Последняя милость [Тимофей Николаевич Печёрин] (fb2) читать онлайн

Тимофей Печёрин Последняя милость

1

Отворив ставни, Руфус еще раз выглянул наружу. Вот только зачем? Он и сам толком не знал. Как будто для приличия, словно ритуал соблюдал какой-то.

И лишний раз убедился: по ту сторону крепких бревенчатых стен дома по большому счету ничего не изменилось. Вернее, не так — по сравнению хотя бы со вчерашней ночью перемены были и разительные. Причем не того сорта, что бывают желанны. Зато если сравнивать с тем, что лекарь видел за окном хотя бы полчаса или час назад, разницу уловить было сложно.

Все та же густая темнота, если не сказать чернота, царила над селением. Все те же пятна огня — единственного оружия, доступного местному люду — мерцали и трепыхались в этой черноте, как рыбы в морской глубине. Все так же ночь, обычно тихую, теперь нет-нет, да оглашали крики страха да вопли боли. Их, впрочем, Руфус мог слышать и сквозь стены, открывать для этого ставни было вовсе не обязательно. Как и для того, чтобы убедиться: церковный колокол все так же звенит не смолкая, с каким-то отчаянным упорством.

И все так же мимо домов и оград медленной, будто вразвалочку, неуклюжей походкой движутся темные фигуры, в ночном мраке похожие… да-да, только похожие на человеческие. Хотя, справедливости ради, когда-то и они были людьми.

«Настоящие хозяева ночи! — промелькнула в голове лекаря мрачная мысль, — а то и вовсе хозяева этого гребаного мира…»

Затем Руфус позволил себе, хоть горькую, но усмешку. Происходящее заставило вспомнить любимую им самим фразу: «Поздно пить микстуру». Именно этими тремя словами лекарь отзывался о больных, чей недуг зашел до того далеко, что лечение вряд ли поможет.

И не только о них. То ли в шутку, то ли в порядке иносказания эту фразу Руфус приплетал к самым разным житейским ситуациям, будь то достигшая опасного накала или просто слишком долгая ссора, испорченная еда или чья-то роковая ошибка, не подлежащая исправлению. Или, как в этот раз — какая-то напасть, свалившаяся неожиданно. И из-за неожиданности этой предпринять что-либо, дабы обезопасить себя, люди просто не успевали. Ну, по крайней мере, в большинстве своем.

Когда одним, самым обычным летним вечером сельское кладбище превратилось из обители вечного покоя в плацдарм силы, враждебной всему живому; когда оная сила прорвалась через него в этот и без того несчастный мир, будто гной из нарыва — тогда и впрямь стало «поздно пить микстуру». Как, впрочем, и возводить укрепления: рвы там, валы с частоколом. Или пытаться выковать оружие, тем более из серебра, которого-де нечисть особенно боится… и которого, впрочем, все равно не найти в этом небогатом селении в достаточном количестве.

Да даже звать на помощь местного барона, чтоб нагрянул со своей дружиной и задал мертвякам трепку, было поздно. Пока его милость там, в замке своем людей соберет, пока они подоспеют… если соберет и если подоспеют вообще. А скорее всего владетель с бравыми ратниками даже не почешутся. Ну, то есть, почесаться-то кто-то из них, конечно, может. Но вот набег нежити на подвластные земли эти ребята в доспехах наверняка предпочтут переждать в безопасности замковых стен.

Так что рассчитывать и Руфус, и его односельчане могли только на себя. На стены своих жилищ — если те достаточно крепкие. На собственные руки — дай-то Всевышний, чтобы силы в них хватило, чтобы достаточно твердо держать мотыгу, топор, лопату или еще что-нибудь, что можно использовать как оружие. На огонь, который от любого ходячего трупа оставит лишь горстку золы и костей. Ну и на церковь еще. Святой отец, было дело, уверял, что в молитвенный дом всякой нечисти путь заказан. И теперь был готов принять страждущих — потому, собственно, колокол все звенел, просто-таки надрывался.

Только вот до церкви еще добраться надо. Добраться по улицам селения, кишащим мертвяками. А уж такие прохожие и попутчики способны любую дорогу сделать долгой до бесконечности.

Так что лично лекарь Руфус рассчитывал больше на собственный дом. А особенно на подвал, который он, в отличие от большинства односельчан, в жилище своем предусмотрел. Именно туда, в подвал, лекарь спровадил жену и детей — сразу же, едва в воздухе запахло жареным… нет, скорее, тухлятиной и землей разрытых могил.

Вскорости Руфус и сам намеревался присоединиться к домочадцам в этом новоиспеченном убежище. Надеясь, что, во-первых, стены и дверь самого дома окажутся достаточно крепкими, чтобы не дать мертвякам попасть на порог. И уже, во-вторых на то, что, даже оказавшись у него в доме, нежить не догадается отворить люк в полу да спуститься вниз.

Еще, разумеется, надежды Руфуса зиждились на том, что игра с огнем, затеянная односельчанами, не приведет к пожару, после которого от домов останутся одни головешки. А главное: с рассветом, как верил-утешал себя Руфус, нашествие мертвяков должно сойти на нет. Точно лекарь не знал — с нежитью так близко столкнулся впервые. Но верил (предпочитал верить!) слухам, согласно которым порождения Скверны только по ночам и подвижны, и боевиты. А при свете дня словно скукоживаются и увядают. Становясь не то беспомощными, как дождевой червяк на каменной плите, не то теми, кем им и полагалось быть: просто полуразложившимися останками человеческой плоти.

Почему это происходило… должно было произойти, Руфус мог только гадать. Слухи вообще никогда ни точностью не отличались, ни были отягощены какими-то внятными объяснениями. Во всяком случае, ни при чем здесь был страх перед солнечным светом — животворящим и оттого противным всему, что враждебно малейшему проявлению жизни. Давно уже этот мир не видел солнца, светом дневным наслаждаясь лишь сквозь повисшую в небе серую пелену. Но день все равно оставался временем живых, а не мертвых.

Не иначе, думал и надеялся Руфус, той силе, что подняла мертвяков из могил и управляла ими, тоже требовался отдых.

Только это ему и оставалось теперь — надеяться.

С такими мыслями лекарь собрался было захлопнуть ставни и убраться, наконец, в подвал, когда новый звук, ворвавшийся в какофонию этой жуткой ночи, привлек его внимание. Стук: колотили по чему-то деревянному… но не слишком тяжелому. То ли по выхваченной из забора доске, то ли по пустому ведру или бочке.

А сам стук… прислушавшись, Руфус к удивлению своему его узнал. Сначала три частых удара — один за другим, как будто переспевшие яблоки падали с ветки. А затем еще три с паузами, с расстановкой. Так полагается стучать, например, в дверь соседа, если ты вежлив и коль пожаловал в гости.

Только не в нормах вежливости было дело!

Прежде чем осесть в этой тихой и вроде даже уютной до сих пор глуши; прежде чем избавить местного барона от мужского бессилия и тем заслужить освобождение от податей, Руфус много где побывал и много где сподобился применить свои лекарские умения. В частности, целый год он мотался по рекам и заливам на купеческой галере, избавляя от недугов ее команду. И за год сей успел привыкнуть к кое-каким сигналам, принятым у этого, живущего на борту, среди воды люда для общения меж собой. Точнее, уж во всяком случае, этот сигнал — наверное, самый главный для таких людей — выучить сподобился.

Три частых удара и три редких — на кораблях их обычно выбивал барабанщик.

Зов о помощи. Ни с чем не перепутаешь.

«Что за глупость! — про себя еще возмутился Руфус, — зачем это? Кого ты зовешь на помощь, дорогой сосед — в эту ночь, когда каждый и на себя-то едва может рассчитывать да на своих близких? Кто… кого ты ждешь, что он откликнется на твой зов? Кто вообще в этой глуши, среди крыс сухопутных, может знать, что означают эти удары? Даже от колокола на церкви проку больше!»

А стук между тем нарастал. Колотили уже в нескольких местах — в разных уголках селения. Нестройно звучал этот хор… но последовательность ударов неизменно выдерживалась. Все прочие звуки при этом затихли, даже неугомонный колокол. Как стихают всякие разговоры за столом, когда за него садится глава семейства, хозяин дома.

Сбитый с толку, Руфус снова бросился к окну, от которого успел отойти. Вновь приоткрыл ставни… один из стучавших, как показалось лекарю, находился совсем рядом.

Догадка эта не преминула подтвердиться, хотя яснее лично Руфусу от этого не стало.

За окном, всего в нескольких шагах от него, освещенный заревом ближнего не то костра, не то пожара, стоял… не человек — мертвяк. И колотил, колотил без устали в деревянную кадку.

«Подкрепление что ли призываешь?» — подумалось лекарю, когда он отпрянул от окна в совершенном обалдении. Ничего другого в его голову не пришло.

Никаких других объяснений.

2

— Тук-тук! Есть кто… дома? Э-эй! — осведомился Освальд, постучав в дощатую дверь, едва висевшую на одной петле. И еще еле удержался при этом от слова «живой».

Тон бывшего вора звучал не без иронии… имевшей, впрочем, единственное назначение. Скрыть усталость и разочарование человека, пытавшегося выглядеть бодрым и неунывающим, даже когда он оставался один. Без зрителя-слушателя, способного оценить его неукротимость, неутомимость и силу духа.

Один…

Да, похоже, людей ни за этой дощатой дверью, ни в лиге от нее вокруг Освальду было не встретить. Дорога, по которой бывший вор, а ныне посланник и лазутчик мастера Бренна вздумал срезать путь, с самого начала показалась ему заброшенной. Не пылили по ней повозки торговых караванов, не проносились, постукивая копытами, всадники. И не перебирали ногами, меряя этот зарастающий травой отросток тракта, прохожие — кроме самого Освальда, конечно.

Надежда затеплилась было в душе бывшего вора, когда у обочины он приметил на фоне подступавшего к дороге леса большой дом, который мог быть только трактиром. О, это пришлось весьма кстати, поскольку уже вечерело. Приют на ближайшую ночь был бы не лишним: при всей своей напускной бесшабашности Освальд предпочел бы провести ее все-таки в тепле и под крышей, а не на свежем воздухе, на поживу диким зверям или просыпающейся в ночные часы нежити.

Да и от кормежки бывший вор не отказался бы. Прогулки-то на свежем воздухе неплохо пробуждают аппетит. И от выпивки… и от внимания (даром, что продажного) со стороны прекрасного пола.

Но еще в детстве Освальд узнал об этой дивной склонности жизни — разбивать людские надежды и, бросив осколки в грязь, основательно их туда втоптать. Дом действительно когда-то был трактиром, но теперь оказался под стать дороге. И, судя хотя бы по наружному виду, покинули его давно и бесповоротно.

Коновязь была пуста, вокруг не теснились телеги — это бывший вор заметил еще на подходе. Ставни на окнах либо были наглухо закрыты, либо отсутствовали. Отчего сами окна зияли пустыми темными дырами, напоминавшими глазницы черепа. Покачивающаяся у двери вывеска выцвела и вылиняла настолько, что различить изображенное на ней было невозможно. Да и сама дверь выглядела не лучшим образом, кое-как держась на одной петле.

И уж тем более не доносилось изнутри дома, из-за этой двери, пьяных голосов, музыки менестреля, запахов пива и готовящейся пищи.

Но с другой стороны дом, даже заброшенный не был совсем уж бесполезен. Не развалившийся еще, вполне целый, он оставался, прежде всего, человеческим жилищем — крышей над головой и стенами, за которыми усталый путник вроде Освальда мог найти хоть одну кровать в целости и хотя бы жесткий тюфяк.

А то и (чем не шутят все демоны Преисподней!) обнаружится в заброшенном трактире подвальчик с хоть одной уцелевшей бочкой пива. Да какая-нибудь снедь, худо-бедно сохранившаяся в подземном холодке; не успевшая ни протухнуть, ни насытить напоследок подвальных крыс.

Ведомый этими надеждами, Освальд шагнул-таки к двери, висевшей на одной петле. А постучался да голос подал исключительно для приличия. На тот, очень маловероятный, случай, если в трактире кто-то живой остался. Кто-то, просто опустившийся от бедности, превративший это заведение просто в большую лачугу… или в притон для таких вот опустившихся личностей.

Входить к таким без приглашения Освальду ужасно не хотелось. Вообще не хотелось ни связываться с людскими отбросами, ни влезать в чужое жилище без приглашения. Во-первых, с прежним промыслом бывший вор завязал. А во-вторых, места здесь дикие, и с теми, кто охоч до чужого каравая, церемониться не будут точно. Даже виселицей, как когда-то обманутый Освальдом купец, не станут себя утруждать. И главное: помощь в лице мудрого Бренна-Дедули, здоровяка-варвара и Равенны, прекрасной в своем гневе, могла на сей раз и не поспеть.

Потому и расшаркивался Освальд у порога. И лишь после того, как в ответ на его стук и осторожный вопрос нутро заброшенного трактира ответило молчанием, осторожно отворил дверь и ступил внутрь.

Помещение, куда попал бывший вор, в лучшие времена служило обеденным залом. О том еще напоминали несколько столов, включая пару перевернутых, один накренившийся и еще один изувеченный, точно обгрызенный исполинскими челюстями.

Другие детали обстановки, кроме столов, Освальду различить было трудно. Из-за того, что свет внутрь едва проникал через пару открытых (лишенных ставен) окошек, в зале было темно. Не настолько темно, чтоб нельзя было привыкнуть. Но для того, чтобы передвигаться по помещению без опаски, широким шагом, света явно не хватало.

Вдобавок, дощатый пол был усеян черепками от разбитой посуды и другим мусором — Освальд заметил это уже с порога. И запах… всякого входящего в бывший трактир встречал густой дух гниения, не блещущего свежестью воздуха и, кажется, плодов отправления нужды, как большой, так и малой. Натолкнувшись на него и оценив детали обстановки, бывший вор замер в нерешительности.

Несколько мгновений в нем боролись два чувства — брезгливость… и надежда. Первая вкупе с осторожностью человека, не один год избегавшего погони и петли, требовала немедленно убираться из трактира вон, признавая ночевку под открытым небом как меньшее из зол. Тогда как вторая вкрадчиво нашептывала: не все-де помещения здесь выглядят так отвратно. Надо, мол, посмотреть — вдруг комнаты для постояльцев сохранились вполне сносно. Хотя бы одна комната. А большего-то Освальду и не требовалось. Опять же про подвальчик с уцелевшими, быть может, припасами не стоило забывать.

И да: сладкий лукавый шепоток надежды пересилил. Вздохнув, точно для храбрости, да зачем-то положив руку на рукоять тесака на поясе, Освальд мелкими осторожными шагами двинулся вглубь темного зала. Переступая через черепки, опрокинутые скамьи, какой-то разломанный (и наверняка пустой) бочонок… через что-то большое… очертаниями похожее на человеческую фигуру.

Присмотревшись, Освальд понял, что последнее оказалось скелетом. Лишенным даже лоскута плоти человеческим скелетом, вполне себе целым.

«Фу ты, погань!» — с отвращением подумал бывший вор и зачем-то пнул скелет, надеясь оттолкнуть его подальше. Оставалось только гадать, что лишило жизни этого человека, от которого остались теперь лишь белеющие кости.

Перво-наперво путь Освальда лежал к деревянной стойке. Неплохо сохранившейся… а главное: за нею привыкавшие к темноте глаза бывшего вора различили пару исполинских бочек. Из таких штук, оборудованных краниками, обычно и разливаются хмельные напитки по кружкам постояльцев. Вернее, в этом заведении — разливались. В прежние времена, до того, как трактир покинула последняя живая душа.

Но и теперь бочки выглядели вроде бы целыми. По крайней мере, на расстоянии и в полумраке неосвещенного зала. Так что Освальд надеялся, что внутри окажется и соответствующее содержимое.

«Эх, даже глоток пива… холо-о-одненького оправдал бы визит в эту клоаку», — пронеслось в его голове, а рот от предвкушения наполнился слюной.

Освальд подошел к стойке почти вплотную… но обойти ее, чтоб добраться до вожделенных бочек, не успел. Внезапно из-за стойки поднялись четыре фигуры.

Люди? Да нет… уже нет. Среди живых людей такого запаха не источали, наверное, даже последние из бродяг. Да и не могла у живого человека кожа на лице облезть, свисая теперь клоками и частично обнажив кости черепа.

Мертвяки!

Не спеша, своей привычной неуклюжей походкой (как будто в штаны навалили) ходячие трупы двинулись на Освальда. Тот попятился, на ходу выхватывая тесак и готовясь в следующее же мгновение пустить его в ход.

Да, в отличие от большинства живущих, он не боялся — не пугало его зрелище тех, кто умер, но отказывался покоиться с миром. Этих восставших мертвяков Освальд лично успел обезвредить немало. И при обороне Веллесдорфа, и при обучении у мастера Бренна. Противники как противники: чем-то превосходящие живых людей, но в чем-то, к счастью для последних, им таки уступающие.

Однако это не значило, что тому же Освальду следовало немедленно кидаться в драку. Во-первых, на стороне мертвяков было численное превосходство. Во-вторых, сражаться с ними было, хоть и не страшно, но противно. Все равно как в дерьме копаться. Да и про болезни, что разносят всякие трупы, забывать не стоило. Хоть и подготовился Освальд, хоть и принял соответствующее зелье для защиты, а проверять, насколько эта защита надежна, желанием не горел.

Ну и, наконец, в-третьих, если имелась хотя бы малейшая возможность избежать боя, бывший вор предпочитал ею воспользоваться. Чай, не какой-нибудь, помешанный на воинской чести тупой рубака, вроде Сиградда или сэра Андерса. Гораздо лучшим Освальду казалось в тот момент улизнуть из злополучного трактира. Чтобы вскорости вернуться с подмогой — Сиграддом тем же. Да разнести это гнездо нежити в щепки и клочья.

«А ведь не ночь еще, — подумал отступавший Освальд, покосившись на одно из окон, — даже пелена еще висит. Так что ж зашевелились-то покойнички? Темень здешняя их так ободряет? Или эта… как там ее… Скверна здесь слишком сильна?»

Еще, когда оглядывался, бывший вор уловил краем глаза какое-то движение. И оно ему сильно не понравилось. Еще меньше увиденное порадовало Освальда, только когда он обернулся вновь. После чего коротко, но громогласно ругнулся.

К четверке мертвяков, сидевших в засаде за стойкой (какие смышленые!) подоспело подкрепление. Новые мертвяки выбирались из-под столов, из-под скамей; подходили из дальних темных углов. Всего не меньше десятка ходячих трупов… и еще один показался из-под лестницы, что вела наверх, к комнатам для постояльцев. С лестницы этой, как увидел Освальд, тоже спускался мертвяк.

Бывший вор успел оценить, насколько продуманной — по меркам не только мертвяков, но и некоторых живых — оказалась эта ловушка. Определенно, те, кто привык считать ходячие трупы сборищем тупых неуклюжих болванов, попал пальцем в небо. Попал, в том числе и Дедуля-Бренн: вон как корчил из себя всезнайку со своей иллюзией.

Впрочем, рассуждать о чужом уме и глупости времени не было. Поняв, что он окружен, Освальд решил прорываться — а как иначе, не погибать же геройски. А пленных мертвяки вроде не берут… хотя теперь ни в чем нельзя быть уверенным.

Отмахнувшись от ближайшего к нему мертвяка тесаком да снеся тому полкисти иссохшей руки, Освальд уже миг спустя толкнул подвернувшийся стол в сторону еще парочки умертвий. Один, оказавшийся к дубовой столешнице слишком близко, накренился от удара, а затем опрокинулся.

Перескочив лихим прыжком через валяющуюся скамью, бывший вор запустил в одного из мертвяков подхваченной с пола глиняной кружкой. Та сохранилась почти невредимой и в качестве снаряда тоже вполне сгодилась. Да, этого броска кружка не пережила, разлетевшись на черепки. Зато почти снесла одну мертвую башку.

Дерганными и неуклюжими движениями обеих рук умертвие едва удержало голову на шее, не дав отвалиться. Но драгоценное время оказалось потеряно. Освальд уже метнулся в сторону — все ближе и ближе к выходу. А на пути опрокинул стол еще на какого-то мертвяка. Тот, разумеется, рухнул под тяжестью добротной деревянной мебели.

До спасительной двери оставались считанные шаги.

Удачным пинком единственный живой в покинутом трактире отправил валяющийся на полу пустой бочонок в направлении дохлых супостатов. Пинок оказался действительно удачным: черепушку одному из умертвий на этот раз просто снесло. Тот, беспомощно суча руками в воздухе и переступая с ноги на ногу, столкнулся со своим гниющим собратом.

Всего несколько шагов — несколько мгновений отделяло Освальда от спасения… когда бывший вор вдруг почувствовал, что не может больше сдвинуться ни на дюйм. Щиколотки его оказались схвачены, да так крепко, что не освободиться.

Капкан?

Да нет — хотя бы на подобные уловки даже здешним, непривычно сообразительным мертвякам ума не хватило. То, что удерживало ноги бывшего вора, оказалось давешним скелетом, получившим от него пинка. Глянув вниз, Освальд узнал этого костлявого ублюдка и наградил парой далеко не хвалебных слов.

Теперь скелет больше не выглядел мусором, сделавшись существом вполне цельным — даром, что неживым. Да вдобавок щерил рот, как будто чему-то улыбался.

— Ну, я щас тебя, тварь!.. — рявкнул Освальд, занося тесак, дабы лишить костлявого ворога столь цепких рук.

Но с ударом не успел. Мгновенное движение костлявых конечностей — и земля ушла из-под ног бывшего вора. Освальд растянулся на грязном полу и теперь лишь без толку дергал ногами в тщетных попытках вырваться.

Тем временем мертвяки опомнились от судорожных и дерзких атак своего живого противника, надвинулись всей гурьбой. Освальд успел ударить одного тесаком по ноге, прежде чем оружие это было выхвачено у него из рук.

А затем, когда бывший вор успел приготовиться к смерти, причем к смерти мучительной — быть растерзанным целой толпой мертвяков — произошло то, что он ожидал меньше всего. Хотя, казалось бы, сюрпризов и без того на сегодня достало.

Один из мертвяков приволок за собой предмет, похожий… на веревку. А остальные не спешили рвать Освальда на части. Но лишь крепко ухватили его за плечи и за руки — чтобы удержать, не дать двигаться.

3

Итак, слухи о том, что нежить не берет пленных, не подтвердились. Освальда сцапали, но сохранили ему жизнь. Осталось выяснить, для чего бывший вор понадобился этой гниющей ватаге.

— И какого демона вам от меня надо? — с таким вопросом и тоном, в котором смешивались недовольство и недоумение, обратился Освальд к столпившимся мертвякам, когда его, связанного, уложили вдоль одной из скамей в бывшем обеденном зале.

В ответ злополучный скелет постучал костлявой рукой по столу. Шесть раз постучал. Причем первые три раза стукнул торопливо, отчего звук получился, будто горох из мешка посыпался. Зато из следующих трех каждый был отделен от другого мгновенной, но паузой.

Постучав, скелет повернул голову к связанному Освальду, словно поглядел на него… вроде даже как-то вопросительно. Или оценивающе? Затем повторил свои стуки — три быстрых и три медленных.

— По голове себе постучи, — проворчал бывший вор.

Увидеть смысл в этих ударах костлявых пальцев о деревянную столешницу он был не способен, поскольку под парусом не ходил даже в качестве груза.

Поняв, что такая форма объяснения до пленника не доходит, скелет открыл рот… вот только очень трудно что-то сказать, когда у тебя нет ни языка, ни легких. Все, на что хватило костлявого кривляку, это издать несколько щелкающих звуков челюстями. После чего скелет повернулся к одному из мертвяков — вероятно, за поддержкой.

Впрочем, и труп ходячий оказался не мастак вести беседы. Из его раскрытого зловонного рта вырвалось лишь несколько сдавленных звуков. Понять и осмыслить которые не смог бы, наверное, даже мудрейший и могущественнейший из колдунов. Но уж никак не простой смертный, бродяга, относительно своей мудрости не обольщавшийся.

— Все равно непонятно, — потому сказал Освальд. Наверное, даже руками бы развел, не будь они связаны.

Скелет и мертвяки переглянулись. «Совещаются они что ли?» — подумал бывший вор.

Затем один из мертвяков отошел, чтобы вскоре вернуться… с черным угольком в окоченевших пальцах. Не иначе, из печки вытащил.

Уголек мертвяк передал скелету — видимо, трезво оценил свои возможности, вернее, возможности своих неуклюжих пальцев воспользоваться этим предметом.

Склонившись над столешницей, скелет принялся водить по ней угольком: то ли рисовал что-то, то ли писал. Точно Освальду было неизвестно, поскольку столешница нависала над ним, лежавшим на скамье. А приподняться, чтобы посмотреть, бывший вор не мог.

Впрочем, самому подниматься и не пришлось. Освальда приподняли — осторожно, как могли — два мертвяка, подхватившие его под мышки. И посадили на скамью. Так, чтобы он мог видеть плоды стараний их костлявого товарища.

А увидел на столешнице Освальд… буквы. Большие, коряво выведенные, но вполне узнаваемые.

Да, жизнь в деревне и воровская стезя не очень-то способствуют просвещению, так что до встречи с мастером Бренном Освальд грамоты не знал. Зато в последнее время, тщась произвести хорошее впечатление на грамотную Равенну, бывший вор усиленно пытался научиться читать. Даже стянул одну из книг из библиотеки старого колдуна.

Плодов эти его усилия до сих пор не приносили. Читать Освальд худо-бедно научился лишь по слогам. Книга, оказавшаяся каким-то нуднейшим трактатом о металлах, ни душу, ни сердце бывшего вора не тронула. Да и в мозг проходила с еще меньшей охотой, чем верблюд из дальних южных краев через игольное ушко. А главное: Равенне, похоже, было совершенно безразлично, насколько грамотен один из ее соратников. Да-да, всего лишь «один из». Как ни печально.

Зато теперь с трудом обретенное знание пришлось весьма кстати. Сколь ни коряв был почерк костлявого татя, а написанное Освальд смог прочесть — и понять.

— По-мо-ги, — осторожно, по слогам произнес он, повторяя накарябанную углем надпись, — помоги? Помочь… хотите, чтобы я помог?

Вопрос свой бывший вор проговорил уже с нахлынувшим изумлением — отразившимся и в голосе его, и в выражении лица. А глаза Освальда сделались, наверное, немногим меньше по размеру, чем золотые монеты.

Скелет в ответ кивнул: лишенный кожи череп качнулся на костлявой шее.

— Ишь, как получается-то, — затем изрек бывший вор, — никогда б не подумал, что нежить меня о чем-то попросит. О помощи, подумать только! Но… погодите? С какой стати мне вам помогать? Вы ж… мерзкие твари, если кто не знает. Толком умереть не можете, живым людям это… жить мешаете. На меня вон напали, в засаду заманили. Так почему это я должен вам помогать? Объяснить потрудитесь-ка!

В ответ на эту речугу скелет провел костлявым пальцем себе поперек шеи. Простой жест, зато какой красноречивый! И весьма доходчивый. В прежней воровской жизни Освальд нередко сталкивался с такими вот краткими, но вполне понятными объяснениями.

— То есть… если откажусь, вы меня убьете, — произнес бывший вор, и щерящаяся черепушка снова качнулась, обозначая кивок, — не самый лучший расклад. А знаете, за меня ведь будут мстить… если что.

В ответ на последнюю фразу скелет раскинул руки, словно бы для объятий… нет, скорее, развел руками. Мол, нам-то, мертвым уже, чего бояться мести?

— Ладно, — Освальд вздохнул, — тогда другой вопрос. Как я вам помогу — не подскажете?

Скелет уперся двумя пальцами правой руки, средним и указательным, в столешницу. И, перебирая пальцами, подвигал над нею кистью — изображая как бы маленького человечка, решившего по столешнице прогуляться.

— У-у-у, понял! — сказал бывший вор, воодушевленный собственной догадкой, — вы хотите, чтобы я пошел… с вами. Да? Пошел куда-то, где мне все объяснят?

А в ответ — снова кивок.

В путь отправились не сразу, а спустя примерно час. Дождавшись, когда кровавое зрелище на небе, вызванное схваткой закатного солнца с истончающейся к ночи пеленой, померкнет.

Из нежити, захватившей Освальда в плен, сопровождать его подрядились, во-первых скелет, а во-вторых, пара умертвий. Эти, последние, поначалу волокли связанного бывшего вора на себе. И лишь когда тот, брыкнувшись, возмутился и заявил, что ему надоело быть грузом, что он в состоянии передвигаться сам — опустили пленника на землю и развязали.

— Не бойтесь, не сбегу, — уверил Освальд своих мертвых конвоиров.

