Навсегда разделенные [Тейлор Дженкинс Рейд] (fb2) читать онлайн

Тейлор Дженкинс Рейд Навсегда разделенные

ЧАСТЬ I

Июнь

— Ты уже решила, будешь менять фамилию или нет? — спрашивает меня Бен. Он массирует мне стопу, сидя на другом конце дивана. Такой хорошенький! Повезло же мне отхватить себе такого очаровашку!

— Я еще подумываю об этом, — поддразниваю я его. Однако решение уже принято, и мои губы сами собой расплываются в улыбке. — Да, я это сделаю.

— Правда? — с радостью откликается Бен.

— А ты этого хочешь?

— Шутишь? Конечно! Только знаешь, если тебе обидно… если неприятно отказываться от своей фамилии, то не нужно этого делать. Я хочу, чтобы у тебя была такая фамилия, какую ты сама хочешь. Но если она окажется моей… — он слегка краснеет, — то это будет очень клево.

Он слишком сексуален для того, чтобы быть мужем. Воображение рисует женатых мужчин толстыми, лысеющими, с ведром мусора в руках. Но у меня сексуальный муж. Молодой, высокий и сильный. Идеальный. Похоже на лепет дурехи, правда? Но ведь так и должно быть. Как новобрачная я и должна смотреть на него сквозь розовые очки.

— Я подумываю о том, чтобы стать Элси Портер Росс, — сообщаю я ему.

Бен на минуту перестает тереть мою стопу.

— Это так возбуждает, — говорит он.

— Как так? — смеюсь я.

— Не знаю, — отвечает он, снова принимаясь массировать мне ногу. — Это, наверное, что-то первобытное. Мне ужасно нравится словосочетание: семья Россов. Мы с тобой мистер и миссис Росс.

— И мне нравится, — соглашаюсь я. — Мистер и миссис Росс. Это возбуждает.

— А я о чем!

— Значит, решено. Как только получим свидетельство о браке, я перешлю его в Реестр или куда там положено его переслать.

— Чудненько. — Бен убирает руки. — Ладно, Элси Портер Росс. Теперь моя очередь.

Я беру его ногу. Мы молчим, пока я рассеянно массирую его пальцы через носки. Мои мысли блуждают, и через какое-то время я внезапно осознаю, что голодна.

— Ты хочешь есть? — спрашиваю я Бена.

— Сейчас?

— Мне вдруг почему-то страсть как захотелось Фрути-пеблс.¹

— У нас же дома есть хлопья?

— Есть, но я хочу Фрути-пеблс, а не завтраки для взрослых — эту коричневую бяку с пищевыми волокнами.

— Пойдем в магазин? Уверен, наш супермаркет еще не закрылся, и там точно продаются твои хлопья. Или я один за ними схожу.

— Нет! Я не могу так поступить. Получится, что я жуткая ленивица.

— Ты и есть жуткая ленивица, но ты еще и моя жена, а я тебя люблю и хочу, чтобы у тебя было всё, что ты пожелаешь.

Он поднимается.

— Нет, правда, не нужно.

— Я схожу.

Бен выходит из комнаты и возвращается уже обутый, с велосипедом.

— Спасибо! — благодарю я его, вытягиваясь поперек дивана и занимая место, которое он только что освободил.

Улыбаясь мне, Бен открывает входную дверь и выкатывает на улицу велосипед. Я слышу, как он ставит его на подножку, и знаю, что он вернется, чтобы попрощаться со мной.

— Я люблю тебя, Элси Портер Росс, — говорит Бен, наклоняясь, чтобы меня поцеловать. На нем велосипедный шлем и перчатки. — Обожаю, как это звучит, — ухмыляется он.

— Тоже тебя люблю! — широко улыбаюсь в ответ. — И спасибо!

— Не за что. Люблю тебя. Скоро вернусь.

Он закрывает за собой дверь.

Я опускаю голову и беру в руки книгу, но не могу сосредоточиться на чтении. Я скучаю по Бену. Проходит четверть часа, а он всё никак не возвращается. Дверь не открывается, и я не слышу на ступеньках шагов.

Когда проходит полчаса, я не выдерживаю и звоню ему на мобильный. Он не отвечает. Разум выдает возможные тому причины, надуманные и совершенно абсурдные: он встретил другую! Он заехал в стрип-клуб!

Снова набрав его номер, я пытаюсь найти реальные причины его задержки, разумные и оттого более пугающие. Когда Бен опять не отвечает, я поднимаюсь с дивана и выхожу из дома.

Я осматриваю улицу в поисках мужа, сама не понимая, что ожидаю увидеть. Это безумие — думать, что с ним что-то случилось? Не знаю. Я стараюсь успокоиться, уговариваю себя, что он попал в пробку, из которой никак не может выбраться, или, может быть, наткнулся на давнего друга. Минуты медленно тянутся одна за другой. Они кажутся часами. С каждой проходящей секундой ожидание становится все более и более невыносимым.

Сирены.

Я слышу приближающиеся сирены. Вижу отсветы мигалок поверх крыш домов моей улицы. Заливистая аварийная сигнализация будто зовет меня к себе. Мне чудится мое имя в ее повторяющемся завывании: Эл-си. Эл-си. Эл-си.

Я бегу туда. Асфальт под босыми ногами очень холодный, легкие спортивные штаны не защищают от ветра, но, достигнув конца своей улицы, я продолжаю нестись к источнику шума. Я вижу две машины скорой помощи и грузовик. Несколько полицейских автомобилей перегородили дорогу. Я подбегаю насколько возможно близко к месту аварии. Кого-то поднимают на каталке в скорую. На дороге лежит перевернутый большой грузовик для перевозки мебели. Его окна разбиты вдребезги, асфальт устилает стекло. Я разглядываю грузовик, пытаясь понять, что случилось. И тогда замечаю на дороге не только разбитое стекло. Среди осколков видны вкрапления каких-то частичек. Я подхожу ближе и вижу одну из них у ноги. Это Фрути-пеблс. Я оглядываю улицу, в душе моля о том, чтобы не найти того, что ищу, и тут же вижу прямо перед собой — как я могла его не заметить? — придавленный грузовиком велосипед Бена. Погнутый и поломанный.

Мир погружается в тишину. Сирены замолкают. Город замирает. Мое сердце болезненно быстро бьется в груди. Я чувствую, как пульсирует кровь в голове. Здесь так жарко. Когда тут стало так жарко? Не могу дышать. Не могу сделать вдох. Я не дышу.

Я даже не осознаю, что бегу, пока не останавливаюсь у дверей в скорую помощь и не начинаю в них колотить. Я подпрыгиваю, чтобы достать до окна, но оно слишком высоко. Всё, что я слышу — звук крошащихся под ногами Фрути-пеблс. Я вбиваю их ногами в асфальт с каждым прыжком. Растираю их в пыль.

Скорая отъезжает. Он в ней? Бен в ней? Они помогают ему? Он в порядке? Он пострадал? Может быть, он в машине скорой помощи, потому что по протоколу его обязаны осмотреть, но на самом деле с ним всё хорошо. Может быть, он где-то здесь. Может быть, скорая забрала водителя грузовика. Тот парень, наверное, погиб. Вряд ли он выжил. А с Беном, должно быть, всё в порядке. Таков закон кармы: плохой парень умирает, хороший — выживает.

Я оборачиваюсь и осматриваю улицу, но нигде не вижу Бена. Тогда я начинаю звать его. Я знаю, что с ним всё хорошо. Уверена в этом. Я просто хочу, чтобы это всё закончилось. Хочу увидеть его с пустяшной царапиной и услышать, как его, целого и невредимого, отпускают домой. Пойдем домой, Бен. Я усвоила свой урок и никогда больше не позволю тебе совершать ради меня маленькие глупости. Я усвоила свой урок. Пойдем домой.

— Бен! — кричу я в ночной воздух. Как холодно. Когда тут стало так холодно? — Бен!

Кажется, я бегаю кругами, пока меня не останавливает полицейский.

— Мэм, — говорит он, хватая меня за руки.

Я продолжаю звать Бена. Он должен услышать меня. Должен узнать, что я здесь. Должен понять, что пора идти домой.

— Мэм, — повторяет полицейский.

— Что? — кричу я ему в лицо. Вырываю руки из его хватки и разворачиваюсь.

Я пытаюсь прорваться через огражденную территорию. Кто бы место аварии не оградил, обязательно впустит меня туда. Он поймет, что мне просто нужно найти своего мужа.

Полицейский догоняет меня и опять хватает за руки.

— Мэм! — строго говорит он. — Вам нельзя сейчас здесь находиться.

Неужели он не понимает, что именно здесь я и должна сейчас находиться?

— Мне нужно найти мужа! — объясняю я ему. — Он мог пострадать. Это его велосипед. Мне нужно его найти.

— Мэм, вашего мужа забрали в Седарс-Синай. Вам есть на чем туда доехать?

Я гляжу на него, но не понимаю, что он мне говорит.

— Где он? — спрашиваю я. Пусть повторит, что сказал. Я его не понимаю.

— Мэм, вашего мужа везут в больницу Седарс-Синай. В реанимацию. Вас туда подвезти?

Бен не здесь? Мысли скачут. Он был в скорой?

— Что с ним?

— Мэм, я не могу…

— Что с ним?!

Полицейский смотрит на меня. Снимает фуражку и прижимает ее к груди. Я знаю, что это значит. Видела такой жест у актеров, стоящих на крыльце перед вдовами, потерявшими своих мужей на войне. Мне становится трудно дышать.

— Я хочу увидеть его! — кричу я сквозь слезы. — Я хочу увидеть его. Я должна быть рядом с ним! — Я падаю на колени, сминая лежащие на дороге хлопья. — Он пострадал? Я должна быть рядом с ним. Скажите мне, он еще жив?

Полицейский смотрит на меня виновато и с жалостью. Никогда раньше не видела смесь из этих чувств в одном взгляде, но их легко узнать.

— Мэм. Мне очень жаль. Ваш муж…

Полицейский не спешит, он не на адреналине, как я. Он знает, что некуда спешить. Знает, что мертвое тело моего мужа может подождать.

Я не даю ему закончить предложение. Я знаю, что он собирается сказать, и не могу в это поверить. Не хочу в это верить. Я кричу на него, молочу ему кулаками по груди. Он здоровяк, под два метра ростом, и возвышается надо мной. В сравнении с ним я просто ребенок. Но это не останавливает меня, и я луплю его руками. Мне хочется надавать ему пощечин. Хочется его испинать. Хочется, чтобы он почувствовал ту же боль, что чувствую я.

— Он погиб при столкновении. Мне жаль.

И тогда я падаю. Мир вращается у меня перед глазами. Я слышу свой собственный пульс, но не могу сосредоточиться на словах полицейского. Разве я могла подумать, что такое случится со мной? Я думала, плохие вещи случаются только с гордецами. Что они не случаются с такими, как я — теми, кто понимает, насколько хрупка человеческая жизнь, кто признает главенство высших сил. Но это случилось. Случилось со мной.

Тело успокаивается. Слезы высыхают. Лицо застывает как маска, взгляд падает на грузовик. Руки онемели. Я даже не ощущаю, сижу я или стою.

— Что с водителем? — спокойно и сдержанно спрашиваю я.

— Простите?

— Что с водителем грузовика?

— Он умер, мэм.

— Хорошо, — говорю я ему. Наверное, звучит это дико.

Полицейский кивает. Мы словно заключаем с ним молчаливый договор: он притворяется, что не слышал моих слов, я — что не желаю другому человеку смерти. Но я не жалею о сказанном.

Он берет меня за руку и ведет к полицейской машине. Потом включает сирену, чтобы проехать по загруженным дорогам, и улицы Лос-Анджелеса мелькают у меня перед глазами как на перемотке. Они никогда еще не выглядели такими уродливыми, как сейчас.

В больнице полицейский усаживает меня в приемной. Меня так сильно трясет, что кресло трясется вместе со мной.

— Мне нужно вернуться, — говорю я полицейскому. — Мне нужно вернуться туда! — уже кричу я. Затем замечаю его именной бейдж. Офицер Эрнандес.

— Я понимаю. Сейчас я постараюсь узнать для вас, что смогу. К вам пришлют социального работника. Я скоро вернусь.

Он с кем-то говорит, но я не прислушиваюсь. Мои мысли далеки от него, и я просто сижу, уставившись в противоположную стену. Я чувствую, что моя голова качается из стороны в сторону. Чувствую, как встаю и иду к посту медсестры, но меня останавливает вернувшийся офицер Эрнандес. Рядом с ним низкорослый мужчина средних лет в голубой рубашке. С красным галстуком. Этот идиот наверняка зовет его «галстуком власти». Тот у него наверняка что-то вроде талисмана на хороший день.

— Элси, — произносит он.

Должно быть, я назвала офицеру Эрнандесу свое имя. Не помню, когда это сделала.

Мужчина протягивает мне руку для рукопожатия. Я не вижу причин для формальностей посреди трагедии. Его рука остается висеть в воздухе. До сегодняшнего дня я бы никогда не отказалась пожать чью-либо руку. Я хороший человек. Иногда даже слишком слабовольна. Я не из тех, кого называют грубыми и несдержанными.

— Вы — жена Бена Росса? У вас с собой водительское удостоверение? — спрашивает меня он.

— Нет. Я… выбежала из дома. Я не… — Я опускаю взгляд на свои ноги. У меня даже обуви нет, и он думает, что я захватила с собой права?

Офицер Эрнандес уходит. Медленно и скованно. Он, видно, чувствует, что его работа здесь закончена. Как бы мне хотелось быть им. Уйти от всего этого и вернуться домой. Я бы вернулась к своему мужу и теплой постели. К своему мужу, теплой постели и тарелке с треклятыми Фрути-пеблс.

— Боюсь, мы пока не можем пустить вас к мужу, Элси, — говорит мужчина в красном галстуке.

— Почему?

— Им заняты врачи.

— Он жив? — кричу я. Как быстро окрыляет надежда.

— Нет, простите, — качает головой мужчина. — Ваш муж умер чуть раньше. Он состоял в списке доноров органов.

Я ощущаю себя так, будто стою в лифте, стремительно падающим вниз. Они разбирают моего мужа на части и отдают их другим людям. Они разбирают его на части.

Помертвев, я опускаюсь на стул. Мне хочется кричать на этого мужчину и требовать, чтобы меня пустили внутрь. Пустили к нему. Хочется вбежать через двойные двери в операционную и найти его, обнять его. Что они делают с ним? Но я оцепенела. Я тоже умерла.

Мужчина в красном галстуке ненадолго уходит и возвращается с горячим шоколадом и тапками. Все мои чувства притуплены. Я ощущаю себя запертой в ловушке собственного тела, отделенной от всех вокруг меня.

— У вас есть кто-нибудь, кому мы можем позвонить? Родителям?

Я мотаю головой.

— Анне, — отвечаю я. — Мне нужно позвонить Анне.

Он кладет ладонь на мое плечо.

— Вы можете записать телефонный номер Анны? Я ей позвоню.

Я киваю, и он протягивает мне лист бумаги и ручку. У меня уходит целая минута на то, чтобы вспомнить ее номер. Я ошибаюсь в цифрах несколько раз, но, отдавая лист мужчине, почти уверена, что в конечном итоге написала номер правильно.

— А Бен? — спрашиваю я, сама не зная, что имею в виду. Просто… я пока не могу смириться. Я еще не достигла фазы «позвони кому-нибудь, чтобы ее забрали домой и присмотрели за ней». Мы должны бороться, правда? Я должна найти и спасти его. Как мне его найти и спасти?

— Медсестры позвонили его ближайшему родственнику.

— Что? Я его ближайший родственник.

— Видите ли, в его водительском удостоверении указан округ Ориндж. Мы должны оповестить о произошедшем его семью.

— И кому вы позвонили? Кто приедет? — Однако я уже сама знаю, кто.

— Я постараюсь это узнать. А сейчас я позвоню Анне и сразу вернусь, хорошо?

Я киваю.

Здесь, в приемной, я вижу и слышу других ожидающих. Кто-то выглядит печальным, но большинство — в полном порядке. Мама с дочкой читают книгу. Парнишка прижимает к лицу пакет со льдом, рядом с ним раздраженный отец. Парочка подростков держится за руки. Не знаю, для чего они здесь, но, судя по улыбкам на их лицах и тому, как они милуются друг с другом, у них явно нет ничего страшного, и мне… мне хочется на них наорать. Хочется сказать им, что в реанимационном отделении оказывают экстренную помощь серьезно пострадавшим, и нечего тут сидеть с такими счастливыми и беззаботными лицами. Хочется сказать, чтобы они катились домой: пусть лучатся счастьем где-нибудь в другом месте, а не передо мной. Я не помню, каково это — быть такой же счастливой, как они. Я даже не помню, каково быть той, кем я была до того, как всё это случилось. Всё, что я чувствую сейчас — переполняющий меня ужас. И еще злость на двух придурошных голубков, лыбящихся друг другу прямо передо мной.

Ненавижу их и ненавижу чертовых медсестер, для которых этот день не стал самым худшим днем в их жизни. Они спокойненько живут себе дальше. Кому-то звонят, копируют документы, попивают кофе. Я ненавижу их за то, что они могут пить кофе в такое время. Я ненавижу всех в этой долбаной больнице за то, что они не несчастны.

Мужчина в красном галстуке, вернувшись, сообщает, что сюда едет Анна. Он предлагает до ее приезда посидеть со мной. Я пожимаю плечами. Пусть делает, что хочет. Его присутствие не приносит мне утешения, но останавливает от того, чтобы вскочить, подбежать к кому-нибудь и наорать на него за то, что в такой ужасный момент он поедает шоколадный батончик. Мои мысли переносятся к рассыпанным на дороге Фрути-пеблс. Я знаю, что хлопья всё еще будут там лежать, когда я вернусь домой. Знаю, что никто не уберет их, так как никто не может знать, как ужасает меня возможность снова их увидеть. Затем приходит мысль о том, по какой глупой причине умер Бен. Он умер из-за Фрути-пеблс. Это было бы смешно, если бы не было так… Нет, это никогда бы не было смешно. Ничего в этом смешного нет. Не смешно даже то, что я потеряла мужа из-за своего пристрастия к детским хлопьям, продающимся в коробках с изображением героев мультсериала «Флинстоуны»². Ненавижу себя за это. Саму себя я ненавижу больше всего.

Показывается взволнованная Анна. Я не знаю, что ей по телефону сказал мужчина в красном галстуке. Он поднимается и идет поприветствовать ее, когда она кидается в мою сторону. Я вижу, как они о чем-то говорят, но не слышу их. Их разговор занимает какие-то секунды, после чего Анна подбегает ко мне и обнимает. У меня нет сил, чтобы поднять руки и обнять ее в ответ. Я одеревенела, и это самое безответное объятие на свете.

— Мне так жаль, — шепчет Анна мне на ухо, и я расклеиваюсь в ее руках.

Я не хочу сдерживать себя и не желаю прятать свою боль. Я вою в приемной, рыдаю и скулю в грудь подруги. В любое другое время я бы немедленно убрала лицо от ее бюста. Я бы почувствовала неловкость, если бы уткнулась губами в столь сексуальную часть ее тела, но сейчас секс кажется чем-то банальным и глупым. Чем-то, чем всякие болваны занимаются только от скуки. А те счастливые подростки-голубки вероятно занимаются им из спортивного интереса.

Объятия Анны не утешают меня. Слезы брызжут из глаз, словно я выдавливаю их из себя, но это не так. Они сами текут. И я даже не ощущаю печали. Я чувствую такое опустошение, что мои собственные слезы кажутся мне жалкими и глупыми.

—Мне так жаль, Элси. Ты видела его?

Я не отвечаю. Кажется, мы долгие часы сидим на полу в приемной. Я то реву белугой, то практически ничего не ощущаю. Я долго лежу в руках Анны, не потому что не могу подняться, а потому что не хочу смотреть ей в лицо. Через какое-то время Анна встает, прислоняет меня к стене и, подойдя к посту медсестры, начинает кричать.

— Когда вы, наконец, дадите нам увидеть Бена Росса? — орет она на сидящую за компьютером молоденькую латиноамериканку.

— Мэм… — начинает медсестра, вставая, но Анна ее обрывает:

— Не надо мне мэмкать. Скажите мне, где он? Пустите нас к нему!

К ней подходит мужчина в красном галстуке.

Они с Анной переговариваются несколько минут. Я вижу, как он пытается прикоснуться к ней, успокоить ее, но она дергает плечом, не давая ему к ней притронуться. Он лишь выполняет свою работу. Все здесь лишь выполняют свою работу. Куча придурков.

Через входные двери вносится пожилая женщина лет шестидесяти. Ее лицо волнами обрамляют рыжевато-каштановые волосы, по щекам текут слезы, смешанные с тушью. На груди завязана черно-коричневая шаль, через плечо перекинута коричневая сумочка. Она сжимает в руках салфетки. Мое горе так подкосило меня, что я не озаботилась салфетками. Я настолько не владею собой, что вытираю сопли о воротник и рукава. И развожу у ног на полу лужи слез.

Женщина подбегает к стойке регистрации, а потом опускается на стул. На краткий миг она поворачивается лицом ко мне, и я сразу же ее узнаю. Я смотрю на нее и не могу отвести взгляд: она — моя свекровь, и в то же время совершенно чужой мне человек. Я видела ее снимок в фотоальбоме, но она никогда не видела моего лица.

Отлепившись от стены, я иду в уборную. Я не знаю, как представиться ей. Не знаю, как сказать ей, что мы обе здесь из-за одного мужчины. Что мы обе скорбим, потеряв одного и того же человека. Я разглядываю свое отражение в зеркале. Лицо покраснело и опухло. В глазах полопались сосуды. Я смотрю на свое лицо и думаю о том, что у меня был тот, кто это лицо любил. А теперь его нет. И больше никто мое лицо не любит.

Выйдя из уборной, я не вижу своей свекрови. Кто-то хватает меня за руку. Я оборачиваюсь — это Анна.

— Ты можешь войти, — говорит она и ведет меня к мужчине в красном галстуке, который ведет меня через двойные двери.

Он спрашивает, хочу ли я, чтобы он вошел в палату вместе со мной. С чего бы мне этого хотеть? Я его только что встретила. Он ничего для меня не значит. А мужчина в комнате значит для меня всё. Ничто не может облегчить боль от потери всего. Я открываю дверь. В комнате есть кто-то еще, но я вижу только тело Бена.

— Вы что?! — сквозь слезы спрашивает моя свекровь. Тихо и испуганно.

Не обращая на нее внимания, я обнимаю лицо мужа ладонями. Его кожа холодна. Веки закрыты. Я больше никогда не увижу его глаз. Их вообще могли у него забрать. Я не могу на него смотреть. Не хочу этого знать. На его лице ссадины, и я не знаю, что это значит. Это значит, что перед смертью ему было больно? Он умер в одиночестве на дороге? О боже, он страдал? Я чувствую себя так, будто вот-вот упаду в обморок. Бен до плеч накрыт простыней, и я боюсь ее сдвинуть. Боюсь, что он будет полностью обнажен и я слишком много увижу. Или что обнаружу, что ему слишком много чего не достает.

— Охрана! — кричит свекровь.

В дверях появляется охранник. Держа Бена за руку, я перевожу взгляд на свекровь. Она, конечно же, не имеет ни малейшего понятия, кто я. Она, конечно же, не понимает, что я здесь делаю, но должна же она понимать, что я люблю ее сына? Это ведь должно сейчас быть очевидно?

— Пожалуйста, — умоляю я ее, — пожалуйста, Сьюзен, не надо.

Сьюзен смотрит на меня в замешательстве, удивленно. По той простой причине, что я знаю ее имя, она понимает, что что-то упустила. Едва заметно кивнув, она обращается к медсестре:

— Вы тоже можете идти. Спасибо.

Та выходит и прикрывает за собой дверь.

Сьюзен выглядит измученной и оглушенной несчастьем, но в то же время собранной, словно обладает достаточным самообладанием, чтобы пережить следующие пять секунд, прежде чем развалиться на части.

— У него на пальце обручальное кольцо, — говорит она мне.

У меня сжимается горло. Глядя на нее, я слабо поднимаю левую руку, показывая такое же кольцо.

— Мы поженились полторы недели назад, — отвечаю я сквозь слезы, чувствуя, как опускаются уголки моих губ. Они кажутся такими тяжелыми.

— Как тебя зовут? — Сьюзен сотрясает мелкая дрожь.

— Элси.

Она пугает меня — разгневанная и одновременно уязвимая, как сбежавший из дома подросток.

— Элси… по фамилии? — выдавливает она.

— Росс. Элси Росс.

Это ее добивает. Так же, как ранее я, она, рыдая, опускается на пол. И больше нет салфеток, чтобы спасти линолеум от ее слез.

Анна держит меня за руку, сидя рядом со мной. Я плачу, сидя рядом с Беном. Сьюзен, извинившись, вышла некоторое время назад. Заходит мужчина в красном галстуке и говорит, что нам нужно кое с чем разобраться и что тело Бена нужно переместить. Я слепо смотрю вперед, не вникая в то, что происходит, пока мужчина не протягивает мне пакет с вещами Бена. Его мобильный, бумажник, ключи.

— Что это? — спрашиваю я, прекрасно зная ответ.

Прежде чем мужчина в красном галстуке успевает ответить, в дверях появляется вернувшаяся Сьюзен. Ее лицо осунулось, глаза покраснели. Она выглядит резко постаревшей. Вымотанной. Я выгляжу так же? Наверное, так и есть.

— Что вы делаете? — спрашивает она мужчину.

— Я… нам нужно убрать эту палату. Тело вашего сына переместят.

— Почему вы даете это ей? — конкретизирует вопрос Сьюзен. Она спрашивает об этом так, словно меня здесь нет.

— Простите, я не понимаю.

Свекровь заходит в палату и забирает у него пакет с вещами Бена.

— Насчет всего касающегося Бена и его вещей вы должны обращаться ко мне, — заявляет она.

— Мэм… — начинает мужчина в красном галстуке.

— Насчет всего, — подчеркивает она повторно.

Анна встает и берет меня за руку. Она хочет увести меня отсюда, оградив от сложившейся неприятной ситуации, и в то время как я тоже не хочу сейчас здесь находиться, уйти отсюда всё равно не могу. Я выдергиваю ладонь из руки Анны и поднимаю взгляд на Сьюзен.

— Разве мы не должны обсудить наши следующие шаги? — спрашиваю я ее.

— Тут нечего обсуждать, — отвечает она. Холодно и безапелляционно.

— Я просто хотела сказать… — Я не знаю, что я хотела сказать.

— Миссис Росс, — зовет мужчина в красном галстуке.

— Да? — одновременно отзываемся мы со Сьюзен.

— Простите, — говорю я, — к кому из нас вы обращались?

— К старшей, — поясняет он, глядя на мою свекровь.

Он наверняка хотел уважить ее, но его слова бьют Сьюзен по больному месту. Она не хочет быть одной из двух миссис Росс — это ясно как божий день, но еще больше ей ненавистна мысль о том, чтобы быть старшей из них.

— Я не собираюсь более принимать на веру заявление этой женщины, — говорит она всем, находящимся в палате. — У нее нет никаких доказательств того, что мой сын не то что женился, а хотя бы был с ней знаком. Я никогда не слышала о ней! Мой собственный сын — мы виделись с ним в прошлом месяце — ни словом не обмолвился о свадьбе. Так что, нет, я не позволю, чтобы принадлежавшие моему сыну вещи отдали какой-то незнакомке. Я этого не допущу.

Анна делает к Сьюзен шаг.

— Может быть, нам всем нужно для начала передохнуть? — предлагает она.

Сьюзен поворачивается к ней с таким видом, словно впервые видит ее и до этого не замечала.

— Вы кто? — спрашивает она. Спрашивает так, будто перед ней один за другим нарисовываются из прохода клоуны. Будто она до смерти устала от появляющихся на арене новых лиц.

— Подруга, — отвечает Анна. — И, мне кажется, что мы все сейчас не в том состоянии, чтобы мыслить разумно, поэтому, может быть, нам нужна передышка…

Не дослушав ее, Сьюзен разворачивается к мужчине в красном галстуке:

— Нам с вами нужно обсудить всё наедине, — рявкает она.

— Мэм, пожалуйста, успокойтесь.

— Успокоиться? Вы что, издеваетесь?!

— Сьюзен… — начинаю я, сама еще не зная, что скажу дальше, но моя свекровь и не собирается меня слушать.

— Хватит! — обрывает она меня, подняв ладонь перед моим лицом. Она делает этот инстинктивно и агрессивно, точно защищаясь от дальнейших моих слов.

— Мэм, Элси сюда доставил полицейский. Она была на месте аварии. У меня нет причин сомневаться в том, что, как она и говорит, они с вашим сыном были…

— Женаты? — скептично заканчивает за него Сьюзен.

— Да, — подтверждает мужчина в красном галстуке.

— Позвоните в муниципалитет! Я хочу видеть свидетельство!

— Элси, у вас есть копия брачного свидетельства, которую вы могли бы показать миссис Росс?

Я чувствую, как съеживаюсь под их взглядами. Мне это неприятно. Я хочу стоять перед ними прямо, с поднятой головой. Хочу быть гордой и уверенной в себе. Но всё это невыносимо для меня, и мне совершенно нечего им предъявить.

— Нет, но Сьюзен… — По моим щекам текут слезы. Я чувствую себя такой некрасивой, такой маленькой и глупой.

— Перестань называть меня так! — кричит она. — Ты даже не знаешь меня. Перестань называть меня по имени!

— Хорошо, — шепчу я. Мой взгляд прикован к лежащему в палате телу. Телу моего мужа. — Забирайте всё себе. Мне всё равно. Мы можем сидеть тут и препираться весь день, однако это ничего не изменит. Так что плевать я хотела, кто заберет его бумажник.

Переставляя одну ногу за другой, я выхожу из палаты. Я оставляю тело моего мужа со Сьюзен. Но стоит только мне выйти в коридор, стоит только Анне закрыть за нами дверь, как я сожалею об этом. Я должна была оставаться с мужем, пока меня не выставила бы за дверь медсестра.

Анна подталкивает меня вперед.

Она усаживает меня в машину. Застегивает мой ремень безопасности. Медленно едет по городу. Паркуется на подъездной дорожке моего дома. Я ничего из этого не помню, когда внезапно оказываюсь у своей входной двери.

Я вхожу в дом, понятия не имея, какое сейчас время суток. Понятия не имея, сколько времени прошло с той минуты, как сидела тут на диване в пижаме и как избалованная идиотка капризничала из-за хлопьев. Этот дом, который я полюбила сразу же, как переехала сюда, который стал «нашим», как только сюда переехал Бен, сейчас предает меня. В нем абсолютно ничего не поменялось со смерти Бена. Как будто дому это безразлично.

Он не прибрал стоящие посреди комнаты ботинки Бена. Не свернул его покрывало. Ему даже не хватило такта скрыть от моих глаз его зубную щетку. Этот дом ведет себя так, словно ничего не изменилось. В то время как изменилось всё. Я говорю стенам, что его больше нет.

— Он мертв. Он не вернется домой.

— Знаю, родная, — поглаживает мою спину Анна. — Знаю.

Ничего она не знает. И никогда не узнает. Я слепо иду в мою спальню, ударяюсь плечом о косяк и не чувствую боли. Подхожу к постели со своей стороны и понимаю, что всё еще ощущаю его запах. Он остался на белье. Я хватаю подушку со стороны постели Бена и, давясь слезами, вдыхаю его запах. Потом иду в кухню, где Анна наливает мне стакан воды. Прохожу мимо нее с подушкой в руке, достаю чистый мешок для мусора и засовываю в него подушку. Я крепко завязываю мешок, узел за узлом, пока он не рвется и не падает на кухонный пол.

— Что ты делаешь? — спрашивает меня Анна.

— Она пахнет Беном, — отвечаю я. — Не хочу, чтобы запах испарился. Хочу сохранить его.

— Не думаю, что у тебя это получится, — мягко замечает подруга.

— Пошла ты, — огрызаюсь я и возвращаюсь в спальню.

Упав на свою подушку, я начинаю плакать. Ненавижу то, во что произошедшее превратило меня. Я никогда никого не посылала, тем более — Анну.

Мне было семнадцать, когда она стала моей лучшей подругой. Мы познакомились в первый учебный день в университете, в столовой. Мне не с кем было сесть, а ей не хотелось сидеть с каким-то парнем. Мы поняли друг друга с полувзгляда. Когда она решила переехать в Лос-Анджелес, чтобы стать актрисой, я поехала с ней. Не потому что любила этот город, я в нем никогда не была, а потому что любила ее. Анна тогда сказала мне:

— Едем со мной, ты можешь где угодно работать библиотекарем.

И она была абсолютно права.

И вот, девять лет спустя, она не спускает с меня глаз, словно я готова в любую секунду вскрыть себе вены. Если бы я была в себе, то сказала бы, что это и есть самая настоящая дружба, но мне не до этого сейчас. Мне сейчас не до чего.

Анна заходит с двумя таблетками и стаканом воды.

— Я нашла их в твоей аптечке, — говорит она.

Я перевожу на них взгляд. Это викодин, он остался с прошлого месяца, когда у Бена случился спазм спинных мышц. Он выпил всего пару этих таблеток. Видно, считал, что если будет их принимать, то выставит себя слабаком.

Я без вопросов беру их из руки Анны и проглатываю.

— Спасибо.

Она подтыкает вокруг меня одеяло и уходит спать на диван. Я рада, что она не попыталась лечь рядом со мной. Не хочу, чтобы ее запах перебил запах Бена. Глаза жжет от слез, тело ослабло, мозг нуждается в викодиновой отключке. Начав клевать носом, я сдвигаюсь на сторону Бена.

— Я тебя люблю, — сонно шепчу я, и впервые эти слова некому услышать.

Просыпаюсь я с тяжелой как с похмелья головой. Тянусь к руке Бена, как делаю каждое утро, но ощущаю пустоту. Моя первая мысль — он в ванной или готовит мне завтрак, а потом я вспоминаю. Возвращается опустошение. Глухое и густое, оно окутывает мое тело, и сердце тонет в нем будто камень.

Я подношу руки к лицу в попытке вытереть слезы, но они текут слишком быстро, и я не поспеваю за ними. Мои слезы — мыши, бегущие с тонущего корабля под названием «горе».

Зашедшая в спальню Анна вытирает их полотенцем.

— Ты уже проснулась, — удивляется она.

— Ты донельзя наблюдательна. — Почему я так отвратительно веду себя с ней? Я не резкий и не злой человек. Я не такая.

— Звонила Сьюзен, — не обращает внимания на мою грубость Анна, и я благодарна ей за это.

— Что она сказала? — Я сажусь и беру с прикроватной тумбочки стакан воды. — Что ей от меня может быть нужно?

— Она ничего не сказала. Просто попросила перезвонить ей.

— Здорово.

— Я оставила номер ее телефона на холодильнике. На случай если ты захочешь ей перезвонить.

— Спасибо. — Я ставлю стакан обратно и поднимаюсь.

— Я отлучусь ненадолго выгулять Багси, а затем сразу вернусь, — говорит подруга.

Багси — английский бульдог Анны, вечно всё вокруг себя заслюнявливающий. Меня тянет сказать подруге, что Багси в выгулах ни черта не нуждается, так как он ленивый засранец, но я подавляю в себе этот порыв, потому что очень, очень хочу перестать грубить.

— Хорошо.

— Тебе что-нибудь купить? — спрашивает Анна, напоминая мне о том, что я просила Бена купить мне Фрути-пеблс.

Я тут же забираюсь обратно в постель.

— Нет, спасибо, мне ничего не надо.

— Ладно, я скоро вернусь. — Анна задумывается на минуту. — Может, ты хочешь, чтобы я задержалась и побыла рядом с тобой, если ты решишь ей позвонить?

— Нет, спасибо. С этим я сама справлюсь.

— Хорошо, но если ты передумаешь…

— Спасибо.

Анна уходит, и, стоит захлопнуться входной двери, как на меня обрушивается одиночество. Я одна в этой комнате, одна в этом доме, но что важнее всего — одна в этой жизни. Я даже не могу осознать этого в полной мере.

Я встаю и беру телефон. Открепляю листок с номером Сьюзен от холодильника и цепляюсь взглядом за магнит из пиццерии Джорджи. Опустившись на пол, я прижимаюсь щекой к холодной плитке пола. И больше не нахожу в себе сил подняться.

ДЕКАБРЬ

Мы с Анной запланировали грандиозно провести новогоднюю ночь. Сначала пойти на вечеринку и повидаться там с парнем, с которым подруга заигрывает в тренажерке, а потом в 23.30 свинтить оттуда на пляж, открыть бутылку шампанского и встретить новый год пьяненькими и промокшими от морских брызг.

Вместо этого, порядком набравшись, Анна начала обжиматься с парнем из тренажерки, после чего вообще на пару часов пропала из моего поля зрения. Происходящее было очень в духе подруги, но я обожала в ней всю эту непредсказуемость, благодаря которой никогда и ничего не шло по плану. Всегда что-нибудь да случалось. Для такого человека, как я — у которого всегда всё идет по плану и никогда ничего не случается — подобное было приятной отдушиной. Поэтому, торча на вечеринке в ожидании куда-то запропастившейся Анны, я ничуть не злилась на подругу и не удивлялась. Я даже в какой-то мере ожидала такого поворота событий. И лишь испытывала легкую досаду, встречая новый год с кучкой незнакомцев. Друзья целовались, поздравляя друг друга, а я стояла столбом, уставившись в бокал шампанского. Однако я не позволила себе кукситься и, дабы вечер не был до конца испорчен, перезнакомилась и пообщалась с прикольными людьми.

Парень по имени Фабиан, только что закончивший медицинский колледж, поделился со мной тем, что его настоящая страсть — «хорошее вино, вкусная еда и красивые женщины». Сказав это, он мне подмигнул, и когда я попыталась вежливо закруглить наш разговор, попросил номер моего телефона. Я не стала отказывать ему в этом, и хотя он был довольно мил, знала, что если Фабиан на самом деле позвонит, то я ему не отвечу. Он из тех, кто на первом свидании отведет меня в дорогущий бар, а пока я буду припудривать носик в туалете, облапает взглядом всех девчонок в зале. Из тех, для кого переспать со мной — своего рода победа. Для него это игра, а я… никогда не умела играть в такие игры.

Анна же, в отличие от меня, умела и любила повеселиться. Она легко сходилась с парнями и запросто строила им глазки. В ней было что-то такое, от чего мужчины теряют голову, а вместе с ней и самоуважение. С кем бы Анна ни крутила роман, власть всегда находилась в ее руках. Я видела все плюсы такой жизни, но мне, со стороны, она всегда казалось скучной и лишенной страсти. Просчитанной. Я же ждала того, в кого без памяти влюблюсь, и кто без памяти влюбится в меня. Мне нужен был тот, кто не захочет играть в игры, потому что с ними мы лишь зря теряем время. Я не знала, существует ли такой человек, но была еще слишком молода, чтобы перестать о нем мечтать.

Анну я нашла в главной ванной комнате, после чего собрала и сопроводила домой на такси. К себе домой я добралась к двум часам ночи, страшно уставшая. Бутылка шампанского, припасенная для нашего пляжного рандеву, осталась закупоренной.

Я завалилась спать, не стерев с лица косметику и бросив черное, расшитое блестками платье на пол. Что принесет мне этот год? — думала я, и голова шла кругом от предполагаемых возможностей. Но я и помыслить не могла о том, чтобы выскочить замуж к концу мая.

Первого января я проснулась в гордом одиночестве, так же, как и в любой другой день, так что новый день нового года не отличался ничем от остальных. Почитала в постели пару часов, приняла душ и оделась к завтраку с Анной.

