Искупление Риза (ЛП) [Мэри И Палмэрин] (fb2) читать онлайн

Мэри И. Палмэрин ИСКУПЛЕНИЕ РИЗА

Переводчики: Анюта Б. (Пролог, 1-4 гл.), Ольга З. (с 5-ой главы)

Сверщик: Ольга З. (Пролог, 1-4 гл.)

Редакторы: Евгения Д. (Пролог, 1-4 гл.), Натали И. (с 5-ой главы)

Вычитка и оформление: Екатерина Л.

Обложка: Таня П.

ВНИМАНИЕ! Копирование без разрешения, а также указания группы и переводчиков запрещено!

Специально для группы: K.N ★ Переводы книг

(https://vk.com/kn_books)

ВНИМАНИЕ!

Копирование и размещение перевода без разрешения администрации группы, ссылки на группу и переводчиков запрещено!

Данная книга предназначена только для предварительного ознакомления! Просим вас удалить этот файл с жесткого диска после прочтения. Спасибо.

Предисловие

Вниманию читателей! Текст романа содержит нецензурную лексику и сцены жестокого обращения, но этим не ограничивается. Здесь в подробностях описаны изнасилования, физические пытки, эмоциональное унижение и сексуальные извращения.

Данная книга не предназначена для лиц моложе 21 года, а также для людей с чувствительной психикой и тех, кто раньше никогда не читал темных романов.

Кроме того, если вас смущает описание в тексте религиозных обрядов, пожалуйста, прекратите чтение. Настоятельно советуем читателям проявить благоразумие.

Возрастное ограничение 21+

Пролог Единожды согрешившего всегда будет преследовать тьма.

— Благослови меня, отец, ибо я согрешил. Прошло шестнадцать дней с моей последней исповеди.

— Избавься от грехов своих, сын мой, покайся. И снизойдет на тебя благодать от речей моих по воле Божией.

Четырнадцатилетний Риз О'Брайен сидел за черной ширмой. Бисеринки пота покрывали его разбитый лоб. Священник не мог видеть лица мальчика, и, в любом случае, он не в силах был помочь ему. Если бы отцу Салливану довелось увидеть Риза в этот жаркий летний день, он ахнул бы в изумлении и молил бы Небеса усмирить того демона, который сотворил такое с лицом ребенка.

Риз сжал зубы и тут же поморщился от боли. Глубоко внутри зарождалась ярость. Прежде это чувство не было свойственно ему, но прошлая ночь все изменила — он стал другим. Мир прячет свои пороки за кулисами, и Риз начал понимать, что он просто носил маску, играя роль хорошего мальчика.

Но хороший маленький мальчик уничтожен, прошлой ночью на его место пришел другой, очень плохой. И никакое количество «Аве Мария» или «Отче наш» не сможет этого изменить.

Риз нервно сжал четки бабушки Перлы, освященные в Междугорье^[1] . Его пальцы пронзила боль, напоминая о прегрешениях, совершенных им всего несколько часов назад.

— Говори, дитя Божие. Расскажи о своих грехах, очисти душу. Позволь искуплению омыть тебя.

Риз хотел бы заплакать от слов отца Салливана, громом раздававшихся в его извращенном мозгу, но слезы не шли. Он знал, что никакие объяснения не помогут священнику понять дарованную ему жестокость. Он знал, что ему никто не поверит, не говоря уже о том ужасе, благодаря которому он теперь собирает по кусочкам свою разорванную жизнь. Над ним совершили обряд в попытке очистить черное сердце, но он по-прежнему был одержим дьяволом, и дикие образы той ночи окутывали его, наполняя страхом и ужасом.

Сердце сильнее забилось в груди, пока он пытался вдохнуть кислород в свои сжатые легкие. Ненадолго выпустив из рук четки своей бабушки, он запустил пальцы в волосы — эта нервная привычка осталась у него еще с тех пор, когда он был маленьким и постоянно трогал голову, ощупывая глубокие раны. Голос отчима гремел в его ушах, словно непрошенные дьявольские аплодисменты, заставляя горло панически сжиматься. Воспоминания о жестокости отчима оборачивались демоническими образами, подгоняя подступающую панику.

Он выронил четки, ощутив себя загнанным в ловушку между своими поступками и возможностью получить прощение от Господа и отца Салливана. Но все не так, как кажется. Люди всегда скрывают свое истинное лицо. Он понял это в шесть лет, когда его мать снова вышла замуж за исчадие ада, превратившее ее из ангела в грязное отвратительное чудовище.

В холодных голубых глазах Риза смешались отчаяние, неуверенность и злоба. Он открыл рот для ответа, все еще погруженный в неприятные воспоминания, мелькавшие в его воспаленном мозгу. Что за насмешка над ребенком: искать спасение в вере, находясь в аду. Но это ненадолго. Даже умирая, дьявол все еще мог говорить. Жаль, что он не мог подарить смерть Божьему слуге, стоящему перед ним. Отец Салливан — издевка над его верой.

— Риз, ты должен поведать мне о грехах своих, если хочешь получить искупление.

Находясь за черной завесой, Риз позволил усмешке преступного помысла изогнуть его опухшие, потрескавшиеся губы, а затем запах ужаса и крови заполнил его легкие…

— Отец Салливан, таких мальчиков, как я, не ждет искупление. Только Ад.

Глава 1 Ужасы прошлого никогда не должны быть забыты.

Риз О'Брайен сидел в номере ветхой гостиницы на Рурал Рут 880 в Пикетсвилле, штат Теннесси. На стенах болтались старые отклеившиеся обои в цветочек, а провисший потолок пестрел грязными мокрыми разводами. Риз был удивлен, что надоедливая малявка еще не появилась. Он не был крупным авторитетом в криминальном мире, не торговал волшебным кокаином, который нюхает состоятельная молодежь, разъезжающая на «Кадиллаках». Нет, он воровал. Убивал. Использовал. Делал то, что мог, чтобы выжить... насытить желудок — его не волновало, чем и как.

Сильный запах плесени вызвал у него тошноту, тем самым вырвал его из темных мыслей. Он был благодарен, что не успел поесть, поскольку кислая желчь медленно поднималось из желудка к горлу. Зажав рот, он сглотнул подкатившую рвоту, опустив ее из горла обратно в урчащий желудок, и метнул взгляд через комнату на старые коричневые шторы, небрежно висевшие на погнутом карнизе. Сквозь них просачивалось немного безжалостного летнего солнечного света, и Риз взволнованно наблюдал за изящным танцем пылинок, напоминающим о том, насколько ничтожна его жизнь.

Он вытер пот со лба и бросил стеклянную пепельницу в потрескивающий кондиционер, который доказал свою бесполезность в разгар изнурительной летней жары. Ему снова необходимо освобождение, но еще было слишком рано. У него было немного правил, но одно он соблюдал всегда. Никогда не греши рядом с другим. И, конечно, никогда не принимай добро, пока твои руки пахнут чьей-то кровью. Отрицание порока сделало его больным. События закручивались жестоким вихрем, но он сам создал его. Не часто он позволял себе вернуться к мыслям о том, что произошло бы, если бы он продолжил жить в этом чертовом раю, именуемым домом. Вместо этого он живет со своими грехами, которые сделали его душу черной и продолжают управлять им.

Он в бегах уже десять лет. Сбежав от первых совершенных им грехов, он продолжал совершать их, чтобы выживать и подпитывать демона, извивавшегося всюду на его пути и заражающего каждый день этой мерзостью. Он часто размышлял, когда совершал подобные деяния: а если он как раз тот, кем ему суждено было стать, — человек, полный немыслимых желаний и злобы. И постоянно вспоминал, насколько иронична была тяга к прощению, на миг возникшая в его мыслях благодаря отцу Салливану. Но этого никогда не произойдет, потому что он одержим дьяволом. Зашуганный, бессловесный, лишенный права на достойную жизнь. Хороший маленький мальчик, благочестивый католик, каждое воскресенье возносящий с колен молитву, ушел. Исчез сын Божий, молящийся о прощении каждую неделю, безмолвно просящий ангелов небесных прекратить этот ужас. Тот мальчик умер в ту ночь вместе с остальными. Был только один уцелевший. Заглянув в ее карие глаза, Риз не смог заставить себя прижать нож к этому идеально-белому горлу. Ее тихие слезы что-то значили для него. В конце концов, у них было нечто общее, понятное только им двоим. Он пытался заставить себя ненавидеть ее, тогда и сейчас, но его гребаный двадцатичетырехлетний разум, погружаясь в сон, до сих пор мечтал о ней. Каждый раз, когда его пронзительные голубые глаза замечали что-то жестокое и оскорбительное, он вспоминал ее спасение и свое унижение. И все еще мог бы вспомнить, что чувствовал, когда его рука была обернута вокруг ее шеи. Как ощущались пульсирующие под его хваткой вены, поддерживающие бесполезную жизнь в ее маленьком теле. Его сердце дрогнуло, а член запульсировал. Возможно, именно в тот момент он начал превращаться в монстра.

Можно сказать, что это некая власть, особенно когда дело касается человеческих жизней. Возможность одному забрать несколько бессмысленных жизней, давая другим еще один шанс. События того рокового вечера кружились в злобном танго в голове Риза. Только одно оставалось неизменным.

Их лица.

Он сидел на стуле в углу говенного мотеля, пыхтя сигаретой и стряхивая пепел на заляпанный коричневый ковер, не сводя взгляда с дверной ручки. Он всегда был безумцем, учитывая его способы выживания. Вокруг было множество людей, но он был тихим монстром. Все, что таилось в глубинах безумия, подогревалось его печальным прошлым. Он редко разговаривал. Только когда был в черной лыжной маске и требовал, угрожая ножом, у дрожащего заправщика деньги. Или нашептывал в девичьи ушки, что монстры действительно существуют. Потому что это правда. И Риз помогал им в этом убедиться. Он заставлял их почувствовать это. Он заставлял их запомнить это каждой истерзанной частью тела. Они не забудут. Когда состояние невменяемости проходило, он частенько произносил речь в своем безумном жестоком мозгу. Приговор и напутствие тому, кто ушел.

Слова, дававшие ему искупление, которого он просил у отца Салливана. Она — единственная, кто может даровать ему это. Ведь она единственная, кто знает правду, скрытую за мерзкой грязной ложью. Но Риз знал: она ненавидит его. Он думал, что тоже ненавидит ее, но ненависть не вызывает таких ощущений.

Ненависть не заставляет член пульсировать от желания. Картины кровавых ужасов не должны делать его твердым, но это так. Часто, лежа в постели с закрытыми глазами, он вспоминал ее крик. Как великолепно он отзывался в его ушах, посылая покалывание по всей коже и покрывая ее мурашками. О, как приятен был это звук! Грубыми кровожадными руками он провел вдоль татуированного живота, как только вспомнил ту ночь. Вспомнил, как ее полные окровавленные губы восхитительно приоткрылись, когда она просила его остановиться и пощадить ее. Этого оказалось достаточно, чтобы он скользнул рукой под пояс старых изодранных джинсов. Он крепко сжал свой член, жестко, до боли работая кулаком, пока взорвавшийся кошмар не выплеснулся из него. Ненависть так не ощущается, не так ли? Нет, ненависть — это нечто более глубокое, более дикое и мрачное. Риз знал, на что похожа ненависть. В конце концов, он в состоянии порвать с этим и остановиться. Но демоны так просто никогда не перестанут одолевать его.

Даже когда недостойные сердца прекратят биться, и реальная жизнь вытеснит ночные кошмары, они всегда будут напоминать ему о первой встрече со смертью.

Риз мог бы забрать ее жизнь в ту ночь вместе с остальными. Но не стал. Вместо этого он отпустил ее. Она достойна второго шанса, и это будет постоянно терзать его. Теперь этот второй шанс будет постоянно преследовать его, заставляя подвергать сомнению поглотившую его тьму. Извращенность, которой он поклонялся. Он жил с этим десять лет, а его сердце все еще стремилось к ней. Он желал бы не вспоминать тех эпизодов, полных отвратительных действий и губительных ударов. Но к ней он чувствовал определенную нежность. То, как она дергалась под ним, крича ему прекратить. То, как она дрожала и умоляла прекратить их мучения. Но маленькая глупышка не понимала одного.

В глубине души они этим наслаждались. Риз тоже.

Глава 2 Гравитация — единственное, что удерживает потерянные души на Земле от попадания в адскую воронку.

Двадцать долларов. У Риза в кармане джинсов было только двадцать долларов. У него не было бумажника или водительских прав. Это значило бы быть реальным человеком. Быть реальным означает быть открытым. Открыться — значит, снова оказаться в аду, который он покинул десять лет назад. Чем дольше он находился вдали от нее, тем сильнее жаждал увидеть лицо, которое было нужно ему как воздух, чтобы выжить.

Он сломается — это только вопрос времени. Той ночью он окончательно разбился на миллиарды осколков. Постоянное возвращение к тем зловещим событиям и каждое совершаемое безнравственное преступление понемногу заполняли его однообразное существование. Но он не сожалел и не хотел освобождаться от этих грехов. И только от нее он желал чего-то вроде компенсации. Чем больше он думал об этом, тем больше свирепел.

Время, определенно, не помогало. Изоляция от мира не помогала его душевному состоянию. Риз всегда был один, за исключением того времени, когда играл в Бога или ангела. Таким они его не видели. Он был тихим монстром, о котором любящие родители предупреждали их. Один простой нелюдимый взгляд его ледяных голубых глаз способен остановить сердце. Этот взгляд способен заставить непокорную женщину подчиниться его леденящим кровь условиям, когда все, что она хочет, — это обнять плюшевого мишку, словно она снова шестилетняя девочка. Но было в нем что-то, оказывающее влияние на женщин. Это делало их грязными, они чувствовали себя виноватыми за то вожделение, которые испытывали в подобной ситуации. Да, Риз заставлял их цепенеть, но также делал их влажными и неспособными сопротивляться.

Благодаря его постоянным поискам других девушек, похожих на одну единственную из прошлого, он не прекращал бессмысленные убийства. После перенесенных страданий жизнь неизмеримо изменилась. Но его сердце осталось прежним. Искупления и прощения, которых он так жаждал будучи ребенком, больше не существует. Он знал: единственное, что может сделать их реальными, — это слова прощения от нее.

Он не сможет остановиться, пока не получит ее прощения.

Путь убийств скоро погубит Риза. Как печально и нелепо, что однажды возникшее желание спасти душу превратило человека в ничто. Он был просто оболочкой, существующей в ненависти и нуждающейся в одиночестве. Тем не менее, она была тем единственным, что поддерживало искру надежды в сохранившемся у него осколке сердца.

Риз много раз пробовал, но терпел неудачу в попытках остановиться. Он оказался в небольшом продуктовом магазине на стоянке автомобилей. Парковка не была пустой, там было около полудюжины машин. Было около половины восьмого вечера, надвигающиеся сумерки ему на руку. Он сидел в ожидании, выискивая девушку, которая соответствовала бы его пристрастиям. Вот, наконец, и она: двадцати с чем-то лет, с кудрями цвета воронова крыла, вышла из продуктового магазина и пошла через стоянку, неся в обеих руках полные сумки. Совершенно незнающая и неподозревающая, что ее судьба находится всего в двадцати шагах, оскалив острые зубы. Он может убить и сделает это. Ее жизнь была в его руках, но она не знала этого.

От этих мыслей Риз улыбнулся, понимая, что не в состоянии управлять потребностью забрать очередную девушку, напомнившую ему о ней. Нет. Он должен утолить голод, начинавший роптать глубоко внутри. Тот самый, что убил его и остальных. Если бы они были живы, он сбежал бы. Даже если бы он позволил их сердцам биться, их души все равно бы умерли со временем. Девушка не может испытать подобное и продолжать жить нормальной жизнью.

Она чувствует себя грязной. Никчемной. Пропитанной бесовским ядом, от которого не вправе отказаться. Риз был на грани полной потери рассудка. Он с трудом сохранял баланс, но спустя какое-то время нормальность ушла в небытие, и безумие захватило его в крепкие объятия, заставляя почувствовать себя не более чем бесполезным маленьким мальчиком, потерявшим разум десять лет назад.

Риз поднял взгляд, понимая, что настало время для его «благой» миссии. Он несколько раз погладил через грязные рваные джинсы свой затвердевший член, и поскольку девушка была всего в нескольких шагах, пришел к выводу, что она направляется к машине. Черный седан, припаркованный под фонарем, был покрыт каплями летнего дождя, пролившегося час назад. Риз знал: нужно действовать быстро. Проницательные глаза смогут видеть его лицо. Внимательные уши могли услышать ее крик. У него были секунды, чтобы решить, как он схватит ее.

О, как это невероятно: ее жизнь, ее судьба, она сама навсегда в его руках. Он еще не мог видеть ее лица, чтобы решить: привлекательна она или нет. Но это не имеет значения. Ее кожа была бледна, и волосы были такие же темные, как и у нее. Он очень надеялся, что эта будет плакать и сопротивляться, как и она. Умолять его прекратить и отпустить невредимой. Риз снова улыбнулся. Он не сделал бы этого. Он был поборником справедливости. Так он демонстрировал миру результат того безумства, через которое прошел.

Он погряз в море чудовищных кошмаров, которыми была полна его жизнь. Пока искал ее и избавлялся от сдерживаемой в себе ярости, это был его способ отомстить Богу, который не проявлял к нему милости. Ни разу. Зачем тогда проявлять милосердие к другим?

Итак, Риз мысленно начал напевать песенку, готовясь к игре, которую любил называть кошки-мышки. И мистер Кот был очень голоден.

Один, два, плохой мальчик идет за тобой. Три, четыре, малышка, уже слишком поздно запирать дверь. Пять, шесть, плохой мальчик покажет безумное шоу. Семь, восемь, плохой мальчик собирается нарезать тебя стейками. Девять, десять, ты никогда больше не увидишь маму с папой.

И как хищник, присматривающийся к своей добыче, Риз открыл дверь и улыбнулся девушке, когда она повернулась к нему спиной, чтобы выложить продукты. Все, о чем он мог думать: жаль, что она не успеет поесть.

Быстро и тихо шагая по мокрому асфальту, Риз приближался к девушке, склонившейся, чтобы положить покупки на заднее сиденье. Кривая усмешка исказила его небритое неухоженное лицо — результат жестоких условий, в которых он жил, — и протянул свои мозолистые руки к ее стройным бедрам. Время замедлилось, он хотел бы навсегда сохранить в памяти эти моменты, ибо только они напоминали ему вновь и вновь, что он вершит справедливость. Он мог трахать этот мир так же, как мир трахал его.

Из его полных обветренных губ вырвался легкий вздох, и он позволил своим пальцам схватить девушку за бедра, приближая губы к ее уху. Сильной хваткой он молчаливо показывал ей всю серьезность ситуации. В полной синхронности с его движениями влажный летний бриз скользил по его каменному лицу. Риз приблизил губы к уху девушки, которая все еще не повернула к нему лица, и наконец-то заговорил.

— Рен... — выдохнул он, — если ты закричишь, я убью тебя, перерезав горло.

—Я не Ре… — попыталась прошептать девушка, тихо всхлипнув, ее маленькое тело задрожало от его прикосновений.

Правой рукой Риз отпустил ее бедро и заскользил вдоль позвоночника, пока не запутался в длинных черных локонах. Он слегка потянул за них, пока девушка не выпрямилась, показывая ему заплаканные глаза и покрасневшее лицо. Склонив голову, Риз изучал ее, не слишком впечатленный тем, что видел. Ее эльфийский нос был кривоват, глаза слишком близко посажены друг к другу, губы тонкие, подбородок широкий. Но это его не заботило. У нее была бледная кожа и темные волосы. Он мог мастерски убеждать себя, однако, рано или поздно наступит время, когда этого окажется недостаточно.

Риз отпустил ее волосы и снова схватил за бедра, притягивая к себе. Она задыхалась и всхлипывала. Всего несколько сантиметров отделяли его от единственного, в чем он нуждался, — момента очищения.

— О, моя дорогая. Но сейчас ты будешь моей Рен, и тебе это понравится. — Он сделал паузу, упиваясь страхом девушки. Он не мог не заметить оттенок ее дрожащих губ. Как они будут гармонировать с цветом ее крови! Красный. Вишнево-красный. Восхитительный на вкус. Выпив ее, он очистится от грехов.

Она дрожала и плакала. Риз усилил хватку.

— Теперь ты поцелуешь меня так, чтобы люди, идущие из магазина, посчитали нас любовниками.

Риз выглядел грубым, но слова, слетающие с его губ, звучали словно жуткая колыбельная, которую вы никогда не захотели бы услышать. Глаза девушки округлились, и она сжала губы. Риз практически желал борьбы, но понимал, что сейчас не время и не место. Он попробует позже. Затвердевший член сильнее упирался в его драные джинсы, когда Риз представил все те грязные вещи, которые хотел проделать с ней.

— Сейчас же, Рен. Или я вытащу из кармана нож и сдеру с тебя кожу, как с гребаного мерзкого котенка. — Хладнокровие Риза сменилось яростью.

Он скользнул рукой по изгибам ее тела, которым, кстати, он был менее чем доволен, пока не добрался до щеки. Нежно прижав к ней ладонь, он повернул ее лицо к своему. Мгновение она сопротивлялась, потому что девочки, подобные ей, всегда так делают. Он сгреб мягкое тело в свои крепкие объятия, упираясь в него эрекцией, и обрушил свой жестокий рот на ее губы. Его мысли наполнились фантазиями — он представлял на месте девушки, которую вскоре возьмет, Рен — единственную, кого хотел убить, но не смог. Он позволил ей жить, потому что на то была причина, внушенная ему Богом, — не убивать ее.

Ах, как нравились Ризу эти мысли. Он с трудом сдерживал желание раздеть девушку догола и трахать до утра на черном асфальте парковки, долбить своим членом, пока кожа не слезет с ее тела, и она не истечет кровью. Но он придумал нечто лучшее. За столько времени он отрепетировал сценарий уходить незамеченным. Но, опять же, когда-то это может не сработать. Он понимал, что должен снова найти ее, и только одному человеку известно, где она. Чего бы это ни стоило, он получит от него ответы.

Размышляя об этом, он стал диким, превратившись из сдержанного человека в демона. Он заставил девушку открыть рот, желая большего, терзая ее язык, а следы ее слез на его небритых щеках были словно отпечатки мольбы о пощаде. Ее маленькие груди были крепко прижаты к его груди. Он знал, что должен забрать ее и валить отсюда, прежде чем сделает что-то подозрительное для остальных.

Он оторвался от ее рта, понимая, что нужно убивать двух зайцев одним выстрелом.

— Захвати сумку, Рен. Ты идешь со мной. Я обещаю, что не причиню тебе боли... много.

Затем он снова улыбнулся, понимая, что планирует сделать с ней. Но сначала ему нужны были деньги, и она даст их ему.

Глава 3 Темный падший ангел теряет остатки крыльев перед лицом причины своего падения. Ад больше не нуждается в нем. Пусть ангелы помилуют тех, кого он преследовал ради искупления...

Риз переходил от банкомата к банкомату, пока девушка не сняла максимально возможную сумму денег. Он был сильно расстроен, понимая, что до Кентукки и до человека, у которого есть ответы на интересующие его вопросы, ему нужно преодолеть еще несколько сотен километров. Но с чего-то нужно начинать. Триста пятьдесят долларов тоже неплохо. Он был благодарен, что заткнуть ее хватило всего нескольких пощечин, потому что эти рыдания и просьбы отпустить не вызывали ничего, кроме раздражения и нервного тика. Глупая девчонка не понимала, что ее мольбы только усиливают его глубинные желания, бросая Риза снова в тот день, когда все изменилось для него.

Снежно белая кожа. Черные волосы. Шепот, вырывавшийся из вздымающейся вверх-вниз дерзкой груди и заставивший напрячься его член.

— Пожалуйста, Риз. Пожалуйста, — умоляла Рен. Ее голос преследовал его, словно повторяющаяся восхитительная мелодия, дразнящая нотками трагичности и ужаса, которые породила его четырнадцатилетняя рука. Теперь, в двадцать четыре, он был способен на гораздо большее.

Ах, милая Рен. Где ты прячешься и почему не хочешь выйти поиграть?

Риз повертел головой из стороны в сторону, разминая шею; затрудненное дыхание сидящей напротив миниатюрной девушки воспламеняло его душу. Это был голод. Жажда смерти. Жажда спасения. Прощения. Пока же он оставался потерянным и брошенным еще больше, чем десять лет назад. Ему часто хотелось оказаться в аду, превратить душу в ничтожный пепел и развеять его, а где — неважно. Он сбежал бы в ад, подальше от этого мира, но сердце не пускает его. Это словно первобытный инстинкт, заглушающий зов крови и силу религии. Словно дерево, глубоко пустившее корни в его извращенном сознании. Он должен ее увидеть. Он нуждается в ее прощении. Было ли это любовью? Нуждается ли он в ее любви? Нет, Риз не верил в любовь. Он верил только в ненависть, ад и отчаяние. Он не был уверен, что чувствовал к Рен, но не думал, что это любовь. Мужчины, подобные Ризу, не сильны в иных чувствах, кроме ярости или страсти.

Риз должен получить ее прощение. Чтобы найти ее, он готов перешагнуть через множество людей, даже через человека, у которого когда-то просил отпущения грехов. Служитель веры и добра, он разрушит все преграды и убьет любого, кто помешает ему добраться до нее.

— Пожалуйста... — снова попросила девушка.

Он резко свернул к захудалому мотелю, стоящему вдали от шумной федеральной автомагистрали, и въехал на парковку, огороженную корявыми бетонными блоками. Тьму бескрайнего неба подсвечивали лишь неоновые огни вывески, складывающиеся в слова «Ривер Вью Инн». Небо было затянуто облаками, напоминающими о недавнем шторме, который прошел мимо, оставив лужи в выбоинах, покрывающих грязную стоянку. На парковке был еще один автомобиль, но это была старая развалина со спущенной передней шиной, и Риз почувствовал себя спокойнее, поняв, что машина давно здесь стоит. Молодая девушка тряслась от страха, неведения и раскаяния.

Она ненавидела свое решение пойти в магазин в эту ночь, хотя изначально планировала отложить покупки до следующего вечера. Возможно, таков конец ее истории. Говорят, у каждого есть предначертание — рок, если вам угодно. В голове Риза стали возникать противоречивые мысли, когда он подумал о таком варианте. Судьба, держащая чью-то смерть в своих руках. Возможно, именно поэтому ему нужно найти Рен — потому что он позволил ей жить. Ему нужно увидеть, какой она стала. Если так было предначертано, то она должна быть сильной и благородной, той, кто должен изменить мир. Или, если ему повезет, она больше похожа на него — неуправляемого и застрявшего в прошлом. Риз часто чувствовал себя, словно в крутящемся колесе, которое никогда не остановится. Он просто продолжал двигаться в никуда. И чувствовал только одно.

Злость.

Пока не думал о Рен. Катастрофическое несоответствие чувств, бушевавших в нем, в одну секунду бросало его из одной крайности в другую. Он чувствовал себя так, словно в любой момент может взорваться миллиардом темных частиц. Он был холоднее, чем камень. Он не думал, что может ненавидеть сильнее, чем уже есть. Он не был уверен, мстил ли за всю ту несправедливость по отношению к нему, или в этом было его предназначение: родиться тем, кем стал.

Кем-то темным, опасным и несущим смерть.

Его раны со временем заживут. Синяки поблекнут. Но мрачные картины той ночи никогда его не покинут. Губительное волнение внутри него становилось все сильнее. Он нуждался в освобождении. В смертельном, кровавом освобождении, когда он будет держать судьбу в своих руках.

От этих мыслей он улыбнулся, края его потрескавшихся губ лопнули. Кровь из ранок в уголках рта просачивалась в рот, и он слизывал ее, пробуя на вкус свою жизнь. Свое предназначение.

— О, моя дорогая. Разве ты не слушала? — прошептал Риз, наклоняясь, чтобы коснуться ее лица.

Девушка застыла от его слов, ее кожа похолодела от нежелательного прикосновения. Ее желания не имеют значения. Хочет или нет, но она будет принимать его прикосновения. Риз любил запах страха. Он насыщал его желудок лучше еды. Он давал необходимость действий, цель. Риз чувствовал себя праведным царем, правящим неприкосновенными территориями.

— Ш-ш-ш... Ш-ш-ш, — успокаивал ее Риз.

Девушка, понятно, была смущена его мягкими манерами, пока он продолжал поглаживать ее лицо и смахивать слезы. Он играет с ней? Это всего лишь затишье перед бурей? Риз наклонился, почти коснувшись ее рта своими шершавыми губами. Ее дрожь прекратилась, но молчаливые слезы по-прежнему непрекращающимся потоком текли по веснушчатому опухшему лицу.

— О, моя милая малышка Рен, — напевал Риз, растянувшись на сиденье своего видавшего виды грузовика.

Он прижался к ней ртом, раздвигая своим нуждающимся языком ее тонкие губы. Риз исследовал ее тело руками, порабощая его. Одной рукой накрыв переднюю часть ее джинсов и сжав промежность, он знал — очень скоро ему будет сладко брать ее, ведь сознание все еще играло с ним: Риз мечтал о Рен, представляя, как глубоко внутри нее он похоронит свой член.

Да, восхитительные грезы...

Маленькими ручками она пробралась к его рельефной груди, к белой футболке, влажной от пота. Она оттолкнула его так сильно, как только могло ее маленькое тело, призывая Риза отпустить ее. Он отстранился, хрипя от вожделения, его некогда ангельское выражение лица исчезло. Некрасивая девушка с тонкими губами и своеобразным лицом покачала перед ним головой, открыв рот, чтобы заговорить. Секунды. У него были секунды, чтобы увидеть свою прекрасную Рен. Но эта сука все разрушила. Возможно, собственная судьба была в ее руках. Она решила сама. Если бы она пошла на это, может быть, Риз сохранил бы ей жизнь.

Теперь расклад будет другим.

Она будет отдана греху.

Он занес руку над головой — угрожающий жест обещал боль и жестокость — и девушка съежилась в углу, протягивая руку к ручке дверцы грузовика. Риз ожидал этого, потому что такое раньше происходило много раз. Ручка была фальшивой, поэтому дверь не открывалась изнутри. Дьявол всегда так делает. Думает, прежде чем изображать из себя ангела с его ложной добродетелью. Глупая девочка купилась на видимую скромность, которая никогда не была реальной. Она была только разыграна для нее, потому что его извращенный разум видел кого-то другого.

Никогда не боритесь с дьяволом, потому что вы всегда будете отправлены на сожжение.

— Тц, тц, тц, малышка. Это бесполезно, — укорял ее Риз, сдвигая руку вниз. — Ответь мне. Ты помнишь, что я говорил тебе раньше?

Она прикусила нижнюю губу, вытирая заплаканные глаза, и отрицательно покачала головой. Это сильно разочаровало Риза. Какое неуважение. Его раздражение возросло. Она не воспринимает его всерьез?

— Я сказал, что если ты не будешь слушаться, сдеру кожу как с гребаного мерзкого котенка.

Девушка сложила губы в идеальную «о». Риз хотел улыбнуться, но сдержался. Вместо этого он схватил ее за запястье. Он должен был позволить себе еще одно высвобождение. То есть то, что он всегда говорил себе. Еще один раз. Чуть больше денег и еще один раз. Еще одна черноволосая красотка, а затем прочь в Кентукки, в Господний дом, где меня ждут ответы.

— Если ты начнешь кричать, сильно шуметь или звать на помощь, мы окажемся с тобой в этому лесу. — Риз медленно кивнул в сторону небольшого леса справа от стоянки. Он был мрачным и абсолютно темным. — Потом я привяжу тебя к дереву, сорву с тебя рубашку и буду заталкивать ее в твой рот, пока ты не начнешь давиться собственной рвотой.

Он вновь успокоился, притягивая ее ближе и заставляя обнять себя за талию. Риз с отвращением взглянул на ее лицо, но понял, что в данный момент другого выбора у него нет.

— А потом я бы взял нож и воткнул его в твою киску. Я смотрел бы, как она истекает, медленно и красиво, пока мой член не смог бы больше терпеть.

Девушка попыталась отстраниться еще раз, но Риз схватил ее за запястье, заставив снова обнять его за талию.

— Я заталкивал бы свой член в твою разрезанную киску, пока ты не перестала бы плакать. Затем я бы взял свою маленькую игрушку и показал тебе Бога, дорогая. Я сдирал бы твою кожу, как с гребаного грязного котенка, наблюдая, как жизнь покидает тебя. Мучительно. Медленно. Беспощадно. Потому что сейчас я — твой Бог. А ты моя гребаная сучка.

Глава 4 Смерть неизбежна для того, кто стал падшим ангелом, неосознанно ищущим боли, наказания и крови. Но печаль, пролившаяся из ее уст, привела бы его в ярость, превратив грядущие дни в вечность.

Риз помнил, как вязать беседочный узел со времен бой скаутов, хотя прошли годы с той поры, когда он наслаждался, или, вернее, ненавидел встречи со старым добрым отчимом. (Примеч. Бесе́дочный у́зел, или були́нь^[2]. Он настроился на непрекращающиеся крики дрожащей девушки, но жужжание старого кондиционера, раздающееся по всему дерьмовому отелю, раздражало все больше. Он постоянно оглядывался, но ощущение какого-то беспокойства крепко засело где-то внутри. Он не сводил с девчонки глаз с тех пор как схватил ее, чтобы быть уверенным, что она не потянется к своей сумочке. На обратном пути в мотель он плотно зажал ее между своим левым боком и дверью. Снова и снова, как заезженную пластинку, он проигрывал в голове сцену их пути от банкомата к банкомату. Он знал, что должен быстро с ней разобраться, и хотя угрожал ее жизни, но еще не решил, заберет ли ее. Одна лишь мысль, что он может это сделать, делала его твердым. Сама идея контроля заставляла его желать взорваться изнутри, и он был убежден, что не должен этого допустить. Не сегодня. Он должен сохранить эту огненную энергию для той ночи, когда выяснит нужную ему информацию.

Риз пробежался взглядом вдоль трех рядов натянутой бечёвки. Он уважал свою работу и хотел улыбнуться, но не позволил себе этого. Те времена не были веселыми. Они подтверждали ту мерзость, произошедшую много лет назад, когда он подвергался ужасающему насилию со стороны отчима, пока его мать, откинувшись на спинку стула и потягивая церковное вино с длинной сигаретой в придачу, наблюдала и просто качала головой, потому что он бил и ее тоже. Риз взбесился еще больше, когда воспоминания о его мертвой матери омрачили его больную голову. Он твердил себе снова и снова, что может сдержаться. Что может позволить этой девушке уйти после того, как получит все, что ему от нее нужно. Но по мере того как длились секунды, а хаос из образов матери не желал покидать его мысли, он понял, что биение пульса под ее запястьем окончательно остановится после того, как он украдет желаемое.

Украдет.

Это то, что он делает.

Является ли это действительно воровством, когда разрушение носит цикличный характер? По собственной ли вине он стал таким мерзким? Было ли это результатом того, что он перенес, или ему суждено было стать человеком, способным на ужасные, немыслимые поступки? Он покачал головой, и его взгляд остановился на связанных запястьях девушки. Гудение кондиционера напомнило ему, что ад, в котором он находился, реален. Он с трудом сглотнул, чувствуя, что находится в ловушке четырнадцатилетней головы, которая была залита кровью десять лет назад. Он был слабым. Риз знал это. Он был не в состоянии двигаться вперед. Но как это могло быть возможным, когда все, что он делал, это творил извращения одно за другим?

Руки девушки перестали дрожать, унылая бледность ее кожи приобретала синеватый оттенок. Риз знал, что на этот раз сделал все правильно; веревка завязана отлично, не то, что несколько месяцев назад, когда девушка смогла освободиться из его пут. Снова захотелось улыбнуться, когда он вспомнил, как гнался за ней по черному асфальту до грязного заброшенного магазина шин на Рурал Рут 530. Он убил ее за неповиновение.

— Ты попадешь за это в ад, — прошептала девушка Ризу, ее голос дрожал, как будто она говорила истину, с которой никто не соглашается.

Риз рассмеялся, а затем заставил себя остановиться, прикоснувшись своими мозолистыми пальцами к ее теплой руке. Ему всегда было любопытно прикосновение женщины — что можно почувствовать, когда тебе отвечают взаимностью, потому что он не получал этого раньше. Он никогда не оказывался в такой ситуации, чтобы держать какую-то девчонку в качестве домашнего животного, хотя эта мысль приходила ему в голову много раз. Риз знал, у него не хватит терпения, чтобы научить их хотеть его. Он просто должен взять то, что ему нужно, освободить их или убить, и найти следующую, которая напомнит ему ее.

Безусловно, этого недостаточно. С каждым разом ему требуется все больше и больше. Ран, боли, которую он причинял, льющейся крови никогда не было достаточно, потому что они были не ее. Он мечтал о встрече с чем-то лучшим, о теплых поцелуях девушки, которая будет желать его. Хотя и не был уверен, что это мечты. Он был убежден, что это больше похоже на проблески в небе, пытаясь убедить себя, что их не существует и ему никогда этого не увидеть.