Не то чтобы мертвяки отличались легковерностью, а в бывшем воре внезапно проснулась честность и верность данному слову. Нет, уж кого-кого, а нежить треклятую обмануть — в этом Освальд точно не видел ничего зазорного. И наверняка бы удрал от неуклюжих мертвяков… на открытой местности.

Но вот беда: путь мертвяков лежал не через открытую местность. А через лес, росший неподалеку от заброшенного трактира. Через лес, в вечерних сумерках сделавшийся темным. Особенно в чаще, куда мертвяки со своим пленником успели к тому времени забрести.

Но была здесь и вторая сторона медали. В эти места с заброшенной дорогой и оставленным живыми хозяевами трактиром Освальда тоже не праздное любопытство привело. Нет, сюда его отправил Дедуля-Бренн. Отправил на разведку — как можно больше выяснить именно о мертвяках, ошивавшихся в окрестностях. Да успевших даже совершит набеги на пару селений.

И теперь, предчувствовал Освальд, он был на пути к разгадке — к тому, чтобы узнать причину, по которой мертвякам на сей раз не лежалось спокойно в могилах. Выяснить источник их беспокойства. А выяснив, можно будет решить, что с этой напастью делать.

Лавируя в лабиринте из деревьев и продираясь сквозь заросли кустарника, процессия из одного живого и трех мертвых путников дошла до какой-то скалы, почти отвесной и выщербленной. Точнее, к исполинской «пасти» — пещере, темневшей на фоне щербатого камня.

Скелет и пара умертвий остановились перед входом в пещеру, не доходя до нее пару шагов. Застыл на месте, следуя их примеру, и Освальд. Но только на миг. Скелет вскинул руку в повелительном жесте, указал в направлении пещеры: иди, мол. Но уже без нас.

— А сами чего… боитесь? — недовольно осведомился бывший вор, обескураженный поведением своего мертвого конвоя, — твари, небось, какой-нибудь меня скормить задумали… демону? Да, точно, демону! Засел он в этой пещере, а нежить вроде вас посылает, чтобы хавчик ему доставляли. Нет?

Вместо ответа скелет вновь провел костлявой рукой себе возле шеи. И повторно указал на темнеющий вход.

И Освальда, как ни странно это на первый взгляд прозвучит, жест костлявой твари успокоил. Действительно, промелькнуло в голове бывшего вора, как он мог забыть. Или, скорее, не до конца понять. Если его сразу не растерзали — в живых оставили; если угрожали смертью лишь за неподчинение, значит, Освальд нужен был именно живьем. Нужен не столько самой шайке нежити, сколько управлявшей ею силе. И с этой силой бывшему вору предстояло теперь познакомиться.

Куцыми осторожными шагами он прошел в темноту пещеры. И успел сделать не меньше десятка таких робких шагов, на каждом рискуя споткнуться и что-нибудь сломать себе в этом непроглядном мраке, прежде чем мрак оный был рассеян неярким, холодным, но светом. Слабым, робко подрагивавшим голубоватым сиянием, в первый миг показавшимся Освальду нестерпимо ярким — после полной темноты-то. Бывший вор даже глаза зажмурил.

В центре сияния маячила человеческая фигура… вернее, не совсем человеческая. На живого человека она походила не больше, чем портрет, выцветший от времени и выгоревший на солнце. Смутные, словно видимые сквозь туман, расплывчатые очертания, сохранившие жалкий остаток от внешности некогда жившего человека.

Человек этот, как понял, приглядевшись, Освальд, когда-то был высок, строен и длинноволос. Волосы его были не то седыми, не то просто светлыми, зато теперь их фантом выглядел белесым как скорлупа куриного яйца. Но самой заметной чертой этого… этой сущности были глаза. Светящиеся глазницы; они-то, похоже, и источали то сияние, что освещало пещеру.

«Призрак!» — понял бывший вор и содрогнулся. Причем не только от почти зимнего холода, наполнившего пещеру одновременно с появлением призрачной фигуры.

Еще Освальд вспомнил, как на одном из уроков мастера Бренна, сам Дедуля говорил, что оружие против призраков бессильно. Только боевое колдовство, коим он, простой бродяга, к несчастью своему не владел.

И что тогда остается простому смертному, не колдуну, оказавшемуся в замкнутом пространстве один на один с призраком? Помолиться разве что. Вот только Освальд не очень-то был уверен в искренности и силе своей веры. И потому сомневался, что это поможет.

Но все-таки попытался хотя бы осенить себя символом круга, разделенного на четыре части. Призрак дрогнул при виде священного символа, даже потускнел чуток и подался назад на расстояние пары шагов.

— Прошу вас, не надо этого, — прошелестел он негромким, не выражающим чувств голосом.

— Тебе легко говорить: «надо», «не надо», — парировал Освальд ворчливым тоном, — это ж я, а не ты увидел призрака.

А сам внутренне торжествовал, что догадался-таки, нашел на обитателя пещеры управу. Не подвел он — символ-то священный!

— Я не причиню вам вреда, добрый господин, — снова зашелестел призрачный голос, — мне это не нужно… я удивлен, почему добрый господин не понял: мне нужна помощь. Помощь живого человека. Посудите сами, добрый господин: зачем мне вредить тому, кто может мне помочь?

— Помощь, она разная бывает, — философски заметил бывший вор, снова вспомнив урок мастера Бренна. Когда тот рассказывал о призраках, что они питаются силой живых.

В свете сказанного тогда Дедулей зов о помощи, который пещерное привидение передало через мертвяков, объяснялся просто — и совсем для Освальда не утешительно. «Помощь живого человека» призраку могла требоваться вполне определенная. Жизненная сила хоть бывшего вора, а хоть и иного другого беспечного ротозея, имевшего глупость сунуться в заброшенный трактир или соседствующий с ним лес. Тогда неудивительно, что мертвяки Освальда почти не тронули. Почти не причинили ему вреда, только обездвижили и связали. Ведь целый-то и по большому счету невредимый человек для призрака выйдет всяко питательней, чем избитый и истерзанный.

И потому Освальд особенно поразился ответу, услышанному от призрачной фигуры.

— Мне нужно… покинуть этот мир, — заявил шелестящий голос, — мир живых, мир вещей. Я умер, и потому я здесь чужой.

— Думаешь, там будет лучше? — бывший вор хмыкнул.

— Думать бесполезно, — молвил призрак, — можно лишь верить… надеяться. Зато по поводу теперешнего моего положения и думать нечего. Я даже не сомневаюсь: уж здесь-то надежды нет. На что надеяться, если сам ничего изменить не в силах… и пока никто другой для тебя ничего не изменит? А я даже эту пещеру проклятую покинуть не могу!

— Зато можешь послать прогуляться какой-нибудь труп или скелет, которому, кстати говоря, полагается тихо-мирно лежать в могилке.

— Ах, этот отголосок прежней силы, — впервые с начала разговора Освальд уловил в голосе призрака какое-то подобие эмоций — то ли грусть, то ли ностальгию, — поначалу я даже не знал, что она смогла пережить мое тело. Не знал, не надеялся. Просто от скуки попробовал развлечь себя, выполнив один из ритуалов, которыми занимался при жизни. И — ритуал сработал! Дохлая летучая мышь снова стала летать. Но летала уже лишь туда, куда я ей велел.

— То есть ты… ну, сила, ритуал, — проговорил бывший вор, догадываясь, — это значит…

— Я некромант, — заявил призрак, — или правильнее сказать, был некромантом. Хотя, если сила сохранилась, то слово «был» не слишком уместно.

4

О так называемых некромантах Освальд, разумеется, слышал. Этим иноземным вычурным словом называли особый вид колдунов, волшбу свою творивших на зыбкой грани между миром живых и царством мертвых. По всей видимости, они научились худо-бедно управлять Скверной — той гнусной и нечистой сущностью, что, если верить Равенне, мешала мертвецам покоиться с миром.

Вбирая Скверну в себя, некромант мог вернуть покой целому кладбищу, если похороненные там трупы вдруг вздумали выбраться из могил да побродить на свежем воздухе. Собственно, таким способом эти колдуны и зарабатывали себе на кусок хлеба.

Однако с тем же успехом некромант — хоть в отместку, хоть с умыслом или просто в силу дурного нрава — был способен, напротив, заразить Скверной сам. И тогда те, кто умер, и кому полагалось тихо и смирно лежать в гробу, становились либо слугами колдуна, либо просто бесхозными, но тоже вполне подвижными, тварями. Причем небезопасными для живых.

А потому не стоило удивляться, что церковники считали некромантов первейшими слугами дьявола — выделяя их даже из общего сонма колдунов. Да и простые миряне симпатии к ним не испытывали. А если и обращались за помощью, то только когда самих припекало. Когда усопшие родичи, соседи и иже с ними покидали могилы и не в меру настырно напрашивались в гости.

Получить, кстати, вышеназванную помощь было непросто. И не потому, что некроманты не желали пускаться на выручку собратьям по роду людскому. Напротив, они охотно брались за то, чтоб утихомирить разбушевавшихся умертвий… если устраивала предложенная за эти труды цена. Другой вопрос, что самих колдовских борцов с нежитью становилось с каждым годом все меньше.

Что Святая инквизиция, что светские власти, объявив некромантию вне закона, только что не соревновались в охоте на творцов и приверженцев этой зловещей волшбы. Хотя, возможно, соревнование и велось, только негласно.

Так или иначе, а любому обнаруженному некроманту грозил либо костер инквизиции, либо петля на шее, либо плаха. Оттого сами колдуны предпочитали скрываться, держались подальше от людских поселений и уж тем более не отличались общительностью и дружелюбием. Хотя тем же самым грешили и другие колдуны — взять того же мастера Бренна, но именно у некромантов нелюдимость доходила до крайней степени, граничащей порою с враждебностью ко всему живому.

Потому мало кто из людей мог похвастаться, что видел некроманта. Те же родители Освальда рассказывали, что лишь однажды якшавшийся с нежитью колдун наведывался в их родную деревню — услуги свои предлагал. Да и тогда отец Освальда, например, полагал, что был это жулик, за некроманта себя только выдававший. Встречались среди поборников неправедной наживы и такие — отчаянные до безумия. Настолько, чтобы пытаться разжиться монетами таким способом, не боясь… вернее не беря в расчет возможность лишиться за это головы или превратиться в золу после пыток в каземате инквизиции.

Но что до обитателя лесной пещеры, с которым свела судьба Освальда, то некромантом он был подлинным, причем весьма одаренным и искусным. Впрочем, количество мертвяков, которое он сумел поднять и управлять ими на удалении от своего невольного убежища, говорило само за себя.

— Кстати, а мы ведь не познакомились, — зачем-то еще вспомнил бывший вор посреди беседы с призраком колдуна.

— Можете звать меня Лир, добрый господин, — предложил призрак, — настоящего имени своего, уж простите, я даже вам не скажу… да и вам самому лучше не открываться. Не знаю, известно ли это доброму господину, но даже слабенький колдун, узнав истинное имя человека, получает над ним власть.

Да, властью этой он может воспользоваться тоже в меру слабых сил своих и знаний — например, пакость наслать какую… проклятье, бородавку на видном месте. Но если колдун могуч и много знает, он с помощью имени способен превратить человека в раба. Причем покорного почище мертвяков, но сохраняющего разум… как ни странно.

— Понял, открываться не буду, — сказал Освальд, немножко обескураженный, — слышал я это… ну, насчет имени. Так что… ладно: Лир, так Лир. А меня тогда можешь звать… ну, например, «Величайший в мире искатель приключений, перед которым недруги трепещут, а все женщины его хотят».

— Как-как? — переспросил, не поняв, призрак.

— Шутка, — бывший вор хмыкнул, — обращайся ко мне просто: Друг. И перестань уже повторять это «добрый господин», «добрый господин». Как ворон у балаганщика, чес-слово. Какой уж я господин? Для кого? Ни титула, ни кола ни двора. Простой бродяга.

— Как хочешь… Друг, — призрачный некромант кивнул, — но будем продолжать.

Как и подобает таланту, тот, кто теперь назвался Лиром, не только старательно усваивал знания о своем деле. Но пребывал в постоянном поиске. Искал крупицы знаний, сохраненные другими некромантами — а это было нелегко, учитывая, сколь нелюдимы и скрытны были приверженцы этого зловещего колдовства. Даже друг дружки они сторонились. И уж тем более не имели обыкновения обзаводиться учениками.

Наблюдая за знакомыми колдунами — Дедулей-Бренном, например, или Равенной — Освальд воспринимал творимую ими волшбу, как нечто, хоть ему лично недоступное, но в то же время простое. Быстрое, как любое действие, совершаемое на ходу. Но теперь, из разговора с некромантом, что тоже колдун, бывший вор понял, что подобное представление справедливо разве что для боевых заклинаний. Этим действительно полагалось быть простыми, как удар дубиной и столь же действенными. Некромантия же была куда более тонким искусством (Лир так и назвал ее — «искусство»); каждое ее применение представляло собой сложный ритуал, требовавший аккуратности, сосредоточения, а главное, времени.

Возможно, здесь Лир не обошелся без преувеличений, дабы подать себя в наиболее выгодном свете. Как говорится, сам себя не похвалишь — никто не похвалит. Но едва ли, решил Освальд, покойный некромант солгал в главном. Некромантия основывалась на использовании так называемой Скверны, игравшей в этом колдовстве примерно такую же роль, как дрова в костре или печи. Но в отличие от дров сила эта, порожденная самой Преисподней, была куда менее предсказуемой, Лир даже назвал ее «капризной».

Из-за этого, присущего ей, качества, не вся Скверна шла в дело — особенно когда речь шла о подъеме мертвяков из могил, а не, напротив, их успокоения. В последнем-то случае возможности некроманта в поглощении Скверны ограничивались его телесной крепостью и душевным состоянием. Ибо медленно, но верно эта гнусная, но оказавшаяся небесполезной, сущность разрушала и тело, и душу. Так что некромант, хапнувший слишком много для себя Скверны, мог тяжело заболеть, сойти с ума или даже умереть.

— По крайней мере, я остался в добром здравии, — зачем-то как бы между делом похвалился Лир, — и сохранил рассудок… хотя разве сейчас мне от этого легче?

— Легче мне, — с едва заметной усмешкой отвечал Освальд, — со здравомыслящим-то призраком иметь дело всяко удобнее, чем с обезумевшим.

И призрак некроманта вернулся к своей истории.

Гораздо менее предсказуемым, как уже говорил он, являлось обращение со Сквернойпри попытке поднять усопших и управлять ими. Подобно тому, как неуклюжий человек, сходив к колодцу, непременно расплескивал хотя бы часть взятой из него воды, неумелый некромант мог пустить Скверну не на создание нежити, а просто по ветру. Иначе говоря, Скверна, потраченная таким некромантом, могла улетучиться и осесть где-нибудь в другом месте, тем самым усугубляя несчастья живых — а мертвецам, над которыми колдовал наш неумеха, не достаться вовсе.

Мало того! От такой возможности — потратить хотя бы толику своего запаса Скверны втуне — не стоило зарекаться даже умелому и опытному некроманту. Вот и приходилось им изощряться, изловчаться, чтобы трата эта бессмысленная выходила как можно меньшей.

И здесь все могло решить единственное слово в заклинании, единственный звук при его произнесении, тон голоса, едва заметный жест. А также фаза луны, время года и направление ветра. И прочее, прочее, прочее.

Кому-то из некромантов удавалось учесть множество таких вот мелких деталей правильно — и тем самым научиться расходовать Скверну с наибольшим толком. Прочим оставалось либо завидовать, либо пытаться выведать секреты этого счастливчика. А коль ученичество у этих бирюков принято не было, приходилось менее успешным из них прибегать к приемчикам, достойным воров.

Подслушивать чужие разговоры — с самим-то некромантом желающих побеседовать находилось обычно немного. Выуживать слухи и цепляться за них как охотничий пес за след или запах зверя в лесу. Находить убежище очередного умельца, проникнуть туда… почти всегда без приглашения и даже без спроса. Ну и, разумеется, отыскивать в берлоге более успешного собрата по некромантской стезе его записи. Каковые сам некромант-хозяин, если он вконец не лишился чувства самосохранения, не станет держать на видном месте.

На это назвавшийся Лиром и тратил при жизни немало своего времени. Бродил по землям, охотясь за секретами других некромантов. И секреты-то эти его погубили — даром, что не до конца.

В одном из свитков, добытых в странствиях, Лир узнал об этой пещере, ставшей впоследствии для него посмертным узилищем. Несколько веков назад, когда предки местных жителей были дики под стать варварам-северянам, а вера во Всевышнего еще не достигла этих земель, пещера служила языческим капищем. Здесь, если верить свитку, приносили кровавые жертвы и устраивали оргии, которые нередко заканчивались людоедством.

— Жуть! — передернуло услышавшего об этом Освальда.

Но главное: после всех, совершенных в капище, злодеяний, в ней должна была скопиться просто прорва Скверны. Так предположил автор свитка, хотя домысел свой проверить не удосужился.

А что такое скопище Скверны для любого некроманта? Да примерно то же, что нерестилище для рыбака или цветник для пчелы.

— А также куча навоза для мухи, — не удержался от ерничества бывший вор, — и, кстати: а вот я почему-то здесь Скверны не чувствую. Как и лес — растет себе, зеленеет.

— В том-то и соль, — в бесстрастном шелестящем голосе призрака вновь промелькнуло что-то вроде грусти, — Скверна, что здесь хранится, почему-то не покидает… не может покинуть пещеру без телесного носителя. Почему так… наверное, потому что ее слишком много. Можно сравнить здешние запасы с большой грудой чего-то слипшегося. Снега, например. Отдельные снежинки порхают в воздухе; комья снега уже не могут порхать, но человеку под силу их и поднять, и размять. А вот кучу снега, да еще слежавшегося, даже с места сдвинуть трудно. Так и здесь.

— Может быть, — Освальд пожал плечами.

Спорить со знатоком Скверны он не мог — просто не хватало знаний. Но и сравнивать эту мерзостную отрыжку Преисподней с главным источником зимних забав и зимней же свежести бывшему вору было трудно. Не умом, но сердцем.

— Но тогда я не понял, — проговорил он, — как тебе удалось воспользоваться здешними запасами… пользовался ведь, разве нет? И почему я сам присутствия Скверны не чувствую?

— Ну, отвечу вначале на второй вопрос, если не возражаешь, — прошелестел призрак, — как некромант, я умею вбирать Скверну в себя, если ты не забыл. Вот и вбираю ее… вернее отгоняю от тебя, чтобы она тебе, дорогой собеседник, тем более назвавшийся Другом, не досаждала.

Освальд на это лишь хмыкнул. И как мол, я сам не догадался. А Лир продолжал:

— Теперь насчет пользования… да, прибегал я и к здешнему запасу. Собственно, в основном его и использовал. Но для этого мне понадобился телесный носитель. Видел, наверное, ходячий скелет в числе той нежити, что… проводила тебя сюда?

Бывший вор кивнул.

— Я нашел его… вернее, его кости здесь же, в пещере, — пояснил призрак, — кто-то уже сюда забредал. И наверняка тоже Скверной хотел разжиться. А может просто путник, искавший здесь пристанище, но не знавший… вовремя не понявший, что место это — осквернено. Так или иначе, повезло ему больше чем мне: он хотя бы упокоился с миром… хотя не уверен.

Зато теперь скелет неплохо мне служит. Передавая порции Скверны другим мертвякам, а с нею и мою волю. Эти ходячие кости я мог бы назвать своим представителем… посланником в мире живых.

— Интересная мысль, — сказал Освальд, — останки давно умершего человека — и вдруг представитель в мире живых.

— И не такое бывает, — философски заметил призрак, — жизнь полна странностей. И неожиданностей… в том числе неприятных. Из-за одной такой я и оказался здесь… бесплотным духом.

— И как это случилось? — поинтересовался бывший вор.

— Я тогда впервые попытался воспользоваться Скверной, хранившейся в этой пещере, — начал Лир, перейдя к сути, — и у меня еще было тело. Вроде бы все рассчитал, вроде бы ничего подобного не должно было случиться, но жизнь ведь полна неожиданностей. Знаешь такую игру — перетягивание каната?

— А то! — отвечал Освальд.

— Так вот. Попробовав вытянуть из пещеры хотя бы немного Скверны, я в некотором смысле сыграл в такую игру. Причем соперник мой оказался тяжелее и сильнее. Так что не я его, а он меня перетянул — сюда. Подобное тянется к подобному, вот и Скверна в пещере притянула Скверну, которой была полна моя душа. А тело… что происходит с телом, когда душа его покидает, объяснять, я думаю, излишне.

5

— Вот я сейчас вам такое расскажу! — на ходу выпалил Освальд, не успев миновать портал, который открылся перед ним, когда бывший вор пришел на условленное место, — челюсти отпадут!

Присутствовавшие в комнате, куда привел портал, Сиградд и Равенна недоуменно переглянулись. Лицо мастера Бренна осталось бесстрастным и деловитым. Он лишь следил, как затягивается за Освальдом магический проход. Как снова превращается просто в кусок каменной стены, обрамленной неглубокой аркой. Все же остальное хозяина этого места как будто не волновало, отчего бывший вор почувствовал хоть легкую, но обиду.

Реакция же сэра Андерса фон Веллесхайма покоробила Освальда еще больше.

— Ну как? Ты выяснил? — вопрошал этот безземельный, нищий, не принимаемый более при дворе, но по-прежнему считающийся благородным хлыщ, — так с чего нежить в тех краях зашевелилась?

При этом голос его звучал, словно сэр Андерс обращался к повару или еще какой прислуге в собственном замке. Подобным тоном он наверняка в былые времена говорил что-то вроде: «Обед готов?» Или: «Где мой охотничий костюм?»

Что ж. Освальд не был настолько обидчив, чтобы не подыграть этому своему товарищу по несчастью — бродяжьей стезе, а с недавних пор и соратнику, брату по оружию. Кем бы оный соратник себя ни мнил.

— Конечно, благородный сэр, — елейным голосом отвечал бывший вор и отвесил шутливый… нет, скорее, дурашливый поклон, — не извольте беспокоиться, благородный сэр! Землю рыл, благородный сэр, чтобы вы не серчали.

— Прошу, без присловий, — с нотками ворчливости обратился к нему мастер Бренн, нахмурившись и поморщившись, точно от головной боли, — дело важное… не думаю, что стоит тратить время на шутки… и тем более на перепалки. Вы же не мальчишки… вроде бы.

— Не мальчишки, — согласился Освальд, вмиг посерьезнев и подобравшись, — просто есть такие люди… ну, не привыкли напрягаться, сами заботиться о себе. Потому и ведут себя порой как дитяти избалованные. Хотя уже и сами деток способны делать.

Он не стал уточнять, о каких людях идет речь, и к кому из присутствующих эта отповедь в большей степени относится.

— Теперь по делу, — продолжал бывший вор, — почему в тех краях бедокурят мертвяки, я узнал. Выяснил даже, кто виновник… да что там: лично пообщался с ним. Только… что-то не хочется все это обсуждать сейчас на голодный желудок. Дорога — она, знаете ли, выматывает. И аппетит разжигает. А я за последние полдня, например, только перекусил разок.

— Понимаю, — мастер Бренн кивнул, — и порадую: ты как раз успел к обеду.

К рассказу о плодах своей вылазки Освальд вернулся, лишь худо-бедно заглушив голод. И прямо за столом выложил не прекращавшим трапезу Бренну, Равенне, Сиградду и сэру Андерсу историю некроманта, назвавшегося Лиром.

— Собаке собачья смерть, — отчеканив, высказался по этому поводу сэр Андерс, — хотел воспользоваться темной силой, но получилось, что темная сила воспользовалась им сама.

— Угу, — бывший вор хмыкнул, — напомнило, как у нас в деревне рыбак попытался вытянуть из реки здоровенного сома… не сома? Ну, в общем, какую-то крупную рыбину. Но та рыбина оказалась настолько огромной… и до того ей не хотелось родную речку покидать, что она этого рыбака туда утянула. Так что он не утонул едва.

— Скверна, — с выражением брезгливости произнесла Равенна, — удивительно, что находятся люди… что кому-то в голову могло прийти, будто это… эту адскую мерзость — отвратительную, губящую наш мир, можно применить себе на пользу.

— Все относительно, — не удержался от замечания Освальд, — навоз, не к столу будет сказано, тоже… скажем так, не очень приятен. А уж запах его вообще мало кто вынесет. Особенно когда его много. Однако ж, не будь навоза, поля и огороды были бы куда менее щедры на урожай. Можете поверить простому деревенскому пострелу.

Или… взять, к примеру, воров. Никто не любит воров, все… ну, большинство людей норовит каждого пойманного вора повесить на ближайшем дереве. Однако находятся такие редкие мудрецы, которые даже в воре способны заметить полезные умения. Разве нет?

На последних двух фразах он еще кивнул в сторону мастера Бренна.

— Так или иначе, эта некромантская мразь получила по заслугам, — с все той же твердостью заявил сэр Андерс, — и это хорошо… я рад.

— А вот я не рад, что некромант со своей гибелью не смирился, — мастер Бренн наградил рыцаря хмурым взглядом, — что он умер не совсем… в смысле, не до конца. И потому, мертвый, способен влиять на мир живых. Причем влиять не лучшим образом. И вот это, сэр Андерс фон Веллесхайм, уже не есть хорошо. Не так хорошо, как вам кажется.

Под этими словами рыцарь стушевался, а старик обратился уже лично к Освальду:

— А этот… Лир не объяснил, с какой целью он поднял мертвяков?

— Ну как же не объяснил, — последовал немедленный ответ, — сначала он хотел с помощью ходячих трупов… и одного гаденького скелета отыскать собственные останки. Ну, понимаете, лес есть лес. Пока душа Лира находилась в пещере, куда ее затянуло, тушка некроманта валялась у входа… он там проводил ритуал, пытаясь вытянуть побольше Скверны. Внутрь… живьем заходить не решился. А в лесу, как известно, водятся голодные звери. Которые вряд ли пройдут мимо тела, на костях которого найдется хоть немного мяса.

— Подожди! — перебила Освальда Равенна, — а для чего Лиру собственные останки? Тем более, там наверняка разве что пара костей сохранилась.

— Вот этого он толком не объяснил, — с толикой смущения отвечал бывший вор, — или я такой тупой, что не понял. В общем, Лир надеется, что это поможет. Что если в его досягаемости окажется хотя бы одна его косточка, с ее помощью он сможет покинуть пещеру. Как бы вселится в свои останки — и выберется.

— Чепуха какая-то, — проворчал прежде не отличавшийся словоохотливостью Сиградд, — если целое тело не удержало его дух, не перетянуло… то с чего должна вытянуть какая-то косточка?

— Ну, на самом деле не такая уж чепуха, — возразил мастер Бренн, — все-таки свой ритуал тот, роковой, некромант совершал, телом находясь за пределами пещеры, а душой устремившись… по сути, внутрь — к источнику Скверны. То есть сам допустил разделение души и тела. Если же останки окажутся рядом с духом, шанс на соединение, думаю, есть. Не берусь, правда, судить, насколько большой. Опять же запас Скверны в пещере наверняка уже не столь велик. Что-то из него Лир не мог не потратить. А значит, и хватка ее должна ослабеть. Другое дело, что надолго в паре костей или черепушке никакая душа не удержится.

А затем, после паузы длинной в мгновение — переведя дух и промочив горло — старик продолжил:

— Но и даже если надежды Лира напрасны, все равно — даже в этом случае в поисках его останков есть свой резон.

— Да где ж их искать-то? — недовольно вопрошал сэр Андерс, — еще и в лесу?! Не легче, чем иголку в стоге сена. Тем более, не один год наверняка прошел.

— Вот мертвяки и не нашли, — сказал Освальд в ответ, — Лир сам признал, что эти гниющие олухи в качестве ищеек… ну никакие.

— Поясните, — осторожно попросила старика Равенна.

— Непогребенные останки — одна из причин, которая не дает душе обрести покой, — с расстановкой начал мастер Бренн, — одна из самых распространенных, кстати, причин. Причем способ похорон не так уж важен. Хоть по языческому обычаю — на костре мертвого сжигать, хоть закапывать в землю, как принято у верующих во Всевышнего. Это детали, которые не отменяют главного. Пока под небом остается что-то, прямо напоминающее о личности когда-то жившего человека, душа его имеет куда больше шансов задержаться на этом свете в качестве призрака.

— И, тем не менее, это сложно… наверное, — проговорила Равенна, мысленно разрываясь между верой в мудрость и могущество наставника и здравым смыслом, — лес велик.

