о его воспоминаниях, о добыче и драках, и сне у камина. Она спросила меня, когда я в первый раз встретил Шута, и эта история повлекла за собой ещё одну, и ещё, и ещё — все они о том, как моя жизнь пересекалась и переплеталась с его жизнью. Сколько же всего в его жизни принадлежало мне, и наоборот.

Я работал, а жизнь лагеря и всё вокруг меня шло своим чередом. Лант и Пер охотились и рыбачили, Спарк носила воду и заваривала травяные чаи, которые унимали мою боль. Некоторые язвочки на моей спине открылись. Кеттрикен настояла, чтобы я отвлекся от работы, дал вымыть себя теплой водой и вычистить мочалкой из мха крошечных паразитов, которые копошились внутри ран. Когда я запротестовал, она спросила:

— Разве будет лучше, если они съедят тебя живьем до того, как ты закончишь своего волка?

И тогда я увидел смысл в том, что она делала. Она надела перчатки, а когда закончила, сожгла их в костре.

Иногда, когда я прекращал работу, чтобы поесть и попить, то замечал грусть на их лицах. Я чувствовал вину за боль, которую им причинял. И стыд. Всё это становилось эмоциями, которые можно было вложить в камень.

Несколько дней спустя после того, как прибыли Шут и Пчелка, пришли другие. Они приехали в наш лагерь верхом и привезли с собой больше еды. Хлеб, сыр и вино — когда-то такие обыденные — теперь я смаковал, прежде чем отправить воспоминания о них в камень. В тот вечер я осознал, кто были все эти люди. Я посмотрел в полные скорби и потрясения глаза Неттл. Группа Скилла, которая помогала ей добраться сюда, установила свои собственные шатры в небольшом отдалении от наших. Они говорили обо мне, а иногда — даже со мной, но мне было тяжело оторваться от своей работы. Неттл жестко отчитала Пчелку, Спарк, Шута и Ланта. Я хотел было вмешаться, но мне следовало думать о волке. Не было ни времени, ни чувств, которые я мог бы потратить на что-то другое.

В тот вечер Неттл принесла мне еды: чудесный запеченный на углях хлеб, разделивший свой аромат с вечерним небом, слегка поджаренные до мягкости кислые яблоки и ломоть копченой ветчины. Я ел, смакуя каждый кусочек, так как знал, что каждый миг удовольствия вложу в своего волка. А Неттл все продолжала упрашивать, чтобы я дозволил целителю прикоснуться ко мне Скиллом.

— Это опасно, — предупредил я стоящего наготове мужчину. — Не только тем, что ты можешь неким образом перенести паразитов на себя, но и тем, что я могу случайно отнять у тебя что-то для своего волка.

Целитель провел очень осторожный осмотр моих зараженных ран и попытался увидеть, что творилось внутри меня. Он был умелым и прямолинейным человеком.

— Урон очень обширный. В его ослабленном состоянии любые травы, которые мы можем дать ему, чтобы убить паразитов, также убьют и его самого.

Тогда заговорила Пчелка:

— Может ли группа использовать Скилл, чтобы приказать паразитам умереть?

Целитель был потрясен, потом задумался.

— Если бы эти существа имели хоть какой-нибудь разум, возможно, очень сильный пользователь Скилла мог бы приказать их сердцам остановиться — если бы у них были сердца… Нет. Извини, дитя. В твоем отце их такое множество, что даже смертельной командой Скилла мы успеем убить разве что четверть, а остальные к тому времени размножатся достаточно, чтобы занять место мертвых. Лорд Шанс сообщил, что видел яйца и личинок в ранах твоего отца — они кишат там, как муравьи в трухлявом бревне. Я скажу тебе прямо: Принц Фитц Чивэл умрет. Принимая во внимание его ослабленное состояние, я даже не уверен, успеем ли мы доставить его в Олений замок. Лучшее и наиболее милосердное из того, что мы можем для него сделать — обеспечить ему здесь хорошие условия. И предложить ему конец, который начнется с глубокого сна, вместо того, который, боюсь, должен наступить.

Пчелка закрыла лицо ладонями. Я видел, как Пер обнял её, и видел тревогу на лице Неттл.

— Я погружусь в камень, — объявил я. — Не уверен, что это то же самое, что и смерть.

— Но довольно близко к ней. Ты покинешь нас, — горько сказала Неттл.

— Не впервой, — ответил я.

— О, это правда, — сказала она, и эффект от её слов был подобен удару стрелы в грудь.

Я попытался прочистить горло и понял, что у меня нет слов, которые я мог бы произнести. Спарк что-то налила в чашку, и Лант протянул её мне. Я выпил. Какой-то раствор и смесь трав.

— Что это? — спросил я, допив до дна.

— Каррим. Валериана. Ивовая кора. Немного других трав, которые принес целитель Неттл.

— Лишь бы не травы, которые усыпляют перед смертью. Я не желаю этого, совсем не желаю. Я должен бодрствовать и полностью осознавать все, когда уйду в волка. Как Верити, — я покачал головой. — Не позволяйте никому подмешивать мне обезболивающее, из-за которого пропадает чувствительность. Держите меня в сознании.

Я посмотрел на свою младшую дочь. Рядом с ней стоял Пер. Он никогда не станет Толлестманом, но он будет крепок и широк в плечах — топор ему подойдет. Время подумать о таких вещах, пока могу. Камень уже звал меня, тяжело было удерживать внимание на окружающих меня людях. Я сделал глубокий вдох и расправил плечи. Нужно покончить с этим, пока я в силах. Я посмотрел на Неттл.

— У меня есть несколько распоряжений, касающихся моей младшей дочери Пчелки. Я назначаю тебя, Неттл, и тебя, Шут, и тебя, моя дорогая королева Кеттрикен, ответственными за их выполнение, — я сказал что-то неправильное — это было написано на лице Неттл. Слишком поздно. Никогда не умел произносить речи, а эта даже не была запланирована. — Я бы попросил моего старого друга Риддла, но он мудрее меня и остался со своей дочерью, чтобы охранять её.

Я заставил себя встретиться глазами с Неттл.

— Хотел бы я поступить так же, не только в первый раз, но и во второй. Тогда я считал, что не мог выбирать, но сейчас я принимаю на себя всю ответственность за это. Дочери мои, я сожалею. Мне следовало остаться с вами обеими.

Клинок моего чувства вины был всё ещё остёр. Сколько я ни вкладывал его в каменного волка, мысль о постигшем меня провале продолжала ранить. Шут пристально смотрел на меня. Он разделял эту вину, и тут я ничего не мог поделать.

Я сосредоточил внимание на текущей задаче.

— Пер, выйди вперед.

Мальчик подошел с широко раскрытыми глазами и встал подле меня. Нет, не мальчик — я отнял это у него. Из мальчишки-конюшего я слепил из него мужчину, который мог убивать и уже убивал ради меня и Пчелки. Ему можно было доверять.

— Я желаю, чтобы ты оставался рядом с Пчелкой и служил ей до конца своих дней, или пока один из вас — или оба — не пожелает выйти из этой связки. Желаю, чтобы до того момента вас двоих никто не разлучал. И ещё желаю, чтобы ты получал образование наравне с ней. По всем дисциплинам. Язык. История. И она пусть изучит владение мечом и другими видами оружия вместе с тобой. Я не имею ничего, что мог бы дать тебе в качестве награды за службу. Все ценные вещи, которыми владел, я потерял в пути. Кроме… подожди-ка.

Я пощупал порванный воротник. Она была там, как и всегда. Пришлось немного повозиться, чтобы отстегнуть её. И вот с ладони на меня сверкающими глазами смотрела миниатюрная лисичка. Я взглянул на Кеттрикен:

— Не могла бы ты передать её мальчику? Как когда-то дала её мне.

— После всех этих лет, ты все ещё… — она запнулась на этих словах и протянула руку. Я положил лисичку на её ладонь. Она посмотрела на Пера: — Юноша, как твое полное имя?

— Моя госпожа, я Персиверанс из Ивового Леса, сын Толлермана, внук Толмена, — интуиция заставила его встать на колени. Он склонил голову, обнажая свою шею перед ней.

— Подойди ближе, — повелела она, и он послушался. Теперь я видел, что пальцы её стали по-старчески узловатыми, но она не жаловалась, аккуратно прикалывая маленькую серебряную лисичку к его куртке баккского синего цвета.

— Служи ей достойно, и пусть ничто, кроме смерти, не помешает тебе выполнять свой долг.

— Клянусь.

Повисла тишина. Я нарушил её.

— Моя дорогая Неттл, пожалуйста, попроси Риддла проследить за тренировками Пера. Он прекрасно знает, чему его необходимо обучить.

— Обязательно, — тихо сказала она.

— Мне нечего дать тебе. Ничего нет ни для тебя, ни для Пчелки. В изножье моей кровати в сундуке лежат кое-какие вещи вашей матери — поделите их между собой. О, и меч Верити — вот он есть. Но, уверен, его захочет взять Дьютифул. Однажды мы решили поменяться мечами наших отцов, но через несколько лет поменялись обратно. Теперь у него будут оба. По одному для каждого из его сыновей.

Я взглянул на Ланта и Спарк и попытался улыбнуться.

— Вдруг понял, какой я бедняк. Абсолютно нечего кому-либо оставить. Я даже не осмеливаюсь пожать вам руки на прощанье.

— Ты написал письмо моему отцу. Чего ещё я мог от тебя желать? — тихо сказал Лант.

Я посмотрел на Неттл.

— Ты позаботишься о Спарк?

Она взглянула прямо на девушку.

— Её способность следовать приказам оставляет желать лучшего, — сказала она сухо. — Не знаю, насколько ей можно доверять.

— С иглами и спицами она знакома? — внезапно спросила Кеттрикен.

Спарк выглядела огорченной, но тихо ответила:

— Вышивка и вязание крючком. Да, моя госпожа.

— Помню, как славно Лейси служила Пейшенс. Я старею. Пожалуй, я могу взять молодую девушку к себе на службу. В Оленьем замке и в Горах. Не желаешь сопровождать меня в Горное королевство?

Взгляд Спарк метнулся к Ланту. Он опустил глаза и ничего не сказал.

— Я слышала о Лейси на службе у леди Пейшенс. Да, моя госпожа. Уверена, что могу служить вам в той же роли.

Была в этом какая-то грусть. Я должен был помнить, с чем это связано. Но зудящая, жгучая боль внутри и незаконченный волк тянули и тревожили мои мысли. Было так сложно сосредоточиться. Но необходимо сделать кое-что ещё.

В завещании остался последний пункт.

— Пчелка, в любом деле и куда успешнее, чем это получилось у меня, Шут будет выполнять роль твоего отца. Это приемлемо?

— Так ведь Риддл… — начала было Неттл, но Пчелка перебила её.

— У Риддла уже есть дочь. Как и у тебя, сестра моя. Предпочитаю, чтобы вы с Риддлом были мне старшими сестрой и братом, а не родителями, — она улыбнулась, почти искренне. — И не забудь, что за мной может также приглядывать мой брат Нед Гладхарт, — Она снова взглянула на меня и серьезно сказала. — И на счет отца тоже всё ясно. Ты был моим отцом, и теперь придется мне жить без отца. Не переживай за меня, пап. По-своему ты хорошо обо мне позаботился.

— По-своему, — согласился я. Боль. Горькое разочарование в себе. Ещё кое-что, что можно вложить моего волка.

Мы закончили? — спросил я у волка.

Я думаю, да. Но они, возможно, не закончили с нами.

Так и было. Я вернулся к волку, продолжая наговаривать свою историю, в то время как Пчелка, сидя рядом, все за мной записывала. Иногда я видел, что она использовала не слова, а рисунки или чернильные наброски. Никаких вопросов она не задавала, просто принимала мою историю как есть. Я заметил, что её голова склоняется все ниже над книгой. В очередной раз взглянув на неё, я обнаружил, что Пчелка лежит на боку, свернувшись калачиком над своей книгой. Перо выпало из руки, баночка чернил не закупорена. Но в это время я вкладывал в волка наш с Молли пикник и никак не мог прерваться.

— Фитц, — позвал Шут.

Я взглянул на него. В руках он держал банку с чернилами и засовывал в неё пробку. Я не видел и не слышал, как он подошел. Вот он поставил чернила, укрыл одеялом Пчелку и вытащил из-под её руки книгу. Потом сел, скрестив ноги и выпрямив спину, раскрыл книгу на коленях и начал листать страницы.

— Она знает, что ты это делаешь? — спросил я.

— Она мне разрешает, хотя и неохотно. Я чувствую, что должен это делать, Фитц, ведь она так мало раскрывает себя перед кем-либо. Сегодня она сообщила мне, что ты вложил в волка кучу воспоминаний обо мне — а она всё записала. Мне показалось это немного тревожным.

Я отнял руки от волка и сел рядом с ним. Это было так сложно. Я сложил руки на коленях, Серебро поверх Серебра. Какие же они костлявые. Я рассеяно погладил руку, исправляя её другой, устраняя разрушение плоти и сухожилий под Серебром. Я мог это сделать, пусть и немалой ценой. Он смотрел, как у меня получается.

— Не мог бы ты сделать то же самое для всего тела целиком?

— За всё приходится расплачиваться — плоть и силу надо где-то черпать. А эти твари тут же набрасываются на меня. Но руки мне нужны, вот я их и подлечиваю.

Он перевернул страницу, улыбнулся и посмотрел на меня.

— Она записала имена собак, которые сидели с тобой под столом, когда ты в первый раз увидел меня. Ты запомнил все их имена?

— Они были моими друзьями. Ты помнишь имена своих друзей?

— Помню, — тихо сказал он, перелистнул ещё пару страниц, быстро пробежал глазами, над чем-то улыбнувшись, над чем-то задумавшись. На следующей странице он помрачнел. — Фитц, не думаю, что я лучше всех гожусь Пчелке в отцы.

— Я тоже не годился. Но все обернулось именно так.

Он почти улыбнулся.

— Верно. Она моя — и в тоже время нет. Потому что она не хочет. Ты слышал, что она сказала. Ей лучше жить совсем без отца, чем со мной.

— Она недостаточно взрослая, чтобы понимать, что для неё лучше.

— Ты в этом уверен?

Я взял паузу, чтобы подумать.

— Нет. Но кого ещё мне просить?

Настала его очередь сделать паузу.

— Возможно, никого. Или Ланта?

— Жизнь Ланта и так достаточно запутана и, скорее всего, станет ещё хуже.

— А Нед?

— Нед будет рядом, когда понадобится ей, но только как старший брат.

— Чивэл или кто-то ещё из сыновей Молли?

— Будь они здесь, я мог бы попросить их. Но их здесь нет, и они не имеют ни малейшего понятия, через что она прошла. А ты понимаешь. Ты сейчас просишь меня освободить тебя от ответственности быть её отцом? Ты знаешь, этого я сделать не могу. От некоторых долгов нельзя так просто избавиться.

— Знаю, — тихо сказал он.

Я почувствовал смутный толчок беспокойства.

— Есть что-то ещё? Что ты хотел бы сделать вместо того, чтобы остаться с Пчелкой? Чувствуешь некий неумолимый зов?

Неужели он покинет её так же, как покинул меня?

— Да. Но на этот раз я ставлю твои желания выше своих собственных, — он сморгнул слезы. — Я принял слишком много решений за нас обоих. Сейчас мне пора принять одно из твоих — неважно, насколько трудно мне придется. Как нередко поступал ты.

Он внезапно наклонился и положил ладонь на каменную лапу.

— Дарю тебе воспоминание о том, каким напуганным ты выглядел, когда король Шрюд увидел тебя там, делящего объедки вместе с собаками, — мгновение спустя он отдернул руку и потряс головой, будто стряхивал воду. — Я и забыл, каково это — отдавать жизнь камню. — Прижав руки к книге Пчелки, он посмотрел на них и сказал: — Я мог бы отдать твоему волку гораздо больше. Если, конечно, ты пожелаешь.

Тут мне вспомнилось, что сказал мне когда-то Ночной Волк.

— У меня нет никакого желания, чтобы отцом Пчелки стал «перекованный». Именно это тебя ждёт, если отдашь камню слишком много своего. Сохрани воспоминания и чувства, Шут. Вкладывать часть себя в волка — плохая идея.

— Уж сколько времени прошло с тех пор, как у меня появлялись хорошие идеи, — ответил он, осторожно вернул книгу Пчелке под руку и тихо покинул моё укрытие.

Однажды ночью ко мне пришла Кеттрикен. Несмотря на мои предостережения, она положила руку мне на плечо и сказала:

— Перестань сейчас же. Ты раздерешь спину в клочья.

Зуд стал для меня невыносимой помехой, и я выбрал палку из сушняка для костра, чтобы чесать спину. Кеттрикен забрала её из моих рук и кинула в костер. Тут я осознал, что время позднее, все остальные уже спали в своих палатках.

— Кто стоит на страже? — спросил я её.

— Спарк. А Лант составляет ей компанию, — сказала она без осуждения. Я не мог никого из них разглядеть. Неподалеку лежала закутанная в одеяло Пчелка. Уголок одеяла она натянула на лицо, чтобы спрятаться от мошкары, свою книгу тоже прикрыла. Я взглянул вверх. Кеттрикен уже ушла.

Время стало таким странным. Оно теперь то текло урывками, то плавно. И вот вернулась Кеттрикен, неся в руке наполненный чем-то котелок. Она присела рядом со мной, и я услышал, как хрустнули её колени.

— В горах по зиме иногда у детей бывают вши. Сало душит вшей. Я взяла его сюда, думая, что, возможно, тебя получится спасти. Теперь оно может, по крайней мере, облегчить зуд.

— Не прикасайся к ним! — предупредил я её, однако у неё была специальная ложечка на длинной ручке.

На спине у меня было много гнойников, и вот она заставила меня повернуться спиной к огню и снять рубашку. Рубашка меня удивила. Она была не рваная и приличная. Когда они успели её на меня надеть?

— Сиди тихонько, — сказала Кеттрикен и начала смазывать каждую язвочку. Сало было жирное, гусиное или медвежье, смешанное с какими-то ароматными травами. Мята. Мята отгоняет многих вредителей. С каждым прикосновением зуд утихал. Работая над моей спиной, она вполголоса говорила:

— Я хочу уйти с тобой. Правда, хочу. Но нужно ещё позаботиться о Пчелке. И ещё один внук на подходе. Эллиана надеется, что это девочка, но я буду рада любому ребёнку. Подумай только, Фитц! Если будет девочка, она станет нарческой и поможет укрепить мир с Внешними островами. А Горное королевство официально примет Интегрити в качестве Жертвенного и их герцога. Поэтому я поеду туда — чтобы облегчить смену власти, — она перевела дыхание и продолжила. — Помнишь, как мы впервые встретились в Горах? Как я пыталась отравить тебя, считая, что ты приехал убить моего брата?

— Я помню, — что-то теплое упало на моё голое плечо. Слеза. — Ты плачешь, сожалея, что в тот раз не преуспела? — спросил её я и преуспел в том, чтобы выжать из неё смех сквозь всхлипывание.

— О, Фитц, наши поступки изменили этот мир. Я так хочу уйти с тобой.

Я никогда не рассматривал такую идею.

— По пути сюда… Я задержался в Скилл-колонне. Не знаю, сколько я в ней пробыл. И ничего не помню, но Ночной Волк утверждает, что там со мной говорил Верити. Он сказал, что мне придется попрощаться со своим ребёнком и довериться другим, которые смогут вырастить её. Так же, как пришлось ему.

— О, — это было все, что она вымолвила в ответ. Но, помолчав, добавила: — Обещаю. Я приму её как свою собственную дочь. Мне всегда хотелось иметь дочь.

Её предложение ошеломило меня.

— Но я уже попросил Шута об этом. Хотя мне трудно представить его в роли отца.

Она издала веселый смешок.

— Это правда. Полагаю, он примет свое собственное решение на этот счет. Меня удивляет, что он до сих пор этого не сделал, — затем она наклонилась вперед и бесстрашно поцеловала меня в щеку. — На случай если это моя последняя возможность, — объяснила она. — Завтра я возьму с собой Спарк, и мы отправимся навестить Дракона Верити. Постарайся не уходить, пока я не вернусь.

Я кивнул. С хрустом в коленях она поднялась и удалилась, а я слушал шелест её юбок. Затем я наклонился вперед и осторожно вложил её поцелуй в волка. Я знал, что на самом деле поцелуй принадлежал ему.

— Хорошо бы уже все закончить, — сказал я Шуту, наглаживая грубую каменную шерсть волка. Он все ещё не обрел цвет. Мех на хвосте, на мой взгляд, был каким-то комковатым. Надо было ещё поработать над глазами и оскаленными зубами. Над сухожилиями на задних лапах. Я закрыл глаза. Хватит уже выискивать недостатки.

Было относительно тихо. Сгустилась тьма, прохлада горных ночей опускалась на лагерь. Шатер помогал, но полностью от холода не защищал. Я сидел лицом к открытой части, спиной опираясь на моего волка. Чувствовал, будто я теперь всегда должен касаться его. Так надежнее.

Шут сидел на земле рядом со мной, обняв колени, и пил чай. Он аккуратно поставил чашку.

— Ты же не думал, что тебе и вправду позволят умереть в одиночестве, не так ли? — он взмахнул длинной узкой ладонью, указывая на лагерь, разбитый в карьере: огни костров и множество палаток, слегка колышущихся от ночного ветерка. На границе с лесом кто-то следил за привязанными лошадьми. Сколько тут людей? Я понятия не имел. Больше тридцати. Сегодня новые прибыли. Все собрались, чтобы посмотреть, как я умру.

Дьютифул прибыл вместе со своей группой Скилла. Также пришли Интегрити и Проспер, не внявшие протестам своей матери. Шун хотела прийти, но не смогла перебороть сильный страх перед Скилл-колоннами. Зато Нед уговорил провести его через колонну и теперь лежал в палатке с головокружением и тошнотой. Он даже заявил, что лучше поедет обратно верхом через Горное королевство, чем снова бросит вызов Скилл-колонне. Интегрити идея понравилась, и он даже предложил ехать вместе, «раз уж мне в скором времени все равно предстоит отправиться в это Горное королевство». Дьютифул засомневался в этой идее, и все они ждали, когда Кеттрикен вернется от Дракона Верити, чтобы всё обсудить с ней. Я чувствовал нетерпение Дьютифула — ведь у него жена на сносях. Ему следует быть с ней, и нечего смотреть, как я умираю. Ранее я пообещал ему:

— Я уйду в волка так скоро, как только смогу. А сейчас тебе лучше просто отправиться домой. Тебе здесь нечего делать. Так будь же с любимой женщиной, пока можешь.

Он выглядел удрученным, но все равно не ушел.

Мне не хотелось во все это вникать. Тело моё стало напоминать мне хлипкий шалаш на краю морского утёса. Я продолжал принимать пищу, но в ней больше не было удовольствия. Десны кровоточили, в носу — постоянная засохшая кровяная корка. И зуд — везде, внутри и снаружи, особенно когда прорывались новые гнойники. Ужасно першило на задней стенке горла и в носоглотке — просто до одури. Как же я сожалел о том здоровом теле, которое раньше принимал как должное. Работая пальцами, я устранял комок на хвосте Ночного волка.

— Что тебе сказал Дьютифул? — спросил Шут.

— Ничего особенного. Пообещал заботиться о Неттл и Пчелке. Сказал, что будет по мне скучать. Как он жалеет, что я не смогу увидеть рождение его третьего ребёнка. Шут, я знаю, он говорит об очень важных для него вещах. Они и для меня должны бы быть важными. Ведь я любил его, и сыновей его любил. Но от меня осталось слишком мало, чтобы чувствовать все это, — я устало покачал головой. — Воспоминания, в которых все это переплелось, забрал волк. Боюсь, я причинил ему боль. Лучше бы ему просто забрать свою группу Скилла и вернуться домой.

Он медленно кивнул и отхлебнул ещё чая.

— То же самое было и с Верити — он стал недосягаем. Тебе это причиняло боль?

— Да. Но я понимал.

— И Дьютифул понимает. И Кеттрикен, — он отвел от меня взгляд. — Мы все понимаем.

Он поднял свою руку в перчатке и уставился на неё. В первый раз он посеребрил свои пальцы не нарочно — прислуживая Верити, случайно коснулся его серебряных рук. Вдруг он спросил:

— Фитц, а у тебя хватит того, чем надо наполнить волка?

Я рассмотрел моего волка. По сравнению с глыбой, которую выбрал Верити, мой кусок камня памяти был невелик, но все же гораздо крупнее настоящего волка. Холка получалась на уровне моей груди. Но в некотором роде не размер камня определял, сколько потребуется воспоминаний, чтобы наполнить его.

— Думаю, да. Я не узнаю до тех пор, пока не уйду в него.

— И когда это случится?

Я почесал шею. Ногти испачкались в крови. Я вытер их о бедро.

— Полагаю, когда во мне закончится то, что можно в него вложить. Или когда смерть подберется так близко, что ничего другого не останется.

— О, Фитц, — сказал он скорбно, словно раньше не обдумывал эту возможность.

— Это все к лучшему, — сказал я и сам попытался в это поверить. — Ночной Волк снова станет настоящим волком. Я тоже. А у Пчелки будешь ты, присмотришь за ней и…

— Боюсь, я ей не нравлюсь.

— А сколько раз бывало, что я не нравился Неттл и Неду, Шут.

— Было бы легче, если бы она испытывала ко мне неприязнь. Но, похоже, я не вызываю у неё никаких сильных чувств, — и он добавил, понизив голос: — Как я был уверен, что она полюбит меня в ответ на мою любовь! Я думал, это случится само собой, когда мы окажемся рядом друг с другом. Но, увы.

— Смысл родительства — не в том, чтобы дети тебя любили.

— Я своих родителей любил. Любил их неимоверно.

— Мне не с чем сравнивать, — тихо указал я ему.

— У тебя был Баррич.

— О, да, у меня был Баррич, — я мрачно рассмеялся. — И, в конце концов, мы поняли, что любили друг друга. Но это заняло годы.

— Годы, — уныло повторил он.

— Будь терпеливым, — посоветовал я ему и потрогал когти на волчьей лапе. Они были скругленными. Это неправильно, им надо быть острыми. Я вспомнил запах оленьей крови зимним рассветом, как эта кровь сворачивалась на льду в крошечные розовые шарики. И исправил коготь.

— Фитц?

— Да?

— Ты снова отвлекся.

— Да, — признал я.

— Ты много воспоминаний обо мне в него вложил?

Я подумал об этом.

— Я вложил твою комнату в башне Оленьего замка — тот эпизод, когда я забрался по раскрошившимся ступеням, а тебя там не оказалось, и я с удивлением рассматривал то, что обнаружил. Ещё вложил тот день, когда мы в ручье — недалеко отсюда — плескали друг на друга водой. И ту отвратительную песню, которую ты спел в коридорах Оленьего замка, чтобы смутить меня. И Крысик. Крыс тоже там. Вложил и день, когда я обрабатывал твои раны, после того как громилы Регала нахлобучили мешок тебе на голову и избили. И потом — как ты нес меня на спине сквозь снег, не зная, что это я, — я улыбнулся. — Да, и ещё. Я вложил то, как ты смотрел на меня, когда король Шрюд пожаловал мне свою булавку. Я сидел под столом, пир был в самом разгаре. Мы с собаками делили объедки. Затем вошел Шрюд, и с ним Регал. И ты.

Неуверенная улыбка появилась на его лице.

— Значит, ты будешь помнить меня. Когда станешь каменным волком.

— Мы будем помнить тебя, Ночной Волк и я.

Он вздохнул.

— Хорошо. Хотя бы так.

Мне требовалось откашляться. Для этого я отвернулся от него. Кровь забрызгала волка, и на одно мгновение, перед тем как она впиталась, я увидел его цвета — такими, как они должны быть. Я закашлялся снова, перевел дыхание и снова кашлял, положив руку на волка и прислонясь к нему лбом. Если уж я кашляю кровью, то пусть ни одна капля не пропадет впустую. Когда я наконец смог сделать хрипящий вдох, у меня из носа текла кровь.

Уже недолго, — прошептал Ночной волк.

— Уже недолго, — согласился я.

Мгновение было тихо. Затем рядом со мной заговорил Шут:

— Фитц, я тебе кое-что принес. Холодный чай, с валерьяной и карримом.

Я сделал небольшой глоток.

— В нем слишком мало каррима, он не подействует. Мне нужно больше.

— Я не осмелился сделать его крепче, чем сейчас.

— Меня не волнует, на что ты осмелился. Добавь больше каррима!

Он выглядел ошеломленным, и в это же мгновение я снова стал прежним Фитцем.

— Шут, прости. Они грызут каждую мою частичку, внутри и снаружи. У меня зудит в таких местах, которые я никогда не смогу почесать. Я чувствую, как они шевелятся у меня в легких, когда делаю вдох. В горле у меня кровоточит, и все, что я чувствую — это вкус крови.

Он не ответил, просто забрал чашку. Мне было стыдно. Всё это я вложил в волка — достаточно, чтобы сделать четким подъем его губы. Я вздрогнул, когда Шут заговорил:

— Осторожнее, теперь он горячий. Мне пришлось налить кипятку, чтобы заварить каррим.

— Спасибо, — я взял у него чашку и осушил её. Горячий чай во рту смешался с кровью. Я проглотил все. Он поспешно забрал чашку из моей трясущейся руки.

— Шут, кем мы были друг для друга?

Это был не пустой вопрос. Мне нужно было понять. Я хотел, наконец, осознать, чтобы вложить это знание в моего волка.

— Я не знаю, — осторожно ответил он. — Друзьями. Но также Пророком и Изменяющим. И в этих отношениях я использовал тебя, Фитц. Ты это знаешь, и я знаю. Я говорил тебе, как мне жаль, что приходится так поступать. Надеюсь, ты мне веришь. И сможешь простить меня.

Его слова были выстраданными, но я хотел поговорить не об этом — и отмахнулся от них:

— Да, да. Но было что-то ещё. Всегда. Ты был мертв, и я вернул тебя обратно. В тот момент, когда мы вернулись в наши тела, когда мы прошли сквозь друг друга, мы…

Мы были одним существом. Целым.

Он ждал когда я продолжу. Казалось нелепым, что он не мог услышать волка.

— Мы были одним существом. Целым существом. Ты, я и Ночной Волк. Я ощущал странное умиротворение. Как будто все части меня, наконец, собрались воедино. Все недостающие кусочки, которые сделали бы меня… законченным, — я покачал головой. — Словами такое не выразить.

Он положил свою ладонь в перчатке на мою прикрытую рукавом руку. Слои ткани приглушили его прикосновение, но оно все-таки отозвалось во мне. Это было не то оглушающее касание, которое он разделил со мной когда-то в башне Верити. Я вспомнил это очень хорошо. В тот раз меня будто скрутило в тугой узел, потому что это было слишком, слишком ошеломляюще — знать так подробно другое живое существо во всей его полноте. Ночной Волк и я, мы были простыми созданиями, и наша связь была простой. Шут был сложным, полным секретов, оттенков и витиеватых идей. Даже сейчас, отделенный от него, я чувствовал развертывающийся пейзаж его существования. Он был бесконечным, достигающим далекого горизонта. Но каким-то образом я познал его. Обладал им. Создал его.

Он убрал руку.

— Ты это почувствовал? — спросил его я.

Он грустно улыбнулся.

— Фитц, мне никогда не было нужно касаться тебя, чтобы это почувствовать. Оно всегда было здесь. Нет границ.

Некая часть меня знала, что это важно. Что когда-то это бы значило для меня очень многое. Я попытался найти слова и сказал:

— Я вложу это в своего волка.

И он грустно отвернулся от меня.

— Папа?

Я попытался поднять голову.

— Он все ещё жив, — сказал кто-то в изумлении, а кто-то другой шикнул на него.

— Я принесла тебе чай. В нем сильное обезболивающее. Будешь?

— Боги, да! — теперь я сказал, то, что хотел сказать. Я успел распластаться на своем волке — боялся, что умру этой ночью и не смогу уйти в него, находясь в беспамятстве. Разлепив веки, я увидел мир сквозь розовую пелену. Кровь застила глаза. Как у посланницы. Я моргнул, и взгляд немного прояснился. Здесь была Неттл, ирядом с ней Пчелка. Неттл держала чашку у моих губ. Она наклонила её, и жидкость полилась мне на губы. Я набрал немного в рот и попытался проглотить — кое-что получилось, но остальное побежало по подбородку.

Я посмотрел за плечо Неттл. Кеттрикен плакала, Дьютифул её обнимал. Рядом стояли его сыновья. Шут, Лант, Спарк и Пер, а за ними — ряды любопытных. Группы Скилла и те, кто пришел с ними. Все собрались посмотреть на моё последнее представление. Наконец-то я совершу то, что издавна слухи приписывали обладателям Уита. Я превращусь в волка.

Мне вспомнились последние дни в подземелье Регала. Там меня пытали, принуждая раскрыться и проявить свой природный Уит, чтобы потом убить меня на законных основаниях.

Велика ли разница?

Я желал, чтобы все они ушли прочь.

Кроме Шута. Хорошо бы он присоединился ко мне. Каким-то образом я всегда думал, что он ко мне присоединится. Только что-то не припомню, почему. Возможно, я похоронил это в камне.

Я услышал музыку. Странно. Я перевел взгляд и увидел Неда с необычным струнным инструментом. Он сыграл несколько нот и затем начал тихонько напевать «Жертву Кроссфайер». Это я его научил, много лет назад. На некоторое время музыка захватила меня. Я вспомнил, как обучал его песне, затем — как он пел её со Старлинг. Я вспомнил менестреля, который научил этой песне меня самого. Я позволил воспоминаниям скользнуть в волка и почувствовал, как они утрачивают свой окрас и живость внутри меня. Песня Неда стала просто безликой песней. Нед стал просто безликим певцом.

Я умирал. Меня никогда ни на что не хватало.

Пора попросить его. Или пора уходить.

Это не то, о чем просят друга. Он не предложил, а я просить не стану. Не буду его этим терзать. Я пытаюсь уйти. Не знаю, как.

Разве ты не помнишь, каким слабым было твое тело в подземельях Регала?

Это было давно. Тогда я боялся жить и принять то, что они могли со мной сделать. Теперь я боюсь умирать. Боюсь, что мы просто исчезнем, лопнем, как пузырь.

Пожалуй. Но это так мучительно.

Лучше, чем умереть со скуки.

Я так не думаю. Почему ты его не попросишь?

Потому что я уже попросил его присмотреть за Пчелкой.

Она не особо нуждается в присмотре.

Я ухожу. Прямо сейчас. Ухожу.

Но я не мог.

Глава 49

ЛОЖЬ И ПРАВДА

Я постаралась записать события из жизни моего отца, пока он вкладывал их в своего волка-дракона. Могу сказать, что когда я подступала к нему с пером, он выбирал, о чем рассказать, с превеликой осторожностью. Понимаю, у него должно быть много воспоминаний, слишком личных для того, чтобы делиться ими со своей дочерью.

Сегодня он в основном рассказывал о времени, проведенном с тем, кого он называет Шутом. Какое нелепое имя. Возможно, если бы меня угораздило называться «Любимая», то имя «Шут» я бы воспринимала куда охотнее. О чем только думали его родители? Они, правда, воображали, что каждый, кого он встретит в жизни, захочет называть его Любимым?

Я заметила одну вещь. Когда отец говорит о матери, он абсолютно уверен в том, что она любила его. Я хорошо помню мою мать. Она могла быть раздражительной и придирчивой, критикующей и требовательной. Но она позволяла это себе, пребывая в уверенности, что их любовь выдержит такие пустяки. Она даже злилась на него в основном от обиды на то, что он вообще способен в ней усомниться. Всё это чувствуется, когда он говорит о ней.

Но когда он говорит о своей долгой и глубокой дружбе с Шутом, в этом всегда присутствует оттенок неуверенности. Сомнения. Насмешливая песенка, вспышка злости — и мой отец повержен в замешательство отвергнутого человека, который не может понять, насколько серьезен был упрек. Я вижу Изменяющего, который был использован своим Пророком, и использован безжалостно. Может ли кто-то поступать так с тем, кого любит? Полагаю, это и есть тот вопрос, над которым сейчас бьется мой отец. Он всегда отдавал — и зачастую чувствовал, что это признавалось недостаточным: Шут всегда желал от него большего, и то, чего он желал, выходило далеко за пределы возможного. И когда Шут покинул его, скорее всего ни разу не обернувшись назад, для моего отца это было как удар кинжалом, от которого он так никогда и не оправился полностью.

И ему пришлось переосмыслить их отношения. Когда Шут так неожиданно вернулся в жизнь моего отца, тот больше не был уверен в безграничности их дружбы. Теперь он всегда мыслил с оглядкой на то, что Шут может ещё раз использовать его в своих целях, а потом снова бросить одного.

И, несомненно, так и случилось.

Дневник Пчелки Видящей.

— Они должны уйти, — прошептала я Неттл. — Он наш отец. Я думаю, он не хотел бы, чтобы даже мы видели его таким.

Я не хотела видеть своего отца таким — висящим на каменном волке, как сохнущее белье на заборе. Выглядел он ужасно: человек, словно сшитый из лоскутов гладкого серебра и изглоданной червями плоти. А пах он хуже, чем выглядел. Чистый балахон, который мы на него надели, сейчас был весь покрыт пролитым чаем и другими пятнами. По шее змеились потёки засохшей свернувшейся крови из ушей. В уголке рта скопилась кровавая слюна. Серебряная же часть его лица была гладкой и глянцевой, без морщин — как напоминание о том, каким он был ещё совсем недавно.

Прошлой ночью я смотрела, как угрюмая Неттл протирала те части его лица, где была плоть. Он пытался протестовать, но она настояла, а на сопротивление сил у него не хватило. Она была осторожной, прикладывала влажную ткань, сворачивая испачканную часть так, что ни разу не прикоснулась к его коже напрямую. Из его язвочек выходили маленькие извивающиеся существа. Она выкинула тряпку в огонь.

— Им нет до него дела. Они просто хотят быть здесь, на случай если волк пробудится к жизни.

— Я это знаю. Они это знают. Папа это знает, — она покачала головой. — Это не имеет значения.

— Для меня — имело бы. Я бы хотела умереть без свидетелей. А не так.

— Он Видящий. Королевская кровь — всегда на виду. Научись этому сейчас, Пчелка. Кеттрикен воспринимает это должным образом. Мы — слуги для всех них, и они берут у нас то, в чем нуждаются. Или желают.

— Лучше бы ты вернулась домой к дочке.

— Будь выбор только за мной, я бы так и сделала. Я ужасно скучаю по ней и по Риддлу. Но нельзя, чтобы видели, как в таких обстоятельствах я покидаю своего отца и сестру. Ты понимаешь? — она взглянула на меня глазами моей матери. — Я не хочу, чтобы так было и с тобой, Пчелка. Я попытаюсь тебя от этого защитить. Поэтому я должна попросить у тебя быть настолько незаметной, насколько возможно. Если ты не будешь мне подчиняться, если ты будешь дерзкой и сумасбродной, все взгляды будут прикованы к тебе. Притворись, что ты невзрачная паинька, и тогда тебе достанется часть жизни, где ты сможешь принадлежать самой себе, — она устало улыбнулась мне. — Даже если твоя сестра всегда будет знать, что ты, какая угодно, но только не невзрачная паинька.

— Ох.

Вот бы кто-нибудь объяснил мне это раньше, до того, как я все усложнила. Но я ничего не сказала, только взяла её за руку.

— Отличные стены, — сказала она. — Олух хорошо тебя обучил.

Я кивнула.

День становился светлее. В шатре отца входной полог был поднят, чтобы впустить внутрь раннее тепло дня и выпустить запах смерти. Я сидела рядом с его волком, сжимая в руках книгу, в которой записывала его воспоминания. Прошло два дня, с тех пор как он был способен говорить достаточно связно, чтобы я могла его понимать. Но я все ещё оставалась подле него, добавляя иллюстрации к воспоминаниям, о которых он говорил вслух.

Неттл объяснила мне то немногое, что она знала о процессе. Похоже, некогда состарившиеся члены групп Скилла из Шести Герцогств добирались сюда, чтобы изваять драконов и уйти в них. Эту традицию они переняли у Элдерлингов. Человек таким образом обретал в некотором роде бессмертие.

— Камень, похоже, оживает ненадолго. Верити сражался в виде дракона до тех пор, пока Красные корабли не были повержены. Папа сумел пробудить спящих драконов и отправить их на помощь Верити, но как именно он это сделал, до конца никто не понял. Некоторые основанные мною группы Скилла сказали, что в старости предпримут попытку повторить этот подвиг. Папа однажды сказал мне, что старая детская песенка «Шесть мудрецов в Джампи пришли» на самом деле о группе Скилла, отправляющийся в горы, чтобы создать своего дракона.

— И что, все они умерли таким уродливым и болезненным способом?

— Я так не думаю. Но все записи о том, как это делалось, были утеряны, когда Регал распродал библиотеку свитков о Скилле. Надеюсь, мы сможем найти информацию в камнях памяти на Аслевджале. Только пока ничего не нашли.

В том, что она рассказала, не было для меня утешения. Изъеденный червями, мой отец был выставлен напоказ, словно подвешенный в клетке преступник в Калсидийском городе. Может, ему и суждено умереть, но я бы хотела, чтобы это произошло на удобной постели в уютной спальне. Или как с моей матерью — просто упасть замертво посреди какого-нибудь занятия, которое он любил. И чтобы я имела возможность коснуться его руки и предложить ему утешение. Я вздохнула и переступила с ноги на ногу.

— Тебе не обязательно смотреть на это. Могу попросить одного из моих учеников забрать тебя обратно в Олений замок.

— Ты уже объяснила, почему я не могу так сделать.

— Верно.

Наступила ночь, мы разожгли костер, и он все ещё тлел. Я чувствовала, что от этого сама готова умереть ещё быстрее, чем отец. В воздухе повисло ужасающее напряжение. Мы хотели, чтобы он умер сейчас, и ненавидели себя за это желание.

Мы — по моему представлению, его подлинная семья — сидели в узком кругу рядом с костром, спиной к карьеру. Внезапно Пер спросил:

— Мы можем ему помочь? Не вложить ли каждому из нас что-нибудь в его волка? — и тут он произнес первую на моей памяти ложь: — Мне не страшно попробовать.

Он поднялся.

— Пер! — предупреждающе вскрикнула Неттл, но он успел с хлопком опустить руку на волка.

— Не знаю, как это делается, но я отдаю тебе то, как моя мать забыла меня и выгнала из дому. Такое воспоминание мне не нужно. Не хочу это чувствовать.

Человеческая рука моего отца слегка дернулась. Пер стоял, ожидая. Затем он поднял свою руку.

— Не думаю, что получилось, — признал он.

— Не переживай, — сказала ему Неттл. — Скорее всего, чтобы что-то получилось, нужно хотя бы отчасти обладать Скиллом. Но идея мне нравится. И он сейчас не в том положении, чтобы нам помешать.

Она встала, как всегда, грациозно. Положила руку на морду волка.

— Ночной волк, прими из моих воспоминаний о тебе кое-что милое, — она не сказала, что именно это было, но по её позе я поняла, что у неё получилось.

Когда она села, встал Лант и сказал:

— Тоже попробую. Хочу, чтобы он забрал нашу с ним первую встречу. Я был в ужасе, — он положил руку на плечо волку и стоял так очень долго. А потом приложил палец к руке моего отца, туда, где кожа не была покрыта серебром. — Фитц, возьми это, — сказал он, и, возможно, всё получилось.

Спарк попыталась, но у неё не вышло.

Кеттрикен чуть улыбнулась:

— Я уже дала ему то, что предназначалось для нашего волка, — объяснила она, оставив нас в недоумении. А Нед сказал:

— Нет, лучше я сохраню каждое переживание и воспоминание о нем, которые у меня есть. Они мне нужны. А как вы думали, откуда менестрели берут свои песни? Он это знает. Он не захотел бы, чтобы я расстался с ними.

Встал Дьютифул и жестом велел двум своим сыновьям отступить назад.

— Вам, парни, нужно крепко держаться за то немногое, что вы о нем знаете. Но у меня есть кое-что. Была ночь, мы с ним сражались, и я его ненавидел. Я всегда об этом сожалел. Возможно теперь это принесет пользу.

Когда он закончил, то вытер слезы со щек и сел.

Я сердито посмотрела на Шута. Сейчас это был именно Шут: все маски лорда Шанса, леди Янтарь и лорда Голдена содраны с него горем. И он не был ничьим Любимым — просто грустным маленьким человечком, сломанным паяцем. Но он не встал и не сказал, что даст что-нибудь моему отцу. Я сидела тихо. Мне нужно было придумать какой-то план, иначе меня оттащат прочь, не дав и шагу ступить. Я свесила голову, словно бы страшилась попробовать, а через мгновение люди зашевелились, и Спарк предложила принести для всех чай.

— И немного холодной воды, — попросила Кеттрикен. — Я бы хоть немного смочила ему рот. Ему так плохо.

Не сейчас. Нельзя этого делать при свидетелях. Все привыкли, что я сплю рядом с отцовским волком. По крайней мере, некоторые скоро уснут. Я послала яростную мысль отцу: только пока не умирай! Использовать для этого Скилл я не осмелилась и, чтобы Неттл не пронюхала о моем намерении, крепко держала стены поднятыми.

Никогда ещё ночь не наступала так медленно. Мы разлили чай, а Кеттрикен намочила потрескавшиеся губы отца влажной тряпицей. Его глаза были закрыты и, скорее всего, больше не откроются. Костлявая спина поднималась и опускалась под его редкими вздохами. Спарк убедила Кеттрикен лечь поспать, а затем ушла с Лантом на верхний выступ карьера, постоять на страже. Дьютифул и Неттл отошли в сторонку и что-то напряженно обсуждали. Принцы сидели, прислонившись друг к другу спина к спине, и дремали. Нед устроился подальше, пальцами перебирая струны. Мне было понятно, что он исполняет свои воспоминания — интересно, может ли волк впитать в себя звук?

Я свернулась калачиком и притворилась спящей. Выждав подольше, я открыла глаза. Все было тихо. Я повернулась ближе к волку, будто ворочаясь во сне. Моя рука скользнула по шершавому камню, в направлении волчьей лапы. Но стоило мне расправить пальцы и потянуться к ней, раздался голос Шута:

— Пчелка, перестань. Ты знаешь, я не могу тебе этого позволить.

Он не бросился останавливать меня, всего лишь наклонился вперед и подбросил пару поленьев в костер. Я слегка отодвинула руку назад.

— Кто-то должен это сделать, — возразила я ему. — Он держится, терпит боль, чтобы накопить ещё толику того, что можно вложить в камень. Потому что ему не хватает.

— Он бы не хотел, чтоб ты влила себя в его волка.

Я уставилась ему в глаза, отказываясь отвести взгляд. Мне была открыта наиужаснейшая правда. Уходя в камень, мой отец не хотел бы, чтобы я присоединилась к нему. Он бы хотел, чтобы это сделал его Шут. Я почти сказала это вслух. Почти. Вместо этого я спросила:

— Почему бы тогда тебе не пойти?

Я хотела услышать от него, что он хочет жить, что у него все ещё остались важные дела, которые нужно сделать. Что он боится. Вместо этого он очень спокойно сказал:

— Мы оба знаем, почему, Пчелка. Ты это записала, да и мне он сказал примерно то же самое. Сейчас решение принимает он — и, наконец-то, это будет его собственное решение. В твоих снах это подтверждается. Ты их записала для меня, и я прочитал. Черно-белая крыса убегает от него. В последнем его письме ко мне говорится, как он хотел, чтобы я никогда не возвращался — тогда он сможет принимать самостоятельные решения, без меня. Что он знал, как я его использовал неоднократно, — он вдруг вздохнул так, будто ему не хватало воздуха, и закрыл свое лицо руками. Ужасное рыдание сотрясло его. — Если он когда либо желал мне мести за все, что я сотворил, то вот она. Это худшее, что он мог сделать. Теперь я понимаю, каково это — быть покинутым. Как я сам покинул его.

Что я наделала?

Мне вспомнилось старинное высказывание. Я знала его от отца, читала где-то, слышала от других людей:

— Никогда не делай то, что не исправить, пока не поймешь, чего уже не сделать после того, как сделал это.

Он медленно поднял лицо.

— Не идеальная цитата, но близко к ней, — вид у него был болезненный и угасший. — «Не делай того, что нельзя исправить, до тех пор, пока не поймешь, чего ты уже не сможешь сделать, когда сделаешь это». Слова, которые мне приснились очень давно. Я прошел огромный путь, чтобы сказать их королю Шрюду, чтобы тот не позволил принцу Регалу убить бастарда Чивэла. Я знал, что если скажу ему эти слова, то сохраню Фитцу жизнь. В первый раз, — он помотал головой, — в первый раз из многих, когда я вмешивался, чтобы протолкнуть его через узкую лазейку в его судьбе. Чтобы сохранить ему жизнь, чтобы иметь рычаг, которым я смогу менять течение будущего.

И мир заново собрался вокруг меня. Я тщательно произнесла каждое слово.

— Ты такой глупый.

Изумление прорвалось сквозь его боль.

Могу ли я все ещё изменить то, что сделала? Так, чтобы он мог сделать то, что должен.

— Я соврала! — яростно зашептала я ему. — Я знала, что ты читаешь мой дневник. Знала, что ты читаешь мои сны. Я написала там то, что ранило бы тебя больнее всего! Я врала, чтобы мучить тебя. За то, что ты позволил ему умереть, а сам остался жив. За то, что тебя он любил больше, чем меня! — я перевела дыхание. — Он любил тебя больше, чем кого-либо из нас!

— Что? — после этого слова его рот так и остался открыт, глаза широко распахнуты. От удивления он стал похож на глупца.

Как будто он не знал всегда, что был любим больше всех. Что это он — Любимый.

— Точно глупец! Задаешь глупые вопросы. Уйди с ним. Уйди сейчас. Это тебя он хочет, а не меня. Иди!

И когда мой голос успел повыситься до крика? Не знаю, меня это не заботило. Пусть будет такой спектакль, пусть хоть весь лагерь проснется, и люди станут пялиться на меня. Собственно, именно это и происходило. Дьютифул вспрыгнул на ноги, с мечом в руке, оглядываясь в поисках врага. Разбуженные моими криками, поднимались полусонные люди. Нед уставился на меня с открытым ртом, Неттл прижала руки к лицу, придя в ужас от истины, которую я выкрикнула.

И мой отец поднял руку. Смотреть в его изуродованное лицо было все равно что смотреть в лицо самой смерти. Только посеребренная часть была гладкой и нетронутой. Его человеческая рука медленно поднималась, и, наконец, он развернул её окровавленной ладонью кверху. Потрескавшиеся губы зашевелились.

Любимый.

Он не мог произнести и слова, но я поняла.

Шут тоже понял.

Он поднялся, уронив на землю одеяло, которым укрывал плечи. Снял с руки перчатку и позволил ей упасть. И пошел неуверенно, будто марионетка, чьи веревочки дергает ученик кукловода. Он дошел до моего отца и очень нежно взял его за руку. Потом он наклонился, пока совсем не лег на волка, лицом повернувшись к моему отцу и положив руку ему на спину. Притянул его ближе и затем коснулся серебряными пальцами волка.

На какую-то минуту всё замерло. Затем я увидела, как пальцы Любимого привели в движение мягкий мех на волчьей спине. Озаренные светом костра, тела моего отца и Любимого расплылись и слились. Я почувствовала что-то, чего не могу описать. Как свист ветра, когда дверь открыли, а потом снова закрыли, но происходило это в потоке Скилла и было таким мощным, что я заметила, как Неттл при этом тоже вздрогнула. Один краткий миг я видела свет, лучами исходящий от них — связующая нить, узел на тропе судьбы. И вот всё кончено. Нечто, наконец, полностью завершенное, такое, каким и должно быть.

Их цвета померкли, а волчий взгляд заблестел. Вроде бы постепенно, но в то же время неожиданно они пропали, и остался только волк. Оскал исчез. Волк навострил уши и пошевелил ими. Его широкая голова медленно повернулась. Он поднял нос и понюхал воздух. Какие у него были глаза! Они были тьмой, наполненной великолепием жизни. На одно краткое мгновение в них отразился свет, и они блеснули зеленым. Все мы замерли под взглядом огромного хищника. Затем, как намокший пес, волк отряхнулся, и каменная крошка полетела во все стороны, словно до того он вывалялся в ней.

Его взгляд неторопливо заскользил по нам, на время, останавливаясь на каждом. Последней в очереди была я. Он смотрел на меня одновременно жестко и весело.

Это была изумительная ложь, щенок. А последний обман — самый вдохновенный. Этот талант у тебя от отца.

Он встряхнулся в последний раз.

Я отправляюсь на охоту!

Когти оставили глубокие царапины на камне, когда он прыгнул — не только над костром, но над всеми нами. На секунду он стал смутным движением в темноте. А затем исчез.

— Он сделал это! Он сделал это! — закричал Дьютифул, сжал Неттл в своих объятиях и закружил.

Нед поднялся на ноги и торжественным голосом менестреля объявил полусонному лагерю:

— И так Волк Запада восстал из камня. И так он восстанет снова, если когда-нибудь народ Шести Герцогств призовет его в нужде.

— Семи Герцогств, — поправила его Кеттрикен.

Глава 50

ГОРЫ

Думаю, что дорога Скилла в горах надолго переживет людей, Элдерлингов и драконов. Камень помнит. Это то, о чем в давние времена узнали Элдерлинги, и это урок, который они оставили нам. Люди умирают, и память о том, кем они были и что делали, исчезает. Но камень хранит воспоминания.

Из записей Фитца Чивэла Видящего.

— Это плохая идея, — повторила Неттл.

— Это отличная идея, — ответила Кетриккен. — И это Фитц подал мне её. Не беспокойся, что я буду слишком снисходительной с ней. Ты знаешь, этого не будет.

Не прошло и дня. Все палатки были убраны. Дьютифул сдался под напором своей матери и, прихватив с собой Проспера и Ланта, со своим Кругом спешил вернуться к королеве Эллиане.

Интегрити и Нед остались. Как и Пер, Спарк и я. Члены Круга Неттл толпились в стороне, ожидая её. Все стремились вернуться в Баккип, чтобы поделиться своими версиями увиденного. Я уже чувствовала суматошный обмен сообщениями через Скилл с другими Кругами.

Дьютифул отвел взгляд от своих сыновей и посмотрел сначала на меня, а затем на мать.

— Я не боюсь, что ты будешь слишком снисходительна с кем-либо. Я знаю, что ты много лет не допускала этого. Но я скажу откровенно. Даже верхом на лошадях это будет нелегким путешествием для тебя.

Кетриккен поудобнее уселась на серой кобыле.

— Мой дорогой, путешествие домой всегда легче, чем любое другое. Для меня, по крайней мере. А теперь ты должен отпустить нас. Пока есть дневной свет, я хочу этим воспользоваться.

Моя сестра открыла рот, чтобы заговорить. Кетриккен тронулась с места на своей лошади.

— До свидания, Неттл! Передавай нашу любовь Риддлу и Хоуп.

Спарк, которой было не слишком удобно в седле, двинулась следом. Интегрити подъехал к ней. Я услышала, как он сказал:

— Ты привыкнешь.

Нед занял место по другую сторону от неё.

— Не слушай его, — предупредил он. — Наверняка у тебя все будет сильно болеть сегодня вечером. Если раньше нас не съедят медведи.

— Лживый менестрель, — отметил Интегрити, и все засмеялись, Спарк немного нервно. Мотли, забравшаяся на плечо Неда, как на насест, шумно смеялась вместе с остальными. Менестрель был доволен, что она выбрала его. Но я знала, что она ждёт, чтобы украсть одну из его ярких сережек.

Пер стоял неподалеку, держа поводья обеих наших лошадей.

Неттл обняла меня, и я позволила это. Затем я потребовала от себя быть чуточку лучше и обняла её в ответ.

— Я буду больше стараться, — сказала я ей.

— Я знаю, что будешь. А теперь езжай, пока не отстала.

Пер шагнул вперед, но Неттл сама подсадила меня на лошадь.

— Будь умницей! — строго предостерегла она меня.

— Постараюсь, — ответила я.

— Присматривай за ней, — велела она Перу и отвернулась. Она не плакала. Я не думаю, что у кого-то из нас ещё остались слезы. Она подошла к своему Кругу.

— Уходим, — сказала она им.

И мы расстались.

Я ехала рядом с Пером. У меня была самая маленькая лошадь. Гнедая, с черными гривой и хвостом и со звездочкой на лбу. Мы уже выяснили, что ей нравится кусаться. Пер сказал, что мог бы лучше обучить её. Сам он ехал на сером мерине. Булавка в виде лисички сверкала на его груди.

Я размышляла об этом: кусачие лошади и булавки-лисички. Вороватые вороны. Как скоро мы сможем отправить за нашими собственными лошадьми, чтобы их доставили в Горы. Что чувствуют друг к другу Спарк и Лант и что теперь им с этим делать. Нед подбирал строки и рифмы.

— Ничего не рифмуется с волком! — услышали мы его разраженное восклицание.

— Должно быть что-то, — настаивал Интегрити и начал предлагать всякие глупости.

Когда мы покинули каменоломню, я была поражена, обнаружив, что мы находимся на гладкой дороге, почти не тронутой лесом. Дорога Скилла. Я слегка опустила стены и услышала шепот множества путешественников, которые когда-то прошли по ней. Это раздражало. Я снова подняла стены.

— Вы что-нибудь слышали? — внезапно спросил нас Пер.

Это удивило меня. У него не было никакой магии. В этом мы абсолютно были уверены.

— Ворона не беспокоится, — заметил Нед, а затем: — Ой! — когда она впервые ухватилась за серьгу.

Пер был серьезен:

— Держись рядом, — предупредил он меня и заставил свою лошадь поехать быстрее. Он проследил за всеми нами, пока мы двигались через пятнистую тень леса. Поравнявшись с Кетриккен, он с тревогой сказал:

— Что-то нас преследует. В стороне от дороги, движется по лесу.

Кетриккен улыбнулась.

СЛОВА КАК МОНЕТЫ ^{(рассказ, 2009 г.)}

В этом рассказе мы возвращаемся в мир Видящих.

Миррифен, недоучившаяся ведьма, напоила умирающую от жажды пикси и случайно связала её волшебными узами.

Никто не остановит пикси, которая обязана выполнить приказ колдуньи…

* * *

— Сначала засуха. Затем крысы. Теперь эти пикси, — проговорила Джами в темноту спальни.

— И это причина, по которой ты боишься встать и сходить попить воды? — спросила Мирифен, которая проснулась потому, что её невестка беспокойно ворочалась в кровати.

— Нет, — ответила Джами со сдавленным смехом. — Это причина, по которой я боюсь выйти во двор, — она вздрогнула. — Я слышу писк крыс на кухне. А за ними всегда следуют пикси.

— Я никогда не видела ни одного.

— Зато я видела! Видела множество раз, когда была маленькой. И сегодня… Он был под крыльцом, глядел на меня своими ужасными жёлтыми глазами. Но когда я присела на корточки, чтобы разглядеть его получше, он улетел.

Мирифен вздохнула:

— Я зажгу лампу и пойду с тобой.

Когда Мирифен вылезла из кровати, по её спине пробежали мурашки: быть может, она и не очень верила в пикси, но зато точно верила в крыс. Женщина осторожно подошла к очагу на кухне и зажгла лампу от углей. В свете огня стали видны крысы, копошившиеся по углам — Джами наступила на одну из них, когда ходила за водой прошлой ночью. Ноги девушки и так уже опухли из-за беременности, а укус крысы мог сделать её калекой.

Мирифен поспешила обратно в спальню.

— Пойдём. Я отведу тебя.

— Мирифен, вы слишком добры ко мне.

По правде говоря, Мирифен тоже так думала, но вслух только проворчала:

— И почему Дрейк и Эрик забрали собаку?

— Чтобы защищала их, когда они в лагере! Кого только на дороге ни встретишь. Лучше бы сидели дома. Тогда бы я чувствовала себя в безопасности, — Джами вздохнула и коснулась своего большого живота. — Мне бы хотелось спокойно спать по ночам. Ваша наставница научила вас делать обереги сна? Если бы вы могли сделать для меня…

— Нет, дорогая моя, я не могу. — Они медленно двигались по тёмному дому. — Я обучена только самым простым вещам, а обереги сна сложны. Они должны точно подходить оберегаемому и поэтому опасны. Чорли когда-то знала глупую травницу, которая пыталась сделать такой оберег для себя, но, завершив работу, она заснула и умерла от голода, так никогда и не проснувшись.

Джами содрогнулась.

— Хорошая сказка на ночь!

Кухонная дверь захлопнулась за ними. Свет растущей луны освещал пересохшие поля. Мирифен осмотрела туалет, чтобы убедиться, что внутри не таятся крысы, а потом отдала Джами фонарь и осталась ждать снаружи. Чистое звёздное небо и никакой надежды на дождь. Обычно в это время года поля уже колосились. Сейчас же до далёкого, тёмного горизонта простирались широкие и пустые долины Тилта.

Никто не мог вспомнить засухи ужаснее. Трижды сажали, трижды семена прорастали и засыхали. Больше не рассчитывая на урожай, два брата оставили жён и ушли в поисках работы: понадобятся деньги, чтобы купить зерно на посев в надежде, что следующая весна окажется добрее. Мирифен мрачно подумала, что их мужьям, вероятно, придётся дойти до Бакка, чтобы найти работу.

Когда Джами вышла и они повернули к дому, девушка заговорила о своих главных опасениях:

— Что, если они не вернутся?

— Вернутся, — ответила Мирифен с ложной уверенностью в голосе. — Куда они ещё пойдут? Оба выросли на этой ферме: это всё, что они знают.

— Может, они нашли другой способ прокормить себя, более лёгкий, чем ковыряться в земле. И девушек покрасивее. Таких, которые не ходили бы вечно беременные.

— Не глупи. Дрейк очень волновался о ребёнке. И твоё «всегда» подходит к концу. Ты родишь в полнолуние, — Мирифен наступила голой ногой на камень и поморщилась.

— Этому вас травница научила?

Мирифен фыркнула.

— Нет. Чорли научила меня, как смешивать воду с ромом. И я знала шесть различных мест, чтобы спрятаться от неё, когда она напьётся. Моё ученичество — самое ужасное, что сделал для меня отец.

Чорли должна была научить Мирифен навыкам травницы, приготовлению зелий и бальзамов, заклинаниям и созданию амулетов для защиты посевов от оленей. Вместо этого она относились к ней, как к прислуге, и научила делать только самые простые амулеты и настойки. Мирифен провела своё ученичество, убирая в хижине ведьмы или успокаивая её недовольных посетителей. Старуха спилась до смерти прежде, чем завершила обучение Мирифен. Из-за кредиторов Чорли Мирифен оказалась в полуразрушенном коттедже. Она не могла вернуться в дом отца, поскольку там жили братья с жёнами и детьми, и считала себя слишком старой для замужества, пока невестка не рассказала ей, что некий фермер ищет жену для своего младшего брата.

«Пусть будет не красотка, лишь бы работала хорошо и смогла жить с человеком, который достаточно мил, но не идеален».

Эрик точно соответствовал описанию. Он был достаточно красивым и интересным парнем с добрым, открытым лицом. Она провела лучший год своей жизни, будучи его женой и помогая ему на ферме, но потом наступила засуха.

— Пикси! — Джами вскрикнула, толкая Мирифен.

— Где? — спросила женщина: в указанном Джами месте она увидела только покачивающийся силуэт пучка травы. — Это всего лишь тень, дорогая. Давай вернёмся в постель.

— Крысы привели пикси. Вы знаете: они охотятся на крыс. Моя мать всегда говорила: «Держи дом в чистоте, потому что если ты разведешь крыс, следом придут пикси».

Что-то зашуршало за их спинами, но Мирифен решила не оборачиваться.

— Пошли. Нам лучше лечь спать, если мы хотим рано проснуться.

Когда наступило утро, Мирифен встала одна, тихо выскользнув из постели: так как мужчины уехали, Джами попросила, чтобы Мирифен спала рядом с ней. Девушке едва исполнилось девятнадцать, и иногда казалось, что беременность не прибавляла ей зрелости, а делала похожей на ребёнка. Одеяло закрывало её живот. Это не могло длиться долго. Мирифен жаждала родов настолько же, насколько боялась их. Ей никогда не приходилось помогать роженицам, а до ближайшей акушерки было полдня езды. «Эда, пусть всё идет хорошо», — помолилась она и подошла к закрытой двери.

Следы крыс были по всей кухне. Кучки помёта и мазки грязи покрывали их тропы вдоль стен. Мирифен схватила метлу и вымела помёт за дверь. Она слегка смочила тряпку чистой водой и начала оттирать остальные следы: не стоило Джами видеть их, её отношение к крысам сейчас было почти неадекватное.

Не то чтобы Мирифен обвиняла её: крысы осаждали их. Как плотно ни закрывай дверь, эти твари всё равно просочатся. Они прогрызли двери кладовой и ели муку из мешков. Крысы грызли горшки с консервами, сургучные печати — абсолютно всё. На чердаке они бегали вдоль стропил, чтобы добраться до свисающих с них ветчин и бекона, и портили всё, что не ели. Даже нападали на спящих кур и воровали яйца.

Каждое утро Мирифен обнаруживала новые бесчинства. И каждое утро она изо всех сил пыталась скрыть от Джами, насколько бедственным становилось их положение. Когда мужчины ушли, Дрейк тихо сказал ей, что продуктов должно хватить на лето.

«К осени Эрик и я вернёмся с мешками зерна и карманами, полными монет».

Смелые слова. Она покачала головой и позволила рутинной работе поглотить её. Разожгла огонь, поставила на него кастрюлю с водой, затем наполнила чайник и тоже отправила кипятиться.

Мирифен хранила крупу в большом глиняном горшке на столе. На ночь она отодвинула от него стулья и прижала крышку камнем. Крысы не добрались до него, но всё-таки оставили свои следы на столе. Морщась, она стерла и их. Затем поставила кашу вариться и пошла к курятнику.

Пересчитав кур, пока выпускала их во двор, она поняла, что ночь пережили все, но от яиц осталась только измельчённая скорлупа, да остатки желтка на соломе. Мирифен стояла, над ними сжимая кулаки: и как только крысы сюда попали? Надо сегодня же найти их ходы!

Подоив коров, дав каждой меру зерна и немного воды из ведра, находившегося за пределами стойла, она отпустила их пастись на пыльное пастбище, где они ещё могли найти хоть что-то. Каждый день бедняги давали всё меньше молока. Закончив с ними, она пошла к колодцу.

Колодец плотно закрывался крышкой, Мирифен пришлось потрудиться, чтобы открыть его. Темнота и прохлада приветствовали её. Она нахмурилась, увидев, что края люка были погрызены. Кажется, крысы почувствовали запах воды. Если они прогрызут крышку и утонут в колодце, вода будет испорчена. Что можно сделать, чтобы остановить их? Ничего. Только сидеть около колодца всю ночь и охранять его. Она понимала, что ей придётся это делать. Ручей высох несколько недель назад, так что колодец был последним источником воды. И его надо было защищать.

Казалось, прошла вечность, прежде чем раздался далекий всплеск. Мирифен подергала верёвку, чтобы зачерпнуть воды, и потянула полное ведро наверх. Дрейк обещал поставить лебёдку, но пока что ведро приходилось поднимать вручную. Каждый день воды становилось всё меньше. Она чуть не разжала пальца, когда вдруг увидела небольшое серое лицо с другой стороны колодца. На неё уставились глаза цвета платины. Существо сложило непропорционально длинные руки в умоляющем жесте и обнажило острые зубы, одними губами выговаривая иностранное слово:

— Пожалуйста, пожалуйста.

Когда Мирифен поставила мокрое ведро и в изумлении сделала шаг назад, маленькое существо рухнуло.

Мирифен осторожно обошла колодец. Пикси лежала там, где упала. Да, несомненно «она» — беременная, её живот возвышался над истощённым телом. Мирифен уставилась на неё. Это была самая настоящая пикси. Чорли так и не потрудились научить её заклинанию против них. «Их не так много, чтобы беспокоиться об этом. У тебя нет дел поважнее? Пойди растопку наруби. Пикси! Вредители — вот как я их называю. Радуйся, что их осталось мало».

Мирифен знала о пикси совсем немного: они одеваются в листья, мех и перья, и воруют всё, что могут. Ещё они ненавидят кошек, и некоторые из них имеют перепончатые лапы. Пикси слыли опасными, но Мирифен не могла вспомнить, почему.

Существо, лежащее перед ней, опасным не выглядело. Её сделанная из коры одежда странно контрастировала с серебристо-серой кожей. Она была в два раза меньше кошки и выглядела очень хрупкой. Пикси обхватила большой живот так, что лопатки торчали из спины. Её босые ступни были длинными и узкими. От затылка до шеи золотилась цепочка.

Как будто почувствовав внимание Мирифен, пикси медленно повернула к ней лицо. Она безрезультатно попыталась облизать свои сухие потрескавшиеся губы и приоткрыла зелёные кошачьи глаза, уставившись на женщину умоляющим взглядом, а потом вновь закрыла их.

Не раздумывая, Мирифен окунула палец в молоко и поднесла к губам пикси. Капля упала, смачивая их, и пикси, вздрогнув, открыла рот. Забавный маленький рот, с раздвоенной, как у котёнка, верхней губой. Мирифен продолжила капать молоко. На третьей капле пикси слепо схватила палец женщины и облизала его. Вспомнив про острые зубы, Мирифен торопливо отдёрнула руку. Глаза пикси дрогнули и открылись.

— Я наклоню ведро, и ты сможешь попить, — сказала ей Мирифен. Пикси медленно села. Живот оказался у неё на коленях. Она наклонилась к ведру и зачерпнула в ладони немного молока. Когда Мирифен отставила его в сторону, она увидела, что с подбородка у маленького создания капало. Пикси облизнулась маленьким красным языком.

— Спасибо вам, — прохрипела она и зажмурилась. Её речь была со странным акцентом. — Спасибо. Хотя теперь я связана, я всё же благодарна вам.

— Боюсь, это всё, что я могу сделать для тебя, — прервала её Мирифен. — Ты можешь ходить?

Маленькая женщина молча покачала головой. Она вытянула ногу с покрытой корочкой царапиной и воспаленной плотью вокруг.

— Крыса, — поморщилась она.

— Мне жаль.

Пикси посмотрела на неё, затем медленно свернулась калачиком и закрыла глаза.

Мирифен встала, закрыла колодец, взяла вёдра с водой и молоком и пошла на кухню. Крышка на каше уже подпрыгивала. Она открыла её, добавила молока и вновь вернула крышку на место. Потом подошла к двери в спальню и приоткрыла её. Джами всё ещё спала, свернувшись вокруг живота. В точности как пикси.

Мирифен поспешила обратно к колодцу. Пикси всё ещё лежала там. На крыше каркали вороны, недовольные, что их прогнали от тела. Женщина сняла фартук, опустилась на колени и завернула пикси в ткань, а затем молча отнесла её в свою спальню.

Вытряхнув из небольшого сундука мешки, в которых держала магические шары, специальные верёвки и шпагаты, перья и прочие мелкие вещи, необходимые травнице — глупо цепляться за эти фрагменты невозможного сейчас будущего — она выстлала дно сундука шалью и поставила его на пол. Пикси пришла в себя достаточно, чтобы поднять голову и увидеть, куда её кладут. Потом она откинулась назад, вытянула раненую ногу и закрыла глаза. Из расстёгнутого ворота туники виднелся небольшой амулет. Женщина посмотрела на него. Она не могла прочитать все руны, но разглядела символ рождения. Так значит, пикси тоже используют обереги. Это натолкнуло Мирифен на мысль.

Решившись, женщина медленно провела ладонью по ноге пикси и через мгновение почувствовала жар от инфекции. Она дотронулась до колена пикси, потом взяла её ладони в свои и почувствовала зарождающуюся лихорадку… Вещи на кровати манили Мирифен, и она поддалась искушению, хотя никогда не делала амулетов от болезни для кого-то столь маленького. Помнит ли она вообще, что, в каком порядке и куда крепить? Она выбрала бисер и расплела пряжу на нити нужного веса. Амулет должен точно подходить человеку, для которого он предназначен. Получившийся оберег был немного больше, чем тот, что был на пикси. Мирифен посидела, наблюдая, как она спит. Через несколько мгновений морщины на лбу пикси разгладились, и она провалилась в глубокий сон.

* * *

— Мирифен! Где вы, Мирифен?

Голос Джами звучал встревожено. Услышав его, Мирифен вскочила и поспешила на кухню. Поглощённая созданием амулета, она забыла и про Джами, и про кашу.

— Я здесь!

— Ох, Мирифен! Я заволновалась, когда не смогла найти вас. Вас не было ни в сарае, ни в курятнике, ни…

— Не волнуйся. Я здесь.

— Дело не в этом. Смотрите. Просто взгляните на ведро с молоком!

— Что там?

— Вы разве не видите серебристые пятна на краю? Это пыльца пикси! Это ведро трогал пикси!

Мирифен провела по следу кончиком пальца, и он тоже засеребрился.

— Это надо смыть! Смыть! — Джами уже кричала.

— Почему? — спросила Мирифен, когда вытерла руки о передник. — Она ядовита?

— Кто знает? Они грязные, злые твари! — Джами положила руки на живот, словно пытаясь оградить будущего ребёнка. — Я видела одного за курятником. Он посмотрел на меня, усмехнулся и исчез.

Мирифен вздохнула.

— Джами, сядь и позавтракай.

Когда девушка опустилась на стул, она поставила миску с дымящейся кашей перед Джами и спросила её:

— Откуда ты так много знаешь о пикси? Я думала, что они редко встречаются и живут только в диких местах.

Джами взяла ложку и начала задумчиво мешать кашу.

— Когда я была маленькой, около нашего дома водилось много пикси. Наш участок находился между полосой леса и небольшой рекой, поэтому пикси приходилось пересекать его, чтобы добраться до воды. Мать знала, как их можно использовать, поэтому они водились и в доме. Она никогда не понимала опасности.

Мирифен заварила травяной чай.

— И как же вы «использовали» пикси?

— О, это совсем просто. Хотя пришлось постараться, чтобы их перехитрить, поскольку пикси знают, в какую ловушку их можно поймать. Если пикси принимают вашу помощь, то потом они должны исполнять ваши приказы. Так они становятся связанными. Если вы поймаете одного пикси, то следом за ним приходит и весь остальной клан. Умная женщина и их обратит в рабство.

— Понятно, — ответила тихо Мирифен. Она поняла смысл тех печальных слов пикси.

Джами почувствовала её настроение.

— Они маленькие, и в хозяйстве от них не так много прока. Они не могут подметать или делать нечто подобное. Один чуть не утонул в ванночке для стирки. Но они могут приносить яйца из курятника и овощи с огорода, следить за огнём, шить, полоть грядки и прогонять крыс. Если к ним относиться хорошо, то они добродушны. По крайней мере, мы так думали… — Джами нахмурилась, вспоминая. — Быть может, всё это время они просто прятали обиду… Чай уже готов?

Мирифен кивнула и разлила чай по кружкам.

— Что случилось?

— Они убили моего младшего брата, — спокойным, но грустным голосом ответила Джами.

Мирифен молчала некоторое время, а потом всё же спросила с ужасом в голосе:

— Как?

Джами выдохнула.

— Задушили, я думаю, — в её голосе чувствовались слезы. — Он был ещё младенцем. Мать приказывала пикси следить за ним ночами. Укачивать, когда он просыпался, чтобы самой поспать хоть немного. Мирифен кивнула.

— Но однажды утром Грэга нашли мёртвым. Просто мёртвым. Ну, все знают, что такое иногда случается. Мы оплакали его и похоронили. Два года спустя она родила другого мальчика. Его назвали Двин. Он был прелестным пухлячком. Однажды ночью она опять приказала пикси наблюдать за ним и позвать, если он проснётся. Передрассветом она встала и увидела, что все пикси стоят кольцом вокруг колыбели, а оттуда доносится ужасный хрип и плач. Мать схватила Двина, но было уже поздно. Он был мёртв.

Мирифен похолодела. Она не осмеливалась сказать Джами, что у них в доме появилась связанная пикси. Она должна была избавиться от неё как можно быстрее.

— Что же сделала твоя мать?

— Она не стала колебаться. Все эти пикси ели нашу еду и принимали нашу помощь, так что она могла командовать ими. «Уходите! — закричала она им. Все вы! Уходите навсегда!» И они пошли. Я смотрела за ними из окна дома, слышала как они пищали и плакали, уходя.

— Это всё, что она сделала? — Мирифен крепко сжала чашку в дрожащих руках.

— Это всё, что ей нужно было сделать, — мстительно сказала Джами. — Это означало смерть для каждого. Слова связывают пикси. Однажды я слышала, как старая пикси сказала, что мы должны относиться к словам, как к монетам. Мы не можем просто сказать «помой посуду», потому что тогда они будут мыть посуду в течение всего дня. Мы должны сказать: «Мойте грязную посуду, пока она не станет чистой, протирайте блюда, пока они не высохнут, а затем положите их в шкаф». Они делают именно то, что вы говорите. Поэтому, когда моя мать сказала им: «Уходите!» — они должны были пойти и никогда не остановиться. Потому что она не сказала, насколько далеко. Они должны были продолжать идти, пока не упадут замертво. Моя мать знала это. Она узнала это от своей матери.

Сердце Мирифен сжалось от ужаса.

— А что потом?

— После этого мои родители никогда не приводили пикси. Для борьбы с крысами мы завели кошек. Мать рожала ещё трижды, но, к горю моего отца, все дети были девочками. И они выжили, поскольку рядом не было пикси. Этих противных, мстительных бестий.

Джами сделала большой глоток своего остывшего чая. Поставив чашку на стол, она посмотрела прямо в глаза Мирифен.

— В смерти матери отец тоже обвинял пикси.

— Что?

— Он нашел её в сарае у основания лестницы. Со сломанной шеей. И с ног до головы покрытой пыльцой пикси. — Голос Джами погрустнел. — Скорее всего, они столкнули её с лестницы.

— Понятно, — голос Мирифен был слаб.

После завтрака она выставила во двор стул, дала Джами пряжу со спицами, а сама ускользнула в свою спальню. Пикси исчезла, прихватив амулет от болезни. Отлично. Кажется, всё разрешилось наилучшим образом. Она не знала, были ли пикси в действительности такими мстительными, какими их описывала Джами, и надеялась, что никогда не узнает.

День тянулся долго. С тех пор, как мужчины уехали, это уже стало нормой. Заниматься было нечем: ни сорняков, чтобы их пропалывать, ни урожая, чтобы его собирать… Мирифен попыталась найти крысиный ход в курятник, но так и не смогла, зато во время уборки обнаружила трёх крыс под соломой.

Дважды ей показалось, что она увидела пикси, но, обернувшись, она никого не заметила. Мирифен винила в этом ужасные рассказы Джами и собственное воображение, поэтому просто старалась игнорировать видения и заниматься делами.

После ужина она помыла посуду и полила огород использованной водой. Затем набрала ещё одно ведро воды и дала коровам напиться перед сном, загнала кур в вычищенный курятник и как можно плотнее закрыла дверь. Наконец, ей пришлось сообщить плохие новости Джами.

Сегодня ночью мне придётся сидеть у колодца и отгонять крыс.

Джами сначала возразила, потом заплакала и затем снова начала возражать.

— Я не могу спать одна в пустом доме, где крысы шуршат по углам. И где на них охотятся пикси. Вы же видели их пыльцу на ведре!

— Но ты не можешь спать на улице со мной. Будь разумна! У нас просто нет выбора.

Джами сдалась, хоть и не сразу. Мирифен списала её вредность на беременность и старалась не возражать. Это было трудно. Но, в конце концов, именно она должна провести ночь во дворе с прикладом и фонарём. Взяв одеяло, Мирифен вышла из дома и начала свое бдение.

Растущая луна уже была близка к полной. Её бледный, водянистый свет полностью заглушался фонарём. Мирифен сидела на крышке колодца и ждала. Ночной холод обволакивал, и она натянула одеяло на плечи. Песни насекомых в полях постепенно переросли в хор. Веки женщины отяжелели. В это время Джами задула свечу в спальне, и дом погрузился в темноту. Мирифен казалось, что за пределами круга света двигаются неясные тени. А может, глаза обманывали её. Приклад лежал у неё на коленях, и она отбивала на нём ритм, изо всех сил пытаясь не заснуть: тёрла глаза и голову, напевала старые песни, с трудом вспоминая слова. Был ли в этой песне третий куплет? Как она начиналась?

* * *

Мирифен резко очнулась.

Она не помнила, как легла. Приклад под её рукой сместился в сторону. На краю колодца сидела пикси и таращилась на неё своими зелёными, с искрами, глазами. Её длинные пальцы лежали на прикладе, а серебристо-серая кожа блестела в лунном свете.

— И что вы сейчас делаете? — спросила она у Мирифен.

Женщина осторожно села и приготовилась бежать.

— Я охраняю колодец. Крысы пытались прогрызть крышку. Но если они упадут туда, то утонут и испортят воду.

— Неправда! — пикси крикнула это с презрением. — Вы не охраняете. Вы спите! И что вы собираетесь сделать теперь? Сказать мне: «Уходи!»? Отправить меня умирать?

— Нет! — Мирифен была в смятении. Эта часть истории Джами ужаснула её. Она изменила позу на более расслабленную, а пикси попятилась к границе света, таща за собой приклад. Он был слишком большим для неё, но она, очевидно, просто пыталась сделать его недосягаемым для Мирифен. — Я никогда не сделала бы этого. Ну, только если бы ты навредила мне первая.

— Пикси не убивают младенцев.

— Но они подслушивают.

Пикси повернула голову к Мирифен и нахмурилась.

— Они слушают, когда другие говорят, — уточнила Мирифен.

Пикси пожала одним плечом.

— Люди говорят, и если пикси рядом, то она слышит. И узнаёт, что ей следует бояться.

— Ну, тебе не нужно бояться меня. Если ты не причинишь мне вред, конечно.

Пикси нахмурила брови.

— Ты дала мне молока. Теперь я обязана.

— Это говоришь ты. Не я. Я не знала, что тебя свяжет моя помощь, и не планировала этого.

— А это? — Пикси подняла руку. С неё свисал сделанный Мирифен амулет от болезни. — Зачем вы его сделали?

Настала очередь Мирифен пожимать плечами.

— Я видела, что ты сильно пострадала. Когда-то я училась у травницы. Так что я решила помочь тебе.

— Это было опасно. Он был неправильным. Мне пришлось переставить бусины. Смотрите — жёлтый и зелёный чередуются, — пикси бросила ей амулет. Мирифен рефлекторно поймала его и начала изучать изменения, сделанные пикси.