Он вздохнул от нетерпения, не зная, куда заведет эта ночь. Взглядом он путешествовал по ее тонкой шее, восхищаясь пульсирующим под ее белоснежной кожей доказательством жизни, которую он так отчаянно желал отгородить от мира, и все потому, что свою жизнь он потерял. Ему было интересно, был ли он продуктом безумной жестокости, или, может быть, просто одним из слабаков. Безусловно, были и другие, которым выпало пережить гораздо худшее, чем ему, и они не стали такими, как он.

Он с трудом сглотнул и опустил взгляд вниз, к вздымающейся груди девушки. Ее груди были похожи на маленькие дерзкие холмики, и его рот наполнился слюной. Нормальный мужчина захотел бы быть нежным, скользить рукой по ее обнаженной груди, пока женщина не захныкала бы от удовольствия. Риз не был нормальным. В его фантазиях он рвет влажную от пота рубашку на ее теле, а она кричит и молит его о пощаде и просит, чтобы ее развязали. Этого требовало его паталогическая жажда освобождения.

Сегодня вечером он наслаждался бы этим каждую кровавую секунду. Риз получил бы то, что ему нужно, но печаль, лившаяся с ее губ, не была ложью, она была истиной. Он знал это. Он не был порядочным человеком, да и никогда не хотел быть. Было ли то, что он совершал, просто способом отомстить Богу, существование которого его, будучи мальчиком, заставляли признавать каждое воскресенье? Возможно. Он устал пытаться ответить на этот вопрос, и взамен просто свыкся и принял все это. Все, кроме Рен. Он хотел найти ее, потому что она важна для него. Это не любовь, это нечто иное. Он пытался выяснить это в течение десяти лет, и не смог. Только знал, что его время было на исходе.

— Ох, дорогая, — Риз помолчал, глядя девушке в глаза, — ад — это именно то, чего я хочу.

Ее близко посаженые глаза снова заслезились. Риз полез в задний карман и почувствовал облегчение, когда прикоснулся к жестким краям зубчатого складного ножа. В уме Риз прокручивал все те жуткие вещи, которые хотел сделать с ней, но сильнее всего его смущало, насколько он жаждал нежного прикосновения женщины, которую отпустил. Он всегда знал, что балансировал на грани помешательства, но при этом догадывался: причины его поступков неведомы ему.

— Теперь позволь показать тебе, как ощущается ад, малышка. Позволь продемонстрировать, чтобы, попав на небеса, ты смогла сказать Богу, что я не стал сильнее из-за пережитого. Ты скажешь своему Богу, что я всего лишь человек, у которого душа покрыта шрамами прошлого. Меня, моя дорогая, создал Бог, которому ты молишься. Тот самый, кому ты молишься о даровании еще одного шанса, которого не получишь. Его это не заботит, потому что я — следствие несовершенства вашего Бога.

— Нет, нет! — вскрик, визг ее тоненького голоска в предчувствии чего-то зловещего.

Риз занес свободную руку над головой и ударил ее по лицу. Треск ломающейся челюсти оставил его удовлетворенным, а ранее звучавшие мольбы превратились в приглушенные стоны и клокочущие звуки, когда жизнь начала покидать ее. Он смотрел на ее рот, ее опухшую челюсть, явно смещенную от удара его кулака. Снова ему захотелось улыбнуться, но он сдержался. Неистовство, последовавшее за этим, удивило бы даже его.

Надругаться, унизить, содрать с нее все.

Обоняние Риза обострилось, запах крови щекотал ноздри и делал его член твердым от желания. Отсутствие ненависти делало его безумным. Он посмотрел вниз и восхитился стекающей из уголка ее рта красной струйкой. Желудок с наслаждением заурчал, и на короткий момент Риз представил, какой она будет на вкус, если он откусит от нее, пережует ее кожу, а потом проглотит, чтобы желудочный сок переварил все это. Он прогнал эти мысли так же быстро, как они пришли, и наклонился, чтобы его потрескавшиеся полные губы оказались рядом с кровью, вытекающей из покалеченного рта девушки. Риз жаждал ее чистоты, желал ощутить ее вкус на языке, почувствовать в душе этот огонь, кормивший монстра. Он нуждался в этом. Он должен был получить это. Риз не мог остановиться, даже если бы попытался.

Девушка продолжала пытаться освободиться, но все бессмысленно. Риз был уверен, что приток крови к ее рукам прекратился. Они были синие, а маленькие пальцы вовсе не двигались. Осквернение было предсказуемо; привкус меди удивительным образом возник на языке Риза. Мягкость ее рта усилила его потребность; он жаждал больше крови, больше тела. Риз подумал, что если бы у него было достаточно ее, достаточно великодушия, то, возможно, разум бы вернулся на несколько мгновений.

Но эффект оказался противоположным. Он превратился в голодного зверя, кого-то совсем другого, кем управляют руки дьявола. Одним быстрым движением руки Риз прижал зазубренный край ножа к груди девушки прямо над ее сердцем. Риз был уверен, что его грудь пуста, в ней только ненависть и отвращение к миру, которые сделали его настолько испорченным. Белевшая полоска ткани ее лифчика одним движением была разрезана и отброшена прочь, ее дерзкая грудь открылась взору животного, которое возьмет ее — всю ее — и ничего не оставит.

Его руки двигались в своем собственном ритме, нанося удары, разрывая, разрезая и избивая ее. Он даже не почувствовал, когда ее молочная кожа разошлась; запах вытекающей жизни наполнил воздух, заставив его остановиться на мгновение, чтобы посмотреть на изуродованное тело — искалеченное, но до сих пор живое.

Бульканье из ее искореженного рта стало тише, крошечная грудь едва-едва вздымалась, чтобы вдохнуть кислород, пока она цеплялась за бесполезную жизнь, но все еще боролась. Она все еще молилась Богу, в которого Риз больше не верил. Он давал Ему отпор. Он подавил желание закричать, как пещерный человек, требующий свою добычу, и бросил свой окровавленный нож через всю комнату, попав в едва работающий кондиционер на противоположной стене номера 530 в полуразваленноммотеле. Смесь запахов ее крови и обычной плесени вернула Риза к действительности, хотя ему хотелось оставаться в забытьи, которое он находил, охваченный звериными чувствами.

Он поднес окровавленные руки к лицу и закрыл глаза, вспоминая ту ночь, когда стал тем человеком. Беспомощным сумасшедшим. Но, возможно, и нет. Ему еще предстоит найти Рен. Надежда все еще была, но Риз отказывался называть это так. Надежда для умирающих. Беспомощных. Раненых. Он не беспомощен и не умирает, не в физическом смысле, но его разум на пределе. Риз не хотел верить в надежду. Он ненавидел это.

Он сжал челюсти, покрытые жесткой светлой щетиной, и раздул ноздри, обдумывал свои следующие действия и изучая едва живую девушку. Может, трахнуть ее, разрезав промежность, и помучить еще немного, пока ее бесполезное сердце не перестанет биться? Но что-то, и он не мог понять что, останавливало его. Он злился все больше. Окровавленными руками он накрыл ее маленькую грудь, и слабый стон вырвался из ее легких. В своей голове он думал, что она так выражала свою признательность. Именно настолько испорченным он был. Он шепотом проклял себя за то, что отбросил нож, поняв, как хорошо было бы поддеть им уже порезанную кожу. Вместо этого он наклонился к ее кровоточащей плоти и, мягко взяв грудь, начал сосать открытую рану, которая предложила ему больше того, что требовалось его желудку и запросам.

Ее грудь вздымалась все реже, и Риз был в подобной ситуации достаточно часто, чтобы понять, сколько времени у него осталось. Раньше он никогда не брал мертвую девушку, и об этом, конечно, не могло быть и речи, потому что ему нравился страх в их глазах. Как их зрачки реагируют на звук его расстегивающихся штанов, на жесткие толчки его бедер, на мучительные удары единственного друга, который остался верен ему — острого ножа в боковом кармане.

— О, малышка. Ш-ш-ш, настало время для небес, о которых ты мечтаешь. Притча 11:16. «Милосердная жена получит уважение, а жестокий муж приобретает богатство». Верь в это, если такова для тебя истина, и в конце я дам тебе твои небеса, дорогая. Закрой глаза и наслаждайся тем, что я даю тебе, прежде чем станешь жертвой своей бесполезной жалкой борьбы.

Риз посмотрел в ее медленно закрывающиеся глаза, из которых сбегали одинокие струйки слез. Богатство ее жизни медленно утекало в небытие, и все из-за него. Но такова была плата для Бога, который сильно его подвел. Риз знал, что возьмет ее жестоко, а потом придет чернота. Его слова, возможно, получились мягкими, но движения бедер, последовавшие за ними, разрывали надвое, окончательно ломая и заставляя признать, что борьба была бесполезна. Она стала его в тот момент, когда он взял ее — всю ее — ее душу, ее чистоту, ее жизнь, и самую главную добродетель, которая ненавистна больше всего.

Надежду.

Потому что надежда для беспомощных, и для нее была бесполезна. С последним его толчком девушка обмякла под Ризом. Он излился внутри нее, не заботясь о возмездии или следах преступления. Его мысли всегда были спутанными, но в последнее время они становились все более иррациональными и нелогичными. Он был безумцем, который не успокоится, пока не получит желаемого отпущения грехов. От нее. От той, которой он позволил жить. Он должен был знать почему. Должна быть причина, и он всего-навсего надеялся, что это что-то значило.

Он вытащил из тела девушки свой член, развязал ее запястья, потому что угроза побега была исключена. Притянул обнаженное мертвое тело к себе и уткнулся носом в ее спутанные окровавленные волосы, пока уплывал в сон, который не сравнится с большинством кошмаров.

Глава 5 Боль даруется. Боль никогда не забывается.

— Но он всего лишь мальчик, Чарли, — убеждала она в промежутках между глотками. Глотками, дарующими ей счастье. Отец Риза умер шесть лет назад, когда мальчику было всего четыре года. Сейчас Риз чутко прислушивался, сидя за обшарпанной деревянной дверью, пока Рен скорчилась в углу, прижимая к груди свои тощие разбитые колени. Ему хотелось утешить ее, но слова никогда не давались ему легко.

— Чарли, ты поднял на него руку. Он всего лишь ребенок. — Джулианна снова сделала глоток, и в ее голосе добавилось твердости.

— Маленький ублюдок заслужил это, Джулианна. Каждый гребаный удар. И даже больше, — ответил Чарли и встал перед ней, застегивая кожаный ремень с каменным выражением на грубом лице.

Риз продолжал прислушиваться из-за своей двери — оттуда, где чувствовал себя защищенным от всего мира. Где не было потоков брани и градом сыплющихся ударов тяжелых кулаков. Ненавистных, но неизбежных.

Калечащих. Сильных.

Темные волосы Рен изящно рассыпались по ее плечам. Она плакала, просила о помощи, но Риз в этом не очень хороший помощник. Ему хотелось бы им быть, но он всего лишь десятилетний мальчик, который до сих пор пытался постичь окружающий его мир. Мир, в котором не было ничего, кроме криков, ударов кулаками и церковной кабинки для исповеди, где каждое воскресенье он становился плохим мальчиком, вынужденным каяться во всех своих грехах.

— Как иначе я смогу сделать человека из этого маленького говнюка, Джулианна? Как? Пустые угрозы не приносят пользы. Проклятье, хотя бы сейчас побудь матерью и оторвись от бутылки! — выкрикнул Чарли так громко, что от его голоса могли бы вылететь окна в обеих имеющихся в их домике спальнях.

— Он всего лишь ребенок, Чарли, — казалось, будто Джулианна произносит много раз отрепетированную фразу. Больше ей нечего было сказать. Но ее слова были правдивы. Он был всего лишь ребенком. Потерянным маленьким мальчиком.

Делает ли воспитание человека тем, кем он должен быть, или это все от природы? Пожалуй, того и другого понемногу. Какова бы ни была причина, Ризу не повезло. Ему досталась мать-пьяница и отчим, ненавидящий его за то, что он всего лишь маленький мальчик.

— Скажи что-нибудь, Джулианна. Что-нибудь, от чего будет польза. Сделай хоть что-нибудь! — Чарли кричал все громче. С каждой секундой он все сильнее злился. В этот момент сидящий в нем дьявол выплескивал свою ярость через его рот.

Риз отшатнулся от двери. Тихие всхлипы Рен звучали для него ангельской колыбельной. Он никогда особо не верил в рай. У него не было для этого оснований. Но ее голос, эти сладкие тихие стоны вызывали у него мысли, что ангелы все-таки существуют.

— Ш-ш-ш, моя хорошая, — проворковал Риз, словно пытался успокоить плачущего от колик младенца, и подошел к Рен. Она еще сильнее забилась в угол их общей спальни, ее пальцы побелели и выглядели даже бледнее кожи. Риз заботливо осматривал ее — о том, что его полчаса назад избили, он почти забыл. Под правым глазом набухал огромный синяк, но точно так же чувствовало себя и его сердце. Возможно, оно еще на что-то надеялось в этом Богом забытом мире, в который он был брошен, родившись от родителей с изуродованными — у каждого по-своему — душами.

Он всматривался в дрожащее тело Рен, и снова ему захотелось только одного — обнять. Сказать, чтобы она не боялась, но это было бы ложью. Тут было достаточно оснований бояться. Источник страха стоял в другой комнате, выкрикивая, какой Риз плохой мальчик.

Не могло быть все всегда хорошо. Мир — это не цветущие сады с усыпанными лепестками роз дорожками. Мир — это священники, которые не обращают ни на что внимания и убеждают людей замаливать свою боль. Свои несчастья. Потому что, если ты хочешь стать примерным мальчиком-католиком, то у тебя нет права на ошибку.

Риз взглянул на ее красное платье, едва прикрывающее колени. Белые кружевные носочки перепачканы. Мысленно он вернулся чуть назад, и в голове возник образ Рен, сидящей на качелях. Он почти улыбнулся, но радость — та эмоция, которая не задерживалась в нем надолго. В этом мире не осталось ничего хорошего. Его отец умер. А самому ему осталось только потихоньку сходить с ума, выступая в качестве напоминания того, почему мир был настолько плохим.

Вперед-назад… она раскачивалась так элегантно, изящно. Так кротко. Они жили под одной крышей больше четырех лет, но Риз почти не разговаривал с ней. Ему хотелось, чтобы она по его глазам могла понять, что он не так плох, как говорит о нем Чарли. Но ее слезы заставили его изменить свое мнение на этот счет.

Он был плохим мальчиком.

Риз наклонился и коснулся ссадины на ее колене. Воспоминания о том, как она упала с качелей, завладели его воспаленным неокрепшим сознанием. Риз попытался стряхнуть их с себя — плохие воспоминания, прорывающиеся на поверхность — потому что в его мире они всегда побеждали. Всего одно мгновение — ему больше и не нужно. Всего одна секунда благопристойности, чтобы Риз смог осознать — оно того стоит. Быть хорошим.

— Рен, — выдохнул он. От его голоса ее рыдания усилились. — Не бойся меня. Я не плохой. Клянусь.

Рен ничего не ответила, а вместо этого просто продолжила плакать, сильнее прижимая колени к груди, не желая оставлять свое безопасное место. Риза начала охватывать злость — нормальное для него состояние. Он сильнее вцепился в ее пораненное колено. Ему всего лишь хотелось, чтобы она обратила на него внимание. Заметила его. Поняла, что он не был таким, как говорит про него Чарли.

Он был обычным мальчиком.

Потерянным мальчиком.

— Рен, — повторил он снова.

Риз видел перед собой ангела в черных лакированных туфельках, запачканных в песочнице на заднем дворе. Топот тяжелых шагов грозил уничтожить его порыв великодушия. Но Чарли прошел мимо и вскоре его шаги затихли. Нужно дать ей понять, что он не плохой мальчик. Плохие мальчики не извиняются. Плохие мальчики не целуют ссадины. Плохие мальчики не держат за руку.

Риз наклонил голову и прижался своими распухшими губами к ее колену, к ране на коже. Ее слезы остановились. В этот момент он понял: то, что настойчиво крутилось в его мозгу, — правда. Он не плохой. Он способен на сострадание. Мир вокруг не так уж плох, потому что Рен не оттолкнула, не закричала на него.

Нет.

Она перестала плакать.

Перестала дрожать.

Он представил, как мягкие пряди ее волос будут касаться его кожи, когда он поцелует ее разбитый лоб. Риз отстранился от ее колена и почувствовал влагу на губах. Он нахмурился, охваченный смущением, пробуя на вкус теплую жидкость. Рен медленно подняла взгляд, и ее карие глаза встретились с его голубыми. Риз схватил ее маленькую ручку и крепко сжал, словно от этого зависела его жизнь. Скользнув языком по своей разбитой губе, он слизал кровь Рен. Она отдавала медью — уникальный вкус, который он не забудет никогда. Такой восхитительный. Такой чистый. Принадлежащий исключительно Рен. Он с трудом сглотнул. Урчание в желудке прекратилось, потому что голод, происхождения которого он не понимал, был утолен.

— Я не плохой, — умолял он дрожащим голосом, глядя ей в глаза. Ему хотелось набраться смелости, чтобы протянуть руку и исцелить рану на ее лбу, но что-то его останавливало. Слова слетели с его губ, словно Риз находился в исповедальне перед священником, который до обожания любил его за то, кем он был. За все его ошибки. За шрамы прошлого.

Ее карие глаза сулили ему надежду, и десятилетний Риз, находясь так близко к потере всего, захотел быть добрым. Ее покрытое слезами лицо было таким прекрасным, что причиняло ему боль. Сердце Риза замерло, дышать стало тяжело. Так ощущается любовь? Он много раз до этого смотрел на нее, но никогда не возникало ничего похожего на то, что случилось сегодня. Они стали свидетелями того, насколько все может стать плохим. Но в эту секунду, несмотря на происшествие на тех скрипучих качелях, Риз надеялся, что Рен не считает его плохим.

Звук тяжелых шагов, угрожавших их раю, прорвался через дверь. Риз должен был еще раз ощутить этот вкус, прежде чем доброта снова скроется под слоем грешной грязи. Нет. Нет. Он не мог в это поверить. Она не думала о нем так. Не отдавая себе отчета, Риз наклонился и прижался губами к ее губам. Его лицо стало влажным от ее слез, и все, о чем мог думать Риз, — как же восхитительно принять крещение чем-то настолько живым и чистым. Чем-то особенным. Потому что он не достоин благословения.

Он плохой.

Но она так не считала.

Дверь в их общую спальню распахнулась с ураганной силой, и Рен отстранилась от его губ. Она снова скрючилась в той же позе, прижав к груди колени. По ее невинному перепачканному лицу вновь потекли слезы.

— Что ты делаешь? Не тронь ее! Мать твою, не прикасайся к ней! — выкрикнул Чарли, подбегая к Ризу. В нем бурлила смесь ярости и полного отвращения. Грубые черты лица были искажены, темные глаза стали чернее ночи. Он был готов на убийство, ведь плохой грешный мальчик прикоснулся к его маленькой девочке и должен за это поплатиться. Чарли схватил Риза за ворот рубашки, без особых усилий поднимая над полом. Риз взлетел в воздух, его потертые теннисные туфли болтались над скрипучим полом спальни. Воздух покинул легкие, и он пытался удержать свой взгляд на Рен, но зрение затуманилось, потому что происходящее было выше сил его маленького детского тела.

Затем последовал удар. Потом еще один. И еще.

— Ты отвратительный гребаный сопляк, Риз! Ты мерзкий ублюдок! — рявкнул Чарли, швыряя его на жесткий пол.

Воздух в очередной раз покинул легкие Риза. Сопротивляться было бесполезно: его детское тело против девяносто килограммового взрослого мужчины. Он умел справляться с болью. Мог даже ответить на грубые ругательства, но не на глазах у Рен. Он почти убедил ее. Это было видно по ее глазам — она почти поверила, что он хороший.

— На некоторое время тебе предстоит почувствовать себя в аду, гадкий мальчишка. Подумать о своих грехах и помолиться Богу, чтобы на тебя снизошло покаяние.

Риз и не ожидал увидеть за спиной Чарли свою мать. Скорее всего, она уже допила свое освященное церковью вино и вырубилась на кровати. Так было всегда. Для Риза все становилось еще ужаснее, когда она спала или, вернее, была в бессознательном состоянии.

Чарли схватил Риза за предплечье — очень сильно — и, словно тряпичную куклу, поволок к двери, которую мальчик ненавидел. Он пытался убедить себя, что бояться нечего. Что он бесстрашный и непобедимый.

Но это была ложь.

Подвал был страшным сном его жизни.

Подвал — это место расплаты за грехи.

Подвал — это место, где ему предстояло познать боль. Запомнить ее. И понять, что Бог — это гребаная насмешка.

— Подумай о том, что ты сегодня сделал, Риз. Поразмысли над этим там, внизу. Осознай, насколько гадким мальчишкой ты был. — Чарли потянулся к дверной ручке из слоновой кости и медленно повернул ее. За открывшейся дверью его встретила кромешная тьма. Риз знал, что лучше не сопротивляться. От этого будет только хуже. Начни он бороться, и Чарли оставит его там на гораздо больший срок. Это все равно что бабочке бороться с чудовищем. Поэтому Риз смирился, но хорошо запомнил эту науку. Однажды он вернется, и красота бабочки победит жестокость зверя.

— Посиди там и подумай о своих грехах. Может быть, Господь простит тебя завтра. Но не сегодня. Не сегодня, Риз. Сегодня ты все еще гадкий мальчишка, совершивший грех. — Чарли втолкнул Риза в темноту.

Ему хотелось плакать — в конце концов, он всего лишь ребенок. Но он не позволил себе этого сделать. Гордость слишком много значила для него. Он почувствовал себя в клетке. Из-за невыносимого затхлого запаха Риз тут же почувствовал себя в грязи. Держаться за шаткие перила было опасно, но все же лучше, чем скатиться вниз по неосвещенной лестнице. Риз пробыл здесь достаточно, чтобы запомнить — надо сделать четырнадцать шагов, после чего ноги коснутся бетонного пола этого подземного ада.

«Еще двенадцать», — подумал Риз, но пропустил шаг и, ударяясь головой о ступени, покатился вниз, пока не рухнул всем телом на жесткий пол в самом низу. Он снова встретил свой ад, и темнота обняла его. Это пугало и утешало одновременно.

Риз сдался, осознавая, что справедливо оказался там, где ему и место.

* * *

Укус. Укус. Укус. Потом щекотание.

Риз почувствовал легкие прикосновения к своей голове. Он был слишком обессилен, чтобы это прекратить. Поэтому терпел щекотание и царапанье на своем лбу, пока не стало больно. В попытках насытиться, кожу с его лба обгрызали кусочками, и Риз позволял это, потому что руки его были совершенно без сил после падения. Он приоткрыл глаза — свет из узенького окошка проникал в подвал, и тьма начала уступать место восхитительным лучам утреннего солнца. Кусающие зубы ненадолго остановились, и он кожей ощутил прикосновение чего-то мягкого. Риз открыл глаза и увидел крысу. Никчемное животное сидело прямо перед его глазами. Хотя… не настолько уж и никчемное. Разве он сам чем-то отличался от животного? Он точно так же старается выжить в аду. Крыса борется за жизнь даже больше, чем он. Он просто лежит, чтобы вот так и сгнить здесь. Умереть. Ждать, когда сгорит в аду. Он верил только в существование ада. Не рая. Потому что рай, который ему довелось увидеть, оказался недолговечным.

Крыса замерла, когда глаза Риза встретились с ее черными глазками. На какой-то миг между ними словно возникло взаимопонимание. В этот момент Риз осознал: не нужно быть похожим на других в мире, где творится зло. Нужно помнить. Он каждый день просыпался и слушал, как бы им хотелось, чтобы он был хорошим мальчиком.

Он отомстит.

Потому что они тоже заслужили свой ад. Но сначала он должен понять, что ему нужно. На это может уйти год или пять, но он поймет. А потом заберет их. Риз знал, что крыса поняла его, и был признателен ей за это. Раньше такого не было. Возможно, потому, что он сильно боялся. А, может быть, он просто до этого не додумывался.

Риз не знал, сколько времени лежал и смотрел на эту крысу. Минуты? Часы? Может быть, дни? Время ничего не значит, когда сам ты ничего не значишь. Некогда холодный цемент пола стал теплым, нагретый его телом. Риз понемногу начал ощущать силу, ведь рядом сидевший друг не пытался снова укусить его за голову. Его светлые волосы слиплись от крови. Одежда была ни на что не похожа: пыльная, грязная, воняла мочой и фекалиями, потому что нужду он справлял под себя. В какой-то момент его сердце забилось быстрее. Он услышал плач Рен. Может быть, это шутки его воспаленного мозга, а, может быть, и нет. Но это укрепило Риза в его безумном плане. Окончательно.

Он не мог позволить своему единственному советчику и другу взять и уйти со всеми их общими секретами. Они должны быть заперты в его голове под надежным замком, и Риз должен быть уверен, что ключ от этого замка есть только у него. Одним молниеносным движением он схватил крысу. Она беспомощно запищала, предчувствуя беду. Все еще ощущая слабость после падения, Риз перекатился на спину и поднес крысу к лицу для последнего прощания.

— Теперь никто не узнает моих секретов, мистер Крыс. Прощайте! — Свободной рукой он погладил жесткую шкурку крысы, после чего одним движением руки свернул ей шею. Он сделал это без тени смущения. Когда послышался хруст, а писк прекратился, Риз понял, что крыса мертва, и его секреты теперь в безопасности. Он тоже унесет их с собой.

Он отбросил крысу, и звук удара ее тельца о цементный пол вывел его из ступора. Потребовалось некоторое время, чтобы он сумел сесть и собраться с мыслями. Голова кружилась, но зрение снова стало четким, когда на глаза ему попалось белое ведро — в него он обычно справлял нужду, когда был заперт в подвале для покаяния в своих грехах. Схватив крысу одной рукой, он подполз к ведру. Его ушибленные суставы адски болели, и он прижался лицом к голой кирпичной стене. Ее неровность вернула ему осознание безумной реальности, в которой он жил. На его маленьком теле не было живого места от побоев, но Риз пообещал себе, что не забудет этого. Припомнит все. И будет следовать своему плану, чего бы это ни стоило.

Риз поднес тельце крысы ко рту, вцепился в ее горло зубами и грыз, пока не разорвал шкуру. Из шеи зверька потекла кровь. Он сел над ведром, и, сжимая крысу перед своим лицом, совершил над собой обряд крещения вытекающими из нее секретами, заключая сделку с Дьяволом.

Месть еще никогда не казалась такой сладкой.

Глава 6 Снова оказаться в огне — что может быть слаще…

Ночной кошмар — это что-то тревожное, волнующее только того, кто спит. Ризу не часто удавалось спокойно поспать, ведь когда он засыпал, его пугали воспоминания из прошлого. Ему снилась не темноволосая принцесса, играющая с его сердцем. Ему снились крысы, сырые подвалы и тяжелые кулаки. Он ненавидел это.

— Слава Отцу, и Сыну, и Святому Духу? — выкрикнул Риз и сел — мокрый от пота и с бешено колотящимся сердцем. На какой-то миг он забыл, что лежит рядом с окровавленной мертвой девушкой. В эти несколько панических секунд между кошмарным сном и пробуждением ты словно окутан пеленой неведения. Ризу казалось, что он снова десятилетний мальчик, который ведет бессмысленную беседу с мистером Крысом и думает о том, как ему отомстить миру. А еще он не переставал думать о ней, потому что она видела, как он совершил нечто ужасное. Что-то очень плохое, чего он даже не понимал. Но это не она приговорила Риза к сырому подвалу, чтобы очистить его от грехов. Наоборот, она смотрела на него с такой чистотой во взгляде, что Риз ни о чем не мог думать, кроме одного: как прекрасно было бы украсть эту чистоту. Высосать ее. Попробовать на вкус ее кровь. Покрыть себя ею. Ощутить на своей избитой до синяков коже ее дарящее удовольствие тепло и почувствовать себя ни в чем не повинным. Любимым. Нужным.

Но это только видимость. Это все не по-настоящему. Он даже не был уверен, где проходит грань между его снами и реальностью.

Риз провел своими длинными пальцами по спутанным грязным волосам. Он не мог припомнить, когда в последний раз принимал душ, потому что уже привык к такому образу жизни, где душ и чистая одежда были роскошью. Особенно, когда ты используешь, в основном, то, что можешь забрать у других. Жизнь. Деньги. Все.

Запах запекшейся крови обострил его чувства до предела. Риз тут же стряхнул с себя наваждение мучивших его демонов прошлого, и ощущение изможденности мгновенно исчезло.

Он оглядел комнату и заметил, что оттенок красного начал меняться. Он наизусть знал оттенки цвета, стадии высыхания и время, которое для этого требуется. Ярко-красная, почти пурпурная — значит, свежая, настолько свежая, что все еще можно уловить запах жизни, витающий над ней. А час спустя она становится кирпично-красной, словно жизнь умоляет остаться, но смерть тянет ее прочь, превращая кровь в более густую массу по сравнению с той жидкостью, которая изначально покидала тело. Чем больше времени проходит — день или два — тем темнее становится кровь, почти черной. Некогда жидкая субстанция, вытекавшая из тела, высыхает, превращается в покрытые корочкой пятна, свидетельствующие о жизни, когда-то существовавшей в этом гребаном бессмысленном мире.

Основываясь на своих знаниях о крови и времени, Риз понял, что она умерла всего час назад. Кирпично-красная кровь была разбрызгана по всему номеру этого захудалого отеля, создавая картину жуткой трагедии. Это важно для ушедшей жизни. Зло проникает повсюду, не сомневайтесь. Зло циклично. Добро побеждает не всегда. Люди, считающие иначе, лгут. В эту секунду Риз оглядел мертвое обнаженное тело девушки, изуродованное и холодное. Вот доказательство того, что зло победило. Он желал, чтобы его затопила грусть, желал почувствовать, как она разрывает его черное сердце. Но этого так и не произошло. Риз был уверен, что у него нет сердца. Больше нет. Может, никогда и не будет.

Еще сильнее, чем раньше, его одолевали противоречивые мысли. Разум Риза метался между прошлым, настоящим и той, которую он должен найти. И решить это можно только одним способом. Риз всегда отговаривал себя от этого, убеждая, что может насытить свои потребности за счет других, похожих на нее. Но сейчас он дошел до грани. Он опустошен. И это чувство появилось не столько из-за женщин, которых он брал, сколько из-за нее. Ощущения, необъяснимые для него, но он хотел этого. Ему нужно услышать из ее прекрасного маленького рта слова о том, что он ей небезразличен, что все будет хорошо. Ему нужно знать, что она понимает, почему он сделал то, что сделал.

В этот момент Риз окинул взглядом мертвую девушку: ее и так непривлекательное лицо было изуродовано ударами его кулаков. Но он быстро перестал замечать это, когда его мысли переметнулись к Рен. Как она выглядела бы сейчас? Со своими длинными черными волосами — волнистыми и мягкими, как шелк. Риз зарылся пальцами в волосы мертвой девушки. Какой безгрешной выглядела ее истерзанная плоть, покрытая кровью. И Риз представил, что это Рен. У него могла быть его Рен. Он мог бы заботиться о ней. И он будет делать это, если она даст ему шанс.

Он склонился к холодному мертвому телу и положил голову ей на грудь — уже безжизненную. Еще недавно она вздымалась при каждом вдохе, а теперь была неподвижной. Исчезли звуки биения сердца. Исчезли звуки ее дыхания. И вот именно теперь Риз словно почувствовал себя дома. Но это всего лишь вопрос времени, пока девушка, о которой он грезил, не заговорит с ним, не скажет тех слов, что не покидали его мыслей.

Все хорошо, Риз. Ты не плохой мальчик…

Рен никогда так не говорила. А ему очень этого хотелось. И до сих пор хочется — вот уже десять лет подряд. А в последние несколько дней душевная боль затягивала его все сильнее и угрожала лишить последних остатков воли к жизни, постепенно отнимая ощущение безгрешности. Он брал то, что ему было нужно, снова попадал во власть кошмаров прошлого, просыпался, чтобы ненадолго притвориться собой, пока его снова не охватывало безумие. И тогда, теряя последние остатки самого себя, он вновь погружался в ад.

Все в жизни, как и само зло, движется по кругу.

Риз вернулся к реальности, понимая, что он всего лишь отвратительное грязное животное. Он уставился на девушку, источающую запах смерти — едкий и кислый — а в сочетании с вонью от плесени… Нормального человека уже вывернуло бы наизнанку. Сделав это умозаключение, Риз понял, что, скорее всего, проспал больше, чем несколько часов. Брызги крови, покрывавшие ободранные обои в цветочек над изголовьем широкой кровати, стали темными. Они пока не черные, но еще немного времени, и борьба между жизнью и смертью будет закончена. Смерть всегда побеждает. И с этим не поспоришь. Когда в дело вступает смерть, надеяться не на что. С ней бессмысленно торговаться. Обратного пути нет. Второго шанса здесь не дается. Есть просто смерть. И все.

Риз стиснул зубы и с трудом сглотнул — кислота из его урчащего голодного желудка почти выплеснулась наружу. Он не ел нормальной пищи целый день, а, может, и больше, но забота об аппетите — это последнее дело. Главное, он должен очиститься от грехов. Сделать неправильное правильным, и хотя это для него было загадкой, но являлось неотъемлемой частью процесса. Взять их. Сломить их. Подчинить себе, а затем подарить им Божью милость, которой они — Риз был в этом уверен — не заслуживали. Именно так он жил последние десять лет, но прекрасно знал, что придет время, и он сам станет жертвой на пути смерти. Все это время он просто ловко избегал ее. Но чувствовал ее неотвратимое дыхание. Ужасы, которые он любил ненавидеть, или, может, наоборот, ненавидел любить… Именно таким он был.

Он смахнул спутанную прядь волос с разбитого лба девушки — в его темном сердце не возникло ни капли сочувствия. Ризу хотелось, чтобы он мог поговорить с Богом, но там, где он родился, Бога не было. Там был заученный Бог. Бог был притворством. Риз поверил в него один-единственный раз и оказался брошенным. Запертым. Одиноким.

Со злом все было проще. Перейти на сторону тьмы оказалось легко. Лишать их жизни, делать их конец болезненным стало частью его безумия, началом чего-то ужасного и прекрасного одновременно. Того, к чему он никогда не будет готов.

Глаза девушки были по-прежнему открыты — они потухли и остекленели. Радужная оболочка стала неопределенного, почти серого, цвета. Губы, до этого бледные и тонкие, сейчас были распухшими от его издевательств. Нос свернут набок, что неудивительно, учитывая силу его кулаков. Риз был готов смыть следы порока с нее и с себя. Настало время все исправить. Он готов отпустить эту часть себя.

Риз встал с кровати, снял с себя окровавленную одежду и пошел по залитому кровью ковру в примыкающую к комнате ванную. Наклонившись, он включил воду и сунул под струю руку, проверяя температуру. Приятно удивившись, что она горячая, Риз позволил кипятку заполнить маленькую ванну. Потом взял кусочек мыла, любезно завернутый в бумажку с названием мотеля, и положил его на край ванны. Розовые капли упали на грязно-белый кафель — часть крови начала смываться с его рук. Риз встряхнул пальцами и вздохнул, жалея, что не может поговорить с ней. Найти свое успокоение. Свое прощение. Она могла бы спасти плохого человека, которым он стал.

Риз наступил босыми ногами на влажный, пропитанный кровью девушки ковер, и остановился с задумчивым видом, пытаясь понять, но не понимая, как он дошел до такой жизни.

О, глупый мальчик… разве ты не расслышал тогда? Ты был плохим. Тот день на качелях все изменил. Ты можешь представлять, что ходишь по воде, но это только вопрос времени. Настанет момент, и дьявол схватит тебя за ноги, утащит под воду и оставит там умирать. Как ты того и заслуживаешь.

Риз изо всех сил пытался избавить свой разум от воспоминаний того ужасного дня, убеждая свое подсознание послать их куда подальше, но в голове непроизвольно продолжали вращаться совершенно отвратительные мысли. Его взгляд метнулся к мертвой девушке. Чувства, которые почти захватили его, исчезли, и он снова действовал в режиме автопилота. Словно призрак, плывущий над обрывом, Риз подошел к девушке и просунул руки под ее безжизненное тело. Он легко приподнял его — для этого не потребовалось много усилий, ведь она весила едва ли больше сорока килограммов. Ее дерзкая, покрытая кровью грудь все еще торчала кверху, на коже повсюду красовались синяки и порезы.

— Ш-ш-ш-ш, моя дорогая. Настало время убедиться, существует ли рай на самом деле. Совместным омовением мы очистим друг друга от грехов. Отвергни зло и, погрузившись в вечный сон, убедись, действительно ли Бог, которому вы молитесь, спасет тебя даже в смерти.

Полунапевая, словно мурлыча, Риз продолжал нашептывать ей псалмы из своих излюбленных церковных песнопений. Когда он добрался до ванны, вода уже текла через край. Но Ризу то ли было все равно, то ли он настолько погрузился в транс, что ничего не замечал. Не обращая ни на что внимания, он перешагнул через край керамической ванны. Мертвое тело девушки было легким, как перышко, настолько невесомым, будто его и не было вовсе. Но не стоит обольщаться: призраки однажды содеянного всегда будут напоминать о себе — и сейчас, и потом.