— Ты могла бы воспользоваться амулетом для поиска Скверны, — предложил старый волшебник, — у меня хранится несколько штук. Некромант… особенно если он бывалый, поглощает столько Скверны, что она должна была оставить следы не только в душе, но и на теле. А значит, и на том, что от тела осталось.

На это Равенна молча кивнула, про себя испытав легкую, но досаду. Оттого, что поняла из слов мастера Бренна: в этой миссии он снова не намерен участвовать напрямую. Так что ей в компании с Сиграддом, сэром Андерсом и Освальдом и на сей раз предстоит рассчитывать лишь на собственные силы.

Да, сил этих у варвара, рыцаря и бывшего вора, как и у самой Равенны было в достатке. Но соль в том, что с таким опытным и могучим колдуном, как ее наставник — впятером — они в любом случае были бы сильнее.

А мастер Бренн снова обратился к Освальду:

— У меня еще остался вопрос к… нашему, так сказать, виновнику торжества. Ты вот сказал, найти останки Лира поднятая им нежить не смогла.

— Какое там! — бывший вор всплеснул руками, — я ж говорил. Тем более что зверье успело растащить их подальше от пещеры.

— Тогда с какой целью он продолжал посылать мертвяков? Да еще за пределы леса — к людским селениям?

— Чтобы получить помощь у живых, конечно! — воскликнул Освальд, — неужели непонятно, Де…то есть, мастер Бренн? Раз от нежити нет толку, значит, вся надежда на живых. Другое дело, что из умертвий гонцы никудышные. Говорить не умеют, честной люд пугают. Ходят только по ночам. Ну как через них что-то передать? Разве что письмом… и то, если человек неграмотный, толку не будет.

— Значит, помощь искал у живых, — проговорил сэр Андерс, обратившись к бывшему вору, — но теперь, после встречи с тобой, он ее вроде как нашел? Так?

В голосе его при этом появилась непривычная вкрадчивость, а в глазах блеск — столь же для рыцаря нехарактерный. Более того, Освальд, например, не ожидал подобного блеска и вкрадчивости ни от самого сэра Андерса, ни от любого другого человека благородных кровей. Зато среди поборников шальной удачи такая манера была в порядке вещей — бывший вор узнал ее сразу. И оттого резкая перемена, произошедшая с высокородным собеседником, стала для Освальда неприятной неожиданностью.

— Получается, что так, — вслух ответил он, — точнее, я обещал помочь… привести помощь. Сказал, что знаком с парочкой колдунов…

— В любом случае, раз кто-то живой откликнулся на его зов о помощи, — продолжал сэр Андерс фон Веллесхайм все тем же вкрадчивым голосом, — значит, некроманту больше нет нужды гонять по лесу мертвяков. Как и тревожить ближайшие селенья. Разве нет?

— Ну да, я его так и попросил, — отвечал Освальд, — ни к чему мол, уже. Помощь на подходе. Да и вряд ли от простых крестьян Лиру могло быть больше толку, чем от колдунов.

— За-ме-ча-тель-но, — торжествующе воскликнул рыцарь и даже хлопнул в ладоши, — получается, мертвяки больше безобразить не будут… в тех местах, я имею в виду. А значит, наша миссия там выполнена. Так какой резон что-то искать? Кости… останки?

— Так обещал… вроде как, — произнес вор не без смущения, — благородный сэр предлагает пойти на обман?

— Ба! У вора есть честь! — с иронией и даже издевкой воскликнул сэр Андерс.

— Жизнь полна неожиданностей, — пожал плечами Освальд, деланно улыбнувшись, — то вор какой-нибудь не захочет нарушать данное им слово… то оказывается, что бродяга, не имеющий собственного угла, на самом деле отпрыск благородных кровей. Впрочем, в его благородство поверить бывает трудно, ведь отпрыск сей не гнушается вероломства.

— Ах, ты… — со злостью прошипел рыцарь, задетый словами бывшего вора.

Рука сжалась в кулак, но тут же и разжалась — сэр Андерс натолкнулся на неодобрительный взгляд сперва Сиградда, затем Равенны ну и, конечно, мастера Бренна. Отчего сдал назад; решил, что предаваться гневу не стоит. Не время и не место.

— Просто… я имел в виду, — проговорил рыцарь почти виновато, — что нам, наверное… в общем, я не уверен, что нам стоит тратить силы и время на эту миссию. Раз уж дело то более-менее разрешилось. Да и обещание, данное какой-то безбожной мрази… мертвой, к тому же…

— Не уверены, сэр Андерс фон Веллесхайм? — суровым тоном переспросил его мастер Бренн, приподнявшись из-за стола и смерив рыцаря столь же суровым взглядом, — значит, вы не уверены. А вот я, представьте, на недостаток уверенности не жалуюсь. И в чем я уверен твердо и непоколебимо, так это в том, что в мире живых ни одному призраку, беспокойному духу не место.

— Как и скоплению Скверны, — вторила Равенна, — про пещеру эту тоже не стоит забывать. Нужно попытаться уничтожить оскверненное место. Если получится — Лир тоже должен исчезнуть. На небеса или в Преисподнюю, не важно. И тогда никакие кости искать не придется.

И наконец (коль жизнь таки полна неожиданностей!) слово взял даже обычно неразговорчивый Сиградд.

— Можно, тогда и я выскажусь, — проговорил он, зачем-то встав из-за стола и выпрямившись во весь свой немалый рост, — то, что некромант этот мерзость совершал — это понятно. То, что он по заслугам получил… тоже спорить не буду. И лучше бы Освальд этого Лира в ответ на просьбу о помощи послал… куда-нибудь… подальше.

— Тогда бы он кликнул мертвяков, — отозвался бывший вор, не удержавшись от самооправдания, — разорвали бы меня в клочья. Да и это необязательно. Про Скверну не забываем. Лиру хватило бы просто перестать прикрывать меня от Скверны и… еще неизвестно, что со мной бы стало. Наверное, я бы после этого предпочел быть разорванным мертвяками.

Но варвар, казалось, не слышал этих слов.

— Он бы тогда погиб в бою — вот это было бы правильно, — продолжал он, — но раз не отказал некроманту, раз обещал — тогда все равно, некромант он, нежить или еще кто. Слово надо держать.

— Что ж, — подытожил мастер Бренн, — как видите, сэр Андерс фон Веллесхайм, большинство, с вами не согласилось. Включая меня — хозяина этого места. Впрочем, я никакого не держу и не люблю ничего навязывать. Так что, если вы, сэр, по-прежнему против этой миссии, можете от участия в ней воздержаться. Более того, вы вправе вообще покинуть мое жилище.

— Ну что вы, — рыцарь вздохнул, — не скажу, что уж сильно против. Мой меч как всегда к вашим услугам.

— Вот и замечательно, — на лице старого волшебника появилось подобие улыбки, — Равенна, пойдем за амулетом для поиска Скверны. И амулеты для защиты от Скверны тоже лишними не будут.

6

Путь от условленного места, куда их перенес магический портал, до заброшенного трактира Освальд своим компаньонам еще смог показать. Но вот как добраться до пещеры, вспомнить у него уже не получалось. Ведь мало того, что дорог в лесу не было. Даже тропинок. Разве что следы от предыдущего прихода могли остаться, а их заметить не так-то просто. Но, вдобавок, оказалось, что при свете дня (даром, что без солнца) лес выглядел неузнаваемо. Совсем не так, как в сумерках.

Потому все-таки пришлось Равенне прибегнуть к амулету, помогающему найти Скверну. Прибегнуть впервые за миссию уже на лесной опушке.

Амулет представлял собой небольшую диадему из посеребренного железа с рубином в форме глаза. Зрачок в этом «глазе» имелся тоже, и если присмотреться, можно было увидеть, как он едва заметно шевелится.

Когда Равенна надела диадему на голову, рубиновый «глаз» оказался прямо на лбу волшебницы. И в то же мгновение восприятие мира изменилось. Сначала высившиеся впереди деревья, заброшенный дом, бывший когда-то трактиром, трава под ногами и три человека-спутника потускнели, превратившись в собственные изображения — грубые, плоские и выцветшие, точно на старых гравюрах. Затем на этом фоне проступили красные пятна, будто на ту же гравюру пролилось вино… или кровь. Впрочем, если приглядеться, становилось ясно, что сравнение с кровавыми или винными пятнами неудачно. И те и другие неподвижны. Тогда как красные пятна, что видела Равенна, колебались точно пламя костра. А некоторые даже перемещались с места на место.

Разные то были пятна — от совсем крохотных и тусклых, будто звезды на небе, до крупных и ярких. А одно пятно оказалось просто огромным: когда Равенна повернулась в его сторону, эта красная, подрагивающая махина заняла треть обзора.

Определенно, амулет мастера Бренна оказался очень чувствительным.

— Нам… туда, — слабым голосом проговорила Равенна, указывая правой рукой в сторону этого, самого большого, из красных пятен. Левая рука меж тем уже тянулась к диадеме, торопясь ее сорвать. Увы, возможность видеть то, что незаметно простым смертным, имела обратную сторону — и далеко не безобидную.

Когда мир снова вернулся к привычному виду, волшебница не сдержала вздоха облегчения. И вся четверка двинулась в ту сторону, куда она указала.

Добрались до пещеры быстро и без заметных трудностей. Днем-то гулять по лесу было всяко легче и веселее, чем в сумерках, не говоря уж про ночь. Да и мертвяки не разгуливали. То есть свою часть сделки некромант Лир выполнил.

— И что теперь? — спросил Освальд уже у входа в пещеру.

— Я иду внутрь, — сообщила Равенна, — если история, рассказанная Лиром — правда, если тут действительно раньше было капище, должны остаться следы… что-то, что могло бы рассказать о творившихся здесь ритуалах…

— Гадость тут всякая творилась, — сказал бывший вор.

— …и о волшбе, удерживающей Скверну, — продолжала волшебница, его реплику начисто игнорируя, — а значит, и подсказать, что дальше со всем этим делать. А вы подождите здесь.

Повесив на шею амулет для защиты от Скверны, она решительно шагнула к входу в пещеру… но сразу, осекшись, остановилась.

— Мне нужен факел, — проговорила Равенна затем, и голос ее звучал обескураженно, — ну и кто-нибудь, кто будет его держать.

— Для тебя — что угодно! — расплывшись в улыбке, отозвался Освальд.

— Сиградд, пожалуй, ты… — снова как будто не заметила его слов волшебница, — и амулет не забудь.

У входа в пещеру амулет, формой похожий на человечка с раскинутыми руками, был чуть теплым — ровно настолько, чтобы кожей не чувствовался холод металла, из которого он был сделан. Зато едва дневной свет сменился темнотой, кое-как отгоняемой огнем факела, как Равенна тихонько и непроизвольно охнула: «человечку» хоть и все еще было далеко до угля, только что выпавшего из печки, но нагрелся он быстро. Заметно и почти мгновенно.

А вот Сиградд, казалось, никаких перемен в своем амулете не ощутил. Хотя чему тут удивляться: некоторые крестьяне до сих пор верят, что северные варвары не из костей и мяса сделаны, но из камня. Конечно, Равенна знала, что это не так, что это чушь — кому, как не ей, целительнице, знать, что все люди одинаковы. Но успев познакомиться с одним из воителей-северян, понимала теперь, что сказки эти отнюдь не лишены оснований. Ибо в стойкости, несокрушимости… как и в способности выражать чувства тот же Сиградд ненамного уступал какому-нибудь утесу на северном побережье.

Огонек факела отбрасывал на стену пещеры дрожащее пятно света. Переползая по мере продвижения Сиградда и Равенны вглубь пещеры, это пятно выхватывало из темноты щербины камня, слагавшего скалу, корни каких-то растений, протянувшиеся сквозь трещины, бледные и тощие грибы. А также летучих мышей, что целыми толпами спали, вися под потолком.

— Удивительно, — вполголоса говорила Равенна, обращаясь, скорее, к самой себе, чем к Сиградду, — считается, что Скверна губит жизнь… она ведь не может иначе. Ведь приходит оттуда, где просто нет места никакой жизни. Но как же эти растения существуют рядом с ней… и летучие мыши?

Потом она вспомнила, как защитников Веллесдорфа атаковали те же летучие мыши, обитавшие не абы где, а в оскверненном замке. Причем там Скверны скопилось не меньше, чем в пещере. Однако ж мелкие летучие зверушки выжили — хоть и обезумели, хоть и сделались покорны демонической воле, захватившей замок. Подобно тому, как еще раньше обезумели жившие в Веллесхайме люди.

— Наверное, все дело в дозе, — решила Равенна, все так же говоря сама с собой, — как с ядами и лекарствами. Одно и то же снадобье может быть лекарством, если доза мала — и ядом, если принять его слишком много.

Волшебница не ждала какого-то ответа на свои рассуждения — не более чем мысли вслух. И оттого особенно удивилась, услышав глухой басовитый голос Сиградда.

— Или как с пивом, — были его слова, — и прочей выпивкой. Она может веселить, придавать смелости. Но если выпить слишком много — свалишься как труп.

— А что! — Равенна оживилась, — по-моему, твое сравнение даже ближе будет. Можешь поверить мне, как целительнице: все хмельные напитки разрушают тело и загрязняют душу — совсем как Скверна. Но если выпить немного, кажется, будто пиво или вино даже полезно. Настроение повышает, заставляет чувствовать себя сильным, смелым.

Но можно выпить немного побольше — и тогда смелость перерастет в безрассудство. Человек сможет совершить то, чего трезвым бы сделать стеснялся. Считая глупым или неприличным. Ну и, наконец, если выпить много… много-премного, тогда, конечно, лишишься чувств. И можешь даже потом не пробудиться — сразу отправиться на тот свет.

И со Скверной, похоже, примерно то же самое. Смертельно опасно для жизни только большое количество этой сущности. Тогда, действительно, и трава сохнет, и деревья облетают, и птицы предпочитают не садиться на оскверненное место. Но если Скверны немного, тогда она просто… как говорят церковники? Точно: «Искажает творения Всевышнего». То, что сами они предписывают дьяволу. Искажает, превращая живые существа в их гнусные уродливые подобия — и уродливые не только телом.

А некоторые… назовем их некроманты, научились даже применять Скверну себе на пользу. Как воины, которые выпивают перед битвой немножко хмельного — для храбрости. Или затюканные дурни, которые от пива чувствуют себя смельчаками и писаными красавцами. Да начинают приставать к каждой подвернувшейся бабе, а каждому мужику грозятся дать в морду.

Равенна все говорила, пока она и Сиградд углублялись в пещеру — оказавшуюся неожиданно большой и глубокой. Настолько, что противоположный край терялся в темноте даже несмотря на свет факела.

Призрак некроманта, назвавшегося Лиром, так им в пути не встретился. И освещать двум гостям путь своим холодным сиянием, о котором рассказал Освальд, не спешил. Наверное, тоже дожидался ночи, как и летучие мыши. Даже призраки, насколько слышала Равенна, впадали в какое-то подобие спячки. Если это слово применимо к неживым сущностям.

Поначалу в обстановке пещеры вообще ничего не указывало на присутствие человека — хоть живого, хоть мертвого, хоть очень-очень давнее. Однако потом, пошарив светом вдоль одной из стен, Сиградд наткнулся на темнеющий полукруглый проем. Был он невысокий: тому же варвару пришлось бы не только пригнуть голову, но и наклонить спину, чтобы пройти дальше.

— Кажется, вот оно, — торжествующим шепотом произнесла Равенна, повернувшись к спутнику, — вход в капище. Только человек мог сделать этот проход. Больно уж он ровный… правильной формы.

Световое пятно ползло вдоль пещерной стены, позволяя рассмотреть ее получше. И словно в подтверждение своих слов волшебница подмечала, что возле проема участок стены был не просто каменный… но сложенный из камней. Плотная кладка обтесанных камней, оставленная древними строителями.

— Похоже, мы на верном пути, — с энтузиазмом проговорила Равенна, — вперед!

Первым в проем ступил, согнувшись, Сиградд с факелом. Волшебнице же, которая была намного ниже варвара, проем и обнаруженный за ним туннель пришелся как раз по росту.

И в туннеле стены тоже выглядели каменной кладкой, а не природным камнем — здесь это еще больше бросалось в глаза. Более того, на наиболее гладких из камней были вырезаны какие-то символы. То ли руны, то ли клинопись, которой были написаны трактаты мудрецов из южных стран — Равенна точно не знала и сказать не могла.

Длиной туннель оказался примерно в десяток шагов и оканчивался входом в небольшую круглую комнатку со сводчатым потолком. Посреди помещения стоял алтарь — камень размером с небольшой стол и с верхней гранью, что некогда была обтесана до гладкости, доступной, наверное, не каждой столешнице. Теперь, правда, было заметно, что время взяло свое. И сколь бы гладкой ни была поверхность, за прошедшие века она и щербинами успела покрыться, и трещинами.

А большую часть поверхности алтаря покрывало темное пятно. Не уместившись на ней целиком, пятно частично спадало по боковым граням этого большого камня и даже прихватило немножко пола — оказавшегося опять-таки каменным, а не земляным. Огонь факела высвечивал отдельные булыжники, коими был вымощен пол. Точь-в-точь как мостовая или площадь в каком-нибудь городе.

О происхождении темного пятна нетрудно было догадаться.

— Кровь! — проговорила Равенна, рассматривая под светом факела эту исполинскую бурую кляксу, — сколько же ее пролилось здесь… сколько принесли жертв… да, прямо на этом месте! И сколько страданий. Тогда наверняка именно в алтаре и сосредоточена Скверна. Он и есть источник… подобие источника.

Слушая объяснения спутницы-волшебницы, Сиградд потянулся одной рукой за секирой и одновременно оглядывался, ища, куда бы пристроить факел — и тем самым освободить вторую руку. Так и не присмотрев ничего подходящего, он не без труда удержал извлеченное из-за спины тяжелое оружие одной рукой и занес над камнем-алтарем. Для людей вроде этого северного воителя любой вопрос решался таким вот, единственным, способом. Особенно вопрос не из приятных.

— Нет! Погоди, не так, — рука Равенны мягко, но настойчиво отвела лезвие секиры от камня, — в лучшем случае это не поможет: Скверна удержится даже в поврежденном алтаре. А в худшем может обрушиться на нас. Тогда не уверена, что даже амулеты помогут. Или вырвется наружу. Тогда уже не поздоровиться и лесу… а с ним и Освальду с сэром Андерсом.

— И что делать… раз не так? — недовольно пробурчал Сиградд.

— Думать, — волшебница приложила указательный палец по лбу, легонько по нему стукнув, — разбираться. Тут вряд ли обошлось без волшбы… почти уверена, что здешние жрецы на самом деле были колдунами. А жертвоприношения устраивали не для того, чтобы умилостивить каких-то духов или племенных божков. Но чтоб самим получить силу. И когда я пойму, что за колдовство они творили, то смогу обратить его вспять… наверное. Или разрушить. Посвети-ка мне, я осмотрюсь.

И с этими словами Равенна шагнула поближе к стене комнаты. Сиградд с факелом послушно двинулся следом.

Камни стены оказались густо покрыты все теми же письменами — не то рунами, не то клинописью, которые волшебница видела еще в туннеле. На нескольких самых больших камнях еще были вырезаны какие-то рисунки. Но из этих, последних, Равенна смогла различить только один — две человеческие фигурки, стоявшие рядом и державшиеся за руки. Остальные изображения, и раньше бывшие слишком грубыми, за века, вдобавок, стерлись. Так что разглядеть их и тем более понять было невозможно.

Отказавшись от этой идеи, Равенна снова перевела взгляд (а Сиградд — свет факела) на письмена. Всмотревшись в них, на первый взгляд такие незнакомые… волшебница с удивлением поняла, что различает и даже понимает написанное. Даром, что умом признавала: этот язык ей неизвестен. И даже какой это язык, ответить она бы при желании не смогла.

Но в то же время…

«Здесь жарко. Очень жарко», — прочитала Равенна на одном из камней. Будто узнала… или разгадала крючки и палочки незнакомой письменности. Чтобы затем они сложились в ее голове в слова, наполнились смыслом.

И даже больше. Равенна почувствовала… или, скорее обратила внимание, что в круглой комнате и впрямь жарко и душно. Что это свойство капища не изменилось за века, прошедшие с того времени, когда была оставлена надпись. Да и как бы оно изменилось? Доступ воздуха как был скупым пуще какого-нибудь скряги, так и остался.

Вероятно, как ощущала Равенна, царящие в пещере жара и духота с тех пор только усугубились. О, заметила волшебница, теперь воздух в капище был почти как в бане. С той лишь разницей, что баня несла чистоту, а древнее место для жертвоприношений казалось насквозь грязным. Так что и жар вызывал отвращение — напоминая не то тяжелую загаженную перину, не то дыхание уличного пса.

Равенна чувствовала, как на лбу выступают, а затем стекают по лицу капельки пота. А все тряпки, что были на нее надеты, приносили муку. Чуть ли не душили волшебницу.

Терпения Равенны хватило всего на несколько мгновений. А иссякло оно, когда голова закружилась, а в глазах помутнело. Резким движением волшебница сорвала с себя дорожный плащ. При этом что-то слетело с ее шеи и звякнуло, ударившись об пол. Что-то маленькое; что именно — Равенна не удосужилась ни узнать, ни даже глянуть в ту сторону. Тем паче, это «что-то» было теплым, даже горячим. А значит, вносило свою лепту в ее мучения.

Избавившись от плаща, следом Равенна распустила шнуровку на платье — у ворота. Пустив за пазуху немного воздуха, принесшего толику облегчения. Да, вид у волшебницы после этого жеста сделался неряшливый, даже неприличный, как у уличной девки. Зато дышать стало ощутимо легче. И Равенна снова смогла сосредоточиться на стене, на письменах.

Следующий набор диковинных значков, поддавшийся пониманию волшебницы, гласил: «Чем бы ты ни занималась — помни: прежде всего, ты женщина».

Равенна прямо-таки ощутила гордость, с которой была написана эта фраза. А следом подумала, что за века, прошедшие с тех пор, как капище было заброшено, мир изменился не в лучшую сторону. Ведь подумать только: когда-то слово «женщина» звучало гордо. А не обозначало чью-то пожизненную рабыню и бесплатную шлюху. Ну и девочку для битья — время от времени.

Или, к примеру, злую ведьму, достойную костра инквизиции — если речь шла о женщине, любую из трех вышеназванных ролей отвергавшей.

«М-м-м, похоже, Освальд не узнал от Лира всей правды, — зашевелилась в голове Равенны внезапно зародившаяся мысль, — или просто нам не сказал? Похоже, культ, которому было посвящено это капище, был не абы каким, а женским. Во славу женского начала, в честь какой-то богини-женщины… и покровительницы женщин. Тогда, наверное, понятно, почему Лир стал пленником капища. Скверна здесь… или ее вместилище пропитано женским началом. Какой-то дух, считающий… ощущающий себя женщиной. И которому понадобился хотя бы один мужик. А тут как раз этот некромант подвернулся — вот и не отпускает его пещера… дух».

Это умозаключение показалось Равенне забавным. Волшебница захихикала… затем расхохоталась, да все громче и громче, все сильнее. Дойдя до того, что согнулась, хватаясь за живот, и закашлялась. Но все равно не могла сдержать этого, рвущегося из нее, смеха.

— Что с тобой? — из-за спины окликнул Равенну голос. Грубый, но приятный тем, что излучал силу. Просто-таки звериную мощь.

Такой же сильной… но в то же время чуткой показалась ей и рука, что легла на плечо. Мужская рука.

— Все… в порядке, — проговорила волшебница, выпрямляясь и делая глубокий вздох. А затем повернулась к тому, кто ее окликнул.

Человек, стоявший рядом и державший в руке горящий факел, показался Равенне знакомым, но как-то смутно. Имени, во всяком случае, волшебница теперь вспомнить не могла. Но имя ее интересовало куда меньше, чем внешность человека. Такая, что — как внезапно дошло до Равенны — и глаз не оторвать.

Высоченное и могучее тело, проступавшее под одеждой. Просто-таки зверь, хищный зверь в людском обличии. Настоящий самец!

А еще запах. Истинно мужской запах пота, силы и… желания. Да, желания, которое этот здоровяк отчего-то в себе подавлял. Как, впрочем, не он один.

Зрелище могучего самца завораживало Равенну… и отвлекало тоже. Собравшись с духом, она резким движением отвернулась, снова вперив взор в исписанную диковинными символами стену.

И почти в тот же миг взгляд волшебницы задержался… нет, скорее застыл, как муха в янтаре, остановившись на еще одной надписи, поддавшейся чтению.

«Три вида врагов у тебя, — гласила она, — те, кто желают тебе смерти. Те, кто пытаются навязать тебе свои желания. И те, кому хочется, чтобы ты и своими желаниями пренебрегла».

— А ведь правда, — хотела подумать, но нечаянно произнесла вслух Равенна. На лету вспомнив, чем была даже ее жизнь — даже ее, занимавшейся, казалось бы, тем делом, которое ей нравилось. Про других женщин, оказавшихся в рабстве у похотливых двуногих свиней, и в подметки не годившихся хотя бы этому здоровяку с факелом, и говорить было нечего.

Нечего говорить… вернее, сказать можно только одно. Вся жизнь — следование чужим желаниям и пренебрежение своими. Что не приносило счастья. А значит, навязано было не иначе как врагами.

Но теперь! Когда глаза Равенны открылись…

Развернувшись, волшебница сверкнула глазами, окинув могучего самца, стоявшего неподалеку, взглядом голодным и безумным. Провела языком по губам. И одновременно, вскинув обе руки со скрюченными пальцами, резким движением разметала волосы.

— Равенна?.. — недоуменно пробормотал Сиградд, глядя, как она непривычной, по-кошачьи плавной поступью подходит к нему. Почти вплотную.

— Ты мне враг? — голосом непривычно глубоким и грубоватым осведомилась Равенна, проведя пальцем по груди варвара, затем по открытой шее.

— Не… понимаю, — только и смог сказать Сиградд.

Впервые в жизни, наверное, он слукавил. Хотя бы частично. Потому что прекрасно понимал — да даже мальчишка бы понял — чего именно захотелось вдруг его спутнице. Непонятна ему была разве что причина произошедшей с Равенной столь резкой перемены. Она пугала его… да-да, пугала воителя, привыкшего даже смерть воспринимать как просто открывшуюся дверь в лучший мир.

Кроме того, хоть и наслушался еще в прежней жизни Сиградд рассказов от сородичей, о том, кто и над сколькими женщинами надругался при очередном набеге, хоть и бывал даже свидетелем таких надругательств — но сам ни разу не принимал в этом участия. И вообще считал себя однолюбом. Продолжал любить Луту, даром, что умом понимал: больше им ни в жизнь не встретиться.

То была вторая причина, по которой варвар не мог уступить внезапному порыву Равенны.

— Ты мне враг? — вновь вопрошала волшебница, — тоже заставишь меня… отказаться от моих желаний?

Но тут и третья причина подоспела, откуда не ждали.

— Остановитесь! — разорвал душный воздух пещеры голос громовой и в то же время какой-то… безжизненный. Так, наверное, могла бы разговаривать ожившая статуя.

Сверкнула молния… нет, просто вспыхнул свет — холодный, синеватый, но такой яркий, что огонь факела мерк рядом с ним.

И, озаренная синеватым светом, на камне-алтаре возникла призрачная фигура.

— Остановитесь! — проговорил призрак, и тон его резко, непривычно для живых, менялся от громового крика до едва слышного шелеста, — это все иллюзия! Морок, порожденный Скверной!

Холодное сияние растеклось от призрачной фигуры во все стороны, разгоняя темноту… и неузнаваемо меняя обстановку пещеры. Исчез камень-алтарь; каменная кладка с письменами и рисунками превращалась в обычный, природный камень, неровный и местами потрескавшийся. Да и само помещение — оно больше не было круглым. Сделавшись обычным гротом. Неправильной формы, как и подобает любому естественному образованию.

Скверна отступила — оставляя в душе и на сердце Равенны ощущение чего-то гадкого, вроде прикосновения жирных и грязных липких пальцев к лицу. Но… не сдавалась.

Вздрогнув, Равенна зачем-то обхватила себя руками. И помимо воли вспомнила учебную схватку с призраком в другой иллюзии — порожденной волшебством мастера Бренна. Вспомнила про заклинание «Развоплощения», о котором говорил ее наставник. А следом подумала, что если прибегнуть к этому заклинанию («как же я забыла, дура!»), то дух некроманта уберется прочь из мира живых. А значит, ничего искать не придется.

Вскинув руки в направлении Лира, Равенна скороговоркой произнесла заклинание «Развоплощения»… и едва не взвыла от досады, когда растаявший призрак миг спустя появился вновь.