— Он работал, когда я оставила тебя.

— Работал. Но не так хорошо, как мог бы. Он не навредил мне, к счастью. Травница должна быть осторожной. Точной. Тем не менее, он работал. И заработал ещё лучше после того, как я его исправила. Мирифен осмотрела исправленный амулет.

— Откуда ты знаешь, как их исправлять?

Пикси сжала губы, и коротко ответила:

— Я знаю, как их делать. И, опять же, я обязана.

— Как я могу отвязать тебя? — поинтересовалась Мирифен.

Пикси странно посмотрела на неё. Потом решила, что всё же правильно поняла слова Мирифен, и ответила.

— Никак. Вы помогли мне. Теперь я обязана.

— Я не хотела связывать тебя.

— Я сама выбрала это, когда взяла молоко. Могла не брать. Могла просто умереть.

Она задумчиво положила руку на живот, скорее всего думая о будущем ребёнке.

— Ты можешь вернуть мне мой приклад? Скоро прибегут крысы.

— Крысы уже тут.

— Что?

Пикси махнула рукой в темноту. Мирифен подняла лампу, чтобы расширить круг света. И на секунду перестала дышать.

Более десятка мёртвых крыс валялись вокруг колодца. Из них торчали небольшие, не толще сучков, стрелы. Пикси охотились бесшумно. В свете фонаря мелькнул маленький чёрный нож и попал в ещё одну крысу.

— Здесь хорошо охотиться. Прошлой ночью я всё разведала, а этой ночью мы вышли на охоту. Удачную.

— Она удачная и для меня, — Мирифен разглядывала развернувшуюся вокруг них сцену. Она не слышала ни единого писка. Эти создания были абсолютно бесшумными убийцами. — Они настолько тихие…

— Мы пикси, — это было сказано с гордостью. — Мы охотимся в темноте и тишине. Никакие слова не нужны. Слова — как монеты. Их нужно тратить только по необходимости. А не рассыпать, как это делают люди. — Она посмотрела в сторону и осторожно добавила: — Крысиной крови недостаточно. Мой народ нуждается в воде.

— Я дам вам немного. В благодарность за охрану от крыс.

— Мы не охраняли. Мы охотились. Я одна попросила воды.

Мирифен открыла люк.

— А как же остальные?

— Если вы дадите мне воды, то я напою их, — неохотно призналась пикси.

Женщина начала спускать ведро в колодец. Дождавшись тихого всплеска, она спросила:

— Если я даю воду только тебе, то лишь ты будешь привязана? Другие получат воду от тебя, а не от меня.

— Да, — ответила пикси с неохотой.

— Хорошо. У меня нет никакого желания связывать вас.

Но, несмотря на произнесённые слова, ей было интересно, не сглупила ли она. Ведь заставив их просить у неё воду, она могла связать их всех? И командовать всеми ими? Тогда они могли бы не только убивать крыс.

Или они роем нападут на неё и заберут воду, которой она их будет дразнить? Джами сказала, что они злые. Но она ведь считала, что пикси убили её мать…

Она поставила полное ведро рядом с пикси.

— Я даю это тебе.

— Спасибо. Я обязана, — ответила она формально. Затем повернулась и запищала, как летучая мышь. Пикси столпились вокруг ведра. Одни держали его, другие пили. Они выглядели крайне измождёнными. Впрочем, Мирифен не пыталась узнать, как их всех можно связать. Вместо этого она рассматривала их. Она представила себе, как руки с длинными пальцами вцепляются в неё, остренькие зубы кусают, как десятки пикси валят её на землю. Да. Они могли сделать это. Но будут ли? Беременная пикси, распоряжающаяся водой, не выглядела озлобленной. Но она была связана и просто благодарна Мирифен. Поэтому, возможно, решила показать свою лучшую сторону.

Опустевшее ведро было полностью измазано серебристой пылью. Пикси поклонилась и серьёзно спросила:

— Можно ли мне ещё ведро воды, хозяйка?

— Можно.

Мирифен начала спускать ведро, когда пикси заговорила:

— Вы хотели отказать мне. Чтобы остальные тоже попросили воды и стали связанными. Но вы этого не сделали. Почему?

Мирифен поставила вновь наполненное ведро перед пикси. Она не посчитала нужным делиться всеми своими мыслями и, считая слова, как монеты, ответила:

— Меня саму связали именно так. Я обещала служить травнице в обмен на секреты её мастерства. Я делала работу по дому, ухаживала за садом и даже мыла её вонючие ноги. Я сдержала своё слово, но она не сдержала своего. В конечном итоге мои годы были потрачены впустую. Такое связывание порождает ненависть.

Пикси медленно кивнула:

— Хороший ответ, — она склонила голову набок. — Значит, вы никогда не будете мне приказывать?

— Я могла бы, — медленно ответила Мирифен.

Пикси сузила зелёные глаза.

— Зачем? Для уничтожения крыс? Чтобы хорошо защититься?

— С крысами покончено. И вы будете и дальше нас охранять, потому что хотите чистой воды. Мне не нужно отдавать для этого приказы.

Пикси одобрительно кивнула.

— Хорошо сказано. Не нужно тратить слова, чтобы связать нас. Так значит, вы не связываете пикси?

Мирифен прочистила горло. Настал подходящий момент, чтобы обезопасить Джами.

— Вы не должны вредить ребёнку Джами, никогда, — осторожно начала она, но тут осознала, что эта пикси может командовать другими, и подправила свой приказ: — Вы должны следить, чтобы ребёнку Джами не был причинён вред.

Пикси уставилась на неё. В свете лампы её лицо казалось высеченным из камня.

— Так вы связываете меня, — она отвернулась от Мирифен и заговорила в ночь: — Вы мне почти понравились. Я почти подумала, что вы внимательны и заслуживаете учёбы. Но вы верите глупым, жестоким историям. Вы бросаете слова, как камни. Вы оскорбляете пикси. Но я связана. Я подчиняюсь. Не наврежу ребёнку и другим не позволю, — пикси покачала головой. — Неосторожные слова опасны. Для всех.

Она ушла. Мирифен подняла фонарь и посмотрела ей вслед. Охотники уходили и забирали добычу с собой. Уже светало: на краю горизонта появилась тонкая полоса неба, и Мирифен вернулась в дом.

Вздремнув несколько часов, женщина начала работу по дому. Джами спала. Крысиных следов в доме стало меньше. Они были только у колодца, где на сухой земле остались лужицы крови.

Зато повсюду виднелись следы пикси: отпечатки маленьких босых ног в пыли, мазки серебра на коровьей поилке. Мирифен подняла взгляд, когда сверху на неё посыпалась пыльца. На стропилах коровьего стойла спала, улегшись словно кошка, пикси. В курятнике (и эту ночь пережили все куры) Мирифен собрала полдюжины яиц. Увидев серебряный мазок на одном из насестов, она подумала, что яиц могло быть и семь. Заметив, что под первой ступенькой лестницы крепко спит пикси, она, не останавливаясь, пошла дальше. Да, крысы ушли, зато теперь их дом был полон пикси. И если Джами узнает об этом, то сильно расстроится.

Мирифен сделала омлет с молоком и нарезала последний хлеб. Она как раз поставила тарелки на стол, когда, протирая сонные глаза, на кухню зашла Джами. Она выглядела ужасно. И, опередив вопрос Мирифен, сказала:

— У меня были кошмары всю ночь. Мне снилось, что пикси украли моего ребёнка. Что они напали на вас всем роем и убили. Я проснулась на рассвете, но слишком сильно струсила, чтобы встать с кровати и проверить, как у вас дела. Я просто лежала, дрожа и думая, что следующей убьют меня.

— Жаль, что у тебя были такие кошмары. Но, как видишь, я в порядке. А теперь давай сядем есть.

— Поскорее бы мужчины вернулись. Дрейк точно сможет прогнать пикси. Жаль, что вы не научились ничему толковому у травницы, иначе вы бы смогли сделать обереги и от пикси, и от крыс.

Мирифен склонила голову в ответ, стараясь не принимать это как упрёк.

— Если бы я знала, как делать эти амулеты… Мы просто должны найти другой способ борьбы с ними.

Тогда Джами испуганно предложила:

— Возможно, мы могли бы повторить трюк моей матери. Оставлять еду и воду для них, а затем связать и отправить прочь. Ведь они, наверное, пришли за водой.

— Я не думаю, что нам стоит это делать, дорогая. Тем более что сегодня я буду спать с тобой, а не сторожить.

— Почему?

Мирифен наконец набралась смелости. Вчера ей было трудно сообщить Джами, что она должна охранять колодец ночами, но объяснять сейчас, почему она может этого не делать, было ещё трудней. Но она всё же рассказала про раненую пикси, молоко и последний приказ. Джами вспыхнула, а затем побледнела от ярости.

— Как вы могли? — закричала она, когда Мирифен закончила. — Как вы могли принести пикси в дом после всего того, что я рассказала?

— Это случилось до твоего рассказа. И я сделала всё правильно — приказала не причинять твоему ребёнку никакого вреда.

— Выгоним их! — голос Джами дрожал. — Будем удерживать воду, пока они не начнут просить, а затем дадим её, свяжем и отправим прочь! Это единственный безопасный вариант.

— Я не думаю, что так будет правильно, — Мирифен старалась говорить спокойно. Они с Джами редко ссорились. — Пикси не кажутся мне опасными. И связанная, кажется, не отличается от нас с тобой, Джами. Она беременна и, я думаю, может быть травницей. Она сказала…

— Вы обещали Дрейку заботиться обо мне. Вы обещали! А теперь вы приводите пикси в дом. Разве можно так лгать? — Она вскочила и выбежала из комнаты, оставив недоеденную еду на столе. Дверь спальни захлопнулась. Мирифен покорно вздохнула и тут же услышала крик. Дверь распахнулась так сильно, что стукнулась о стену. Джами влетела на кухню. — Пикси! В моей комнате прошлой ночью были пикси! Мне это не приснилось, не приснилось! Посмотрите, идите и посмотрите!

Мирифен поспешила в спальню. Когда она заглянула в неё, в комнате никого не было. Но в углу на полу было кровавое пятно и серебристые опечатки маленьких ног.

— Он просто убил крысу, — сказала она.

— А там? Там! — Джами осуждающе указала на серебристый мазок на постельном белье. А потом указала на другое место: — А здесь? — На подоконнике серебрился след. — Что он здесь делал!? Чего хотел?

Джами была на грани истерики. Мирифен подозревала, что пикси гнался за крысой через кровать. Но сейчас ей было важнее успокоить девушку.

— Я не знаю. Но я найду их вход и заколочу его. И я не лягу спать сегодня ночью — буду следить за тобой.

Девушка разрывалась между желанием принять защиту и разгневаться на то, что Мирифен привела пикси в дом, и так до конца дня и не решила, что ей стоит делать. Мирифен же посвятила остаток дня защите комнаты от проникновения крыс и пикси. В углу, за сундуком Джами, пол отошёл от стены и образовал широкий зазор. Крысы, очевидно, проникали в комнату через него, так что Мирифен отыскала в сарае старые доски, чтобы заделать дыру. Вернувшись в дом, она увидела пикси, который цеплялся за подоконник и заглядывал в комнату. Но стоило ей подойти, он спрыгнул и бесследно скрылся в сухой траве.

Этой ночью Мирифен плотно закрыла двери и окна, а сама села на стул с жёсткой и прямой спинкой. Задолго до полуночи у неё заболели и спина, и голова. Она зевнула и пообещала себе, что завтра, после того, как закончит дела, хорошо отоспится. Отоспится на своей собственной постели.

Её разбудил удар по колену. Она осмотрелась в темноте, сбитая с толку. Бледный лунный свет сочился через занавески и освещал кровать. Джами дышала ровно и глубоко. Второй удар по колену заставил её посмотреть вниз. У её ног, таращась, стояла пикси. Ещё парочка сидела на подоконнике. Трое уселись на подножку кровати подобно птицам. И все они пристально смотрели на Джами. Затем пикси около Мирифен спросила:

— Хозяйка, можно нам воды?

Дверь в комнату всё ещё была закрыта.

— Как вы сюда попали? — голос Мирифен слегка дрожал.

— Путями, которые недоступны крысам. Вы связали меня: «Вы должны следить, чтобы ребёнку Джами не был причинён вред». Я должна быть тут, чтобы исполнять этот приказ. Остальные дали мне обещание. Я выполняю ваше требование, но как я его выполняю, вас не касается. Итак, Хозяйка, можно нам воды?

— Я сама могу следить за ней, — Мирифен проговорила это с утвердительной интонацией, но её голос всё ещё дрожал.

Пикси печально покачала головой.

— Вы тратите слова на ложь. Вы не охраняете. Вы спите. Я же связана. И охранять её должна я.

Мирифен резко встала со стула. Она тихо вышла из комнаты, и пикси последовала за ней. Она отчаянно махнула рукой остальным, чтобы те присоединились, но они не отрывали глаз от Джами. Мирифен умоляюще взглянула на свою пикси, но она лишь покачала головой.

— Вы платили словами, и это то, что вы купили.

Мирифен почувствовала себя предательницей, когда оставила спящую Джами под бдительными взглядами пикси. Её же пикси нетерпеливо ждала, пока она зажигала фонарь, чтобы почувствовать себя увереннее.

Около колодца состоялось повторение вчерашней резни. Лучники нанизывали крыс на стрелы, как мясники на вертела. Мирифен показалось, пикси сегодня стало больше.

— Вы не боитесь, что у вас кончатся крысы? — спросила она.

* * *

— Крыс сюда привела засуха, а колодец и склад зерна заставили их здесь остаться, — пикси скосила на неё глаза. — Без нас крысы бы уже съели всё зерно. Не жадничайте, если мы будем брать одно яйцо иногда.

Мирифен открыла колодец. Этой ночью ведро спускалась дольше, чем когда-либо до этого. Она тихо сказала:

— Если засуха продлится ещё немного, колодец высохнет.

Пикси, не глядя на неё, произнесла:

— Вы тратите слова на то, что не можете изменить.

Женщина медленно поднимала ведро. Каждое ведро воды, которое она давала пикси, уменьшало количество воды для неё и Джами. Мирифен собралась с духом и спросила:

— Если бы я приказала тебе уйти с фермы и забрать остальных пикси с собой, тебе бы пришлось это сделать?

Пикси не ответила. Вместо этого она сказала:

— Вы связали меня, чтобы никто не причинил вреда ребёнку. Чтобы выполнить это, я должна быть там же, где ребёнок, — она смотрела в темноту. — Или ребёнок должен быть там же, где я.

По спине Мирифен пробежал холодок. Она поставила ведро на колодец, и пикси ровным голосом сказала:

— Спасибо за воду, госпожа. Я должна вам.

Пикси тут же окружили ведро. Но связанная строго окликнула их, и они выстроились в очередь. Воды не хватало, каждое существо пило лишь несколько секунд, а потом его место занимало другое. Тем не менее, Мирифен пришлось наполнить четыре ведра, прежде чем стая утолила жажду. Охотники разошлись. Лишь её пикси пошла к дому. Мирифен медленно последовала за ней. В доме было тихо. В полумраке спальни она села на жёсткий стул. Она не видела пикси, но знала, что они были там. Они сказали, что крысы не могли войти в комнату, но, казалось, не было способов оградиться от пикси.

Она проснулась поздним утром, когда Джами потрясла её за плечо.

— Вы спали! Вы обещали охранять меня, а сами заснули!

Солнечный свет затопил комнату. Мирифен ждали утренние дела и стучащая в голове усталость.

— Я сделала всё возможное. Пожалуйста, Джами. Не сердись. Ничего плохого не случилось.

— Разве это «ничего плохого»? Что это такое?

Джами сунула ей в руки амулет. Амулет был вымазан серебром, и сердце Мирифен сжалось, когда она узнала свой бисер и свои нити в нём.

— Я нашла его на себе, прямо на животе. Ребёнок разбудил меня, буквально извиваясь внутри. Он никогда прежде так не двигался! — Она посмотрела на Мирифен и спросила требовательным голосом: — Это сделали вы? Что это такое?

Мирифен медленно покачала головой, и попыталась расшифровать узоры бисера и узлов.

— Это может быть амулет для какого-то поворотного момента…

— Так вы не знаете! Это может означать что угодно! Всё что угодно! — Джами дрожала, на её глаза наворачивались слезы. — Посмотрите на комнату! Повсюду пыльца пикси! Они могли перерезать нам глотки, пока мы спали.

— Но ведь не перерезали. Я связала её, чтобы не позволить причинить вред твоему ребёнку. Она не может навредить тебе, не нанеся травму ребёнку. Нам нечего бояться. А теперь позволь мне принести яиц на завтрак. Ты почувствуешь себя лучше, когда поешь.

— Я буду «чувствовать себя лучше», когда вы избавитесь от пикси. Мирифен, вы знаете, что нужно сделать! Так сделайте это! Почему вы предпочитаете их мне?

«Если бы я отпустила её, она должна была бы забрать твоего ребёнка с собой», — Мирифен проглотила эти непроизнесённые слова. Она не рискнула раскрыть, что обет, которым она связала пикси, получился обоюдо-острым.

— Я должна выпустить кур из сарая.

Когда Мирифен поспешила из комнаты, Джами бросила амулет ей вслед.

— Вы даже не можете сказать, что они сделали со мной! — закричала она.

Занимаясь домашними делами, Мирифен повсюду замечала признаки присутствия пикси. Следы на пыли. Серебряные мазки внизу двери. Два хрупких пикси копались в старом огороде, но её потрескавшиеся грядки остались нетронутыми. Что они ищут в этой заброшенной части участка? Собираются ли красть то немногое, что осталось от сада?

Одна корова сегодня дала совсем не много молока, другая не дала вообще ничего. Мирифен дала каждой из них воды и выпустила на пастбище. Два пикси спали в коровнике, в пустых яслях. Ещё двое бесстрашно смотрели на неё своими агатовыми глазами из тени курятника. Куры сегодня дали четыре яйца, и ещё она нашла две высосанные досуха скорлупы. Она растёрла их и кинула курам. Джами не следует знать, что пикси берут яйца. Зачем она вообще помогла этой маленькой женщине?

К счастью, сегодня на кухне не было крысиного помета. По крайней мере, от пикси была и польза. Мирифен подогрела воды и стёрла пыльцу со стола и стульев. Она разбавила молоко водой и начала варить кашу, а в оставшейся воде — яйца. Затем поставила еду на стол и позвала Джами.

Но та не пришла.

Она сидела на краю кровати, широко раскрыв глаза, и обнимала свой живот.

— Я думаю, что ребёнок хочет родиться сегодня, — сказала она, затаив дыхание. И вдруг наклонилась, задыхаясь.

— Я сейчас же пойду за акушеркой!

— И оставите меня одну, на милость пикси? Нет! Нет, вы не можете уйти! Мирифен, вы привели сюда пикси! И если вы не собираетесь избавиться от них, то, по крайней мере, останьтесь и защитите меня.

Это был самый длинный день в жизни Мирифен. Всё утро состояние Джами было неустойчивым. В полдень она совсем ослабла и задремала. Но в тот момент, когда Мирифен поднялась, чтобы уйти, Джами проснулась.

— Не уходите! Вы не можете оставить меня здесь беззащитной!

— Но, Джами, акушерка…

— Посмотрите! Посмотрите на них! Они только и ждут, чтобы вы ушли! — дрожащей рукой Джами указала на окно. Когда женщина обернулась, пикси с той стороны окна вскочил и убежал. На стекле остались серебристые следы. Сердце Мирифен сжалось.

— Я не буду выходить из дома. Обещаю. Сейчас я просто пойду на кухню за водой.

Она услышала, как кто-то торопливо убегает из коридора, до того как открылась дверь. На стенах были серебристые отпечатки ладоней. Когда женщина вошла на кухню, то увидела много пикси в разных местах: в открытом шкафу, за метлой, за открытой дверью… Мирифен схватила ведро и ковш, захлопнула дверь, схватила метлу, чтобы защищаться, и ахнула, когда не нашла прятавшихся за ней пикси. Она торопливо пошла в свою комнату. Её материалы для амулетов валялись по всей кровати. Она сложила их в передник и поспешила в спальню Джами, плотно закрывая за собой все двери. Джами снова задремала.

Пикси вернулись на свои места за окном. Мирифен показала им кулак, и они сбежали, словно испуганные кошки. Осталась только одна. Она смотрела на неё своими нефритовыми глазами.

— Что вы делаете? — спросила пикси-травница, когда женщина высыпала содержимое фартука в ноги Джами. Мирифен не ответила и задёрнула занавески.

— Я буду защищать тебя, — пообещала она спящей девушке. Дрожащими руками Мирифен сортировала бисер и шпиндели, стержни для рамки, различные нити и волокна, перья и пучки шерсти. Она украдкой взглянула на сидящую на подоконнике пикси, оценивая её размер и вес. Запоминая цвет глаз и волос. Мирифен не знала символ «пикси» для амулета, но знала, что символы «маленький» и «человек» должны помешать пикси входить в помещение. Это должно сработать. Она делала оберег быстро, но осторожно, удивлённая тем, что её пальцы помнят правильные узлы и способ привязать перо. Амулет получился размером с обеденную тарелку. Она последний раз проверила каждый узел, каждую бусинку. Да. Он будет работать. Она подняла его вверх, и, повернув голову к окну, с радостью увидела, что лицо пикси исказила тревога. Она завопила, как злая кошка, и упала на землю. Мирифен торжественно улыбнулась и закрепила амулет на изголовье кровати. Джами резко вскрикнула. Её тело сильно тряхнуло во сне. Мирифен крепко сжала её руку и подождала, пока боль не прошла.

— Сейчас всё будет в порядке, — заверила она девушку. — Посмотри вверх. Я сделала амулет, чтобы не пускать пикси в комнату. Теперь ты в безопасности, дорогая.

— Спасибо, — прошептала Джами, а потом вновь выгнулась от боли. Схватки продолжались два часа, приступы становились всё сильнее и чаще.

— Уже скоро, — продолжала успокаивать Джами Мирифен. — Скоро твой ребёнок родится.

Но приступы шли друг за другом, а ребёнок так и не появлялся. Джами безмолвно выла от боли, и от этих звуков Мирифен трясло.

Когда Джами беззвучно задыхалась между приступами, женщина услышала шаги маленьких ног и писк. Она держала метлу под рукой, на случай, если амулет не удался, но он работал хорошо. Пикси не вошли в комнату, хотя она слышала их скрипучие голоса снаружи. Прошло несколько долгих часов, с тех пор как Мирифен сжала руку Джами и сказала ей, что всё будет хорошо.

Она медленно понимала, что соврала.

Уже закончился долгий летний вечер, и в щели между занавесками показалась полная луна, которая должна была принести ребёнка. Она освещала хрупкие силуэты сидящих на подоконнике пикси. Мирифен решила их игнорировать. Она дала Джами несколько глотков воды, вытерла пот с лица. Крики Джами ослабевали с каждым новым приступом.

Тогда, между стонами Джами, Мирифен услышала скрип, словно кошка скреблась в дверь, пытаясь попасть в комнату. Пикси заговорила с ней через стекло:

— Вы должны позволить нам войти, — её голос звучал странно, почти отчаянно. — Вы связали меня дважды. Дайте нам пройти. Ребёнок находится в опасности. Ваш амулет неправильный! Откройте нам вход!

— Нет, — хрипло прошептала Мирифен.

«Пошли прочь», — чуть не сказала она, но проглотила эти слова. Она не могла отправить пикси умирать. Мирифен со страхом посмотрела на свой амулет, а затем перевела взгляд на Джами. Роженицу не беспокоило ничего за пределами собственного тела. Краем простыни Мирифен стёрла пот с лица девушки. Её глаза были закрыты. Она тихо застонала, измождённая. Её живот собрался складками, а затем опять разгладился. Дыхание девушки было хриплым.

— Впустите меня, — в этот раз голос пикси был громче. — Вы связали меня. Я должна следить, чтобы ребёнку Джами не был причинён вред, но вы нас не пускаете! Она умрёт вместе с ребёнком внутри, и ребёнок тоже умрёт, если вы не пустите нас. Вы связали меня. Я не могу позволить причинить ему вред. Дайте нам пройти.

— Нет! — крикнула Мирифен, но тут же осознала все возможные значения этого выклика и, понизив голос, добавила. — Я никогда не пущу тебя внутрь.

Джами зашевелилась и открыла глаза.

— Воды, — попросила она.

— Не слишком много, — предупредила Мирифен и поднесла ковш к её рту.

Джами сделала глоток, а затем внезапно выгнулась от спазма боли. Когда он прошёл, она прошептала:

— Ох, это не может быть нормальным. У меня нет больше сил. Ребёнок уже должен был родиться.

— Первые роды всегда долгие, — сказала Мирифен, ненавидя себя за ложь. Джами умирает, умирает мучительно, и ребёнок умирает вместе с ней.

— Помоги мне, — жалобно попросила Джами.

— Я не знаю, что делать, — беспомощно признала Мирифен.

— Дрейк. О, Дрейк, мне так жаль, — начала Джами. Её голос наполнился скорбью. — Мне так жаль, дорогой.

— Ты не можешь сдаться. Ты должна продолжить пытаться, Джами. Ты должна.

— Я не могу, — девушка тихо вздохнула. — Я не могу.

Она склонила голову набок и закрыла глаза.

Внезапно с треском осыпалось стекло, осколки попадали на пол. Снаряд, сломавший его, попал в ногу Мирифен. Она посмотрела вниз. Амулет. Знакомый бисер заманчиво блестел на рамке. Её взгляд был прикован к спирали, которая оканчивалась прядью тёмных волос. Её собственных волос. Амулет сна для неё. Она не могла отвести взгляд. Мирифен упала на колени рядом с кроватью Джами, пытаясь преодолеть сонливость. Она сжала его слабой рукой, стараясь вывести его из виду. Пальцами закрыть не удалось, но она смогла накрыть его краешком одеяла. Потребовалась вся её воля, чтобы отвернуться от него.

* * *

На подоконнике толпились пикси, готовившиеся ворваться в комнату, как только она заснёт, но её амулет заставлял их оставаться за разбитым стеклом. Веки Мирифен закрылись, голова тяжелела с каждой секундой. Она закусила губу и, собравшись с силами, открыла глаза. За это короткое мгновение на подоконнике появился пикси-лучник. Он медленно натянул тетиву и прицелился в Джами.

— Нет! — сейчас Мирифен была готова умолять: — Нет, прошу!

Просвистела стрела и женщина услышала глухой стук от удара. Что-то лопнуло, и на пол градом посыпался бисер. Пикси стрелял не в Джами, а в амулет, и как только его защитные силы иссякли, пикси лавиной ринулись в комнату. Мирифен вцепилась в одеяло, пытаясь остаться в вертикальном положении. Она должна была защитить Джами. Женщина попыталась взять амулет сна и выбросить его в окно, но её пальца нащупали лишь пустоту.

На кровать Джами забралась пикси-травница. В одной руке она держала небольшой чёрный нож, а в другой — ранее выброшенный Джами амулет. Она опустилась на колени между разведёнными ногами Джами. Девушка не шевелилась. Мирифен из последних сил пыталась держать глаза открытыми. Пикси встретилась с ней взглядом. Там не было никакого сострадания, вообще никакого. Только решимость.

— Вы связали меня, и поэтому я должна сделать это. Вы приказали мне. «Вы никогда не должны позволить навредить ребёнку Джами». Вы сами выбрали это, — она положила амулет на живот Джами, затем схватила длинными пальцами одеяло и сдвинула его, обнажая оберег сна.

Когда Мирифен опустилась на пол, пикси спокойно добавила:

— Вам следовало быть осторожнее со словами.

* * *

Дневной свет лился в разбитое окно и блестел на осколках. Мирифен моргнула. Она, должно быть, проспала. Уже было время вставать. Время поить коров и кормить кур. Время делать завтрак для Джами…

— Джами! — Мирифен наконец очнулась.

Сидящая на постели Джами пикси раскрыла ладонь. Шарики каскадом посыпались на пол, гремя и разбегаясь во все стороны. Затем она бросила и прядь волос Мирифен.

— Что ты сделала? Что сделала я? — теперь, когда оберег был уничтожен, воспоминания словно выплывали из темноты. И они казались слишком яркими.

Крайне бледная Джами неподвижно лежала на кровати. Крепко спелёнутый ребёнок был у неё под боком. Его глаза были закрыты, но Мирифен увидела, как он сморщил, а потом расслабил губы.

— Ох, Джами… — печаль переполняла женщину. И когда глаза девушки внезапно дрогнули и открылись, сердце Мирифен чуть не выпрыгнуло из груди. Джами слабо улыбнулась ей.

— Он как его отец. Постоянно хочет есть.

— Это хорошо. Это так хорошо, — это было всё, что Мирифен удалось сказать. Джами снова закрыла глаза. Хотя это было неудивительным, ведь даже её губы были бледными.

— Она будет жить.

Мирифен вздрогнула, услышав голос пикси.

— Спасибо, — слабо ответила она. Наконец, неуверенно встав на ноги, женщина вопросительно посмотрела на пикси.

— Вы поверили глупым историям. «Пикси убивают младенцев». Ха! Наоборот, пикси спасли ребёнка. И её тоже спасли, — маленькая женщина мрачно взглянула на Мирифен. — И не только потому, что вы приказали: «Никакого вреда ребёнку», а мёртвая мать ему вредна. Я помогла, потому что пикси вовсе не грязные и злые создания. А теперь идите доить коров, собирать яйца и готовить есть. Она нуждается в пище, в сытной пищей. И пикси тоже.

Когда Мирифен пошла на кухню, пикси последовала за ней.

— Что ты сделала? — поинтересовалась женщина.

— Разбила твой глупый амулет, который держал ребёнка в ней. Вытащила ребёнка. Немного разрезала мать. Ребёнку мы помогали вместе.

— Разрезала её, — Мирифен вздрогнула. — С ней всё будет в порядке?

— Она будет больной, слабой. Это лучше, чем мёртвой. Кормите её, помогайте ей. Ей станет лучше. Она уже менее глупая.

— Менее глупая?

— Она поняла, что пикси спасли и её и ребёнка, — маленькая женщина пожала плечами. — Менее глупо ведёт себя с нами.

— Спасибо, — Мирифен встретилась глазами с травницей. — Прости, что я связала тебя. Я бы с удовольствием исправила это, если бы могла.

— Я взяла молоко, — пикси опять пожала плечами. — Сама связала себя.

Когда они пришли на кухню, пикси со вздохом села на пол.

— А вы? — спросила она Мирифен. — Вы теперь менее глупые?

— Ну… Это была моя вина, так ведь? Когда я сделала амулет, запретив маленьким людям входить в комнату, я помешала ребёнку родиться. Я должна была быть более осторожной.

Пикси мрачно кивнула.

— Теперь вы обе менее глупые. — Затем она наклонилась к Мирифен. — Займитесь делами. Я буду здесь.

Мирифен остановилась у двери.

— Ты травница, не так ли?

Пикси прервала её.

— Глупые слова. Я не травница. Я создательница амулетов.

— Я всегда хотела делать амулеты, — Мирифен не смогла сдержать эти слова.

Пикси сузила зелёные глаза:

— Свяжете ли вы меня, чтобы я вас научила?

В ответ женщина торопливо покачала головой:

— Нет. Никогда. Слова слишком опасны, чтобы связывать ими кого-то.

— Я научу тебя. — И пикси внезапно улыбнулась: — Уже учу.

СИНИЕ САПОЖКИ ^{(рассказ, 2010 г.)}

Потеряв отца, девушка Тимбал устраивается работать в один из замков герцогства Бакк. Её жизнь протекает тихо и спокойно до тех пор, пока она не влюбляется в менестреля по имени Азен, который, кажется, даже отвечает ей взаимностью. Ведь, как всем известно, такая любовь не может привести ни к чему хорошему…

* * *

Она сидела на растрескавшихся ступеньках шаткой деревянной лестницы, что вела в комнату кухонной прислуги. Доски согрело солнце, а у неё сегодня был свободный день, так что Тимбал жевала свежее хрустящее яблоко, болтая ногами и наблюдая за полетом ласточек. Лето заканчивалось, скоро птицы улетят прочь. На мгновение ей захотелось улететь вместе с ними, но затем девушка передумала. Ей и так хорошо жилось в замке Тимберрок, она просто должна быть благодарна богине Эде за столь чудесный день, и не мечтать о большем.

Из дверей, ведущих на кухню, вышел менестрель Азен. Проходя мимо, он небрежно стукнул по подошвам её сапог. «Доброе утро, синее сапожки», — сказал он и пошел дальше. А девушка так и осталась сидеть, держа в руках яблоко и глядя вслед менестрелю, пока тот удалялся прочь длинными шагами, ступая по извилистой песчаной дорожке. На нем были синие брюки и камзол темно-золотистого цвета. Его прическа представляла собой свободно вьющиеся и спутанные черные пряди, которые подпрыгивали при ходьбе.

В это же мгновенье Тимбал влюбилась в менестреля.

Когда тебе семнадцать и ты одна-одинешенька в целом мире, то тебе не требуется много времени, чтобы влюбиться. После смерти отца Тимбал оказалась никому не нужна, и знала, что ей ещё повезло найти место на кухне в одном из незначительных замков герцогства Бакк. Это было гораздо лучше той гостиницы, в которой она сперва нашла работу. Здесь у неё была дневная работа, горячая еда и собственная комната с кроватью. Ещё здесь у неё было хоть какое-то будущее: усердно работая в замке год за годом, она, возможно, однажды сможет стать кухаркой. Так же девушка могла выйти замуж за одного из слуг в Тимберроке, но это был куда менее вероятный вариант.

И ни в одном из этих вариантов не было места для симпатичного менестреля. Такие, как он, испокон веков не связывали себя узами брака и нигде не оседали. Менестрели были странствующими хранителями истории Шести Герцогств, мужчинами и женщинами, которые знали не только многое об истории мира, но и о таких вещах, как нюансы наследования, родословные благородных семей, детали соглашений между мелкими феодалами и о том, как обстоят дела во многих городах и селениях. Они странствовали где хотели, спали с кем хотели, а затем уходили прочь, так как им благоволили различные титулованные семьи, владельцы постоялых дворов и покровители. В больших городах у менестрелей были собственные гильдии, а в маленьких — неформальные союзы, которые могли приобщить сирот и бастардов этих странников к делу их родителей. Призвание менестреля было почетным и творческим, но не слишком уважаемым или безопасным.

Словом, красивый и сладкоголосый Азен наименее подходил как предмет воздыхания для такой девушки, как Тимбал. Но, разумеется, это её не остановило.

Девушка видела менестреля и до того утра, когда он постучал по подошвам её сапог и запал ей в сердце. Вечерами, когда большая часть дневной работы была сделана, люди из замка Тимберрок собирались в холле своего лорда, где они могли слушать музыку и истории, параллельно занимаясь вечерними делами, которые можно было завершить внутри замка. Конюшие чинили упряжь, служанки меняли порванные простыни и грязное белье, а кухонная прислуга вроде Тимбал могла принести сюда большую корзину яблок и нарезать их для завтрашнего пирога. Здесь девушка и увидела Азена, который в вечернем свете, что исходил из открытых окон и дверей, пел для леди Ласент и её мужа, лорда Джаста.

Для лорда, который давным-давно стал калекой из-за несчастного случая на охоте, Азен рассказывал истории о древних битвах или пел песни о славных подвигах. Тимбал слышала, что до несчастного случая лорд Джаст был весьма силён. Однако будучи прикованным к постели, его тело начало увядать, а черные волосы стали седеть. Когда он шлепал кулаком по столу и пел куплеты из каких-то старых песен, то больше напоминал Тимбал малое дитя, которое стучит ложкой, а не взрослого человека, распевающего кабацкую песню. Сила и мощь голоса лорда увяли вместе с его телом. Чаще всего он напевал в одиночестве, и тогда леди Ласент, которая сидела рядом, клала руку на его костлявое плечо и улыбалась, будто бы вспоминая того мужчину, которым Джаст был когда-то.

Для леди Ласент Азен пел романтические баллады или драматичным тоном декламировал истории о том, как любовь побеждала все или же приводила к душераздирающим последствиям. Когда менестрель выступал для неё, леди Ласент никогда не сводила глаз с его лица. Часто она держала в руке носовой платок, так как подобные песни не раз пробивали её на слезу. И в этом леди была не одинока. В свой первый вечер в зале услышав историю о воине, который, наконец, вернулся домой, но слишком поздно, так его возлюбленная недавно умерла, Тимбал сама не заметила, как её глаза наполнились слезами. Девушка была немного смущена тем, что заплакала из-за этой грустной и сентиментальное песни. Многие слуги в замке очевидно уже слышали её, и поэтому просто продолжали работать и перешептываться друг с другом, слова менестреля никак их не тронули. А девушке, у которой даже не было носового платка, пришлось вытирать манжетами свои заплаканные глаза.

Когда же она убрала запястье от лица, то поняла, что Азен смотрел прямо на неё. Когда их глаза встретились, то девушке даже показалось, что он улыбнулся ей уголком своего рта. И это была не издевательская ухмылка, а улыбка радости от того, насколько девушка прониклась его песней. Его глаза говорили о том же, поэтому девушка опустила взгляд на картошку, смущенная тем, что менестрель её заметил. Когда долгие минуты спустя Тимбал снова посмотрела на Азена, то увидела, что тот пел для леди Ласент так, как будто лишь она одна в целом мире была его слушательницей. Девушка все же сумела досидеть до конца выступления, не проявляя свои эмоции по поводу песен слишком очевидно. Разумеется, ей не следовало плакать как ребёнку над простенькой песенкой. Это пошло бы ранимой леди, но никак не кухоннойслужанке.

Когда настал поздний вечер и менестрель с сожалением заявил о том, что его голосу требуется отдых, леди Ласент мягко заговорила с лордом Джастом, и тот подозвал Азена к себе. На стол перед собой лорд положил маленький кошель из красной ткани и с золотистой перевязью. Наверное, леди заранее подготовила кошель и передала его мужу, но Тимбал этого не видела. Менестрель поблагодарил обоих супругов, отвесил низкий поклон лорду, затем встал на одно колено и поцеловал руку леди. Тимбал, для которой подобное было в новинку, наблюдала за всем этим с интересом. Так вот значит как делаются дела в замке! Тем первым своим вечером в холле замка девушка гадала, было ли это представление чем-то особенным, или же подобное происходило здесь постоянно. Тем временем менестрель грациозно поднялся с колен и пошел прочь. Сидя на полу, девушка посмотрела на него, когда тот проходил рядом. Азен также посмотрел на неё и даже подмигнул ей.

А может, он просто моргнул. Когда менестрель ушел, девушке оставалось лишь гадать, что же она увидела на самом деле. Окончание выступление менестреля стало как бы сигналом для прекращения суеты в холле. Вокруг девушки все слуги начали сворачиваться со своей работой. Леди осталась на помосте, чтобы провести вечер с парой аристократов, недавно прибывших в замок, а четыре рослых мужчины подняли кресло лорда, ожидая, куда тот прикажет его перенести. Тимбал взяла пустую корзину, нож, тазик с начищенной картошкой и пошла обратно на кухню. Её пожитки так и лежали в том углу, где она их оставила. Она собрала их, дождалась момента, когда у повара выдалась свободная минутка, и спросила его: «Простите, сэр, где я могу сегодня переночевать?»

Повар нахмурился, и на одно страшное мгновение девушка подумала, что тот верно уже и забыл, как ранее этим же днем предложил ей комнату и пропитание, если она будет работать на кухне. Однако он сказал: «Иди от этой двери направо, затем подымись по деревянной лестнице на два пролета. Думаю, там должна быть парочка незанятых комнат. Можешь поселиться в той, что слева. Там, правда, пусто, располагайся, как сумеешь, завтра уже посмотрим, что можно сделать. Спокойной ночи, девчушка».

Как и сказал повар, девушка обнаружила наверху пустую комнату. Было настоящей удачей, что там оказались матрас, набитый сопревшей соломой, простой, но ладно сделанный столик и даже таз с кувшином. В эту ночь она лишь умылась перед сном, и повалилась спать на матрас в чем была. В последующие дни, когда повар уже выучил её имя, девушка смогла набить матрас свежей соломой, получить тряпичное одеяло и какую-то мешковину, из которой она сделала занавески для маленького окна в своей комнате. Большинство других окон на кухне были закрыты и зимой, и летом, но Тимбал решила, что свежий воздух стоил того, чтобы страдать от мух днем и от комаров ночью. На ночь она вешала свои фартук и одежду служанки на крючок, и ставила под ними свою обувь. Её личная одежда висела на другом крючке, а под ней аккуратно стояли синие сапожки, которые подарил ей отец. Девушка знала, что со временем те износятся, и поэтому надевала их лишь в выходные дни, когда не работала на кухне.

Они оставались тем немногим, что сохранилось от её прежней жизни, поэтому девушка старалась сохранить эту обувь и воспоминания о том, как отец подарил ей эти сапожки, как можно дольше. Пока отец был жив, они вместе работали лудильщиками, и были довольно неплохи в этом деле. Мать оставила их годы назад, но девушке и её отцу удавалось сводить концы с концами, странствуя из города в город и находя там работу. Иногда у них бывали хорошие месяцы, когда в их котелке всегда было мясо, и они могли позволить себе перекусить на постоялом дворе. А иногда бывали тяжелые, когда они могли позволить себе лишь грибы, придорожную зелень да случайно пойманную в ручье форель. Но они были счастливы и радовались этой своей простой жизни. Каждую ночь, когда они ложились спать, отец напоминал дочери поблагодарить великодушную Эду, богиню полей и угодий, что она так добра к ним.

Как-то раз в одном из городов они особенно хорошо заработали, отчистив все котлы в доме какого-то богача. В следующем городке отец купил ей мягкую шаль из серой шерсти и пару синих сапожек. Эти сапоги были ладно скроены, хорошо сидели на ногах и доходили ей почти до колен. Отец решил побаловать девушку, и она знала об этом. Особенно ей нравился темно-синий цвет, в который сапожник окрасил кожу специально для неё. Когда отец подарил Тимбал эти сапожки, она крепко обняла его, а тот в ответ сказал, что она замечательная дочь, о которой можно лишь мечтать.

Месяц спустя она стала сиротой. Даже сейчас воспоминания девушки о тех событиях все ещё были каким-то сумбуром. Как-то ночью к их костру пришли бандиты, сжимая в руках дубинки и уродливые ножи. Тимбал была трусихой, и поэтому когда отец крикнул «Беги!», она повиновалась. Девушка убежала во тьму, забралась на дерево и седела там, дрожа и беззвучно рыдая, пока рассвет не окрасил серое небо. После этого девушка слезла с дерева и попыталась вернуться обратно к костру. Был уже полдень, когда она, наконец, смогла выйти на дорогу и по ней вернуться к кострищу. Повозка, упряжь, инструменты отца, их одежда и припасы — все исчезло. Её отец лежал на том самом месте, где его и бросили разбойники, с разбитым лицом и сломанной рукой, из которой торчала кость. Девушка испытала ужас от этого зрелища, но, подавив тошноту, она все же поборола свой страх, ведь теперь жизнь отца зависела от неё, и она знала об этом.

Тимбал дала ему воды и попыталась облегчить его боль, собрала то немногие пожитки, что не тронули бандиты, завернула их в узел, а затем остановила проезжавшего мимо возницу. Тот отвез их назад в город, из которого они только что отбыли. Хозяин постоялого двора дал им комнату и позвал городскую стражу, которая решила, что произошедшее — дело Королевского Патруля. Патруль прибыл лишь через два дня после смерти отца. Люди из него выразили девушке свои соболезнования, дали ей деньги на могильщика, пообещали поискать её упряжь и повозку, записали её имя, а потом оставили Тимбал саму по себе. Хозяин постоялого двора разрешил ей работать у него, чтобы отработать долг. Его дочь, Гиссель, проявила к девушке немалое сочувствие и просила её остаться, но Тимбал не хотело оставаться в крохотной комнатке, где умер её отец. В тот же день, когда её долг был оплачен сполна, она собрала в узелок свои немногочисленные вещи и покинула постоялый двор. Девушка отправилась путешествовать вдоль реки, пойдя вверх по её течению.

Прежде чем встретить доброго повара из замка Тимберрок, она не раз пожалела о своем решении. Поняв, насколько опасны путешествия, если ты одинокая девушка, Тимбал решила, что согласится на первую попавшуюся работу, лишь бы у неё был кров над головой, и ей больше не пришлось бы бродяжничать. Так она стала кухонной прислугой.

Она и представить себе не могла, что однажды будет жить в замке. Лорд Джаст был хорошим правителем для своих людей и земель, и о нем хорошо отзывались. Леди Ласент была красива и грациозна, как и полагается леди. Она любила развлекать заезжих аристократов, а менестрели выступали в её замке каждую ночь. Она была на десять лет младше мужа, который к тому же был калекой. Однако несмотря на постигшее его несчастье, лорд Джаст был добрым человеком, и за трапезой спокойно наблюдал за тем, как его супруга пирует и танцует с другими. Все слуги говорили о лорде лишь хорошее и сожалели о том несчастье, что искалечило его. О леди говорили меньше, но тоже ничего дурного. Тимбал считала, что виной тому был тот факт, что Джаст был их лордом с самой своей юности, и люди привыкли к нему больше, чем к той женщине, на которой он женился.

Прошли дни, затем недели, и девушка обнаружила, что также разделяет всеобщее мнение о лорде. Он был добрым человеком, и хотя он никогда не отмечал её лично, его легкий нрав и щедрость позволяли людям жить гораздо легче, чем большинству слуг в других замках. Например, ей даже давали два выходных в месяц! А также разрешали приходить в зал каждый вечер и слушать выступления менестрелей. Это была хорошая жизнь для девушки, которая лишь несколько недель назад была одинокой и бездомной. Теперь же она ни в чем не нуждалась, и не забывала благодарить богиню за это.

Обычно в свой выходной девушка шла в ближайший город, чтобы побаловать себя в местной таверне чем-то, что она не готовила сама. Но сегодня Азен пришел в замок пораньше, возможно, чтобы подготовиться к вечернему выступлению, и, стукнув её по сапожкам, он запал Тимбал в душу.

Азен был не единственным менестрелем в замке, но, очевидно, был любимцем леди. Тимбал слышала россказни о его жизни от Гретчи, одной из горничных, которая любила распускать сплетни о заметных людях. Разумеется, Гретча не снисходила до того, чтобы лично разговаривать с такой жалкой кухонной прислугой как Тимбал, но каждый раз, когда девушка проходила мимо неё, горничная начинала говорить как можно громче, будто бы пытаясь показать Тимбал, как много ей известно. Гретча прибыла с леди Ласент из её родных владений, и служила той, ещё будучи ребёнком. От горничной девушка узнала, что Азен вырос рядом с домом семьи леди Ласент, и в детстве был товарищем леди по играм. Сам он был третьим сыном мелкого дворянина. Азену не было уготовано никакого наследства, но его это и не беспокоило. Он решил стать менестрелем, и проводил большинство зим в замке Тимберрок, выступая здесь для своей старой подруги и её мужа.

Два других менестреля впечатляли Тимбал куда меньше. Сария была ещё лишь ученицей, и только могла, что наигрывать простенькие мелодии и распевать незамысловатые куплеты, но зато флиртовала со всеми направо и налево. Криссок, менестрель при лорде Джасте, был человеком в возрасте с низким басистым голосом. Он играл на различных барабанах и в основном рассказывал преданья старины, буква в букву. В некоторые вечера Тимбал едва не засыпала от долгого пересказа событий древних битв и того, кто и как в них погиб. Во время таких рассказов Криссок менял свое произношение и использовал слова, которые девушка не понимала. Порой она гадала, кому вообще нужны такие истории. Но иногда менестрель рассказывал о храбрых воинах, и это было столь же волнительно, как и самая романтичная из песен Азена. В такие моменты девушка подбиралась к помосту как можно ближе, обхватывала свои колени и с восхищением смотрела на менестреля. Так было до тех пор, пока в один из вечеров ей не посчастливилось получше рассмотреть Азена. Тогда он держался за Криссоком и сопровождал его рассказ игрой на арфе, но одна из её струн порвалась, и менестрелю пришлось прерваться, чтобы заменить её. Закончив, он просто стал непринужденно ожидать своей очереди выступить. И все это время он смотрел на Тимбал.

Сперва ей показалось, что их глаза встретились случайно. Она снова стала смотреть на Криссока, постукивая носками своих синих сапожек в такт его рассказа. Мельком взглянув на Азена, она заметила, что тот все ещё с полуулыбкой смотрит на неё. Она перестала постукивать и смущенно уставилась на свои ноги. Полкуплета спустя она снова осмелилась взглянуть на Азена. На этот раз он кивнул ей и улыбнулся. Помимо её воли краска прихлынула к лицу девушки. Азен просто улыбнулся ей, только и всего. Девушка вновь перевела глаза на Криссока и стала смотреть на него, отчаянно пытаясь унять свое сердцебиение, и надеясь, что её раскрасневшиеся щеки приобретут свой нормальный цвет.

Когда песня наконец закончилась, а девушка снова осмелилась посмотреть в сторону Азена, того уже не было. Она испытала горькое разочарование, но, с другой стороны, чего она ещё ждала? Бросив взгляд через плечо, она все же увидела менестреля. Тот стоял перед креслом леди Ласент и, склонив голову, слушал что-то, о чем ему шептала женщина. Мгновенье спустя она отпустила его с таинственной улыбкой, и Азен вновь занял свое место на помосте. Криссок стал петь другую песню, на этот раз очевидно для детей, что жили в замке. Это было история о старике, который жил в комнате наверху крутой лестницы и одного за другим принимал ночных посетителей. От детей требовалось топать и хлопать в такт песни, а Криссок постепенно наращивал её темп, повествуя о том, как старик бегал и прыгал по ступенькам, пока детские крики и топот не превратили все в невыносимую какофонию. Затем менестрель поклонился и сошел со сцены, уступив место Азену. Пока он пел, Тимбал снова опустила глаза и смотрела только на свои сапожки. Сперва менестрель исполнил грустную песню о несчастной любви, в которой рассказывалось о девушке, которая променяла чувства на богатство, а затем горько пожалела об этом. Затем он исполнил старую песню о дочери мельники, которая пускала по реке письма своему истинному возлюбленному. Третьей Азен исполнил песню, которую уже пел для этого. В ней пелось о его возлюбленной, у которой были волосы цвета вороньего крыла, маленькие руки и темно-синие глаза. Девушка закрыла глаза и слушала песню, но затем одна вещь вырвала Тимбал из её грез. В последней строфе менестрель спел не о синих глазах, а о синих сапожках. Шокированная, девушка посмотрела на Азена, но его лицо было спокойно, а сам он смотрел на свою покровительницу. Если кто-то ещё и заметил изменение в тексте песни, то не подавал вида. Девушка стала гадать, не ослышалась ли она на самом деле.

Азен спел ещё две песни, после чего леди Ласент подала знак, что вечерним развлечениям подошел конец. Менестрель поднялся на ноги, отстранился от своей арфы, и, легко соскочив вниз к своей покровительнице, пожелал ей спокойной ночи. Тимбал тоже встала и вместе с остальными девушками и слугами из замка пошла навстречу теплому вечеру. Огни быстро затухали. Завтра ей снова нужно было вставать ранним утром и приниматься за работу. Девушка зашла в свою комнату за кувшином, а затем спустилась вниз, к колодцу, чтобы наполнить его. Слова последней песни Азена все ещё звучали у неё в голове, и поэтому она шла, напевая её.

Рядом с колодцем уже стояла Гретча и набирала свой кувшин. Тимбал стояла и ждала, пока та сполоснет лицо, сделает несколько глотков и, наконец, передаст ей ведро. Пока Тимбал опускала ведро в колодец, горничная молча смотрела на неё. Гретча была старше и девушка не слишком хорошо знала её, поэтому вздрогнула, когда услышала её негодующий голос:

— Не позволяй себя дурачить, простушка.

— Прости, что ты только что сказала? — спросила Тимбал и уронила ведро в воду.

— Ты все слышала, — сказала Гретча и отвернулась от неё. — Не притворяйся глупышкой. Менестрель Азен. Вчера он спросил у меня, как твое имя. А я ему ответила, что зовут «Проблема». И для тебя его имя будет звучать точно также. Он же просто играет с тобой, не воспринимай его всерьез. Ведь мама говорила тебе, что не стоит верить менестрелям? Азен флиртует со всеми, и, разумеется, переспит с любой девчонкой, готовой раздвинуть ноги после нескольких красивых слов, которые он произнесет своим хорошо подвешенным языком. Можешь этим наслаждаться, если ты сама из таких, но на большее не надейся. Он — менестрель леди Ласент, это знает каждый, кто проработал здесь больше одного сезона. Но ты здесь новенькая, поэтому я решила предостеречь тебя, просто по доброте душевной.

— Спасибо, — выдавила из себя Тимбал, хотя в голосе горничной не было ничего доброго. Гретча ничего не ответила, а просто развернулась и неспешно пошла прочь, неся в руках свой кувшин.

Поднимая ведро с водой, чтобы напиться, умыться и наполнить свой кувшин, Тимбал размышляла. Правда ли Гретча считала, что все, что она тут сейчас наговорила, было добросердечным предупреждение? Сомнительна как-то. В её голосе было что-то, похожее на зависть, какие-то мерзкие и злобные нотки. Девушка гадала, не умудрилась ли она нажить себе в замке Тимберрок врага, но никак не могла вспомнить, чего же такого плохого она сделал Гретче.

Разве что посмела привлечь внимание Азена.

Он спросил у Гретчи, как её зовут. Это означало, что он заметил её, что для него она была не просто ещё одним лицом в толпе. Девушка улыбнулась сама себе. Может, его и зовут Проблема, но с такой «проблемой» она уж как-нибудь справится. И вдруг девушка подумала, а был ли он неприятностью и для других девушек-служанок, а затем сама себе кивнула.

А что, если он и горничной когда-то оказывал знаки внимания? Или же, как и сказала Гретча, он проводил время с леди Ласент? Ведь ноги лорда Джаста были искалечены, а это могло означать, что вся его нижняя часть тела была бесполезна. Тимбал слышала о том, что высокородные лорды и леди не всегда соблюдали брачные клятвы и иногда позволяли себе вольности. Девушка вспомнила, как леди подзывала к себе менестреля, а потом задумалась над тем, ублажал ли он её лишь одними только песнями. Может, они с обоюдного согласия были тайными любовниками? Она представила, как менестрель прижимает леди к своей груди и целует её. Тимбал одолело странное чувство, похожее на зависть. Ох, она и правда была глупышкой! И как только она могла подумать, что способна завладеть не только мимолетным вниманием, но и сердцем такого молодого и красивого менестреля, как Азен! Разумеется, он был на побегушках у своей покровительницы и делал все, что та ему приказывала. Все знали, что менестрели никогда и ни в кого по-настоящему не влюбляются. И о чем она только думала? С этими мыслями девушка наполнила кувшин и пошла назад в свою комнату.

Однако, несмотря ни на что, когда этой ночью она ложилась спать, в её голове все ещё звучал припев песни, где «синие глаза» были заменены на «синие сапожки». А потом ей приснился Азен, и от этого она проснулась задолго до утра и никак не могла уснуть обратно.

Девушка подумала, что её любовь к менестрелю подобна отраве. Она встала рано утром и пошла работать, стараясь не думать о нем. Но у неё не получалось. Каждая мысль о нем возжигала в ней слепую страсть. Слепую, повторяла она себе. Нелепые грезы маленькой девочки о красивом и популярном юноше, которой старше её. И что с ней не так? Азен ведь был наименее подходящим для неё мужчиной в замке. Все, что он мог, так это разбить её сердце или вовсе обрюхатить, если она будет настолько глупа, чтобы переспать с ним. «Выбрось его из головы, девочка, и давай работать!» — сказала она себе.

Но от этого не было никакого толка. Напрасно она говорила себе о том, что ничего о нем не знает. А того, что она все же знала, было достаточно, чтобы любая разумная девушка избегала этого парня. Ведь он был менестрелем и, возможно, любовником леди Ласент. У него не было своего дома, стабильного дохода, он целиком зависел от щедрости своих слушателей, у него не было почти ничего, кроме одежды, что он носил, и его арфы. Действительно, единственным, что он мог бы разделить с ней, были неприятности.

Девушка скребла большой железный котел, когда менестрель пришел на кухонный двор. Это был самый большой котел в замке, и он редко пустовал. После чистки его наполняли водой и забрасывали в него лук, репу, морковь и толстую ляжку старой коровы. Там все это готовилось целый день, а потом в течение недели в котел добавляли ещё овощи и куски мяса взамен того, что уже съели слуги. Иногда этот суповой котел не чистили целый месяц. Когда же он, наконец, становился слишком грязным, его выкатывали на устланный плитами двор, где тот, кому не посчастливилось его оттирать, мог провести половину утра, пытаясь удалить с котла все пригоревшие кусочки пищи.

Тимбал собрала свои волосы в узел и повязала голову куском ткани. Она повернула котел на бок, встала на четвереньки так, чтобы голова и плечи оказалась внутри его и принялась за работу. Откуда-то прибежали две маленькие собаки. Виляя хвостами, они клацали зубами и рычали, пытаясь выхватить друг у друга счищенные с котла ошметки еды. Посреди этого кавардака девушка услышала, как её имя произнесли с вопросительной интонацией. «Да?» — отозвалась она, быстро отстранившись от котла.

— Отлично, — весело ответил Азен. — Увидимся.

После этого менестрель отвесил ей театральный поклон, от которого его синий летний плащ взметнулся как на ветру, а затем начал уходить.

— Я ведь даже не слышала, что ты у меня спросил… — сказала она ему вслед.

Менестрель развернулся и пошел дальше задом наперед. Он улыбался.

— И все же ты согласилась. Я считаю это хорошим знаком.

— Согласилась на что? — спросила девушка. Она не могла сдержать улыбку, даже трогая грязную тряпицу у себя на голове и думая о том, как же глупо она выглядела, когда её зад торчал из супового котла.

— Ты согласилась прогуляться со мной этим вечером, после того, как закончишь со своими делами. Встретимся внизу лестницы.

Он не переставал идти, пока говорил. Закончив, менестрель развернулся и быстро пошел прочь.

— Разве ты не будешь выступать этой ночью? — спросила она.

Азен снова повернулся и засмеялся.

— Только если ты меня об это попросишь! — ответил менестрель. — Это моя ночь, и во время неё я буду делать то, что захочу, — добавил и, свернув за угол, скрылся за коровником. Девушка смотрела ему вслед. Её сердце отчаянно билось. Чтобы это могло означать? Какое-то время она сидела и продолжала смотреть, совершенно забыв о своей работе. Стоит ли ей идти? Она вроде бы согласилась, но ведь «да» было произнесено ещё до того, как она поняла, кто и о чем её спрашивал. Да на самом деле она вообще не говорила «да!» Согласилась бы она, если четко слышала, о чем спросил её Азен? Конечно, нет! Она ведь уже решила, что они друг другу не подходят. Но мгновенье спустя она решила перестать врать себе. Разумеется, она бы согласилась в любом случае.

До конца дня ей казалось, что сегодня повар поручил ей всю самую грязную и отвратительную работу, что только была на кухне. Когда она, наконец, покончила с делами, то была вся перемазана жиром и сажей, да к тому же весьма устала. В любую другую ночь она бы просто пошла спать. Но сегодня она быстренько побежала в женскую купальню. Она ополоснулась и как могла помыла свои грязные спутанные волосы, отжала их и завязала сзади, а затем поспешила в свою комнату. К несчастью, Азен уже ждал её внизу лестницы. Он с удивлением приподнял брови и посмотрел на её волосы, с которых капала вода. «Минуточку!» — сказала ему невероятно взволнованная девушка, а затем побежала вверх по шатким ступенькам.

Она быстро сбросила одеяние служанки и переоделась в единственную «хорошую» одежду, которая у неё была, зеленую юбку с белой оборкой и бледно-желтую блузу. Быстро надевая простенькие серебряные серьги в виде колец, которые отец подарил ей на шестнадцатилетние, девушка размышляла. Что бы подумал о ней сейчас отец? Одобрил бы он прогулку с менестрелем? На мгновенье ей стала грустно, что она не может получить его совета или одобрения. Она подумала о том, что же сталось с их старой повозкой и упряжью, и много ли убийцы её отца приобрели от его смерти. Потом она тряхнула головой и решила забыть о подобных мыслях. От этого никогда не было толка, ни тогда, когда отец только умер, ни тем более сейчас. Ей нужно жить в этом мире самой и принимать самостоятельные решения.

Девушка запустила гребень в свои темные волосы, расчесала их, а затем заколола этим же гребнем, надеясь, что так будет менее заметно, какие они влажные. Она надела свои синие сапожки, сделал глубокий вдох, вышла из своей маленькой комнаты и стала спускаться вниз по ступенькам. Мысли об отце поубавили у неё легкомысленности. Девушка напомнила себе, что если она ошибется в отношениях с мужчиной, то ей будет не на кого надеяться, кроме себя.

Тимбал пообещала себе быть осмотрительной, но когда она спустилась вниз по ступенькам, Азен смотрел на неё и улыбался. Его темные глаза казались ей озером, в котором можно было утонуть. «Вот ты где!» — воскликнул он так, как будто её появление было для него полным сюрпризом. Он поднял с земли небольшую прикрытую корзинку, а свободную руку протянул девушке. Тимбал показалось вполне естественным принять это предложение, а после она уже и не знала, какой можно было бы найти предлог для того, чтобы менестрель отпустил её. «Я знаю место, где поют ночные пташки», — сказал Азен и они пошли гулять.

Сперва ей не нужно было много говорить самой, и девушка была весьма рада этому факту. Азен развлекал её рассказами о том, как прошел его день, даже о простых вещах он говорил нелепо и весело. Девушка не могла сдержать смех, а менестрелю, казалось, только и нужно было, чтобы она слушала и потешалась над его глупостями. Место, где пели ночные пташки, находилось вниз по течению речушки, между мостом и городком. Это был песчаный пляж, окруженный деревьями. Там, где берег встречался с лесом, менестрель нашел выцветшее бревно, на которое они уселись. Солнце лениво клонилось к горизонту, а тени деревьев становились длиннее и будто бы тянулись к ним. В маленькой корзинке Азена оказались большой медовый пирог и бутыль вина. Он взял свой узкий нож, чтобы сковырнуть пробку, но сделал это из рук вон плохо.

— Её не удастся приладить обратно, — сказал он печально Тимбал. — Нам придется выпить все вино, или же оно пропадет».

— Я в любом случае выпью не больше стаканчика, — возразила девушка и тут же поняла, что менестрель не взял с собой никакой посуды. Он предложил сделать ей первый глоток, и она, стесняясь, согласилась, а затем залилась краской, когда Азен пригубил бутылку и, хитро улыбаясь, сказал, что теперь он впервые почувствовал вкус её губ. Девушка понимала, что менестрель ведет себя слишком нагло, и после таких слов ей стоит быть настороже, а не подпадать под его чары.

Но ведь ей было всего семнадцать.

Когда они на двоих распили половину бутылки, Азен начал задавать ей вопросы. Девушка честно пыталась спокойно рассказать о том, как она осталась одна, но когда стала рассказывать об отце, её горло сдавило, а глаза наполнились слезами. Она посмотрела вниз на свои синие сапожки и наклонилась, чтобы дотронуться до них, будто бы прикосновение к ним напомнило девушке прикосновение рук её отца, когда он делал ей это подарок. В этот момент Азен обнял её. Он ничего не говорил, а просто обнимал её. И когда из глаз Тимбал ручьями потекли слезы, девушка просто позволила себе расслабиться в его руках и рыдать.

Она не могла вспомнить, как очутилась у него на коленях и положила голову ему на плечо. Как и то, когда он перестал вытирать ей слезы и начал целовать её. Губы менестреля касались её столь же нежно, как и его руки. Возможно, все же в этом мире она была не столь одинока, как ей казалось прежде. Вечер и тени деревьев скрывали их от чужих взоров. Она позволила Азену целовать себя, слушала его нежный шепот и дала его рукам ласкать себя.

Он так и не спросил, согласна ли она, а девушка не сказала ни да, ни нет. Она не сказала ему, что для неё это было впервые, но он и так знал об этом. Он говорил ей нежные слова и осторожно целовал её, шепча о том, что открыть женщину в первый раз — это как открыть бутылку чудесного вина, чей первый глоток стоит смаковать медленно. Его прикосновения были под стать его словам, они изгоняли всякие мысли об отвращении или сопротивлении. Он обещал ей наслаждение и подарил его ей. Она не думала о том, как отточены его слова и движения. Она не гадала, сколько ещё женщин он «открыл» подобным образом.

Была уже глубокая ночь, когда они пошли назад в замок. Луна серебрила дорожку у них под ногами. Он держал её под локоть, а она позволила ему проводить себя до дома. Они уже прошли половину пути, когда девушка задумалась над тем, что же принесет ей завтрашний день. Она попыталась задать вопрос касательно этой внезапной неопределенности.

— Что для тебя это значило? — спросила она у Азена.

— Что ты имеешь в виду?

— Эту ночь и то, что мы сделали.

Хотела бы она уметь говорить так же, как и Азен. Но Тимбал могла высказывать свои мысли лишь прямо, и поэтому ей казалось, что её вопросы подобны брошенным в его сторону подобно камням.

Некоторое время он молчал, а затем, наконец, сказал:

— Что-то, подобное этому, нельзя высказать простыми словами.

Девушку вполне мог удовлетвориться этот ответ, но внезапно ей захотелось, чтобы менестрель все-таки высказал это «что-то».

— Скажи, что я значу для тебя? Что мы значим друг для друга?

— Думаю, со временем мы выясним это, — легко ответил Азен. — Не думаю, что об этом стоит беспокоиться в такую ночь. Лучше насладимся моментом, Синие Сапожки, и не будет загадывать наперед обо всей жизни.

— Сказал тот, кто не может забеременеть, — ответила девушка и тут же всем сердцем захотела забрать эти слова обратно. Подобно молоту, они раскололи хрупкую красоту этого мгновения.

Азен немного помолчал, а затем натянуто сказал:

— Я слышал, что с женщинами редко такое случается после первого раза.

— Редко, но случается, — угрюмо ответила девушка. Только что она разрушила всю магию момента. Внезапно она почувствовала, как у неё чешется в определенных местах, и поняла, что будет мучиться от страха до тех пор, пока у неё снова не начнутся кровотечения. На неё разом навалилась мысли обо всем том, что может, а чего не может произойти после этой ночи. О чем она вообще думала, что себе воображала? Что менестрель любит её, что он женится на ней и разделит с нею свою жизнь, будет заботиться о ней, если она заболеет, и растить их детей?

— Давай не будем думать об этом сегодня, — сказал Азен. Девушка задумалась, о чем именно им не стоит думать, но так и осталась держать его за руку. Внезапно ей показалось, что ближе, чем сегодня, они уже не будут. Дорожка была неровная, и девушка старалась не кренится в его сторону, пока они шли. Внезапно она вспомнила о предупреждении, когда-то высказанном ей Гретчей. Может, Азен и правда был лишь игрушкой леди? Внезапно она захотела спросить у менестреля, любит ли он кого-то ещё, связан ли он как-то с леди?

Но она проглотила этот вопрос и вместо этого спросила:

— Если я спрошу тебя о чем-то важном, будет ли те сложно ответить мне правдиво?

К её удивлению он засмеялся.

— Почему ты смеешься? — спросила она, пытаясь сдерживать боль в своем голосе.

— Потому что, сама того не зная, ты почти произнесла слова старого и очень страшного проклятья. Когда один менестрель хочет проклясть другого, он говорит ему: «Да говорит твой язык отныне лишь правду!»

— И чего такого страшного в это проклятье?

— Мы — хранители летописей, и поэтому должны быть честны, скрупулезны и точны касательно того, кому и какая земля была продана или передана, в какой год кто сочетался браком или какое соглашение было заключено между аристократами. Но также мы и хранители грез. Иногда, чтобы заработать свой хлеб, нам приходится врать и приукрашивать. В наших песнях герои становится сильнее, королевы красивее, а испытания труднее. Поэтому проклясть менестреля говорить только правду значит обречь его на нищенское существование, потому что такой менестрель сможет лишь цитировать летописи, но никак не петь о грезах для других людей.

Возможно, она услышала в его словах даже больше, чем Азен хотел сказать. Похоже, что в эту ночь он подарил ей мечту, сказку о том, что она не одинока в этом мире, и взамен девушка расплатилась с ним монетой, которую женщина может потратить лишь однажды. Она потеряла невинность, одно из немногих достоинств, что у неё были, и которое она прежде даже не ценила. Девушка знала, что для некоторых мужчин это будет причиной отказаться от женитьбы на ней. Она отдала свою девственность менестрелю, и хотя им обоим это понравилось, это все же никак не привязало его к ней. А Тимбал теперь не сможет взглянуть в лицо своего мужа и сказать ему: «До тебя я не знала ни одного мужчины». Её невинность ушла, её забрал сладкоголосый менестрель.

Не было толку упрекать за это Азена. Наверняка он думал, что девушка отдалась ему за медовый пирог, немного вина и капельку сочувствия. Он, небось, и не понял, что у неё забрал. Девушка вздохнула.

— Улыбнись, — сказал менестрель. — Мы уже недалеко от замка и твоей кровати.

У лестницы он остановился и сжал её руку. Несколько факелов ещё горели снаружи замка, но внутри все уже потухло. Она едва могла различить его лицо.

— Знаешь, Синие Сапожки, а я ведь так и не услышал твоего имени.

Девушке стало стыдно. Она лишилась с ним девственности, а он даже не знал её имени.

— Тимбал, — сказала она тихо. — Меня зовут Тимбал.

— А, как маленький барабан, из которого можно извлечь чудесные звуки. Тебе подходит. Но мне все же больше нравиться Синие Сапожки.

Это были его последние слова перед тем, как он оставил её у лестницы, ведущей к комнатам слуг. Он прислонил её к себе и нежно поцеловал, будто бы желая ей спокойной ночи. Но это поцелуй взволновал её не так, как первый. Она отстранилась от него, нащупала в темноте перила и начала подыматься по ступенькам, ступая как можно осторожней, чтобы те не скрипели. Она уже прошла половину пути, когда внезапно её остановил разгневанный шепот, доносившийся снизу.

— Вот ты где! Меня послали найти тебя ещё два часа назад! Где ты был? Разве ты не дал слова, что всегда будешь на месте, готовый исполнить любую просьбу леди Ласент? Хороший же из тебя друг!

Несомненно, этот шипящий голос принадлежал Гретче. Тимбал обдало холодом. О чем она говорила? Какую договоренность нарушил Азен? Она спустилась пониже, прислонившись к стене и надеясь, что в темноте её не будет видно. Азен ответил одинаково возмущенным и извиняющимся голосом:

— Ну откуда мне было знать, что я понадоблюсь именно этой ночью? Мне же сказали, что наконец-то в этот вечер я свободен! Не могу и припомнить, когда мне давали свободу в последний раз.

— О, представляю, как ей воспользовался, менестрель! Поторопись, не трать время на оправдания. Ты можешь все испортить. Сейчас же иди к леди, и будь как можно незаметней. Все уже готово, не хватает только тебя.

— Как много ты знаешь, горничная? — спросил Азен упавшим голосом, в котором было полно горечи и разочарования.

— Достаточно, чтобы понять, что без тебя не будет никакого наследника! Думаю, тебе также стоит знать о том, что эта ночь «свободы» может дорого тебе обойтись! Всю свою молодость она любила тебя и рассчитывала на тебя! Она бы даже вышла за тебя замуж, если бы только попросил её об этом! Но ты этого не сделал. А теперь, когда она нуждается в тебе, вот как ты отплатил леди Ласент за годы её благосклонности.

Тут уже, видимо, в разговоре с Азеном Гретча хватила лишку. Тот ответил:

— Заткнись, сука! Ничего ты не знаешь.

Тимбал в темноте услышала гул удаляющихся шагов менестреля по мощеному двору. Пошла ли Гретча за ним? Девушка не знала, ведь легкая обувь горничной не издавала звуков. Тимбал застыла на месте, её сердце колотилось так сильно, что её стук отдавался у неё в ушах. Что все это значило? И что случиться, если Гретча сейчас подымится по лестнице и найдет её? Девушка понимала, что услышала то, что не предназначалось для её ушей. Стоила ли эта тайна её жизни? Она потеряла счет времени, как долго она стояла, согнувшись и прислонившись к стене. Она посмела снова начать подыматься по лестнице лишь тогда, когда её левая нога уже начала ныть и неметь.

Она на ощупь пробралась в свою комнату, сбросила с себя одежду и забралась в кровать. Но сон не шёл, и поэтому она просто лежала и думала о том, как именно Азен служил леди Ласент. На ум приходило лишь одно объяснение того, о чем говорила Гретча. Азен сделает леди ребёнка, которого лорд сможет назвать своим наследником. Если это так, и именно таков «долг» менестреля, удерживающий его подле леди, тогда что для него значит служанка с кухни? Ничего. Просто возможность скоротать досуг и воспользоваться своей «свободой». Она была дурой. Когда настало утро, не выспавшаяся девушка пошла снова работать. Она чувствовала, что события предыдущей ночи многое изменили в ней и в то же время не изменили ничего, и не могла сказать, что было ужасней.

Она стала заниматься своими делами, как будто ничего не произошло. Однако по мере того, как проходил день, ощущение, что её одурачили, все нарастало. Она пыталась отвлечься, занимаясь повседневными делами, но у неё не получалось. Она была рассеяна, её раздражали и чистка лука, и поиск в огороде репы, которая не была бы червивой. Обычно девушка не видела менестреля во время своего рабочего дня, и поэтому стала говорить себе, что нет ничего удивительного в том, что сегодня его здесь нет. Тимбал пыталась не обращать внимания на мрачные взгляды, которые на неё бросала Гретча каждый раз, когда она проходила мимо неё. Но не смогла. «Хотела бы я умереть», — прошептала она сама себе и тут же испугалась таких слов. Тимбал видела, как во время обеда Гретча на верху лестницы о чем-то шепталась с двумя служанками, а затем все трое посмотрели на неё. Полные маленькие губы Гретчи растянулись в ехидной ухмылке. Тимбал посмотрела в другую сторону, сделав вид, что не заметила этого. Как Гретча узнала? Похвастался ли Азен перед ней своей победой? Не станет ли сама Тимбал посмешищем для других слуг? Её сердце упало, настроение окончательно испортилось. Она повела себя как последняя шлюха, дала соблазнить себя первому, кто поцеловал её и выказал ей немного симпатии. Вечером девушка ни с кем не разговаривала, а просто со злостью резала овощи и скребла большую сковороду, будто пытаясь выскрести Азена из своей памяти.

К вечеру она смирилась с мыслью, что ей просто воспользовались. Ни леди Ласент, ни Азен так и не появились. Тимбал сидела отдельно от остальных, перебирая ягоды для пирогов, и слушала Криссока, не глядя на него. Ночь казалась ей долгой, а количество ягод, что нужно была перебрать — бесконечным. Не подымая головы, она украдкой посмотрела на лорда Джаста, и не была удивлена, когда увидела, каким одиноким и обеспокоенным тот выглядел. Он тоже знал, что происходит. Криссок зычно пел о давно прошедших битвах и погибших в них воинах, но это были печальные песни о старых поражениях и напрасно погибших героях. Лорд Джаст с застывшим лицом смотрел будто бы сквозь менестреля невидящим взором.

Сегодня вечерние развлечения окончились рано. Лорд Джаст подозвал Криссок к себе и передал ему кошель, а затем извинился за то, что представление окончилось рано, и сказал:

— Моё сердце не лежит к музыке, когда моя леди покинула замок. Будет праздновать тогда, когда она вернется, и, милостью Эды, привезет с собой то, чего мы все искреннее желаем.

Криссок низко поклонился и сказал:

— Я уверен, что богиня будет милостива, лорд. Вы сделали все возможное, чтобы облегчить её путь к тому, что облагодетельствует всех нас.

Тимбал посмотрела на слуг вокруг и заметила, что все слуги обменивались друг с другом ничего не понимающими взглядами. Если в замке что-то намечалось, то об этом начинали ходить сплетни ещё за несколько дней до самого события. А она ничего не слышала об отъезде леди Ласент. Когда работники замка Тимберрок начали покидать холл, всюду стали слышны перешептывания. Большей частью Тимбал слышала лишь вопросы, пока мимо неё не прошли Гретча и две её товарки.

— Да, они ещё вчера попросили меня собрать вещи для путешествия, — убеждала она своих подруг. — Мне пока ещё ни о чем официально не объявили, но леди поручает мне все больше и больше заданий. Думаю, скоро я стану жить наверху, рядом с её комнатой. Знаете ведь, леди Ласент предпочитает держать личных служанок поближе к себе. Думаю, что скоро стану одной из них, ведь она выказывает мне такое доверие. Я знала об их отъезде за несколько дней, но, разумеется, приближенная служанка уже не может распускать об этом слухи подобно обычным горничным.

Подруги Гретчи выглядели не только впечатленными, но и раздраженными из-за того, что Гретча понизила их до «обычных горничных». Тимбал отчаянно хотела выглядеть равнодушной. Подойдя поближе с тазом перебранных ягод, она сделала отстраненное лицо. Гретча бросила на неё взгляд. Будут ли теперь её следующие слова предназначены для ушей Тимбал?

— И, разумеется, менестрель Азен также должен был отбыть с нашей госпожой, иначе, в чем был бы смысл путешествия? Что? Вы ничего об это не слышали? — сказала Гретча и наклонилась к своим подругам, но её голос продолжал звучать все также четко, как и раньше. — Разумеется, я не должна вам говорить ни о чем таком… но, думаю, ничего страшного не случиться, если я вам напомню о том, что вы и так знаете. У лорда Джаста нет наследника, лучше ему не становиться и, учитывая его, эм, трудности, он навряд ли подарит своей жене ребёнка. Но ребёнок ему необходим, если он не хочет, чтобы после смерти замок Тимберрок перешел к его кузену. Слышали о лорде Спиндрифте? Даже собственные слуги называют его лордом Транжирой. Он уже промотал все свое имущество и, говорят, ему все ещё дают в долг лишь потому, что он убедил своих кредиторов в том, что когда лорд Джаст умрет, замок Тимберрок перейдет к нему. К тому же все слышали, что лорд Спиндрифт жестоко обходится как с собаками и лошадьми, так и с женщинами и слугами. После того ужасного случая со щенком гончей, что произошел шесть лет назад, лорд Джаст даже запретил ему посещать свой замок! Поэтому наш лорд ни в коем случае не допустит, чтобы из-за отсутствия наследника замок Тимберрок перешел к Спиндрифту! Что ж, я сказала, все, что могла, а теперь сами думайте, что хотите! Леди Ласент отбыла к своей сестре и её мужу. А компанию ей составляет весьма красивый менестрель. Думаю, когда она вернется, то будет объявлено о скором рождении наследника лорда Джаста… Нет, больше я не скажу вам ни слова! Ни единого! Ведь служанка леди должна быть крайне осмотрительна!

Сказав это, Гретча захихикала и поднесла руки к своему лицу, как бы давая понять подругам, что не будет отвечать ни на какие их вопросы. Те после её слов выглядели весьма возмущенными, но не отважились произнести ни слова.

Тимбал опустила глаза на ягоды и ускорила шаг, чтобы быстрее пройти мимо этой троицы. Она подавила в себе желание, чтобы толкнуть Гретчу, когда проходила мимо неё. Девушка знала, что достаточно сильна, чтобы сбить горничную с ног, но тогда люди начнут задавать вопросы. А ей так больно признать правду. Она ненавидела Гретчу, потому что та знала, что менестрель провел Тимбал как дурочку. Ещё больше она ненавидела Гретчу за то, что та её предупреждала, но девушка не послушалась. Наверняка Гретча уже считает её глупой шлюхой. Щеки девушки зарделись, и она поспешила смешаться с толпой кухонных слуг. Каждый спешил закончить свои дела и пойти спать. Тимбал поставила таз с хорошими ягодами, выбросила те из них, что подгнили, а также стебли, а затем заставила себя признать очевидное. Гретча знала о путешествии, а это означало, что Азен также знал о нем. Но он ничего не сказал об этом прошлой ночью, даже намека не сделал. Он просто воспользовался ею, зная, что после этого пропадет на несколько месяцев? Почему же он был такимбессердечным?

И тут её как холодной водой из ведра обдало: если вдруг она забеременеет, никто не поверит, что менестрель спал с ней. А она отдала ему свое девственность, возможно, единственное, что привлекало его в ней. Пока девушка подымалась по ступеням в свою комнату, в её душу закрался новый страх: если она и правда будет ждать ребёнка, то даже не сможет попросить помощи у Азена, потому что тот уехал. «Милая Эда, не дай этому случиться, — взмолилась она богине. — Лучше быть мертвой, чем матерью без мужа!»

Тимбал провела ещё одну бессонную ночь. Она обзывала себя дурой за то, что отдалась Азену, и ещё большой дурой, что все равно хотела ещё раз ощутить его прикосновение. Наконец она уснула, грезя о том, что менестрель вскоре вернется и как-то объяснит свою жестокость. Однако это не помогло, так как она не могла найти объяснений такого отношения Азена к себе.

Ей приснилось, как она опозорила себя, подбежав к менестрелю, когда тот, наконец, вернулся. Во сне она уже была на позднем сроке, но Азен отверг её и издевался над ней, а Гретча и остальные слуги смеялись, а затем изгнали её из замка, обвинив в том, что она лгала насчет менестреля. Она ушла лишь в одежде служанки, босиком, потому что потеряла свои синие сапожки, последнее напоминание о любви отца.

Тимбал проспала, и когда очнулась, то по её щекам стекали слезы. Она быстро оделась и, пока сбегала вниз по лестнице, слышала, как повар с раздражением звал её. Девушка поспешила на кухню, где её отругали за то, что она опоздала, и оставили мыть всю посуду.

Этой ночью лорд Джаст выглядел задумчивым и уставшим. Криссок читал длинные строфы о древних битвах. Это было скучно и печально. Лорд Джаст выпил слишком много, и его рано унесли спать. Каждый в замке, похоже, чувствовал себя не в своей тарелке, когда пришлось пораньше покинуть холл и разойтись по своим комнатам. На Гретче были новые чепчик и фартук, так что её, наверное, повысили до личной служанки леди. Она шепталась со своими товарками во дворе кухни. Когда Тимбал проходила мимо, одна из них что-то шепнула Гретче, и все они рассмеялись. Девушка не удержалась и посмотрела на них. Они также смотрели на неё, потешались над ней, и их нисколько не беспокоило, что Тимбал знала об этом. Она попыталась идти не спеша, но знала, что кинется опрометью в свою комнату, как только дойдет до лестницы.