Я бодрствовала уже около трех с половиной часов к тому времени, как встретилась с ней. Подруга же выглядела так, будто только что встала с постели. Анна — высокая худышка, с длинными каштановыми волосами, чудным образом оттеняющими ее золотисто-карие глаза. Она родилась и до тринадцати лет жила в Бразилии, что всё еще заметно по некоторым словечкам, время от времени проскакивающим в ее речи, но больше всего — по ее восклицаниям. Не считая этого, она полностью американизировалась, ассимилировалась и избавилась от всех иных элементов и выражений бразильской культурной самобытности. Я почти уверена, что ее имя должно произноситься тягуче, типа «Аан-уа», но где-то в средней школе ей надоело объяснять разницу в произношении, и теперь она просто Анна.

На нашу утреннюю встречу она явилась с затянутыми в высокий хвост волосами, в толстовке и мешковатых спортивных штанах, в которых, худая как щепка, ничуть не казалась полной. Было совершенно очевидно, что толстовку она натянула на голое тело, и я тогда поняла: вот как Анна добивается своего! Вот как она сводит мужиков с ума. Она выглядит обнаженной, будучи полностью при этом одетой. И не дает ни малейшего намека на то, что делает это специально.

— Милая толстовочка, — съязвила я, сняв солнцезащитные очки и сев за стол напротив Анны.

Порой меня беспокоили мысли, что моя обычная, средней комплекции фигура, рядом с ней кажется толстой, что черты моего простенького, чисто американского лица лишь подчеркивают то, насколько экзотично лицо подруги. Когда я шутила по этому поводу, она напоминала мне: «Это США, детка, и ты здесь — блондинка. Куда ни плюнь, тут в фаворе блондины». Я понимала, о чем она говорит, хотя считала, что у моих волос какой-то грязный, почти мышиный оттенок.

Несмотря на свою потрясающую внешность, Анна никогда не гордилась ей. Когда я говорила, что мне не нравится моя маленькая грудь, она отвечала, что у меня длинные ноги и задница, за которую она бы убила. Сама же подруга с отвращением жаловалась на свои короткие ресницы и «трольи» колени. Так что, может быть, мы все в этом одинаковы. Может быть, все женщины найдут к чему придраться в своей внешности.

Анна расположилась на веранде с кексом и чаем со льдом. Когда я села, она поднялась, чтобы меня приобнять.

— Будешь убивать меня за вчерашнее?

— За что именно? — спросила я, открывая меню. Не знаю, зачем я его взяла. По субботам я всегда завтракаю яичницей по-бенедиктински.

— Если честно, я даже не помню, что случилось. Смутно помню только обратную поездку домой на такси и как ты сняла с меня туфли и накрыла одеялом.

Я кивнула.

— Так и было. Я потеряла тебя часа на три, а потом нашла наверху в ванной, так что не могу сказать, до чего вы там с тем парнем из тренажерки дошли, но могу представить…

— Нет! Я перепихнулась с Жорой?

— Что? — опустила я меню. — Нет, с парнем из тренажерки.

— Его Жорой и зовут.

— Парня из тренажерки зовут Жорой? — Нет, ну это, конечно, не его вина, что его так зовут. Парням по имени Жора сам бог велел ходить в тренажерки, но это так смешно. — Это кекс с отрубями?

Анна кивнула, и я отломила от него кусочек.

— Мы с тобой, наверное, единственные люди на свете, которым нравится вкус кексов с отрубями, — заметила она, и, вероятно, была права.

Мы с ней частенько находим, что в чем-то поразительно схожи, и ярче всего это сходство проявляется в отношении еды. Совершенно неважно, разделяет ли кто-то с тобой любовь к дзадзике³. Это никоим образом не повлияет на твои отношения с этим человеком, но почему-то все эти вкусовые совпадения родили между нами крепкую связь. И я точно знала, что Анна сейчас тоже закажет яичницу по-бенедиктински.

— Так вот, я видела тебя целующейся с Жорой из тренажерки, но понятия не имею, что там было между вами дальше.

— О, похоже, не так далеко мы и продвинулись, потому что хоть сейчас еще и рань несусветная, а он уже успел настрочить мне сообщение.

— Сейчас одиннадцать утра.

— Знаю-знаю. Просто что-то шустроват он. Но мне было приятно, — призналась подруга.

— Что будете заказывать? — подошла к нам незнакомая официантка. В возрасте и немного помятая.

— Привет! Кажется, мы незнакомы. Я Анна, — представилась подруга.

— Дафна. — Официантка, в отличие от Анны, не горела желанием завязывать приятельские отношения.

— А что случилось с Кимберли? — спросила подруга.

— Не знаю. Я просто заменяю ее сегодня.

— Ясно. Тогда не будем вас задерживать, — сказала я. — Две порции яичницы по-бенедиктински, и чай со льдом для меня.

Как только она отошла, мы с Анной возобновили прерванный разговор:

— Я подумываю о том, чтобы ввести для себя кое-какие запреты, — начала подруга, предлагая мне отпить ее чая, пока я дожидаюсь своего. Я отказалась. Попить ее чай — значит, распрощаться со своим. Анна с чистой совестью потом выдует весь мой стакан. Я знала ее достаточно давно, чтобы в нужный момент и незаметно для нее проводить между нами невидимые границы.

— Да? Например?

— Нужно что-то радикальное.

— Звучит неплохо.

— Воздержание.

— Воздержание?

— От секса.

— Я поняла, о чем ты. Просто удивилась. С чего это вдруг?

— О, эта мысль пришла мне сегодня утром. Мне двадцать шесть, и прошлой ночью я так упилась, что сама не знаю, переспала с кем-то или нет. Так ведут себя распоследние потаскушки.

— Ты не потаскушка, — отозвалась я, впрочем не вполне уверенная в этом.

— Ты права. Я не потаскушка. Пока.

— Ты могла бы перестать пить. — У меня с выпивкой были интересные отношения. Я могла сказать ей как «да», так и «нет». Могла выпить, а могла не пить, и от этого не страдала. Большинство людей, как я уже поняла, кренило либо в одну сторону, либо в другую. Анну кренило в сторону «пить».

— О чем ты?

— Ты знаешь, о чем. Перестань пить.

— Совсем?

— Совсем. Ты так удивляешься, как будто я предлагаю нечто несусветное. Полно непьющих людей.

— Ага, их зовут алкоголиками.

— Я тебя поняла, — засмеялась я. — Выпивка — не проблема. Проблема — неразборчивый секс.

— Точно. Так что я перестану заниматься сексом.

— А что будет, когда тывстретишь того, с кем действительно захочешь быть?

— Ну, чтобы перейти этот мост, нужно сначала до него дойти. За прошлый год я не встретила ни одного стоящего парня. И в этом году вряд ли что-то изменится.

Вернулась Дафна с двумя порциями яичницы и чаем со льдом. Только когда тарелка очутилась у меня перед носом, я осознала насколько проголодалась и накинулась на еду.

Кивнув в знак благодарности, Анна тоже принялась жевать. Потом, когда она смогла говорить, не плюясь в процессе едой, добавила:

— Другое дело, если я в кого-нибудь влюблюсь. Тогда да. Но до этого момента, никого к себе не подпущу. — Она нарисовала в воздухе крест.

— Разумно, — согласилась я. Самое замечательное в этом кафе было то, что в яичницу по-бенедиктински здесь клали шпинат, и получалось что-то вроде яичницы по-бенедикт-флорентински. — Но это же не значит, что мне тоже нельзя заниматься сексом? — уточнила я.

— Нет. Тебе можно. Ты не будешь. Но тебе можно.

Вскоре Анна уехала к себе, на другой конец города. Она жила в Санта-Монике, доме с видом на Тихий океан. Меня бы зависть сгрызла с потрохами, если бы подруга не предлагала постоянно переехать к ней. Я отказывалась, зная, что совместное проживание с Анной — единственное, что может разрушить нашу дружбу. Никогда не понимала, как она может вести тот образ жизни, какой ведет, на зарплату частично занятого тренера по йоге. Однако подруга всегда находила достаточно денег на желаемые и необходимые вещи, когда желала их и они ей были необходимы.

Я вернулась к себе, в точности зная, как проведу время. Это был первый день нового года, а год не ощущался новым, если не переставить в доме мебель. Проблема заключалась в том, что за два прожитых здесь года я переставляла ее столько раз, что исчерпала все возможные варианты. Я любила свой дом и не жалела сил на то, чтобы обихаживать его и украшать. Передвинув диван от одной стены к другой, я осознала, что на прежнем месте он смотрелся лучше, но всё равно осталась довольна. Затем я передвинула книжный шкаф, переставила местами приставные столики и на этом успокоилась, решив, что для ознаменования нового года этого вполне достаточно. После чего плюхнулась на диван, включила телевизор и уснула.

Проснулась я в пять вечера, и хотя по субботним вечерам одиноким людям полагается развлекаться в барах или клубах и искать себе пару, я предпочла остаться дома, посмотреть телевизор, почитать книгу и заказать пиццу. Может быть, этот год станет годом, в который я буду делать всё, что моей душеньке захочется, наплевав на нормы общественного поведения. Может быть.

Когда за окном пошел дождь, я поняла, что поступила верно. Несколькими часами позже позвонила Анна узнать, чем я занимаюсь:

— Хотела убедиться, что ты не прилипла к дивану и телевизору.

— Мне что, уже и телевизор посмотреть нельзя?

— Сегодня суббота, Элси! Поднимайся! Выходи в свет! Я бы позвала тебя с собой, но иду на свидание с Жорой.

— Вот тебе и воздержание.

— Я не собираюсь с ним спать! Он пригласил меня на ужин.

Я рассмеялась.

— Ну а я проведу ночь на своем диване. Я устала, притомилась и…

— Устала… Притомилась… Это одно и то же. Перестань придумывать отговорки.

— Ладно. Мне нравится иногда лентяйничать и наслаждаться одиночеством.

— Хорошо хоть призналась в этом. Я позвоню тебе завтра. Пожелай мне удачи в том, чтобы я не выскочила из труселей.

— Одной удачи тут будет мало.

— Эй! — возмутилась подруга.

— Эй! — эхом ответила я.

— Ладно, завтра поговорим.

— Пока.

Трубка была у меня в руке, и я решила заказать пиццу. Но когда я позвонила в пиццерию Джорджи, мне ответили, что пиццу доставят не раньше, чем через полтора часа. На мой вопрос: «почему», ответ был: «дождь». Я сказала, что через полчаса сама заеду за своей пиццей.

Заходя в пиццерию, я ничего не почувствовала. Ни единой частичкой тела или мозга. Никакого предчувствия того, что что-то должно случиться. На мне были ярко-желтые резиновые сапоги и широченные джинсы, в которые влезли бы две меня. Волосы от дождя прилипли к лицу, и я бросила попытки убрать их назад.

Я даже не заметила сидящего в пиццерии Бена. Мою голову занимали лишь мысли о пицце. Кассирша сказала мне, что пицца будет готова через десять минут, я отошла к маленькой скамейке и только тогда заметила еще одного человека, оказавшегося в такой же ситуации, как и я.

Мое сердце не пропустило удар. Я понятия не имела, что вот «оно»! Вот «он»! Что он — тот мужчина, о котором я мечтала с самого детства, ребенком представляя, как будет выглядеть мой муж. Я смотрела на лицо, которое жаждала увидеть всю свою жизнь, оно было прямо передо мной, но я его не узнала. Всё, что я подумала: «Он свою пиццу, наверное, получит раньше меня».

Он был привлекателен, но, судя по виду, сам не осознавал, насколько хорош. В нем не было ничего показушного, щегольского. Высокий и стройный, с широкими плечами и сильными руками. В синих джинсах и рубашке, подчеркивающей серые крапинки в его изумительных зеленых глазах, оттененных каштановыми волосами. Я села рядом с ним, снова смахнула волосы назад и достала мобильный, чтобы проверить почту или занять себя чем другим.

— Привет, — сказал он.

Мне потребовалась секунда, чтобы понять, что он говорит со мной. И этого хватило, чтобы я им заинтересовалась.

— Привет, — ответила я. Повисло неуютное молчание, и я добавила: — Нужно было дождаться доставки.

— И не увидеть всего этого? — спросил он, обводя руками безвкусицу фальшиво-итальянского декора.

Я засмеялась.

— У тебя приятный смех, — сделал он комплимент.

— Ой, перестань. — Клянусь, мама учила меня принимать комплименты, и всё же я каждый раз шарахалась от них, как от огня. — То есть, спасибо. Так полагается ответить. Спасибо.

Я заметила, что неосознанно придвинулась к нему всем своим телом. Я прочитала кучу статей о языке тела, показывающем, что людей влечет друг к другу, но попадая в ситуации, где всеми этими знаниями можно было воспользоваться (его зрачки расширились? я ему нравлюсь?), всё время была слишком рассеянной.

— Нет, полагается ответить мне на комплимент, — улыбнулся он. — Тогда я пойму, светит мне что-то или нет и как себя вести дальше.

— Ааа, — протянула я. — Наверное, если я отвечу тебе комплиментом теперь, то это уже не будет считаться? Ну, то есть, ты же будешь знать, что я делаю это потому, что ты об этом попросил.

— Поверь мне, я всё равно всё пойму.

— Хорошо. — Я оглядела его с ног до головы. Под моим деланно изучающим взглядом он вытянул ноги, задрал подбородок и выпятил грудь. На его щеках появились очаровательные ямочки, отчего он стал совершенно неотразимым. Полюбовавшись на ямочки, я опустила взгляд на его руки. Мне хотелось сказать: «У тебя красивые руки», но не хватило на это духу. В таких играх я никогда не рисковала.

— И? — не выдержал он.

— Мне нравится твоя рубашка, — выдала я. Он был в серой рубашке с птичкой.

— Оу. — В его голосе отчетливо слышалось разочарование. — Понятно.

— Что? — улыбнулась я натянуто. — Это хороший комплимент.

Он рассмеялся. Он не был взволнован или расстроен. Но не был и холоден или отстранен. Он просто… был. Не знаю, со всеми ли девушками он вел себя так, со всеми ли общался так, словно знал их долгие годы, или он таким был только со мной. Это не имело значения. И это сработало.

— Неплохой, — отозвался он, — но я даже не буду пытаться взять номер твоего телефона. Если девушка лестно отзывается о твоих глазах, волосах, руках, имени, то это значит, что она не против пойти с тобой на свидание. Если девушка лестно отзывается о твоей рубашке?.. Тебя отшили.

— Подожди… это не… — начала я, но была прервана.

— Бен Росс! — крикнула кассирша, и он вздрогнул. Посмотрел мне прямо в глаза и попросил:

— Не забудь, что хотела сказать.

Он оплатил пиццу, искренне поблагодарил кассиршу, вернулся и сел рядом со мной на скамейку.

— Я думаю о том, что если приглашу тебя на свидание, то ты меня отошьешь. Ты меня отошьешь?

Ни за что на свете. Но я была страшно смущена и пыталась не показать своего воодушевления. Не в силах сдержаться, я широко улыбнулась:

— Твоя пицца остынет.

Он отмахнулся:

— Черт с ней, с пиццей. Скажи мне прямо: ты дашь мне номер своего телефона?

Вот оно. Мгновение: сделай или умри. Как сдержать обуревавшую меня нервную энергию и не прокричать ответ во всю мощь своих легких?

— Я дам тебе номер своего телефона. Ты его заслужил.

— Элси Портер! — позвала кассирша. Она звала меня уже не первый раз, но мы с Беном были слишком заняты друг другом, чтобы слышать кого-то еще.

— О! Простите, это я. Эм… подожди меня здесь.

Бен засмеялся, а я пошла оплатить пиццу. Когда я вернулась, он достал мобильный и мы обменялись номерами телефонов.

— Я тебе очень скоро позвоню, если ты не против. Или мне стоит подождать пару-тройку дней? Это больше в твоем стиле?

— Нет уж, — разулыбалась я. — Чем скорее, тем лучше.

Он протянул мне руку, и я ее пожала.

— Бен, — представился он.

— Элси, — ответила я, подумав, что Бен — самое прекрасное имя, когда-либо слышанное мной. Не в силах с собой совладать, я ему улыбнулась. Он ответил мне улыбкой и побарабанил пальцами по пицце.

— Что ж, до скорого.

— До скорого, — кивнула я и пошла к своей машине. От волнения у меня кружилась голова.

ИЮНЬ

Я отрываю магнит из пиццерии Джорджи от холодильника и пытаюсь его разломать, но слабые пальцы не справляются с этой задачей. Магнит лишь растягивается и мнется. Я пытаюсь разрушить, уничтожить его, как будто это может хоть на каплю унять мою боль. Осознав, что творю, я прикрепляю магнит к дверце холодильника и набираю номер Сьюзен.

Она отвечает после второго гудка.

— Сьюзен? Здравствуйте. Это Элси.

— Здравствуй. Мы можем встретиться сегодня днем, чтобы обсудить приготовления к похоронам?

Я не задумывалась, о чем свекровь хочет со мной поговорить. И организация похорон мне на ум не приходила. Но, действительно, как же без нее! Без нее никуда. Нужно ведь тщательно распланировать, просчитать, как мы будем выказывать свою скорбь. Мы даже не можем спокойно оплакать любимого человека. Мы обязаны сделать это согласно американским традициям и общественным нормам. Следующие дни будут заполнены некрологами и надгробными речами. Гробами и разговорами с распорядителем. Я шокирована тем, что Сьюзен вообще захотела, чтобы я во всем этом участвовала.

— Да. Конечно. — Я стараюсь привнести в свой голос хоть какое-то подобие энтузиазма. — Где нам лучше встретиться?

— Я остановилась в Беверли, — отвечает Сьюзен и объясняет мне, где находится этот отель, как будто я не живу в Лос-Анджелесе уже несколько лет.

— О. Я не знала, что вы остановились в городе. — Сьюзен живет всего в двух часах отсюда. Она что, не могла уехать к себе, предоставив всю подготовку похорон мне?

— Нужно о многом позаботиться, Элси. Мы можем встретиться в баре на первом этаже отеля. — Ее тон сдержан, равнодушен и холоден.

Я договариваюсь встретиться с ней в три, так как сейчас уже почти час дня.

— Как тебе будет угодно, — отзывается она и кладет трубку.

Мне никак это не будет угодно. Мне было бы угодно заснуть и никогда не просыпаться. Вот что мне было бы угодно. Мне было бы угодно находиться сейчас на работе, потому что всё замечательно, и Бен вернется домой около семи, и мы будем ужинать тако. Вот что мне было бы угодно. Разговоры со свекровью, с которой я познакомилась только вчера, об организации похорон моего умершего мужа не угодно мне ни в какое время суток.

Я снова забираюсь в постель, оглушенная мыслями о том, что мне предстоит сделать перед встречей со Сьюзен: принять душ, одеться, сесть в машину, доехать, припарковаться. Когда возвращается Анна, я встречаю ее со слезами благодарности на глазах, потому что знаю, что она обо всем позаботится.

До отеля мы добираемся с небольшим опозданием. Анна говорит, что будет ждать меня в лобби, и просит, если что, отправить ей сообщение, после чего уезжает ставить машину на стоянку.

Зайдя в бар, я осматриваюсь в поисках Сьюзен. Снаружи тепло, а здесь — холодрыга. Ненавижу кондиционеры. Я переехала в Лос-Анджелес, потому что тут тепло. Интерьер в баре новехонький, но сделан под старину. Доска-меню за стойкой слишком чиста для тех годов, в которых предлагает нам оказаться декоратор. Стулья имитируют те, что стояли в подпольных барах времен сухого закона, но где потертость и трещины? Они совсем как новые — безупречны и не запачканы. Мы живем в том веке, когда ностальгируют по вещам, сделанным во вчерашнем дне. На прошлой неделе я бы пришла в восторг от этого бара. Тогда мне нравились классные и чистые вещи. Теперь же мне отвратительна их фальшь и недостоверность.

Наконец я нахожу Сьюзен. Она сидит в другом конце зала, за столом на возвышении. Опустив голову и прикрыв ладонью лицо, свекровь читает меню. Подняв взгляд, она замечает меня. Мы долгое мгновение смотрим друг на друга. Ее веки припухли, глаза покраснели, однако на лице выражение крайней деловитости.

— Здравствуйте, — говорю я, опускаясь на стул.

Она не поднимается, чтобы меня поприветствовать.

— Здравствуй, — отвечает она, меняя позу. — Я заезжала вчера вечером в квартиру Бена…

— В квартиру Бена?

— Ту, что на бульваре Санта-Моника. Я поговорила с его соседом по квартире, и он сказал, что Бен съехал в прошлом месяце.

— Верно.

— Он сказал, что Бен переехал к девушке по имени Элси.

— Да, ко мне, — радуюсь я тому, что теперь-то она мне поверит.

— Я так и поняла, — сухо отрубает Сьюзен и кладет на стол передо мной папку. — Я получила ее из похоронного бюро. В ней перечислены все варианты организации похорон.

— Ясно.

— Нужно решить всё насчет цветов, церемонии, некролога и тому подобного.

— Ладно. — Мне не совсем понятно, что включает в себя это «тому подобное». Я никогда раньше не оказывалась в такой ситуации.

— Думаю, будет лучше, если ты сама займешься всеми этими приготовлениями.

— Я? — Вчера Сьюзен отказывала мне в праве даже в больнице находиться. А теперь хочет, чтобы я занялась подготовкой похорон? — Вы совсем не хотите в этом участвовать? — с сомнением спрашиваю я.

— Совсем. Я не буду тебе мешать. Думаю, правильнее будет, если ты сама обо всем позаботишься. Ты считаешь себя его ближайшим родственником…

Она замолкает, но я и так знаю, чем она собиралась закончить фразу. Она собиралась сказать: «Ты считаешь себя его ближайшим родственником, вот и получай». Я не обращаю внимания на ее поведение, пытаясь думать в этот момент о — своем, ее, нашем — Бене.

— Но… вся его семья должна участвовать в этом.

— Я — это вся семья, что у него есть, Элси. Была. Я — всё, что у него было.

— Знаю. Просто… вы тоже должны в этом участвовать. Мы должны сделать это вместе.

Сьюзен некоторое время молчит, глядя на меня с горькой улыбкой на губах. Потом, опустив взгляд на столовые приборы, теребит салфетку и вертит в пальцах солонку.

— Бен явно не хотел, чтобы я была вовлечена в его жизнь. Не вижу причины быть вовлеченной в его смерть.

— Почему вы так говорите?

— Потому что он не посчитал нужным поделиться со мной тем, что женится, или тем, что переезжает к тебе, поделиться хоть чем-то, связанным с тобой. И я… — Она вытирает салфеткой слезу, деликатно и не спеша. Встряхивает головой. — Я не намерена обсуждать это с тобой, Элси. На тебе масса приготовлений. Всё, чего я прошу — сообщить мне, на какое время будет назначена служба и что будет с его прахом.

— Бен хотел, чтобы его похоронили, — отвечаю я. — Он сказал мне, что хочет быть похороненным в спортивных штанах и футболке. Чтобы ему было удобно.

Когда мы говорили об этом, мне показалось это милым. Разве я могла подумать, что к моменту его смерти не буду дряхлой старушонкой? Что и нескольких месяцев не пройдет, как это случится?

Вокруг глаз и рта Сьюзен прорезаются глубокие морщинки — она разозлилась. Складки у губ впервые выдают ее возраст. У моей мамы такие же? Я так давно ее не видела, что даже не помню.

Может быть, Сьюзен не осознавала до конца, что делает? Может быть, считала себя достаточно сильной для того, чтобы пусть и во вред себе, но досадить мне — отдать мне все эти похоронные приготовления в качестве наказания. Но она не настолько сильна. И уже недовольна.

— Всех членов нашей семьи кремировали, Элси. И я никогда не слышала от Бена, что он хочет другого. Просто скажи мне, что будет с его прахом. — Сьюзен смотрит в стол и глубоко вздыхает, выдувая воздух изо рта на колени. — Мне пора.

Она встает из-за стола и уходит. Не оглядываясь, не признавая моего существования.

Я хватаю папку и иду в лобби, где меня терпеливо дожидается Анна. Она отвозит меня домой, и я сразу направляюсь к двери. Осознав, что оставила ключи внутри, я разворачиваюсь и начинаю плакать. Успокаивая меня, Анна снимает запасной ключ от моей двери со своей связки и протягивает его мне. Она протягивает мне его так, словно одного этого достаточно, чтобы у меня всё снова стало хорошо, словно я рыдаю только потому, что не могу попасть в квартиру.

ЯНВАРЬ

«Пора вставать и сиять, Элси Портер! Можно пригласить тебя на обед?» — пришло мне на утро сообщение от Бена. Я с радостным визгом вскочила с постели и секунд десять как полоумная скакала на одном месте. В моем теле было море энергии, а выплеснуть ее было некуда.

«Конечно. Куда?», — ответила я Бену и таращилась на экран, пока тот не засветился.

«Я заеду за тобой. В полпервого. Где ты живешь?».

Напечатав ему свой адрес, я галопом помчалась в душ, как будто времени у меня было в обрез. Времени же у меня было навалом. Я затянула волосы в высокий хвост, надела любимые джинсы и премиленькую кофту, и без четверти двенадцать уже была полностью готова. До встречи с Беном оставалось еще больше получаса, и дабы не чувствовать себя жалкой и глупой, сидя дома разодетой, я решила немного пройтись. Вся в предвкушении и возбуждении вышла за порог и захлопнула дверь. Забыв дома и ключи, и мобильный, и кошелек.

В груди суматошно забилось сердце, мысли разбежались. У моей подруги имелся запасной ключ, но мне это ничем не помогало, потому как я не могла ей позвонить.

Я прошлась туда-сюда по улице в надежде найти на дороге мелочь, чтобы потом позвонить Анне из телефона-автомата, но оказалось, что народ не разбрасывается четвертаками. Удивительно. Это же мелкие монетки, я бы даже сказала, почти всегда ненужные. И вот, когда они мне очень, ну очень нужны, я вдруг осознаю, что без них никуда. В конце концов я решила все равно поискать платный телефон. Может, в нем монетка застряла, и я смогу позвонить. А может как по-другому исхитрюсь звякнуть бесплатно. Однако обшарив окрестности, я не нашла ни одного телефона. Мне оставалось только одно — другого рационального решения я придумать не смогла: проникнуть в свой собственный дом незаконным путем.

Что я и попыталась сделать.

Я находилась на уровне второго этажа моего дуплекса, откуда могла попасть на свою веранду с главной лестницы, поэтому я поднялась по ступенькам, забралась на ограду и попыталась ухватиться за перила своей веранды. Я была уверена, что если у меня получится уцепиться за перила рукой и перекинуть через них ногу, то задуманное не закончится тем, что я грохнусь и сверну себе шею. Оттуда мне нужно будет всего лишь пролезть через маленькое отверстие для собаки, вырезанное в сетчатой двери прежними жильцами. Я ненавидела это отверстие до этого самого момента, когда оно вдруг стало видеться моим единственным спасением.

Не прекращая попыток ухватиться за перила веранды, я пришла к осознанию, что план-то у меня, видать, идиотский, и не сулит мне ничего хорошего. Если я так долго не могу дотянуться до перил, то какого лешего решила, что с легкостью перекину через них ногу?

Я мужественно сделала еще одну, последнюю попытку, после чего меня посетила очередная нелепая идея — попробовать сначала закинуть на перила ногу. Что я и делала, раскорячившись, когда появился Бен.

— Элси?

— А? — чуть не сверзилась я с ограды. Спрыгнула вниз, покачнулась, но равновесие удержала. — Привет, Бен! — Я сбежала по ступеням и обняла его.

— Что ты там вытворяла? – засмеялся он.

Я смутилась, но мое смущение не было неприятным.

— Пыталась вломиться к себе в дом. Я захлопнула дверь, забыв внутри и телефон, и деньги, и ключ.

— У тебя нет запасного ключа?

— Нет, — покачала я головой. — Я с какого-то перепуга отдала его своей подруге Анне, чтобы в случае необходимости, он был у нее.

Бен снова расхохотался, но у меня не было ощущения, что он смеется надо мной. Хотя фактически он надо мной и смеялся.

— Ясно. И что будем делать? Если хочешь, можешь позвонить Анне с моего телефона. Или мы можем пообедать, а ей позвонить, когда вернемся.

Я открыла рот, чтобы ответить, но он меня опередил:

— Или я с превеликим удовольствием вломлюсь к тебе в дом за тебя. Если ты еще не передумала.

— А ты сможешь с ограды закинуть ногу на перила? — спросила я. Шутя.

Но он не шутил:

— Естественно, смогу.

— Не надо. Я пошутила. Поедем обедать.

— Нет уж. — Бен уже стаскивал пиджак. — Я настаиваю на том, чтобы ты позволила мне это сделать. Так я продемонстрирую свою храбрость и ты будешь считать меня героем.

Он подошел к ограде и оценил взглядом расстояние.

— Не близко. И ты пыталась это сделать сама?

Я кивнула:

— У меня слабый инстинкт самосохранения и отвратительный глазомер.

— Ладно, я сделаю это, — сказал Бен, — но ты должна мне кое-что пообещать.

— Что именно?

— Если я упаду и что-нибудь себе сломаю, то дай слово, что не позволишь врачам позвонить по номеру, забитому в моей мобиле для экстренных случаев.

— Почему? — улыбнулась я.

— Потому что это номер моей мамы, а я продинамил ее сегодня, чтобы встретиться с тобой.

— Ты продинамил свою маму ради меня?

— Видишь? В этом свете ты тоже будешь выглядеть перед ней не очень. Так что? Договорились?

— Договорились, — уверенно кивнула я и протянула ему руку для рукопожатия.

Бен торжественно пожал ее, глядя мне в глаза, а потом на его лицо снова вернулась улыбка.

— Ну что, поехали?! — воскликнул он, с легкостью забрался на ограду, ухватился за перила веранды и перекинул через них ногу. — Готово! Теперь что?

Мне не по себе было озвучивать следующую часть своего плана. Ведь я совсем не подумала о том, как он будет пролезать через отверстие для собаки.

— О… ну… эм… я собиралась… я собиралась влезть в дом через отверстие в двери, — наконец сказала я.

Бен бросил взгляд в сторону и вниз. Наблюдая за выражением его лица, я поняла, что отверстие меньше, чем мне казалось.

— Через отверстие для собаки?

— Да. Прости! Наверное, стоило тебе сказать об этом сразу.

— Я не протиснусь, не.

— Ну… Ты можешь помочь мне забраться туда, — предложила я.

— Угу. Или я могу спрыгнуть, после чего мы позвоним твоей подруге Анне.

— О! Точно. — А я и забыла об этом варианте.

— Ладно. Раз уж я тут, то можно хотя бы попробовать. Подожди.

Бен перелез через перила и нагнулся у двери. Голова его прошла отлично, и он полез весь. Его рубашка сбилась и задралась, обнажив живот и пояс трусов. Любуясь открывшимся видом, я осознала, насколько сильно меня влечет к Бену физически, насколько красиво он сложен: плоский живот, рельефный пресс, крепкая спина. Согнутые руки, на которых играли мускулы, казались сильными и… умелыми. Меня никогда до этого не привлекала мысль о том, чтобы находиться под чьей-либо защитой, но тело Бена выглядело так, будто могло меня защитить, и я была поражена реакцией, которую оно вызывало во мне. Как я докатилась до такого? Я едва знала мужчину, влезающего сейчас в мой дом, но уже видела в нем объект своих желаний. Бен умудрился протиснуть оба плеча внутрь, и я услышала сначала его приглушенное бормотание: «Кажется, у меня получилось», а потом громкое «Ой!», и его зад и ноги исчезли в доме. Я подбежала к своей входной двери как раз, когда он распахнул ее, сверкая улыбкой и приветственно разведя руки. Я словно в сказку попала. Из тех, где сильные рыцари спасают слабых принцесс. Всегда считала глупыми дурочками женщин, которых привлекает в мужчине сила, но Бен на мгновение стал моим героем.

— Добро пожаловать! — провозгласил Бен.

Это была настолько сюрреалистическая версия начала нашего свидания — полная противоположность того, каким я его себе представляла, — что я развеселилась. Совершенно невозможно было предугадать, что же случится дальше.

Я вошла в дом.

— Недурственная квартирка, — оглядевшись, заметил Бен. — Чем ты занимаешься?

— Эти два предложения вместе означают: «Сколько ты зарабатываешь»? — спросила я. Без стервозинки. Во всяком случае, мне так думалось. Я поддразнивала его, и он ответил мне тем же:

— Мне просто не очень верится в то, что одинокая женщина способна позволить себе такие хоромы.

Я бросила на него деланно возмущенный взгляд, и он ответил мне таким же.

— Я библиотекарь.

— Понял. Значит, дела у тебя идут отлично. Это здорово. Я как раз искал мамочку.

— Мамочку?

— Ой, нет. Не просто мамочку. Как там называют женщину, которая платит за мужчину?

— Богатой «мамочкой»?

Бен очаровательно смутился. До этого момента он казался таким сдержанным и волевым, что его легкое и нескрываемое замешательство подействовало на меня… дурманяще.

— Да, я ее имел в виду. А не ту, у которой куча детей.

— Не думаю, что кто-то специально ищет таких.

— Верно. Просто иногда так получается. Но парни точно ищут богатых «мамочек», так что берегись.

— Я буду держать ухо востро.

— Ну что, идем? — спросил он.

— Конечно. Только дай мне захватить…

— Ключи.

— Я хотела сказать «кошелек»! Но да! И ключи тоже. Представляешь, если бы я опять их забыла?

Я подхватила ключи со стойки, но Бен мягко забрал их у меня из руки:

— Я сам буду заведовать ими.

— Если считаешь, что так будет лучше, — согласилась я.

ИЮНЬ

Вновь и вновь просыпаясь в этом жутком, отвратительном мире, я каждый раз крепко смыкаю веки, вспоминая, кто я и где я. К полудню я все-таки поднимаюсь с постели. Не потому что готова встретить день, а потому, что не в силах больше встречать ночь.

Я бреду в гостиную, где на диване сидит Анна.

— Доброе утро. — Она берет мою руку в свою. — Что я могу для тебя сделать?

— Ты ничего не можешь сделать, — говорю я ей правду, глядя прямо в глаза. — Ничего, что бы ты ни сделала, не облегчит мою боль.

— Я знаю это. Но могу же я что-нибудь сделать, просто чтобы… — Ее глаза блестят от слез.

Я отрицательно качаю головой. Не знаю, что сказать. Я не хочу, чтобы мою боль облегчали. Для меня существует только сейчас, и я не могу представить, что будет потом. Не могу представить, что будет вечером. Я даже не знаю, как переживу следующие несколько минут, не говоря уже о следующих нескольких днях. И, тем не менее, никто и ничто не сможет мне сейчас помочь. Что бы Анна ни делала, как бы усердно ни отдраивала мой дом, как бы ни была со мной нежна, что бы ни делала я сама — приняла бы душ, пробежалась по улице нагишом, выпила все запасы спиртного в доме — Бена мне не вернет. Его не будет рядом. Его больше никогда не будет рядом со мной. Боже, может, я и не смогу пережить этот день. Если Анна не останется приглядывать за мной, я не знаю, что с собой сделаю.

Я сажусь возле подруги.

— Ты можешь остаться здесь. Мне не станет от этого легче, но я не доверяю себе. Просто останься со мной. — Мне так страшно, что я даже не в состоянии заплакать. Лицо и тело одеревенело.

— Не волнуйся. Я здесь. Я с тобой и никуда не уйду. — Анна притягивает меня к себе, обняв рукой за плечи. — Может, поешь? — спрашивает она.

— Я не голодна. — И, наверное, никогда уже не буду. Что это за чувство такое — голод? Не помню.

— Я знаю, что ты не голодна, но тебе нужно поесть, — настаивает подруга. — Подумай, чего бы тебе хотелось? Всё, что угодно. Неважно, вредно это или дорого. Всё, что угодно.

Обычно на подобный вопрос я бы, не задумываясь, ответила: Биг-Мак. Раньше я бы никогда не отказалась от Биг-Мака, огромной порции картошки фри и внушительной горсти конфет с арахисовым маслом. Мои вкусовые рецепторы ничуть не привлекали деликатесы. Я не жаждала ни суши, ни шардоне. Слюнки у меня текли от картошки фри и кока-колы. Но не сейчас. Сейчас съесть Биг-Мак для меня было всё равно что съесть степлер.

— Я ничего не хочу. Ни куска не смогу в себя впихнуть.

— Тогда, может быть, поешь супа?

— Нет.

— Но ты должна сегодня поесть. Пообещай мне, что обязательно поешь позже.

— Обещаю, — отвечаю я, зная, что ничего есть не буду. Я лгу, не имея ни малейшего желания сдержать данное обещание. Какой прок в обещаниях? Как можно ожидать от других, что они сдержат слово, когда мир вокруг настолько изменчив, бессмыслен и ненадежен?

— Тебе нужно сегодня сходить в похоронное бюро, — говорит Анна. — Хочешь, я им позвоню?

Я киваю. Это всё, на что я способна. Поэтому только это я и делаю.

Анна звонит по своему мобильному в похоронное бюро. Оказалось, что я должна была позвонить им еще вчера. Я слышу, как администратор недовольна тем, что мы «опаздываем». Подруга ничего мне не передает, но, судя по ее тону, ее неприятно отчитывают. Пусть они выскажут свое недовольство мне. Пусть только попробуют. Я с радостью наору на эту наживающуюся на чужой трагедии свору.

Анна отвозит меня в бюро и припарковывает машину на уличной стоянке. Под зданием есть гараж, но за каждую четверть часа там берут по два с половиной доллара. Совсем озверели. Я отказываюсь пользоваться услугами жадных придурков. И это, кстати, не имеет никакого отношения к моему горю. Ненавижу тех, кто взвинчивает цены. На знаке написано, что стоянка бесплатна для тех, у кого на парковочном талоне будет стоять печать из «Похоронного бюро Райта и его сыновей». Представляю себе эту картинку: «Да, мы бы хотели, чтобы вы подготовили его к прощанию. Кстати, не поставите сюда печать?». Ужас.

Я смотрю на себя в боковое зеркало. Мои веки опухли, глаза покраснели, щеки покрыты розовыми пятнами, влажные ресницы слиплись. Подруга протягивает мне свои большие солнцезащитные очки. Надев их, я выхожу из машины. Бросив напоследок еще один взгляд в зеркало, я ощущаю себя — одетую в деловой костюм, с крупными солнцезащитными очками на глазах — Жаклин Кеннеди. Может быть, каждой женщине хочется где-то и в чем-то быть Первой леди Америки, но только не той, что хоронит своего мужа.

У парковочного автомата Анна обшаривает свои карманы, но не находит ни одного четвертака.

— Черт. Совсем мелочи нет. Ты иди, а я тут разберусь, — говорит она, направляясь к машине.

— Подожди. У меня есть мелочь. — Я открываю свой кошелек, достаю монетки и кидаю их в автомат. — К тому же, боюсь, без тебя я не справлюсь. — Я снова плачу, и из-под очков, стекая по щекам, капают слезы.

ЯНВАРЬ

Когда мы сели в машину Бена и он спросил меня, готова ли я к приключениям, я ответила: «да».

— Я имею в виду: к настоящим приключениям, — уточнил он.

— Готова!

— А что, если эти приключения в часе езды отсюда?

— Если за рулем будешь ты, то я не против. Хоть и теряюсь в догадках, чем таким там заманивают, из-за чего стоит ехать в такую даль.

— О, положись на меня, эта вкуснятина того стоит, — уверил меня Бен и завел мотор.

— Ты — сама загадочность, — поддразнила его я.

Он и бровью не повел. Протянул руку и включил радио:

— Музыка и помощь с навигацией, если что, — на тебе.

— Ладно, — согласилась я и тут же включила радиостанцию NPR⁴.

Салон заполнили тихие монотонные голоса.

— Так ты одна из этих? — покачал головой Бен, улыбнувшись.