— Думаешь, я не знаю этого заклинания? — в призрачном, обычно лишенном интонаций голосе теперь послышалась обида, — «Развоплощение» — чары ведь и для некромантов не бесполезны. Ты не знала? Так вот, я уже убедился и… прошу прощения, что не предупредил: «Развоплощение» здесь не поможет. Не трать время и силы.

Но и то, что заклинание не сработало, было лишь полбеды. Вдобавок, при попытке развоплотить Лира защита отСкверны, поставленная им, оказалась снята. И адская сущность вновь перешла в наступление. Причем атаковала уже не столь осторожно.

С ужасом дрожащая, чувствовавшая себя отравленной, Равенна видела, как откуда-то сверху хлынули потоки чего-то темного… разумеется, это была кровь. Целое море крови, которое сперва затопило земляной пол грота, затем стремительно поднялось и стало по щиколотку волшебнице, по колено, по пояс…

Оставались считанные мгновения до того, как Равенна окажется по горло в крови. А затем полностью скроется в кровавой пучине, захлебнется.

Сиградду осталось только одно — что, собственно, он и сделал. Подхватив истошно заверещавшую, с безумными глазами, Равенну, он забросил ее на плечо. И с волшебницей, барахтавшейся, как утопающая, что было сил, бросился прочь. К маячившему в темной дали светлому пятнышку выхода из пещеры.

Так состоялась первая схватка между Скверной, пленившей некроманта Лира, и посланцами мастера Бренна. Состоялась — и для последних закончилась поражением.

7

— Ну что? Как сказал бы Де… то есть, Мастер Бренн, подведем итоги, — на правах самого говорливого обратился к соратникам Освальд.

Состоялся этот разговор пару дней спустя. Когда все четверо собрались за столом в обеденном зале ближайшего из трактиров, который не был заброшен.

— Итак, попытка разгадать, что за чары держат бедолагу Лира… и вообще хоть что-то узнать о культе, которому было посвящено пещерное капище — не удалась. Вдобавок, с нашей стороны есть потери… и хорошо, хоть не людские. Я про твой амулет для защиты от Скверны.

Последняя фраза предназначалась уже лично Равенне.

— Все равно он не больно-то меня защитил, — сухо и с какой-то неприязненной небрежностью сказала волшебница.

Прикосновение Скверны не прошло для нее даром. Когда Сиградд вынес Равенну из пещеры, волшебница совершенно лишилась чувств и в сознание худо-бедно вернулась только, полежав с часок на траве лесной поляны.

Но и очнувшись, Равенна с трудом соображала — точно с тяжелого похмелья. И еле переставляла ноги. Отчего путь из леса и до ближайшего заведения, способного приютить усталых прохожих, она смогла преодолеть, разве что опершись на плечо спутника-варвара. И это в лучшем случае. В худшем (когда сил идти у Равенны уже не осталось), Сиградду пришлось нести ее на руках.

Остаток дня, потраченного на безуспешную вылазку к лесной пещере, а потом и весь следующий день волшебница отлеживалась в комнате трактира. И не утруждала себя даже тем, чтобы спуститься в обеденный зал — еду ей приносили заботливые соратники.

Но все плохое имеет свойство заканчиваться. И теперь, по крайней мере, у Равенны хватило сил покинуть выделенную ей комнату, спуститься по скрипучей деревянной лестнице и сесть за стол в обеденном зале. Но вид волшебница все равно имела далеко не цветущий: бледное лицо, темные, похожие на синяки, круги под глазами; неряшливая, сделанная явно наспех, прическа. В ней, наверное, даже успела появиться первая пара-тройка седых волосков.

Голос Равенны звучал теперь негромко, как-то неохотно, и бесцветно — почти как у призрака некроманта. А главное: не было в глазах волшебницы прежнего блеска, что появился у нее после спасения от костра инквизиции, после знакомства с мастером Бренном и прикосновения к знаниям, недоступным для простых смертных. К знаниям… и к могуществу, которое они давали.

В свое время именно этот блеск не оставил равнодушным Освальда. Тогда, при первом знакомстве, в день, который мог бы стать для этого бродяги и вора последним. Но не стал — опять же не без участия Равенны.

— Странно, что в замке амулеты сработали как надо, — подал голос сэр Андерс, — я, конечно, мало что понимаю в Скверне и прочих дьявольских каверзах… но, наверное, в Веллесхайме, где поселился целый демон, этой дряни было не меньше, чем осталось в древней пещере после жертвоприношений… пусть даже многочисленных.

— Я думаю, дело в том, что в Веллесхайме мы восприняли Скверну… правильно, — пояснила Равенна, — как чистое зло, от которого лучше держаться подальше, на которое не стоит ни тратить времени, ни обращать внимания. Спешили уничтожить источник этой напасти и не давали Скверне возможности атаковать нас в ответ.

В пещере же… в пещере я, похоже, расслабилась. Не вполне представляла себе, с чем имею дело. А когда я чего-то не до конца понимаю и знаю, у меня просыпается любопытство… такой вот недостаток.

— Любопытство кошку сгубило, — не удержался от остроты Освальд, — а одной любопытной даме из числа двуногих, в конце концов, оторвали ее длинный нос, который она совала, куда ни попадя… уж прости, Равенна, не мог не вспомнить.

— Да ничего, — волшебница отмахнулась, — сама ж виновата. Так себя настроила, что имею дело с тайной… с загадкой, которую нужно разгадать. Разминкой для ума. А про Скверну забыла. Точнее, перестала придавать значения. И много ль тогда проку от защитных амулетов? Наверное, не больше, чем от крепости, в которой гарнизон пьянствует, а ворота за таким делом не удосужились закрыть. Конечно, такую крепость мало-мальски подготовленный и вооруженный противник возьмет на раз-два.

На обычно надменном, даже чуточку брезгливом лице сэра Андерса появилась легкая улыбка. Сравнение Равенны явно пришлось ему по душе.

А волшебница продолжала:

— Вот Скверна в пещере и оказалась таким противником. Как-то почувствовала мое настроение и воспользовалась. Решила поиграть… подыграть. Я ожидала наткнуться на древнее святилище — древнее святилище и получила. Вернее, что-то, на него похожее. Алтарь, письмена. Обрадовалась, что мои ожидания оправдались. Потянулась к этому… оказавшемуся иллюзией. А по сути — потянулась к Скверне. Ну и попалась.

— А могло ль быть иначе? — прозвучал вопрос поневоле строго, и холодный взгляд сэра Андерса, его задавшего, усилил это впечатление, — я имею в виду, могла ли ты избежать такого исхода?

— Не знаю… вряд ли, — Равенна вздохнула, — в Веллесхайме, если подумать, было проще. Мы знали про источник, представляли примерно, где его искать… последнее — благодаря вам, сэр Андерс. А здесь… здесь, похоже, нет никакого источника. Вернее, источников Скверны было много: каждого из тех несчастных, кого в этом вертепе принесли в жертву, можно считать маленьким, но источником. Или, если с другой стороны посмотреть, сама пещера — сплошной источник Скверны.

— Так может ее… это? — вставил слово Сиградд, — завалить? Замуровать?

— Так себе предложение, — немедленно возразил Освальд.

— Снова напомнишь, как дал обещание? — последовала порция ерничества от сэра Андерса, — и готов сдержать слово, даже если оно дано нежити… какой-то бесплотной паскуде?

— Не угадал, — бывший вор хмыкнул, — просто, даже если удастся обрушить пещеру с помощью колдовства… наверняка Равенна знает подходящее заклинание. Так вот, даже если заклинание такое она знает, и сработает оно как надо, это будет… временное решение. Понимаете, сэр благородный? Скверна никуда не денется. А значит, не денется и Лир. Душа ведь бессмертна. И рано или поздно его откопают — например, какие-нибудь искатели сокровищ. Представляете, ребята, насколько он к тому времени может озлобиться? О, вряд ли он тогда уже будет ждать от живых помощи. Скорее, захочет поквитаться с ними… с нами… с нашими потомками.

Выпалив этот свой довод, Освальд немного перевел дух — несколько мгновений. А затем добавил:

— Ну и еще одна причина есть. Привык я, если берусь за какое-то дело, доводить его до конца. Старательно выполняю, что задумал. А делать кое-как не привык, уж простите.

— Знаю я твои дела, — хмыкнул сэр Андерс, — за них ты чуть на виселицу и не угодил… старательный ты наш.

— А я вот, пожалуй, соглашусь с Освальдом, — молвила Равенна, и от этих слов ее лицо бывшего вора расплылось в улыбке почти детской радости, — к тому же этот, как вы сказали, сэр, «бесплотная паскуда», по сути, спас мне жизнь. Ударил по Скверне, когда я почти подпала под ее власть. Да что там «почти»! Я как кукла в руках балаганщика была к тому времени! И едва… не наделала глупостей.

Лицо Сиградда при последней фразе осталось бесстрастным, словно камень или дерево. Но он понимал, о каких «глупостях» толковала волшебница. И вспоминал теперь сцену в пещере со смешанным чувством брезгливости и… досады. Какая бывает от осознания упущенных возможностей. Потому что подумалось варвару (причем без всякой Скверны!) что хранить верность Луте, оставшейся в селении Снежных Барсов, смысла по большому счету не было. Тем более что Равенна — далеко не уродина. Да и разве это измена, если один раз и как бы вроде по чистой случайности?

— В таком случае, что мы имеем, — начал Освальд, — предложение нашего северного друга… замуровать Лира в пещере не по душе нам с Равенной. Но вот вы, благородный сэр, похоже, не против.

— Жаль это признавать, но считайте, что меня переубедили, — ответил Андерс фон Веллесхайм, — решение получается и впрямь временное. Если некромант уцелеет и если его однажды кто-то освободит… откопает, то мир живых наверняка получит злейшего врага. Причем бессмертного. Равенна вроде говорила, что боевое колдовство на него не подействовало.

Волшебница кивнула.

— Похоже, Скверна держит его настолько сильно, что даже развоплотиться не дает, — осторожно предположила она.

— Ну вот, — продолжал рыцарь, — нужно ковать железо пока горячо. Пока злобный некромант не такой уж и злобный, пока готов по-хорошему убраться на тот свет — нужно этим пользоваться. Да и, раз он вроде как тебе и Сиградду на выручку пришел, значит, не полное отребье. Хотя бы толики благородства оказался не лишен. Так что, я думаю, некромант заслужил, чтобы его избавили от страданий. Оказали, так сказать, последнюю милость.

— Тогда я, пожалуй, соглашусь с большинством, — подал голос Сиградд. Спорить он не привык… словесно. Вот с мечом или боевым топором в руке — другое дело. Но кто ж в здравом уме поднимет оружие на соратников? Будь ты хоть трижды грубый варвар.

Да к тому же названную сэром Андерсом «последнюю милость» он и сам, в прежней жизни, оказывал тем из врагов, кто уже лежал на земле и не мог ни сражаться, ни как-либо навредить. За это Сиградда в клане еще прозвали Глиняным — вроде как за мягкость. Даром, что сражался он не с меньшей свирепостью, чем остальные.

Услышав ответ северянина, Освальд удовлетворенным взглядом обвел собравшихся за столом, после чего заговорил вновь:

— Итак, магия против Скверны не очень-то действенна, умом понять ее тоже трудно… точнее, понимать там нечего, кроме того, что пещера наша полна этой адской дряни. Наконец, если завалить пещеру, это избавит нас и от Скверны, и от Лира только временно. Да и неблагородно будет.

— Потом пещеру можно будет завалить, — предположила Равенна, — ну, когда с призраком разберемся. Потому что Скверна все равно останется — с Лиром или без него. А что еще с ней можно сделать, я просто не представляю.

— Могу предложить… скормить эту Скверну некроманту. Живому какому-нибудь, в смысле, — предложил Освальд, не обойдясь без последнего уточнения, — с надеждой, что после Лира ее станет заметно меньше, что она будет уже не так сильна, чтобы еще кого-то затянуть.

Равенна пожала плечами.

— Там видно будет, — многозначительно сказала она, — а пока предлагаю сосредоточиться на том, чтобы спровадить некроманта на тот свет. И, как ни печально, но другого способа, кроме как найти его останки, я не вижу.

— А они наверняка в лесу затерялись, — посетовал сэр Андерс.

— Почти уверена, — волшебница кивнула, — воспользуюсь амулетом мастера Бренна… только не сегодня. Завтра попробую. Сегодня на волшбу сил нет, а с поисками потрудиться придется. Лес-то большой, а следы Скверны на костях наверняка остались едва заметные.

Спутники Равенны не возражали.

За разговором, увлекшись, все четверо не заметили, как к их столу подошел невысокого роста худощавый и немолодой уже человек в зеленоватом дорожном плаще с капюшоном. Густая и некогда черная борода незнакомца казалась серой из-за обилия седых волосков. Но взгляд оставался внимательным, даже цепким. Взгляд охотника.

— Простите, — обратился невысокий бородач к четверке посланцев мастера Бренна, — я слышал, вы отправляетесь в леса… ближайшие.

— А тебе что за дело? — без тени дружелюбия вопрошал сэр Андерс фон Веллесхайм, уставившись на него, как на неуклюжего и не шибко расторопного лакея.

— Меня зовут Леон, — с легким поклоном представился бородатый, — я охотник. Хорошо знаю эти места… и готов предложить вам помощь. Все-таки через лес продираться — это не то же самое, что по дороге пылить.

— Дядечка, — с ухмылкой обратился к Леону Освальд, — а ты ничего не путаешь? То есть, помогать ближнему — дело, конечно, благородное. Вот только золотых гор мы тебе за это отсыпать не можем. Мы ж ведь и сами — кто, по-твоему? Изгнанники, приживалы. Голытьба, одним словом. На моего спутника… ну этого, с надменным лицом, не смотрите. Это у него просто привычка такая… вредная. Кто-то с детства привыкает в носу ковыряться. А он вот привык считать себя благородным дворянином.

Если бы глаза сэра Андерса сверкнули в тот момент еще хоть чуточку ярче, бывшего вора могло обжечь или ослепить.

— Ну… не все же стоит мерить деньгами, — Леон пожал плечами, — услуга за услугу тоже может оказаться равноценным обменом. Я помогаю вам в лесу — и вы тоже сможете помочь мне кое в чем. Как люди при оружии, боевитые.

— Точно подмечено — боевитые, — сказал Освальд, — а не дети малые. С чего ж тогда ты взял, что мы заблудимся в этом лесу? Мы ведь уже там гуляли. Хоть и не заходили слишком далеко.

— К тому же я сам охотник, — взял слово и Сиградд, — то есть был охотником.

— Первое, — ничуть не смутившись, парировал Леон, — судя по внешности, я говорю с… северянином. Готов поспорить, у тебя на родине нет таких густых и обширных лесов. Второе: не думаю, что во время охоты тебе приходилось забредать слишком далеко. Ну и третье: сомневаюсь, что в тех лесах, где ты охотился прежде, водится… кое-что… кое-кто, делающий здешний лес не самым приятным местом для прогулок.

— Если ты о ходячих мертвяках, — снова не без надменности сообщил сэр Андерс, — то с этой бедой мы уже разобрались.

— Мертвяки? — с легкой усмешкой как бы переспросил охотник, — да демоны с ними, с мертвяками! Я говорю о твари, обитающей где-то далеко в дебрях. Чудовищной твари, из-за которой немало охотников и грибников так и не вернулись домой. А кто чудом спасся, покрывались холодным потом, вспоминая о встрече с ней. Случалось даже, что эта зверюга выходила к людским поселениям, страху наводила.

— К поселениям? Ну-ну, — с высокомерной небрежностью бросил сэр Андерс, — может, крестьяне и могли напугаться какого-то зверя. Но мы, как ты правильно заметил, воины. И если твоя тварь из мяса и костей, то мой меч пронзит даже ее — сколько бы народу она за свою жизнь ни напугала и ни сожрала.

— Я тоже… это, — вторил ему Сиградд, — это звери меня боятся, а не я зверей!

— Похвальная храбрость, — голос охотника Леона прозвучал с грустной иронией, — только вот тварь в здешних лесах — похоже, не просто зверь. А ублюдок, прижитый от самого дьявола. Достаточно сказать, что после жалоб крестьян в прошлом году местный барон отправил в лес отряд своих ратников. Десяток бойцов, до зубов вооруженных. Велел ту зверюгу извести… но куда там! Вернулся из отряда только один, да и то потому, что вовремя дал деру. В чем, что важно, не постеснялся потом признаться. Потому что случай был не из тех, когда стоит стесняться. Вот и оцените сами свои шансы… учитывая эту историю.

— Можно подумать, такой человек как ты поможет нам справиться с тварью, — сэр Андерс недоверчиво оглядел охотника, отмечая его далеко не богатырское сложение, а из оружия — только лук с колчаном стрел за спиной да нож на поясе.

Про то, что среди них есть волшебница, рыцарь предпочел лишний раз не упоминать.

— Нет! — отвечал Леон, зачем-то вскидывая указательный палец, — я могу помочь вам… избежать встречи с тварью. Не оказаться у нее на пути и, тем самым, не угодить к ней в пасть.

— Хорошо, — подумав пару мгновений, ответила за всех Равенна, — пожалуй, глупо было бы отказываться от помощи, особенно добровольной. Только… если сможешь, подожди хотя бы до завтра. Когда, надеюсь, мы определимся с местом поисков.

— А если не сможешь, — добавил к сказанному ею Освальд, — тогда, уж прости, наши дороги разойдутся… немножко. В том смысле, что мы в лес пойдем, ну а ты… а ты, дружок, пойдешь лесом.

8

Говоря о лесном чудище, охотник Леон погорячился. Отцом той твари был вовсе не дьявол. И вообще связь того жуткого зверя с Преисподней была весьма и весьма опосредованной.

Родителями зверюге послужили обычные обитатели этих обширных и диких лесов. Правда, не белочки или зайчики, но медведи — которые вовсе не нуждались в некой адской силе, чтобы нагнать страху хоть на других зверей, а хоть и на неосторожных двуногих, забредших в чащу. А особо невезучим встреча с ними даже стоила жизни.

Вот только в данном случае везенье изменило как раз самим хищникам. Конкретно, медведице, которой только предстояло дать жизнь зверю, впоследствии названному дьявольским ублюдком.

Наверное, редкий зверь, даже хищный, пренебрег бы едой, которая покорно валяется под ногами. Не пренебрегла и медведица, по-своему, по-звериному рассудив, что свежее мясо еще догнать надо, а зачем утруждать себя, силы тратя, если вот оно — еще съедобное тело двуногого, не разложившееся и не расклеванное покамест мародерами-воронами. Тем паче, медведица уже носила в себе детеныша, уже чувствовала его вроде незначительную, но навязчивую тяжесть. И потому гоняться за свежатиной желанием не горела.

На беду — в том числе и на ее, медвежью, беду — тело принадлежало некроманту Лиру. Что как раз за пару дней до прихода медведицы стал пленником оскверненной пещеры.

Разумеется, новоиспеченный труп был пропитан Скверной — от опытного некроманта и не стоило ждать другого. И (ну а как же иначе?) почти вся эта Скверна перешла в медведицу вместе со съеденным мясом. Вкус у того мяса даже ей, хищнице, не брезгующей падалью, оттого казался не шибко приятным. Но в борьбе брезгливости и голода чаще все-таки побеждал голод. Каковой медведица с недавних пор чувствовала особенно остро, ибо питаться ей приходилось за двоих.

И именно этот, второй, которому медведица была обязана своим голодом, еще до рождения своего испытал действие Скверны в полной мере. Нет, родился-то он таким же существом из костей и мяса, как и его родители. Вот только путь себе — самый первый путь в жизни — медвежонок проложил когтями, выросшими у него слишком рано. Гораздо раньше, чем у других косолапых обитателей лесов.

Наружу медвежонок выбрался, буквально прорвавшись сквозь мать. С кровью вылез — после чего шансов выжить у медведицы просто не было. Но тот, кому предстояло вырасти в чудовищного зверя, способного в одиночку расправиться с отрядом баронских ратников, не больно-то, как оказалось, нуждался в материнской заботе. И хоть присосался он жадно к еще теплому телу медведицы, но жаждал не молока — крови.

С той-то поры именно кровь сделалась любимым блюдом этого хищного урода, без какого предпочла бы обойтись любая, не расставшаяся до конца со здравым смыслом, семья. Вскоре грибники и охотники, забредая в лес далеко, стали все чаще натыкаться на растерзанные и обескровленные трупы зверей. Их, трупов этих, требовалось много, чтоб насытить растущую тварь. И потому много оставалось после его трапезы отходов: мяса, внутренностей, жил, не говоря уж про кости. Ничего из этого аппетита у отродья Скверны не вызывало.

Нельзя было, впрочем, сказать, что те же кости совсем не интересовали чудовище. Для останков злополучного некроманта тварь сделала исключение, оказавшись не чуждой своего рода сентиментальности. Точнее, ощущала некое родство с костями Лира — тоже оскверненными, тоже тронутыми этой злой, искажающей творения Всевышнего, силой.

Вот потому чуявший Скверну зверь сумел разыскать череп и другие уцелевшие кости некроманта. Обнаружились они, кстати, неподалеку от «родной» берлоги: медведица, наткнувшаяся на труп Лира, только часть объела на месте, а остальное запасливо отволокла домой.

Оставшиеся от трапезы, кости белели под ближайшим к берлоге деревом, превратившись в обычный мусор. Но оскверненное чудище не сочло такую участь для ближайшей к себе родственной сущности справедливым. И осторожно, по одной, перенесло в зубах останки Лира в свое новое логово. Там новоявленный мохнатый и косолапый источник Скверны мог вдоволь насладиться соседством с тем, кто при жизни был ее носителем. И кого по этой причине Скверна не оставила даже после смерти.

Еще зверь-источник потихоньку делился Скверной со своими «трофеями» — приумножая и усиливая ту ее толику, что еще оставалась на злополучных костях.

В силу всех перечисленных причин посланцы мастера Бренна не имели ни шанса избежать встречи с тварью. Именно к ней указал дорогу амулет — когда Равенна, снова водрузив волшебную диадему на голову и обозревая окрестности, наткнулась взглядом на скопище Скверны где-то в глубине леса. На скопище Скверны, еще более сильное, чем то, что пленило в пещере некроманта Лира!

Ибо оно, вдобавок, служило теперь ее источником.

Попали в поле магического зрения Равенны и другие следы Скверны — мелкие искорки, разбросанные по лесу. Но волшебница и ее спутники без лишних препирательств решили для начала наведаться к этому, большому пятну. Ведь даже если этот след окажется ложным, и останков Лира там не окажется, столь большое количество Скверны все равно необходимо было уничтожить.

В дорогу, кстати, отправились впятером. Если до пещеры, где томился призрак некроманта, от опушки можно было дойти за час, то источник Скверны поселился, по меньшей мере, в трех днях пути — здешние леса оказались по-настоящему обширны. Да и путь предстоял непрямой: овраги и слишком густые заросли, болото и бурелом, раз за разом могли заставить отклониться от курса, свернуть в сторону. А потом еще в сторону и еще. Да так и не заметишь, что плутаешь в трех соснах. Ну, или, скажем, между сосной, елью, дубом и березой. Что тоже не шибко полезно.

Так что свои слова опрометчивые — предложение «пойти лесом» — Освальду пришлось волей-неволей взять назад. На следующий день после знакомства он и его спутники снова встретились с охотником Леоном. И ответили согласием на его предложение.

Дело свое, кстати, Леон знал крепко. Признавали даже Сиградд с сэром Андерсом — даром, что рыцарь в былые времена не был чужд охотничьих забав, а варвар, так и вовсе, жил охотой, подобно большинству сородичей.

Но ни тот, ни другой не забирались в чащобу столь далеко и глубоко. Поэтому, будь посланцы мастера Бренна предоставлены сами себе, наверняка заблудились бы уже к концу первого дня. И амулет, с которым время от времени сверялась Равенна, едва ли бы сильно тогда им помог.

Зато Леон — другое дело. Петляя через лес, становившийся с каждым часом пути все гуще и все менее легко проходимым, охотник умудрялся находить проход там, где простые смертные попросту бы не разглядели. И путь выбирал таким образом, чтобы расстояние до пятна, увиденного Равенной благодаря волшебной диадеме, неуклонно сокращалось. Медленно, но верно.

Другое дело, что приближались все пятеро не абы к чему, но к месту обитания зловещей твари. Все чаще путникам попадались трупы зверей — то разорванные, то почти целые, но сильно похудевшие без высосанной из них крови. А еще потемневшие и лишенные листьев деревья… точнее, голые стволы с реденькими, но уже отмирающими ветками. И пятна потрескавшейся бесплодной земли, особенно заметные из-за соседства с травой. Зато пение птиц, стрекот насекомых и другие голоса, прославлявшие дикую жизнь, слышались с каждым часом все реже.

Лес… по крайней мере, эта его часть, несомненно, была осквернена. Хотя и не до конца — не до полной гибели или уродования всего живого. Но как нельзя быть немножко беременной, так и наличие поблизости даже малого количества Скверны вынудило посланцев мастера Бренна надеть защитные амулеты.

Леону, увы, амулета не досталось — не было у Равенны, Сиградда, Освальда и сэра Андерса с собой лишнего. Точнее, был запасной, но один. И пошел на замену тому, который Равенна по неосторожности оставила в оскверненной пещере.

Впрочем, с другой стороны, даже если бы амулет для охотника и нашелся, это все равно не сильно добавило бы ему радости. Потому как понимал Леон, что ждет в конце пути, и пребывал оттого далеко не в восторге.

Нельзя было, впрочем, сказать, что и посланцы мастера Бренна были полностью довольны своим проводником. То есть, конечно, должное его умению они отдавали — Равенна даже как-то употребила применительно к Леону слово «талант». Но в то же время охотник вызывал подозрения, особенно у Освальда. Причем поводы для недоверия за время пути только множились.

Странным казалось уже то, что Леон вызвался помочь людям незнакомым. И которые сами же его предупредили, что избытком денег не избалованы. А значит, отправляясь с ними в путь, новоявленный проводник не мог рассчитывать на достойное вознаграждение. Особенно в свете того, что путешествие в компании посланников мастера Бренна не обещало быть легкой увеселительной прогулкой.

Да, Леон говорил об услуге — некой, не названной им самим, услуге вооруженных людей, в которой он-де нуждался. Но это объяснение отнюдь не развеивало подозрений. Но, скорее, даже усугубляло их своей неопределенностью, недосказанностью.

Второй камешек в стену недоверия между проводником и подопечными… ну или хотя бы одним Освальдом был заложен, когда, уже в лесу, Равенна впервые воспользовалась амулетом поиска Скверны на глазах у Леона. От бывшего вора не укрылось, как изменился в лице охотник, как насторожился и подобрался при виде диадемы и, тем более, когда волшебница водрузила ее на голову, а рубин в форме глаза осветился изнутри вроде как сам собой. Определенно, то обстоятельство, что кто-то из этой четверки еще и владеет волшбой, явилось для Леона сюрпризом — и сюрпризом неприятным.

Хотя, казалось бы, что плохого? Ведь шансы пережить встречу с жуткой тварью в этом случае вроде как повышались.

На ближайшем же привале, отозвав Равенну за деревья, Освальд шепотом поделился с ней плодами своей наблюдательности. Но, к досаде бывшего вора, волшебница, казалось, не заметила в поведении проводника ничего подозрительного.

— Это еще ничего, — с ироничной улыбкой молвила она, — мог бы святыми символами начать себя осенять… или даже побежать к инквизиторам — ябедничать. В моем родном Каллене, во всяком случае, народ чаще всего поступал именно так… когда с колдовством сталкивался. Да и не только в Каллене, я думаю.

— Не знаю, — Освальд пожал плечами, — я так, наоборот, обрадовался, когда впервые тебя за работой увидел.

— Потому что, не появись я, тебя бы повесили, — напомнила Равенна.

— Не только, — бывший вор притворно насупился, вроде как изображая оскорбленную невинность. И разговор на этом выдохся.

Но не подозрительность Освальда. Из прежней — до встречи с Дедулей-Бренном — жизни бывший вор успел вынести простое правило: «Если что-то плохое может случиться, оно непременно случается». Следование этому правилу, а вернее, способность предвидеть неприятности, помогало выживать, заодно преуспевая в своих далеко не праведных делишках. А в петлю Освальд чуть не угодил оттого, по собственному мнению, что ослабил бдительность. Попробовал просто наслаждаться жизнью, а не смотреть на мир, как на один сплошной вражеский стан, где каждый шаг грозил смертью.

Теперь же, смерти избежав, он старался больше не повторять этой ошибки. Даже когда напускал на себя легкомысленно-самоуверенный вид. Старался… хотя не всегда получалось.