Её глупые надежды рассыпались в прах. Азен получил от неё все, что хотел, и исчез. Правда ли он должен был сделать леди Ласент ребёнка, которого можно было бы выдать за наследника лорда Джаста? Это казалось маловероятным, но девушка слышала песни о подобных случаях. Как у лорда Джаста, так и у менестреля были темные глаза и черные курчавые волосы, но то же можно было сказать и о трех четвертях населения Бакка. Если же Азен все же был выбран для подобной роли, зачем же тогда для этого понадобилось уезжать? Не было бы куда логичней, если бы леди вовсе не покидала замка? Но, возможно, для лорда Джаста было слишком унизительно, чтобы подобные дела творились под его крышей. Затем другая мысль, словно игла, пронзила её. Может, леди Ласент решила провернуть все это втайне от мужа? Может, она сама осознала необходимость в наследника и поняла, что не сможет зачать его от старого калеки? Но как же леди надеялась обмануть мужа, если тот был немощен в постели? Разве что если тот считал, что ему все же кое-что удалось и его жена уже беременна?

Внезапно Тимбал стало стыдно за то, что она копается в интимных делах знати. Ведь эти люди подобрали её с улицы, дали ей работу и кров, а значит, к ним нужно относиться уважительно. Она подумала об Азене и решила больше так не переживать по его поводу. В том, что между ними произошло, она виновата точно так же, как и он. Она сама пошла с ним и не сопротивлялась. В том, что он тут же утратил к ней интерес, ей некого винить, кроме себя. Девушка решила оставить это и жить дальше.

Так она и поступила. Около недели Гретча продолжала издевательски смеяться, когда Тимбал проходила мимо, но девушка не обращала внимания и надеялась, что никак не показывает свой стыд. Без леди в замке стало тише и скучнее. К тому же начали идти дожди, и они никак не прекращались. Во дворе кухни стало полно мокрой грязи, и Тимбал ходила по ней босиком, чтобы не испортить свои синие сапожки. Днем она работала, а ночью спала. Так и проходила её жизнь. Она не была невыносимой до того, как в неё вошел Азен, и по идее не должна была быть таковой и сейчас. Девушка попыталась вспомнить о том счастливом времени, когда только заселилась в замок Тимберрок и даже работа была для неё новой и захватывающей. Теперь же все казалось утомительным и бессмысленным. Она проведет остаток своей жизни, готовя еду для других людей, вот и все. Такова её жизнь. Работа, еда и сон. Со временем она вспомнит, как делать все это без ощущения, что каждый следующий вздох приближает тебя к смерти.

В свой следующий выходной Тимбал подавила в себе желание пойти на пляж и вспомнить о луне, что светила на неё там. Вместо этого под низкими облаками она прогулялась в деревню, зашла в таверну, взяла себе там кружку сидра и стала слушать старого седого менестреля, который распевал дурацкие кабацкие песни и рассказывал смешные истории. Пару раз она даже улыбнулась. В конце своего выступления менестрель сказал, что скоро поедет в другой городок, и стал спрашивать о новостях, которыми он мог бы поделиться с друзьями и родственниками тех, кто жил в этой деревне. С полдюжины семей просто передали приветствия своим семьям, один мужчина — весть о рождении сына, а другой — предупреждение о мосте вверх по течению, который, по его словам, был чересчур ненадежен, и поэтому повозкам следовало его избегать. Менестрель выслушал каждое сообщение, а затем повторил их слово в слово. Это был стандартный способ передать весточку тем, кто не умел читать или писать, или же новость, которую следовало огласить прилюдно.

Затем с непристойной ухмылкой он стал расспрашивать об интересных сплетнях и слухах. Он сказал, что для менестреля слухи ценнее, чем для обычных людей — горшочек с золотом. Поэтому он стал спрашивать, есть ли людям чего рассказать, и неважно, насколько эти слухи обоснованы. В основном ему рассказывали о лучших шлюхах, мужчин хвастались своими достоинствами да делали похабные намеки, а кто-то передал предупреждение «той сволочи, что украла шесть овце с выгона». Менестрель выслушал все это с широкой улыбкой, а затем пересказал в столь драматическом тоне, что даже Тимбал надорвала живот со смеху. А затем какой-то в конец напившийся крестьянин из замка Тимберрок сказал, что «скоро у лорда Джаста будет наследник, и тот будет столь же счастлив, как если бы ребёнок был его».

— Во имя титек Эды, Лоул, завали свое пьяное хлебало! — прошипел кто-то за столом и легонько ударил говорившего по плечу, от чего тот повалился на пол.

Другой мужчина за столом крикнул:

— Да он же пьян! Не обращайте внимания!

Даже менестрель почувствовал, что Лоул хватил лишку, и повторил за мужчиной: «Крестьяне из замка Тимберрок — пьяные пустобрехи. Не обращайте внимания». Эта «поправка» вызвала рев одобрения в таверне. Но Тимбал внезапно замолкла, улыбка сползла с её лица, а смех застрял в горле. Она расплатилась за сидр и в одиночестве пошла назад в замок.

Лил дождь, когда она выходила из таверны. Тимбал даже не взяла с собой плаща, и все, что ей оставалось — это мокнуть под холодным ливнем. Первую половину пути девушка думала о том Азене, которого помнила. Она думала о песнях, которые он пел, о том, как ей казалось, что он поет именно для неё, даже когда менестрель смотрел на леди Ласент.

Она думала о его мягких курчавых волосах, об их запахе, о том, как они касались её лица, когда они занимались любовью. Она думала о его губах, и не только о поцелуях, но и о добрых словах, о том, как он нежно держал её, когда она плакала, вспоминая об отце. Она была с ним всего одну ночь, знала ли она его, не говоря уж о том, чтобы любить?

Она подумала, что любят не за что-то, не потому, что знаешь кого-то. Любят просто так. Стыдно, что он так дурно обошелся с ней, а она все ещё сохнет по нему, вспоминая каждое его слово, произнесенное шепотом, каждое прикосновение. Хватит уже того, что она сглупила, но почему же она так долго вспоминает о той своей глупости? Впервые девушка крепко задумалась об этом. Хотела бы Тимбал быть достаточно смелой, чтобы убить себя, умереть и больше не чувствовать боли, от которой не было исцеления. «Но я не такая храбрая, — подумала она. — Пусть Эл убьет меня за трусость, за то, что у меня не хватит духу сделать это самой».

Она пришла на мост, по которому уже пересекала реку ранее этим вечером. Вода поднялась, она подхватывала весь мусор, что накопился у берегов за лето, и несла его к мосту, где прижимала к деревянным опорам и текла сквозь него, уже выплескиваясь кое-где и на сам мост. Увидев это, девушка заколебалась, но все же поставила ногу на деревянные доски. Те дрожали от напора воды, но сам мост выглядел вполне крепким. Тимбал оглянулась на деревню, в надежде, что из неё кто-то также возвращался назад и у него можно будет спросить, безопасно ли идти через мост. Но из-за дождя она почти ничего не видела, да и навряд ли кто-либо решил возвращаться в замок до начала ночи. Девушка уверила себя в том, что все будет хорошо, и решила все же идти дальше.

Из-за проливного дождя она остановилась и сняла свои сапожки, решив, что босыми ногами будет удобнее ступать. К тому же вода могла попасть внутрь и испортить её обувь. Тимбал прижала сапожки в груди и пошла по мосту. Деревянные доски скрипели и стонали, когда она ступала по ним. Холодная вода омывала её голые ступни. Внезапно жидкость стала подыматься выше и при следующем шаге уже дошла девушке до лодыжки. Вода замедляла её, и Тимбал одной рукой задрала свой подол, чтобы тот не так быстро намокал. Она оглянулась назад и поняла, что уже прошла половину моста, и назад было идти столько же, сколько и вперед.

Девушка сделала ещё два шага, а затем мир вокруг неё будто перевернулся. На мгновенье она вообще перестала понимать, что происходит. Затем она осознала, что одной рукой цепляется за перила моста, а другой прижимает к груди свои драгоценные сапожки. Мост все ещё был у неё под ногами, но она выпустила из руки подол, и тот обволакивал её, насквозь пропитавшийся водой, которая уже доходила Тимбал до колен. Внезапно девушка поняла, почему вокруг неё плавал мусор, который сбивал с ног и заставлял прижиматься к мосту.

Мост для повозок, находившийся вверх по течению оказался ненадежен, как и говорил один из посетителей таверны. Его просто снесло течением, и он вместе с остальным мусором врезался в опоры и грозил их сломать. Девушка осознала, что если это произойдет, её вместе с мостом, на котором она стоит, понесет вниз по течению. Доски затрещали, мост под ней накренился, и Тимбал поняла, что ей, скорее всего, не светит даже этого. Её просто смоет. Мост вздрагивал в такт биения её сердца, в ушах звенело от рева воды. «Я не должна бояться, — строго сказала себе девушка. — Если хочу выжить». Сейчас она поняла, что ей очень хочется жить, с Азеном или без него. И тут вдруг ей пришла в голову мысль, потрясшая её до глубины души. Она сама попросила темного бога Эла о смерти, а тот внезапно решил исполнить её желание.

— НЕТ! — выдохнула девушка, стараясь перекричать рев разъяренной стихии. — Я не хочу умирать здесь!

Она бросила свои бесценные сапожки так далеко, как только смогла. Из-за проливного дождя ничего не было видно, но они должны были долететь до суши. Затем, ухватившись обеими руками за шатающиеся перила, она принялась кое-как идти в сторону берега. Она уже была недалеко от одной из опор моста, когда деревянная часть той сломалась. Ещё несколько мгновений девушка держалась на шатающихся досках, после чего те просто развалились под ней, и она упала в воду, где было полно лесного мусора и обломков двух мостов. Тимбал с размаху упала во все это и нырнула под воду, её подол зацепился за какую-то корягу, из-за чего она начала то погружаться, то всплывать. Девушка отчаянно пыталась спросить юбку и хоть как-то дышать, крича и плача при этом. Но прежде чем ей удалось избавиться от этой одежды, коряга сама сорвала её с Тимбал. В неё ударялись доски, но они уплывали прежде, чем она успевала ухватиться хоть за какую-то из них. Один из обломков больно ушиб её, но когда Тимбал попыталась ухватиться за него, тот, будто издеваясь, уплыл прочь.

Густой поток мусора, что сокрушил мост, медленно рассеивался. Под непрекращающимися струями дождя девушке, наконец, удалось ухватиться за какой-то обломок моста. Однако когда Тимбал попыталась на него взобраться, тот рассыпался на отдельные доски, и она снова нырнула. Девушка схватилась ещё за что-то, но её голова едва виднелась над водой. Все существование Тимбал свелось к одной-единственной задаче. Когда наверху — дыши, когда внизу — задержи дыхание. Её замерзшие руки устали, и она крепче их сжала, надеясь, что боль отвлечет её от усталости.

Вскоре тьма окутала реку, но ливень и бурный поток и не думали ослабевать. Она попыталась сменить хват, снова нырнула, чуть не потеряла свой обломок, а затем смогла устроиться между двумя другими, положив на них локти. У неё уже не было сил, чтобы кричать или звать на помощь. Она могла лишь цепляться за доски и молиться Эде, матери Эде, о том, чтобы её прибило к берегу, и она бы не досталась жестокому Элу.

В темноте её импровизированный плот обо что-то ударился и остановился. Девушка вглядывалась во тьму, одновременно радуясь, что замерла на месте, и опасаясь, что сейчас в неё врежется какая-нибудь большая коряга. Она попыталась выбраться из воды, но дерево, за которое она хотела зацепиться, выскользнуло у неё из рук и перевернулось. Столкнувшаяся с ним вода ударила вверх. Тимбал резко отвернула от неё свое лицо и осталась на месте. Нужно дождаться утра, прежде чем пытаться найти безопасное место. Она покрепче сжала локтями доски и постаралась не терять сознание.

Наверное, Тимбал так и не уснула, но когда, наконец, пришел рассвет, она не сразу это осознала. Дождь стал слабее, но не перестал идти, а река все также бесновалась под ней. В сером свете наступившего дня девушка увидела, что её вместе с множеством веток, досок и одной мертвой овцой одной массой прибило к большему дереву, которое упало в реку. Девушка не стала звать на помощь, так не видела вокруг ничего, кроме поросших лесом берегов.

Рука, на которую опиралась Тимбал, онемела, а вторая так замерзла, что едва двигалась. Её ноги болтались и дергались в воде под ней. Прошло будто бы полжизни, прежде чем она, наконец, разработала свою онемевшую руку, а затем медленно заползла на кучу бурелома. Тут она и лежала некоторое время, пытаясь понять, где холоднее — здесь или в воде. Она разработала локти, попыталась почувствовать ноги или подвигать второй рукой. Когда же та, наконец, шевельнулась, девушка издала безмолвный крик, так больно ей было. Но все же она не забыла поблагодарить Эду за то, что вообще может ей двигать.

Но, возможно, её молитва доброй богине полей разозлила мрачного Эла. Девушка подняла голову, чтобы понять, как ей лучше добраться до берега, и увидела то, чего так боялась. Большой обломок моста для повозок, кажется, решил воссоединиться с остальной своей частью. Он величественно плыл среди общего беспорядка, медленно вращаясь и разбрызгивая вокруг себя фонтанчики белой воды. Обломок двигался прямо на Тимбал, и от него было не увернуться.

Девушка попыталась забраться наверх мусорной кучи, поскользнулась, упала между двумя обломками и на какое-то страшное мгновенье застряла там. Затем она увидела луч солнца и отчаянно потянулась к нему. Девушка подняла голову над водой, ухватилась рукой за ствол дерева и могла лишь наблюдать за тем, как на неё надвигался обломок моста.

— Будь ты проклят, Эл! — крикнула она безжалостным небесам. Этот бог забрал у неё все: отца, любимого, даже её драгоценные синие сапожки. Возможно, единственным актом его сострадания после всего этого было бы отнять у неё жизнь.

Гораздо позже она гадала, произнесла ли она свою последнюю мысль вслух, или же жестокий бог услышал её и без слов. Эл ни к кому не испытывал сострадания и никому его не даровал.

Сверхчеловеческим усилием девушка вытащила себя на обломок как раз тогда, когда в него ударился кусок моста. Тимбал лишь увидела, как тот, вращаясь, налетел на неё, а затем её мир взорвался вспышкой белого света.

* * *

Промокшая до нитки девушка очнулась на берегу реки. Её мокрые волосы облепили лицо, юбка была разодрана, одежда покрыта тиной. Она была босой, её руки были покрыты кровью. Ей потребовалось немного времени, чтобы понять, что из пореза на голове у неё все ещё идет кровь. Она не могла вспомнить, кто она и как здесь очутилась.

Взошло солнце, и его слабый свет согрел воздух. Девушка поднялась и куда-то захромала. Она пошла вниз по течению реки, пока не увидела мост. По мелкому лесному кустарнику она забралась на берег, а потом нашла дорогу. Шаткой походкой она пошла вдоль неё, пока её не подобрала женщина на повозке, запряженной ослом.

Позже девушка очнулась в комнате на постоялом дворе. Она сонно осмотрелась вокруг, подняла свои руки и заметила, что одно из её предплечий туго перебинтовано. Её голова также была перевязана, а волосы были острижены на одной стороне черепа. Девушка все ещё не помнила, кто она и как сюда попала. В её комнату вошла девушка и принесла ей на подносе простой завтрак.

— Ты — Тимбал, — сказала ей вошедшая девушка. — Когда-то ты работала здесь, но ушла несколько месяцев назад. Похоже, ты упала в реку. Или же во время бури тебя избили и оставили умирать. Но не волнуйся, здесь ты в безопасности, среди друзей. Какое-то время назад тебя пытался отыскать Королевский Патруль. Они нашли повозку и упряжь твоего отца, а также людей, которые его убили. Патрульные продали упряжь и повозку, когда не смогли тебя найти, но не беспокойся, вырученные за них деньги все ещё нетронуты и ждут тебя. Мы о тебе позаботимся.

Для девушки это уже было слишком. Несколько долгих дней ей потребовалось на то, чтобы принять свое прошлое, о котором ей рассказывали хозяин постоялого двора и его дочь. Ещё больше времени понадобилось на то, чтобы хотя бы начать ходить по комнате не шатаясь. Гиссель, милая девушка, что заботилась о ней, уверяла, что у Тимбал полно денег, чтобы расплатиться за уход, но девушка вскоре решила встать с постели и выполнять на постоялом дворе простую работу. Та казалась ей знакомой и приятной. Её посещали проблески её прошлой жизни, и она складывала их воедино как могла. Никто не мог сказать ей, куда она пошла после того, как оставила работу на постоялом дворе, или как попала оттуда обратно, поэтому в итоге она смирилась с тем, что потеряла год своей жизни. Деньги, вырученные от продажи имущества отца, позволили ей сделать небольшие сбережения, к которым она добавляла то, что зарабатывала на постоялом дворе.

Она обрезала свои длинные волосы с одной стороны головы, чтобы те не выделялись на фоне короткой вьющейся поросли, которой быстро зарастал шрам в том месте, где лекарь сшил её скальп. Вскоре она смогла работать на кухне в качестве кухарки. Она легко заводила друзей среди посетителей и стала любимицей Королевского Патруля, когда тот вернулся в город. Девушка считала, что её жизнь складывалась хорошо. Ей становилось грустно лишь тогда, когда на постоялый двор приходили петь менестрели. Да и тогда лишь старые песни вызвали у неё слезы.

Через три месяца после того, как её нашли, девушка как-то прибирала столы, готовясь к вечеру. И тут из замка Тимберрок прибыли хорошие вести. Молодой погонщик крикнул прямо с порога:

— У Лорда Джаста появился наследник!

Тимбал была шокирована ревом одобрения, которым люди отреагировали на эту новость. Казалось, что в эту ночь все жители маленького городка и окрестных селений стеклись на постоялый двор, чтобы поднять там кружку за чудесную новость. Тимбал была занята, бегая туда-обратно между кухней и столиками и лишь из обрывков фраз Гиссель поняла, почему празднование было столь бурным. Люди во владениях Лорда Джаста отмечали отнюдь не рождение ребёнка, они уже давно смирились с тем, что их любимый, но искалеченный хозяин не сможет им обзавестись. Они жили в страхе, что земли и имущество лорда Джаста может перейти к его кузену, лорду Спиндрифту. Все знали, что Спиндрифт разрушил все, чем владел, и потянул за собой на дно своих людей, наделав долгов, с которыми никогда бы не смог рассчитаться, и подняв поборы до таких высот, что никто не мог их оплатить.

Поэтому прежде, чем лорд Спиндрифт смог бы предъявить свои права, леди Ласент отправилась к себе домой, чтобы усыновить сына своей сестры. Вместе с ней туда отправился верный ей и её мужу менестрель, который смог бы засвидетельствовать этот процесс и сделать его легальным. По словам возницы, этот план был придуман давным-давно, просто менестрель поклялся молчать о нем. Леди Ласент на коленях молила свою сестру отдать ей своего младшего сына. По слухам тот был славным и дружелюбным малым с открытым лицом, да к тому же отличным наездником. Поэтому все обитатели замка Тимберрок крайне обрадовались этому событию. Остальные люди из владений лорда Джаста, когда узнали об этом, также присоединились к празднованию.

Тимбал также была этому рада, так как дела на постоялом дворе сегодня шли бойко, и благодаря тому, что этой ночью у людей было хорошее настроение, она получила хорошие чаевые. Имена лордов и леди звучали для неё знакомо, но, наверное, так и должно было быть, ведь она уже работала на этом постоялом дворе ещё до несчастного случая. В её разуме и раньше всплывали какие-то имена и обрывки старых воспоминаний, но все это до сих пор представляло собой в её памяти полную мешанину.

Поэтому не было никаких причин для того, чтобы в следующие дни её грусть усилилась. Но это произошло. Посреди ночи она просыпалась в слезах, на неё накатывала необъяснимая тоска, девушка перестала улыбаться шуткам. Она знала, что у неё хорошая жизнь, и каждую ночь благодарила Эду за то, что та благословила её. Но все же что-то было не так. Поэтому девушка решила обо всем рассказать Гиссель.

— У меня неспокойно на сердце. Я чувствую, что что-то потеряла, что-то очень важное, и не успокоюсь, пока не верну это.

— Ты недавно потеряла отца, — сказала Гиссель, но Тимбал покачала головой.

— Я грущу и урывками вспоминаю о нем. Я помню его лицо в отблесках костра, его руки, что ложились мне на плечи, и даже то, как он учил меня благодарить богиню за каждую хорошую вещь. Нет, Гиссель, я помню достаточно, чтобы скорбеть о нем и оплакивать его. Это что-то другое, что-то, что я потеряла.

— Завтра, — уверенно сказала Гиссель, — мы скажем моему отцу, что нам нужен выходной, и пойдем в Смитфилд. Это ближайшая к нам деревенька. Там мы навестим моих кузенов, так как я хочу, чтобы ты познакомилась с Секом. Думаю, вы понравитесь друг другу, и он поможет исцелить тебя от тоски по твоей потери.

Тимбал отказалась, но Гиссель уговаривала её до тех пор, пока та не согласилась. Отец Гиссель согласилась дать им обеим выходной, так как зимой дела все равно шли неважно. Но он усомнился в плане своей дочери и сказал ей:

— Сек ухлестывал за дочерью кузнеца. Слышал, она ему нравиться.

Но Гиссель ответила ему:

— А мне нет. Как только Сек увидит Тимбал, то тут же забудет о тощей и сварливой Миссе.

Они отправились в Смитфилд следующим утром на повозке знакомого Гиссель. Тот вез в деревню позднюю капусту и был рад подобрать девушек. Тимбал устроилась в хвосте повозке, а Гиссель села рядом со своим знакомым, и вскоре стало ясно, что и сама она хотела кое-что выгадать от этой поездки, а не только облагодетельствовать Тимбал. Возница даже поцеловал Гиссель на прощание, когда ссаживал их рядом с домом кузенов. Отец Гиссель оказался прав. В этот день Сека даже не было дома, так как он пошел к дому своей возлюбленной, чтобы помочь её отцу отремонтировать ограду. Но Тимбал это нисколько не беспокоило. Дом кузенов Гиссель был шумным местом, где обитало несколько маленьких детей и один новорожденный младенец. Женщины здесь были столь же дружелюбны, как и Гиссель, и, несмотря на то, что Сека не было, эта поездка все равно подняла Тимбал настроение. Она не хотела уезжать и тянула время, сколько могла. Был уже вечер, когда они отправились на постоялый двор Смитфилда, где знакомый возница Гиссель должен был подобрать их и отвезти обратно. Перед уходом одна из кузин Гиссель сказала ей:

— Ах, если бы я только знала, то отправила бы вас на постоялый двор пораньше, чтобы вы могли послушать немного музыки. Я слышала, что там выступает менестрель. Он высокий и темноволосый, его голос сводит девушек с ума, но он не обращает внимания ни на одну из них! Говорят, он оплакивает свою потерянную возлюбленную, и каждый раз заканчивает свое выступление песней в её память.

Эта новость вызвала любопытство у обеих девушек, и под легким дождиком они поспешили на постоялый двор. Знакомый Гиссель припозднился, но они все равно сумели отыскать свободный столик в конце зала. Кузина Гиссель была права, на постоялом дворе было полно народу, и в основном это были женщины. Когда девушки вошли, менестрель чинил порванную струну на своей арфе и даже не поднял голову, поглощенный своим занятием.

— Я возьму немного сидра, пока мы ждем твоего возницу, — предложила Тимбал.

— Он не «мой возница», — ответила Гиссель. — Пока что.

— Но будет, — бросила Тимбал через плечо и стала через толпу пробираться в направлении трактирщика.

Как раз когда она пыталась привлечь внимание какого-то мужчины, менестрель ударил по струнам. Эти звуки показались Тимбал знакомыми. Девушка не помнила, где слышала песню, которую пел менестрель, но она знала её. Она была о воине, который вернулся домой слишком поздно. Он потерял свою любимую, так как ту унесла смерть. По телу девушки, от ног до макушки, пробежала странная дрожь. Она медленно обернулась, пока менестрель пел о своей потерянной возлюбленной, о её волосах цвета вороньего крыла и нежных руках. Затем он стал петь о её синих сапожках.

Забыв о сидре, Тимбал стала медленно продираться через толпу обратно, не обращая внимания на окрики тех, кого она толкала. Девушка обнаружила менестреля рядом с очагом, сидящего на низком стуле. Он прислонил арфу к своему плечу и играл на ней. Его пальцы со знанием дела бегали по струнам, а сам он смотрел только на стул перед собой. На этом стуле стояла пара синих сапожек. Они были чистыми, но пошли пятнами от пребывания в воде. Она узнала эти сапожки. Внезапно она вспомнила, кто она, посмотрела на менестреля и стала пожирать его глазами. В её разуме пронеслась буря из воспоминаний.

Азен не видел её до тех пор, пока она не подошла к стулу и не взяла сапожки. Он был бледным и бессловесным, не произнес ни слова, пока она их надевала. Но когда она поднялась, он обнял её. При этом Азена трясло.

— Я думал, что потерял тебя! — пытался сказать менестрель, перекрикивая радостный рев толпы. — Гретча сказала мне, что ты умерла. Они нашли твои сапожки на берегу, и подумали, что ты покончила с собой!

— Гретча много о чем врала.

— Да, о многом. Синие Сапожки, ты больше никогда не должна покидать меня, — сказал он, обняв её ещё крепче и прижав к себе.

— Клянусь Эдой, я никогда этого не сделаю, — пообещала она ему.

КОШАЧЬЯ ДОБЫЧА ^{(рассказ, 2011 г.)}

Как же так вышло, порой задаюсь я вопросом, что столь ярая собачница вроде меня придумывает целую кучу историй, где и листа не обходится без кошек?

Я вправду не знаю, что ответить. Пускай, по большему счёту, как раз собаки составляли мне компанию долгие-долгие годы, в спутниках моих ходило немало и кошачьего племени. Первым же товарищем, именно что — ПОЛНОСТЬЮ моим, у тогдашней меня, — совсем ещё девчонки, — стал Локи, длинношёрстый чёрный котяра. Настолько неустрашимый зверь, что, порой, казалось, будто в нём больше от пса, чем собственно от кота. Иногда мне случалось находить его — глубокой, Фэрбенкской^[10] зимой, — уютно свернувшимся калачиком меж парой лаек.

Едва выйдя замуж, в Кодьяке, я на пару с мужем радовалась компании Хлорофиллы, молоденькой кошечки моего супруга. Будучи не стерилизованной, она весьма и весьма поспособствовала местной кошачьей популяции, немало разнообразив, так сказать, генофонд Кодьяка, за что соседи с любовью звали её «кошачьей производительницей».

Ныне же я всецело принадлежу Пи, чёрно-белой, с манишкой, кошке, — ей уже за девятнадцать. Она стала моим самым преданным кошачьим «соавтором», просиживая на хозяйских коленях многие часы, покуда я печатала — выглядывая поверх и суясь с боков. Сэм — помоложе, ему только восемнадцать, знатный ходок по столам и воришка обеденных закусок, настоящий бич, терроризирующий бренное существование моего супруга. Но, вопреки твёрдой решимости не заводить боле никого из кошачьей породы, в декабре 2009 в рядах домочадцев произошло прибавление в виде Принцессы и Фэтти (Толстяка). Подросшие из одного помёта, они на удивление легко доказали, сколь хорошо могут приспосабливаться к нам — а также нашим псам, детям и своим родичам, кошачьим старейшинам.

Толстяк — огненно-оранжевого окраса. Голубоглазый котяра. И большой охотник сказывать сказки.

* * *

* * *

— Я допустила ошибку и всё ещё расплачиваюсь за это. — Говоря так, Розмари пыталась смотреться сильнее, чем ощущала себя сама. Менее отчаявшейся и более по-деловому чёткой.

— Ты уже порядком рассчиталась за неё, — решительно отозвалась Хилия.

С детства лучшая подруга её, Хилия всегда принимала самое крепкое участие в делах касаемо самой Розамари. Бывшая порой бестактной, но неизменно преданной, Хилия. И верность эта, проявившаяся вновь, на редкость много значила для женщины.

Подхватив Гилльяма, Розмари легонько подбросила малыша в воздух. Карапуз, хныкая, цеплялся за колени с того мгновения, как мать опустила его вниз. И только взятый на руки наконец затих.

— Смотри, избалуешь и испортишь, — заметила Хилия.

— Да нет, я просто подержу его, — ответила Розмари. — И если уж на то пошло, не думаю, что он — ошибка. Уж что-что, а мальчик — единственно хорошее, что вышло из моей… ошибки.

— Ох, я вовсе не о нём говорила! — мгновенно всполошилась Хилия. Её собственный кроха, всего месяца отроду, дремал на груди, прикрыв глазки, покуда мать кормила его молоком. Гилльям, поудобней устроившись на коленях Розмари, уже клонился поближе, с любопытством глазея свысока на младенца. Ручонка тянулась к малышке.

— Дать ей отдохнуть, Гилльям. Не смей пихать её.

— Ты вполне расплатилась за ту ошибку, — продолжила, словно позабыв о досадной запинке, Хилия. — Ты страдала, казня себя, без малого три года. Несправедливо, что теперь он вернётся домой и, как ни в чём не бывало, вздумает начать всё заново.

— Это его дом, — вскользь подчеркнула Розмари. — Доставшийся от деда. Его клочок земли. И Гилльям — его сын, как он давеча бахвалился в таверне. Он в своём праве: всё это — его.

— Не смей даже говорить так! Это не его дом! Не смей защищать этого негодяя! Да и дед отписал всё за Гилльямом. Не Пеллом, — Гилльямом! Собственный дед не мог довериться Пеллу, зная, что он поступит подобным образом, как с тобой, так и с родным сыном. И ты, как мать Гилльяма, имеешь столько же прав находиться здесь, если уж на то пошло. И даже более: кто как не ты, и только ты, вкалывала здесь в одиночку? В каком виде были здешние стены, когда этот поганец бросил тебя одну, с животом, шатаясь и бездельничая со своей морранийской девкой? Лачуга! Хибара с напрочь прохудившейся крышей, наполовину осыпавшейся трубой и двором, заросшим сверху донизу чертополохом да бодыльями молочая. А гляньте-ка теперь туда! — Гневные слова Хилии гремели, словно комья осыпающейся промёрзлой земли, покуда подруга яростно тыкала пальцем то сюда то туда, вдоль крохотной, но опрятной комнатушки. То был самый обычный, простенький деревенский коттедж, с настилом заместо пола, стенами из грубого камня, одной-единственной дверью и одиноким квадратом окошка. Как раз на подоконнике последнего дрых сейчас солнечно-рыжий кот, раскинувшись всеми лапами, словно янтарный ломоть расплывшегося в лучах яркого весеннего солнышка сладкого мёда.

— Погляди-ка на эти занавески да покрывала на кровати! Присмотрись к камину, искусному как шпилька! Давай, смелее, взгляни! На тесно переложенную кровлю, наконец! Там, конечно, неплохо было бы подложить свежей соломы, но подлатанные тобой заплаты держатся, и ещё как держатся! А теперь — выгляни в окно! Рядки грядок с овощами пускают завязи, полдюжины цыплят квохчут и царапают землю, а корова с телёнком в брюхе пасётся, сытая! И чья, чья, спрашиваю я, это работа? Твоя, вот чья! А не этого ни на что не годного лентяя и бездельника Пелла! Стоило тупой маленькой шлюшке подмигнуть одним глазком да поизвиваться, повертеть на нём задом, — и готово; он тут же смылся к ней и её папаше с мамашей. И теперь, после всех штучек, что она с ним проделывали, теперь, когда и папаша её узрел наконец, что если до чего Пелл и охотник, так до звонкой монеты, и цена ему — гнутый медяк, да и выгнал его взашей… с чего он взял, что может вот так запросто заявиться обратно и заполучить вдобавок всё, что ты с таким трудом выстраивала эти годы? Да о каком ещё там праве он смеет толковать?!

— Как и моём, Хилия, равно как и моём. По закону мы оба приходимся Гилльяму родителями. Мы оба имеем право заправлять наследством, в его, разумеется, пользу, до той поры, пока он не вырастет в мужчину. Как мать Гилльяма, я могу утвердить своё право, но, вместе с тем, не могу отрицать наличие того же у самого Пелла. Так оно и есть, — уныло проговорила Розмари, но робкая улыбка прорезалась на лице, стоило ей заслышать, с каким напором восстаёт подруга, обороняя девушку.

— Согласно закону, да, — рявкнула, чуть ли не выплёвывая слово «закон», Хилия. — Я говорю о правоте и праве, а не о законах! Скажи, он на деле осмелел настолько, чтобы свободно захаживать сюда?

Быстро пригасив поднявшийся было в груди страх и загнав ростки его куда подальше, Розмари понадеялась, что не позволила пробраться на лицо ни одной из смутных тревог.

— Нет, покамест нет. Но вчера до меня дошли слухи, что он вернулся в город и болтал в таверне, мол, раз собирается домой, то готов заодно возложить на себя и обязанности, как отца, так и землевладельца. Думаю, набирается теперь смелости открыто столкнуться со мной лицом к лицу. Я слышала, что Пелл проводит ночи в отцовском доме. Не думаю, что его матушка более меня нуждается в сыне. Ей и так нелегко приходится, с пелловым-то беспутным отцом, что регулярно охаживает женушку, за неимением какой-другой прислуги. Так что, могу только гадать, как долго она ещё собирается терпеть сыновьи выкрутасы под своей крышей. Они оба будут давить на него, мол, убирался бы оттуда; я даже подозреваю, куда отец Пелла предложит ему направиться. Тот всегда негодовал, что я зажилась здесь. Приговаривал, мол, что и коттедж и земля должны были отойти в первую очередь к нему самому, а не, миновав его, напрямую к Пеллу.

— А разве не дед Пелла предложил передать наследство, когда его внук обрюхатил тебя?

Ляпни эти грубоватые, как оплеуха, слова кто-другой, и они обожгли бы как пуком крапивы. Но то была Хилия, её старшая, вернейшая подруга.

Розмари вздохнула.

— Да уж. Он-то на деле и притащил сюда нас двоих, за компанию с менестрелем, — чтобы заверить обеты. И высказал Пеллу, что, мол, пришло время, и пора тому уже встать и вести себя как мужчине, и озаботиться наконец о ребёнке, которому, не будь его, не появиться б на свет, и о женщине, обесчещенной и сгубленной им. — Последнюю фразу до сих пор тяжело было произносить вслух. Вздохнув, она уставилась на стену. — Пелл наотрез отказался тогда. Говорил, мол, мы оба чересчур юны, и одна ошибка не должна влечь за собой другую. Ну, а месяцем или двумя позже доказал правоту слов делом. Уйдя и бросив меня. Что ж, на худой конец, я хотя бы так и не вышла за него замуж. Если чего Пелл с лихвой и додал, так это свободы.

— Свободы, говоришь? — с издёвкой усмехнулась Хилия. — Ни одна женщина с младенцем на коленках не может свободной. Никак и ни в коей мере. И что же этот твой дедуля, что он сделал, когда Пелл провизжал своё «нет»?

Розмари принудила себя вновь вернуться мыслями к прошлой истории.

— Соудер был хорошим человеком. Он пытался помочь Пеллу сделать то, что считал правильным. Когда Пелл заявил, что не намерен жениться на мне, Соудер ответил, что тогда и он сам не собирается бездумно растрачивать гонорар менестреля. Старик тотчас завещал и коттедж, и землю моему, тогда ещё нерождённому, ребёнку, независимо от того, мальчик бы появился на свет или девочка. Пелл аж побелел от ярости, но не осмелился обмолвиться даже словом. Он к тому времени и так уже впал в немилость у большей части родичей. В конце концов, коттедж, оставшийся за ребёнком, давал нам хотя бы место для житья. Позже, я слышала, что отец Пелла едва не помешался от ярости, узнав, кому ушёл дедов дом. Он-то полагал, что тот отойдёт дочери Соудера, его жене; так он смог бы заполучить себе неплохой кусок годных земель. Не то, чтобы нам достался столь уж большой достаток, когда наследство перешло к Гилльяму, но…

Но Соудер хотел как лучше и желал нам одного лишь добра. Он говорил, что пара, работающая сообща, изведает истинную меру друг друга. — Розмари вздохнула снова. — Ну, полагаю, оставшись здесь одна, я полной чашей дозналась об истинном пелловом ко мне отношении. Стало тоскливо с тех пор, когда прошлым годом я с печалью проводила Соудера в далёкий путь. Он был отцом пелловой матушки, и единственный из всего его семейства, кто мало-мальски заходил посмотреть на Гилльяма после побега Пелла. Вплоть до того дня, когда подхватил лёгочный кашель, он появлялся здесь каждый месяц.

— Ну, деньги-то хоть старик давал?

Розмари покачала головой.

— Нет, но иногда приносил с собой продукты и кой-какие вещи. Он передал мне корешки ревеня и маковки стелющегося лука, пошедшие в рост на грядках. Словом, то, что я могла обернуть на пользу, только пожелай того и возьмись что есть мочи за работу. Соудер был хорошим человеком.

— Хороший или нет, но на редкость уж «правильный», раз позволил Пеллу мало того, что не жениться, но и отшвырнуть тебя, как никчёмную тряпку.

— Вообще-то, всё сложилось не совсем так. Для меня было важно услышать отказ огласить брачную клятву перед менестрелем. Вплоть до дня, что выдался после, я была полностью уверена, что Пелл женится на мне, женится сразу, как ребёнок появится на свет. Не то чтобы он просил меня выйти за него когда-нибудь, или я — его. Теперь-то догадываюсь, что просто опасалась спросить прямо. Соудер же — нет. Я и слышать не хотела, чтобы он самолично заставил Пелла ответить согласием; рано или поздно всё и так бы всплыло, так что, то был лучший выход из всех.

Розмари отхлебнула из чашки остывшего чая. Горло немного отпустило, а ведь стоило картине оскорбительного унижения вспыхнуть перед глазами, и язык стал сам собой заплетаться, гортань же захлестнул тугой комок. Кендра, менестрель, отвёл тогда глаза в сторону от её заалевшего стыдом лица, но Соудер, встретив ошеломлённый взгляд девушки, спокойно и уверенно отметил: «Ну что ж, так тому и быть».

— Разумеется, позже, уже оставшись со мной наедине, Пелл привёл целую уйму причин, почему я не вправе злиться на него, — выдавила из себя слова правды Розмари, как можно более несерьёзным тоном. — Я верила им. Я верила ему, что он, мол, «обручён со мной в своём сердце» и что «в том никогда не будет места какой-другой женщине». Я была такой глупенькой.

За три прошедших с того дня года она то и дело подталкивала себя к мысли самой нести ответ за путаницу, в кою исхитрилась превратить собственную жизнь. Порой этот нехитрый способ помогал. А порой, оглядываясь по сторонам, она раздумывала: «Если уж я допустила столь громадный промах, отчего ж не могу точно также основательно и загладить его?» Она даже рассчитывала, что ей уже удалось это, последнее. Она ведь так упорно трудилась. Таща починку дома на собственных плечах или оплачивая чистой меной. Розмари перекопала весь старый сад, одна волоча за раз полную лопату земли. Таскала тачкой навоз с обочины дороги, собирая катыши из-под прорысивших мимо лошадей, и саморучно удобряя почву. Торговала собственным трудом в обмен на семена и рассаду, живя с Гилльямом туго затянув пояса, питаясь чем попало и зажимая каждую лишнюю монету; лишь бы, откладывая, накопить на тщедушную годовалую тёлку, тощую, одни кожи и кости, и, к тому же, вконец замученную глистами. Корова эта, оздоровевшая теперь, готовилась вот-вот разрешиться первым своим телёнком. В тепле возле очага грелись куры, — не обходилось ни дня без свежих яиц, правда, из доброго десятка вылупилось всего пара курочек да петушок… Однако ж, мало-помалу, цыплята размножились до приличных размеров стайки. Каждый день Розмари складывала собранный хворост в поленницу рядом с домом вместе с аккуратной горкой расколотой щепы, подготовленной к розжигу. Она делала, что могла и хотела сделать, и задел для перемен не прошёл даром — женщина сама накликала случившееся.

Отвернувшись от окна, Розмари обнаружила, что Хилия пристально смотрит на неё глазами, полными слёз и сочувствия.

— Ты заслужила лучшего, Розмари.

Но, если бы…

— Я не могу сбежать от того, что натворила, Хилия. Глупо было позволять мужчине возлежать в моей постели; но выбор есть выбор, и лишь моя вина в том, что он сказался дурным. Мама предупреждала насчёт его. Я же не послушалась. Давай признаем правду. Нас было двое, в той самой постели. И мне до конца жизни никуда не деться от свершившегося. И от Пелла. Пусть ему никогда и не быть моим мужем, но он навсегда останется отцом Гилльяма.

— Ты тогда едва-едва распрощалась с девичеством, к тому же, твой отец не так давно сошёл в могилу. Пелл просто воспользовался моментом — и тобой.

Глядя на подругу, Розмари качнула головой.

— Нет, не надо об этом. Шесть месяцев ушло у меня на то, чтобы выбраться из омута жалости, в котором с головойпогрязла. Я не собираюсь возвращаться к этому снова.

Хилия тяжело вздохнула.

— Ну ладно, как знаешь. Не буду кривить сердцем, утверждая, что нынче, искушённая и умудрённая, так сказать, ты нравишься мне больше, нежели та, старая, утопающая непрерывно в слезах. Ты прочнее и упёртее, чем сама о себе думаешь, девушка. Когда парень объявится здесь, думаю, тебе стоит проследовать к дверному засову и подхватить с пола кочергу. И не вздумай пускать его под эту крышу!

Розмари опустила глаза, глянув на Гилльяма, ворочающегося на коленях. Веки ребёнка отяжелели, он суетливо жался к матери разве что только от усталости.

— Мальчик вправе знать своего отца, — сказала она. Она бы и сама подивилась, будь сказанное ею правдой.

Хилия только фыркнула.

— Мальчик имеет право расти близ мирного и безмятежного очага. И если Пелл здесь, у вас не будет ни того, ни другого. — Со вздохом она приподнялась, запахивая блузу и подвигая сонную кроху к плечу. — Мне пора домой. Сбивать масло и прибираться по дому. Пара наших коров давно в тяжести и со дня на день готова отелиться. Придётся оставаться дома, на хозяйстве, всю следующую неделю или около того. Ну а ты, слушай сюда. Если Пелл припрётся к тебе по уши пьяным или в каком-другом на редкость неприглядном виде, просто хватай Гилльяма и топайте подальше отсюда. Дорогу к моему дому ты знаешь и без меня.

Розмари пыталась справиться с невольно лезущей на губы улыбкой.

— Разве не ты минутами назад внушала мне стоять на своём — и этой земле — до последнего?

Хилия отбросила со лба выбившийся тугой завиток чёрных кудрей.

— Положим, что я. По правде говоря, Рози, я думать не знаю, что и советовать, и как тебе поступать; так что, может, мне лучше всего просто прихлопнуть покрепче роток. За вычетом того, что я по любому остаюсь твоим другом. Нет ничего, на что я не решилась бы ради тебя.

— Безусловно, я верю тебе, — заверила её Розмари.

Встав на ноги, Хилия собралась было уходить. Приостановившись у окна, она ласково погладила дремлющего на подоконнике кота. Поведя головой, тот принялся рассматривать женщину кобальтово-синими глазами.

— Нынче не время лениться, Мармелад. Я рассчитываю, что ты присмотришь за Розмари с Гилльямом, — предостерегла она вслух расслабленно раскинувшегося на камне кота.

Медленно потягиваясь, кот подтянул к себе лапы и сел, зевая во всю пасть и дразня гостью кончиком розоватого языка, подрагивающего, заворачиваясь книзу. Она почесала зверя под шеей, и тот зажмурился, млея от удовольствия.

— Начинаешь прямо сейчас, понял меня? Не спаси я тебя вовремя, и ты бы прямиком ухнул в реку, барахтаясь в мешке! За тобой должок, котяра. Я спасла твою шкуру. — Сузив зрачки, кот смерил Хилию ответным пристальным взглядом.

Котам не нравится, когда вспоминают о долгах. Коты не влазят в долги. Ты сделала, что хотела сделать. Быть живым значит по воле случая — и твоих рук, — но не значит, что я в долгу за это.

Розмари встала со стула. Она осторожно переложила спящего малыша на кровать и подошла к окну, поддержать друга. Протянула было ладонь к Мармеладу, но тот только мотнул головой, отталкивая пальцы девушки.

— Не говори с Мармеладом в таком угрожающем тоне, Хилия. Он — лучшее, что когда-нибудь доставалось мне в дар. В те далёкие дни, перед тем как разрешиться Гилльямом, я чувствовала себя совсем одинокой, и лишь малютка Марми всегда был со мною рядом. — Согнув пальцы, она принялась щекотать кота за белый треугольничек у горлышка. Здоровенный кошак нехотя зашёлся недовольным урчанием.

Сощурив глаза, Хилия вновь заговорила с котом.

— Ну да ладно, кот, раз уж ты считаешь себя ничем не обязанным мне, не забывай о Розмари. В твоих интересах получше заботиться о ней.

Огненно-рыжий гатто, закрыв глаза, свернул передние лапы, прижав к грудке. Понятия не имею, как я, по твоей мысли, должен расправиться с человеческим самцом.

Хилия настороженно вскинула голову, глядя на него. Ты — кот. Тебе по силам что-нибудь да придумать. Или помочь Розмари сообразить что да как.

В ней нет ни капли Уита, чтобы услышать меня. Спрятав голову в лапы, он как бы погрузился по виду в сонную дрёму.

Я не так глупа, кот. Никому нет нужды в магии ведения, чтобы расслышать кошек. Вы говорите со всеми, кто вам нравится.

Яснее ясного. Но я не говорил, что она не слышит меня. Я сказал, что она НЕ СЛУШАЕТ, ЧТО я говорю ей.

Потянувшись вперёд, Хилия дёрнула кота за золотистое ухо, привлекая внимание. Тогда постарайся получше. Пелл недолюбливает всех зверей без разбора. Если тебе полюбились сытая кормёжка и сладкая полудрёма в тепле, будь так добр, найди способ помочь ей. Или, смотри, как бы не разделить тебе пополам с нею все предстоящие беды.

— Дрянной кошак, — добавила уже вслух. — Я должна была позволить папаше Пелла утопить тебя тогда.

— Так это отец Пелла был тем человеком, с мешком, полным котят? Ты никогда прежде не упоминала об этом! — Розмари побледнела от ужаса.

— А что тут приятного, чтобы вот так запросто делиться этим? К тому же, право слово, хватит добавлять лишнюю причину записать побольше народу в список ненавистных тебе людей. — Хилия наклонилась ближе, целуя Розмари в щёку. — А теперь позаботься-ка лучше о себе и Гилльяме. И как только перед тобой замаячит хоть малейшая примета любого треволнения, не раздумывая, сразу беги ко мне домой.

— Ох, не думаю, что мне выпадут сколько-нибудь серьёзные неприятности, чтобы сбегать от них.

— Хмм, ну да ладно, хотя и не уверена, что соглашусь с тобой насчёт последнего. Помни только как следует: моя дверь всегда открыта.

— Не забуду, обещаю.

* * *

Розмари проводила подругу взглядом, наблюдая, как та неспешно поднимается на небольшой пригорок напротив дома и исчезает из виду, скрывшись за краем холма. От вершины скал вилась тропа вдоль линии залива, но Хилия, вероятно воспользуется другой, более крутой, зато спускающейся вниз, к самому взморью. С началом отлива скалистый морской берег оголялся, а с ним — и пролегающая поперёк дна, обычно скрытая водой, небольшая тропинка, скоро выводящая обратно к селению. Иногда Розмари одолевало праздное желание очутиться поближе к другим домам, жаль, что Хилия живёт неблизко от них с Гилльямом. Лесистая ложбина, что служила защитой от самых худших из зимних штормов, препятствуя наплыву бурлящей воды, также надёжно скрывала их коттедж в тени большую часть дня. Участок земли под гилльямовым домом, по правде говоря, был совсем крошечным — длинный, узкий склон, изгибающийся полумесяцем вдоль построек, с грядами пахотной земли, заключённой меж обрывами скал, бороздящих берег, и болотистыми низинами солончака, простирающимися полукружьем позади. Бросовый кусь земли, чересчур диковинный, чересчур дикий, чтоб сойти за взаправдашнюю ферму, но, очевидно, как раз впору, чтобы послужить приютом женщине с ребёнком.

— Нет, его бы порядком хватило нам всем. Всем троим, Пелл. Пожелай ты этого «мы».

Предвечерние тени уже подтягивались к порогу дома. Невольно поёжившись от подкатившей к горлу дрожи, она окинула взглядом спящего малыша.

— Ну что ж, не думаю, что твой родитель заглянет по вечеру навестить тебя. Однако ж, дела сами собой не сделаются.

Розмари прихватила с собой большую шаль, прежде чем двинуться за порог. День стоял тёплый, словно предвещая скорое лето, но как раз о вечернюю пору начинали задувать, беря верх, холодные ветра с побережья. Она загнала внутрь корову и припёрла как следует в грубо сработанном хлеву. Кривоватая, хлипкая постройка, а попросту — скатная соломенная крыша, подпираемая четырьмя жердями. Может, хоть этим летом она наскребёт времени да монет да прочих припасов — и наконец заложит дыры, торчащие заместо стен. И тогда, приветствуя надвигающуюся зиму, хотя бы корова, по крайней мере, сможет отдохнуть от сующихся то и дело в щели свой нос порывов сырого, со снегом, ветра.

Куры, подгоняемые клонящимся к заходу солнцем, уже квохтали близ дома, готовые забраться на родной насест. Привереда-петух был малый не промах, и его «гарему» жаловаться было не на что. Женщина торопливо пересчитала по головам бесценное поголовье: все девять были тут как тут. Вскоре, когда дни постепенно пойдут вширь, птахи возобновят привычно моститься тут же, откладывая яйцо за яйцом. Она вновь с нетерпением дожидалась первых свежих яиц, заодно надеясь, что какая-нибудь из хохлаток отложит целую кладку и сядет выпаривать, а там пойдут и сами цыплята. Положа руку на сердце, Розмари была готова даже перетерпеть и обождать на время с прожаренным омлетом, в обмен на то, чтобы позднее поставить на стол куриное жаркое. Хотела бы она соорудить для них и отдельную стойку. Пока что курам не оставалось ничего другого, как взгромождаться на ночлег вдоль стены коровника. Новый курятник послужил бы хорошей защитой, оберегая хрупкие шейки от лис, и ястребов, и сов.

Как ни крути, а рассиживаться не приходилось, одно дело тянуло за собой другое, одна работа — другую. Не так уж всё плохо, если подумать. Что сталось бы с её жизнью, простаивай она без труда день за днём? Без обыденной рутины, наваливающейся вновь и вновь?

Следующая остановка, привычный каждодневный ритуал, пришлась на сад. Ревень выбросил вверх туго скрученные листья, и на побегах проклюнулись ранние завязи почек. Другие же борозды, в комьях коричневатой земли, так и стояли, сиротливо нагие. Или же… нет? Она присела пониже, вглядываясь в грядки, после слабо улыбнулась. В двух соседних рядках крошечные ростки зеленоватых всходов рвались на свет, прорезая бурые комья. Капуста. Пускай та не больно баловала вкусам, зато родилась неплохо; и тугие тёмнолистые кочаны долго хранились, не портясь, в крошечном погребе, отрытым ею собственноручно. Тяжело вздохнув, Розмари понадеялась: может, хоть следующая зима не выйдет очередным нескончаемым круговоротом под знаком капустной да картофельной похлёбок. Ну что ж, коли так, остаётся надежда, что вкус их разнообразится хотя б долей курятины.

Она уже было поднялась на ноги, когда за спиной раздался голос. Его голос. В испуге женщина шарахнулась в сторону, подальше от пришлеца, невольно топча поросль драгоценных всходов.

— Да чтоб тебя! — вскрикнула, едва не плача, и, резко крутанувшись, подалась к мужчине лицом.

— Всё, что я сказал, было — «привет». — Ей улыбался Пелл. То ли неловко, то ли беспокойно, словно улыбка цеплялась за одни лишь скривившиеся губы, вопреки выражению глаз. По-прежнему высокий, как смутно отложилось у неё в памяти, — и по-прежнему статный. Пуще того — красивый. За то время, что они не виделись, мужчина отрастил вьющуюся бороду, в тон тёмным завиткам волос. По рукавам светло-синей рубахи ползла вышивка, начищенные чёрные сапоги, по колено, ярко блестели. Талию охватывал такой же чёрный массивный пояс, из хорошо выделанной кожи; на бедре висели изящные ножны, откуда торчала рукоять ножа цвета слоновой кости. Одним словом, одетый, как подобает сыну торговца — и, разумеется, вполне отдающий себе отчёт о своей привлекательности. Красавчик Пелл, милашка Пелл, сердцеед Пелл, признанный деревенский щеголь, что и говорить. Она было аж загляделась на него: улыбка мужчины расплылась ещё шире. Некогда он принадлежал ей. Некогда он сам избрал её — каково! Вещь, поражающая до глубины души своим необыкновением. Сколь признательна она была ему, сколь сговорчива, сколь покладиста — в этом своём изумлении. Розмари бы с самого начала догадаться: не удержать ей его, не сдержать. Даже заимей дитя под сердцем. Он оставил её, отбросил, — всё ровно так, как и предупреждала наперёд родная мать. Всё так и вышло.

А теперь он вернулся назад. Застарелый гнев заворочался где-то внизу живота, — и она заговорила сама с собой, утверждая, что не чувствует более к Пеллу ни малейшего влечения. Вообще ни капли. Напоминая себе о всех тех ночах, что она исходила плачем и рыданием, ибо он бросил её, одну и в тяжести, носящую его ребёнка, погнавшись за раскрасавицей Меддали Моррани — и барышами её папаши. Долгих ночах, тоскливых ночах, мучительных ночах без него; алчущих тёплого мужского тела в постели, — мужа, защитника и опоры для неё. Воскрешая все сомнения, что, как приступы болезни, терзали раз за разом: мол, она сама была слишком невзрачной, слишком незавидной особой, чтобы удержать его, слишком располневшей из-за своей тяжести; одним словом, и вовсе — неудобной. Неподходящей. И теперь, пристально вглядываясь в своего давным-давно заблудшего гуляку-любовника, ни на йоту не ощущала она к нему прежнего желания. Красавчик Пелл нёс ей одно лишь горе да страдание. Но ещё раз ему не обвести её вокруг пальца, выставив полной дурой.

— Ты что, ничего не хочешь сказать мне? — спросил он, наклоняя голову (завитки тёмно-каштановых волос трепыхались на легко поддувающим под вечер ветерке), выцеливая её глазами и продолжая улыбаться. Когда-то эта смертоносная улыбка мигом пленяла, лишая всякой воли. Сбавили ли эти губы с тех пор свою колдовскую силу или напор ослабляла тёмная борода, прикрывающая подбородок? Или это она сама попросту настолько изменилась?

— Не думаю, что нам есть, о чём говорить.

Сгорбившись, Розмари согнулась над грядкой, осторожно подёргивая капустную рассаду, чтобы та вновь привстала вертикально, как и была, подсыпая по бокам землёй для надёжности. Она легонько похлопала ладонью вокруг ростков, приминая комья. Когда же наконец подняла глаза вверх, он всё ещё слал ей любовную улыбку. Нежно. Небрежно. Наивно. Она только покрепче стиснула челюсти, почти слыша зубовный скрежет.

— Чего ты хочешь?

— Я дома, — сказал он запросто, как если бы одно это слово разъясняло всё. Извиняло всё. Изменяло всё. — Я вернулся к тебе, Розмари. — Вздохнув, он слегка смягчил улыбку уголком губ. — Я знаю, что у тебя на уме, милая. Кто. Парень, сбежавший и бросивший тебя одну. Но теперь перед тобою стоит мужчина, толковый и набравшийся разума мужчина, воротившийся обратно. К тебе. Я много повидал и порядком понабрался по миру. — Голос его, казалось, окреп и отяжелел. — И теперь я знаю, как мне надо разделаться с собственной жизнью, чтобы всё пошло на лад. И я готов пойти на это, как бы тяжело не пришлось.

Вот и всё, что он смог предложить, подмечала она раз за разом. Значит, понабравшись ума, да? Вернувшись к ней — и её сыну, да? Как там, тяжко и скрепя сердце, да? Без извинений, малейших извинений, за всё, что проделал с ней, за те унижения, что ей пришлось претерпеть перед всем селением. Без мысли, крошечной мысли, за то, через что ей пришлось пройти, управившись с рождением ребёнка — его ребёнка — и позже, поднимая малыша на ноги, выкармливая и взращивая. Без вопросов, мало-мальских вопросов, как она выживала, снося все невзгоды, покуда он, так сказать, «пребывал в миру». Как же, ничего такого и близко не валялось. Лишь слова, одни пустые слова о том, какой он, мол, теперь умник-разумник, да бывалый, да видалый…

— Думаю, не один ты обзавёлся мудростью, — сказала она. — Я тоже не осталась в стороне. — Розмари стряхивала руками сор и пыль с юбок, медленно приподнимаясь на ноги. Грязь крепко-накрепко въедалась в загрубелую кожу ладоней, исподволь хоронясь под ногтями. Почему она подмечала это только сейчас? Неужто, только оттого, что он вернулся? Она обошла его стороной, как можно дальше, с молчаливой досадой, негодуя про себя, оттого, что приходится выжидать, когда незваный гость в конце концов уберётся прочь с клочка земли, служившего ей садиком; и женщина наконец сможет с облегчением захлопнуть за его спиной ворота. Если те вовремя не запахнуть, с рассветом куры, оживившись от сна, непременно расцарапают каждую грядку и опробуют на клюв всякий росток и сеянец, что ни подвернётся под когтистую лапу. Даже уповая на изгородь, ей то и дело приходилось держать за неугомонными птицами глаз да глаз. Частенько выходило так, что если кто и держал птах подальше от садика, то один лишь Мармелад, любивший подрыхнуть на здешней тёплой и сухой землице.

— Мы оба были чересчур юны, Розмари. И, разумеется, наворотили немало промашек — и, да, я завяз в них, как в силках. Я струсил, испугался. Мне следовало быть сильнее. Признаю, что не смог, не сдюжил, пошатнулся. Но я и думать не могу, что вереница этих самых оплошек начнёт тянуться за мной всю оставшуюся жизнь, клеиться и домогаться. Я больше не боюсь смотреть прямо в глаза собственным… урокам, и теперь-то уж готов делать как надо. Я готов по брёвнышку отстраивать жизнь, какой мне выпадет жить. — Говоря это, он смотрелся непривычно серьёзным. Непривычно искренне. Пелл даже ни разу не отвёл глаз в сторону, так и уставившись ей прямиком в лицо. Некогда она бы напрочь рухнула в эти тёмные глаза. Некогда она верила, что ей по силам прочесть его сердце по единому взгляду.

Качнув головой, Розмари отвратилась прочь.

— Я сама построила свою жизнь, Пелл. И для тебя в ней нет ни местечка. Гилльям, он один наполняет её, целиком и доверху, заместо кого другого.

Он словно закоченел при последнем слове.

— Гилльям? — Озадачённый, казалось, ему было и невдомёк, о ком это она.

Только через пару мгновений до неё дошла истинная причина недоумения.

— Твой сын, — отрезала сухо и твёрдо в ответ. — Я назвала его Гилльямом.

— Гилльям? Но я же говорил, что мы наречём его Уиллом, если дитя родится мальчиком. Как Уилла, Уилла-портного, моего приятеля. Помнишь, а?

— Помню, а как же. — Она еле-еле отволочила упёртые в землю створки на место. — Я раздумала, когда он появился на свет из моего чрева. Я вообще много о чём раздумывала в те дни. — Она примотала бечевой створки, чтоб не разошлись, заместо скобы. — Это имя — из моего рода. Так звали отца моей матери, моего деда. Я решила, что с именем передам Гилльяму толику семейного наследия. Наследия рода его матери.

Розмари неподвижно замерла, уставившись на мужчину в упор. День всё сильнее поддувал холодом, непогода нарастала. Она подобрала шаль, заворачивая складками вокруг тела. Ей хотелось поскорее вернуться назад, в дом, поворошить едва краснеющие угольки в очаге, сгребая в кучу горячую золу, согреть котелок с супом и поджарить немного хлеба на ужин. Вот-вот грозил проснуться Гилльям. Он был хорошим, милым малышом, но ей претила сама мысль, что тот пробудится от сна в одиночестве. Однако ж, желай ни желай, женщина так и не двинулась с места. Вернись она назад, в коттедж, зрела уверенность в сердце, и он, разумеется, последует за ней. А чего Розмари не желала видеть вовсе… Пелла, заходящего внутрь, Пелла, глазеющего на её сына. Только не это. Только не пустые восхваления и благодарствие за её труд; или, нет, — пренебрежение, презрение к крошечному домику-развалюхе, на самом отшибе селения. Он всегда недолюбливал это место, с самого первого дня, когда дед отписал его ему. Он никогда не стремился жить здесь, в шаткой хибаре, с покосившейся, текущей крышей и вечно дымящимся очагом. Однако же, теперь… теперь она страшилась, что он может и передумать, разгляди опрятность, чистоту и некоторый уют, наведённый её руками.

Хуже того, куда более страшило, что, кроме дома, он пожелает и её сына. Гилльям был всем, что она имела. Он был её, принадлежал ей каждой клеточкой тела. Оттого Розмари и нарекла сынишку так, лишь бы заякорить, закрепить крепко-накрепко, увязав за своим родом, своей кровью, — а не пелловой. Нет и не будет, и не быть никакому дележу, никакому разделу Гилльяма. Пелл упустил свой шанс. Навеки.

— Ступай внутрь, там и потолкуем, — произнёс он тихо. — Ты выслушаешь всё, от слова до слова, что надо переговорить.

— Мне нечего сказать, — отрезала она коротко.

— Ну, может и так, зато у меня есть кое-что. Холодает, примечаешь? Я иду внутрь. Следуй за мной.

И, развернувшись, он двинулся прочь, к дому, зная, что ей не остаётся ничего другого, как пойти следом. Горькая правда до боли саднила душу. А вместе с нею на память давило напоминание, излишне резкое, излишне жестокое. О том последнем разе, когда Пелл принудил её повиноваться.

Стояла зима, дожди привычно частили промозглой пеленой, сплошным потоком изливаясь на землю вдоль всего побережья Бака, как и всегда в это время года. Они как раз добрались в город, — истратить почти все жалкие монеты, что у них были, на мешок картофеля и три шмата солёной трески. Розмари несла в руках рыбу, завёрнутую в клочок промасленной бумаги, а Пелл волок мешок, закинув на плечо. Шквал дождя, внезапно обрушившийся на головы, захватил их аккурат на окраине городка. Голову гнуло книзу под бешеным ветром, глаза заволокло бьющими по лицу струями, капли стекали и стекали вниз, по лбу и к шее. Когда резкий голос донёсся до неё, она поняла, что он, должно быть, и прежде пытался докричаться.

— Розмари! Кому говорю, забери же этот клятый картофель!

Она обернулась назад, к нему, недоумевая, с чего бы тот решил сгрузить на неё ещё и мешок. Не сказать, что они были так уж сильно нагружены, однако ко всему прочему женщина несла под сердцем дитя, и живот выступал уже порядком, к тому же на изношенные ботинки налип толстый слой грязи и слякоти, отчего ей, донельзя уставшей, хотелось расплакаться.

— Зачем? — воспротивилась она упрямо, стараясь смахнуть с лица холодные капли, капающие и капающие вниз. Тем временем Пелл попросту всучил гружёную сетку прямо в руки.

— Разве не видишь, что мне надо помочь ей? Она вляпалась в ловушку, бедняжка!

У Розмари не было свободной руки, чтобы протереть глаза. Заморгав часто ресницами, она смогла разглядеть ребёнка в какой-то желтеющей одежде, что стоял под деревом на обочине дороги. Вернее, зябко тулился под дождём, сгорбив плечи и обхватив себя руками. Нет, тулилась. От тонкой кружевной накидки было мало проку против внезапно нагрянувшего проливного дождя.

Пелл пустился бегом к промокшей до нитки девочке, а Розмари ещё раз поморгала глазами. Нет, не ребёнок, не девочка, а девушка. Юная женщина, тоненькая и стройная как малолетний подросток, с гривой чёрных как смоль волос, развеваемых ветром, словно рябь на волнах, по краям нелепого куцего плаща. Из-за дурацкого одеяния этого, она, вероятно, и казалась моложе своих лет. А заодно, и глупее. Право слово, кто в своём уме выйдет на улицу столь легко одетым, да ещё на самом исходе осени? Мотнув головой, Розмари ещё раз стрясла дождинки с ресниц и наконец опознала незнакомку. Меддали Моррани. Дочка торговца, богатого негоцианта, заработавшего свои барыши на море. Она жила на той стороне залива, но порой наезжала с визитами к своим кузинам. Всегда одетая с иголочки, такой уж была она; даже ребёнком красуясь нарядно вышитыми юбками и красивыми ленточками в волосах. Ну, хоть больше девица эта и не была ребёнком, барыши отца по-прежнему кутали её знатным покровом.

— Ей просто надо постоять так, пока шквал не уймётся, — крикнула Розмари вдогонку Пеллу. Мешок отвешивал руки, и она чуть приподняла его, навскидку оценивая вес. Ботинки совсем отсырели от слякоти и грязи, и пальцы ног, казалось, заледенели от холода.

Пелл уже раскланивался с дрожащей на ветру, как тростинка, девушкой. Они о чём-то переговаривались, та было улыбнулась, но очередной порыв усилившегося ветра отнёс слова в сторону от напрягавшей уши Розмари. Пелл повернулся, окликая её.

— Я пойду помогу ей добраться до города. Забирай картошку и ступай домой. Я обернусь чуть погодя.

Потрясённая, она неподвижно стояла под бушующим водопадом дождя, неверяще наблюдая, как на её глазах Пелл приглашающим жестом распахивает свой плащ, чернеющий на ветру, словно вороново крыло, с улыбкой предлагая Меддали укрыться под ним у него на груди. Что та мигом и проделывает, рассыпавшись звонким смехом.

— А что насчёт неё? — гонимый ветром голос Моррани долетел сквозь свистящие порывы шквала. Всё ещё улыбаясь, та тыкала пальцем в сторону так и стоящей на одном месте Розмари.

— О, да полный порядок. Ей по плечу справиться с любым дождём. Увидимся позже, Рози!

И что, что ей тогда оставалось делать? Ей, промозглой от ветра и замёрзшей до костей от холода и сырости; ей, с руками, обременёнными картофелем и рыбой, — и животом, с нерождённым ещё дитя, — и сердцем, раздавленным под непосильной ношей, что он так невзначай свалил на неё. Ей-то самой он и не вздумал предлагать закутаться в плащ, когда небеса неожиданно грянули бурей. Нет. Он предпочёл приберечь тот для спасения незнакомки. Для милашки в роскошном платье, с осиной талией и россыпью колец на пальцах. А она, Розмари? Что там, подумаешь, какая-то девка, брюхатая его ублюдком. Она беспомощно следила взглядом, как крошечные фигурки удаляются прочь, всё дальше и дальше, и никак не могла придумать, что же ей делать. Но ветер задул с новой силой, словно подпихивая под бок в сторону дома, и она ушла тоже.

А после, кое-как добравшись до коттеджа, на еле держащих ногах, вымокнув до кости, сготовила ужин в их жалкой лачуге и села ждать его. И ждала. Ждала Пелла всю ночь напролёт, и утро, и день, и следующую ночь, и ещё долгие дни, обернувшиеся неделями, а затем и месяцами. Ждала, рыдая и надеясь, не переставая ждать, даже когда малыш уже явился на свет; ждала, что Пелл опомнится, придёт в чувство и вернётся домой, к своей новообретённой семье; ждала, что родичи разлучницы узреют наконец, сколь никчёмного парня пригрели у себя и отвадят его, выгнав взашей; ждала, даже когда у дверей появился дед Пелла, сгорая от стыда, поглядеть на новорождённого правнука.

К тому времени досужие слухи облетели уже всех, кого можно. Тем днём Пелл следовал за Меддали прям до самого бота, что должен был взять девушку на борт и отшвартовать обратно, через залив, к огромному дому отца в Доритауне. Сельские сплетницы старались что есть сил, чтобы так или иначе просветить Розмари во все детали истории. Пелл пришёлся по душе Моррани-старшему. Впрочем, Пелл всегда и у всех пользовался благосклонностью, красавчик Пелл, с его широченной улыбкой, весёлым нравом и умением легко втираться в души. Отец Моррани дал ему работу в одном из своих пакгаузов. Какое-то время, впрочем, весьма короткое, она пыталась было заставить себя поверить, что Пелл пошёл на это ради них обоих. Кривила душой, делая вид, что тот просто воспользовался плывущим в руки шансом нажиться как следует. Ради них. Что вскоре он вернётся домой как ни в чём ни бывало, исправившись и раскаявшись, с карманами, набитыми доверху монетами. Ради них обоих. Всё ради них. Может даже, он позаботится о Розмари с Гилльямом и перевезёт их всех в уютный маленький домик где-нибудь в Доритауне. Или, нет, просто однажды ночью, широко распахнув дверь, шагнёт через порог, с грузом игрушек и тёплой одёжки для своего сына. Вот и пускай тогда селяне заткнут-таки рты, враз подавившись насмешками! Пускай как есть убедятся, что Пелл любит её и любил все время, не забывая ни на минуту.

Но Пелл так и не шёл. Дни всё тянулись и тянулись унылой чередой; Розмари что есть духу боролась за их существование, выбиваясь день ото дня из сил, а её малыш рос и рос, прибавляя час от часу. Глупые, нелепые мечтания оборотились горечью и ожесточением. Она то плакала, то оплакивала себя и свои дурацкие надежды, то проклинала злой рок, нависший над ней. Она возненавидела Пелла всем сердцем и жаждала отмщения. Она то винила Пелла, следом за ним — Меддали, потом корила себя, затем опять же — Меддали, и наконец, вновь обращалась к Пеллу, и так по бесконечному, бессмысленному кругу снова и снова. Права была Хилия, сказав резко и начистоту: она, казалось, слегка повредилась рассудком. Но её было уже не образумить. Немыслимо было взывать к разуму и остановиться, прекратить нескончаемый поток ненависти и вины. А потом, о прошлом году или около того, она вдруг перестала вообще что-либо чувствовать к Пеллу, за вычетом робкой надежды, что тот никогда уже не вернётся обратно и не нарушит тот мир и порядок, что Розмари наконец нашла силы обрести, сама с собой.

— Увидимся после, — так сказал он много лет назад. Она едва сдержала в себе порыв, поинтересоваться теперь, о каком таком «позже» он говорил. Она разглядывала его, с ног до головы, покуда тот прошагал до самой двери. Всё та же, как и прежде, холёная, блестящая грива волос, новые, с иголочки, сапоги, и пальто, пошитое, должно быть, с особым расчётом, чтобы широкие плечи гляделись как можно лучше. Неужто Меддали сама выбирала одежду ему под стать? Она неловко склонила голову, мельком бросив взгляд на собственную, латаную-перелатаную юбку, с подолом, испачканным в грязи, когда приходилось на коленках лазить по грядкам, проверяя сеянцы. А в пару к ней — изношенные донельзя ботинки с запихнутой внутрь сухой травой заместо чулок. Розмари вновь провела шероховатыми, загрубелыми от тяжёлой работы ладонями по бокам и подолу юбки, чувствуя себя грязной, неопрятной — и обозлённой вдобавок. Она тоже когда-то была хорошенькой, пускай и бедной. Теперь же оставалась просто грязной нищенкой в одежде из заплат и с подрастающим ребёнком на коленках.

Ещё одна вещь, что он отобрал у неё. Никогда больше ни один поклонник не постучит в её дверь, не найдётся ни один мужчина, что осмелится ухаживать за ней. Никогда не найдётся товарищ и супруг для неё, один лишь сын, поделивший жизнь матери надвое и разделивший её с ней. Навеки.

Он открыл дверь даже без доли сомнений или стеснения. Подметил, или нет, что она починила ременные петли на косяке, и створки больше не скребут по полу, а сверху не зияет щель, сквозь которую всегда задувало холодом? Если и да, то всё равно не обмолвился и словом. Пклл замер лишь раз, на миг, стоя на пороге, а потом шагнул внутрь. Она вдруг обнаружила, что чуть ли не вдогонку поспешает за ним. Розмари не хотела, чтобы он оторвал Гилльяма ото сна, а ещё больше, — чтобы первый взгляд малыша, спросонья, не наткнулся на отца, смутно нависшего над кроваткой ровно незнакомец, перепугав и устрашив сына.

Она обнаружила Пелла озирающимся по комнате и ощутила под сердцем, словно удар, горячее чувство довольства, оттого, сколь удивлённым сказался тот, мотая туда-сюда головой. То больше не была старая, заплесневелая, затянутая паутиной и пылью лачуга, кою некогда дед его впервые определил им; но и не тот дешёвый, дрянной коттеджец, где они прожили недолгие месяцы вместе. Её взгляд как на поводу следовал за его, и картина эта приводила в изумление и саму женщину, как, должно быть, и Пелла; теперь, когда, открывалась возможность для сравнения прошлого с настоящим. И дело вовсе не в переменах, что она привнесла (хотя Розмари исподволь и привыкла видеть — и блекло-синие занавески на окнах, и ошмётки глины и мха, коими были промазаны стены, и аккуратно прочищенный и обметённый очаг с горящими углями, и ящик, стоящий рядом, с щепками для растопки, и гилльямов маленький колченогий стульчик о трёх ножках возле огня). Нет, что и удивляло её теперь, так внезапное осознание, — о том времени, когда Пелл ещё жил здесь, с нею; и о ней самой, Розмари, покорно смиряющейся, соглашающей на всё, как оно есть, в том числе — и ту жалкую лачугу (да-да, конечно, дом мог бы глядеться и получше, но ведь Пеллу виднее, правда? ему лучше знать, как и что делать, верно ведь?) И стоило ему оставить её, лишь тогда она встрепенулась, скидывая привычную оцепенелость и безразличие… безнадёжность; и от злости решила, что, как бы то ни было, ей по силам прибраться и привести здесь всё в порядок. Решила, что несмотря ни на что, пускай ей и не довести это место до безупречного совершенства, однако ж она постарается сделать его лучше, чем оно было. Так и вышло.

— Да он здоровяк!

Вскрик Пелла подбросил Розмари ровно от удара, заставив толчком вернуться в настоящее. Она уставилась на Пелла. Тот ошарашенно разглядывал Гилльяма. Лицо кривилось от бушующих внутри чувств: гордости, вины и, возможно, чего-то ещё, непонятного по виду. Смятения? Тревоги? Беспокойства?

— Ему почти три, — напомнила она поспешно. — Он больше не кроха.

— Три… — выдохнул тот с жаром, словно само число уже служило поводом для удивления. Но отрывать пристальный взгляд от малыша не спешил.

— Ты ушёл тремя годами ранее, — сосчитала она на случай, если он подзабыл. — Дети, знаешь ли, растут.

— Он всего лишь маленький мальчик. Я… срок не казался мне совсем уж значительным, — сказал Пелл и тут же быстро добавил (может, оттого, что ощутил, насколько ни к месту и бестактно это прозвучало): — У меня не было никогда и мысли, что всё вот так обернётся, Рози. Всё так быстро, ну, навалилось в одночасье — ты с животом, и что пришлось здесь кое-как ютиться, а денег кот наплакал, и что родители ополчились против. Меня тогда словно в ловушку затолкали; нет, лабиринт без выхода. Я был безобразно молод, едва вылетел, не оперившись из гнезда, а жизнь уже обмакнула в унылое нутро. Ни веселья, ни развлечений, ни потехи. Сама идея о том, что вот — у меня под боком и жена, и (вскоре) ребёнок, — кем у меня и мысли не было обзаводиться так скоро, и вообще надолго. Я просто не мог это переварить… снести.

— А она была на редкость хорошенькой, у семейства же её денег куры не клевали, к тому же, боги разберут отчего, но они позволили тебе присосаться к ним, как клещ к собаке, и тянуть помаленьку соки. А потом Меддали просто бросила тебя, выбросила как тряпку; и вот, пожалуйста, ты уже здесь, вернулся, так сказать, обратно, потому как больше пойти тебе некуда, думай не думай.

Розмари проговорила свою тираду решительно, вполголоса, но без тени гнева. Даже удивительно. Она ни капли не злилась, просто жалась в нетерпении, когда же наконец тот уберётся. Насмотрится всласть по сторонам и, убедившись, сколь бедно и по-скромному они здесь живут, исчезнет, провалит с глаз долой. По-хорошему, ей вот-вот следовало разбудить Гилльяма и накормить немного ужином, иначе мальчик так просто не заснёт до поздней ночи. А ещё она рассчитывала сегодня вечером как следует поработать над лоскутным стёганым одеялом: кропотливое, не терпящее поспешки занятие, — после того, как Гилльям задремлет. Последнее, бережно сшитое одеяло она обменяла на жирный окорок. Чего ей не хватало теперь для полного счастья, так это поросёнка. А чего она хотела, так просто сидеть близ огня, ночью, сгорбившись над работой, тщательно следя за каждой строчкой иглы, и раздумывать, как отстроит небольшой загончик для поросёнка и накормит его до отвала отбросами с грядок и прихватит с собой на взморье, чтобы тот мог покопаться в мусоре в поиске съестного. Она желала, чтобы Пелл убрался как можно скорее. Некогда она зрела за ним своё будущее, полное драгоценных видений и обещаний. Прекрасные золотые грёзы, да. Теперь же он оставался прошлым, болезненным как язва и жалящим до крови всякий раз, как приходил на ум. Она не хотела жертвовать для него даже взгляда и только дивилась про себя, как бы далеко зашли дела, будь он и в самом деле тем человеком, что представлялся в мечтах. Она жаждала остаться одной и помышлять о собственных задумках, планах, что могла облечь реальностью.

— Всё, чего я хотел, возможность делать, что пожелаю, заниматься тем, что мне по душе, а не из чувства долга или нужды. Испробовать, добиться чего-то в жизни, — и прежде, чем всё пошло бы прахом. Разве это так много, чтобы просить? — Пелл отрывисто замолк на полуслове, резко переведя дыхание. После проговорил, как если бы крепко-накрепко обещая самому себе: — Всё идёт не так, по-другому. — Он выплёвывал слова, одно за другим, коротко и хлёстко, словно она одна-единственная была тем, кто задевал его до глубины души. А в конце твёрдо отрезал: — А теперь покончим болтать об этом.

Слова хлестнули по лицу, словно плёткой, заставляя онеметь. Он говорил, будто возымея власть над нею. Жаркая волна страха, заставляющая трепетать от ужаса, взросла протестующе под грудью, а за той нахлынула жалостная, жалкая надежда, отчего к горлу подступила тошнота. Розмари вдруг внезапно отчётливо поняла, что мужчина твёрдо намеревался остаться. Здесь. Прямо сейчас. С этой минуты.

Почему? За что?

Закопошившись на кровати, Гилльям открыл глаза. На долю секунды большие тёмные глаза, столь схожие с отцовскими, ещё поглощала пелена ночной дрёмы. Потом он полусонно сморгнул ресницами и сосредоточился на незнакомце.

— Мама? — протянул с лёгкой тревогой в голосе.

— Всё в порядке, Гилльям. Я тут.

Мальчик шустро пополз по кровати и потянулся к ней, и она притиснула его к груди. Кроха крепко прижался к Розмари, обхватив за шею и уткнувшись носом в материнское плечо, словно в надёжное укрытие.

— Я тоже здесь, малыш, — пылко, будто бы от чистого сердца, проговорил Пелл, но Розмари отчего-то слабо верилось в его искренность. — Твой папа. Поди-ка сюда и дай мне как следует разглядеть тебя.

В ответ мальчик лишь сильнее ухватился за шею матери. Он и не подумал поднимать глаза на Пелла. Лицо мужчины потемнело.

— Дай ему время. Он никогда не встречался с тобой прежде. Он даже не знает тебя, — напомнила Розмари.

— Я что, неясно сказал, больше никаких разговоров, — бросил тот отрывисто. Подступил к ней ближе. — Дай мне увидеть мальчишку.

Не раздумывая, она попятилась назад к двери.

— Дай ему немного времени попривыкнуть к твоему присутствию, — парировала она, просьбой на требование. Не прямой отказ, но хоть что-то. Некогда женщина преклонялась перед пелловой настойчивостью и обожала его самоуверенность, смиренно позволяя тому выносить решения за них обоих. Черты, что казались тогда столь подобающими мужчине и давали иллюзию защиты, покровительства. Теперь же в памяти восставали одна за другой картины, сколь скоро и бурно он впадал в гнев, стоило поперечить его воле. Внезапно на ум пришёл совет Хилии. Бежать. Бежать со всех ног к дому Хилии. Она только качнула головой, разгоняя бессвязные мысли. Гилльям порядком весит. На руках вот так запросто не унесёшь. Попытайся она сбежать, и сразу запыхается, ещё прежде, чем доберётся хотя бы до вершины холма. К тому же Розмари не хотела дарить Пеллу лишнюю причину преследовать её. Она до дрожи боялась тех последствий, к коим могла воспоследовать стычка подобного толка.

— Дай же мне поглядеть на него, — требовал настоятельно Пелл, придвигаясь всё ближе и ближе. Голос засочился презрительным высокомерием. — Ты воспитала парня пугливым мелким мышонком. Я в его годы и не вздумал бы побояться встать, развернуться лицом к человеку и предложить ему руку. Что за распускающим нюни щенком ты вырастила его, женщина? Да ещё прикрываясь моим именем? Боязливой синицей под заботливым мамочкиным крылышком, да?

Она признала знакомую издёвку в насмешливом голосе, с которой он метко выцеливал Гилльяма, метая слово за словом в спину малышу. Если он надеялся, что этим встряхнёт сына и тот проявит характер, то просчитался вчистую. Гилльям лишь покрепче стиснул материнскую шею. Розмари стояла на своём, ни делая ни шага в сторону, покуда Пелл не подобрался почти на расстояние вытянутой руки, однако ж потом, невзирая на решимость, таки сдала назад, отступая:

— Позволь мне лишь успокоить его. Ты же не хочешь, чтобы его первые воспоминания о тебе вязались с страхом?

— Первые воспоминания, последние, какая к чертям разница? Давай поглядим на этого мальчишку, что прозывается моим именем. По силам ему дать отпор каким-то страхам, или нет, а? Да есть ли в нём хоть что-то от меня, женщина? Уилл. Гляди-ка на меня. Давай же, ступай к отцу. И по-быстрому.