Риз обхватил девушку под грудью. От соприкосновения с ее холодной кожей по его рукам побежали мурашки. С удовольствием погрузившись в теплую воду, Риз согнул колени, чтобы усадить девушку между своих ног. Голова девушки свесилась, как у тряпичной куклы, когда он потянулся вперед, чтобы закрыть кран. Вода, изначально прозрачная, теперь стала мутной и приобрела бледно-розовый оттенок. Риз прижал мертвое тело к себе, соединяя его холод с расслабляющим теплом ванной. Через единение жизни и смерти, через очищающее от грехов омовение исцелятся их сердца. Риз шептал ей нежные слова — даже те, в которые не верил, но был согласен с ними. Хотя они и отличались от привычных молитв. В любом случае, это то немногое хорошее, на что он оказывался способен большую часть своей жизни. Омыв розовой мыльной пеной ее тело и смыв кровь с себя, Риз обнял ее и застыл в такой позе, потерявшись во времени.

Когда вода остыла, пальцем ноги он открыл пробку слива и, оставив тело девушки качаться на поверхности воды, вылез из ванны, чтобы взять два полотенца — для себя и для нее. Сначала Риз вытерся сам, а потом выловил ее из ванной и промокнул изуродованную кожу полотенцем, стараясь собрать с нее всю влагу. Затем подхватил тело девушки и обнял, словно младенца, положив ее голову себе на грудь. Сдернув с кровати покрывало, покрытое грехом, стыдом и теперь уже засохшей кровью, он положил девушку в кровать, устроив ее голову на подушке, и закрыл ей глаза. Риз поцеловал ее в лоб — так делают, когда желают спокойной ночи ребенку — и скользнул к ней рядом, обняв за узкую талию обнаженное тело.

Риз не верил в молитвы. Он бросил это дело очень давно, за исключением тех случаев, когда просыпался в холодном поту, цитируя строки из молитвослова. А именно сейчас, в эту самую секунду, Риз очень нуждался в успокоении и знал, что не найдет его в одиночестве.

Но сначала ему нужно добраться до отца Салливана. Отец Салливан знал, где она. С этими мыслями Риз прижался подбородком к голове девушки и позволил своим глазам закрыться.

Впервые он спал без кошмаров.

Глава 7 Ангел очень старался обрести мир, но в глубине души, представляя себе лицо своего возлюбленного, она видела только ЕГО. Ужас охватывал ее, ибо она не изменится никогда. Часть ее души принадлежит ему.

Рен Соренсон в течение десяти лет пыталась по кусочкам собрать свою жизнь. Говорят, время способно залечить любые раны, но она частенько ловила себя на том, что проклинала всех, кто в это верит. Во всяком случае, чем старше она становилась, тем, похоже, сложнее получалось в это верить.

Однако чувства, затопившие ее много лет назад и казавшиеся незнакомыми, со временем стали ей понятны. Как бы ей ни хотелось возненавидеть Риза, она не могла. Ему принадлежала часть ее сердца. Часть ее души. Часть ее тела. Она пыталась отрицать это — и тогда, и теперь — но из этого ничего не получалось. Возможно, именно поэтому Рен никогда не сможет ничего изменить в своей жизни.

Она влачила свои дни, помогая жертвам сексуального насилия: держала их за руки, вытирала слезы и давала советы, в которые сама поверить не могла. Оставшись одна, Рен перебралась в монастырь, где монахини убеждали, что молитвы избавят ее от боли и грехов. Она никогда не рассказывала, что привело ее туда. О смерти, которую видела. О жизни, которую дала. О пролитой крови. О ненависти, которая была общей, и обо всем том, что показал ей Риз. Она вынуждена была молчать из-за невежества ее религии и всеобщего осуждения. Предполагалось, что ее должны поддерживать и любить безоговорочно, потому что Иисус поступил бы именно так, верно? Но вместо этого с ней обращались, как с мусором. Она не видела особого сочувствия, учитывая произошедшее десять лет назад. Она была просто девочкой. Потерянной четырнадцатилетней девочкой, пытающейся познать этот мир. И когда она думала, что Риз не был плохим мальчиком, то снова оказалась не права. Рен ненавидела его, но он был дорог ей — совершенно непонятные противоречивые эмоции. Она никогда не понимала этих ощущений — они и сейчас для нее загадка.

Откинув свои черные длинные локоны за плечи, Рен перебирала бумаги на столе. По вечерам она добровольно помогала в женском приюте, проводя там свободное от учебы время. Рен преуспела, получив степень бакалавра в области социальной работы, и теперь училась в магистратуре. Она была уверена, что в этом ее настоящая цель, но не была уверена, чем будет заниматься, если — и когда — эта цель будет достигнута.

Волей судьбы около месяца назад она познакомилась с мужчиной. Рен изо всех сил старалась отделаться от него, потому что всякий раз, когда она думала о нем, в ее мысли возвращался Риз. Она задавалась вопросом: жив ли Риз или он умер? В конце концов, как четырнадцатилетний подросток может справиться со всеми тяготами этого мира?

Мужчина, с которым она недавно познакомилась, был хорошим. Он был полной противоположностью Риза. Он был из тех, кто делает все возможное, чтобы разыскать людей вроде Риза.

Рен терпеть не могла, когда ее убеждения начинали сами себе противоречить — ощущение, похожее на то, когда гвоздем царапают стекло. Ей хотелось иметь возможность последовать своим же рекомендациям и делиться ими, рассказывая девушкам и женщинам, что нельзя позволять насильнику управлять их мыслями всю оставшуюся жизнь. Рен не хотела называть его так, потому что для нее он насильником не был. Он был чем-то большим. Черт, что за мысли! Это невыносимо… бесконечные внутренние споры вокруг того, что она оправдывала Риза. Он не был хорошим, и она знала, что если не прекратит этого делать, то никогда не сможет стать нормальным человеком.

Рен сжала губы, покрытые розовым мерцающим блеском, и посмотрела на часы. Половина восьмого вечера. Она только что отпустила своего последнего клиента, сложила бумаги, которые разбирала, на край стола и нервно заерзала на стуле. Рен с трудом сглотнула, предвкушая кульминацию сегодняшнего вечера. Она собиралась пойти на свидание с мужчиной. Ей никогда не хотелось познакомиться с кем-нибудь — будь то мужчина или женщина. Этого желания ее лишил Риз — там, на детской площадке, когда она была маленькой. Она еще помнила, каково это — быть счастливой. Быть живой. Улыбаться и чувствовать в животе порхание бабочек. Риз заставил ее почувствовать, как эти бабочки в страхе улетели. Со временем они вернулись, но просыпались только тогда, когда она видела что-то красное, напоминающее цвет крови, которая покрывала его и стены в их доме. Каждый раз, оказываясь в магазине и проходя мимо отдела товаров для дома, при виде кухонного ножа у нее скручивало все внутренности, и она снова возвращалась в прошлое.

Она принадлежала ему.

Рен не могла вспомнить то время, когда не чувствовала себя потерянной, но, помогая жертвам насилия, она как бы давала им то, чего всегда ждала для себя. Она надеялась, что сумеет очиститься от грехов и снова стать привлекательной для кого-то. На ней будто стояло клеймо. Рен никогда даже в голову не приходила такая перспектива, что мужчина может ею заинтересоваться. В конечном счете, это означает довериться. Другими словами, сделать то, к чему она не привыкла — надеяться, увлекаться и не отвергать того, что делает тебя счастливым.

Рен стала женщиной, плывущей по течению, страдающей от ночных кошмаров и потерявшей всякий интерес к окружающему миру. Она уже свыклась с этим и, держась за свою боль, использовала ее, чтобы помочь тем, кому могла. Все изменилось месяц назад, когда в приют для женщин вошел сержант Константин Амброзиа, чтобы принять заявление от очередной жертвы, ищущей здесь защиты. Он был таким высоким и сильным, что Рен должна была бы испугаться.

Черт возьми, до его появления она вообще не обращала внимания на мужчин. Она не была близка ни с одним со времен Риза и даже не помышляла об этом. Это был грех, который можно совершить только в том случае, если ты замужем и хочешь ребенка. К ней это не относилось. Рен была потерянной, и ни у кого не было желания помочь ей вернуть себя, поэтому она продолжала кое-как жить, помогая тем, кому могла.

Но у Константина были другие планы. Его черные глаза и властная манера поведения не оставляли Рен другого выбора, кроме как подчиниться ему и отвечать, глядя ему в глаза. Его взгляд притягивал, и впервые с тех пор, как была маленькой, Рен почувствовала в животе легкий счастливый трепет, и сердце в груди учащенно забилось. Между бедер хлынула волна жара. Рен отчаянно пыталась отговорить себя от этого, но не могла. Полные губы Константина изогнулись в легкой улыбке, давшей ей надежду. Рен неловко улыбнулась в ответ, накручивая на палец свои волнистые черные локоны, рассыпанные по плечам — нервная привычка, приобретенная еще в детстве. Константин провел крепкими руками по своим взъерошенным каштановым волосам, приглаживая непослушные пряди сильными пальцами. Рен вздохнула — она поняла, что попала под влияние другого человека, но он не был плохим. Можно сказать, что он, так же, как и она, старался помочь людям.

Позже, приняв заявление от жертвы нападения, он подошел к Рен. Она узнала его по шагам — очень уверенным и быстрым. Казалось, что он позаимствовал свои длинные ноги у какого-то греческого бога. Безупречная оливковая кожа и волевой подбородок делали его воплощением совершенства. В тот момент Рен не знала, зачем он подошел к ней, но, увидев мужчину, о котором могла только мечтать, в ту же секунду поняла, что пропала. До этих пор в ее мечтах были только льдистые голубые глаза, окровавленные светлые волосы и шепот угроз. Она всегда будет принадлежать Ризу. Но Рен решила для себя, что попробует притвориться. Константин заговорил, и мозг Рен сначала воспротивился отвечать, потому что она была молчаливой и не допускала даже возможности любезной беседы. Ее поразил чуждый звук, сорвавшийся с губ, и это отразилось во взгляде. Она услышала собственный смех в ответ на какие-то его слова. И Рен поняла, что ей стоит попробовать. Позже Константин пригласил ее на чашечку кофе, и она согласилась. А месяц спустя она сидела за своим столом, понимая, что пока еще может сдерживать его намерения, но это лишь вопрос времени. В конце концов, как он поймет? Она держалась за прошлое, которое его никак не должно касаться. Прошлое настолько порочное и мерзкое, что каждый раз, думая о нем, Рен чувствовала рвотные позывы.

Она решила, что после ужина у него дома заставит себя подчиниться его поцелую. Она понимала, что ее желания вполне реальны. Что может быть плохого в том, чтобы сознательно поддаться им? Ее ноги практически умоляли раскрыться перед ним. Сжатые губы хотели сдаться под натиском его голодного языка, но не делали этого. Глядя ему в глаза, она всегда качала головой и говорила, что не может. Его взгляд смягчался, и он всегда отвечал ей, что понимает, но Рен знала: пройдет немного времени, и он перестанет это делать. Ей двадцать четыре года. Ему тридцать шесть. И у него были свои потребности — она имела возможность почувствовать их под его брюками, когда он притягивал ее в свои объятия. Как она могла объяснить ему то, чему была свидетелем. Смог бы он понять или даже захотеть ее?

Рен пришла к мнению, что попытается…

Она поднялась из-за своего стола в захламленном маленьком кабинете, располагавшемся в задней части приюта. Был уже вечер, и все остальные разъехались. Константин должен был встретить ее на стоянке и отвезти к себе домой на поздний ужин. При мысли об этом ее пульс участился, и Рен постаралась отбросить прочь воспоминания прошлых лет.

Она вышла на стоянку. Влажный летний воздухприлипал к ее телу, как объятия нежеланного друга. Шум проезжающих по автостраде за Луисвиллем автомобилей гудел в ушах. Мерцающий в ночи парковочный фонарь освещал небольшое пространство. Рен увидела его. Скрестив руки на широкой груди, он стоял возле ее машины. Такой красивый. Такой совершенный. Сегодня вечером она решила позволить себе быть любимой.

* * *

Их ежедневное общение заключалось в недолгих разговорах ни о чем. А разговоры о работе — не самый лучший вариант для совместного ужина, особенно, когда вы оба работаете с жертвами сексуального насилия. Обычно Константин спрашивал, как прошел ее день, и Рен делала то же самое.

Она сидела напротив него за столом в его скромной однокомнатной квартире в Сент-Мэтьюсе. Стены были покрашены в светло-бежевый цвет, комната была чистой и обставлена в современном стиле. Над кожаным диваном в гостиной висел постер из фильма «Крысиная стая». Гостиная была совмещена с кухней.

Они сидели за маленьким двухместным столиком и ели «котопуло» — традиционную греческую курицу с рисом. Константин рассказывал, что вырос в патриархальной греческой семье, хотя его родители переехали в Штаты еще до того, как родились он и его сестра. Однажды он спросил Рен о ее семье, но она вежливо покачала головой в знак того, что пока не готова говорить об этом. Ей почти хотелось, чтобы он снова спросил ее, и тогда она смогла бы рассказать Константину, почему она такая замкнутая и почему ее жизнь сложилась таким образом, но он просто сидел и ковырял рис в своей тарелке.

— Константин, тебя не удивляет, почему я почти не разговариваю? — спросила Рен и положила вилку рядом с тарелкой.

Он удивленно взглянул на нее. Сделав глоток красного сухого вина, он открыл рот, чтобы ответить, но она — когда-то робкая маленькая девочка — подняла руку вверх, приказывая ему остановиться.

— Мой отец мертв. Моя мать была шлюхой. Я грешница, Константин. Десять лет я вымаливала себе покой, но его так и нет. Думаю, все, во что я верила, было ложью… Возможно, он был прав. Бога-спасителя не существует. — Рен не позволила себе заплакать. Она встала из-за стола и с трудом сглотнула, пытаясь сохранить самообладание. — Ты веришь в добро, Константин? — пробормотала Рен, обхватив себя руками, как делала в детстве, ожидая наказания.

Константин встал из-за стола — будучи ростом под метр восемьдесят, он прилично возвышался над Рен. Он выглядел сильнее, старше и мудрее ее. Запрокинув голову, она встретилась с ним взглядом. Ей хотелось подчиниться ему, потому что он излучал безопасность. Он — это тот, кто ей нужен. Рен не понимала почему, но точно знала, что он не причинит ей боль.

— Рен, я знаю, что вокруг полно плохих людей. Но я не из их числа. Я бы никогда не причинил тебе вреда, понимаешь? — ответил он, подходя ближе и обхватывая руками ее тонкую талию. У Рен перехватило дыхание, она прикрыла глаза, призывая все свои силы, чтобы набраться смелости и спросить его напрямую.

— Ты веришь в любовь? — прошептала она, когда его руки заняли идеальное положение на ее пояснице.

— Я верю во второй шанс, Рен. — Он наклонился и прижался своими губами к ее губам. Она вздохнула, и ее маленькая грудь резко поднялась и опала под все еще скрещенными впереди руками.

Константин убрал руки с ее спины и взял Рен за руки — теплу его прикосновений почти невозможно было сопротивляться. Рен почувствовала пульсацию между ног и решила, что сегодня вечером позволит ему взять себя. В этот вечер она ощутила себя привлекательной, достойной восхищения женщиной.

Она широко открыла рот, позволяя их языкам переплестись. У Рен было такое ощущение, что она точно знает, что делает. И что все, что когда-то держало ее в своей власти, исчезло. Она обняла Константина за шею и ответила на его поцелуй так, словно от этого зависела ее жизнь. Ей хотелось почувствовать добро, прежде чем его снова отнимут. Прежде чем Риз снова посетит ее во сне и заставит понять, что даже если он мертв, все равно никогда ее не покинет. Он навечно сделал ее частью себя. И ничто не сможет этого изменить. Рен задрожала от чувства собственной неуверенности и поцеловала Константина еще крепче, своими движениями умоляя его о большем. Она жаждала любви, которой никогда не испытывала.

Спотыкаясь, они шли по короткому коридору, пока не оказались в комнате Константина. Он убрал руки с талии Рен и, ухватившись за низ своей простой белой футболки, снял ее. Рен замерла, разглядывая его тело широко раскрытыми глазами, стараясь запомнить каждую линию. Она была уверена, что он был создан самим небом. Каждая мышца — совершенство, а оливковый цвет кожи безупречен. Рен с трудом сглотнула, когда он переместил руку к молнии на брюках.

— Ты уверена? — спросил он, пристально глядя на нее, чтобы убедиться.

Она кивнула, на этот раз давая ему свое согласие. От звука расстегивающейся молнии на его брюках в ее простых хлопковых трусиках образовался чуть ли не бассейн. Он снял с себя брюки, представ перед Рен в одних черных трусах-боксерах. Его внушительная эрекция натягивала ткань нижнего белья, и Рен стало интересно, как, черт возьми, эта штука поместится в ней. Она сделала глубокий вдох — желание сминало ее, как многотонный пресс. Константин подошел к ней и, наклонив голову, внимательно посмотрел на нее. Раньше Рен никогда особо не волновало, привлекательна ли она, но в данный момент она начала сомневаться.

Склонившись к ее уху, он шепнул:

— Ты самое прекрасное создание из всех, кого я видел. — Константин отстранился, чтобы посмотреть на ее реакцию. Она буквально остолбенела, впервые в жизни не чувствуя себя потерянной. У Рен возникло ощущение, что она дома. А может, он прав? Может, это и есть второй шанс: почувствовать что-то еще, помимо прошлого?

Константин прикусил нижнюю губу, слегка улыбнувшись, а затем снял с ее плеч кофту. Ухватившись за край ее зеленой рубашки, он медленно потянул его кверху, оголяя живот Рен. Кончиками пальцев он щекотал кожу, и с ее губ слетел тихий стон. Рен чувствовала себя невесомой и пьяной от похоти…

Она грешница. Она плохая…

Нет, ей придется выбросить из головы ту часть своей жизни. Это все было не по-настоящему. Хорошие люди не осуждают. Она снова и снова мысленно повторяла свою любимую цитату из Библии, пока практически не поверила в нее.

«От Луки 6:37. Не судите, да не судимы будете. Не осуждайте, и не будете осуждены. Простите, и сами будете прощены».

Она повторяла это снова и снова, надеясь, что сможет жить с этим. Она настраивала себя на то, чтобы верить: прошлое, как и то, что ей говорили и чему она была свидетелем, — это всего лишь малая толика того, что может предложить мир. Не все в мире — зло. У нее был жестокий старт, но она не могла позволить своему прошлому командовать собой. Рен пыталась найти дюжину причин, чтобы убедить себя отказаться от этих чувств, но ее жизнь была испорчена гораздо сильнее, чем у тех, кому она пыталась помочь.

Молчаливые слезы заструились по ее лицу. Константин остановился и убрал руки от ее рубашки. Но едва он открыл рот, чтобы что-то сказать, как Рен своими изящными руками стянула ее с себя.

— Я не могу позволить им лишить меня этого, Константин, — не замечая слез, текущих по ее нежному лицу, прошептала Рен и завела руки за спину, чтобы расстегнуть лифчик.

Он отрицательно покачал головой, но она не послушалась. Она миллион раз возвращалась к тому дню, когда ее невинность саму же ее и сгубила, заставив почувствовать, что любовь — это то, что могут украсть.

Когда Рен сняла с себя белый кружевной лифчик, ее грудь оказалась обнажена. Константин хотел отвести взгляд, но не смог. Он чувствовал, что ничем не лучше остальных — тех, кто сделала ее такой. Рен расстегнула пуговицу на своих черных брюках и, стянув их вниз, до лодыжек, сбросила с себя. Это была битва с прошлым, и ей хотелось громко кричать от ненависти. Наконец-то на ее пути встретилось какое-то благородство, но пронзительные голоса прошлого вгрызались в ее изможденное сознание. Они всегда побеждали. Она дни напролет давала советы и оказывала помощь тем, кто в ней нуждался. Но суть в том, что женщина, подвергшаяся влиянию зла, такому же, как она, никогда не изменится. Призраки прошлого всегда будут преследовать ее. И ей уже никогда не стать прежним человеком.

— Нет, Рен, — решительно заявил Константин, раздув ноздри и стиснув зубы.

Никак не отреагировав на его слова, она сорвала с себя белые хлопковые трусики и развернулась, чтобы лечь на кровать и позволить ему взять ее — Рен знала, что он хочет этого. Константин громко ахнул при виде ее обнаженной спины, украшенной татуировкой от верхней части лопаток до самых ягодиц: справа и слева от позвоночника красовались два причудливых ангельских крыла. С замиранием сердца он наблюдал, как она опускается на кровать. Ее кожа была прекрасной, молочно-белой, и он был уверен, что в жизни не видел более потрясающего зрелища. Черное изображение на ее спине было словно знаком принесенной жертвы. Ее тело было холстом для вселяющей ужас истории, и он не мог отвести от него взгляда. И в этот самый момент он — Константин Амброзиа, человек настолько сильной воли, что никому никогда не удавалось поколебать ее, — стал марионеткой ангела во плоти. Он задохнулся от охватившего его смятения. Константин понятия не имел, что с ним будет потом, потому что сейчас знал лишь одно — она нужна ему.

Но это было неправильно.

Он идет на поводу у женщины с раненой душой.

Рен легла поверх белого пухового одеяла и раздвинула ноги. Какое-то мгновение Константин упивался ее видом — с головы до ног абсолютное совершенство. Ее волосы цвета воронова крыла рассыпались по подушке, а белая кожа была столь восхитительна, что просто слюнки текли. Она была похожа на черно-белую фотографию — невероятно эротичная и неподвижная. Ее маленькая дерзкая грудь поднималась и опускалась идеально синхронно с учащенным дыханием — явный признак того, что она в чем-то нуждалась, хотя Константин был уверен, что он не для нее. Он знал, если уступит ее мольбам, то уничтожит Рен. Она была слабой. Она пыталась найти те части себя, которые не суждено обнаружить. Он знал таких женщин… Большинство из них так никогда и не смогли пережить своего позора. Огонь всегда побеждает. Второй шанс — это не более чем ложь. Он хотел сам верить в то, что ей говорил. Его притягивали люди, которым он мог помочь, но наступающий завтрашний день не приносил с собой никакого будущего.

К черту это! Он снял с себя трусы, выпуская на свободу длинный и твердый член. Рен восхищенно приоткрыла свои припухшие губы, и Константин преисполнился внутренней гордости. Слезы больше не струились из ее глаз, но он знал — ее боль была так же сильна, как и раньше. Он крал у нее столько же, сколько и другие.

— Мы должны подождать, Рен, — сказал Константин полным раскаяния голосом. Он продолжал медленно приближаться к кровати, на которой лежала она — обнаженная и бесстыдная для него.

— Я не ангел, Константин. Я шлюха, как и моя мать.

Ее слова должны были оттолкнуть его, но они только заставили член еще сильнее пульсировать от желания.

Вожделение. Грех…

Он был во власти чего-то непонятного. Это была похоть и еще что-то — гораздо более темное и глубокое. Оно растекалось по его венам, соблазняя своими дурными намерениями. Но он не был плохим. Он был тем человеком, который ненавидел все плохое. Он боролся против этого.

Константин взобрался на кровать и расположился между бедер Рен. На это раз он не смотрел ей в глаза. Ему не хотелось знать, что в них скрывается, и лишний раз напоминать себе о ее боли. Он направил свой член в ее влагалище, резко толкнулся и удивился силе встречного сопротивления. Она закричала, царапая его обнаженную спину. Он не должен был этого делать, но был словно под гипнозом того, чего пока не понимал. Константин толкнулся глубже, прокладывая себе путь через тугие мышцы и причиняя Рен обжигающую боль. Она кричала своим ангельским голоском, а маленькими руками раздирала ногтями кожу на его спине, призывая к большему.

Константин вышел из нее, чувствуя себя Иудой, самым страшным из предателей. Константин встал на колени, опустив голову. Он уничтожил свои убеждения и все то, за что боролся.

— Пожалуйста, — всхлипнула Рен, сжимая его руки.

Он взглянул на нее. Она плакала. Он не был уверен, когда она опять начала плакать. Было лишь ощущение, что все, над чем он работал, разрушено.

Рен была во власти своего прошлого, и сейчас Константин был напоминанием того, от чего она так отчаянно пыталась избавиться. Ей нужна была свобода, много лет запретная для нее. Она плакала не из-за него. Она рыдала оттого, что так долго отказывала себе в счастье. Рен как будто застряла в Чистилище, загнанная между Ризом — человеком, укравшим и подарившим жизнь, и Константином — человеком, которого она хотела понять, но не знала, как это сделать. Рен словно оцепенела перед ним. Из-за отсутствия боли от жестких толчков его бедер, ее мозг сосредоточился на боли душевной. Она нуждалась в нем. Ей нужно было больше. Когда он вышел из нее, она снова стала пустой. Поэтому Рен умоляла его. Она умоляла Константина взять ее, впиваясь ногтями в его спину.

Он потянул ее за предплечье и перевернул на живот, вжимая лицом в подушку. Крепко обхватив узкие бедра Рен, он устроился за ее спиной и толкнулся своим жестким членом в ее тесное влагалище.

— Спорим, теперь ты не чувствуешь себя ангелом, да? — Константин словно с цепи сорвался.

Внезапно Рен почувствовала, как ее словно окутывает что-то знакомое. Он давал ей то, в чем она нуждалась, потому что прочел это в ее глазах? Она должна пытаться сопротивляться этому, иначе ее сердце сгорит. Рен хотела сказать ему, чтобы он остановился, потому что первая их встреча, первый ее раз не должны были быть такими, но рот ей затыкала подушка. Яростно вколачиваясь в нее, Константин провел руками по ангельским крыльям, вытатуированным на ее спине. Рен бросила попытки сдерживаться, ее тело обмякло, пока сама она негромко вскрикивала в подушку.

Она кричала не из-за того, что сейчас разделяла с Константином. Рен знала, что он хороший человек. Она кричала потому, что он давал ей то, в чем она нуждалась. И ненавидела себя за это. Ей это нравилось — вот, что было страшно. Ей нравилось, что с ней обращаются, как с грязной шлюхой.

Рен почувствовала, как сжался низ живота, а между бедер стало совсем мокро. В глазах почернело, и она отдалась миру тьмы.

Чаши весов ее прошлого и настоящего никогда не будут уравновешены.

* * *

— Ты совершила большой грех, Рен. Я покажу тебе последствия твоего поступка, — выговаривала ей сестра Магдалена.

Рен было четырнадцать, почти пятнадцать, но в данный момент больше складывалось ощущение, что ей шесть. Она сидела в своей комнате в женском приюте для незамужних матерей. В комнате не было ничего, кроме обычной кровати, накрытой серым шерстяным одеялом, от которого она чесалась и потела по ночам, распятия над изголовьем и маленького столика, на котором лежали четки и Библия.

Старые полы скрипели всякий раз, когда кто-то проходил по коридору. Рен всегда узнавала сестру Магдалену по ее резким и тяжелым шагам. Это была женщина пятидесяти с небольшим лет, полная, с угрюмым морщинистым лицом, потому что она вечно хмурилась и раздражалась из-за безнравственности, захватившей мир. Она была служительницей Бога и учила отступников вселенской милости. Рен поместили сюда после той роковой ночи, когда ей был дан второй шанс, хотя она так и не могла понять, повезло ли ей. Легкое шевеление в животе напомнило, насколько плохой она была.

— Да, сестра Магдалена, — ответила Рен, опустившись на колени и вовремя приняв молитвенную позу, едва заслышав скрип половиц под ее шагами, направляющимися в сторону комнаты.

— Ты увидишь доказательства зла и осознаешь святой Божий промысел. Вставай.

Ее тон не предвещал ничего утешительного. И это лишний раз подтверждало, что Рен — плохая девочка. Возможно, ее место действительно рядом с Ризом…

Рен встала и опустила голову, боясь встретиться взглядом с сестрой Магдаленой. Она знала: эта женщина лишена милосердия. Рен вроде бы должна чувствовать себя в большей безопасности, чем раньше, но это было не так. Было ощущение, что ее просто с головой макнули в полное безумие. Риз, по крайней мере, пытался убедить ее, что он был хорошим. Он дал ей понять, что она ему небезразлична, хотя Рен к этому не стремилась. Оглядываясь назад, она осознавала: тогда было лучше, чем в ее нынешнем положении.

Рен проследовала за сестрой Магдаленой по коридору в темную комнату с большим белым экраном и проектором. В углу стоял одинокий стол. Сестра Магдалена проковыляла в центр комнаты к передвижному штативу, на котором размещался проектор, взяла в руку длинную тяжелую линейку и, хлопнув ею по ладони, повернулась к Рен.

— Сядь.

Рен повиновалась.

— Положи руки на стол, — приказала она.

Нервозность Рен достигла высшей точки. От звука жужжания проектора ее живот нервно сжимался, напоминая ей то, из-за чего она здесь. Ей вдруг так захотелось, чтобы Риз воткнул тот острый нож ей в горло, перерезал его и избавил от страданий. Но он позволил ей жить. Ему так было нужно. Несмотря на то, что сильно рисковал и почти лишился рассудка, он отстранился от нее и дал возможность существовать в этом мире — злом и извращенном.

Рен ждало нечто более ужасное, чем ночные кошмары. Сестра Магдалена подошла к ней, занесла над головой линейку и ударила по пальцам Рен с такой силой, что и взрослый человек заорал бы. Сильнейшая боль от удара распространилась от кончиков пальцев до локтей. Рен хотелось кричать, но она промолчала, зная, что это часть наказания за ее побег на прошлой неделе.

— Ты знаешь, зачем я привела тебя сюда, верно? Твои грехи не заслуживают прощения. Ты — скверна на теле человечества, маленькая мерзавка, — прокаркала сестра Магдалена, отвешивая ей очередной удар.

Рен не смогла сдержать слез, и они хлынули из ее глаз, оставляя следы зла и бесчестия.

— Я покажу тебе доказательства чужих грехов и ошибок, девчонка. Ты увидишь и навсегда запомнишь эти картины. И поймешь, что ты позволила дьяволу вторгнуться в твой разум и повлиять на и без того отвратительный выбор.

Рен хотела сказать ей, что у нее не было другого выбора, кроме как отдать свою невинность Ризу, но ее слова ничего бы не значили для дамы, давшей обет быть покорной слугой Божьей.

Сестра Магдалена щелкнула другим выключателем, и на экране замелькали отвратительные картины. Физиология Рен взяла верх, и ее вырвало прямо на собственные руки, все еще лежащие на столе и окрашенные красными следами от ударов.

— Ты хочешь стать убийцей, Рен? Хочешь отправиться в Ад? — Cлова сестры Магдалены подобно яду просачивались в ее лишенное покоя сердце.

Рен попыталась опустить голову, но рвотные массы могли снова выплеснуться из ее рта.

— Не смей отворачиваться! — закричала сестра Магдалена, подбегая к Рен все с той же линейкой в руке. Не дав Рен времени прийти в себя, она замахнулась и ударила ее линейкой по лицу, отчего сдерживаемая рвота разлетелась брызгами по всей комнате.

— Смотреть, гадина! Если повезет, Бог сможет простить тебя! — завизжала она. Ее голос словно озвучивал бесчестную клятву, которую Рен никогда не забудет.

Рен изучала ужасные фотографии, мелькавшие на экране — нелегальные аборты и мертвые младенцы в мусорных баках.

— Ты хочешь вести жизнь грешницы? — пафосно спросила сестра Магдалена.

Рен знала, что ей никогда не получить прощения. Она была ничем не лучше Риза — мальчика, из-за которого она здесь. Если бы она действительно что-то значила для него, он забрал бы ее с собой. А вместо этого Риз наказал ее, оставив с приплодом. Рен ощутила шевеление в животе — живое доказательство того, что оставил после себя Риз. В ближайшие пять месяцев она будет жить в ловушке своих воспоминаний. Маленькие толчки жизни. Половина его, половина ее. Рен только надеялась, что ребенок, которого она не хотела и от которого хотела избавиться, не будет плохим.

На прошлой неделе она сбежала из приюта для незамужних матерей в поисках клиники, где делают аборты. Она вспомнила об одной, которая находилась за пределами города. Возле нее обычно проходили акции протеста, в которых участвовал ее отец. Когда же Рен отыскала больницу, одна из протестующих узнала ее. Она часто бывала в приюте в качестве волонтера.

В наказание Рен оказалась запертой в комнате в компании собственных ужасных воспоминаний о том, что она хотела сделать — убить единственную часть своего прошлого. Наверное, она и впрямь исчадие ада.

— Думаю, что ты достаточно увидела. Вставай. Возвращайся в свою комнату и молись. Я попрошу сестру Кэролайн принести тебе ужин.

Рен вернулась в свою комнату и опустилась на колени перед кроватью, когда звук закрывающегося замка проник в ее сознание, чтобы дать понять — ее ждет заточение в этом аду еще на три года, пока ей не исполнится восемнадцать. Она сцепила руки и начала молиться, хотя знала, что молитвам этим сбыться не суждено. Затем она почувствовала внутри себя новый толчок. Когда шаги сестры Магдалены затихли, Рен упала на холодный деревянный пол и, обхватив руками свой округлый живот, в котором росла новая жизнь, заплакала, словно призывая надежду на исполнение своих молитв.

Все, чего она хотела, — чтобы добро, наконец, нашло ее.

Глава 8 Приятные воспоминания уже не радуют. Приходит время темной жатвы. Да пребудет милость с теми, кто окажется у него на пути. Каждый его вдох — это вселяющая ужас серенада смерти.

Плохой мальчик возвращается домой.

Резкий запах смешался с затхлым воздухом комнаты, когда Риз очнулся от черной пелены сна, сжимая в объятиях лежащее рядом с ним холодное тело, и осознал то, что сделал. Сама смерть — окончательная и неотвратимая — смотрела на него. Некогда карие глаза девушки теперь потухли. Кровавые брызги на стенах полностью высохли — их ярко-малиновый цвет стал убогим коричневым. Риз никак не мог привыкнуть к запаху смерти. Расслабленное состояние от того, что он украл жизнь и отправил ее в небытие, сбивало его с толку. Он никогда не мог понять, почему рождалось ощущение, что он мог бы поступить иначе. У него не возникало сожаления или сочувствия, скорее, это было желание избавиться от разрушительных мыслей, вторгавшихся в его разум.

Ему нужно было отпущение от девушки, которая хранила его секрет с того самого момента, когда он начал меняться. Бывает безумство врожденное. Бывает приобретенное. А иногда оно дается как возмездие. И если вам не повезет, то вы становитесь жертвой всех трех.

В горле у Риза пересохло, и, как ни странно, он был голоден. Бросив взгляд на маленькую прикроватную тумбочку, он внимательно посмотрел на лежащие там триста пятьдесят долларов. Риз решил, что заправит полный бак угнанного им грузовика и отправится в четырехчасовой путь до Ховервилля, штат Кентукки. Это небольшой городок к югу от Луисвилля. Но сначала остановится в какой-нибудь закусочной и возьмет еды.

Он понимал, что у него не будет времени нормально похоронить девушку. Он не жалел ее, скорее наоборот: Риз считал, что это ей же во благо. Раз уж на то пошло, если существует Рай, значит, и Бог тоже, поэтому Риз и отправил ее на Небеса, а не оставил в Чистилище. Возможно, он не такой уж плохой… Он стянул одеяло с ее мертвого обнаженного, изуродованного тела. В воздухе висел густой зловонный запах смерти. Он щекотал его ноздри, подтверждая содеянное.

Риз изучал тело девушки, рассматривая отметины, оставленные его руками, порезы, сделанные его острым ножом, но процесс созерцания довольно грубо прервало жужжание незваной мухи. Взглядом он следил за надоедливым насекомым, ползающим туда-сюда, пока муха, наконец, не залезла в открытую рану под правой грудью девушки. Рана была небольшая — около десяти сантиметров — и не очень глубокая. Ему стало интересно, почему это ничтожное маленькое существо выбрало себе для пропитания такое маленькое место, когда вокруг был такой выбор. Очевидно, мистер Муха был не очень-то умен. Риз — все еще голый после ночных объятий с мертвой девушкой — лежал на пропитанном кровью матрасе в захолустном мотеле и смотрел на муху, пытаясь проникнуть взглядом в дюжину ее глаз. Риз с восхищением наблюдал за насекомым, выпивающим из девушки последние капли жизни. Точно так же, как он сам высасывал из нее жизнь прошлой ночью. В этот миг Ризу понадобилась вся сила воли, чтобы не припасть своими потрескавшимися губами к одной из оставленных ножом ран и не присосаться, наполняя рот холодным желеобразным веществом, потому что в мертвом больше суток теле кровь уже не жидкая. Но он отговорил себя от этого — неизвестно, какой болезнью можно заразиться. Поэтому он просто сидел и с завистью наблюдал за мистером Мухой, который мог ощущать этот вкус на своем скрученном в хоботок языке. О, не было никаких сомнений — Риз с каждым днем все больше погружался в безумие. Нужно дать пищу своему желудку раньше, чем Риз передумает и присосется к ране на теле девушки. Риз и раньше совершал кое-что отвратительное, но до высасывания крови из трупов дело не доходило.