— Я одна из этих, — ответила я. С гордостью, а не стыдом.

— Я должен был догадаться. Не могла же такая красавица, как ты, быть без единого изъяна.

— Не любишь ток-шоу?

— Да не то чтобы не люблю. Просто отношусь к ним как к посещению стоматолога. Свою задачу они выполняют, но радости от этого — ноль.

Я расхохоталась, и Бен перевел на меня взгляд. Он смотрел на меня достаточно долго, чтобы это стало небезопасно.

— Эй! Смотри на дорогу, Казанова! — воскликнула я. Казанова? Откуда это слово? Я выражаюсь в точности как мой папаша.

Бен мгновенно перевел взгляд на дорогу.

— Прости! — весь из себя сосредоточенный извинился он. — Безопасность прежде всего!

Он выключил радио, как только мы свернули на скоростную автостраду.

— С меня хватит новостей о пробках на дорогах, — объявил он. — Будем развлекаться старым-добрым способом.

— Это каким же?

— Разговорами.

— Ааа.

— Узнаем побольше друг о друге. Как давно ты живешь в Лос-Анджелесе?

— Пять лет. Переехала сюда сразу после университета. А ты?

— Девять. Переехал сюда как раз за высшим образованием. Похоже, мы окончили универы в одном и том же году. Где училась?

— В Итаке. Мои родители учились в Корнельском университете⁵ и хотели, чтобы я пошла по их стопам, однако после экскурсии по Корнелу я поняла, что Итакийский университет мне подходит больше. Пару месяцев я слушала медицинский курс, а потом осознала, что не имею ни малейшего желания становиться врачом.

— А почему ты до этого думала, что хочешь быть врачом?

Мы мчались по автостраде, и Бену уже не требовалось сосредотачивать всё свое внимание на дороге.

— Мои родители — врачи. Мама — главврач в городской больнице, отец — там же нейрохирург.

— Нейрохирург? Звучит грозно, — заметил Бен.

— Он вообще грозный мужчина. И мама тоже не проста. Они не обрадовались тому, что я сменила специализацию.

— О, они у тебя из тех, кто и дома начальник? Да еще и трудяги?

— Трудяги каких поискать. Только я не такая. Я работаю для того, чтобы жить, а не живу для того, чтобы работать. Мне нравится принцип: отработал свое — отдыхай и радуйся жизни.

— Но их это не устраивает?

Я пожала плечами.

— Для них жизнь — это работа. Не удовольствия. Не радость и смех. Даже не любовь. Только работа, и всё. Думаю, отцу большую радость приносит не спасение жизней, а нахождение на вершине постоянно развивающейся и меняющейся области. Наверное, для моих родителей жизнь в какой-то степени заключается в прогрессе. Библиотечное дело и рядом не стояло с передовыми науками. Но что они могли поделать? Они мало мной занимались. В общем, когда я сменила специализацию, это стало для нас всех… переломным моментом. Им больше не нужно было притворяться, что они меня понимают. Мне больше не нужно было притворяться, что я хочу того же, чего хотят они.

Я ни с кем прежде не откровенничала об этом, но не видела причины скрывать от Бена правду. Однако после всего рассказанного мне стало немного не по себе. Я смутилась, осознав, насколько открылась ему. Отвернулась и уставилась в окно. Встречные машины шли сплошным потоком, но создавалось ощущение, что мы летим сквозь город.

— Это печально, — отозвался Бен.

— И да, и нет. Мы не очень близки, но мои родители счастливы по-своему, а я — по-своему. Мне кажется, это — главное.

— Ты совершенно права, — кивнул Бен. — Права и умна.

Я рассмеялась.

— А что насчет тебя? Какие у тебя родители?

Бен тяжело вздохнул, не отрывая взгляда от дороги.

— Мой отец умер три года назад, — грустно сказал он.

— О боже. Мне так жаль.

Бен бросил на меня короткий взгляд и продолжил:

— Он умер от рака. Это была долгая битва, и мы все знали, чем она закончится. Так что были к этому готовы.

— Не знаю, хорошо это или плохо.

— Я тоже, — выдохнул Бен. — У мамы сейчас всё хорошо. Ну, знаешь, насколько может быть хорошо, когда ты потерял любимого человека.

— Даже не могу себе этого представить.

— И я не могу. Я потерял отца, поэтому знаю, как это тяжело, но я не могу представить, каково это — потерять свою половинку, самого близкого и любимого человека на свете. Я переживаю за нее, хоть она и настаивает, что с ней всё в порядке.

— Естественно, ты не можешь не переживать за нее. У тебя есть братья или сестры?

Бен отрицательно покачал головой.

— У тебя?

— Нет, сэр, — пошутила я.

Мне редко встречался кто-то, кто был единственным ребенком в семье. Приятно, что мы с Беном в этом схожи. Когда я говорила, что у меня нет ни братьев, ни сестер, то морально готовилась к тому, что мне или посочувствуют, или решат, что я избалованная девица.

— Круто! Два единственных ребенка в семье! Я знал, что ты мне подойдешь. — Бен небрежно шлепнул по моей ладони своей, держа одну руку на руле.

— Так ты хотя бы намекнешь, куда мы едем? — спросила я, наблюдая за тем, как он с одной автострады ушел на другую.

— За мексиканской едой, — коротко ответил Бен.

Мы успели дважды сыграть в игру «Двадцать вопросов» и разок в «Я шпион», когда наконец добрались до места нашего назначения. Это была хижина. Вот прям буквально. Хижина посреди дороги под названием «Кактусовые Тако». Я скисла, в то время как Бен весь светился.

— Приехали! — воскликнул он, отстегнул ремень безопасности и вышел из машины.

Пока я собирала свои вещи, он обошел автомобиль и открыл мне дверцу.

— Оу! Благодарю! — Я повысила голос, чтобы Бен услышал меня сквозь пиканье, напоминающее о том, что дверь хорошо бы закрыть.

— Не за что.

— Хм. Это и есть то самое таинственное местечко? — спросила я, встав рядом с ним.

Бен закрыл за мной дверцу, и пиканье прекратилось.

— Знаю, что его вид не впечатляет. Но ты сказала, что готова к приключениям, а тут подают самые вкусные тако, какие я когда-либо пробовал. Ты любишь орчату?

— А что это такое?

— Напиток из молока, риса и корицы. Ты просто обязана его попробовать. Поверь мне — тебе понравится.

Мы пошли к прилавку, где продавали тако, и Бен положил ладонь мне на поясницу, мягко меня направляя. Этот его жест был настолько естественен и мне было так уютно, что захотелось развернуться в его руках. Захотелось прижаться к нему всем телом. Но вместо этого я встала у прилавка и уставилась в меню.

— Если ты не против, — ладонь Бена скользнула с моей спины на плечо, — то я сделаю заказ за тебя. Я ни в коем случае не умоляю твоего права на выбор блюда, просто я был здесь так много-премного раз, что знаю это меню наизусть.

— Да ради бога, — ответила я.

— Что ты предпочитаешь? Курицу, говядину, свинину?

— Никакой свинины.

— Никакой свинины? — притворно ужаснулся он. — Шучу, шучу. Тоже ее не люблю. Ладно! — Бен радостно потер ладони. — Perdón? — обратился он в окошко к мужчине за прилавком. — Queria cuatro tacos tinga de pollo y cuatro tacos carne asada, por favor? Queso extra en todos. Ah, y dos horchatas, por favor.

Мужчина показал ему размер орчаты, красноречиво спрашивая взглядом: «Тебе точно нужно два таких?», и Бен кивнул:

— Sí, sí, lo sé. Dos. Por favor.

Не знаю почему, но в это мгновение он был совершенно неотразим. Может потому, что обладал знаниями, которых я была лишена (испанского языка), а может потому, что говорящие на иностранном языке мужчины казались мне безумно сексуальными (и тут я ни капли не кривлю душой). В общем, не знаю, в чем было дело, но знаю точно, что стоя там и не понимая ни слова из разговора, я думала о том, что Бен Росс — самый сексуальный мужчина на свете. Он был так уверен в себе, так спокоен.

Так вот в чем дело! В его уверенности. Бен разговаривал с продавцом тако так, словно ему и в голову не приходило, что он может выставить себя дураком. И именно поэтому никому бы дураком не показался.

— Ну ты даешь! — восхитилась я, принимая протянутую им орчату. — Это было впечатляюще.

— Клянусь, на этом мои знания испанского и заканчиваются, — ответил он, разворачивая трубочку и опуская ее в мой стакан. — Но я бы солгал, сказав, что не хотел тебя впечатлить.

— Что ж, пока ты в этом преуспел. — Я сделала глоток орчаты. Она была сладкой, прохладной, кремообразной, но в то же время ее можно было пить большими глотками. Ух ты! Вкуснотища.

Улыбнувшись, Бен тоже сделал глоток из своего стакана.

— Я молодец? — спросил он.

— Ты молодец, — ответила я.

Если честно, меня захлестывали эмоции. Я так давно не была никем увлечена, что уже и забыла, как опьяняюще действует влюбленность, как будоражит при этом каждая мелочь, каждый поступок.

Когда наши тако, уложенные в красно-белые клетчатые коробки, были готовы, Бен сграбастал их все из окошка. Сидеть в «Кактусовых тако» было негде, поэтому он предложил расположиться на капоте его автомобиля.

— С такими тако я тебе всю машину заляпаю «пико-де-гальо»⁶.

— Этой Хонде с десяток лет. Я над ней не трясусь.

— Ну ладно. Но должна тебя предупредить — я страшно неуклюжая и неряшливая.

— И часто забываешь ключи.

— И часто забываю всё.

— Меня это не пугает.

Устроившись на капоте его машины, мы болтали о наших работах и о жизни в Лос-Анджелесе. И, конечно же, я заляпала соусом его бампер. Бен лишь улыбнулся. Анна позвонила мне, когда я неудачно пыталась отчистить машину, и я перенаправила ее звонок на голосовую почту. Тако давно были съедены, а мы с Беном всё никак не могли наговориться.

Через какое-то время Бен спросил, не хочу ли я десерт.

— У тебя есть еще какое-то таинственное местечко на примете? — спросила я.

— Нет. Выбор десерта я думал оставить за дамой.

— О, — как-то подрастерялась я, не зная, что предложить. Я понятия не имела, где мы находимся и что нас окружает. — Что ж… ты готов к еще одному приключению?

— Всегда готов! — воскликнул Бен, спрыгнув с капота, и протянул мне руку. — Куда едем?

— В восточный Лос-Анджелес? — осторожно спросила я. Мы были непонятно где, но я совершенно точно знала, что мы в часе езды от моего дома, а восточный Лос-Анджелес находился в другой стороне от него, еще в получасе езды.

— Как скажете, моя прекрасная леди. — Бен помог мне спуститься с капота и открыл для меня дверцу.

— Какой джентльмен, — восхитилась я, собираясь сесть.

— Подожди. — Бен обнял меня за талию и притянул к себе. — Можно?

Наши лица почти соприкасались. Я чувствовала запах его дыхания. Запах кинзы и лука. Но мне почему-то не было неприятно. У меня участилось сердцебиение.

— Да, — ответила я.

— Я хочу тебя поцеловать, — тихо признался Бен. — Но не хочу смущать перед продавцом.

Улыбнувшись, я посмотрела ему через плечо. Продавец тако таращился на нас. Я на самом деле испытывала смущение, но оно вызывало волнение, а не отторжение.

— Так целуй, — ответила я Бену. И он не стал терять времени.

Он целовал меня, прижав к машине, всем телом прильнув к моему. Мои руки взлетели и легли на его плечи, пальцы коснулись коротко стриженых волос на затылке.

Когда Бен отстранился, я смущенно посмотрела на продавца тако. Тот всё еще таращился на нас. Перехватив мой взгляд, Бен обернулся. Продавец мигом отвернулся, и Бен заговорщицки засмеялся.

— Пора отсюда линять, — прошептала я.

— Я же сказал, что тысмутишься, — отозвался он, обходя машину.

Как только мы выехали на автостраду, я написала Анне, что позвоню ей завтра. В ответном сообщении подруга спросила меня, чем же таким я занимаюсь, что не могу с ней поговорить. Я написала ей правду:

«Я на свидании. На весь день. Всё просто замечательно, поэтому позвоню тебе завтра».

После этого Анна, разумеется, попыталась до меня дозвониться, и я снова перенаправила ее на голосовую почту. Наверное, мое внезапное свидание немало ее удивило. Я только вчера встречалась с ней за завтраком, не обремененная никакими планами на свидание, и уж тем более — на весь день.

Мы с Беном попали в пробку. Вынужденную остановку и долгий съезд с автострады усугубляли выхлопные газы других автомобилей. Когда мы проторчали на маленьком участке дороги с четверть часа, Бен задал вопрос, которого я избегала:

— Во сколько закрывается твое таинственное место?

— Эм… — смутилась я, понимая, что, скорее всего, мы не успеем добраться.

— Скоро, да?

— В шесть. У нас осталось всего полчаса. Давай съездим туда в другой раз.

Этот «другой раз» просто выскочил у меня изо рта. Мне не хотелось так явно давать понять Бену, что я хочу снова увидеться с ним. Ну, то есть, для себя я уже решила, что мы с ним обязательно встретимся еще, однако я собиралась сохранить некий покров таинственности. Мне не хотелось сразу выкладывать все свои карты. Я слегка покраснела.

Бен улыбнулся. Он понял меня, но решил не акцентировать на этом внимание. Просто принял это как данность.

— И всё же я хочу, чтобы сегодня у тебя на десерт было то лакомство, которое ты задумала.

— Это Джелато⁷, — призналась я.

— Джелато? — удивленно воскликнул он. — Мы спешим на другой конец города за джелато?

— Эй! — ударила я его ладонью по груди. — Ты сказал, что готов к приключениям. Это вкуснющее джелато!

— Я просто поддразниваю тебя. Обожаю итальянское мороженое. Так что я во что бы то ни стало достану для тебя это чертовски вкуснющее джелато.

Движение возобновилось, Бен вырулил на обочину, проскочил несколько машин и пристроился в хвосте очереди на съезд с автострады.

— Ничего себе! — выдохнула я. — Вот это я понимаю: взять контроль в свои руки.

— Поступил как придурок, — ответил Бен, — но у меня срочное дело.

Он несся по боковым дорогам, не обращая внимания на желтые сигналы светофоров. Подрезал машины и, извиняясь, им сигналил. Я сидела с навигатором, указывая ему ранее неизвестный мне путь и направляя его по незнакомым мне дорожкам и улицам. У мороженицы «Скупс Джелато» мы припарковались в шесть часов и одну минуту. Бен подбежал к двери как раз в тот момент, когда ее закрывали.

Он вежливо постучался.

— Пожалуйста, откройте дверь, — попросил он.

Молоденькая кореяночка подошла к двери, показала на знак «Закрыто» и покачала головой.

Бен умоляюще сложил ладони.

— Элси, сделай мне одолжение, а?

— Ммм? — отозвалась я, стоя невдалеке на тротуаре.

— Отвернись, пожалуйста.

— Отвернуться?

— Я собираюсь встать на колени и не хочу, чтобы ты это видела. Я хочу, чтобы ты считала меня сильным, мужественным и уверенным в себе мужчиной.

Я засмеялась, но он продолжал выжидающе смотреть на меня.

— Боже мой, так ты это серьезно? — хохотнула я и послушно отвернулась.

Устремив взгляд на виднеющееся вдали шоссе, я наблюдала за останавливавшимися на красном сигнале светофора машинами и проносившимися мимо них мотоциклистами. Вскоре до меня донеслось звяканье открывающейся двери, и я начала разворачиваться.

— Подожди! — раздался голос Бена. — Не поворачивайся пока.

Пару минут спустя дверь снова звякнула и ко мне подошел Бен. Он держал два стаканчика со светло-коричневым джелато и торчащими из него цветастыми ложками.

— Как тебе это удалось? — спросила я, забирая у него одно мороженое.

— У меня свои методы, — улыбнулся Бен.

— Ну серьезно!

— Если серьезно, то я ее подкупил.

— Подкупил? — шокировано переспросила я. Из моих знакомых никто и никогда никого не подкупал.

— Я сказал ей, что если она даст мне любое оставшееся мороженое, то я заплачу ей на двадцать баксов больше. Это можно назвать подкупом? Если да, то я ее подкупил.

— Похоже на подкуп, да.

— Аморально немножко. Надеюсь, ты меня простишь.

— Простить тебя? — уставилась я на него. — Шутишь? Никто еще не подкупал никого ради меня!

— Теперь ты поддразниваешь меня? — рассмеялся Бен.

— Нет. Говорю на полном серьезе. Мне это очень льстит.

— О, — улыбнулся Бен и опять рассмеялся. — Чудно. — Он попробовал свое джелато и тут же скривился. — Кофейное, — пробубнил он и побежал к урне, чтобы выплюнуть его.

— Не любишь кофе?

— Отношусь к нему так же, как к посещению стоматолога и радиостанции NPR.

— Мне больше достанется, — забрала я у него стаканчик и съела оба джелато.

Вернувшись в машину, мы не знали, чем заняться дальше.

— На этом ведь наше свидание не заканчивается? — спросила я Бена.

— Я рад, что ты так считаешь, — ответил он. — Куда держим путь?

— Не знаю. — Я задумалась. — Есть я не хочу…

— Может, вернемся к тебе? — предложил он. — Обещаю, что не буду распускать руки.

Я с минуту помолчала, а потом поддразнила его:

— А почему это ты не будешь распускать руки?

Он даже не стал ничего на это отвечать. Просто развернул машину и дал по газам.

У моего дома Бен достал из своего кармана ключи. Мы находились на середине лестницы, ведущей в мою квартиру, когда он вдруг сбежал вниз к своей машине и сунул деньги в парковочный счетчик. Затем взбежал вверх по ступеням и открыл мою дверь. Внутри он аккуратно положил ключи на столик у двери.

— Самое подходящее место для них, — сказал он. — Отсюда ведь не будешь забывать их брать?

— Пусть лежат тут, — согласилась я. — Хочешь чего-нибудь попить?

— Да. Что у тебя есть?

— Вода. Нужно было сказать: хочешь попить какой-нибудь воды?

Рассмеявшись, Бен сел на диван. Я взяла два стакана и направилась к холодильнику, чтобы их наполнить. А в холодильнике я обнаружила бутылку шампанского — оставшуюся с Нового Года и ледяную.

— У меня есть шампанское! — закричала я. Достала ее из холодильника, вернулась в гостиную и показала Бену. — Не желаете шипучки?

— Желаем! — засмеялся Бен. — Давайте вдарим по шипучке!

Мы пошли в кухню за бокалами для вина. Моя попытка открыть бутылку не увенчалась успехом, поэтому открыл ее Бен. Шампанское обрызгало наши лица, но нам было плевать. Бен наполнил бокалы, и мы устроились на диване.

После чего возникла некоторая неловкость и повисло молчание. Я долго потягивала шампанское, уставившись на золотистые пузырьки. Почему мне так неловко? Не понятно. Я встала и почувствовала, как в голову ударил хмель.

— Сейчас вернусь, — сказала я. — Я просто схожу… — Куда? Куда я схожу? Я и сама не знала.

Бен взял меня за руку и посмотрел мне в лицо. Прямо в глаза. Умоляюще. И через секунду я уже сидела на нем, сжав коленями его талию. Целуя его. Оглаживая ладонями его плечи. Бен обхватил мои бедра руками, и я ощущала их тепло сквозь ткань джинсов. Он крепко прижимал меня к себе, страстно, отчаянно целуя, и мое тело изнывало там, где он не прикасался ко мне.

— Ты мне очень нравишься, — хрипло выдохнул Бен, оторвавшись от моих губ.

— Я это вижу, — тихо засмеялась я.

— Нет, — сказал он, отстранившись на секунду и с любованием глядя на меня. — Ты мне очень нравишься.

Парни не раз говорили мне, что я им нравлюсь. Они говорили мне это в школе, начиная с восьмого класса. Говорили это пьяными на вечеринках. Один признался мне в этом в университетской столовой. Кто-то произносил эти слова, опустив взгляд и еле шевеля губами. Кто-то запинался при этом. Каждый раз я отвечала, что они мне тоже нравятся. А сейчас осознала, что каждый раз им лгала.

Ни с одним мужчиной я еще не чувствовала себя такой обожаемой, и никого еще так не обожала сама. Что такого Бен сделал всего за несколько часов, что стал мне настолько небезразличен? Я не знала. Всё, что я знала: его слова — правда. И когда я услышала их из его уст, то ощутила себя так, словно ждала их всю свою жизнь.

— Ты тоже мне нравишься, — ответила я и снова поцеловала его.

Бен обхватил меня руками за талию и прижал к себе. Он, кажется, вечность ласкал губами мои уши и шею, и я трепетала, а по коже бегали мурашки.

Мы так долго целовались, что когда я поднялась с его колен, у меня свело ногу. Часы показывали восемь вечера.

— Вау, — вырвалось у меня. — Время просто… пролетело.

— Проголодалась? — спросил Бен.

— Да, — кивнула я, с удивлением осознав, что действительно хочу есть. — А ты?

— Тоже. Что будем делать? Пойдем в ресторан, приготовим что-нибудь сами или закажем еду на дом?

— Только не пиццу. Мы ее вчера ели. — Мы ели ее порознь, но я сказала это так, словно мы были вместе. И мне понравилось, как это прозвучало. Я почувствовала в этот момент себя девушкой Бена, и это мне тоже понравилось. Безумие какое-то. Я едва знала Бена, а уже готова была бежать за полотенцами с монограммами.

— Точно. Поэтому голосую за китайскую кухню или за то, чтобы приготовить что-то самим. В зависимости от того, что у тебя есть в закромах. — Бен махнул рукой в сторону кухни. — Я посмотрю?

— Конечно.

Поднявшись, я проводила его на кухню. Мы встали перед холодильником — Бен за моей спиной, обняв меня за талию, уткнувшись лицом в мою шею. Я показала ему, что у меня есть. Мои запасы были скудны, однако если бы кто-то из нас хорошо кашеварил, уверена, сварганить бы что-нибудь получилось.

— Что ж, решено, — сделал заключение Бен. — Где у нас китайское меню?

Засмеявшись, я вытащила меню из ящика стола. Бену хватило минуты на то, чтобы его оценить.

— Как насчет того, чтобы разделить на двоих курицу гунбао, суп вон-тон, говядину чоу-мейн и белый рис?

— Коричневый рис, — поправила я. — И тогда я «за».

— Так как это у нас первое свидание, то я соглашусь, но на всех последующих свиданиях есть коричневый рис я категорически отказываюсь. Вкус у него какой-то картонный, так что в будущем пойти на такую уступку я точно буду не в силах.

— Поняла, — кивнула я. — Мы можем заказать два вида риса.

— Когда с романтической частью будет покончено, мы так и сделаем, но только не сегодня. — Бен повернулся к телефону. — Добрый вечер. Я хотел бы заказать курицу гунбао, говядину чоу-мейн и вон-тон. — Он несколько секунд помолчал. — Нет. Мы бы хотели коричневый рис. — Он показал мне язык, затем продиктовал мой адрес, свой номер мобильного и повесил трубку.

Потом мы съели привезенный заказ. Дважды звонила Анна. Бен смешил меня, и я с ним то хихикала, то хохотала до колик в животе. Мы целовались и поддразнивали друг друга, дрались из-за пульта. Когда стемнело и настало время «сделай-или-умри», я решила избавить нас от всяких неловких недопониманий и расставить все точки над «и»:

— Я хочу, чтобы ты остался у меня на ночь, но заниматься с тобой сексом не буду.

— Почему это ты думаешь, что я хочу заняться с тобой сексом? Может, я хочу, чтобы мы были друзьями, — притворно возмутился Бен. — Тебе такое даже в голову не приходило?

Я не посчитала нужным на это ответить.

— Ладно. Конечно же, я хочу заняться с тобой сексом, но попридержу руки при себе.

Перед тем, как лечь с ним в постель, я тщательно обдумала, что надеть. Так как сексом я заниматься пока была не намерена, неглиже и обнаженка исключались. Однако несексуально выглядеть мне не хотелось. Мне всё равно хотелось вызывать желание. Поэтому я остановила свой выбор на крохотных шортиках и майке. Осмотрев себя в зеркале перед выходом из ванной, я порадовалась, что выгляжу как бы невзначай сексуальной, хотя ни о каком «невзначай» тут и речи быть не могло.

Войдя в спальню, я обнаружила, что Бен уже лег в постель. Он снял рубашку, но был накрыт одеялом. Я пристроилась рядом и положила голову ему на грудь. Он чмокнул меня и повертел головой в поисках выключателя.

— О, зацени! — Я дважды громко хлопнула в ладоши, и свет погас. — Установила несколько лет назад в качестве подарка для гостей вечера. — Никогда потом не пользовалась этой штукой и почти забыла о том, что она вообще у меня есть.

Бен был поражен до глубины души:

— Ты самый классный человек в мире. Правда. Самый классный.

Наши глаза постепенно привыкали к кромешной темноте, как вдруг раздалось жужжание и мигнул свет. Мой мобильный.

«Он ВСЁ ЕЩЕ У ТЕБЯ?» — прочитала я сообщение от Анны.

Я вырубила телефон.

— Анна, я полагаю? — спросил Бен, и я кивнула. — Она, наверное, извелась от любопытства, с кем ты там.

— Вскоре узнает, — ответила я.

Бен положил палец под мой подбородок и мягко поднял мое лицо к своему. Я поцеловала его. И еще раз. И страстнее. Не прошло и десятка секунд, как наша одежда разлетелась по сторонам. Кожа Бена была теплой и мягкой, а тело — крепким и сильным.

— Ой! — воскликнула я. — Парковочный счетчик. Ты достаточно денег кинул? Что, если тебе выпишут штраф?

Бен вновь притянул меня к себе.

— К черту штраф. Я не могу от тебя оторваться.

Мы долго ласкали друг друга, но мне каким-то образом удалось сдержать слово. Я не переспала с ним в ту ночь. Очень хотела. И едва удержалась. Наши тела молили о том, чтобы я переменила решение, но я этого не сделала. Сама не понимаю, как устояла. Но я устояла.

Не помню, в какой момент я уснула, но помню, как Бен прошептал:

— Не знаю, слышишь ли ты меня, но… спасибо тебе, Элси. Со мной только в детстве было такое, чтобы от волнения я не мог уснуть.

Я не открыла век, но не смогла сдержать широкой улыбки.

— Вижу, ты улыбаешься, — прошептал Бен, фыркнув от смеха.

Я продолжала крепко сжимать веки, поддразнивая его.

— Ну ладно, — прижал он меня к себе. — Мы можем играть в эту игру вдвоем.

Когда утром Бен ушел на работу, я видела, как он снимает с лобового стекла квитанцию на штраф и смеется.

ИЮНЬ

В здании очень холодно. Морозный воздух чуть ли не потрескивает. Тут так холодно, потому что здесь держат мертвые тела? Я тут же вспоминаю, что здесь, наверное, лежит тело Бена. Мой муж теперь — мертвое тело. Раньше всё мертвое казалось мне отталкивающим, а сейчас мой муж мертв.

Мы с Анной позвонили в офис мистера Ричарда Павлика. Высокого худого мужчины с совершенно непримечательным лицом и огромными усами. На вид ему около шестидесяти.

В кабинете мистера Павлика спертый воздух. Люди, приходящие к нему, переживают худшее время в своей жизни, и мне не понять, почему он не проявит немного такта и не добавит сюда удобств. Даже стулья тут отвратительны. Низкие и странно продавленные. Мой центр тяжести в них перемещается чуть ли не на колени.

Я пытаюсь слушать непрекращающийся гундеж мистера Павлика, наклонясь на стуле вперед, но спина начала болеть и я откидываюсь на спинку. Моя поза не подобает леди. Она предполагает спокойствие и беспечность, чего я лишена. Я не спокойна и не беспечна. Я сажусь прямо, кладу руки на колени, сжимаю зубы и терплю. Так я планирую провести всю свою оставшуюся жизнь.

— Мистер Павлик, при всем моем уважением к вам, — прерываю я его, — Бен не хотел, чтобы его кремировали. Он хотел, чтобы его похоронили в земле.

— Оу. — Он опускает взгляд на лежащие перед ним страницы. — Миссис Росс указала кремацию.

— Я — миссис Росс.

— Простите, я имел в виду старшую миссис Росс. — Мистер Павлик потер лицо. — Дело в том, Элси… — продолжил он, и я почувствовала себя в какой-то степени отверженной. Я для него не миссис Росс, он не помнит мою девичью фамилию и поэтому называет меня по имени. — В данном случае миссис Росс — его ближайшая родственница.

— Нет, Ричард, — холодно возражаю я. Если он посчитал себя в праве обращаться ко мне по имени, то и я последую его примеру. — Я — его ближайшая родственница. Я — жена Бена.

— Я не спорю с этим, Элси. Просто у меня нет копии вашего свидетельства.

— То есть, вы хотите сказать, что пока у меня нет на руках брачного свидетельства, я не являюсь ближайшим родственником Бена?

Ричард качает головой.

— В подобной ситуации, когда встает вопрос о ближайшем родстве, я должен полагаться на официальные документы. Нет ни одного близкого Бену человека, который бы подтвердил, что вы были женаты, и в записях о заключении браков я не нашел вашей. Надеюсь, вы понимаете, в каком затруднительном положении я нахожусь.

Анна наклоняется вперед и сжимает лежащую на столе ладонь в кулак.

— Надеюсь, вы понимаете, что Элси потеряла мужа, не успев выйти за него замуж, и вместо того чтобы наслаждаться медовым месяцем на каком-нибудь далеком частном пляже, она сидит здесь с вами, заявляющим в ее убитое горем лицо, что она и вовсе замужем не была.

— Простите, мисс… — Ричарду не по себе, и он не помнит фамилии Анны.

— Романо, — зло подсказывает она ему.

— Мисс Романо, я ни в коем случае не хотел, чтобы кому-то было неприятно или неловко. Я сочувствую вашей утрате. Всё, о чем я прошу — поговорите об этом с миссис Росс, потому что по закону я действую по ее указаниям. Мне, правда, очень жаль.

— Что там дальше? О кремации я поговорю со Сьюзен позже. Что еще мы должны с вами сегодня обсудить? — спрашиваю я.

— Всё остальное, Элси, зависит от того, что мы будем делать с телом.

Не называй его «телом», ублюдок. Это мой муж. Муж, обнимавший меня, когда я рыдала, державший меня за руку, когда мы ехали с ним на машине в кино. Это «тело» дарило мне ощущение жизни и безумства, приводило в трепет и доводило до слез наслаждения. Оно безжизненно сейчас, но я ни за что его не брошу.

— Ладно, Ричард. Я поговорю со Сьюзен и позвоню вам днем.

Ричард собирает со стола листки и встает, чтобы нас проводить. Он протягивает мне свою визитку. Я не беру ее, и тогда он протягивает ее Анне. Подруга вежливо берет ее и засовывает в карман.

— Спасибо, что уделили мне время, — говорит Ричард, открывая для нас дверь.

— Поше… — начинаю я, выходя в коридор и собираясь, досказав, громко хлопнуть дверью, но Анна мягко сжимает мою ладонь, показывая, чтобы я спустила на тормозах.

— Спасибо и вам, Ричард. Мы вам скоро позвоним. А пока свяжитесь, пожалуйста, с людьми, занимающимися брачными свидетельствами и разберитесь, наконец, с этим, — отвечает она за меня.

Закрыв за собой дверь, она улыбается мне. Обстоятельства совсем не веселые, но мне смешно, что я чуть не послала этого мужика. На секунду мне кажется, что мы обе сейчас засмеемся — сделаем то, чего я не делала все эти дни. Но мгновение проходит, а я так и не нахожу в себе сил растянуть губы в улыбке.

— Мы будем звонить Сьюзен? — спрашивает Анна по дороге к машине.

— Да, — отвечаю я. — Похоже, придется.

По крайней мере, у меня есть хоть какая-то цель, пусть и крохотная. Я должна отстоять пожелания Бена. Должна защитить его тело, которое столько защищало меня.

ЯНВАРЬ

На следующий день на работе мои мысли были заняты не только делами, но и мечтами. Пообещав Анне, что после работы заеду к ней и объясню, где пропадала вчера, я без конца прокручивала в голове, как опишу ей Бена. Так уж повелось, что всегда она рассказывала мне о мужчинах, а я ее слушала. Теперь же, зная, что рассказывать буду я, а слушать — она, я чувствовала, что мне нужно попрактиковаться.

За моим физическим присутствием, но мысленным отсутствием меня застукал мистер Каллахан.

— Элси? — позвал он, подойдя к моему столу.

Мистеру Каллахану под девяносто. Он всё время ходит в тренировочных брюках — либо серых, либо цвета хаки, застегнутой на все пуговицы рубашке в клетку и спортивной кремовой кофте «Members Only».

В карманах брюк у него всегда водятся носовые платки, в кармане куртки — гигиеническая помада, и он неизменно говорит «Будьте здоровы», если кто-нибудь чихает в радиусе пятнадцати метров от него. Мистер Каллахан приходит в библиотеку почти каждый день. Приходит и уходит. Иногда по нескольку раз. В какие-то дни он до обеда читает журналы и газеты в зале, после чего подыскивает книгу для жены. В другие дни он приходит ближе к вечеру, чтобы вернуть книгу и выбрать для просмотра черно-белый фильм или какую-нибудь оперу, которую на СД-дисках не сыщешь.

Он — образованный человек, человек широкой души. Мужчина, нежно любящий свою жену, которую мы никогда не видели в библиотеке, но о которой столько всего слышали. А еще он очень стар, и порой мне кажется, что он дышит на ладан.

— Да, мистер Каллахан? — Я развернулась к нему и поставила локти на холодный стол.

— Что это?

Мистер Каллахан положил передо мной библиотечную закладку. Одну из тех, что мы разбросали на прошлой неделе по библиотеке, чтобы привлечь внимание посетителей к нашим электронным материалам. У нас тут разгорелись жаркие споры по этому поводу. По правде говоря, нашего мнения никто не спрашивал, так как мы полностью зависим от Лос-Анджелесской библиотечной системы, однако некоторые считают, что мы должны рьяней приниматься за дело, что мы должны всеми силами сохранять наше книжное прошлое. Признаюсь, я — одна из этих людей. Обожаю держать книги в своих руках. Обожаю, как они пахнут.

— Это закладка с информацией о нашей электронной библиотеке.

— Что? — озадаченно, но вежливо спросил мистер Каллахан.

— У нас есть веб-сайт, куда вы можете зайти и скачать электронные книги вместо того, чтобы приходить за ними в библиотеку.

Он понимающе кивнул.

— То есть, она для тех, кто хочет прочитать ай-бук?

— Е-бук, да, — мягко поправила я.

— Постойте, правильно говорить «е» или «ай»?

— «Е».

— Боже ты мой! А я всё это время думал, что моя внучка Люсия, говорит: ай-пад.

— Она так и говорит. Просто электронные книги читаются на ай-паде.

Мистер Каллахан засмеялся.

— Послушайте себя, — улыбнулся он. — Это же так смешно звучит.

Я тоже засмеялась.

— И, тем не менее, так это и называется.

— Ясно. Значит, если у меня будет ай-пад, то я смогу прочитать на нем скачанную в вашей библиотеке е-бук? — Он произнес слова «ай-пад» и «е-бук» таким тоном, будто я была малым дитем и сама их придумала.

— Правильно. Поразительно, как вы быстро во всём этом разобрались.

— Да будет вам. Завтра же позабуду. — Он нежно похлопал меня по руке в знак прощания. — В любом случае, не хочу с этим связываться. Слишком сложно это для меня. К тому же я предпочитаю настоящие, бумажные книги.

— И я. Но, кто знает, сколько им осталось.

— На мой век хватит, — ответил он, и меня пронзила внезапная печаль от осознания того, насколько бренна человеческая жизнь. Мистер Каллахан не выглядел грустным, нет, но мне стало грустно за него.

К нам подошел мой начальник Лайл и сказал мистеру Каллахану, что мы закрываемся.

— Ладно, ладно! Ухожу! — Мистер Каллахан шутливо поднял руки, будто сдаваясь.

Я проводила его взглядом, прибралась на работе и поехала домой к Анне.

— Что, черт возьми, случилось?! Начинай с самого начала. Кто этот парень? — засыпала меня вопросами подруга, когда я растянулась на ее диване.

— Я даже не знаю, как всё это объяснить, — ответила я.

— А ты попытайся, — села она рядом со мной.

— Вечером в субботу я заказала себе пиццу…

— Боже мой! Он разносчик пиццы? Элси!

— Что? Нет, никакой он не разносчик. Он художник-оформитель. Это не… Просто дослушай меня. Я заказала пиццу, но мне сказали, что доставят ее нескоро. Поэтому я сама поехала за ней, а там сидел парень. Он тоже ждал пиццу. И это было он. Бен.

— Бен — тот самый парень?

— Бен — тот самый парень. Я его заметила. Он такой хорошенький, прям слишком хорошенький для меня, понимаешь? Но он начал со мной говорить, и это как будто… когда он обратился ко мне, я просто… В общем, я дала ему номер своего телефона, он позвонил мне вчера утром и пригласил на обед. Это было самое лучшее свидание в моей жизни. Нет, это был самый лучший день в моей жизни. Он говорит то, что нужно, и он такой искренний, и такой очаровательный, и…

— Сексуальный? Он сексуальный?

— Безумно сексуальный. Не могу этого описать, но когда я с ним, я словно сама с собой. Я ни о чем не беспокоюсь, могу сказать всё, что у меня на уме, не боясь при этом его отпугнуть. Я переживаю.

— Почему? По твоим словам, всё чудесно.

— Так и есть. Но всё происходит слишком быстро.

— Может быть, он — твой единственный. Может быть, поэтому всё происходит так быстро. Потому что так и должно быть.

Я надеялась, что Анна так скажет. Не хотела говорить этого сама, потому что это казалось мне нелепым.

— Ты так думаешь?

Анна пожала плечами.

— Кто знает. Всё возможно. Я хочу познакомиться с этим парнем!

— Он замечательный. Просто… Что, если я тороплю события? Он говорит, что я идеально ему подхожу, и что я нравлюсь ему, и не похоже, что он врет, но… что, если это всё…

— Игра?

— Да. Что, если он мной играется?

— Каким образом? Ты с ним уже переспала?

— Нет, — покачала я головой. — Он остался на ночь, и мы просто спали рядом друг с другом.

— Кажется, он довольно искренен.

— Да, но что если он… аферист?

— Ты слишком много смотришь телек.

— Я в курсе, но если он действительно аферист? Он нереально сексуальный, нереально милый — идеальный мужчина, разгадавший твои самые буйные фантазии, в которых ты теряешь голову от парня, обожающего пиццу, подкупающего продавцов джелато, единственного ребенка в семье, а потом — бац! — твои денежки тю-тю.

— Не так много у тебя и денежек.

— В точку. Поэтому-то они мне все и нужны.

— Слушай, Элси, если он такой классный и при этом аферист, то разве не нацелился бы на кого побогаче?

— О.

— Знаешь, что я думаю? — Анна передвинулась, и положила мою голову себе на колени. — Я думаю, что с тобой сейчас происходит нечто замечательное, а ты делаешь из мухи слона. Ну и что, что всё у вас продвигается слишком быстро? Успокойся и получай от этого удовольствие.

— Ладно… но… что, если отношениям положена определенная, ограниченная порция оголтелой влюбленности, а потом она улетучится?

Анна взглянула на меня так, будто у меня выросло еще две головы.

— Ты начинаешь меня беспокоить. Уймись уже и перестань искать плохое в хорошем.

Подумав немного, я решила, что она, вероятно, права. Я разнервничалась на пустом месте. Сделав над собой усилие, я вытеснила из головы ненужные мысли.