Она не разглядела под ногами кота. Должно быть, зверёк прятался прямо позади, за спиной. Она даже не ощутила, что со всего маху оступается на него; как внезапно, неистово воя и брызжа шипением, здоровяк котяра распушил хвост перед самым носом, полыхнув сгустком оранжевого пламени. Он сиганул как есть прямо с пола, на мгновение зависнув меж ними с Пеллом в воздухе, а после впился когтями тому прямо в лицо, чертя кровавые дорожки и буквально расчищая когтями путь, подтянулся до лба, вскочил на голову мужчине и опрометью бросился на низко нависающие стропила. Где и припал топорщащимся комком к дереву, оглашая комнату бешеным ором и утробным рычанием, хлеща взад-вперёд ровно плетью пострадавшим в ходе дела хвостом, до глубины кошачьей души оскорблённый столь возмутительным надругательством над своей персоной.

Пелл, вцепившись обеими руками в расцарапанное лицо, сквернословил сквозь сжатые пальцы, пронзительно, приглушённо и бестолково. Гилльям, закрутивший от неожиданности головой, когда кот ураганной вспышкой пронёсся мимо, теперь безудержно хихикал, видя, как незнакомец-великан повизгивает, сжав лицо ладонями, будто решил поиграть в «Ку-ку!». Розмари порывисто задышала, поперхнулась боязливо-удушливым смешком, давя в себе желание расхохотаться в унисон с сыном. Пелл рывком отнял ладони от щёк.

— Ничего смешного! — проорал им обоим, срываясь на рёв.

Гилльям, приподняв голову, перевёл удивлённые глаза на мать. Розмари с трудом, но удалось сохранить на лице маску отстранённого спокойствия.

— Видишь, — подтвердила она ребёнку. — Ты не должен страшиться Пелла.

Словно в ответ на укоряющее замечание, мальчик уставился пристально на отца, таращась во все глаза на длинные рваные полосы, что крест-накрест испещряли алым скулы Пелла чуть повыше щегольской бороды. Заместо прежнего страха грянула очарованность.

— Откуда, чёрт его побери, взялось это проклятое зверьё? — требовательно рявкнул Пелл. Он вновь дотронулся до лица тыльной стороной согнутых пальцев, хмуро глянул на пятна крови и зло всмотрелся в тусклый проём меж стропильными балками. Мармелад тем временем надёжно затерялся в тенях, скрывшись из виду. Может, и вовсе уже вылез наружу, найдя нужную тропку где-то под свисающей соломенной стрехой.

— Его дала мне Хилия. Он отпугивает крыс — подальше от дома и клети для кур.

Ради Гилльяма, ради пользы сына, она пыталась хранить спокойствие, молясь, чтобы голос не задрожал. Малыш же косился теперь в сторону отца с нескрываемым пытливым любопытством. Однако ж маленькое тельце его до сих пор был туго напряжёно, как свитая струна; и она по опыту знала, что он либо вот-вот зайдётся воплями, либо, так и быть, обождёт, увлечённо изучая, что творится кругом; словом, в расчёте на ближайшие мгновения, всё теперь зависло от них. Сама же она отчаянно желала, чтобы кроха не утерял нынешней своей безмятежности.

— Хилия? Хилия Бёрз? Да любой знает, что вся её семейка погрязла в уитской заразе! Они там у себя творят тварскую магию. Болтают на зверином наречии. И ты позволила ей подбросить какую-то дикую зверюгу в этот дом? Что, совсем мозгов лишилась?

Розмари легонько покачала Гилльяма, чуть подбрасывая, раз или два, в воздух, а затем усадила на высокий стульчик. Впрочем, близ стола хватало места лишь для двоих; она задалась беззвучным вопросом, приметил ли это Пелл? Как бы то ни было, решила просто продолжать заниматься привычной рутиной, словно не Пелл стоял перед нею, а какой другойдокучливый посетитель, заявившийся незваным. Деловито сняла с огня кастрюлю с побулькивающим супом и, зачерпнув варева ковшом, опрокинула порцию в неглубокую гилльямову чашку.

— Тебе отлично известно, кто такая Хилия, — сказала ровно, стараясь ни перечить ему, ни подавать своим видом лишний раз повод для стычки. — Она была моей лучшей подругой с той поры, когда мы обе были ещё девочками.

— Разумеется, я знаю, кто она! А заодно, и что она из себя представляет на деле! Любой из соседей скажет, что все они мерзкие колдуны — с их звериными дарами, проклятыми узами Уита, вросшими в кость. Её мать разговаривает с овцами!

Вздохнув, Розмари легонько подула на гилльямов суп, чтобы немного остудить кипящее варево, а после водрузила чашку на стол. Сын радостно разулыбался. Горячая похлёбка перед носом затмила, окончательно и бесповоротно, незнакомца, объявившегося в их доме. Чувство голода никогда не покидало мальчика, постоянно маяча в глазах. Необычность эта одновременно и радовала, и пугала Розмари. Малыш будет есть и крепнуть до тех пор, пока у неё хватит сил и пищи, чтобы прокормить его, но не более. Она сняла с полки над камином полбуханки хлеба, тщательно обёрнутого в клок чистой ткани. Отломив кусочек, положила подле чашки мальчика вместе с ложкой.

— Кушай хорошенько, — предупредила ребёнка.

Трудно было не заметить взгляд, каким Пелл окинул еду. Розмари покрепче стиснула зубы. У неё и намерения не было предложить ему хоть что-то. Ну уж нет. Пускай попросит сам, если поимеет смелость. Делано не замечая его интереса, наполнила собственную чашку.

— Никто не знает наверняка, что её семья — Ведающие, — подчеркнула она твёрдо. — Да если и так, что ж дурного в их магии? Ничего, насколько мне известно. Шерсть с их стада — лучшая во всём герцогстве Бак. Они уважаемые люди в городе. Хилия с её мужем всегда были добры ко мне. И Мермелад — мой кот.

— И что с того? Даже с твоими заверениями, он может оказаться зверем, связанным Уитом, шпионящим за тобой с утра и до ночи. Я ни за что не позволил бы такому отродью водиться в моём доме. Тебя что, не заботит собственный ребёнок? Совсем не боишься, что он подцепит заразу от этой дрянной магии?

Подхватив в руку чашку с супом, Розмари взяла со стола ложку и другую четвертушку хлеба со столешницы. Пересев спиной к Пеллу, начала вдумчиво помешивать горячее варево. Картофель, капуста и лук. Порой она позволяла помечтать себе о ломте мяса. Бурая до красноты мясная похлёбка с толстыми шматами говядины, плавающими поверху. Жирная свинина, поджаренная до корочки на вертелах. Не вздумай и мечтать о том, чего не имеешь. Она бросила поверх плеча, не оборачиваясь:

— Уит не грязь и не зараза. Ты либо рождаешься с ним в крови, либо нет. Думаю, если бы вот так, запросто, можно было пойти и разжиться каждому Уитом, большинство косящихся с презрением на одарённых им уже давно помчалось и завладело бы щедрым даром. Готова поклясться, что добрая половина яростной ненависти к Ведающим — чистой воды ревность да зависть. — Зачерпнув полную ложку супу, она откусила хлебной корки.

Пелл зашёлся едким смешком — то ли с недоверием, то ли с издёвкой.

— Это оттого, дорогая, что ты принимаешь их на веру, — произнёс он враз охрипшим голосом. — Повидай ты хоть половину того, что довелось видеть мне, по-другому б заговорила.

Чтобы оглянуться на него, следовало повернуть голову. И обнаружить, что Пелл, взяв остаток краюхи, макает тот в котелок с супом и с аппетитом уплетает. Холодная ярость вспышкой пронзила виски. Она опустила глаза к собственной чашке и через силу заставила себя доесть. Гилльям наблюдал за отцом, а тот уже вновь обмакнул хлеб в похлёбку и теперь пробовал на зуб само варево. Оглянувшись-таки на Пелла, Розмари проговорила, кое-как сохраняя спокойствие, холодно и безразлично:

— И что же ты ешь, позволь спросить? Это, между прочим, был бы завтрак Гилльяма на утро.

— Вот это? — недоверчиво переспросил Пелл. — Тебе бы мясом его кормить, мясом. Особенно сейчас, когда он растёт. Мясом и яйцами и горячей кашей на завтрак. А не каким-то там супом. Не удивительно, что он такой… пугливый.

— Я кормлю его тем, что имею, — возразила она резко. Сочащееся меж слов осуждение обожгло до боли. Её заботила, терзала до одури, и часто, сама мысль, что Гилльяму не достаётся столько же, сколько другим детям. Женщина сличала и размеры его, и живость с другими мальчиками тех же лет и твердила себе упёрто, что он ни чем ни хуже тех, когда дело доходит до сверки. Но наступали дни, когда малыш просил добавки и «побольше», а у неё не было ничего, чтобы дать ему.

— Совсем скоро, почти вот-вот, куры начнут нестись, и у него появится яичница на завтрак. А потом корова разродится телком, и я надеюсь, что молока у неё хватит для двоих. — Розмари покончила с супом; ужин отнял немного времени, быстрее обычного. Если б не Пелл, она разрешила бы себе с Гилльямом ещё по кусочку хлеба.

Но незваный гость подчистую умял всё, что оставалось в котелке, вместе с последними крохами хлеба. Она бы сготовила поутру для Гилльяма подовых пирогов, оставь Пелл хоть что-нибудь из съестного. Когда тот наконец отставил горшок в сторону, Розмари решилась спросить напрямую:

— Чего ты хочешь? Зачем объявился здесь?

Он смотрелся удивлённым.

— Разве я не говорил тебе? Я вернулся домой. Дед оставил мне эту лачугу.

Молча она разглядывала его. Даже не думая просить, раз уж тот собирался остаться, иначе на ум бы ему пришло лишь одно: что она сама хочет этого. Вместо того отрезала начистоту:

— Нет, Пелл, ошибаешься. Твой дед оставил свой дом Гилльяму, но не тебе. Это наш дом, не твой. И здесь, и в моей жизни нет места для тебя, Пелл. Ты стыдился меня, ты опозорил меня и отказался от собственного сына, бросив нас одних. Я не люблю тебя и не желаю видеть здесь, в этом доме.

Она ждала, что тот отзовётся в ответ, — вспышки, боли или чего-нибудь ещё. Она не желала сознаваться самой себе, с каким удовольствием поглядела бы на него, раздавленного гневной речью. Однако ж, мужчина попросту сжал покрепче зубы, заиграв желваками на скулах. Спустя мгновение заговорил вновь:

— Ну и что с того? Чтобы ты ни говорила, сама же живёшь здесь, в доме моего сына. У меня есть полное право на это, как и у тебя. Я вернулся, и ничего не попишешь. — Он глухо шмякнул опустевшим горшком по столу. — Я думал, тебе хватит мозгов хотя бы оценить, что есть что. И сделать выбор получше. Я думал, мне следует дать тебе шанс, ещё один шанс… на всё. Поступить по справедливости, по чести.

Чести? Она попыталась было свести всё, что думает о Пелле, и приложить к этому слову. Он ожидал, что Розмари станет говорить что-то. Возмущаться. Но слова не шли к ней, и, хотя горло словно свело, охватило тугим ошейником, женщина гнала от себя желание расплакаться. Она не станет лить слёзы из-за этого. Рыдания, как хорошо было известно ей, делу не подмога. Ими ничего не растворишь, не поглотишь. Она глянула на Гилльяма. Тот внимательно поводил глазами по отцу, туда-сюда, слегка хмуря брови. Потом важно выпятил подбородок, и Пелл внезапно расхохотался. Розмари развернула к нему недоверчивый взгляд.

— Гляньте только на него. По виду точь в точь мой младший братишка, когда разозлится как следует. — И также же быстро, как разошёлся, пришёл в чувство, поостыв от смеха. — Я и ждать не ждал, что он пойдёт мастью в мою породу.

— Все кругом говорят, что он уродился больше в тебя, чем в меня, — созналась она, натянуто кривя губы. Потом добавила вопросительно:

— А чего ты ждал? Нет, на кого ещё ему быть похожим, как не на отца?

— Ну… — протянул Пелл, неловко пожимая одним плечом. — Ходили тут пересуды, знаешь. Ещё раньше, до всего. Что, как знать, может, он и не мой вовсе.

Она уставилась на мужчину во все глаза, исторгая из себя холодное шипение, пронёсшееся враз по всему телу:

— Пе-ре-су-ды, значит?! Не было никаких слухов, и быть не могло. Каждый мог поклясться, что он — твой. — И, уже последним доводом, выдохнула оскорблённо: — Кто и когда осмелился утверждать так?! Что за наглая ложь!

— Кончай вопить, женщина! Вода уже мхом поросла, так давно было, да и теперь толку-то с того. Он — вылитый я, так кому какое дело, что там болтали языками, а?

— Ты сейчас плёл всё это лишь потому, что, возможно, надеялся, что так и окажется по правде. Но, знай же, не было никогда никаких толков и сплетен, Пелл. Ты был моим первым мужчиной и, как сам прекрасно сознаёшь, единственным. Я никогда не была ни с кем, кроме тебя, ни до — ни после. Он твой как есть. И никогда не нашлось бы кому сказать хоть слово против.

— Говори, что хочешь, раз нашла себе особую важность. Да. Он мой.

Розмари готова была откусить себе язык, когда Пелл озвучил своё право на мальчика. Зачем, зачем она только заговорила об этом, зачем призналась самой себе, что желала втайне обратного, — чтобы это не было правдой, его отцовство. Пелл с лёгкой улыбкой наблюдал, как кривится её лицо, зная прекрасно, что выиграл битву. Она оборотилась прочь от него.

— Я устал, — проговорил он.

В их крошечном домике кровать отстояла от стола всего на три шага. Опустившись на край постели, мужчина согнулся пополам, тяжёло стаскивая с ног свои прекрасные новые сапоги. Водружая их на пол, бок о бок, а вслед за ними — толстенные шерстяные носки. Потом, содрав с себя рубаху, бросил и её туда же, к прочим вещам. А затем сволок и штаны. И выпрямился во весь рост, почти приглашая, подманивая Розмари оглядеть его как следует, с ног до головы. Он всегда гордился своим телом (да и было чем, чего уж тут). По-прежнему мускулистый и сейчас, худощавый, но с фигурой уже не мальчишки, но мужа. Всею душою она не желала пялиться на него; пустая, мелочная усмешка, расцветшая на губах Пелла, показала, что её несдержанность (она всё же глянула) не осталась незамеченной. Раздевшись догола, мужчина влез в её чистую постель, сминая и сбивая простыни складками, закутываясь в те с головой.

— Брр, а одеяла-то ледяные, хоть и из шерсти, — хохотнул, издав короткий смешок. — Мне не помешала бы кой-какая компания, здесь, под мышкой, чтоб как следует согреться.

— Перепихнёшься и так, наедине с собой.

— Как пожелаешь, Рози. Держу пари, скоро ты запоёшь по-другому и придёшь ко мне тёпленькой.

— И не подумаю.

— А это мы ещё посмотрим, — усмехнулся Пелл со скучающим зевком, словно теряя к ней всякий интерес. Всё как когда-то. Он наконец-то проявил себя, став прежним Пеллом, из прошлого.

Она вперилась в него злым взглядом. В доме была лишь одна кровать. С тех пор, как в её жизни появился Гилльям, они дружно делили одну постель на двоих.

— Он занял мою кровать! — добавилось ко всему восклицание Гилльяма, полное то ли удивления, то ли тревоги.

— Да, занял, — подтвердила она сыну. С усилием оторвала глаза от этого зрелища. — Давай, заканчивай с супом, Гилльям.

Она сомневалась, что Пелл и вправду заснул. Мог ли он на деле вот так расслабиться после всего, что случилось? Да уж вряд ли. Будь она наедине с ним, одна, зашвырнула б в мужчину кастрюлей и приказала убираться вон из её дома. Нет, вдруг озарило. Будь она одна-одинёшенька, сама бы оставила этот дом давным-давно. Единственная причина, отчего Розмари оставалась здесь, — поскольку дитя её нуждалось в крыше над головой да съестном день изо дня на столе. Чтобы у него было всё по-прежнему. Единственная стоящая причина, твердила женщина самой себе, почему она теперь сдалась без сопротивления Пеллу. Она не желала пугать Гилльяма.

Или же — злить Пелла.

Она не хотела, чтобы тот оставался. На этом безмолвном решении Розмари сошлась сама с собой. Застарелые грёзы, некогда дававшие опору, чересчур запоздали с воплощением. Слишком уж глубоки были причинённые им раны, слишком громко вопило о себе уничижённое, оскорблённое сердце. Ей никогда боле не пробудить уснувшие смертным сном чувства к нему, что когда-то горели ярче яркого. Никогда.

Она попыталась было заняться привычными ежевечерними делами, как если бы никакого Пелла и в помине не было. Убрала на место посуду, смахнула мусор со стола. Вручила Гилльяму жестянку, три сломанных пуговицы, пустую, без ниток, катушку и ложку, чтобы тот поигрался на полу; сама же, вместе с шитьём, уселась за освободившийся стол. Предстояло как-то решить, не откладывая в долгий ящик, что же делать с лоскутным одеялом. Ей не из чего было набрать самой нужных обрывков, чтобы простегать квадраты, но друзья приберегли для неё те кусочки ткани, что сочли чересчур малыми или неподходящими по цвету в работе, выходившей из-под их собственных рук. Розмари кропотливо и скрупулёзно, шаг за шагом, щёлкала ножницами и скалывала булавками. Последних было кот наплакал, и порой ей не оставалось ничего другого, как попросту наживить лоскуты, чуть-чуть сметывая друг с другом. Она не осмеливалась рисковать и сшивать те сразу, без раздумий, чистым швом, покуда клочки не сложились мозаикой на лицевой части одеяла: кто знает, какие цвета и материи достанутся ей в следующий раз, когда она отправится попрошайничать, выпрашивая ненужные остатки ткани? Она и рада была отвлечься, затерявшись в кропотливой, медленной работе, жадной до мелочей, невыносимо рада затолкнуть подальше в голову будоражащие разум мысли и навалившиеся некстати беды.

Гилльям довольно возился рядом с ногами Розмари, а она была так поглощена работой, что совсем не заметила, когда тот скрылся из виду. Когда глаза её окончательно утомились натужно щуриться в тусклом полумраке, она свернула заготовку и огляделась вокруг в поисках сына. И у неё перехватило дыхание от увиденного. Со свойственной маленьким детям практичностью, мальчик, недолго думая, залез сам на кровать и мирно устроился сбоку постели, там, где обычно и засыпал вместе с нею. Маленький бугорок, видневшийся из-под одеялом рядом с Пеллом.

Она заколебалась, противясь пришедшему на ум решению. И решимости. Лечь ли ей спать на жёстком, выстланном плитняком, полу — и донести до Пелла, что она скорее замёрзнет от холода, чем заснёт близ него? Истребуй она себе местечко под одеялом — и как он расценит её поступок? Решимость не сдавать ему ни пяди — или, наоборот, жест, что она охотно вернётся к нему под крылышко, дай только знать? Розмари расправилась со своей нощной рутиной, как и задумывалось. Кем она была, неужто и вправду трусихой? Следовало ли ей сразу, как только он появился в воротах, наброситься на него с бранью, и визгом, лягаться, царапаться и кусаться? Она почувствовала было, как идея эта живит и горячит кровь, распаляя дух, — и тут же спешно отвергла восставшую перед глазами заманчивую картину. Пелл был бы в восторге. Однажды они уже пререкались так, бешено и зло, ещё до того, как девушка понесла Гилльямом. Он врезал ей, жестоко, что есть силы, дабы, так сказать, «привести в чувство», выражался потом. Униженно каясь и рассыпаясь в извинениях и заверениях вечной любви столь убедительно, столь искренне, столь истово, что она приняла на веру его обращение с нею. Глупая, наивная девчонка. Что если сбеги она от него ещё тогда? Что если не награди он её никогда ребёнком, не сожительствуй никогда с нею, не бросай никогда — и не возвращайся? Какой жизнью жила бы она сейчас? Подобно Хилии, с мужем и домом — и законным ребёнком на руках? Пристала бы к безопасной гавани, или нет? Бесполезно гадать.

Отложив прочь шитьё, женщина раздула угли, чтобы ночью было потеплее. А подойдя к двери, — протянуть верёвку от щеколды, чтобы обезопасить коттедж на ночь, — невольно задалась вопросом, чего же ей ещё бояться там, снаружи? Когда живое воплощение наихудших страхов уже проникло сквозь двери и теперь дремлет в её постели? Задув свечу, разделась до ночной рубашки из потёртой и износившейся фланели. Потом, крадучись, влезла под бок Гилльяму, балансируя почти на краю кровати. Одеяла, чтобы прикрыться, на ею долю уже почти не доставалось. Она было потянула его к себе за уголок, освободить хоть краешек; но, увы, с мыслью этой пришлось распрощаться, когда между нею и Гилльямом тяжело шлёпнулась кошачья туша. Удобно устроившись в мягкой ямке, окружённый со всех сторон человеческим теплом, Мармелад звучно замурлыкал. Розмари погладила его по спине.

— Давай, засыпай тоже, — прошептала зверю, и тот легко и бережно прикусил женщину за пальцы, довольно подтверждая, что ему в достатке хватает ласки.

Она проснулась, как и обычно, когда Пикки, петух, зашёлся своим утренним ку-ка-ре-ку. Выскользнув из кровати, подхватила с собою и Гилльяма, отправившись на задворки дома — оправиться, прежде чем малыш может вымочить постель. Трясясь от холода, они поскорее заторопились назад, пробежавшись по мокрой от выпавшей росы траве, — и спешно оделись в тусклом свете каморки. Пелл всё ещё отсыпался. Розмари выпустила кур во двор и перевязала корову на свежую делянку. Вооружившись топором, расщепила полено на растопку, чтоб было чем оживить очаг. Перенесла щепу к дровам и заставила огонь разгореться. Куры как раз снесли пару яиц, ужасно взволновав Гилльяма. Он было сам хотел отнести домой два бурых, тёпленьких, продолговатых комочка, но Розмари побоялась доверить сыну столь щедрый нежданный дар. Сидя за столом, малыш шурился, жадно пялясь на заветную парочку, в то время как мать уже начала смешивать молотый овёс с водой.

— Мы добавим яйца к подовым пирогам, и те выйдут просто изумительными на вкус, — сказала она ему, а то ребёнок уже весь извертелся от нетерпения. Объявился Мармелад и вскарабкался на хозяйский стул — проследить за готовкой. Усы кота с интересом вздёрнулись, раздуваясь.

— Тебе достанется кусочек от моей доли, — заверила она зверька. — Хоть сам ты и не думал поделиться той мышью, что споймал этим утром!

— А мама ест мышей! — воскликнул Гилльям, рассыпаясь мелким хихиканьем. В это мгновение они оба были счастливы как никогда.

А потом из затемнённого угла, где размещалась кровать, донёсся голос Пелла.

— И что у нас на завтрак?

Рука, перемешивавшая мокрый овёс, замедлилась как по мановению. Розмари созналась сама себе, что надеялась накормить их обоих с сыном, юркнуть как мышка в дверь и заняться прочими делами до того, как Пелл очухается ото сна.

— Я готовлю овсяные пирожки для Гилльяма, — сказала мужчине.

Пару минут был слышен только перестук ложки об стенки и дно чашки с овсом. Она спиной чувствовала (хоть и боролась с этим), что Пелл рассматривает её, лежа на кровати. Потом тот заговорил снова. Мягким, почти ласковым голосом, словно мысленно взвешивая что-то.

— Ты выглядела б моложе, носи по-прежнему волосы распущенными, как привыкла когда-то. Я хорошо помню ту тебя. С волосами, свободно льющимися вдоль скул на обнажённые плечи.

— Я не молодею с годами, а становлюсь старше, — грубо бросила Розмари.

Пелл расхохотался.

Она скатала два пирожка и поставила в горшок и на огонь, печься. Гилльям подтащил ближе маленький стульчик и, усевшись на него верхом, пристально засмотрелся, как готовится еда. Стулом звался простой кругляш бревна, подбитый снизу тремя деревяшками-ножками, но мальчик сам когда-то помогал матери соорудить его и теперь прям-таки пух от гордости за себя и своё творение. Стоило ему, поёрзав, усесться, и Розмари попыталась было войти в привычную колею домашних дел, по установленным самой негласным правилам, и озвучила вслух, рассказывая им обоим, себе и сыну, как протечёт сегодняшний день.

— Поев и помыв посуду, мы возьмём корзину и отправимся искать проклюнувшую по весне зелень, так ведь, дорогой? Может, нам повёзет и заодно отыщем парочку грибов. А ещё надо будет обязательно заглянуть на взморье, запастись топляком и притащить побольше домой на дрова. А после обязательно сходим к дому Серран, постираем за неё бельё и, возможно, добудем себе домой свежей рыбы к обеду.

— Рыбка! — радостно воскликнул Гилльям, захлопав в ладоши.

Розмари давно подметила, с какой быстротой малыш откликался на слова, так или иначе связанные с едой. Она понадеялась, что муж Серран остался на этой неделе с хорошим уловом и та расщедрится на добрую мену с самой Розмари. Сегодняшний день посвящался тамошней стирке. Следующая неделя знаменовалась подмогой Вдове Лиз в посадке сада. Да и пора стрижки овец была уже не за горами. Вдова Лиз говорила, что не откажется от лишнего подспорья, и в случае чего обещалась щедро расплатиться звонкой монетой. С большинством своих нужд женщина справлялась чистым разменом, услуга за услугой, но кое-что требовало твёрдой чеканки. Она перевернула пироги, поджаривающиеся на сковороде, и Гилльям вздохнул в счастливом предвкушении.

— Уже скоро, — сказала она ему.

— Ах ты ж, гнида, — взревел вдруг Пелл, словно взорвавшись от злости. — Будь ты проклят! Я убью его!

Он наддал пенделя вороху собственной одежды, что валялась возле, на полу, отшвыривая в сторону; и Гилльям пронзительно завопил от ужаса, видя, с каким бешенством рвёт и мечет Пелл, бросаясь на кота. Но зверь пустил в ход лапы ещё с первым гневным возгласом мужчины — и шустро перемахнул со стула на стол, со стола на полку — и вверх, к потолочным балкам, ныряя туда так ловко, словно проточная вода, проскальзывающая сквозь пальцы. Миг — и с глаз долой.

Изрыгая одно за другим громогласные ругательства, Пелл ударом ноги опрокинул стул и выпрямился, сверкая от злости глазами. Гилльям тесно вжался в материнский бок, скатившись на пол, — застигнутый врасплох, как и сама Розмари, тяжело осевшая на колени, сжавшись в комочек у очага. Мальчик завозился, судорожно цепляясь за материнские руки, и она обняла его ограждающим жестом, покуда тот хныкал от страха. Сердце так и рвалось из груди, стоило малышу испуганно уставиться на Пелла. Желваки мышц, взбухшие тугими узлами под обнажённой кожей. Взбешённые, по-звериному пышущие ненавистью глаза.

— Этот паршивый кошак зассал мне вещи! Дорогие вещи! Всё насквозь промокло от мочи!

Розмари было не до смеха. Что-то в ней едва не пело от радости при виде его незадачи, находя какую-то мрачную радость, любуясь обуревающим Пелла гневом; но другая часть, более мудрая, по-прежнему сдерживала эту радость глубоко внутри, под сердцем. Она могла бы сказать ему, что зверь расценил вторгшегося к ним мужчину, как незваного гостя, чужака, захватчика; и что ему самому следовало озаботиться раньше своею одеждой, развесив как надо, а не бросая на пол. Та же часть её, что трепетала ровно подпольная мышь, жаждала тут же, вот-вот, спешно рассыпаться, заикаясь, в бормотне извинений, робко выспрашивая, а не застирать ли ей попорченное? Но нет, взамен она отворотила взгляд в сторону от его нагой плоти. Не год и не два, и не три — много больше она оставалась одна, — и одинока, но всё же не настолько, что соблазниться и возжелать его заново.

— Какого… ты здесь разревелся?! — гаркнул на Гилльяма Пелл, отчего хныканье малыша обратилось натужным завыванием. Тогда вся ярость мужчины, развернувшись, обрушилась на саму Розмари. — Заткни его! Заставь заткнуться! И разберись наконец с моей одеждой! Сделай хоть что-то!! Эта проклятая зверюга должна исчезнуть. А всё этот твой Уит: гляди, видишь, эта зараза уже совратила его, вот что!

Не отвечай. Не обороняйся. Кое-как Розмари удалось взгромоздиться на ноги, с повисшим на бедре Гилльямом, цепляющимся за платье и давящимся ором. Не глядя на Пелла, склонилась над огнём, снимая раскалённую сковороду. Дверь и вовсе оказалось открывать не с руки, когда последние были заняты под завязку; но она, так или иначе, управилась и с этим, устремляясь на улицу — и унося с собой и ребёнка, и завтрак.

— Розмари? Розмари!

Пелл позади ревел раз за разом её имя, но она пропустила все его крики мимо ушей. Женщина отнесла Гилльяма в сад, и они оба присели там, вместе, на груде дров для растопки, вдыхая бодрящую утреннюю свежесть.

— Давай поедим здесь, близ нашего садика, да? Кушай свой пирожок побыстрее, милый, пока он не остыл и не зачерствел.

Пироги посерёдке не пропеклись как следует, да и порядком обжигали жаром пальцы, так что по-быстрому перекусить не удалось. Розмари черпанула парочку со сковороды и разложила на чистом срезе колоды, древесного обрубка. Торопливо подула, чтоб те слегка поостыли.

— РОЗМАРИ!

Подняв глаза, заметила голого Пелла, торчащего в дверях. Он кутался в её шерстяное одеяло, свисающее с плеч. Секундой позже перешагнул порог.

Без всякого удовольствия она уплела в один присест остатки наполовину доеденного пирога, столь редко выпадавшего им на стол. Торопливо пережёвывая и заглатывая кусок, вдохнула через широко открытый рот воздух, чтобы хоть чуть-чуть остудить пищу.

— Останешься здесь, Гилльям, и доешь остальное. Как следует. Хорошо?

Малыш всё ещё глотал слёзы, но материнское разрешение отвлекло его от человека, что пылая злостью, торчал в дверях дома. Засопев, он согласно кивнул головой и ткнул пальцем в пирог.

— Ой!

— Здесь, снаружи, остынет побыстрее. Разломай на кусочки. И не позволяй курам стащить что-нибудь! — Любопытствующая стайка пернатых уже подкралась поближе, посматривая, чем там занят кроха.

— Моё! — решительно подтвердил малыш, и по губам Розмари пробежала слабая улыбка. Она поднялась на ноги, с кастрюлей в руках, и уже было развернулась к двери, когда Пелл по новой проорал её имя.

— Чего ты хочешь от меня? — спросила его спокойно. Расстояние между ними даровало иллюзию безопасности.

— Этот проклятый кошак попортил всю мою одежду! — Дрожа от холода, Пелл пытался плотнее подобрать складки одеяла.

Его одежду, красивую, ладную одежду, скроенную и пошитую на заказ, — и теперь вымокшую до последней ниточки в кошачьей моче. Она еле сдерживала улыбку, не позволяя той проявиться на губах.

— Ну, ты же рассказал нам о виновнике, так? Почему тогда голосишь, что есть мочи, моё имя?

— А ты что, просто стоять будешь? Давай, делай что-нибудь.

Покрепче сжимая в руках кастрюлю, она обнаружила, что демонстративно вышагивает в сторону двери.

— Да нет, ничего, — ответила, проходя мимо, едва не задевая плечом. — Это твоя проблема, а не моя.

Пелл уставился на неё, вешающую пустую кастрюлю на кухонный крючок.

— А где мой завтрак?

— Понятия не имею, по правде говоря. — Округлив глаза, Розмари насмешливо глянула на него. — А ты принёс с собой хоть что-нибудь, для завтрака-то, а? Раз так, то у меня что-то не то с глазами. Впрочем, как и в последние три года, раз ты всё это время приносил в этот дом съестное за съестным, а я его и в глаза не видала. — Похватив на руку корзину и шаль, она вышла прочь: ей удалось проскользнуть в дверь, прежде чем мужчина смог решить, каким макаром отозваться на её речь.

Он выкрикнул ей вслед, в спину, когда Розмари уже двинулась вниз, по тропинке:

— А как насчёт другой моей одежды? Что ты сделала с нею?

Он что, о тех обносках, оставленных после себя, когда смылся отсюда, бросив всё и уйдя на все четыре стороны?

— Я перевела это тряпьё на лоскуты для стёганых одеял, — ответила, даже не озаботившись повысить голос. Не важно, услыхал он её или нет, одно из двух.

— Если этот вшивый кошак ещё раз попадётся мне на глаза, пришибу на месте.

Розмари знала Мармелада не понаслышке и оттого ни капли не боялась за кота. Однако ж…

— При-ши-бить Марма? Бить Марма? Убить моего Марми? — Гилльям рысцой подтрусил к матери, с лицом, полным ребяческого беспокойства.

Склонившись к малышу, она проговорила тихо и спокойно:

— Нет, Гилльям, дорогой, у Мармелада ума поболе, чем у него. Не волнуйся понапрасну, слушай сюда, что я скажу. Пойдём-ка к дому Серран и для начала состирнём и развесим для просушки на добром ветру бельё. А после, по пути домой, подыщем кой-какой зелени.

— С рыбой? — переспросил мальчик с надеждой в голосе.

— Может, и с рыбой. Пойдём, глянем-ка, как далеко сошёл от берега отлив. Если повезёт, срежем путь по отмели.

— Мель! — завопил малыш во весь голос, и Розмари расцвела улыбкой.

Гилльям любил бывать на взморье, изучая каждый камешек по дороге, отчего время их прогулки не сокращалось, а наоборот, набирало обороты. Обычно они с ним не спускались вниз по крутой и извилистой, скалистой каменной тропинке; но сегодня она всем сердцем жаждала оказаться подальше (и побыстрее) от Пелла, сколько и как только можно — а главное, до каких только пор можно, если на то позволят желание и силы.

— Как ты могла! У тебя и права-то такого не было, — ревел позади них белугой Пелл, стоило до него дойти мысли, что она уходит. — Те вещи принадлежали мне!

Она и не подумала оглядываться назад.

— Тебе не забрать того, чем по праву владеет мужчина! Что моё, то моё, и я не я, если не отберу его обратно!

Когти холода заклацали, вцепившись Розмари в самое сердце. Он подразумевал под своим — Гилльяма. Его сын. Её сын. Бесценная драгоценность её сердца. Вот почему он вернулся обратно, озарило внезапно женщину. Не из-за неё самой или коттеджа. Из-за Гилльяма. Забрать Гилльяма.

— Давай скорей, — бросила она сыну, хватая малыша за руку и переходя на лёгкий бег на пару с Гилльямом, трусцой поспевающим рядом с матерью.

* * *

Притаившись среди стропил, зверь наблюдал за чужаком внизу, на земле. Захватчик снова попинал мокрый комок одежды, сыпая проклятьями, впрочем, недолго, а после начал деловито шарить по скудному содержимому полок. Кот выжидательно следил за человеком; не найдя ни кусочка мяса, тот, однако, докопался до репы и тут же жадно уплёл ту за оба уха. Жуя и чавкая на ходу, он продолжал рыться по полкам, постаскивав крышки ещё с пары горшков, без умолку грохоча и ворча что-то под нос; наконец, бросил бесплодные розыски, отвлечённый более лёгкой добычей. Спроси кто его, и кот мог бы поведать, что в буфетном шкафу нет ни крошечки стоящей провизии. Оставшиеся объедки могли разве что привлечь на запах вкусных мясистых мышат (и в том был определённый толк); впрочем, последними, зверь и не помышлял делиться.

Хилия была права. Этот здоровенный человеческий самец не нёс с собой ничего хорошего. Одни проблемы. Одно расстройство. Грёб под себя чересчур много постели, раз. Пах, словно вот-вот готовясь бросить вызов за права на территорию, два. И три, из-за него кот упустил возможность позавтракать поутру симпатичным кусочком яичного пирога. А ещё, чужак заставил мальчика громко завопить, а кот до отвращения в брюхе ненавидел этот ужасающий звук. И вдобавок прогнал прочь женщину, прежде чем та успела соорудить как следует огонь в очаге на сегодня. В коттежде стремительно холодало.

Зверь свирепо уставился вниз, на человека. Мужчину. Самца. Ты должен убраться прочь. Это моя территория, и тебе здесь не рады.

Человек приостановил двигать челюстями, пережёвывая репу, и задрал голову вверх, глядя на балки. С упёртым, непреклонным видом, — из тех, что обычно принимают на себя люди, когда знают, что кот думает насчёт них, но не хотят покорно принять всё, как есть, и просто согласиться.

— Кот? Ты что, там, наверху? Я собираюсь прибить тебя, слышишь, ты, маленькое кошачье отродье!

Я сомневаюсь в этом. Ты неуклюж, и неповоротлив, и тяжеловесен, и высок. Туп и медлителен. Скопище всего, чем не являюсь я сам. Поглубже засадив когти в потолочные балки, кот с наслаждением стал точить их о дерево, шумно и со скрежетом. Стоило мужчине развернуться, высматривая зверя в полумраке наверху, и кот нарочно неспешным шагом прогулялся от края до края большого стропила, вальяжно выступая прямо над головой человека. С гневным рёвом тот было подскочил вверх, в тщетных попытках достать-таки до врага и врезать по нему хорошенько. Без толку. Усевшись перед самым его носом, нахальный кот аккуратно обвил лапы хвостом и приготовился ждать. Человек швырялся. Вначале — вещами, после — овощами, наконец, — чашкой (разлетевшейся вдребезги, врезавшись об стену); и напоследок, — собственным ботинком, приземлившимся аккурат в не затухшем покуда очаге. Но ни один из предметов не пришёлся в собственно цель. То бишь, кота. Человек бросал их чересчур торопливо, наспех. Опрометчиво.

Когда же тот выволок в центр комнаты табурет и начал было взбираться на него, кот встал на лапы, потянулся и вновь неторопливо прошёлся вдоль несущего бруса, покуда не добрался до самого свеса крыши. Оттуда, с края карниза, было легче лёгкого взять приступом изрядно прохудившуюся под бурями соломенную крышу и прорыть себе путь наружу. Проворно снуя лапами и туловищем, зверь враз очутился на крыше снаружи. Споро взобравшись точнёхонько на конёк кровли, кот уселся на самом верху. Он мельком, но поймал-таки взглядом Розмари с Гилльямом, — как раз тогда, когда те, повернув, взяли ход к тропе, что привела бы их вниз, к взморью. Зверь задался вопросом, а входит ли в их планы вообще — возвращаться назад? Здоровенный самец всем своим видом и движением, без сомнения, замахивался на территорию. Человеческой самке могло хватить мудрости — и уйти прочь, подальше отсюда, прихватив с собой и котёнка. Кот достоверно знал обходные пути таких самцов, — бродяг, изгоев и негодяев. Такой вполне способен запросто избавиться, убив, и от котёнка — в надежде вновь взять самку как пару для сожития по постели.

Подобная идея не нравилась коту. Человеческая самка приносила домой еду и щедро делилась ею. Он поддерживала кров в тепле и уюте, и с нею под боком было на редкость удобно спать. Кот сомневался, что человеческий самец обеспечит ему хоть что-то из привычных условий. Так и так. И как же коту избавиться от этого надоедливого самца? Зверь улёгся на соломенную крышу, аккуратно сложив под себя лапы и обвив те поплотнее хвостом. Опустив задумчивый взор к линии горизонта, кот размышлял. Как половчее сцапать дичь и прихлопнуть этакую громадину?

* * *

Дорога к дому оказалась не из коротких. Впрочем, выбирать Розмари было не из чего. Приливная волна как раз хлынула на отлогий берег, а значит, как ни крути, пробираться придётся не вразрез оголённого морского дна, но извилистой, узкой тропинкой, ведущей к вершине отвесного утёса. Она приостановилась на мгновение, всматриваясь по ту сторону широкой, темнеющей голубым бухты. Там, на смутно маячащем зубце земли, видны были одни лишь блеклые, подёрнутые дымкой тумана здания Доритауна. Дом Меддали. Чего Розмари сейчас желала что есть сил, так чтобы Пелл просто вернулся туда. Пусть себе и дальше гоняется в охотку за своей девицей. Хорошенькой мордашкой с её шикарными нарядами и папочкой с тугим кошельком. Просто пускай убирается восвояси, вот и всё.

Грубый порыв ветра рванул прямо в лицо, словно выдавливая женщину в сторону. Она потянула за кисти шали, потуже увязывая платок вокруг плеч.

— Давай же, Гилльям. Давай поскорей домой, там согреемся.

— Та-аак устаа-аал. Та-аак холо-оо-оодно, — заныл малыш, шлёпаясь в разбитую дорожную щебень.

Нос и щёки его заалели до красноты, равно как и кончики ушей. Куда же подевалась весна? И по силам ли Розмари будет раздобыть для сына тёплых вещей к предстоящим холодам, прежде чем зима вернётся по новой? Малыш рос не по дням, а по часам. Она гнала от себя мысли, зарекаясь загадывать далеко наперёд. Наклонившись со вздохом к Гилльяму, подхватила сына под мышки, усаживая на бедро и пристраивая шаль как перевязь, чтобы придерживать малыша на весу. Он уже умял больше половины копчёной рыбы, что Серран дала им в награду за состиранное. Сама Розмари, отведав немного, спрятала остаток в сумку, про запас. Будь она проклята, если вздумает поделиться едою с Пеллом! Если кому и достанутся один-два лишних кусочка — то только коту.

Что-то внутри придало ей решимости и твёрдости. Она вконец измоталась, да и ноша в виде Гилльяма порядком обременяла руки, но куда тяжелее звучали в памяти слова Серран и Тарши Уэллс, наливаясь свинцом с каждым шагом. «Тебе следует бежать, девочка», — Серран так и заявила напрямик, стоило Розмари сознаться, что в дом вернулся Пелл и провёл под её крышей целую ночь. — «Беги, покуда можешь. Сегодня же. Не жди, пока он наградит тебя ещё одним ребёнком. Все знают, что это за сладкоречивая пташка. Заговорит тебя так, что ты и опомниться не успеешь, как сама залезешь ему под бок, в постель, раскроешь ноги и покорно позволишь осеменить ещё раз — а потом, опять ищи его свищи. Не позволяй ему. Даже не думай возвращаться туда».

— Но здесь всё, что я имею, и в руках это так запросто не утащишь! Да и сам коттедж по праву принадлежит Гилльяму, не ему.

— Дом никуда не денется, так и будет стоять, покуда Гилльям не вырастет в мужчину и не вернётся назад, и сможет истребовать обратно, — настойчиво подчеркнула Тарша. — Беги, девочка.

— Я не могу. Нет, ни за что! Сбежать и оставить корову? Кур? Всё, над чем я так упорно трудилась и выстраивала три последних года? Просто так взять под мышку Гилльяма и уйти на все четыре стороны без гроша за душой?

Тарша как раз была в гостях у Серран, когда появилась Розмари. Они все вместе славно потрудились над стиркой, поскольку Серран решила, что её дом нуждается в масштабной весенней уборке, в том числе — и в планомерном отмывании каждого клочка постелей. Часы пролетели незаметно — в дружеской непринуждённой болтовне, пока Гилльям игрался с малюткой Маршем. Было бы почти весело, не затронь они больное место. Её личную угрозу.

— Лучше быть попрошайкой, но живой, чем… ладно, чем кое-кем другим, кем ты имеешь неплохие шансы стать. — Нотки в голосе Серран звучали весьма зловеще.

— О чём это ты? — Розмари настойчиво потребовала ответов.

— Я знаю, отчего Пелл заявился обратно, — внезапно сказала Тарша.

Обе женщины, развернувшись, уставились на ту во все глаза. Серран качнула головой, словно предостерегая подругу излишне распускать язык. Тарша опустила глаза, глядя теперь в упор на собственные руки, но всё же заговорила:

— Я слыхала разговоры от моей кузины. Всё началось пару месяцев назад, с мелочей. Сутолокой на рынке, после грязной перебранки в таверне, да окриком — «потаскуха!» Но с месяц позже Пелл поднял на Меддали руку и, как понимаете, не с доброго дела. Он и прежде поддавал ей, однажды даже сбил с ног пощёчиной, повалив на землю прямо на людях, на рынке. Но на сей раз вцепился ей в горло. Отец Меддали самолично зрел отметины и грозился прибить Пелла как паршивую собаку. Но тот заявился весь в слезах и со сладкими речами на языке, взгромоздился на колени перед домом Моррани-старшего, униженно моля о прощении. В общем, она приняла его обратно. Ну, а неделю назад как есть приложил Меддали. Вышиб зуб, вот что. И тогда родителевы слуги вышвырнули его самого из дома (да и с работы заодно дали отворот поворот), мол, чтоб ноги пелловой там больше не было, и чтоб тот и не вздумал даже просить позволения видеться с Меддали. Одним словом, сказал тот Пеллу, чтоб и думать забыл про все виды, как и права дотрагиваться до его дочери хоть пальцем. Я слышала, что Пелл было подзадержался в городе, шатаясь без дела и надеясь, что батюшка Меддали сменит гнев на милость; и когда до него дошло, что дело не выгорит, а в карманах не осталось и ломаного медяка, тут-то он и завернул к старому дому. — Тарша подняла глаза от мокнущего белья и выразилась начистоту: — Бросай его, Розмари. Забирай Гилльяма и уходи. Ударивший одну женщину, не станет церемониться и с другой.

Краска стыда вспыхнула на лице Розмари. Она никогда никому не признавалась, что Пелл бил и её. Она не хотела сознаваться в этом и теперь.

— Мне некуда идти, — сказала резко. Обе женщины отвели глаза в сторону. Времена стояли тяжёлые. Не было никого, кто мог себе позволить принять под крыло приживалку, да с ребёнком, не отважившись при том рискнуть навлечь на себя недовольство Пелла вкупе с его семейством. А напрашиваться было бы делом нечестным, так что она промолчала. — Коттедж принадлежит Гилльяму. Он вправе жить там. А мне по силам позаботиться о себе. — Что бы она ни говорила, сказанному никто не верил. И когда Тарша, прощаясь, крепко приобняла её, в руку Розмари скользнула монета, крошечный серебряный кругляш.

— Просто уходи! — шепнула та. — Беги. Разве у тебя нет кузинов в Фордже? Ступай туда.

Уныло кивнув в ответ, Розмари двинулась в долгий путь домой. Дом. Вправду ли он больше — не её? Сбежать в Фордж? Может ли она?.. Сестра отца в самом деле обосновалась там; Розмари едва могла припомнить, как выглядит та женщина. У неё взаправду имелись там кузены, да, кузены, коих она никогда не встречала. Нет. То был не лучший вариант убежища. Впрочем, это её личные проблемы, а не друзей. Ей следовало напрячься самой и найти выход.

Она разглядела дым над курящейся трубой задолго до того, прежде чем увидеть сам коттедж. И стоя так, разглядывая свысока творившееся внизу, она едва не задыхалась: сердце оглушительно билось под грудью, грозя вот-вот разнестись вдребезги. Розмари вложила во всё это столько труда, а спящий в перевязи на боку Гилльям тяжело отвешивал спину. Она попыталась было представить перед глазами себя-беглянку, торопящуюся с сыном вниз, по длинной дороге в никуда. Баккип-Таун? Вероятно, ей удалось бы подыскать себе хоть какую-нибудь работу в таком большом городе, как этот. Но путешествие выдалось бы не из лёгких. Дремать в придорожной колее, с одной лишь шалью заместо покрывала для них обоих, и боле ничего; питаться подножным кормом, уплетая что попадётся под руку. Не говоря уже о тех, кто может повстречаться по дороге: бродяги да разбойники были и есть, и никуда не денутся. Они вполне могут… повредить и ей, и сыну, да так, что сам Пелл и в страшном сне вообразить не может. Кошмарно быть здесь, рядом с Пеллом, но там — и того хуже. А Гилльям всё-таки единственный его сын. Он не причинит ему боли, он не собирается ничего такого… Розмари поворотилась лицом к дому и увидела, что творится дальше.

Корыто для стирки стояло на виду у всего двора, полное доверху грязной воды. Разбросанные тут и там перья служили мрачным предзнаменованием. С замиранием сердца она разглядела между ними длинное, сверкающее перо из петушиного хвоста.

— Пикки-пик, — прошептала сама себе. Её собственный топор застрял в колоде, засаженный поглубже в обрубок, где она колола щепу для розжига. Из-под вклинившегося в дерево лезвия торчали, словно пойманные в силок, пучки перьев. Когда она открыла дверь, её приветствовало запахом гари от подпалившегося мяса. Ощипанная птичья тушка торчала на вертеле, приспособленным над огнём, а рядом, на корточках, умостился Пелл. Перья валялись повсюду и здесь.

— Что ты наделал? — прошептала требовательно, надорванным от боли голосом; впрочем, Розмари и сама уже знала правду. Он убил петуха, а с ним — и всё будущее, все будущие кладки. Он даже не озаботился спасти и собрать перья.

Пелл развернулся лицом, посылая обезоруживающую улыбку:

— А на что похоже то, что я сейчас делаю? Готовлю ужин для нас. Подумал тут, показать тебе,насколько могу быть полезен в этом доме.

— Ты идиот! Кретин!

Глаза его сузились, улыбка спала с лица.

— Думаю, тебе стоило бы проявить немного больше признательности, — кто, как не ты, смылась отсюда, оставив меня одного, без завтрака и в грязной одежде. Мне пришлось драить её собственноручно. Да и натягивать порядком непросохшее.

Последнее она уже разглядела и сама. Его рубаха, тонкая и дорогая, топорщилась мокрыми складками, а из швов штанин до сих пор сочилась влага. Впрочем, ей было всё равно.

— Ты убил Пикки-пика. Не спросясь. Не думая ни о чём. Да что там, — ни о ком.

— Розмари, с чего такая тревога, а? — Голос мужчины сочился всеми оттенками неверия, пока он проговаривал её имя, а потом улыбался ей — снисходительно, словно разъясняя очевидное, как несмышлёнышу. — Это ведь петух, не курица. Петухи не откладывают яйца, Рози. Всё никак не пойму, с чего тебе расточать на него корма.

— Оттого что он может стать папашей выводку цыплят! А значит, этим летом мы могли бы завести побольше птах, на мясо следующей зимой, слышишь, ты, идиот?!

Постель была беспорядочно смята. Розмари дёрнула за края шерстяного одеяла, разглаживая, и усадила туда Гилльяма. Заворочавшись, малыш приподнялся, разбуженный. Сонно огляделся вокруг, а потом, учуяв запах, направил глаза в сторону обуглившейся тушки.

— Ва-а-арёное мя-я-ясо? — протянул с надеждой в голосе.

Пелл сверкнул глазами на Розмари. Потом развернулся к мальчику, когда тот пролепетал своё спросонья.

— Вот как, видишь, да? Мальчишке нужно мясо. Я же тебе говорил. Отец должен заботиться о своём сыне, — это всё, что я пытаюсь сделать. Если так уж важно, я могу раздобыть для тебя и другого петуха. Позже. Но сегодня вечером малыш Уилл досыта наестся отменной прожаренной курятины. Правда, сынок?

Он улыбнулся её мальчику. Улыбка эта казалась Розмари насквозь фальшивой, но малыш легко попался на удочку. Гилльям охотно, с нетерпением закивал и запрыгал на кровати.

Розмари пристально смотрела на улыбающегося сына, внезапно ставшего столь схожим с отцом. Что-то внутри неё, какая-то часть, внушающая ужас, жаждала рассказать Гилльяму, что это Пикки-пик жарится сейчас на огне, тот самый петух, на его глазах выросший из цыплёнка, и названный им самим; жаждала, чтобы сын растворился в горестных воплях. Возможно, плач этот согнал бы с лица Пелла самодовольную ухмылку. Возможно, тогда она и смогла бы удержать сыновье сердце в своём единоличном владении. Но та часть, что держала верх, будучи сильнее, не могла допустить, чтобы такое сотворилось с её мальчиком. И так, вскорости, поутру, не заслышав привычного клекочущего ора, малыш поймёт, что с птицей что-то не так, что тот пропал. Так что, вскоре у него будет кого оплакивать. А мёртвую, или нет, птицу можно вполне употребить в пишу.

Стиснув зубы, женщина молча выгребла пучки перьев из комнаты, пытаясь собрать хоть часть из них, что поприличней. В мыслях всё ещё витали подсчёты: дай Пикки порядком цыплят, и им бы не только мяса хватило с лихвой на зиму, но и перьев; как раз, чтобы набить небольшое шерстяное одеяло. Всё пропало, пошло прахом из-за этого клятого идиота. Один порыв, один удар. И он ещё ждал, что она поблагодарит его за изничтоженный год работы! Тупой идиот. Не оставалось ничего другого, кроме наблюдения, как Пелл, присев у огня, крутит туда-сюда вертел с жарящейся тушкой. Гилльям подобрался ближе, подсев на корточки рядом, бросая изучающие взгляды не только на готовящееся жаркое, но и на мужчину. Как снести такое? Не в силах больше терпеть, Розмари устремилась на улицу.

Там её поджидало куда более худшее открытие. Гоняясь за петухом, Пелл истоптал целых два рядка её садика. Поникшие саженцы с торчащими, вывороченными из земли прядями корней, увядали, иссохнув, на перелопаченных грядках. Без особых надежд, Розмари вновь разгребла землю, возворачивая на место и подпихивая растеньица обратно, в грунт, побрызгав затем водой. Вялые зелёные стебельки безвольно никли, не приподнявшись в влажной земли ни на пядь. Больше им не вырасти. Ещё один источник пищи почил в бозе. Холодный ветер хлестал по лицу ломкими прядями волос.

Гилльям оставался в доме, наблюдая с интересом за отцом. Мало хорошего, но на ум не шло ни единого способа переманить сына к себе. К тому же, разгребать беспорядок, что устроил его папаша, было куда как проще в одиночку, без следующего по пятам карапуза, с дюжиной «почему?» и «отчего?», порой сводящих на нет добрую половину работы, что Розмари случалось проделывать. Отложив наконец тряпки и вёдра, женщина вытерла руки о передник, позволив себе задаться вопросом, какой бы была она, её жизнь, будь сама Розмари замужем эти три последних года? Что если бы кто-то приносил домой припасы, помогал копаться в саду, а порой и присматривал за ребёнком? Был бы их сад поболе раз в два, чем сейчас, или нет? А прохудившаяся соломенная крыша полностью переложена вместо прошлогодних латок? Может и так, подумала она про себя, а потом качнула отрицательно головой. Может то оно может, но уж точно не с таким мужем, как Пелл.

Войдя в дом, она нашла обоих за столом, уплетающими за оба уха мясо, кровоточащее внутри и горелое снаружи.

— Труба дымит. Тяга в дымоходе не та, — повинился Пелл. — Да и дров маловато. Чтоб мясо хорошенько прожарилось, тебе следовало подкидывать не эту груду мелких щепочек, а хорошие шматы угля.

— Ты истратил всю щепу для розжига, — ответила она. — А дровяную поленницу я прячу за елью, чтобы держать сухой. — Обе её миски и стула были уже заняты. Впрочем, какая разница? Она по-любому не посмела бы вот так, запросто, отобедать их Пикки. Розмари спрашивала саму себя, а сможет ли она по-прежнему просыпаться, с завтрашнего утра, без хриплого клёкота за окном. Всё, долой дурные мысли. Слишком поздно, чтобы исправить хоть что-то. Ей просто следует идти дальше. Блестящий нож Пелла лежал рядом, на столе, близ распластанной тушки. Подобрав его, тот отхватил себе очередной шмат курятины. К её удивлению, нож, как по маслу, пропорол жёсткие сухожилия. Так что, последнее он ощутил, лишь засунув кусок в рот и заработав челюстями, с трудом прожёвывая, раз за разом. Розмари старалась не чувствовать некоего удовлетворения, что курятина вышла настолько неподатливой.

— Должно быть, нож на редкость остёр, раз запросто рассёк мясо, — высказалась вслух, но Пелл лишь сильнее заработал челюстями, как если бы Розмари поддела его, пырнув этим самым ножом. Торопливо запихнул последний обратно в ножны, даже не потрудившись почистить от кровавых ошмётков.

— Это был подарок, — сказал он, а потом прибавил, словно не устояв перед желанием похвастаться. — Калсидийская^[11] сталь. Лучшая, что можно купить за большие деньги.

Розмари ответила молчанием. Пелл не распознал подспудной насмешки за замечанием. Этому дурню не известно даже, что взрослый петух не годится для жарки, но только, чтобы потушиться в горшке. Как он сумел прожить всю жизнь в деревне и не знать таких простых вещей? Как ему удавалось держаться в стороне от простой работы, быть выше этого, не утруждаясь марать руки тем трудом, что даёт пищу, выставляя на стол. Розмари заставила себя вспомнить прошлое, пробравшись мыслью через сплетения лет. Рори, отпрыск местного извозчика, подступался к ней однажды. Он много и тяжело трудился, но его некрасивое лицо и загрубелые руки не пришлись ей по вкусу. Не очаровали. Нет, только не они. Она пала перед другим, парнем с мягкими волосами и в красивых нарядах. На нём никогда не было ни пылинки, ни грязи, говорила она себе, оттого, что тот никогда и не знал ни малейшей работы. Как Розмари не смогла разглядеть крывшегося за красивым лицом идиота, отродясь не знавшего никакого труда? Что стряслось с нею? Каким чудом она могла повестись на человека, не имевшего за душой ничего, кроме улыбки от уха до уха и хорошенькой мордашки да знавшего разве что, как распевать по тавернам сладкие песни?

Розмари еле-еле успела остановить Пелла, когда тот, подобрав, что оставалось на столе, вознамерился было пошвырять остатки в огонь.

— От горелых костей по всему дому только и пойдёт, что вонь. Кроме того, я могу сварить суп, — из костей да остатков мяса на них. У меня оставались пара реп и лук… — Он глянула на кухонный шкаф, и слова обернулись ложью. Репы исчезли тоже.

— Ты не можешь просто пожирать всё, что тебе попадётся под руку здесь, в доме! — гневно воскликнула Розмари. — У меня свои расчёты на то, что идёт в ход сейчас, а что мы приберегаем на потом.

— Ну, если ты думаешь, что я собираюсь так и ходить голодным, пока по двору бегают куры, подумай ещё раз и хорошенько. Я не настолько беспомощен. Или глуп.

Тысяча подходящих ответов пришли ей в голову. Но лишь один оформился в мысль, ясную и отчётливую. Этот красавчик, этот фасонистый глупец будет уничтожать всё на своём пути, всё, над чем она так тщательно корпела и возводила здесь три последних года, — прежде чем довершить начатое. Он не собирается слушать её и краем уха. Он станет творить всё, что ему заблагорассудится с нажитым ею скарбом. Розмари онемела, потеряв дар речи. Собрав в кучу лоскуты тряпья, которыми приводила в божий вид разгром, что учинил Пелл, разделывая петуха, она вышла на улицу.

Выплеснув из лохани грязную воду, промыла её, сполоснула и заполнила вновь, уже чистой. Она всё ещё отстирывала кухонные тряпицы, когда из дома появился Пелл. Он шёл по-тихому, но женщина всё равно заслышала шаги. Тот подбирался сзади.

— Ты так много трудишься, — начал мужчина мягким голосом. — Я никогда не думал, что тебе придётся жить вот так.

Мягкосердечный шёпот. Простые слова. Вонзающиеся, удар за ударом, прямиком под сердце. Года три тому назад, да что там, и двух довольно, — и льстивые речи Пелла без труда завоевали бы это самое, израненное ныне, сердце.

— Это просто работа, и от неё никуда не деться, — сказала она, ненавидя собственный голос, захлёбывающийся слёзами.

Она дрогнула, когда руки легли ей на плечи. Дёрнулась, но Пелл так и не отнял хватки. Ладони были такими тёплыми, а объятие — мягким и нежным, как раз там, где плечи ныли сильнее всего.

— Нет, — рванулась она резко, уворачиваясь от касания.

Пелл отпустил её.

— Я намерен остаться, Рози, — сказал он. — Знаю, ты не веришь в это. Знаю, не хочешь подарить мне ещё один шанс. Ты по-прежнему сердишься на меня, и кто в своём уме будет винить тебя за это? Я много раздумывал насчёт всего. Как по мне, сходится на вроде того, что я проделал давным-давным, три года назад, если быть точным. Я оставил тебя, — и всё, для меня это был конец всему. Но ты осталась здесь и, полагаю, скучала по мне — каждым божьим днём. Каждым пустым вечером, одна-одинёшенька, так что, думаю я, поэтому-то боль так свежа, так зудит болезненно, как открытая рана.

Но теперь я вернулся. Ты можешь перестать злиться, всё, больше никакой боли, никаких страданий, да? Я здесь, готовый быть мужем — тебе, и отцом — твоему ребёнку.

— Ты мне не муж. Ты никогда не обручался со мной, не женился на мне. Да и не стал бы. Даже тогда, когда о том просил собственный дед.

— Я уже говорил, Рози. От тебя с ребёнком сбежал перепуганный мальчишка; но назад вернулся — мужчина. Дай мне шанс.

— Нет.

Она расслышала, как он глубоко вздохнул, втянув носом воздух.

— Дашь, — заявил он убеждённо. А после — ловко сменил тему, спросил, словно снисходя до неё: — И чем ты тут занимаешься?

— Отстирываю кровавые тряпки, — рявкнула она ожесточённо.

Он ненадолго замолк, и Розмари подумала было, что до него наконец дошло, насколько она не в духе. Но потом Пелл вдруг спросил удручённым тоном, полным брезгливости и отвращения:

— У тебя что, «эти самые», кровавые дни?

— Да. — Она чувствовала, как ложь поспешно слетела с губ, и мужчина круто шарахнулся в сторону. Женщина задалась вопросом, какой из инстинктов заставил её позаботиться о собственной защите.

Вот так всегда, с полным презрительной брезгливости лицом Пелл избегал касаться её или вообще даже находиться поблизости от Розмари во время «лунных дней». И сейчас то, с какой спешкой он отступился подальше от неё, не подбавило женщине уверенности и увещеваний. Отступился потому что… почему? Не оттого ли, что уже готовился как-то заявить на неё свои права? Сегодня же вечером, дождавшись, покуда мальчик заснёт? Стылый ужас захлестнул сердце, нарастая под грудью, но глубоко внутри что-то ещё, что-то другое, сплеталось с побегами страха. В ней пробуждался тот самый голод, что и у всякой женщины, голод, не имеющий ничего общего с обычной пищей. Голод, не совместный с разумом; голод, жаждущий тёплых рук, нежно касающихся измученных плеч; напоминающий о том времени, когда эти самые руки согревали не только плечи, но и общую постель.

Но что, если?.. Вывернувшись сквозь пальцы, мысли суетливо разбежались в стороны, избирая иную колею. К свету. Что, если… Что, если Пелл искренен, и его возвращение без задних мыслей… Он повторял, и не раз, что стремится изменить свою жизнь, что сделает теперь всё, как должно, станет отцом — малышу и супругом — ей. Что если, он подразумевал только это и теперь бредёт наощупь, выбираясь верной дорогой? Мог… может ли он измениться? Могут ли они доискаться любви, что некогда разделяли друг с другом, и возвести что-то на осколках? Что если она уступит и попытается вновь пробудить в нём зачахшие ростки той, давнишней любви? Так ли уж глубоко в ней укоренились былые страхи? Можно ли заново возродить к жизни давние мечты?

Непроизвольно в памяти восстала страсть, коей она некогда пылала к Пеллу, возбуждение, с которым горела каждая клеточка тела от одного его прикосновения — и довольство воссоединений. На долю секунду прежнее тепло поднялось и схлынуло волной, пронесясь от макушки до пяток. Чтобы тут же затухнуть. Размытые, воспоминания эти, об их… слияниях, таяли, разъеденные, словно попорченная временем деревянная резьба под ударами бурь и штормов, оставляя от себя одни лишь сколы да щербины на месте, бывшим когда-то фасадом. Она была без ума от Пелла, он манил и притягивал, безудержно и неодолимо. Но теперь Розмари не могла при каждой мысли о нём не вспоминать и о том, как тот унизил и отшвырнул её ровно использованную вещь. Память эта изнашивала, безжалостно сдирая всякое поверхностное удовольствие, что они когда-то делили, обнажая на свету наивное безрассудство. Нет. Никаких больше девичьих глупостей и прочего легкомыслия. Силой она заставила себя взглянуть правде в лицо… Пеллу в лицо, увидеть его настоящего, а не призрака из давних мечтаний.

Он по-прежнему так и стоял позади. Оттого ли, но кожу покалывало, от шеи и к спине, словно тысячью мелких иголочек; и Розмари разрывалась на части между надеждой «коснись, коснись меня снова, Пелл» — чтобы только отвергнуть его притязания с чистой совестью; и мольбой «нет, нет, только не касайся меня опять, Пелл» — чтобы только не развернуться и не рухнуть в его объятия. Сердце учащённо заходилось в бешеных ударах. Рискнув, Розмари осторожно бросила взгляд назад, обернувшись через плечо; но мужчина больше даже не глядел на неё. Взамен он пристально поедал глазами вершину холма.

— Кто-то идёт? — спросила она, проследив за взглядом, — как раз вовремя, чтобы заметить, как скрывается из виду огонёк фонаря.

— Нет, просто проходили мимо, — ответил он. Потом внезапно отрывисто объявил: — Я мог бы сходить в город к вечеру.

Развернувшись, он двинулся обратно, к коттеджу. Розмари с радостью приветствовала его отступление; но этот торопливый отход немало удивлял. Наверняка, Пелл счёл её чересчур омерзительной. Странно было другое: неприятие его всё ещё до боли жалило Розмари. Нет. Не странно. Глупо, что он по-прежнему настолько заботит мысли. Он, Пелл, бросивший их с малышом, уже три года как бросивший на произвол судьбы. Как, как она могла позволить себе тосковать, так страстно желая вновь его… общества, пускай даже за страстью этой крылся, как твердила женщина сама себе, шанс отплатить ему той же болью, что он причинил ей? Она думала, будто с тех пор изрядно поумнела, чтобы попасться на ту же удочку.

Женщина отжала как следует несчастные тряпки и повесила сушиться. Близился вечер. Останется ли Пелл в доме или уберётся-таки в город? Задавшись этим вопросом, она вдруг поняла, что с ужасом предвкушает ещё одну ночь, взаперти, рядом с Пеллом. Да, она могла бы стерпеть кое-как, — верь Розмари, что эта ночь уж точно станет последней. Жгучая смесь чувств, поселившихся в душе: гнева, терзающего сердце, пополам с нуждою в муже, в мужчине, мучающей тело, — кромсала женщину на части. Она бы скорее возлегла спать с безвестным бродячим менестрелем, чем снова взяла в постель презренного изменника, пускай и знакомого не один день. Вспоминай — ни с чем схоже его тело, а кто он есть на деле, посоветовала Розмари сама себе. Защити себя и своё дитя.

Потихоньку, медля, она пробралась назад, в дом. Тарелки так и были разбросаны по столу, как Пелл соизволил оставить их. Очаг был весь измазан жирными брызгами, пятнами сажи и золой. Повсюду, куда ни глянь, отмечалась печать присутствия чужака, словно как у кота, метящего территорию лужами и царапинами, подавая знак, на что претендует. Сам же Пелл развалился, полулёжа, с ногами, на кровати (в углу рта блестело жирное пятно от сытного обеда). Рядом же, на простынях, обнаружился и Гилльям, играющий с пригоршней перьев, оставшихся с петушиного хвоста. Беспорядочно смятая постель, перепачканные тарелки, обшаренный и разграбленный буфет… медля, она напомнила себе, что, говоря начистоту, с уходом Пелла убавилось и работы на её плечах. Меньше грязной одежды, требующей стирки, меньше беспорядочного хлама, взывающего к приборке. Она не хотела возвращаться обратно, к прежней жизни. С Пеллом или без Пелла, ласкающего её по ночам; она не хотела жить с ним, бегать за ним, прибираться за ним — и безропотно повиноваться каждому его приказу. Откашлявшись и прочистив горло, Розмари постаралась говорить словно бы мимоходом, случайно, по мере уборки по комнате.

— Корова скоро разрешится телком. Лучше будет, если я завтра отведу её к Бену.

Повернув голову на голос, Пелл покосился на неё.

— Корову — и к Бену? С чего бы?

— Когда я покупала её, Бен предупреждал, что первый отёл у коровы может выдаться тяжёлым. Если понадобится, он знает, как перевернуть телёнка, коль скоро тот пойдёт неправильно. А ещё сказал, что поможет мне, когда придёт время, если я позабочусь привести к нему корову. — Побольше лжи. Бен никогда не говорил ничего подобного. И она не поведёт корову к нему. Она отведёт её к Хилии. Та с супругом хоть и не богаты, но крепко стоят на ногах. Они сделают всё, что в их силах, — и для коровы, и для нерождённого телка.

— Тогда делай, как лучше. — Ни малейшей тени подозрения в голосе. Как пить дать ясно, что Пелла не заботило ни здоровье коровы, ни то, как детёныш явится на свет. — Но только оставь мальчишку здесь, со мной. Пора малышу Уиллу познакомиться с его папой. Раз так, я поучу паре вещей, что делают парня настоящим мужчиной. — Он дружески подпихнул малыша под бок, и Гилльям захихикал.

Нет. Никогда. Она была права. Вот на что он метил, на её сына; вот из-за чего Пелл вернулся. Её умница Гилльям, её крошка сын, её милое прекрасное дитя; и теперь его хотел забрать Пелл, забрать и окрутить, извратить, превратив в незнакомца. В невесть знает кого. План сложился сам собой, так у неоперившегося птенца вдруг вырастают крылья.

— Я встану и соберусь уходить пораньше, чтобы успеть вернуться домой вовремя и позаботиться об утрешней рутине, — сказала она.

И заберу с собой Гилльяма перед уходом.

Пелл всегда был мастак подрыхнуть покрепче да подольше. Завтра, прежде чем рассветёт, она ускользнёт подальше отсюда. Идти придётся длинной дорогой; поутру случится прилив, да и тяжёлая, стельная корова не сможет спуститься той стороной скалы, где к берегу прядётся извилистая тропа. К тому времени, когда Пелл прочухается ото сна и наконец задастся мыслью, а где это они с ребёнком прохлаждаются, Розмари и Гилльям уже оставят позади коттедж, и корову, и Хилию, — и двинутся своей дорогой. Если же Пелл вздумает искать, то первым делом побежит допытываться Бена. Она сильно сомневалась, что он на деле будет из кожи вон лезть, лишь бы доискаться их и вернуть обратно. Нет, он преспокойно останется дожидаться здесь, рассчитывая, что рано или поздно, но Розмари сама приползёт домой, покорно съёжившись. Как бы не так. Нет, ни за что она не вернётся к нему. Лучше уж оставит позади всё это, и Пелла, и нажитое добро, — и убежит. Далеко-далеко.

Розмари старалась гнать подальше озабоченные мысли: а что дальше? Что случится дальше? Разумеется, он убьёт всех её кур, по одной, и сожрёт. Тут уже ничего не поделаешь. Сад, знала она, порастёт сорняками и скроется из виду, зачахнув без должного ухода. Лишь одно пробуждало тревогу, одно живое существо… Беспокойство цепкими коготками впилось в сердце, заставляя биться сильнее, когда до женщины дошло, что Мармелад не вышел поприветствовать её, стоило вернуться со стирки. Она и вовсе давно уже не примечала кота.

— Как странно. Что-то я кота нигде не видела, — заговорила вслух. Сердце с громким стуком болезненно ухнуло вглубь живота.

Пелл одарил женщину косым взглядом.

— И я тоже. Но, даю слово, увижу хоть раз, убью на месте.

— Убей его, — повторил вслед за отцом Гилльям, не разбирая смысла сказанного. Он затряс кончиком петушиного пера у самого подбородка и снова захихикал.

— Так то верно, Уилли, — подтвердил его отец и, перегнувшись через кровать, защекотал малыша. Гилльям задёргался, извиваясь всем телом, громко, но с удовольствием, вопя. Всё, на что хватило Розмари, держать себя в руках, не позволяя промчаться через комнату к кровати, схватить своё дитя и спасаться бегством, исчезнув с глаз долой. На одно мимолётное мгновение эти двое являли собой поразительное сходство: жёстко скалящий зубы мужчина — и ребёнок, порывисто дёргающийся из стороны в сторону, то и дело громко визжа от смеха и стремясь сбежать от отцовской щекотки. На один долгий миг, на одну остановку бешено стучащего сердца, любовь Розмари к сыну иссякла… — нет, только не тогда, когда он до боли всем своим видом напоминал Пелла. Она резко отвернулась от них обоих, не в силах боле сносить это зрелище.

Завтра она сбежит. Завтра. Прежде, чем всё обернётся ещё хуже.

Есть вещи, от которых ты не можешь сбежать. С ними надо бороться — и разделываться.

Розмари не была уверена, откуда пришла к ней эта мысль, но что-то, не звук, не движение, заставило перевести взгляд вверх, к густящейся под стропилами блеклой темени. В тенях ярко поблескивала пара кошачьих глаз. Только не вниз! — мысленно взмолилась она, делая вид, что копошится туда-сюда по дому, собирая отбросы, — и, присовокупив к тем кучку костей с куриной тушки, оттащила заваль на улицу. Дойдя до края двора, выбросила остатки близ мусорной кучи. За долю вдоха Мармелад оказался рядом. Намотав два круга вокруг лодыжек женщины, урча как буря, кот обосновался у ног, с хрустом разгрызая косточки. Розмари присела рядом в подступающих сумерках.

— Мне надо уходить, Марми. И тебе тоже. Хотела бы я сказать на прощание: беги к дому Хилии и поселись там. Она даст тебе приют.

Кот приостановил хруст и уставился на Розмари, буравя глазами. Я живу здесь, казалось, говорил его взгляд.

— Как и я, — проговорила она; поток внезапно подступивших слёз прихватил за горло. — Но мне нельзя оставаться здесь дольше. Пелл слишком многое собирается поменять. Убить моих кур. И превратить Гилльяма в кого-то с именем Уилл, кого-то вроде него самого. И сделать со мной… из меня… что-то. — Ей не хватало слов объяснить, в кого она начинала превращаться. В нечто слепо повинующееся командам Пелла, подчищающее за ним углы и покорно подставляющее тело под его нужды, — никогда не смея поднять голос и заговорить ни о пользуемых им вещах, что принадлежат ей, ни о любой из сотни болезненно ранящих манер. — Я не желаю стать такой. Оттого и оставаться не могу боле здесь.

Мармелад раскатисто заурчал.

— Я не могу защищать свою территорию подобно тебе. Не без риска попасть ему под руку. А причини он мне серьёзный вред, или вовсе убей, то кто защитит тогда Гилльяма от него? Даже останься я здесь и сражайся ежечасно с Пеллом, он не оставит попыток изменить Гилльяма на свой лад, чего я не хочу. У меня нет выбора, кот. Мне надо сбежать.

— Рози! Рози, где ты? — Голос Пелла звучал больше раздражённым, чем обеспокоенным её отсутствием. Розмари мигом шикнула на кота, заставляя того испуганно шарахнуться, умчавшись в темноту. Утерев лицо фартуком, она прошлась до задов коровника.

— Я проверяла корову, — солгала мужчине. — Мне и вправду лучше взять её завтра до Бена.

— Да знаю я, ты уже говорила. — Пелл был нетерпелив и раздражён. — Вернись в дом. Я не могу отыскать монет.

Сердце в груди пошатнулось. Деньги. О чём это он завёл речь? Потом вдруг поняла. Её деньги. С уходом Пелла они истратили последние из его на рыбу и картофель. Каждый медный пенс в полотняном кульке за коробом с щепой для розжига, был её, заработанный тяжким трудом, по крохам за раз. Не то, что бы там было так уж много. Но он заберёт всё. Она знала это. Розмари вспомнились крупицы серебра, заработанные сегодня. По крайней мере, хоть те были пока что завязаны в карман передника. И уж об этом он по-любому не мог догадываться. Женщина медленно двинулась обратно к коттеджу, споря сама с собой. Пелл мог предполагать, что у неё водятся кой-какие деньги. И покажи она хоть раз любую из нычек, он отберёт всё. Что обойдётся дороже, серебро в кармане или медь в банке?

— Розмари! — донёсся злой выкрик, и она вдруг расслышала вопли Гилльяма.

— Нет, нет, нет! Ты вредишь ему! — Сорвавшись в бег, женщина рывком распахнула дверь.

— Что? Что случилось?

Гилльям растянулся в углу, рыдая. Ухватившись, прижав к груди, за свой колченогий стульчик, теперь, — напрочь разломанный. Постель валялась на полу смятой кучей. Рассерженный донельзя Пелл крутанулся лицом к Розмари.

— Куда ты зажала монеты, женщина? Банка под стропилами пуста.

— Что ты с ним сделал? — потребовала она.

Гилльям с трудом ловил воздух, словно никак не мог отдышаться.

Пелл одарил сына презрительным взглядом.

— Ничего ровным счётом. Я пытался было использовать стул, чтобы поискать деньги, и тот обвалился прямо подо мной. Ну, он и зашёлся слёзками насчёт развалюхи. — Мужчина покачал головой. — Парень напрашивается на жёсткость.

— Нет! — негодующе завопил Гилльям. — Нет, это ты смолал его и меня стоклнул вниз! Ты токнул вниз! Пихать — глубо! Это ты смолал мой стул!

— Не моя вина, что тот был сделан тяп-ляп. А ты слишком здоровый, чтобы плакаться о каждой мелочи. Ничего бы не случилось, будь банка с деньжатами там, где должна. Розмари, куда ты сунула монеты?

Она была потрясена, сколь быстро он обрушился до уровня двухлетней давности, пытаясь переложить вину за собственную дурость на кого-то другого. Внезапно смертельное спокойствие хлынуло ледяной струёй по жилам, остужая гнев, как если бы кровь обратилась морской водою, — когда до неё дошло, чем коротал время Пелл. Банка под стропилами. Он взобрался на крошечный стульчик Гилльяма, чтобы дотянуться до балок.

— Кто, как не ты, держал там деньги. Подальше от меня. Помнишь? Так что я не могла сглупить по-новой насчёт того. — Пересёкши комнату, Розмари подхватила Гилльяма. Малыш крепко прильнул к ней, уцепившись и зажимая между ними стиснутые обломки любимого стула; и обнаружила, что сжимает ребёнка ответной хваткой. — Не плачь, сынок. Мы соорудим ещё один, другой.

Сделав дрожащий вздох, Гилльям, ободрённый материнскими объятиями, глянул поверх её шеи с новым воплем:

— Ты мне не нлавишься! Ты смолал мой стул!

— Ох, заткнись же. Рози. Я прошу о чём-то вправду важном. Забудь на пару минут об этом сопляке. Куда ты перепрятала деньги? Мне надо в город, и я не могу тронуться без пенни за душой.

Внезапно яркое воспоминание из прошлого переполнило её. Стоя здесь же, длинным прутом она наощупь пропихивала банку с деньгами из балок. С тяжеленным из-за беременности животом, женщина не могла довериться стулу, — будучи не вправе рассчитывать, что тот, взгроможденный на стол, выдержит сдвоенный вес. И когда маленький горшок упал, разлетевшись черепками, она получила подтверждение того, что и так уже знала. Ни единого завалявшегося медяка. Она была так голодна, той ночью.

По-прежнему с Гилльямом в руках, широким шагом она пересекла комнату, выхватывая небольшой мешочек из-за коробки со щепой. Рванув завязки, швырнула на пол содержимое. Россыпь мелкой меди со звоном раскатилась по камням. Розмари отбросила опустелую суму на кровать.

— Бери их, — сказала она. — Забирай каждый пенни, ни в жизнь тобой не заработанный. Забирай каждую кроху. А после проваливай и никогда не возвращайся больше.

— Тупая сука, — рявкнул он с чувством. — Я беру всё. — Без тени стыда Пелл повалился на пол, ползая на коленях и выискивая каждую монетку. Крякнув, забрался под стол, говоря словно с одышкой:

— Я собираюсь в город. Повстречаюсь кое с кем, поболтать о делах. Выпить кружку или две пива со старыми приятелями. Но я вернусь. Потому что это — мой дом. Может, дед и завещал всё мальчишке, но каждый в городе знает, что должно было перейти мне по праву. Вот как должно быть дело. И вот как оно будет. Смирись, и тебе же обойдётся проще. Или проваливай сама. Я не против, куда и как.

С шумным кряхтением, мужчина натужно поднялся на ноги. Лицо его покраснело, а прекрасная тонкая рубашка смялась, казалось, пойдя складками. Пелл вытащил из-за пояса собственный пустой кошель, ссыпая внутрь её скудные сбережения. Но его короткий приказ убираться вдруг заставил переменить всё.

— Эти дом и земля — Гилльяма, отданные ему во владение дедом, коль уж ты сам никогда и ничего не делал для собственного сына. И я не позволю тебе забрать их.

— Не разговаривай со мной так! — предупредил он её. Привязав кошель к поясу, уставился во все глаза на Розмари. Она стояла, где и прежде, твёрдо упираясь подошвами в землю, — и пару блудных монет, нечаянно закатившихся под ноги. Она нуждалась в них, и оттого стояла на своём, когда тот начал наступать на неё. Розмари встретилась с Пеллом глазами. Её храбрости не хватило бы даже возразить ещё хоть что-нибудь разозлённому мужчине перед нею, но отчаянная нужда в последних монетах заставила с вызовом выпрямиться, прежде чем тот внезапно взорвался гневом.

Стоило Пеллу вздёрнуть руку, и неверие приморозило её к месту. Она развернулась боком, прикрывая Гилльяма от удара. Он не посмеет! — взвизгнул пронзительно разум.

Посмеет. Он убьёт тебя, раззадорившись. Как раз это сейчас у него в мыслях.

Он не может! Спор доводов занял меньше секунды. Его рука была в движении, а она всё ещё не двигалась, по-прежнему прикрывая крохи монет, что надеялась сохранить для себя. Быстрее падающего кулака кот соскочил со стропил. Вызверив когти, полыхнул на голове и плече Пелла, огребая с воем того по лицу. Удар Пелла пришёлся в один миг для Розмари — и он развернулся, столкнувшись с гневно рычащим, плюющимся слюной и гневом котом. Розмари же отлетела в сторону, рухнув на одно колено, стремясь уберечь Гилльяма от болезненного падения на пол. Резкая боль прострелила ногу, но она так и не уронила ребёнка.

Пелл обеими руками обхватил Мармелада, и кот, недолго думая, вонзил клыки в мягкое местечко между пелловыми пальцами, большим и указательным. Безмолвно взвыв, мужчина отшвырнул в сторону несчастного кота. Бедолага с лёту врезался в стену, повалился на пол и молниеносно дал стрекоча в распахнутую дверь.

— МАРМИ! — пронзительно завизжал Гилльям.