Вновь теплящийся огонь смутных подозрений вспыхнул в душе Освальда ближайшей же ночью. Когда шел его черед бодрствовать да стеречь сон спутников. И когда проснувшийся Леон вздумал отлучиться, как он сам сообщил, «по нужде». Сообщил-то, сообщил… да только отсутствовал охотник почти час.

«Это ж какое недержание на бедного напало!» — с иронией подумал бывший вор, при свете костра глядя на вернувшегося, наконец, охотника.

Да только, увы, обратить эту странность в шутку он позволить себе не мог. Поделиться подозрениями с соратниками, впрочем, тоже не сподобился — то ли не нашел удобного момента, то ли просто не успел.

9

— Мы уже близко, — произнесла Равенна вполголоса, снимая в очередной раз с головы волшебную диадему-амулет.

Могла и не говорить. Ее спутникам все было понятно и без слов, тем более — без волшбы. Чай, не слепые. А зрелище, открывшееся перед пятеркой путников, было поистине печальным и зловещим.

Встречавшиеся все чаще проплешины в траве — пятна оскверненной и мертвой земли — слились теперь в обширное поле. Несколько гектаров, напрочь лишенных всякой жизни… вернее, одно живое существо здесь наверняка обитало. Но люди, пожаловавшие в это царство мертвой серости, предпочли бы увидеть оную тварь мертвой.

Из темно-серой, потрескавшейся, с зеленоватым, как у плесени, отливом земли торчали стволы мертвых деревьев — почти черные, словно обугленные; порой неестественно искривленные. Из-за них оскверненная земля напоминала шкуру исполинского зверя, истыканную стрелами.

Выступая из трещин, над мертвой землей низко стелился легкий грязновато-белесый туман.

Защитные амулеты нагрелись настолько, что, казалось, еще немного — и прожгут в одежде дырку.

— На твоем месте я бы остался ждать здесь, — предложил Освальд, обратившись к проводнику на границе поля оскверненной земли, — у тебя ни оружия подходящего нет, ни…

— В общем, ты свою работу сделал, — вторил Андерс фон Веллесхайм, — сделал, что мог, и мы тебе за это благодарны. А теперь… лучше не испытывай судьбу.

Леон еще колебался, когда мертвую местность огласил рев. Вернее, звук, мало похожий, что на рев медведя, что на клич любого другого зверя. Слышался в нем и треск рвущихся жил, и вой снежной бури, и шипение воды, попавшей в костер. Еще Освальду, например, в этом чудовищном голосе послышались звуки, вроде тех, что издает при недомогании желудок — только гораздо громче, мощнее.

Проводник инстинктивно попятился, отойдя за спину Сиградда — как самого большого и потому более всего подходящего на роль укрытия.

Рев повторился… теперь он прозвучал уже заметно ближе.

Двинувшись навстречу этому звуку по оскверненной земле, варвар-северянин выхватил из-за спины секиру, сверкнувшую лезвием. Сэр Андерс извлек из ножен меч и держал его наготове. Лихорадочно рылась в собственной памяти Равенна — подбирала боевое заклинание, такое, чтобы было как можно проще и действенней. Рука Освальда плотно сжимала рукоять тесака.

Все четверо ждали атаки чудовищной твари, готовые в тот же миг дать ей отпор. Вернее, думали, будто готовы, будто успеют атаковать порождение Скверны, едва оно покажется. Но, как оказалось, ничего они не успели.

Тварь возникла внезапно, точно из ниоткуда. И проворным, совсем не вязавшимся с этой тяжелой тушей, прыжком взмыла на одно из мертвых деревьев. Где замерла на мгновение, будто давая на себя посмотреть.

Обликом своим чудище если и напоминало обычного косолапого, то очень отдаленно. Шкура сделалась темно-зеленой, под стать оскверненной земле. Лапы венчали кривые когти, каждый размером с небольшой кинжал. Маленькие злобные глазки сверкали красноватым огнем. Зверь открыл пасть, в которой отчетливо виднелись острые, как у огромного пса, клыки, и вновь издало свой боевой клич.

Прозвучавший так близко, он принес людям, ступившим на мертвую землю, оцепенение, подавляющее волю и разум. Что-то подобное, говорят, испытывает кролик при виде змеи. Руки казались слабыми, голова дурная, как с похмелья; даже глаза подводили — мир расплывался, раздваивался перед ними.

А потом тварь прыгнула. Как лягушка… если, конечно, можно представить себе лягушку, весящую полторы тысячи фунтов. И обрушилась прямиком на Сиградда — сочтя того, не иначе, наиболее сильным, а значит, и главным противником.

Каким бы ни был варвар умелым во владении оружием, но эту атаку он отразить не смог. Не успел даже парировать ее встречным ударом. И даже столь могучий человек не в силах был устоять под тяжестью рухнувшей на него огромной туши.

Лапа с огромными когтями полоснула по груди и животу поверженного Сиградда, пытаясь разорвать кольчугу. Первый удар железо, правда, выдержало. Но проверять, на сколько таких ударов его хватит, соратники варвара не собирались.

Первым к чудовищному подобию медведя подоспел сэр Андерс. На ходу воткнул меч в тушу… то есть, попытался воткнуть. Клинок скользнул по шкуре, ненамного уступавшей в твердости камню — и, добро, если хотя бы оцарапал тварь.

Но даже этот, неудачный, удар не прошел для нее безболезненно. Коротко рявкнув, оскверненный зверь обернулся… и, коротко взмахнув лапой, отбросил клинок, нечеловеческой силой выбивая меч из руки рыцаря. Не выпусти тот вовремя рукоять — и лежать бы сэру Андерсу на земле, рядом со своим верным оружием.

И все же кое-чего рыцарь добился. Отравленный Скверной или нет, но чудовищный зверь оставался, прежде всего, зверем. Неразумным и тупым, в общем-то, существом, что полностью покорно инстинктам, сиюминутным ощущениям и желаниям. Чувство, хоть легкой, но опасности да сопутствующий инстинкт заставили тварь отвлечься от Сиградда. Отвлечься всего на мгновение, потребовавшееся, для того чтобы избавиться от мелкого суетливого человечка и его острой железяки. Но именно это мгновение дало поверженному варвару шанс.

Прежде чем чудовище вернулось к своей первой жертве, Равенна успела прибегнуть к волшбе… даром, что не боевой.

Она воспользовалась заклинанием «Исцеления» — мгновенно затянувшим раны Сиградда, избавившим его от боли и придавшим сил. Недостаток у этих чар имелся один: чтобы вылечить таким способом хотя бы одного человека, колдун был вынужден тратить часть собственных жизненных сил. Проще говоря, становиться слабее.

Но в данном случае оно того стоило. Очнувшись и воспрянув, варвар пинком тяжелого сапога ударил в живот зверя, пытаясь оттолкнуть от себя громоздкую тушу. Когда же, приглушенно заревев, чудовище повернуло к нему свою пасть, сочившуюся зловонной слюной, а главное — когтистые лапы, встретил их верной секирой.

Первый удар натолкнулся на выставленное плашмя лезвие, второй — на древко, отчего последнее едва не разломилось пополам. Но все-таки выдержало, за что Сиградд мысленно поблагодарил Отца-Небо. А уже в следующее мгновение со всей силы рубанул навстречу звериной лапе, снова устремившейся к нему.

Лапа буквально налетела на острие секиры; столкнулась с ним. И как ни была прочна шкура чудовищного зверя, а перед ударом металла, причем еще заостренного, да нанесенным с такой силой, не устояла. Будь она подобна по крепости хоть камню, но железо все равно крепче.

Рев вырвался из пасти твари — но уже не боевой клич, способный все живое парализовать страхом, но, скорее, крик боли. Нет, чудовище не лишилось лапы. Для этого даже той мощи, что вложил в свой удар Сиградд, было недостаточно. Но зверь получил рану, на варвара и мертвую землю потекла кровь: с виду обычная, красная и теплая.

Да и без крови было заметно, что лапа повреждена и повреждена серьезно. Получив отпор, тварь попятилась, заметно прихрамывая, отчего ее движения выглядели теперь не столько угрожающе, сколько неуклюже.

Такое зрелище приободрило сэра Андерса. И он, снова держа в руке меч, ринулся на чудовище, целя острием в глаз. Единственное, замеченное рыцарем, уязвимое место на теле твари.

На беду зверь в последний миг успел немного отклонить голову, так что меч лишь слегка задел морду. Другое дело, что такая же мысль — ударить в глаз чудовищу — пришла в голову и Освальду, бросившемуся в атаку с другой стороны. Так что, отклонившись от удара сэра Андерса, зверь одновременно напоролся на нож бывшего вора. И уж тот-то не промахнулся.

Оружие вошло в глазницу зверю чуть не по самую рукоять. Только вот… и просвещенные лекари, и не обремененные наукой ловцы шальной удачи в единодушии утверждали: если пронзить глаз, смерть неминуема. По крайней мере, для человека, не затронутого Скверной. Целители еще объясняли это тем, что через глазницу легче всего поразить мозг, а без него даже богатырь вроде Сиградда — не более чем кусок мяса.

Конечно, Освальд понимал, что имеет дело не с человеком. Да и Скверна не могла не сказаться на живучести этой твари. Но бывший вор все равно надеялся нанести ей таким способом ощутимый урон. Надеялся хотя бы потому, что против демона Скарукса — предыдущего источника Скверны, с которым им пришлось иметь дело — такой прием оказался действенным.

Увы, на сей раз не сработало. Из пораженной глазницы пошел дым… нет, все тот же мерзкий белесый туман, что стелился над оскверненной землей. Оружие бывшего вора раскалилась не хуже сковороды на костре; таким же горячим сделался и защитный амулет.

Освальд инстинктивно подался назад, отдергивая руку… в которой осталась лишь бесполезная рукоять. Тогда как клинок не то растворился внутри чудовища, не то переплавился.

— Ах ты… паскуда адская! — чуть ли не всхлипывая, заорал разочарованный бывший вор и запустил в тварь рукоятью, словно камнем. Что ж ему еще оставалось-то?

А пронзенная глазница тем временем затянулась. Наглухо. Там, где только что был глаз, осталась лишь неповрежденная шкура, точно глазницы и не было.

При виде фиаско Освальда, опустился и меч в руке сэра Андерса.

Тем временем в схватку снова вступила Равенна. Из ее простертой ладони вырвалась ярко светящаяся змея молнии. И устремилась… нет, не к зверю. Но в сторону ближайшего к нему ствола мертвого дерева. Подрубленный ударом молнии, ствол обрушился на тварь, повергая и прижимая ее к земле. А в следующий миг загорелся: пламя заплясало по сухой древесине, стремительно подбираясь к шкуре чудовища.

— Вот это ты здорово придумала, — похвалил волшебницу обрадованный Освальд.

— Только вот… поджарится ли он? — с сомнением проговорил сэр Андерс, подходя к поверженной, придавленной древесным стволом, твари, — что-то не уверен.

Неудавшаяся атака бывшего вора не лучшим образом отразилась и на его боевом духе. Тем более что меч принадлежал рыцарю еще с юных лет, успев стать лучшим другом. Лишиться его по вине порожденного адской силой урода было бы куда обиднее, чем для бродяги-простолюдина — потерять свою железяку.

— Не будем ждать… проверять, — проговорил Сиградд, вскидывая секиру, — раз эту погань можно ранить, значит можно и убить. Главное… знать, куда бить.

Последняя фраза, не иначе, была камнем в огород незадачливого Освальда.

— Наверное, голова твари особенно сильно пропиталась Скверной, — так объяснила его неудачу Равенна. Или, скорее, попробовала объяснить.

Но Сиградд ее не слушал. Подойдя вплотную к чудовищу, он рубанул по задней лапе. Один раз, второй, третий. Точно дрова колол. Тварь смогла ответить лишь ревом… в котором, однако, помимо боли и бессильной злости слышалось что-то еще. Что-то, Равенне, например, напомнившее… зов о помощи?

Предположение оказалось верным: через миг-другой мертвое безмолвие оскверненной земли нарушил шум от множества хлопающих крыльев. И яростное многоголосое карканье.

Серое небо над владениями чудовища аж потемнело от полчищ ворон, слетевшихся на зов.

— Ого! — воскликнул Освальд, поглядев на чернеющую над ним живую каркающую тучу, — а я думал, птицы даже гадить на Скверну брезгуют.

— Смотря, какие птицы, — печально возразила Равенна, снова вспоминая битву за Веллесдорф и участие в атаке на деревню оскверненных летучих мышей.

Эти вороны, слетевшиеся на зов здешнего источника Скверны, оказались под стать летучим обитателям чердаков замка Веллесхайм. Когда птицы начали снижаться, Равенна, Освальд, Сиградд и сэр Андерс заметили, что их глаза-бусинки (обычно черные) светились красным огнем. По всей видимости, эти вороны заразились Скверной, кормясь на объедках от трапезы зверя. И оттого оказались подчинены его воле.

В отчаянии Равенна выпустила по крылатой рати несколько небольших молний. Пара ворон, обгоревшие, пали на землю, но это не отпугнуло остальных. И уж тем более не проредило их ряды хоть сколько-нибудь заметно.

Хлопая крыльями, вороны налетели на четверку людей, яростно тыкая их клювами, царапая когтями лап. Вынуждая закрывать руками лица, глаза. А об атаке — в том числе на оскверненную тварь — даже не помышлять.

Впрочем, к чести Сиградда, он изловчился-таки и сумел лишить зверя одной задней ноги.

Судорожно отмахиваясь и отворачиваясь от когтей, клювов и крыльев множества пернатых противников, Равенна лихорадочно соображала, ища способ отбиться. Во время достопамятной атаки летучих мышей волшебнице помогло заклинание «Песнь ночного леса» — с его помощью она сама призвала защитникам Веллесдорфа крылатую подмогу.

Вот только даже тогда, заблаговременно насытившись, Равенна потратила на «Песнь» все силы и свалилась без чувств. Теперь же волшебница не стала даже пробовать — понимала, что такого напряжения просто не потянет. Но что тогда?

Развернув ладони к черным супостатам, Равенна растопырила пальцы. Из рук ее вырвалось пламя, опалив и повергнув наземь нескольких ближайших ворон. Капля в море.

А на земле бился, придавленный к земле, чудовищный зверь. И корчился от боли — огонь, охвативший дерево, добрался, наконец, и до него. Но не похоже было, что тварь готовилась умереть. Напротив, пыталась вырваться, стряхнуть с себя горящее дерево — частично сгоревшее и оттого сделавшееся легче.

Что-то пролетело недалеко от Равенны, прорезав на миг тучу оскверненного воронья. Что-то большое, тяжелое… повернувшись, волшебница заметила упавшую на землю отрубленную лапу зверя. И восхитилась смекалкой, бдительностью и проворством Сиградда. Несмотря на непрерывную атаку пернатых бестий, у варвара дошли-таки руки позаботиться и о главном противнике. Вспомнил, не иначе, как другой источник Скверны — демон Скарукс — приладил обратно на плечи отрубленную голову. И не хотел, чтобы его труды, изувечившие лесное чудовище, пропали даром.

И надо сказать, эта судорожная попытка принесла плоды. Даже выкарабкавшись, наконец, из-под горящего ствола, зверь уже не имел шанса воссоединиться сотрубленной лапой. Потому что еще раньше, чем он обрел свободу, на лапу налетели, отвлекшись от посланцев мастера Бренна, сразу не меньше десятка ворон. И принялись жадно рвать клювами оскверненную плоть, точно это было самое изысканное лакомство.

Нечего сказать, повезло зверю с союзниками! Впрочем, от существ, порожденных или изуродованных силами Преисподней, и не стоило ждать иного.

А вот чудовище, похоже, было разочаровано таким поворотом — даже у отродья Скверны имелись чувства. Разочаровано, обескуражено. И потому не стало даже предпринимать новые атаки на четверку людей. Предпочло оставить их заботам ворон и убраться восвояси.

Неуклюже ковыляя, зверь двинулся прочь, недовольно бурча.

— Ах… демоны! — воскликнул заметивший эту попытку отступления, Освальд, — да он драпает ведь… тварь!

Не отрекаясь от все того же правила, что готовиться нужно к худшему, бывший вор не сомневался: отродье Скверны уходит не умирать в гордом одиночестве, но зализывать раны и восстанавливать силы. Возможно, со временем у него даже отрастет новая лапа, взамен отрубленной Сиграддом; снова прорежется второй глаз. Это если дать твари шанс — а никому из посланцев мастера Бренна не хотелось такого исхода.

Вот только как не дать чудовищу избежать заслуженной смерти? Как — если атака ворон не ослабевает?

Конечно, для начала нужно было избавиться от треклятых птиц с красными глазами. От птиц, которых слишком много, чтобы надеяться сладить с ними в открытой схватке.

Способ пришел в голову к Равенне так же внезапно, как мудреца, говорят, посещает великая мысль, а художника — муза. Волшебница даже чуток рассердилась на саму себя оттого, что не сообразила сразу. Ведь способ-то был поистине гениален в своей простоте.

Вскинув руки над головой, Равенна скороговоркой произнесла нужное заклинание. Привычная серая мгла, застилавшая небо, вмиг покрылась темными пятнами туч. Сверху сорвались первые капли: одна, две… пять, десять. А потом их стало просто много — сбился бы даже самый дотошный подсчетчик.

Разойдясь, дождь лил считанные мгновения — но воронам хватило и этого. Со стремительно намокающими перьями и тяжелеющими от влаги крыльями птицы в панике бросились врассыпную.

— Знай наших! — выкрикнул им вслед Освальд, еще зачем-то грозя небу кулаком, — мокрые курицы!

Затем все четверо обернулись к пытавшемуся скрыться источнику Скверны.

Уйти зверь успел недалеко — на несколько шагов всего. Да и спрятаться на открытой местности, каковой являлась оскверненная земля, было затруднительно.

Рванувшись следом, первым тварь настиг Сиградд. И атаковал на этот раз даже без оружия — просто пинком в покрытый жесткой шерстью бок.

Будь огромный зверь целым-невредимым, он бы устоял. Но зверь хромал, да и пинок у варвара вышел мощный. Так что, пошатнувшись, порождение Скверны рухнуло, завалившись на бок. Чем заставило Освальда, например, вспомнить народную мудрость про могучий дуб, который лишь громче падает. А больше ни в чем более тонкие деревья не превосходит.

Следом подоспел сэр Андерс и с яростью вонзил меч в открывшееся брюхо — где шкура, вполне ожидаемо, оказалась мягче и уязвимее, чем на спине и боках.

Снова зверь заревел, только теперь — почти жалобно.

Освальд, лишившийся ножа, сначала потянулся было за тесаком, но почти сразу передумал, сочтя его в качестве оружия неподходящим для этой схватки. Оглядевшись в поисках хоть чего-нибудь, что можно с успехом использовать в убиении зверя, бывший вор наткнулся на одну из головешек, оставшихся после давеча горевшего ствола мертвого дерева.

Увы, дождь, вызванный Равенной, потушил тот огонь почти полностью. Только тоненькая струйка дыма струилась с ее конца. Подняв с земли головню, Освальд смотрел на эту струйку с выражением какой-то детской растерянности.

— Может, так лучше? — с улыбкой окликнула его Равенна и, подойдя, щелкнула пальцами.

Головня вспыхнула вновь. Поднеся ее к поверженному, пронзенному мечом, зверю, к его уродливой морде, оскаленной пасти, исторгавшей жуткий рев, бывший вор ткнул горящим концом головни в эту пасть.

«Очищающее пламя!» — прошептал он при этом.

Результат превзошел ожидания Освальда… как, впрочем, и его спутников. Голова твари вспыхнула, взорвалась изнутри, разлетевшись на куски. Ни дать ни взять, перезрелая тыква, по которой ударили кузнечным молотом.

10

После боя Равенне более всего на свете хотелось куда-нибудь прилечь. Ну, хотя бы под какой-нибудь куст, живой и зеленый, да хорошенько выспаться. Сил было потрачено много, волшебница еле стояла на ногах и, наверное, упала бы от мало-мальски сильного ветра. Но она сумела-таки превозмочь себя и еще раз воспользоваться диадемой с рубином в форме глаза. Поискать следы Скверны, а по ним — останки некроманта Лира.

Труп зверя, даже мертвого, все равно оставался оскверненным — все так же продолжал маячить красным пятном под магическим взглядом. Только было то пятно уже неподвижным и каким-то тусклым. Для того чтобы оно исчезло совсем, требовался уже пустяк: сжечь тело, предать очищающему огню. Хотя бы здесь взгляды колдунов и Святой инквизиции сходились. Поймав себя на этой, последней мысли, Равенна внутренне усмехнулась.

Но и без предания огню сделано было главное: то, что осталось от некогда грозного чудовища, больше не могло служить источником Скверны. И потому ее влияние на этот отравленный, опустошенный кусок земли посреди леса, стремительно слабело.

Остывали защитные амулеты, уже сделавшись просто теплыми. А взамен единого исполинского пятна Равенна видела с помощью амулета-диадемы россыпь небольших пятнышек, постепенно уменьшавшихся в размерах. Пройдет неделя-другая, думала волшебница, и из этой земли, смоченной дождями, проклюнется первая зеленая травка.

Но, сосредоточившись на цели поиска и мысленно отвлекшись от агонизирующих остатков Скверны, волшебница приметила невдалеке еще одно пятнышко. Маленькое и слабенькое — правильнее было бы, наверное, назвать ее искоркой. Но в отличие от остальных тускнеть не спешившее.

— Туда! — Равенна указала в сторону этой «искорки» дрожащей от усталости рукой.

Путь, подсказанный волшебницей, привел ее и соратников куда-то к небольшому пологому холму с черневшей в нем дырой берлоги.

— Не видать ни-и-и…чегошеньки, — посетовал Освальд, опустившись на колени и заглядывая в берлогу, — вот надо же, такое чудовище, а живет… жило как простая лесная зверюга. Хотя, если подумать, то где ж ему жить? Вряд ли даже Скверна способна научить простого медведя построить себе дворец.

— Скверна и человека ничему научить не может, — сухо ответила на эти рассуждения Равенна, — наоборот, заставляет забыть даже то хорошее, что когда-то в человеке было.

А затем добавила извиняющимся тоном:

— Еще раз огонь сделать я не потяну. Вообще не потяну никакой волшбы… меня как будто выжали… нет, обглодали — как кость.

Ее спутникам ничего не оставалось, кроме как добыть огонь способом, доступным для простых смертных: с помощью кремня, огнива… а также секиры Сиградда, превратившей остатки ближайшего к берлоге мертвого дерева в дрова.

Когда костер был разожжен, сэр Андерс вытащил из него горящую головню и поднес этот импровизированный факел к входу в берлогу. Тусклый огонек осветил довольно просторное, хотя и с низким потолком, помещение — способное вместить, по меньшей мере, две зверюги, размером с ту, что была убита посланцами мастера Бренна.

Едва ли, впрочем, зверь был склонен к расточительству и роскошеству — даже оскверненный зверь. Скорее всего, столь солидные размеры жилища объяснялись тем, что делить этой твари его пришлось с соседом. Даром, что с мертвым.

Пошарив дрожащим огоньком внутри берлоги, сэр Андерс обнаружил этого «соседа» — белеющую на земляном полу кучку костей. Человеческих костей, на что хотя бы косвенно указывала форма лежавшего рядом с ними черепа.

Лезть за костями в берлогу поручили Освальду — как наиболее ловкому и гибкому. А также имевшему недальновидность похвастаться, как когда-то, еще не найдя в мире лихих людей свою нишу, он пролез в чужой дом через каминную трубу.

С поручением, данным ему теперь, он, впрочем, справился добросовестно. Без препирательств и особого труда прополз в берлогу и осторожно выгреб из нее кости. Все до одной. После чего столь же бережно сложил их в поданный Сиграддом холщовый мешок.

За этим, способным со стороны показаться странным, занятием все четверо, сгрудившись возле берлоги, не заметили человеческую фигуру, что крадучись и короткими перебежками подобралась к ним сзади. Вообще забыли — еще в пылу схватки — о своем проводнике, оставленном у границы оскверненной земли. Но вот теперь вышеназванный проводник сам настиг своих подопечных. Только отнюдь не за тем, чтобы поздороваться или поздравить их с блестящей победой.

Подойдя незамеченным, Леон буквально возник за спиной у Равенны. И, ухватив одной рукой ее за волосы, другой приставил к шее лезвие ножа.

— Прекрасно! — веско и громким голосом окликнул он остальных, — а теперь передайте мне этот мешочек… пожалуйста.

— Что… происходит? Леон! — недоуменно воскликнул обернувшийся первым сэр Андерс.

— Услуга за услугу, — охотник осклабился, — я привел вас сюда, не дав заплутать в лесу. А вы за это обещали… согласились оказать мне услугу. Как люди с оружием… забыли? Так вот она, эта услуга. Добыть косточки одного невезучего некроманта. Которые вы зачем-то тоже искали… так уж совпало, бывает.

— Вон оно что! Так я и думал… коз-зел! — выкрикнул Освальд, — ну так слушай ты, крыса бородатая… если с нее упадет хоть волосок… клянусь, ты той зверюге позавидуешь!

— Не думаю, что у тебя получится, парень, — самодовольная ухмылка исчезла, и лицо Леона снова сделалось серьезным и деловитым, — просто… оглянись.

Встревоженно осмотревшись, Освальд, Сиградд и сэр Андерс заметили, как выходят из окружающего леса и подбираются с разных сторон к холму с берлогой люди в таких же, как у вероломного проводника, зеленоватых плащах. Не меньше двух десятков человек приближались к Леону и его визави, держа наготове заряженные луки и арбалеты.

— Будьте благоразумны, — произнес охотник подчеркнуто миролюбиво, даже с какой-то терпеливой мягкостью, как будто разговаривал с несмышлеными детишками, — у нас численный перевес — это раз. Два: вы выдохлись в битве с адской тварью. Особенно ваша ведьма. Три — вы окружены, а без ее колдовства хороши только в ближнем бою. А мы не подпустим вас близко. Так стрелами утыкаем, что будете похожи на огромных ежей. А эта ведьма… скорее всего, умрет.

Равенна напряглась и судорожно сглотнула, когда лезвие ножа Леона прижалось к ее шее немного плотнее, чуток надавило. А охотник продолжал:

— Ну и, наконец, четвертое. У нас была сделка, и условия ее нужно выполнять. Да, вам пришлось ради этого драться с адской тварью, а не с обычными зверями или разбойниками, как я рассчитывал. И честно скажу: я рад, что вы победили…

— А что ж вы сами ее не укокошили? — с язвительностью поинтересовался Освальд, — раз такие резвые, да так много вас?

— Зачем класть своих бойцов, если грязную работу можно поручить кому-то другому, — Леон пожал плечами, — особенно если эти «кто-то» — твои должники. Да-да, не морщитесь, ребята. Или думаете, что без моей помощи вы дошли бы досюда? Не ходили бы по лесу кругами, не утонули бы в первом же болоте? Это вам не потешный охотничий выезд какого-нибудь барона… с загонщиками и сворой собак, да и то у опушки. Тут дикое место, где людям по-хорошему вообще делать нечего! Безраздельное владение зверья… включая таких созданий, о которых люди вроде вас, если и слышали, то разве что из легенд. Поэтому не будем препираться. Будем честными. Просто отдайте мне кости некроманта — и разойдемся миром.

Сиградд, Освальд и сэр Андерс переглянулись.

— Главное, учтите, — подгонял их охотник, — так или иначе, мы возьмем свое… просто еще раз напоминаю очевидное: нас больше и позиция у нас более выгодная. Так что, если будете артачиться, добьетесь лишь одного — все умрете. Все… а в первую очередь эта бабенка.

— Похоже, больше ничего не остается, — растерянно проговорил сэр Андерс. По выражению его лица, а паче — по руке, лежавшей на эфесе меча, было заметно, что рыцарь был готов хоть в одиночку броситься в схватку против всего этого отряда стрелков с Леоном во главе.

Но… только, увы, в одиночку. Будь он один, наверняка так бы и поступил. А подставлять соратников из-за собственной гордости Андерсу фон Веллесхайму не хотелось.

Освальд молча кивнул, соглашаясь с ним, а Сиградд протянул мешок с костями Лира охотнику Леону. Тот резким движением руки сграбастал, выхватил мешок, не отводя лезвия ножа в другой руке от шеи Равенны.

— Может, представитесь хоть? — мрачным тоном обратился к бывшему проводнику Освальд, — напоследок? Хоть знать, с кем имеем дело.

— С Братством Ночи, — нараспев, с заметной гордостью в голосе отвечал Леон, сообразивший, что представиться попросили отнюдь не его лично, — запомните это имя… и не советую переходить нам дорогу. Не то пожалеете. Ну и последнее.