— Теперь порядок? — спросила Анна.

— Порядок, — кивнула я. — Сейчас успокоюсь.

— Это хорошо, потому что настало время поговорить обо мне.

Я подняла голову. Наши отношения возвращались в обычное русло, и я сразу почувствовала себя в своей тарелке.

— Да? А что с тобой?

— Жора! — возмутилась Анна тем, что я о нем позабыла.

— Точно! Как прошел вчерашний вечер?

— Я с ним переспала, — удрученно призналась подруга. — И зря. Не знаю, о чем я думала. Он даже не нравится мне. Наверное, когда я заявила, что ни с кем не буду спать, мне сразу захотелось с кем-то переспать, даже если мне на самом деле не хотелось с этим кем-то спать. В том, что я сказала, есть хоть какой-нибудь смысл?

Я снова кивнула. В этот момент зазвонил мой телефон. Звонил Бен. Я показала мобильный Анне, она ретировалась, и я ответила на звонок.

Бен ехал с работы домой и спросил, свободна ли я.

— Если у тебя на вечер нет никаких планов, то я мог бы сегодня снова к тебе заглянуть. Я не делаю никаких предположений насчет ночевки у тебя, но буду честен пред тобой и признаюсь, что в этом и состоит моя цель.

Я рассмеялась.

— Звучит чудесно. Когда тебя ждать?

— Ты ужинала? Я мог бы заехать за тобой, и мы бы сходили куда-нибудь. Ты свободна сейчас?

— Я не ела. Эм… сейчас? Даже не знаю. — Я отлично знала, что «сейчас» вполне свободна, но не хотела показаться слишком доступной, как будто намеренно не строила никаких планов на этот вечер. Это так и было, но разве я когда-нибудь признаюсь? — Я могу освободиться. Подъедешь ко мне минут через двадцать?

— Слушаюсь, мэм! Тогда до встречи. Оденься покрасивее. Я отвезу тебя в особенное место.

— Покрасивее? Тогда мне нужно полчаса.

— Даю тебе двадцать минут, но обещаю остальные десять терпеливо дожидаться тебя в гостиной. Пойдет?

— Договорились, — рассмеялась я.

Я нажала на отбой и попрощалась с Анной.

— Позвони мне завтра утром, — попросила она. — Я говорю «завтра утром», потому что пытаюсь быть понимающей, но если ты улучишь минутку, чтобы сбежать в туалет и позвонить мне, знай: я сижу у телефона.

— Люблю тебя больше всех на свете, — сказала я и чмокнула ее в щеку.

— Это ненадолго, — ответила Анна, и так как подруга она потрясающая, в ее голосе не было ни тени обиды. Она просто понимала, к чему всё идет.

Добравшись до дома, я побежала в ванную. Хотела хотя бы успеть накраситься до прихода Бена. Я всегда жила по правилу: если с лицом у тебя полный порядок, то на одежду никто и внимания не обратит. Может, я думаю так, потому что хотела бы скинуть пяток килограмм, но считаю, что у меня миленькая мордашка. Девчонки, с огромными буферами, с подтянутыми от постоянных физических занятий фигурами, но постными лицами, наверное думают, что главное — это буфера, а на лицо никто и не посмотрит.

Не успела я снять униформу и натянуть черные колготы, как раздался звонок в дверь. Накинув на себя длинную рубашку, я пошла ее открывать.

— Вау, — отреагировал Бен, входя в дом.

Он чудесно пах и чудесно выглядел. На нем были темные джинсы и черная рубашка. Ничего особенного, но почему-то смотрелся он исключительно хорошо. Бен наклонился и осторожно, чтобы не смазать на моих губах помаду, меня поцеловал.

— Дай мне минут семь, — сказала я и убежала в спальню.

— У тебя они есть. Я буду терпеливо ждать тебя на диване.

Я захлопнула дверь и сняла рубашку. Надела короткое черное платье без рукавов, туфли-лодочки и прозрачный серый кардиган, чтобы выглядеть менее помпезно. Я взглянула в зеркало и показалась себе какой-то матроной. Поэтому стянула колготы, снова сунула ноги в лодочки и вышла в гостиную.

— Похоже, я управилась меньше, чем за семь минут, — сообщила я вскочившему Бену.

— Ух ты.

Я эффектно раскинула руки, красуясь перед ним:

— Достаточно хороша для нашего таинственного ужина?

— Невероятно хороша. А что случилось с колготами?

— Оу. — Я вдруг почувствовала себя какой-то распутной. — Мне их снова надеть?

— Не надо, — покачал головой Бен. — У тебя красивые ноги. Просто я не видел тебя раньше на шпильках.

Он подошел ко мне и поцеловал в висок. Я ощущала себя странным образом родной ему и любимой.

— Неудивительно. Мы знакомы всего несколько дней. — Я взяла сумочку. Проверила, лежат ли в ней ключи. Я не знала, в каком состоянии мы будем по возвращении, и не хотела никаких неприятных сюрпризов.

— Ты права. Ничего себе! А кажется, что мы давно уже знакомы. Ладно, не важно. Важно то, что ты обалденно выглядишь. Ты не замерзнешь так? А, к черту. Не вздумай ничего надевать поверх этой красоты.

— Подожди! — Я развернулась, в то время как Бен наоборот направился к двери. — Мне что-нибудь взять с собой? Ненавижу мерзнуть.

— Если ты замерзнешь, я дам тебе свою куртку.

— А если у меня ноги замерзнут?

— Я укрою твои ноги своей курткой. А теперь неси свою красивую попку в мою машину! Идем!

Я сбежала по ступенькам вниз и устроилась на переднем сидении его автомобиля.

Стоял теплый вечер, и мы ехали через город с опущенными стеклами. На скоростном шоссе стало трудно говорить из-за шума ветра, дующего в открытые окна. Я положила голову на плечо Бена и закрыла глаза. Не успела я оглянуться, как мы уже парковались на Тихоокеанском шоссе. Слева от нас тянулся темный прохладный пляж, а справа — высокие горы.

— Куда мы направляемся? — наконец спросила я. Могла бы спросить и раньше, и Бен, скорее всего, ответил бы мне, но меня забавляла вся эта таинственность.

— В ресторан на берегу, потому что там мы можем поужинать прямо у воды, и, я обещаю — ты не замерзнешь, так как мы сядем у костра.

— Там есть костер?

— Разве я стал бы тебе врать?

— Откуда мне знать, — передернула я плечами.

— Туше, — ответил он. — Ты готова? У нас тут есть одна загвоздка: нам нужно перебежать это двухполосное шоссе со сверхъестественной скоростью.

Я открыла дверцу машины, вышла и сняла туфли.

— Окей. Я готова.

Бен взял меня за руку, и мы подождали подходящего момента. Пару раз мы уже собирались броситься вперед, но не рискнули, а разок мне показалось, что я так и отдам концы, стоя у самой кромки шоссе, но, в конце концов, с фанфарами и криком, мы пересекли дорогу.

Ресторан пустовал, и, судя по выражению лица Бена, он на это надеялся. Он попросил, чтобы нас посадили у костра, и в считанные минуты мои ноги согрелись от огня, а плечи замерзли от холодного океанского ветерка.

Сидя там, любуясь простирающимся внизу океаном и мужчиной перед собой, я ощущала себя так, будто это не моя жизнь. Будто в эту ночь я проживаю чью-то чужую жизнь. Обычно я не провожу вечера понедельника у костра, глядя на воду и попивая охлажденное белое вено. Обычно по вечерам понедельника я читаю книги и поедаю пирожки «Hot Pockets», запивая их водой из крана.

— Тут потрясающе, — сказала я, протянув руки к языкам огня. — Спасибо, что привез меня сюда.

— Спасибо, что позволила мне это сделать, — ответил Бен и придвинул свой стул поближе ко мне.

Мы с Беном обсуждали работу и отдых. Рассказывали о наших семьях и прошлых отношениях. Мы говорили почти обо всем, кроме секса, и, тем не менее, мысль о нем всё больше и больше занимала мой мозг, пока не завладела им полностью.

Черная рубашка обтягивала плечи Бена. Закатанные рукава обнажали запястья. Узкие, но крепкие. Угловатые, но изящные. Я смотрела на его руки, жаждая их прикосновений. Жаждая, чтобы они подняли меня.

— Ты сегодня прекрасно выглядишь, — сказала я Бену, намазывая маслом хлеб. Я хотела, чтобы это прозвучало непринужденно. Я не привыкла говорить комплименты мужчинам и не знала, как это сделать не стремно. — Эта рубашка очень тебе идет.

— Ух ты, спасибо большое! — ответил Бен и улыбнулся. — Спасибо.

Он опустил взгляд на тарелку, и его улыбка стала еще шире. Похоже, он смутился.

— Ты покраснел? — поддразнила я его.

Бен покачал головой.

— Эм… я… — Он поднял на меня взгляд. — Стыдно в этом признаваться, но после работы я пошел в магазин, чтобы купить эту рубашку для нашего свидания.

Я расхохоталась.

— До того, как позвонил мне?

— Да. Знаю, это глупо. Но я просто… я хотел выглядеть хорошо для тебя. Хотел, чтобы этот вечер был особенным и… по правде говоря, ни одна из моих рубашек не подходила для такого случая.

— Ты нереальный, — сказала я.

— Что, прости?

— Ты… какой-то нереальный. Какой парень признается в таких вещах? И будет таким искренним и честным? Ни один мужчина еще не покупал новую рубашку для того, чтобы сводить меня в ресторан.

— Ты не можешь этого знать наверняка! — заметил Бен.

К нам подошел принять заказ официант. Я заказала блюдо из макарон, Бен — стейк. Мы оба понимали, что он будет наставить на том, чтобы оплатить ужин. Я не собиралась заказывать ничего экстравагантного за его счет, и если он предполагает, что на оплате буду настаивать я, то тоже не будет заказывать ничего экстравагантного.

После того, как официант ушел, я продолжила прерванный разговор:

— Не могу. Ладно. Я не знаю этого наверняка, но ни один мужчина не говорил мне о том, что он это сделал.

— Понятное дело. Только идиот в этом признается. Сразу видно, как сильно ты мне нравишься. Мне нужно взять себя в руки.

— Нет, нет. Пожалуйста, не делай этого. Это так приятно.

— Приятно так нравиться? — Бен взял кусок хлеба, разломил его пополам и запихнул в рот целую половину.

Он купил ради свидания со мной новую рубашку, однако есть культурно при мне явно не собирался. Если он и хотел показать себя с самой лучшей стороны, то при этом всё равно решил оставаться самим собой.

— Так нравиться, да. И чувствовать то же самое в ответ. Если сказать точнее: нравится тому, кто так сильно нравится тебе.

— У тебя есть такое чувство, что у нас с тобой всё происходит слишком быстро? — спросил Бен.

Меня неприятно кольнули его слова. Я думала о том же самом и даже обсуждала это с Анной, но если Бен чувствует, что между нами всё слишком быстро завертелось, то… Я не понимала, чего боюсь. Я знала лишь то, что если наши отношения и развиваются слишком быстро, то я не хочу их замедлять.

— Оу. Эм. Ты так думаешь? — Я взглянула на него поверх бокала с вином, стараясь, чтобы мой голос звучал беззаботно. Кажется, у меня это получилось.

— Вообще-то, нет, — спокойно ответил Бен, и я почувствовала облегчение. — Мне кажется, мы с тобой просто… Да, наши отношения развиваются быстро, но с такой скоростью, которая устраивает нас обоих. Я прав?

Я кивнула, и он продолжал:

— Вот. Поэтому я не вижу в этом никакой проблемы. Просто я хотел убедиться в том, что не слишком напираю на тебя. Я не хочу пугать тебя шквалом своих чувств. Говорю себе притормозить, но продолжаю так себя вести. Обычно я ненавязчив и сдержан, но с тобой… я совсем другой.

Я таяла, как масло в микроволновке. У меня не было сил ни что-то строить из себя, ни прятать чувства, которые не стоит выдавать столь рано.

— Мы сошли с ума? — спросила я Бена. — Ты не похож ни на кого, с кем я когда-либо встречалась. Я думала о тебе весь день. Я… едва знаю тебя, но уже страшно скучаю. Безумие какое-то, правда? Я не знаю тебя. Наверное, я боюсь того, что мы так быстро воспламенимся, что вместе сгорим. Что у нас будет яркий, но скоротечный роман.

— Как сверхновая?

— Ммм?

— Звезда. Энергия, высвобождаемая при ее взрыве, равна всей энергии, излученной солнцем за миллиарды лет. Она может быть ярче целой галактики, однако через пару месяцев умирает.

— Да уж, — рассмеялась я. — Почти это я и имела в виду.

— Думаю, твои опасения оправданы. Я не хочу, чтобы мы своей спешкой разрушили наши отношения. Вряд ли это возможно, но лучше поостеречься, чем потом сожалеть. — Он замолчал, жуя и раздумывая. Когда же Бен прожевал хлеб, оказалось, что он придумал план. — Как тебе такая мысль. Давай установим срок в… скажем, в пять недель. Мы можем встречаться сколько нашей душе угодно, но не будем переводить наши отношения на следующий уровень. Не будем напрягаться и забегать вперед. Давай просто веселиться и наслаждаться компанией друг друга, не тревожась о том, быстро или медленно развиваются наши отношения. И тогда по прошествии этих пяти недель станет ясно, сошли мы с ума или нет. Если в конце этого срока у нас будет полное взаимопонимание, то это здорово. Если же мы сгорим или не станцуемся, то будем радоваться, что потеряли всего лишь пять недель.

— Не станцуемся? — засмеялась я.

— Не смог подобрать другого слова.

Я хохотала, а Бен в легком смущении смотрел на меня.

— Я с десяток слов могу подобрать, — отсмеявшись, сказала я и тут же вернулась к предмету нашего разговора: — Окей. Не продвигаемся вперед. Не паникуем из-за того, что наши отношения развиваются слишком быстро. Просто радуемся жизни. Звучит здорово. И никаких сверхновых.

— Никаких сверхновых, — улыбнулся Бен, и мы пожали друг другу руки.

На некоторое время повисло молчание, которое прервала я:

— Мы впустую тратим наши пять недель на молчание. Мне нужно узнать о тебе как можно больше.

Бен взял еще один кусок хлеба и намазал его маслом. Я радовалась тому, что между нами спала напряженность. Бен настолько расслабился, что может теперь сделать себе бутерброд.

— Что ты хочешь знать? — спросил он, откусив хлеб.

— Твой любимый цвет?

— Ты именно это горела желанием узнать?

— Нет.

— Тогда спроси то, что тебя действительно интересует.

— Всё, что угодно?

Он картинно раскинул руки:

— Всё, что угодно.

— Сколько у тебя было женщин?

Бен усмехнулся уголком рта и небрежно ответил:

— Шестнадцать.

В его голосе не было ни бахвальства, ни извинения. Циферка была выше, чем я ожидала, и на секунду в моем сердце вспыхнула ревность. Я завидовала тем женщинам, которые знали его так, как пока еще не знала я. Женщинам, которые в каком-то смысле были ближе ему, чем я.

— У тебя? Сколько было мужчин? — спросил он.

— Пять.

Бен кивнул:

— Следующий вопрос.

— Ты когда-нибудь любил?

Бен снова откусил хлеба.

— Да, любил. Опыт не из приятных для меня, если честно. Было совсем… не весело, — добавил он таким тоном, словно после долгого времени только что осознал, в чем собственно и состояла проблема.

— Понятно.

— Ты? — спросил Бен.

— О, так вот куда всё идет. Мне лучше не задавать тех вопросов, на которые бы я не хотела отвечать сама.

— Но так ведь будет честно?

— Согласна. Я была однажды влюблена. В университете. Его звали Брайсон.

— Брайсон?

— Ага. Не смейся над его именем. Он хороший парень.

— Где он сейчас?

— В Чикаго.

— Это хорошо. И далеко.

Я засмеялась. Официант принес наш заказ. Он поставил тарелки перед нами и предупредил, чтобы мы к ним не прикасались, так как они горячие. Я, конечно же, до своей дотронулась. Не такая уж она была и горячая. Бен глянул на мою тарелку, затем — на свою.

— Поделишься со мной, если я поделюсь с тобой? — спросил он.

— Запросто, — подвинула я к нему свое блюдо.

— Нам осталось только с одним разобраться, — сказал Бен, протягивая вилку к моим фузилли⁸.

— С чем же?

— Если мы не собираемся в течение пяти недель переводить наши отношения на следующий уровень, то, нам, наверное, следует загодя решить, когда мы будем спать вместе.

Своими словами он застал меня врасплох, так как я надеялась провести эту ночь с ним, а потом сделать вид, что изначально это в мои намерения не входило. Хотела списать всё на порыв страсти.

— Что ты предлагаешь? — поинтересовалась я.

Бен пожал плечами.

— Полагаю, у нас есть только два варианта: сделать это сегодня или по окончании пяти недель. Иначе напряжения не избежать, и, в конце концов, мы чего-нибудь учудим… — На его губах заиграла улыбка. Он прекрасно знал, что делает. И прекрасно знал, что я это понимаю.

— О. Ну ладно. Давай не будем ничего усложнять и сделаем это сегодня?

Улыбнувшись уголком рта, Бен победно выбросил в воздух кулак:

— Да!

Было приятно ощущать себя настолько желанной, что от одной мысли об этом мужчина так радуется. Тем более что я и сама не могла этому нарадоваться.

Остаток ужина прошел в спешке. Или мне так показалось, потому что после нашего решения меньше всего я думала о еде. Бен поцеловал меня перед тем, как мы сели в машину. И всю обратную дорогу держал ладонь на моей ноге. Чем ближе подъезжали мы к дому, тем выше поднималась его рука. Я ощущала каждый миллиметр его ладони. Моя кожа горела под его пальцами.

Как мы добрались до двери одетыми, я не знаю. Бен начал целовать меня еще на дорожке перед домом, и если бы я не была приличной девочкой и не прекратила это, то всё случилось бы прямо у него вмашине.

Мы взбежали по лестнице, и когда я вставляла ключ в замок, Бен стоял у меня за спиной, сжимая ладонью мою ягодицу и шепча в ухо, чтобы я поторопилась. Его горячее дыхание обжигало мне шею.

Дверь распахнулась, и, схватив Бена за руку, я рванула в спальню. Я упала на постель, и мои лодочки со стуком шлепнулись на пол. Бен накинулся на меня с поцелуями, вжимая в постель и сдвигая своим телом вверх, к подушкам. Я пылко отвечала на его поцелуи, обхватив за шею руками. Потом прямо в платье скользнула под одеяло, и Бен, разувшись, присоединился ко мне. Всю нашу сдержанность, проявленную прошлой ночью, смело неистовой страстью. Разум отключился. Я настолько потеряла голову, что даже не беспокоилась о том, не покажусь ли толстой, и куда деть руки. Горел свет. Я никогда не оставляю свет включенным. Но сейчас я даже не заметила этого. Я просто двигалась. На чистых инстинктах. Я хотела всего его, полностью, без остатка, и не могла от него оторваться. Я чувствовала себя с ним такой живой!

ИЮНЬ

Понадеявшись на то, что Сьюзен еще находится в отеле, я прошу Анну отвезти меня туда и звоню свекрови из вестибюля. Я хочу лишить ее возможности дать мне отворот-поворот, и понимаю, что правильно поступила. Ее тон ясно показывает, что будь у нее такая возможность, она бы избежала встречи со мной. Анна идет в бар, а я отправляюсь на лифте в 913-й номер.

При приближении к двери Сьюзен у меня начинают потеть ладони. Я не знаю, как убедить ее, как отстоять пожелания Бена и донести их до его матери. Я вдруг понимаю, что хочу понравиться свекрови. Если не брать в расчет всего, что случилось в последнее время, эта женщина вырастила и воспитала моего мужа. Она создала его из ничего, и в глубине души я люблю ее за это. Но я не могу забыть о том, что случилось. Каждое мгновение каждого дня смердит случившимся. Оно не случилось и прошло. Оно происходит сейчас.

Я тихо стучу в дверь, и Сьюзен сразу же ее открывает.

— Здравствуй, Элси, — говорит она.

На ней облегающие темные джинсы с широким ремнем и серая рубашка под коричневой кофтой. Она выглядит моложе своих шестидесяти — подтянутой, здоровой, но, несмотря на это, убитой горем. Сьюзен плакала — это видно. Волосы не чесаны и не уложены. На лице нет макияжа. Она выглядит измученной.

— Здравствуй, Сьюзен, — отвечаю я, заходя в номер.

— Чем я могу тебе помочь?

Ее номер больше походит на просторную квартиру. Тут есть огромный балкон. Гостиная выдержана в кремовых тонах. Ковер на вид так мягок, что боишься на него ступить в туфлях, но я не чувствую себя достаточно комфортно, чтобы как у себя дома разуться. У меня сложилось впечатление, что Сьюзен хочет, чтобы я ходила вокруг нее на цыпочках и извинялась за само свое существование. Даже ее ковер будто взывает к тому же.

— Я… — начинаю я и замолкаю. Не знаю, следует ли мне в подобной ситуации начать издалека или лучше сразу перейти к насущному вопросу. Как можно сразу к нему перейти, когда этот «насущный вопрос» — останки твоего собственного мужа? Останки ее сына? — Я встречалась сегодня утром с мистером Павликом, — наконец произношу я. Достаточно близко к делу, но не прямо в лоб.

— Хорошо.

Сьюзен стоит у дивана. Она не садится и не приглашает сесть меня. Свекровь не хочет, чтобы я здесь задерживалась, а я не знаю, как этот разговор сделать коротким. В итоге, я решаю просто сказать всё, как есть:

— Бен хотел быть похороненным в земле. Мне казалось, мы обсудили этот вопрос.

Сьюзен слегка меняет позу, расслабленно, небрежно, словно этот разговор не особенно важен для нее, словно он не пугает ее так же, как пугает меня. И я понимаю, что она не собирается выслушивать меня. Она спокойна, так как знает, что в конечном итоге всё будет по ее.

— Ближе к делу, Элси, — говорит она, проводя ладонями по длинным каштановым волосам. Седина у макушки едва видна и заметна, если только смотреть на нее вблизи.

— Мистер Павлик сказал, что тело Бена кремируют.

— Верно, — кивает свекровь, ничего не объясняя. Ее непринужденный тон, лишенный эмоций, волнения, боли начинает меня раздражать. Ее самообладание и спокойствие будто плевок мне в лицо.

— Он не этого хотел, Сьюзен. Я говорю вам, что он хотел другого. Для вас это совсем неважно? — Я пытаюсь быть вежливой с матерью любимого мной мужчины. — Вам безразлично, чего хотел Бен?

Сьюзен скрещивает руки на груди и переносит вес с ноги на ногу.

— Не надо говорить мне о моем собственном сыне, ладно, Элси? Я воспитала его. Я знаю, чего он хотел.

— Вообще-то, не знаете. Не знаете! Я разговаривала с ним об этом два месяца назад.

— А я говорила с ним об этом всю его жизнь. Я его мать. Это не я повстречала его всего каких-то пару-тройку месяцев назад. Да кто ты такая, чтобы говорить мне о моем собственном сыне?

— Я его жена, Сьюзен. Я не знаю, как еще донести это до вас.

Нехорошо это прозвучало.

— Я никогда не слышала о тебе! — всплескивает руками свекровь. — Где брачное свидетельство? Я не знаю тебя, а ты стоишь здесь и указываешь мне, что нужно делать с останками моего единственного сына? Прекрати. Я серьезно. Ты всего лишь короткий эпизод в жизни моего сына. А я — его мать!

— Я понимаю, что вы его мама…

Она обрывает меня, наклонившись вперед и тыча пальцем мне в лицо. Самообладание покидает ее, с лица сходит спокойствие:

— Послушай меня. Я не знаю тебя и не доверяю тебе. Мой сын будет кремирован, Элси. Так же, как его отец и мои родители. И в следующий раз подумай хорошенько, прежде чем указывать мне, что делать с собственным сыном.

— Вы возложили организацию похорон на меня, Сьюзен! Не в силах были заниматься этим сами и взвалили это на меня! Сначала вы не даете забрать мне его бумажник и ключи — ключи от моего собственного дома! — а потом внезапно решаете скинуть похороны на меня. Когда же я пытаюсь всё организовать, вы начинаете руководить всем из-за кулисья. Вы даже не уехали из Лос-Анджелеса. Вам нет нужды оставаться в отеле, Сьюзен. Вы можете вернуться к себе домой. Почему вы всё еще здесь? — Я не даю ей ответить. — Хотите мучить себя, потому что Бен не рассказал вам о том, что женился? Так мучайте! Мне плевать! Только не надо кидаться из крайности в крайность. Для меня это невыносимо.

— Мне совершенно безразлично, что тебе там невыносимо, Элси, — отвечает Сьюзен. — Хочешь верь, хочешь — нет.

Я напоминаю себе, что этой женщине сейчас больно. Эта женщина потеряла последнего близкого ей человека.

— Вы можете отрицать очевидное сколько угодно, Сьюзен. Можете думать, что я безумная, врущая вам лунатичка. Можете цепляться за мысль, что ваш сын никогда бы не сделал ничего без вашего ведома, но это не изменит того, что я вышла за него замуж, и что он не хотел, чтобы его кремировали. Не сжигайте тело своего сына только потому, что ненавидите меня.

— Я не ненавижу тебя, Элси. Я просто…

Теперь моя очередь ее обрывать:

— Ненавидите, Сьюзен. Вы ненавидите меня, потому что ненавидеть вам больше некого. У вас больше никого не осталось. Если думаете, что у вас получается это скрывать, то вы ошибаетесь.

Она молча смотрит на меня, и я не отвожу взгляда. Не знаю, что придало мне смелости быть с ней честной. Я не из тех, кто может смутить одним лишь взглядом, тем не менее, я гляжу на свекровь, сжав губы и нахмурив брови. Может, она думает, что я сдамся, развернусь и уйду. Кто знает. Молчание длится так долго, что когда Сьюзен нарушает его, я чуть не вздрагиваю.

— Даже если всё так, как ты говоришь, даже если вы двое поженились и ты скоро получишь брачное свидетельство, даже если ты была любовью всей его жизни…

— Была, — прерываю я ее.

Она не слушает меня:

— Даже если это так, то как долго вы были женаты, Элси? Пару недель?

Я усиленно пытаюсь дышать нормально. Вдох-выдох. Вдох-выдох. В горле растет ком. В висках бьется кровь.

— Не думаю, что две недели что-либо доказывают, — заканчивает Сьюзен.

Я думаю о том, чтобы развернуться и уйти. Ведь именно этого она и хочет. Но я не делаю этого.

— Хотите кое-что еще узнать о вашем сыне? Он бы разозлился, если бы видел, что вы творите. Вы бы разбили ему этим сердце. И сильно разозлили.

Я покидаю ее номер, не попрощавшись. Выйдя за дверь и обернувшись, я вижу грязный отпечаток моей туфли на ее прежде девственно-чистом ковре.

Двумя часами позже звонит мистер Павлик сказать, что Сьюзен берет погребение на себя.

— Погребение? — переспрашиваю я, не уверенная в том, что он не ошибся.

После небольшой паузы, он подтверждает:

— Погребение.

Хотелось бы мне чувствовать вкус победы, но я ничего не ощущаю.

— Что требуется от меня?

Мистер Павлик прочищает горло.

— Эм… От вас ничего больше не требуется, Элси, — напряженным голосом говорит он. — У меня сидит миссис Росс, и она решила сама позаботиться обо всем остальном.

Что я чувствую, слыша это? Наверное, только усталость. Жуткую усталость.

— Хорошо, — отвечаю я. — Спасибо.

Я нажимаю на отбой и кладу телефон на обеденный стол.

— Сьюзен избавила меня от организации похорон, — говорю я Анне. — Но она не будет его кремировать.

Подруга смотрит на меня, не зная, как реагировать.

— Это хорошо или плохо?

— Это хорошо. — Это хорошо. Его тело в безопасности. Я сделала свою работу. Почему же в сердце такая печаль? Я не хотела выбирать гроб. Не хотела выбирать цветы. Но я чувствую себя так, будто что-то потеряла. Потеряла часть его.

Я перезваниваю мистеру Павлику.

— Это Элси, — говорю я, как только он отвечает. — Я хочу произнести речь.

— Хм?

— Я хочу произнести речь на его похоронах.

— О, да, конечно. Я поговорю об этом с миссис Росс.

— Я произнесу речь на его похоронах, — с нажимом повторяю я.

Он что-то кому-то шепчет, затем в трубке раздается музыка.

— Хорошо, Элси, — возвращается к разговору мистер Павлик. — Вы можете произнести речь, если захотите. — И добавляет: — Похороны будут утром в субботу, в округе Ориндж. Я вышлю вам детали в ближайшее время. — После этого он желает мне всего хорошего.

Мне хотелось бы поздравить себя с тем, что я посмела противостоять Сьюзен, но я понимаю, что если бы свекровь сказала «нет», то ничего бы я поделать не могла. Не знаю, как я отдала ей в руки всю власть, но я это сделала. Впервые меня покидает ощущение, что Бен был жив и здоров всего лишь секунду назад. Взамен приходит ощущение, что его уже вечность нет рядом.

Анна уезжает к себе домой, чтобы выгулять собаку. Следовало бы предложить ей привезти своего дога сюда, но мне кажется, что подруге необходимо несколько часов в день проводить вдали от меня, вдали от всего этого. Тут ведь ничего не меняется. Я не меняюсь. Когда она возвращается, я сижу на том же самом месте, где она оставила меня. Анна спрашивает, ела ли я. Ей не нравится выражение моего лица.

— Не дури, Элси. Тебе нужно что-нибудь поесть. Я больше не буду с этим шутить. — Она открывает холодильник. — Будешь блинчики? Яйца? У тебя даже бекон есть. — Анна распаковывает бекон и нюхает его. Судя по ее лицу, он протух. — Забудем о нем. Хотя… я могу за ним сходить! Ты будешь бекон?

— Нет, — отвечаю я. — Нет, пожалуйста, не уходи от меня для того, чтобы купить бекон.

Раздается звонок в дверь, такой громкий и звонкий, что я чуть из собственной кожи не выпрыгиваю. Повернувшись, я просто смотрю на дверь, и Анне приходится открыть ее самой.

Это чертов разносчик цветов.

— Элси Портер? — спрашивает он, стоя за сетчатой дверью.

— Можешь сказать ему, что здесь нет никого с такой фамилией, — говорю я Анне.

Проигнорировав меня, подруга впускает разносчика.

— Спасибо, — благодарит она его.

Он отдает ей огромный белый букет и уходит. Анна закрывает дверь и кладет букет на стол.

— Восхитительные цветы. Хочешь знать, от кого они? — Она берет карточку, не дожидаясь моего ответа.

— Их прислали на свадьбу или на похороны? — спрашиваю я.

Подруга некоторое время молчит, глядя на карточку.

— На похороны. — Она тяжело сглатывает. Нехорошо было с моей стороны просить ее произнести это вслух. — Они от Лорен и Саймона. Поблагодаришь их или мне самой это сделать?

Мы с Беном ходили на двойное свидание с Лорен и Саймоном. Как мне после этого с ними встречаться?

— Сделаешь это за меня? — спрашиваю я.

— Сделаю, если ты хоть что-нибудь поешь. Как насчет блинчиков?

— Ты можешь всем позвонить? Всех известить? Не хочу сообщать об этом сама.

— Составь список, — отвечает Анна и гнет свою линию: — А ты поешь блинчиков.

Я соглашаюсь съесть эти треклятые блины. Если не полить их кленовым сиропом, они совершенно безвкусные. Думаю, что смогу запихнуть в себя что-то, лишенное вкуса. Составление списка же — глупость. Анна знает всех, кого знаю я. Они и ее друзья тоже.

Подруга хватает миски и ингредиенты, сковородки и спреи. Всё получается у нее быстро и споро. Всё дается ей с легкостью. Мне же кажется, что каждое мое движение может стать последним в моей жизни. Анна берет блинную муку так, будто та ничего не весит, будто это не самая тяжелая пачка на свете.

Она сбрызгивает кулинарным спреем сковородку и зажигает конфорку.

— Значит, на повестке дня у нас два дела, и оба не радостные.

— Уху.

Налив тесто для первого блина в сковороду, Анна разворачивается ко мне, держа у бедра измазанную в жидком тесте кухонную лопатку. Пока подруга говорит, я смотрю на эту лопатку. Капнет тесто на кухонный пол или нет?

— Первое — это работа. Что ты будешь делать? Я звонила им в понедельник, объяснила ситуацию и отпросила тебя на несколько дней, но… что ты будешь делать дальше?

Если честно, я даже не помню, почему стала библиотекарем. Книги? Серьезно? И это моя страсть?

— Не знаю, смогу ли туда вернуться, — отвечаю я.

— Ясно. — Анна снова поворачивается к плите. Тесто капает на пол в самую последнюю секунду, когда я уже решаю, что этого не дождусь. Оно образовывает маленькую кляксу у ног подруги, но та этого не замечает.

— Но я должна выйти на работу, — добавляю я, — потому как не купаюсь в деньгах.

После окончания университета при приеме на работу мой оклад был выше, чем у многих моих сверстников, но зарплату повышали крайне редко, и мне теперь едва хватает на жизнь. Не в том я положении, чтобы бросать работу.

— А что насчет денег... — Анна не заканчивает вопроса. Неудивительно. Я лишь в мыслях позволяю себе задать этот вопрос.

— Он скопил достаточно большую сумму, — отвечаю я. — Но я не хочу брать его деньги.

— Разве он не хотел бы, чтобы ты ими воспользовалась?

Блин готов, и подруга подает его мне вместе с маслом, кленовым сиропом, вареньем и сахарной пудрой. Я отодвигаю их в сторону. При одной только мысли о том, чтобы съесть что-то сладкое, я чувствую во рту горечь.

— Не знаю, но… мне кажется, что, взяв его деньги, я поставлю себя в неловкое положение. Мы были женаты всего ничего. Его семья даже не слышала обо мне. Да и не хочу я, чтобы на меня сейчас куча денег свалилась. Хотя и не куча это вовсе. Просто Бен скопил больше, чем я. Он мало тратил.

Анна пожимает плечами.

— Тогда, может быть, позвонишь своему боссу и договоришься с ним о своем возвращении. Ты же решила вернуться?

Я киваю.

— Ты права. Нужно ему позвонить. — Но не хочется. Как долго я смогу просидеть дома, прежде чем они уволят меня? Будет очень некрасиво с их стороны уволить вдову, уволить скорбящую женщину, но, не позвонив, я не оставлю им другого выбора.

— По поводу оповещения остальных…

Анна переворачивает блин, который, я надеюсь, готовит для себя. Я сказала, что поем, но два огромных блина засунуть в себя не смогу. Мне едва удается впихнуть внутрь ту дрянь, что лежит передо мной.

— Да уж, ты сразу взяла быка за рога, — замечаю я.

Подруга выкладывает блин на другую тарелку. Хороший знак. Значит, будет есть его сама. Если бы она готовила его для меня, то положила бы в мою тарелку, так ведь?

— Я не собираюсь на тебя давить. Просто, как по мне, чем дольше ты будешь с этим тянуть, тем тяжелее с этим будет разобраться потом. Твои родители, какими бы сложными ни были ваши отношения, должны знать о случившемся и о том, что происходит с тобой последние дни.

— Хорошо, — соглашаюсь я. Она права.

Анна садится рядом, намазывает свой блин маслом и поливает его сиропом. Я потрясена тем, что в такое время у нее есть аппетит, что она не забыла о таких вещах, как еда и удовольствия.

Я вытираю подбородок и кладу салфетку на стол.

— Кому, ты хочешь, чтобы я позвонила первой? Давай сразу разберемся с этим дерьмом.

— Вот это моя девочка! — опускает вилку Анна. — Сразу берет жизнь за яйца!

— Боюсь, это сейчас не про меня. Я просто хочу скинуть с себя всю эту хрень, чтобы потом уйти к себе в комнату и остаток дня проплакать.

— Но ты стараешься! Ты делаешь всё возможное.

— Наверное, ты права.

Я беру телефон. Смотрю на подругу, вопросительно приподняв брови, затем перевожу взгляд на мобильный в руке.

— Сначала позвони на работу. — Отвечает Анна на мой взгляд. — С этим полегче будет. Просто деловой разговор и никаких эмоций.

— Мне нравится, что ты думаешь, будто в разговоре с моими родителями будут присутствовать эмоции.

Я набираю номер и жду. На звонок отвечает женский голос. Я узнаю Нэнси. Я люблю Нэнси, она замечательная женщина, но когда она произносит: «Библиотека Лос-Анджелеса, отделение Фэрфакса, справочная. Чем я могу вам помочь?», я нажимаю отбой.

ЯНВАРЬ

Технически библиотека в день Мартина Лютера Кинга была закрыта, но я согласилась поработать. В выходные кучка народу — скорее всего старшеклассники или подростки-бунтари помладше — устроили в секции «Мировые религии» полный раскардаш. Что они только не делали с книгами. Поскидывали их на пол, запрятали в другие секции, засунули под столы, переставили в невообразимом порядке.

Мой начальник Лайл был убежден, что это самый настоящий террористический акт, призванный заставить нас здесь, в библиотеке Лос-Анджелеса, задуматься о роли религии в современном обществе и ее влиянии на власть. Я же склонялась к мысли, что это безобидное дурачество — секция «Мировые религии» находится в самой дальней части зала, у стены, поэтому скрыта из вида. Я не раз подлавливала в библиотеке сладкие парочки, и все они обжимались именно там.

В этот день никто больше на работу не вышел, но Лайл сказал, что если я приду и приведу в порядок секцию, то он даст мне выходной в любой другой день. Его предложение пришлось мне по душе, тем более что Бен в этот день тоже работал. Мне нравится раскладывать книги в алфавитном порядке. Чудно, да? Тем не менее, это так. Люблю книги, в которых есть правильные и неправильные ответы, книги, по которым можно сделать все идеально. Такие редко можно найти в разделе гуманитарных наук. Обычно они связаны с науками точными. Знаете, за что я обожаю алфавит и десятичную систему Дьюи? За объективные стандарты в необъективном мире.

Мобильная сеть в библиотеке ловится плохо, и так как помещение пустовало, день выдался необыкновенно спокойным — день, проведенный в моем собственном мире.

Около трех, когда я почти закончила собирать по кусочкам секцию «Мировые религии» как какой-то трехмерный паззл, зазвонил телефон. До этого я не обращала внимания на звонки, но тут почему-то побежала отвечать.

Обычно я на работе не сижу за телефоном. Предпочитаю общаться с людьми, заниматься архивом или готовить для библиотеки проекты, поэтому взяв трубку, я вдруг осознала, что не помню, что нужно говорить:

— Алло? — начала я. — Эм… Библиотека Фэрфакса, Лос-Анджелес. Оу, эм… Публичная библиотека Лос-Анджелеса, справочная Фэрфакса. Ой… Отделение Фэрфакса, справочная.

На последней своей фразе я вспомнила, что могла вообще не отвечать на телефон и тогда избежала бы такой стыдобищи.

На другом конце провода раздался смех.

— Бен?

— Эм, справочная Фэрфакса. Ой. Отделение. Эм… — смеялся он. — Ты самый очаровательный человек на земле.

Я тоже засмеялась от облегчения, что опростоволосилась лишь перед Беном, и почувствовала еще большее смущение оттого, что опростоволосилась именно перед ним.

— Что делаешь сейчас? Я думала, ты сегодня работаешь.

— Работал. Но полчаса назад Грег отпустил всех домой.

— Здорово! Приходи ко мне в библиотеку. Я освобожусь минут через двадцать. О! — Мне в голову пришла замечательная идея. — Мы можем заглянуть куда-нибудь в час скидок!⁹ — Мне еще ни разу не удалось улизнуть с работы пораньше, чтобы застать этот час, но очень хотелось.