Схватившись кровоточащими руками за исцарапанное лицо, Пелл сверкнул глазами.

— Чтоб никаких воплей здесь! — остерёг мальчика, тыкая дрожащим пальцем в сторону Розмари. — Ты. Приберись-ка пока здесь, прежде чем я обернусь. — И мерзкая до тошноты ухмылка обнажила зубы, покуда мужчина оглядывал побелевшего как мел ребёнка. — Кисе нравится летать, — проговорил он и загоготал.

Розмари с трудом взгромоздилась на ноги, по-прежнему удерживая при себе сына.

— Нет. Мой кот. Мой Марми! — Крошечное тело Гилльяма, дошло до неё, было туго сковано не страхом, но гневом. — Ты плохой! Плохой, плохой, плохой!

— Смотри за языком, парень! — Гневная злость притекла к лицу Пелла, пара жил на шее покраснела от натуги. Он придвинулся к ним обоим, сверкая глазами от ярости, по щекам из ранок от кошачьих когтей сочилась кровь. — Прикуси его, мелкий ублюдок, или я сам прихлопну тебе рот!

Отшатнувшись в сторону от него, Розмари развернулась и рванулась в ночь, унося с собой и Гилльяма, раз за разом выкрикивающего с вызовом:

— Плохой, плохой! — покуда мать спасалась бегством.

— Ш-ш-ш! — предостерегла она ревущего сына, прикрывая рот ребёнка ладонью.

Запаниковав, Гилльям цепко ухватился за пальцы, перекрывающие воздух, но Розмари оставила без внимания этот жест; она бежала и бежала, спотыкаясь на ходу, и снова переходя на бег. Колено готово было подвернуться. Но этого перепуганная женщина не могла себе позволить. Она нырнула вглубь поросшего мятликом дворика, где паслись обычно куры, припала к земле и затихла неподвижно.

— Молчи! — прошипела на ухо малышу. — Молчи. Мы прячемся. Мы не хотим, чтобы он нашёл нас.

Она убрала наконец руку, и ошарашенный Гилльям, всхлипнув разок, молча прильнул к материнскому боку. Дыхание сына было громким и порывистым; она побоялась, что Пелл легко найдёт их. Колено пульсировало такой сильной болью, что, казалось, ей больше и не встать, не говоря уже о том, чтобы бежать. Пелл объявился в дверном проёме, освещённом лампой, оглядываясь вокруг. Он не мог их видеть.

— Розмари! — проорал мужчина во весь голос.

Она затаила дыхание, а Гилльям сжался, тесно притулившись к матери.

— Розмари! Ступай сюда, глупая сука. Разгреби этот клятое дерьмо. Я хочу, чтобы всё здесь сияло от чистоты, прежде чем вернусь обратно! — Он ожидал. Она молчаливо съёжилась. — Даже не думай, что я вот так просто подзабуду всё! Как бы не так. Тебе же хуже потом придётся, если не явишься сейчас же! — Он подождал ещё раз. — Ты не можешь отсиживаться вечно!

Она уставилась на него через завесы травяных стеблей. Тот подтянул потуже плащ против возросших порывов ветра и грозящего вот-вот пролиться дождя. Нахмурился беспомощно, озирая безучастный пейзаж вокруг. Ему так сильно хотелось выйти победителем из этой схватки. Она страшилась, что мужчина решит простоять вот так всю ночь. Но внезапно Пелл зашагал прочь от коттеджа, направляясь к обрывистой дороге вдоль скал, что вела в город. Она разглядывала его, тёмный силуэт в вечерних сумерках, покуда мужчина демонстративно вышагивал по тропинке. Вдруг ощутила, как ещё одно крошечное тёплое тельце жмётся к боку. Опустив вниз руку, обнаружила Мармелада, припавшего к траве рядышком. И передёрнулась с ним на пару, положа пальцы на загривок, когда тот подобрался с осуждающим рычанием от прикосновения.

— Он едва не убил тебя, кот. Мне так жаль, — едва выдохнула она из себя слова, непрестанно глядя, как Пелл тащится пешком в гору. Женщина ещё раз дотронулась до шерсти, и кот заурчал снова.

Медленно пришло озарение. Кот принял на себя удар, спасая её.

— Пелл пытался ударить… Он запросто мог отшвырнуть к стенке… Меня… или Гилльяма. — Она качнула головой, пытаясь отрицать саму мысль об этом. Как малыша угораздило очутиться в том развале в углу? Что если Педд уже прошёлся кулаками по собственному сыну? В ушах вновь прогремели слова, что мужчина швырнул ей в лицо, то, от чего она ежечасно укрывала Гилльяма. Ублюдок. Устами собственного отца. Их коттедж больше не был убежищем. Но грозил стать тюрьмой. Весь её гордый вызов словно сдуло прочь нарастающим ветром.

— Надо бежать. — Без пристанища. Размокшими под дождём дорогами. Безвестными опасностями для неё и малыша. Голодая. Какое будущее она возможно могла найти? Что сделать, чтобы накормить их обоих?

Встав на лапы, Мармелад боднул Розмари в ногу. Пелл почти исчез из виду. Медля, она проговорила, едва осмелившись вымолвить мысли вслух:

— Не убегай я, то смогу сразиться за свою территорию. Быть может, до смерти. — И тут же усомнилась сама в себе. Откуда только в ней могла зародиться подобная идея? — О чём я думаю? Я даже не знаю, как это — сражаться. Он слишком велик для меня. Мне не победить Пелла.

Кот толкнулся мордочкой в руку, — ускальзывая прочь. Травяные стебли расходились и сходились, покачиваясь, за ним по пятам. Кот направлялся к вершине холма, к своей ночной охоте. Пелл окончательно пропал из виду.

Розмари проговорила вслух мысль, что висела в воздухе:

— Всякому известно, как бороться. Каждая живая тварь с детёнышами знает, как защищать их.

Она медленно поднялась на ноги. Потянулась вниз, касаясь колена и чувствуя пульсирующую теплоту. Опухоль. Она подхватила Гилльяма. Тот всё ещё дрожал, непривычно тихий.

— Не беспокойся. Он уже ушёл. Давайся вернёмся обратно. В наш дом.

Розмари попыталась было поставить сына прямо, чтобы тот шагал рядом с ней, но ноги у мальчика подгибались сами собой. Он повалился на бок, прямо как Мармелад в тот раз, растянувшись внизу стены. Разум внезапно подкинул перед глазами видение: её малыш, её мальчик, отброшенный к стене, развалившийся сломанной куклой внизу…

— Нет, — проговорила она понизившимся голосом. Розмари не станет покорно ждать, пока не произойдёт что-то в таком роде. Женщина подобрала сына с земли, раздумывая, каким же тяжёленьким тот подрос, — и пытаясь не задумываться о том, каково же придётся в дороге и как далеко сможет она нести его на закорках каждый день, устань малыш шагать на своих двоих. Поковыляла вперёд, пошатываясь, даже не надеясь согнуть колено.

В коттедже царил беспорядок. Мебель и припасы, и прочие вещи, пали жертвой спешных Пелловых розысков. Она опустила Гилльяма вниз на кучу барахла рядом с не выметенным очагом. Ребёнок немедля расплакался.

— Просто погоди немного, сынок, — проговорила ему, укладывая постель обратно, на верёвочную раму кровати. Уже и это смердело Пеллом. Весь дом целиком провонял им, подумала про себя. Розмари подхватила свой небольшой кошелёк с монетами. Вытрясая деньги на пол, она сжимала его за дно, а после зашвырнула остатки на кровать, где так запросто не расслышать звон притаенных медяков. Заглянула внутрь. Пять бронзовых медяшек. Не много, но лучше, чем ничего.

Собрав как надо кровать и разгладив покрывало, она обхватила Гилльяма, водружая на постель. Он ревел не переставая, но крики потихоньку всё же ослабевали. Ужас и ярость истощили его.

— Я не могу позаботиться о тебе как следует прямо сейчас, сынок. Твоя мама должна уложить кое-какие вещи для нас обоих.

Оставались ещё копчёная рыба, что она припрятала от Пелла, и серебряная монета. Женщина разожгла огонь и, вооружившись лампой, обыскала пол, по ходу поправив стулья и разложив обратно на стол скатерть. Пелл пропустил две монеты, что она успела прикрыть ступнёй; ещё один медяк нашёлся застрявшим в трещине. Навряд ли назовёшь богатством, но она сунула все три обратно в кошель. Последний же, серебряный, упрятала в самый низ джутового мешка, кроме тех двух медяшек, что прежде опустила в карман. Никогда не показывай все свои деньги, когда странствуешь.

Она пошарила в шкафах, но Пелл сожрал всё, что можно было съесть незамедля. Привычка к аккуратности не оставила её и здесь: попутно Розмари приводила дом в порядок, даже и собираясь оставить его завтра навсегда. Стоило задуматься над этим, и возник соблазн покрушить это место, но только на мгновение. Нет. Она полюбила этот маленький коттедж. Расставляя всё на место сейчас, женщина словно извинялась за то, во что собирается превратить его Пелл: грязную, мрачную лачугу-развалюху, усыпанную повсюду мусором и отбросами.

Гилльям приостановил плач. Он крепко заснул. Розмари так и оставила его, не раздевая. Она запаковала всю свою запасную одежду в мешок. Слишком мало, чтобы заполнить тот доверху. Женщина приспособила прошитые лоскуты под пару завязок для холщовой сумки, а затем собрала и уложила иголки, нитки и прочие вырезки. Кастрюля для готовки. Кремень и огниво. Немного прочих мелочей… и всё. Остаётся ещё место под одеяло с кровати. Потихоньку, чтобы не разбудить Гилльяма, Розмари выскользнула из дома и отправилась в коровий хлев. Там и спрятала мешок; вернись Пелл рано, не хотелось бы, чтоб он начал расспросы, заметь мельком собранное. Пошлёпав по боку бодрствующую корову, женщина вернулась в дом.

Решение сбежать оформилось окончательно; но сердце никак не желало утихомириться. Ей не терпелось уйти отсюда немедленно, хоть Розмари и знала, что то было бы глупым шагом. В темноте, неся на себе Гилльяма и ведя в поводу стельную корову? Нет. Она выдвинется на рассвете. Пелл заявится на ночь глядя, пьяный по уши, если вернётся вообще, и проспит допоздна. Она улизнёт по свету, с отдохнувшим ребёнком, и им не придётся плутать в темноте. Разумно было сделать именно так, а она была разумной женщиной. Вернись Пелл вечером, и Розмари разыграет перед ним уважительное почтение, без разницы, что он там будет требовать от неё. Она была сильной. Она подготовилась как следует.

Вот почему, сказала Розмари самой себе, сейчас она усядется на свой старый разбитый стул, теперь, впрочем, куда сильнее расколошмаченный, — стараниями Пелла, в поисках денег швырнувшего тот прочь, — и выплачется. Она оплакивала себя, бывшую такой дурой, — и все свои труды, и любовь, что обошлись ей лишь в безобразную крошечную лачугу, загнанную меж болот и утёсов, — и превращённую её стараниями и потом в уютный маленький коттедж. А когда слёзы кончились, Розмари обнаружила, что делось заодно со слезами. Дурацкая связь, кою она чувствовала с местом, никогда взаправду ей не принадлежавшим, — последняя испарилась тоже. Пускай оно достаётся Пеллу. Пускай он заимеет всё. Может, тот и получит свою хибару; но её мальчика она заполучить ему не позволит. Никогда.

* * *

Мармелад без устали мчался сквозь тьму. Рёбра ныли, а в ушах всё ещё звенело от удара об стену. Он позволил горлу разродиться гневным рыком, и тут же сурово осёк себя, замолкнув. Разве он котёнок, чтобы вот так выдаться добыче — громким воем или вздыбленным хвостом? Ну уж нет, разумеется.

Женщина была смыслом. Мужчина — громаден и весьма силён. И быстрее, чем ожидалось. Кот подумывал, что легко ускользнёт от него, но взамен попался в цепкую хватку рук. Пойми тот, что может раздавить попавшегося в ловушку кота, а не отбросить к стене, и Мармелад давно бы был мёртв.

Чтозначило и то, не избавься он от человека, и в скором времени смерти ему не избежать уж точно. Мармелад изучал территорию. О сдаче не шло и речи. Бой с мужчиной продлится до смерти.

Но как в одиночку прикончить столь громадного зверя?

Человек не знал пути, что тропинкой вился вдоль скал. Быть может, когда-то эти места и были знакомы ему, но не теперь. Ночь стояла тёмная, облака насмешливо поддевали блеклую луну. Человек спотыкался, не раз и не два, громогласно сквернословя, и шагал дальше. Голые скалы высились без единого деревца; лишь кустарник да рослые травяные стебли устилали те ровно ковром. И ни малейшего укрытия от ветра. Какая же малость, подумал кот про себя, отделяла человека от края земли. Взморье ниже скалистой гряды ощеривалось обломками сланца. Прибывающий прилив верно набегал к самому краю обрыва.

Но человек придерживался прежней тропы, спешно пытаясь добраться до города, порой едва не срываясь с шага вприпрыжку. Мармелад вполне мог состязаться с ним в темпе, но всё равно оставался позади. Неуклюже тащась, мужчина скрылся в подступающих ближе сумерках, держа извилистый путь к вершине скалы. В спину подувал весенний ветер, тёплый и полный обещаний на скорый дождь. Ночь оживала, и время складывалось как нельзя лучше для хорошей охоты — на кота, если б тому не было нужды убить этого громадного тупицу первым. Невидимый, кот крался в травяных зарослях по человеческим следам. Ветер, колыхающий высокие стебли прошлогоднего сухостоя; шёпот и тихое журчание волн, оббивающих каменистый пляж грядами ниже, скрывали охотника от преследуемой добычи. Поспевать за той оказалось не больно тяжким делом. Отблески света, вполне изрядные для кошачьего зрения, оборачивались непроглядной ночной мглой для человека. Спорый ходок из последнего вышел ещё тот. С ворчаньем и руганью он плёлся и плёлся вперёд. Запнувшись лишь на пару мгновений, чтобы кинуть взгляд взад и вниз, в лесистую лощину: там, на отдалении, по-прежнему пробивался свет — через окошко коттеджа и прохудившиеся дыры в соломенной крыше. Выплюнув грязное словцо, мужчина, шатаясь из стороны в сторону, пополз дальше.

Мармелад немного понаблюдал за ним, примечая, как высоко тот задирает ноги, — и оценивая темп. После рывком (от которого не сбежала ещё ни одна мышь) метнулся поперёк дороги, взвыв перед самым носом добычи. Ошарашенный, человек подпрыгнул, спутав коленки, и тяжело обрушился на карачки. Но Мармелад уже шустро юркнул во мглу. Я хочу убить тебя, сообщал кот незваному гостю.

Человек поднялся на ноги, обтирая содранные до крови ладони о ткань штанов.

— Просто кошка, — проговорил он, добавив затем: — Обычный клятый кошак. — Задумавшись на секунду, рявкнул вслед во весь голос: — Ты ничего не сделаешь мне, кот! А я пришибу тебя, попадись только мне!

Он постоял так недолго, озираясь вокруг в полумраке. Мармелад не испытывал ни крохи страха. Когда мужчина вновь двинулся вперёд, кот призраком заскользил позади. Когда же тот перестал то и дело оглядываться через плечо, обождал ещё на дюжину шагов. А потом, безмолвно, как весенний ветер, ринулся сзади, взмывая на загривок. И расцарапывая мимоходом лицо, увы, не так глубоко, как хотелось бы, — ибо был шанс, что мужчина вновь его сцапает. Человек с пронзительным воплем разразился бранью, хватаясь за лоб и щёки. Мармелад же, сиганув на обочину, припал к земле, скрывшись в травяных дебрях.

— Ты, проклятая тварь, звериное отродье Уита! Чтоб тебя побери! Теперь я точно прибью тебя!

Попробуй. Безмолвно пригласил его Мармелад. Просто попробуй. Хлестнул хвостом. Он видел, как человек, ссутулясь, нащупывает камни. Где бы ему найти их на тропинке, поросшей травой? В глотке Мармелада зародился рык. Забавно было наблюдать, как незваный чужак распрямляется. И куда забавнее — следить, как тот корчит вид, что отнюдь не намерен подкрадываться к коту, отважившись подобраться ближе.

Стоило мужчине вскочить, Мармелад отпрыгнул назад, но лишь на десяток шагов. Кот вновь припал к земле, ворча и с недвусмысленным вызовом хлеща по бокам хвостом. Топай дальше. Поймай меня. Убей меня.

Теперь человек уже впал в ярость. Подскочив, грохнулся там, где только что был кот. Мармелад победоносно взвыл и бросился наутёк. Кое-как вскарабкавшись на ноги, человек помчался следом, выкрикивая на ходу угрозы.

Рычи, что хочешь! Словами меня не достать!

— Ты у меня попляшешь, демоническая зверюга, и словами дело не обойдётся, когда я поймаю тебя!

Дважды кот дразнил добычу, и дважды добыча подскакивала. На третий раз Мармелад стрелой дал стрекоча, метнувшись в глубокие травяные кочки и засел, сжавшись. Но не прячась. Он видел, как человек обнаруживает его тайник, и напрягал каждый мускул, в отчаянной нужде быть готовым к… Человек вскочил, и Мармелад бросился назад, под ноги мужчине, подсекая, так что Пелл оступился на краю отвесного обрыва, поросшего травой. Человек взревел, когда земля прямо под ним вдруг обвалилась; отчаянно зацеплялся за кочки. Но те увёртывались из-под рук, и шлёпались вниз вместе с ним, свободно разваливаясь прямо в воздухе, — рушась вниз, к скалистому пляжу внизу, ухватываемые волнами, накатывающими на берег. Падая, мужчина истошно заорал.

Мармелад, с глухо колотящимся сердцем, рискнул подобраться ближе к скале и выглянуть за край обрыва. Поначалу даже его кошачьим зрачкам было не под силу проникнуть вглубь клубящейся ночи. Он мог разобрать лишь белое кружево прибоя, с которым на каменные булыжники накатывали клубящиеся под утёсом волны.

— Я убью тебя, кот! — провопил снизу человек. — Я выслежу, затравлю и убью тебя!

Не сработало. Грохнувшись вниз, мужчина не улетел слишком далеко, а земля, обвалившаяся с ним, смягчила падение заместо подушки. Человек отчаянно цеплялся за скалистый обрыв, свирепо вглядываясь вверх. Кот был вполне убеждён, что тот не видит его. И протолкнул голову немного дальше, чтобы открыто глянуть самцу в лицо.

Может, ты и убьёшь меня. Но не сегодня.

А после Мармелад развернулся, ретируясь вглубь травяных зарослей. Присев на лапы, принялся выжидать. Кот прислушивался к доносящемуся гомону звуков: со скрипом и хрустом человек вскарабкался было на ноги, шлёпнулся на землю и потащился вперёд вновь. Ночь торопилась удрать прочь; время охоты истекало. Что крайне раздражало. Это было не его делом. Самка сама должна защищать свою территорию. Что с ней случилось?

Прошло время, прежде чем мужчина дополз до вершины скалы. Он ещё долго лежал там, просто пытаясь отдышаться, прежде чем кое-как, взявши себя в руки, вскарабкался-таки на обе конечности, пошатываясь и трясясь. Попробовал было, но без толку, стрясти мокрые комья грязи, что полосами испещряли перед прекрасно (некогда) скроенного костюма. Наконец, бросил это пустое занятие.

— Будь ты проклят, кошак! — заорал в ночь, распахнувшуюся мраком. Мармелад по-прежнему предпочитал отсиживаться в кустах, и мужчине не оставалось ничего иного, как продолжить дорогу в город. Кот последовал за ним.

Он бывал в городе и раньше. Порой увязывался вслед за женщиной, когда та ходила туда по чужим поручениям или подённой работе. Повернувшись, она бы тряхнула на него передником и сказала идти домой, — оттого кот попросту прятался и тишком следовал за ней по пятам. Город был интересным местом. Под лавкой торговца рыбой водились жирные крысы. А рядом крутились кошки, одни — лощёные и прилизанные, другие — обтрёпанные и ободранные; и все они завывали для него, когда Мармелад вступал в схватку, и после — спариваясь с ним. Вклад в поголовье деревенских котят был его личной заслугой. Кроме того, там водились псы, и это кот тоже знал преотлично. Днём те бродили туда-сюда по улицам, но ночью — прибивались поближе к родному крыльцу, охраняя хозяйские дома. Как только человек (и кот за ним) вступили в деревню, Мармелад ужался бледнее тени, чутко поводя носом, принюхиваясь и чуя, по всему пути вдоль сеней и крылец — и заросшими сорняками переулками. Кой-какие из деревенских домов и лавок, что огораживались дощатыми настилами и тротуарами, служили превосходным пристанищем для множества мелких зверьков, стремящихся остаться незамеченными. Улицы были затемнены (в основном). Меж ставен тянули искривлённые пальцы лучи света от ламп, ложась решёткой через всю улицу. Но кое-где перед домами владельцев торчали порожние телеги, скрывая всё под собой в глубоких тенях. Завеси рыбацких сетей свисали то тут то там, ожидая починки и безмолвно предлагая коту длинный отрез пятнистой тени.

Кот как раз перебегал улицу, следуя за человеческим самцом, когда жёлтомазая псина положила на него глаз. С восторженным рыком это бросилось за ним. Мармелад спасся бегством. Деревянное крыльцо манило к себе. Ещё одна крупная, явно охотничья, собака дрыхла, свернувшись клубком перед дверью, что охраняла. Но ничего не поделать, то было единственное доступное прибежище поблизости, и кот рысью нырнул под низ, — лишь чтобы обнаружить, что темнота упрятывает от глаза ветшалый, того и гляди грозящий обвалиться, настил, преграждая отступление. Чуть позже на крылечную ступеньку налетела, столкнувшись загривком с настилом, псина, суя что есть силы огрызающуюся оскалом морду прямо под брусья. Мармелад прижался к развалюхе прохода, почти сливаясь со стенкой, лишь бы оказаться подальше от собачьих челюстей. Скрючившись, он хлёстко полоснул бритвенно острыми когтями по чувствительному собачьему носу, оставляя кровавую отметину. Зайдясь шумным визгом, пёс дёрнулся назад.

Мгновением спустя, однако, вернулся, принявшись распахивать лапами землю, роя проход. Тупой псине не займёт много времени, чтобы порядком выгрести грязных комьев из-под дощатого настила и, пропихнув себя в дыру, словить кота. Кроме того, то был достаточно крупный пёс, что не давало Мармеладу ни малейшей надежды выстоять против него в драке, случись та. Однако он был готов сражаться. Кот горделиво вздыбил мех, распушив хвост, — и с демонстративным вызовом издал полу-вопль, полу-рычание. Он ненавидел это, ненавидел необходимость вступать в заведомо проигрышный бой, возможно, даже стоящий жизни. Его жизни. Но, как ни крути, иного выхода не было, — кроме как неравная борьба со вторгнувшимся самцом. Или человеком. Если уж суждено погибнуть, то лучше пасть в бою, сражаясь как мужчина.

Кот крутанулся, ринувшись вперёд — нанести псу ещё пару кровавых отметин на морду. Но прежде чем кошачьи когти достигли цели, пёс с испуганным тявканьем исчез из виду. Через мгновение кошачьих ушей достигли радостные звуки развернувшейся беспорядочной свары. Кот не стал терять время. Высунув мордочку из укрытия, недолго думая, он опрометью дал стрекача прочь отсюда. Попутно отметив, что сторожевая псина с крыльца, схватив соперника за задние лапы, рывками теперь вытрясала из того душу. Моё, моё, моё, — единственная мысль, что тлела в зверином мозгу последней. Крыльцо было его, и то, что под ним, — тоже его; и пёс был готов убить нарушителя, чужака, но не сдать ни йоты из своих владений. То был громадный пёс, обладатель мощных челюстей; и у соперника не было ни шанса выстоять в бою с ним, — не больше, чем было минутой ранее у самого Мармелада.

Пускай себе теперь любуется, по нраву ли ему такая борьба!

Найдя тихое местечко в переулке, Мармелад поспешил как следует пригладить вздыбившуюся шерсть, прежде чем двинуть дальше. Проклятая псина сбила его с человеческого следа. Ну что ж, не имело смысла тратить впустую всю ночь напролёт. На худой конец, можно было счесть и жирных крыс под рыбной лавкой. Встрепенувшись всем телом и оглаживая шерсть, кот ещё раз лизнул плечо, чтобы уж оранжевая полоса наверняка легла под стать следующей, а после целеустремлённо метнулся рысью вперёд.

Как и ожидалось, под полом лавки крыс ползало хоть отбавляй, и более того, — толкалось и лезло с мусорной свалки рядом с соседней таверной. Он только что прикончил третью по счёту и теперь переправлял себе в брюхо, когда вдруг услыхал знакомый голос, разгорячённый гневом, что также был ему до изнурения знаком. Крепко сжимая в зубах остатки крысы, кот неслышно скользнул на звуки к переду здания.

Захватчик сидел там, с шумно галдящей девицей под боком.

— Ты не вправе! — пронзительно вопила она, но не на Пелла. — Я уже выросла из пеленок, я женщина — и могу делать, всё, что хочу! Ты не можешь заставить меня уйти с тобой!

Она не была женщиной кота, что приютила и кормила его, так что Мармеладу не было до неё ни малейшего интереса. Тем не менее, выплюнув крысу, он подкрался поближе, под прикрытием высокой травы, что обросла подступы к таверне. Прижав уши и не обращая внимания на болтовню и сетования женщины. Предметом его интереса была не она; кошачьи глаза пленяла троица мужчин, сосредоточившаяся полукругом возле Пелла и крикливой самки, почти окольцовывая этих двоих. Одним из троицы был пожилой старик, крупных размеров, но усталый и унылый на вид. Он будет бороться, подумал кот, но без особого мужества. Однако, те двое, что примыкали к нему по бокам, сузив глаза, были парнями с могучими мышцами. Они возвышались, широко расставив ноги и вздыбив плечи, словно дикие собаки, взлохматившие шерсть на загривках. И свирепо пожирали глазами Пелла.

Кот уселся. Аккуратно свернул хвост вдоль лап. Здоро’во, большие псины, поприветствовал парочку Мармелад. Он наблюдал.

Раздались возгласы возмущения, но женщина оставалась вызывающе дерзкой. Зрелище сильно напоминало коту о мартовской королеве. Воющая самка и круг самцов, жаждущих утвердить её. Но истинная королева уже отвесила бы тем лихих оплеух и хлёстких отметин, подзадоривая доказать делом своё право быть достойным обладать ею. Эта же девица попросту пронзительно вопила и визжала, демонстративно торча за спиной своего самца, — весьма дурного выбора, надо сказать. Низко заурчав, кот стал дожидаться, когда громадные псы набросятся на добычу.

Старик, казалось, было лидером троицы. Не дождавшись его сигнала, псы не займутся Пеллом, взыскивая с него всё, что причитается, и ставя пинком на колени. Эти двое явно были не по зубам Пеллу, и всё же старик не торопился переходить от слов к делу. Казалось, он терпеливо выслушивал женские завывания, вместо того, чтоб, не долго думая, подчинить её силой. Как глупо.

Не позволяй ей бросать тебе вызов. Кот осторожно попытался достичь мыслью границ разума старика. В тусклом свете фонарей у таверны он видел, как тот зло нахмурился. Мужчина прищурился, словно припоминая что-то.

Она — твоя, напомнил ему кот. Не его. Не позволяй ему забрать её с собой. У него нет права на неё!

Внезапно старик шагнул вперёд, хватая женщину за плечо. Развернувшись, она было выставила вперёд когти, грозясь оцарапать, но мужчина с лёгкостью, выдающей опыт, удержал её от удара.

— Идём со мною, Меддали. Для твоего же блага. Ты пьяна сейчас. Я отвезу тебя назад, в лодку, где ты сможешь проспаться. А завтра, когда прилив изменится, мы вернёмся домой. Добравшись туда, быть может, ты уже и решишь, чего хочешь больше: этого осла, у которого на будущее хватает ума, разве что делать ещё больше ублюдков, — или отцовское наследство. Потому что одно я обещаю тебе точно, малышка. Всего сразу тебе не заиметь. Так тому и быть.

Его слова что-то проделали-таки с девушкой. Ярость на её лице поблекла, и, сбросив волосы с лица, она уставилась на отца с тенью размытого недоверия.

— Ты никогда бы… — начала невнятно, но голос её не мог похвалиться уверенностью.

— Я готов, — заявил отец, не собираясь отступаться.

Он поднял взгляд на захватчика. Пелл стоял, вздев сжатые кулаки, словно только ожидая повода для атаки. Но момент овладения самкой пришёл и ушёл, а мужчина бездействовал.

— Уверяю тебя, Пелл, ты можешь увести мою Меддали вниз по садовой дорожке, но мои деньги не последуют за ней. Ни сейчас, ни когда-либо. Ты отказался уже от одной женщины с ребёнком, бросив их. И это в моих глазах служит тебе лучшей мерой. Навсегда. Я взвесил, чего ты стоишь. И если у моей дочери есть хотя бы крупица здравого смысла своей матери, она сделает так же. Идём со мной, Меддали.

И всё на этом. В смятении кот низко зашипел. Они не набросились на самца-захватчика, не убили и даже не избили как следует. Он захлестал хвостом в отчаянии от расстройства, но потом успокоился. Вызов. Провокация может послужить ключом.

Она думает, ты — трус. Они все думают, что ты — трус. Они уходят прочь, а ты бездействуешь. Ничего не делаешь. Ничего. Они правы. Ты трус. Ты всегда был трусом.

— Меддали! — взревел вдруг Пелл и, спотыкаясь, заковылял вперёд в пьяном задоре.

Отец той крепкой хваткой сжал руку дочери и подтолкнул её продолжить шаг, не останавливаясь. Глянув через плечо, девица деланно возопила:

— Пелл! Ох, Пелл!

Но люди её отца как раз подступили ближе к злополучной жертве. Легко опрокинули мужчину на землю. Из тени за ними наблюдал Мармелад, расширив и без того большие голубые глаза. Но те заигрывали с Пеллом, словно с мышью. Когда он было привстал, его вновь столкнули назад со смехом и болтовнёй. Но игра была не столь хороша, как у самого Мармелада с пойманными ранее крысами. Спихнутый уже в пятый раз в лужу грязи, Пелл всё ещё бубнил ругательства, уползая на карачках в темноту. На краю таверного крыльца он завалился на бок и как куль покатился по земле. Парни переглянулись.

— Нет, — проговорил один. — Он готов, Белл, пускай проваливает. Его шкура не стоит убийства.

Кот не разделял людского мнения. Он по-прежнему держался того же места, где и был, обдумывая теперешние шансы против самца. Но вдруг вспомнил, что человек гораздо быстрее, чем кот поначалу о том думал. Мармелад напомнил себе, и слишком явственно, сколь дикая хватка пружинила руки мужчины, перехватывавшие кошачье тело. Нет. Должен существовать лучший выход.

Кот выбрался из укрытия тени. Мужчины исчезли из виду вверху улицы. Он двинулся туда, где калачиком свернулся Пелл, и присел на землю вне его досягаемости. Громогласно взвыл, покуда мужчина не обнажил лицо, уставившись на него.

Трус.

Человек только воззрился на него, широко распахнув глаза.

Вставай же. Следуй за ней. Сражайся с ними.

— Вали отсюда! Проклятое отродьё!

Кот разглядывал его мгновением дольше. Потом, вскочив, бросился на человека с резким шипением, приятно удивлённый видом того, как Пелл испуганно прикрывает лицо руками. Нет, подумал он, удаляясь рысью. Этот самец и в самом деле слишком труслив, чтобы отважиться на то, что следовало бы сделать. Коту придётся подыскать другой путь.

Женщина была пьяна, и оттого тащилась еле-еле, то и дело кренясь из стороны в сторону. Вдобавок к тому — шумно рыдая и размазывая слёзы. Неудивительно, что кот лёгко нагнал их. Ночная темнота с каждым шагом становилась всё глубже и глубже, даже собаки, и те покрепче проваливались в сон; никем не замеченный Мармелад молнией пронёсся к самому центру дороги. Он следовал по пятам за людьми, пока те спускались к лодке, стоящей в гавани. Коту не по душе было выбираться на деревянную пристань: доски располагались с большим сдвигом, — по ходу человека, но не кота. Однако ж это не помешало ему тихой тенью, уверенно и твёрдо, подбираться к своей цели. Люди наконец вышли к лодке, пропитавшейся больше запахом пшеницы, нежели рыбы. Один из мужчин, взяв женщину на руки, перекинул ту на лодку, установив как куклу на палубе. Согнув голову и плачевно хныкая и распуская сопли, она сползла по бортику, словно рыба без костей. Из темноты вышел сторож, приветствуя путников.

— Это всего лишь мы. Принесли Меддали обратно.

Недолгое совещание, и одного из людей услали разбудить кого-то ещё. Другая женщина, оступаясь спросонья, вышла на палубу. Кот задался вопросом, знают ли мужчины, насколько раздражена та тем, что ей навешивают заботу о пьяной девице. Но она, не молвив ни слова против, приняла-таки ношу, подтаскивая самку на ноги и уволакивая вниз, в корабельную каюту, по коротким мосткам. Кот тенью последовал за нею, никем незамеченный.

Женщина завела девчонку в маленькую комнатушку и усадила на узкую кровать. Стащив башмаки с ног, толкнула спиной на постель, накидывая поверх одеяло.

— Проспись как следует, — пробормотала под нос, затем перегнулась через задремавшую, чтобы приоткрыть иллюминатор. — Свежий воздух пойдёт тебе на пользу, — добавила она и ушла затем, притворяя за собой дверь. Ненадолго за переборками вновь зашумели; откуда-то донесся грохот мужских сапог, потом бормотня разговора.

Когда на лодке всё наконец улеглось, кот проворно спрыгнул к койке. Ткнулся мордочкой в лицо спящей. Та даже не пошевелилась. Кот склонился ближе, чуть-чуть покусывая девушку за щёку, как обычно проделывал то с Розмари, пытаясь разбудить женщину, — вытребывая утренней кормёжки. Пробормотав что-то неразборчивое, девица отвернула лицо. Её изящная шейка белела в свете фонаря, что просачивался из небольшого проёма иллюминатора.

В том, что случится, нет места игре. Не говоря уже о забаве.

* * *

Розмари прилегла рядом со своим малышом, но не решалась заснуть. Голова гудела, истощённая до предела, так что ночь она провела в состоянии, равно далёком и ото сна, и от того, что можно назвать бодрствованием. Она воспряла прежде, чем рассвет коснулся горизонта, отказываясь от самой мысли, что утреннее «кукареку» так и не раздалось. Розмари позволила огню погаснуть, и в том была какая-то жуткая странность — поднявшись, осознать, сколь бесполезна привычная рутина. Мармелад так и не вернулся. Сердце поражённо забилось, когда до неё дошло, кого не хватает в доме; она надеялась, что кот не сбежал куда-нибудь в уголок умирать; и ещё одна мысль мелькнула в голове: что, может, это последнее и к лучшему, будь оно так. Обездоленный, как и она сама теперь… кто даст ему, смилостивившись, приют и кров?

«Пускай Эда хранит его в своём сердце», — помолилась она богине, даже не помыслив, что впустую растрачивает прошение на простого кота.

Розмари решила, что позаботится подготовить корову к дороге прежде, чем разбудит Гилльяма. Но потом ей, с трудом дохромавшей до хлева, оставалось только стоять, беспомощно покачивая головой в осознании, какую убийственно жестокую шутку сыграла с нею судьба. Пара пёстрых телят, рыжих с белым, как и их мать, лежала, свернувшись друг к дружке, в соломе под боком у коровы. Видать, та разродилась ночью, молча, даже без мычания. Корова уставилась на Розмари парой безмятежно доверчивых глаз.

— Хорошая корова, — прошептала Розмари, и после ушла, оставляя дверь в хлев открытой. Пелл ни за что не станет, уверилась она, выводить корову на солнышко и заводить обратно, как и притаскивать бадьями пресной воды для питья или привязывать ту на лужайке с сочной травой. Всё, что женщина могла сделать для той, — оставить открытыми ворота, чтобы корова могла приходить и уходить сама, когда вздумается. Мысли горчили отравой, пока Розмари добиралась обратно, до коттеджа. Не возвратись только Пелл в её жизнь, и она бы кричала и танцевала от радости при виде столь приумножившегося богатства. Теперь же, скрепя сердце, оставалось пожертвовать нежданно улыбнувшейся удачей — мужчине, которого она презирала, человеку, что ни за что не станет беречь такое сокровище как зеницу ока и промотает до нитки всякую монету, что она получила, заработав у Хилии.

Вернувшись в дом, женщина, скатав одеяло, запихнула его в заплечный мешок. Забросив на плечо, пожелала про себя, чтоб вещи казались потяжелее, ибо задавалась вопросом, как долго сможет нести и их, и Гилльяма. Колено опухло и раздалось. Впрочем, не важно. Не пытаясь разбудить мальчика, Розмари, подхватив спящего ребёнка на руки, устроила его на плече и заковыляла к порогу. Дверь она так и оставила торчать распахнутой за спиной. Облака низко нависали над горизонтом, угрожая вот-вот разразиться дождём. Не особо удачный день — начинать путешествие, но у неё не оставалось другого выбора.

Пелл домой не заявлялся. Дрыхнет где-нибудь в таверне? Или двинулся в родительский дом? Сколько времени уйдёт, прежде чем он таки вернётся сюда, в коттедж, и обнаружит, что Розмари исчезла, прихватив… украв его сына? Увидев корову с телятами, дремлющими в хлеве, поймёт ли он, что она вовсе не отводит куда-либо животное, а попросту сбежала? С неохотой карабкаясь по крутой тропинке, Розмари долго и тщательно размышляла над всем этим, утешая себя мыслью, что как только доберётся до вершины утёса, дорога выровняется и идти станет значительно легче.

— До свиданья, коттедж, — попрощалась она.

Гилльям приподнял головку:

— Смотри, мам! Марми!

Это и в самом деле был кот. Он упёрто спускался по тропинке от края обрыва бодрой рысью. Взмокший и перепачканный грязью, куда сильнее, чем ей когда-либо приходилось видеть, он, должно быть, всю прошлую ночь провёл в холмах. Наверно, чересчур перепугавшись, чтобы вернуться домой, после того, что с ним сделал Пелл. Гилльям вдруг закопошился, выбиваясь из материнской хватки.

— Марми! Марми больно! — вывернувшись из рук, шлёпнулся на землю, шустро рванулся вперёд, вверх по тропинке к коту.

— Ох, Гилльям! — всхлипнула Розмари и, прихрамывая, потащилась следом.

Стоило им двоим добежать до кота, и Мармелад присел, вылизывая плечо. Замурчал, чуя крепкое объятие мальчика на своих рёбрах, а потом, осторожно извиваясь, вскользнул из ребячих ладошек. Должно быть, кости у него изрядно ныли, но кот даже не подумал оцарапать малыша. После встал на задние лапы напротив Розмари, и она взяла его на руки, мягко баюкая. Весь мокрый, остро пахнущий мускусом, и непривычно грязный… он был весь перемазан в чём-то липком, и на грудке виделся запекшийся сгусток грязи.

— Что мне делать, Мармелад? Я не могу оставить тебя здесь — и не могу взять с собой.

Розмари мягко отпустила кота, поставив на землю. Громко заурчав, словно от недовольства, тот двинулся к Гилльяму. Малолетний детёныш уселся поперёк тропинки, и кот забрался к нему на колени. Мурлыча, потёрся мордочкой о детскую щёчку. Розмари окинула их обоих долгим взглядом, желая всем сердцем, чтоб то было всего лишь началом обычного дня, — и что она могла бы со спокойной душой оставить этих двоих играться, без задней мысли занявшись привычными делами. Затем глянула вверх, на тропинку, теряющуюся высоко в скалах. Пелл мог вернуться уже в любую секунду. Начавшийся прилив скоро перекроет всю дорогу. Двинуться ли ей и дальше в обход, по скалам, или пересечь взморье? Какой тропой решит двинуться сам Пелл, возвращаясь?..

— Гилльям, мы должны сейчас же уходить. Мы не можем дольше оставаться здесь.

— Не петляй. Оставайся здесь.

Слова исходили из горла Гилльяма. Но детский голос не вязался со взрослой манерой говора. Он сидел, уставившись на неё; широко распахнутые глаза глядели смело и уверенно. Кот притулился бок о бок с ребёнком, его голубые зрачки словно отражение вторили взгляду мальчика.

— Нет, — проговорила она тихо. Розмари знала, чьи мысли облекает сейчас словами этот голосок. Разум дрогнул, пошатнувшись, при одном воображении, что её дитя может быть затронуто Уитом, — благословенной или проклятой, но запретной магией. Быть того не может. В Пелле не было ни капли Уита, да и в её семейном древе слыхом не слыхали о кровной магии. Она уставилась на него во все глаза.

Нет. Он не больше Уитти, чем ты. Кошки разговаривают с теми, кто им по нраву, без разницы, под Уитом он или нет. Он слышит меня, ибо способен услышать. В отличии от тебя. Ты слышишь меня, знаешь, что я говорю правду, но продолжаешь притворяться, что пренебрегаешь ею. Ты не можешь сбежать от него. Ты останешься стоять здесь и сразишься с ним. Я сделал всё возможное, но, боюсь, меня одного недостаточно.

Мысли в её голове обрели форму, сплотившись в нежеланное, но неизбежное:

— Я не могу, кот. Я не могу бороться с ним. Он слишком большой и сильный. Он причинит мне боль или даже убьёт. Я могу драться с ним. Я не буду.

Гилльям заговорил снова, по-детски склоняя взрослую речь.

— У тебя нет выбора. Он уже идёт сюда.

Если ты не станешь бороться, он причинит тебе боль или убьёт. Если сразишься, он может ранить или убить тебя. Но, по крайней мере, ты получишь удовлетворение, ранив его первой. Даром это ему не обойдётся. Я видал его на городских улицах. Я опередил его, забежав вперёд, но он уже идёт. И скоро будет здесь.

Розмари развернулась, чтобы проследить за кошачьим взглядом. Там и в самом деле виделся Пелл, с трудом тащившийся по тропинке в их сторону. Он выглядел изрядно потрёпанным, хуже некуда. Она задалась было вопросом, что с ним приключилось; уж больно тот был зачуханный, весь в грязных следах, — весьма странно для обычного вечера, даже проведённого в таверне. Спускаясь к ним с вершины холма, мужчина прихрамывал; изящно скроенные вещи обезображивали пятна грязи, — равно как маска гнева марала лицо, вытравливая всю былую красоту.

Подняв с земли на руки Гилльяма, Розмари встала на ноги. Она б сбежала, будь это в её воле, но для бегства было уже слишком поздно. Бежать было некуда, и прятаться тоже. Кот сидел подле её ног. Хвост был аккуратно свёрнут вокруг лап.

— Он идёт убивать, — произнёс Гилльям тихо.

От этих слов её пробрал ледяной озноб. Мысль, знала она, принадлежала Мармеладу, но слышать, как ту озвучивает словом собственный сын… истина звенела в ушах всё громогласней. Сегодня он убьёт кота. Завтра, быть может, её саму. Даже не забери он их жизни, Пелл как есть изничтожит жизнь, что она с таким трудом выстраивала здесь, — вместе с будущим, что представлялось ей, что принадлежало её ребёнку и ей самой. Неважно, умри она или выживи, Пелл украдёт у неё мальчика и превратит во что-то иное, — в незнакомца, чужака, которого она никогда не сможет полюбить.

— Ступайте внутрь, — наказала женщина обоим, ребёнку и коту. — Гилльям. После того, как закроешь дверь, потяни за верёвку от щеколды. Ты знаешь как; ты видел, как твоя мать проделывает это, и не раз. А потом поднимись на чердак и оставайся там, что бы ни случилось.

Она не стала дожидаться, когда сын подчинится её словам. Глупая, бесполезная предосторожность. Коттедж был не столь прочен, чтобы Пелл не мог попасть внутрь, даже с накинутой щеколдой. А внутри не было ни единого тайника, где могли бы схорониться от разъярённого мужчины ребёнок или кот. Но, по крайней мере, подумала она, может, приказ хотя бы удержит мальчика от зрелища, что вот-вот должно было развернуться. Расслышав, как дверь с глухим стуком захлопнулась, Розмари подошла к колоде для рубки мяса и выдернула топор из обрубка. Развернувшись, глянула, как Пелл спускается с пригорка навстречу. Что-то тёплое ткнулось в щиколотку. Опустив глаза вниз, она увидала Мармелада, спокойно присевшего рядышком. Обожди, пока не приблизится, — предостерёг кот, и она ошеломлённо застыла в замешательстве, оттого сколь отчётливо кошачьи мысли дотянулись до её разума.

На этот счёт мы мыслим один в один, — с сухой насмешкой согласился кот.

Приподняв на весу топор, Розмари крепко ухватила рукоятку обеими руками, выставив перед грудью. Сердце бешено колотилось. У неё не было ни шанса. Женщина уже представляла себе мысленно в красках, как развернётся дело; она качнёт топором — мужчина перехватит руку, легко скрутив за запястье, и обезоружит её в два счёта. А потом либо изобьёт до смерти либо и вовсе пришибёт тут же. А может, и то и другое, друг за другом.

А после Гилльям останется один на один с ним, озверевшим до безумия. Покорится ли беспрекословно, доведённый жестокостью отца? Или того хуже… Вырастет его полнейшим подобием. Без чьего-либо вмешательства, без единой души, наставившей бы на иной путь.

— Я не могу сделать этого, — проговорила она вслух. Здравомыслие, казалось, вернулось к ней, холодом растекаясь по венам. — Он правда не причинял мне боли, послушай, кот. Он просто оттолкнул меня в сторону. Он оставил… бросил меня с Гилльямом, но он не пытался убить нас…

Нет. Он думал не так. У тебя нет для него надёжной привязи, ни малейшего доказательства, что мальчик — его. Возможно, он надеялся, что ты умрёшь во время родов и освободишь его от бремени нести вас обоих. Возможно, рассчитывал, что вы двое уморитесь с голоду или замёрзнете насмерть в этой лачуге. Хотел бы я сказать, что не он самолично пытался убить меня. Но это не так, он был в двух шагах от того, чтобы избавиться от меня навсегда.

— Но…

Признаюсь, что не понимаю твоей стратегии. Ты собираешься ждать, пока он в самом деле не сделает что-нибудь вам с Гилльямом, и только тогда начнёшь бороться? Не похоже, что шансы складываются в вашу пользу. Спокойные доводы кота отдавали холодком в её разуме. Сухое веселье пополам с ломким, колючим сарказмом. Он сидел подле неё, бесстрастно и величаво, как король, аккуратно свернув хвост вокруг передних лап.

Пелл был всё ближе. Прихрамывая и ковыляя; в промокшем, изгвазданном грязью рванье заместо одежды, — и с лицом, искажённом гримасой первозданной ярости.

Думаю, у НЕГО точно нет в запасе никакой стратегии. Полагаю, сначала он собирается убить меня и дать тебе жестокую трёпку. Без всяких разговоров.

Розмари тяжело задышала, высвобождая вздох; топор задёргался в дрожащих пальцах. Руки обессилено упали. В ушах зазвенело, и она спросила безмолвно у самой себя, не рухнет ли замертво от ужаса.

— Уходи, Пелл! — попыталась было прокричать. Сердце билось так быстро, что не хватало сил, — вложить в слова решимости. — Ты не живёшь здесь больше! Я не позволю тебе войти. Я не позволю тебе коснуться меня или оказаться поблизости с Гилльямом. Убирайся вон!

В ответ мужчина рванулся вниз по спуску, криво перебирая ногами.

— Сука! — заорал он. — Ты и твой уитов кот! Ты пыталась убить меня прошлой ночью! Чтоб вам обоим сдохнуть! Заманила в ловушку! Загубила мне жизнь! — Кот внезапно скрылся из виду, промелькнув тенью за спиной. Розмари не могла винить его за побег. Женщина и сама бы желала сбежать куда подальше. Но она была единственным препятствием, что стояло между Пеллом и Гилльямом.

Розмари размахнулась, потрясая в воздухе топором.

— Я об этом, слышишь! — крикнула было, но голос прервался предательским писком и осёкся. О чём это она? Неужто, об этом?.. Разве не громадную ошибку она сейчас совершала, просчёт, которого он и добивался, чтобы с полным правом убить её?

— Ты украла у меня всё! Моё наследство, будущее, что я мог заиметь, расположение деда! Всё абсолютно! И это твоя и только твоя вина, Розмари! Ты сделала меня таким! И теперь попомнишь это! Ты довела меня до такого! — Взгляд Пелла пересёкся с её, когда он подался, вытаскивая лезвие из ножен.

Она задохнулась в неверии. Кот был прав. Спасаться! Бежать!

В последнюю секунду, пользуясь мигом, Розмари развернулась и припустила бегом. Куда, куда? — требовал воспалённый до безумия разум, но она не знала ответа. Не было ни единого местечка, где бы можно было бы избавиться от преследователя. Но она бежала, минуя ограду и сад, стремительно топча собственные саженцы, перелезая построенный собственными руками забор, разрывая в клочья подол юбки, наполовину ударяясь вниз, а потом — мельтеша зарослями высоких сухостоя из сорняков за коровьим хлевом.

— Тупая шлюха, — орал Пелл, всего в паре шагов позади. — Я не позволю тебе больше портить мою жизнь!

Сдуру она раскрутилась и замахнулась было на него топором, точно зная, что тот всё ещё вне досягаемости, зная, что ей ни за что не победить. В ужасе Розмари почувствовала, что оружие выскальзывает из вспотевших пальцев — и единственное её оружие вылетело из рук.

Удар пришёлся в бровь. Пелл проделал ещё пару неуверенных шагов вперёд, а потом грохнулся оземь как подрубленное дерево. Протянутая рука его двинула её по лодыжке, и Розмари пронзительно завопила, отпрыгнув назад на добрый фут, когда нож шлёпнулся в траву, выпав из ослабевших рук. Крутанувшись вполоборота, женщина помчалась к дому, а потом, всхлипывая со свистом и задыхаясь от ужаса, заставила себя через силу развернуться и стремительно метнуться к отброшенному топору. Подхватив оружие, направила на мужчину, ожидая подспудно, что тот вот-вот поднимется с земли и набросится на неё. Но он не даже шевелился.

Она походила вокруг тела взад-вперёд с тревогой, опасаясь, что то была уловка, боясь, что убила его, содрогаясь от страха, что всё же — нет. Пелл неподвижно развалился, подмяв под себя раздавленные растения. Что если он притворяется, надеясь подманить её ближе? Розмари с угрозой занесла топор повыше и замерла, сохраняя абсолютную неподвижность. Не чересчур ли громко она дышит? Сжав губы, задышала через нос, чувствуя, как к горлу медленно подкатывает удушье. Лицо мужчины по-прежнему было скрыто в траве, голова отворочена в сторону. Как долго Пелл готов пролежать там, надеясь, что она подойдёт как можно ближе, в расчёте на то, чтобы приподняться и утянуть её вниз? Розмари стиснула зубы, заставляя тело довольствоваться скудным притоком воздуха. Всю её, с ног до головы, по-прежнему трясло крупной дрожью. Дышит ли он? Зыркнув на мужчину, увидала, как спина того медленно движется в тон дыханию, поднимаясь и опадая. Он был жив. Оглушённый ударом — или прикидывающийся таковым.

Она покрепче сжала топор. Лучшая из возможностей покончить с ним. Один хороший удар в затылок, да покрепче и потяжелее, так чтобы сокрушить наверняка, и дело сделано. Подняв оружие, женщина скрепила всю свою волю, желая шмякнуть мужчину обухом по голове. Но не смогла. Пальцы распадались пожухлой травой, расплетались раскрутившейся пряжей.

— Мама! — Протяжный вопль чистого ужаса. Гилльям! Малодушие восторжествовало победу. Развернувшись, Розмари дала дёру, как и была, с топором в судорожно сжатой руке, оставляя Пелла лежать лицом вниз в зарослях высокой травы.

Гилльям стоял перед коттеджем, и когда она наконец дотянулась до него, тот исходил неудержимым воплем. Держа руки вытянутыми от тела, и ладони его дико тряслись. Подлетев к нему, Розмари заключила сына в объятия. Детское тельце было словно одеревенелым, и малыш продолжал кричать, как если бы даже присутствие вновь возникшей рядом матери не могло утешить его.

— Мама, мама, тебя не было! Ты исчезла! Исчезла!

Кот объявился внезапно, утешающе обвившись вкруг лодыжек, и она ослабело осела вниз, растратив последние силы.

— Нам нужно убираться отсюда, — прошептала им обоим. — Ш-ш-ш. Тише. Надо идти сейчас, прямо сейчас же. И ты тоже, кот. Давай же.

— Куда? Куда мы идём, мам? — Гилльям едва-едва, с трудом выдавливал слова.

— Мы собираемся в гости. Мы навестим, мы повидаемся… Гостей. Ты увидишь, ты поймёшь. — Куда ей пойти? Куда ей податься, чтобы не попасться Пеллу? Она усадила к себе Гилльяма, несмотря на пульсирующее болью колено. Преимущество. Покуда она спасалась от Пелла, даже не чувствовала боли. Теперь же та вскипала в такт сердцебиению, всплеском расходясь по ноге аж до бедра. Впрочем, она выдержит, должна выдержать и её, как и всё остальное.

Розмари оставила мешок со скарбом около хлева. Ухватив его, она продолжила ковылять. Даже не думая, пойти глянуть, сидит ли ОН уже или по-прежнему растянулся неподвижно. Гилльяму не нужно видеть отца в таком виде. Куда пойти, куда идти? Кто из её друзей заслуживает поиметь на свою голову проблем и забот, что идут в пару с ней? Сбежать к Хилии, надеясь, что муж той окажется дома, как раз чтобы удержать Пелла от убийства? Пойти к Серран? Нет, престарелая женщина будет напугана до смерти, если вопящий Пелл заявится к ней, ломая всё вокруг.

В конце концов, она последовала дорогой к краю утеса, прихрамывая всю дорогу на пути в город. Гилльям, прижатый к бедру, Мармелад, следующий по пятам, — и топор в руках, аккурат за спиной ребёнка. Обещанный дождь разразился, когда Розмари ещё шла пешком, нежный весенний дождь из мельчайших капелек. На окраине города кот уселся на землю. Розмари оглянулась на него. Дождевые капли поблёскивали, запутавшись в кошачьих усах.

— Разве ты не идёшь с нами?

Собаки. Здоровенные псины стоят громадных собак. Ты не увидишь меня.

— Я не могу вернуться вот так.

Я могу последовать. А могу и нет.

— Просто прекрасно.

Ещё одна вещь, из тех, что она не могла изменить. Эда, благослови и охрани его, помолилась она про себя. Остановившись, переложить топор в мешок, женщина продолжила спускаться с последнего холма и наконец вошла в деревню. Казалось, день стоял тихий и безмолвный. Из небольшой гавани только самые мелкие лодчонки отважились выйти в море за уловом. Те, что побольше, ждали более благоприятного прилива. Невеликих размеров рынок только начинал расшевеливаться. С нарастающим ветром Розмари почувствовала запах свежего хлеба, — пекарня приступала к первой дневной выпечке. Она оглянулась к дороге, которой пришла сюда, но кота нигде не было видно. Ей оставалось только верить, что он и сам способен о себе позаботиться.

Не успела женщина достигнуть торговой улицы, как дождь всерьёз разошёлся, а усилившийся ветер заворошил юбки. Мальчик в руках задрожал, съёжившись и свернувшись калачиком.

— Кушать, мам, — промычал Гилльям; а пожаловавшись на голод в четвёртый раз, растворился в беспомощном плаче. Сердце её сжалось. Она и сама была голодна, но потрать Розмари сейчас монеты на еду, на что они будут жить завтра? Дождь уже проникал к телу, пропитывая одежду.

Она подошла к таверне, единственной на всю деревню, рядом с рыбной лавкой, где женщина впервые повстречала Пелла и тот ухаживал за ней. Те дни казались подобием песни, что когда-то была у неё на слуху, что-то насчёт юной глупышки, которой вскружил голову бессердечный поклонник. Долгие месяцы прошли с тех пор, как она пересекала этот порог, входя в двери; годы с той поры, как сидела у Таммана близ огня с кружкой доброго эля и подпевала хором менестрелю. На мгновение картины прошлого отчётливо встали перед глазами. Пламя отдавалось жаром на лице и в ногах, а спине, опирающейся на Пелла, было и так тепло. Он не пел сам, но, казалось, гордился ею, подпевающей другим. Те самые времена, когда она открыто бросила вызов матери, посмев быть с Пеллом, тишком прокравшись из постели и удрав сюда; как часто Розмари лгала ради того, чтобы быть с ним?

Было больно вспоминать, что всё это — обман.

Мать была права во всём. Хотела бы она теперь поведать той о её правоте.

Розмари с трудом заставила себя надавить на дверь и занести ребёнка внутрь. Было темнее, чем вспоминалось, но запахи оставались те же: густой рыбной похлёбки, и древесного дыма, и разлитого пива, и табака от курительных трубок, и подового хлеба. В это ранний час лишь пара клиентов торчала у стойки; и она, пододвинувшись к столу рядом с очагом, усадила Гилльяма. Хозяин собственной персоной сам подошёл к ним, пристально оглядевгостей с ног до головы особым взглядом. Широкая натура Таммана отражалась и на характере держателя таверны. Он было кинул взгляд к двери, потом в сторону Розмари, наконец, направил взор к её сыну, — и вновь вернулся глазами к женщине. Губы скривились, словно мужчина пережёвывал слова, решая, выплюнуть или проглотить заготовленную речь. Розмари заговорила первой.

— У меня при себе пара медяшек. Пойдёт ли на миску рыбной похлёбки для мальчика и на остаток — хлеба, сколько хватит?

Тамман стоял, не шевелясь и не меняясь во взгляде. Единственное, что, распахнув рот, проревел:

— Сашо, супа и хлеба на двоих! — Потом резко плюхнулся на скамью напротив Розмари. — Пелла скоро ждать? — спросил мрачно.

Тело отозвалось дрожью. Розмари надеялась, что мужчина не заметил этого.

— Я… я не знаю. — Она пыталась говорить спокойно.

Тамман понимающе кивнул.

— Ну, ничего не имею против ни тебя ни его, но не хотелось бы здесь лишних неприятностей. Он намедни побывал тут, — прошлой ночью, точнее, как ты и сама, верно, знаешь. Эта девица, любительница-рассекать-туда-сюда-бухту, Меддали Моррани, так? Она тоже была здесь тогда, поджидаючи Пелла. Изрядно сердитая, всё сидела и выжидала, пока тот не заявился наконец, выглядя, словно бродячий кот. Никаких совпадений, Розмари. Она ждала его. — Хозяин, знавший женщину с детских лет, заглянул ей в глаза, сухие и давно выплаканные, пытаясь разглядеть, сказалось ли сказанное, или нет. Без всякого злого умысла, лишь оценивающе. Розмари заморгала, пытаясь подавить тяжёлые мысли. Тамман кивнул сам себе. — Да. Эти двое планировали встретиться. А уселись точнёхонько в углу, рядом с задней дверью, подальше от огня и толпы, и долго ещё болтали между собой. — Тамман покачал головой. — Эта дамочка чокнутая. У самой-то лицо ещё свежими синяками отсвечивает, — Пелл, будь он проклят, наградил в последнюю выволочку. И зачем только притащилась сюда, встретиться с этим бессердечным ублюдком? Извини. Забыл, что с тобою мальчик. Извини ещё раз. — Он опёрся локтями о столешницу, и та заскрипела от натуги.

— Ничего такого, — проговорила Розмари тихо. Гилльям увлечённо следил за языками пламени в очаге, не обращая внимания на их разговор. Тут показался Сашо с едой: двумя чашками, полными до краёв похлёбки (белесые струйки то и дело выплёскивались через край) и салфеткой с тремя булочками с зажаристой корочкой. Гилльям шустро схватил хлебец, опережая парня-подавальщика, опустившего блюдо с едой на стол. Малыш тут же набил рот, сунув краюху в рот.

— Гилльям! — воскликнула было она возмущённо, но хозяин опустил здоровенную ладонь её на плечо.

— Пускай парень поест. Голодающий ребёнок позорит нас всех. Смелее, малыш. Видишь, какая большая миска, специально для тебя, свежий утрешний суп со свежими сливками, свежей треской и старым луком. Давай же, налегай.

— Дай я разломлю хлеба, а ты пока попробуй ложечку на вкус, — тихонько предложила Розмари сыну. Ещё раз понукать того не пришлось. Несмотря на тревогу, живот Розмари громогласно заурчал при виде (и запахе) горячей пищи.

У Таммана был острый слух.

— Продолжай, не стесняйся. И ты тоже, девушка. Мне придётся рассказывать вещи не из приятных, а на полный желудок слушается лучше, чем на пустой.

Розмари медленно кивнула, беря ещё одну булочку и отламывая кусочек. Тёплый и восхитительно благоухающий свежей выпечкой. Прожёвывала она медленно, в боязливом ожидании, какое ещё несчастье обрушится на её плечи.

— Просто, когда я уже собирался закрываться на ночь, кто, как думаешь, начал бушевать? Отец Меддали. Моррани был вне себя от ярости, что Пелл разукрасил отметинами лицо его дочери, и совсем уж обозлился, узнав, что та поймала паром, пересечь бухту, чтобы сбежать вслед за полюбовником. А пуще всего его разгорячил вид этой парочки, сладко воркующей, уютно прикорнув голова к голове. Должен сказать тебе, Моррани выражался проще и доступнее любого другого папаши, попади он в подобные обстоятельства; сказанув напрямую, что ежели Пелл хочет и дальше навещать постель его дочери, пускай вначале сводит её под венец. А после потребовал поведать ему, где то грандиозное богатство, что якобы завещал Пеллу дед, поскольку краем уха слыхал сплетни, что старик мёртв уже, почитай, ползимы, если не больше, и раз так, и Пелл повыбран наследником, ладно, пожалуй, но где же помянутые сокровища?

Ну, и помнишь, наверно, Кэма, гораздого дольше гнуть спину за выпивкой, чем с мотыгой? Короче, этот дурак-то и выискался встать и сболтнуть во всеуслышанье, что у покойного за душой было немногим больше ломаного гроша, да и то, почти всё отошло, завещанное, к Пелловому ублюдку, когда сам Пелл бросил и парнишку и его мать.

Тут-то и оказалось, что Пелл с Меддали не сочли нужным и словечком обмолвиться её отцу насчёт таких новостей. И когда тот разорался на них обоих, говоря, что, мол, не записывался ходить в дедах у бедных ублюдков, девица начала рыдать и при всём честном народе плакаться, что всё не так, что, мол, Пелл вернулся в Когсбэй, чтоб прояснить кое-что насчёт них. И, Розмари?.. — Хозяин откашлялся и наконец проговорил, пока та молчаливо ожидала продолжения: — Этот подонок так и сказанул перед всеми, будто бы ни капли не верит, что он действительно от него. — И мотнул головой в сторону Гилльяма, словно будучи уверенным, что та верно поймёт иносказательный намёк на собственного сына. — При том, что любой, на чьих глазах рос сам Пелл, скажет, что парнишка точь в точь его копия в детстве. — Затем глянул вниз, ненадолго задержав взгляд на крупных ладонях, сжимающих край стола. Может, ожидаючи, что Розмари будет потрясена этим известием. Или пристыжена. Но нет, ни то ни другое. Его слова привели её в замешательство. Она была более чем уверена, что именно Гилльям был причиной возвращения Пелла, что её мальчик был тем, кого тот хотел заполучить.

Она набрала полную ложку супа — остудить. Но даже тёплое и жирное месиво не могло избавить от тягостного привкуса горечи на языке. Розмари встретилась взглядом с Тамманом.

— Ложь Пелла — не моя вина, — тихо проговорила она.

— Больше походит на то, как обошлись с тобой, — уступил хозяин. Он уставился на огонь, предоставив ей пару минут тишины, хвативших как раз на то, чтобы насытиться.

— Спасибо за то, что рассказал мне всё, — сказала она наконец. Женщина так и не поинтересовалась — почему? — но мужчине не надо было слов, чтобы услышать вопрос.

Тамман заёрзал на скамье.

— Может, беда следует за тобой по пятам. Меддали — решительная и непокорная девица. Я знал её с тех пор, как она была девчонкой. Родители частенько отсылали её к нам в город, позволяя свободно мотаться туда-сюда через залив, — и оставаться с кузинами на сбор урожая. Ходили слухи, что даже тогда им было тяжеловато управляться с нею. Такой уж она завсегда была несговорчивой. Похоже, её не волнует, что там не так с Пеллом, одно твёрдо вбила в голову — парень должен быть её, и точка; пускай Пелл и добавляет ей синяков, пускай даже имеет сына на стороне. Одна Эда знает, что Меддали способна натворить, очутись при случае в твоём доме. Будь осмотрительна.

— Раз она так хочет Пелла, то милости прошу, пускай забирает.

Тамман смущённо покачал головой.

— Розмари ты не слышишь меня. Её отец был в бешенстве тогда. Заявил, что не позволит Пеллу вернуться, что тот подлец, грубиян и невежда, без гроша в кармане к тому же; что он попользует её и бросит с ублюдком, так же, как поступил с тобой, одним словом. Моррани — человек не бедный, по ту сторону залива. Владеет двумя кораблями и тремя складами. Хотел и хочет достойного замужества для дочери, а в зятья — парня с хорошим достатком, чтобы приобщить к нему наследство для внуков. А что может предложить Пелл? У его папаши за душой ни гроша, помри он, и у вдовы пары медяков не наскребётся. Да и у деда водилось в карманах не многим больше; коттедж Соудер подарил твоему парнишке, а крошечный домишко, здесь, в городе, отошёл за долги, когда старикан преставился. Благослови его Эда, он был доброй душой и щедро делился всем, что имел, когда был ещё жив. Все в деревне знали, что именно Соудер отпускал денег матери Пелла, когда бы та ни просила; без его помощи ей пеллов папаша давно бы пустил по миру всё их семейство. Что ж, когда Соудер скончался, никто не подивился, что оставаться после него было нечему.

Так что поразмысли, девочка. Твоему парнишке принадлежит клочок, могший отойти бы Пеллу по наследству. Повторюсь, Меддали — решительная женщина. Догадываешься, что она может предпринять, чтобы коттедж с землёю достался-таки Пеллу?

Розмари наморщила лоб, глядя на держателя таверны в недоумении. Потихоньку до неё дошёл подспудный смысл сказанного им.

— Убить меня? Убить… — Взгляд невольно заблуждал в поисках Гилльяма; язык занемел, наотрез отказываясь проговорить вслух умолчанные слова.

Тамман кивнул.

— Теперь ты понимаешь. — Он отвёл глаза в сторону. — Они сидели рядышком, подальше от очага, но недалече от задней двери. Прошлой ночью я пару раз прогулялся к мусорной куче, выбрасывая кухонные отбросы и прочие отходы. И краем уха подслушал кое-что, Розмари. — Он в упор уставился на неё. — Пелл молол языком, болтал, что всё ещё может наладить дело; мол, прежде чем кончится лето, он заимеет собственное местечко и наконец освободится, чтобы жениться на девице.

Гилльям покончил со своей порцией и теперь с нескрываемым интересом поглядывал на материнскую. Она подпихнула к нему свою, наполовину опустевшую, миску. Голод внезапно отступил; взамен желудок переполнял страх. Что там выкрикивал Пелл, спускаясь с холма? Что она украла его наследство? Розмари попыталась проследить ход мыслей Пелла. Вернувшись домой к ним, он старался заставить поверить их, что исправился. Пытался заручиться их доверием. Сработай оно, что бы мужчина предпринял дальше? Первым делом разделался с ней. Случайное падение со скалистого обрыва, или, быть может, сослался бы, что её-де затоптала корова. А потом, раз так, месяцем позже или около того, ударила бы ещё одна трагедия. Малыш, его сын, случайно задохнувшийся ночью, «от кашля». Или слетевший со скал. Или заблудившийся в болотах, пропав навсегда из виду. И тогда коттедж по праву перейдёт к нему. К Пеллу.

Розмари разглядывала своего малыша, ловко орудующего ложкой, набивая рот густой сытной похлёбкой. Холодная ярость неспешно нарастала под сердцем. Она была полной дурой. Такой слепой и недалёкой. Гилльям был самым дорогим сокровищем в её жизни; и она наивно полагала, что Пелл заявился обратно, чтобы отобрать его у ней.

Он же вернулся, чтобы уничтожить его. Внезапно перед глазами Розмари встал нож мужчины. Подарок. На редкость отточенный нож. До неё вдруг отчётливо дошло, кто отдал его ему.

— С тобой всё будет хорошо, Розмари? Ты позаботишься о безопасности?

Слова трактирщика заставили её взгляд вернуться обратно.

— Безусловно, — проговорила она. Пелл просчитается. Время покончить с незавершёнными делами. Она опустила было пару монет на краешек столешницы, но Тамман покачал головой.

— Не в этот раз, моя дорогая. Много воды утекло с той поры, как ты переступала здешний порог. И твой приход сегодня охранил меня от долгого перехода через скалы до твоего коттеджа. Ну а теперь… Где Пелл, ответь-ка? Он заявлялся дома прошлой ночью?

Розмари медленно покачала головой, подбирая слова.

— Он никогда не заходил в дом. Не знаю, где уж он сейчас. — Почти правда. Мужчина так и не дотянулся до двери. А прямо сейчас, должно быть, был на пути сюда, оправившись. Или по-прежнему валялся позади коровьего хлева.

Но хозяин только кивнул, словно утверждаясь в догадке.

— Прошлой ночью старый Моррани, отец Меддали, уволок её отсюда. Она и лягалась, и плевалась, и вопила как резаная, даже исцарапать его пыталась. Пелл же стоял как столб и вопил во всё горло, что та, мол, давно созрела как женщина, и что у папаши нет никакого права вот так заставлять её возвращаться до дома; но Моррани был не один, а с капитаном и его помощником с одного из кораблей, и Пелл не посмел затеять драку хоть с кем-нибудь из них, не говоря уже о том, чтобы выйти против всех троих сразу. Моррани сказал, что, женщина она там или нет, но ведёт себя как избалованный ребёнок, и заслуживает ровно такого же обращения. Ну и, после громогласного скандала, завершившегося на улице, Моррани в конце концов так и утащил дочурку до корабля. Пояснил, что с утра отвезёт её обратно через бухту и что Пеллу лучше держаться подальше, если он разумеет, что к чему. Но Пелл не из тех, кто понимает, что для него лучше. Так что, подозреваю я, он погонится за ними и вновь попытается стянуть девицу. — Кивнув самому себе, Тамман медленно поднялся на ноги. — Пелл был изрядно пьян, убираясь отсюда. Не думаю, что он уже дотащился до твоего коттеджа, пускай и направлялся туда.

— Нет, не добрался, — проговорила Розмари тихо. — Вероятно, дрыхнет себе где-нибудь. А может, отправился к отцову дому.

— Или же ищет путь, как перебраться через залив. Лодка отца Меддали всё ещё привязана в доках, в ожидании прилива, чтобы перебраться на ту сторону. Может, Пелл даже рискнул спуститься туда и пытается теперь вернуть благоволение Моррани-старшего, юля и улещивая того.

— Может и так. — Но она лучше Таммана знала Пелла. Может, по-первой, сбежав от отца Меддали, он и заявился в её коттедж, как единственное место, куда мог пойти. Но не того он добивался этим утром. Он вернулся обратно, раздумывая избавиться от сына, доставляющего столько неудобств. Он пришёл убить Гилльяма. Кот был прав. Зная, что изменилось всё.

Всё.

Кот был прав. Она была дурой. Холодная, словно калёное железо, решимость пронзила спину, заставляя хребёт закаменеть. Она улыбнулась Тамману — растягивая губы в звериной ухмылке, словно сама обратившись маленькой кошкой.

— Ну что ж. У нас, меня и Гилльяма, полным-полно поручений. Спасибо за суп, Тамман, и за предупреждение тоже. И, знаешь, ты прав. Чересчур давно мы не заходили к тебе на огонёк. Порой я забываю, что у меня всё ещё есть друзья.

И враги. Порой она забывала, что может иметь и врагов.

Розмари глянула на Гилльяма.

— Ну, как? Получше? Можем выдвигаться дальше?

Тот подчёркнуто решительно закивал.

— Рыночные прилавки скоро откроются. Пойдём, взглянем?

Глаза мальчика широко распахнулись в одно мгновение. Поход на рынок был редкостью для них обоих. Розмари с сыном жили, в основном, за счёт мены и нечасто пользовались живой монетой. Мальчик жадно закивал, и Розмари распрощалась с Тамманом. Снаружи бушевал ветер, но дождь смолк, прекратив накрапывать. Облака теснились, распихивая друг друга от ярко-голубой завесы неба.

Рынок в маленьком городке был крошечный, не более дюжины лавок и прилавков, да и то половина из них — сезонные. Розмари хватило денег купить короткую бухту крепкой лесы, узкий обвалочный нож, и вдобавок, поскольку оставшиеся монеты можно было пересчитать по пальцам, как, впрочем, и время её жизни, знала теперь она, — сомнительное приобретение в виде небольшого пакетика медовых капелек для мальчика. Он никогда прежде не пробовал конфет и сдерживался, раздумывая, сунуть, или нет, в рот хотя бы одно из ярко-окрашенных драже. Когда она наконец уговорила сына попробовать бледно-зелёную каплю, то увидала, как лицо мальчика удивлённо светлеет, ощущая на языке вкус мёда и мяты, — и туго свернув пакет, сунула его в сумку.

— Позже отведаешь больше, — пообещала ему; голову переполняли всевозможные планы.

Они вновь шли той самой тропинкой, ведущей верхом скалы домой. Где-то в четверти пути до коттеджа, внезапно, откуда ни возьмись, объявился и кот, неспешной трусцой мелькая возле её каблуков, бок о бок с мальчиком.

— Ну и где ты был, Мармелад? — спросила она.

Вспугивал больших псов. Они дрыхнут дольше, чем я думал.

— Старые жёны не дают нам пробудить спящих собак? — спросив, она была вознаграждена лишь озадаченным взглядом Гилльяма. Розмари ни словом не обмолвилась коту, что задумала сделать; и больше не чувствовала дальнейших касаний кошачьего разума. Тем лучше. Она сделает, что собиралась; и то будет её собственным решением — и делом.

Они достигли на дороге поворота, где горная тропинка сворачивала на травянистый склон, ведущий к дому. Розмари постояла было недолго на месте, глядя вниз. Вдали виднелись болота, — причудливый гобелен, сплетённый травами и папоротниками, доброй сотни расцветок разных отенков зелени. Ни единого клуба дыма не вздымалось нал трубой хижины. Открытыми воротами воспользовалась корова, выведя наружу новорожденных телят. В палисаднике царапались куры. Всё казалось спокойным.

И никаких признаков Пелла. Он мог сбежать. Мог дрыхнуть в лачуге. Наконец, мог по-прежнему валяться посреди лужайки, поросшей высокой травой, за хлевом. Она вздохнула.

— Надо было не сомневаться, когда у меня был шанс, — проговорила в никуда. Кот, задрав лапу, шлёпнул себя ею по морде, словно пряча в усах улыбку.

Опережая мать, Гилльям зашагал вниз по тропинке. Она было окликнула его, зовя обратно. Залезши рукой в сумку, сунула ему ещё одно медовое драже, на сей раз, жёлтое.

— Вы с Мармеладом останетесь здесь, — сказала сыну. — Садись и погляди, насколько хватит конфеты, пока будешь сосать её. — Сладкой новизны было как раз в достатке, чтобы вызвать мгновенное послушание. Розмари опустила крошечный полотняный мешочек в детские ладошки. — Когда всё закончится, попробуй красную. Возьми розовую, когда всё кончится. Не торопись, разгрызай медленно, одну за другой. И жди меня, пока я не вернусь и не спрошу, какая из них понравилась тебе больше. — Глаза Гилльяма, не верящего в свою удачу, сделались огромными как чайные блюдца. Нащупав позади тропы в густой траве выступающий булыжник, он взгромоздился на него, глубокомысленно слюнявя конфету. Кот уселся рядом, свернув хвост вдоль лап.

Удачи.

— Спасибо. — Розмари опустила свой тюк на землю рядом с ними. Взяв себе только верёвку, нож для свежевания и топор. Молча зашагала вниз по склону. Невозможно было скрыть приближение к лачуге. Широкий склон был полностью оголен. А в руке Розмари несла обнажённое лезвие, поблёскивающее в пальцах.

Первым делом она бросилась высматривать Пелла в доме, но всё было по-прежнему, холодно и мёртво. Она хорошенько поискала мужчину, даже забралась на чердак, чтобы как следует осмотреться, а потом проверила под кроватью. В доме не оставалось ни единого места, где мог бы спрятаться взрослый мужчина. Она вышла наружу, оглядывая своё маленькое хозяйство. Куры спешно рассыпались по сторонам, покуда она пробиралась через царапающуюся и поклёвывающую землю стайку, — но никак иначе не выказывая признаков тревоги. Корова мирно паслась, пара рыжих телят прикорнула рядом с матерью. И в стойле Пелл не мог прятаться тоже.

Розмари глянула вверх по склону. Гилльям так и пыхтел, устроившись на обломке скалы. Мармелада она не могла рассмотреть издали. Женщина махнула рукой сыну, и тот затряс ладошкой ответно. Потом, с ножом в одной руке и топором в другой, она зашла за коровник.

Благослови Эда, если б только мужчина валялся мёртвым, где и упал тогда. Но Эда была богиней света и жизни, плодородия и изобилия. У неё не вымаливают подходящей смерти. Пелла не было там, растянувшегося посреди травы. Он исчез, как и его нож.

Вдруг Розмари поняла свой просчёт. Приподняв юбки, женщина бегом помчалась в сторону, пришибленная внезапной уверенностью в совершённой ошибке. И стоило повернуть за угол хлева, как она разглядела Пелла, широким шагом направляющегося к её малышу.

— Ну, Гилльям, что это там у тебя? Конфета? Почему бы тебе не показать её папочке?

Только слова и достигали её ушей. А Пелл уже нависал над мальчиком.

— Гилльям, — закричала она во весь голос, в тщетном предостережении. Что Розмари могла крикнуть, чтобы он сделал? Бежать? Но ребёнку не обогнать полного решимости крепкого здоровяка вроде Пелла. Встревоженный криком матери, Гилльям было повернулся, но Пелл подобрал его с земли. И, подхватив на руки, опрометью бросился по тропе к скалам.

Розмари пронзительно завизжала, бесполезно тратя воздух в лёгких, и побежала тоже. Сердце билось с такой силой, что глухие удары запечатывали слух, а потом до неё внезапно дошло, что громовой грохот отдавался совсем не в груди. Цокали копыта. Кто-то ехал на лошади по скалистой тропе. Подняв полные паники глаза, она разглядела троих всадников, галопом необдуманно взбирающихся вдоль скалы.

— Остановите его! — прокричала она им, беспомощно, безнадёжно. — Остановите его! Он хочет убить мальчика! Помогите, пожалуйста! Пожалуйста!

Разве могли они расслышать её запыхавшиеся вопли? Она продолжала бежать и понемногу начинала уже видеть маленький рыжевато-коричневый комок, скачущий за Пеллом, хватая за ноги, отлетая назад и нападая вновь. Гилльям обрёл голос и ревел от ужаса, даже сейчас крепко ухватившись за мешочек со сладостями. А Пелл был всё ближе и ближе к вершине скалы.

Трое мужчин загнали его, сшибая с ног. Розмари вскрикнула в ужасе, когда Пелл швырнул в них сына и попытался сбежать, даже когда те, бросив отчаянно бьющих копытами лошадей, погнались за ним пешком. Гилльям тяжело грохнулся на землю и откатился прочь от борющихся людей, а потом распластался, лежа неподвижно в предвесенних лучах солнечного света.

— Гилльям! — пронзительно завизжала Розмари, бросаясь бегом к сыну. Лошади, пуганные её криками, развернулись задом и поскакали туда, откуда появились. Её не заботили ни они, ни дерущиеся трое на одного мужчины, барахтающиеся на краю обрыва. Дотянувшись до своёго ребёнка, Розмари подхватила наконец его на руки.

— Гилльям, Гилльям, как ты? — плакала она во весь голос. Рухнув на землю, обняла крошечное тельце обеими руками. Он казался таким маленьким.

Судорожно вздохнув, мальчик всхлипнул.

— Я плотелял мои конфеты! Я улонил мои конфеты!

Она громко рассмеялась от радости, а потом, видя, с какой болью тот смотрит на неё, полагая, что та смеётся над его маленькой трагедией, зашарила рукой в траве и выудила маленький мешочек.

— Нет, малыш, ты не потерял их. Гляди, вот же они, и всё теперь прекрасно. Всё хорошо.

Теперь он исчез.

Мармелад нашёл их. Он вскарабкался на её колено, где Розмари усадила Гилльяма, и тот крепко обхватил кота, обнимая.

— Исчез? — проговорила она в удивлении. — Куда исчез?

Гилльям заговорил, озвучивая вслух кошачьи мысли.

— Здоровенные псины загнали его до края обрыва. — Он оглянулся на возвращающуюся оттуда троицу и кисло отметил: — Они слишком долго добирались сюда. Едва не опоздали.

* * *

Розмари передала пакет с конфетами сыну, сказав, что тот может полюбоваться на новорожденных телят, сколько ему угодно, усевшись на изгороди, если пообещает не подходить ближе. Кот последовал за ней самой, когда она двинулась к коттеджу. Трое мужчин недовольно переминались с ноги на ногу рядом с дверью. Самый старый стоял, опираясь на более молодого спутника.

— Можете зайти внутрь, — сказала она тихо, проходя мимо и переступая через порог. Молча все трое двинулись следом, неловко и неуклюже.

— Прошу, присаживайтесь, — пригласила она старика. Его лицо было пепельно-серым от горя. Тяжело упав на стул, он спрятал лицо в ладонях.

— Я думал, что знал его, — сказал он едва слышно. — Три года он проработал на меня, ухаживая за моей дочерью. Я думал, что знал его от и до. Никогда даже представить не мог, что он способен опуститься до такого…

— Пелл сам скатился с обрыва, — внезапно заявил один из двух оставшихся стоять парней. — Это не ваша вина, сэр. Он мог задержаться и объяснить всё, вернувшись с нами в город, рассказав свою историю прилюдно в совете. Он сам рванул вниз с обрыва. Случись прилив, и ему повезло бы выжить. Но только не рухнув прямиком на скалы…

— Как раз этого он и заслужил, — хрипло проговорил старик. — После того, что сделал с моей дочерью. Моя маленькая красавица Меддали, ветреная и капризная как бабочка. Она и вправду была бездумной и своевольной, но, сладчайшая Эда, она ничуть не заслужила того, что сотворил с нею Пелл.

