политические лозунги. Другой литературы не было, а естественная в народе, воспитанном на добрых литературных традициях, тяга к художественному слову приводила к тому, что и за этим «романом» выстраивались длинные очереди.
С началом периода, по злой иронии судьбы названного «культурной революцией», всякое литературное творчество прекратилось. Был сброшен с пьедестала и вышеупомянутый «бестселлер всех времен и народов», с начала 70-х годов стали появляться «произведения», не имеющие ничего общего с художественной литературой, которые были плоским воплощением тогдашних политических лозунгов. К счастью, о них никто теперь и не вспоминает.
Возрождение литературного творчества началось с конца 1977 года, когда был опубликован рассказ Лю Синьу «Классный руководитель»[1] — правдивая история об учителе и учениках, жизнь которых искалечена «культурной революцией». Это было первое произведение, пробившееся в печать, исполненное правды жизни и критического пафоса. Рассказ вызвал многочисленные читательские отклики, в конце концов был признан и даже удостоен литературной премии.
Результаты такого признания не замедлили сказаться. Как из рога изобилия посыпались произведения, показывающие трагедию народа, заведенного в тупик кучкой правителей, отвернувшихся от идей социализма. Писать правду, а не создавать розовые картины всеобщего благоденствия было поначалу не так-то легко. Многие литераторы сомневались, не попадут ли они вновь под огонь критики. Молодые писатели обращались с этим вопросом к тем авторам старшего поколения, которые выжили, пройдя через все надругательства и «перевоспитание». И надо отдать должное писателям старшего поколения, которые хотя и не создали (за редким исключением) новых острых произведений, но открыто обращались к молодежи с призывом писать правду. А правда была такова: разваленное попранием экономических законов хозяйство, оплеванная в прямом, а не только в переносном смысле интеллигенция, циничное, искалеченное неправильным воспитанием поколение молодежи, резко упавший культурный уровень населения. Мы много читали о «культурной революции» в наших газетах, но это были в основном сообщения о внешних проявлениях дикого хунвэйбиновского «бунтарства», о расправах над лучшими людьми страны — честными коммунистами и видными деятелями культуры. Что переживали эти люди, о чем думали, на что надеялись, лишенные всех прав, в том числе и права жить в собственном доме, — об этом могли рассказать не просто очевидцы, а люди, сами пережившие трагедию. После 1977 года, когда стали публиковаться правдивые жизнеописания людей, переживших «трагическое десятилетие», мы глубже смогли понять, что происходило тогда в Китае. Узнали мы и о том, что были смельчаки, пытавшиеся описывать увиденное, но не имевшие, конечно, возможности печатать свои произведения. Теперь мы знаем их имена, их сложный, даже опасный путь в литературу.
Один из них, популярный сейчас писатель Фэн Цзицай, повестью которого «Крик» открывается эта книга, так рассказал о начале своего творческого пути на страницах журнала «Вэньибао» (я встречался с ним, и он дополнил свой рассказ некоторыми подробностями). Есть в Тяньцзине на берегу реки Хайхэ место, называемое «Храм висящего панциря». Летом там нередко тонут неосторожные купальщики. Но во время «культурной революции» там ежедневно топились доведенные до отчаяния люди. Это были старики и юноши и даже несчастные матери, привязывавшие к себе младенцев. Тела самоубийц вытаскивали из воды длинными баграми и клали в ряд. Фэн Цзицай постоянно видел этих утопленников, он не мог забыть их, пытался представить себе, о чем они думали, что привело их к решению о самоубийстве. Каждый раз он пытался мысленно воссоздать картину трагической жизни погибшего. Это были вымышленные истории. Со временем он стал рассказывать их друзьям, но так как это было небезопасно, Фэн Цзицай переносил действие в другие страны и в другую эпоху, конечно, не думая, что они лягут потом в основу его будущих рассказов. Вскоре он почувствовал, что не может не писать. Но писал он тайком. Как только начиналась очередная кампания, он прятал рукописи в груде кирпича во дворе, запихивал в щели дома или аккуратно наклеивал страницы на стену, налепив поверх какие-нибудь пропагандистские картинки, с тем чтобы отклеить их когда-нибудь. Он сворачивал черновики в трубочку и прятал в раму венгерского велосипеда, но велосипед днем стоял во дворе на работе, а там каждодневно искали «нити враждебного заговора», и Фэн Цзицай, боясь разоблачения, сжег свои бумаги, и ему казалось, что языки пламени охватывают его сердце.
Ужасы «культурной революции» произвели на Фэн Цзицая, как и на большинство писателей, такое сильное впечатление, что он задался целью создать цикл повестей и рассказов об этом трагическом времени. «В повести под названием «Развилка, устланная цветами», — рассказывал Фэн Цзицай, — я впервые в современной