— Звучит заманчиво, — рассмеялся Бен. — В общем-то, для того я тебе и звоню. Я уже почти рядом.

— Что?

— По улице иду. Пришлось пешочком пройтись.

— О! — Я взбудоражилась от мысли, что с минуты на минуту увижу Бена и что в ближайшие же полчаса угощусь грошовыми напитками. — Подходи к черному входу. Я открою тебе дверь.

— Отлично, — ответил Бен. — Буду через пять минут.

Никуда не спеша я пошла к черному входу не напрямую, а мимо абонементного стола. И хорошо, что сделала так, потому что, проходя мимо передней двери, услышала тихий стук. Подняв глаза, я увидела мистера Каллахана. Он стоял, приложив ладони к стеклу наподобие бинокля, и печально и растерянно всматривался внутрь.

Я подошла к двери и открыла ее. Она была автоматической и на праздники отключалась, поэтому своему открытию изрядно сопротивлялась, однако я приотворила ее достаточно для того, чтобы впустить мистера Каллахана. Он схватил мою ладонь своими трясущимися, тонкими и мягкими как папиросная бумага руками и принялся меня благодарить.

— Не за что, мистер Каллахан, — ответила я. — Библиотека закрыта, а я собираюсь уходить минут через десять. Вы что-то хотели?

— Как закрыта? — удивился он. — В честь чего?

— В честь дня Мартина Лютера Кинга.

— И вы всё равно впустили меня? Да я везунчик, Элси!

Я улыбнулась.

— Вам нужна какая-нибудь книга?

— Теперь, зная, что вы спешите, я не хочу вас задерживать. Но можно мне заглянуть на пару минут в раздел «Подростковой литературы»?

— «Подростковой литературы»? — Я сунула нос не в свое дело, но просто не смогла сдержаться — так это было не похоже на мистера Каллахана. «Беллетристика» — это да, это то, что его интересует. В особенности — новинки. «Мировые войны», «Стихийные бедствия», «Социология». В этих секциях всегда можно найти мистера Каллахана. Но «Подростковая литература» никогда не интересовала его.

— На этой неделе ко мне приезжает внук с дочкой, и мне хочется что-нибудь с ней почитать. Она уже выросла из того возраста, когда любила проводить со мной время, вот я и подумал, что если найду рассказ ей по вкусу, то смогу уговорить ее побыть немного рядом со мной.

— Правнучка? Ну ничего себе!

— Я стар, Элси. Очень стар.

Я засмеялась.

— Что ж, проходите. Эта секция слева, за периодикой.

— Я только на минутку! — отозвался мистер Каллахан, отправляясь туда — медленно, как черепаха, но так же устойчиво и твердо.

Я же пошла к черному входу, где и нашла заждавшегося меня Бена.

— Я тут торчу две минуты и двадцать семь секунд! — шутливо воскликнул он, переступив порог.

— Прости. У двери топтался мистер Каллахан, и мне пришлось его впустить.

— Он здесь? — весь засветился Бен. Он никогда не встречался с мистером Каллаханом, но много слышал о нем. Преданность и глубокая любовь этого мужчины к своей жене стали для меня свидетельством самых настоящих романтических чувств. Бен твердил мне, что в свои девяносто будет относиться ко мне точно так же. Знакомство мы водили всего три недели, так что говорить такое было безрассудно и самонадеянно, а слышать — приятно. Простодушие Бена дурманило мою голову. — Можно встретиться с ним?

— Конечно. Помоги мне разобраться с оставшимися книгами, а потом мы найдем мистера Каллахана.

Бен пошел со мной, однако нисколечко не помогал мне в наведении порядка. Пока я рассказывала о том, как искала книжку «Буддизм», заныканную на полке прямо под потолком, Бен, опершись о стеллажи, разглядывал корешки книг.

— Как ты достала ее? — спросил он, слушая меня вполуха. Всё его внимание, казалось, было поглощено книжными стеллажами.

— Я ее и не доставала, — ответила я. — Она вон там. — Я указала наверх, на тоненькую белую книжонку, втиснутую между металлической сеткой и натяжным потолком.

Бен подошел и встал рядом со мной. Мы стояли так близко, что соприкасались одеждой. Он слегка задевал меня рукой. Я чувствовала аромат его дезодоранта и шампуня, аромат, вызывающий во мне желание, так как я частенько вдыхала его, предаваясь с Беном чувственным наслаждениям. Бен задрал голову, разглядывая спрятанную под потолком книгу.

— Вот ведь хитроумные засранцы, — восхитился он и развернулся ко мне.

Оценив, как и я, в какой близости мы находимся, он глянул сначала на меня, затем — вокруг нас.

— Где мистер Каллахан? — спросил он. Таким тоном, что было очевидно: спрашивает он совершенно о другом.

Я зарделась.

— В нескольких секциях от нас.

— Похоже, тут достаточно укромное местечко.

Бен не сделал ни единого движения ко мне. Но ему и не требовалось, я и так захихикала, как девчонка.

— Да уж. Но это было бы…

— Согласен. Это было бы…

Стало жарко? Мне реально показалось, что стало жарко. Жарко и тихо, и окружавший нас воздух будто наэлектризовался.

— Это было бы безумием, — благоразумно договорила я, изо всех сил стараясь прекратить всё до того, как оно началось.

Бен не будет этого делать. Точно не будет. Прямо здесь, в библиотеке? Я была уверена, что только мне в голову могли прийти такие мысли. Поэтому решила это пресечь. Я отстранилась, положила книгу, которую держала в руке, на ее место на полку, и сказала, что нам нужно пойти посмотреть, как там мистер Каллахан.

— Ладно, — словно сдаваясь, поднял ладони Бен. Затем вытянул руку, приглашая меня вести его за собой.

Я прошла вперед, и когда мы уже выходили из секции «Мировые религии», Бен тихо меня поддразнил:

— А я бы это сделал.

Улыбнувшись, я покачала головой. Никогда еще я не ощущала себя такой желанной, и никогда не думала, что ощущая себя желанной, буду готова на всё, что угодно.

Мы нашли мистера Каллахана там, где он и обещал быть.

— Откуда здесь столько всего? — вопросил он, завидев нас. — Я думал, тут будет несколько книг, а этот отдел больше отдела «Новинок»!

Я засмеялась.

— В последнее время издается много книг для подростков, мистер Каллахан. Дети сейчас любят читать.

— Кто ж знал, — покачал головой мистер Каллахан, держа в руке какую-то книгу.

— Мистер Каллахан, позвольте познакомить вас с Беном.

Мистер Каллахан пожал протянутую ему Беном руку.

— Здравствуй, сынок. У тебя твердая хватка, это хорошо.

— Спасибо, — поблагодарил Бен. — А я наслышан о вас и очень хотел познакомиться с человеком-легендой.

— Никакой легенды, — засмеялся мистер Каллахан. — Лишь старик, забывающий вещи и ходящий уже не так быстро, как раньше.

— Это для вас? — показал Бен на книгу.

— О нет. Для моей правнучки. Боюсь, я слегка подрастерялся в этой секции. Но так как этот роман занимает целую полку, полагаю, он довольно популярен. — Мистер Каллахан держал в руке фантастическую франшизу. Такие книжки привлекают детей, даже если оказываются скучными и бессодержательными, поэтому ругать их я не могу. Однако мистер Каллахан выбрал третью часть из серии, и у меня возникли подозрения, что он не понял, что на полке стоит серия из четырех книг в похожих обложках. Наверное, его подвело зрение, и все книги показались ему одинаковыми.

— Это третья часть, — заметила я. — Вам найти первую?

— Будьте добры, — отозвался он.

Бен осторожно высвободил книгу из его руки.

— Если позволите, мистер Каллахан. — Он поставил книгу на место и прервал мои поиски первой части. — Я категорически против книг о вампирах, влюбляющихся в юных дев. Читая подобные книги можно подумать, что быть закусанным до смерти — это своеобразная форма любви.

Я удивленно взглянула на Бена.

— Что? — смутился он.

— Нет, ничего.

— В любом случае, — продолжил он, обращаясь к мистеру Каллахану, — я не уверен, что такая книга окажет положительное влияние на вашу правнучку. Вы же, наверное, хотите, чтобы она выросла уверенной в том, что способна на многое, а не только на то, чтобы сидеть дома и мечтать о живом мертвеце.

— Вы абсолютны правы, — ответил мистер Каллахан.

Наверное, сам он вырос как раз уверенный в том, что женщины должны следовать за мужчинами, сидеть дома и штопать им носки. Теперь же, немало пожив на свете и со временем изменив свои взгляды, он хочет для своей внучки другого — утвердить ее в мысли, что если она того не желает, то ни в коем случае не должна сидеть дома и штопать носки. За долгую жизнь можно очень многое повидать и передумать. А мистер Каллахан прошел через те времена, о которых я только читала.

Бен взял со стенда с новинками книгу в ярко-синей обложке.

— Вот. Такая же популярная, но в десять раз круче. В ней есть любовь, но она второстепенна, главное тут — развитие персонажей, и я вас уверяю, вы этих персонажей полюбите. Девочка в этой книге — героиня. Не хочу спойлерить, но готовьте носовые платки.

Мистер Каллахан с улыбкой кивнул.

— Спасибо. Вы спасли меня от нагоняя, который бы мне потом обязательно устроила ее мама.

— Это, правда, очень хорошая книга, — убеждал Бен. — Я за два дня ее прочитал.

— Можно оформить мне ее выдачу, Элси? Или… как это сделать, если вы закрыты?

— Просто верните ее через три недели, мистер Каллахан. Это будет нашим секретом.

Улыбнувшись мне, мистер Каллахан запрятал книгу под куртку, как какой-то воришка. Пожал Бену руку и пошел домой. Когда он вышел за дверь, я повернулась к Бену.

— Ты читаешь подростковые книги?

— У всех свои заскоки. Не думай, что я не знаю, что на завтрак ты пьешь диетическую колу.

— Что? Как ты об этом узнал?!

— Я очень внимательный и мозговитый. — Он постучал указательным пальцем по своему виску. — Теперь, когда ты знаешь мой самый сокровенный и постыдный секрет — что я читаю книжки, написанные для малолетних девчонок, — я всё еще нравлюсь тебе? Мы пойдем на свидание, или ты решила меня бросить?

— Вот уж нетушки, ни за что тебя не отпущу, — схватила я его за руку.

Зазвонил телефон, Бен подбежал к столу и поднял трубку:

— Библиотека Лос-Анджелеса, отделение Фэрфакса, справочная. Чем я могу вам помочь? — надменно произнес он. — Нет, простите. Мы сегодня закрыты. Спасибо. До свидания.

— Бен! — воскликнула я. — Это было непрофессионально!

— Пойми меня правильно, я не мог доверить это тебе.

ИЮНЬ

— Что это было? — спросила Анна, доедая свой блинчик.

— Я… я запаниковала. Не была еще к этому готова.

Я снова набираю номер.

— Библиотека Лос-Анджелеса, отделение Фэрфакса, справочная. Чем я могу вам помочь? — Опять Нэнси.

Нэнси — пышка в возрасте. По профессии не библиотекарь. Она лишь помогает нам в справочной. Нет, нехорошо говорить так о ней. Нэнси не просто помогает нам. Она выполняет кучу работы и со всеми добра. По-моему, Нэнси никому не сможет сказать что-то неприятное или дурное. Она из тех людей, с которыми возможны добрососедские отношения. Но при этом она искренна и бесхитростна. Мне всегда казалось, что одно противоречит другому.

— Привет, Нэнси. Это Элси.

Громков вздохнув, она тихо произносит:

— Мне очень жаль, Элси.

— Спасибо.

— Я даже не могу себе представить…

— Спасибо, — обрываю я ее. Если она продолжит в том же духе, то я снова нажму на отбой. Свернусь калачиком и зальюсь гороховыми слезами. — Там Лайл рядом? Мне нужно поговорить с ним о моем возвращении на работу.

— Конечно, конечно. Секундочку, милая.

Лайл отвечает через несколько минут, и его ответ подобен урагану. Наверное, ему еще неприятнее вести этот разговор, чем мне. Никто не хочет быть на месте человека, который в подобной ситуации должен разглагольствовать о моих обязанностях.

— Послушай, Элси. Мы всё понимаем. Бери столько времени, сколько тебе нужно. У тебя накопилось достаточно и отпускных дней, и больничных, и дней, что ты работала сверхурочно, — выпаливает он, желая быть любезным.

— А сколько мне полагается мой-муж-умер дней? — спрашиваю я, пытаясь разрядить атмосферу, пытаясь сделать так, чтобы все перестали чувствовать неловкость. Но все ее чувствуют, и шутка падает в воздух, точно в воду бревно. Между нами повисает пауза размером с автобус. — Спасибо, Лайл. Думаю, для меня будет лучше побыстрее вернуться к ежедневной рутине. Жизнь ведь продолжается, да? — Чушь. Пустая болтовня. Жизнь не может продолжаться. Просто именно эти фразочки люди говорят друг другу, услышав их в одной из дневных телевизионных передач. Для меня больше жизни не существует. И не будет существовать. Ничего не будет продолжаться. Однако тем, кто не живет в долине горя, не нравится слышать такое. Им нравится слышать, что ты «оживаешь». Они хотят говорить своим сослуживцам, тем, с кем ты перебрасывался парой слов, поднимаясь на лифте на работу, что ты «хорошо держишься». Что ты «железная леди». Самые грубоватые из них хотят сказать, что ты — «стойкая стерва» или «несгибаемая сучка». Я не такая, но пусть думают что хотят. Так всем будет легче.

— Рад это слышать. Просто скажи, когда выйдешь.

— Похороны завтра утром, в выходные я бы предпочла отдохнуть. Как насчет вторника?

— Вторник? Замечательно, — говорит он. — И… Элси?

— Да? — Поскорее бы трубку положить.

— Пусть земля ему будет пухом. Никто не знает, что нам уготовил бог.

— Уху, — отвечаю я и нажимаю на отбой.

Впервые за всё это время кто-то упомянул при мне бога, и у меня возникло острое желание свернуть Лайлу его жирную шею. Это грубо и бестактно — напоминать мне о боге. Так же, как бестактно рассказывать подружке, как ты повеселилась на вечеринке, на которую та не была приглашена. Бог покинул меня. Так что не надо тыкать меня носом в то, как благосклонен он к тебе.

Я кладу телефон на кухонный стол.

— С одним звонком покончено, — говорю я. — Можно мне перед другим принять душ?

Анна кивает.

Я иду в ванную и встаю под струи воды. Меня мучают вопросы, с чего начать следующий разговор и к чему он может привести. Родители предложат прилететь ко мне сюда? Это было бы ужасно. Или они даже не подумают подобное предложить? Это было бы еще хуже.

В дверь стучит Анна, и я выключаю воду. Уверена, она думает, что по своей воле я никогда не выйду из ванной, а я не хочу, чтобы подруга волновалась обо мне еще больше, чем волнуется сейчас. Я в состоянии вытащить себя за шкирку из этого чертова душа. Пока в состоянии.

Я накидываю на себя халат и беру телефон. Если не сделаю этого сию секунду, то не сделаю вообще, так что хватит оттягивать этот момент.

Набираю домашний номер. Отвечает отец.

— Это Элси, — говорю я.

— О, здравствуй, Элеонора.

Полное имя, произнесенное им, как плевок в лицо, напоминающий мне о том, что я не та, кого они хотели. В свой первый день в детском саду я попросила всех звать меня Элси. Воспитателю я объяснила это тем, что Элси — сокращенное имя от Элеонора, но на самом деле мне это имя нравилось с тех самых пор, как я увидела корову Элси на упаковках с мороженым. Лишь через пару месяцев мама узнала о том, что происходит, но как бы она потом ни старалась, убедить моих друзей называть меня Элеонорой не смогла. Это был мой первый детский бунт.

— У вас с мамой есть свободная минутка? — спрашиваю я.

— О, прости, мы уже одной ногой за дверью. Я потом тебе перезвоню. Хорошо?

— Нет, это вы меня простите. Мне нужно поговорить с вами прямо сейчас. Это очень важно.

Отец просит меня обождать.

— Что случилось, Элеонора? — берет трубку мама.

— Отец тоже на линии?

— Я здесь, — отвечает он. — Что ты хотела сказать?

— Помните, я говорила вам о мужчине, с которым встречаюсь? О Бене.

— А-ха, — рассеянно отзывается мама. Словно красит губы помадой или наблюдает за тем, как прислуга складывает постиранное белье.

Я не хочу этого делать. Что хорошего в этом? Что хорошего в том, что я произнесу это вслух? В том, что я услышу это их ушами?

— Бена сбила машина. Он умер.

Мама охает.

— О боже, Элеонора. Мне так жаль это слышать, — соболезнует она.

— О господи, — вторит ей отец.

— Я не знаю, что сказать, — добавляет мама. Но молчать для нее невыносимо, поэтому она выдавливает из себя ненужные слова: — Надеюсь, ты сообщила об этом его семье.

Родители видят смерть каждый день, и, наверное, поэтому очерствели. Думаю, они равнодушны даже к жизни как таковой, но, уверена, отец с мамой сказали бы, что это не они бесчувственны, а я слишком чувствительна.

— Да. Об этом позаботились. Я просто хотела, чтобы об этом узнали и вы.

— Что ж… — мама всё пытается заполнить пустоту словами, — представляю, как тебе сейчас тяжело, но ты же понимаешь, что мы сочувствуем тебе? Просто… Подумать только… Ты уже пришла в себя после этого? Как ты? Нормально?

— Вообще-то, нет. Еще я хотела сказать вам, что мы с Беном поженились две недели назад на частной церемонии. Он умер моим мужем.

Слова сказаны. Дело сделано. Осталось только повесить трубку.

— Почему ты вышла замуж за человека, которого едва знала? — спрашивает отец.

Ну всё, началось.

— Твой папа прав, Элеонора. Я даже не знала… — Мама разволновалась. Это слышно по ее голосу.

— Простите, что не сказала вам об этом, — извиняюсь я.

— Не в этом дело! — отвечает она. — О чем ты думала? Сколько ты знала этого мужчину?

— Достаточно, чтобы понять, что это любовь всей моей жизни, — огрызаюсь я.

Повисает молчание. Я чувствую, что мама хочет что-то сказать.

— Ну давай же, говори, — подталкиваю ее я.

— Я была знакома с твоим отцом четыре года, прежде чем согласилась пойти на свидание с ним, Элеонора. И еще пять лет мы с ним встречались, прежде чем пожениться. Невозможно достаточно хорошо узнать человека всего за какие-то несколько месяцев.

— За полгода. Я встретила его шесть месяцев назад. — Боже. Понимаю, как жалко и глупо это звучит. Я чувствую себя идиоткой.

— Вот именно! — подает голос отец. — Элеонора, случившееся ужасно. Просто ужасно. Нам очень жаль, что ты пережила подобное, но ты оправишься. Обещаю тебе это.

— Но Чарльз, — вмешивается мама, — важно, чтобы она поняла, что прежде чем принять какое-либо решение, нужно хорошенько и подольше подумать. — Это…

— Слушайте, я не хочу сейчас об этом говорить. Я просто решила, что вы должны знать, что я — вдова.

— Вдова? — удивляется мама. — Нет, ты не должна считать себя вдовой. Не надо себя так называть. Иначе ты не скоро придешь в себя. Сколько вы были женаты? — В ее голосе слышится осуждение.

— Полторы недели, — округляю я. Как это печально. Я, черт побери, округляю.

— Элеонора, у тебя всё будет хорошо, — уверяет отец.

— Да, — вторит ему мама. — Тебе станет лучше. Ты оправишься. Надеюсь, ты не много отгулов взяла? Сейчас, когда урезают госбюджет, не время рисковать потерей работы. Еще я разговаривала с моей подругой — членом правления больницы, и она упомянула о том, что ее дочь тоже библиотекарь, но работает на одну из очень влиятельных юридических компаний, помогая разбираться с невероятно сложными делами. Я могу позвонить ей или дать ей твой номер, если хочешь.

Мама, конечно же, никогда не упустит возможности напомнить мне о том, что я могу стать лучше. Что я могу стать более выдающейся. Что у меня есть шанс получше распорядиться своей жизнью. Я и не думала, что она упустит эту возможность из страха показаться бесчувственной и бестактной, но не ожидала, насколько спокойно, не задумываясь, она это сделает. Мама говорит, и я прямо слышу в ее голосе, как сильно отклонилась от намеченного для меня курса. Вот что случается, когда ты — единственный ребенок в семье, когда родители хотят большего, а не получают ничего, когда они рожают для того, чтобы создать мини-версию себя самих. Вот что случается, когда они осознают, что ты не будешь таким, как они, и не знают, что с этим делать.

Меня всегда напрягало это, пока я не уехала подальше от родителей, подальше от их неодобрительных взглядов и снисходительного тона. И сейчас, после стольких лет, меня снова это кольнуло. Наверное потому, что до этой минуты они мне были не нужны. И сколько бы я не повторяла, что ничего не сможет облегчить мою боль, я почему-то думала, что от поддержки родителей мне все-таки станет чуть легче.

— Нет, спасибо, мам, — отвечаю я, надеясь, что на этом разговор закончится. Что она отступит, чтобы в следующий раз надавить посильнее.

— Что ж, — говорит отец, — тебе что-нибудь еще от нас нужно?

— Ничего, пап. Я просто хотела, чтобы вы знали о случившемся. Хорошего вечера вам.

— Спасибо. Сочувствуем твоей потере, Элеонора. — Мама отключается.

— Мы, правда, желаем для тебя лучшего, Элси, — произносит отец. У меня перехватывает дыхание оттого, что он назвал меня этим именем. Он пытается. Это значит, что он пытается. — Мы просто… мы не знаем, как… — Он шумно вздыхает. — Ты знаешь свою маму.

— Да, знаю.

— Мы любим тебя.

— Я тоже вас люблю, — отвечаю я — не из чувств, а потому что того требуют приличия.

И нажимаю на отбой.

— Ты сделала это. — Анна берет мою руку и прикладывает к своей груди. — Я так тобой горжусь. Ты очень, очень хорошо держалась. — Она обнимает меня, и я утыкаюсь лицом в ее плечо. Оно мягкое, и можно было бы в него поплакать, но мне вдруг вспоминаются детские страшилки о «безопасности» материнских объятий.

— Пойду полежу, — говорю я.

— Хорошо. — Анна убирает со стола посуду. Ее тарелка пуста и залита кленовым сиропом. В моей лежит практически несъеденный блин. — Скажи, если проголодаешься.

— Ладно, — соглашаюсь я, но я уже в своей спальне, уже лежу в постели, уже знаю, что не буду голодна.

Я гляжу в потолок, не сознавая, сколько времени прошло. Мне вспоминается, что где-то в этом мире всё еще существует его телефон. Что вместе с Беном его номер не умер. И я набираю его. Вновь и вновь слушаю голос Бена, нажимаю на отбой и снова на вызов.

ЯНВАРЬ

Стоял дождливый холодный вечер. Холодный для Лос-Анджелеса. Всего десять градусов выше нуля, да еще и ветрено. От ветра клонились деревья, и косо хлестал дождь. Солнце уже зашло, хотя стукнул лишь пятый час. Мы с Беном решили сходить в винный бар, расположенный недалеко от моего дома. Не то чтобы мы хотели выпить вина, просто в этом баре предлагались услуги парковщика, что обещало меньшую сырость.

Мы прошли к нашему столику, сняли мокрую верхнюю одежду и привели в порядок волосы. Снаружи была холодрыга, а внутри царили тепло и уют.

Я заказала салат Капрезе и диетическую колу. Когда Бен заказал себе блюдо из макарон и бокал Пино-Нуар, я вспомнила: это же винный бар!

— О, уберите из заказа диетическую колу. Мне того же, что и ему.

Официантка забрала наши меню и отошла от столика.

— Необязательнобрать вино, если не хочешь его пить, — сказал Бен.

— Будучи в Риме, веди себя как римлянин! — ответила я.

Вскоре нам подали бокалы, наполовину наполненные темно-красным вином. Улыбаясь друг другу, мы поводили ими у себя под носом, ничегошеньки не смысля в дегустации.

— Ах, — вздохнул Бен, — я чувствую легкий аромат ежевики и… — Он сделал маленький глоток напитка в неспешной, сдержанной манере дегустатора, — здесь присутствует древесная нотка?

— Ммм. — Подыгрываю я, с деланно задумчивым видом перекатывая на языке глоток вина. — Очень древесная. И очень насыщенная.

Мы разразились смехом.

— Точно! — воскликнул Бен. — Забыл про насыщенность. Ценители вин любят это словечко. — Он отпил из своего бокала. — Если честно, для меня всё вино — одинаковое.

— Для меня тоже, — согласилась я, потягивая свое. Однако должна признаться, что хоть и не могу рассуждать о дубильных веществах, различных нотках или о чем там еще рассуждают люди, разбирающиеся в винах, Пино-Нуар показался мне восхитительным на вкус. Во всяком случае, после нескольких глотков.

Нам как раз подали наш заказ, когда зазвонил мобильный Бена. Бен переключил его на голосовую почту. Я принялась за салат, а Бен — за макароны, когда телефон зазвонил снова. И снова Бен проигнорировал звонок.

Не выдержав, я поинтересовалась:

— Кто это?

— Девушка, с которой я встречался некоторое время назад. — Судя по его тону, ему не хотелось отвечать на этот вопрос. — Она звонит иногда, когда напьется.

— Еще же рано.

— Она… как бы это правильней сказать… Тусовщица. Вежливо так назвать девушку?

— Наверное, это зависит от того, что ты под этим словом подразумеваешь.

— Она — алкоголичка. Поэтому я перестал с ней встречаться.

Бен сказал это так буднично и спокойно, что я несколько опешила. Всё это показалось бы мне глупостью, если бы не было так серьезно.

— Она звонит мне время от времени. Скорее всего, напилась и хочет секса.

— Ах вот как, — отозвалась я. В глубине души зашевелилась ревность. Я чувствовала, как она потихоньку начала подниматься на поверхность.

— Я сказал ей, что уже не один. Поверь мне. Меня самого это нехило нервирует.

— Ясно. — Ревность уже обжигала мне кожу.

— Ты расстроилась?

— Нет, — беззаботно ответила я, словно и правда ни капли не расстроилась. Зачем я так ответила? Почему не сказала правду?

— Расстроилась.

— Нет.

— Ты злишься.

— Я не злюсь.

— Злишься. Ты покраснела и говоришь со мной сквозь зубы. А значит, злишься.

— Да откуда ты знаешь?

— Оттуда, что я внимательный.

— Ладно, — наконец сдаюсь я. — Просто… мне это не по душе. Ты встречался с девушкой — с которой, будем говорить без обиняков, спал — и мне не нравится, что она звонит тебе, чтобы снова с тобой переспать.

— Я понимаю. И согласен с тобой. Я просил ее перестать мне названивать. — В его голосе нет раздражения, но он будто защищается.

— Знаю. Я тебе верю, просто… Слушай, мы договорились с тобой о том, что эти пять недель будем единственными друг у друга, но если ты не хочешь…

— Что? — Бен давно забыл о своих макаронах.

— Ничего. Не важно.

— Не важно?

— Когда ты видел ее в последний раз? — Зачем я задала этот вопрос? Чего хотела им добиться? Я не знаю. Не нужно задавать вопросов, на которые не хочешь услышать ответы. Никогда этому не научусь.

— А это имеет значение?

— Я просто спросила.

— Незадолго до того, как встретил тебя, — ответил Бен, пряча глаза и потягивая из бокала вино.

— Насколько «незадолго»?

Бен смущенно улыбнулся.

— За день до того, как мы познакомились.

Мне захотелось перегнуться через стол и свернуть ему шею. Без всякой разумной на то причины. Но в тот момент мыслить здраво я не могла. В лицо бросилась кровь. Легкие полыхнули огнем. Мне хотелось кричать на Бена, обвинять его в том, что он поступил нехорошо, хотя он не сделал ничего плохого. Совершенно ничего. И ревновать его было бессмысленно. Просто я желала верить в то, что Бен — мой. Что никто не вызывал у него улыбку, кроме меня, что ни одна женщина не вызывала в нем страстного желания к ней прикоснуться. Внезапно звонившая девушка обрела в моем сознании облик. С длинными черными волосами. В красном платье. Под ним — черные шелковые трусики и лифчик. Очевидно, комплект. Фантазия подсказывает, что у нее плоский живот. Что она любит быть сверху. И вместо того, чтобы признать, что я ревную, вместо того, чтобы сказать правду, я судорожно ищу причины для обвинения Бена.

— Мне сложно поверить в то, что ты на самом деле отталкиваешь ее. Женщина не будет названивать снова и снова, зная, что ее отвергнут.

— Я что, виноват в том, что она напилась?

— Нет.

— Ты хочешь сказать, что не знаешь ни одной девушки, которая настолько уверена в своей привлекательности, что просто не слышит «нет»?

— То есть, теперь ты говоришь, что эта девушка красотка? — с вызовом спрашиваю я.

— Да это-то тут при чем?

— Значит, так и есть.

— С чего ты вдруг стала комплексовать?

Какого. Хрена.

В этом не было необходимости. Я могла бы остаться за столиком. Могла бы доесть, попросить Бена отвезти меня к нему домой и остаться у него на ночь. Я могла бы много чего сделать. Вариантов было достаточно. Но в ту секунду мне казалось, что у меня только один выход — надеть куртку, тихо обозвать его козлом и уйти.

Лишь оказавшись под дождем без парковочного талона, я начала осознавать, что могла поступить по-другому. Я видела Бена через окно ресторана. Как он оглядывается в поисках официанта. Как подзывает одного из них и протягивает ему деньги. Как надевает куртку. Я стояла под холодным дождем, дрожа и думая, что скажу Бену, когда он выйдет ко мне. Я чувствовала себя идиоткой. И понимала, что мой идиотизм затмил недалекость Бена.

Я видела через окно, как направляясь к входной двери, Бен достал мобильный. Экран его телефона опять загорелся. В третий раз за десять минут Бен перенаправил звонок на голосовую почту, и я снова разозлилась. Ревность — мерзкая штука. И, испытывая ее, я ощущала себя мерзкой.

Бен распахнул дверь, и на меня дохнуло теплом. Дверь захлопнулась, и мне вновь стало холодно.

— Элси…

По тону Бена было непонятно, будет ли он сокрушаться, защищаться или сердиться, поэтому я его оборвала:

— Слушай, — я поплотнее запахнула куртку и повысила голос, чтобы меня было слышно за шумом мчащих по лужам машин, — я сейчас не очень хорошо собой владею, но офонареть можно от того, что ты мне сказал!

— Ты не можешь просто взять и уйти из этого гребаного ресторана прямо посреди ужина! — закричал он в ответ.

Никогда не слышала, чтобы он так кричал.

— Я могу делать всё, что…

— Не можешь! Ты не можешь наказывать меня за то, что случилось до того, как я встретил тебя, и не можешь наказывать меня за то, что Эмбер…

— Не произноси при мне ее имени!

— Это ерунда какая-то! Если бы ты знала, что я думаю о тебе и что думаю о ней, то не делала бы из мухи слона. — Он давился словами оттого, что в рот ему попадали капли дождя.

— И что это значит? Тебе не кажется, что если бы ты был на моем месте, то…

— То я бы ревновал, да. При мысли о том, что другой парень прикасается к тебе, или ты… прикасаешься к нему. Да. Я бы ревновал.

— Видишь?

— Но я бы не бросил тебя в ресторане посреди ужина, оставив переживать.

— Да ладно тебе. Ты и не переживал.

— Переживал, Элси. Очень.

— Из-за чего? Что, по-твоему, могло случиться?

— Не знаю! — воскликнул он, снова повысив голос.

Я так замерзла. Дождь так шумел.

— Я подумал, что, может быть, между нами всё…

— Кончено?

— Я не знаю!

— Ничего не кончено. То, что я расстроилась, не значит, что я не хочу…

Мне вдруг захотелось обнять его и убедить в том, что я никуда не уйду. Меня так тронула его беззащитная открытость, что я еле сдержалась. Я вытянула руку и улыбнулась.

— И потом, мы не можем расстаться еще несколько недель.

Бен не улыбнулся.

— Это не смешно, — ответил он. Его плечи опустились, по ним хлестал дождь. — Я не хочу тебя потерять.

Посмотрев ему прямо в глаза, я сказала ему то, что к моему удивлению, он еще не знал:

— Бен Росс, я не оставлю тебя.

Прежде чем я успела договорить, Бен закрыл мой рот поцелуем. Мокрым от дождя и небезупречным: мы стукнулись зубами, и засаднила губа. Но в это мгновение я поняла, что Бен меня любит. Я почувствовала это. Почувствовала, что он любит меня по-настоящему, необузданно и неудержимо, когда в душе не только радуги и бабочки, но и страх. Я ощущала этот страх в его поцелуе и ощущала в нем отчаянное облегчение. Это кружило голову. Теперь я уже не чувствовала себя одинокой. То, что мы испытывали друг к другу, не только меня, но и его заставляло совершать всякие глупости.

Бен отстранился через долгие мгновения, но всё же слишком скоро. Я чуть не позабывала, что мы находимся на улице, под дождем.

— Прости, — извинился он, притрагиваясь большим пальцем к своей пораненной губе.

— Это ты меня прости.

Достав из куртки салфетку, я промокнула кровь на его губе. Бен обхватил мое запястье, отвел мою руку в сторону и снова меня поцеловал, в этот раз нежно.

— Ты невероятно сексуальна. — Выудив из кармана мобильный, он нажал на несколько кнопок и произнес: — Здравствуйте, это голосовая почта Бена Росса. Пожалуйста, оставьте мне сообщение, и я вам перезвоню. Если вы звоните узнать, чем я буду заниматься сегодня вечером, то я буду занят. И не стоит спрашивать, чем. Я занят и точка. С этих пор я буду занят всегда. — Бен нажал на отбой и посмотрел на меня.

— Это было не обязательно, — сказала я.

Бен улыбнулся.

— Я действительно очень надеюсь на то, что она перестанет мне звонить. — Он вынул парковочный талон. — Ей больше ничего не обломится. Я по уши влюбился в другую.

Я засмеялась.

Бен протянул талон парковщику.

— Кстати, другая — это ты, — пояснил он, накрыв мою голову курткой, чтобы защитить от дождя.

— Я догадалась.

— Ты еще хочешь есть? — спросил он. — Я — да, но в этот ресторан мы ни за что не вернемся.

ИЮНЬ

«Здравствуйте, это голосовая почта Бена Росса. Пожалуйста, оставьте мне сообщение, и я вам перезвоню. Если вы звоните узнать, чем я буду заниматься сегодня вечером, то я буду занят. И не стоит спрашивать, чем. Я занят и точка. С этих пор я буду занят всегда».

«Здравствуйте, это голосовая почта Бена Росса. Пожалуйста, оставьте мне сообщение, и я вам перезвоню. Если вы звоните узнать, чем я буду заниматься сегодня вечером, то я буду занят. И не стоит спрашивать, чем. Я занят и точка. С этих пор я буду занят всегда».

«Здравствуйте, это голосовая почта Бена Росса. Пожалуйста, оставьте мне сообщение, и я вам перезвоню. Если вы звоните узнать, чем я буду заниматься сегодня вечером, то я буду занят. И не стоит спрашивать, чем. Я занят и точка. С этих пор я буду занят всегда».

Я прослушиваю это сообщение снова и снова, пока в сознании не отпечатывается малейшая смена интонации, кратчайшая пауза. Пока я не начинаю слышать его в голове, даже когда оно обрывается. А потом снова набираю номер.

Однако в этот раз мне отвечает не голосовое сообщение. Трубку снимает Сьюзен.

— Элси! Господи, перестань звонить! Оставь меня в покое. Это уже невыносимо. Его похоронят в земле! Как ты и хотела. Хватит звонить.

— Эм… — ошарашенно выдавливаю я, не зная, что на это ответить.

— Прощай, Элси!

Она нажимает на отбой.

Я сижу потрясенная, бездумно таращась в потолок. Сьюзен могла бы выключить звонок. Могла бы выключить мобильный. Но она не сделала этого. Вместо этого она предпочла наорать на меня.

Я опять набираю номер Бена.

— Черт тебя подери! — отвечает свекровь.

— Хотите сидеть там и делать вид, что знали о своем сыне абсолютно всё — валяйте. Живите, обманываясь, если вам это нравится. Только не надо при этом указывать, что делать мне. Я — его жена. Он целых полгода боялся рассказать вам обо мне. Он полгода приходил в ваш дом, желая рассказать о том, что полюбил, и полгода не делал этого, так как думал, что вам слишком тяжело, чтобы выдержать еще и это. Так что, да, он скрыл от вас наши отношения. И я позволила ему это сделать, потому что любила его. Хотите злиться на него? Злитесь! Мне уже плевать на это, Сьюзен. Но я потеряла мужа и буду звонить ему на мобильный, пока мне это не осточертеет, потому что я скучаю по его голосу. Если вам это не по душе, то у вас есть только один выбор: отключите телефон.

Свекровь с минуту молчит. Мне хочется нажать на отбой, но вместе с тем хочется услышать, что она скажет.

— Мне забавно слышать, что ты считаешь, будто полгода — это долгий срок, — произносит она и вешает трубку.

Я в ярости вылетаю из спальни и в спешке обуваюсь. Анна спрашивает, куда я, и я отвечаю, что позже позвоню. Ярость гонит меня за дверь, в июньскую жару, на которой я и застываю как вкопанная.

Я стою за порогом, не совсем осознавая, что чувствую и что мне делать. Я стою там долгое время, затем разворачиваюсь и возвращаюсь в дом. От этого невозможно сбежать. И невозможно остыть.

— Мне нужно выбрать, в чем я завтра пойду, — говорю я Анне.

— Не нужно, — отвечает она. — Я подобрала тебе одежду. Не думай об этом.

— И что я надену? — с благодарностью и смятением смотрю я на подругу.

— Я попыталась найти идеальный баланс между благопристойностью и сексуальностью, поэтому ты наденешь черное платье с длинными рукавами и туфли-лодочки. И еще я купила тебе это.

Анна вытаскивает что-то из-под дивана. Мне приходит в голову, что он все эти дни служит ей кроватью, когда я сама не болтаюсь на нем, избегая своей постели.

Подруга подходит ко мне и протягивает коробку. Я ставлю ее перед собой и открываю крышку. В коробке лежит черная шляпка с короткой прозрачной вуалью. Безрадостный подарок. Подарок, за который искренне не поблагодаришь, и про который не скажешь, что всегда о нем мечтал. Но каким-то образом он заполняет крохотный кусочек пустоты, зияющей в моем сердце.

Я медленно и осторожно достаю шляпку из коробки. Шуршит оберточная бумага. Опустив коробку на пол, я надеваю шляпку и взглядом прошу подругу поправить ее на мне, чтобы та села правильно. Потом иду в ванную и смотрю на себя в зеркало.

Впервые со смерти Бена я выгляжу как вдова. Впервые с тех пор, как я его потеряла, я узнаю человека в зеркале. Вот она я. Убитая горем. Подавленная. Овдовевшая. Я чувствую облегчение, видя себя такой. Я ощущала себя настолько неуверенной в своем вдовстве, что теперь меня успокаивает то, что я всё-таки похожа на вдову. Мне хочется побежать к Сьюзен и сказать: «Посмотри на меня! Разве я не выгляжу как женщина, потерявшая мужа?». Если я буду так выглядеть, то все мне поверят.

Анна стоит за моей спиной. Ее плечи поникли, руки сцеплены, пальцы переплетены. Она переживает, не ошиблась ли, подарив мне подарок из тех, которые никто бы не хотел получить. Я поворачиваюсь к ней, снимаю шляпку и опускаю ладонь на плечо подруги:

— Спасибо, — благодарю я, ощущая, что сейчас совсем не нуждаюсь в ее плече, как в опоре. — Она прекрасна.