— Вы — отец Меддали? — негромко спросила Розмари. Она оставила при себе мнение, что как раз Меддали и получила воздаяние по заслугам.

— Да, он, — ответил за того один из мужчин. — И этот проклятый ублюдок Пелл убил его дочь прошлой ночью. Должно быть, прокрался тайком на борт и прямиком отправился в её каюту. Полагаю, решил, что раз не ему, — не доставайся же никому девица! Когда утром пошли будить её, обнаружили мёртвой в постели, — собственный отец и нашёл. Лицо, всё исполосованное в клочья, а горло аккуратно перерезано, как кусок пирога.

Светлым пятном, словно лист на ветру, Мармелад всплыл на залитом солнечным светом подоконнике. Вонзил когти глубоко в дерево, потянулся и наконец умостился поудобнее. Задрав лапку ко рту, принялся умываться.

— Заткнись, Белл, — рявкнул другой парень, и говоривший замолк. Отец Меддали протяжно застонал, пряча лицо поглубже в руках.

— Моя маленькая девочка, моя Меддали, — забормотал он.

Розмари безмолвно уставилась на кота.

— Вы сами-то как мисс? — продолжил второй, спрашивая. — Он не успел поранить вас?

Розмари обрела голос. Она чувствовала себя до странности спокойной, выдавая им желаемые ответы.

— Пелл угрожал мне. Заявился в дом с ножом. Отменная штука, сказал он, изящная и красиво отделанная, из настоящей калсидийской стали. Острый, как бритва, он держал его обнажённым. Но, думаю, не меня он хотел убить, — а моего сына.

— Чокнутый ублюдок, — пробормотал про себя первый. — Только сумасшедший захочет убить собственного сына.

Розмари молча кивнула.

— Лучше нам вернуться в город, — предложил названный Беллом. — Надо рассказать совету, что случилось. И взглянуть на бедолажку Меддали. — Он вдруг уставился на Розмари. — Вы ведь всё видели сами, не так ли? Как он налетел на нас и разбился, рухнув аккурат с края скалы?

Вообще-то нет, но капля лжи стоила мира.

— Видела. В том, правда, не было ничьей вины.

— Сэр, как думаете, уже сможете встать на ноги и идти, нам неблизко? Сэр? — Отец Меддали приподнял голову. Кивнул согласно, и ей едва не стало жаль его, когда он уходил прочь, едва перебирая ногами и тяжело опираясь на руку своего капитана. Она смотрела им вслед, как они медленно взбираются к вершине скалы, потом поднялась и всё также провожала взглядом, покуда те не скрылись из виду, двинувшись горной дорогой обратно в город. Мармелад спрыгнул с окна, выступил вперёд и начал виться вокруг лодыжек. Розмари посмотрела на Гилльяма, восседающего на верхней перекладине забора, — тот как раз блаженно вытянул ещё одну конфету из мешочка.

— Красная! — объявил, демонстрируя матери, чтобы и та могла увидеть цвет; и Розмари кивнула ответно сыну.

Потом глянула вниз, на кота.

— Не смей никогда больше даже заговаривать со мною вновь. Знать ничего не желаю.

Мармелад не удостоил её ответа. Усевшись на пол, кот деловито занялся собой, тщательно и осторожно начищая когти.

СВОЕВОЛЬНАЯ ПРИНЦЕССА И ПЕГИЙ ПРИНЦ ^{(повесть, 2013 г.)}

Одна из самых ужасных легенд мира Элдерлингов — рассказ о Пегом принце, претенденте на престол, обладавшем способностями к Уиту. Интриги дворян лишили его надежды получить трон, и в результате линия Видящих не прервалась.

Эту историю расскажет Фелисити, компаньонка принцессы Каушен из Баккипа.

Фелисити низкого происхождения, но она выросла вместе с принцессой. И когда принцесса, к тому моменту ставшая претендентом на корону, рожает бастарда, Фелисити оказывается единственным человеком, который пытается поддержать ребёнка. Принц растёт, и растёт его влияние, и в это время по столице начинают ползти слухи о том, что у него есть способности к Уиту.

Часть I

СВОЕВОЛЬНАЯ ПРИНЦЕССА

Я, Фелисити, пишу эти слова по просьбе Редбёрда. Он был грамотным человеком и мог сам этим заняться, если бы судьба дала ему немного времени, но, к сожалению, этого не произошло. Он доверился мне, настояв на соблюдении достоверности изложения и объективности, характерной для менестреля. Он просил писать ясно, чтобы эти строки можно было с легкостью прочесть спустя год или же через много лет. Также он велел мне описать детали, которые могла знать лишь я, чтобы никто не счел написанное фантазиями менестреля, выдуманными с целью сделать рассказ привлекательнее.

Поэтому я напишу этот текст в двух экземплярах, как он записывал свои песни, и вложу их в два свитка. Один я спрячу в месте, о котором будет известно только мне, а другой оставлю там, где по мнению Редбёрда, он тайно пролежит столько, сколько потребуется: в библиотеке Баккипа. Таким образом, истина будет скрыта дни, недели, месяцы, а то и века, но все равно всплывет рано или поздно.

Этот рассказ в большей степени является историей Редбёрда, но в качестве предисловия я добавлю свою историю, о которой Редбреду известно не все. Ведь только когда наши рассказы соединяются воедино, можно осознать их значимость.

Редбёрд был менестрелем и «певцом-правды», связанный клятвой, данной королю, исполнять только правдивые песни об историях из архивов замка. Сказки о драконах, гномах и юных девушках, погруженных в вековые сны, были не для него. В его обязанности входили наблюдение, запись и свидетельство только лишь тому, что он видел точно и ясно.

Я буду чтить его клятву и кодекс певца, поэтому в моих словах вы найдете только правду. А если вы не сможете осознать и принять её, по крайней мере она останется там, где кто-то сможет её найти и узнать, какая кровь на самом деле течет в династии Видящих.

Я оказалась вовлечена в эту историю с самого раннего детства. Мы с матерью присутствовали в день наречения именем принцессы Каушен. Королева Кэйпэбл была очаровательна в своем великолепном зелено-белом платье, которое подчеркивало её глаза и черные волосы. Король Вириль облачился в традиционный синий наряд Бакка, а юная принцесса была, как принято на церемонии, раздета. Ей в тот день минуло шесть недель. Маленькая принцесса Каушен была здоровенькой девочкой с короткими волосами, темными и вьющемся.

Моя мать, её кормилица, c обильно украшенным вышивкой покрывалом и мягким одеялом в руках ждала девочку по окончании церемонии. Я стояла с ней рядом, наряженная как никогда прежде, и на всякий случай держала несколько перчаток. Мне не было дела до обрядов и церемоний. Будучи трехлетним ребёнком, я интересовалась лишь тем, что сделают с малышкой. Мне сказали, что сначала её должны пронести сквозь огонь, затем окунуть в воду и наконец погрузить в землю, чтобы наречь именем и удостовериться, что она достойна его. Когда пламя разгорелось, и королева поднесла к нему дочь, я затаила дыхание, разрываясь между страхом и восторгом.

Но девочку всего лишь пару раз окутало дымом. Возможно, огонь слегка лизнул маленькую розовую ножку, однако принцесса ничуть не возмутилась. А я воскликнула:

— Но она же не прошла сквозь огонь!

Мама коснулась моего плеча.

— Тише, Фелисити! — строго сказала она вполголоса и больно щипнула меня.

Я сжала зубы и замолкла. В свои три года я прекрасно понимала, что будет, если я её ослушаюсь. Молча я наблюдала, как королева едва окунула дочку в воду, как на её спинку, не затрагивая ни головы, ни лица, насыпали меньше садовой лопатки земли. Маленькая принцесса казалась удивленной, но не заплакала, когда королева протянула её отцу. Вириль приподнял дочь на вытянутых руках, и дворянство Шести Герцогств склонилось перед наследницей Видящих. Когда отец опустил её, Каушен раскричалась, и он вручил её обратно королеве, а та — моей матери.

Я больше ничего не помню из событий того дня, кроме разговора нескольких герцогов:

— Принцесса слишком мало пробыла под водой, даже пузырьки воздуха на коже не полопались. Она не достойна своего имени.

Одна женщина кивнула.

— Я вас уверяю, Беарнс, у её родителей не хватит сил, чтобы воспитать её должным образом.

Моя мать кормила меня до самого рождения принцессы Каушен Видящей. Она собиралась перестать кормить грудью, когда мне исполнилось два года, но узнав, что королева Кэйпэбл ждёт ребёнка, продолжила кормить меня, чтобы сохранить молоко для королевского наследника. Моя бабушка была кормилицей королевы Кэйпэбл, которая дала клятву, что однажды её дочь также будет служить правящей семье. Нам повезло, что королева Кэйпэбл вышла замуж за короля Вириля. Она могла забыть обещание своей матери, но моя бабушка и её дочь не забыли… Уже много поколений женщины нашей семьи прекрасно удовлетворяли потребности королевских отпрысков. Мы не богаты и не принадлежим к высшему сословию, но множество знатных детей выросло на нашем молоке.

Пока мать вскармливала принцессу Каушен, я жила при дворе Баккипа и училась прислуживать. По началу мои обязанности были совсем простыми: найти теплые перчатки, принести чистый нагрудник, отправить корзинку грязных вещей в стирку. Но я взрослела и все больше превращалась в служанку принцессы, чем в помощницу своей матери. Именно я придерживала принцессу, когда она сделала свои первые шаги, я переводила для всех её лепет и помогала ей всем, чем может помочь старшая сестра младшей. Я отыскивала игрушки по её просьбе и отдавала ей часть своего ужина, если она не наедалась. Моя мать частенько нашептывала мне:

— Служи ей во всем, ибо если ты принадлежишь ей, то и она будет тебе принадлежать. Тогда возможно твое существование будет проще, чем моё.

Таким образом, уже с ранних лет, я жертвовала своими интересами ради интересов принцессы. Я утешала её, утихомиривала и баловала, как только могла. Она настаивала даже на том, чтобы именно я нарезала ей мясо и завязывала ботинки. Моя кровать располагалась рядом с кроватью матери в комнате по соседству со спальней принцессы. Когда она плохо спала, ей снились кошмары или нападала лихорадка, то я часто ложилась рядом с ней, и моё присутствие её успокаивало. Неприметная, я словно была её частью, как маленькая зеленая куртка или ночная рубашка с белым кружевом.

Королева Кэйпэбл любила её, но уделяла принцессе слишком мало внимания. Она обожала дочь в минуты нежности и спокойствия, но быстро отдавала её моей матери, едва только Каушен пачкалась, начинала капризничать или плакать. Это целиком и полностью устраивало мою мать, и я не могла не замечать того, как это выгодно для нас, поэтому во всем подражала её поведению с юной принцессой.

Каушен не была болезненной девочкой, но и не могла похвастаться отменным здоровьем. И, даже научившись есть самостоятельно, она ела очень плохо. Не отказывалась она только от грудного молока моей матери, и возможно поэтому её продолжали кормить грудью ещё довольно долго. Но настоящей причиной все же было то, что ей вообще никогда ни в чем не отказывали. При первом же намеке на слезы все правила и запреты пересматривались, чтобы угодить ей. Принцессе исполнилось четыре года, когда она наконец перестала пить грудное молоко, но исключительно потому, что моя мать подхватила летнюю лихорадку, и молоко пропало. Более знатные дамы давно ждали возможности позаботиться о юной принцессе вместо нас, поэтому когда моя мать заболела, они быстро заняли наше место.

Мы вернулись в наш дом посреди каменистых полей, и все показалось мне странным. Я росла в Баккипе и едва его помнила. Отца и брата я тоже знала недостаточно хорошо, чтобы мне было с ними комфортно, а у них было слишком много дел на ферме, чтобы уделять мне внимание. Мама постаралась снова забеременеть, чтобы опять стать кормилицей. Это было её работой, и она хотела заниматься ею так долго, как только сможет.

Я не была не очень-то счастлива: наш дом казался тесным, а жизнь трудной и провинциальной по сравнению с роскошью Баккипа. На твердом полу не было ковров, никакие гобелены не мешали ветру продувать стены чердака, на котором я спала, насквозь. День тянулся за днем, а моя порция была меньше чем когда-либо. Однако, когда три дня спустя прибыл посланник, чтобы вернуть меня в Баккип, мне совсем не хотелось ехать с ним. Я была рада узнать, что принцесса Каушен скучает по мне, что ей не нужны новые партнерши для игр и что после моего отъезда она каждую ночь злилась и плакала. Она требовала, чтобы меня вернули, и сама королева послала за мной. Но за всю свою жизнь я почти никогда не покидала мать, и мне этого очень не хотелось.

Однако, несмотря на то, что мне было всего 7 лет, моя мать заявила, что я буду только рада вернуться в замок. Она отвела меня в чердак, чтобы подготовить вещи и собрать меня в дорогу, и там отвесила мне сильного шлепка. Пока я рыдала, а она складывала мои вещи в сумку, мать дала мне самый мудрый и странный совет, какой только можно дать маленькой девочке:

— Ты плачешь, хотя стоило бы радоваться. Это твой шанс, Фелисити, возможно первый и последний в жизни. Если ты останешься здесь, тебе придется рано выйти замуж, часто рожать и кормить чужих детей до тех пор, пока твоя грудь не обвиснет, а спина не начнет беспрестанно болеть. Но если ты отправишься в замок, у тебя будет возможность стать наперсницей и подругой принцессы несмотря на твое происхождение. Льсти ей столько, сколько сможешь, всегда поддерживай её, проси за неё. Ты умная: учись вместе с ней, первой забирай себе её старую одежду, стань незаменимой, делай ради неё все то, что другие станут презирать. Если ты последуешь моему совету, дочь моя, кто знает какое богатство и какое будущее тебя ждёт? Ну же, вытирай слезы. Надеюсь ты будешь помнить мои слова даже тогда, когда забудешь обо мне. Я буду приезжать к тебе так часто, как только смогу, но пока помни: я отправляю тебя туда потому, что люблю. Иди ко мне и поцелуй меня, ведь мне будет так тебя не хватать, моя дорогая девочка.

Вот так, с шлепком, советом и поцелуем, я спустилась за ней с чердака. Посланник привел для меня пони. Тогда я впервые ехала верхом, и с тех пор моё недоверие к лошадям только выросло.

На следующий день я уже прибыла в Баккип, поселилась в маленькой комнате служанки принцессы и снова стала частью жизни Каушен. Этим вечером сама королева сидела в ногах принцессы, пока я пела ей колыбельные и убаюкивала её. За это королева наградила меня улыбкой и погладила по голове, а новая королевская кормилица, которой пришлось выехать из смежной комнаты, бросила на меня злобный взгляд. Тогда я впервые ощутила враждебность других служанок, но это было только начало.

Домой я так и не вернулась, но родители не забыли обо мне. Спустя некоторое время моя мать вернулась во дворец в роли кормилицы — многие благородные дамы нуждались в её услугах и опыте, — и мы старались видеться как можно чаще. Она подсказывала, как нужно ухаживать за принцессой, и давала много мудрых советах. Когда я благодарила её, она отвечала:

— Придёт день, и я больше не смогу выкармливать детей, зарабатывая себе на жизнь. Когда это случится, надеюсь, ты вспомнишь о том, что я ради тебя сделала. И я обещала не забывать.

«Мало кто мог сравниться красотой с маленькой принцессой, а уж характером и подавно. Она была так упряма, что никто не пожелал бы подобного своему ребёнку». Так менестрели описывали Каушен, но было бы несправедливо винить в этом её саму. Каушен была принцессой, а её мать королевой. Она была единственным отпрыском королевской ветви, единственным зеленым ростком на ней, и все ей во всём потакали. Хоть я и была любимицей Каушен, я не могла ухаживать за ней в одиночку. Няня терпеливо сносила все выходки Каушен: та разбивала тарелки и кричала от злости почти каждый день. Но когда принцессе строго наказывали сидеть в своей комнате, где она вопила во все горло и колотила ногами в дверь, я была с ней рядом, успокаивала и утешала её. Понимала ли я тогда, что этим самым я подпитывала её упрямый характер? Вряд ли я сознавала это, но чувствовала, что могу быть для неё незаменимой. В качестве оправдания могу сказать лишь одно: я считала, что принцесса принадлежит мне больше, чем кому бы то ни было. Я не выносила, когда её заставляли что-то делать или принуждали к чему-либо. Я любила её: она была моим ребёнком, моей сестрой, моим будущем. Поэтому мне кажется, что в какой-то степени именно я была ответственна за её несносный характер.

Поначалу Каушен упрямилась по мелочам. Она хотела носить лишь желтую юбку — не зеленую, не красную и не синюю с белыми оборками. Только желтую, даже испачканную или порванную. И не соглашалась надевать другую, даже схожего цвета, даже сшитую той же портнихой: лишь ту единственную желтую юбку она хотела носить. Прачка и портниха трудились ночами, чтобы к утру юбка выглядела прилично. Каждый вечер я относила её в прачечную, а утром просыпалась пораньше, чтобы забрать и вручить принцессе чистую и свежевыглаженную юбку. Я старалась делать это сама, используя любую возможность быть ответственной за то хорошее, что происходило с принцессой.

Тем временем Каушен росла, и её присутствие во время официальных приемов становилось все более необходимым. Именно я завязывала ей ботинки, взбивала юбки, поправляла её черные волосы, а после приемов успокаивала уставшего и капризного ребёнка и укладывала в постель.

Подрастая, принцесса Каушен стала проявлять характер и в более важных вопросах. Перестав носить исключительно желтую юбку, она стала требовать множество изысканных и сложных нарядов. Но отказывалась от говядины, свинины и птицы, стала есть лишь оленину: утром, днем и вечером, зимой и летом. Охотники добывали мясо любыми способами, а повар готовил для неё любимые блюда. Однажды отец, устав от её капризов, решил продемонстрировать Каушен, какую работу проделывают ради её блажи люди. Принцессе не было ещё и десяти лет, когда он взял её на первую охоту. Я была в замешательстве, поскольку не любила лошадей и ездила на них без удовольствия. Но принцесса Каушен настояла на том, чтобы я тоже поехала, и я как всегда сдалась.

Если король надеялся припугнуть Каушен, то совершил ошибку. Она хорошо ездила на лошади и с легкостью держала общий темп. И дикая кровавая сцена травли загнанного оленя не привела её в ужас — напротив, в течение нескольких следующих дней принцесса только об этом и говорила. Так что я, пропустив сие зрелище, могла с уверенностью сказать, будто присутствовала при нем.

В каком-то смысле король достиг своей цели: его дочь стала настоящей охотницей. Она расширила рацион, включив в него всю убиенную дичь. Поначалу она добывала себе фазанов и уток, а после, набравшись сил и опыта, оленину и даже кабана. Мы расставались с ней лишь на время охоты, и король очень радовался, что его дочь нашла себе интересы по вкусу. Несмотря на то, чтоохота отдаляла её от меня, я не пыталась вмешиваться. Я с интересом слушала рассказы об её подвигах, и мне кажется, что мои собственные неудачи на данном поприще несказанно радовали её: ведь я была старше и обычно обгоняла её во всем.

Тогда я поняла, как она выросла. С тех пор я никогда не забывала своего места. Присутствуя на уроках, я точила карандаши и перемешивала чернила, стараясь сделать вид, что не умею читать и считать так же хорошо, как она. Я училась по ночам, брала её свитки и возвращала ещё до рассвета на то же место. Незаметно я получала знания по истории, дипломатии и поведению в обществе. Сидя на скамеечке у её ног, я слушала менестрелей, воспевающих исторические события. Прислушивалась к королевским министрам, которые рассказывали о тревогах со стороны Чалседа и тонкостях торговли с Бингтауном. Не забывая о своем низком происхождении, я использовала полученные знания и навыки, чтобы без проблем лавировать при дворе. Принцессу окружали амбициозные молодые леди и подходящие молодые лорды. Будучи невзрачной от природы, я с легкостью избегала мужского внимания, чего нельзя было сказать о женском. Некоторые спутницы Каушен меня ненавидели и пытались всячески унижать. Другие, пытаясь добиться расположения принцессы, льстили мне и одаривали небольшими подарками. Не уверена, которые из них были опаснее.

Днем я казалась вежливой и скромной. Но вечером, расчесывая волосы принцессы и готовя её одежду ко сну, я докладывала ей все сплетни, о которых слышала. Мы обсуждали молодую леди, подающую тайные знаки мужчине, который был обещан другой. Мы вместе смеялись над девочкой, изо рта которой несло чесноком, и над мальчишкой с бородавками на руках. Я была её наперсницей, внимала ей и никогда не критиковала. И если среди её окружения кто-то бывал недобр ко мне, то Каушен вдруг узнавала о том, что этот человек нелестно отзывался по поводу её волос, платья или кожи. После такого Каушен заметно к нему охладевала, что было, на мой взгляд, весьма заслуженно.

В семнадцать лет, став взрослой, по традиции Шести Герцогств Каушен стала королевой в ожидании. С этого момента принцессу начинали готовить к правлению. Она должна была присутствовать во время судебных заседаний и по возможности участвовать в принятии решений. Она приветствовала иностранных послов и дипломатов, выезжала за пределы своего герцогства, чтобы народ мог узнать её.

Несмотря на новый титул, Каушен не уделяла обязанностям наследницы должного внимания. Её родители были здоровы, полны сил, давно правили королевством, и принцесса надеялась, что ей ещё нескоро предстоит взойти на трон. Сейчас она была молода и хотела наслаждаться всем тем, что станет для неё недоступным в роли королевы.

Вскоре по двору поползли разговоры о том, что вместо того, чтобы учиться быть королевой, принцесса учится лишь развлекаться. Ей представили множество претендентов на её руку и сердце, но Каушен всем отказала. При всех она вежливо извинялась, объясняя свой отказ молодостью или желанием получше узнать человека, прежде чем выбирать его себе в мужья. Но вечером, пока я расчесывала её волосы, она говорила все так, как есть. Один был слишком светлым, а другой чересчур темноволосым. Парень из Фарроу хихикал, как девушка, а кавалер из Тилта ревел, словно осел. Этот был слишком тощим — все равно что спать со щепкой для растопки котла, тот — слишком массивным, того и гляди задушит в объятьях.

— Чего же вы ждете от мужчины? — осмелилась спросить я. Укол зависти кольнул моё сердце, но я постаралась скрыть свои чувства. У меня не было шансов удачно выйти замуж, а семейная жизнь наверняка отдалит меня от Каушен. После свадьбы моя жизнь сведется к округляющемся животу и жизни кормилицы, вечно беременной или занимающейся чужими детьми. Мне уже давно пора было выбрать себе мужа, но я этого совсем не хотела. Медленно и осторожно я водила черепаховым гребнем по черным волосам будущей королевы, наслаждаясь каждым движением. В моих руках было все, что мне нужно, поскольку я любила её всей душой.

Обдумав мой вопрос, она улыбнулась.

— Не жду ничего, пусть они все уберутся вон! Я сделаю выбор сама, когда придет время, и выберу того, кто будет мне нравиться, ведь что может быть важнее? Я стану королевой, Фелисити! Королевой. Я буду править и сама принимать решения. А как мне научиться этому, если мне даже мужа выбрать самостоятельно не дают? Тем более сейчас, пока у меня есть ты, мне совершенно не нужен никакой посторонний мужчина в постели.» Она засмеялась и повернулась ко мне с улыбкой, а я улыбнулась ей в ответ.

Благодаря объяснениям матери я знала: будучи девственницами, молодые дамы не отказывали себе в получении удовольствии, поэтому давно и охотно помогала своей принцессе, что нравилось нам обеим. Но будущая королева, как оказалось, думала совсем о другом. Она наклонилась к зеркалу, и морщина прорезала её лоб. «Вот только я совсем не уверена, что захочу делиться властью», — сказала она.

— Но как же наследник престола Видящих? — осмелилась спросить я.

— Когда придет время, уверена, кандидатов будет вполне достаточно, — небрежно произнесла она.

Я была удивлена, что она почти не задумывалась об этом. Конечно у неё были двоюродные братья, которые были прекрасно осведомлены, кто и в какой последовательности сможет унаследовать трон, если у Каушен не будет детей. Разумеется, герцоги будут требовать, чтобы королева в ожидании взяла супруга и дала жизнь наследнику. Но в данный момент я тайно радовалась тому, что она не хотела мужчину, потому что мне нравилось то, что было между нами.

Каушен исполнилось восемнадцать, потом и девятнадцать, но она так и не проявила желания выйти замуж. Её упрямство касалось уже не только её личной жизни, но и распространялось на всех молодых женщин, которых она призывала жить свободно и вопреки тому, что могут сказать родители.

И, как поют менестрели, «король и королева всегда отвечали ей: конечно, милая Королева-в-Ожидании Каушен, так и будет», ведь они не могли ей отказать.

Я не опровергаю этого, но хочу лишь сказать, что Каушен была куда глубже, чем о ней говорят.

Накануне её двадцатого дня рождения двор был крайне взволнован. Однако король Вириль и королева Кэйпэбл никого не желали слушать.

Ни герцога Берна, который предложил одного из своих сыновей, сказав, что «ребёнка проще выносить будучи молодой и имея крепкую спину.»

Ни герцогиню Фарроу, которая предложила одного из своих племянников, с заявлением, что «нужно удовлетворить страсть женщины прежде, чем она взойдет на престол, лучше будет править».

Ни герцога и герцогиню Тилта, которые предложили выбрать одного из их близнецов, сетуя, что престол имеет лишь одного наследника:

— Пускай она поскорее выйдет замуж и родит много детей, чтобы упрочить положение Видящих.

Ни герцога Шокса, у которого было шесть незамужних дочерей. Он изъявил желание, чтобы принцесса поскорее определялась с выбором.

— Тогда мужчины успокоятся и смогут обратить внимание на других девушек.

Лишь герцог и герцогиня Бакка хранили молчание. Герцогом Бакка был юный брат короля Стратеджи Видящий, и его имя отлично ему подходило. Герцогиня выжидала, внимательно следя за личной жизнью принцессы, и была убеждена, что если её сыну Канни суждено надеть корону, он не станет жаловаться на её тяжесть.

Я понимала все это и много раз пыталась обсудить с Каушен, но, несмотря на то, что мы обучались одинаково, она ничего подобного не замечала и считала, что я всего лишь сплетничаю. Я, та, что была ей ближе, чем сестра, и любила больше, чем все угодливые дамы. Она не прислушалась к моему совету поскорее выбрать супруга, чтобы не оказаться в ситуации, когда её вовсе лишат возможности выбирать. И это огорчило меня, поскольку я думала, что она считает меня умнее.

Каушен продолжала быть невероятно упрямой, но я продолжала её любить.

Королева в ожидании не слушала никого ни в том, что касалось мужчин, ни в том, что касалось лошадей. Однажды летом в Баккип прибыл торговец из Чалседа. Он был слишком хитер, чтобы быть честным человеком, с повязкой на одном глазу и странной манерой говорить — словно змея шипит. Все побаивались его, и торговля шла плохо. Я видела это собственными глазами, поскольку прогуливалась по рынку по просьбе принцессы Каушен.

Среди прочих животных у этого торговца был пятнистый жеребец. Не благородной пятнистой масти, а с большими уродливыми пятнами, как на битых фруктах, плохо окрашенных одеялах или у коров. Огромный, черно-белый, один глаз его был синим, а другой черным и неподвижным. Зверь рвался с поводьев, бросал вызов прочим жеребцам и пытался обнюхать каждую проходящую мимо кобылу. Он всем очень мешал, и торговца предупреждали, что если он не успокоит своего коня, их выгонят с ярмарки. Но каждый раз, когда приходили стражники, они видели совершено спокойного пятнистого жеребца и молодого человека, держащего поводья, со странным выражением лица.

Он был неважно одет и выглядел как раб или слуга. Обычно он смотрел куда-то вниз, вел себя тихо и мог произнести лишь пару слов, с трудом выражая свои мысли. И только с конем он говорил много, правда почти беззвучно, так что никто ничего не мог разобрать, а свирепое животное становилось с ним кротким, точно старая кобыла. Про него болтали разное, но никто не знал, что из этого было правдой. Говорили, что он никогда не ел мясо, зато вместе с конем жевал траву. Что его ногти были такими же плотными и коричневатыми, как копыта. По мнению других, его смех был похож на ржание, а когда он был зол, то рыл и топтал землю. Я могу абсолютно точно сказать, что большинство сплетен о нем были бессмысленны и лживы, служа лишь оправданием тому, что произошло дальше.

Когда я вернулась, то рассказала Каушен и про торговца, и про пятнистого жеребца, и про человека, ухаживающей за ним. Но уверяю вас, что совершенно не имела намерений вскружить ей всеми этими россказнями голову.

На третий ярмарочный день королева в ожидании заявила о том, что не прочь прогуляться вдоль рядов и поглазеть на товары. Надо признать, она часто баловала себя подобными прогулками, хотя многие считали, что ей было бы куда полезнее сидеть рядом с отцом и учиться служить своему народу.

Так или иначе, в окружении нескольких дам она отправилась на рынок. Я терпеть не могла лошадей и прочий скот, но разумеется пошла с ними, готовая всегда прийти на помощь, сбегать за освежающим напитком или что-то в том же духе. Было жарко и пыльно. Я пугалась, когда в опасной близости от меня оказывались эти большие животные, но Каушен и её спутниц это не беспокоило.

При этом они совершенно не собирались ничего покупать, остроумно высмеивая то одного, то другого торговца и его товары. Один, по их мнению, был больше похож на лошадь, чем на свою мать, а у другого живот так раздулся, что он казался более беременным, чем кобыла, которую он расхваливал. Юные дамы вовсю обменивались остротами, а принцесса и не думала упрекать их — наоборот, она громко смеялась, поощряя их поведение.

Наконец они добрались и до торговца из Чалседа. Пятнистый жеребец был в тот день спокоен — возле него стоял тот тихий парень. Когда Каушен и одна из сопровождающих её леди подошли, он поднял взгляд и удивленно округлил глаза, словно раньше никогда не видел женщин. Несмотря на потрепанный вид, он был красив: мускулистый, высокий, черноволосый. Когда королева в ожидании взглянула на него, он покраснел, словно невинная девушка. Затем опустился перед ней на одно колено и склонил голову так, что его темные волосы упали, точно грива, открыв странный затылок — бледный и пушистый.

— Стойте, — произнесла Каушен. — Меня здесь кое-что заинтересовало.

Одна леди, пытаясь казаться остроумной, ткнула пальцем в сторону жеребца и хихикнула:

— Так вот значит, что стало с тем старым дырявым одеялом, которое мы повсюду искали. Из него сделали лошадь!

Другая вмешалась:

— Да нет же, нет, это всего лишь оседланная корова!

— Это не одеяло и не корова, а сыр, покрытый плесенью, — перебила третья.

И все трое преувеличенно громко рассмеялись, пытаясь заслужить одобрение королевы в ожидании.

— Хватит молоть чушь, — неожиданно осадила их Каушен ледяным тоном. — Я никогда не видела никого более совершенного.

При этом она смотрела не столько на жеребца, сколько на стоящего рядом с ним мужчину. И сразу же заявила, что покупает животное. После свершения сделки она получила и коня, и молодого человека, хотя в Шести Герцогствах покупка и продажа людей были запрещены законом. Тем самым принцесса превратила раба из Чалседа в слугу, вольного человека.

Его имя было Лостлер. Говорили, что его звали Слай Хитрый, а в песнях даже Слай Уита, но я никогда не слышала, чтобы его кто-нибудь так называл. Дефект речи вынуждал его говорить тихо, он казался застенчивым, но при всем этом он был настоящим мужчиной, сильным и решительным, как и его конь.

К концу месяца главный конюший Баккипа явился к королеве в ожидании, умоляя её избавиться от пятнистого жеребца. Тот не выносил ничьих прикосновений, кроме Лостлера, да и прочие жеребцы бесновались, чуя его запах, и лишь Лостлер мог их успокоить. Однажды этот зверь перепрыгнул через ограду и покрыл трех кобыл, хотя они предназначались для других жеребцов, и увести его смог опять же только Лостлер.

— Избавьтесь от одного коня ради блага всей конюшни, — просил он.

Каушен выслушала его и ответила, что избавиться нужно не от одного коня, а от одного главного конюшего.

— По вашим словам, Лостлер делает всю вашу работу, так зачем вы нужны там? Пусть он займет ваше место.

Так и получилось. Король в очередной раз не стал с ней спорить и позволил ей сместить человека, которого сам же назначил на эту должность десять лет назад.

Сказать по правде, у Лостлера был дар. По крайней мере тогда это считалось даром. Он понимал язык животных и мог подчинить своей воле почти любого зверя. Этот вид магии называли Уитом, а человека, обладавшего им, причисляли к Древней Крови. В те времена обладание Уитом не считалось чем-то постыдным. Даже наоборот, многие считали, что это весьма полезная магия. И в самом деле, в течение последующего года конюшни Баккипа процветали: лошади и собаки стали гораздо послушнее, а большинство больных животных поправилось. Также народилось множество пятнистых жеребят.

Когда Королева в ожидании желала покататься верхом, Лостлер готовил для неё лошадь, держал стремя, чтобы она могла взобраться в седло, и ласково отвечал на её вопросы. Она стала ездить верхом каждый день, хотя раньше её не особенно развлекали подобные прогулки, если речь не шла об охоте. И хотя мне это не очень-то нравилось, я была вынуждена постоянно её сопровождать.

Поэтому я не могла не замечать её отношение к новому главному конюшему. Лостлер был застенчив и всегда краснел, стоило Каушен заговорить с ним. Но она обращалась с ним так нежно, словно он был лошадью, которую она успокаивала. И он слушал её не двигаясь, опустив глаза. Поговаривали, что она имела над ним такую же власть, какую он имел над животными.

Вскоре она изъявила желание ездить верхом на пятнистом жеребце, хотя прекрасно знала его упрямый нрав.

— Только Лостлер может управиться с ним, — возражали придворные. — Мало кому захочется сопровождать вас, если вы решите ездить на пятнистом коне.

— Пусть Лостлер меня и сопровождает, — ответила им Каушен. — Он сможет успокоить коня, если понадобится, а что касается остальных — мне совершенно все равно, поедут они со мной или нет.

Несмотря на неудовольствие короля и придворных, принцесса поступила именно так. При этом меня от прогулок никто не освобождал. Лостлер подобрал мне самую спокойную и мирную лошадь, так что иногда мне казалось, будто я сижу не в седле, а в мягком кресле. Каждый день, нагруженные корзинами с обедом, мы покидали Баккип быстрым галопом (это мне совершенно не нравилось), и хотя поначалу я плелась в хвосте, тем не менее я довольно быстро нагоняла их. Лошади к тому времени шли спокойным шагом, а Каушен и Лостлер беседовали.

Я постоянно наблюдала за ними и знала то, о чем многие лишь догадывались. Когда Каушен гладила коня, Лостлер вздрагивал от удовольствия. Сидя верхом на коне и обвивая его ногами, она словно обнимала не коня, а мужчину. Они оба были очарованы ею, а в Каушен постепенно просыпалась чувственность. Отдавая им все свое внимание, она забывала обо мне, что давалось мне очень нелегко.

Дни шли за днями, и Королева в ожидании гораздо больше интересовалась верховой ездой, чем будущим престолом. Тем не менее все молодые лорды продолжали ухаживать за ней, хотя это было непросто. Попробуйте ухаживать за леди, которая постоянно сидит верхом на лошади, а позади неё вечно маячит главный конюший, тихий и мрачный. К тому же Каушен, по всей видимости, доставляло удовольствие мучить своего застенчивого сопровождающего, заигрывая с поклонниками. Однако не все было так просто. Она проявляла к ним интерес, чтобы заставить его ревновать, и мне это было ясно как день.

Шел первый день наступающей осени, туман скрыл утро, а весь двор выехал на охоту. Будущая Королева сказала, что поедет на своем Пятнистом Жеребце. Она так и сделала, но в тот день воля короля взяла верх в другом вопросе, и мастеру конюшен Лостлеру было велено остаться в конюшнях. На охоте должен был присутствовать молодой человек, которому благоволил король, и король однозначно дал понять своей своевольной дочери в разговоре, не предназначенном для моих ушей, что он ожидает от неё внимания к этому молодому человеку и его ухаживаниям. Это досадило Каушен, и она не преминула показать свое раздражение тем, что в разговорах с окружающими ограничивалась лишь короткими фразами и агрессивно правила лошадью. Очень скоро гончие взяли след и устремились в погоню, и все лошади и знать последовали за ними. Будущая Королева на своем капризном скакуне была в первых рядах наездников и вскоре вырвалась вперед. Пока длилась эта погоня, туман в долинах сгущался, и лай собак отражался от холмов до тех пор, пока никто не мог определенно сказать, откуда он раздавался. И в тянущихся саванах тумана наследная принцесса Каушен на Пятнистом Жеребце исчезла из виду.

Сегодня кто-то скажет, что воздух был пропитан магией в то утро, и что вскоре гончие потеряли след и вернулись, поскуливая, к своим псарям. Другие упомянут, что туман клубился только вокруг Будущей Королевы и её скакуна, или что Пятнистый Жеребец намеренно понес её в самую гущу тумана, чтобы скрыться от вельмож. Но я была там, и это был всего-навсего ужасно дождливый и туманный день. Моего бедного скакуна и меня в сутолоке кидало из стороны в сторону и вскоре в шуме и криках оставили позади. Я ожидала, что так будет, и, как только суматоха охоты отдалилась, я была счастлива повернуть лошадь назад и дать ей самой найти путь обратно в конюшню.

Несколько часов спустя, когда охотники с гончими и псарями, промокшие до нитки и подавленные, вернулись в Олений замок, наследной принцессы среди них не оказалось. Её благородный ухажер не стал извиняться за её отсутствие, просто сославшись на её желание обогнать его, что и было сделано. Тогда разгневанный король приказал своим людям идти на поиски Каушен. Но прежде чем отправиться в путь, все увидели мастера конюшен Лостлера, скачущего прочь. Я слышала, что теперь некоторые менестрели говорят, будто он, стоя во дворе конюшен, провозгласил:

— Я найду её быстрее всех, ибо где Пятнистый Жеребец — там и я, и даже в тумане наши сердца зовут друг друга». Утверждается, что он самолично признался во владении магией Зверя, хотя в те времена в обладании ею не было позора или опасности. Но я была там, и он не произносил таких слов. Он никогда не привлекал внимания к себе или к своей заикающейся речи, поэтому никогда бы он не сделал такого публичного заявления.

И я прямо расскажу, о чем шумели раньше и что повторяют даже сейчас. Некоторые утверждают, что наследная принцесса вовсе никогда и не терялась, а ехала впереди своры в скрытую долину, потому как она и мастер конюшен договорились об этом ещё задолго до охоты. Некоторые скажут, что, когда мастер конюшен поскакал за ней, туман расступился, чтобы показать её, сидящую на Пятнистом Жеребце. Я слышала, как один менестрель пел о том, как туман окутал её волосы, будто тысячью драгоценных камней, и рассказал, как розовы были её щеки от холода. Он пел и том, что она плакала от радости, что её нашли, и, когда Лостлер спешился, скользнула вниз со своей лошади в его объятья.

О да, слухи о них имели сотни версий, и то, что действительно произошло, поныне остается их секретом. Намеренно ли Каушен потерялась в туманной долине, зная, что Лостлер придет её искать? Или Лостлер нашептал Пятнистому Жеребцу, чтобы тот унес её в неизвестность и прятал до тех пор, пока он не сможет прийти и объявить о своем праве на неё? Некоторые скажут, что он нашептывал Будущей Королеве Каушен так же, как лошадям и собакам в конюшнях, и, таким образом, зачаровал её своим голосом, и она вряд ли осознавала, что делает. Другие скажут, что он взял её силой, несмотря на её благородное происхождение, потому как жеребец возьмет любую кобылу, какую пожелает. Третьи будут говорить, мол, нет, она не могла дождаться, чтобы задрать свои юбки и лечь под него. Многие толкуют, что это был первый раз для неё, но отнюдь не последний.

Так как я была к ней ближе, чем кто бы то ни было, и даже я не знаю всей правды о тех событиях, я уверена, что все слухи и кривотолки всего лишь простые инсинуации, какие-то из них — скорее результат зависти и ненависти, чем радения за правду.

Но вот все, что известно — правдиво. Когда солнце покидало небосклон, они вернулись домой, и на юбках Каушен была грязь и веточки в волосах. Она сказала, что упала с лошади, и ей потребовалось некоторое время, чтобы прийти в себя даже после того, как Лостлер её нашел, и ещё больше времени — чтобы найти дорогу домой в тумане и сгущающемся мраке.

Однако я отметила, что она не пострадала от падения, несмотря на грязь на юбках. И что она была в лучшем расположении духа, каком я её когда-либо видела, напевая в ванной, ложась спать рано и забываясь глубоким и крепким сном.

С этого дня все заметили перемену в наследной принцессе. На щеках горел румянец, рано утром она выезжала верхом в сопровождении лишь мастера конюшен, исполнявшего при ней свои обязанности, и меня, трусившей рядом. Гнев короля по этому поводу был для неё ничем. Как всегда, они начинали свою прогулку вдохновленным галопом так, что моя лошадь и не надеялась угнаться за ними. В те дни я не пересекалась с ними вновь так же легко, как случилось пересечься однажды. Зачастую я не видела их, пока они не возвращались за мной. Тогда Будущая Королева Каушен сияла румянцем, смеялась над моими тревогами и говорила, что на следующий день они должны посадить меня на более быстрого жеребца.

Но никогда не сажали.

Было утро, когда они оторвались нарочно, оставляя меня позади на моей спокойной лошадке, в то время как сами исчезли из вида. У меня не было шанса ни определить, куда они поехали, ни вернуться в замок, не вызывая вопросов, куда подевалась моя госпожа. День становился все жарче, пока я слонялась вокруг, и в поисках спасения от солнца я свернула с тракта и поехала к выступу маленькой лощины, затененной буковыми деревьями. Каушен вновь не оправдала своего имени, так как в своей жажде она и мастер конюшен уехали недалеко. Дерн был глубок, и эти двое были слишком заняты друг другом, чтобы заметить, как я остановила лошадь и уставилась на них. Её отброшенное прочь платье было подобно увядшему цветку на травянистом дерне. Она была такой бледной, луноликой женщиной, раскинувшейся на его полночно-синем плаще; откинувшей голову в наслаждении. Она вздрагивала от каждого его толчка; его глаза были закрыты, и зубы белели на загорелом лице. Неподалёку паслась, не обращая на них никакого внимания, её кобыла. Но Пятнистый Жеребец смотрел на них так жадно, что даже не заметил меня и моей лошади. Когда Лостлер упал на неё, склонив голову, она обхватила ладонями его лицо, чтобы приблизить его губы к своим и поцеловать так страстно, что я даже не сомневалась в её любви к нему.

Снедаемая холодной тревогой, я развернула лошадь и тихо удалилась. То, что я увидела, задело меня. Потому как я любила наследную принцессу Каушен и не желала ей вреда или того, чтобы она была впутана в скандал. Разве я не вырастила её ценой собственного детства? Разве я не была на её стороне, прикрывая от наказания и почти всегда выдавая её проступки за свои собственные? Не я ли предложила ей свое тело для её удовольствия, чтобы помочь сохранить девственность для брачного ложа? Если бы я так же предложила ей свое сердце, то сделала бы это, не колеблясь, зная, что она никогда не сможет отплатить мне тем же. Я всегда принимала тот факт, что в наших отношениях я должна любить её больше, чем она меня, так как я была простой служанкой, а она была Видящей и однажды стала бы королевой Шести Герцогств.

Но она выбрала именно его. Она любила мастера конюшен, человека, рожденного рабом и калсидийцем, даже не честным Баковским слугой, такой, как я. Этому простому человеку она отдала свое сердце и тело, о которых я заботилась и которые берегла с самого её появления на свет. Другая на моем месте могла бы ревновать, но я пишу правду, чистоту которой Редбёрд заклял меня блюсти: я чувствовала только страх перед тем, что может предстоять моей любимой.

И, да, я также боялась за себя. Я знала, что если известное мне раскроется, я паду точно так же, как и принцесса, так как хоть никто никогда и не назначал меня её компаньонкой, я знала, что как раз этого от меня и ждали.

Как только я уверилась в этом, то сразу же побежала к своей матушке за советом, так как она служила при дворе в то время нянькой двух близняшек Леди Эверлон. Всегда занятая, она все же нашла для меня время и место, где я могла бы поделиться своими скандальными вестями и страхом.

Когда я рассказала ей о своем горе, моя матушка покачала головой.

— Ты должна держать их порознь, — посоветовала она мне, и когда я сказала, что не смогу, она нахмурилась. — Тогда ты должна быть готова. Я расскажу тебе о травах, которые ты сможешь подмешать ей в питье и которые сделают рождение ребёнка менее вероятным, но полностью уверенной тоже быть нельзя. Рано или поздно, если она водится с мужчиной, она забеременеет. И если это случится, то перед тобой откроется единственно возможный путь. Ты исполнишь свой долг.

— Но никакой мужчина не пожелает жениться на мне! — запротестовала я, но моя матушка покачала головой.

— Запомни то, что наследная принцесса уже знает. Тебе не надо быть замужем, чтобы лечь с мужчиной. Тебе даже не надо владеть его сердцем. При дворе есть множество менестрелей, и каждому известно, что менестрель ляжет с любой женщиной на час и потом на следующий день сыграет о ней грустную песню. Итак, выбери кого-нибудь и подготовь его, чтобы, когда бы тебе ни понадобились его услуги, он захотел бы их оказать.

— Но почему? — спросила я. — Какая мне выгода оказаться с ребёнком?

— Просто сделай, как я сказала, и все со временем станет на свои места, — сказала она мне. Потом она меня выставила из своей комнаты, потому как вернулась Леди Эверлон.

Итак, я ушла с решимостью, что последую её совету, хотя и не видела в нем мудрости.

По мере того, как зима вступала в свои права, наследная принцесса уже не вставала с кровати так же стремительно, как раньше. Она воротила нос от еды, и теперь от парфюмов, которые она раньше так любила, ей становилось плохо. Она перестала спускаться на прогулки верхом. Думаю, я догадалась даже раньше, чем у неё самой возникли подозрения. Я поторопилась к своей матушке и подмешала в утренний чай Каушен травы, данные мне матерью для того, чтобы спровоцировать выкидыш. В течение следующей недели наследной принцессе было настолько плохо, что я была уверена — ребёнка больше нет, и лишь тревожилась, что заставила мою дорогую Каушен слишком сильно страдать. Она медленно поправлялась, и я посмела было надеяться, но когда одевала её, когда укладывала ей волосы и когда почувствовала запах её кожи, лежа рядом с ней ночью, я поняла, что ошиблась. Ребёнок был все ещё в ней, и я больше не посмела беспокоить его вновь.

Её фрейлины начали шептаться, и по мере того, как шли дни, Каушен становилось плохо при виде еды, и она спала днями напролет, шепот перерос в рев. Все мои усилия сохранить её в безопасности провалились. Будущая Королева была беременна, и вскоре симптомы стали настолько очевидны, что скрывать их было уже невозможно. Пришел день, когда её мать вызвала её на частную аудиенцию, и когда она вернулась молчаливая и посеревшая лицом, я поняла, что её мать узнала правду о положении Каушен от неё самой.

Некоторые говорят, что это известие принесло столь большое горе её матери, что та слегла и умерла. Эта правда для меня закрыта, но ещё до окончания зимы королева Кейпбл лежала в могиле. Это удвоило горе Короля Вирэла. Он упрекал дочь, но Каушен не раскаивалась. Много благородных мужей сваталось к ней, некоторые из них даже предлагали оставить при ней её нерожденного ребёнка. Она отказала им всем. Как и не назвала имени отца ребёнка, и когда двор спрашивал её:

— Чей же ребёнок растет в Вашем животе? — она смеялась почти бессмысленно и отвечала:

— Очевидно же, что ребёнок мой. Не видите, он растет внутри меня?

Тогда знать герцогств так же подошла к ней, герцоги и герцогини, все, со словами: — Это правда, что Вы наша Будущая Королева, но Вы ещё не наша королева. Ваш отец до сих пор сидит на троне, и, назови он другого наследника вместо Вас, возможно, нам следует прислушаться к его словам».

Она смотрела на каждого из них и с улыбкой отвечала:

— Мой отец знает, что я его дочь. И любое дитя, растущее в моем чреве, — его внук и полноправный наследник. Он знает это. Если вы сомневаетесь в этом, то оскорбляете память моей матери. Придите к моему отцу со своими мыслями и увидите, как это понравится ему. Этими словами она превратила их сомнения в оскорбление её матери и знала, что её отец так их никогда и не услышит.

И все же, несмотря на её легкомыслие на публике, я знала, что ночью, когда она думала, что я сплю, она плакала и кляла себя за содеянное. Слишком поздно она поняла, что значит следовать своему имени, и хоть мастер конюшен ежедневно приводил оседланного и взнузданного Пятнистого Жеребца во двор, она не спускалась к нему, даже не подходила к окну, чтобы сообщить о своем решении отпустить его на сегодня. И так каждый день он ждал, час или два, и потом вместе с лошадьми возвращался в конюшни. Иногда я мельком выглядывала в окно и видела его, спокойно стоящего, держащего скакунов под уздцы и смотрящего прямо вперед.

Со мной одной Каушен делилась своими горестями. Она очень остро переживала потерю своей матери, даже если они и не были близки с тех пор, как она была маленькой. Её мать всегда умела усмирить гнев отца, и когда он начинал воспитывать дочь строже обычного, её мать всегда вмешивалась. Темные глаза Короля Вирэла теперь были полны боли, когда тот смотрел на дочь, и казалось, что эти двое избегают друг друга вместо того, чтобы сблизиться на фоне общего горя. Так Каушен почувствовала, что потеряла и отца. С того момента, как стало известно о её положении, Вирэл обратился к младшей сестре своей жены с просьбой присмотреть за его дочерью и проконтролировать её поведение.

Леди Хоуп была такой же вредной, как тявкающая собачка, и полностью подходила моей госпоже с учетом изобретательности последней. Эта суровая компаньонка всегда была в нескольких шагах от неё, жестко ограничивая круг её занятий лишь теми, которые она считала подходящими. Она могла вышивать, или гулять со своими фрейлинами в саду, или слушать музыку. На езду верхом не было и надежды, даже если бы она чувствовала себя достаточно хорошо для этого. Вечерами ключ в замке наших комнат поворачивался, и двое охранников вставали рядом с дверью так, что даже бумажный лист не смог бы проскользнуть под дверью.

Итак, она тосковала по своему любовнику так же, как страдала от ранних симптомов своей беременности. Мне было любопытно, сообщила ли она Лостлеру, что носит его дитя. Она всегда была в пределах моего поля зрения с момента моей неудавшейся попытки с травами, и передача ему секретной записки была бы бесполезной из-за его неграмотности. Хотя он определенно услышал бы о её позоре. Я надеялась, что у него хватит ума не пытаться связаться с ней, потому как это выдало бы её, и никому из нас не пошло бы на пользу.

Почему больше никто не выявил очевидной связи, почему её отец не прогнал мужчину или не приказал отвесить ему плетей, я не понимала. Возможно, связь принцессы с мастером конюшен была слишком позорна, чтобы её можно было представить. Возможно, те, кто мог что-то заподозрить, не обвинили открыто Лостлера из-за страха усугубить позор наследной принцессы и попасть в немилость короля. Возможно, король внушил себе, что ребёнок, пусть и незаконный, но благородных кровей, и что отец ещё может выступить со своими притязаниями. Или, вероятно, смерть жены и позор дочери настолько лишили его мужества, что у него просто не было решимости разобраться с этой проблемой. Каждый день меня укорял тот факт, что я не была с ней строже и позволила опуститься до такого.

Ещё кое в чем я потерпела поражение. Я была дочерью своей матушки, но, кажется, мне не хватало ни её терпения, ни плодовитости. Я трепетала и откладывала, понапрасну надеясь на то, что Каушен разорвет отношения с мастером конюшен до того, как его семя прорастет в ней. И потом я говорила себе, что мои травы избавят её от ребёнка. Хоть я и была первой, кто узнал о её беременности, для меня было не только тяжело выбрать мужчину, который поможет мне осуществить мой план, но даже представить такое.

Наконец, в отчаянии, я остановила свой выбор на человеке, которого, как я думала, могла соблазнить. Купер Кузнец Песен был молодым воспитанником двора. Тогда он не был настолько привлекательным, каким стал впоследствии, так как ходил взъерошенным и был долговязым и не прожил ещё достаточно лет, хотя даже тогда уже обладал голосом, который доводил женщин до обморока. Я не была искусной соблазнительницей, а он не был тем, кого обычно соблазняют. Таким образом, мы оба были в затрудненном положении, и, по крайней мере, я изображала пыл, которого на самом деле не чувствовала. Он не был опытным любовником, но меня это не заботило. Наши ласки были торопливы и коротки. Когда даже после этого мои месячные все же пошли в срок, я была в отчаянии.

И опять я искала совета у матушки. Она поджала губы и покачала головой на мою глупость.

— Что ж, что же ещё можно делать, как не попытаться снова? Если Эда благоволит тебе, тогда у тебя может ещё быть крепкий малыш, который родится рано, или, возможно, твоя госпожа будет долго носить. Но тебе лучше постараться и не быть слишком привередливой. Какой же простачке я дала жизнь, женщине, которая не может уговорить мужчину устроиться у неё между ног?

Её слова жгли, но то был совет, необходимый мне. Уже до того, как взошла новая луна, я почувствовала утреннюю тошноту. Избавиться от Коппера не было проблемой: при намеке на то, что я могу носить его ребёнка, его мастер выслал его в Герцогство Бернс на зиму, и я была рада больше не видеть его. Сначала я не сказала своей хозяйке, что я сделала. Когда ночи стали холоднее, и её тревоги овладевали ею, она все ещё иногда звала меня к себе в постель, не для удовольствия, а чтобы опустить голову на плечо и мурлыкать о её тайной любви и о том, как же сильно она по нему скучает.

Иногда она с жаждой говорила о своей утраченной возможности проехаться на Пятнистом Жеребце размашистым галопом и неторопливо вернуться обратно. Даже тогда она верила, что я не знала о том, кто был её любовником. Она считала меня такой дурой! И так, не зная, как это меня задевает, она кормила меня намеками на него, на гладкость кожи на его спине, или мягкость губ, когда он её целовал. Она рассказывала также про сотни разных планов ускользания от её драконовской компаньонки для того, чтобы воссоединиться с возлюбленным. Её планы были дикими и глупыми, и все же, когда она требовала согласиться помочь ей, что я могла сделать, как не пообещать ей эту помощь? Время от времени она пыталась реализовать свои планы, и время от времени мне удавалось уговорить её отложить их выполнение. Она становилась все более нетерпеливой и недовольной мной, и я ежедневно боялась, что она попытается сбежать, и это станет катастрофой для всех нас. Её стремление к нему задевало меня сильнее, чем она думала. И в ночь, когда она узнала о том, что я тоже носила под сердцем дитя, я вдруг осознала, как можно разорвать её узы с калсидийским мастером конюшен и положить конец её планам на побег.

Мы были вместе в постели, прижавшись друг к другу в поисках тепла. За оконными ставнями её спальни неистовствовал снежный шторм. Ветер проникал сквозь щели, и пламя очага танцевало под его мелодию. Время от времени порыв был достаточно яростным для того, чтобы заставить колыхаться гобелены, покрывающие холодные каменные стены комнаты.

— Обними меня, Фелисити! Ночь так холодна, — прошептала она мне, и я была рада повиноваться. Но она отвернула свое лицо от моего, воскликнув: — Твое дыхание пахнет рвотой! Ты нездорова?

Я покачала головой и решила, что этой ночью открою свой секрет.

— Только если той же болезнью, что и Вы, моя госпожа. Ребёнок, что растет внутри меня и досаждает моему животу.

— Ты? — Она в изумлении села, позволяя холодному воздуху проникнуть в нашу кровать. — Ты беременна? — Она громко рассмеялась, но это был отнюдь не радостный смех. Её недоверие обижало меня. — От кого? — спросила она с холодной улыбкой. — Какого же мальчишку или старика ты подстерегла на темном лестничном пролете?

Я не красавица, даже не симпатичная. Слова о том, что я обычная, являются добрыми по отношению к моей внешности. Я кривозубая и тощая, с лицом, покрытым следами от оспин. Я знаю, что кухарки называют меня «Поросячьи глазки». Поэтому я не могла объяснить, почему её насмешка так сильно задела меня, хоть и раньше она никогда со мной так не говорила. Иногда я оглядываюсь назад, и мне становится интересно, не чувствовала ли она, что я предала её? Не желала ли она тайно, чтобы моё сердце всегда принадлежало ей и только ей? Почему бы иначе её слова обратились против меня?

Но я была обучена своей роли в её мире на всю мою оставшуюся жизнь. Так что даже в тот момент с моих губ не слетело гневного ответа. Мой план спасти её и себя тогда полностью оформился в моем сознании. Я просто улыбнулась, показав свои кривые зубы.

— Возможно, мастер конюшен не так зависим от внешнего вида, потому как он, казалось, не нашел меня настолько непривлекательной, чтобы не согреть его постель.

Тысячи, тысячи тысяч раз я пожелала бы не говорить этих слов. То были слова, окончившие мою жизнь. Моя госпожа покраснела, затем побелела настолько, что я уж подумала, она лишится чувств. И затем она с холодом прошептала:

— Иди прочь, Фелисити. Спи сегодня ночью в своей кровати. Или в его. Ты мне не нужна сейчас.

Она сказала «сейчас», но тон её голоса говорил «больше никогда».

Я покинула её кровать и пересекла холодную комнату, вошла в свою клетушку и заползла в остывшую постель. И пока я, неспособная заснуть, ютилась у себя остаток ночи, из её комнаты не послышалось ни одного всхлипа. Лишь ужасающая тишина.

Утром я поднялась и вышла будить её, но она уже встала и была полностью одета. Лицо её было белым, глаза глубоко запали в темных кругах. Она никуда не выходила из своей комнаты в тот день, как и не сказала мне более десятка слов. Я приносила ей еду и уносила нетронутой. Я была так благодарна ей уже лишь за то, что она совсем не прогнала меня. Мои попытки заговорить с ней оставались без ответа, она смотрела мимо меня, а не на меня. Боль от моей лжи глубоко отдалась во мне за то горе, которое она принесла ей. И все же не стану отрицать, что я почувствовала некоторое удовлетворение от того, что она может оборвать все связи с Лостлером из-за его предполагаемой измены, но её любви ко мне, её скромной и домашней служанке, было достаточно, чтобы не упрекнуть или не прогнать меня. Каждый раз, когда желание признаться ей охватывало меня, я подавляла его, думая: «Она переживет эту боль, но если я ей все расскажу, то буду единственной, кого она покинет. Я спасла её от него, спасла от любого, кто мог бы узнать правду». Эти мысли помогли мне вынести боль от её отчуждения.

Только моей матушке я призналась в своем поступке, и она не дала мне повода сомневаться в нем. Напротив, она тепло похвалила меня и прошептала, что не могла и надеяться, что я окажусь такой разумной. Она также дала срочные указания, что ещё предстояло сделать, подчеркивая, что когда наследная принцесса почувствует предродовые схватки, я должна тут же найти её и сообщить все ей. С этим я быстро согласилась. Помимо этого я должна была пустить слух среди прислуги о том, что Лостлер плохо обошелся со мной, бросив меня после того, как узнал, что у меня будет ребёнок от него, но на это у меня не хватило смелости. Одной лжи определенно было достаточно, и даже тогда я уже подозревала, что последствия могут быть гораздо более серьезными, чем я думала.

Итак, я продолжила верно служить Каушен, даже несмотря на её холодное отчуждение. Я делала вид, что думаю, будто то — результат её беременности, и поэтому ещё больше пеклась о её удобствах.

С течением дней Каушен становилась все более тихой и бледной. Она была немногословна и подавлена. Она оставила все усилия извести свою компаньонку леди Хоуп, но в послушании своем была похожа на корову, сидя с нетронутым шитьем на коленях. Она не гуляла в садах, не спускалась в Большой Зал послушать музыку. Дух её мрачной подавленности распространился и на двор. По её приказу многим посетителям я дала от ворот поворот. Наконец, сам король, горе которого оставило отпечаток на его лице, пришел к ней. Его я не могла прогнать; вместо этого он отослал меня из её комнаты, но я скорчилась на полу у двери своей комнатки и приготовилась слушать.

Он не потчевал её ласковыми словами утешения или ободрения. Наоборот, его слова были жесткими, мол, он знал, что теперь она осознает, насколько глупа была и какую роковую ошибка она совершила. Он признался, что будь она его сыном, народ отверг бы её за подобное нарушение поведения. Но она — не сын, и ни один из них не может это изменить. Затем он поведал ей, что многие из его дворян приходили к нему с прошением лишить её и её нерожденного ребёнка статуса наследников и вместо них возложить венец БудущегоКороля на вороные вихры его племянника Канни Видящего. Я посмотрела в щелку и увидела её вскинувшей голову при этих словах.

— И Вы бы это сделали, отец?

Он долго молчал. Затем спросил её.

— Каково было бы твое решение, Каушен?

Она ничего не говорила так долго, что я и, возможно, её отец подумали, что она ответит, что её отречение будет к лучшему. Я боялась, что у неё не осталось решимости бороться за престол. Наконец она произнесла:

— Я столького лишилась. Моей матери больше нет; она уже никогда не станцует на моей свадьбе. Если я когда-нибудь выйду замуж, я не буду столь оберегаемой дочерью-девицей, счастье которой Вы надеялись устроить. Я разочаровала и опозорила Вас. Я разочаровала и опозорила себя, отдав свое сердце и тело человеку, который их не достоин. И я обманула дитя, растущее во мне; у малыша не будет отца, который бы защитил его, не будет имени, кроме моего, не будет будущего, кроме того, которое я смогу ему обеспечить. — Она глубоко вздохнула и, когда выдохнула, расправила плечи. — Отец, пожалуйста, не отбирайте у меня корону и будущее. Прошу Вас, позвольте показать Вам, что я могу быть достойной и того, и другого, и что я смогу вырастить дитя, которое заслуживает носить имя Видящих и корону Шести Герцогств.

Некоторое время король сидел в тишине, размышляя. Затем он медленно кивнул. После этого он не сказал ни слова, даже не попрощался, а просто поднялся и покинул комнату.

На следующий день, когда она встала, то позвала меня. Она говорила не мягко, но и не резко, просто приказала приготовить ванну с ароматом лаванды, выложить платья, которые могли бы все ещё хорошо на ней смотреться, несмотря на животик, и отобрать чулки и туфли на низком каблуке и лучшие украшения, но чтобы без оттенка девичества. Я поспешила исполнить все без единой жалобы на то, что она поручила мне объем работы, которую обычно выполняет для неё полдесятка служанок. Я чувствовала только счастье от того, что, кажется, она верит, что я смогу выполнить все, и хорошо, что она не позвала свою прислугу для этой работы.

Одетая и уложенная, она спустилась из своих комнат. Она ела в Большом Зале, где все могли её увидеть и узнать, что она восстала из своего мрака. Она пала, но её глаза пылали огнем гнева. Я все думала, кто же станет её целью, но когда она оповестила о своем намерении созвать генеральное собрание всех герцогов, герцогинь и менее знатных особ, гостящих в то время в Баккипе, я более не задавалась вопросами. Она также распорядилась о присутствии четырех старших менестрелей для того, чтобы засвидетельствовать и впоследствии разнести вести по земле. Я знала, что у неё есть план, ибо, созывая подобное собрание, она присваивает право, принадлежащее её отцу. Взывая к власти, которая в один прекрасный день будет принадлежать ей, она впервые вела себя так, как подобает наследной принцессе.

Когда все дворяне высшего сословия, а также менее знатные вельможи, присутствующие на тот момент в крепости, были собраны в тронном зале, она поднялась и провозгласила:

— Теперь я не нуждаюсь в короле или в ком бы то ни было, чтобы делить с ним постель, или трон, или даже зачать ребёнка. Ибо все это я уже имею — постель, трон и наследника — и я никогда не разделю их ни с каким мужчиной. У вас не должно быть сомнений в отношении престола и короны Шести Герцогств. Я стану вашей королевой, и моё дитя будет править после меня. Я не выйду замуж, и у моего ребёнка не будет соперника, чтобы оспорить его право на трон. Вам следует лишь взглянуть на меня, чтобы убедиться, что дитя будет благородных кровей, приняв от меня родословную Видящих и, тем самым, получив право управлять. Нельзя назвать никакого другого наследника, который мог бы принадлежать к нашему роду больше, чем мой ребёнок. Итак, возрадуйтесь наследнику, которого я вам подарю. У меня нет нужды в муже, а у моего дитя — в отце.

Хоть эти яростные слова и были предназначены для ушей аристократии, она должна была знать, что последняя распространит их по округе гораздо быстрее стен зала. Её знать восприняла её слова в том смысле, что отец ребёнка был их сословия. Насколько я знаю, она ничего не сделала, чтобы их разубедить.

Думаю, вечерние звезды ещё не успели появиться на небосклоне, как мастер конюшен Лостлер узнал, что она в нем больше не нуждается. Я считала, что, конечно, он найдет какой-то способ связаться с ней. Но либо он не искал, либо попытки его не имели успеха. Возможно, её отказ от их свиданий, сопровождаемый подобным заявлением, убил любовь на корню. Или, быть может, он её никогда и не любил. Возможно, он почувствовал облегчение, когда она не назвала его имени или не искала встречи с ним. Если то, что он с ней сделал, стало бы общеизвестно, для него был бы лишь один исход.

Я думаю, что Каушен ожидала от него какой-то реакции. В последующие дни она, казалось, была в нетерпении, будто ждала чего-то. А ещё, выполняя порученную мне работу, я обнаруживала, что она пристально рассматривает меня, как бы измеряя мой живот или сравнивая мои формы со своими, чтобы понять причину его вожделения ко мне. И только потом, смотря с высоты прошедшего времени, я поняла, что она никогда не сомневалась во мне. Она никогда не задавала вопросов о моей предполагаемой связи с её любовником, как никогда не спрашивала, как часто я с ним была или нашептывал ли он мне слова любви. Она мне верила. Она мне доверяла.

Тогда мне пришлось поверить, что она меня любила. Любила больше, чем его, потому как имела такую веру в мои слова. Мне кажется, она никогда даже не давала ему возможности доказать свою преданность ей. Мои поспешные слова вырезали его из её сердца.

Дни сливались в недели, а те — в месяцы. Во время беременности время то ползет, то ускоряется. Я была более обеспокоена беременностью Будущей Королевы, чем своей собственной. Каушен не удалилась от придворной жизни, а, погрузилась в неё, но не настолько, чтобы танцевать, играть и слушать менестрелей, как когда-то. Вместо этого она начала прислушиваться к происходящему вокруг неё. Она обеспокоилась тем, откуда приходит снабжение для швей и прядильщиц, для поваров и воинов. Несколько раз она посещала палаты суда и слушала, как её отец разрешает споры, но, главным образом, она вовлекла себя в хозяйственную часть жизни Баккипа, и, я полагаю, это очень обрадовало её отца.

Несколько раз я находила её стоящей у окна и смотрящей вниз на двор с конюшнями позади. Лостлер, по обыкновению, ежедневно тренировал Пятнистого Жеребца. Подозреваю, что он получил огромную поддержку от своего животного друга, как могли обладающие Уитом. Она же ничего не могла сделать, кроме как смотреть, как он выводит большого жеребца. Однажды она увидела, что я наблюдаю за ней, и пожала плечами.

— Вряд ли животное стоит содержать, если я на нем больше не могу ездить. Надо продать его на следующей ярмарке; я читала, что смена жеребцов идет на пользу конюшням и сохраняет свежесть крови. — Я кивнула, но не думала, что у неё хватит решимости сделать это. Даже тогда я верила, что рано или поздно она спустится к возлюбленному, найдет способ перекинуться с ним парой слов, и мой обман может быть раскрыт. Я до ужаса боялась этого и все больше дорожила каждым моментом нашей с ней близости.

Весна сменила зиму, и малыши внутри нас заворочались и стали пинаться. Казалось, двор почти принял тот факт, что наследная принцесса с наследником одна. Все ещё ходили и сплетни, и клевета, и слухи, но они не содержали в себе её осуждения. Знаю, что её отец был доволен её более спокойной собранностью и вниманием к делам крепости и, возможно, знать тоже. По крайней мере, разговоров о том, чтобы сменить наследника, больше не возникало. Правда и в том, что никто из молодых благородных мужчин больше не ухаживал за ней, но, мне казалось, что более зрелые представители знати кидали на неё задумчивые взгляды, и я полагала, что после рождения ребёнка она может обнаружить новую волну женихов под дверью, несмотря на данный обет безбрачия.

Последние месяцы она донашивала хорошо, потому как утренней дурноты больше не было. Она даже начала выходить на свежий воздух, хоть и в пределах замка. Она пила чай со своими фрейлинами, вновь посещала комнаты для шитья и вышивания и сидела по вечерам у камина вместе с дамами, слушая песни менестрелей.

Ярмарка для лошадей и крупного рогатого скота всегда проходила весной, так же было и в том году. Трудно было поверить, что прошло целых два года с того момента, как она увидела Пятнистого Жеребца и его заикающегося грума, и все же это было так. О ярмарке простодушно напомнил ей один из её знатных друзей, спросив, не прокатится ли та в карете, запряженной пони, взглянуть на событие, которое её когда-то так радовало. Наследная принцесса, стоя у окна, приложив руку к животу, горько улыбнулась и ответила, что она слишком тяжела даже для такого короткого путешествия до ярмарки в карете. Одна из её фрейлин решила блеснуть остроумием и спросила, не желает ли она поехать верхом на Пятнистом Жеребце. Я не была уверена, что услышала колкость, прикрытую вопросом, но подозревала, что не ошибаюсь. Я подняла глаза от вышивания и посмотрела прямо на неё, но все, что я увидела, — лишь сладкая улыбка фрейлины без единого намека на злобу.

Я заметила, как Каушен вздрогнула, когда услышала вопрос. Что ж, это был ответ. Смысл его задел. Неужели она посвятила эту фрейлину в свои секреты, которые не доверила даже мне? Или фрейлина дошла до всего своим умом? Ничто из этого не имело значения. Кто-то знал, или, по крайней мере, подозревал. В моем сердце поднялся холод, и дитя во чреве тяжело заворочалось. Моей госпоже угрожала опасность, которую я игнорировать не могла. Я была дурой, если не заметила этого раньше. Склонив голову к вышиванию, я сквозь ресницы осмотрела женщин, собравшихся в комнате. Некоторых в её окружении я никогда ранее не видела.

Ну конечно же.

Любой посвященный в такой секрет, любой, кто задал прямой вопрос, может потом использовать это знание в качестве рычага для повышения социального статуса. Мне было больно видеть, что Каушен была загнана как олень, окруженный сворой гончих. Я поклялась себе, что сделаю все возможное, чтобы исправить положение. Я просто кипела в кротком молчании от желания убить их всех.

Но перво-наперво необходимо было разобраться с мастером конюшен. Он и его Пятнистый Жеребец должны быть отосланы куда-нибудь, где он бы никогда, словом или взглядом, не смог бы предать принцессу. Если бы я была мужчиной, то, возможно, задумалась бы о способах его убить. Но я была женщиной, а лукавство — лучшее женское оружие, как учила меня моя матушка. Итак, я подождала до следующего утра, когда она выглянула из окна, напевая себе под нос, пока Лостлер, стоя во дворе конюшен, седлал Пятнистого Жеребца. Ни одной фрейлины не было поблизости, и я встала рядом с её локтем и мягко сказала:

— Я знаю, Вас огорчает вид коня, и знаю, что Вы не можете покататься на нем верхом. Вскоре Вы будете матерью, и после этого наконец королевой Шести Герцогств. Я знаю, что Вы больше не считаете его подходящим скакуном для себя. Вам следует продать его так же, как когда-то купили. Уберите его из своей жизни и мыслей. Как только его не станет, Вам не будет нужды смотреть на него и вспоминать свои дикие приключения с ним.

Я говорила очень осторожно и смотрела только на лошадь, но знала, как она воспримет мои слова. Я почувствовала её колебания, когда она произнесла:

— Возможно, мне действительно следует так поступить.

Так я подтолкнула её к действиям.

— Лошадиная ярмарка продлится ещё три дня. Будьте решительны, моя королева. Отошлите его отсюда, из Вашей жизни. Не дайте никому увидеть Ваших сожалений, и все увидят Вашу силу в данном решении. Они увидят, что Вы по-настоящему готовы оседлать трон вместо Пятнистого Жеребца. — Она все ещё молчала и просто смотрела, но её боль отразилась в её сверкающих глазах. Мне пришлось надавить сильнее. — Позвольте всем увидеть Вас стоящей в гордом одиночестве и сильной, не полагающейся ни на кого в своих решениях.

Её взгляд пал на меня, затем опустился к моему животу. Она сжала губы в тонкую линию и ничего не сказала. Мгновение спустя она решительно прошла по комнате к шнурку колокольчика и вызвала пажа. Она была немногословна.

— Я решила продать Пятнистого Жеребца на лошадиной ярмарке. Он отойдет по первой же цене независимо от предложения. У нас более чем достаточно особей его породы в Баккипе. Пришло время с ним расстаться. Хочу, чтобы его отправили туда незамедлительно.

Мальчик поклонился.

— Я немедленно сообщу мастеру конюшен.

Наследная принцесса покачала головой.

— Нет. Не беспокой его по этому делу. Он будет спорить, а это уже окончательное решение. Пусть замковый кузнец справится с этим. Привяжет коня к телеге и отведет на рыночную площадь. Так он не сможет высвободиться.

— Как пожелаете, Ваше Высочество.

Мальчик ушел, и Каушен вернулась к окну.

Кузнец не питал симпатий к мастеру конюшен Лостлеру. Он приходился братом предыдущему мастеру конюшен, которого заменила наследная принцесса, поэтому он затаил обиду на человека, оставившего его брата без места и средств к существованию. Все это знали. И когда паж передал тому повеление наследной принцессы, я уверена, тот не стал тянуть время, отложил свой молот, повесил фартук и прикатил свою тяжелую кузнечную телегу во двор конюшен.

Мы видели, как он подтянул свою телегу и шагнул в конюшню. Он нес длинную цепь. Он был массивным мужчиной, высоким и мускулистым. Лостлер отложил свои гвозди обратно в стойло и работал с молодыми кобылками на тренировочном дворе. Кузнец не остановился, чтобы поговорить с ним. Мы были высоко над конюшнями, но даже мы услышали гневное ржание жеребца. Каушен оперлась на каменный подоконник, глаза широко раскрыты на бледном лице, губы сжаты. Боль в ней боролась с удовлетворением от мести. Я понимала, что она намеревалась сделать. Она продаст связанного с Лостлером Уитом друга, оторвав от Лостлера того, кого он любил, так же, как, по её мнению, он разорвал её любовь к нему.

Послышалось ржание другой лошади, и мы увидели Лостлера, поспешно зовущего грума, чтобы тот забрал кобылу. Мастер конюшен развернулся и метнулся назад в конюшни. На протяжении трех вздохов все вокруг было спокойно. Грум собрался уводить кобылу, а конюх подошел к двери с тележкой, полной корма, два молодых подмастерья с метлами на плечах следовали за ним.

Но спустя мгновение мальчики и мужчина с тележкой, пятясь, высыпали во двор. Мы слышали крики и видели людей, бегущих к конюшням и от них. Ещё мгновение спустя, прилипшие друг к другу, появились Лостлер и кузнец. Кузнец тащил Лостлера за отворот рубахи. Лицо мастера конюшен было в крови, но он все ещё дрался, отпуская бесстрастному кузнецу удар за ударом. Можно было услышать злобное ржание жеребца из конюшни. Кузнец поставил мастера конюшен на ноги, отвесил ему мощный удар в лицо и презрительно бросил его в дорожную пыль. Лостлер безвольно упал на землю. Кузнец, даже не посмотрев на него, зашагал обратно к конюшням.

Решимость Каушен подвела её.

— Лостлер! Нет! Что же я наделала? — вопила она, смотря на неподвижное тело мужчины. Потом, двигаясь быстрее, чем обычно в течение последних недель, она оторвалась от окна и побежала через комнату. Она была уже за дверью, когда я все ещё пялилась ей вслед. К тому времени, как я достигла коридора, она пробежала полпути вниз по лестнице так, как не следует беременным женщинам.

— Моя королева, подумайте о ребёнке! — я кричала ей вслед, но она не остановилась. Я подобрала юбки и побежала за ней, сдерживаемая своей собственной тяжестью.

Я не была такой же быстрой, как она. Я уже выдохлась, когда достигла подножия лестницы. Лучшее, на что я была способна, была быстрая ходьба, но когда я услышала её крики, то сжала зубы и побежала снова. К тому времени, как я прибежала во двор конюшен, собралась толпа. Я грубо прокладывала себе путь через бесполезных, орущих людей, и все равно было слишком поздно.

Тяжело было понять, что за чем тут произошло. Я видела кровь, хлеставшую из груди Пятнистого Жеребца, который мелькая подковами взвился на дыбы. Он кричал, но скорее от гнева, чем от боли. Королева-в-ожидании, заслоняясь от него руками, вжалась в грязь рядом с телом Мастера Конюшен. Тот умирал. Она пыталась уложить его к себе на колени, но он протягивал руки к Пятнистому Жеребцу. Когда он снова откинулся, при смерти или уже мертвый, я увидела, как кровавый цветок расцветает у него не груди. Тело его билось в судорогах от боли, кровь была как яркая алая роза на светлой рубахе. Над Королевой-в-ожидании стоял кузнец, заслоняя её от разъяренного Пятнистого Жеребца, сжимая в сцепленных руках вилы, изготовившись к следующей атаке. Зубцы вил были окровавлены.

Внезапно я догадалась: лошадь напала, а кузнец отбивался, и тут досталось Мастеру Конюшен. В ужасе я увидела, как лошадь опустилась, встречая его выпад. Вилы глубоко вошли в грудь жеребца, выскользнув из рук кузнеца, когда конь навалился на них. Рукоятка вил со страшной силой ударила кузнеца. Вскрикнув напоследок, умирающий конь свалился на расстоянии протянутой руки от Каушен. Кровь потоком лилась из его ран под стихающие стоны. Кровавые брызги с черной и белой сторон его шкуры насквозь пропитали платье королевы. Почувствовав их на своей коже, она вскрикнула, словно её обдало кипятком, и бросилась на грудь Лостлера, словно хотела его заслонить.

Каушен была обагрена кровью. Конь оскалился, обмяк и, дотянувшись мордой до безжизненной руки хозяина, испустив дух. Полулежавший на коленях Каушен Лостлер внезапно стал таким же безжизненным, как и его конь. Мастер Конюшен и его Жеребец оба были мертвы.

На мгновенье все стихло, а потом поднялся гвалт рева, криков и восклицаний. Но я слышала только жуткий вопль Королевы-в-ожидании, который все никак не прекращался, пока она не упала без чувств, вся заляпанная и пропитанная лошадиной и человеческой кровью.

— Назад, дайте мне пройти! — крикнула я, но никто меня не услышал. Все метнулись вперед, словно охотничья свора на добычу, и меня отпихнули в сторону. Мне удалось только коснуться промокшего подола её юбки, когда её подняли и понесли к дверям.

Протиснуться к ней было невозможно, и я решила быть умнее, заставив свои больные ноги обогнать толпу и взбежать по лестнице в её покои. Само собой, её принесут сюда, подумала я, а мне надо только подождать. Но вышло иначе. По приказу Короля бесчувственную Королеву-в-ожидании положили в покоях её матери, поблизости от его собственных. Был вызван собственный лекарь его величества. Когда я поняла свою ошибку и прибыла туда, дюжина других дам выстроилась в очередь перед входом. К двери подобраться было нельзя, но их перешептывания повергли меня в ужас. Когда с принцессы снимали облачение, оказалось, что не вся кровь на ней была чужой. Королева Каушен очнулась и стала звать Мастера Конюшен, затем вскрикнула от боли внезапных судорог. Так в минуту её глубочайшей скорби начались роды.

Я побежала к своей матери.

Она, похоже, ждала меня. Её последний подопечный спал, но она не покинула комнату, где уложила его. В очаге тихо потрескивал огонь. Рядом дымился котелок свежезаваренного чая. Мать малыша поспешила присоединиться к всей этой возне с Королевой-в-ожидании, так что мы остались одни. Я упала перед маминым креслом и уткнулась в её колени.

— Это было ужасно, — сказала я. — Её забрали у меня, не знаю, что теперь делать.

Мать резко отстранилась от меня.

— Прежде всего, перестань глупить, Фелисити.

Я выпрямилась и посмотрела на неё. Против моей воли слезы навернулись на глаза от её сурового тона. Она не обратила на это внимания.

— Лучше бы тебе послушать меня раньше, но теперь нет времени на упреки. Сядь-ка, послушай и сделай то, что я скажу: у тебя все ещё есть возможность сохранить свое положение и, возможно, обеспечить лучшую долю ребёнку, которого ты носишь.

Она поднялась со своего кресла и пошла прочь от меня. Я медленно встала и пошла за ней к сундуку с одеждой. Она открыла его, из дальнего уголка извлекла маленький тряпичный мешочек и сунула мне его в руки. Он был почти невесомый.

— Это я приготовила для тебя два месяца назад, — гордо сообщила она, явно рассчитывая увидеть мою благодарность. — Завари, как чай, и быстро выпей. Не дай себе стошнить, как бы не крутило живот. Как только начнутся схватки, приходи ко мне сюда, и я сама в этой комнате помогу тебе родить. Здесь он или она будет в безопасности и вне подозрений. Потом придет твоя очередь быть смелой и сильной. Потому что тебе придется прямо с родильного ложа встать, набить тряпками платье, как будто ты все ещё беременна, и найти способ попасть к Каушен.

Не бойся, что её ребёнок родится прежде твоего. Может, они и крепкими кажутся, эти высокородные, но всегда так трясутся над своими родами, как будто никому до них рожать не доводилось, или для этого нужен какой-то особый талант. Её время придет. Твоя задача — в этот час оказаться рядом и оставаться первой и самой надежной служанкой.

Я ошарашенно глядела на неё. Когда слова вернулись ко мне, я спросила:

— Зачем? Зачем моему ребёнку родиться именно сегодня, и почему мне надо скрывать это от всех?

Она посмотрела на меня как на дуру.