Еще пару минут он сидел и смотрел на мистера Муху, пока его не охватило сильное волнение. Риз прихлопнул муху ладонью, обрывая ее завтрак, и оставил мертвое насекомое в ране на теле девушки. Он улыбнулся. Вот теперь, как и мистер Крыс, муха стала хранителем его секретов.

* * *

Попыхивая дешевой, свисающей из уголка рта, сигаретой, Риз ехал по 135-му шоссе в направлении Ховервилля, штат Кентукки. Он не предпринимал попыток вернуться домой с той самой зловещей ночи, но теперь час пробил. Было кое-что, о чем он не мог перестать думать. И слишком многое, о чем он не мог перестать молиться. От этой мысли Риз пришел в ярость и сильнее вдавил педаль газа. Пора поговорить со старым сукиным сыном, который все это время владел информацией. Отец Салливан все знал, но все же он не тронул его.

«Молись. Ты должен молиться, и Господь позаботится о твоем сердце, твоем разуме и твоей душе, Риз».

Риз убедился, что все это полная чушь, потому что видел, к чему это в итоге привело его. Разве нормально разговаривать с неодушевленными объектами, спать в обнимку с мертвыми девушками и общаться с крысами и мухами? Риз был уже за гранью безумия, преступив ее давным-давно. Но не по своей вине. Во всем виноват отец Салливан.

В голове замелькали картины того дня на качелях, когда все изменилось. Он с трудом сглотнул и нервно затянулся сигаретой, вспомнив, какой невинной выглядела Рен в том красном платье и черных лакированных туфельках. Она знала, но все же смотрела на него с надеждой. Но он был брошен в подвал, чтобы раскаяться в своих грехах. И именно в том грязном подвале родился другой Риз. Риз, который молился об отмщении. Риз, накормивший своей ненавистью монстра, который в тот день напугал девочку. Он подчинялся. Он был послушным, как полагалось примерному мальчику-католику, пока не пришло время перерезать их всех. И уже очень скоро пробьет час для отца Салливана.

* * *

Риз свернул на дорогу, ведущую к Ховервиллю, штат Кентукки — небольшому городку в тридцати минутах езды от Луисвилля. В нем насчитывалось что-то около пятнадцати тысяч жителей. Городок был хоть и маленький, но достаточно вместительный для всего, что в нем было. Провинциальный стиль городской площади придавал ему вид уездного городка, но количество домов и продуктовых магазинов выводило его за рамки маленького.

Главная улица была обсажена елями, которые радовали постоянством цвета, не обращая внимания на сменяющуюся листву остальных деревьев: зеленую летом и красно-желтую осенью. Казалось бы, это идеальное место для жизни.

Но ничего идеального не существует. Риз мог подтвердить это. Вся его жизнь была ложью.

Пока его ворованный грузовик пыхтел вдоль главной улицы, Риз вздохнул и стал наблюдать за людьми, чьей повседневной жизнью управляли стыд и секреты. Он увидел толстую мамашу, пытающуюся пристегнуть ремнем безопасности ребенка на заднем сиденье своей машины. Скорее всего, она так разъелась из-за стресса, потому что муж больше не трахает ее. Возможно, ему это больше не интересно.

Риз продолжил изучать город, находящийся во власти страха и тишины. Он обратил внимание на мужчину средних лет. Тот поправил солнцезащитные очки и нажал на кнопку брелока, открывая свой подержанный «Мерседес» 1994 года выпуска. «Мужик, твоя машина не такая уж крутая», — подумал Риз.

Его взгляд наткнулся на красно-черную вывеску местной лавочки, торгующей всякой всячиной. Он вспомнил, как бесцельно блуждал по магазину, наблюдая за Рен, рассматривающей бумажных кукол. Какой красивой она была, когда улыбалась. Ей было всего шесть лет, когда он влюбился в нее.

Ох, а потом он увидел вдали колокольню. Крыша церкви, в которой он вырос и куда направлялся, была выложена зеленой черепицей — яркой и приметной издалека. Риз с трудом сдержался, чтобы не вдавить в пол грузовика педаль газа — так стремился он побыстрее добраться туда. Но, включив логику, он немного остыл. Наверное, не стоит портить такую встречу. В конце концов, он терпеливо ждал этого десять лет.

Несколько минут спустя Риз подъехал к пустой парковке и облегченно вздохнул. Он не против забрать чью-то жизнь. Тем не менее, чем тише все будет, тем лучше. У отца Салливана есть ответы, которые ему нужны, и он готов пойти на все, чтобы получить их. Риз не волновался, что кто-нибудь сможет узнать его. Время идет. Люди забывают. Когда такие ужасающие вещи не касаются вас лично, то страсти постепенно утихают, и вы забываете. Риз повзрослел. Он уже больше не подросток. Его тело стало телом взрослого мужчины, с накачанными руками и прессом. Два года назад, находясь в состоянии депрессивного ступора, Риз пошел в тату-салон и набил себе дешевенькую татуировку. Это было во Флориде. Теперь у него на плече было дерево жизни. Символ того, что он оставил после себя много лет назад. Его второй шанс. Он узнает, где искать, заявит свои права и получит искупление, в котором так нуждается.

А потом это превратилось в зависимость. Он сдружился с этой болью, когда игла погружалась в его кожу, оставляя после себя изображение значимых для него вещей.

Он уже не тот человек, который покинул эти места десять лет назад. Он стал выше, крупнее, еще безумнее. Риза привела сюда жажда крови и ответов, и он не уйдет, пока не добьется своего. Он припарковал свой старый «Форд» на свободное место у церкви Святого Антония, вышел из машины и расправил на себе мятую футболку. Он давно украл ее, а еще боксеры, которые сейчас тоже на нем. А вот джинсы придется выбросить. На них явные доказательства того ужаса, который он недавно сотворил с девушкой. Чужая жизнь замысловатым узором разбрызгана по ткани его штанов.

Риз с равнодушным видом шел по черному асфальту, который был настолько раскален от зноя, что на нем можно было плавить воск. В голове возникали совершенно неподобающие картины: Риз размышлял о том, как это будет выглядеть, если он прижмет красивую девушку лицом к раскаленному асфальту, и сколько времени понадобится ее коже, чтобы сгореть от стыда. Риз хотел рассмеяться, но сдержался. Она, скорее всего, будет молиться Богу, который еще ни к кому не проявил милосердия. Он сам в прошлом просил об этом, умоляя отца Салливана, но тот велел ему молиться. Терпеть.

«Молись, Риз. Молись о своих грехах. Молись. Молитва все исправит. Молись, мальчик!».

Ох, отец Салливан, неужели вы не поняли? Судьба — это сука, и она отымеет вашу задницу жестче, чем когда-либо раньше ее кто-то имел. Готовьтесь к адскому огню. Плохой мальчик вернулся, и он принес боль, об избавлении от которой так молился.

Глава 9 Говорят, в глазах Бога любой грех может быть прощен. Но что, если грешник — сам служитель Бога?

Риз открыл дверь церкви Святого Антония, украшенную изысканной резьбой в лучших традициях немецкой евангелистской церкви конца восемнадцатого века. Окрашенное в темный цвет дерево чудесно контрастировало с витражным окном, на котором было потрясающее изображение Богоматери. «О, как символично», — подумал Риз, любуясь Девой Марией, качающей в люльке Царя всех царей.

Он сделал глубокий вдох, вбирая влажный летний воздух своими прокуренными легкими, и улыбнулся сладким и ужасным воспоминаниям, хлынувшим в его безумную голову. Тьма всегда была частью Риза; смерть была частью его сущности, но все тайное скоро станет явным. Он не единственный, кому придется справляться с безумием. Ему нужна его Рен. Ее одобрение. Ее поклонение. Ему нужна ее… любовь?

Нет, этого он принять не мог. Риз не верил в любовь. Он не был уверен в том, что она вообще существует и что кто-то способен на это чувство. Риз был убежден, что между любовью и снисходительностью огромная разница. Он изо всех сил старался выбросить из головы чудесные воспоминания о ее темных, цвета воронова крыла волосах и обиженных стонах. Вся порочность снова всколыхнулась в нем, сделав его член твердым перед самым входом в храм Божий. Но это не имело значения. Он был законченным грешником. Ему никогда не получить отпущения грехов у того самого человека, который всегда говорил ему молиться.

Молиться за мысли, роящиеся в его голове.

Молиться за тех, кто с ним ужасно обращался.

Молиться, чтобы они любили его.

Молиться об избавлении от боли.

Неудивительно, что Риз потерял веру в молитву, ведь он, сколько помнил себя, жил в эпицентре безумия.

— Десять раз «Аве Мария» и десять раз «Отче наш» в знак покаяния в своих грехах. Твое позорное поведение может привести тебя в Чистилище, но продолжай молиться, дитя. Молитва приведет тебя в Рай и вызволит из сетей Дьявола. Теперь целуй мои четки, — голос отца Салливана огнем проник в сознание Риза. Он стоял, уставившись на изысканный расписной витраж, под безжалостным солнцем, обжигавшим его уже потную кожу. Витраж безукоризненно переливался в утреннем свете. Гнев бурлил в венах, и сейчас Риз являл собой бо́льшую угрозу для общества, чем в тот день, когда избавил мир от извергов, бросавших его в подвал, чтобы осознать свои грехи. Тогда был последний раз, когда в нем могло сохраниться хоть что-то хорошее. На следующий день — там, возле качелей — все изменилось. Риз дал Рен обещание, поклялся ей и себе, что пойдет на все, лишь бы быть уверенным, что она больше не считает его плохим мальчиком, даже если это и означало подлить масла в трепещущий в его мозгу огонек. Дать волю голосам, просившим его об освобождении.

Она стала ветром, раздувшим эти угольки, тлеющие в нем с самого рождения. Рен была криптонитом Риза, его слабостью.

Он протянул руку, взялся за железную ручку и слегка потянул ее. Скрип открывающейся двери вернул его назад в то время, которое он презирал. Риз с трудом сглотнул и, дернув дверь сильнее, вошел в церковь. В храме было пусто, и его встретил запах, который Риз слишком хорошо помнил. В воздухе стоял густой аромат тлеющего ладана и горящих свечей — мрачное сочетание, которое ему хотелось бы забыть. Ряды темных деревянных скамей стояли по обеим сторонам главного прохода, застеленного красным потертым ковром, который, видимо, недавно пропылесосили. Риз разглядывал следы от колесиков пылесоса, пока отдаленный скрип старого церковного пола не вывел его из ступора.

Он взглянул вправо: несколько рядов красно-белых подсвечников и металлический ящик для пожертвований были установлены так, чтобы можно было зажечь свечу и опуститься на колени для молитвы. Риз бросил взгляд на слабо освещенный алтарь, хранящий тело и кровь Христову, и ему вспомнился вкус вина и хруст облатки, которую предлагали по воскресеньям. А еще вспомнился запах дыхания матери — такой же, как и у вина, которое им давали по воскресеньям.

Потолок храма был расписан в светлых пастельных тонах с золотом. Ангелы с трубами, летящие к белым пушистым облакам под самым куполом над алтарем. А над ними яркие, красочные изображения херувимов. Риз обратил внимание на то, как обветшала церковь за десять лет: потолок местами начал осыпаться, краска облезла, да и цвет ковра потускнел — Риз помнил, что раньше он был ярче. Хотя, может быть, в детстве у него просто было больше доверия этому месту.

Три стула и стол с лежащей на нем Библией, которую священник читает на проповеди во время службы. На этих стульях обычно сидели отец Салливан и алтарные прислужники — мальчики и девочки. Для него полагался самый высокий, богато украшенный стул. По обеим сторонам от него два обычных, ничем не примечательных стула, предназначавшиеся его помощникам. Риз вспомнил то ужасное белое облачение, которое приходилось натягивать поверх собственной одежды. Летом в нем было настолько мучительно жарко, что, вне всякого сомнения, можно было упасть в обморок от теплового удара. Один раз он совершил ошибку, пролив на свою робу кровь Христову во время одной из месс. Наказание за этот проступок он не забудет… никогда.

Шепчущие отголоски прошлого угрожали лишить его способности придерживаться намеченного курса и не выйти из себя. Ему хотелось яростно крушить эту церковь, уничтожая всю святость и красоту. То самое место, где человек должен находить покой и утешение, у Риза вызывало чувства боли и презрения.

Он чувствовал опасность.

Но теперь, когда время жатвы пришло, он помучает тех, по чьей вине лишился рассудка. Потому что психическая боль хуже физической. До той роковой ночи его запирали в подвал, били и пинали больше, чем он мог сосчитать. Но призраки того, что обрушивалось на его рассудок, и боль от того, что переносил его бедный разум, были намного хуже физических страданий, которые он ощущал постоянно.

Раздался легкий звук знакомых шагов — решительных и исполненных значимости. При каждом шаге скрипел пол. Риз почти чувствовал как содрогается церковь. Сердце в груди бешено заколотилось, и он снова стал маленьким потерянным мальчиком, которому никто не хотел помочь.

Он перевел взгляд налево — к зловещей исповедальной кабине. Две двери. Две стороны одной истории. Два исхода одной исповеди: первый откроет путь на Небеса, второй направит прямиком в Ад.

Риз поднял взгляд. Отца Салливана перед ним не было — эхо его шагов раздавалось за спиной. Риз попытался расслабить плечи, но напряжение нарастало, и с каждой секундой его мышцы становились все тверже. Как камень. Воздух был таким плотным, хоть топор вешай — вечная загадка, ведь любому должно легко дышаться в доме Господнем. Риз снова взглянул на исповедальню, вспомнив, как раньше он воспринимал истинным сокровищем каждую замысловатую резную фигурку на ней.

Его ноги двигались бесшумно, как у крадущегося к добыче ягуара, хотя на этот раз Риз не был хищником. Он был добычей, как и все остальные много лет назад. Его учили, что в поисках искупления он может пойти к отцу Салливану. Но его искупление было только в руках у девушки — той самой, которую он отпустил. Риз должен был забрать ее с собой. Ему подумалось, что в ту секунду он должен был перехватить ее руку и убедить, что они могут сбежать от общества, промывшего им мозги и заполнившего их пародией на веру, которой на самом деле не существовало. Рен надежно хранит его секреты, но главное — это то, о чем отец Салливан не догадывался.

Риз тоже надежно хранит секреты Рен.

Он ускорил темп, и каблуки его ботинок стучали по полу синхронно с учащающимися ударами сердца. Каждый сантиметр его накачанного тела вспотел так, что прилипла футболка. Это будет последнее прощание. Второе с тех пор. Он еще раз избавит мир от зла, хотя душа, которую он заберет, не попадет в Чистилище, сколько ни молись об этом.

Он отправится в Ад.

Риз позволил легкому смешку сорваться с губ, когда вспомнил, как прибегал к отцу Салливану в поисках мира. Его учили руководствоваться принципами порядочности. Прощения. Хотя в действительности вера во все это его и сгубила.

Он открыл дверь исповедальни и опустился на жесткое деревянное сиденье, чувствуя облегчение и гордость за то, что сдержался и не встал на колени перед той самой скамьей за темной завесой, разделяющей его и то могущество, которое могло бы простить ему его преступления. Шаги продолжали свое шествие по скрипучему полу, пока вторая дверь резко не открылась. За черной вуалевой перегородкой появилась тень — такая знакомая Ризу. Отец Салливан занял свое место на деревянном сиденье по ту сторону ширмы, его лицо частично было скрыто тканью между ним и Ризом. Тяжело дыша, он сложил руки на коленях, словно запыхался, пока дошел до исповедальни.

— Прошло столько времени, Риз. Ты хочешь исповедаться в своих грехах и попросить помиловать тебя за погибших по твоей вине? — строго спросил отец Салливан, вставляя слова между приступами одышки.

Злобная ухмылка расплылась на лице Риза — небритом, неухоженном, грубом и смертельно жестоком на вид.

— Ох, отец Салливан. То же самое я хотел спросить у вас. Молились ли вы Господу об избавлении от боли и грехов?

Дыхание отца Салливана замедлилось, а потом и вовсе остановилось на мгновение, когда слова Риза ужалили его, словно ядовитый паук, парализовав страхом. Отец Салливан был человеком, считающим, что может получить все, что захочет. Его прихожане никогда не откажутся от своих обязательств и не усомнятся в нем. Он сидел, словно приросший к месту, и мысленно отсчитывал секунды: одна, две, три, четыре, пять… — пока, наконец, не набрался смелости ответить.

— Не смей бросать мне вызов, мальчишка! — сказал отец Салливан, находясь на грани оказаться парализованным ужасом от ощущения опасности. Он был уверен, что, сбежав отсюда десять лет назад, Риз присоединится к подонкам общества и, в конце концов, умрет за свои преступления. Но он ошибся. А отец Салливан не любил ошибаться. Ему не нравилось, когда его секреты раскрывались. Совсем не нравилось.

— Мне никто не указ, отец Салливан, — возразил Риз, насмехаясь над мужчиной, сидящим по соседству. — Лучше расскажите мне кое-что, падре. Вы учите слову Божию. Вы рукоположенный католический священник, поклявшийся соблюдать духовные обеты. Когда вы впервые их нарушили? — требовательно спросил Риз властным, но в то же время снисходительным тоном. В этом разговоре главным будет он.

— Мои грехи касаются только меня и Господа. Перед тобой я не в ответе. У меня для этого нет причин. Ты нуждаешься в совете и молитве. Ты нуждаешься в помощи, Риз. — Отец Салливан понимал, что стоит на грани огромного провала — егосекреты вот-вот будут раскрыты. Он не мог этого допустить, но не знал, как ему выкрутиться.

— Когда вы впервые нарушили свою первую заповедь? Это случилось до или после того, как моя мать стала вашей алтарницей? Она была первой или пятидесятой?

Отец Салливан почувствовал, как сжалось сердце, угрожая остановиться и прекратить его существование. Ему скоро шестьдесят девять лет, и в ближайшем будущем он планировал уйти на покой. Но его доброе имя очень скоро может оказаться растоптанным. Все рухнет.

— Ты должен отречься от своего безумия. Это грех. Исповедайся служителю Господа и помолись об искуплении, Риз. Молись о прощении. Молись, чтобы Господь простил ложь, льющуюся из твоего рта. — Немного придя в себя, отец Салливан изо всех сил старался не заикаться.

Риз отвернулся и склонил голову на плечо, озадаченный этим ответом. Пожалуй, отец Салливан страдал от безумия так же, как и он сам, и, веря в собственные бредовые идеи, считал свое преступление нормальным деянием. Риз, по крайней мере, знал, что тот ошибается. Он отправится в Ад. Риз уже давно это для себя решил. Но, прежде чем получить известия о Рен, ему нужно было услышать все самому. Ему нужно было, чтобы сам мученик вслух признал, что он, отец Салливан, и есть тот самый человек, ответственный за окончательное падение потерянного мальчика Риза О'Брайена. Он всегда был ничьим. Мужчина, за которого его мать вышла замуж и которого он «считал» своим отцом, женился на ней по принуждению. Примерный католик, который помог бы ей исправиться. Церковь заставила его сделать это. И у него не возникло с этим проблем, но после появления на свет Риза, Джулианна стала сама не своя и потянулась к бутылке. Вино стало ее единственной любовью. Для Риза же любви не нашлось. В пьяном оцепенении Джулианна часто взывала к Лэнгстону Салливану, а однажды ночью она умоляла его стать отцом для ее сына. Кусочки мозаики, которую усердно пытался собрать Риз, встали на свои места. Настало время выпустить тайну на свободу.

Этот человек показал ей, что такое секс. Он — единственный, кому принадлежало ее сердце. Но это было неправильно. Совсем неправильно. Ведь она была всего лишь девочкой-подростком со своими мечтами и надеждами, а отец Салливан растоптал их. Цикл трагических событий никак не завершится, и все благодаря этому святоше. Благодаря тому, кто должен помогать распространять любовь. Возрождать человеколюбие и помогать сломленным людям.

— Я знаю, кто вы на самом деле, отец.

В груди отца Салливана защемило до боли. Стало тяжело дышать. В сознании замелькали все его сцены с подростками — смертные грехи угрожали утопить его в своем омуте. Он уперся руками в колени и, опустив вниз старое морщинистое лицо, изо всех сил пытался выровнять дыхание. Его седые волосы прилипли ко лбу, покрывшемуся потом в предчувствии беды, ведь Риз обо всем догадался. Его старость никогда не будет такой, о которой он мечтал.

— Ты говоришь безумные вещи, сын… Ты… — пробормотал отец Салливан.

— Я говорю правду, а не ложь. Молись об избавлении от боли, отец, если это все, во что ты веришь, — пророкотал Риз, охваченный отвращением.

— Ты не понимаешь, что делаешь! — выкрикнул отец Салливан, и его голос разнесся по всей церкви. Глаза его наполнились слезами, и прежде, чем он смог осознать это, они потекли по его лицу. — Как? — выкрикнул он Ризу.

— Как ты причиняешь боль людям? Или как это делаю я? — ответил Риз и, дотянувшись до вуалевой занавески, отдернул ее в сторону, чтобы увидеть лицо отца Салливана. Он открыл завесу, чтобы взглянуть в лицо своему обидчику. Убийце его будущего. Человеку, который испортил всю его жизнь. Но это всего лишь вопрос времени, и все станет гораздо хуже.

— Я, я… — снова забормотал отец Салливан. — Я любил ее, — наконец признался он.

— Нет, отец Салливан. Вы никого не любите. Вы эгоист, способный только брать. Вы обкрадываете доверчивых. Вы создаете ад. Вы порождаете монстров. Небеса, на которые вы уповаете, пустой звук. Там чернота, потому что Рая нет. Я — ваше порождение. Вы превратили их в ужасных людей. Вы свели мою мать с ума. Вы заставили их ненавидеть меня. Каково это: понимать, что такой святой человек создал дьявола во плоти?

— Только не говори никому. Пожалуйста, умоляю тебя! — отец Салливан плакал, размазывая слезы и сопли по морщинистому лицу. Его артритные колени хрустнули, и он, встав со скамьи, оказался перед открытой ширмой, умоляя о прощении.

— Ты просишь избавить тебя от боли? У меня свой метод, — улыбнулся Риз. Он потянулся к своему ножу на боку, желая узнать каждую грязную темную деталь — все, что раньше было скрыто, — прежде чем вытрясти из него всю необходимую информацию о Рен. Риз знал, что такой секрет отец Салливан не сможет хранить слишком долго. Он знает, где она, и Риз собирается выяснить это. — И тебе предстоит узнать, как я избавляюсь от собственной боли, отец.

Глава 10 Смерть пришла на его порог, и маленький брошенный мальчик насладится игрой Господа.

Тук-тук-тук. Риз вытащил свой нож с зазубренным клинком и подошел к двери исповедальни, за которой сидел отец Салливан. Острое лезвие посылало волны страха в каждую кость тела священника. Того самого человека, который был рукоположен вести за собой всех верующих, но создал непоправимый хаос, погубил будущее стольких людей, ни в грош не ставя человеческую жизнь.

— Тук-тук, отче. Готовы ли вы выйти и смыть с себя все грехи? — прошептал Риз, прижимаясь щекой к прохладному дереву.

Жужжание старого кондиционера — единственного предмета, подающего признаки жизни в этой огромной пустой церкви, — напомнило Ризу о дешевом мотеле и о жизни, которую он забрал. Он нечасто задумывался о тех девушках, которых убил. Одиннадцати девушках, если быть точным. Остальные были отпущены. Но почему-то Риз поймал себя на том, что думает о последней. Что за человек она была? Была ли она плохой или хорошей? Матерью или сестрой? Любовницей или женой? От этих размышлений внутри него начал подниматься гнев. Он не способен принимать людей близко к сердцу.

Что, черт возьми, с ним произошло? Риз приоткрыл губы, резко втянув в себя воздух. Это же он! Он! Это все из-за него, и Риз покажет ему последствия подобных грехов.

Риз прижал ухо к двери и наморщил лоб, прислушиваясь. Все его прежние тревоги улетучились, как только он услышал тихие всхлипы отца Салливана. Грудь едва не лопалась от распирающей ее гордости. Гордости за его способность воздействовать на человека, нанесшего ему непоправимый вред. Если у кого и есть шанс выжить, то только у Рен. Он нуждается в ней. И он найдет ее. Риз не был уверен в том, как поступит дальше. Он просто знал, что должен добраться до нее. Заставить ее понять, что не во всем случившемся есть его вина.

В том, что случилось на качелях.

В подвале.

В той ночи, когда погибли родители.

В той ночи, когда он кое-что забрал у нее.

Че-е-е-е-е-рт… При мысли об этом его член начал набухать под тканью штанов. Риз не мог больше это контролировать. Ему необходимо добраться до нее.

Свободной рукой он открыл дверь и увидел отца Салливана, стоящего на коленях и молящегося Богу, в которого Риз больше не верил.

— Пришло время выпустить правду на свободу, отче, — взгляд Риза стал таким острым, что мог бы разрезать стекло. Ненависть всегда окутывала его сердце, не давая почувствовать жизнь.

— Не делай того, о чем потом пожалеешь! Ты должен думать о месте вечного упокоения, Риз! О Небесах! — закричал отец Салливан, падая на деревянный пол исповедальни.

— Твои мольбы мне абсолютно безразличны. Вставай. Немедленно, — потребовал Риз.

— Ты не можешь заставить меня исповедаться в своих грехах! Я не стану этого делать. Ты не мой Бог! Я в ответе лишь перед Ним и Святым Духом!

Риз сжал свободную руку в кулак с такой силой, что хрустнули суставы, и слегка повернул голову, чтобы взглянуть на священника повнимательней. Он не сжалится над ним. Риз знал, что именно этого добивался отец Салливан. Он пытался вызвать жалость к себе и подтолкнуть его на путь к несуществующему месту.

К Раю.

Как это возможно? Всю жизнь Ризу туманили этим мозги, но даже доброта, в существование которой его заставляли верить, на самом деле обернулась злом.

— Встань, черт возьми! Ты думаешь, что сможешь убедить меня этим маленьким фарсом? Ты меня не знаешь. Позволь показать тебе, что у меня есть… — Риз с размаху опустил свой крепкий кулак прямо в лицо отца Салливана. Удар вышел звучным, словно пение падших ангелов в папском дворце. — Скажите мне, отец Салливан. Неужели жизнь и репутация для тебя важнее смерти? — спросил Риз, пока отец Салливан прикрывал рукой разбитую губу и пульсирующую от боли челюсть.

— Я не стану бросать вызов Богу в угоду тебе.

Отец Салливан представил все те ужасы, на которые мальчишка — нет, теперь уже взрослый мужчина, судя по виду, — был способен. Его самолюбие взбунтовалось от одной только мысли, что люди могут узнать о его тайнах. О его преступлениях.

— Ты расскажешь мне все, и я позволю тебе жить, — заявил Риз. И это было абсолютной правдой. Он планировал оставить его в живых, если Салливан расскажет ему все о матери. И о Рен…

С дрожащими губами отец Салливан поднял на Риза полный недоверия взгляд. Старость явно брала свое: дряхлое тело, глубокие морщины на лице и абсолютно седые волосы выдавали его возраст. На ум Ризу пришел его любимый цвет — тот, что символизировал и жизнь, и смерть одновременно. Как бы он смотрелся на этих седых как лунь прядях. Но он дал обещание и собирался выполнить его. Однако не все обещания выполнять приятно.

— Поднимайтесь, падре. Для начала вы расскажете, как у вас все началось с моей матерью. Я хочу знать каждую чертову деталь, вы, никчемный порочный человек. Все, в мельчайших подробностях.

Отец Салливан понимал, что не очень хорошо распорядился своей судьбой. Он не попадет в ту прекрасную обитель, свободную от вечной боли. Он закончит свое существование на тлеющих углях ада — в том самом месте, от которого предостерегал других. Он восхвалял тех, кто вел праведную, лишенную пороков жизнь, но сам всю свою жизнь был грешником.

Отец Салливан стоял и смотрел на двери в надежде, что кто-нибудь войдет, чтобы поставить свечу и помолиться, однако Риз заметил, как его полные слез глаза мечутся между ним и дверью церкви. Лицо Риза осветилось довольной улыбкой, словно у кота, поймавшего канарейку. И котом здесь был он сам, а отец Салливан — канарейкой. При всем его желании, ему не удастся перехитрить Риза. Он чуял это за версту, потому что последние десять лет сам выживал только за счет собственного безумия и изворотливости.

— Запри дверь. Я знаю, что связка ключей при тебе. Шевелись, — голос Риза звучал спокойно, но властно.

Отец Салливан бросил на него умоляющий взгляд. Риз кивком головы указал ему на большую двойную дверь. Отцу Салливану стоило огромного труда подняться, но Риз не стал помогать ему. Только не после того, через что заставил его пройти святой отец. Отец Салливан достал из кармана звенящую связку ключей и, протянув их Ризу, пошел следом за ним. Он запер дверь — для надежности еще и на цепь. Риз чувствовал себя непринужденно, понимая, что теперь они точно одни.

— К алтарю, — приказал он, засовывая ключи в карман и крепче сжимая нож. С желанием убить отца Салливана бороться становилось все труднее, но обещание есть обещание.

Они шли по недавно вычищенному ковру — тусклому и безжизненному — пока не достигли алтаря. Отец Салливан взглядом спросил, куда дальше, и Риз с удовольствием указал ему на стулья.

— Садись туда.

Отец Салливан направился к своему стулу, стремясь поскорее сесть, измученный артритными болями в коленях. Жалко, конечно, но настоящая боль его только начиналась.

— Не на этот, — с издевкой сказал Риз, не позволяя ему сесть на свой трон и совершенно сбивая с толку. Но отец Салливан даже не пытался возражать и просто пошел к стоящему рядом стулу поменьше. Он сел туда, куда было приказано. Риз, по-прежнему с ножом в руке, сел рядом.

— Начнем оттуда, где зародилась наша история, — прошептал он, любуясь блестящим клинком.

* * *

Джулианна Моремар была яркой семнадцатилетней девушкой, выросшей в скромном доме в Ховервилле, штат Кентукки. Ее мать работала швеей в местном магазинчике на городской площади, а отец трудился на угольной шахте. Они были набожны, никогда не пропускали воскресных месс и чтили церковные праздники. Джулианна была правильно воспитана, но в последний год ее словно что-то одолевало. Возможно, это просто возрастное. Но она молилась. Каждую ночь перед сном она молила Бога уберечь ее от греха. Но он не слышал ее.

Когда это не помогло, она решила поговорить со священником — отцом Лэнгстоном Салливаном. Джулианна не знала точно, что это такое, но при виде него то место между ее ног, которое кровоточило каждый месяц или около того, начинало гореть и пульсировать, когда она, стоя в церкви каждое воскресенье, слушала его глубокий голос, разъясняющий Святое Писание. Она представляла себя Евой, а его Адамом, и ничего не могла с этим поделать. Ее сердце начинало гулко биться в груди, когда она представляла себе его неприкрытую страсть. Она была грешницей. Он — святым. Ей нужно было избавиться от этих мыслей, постоянно вторгавшихся в ее сознание. Мыслей, которых она не понимала.

О сексе она узнала в своей закрытой школе несколько лет тому назад. Единственное, что она усвоила — это акт, который совершается мужем и женой, если нужно зачать ребенка. Но ничего не говорилось о тех чувствах, которые она испытывала. Джулианна пришла к выводу, что она не такая, как все. А быть другой не всегда хорошо.

Она не была ни Евой, ни Адамом. Она была запретным яблоком, которое люди никогда не смогут понять. Вкусный фрукт, полный обещаний и умоляющий, чтобы его попробовали.

В буквальном смысле.

Джулианна часто разглядывала отца Салливана. Его прекрасной формы полные розовые губы. Его кадык, идеально двигающийся вверх-вниз, когда у него пересыхало во рту, и он сглатывал, произнося проповеди. Ей было интересно, каким окажется его тело без этого строгого черного облачения. Вглядываясь в его чисто выбритое лицо, Джулианна была уверена, что ей суждено гореть в Аду. Она была рождена, чтобы дать начало чему-то ужасному. Сдерживать эти чувства становилось все труднее, и ей необходимо было поскорее избавиться от них, пока они совсем не вышли из-под контроля. Чем дольше она смотрела на священника, тем сильнее становилась пульсация между ног, пока не превратилась во влажность, похожую на месячные. Но, зайдя в ванную проверить, Джулианна обнаружила, что ее белые хлопковые трусики были пропитаны вовсе не кровью, а какой-то прозрачной жидкостью.

Ей нужно исповедаться. Освободиться. Поэтому она обратилась к отцу Салливану сразу после службы в среду и попросила исповедовать ее лично. Родители очень гордились тем, что она уделяла время очищению от грехов.

Джулианна решила так: она расскажет ему о тех своих чувствах, в которых пыталась разобраться и от которых пока не могла избавиться, и попросит прощения, потому что в глубине души понимала, что чувства эти неправильные. Но, находясь рядом с ним во время мессы, она слушала его придыхание и поняла, что не может сосредоточиться. Для ее стойкости это слишком сильное испытание. Служба закончилась, отец Салливан отпустил прихожан, и Джулианна, пройдя с крестом в руках вслед за ним по застеленному красным ковром проходу, наконец, добралась до своей комнаты, чтобы снять облачение алтарницы. Еще недавно шумная церковь опустела, и даже второй помощник отца Салливана — мальчик-алтарник, который вот уже несколько месяцев не сводил с нее глаз, — тоже ушел.

— Джулианна, ты готова к исповеди? — раздался за дверью голос отца Салливана.

— Да, святой отец. Я сейчас подойду, — ответила Джулианна, расправляя плиссированную юбку и застегивая верхнюю пуговицу белой блузки. Хотя внутренний голос подсказывал ей расстегнуть ее и оставить небольшое декольте, давая понять отцу Салливану: ей есть, что ему предложить. Она услышала звук его шагов, отражающихся от деревянного пола. Он шел в сторону исповедальни. Джулианна с трудом сглотнула, сердце неистово затрепетало, словно бабочка, жаждущая нектара, до которого оставалось рукой подать. И ей ничего больше не надо, кроме горькой сладости этого заблуждения.

Быстрыми и легкими шагами она ступала по деревянному полу опустевшей церкви. Такая невинная. Такая грациозная. Уже почти испорченная…

Джулианна вошла в кабинку для исповеди и села на скамейку, понимая, что стоять голыми коленями на полу будет больно и некомфортно, и тогда она вряд ли сможет рассказать отцу Салливану о том, что на самом деле чувствует.

— Благословите меня, святой отец, ибо я согрешила. С момента моей последней исповеди прошло две недели… — ее голос затих, слова застряли в горле. Она уже подумывала уйти, сомневаясь в том, что у нее хватит мужества рассказать обо всех развратных мыслях и порочных фантазиях, возникающих в ее голове. Ее разум должен был оставаться чистым и невинным. Она не понимала, откуда все это берется.

— Расскажи мне о своих грехах, и я выберу для тебя епитимью.

От голоса отца Салливана ее тело задрожало. Его звук, словно самая желанная мелодия, вызвал в ней сладкий трепет ожидания. Между ног все стало влажным, и Джулианна попыталась сжать бедра, чтобы избавиться от этого, но влажность только усилилась. Она попыталась посмотреть сквозь окошко, чтобы увидеть его лицо — такое прекрасное и непорочное — но плотная вуаль не позволяла разглядеть его черты. Джулианна скрестила ноги, и тихий стон слетел с ее губ. Она не могла понять, что происходит с ее телом.

— Джулианна, ты в порядке?

Она словно онемела. Возбуждение лишило ее дара речи и поглотило разум, но ведь она всего лишь девушка… девушка, ведомая недавно открывшейся похотью.

— Джулианна? — снова спросил отец Салливан.

Сердце колотилось с такой скоростью, что его удары не поддавались счету. Тело начало покрываться испариной. Ее рот раскрылся от страстного желания чего-то, но чего именно — она не могла понять. Тело словно действовало самостоятельно, подчиняясь своим желаниям и потребностям.

— Я… я… не… не в порядке, — пробормотала она.

— Ты всегда можешь рассказать мне, Джулианна.

Звук его голоса оказался последней каплей. Она вскочила и, в спешке выбегая из исповедальни, споткнулась о собственные ноги. Джулианна упала лицом вниз, разбив губу. Слезы наполнили ее глаза, вытеснив из них похоть. Дверь второй кабинки распахнулась, и отец Салливан стремительно направился в ее сторону. Джулианна свернулась в позу зародыша, всей душой желая оказаться там, где он не смог бы так влиять на нее. Там, где ее тело не будет затягивать в водоворот необъяснимых чувств. Там, где она не будет ощущать себя грязной и бесстыдной.

— Джулианна. Нет такого греха, которого Бог не простил бы… — сказал отец Салливан, протягивая ей свою руку, чтобы помочь подняться.

— Есть. Мой грех переходит все границы, святой отец.

— Сядь, Джулианна, — в его голосе не было обычной мягкости. Он был громче. Требовательнее.