Опустив голову, Анна поводит плечами:

— Ты уверена? Это не перебор? Не слишком… макабрически?

Я не знаю, что означает слово «макабрически»¹⁰, поэтому лишь качаю головой. Чего бы плохого Анна не думала об этом подарке, она ошибается. В нынешних обстоятельствах мне очень нравится эта шляпка.

— Ты такая подруга, какой я никогда… — Я давлюсь словами, не в силах взглянуть Анне в глаза. — Никто не заслуживает такой чудесной подруги, как ты. Кроме, может быть, тебя самой.

Анна улыбается и, воспользовавшись моей минутной сменой настроения, игриво шлепает меня ладонью по попе:

— Вот люблю я тебя, детка, что ж поделать. Всегда любила.

— Может, примерить всё остальное? — спрашиваю я, внезапно загоревшись поиграть в старую как мир игру в переодевалки. Мы с Анной часто играли в нее в университете. Каждая из нас скрывалась в ванной, пытаясь придумать для другой самый нелепый наряд. Сейчас всё иначе. Всё намного-много печальнее. Однако… жизнь сама привела нас с Анной к такого рода переодевалкам.

— Давай. Я подожду тебя здесь.

Я бегу в спальню и вижу, что Анна уже подготовила для меня и платье, и туфли. По-быстрому надеваю платье, а потом натягиваю черные колготы, чтобы дополнить ансамбль и поубавить сексуальности, привнесенной в костюм шляпкой с вуалью и обнаженными ногами.

— Подобающе быть сексуальной вдовой? — кричу я Анне, надевая вторую туфлю.

— Ни одной такой не видела, — смеется подруга.

Полностью одевшись, я выхожу из спальни и поскальзываюсь на шпильке. У меня подворачивается нога, и я падаю прямо на задницу. Анна долгую секунду смотрит на меня, не зная, что предпринять. Не зная, заплачу я или рассмеюсь. Наверное, она застыла, перепугавшись, что я зарыдаю. Здесь точно есть из-за чего расплакаться, но мне совершенно не хочется плакать. Глядя на Анну, я чувствую, как внутри меня зарождается смех. Чувствую, как он поднимается, а затем и прорывается наружу. Меня трясет от хохота.

— Боже, — произношу я сквозь слезы. — Оу!

Анна тоже громко хохочет.

— Бва-ха-ха-ха-ха-ха! — угорает она и плюхается рядом со мной на пол. — Не знаю почему, — выдыхает подруга, — не знаю почему, это так смешно.

— Ужасно смешно, — соглашаюсь я.

Если бы ее не было рядом, я бы уже перестала смеяться, но слыша ее смех, не могу остановиться. Я хохочу дико и неудержимо. Громко и свободно. Когда же наконец успокаиваюсь, в голове у меня легкая пустота.

— Оооох, — вздыхаю я, отсмеявшись. Как же хорошо. От смеха всё внутри подрагивает.

Я натыкаюсь взглядом на зеркало и вспоминаю, почему оказалась здесь. На полу, в полдень пятницы, во всем черном. Бена больше нет. И ненавижу себя за свой смех. Ненавижу за то, что забыла — пусть всего лишь на десять секунд — мужчину, которого потеряла.

Анна сразу улавливает смену моего настроения. Перерыв в нашем горе закончился, и я снова нуждаюсь в поддержке. Она поднимается с пола, отряхивает попу и подает мне руку. Я неуклюже встаю — так, что подруга видит мое нижнее белье, — хотя стараюсь подняться как леди. Даже не так. Как вдова. Вдовам подобает держаться еще с большим достоинством, чем леди. Вдовы не светят своим нижним бельем ни перед кем.

Что может быть дерьмовей этого?

Мы с Анной отправляемся в Лос-Анджелес жарким утром. В округе Ориндж становится еще жарче. Еще потливее и противнее во всем. В Южной Калифорнии всегда теплее, чем во всей стране, но и влажность должна бы быть поменьше. Однако в это июньское утро тут печет как в аду, а я вся в черном.

Мы не опоздали, но и не приехали рано. Во всяком случае, не так рано, как полагается приезжать жене покойного. Сьюзен наблюдает за тем, как я иду к могиле. Она-то, вероятно, прибыла чуть ли не на час раньше. Мне хочется объяснить ей, что я припозднилась, потому что почти передумала ехать сюда, потому что отказывалась сесть в машину. Потому что, бросившись на газон перед домом, призналась Анне, что искренне верю в то, что если поеду на похороны Бена, то он никогда ко мне не вернется. Я заявила ей, заливаясь черными от туши слезами, что хочу остаться дома и ждать. «Я не могу его бросить», — твердила я, словно мое присутствие на похоронах будет предательством, а не почтением его памяти.

Мы приехали вовремя только потому, что Анна подняла меня с земли, посмотрела мне в глаза и произнесла: «Он никогда не вернется. Поедешь ты сейчас на похороны или нет. Садись в машину. Это последнее, что ты можешь сделать вместе с ним».

Сейчас Анна стоит рядом со мной, одетая в черный брючный костюм. Рискну предположить, что она оделась так, чтобы не затмевать сегодня меня, как будто это — моя свадьба. На Сьюзен черные кофта и юбка. Она окружена молодыми мужчинами в черных костюмах и несколькими женщинами постарше в черных или темно-синих платьях. Мы стоим на траве. Шпильки моих туфель погрузились в землю. Такое ощущение, будто меня засасывает трясина. Любое движение ног сопровождается вытаскиванием шпилек из земли, вскапывающих ее наподобие мини-лопаток. Разрыхляющих кладбищенскую землю.

Я слышу голос пастора. Слышу, но не разбираю слов. Наверное, этот же пастор проводил службу, когда несколько лет назад хоронили отца Бена. Я не знаю, к какой конфессии он относится. Не знаю, какой религии придерживается Сьюзен. Я знаю лишь то, что пастор вещает о жизни после смерти, в которую я не то чтобы верю, о боге, которому я не доверяю. Я стою с опущенной головой, украдкой поглядывая на незнакомых вокруг людей. Мне и в голову не приходило, что я буду присутствовать на похоронах своего собственного мужа — Бена или того, кого воображала себе до встречи с ним. Но если бы приходило, то вряд ли бы я представляла на этих похоронах незнакомых мне людей.

Я обвожу взглядом предположительных дядюшек и тетушек, двоюродных братьев и сестер, соседей. Я бросаю попытки угадать кто из них кто, потому что, гадая, чувствую себя так, словно совсем не знала Бена. Но я знала Бена, просто с этой частью его жизни еще не была знакома.

Моя сторона собравшихся выглядит как студенческая братия на школьном балу. Это друзья Бена и его сосед по квартире. Молодые парни, в гардеробе которых есть всего один приличный костюм, которые каждый вечер ужинают пиццей и допоздна играют в видеоигры. Таким был Бен, такими парнями он себя окружал. Хорошо, что они сейчас здесь, какими бы безличными и безымянными не ощущались в этой толпе.

Анна — единственная присутствующая здесь женщина моего возраста. Бен не водил особо дружбы с девушками, а его бывшие подружки тут были бы некстати. Кое-кто из моих приятельниц, тех, что знакомы с Беном или ходили вместе с нами на свидания, предложили прийти на похороны. Я попросила Анну передать им: «Спасибо, но нет». Как мне вести себя с ними в такой ситуации? Как исполнять обязанности хозяйки там, где я ощущаю себя гостем?

Пастор замолкает. Я понимаю, что настала моя очередь говорить, и чувствую облегчение, когда он жестом передает слово Сьюзен.

Подойдя к краю могилы, свекровь открывает папку. Мне тоже нужно было принести такую? Я почти не подготовилась. Мне было так тяжело, так муторно думать об этом, что я и не думала. Я не подготовила речь, решив, что сочиню ее на ходу. Ничего нет хуже того, чтобы лежа в постели думать о том, что произнести над мертвым телом своего мужа. Во всяком случае, так я считала, пока не увидела подготовленную Сьюзен идеальную папочку. Свекровь не плакала над ней и не терзала ее. Не скручивала и не загибала в беспокойстве углы. Эта папка — прямая как доска. Уверена, слова на бумаге в ней даже не написаны от руки. Уверена, они напечатаны.

— Хочу сначала поблагодарить всех присутствующих здесь. Вряд ли кто-то из вас хотел именно так провести это субботнее утро. — Она посмеивается над своими словами, и мы подфыркиваем в ответ, чтобы она могла продолжать. — Кто-то из вас был со мной несколько лет назад, когда мы с Беном поминали Стивена, и я тогда говорила, что Стивен хотел бы, чтобы мы наслаждались тем днем. Хотел бы, чтобы мы улыбались. Я знала это совершенно точно, потому что мы с ним говорили об этом перед его смертью. Мы лежали вместе в больнице, зная, что лучше ему уже не станет, что его конец близок, и он сказал мне то, что впоследствии передала вам я: «Пусть будет весело, Сьюзи. У меня была веселая жизнь, пусть и похороны будут веселыми». Я не смогла разделить с Беном его последние мгновения. — Ее лицо сморщивается, и она опускает взгляд. Затем вновь обретает самообладание. — Но он во многом походил на отца, и могу заверить вас, Бен хотел бы того же. Он радовался жизни и мы должны сделать всё возможное, чтобы найти радость в его смерти. Это нелепо и болезненно для нас, но я обещаю, что попытаюсь этот день превратить в празднование того, каким Бен был. Я благодарю бога за каждый день, проведенный с сыном, за каждый проведенный с ними обоими день. Мы можем горевать о том, что Бен ушел, но я пытаюсь, я выбираю, я… — Она горько смеется. — Я стараюсь думать о проведенном с ним времени, как о божественном подарке. Да, оно было коротко, но вместе с тем и бесценно. — Наши с ней глаза на мгновение встречаются, после чего она смотрит в листок. — Не имеет значения, сколько дней мы с ним провели, все они были подарком. И в духе праздника я хочу рассказать вам одну из моих любимых историй с Беном. Ему было восемнадцать, он собирался в университет. Как многим из вас известно, он поступил в университет, расположенный всего в паре часов от дома, но так далеко он еще никогда от меня не уезжал, и я была в ужасе. Мой единственный сын покидает дом! Я всё лето проплакала, стараясь скрыть это от него, чтобы он не чувствовал себя виноватым. Настал день отъезда. Нет, подождите. — Сьюзен замолкает и уже не читает с листа. — Вы еще должны знать, что у нас в доме есть гостевая ванная, которой мы никогда не пользуемся. Никто никогда ей не пользуется. Мы шутили, что там не ступала нога человека. Гости всегда пользовались ванной на первом этаже, а великолепная ванная наверху, на переделке которой я настояла и которую отвела гостям, простаивала. Мне даже ни разу не пришлось ее мыть. В общем, когда мы внесли последние вещи Бена в его новую квартиру, я разразилась слезами прямо на глазах у соседа Бена и его родителей. Он, должно быть, сгорал со стыда, но ничем этого не показал. Бен проводил меня к машине, обнял нас со Стивеном и сказал: «Не волнуйся, мам. Я приеду к вам в следующем месяце на выходные. Ладно?». Я кивнула, зная, что если не уеду сейчас же, то не сделаю этого никогда. Поэтому я села в машину. Бен поцеловал меня на прощание, и когда я уже завела мотор, добавил: «Когда тебе станет грустно, зайди в гостевую ванную». Я спросила его, зачем, но он лишь улыбнулся и повторил, чтобы я туда заглянула. Приехав домой, я побежала в ванную. — Сьюзен смеется. — Ни минуты не могла обождать. Включив свет, я увидела написанную мылом на зеркале надпись: «Я тебя люблю». С подпиской внизу: «Можешь никогда это не стирать, всё равно никто не увидит». Я и не стерла. Эта надпись до сих пор там. Думаю, никто ее кроме меня и не видел.

Я опускаю взгляд и вижу, как соскальзывающие с моих щек слезы капают мне на туфли.

ЯНВАРЬ

Это был день накануне завершения наших оговоренных пяти недель. Последние четыре недели и шесть дней мы всё свое свободное время проводили вместе, но никому из нас не позволялось произносить такие слова, как «мой парень», «моя девушка», и особенно «я тебя люблю». Я с нетерпением ждала наступления следующего дня. Мы провалялись целый день в постели, читая журналы (я) и газеты (он), и Бен попытался убедить меня, что было бы замечательно завести собаку. Всё началось с фотографий собак, размещенных в рубрике «Отдам в добрые руки».

— Ты только посмотри на него! Он слеп на один глаз! — Воскликнул Бен, тыча мне газетой в лицо. Подушечки его пальцев покрывала серая типографская краска. Всё о чем я могла думать в тот момент — что он перепачкает мои белые простыни.

— Вижу я, вижу, — ответила я, опуская журнал и разворачиваясь к Бену. — Он очень мил. Сколько ему?

— Два года! Ему всего лишь два года и ему нужен дом, Элси! Мы можем стать его домом!

Я отобрала у него газету.

— Не можем мы ему ничем стать. Мы не обсуждаем то, что каким-то образом изменит характер, форму и вид наших отношений. Что этот пес абсолютно точно сделает.

— Да, но наша договоренность заканчивается завтра, — вырвал у меня газету Бен. — А этого пса могут забрать уже сегодня!

— Если он обретет дом сегодня, значит, у него всё и так будет хорошо. И нам не нужно вмешиваться и помогать ему, — улыбнулась я ему.

— Элси, — покачал головой Бен и жалобно, по-детски, продолжил: — Когда я сказал, что этот пес нуждается в доме, я не был до конца честен в своих чувствах.

— Не был? — притворно поразилась я.

— Да, Элси. Не был. И я думал, ты это знаешь.

— Я этого не знала, — покачала я головой.

— Я хочу эту собаку, черт побери! И не хочу, чтобы ее забрал кто-то другой. Мы должны взять ее сегодня!

До этой минуты мы шутили, но сейчас у меня возникло ощущение, что если я скажу, что готова взять пса, то не успею оглянуться, как Бен уже оденется и будет ждать меня в машине.

— Мы не можем завести собаку, — засмеялась я. — Где она будет жить?

— Здесь. Она будет жить здесь, и я буду за ней ухаживать.

— Здесь? В моем доме?

— Ну не могу же я держать ее у себя! Там помойка!

— Значит, на самом деле, ты собираешься посадить собаку мне на шею, чтобы ты мог с ней играть.

— Нет, я буду заботиться о ней вместе с тобой, и это будет наша собака.

— Ты жульничаешь. Это… это изменит наши отношения. Сильно. Я о том, что…

Бен засмеялся. Он прекрасно видел, что я занервничала. Разговор коснулся совместного проживания, и я горела желанием обсудить эту идею. Я до такой степени желала этого, что страшно смущалась и изо всех сил скрывала это.

— Ладно. — Бен обнял меня одной рукой, другую заложив себе за голову на подушку. — Я не буду говорить об этом весь день. Но если Бастера до завтра не заберут, то мы обсудим этот вопрос?

— Бастера? Ты хочешь назвать собаку Бастером?

— Это не я его так назвал. Это в объявлении сказано, что его так зовут. Если бы имя выбирал я, то мы бы назвали его Соник¹¹. Потому что это потрясное имя.

— Ни за что не заведу собаку по имени Соник.

— Ладно. А как тебе Сорвиголова?

— Сорвиголова?

— Ивел Книвел?¹²

— В итоге, ты бы стал просто звать его Ивелом. Для краткости. И это было бы ужасно.

Бен снова засмеялся.

— Только не говори мне, пожалуйста, что хочешь назвать собаку Пушком или Печенькой?

— Если бы я завела собаку, то сначала посмотрела бы на нее, а потом уж называла. Нужно же учитывать ее характер или внешность. Понимаешь?

— Тебе кто-нибудь говорил, что ты самая скучная женщина на планете? — улыбнулся Бен.

— Теперь сказал. Сколько сейчас времени? Нам скоро с Анной встречаться.

— Без пятнадцати шесть, — ответил он.

— Ой! — Я выскочила из кровати и впрыгнула в джинсы. — Мы уже опаздываем!

— Мы встречаемся в шесть? — спросил Бен, не двигаясь с места. — Она всегда опаздывает.

— Да! Да! Но мы-то должны прийти вовремя! — Я зашарила по постели в поисках лифчика. Мне не нравилось, как моя грудь смотрится с определенных ракурсов, поэтому я скакала по комнате, прикрыв ее одной рукой.

Бен поднялся:

— А может нам проверить, придет ли вовремя она сама?

Я уставилась на него, замерев на мгновение.

— Что? Нет. Мы уходим сейчас же!

— Окей, — рассмеялся Бен. — Мы будем там в пять минут седьмого.

Он надел штаны и набросил рубашку. И всё. Он уже готов был идти, когда я совершенно к этому была не готова.

— Ладно! Ладно! — Я побежала в ванную посмотреть, не оставила ли лифчик там. Бен последовал за мной, чтобы помочь. Найдя лифчик первым, он кинул его мне.

— Не прикрывай грудь из-за меня. Я знаю, ты считаешь, что она некрасиво смотрится, когда ты наклоняешься, но это не так. Так что в следующий раз, детка, дай ей свободу.

Я потрясенно вытаращилась на него:

— Ты ужасно странный.

Он приподнял меня с такой легкостью, будто я весила каких-то пару кило. Посмотрел на меня и поцеловал в ключицу.

— Я странный, потому что люблю тебя?

Наверное, он был так же шокирован своими словами, как я.

— То есть, люблю твое тело. — Бен поставил меня на пол. — Я это имел в виду. — Он слегка покраснел.

Я нашла и надела рубашку. И улыбнулась ему, как ребенку, умильно запрятавшему мои ключи от машины.

— Ты не должен был этого говорить, — поддразнила я Бена, крася ресницы.

— Забудь об этом, пожалуйста! — Он уже стоял у двери в ожидании меня.

— Не думаю, что у меня получится об этом забыть, — ответила я.

Когда мы сели в машину, Бен продолжил:

— Я, правда, очень извиняюсь. У меня просто выскочило это изо рта. — Он завел машину.

— Ты нарушил договоренность!

— Я в курсе! Я и так не знаю куда себя деть от смущения. Просто… — Бен умолк, выехав на дорогу. Он делал вид, что полностью сосредоточен на вождении, но я чувствовала, что все его мысли заняты другим.

— Просто что?

Бен вздохнул, вдруг разом посерьезнев.

— Я установил срок в пять недель просто потому, что боялся слишком рано признаться тебе в любви, а потом сгореть от смущения, не услышав в ответ того же. И вот теперь я… я ждал все эти дни, чтобы сказать тебе и… и всё равно сказал слишком рано, и ты не ответила тем же, и я сгораю от смущения. — Он пытался обратить это в шутку, но его слова не были шуткой.

— Хей. — Я взяла его за руку.

Бен остановил машину на красный цвет светофора. Я развернула к себе его лицо и посмотрела ему прямо в глаза.

— Я тоже тебя люблю. И влюбилась, наверное, раньше тебя. И почти весь месяц ждала, чтобы тебе об этом сказать.

Его глаза заблестели, и я не знала — от слез или радости. Бен поцеловал меня и не отрывал от меня взгляда, пока позади нас не начали сигналить автомобили. Тогда Бен вернул внимание на дорогу.

— А я целый план заготовил! — улыбнулся он. — Собирался встать завтра утром пораньше и написать в ванной мылом на зеркале: «Я тебя люблю».

— Ты всё еще можешь сделать это завтра, — засмеялась я, поглаживая его по руке. — Мне будет не менее приятно.

— Тогда я, может, так и сделаю, — фыркнул Бен.

И сделал.

И я не стирала эту надпись много дней.

ИЮНЬ

Я не могу не проникнуться сочувствием к Сьюзен после ее надгробной речи. И после ее слов я люблю мужа еще сильнее, чем любила его, когда он был жив.

Сьюзен встает на свое место, и пастор просит подойти к краю могилы меня. Я нервничаю и потею, хотя и так уже вся взмокла от жары.

Вытягивая шпильки из земли, я подхожу и встаю у могилы Бена. С минуту просто смотрю на гроб, зная, что находится внутри, зная, что всего лишь несколько дней назад лежащее там тело надевало на мой палец кольцо. Зная, что совсем недавно это тело село на велосипед и отправилось в магазин мне за хлопьями. Это тело любило меня. Говорят, публичные выступления и смерть — самые стрессовые ситуации в жизни человека, и мне простительно то, что от страха я чуть не теряю сознание.

— Я… я… — начинаю я и умолкаю. С чего мне начать? Взгляд снова падает на гроб передо мной, и я заставляю себя смотреть в сторону. Я развалюсь на части, если продолжу думать о том, что делаю. — Спасибо вам всем за то, что вы пришли. Я хочу представиться тем, с кем мы незнакомы. Меня зовут Элси, и я была женой Бена.

Не забывай дышать, Элси. Не забывай дышать.

— Вы уже, наверное, все знаете, что мы с Беном были тайно женаты всего лишь несколько дней до того, как он погиб, и я… понимаю, что нас всех это ставит в сложное положение. Мы — чужие друг другу, но вместе переживаем тяжелую потерю. До свадьбы мы с Беном встречались совсем недолго. Я знала его не так много времени, я это признаю. Но то короткое время, что я его знала, было переломным моментом в моей жизни. Бен был замечательным мужчиной с большим сердцем, и он всех вас любил. Я слышала о вас столько историй! Бен рассказал мне, тетя Мэрилин, о том, как вы подловили его, писающим на вашем заднем дворе. Рассказал мне, Майк, о том, как в детстве вы играли с ним в «полицейских и разбойников», но при этом оба были разбойниками, а полицейских не было вообще. Благодаря всем этим историям я полюбила Бена еще сильнее и благодаря им чувствую себя близкой всем вам.

Мне хочется посмотреть в глаза тем, чьи имена я произношу, но, говоря по правде, я совсем не уверена, кто из этих пожилых леди — Мэрилин, а из молодых мужчин — Майк. Я обвожу взглядом смотрящих на меня людей. Сьюзен стоит, опустив голову, прижав руку к груди.

— Я хочу, чтобы вы знали, что в конце жизни Бена рядом с ним был тот, кто любил его всей душой. Тот, кто верил в него. Я очень хорошо заботилась о нем, поверьте, это так. И могу уверить вас, как последний человек, видевший его живым, что он был счастлив. Он нашел в этой жизни счастье. И был счастлив.

Сьюзен ловит мой взгляд, когда я возвращаюсь на свое место. Кивнув мне, она снова опускает голову. Пастор продолжает вести службу, а я уношусь сознанием в другое место. Здесь я мысленно находиться не могу.

Анна обнимает меня одной рукой и подбадривающе сжимает. Пастор подает мне и Сьюзен маленькие лопатки, чтобы мы присыпали гроб землей. Мы обе берем их, выйдя вперед, однако Сьюзен поднимает горсть земли рукой и бережно бросает ее на гроб. Я следую ее примеру. Мы стоим на краю могилы бок о бок — вместе, но разделенные, — отряхивая землю с ладоней. И я вдруг понимаю, что завидую земле, которая многие годы будет лежать рядом с телом Бена. Когда Сьюзен поворачивается, чтобы вернуться к остальным, наши мизинцы соприкасаются. Я рефлекторно замираю, но Сьюзен — пусть всего лишь на секунду и, не поднимая на меня глаз, — хватает мою ладонь и сжимает ее. На одно мгновение мы объединяемся в своем горе, а потом свекровь занимает свое место в толпе, а я — свое. Мне хочется бежать к ней. Хочется обнять ее и сказать: «Посмотрите, кем мы можем стать друг для друга». Но я не делаю этого.

Вернувшись к машине, я пытаюсь внутренне подготовиться к следующей фазе дня. Я маленькими шажками проигрываю ее в своей голове. Мне нужно просто посидеть на переднем сидении автомобиля, пока Анна будет вести нас в дом Сьюзен. Нужно спустить одну ногу из машины, когда подруга припаркуется, затем — вторую. Нельзя расплакаться по пути к дому Сьюзен. Нужно нацепить улыбку, переступив порог, и пугать ее неестественностью присутствующих. Я мысленно дохожу лишь до этого момента, когда мы останавливаемся возле дома Сьюзен, продолжая длинную вереницу машин, припаркованных у тротуара. Соседи знают о случившемся? Смотрят ли они на это нашествие, думая: «Бедная Сьюзен Росс. Теперь она и сына потеряла»?

Я выхожу из машины и поправляю платье. Снимаю шляпку с вуалью и оставляю ее на переднем сидении. Анна, видя это, одобрительно кивает.

— Для дома это было бы слишком драматично, — замечает она.

Если я открою рот, то разрыдаюсь и изолью все свои чувства на этот самый тротуар. Я просто киваю в ответ и сжимаю губы, заставляя проглотить себя вставший в горле ком. Мне нужно сейчас держать себя в руках. Я смогу проплакать всю ночь. Смогу проплакать всю оставшуюся жизнь, если у меня получится пережить предстоящие минуты.

Дом Сьюзен поражает своими размерами. Он огромен для одного человека — и это слишком явственно. Думаю, Сьюзен уже понимает это и сама, чувствует это каждый день. Это особняк в испанском стиле, выкрашенный в ослепительно-белый цвет. Ночью он, наверное, для всего квартала сияет как луна. Черепичная терракотовая крыша. Громадные окна. Яркие тропические цветы на лужайке перед домом. Этот дом не просто дорогой, он требует много денег на свое содержание.

— Боже, чем она занимается? Пишет книги о Гарри Поттере? — спрашивает Анна, пока я рассматриваю дом.

— Семья Бена не была богата. Всё это появилось недавно, — отвечаю я.

Мы поднимаемся по каменным ступеням и открываем входную дверь. Стоит мне переступить порог, как я оказываюсь в суете дома, переполненного людьми.

Обслуживающий персонал в черных брюках и белых рубашках предлагает на подносах лососевый мусс и маринованные креветки на кукурузных чипсах. Мимо меня проходит женщина с жареными макаронами и сырными шариками. Если я что-то тут и съем, то именно это. А не какую-то морскую дрянь. Кто подает морепродукты на поминках? Наверное, все. Но я ненавижу морепродукты и ненавижу эти поминки.

Анна берет меня за руку и ведет сквозь толпу. Я не знаю, чего ожидала от этих поминок, поэтому не знаю, разочарована или нет.

Наконец мы пробираемся к Сьюзен. Она находится в кухне — в своей красивой, до нелепости забитой техникой кухне, — и обсуждает с персоналом время, в которое нужно подавать те или иные блюда, и куда и что ставить. Она такая добрая и понимающая. Говорит такие вещи, как: «Не беспокойтесь об этом. Это же просто соус на ковре. Я уверена, пятно отойдет» и «Чувствуйте себя как дома. Ванная расположена внизу, в коридоре за углом, направо».

Гостевая ванная. Я хочу увидеть ее! Как мне взбежать по лестнице и найти ее так, чтобы Сьюзен об этом не узнала? Чтобы не выглядеть ужасно бестактной и безрассудной? Мне очень хочется увидеть надпись Бена. Увидеть новое доказательство того, что он жил.

Анна сжимает мою ладонь и спрашивает, хочу ли я чего-нибудь выпить. Я говорю «нет», и подруга уходит в сторону барной стойки без меня. Внезапно я чувствую себя чужой на поминках в честь моего собственного мужа. Я никого здесь не знаю. Все ходят вокруг меня, говорят вокруг меня, посматривают на меня. Я для них — непонятное явление. Я не являюсь частью того мира Бена, который был им знаком. Одни смотрят на меня, и когда я ловлю их взгляд, улыбаются. Другие даже меня не замечают. А может они лучше прячут свои взгляды. Из кухни выходит Сьюзен.

— Может, ты должна подойти к ней и сказать пару слов? — спрашивает Анна.

Я знаю, что должна это сделать. Знаю, что это ее дом и устроенные ею поминки, я тут гость и должна ей хоть что-то сказать.

— Что мне сказать в такой ситуации?

Я заметила, что начала называть происходящее «такой ситуацией», потому что оно настолько уникально, что не имеет названия, и у меня нет никакого желания постоянно повторять: «Мой новоиспеченный муж умер, и, стоя в комнате, полной незнакомцев, я ощущаю себя так, будто и мой муж был незнакомцем».

— Может что-то типа: «Как вы»? — предлагает подруга.

Мне кажется глупым, что самый подходящий вопрос, который я могу задать матери моего умершего мужа на его поминках — тот же самый, который я могу задать кому угодно в самые обычные дни. Но Анна права. Я должна поговорить со Сьюзен. Я делаю глубокий вдох, задерживаю его, затем выдыхаю и направляюсь к свекрови.

Сьюзен говорит с женщинами своего возраста. Все они одеты в костюмы черного или темно-синего цвета, на всех — нитки жемчуга. Подойдя к ним, я встаю рядом и терпеливо жду, когда они прервут разговор. Женщины оставляют паузы между фразами, но недостаточно длинные для того, чтобы я могла вставить словечко. Я знаю, что Сьюзен видит меня. Я стою с ее стороны. Она заставляет меня ждать просто потому, что может это сделать. А может, я ошибаюсь. Может, она пытается быть вежливой, и дело не во мне. Если честно, я уже перестала понимать, когда дело во мне, а когда нет…

— Здравствуй, Элси, — произносит Сьюзен, наконец повернувшись ко мне. При этом она отворачивается от своих подруг. — Как ты? — спрашивает она меня.

— Я собиралась спросить вас о том же, — отвечаю я.

Сьюзен кивает.

— Это самый хреновый день в моей жизни, — признается она.

Как только у нее вырывается слово «хреновый», я начинаю видеть в ней живого, настоящего человека, с его собственными душевными ранами, уязвимыми местами и недостатками. Я вижу в ней Бена, и к глазам подступают слезы. Я сдерживаюсь изо всех сил, чтобы не расплакаться. Не время давать слабину. Еще нужно держаться.

— Да, тяжелый день, —соглашаюсь я дрогнувшим голосом. — Ваша речь была…

Сьюзен поднимает руку, останавливая меня:

— Твоя тоже. Не падай духом. Я знаю, как через такое пройти — нужно просто держать голову высоко.

Это всё, что успевает сказать мне Сьюзен, и я не знаю, метафора это или нет. Ее забирают у меня новоприбывшие гости, жаждущие доказать свою хорошесть тем, что они «сейчас здесь ради нее». Я возвращаюсь к Анне, расположившейся рядом с кухней. Туда-сюда с полными и пустыми подносами бегают официанты. Анна таскает с одного из подносов финики, завернутые в бекон.

— Я сделала это, — докладываю я.

Она одобрительно хлопает о мою ладонь своей.

— Когда ты ела в последний раз? — спрашивает подруга, жадно поглощая финики.

Мне вспоминаются блины. Если я скажу ей правду, то она насильно накормит меня закусками.

— О, совсем недавно, — отвечаю я.

— Врешь, — замечает Анна, и останавливает проходящего мимо нее официанта с креветками.

Я морщусь.

— Нет! — наверное, слишком резко возражаю я. — Никаких креветок.

— Финики? — протягивает мне подруга свою салфетку с двумя из них.

Они большие, в толстом беконе, липкие от сахара. Вряд ли я смогу это засунуть в себя. Но потом я вспоминаю о куче закусок из морепродуктов и понимаю, что финики — наилучший вариант. Поэтому я беру и съедаю их.

Они. Невероятно. Вкусные.

Мне вдруг хочется еще. Еще сахара. Еще соли. Еще жизни. Я говорю себе: ты больная, Элси! Бен мертв. Не время предаваться чревоугодию.

Я сообщаю Анне, что ненадолго отойду, и поднимаюсь на второй этаж — подальше от еды и поближе к зеркалу в гостевой ванной. Умом я понимаю, куда направляюсь, но иду туда не совсем осознанно. Меня словно тянет туда какая-то сила. Поднимаясь по лестнице, я слышу бубнеж голосов. В гостевой ванной тоже собрался народ. Все идут посмотреть на зеркало. Я не поворачиваю в коридоре и не захожу в ванную комнату. Так и стою наверху лестницы, не зная, что делать. Я хочу побыть у зеркала в одиночестве. Мне невыносимо будет видеть написанное рукой Бена при посторонних.

Мне спуститься вниз? Вернуться сюда позже?

— Ее надгробная речь была убедительной, — доносится до меня мужской голос.

— Знаю. Я и не говорю, что она была неубедительной, — горячо отвечает другой — высокий и женский.

— О чем вы? — раздается третий голос, подвыпивший. У его обладательницы, скорее всего, и сейчас бокал в руке. Она явно не прочь посплетничать.

— О вдове Бена, — отвечает ей женщина.

— Ах да. Какой скандал! — реагирует обладательница третьего голоса. — Они же были женаты меньше двух недель?

— Да, — подтверждает мужчина. — Но мне кажется, Сьюзен ей верит.

— Нет, я знаю, что Сьюзен ей верит, — говорит женщина. — И я тоже ей верю. Я всё понимаю. Они на самом деле были женаты. Я о том, что ты же знаешь Бена, знаешь, как сильно он любил свою мать. Разве он не рассказал бы ей об этом, если бы всё было действительно серьезно?

Я медленно и неслышно отступаю, не желая быть услышанной и не желая слышать, что последует за этим. Спустившись вниз к Анне, я ловлю взглядом свое отражение в одном из зеркал. И впервые не вижу себя. Я вижу женщину, которую видят все вокруг, женщину, которую видит Сьюзен: дурочку, считавшую, что она всю свою жизнь проведет с Беном Россом.

ФЕВРАЛЬ

В тот вечер четверга мы с Беном страшно устали. Я целый день в библиотеке занималась подготовкой проекта с демонстрацией документов периода администрации Рейгана. Бен долго спорил со своим начальником о том, каким должен быть логотип фирмы, созданием которого он занимался. Никто из нас не хотел готовить ужин. Мы вообще ничего не хотели делать, кроме как поесть и лечь спать.

Мы пошли в кафе на углу дома. Я заказала спагетти с соусом песто, Бен — сэндвич с курицей. Мы уселись на открытом воздухе за шатким столиком на шатких стульях и ели, дожидаясь наступления времени, когда можно будет завалиться в постель.

— Мне сегодня звонила мама, — сказал Бен, вытаскивая из своего сэндвича красный лук и выкладывая его на вощеную бумагу.

— О?

— Знаешь… наверное, я настолько вымотан еще и из-за того, что так и не рассказал ей о тебе.

— Если ты переживаешь из-за меня, то не стоит. Я своим родителям тоже о тебе пока не рассказала.

— Это не одно и то же, — ответил он. — Мы с мамой очень близки. Я всё время болтаю с ней, просто почему-то не хочу говорить ей о тебе.

К этому временя я уже была достаточно уверена в том, что владею сердцем Бена, чтобы понять, что дело не во мне.

— Что, по-твоему, мешает тебе это сделать? — спросила я, доедая спагетти. Водянистые и невкусные.

Бен положил сэндвич на тарелку и вытер с ладоней муку. Откуда, елки-палки, на дорогих «деревенских» сэндвичах мука?

— Не знаю. Думаю, частично то, что она, конечно, будет счастлива за меня, но и забеспокоится… эм…

— Забеспокоится? — А вот теперь я начала сомневаться, не во мне ли дело.

— Я неверное слово подобрал. После смерти отца я проводил с мамой много времени.

— Это естественно.

— Да. Я волновался за нее. Хотел, чтобы с ней был кто-то рядом. Чтобы она не была одна.

— Конечно.

— А потом, время шло, и я решил, что ей нужно дать шанс самой встать на ноги. Встретить другого мужчину, начать новую жизнь. Ну, знаешь, так сказать, покинуть родительское гнездо.

Я тихо хмыкнула, рассмеявшись в душе. Какой еще сын будет помогать своей маме покидать родительское гнездо?

— Но она не сделала этого.

— Мы все разные, Бен.

— Знаю. Но прошло уже три года, а она всё еще в том доме, одна. После смерти отца мама занялась переделкой внешнего вида дома. Может, хотела чем-то себя занять? Не знаю. Она получила деньги по страховому полису. Закончив с домом, она принялась за передний двор. Как будто не могла остановиться. Как будто должна была ежесекундно быть чем-то занята. Но она почти ничего не изменила внутри дома. Там всё так же, как было при отце. Везде его фотографии. И она всё еще носит обручальное кольцо. Она не хочет двигаться дальше.

— Хм.

— Боюсь, то, что я встретил тебя — потрясающую девушку, идеальную для меня… боюсь, мама слишком тяжело это воспримет. Боюсь, она почувствует себя брошенной или… посчитает, что я спешу… В доме не осталось ничего, что бы она могла изменить. И у меня такое чувство, будто она вот-вот… сломается, — горько закончил он.

— Ты чувствуешь, что должен застрять на одном месте, потому что на одном месте застряла она? Или что ты должен держать ее в стороне от наших отношений, пока она не вернется к нормальной жизни?

— Что-то вроде того. Почему-то мне кажется, что если я расскажу маме о том, какие у нас с тобой прекрасные отношения, она не готова будет это принять.

— Я не совсем понимаю, почему ты всё так драматизируешь. Ну, ты же встречался с другими девушками до меня.

— Не с такими, как ты, Элси. Ты другая.

Я не ответила на это. Просто смотрела ему в глаза и улыбалась.

— В общем, — Бен снова принялся за сэндвич, — когда я расскажу маме о тебе, всё будет очень серьезно, потому что у нас с тобой серьезные отношения, и я не знаю… Я боюсь, что она решит, что я ее бросил. Что она мне больше не нужна, и меня теперь не будет рядом.

— Значит, ты будешь держать меня в секрете? — спросила я, напрягшись и надеясь, что неправильно его поняла.

— Пока, — ответил он. — Я сущее дите, боящееся собственной мамы. Если ты не против, то я бы пощадил сейчас ее чувства.

— О. Ладно, — согласилась я и тут же добавила: — Но это же не навсегда? Ты потом расскажешь ей о нас. — Я не задала последней фразе вопросительный тон, но, тем не менее, это был вопрос.

— Конечно! — кивнул Бен, дожевывая сэндвич. — Когда наступит подходящий момент. Я знаю, что тогда она будет в восторге.

Он скомкал салфетку, бросил ее в урну и промахнулся. Засмеялся, пошел к урне, поднял смятую салфетку и выкинул ее. К тому времени, как он взял меня за руку и повел домой, я уже могла посмотреть на ситуацию его глазами.

— Спасибо, Элси. За понимание и за то, что не считаешь меня дебильным маменькиным сынком.

— Ты боишься не того, что твоя мама разозлится на тебя, — ответила я. — Если бы ты боялся именно этого, то тогда и был бы маменькиным сынком. Ты боишься ранить ее чувства. Ты чуткий и деликатный. И это одна из причин, почему я тебя люблю.

— Вот потому ты и самая классная девушка на свете, что понимаешь это и любишь меня за это.

Бен обнял меня одной рукой и поцеловал в висок. Так, в обнимку, мы и шли неуклюже по улице, так как по другому идти в такой близости не получалось.

* * *

Придя домой, мы почистили зубы и умыли лица, не мешаясь друг другу у раковины. Сняли джинсы. Бен стащил с себя футболку и молча протянул ее мне — так естественно, будто это уже успело войти у него в привычку. Я взяла ее и натянула на себя. Бен включил прикроватную лампу и достал книгу с магом на обложке. Устроившись в постели рядышком, я положила голову ему на плечо.

— Хочешь почитать? — спросила я.

— Немного. Пока мозги не отключатся. — Бен опустил книгу и взглянул на меня. — Хочешь, я тебе почитаю? — предложил он.

— Давай, — согласилась я. Какой прекрасный способ уснуть!

Бен успел дочитать только до конца страницы, как мои веки смежились, и когда я в следующий раз открыла глаза, уже наступило утро.

ИЮНЬ

Я говорю Анне, что хочу уйти, и мы тут же направляемся на выход.