— Не знай я, что ты моё дитя, решила бы, что тебя родила идиотка! — съязвила она. — Перед тобой открываются два пути. К обоим ты должна быть готова. Первый путь — у тебя должно быть молоко, когда родится принц или принцесса, и ты станешь кормилицей. У тебя есть право на это положение, и никому не позволяй отобрать его. А второй путь… — Она понизила тон и наклонилась ко мне, перейдя на шепот. — Все новорожденные выглядят одинаково. Говорю тебе сущую правду, кто бы что ни утверждал. С возрастом они могут смахивать на свою мать или отца, иногда на обоих. Но в нашей ситуации никто, кроме самой Королевы-в-ожидании, не может сказать, как выглядел отец ребёнка. Таким образом, когда ты принесешь в детскую одного ребёнка, а выйдешь из неё с другим, никто и не заметит.

Я уставилась на неё, пытаясь понять смысл её слов.

— Какого ребёнка? — спросила я, подавленная тяжестью того, что она мне предлагала.

— Твоего ребёнка, глупая девчонка. Моего внука. Если боги благоволят к нам, твое дитя будет того же пола, что и наследник Видящих. Берешь её ребёнка — помыть, покормить. Приносишь обратно чистенького, спеленутого ребеночка, и однажды он сядет на трон Шести Герцогств.

— Но почему?

— А почему бы и нет? — огрызнулась она. — Что за глупость — у одной женщины ребёнок рожден, чтобы стать королем, у другой — чтобы копаться в грязи? Почему бы нашей семье не посеять королевское семя? Мы никому не скажем, и ты вырастишь свое дитя, наряжая его в шелка и кутая в меха. Однажды, когда он подрастет, ты доверишь ему нашу тайну. И тогда ты, твой отец и твои браться-сестры заживут так, как никогда прежде, пользуясь расположением королевского наследника. Разве не понимаешь, моя дорогая Фелисити? Все в наших руках, если только ты будешь смелой. Пожертвовав тобой, я смогла изменить всю твою будущую жизнь. Следующий шаг за тобой. Посади свое дитя на трон.

В её устах все было так просто. У меня закружилась голова. Ошеломленная её словами, я села. Она покачала головой и выхватила из моих рук мешочек. Потом наполнила свою чашку кипятком, высыпала туда содержимое мешочка и размешала. Мы смотрели в тишине, как он заваривался. Она вручила мне чашку, и я спросила:

— А что станет с ребёнком Каушен?

— Мы объявим его твоим, естественно, — ответила она, а когда я сделала первый глоток отвара, добавила: — Для начала. Конечно, его нельзя держать рядом с Баккипом, если внешнее сходство будет сильным. Если здоровье ему позволит, отправим его на воспитание к кузенам в Тилт.

Я отпила ещё немного. Думала, будет горько. Но нет. Чай был ароматный, даже вкусный.

— Никогда не слыхала о кузенах в Тилте.

Она раздраженно тряхнула головой.

— Ты много о чем не слыхала, воспитываясь так далеко от меня. Выпей до дна быстро, залпом. Теперь ступай в свою комнату и все приготовь для ребёнка Королевы-в-ожидании. Смотри, чтобы тебя не стошнило. Схватки начнутся скоро. Вот тогда и возвращайся ко мне, но не раньше.

Я так и сделала. Было все, как она и сказала. Мой желудок вскоре захотел избавиться от её пойла, но я сцепила зубы и удержала рвоту. А когда начались схватки, поспешила к ней. Я видела рожающих женщин раньше, даже присутствовала на парочке родов вместе с Каушен. Мне было известно, как это бывает: схватки нарастают медленно, постепенно подготавливая тело женщины. Со мной же было не так. Чем бы меня не напоила мать, оно сильно ускорило процесс. Мать все подготовила для меня в своей комнате. Вода, куча полотенец, одеяльце, чтобы завернуть малыша. Она приходила и уходила, пока я судорожно дышала в схватках. Приказала мне молчать, пришлось прикусить свернутое полотенце, чтобы не заорать. Наконец мой маленький сынок родился, омытый водой и слизью, и мать разочарованно вскрикнула при виде него.

— Это ещё что? — набросилась она на меня, как будто я вместо мяса предложила ей рыбы. — Такой малюсенький! Только на волосы взгляни! Красное золото! О чем ты думала, девочка? Королева-в-ожидании брюнетка, и Мастер Конюшен, и ты сама. Не могла найти темноволосого мужика себе в постель?

Я все ещё тяжело дышала после потуг и была не в силах терпеть её упреки.

— Откуда ж мне было знать, что за хитрость ты задумала, — начала было я, но когда увидела, как в гневе сузились её глаза, просто сказала: — Дай посмотреть.

— Ещё чего, — она отложила моего сына в сторону. — Сначала помойся и изобрази себе пузо. Ты должна быть на ногах и рядом с Каушен как можно быстрее. Как будешь готова, мы дадим ему грудь, чтобы пришло молоко. Но сейчас времени на всякую ерунду просто нет. Кто знает, что за удача нас ждёт? Может, ребёнок Королевы-в-ожидании будет ничем не примечательным, и никто не догадается, кто был отец. И у тебя все же будет шанс поменять детей.

И я послушалась. Как обычно. Порой мне было странно обнаруживать, что мать, которую я долго не знала, могла так командовать мной. Иногда же казалось, что именно потому что этой женщины было так мало в моей жизни, я ловлю каждое её слово. Может быть, если бы я любила отца ребёнка, если бы предвкушала его рождение с радостью, то мои чувства были бы другими. Но, как ни странно, мои мысли были больше заняты ребёнком Каушен, чем своим: будет ли он сильно походить на своего отца? Поэтому, когда наконец мать всучила мне спеленутое дитя и приказала дать ему грудь, это было для меня будто бы очередным приемом, который надо освоить. Меня не удивили ручонки или рыжеватый пушок волос. Я заметила только, какой он был малютка. Приложила его к груди, и он сделал несколько глотков, а потом практически сразу уснул. «Не разрешай ему этого», — сказала мать и потормошила его, чтобы он открыл глаза. Он ещё немного пососал, а потом снова уснул.

— Не выглядит он здоровяком, — сказала я нерешительно, боясь, что она поругает меня.

— Не выглядит, ещё бы, — ответила она без обиняков. — Тебя поджимало время, и ему пришлось родиться раньше срока. Ещё месяц в утробе пошел бы ему на пользу, но видела я, как выживают и более хилые. Он будет много спать, а тебе придется тормошить его, чтобы он хорошо кушал. Вот. Дай-ка его сюда. У меня пока много молока. А тебе уже надо быть кое-где в другом месте.

Она забрала моего ребёнка, а мне дала букетик цветов.

— Пока ты тут рожала, я сходила в Женский Сад, — гордо сообщила она. — Это купит для тебя местечко рядом с Королевой-в-Ожидании. Старое средство. Скажи женщинам, что ты должна подержать букетик, чтобы она могла вдыхать аромат между схватками. Это придаст ей сил. А теперь ступай. И помни, всё это я делаю из любви к тебе.

И я ушла. Её слова отозвались старым воспоминанием.

С трудом переставляя ноги прочь от её комнаты, вниз по ступеням, я чувствовала боль во всем теле и единственно чего хотела — это поспать. Вместо этого я думала о том, как бы попасть к Каушен и скоро ли её роды. Было понятно, что пока она не родила. Как только это произойдет, зазвучит каждый горн и барабан в замке, и во все герцогства будут посланы гонцы. Я покрепче сжала цветы и стала молиться, чтобы мне дали войти. А о своем ребёнке я и не вспоминала. Гораздо позже я подивилась тому, что, вроде бы, чувствовала, как он растет и двигается во мне, но никогда не думала о нем как о настоящем.

Похоже, все женское население Замка Баккип собралось на лестнице и в зале перед покоями Королевы-в-Ожидании. В стайках перешептывающихся дам я видела знаки, не предвещавшие ничего хорошего. Растрепанные волосы, развязанные ленты, расшнурованные платья и туфли. Моё сердце сжалось и затем забилось в тревоге. Я понимала, что это значит. Роды Каушен были очень тяжелыми. Я замешкалась на ступенях, и тут, неся на подушечке сверкающий нож, мимо меня пронеслась служанка. Я ахнула и увязалась за ней, выставив перед собой букет, как будто мы обе выполняли некое поручение. Столпившиеся дамы расступались и умолкали, давая нам пройти, а потом вновь наполняли комнату шепотом за нашими спинами. Словно по волшебству, тяжелая деревянная дверь в королевскую комнату открылась перед нами. Королевская стража подняла скрещенные копья, чтобы пропустить нас. Никем не остановленная, я последовала за служанкой внутрь.

Там было три повитухи, все в белых передниках, с закатанными рукавами. Одна из них, старуха, восседала на стуле в подножии кровати под пологом. Каушен увидеть было невозможно, только слышно было её тяжелое дыханье. Вторая повитуха — женщина средних лет — поспешила забрать у служанки подушку и нож, передав их третьей — грузной женщине, по крайней мере, лет тридцати. Та опустилась на колени и осторожно подсунула под кровать подушку и нож, приговаривая: «Это обрежет твою боль, дорогая. Нож под кроватью никогда не подводил».

Вторая повитуха наконец заметила меня.

— Тебя кто пустил? — угрожающе напустилась она. — Ты кто такая?

Две остальные встали, словно стража, между мной и кроватью.

— Я личная служанка Будущей Королевы Каушен, с самого её детства. И мне давно обещали, что я также стану кормилицей её ребёнка, — с отчаянным безрассудством пустилась я во вранье. Если бы это помогло приблизиться к кровати, я бы назвалась хоть самим королем. До меня донесся стон нарастающей боли. Моя бедная Каушен страдала. И тогда она воскликнула «Лостлер!» — и не было ей дела до того, кто может это услышать. «Лостлер!» — позвала она громче, и когда все три повитухи метнулись к её ложу, в припадке телесной и душевной муки она снова выкрикнула: «Лостлер!»

Её боль пробрала меня насквозь, добавляясь к моей собственной. Ведь она звала его, человека, который навлек на неё все эти несчастья, но не меня, ту, которая всегда помогала. Как бы то ни было, я подняла перед собой букетик, который дала мне мать, и сказала:

— С давних пор женщины моего рода выкармливали благородных детей. Нам известны древние целебные средства, и в моих руках сейчас то, что облегчит её боль и поможет ребёнку явиться в этот мир.

Старуха злобно уставилась на меня — мне ли не знать о её давнем соперничестве с моей матерью. Она было заворчала, что негоже корове мычать о том, что ей знать не дано, но на этот раз унизить меня не было никакой возможности, потому что Каушен услышала меня и прохрипела:

— Дайте сюда цветы, прошу, или я умру от боли, умру!

Теперь повитуха не могла оспаривать моё право здесь находиться. Я бросилась к Каушен и подставила цветы так, чтобы она могла вдыхать их аромат. Она вцепилась в мои запястья обеими руками так крепко, что клянусь, я чувствую это и по сей день. А букетик, по всей видимости, свое дело сделал, так как она набралась сил для своего часа. С каждой схваткой она звала Лостлера, но это уже мало походило на имя, скорее, на какой-то решительный рев. Я стояла рядом и позволяла ей держаться за себя. Моё собственное нутро болело, и я чувствовала, как спазмы сотрясают мою утробу точно в ритме её потуг. Мне было известно, что это нормальное и даже полезное явление после родов, но не могла избавиться от ощущения, будто я и сама рожаю рядом с ней и что мои спазмы словно бы помогают ей.

Она собралась с силами, это верно, но, на мой взгляд, её роды сильно затянулись. Одна повитуха шепотом сообщила своим помощницам, что, видимо, придется ей разрезать чрево Королевы-в-Ожидании и достать ребёнка, иначе можно потерять обоих. Тогда моя госпожа широко открыла глаза.

— Никакой нож не коснется меня, — объявила она. — Пусть моё дитя выйдет тем же путем, что и вошло. Довольно над ним пролито крови!

И все, кто стоял рядом, заохали от этих слов, но возразить не посмел никто, ведь последнее слово всегда за роженицей. И она рожала дальше, хотя я уже думала, что дать разрезать себе живот было бы не так больно. Ночь сменилась рассветом, наступило утро. Раз за разом король посылал гонцов к её двери, и каждый раз они возвращались с одним и тем же «пока нет». В конце концов, он послал пажа сидеть в зале под дверью и дожидаться. С приходом темноты я видела, как моя госпожа слабеет.

И когда наконец повитуха воскликнула: «Я вижу головку! Ещё поднатужьтесь, моя королева, и ваш ребёнок появится!» — я увидела, как от лица Каушен отхлынула кровь. Побелели даже губы над сжатыми зубами, было видно, что она, больше не прислушиваясь к своему телу, тужилась каждой крупицей силы, что в ней оставалась. В струе кровавой жидкости наконец появился ребёнок, сначала головка, а потом и весь он целиком выскользнул наружу. Повитуха подхватила его и радостно подняла, словно он был свежевыловленным лососем. «Мальчик! — воскликнула она, — В роду Видящих новый принц! Скорее шлите гонца королю, пусть он первый узнает об этом и сможет объявить всем!»

И тут же одна из её помощниц ринулась к дверям. Другая приняла ребёнка в чистое белое одеяльце и стала бережно вытирать его, пока повитуха караулила послед. Когда на последней потуге он вышел, Каушен надолго закрыла глаза. Но она продолжала сжимать моё запястье, и я боялась пошевелиться, чтобы не потревожить её покой. Повитуха возилась у неё в ногах, что-то недовольно бормоча. Она прикладывала полотенце за полотенцем, а потом свела бедра Каушен поплотнее и закутала их. Затем она обернулась к помощнице, которая подергала её за рукав и что-то зашептала.

К этому времени моя госпожа начала дрожать, ведь роды длились так долго, и теперь жар напряжения начал покидать её. Ей принесли одеяла, нагретые у камина. Когда дрожь немного спала, она требовательно спросила:

— Где мой сын? Вы до сих пор мне его не показали! Дайте его мне!

Я заметила взгляд, которым обменялись повитуха и помощница. Повитуха, поджав губы, кивнула. Перед Королевой-в-Ожидании нерешительно предстала женщина, склонилась в глубоком реверансе и подала спеленутого младенца.

Слабо улыбаясь, Каушен взяла его, но подняв край одеяльца и взглянув в его лицо, воскликнула:

— Как вы посмели! Совсем не отмыли его! Он все ещё покрыт моей кровью. Смотрите, у него все лицо в крови!

Повитуха молчала. Пусть новости сойдут не из её уст. Ответила помощница:

— Да будет моя королева довольна, ваш сын таков, каким отмечен: красный и белый, весь в пятнышках, как щеночек.

— Но я не довольна! — дико закричала Каушен, — Вымойте его! Отмойте мне его!

И вышло так, что теперь я взяла малыша из её рук и распеленала, чтобы мы все могли посмотреть на него. Помощница повитухи не соврала. Его бледная кожа была покрыта неровными красными пятнами. Повитуха сказала, понизив голос:

— Дети рождаются с отметинами по многим причинам. Испуг или любое сильное переживание. Моя королева, взгляните на него, неправда ли, его пятна похожи на кровь, которой вас окропил, умирая, тот жуткий жеребец?

— Нет, — ответила Каушен. Она поглядела на своего пятнистого младенца, одна половина лица которого была белой и нежной, а другая — окрашена алым. — НЕТ! — закричала она и потеряла сознание, откинувшись головой на подушки.

Повитуха с помощницей засуетились возле неё, оттеснив меня в сторону. Я отступила, прижимая малыша к груди, и он, словно догадавшись, кем я для него стану, повернулся ко мне и стал искать грудь.

В последующие дни я наслышалась разных диких историй. Кто-то говорил, что дитя носило метки потому, что его отец был связан с Пегим Жеребцом. Все жеребята этого жеребца наследовали его пятна, значит, и ребёнок его партнера по Уиту должен быть той же масти. Другие утверждали, что ребёнок во чреве Каушен был раскрашен кровью, которая пролилась на неё, и, похоже, никакой разницы нет, чья это кровь — Жеребца или Лостлера.

Как бы там ни было, одно я уяснила наверняка: Каушен ни за что не позволила бы ребёнку сосать её молоко, так что с того момента нянчилась с ним одна я. Весь месяц до новой луны Королева-в-Ожидании медленно увядала, разговаривая помалу и всегда глядя на меня обвиняюще, стоило мне войти в комнату. Я знала, что она винила меня, и я бы несла эту вину хоть до самой могилы. Единственная моя ложь погубила всех нас: меня, её и Мастера Конюшен. Вот какой властью обладает ложь, сказанная тому, кого любишь. И я никогда и не подумала открыть ей правду, ведь тогда память о смерти возлюбленного причинит ей ещё больше горя, к тому же она станет винить и себя. От этого бремени я её избавила, пусть же оно будет только моим.

Моя королева так и не оправилась, только все больше слабела, пока в новолуние не умерла. Вместе с её тающей жизнью моё сердце сжималось все больше, а когда она умерла, что-то внутри меня тоже умерло. Я обрезала волосы в знак траура по ней короче, чем сам король. Мать моя упрекнула меня за это, и куда бы я ни ступила, об этом перешептывались за моей спиной, но мне больше не было дела ни до них, ни до того, что они обо мне думали. Моя королева, моя сестра, моя дочь, моя любовь — все ушло, словно солнце закатилось, и осталась я одна с двумя скулящими малышами.

Кормилица из меня вышла отличная, вся в мать, молока вдоволь, и это было хорошо, потому что мать не стала кормить ни одного из младенцев.

— Какой смысл выкармливать бастарда, чей покровитель мертв? — без обиняков заявила она, и подойдя вплотную, тихо добавила: — Хотя, возможно, найдется и тот, кто вознаградит женщину, которая позаботится о том, чтобы королевский внук-ублюдок прожил недолго».

И тогда я забрала обоих детей из её комнат и поселила их в своей. С тех пор я почти не общалась с ней, а она со мной. Мать относилась ко мне так, будто все неудачи случились из-за меня. Возможно, это правда. Настанет время, и она лишится возможности вынашивать и нянчить детей, будет рассчитывать на меня, но я не стану содержать её. И жалеть об этом тоже не буду.

Мальчик был со мной, и это как будто всех устраивало, так что только я и ходила за ним, как и за с собственным сыном. Маленький принц был здоровеньким и сильным. Лицо, как и тело его, было покрыто пятнами, но в остальном никакого порока в нем не было. Глаза были ясные и кушал он с аппетитом.

Чего нельзя было сказать о моем сыночке. Рожденный до срока, он был мелким, и если со стороны он кому-то мог показаться безмятежным, я скорее назвала бы его вялым. Принц был румяный и пухлый, а мой сынок — бледный, с запавшими глазами. У груди он слишком быстро засыпал, приходилось его тормошить, чтобы он поел. Громкий плач был не в его характере, разве что хныканье. Хорошо спать он мог, только если положить его рядом с принцем — так я и делала, поскольку рядом не было никого, кто счел бы это неподобающим.

В первые дни после рождения внука король был вне себя от горя. Не внук занимал его мысли, но только дочь, которую он потерял. Через четыре дня я назвала мальчика Чарджер, ведь нужно же ему было какое-то имя, к тому же оно хорошо подходило для принца. Но было уже слишком поздно. Слуги окрестили его Пегим Принцем. Я пришла с младенцем к королю, уверяя, что его мать сама выбрала для него имя, и пусть все называют его именно так. Так что в свитках Баккипа он записан как Чарджер Видящий. Но никто не позаботился о том, чтобы как подобает закрепить имя незаконнорожденного, так что немногие пользовались им. И до конца своих дней он отзывался на имя — Пегий.

Часть II

ПЕГИЙ ПРИНЦ

Своего родного сына я назвала Рэдбёрд, за его волосы цвета горлышка малиновки. Он был мельче принца Чарджера и поначалу сильно уступал в здоровье. Зрение его было слабое, поэтому он вечно прищуривался, словно вглядывался куда-то, и это, по моему мнению, все из-за того, что он слишком рано оказался погружен в большой мир. Я воспитывала его вместе с принцем, как когда-то меня саму растили вместе с его матерью, только в отличие от своей матери я не давала ему недобрых советов.

Я попросила переселить меня на этаж повыше, и кастелян быстро нашел для нас новые комнаты. Никто не стремился забрать у меня принца-бастарда, и никому даже дела не было (если кто-то вообще был в курсе), что я родила собственного ребёнка. Теперь получалось, что я живу на этаж выше королевских покоев, но все же на этаж ниже прислуги, по соседству с благородными, пусть и не королевских кровей, а также дворянами, находящимися тут с визитом. Среди всего этого я жила тихо. Двор был счастлив забыть о нас.

Я заботилась обо всем необходимом для принца, как когда-то для его матери, посещала королевских портних, когда ему нужны были новые одежды, следила, чтобы все было пошито на совесть, чтобы после Чарджера их ещё мог поносить мой подрастающий сынок. Шли месяцы, мой сынок здоровел, хотя ни по росту, ни по аппетиту со своим царственнородным товарищем сравниться так и не смог. Но миновав свой болезненный период, он превратился в славного ребёнка, который доволен был в чем угодно уступить своему принцу. Я оплакивала принцессу и заботилась о её сыне, кроме которого у меня ничего от неё не осталось, но со временем боль утраты притуплялась.

Жизнь и политика в Баккипе должны были продолжаться, независимо от того, чья жена или дочь умирает. В один год Король Вирайл лишился сразу жены и дочери. Многие поговаривали, что вскоре он и сам сойдет за ними в могилу, горе и позор такой силы способны прикончить любого. Начали поглядывать на его младшего брата, удивляясь, что Король Вирайл до сих пор не назначил его Будущим Королем. Но по правде, Король Вирайл во всей своей скорби держался молодцом. Не в том смысле, что он делился со мной своими тайными мыслями и переживаниями, но я видела то же, что и все. В назначенные дни он председательствовал на судилищах. Черты его обмякли под гнетом страданий, глаза никогда больше не блестели, но он был опрятен, ходил и сидел так же прямо и уверенно, как и всегда.

Он превратился в хмурого и задумчивого человека, редко улыбался и никогдабольше не смеялся, и все же королем он был хорошим, как и во времена до большого горя. В последующие годы он правил мудро и справедливо. Поначалу герцоги с герцогинями говорили: «Возможно, он возьмет себе другую жену и обзаведется другим наследником, не так уж он и стар, ещё может родить одного ребёнка, или даже пяток». Но годы шли, а ничего такого не происходило. Тогда начали говорить: «Ну, значит, теперь-то он объявит своего брата, Канни Видящего, наследником трона». Многие дворяне знакомили с Канни Видящим своих благородных дочерей на выданье, мечтая, что та, кто сейчас стоит перед ним, когда-нибудь воссядет на трон Видящих.

За стены Замка Баккип о Пегом Принце почти ничего не просачивалось. Но правда должна быть известна, пусть даже менестрели оболгали его как испорченного коротышку, злобного вруна, жестокого к своим нянькам. Правда же куда короче: Чарджер — единственный на всем свете ребёнок, который был одновременно и красив, и уродлив. Он был отлично скроен по фигуре и повадкам, но весь покрыт пятнами, не только на лице, но и на всем теле. И все же его черты были чертами Видящих, он был похож на мать и деда больше, чем на отца. По характеру он был упрям и своеволен, как мать, и так же молчалив, как отец. Сплетничали редко, но ни у кого не возникало сомнений, что он сын Лостлера Мастера Конюшен.

Вот как он был окрашен: левая половина лица была того же цвета, что и у обычных людей. Правая же была цвета перезревшей ягоды, от лба к подбородку, но не затрагивала область вокруг рта. Волосы были черные, глаза — темно-карие. От затылка по шее начиналось следующее пятно, растекаясь, словно пролитое вино, по его левому плечу. На левой руке у него было три пятна, одно из них в форме птицы, раскинувшей крылья. Сзади на правой ноге пятно шло по всему бедру и ниже колена. Теперь кто-то утверждал, что расположение пятен было точно такое же, как у Пятнистого Жеребца, если сопоставить человеческие и лошадиные части тела. Но к тому времени конь был давно мертв, а людская память — дело ненадежное, когда свидетельства нет прямо перед глазами. Так что за правдивость этих слов не поручусь. Сама я склоняюсь к мысли, что кровь конюшего и его жеребца пропитала принцессу насквозь и окрасила дитя в её чреве. Потому что всем известно, что такое случается.

В раннем возрасте воспитывала его я. Но как только Чарджер и Рэдбёрд стали способны сидеть и слушать, я сама отвела их обоих к очагу в Большом Зале, где дети брали уроки у Писца Уиллоуби. Уже тогда по закону ни одному ребёнку не могли отказать в образовании, поэтому никому не пришло в голову прогнать бастарда — без разницы, какого он цвета или крови. И Уиллоуби, как справедливый человек, скоро заметил, что у Пегого Принца гибкий ум. Песец сам обратился к королю с просьбой выделить принцу подходящего наставника. Я тогда испугалась, что его отберут у меня, и придется мне с моим сыном искать себе иные средства к существованию. Но мальчика просто переселили на этаж ниже, рядом с королевскими покоями, и я с Рэдбёрдом переселилась вместе с ним, потому что комнат было много и никто нам этого не запрещал.

И с самого начала Чарджер унаследовал от отца способность к языку зверей. В те дни люди не стыдились обладания этой магией, потому что о деградации, к которой она могла привести, знали немного. Так что Уитом пользовались открыто, многие зарабатывали на жизнь при его помощи, например, становились охотниками, врачевателями животных, пастухами и прочее. А у Пегого Принца этой магии было в избытке. Может, люди чурались его из-за пятен, покрывавших лицо и тело, но только не звери. Они стремились к нему, как пчелы на нектар. Птицы влетали в окно, чтобы присесть на бортике его колыбели. Это истинная правда, я сама видела. Ни одна комнатная собачка не могла усидеть рядом с хозяевами, бросалась к ногам мальчика и увязывалась следом. Кошки бродили за ним по пятам. Когда он подрос, не было в конюшне лошади, на которой он не мог бы ездить. Все это не казалось ему чем-то странным.

Он был образован, как подобает принцу, так как король самолично проследил за этим, выбирая ему наставников, учителей языков, которые сами на них разговаривали с детства, проверенных менестрелей, которые преподавали бы правдивую историю. Чарджер всегда оставался способным и любознательным учеником. Мой Редбёрд учился с неохотой, но я настояла, с хлыстом в руках, чтобы он посещал все уроки принца, как свои собственные. Так что выучился и он.

У Чарджера не было друзей благородного происхождения — ровесников или постарше. Вместо этого он обзаводился друзьями, вслед за моим Редбёрдом, среди простонародья в замке: мальчишек-псарей, поварят с кухни, садовников и прочих. Редбёрд всюду был рядом с ним, по-собачьи преданный, нередко они засыпали у очага, опираясь друг на друга. Люди качали головами, ибо не подобало принцу, пусть и пятнистому бастарду, опускаться до такой дружбы.

В должное время Чарджер прошел проверку на Скилл, и обнаружилось, что законной магии Видящих в нем немного. С огромным усилием Скиллмастер сумел дотянуться до его разума, а Чарджер оказался абсолютно не способен поделиться какой-либо своей мыслью с членами Королевского Круга. После стали говорить, что одно это было признаком низкого рождения, а кто-то делал вывод, что низкая звериная магия заглушала магию Видящих в нем. Но наверняка, конечно, никто сказать не мог, поэтому ни один приличный менестрель не станет утверждать истинность этих домыслов. Я бы сказала, у матери его тоже не было особой склонности к магии, и всем известно, что далеко не в каждом поколении проявляется этот дар, не говоря уж о том, что у разных потомков королевской крови она может проявляться с разной силой.

Король Вирайл славно правил, и Пегий Принц рос, как все мальчики, будто бобовый стебель, так что не успели оглянуться, как он уже был ростом с деда. К тому времени у моего хрупкого Рэдбёрда обнаружился недурной голос и сильные легкие. Он очень походил на отца, с медными волосами и ореховыми глазами, вот и голос тоже унаследовал. Не раз я слышала, как народ болтает, мол, у такой мосластой коровы, как я, — да такой изящный приплод. Он обещал на всю жизнь остаться невысоким и стройным, словно мальчик, но у него был жизнерадостный нрав, да и в письме и счете он был молодцом. Насколько принц был смел, настолько он был осторожен, зная, что не сможет так же ловко карабкаться, драться или бегать, как его сверстники; но при всем при этом он был до глубины души предан принцу, и тот, со своей стороны, присматривал за ним, как за младшим братцем, с любовью и снисхождением к его слабостям. Я даже осмеливалась помечтать о большом будущем для своего сына, правда, правда, помалкивала — пусть он ищет свой путь.

Когда менестрели замка предложили Редбёрду вступить в их гильдию, он стал упрашивать меня дать разрешение. Сердце моё сжалось, но я улыбнулась и позволила ему. Я сказала себе, что дать ему право на собственный выбор в жизни — это правильно. И далеко он от меня не ушел, потому что его отец, Коппер Сонгсмит, вернулся в замок. Хотя он так и не признал Редбёрда сыном, он с удовольствием взял его в ученики. Так что мы с ним часто виделись, даже если он покидал Баккип и жил в Зале Гильдии с другими учениками. Редбёрд выбрал стезю того, кто ведет записи и свидетельствует истинность соглашений. Ему нужно было выучить много родословных, запомнить всю древнюю историю, но, похоже, это ему было в удовольствие. Порой я вспоминала дни, когда только хлыст мог усадить его на место и заставить слушать, и поражалась, куда подевалось то рассеянное дитя.

Так что теперь все моё время уходило на принца, которому, правда, моя опека требовалась все меньше и меньше. Я задумывалась, что станет со мной, когда я стану не нужна, ведь по стопам матери я не пошла и кормилицей не стала. Редбёрд был моим единственным ребёнком, и вряд ли будут другие, ради которых вернулось бы молоко. Моя связь с Каушен и её бастардом наложила на меня во многих смыслах свой отпечаток. Единственными моими душевными друзьями были дети, по большей части из простолюдинов, товарищи по играм принца и моего сына. Родители не запрещали им заглядывать к нам в покои, чтобы послушать истории или поиграть. А когда они подросли, несмотря на неодобрение родителей, все ещё относились ко мне хорошо. Но молодому человеку навечно нянька не нужна.

Когда пришла пора принцу иметь собственные апартаменты, я не стала давить на жалость. Но все же он меня пожалел. Он самолично пошел к королю и просил за мою долгую службу выделить мне комнату на этаже слуг и небольшое содержание. Король дал согласие. Интересно, вспомнил ли он также про мою долгую службу при его дочери, и зачлось ли мне это на пользу или наоборот. Но вопросы мне было задавать не по ранжиру, я просто была благодарна за то, что получила. К тому же благодаря этому я могла зарабатывать немного денег и расположения, присматривая за отпрысками занятых слуг, которым не хотелось покидать выгодную работу ради забот о детях. Так что я осталась в замке, и как минимум трижды в неделю принц Чарджер заходил навещать меня, часто вместе с моим собственным сыном, так как, несмотря на разницу в положениях, они все ещё оставались близкими друзьями.

Принц был тринадцатилетним юношей, когда Король Вирайл призвал его к обязанностям пажа. Он честно завоевал расположение деда, прилежанием в учебе и уважительным отношением. По собственному решению мальчик стал посещать зал суда и изучать работу своего деда. Король приглашал его и сажал по левую руку от себя на застольях и приемах благородных гостей. Пегий Принц показал себя как хорошо воспитанный юноша, образованный в речах, пении и танцах. Участвуя в состязаниях Спрингфеста, он проявил себя достойно, если не превосходно. Он все ещё был немногословен и скромно одет, но начал привлекать сыновей низшего дворянства, которым было наплевать на его происхождение и пятна на лице. И все же из числа сыновей благородных герцогов и их высшего дворянства немногие изволили удостоить его внимания. По большей части они уже отдали свою дружбу и преданность Канни Видящему, сыну Стратеджи Видящего, Герцога Бака. Эти блистательные и горделивые молодые люди в своем кругу называли себя Двором Канни. Что дало начало злой шутке: они прозвали Пегого Принца и его окружение Пестрым Двором, как за разную степень чистоты кровей, так и за пятнистую окраску Чарджера. А среди его последователей был и мой родной Редбёрд, как всегда верный и говорящий принцу только правду.

В то время Канни Видящий был бодрым, статным мужчиной, в свои тридцать четыре года ещё не женатым. Некоторые называли его сумасбродом, острым на язык и любителем биться об заклад, принимать любое пари. Все это верно и много раз было засвидетельствовано моим Рэдбёрдом и его учителем Коппером Сонгсмитом, вечерами развлекавших свиту Канни. Канни был не из тех, кто отступает перед вызовом, и риски, на которые он шёл ради победы, были немалые, но все благородные юноши и девушки только сильнее любили и превозносили его за это. Шесть Герцогов начали поговаривать промеж собой, что, несомненно, он Видящий по праву крови, да только годы идут, а Король Вирайл что-то не торопится назвать его Королем-в-Ожидании, ну а ведь если объявит, так кто ж пойдет супротив. Герцог Стратеджи Видящий не делал попыток пресечь эти разговоры, но когда они достигали ушей Канни, тот только пожимал плечами и говорил, мол, таков уж Король Вирайл, ему нужно время. С годами он стал к этому добавлять — обращая все в шутку — что скоро придет и его время. И все же Канни Видящий всегда при этом улыбался, так что никто не мог сказать, что он жаждет чужого трона. Для всех было очевидно, что других претендентов-то и нет.

В то же время стали набирать силу и влияние те, кто поддерживал Пегого Принца. То и дело он обращался к своему деду, Королю Вирайлу, с просьбой даровать земли тому-то, повысить выплаты с налогов такому-то. Члены Пестрого Двора стали чаще бывать в Оленьем Замке, сопровождая принца с королем на охоте, прислушиваясь к болтовне застолий. Влияние их росло. Чарджер не ограничивал свой дружеский круг младшим дворянством. Каждого обитателя замка он знал по именам, и детей их тоже. Некоторые из благородных распознали в нем добродетель, и не раз я слышала, что, несмотря на дефект кожи, во всем его облике явственно проступали черты Видящих.

Мой же Рэдбёрд стал менестрелем принца и пел для него и друзей не только о славных подвигах прошлого, но, уже как подмастерье, начал слагать собственные песни о принце и его деяниях — в основном, об охоте, но порой и о хороших поступках во имя добра.

По большей части, первым слушателем Рэдбёрда была я. И поскольку почерк у меня хороший, я была счастлива записать все, что он спел, так как хотела, чтобы эти великолепные строки остались в памяти не иначе как работа Рэдбёрда Пестрого Менестреля. Да, так его стали звать, и он соответствующе одевался — в красное, черное и белое. Снова и снова мой сын повторял мне, что Чарджер хотел от его песен подлинности, без тени бахвальства. И сочинял именно такие песни. И мне преподал урок, поэтому то, что я здесь пишу — есть правда, и только правда, даже когда меня она не красит. Ибо так я пообещала своему сыну.

В те дни не без оснований заметили, что у каждого члена Пестрого Двора было кое-что общее с Пегим Принцем: в семействе каждого из них проявилась звериная магия. Иногда эти дворяне принимали участие в увеселениях Оленьего Замка: то на праздник приедут, то на охоту, то на танцевальные или музыкальные вечера. Но едва ли реже они охотились или ещё как-нибудь развлекались исключительно своей компанией. И если при этом брали с собой собак, охотничьих кошек, ястребов, хорьков и даже козлов, что ж тут такого?

Кто-то скажет, что на этих частных вечеринках они проводили темные церемонии, творили магию на крови и шкурах животных, принимали звериное обличье. Кто-то скажет, что в этом обличье они совокуплялись с животными и занимались прочей грязной магией. Кто-то скажет, что уже тогда Пестрый Двор поклялся добиться власти для Пегого Принца, и для себя заодно.

Кто-то поет ныне о том, как бешеный бык забодал лошадь Лорда Канни Видящего и чуть не убил его самого. Кто-то болтает о воронах, которые рассаживались на ветках напротив его окон и следовали за ним везде, охотился ли он в поле или прогуливался в саду в обществе дамы. Болтают, что в те годы Пегий Принц посылал своих товарищей в зверином обличье следить за Лордом Канни, выведывать его тайны и по возможности вредить ему. Но ни один истинный менестрель о таком петь не станет, ведь это подлейшая ложь. Я знаю, потому что в этом заверил меня мой Рэдбёрд.

Так обстояли дела в год, когда Пегому Принцу исполнилось семнадцать.

В тот год, одним ясным летним днем, Король Вирайл Видящий призвал своих герцогов и герцогинь к себе на пир. Он вволю накормил их, а уж вино текло — куда там зимним дождям. Когда же все насытились и разомлели, Король Вирайл подал знак. Вошел паж, несущий корону Короля-в-Ожидании — её возлагают на того, кто готовится стать следующим монархом Видящих. Семнадцать лет прошло с тех пор, как её видели в последний раз! На синей бархатной подушечке паж положил её перед королем. Все глядели в изумлении, а Лорд Канни Видящий, который явился вместе с отцом, хотя его самого и не приглашали, улыбнулся, полагая корону уже своей.

Король Вирайл встал, согбенный годами, однако все ещё величественный. Он обратился ко всем, сначала прося прощенья за безумства своей молодости, но все же выразив надежду, что в последние годы правил справедливо. Благородные гости ударили по столу и согласились с этим. Затем король сказал, что чувствует тяжесть прожитых лет и что созрел для того, чтобы подготовить себе преемника, который займет его трон. Он говорил о молодом юноше, выросшем среди них, хорошо воспитанном и скромном. Канни Видящий лучился улыбкой, будто рассветное солнце. Но вот король снова подал знак, и в пиршественный зал вошел Пегий Принц. Однако таким его до сих пор не видели: шёл он гордой походкой, одетый в царственный синий цвет Оленьего Замка, рукава все вышиты серебряной нитью. Он поднялся на возвышение и встал перед всеми рядом с королем. Какое-то время все молча смотрели на него. Он был статен, высок, широк в плечах, только темные пятна на его лице были все так же густы и шли рябью, когда он хмурился или улыбался. И все же, несмотря на свои отметины, он был ладным юношей, а без них и вовсе слыл бы красавцем.

Король Вирайл положил руку на плечо внука и заявил, что без разницы, кто именно был отцом этого парня, он, без сомнений, настоящий сын Королевы-в-Ожидании Каушен, и в его жилах столько же крови Видящих, сколько в любом законнорожденном. Тем самым король официально признал Пегого Принца своим наследником, нарек его Королем-в-Ожидании Чарджером и просил своих дворян принять его в этом титуле и объявить готовым принять корону Короля-в-Ожидании.

Тишина наполнила зал, будто придавив всех. Затем, без тени радости, но с выражением долга на лице, Герцог Тилт заявил, что склоняется перед волей своего короля. Потом его поддержал Беарнс, за ним — герцогиня Фарроу. Герцог Риппон поднялся и лишь молча поклонился, будто боялся выплюнуть какую-то гнилую рыбу, попавшую ему в рот.

За это время лицо Герцога Бака наливалось кровью, пока не начало походить на лицо мертвеца. Когда он все же поднялся — словно вспрыгнул на ноги — то сказал: «Так вот как ты платишь за годы верной службы, брат мой? Сажаешь ублюдка на трон Шести Герцогств?»

Но тут встал Канни Видящий и, подойдя к отцу, схватил того за рукав и стал о чем-то просить его, но шепотом, так что никто не слышал. Грудь Герцога Бака поднималась и опускалась от гнева, но он взял себя в руки. Прежде чем Король Вирайл смог ответить своему младшему брату, Стратеджи преклонил голову и колено и просил прощенья у короля за грубые слова. «Нетрудно нагрубить в сердцах, когда твоя долгожданная мечта идет прахом. Но все же, король мой и брат, я по-прежнему твой самый верный подданный. Как и мой сын». И затем оба — Стратеджи и Канни из Бака встали и признали выбор короля, павший на Принца Чарджера, отныне Короля-в-Ожидании.

Сначала казалось, что от королевского выбора ничегошеньки и не изменилось, все шло, как и раньше. Чарджер стоял за плечом деда и слушал его судебные решения. Сидел по правую руку за трапезами, носил обруч Короля-в-Ожидании на голове, но, как и раньше, наиболее влиятельные фигуры двора почти не уделяли ему внимания. По-прежнему он проводил все свое время со второстепенными дворянами, с которыми сдружился до получения нового титула. По-прежнему Лорд Канни из Бака возглавлял свой Канни-Двор, и по-прежнему многие аристократы знакомили его со своими дочками в надежде породниться со знатным юношей. Ведь он единственный сын Герцога Бака, и пусть Пегий Принц теперь наследник трона, Лорд Канни по-прежнему наследник их сердец.

Возможно, немногие, помимо моего Рэдбёрда, понимали: тот, кому принадлежит верность большого количества незначительных людей, обладает властью едва ли не большей, чем тот, кто завладел сердцами немногочисленной элиты. Король, как подобает, начал передавать бразды правления Королю-в-Ожидании. В спорах дворянства место судьи занимал когда король, а когда и Чарджер. Тогда-то лорды Шести Герцогств и начали жаловаться на склонность Чарджера принимать решения в пользу своих фаворитов, правы они или нет. В то же время, были и такие, кто доказывал обратное, утверждая, что судит он мудро, без оглядки на богатство или знатность, а только по тому, прав человек или не прав. Каждый из них уверен в своей правоте, я же только повторю то, что Рэдбёрд описал в своих песнях. Чарджер был честным судьей, истину ценил превыше дружбы и расположения.

Король-в-Ожидании стал укреплять связь с теми, кто был ему предан. Каждому из друзей он подарил по пегой лошади из помета Пятнистого Жеребца, и на охоту они ездили вместе, взяв с собой пятнистых гончих. Так принц из предмета насмешек сделал себе личный символ, сила его духа многих привела в восторг. Его менестрель Рэдбёрд отказался от ярких одежд своей гильдии и предпочел носить красно-черно-белое в знак того, кому он служил.

Пегий Принц жаловал земли и устраивал особые развлечения для своих друзей. Туда допускались и звери-спутники, те же, кто не обладал Уитом, часто брал с собой наделенного Уитом слугу или сопровождающего, и вскоре стали считать, что обладание этой магией было хорошим способом расположить к себе Короля-в-Ожидании. Не всем это было по нраву, особенно тем, кто презрительно заявлял, что нажить добрый ум и характер куда важнее, чем родиться с сомнительным даром. Но таких разговоров было немного, и если Канни со своим отцом на что-то досадовали, то дальше их недовольство не шло.

И вот, одним утром король проснулся и почувствовал себя нехорошо. Левая рука его лежала на одеяле совсем похолодевшая, половина лица обвисла, слюна сочилась по губам. Левое веко безжизненно опало, и ему трудно было выговорить слова, чтобы объяснить лекарю, что с ним случилось. Сейчас любят болтать, что в тот самый миг, когда у короля случился удар, огромная черная птица опустилась на парапет за его окном и так и сидела там день и ночь. Да только те, кто болтает, пытаются в пророков играть, когда дело уже свершилось давным-давно. Никто не заметил никакой птицы по той простой причине, что оконный парапет был облюбован всеми пернатыми тварями в округе. Те, кто распевает подобные песни, одного поля ягоды с пустомелями, которым подавай драконов да эльфов. Правда же в том, что Король Вирайл состарился, и старость принесла с собой болезнь.

Болезнь длилась долго. Весь двор ухаживал за королем, добывая для него снадобья от разных лекарей, но время шло, а королю не становилось ни хуже, ни лучше. Тогда обязанности его взял на себя Король-в-Ожидании, но все же королем себя пока не объявил — как же, ведь Король Вирайл был ещё жив и может поправиться. Среди тех, кто говорил так, был Канни Видящий, только он делал это негромко в кругу друзей, а уж те поднимали свой голос: мол, негоже Королю-в-Ожидании примерять королевскую мантию, пока Король Вирайл её самолично не предложит или не испустит дух. Герцоги тоже не упрашивали его принять корону. Так что Чарджер Видящий оказался в непонятной ситуации: не король, не принц, и что не выберешь — уклониться от власти или же взять её в свои руки — всяко будешь плох.

Однажды ко двору приехали Лород Элфуайз со своей Леди Кьярт, чтобы предложить Королю Вирайлу снадобье, производимое исключительно в долинах поблизости от их владений в Беарнсе. С ними была их дочь, Леди Уиффен. Снадобье никакой пользы королю не принесло, но их никто в том не винил. Сколько таких снадобий уже оказались бесполезными! И все же Коппер Сонгсмит рассказывает о том, что привезли они с собой падение Пегого Принца. И имя тому падению — Леди Уиффен. И тут, пожалуй, песня Коппера Сонгсмита не врет.

Была ли Леди Уиффен красавицей? Да, но не так как можно себе представить. От матери она унаследовала голубые глаза, от отца — волосы цвета полночи. Коппер Сонгсмит говорит, что ходила она словно фехтовальщик, танцевала, словно бабочка, смеялась музыкой ветра. А также что ела она, словно солдат, пила, словно бездонная бочка, а похабные песенки пела больше с чувством, чем с талантом. Коппер говорит, она была настолько непохожа на благовоспитанную леди, насколько это вообще было возможно. И, тем не менее, эта женщина сумела покорить не только Короля-в-Ожидании Чарджера, но и его кузена Лорда Канни. Так поет об этом Коппер Сонгсмит, и я записываю за ним, но Рэдбёрд тут ему не подпевает. О Леди Уиффен он говорит только то, что она явилась в Олений Замок и что Лорд Канни и Король-в-Ожидании Чарджер сочли её милой и привлекательной.

Они стали осыпать её подарками и вниманием, к немалому удивлению её родителей и к нескрываемому удовольствию её самой. Пегая кобыла, кольцо с тремя изумрудами, музыкальная шкатулка, Джамалийский гобелен, Бингтаунские бубенцы, духи из Кандалэя… каждый подарок соперников был дороже предыдущего. Два менестреля встретились в лунном свете под окном её спальни и подрались, выкрикивая имена своих господ, и угомонились лишь под потоком холодной воды, которую сама леди извергла на них. Какое-то время эти проделки служили только на потеху обоим дворам Оленьего Замка, и никто не упрекал леди за то, что она не может выбрать между двумя столь настойчивыми кавалерами. Она могла покататься верхом с одним, пообедать с другим, а вечером потанцевать снова с первым. Лорду Канни на именины она подарила серебряную чашу. На день рождения Короля-в-Ожидании она подарила поясной нож с головой оленя на рукояти. Одни считали, что она всего лишь деревенская девчонка, попавшая во дворец, понятия не имеющая, как себя вести со столь блистательными воздыхателями. Другие поговаривали, что её отец настаивал на расточении улыбок Лорду Канни, а мать — наоборот, Пегому Принцу.

По этому поводу Рэдбёрд сказал так: возможно, дело в девушке и её чарах, но, скорее всего, она была не более чем предмет для соперничества и повод для того, чтобы давний раздор обернулся скандалом и кровопролитием. Состязание, в которое они вступили с момента рождения Пегого Принца, наконец-то приобрело ту форму, в которой можно было одержать чистую победу или поражение, не опасаясь осуждений или, тем паче, обвинений в измене короне Шести Герцогств. Останови Леди Уиффен свой выбор на том или другом, возможно, их увлечение испарилось бы через пару недель. Но при нынешнем раскладе недосягаемый предмет вожделения добавил желчи их спору, и подспудная война, наконец, вылилась наружу.

Рэдбёрд как-то сказал, что мнения могут содержать правду, но только правда должна быть свободна от мнений. Так что ради него я скажу теперь не то, о чем судачили, а то, что случилось на самом деле. Леди Уиффен не объявляла избранника. Прошли недели, потом и месяцы, то, что раньше забавляло придворных, теперь больше раздражало и даже вызывало открытую враждебность. В Канни-дворе шептались, мол, Чарджер уже украл у Лорда Канни трон, а теперь ещё и пытается увести возлюбленную. Пестрый Двор парировал, мол, Леди Уиффен не обещала покамест свою руку никому, а значит, законный король был в том же праве ухаживать за ней, что и любой другой. Ссора перешла от грубых жестов до оскорблений, но не в открытую между соперниками, а всегда среди их свиты.

Однажды за стенами Большого Зала клинки покинули ножны и пролилась кровь — и все из-за слова, которое кто-то сказал о чужом господине. То был Лорд Ульдер из Черноземелья в Баке, чья кровь окропила снег, и пролил её Лорд Элквин, держатель маленького феода у Башенной Скалы в Фарроу, из свиты Пегого Принца. Схватка была короткая и честная, возможно, её бы замяли, если бы рана Ульдера не загноилась и не воспалилась. Не прошло и недели, как он скончался, и поползли слухи о грязи на клинке Элквина, которую нанесли нарочно, чтобы вызвать заражение. Первой же ночью после кончины Ульдера кто-то наведался в конюшни. Прежде чем тревога, поднятая лошадьми и собаками, обратила негодяя в бегство, погибла добрая дюжина пегих скакунов. Говорили, этот низкий удар нанес младший брат Ульдера Кёрл, но поскольку ни один менестрель не засвидетельствовал этого, то ни один теперь и не может петь об этом, словно бы о правде. Так что я излагаю это так, как сделал бы сам Рэдбёрд.

Но и ему знать не дано, сколь сильный это был удар по той дюжине людей Короля-в-Ожидании, чья душа была связана узами Уита с погибшими лошадьми. Трагедия была равносильна тому, как если бы их возлюбленных жен зарезали во сне. Смерти потрясли их так сильно, что некоторые обезумели от слез, иные впали в молчаливую скорбь, а кое-кто и умом тронулся, и все это вызвало волнения в Оленьем Замке, и много было дано клятв мести. Более других казался сокрушенным Лорд Элквин из Башенной Скалы, тот, кто сразил Лорда Ульдера в честном поединке. Он упал на колени рядом со своим мертвым конем и рвал на себе волосы и бороду до крови, расцарапал лицо и выл, словно рожающая женщина.

В конце концов к нему вызвали лекаря, с травами и пиявками, дабы изгнать безумие. Много дней и ночей Лорд Элквин лежал в своей комнате и не произнес ни слова ни одному человеку, даже самому принцу, который навещал его и умолял прийти в чувства.

Надобно сказать, что любимый пегий конь Чарджера тоже был зарезан, но Пегий Принц от этого в уныние не впал. Он горевал, как горевал бы любой всадник, и был полон сочувствия и не жалел слов утешения для своих друзей, наделенных Уитом. Но если трус, убивший лошадей в стойлах, надеялся тем навредить принцу, то это ему не удалось. Ибо его Уит-зверем был не конь, как долгое время предполагали. Зверь, с которым Принц Чарджер делил душу и разум, был тайной за семью печатями, которую тот берег даже от своей Уит-свиты. Слишком опасно было знать, какое существо связало свою жизнь с Королем-в-Ожидании. Так что Чарджер, пусть и скорбящий по своим друзьям, сохранял спокойствие, хотя вокруг него Пестрый Двор взывал к кровавой расправе. Несмотря на обещание Короля-в-Ожидании найти и наказать виновного, многие громко заявляли, что никакое наказание не будет достаточным для такого позорного преступления.

Даже тогда разумные головы все же взяли бы верх, да только на следующий день король одеревенел на своем ложе, потом забился в агонии и испустил дух. Лекарь, который находился при этом, позже божился, что в тот самый роковой момент черная птица снялась с оконного парапета и взлетела в небо, словно возрадовавшись смерти короля. Из такой мелочи, как эта история, и выросли слухи о подлых деяниях и темнейшем предательстве. Одни в своем невежестве заявляли, что черная птица украла и унесла с собой квинтэссенцию жизни короля. Другие — что это был Уит-зверь кого-то из Пестрого Двора и что он разнес радостную весть о смерти, которая возведет их принца на престол. А кто-то был уверен, что это был сам король, обращенный в черную птицу и обреченный на такую жизнь благодаря темной магии своего ублюдка-внука. Сколько ещё диких и глупых россказней выросло из слов лекаря об улетающей с карканьем черной птице, будто бы это было самой неестественной вещью в мире, на какую нормальная птица не способна. И все эти басни только добавили жару в закипающую при дворе распрю.

Хоть Канни и Чарджер оба срезали прядь волос в знак траура, и этому примеру последовали их свиты, воздавая должное уважение почившему королю, мало кто говорил о его смерти с грустью и печалью. Нет. Только и разговоров было о том, признают ли герцоги Пегого Принца законным королем или заявят на эти права Лорда Канни, разорвет ли Шесть Герцогств на части кровавая гражданская война? Слишком быстро забыли доброго Короля Вирайла. В тот день мало кто осознавал, насколько мудро он правил, сохраняя мир на своих землях.

Сейчас интересно вспомнить, что именно молодые земельные лорды и леди открыто признавали свою верность одному из двух соперников. Как говорит пословица, пока молодые сердца поют во весь голос, старые головы правят. Так оно и было, когда настало время герцогам утвердить Короля-в-Ожидании как полноправного короля. Каждый из них поднимался и ни один не преминул напомнить, что у всех границ Шести Герцогств стоят враги, которые обязательно нанесут удар, если мы не будем стоять друг за друга как за одного. И каждый герцог или герцогиня из говоривших присягали на верность Пегому Принцу.

Последним встал Стратеджи Видящий, Герцог Бака. Позади сидели его жена, побелевшая лицом, и сын, а глаза Канни Видящего были так черны, словно из них ушла вся жизнь. Стратеджи начал речь с того, что говорит не только за себя, но и от лица своего сына Канни, которому быть Герцогом Бака в свой черед. Его желание и желание всего их рода — в том, чтобы Шесть Герцогств не были разделены междоусобицей, но оставались сильны в своем единстве. Ибо никто в его семье, подчеркнул он, не любил ничего более своей родины. Процветание всех людей, сказал он, куда более важная цель, чем чьи бы то ни было амбиции, и поэтому он преклонит колено перед Чарджером, законным королем, которого выбрал в наследники его брат. И тогда, ко всеобщему изумлению, его сын поднялся с места и тоже преклонил колено рядом с отцом, склонив свою голову перед соперником.

Король Чарджер, более не Король-в-Ожидании, принял эту присягу, сначала побелев настолько, что пятно на его лице походило на черную плесень на белом сыре, а затем покраснев, чувствуя, как бьется кровь в висках. Ибо своим жестом оба — и Герцог Стратеджи, и его сын Канни — завоевали признание всего двора, который воспринял его как благородную жертву уважаемых людей. Вот так вышло, что, уступая трон своему сопернику, Канни и его отец завладели сердцами даже многих из тех, кто не жаловал их раньше.

Кто-то говорит, в тот момент Канни и покорил сердце Леди Уиффен. Сомнительный это сюжет для любого менестреля, ибо откуда известно, в какой момент сердце леди склоняется к сердцу лорда? Редбёрд предостерег меня от этого, одобрив только утверждение, что все выглядело именно так, потому что на пиру в честь нового короля она уселась рядом с наследником герцогства Бак, хотя ей было предложено почетное место по левую руку от Чарджера. Странный это был праздник, так как тот, кого чествовали, не мог отвести глаз от отвергшей его дамы, а гости его стола все ещё скорбели о потере своих Уит-зверей, говорили мало, ели и того меньше. Не самый многообещающий знак для предстоящего славного правления, и так оно и вышло.

Итак, Король Вирайл умер с приходом весны, а на Спрингфест Чарджер уже надел корону на свое отягощенное Уитом чело. Но с удлинением светлых дней правление нового короля не процветало, а словно бы иссыхало. Затяжные холодные дожди проливались в почву, которой давно бы пора прогреться. Все, что успели посеять, сгнило на корню, а прибрежные штормы застопорили торговлю, товары задерживались или успевали испортиться в пути. Некоторые менестрели позже споют, что такая ужасная погода предвещала все, что случится в дальнейшем, но по правде, как завещал мне говорить Рэдбёрд, это была всего лишь погода, которой нет дела до дел человеческих.

В этой промозглой весне, казалось, удалось расцвести лишь одному цветку, и то было раскрывшееся сердце Леди Уиффен. Ухаживание Лорда Канни набрало силу, и вместе они являли собой такую чудесную пару, что менестрели воспевали в песнях их любовь, смягчившую её нрав и сподвигнувшую Лорда Канни на подвиги в честь возлюбленной. В её честь он сразил медведя, зарезавшего больше дюжины голов скота в стаде Бакского фермера. В её честь он устраивал пиры, на которых она восседала на почетном месте, будто королева, разодетая в меха, шелка и драгоценности, подаренные им.

Было объявлено, что они поженятся, как только её родня сможет прибыть для свадебной церемонии. Лорд Канни самолично предстал перед Королем Чарджером и просил его позволения принести брачные клятвы перед Каменными Свидетелями Бака и станцевать свадебный танец в Большом Зале. Как Король Чарджер мог отказать ему в этом, не выглядя злобным и мелочным? Он позволил, хотя каждый видел, что сердце его было разбито. И судьбе было угодно, чтобы сразу же после объявления свадьбы распогодилось, и весна ринулась во все уголки, словно наверстывая упущенное.

Так и вышло, что Король Чарджер возглавил свадебный пир женщины, которую раньше надеялся заполучить сам. Он усадил Лорда Канни по правую руку, Леди Уиффен по левую, на лице его гуляла улыбка, но глаза были пусты. После первого танца молодоженов улыбающийся Лорд Канни передал руку жены королю для следующего танца. Что сказал ей Чарджер, пока они двигались в ритме музыки, ни один настоящий менестрель не слышал и ни один настоящий менестрель не станет утверждать. Одни злословили, мол, он угрожал ей, её семье и всему дому местью наделенных Уитом, если она не склонится перед его желаниями. Другие — будто он нашептал ей лукавым языком своего папаши слова, которые зачаруют любую девушку. А кто-то — мол, достаточно было излить боль разбитого сердца на языке отвергнутой любви и разрушенных надежд, от которого сердце девичье крепко сжалось. Никто из людей наверняка не знает, что было сказано на самом деле, пока они кружились и кланялись, поэтому ни одной правдивой песни об этом не существует. Но что бы то ни было, все отметили, что Леди Уиффен, которую король возвратил её лорду, была какая-то пристыженная и впоследствии не казалась больше ни веселой, ни охочей к танцам. Все чаще и чаще взгляд её метался от Канни к Чарджеру, и кто-то скажет, она сожалела о сделанном выборе, глядя на тягостно размышляющего, страдающего от любви короля, который одиноко сидел за столом на возвышении.

Как бы там ни было, теперь уже было поздно что-то менять.

Молодожены проследовали на брачное ложе под непристойные жесты и шуточки. После их ухода двор продолжал танцевать и пировать, поднимая тосты с пожеланием молодым счастья и детишек побольше. Король также остался сидеть в своем кресле, жизнерадостный, как покойник, да и присоединившиеся к нему в тот вечер также были угрюмы, ибо были из числа тех, кто потерял своего Уит-зверя из-за резни в конюшне. Какие-нибудь фальшивые менестрели станут петь, что в первый раз за все время после трагедии Лорда Элквина с Башенной Скалы видели на ногах и при параде. Но это ложь. До этого свадебного пира уже дней шесть как Рэдбёрд наблюдал его гуляющим каждое утро по саду под руку со своей женой, внешне мрачным, и, тем не менее, опрятно одетым и с сухими глазами. Вот это правда, и петь об этом надо так. Но правда также и то, что это был первый пир, на который он явился после смерти своего Уит-зверя, его одежда и поведение все ещё свидетельствовали о глубоком трауре. Многие тут оделись строже, чем подобает для столь радостного события, а некоторые напивались, словно хотели заглушить боль, а не отпраздновать свадьбу. Казалось, говорили потом, тьма клубилась в том конце зала, где собрался Пестрый Двор, и последующие события были спланированы за королевским столом, да только ни один менестрель не стал тому свидетелем, так что и петь об этом не станет.

Как бы там ни было, спустя две ночи, прежде чем разъехались по своим домам гости, прежде чем Лорд Канни отвез свою жену в родовое гнездо Герцогства Бак, в Оленьем Замке свершилось убийство. Маленькую девочку, дочку Лорда Кёрла из Черноземелья, который доводился братом почившему Ульдеру, нашли в конюшне. Ей не исполнилось и семи лет, и непонятно, что она делала в конюшне ночью, но поутру её нашли именно там. С перерезанным горлом, прямо в стойле, в котором погиб конь Лорда Элквина с Башенной Скалы. Одни менестрели скажут, мол, одно это доказывает, что убийство — его рук дело. Но любой дурак, поющий или нет, легко догадается, что доказывает это как раз его невиновность, что не может человек в здравом рассудке оставить такой недвусмысленный знак своей вины на месте столь гнусного преступления.

Вот так ответил Король Чарджер собравшимся в зале суда, когда Лорд Кёрл из Черноземелья обвинил во всеуслышание Лорда Элквина с Башенной Скалы. Это разбирательство не принесло удовлетворения ни одной из сторон, так как любое выступление заглушалось криками. С одной стороны зала Пестрый Двор бросал в Лорда Кёрла обвинительные речи и взгляды как убийце Уит-лошадей, с другой — Канни-двор выкрикивал, мол, зарежь хоть сотню лошадей, это не станет веской причиной для убийства ребёнка. А с галерки кто-то, больше озлобленный, чем храбрый, прокричал, что герцоги глупцы, если ждут правосудия от сына Калсидийского зверомага. Король было пытался держать себя в руках, но после такого оскорбления сощурил глаза в гневе — и тут менестрели любят добавлять, что ноздри его трепетали, а голова откинулась назад, как у взбесившегося жеребца.

Но есть и такие, что поют точнее, как и Рэдбёрд: да, он очевидно был возмущен, но стиснул зубы и не дал сорваться необдуманным словам. Мерзкое оскорбление расточилось по залу, словно свертывающаяся кровь, и на мгновение установилась тишина. Но потом крики зазвучали с новой силой, в них ярче проступала злоба и ярость.

Невозможно было призвать всех к порядку, даже когда Король Чарджер велел страже следить за тем, чтобы каждый дворянин говорил по очереди. В конце концов он приказал всем покинуть зал и объявил, что через три дня суд соберется вновь ради торжества справедливости и здравомыслия. Да только Канни-двор роптал на то, что Лорода Элквина в темницу не заточили, а только отправили в свои гостевые покои да приставили стражников, и не ареста ради, но чтобы ограждать его персону от посягательств. Куда там, ведь король уже принял решение, и жизнь пегой лошади ему дороже жизни нежной дщери своей собственной страны!

Возможно, Лорд Канни честно пытался утихомирить кипучие воды, когда вечером собрался со своими ближайшими друзьями, среди которых был и Лорд Кёрл из Черноземелья, и возвысил свой голос над этим бурлением. Да только это вряд ли.

Злобный шепоток перерос в рев, которому поддали жару слухи о том, что пока Канни выпивает в кругу друзей, короля, между прочим, видели гуляющим в саду при луне, да не одного, а под ручку с Леди Уиффен из Бака.

Сплетня пронеслась по Оленьему Замку, словно лесной пожар. Лорд Канни предстал перед королем на следующее утро перед завтраком, волоча по лестнице свою жену за руку. Та была бледна, заплаканные глаза покраснели, волосы в беспорядке разметались по плечам. Прямо перед всеми Канни обвинил короля в попытке наставить ему рога, не прошло и недели со дня свадьбы. На глазах у всего двора они поссорились не как король и его лорд, а как кузены, равные друг другу, выпаливая гневные слова и припоминая застарелые обиды.

И все это время Лорд Канни крепко сжимал запястье жены, так что меж пальцев плоть её вздулась, покраснела и уже начала чернеть. Когда король упрекнул его за это, Лорд Канни ответил, что ныне это его жена, и он будет делать с ней все, что пожелает. Прежде чем король, чье лицо стало бело-черным, смог что-то ответить, заговорила Леди Уиффен. До этого стоявшая смирно с побелевшим лицом, она вскинулась и впилась в мужнино лицо ногтями. Довольно и того, что её позорят перед всеми, когда она ни в чем не виновата, кричала она, да только не станет она молчать, если её называют вещью какой-нибудь и чьей-то собственностью. Как только муж выпустил её руку и схватился за расцарапанное в кровь лицо, она вспрыгнула по ступеням наверх, за спину к королю, а тот закрыл её руками и заявил, что отныне она под его защитой.

Прибыла наконец королевская стража. Медвежьим рыком Чарджер приказал им спустить Лорда Канни и его людей с лестницы. Они выполнили это, пролилась какая-то кровь, но без серьезных ранений. Коппер Сонгсмит стоял там, у нижних ступеней, рядом с дворянами Канни, а Рэдбёрд наверху, позадикороля и Леди Уиффен, и оба они видели все и слышали каждое слово, и поэтому я могу поклясться, что пишу здесь чистую правду. Отступая перед обнаженными мечами, Лорд Канни поклялся отомстить за то, что разум его жены не иначе как затуманен магией Уита, что Король Чарджер околдовал её. На что Король Чарджер проревел, мол, как может тот трепать языком о вещах, которых не понимает, если не понял, что за ужас и боль причинил трусливый его приспешник Лорд Кёрл из Черноземелья, убивший пегих лошадей и сам навлекший на себя другое несчастье.

Все присутствующие слышали это неосторожное обвинение, и многим подумалось — даже Рэдбёрду Правдопевцу — что словами этими король расписался в том, что находит смерть маленькой дочки Лорда Кёрла равноценной платой за смерть дюжины лошадей. Ещё до наступления темноты каждое ухо в Шести Герцогствах ознакомилось с опрометчивым высказыванием короля. Рэдбёрд велел мне записать также и то, что король в раскаянии сказал ему позже: что слова те опередили разум, что никогда он не хотел вызвать скандал и намекать на чью-то вину. Может ли какой человек, важный или простой, сказать, что в гневе никогда не говорил напрасных слов? И все же как менестрель, преданный истине, Рэдбёрд просил меня записать, что король действительно произнес эти злые слова. К вечеру по всему Оленьему Замку и городу разнесло не только их, но заодно и гнусные сплетни о Леди Уиффен, которая якобы теперь не только под защитой короля, но и званная гостья в его спальне. И это при том, что со времени столкновения на лестнице Чарджер ни на минуту не оставался один, Рэдбёрд мог в этом поклясться.

Случилось все это накануне Солнцеворота.

Что же пели лживые менестрели, пели так долго, громко и часто, что вскоре все поверили в их вранье? Пели они о том, что Лорд Канни из Бака, сокрушаясь о судьбе Шести Герцогств, преданных Королем Чарджером и его колдунами-лордами, собрал верных дворян и договорился с ними, что сойдется с Королем Чарджером в честной схватке один на один в полдень Летнего Солнцеворота. Они пели и пели, громко, долго и постоянно, что в этот час магия Уита наиболее слаба. Они пели, что все это задумал Лорд Канни из любви к Шести Герцогствам, и не более того.

А теперь прочтите, что я напишу. Дрались они ради переменчивой женщины и мертвого ребёнка, ради трона и мужской гордости. Никто не способен был заранее измыслить тот поток событий, который принес свои плоды в День Летнего Солнцестояния. Я служу истинному менестрелю и пишу здесь только то, что поведал мне Рэдбёрд, ухо к губам, а в этом у него не было причин лгать, будь он сто раз вруном.

К восходу солнца Олений Замок поделился на два лагеря. Свита Канни и их разнообразная охрана нагло разгуливали в стенах королевской крепости, вооруженная до зубов, люди короля от них не отставали. Не в зале судилищ, а прямо на лестнице, ведущей из королевской спальни, в окружении своих гвардейцев Король Чарджер объявил, что Лорду Элквину обвинений не предъявят, ибо нет свидетельств его вины, как не было свидетельств против убийцы пегих лошадей. Может, он и думал, что такое заявление склонит к миру обе стороны, так как ни за убийство лошадей, ни за убийство девочки, совершенные в горестном помешательстве, привлекать к ответственности никого не станут. Если он так думал, то не мог ошибаться сильнее. Каждая из сторон считала себя пострадавшей неизмеримо больше. Может быть, стоило попробовать предложить обеим сторонам хоть какую-то сатисфакцию. Пошли он двух дворян на поединок до смерти, кончено, это было бы кровопролитие, но в куда меньших масштабах, чем предстояло теперь.

Не успел Король Чарджер договорить последних слов, как женщина, днём ранее искавшая у него защиты, в голос ужаснулась «произволу без права на справедливость!» Если его слова были взвешены, а голос спокоен, то она, выпучив глаза, просто-таки визжала от ярости: мол, ни одна женщина, без разницы, наделенная Уитом или нет, не признает зверя, пусть и собственного Уит-зверя, равноценным ребёнку из чрева своего, мол, «бессчетные табуны зарезанных лошадей не уравновесят чаши весов, на которых — дитя, убитое в конюшне среди навоза и сена».

Леди Уиффен выплеснула свои гневные слова в тот самый миг, когда король замолчал — никто и вдохнуть не успел. Рэдбёрд отметил, что король уставился на неё в ужасе, раскрыв рот.

В следующую минуту она пронеслась мимо него вниз по ступеням, отпихнув с пути солдат, которые сами не расступились, и оказалась рядом со своим мужем. Заняв свое место, она оглянулась на Короля Чарджера. Лорд Канни из Бака не тронул её, хотя взгляда не удостоил. Наступила мертвая тишина.

Тут плечи Короля Чарджера опустились, как будто нечто важное покинуло его, возможно, заодно вынув сердце. Возможно, он пожалел о своих словах, так ясно показавших, что чувства наделенного Уитом никогда не найдут отклика в обычном человеке. Больше он не говорил, не сделал и попытки защитить свое мнение. Он отвернулся от всех, поднялся в свою спальню и запер за собой дверь. Стража услышала, как опустился засов, и заняла свой пост по обе стороны двери.

Как бы то ни было, Рэдбёрд встретил одинокого Короля Чарджера на прогулке. Эта встреча была случайна: как только король удалился в свои покои, Рэдбёрд отправился в благоухающий сад в попытке приободриться. Как любой менестрель в те времена, он пользовался привилегией неприкосновенности своей гильдии и несмотря на смуту ходил, где ему вздумается. Пальцы его годились лишь для струн, а голос — для пения. Ни для кого он не представлял угрозы — ни для мечника, ни для лучника…

И там он увидел Короля Чарджера, с поникшей головой, руки сцеплены за спиной, идущего извилистой тропинкой меж тимьяна к старым вишням. Рэдбёрду показалось, что король настолько был обескуражен и погружен в уныние, что утратил рассудок. Большой опасностью для Чарджера было бродить снаружи, без оружия, когда столько дворян ярились на него, и все же менестрель не осмелился побежать за охраной, ведь тогда пришлось бы оставить короля одного. Боялся также Рэдбёрд и того, что поспешный призыв стражи может запалить пожар событий, которых хотелось бы избежать. Так что он тихо поприветствовал Чарджера и, не задавая никаких вопросов, молча пошел рядом. Сейчас никакая песня не могла бы утешить короля или придать мудрости его сокрушенному сердцу. Только молчание и время могли помочь ему яснее увидеть ситуацию. Молчание и время подсказали бы, как справедливо удовлетворить всех. Молчание и время много чего могли, но ни того, ни другого ему не было дано.

Пока он прогуливался с Рэдбёрдом, кто-то вошел в тот же сад. Вдруг Чарджер тряхнул головой, будто проснулся от долгого сна. По всей видимости, он более-менее пришел в чувство. «Убийцы идут, — сказал он менестрелю. — Здесь не место для певцов. Беги отсюда, братишка. И пой только правду». И Рэдбёрд, душа в пятках, забрался в раскидистую крону вишни на краю сада и притаился на ветке. Кто прочитает, подумает о нем дурно, как, впрочем, он и сам о себе думал, но велел мне честно рассказать о своем позорном поступке, так что пусть знают все: рассказывает он лишь правду, и потому нет причин сомневаться во всей остальной истории. Он не носил оружия и не знал, как им управляться. Что было у него — так это голос и язык, смотрящие глаза и запоминающий ум. В конце концов, это все, что он мог предложить для защиты своего короля.

И в следующий миг он убедился, что король был прав. Откуда они знали, что найдут его здесь, ни я, ни Рэдбёрд не знаем. Убийцы пришли по одному и по двое, каждый нес обнаженный клинок, сияющий в лучах Солнцестояния. Лица их также были обнажены — без искусственных улыбок, полные ненависти, намеренья их были так же неприкрыты, как мечи. По мере их приближения Чарджер повернулся к ним и стал угрюмо ждать. Он стоял один, прислонившись спиной к дереву, и там мужчины окружили его. Вот имена тех, кто пришел туда: Лорд Канни из Бака был там, и Лорд Фенрю из Тилта, Лорд Трэкер из Фарроу, Младший Лорд Лок из Беарнса, едва ли достаточно взрослый, чтобы отрастить усики, и Лорд Скрайвер из Бака, третий кузен короля и Лорда Канни, а также Лорд Холдфаст из Риппона. Никто из них не был полноправным Герцогом, большинство — вторые сыновья, а один — так и вообще без шансов унаследовать титул, но все же они были отпрыски правящих герцогских семейств. Этих шестерых именуют обычно менестрели, и, истинно, они были там. Но правда в том, что был ещё один.

«Ты знаешь, зачем мы пришли», — сказал Лорд Канни королю, а тот — безоружный и окруженный, лишь рассмеялся.

Тут менестрели вставляют длинные речи, которые якобы были сказаны, или описывают, как Чарджер зашипел змеей или завыл волком. Не уставали повторять снова и снова, и уже в те давние дни, как король вытащил меч и зарубил юного Лорда Лока, и как потом Лорд Канни одной рукой сражался с ним, а король превращался то в волка, то в медведя, то в огромного змея, то в огнедышащего дракона, а то в гигантскую ядовитую жабу. О да, много героических песен сложено о том бое. Но правда в том, что король был безоружен, и когда он отступил от дерева, они кружили его со всех сторон. Он не обращал внимания ни на кого, кроме кузена, к которому шагнул со словами: «Ты завладел сердцем моей возлюбленной и верностью моих подданных. Ты практически владеешь моим троном, разве что без титула, и вот почему ты пришел. Забрать мою корону». Так сказал Чарджер, и Рэдбёрд Правдопевец повторил это мне. Король хотел ещё что-то сказать, но теперь об этом уже никто не узнает.

Потому что был там и Лорд Кёрл из Черноземелья, он подошел к королю сзади и без оклика или иного звука схватил того за горло, а затем вонзил свой короткий меч ему в спину, проворачивая лезвие в ране.

Лорд Лок вскрикнул в ужасе от подобной низости и бросился оттаскивать гнусного труса от его жертвы. Лорд Кёрл, пылающий боевой яростью, вытащил меч из спины короля и рубанул по горлу юноши, который рухнул, захлебываясь в собственной крови. Тогда все, включая негодяя, в ужасе отступили на шаг, потрясенные этим деянием.

Лорд Канни приказал им: «Опустите мечи! Постойте и подумайте! Как нам лучше рассказать о том, что здесь произошло?»

Над его головой в это время Рэдбёрд заткнул себе рот рукавом. Сердце колотилось от ужаса, горло сжалось от горя, а трусость обездвижила его, только ворон хрипло каркал где-то на верхних ветках. Король лежал лицом в грязи, тяжело ранен, но все ещё живой. Он перевернулся на спину и заговорил, почти победно: «Предатель, все предатели, и будете повешены за это». Его взгляд при этом впился в Лорда Канни. Все поняли, что он имел в виду: и корона, и женщина будут принадлежать ему, когда Канни повесят за измену.

Эти безрассудные слова определили его судьбу, ибо мужчины сомкнулись над ним. Не было никакой великой дуэли или побоища, не принимал король обличья зверей. Не был он повержен ими в битве а затем повешен из-за своей магии. Нет. Было только мелькание мечей, вонзающихся в распростертого на земле человека, и прежде чем все было кончено, ни один клинок не остался чист и честен.

Единственный, кто видел происшедшее, кто знал правду той минуты, был менестрель, прильнувший к стволу вишневого дерева над их головами, и его мутило от увиденной бойни, предательства и собственной беспомощности.

Поют ли фальшивые менестрели о том, как Лорд Канни и его сообщники разрубили короля на части и сожгли их над водой, чтобы не дать душе вновь вселиться в тело? Все ложь. Они рубили его на куски, поднимая и опуская свои клинки, словно тесаки мясников, потому что желали скрыть, сколько жестоких ран было нанесено, причем немало из них — в спину. Кровь брызгала во все стороны, окропив даже нижние ветви вишни, а над всем этим кружил ворон, без умолку каркая от горя.

И тело его они не сожгли. По крайней мере, не на глазах у ошеломленного Рэдбёрда. Лорд Канни велел, чтобы каждый завернул в плащ часть разрубленного тела и отнес прочь, пока они не придумают, как рассказать обо всем. И когда все части Короля Чарджера были собраны, сам Канни в своем плаще унес голову, все ещё с короной на ней. Юного Лорда Лока из Беарнса они оставили лежать под деревом. Лорд Кёрл вытащил из ножен королевский поясной нож и воткнул его в спину юноши, как будто такое короткое лезвие могло тягаться с мечом Кёрла, почти до конца разрубившим шею.

А теперь повествование вновь возвращается к Рэдбёрду, который просил меня засвидетельствовать его признание в собственной трусости, но также и искренности. Истерзанный душевными страданиями и трепеща от ужаса, он чувствовал, что ему ни за что не ослабить собственную хватку за ветви дерева и даже не сдвинуться любым другим способом. Он оставался на дереве на протяжении всего этого дня и ночи вплоть до следующего утра. Только ворон составил ему компанию, да птица, прилетевшая и усевшаяся на ветку рядом с ним и уставившаяся на него одним глазом, и, как он сказал, только они одни и могли увидеть, что произошло в действительности. Тем не менее, менестрель Рэдбёрд был оглушен тишиной. Кухонная работница появилась ранним утром с корзинкой в руках, и когда она увидела тело молодого Лорда Лока, она с воплями убежала. Но, не смотря ни на что, Рэдбёрд даже не пошевелился.

Даже когда появился человек, который осмотрел тело и закричал, обнаружив в его спине нож короля, и после, когда унесли тело молодого Лорда Лока, Рэдбёрд не окликнул их и не спустился. Даже когда он услышал, как они громко обсуждают, какая, должно быть, мучительная смерть постигла мальчика, получившего удар в спину ножом короля с рукояткой в виде головы оленя, и покоившегося в грязи, будто он был паразитом, Рэдбёрд молчал. На протяжении всего этого времени приходили и уходили люди, разговаривали и делились и сплетничали о том, что им было неизвестно, на его глазах они соткали рассказ о крови на земле и кинжале в спине мальчишки. И ни один из них так и не поднял голову, чтобы заметить раненного менестреля и ворона на дереве.

Возможно, он так и остался бы на дереве до самой смерти, если бы наконец не упал с ветвей на пропитанную кровью землю, будучи уставшим, голодным и да, до смерти напуганным. Там его и обнаружил помощник повара, забредшего в столь поздний час в сад, чтобы собрать травы, и именно он позвал за целителями. Они подняли его и отнесли в замок. Никто не мог определить, что именно его беспокоило, так как ужас произошедшего связал его язык и заставил глаза практически вылезти из орбит. Они признали в нем королевского менестреля и подумали, что он вернулся туда, чтобы осмотреть место злодеяния. Некоторые полагали, что он заразился, так как дружил с Чарджером. Они вымыли его, накормили и были заботливы, как того требовал долг любого целителя по отношению к раненому. Поэтому я не буду говорить о них плохо.

Уже к концу дня весть дошла до его матери, то есть до меня, мне было необходимо отправиться туда и позаботиться о своем сыне, о человеке, снова превратившегося в ребёнка. И когда я прибыла туда, я нашла Рэдбёрда именно таким, как они мне и описали, с выпученными глазами и онемевшего. А за окном, у кровати, на дереве сидел ворон и наблюдал за нами. Целитель Ненси заметила, что ворон следовал за ними, пока они переносили его из сада в кровать, и, поскольку она была женщиной правдивой, я считаю, это должно быть записано здесь.

Я забрала своего сына в свои покои в замке. Покинутая всеми, я заставила его подняться, а затем идти вверх по лестницам, шаг за шагом. Никто не помогал мне, но никто и не мешал. Я приготовила ему настойку, давно известную в нашей семье, и он провалился в сон. Ночь, последующий день и ещё половину ночи прошли прежде, чем он открыл глаза, но даже после этого, его души не было в теле. И во тьме ночи, когда я зашла в комнату и уселась на его кровать, освещенную одинокой свечой, его первыми словами оказалась просьба принести ему лучшие перо, чернила и пергамент, чтобы он смог все записать. И когда я все это принесла, он впервые рассказал мне полную историю о том, что произошло. Сидя в круге желтого света, я записывала, пока он рассказывал, каждое слово, дословно, чтобы быть уверенной, что правда не будет утеряна.

Поскольку никто не видел Рэдбёрда в саду, ни один из предателей, убивших короля, никто из них не знал, что существовал свидетель их злодеяния. Рэдбёрд лежал в моей комнате, больной, его тело словно было парализовано тем потрясением, которые испытали его разум и сердце. Новости, которые я приносила ему каждый день, огорчали нас: сначала Баккип, а затем и все Шесть Герцогств будто бы сошли с ума. Король пропал, распространялись сплетни о том, что он убил молодого Лока, а затем бежал от свершенного злодеяния. В отсутствии на троне человека, который должен сохранять порядок и ратовать за мир, а также обдуманное правосудие, ненависть вспыхнула и распространилась подобно летнему пожару.

Многое изменилось в последующие десять дней. Я вернулась к своим повседневным делам как можно скорее, но Рэдбёрд продолжал идти на поправку в моей комнате. Дверь в мои покои всегда была закрыта. Во время трапез с другими слугами я получала все необходимые сплетни и слухи, и все они были ужасными. Я едва осмеливалась выглядывать в окно во двор: я боялось того, чему могла стать свидетельницей. Все пегие лошади в Баккипе и все пятнистые собаки в конюшнях были преданы мечу. Тех, кто осмелился осуждать произошедшее, признали как обладающих Уитом, вкусивших злую магию короля. Многие аристократы Пестрого двора были избиты или просто исчезли. Все, кто могли бежать, бежали. Обладать Уитом стало признаком зла и животной природы, а также низости и лживости.

К концу месяца, целая толпа мужчин и женщин были повешены за то, что обладали Уитом. Тогда же зародилась традиция четвертовать тела, и после сжигать останки над водой, повсеместно распространялись и истории о том, что обладатели Уита могли превращаться в животных, или прятать собственные души в телах своих партнеров, а после воскрешать себя из мертвых. На тот момент все это было в новинку, и мне казалось, я понимала, каким образом разрасталась эта идея. Обладать Уитом считалось позорно, и дети, в семье которых был хотя бы один родитель, обладающий Уитом, подвергались не меньшей опасности чем те, кто был заклеймен как имеющий Уит, в особенности страдали те, кто гордился своими навыками в работе с исцелением животных, а также пастухи и конюхи. Все, не только реальные обладатели Уитом, жили в страхе быть обвиненными в использовании Звериной Магии. Многие аристократы, а также торговцы и купцы бежали из Баккипа, они покидали герцогство Бакк, оставляя свои дома, а также судьбы и имена. Это было время кровавой резни, такой, какую Бакк никогда не знал.