Ее живот снова сжался от спазма, но она послушалась. Приняв сидячее положение, Джулианна поняла, что ее колени разведены в стороны, давая отцу Салливану возможность заглянуть ей между ног. Ее щеки вспыхнули и приобрели вишнево-красный оттенок.

— Давай сядем на скамью перед алтарем. Может, там тебе будет лучше? — его тон смягчился.

Джулианна не ответила, а просто кивнула в знак согласия. Они подошли к передней скамье и сели. Ее слух был обострен до предела. Она слышала и подсчитывала каждый его вдох, наблюдая за отцом Салливаном краем глаза. Потрясающая голубизна его глаз дарила ей покой и одновременно пугала.

— Что так напугало тебя, Джулианна?

Она взглянула на него, и у отца Салливана перехватило дыхание от ее невинного вида.

— Чувства.

Как глупо прозвучал ответ.

— Какие чувства тебя так взволновали?

Ее маленькая грудь поднялась и опала. Желание, от которого она старалась избавиться, с новой силой вспыхнуло во всем теле после вопроса отца Салливана. Это уже не исповедь. Это беседа…

— Чувства к… вам, — слова сорвались с языка, и она, с трудом сглотнув, увидела, как он провел руками по своим светлым с проседью волосам. В этот момент она была очарована им, а он ею.

— Ты боишься меня? — спросил отец Салливан.

— Нет, отче. Я… я не знаю, что это. Думаю, что я люблю вас, — призналась Джулианна и, нервно заерзав, сложила руки на коленях.

В ожидании ответа она просидела так, кажется, целую вечность, но его губы оставались сомкнутыми. Она заметила, как его кадык дернулся вверх-вниз, когда он сглотнул, словно у него пересохло во рту. Точно так же он делал во время проповеди. Уголки его губ приподнялись в легкой улыбке.

— Само небо призвало тебя, Джулианна.

Она почувствовала, что запуталась еще больше. Ей было непонятно, что это значит, но, должно быть, что-то хорошее. Она была немного наивна и понимала: это совсем не то, чему учат на уроках в школе. Священники могут вступать в отношения только с Богом.

— Что это значит? — спросила она, вглядываясь в самую глубь его голубых глаз.

Морщинки в уголках его чарующих глаз разгладились. И именно в этот момент Джулианна перешла на сторону тьмы, ведомая человеком, который должен был служить Богу.

— Небеса хотят, чтобы ты стала моим тайным ангелом. Никто не должен знать об этом.

* * *

Отец Салливан пришел в себя, ощутив, как его голова ударяется о паркетный пол. Не прилагая особых усилий, Риз куда-то тащил его. Сначала он подумал сопротивляться: поднять свои артритные руки и, проезжая мимо рядов скамей, попытаться ухватиться хоть за что-нибудь, но решил сдаться на милость Риза. Открыв глаза, он устремил взгляд на купол любимой церкви, разглядывая ангелов и жалея себя.

Святой отец почувствовал, как запрокинулась его голова и хрустнула шея, когда Риз пытался протащить его через две ступеньки, ведущие к алтарю. Кажется, он еще не понял, что падре все еще в сознании. Риз нетерпеливо заворчал и, дернув сильнее, наконец-то втащил старика на ступеньки. Опустив обмякшее тело отца Салливана, он сделал шаг назад.

— Как я вижу, ты не умер. Ты веришь, что я выполню свое обещание? — спросил Риз, глядя на него со злой усмешкой на лице и твердой решимостью во взгляде.

Отец Салливан отказывался предлагать ему то, что он просил взамен. Но, с трудом сглотнув, понял, что себялюбие приведет его прямиком в Ад.

— Отвечай мне, глупый старик, — разозлился Риз и плюнул в отца Салливана.

Падре кивнул головой, пульсирующей от боли, проникающей в каждую клетку его дряхлого тела.

— Вставай. Я же не сломал тебе ноги… пока, — потребовал Риз.

Отец Салливан повернулся на бок, изо всех сил пытаясь не обращать внимания на душевную боль, неотступно преследующую его, потому что она ощущалась еще хуже физической. С большим трудом он, наконец, встал, уцепившись за белую ткань, покрывающую алтарь. Тот самый, на котором он благословлял Телом и Кровью Христовой каждую воскресную службу. А сейчас вынужден будет открыть жуткую тайну и показать свое истинное лицо. То самое, о котором, он был уверен, никто никогда не узнает.

— Ложись. Сверху, — приказал Риз, указывая кивком головы, чтобы старик ложился на кипельно-белое алтарное покрывало.

Сердце отца Салливана забилось чаще. Он не доверял Ризу. Да и как можно? Мальчишка сам был порождением недоверия. Греха. Риз был результатом падения… он был ядовитым яблоком, которое продолжало возвращаться и преследовать его. И нет от него никакого укрытия. Мальчишка встал на сторону дьявола. Возможно, в этом его наказание. Святой отец, породивший ребенка, ставшего причиной ужасных событий. Но отец Салливан не понимал самого важного — Риз искал того, чего был лишен.

Искупления. Пусть не в классическом понимании — это не важно.

Он просто желал хоть где-нибудь найти истинное прощение.

С большим трудом отец Салливан наконец-то взобрался на алтарь. Слегка задыхаясь, он сел и вдохнул запах ладана — уникальный, не похожий ни на один другой. Обычно этот аромат действовал на него успокаивающе, но сейчас почему-то заставлял нервничать.

— Ложитесь на спину, отец Салливан. И да начнется исповедь!

Глава 11 После долгих скитаний в лабиринте безумия маленький мальчик попал в объятия ада, от которого его предостерегали в прошлом, и никогда больше он не почувствует себя прежним.

— Что чувствуешь, когда впервые похищаешь девственность, ты, глупый старик? — прошептал Риз, вытирая лезвие ножа о свои покрытые пятнами джинсы. Нож еще не был испачкан кровью, но Риз делал это по привычке. Он сглотнул. Сухость в горле напоминала о том, что его тело нуждается в пище и воде. Последние десять лет он практически не заботился о себе. И считал, что его не должны заботить те, кто издевался над ним вплоть до той зловещий ночи. В памяти всплыл его разговор с крысой в состоянии бреда после удара головой. Он был зол. Ему нужно было снова почувствовать себя живым, стать самим собой. И только одно существо могло заставить его ощутить себя хотя бы наполовину человеком.

Она.

Рен.

А мужчина, лежащий на алтаре, владел секретами, которые Ризу необходимо было знать. Как сильно ему хотелось прижать лезвие к его шее и наблюдать, как расходится под ним дряблая старческая кожа, выпуская восхитительного темно-красного цвета кровь — единственное подтверждение жизни, такой бессмысленной и тлетворной.

С разбитых губ отца Салливана слетел слабый стон. Риз склонил голову и внимательно наблюдал, изо всех сил стараясь не расхохотаться, словно помешанный псих, как отец Салливан старается ухватиться за белую ткань. Риз не смог сдержаться, и с его потрескавшихся губ сорвался смех. Инстинктивно он поднес ко рту своего самого преданного советчика — свой нож — чтобы заставить умолкнуть собственное безумие. Это было похоже на проявление любви в самой ужасной манере. Он все сильнее прижимал клинок к губам, наслаждаясь небольшой болью, пока не почувствовал жидкость с металлическим привкусом, которым не переставал восхищаться на протяжении долгих лет. Отдернув нож, Риз увидел, что тот окрасился его кровью. Риз снова рассмеялся, потому что всегда находил это забавным. Оторвав взгляд от ножа, он подошел к отцу Салливану и наблюдал за его бесполезными попытками укрыться хоть чем-нибудь — неважно, чем — лишь бы почувствовать себя в безопасности. Какая ирония для человека: лежать на самом священном месте храма — на том самом, стоя у которого он принимал поклонение людей… — и молить об избавлении от боли. Теперь настала его очередь.

— Вы готовы молить об избавлении от своей боли, отец Салливан? — спросил Риз, подходя, наконец, к возвышению алтаря и глядя на жалкое выражение лица священника. Ему не терпелось изменить это — уничтожить в нем чувство жалости к себе и вселить ужас. В конце концов, это будет сродни мести. Око за око.

Риз готов был избавиться от всего, что в нем было от этого старика, и добраться до чего-то своего, и только своего. Раньше у него никогда не было возможности завести домашнее животное, но сейчас Риз почему-то был уверен: он сможет убедить ее, что она тоже хочет этого. Как бы то ни было, он понимал, что будет решать проблемы по мере их поступления.

— Отец Салливан, что гласит Второзаконие 22:27?

Глаза отца Салливана снова наполнились слезами, и это сильно разозлило Риза. Охваченный гневом и следуя привычке, он занес нож над головой священника, словно готовясь нанести смертельный удар, но сдержался. Он погубит его жизнь, оставив в живых. Чтобы все могли видеть: именно он стоит за чередой загубленных жизней.

— Черт возьми, отвечай мне! — закричал Риз, понимая, что теряет терпение.

— Ибо встретился он с нею в поле, и хотя отроковица обрученная кричала, некому было спасти ее.

— Как ты взял ее, отец Салливан? Как ты убил ее дух?

Отец Салливан закрыл лицо руками — то ли от страха, то ли от стыда, Риз был не уверен. К тому же, ему было все равно. Злобно выругавшись, он прижал нож к запястьям старика и начал резать их достаточно сильно, чтобы тот почувствовал боль. Отец Салливан вскрикнул, убрал от лица руки и положил их вдоль тела, не дожидаясь очередного приказа Риза. К этой секунде святой отец дрожал уже всем телом, из глаз продолжали течь слезы, но Риз был уверен, что все это игра. На самом деле, ему было его совсем не жаль. Людей вроде отца Салливана не заботит никто, кроме самих себя. Он слишком многим сломал жизнь. И осколки этих жизней уже никогда не склеить.

— Она плакала, когда ты трахал ее, лишая девственности? — выкрикнул Риз, и его низкий голос громким эхом разнесся по пустой церкви.

А отец Салливан продолжал молить бесполезного Бога за себя, а не за тех, кому причинил боль.

— Она просила тебя дать ей немного твоей любви, когда сказала, что ждет ребенка? — продолжил Риз, отвешивая священнику звонкую пощечину.

Их взгляды встретились, и в этот момент взаимная ненависть стала еще сильнее, чем раньше. Отец Салливан не скрывал своего презрения — его губы скривились, а недавно еще плачущие глаза были полны мучительного отвращения. Он плюнул Ризу в лицо.

— Нет. Я хотел, чтобы она избавилась от тебя, сделав аборт. Когда она этого не сделала, я просто заставил ее трахаться с молодым алтарником у меня на глазах… Я знал, что она ему нравится, и он получил большое удовольствие. Твоя мать кричала, как шлюха — кем, собственно, и была, — но все равно кончила.

Рассудок покинул Риза, и реальность, когда-то окружавшая его, исчезла. Он перестал видеть что-то вокруг, тьма заволокла взор, снова угрожая сделать его слабым, но у Риза не было шанса — темная сторона всегда одерживала верх. Погружение в полный мрак было всего лишь вопросом времени.

* * *

Риз пришел в себя от сотрясавшей его дрожи. Это был не легкий озноб, как от зимнего холода, а дрожь, которая пробирала до самых костей. Он слышал, как стучат его зубы, а в суставах обеих рук ощущалась странная боль. Глаза все еще были закрыты, но Риз был в сознании. Он через многое прошел, но в эту секунду до ужаса боялся поднять веки и посмотреть на то, что его окружает. Он умирает? Его ранил человек, которого он планировал отпустить? Может, он уже на пути в Ад — в свое заслуженное место? Нет! Он еще не использовал свой шанс получить от нее прощение. Это все, что ему нужно, прежде чем он попрощается с миром.

Он чувствовал под своим изможденным телом холодные скрипучие доски. Риз максимально напряг слух, чтобы услышать хоть что-нибудь — все равно что. Огни преисподней зловеще вспыхивали в глазах. Ничего. Абсолютная тишина. А потом… он услышал звук включившегося старого кондиционера.

Его тело снова задрожало, но он мысленно приказал себе продолжать бороться — другого выбора нет. С четырнадцати лет он мог полагаться только на себя, живя той жизнью, которую остальные считали настоящей. Но это было не так, потому что она не такая, какой кажется. Он был готов отказаться от всего, независимо от того, к каким последствиям приведет его выбор, лишь бы добраться до нее.

Наконец, он открыл глаза. Ему в лицо смотрели ангелы с церковного купола. Риз резко вдохнул, и его желудок непроизвольно заурчал в ответ на насыщенный запах крови, заполнивший его ноздри. Он почувствовал, что все тело, включая лицо, было покрыто чем-то липким. Лизнув свои потрескавшиеся губы, он ощутил на языке приветственный вкус, которым так восхищался.

Кровь.

Подняв обе руки, он увидел, что они покрыты ярко-красным.

Молись об избавлении от боли…

Смой с себя все грехи…

Риз сел ровно. Боль во всем теле говорила о том, что он учинил здесь жуткое побоище. Он с трудом сглотнул и попытался найти разумное объяснение своим ощущениям, но не мог. С головы до ног он был покрыт красным — цветом, доводившим его до крайней степени безумия и похоти.

Риз стоял, боясь повернуться к алтарю и взглянуть на то, что сделал, но его тело подчинялось своим собственным правилам. Риз обернулся. Свидетелем такой картины он еще не был никогда. Он резко выдохнул — то ли потрясенный открывшимся его взору видом, то ли испытав облегчение.

990 Хармони-уэй

990 Хармони-уэй

990 Хармони-уэй

990 Хармони-уэй

990 Хармони-уэй

Адрес был написан кровью повсюду — десятки раз — вокруг стула, на котором обычно сидел отец Салливан. Его неподвижное тело, вернее, то, что от него осталось, лежало на возвышении алтаря. Риз пытался сдержать свое обещание, но отец Салливан сам толкнул его во мрак. Он сам напросился, чтобы плохой мальчик вышел поиграть. Возможно, Лэнгстона Салливана встретил заслуженный Ад.

В какой-то момент Риз почувствовал умиротворение, осознав, что секреты и человек, хранивший их, умерли. Исчезли. Навсегда. Человек, на чьих руках кровь его матери, ушел на корм дьяволу, которым так пугал остальных. Но остальные не осознавали, что он был переодетым ангелом. Некоторые падшие ангелы поначалу усердно восхваляют Бога, пока не оказываются низвергнутыми на самое дно преисподней. Лэнгстон Салливан, должно быть, был одним из таких подлых и презренных. У него не было ни друзей, ни близких. Только его грехи. Грехи были его друзьями. Но теперь они тоже ушли.

Риз не чувствовал себя одиноким, как когда-то. Он подошел к алтарю, на котором лежали останки жалкого святоши, и сел рядом, удобно расположившись на корточках у основания алтаря и потихоньку привыкая к холоду, который сам собой начинал охватывать его. Риза окутывали грехи отца Салливана. Часть их — это его мать, и ему нравилось думать, что, возможно, она не была такой испорченной, как отец Салливан. Она должна была быть хорошей его частью.

Разглядывая лужу крови и останки человеческого тела, Риз поймал себя на том, что его волнует мысль о ее порядочности. Он покачал головой на хаос, им самим устроенный, частично гордясь этим, и провел руками по волосам, понимая, что сила, которой, как ему казалось, у него было в избытке, все быстрее и быстрее исчерпывается. Ему нужно понять, с чем это связано.

990 Хармони-уэй

Он вспомнил их первый раз вместе. Тогда он украл не только ее чистоту, но и высосал ее душу. И душа эта стала принадлежать ему — светлый противовес его черному бесполезному сердцу. Рай и ад создали мелодию, и маленький мальчик, впервые попробовав вкус невинности, пришел от нее в восхищение и впал в зависимость.

И наконец-то, спустя десять лет… он получит ее.

Привет, сладкая Рен. Это я, Риз. Ты хочешь выйти поиграть?

Глава 12 Совершенство — это иллюзия.

— Все в порядке, Мара. Теперь ты в безопасности, — успокаивающим голосом сказала Рен двадцатилетней девушке, сидящей рядом в ее маленьком кабинете.

Мара, недавняя жертва изнасилования, только что излила свою душу, рассказав все, что запомнила, хотя не должна была ничего помнить. Она тогда была под воздействием наркотика — его подсыпал ей во время свидания мужчина, с которым она встречалась три месяца, но не позволяла ему заходить дальше сексуальных ласк и глубоких поцелуев.

Рен понимала, что эта часть ее личности была далека от совершенства. Совершенства не существует. Когда женщины, изливающие ей души в этом кабинете, взывали к Богу о милости, которую она сама вымаливала годами, ее сердце ускоряло ритм, а внизу живота ощущалась тяжесть. На ней словно лежало заклятье — его заклятье — даже после стольких минувших лет.

Мара продолжала рыдать, уткнувшись в ладони. Светлые кудри упали на ее лицо, скрывая горе, настойчиво выплескивающееся из ее маленького тела. В такие моменты молчание было золотом, и сейчас Рен понимала, что ей лучше ничего не говорить. На мгновение у нее возникла мысль протянуть руку и легонько погладить девушку по дрожащему колену, но она передумала еще до того, как изящными пальцами уже почти коснулась трясущейся ноги Мары.

В мыслях промелькнули картины из далекого прошлого. Разбитые окровавленные колени и страдальческие рыдания, эхом раздающиеся в голове. Рен была мазохисткой, зависимой от боли, и ее внезапно потянуло освободиться от своих грехов единственным способом, которому ее учили. Исповедаться. Молиться об избавлении от боли. После того ужасного свидания она не могла опять пойти к мужчине, взявшему ее под свое крыло. Рен знала, у него тоже есть секреты. Он никогда не делился ими, но она видела их в его глазах. Они казались слишком хорошими, чтобы быть правдой. Как восхитительное яблоко, которое Ева жаждала попробовать в Эдемском саду. Иногда искушение берет над нами верх.

— Мара, думаю, сегодня ты отлично справилась. Ты не забываешь раз в неделю появляться на приеме у доктора Юрия? — спросила Рен, отлично зная, что смена темы разговора после обсуждения самого инцидента и его подробностей обычно благотворно влияет на душевное и умственное состояние пациента.

— Мне назначено на завтра, — ответила Мара, встречаясь своими ярко-голубыми глазами с темно-карими глазами Рен. Она вытерла слезы и какое-то время просто сидела, глядя на Рен в ожидании подсказки, что делать дальше. Рен ненавидела эту часть встречи, когда жертва насилия все для себя уяснила. От этой грязи никогда не отмыться. Рен могла ручаться за это. Больше десяти лет прошло с тех пор, как она сама прошла через нечто подобное, но каждый раз, думая о нем, ей хотелось уползти обратно в то место, где все берет свое начало, отмыться святой водой, пасть на колени и читать «Аве Мария» до тех пор, пока все не изменится к лучшему.

Но лучше не станет.

Жизнь построена на том, чтобы притворяться и плыть по течению.

У нее был Константин — ее новый бойфренд — и работа в приюте. Казалось бы, что еще надо? Но в глубине души ей чего-то не хватало. Она точно знала чего, но вряд ли у нее был выбор. Выбор — это высшая награда, прекрасный дар, сокровище, которого такие, как она, недостойны. Внешне она казалась очаровательной стройной девушкой с темными волосами, милой и простой, которая каждое воскресенье послушно отсиживала церковную мессу, не издавая ни единого звука. Но мало кто знал, что она хранит много людских секретов…

— Мара, сегодня ты делала огромные успехи. Ты можешь гордиться собой. Не забудь завтра про прием у доктора Юрия, а мы с тобой встретимся через неделю. У тебя есть моя визитка, так что, если я тебе понадоблюсь раньше, звони, не стесняйся, договорились? — Рен протянула ей очередную свою визитку, хотя у девушки, вероятно, набралась уже дюжина таких за все то время, пока она каждую неделю приходила сюда. Мара появилась у нее около двух месяцев назад, и Рен дала ей одну из своих визитных карточек, которые сама сделала дома и очень этим гордилась. Они были, конечно, не высшего качества, но давали ей ощущение собственной значимости. Плюс, они помогали стать ближе к своим подопечным — так у них была возможность связаться с ней, если им это было нужно.

Она-то знала, что значит быть одной.

Нести свою боль и не иметь рядом никого, кто готов был бы выслушать.

Она взглянула на часы, висевшие над головой Мары на потрескавшейся стене, и хотела даже улыбнуться, но сдержалась, потому что момент был совсем неподходящий. Константин должен забрать ее после окончания работы, и Мара как раз была последней на сегодня. Плюс, это был четверг накануне Дня Независимости, и Константин планировал отвезти ее куда-нибудь поужинать, потому что в долгий праздничный уик-энд он должен будет работать.

У Рен не было особой возможности поговорить с Константином о том, что произошло между ними, и о том, как он откликнулся на ее сексуальность. Она просто уклонилась от этого в надежде, что в следующий раз, когда они будут близки, он будет более нежным, и это понравится ей не меньше, чем то, что было в прошлый раз. Ей было стыдно, и она много раз пыталась завести разговор о своей истории — или хотя бы частично рассказать ему — но не могла вымолвить ни слова. Ее уста были запечатаны мальчиком, который гипнотизировал ее страхом и ужасом с тех пор, как ей исполнилось шесть лет. В ее жизни многое связано с Ризом, но Рен не могла точно описать своих чувств относительно этого. Она понимала только одно — они не нормальны. Она и сама не нормальная.

Рен побыстрее закончила с Марой, слишком заинтересованная в том, чтобы поскорее выпроводить ее и подготовиться к вечеру с Константином. Ей хотелось верить, что в нем есть какая-то доброта, потому что он дал ей для этого все основания. Он производил впечатление порядочного человека. Но что-то вызывало у нее сомнения.

Она откинулась на спинку кресла, слегка раздраженная своими спутанными мыслями, когда на рабочем столе прожужжал телефон. Она вскрикнула от неожиданности и рассмеялась — реакция на выброс адреналина в кровь — в основном, из-за волнения и внезапности. Рен взяла свой мобильный телефон, уронив попутно несколько бумаг на пол, и провела пальцем по экрану, чтобы разблокировать его.

Пришло сообщение от Константина. Он отменял их встречу сегодня вечером, и Рен не смогла сдержать разочарования. Она не могла не думать, что это из-за того, как прошло их первое — и единственное — свидание. Ведь им было хорошо, или она ошибается? Или он решил, что она шлюха, и теперь испытывает к ней полнейшее отвращение? В ее голове проносились сотни вариантов, и она старалась не слишком на них зацикливаться, но стоило только чему-то хотя бы наполовину нормальному войти в жизнь Рен, как ее прошлое, ее испорченное «я» считало своим долгом расстроить все планы, не дав даже возможности воспользоваться этим шансом.

Работаю допоздна. Меня вызвали на происшествие в Форт Каунти. В другой раз? — К.

Разочарование только усилилось, и Рен начала было писать ответ, но побоялась, что он может получиться слишком эмоциональным. Поэтому она решила не отвечать и вместо этого купить какой-нибудь вредной еды и посмотреть по телевизору один из низкопробных дешевых фильмов, над которыми не нужно думать. А на ночь надо принять успокоительную таблетку, потому что любое изменение в эмоциональном состоянии всегда влекло за собой ночные кошмары с воспоминаниями из прошлого.

Что касается Риза, то она его не понимала и не хотела иметь с ним ничего общего, но не могла перестать мысленно возвращаться к нему. Это было очень тяжело, и она для такого слишком слаба.

Рен раздраженно фыркнула и по привычке начала перебиратьбумаги на своем столе, складывая их в стопку. Свет начал мигать, и она, посмотрев на лампу в противоположном конце кабинета, сделала мысленную заметку вызвать в понедельник мастера, чтобы он починил ее. Рен не нравилась темнота, а зная ее удачливость, у нее были все шансы остаться здесь в кромешном мраке. От этой мысли сердце забилось быстрее, и внутри возникла дрожь. Она сделала глубокий вдох, сунула телефон и ключи в сумку и в последний раз оглядела свой маленький кабинет, убеждаясь, что забрала все необходимое, потому что выходные предстояли долгие.

Недовольство возросло еще сильнее, когда она осознала, что ей снова придется столкнуться с летней жарой, а Рен ненавидела ощущать ее на своей коже. Она с ужасом представила себе, как выйдет в душный летний воздух и на мгновение ощутила, будто дьявол своей рукой сдавливает ее легкие. Холодный душ, вредная еда, дерьмовый фильм и успокоительная таблетка помогут избавиться от всего этого. По крайней мере, Рен на это рассчитывала.

Когда она шагнула в темноту, настроение немного улучшилось при мысли о том, что завтра ее ждет утро нового дня.

И направилась в сторону 990 Хармони-уэй…

Глава 13 Покрыв лицо черным, он скрывался во мраке, пока не придет время пересмотреть трагические события.

Риз на цыпочках пробрался на второй этаж апартаментов Фернвуд — небольшого квартирного комплекса на окраине Луисвилля. Риз больше был похож на привидение — его движения были настолько рассчитаны и продуманы, словно этого момента он ждал всю свою жизнь. В конце концов, он пришел пожинать плоды. Его широкие тяжелые шаги едва касались бетонного пола, потому что опасность разбудить всех мирно спящих в своих четырех стенах пробирала его до костей.

Он уловил слабое мерцание цифр номера на двери, очертания которых так хорошо запомнили его руки, яростно рисовавшие их в приступе неконтролируемого безумия.

990… Золотые и серебряные блики играли на цифрах, закрепленных на обшарпанной белой двери. Риз с удовольствием отметил, что на входе в соседнюю квартиру висит табличка «сдается». Так что даже если Рен решит кричать, ее не услышат ничьи уши. Его руки дрожали, словно после многих лет воздержания наконец-то смогут утолить свою жажду невинности.

Риз и раньше вскрывал и дома, и машины, в этом он был почти виртуозом, внимательно следил за тем, чтобы идеально открыть замок, не поцарапать дверную ручку и не оставить после себя никаких доказательств. Оказавшись у цели, он на секунду приложил ухо к двери, словно нежный любовник к груди своей возлюбленной, чтобы понять, дома ли Рен. Не услышав никаких подтверждений тому, что она находится в квартире, Риз нащупал нож и вытащил его из кармана своих окровавленных штанов, на мгновение задержав взгляд на брызгах, отлично смотревшихся на потертой ткани — результат того хаоса, который он недавно пережил, а, кроме того, разоблачения всех секретов отца Салливана.

Он обязан был оставить позади эту часть своей жизни. Секреты теперь мертвы и никогда не оживут. Ризу не хотелось их воскрешать, даже если бы он мог сам вызвать их обратно из преисподней. На этой земле ему осталось сделать единственное: добраться до своего ангела и услышать о своем искуплении из ее сладких уст. Риз был уверен, что ему придется быть очень убедительными, чтобы заставить ее выслушать все, что он должен сказать. Но он готов проделать путь в ад и обратно — в буквальном смысле — чтобы она была с ним. И определенно Риз не собирается уходить без боя.

Риз внимательно осмотрел дверную ручку, с которой местами облезала золотистая краска, и просто повернул ее вправо, пока не услышал щелчок замка. Глупышка, тебя не научили запираться на врезной замок? Он медленно открыл дверь в темную комнату, каждый шаг его был осторожным и тихим. В квартире Рен царил полумрак, за исключением тусклой подсветки над плитой на кухне. Он быстро повернулся, чтобы закрыть за собой дверь, четко контролируя каждое свое движение. Риз слишком долго ждал этого момента, и теперь не имеет права на глупые ошибки. Ему хотелось, чтобы все прошло безукоризненно. Он присел на минутку, пока его слух не привык к безмолвной тишине, и попытался представить, какую жизнь вела здесь Рен. Он глубоко вдохнул, отчаянно стараясь распознать ее запах.

Но запах невинности, за который он цеплялся все эти годы, отсутствовал, и это породило в нем внутреннюю злобу. Мысль о ней с другим мужчиной сводила его с ума, и он пытался убедить себя не переступать черту, которая даже у него вызывала страх. Оказываясь в таком состоянии, он не мог за себя ручаться.

Он вцепился руками в свои спутанные волосы, отчаянно желая вымолить себе возможность поверить в прощение и обрести ее. Чтобы она обняла его и сказала, что он не плохой мальчик. Но в жизни все гораздо сложнее. Такое не для него. Риз был бы безумцем, если бы полагал, что она встретит его с распростертыми объятиями.

Сглотнув подступившую к горлу желчь, Риз, до конца не отдавая себе отчета в собственных действиях, направился через всю квартиру. Он не потрудился включить свет в коридоре, потому что жалюзи были открыты и свет уличных фонарей, создавая иллюзию идеального загородного вечера, слегка освещал помещение. Риз вошел в комнату, которая, по его предположениям, должна была быть ее спальней. Гнев, который чуть раньше овладел им почти полностью, исчез. Он вошел в комнату из детства. Голые крашеные стены. Аккуратно застеленная кровать. Цвет покрывала было трудно разобрать, но Риз предположил, что оно белое или светло-розовое. Наволочки на двух лежащих сверху подушках были украшены кружевами — такие же были в спальне Рен, когда она была просто маленькой девочкой.

Сердце Риза гулко забилось от возбуждения и неудовлетворенности. Он прошел вглубь комнаты, сильно втягивая ноздрями воздух, нетерпеливо выискивая запах, который так хорошо помнил. Уголки его губ изогнулись в легкой улыбке, когда в носу защекотали знакомы нотки. Ему нужно больше.

Ризу захотелось раствориться в атмосфере ее комнаты, мысленно возвращаясь к тем прекрасным временам, когда безумие еще не поглотило их. Он чувствовал себя больным и хотел — нет, черт возьми, испытывал необходимость — удержать эту частицу добра. Частицу ее.

Сжав челюсти, Риз нетвердым шагом подошел к комоду и остервенело начал выдвигать ящики, вываливая на пол их содержимое, пока не нашел нижнее белье. Ее трусики были такими же, какими он их помнил — мягкий хлопок, похожий на облака из его мечты о несуществующем рае. Единственный рай для него — это Рен. Она — рай. Он — ад.

И, несмотря на то, что произошло в тот день, когда все изменилось, в тот самый день, когда возле качелей была украдена их юность, Риз все еще надеялся, что она останется для него единственным раем на все времена. Он поднес ее трусики к носу и глубоко вдохнул запах — невинность щекотала его ноздри, как и много лет назад. Открыв глаза, Риз продолжил мечтать о тех волшебных днях, когда его девочка лежала под ним, и он брал ее, а ее сопротивление только подпитывало его внутреннего монстра. Она тоже была монстром. Он заставит ее понять это.

Риз сунул трусики Рен в карман, разделся догола и, шагнув в ванную, включил воду, сделав ее настолько горячей, что зеркало тут же запотело. Он встал под душ, позволяя крутому кипятку обжигать кожу и убеждая себя, что эти ощущения — лишь легкий намек на то, чего он, по собственному мнению, заслуживал на самом деле. Смыв с себя грязь и кровь, он вышел из душа и протер запотевшее зеркало. Отражение, показавшееся в нем, было незнакомым и почти безжизненным — существо, рожденное разрушать. Он попытался понять, чувствует ли что-то — все равно, что, — но единственные эмоции, которые он испытывал, касались девушки, которую он ждал.

Риз вытер тело и снова натянул свою грязную одежду. Вернувшись в ванную, он озадаченно посмотрел на мужчину, который глядел на него из зеркала. Риз решил для себя: раз все так убежденно считают его дьяволом, он наденет маску падшего ангела.

Он снова улыбнулся.

Пошарив в трех имеющихся в ванной шкафчиках, он вытащил небольшую косметичку и достал из нее некое подобие черного карандаша. Риз обвел глаза, нос и рот, пока лицо не стало походить на череп. Обнаружив угольно-черные тени, он нанес их на лицо, придавая более выразительный оттенок существу, в которое преображался. Зачесав руками волосы назад, он напылил тени на шею — спереди, сзади и с боков — пока, наконец, не стал доволен видом взирающего на него из зеркала человека. Вернее, дьявола.

Риз злорадно оскалился.

Наконец-то произойдет радостное воссоединение, и оно ей понравится.

Глава 14 Мальчик, любивший девочку, обнаруживает, что она не испытывает к нему ответной любви.

Рен припарковала свой черный «Понтиак Санфайр» на привычном месте под фонарем. Одно и то же место. Примерно одно и то же время. Она нервозно взглянула на приборную панель — часы, мигая, отсчитывали секунды. Рен ненавидела притворяться, что у нее все нормально, хотя в душе ей было очень плохо. Понятия «нормально» вообще не существует. Просто одни люди умеют притворяться лучше других. К счастью, она носила идеальную маску, способную убедить кого угодно.

Рен прикусила внутреннюю сторону щеки, не понимая до конца, почему испытывала такую неуверенность тем вечером. До вопроса Константина она еще как-то справлялась с ней. Но потом поняла, что испытывает неловкость из-за того, что ничего ему не рассказывает, хотя ее сексуальная реакция на неловкость мало походила. Каждый раз, вспоминая их безумный секс, перед глазами Рен вставал ее первый раз, и в животе сразу все сжималось, а между бедер возникала пульсация. Тогда ей было четырнадцать, и это было ошибкой. Он был ее сводным братом — маленьким мальчиком, который всегда был тихим, за исключением тех случаев, когда срывался от злости на своих родителей, совершенно не к месту выкрикивая библейские псалмы вперемешку с пожеланиями им скорейшей смерти.

Ну, он, несомненно, получил то, чего хотел.

В тот день Рен обещала себе — и обещала каждую последующую бессонную ночь — что освободится от его оков, независимо от того, сколько времени на это потребуется. Она разберется в своем сознании и поймет, как произошло, что оно стало настолько искаженным, а потом заставит себя научиться приспосабливаться к обычной жизни. Рен изо всех сил старалась верить в это. И пусть однажды это все-таки произойдет, потому что она хотела стать нормальным человеком и почувствовать Божественную любовь.

Она покачала головой в ответ на свои мысли, отбрасывая с лица локоны цвета воронова крыла. Ей хотелось быть той, кто достоин похвалы, обожания и восхищения. Ей хотелось быть любимой. Но она пришла к выводу, что это неосуществимо. Как все это может возникнуть в мире, полном таких страданий и боли?

Рен засунула телефон в свою безразмерную сумку и закинула ее на плечо, стараясь не думать о жарком воздухе, который в очередной раз сделает ее кожу липкой, едва она выйдет из прохладного салона своей маленькой черной машины. Она вытащила ключи из замка зажигания, вышла из автомобиля и начала перебирать связку, пока ярко-серебристый ключ от ее скромной квартиры не вспыхнул в свете фонаря. Этот ключ дарил ей какое-то ощущение безопасности. Он олицетворял дом и защиту. Это было единственное место, где она могла чувствовать себя собой и тайно вспоминать о тех временах, по которым тосковала, когда главным для нее еще была чистота помыслов, и о мальчике, которого она не понимала и до сих пор не смогла понять. Ей было ненавистно осознавать, что ее сознание по-прежнему находится в его ядовитых когтях. Рен лучше других знала способ исправить это, но продолжала себя оправдывать.

Она крепче сжала ключ в руке и поправила на плече сумку — спина начинала болеть. Опять же, такие моменты напоминали Рен о ее полной изоляции, потому что нет рядом любимого человека, который взял бы у нее сумку и обнял бы, прогоняя и физическую, и душевную боль. Рен была не просто изолирована от любви. Она была заперта в своем прошлом. Она была его пленницей, а Риз — хранителем ключа. Он всегда им будет — она сама позволила ему это. Ей просто нужно смириться и жить дальше.

Хотелось бы, чтобы все было так просто.

Она пересчитывала бетонные ступени, поднимаясь в свою квартиру, и облегченно вздохнула, досчитав до тринадцатой. Рен никогда не понимала, почему многие так не любят это число. Для нее тринадцать — очередное напоминание о том, что она дома, в безопасности за этими четырьмя стенами, которые защищали ее от монстров, прячущихся снаружи. Каждый день она сталкивалась с ужасами из жизни женщин, о которых они ей рассказывали. Это вдобавок к ее воспоминаниям.

Рен вставила ключ в замок, но ее отвлекло жужжание телефона в сумке. Сердце ускорило ритм. Она гадала, кто бы это мог быть. А вдруг есть шанс, что это звонит Константин, потому что изменил свое решение. Она покачала головой, испытывая к себе отвращение за такие жалкие мысли. Рен повернула ключ в замке — так же, как делала миллион раз до этого — и открыла дверь. Захлопнув толчком ноги, Рен повернулась, чтобы запереть ее на ключ. В квартире все было по-прежнему. Свет, как обычно, выключен, кроме тусклой подсветки над плитой, которую она почти никогда не выключала, потому что возвращалась с работы или учебы затемно. Однако было кое-что, отчего внутри все похолодело, а горло пересохло. Каждый человек хотя бы раз в жизни испытывал это — леденящий ужас, когда боишься сделать вдох или просто моргнуть из страха быть обнаруженным. И сейчас был именно такой момент: Рен почувствовала в воздухе стойкий, свежий запах мыла, и поняла, что не одна в квартире.

У нее гости.