— Что случилось? — спрашивает подруга.

— Ничего. Просто я готова уйти.

Анна уже достала ключи, а я положила ладонь на дверную ручку, когда за спиной раздается голос Сьюзен:

— Вы уходите?

Я поворачиваюсь. Она стоит в паре метров от меня.

— Да. Нам еще до Лос-Анджелеса добираться.

О чем она думает сейчас? Непонятно. У нее такое каменное лицо. Она рада, что мы уходим? Радуется доказательству того, что мне нет места в жизни этих людей?

— Понимаю, — отвечает она. Хватает мою ладонь и сжимает ее. — Я желаю тебе всего самого наилучшего, Элси.

— Я желаю вам того же, Сьюзен.

Развернувшись, я ловлю взгляд Анны, и мы выходим за дверь. Только ступив на бетон дорожки у дома, я осознаю, чем меня так зацепили ее слова, помимо их явной неискренности.

Сьюзен считает, что никогда не увидит меня снова. И не потому, что я живу далеко от нее, нет. Она с легкостью могла бы встречаться со мной. Просто она этого не хочет.

Когда мы приезжаем ко мне домой, я бегу в ванную и захлопываю дверь. И так и стою, не убрав ладонь с дверной ручки. Бена больше нет. Всё кончено. Завтра все будут ждать, что я приду в себя и продолжу жить дальше. В моей жизни больше нет Бена. Я оставила его в округе Ориндж.

Я закрываю дверь на замок, спокойно подхожу к унитазу, и меня выворачивает обернутыми в бекон финиками. Жаль, что я почти ничего не ела в эти дни, а то бы мне было от чего избавиться. Мне хочется освободить свое тело, выплеснуть наполняющую меня боль в унитаз, а потом ее смыть.

Я открываю дверь и выхожу из ванной. В коридоре меня ждет Анна.

— Чем ты хочешь заняться? — спрашивает она.

— Наверное, посплю. Думаешь, это плохо? Ложиться спать в… — Я смотрю на часы в мобильном. Еще совсем рано. — … В семь часов?

— Я думаю, у тебя был очень тяжелый день, и если тебе нужно поспать, то иди и поспи. Я поеду к себе, выгуляю собаку и вернусь.

— Не надо, — качаю я головой. — Ты можешь поспать в своей собственной постели.

— Ты уверена? Я не хочу оставлять тебя одну…

— Уверена. — Не знаю, как она ночует здесь все эти дни, мотаясь с сумками из квартиры в квартиру.

— Хорошо. — Анна целует меня в щеку. — Я вернусь утром.

Она собирает свои вещи и уходит. Когда дверь закрывается за ней, в доме наступает мертвая тишина.

Вот она. Моя новая жизнь. Одинокая. Тихая. Застывшая. Не так всё должно было сложиться. Мы с Беном распланировали нашу совместную жизнь. Но всё пошло не по плану. И теперь у меня никакого плана нет.

ФЕВРАЛЬ

Бен позвонил мне из машины сказать, что еще не скоро приедет. Он попал в пробку.

— Я застрял на 405-м шоссе. Мы стоим на одном месте, и я изнываю от скуки, — сообщил он мне.

Я только что вернулась с обеда, на который ходила с Анной, и как раз открывала входную дверь.

— О нет! — Я положила вещи на столик. — Сколько тебе еще до меня добираться?

— С этой пробкой невозможно сказать, и это отвратительно, потому что я хочу поскорее увидеть тебя.

Я села на диван и сбросила туфли.

— Я тоже хочу тебя видеть! Всё утро по тебе скучала!

Бен ночевал со мной, но рано утром уехал в округ Ориндж. Он собирался рассказать своей матери о нас и хотел сделать это при встрече.

— Как всё прошло? — спросила я.

— Мы позавтракали в кафе. Она засыпала меня вопросами. Я спрашивал, как она, а она неизменно возвращала разговор ко мне, и просто не было… не было подходящего момента. Чтобы рассказать ей. Я ей ничего не сказал.

Он не произнес слов «Прости меня», но они явно слышались в его голосе. Я впервые была разочарована в нем. Выдавал ли это мой голос?

— Ладно, ну… знаешь… что ж поделать, — ответила я. — Вы там едете вообще? Как думаешь, во сколько будешь дома? Эм… здесь. Во сколько будешь здесь? — Я оговаривалась всё чаще и чаще, называя свой дом его домом. Бен проводил в нем столько времени, что, казалось, он тут живет. Но это в порядке вещей — платить за ренту в одном месте, а проводить свое время в другом, когда ты влюблен и тебе всего двадцать шесть. Однако совместное проживание — совсем другое дело, и постоянными оговорками я слишком рано выдавала свои намерения.

— Ты продолжаешь это делать! — поддразнил меня Бен.

— Ладно, ладно, я снова оговорилась. Проехали.

— Пробка вроде рассасывается, так что я буду у тебя где-то через полчаса. Затем, думаю, месяца через четыре к тебе перееду. Через год мы с тобой обручимся, а еще через год — поженимся. Мне кажется, нам стоит пожить какое-то время для себя, не заводя детей. Так что, первый ребенок у нас будет где-то в тридцать. Второй — в тридцать три или тридцать четыре. Можно и трех завести, если у нас будет достаточно денег. Учитывая твои биологические часы, давай заделаем третьего до тридцати восьми? Дети вырастут и разъедутся по университетам, когда нам будет около пятидесяти пяти. К шестидесяти пяти мы останемся в опустевшем гнезде и выйдем на пенсию. Поездим с тобой по миру. В конце концов, шестьдесят почти как новые сорок. Мы всё еще будем полны жизни и сил. Вернувшись из путешествия по миру к семидесяти, мы посвятим десять, а то и двадцать лет нашим внукам. Ты можешь заниматься садом, а я начну резать по дереву. Под девяносто мы умрем. Как тебе такой расклад?

Я засмеялась.

— Ты не учел кризис среднего возраста, когда лет в сорок пять ты, бросив меня и детей, начнешь водить шуры-муры с воспитательницей из детского сада с большой грудью и маленькой попкой.

— Нее. Этого не будет.

— Да ладно!

— Неа. Я нашел свою единственную. Те, кто такое вытворяет, просто не нашли своего человека.

Он был так самонадеян, думая, что знает, как всё будет, думая, что может предсказать наше будущее. Но я обожала то будущее, какое он видел, и обожала то, как он меня любит.

— Возвращайся домой, — сказала я. — Эм… сюда. Возвращайся сюда.

— Тебе нужно прекращать это делать, — засмеялся Бен. — Согласно этому плану мне еще четыре месяца не светит переезд к тебе.

ИЮНЬ

Я всё утро провожу в постели, пока не появляется Анна и не велит мне одеться для поездки в книжный. В магазине исполинского размера я некоторое время хожу за подругой, достающей с полок какие-то книги и возвращающей их на место. Похоже, она хочет что-то найти, но мне не интересно, что именно. Оставив ее, я направляюсь в отдел подростковой литературы. Я нахожу там троицу девчонок, смеющихся и поддразнивающих друг дружку по поводу парней и стрижек.

Я пробегаюсь пальцами по корешкам книг, ища названия тех, что стоят на моей собственной книжной полке, с порванными и истончившимися под пальцами Бена страницами. Я вдруг осознаю, что ищу их по названиям, потому что приносила ему эти книги с работы. Мне никогда не удавалось угадать, какие книжки он хотел бы прочесть. Не знаю, принесла ли я ему хотя бы одну из таких. У меня было слишком мало времени на то, чтобы узнать, какие книги он любит. Но я бы это узнала. Присматривалась бы, подмечала, изучала его предпочтения и, в конце концов, поняла бы, какие книги в его вкусе, если бы у меня было достаточно времени.

Я сижу на полу у книжной секции E-F-G, когда меня находит Анна.

— Что ты взяла? — спрашиваю я, вставая и глядя на книгу в ее руке.

— Это для тебя. И я уже за нее заплатила, — протягивает она мне книгу. — «Год волшебных раздумий», Джоан Дидион.¹³

— Ты, блять, шутишь что ли? — говорю я. Слишком громко для книжного магазина, хотя здесь, конечно, не такая тишина как в библиотеке.

— Нет. — Подруга поражена моей реакцией. Черт, да я сама себе поражена. — Я просто подумала… Ну, знаешь, это на самом деле очень популярная книга. Есть люди, которые проходят через то же самое, что и ты.

— Это ты о тех несчастных, кому покупают книжки их расторопные друзья?

Анна игнорирует мое ехидство.

— Есть люди, которые проходят через то же самое, что и ты, — повторяет она, — и я хотела показать тебе, что если все эти глупцы способны это пережить, то и ты, Элси Портер, можешь. Ты такая сильная и умная, Элси. Мне просто хотелось, чтобы у тебя в руках было напоминание об этом.

— Элси Росс, — поправляю я ее. — Меня зовут Элси Росс.

— Я знаю.

— Ты сказала: Элси Портер.

— Случайно вырвалось.

Я несколько секунд молча смотрю на нее, затем возвращаюсь к теме спора:

— Это невозможно пережить, Анна. Но тебе этого не понять, потому что ты никогда не любила никого так, как я любила Бена.

— Я понимаю.

— Ничего тут не поможет. И уж тем более — какая-то гребаная книга.

Моя работа — книги, сбор информации. Я строила свою карьеру, веря в то, что слова на прошитых и оформленных страницах помогают людям. Что они показывают людям жизнь, которой те не видели, рассказывают им о них самих и помогают расти над собой. И вот она я. В самый тяжелый период своей жизни отвергаю помощь того, во что всегда верила.

Я ухожу из книжного.

Я бреду по потрескавшемуся тротуару улиц. По дорогам в округе. Пересекаю большие перекрестки. Жду у светофоров. Снова и снова нажимаю на переходах кнопки для переключения сигнала. Избегаю взглядов прохожих. Мне становится жарко. Я снимаю кофту. Замерзнув, я снова ее надеваю. Я перехожу через возникшую на дороге пробку, виляя между машинами, и каким-то образом вдруг оказываюсь прямо перед своим домом и смотрю на свою дверь. Я не знаю, как долго я шла. Не знаю, как долго я плакала.

У двери что-то лежит, и у меня возникает мысль, что, возможно, это брачное свидетельство. Подбежав, я разочарованно вижу, что это всего лишь Лос-Анджелес таймс. Поднимаю газету и осознаю, что после случившегося совершенно не знаю, что происходит в мире. Первое, что я замечаю: дату. Двадцать восьмое число. Это невозможно. И в то же время это вряд ли ошибка. Сомневаюсь, что Лос-Анджелес таймс неправильно напечатали дату и это увидела только гениальная я. Все дни смазались, слились в единое целое, перетекая один в другой. Я даже подумать не могла, что уже конец месяца. Мои месячные должны были прийти несколько дней назад.

МАРТ

— Ты — богиня, — выдохнул он, лежа на спине, влажный от пота и взъерошенный.

— Ну тебя, — отозвалась я.

В голове царила легкость, в теле — приятная усталость. На лбу и над верхней губой ощущались капельки пота. Я вытерла их, но тут же почувствовала новую влагу. Я повернулась к Бену. Обнаженная кожа всё еще была сверхчувствительной, и я ощущала каждый миллиметр тела Бена, к которому прикасалась — даже если слегка.

Мы некоторое время молчали. Бен взял мою руку, и, переплетя мои пальцы со своими, положил ее на свой живот. Я прикрыла веки и задремала. Разбудило меня похрапывание Бена, и я спохватилась, что нечего нам дрыхнуть посреди дня. Мы хотели посмотреть фильм и сходить на ужин. Я встала и открыла окно. Холодный воздух тут же прогнал духоту и развеял сонное царство.

— Оу, зачем ты открыла его? — простонал Бен.

Я подошла к нему и сказала, что мы и так немало проспали. Он затащил меня обратно в постель и положил голову мне на грудь.

— Признаюсь: я безумно рад этому твоему противозачаточному кольцу, — проговорил он, окончательно проснувшись. — Мне совершенно не о чем беспокоиться. И запросто можно после секса уснуть.

Я засмеялась. Поспать Бен любил, и его счастье немало зависело от удовлетворения этой потребности.

— Оно тебе не мешается? — спросила я.

— Нет, совсем нет, — помотал он головой. — Его будто и нет, если честно.

— Точно. Но оно есть.

— Точно, — повторил Бен за мной.

— Однако теперь я что-то заволновалась.

— Из-за чего?

— Ты совсем его не чувствуешь? Что, если оно выскочило или еще что случилось?

Бен сел в постели.

— Как оно могло выскочить? Это же нелепо.

Он прав. Действительно, нелепая мысль. Но я, на всякий случай, решила проверить.

— Подожди тут.

Я прошла в ванную и закрыла дверь. Села на корточки и прощупала внутри, но… кольца не было.

Сердце бешено заколотилось, щеки опалило. Казалось, я очутилась в парилке. Руки задрожали. Слова не шли изо рта. Я онемела. Вскоре в дверь постучал Бен.

— Ты там в порядке?

— Мм…

— Можно мне войти?

Я открыла дверь, он увидел мое лицо и сразу всё понял.

— Его там нет?

Я покачала головой.

— Не знаю, как это возможно. Не понимаю!

У меня было такое ощущение, словно я разрушила жизнь и ему, и себе. Из глаз брызнули слезы.

— Прости меня, Бен! Прости! Я не понимаю, как такое могло случиться! Это не… Я следовала инструкции и сделала всё, как надо! Не знаю, как оно могло выпасть! Я не понимаю, не понимаю!

Бен обнял меня. Он уже успел надеть трусы, а я всё еще была голой.

— Не страшно, — сказал он. — Мы что-нибудь придумаем.

Когда мужчина в таких случаях говорит, что что-нибудь придумает, он говорит об аборте.

— Нет, Бен, я не сделаю этого. Я не смогу! Не тогда, когда это… твой ребенок.

Бен засмеялся, что было очень странно, потому что в возникшей ситуации не было ничего смешного.

— Я не это имел в виду. Совсем не это. И я согласен с тобой. Мы этого не сделаем.

— О. Тогда что ты имел в виду?

— Ну, мы же не знаем, как давно оно выпало, верно?

Я смущенно помотала головой. Вина была полностью на мне. Как я могла так сплоховать?

— Значит, ты можешь принять противозачаточную таблетку. Ту, что пьют на следующий день после секса. Но если ты забеременела несколько дней назад, то это не поможет.

— Ты прав.

— И если в следующем месяце окажется, что ты забеременела, тогда я возьму тебя за руку и приведу в суд — тот, что напротив моей работы. Мы получим разрешение на брак, и я в ту же секунду, прямо перед судьей, женюсь на тебе. Брак не пугает меня. Меня пугают памперсы. А совместная жизнь с тобой не пугает ни капли. Поверь, я не хочу сейчас ребенка. Мы не можем себе его позволить. У нас недостаточно денег. Недостаточно времени. Но клянусь твоей замечательной попкой, что если ты беременна, то мы придумаем, как нам со всем этим справиться, и мы справимся! А потом, оглянувшись назад, скажем, что потеря кольца — самое прикольное, что с нами случилось. Так что не плачь. И не переживай. Чему быть, того не миновать. Я здесь, с тобой. Я никуда не уйду. Мы вместе, и у нас всё будет замечательно.

Никто и никогда не говорил мне подобного, и я не знала, что на это ответить.

— Тебе подходит такой расклад? — спросил Бен. — Я должен быть уверен, что ты чувствуешь то же, что чувствую я.

Я кивнула.

— Хорошо. Но знай: я надеюсь, что ты не беременна, потому что… — он рассмеялся, — я не готов стать отцом.

— Я тоже, — ответила я и поправилась: — Стать мамой. — Мы немного помолчали. — Когда у тебя закончится срок аренды квартиры?

— Я плачу помесячно, — улыбнулся Бен.

— Мне кажется, тебе пора переехать сюда.

— Я думал, ты никогда этого не скажешь.

После этого мы как два дурошлепа снова занялись сексом.

ИЮНЬ

Я сижу в ванной, не зная, что делать. Месячные не пришли. И я впервые со смерти Бена взволнована. Испугана. Взбудоражена.

Что, если я беременна? Может быть, моя жизнь с Беном не кончена? Может быть, Бен здесь. Живет во мне. Может быть, наши отношения не останутся призраком прошлого. Что, если они породили нечто осязаемое? Что, если Бен вскоре снова будет жить и дышать?

Я бегу в аптеку, расположенную в том самом магазине, куда Бен поехал на велосипеде за хлопьями. Обычно я обхожу эту улицу и этот магазин стороной, но сейчас мне нужно убедиться. Нужно как можно быстрее узнать, реально ли то, на что я надеюсь. Я понимаю, что рождение ребенка ничего не решит, но оно уймет мою боль. Мне станет легче. Ведь это будет значить, что Бен не ушел из моей жизни полностью и окончательно. Надежда жжет меня изнутри, побуждая бежать не в обход, а прямиком в магазин.

Я достигаю перекрестка, на котором потеряла Бена, перекрестка, раздробившего мое длинное счастливое путешествие под названием жизнь на череду невыносимо мучительных дней, часов и минут. Пересекая пешеходный переход, я слышу тихий хруст под ногами, но боюсь взглянуть вниз. Если я увижу Фрути-пеблс, то, наверное, рухну прямо на дороге, желая, чтобы меня переехали машины, а я сейчас не могу себе этого позволить. Может быть, внутри меня растет маленькая жизнь.

Я вбегаю в магазин и проношусь мимо продовольственного отдела. Я знаю, что это последнее место, в котором побывал Бен. Знаю, что он стоял в этом проходе, выбирая коробку с хлопьями. Не могу туда смотреть. Я направляюсь в отдел с аптечными препаратами и беру четыре упаковки тестов на беременность. Спешу к кассе и нетерпеливо постукиваю ногой, стоя в очереди, продвигающейся медленно и с перерывами.

Когда доходит очередь до меня, я оплачиваю покупку, догадываясь, о чем думает кассир, видя женщину моего возраста, набравшую кучу упаковок с тестами на беременность. Вероятно, он думает, что понимает что к чему. Нет, не понимает. Никому и никогда этого не понять.

Бегом вернувшись домой, я мчусь в ванную. Я нервничаю и совсем не хочу в туалет, поэтому мне не сразу удается пописать на полоски — для уверенности, я использую сразу две. Еще две убираю — вдруг они понадобятся мне потом.

Использованные полоски кладу на полку и засекаю время. Две минуты. Через две минуты я узнаю, на что будет похожа моя оставшаяся жизнь.

Я наверняка беременна. Не может быть иначе. Я беременна. Я оплошала с контрацепцией, много раз занималась незащищенным сексом, и что, при всем при этом моя задержка — всего лишь совпадение? Не может такого быть. Месячные должны были прийти несколько дней назад. И это может значить только одно.

Это значит, что я не одна. Что Бен здесь, со мной. Что моя пустая и несчастная жизнь теперь осложнится, но наполнится смыслом. Я стану матерью-одиночкой. Буду растить своего ребенка. Расскажу ему о его отце. О том, что его отец был нежным, добрым, забавным и очень хорошим человеком. Если это будет девочка, то я скажу ей, чтобы она нашла себе такого же мужчину, каким был ее отец. Если это будет мальчик, я скажу ему, чтобы он сам стал таким мужчиной, каким был его отец. Наш ребенок будет знать, что рожден от мужчины, который бы любил его всем своим сердцем. Будет знать, что рожден в невероятной любви. Будет знать, что нельзя соглашаться на что-то меньше, чем любовь, которая изменит всю его жизнь.

Я расскажу ему о том, как мы с его отцом встретились. Он захочет это узнать. Он будет вновь и вновь спрашивать меня об этом. Он захочет развесить по всему дому фотографии отца. У него будут глаза Бена или его нос, он будет так же жестикулировать руками, и когда я буду меньше всего этого ожидать, он будет говорить что-то очень в духе Бена.

Бен будет жить в нем, и я никогда не буду одна. Не буду без него. Он здесь. Он не оставил меня. Ничего не кончено. Моя жизнь не кончена. У нас с Беном кое-что осталось. Ребенок. И я посвящу свою жизнь этому ребенку. Душа и тело Бена будут продолжать жить в этом ребенке.

Я беру полоски, уже зная, что они покажут, и роняю их на колени.

Я ошиблась.

Ребенка нет.

Я использую остальные полоски, но все они говорят одно и то же. Они говорят, что Бен ушел навсегда, и что я осталась одна.

Я лежу на полу ванной несколько часов. Не двигаюсь, пока не чувствую, что у меня пошла кровь.

Это знак, что мое тело функционирует как надо, что я в полном физическом порядке. Но я чувствую себя так, будто оно меня предало.

Я звоню Анне.

Я прошу у нее прощения и говорю ей, что она мне нужна. Я говорю ей, что она — это всё, что у меня осталось.

ЧАСТЬ II

АВГУСТ

Время лечит? Может быть. А может, и нет.

Мне легче переживать день за днем, благодаря привычной ежедневной рутине. Я вернулась на работу. Разум занят всевозможными проектами. Теперь я даже сплю по ночам. В моих снах мы с Беном вместе. Свободны и полны страсти. Такие, какими мы были. Утром мне больно оттого, что это лишь сны, а не реальность, но я уже свыклась с этой болью, и хотя кажется, что я ее больше не выдержу и умру, я прекрасно знаю, что этого не случится. Возможно, понимание этого прибавляет мне сил.

Теперь я редко плачу на людях. Я стала той, о ком говорят: «А она довольно быстро оправилась». Я лгу всем. Я не оправилась, а лишь научилась имитировать жизнь. Я сбросила десять килограмм. Те пресловутые десять килограмм, которые, судя по статьям в журналах, мечтает сбросить каждая женщина. Похоже, сейчас у меня такое тело, какое я всегда хотела иметь. Мне всё равно.

Я хожу с Анной по рынкам и торговым центрам, по ресторанам и кафе. И даже разрешаю ей приглашать на наши совместные прогулки знакомых. Тех, с кем я давно уже не виделась. Тех, кто встречался с Беном лишь пару-тройку раз. За завтраком они хватают меня за руку и говорят, что им очень жаль. Говорят, что они сожалеют, что не узнали Бена получше. Я отвечаю: «Я тоже», но они не понимают, что это значит.

Оставаясь в одиночестве, я сажусь на пол ванной и вдыхаю запах его одежды. Я всё еще не сплю в середине постели. Часть комнаты, занимаемой раньше Беном, осталась неприкосновенной. Посторонний решил бы, что в этом доме живет пара.

Я не убрала игровую приставку Бена. В холодильнике стоит купленная Беном еда, которую я никогда не съем, которая портится. Но я не могу ее выкинуть. Если я посмотрю в холодильник, а там нет хот-догов, то на меня с новой силой обрушится осознание: я одна, его больше нет, мой мир рухнул. Я к этому не готова. Лучше видеть протухшие хот-доги, чем совсем никаких, так что пусть лежат.

Анна понимает меня как никто. Она единственная, кто знает, что у меня на душе. Анна теперь живет у себя, но для меня у нее всегда открыты двери, на случай если мне не спится. Я не ночую у нее. Не хочу, чтобы она знала, как часто меня мучает бессонница.

У меня больше нет Бена, но есть статус его жены, и я нахожу в этом толику успокоения. Я ношу обручальное кольцо, но уже не настаиваю, чтобы окружающие звали меня по фамилии мужа. Я — Элси Портер. Элси Росс существовала меньше чем пару недель. Мини-сериалы и то длятся дольше.

Я всё еще не получила свидетельство о браке и никому об этом не говорю. Каждый день я спешу с работы домой, надеясь, что оно ждет меня в почтовом ящике, и каждый день с разочарованием нахожу лишь кучу предложений кредитных карт и купонов. Никто не уведомил госбанки о смерти Бена. Если бы меня душевно не изматывало что-то другое, то я бы точно сорвалась из-за этого. Представьте, каково это — страдающей из-за смерти мужа женщине ежедневно находить в почтовом ящике конверты с его именем. К счастью, Бен всегда мысленно со мной и напоминание о нем не приведет к нервному срыву. Я ни на секунду о нем не забываю.

Я где-то читала о том, что нужно быть поосторожнее с «триггерами»¹⁴ — тем, что может внезапно напомнить вам о вашей потере. К примеру, если бы Бен обожал корневое пиво¹⁵, то в универсамах я должна была бы обходить стороной отделы с газированными напитками. А если бы я неожиданно увидела корневое пиво в магазине со сладостями и разрыдалась прямо на людях, то это и был бы мой так называемый «триггер». Вся штука в том, что не корневое пиво напоминает мне о Бене. Мне о нем напоминает абсолютно всё. Стены, пол, потолок, белое, черное, коричневое, слоны, мелочь, трава, мрамор, игра в кости. Всё. Моя жизнь — сплошной «триггер». Я достигла критической точки скорби. Так что нет, мне нет нужды остерегаться каких-то там триггеров.

Я продолжаю функционировать — вот в чем суть. Перебираюсь изо дня в день, не ощущая себя так, что до ночи не доживу. Проснувшись, знаю, что сегодняшний день будет точь в точь таким же, как прошедший — лишенный искреннего смеха или сердечной улыбки, но не смертельный.

Потому услышав в субботу в одиннадцать утра звонок в дверь и глядя в дверной глазок, я думаю: «Черт возьми, почему меня никак не оставят в покое?»

Она стоит за моей дверью в черных леггинсах, черной рубашке и сером вязаном безразмерном жилете. Ей, блин, шестьдесят уже! Почему она выглядит лучше меня?

— Доброе утро, Сьюзен, — приоткрыв дверь, говорю я, пытаясь не выдать голосом, как неприятно мне ее видеть.

— Доброе. — Всего одно слово, а у меня возникает ощущение, будто на моем пороге стоит совсем не та женщина, с которой я виделась два месяца назад. — Можно мне войти?

Я жестом приглашаю Сьюзен в дом, но остаюсь стоять у двери. Не знаю, надолго ли она пришла и не хочу ставить ее в неловкое положение, если она заглянула всего на пару секунд.

— Мы можем поговорить? — спрашивает Сьюзен.

Я провожу ее в гостиную, и когда она садится, понимаю, что должна предложить ей чего-нибудь попить. Интересно, так во всех странах принято делать или только у нас? Это же глупость какая-то.

— Вы хотите чего-нибудь выпить?

— Вообще-то я хотела пригласить тебя на ланч, — говорит свекровь.

На ланч?

— Но сначала отдам то, что тебе принесла.

Она снимает с плеча сумочку, кладет на колени и достает из нее бумажник. Не просто какой-то там бумажник, а тот самый. С кожей, потертой в тех местах, где его касались пальцы моего мужа, и слегка помятый от ношения в заднем кармане джинсов. Сьюзен протягивает его мне, наклонившись вперед, и я беру его в руки с бережностью, достойной картины Ван Гога.

— Я должна извиниться перед тобой, Элси. Надеюсь, ты меня простишь. Моему поведению нет оправданий. То, как я говорила с тобой… моя холодность к тебе жестока и непростительна. Я так плохо отнеслась к тебе, что… Мне стыдно за себя.

Я поднимаю на нее взгляд, и она продолжает:

— Я крайне разочарована собой. Если бы к моему сыну кто-то отнесся так же, как я отнеслась к тебе, я бы его убила. Я не имела на это никакого права. Я просто… надеюсь, ты сможешь понять, что такой меня сделало горе. Моя боль и так была невыносима. Принять то, что мой единственный ребенок не смог рассказать мне о тебе… я была не в состоянии. Не в тот момент. Я говорила себе, что ты или сумасшедшая, или лжешь, или… винила тебя. Ты была права, сказав, что я ненавижу тебя, потому что больше ненавидеть мне некого. Ты была права. Я поняла это сама, потому и пыталась… хотела наладить наши отношения, но не смогла. У меня не было сил на доброту. — Она умолкает на несколько секунд, а потом поправляется: — На порядочность.

Сьюзен смотрит на меня со слезами на глазах, печально и с глубоким раскаянием. Плохо дело. Теперь я даже не могу ее ненавидеть.

— В этом ужасно признаваться, но я просто… я хотела, чтобы ты была так далеко от меня и Бена, насколько это только возможно. Наверное, мне казалось, что если ты уйдешь, то я смогу справиться с потерей сына и мне не придется признаваться себе в том, что в какой-то степени я потеряла его задолго до того, как он умер. — Она опускает взгляд на свои колени и качает головой. — Я пришла сюда не за тем, чтобы говорить об этом. Неважно. Я хотела, чтобы у тебя был его бумажник и это.

Сьюзен достает из сумочки обручальное кольцо Бена.

Я ошибалась.

Триггеры есть у всех.

По моим щекам текут слезы.

Я надевала это кольцо Бену на палец дрожащей рукой, в то время как он был спокоен и недвижим как скала. Любуясь им на следующий день, я думала о том, что знать не знала, насколько сексуально обручальное кольцо смотрится на пальце мужчины, когда это кольцо — моё, когда я сама его надела на этот палец.

Сьюзен обнимает меня, пересев ко мне на диван. Она кладет кольцо в мою левую руку и сжимает вокруг него мои пальцы.

— Тшш, — утешает она меня, — всё хорошо.

Сьюзен опускает свою голову на мою, уткнувшуюся в ее грудь. Она пахнет сладкими цветочными дорогими духами. Пахнет так, словно лет сорок пользовалась этими духами, и этот аромат просочился в нее. Стал ее собственным. Она теплая и мягкая, ее жилетка впитывает мои слезы, забирая их у меня и оставляя на ней. Слезы не останавливаются, и я не знаю, остановятся ли когда-нибудь. Я чувствую кольцо в своей вспотевшей ладони. Мои пальцы до боли крепко сжимают его. Я расслабляюсь, прижавшись к Сьюзен. Надрывно и взахлеб рыдаю у нее на груди. Успокоившись же, осушив наконец свои слезы, я не отстраняюсь. И Сьюзен продолжает меня обнимать.

— Он любил тебя, Элси. Я знаю это. Мой сын никогда не был склонен к романтизму, однако вряд ли ты согласишься со мной в этом, потому что с тобой он был самым настоящим романтиком.

— Я любила его, Сьюзен, — отвечаю я, всё еще не двигаясь. — Я так сильно его любила.

— Знаю. Он оставил в бумажнике предложение руки и сердца. Ты знала об этом?

Я выпрямляюсь, и Сьюзен протягивает мне листок бумаги.

«Элси, давай проведем наши жизни вместе, — читаю я. — Давай родим детей и купим дом. Я хочу, чтобы ты была рядом со мной, когда я буду достигать того, к чему стремлюсь, и когда не буду получать желаемого, чтобы ты была со мной рядом, когда я буду падать и снова подниматься. Я хочу видеть, как расстилается перед тобой каждый новый день. Хочу быть твоим и чтобы ты была моей. Ты выйдешь за меня замуж? Выходи за меня замуж!»

Бен не так делал мне предложение, но приятно осознавать, что он готовился и волновался, не зная, как лучше попросить моей руки. Этот листок — доказательство одной из его попыток. Ну и почерк у него тут!

— Я нашла это в его бумажнике. Тогда-то я и поняла: нравится мне это или нет, ты и правда была в жизни Бена. И он безумно тебя любил. То, что он не рассказал мне о тебе, не значит, что он тебя не любил. Мне пришлось не раз себе это повторить, чтобы в конце концов принять. В любом случае, эти вещи должны остаться у тебя. Он бы этого хотел. — Улыбнувшись, Сьюзен берет меня, как ребенка, за подбородок. — Я горжусь своим сыном за то, что он так сильно тебя любил. Не знала, что он способен на такую любовь.

Меня греет мысль о том, что, возможно, Сьюзен тоже могла бы меня полюбить. На самом деле, я даже ошеломлена тем, насколько мне эта мысль приятна. Однако сидящая рядом новая Сьюзен мне незнакома, и я чувствую замешательство. В глубине души я частично готова к тому, что свекровь просто ждет, когда я ей полностью откроюсь, чтобы хорошенько дать мне под дых.

— Мне бы хотелось узнать тебя поближе, — говорит она. — Если ты не против. Мне, конечно, следовало позвонить перед приходом, но я подумала… — она тихо смеется, — подумала, что на твоем месте послала бы себя куда подальше, и решила тебе такой возможности не давать.

У меня тоже вырывается смешок. Я не понимаю, что происходит, и не знаю, как реагировать на это.

— Так я могу пригласить тебя на ланч? — спрашивает Сьюзен.

— Не знаю, — снова смеюсь я. От слез у меня опухли глаза, да и душ я еще не принимала.

— Я пойму, если ты попросишь меня уйти, — замечает Сьюзен. — Если посмотреть на ситуацию с твоей стороны, я вела себя отвратительно. Ты меня совсем не знаешь, но могу тебя заверить: если я осознаю, что была неправа, то делаю всё возможное, чтобы загладить свою вину. Я неделями думала об этом и не находилась бы сейчас здесь, если бы не была готова всё исправить. Я, правда, очень хочу узнать тебя получше, и мне хотелось бы… начать всё сначала.

Она произносит последние слова с вдохновением. Так, словно «начать всё сначала» — здравая мысль, и многие именно так бы и поступили. И благодаря ее уверенности я чувствую, что, может быть, это действительно возможно. Может быть, это только кажется сложным, а на самом деле — легко. Мы просто-напросто начнем всё сначала. С чистого листа.

— Да, — соглашаюсь я, — можно попробовать.

Сьюзен кивает.

— Прошу, прости меня, Элси.

— И вы меня. — Только произнеся эти слова, я понимаю, что сказала их искренно.

Мы с минуту сидим молча, думая об одном и том же. У нас получится? Мы сможем наладить отношения? Сьюзен, видимо, убеждена, что сможем, и решительно настроена этого добиться.

— Ладно, — говорит она, — берем себя в руки и на выход.

— По части «взять себя в руки» вы намного умелее меня.

— Это приобретенное качество. И чисто поверхностное. Бегом в душ! Я тебя здесь подожду. Обещаю, по вещам шарить не буду. — Она клятвенно поднимает руки.

— Хорошо, — встаю я. — Спасибо, Сьюзен.

Она кивает.

Я иду в ванную и, прежде чем прикрыть за собой дверь, сообщаю ей, что она может сколько угодно шарить по моим вещам.

— Окей! Но ты можешь об этом пожалеть! — отзывается она.

Улыбнувшись, я включаю душ. Намыливая голову, я думаю обо всем том, что мне хотелось высказать Сьюзен все эти недели. О том, какую боль она мне принесла. Как неправа она была. Как плохо она знала своего собственного сына. Какое бессердечие она выказала. Но теперь она здесь, и это совершенно другой человек. Не стоит ворошить прошлое.

Я одеваюсь и выхожу в гостиную. Сьюзен сидит на диване, ожидая меня. Не знаю, каким образом, но ей удалось улучшить мне настроение.

Мы едем в ресторан, который она нашла по интернету.

— Я прочитала, что это уединенное местечко и что там прекрасные десерты. Ты не против?

— Конечно, нет. Никогда не откажусь побывать там, где еще не была.

Разговор, не касающийся Бена, идет не так гладко. Временами повисает неловкое молчание, но, думаю, мы обе понимаем, что это нормально.

Я рассказываю Сьюзен о том, что работаю в библиотеке. Она отвечает, что любит читать. Я говорю ей, что не очень близка со своими родителями. Она отвечает, что ей жаль это слышать. Она рассказывает мне, что старается занять всё свое время разными проектами, но довольно быстро теряет к ним интерес.

— Осознав, что я зациклилась на ремонте дома, я прекратила его, но, по правде говоря, только ремонт помогал мне отвлечься и требовал постоянной занятости.

Постепенно беседа возвращается к тому, что нас объединяет: Бену, умершим мужьям, потере.

Сьюзен рассказывает мне истории из детства Бена, о его неловких выходках и трюках, которые он пытался проделать. Она рассказывает о том, как он постоянно выпрашивал дать ему поносить ее драгоценности.

Я смеюсь, представив Бена в женских украшениях.

Сьюзен улыбается, делая глоток чая.

— Представь себе только: он всегда мечтал на Хэллоуин нарядиться ведьмой! Я объясняла ему, что он может выбрать костюм волшебника, но нет, он хотел быть ведьмой! Наверное, ему просто хотелось измазать лицо зеленой краской.

Мы говорим о Стивене. О том, как тяжело Сьюзен было его потерять, о том, как сильно Бен напоминал ей Стивена. Она признается, что, потеряв мужа, так рьяно старалась удержать рядом сына, что, может быть, стала ему в тягость.

— Не думаю, — отвечаю я. — Во всяком случае, с моей точки зрения, Бен очень сильно вас любил. Он беспокоился о вас. Заботился о вас. Мы много о вас говорили. Он… — Я не уверена, как много могу рассказать ей о намерениях и переживаниях Бена, о том, почему он так и не сказал ей обо мне. Но мне так приятно общаться с кем-то, кто знал его так же хорошо, как я, кто знал его лучше меня. Мне так нужно было услышать: «Я знаю, как тебе больно», и поверить говорящему. Слова срываются с языка прежде, чем я успеваю себя остановить: — Он боялся, что если вы узнаете, что он встретил кого-то и в серьезных с ней отношениях, то почувствуете себя брошенной. Нет, не брошенной, но… он боялся, вы посчитаете, что он преспокойненько живет себе дальше и что в его жизни больше нет места для вас. Что было бы неправдой. В его жизни всегда было место для вас. Но он думал, что, услышав обо мне, вы почувствуете себя ненужной, а он этого не хотел. И он постоянно откладывал разговор обо мне. Ждал подходящего момента. Подходящий момент всё никак не наступал, а наши отношения перешли на такой уровень, что стало еще страннее то, что он вам обо мне так и не рассказал, отчего он совсем растерялся. Он не знал, как быть, и очень из-за этого переживал. Он любил вас, Сьюзен. Сильно любил. И не рассказал вам обо мне потому, что заботился о вас, пусть и таким странным образом. Не могу сказать, что я его понимала. Или что мне это было по душе. Но он скрывал наши отношения от вас не потому, что вы были для него неважны. Или потому, что я для него была неважна. Просто он… он повел себя как обычный парень. Он не знал, как разрулить ситуацию, поэтому никак ее не разруливал.

Сьюзен с минуту обдумывает сказанное мной, глядя в свою тарелку.

— Спасибо, — наконец произносит она. — Спасибо, что рассказала мне об этом. Я думала, дело в другом… Новость не то чтобы приятная, но и не особо неприятная, правда? — Сьюзен не уверена в том, что чувствует, и явно пытается переварить услышанное. — Мы уже в тех отношениях, чтобы я могла предложить тебе кое-что? — спрашивает она. — Как вдова вдове?

— О. Эм… конечно.

— Я все-таки полазила у тебя дома, — признается она. — В свое оправдание могу сказать, что ты мне разрешила это сделать, но, по правде говоря, я просто жутко любопытная. Всегда сую везде свой нос. Не могу удержаться. Годами пыталась избавиться от этой привычки, но плюнула на это, когда мне стукнуло пятьдесят. Пришлось смириться и принять: я любопытна до безобразия. В общем, я полазила у тебя. Все вещи Бена лежат на своих местах. Ты ничего не убрала. Я посмотрела на кухне. У тебя тухлятина в холодильнике.

Я знаю, к чему она ведет, и жалею, что согласилась выслушать ее предложение.

— Мне бы хотелось помочь тебе немного прибраться. Снова сделать этот дом твоим.

— Я не хочу делать его своим, — качаю я головой. — Он наш. Был нашим. Он…

Сьюзен поднимает ладони:

— Ладно. Не буду настаивать. Это твой дом, и ты можешь делать с ним всё, что хочешь. Просто по своему опыту…. Понимаешь, я слишком долго не убирала вещи Стивена и жалею об этом. Я словно жила в… посвященном ему храме. Я не убирала его зубную нить, потому что мне казалось, что если уберу, то тем самым предам его… Звучит, нелепо, правда?