Не торопясь отпускать Равенну, он, напротив, еще сильнее прижал к ее шее лезвие ножа.

— Ведьму мы забираем с собой, — отчеканил охотник, словно выносил приговор, — ничего личного, просто для нашей же безопасности. Для вас ведь она — немалое подспорье в битве. Сам видел. И вы наверняка увяжетесь следом. Ну, хотя бы, чтоб не заблудиться. И потому не хотелось бы… как говорят церковники, вводить вас в искушение.

С этими словами Леон развернулся вместе с Равенной и заветным мешком, и двинулся к своим людям, подталкивая волшебницу перед собой. К Сиградду, Освальду и сэру Андерсу он при этом повернулся спиной, но никто из троих, разумеется, так и не решился напасть. Тем более что лучники и арбалетчики так называемого Братства Ночи были начеку.

Но искушение ударить в эту спину имелось. По крайней мере, у Освальда. «Это ты пожалеешь, что перешел мне дорогу, — с ненавистью подумал бывший вор, — нам всем. А имена можешь не запоминать. Поздно!»

11

— И зачем все это? Ради чего? — уже на привале, когда сгустились сумерки, а люди Леона встали лагерем на большой поляне, на ночлег, обратилась к одному из них Равенна. К совсем еще молодому пареньку, пока тот привязывал пленную волшебницу к стволу толстого древнего дерева.

Поручение это парень в зеленоватом плаще выполнял молча, без проблесков энтузиазма и даже прятал глаза, стараясь не встречаться с Равенной взглядом. Хотя, что было тому причиной — стыд или набивший оскомину суеверный страх перед колдунами — сказать с уверенностью было трудно.

Скорее всего, второе, решила Равенна, заметив, как парень из Братства вздрогнул, услышав ее голос.

— Старший велел, — проговорил он сдавленным голосом, — ну… чтобы не сбежала. И чтобы нас порешить не попробовала… колдовством-то своим.

И принялся особенно тщательно завязывать узел, стягивая руки волшебницы за спиной.

«Трогательная наивность, — едва заметно усмехнувшись, подумала та, — можно подумать, я колдую руками… не головой!»

— А знаешь, — как бы между делом произнесла Равенна вслух, — некоторые заклинания достаточно просто произнести. Голосом. И тогда…

Паренек вздохнул и, сунув руку за голенище сапога, достал оттуда грязную мятую тряпицу. На миг задержал на ней взгляд… оценивающий. Равенна тоже успела оценить эту тряпку, а еще представить такую гадость у себя во рту — в качестве кляпа. И почувствовала нарастающую тошноту: чересчур живое воображение снова ее подвело.

— Подожди! — выпалила волшебница, когда рука парня, держащая тряпицу, двинулась в направлении ее лица… и замерла от него в нескольких дюймах, — я вообще-то не об этом спрашивала… подожди! Просто не понимаю, зачем вам кости некроманта? Для чего?

— Ну, так… Старший приказал, — в нерешительности промямлил паренек, опуская руку с тряпкой и вновь пряча взгляд. Вид у него при этом сделался как у мальчишки, впервые в жизни (да и то, наверное, на спор) забредшего в бордель.

Леон возник у него за спиной по обыкновению внезапно — точно лягушка на блюде, поданном к королевскому столу. Положил руку на плечо паренька и обратился к нему с такими словами:

— Слышал ли ты когда-нибудь сказку… о ведьме, которая любила забалтывать, а потом соблазнять таких вот симпатичных, но глупеньких юношей? Не слышал? Ну, так перескажу тебе в двух словах. Она заезживала этих бедных молокососов до полусмерти, а потом запихивала в котел, варила и с аппетитом, мой юный друг, пожирала. Все до последней косточки обсасывала, да-да — так ей было вкусно. А за счет их жизненной силы могла долго оставаться здоровой, вполне симпатичной и с виду совсем не старой. Хоть и успела разменять уже не первую сотню лет.

— Э-э-э… не понимаю, — пролепетал парень.

— И в этом, определенно, твоя главная беда, — Леон вздохнул, — что ж, может, хоть вот это мое поручение ты поймешь… а главное — выполнишь. Сходи, погуляй немножко… не отходя далеко от лагеря, да заодно собери хворосту для костра. Услышал? Понял?

Паренек торопливо закивал и столь же спешно удалился. А Леон обратился к прислоненной и привязанной к стволу дерева Равенне, присев на трухлявый пенек.

— Зачем, хотела ты знать? — начал он без присловий, — зачем кому-то в здравом уме понадобились чьи-то непогребенные кости?

— Да уж, — проговорила волшебница, немножко ошеломленная его напором и той резкостью, с какой охотник перескочил с одной темы на другую, — поясни…те… хотя бы из вежливости.

— Объяснить-то, конечно, можно, — молвил Леон, — только я ведь могу спросить то же самое. Вам ведь те кости тоже зачем-то понадобились, я прав? Так что, я думаю, ты и твои друзья могли бы и сами ответить на этот вопрос.

— Мы обещали принести их… одной душе, не обретшей покоя. Заточенной в древнем капище. Тогда она… вроде как сможет освободиться.

Это сбивчивое объяснение человек из Братства Ночи слушал с лицом серьезным… точнее, с напускной серьезностью. Но когда Равенна замолчала, в голос хохотнул, хлопнув себя ладонью по колену.

— С кем я говорю? — затем задал он вопрос вроде как самому себе, — думал-то, что с колдуньей. С мудрой волшебницей, которой ведомы загадки природы. Неужели я ошибся… и на самом деле передо мной наивное дитя? Или деревенская дурочка, вроде того Младшего, которому я поручил ее стеречь… по глупости? Зачатая в том же кабаке и при похожих обстоятельствах?

— А оскорблять — обязательно? — недовольно вопрошала Равенна.

— Необязательно, — с готовностью согласился Леон, снова посерьезнев, — скажу даже больше: необязательно тебя убивать… и даже долго держать в плену. Как и всю вашу шайку фигляров, которые и в трех соснах заблудятся… а уж если ежика заметят, так немедленно спустят портки да еще начнут толкаться — споря, кому плюхнуться первым.

Так что, дорогая ведьма, я обещал, что мы разойдемся миром — и мы разойдемся миром. Отпустим тебя… как только сделаем то, что задумали.

— А задумали — что? — осторожно поинтересовалась волшебница.

— То, что поручило нам Братство, — с напускной важностью отвечал Леон, а Равенна не преминула подметить: их двуличный проводник, оказывается, вовсе не главный в этой банде. Точнее, если и предводительствует, то и над ним все равно кто-то стоит.

— И что же это? — спросила она вслух, не отступаясь и не унимаясь.

Леон вздохнул. Ну что, мол, с тобой делать.

— Ладно, — были его слова, — любопытная ты моя. Поделюсь, так уж и быть… не думаю, что Братству сильно навредит твоя осведомленность, когда дело будет сделано. Только позволь кое-что пояснить тебе сначала. Ну, чтобы ты более-менее понимала, с кем… и мы, и вы имеем… имеете дело.

— Я вся внимание, — вежливо молвила Равенна, и человек из Братства продолжил:

— Не уверен, знаете вы или нет… ну, в общем, эта ваша «неприкаянная душа» — на самом деле колдун… вернее, был колдуном-некромантом при жизни. Гнусные создания, честно признаюсь. Неприятные даже просто как собеседники. И в силу гнусности своей этот некромант попал в какую-то древнюю ловушку… проклятье, что-то в этом роде.

«Скверна!» — вертелось правильное слово на языке волшебницы, которую, вдобавок, так и подмывало сказать: знаем мы и про то, что Лир некромант, и про беду его. Сказать хотя бы для того, чтобы этот самоуверенный бахвал понял — не он один такой умный и осведомленный. Что его пленница и ее соратники, названные фиглярами, тоже чего-то стоят.

Сдержалась Равенна еле-еле. Но все-таки промолчала. Вспомнила, как привыкла держать язык за зубами в той, прежней жизни, которая закончилась на костре инквизиции. Да, вдобавок, смекнула, что Леон именно этого и добивается — чтобы пленница тоже проболталась. Еще она решила, что в любом случае ничего своему собеседнику не должна. В том числе и что-то доказывать.

А Леон продолжал:

— Обнаружили пещеру двое обалдуев… вроде вас, но, конечно, не так хорошо вооруженных. Ой, далеко не так. Бродяги, охотники и кладоискатели… что-то в этом роде. И конечно, подумали, что в пещере может храниться что-то ценное. А даже если и не найдется, то такая большая дырка в скале вполне сгодится хотя бы как место ночлега.

Ну, так вот. Насчет первого те двое, можно сказать, не ошиблись. Только вот ценности своей находки — призрака этого — понять не смогли. Не хватило на то их незатейливых мозгов. К тому же один после встречи с духом некроманта повредился рассудком, а второй спился. Ну, начал просиживать часами в каком-нибудь трактире или деревенском кабаке, заливая в себя кружку за кружкой до состояния полного свинства. Но прежде… прежде чем удрученно хрюкнуть напоследок да свалиться на грязный пол под столом, пьяницы — они ведь становятся такими разговорчивыми!

«Как ты или больше?» — едва не съязвила, но вновь смогла удержать язык за зубами Равенна. И продолжила молча слушать Леона.

— Уж как хочется им, беднягам, открыть душу… ну хоть кому-нибудь, — говорил тот с усмешкой, — вернее, облегчить. Думают, что и вправду от этого полегчает. Впрочем, речь не об этом. Главное, что я тоже захаживаю в подобные заведения. Благодаря чему и подвернулся однажды этому незадачливому искателю приключений в качестве свободных ушей. И открытого кошеля, разумеется. Если ты не только готов выслушивать пьяную болтовню, но и оплатить ее источнику возлияния, то становишься в его глазах не просто случайным благодетелем, но и лучшим другом.

Вот я и стал. И узнал про пещеру и призрака. После чего наведался к этому призраку в гости, где услышал о его беде из первых… хоть и бесплотных уст. И хотя помочь ему делом я не мог, но, по крайней мере, сумел дать полезный совет. Воспользоваться своими некромантскими талантами: поднять мертвяков и попробовать связаться через них с живыми. Авось, кто откликнется… кто-то, кто сможет найти эти треклятые останки и беднягу освободить.

Как видим, надежды оправдались. Всегда знал, что мир не без добрых людей. Только вот… как ты… вы все это себе представляете — освобождение несчастного призрака? Как, по-твоему, ему помогут найденные вами кости?

Равенна настолько успела настроиться на то, чтобы слушать Леона (просто слушать, сама слов не вставляя), что вопрос его застал волшебницу врасплох. Она даже вздрогнула от неожиданности. Точнее, вздрогнула бы, не мешай ей веревки.

— Ну… — проговорила Равенна с осторожностью, — хоть от этого некроманта осталось немногое… но свое же! Он сможет вселиться в свои останки и покинуть пещеру… как покидают ее живые люди… почти.

— И? — нетерпеливо вопрошал, требуя продолжения, Леон, — дальше что?

— А дальше его дух отправится… не знаю, на небо — вряд ли. Скорее, всего, в Преисподнюю.

— С чего это ради? — охотник иронически хмыкнул, — зачем? Да-да, зачем колдуну, способному подчинять своей воле трупы других людей, превращая их в то, что вполне способно видеть и двигаться… зачем ему куда-то отправляться? Особенно если, как ты правильно подметила, ждет его за чертой вовсе не вечное блаженство, а совсем наоборот? Не лучше ли колдуну с такими возможностями как можно дольше продлить свое существование хотя бы в качестве нежити… но нежити разумной? Какое ни на есть подобие жизни да свобода в придачу — будь я на месте некроманта, поступил бы именно так.

Ошарашенная его доводами, Равенна не знала что ответить. Что возразить — тем более что крыть рассуждения Леона ей было и вправду нечем. Конечно, не забыла волшебница слова мастера Бренна по этому поводу: «Надолго в паре костей или черепушке никакая душа не удержится». Вот только после разговора с человеком из Братства Ночи вынуждена была признать: на сей раз, похоже, даже ее многомудрый учитель допустил промашку.

То есть, душа простого смертного-то, конечно, не удержится. Но речь именно о простом смертном — в чьем распоряжении нет огромного запаса Скверны, и кто не способен при помощи этого запаса поднять и подчинить своей воле целую толпу мертвяков.

Но уж если мертвяк или скелет, принадлежавший совершенно чужому человеку, покорен воле некроманта — и ходит себе по земле, не спеша обретать покой — то почему нельзя так же, с помощью Скверны подчинить собственное тело, сколь бы мало от него ни осталось?

Иначе говоря, и мастер Бренн, и его подопечные опростоволосились — даром, что пока без серьезных последствий. Едва не сели в лужу… из-за неожиданной легковерности Освальда. Заболтал его этот хитрюга-некромант, назвавшийся Лиром, взял на жалость, рассчитывая — на что? Как не жаль было признавать, но, похоже, Леон был прав: едва ли на спокойный уход туда, откуда нет возврата. Скорее всего, хотел лишь свободы, но свободы в мире живых.

Впрочем, самого Освальда, пустившего их всех по ложному следу, Равенна не винила почти. Куда ему, простому деревенщине, бродяге и вору разбираться в колдовских хитростях. Тут ведь даже волшебники порой ошибаются.

— Ну… если бы ничего не вышло, — сказала она вслух и голос ее звучал робко и неуверенно, — если бы эта задумка не удалась… мы бы могли похоронить останки.

— Во-первых, так некромант… восставший и дал бы вам себя похоронить, — отрезал Леон, — а во-вторых, сама идея так себе. Глупо, бессмысленная трата сил. Ведь, если подумать… зачем зарывать талант… в прямом смысле; зачем пытаться уничтожить бессмертное, да-да, не забывай — бессмертное существо, этим талантом обладающее; существо, не нуждающееся в еде, равнодушное к деньгам и роскоши? Зачем — если можно это существо поставить себе на службу? Бессмертный, могущественный колдун, да некромант, вдобавок, мог бы неплохо послужить Братству… да что там — кому угодно!

Разгорелся костер, освещая поляну тусклым дрожащим светом. А охотник, переведя дух, подытожил:

— Вот, кстати, и ответ на твой вопрос — с которого и началась наша беседа. Зачем, зачем… да затем же, зачем вообще все делается на этом свете! Из стремления к лучшему, к пользе, выгоде. К силе и власти.

— Для себя, — не то вопросительно, не то утвердительно внесла Равенна уточнение, — из стремления к лучшему для себя любимых.

Леон развел руками.

— Ну, знаешь, — не без укоризны произнес он при этом, — во-первых, я стараюсь не лично для себя. Не только ради собственной выгоды. Во-вторых, даже ханжи в сутанах призывают паству не протягивать руку помощи каждому встречному, но… помогать ближнему своему. А для меня нет никого ближе Братства. Я был в таком дерьме… по горло, что наверняка захлебнулся бы, не вытащи меня Братство оттуда; не приюти и не обучи всему, что я умею сейчас. Так почему я не должен искать для моих братьев выгоды? Я, обязанный Братству жизнью? К чему этот осуждающий тон — будто разговариваю со святошей, а не с ведьмой?

Ну и в-третьих. Не знаю, кому служишь или на кого работаешь ты… и вся ваша ватага обвешанных оружием балбесов, но осмелюсь предположить: он, она или они этого вряд ли достойны. Просто сравни — Братство-то… наши старейшины… мы называем их Первенцами — поступили разумнее. Не стали людьми разбрасываться… своими людьми, я имею в виду. Рассчитали так, чтобы грязную работу сделал кто-то другой. В данном случае вот вы подвернулись. Потому что ваши хозяева без малейших терзаний и жалости использовали именно вас. Именно вас бросили навстречу опасностям. Бойцов умелых, отдаю вам должное… но, уж прости, недалеких.

Проще говоря, вами готовы были пожертвовать. И пожертвовать глупо, не разобравшись в обстановке, следуя ошибочным умозаключениям. Каково?

— Вербуешь? — не без иронии, не слишком уместной в ее теперешнем положении, осведомилась Равенна.

— Почему нет, — не стал отпираться Леон, — как я сказал, убивать тебя мне не с руки. Но и отпускать… признаюсь честно: лучше я приобрету для себя и Братства нового союзника… новую сестру, чем оставлю за спиной еще одного врага. Свои доводы я привел, но решать, конечно, тебе.

С этими словами он поднялся с пенька. И уже собрался было уходить, но напоследок все-таки добавил:

— А у тебя довод против нас один — что мы-де стараемся только для себя, а на остальной мир нам вроде как плевать. Так вот, это не совсем так. Плевать на то, что способно приносить пользу, просто глупо. Мир же полезен хотя бы тем, что в нем находятся такие вот храбрые дурни, готовые сложить головы за что угодно и ради кого угодно. А значит, их можно использовать себе во благо. Это первое.

Второе: да, по большому счету, нас не так уж волнует судьба этого мира. Но ведь и мир… большинство людей, его населявших, не очень-то волновало наше горе. Когда одни из нас голодали, другие бродяжили, а над третьими издевался любой, кто был хоть чуточку сильнее. А уж как принято у так называемых «добропорядочных» людей относиться к таким как ты, колдунам — не мне тебе рассказывать.

Так что, я думаю, мир заслужил всех тех кар, которые на него обрушились. Лишения солнца — в том числе. Но зато… посмотри на небо сейчас!

Последнюю фразу Леон произнес с благоговейным придыханием и указал пальцем вверх. Подняв голову, Равенна взглянула на кусочек ночного неба, проглядывающий между кронами деревьев. На темную как океан синь, растущую луну, россыпь помаргивающих звезд. Одна из звезд как раз сорвалась с неба и пролетела мимо, сверкнув яркой искоркой.

— Видишь, — проговорил охотник, — ночь — единственное время, когда небо становится прежним. Когда уходит проклятая пелена, открывая его естественную красоту. Только ночь нам оставили высшие силы… какими бы именами кто их ни называл. И если не любить ночь, если не хранить ей верность — что тогда вообще стоит любить, чему еще быть верным?

12

Когда поблизости от лагеря ошивался сопляк-надзиратель Равенны, Освальду пришлось поискать укрытия в каких-нибудь кустах. Таких, чтоб были одновременно и погуще, и поближе к стоянке Братства Ночи, и в то же время на расстоянии, достаточном для того, чтобы подходить к ним мальчишке из Братства было лень.

Но, к немалому облегчению бывшего вора, хватило того паренька ненадолго. Да и не столько следил он за окрестностями, сколько собирал хворост. Или вообще просто поглядывал на небо, легкомысленно насвистывая какой-то немудрящий мотивчик. Самое то занятие для убежденного бездельника.

Так что беспечный юнец не помешал Освальду подобраться к стоянке Братства поближе. И убедиться, что Равенна жива. Да заодно стать свидетелем беседы волшебницы и этой двуличной твари — Леона. Свидетелем… ну и слушателем тоже.

Из этого разговора подслушанного бывший вор понял две вещи.

Во-первых, так называемый охотничек не просто решил оставить пленницу в живых, но и попытался перевести ее на свою сторону. Убедить бросить и Дедулю-Бренна, и его, Освальда сотоварищи. Равенна же, стоило отдать ей должное, по крайней мере, не ответила прямым согласием. Хотя и отказа, столь же прямого, с ее стороны, увы, не последовало. И неудивительно, стоило бы признать. Потому что и говорил Леон с напором и довольно-таки веско, и сама волшебница была, мягко говоря, не в восторге от того положения, в котором оказалась.

Но было еще «во-вторых». Причина… одна из причин вышеназванного незавидного положения Равенны. Выходило, что он, Освальд, ошибся. Принял за чистую монету нытье призрачного некроманта, проникся к нему жалостью — и, в конечном счете, подставил братьев по оружию. Хотя подставил ли? С другой-то ведь стороны они уничтожили очередной источник Скверны. Дедуля-Бренн тому только рад будет. Но вопрос, что делать с некромантом, который вовсе и не собирался на самом деле умирать, оставался открытым.

«Эх, надо было соглашаться на предложение завалить пещеру, — про себя посетовал бывший вор, — хотя теперь-то уж чего».

Одно он, впрочем, знал с полной уверенностью: без Равенны, не вызволив ее из цепких лап Братства Ночи, с некромантом точно не сладить — какие бы намерения тот ни вынашивал. Оставалось решить, как спасти волшебницу. План какой-нибудь выработать.

С этой целью Освальд еще немного задержался в кустах близ лагеря после того, как Леону надоело ездить по ушам своей пленницы. Бывший вор понаблюдал, как люди Братства ужинают, рассевшись вокруг двух костров, как укладываются спать, а главное — сколько и где выставляют часовых.

Поддерживать огонь и стеречь сон остальных «братцев ночи» вверялось, кстати, двум человекам. Один из них первым делом отлучился в темноту по зову природы — добро, хоть с края поляны, противоположного тому, где схоронился Освальд. Второй между тем, присев у костра, уставился в небо, что-то неслышно зашептав. Не то молился, не то подсчитывал, сколько на небосвод в эту ночь высыпало звезд.

Вернувшись, первый предложил второму сыграть в кости.

Поглядев еще раз, напоследок, на этих двоих, бывший вор как можно тише двинулся прочь от поляны — осторожно обходя высокие кусты и пригибаясь под ветвями деревьев. Путь его лежал туда, где, примерно в четверти мили от стоянки Братства, ждали, сидя у слабенького, едва заметного в темноте костерка, Сиградд и сэр Андерс.

Первый при появлении Освальда остался спокойным и бесстрастным как вековой дуб. Зато второй мигом подскочил, уже положив правую руку на эфес меча; выпрямился — ни дать ни взять, кол проглотил.

Впрочем, увидев, что из кустов на их стоянку вылез не абы кто, а бывший вор, а с недавних пор соратник, рыцарь более-менее успокоился.

— Ну? Что удалось выяснить? — спросил он почти без привычной спеси в голосе — теперь на ее смену пришло обычное нетерпение.

— Как водится, известия есть хорошие и плохие, — начал Освальд, усаживаясь перед костром, — если не считать того, что меня не поймали, не убили и даже вообще не заметили, главная хорошая новость такая. Равенна жива и вроде невредима, ее не пытают… и убивать, как я понял, вовсе не собираются.

— Но?.. — это подал голос Сиградд, обладавший завидным талантом: порой задать правильный, затрагивающий самую суть дела, вопрос, обойдясь как можно меньшим количеством слов.

— Но к ней имеется целых две плохие новости, — отвечал бывший вор с ноткой сожаления, — во-первых, жизнь нашей волшебнице этот ублюдок Леон оставил не просто так, а с умыслом. Он задумал переманить Равенну к себе… в ряды ихнего Братства. Для чего основательно попудрил ей мозги. Но здесь я его понимаю. Хороший колдун никому лишним не будет.

— А во-вторых? — все так же нетерпеливо спросил сэр Андерс. Подгонял как будто.

— А во-вторых, кушать Равенне эти гнусы не дают, — Освальд вздохнул, — э-э-эх… знают, видимо, что волшебники с помощью еды восстанавливают не только телесные, но и колдовские силы. Вот и пытаются себя обезопасить… так сказать, зад прикрыть.

— То есть, даже если мы и вызволим Равенну… — начал рыцарь, но бывший вор его перебил.

— Без «если», — выпалил он с раздражением, — обязаны освободить.

— …то в бою от нее все равно проку не будет, — докончил свою фразу сэр Андерс, делая вид, что не заметил реплики Освальда.

— Обязаны освободить, — еще раз повторил зачем-то бывший вор, — не то грош нам всем цена. И Дедуля-Бренн зря тратил на нас время, кров предоставляя… спасая от виселицы.

А затем, помолчав с мгновение, добавил:

— Это вполне нам по силам… не смотрите, что этих «братцев ночных» там много. Леон и его подручные — те еще вояки. Просто тогда, у берлоги они застали нас врасплох, смогли окружить… это раз. А два: очень уж они полагаются на стрелы, на арбалеты. Предпочитают бить на расстоянии. Почему? Думаю, причина ясна и очевидна.

— Трусы, — высказался по этому поводу сэр Андерс, — или слабаки. В честной схватке, лицом к лицу, грудь на грудь… с клинком против клинка толку от них… не больше, чем от крыс.

— Все правильно, — Освальд одобрительно кивнул, — другой вопрос, что тогда, на оскверненной земле это было их преимуществом. Открытая местность, никаких… почти препятствий для полета стрелы. А враги… мы, то есть, на немаленьком расстоянии, с которого этих стрелков никаким мечом или секирой не достать. Благодать!

— Зато теперь… — начал было сэр Андерс, но бывший вор его перебил, не стал дослушивать.

— Зато теперь, благородный сэр, расклад прямо противоположный. «Братцы» эти спят вповалку на поляне… не настолько просторной, чтобы луки и арбалеты им бы теперь помогли. Зато нам в такой тесноте — наоборот: полнейшее раздолье.

— План… атаки? — рыцарь перевел взгляд на Сиградда, затем снова на Освальда, а в интонации и выражение лица окончательно вернулась столь бесившая бывшего вора смесь деловитости и чванства. Правда, держал себя сэр Андерс уже не как аристократ в присутствии простолюдинов, но, скорее, будто командир перед подчиненными бойцами.

— План донельзя прост, благородный сэр, — отчеканил Освальд, подражая манере высокородного собеседника с подчеркнутой неуклюжестью, на грани шутовства, — противник выставил двух часовых, а остальные изволили почивать. Мы с вами незаметно подбираемся к этой парочке и перерезаем им горло… ну или рубим буйные головы. А тем временем наш могучий друг…

Бывший вор кивнул в сторону Сиградда.

— …наш могучий друг рубит веревки, которыми Равенна привязана к дереву. Потом хватает ее и уносит подальше… где безопаснее. А если поднимется шум…

— Так. Погоди, — возразил сэр Андерс, нахмурившись, — то есть, как это понимать — незаметно подберемся, перерезаем? Как воры что ли?

Освальд подчеркнуто глубоко вздохнул и закатил глаза.

— Вот что вы за человек, сэр Андерс фон Веллесхайм, — протянул он устало, — хотя понятно — что. Благородный. Только честные поединки признаете, а всякие уловки и хитрости считаете уделом уличной швали. Похвально, конечно… было бы, если б наши противники сами не были тем же мусором рода людского. Эти, как мы уже поняли, честной битвы нам не дадут. Да и что это за битва — целой толпой на нас троих? Предпочитаете погибнуть?..

— Я тоже не хочу… просто носильщиком работать, — басовито молвил Сиградд, — убегать и прятаться.

— Ладно, — Освальд легонько хлопнул в ладоши, — тогда поменяемся ролями. Мы с Сиграддом берем на себя часовых. Вы, благородный сэр, как и подобает рыцарю, вызволяете даму… может, и не слишком прекрасную, но уж какая есть. Постараемся убить как можно больше «братцев ночи» пока они спят, а как проснутся — отступаем.

С этими словами бывший вор метнул тесак в ближайшее дерево, на манер дротика. Широкое остроконечное лезвие вонзилось в морщинистую кору.

К стоянке отряда Братства Ночи подходили, разделившись. Освальда еще немало удивил соратник-варвар. Бывший вор ожидал… или, скорее, опасался, что такой здоровяк будет ломиться через кусты, словно взбесившийся кабан, и с таким же шумом. Но Сиградд перемещался через ночной лес осторожно и даже почти неслышно. Очевидно, охотничье прошлое сказалось. Хотя до ловкости и зоркости Освальда — качеств, которые можно было обрести лишь, живя в погоне за шальной удачей — варвару-изгнаннику было, разумеется, далеко.

Костер все горел. И благодаря ему из темноты ночного леса поляна была очень даже заметна.

«Ну, вояки… ха-ха!» — внутренне усмехнулся Освальд, подползая к стоянке Братства и уже сжимая пальцами рукоять тесака.

Первым в атаку вступил, впрочем, все-таки Сиградд. Один из часовых оказался достаточно бдительным, а слуху его хватило чуткости, чтобы различить шорох в кустах — как раз с той стороны, откуда подбирался варвар.

На беду часовому не хватало опыта. А с ним — понимания той простой истины, что в ожидании нападения лучше десять раз перестраховаться и прослыть придурковатым, шарахающимся от собственной тени паникером, чем один раз геройски погибнуть. Да заодно помочь с переездом на тот свет боевым товарищам.

Потому, вместо того, чтобы растолкать других членов Братства, часовой просто подошел к самому краю поляны, к одному из окружавших ее деревьев и посмотрел в ночную темноту — тщась что-нибудь в ней различить.

Он-то и погиб первым. Секира Сиградда, спрятавшегося как раз за этим деревом, обрушилась на голову часового и вмиг раскроила ему череп.