В таких случаях — еще до того, как вы столкнетесь с источником ужаса, которого, как вы понимаете, не избежать — человек должен принять решение. Сопротивляться? Сдаться? Бежать? Кричать? Спрятаться? Эти секунды размышлений кажутся вечностью. Эти миллисекунды могут оказаться решающими: жизнь или смерть? Жизнь изменится к лучшему или к худшему? Рен ощутила какое-то зловещее предчувствие, закравшееся в душу. Оно сводило судорогой внутренности и предвещало опасность. Ей очень хотелось закричать, чтобы позвать на помощь, но ее единственный сосед съехал еще неделю назад. Жильцы этажом ниже — пожилые люди, туговатые на ухо, поэтому вряд ли услышат ее крики. Даже если бы она визжала от ужаса, они, скорее всего, решили бы, что молодая девчонка напилась — чего Рен никогда себе не позволяла.

Но демоны прошлого вернулись, чтобы поприветствовать ее, и у Рен не оставалось другого выбора, кроме как впустить их в свою жизнь, потому что часть ее души всегда принадлежала им.

Она услышала скрип половиц в коридоре и легкий, как дуновение ветерка, вздох — такой снисходительно-ласковый и одновременно вселяющий ужас. Рен хотела повернуться, чтобы посмотреть, но какой в этом смысл? Совсем скоро тайный гость предстанет перед ней. А пока у нее есть возможность насладиться последними мирными мгновениями, которые жизнь любезно ей предоставляла. Она молчала и думала о тех временах, когда отдавала ему часть себя. Как звучали его шаги по старым дубовым полам — тогда, когда они оба были юными. До той самой ужасной ночи. Между ними ничего не изменилось. Он был голоден, и она была для него источником насыщения, его пищей. И она хотела быть съеденной, но не могла никому позволить узнать об этом. Это был смертный грех. Он не заслуживает прощения. Слишком много ошибок совершено им в жизни.

Рен почувствовала головокружение. Ей пришлось сделать глубокий вдох, потому что легкие горели от нехватки кислорода. На обеих ладонях ощущалась какая-то влага. Рен разжала кулаки, и несколько капель крови упали на ковер, окрашивая его в цвет ее жизни, ничего не значащей для большинства людей.

Кроме одного.

Кроме него. И он вернулся, чтобы утолить жажду своей тьмы.

— Здравствуй, моя дорогая. Ты скучала по мне? — проворковал Риз.

Рен даже не осознавала, что заплакала, услышав его слова. И даже не удивилась бы, если бы слезы оказались кровавыми. В своей жизни Рен сталкивалась с самыми ужасными вещами, тем самым раз за разом убеждаясь, что ад реален, потому что она видела его своими глазами. Дьявол и демоны действительно существуют в мире, и у них нет друзей. У них есть только враги. Они отнимают. Они воруют. Ломают. И они убивают.

— Что ты здесь делаешь, Риз? — спросила Рен. Ей казалось, что она вот-вот лишится самообладания, когда тот, о ком она грезила, начал приближаться к ней. Ее природная одержимость стремилась вырваться на свободу, и Рен начала отсчитывать капли, падающие с ладоней, — результат совместных усилий ее ногтей и крепко сжатых кулаков.

— Разве ты не помнишь, что я говорил тебе, моя дорогая? — обиженно протянул Риз, и его голос прозвучал почти по-детски. Подойдя на шаг ближе, он оценивающе ее разглядывал.

— И что же ты говорил? — переспросила Рен, изо всех сил стараясь отвлечь его разговором, потому что понимала: такого человека, как он, нельзя выводить из себя.

— Яви светлый лик твой рабу твоему и спаси меня милостью твоей, — пропел Риз и потянулся руками к ее талии.

Рен почувствовала, что еще чуть-чуть, и он прикоснется к ней. Она пока не была готова к этому. Но ноги тоже были не готовы бежать. Она должна была получить от него то, что хотела, после чего покончить с этим.

— Ты знаешь, что это за стих, моя дорогая? — промурлыкал Риз, прижимаясь носом к ее волосам и делая глубокий вдох. Кончиками пальцев он легко пробежался по ее бедрам. Рен непроизвольно захныкала в ответ, и Риз улыбнулся.

Его школа. И за столько лет она не забыла.

— Псалом 31:16, — хрипло ответила Рен ослабевшим голосом.

— Хорошая девочка.

Риз прижался к ней сильнее, позволяя своим шершавым ладоням еще крепче обхватить бедра Рен. Кажется, этого момента он ждал всю свою жизнь. Но, как всегда, это было не то, чего он ожидал. И Рен представляла себе это по-другому: вместо того, чтобы откинуться назад, на Риза, ее тело словно одеревенело. Она по-прежнему стояла спиной к нему и была рада этому. Рен не могла ручаться, что сможет устоять, увидев его лицо и те самые льдисто-голубые глаза, из-за которых всегда сжимались легкие и замирало сердце.

— Что случилось, моя дорогая? Ты язык проглотила? — Риз снова потерся носом о ее затылок, а потом прижал свои потрескавшиеся губы к ее уху. Его горячее дыхание едва не лишило ее сознания — она больше не смогла сдерживаться и разрыдалась.

— Ответь мне, Рен. Я слишком долго молчал, но не позволю тебе игнорировать меня.

Между отрывистыми всхлипами Рен решила, что ответит ему — во всяком случае, очень постарается ответить, — а потом сбежит.

— Ответь мне, — хрипло повторил Риз.

— Риз, это неправильно.

Услышав эти слова, маленький обиженный мальчик решил позволить себе не сдерживаться и, в конце концов, получить полное наслаждение. Схватив Рен за бедра, он развернул ее так, чтобы заставить взглянуть на него. Рен закрыла глаза, понимая, что если откроет их, то погубит себя. Ей потребовалось собрать всю силу воли, чтобы не думать о нем хорошо. Не думать о той греховной похоти, которую они познали, едва вступив в подростковый возраст. И вот теперь, десять лет спустя, ей предстоит встреча, далекая от блаженства, и Рен понимала, что выйти из нее невредимой никак не получится.

— Открой. Свои. Глаза, — прорычал Риз. От властности его тона Рен задрожала, каждый миллиметр ее миниатюрного тела покрылся мурашками. — Разве ты не видишь, моя дорогая? — спросил Риз, поглаживая ее лицо своими шершавыми ладонями. — Наша любовь вечна, — на этих словах его голос смягчился, и он прижался своими губами к ее губам.

Рен подняла руки к его груди, и на мгновение Риз подумал, что она хочет обнять его.

А-а-ах-х-х, наконец-то потерянный маленький мальчик вернул свою возлюбленную.

Но Рен с силой упиралась ему в грудь. Своими маленькими руками она вела с ним бесполезную битву.

Она услышала легкое рычание, вырвавшееся у Риза в знак неудовольствия, и открыла глаза, тут же возненавидев себя за это. Ее взгляд встретился со взглядом чудовища в человеческом обличье. Его голубые глаза казались еще ярче, чем раньше, дьявольски поблескивая на фоне темной, угольно-черной краски, идеально скрывающей его небритое лицо.

Рен постаралась успокоить дыхание из боязни разбудить зверя, который готов убивать ради собственного успокоения, и в данный момент Риз выглядел довольным ее поведением. Она осознала, что по-прежнему находится во власти его проклятых чар, потому что чем дольше смотрела в его глаза, тем сильнее пьянела от эмоций, которых так давно не испытывала. Нельзя допустить этого снова. Она должна попытаться сбежать. Если не сделать этого, то во что превратится ее жизнь? В голове Рен возникало слишком много вопросов, пока она стояла лицом к лицу с мужчиной, погубившим ее и управляющим ею одним только взглядом.

Рен подумала о том, какой могла бы быть ее жизнь, если бы у нее хватило сил отпустить его… отпустить свое прошлое. Она могла бы выйти замуж за хорошего человека. Она могла бы печь пироги и проводить семинары в приюте, все так же помогая другим изменить их жизни к лучшему. Она могла бы стать порядочной женщиной, правда? Образцовой матерью…

Эти размышления разбудили ее извращенный разум, и Рен снова начала молча плакать, по-прежнему не отводя взгляда от Риза. Понимал ли Риз хоть немного, что он не единственный, кто умеет манипулировать? Ее слезы — их он хотел. Именно их он ожидал. Эти слезы, в его понимании, свидетельствовали о ее поражении и готовности снова сломаться. Риз должен думать, что добился желаемого.

Ц-ц-ц, ты маленький испорченный мальчишка. В эту игру могут играть двое.

Рен резко вдохнула, настраивая свое тело на борьбу, в которой у нее были не слишком большие шансы на победу. Она еще раз моргнула, позволяя слезам, вызванным сильными забытыми эмоциями, выкатиться из глаз и растечься ручейками по щекам. Взглянув через плечо Риза, Рен приметила черную чугунную сковороду, стоящую на плите. Под светом лампочки на ней поблескивало масло, и Рен в очередной раз ощутила свою полную изоляцию от мира, осознав, что всегда готовит только для себя. Почти каждый вечер она пользовалась этой сковородой, а потом после каждого использования заботливо мыла и смазывала ее, чтобы не появилась ржавчина.

Мгновение спустя она сделала попытку быстрого движения за спину Риза. Она почти дотянулась до сковороды, которая столько вечеров кормила ее, но холодное железо лишь скользнуло по кончикам пальцев, когда яростный бросок отшвырнул Рен к стене. Она почувствовала, как за ее спиной треснул гипсокартон, а единственная в доме картина — простая черная рамка с фотографией голых деревьев на коричневом фоне — упала рядом с ней, разбившись на сотни мелких осколков.

От удара воздух со свистом покинул ее легкие, и Рен, находясь на грани потери сознания, отчаянно пыталась сохранить способность к здравомыслию. Выставив перед собой руки, она хваталась за воздух, как за спасительную соломинку, чувствуя, что падает вниз, в черный тоннель прошлого. Рен понимала, что не переживет возвращения туда. Но Риз явно не оставил ей выбора. Она всегда понимала, что это всего лишь вопрос времени, но все же надеялась, что этого никогда не произойдет. Он был просто мальчиком. Потерянным маленьким мальчиком, который ушел и о котором больше никогда не слышали. Все считали его мертвым.

Но он был живее всех живых. И стал очень деспотичным. Внушающим ужас. Сильным. С ненасытной жаждой жизни.

— О, моя дорогая, не бойся. Попытки к бегству только делают игру более увлекательной. Нам многое нужно наверстать, — прошептал Риз, обхватывая ее тонкую шею руками и сжимая достаточно сильно, чтобы Рен поняла: он может убить ее, если захочет, но для него это слишком легкий финал.

Все еще кровоточащими ладонями Рен продолжала сопротивляться, стараясь вырваться, но это было бесполезно. Она против Риза — что блоха против мамонта. Он удерживал ее без малейших усилий, из-за чего его желание к их окончательному воссоединению усиливалось в десятки раз.

Рен двигала губами, стараясь что-то сказать, и пыталась оттолкнуть или ударить его. Хотя вряд ли смогла бы произнести хоть что-то.

Риз заметил ее безрезультатные попытки заговорить, поэтому ослабил хватку и сверкнул на нее глазами, без слов давая понять, что власть в его руках.

— Если бы мне дали шанс, я бы убила тебя, и все было бы кончено, — прохрипела Рен, судорожно вдыхая воздух.

Риз склонил голову набок, озадаченный и смущенный непонятными эмоциями, которые почувствовал глубоко внутри. Он догадывался, что это, но не желал принимать. В глубине души начал зарождаться гнев. Если на то пошло, чувства и жизнь для него ничего не значат. Он был человеком, который только брал и разрушал. Но заявление Рен вызвало боль в сердце. Риз чувствовал себя еще хуже, чем в тот день, когда его бросили в подвал, где он вынужден был справлять нужду в ведро и вести воображаемые разговоры с крысами. Поэтому он отбросил это чувство подальше и призвал на помощь другое, во власти которого Ризу было комфортно. Гнев. Его старый и единственный друг, который, как никто другой, был верен ему во всех его преступлениях. В своей жизни Риз мог доверять только двоим: гневу и своему ножу.

— Ты недооцениваешь меня, моя дорогая. Я не видел тебя столько лет. С той самой кровавой ночи. И в момент нашей встречи, возможно, произвел впечатление глупого мальчишки, решившего, что все получится легко, но… — Риз сделал паузу, и легкий смешок сорвался с его губ, — легкие способы не доставляют мне удовольствия. И, безусловно, тебе тоже мало не покажется, моя сладкая Рен.

Рен попыталась проглотить свой страх, но, не давая ей шанса возразить, этот демон в мужском обличье схватил ее за длинные черные локоны и потянул их назад с такой силой, что Рен удивилась, как ее шея не сломалась. Риз резко развернул ее, прижав всем телом и лицом к стене. От ужаса у нее затряслись руки и ноги, что только усиливало его возбуждение. Он никогда не был с такой женщиной, как она. Черт возьми, из всех шлюх, которые у него были, ни одна даже в подметки ей не годилась. И сейчас он действительно понимал, что держит рай в своих руках. Риз мечтал вдохнуть дивный запах между ее бедер — запах райских облаков — и сжать в руках ее ягодицы, ставшие такими очаровательно-округлыми.

— Добро пожаловать на темную сторону моей проклятой жизни, принцесса. Спокойной ночи, — Риз ударил ее головой об уже треснувшую стену, и обмякшее тело Рен упало на пол. Он почувствовал некоторое удовлетворение. Риз присел на корточки и какое-то время просто разглядывал ее безвольное тело, полное эротизма. Ее слабое дыхание кружилось в воздухе так плавно, словно балерина, танцующая на сцене свою лучшую партию.

Риз заметил, что из ссадины на лбу Рен сочится кровь, и понял: ему придется сначала самостоятельно добиться облегчения, прежде чем отнести ее в спальню и сделать все так, как полагается. Он специально прикусил изнутри щеку и слизывал собственную кровь, пока не набрался смелости расстегнуть пуговицу на своих джинсах, после чего потянул вниз молнию, выпуская на свободу затвердевший член. Риз не мог отвести взгляда от ее груди, вспоминая тот первый раз, когда он восхищенно сосал ее, и то, как она умоляла его остановиться. Но он знал — она не хотела, чтобы он останавливался. Ее тело умоляло его об их общем секрете. Это была та ночь, когда все в очередной раз изменилось. Он взял ее и с тех пор всегда помнил, что рай существует.

Дрожащей рукой Риз потянулся к ширинке штанов и сжал в кулаке свой член. Не сводя взгляда с Рен, он начал дрочить. Она по-прежнему была без сознания, но дыхание ее выровнялось. Риз начал жестче работать кулаком, вспоминая, какие ощущения ему дарила киска Рен, когда он впервые ее поцеловал. Вкус ее запретного плода казался сладчайшим нектаром, и он ничего так сильно не хотел, как вкусить его снова. Ее сладкая киска утолит его голод. Ее прикосновения излечат его боль. Ее надломленные ангельские крылья даруют ему прощение за ту жизнь, которую он вел. Риз заставит ее понять все это. Воспоминания о тех моментах, которые он делил с ней вкупе с рвущей сердце красотой, распростертой на полу перед ним, переполнили Риза эмоциями. Он бурно кончил в собственную руку, но не позволил себе даже прикрыть глаза, чтобы ни на миг не выпустить из вида ее красоту.

Освободившись окончательно, он отпустил член и вытер руку о свои, и без того грязные джинсы. А потом схватил Рен за волосы и, как тряпичную куклу, потащил по коридору в сторону спальни.

* * *

— У тебя ведь есть тайны, Рен? — с беспокойством в голосе расспрашивал Риз свою сводную сестру, забившуюся в угол их общей спальни. Он восхищенно смотрел, как трепещет ее белая ночная рубашка на осеннем ветру, влетавшем в открытое окно и кружащем в танце по комнате. Рен была самым прекрасным из всего, что он видел в жизни. Риз был влюблен. С тех пор, как их родители поженились, прошло уже восемь лет, но его любовь не ослабевала. Наоборот, она становилась сильнее.

С того дня, когда он попал в неприятности на площадке с качелями, и после его встречи с мистером Крысом, Ризу удалось создать себе образ порядочного мальчика. Он был тихим, слушался свою мать и отчима. Разговаривал редко, только тогда, когда было нужно. На вопросы обычно отвечал односложно. Но для него это не было большой проблемой. Он предпочитал держаться в тени, стараясь, чтобы его не замечали. Не так уж много людей изъявляли желание поговорить с ним. Даже его собственная семья. Но Риз не особо возражал против этого, потому что любил быть один.

Ему было всего шесть лет, когда он влюбился в ангела. Риз до сих пор помнил запах ее волос — они пахли сахарной ватой — и то, как забавно она не выговаривала букву «Р». Когда они только познакомились, она несколько лет подряд звала его «Йиз» вместо «Риз», но он не возражал, потому что любил ее. Он не знал, почему. И даже не пытался разобраться в этом. Это одна из тех вещей в жизни, которая просто есть и все. В жизни Риза Рен была единственной неизменной величиной, которая его не огорчала. С ранних лет он знал, что вкус рая придется ему по душе. И понимал, что ему будет мало вдыхать запах сахарной ваты от ее волос, пока она спит. Совсем скоро этого окажется недостаточно.

Рен не ответила. Риз и не ожидал, что она ответит. Своим требовательным тоном он испытывал ее, размышляя, как далеко сможет заставить ее зайти своими манипуляциями. Возможно, она просто не помнит, а, возможно, он действительно был плохим мальчиком. В любом случае, он планировал обернуть все себе на пользу.

— Когда ты собираешься ответить на мой вопрос, Рен? Рано или поздно я сломаю твое сопротивление, и от этого падение окажется еще более глубоким, — сказал Риз, направляясь к ней через всю спальню. Он знал, куда надо наступать, чтобы полы не скрипели, поэтому шел зигзагами по обшарпанным деревянным доскам.

Четырнадцатилетняя Рен продолжала жаться в углу. Подтянув колени к груди, она беззвучно плакала. Обычно она вела себя так, когда отец срывался и поднимал руку на мать, но все, включая отца Салливана, это оправдывали.

«Он примерный католик, Джулианна. Обет есть обет. Навсегда — значит, навсегда. Прочти десять раз «Аве Мария» и молись даровать тебе силы. Все совершают ошибки», — скажет отец Салливан Джулианне, матери Риза, когда она, плача, будет валяться у него в ногах, умоляя благословить на уход от мужа и даровать ей свою любовь. Но ничего из этого он ей не даст. Вместо этого она, в конечном итоге, будет отсасывать ему в исповедальне, потому что является его маленьким грязным секретом и ничем более. Она верила, что небесам угодно, чтобы она была его куклой для грязных утех. Лэнгстон Салливан был личной версией Бога для Джулианны, и она исполняла все, о чем он просил, включая и молитвы об избавлении от боли и печалей. Она продолжала жить с человеком, унижающим ее, потому что святой отец не давал благословения на развод. Развод — это недостойный выбор, и отец Салливан напоминал ей об этом каждый раз, когда она приходила умолять его.

Рен расплакалась после недавней вспышки отца. Они наблюдали, как он столкнул Джулианну с лестницы подвала. Риз стоял наверху и смотрел, как его мать падала, перекатываясь по ступеням и вскрикивая от боли. Он не пытался помочь ей. У него не возникло желания вмешаться. Когда на глазах Риза мужчина, которого, по ее утверждениям, она любит, унижал ее, он не мог не испытывать гордости. Риз был рад, что ей больно. Слишком часто за последние восемь лет — с тех самых пор, как они с отцом Рен поженились — мать просто сидела на стуле, откинувшись на спинку и потягивая освященное церковью вино. Предполагается, что мать должна защищать своих детей. Вместо этого она наблюдала, как из него делают изгоя, издеваясь и относясь к нему, как к чумному. Риз был нежеланным ребенком. О какой любви тут можно говорить?

Он хотел любви, но не мог себе позволить даже думать об этом. Поэтому стал вынашивать план: Риз отомстит им и откроет истину, даже если ради этого придется пройти по головам. Он покажет им и посмеется над их бесчестием, когда Небеса откажутся от них, а Ад примет с распростертыми объятиями.

— У тебя есть секреты, Рен. Я знаю о них, но никому не рассказываю. Ты удивлена, почему я никому не раскрываю твоих секретов? — прошептал Риз, присаживаясь на корточки перед Рен, которая по-прежнему жалась в углу, не в силах оправиться от ужасного зрелища, свидетелями которого их сделал ее отец.

Рен заплакала и, наконец, подняла голову над согнутыми коленями. Щеки ее были в красных пятнах и мокрыми от слез. Черные волосы превратились в кудрявый спутанный беспорядок. Белая ночная рубашка идеально облегала формирующееся тело. Риз перевел взгляд на ее грудь, любуясь растущими округлостями, когда влетевший в окно порыв ветра коснулся их, заставив ожить соски. Ее невинность по-прежнему очаровывала и влекла к себе. Риз замер на секунду, чтобы в очередной раз восхититься ею. Он не понимал, почему эта чистота заставляет его жаждать чего-то большего.

— Ты даже не пытался помочь ей! — выкрикнула Рен, глядя на Риза. Она казалась шокированной его бездействием и равнодушием при виде того, как мужчина с ненавистью и презрением избивает его мать.

— Ты тоже. А теперь вставай, Рен. Пришло время для сказки на ночь.

Глаза Рен округлились, едва она вспомнила о том дне, когда все изменилось.

Не все ангелы — Божьи любимцы. И они, безусловно, не так безупречны, какими кажутся на первый взгляд.

Глава 15 Демон и ангел будут кружить в танце, пока огонь не сожжет их обоих.

Риз сидел, глядя на распростертое на кровати обнаженное тело Рен. Ему не нравилось то, что у нее сбриты волосы в интимных зонах. За это она заслуживает сурового наказания. Рен принадлежит ему, и настало время ей понять, что это значит.

Риз не смог найти веревку в ее доме, поэтому воспользовался строительным скотчем и, смотав запястья Рен, закрепил их за изголовье кровати. Каждую ее ногу он тем же скотчем примотал к изножью. Теперь эта свежевыбритая киска с тонкой дорожкой волос на лобке смотрела прямо ему в лицо, умоляя быть съеденной. Но Риз сдерживал себя, понимая, что она должна прийти в сознание, прежде чем он возьмет ее так, как мечтал последние десять лет.

На несколько минут его охватило волнение, потому что Рен все еще не приходила в себя. Риз испугался, что мог вызвать у нее сильное сотрясение мозга или даже, что еще хуже, кровоизлияние.

Наконец она открыла глаза и испуганно посмотрела на него, инстинктивно пытаясь прикрыться руками. Но у нее не получилось. Они были связаны Ризом. Он позволил себе улыбнуться и вытащил из заднего кармана моток скотча, заметив, что Рен отрыла рот в попытке закричать. Он быстро вскочил на кровать, оседлал ее обнаженное тело, зажал рот ладонью и, зубами оторвав от мотка кусок клейкой ленты, залепил ей рот, чтобы она не могла говорить. Не сейчас. Ей нужно немного успокоиться и осознать, что от нее здесь ничего не зависит. И никогда не зависело. Главным всегда был он.

Риз слез с кровати, решив, что не сможет удержаться, чтобы не погрузиться в сладкое тепло между ее ног и не вдохнуть самый восхитительный из запахов, который только можно себе представить. Он пока откажет себе в удовольствии, которого так сильно желал, потому что понимал — ее нужно немного подтолкнуть к дальнейшим действиям, но для этого ему сначала необходимо услышать от нее всего несколько слов. Во-первых, ей нужно успокоиться. Во-вторых, он должен сломить ее волю и превратить в ту, кем она когда-то была — в маленькую девочку, сжимавшуюся в углу их спальни и цеплявшуюся за веру и молитву, когда, на самом деле, в ее жизни была единственная неизменная величина — это Риз. Пусть он кровожаден и безумен, но его чувства к ней ни с чем не сравнимы. Она считала его отвратительным чудовищем и была уверена, что демоны, с которыми он неразрывно был связан, с радостью заберут его к себе. Но никогда даже предположить не могла, что для нее все обернется так плохо.

Риз приблизил свое лицо к розовой плоти ее киски с аккуратно выбритым островком волос на лобке. Он снова вдохнул через нос, позволяя ее природному запаху, смешанному с ароматом мыла, пощекотать его ноздри. Сердце и член Риза до предела заполнились кровью, но извечный его спутник — гнев — угрожал разрушить эту идиллию и сыграть пьесу по собственному сценарию. Эту часть себя Риз не мог контролировать. Он нуждался в сладостном освобождении. Он нуждался в любви, о которой молил много лет назад, но даже такая любовь для него была потеряна. Он должен заставить ее увидеть то, что между ними существует — до сих пор существует — пока еще не слишком поздно.

Опустив свое чудовищно раскрашенное лицо на ее обнаженное бедро, Риз старался запомнить каждую складочку, мысленно рисуя себе идеальное эротическое воспоминание, обжигающее своей безупречностью. Он начал подниматься выше по изгибам тела Рен, понимая, что если сейчас не позволит себе насладиться ее красотой, то его подлая вторая натура выйдет на первый план и украдет этот момент. Он не хотел этого. Его несущие угрозу руки двинулись вверх по бедрам, к животу Рен, а потом переместились к округлостям ее груди. Ризу потребовалось собрать в кулак всю свою силу воли (до этого он был уверен, что ее не осталось), чтобы не наклониться и не начать их сосать до тех пор, пока соски не станут красными и набухшими от желания. Вместо этого он изучал изгибы ее тела легкими прикосновениями шершавых пальцев.

Из глаз Рен снова покатились слезы. Время от времени она пыталась высвободить запястья и лодыжки, но вскоре поняла, что целиком и полностью находится во власти Риза. В глубине души она была ему благодарна за то, что в этот момент в нем не было грубости и злости по отношению к ней. Его руки двигались по ее телу так, как она всегда мечтала и о чем молилась.

Но это было совсем не то, чего она хотела. Она хотела, чтобы кто-то хороший любил ее, восхищался ею. Не такого финала она ждала для себя. Рен была уверена, что, в конце концов, рядом с ней будет мужчина вроде Константина — преданный и порядочный. Но вместо этого она оказалась привязанной к кровати и терпит прикосновения человека, способного на самые ужасные поступки. Поступки, которые она видела собственными глазами.

Риз всем телом скользнул вверх, пока черное, раскрашенное под череп лицо не оказалось в сантиметре от лица Рен. Он приблизился губами к полосе клейкой ленты, сковывающей ее губы, и, нежно прижавшись к ним, зарылся руками ей в волосы. Рен не могла понять, почему ей хотелось освободить губы от заклеивающей их ленты. Это было неправильно. Он был плохим. Ее душа навечно покрыта шрамами из-за того, что случилось, но все, о чем она могла думать в эту секунду, это о том, что гребаная лента мешает ей почувствовать его полные розовые губы.

Нет. Она не может допустить этих чувств. И не даст им волю. Ей нужно оставаться сильной. Рен понимала, что ее жизнь и так уже загублена из-за прошлого. Были моменты, когда она оправдывала поведение Риза, а в следующую секунду уже проклинала его. Эмоции словно раскачивали ее на качелях. Рен никогда не могла определиться со своими чувствами и всегда приходила к единственному выводу: ее жизнь безнадежно испорчена и никогда не сможет измениться, как и у тех, кому она помогала. Она просто притворяется обычной женщиной.

— Если я отклею скотч, ты обещаешь быть хорошей девочкой? — спросил Риз, вытирая подушечками пальцев слезы с ее лица.

Рен была благодарна ему за это. От холодного воздуха небольшого кондиционера, включенного в комнате, она практически заледенела. Риз улыбнулся, понимая, что его доброта долго не продлится. Пусть насладится ею, пока есть возможность. Он безжалостно сорвал изоленту с ее рта, повреждая кожу губ. Рен всхлипнула, делая очередную попытку пошевелить руками и прижать их к лицу. Бесполезное и просто рефлекторное движение. Риз с восхищением наблюдал, как из ранок на губах начала сочиться красная жидкость, и тут же склонился к ее рту, чтобы высосать ее, почувствовать вкус и напиться женщиной, которая единственная могла утолить его голод.

Рен так сильно желала сопротивляться ему, но боль — и физическая, и душевная — начала стихать под воздействием человека, сломавшего ей жизнь. Как такое возможно? Она приоткрыла свои кровоточащие губы, позволяя языку Риза коснуться их. В ней проснулось стремление к большему, но Риз отстранился, чем сильно смутил ее. Его взгляд был, как у дикого животного: безумный и яростный. Он оскалился, обнажая зубы. Рен жаждала широко раскрыть рот и выпустить из легких леденящий душу крик, но, как и много лет назад, она попала под власть его заклятия. Взгляд его голубых глаз пронзал ее, заставляя затаить дыхание и не оставляя другого выбора, кроме подчинения. Его руки, возможно, и не сжимались вокруг ее горла, но они крепко держали ее сердце и доставали до самой глубины души.

Риз склонился к ее губам, дрожащим от непреодолимого страха, и, высунув язык, снова начал слизывать с них кровь. Рен почувствовала пульсацию между обнаженных бедер и возненавидела себя. Она принадлежит ему. И это не изменится никогда. Даже будучи с другим мужчиной — как это случилось с Константином — она страстно желала быть взятой так, как брал ее Риз. У нее была другая программа: родившись грешницей, притворяться милым маленьким ангелом.

Рен была далека от непорочности, и Риз не мог дождаться момента, когда она поймет это.

— Почему твоя киска выбрита, Рен? — он замолчал и кончиками пальцев провел почувствительной коже ее живота. Рен выгнулась под его прикосновением. Это разозлило Риза. Ему хотелось, чтобы она сопротивлялась. Он хотел сыграть в игру, где сам мог бы быть хозяином. Ему нужно подвести ее к тому, чтобы для нее в мире не осталось ничего и никого важнее Риза. Он должен опустить Рен на самое дно тьмы, сохранив при этом ей жизнь, но сломав душу. Чтобы от нее осталось лишь тело той, кем она когда-то была. Только тогда он ощутит ее своей, не опасаясь того, что она сбежит.

Плохой мальчик был готов к игре. Как бы сильно ему ни хотелось погрузить свой твердый член в ее тугую киску, Риз должен был сдерживать себя, помня о всей той изысканной боли, через которую планировал провести Рен. Состояние панического ужаса — отличная вещь, если его правильно использовать. Это надежный инструмент. И именно ужас является центральным моментом всех воспоминаний из жизни.

Вот этого и хотел добиться Риз. Он занес над головой сжатый кулак, и Рен попыталась уклониться от него на другую сторону кровати, но ее попытка с треском провалилась. Она продолжала свои попытки вырваться до тех пор, пока связанные запястья не начали кровоточить. Ноздри Риза заполнились металлическим запахом крови, закружившимся в воздухе. Он был абсолютно гармоничен с желаниями его вкусовых рецепторов. Губы Риза изогнулись в улыбке — один из признаков жестокости его намерений. О, сладкая маленькая Рен не представляла, что ей уготовано. Он хотел бы сжать ее в объятиях и, жестко вколачиваясь, трахать и трахать. Но для нее это было бы слишком легко, а Риз хотел правильно разыграть свои карты. Чтобы Рен осознала свое место, ей должно быть больно. Он должен сломать ее и сделать своей.

Рен хранила молчание, словно его маленькая кукла-марионетка, которую опьяняла мысль о спасении. В мире, где во главу угла поставлена молитва, спасения не получить никогда. Молитва — это всего лишь видимость. Из-за нее люди превращаются в ходячих безумцев, которые считают, что зло может обернуться добром. Риз был живым доказательством того, что молитвы не работают. Но, насколько бы ни были ему чужды эти условности, Риз выбьет из нее нужные слова и получит такое желанное искупление. Он не был уверен, настолько ли это важно для него теперь. Глядя в ее влажные глаза, очарованный струящимися из них слезами, он начинал думать, что может сделать ее своей навсегда.

— П-п-пожа-а-а-а-а-луйста! — Рен зарыдала в голос.

Мечтательное созерцание Риза захлестнуло волной негодования и забытой ярости, которая опять захватила власть над его сознанием. Его поглотило безумие. Необходимо заставить Рен понять, что он единственный, кто может обладать ею. Любить ее. И он на самом деле любил ее, просто не позволял даже себе в этом признаться. Риз просто понимал, что Рен так же близка к любви, как и он. Он цеплялся за мысль, что она чиста и просто совершила необдуманный поступок. Это снова вернуло его в тот день, на качели. Он заставит ее сказать это. Слова. Риз нуждался в них, и его терпение таяло, как весенний лед.

Его сжатый кулак соприкоснулся с ее прекрасной кожей цвета слоновой кости. Голова Рен резко дернулась в сторону, кожа в месте удара лопнула, открывая сочащуюся кровью рану. Любимый цвет Риза ручьем заструился по ее щеке, даря ему чувственное искушение. Ему так сильно хотелось испить ее, но он не доверял сам себе. Риз знал, что если прижмется ртом к ране на ее щеке, то выпьет из нее жизнь и, возможно, захочет почувствовать вкус ее плоти. А он, вне всякого сомнения, очень ему понравится. В его мозгу вспыхнул образ того, как он сжимает свои зубы на ее совершенной коже и, ощутив мягкость прокусываемой плоти, наслаждается вкусом. Он знал, что ее вкус окажется лучшим во вселенной. Его член запульсировал, но момент заявить на нее свои права еще не наступил. Похоже, терпение не входило в число его добродетелей, и это откровение только сильнее разозлило Риза. Он ударил Рен по лицу и удивился, услышав, как она взвизгнула от боли.

Риз удовлетворенно улыбнулся, поняв, что Рен, возможно, будет сопротивляться сильнее, чем он думал. Она цеплялась за надежду — за то самое несуществующее дерьмо, которое дает людям ложное представление о добре. И был рад, что получил ее такой.

— Кажется, ты понимаешь, что должна держать этот очаровательный ротик закрытым, если только не отвечаешь мне. Я задал тебе чертов вопрос, Рен! Почему ты побрила свою киску? — вскипел Риз. Разбитые после недавнего удара костяшки пальцев кровоточили. Он начал поглаживать Рен по животу — занятие, от которого его грубо оторвали, но ее реакция в этот момент нравилась ему гораздо больше. Она не поворачивалась в его сторону. Вместо этого Рен пыталась отстраниться и продолжала попытки к сопротивлению, находясь уже в полубессознательном состоянии.

Он рукой потянулся вниз, к тонкой полоске волос на ее лобке. Пальцами начал играть с короткими завитками и улыбнулся — даже шелк не такой нежный на ощупь. Он открыл глаза, чтобы взглянуть на темные волоски, ухоженные ее заботливой рукой, и его настроение снова изменилось. Риз хотел, чтобы она оставалась невинной, и чтобы ее могли касаться только его руки. Но это было не так. А плохие девочки, сбившиеся с пути добродетели, заслуживают наказания.

— Отвечай. Мне. Немедленно.

— Я… я… — забормотала Рен. Она не могла найти слов. Совершенно ясно: Риз разозлится, если узнает, что она делит постель с другим мужчиной. Никаких отговорок тут не придумать. Рен была уверена, Риз сразу почувствует ложь. Она взглянула на него измученным взглядом своих печальных глаз, надеясь, что он сжалится над ней. Но таким людям, как Риз, неведомы сочувствие и жалость. И в эту секунду Рен стало даже жаль его. Ведь он всего лишь человек, лишенный способности испытывать такие чувства.

Ну вот, она снова начинает искать оправдания. Рен покачала головой, разозленная собственными рассуждениями. Она лежит, привязанная к собственной кровати мальчиком, который без колебаний лишил ее девственности, когда она была всего лишь четырнадцатилетней девочкой.

— Я сплю с мужчиной. Это мой парень! — прорыдала она, умоляя того, кто обладал верховной властью, дать ей сил сражаться.

Она испытывала его. Рен пыталась сломить его своими словами и огорошить тем, что у нее есть кто-то другой, добровольно вступая в схватку с бурей, к которой совершенно не была готова.

Глаза Риза округлились, белки зловеще выделялись на фоне темной краски, покрывающей его лицо. Когда он замер, охваченный ненавистью, Рен поняла, что ее ожидает нечто ужасное.

Риз был словно в тумане. Его воображение и слух играли с ним злые шутки. На секунду ему даже показалось, что он слышит ее громкие стоны, вызванные бурным оргазмом. Риз буквально видел, как в тело Рен вколачивается другой мужчина — и это не он. Его кровь забурлила, как кипящая лава, и он был уверен, что еще немного, и расплавится, как восковая свеча. Охваченный безумием, он вскочил с постели в поисках того, чем можно сделать ей инъекцию боли и заставить понять, что она не может принадлежать никому, кроме него. Взгляд Риза остановился на рулоне серебристого строительного скотча, и ненависть временно поутихла, когда в его извращенном мозгу начал зарождаться коварный план.

Рен сильно ошибалась, если решила, что Риз отошел, чтобы остыть. Нет. Он только начинал играть со своей новой игрушкой. За пару шагов Риз подошел к комоду, содержимое которого и так уже было перевернуто, пока он рылся в ее нижнем белье, ведомый безумными догадками. Схватив блестящий рулон, он повернулся и, склонив голову, залюбовался ее розовой киской, представляя, какой вишнево-красной станет она вскоре — его любимый цвет. Риз больше не мог ждать.