Герцог Бакка, Стретеджи Видящий, брат покойного Вирэла и отец Лорда Канни, пытался усмирить волну, ударившую в престол, но он был стар и не в лучшем здравии. Он подтвердил, что являлся законным наследником короны, но он счел неприемлемым для себя занять корону, пока король, которому он присягнул, оставался жив. Остальные герцоги и герцогини в его королевстве не были достаточно высокородными. За всем тем злом, которое обрушилось на Шесть Герцогств за последние годы, стоял Пегий принц и те обладатели Уита, которых он привел к власти. Они говорили о его отсутствии как о благословении, и впервые за многие годы даже младшая знать в открытую делилась сплетнями о том, что династия Видящих запачкала себя кровью калсидийского раба, который был звериным колдуном. То было время, как говорили они, когда венец должен был перейти к истиной чистой линии, к тому, кто смог бы поднять Видящих с тех глубин, куда они опустились. Они призывали Канни выступить вперед и взять корону, от которой отказался его отец.

Им было известно, что Король Чарджер мертв. Возможно, мой Рэдбёрд и не пел об этом, но я видела это в их жестоких глазах. Они совершенно не боялись, что король сможет заявить свои права на престол. Именно тогда, я думаю, они попытались сочинить ложь, объясняющую, почему не было найдено тело. Их трусливое убийство Чарджера выглядело иначе под воздействием лживых аристократов и менестрелей, которые заботились только о благосклонности вышестоящих, а уж никак не об истине. Но, чтобы быть правдивой по отношению к Рэдбёрду, я запишу здесь, ведь правда в том, что у меня не было доказательств тому, что им было что-либо известно, они спасали жизни тех, кто присутствовал при убийстве.

Итак. Мой Пегий принц был мертв. Я в одиночестве оплакивала ребёнка, которого прижимала к груди, мальчика, который не забыл меня, когда перестал нуждаться во мне, принца, который наделил моего бастарда полномочиями певца истины, мужчину, который всегда улыбался при встрече со мной. Я оплакивала его одна, я не смела говорить о величине горя, постигшего меня. Рэдбёрд тонул в глубоком горе, я боялась, что, если я ещё добавлю свое бремя, он утонет в нем и умрет. Он был всем для меня в этом мире, единственным, кто смотрел на меня с любовью. И таким образом, без всякой веры, я разговаривала с ним о лучших днях и надеждах на будущее, которое ни один из нас не мог даже вообразить. Без защиты Короля Чарджера на что мы могли надеяться, С Уитом или без него? Когда я покидала комнату, я делала это ранним утром или поздним вечером, брала необходимое из того, что оставалось на кухне, я уже не претендовала на место за столом среди слуг, стараясь быть незаметной.

Все эти перемены в замке Баккип произошли менее чем за тридцать дней, и до сих пор не было никаких доказательств смерти короля. И все это время, в моей комнате, Рэдбёрд сжимался калачиком и рыдал. Он был слишком потерян в своем горе, даже для того чтобы остричь волосы, а он должен был это сделать для своего короля. Он менял свою одежду, только когда я требовала, и умывался, только когда я ставила перед ним чашу и полотенце. Он мало ел, клевал из тарелок, так что суп вскоре становился холодным, а хлеб превращался в черствую корку. Мой сын похудел и был угрюм, я видела, что он ненавидит себя, потому что он был певцом истины, а не воином. Он отравлял себя отвращением к себе, а я была не в силах остановить его.

В то же время, Канни переманил Леди Виффен на свою сторону и в собственную постель. Каким бы ни был раскол между ними, казалось, все осталось в прошлом. Её рука лежала на его запястье, когда они входили в зал для пиршеств, она ехала рядом, когда он выезжал на охоту. И потом, спустя два месяца после их свадьбы, появились признаки беременности, свита Канни радовались и подстрекала Канни Видящего как можно скорее взойти на престол. Они хотели короновать «незапятнанного» Видящего.

К тому времени появились слухи о том, что Короля Чарджеда нет в живых. Не было доказательств тому, и пока люди кивали и холодно улыбались, когда звучало его имя, часто добавляя проклятье. Медленно история начала просачиваться в умы и на языки слугам. Лорд Канни Видящий спас Шесть Герцогств. Скоро настанет время, когда будет рассказана полная история.

Канни Видящий выбрал Харвеста Феста для церемонии восхождения на престол. Что бы ни думал об этом его отец, он принял решение самостоятельно, в то время как остальные герцоги легко согласились с его требованиями. Люди Уита, как большими группами, так и поодиночке, были высланы из Баккипа. Весь Баккип, город и замок, был очищен от скверны Уита. Несмотря на неудачную весну, урожай обещал быть изобильным, и все это тоже связывали с Канни Видящим, как если бы это было во власти обычного человека. Но толпу легко убедить в таких вещах. Сильный и красивый и молодой Видящий, готовый взойти на престол, и его будущая королева, вынашивающая наследника. В воздухе ощущалась атмосфера благополучия, несмотря на застарелый запах крови, пролитой на земле. Люди устали от той дикости, которой стали свидетелями, и были более чем готовы признать, что все решится с восхождением Канни на престол.

В моих покоях, Рэдбёрд окончательно пришел в себя. Он провел много дней в мрачных раздумьях и тишине, коря себя за трусость. Только мне он рассказал о том, чему стал свидетелем.

День коронации Канни Видящего приближался, Рэдбёрд по-прежнему оставался в постели, а ворон до сих пор находился за моим окном. Канни объявил двору, что они, наконец, очистились и избавились от звериной магии и теперь, когда дело было сделано, он был готов стать королем очищенного королевства. И только когда я передала это Рэдбёрду, он засуетился.

— Принеси мою арфу, — были его первые слова, и затем: — Найди перо, мама, и приготовь лучшую бумагу, какую тебе удастся купить, я запишу песню для коронации Короля Канни.

Он говорил с весельем в голосе, намного веселее, чем за последние несколько недель и у меня упало сердце, когда я услышала его. Я испугалась, что он потерял рассудок.

Тем не менее, я все же, принесла ему чернила, перо и бумагу. Он аккуратно записывал слова и проговаривал себе вслух, а затем возвращался и пробовал подобрать аккорды, и снова думал над словами. Я приходила и уходила тихо, как мышь. Изолированный в моих покоях, Рэдбёрд работал над своей песней, в то время как ворон сидел на подоконнике и следил за ним.

Накануне коронации Короля Канни, песня была закончена. Я вернулась в свои покои и нашла Рэдбёрда скатывающим свиток, на котором были записаны слова. Он запечатал его воском и придавил прессом своей печати. Затем, вздохнув, он положил его рядом с другим запечатанным свитком на столе перед собой. Именно тогда он дал мне инструкции: он хотел, чтобы я скопировала его песню своими руками, и переписала своими словами все, что он сообщил мне.

— Затем ты должна спрятать мой рассказ там, где он будет в безопасности от тех, кто стремится уничтожить правду, туда, где мудрые люди смогут отыскать его десятилетиями или сотнями лет позже.

Моё сердце сковал лед от его слов.

— Для чего они должны быть записаны? Конечно же, ты исполнишь эту песню тысячу раз.

Он взглянул на меня, с грустью в глазах, его голова склонилась, а затем он сказал, и это была большая ложь из всех, что он произносил когда-либо.

— Наверное, я действительно должен, мама. Так и есть, — затем он похлопал меня по руке. — Но все же, я прошу тебя найти безопасное место для этих свитков, как я и просил. Я считаю, что я должен помнить эту песню, как никто другой.

Рэдбёрд не был приглашен выступать на коронации. Несомненно, многие полагали, что он мертв, либо бежал, за все это время, что он провел в комнате в замке, его никто не видел. Он был другом Пегого принца, а затем и певцом Короля, наделенного Уитом, и нам было отлично известно, что отныне к нему будут относиться с пренебрежением, если не с ненавистью. Сейчас мне стыдно в этом признаться, но я должна сказать правду, как я обещала ему. Я думала, он отправится туда снискать благосклонность нового короля, что он исполнит песню в честь Короля Канни. Меня опечалило, что мой сын настолько сломлен, но он никогда не был храбрым ребёнком, и учитывая, чему он стал свидетелем, я полагала, что он выбрал мудрый путь. Мы склоняем головы перед изменениями в наших судьбах, но мы должны как-то жить дальше.

Коронация должна была состояться в Большом Зале, и, как это было принято, все были рады стать свидетелями этого события. Он велел мне прийти рано, чтобы я смогла все увидеть. Тем не менее, я пошла смотреть не как Канни примет окровавленный венец, я отправилась смотреть, как мой сын исполнит песню и все у него наладится. И поэтому я выбрала место, которому мало кто позавидовал бы, так как находилось оно в верхней галерее в левом углу, откуда хорошо просматривался престол, оттуда я могла видеть помост менестрелей, куда их будут приглашать для выступления в честь нового короля.

Я стояла довольно долго, пришли другие, чтобы занять места вокруг меня после того как все лучшие места были заняты. Я вся горела и у меня разболелась голова и устали ноги задолго до того, как вошли высокородные лорды замка. И когда герцоги расселись по своим мягким позолоченным стульям и малая знать заняла свои места на скамейках и, наконец, все были устроены, музыканты заиграли торжественную мелодию и Лорд Канни Видящий и Леди Виффен вошли. Медленно они прошествовали до своих высоких мест, и хотя я удивилась отсутствию герцога Бакка, никто из стоящих рядом никак не прокомментировал это, и я решила промолчать.

Лорды по очереди брали слово и говорили, практически одно и то же, суть их речей сводился к одному: перед нами был Канни из Бакка, наследник короны и трона, как и его отец, брат Короля Вирэла и следующий в линии престолонаследования, отказавшийся от собственных притязаний. Слушая их речи, складывалось впечатление, что король Чарджер и Будущая королева Кайтин никогда не существовали. Слезы подступили к моим глазам и, очевидно, стоящие рядом со мной сочли, что перед ними сентиментальная дура, преисполненная патриотизма, заслушавшаяся их скучными речами, но на самом деле, меня сковало горе.

Затем Король Канни Видящий встал и принял присягу своих герцогов и согласился принять королеву Шести Герцогств. Затем все пятеро герцогов, шествующих в медленной процессии, пронесли на синей подушке корону. И в этот момент вздох удивления и ропота любопытных поднялся над залом, словно корона исчезла. И хотя Канни Видящий сохранял важное выражение на лице, клянусь, я увидела промелькнувшую на мгновение улыбку на его лице, он наслаждался удивлением толпы. Затем он высоко поднял руки и развел их, призывая таким образом к тишине и пообещал, что отныне он будет открыт для всех них.

Коппер Сонгсмит поднялся и встал перед собравшимися герцогами и будущим королем. Пропасть лет находилась между нами, за все эти годы он не счел нужным признать собственного сына, хотя сходство было таким, что отрицать его не было смысла. Мы больше никогда не были вместе, после тех нескольких часов ночью. Тем не менее, он принял Рэдбёрда в свои ученики, как я и ожидала от него. Я была удивлена глубине собственных чувств, когда он взял свой инструмент и тонкая мелодия, а затем и его звучный голос под аккомпанемент умных пальцев, унизанных бирюзой и опалами, летящих по арфе, представили на всеобщее обозрение ложь, которая до этого момента не озвучивалась. Припев был энергичным и запоминающимся: четверостишие о том, как чистая кровь Видящих стучала у него в жилах, что Канни делал то, что считал необходимым, и убил Звериного мага, который хотел захватить трон Видящих.

Конечно же, это все было подстроено, но, тем не менее, должно было выглядеть как нечто спонтанное, поскольку Коппер Сонгсмит пел о том, как Канни одержал победу в своей схватке со злобным магом Уита, и о том, как он поднял корону из грязи и отер её от грязной крови, а герцоги передавали корону из рук в руки, пока, наконец, герцог Бернса не водрузил её на голову Канни Видящего.

И в этот момент раздался такой гул одобрения, что каждый присутствующий в зале вскочил с места. Люди кричали и их слова отражались от каменных стел: «Король Канни! Король Канни!», кричали они.

Так это и произошло. Корона была водружена на его чело под радостные восклицания. Его герцоги отошли и вернулись с короной для Леди Виффен и она стала королевой Виффен Видящей в ту же ночь. И в то время, пока все наблюдали за королевской парой, мои глаза искали сына, и в итоге я обнаружила его.

Я не обратила на него внимания, когда он вошел в Большой Зал, потому что он был облачен во все черное, а не в свою обыденную оранжевую одежду, глубокий капюшон скрывал его огненно-рыжие локоны. Мой взгляд не остановился на нем, и только когда я снова взглянула на него, я узнала собственного сына. Иногда стоит увидеть того, кого ты любишь со стороны, чтобы понять, как изменился этот человек. Болезнь и скорбь заставили впасть его щеки и глаза, он выглядел на десять лет старше своих лет. Я сомневаюсь, что даже его собственный король узнал бы его с первого взгляда, подозреваю, все думали, что он был убит или изгнан с другими приспешниками Пегого Принца. Так что он стоял, как старик, в углу, в то время как остальные менестрели выходили вперед и исполняли по одному песни о красоте королевы или храбрости короля.

Затем кто-то позвал за Коппером Сонгситом, чтобы он снова спел о том, как король убил Самозванца, наделенного Уитом. И Коппер вышел вперед и ещё раз исполнил свою лживую песню, мастерски сплетенную настоящим гением. Ещё раз все услышали, как король вызвал его и, пообещав развеять чары, он взял свою жену, и как они сражались с Чарджером, который постоянно менял свое обличие, появляясь в виде разных зверей, все страшнее и страшнее, пока, наконец, Канни не убил его, снеся голову медведю с его могучих плеч, уничтожив зло, и как звериный колдун упал на землю уже в облике человека.

Тишина сопровождала этот рассказ, отдельные возгласы сопровождали фрагмент, в котором Коппер пел о том, как король спас от позора корону Видящих. Тишина волной накрыла Большой Зал, и на этот раз Коппер заканчивал каждый куплет, рассказывая о том, как король призвал своих наиболее близких и надежных друзей помочь ему сделать то, что он должен был сделать, чтобы монстр вновь не возродился. Они расчленили его тело и сожгли над водой, и таким образом, страшный зверь — чудовище был побежден и сознание Леди Виффен очистилось от тумана, который нагнал на неё Уит.

Одинокая слеза скатилась по щеке Леди, и она склонила голову на плечо своего мужа. Я слышала, как многие с симпатией вздохнули, и я задалась вопросом, какому количеству лжи Виффен сама же и поверила. Затем мои глаза вернулись к моему сыну, и ужас сковал меня. Пока Коппер Сонгсмит допевал последние слова своей лживой песни, я увидела, как Рэдбёрд медленно выпрямился и в его глазах вспыхнуло пламя.

Любой трус может испытать момент мужества. Это произошло с моим Рэдбёрдом. Ибо в середине вечера, когда сама королева возблагодарила Коппера, Рэдбёрд Певец Истины, пробился сквозь толпу и занял освободившееся место перед престолом лже-короля, который восседал на нем. Затем, перед всем двором, он просил позволить ему исполнить последнюю песню в качестве своего подарка, прежде чем он покинет двор Видящих навсегда. Король Канни вздернул брови, явно не понимая, кто такой смелый стоял перед ним. Сегодня я думаю, Канни полагал, что перед ним странствующий менестрель, надеющийся заработать несколько монеток при помощи лести.

Долго ждать не пришлось. Рэдбёрд установил перед собой арфу и взял первый аккорд. Сначала он просто играл мелодию, наблюдая, все ли присутствующие обратили на него внимание. И затем, громче и четче, чем когда-либо, он запел свою правду. Он пел о Короле Чарджере, который в одиночестве прогуливался в саду, о том, как пришел его менестрель, чтобы составить ему компанию, и как Король приказал Рэдбёрду спасаться бегством. Он рассказал о том, как взобрался на дерево, и, называя все имена, он пел о тех, кто окружил безоружного короля.

Лица присутствующих бледнели, Король продолжал смотреть на него, в то время как Королева выглядела такой скованной, будто она и вправду окаменела. Голос Рэдбёрда был сильным и ясным, но Король Канни не был похож на человека, желающего выслушать песню до конца. Не позднее, чем когда он запел о том, как нож Лорда Курла вошел в спину короля Чарджера и о том, что именно он убил молодого Лорда Лока, Король Канни закричал, что Певец — предатель. Дюжина мужчин, желая доказать свою верность, бросились на моего Рэдбёрда.

Он никогда не был крепким человеком, а долгое заточение сделали его только ещё более хрупким. Огромный мужчина сильно его ударил, так что арфа впечаталась в его грудь. Споткнувшись, он полетел назад. Я слышала треск его черепа, когда голова ударилась о каменный пол. Он больше не двигался. Я закричала, снова и снова, но мой тоскливый крик смешался с воплями гнева и ужаса, которые поднялись вокруг меня. А потом помещение вокруг меня завертелось, и если бы крыша обрушилась на меня, я не была бы против. Но образовавшаяся давка не позволила мне упасть, и хотя я была парализована ужасом от произошедшего с моим сыном, я должна была увидеть это, чтобы сохранить в своей памяти: охранники тащили безжизненное тело Рэдбёрда из Большого зала.

И затем, совершенно неожиданно, из угла в Большом зале вылетел ворон. Он парил над Большим залом, будто сбитый с толку темнотой и светом факелов. Затем он пролетел совсем низко, заставив собравшихся пригнуться, и в очередной раз облетев зал, сбил с головы короля Канни корону, которую он обманом водрузил себе на голову. Пока мужчины и женщины продолжали кричать, сбежавшись при виде произошедшего, он ещё трижды облетел зал, не смолкая каркая. Королева закричала и спряталась за трон ложного короля. Меня сдавливали и слева и справа, толпа ринулась из зала. Король гневно закричал на лучника, но ворон уже исчез, тем же путем, что он и появился: пролетев над головами людей, он выпорхнул из Большого зала.

Какая-то паникующая девушка сильно меня толкнула, так что мои колени подкосились и я упала, она в панике наступила на меня. Избитая и наполовину растоптанная, я присела, сложив руки над головой, я дико плакала и кричала в своей скорби и гневе, которые заполнили мои уши. Когда я, наконец, пришла в себя, прошло уже достаточно времени, короля и герцогов уже не было, половина присутствующих также покинули зал. Я встала на ноги и, пошатываясь, вернулась к себе в комнату. Одна. Одинока, как никогда ранее.

Итак, рассказ Рэдбёрда закончен. Мне понадобилось собрать все свое мужество, чтобы отправиться к стражникам с просьбой отдать мне тело бывшего менестреля. Они резко ответили мне, что он был обвинен в использовании Уита, поэтому был повешен, четвертован и сожжен над водой, и мне нечего требовать у них. Некоторые из них откровенно насмехались надо мной, но один старик сохранил остатки совести, чтобы выглядеть пристыженным. Догнав меня, он шепотом сообщил, что менестрель был мертв, когда его вынесли из Зала.

Итак, теперь я должна обернуть этим свитком тот, что написал мой сын, как он меня и просил. Я сломала одну печать, так как хотела прочесть каждое слово в его последней песне, которую ему не позволили исполнить до конца, чтобы понять, догадался ли он о том, что теперь точно было известно мне. Он не знал, и, будучи певцом истины, он бы не написал о том, во что не верил. Но я могу и сделаю. Таким образом, я закончу то, что начала, рассказав о событиях, частью которых Рэдбёрд так и не стал. И все же, я ручаюсь за истинную правду, сказанную здесь языком менестреля, и я оставлю свою правду наряду с его, правду, которую можно будет отыскать как через день, так и через десять лет.

За коронацией короля Канни пришли зимние шторма. Охота не задавалась, ледяной шторм, какой мы не видывали, сломал крыши на двух складах с зерном, впервые на памяти оставив людей без хлеба. В Замке Баккип двор значительно поредел в сравнении с предыдущими годами. Шторм удерживал людей внутри, долгие дни были наполнены скукой, суеверные начали видеть дурные предзнаменования в каждой разбитой чашке или рассыпанной у камина золе. Королева падала в обмороки и дважды люди опасались, что она потеряла ребёнка. Шторм, который длился три дня, накрыл город Баккип, так что пирсы в доках были снесены волнами, два судна затонули, несмотря на то, что находились в безопасной гавани. Как только пришло потепление, болезнь прокатилась по конюшням и многие коровы потеряли так и не родившихся телят с кровью и нескончаемым мычанием. Я бы списала неудачу в охоте на тех дураков, которые убили лучших собак за мнимые преступления, в которых они, якобы, были замечены, и на тех, что прогнали народ Уита, которые трудился в конюшнях Баккипа, на полях и в амбарах. Вместо этого многие видели следы проклятия, которое наложили на замок обладающие Уитом, на территории всех Шести Герцогств преследования их только ужесточились.

Тем не менее, зимы рано или поздно заканчиваются, даже те, что наполнены горем и несправедливостью. Пришла весна, а с ней и более благодушная погода. Оттепель рано подтопила снег, рано зацвели крокусы. Королева уже не была такой бледной и болезненной, она с аппетитом ела, её живот с наследником внутри значительно подрос. Фермеры засеивали поля, и когда пришло время собирать урожай, Королева Виффен родила мальчика, крепкого и резвого. Его рождение отмечалось с гораздо большей помпой, чем того требовал его титул, тогда всем казалось, что это поворотный пункт и конец всех злосчастий. Наследник обезопасил трон и династию Видящих. Теперь все должно было стать хорошо.

И когда принцу исполнилось два года, я стояла среди остальных на церемонии запечатления его имени, как того требовали традиции. Коредж Смелый — такое имя ему было присвоено, и его отец пронес его сквозь пламя и окропил его голову и грудь землей, а затем хорошенько окунул в воду. Все увидели хорошее предзнаменование, когда мальчик чихнул, а затем громко рассмеялся в первый раз в своей жизни.

Этот смех распространился на всех свидетелей, и когда мальчика подняли высоко вверх, я к ним присоединилась. Так как когда король Канни поднял голенького принца, чтобы все могли увидеть его, я увидела, что он и вправду был истинным наследником короны. Ибо на тыльной стороне левой руки ребёнка я увидела то, что видела на руке его отца: небольшую родинку в форме темной птицы с распростертыми крыльями.

Итак, я пишу об этом здесь, искренне и честно, как этого пожелал мой сын Рэдбёрд, истину о родословной принца. Принц Коредж Видящий, долгих лет ему правления и процветания, является истинным сыном законного короля, Короля Чарджера Видящего, сына Будущей королевы Каушен Видящей, дочери Короля Вирэла и Королевы Кейпбл Видящей. И внук Лостлера из Калсиды, мастера конюшен и обладателя Уитом.

МЕЧ ЕЕ ОТЦА ^{(рассказ, 2017 г.)}

В этой захватывающей истории Фиц Чивэл Видящий посещает поселение, захваченное во время войны Красных кораблей, где несчастным жителям приходится сталкиваться с трудными выборами, ни один из которых не хорош, а некоторые из них много хуже других…

* * *

Таура поерзала на своем наблюдательном насесте. Она совсем промерзла, сидя здесь, на двух бревнышках, связанных прутьями, гордо именовавшихся «сторожевой башней». Было бы куда удобнее сидеть просто на земле, не так бы уставали зад и спина. Девушка поджала под себя ноги и снова проверила положение луны. Керри придет сменить её, когда луна скроется за холмом Последней надежды. По крайней мере, должен прийти.

Ей достался наименее вероятный путь в деревню. Дерево было обращено к рыночному тракту, который вел в глубь суши, к рынку Хиграунда, где местные продавали рыбу. Вряд ли перекованные придут отсюда. Похищенных людей вытаскивали из домов и гнали на берег. Тогда захваченные в плен жители брели мимо сожженных рыбацких лодок и разграбленных коптильных стоек. Мальчик, которому хватило смелости проследить запохищенной матерью, рассказывал, что пираты затолкали людей в лодку и увезли их на красный корабль, бросивший якорь неподалеку. Увезли их в море, и вернутся они из его волн.

Таура видела, как они уходили, из своего укрытия в большой иве, от которой хорошо просматривался причал. Казалось, пиратам было все равно, кого хватать. Она видела старого Па Гримби, видела Салал Гринок, несущую своего младенца. Она видела маленьких близнецов Бодби, Келию, Рудана и Коуп. И своего отца, кричащего, еле стоящего на ногах, с залитым кровью лицом. Она знала почти каждого пленника. Коптильня — маленькая деревенька. Тут всего-то человек шестьсот.

Ну, было шестьсот. До налёта.

Потом, когда потушили пожары, Таура помогала собирать тела. После сорока она перестала считать, и это были тела людей только из восточной части деревни. Рядом с шатким причалом сложили ещё один погребальный костер. Хотя нет, не было больше шаткого причала. Остались обугленные сваи, торчащие из воды рядом с затонувшими лодками маленького рыболовного флота. Среди них была и лодка её отца. Перемены пришли так быстро, что трудно было запомнить все. Сегодня ночью она вдруг решила сбегать домой за теплым плащом. И только потом вспомнила, что от её дома остались обугленные доски и мокрая зола. И не только от него. Сгорели пять соседних домов, а в деревне — ещё несколько десятков. Даже огромный дом Келпа, в два этажа, ещё не достроенный, стал грудой дымящегося дерева.

Она опять поерзала на сиденье и наткнулась на что-то. Оказывается, уселась прямо на свисток на длинном шнурке. Деревенский совет дал ей дубинку и свисток на случай, если кто-то пойдет по дороге. Два сигнала — и сюда прибегут самые сильные мужчины деревни, с «оружием». Ну то есть с жердями, топорами и баграми. И придет Джелин, с мечом отца Тауры. А вдруг никто не прибежит на свист? У неё ведь есть дубинка. Будто она сможет спуститься с дерева и попробовать ударить ею кого-то. Будто сможет бить дубинкой людей, которых знает с детства.

Послышалось мерное цоканье копыт. Лошадь? В невозвратном прошлом в Коптильню редко заезжали путешественники, лишь в конце лета, на ход красного окуня, тянулись рыбные менялы. Но зимой и по темноте? Кто бы это мог быть? Сквозь темноту она пристально следила за узкой полосой плотно утоптанной земли, которая вела через поросшие лесом холмы к Хиграунду.

Появилась лошадь со всадником. Одинокий всадник, что-то тяжелое в седле лошади, две разбухшие корзины по бокам. Пока она присматривалась, тяжелый сверток задергался и протяжно захныкал, а потом заревел во все горло, как капризный ребёнок.

Она коротко свистнула один раз — «может опасность». Всадник остановился и посмотрел на её насест. Он даже не дернулся к луку, — просто не мог, потому что старался удержать ребёнка, сидящего перед ним. Девушка встала, слегка потянулась, чтобы размять затекшую спину, и начала спускаться вниз. К тому времени, когда она добралась до земли, появились Марва и Карбер. И Керри, который давно уже должен был сменить Тауру. Люди встали поперек дороги, перегородив путь лошади длинными жердями. Не обращая внимания на крики ребёнка, они попытались расспросить всадника. В свете факелов она разглядела темноглазого темноволосого юношу. Его толстый шерстяной плащ был синим — цвета Бакка. Интересно, что же у него в корзинах?

Наконец он закричал:

— Да заберет у меня кто-нибудь этого мальчишку? Он говорит, что зовут его Пиви, а его мать — Келия! Говорит, что живет в Коптильне и показал дорогу сюда. Он в самом деле отсюда?

— Сын Келии! — воскликнула Марва и подошла ближе, чтобы посмотреть на лягающегося, извивающегося ребёнка. — Пиви! Пиви, это я, кузина Марва. Иди ко мне, иди сюда! Иди ко мне.

Когда мужчина начал спускать ребёнка с высокой черной лошади, мальчик выкрутился, ударил его и закричал:

— Ненавижу тебя! Ненавижу! Пусти меня!

— Он перекован, да? — отшатнулась Марва. — О, святая Эда, что нам делать? Ему всего четыре, и он единственный ребёнок Келии. Пираты, должно быть, забрали его вместе с ней. Я-то думала, что он погиб в огне!

— Он не перекован, — с легким нетерпением сказал всадник. — Он злится, потому что мне нечем было накормить его. Пожалуйста, заберите его.

Мальчик ткнул пяткой в плечо лошади и снова завопил, зовя мать. Марва шагнула вперед. Пиви несколько раз ударил её, прежде чем ей удалось взять его на руки.

— Пиви, Пиви, это я, все в порядке! О, милый, теперь ты в безопасности. Ты так замёрз! Ну успокойся же.

— Я хочу есть! — закричал мальчик. — Мне холодно! Меня комары покусали, я порезал руки, мама выбросила меня с лодки! Выбросила с лодки в темную воду и ей было все равно! Я кричал, а лодка уплыла! А волны несли меня, и я лез по скале и потерялся в лесу! — пронзительно жаловался он.

Таура встала рядом с Керри.

— Твое время, — напомнила она ему.

— Знаю, — надменно процедил он, глядя на неё сверху вниз. Она пожала плечами. Она же просто ему напомнила. Ей все равно, что он будет делать. Свое она сделала.

Незнакомец спешился и уверенно повел лошадь к деревне. Таура отметила, как люди расступаются перед ним, даже не пытаясь встать на его пути. Ну, по крайней мере он не перекован. Перекованный никогда бы не помог ребёнку.

Незнакомец бросил сочувствующий взгляд на мальчика в руках Марвы.

— Это многое объясняет, — он посмотрел на Карбера. — Мальчик выбежал из леса прямо перед моей лошадью, плакал и звал на помощь. Я рад, что у него осталась родня. И очень жаль, что на вас напали пираты. Но вы не единственные. На прошлой неделе разорили Шрайк, что на побережье. Я туда и ехал.

— Так кто ты такой? — подозрительно спросил Карбер.

— Король Шрюд получил послание из Шрайка и сразу же отправил меня. Меня зовут Фитц Чивэл Видящий. Меня послали на помощь в Шрайк, и я даже не знал, что на вас тоже напали. Я тороплюсь, но могу рассказать вам, как справляться с этим. — Он заговорил громче, обращаясь и к тем, кто вышел на улицу, встревоженный свистом Тауры. — Я могу научить вас, как бороться с перекованными. Расскажу то, что мы уже знаем, — он оглянулся на круг обращенных к нему лиц и сказал ещё громче: — Король послал меня на помощь таким людям, как вы. Не бросайте наблюдательные посты, но остальным жителям лучше собраться в одном месте. Пусть меня услышат все. Ваши перекованные могут вернуться в любой момент.

— Один человек? — сердито спросил Карбер. — Мы кричим королю, что на нас напали, что людей увозят на красных пиратских кораблях, а он посылает к нам одного человека?

— Бастарда Чивэла, — произнес кто-то. Кажется, голос принадлежал Хедли, но уже сгустились сумерки, и Таура не сказала бы наверняка. Люди выходили из оставшихся целыми домов и подтягивались к толпе, следующей за всадником. Парень не обратил внимания на выкрик.

— Король послал меня не сюда, а к Шрайку. Я свернул, чтобы привезти домой мальчика. Пираты не разрушили ваш постоялый двор? Я был бы признателен за ужин и стойло для лошади. Мы всю ночь ехали под дождем. Давайте соберем всех жителей в одном месте, пусть все услышат, что я скажу.

— В Коптильне никогда не было постоялого двора. Не для кого держать его, дорога заканчивается здесь, в бухте, а все местные ночуют дома, — казалось, Карбера оскорбила сама мысль, что человек короля мог вообразить, что в его деревне может быть приют для чужаков.

— Раньше ночевали, — заметила Таура. — Теперь у многих нет даже кровати на ночь.

А где она сама будет спать сегодня? Наверное, в доме соседа. Джелин предложил ей одеяло у очага. Мать сказала, что это доброе дело. Что так и должны делать хорошие соседи. За матерью это повторял и младший брат, Геф. А за приют они отдали Джелину отцовский меч. Как будто за доброе дело они стали его должниками. Меч был одним из немногих вещей, которые удалось спасти из дома, подожженного пиратами. Когда девушка узнала об этом, мать застрожилась:

— Брат у тебя слишком мал, а тебе никогда не набраться сил, чтобы справиться с ним. Пусть меч останется у Джелина. Вспомни, что всегда говорил твой отец: делай все, что нужно, чтобы выжить, и не оглядывайся.

Таура помнила, когда он это сказал: тогда его команде пришлось выбросить за борт часть улова, чтобы пережить внезапно налетевший шторм. Таура подумала, что отдать что-то ценное, чтобы остаться в живых — это не совсем то, что отдавать последнюю дорогую вещь надутому хвастуну. Мать могла сколько угодно твердить, что Таура никогда не справится с мечом отца, но сама девушка знала, что уже может его поднять. В те немногие вечера, когда отец доставал меч, чтобы протереть, почистить и смазать маслом, он давал ей подержать его. Она всегда держала меч обеими руками, но в последний раз, на удивление, она смогла поднять и помахать им. Отец тогда засмеялся.

— Дух, но не сила. Как жаль… Был бы у меня такой сын, как ты… — Он бросил на Гефа косой взгляд и пробормотал: — Или хоть у сына мозги были бы…

Но она не была сыном, ей не досталось роста и силы отца, она осталась маленькой, как мать. По возрасту она уже могла работать на лодке с отцом, но он никогда её не брал.

— На палубе нет места для рук, которые не справятся с тяжелой работой матроса. От таких только беды.

И он был непреклонен. Но в конце того месяца он снова позволил ей поднять обнаженный меч. И она дважды махнула им прежде, чем его тяжесть потянула руки к земле.

А отец улыбался ей.

Но теперь отца нет, его увезли на пиратском корабле. И у неё ничего от него не осталось.

Таура была старшим ребёнком, меч должен был принадлежать ей, может она поднять его или нет. Но как это случилось? Она не знала. Они таскали тела к погребальному костру, потом она вернулась в дом Джелина и увидела меч в ножнах, стоящий в углу, как метла! Ей с матерью и Гефом позволили спать на полу дома Джелина, и за это им пришлось отдать последнюю ценную вещь, принадлежавшую семье. И мать думала, что это правильно. Но разве это справедливый обмен? Ему ведь ничего не стоили их ночевки на полу у очага. Наверное, мать все-таки не умела выживать.

Не надо думать об этом.

— …сарай для копчения рыбы, — говорил тем временем Карбер. — Сейчас он пуст. Мы можем там разжечь огонь для тепла, а не для дыма, ну и собрать там народ.

— Было бы отлично, — откликнулся незнакомец.

Марва улыбнулась ему. Пиви прекратил барахтаться. Он обнял кузину за шею и спрятал лицо в её плаще.

— Переночевать можно у нас, сэр. А лошадь поставим в сарай для коз, теперь там много места, — улыбка её скривилась. — Мы не успели спрятать животных от пиратов. А что они не забрали, то убили.

— Печально слышать это, — устало ответил всадник, а Таура подумала, что эту историю он слышит уже не впервые, и, наверное, всегда так отвечает.

Карбер отправил по деревне мальчишек, чтобы они созвали народ к сараю для копчения. Таура почувствовала детскую радость, когда он приказал Керри встать на стражу, и двинулась вместе с толпой в сарай. Несколько семей уже обосновались там. У них был огонь, и они устроили временные прибежища в разных его частях.

Почему её мать не пришла сюда? По крайней мере, они бы жили отдельной семьей, своим домом. И у них бы остался отцовский меч.

Жители деревни шли сюда, где всегда пахло ольховым дымом и рыбой. Карбер перевернул больший деревянный ящик, чтобы посланник встал на него. Люди прибывали медленно, и Таура видела нетерпение незнакомца. Наконец он поднялся на свою маленькую сцену и попросил тишины.

— Больше ждать нельзя. Перекованные могут вернуться в деревню в любой момент. Это мы уже знаем. Так уже случилось в Кузнице, где Красные корабли напали в первый раз. Потом они вернули половину жителей, как бездушных призраков самих себя. — Он посмотрел вниз, увидел замешательство на лицах окруживших его людей и попробовал объяснить попроще: — вот приходят Красные корабли. Пираты убивают, грабят, но самое страшное бывает после того, как они уйдут. Они уводят тех, кого вы любите. Что-то делают с ними, чего мы не понимаем. Держат их какое-то время, а затем возвращают вам, в семьи. Люди возвращаются, усталые, голодные, мокрые, замершие. Они узнают родных, помнят их имена. Но они больше не будут людьми.

Он посмотрел на собравшихся людей и покачал головой, надеясь и не веря, что сможет расшевелить их. Таура следила, как он пытается объяснить.

— Они вспомнят ваши лица, вспомнят, как вас зовут. Отец будет называть детей по именам, пекарь вспомнит про кастрюли и печь. Они будут искать свои дома. Но вы не должны пускать их в деревню и домой. Потому что они не станут заботиться ни о ком, только о себе. С ними в деревню придут кражи, драки, убийства, насилие.

Таура непонимающе смотрела на него. В этих словах не было никакого смысла. Другие лица отражали то же смятение, и мужчина печально покачал головой.

— Это трудно объяснить. Отец будет забирать еду у сына. Если у вас есть что-то, чего им захочется, они возьмут это, и не важно, сколько боли придется принести. Если они голодны, они возьмут себе всю еду, если захотят спрятаться — займут ваш дом. — Ещё тише он добавил: — Если в них разгорится похоть, они будут насиловать. — Он обвел взглядом людей и добавил: — Кого угодно.

Видя, что ему не верят, парень тряхнул головой:

— Пожалуйста, послушайте меня! Все, что вы слышали о перекованных, все слухи — все это правда. Сейчас пойдите и закройте свои дома. Закройте ставнями окна. Убедитесь, что засовы на дверях прочны. Выберите людей, которые будут защищать деревню. Соберите их. Возьмите себя в руки. Вы уже следите за дорогой. Это отлично.

Он вздохнул, и Таура заполнила паузу:

— Но что нам делать, когда они придут?

Он посмотрел на неё. Наверное, он был бы красивым мужчиной, если бы не был таким замерзшим и усталым. Щеки его покраснели, темные волосы блестели от дождя или пота. В карих глазах застряло страдание.

— Люди, которые ушли, не вернутся к вам. Перекованные уже никогда не станут такими, как были. Никогда. — Следующие его слова прозвучали жестко: — И ты должна быть готова убивать их. Прежде, чем они убьют тебя.

Внезапно Таура возненавидела его. Красивый или нет, он говорил об её отце. Отце, большом и могучем Берке, который вернулся с дневной рыбалки, безоружный и не готовый к тому, чтобы его хватали и тащили. Когда её мать закричала, чтобы она бежала и пряталась, она так и сделала. Ведь она была уверена, что её отец, большой могучий папа, будет драться с похитителями. Поэтому она ничего не сделала, чтобы помочь ему. Его уводили, а она пряталась в ивовой рощице.

На следующее утро они с матерью встретились на руинах сожженного дома. Геф стоял там же и плакал, будто ему пять, а не тринадцать. И они не мешали ему стоять и хныкать. И Таура, и мать знали, что не смогут ничего объяснить её глуповатому братцу. Под холодным моросящим дождем они ковырялись среди остывших обгоревших бревен и толстого слоя золы от соломы — в том, что ещё недавно было их домом. Мало что удалось спасти. Таура с матерью разбирали чуть тлеющие обломки, Геф стоял рядом и вопил. В чудом уцелевшем тяжелом шкафу нашлось несколько котелков для готовки и три шерстяных одеяла. Нашли чашку и три тарелки. А потом из-под упавшего бревна Таура достала отцовский меч в тонких ножнах. Меч, который спас бы его, если бы был с ним.

И теперь паршивец Джелин утверждает, что меч — его. Меч, который должен принадлежать ей, Тауре. Она представляла, что сказал бы отец, узнай он, что мать обменяла меч на убежище. Она сжала губы, думая о папе. Берк был не самым добрым, не самым нежным отцом, которого можно было вообразить. На самом деле он был очень похож на человека, которого незнакомец описал как перекованного. Он ел первым и лучшую еду, и всегда откладывал дела на потом. Быстро наказывал и редко хвалил. В молодости он был воином. Если ему что-то было нужно, он умел найти способ получить это. В ней разгорелся крошечный огонек надежды. А вдруг, даже перекованный, он все равно останется её отцом? Он ещё может вернуться домой, ну, в деревню, где стоял их дом. Ещё может подняться до рассвета, чтобы вытащить свою маленькую лодку…

Ох… Лодка теперь лежала на дне, только кусок мачты величиной с ладонь торчал над водой.

Но она-то знала своего отца. Он придумает, как поднять лодку. Он знает, как заново отстроить дом. Может быть, как-нибудь и вернется прошлая жизнь. Просто семья, сидящая вечером у своего собственного очага. Их собственная еда на столе, их собственные кровати…

И ещё — он вернет свой меч.

Человеку короля не очень удалось убедить деревню, что тех, кто вернутся, нужно выгнать, а ещё лучше — убить. Она сомневалась, что он понимает, что несет: если мать помнит лицо и имя ребёнка, неужели она не вспомнит, как заботилась о нем? Иначе ведь не бывает?

Очень скоро он тоже заметил, что ему никто не верит.

— Пойду проверю лошадь, — негромко произнес он. — Я останусь здесь на ночь. Если решите укрепить какие-нибудь дома или этот сарай, я помогу с этим. Но если вы сами не приготовитесь, я ничего сделать не смогу. И ваша деревня — не единственная, которую перековали. Король послал меня к Шрайку. Здесь я оказался случайно.

— Уж мы-то знаем, как позаботиться о себе, — сказал старый Халлин. — Если Килин вернется, он все равно останется моим сыном. Почему же мне не накормить его и не дать ему приют?

— Ты что это, думаешь, что я убью отца, если он будет так вести себя? Парень, да ты с ума сошел! Если это — помощь короля Шрюда, то мы обойдемся без неё.

— Кровь гуще воды! — выкрикнул кто-то, и внезапно все рассердились на короля.

Лицо незнакомца ещё больше осунулось.

— Как пожелаете, — безжизненно произнес он.

— Как захотим, так и будет! — закричал Карбер. — Ты думал, никто не заглянет в корзины на твоей лошади? Да в них полно хлеба! А ты видишь, что нас разорили, и ничего не сказал и не предложил поделиться! Не слишком ли ты жесток к нам, Фитц Чивэл Видящий? — Карбер вздернул руки и закричал в толпу: — Мы просим короля Шрюда прислать нам помощь, а он отправляет одного человека, да к тому же бастарда! А тот прячет хлеб, без которого пусты животы наших детей, и велит нам убивать родственников! Это не та помощь, которую мы ждали!

— Надеюсь, ты ничего не тронул, — ответил мужчина. Его глаза, такие искренние доселе, стали далекими и мрачными. — Хлеб отравлен. Его будут скармливать перекованным в Шрайке. Будут убивать их, чтобы положить конец смертям и насилию.

Карбера потрясли эти слова.

— Убирайся! — закричал он. — Сейчас же оставь нашу деревню, немедленно! Нам уже достаточно тебя и твоей «помощи». Прочь!

Видящий не дрогнул. Он обвел взглядом толпу и сошел с ящика.

— Как пожелаете, — он не кричал, но слова его слышны были всем. — Если вы не собираетесь помогать себе, я бессилен. Я уеду. А когда я закончу работу в Шрайке, вернусь сюда. Возможно, к тому времени вы будете готовы слушать.

— Ну это вряд ли, — ухмыльнулся Карбер.

Посланник короля медленно пошел к двери. Его рука не трогала рукояти меча, но толпа расступалась перед ним. Таура была одной из тех, кто последовал за ним на улицу. Его лошадь все ещё была привязана у сарая. Крышка одной корзины была сдвинута. Мужчина остановился, плотно прикрыл её, потом похлопал лошадь по шее, отвязал её, сел в седло и, не оглядываясь, поскакал в темноту. Он двинулся к той дороге, по которой пришел. Звук копыт постепенно затих.

Дождь к утру не кончился, затянулся на весь день. Ни один из похищенных не вернулся. У залива больше не было видно красного корабля. Джелин начал утверждать власть над семьей Тауры. Её мать помогала готовить обед, а Гефа отправили искать дерево, которое пригодилось бы для очага или ремонта. Когда Таура вернулась с дежурства, Джелин приказал ей присмотреть за своим отпрыском, чтобы его жена, Дарда, смогла отдохнуть. Кордел был испорченный сопливый двухлетка, который ползал по хижине, раскидывая вещи, и истошно орал, если его ругали. Его одежда была постоянно грязной, и родители пожелали, чтобы Таура постирала его испачканные пеленки и повесила их сушиться над очагом. Как будто что-то вообще могло высохнуть в эти промозглые дни после налета. Когда Таура начала жаловаться, мать поспешно напомнила ей, что некоторые люди укрываются под найденными парусами или спят на грязном полу сарая для копчения рыбы. В таких случаях она говорила тихо, словно боясь, что Джелин подслушает жалобы и выкинет их на улицу. Она повторяла Тауре, что нужно быть благодарными за помощь дому, который её приютил.

Таура не чувствовала благодарности. Когда она смотрела, как мать готовит и убирает, будто служанка, в доме, который им не принадлежит, её мутило. Ещё хуже было видеть, как Геф везде бегает за Джелином, по-щенячьи стараясь угодить ему. Вот если бы Джелин хорошо относился к нему… Но он командовал мальчиком, дразнил и издевался над ним, а Геф только нервно хохотал, выслушивая насмешки. Джелин просто осла из мальчишки делал. Мокрые и усталые, они вернулись домой после попыток поднять рыбацкую лодку Джелина. Геф не жаловался, скорее, он лебезил перед Джелином, радуясь его вниманию. С отцом он никогда так себя не вел. Отец всегда был холоден и грубоват с детьми. И все-таки, пусть он не был слишком ласков, неправильно было Гефу забывать его так скоро, глуп он или нет. А вдруг их отец ещё не умер? Таура молча злилась.

Но следующим вечером стало ещё хуже. Её мать потушила рыбу, очень жидко, чтобы хватило всем. Супчик из мелкой рыбешки, пойманной у берега, получился серым, в нем плавали крахмалистые корешки бурой лилии, которая росла на скалах, водоросли и мелкие рачки с пляжа. По вкусу было похоже на воду в прилив. Им приходилось есть по очереди, потому что посуды не хватало. Таура с матерью ели последними, Тауре досталось очень мало, а мать просто выскоблила остатки из котелка. Пока Таура медленно допивала жидкий отвар с крошечными кусочками рыбы и корешками, Джелин тяжело сел напротив неё.

— Пора бы кой-чего поменять, — резко сказал он, и её мать открыла рот.

Таура бросила на него равнодушный взгляд. Он смотрел на неё, а не на мать.

— Сама видишь, в этом доме маловато места. Ни еды тут, ни кроватей, ни комнат. Так что вот. Или нам нужно придумать, как все это наладить, или нам нужно попросить некоторых людей уйти.

Мать молча хваталась за край стола обеими руками. Таура бросила на неё косой взгляд. В её глазах светилось беспокойство, рот сжался, как сухой шнурок. Она не помощник. Отец пропал меньше пяти дней назад, а теперь от неё отказывается и мать. Девушка встретила взгляд Джелина и с гордостью поняла, что голос её не дрожит:

— Вы говорите обо мне.

Он кивнул.

— Сама видишь, забота о малыше Корделе тебе не подходит. Да и ему тоже не нравится. Ты ходишь сторожить деревню, но от этого в доме не становится больше еды, а в сарае — дров. Отлыниваешь от работы по хозяйству, а то, что мы просим сделать, делаешь нехотя. И только и знаешь, что сидеть у огня и дуться.

Мурашки бежали по коже, когда она слушала этот перечень своих проступков. В ушах звенело. Молчание матери казалось осуждающим. Брат отошел от стола, опустив глаза, стыдясь за неё. Может даже испугался. Они оба оправдывали Джелина. Оба предали семью, ещё в тот момент, когда отдали Джелину меч отца. И теперь он все говорил и говорил, то предлагая ей ходить на пляжи после отлива и собирать крошечных моллюсков, то потратить четыре часа, дойти до Шертона, поискать там работу за несколько монет в день и принести в дом немного еды. Окаменев лицом, она не отвечала ни на одно его предложение.

— Я думала, что наша комната и еда здесь уже хорошо оплачены, — заговорила Таура. — Разве вы не взяли меч моего отца в прекрасных кожаных ножнах, на которых вырезан девиз моей семьи? «Следуй за сильнейшим», вот что там написано. Это прекрасный меч из Баккипа. Его носил отец, когда был молод, счастлив и служил в страже короля Шрюда. Теперь у вас есть меч, который должен был перейти ко мне!

— Таура! — выдохнула мать, но это был протест, а не болезненное понимание того, что она отдала.

— Неблагодарная сучка! — ахнула жена Джелина, а тот издевательски произнес:

— Ты можешь съесть меч, дура? Может ли он прикрыть твою спину от дождя или согреет тебе ноги, когда выпадет снег?

Таура только открыла рот, чтобы ответить, как услышала крик. Кричали недалеко. Кто-то пронесся мимо дома, отчаянно вопя. Таура первая вскочила и распахнула дверь, вглядываясь в дождливую ночь.

— Закрой дверь на запор! — закричали сзади Джелин и Дарда.

Будто люди, заживо сгоревшие в домах, подожженных пиратами, ничему их не научили.

— Они идут! — закричал кто-то. — С пляжа, из моря! Идут!

Сзади подошел брат, проскользнул под рукой и стал всматриваться в ночь.

— Они идут! — с тупой радостью повторил он. Через мгновение раздался свист. Два, ещё два, ещё.

— Шары Эля, да запри ты эту проклятую дверь! — взревел Джелин. В его руке был обнаженный меч, тот самый, который он так поносил мгновение назад. Его блеск и отброшенные на пол ножны взбесили Тауру. Она протиснулась мимо брата, схватилась за край двери и захлопнула её перед его лицом. Через мгновение ей захотелось, чтобы с ней оказался плащ, но портить такой блестящий уход возвращением она не стала.

Мелкими назойливыми каплями моросил дождь. Из домов выходили люди и вглядывались в ночь. Некоторые прихватили жалкое оружие — дубины, рыболовные ножи, багры. Орудия их ремесла, не подходящие для драк и защиты — вот все, что у них было. Долгий свист зазвенел и затих в ночи.

Большинство людей оставались в дверях, но кое-кто, смельчаки или отчаявшиеся, отважились выйти. Рассеянной группкой они двинулись по темным улицам. У одного из мужчин нашелся фонарь. В его свете Таура видела разрушенные дома, какие-то — совсем сгоревшие, от других остались почерневшие балки. Она увидела дохлого пса, которого ещё не убрали с дороги. Наверное, его хозяин тоже умер. Некоторые дома остались почти целыми, их окна были плотно закрыты. Её мутило от запаха горелого, который разносил дождь. Вещи, не украденные пиратами, валялись на улице, мокрые и опаленные. Свист не повторялся, и для Тауры это казалось страшнее, чем если бы он звенел, не смолкая.

Хозяин фонаря высоко поднял его, и через неуверенный свет Таура увидела несколько приближающихся фигур. Один из мужчин в группе вдруг позвал:

— Атильда! Ты жива!

Он побежал к женщине. Та не ответила на его приветствие. Вместо этого она резко остановилась, тупо глядя на руины дома. Таура и другие медленно подошли к ним. Мужчина стоял рядом с Атильдой, вопросительно вглядываясь в неё. Волосы женщины были завязаны, промокшая одежда висела мешком. Он мягко произнес:

— Они сожгли твой дом. Мне очень жаль, Атильда.

Она молча отвернулась от него. Соседний дом пережил нападение. Она подошла к нему и подергала дверь, потом застучала в неё. Медленно открыла старуха.

— Атильда! Ты выжила! — воскликнула она. На её лице появилась робкая улыбка.

Но перекованная ничего не сказала. Она отодвинула старуху с дороги и вошла внутрь. Старуха заковыляла за ней.

— Пожалуйста, не ешь это! — услышала Таура её крик. — Это все, что у меня осталось для внука!

Не успела Таура подумать об этом, как на улицу навстречу толпе выбежала женщина. Она в ужасе вскрикнула, отшатнувшись от двух темных фигур, потом разглядела сбитую с толку группку людей и всхлипнула:

— Помогите мне! Помогите! Он изнасиловал меня! Мой брат изнасиловал меня.

— О, Делль! — воскликнул человек в толпе и снял плащ, прикрывая порванную одежду женщины. Плащ она взяла, но от прикосновения отпрянула.

— Рофф? Это ты? — спросил хозяин фонаря, когда из темноты вышел высокий мужчина. Он был гол и бос, его кожа покраснела от холода. Не сказав ни слова, он резким ударом бросил одного парня из толпы на колени и сорвал с него плащ, чуть не задушив его. Потом обернулся, посмотрел на зевак, отвернулся от них и направился к дому.

— Это не твой дом, Рофф! — закричал мужчина с фонарем, пока другие помогали потрясённому парню встать на ноги. Люди жались друг к другу, как овцы, окруженные стаей волков.

Рофф не остановился. Он подергал дверь. Она оказалась заперта. Он спустился на пару ступенек, а затем с ревом ударился в неё всем телом. Дверь поддалась. Изнутри раздались сердитые крики и вопли. Таура, открыв рот, смотрела, как Рофф входит внутрь. Кто-то в доме назвал его по имени, и через несколько мгновений ночь заполнили звуки драки. Несколько мужчин двинулись на них. Рыдающая женщина с маленьким ребёнком выбежала навстречу.

— Помогите, помогите! Он убивает моего мужа! Помогите…

Двое мужчин вбежали внутрь, Таура осталась на темной улице.

— Так вот о чем он говорил, — пробормотала она. Он оказался прав. Она думала, что человек короля ненормальный, но он оказался прав.

На улицу вывалились Атильда и старуха. Они сцепились в ожесточенной драке, а в дверях плакал маленький мальчик. Несколько мужчин бросились растаскивать их, кто-то пошел вытаскивать Роффа. Крики и звуки драк разрастались. Таура посмотрела вниз по улице и увидела свет из открытых дверей. Народ выглядывал на улицу и снова закрывался в домах. Страх и надежда боролись в ней; увидит ли она фигуру своего отца? Но его не было.

Не успели мужчины вытащить Роффа из дома, мальчик, потерявший плащ, прыгнул к нему на спину и вцепился в его шею с криком:

— Отдавай мой плащ!

Кто-то попытался стащить его с Роффа, трое других старались удержать перекованного.

— Рофф! — закричал кто-то. — Ну брось, Рофф! Мы поможем тебе! Рофф! Прекрати драться!

Но он не остановился, и, если его противники просто хотели удержать его, то он бился в полную силу, готовый убивать. Таура увидела момент, когда мужчины потеряли терпение. Под тяжестью насевших на него людей Рофф упал на землю. Кто-то потребовал, чтобы Рофф сдался, но остальные ругались и колошматили его. А Рофф продолжал барахтаться. Только резкий удар по голове утихомирил его. Увидев, как мотнулась голова Роффа, как коснулось его ухо плеча, Таура закричала. Он затих. Ещё два удара с разных сторон. Затем, как виноватые псы, мужчины отпрянули от тела.

На улице мужчина, который впервые поздоровался с Атильдой, все ещё держал её, прижимая руки к телу. Старуха сидела на улице, плача и причитая. Атильда откидывала голову назад, щелкала зубами, пинала ноги мужчины. Таура поняла: пираты нарочно освобождали их замерзшими, голодными и пустыми, чтобы они сразу же нападали на свои семьи и соседей. Может для этого они сожгли только половину деревни? Неужели тем, кто остался, суждено познать злобу своих собственных людей?

Но ей не дали задуматься над этим.

— Святая Эда! — закричал мужчина.

Друг Роффа завопил:

— Ты убил его! Рофф! Рофф! Да он же мертв! Мертв!

— Атильда! Прекрати! Прекрати!

Но Рофф растянулся на земле и его язык вывалился из окровавленного рта, а Атильда молча дергалась, вырываясь и пинаясь. И в этот момент потрясенного бессилия Таура услышала плач, крики, вопли и пронзительные визги из разных уголков деревни. Кто-то отчаянно свистел в свисток. Люди вернулись перекованными, как и предупреждал человек короля Шрюда. Но теперь Таура знала, что это значит. Они действительно возьмут все, что хотят. И некоторых, как Рофф, кроме смерти, ничто не остановит.

Жители деревни убьют отца, внезапно поняла Таура. Её отец был сильным и упрямым мужчиной, самым сильным, которого она когда-либо знала. Он не остановится, пока не получит то, что ему нужно. И его тоже остановить сможет только смерть.

Папа.

Где он может быть? Как он придет? А вокруг кричали, плакали, стонали. Перекованные возвращались, и это было хуже той ночи, когда пираты жгли, разворовывали, насиловали и убивали деревню. Тот налет был неожиданностью. Но они знали, что люди вернутся. И страхи сменялись надеждами. А теперь, когда жители деревни начали заново строить жизнь, восстанавливать дома, вытаскивать на берег лодки и чинить их, пираты ударили второй раз. Их собственными людьми, как оружием. Её отцом.

Куда он пойдет?

И она поняла. Он пойдет домой.

Таура побежала по темным улицам. Дважды она уклонялась от перекованных. Она узнавала их даже в тусклом свете, сочащемся из закрытых окон. Они шли окоченевшие и холодные, будто озадаченные возвращением к жизни, которой когда-то жили. Она пробежала мимо Дженда Гринока, стоявшего на коленях на улице и причитающего:

— А малыш? Где же наш малыш?

Таура замедлила шаг и, сама того не желая, посмотрела в его сторону. Его жена, Салал, стояла рядом, с её одежды ещё текла морская вода, а в руках её не было ребёнка, которого она унесла на Красный корабль. Она молча осмотрела обгоревшие обломки своего дома. Потом отрывисто произнесла:

— Я замерзла и проголодалась. А ребёнок только и делал, что ревел. Какой в нем толк?

В словах её не было переживаний, сожаления, гнева. Она просто сказала свою правду. Дженд закачался, согнувшись, а она, обняв себя руками, обошла его и пошла к освещенному домику. Таура поняла, что случится дальше.

Но на пороге возникла женщина с дубинкой и крикнула через плечо:

— Заприте двери. И не открывайте никому, кроме меня.

Женщина не ожидала, что Салал попытается войти. Размахивая дубиной, она шагнула навстречу. Салал не отступила. Вместо этого она яростно, нечеловечески завыла и, подняв руки, побежала к женщине.

— Нет! — крикнул Дженд и сорвался на помощь жене.

Вот так и будет, подумала Таура. Некоторые будут стоять за своих любимых, перекованных или нет, а другие станут любой ценой защищать свои дома. Дженд получил тяжелый удар в живот и опустился на землю, а Салал все лезла в драку, несмотря на выбитую, болтающуюся челюсть. Женщина, защищающая свой дом, безмолвно крича, стала такой же дикой, как и перекованная, с которой дралась. Мужчины, которые били Роффа, стояли и орали друг на друга. Подогреваемая ужасом и страхом, Таура бросилась мимо них. Она не хотела увидеть ещё одну смерть сегодня вечером.

— Защищай семью, — сказал ей как-то отец. Она хорошо помнила тот день. Кто-то обсыпал проклятьями Гефа за то, что он, завороженный стаей гусей, выскочил на улицу.

— Держи своего полудурка у крыльца! — закричал тогда отцу возница. Ведь ему пришлось резко затормозить, и скользкий пласт свежей рыбы чуть было не посыпался с телеги. Папа стащил возницу на землю, и тут же, на улице, побил. Как он не избегал своего недалекого сына дома, на людях папа всегда его защищал. А когда отец вернулся в дом, со сбитыми в кровь пальцами и почерневшими глазами, мать повторила его слова.

— Мы всегда стоим за нашу кровь, — сказала она Тауре. И тогда Таура не сомневалась, что правильно поняла её. Может быть сегодня вечером мать вспомнит, кого на самом деле она должна защищать?

Таура запыхалась. Она переходила на шаг, потом снова бежала, но мысли летели дальше её цели. Она ведь может вернуть прежнюю жизнь. Вот она найдет своего отца, а он узнает её. Она присмотрит за ним, защитит от жителей деревни, которые могут не понять. Даже если он никогда не покажет, что любит их, но он все равно останется её папой, и семья снова станет целой. Она предпочла бы спать на холодной земле со своей семьей, но не на полу у огня в доме Джелина.

Она пробежала мимо его дома, мимо полусгоревших домов и тусклого света из окон. Эта часть деревни была мертва; здесь воняло сожженным деревом и сгоревшей плотью. И хотя она прожила в своем доме всю жизнь, внезапно она потеряла уверенность, в каком из этих пожарищ искать его. В блеске слабого лунного света виднелись только мокрые бревна и камень. Она будто рыскала по незнакомому месту, где ни разу не была. Исчезло все, что она когда-либо знала здесь.

Сначала она врезалась в отца, и только потом признала его. Он стоял, не двигаясь, и глядел на их дом. Она отшатнулась и остановилась. Он медленно повернулся к ней, и на мгновение в его глазах вспыхнул лунный свет. Затем темнота снова легла на его лицо. Он молчал.

— Папа? — позвала девушка.

Молчание.

Слова покатились из неё.

— Они сожгли дом. Мы видели, как тебя увезли. На твоей голове была кровь. Мама велела мне бежать и прятаться. А сама пошла искать Гефа. Я спряталась в старой иве над бухтой. Они отвезли тебя на корабль. Что они сделали с тобой? Тебе было больно?

Он стоял очень спокойно. Затем покачал головой, слегка пошатнувшись, словно москит укусил его за ухо. Он пошел мимо неё к оставшейся целой, тускло освещенной части деревни. Подумав, она поспешила за ним.

— Папа, все в деревне знают, что тебя увозили. От короля приходил человек. Он сказал, что деревня должна защищаться от перекованных. Убивать их, если придется.

Отец продолжал идти.

— Ты перекован, папа? Они что-то сделали с тобой?

Он продолжал идти.

— Папа, ты меня помнишь?

Его шаги замедлились.

— Ты Таура. И ты слишком много болтаешь.

Проговорив это, он снова зашагал вперед.

Она перестала увиваться возле него. Он узнал её. Так ведь он всегда насмехался и дразнил её за то, что она такая болтушка! Голос его глух, но ведь папа замёрз, промок, голоден и устал. Но он узнал её. Она обняла себя за плечи, прячась от холода, и поспешила за ним.

— Папа, ты должен выслушать меня. Я видела, как они убили некоторых из увезенных. Мы должны быть осторожны. И тебе нужно оружие. Тебе нужен меч.

— Мне нужен мой меч, — через пять шагов повторил он.

— Он в доме Джелина. Мы с мамой и Гефом живем там, спим на полу. Мама отдала ему твой меч, чтобы он оставил нас. Он сказал, что ему меч пригодится, чтобы защитить жену и ребёнка.

У неё закололо в боку от быстрого шага, и хоть она вся сжалась, холод пробирал до костей. Во рту пересохло. Но она выбросила эти мысли. Как только папа зайдет в дом и возьмет меч, все наладится. Они все будут в безопасности.

Отец повернулся к первому освещенному дому.

— Нет! Не сюда! Они захотят убить тебя. Сначала мы должны забрать твой меч. Потом ты сможешь согреться и поесть. И выпить горячего.

И она сразу вспомнила, что в доме могло не остаться еды. Но чай и кусочек хлеба они найдут. Лучше, чем ничего, сказала она себе. Тем временем отец ушел вперед. Она бросилась к нему:

— Иди за мной!

В ночи раздался пронзительный крик, но кричали где-то вдали. Она не обратила внимания ни на него, ни на сердитые окрики, звучавшие вокруг. Не замедляя шага, она манила за собой отца. Он упрямо шёл за ней.

Так они добрались до домика Джелина. Она подбежала к двери и попыталась открыть её. Дверь оказалась запертой. Она застучала кулаками.

— Впустите меня! Отпирайте!

— О, слава Эде! — заголосила мать внутри. — Это Таура, она вернулась. Пожалуйста, Джелин, пожалуйста, впустите её!

Тишина. Затем послышался звук отодвигающегося засова. Она схватилась за ручку и распахнула дверь. Отец подошел ближе.

— Мама, я нашла папу! Я привела его домой! — закричала Таура.

Мать стояла в дверях. Она посмотрела на Тауру, потом на своего мужа. В её глазах загорелась отчаянная надежда.

— Берк? — позвала она ломким голосом.

— Папа! — неуверенно поддержал её Геф.

Джелин толкнул обоих в сторону. В его руке оказался обнаженный меч отца. Он поднял его и указал в сторону пришедших.

— Убирайся, — хрипло и угрожающе произнес он. Его взгляд прыгнул к Тауре. — Тупая мелкая тварь. Входи и спрячься за мной.

— Нет! — И дело даже было не в том, что он обругал её. Он направил меч против отца, он даже не собирался попробовать договориться с ним! — Впусти нас! Пусть папа войдет, согреется и поест. Это все, что ему нужно. Это все, что нужно кому-нибудь из перекованных, и если мы дадим им это, они не станут вредить нам! — От тяжелого взгляда Джелина она пришла в отчаяние. — Мама, скажи ему, чтобы он нас пустил. Мы можем снова стать семьей! — выскочило у неё.

Она шагнула, не совсем перед отцом, но ближе к нему, чтобы показать Джелину, что ему придется ударить её, прежде чем он сможет броситься на папу. Она-то не была перекована. Он не мог просто так ударить её.

За спиной папа заговорил:

— Это мой меч, — раздраженно проговорил папа сзади.

— Таура, заходи внутрь. Немедленно. — Джелин перевел взгляд на отца и грозно произнес: — Берк, я не хочу бить тебя. Уходи.

Где-то в доме заплакал ребёнок. Захлюпала жена Джелина:

— Выгони его, Джелин. Убери его. И девчонку тоже. От неё одни неприятности. О, святая Эда, помилуй меня и моего малыша! Выгони его! Убей его!

В голосе Дарды зазвучали истерические нотки, и по глазам Джелина Таура поняла, что он с ней согласен. Наверное, он все-таки ударит.

— Мама? Ты дашь ему убить нас? Мечом папы? — произнесла Таура чужим, визгливым голосом.

— Таура, войди внутрь. Это не твой отец.

Голос матери дрогнул. Она обняла Гефа. Мальчик всхлипнул, как обычно он делал, когда очень боялся. Скоро он закрутится на месте, рыдая и вопя со всей мочи.

— Мама, пожалуйста! — взмолилась Таура.

Внезапно отец схватил её за шею и воротник рубашки и толкнул внутрь домика. Она ударилась в Джелина и упала ему в ноги. Он потерял равновесие и взмахнул рукой с мечом. Папа уклонился от летящего лезвия и вцепился в запястье Джелина. Таура знала, какая хватка у отца. Она видела, как он вытаскивал из воды огромного палтуса, схватив его одной рукой. Она поняла, что случится дальше. Джелин вскрикнул, меч выпал из его вмиг ослабевшей руки и упал прямо рядом с ней. Она схватила его за эфес и прорвалась в комнату.

— Папа, я взяла! Твой меч у меня!

Папа не отвечал. Он так и не отпустил запястья Джелина. Тот кричал, ругался и бил папу, пытаясь ослабить хватку и вырваться. Отец оскалился. Глаза его были пусты. Джелин обмяк. Но папа дернул невысокого мужчину к себе. Его свободная рука потянулась к горлу Джелина и вцепилась в него, прямо под самой челюстью. Папа сжал, а затем, отпустив запястье, впился обеими руками в его шею. Он поднял Джелина на цыпочки и стал старательно душить его. Склонив голову, он с интересом смотрел, как наливается кровью лицо Джелина.

— Нет! — вскрикнула Дарда, но больше ничего не сделала, а просто забилась в угол, прижимая к себе сына. Геф запустил руки в волосы и громко вопил, дергая головой. Только мать Тауры бросилась на помощь Джелину. Она схватилась за толстую руку папы и потянула её. Повисла на ней, будто на ветке дерева.

— Берк! Нет, нет, отпусти его! Берк, не убивай его! Он был добр к нам, он приютил нас! Берк! Перестань!

Но папа не перестал. Глаза Джелина расширились, рот открылся. Он все хватался за руки папы, но потом, когда папа потряс его, руки Джелина обмякли. Таура посмотрела на меч в своих руках. Ещё не зная, что хочет сделать, она подняла его. Руки дрожали — меч оказался тяжелым. Она напрягла ноги и распрямила плечи, чтобы лезвие перестало метаться. Папа бросил на пол безвольное тело Джелина и посмотрел на свою жену, все ещё цепляющуюся за его руку. Он резко дернулся, и она полетела назад.

Прямо на меч.

Мать врезалась в неё, и Таура уронила клинок. Меч завис, медленно опустился иупал на пол. Следом упала мама. Папа сделал два шага вперед и наотмашь ударил Гефа. Удар свалил мальчика на пол.

— Тихо! — рявкнул он на своего дурачка-сына. И, к удивлению, Геф повиновался. Он притянул колени к груди и двумя руками закрыл кровоточащий рот, с ужасом глядя на отца. От окрика заткнулась и Дарда. Жена Джелина одной рукой закрыла рот себе, а второй крепко прижала Кордела, приглушая его крики.

— Еда! — скомандовал папа. Он подошел к очагу и протянул руки к теплу. Джелин не двигался. Мать Тауры села, постанывая и прижимая руки к бокам. Таура не сводила глаз с меча на полу.

— Еда! — повторил отец. Он по очереди сверлил всех взглядом, и его глаза не делали различий между собственной окровавленной женой и скрючившимся на полу Джелином. Все молча замерли. Геф, как всегда, оказался бесполезен.

Таура откашлялась.

— Папа, пожалуйста, сядь. Я посмотрю, что смогу найти для тебя, — сказала она и направилась в кладовку Дарды.

Хоть налетчики и не сожгли дом Джелина, зато утащили всю еду, какую только смогли найти. Она сомневалась, что отыщет хоть что-нибудь на полках. В деревянном ящике Таура обнаружила полбуханки хлеба. И это было все. Но за коробкой с хлебом она наткнулась на что-то ещё. В чистую ткань было завернуто несколько кусков вяленой рыбы и большой ломоть сыра. Её возмущение выросла, когда она разглядела мешочек картофеля, горшок с медом и горшочек топленого жира. И сушенные яблоки на самой задней полке. Коса чеснока! Дарда прятала все эту богатство и заставляла перебиваться пустым супчиком!

— Утаила от нас хорошую еду! — обвинила она Дарду, обращаясь к шкафу. Она отломила кусок сыра и сунула его в рот.

— Немедленно! — заревел отец за спиной. — Я хочу жрать!

Таура оглянулась через плечо — отец скалился. Глаза его сузились, он почти рычал. Таура вынесла к столу хлеб, мед и сыр. Он не стал дожидаться, когда она разложит их, а тут же схватил хлеб грязными руками. Она бросила сыр, поставила мед и отступила от стола.

Бросив взгляд в сторону Дарды, она тихо произнесла:

— Мама, они нас обманывали. Джелин говорил, что еды не хватает, а Дарда прятала её!

Голос Дарды задрожал от страха и возмущения:

— Это была наша еда, всегда, пока все это не случилось! Мы ничего вам не должны! Это была еда для моего мальчика; ему нужно есть, чтобы расти! Мы с Джелином и не ели её! Это еда для Кордела!

Отец, похоже, ничего не слышал. Он поднес хлеб ко рту и постарался откусить как можно больше.

— Пить! — закричал он, прожевав. — Что-нибудь выпить. Я хочу выпить!

У них была только вода, и Таура наполнила кружку. Её мать поднялась, пошатываясь, потом согнулась и прижалась к Гефу. Её брат-дурачок качался туда-сюда. Не обращая внимания на свою рану, мать пыталась успокоить его. Таура взяла тряпку, в которую был завернут хлеб, и подошла к ней.

— Покажи мне, — попросила она, присев рядом.

Глаза матери вспыхнули темным огнем.

— Убирайся прочь! — закричала она и толкнула Тауру так, что она растянулась на полу. Но тряпку забрала и к ране прижала. Та слегка покраснела. Рана неглубокая, подумалось Тауре. Но ей все равно было страшно.

— Прости меня, — выдавила она. — Я не хотела! Я не знала, что делать!

— Знала! Но просто не хотела этого делать. Как всегда!

— Семья — это главное! — воскликнула Таура. — Ведь вы с папой так говорили. Главное — семья!

— А он похож на того, кто думает о своей семье? — возмутилась мать.

Таура посмотрела на отца. Сыр почти исчез. Он макал кусок хлеба в горшок с медом и обсасывал сладкое. Она видела, как он тянет еду в рот. Потом отброшенный горшок покатился по столу, упал и разбился.

Опираясь на плечо Гефа, мать поднялась на ноги.

— Поднимайся, мальчик, — тихо сказала она, подталкивая его, и он встал. Она взяла его за руку и отвела в угол, где сжались Дарда с сыном.

— Сиди здесь, — предупредила она сына, и тот опустился на корточки рядом с ними. Схватившись за бок, она встала между ними и своим мужем. Таура тоже медленно поднялась. Она прижалась к стене и посмотрела на мать с отцом.

Что-то затрещало в огне, папа с шумом разорвал зубами кусок хлеба. В раскрытую дверь врывались дождь и ветер. На улице, где-то далеко, все ещё кричали люди. Дарда прижала к себе сына и всхлипнула. Геф, переживая, начал напевать свои глупые песенки. Джелин не двигался. Умер?

Таура подошла к столу.

— Папа? — позвала она.

Его взгляд скользнул по ней, затем вернулся к хлебу. Он откусил ещё кусок.

— Семья ведь главное, папа? Правда же? Мы же должны оставаться вместе, построить дом и починить лодку?

Взгляд его скользнул по комнате, и в девушке шевельнулась надежда, но он произнес:

— Ещё еды.

И все. В его глазах было что-то незнакомое. Они словно высохли, как лужицы под солнцем. И за ними ничего не было.

— Еды больше нет, — солгала она.

Он прищурился и оскалился. У неё перехватило дыхание. Папа засунул последний кусок хлеба в рот. Потом запихал туда сыр. Покачался в кресле, пережевывая, потом встал. Таура отшатнулась. Он поднял кружку, выпил последнюю каплю воды и бросил кружку на пол.

— Папа? — умоляюще протянула Таура.

Не глядя на неё, он подошел к кровати. Снял запасную рубашку Джелина со крючка на стене. Надел её. Она оказалась слишком мала. А вот шерстяной картуз как раз подошел. Отец огляделся. Зимний плащ Джелина висел на крючке рядом с дверью. Он взял и его. Накинул на плечи. И повернулся, осуждающе глядя на неё.

— Пожалуйста, папа?

Разве он не мог стать самим собой, хотя бы на время? Пусть даже он не будет заботиться о них, как говорил бастард, но может, он остался тем, кто всегда знает, что сделать, чтобы выжить?

— Ещё еда? — он поскреб ногтями короткую бороду.

Его взгляд ничего не выражал. Он говорил и думал только о том, что ему нужно прямо сейчас. Совсем не заботился о завтрашнем дне, ничего не говорил о том, где он был, что с ним случилось, что случилось с деревней.

— Ты все съел, — тихо солгала Таура, не совсем понимая, зачем. Папа недовольно заворчал. Он пнул тело Джелина, а когда тот не шевельнулся, перешагнул через него и подошел к распахнутой двери. Его голова медленно повертелась из стороны в сторону. Он шагнул вперед и остановился.

Его меч так и лежал на полу. Рядом валялись и ножны.

— Святая Эда, пусть он уйдет, — услышала Таура молитву матери.

Отец шагнул в ночь.

Жители деревни убьют его. Его убьют, а Тауру возненавидят за то, что она сама не убила его. За то, что она не помешала убить Джелина. Дарда не скроет этого. Она расскажет всем.

Таура посмотрела на мать. Та сняла с кухонной полки тяжелую железную сковороду и взяла её за ручку, будто оружие. Её взгляд равнодушно прошелся по Тауре. Вот, даже мать возненавидела её.

Таура наклонилась, чтобы поднять меч. Он вдруг оказался очень тяжелым. Кончик его процарапал пол, когда она наклонилась за ножнами. «Следуй за сильнейшим», подсказала ей резная надпись. Она покачала головой. Ясно, что теперь нужно сделать. Нужно закрыть дверь за папой и заложить её засовом. Нужно сказать, что ей жаль, сказать это сто, тысячу раз. Нужно перевязать рану матери и помочь Дарде с телом её мужа. Нужно взять меч папы, занять место у двери и охранять всех. Теперь только она могла встать между ними и перекованными, бродящими по улицам.

Она понимала, что должна сделать все это.

Но мать была права — Таура не хотела.

Оглядев домашних, девушка сняла с крючка плащ Дарды. Надела его, накинула толстый шерстяной капюшон на мокрые волосы. С натугой подняла меч и положила его на плечо, как лопату. Наклонилась и свободной рукой подняла изящные ножны.

— Что это ты делаешь? — негодующе спросила мать.

Таура ткнула ножнами в её сторону.

— Иду за сильнейшим, — ответила она.

И вышла навстречу ветру и дождю. И закрыла дверь за собой. Какое-то мгновение она замерла под слабым укрытии карниза. Послушала, как изнутри на дверь с шумом лег запор. Почти сразу, зло и обиженно, закричала Дарда.

Таура вышла в ночь. Отец не успел далеко уйти. Ссутулившиеся плечи и твердый шаг делали его похожим на бродячего медведя, ищущего добычу среди проливного дождя. Решившись, она заткнула пустые ножны за пояс и схватилась двумя руками за рукоять меча. Ещё раз все обдумала. Если она убьет отца, простит ли её мать? Простит ли её Дарда?

Вряд ли.

Тяжелый обнаженный меч дрожал с каждым шагом.

— Папа! Подожди! Тебе пригодится оружие! — прокричала она в его спину. Он оглянулся, потом молча остановился. Он ждал её!

Когда она догнала его, он снова пошел вперед.

И она шагнула за ним в темноту.

Примечания

1

Бухта троса — трос, сложенный кругами или восьмерками.

(обратно)

2

Фальшборт — пояс обшивки выше палубы судна, выполненный как продолжение борта. Служит ограждением палубы.

(обратно)

3

Бак — надстройка в носовой части палубы судна.

(обратно)

4

Steady (англ.) — постоянный, твердый.

(обратно)

5

Revel (англ.) — веселье, празднество.

(обратно)

6

Perseverance (англ.) — упорство, настойчивость

(обратно)

7

Tallman, Tallerman, Tallestman (англ.) — имена по росту человека: высокий, очень высокий и самый высокий мужчина.

(обратно)

8

Priss (англ.) — придира.

(обратно)

9

Careful (англ.) — бережный, заботливый.

(обратно)

10

Фэрбенкс, это Аляска, если что.

(обратно)

11

Хотя переводчика и подмывало обозвать её ХАЛЦЕДИАНСКОЙ (Chalcedean — в оригинале), оставив побоку официальный перевод.

(обратно)

Оглавление

ХРОНИКИ ДОЖДЕВЫХ ЧАЩОБ (цикл IV)

  Действующие лица Хроник Дождевых чащоб

  Книга I Хранитель драконов

    Пролог

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

    Глава 6

    Глава 7

    Глава 8

    Глава 9

    Глава 10

    Глава 11

    Глава 12

    Глава 13

    Глава 14

    Глава 15

    Глава 16

    Глава 17

  Книга II Драконья гавань

    Пролог

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

    Глава 6

    Глава 7

    Глава 8

    Глава 9

    Глава 10

    Глава 11

    Глава 12

    Глава 13

    Глава 14

    Глава 15

    Глава 16

    Глава 17

    Глава 18

    Глава 19

    Глава 20

  Книга III Город драконов

    Пролог

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

    Глава 6

    Глава 7

    Глава 8

    Глава 9

    Глава 10

    Глава 11

    Глава 12

    Глава 13

    Глава 14

    Глава 15

    Эпилог

  Книга IV Кровь Драконов

    Пролог

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

    Глава 6

    Глава 7

    Глава 8

    Глава 9

    Глава 10

    Глава 11

    Глава 12

    Глава 13

    Глава 14

    Глава 15

    Глава 16

    Глава 17

    Глава 18

    Глава 19

    Глава 20

    Глава 21

    Глава 22

    Эпилог

САГА О ФИТЦЕ И ШУТЕ (цикл V)

  Книга I Убийца Шута

    Пролог

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

    Глава 6

    Глава 7

    Глава 8

    Глава 9

    Глава 10

    Глава 11

    Глава 12

    Глава 13

    Глава 14

    Глава 15

    Глава 16

    Глава 17

    Глава 18

    Глава 19

    Глава 20

    Глава 21

    Глава 22

    Глава 23

    Глава 24

    Глава 25

    Глава 26

    Глава 27

    Глава 28

    Глава 29

    Глава 30

    Глава 31

    Глава 32

    Эпилог

  Книга II Странствия Шута

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

    Глава 6

    Глава 7

    Глава 8

    Глава 9

    Глава 10

    Глава 11

    Глава 12

    Глава 13

    Глава 14

    Глава 15

    Глава 16

    Глава 17

    Глава 18

    Глава 19

    Глава 20

    Глава 21

    Глава 22

    Глава 23

    Глава 24

    Глава 25

    Глава 26

    Глава 27

    Глава 28

    Глава 29

    Глава 30

    Глава 31

    Глава 32

    Глава 33

    Глава 34

    Глава 35

    Глава 36

    Глава 37

    Глава 38

  Книга III Судьба Убийцы

    Пролог

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

    Глава 6

    Глава 7

    Глава 8

    Глава 9

    Глава 10

    Глава 11

    Глава 12

    Глава 13

    Глава 14

    Глава 15

    Глава 16

    Глава 17

    Глава 18

    Глава 19

    Глава 20

    Глава 21

    Глава 22

    Глава 23

    Глава 24

    Глава 25

    Глава 26

    Глава 27

    Глава 28

    Глава 29

    Глава 30

    Глава 31

    Глава 32

    Глава 33

    Глава 34

    Глава 35

    Глава 36

    Глава 37

    Глава 38

    Глава 39

    Глава 40

    Глава 41

    Глава 42

    Глава 43

    Глава 44

    Глава 45

    Глава 46

    Глава 47

    Глава 48

    Глава 49

    Глава 50

СЛОВА КАК МОНЕТЫ (рассказ, 2009 г.)

СИНИЕ САПОЖКИ (рассказ, 2010 г.)

КОШАЧЬЯ ДОБЫЧА (рассказ, 2011 г.)

СВОЕВОЛЬНАЯ ПРИНЦЕССА И ПЕГИЙ ПРИНЦ (повесть, 2013 г.)

  Часть I

  Часть II

МЕЧ ЕЕ ОТЦА (рассказ, 2017 г.)

*** Примечания ***