Второй часовой успел открыть рот… но и только-то. Выскочивший, прямо-таки молнией вылетевший из кустов Освальд вонзил ему лезвие тесака в основание шеи, которую человек из Братства Ночи столь неосмотрительно открыл, откинув капюшон плаща.

Следующий удар тесака пронзил горло его спящему соратнику — ближайшему к Освальду. Не отставал от бывшего вора и Сиградд: на ходу снес голову одному из членов Братства Ночи, спросонья приподнявшемуся и уставившемуся перед собой мутным взглядом.

Тем временем сэр Андерс уже освобождал от пут Равенну. Вначале попробовал развязать узлы руками, но быстро понял, что выйдет слишком долго. Так что пришлось рыцарю взяться за меч не для боя, но просто перерезать веревки. Причем действовать пришлось предельно осторожно, дабы не поранить волшебницу.

От схватки с веревками его отвлек истошный вопль, раскатившийся над поляной и в ночной тишине прозвучавший просто громоподобно.

Это Сиградда подвели-таки огромный рост на пару с богатырским сложением. По нечаянности варвар наступил на одного из спящих противников, отчего тот и заверещал. Остальные члены Братства — те, что еще были живы — почти мгновенно вскинулись, стряхивая сон.

— Нападение! Рассредоточьтесь! — выкрикнул Леон. Голос у него оказался неожиданно сильным для столь скромного роста.

А уже в следующий миг меньше, чем в дюйме от лица Сиградда пролетела блеснувшая в темноте от света костра железная полоска ножа. Не иначе, предводитель отряда именно в здоровяке-варваре увидел наиболее крупную — а значит, и наиболее удобную мишень.

Леон просчитался:несмотря на свою стать, Сиградд не был неуклюжим. Без труда смог уклониться… но расслабляться было рано. Мгновение спустя (варвар не успел даже дух перевести) неподалеку щелкнула тетива арбалета. Сиградд еле успел выставить секиру на пути устремившегося в его сторону юркого как комар болта — отразить эту атаку.

С легким стуком металл ударился о металл, и арбалетный болт упал на примятую траву поляны.

Второй раз выстрелить этому арбалетчику не удалось. Подскочивший Освальд рубанул тесаком по руке; ткань рукава мгновенно потемнела от крови. Боец Братства Ночи заорал, роняя свое оружие и хватаясь за поврежденную руку.

Но рядом почти сразу щелкнул еще один арбалет, и бывшему вору поневоле пришлось падать, пригибаясь к земле. Но прежде, краем глаза, он успел приметить Леона — уже стоявшего на ногах и прижимавшего к груди холщовый мешок… конечно же, с останками некроманта.

Сэру Андерсу, в отличие от его соратников, можно сказать повезло. Внимание Леона и его людей почти полностью было сосредоточено на Сиградде и Освальде, находившихся посреди поляны. Рыцаря, резавшего мечом веревки, которыми пленница Братства была привязана к дереву, успел заметить только один из супостатов. Да и тот оказался не шибко умен. Вместо того чтобы попробовать подстрелить сэра Андерса с безопасного расстояния, этот обалдуй, взревев, бросился на него. И как — с ножом против меча!

Рыцарь играючи отбил эту атаку, и ответным выпадом вонзил клинок в живот человеку из Братства Ночи. Тот только охнул, оседая на землю.

А сэр Андерс тем временем уже, резко развернувшись, сдернул с Равенны последнюю веревку. Облегченно вздохнув, волшебница отошла от дерева, разминая руки.

— Идти сможешь? — негромко спросил рыцарь, и Равенна кивнула.

Пару мгновений сэр Андерс мешкал — разрывался между вверенной ему волшебницей и битвой, в которой он считал себя должным участвовать. Очень не хотелось ему стоять в стороне, бросая Освальда и Сиградда.

Но увы: обстановка не очень-то благоприятствовала проявлениям воинской доблести. Стрела, просвистевшая совсем рядом, и вонзившаяся в ствол дерева, к которому совсем недавно была привязана Равенна, подсказала рыцарю правильный выбор. Схватив волшебницу за руку, он потянул ее прочь с поляны, в темноту.

Тем временем кто-то прыткий, но недостаточно осторожный споткнулся о припавшего к земле Освальда. Бывший вор еще дернулся нарочно, дабы вернее сбить этого «кого-то» с ног. А когда боец Братства повалился на землю — бросился на него с зажатым в руке тесаком.

Впрочем, противник Освальда тоже оказался не промах. Сначала отпихнул бывшего вора ногой, а в следующий миг уже выхватил нож.

Лезвие блеснуло в тусклом свете костра. Человек из Братства хищно ухмыльнулся, подобравшись для рывка, точно кот, заприметивший мышь.

«Ах, юные годы! — с внезапным и едва ли уместным приступом ностальгии подумал, глядя на него, Освальд, — старые… хе-хе-хе, и, конечно, добрые схватки веселых лихих ребят!»

Поигрывая тесаком и буравя противника взглядом, бывший вор дождался, когда тот метнется в его сторону. И, резко отскочив, поднялся на ноги, на ходу столкнувшись с еще одним бойцом Братства Ночи — тот как раз заряжал арбалет.

Ни уклониться, ни встретить этот неожиданный выпад Освальда незадачливый арбалетчик не успел. Так и рухнул, спиной вперед… прямо в костер. Бывший вор едва успел выхватить арбалет из его рук. И почти одновременно отвесил пинка под зад второму из противников — или, скорее, предыдущему, припавшему к земле.

«Уж такие вот они, поединки лихих ребят, — подумал при этом бывший вор с ехидством, — кто смел… в Преисподнюю улетел, кто честный-благородный — первый на корм крысам годный. А кто сильный, но тупой, пусть прощается с башкой… она ему все равно без надобности».

А затем, полуприсев, обвел взглядом поляну, валяющиеся на траве трупы… троих, живых покамест, людей Братства, что наседали на Сиградда, поигрывая ножами. И еще больше этих «братцев» не по крови, но по духу… нет, скорее, по гниловатому душку, отступавших в темноту леса с луками и арбалетами.

Наконец, Освальд снова нашел взглядом Леона и злополучный мешок.

«И фехтуй хоть как король — все равно настигнет боль. Лишь удача что-то значит… в схватках лихих людей. Да и в самой их жизни, если подумать. Тем, у кого ее нет, а поймать за хвост слабо, лучше сразу гроб заказывать».

Снова пнув под ребра попытавшегося было приподняться бойца из Братства Ночи, бывший вор одновременно послал арбалетный болт в направлении предводителя вражьего отряда.

Да только, увы, здесь хваленая удача Освальду изменила. Не выпуская из рук мешка, Леон юркнул за ближайшее дерево, скрывшись в темноте. А в сторону бывшего вора из темноты же метнулось сразу несколько стрел, вынуждая его снова припасть к земле. И даже несмотря на этот судорожный маневр, одна стрела все-таки пролетела слишком близко — оцарапала ему щеку.

Тем временем Сиградд, сообразивший, что и сам может послужить неплохой мишенью для стрелков Братства, решился-таки на отчаянный прорыв. Взмахом секиры он снес голову ближайшему из противников, а еще одного опрокинул на землю мощным ударом ноги в живот. После чего, конечно, последний из трех «братцев» остановить варвара уже не мог.

А тот, пригибаясь, бросился к Освальду. И чуть ли не за шиворот его потянул, увлекая за собой — прочь с поляны.

Вслед им полетели еще несколько стрел и арбалетных болтов. А с ними и голос Леона, просто-таки сочившийся злобой:

— Вот так, значит! Вы захотели войны? Что ж, будет вам война! Клянусь, Братство это так не оставит!

13

Сложно было сказать, на что он рассчитывал, выкрикивая свои угрозы. На подкрепление, разве что. Потому как, собственно, в отряде, возглавляемом Леоном, на ногах осталось человек четырнадцать — немногим больше половины от их начальной, отправившейся в поход за останками некроманта, численности. А уж чего они на самом деле стоили в схватке с посланцами мастера Бренна, показала сама эта ночь — оказавшаяся для почти десятка братьев последней.

После тех потерь, понесенных отрядом, только безумец мог бросить уцелевших бойцов в ответную атаку — хоть ночью, хоть даже при свете дня. А уж Леон безумцем не был, вовсе нет. У него и у братьев, отряженных ему в помощь, была миссия: заполучить кости некроманта, а заполучив, поставить дух этого незадачливого колдуна на службу Братству.

Вот на миссии этот Старший и решил сосредоточить силы заметно поредевшего отряда. А прежде всего от братьев требовалось — что? Добраться до пленившей некроманта пещеры и при этом остаться в живых. Ну и, конечно, не потерять мешок с поистине драгоценными останками.

Чтобы не случилось последнее, на следующем же привале Леон усилил караулы — дежурили, сменяя друг друга, теперь не двое, а целых четыре бойца. Да и остальным спать пришлось вполглаза.

Другое дело, что и новообретенные враги Братства не торопились с новой атакой. Притом даже, что волшебница Равенна была снова с ними и, немедленно накормленная, стремительно восстанавливала силы.

Не то чтобы посланцы мастера Бренна боялись. Просто, посовещавшись, смекнули, что людей Братства лучше бы до поры оставить в живых. По простой как лапоть причине: без того же Леона, умеющего прокладывать путь через лесную чащу, они легко могли заплутать; с костями некроманта или без — не важно. Так что лучше разобраться с ними поближе к знакомым местам.

Но было еще одно обстоятельство, и касалось оно самих злополучных останков, равно как и призрака, назвавшегося Лиром. Освальд напомнил, а Равенна не преминула подтвердить некоторые моменты из разговора с Леоном — когда тот утверждал, что Лир-де вовсе не собирается умирать. Что он вполне может продолжить существование среди живых, в качестве нежити, но обладающей собственной волей. И что именно предводитель отряда Братства подал некроманту такую идею.

— Да, это была еще одна нехорошая новость, о которой я тогда умолчал, — изрек Освальд, подытоживая, — ошибаюсь ли я, ошибается ли эта гадюка в плаще, но тащить косточки в пещеру, похоже, нет смысла.

— Можно их похоронить, — предложила… или, скорее, предположила Равенна, — для надежности можно, наверное, даже отнести их в ближайшую церковь. Пусть святой отец помолится за упокой души этого Лира. Еще можно… на крайний случай искрошить кости молотком.

— Можно, можно, — передразнил ее сэр Андерс небрежным тоном, — да только для начала кое-что нужно. А именно, добраться до останков. Пока они у врага… зато в наших рядах есть вор.

— Уже нет, — не очень-то уверенно парировал Освальд, — не знаю, заметил ли кто, но после того, как я едва избежал петли и познакомился… со всеми вами, я со старым ремеслом завязал. Честное слово. Да и даже если б не завязал… знаете, мне ни разу не приходилось утаскивать что-то прямо из-под носа людей, которые мне заведомо не доверяют. Понимаю, что все однажды приходится делать в первый раз… да только стоит ли так рисковать?

Вопрос был, скорее, риторическим. Не настолько многочисленной была их команда, чтобы позволить себе потери — и особенно небоевые.

Да вдобавок, даже если останки некроманта все-таки удастся выкрасть, здесь, в гуще леса это обстоятельство не грозило посланцам мастера Бренна ничем хорошим. Ибо осторожности у людей Братства может тогда и поубавиться. Отчего они, не считаясь уже с возможными потерями (что толку, если миссия близка к провалу?!) наверняка попробуют атаковать в ответ. Имея помимо численного превосходства еще одно преимущество: этот лес, очевидно, был знаком, по меньшей мере, одному из них. Тогда как Освальд, Сиградд, Равенна и сэр Андерс не могли сказать о себе того же самого. А потому, задумай вдруг Леон перейти в наступление — и даже бегством спастись им будет непросто. Гораздо больше шансов в этом случае банально заблудиться. И по сути лишь сменять одну гибель на другую.

При таких раскладах единственной верной стратегией казалось, во-первых, следовать за отрядом Братства на почтительном расстоянии — так, чтобы и не сталкиваться, но и не потерять след, а во-вторых, не предпринимать до поры никаких решительных действий.

Что посланцы мастера Бренна и делали. Двигались следом за людьми Леона, пробираясь через лес, и отставая от них примерно на четверть мили. А время от времени, дабы не отстать безнадежно, вперед высылали Освальда и Равенну.

Выслеживая и находя вражий отряд, бывший вор тихо, незаметно подбирался к нему поближе. После чего… ну, если выходил один, просто возвращался к спутникам и сообщал, в какую сторону идут и идут ли вообще (или остановились), куда свернули так называемые братья — и куда, соответственно, надлежит двигаться им самим.

Новых серьезных атак не предпринимали. Но если вместе с Освальдом в разведку выходила Равенна, то при помощи своей волшбы позволяла себе устраивать подручным Леона некоторые каверзы.

Например, во время очередной стоянки на одного из людей Братства рухнуло дерево — бедняга потом валялся на траве со сломанной спиной и умолял остальных подарить ему скорую смерть. Желание его исполнилось… и численность отряда с четырнадцати (двух счастливых чисел-семерок) сократилось до тринадцати. Так называемой «адской дюжины», не сулившей оставшимся людям Братства ничего хорошего.

Вторая каверза от Равенны обошлась, впрочем, без смертельных исходов. Когда поляна, присмотренная для очередного привала, внезапно обернулась трясиной, чуть не увязли сразу два члена Братства Ночи. Но, к счастью для них и к досаде волшебницы, этих двоих смогли выдернуть из колдовской топи соратники.

На третий раз волшба породила близ лагеря Братства кустик, полный небольших, но красивых, выглядевших сочными и аппетитными, ягод. Конечно, и сам Леон, и его подручные наверняка понимали, что не все, растущее в лесу, годится в пищу. Иные грибы и ягоды даже ядовиты. Но единства в отряде не было. Возникли споры — есть или не есть плоды сотворенного Равенной куста. В итоге большинство бойцов предпочли проявить осторожность, но один, не удержавшись, сорвал-таки и съел несколько ягод. Что примечательно, тайком от остальных.

Умереть он оттого, правда, не умер, зато мучился сильнейшим поносом, так что сделался, по большому счету, небоеспособен.

Один раз еще Равенна призвала на стоянку Братства дождь. Самый обыкновенный — из воды, а не, скажем, из крови. Но обрушился он на людей Леона внезапно, посреди ночи, и продлился несколько дольше, чем тот дождик, что прогнал ворон во время схватки с тварью-источником Скверны.

И надо сказать, даже этого немудрящего каприза погоды хватило, чтобы наделать дел. Дождь, во-первых, потушил костер, после чего разжечь его снова было почти невозможно — дрова-то отсырели. Во-вторых, и сами люди Братства промокли до нитки. Да так и продрожали остаток ночи в сырости и без сна. Отчего утром по бодрости напоминали сонных мух, а по живости мертвяков. Кто-то, разумеется, после такой напасти простыл, благодаря чему выслеживать людей Леона стало легче по чьему-нибудь громкому кашлю, в лесу слышимому не хуже, чем пресловутое «ау!».

Другая стоянка превратилась для отряда Братства в сущий ад из-за нашествия целых стай комаров. Еще одну посетила примерно пара сотен лягушек. Серьезного вреда причинить последние, конечно, не могли тоже, но всюду прыгая, путаясь под ногами и заскакивая, в том числе на людей (особенно на тех, которые прилегли отдохнуть) эти мелкие бестии вызвали немало приступов грязной брани.

В общем, нельзя было сказать, что колдовские пакости Равенны нанесли отряду Братства сокрушительный урон. Но очевидно было, что они, все в совокупности, не только портили настроение. А, вдобавок, мало-помалу ослабляли отряд, подрывая его боевой дух.

По замыслу волшебницы ближе к концу пути — к пещере, где томился призрак некроманта — Леон сотоварищи должны быть изнурены до такой степени, что новая схватка могла закончиться для них разгромом.

Так прошел день, другой, третий… а затем и сама Равенна, и ее спутники почуяли неладное.

Начать с того, что обратная дорога уже отняла больше времени, чем путь к источнику Скверны. Однако заветная скала с пещерой так до сих пор не показались. Более того: лес, казалось, только густел с каждым пройденным шагом. Делался все более мрачным и диким.

Уже одного этого было достаточно, чтобы Освальд, Равенна, Сиградд и сэр Андерс задались вопросом: так куда все-таки держит путь отряд Братства? А главное, куда, следуя за ним, могут прийти посланцы мастера Бренна, и чем это может им грозить?

Но последней каплей стала очередная вылазка бывшего вора к стоянке врага. К немалому удивлению своему (и удивлению неприятному!) Освальд не обнаружил среди людей в зеленоватых плащах их предводителя. Как бы ни приглядывался и с какой бы стороны ни подбирался лазутчик к поляне, облюбованной отрядом Братства, но Леона там приметить так и не смог. На нет, как говорится, и суда нет.

А значило это — Освальд знал почти наверняка — что и мешка с останками некроманта у преследуемых братьев при себе не имеется. Не иначе, многострадальные косточки тоже отправились другим путем. И путь этот, без сомнений, совпадал с дорогой удравшего охотника.

Конечно, спутников Освальда это известию не обрадовало. Сэр Андерс даже, в своей привычной важно-пренебрежительной манере, предположил, что-де у бывшего вора стало неладно со зрением. Предложил сходить на разведку опять. А заодно попробовал объяснить затянувшуюся дорогу общей усталостью, вялостью вражеского отряда. Что Леон и его подручные вроде как еле ноги переставляют — особенно после каверз Равенны; чаще останавливаются на привал, вот и не могут до сих пор добраться до пещеры.

Точку в споре соратников поставила сама Равенна. Усилив зрение волшбой, она сначала поймала взглядом пролетавшую над деревьями птицу. Затем ненадолго слилась с ней сознанием — так, чтобы видеть глазами птицы; рассмотреть окружающий мир с высоты ее полета.

Увиденное весьма обескуражило Равенну, подтвердив худшие опасения. Вокруг, насколько хватало глаз, расстилалось исполинское ярко-зеленое пятно лесов. Целая лесная страна, отсюда казавшаяся бескрайней. И никаких человеческих поселений, ни малейших признаков близкого людского жилища было не видать. Ни дорог — хотя бы просек, ни краешка поля или луга, ни поднимавшихся у горизонта столбов дыма.

Впрочем, нет! На маячившей вдалеке высоченной, но одинокой скале Равенна успела мельком увидеть надстройку, похожую на искусственное сооружение. Что-то вроде замка с крепостной стеной и башнями… точнее волшебнице рассмотреть не удалось. Уж очень быстро упорхнула подвернувшаяся пташка, ничуть не интересуясь единственным творением рук человеческих в этой глуши. Да и далековато до скалы было, чтобы ее разглядывать, надеясь различить какие-то детали.

— Плохо дело, — молвила, вздыхая, Равенна, расставшись с птицей, — люди Братства завели нас в какую-то глушь. Не могу сказать точно, где мы, но, по-моему, даже дальше от оскверненной пещеры, чем были тогда… ну, когда уничтожили лесную тварь и добывали останки некроманта.

— То есть идут — но куда угодно, только не к пещере? — спросил, уточняя, сэр Андерс, — вернее, и мы тоже идем?

— Заманивают, — заключил Освальд, — тоже не дураки оказались. Рассчитывают либо засаду на нас устроить в глуши… где для них места, похоже, знакомые, а для нас вроде как нет, мы вроде как беспомощны, будто заяц в гнезде. Либо ждут, что мы сами заплутаем и загнемся — хотя бы от голода. А сами потом спокойненько наведаются в гости к некроманту Лиру и без хлопот… с нашей стороны смогут его завербовать.

На последних словах бывший вор осекся — вспомнив, что Леон не просто пропал, но, похоже, прихватил мешок с собой. А вспомнив, заговорил… причем одновременно с сэром Андерсом, которому в то же самое время вздумалось взять слово.

— Не исключаю, что где-то в лесу ждет другой отряд Братства, — предположил рыцарь, — причем и вооруженный получше, и не потрепанный, не изнуренный походом. К нему в засаду нас и ведут.

— Хотя зачем Леону ждать, пока мы сгинем? — были уже слова Освальда, — этот лесной клоп вполне может сгонять до пещеры с некромантом в одиночку. А нас пока «братцы» его за нос поводят. Как вам такой расклад?

Равенна одобрительно кивнула, вроде как соглашаясь с его предположением. Сиградд лишь пожал плечами — тоже молча. А вот сэр Андерс нашел, что и возразить, и предложить по такому случаю.

— С тем же успехом, — говорил он, — наш подлец-проводник мог уйти вперед. С тем, чтобы позвать подмогу, о которой я говорил. Ну да, впрочем, гадать нет смысла. Я думаю, будет лучше… вернее поймать и допросить кого-нибудь из Братства. Все равно без их помощи нам Леона не найти… да и из леса не выбраться. Ведь мы просто не знаем, куда идти и где искать.

Освальд был готов поспорить с рыцарем — насчет того, что из леса-де не выбраться. Благодаря неоднократным вылазкам на разведку он вполне начал привыкать к лесу. И смел даже предполагать, что уж теперь-то не заблудится даже в такой глуши. Надолго не заблудится, во всяком случае.

Но бывший вор благоразумно промолчал. Вовремя смекнув, что его высокородный соратник, если и ошибается в деталях, то уж в главном-то прав наверняка. Следовало допросить кого-то из «братцев» Леона, чтобы не гадать почем зря, не ломать голову, а главное — не тратить время на пустые предположения, пока эта двуногая крыса уходит от них все дальше.

Притом, что куда бы Леона ни несли ноги — хоть за подмогой, хоть к Лиру в пещеру — а время так и так работало на него. Не на посланцев мастера Бренна. Так что пленник из Братства был им позарез нужен. И с этим стоило поторопиться.

Миссию по захвату пленника возложили на Равенну и Сиградда. Подойдя поближе к стоянке отряда Братства, оба просидели в засаде почти час, прежде чем им подвернулся подходящий человек. А именно — не кто иной, как тот самый парень, которому не так давно Леон поручал привязать пленную волшебницу к дереву.

От стоянки паренек отошел, чтобы отлить. Но едва успел спустить штаны, как откуда ни возьмись, на него налетели полчища диких ос. То есть, Равенна-то, например, знала, откуда — этих далеко не миролюбивых и опасных насекомых она призвала своей волшбой. Но парню из Братства то было, во-первых, не известно, а во-вторых не имело для него значения.

Струхнув при виде целого облака злобно жужжавших букашек, бедняга бросился бежать, кое-как поддерживая штаны одной рукой. Уловка Равенны при этом заключалась в том, чтобы налетели осы примерно со стороны стоянки Братства. И тогда, чтобы удрать от них, намеченному в пленники пареньку волей-неволей пришлось бежать в противоположную сторону. Подальше от стоянки, от своих.

Ну да, впрочем, далеко он все равно не убежал. Ему наперерез из кустов неспешной поступью вышел Сиградд. И свалил незадачливого беглеца ударом могучего кулака. После чего взвалил на плечо и отволок туда, где ждали Освальд и сэр Андерс. Вскоре к ним присоединилась и Равенна.

— Значит, так! — подчеркнуто суровым тоном обратился к пленнику склонившийся над ним Освальд, когда парень из Братства пришел в себя и от смущения торопливо принялся одергивать и завязывать штаны, — отвечаешь быстро. Говоришь правду. И тогда останешься жив. Итак, первый вопрос: куда подевался Леон?

— Старший, — уточнила Равенна, за время пребывания в плену успевшая более-менее разобраться в принятых у Братства званиях.

Пленник перевел взгляд с бывшего вора на волшебницу. А затем… рассмеялся. Сначала просто хмыкнул, усмехнулся слегка, а потом смех начал нарастать, будто лавина. Пока не перешел в дикий безумный хохот.

— Старший… выполняет свою миссию, — еле проговорил он затем, переводя дух, — ну а мы… остальные — свою. Понимаете?

И снова расхохотался — аж до слез в глазах.

Рука Сиградда сжалась в кулак, готовясь заткнуть этот поток неуместного веселья, но уже в следующий миг парень из Братства внезапно прекратил смеяться сам. И вздохнув, проговорил уже вполне серьезно:

— Не знаю, как вы, но наш отряд отправляется в цитадель Братства, — на этих словах Равенна вспомнила увиденную глазами птицы скалу с сооружением, похожим на замок, — там мы сможем подкрепиться, отдохнуть… и получить какую другую помощь. Которая нам, уставшим в походе, непременно понадобится. А то, что вы за каким-то демоном решили увязаться за нами — ваша беда и ничья больше. Братству вы теперь враги, так что на теплый прием не рассчитывайте. Разве что на такой горячий, что сгореть можно. В цитадель войдете разве что связанными… или в оковах. Людей у нас хватит… уж точно на вас… четверых болванов, считающих себя героями.

Что до Старшего… то со своей миссией он решил, что справится сам, в одиночку.

— Все-таки в пещеру к некроманту отправился, — не спросил, скорее, высказал утверждение Освальд, — я был прав!

— Ага, — с готовностью подтвердил пленник, — и скоро к Братству Ночи присоединиться колдун, такой опытный и могущественный, что вы все ему и в подметки не годитесь. Впрочем, до этого вы и не доживете… Старший уже далеко — а вот цитадель близко. Так что готовьтесь к смерти… позорной и мучительной. В Преисподней вас уже заждались!

Снова коротко хохотнув, он добавил:

— Просто в толк не возьму — чего вы за нами поперлись-то? Не за Старшим… ведь вам-то, я так понял, нужен только он.

— Да не он даже, — ответил на это бывший вор, — а кости, которые мы добыли… между прочим, вовсе не для него.

Пленник пожал плечами.

— Как бы то ни было, — произнес он затем, — удивляюсь. Оттого, что вы… у которых ведьма всезнающая в соратниках, упустили Старшего. И как бараны все шли и шли за нами. Дешевая же уловка, согласитесь.

— Ну, кто бы спорил, — вздохнув и скрепя сердце, вынужден был признать Освальд.

А Равенна, с досадой хлопнув себя по лбу («ну как же сразу не догадалась?!») вспомнила про амулет-диадему с рубином в форме глаза. Надела его на голову, осмотрелась в поисках Скверны. И поняла, что плененный человек Братства Ночи сказал правду.

Далеко, но отчетливо маячило большое пятно — не иначе как пещера, удерживавшая дух некроманта в посмертном плену. А в сторону этого пятна… и удаляясь все дальше от Равенны и ее спутников, медленно двигалось другое пятнышко: совсем крохотное, но все равно различимое.

— Как же я могла забыть, — посетовала волшебница, снимая диадему, — но теперь, по крайней мере, знаю, в какой стороне пещера. И куда идет Леон… этот человек сказал правду.

Последние слова относились к пленнику из Братства Ночи.

Ухватив его одной рукой за запястье, Сиградд рывком приподнял паренька и поставил на ноги.

— Надеюсь, что ты и дальше будешь таким же честным, — обратился к нему сэр Андерс.

— То есть… вы меня отпускаете? — не понял пленник.

— Отпустим-отпустим, можешь даже не волноваться, — заверил его Освальд, — только вначале выведи нас из леса… туда, куда укажет наша замечательная волшебница. Ведь шайка ваша здесь болтается давно, наверняка любой из вас не хуже Леона с лесом знаком. Не заблудишься, значит. Да это и не в твоих интересах, не так ли?

А затем, немного подумав, добавил:

— Ну и… да: геройствовать, жертвуя собой, не советую тоже. Заводить, например, всех нас в какое-нибудь гиблое место. В конце концов, ты же еще молод… вся жизнь впереди. Не стоит, я думаю, в выгребную яму ее бросать, а?

14

Леон торжествовал.

Леон… или правильнее будет сказать, Старший из Братства Ночи, привыкший в присутствии чужих представляться Леоном, конечно, не смеялся столь же дико, как, например, один непутевый Младший. Но гениальной простотой своей задумки все равно был доволен. Ибо сработала она так же верно, как срабатывают часы на башне в каком-нибудь крупном городе.

Сработала — по крайней мере, в отношении ведьмы Равенны и ее спутников. Как Леон и ожидал, те оказались, хоть и поднаторевшими в схватках, но вот в промежутках между боями — проще, наверное, чем собаки. Чтобы управлять коими, как известно, достаточно всего двух немудрящих действий. Бросить кусок мяса или хотя бы кость, и тем самым вызвать любовь. И дать пинка, дабы внушить страх.

Такими вот простыми до полной предсказуемости оказались и новые враги Братства. Хватило просто не атаковать эту дерзкую четверку в ответ — и они расслабились. Не воспринимали близость неприятельского отряда как источник опасности. И увязались, и шли за ним покорно, ничего не подозревая. Ни дать ни взять, бараны на пути к бойне.

Но еще раньше ему, Леону, удалось внушить этой шайке супостатов, что сами они из лесной глуши выбраться не смогут. Только с ним в качестве проводника.