— Рен, когда же ты поймешь, что принадлежишь мне? — нежно пропел Риз, успокаивая ее страх. Его безумного состояния как будто след простыл. Но это была всего лишь хорошая маскировка. Он был мастером игры с сознанием.

Звук отматываемой от рулона ленты испугал Рен. По телу побежали мурашки, но сокровенное место между бедер все еще продолжало взывать о прикосновении. Она ненавидела эту борьбу разума и тела. Битва, которая никогда не будет выиграна. Прикованная к кровати, она наблюдала за Ризом: глаза на его темном и задумчивом лице поблескивали. Она окаменела. В эту секунду возникло что-то такое, отчего ее охватил страх. Возможно, именно поэтому она никогда не позволяла себе отпустить Риза. Страх, который она испытывала, думая о нем, был для нее унизительным афродизиаком.

Дыхание Риза стало затрудненным, и Рен приподняла голову, прижимаясь подбородком к обнаженной груди. Она почувствовала его приближение. Ее душа и сердце, а теперь и язык, находились в его власти. Она больше не могла говорить, даже если бы попыталась. Рен понимала, что в наказание ее ждет самая сильная боль, какую только можно себе представить. Она будет парализующей и восхитительной. И Рен еще сильнее возненавидела себя.

Риз оторвал зубами кусок скотча и повторил это действие еще дважды, пока у него не оказалось три полоски клейкой ленты примерно десять сантиметров длиной. Он склонился к киске Рен, снова вдыхая ее терпкий запах. Его сердце и член дрогнули от гордости, когда Риз почувствовал аромат ее возбуждения. Все складывалось в его пользу, но ему все еще нужно кое-что услышать.

Он должен это услышать. Как только это произойдет, Рен поймет, что у них с Ризом гораздо больше общего, чем она себе представляла.

Риз скользнул языком между губами, все еще покрытыми черной краской, и, наконец, попробовал ее на вкус. Это было все, о чем он мечтал. И даже больше.

Рен закрыла глаза, и по лицу ее потекли слезы. Она хоронила себя в могиле ненависти, грехов и отвращения к себе. Ей казалось невероятным, что она лежит, распятая на кровати демоном в мужском обличье, и позволяет себе так отвечать на его прикосновения.

Однако Ризу мало было одного вкуса. Это было сравнимо с тем, как если бы перед человеком, соблюдающим диету, поставили кусок шоколадного торта и запретили прикасаться к нему. Большинство наплевало бы на силу воли, и торт был бы съеден. Он не в силах справиться с искушением полакомить свой язык.

Покрытыми краской губами он пожирал ее киску. С каждым движением языка Риз жаждал большего. Он закрыл глаза, чувствуя, как сжимаются стенки ее влагалища, и вернулся в то время, когда ничто не имело значения, кроме их общих секретов и чистоты, которую они оберегали.

Но скоро все будет разрушено, и виноват в этом он один. А потом у него не останется другого выхода, кроме как уйти, потому что он уже стал человеком, способным на убийство.

Крики Рен постепенно превращались в мягкие мольбы. Для Риза они звучали тихой колыбельной из уст ангела во плоти. Рен не была уверена в причине своих всхлипов: то ли ей хотелось, чтобы он остановился, то ли чтобы продолжал, то ли чтобы убил ее. Она просто понимала: ей необходимо что-то — хоть что-нибудь — чтобы все это прекратилось.

Путешествие Риза по волнам памяти закончилось, и он отстранился от Рен. Его губы были покрыты соками ее возбуждения. Он облизал их и открыл глаза, чтобы увидеть ее. Опустив голову к груди, она плакала, молча умоляя его остановиться.

Небывалые эмоции вихрем закружились в воздухе, сотрясая его сердце, и руки сами собой начали подготовку к ужасным, причиняющим боль процедурам. Он взял один кусок скотча и приклеил его на полоску волос, покрывающих ее лобок. Сердце Рен сжалось. Она знала, что он способен на самые жестокие поступки, и именно в эту секунду осознала, что никогда даже не пыталась понять его. Она позволяла дьяволу любить себя самыми извращенными способами, и ее противоречивое сердце наслаждалось каждой каплей этого порочного восторга.

Глава 16 Тьма, от которой человек пытается скрыться, никогда не остается в прошлом.

Риз сидел и любовался серебристой лентой, наклеенной на промежность Рен. Прижав подбородок к груди и продолжая тихо плакать, она забормотала слова из так хорошо знакомых Ризу строк:

— Радуйся, Мария…

Риз встал с кровати, обошел ее, чтобы подойти с другой стороны, присесть и оказаться на уровне глаз Рен. Он крепко сжал ее волосы, чтобы не позволить ей вертеть головой и разорвать их зрительный контакт. Склонив голову набок, Риз восхищался ее подавленным состоянием и ощущением безысходности.

— Твои молитвы здесь ничем не помогут, Рен. Твой Бог не спасет тебя. Разве твой Бог спас нас тогда? — заявил он безразлично. Риз не пытался успокоить ее. Скорее, пытался заставить ее осознать нечто важное. — Те, кто считал себя святыми, уничтожили нас. Разве ты не понимаешь? Все, что у нас было, — это наши секреты. У нас был шанс вырваться. У нас был шанс на жизнь, Рен. — Тон Риза смягчился, но он не допустит в себе сожаления. Ему не за что извиняться. Он не единственный виноват в том ужасе, который произошел, когда они были юными. Все очевидное просто. У людей всегда есть свое мнение, но чаще всего оно оказывается ошибочным. На Риза изначально был навешен ярлык дефективного изгоя. Поэтому остальные посчитали разумным предположение, что это он виноват во всех произошедших ужасах. Человек, в которого, в результате, превратился Риз, оказался именно тем, кем он был рожден. Когда Риз забирал жизнь незнакомой женщины и после этого лежал в обнимку с ее мертвым обнаженным телом, то любил думать о том, что все могло бы быть по-другому, если бы он сберег Рен.

Но в его истории все сложилось иначе.

Рен взглянула Ризу в глаза — они были похожи на прекрасные голубые сапфиры на фоне темного бархата его раскрашенного черного лица. Воздух покинул ее легкие, ей захотелось поверить ему. Она так хотела, чтобы все встало на свои места, но какие-то части головоломки все еще отсутствовали. Рен хотелось верить, что Риз не такой уж плохой, но его глаза говорили о другом. Его предназначение — быть монстром, способным на уничтожение. Завороженная его взглядом, Рен не знала, что сказать, и даже забыла о молитве, которую начала было читать в надежде, что с ее помощью кошмар исчезнет.

Хватка Риза на ее черных локонах ослабла, и он отпустил их, обхватив вместо этого ладонью ее покрытое синяками окровавленное лицо.

— Исайя 7:14, Рен. Скажи мне, дорогая. Скажи, что гласит стих… — воркующим голосом проговорил Риз, прижимаясь лбом к ее лицу.

Рен подумала о том, насколько другой была бы ее жизнь, будь у нее возможность оставить того ребенка. Мысль о нем пугала и угнетала ее. Хотела бы она знать, где он теперь. Ей хотелось, чтобы у нее всегда была возможность взять его на руки и обнять, но сама, не имея родителей или кого-то, кто заботился о ней, вынуждена была отдаться в руки монахинь из приюта для незамужних матерей. Ей не оставили другого выбора. Когда она подумала, что ее сын должен будет расти здесь, среди людей с прогнившей душой — она и сама вскоре стала бы такой же — Рен сбежала.

Она хотела, чтобы ее ребенок встретил истинного Бога раньше, чем придет его время войти в мир, состоящий из смерти и душевной боли. Рен хотела сделать аборт и не дать своему сыну возможности увидеть, насколько отвратительно то, что их окружает. Но ее поймали и вернули в приют, где вынуждали видеть в себе исключительно грешницу. Но… ей даже не дали шанса. Ей не позволили оставить его. Они убедили Рен, что она невменяемая и умственно неполноценная в силу произошедшего с ней несколько месяцев назад, и ребенок был отдан в одну из примерных католических семей города. Больше она никогда не видела своего сына. Рен молилась, чтобы он не был похож на человека, преследующего ее в снах, — своего отца. Она страстно желала избавиться от видений, в которых голос Риза в своей привычной манере — с отчаянным желанием и болью — звенит в ее голове, доводя до сумасшествия. Клянусь тебе, я не плохой мальчик.

Рен начала плакать, мысленно вернувшись во время, проведенное в приюте для незамужних матерей. Она думала о своем сыне — ему скоро должно исполниться десять лет. Думала о том, каким мальчиком он стал. При рождении у него были голубые глаза Риза и черные, как у нее, волосы. Рен надеялась, что он родился с добрым сердцем и стал тем, кто смотрит на мир через призму добродетели. Рен хотела, чтобы он стал доказательством Божьего благословения, которого сама она была лишена.

— Моя дорогая, что происходит с маленькими плохими девочками, которые не отвечают на вопрос? — спросил Риз внушающим отвращение тоном. Заглянув в самую глубь его глаз, Рен пришла к выводу, что придется рассказать ему все.

— Итак, Господь даст вам знамение: се непорочная Дева во чреве примет и родит сына, и нарекут его Еммануил, — Рен начала кричать, выплескивая душевную боль. В этот момент она желала, чтобы Риз убил ее и отправил на небеса, в существование которых она больше не верила. Слишком много боли выпало на ее долю и слишком мало радости. Она была отдана в руки самых бессердечных людей в мире, хотя после смерти ее семьи они должны были бы отнестись к ней с состраданием и любовью. А вместо этого ее унижали и отвергали. Так же, как и Риза.

И снова ее разум играл с ней в игры. Стоило Ризу подушечкой большого пальца обвести контур ее нижней губы, как на Рен нахлынули чувства, и она гнала от себя мысль, что чувства эти нормальны. Ей казалось, ее слезы никогда не остановятся. Они — неизменный атрибут того, кем она была тогда: порочной слугой мальчика, превратившегося в чудовище. Тем не менее, она жаждала того агрессивного разрушения, которое предлагал ей Риз, потому что для Рен лучше так, чем постоянно искать в нем того, кем он никогда не был.

— Ты была моей. Такая чистая. Мой маленький ангел. Моя сладкая Рен. Я прятал твои секреты в самой глубине своей темной души. Я надежно хранил их, надеясь, что они — повод для нас быть вместе. Я погубил тебя, сделав своей. И в ту секунду, дорогая, моя душа тоже стала твоей. Где он? Где мой сын? — спросил Риз, надеясь, что обгоревшие кусочки ада смогут снова соединиться.

Глаза Рен казались невероятно большими на ее лице. Она прикусила нижнюю губу. Еще до возвращения сюда Риз уже знал, что его сына здесь нет. Его Еммануил. Его будущее. Его искупление.

— Умер, — это все, что смогла придумать Рен.

Риз быстро встал — он был похож на изваяние, внушающее страх — пристально посмотрел на Рен и, обхватив руками ее шею, начал сжимать до тех пор, пока она не потеряла сознание.

* * *

— Рен, я хочу рассказать тебе еще одну сказку на ночь, — произнес Риз, откидывая одеяло на своей кровати в их общей комнате.

Желудок Рен стянуло узлом, и она почувствовала, что задыхается от поднявшейся к горлу желчи. Она начала получать удовольствие от тех моментов, которые они разделяли. В конце концов, страх всегда оказывался сильнее. И все было бы не так плохо, если бы не тот факт, что у нее уже четыре раза подряд не было месячных. Она не очень много знала о том, как это происходит, но ее тело стало другим. Груди выросли, а живот перестал быть плоским. В нем начали ощущаться легкие толчки. По утрам ее рвало. Рен поняла, что забеременела.

Как и в большинстве случаев, от Рен не предполагалось ответа. Это был их секретный ритуал, когда родители засыпали. Своими действиями — этими греховными телодвижениями — он предлагал ей защиту. Она стыдилась, что получала от этого удовольствие. Рен обнаружила, что в течение дня, пока находится в школе, ее мысли возвращаются к тем мгновениям, которые они разделяли. Она с нетерпением ждала очередной близости с ним. Но Рен не позволяла ему узнать об этом. Она должна хранить молчание, полагаясь на его милость, потому что, как бы ненавистно это ни было признавать, именно во власти его милости она любила находиться.

Риз на цыпочках пересек комнату, как всегда зная, куда наступать, чтобы не скрипели старые половицы. Его светлые волосы ниспадали на лоб, и в лунном свете, проникающем в окно, глаза сияли, как голубые бриллианты. Легкий порыв ветра влетел в открытое окно и растрепал ему челку. Рен восхищалась его видом. Он всегда знал, чего хочет. Ее. Он хотел ее, и как она могла отказать ему в этом?

Никак, потому что тоже хотела его. Просто не могла сказать об этом вслух. Но все изменилось. Она должна сообщить ему о своей беременности. Рен с трудом сглотнула, когда Риз, подойдя к ее небольшой кровати, стянул одеяло, оставляя ее в одной белой ночной рубашке, едва прикрывающей колени. Рен пока не разрешалось брить ноги, поэтому они были покрыты легким пушком. Ризу это нравилось. В его понимании это лишний раз подчеркивало ее невинность. Он хотел этого и любил ее такой, какая она была. Ее фигура еще не до конца оформилась — маленькая дерзкая грудь едва ощущалась в его ладонях. Сладкий плод между ее бедер начал покрываться волосками, демонстрируя очередное доказательство женственности. Но все это должно принадлежать только ему. Навечно.

Но, как и всему в их жизни, вечности суждено было измениться.

Риз забрался к ней в постель, позволяя своим рукам двигаться вдоль ее шеи. Он до конца не понимал, почему возбуждался еще сильнее, когда чувствовал пульсацию горячей крови в венке на ее шее. Она усиливалась, когда он сжимал ладонь. Ее большие карие глаза встретились с его голубыми. Их тела слились — это обоюдное тепло рождало гибельную смесь, результат которой скоро будет обнаружен. Риз убрал руку с шеи Рен, стянул ее трусики вниз, к лодыжкам, и задрал к шее ночную рубашку. Она лежала перед ним обнаженная, беззащитная, целиком находящаяся в его милости.

В итоге он снял с нее трусы и отбросил их в сторону. А потом, раздвинув ей ноги, начал играть с ней, слегка ударяя по влажным складкам — он знал, что ей это нравится. Риз вглядывался в ее бездонные карие глаза и обещал себе, что не допустит, чтобы она оказалась частью секретов, которые он очень скоро раскроет. Он хотел, чтобы Рен была с ним. Он хотел, чтобы у их истории был другой конец — не как у всех. Риз был уверен, что безумие никогда не оставит его до конца, но Рен была источником его просветления. Благодаря Рен у него была возможность продолжать существование. Он верил в надежду.

Рен, как всегда, не произносила ни слова. Она просто смотрела на него, и в такие моменты между ними было полное взаимопонимание. Ее грудь вздымалась и опадала, и Риз знал: она близка к тому, чтобы кончить. Из глаз Рен потекли слезы, и она зажала ладонью рот. Она приподняла бедра, умоляя о большем. Умоляя о нем. Умоляя еще больше этого неконтролируемого освобождения, которое делало ее грязной и порочной. Умоляя еще больше того, без чего, она была уверена, не сможет жить. Риз погубил ее, но в эту секунду Рен подумала, что, возможно, именно так все и должно было случиться. Возможно, именно так ей суждено быть любимой.

Ее тело сдалось его прикосновениям, и Рен отпустила себя, воспарив к небесам, которым она так много раз молилась. Для нее это было загадкой: она так часто молилась о Рае, но видела его мельком лишь тогда, когда была с ним. Риз опустился на Рен сверху и толкнулся глубоко в нее. Надежда, которую он ненавидел, смотрела ему прямо в глаза. Надежда никогда не остается надолго. Она ранит. Она дразнит ложными обещаниями о жизни, которой ему никогда не увидеть.

Он толкнулся бедрами, погружаясь в нее глубже, отчаянно пытаясь сдержаться еще хоть ненадолго. А потом взрывная волна эйфории сотрясла его тело. Это грех. Его вновь вернут с небес на землю. Ему снова будут внушать, что он всего лишь плохой маленький мальчик.

Риз склонился к губам Рен и поцеловал ее так, словно это мгновение для них последнее. Его язык коснулся ее языка, и она поцеловала Риза в ответ, тоже надеясь, что тот рай, который она ощутила на несколько секунд, находясь в его объятиях, действительно существует. В конце концов, она хотела сказать ему, что знает — он не плохой мальчик. Что она понимает — то происшествие возле качелей нужно считать несчастным случаем. Что его пугающая аура — это лишь механизм самосохранения. Рен искала оправдания, а Риз боролся сам с собой, пытаясь не видеть в ней надежду. Ему это было ненавистно, но Рен толкнула его в неизведанную зону, где ему вскоре предстояло понять, что значит неизбежность.

— Я… я… — пробормотала Рен.

Риз замер, не выходя из нее, и ждал, когда слова сорвутся с ее губ. Что она скажет? «Я люблю тебя»? Или «Я знаю, что ты не плохой мальчик»?

Но ни того, ни другого не прозвучало. Через распахнувшуюся дверь в их комнату ворвалась тьма.

— Что ты делаешь с моей малышкой? Ты, никчемный кусок дерьма? — выкрикнул Чарли, врываясь в комнату и подбегая к Ризу.

Рен хотела сказать отцу, что Риз не причиняет ей вреда, но не произнесла ни слова. Она быстро прикрыла свое обнаженное тело, натянув вниз ночную сорочку, и сжалась в углу на кровати. Подтянув колени к груди, она начала плакать и раскачиваться взад-вперед.

Удары тяжелых кулаков обрушились на Риза. Она должна спасти его. Рен осознавала: ей нужно сказать что-то. Объяснить отцу, что она сама не меньше виновата в их связи. Хотя к самому первому разу это не относится — она вообще этого не ожидала — но по мере того, как их встречи продолжались, Рен стала наслаждаться ими. Она предала Бога, которому молилась. Истины, к которым она стремилась, были ничем иным, как ложью. Надежда, за которую она цеплялась, когда Риз, будучи в ней, вызывал внутри такую восхитительную боль, исчезла. Она была пуста и словно перестала существовать. В ярости Рен закричала, умоляя Небеса остановить это безумие. Она хотела все объяснить, но не могла. Возврата не было. Ее тайны больше не принадлежали ей с тех пор, как она переступила ворота Ада. Терпение Бога иссякло.

Рен подняла голову, чтобы увидеть, как ее отец избивает Риза. Он пытался, но не мог защитить себя от сильных ударов. В дверном проеме мелькнула тень. Рен услышала звон кубиков льда в бокале, и в комнату вошла Джулианна. Глаза ее еле открывались, и она чуть не упала на ровном месте, находясь в пьяном ступоре. Она плюхнулась на кровать Риза с таким видом, словно смотрела боксерский поединок и оценивала, кто выйдет победителем. Зомби, лишенная всяких эмоций. В этот момент Рен показалось — наверняка она, конечно, не знала — что Джулианна надеялась на то, что ее сына убьют. Она подняла бокал с выпивкой — очередная порция ее обычного вина — поднесла его к губам и залпом выпила. Поставив руки за спину, она откинулась назад и, слегка склонив голову, наблюдала, как отец Рен избивает ее сына.

— Остановитесь! — воскликнула Рен, заворачиваясь в одеяло. Слезы текли из ее глаз, но никто не обращал на нее внимания. — Я беременна! — выкрикнула она.

Отец перестал бить Риза и выпрямился. Ярко-голубые глаза Риза встретились с ее плачущими карими, но время божьей милости для них закончилось. Начинался ад.

— Что ты сейчас сказала? — спросил отец Рен, направляясь к ней.

— Папочка, я беременна.

Отец пристально смотрел на нее, казалось, целую вечность, после чего открыл рот и изрек:

— Значит, ты такая же шлюха, как и твоя мать.

Биологическая мать Рен ушла вскоре после ее рождения — снова беременная, и не от мужа. Он был в отъезде около двух месяцев, работая на шахте за два округа отсюда. Когда он вернулся, она сказала, что снова беременна, но математика не сложилась. Рен сказали, что она ушла. Но после сегодняшней ночи она уже не была в этом уверена.

Отец Рен сжал кулак и занес его высоко над головой. Риз быстро вскочил и выкрикнул:

— Нет!

Тяжелый кулак опустился на ее голову, и Рен потеряла сознание. Но эта тьма была лучше, чем реально существующий ад, который ее окружал.

* * *

Рен очнулась на кухне. Висящая под потолком дешевая люстра была разбита и мигала. В воздухе витал незнакомый запах, и ее тут же затошнило. Пахло словно жидким металлом. Она лежала на твердом полу, ее кожа была холоднее льда, а голова ужасно болела. Рен повернулась и увидела, что все стены забрызганы чем-то красным.

В очередной раз липкие пальцы страха сжались вокруг ее сердца, и рассудок покинул ее. Это его рук дело. Это сделал он. Мальчик, который всего несколько часов назад смотрел на нее, как на что-то настолько возвышенное, что и словами не выразить. Тот самый мальчик, который украл ее невинность, подчинил себе ее волю, внушив ей, что это любовь или какое-то другое постыдное чувство.

Рен продолжала лежать неподвижно, слишком напуганная, чтобы шевельнуться. Взглянув вдоль коридора, у двери гостиной она увидела две пары неподвижных ног. Он. Много лет Риз пытался убедить ее, что он не плохой мальчик. Но он был таким. Он был ужасным. Он был убийцей. Он убивал их, а она лежала, распростертая на кухонном полу, позволив допустить то, чего даже представить себе не могла. Она всегда знала, что в Ризе есть что-то темное и таинственное. Особенно после того, как он поступил в тот день, когда они еще были маленькими. Но Рен никогда не думала, что он сможет забрать чьи-то жизни.

Звук шагов спугнул ее мысли, и она перевернулась, чтобы сесть. Шаги ускорились и перешли в бег. Рен закричала. Риз бросился в кухню, залитую кровью и пропитанную запахом смерти. Рен осмотрелась и увидела окровавленный кухонный нож. Холод коснулся ее кожи. Она тоже была вся покрыта кровью, но боли не ощущалось нигде, кроме головы — там, куда ударил ее отец. В эту секунду Рен усиленно пыталась понять, не пострадала ли она сама, но все произошло слишком быстро, чтобы успеть понять.

Риз повалил ее и, заведя ей руки за голову, прижал их к полу.

— Итак, сам Господь даст вам знамение: се непорочная Дева во чреве примет и родит сына, и нарекут его Еммануил, — Риз улыбался.

Взглянув в его глаза, Рен потеряла способность здраво мыслить. Он по-своему ухаживал за ней, но она не должна ему позволять. Он убийца. Это не заслуживает прощения. Она замотала головой из стороны в сторону и закричала, охваченная ужасом.

— Нет! — выкрикнула Рен, изо всех сил стараясь вырваться из его смертельной хватки.

Риз сжал одной рукой оба ее запястья и потянулся к окровавленному ножу. Он смотрел на металлическое лезвие, восхищаясь его способностью избавлять от проблем таким ужасным и волнующим способом. Именно в этот момент он понял, что такая вещь — простая и одновременно вселяющая ужас — единственная заслуживает его доверия. Как бы сильно он ни хотел удержать ее, Риз знал, что она не поймет. И другие не поймут. Его и так уже считают изгоем с дурными намерениями. Он никому не был нужен, кроме демонов, пробравшихся в его сознание и сделавших его безумным. В этот момент он выпустил их на волю. Риз знал: что бы ни произошло, у него не было никаких шансов. У них не было бы жизни. Он должен даровать ей что-то одно.

Жизнь или смерть.

Он взял нож и прижал его к пульсирующей венке на ее шее — к той самой, которой он недавно восхищался за бьющуюся в ней жизнь. Риз размышлял над тем, что будет делать. Он подумал, что может перерезать ее связь с миром, изгнавшим его. Рен может этого не понимать, но он сделает ей одолжение. Он даст ей больше шансов, чем она имела бы, будучи живой.

Шмыгнув носом, она прикусила нижнюю губу. Ее губы. Их он только что целовал. Эти губы он любил. Эти губы любили его. Но она его не любила. Она сопротивлялась. Она, как и все остальные, верила в то, чему их учили. В то, что он плохой.

Или все-таки жизнь. Она была беременна жизнью. Его жизнью. Его. Гребаной. Жизнью. Его Еммануилом. Если на свете есть Бог, то Он дал ему шанс. И этот шанс рос внутри невинной девочки с темными волосами и в лаковых туфельках, в которую Риз влюбился много лет назад.

Отшвырнув нож в сторону, он решил ее судьбу.

Он бросит ее в этот мир и посмотрит, как сильно она сможет сопротивляться, испытывая его волю. Безумие скоро выйдет наружу и, окутав своей пеленой, поглотит его целиком. Но Риз знал, что перед тем, как исчезнуть, он должен посетить еще одно место, чтобы узнать, возможно ли смыть его грехи.

Риз прижался головой к ее мертвенно бледному от страха лбу. Дышать было тяжело. Риз устал, но не собирался сдаваться. Именно для этого он и родился.

— О, моя дорогая, — вздохнул он и замолчал, чтобы перевести дух. — Беги. Тебе нужно бежать.

Он отпустил ее и винил в этом собственную тьму и безумие, которое переросло во что-то зловещее. Он позволил уйти своей единственной надежде, потому что не хотел погубить ее. Она была такой хрупкой, как хрусталь, и Риз не хотел быть ответственным за то, что она разобьется.

Пока не хотел.

Глава 17 Очень тяжело жить, когда все, что тебя окружает — это смерть.

Риз рассматривал обнаженное тело Рен — ее кисти и ступни начали синеть. Она достаточно долго была обездвижена, и Риз понимал, что рано или поздно должен будет развязать ее, хоть ему очень этого не хотелось. Промежность Рен по-прежнему была заклеена скотчем, и Риз уже знал, как накажет ее, едва она очнется. Он серьезно покарает ее, и тогда они оба смогут очиститься от грехов — так же, как это было у него с другими. И пусть Риз ненавидел Бога, которого, он уверен, не существует, но в глубине его души по-прежнему жил и всегда будет жить маленький мальчик-католик, которым его пытались воспитать. Это отпечатано у него в мозгу.

Краска на лице Риза начала расплываться от пота. Волосы слиплись, а давно не стиранная одежда стояла колом. Он разделся, оставшись совершенно голым перед своей любимой, и, склонив голову набок, любовался ее плачевным состоянием. Черные волосы Рен разметались по подушке, а лицо являло собой жестокое свидетельство издевательств его рук. Ризу пришлось сделать это с ней, чтобы она поняла. И, хоть ему это было ненавистно, но, в итоге, оно того стоило. Он был уверен, что заставит Рен понять: на все есть свои причины. Они должны быть вместе.

Ее когда-то розовые губы были покрыты запекшейся кровью, и снова при мысли о вишнево-красной жидкости его член затвердел. На шее Рен красовался отпечаток его руки — клеймо, говорящее о том, что она принадлежит только ему и никому больше. Посиневшие окровавленные запястья, перемотанные серебристым скотчем, напомнили ему обо всех тех женщинах, в которых он пытался найти утешение, когда прижимался к их мертвым телам в ложной попытке почувствовать единственную, что могла бы понять его.

Ее.

Рен.

Ее привязанные к кровати ноги были напряжены, но мышцы по-прежнему сокращались — она все еще бессознательно пыталась освободиться из его плена. Но ключ от этой тюрьмы был у него, и никто никогда его не сможет получить. При виде заклеенной кусками скотча промежности, рот Риза наполнился слюной. Но не из-за того вкуса, которым он вскоре насладится снова. Скорее, в предвкушении наказания и той боли, которая за ним последует. Риз считал это шагом к ее собственному личному спасению. К расплате, которая очень скоро настигнет ее. Десять лет назад она не была готова, но теперь он не оставил ей другого выбора. Ее лодыжки, как и запястья, были покрыты кровью и тоже посинели.

Услышав стон Рен, Риз повернул голову. Сейчас он чувствовал себя ребенком в рождественское утро, хотя никак не мог припомнить ни одного счастливого Рождества. Все его воспоминания — это валяющаяся в кресле пьяная мать и Рен, открывающая все свои подарки. Ему обычно предназначался тот, что лежал в углу — машинка стоимостью в доллар и размером со спичечный коробок. Риз покачал головой, вспоминая, как Рен вытаскивала из рождественского чулка конфеты и игрушки. Ему же предназначались лишь твердые куски угля. С перепачканными черными руками он сидел и наблюдал за тем, как радуется Рен.

Риз должен забыть о тех временах. Все уже в прошлом. И должно там оставаться.

Рен распахнула глаза. Она выглядела такой же невинной, как и в тот день, когда он в первый раз взял ее. Ее легкие стоны и мольбы с просьбой остановиться звучали тогда в его ушах восхитительной музыкой.

Рен очнулась, и ее взгляд остановился на нем. Увидев, что он абсолютно голый и твердый для нее, она окончательно пришла в себя. Скоро они смогут насладиться тем, что делали раньше. Но теперь Риз уже не мальчик. Он стал мужчиной.

Перед глазами Рен все плыло, но она точно знала, что не спит. Это все было реально. Слишком реально. У нее болело все: от макушки до кончиков пальцев на ногах, которых она почти не чувствовала. Пошевелить руками она даже больше не пыталась. Во рту совершенно пересохло, и, как бы странно это ни звучало, но все, о чем она могла думать, — это вода. Ей необходима вода, чтобы охладить и смочить пересохшие губы и горло.

— Воды, — прохрипела она, все еще глядя на его обнаженное тело. Оно хранило истории из его жизни. Рен было любопытно, что означали его татуировки и когда он их сделал. Когда он повернулся спиной, направляясь в кухню, чтобы принести ей воды, Рен заметила замысловатое дерево, тянущееся вдоль его правой руки. Оно было разноцветным, мощным и ярким. Интересно, зачем Риз сделал это тату, и что оно означало для него. Она никогда не думала, что такой мрачный и угрюмый человек, как он, может набить на своем теле что-то настолько… вселяющее надежду.

Он вернулся со стаканом воды и сел рядом с ней. Рен опустила взгляд и тут же покраснела при виде его внушительной эрекции. Да, Риз определенно больше не был мальчиком. Он превратился в мужчину.

— Ты собираешься отвязать меня, чтобы я могла попить и сходить в туалет? — спросила Рен.

— Нет.

Коротко и ясно.

Мочевой пузырь Рен быстро заполнялся. Ей не хотелось думать о том, что Риз убьет ее, но, судя по виду, он вполне был на это способен. Он держался отстраненно и холодно, и Рен не знала, чего ожидать от убийцы вроде него.

Риз приподнял ее голову и поднес к губам стакан. Рот Рен наполнился прохладной жидкостью. Сделав несколько глотков, она сразу почувствовала себя лучше, если исключить то, что ей срочно нужно было в туалет. Еще один вид наказания, который Риз использовал в своих интересах.

— Я потерял тебя, Рен. И хочу вернуть. — Его голос больше не был резким и раздраженным. Он был полон тоски и печали. Риз переместил свое обнаженное тело на кровать между ее раздвинутых ног.

— Нет. Нет, Риз, — вскрикнула Рен.

— Я должен заставить тебя понять… — Риз придвинулся ближе. Грубыми пальцами он ухватился за край серебристого скотча и дернул изо всех сил, вырывая короткие черные волоски на ее лобке. Легкие Рен взорвались болезненным криком, и ее мочевой пузырь самопроизвольно опорожнился. Но Риза это не смягчило. Подцепив следующий кусок скотча, он сорвал его с еще большей силой, чем первый. Он проделывал это снова и снова, пока не оторвал все куски клейкой ленты с ее тела.

— Я ненавижу тебя! Ненавижу тебя! Ненавижу! — Рен извивалась в тщетной попытке высвободить свои связанные скотчем руки и ноги.

При виде ее боли Риз улыбнулся. Она сейчас как раз такая, какой он хотел ее снова. Сопротивляющаяся ему. Когда она превращается в дикого зверя, то на один шаг приближается к тому, чтобы стать такой же, как он сам.

— Нет, моя дорогая. Ты всего лишь думаешь, что ненавидишь меня. Но ты будешь благодарна мне за это. Однажды.

— Пошел ты! — выкрикнула Рен, плюнув ему в лицо. — Мой парень — полицейский. Он убьет тебя!

Внутреннее удовольствие Риза оказалось недолгим, стоило только в его воспаленном мозгу возникнуть картине, на которой Рен была с другим мужчиной. Он вскочил, отчаянно пытаясь найти то, что сможет причинить ей боль. Готовый на убийство, он в один прыжок оказался в ванной. Риз знал, что в таком состоянии ему будет трудно не убить ее. Он стоял перед зеркалом и таращился на свое отражение, ужасаясь человеку, смотревшему на него. Еще недавно прекрасный образец чудовища превратился в отчаявшееся изможденное существо. Облокотившись руками о раковину, Риз пытался придумать, что можно сделать, чтобы причинить ей боль. На глаза ему попалась круглая расческа с проволочной щетиной, и все его тревоги как рукой сняло. Он схватил эту щетку и крепко сжал ее в руке, уже понимая, как сможет с помощью боли поставить Рен на колени и опустить на самое дно ее собственного, личного ада.

Возвращаясь в комнату, Риз пообещал себе, что не будет смотреть на Рен, особенно в ее глаза. Он не сможет. Так же, как и она находилась под властью его заклятия, он тоже был во власти чар. Было бы куда проще рассказать ей правду, но он должен заставить ее саму понять.

— Я старался щадить тебя, Рен, но ты намеренно пытаешься причинить мне боль. Поэтому я тоже причиню тебе боль, чтобы ты поняла: я — единственный, кому ты принадлежишь.

— Подожди, нет. Нет. Я не понимаю, что ты делаешь. Пожалуйста. Прости меня, Риз! — Рен начала мотать головой из стороны в сторону, но это было бесполезно.

— Ты принадлежишь мне. И никому больше… — Риз расположился между ног Рен. Он с удовольствием отметил, что большинство волос с ее киски исчезло благодаря мощному клею скотча. Это заставило его вспомнить, как она выглядела обычно. Сейчас розовая кожа приобрела ярко-красный оттенок — его любимый цвет — от чего грудь Риза переполнила гордость. Двумя пальцами он начал исследовать ее вход — крики Рен не беспокоили его. Наоборот, они только увеличивали желание. Они были похожи на пение ангелов. Риз нежно двигал в ней пальцами — ровно столько, чтобы довести ее до состояния, в котором она начала верить, что он не причинит ей боли.

Рен постепенно успокоилась, позволив своим мышцам расслабиться на мягком матрасе, когда Риз начал жестче работать пальцами. Так, как она помнила. Так, как она обожала. Так, как он умел, тем самым заставляя ее поверить в то, что Рай существует. Но… рай и ад были готовы сразиться. И ад победит.

Риз убрал пальцы, оставив Рен задыхающейся. Она даже не осознавала, что закрыла глаза, но потом, поняв это, открыла их, приподняла голову и взглянула на Риза между своих бедер. Он по-прежнему держал в руке эту проволочную щетку, которой она пользовалась, когда сушила волосы. Это насторожило ее.

— Ч-ч-что… — попыталась спросить Рен, но ее прервала жгучая боль от резкого вторжения во влагалище. Недавние восхитительные движения пальцев Риза исчезли, сменившись обжигающими, царапающими, разрывающими толчками. Рен пыталась сопротивляться и кричать, но единственные звуки, слетавшие с ее губ, были тихими вскриками, пока она всем телом приподнималась на кровати в тщетной попытке избавиться от боли, пронзающей ее влагалище.

Хватка Риза на ручке щетки усилилась, когда он увидел выгибающуюся Рен. Ее рот был открыт идеальной буквой «О», а по лицу текли слезы. Запах, так хорошо ему знакомый, проник в ноздри, подтверждая наличие ран, нанесенных его рукой. Риз опустил взгляд между ее бедер и увидел вытекающую из влагалища кровь. Он вытащил щетку из ее вагины, и тело Рен обмякло. Она все еще была в сознании — он убедился в этом, на секунду взглянув на нее. Глаза Рен блестели отслез, а лицо представляло собой безучастную маску.

Он победил.

Риз знал, что ранил ее не серьезно, потому что не засовывал щетку слишком глубоко — ровно настолько, чтобы потекла кровь и Рен ощутила боль, которую уже никогда не забудет. Она навсегда будет отмечена его шрамами. Рен окончательно поймет, что принадлежит ему.

Опустившись на колени, Риз размотал скотч, освобождая ее лодыжки. Поднявшись вдоль ее тела, он то же самое проделал с руками, полностью освобождая ее. Рен следила за ним отсутствующим, затуманенным взглядом. Отрешенный взгляд женщины, которой она когда-то была. Еще на шаг ближе к тому, что Риз планировал довести до самого конца…

Рен пошевелила пальцами рук и ног, и Риз пришел к выводу, что кровоснабжение в них не нарушилось безвозвратно. Дыхание ее успокоилось, но слезы не останавливались. Он загнал ее в угол, и она в итоге признала свое поражение.

— Любовь не радуется злу, она радуется правде. Стих шестой первого послания к Коринфянам. И пусть в глубине души я упиваюсь болью, моя дорогая, ты должна понять, что это для твоего же блага, — прошептал ей на ухо Риз, вдыхая ее неповторимый запах, которым никогда не сможет насытиться.

— Если… если любовь не наслаждается злом, то как ты назовешь все это? — пробормотала Рен, глядя в потолок и удивляясь, что вообще может что-то произнести, не говоря уже о том, что осталась жива.

— Считай это необходимым условием на пути к тому, что ты узнаешь о себе… — Он замолчал и прижался губами к ее шее, прямо под мочкой уха. Риз почувствовал, как от его прикосновения ее кожа покрылась мурашками, и этот маленький знак дал ему понять, что, несмотря на все слова, которые Рен бросала ему в лицо, она все еще не готова отпустить его.

— Ч-ч-что я могу узнать, Риз? Я и так уже в аду.

Риз осторожно обхватил ладонями ее лицо, понимая, что сильно рискует, если сейчас встретится с ней взглядом. Он повернул Рен лицом к себе, тут же утонув в медово-карих озерах ее глаз. Она медленно моргнула и осознала, что слез больше нет. Рен решила, что выплакала их все без остатка и почувствовала на себе все существующие виды боли — как физической, так и душевной. Она пришла в полное смятение, поймав себя на том, что тоже потерялась в его глазах, и попыталась возненавидеть себя за все еще существующую привязанность к исчезнувшему много лет назад мальчику, но это было безнадежно. Возможно, в одном Риз был прав. Рая не существует. Надежда — это ложь, а молитвы бесполезны. Рен решила, что в ее истерзанном состоянии что рай, что ад — все равно. Она думала о том, как трудно верить во что-то хорошее, когда сам являешься эпицентром порока.

— О, моя дорогая. Ответ очень прост. — Риз приоткрыл потрескавшиеся губы, покрытые черной краской, и сделал глубокий вдох. — Ты узнаешь истину. — Риз коснулся губами ее губ, и она подчинилась ему, чувствуя во влагалище мучительную боль и трепет удовольствия. Рен ощущала медленно вытекающую кровь и надеялась на единственный исход.

Смерть.

Медленными и нежными движениями Риз уговаривал ее открыть рот, и Рен уступила, потому что все ее тело принадлежало ему. Находясь в шоковом состоянии, она поначалу не в полной мере ощутила последствия вторжения в нее проволочной расчески. В ее венах все еще бурлил адреналин, но боль пробивалась сквозь него, словно росток из маленького ядовитого семени. Она все нарастала и нарастала, пока окончательно не убила ее волю.

Риз расположился между ног Рен и, взяв в руку свой твердый член, начал осторожно проталкивать его в истекающий кровью вход, пока она не застонала ему в рот. Рен пыталась царапать его грудь — очередная бессмысленная битва, потому что руки ее, долгое время находившиеся связанными, оказались слишком слабыми для этого. Риз убрал свои губы от ее рта — их связь ничем не разорвать — и погрузился в нее до конца. Ощущать эту влажность, покрывающую его член, было выше его сил. Рен была горячей, очень влажной, тугой и источала его любимый запах.

Запах крови.

— Ты у-у-убьешь меня… — Рен, задыхаясь, все еще пыталась вцепиться ногтями хоть в какую-нибудь часть его тела. Адреналин, как и слезы, начал исчезать, предлагая боли поглотить ее целиком. И вместе с этим всем, вместе с каждым новым толчком бедер Риза она изо всех сил старалась отогнать чувства, за которые ненавидела себя.

Желание.

Похоть.

Как эти два чувства могут возникнуть рядом с унижением и болью? Рен громко всхлипнула и протянула свои тонкие руки к Ризу. Вместо того, чтобы оттолкнуть, она пыталась притянуть его ближе к себе. Мысль о том, что он снова исчезнет на десять лет, и она снова останется наедине со своими угнетающими, извращенными мыслями, сводила ее с ума. В эту секунду она дарила половину себя кому-то, и именно эта мысль заставила ее испугаться. Рен знала, что не сможет жить сама с собой, если решит, что в этом ее судьба.

Она сглотнула сухой ком в горле, моля об истине, хранителем которой был Риз.

— Пожалуйста, — умоляла она, сжимая его татуированные руки.

В неспешном нежном ритме Риз продолжал с упоением двигаться в ее кровоточащем лоне. Он понял, что ей это нравится, судя по тому, как потрясающе сжимались ее стенки вокруг его члена.

Риз понял, что час пробил. Настало время всему измениться. Пришел момент, когда ее невинность будет потеряна окончательно. Говорят, когда ребенок переносит психологическую травму, его мозг забывает о ней до тех пор, пока какой-то импульс не запустит обратный процесс. Это может быть сон или какое-то воспоминание. Но ничего из этого не случилось с Рен.

Ее кошмар прольется из уст Риза.

Риз осторожно сжал ладонью грудь Рен и наклонился, приблизив губы вплотную к ее уху.

— Изобрази мертвеца, малышка Салли. Притворись мертвецом. Изобрази мертвеца, малышка Салли. Притворись мертвецом! — напевал Риз почти детским голосом.

Салли была их соседкой, а заодно той самой девочкой, которая погибла тогда возле качелей. Изображать мертвецов — это была игра, в которую любили играть Рен и Салли.

Отчего-то сердцебиение Рен ускорилось, и озноб пробрал ее до самых костей. Во рту пересохло, и ее охватила паника. Она хотела, чтобы он умер. Так же, как и малышка Салли.

Так же, как и их родители.

Рен снова громко заплакала, осознав, что Ад приветствует ее распростертыми объятиями. Неторопливые движения Риза прекратились, и он, обхватив ее лицо ладонями, заставил Рен взглянуть ему в глаза. Сказать, что Рен оцепенела, было бы преуменьшением, когда она увидела, как медленно изгибаются его губы, обнажая зубы в оскале, словно у обезумевшего голодного зверя. Резкими движениями он начал жестко вколачиваться в нее. Настолько сильно, что Рен была уверена: суставы ее бедер раскрошатся, а лоно истечет кровью.

— Притворись мертвецом, малышка Салли. ПРИТВОРИСЬ МЕРТВЕЦОМ! — выкрикнул Риз.

Боль, страх и ужас окончательно лишили ее сил. Рен позволила адским часам, по которым жила, остановиться, и с радостью приветствовала поглотившую ее тьму.

Глава 18 Смерть была ее лучшей подругой, а маленький отверженный мальчик — хранителем ее секретов.

Риз наблюдал за Рен, прислушивался и знал в ней каждую мелочь. Он был не просто маленьким мальчиком. Он был умным. Он понял, что хочет ее для себя с тех самых пор, как будучи шестилеткой, впервые взглянул на нее. Когда же ему исполнилось десять, их стало объединять нечто гораздо большее.

В гости к Рен постоянно приходила поиграть их соседка — девочка Салли. В тот день Салли не вернулась домой. И никогда уже не вернется.

Рядом с качелями был небольшой домик, возвышавшийся метра на два над землей. Его год назад построил отец Рен в качестве рождественского подарка для нее. Риз отлично это помнил. Ведь ему не посчастливилось получить ни машинку, ни даже углей в рождественском носке. В прошлом году о нем просто-напросто забыли.

Рен любила эти качели. А Риз всегда наблюдал за ней со стороны или подглядывал из-за занавесок на окне их комнаты. Он восхищался ее простодушной улыбкой. Рен так хорошо умела улыбаться. Но было в Рен и что-то зловещее. Возможно, именно поэтому Риза так сильно влекло к ней. Непреодолимо влекло. Он точно знал, чего хотел, и отрицать это было бессмысленно. И готов был делать для этого все, что потребуется, включая сокрытие ее секретов.

В тот день Риз сидел возле дома, наблюдая, как Рен гоняется за своей подругой по всему двору. Они играли в самую любимую игру Рен — нужно было как можно правдоподобнее притвориться мертвым. Малышка Салли в тот день не хотела играть, но Рен не оставила ей выбора.

Риз продолжал наблюдать. Он умел это делать лучше всего на свете. Обычно Риз либо был отвратительным мальчишкой, либо невидимкой. Среднего было не дано.

— Салли, залезай сюда! Мы можем устроить чаепитие! — громко крикнула Рен. Она забралась на самый верх домика, а малышка Салли смертельно боялась высоты. Она смотрела на Рен своими изумрудными глазами и теребила волосы на плечах. — Не знаю, Рен. Это слишком высоко…

— Ты не хочешь играть в мертвецов. Ты не хочешь подняться сюда и играть в чаепитие. Что же ты тогда хочешь делать, Салли? — с издевкой спросила Рен, тем самым поставив Салли в безвыходное положение. У девочки не оставалось другого выбора, кроме как подняться по лестнице наверх.

— Ох, ну ладно. Думаю, я смогу подняться туда, и мы устроим чаепитие. — Салли начала взбираться по ступенькам, цепляясь маленькими ручками за лестницу так, словно от этого зависела вся ее жизнь. Вряд ли малышка подозревала, что жизнь эта окажется такой короткой.

Наконец, Салли добралась до самого верха и очень осторожно ступила ногами на опорные балки домика. Потолок в нем был сделан из натянутого голубого брезента, купленного в магазине стройматериалов. С боков домик был открытым — с двух сторон к нему примыкали лестницы, ведущие вниз, на землю, где стояла песочница. Такой домик — мечта каждого ребенка… или кошмар.

Звон их чашек заставил Риза посмотреть наверх. Ветер трепал голубой потолок, и получалось некое подобие брезентового шторма.

— Я больше не хочу играть в чаепитие, Салли.

— Ох, ну хорошо, Рен. Во что ты хочешь играть?

— Притворись мертвецом, Салли, — хихикнула Рен.

— Я же сказала тебе, что больше не хочу играть в эту игру. Она пугает меня, Рен.

Игрушечная фарфоровая чашка разбилась, в один миг разрушая совершенство этого дня. Недавнюю атмосферу счастья сменили раздавшиеся негромкие крики.

— Изобрази мертвеца, малышка Салли! Притворись мертвецом! Изобрази мертвеца, малышка Салли! Притворись мертвецом! — Рен схватила Салли за волосы и потащила к краю домика. Прежде чем Салли успела попросить ее остановиться, Рен столкнула ее хрупкое тельце через край. Салли упала головой вниз, сломав себе шею.

Риз стоял, пристально глядя на девочку, в которую был влюблен. Она обернулась и посмотрела на него. Ее черные кудри развевались на ветру, словно мантия смерти, натягивая струной каждый нерв Риза. Он с трудом сглотнул, ощущая внутри какой-то одержимый восторг. Риз понимал: это неправильное чувство, но что-то в этом моменте притягивало его своей отвратительностью.

Рен зажала себе рот ладонью, сдерживая крик. Она выпрыгнула из домика, падая на колени и разбивая их в кровь, вскрикнула от боли, но поднялась. Риз подбежал к ней и протянул руку, чтобы помочь. Рен улыбнулась, поняв, что тоже может манипулировать им. Развернувшись, она подошла к деревянному столбу, вкопанному в землю и служившему основой для домика, и начала биться о него головой до тех пор, пока не упала на землю, потеряв сознание. Риз склонился над ней, откидывая с милого лица черные локоны и даже не обращая внимания на мертвую маленькую девочку, лежащую рядом. Рен по-прежнему дышала, но сильно травмировала себя.

Риз вбежал в дом, громко зовя на помощь. Его мать — на удивление трезвая в тот день — опрометью выскочила из угловой комнаты.

— Мамочка, на качелях случилось несчастье! Поспеши!

Джулианна бросилась на улицу, где и обнаружила Рен без сознания, а Салли мертвой. Через несколько минут Рен очнулась и, тут же расплакавшись, упала в объятия Джулианны. Раны на ее голове были небольшими, едва заметными, но Риз запомнил этот запах — такой восхитительный, похожий на жидкое железо. Именно тогда он влюбился в этот аромат.

После того как прибывшие на место происшествия полицейские и скорая помощь забрали тело Салли, Рен сидела на качелях с разбитыми коленями и онемевшим от произошедшего сердцем. Во всем виноватым оказался Риз. Хотя Рен не говорила ничего подобного, но ее отец все равно сделал его крайним.

Именно тогда Риз понял, что Рен способна на смерть. Она была просто создана для него.

Глава 19 Смерть снова заполнила ее существование.

Рен пришла в себя. Все тело сотрясала дрожь. Она не была уверена в причине этой дрожи: то ли это шок, то ли смерть. Каким бы ни был результат, она вынуждена смириться с тем, что убила свою подругу детства. На что еще она была способна? Все происходит на самом деле или это часть какой-то жуткой игры?

Что бы это ни значило, она надеялась, что конец близок. Конец его пыточным играм. Конец ее жизни. Это выше ее сил. Ее жизнь была сплошной ложью, и дальше так продолжаться не может. Это слишком утомительно, и для того, чтобы оставаться в живых, требуется слишком много усилий.

Приподняв голову, она осмотрела комнату и поняла, что находится здесь одна. Взглянув на дверь, Рен увидела, что та закрыта. После этого она в очередной раз окинула взглядом свое избитое, истерзанное тело. Рен поняла: это ее последний шанс сбежать. Сейчас или никогда.

Она перевернулась и попыталась сесть, но не смогла. В итоге пришлось скатываться с кровати всем телом. Звук ее падения эхом отразился от стен комнаты. Она приподнялась и с отвращением взглянула на постель: весь матрас был залит кровью. Рен удивилась, как до сих пор еще дышит. Просунув руку между бедер, Рен почувствовала по-прежнему вытекающую из влагалища кровь.

Прикусив изнутри щеку до крови, она ухватилась за одеяло в немощной попытке встать на ноги. Открыв рот, она тихонько вскрикнула, но была готова на все, потому что это лучше, чем быть в ловушке, в том числе у собственных эмоций. Рен встала, удивляясь своей способности удерживать вертикальное положение, и медленно ступила одной ногой вперед, не сводя при этом взгляда с дверной ручки. Она не была уверена в том, что ждет ее по ту сторону двери, но ей нужно было рискнуть, чтобы понять: достойна она жизни или нет. Она. Должна. Попытаться.

В шаге от двери у нее закружилась голова, и, как и раньше, ужас заполнил каждую клеточку ее существа. Все происходящее для Рен перешло в режим замедленной киносъемки. Блестящая дверная ручка медленно повернулась… раздался щелчок… дверь начала приоткрываться… Уши Рен горели, а живот больно свело судорогой. Она чувствовала себя главной героиней своего собственного фильма ужасов, в котором ее убьют, а зрители будут глумливо насмехаться. Рен даже не могла понять, почему больше не сопротивляется. Побег не удался. Ей придется смириться со своей судьбой.

Риз был убийцей. Как и она сама.

Ей хотелось расплакаться. Она так надеялась, что у нее получится сбежать, но только сейчас поняла, что ни на что уже не способна. Дверь открылась, и перед ней оказался Риз. С его тела стекали струйки воды после недавно принятого душа. Она почувствовала унижение, боль и отвращение из-за его поведения. Как он посмел наслаждаться душем, когда в соседней комнате лежала она — избитая и истекающая кровью? И дело даже не в жестокости, которую она перенесла. Рен была чертовски обижена. Она такого не заслужила. Все это время она была в его власти. Он знал, как сломить ее, но ему хотелось причинить ей боль. Для него это была игра. Болезненная, извращенная игра.

— Ты никогда меня не любил. Для тебя это была игра. Причинить мне боль. Унизить меня.

Несмотря на то откровение, открывшееся ей недавно, Рен не могла ничего с собой поделать. Она замахнулась, чтобы ударить его, но ее движения были слишком вялыми, чтобы попытка увенчалась успехом. Он схватил ее за запястье и толкнул назад на кровать. Воздух покинул ее легкие, и Рен снова оказалась отданной на его милость. Увидев его лицо без краски, она с трудом сглотнула. Он было немного грубоватым, но в то же время очень мужественным. Щеки покрывала щетина, а глаза без нарисованной маски казались еще более яркими. Вокруг талии было обернуто полотенце, и каждую часть его тела украшало ее имя.

— Если на свете вообще существует такая вещь, как любовь, то я верю, что чувствую ее рядом с тобой. Любовь никогда не бывает неизменной и постоянной. Ее должна контролировать ненависть. Любовь и ненависть одинаково привлекательны. И то, и другое я чувствую по отношению к тебе.

— Тогда почему ты причинял мне боль?

— Боль напоминает нам о нашей гордыне. И ставит нас на место. Ты должна была понять, кто ты такая и кем была. Ведь это не я убил наших родителей той ночью. Их убила ты, моя сладкая Рен. Это ты перерезала им горло тем кухонным ножом. Это ты остановила их никчемные сердца. Все это время я надежно хранил твои тайны. Если это не любовь, тогда я не знаю, что это…

— Нет. Нет, я их не убивала… — заикаясь заговорила Рен.

— Ты воткнула нож в горло своему отцу, чтобы спасти меня. Я запрыгнул ему на спину, когда он начал приближаться к тебе. Полагаю, поэтому я и осмелился предположить, что ты тоже любишь меня.

Рен снова начала плакать, но из-за чего? Правда была выпущена на свободу. Неужели это все-таки любовь?

— Я убила их.

Глава 20 Хорошие парни всегда побеждают, не так ли?

Константин Амброзиа уже несколько лет служил в Государственном Управлении полиции штата Кентукки. Он работал в особом отделе и имел большой опыт в расследовании преступлений, связанных с насилием. Именно так он встретил свою новую любовь, Рен Соренсон. Они познакомились в местном приюте для женщин, ставших жертвами насилия. Обычно он не позволял себе привязываться к женщинам, но в Рен было что-то загадочное. А после их близости он понял, что за очень долгое время у него не было секса круче, чем с ней. Ему понравилось слегка выйти за рамки и продемонстрировать грубость.

Недавно ему пришло сообщение из Департамента полиции округа Форт об ужасном преступлении в церкви и убийстве священника. Общая картина указывала на то, что убийство было совершено в состоянии аффекта. Поэтому и вызвали Константина — человек, совершивший это преступление, сам мог быть жертвой насильственных действий.

Константин въехал в небольшой городок за пределами Луисвилля. Вдоль главной улицы ровными рядами росли деревья и цветущие кустарники — тишь да гладь. Полная идиллия. Но Константину вскоре предстояло понять, что место это далеко не идиллическое. Маленькие кусочки ада просачивались из преисподней, проникали в жизнь каждого здесь, пока люди не начали принимать это как должное.

Подъехав к церкви Святого Антония, Константин припарковал свой черный «Форд» без опознавательных полицейских знаков и вышел из машины. Что-то в этом месте показалось ему жутким — что-то очень знакомое — но он не мог понять что.

Первое железное правило: всегда сначала обследовать внешний периметр объекта и все его детали. Константин кивнул начальнику местной полиции — человеку с довольно порочным лицом. Судя по его виду, подобное шоу у них не в первый раз, и Константин почувствовал себя не в своей тарелке, оказавшись в таком маленьком городке. Определенную долю спокойствия дарило ощущение тяжести пистолета, висевшего на бедре. Константин решил обойти церковь сзади. Стоянка освещалась парковочными фонарями, время от времени мигающими в липкой духоте летней ночи.

Константину не нравились его предчувствия, но работа есть работа. Он сам раскрыл и помог другим раскрыть бесчисленное количество дел об убийствах и изнасилованиях. Теперь вот одно из таких произошло здесь, в этом захолустье. Америка везде одинаковая, по крайней мере, для него. Обойдя церковь и облазив с фонариком все окрестные кусты, Константин вернулся с пустыми руками. У входа его встретил местный начальник полиции и прикоснулся к своей шляпе в знак приветствия. Константин приблизился к нему, решив спросить, почему чувствует какое-то странное постороннее присутствие.

— Добрый вечер, шеф. Я сержант Амброзиа. Меня вызвали сюда по служебной связи. Я из особого отдела. Есть что-нибудь, что мне следовало бы знать? — спросил Константин у шефа полиции. Уперев руки в бедра, он пристально смотрел на шестидесятилетнего офицера. Выглядел тот гораздо старше своего возраста: глубокие морщины покрывали его лицо, а верхняя губа была скрыта совершенно седыми усами.

— У этого города дурная слава, сынок. Тебе предстоит повстречаться с этими воспоминаниями.

Константин нахмурился, сбитый с толку его заявлением, но решил не вступать в разговоры об истории городка — на это не было времени — и просто кивнул. Он и так уже был зол из-за того, что вынужден пропустить ночь и перепих с самой лучшей киской в лице своей новой девушки. Натянув на руки перчатки, он поднялся по лестнице и толкнул центральную дверь. От запаха несвежей крови и ладана у него закружилась голова и подкосились ноги.

Сделав шаг внутрь, он увидел изуродованное тело человека, лежащее на вершине церковного алтаря. Взгляд Константина метнулся к стене напротив, и его сердце перестало биться, когда он прочел написанные кровью слова, повторяющиеся снова и снова. Он попытался убедить себя, что улиц под названием Хармони-уэй много, но к предчувствию, возникшему чуть раньше, добавилось чувство усилившегося беспокойства, а к горлу подступила тревожная тошнота.

990 Хармони-уэй

Адрес квартиры Рен.

Резко развернувшись, Константин выбежал из церкви, на ходу стягивая с рук резиновые перчатки. Вытащив из кармана телефон, он набрал номер Рен, но звонок был переадресован на голосовую почту. Снова и снова он пытался дозвониться. Безрезультатно.

Константин понял, что ничем хорошим это не закончится.

И помчался на 990 Хармони-уэй.

Глава 21 Конец никогда не будет концом…

Риз снова стоял, любуясь ее обнаженным истерзанным телом. Он знал, что смог заставить Рен понять содеянное ею. И надеялся, что Рен уяснила: она гораздо больше похожа на него, чем когда-нибудь думала. Риз понимал, конец близок, но полностью не был уверен в том, что за этим стоит.

Риз считал ее неглубокие вдохи, пока она лежала, погруженная в темную дремоту, и задавался вопросом: а достоин ли он вообще любви? Ему понравилось, как прозвучали его же слова о том, что любовь и ненависть не могут быть друг без друга. Но он не знал, способен ли полностью посвятить себя чему-то одному.

Риз не знал, сможет ли убить ее, но в одном был уверен — без нее он дальше не сможет. Возможно, это и есть любовь. А может, одержимость. Как ни назови, Риз понимал, что не сможет перевернуть страницу и начать жить дальше без нее. Последние десять лет он прожил в полной изоляции. И те немногие люди, входившие в его жизнь, не были в ней желанными гостями.

Хотя их встреча была далека от классического воссоединения, Риз верил, что главная цель — это заставить Рен понять свое прошлое. И она должна вынести все, что он для нее приготовил. Его привычки были темными и низменными. Они — часть того, кем он был, и никогда не исчезнут. Он всегда нуждался в той глубоко укоренившейся порочности, чтобы выжить. Чтобы дышать. Выдержит ли она?

Риз почувствовал, как по позвоночнику начинает подниматься желание причинить боль, пронзая его своими иглами и уговаривая снова окунуться в бездну таких наслаждений, которые для любого садомазохиста стали бы ночным кошмаром. Стиснув зубы, Риз наблюдал, как ее обнаженная грудь вздымается и опадает — окровавленная и покрытая синяками, благодаря его рукам. Ее бедра испачканы кровью — любимый ярко-красный цвет уже сменился хорошо знакомым ему оттенком. Риз убеждал себя, что прежде, чем они раз и навсегда распрощаются со своим прошлым, он должен еще раз вернуться в черный как смоль ужас, настойчиво зовущий их обоих.

Он должен причинить ей боль, а затем любить ее.

Сбросив полотенце, Риз прошел через всю комнату, поднял свои джинсы и вытащил из кармана нож.

Он убеждал себя, что это всего один раз. Это всегда было всего одним разом. Именно это он обычно обещал себе.

Вытащив на свет лезвие, Риз восхитился его блеском и смертоносностью. Он буквально благоговел перед ее телом, но вскоре засомневался. А прав ли он? Выживет ли она? Достаточно ли для нее окажется его любви? Он все еще не услышал слов, в которых так отчаянно нуждался и которые так и не слетели с ее губ.

Ты не плохой мальчик, Риз. Ты не виноват, Риз.

Он прижал кончик ножа под подбородком Рен, чтобы разбудить ее. Она открыла глаза, но в них не было удивления. Рен смирилась со своей судьбой. Она отказалась от борьбы. Ее вагина была истерзана изнутри, но по-прежнему страстно желала его. Ее сердце разбилось на куски, когда она лицом к лицу столкнулась с правдой о том, что отняла у людей жизни. И с той ложью, в которую верила.

Ее разум был затуманен стрессом, через который пришлось пройти. Она задавалась вопросом: неужели все это действительно ради него? Рен решила, что, возможно, Риз прав: любовь и ненависть не существуют друг без друга.

Она лениво приподняла бровь. Силы быстро покидали ее. Рен толкнула подбородок на острое лезвие, и появилась небольшая колотая рана. У Риза отвисла челюсть. Он не ожидал, что она будет наслаждаться его безумием. Не уверенный до конца, хорошо это или плохо, Риз решил пока принять все, как есть.

— Я хочу услышать, как ты скажешь это, Рен. Скажи те самые слова, о которых я просил столько лет назад. Скажи их сейчас.

Риз приблизил нож к ее розовому торчащему соску. Она жаждала его прикосновений, и, хотя была уже во всех отношениях совершенно истерзанной, нуждалась в них больше, чем в следующем вдохе. И точно знала, о каких словах он говорит.

— Ты не плохой мальчик, Риз. Ты не плохой мальчик! — всхлипнула Рен.

Наконец-то он поверил ей. Справедливость восторжествовала. Риз слегка надавил на лезвие, чтобы сделать маленький разрез под ее соском, и испытал чувство гордости за то, что она не кричала от боли. Рен лежала, распростертая на кровати, пропитанной мочой и кровью, и по-прежнему жаждала его прикосновений, пока он резал ее ножом. Наконец-то она подчинилась ему. Риз медленно повел лезвие ножа вниз, вдоль ее живота, периодически останавливаясь и делая небольшие надрезы — знаки того, что она принадлежит ему навсегда.

— Освободи меня, Риз! Черт возьми, трахни меня! — умоляла Рен, прижимая руки к кровоточащей груди. Риз понял, что встретил свою половинку на всю жизнь. Они должны быть вместе! Он крепче сжал нож и толкнулся своим твердым членом в ее порезанное влагалище. Она вскинула брови в ответ на охватившую все тело боль, но с каждым ударом его бедер удовольствие все больше нарастало, пробиваясь на первый план, и, в конце концов, победило. Тугая киска Рен сжалась вокруг его члена, когда рвущийся на свободу оргазм грозил превратить ее в не более чем дышащую версию того, кем она обычно была. Ей хотелось подольше чувствовать себя живой.

Рен ударила Риза по лицу, зная, что это подстегнет его. Он стал трахать ее еще сильнее и глубже, пока она не кончила вокруг его члена, двигаясь с ним в идеальной синхронности. Его нож был по-прежнему прижат к ее горлу. Одно неосторожное движение, один чуть более сильный толчок, и она лишится жизни. Рен никогда не думала, что превратится в женщину, получающую удовольствие от таких отвратительных вещей. Она была грешницей — такой же, как и Риз, — способной отнимать человеческие жизни.

Не убирая ножа от ее горла, Риз кончил и, расслабляясь, наслаждался удивительным действом, в котором только что принял участие. У него за всю жизнь никогда не было такого секса. Он всегда принуждал женщин к участию в ужасных и кровавых извращениях. Риз был уверен, что не сможет отпустить Рен. Не после такого потрясающего опыта, как этот. Не после всего того безумия, объединившего их. Вытаскивая из нее свой член, он бросил взгляд вниз, между ее бедер — кровать под ней с каждой секундой становилась все более влажной. Крови стало больше, и Риз начал беспокоиться. Обычно он никогда не волновался, потому что ему было все равно. Когда ты не любишь, тебе на всех наплевать. У тебя нет любимого человека, о котором надо беспокоиться, потому что единственное твое занятие — убивать. Но именно в эту секунду он понял, что ее жизнь висит на волоске, и ему очень не хотелось, чтобы этот волосок оборвался. Риз всегда хотел, чтобы Рен была с ним. Он не мог обещать, что снова не причинит ей боли, но сделает все возможное, чтобы не доводить ее до такого ужасного состояния, как сейчас.

Рен была в полубессознательном состоянии после оргазма на фоне торжества боли, которая сейчас окутывала волнами ее пульсирующее тело, словно приглашая в свои дружественные объятия. Она с трудом могла моргать, веки ее двигались с каждым разом все медленнее.

— Рен? Вставай. Поднимайся. Пора идти, — проговорил Риз, пытаясь скрыть панику в голосе.

Рен попыталась приподняться на локтях, но была слишком слаба. Риз похлопал ее по лицу, пытаясь привести в чувство, но она смотрела на него мутным пустым взглядом.

— Я ненавижу тебя. Но, думаю, что и люблю одновременно.

Риз почувствовал небольшое облегчение, но паника не отступала. Он быстро нацепил на себя одежду и собрал в дорогу кое-какие вещи из ванной Рен, включая аптечку первой помощи. Потом натянул на Рен трикотажные черные капри и майку. У нее не было особых сил помочь ему в этом, но она изо всех сил старалась хотя бы поворачиваться так, чтобы Риз смог одеть ее. Взяв с прикроватной тумбочки резинку для волос, Риз попытался собрать ее спутанные кудри. В итоге получилась какая-то плюшка на затылке, но лучше так, чем свисающие на лицо локоны.

Схватив сумку с их пожитками, он попытался заставить Рен встать. Ее ноги дрожали, поэтому Риз решил не рисковать, чтобы она вдруг не упала с лестницы. Перекинув ее через плечо, Риз сбежал по ступеням — по тринадцати ступеням, если быть точным — и увидел вдалеке свой грузовик. Он не хотел ехать на нем, так как, скорее всего, о его угоне уже заявили. Он достал из сумки Рен ключи и, нажав кнопку на брелоке, увидел припаркованный под фонарем черный «Понтиак Санфайр». На горизонте маячил их финал. Или, в его представлении, новое начало.

— Рен, мне нужно, чтобы ты попробовала идти. Пожалуйста. — Риз опустил Рен на землю. Она пошатнулась, но он подхватил ее, закинув ее руку себе на плечо и помогая ей передвигаться. Они добрались до машины, и Риз открыл багажник, чтобы бросить в него сумку. Невдалеке послышался нарастающий визг шин по асфальту — кто-то явно спешил. И Ризу этот звук совершенно не понравился.

Рен упала на колени, сознание медленно покидало ее, но она изо всех сил старалась цепляться за жизнь, которая была не более, чем ложью. Те мгновения, которые она разделяла с Ризом, были самыми честными за все годы ее жизни. Визг тормозов прервал мысли Рен — как раз когда она начала ощущать желание бросить все. Рен почувствовала, как ее поднимают на ноги, возможно, чтобы внешне казалось, будто она в порядке. Скрип автомобильных шин прекратился и раздался звук резко открывшейся двери.

— Отпусти ее. Я сержант Амброзиа. Департамент полиции штата Кентукки. Рен, детка, иди ко мне, ты в безопасности.

Риз стоял неподвижно, боясь моргнуть, отчего глаза его чуть не вылезали из орбит. Его смертельная хватка на талии Рен становилась сильнее. Он ни за что не отпустит ее. Она его любовь. Она его ненависть.

Услышав знакомый голос, Рен открыла глаза, чтобы увидеть расплывчатое изображение человека, отдаленно напоминающего мужчину, о котором она могла только мечтать. Того самого, который приготовил для нее ужин. Того, кто заботился о ней. Того, кто хотел быть с ней. Но та Рен умерла. Она похоронена под слоем лжи.

— Ко… — пробормотала Рен.

Риз сжал руку сильнее, давая ей понять, что он по-прежнему контролирует ситуацию. Сохраняя гробовое молчание, Риз наблюдал за тем, как стоящий перед ним полицейский осторожно положил руку на бедро, а затем быстро выхватил пистолет и направил прямо на него.

— Отдай. Ее. Мне. Сейчас же, — потребовал Константин.

— Спаси меня, — прошептала Рен.

Риз вышел из себя. Он жестоко обманулся, полагая, что сломал ее, и что от той девушки, которой она была, осталась одна только оболочка и ничего больше. Сейчас Рен четко дала ему понять, что все это ложь. Он вытащил нож из кармана и прижал к себе Рен с такой силой, что лезвие обагрилось кровью из ее шеи. Не сводя глаз с Константина, он приблизил губы к ее уху и произнес:

— Есть только один Бог, который может тебя спасти. И этот Бог — я.

Риз быстро развернулся и толкнул Рен в багажник ее собственной машины. Закрывая его, он услышал громкий хлопок и ощутил резкую боль в правом плече. Риз пошатнулся, едва не упав на багажник, но, быстро восстановив равновесие, запрыгнул в автомобиль и завел его, несмотря на продолжавшийся свист пуль.

Риз включил заднюю передачу, хладнокровно сбил человека с пистолетом, а потом, переключив скорость, помчался в сторону автомагистрали.

* * *

Спустя четыре часа езды и полный бак украденного бензина, Риз все еще чувствовал себя слишком напуганным, чтобы открыть багажник. Он был уверен, что она мертва. И знал, что не сможет пережить этого, поэтому продолжал ехать.

Дорога.

Кровь.

Он не переставал думать о том, каким сломленным чувствовал себя рядом с ней, но в то же время Риз никогда не ощущал себя настолько цельным — полнейший оксюморон.

Выезжая за пределы небольшого городка в восточном Огайо, он остановился перед перекрестком. Мозг кипел от одолевавших его мыслей.

Урчание мощного двигателя идеально нарушало тишину раннего утра, и Риз наблюдал, как солнечный диск появляется на восточной стороне неба.

Тук… Тук… Тук…

Глаза Риза округлились, и он резко пришел в себя. От былых тревог не осталось и следа.

— Я ненавижу тебя! Я чертовски ненавижу тебя! — выкрикивала Рен из багажника.

Риз взглянул на себя в зеркало заднего вида и улыбнулся.

Конец — это вовсе не конец. Конец — это только начало.

* КОНЕЦ *

Примечания

1

Меджугорье (босн. Međugorje) — небольшое селение в Боснии и Герцеговине, в общине Читлук с преимущественно хорватским населением католической конфессии. Центр ежегодного паломничества до 1 миллиона христиан различных конфессий со всего мира. Прославилось во второй половине ХХ века через, якобы, имевшие место Явления Девы Марии, которые официально не признаны католической Церковью

(обратно)

2

Bowline — тетива, bow — лук, line — шнур) — один из основных и наиболее древних узлов общего применения (с древних времен им крепили тетиву лука). Незатягивающаяся концевая петля

(обратно)

Оглавление

Мэри И. Палмэрин ИСКУПЛЕНИЕ РИЗА

Предисловие

Пролог Единожды согрешившего всегда будет преследовать тьма.

Глава 1 Ужасы прошлого никогда не должны быть забыты.

Глава 2 Гравитация — единственное, что удерживает потерянные души на Земле от попадания в адскую воронку.

Глава 3 Темный падший ангел теряет остатки крыльев перед лицом причины своего падения. Ад больше не нуждается в нем. Пусть ангелы помилуют тех, кого он преследовал ради искупления...

Глава 4 Смерть неизбежна для того, кто стал падшим ангелом, неосознанно ищущим боли, наказания и крови. Но печаль, пролившаяся из ее уст, привела бы его в ярость, превратив грядущие дни в вечность.

Глава 5 Боль даруется. Боль никогда не забывается.

Глава 6 Снова оказаться в огне — что может быть слаще…

Глава 7 Ангел очень старался обрести мир, но в глубине души, представляя себе лицо своего возлюбленного, она видела только ЕГО. Ужас охватывал ее, ибо она не изменится никогда. Часть ее души принадлежит ему.

Глава 8 Приятные воспоминания уже не радуют. Приходит время темной жатвы. Да пребудет милость с теми, кто окажется у него на пути. Каждый его вдох — это вселяющая ужас серенада смерти.

Глава 9 Говорят, в глазах Бога любой грех может быть прощен. Но что, если грешник — сам служитель Бога?

Глава 10 Смерть пришла на его порог, и маленький брошенный мальчик насладится игрой Господа.

Глава 11 После долгих скитаний в лабиринте безумия маленький мальчик попал в объятия ада, от которого его предостерегали в прошлом, и никогда больше он не почувствует себя прежним.

Глава 12 Совершенство — это иллюзия.

Глава 13 Покрыв лицо черным, он скрывался во мраке, пока не придет время пересмотреть трагические события.

Глава 14 Мальчик, любивший девочку, обнаруживает, что она не испытывает к нему ответной любви.

Глава 15 Демон и ангел будут кружить в танце, пока огонь не сожжет их обоих.

Глава 16 Тьма, от которой человек пытается скрыться, никогда не остается в прошлом.

Глава 17 Очень тяжело жить, когда все, что тебя окружает — это смерть.

Глава 18 Смерть была ее лучшей подругой, а маленький отверженный мальчик — хранителем ее секретов.

Глава 19 Смерть снова заполнила ее существование.

Глава 20 Хорошие парни всегда побеждают, не так ли?

Глава 21 Конец никогда не будет концом…

*** Примечания ***