Возможно, конечно, что в случае с этими четырьмя сие предостережение было и впрямь правдивым. Ведь кто, в конце концов, ведьма сотоварищи? Почти наверняка либо горожане, либо деревенщины, не привыкшие отдаляться от людских поселений. Жизни себе не представлявшие без этих свинарников для двуногих. Ну и варвар еще — этому лесная чаща внушает ужас порой даже суеверный… и не без оснований.

Иначе говоря, сгинуть у таких людей было всяко больше шансов, чем выйти из леса — вне зависимости от того, что говорил Леон. Но Старший просто обязан был прибегнуть к этому своему увещеванию. Подстраховаться. Что он и сделал еще до того, как Равенна и ее спутники сделались для Братства врагами.

И теперь, должным образом обработанные — словно хорошо обученные собаки — эти четверо простачков ничего не подозревая бредут и бредут за отрядом Братства. Движутся следом, не отставая, куда бы оный отряд их ни вел. Хоть за пределы леса… а хоть и в братскую могилу. Туда, где потрепанных братьев будет ждать подмога. Ну а ведьму, варвара, болтуна-пройдоху и нелепого нищеброда с замашками дворянина — достойный конец. Достойный всякого врага Братства.

Леон был уверен: с задачей этой вверенный ему отряд справится и без его чуткого руководства. Ведь что может быть проще, чем прогуляться по знакомым тебе местам… до дома — иного дома, кроме цитадели, у членов Братства Ночи не было. А он, Леон, тем временем сможет решить другую задачку. Не менее важную, чем расправа над очередными безумцами, бросившими Братству вызов.

Обретение нового союзника.

Леон не сомневался — миссия эта и ему одному вполне по силам. Лес он знал хорошо, а обитавшее в нем адское чудище ведьма и ее спутники благополучно отправили к праотцам. Да-да, иногда и враги бывают полезны. Если они привыкли сначала двигать ногами, затем махать руками (с оружием), ну а шевелить мозгами уже потом. Со стороны же других обитателей леса, силами Преисподней не затронутых, Леон опасности не ждал. Серьезной опасности, по крайней мере. На то ведь он и охотник.

Еще конечно был мешок с останками некроманта, который Леон теперь вынужден был нести сам, помимо еды и оружия. Ну да не очень-то много весили старые обглоданные кости — проблемой даже для не отличавшегося могучей статью охотника они не стали. Не говоря уж о том, что своя ноша, как известно, не тянет.

Своя ноша не тянет, но облегчение Леон все-таки испытал. Когда, спустя несколько дней, за деревьями показалась, наконец, скала с заветной пещерой. Но облегчение то было, скорее, душевное. Как всякий раз, когда торопиться вроде уже не надо — некуда… до поры; когда дело почти сделано, а до желанного результата осталось несколько шагов. Непринужденных неторопливых шагов, как на прогулке.

С такими вот чувствами Леон и входил в пещеру. С торжеством — оттого, что удалось избавиться от преследования ведьмы и ее дружков. С ощущением душевной легкости. Ну и еще с предвкушением заслуженной награды, ожидавшей по возвращении в цитадель, к Первенцам.

— Лир! — выкрикнул охотник в темноту, — некромант! Где…

Не успел он закончить последнюю фразу, как призрак появился. Все в том же голубоватом холодном сиянии, что и при первой встрече.

— Ты?.. — начала призрачная фигура своим шелестящим голосом.

— Я принес останки, — Леон потряс мешком у себя в руке, и кости отозвались глухим постукиванием, — твои останки. Их ведь ты хотел получить?

— Свобода! — прошелестел призрачный голос, и полупрозрачная рука потянулась к мешку, как будто могла коснуться предметов чуждого ей мира — твердого, телесного.

Коснуться, может, и не могла… но что мешает призраку вселиться в собственные останки? Или подчинить их, как кости и трупы других мертвецов?

Понимая это, Леон на всякий случай отдернул руку с мешком, убрал ее за спину и сделал шаг назад. Более чем очевидный намек на то, что он готов в любой момент убраться из пещеры, оставив некроманта с носом. Но коль не убрался — значит не прочь заключить сделку.

Осталось выдвинуть условия.

— Подожди, — сказал охотник миролюбиво, но твердо, — сначала клятва. Ты должен поклясться на верность Братству Ночи… верно ему служить. Я знаю: вы… нежить, нечисть… есть у вас одна хорошая черта, которой так не хватает большинству живых. Клятвы даете хоть и с неохотой, но уж если дали — никогда не нарушаете.

— Клятва? — проговорил шелестящий голос, точно пробуя это слово на вкус, — мы… такие как я просто не можем ее нарушить. Именно клятву, не простое устное обещание, данное мимоходом. Она как заклинание… или как проклятье — связывает нас.

— Так или иначе, — с нетерпеливым напором произнес Леон и выжидающе замолчал, не окончив фразу.

— Да… за свое освобождение я готов принести клятву, — продолжал призрак, — только… причем тут какое-то Братство, о котором ты говоришь? Где оно? Я вижу одного тебя. Не знаю, какую роль сыграло это Братство в поиске останков, но принес-то их именно ты. И теперь только от тебя зависит, обрету ли я свободу или буду томиться здесь до конца времен. Так почему я должен клясться в верности какому-то Братству? Почему не могу наградить своей верностью… своей силой лично тебя?

Пока дух некроманта говорил, сияние вокруг призрачной фигуры ослабло, почти погасло. На несколько мгновений… но и их хватило, чтобы воздух в пещере, казалось, сгустился, сделавшись даже душнее прежнего.

А еще в эти мгновения… что-то вроде внутреннего голоса зазвучало в голове Леона. Или, скорее, в душе.

Ведь правда, подумал… или, правильнее будет сказать, подумалось Леону. Почему почти всю работу сделал он один… грязную работу в том числе — а плодами его трудов должно воспользоваться все Братство? Начиная с зеленого балбеса, которому нельзя доверить даже присмотр за пленницей, и заканчивая… ну, конечно же, этим сборищем старых перечников, именующих себя Первенцами. Вот они-то, Первенцы так называемые, и получат в свое распоряжение бессмертное существо, обладающее колдовской силой. И все выгоды от обладания им.

Но с какой стати ему, Леону, носить для этой кучки одряхлевших, много мнящих о себе, трутней каштаны из огня? Только за то, что они когда-то приютили маленького бродяжку и не дали умереть с голоду? Но если на то пошло, за годы пребывания в Братстве Леон давно уже отработал и кормежку свою, и кров. Неоднократно отработал! В противном случае давно бы вылетел за ворота, подгоняемый пинком — Братству Ночи не нужны нахлебники.

Да и не была жизнь в цитадели ни радостной, ни беззаботной. В детские годы — в том числе. Точнее, особенно в детские, а потом в юные годы. Как ни напрягал Леон память, ни одного радостного воспоминания о тех временах ему в голову не приходило. Зато мигом вспомнилось, как им помыкали и Старшие, и собственные сверстники — из тех, кто покрепче. Как сваливали на него работу, которую самим делать было либо тяжело, либо просто лень. Как скудно кормили. И как даже за эту кормежку время от времени доводилось подраться.

Зря, что ли Леона все чаще тянуло за ворота цитадели? В лес, который он обошел за свою жизнь от края до края, и теперь чуть ли не каждое дерево в нем знал. Рвался просто-таки в лес — с самых ранних лет. Как узник рвется из темницы.

И, если уж на то пошло, в тюрьме ведь тоже и кормят, и крышу над головой, какую ни на есть, предоставляют. Но что-то не слышал Леон, чтобы узники были сильно благодарны за это своим тюремщикам и были готовы ради них расшибиться в лепешку.

А ничем иным, кроме как тюремщиками для подобранных с улиц голодных сопляков, они и не были. Что Первенцы — что Старшие.

И коли так…

— Ты прав, — с готовностью выпалил Леон, обращаясь к призраку, — Братство… а вернее, заправилы в нем тут ни при чем. Все сделал я. Ну, почти все. Мне и получать награду… заслужил, хе-хе.

Хоть и знал охотник, что бестелесный дух не способен испытывать чувства, но в тот момент ему показалось, будто призрак некроманта… вроде улыбнулся довольно.

— Хорошо, — интонации его, впрочем, так и остались безжизненными, чувств не выражающими, — в таком случае я клянусь. Клянусь, что моя сила целиком и полностью пребудет с тобой… до конца жизни.

Конечно, назвавшийся Лиром не стал уточнять, о чьей именно жизни шла речь.

Обрадованный таким поворотом событий Леон присел на корточки и, достав из мешка, бережно выложил перед собой кости и череп на земляной пол пещеры.

— Наконец-то! — уже не прошелестел — скорее, прокричал мертвый некромант, и голос его прозвучал как шум водопада.

Приблизившись к лежащим на земле останкам, светящаяся призрачная фигура… точно вобрала их в себя, одновременно изменяя форму — теряя свои человеческие очертания. Превращаясь в облако света, обволакивавшее кости.

Затем Леон с замиранием сердца наблюдал, как останки, окруженные призрачным сиянием, взлетают над земляным полом, как пытаются собраться в подобие человеческой фигуры… скелета. Сходство с человеком выходило при этом очень отдаленное — костей явно не хватало.

А потом… потом вздыбилась земля, устилавшая пол пещеры. Целые комья и горсти земли воспаряли в воздух, устремлялись к окруженной призрачным сиянием фигуре из костей, облепляя ее. Облепляя… на манер плоти?

Гадать, впрочем, внимательно приглядываясь, было некогда — очень быстро Леону сделалось не до того. Земля просто-таки вырывалась теперь и у него из-под ног. Чуть ли не ходуном ходила. А следом уже и свод пещеры дрогнул… потом еще раз и еще, все сильнее.

Так что охотник счел разумным убраться наружу. А уходя и глянув в сторону останков некроманта еще раз, заметил, что притягивают они уже не только землю. Но еще и нечто черное — заметно темнеющее даже на фоне темноты пещеры; нечто неосязаемое, ускользавшее от беглого взгляда, но присутствовавшее в пещере, наполнявшее ее.

Леон и заметил это нечто, только когда оно пришло в движение. И начало стекаться к холодному голубоватому сиянию, закручиваясь воронкой, точно смерч и заполняя его… нет, скорее загрязняя. Разбавляя чернотой, как нечистоты, сливаемые в озеро, разбавляют и загрязняют воду.

Мелко, с испуганной торопливостью, семеня, Леон выбрался из пещеры. Отошел от нее на несколько шагов, с неожиданным облегчением вдыхая свежий воздух.

А несколько мгновений спустя пожалел, что не надышался впрок. Потому что следом из темнеющего проема в скале выбралась фигура, формой похожая на человеческую, но почти целиком слепленная из темной земли и с ног до головы покрытая еще чем-то черным и липким. И воздух вокруг почти сразу перестал быть свежим. Наполнившись каким-то гнилостным духом… смесью запахов смерти и разрытой земли — запахов могилы.

Лишенный плоти череп покоился на слепленных из земли плечах. Пустые глазницы смотрели на мир, а щербатый рот, лишенный губ, словно ухмылялся. В глазницах и во рту клубилась чернота. Абсолютная. И чернота же легким облачком окружала саму фигуру.

Существо, выбравшееся из пещеры, вскинуло руку, слепленную из земли, затем вторую — и земля заколебалась уже на пятачке леса, где стояли скала с пещерой, охотник Леон и само жуткое создание.

Затряслась скала, пошла трещинами, разваливаясь на валуны и погребая пещеру. Новые комья земли — вместе с травой — поднимались в воздух и слетались к новому телу освободившегося некроманта, облепляя… делая его все больше и больше. А следом за землей к нему устремились вырванные с корнем деревья, кусты.

Леону оставалось только пятиться, пытаясь спрятаться за какое-нибудь дерево из тех, до которых не успел дотянуться некромант. Найти таковые удавалось все сложнее. Происходящее напомнило охотнику ураган… нет, скорее, смерч. И даже ребенок знал, что от подобного буйства стихии лучше держаться подальше.

Наконец все закончилось. Вздохнув и вытерев холодный пот страха, Леон оглядывался, видя перед собой немаленький кусок леса, превратившийся в месиво из земли, словно пропаханной исполинским плугом, стволов деревьев: то поваленных, то сломанных, то вырванных с корнем. А посреди этого безрадостного зрелища — великана высотой с трехэтажный дом. Огромное, вылепленное из земли, тело; деревья, ставшие ногами и руками с ветками-пальцами, и… непропорционально маленький, просто-таки нелепый человеческий череп на плечах.

А еще… может, охотнику показалось, может — нет, но начавшиеся сгущаться сумерки вроде стали несколько гуще. Или опустились раньше обычного.

— Челове-е-ечек! — густым жирным басом протянуло существо, поворачиваясь всем телом в сторону выбравшегося из-за поваленного дерева, Леона, — а ну-у-у… иди-и-и-ка сюда-а-а!

— Эй! А ты ничего не перепутал? — недовольно вопрошал Леон, — какого демона ты вздумал мной командовать? Забыл: ты поклялся мне служить! Ты, а не я! Так что если тебе что-то надо — подходи сам.

— Почему-у-у не-е-ет, — пробасило новое тело некроманта Лира, — мо-о-огу-у-у и подо-о-ойти-и-и… давно не-е-е ходи-и-ил. Мне-е-е нра-а-авится ходи-и-ить.

Великан переставил одну ногу-дерево, затем вторую. И так медленной, тяжелой и неуклюжей поступью подошел к Леону.

— Пра-а-авда, покля-а-ался-то я в друго-о-ом, — изрек он, когда между ним и охотником остались считанные футы, — что мо-о-оя си-и-ила будет с тобо-о-ой. Так во-о-от она… ощути-и-и ее — мо-о-ою си-и-илу!

Леон не успел ни дать деру, ни даже отскочить в сторону. Вообще не ожидал никаких неприятностей за миг до того, как одна из огромных ног-деревьев опустилась на него; обрушилась, вдавливая в землю.

— Ну как она тебе, моя сила? — проговорило исполинское существо, уже почти по-человечески — не растягивая звуков, — она была с тобой до конца твоей куцей жизни, человечек. Так что клятву я выполнил — слово в слово.

Слепленная из земли, покрытая травой грудь затряслась от хохота, похожего на звучащий в отдалении гром. Затем великан чуть наклонился и поднял изувеченное тело Леона одной из рук-деревьев. Ни дать ни взять, ребенок подобрал сломанную куклу.

— Но ты еще больше почувствуешь мою силу, — молвил он с ноткой мрачной торжественности, — когда встанешь в ряды моего войска… первым встанешь… сам будешь служить мне!

15

Последние часы пути прошли для посланцев мастера Бренна и их пленника в тревоге. Первой обеспокоилась Равенна — когда, решив свериться с амулетом для поиска Скверны, заметила, что пятно, к которому они движутся, больше не дрожит едва-едва. Но затрепетало как сердце после долгого быстрого бега… и, кажется, даже сместилось немножко в сторону.

Равенна не стала бы волшебницей, если б не умела замечать хотя бы малейшие изменения в привычных вещах и явлениях. Или, если бы даже замечала, но не придавала им значения. Только вот причину происходящего даже волшебница толком не понимала. Не знала, как замеченную перемену объяснить. Разве что Леон успел вызволить призрак некроманта. Но почему тогда сама Скверна, в изобилии заполнявшая пещеру, пришла в движение? Как одно может быть связано с другим?

Дальше — больше. На следующее утро тревога пришла и к остальным. Потому что утро вышеназванное на этот раз… несколько задержалось в пути. Рассвет еле-еле забрезжил, превратив черноту ночи в темно-серую мглу — да так на том и остановился.

То, что солнце не всходило — ладно. В конце концов, оно и так не появлялось на небе много лет. Дневного светила многие из ныне живущих даже застать не успели. Но то, что и светлее не становилось… и не становилось час за часом, уже рождало неприятные подозрения — предчувствие беды.

Вдобавок в лесу стихли звуки птиц, насекомых. Отчего ощущение близости чего-то страшного, враждебного миру живых еще больше усилилось.

— Добром это не кончится, — пробормотал пленный парень из Братства, оглядываясь и прислушиваясь.

Имени своего посланцам мастера Бренна он, кстати, так и не открыл. Колдуньи опасался, не иначе. Так что Освальд прозвал пленника Крысенком, да так к нему и обращался. Например: «Подъем, Крысенок!» Или: «Подходи, Крысенок — тут жрать дают».

Но на этот раз ни обзываться, ни подтрунивать над парнем, никому из них не захотелось.Даже бывшему вору — что уж говорить о его спутниках. Все четверо напряженно молчали, про себя соглашаясь с пленником.

А на последних шагах пути всякие подозрения и предчувствия развеялись. Уступив место уверенности — твердой как стены фамильного склепа какого-нибудь знатного семейства.

Скалы с пещерой больше не существовало: вместо нее Сиградд, Равенна, Освальд, сэр Андерс и их пленник видели груду камней. А вокруг — поваленные, выдернутые с корнем и изувеченные деревья, изрытая земля… и жуткая тварь: великан с деревьями вместо рук и ног. И с неподобающе маленькой, едва заметной, головой.

Защитные амулеты стремительно нагревались.

— К-кто это? — пролепетал пленный парнишка, указывая пальцем на великана.

— Сам не видишь, Крысенок, — невесело хмыкнул Освальд, — так посмотри на его друзей — может, и сообразишь.

Великан был не одинок. К нему на эту изуродованную землю все пребывали и пребывали мертвяки — покидавшие, не иначе, ближайшие кладбища. И не боявшиеся наступавшего дня, потому как день этот (полноценный) наступать не торопился.

Целая толпа мертвяков собиралась вокруг зловещей ходячей громадины. И объяснить наличие всех этих мертвяков можно было единственным способом.

— Похоже, Леон все-таки сделал это, — посетовала Равенна, — смог освободить некроманта. Но где он сам? И… как насчет Скверны?

Задавшись последним вопросом, волшебница снова, всего на миг, надела амулет-диадему. И успела заметить, что великан, собиравший вокруг себя воинство мертвяков, одновременно был и красным, дрожащим пятном Скверны.

— То есть он и Скверну всю из пещеры успел прихватить, — проговорила Равенна, снимая амулет-диадему, — но как? Как ему это удалось?

— Скверна… это… не может покинуть пещеру без телесного носителя, — вспомнил слова самого некроманта Освальд, — теперь вот носитель появился.

— Я не о том, — возразила ему волшебница, — помнишь, ты говорил, что этот… Лир уже пытался извлечь из пещеры Скверну, когда был жив. И у него не вышло! Не он вытянул, а его затянуло. Притом, что телесная оболочка тогда у него была куда надежнее, чем сейчас. Живое тело — против костей… не говоря уж про землю и ветки.

— Э-э-э, — несмело подал голос пленный «Крысенок», — ну, вы на месте… так я пойду?

— Да иди уж! Скатертью дорога, — небрежно, даже грубо бросил в его сторону Освальд.

А затем, когда пленник скрылся за ближайшими деревьями, хлопнул себя по лбу.

— Так о чем это мы? — проговорил бывший вор, — ах, да. О Скверне. Так вот, Равенна. Ты спрашивала, как смог некромант проделать после смерти то, что живым у него не получилось. Проще говоря, как сумел пересилить Скверну, так долго его державшую.

Волшебница молча кивнула, а Освальд продолжал:

— Но что если… ты ошибаешься? С чего ты вообще взяла, что он ее пересилил? И что она его отпустила? Что если ей, Скверне, самой захотелось прогуляться? С останками Лира в качестве… хм, телесного носителя. И держа при себе его плененную душу.

— Скверна неразумна, — проговорила Равенна, размышляя вслух, — но желания-потребности у нее наверняка есть. Желания — самые простые… как у зверей, птиц… нет, скорее даже насекомых. Но если использовать… ну, хотя бы разум того же некроманта… тогда действия Скверны во внешнем мире становятся более осмысленными. А значит более действенными!

Подбежав к Освальду, радостная волшебница вцепилась пальцами в его плечи, а глаза ее сияли торжеством озарения.

— Ты! — выпалила она, — да как же я сама не догадалась?! Некромант не освободился! И не овладел Скверной… это Скверна по-прежнему им владеет. Использует его душу… которая до сих пор в плену! Хотя может об этом и не знать… как я сама не знала, когда чуть не попала под власть Скверны! Эх, Освальд, тебе стоило стать волшебником, а не вором. С таким-то умом!

Последние две фразы Равенна произнесла уже с грустью.

— Все это, конечно, трогательно, — окликнул их подошедший к волшебнице и бывшему вору сэр Андерс, — но делать-то что? С этим здоровяком — и с его дохлым воинством?

— Освободить, разумеется, — отвечал Освальд, — мы обещали… ну ладно, я обещал бедолаге Лиру, что избавлю его от Скверны. А обещания неплохо бы выполнять… знаете ли.

— Для начала попробую поджечь этого… это существо, — сказала Равенна, — древесина горит хорошо.

Выступив вперед на несколько шагов, волшебница простерла руки в направлении исполинской фигуры. Из раскрытых ладоней вырвалось по молнии, которые извилистыми светящимися змейками потянулись к ногам-деревьям.

Увы! Цели они не достигли — в считанных дюймах от древесных стволов рассыпались искрами. И Равенна успела заметить, что молнии натолкнулись на какое-то темное, почти прозрачное и дрожащее в воздухе, марево.

— Защита от волшбы! — поняв, воскликнула волшебница почти жалобно, — ну конечно! Оно ведь когда-то было колдуном.

Великан расхохотался — голосом, напоминавшим грохот горной лавины. А затем, повернувшись к четверке замеченных им людей, вскинул одну из огромных рук-деревьев.

— Человечки! — пробасило это порождение Скверны и некромантии, — еще человечки… живые… пока. Еще воины для моей рати!

И, как по команде (хотя почему «как»?) толпа мертвяков устремилась к единственным живым людям в лесу на многие мили вокруг.

Посланцы мастера Бренна, впрочем, тоже не дремали. Почти сразу, один за другим приложились к бутыли с зельем защиты от болезней и ядов. И первых же мертвяков с ходу встретили: Сиградд — секирой, сэр Андерс — мечом. Не отставал и Освальд, ворвавшийся в гущу толпы ходячих трупов, ловко орудуя тесаком. И Равенна не осталась в стороне. Но держась за спинами Сиградда и сэра Андерса, насылала на мертвяков молнии и огненные шары.

Тем не менее, натиск не ослабевал. Мертвое воинство не знало ни боли, ни страха. И было слишком многочисленным, чтобы кучке противников, хоть вооруженных до зубов, можно было от них отбиться.

— Плохо дело, — на выдохе выпалил сэр Андерс, — не хотелось бы показаться трусом, но… не думаю, что мы долго продержимся.

— Точно-точно! — отозвался и Освальд. Окруженный со всех сторон напиравшими мертвяками, он был вынужден не только разить направо и налево, но и ускользать от их окоченевших, слепо тянущихся к бывшему вору, рук.

Тем временем все горячее становились амулеты защиты от Скверны. Но помимо доставленных тем самым неудобств, они еще и помогли родиться в голове Равенны новой идее.

— Понимаю, — проговорила она, — обороняясь, битву не выиграть. Но я, кажется, знаю, что можно сделать. Перейдем-ка в наступление для начала. Прикройте меня.

Сиградд и сэр Андерс еще теснее встали плечом к плечу.

— Со всех сторон прикрывайте, — уточнила Равенна.

Вырвавшийся, наконец, из окружения мертвяков, Освальд обогнул рыцаря и варвара, и встал за спиной волшебницы. После чего все четверо медленно двинулись в сторону великана, прорубаясь через толпу наседавших мертвяков, отбиваясь от них.

Великан, разумеется, заметил их маневр. Снова вскинул руку-дерево — и земля под ногами посланцев мастера Бренна, и без того рыхлая, начала стремительно размякать, превращаясь в топь.

Однако и Равенна в долгу не осталась. На ходу смекнув, что использовать больше одного заклинания под силу далеко не каждому — и уж точно не одержимому Скверной мертвецу. А значит, чтобы наслать на врагов колдовскую напасть, великану пришлось убрать защиту от волшбы.

Этим обстоятельством волшебница не преминула воспользоваться, выпустив в направлении исполинского врага сразу несколько огненных шаров. Ноги-деревья вспыхнули… и, хотя почти сразу погасли, но урок великаном был усвоен: новых атак при помощи колдовства он не предпринимал.

— Одного может не хватить, — проговорила Равенна, сжимая ладонью свой амулет защиты от Скверны, — наверняка не хватит…

Стоявший к ней спина к спине, Освальд недоуменно обернулся, покосившись.

— Амулеты от Скверны, — пояснила волшебница, — дайте мне свои амулеты от Скверны.

И один за другим приняла из рук соратников эти фигурки, похожие на человечков с раскинутыми руками.

— А теперь пропустите меня, — велела Равенна, когда они, наконец, прорвались: толпа мертвяков осталась позади. Хотя и продолжала напирать с тыла.

Но секира, меч и тесак успешно отбивали этот напор.

С зажатыми в руках, обжигавшими кожу, амулетами, волшебница шагнула к великану, превозмогая боль. Темное марево защиты от колдовских атак продолжало мерцать, но Равенна и не думала прибегать к боевой волшбе.

— Эй! Лир! — выкрикнула она, — мы пришли освободить тебя! Разве ты не помнишь?

— Помню, — пробасил великан, — но я освободился и без вас.

— Не совсем! — кричала Равенна, вдобавок, подпрыгивая и размахивая руками, будто ребенок, привлекавший к себе внимание, — нужно еще кое-что сделать. Не бойся! От колдовства ты защищен… а обычного оружия у меня нет.

— А я и не боюсь, — великан усмехнулся, издав звук, похожий рев медведя, — оружие на меня и не подействует. Ваши мечи… человечки — все равно, что зубочистки для меня!

С этими словами он наклонился и, ухватив Равенну поперек туловища одной из деревьев-рук с корнями-пальцами, поднял волшебницу над землей.

— Чего тебя бояться? Я раздавлю тебя как букашку, — гремел голос великана, — если захочу. Но если ты скажешь, чего мне не хватает, чтобы окончательно стать свободным… я найду тебе место в моем войске. Почетное место!

А когда их лица оказались одно против другого — лик живой женщины и рожа мертвого черепа с пустыми глазницами — волшебница успела понять: сейчас или никогда.

Вытянув обе руки, волшебница прислонила все четыре амулета к черепу некроманта.

На миг серебро амулетов побелело настолько, что, кажется, даже засветилось, а сами фигурки, напоминавшие человечков, искривились, точно начали плавиться. Но затем от черепа пошел дым — белый. И другой дым, черный, повалил изо рта и глазниц.

А следом само тело великана — гора слипшейся земли — дрогнуло. И на глазах начало терять форму, оседать. Бессильно пали стволы деревьев, служившие ему конечностями. Включая руку, державшую Равенну.

Черный дым клубился, застилая глаза и не давая дышать. Оставшись без опоры в виде руки-дерева, волшебница едва не съехала по склону земляного холма, еще мгновение назад бывшего туловищем великана. Но сумела-таки удержаться, упершись руками и ногами в неровности этой груды земли.

И, не выпуская из рук амулетов, снова потянулась, карабкаясь, к черепу.

Как один, попадали на землю мертвяки. Да и живым — Освальду, Сиградду и сэру Андерсу — тоже пришлось пригибаться под порывом чудовищной силы ветра, сметавшего даже деревья.

Затем туча черного дыма, зависшая над изуродованным участком леса, пролилась дождем. Странным, непривычным дождем — жгучим и с запахом не то помоев, не то стоячей воды из болота или какого-нибудь пруда.

Но к счастью, дождь этот не был долгим. Туча рассеялась, небо заметно посветлело. Хотя о солнце по-прежнему оставалось только мечтать.

Впрочем, Равенне было все равно. В небо она не смотрела: ничком лежала на груде размокшей земли, превратившейся в грязь. А в руках постепенно остывали защитные амулеты.

Встрепенулась волшебница, только когда почувствовала странное тепло — неожиданное и особенно заметное рядом с окружавшей ее мокрой грязью. И подумала, что тепло это, должно быть, излучала душа человека, назвавшегося Лиром. Человека, при жизни бывшего некромантом и наверняка совершившего немало ошибок. Включая последнюю, из-за которой он угодил в посмертный плен Скверны.

Но теперь душа Лира ведь освободилась! Не так ли? Скверна же оставила ее!

Тепло ослабело, отдалилось немножко. С усилием Равенна все-таки смогла перевернуться на спину и вперить усталый взгляд куда-то вверх. И на миг ей показалось, будто она видит, как очищенная от Скверны душа некроманта поднимается к небу.

11 марта — 8 апреля 2018 г.

Оглавление

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15