— Нет.

Сьюзен смотрит мне в глаза, прекрасно зная, что я поступаю точно так же, зная, что я потеряна точно так же, как когда-то она. Мне хочется убедить ее, что меня устраивает состояние вещей. Я не хочу двигаться вперед.

— Это нелепо, Элси, — произносит она твердо, но по-доброму. — Стивен живет в моем сердце, а не где-то еще. И убрав с глаз долгой его вещи, я смогла снова зажить своей жизнью. Ты же поступай как знаешь. Подгонять тебя смысла нет.

— Спасибо, — благодарю я.

— Только помни, что надолго погрузившись в горе, ты можешь однажды очнуться и обнаружить, что вся твоя жизнь построена вокруг призрака. Вот и всё. Я закончила с наставлениями. Не мне указывать, что тебе нужно делать. Просто у меня такое чувство, будто я тебя знаю. Хотя, конечно же, это не так.

— Нет, — останавливаю я ее. — Думаю, вы и правда знаете меня.

После ланча Сьюзен отвозит меня домой и целует на прощание в щеку.

— Если тебе что-нибудь будет нужно, пожалуйста, не стесняйся, звони, — говорит она прежде, чем я выхожу из машины. — Кроме тебя у меня никого больше нет. — Она печально смеется, словно ее позабавило, как жалко это прозвучало.

Я открываю входную дверь, вхожу и останавливаюсь, устремив взгляд на лежащее на полке обручальное кольцо Бена. В голове звучат слова Сьюзен. Формально, мы с ней — семья. Что случается с отношениями, которых у тебя никогда не было с твоей свекровью, когда ты теряешь мужа?

Сев, я беру в руки бумажник Бена и с нежностью оглаживаю его потертые края. Снимаю свое обручальное кольцо, надеваю на безымянный палец кольцо Бена, а потом — свое, чтобы кольцо Бена не сваливалось. Оно болтается на пальце, слишком больше, но его приятно ощущать.

Я осматриваю дом, глядя на него глазами Сьюзен. Как много здесь вещей Бена! Так и вижу себя, сидящую на этом самом месте двадцать лет спустя, с разбросанными вещами Бена, застывшую во времени. Я вижу себя такой, какой, боюсь, видят меня остальные. Я — мисс Хэвишем¹⁶ в процессе. И впервые мне не хочется быть такой. На короткую секунду у меня возникает желание убрать вещи Бена, но я тут же отказываюсь от этой мысли. Вещи Бена — всё, что у меня осталось. Однако может быть Сьюзен права. Может быть, она знает, о чем говорит. Она нашла покой, сохранив при этом ореол печали. Пока у меня есть этот ореол, у меня есть Бен. Так что если Сьюзен смогла это сделать, то и я могу.

Я иду к холодильнику и достаю хот-доги. Упаковка вздутая, внутри — жидкость. На полке остается противный грязный след. Вонь распространяется по всей кухне. Я бегу к мусорным контейнерам на улице, заляпывая по пути пол вонючими склизкими каплями. Выбросив упаковку и возвращаясь в дом, я смеюсь сама над собой. Считать, что Бен продолжит жить, если в моем холодильнике будут валяться протухшие хот-доги — верх идиотизма. Хот-доги в помойке, а у меня нет ни малейшего ощущения, что я потеряла Бена. Один ноль в пользу Сьюзен.

В понедельник накатывает знакомое облегчение. Я спешу на работу, желая отвлечься и поскорее приступить к поиску темы для выставочной витрины. Раньше Лайл указывал мне, что для нее приготовить, но в последнее время оставляет выбор за мной. Наверное, он всё еще побаивается меня. На работе все обращаются со мной как с хрустальной вазой. Временами я нахожу это милым, ну или, по крайней мере — удобным, но иногда меня это раздражает.

На этот раз я выбираю Клеопатру и начинаю собирать факты и данные, которые легко отразить в фотографиях и репродукциях. Я просматриваю книгу с рисунками монет, бывших в обиходе в то время, раздумывая над тем, насколько уместны они будут, когда в библиотеку заходит мистер Каллахан.

— Доброе утро, мистер Каллахан, — приветствую я его.

— Доброе утро, молодая леди, — отвечает он.

— Вам с чем-нибудь помочь?

— О нет, спасибо! Не знаю, куда деть себя от скуки, вот и всё, — медленно произносит он.

Такое ощущение, что его разум работает быстрее тела, и голосовые связки не поспевают за работой мозга.

— Вас ничего не заинтересовывает?

— Дело не в этом. Я так давно сижу сиднем в своем доме, наведываясь лишь в библиотеку, что мне теперь уже некуда идти. Нечего делать. Дни бесцельно проходят.

— Ох. Жаль это слышать.

— Не откажитесь пообедать со мной? — спрашивает мистер Каллахан. — Боюсь, если не буду общаться или заниматься чем-то интересным, мой мозг угаснет. Атрофируется. Просто… отомрет.

Я не сразу отвечаю, и он заполняет паузу:

— Знаете, сколько этих чертовых японских кроссвордов я перерешал? Простите за грубость.

Рассмеявшись, я откладываю книгу. Смотрю на часы. Самое время для обеда: 12:49.

— С удовольствием пообедаю с вами, мистер Каллахан.

— Замечательно! — Он как-то женственно хлопает в ладоши. Радуясь так, словно я только что подарила ему жемчужные серьги. — Однако если мы пойдем вместе обедать, Элси, то вы должны звать меня Джорджем.

— Хорошо, Джордж. Отличный план!

Мы с мистером Каллаханом идем в ближайшую бутербродную, и он настаивает на том, чтобы оплатить мой обед. По правде говоря, на работе в холодильнике меня ждут остатки пиццы, но я тактично умалчиваю об этом. Усевшись за столик, мы разворачиваем свои сэндвичи.

— Итак, мисс, начнем! Расскажите мне что-нибудь интересное! Что угодно.

— Что вы хотите узнать? — Я опускаю сэндвич и вытираю с губ майонез.

— Всё, что угодно. Что-нибудь, что с вами произошло. Неважно, грустное или смешное, ужасное или глупое. Что-нибудь такое, что я могу пересказать дома своей жене. Мы уже до смерти надоели друг другу.

Я смеюсь, ведь именно такой реакции ждет от меня мистер Каллахан, но, если честно, мне хочется плакать. Бен не успел мне надоесть. Боже, ну почему у нас было так мало времени, что Бен не успел превратиться в зануду? Когда ты любишь кого-то так сильно, что всё интересное переживаешь с ним вместе, и поэтому вам нечего обсуждать, когда знаешь, что будет на следующий день прежде, чем любимый тебе об этом расскажет, когда держишь его за руку, лежа с ним рядом в постели, хотя он днями не рассказывал тебе ничего интересного — такую любовь я хочу. Такую любовь я искала.

— Вы погрустнели, — прерывает мистер Каллахан мой праздник жалости к себе. — Что с вами?

— Ничего, — отвечаю я. — Наверное, скривилась из-за горчицы.

— Нет, — качает он головой. — Вы давно уже грустите. Думаете, я старый пень и ничего не замечаю? Это не так. — Он стучит пальцем по виску. — Что случилось?

Какой смысл врать? Кому от этого лучше? Правила приличия учат нас не обсуждать личные и болезненные темы на людях, но кому из нас двоих есть дело до приличий? Этот мужчина скучает, а я страдаю. Может, рассказав ему о своих страданиях, я хоть чуть их облегчу. Может, и он чуть меньше будет скучать.

— У меня умер муж, — говорю я. Как ни в чем ни бывало, пытаясь сгладить остроту затронутой темы.

— Оу, — удивленно реагирует мистер Каллахан. — Мне больно это слышать. Это интересно, как я и просил, но ужасно. Я не знал, что вы были замужем.

— Вы видели моего мужа. Несколько месяцев назад.

— Я помню. Просто не знал, что вы были женаты.

— Мы поженились незадолго до того, как он умер.

— Это ужасно, — повторяет мистер Каллахан и берет меня за руку. Этот жест слишком интимный, чтобы я чувствовала определенную неловкость, но не неприятный. — Мне так жаль, Элси. Вам, должно быть, сейчас так тяжело.

Я пожимаю плечами и тут же жалею об этом. Как можно пожимать плечами, когда разговор касается Бена?

— Да, — признаюсь я. — Мне тяжело.

— Вас поэтому некоторое время не было в библиотеке? — спрашивает мистер Каллахан, и, наверное, я выдаю лицом свое удивление, потому что он добавляет: — Вы здесь моя любимица, и я прихожу сюда каждый день. Думаете, я не заметил бы, что моя любимица куда-то пропала?

Улыбнувшись, я откусываю свой сэндвич.

— Я знаю вас не очень хорошо, Элси, — продолжает он. — Но вот что я знаю: вы — боец. В вас есть смелость. Дерзость. Как хотите это назовите.

— Спасибо, мистер Каллахан. — Он неодобрительно приподнимает бровь, и я тут же поправляюсь: — Джордж.

— Не за что. Такой я вас вижу. И вы обязательно оправитесь. Вы, вероятно, в это не верите, но я вам точно говорю — однажды вы оглянитесь на свое прошлое и подумаете: «Слава богу, этот период прошел. Я справилась и смогла его пережить». Говорю вам: так и будет.

Мне это кажется сомнительным, и я чувствую, что сомнения отражаются на моем лице. Чувствую, как опускаются уголки моих губ.

— Вы не верите мне, да? — спрашивает мистер Каллахан, впервые беря в руки свой сэндвич.

— Скорее, нет, Джордж, — улыбаюсь я. — И даже не уверена, что этого хочу.

— Вы так молоды, Элси! Мне восемьдесят шесть лет. Я родился еще до Великой Депрессии.¹⁷ Вы только представьте себе это! А ведь во время Великой Депрессии никто и подумать не мог, что я доживу до сегодняшнего дня. Гляньте на меня! Я все еще не сыграл в ящик! Сижу здесь с красивой молодой леди и поедаю сэндвич. В жизни случается такое, что трудно себе представить. Но время бежит, меняется само и изменяет тебя, и однажды жизнь огорошивает тебя тем, чего ты ну никак не предвидел.

— Ну… может быть.

— Не может быть, а так и есть, — твердо возражает мистер Каллахан. Не сердито, но непреклонно. — Я расскажу вам сейчас то, чего не знает ни одна живая душа. Кроме моей жены, конечно же — она знает всё.

— Хорошо.

Я уже проглотила свой сэндвич, в то время как мистер Каллахан лишь пару раз откусил от своего. Обычно я последняя всё доедаю, и сейчас осознаю почему: потому что всегда сама болтаю, а не слушаю.

— Я воевал во Второй мировой войне. Был призван в самом начале 1945 года. Это самое тяжело время в моей жизни. Положа руку на сердце скажу, что тогда серьезно пошатнулась моя вера в бога и в человечество. Вера во всё. Война — не для меня. Единственное, что помогло мне ее пережить — Эстер Моррис. Я полюбил ее с первого взгляда. Нам было восемнадцать. Я увидел ее сидящую с подругами на другой стороне улицы, и сразу же понял. Понял, что она — мать моих будущих детей. Я перешел дорогу, представился, пригласил ее на свидание и через полгода мы уже обручились. Занесенный войной в Европу, я знал, что надолго там не задержусь. И был прав: через восемь месяцев я был ранен.

— Ох.

— Я получил три ранения. Два в плечо, одно — по касательной — в бок. Помню, как лежал в медицинской палатке, надо мной склонилась медсестра, ко мне спешит доктор. В этот момент я был самым счастливым человеком на земле. Потому что знал: меня отправят домой и я увижу Эстер. Как же мне повезло! Я насколько возможно быстро поправился и вернулся домой. Но Эстер там не было. Ни следа от нее.

Мистер Каллахан вздыхает, но это скорее тяжелый вздох, вызванный старостью, нежели болью сердечной.

— Я всё еще не знаю, куда она ушла. Она просто взяла и оставила меня. Не сказав, почему. До меня доходили слухи, что она связалась с каким-то торговцем, но я не знаю, правда ли это. Больше я ее никогда не видел.

— О боже. — Теперь уже я хватаю руку Джорджа. — Это ужасно. Мне так жаль.

— Не стоит, — отвечает он. — Я годы ждал ее возвращения. Никуда из города не уезжал, боясь, что она может вернуться в поисках меня. Я был убит горем и опустошен.

— Естественно.

— Но знаете что?

— Ммм?

— Я стойко переживал день за днем, и они привели меня к Лоррейн. А Лоррейн — любовь всей моей жизни. Эстер — история, о которой можно рассказывать молоденьким женщинам в библиотеке, с Лоррейн же я чувствую себя так, будто могу завоевать весь мир. Будто вся вселенная создана лишь для того, чтобы я в ней жил. В первую же минуту нашей с ней встречи весь мой мир заиграл новыми красками. Стоило мне познакомиться с Лоррейн, как я позабыл об Эстер так же быстро, как та позабыла обо мне.

— Я не хочу, чтобы Бен стал историей, о которой можно рассказывать молоденьким женщинам в библиотеке. Он больше, чем какая-то история. Вот этого-то я и боюсь! Боюсь, что он станет просто историей, — признаюсь я.

Джордж кивает:

— Я знаю. У тебя необязательно всё будет так, как было у меня. Я просто пытаюсь тебе сказать, что твой жизненный путь будет очень долгим и на нем встретятся такие зигзаги, какие тебе даже трудно представить. Ты не осознаешь, насколько был молод, пока не теряешь эту самую молодость. Вот что я хочу донести до тебя, Элси. Твоя жизнь только началась. Потеряв Эстер, я думал, что моя жизнь кончена. Мне было двадцать. Я понятия не имел, что мне уготовано. Как и ты.

Джордж замолкает, доедает свой сэндвич, и мы некоторое время сидим молча. Я обдумываю его слова, но остаюсь в полном убеждении, что сколько бы лет меня впереди не ждало, наслаждаться ими — значит, отречься от того, что останется позади.

— Спасибо, — благодарю я. От чистого сердца.

Пусть я и не смогу оправиться от своей потери, как оправился он, но приятно осознавать, что кому-то это удалось.

— Это я должен вас благодарить! Вы развеяли мою скуку!

* * *

После обеда я продолжаю собирать материалы о Клеопатре. В жизни этой женщины было две великих любви, и ничем хорошим они не закончились. Но у нее хотя бы остался сын, продолжение династии Цезаря. Она, по крайней мере, могла возложить его тело на золотые монеты, воздвигнуть статуи в его честь, обожествить его. Она могла сделать так, чтобы память о нем жила. У меня же остались лишь грязные носки Бена.

В пятницу, после работы и по дороге домой, где меня ждут тоскливые, ничем не занятые выходные, я подумываю о том, чтобы позвонить Сьюзен и спросить, как она поживает. Но передумываю.

Дома я иду в ванную и включаю душ. Раздеваясь, слышу звонок своего мобильного, вибрирующего на полу в заднем кармане джинсов. Нашарив его, я нажимаю на «ответить» и только тогда вижу, кто звонит. Мама.

— Привет, — говорит она.

— О. Привет, — отвечаю я.

— Мы с твоим папой хотели узнать, как у тебя дела. Как ты… эм… справляешься с навалившимся.

— С навалившимся? — возмущаюсь я, раздраженная тем, что мама пытается подобрать выражение понейтральнее.

— Ну… мы знаем, что тебе сейчас тяжело, сидим здесь и думаем о тебе… Я просто хотела спросить… как ты?

— В порядке, спасибо. — Я не выключаю воду, надеясь, что разговор быстро свернется.

— Как хорошо! Очень хорошо. — В ее голосе слышится радость. — Мы беспокоились. И рады слышать, что тебе уже лучше. Должно быть, ты чувствуешься себя странно, оказавшись в центре всего этого, окунувшись в горе его семьи.

— Уху. — Я устало выключаю душ. Какой смысл объяснять ей, что его семьей была я? Что это мое горе. Что я сказала «Я в порядке» только потому, что именно так принято отвечать на подобные вопросы.

— Хорошо, — повторяет мама.

Я слышу на заднем фоне голос отца, но не могу разобрать его слов, а мама тут же начинает прощаться:

— Что ж, если тебе что-нибудь будет нужно…

Она всегда так говорит, и я даже не знаю, что она под этим подразумевает.

— Спасибо.

Я нажимаю на отбой, снова включаю кран и залезаю под воду. Как же мне нужен Бен! Хотя бы минута с ним. Чтобы он появился вдруг и обнял меня. Хотя бы на минуту. Одну минуту. Я выхожу из душа и хватаю полотенце с мобильным.

* * *

Я звоню Сьюзен. Спрашиваю у нее, не пообедает ли она завтра со мной, и она отвечает, что свободна. Мы договариваемся встретиться в ресторанчике, расположенном на середине пути между нашими домами. Затем я надеваю ночную рубашку, залезаю в постель и вдыхаю запах Бена, еще оставшийся на его стороне. Он становится всё слабее и слабее, и каждый раз мне приходится делать более глубокий вдох.

Сьюзен предложила пообедать в Редондо-Бич. Оказывается, они с Беном часто приезжали сюда. А когда Стив был жив, они ужинали здесь втроем. Однако Сьюзен предупредила, чтобы я не ожидала чего-то изысканного.

— Надеюсь, ты не против мексиканской кухни, — сказала она.

Ресторан оформлен в стиле Асьенды, обставлен декоративными быками и пестрит яркими красками. Он какой-то вызывающе аляповатый, гордо и напоказ выставляющий мешанину безвкусицы. По дороге к столику Сьюзен я прохожу мимо нескольких картин с изображением коктейля «Маргарита».

Сьюзен сидит за столиком с бокалом воды и тут же поднимается, чтобы обнять меня. Она и пахнет, и выглядит, как обычно: сплошное спокойствие и сдержанность. Ее горе всегда с ней — как наряд. Но не гламурный, а повседневный.

— Ужасное место, правда? — смеется она.

— Нет, — не соглашаюсь я. — Любое место, где предлагают три блюда за десять баксов — прелестно.

Подошедший официант ставит на стол чашку с кукурузными чипсами и соусом, и я нервозно к ним тянусь. Мы заказываем фахитас.

— И знаете что, еще две «Маргариты», — добавляет Сьюзен к заказу и спрашивает у меня: — Ты не против?

Я киваю, поглощенная поеданием чипсов.

— С каким вкусом? — уточняет официант. — Оригинальным? Арбузным? Клюквенным? Гранатовым? Манго?

— Оригинальным, пожалуйста.

А жаль. Я бы не отказалась от «Маргариты» со вкусом арбуза.

Официант забирает наши липкие красные меню и отходит от стола.

— Черт. Забыла гуакамоле¹⁸ попросить, — вспоминает Сьюзен, присоединившись к поеданию чипсов. — Сэр! — зовет она отошедшего официанта, и он тут же бежит назад. У меня такой номер никогда не проходит. Стоит официанту отойти от стола, и мне его внимания уже не привлечь. — Не могли бы вы принести еще гуакамоле?

Кивнув, он снова уходит.

— Я не придерживаюсь диеты, — объясняет она мне.

Да кто в такое время может считать калории? Я рада, что Сьюзен в этом похожа на меня.

— Итак, — говорит она, — ты упомянула по телефону, но я не совсем поняла: твоя мама считает, что ты уже должна оправиться?

— Ну… — я вытираю ладонь салфеткой. — Не то чтобы… Она позвонила и спросила, как я справляюсь с «навалившимся». Вы, наверное, сами знаете, какие слова подбирают знакомые, когда не хотят говорить: «Бен умер».

Сьюзен кивает.

— Эвфемизмы. Как будто ты не вспомнишь о том, что Бен умер, если они этого не произнесут.

— Точно! Как будто я хоть на секунду могу об этом забыть. В общем, она спросила меня об этом, я сказала, что у меня всё в порядке… естественно, я не в порядке, просто именно так обычно отвечают на подобные вопросы. Любой, кто бы спросил меня такое, понял бы, что мое «я в порядке» означает «я в порядке, насколько это возможно при данных обстоятельствах».

— Да уж.

Чашка с чипсами опустела, и когда официант приносит наши коктейли, Сьюзен просит наполнить ее снова.

— Но, кажется, мама и правда решила, что я в полном порядке, — продолжаю я. — Думаю, она надеялась на то, что у меня всё хорошо, и просто желала услышать подтверждение этого, чтобы умыть руки. Ведь тогда ничего не нужно делать, у меня и так всё тип-топ. Как будто ничего и не случилось.

— Для нее ничего и не случилось. — Сьюзен делает глоток «Маргариты» и морщится. — Я не большой любитель выпивки, но мне показалось, что коктейль будет как нельзя кстати. Однако он… крепковат, не находишь?

Я отпиваю из своего бокала.

— Да, крепковат.

— Ладно. Я веду себя как ребенок. Так что ты там говорила?

— Это вы что-то говорили.

— Ах да. Так вот, с ней ведь действительно ничего не случилось. Вы редко общаетесь?

— Уху.

— Кажется, она из тех людей, которые не умеют сопереживать или даже сочувствовать. Она не знает, как с тобой говорить, потому что не понимает тебя.

Я редко рассказываю о своей семье, и если уж делаю это, то обычно отрывистыми фразами и пренебрежительными замечаниями. Однако Сьюзен первая, кто по моим словам поняла, что происходит в моей семье и дала этому название. Или, по крайней мере, описание.

— Вы правы, — соглашаюсь я.

— Не переживай из-за своих родителей. Они будут вести себя так, как хотели бы, чтобы себя вели с ними, и это будет диаметрально противоположно тому, что тебе нужно. Я бы сказала: перестань ждать от них того, чего они дать тебе не могут. Я не эксперт в человеческих отношениях, просто после смерти Стивена заметила, что есть огромная разница между тем, что я хочу получить от знакомых, и тем, что они желают мне дать. Мне кажется, окружающие так страшатся оказаться в нашем положении, что даже теряют способность нормально общаться с нами. Так что не зацикливайся на этом.

К концу ее тирады, я допиваю свою «Маргариту». Как так получилось — не знаю. Приносят наши фахитас — шкварчащие и претенциозные, если можно так назвать фахитас. Нам столько всего несут, что глаза разбегаются: лепешки из пшеничной и кукурузной муки, гарниры, сковороды с начинкой из курицы и овощей, гуакамоле, сыр, сальсу, салат¹⁹. Это какой-то королевский пир! А курица так громко шкворчит на сковороде, что это слышат, наверное, все посетители ресторана.

— Эффектно, да? Даже слишком, — замечает Сьюзен. — Но мне нравится то, что из подношения обеда они делают целое шоу. Хотя, конечно, нет никакой нужды в том, чтобы курица продолжала жариться на столе.

Возвращается официант, чтобы проверить, всем ли мы довольны, и Сьюзен заказывает нам еще по «Маргарите».

— Мне с арбузным вкусом, — вставляю я.

— И мне такую же, — присоединяется ко мне Сьюзен.

Наслаждаясь обедом, мы говорим о политике и семье, о фильмах и пробках на дорогах, о мировых новостях и забавных историях. Мне хочется говорить со Сьюзен не только о жизни и смерти, не только о Бене и Стивене. И кажется, это возможно. Кажется, я могу узнать Сьюзен вне постигшей нас трагедии. Но Бен — то, что нас объединяет, поэтому разговор в конечном итоге всегда возвращается к нему. Меня занимает вопрос, нормально ли это — говорить о Бене вслух? Не должна ли я скрывать свою одержимость смертью Бена? И еще меня волнует вопрос: насколько я могу положиться на Сьюзен?

— Ты собираешься перекрыть поток приходящей ему почты? — спокойно спрашивает она, подцепляя вилкой оставшиеся на сковороде кусочки.

— Нет, — качаю я головой. — Я даже не знаю, как это сделать.

И дело не только в этом. Я боюсь, что брачное свидетельство застрянет где-нибудь на почте, потому что прийти оно может на имя Бена.

— Это легче простого. Мы можем сделать это сегодня, если хочешь, — предлагает Сьюзен.

— О, — отвечаю я, пытаясь придумать, как ее отговорить от этого, и вдруг понимаю, что у меня нет ни одной подходящей отговорки. Остается только сказать правду. — Я всё еще жду брачное свидетельство. Не хочу, чтобы оно затерялось где-то на почте.

— О чем ты? — Она берет пальцами кусочек лука и кладет себе в рот.

— Я еще не получила его и боюсь, что свидетельство могут прислать вместе со старыми счетами Бена, вместо того чтобы прислать его мне.

— Ты его еще не получила?

Я так и знала. Судя по тону Сьюзен, тут действительно что-то неладно. Я столько времени молчала об этом, переживая, что меня сочтут за врушку, и решат, что я солгала насчет свадьбы. Боясь, что меня примут за неадекватку, не имеющую никакого отношения к Бену. Но в голосе Сьюзен не промелькнуло ни тени сомнения. Лишь беспокойство из-за возможной административной или почтовой ошибки. Она и мысли не допустила, что я — не та, за кого себя выдаю. Должна признать, она сильно изменилась с нашей первой встречи. Она довольно быстро справляется с эмоциональными потрясениями.

— Пока нет. Каждый день проверяю почту, открываю все конверты подряд. Его нигде нет.

— Нужно обзвонить инстанции, понять, где оно находится сейчас. Ты узнавала у Регистратора, есть ли у них запись в архиве?

— Нет, — качаю я головой. На самом деле пока я не озвучила то, что еще не получила свидетельство, мне это не казалось чем-то ужасным. И мне не хотелось связываться со всякими административными и снабженческими службами, выясняя, где мое свидетельство. Это же будет сущим кошмаром.

— Тогда с этого и начни. Ты должна узнать, получили ли в муниципалитете подлинник брачного свидетельства.

— Хорошо. — Видя беспокойство Сьюзен, я тоже забеспокоилась.

— Не волнуйся, — утешает она меня, беря за руку. — Мы выясним, где оно.

Благодаря ее этому «мы», а не «ты», я больше не чувствую себя одинокой. Я чувствую, что если сама не смогу изо всего этого выбраться, то она мне поможет. Чувствую себя так, словно теряю равновесие, находясь вверху на туго натянутом канате, но мне не страшно, потому что подо мной страховочная сеть. И всё это благодаря короткому «мы». Я слышала подобное и от Анны, но всегда понимала, что она ничем не может мне помочь. Она может поддержать меня, но не может вселить в меня спокойствие и уверенность. Впервые я не сама по себе. И не только от одной меня всё зависит.

— Так ты позвонишь в понедельник в муниципалитет? — уточняет Сьюзен.

Я киваю. Она уверена, что мы с Беном поженились в Лос-Анджелесе, и у меня не хватает духу сказать ей, что это не так. В душе я хочу это сделать. Хочу, чтобы между нами не осталось никакой недосказанности. Хочу рассказать ей абсолютно всё. Но я знаю, что всё не так просто. Что новообретенная связь между нами еще слишком хрупка, чтобы вываливать всю правду.

— Мне попросить счет? — спрашивает Сьюзен.

— После последней «Маргариты», думаю, мне не стоит спешить на выход, — смеюсь я, и она улыбается.

— Тогда закажем десерт!

Она заказывает жареное мороженое и сладкие начос²⁰. Мы лакомимся мороженым и облизываем залитые шоколадом края чашек. Мне всегда представлялось, что так проводят время мамы с дочками, пока их мужья и отцы занимаются бизнесом.

Сев в машину, я думаю о тех вещах, что забыла сказать Сьюзен, и неожиданно понимаю, что с нетерпением буду ждать нашей следующей встречи.

Анна терпелива со мной, ничего не ожидает от меня и во всём поддерживает, но я вижу, что начинаю ее раздражать. Она втянута во всё это только потому, что является моей подругой. Даже самые понимающие и чуткие люди через какое-то время начнут задаваться вопросом: когда же, наконец, вернется былое веселье?! Веселье, не приправленное моей потерей. Веселье, не заканчивающееся моим жалобно-печальным видом. Анна знала меня до Бена, знала меня во время наших с Беном отношений и теперь знает меня после Бена. Она никогда об этом не говорит, но тут и слов не надо: я прекрасно понимаю, что больше всего ей нравилась я «до Бена».

Анна сказала, что в восемь заедет за мной, но около семи звонит мне, чтобы спросить, можно ли ей прийти не одной, а с парнем, с которым она сейчас встречается.

— А с кем ты сейчас встречаешься? — Я и не знала, что она с кем-то завела роман.

— Да с одним парнем. Кевином, — смеется она, и у меня возникает подозрение, что в этот момент они вместе.

— Так значит, я — просто какой-то парень? — подтверждает мое подозрение мужской голос на заднем фоне.

Анна шикает, чтобы он замолчал.

— В общем, ты не против? Я хочу вас познакомить.

— Эм… ладно, — ошарашенно отвечаю я. Нельзя же сказать «нет» в такой ситуации. Это прозвучит грубо и некрасиво. Интересно, если бы правила приличия позволяли отказаться, то что бы я ответила тогда?

— Здорово. Будь дома в восемь. Ты всё еще хочешь пойти в тот ресторан, где подают рамен?

— А то! — прикрываю я свое смятение излишне бодрым и воодушевленным голосом.

Мое показное воодушевление кажется мне слишком очевидным, однако подруга ничего не замечает. Может, я научилась скрывать свои эмоции, а может, ей просто нет до этого дела.

АПРЕЛЬ

Мы с Беном ждали Анну возле кинотеатра. Она опаздывала на четверть часа, а билеты были оплачены ее кредитной картой. Фильм должен был начаться через семь минут. Бен — единственный из всех моих знакомых — больше обожал смотреть трейлеры перед фильмом, чем сам фильм.

— Позвони ей еще раз, — попросил он.

— Я только что ей звонила! И сообщение отправила. Наверное, она паркуется.

— Ставлю десять баксов, что она еще даже из дома не вышла.

— Она вышла из дома! — не больно шлепаю я его ладонью по груди. — Перестань. На фильм мы не опоздаем.

— Мы уже опоздали.

Бен предупреждал, что так и будет. Я говорила, что не будет. И вот, всё случилось именно так, как он предупреждал. Он был прав.

— Ты прав.

— Вон она! — указал Бен на женщину, несущуюся мимо кафешек к кинотеатру. За ней бежал какой-то мужчина.

— Это кто? — удивилась я.

— А я откуда знаю?

Добежав до нас, Анна остановилась.

— Простите! Простите!

— Уверен, у тебя была достойная причина для опоздания, — проворчал Бен. Его голос явно показывал, что он в это не верит.

Анна сверкнула на него наигранно сердитым взглядом.

— Маршал, это Элси и Бен.

Стоящий позади нее мужчина протянул нам руку, и мы ее пожали.

— Маршал пойдет в кино с нами.

— Так идемте уже скорее! Все трейлеры сейчас пропустим! — воскликнул Бен.

— Мне еще нужно взять билеты, — возразила Анна. — Купите попкорна?

Бен красноречиво глянул на меня и закатил глаза.

— Мне возьми диетическую колу, — засмеялась я.

Бен с Маршалом побежали к буфету, а мы с Анной пошли за билетами к киоску.

— Кто этот парень? — спросила я подругу.

— Не знаю, — пожала она плечами. — Он сотню раз приглашал меня на свидание, и я наконец уступила и позвала его с нами в кино.

— Истинная любовь, полагаю? — сыронизировала я.

Анна взяла билеты и направилась к Бену с Маршалом.

— Истинная-хренистенная, какая разница? — отозвалась подруга. — Я просто пытаюсь найти человека, с которым со скуки не помру.

— Ты меня удручаешь, — сказала я, не глядя в этот момент на Анну. Я смотрела на Бена, просящего кассиршу добавить масла в и так перемасленный попкорн. Я улыбалась. Во весь рот. По уши влюбленная в чудака.

— Нет, это ты удручаешь меня, — проворчала подруга.

Я расхохоталась, повернувшись к ней.

— Ты не веришь в то, что однажды встретишь своего единственного?

— Любовь превращает людей в противных нюней, — ответила она.

Мы почти поравнялись с Беном и Маршалом, когда я решила рассказать ей новость:

— Бен переезжает ко мне.

Анна встала как вкопанная и уронила сумочку.

— Что?

Увидев выражение ее лица, Бен встретился со мной взглядом. Понял, что происходит, широко улыбнулся и сунул в рот горсть попкорна. Я улыбнулась ему в ответ и подняла сумочку Анны. Подруга увлекла меня в сторону прямо на глазах Бена, стоящего рядом с ничего не понимающим и растерянным Маршалом.

— Ты с ума сошла! Ты же практически как в тюрьме будешь. Просыпаешься — он рядом. Засыпаешь — он рядом. Он всегда будет рядом! Он замечательный парень, Элси, и очень мне нравится. Я рада, что вы друг друга нашли, но, боже мой, ты выносишь себе смертный приговор!

Я смотрела на нее с улыбкой. В первый раз в жизни я в чем-то ее превзошла. Да, она потрясающе красивая, яркая и полная жизни. Мужчины желают ее с такой силой, что как гончие преследуют в попытках добиться свидания. Но мой мужчина хочет меня, и в отличие от Анны, я знаю, что это такое — быть желанной мужчиной, которого безумно желаешь сама. Мне хотелось того же самого для нее, но в глубине души я немного ликовала оттого, что у меня это есть, а подруга даже не понимает, что это такое, чтобы этого хотеть.

СЕНТЯБРЬ

Анна с Кевином опаздывают всего на несколько минут. Подруга открывает дверь своими ключами. Выглядит она на миллион. Сногсшибательно и сексуально. Я же оделась по-простому, будто собралась в магазин. А вот внешность входящего за ней Кевина удивляет меня. Я ожидала увидеть одетого с иголочки мачо с прической получше моей, а вижу совершенно другого человека.

Кевин невысок — во всяком случае, ниже Анны и примерно одного роста со мной — и одет в обычные джинсы с футболкой. Похоже, он тоже собрался со мной в магазин. Лицо невзрачное, с чистой кожей, но какое-то одутловатое. Волосы темные, оттенка «так себе». Фигура не подтянуто-тренированная, но и не неопрятно-расплывчатая.

Обойдя Анну, он протягивает мне руку.

— Кевин, — представляется он, пожимая мою ладонь.

Пожатие не твердое, но и не вялое. Вежливое и приятное.

Кевин улыбается мне, и я улыбаюсь в ответ. Он рассматривает мой дом, и я непроизвольно начинаю оглядываться, взирая на свою собственную гостиную его глазами. Кевин, без всякого сомнения, наслышан обо мне. Он знает, что я потеряла мужа, знает, что Анна — моя лучшая подруга. Может быть, он знает и то, что сейчас я ощущаю себя так, словно он пытается забрать ее у меня. Мне становится неловко от его изучающего взгляда. Слишком много вокруг вещей Бена. И мне хочется сказать: «Я не чокнутая. Просто пока еще не созрела, чтобы всё это убрать». Но я молчу, понимая, что говоря, что я не больная, я именно такой и покажусь.

— Идем? — спрашивает Анна.

Мы с Кевином киваем, тут же все покидаем дом и загружаемся в хонду Кевина. Я предлагаю сесть на заднем сидении и пролезаю туда через переднюю пассажирскую дверь. Кому пришло в голову создать двухдверную машину? Втиснуться в такой на заднее сидение — та еще задачка.

По дороге в ресторан Анна пытается найти для нас с Кевином общую тему для разговора. Это странно. У меня складывается отчетливое впечатление, что подруга хочет, чтобы мы с Кевином поладили. Она хочет, чтобы Кевин понравился мне. Такого раньше никогда не было. Ее никогда не интересовало, нравятся мне ее приятели или нет. В большинстве случаев встреча ее пассий со мной означала конец их отношений. Моим присутствием подруга ясно давала понять, что больше не испытывает желания встречаться с ними наедине и что теперь они просто друзья. Сейчас всё по-другому. Она открыла перед ним дверь не для того, чтобы дать пинка, а для того чтобы пустить внутрь.

— Где вы познакомились? — спрашиваю я с заднего сидения.

— О, на занятиях йогой, — не отвлекаясь от дороги, отвечает Кевин.

— Да, Кевин ходил на вечерние занятия по вторникам, и как ни бился у него ничего не получалось, — смеется Анна. — Пришлось лично ему помогать.

— Я пытался объяснить ей, что инструктора для того и есть, чтобы помогать своим ученикам, но она по-прежнему считает, что оказывает мне величайшую услугу, — шутит Кевин.

Я вежливо посмеиваюсь. Так весело, что обхохочешься. Не понимаю, что Анна в нем нашла?

— А вот что действительно оказало мне услугу, так это моя плохая физическая подготовка, так как после этого Анна пригласила меня на свидание.

— Представляешь? — полуразворачивается ко мне Анна. — Я сама пригласила его на свидание!

Вообще-то я подумала, что он пошутил.

— Погодите, — наклоняюсь я вперед. — Кевин, Анна сама пригласила тебя?

Он кивает, въезжает в подземный гараж и ищет, где бы припарковаться.

— Анна никогда и никого не приглашала на свидания за всё время нашего знакомства, — говорю я ему.

— Я никогда и никого не приглашала на свидания за всю свою жизнь, — уточняет подруга.

— Так почему Кевин? — поражаюсь я и в тот же миг понимаю, как невежливо это прозвучало. — То есть, я хотела сказать: что заставило тебя передумать? Ну, самой начать приглашать мужчин?

Кевин находит свободное место и паркует машину.

— Не знаю, — хватает его за руку Анна. — Кевин — не такой как все.

Меня тянет блевануть. Я даже в шутку издаю рвотный позыв, но они не находят это смешным. Они и внимания-то на меня не обращают. Пытаясь выбраться с заднего сидения дрянного драндулета не покалечившись, я осознаю, что Кевин неожиданно для самой Анны вклинился в наши с ней планы поужинать и что они взяли меня с собой чисто из вежливости. Я — третий лишний.

Попробуйте побыть вдовой и третьим лишним. Более одиноким чувствовать себя просто невозможно.

Ресторан оказывается на удивление замечательным местом. Кевин с Анной прекрасно проводят время, не интересуясь тем, как провожу время я.

— Как давно вы встречаетесь? — спрашиваю я, не зная даже, что ожидаю услышать в ответ.

— Эм… — задумывается Кевин, — около месяца.

Анне явно становится неловко.

— Где-то около того, — соглашается она и тут же меняет тему.

Моя лучшая подруга встречается с кем-то целый месяц, а мне об этом ни разу не обмолвилась? Как такое возможно? Не может быть, чтобы она мне говорила об этом, а я ее не слушала. Я не такой человек, несмотря на свое горе. Я всегда стараюсь выслушать других. Когда Анна успела из ветреной девчонки, плюющей на мужиков, превратиться в женщину, приглашающую мужчину на свидание, а потом и на совместный обед со своей лучшей подругой? И эта перемена произошла не у меня на глазах. Анна молчала о происходящем, будто готовила какой-то долбаный проект по саморазвитию, о котором собиралась сообщить мне лишь после сдачи.

После ужина они отвозят меня домой и желают мне спокойной ночи. Кевин целует меня в щеку и, посмотрев в глаза, говорит, что очень рад знакомству со мной. Он добавляет, что надеется на новую встречу, и я ему верю. Может, именно это и цепляет в Кевине? Его искренность. Может, Анну привлекает именно она? Если это так, то я ее понимаю.

Я звоню ей пару часов спустя, и мой звонок переключается на голосовую почту. Уверена, она сейчас с Кевином. Я пытаюсь дозвониться до подруги утром, и меня снова перенаправляют на голосовую почту, однако вскоре от Анны приходит сообщение, что она перезвонит мне позже. Она всё еще с Кевином. С ним у нее действительно всё по-другому. Он отличается от остальных. Я чувствую это. Вижу это. И это заставляет меня нервничать. Я уже потеряла Бена. Я не могу потерять еще и подругу. Как она может меняться сама и менять свои приоритеты именно сейчас? Когда я еле держусь.

Анна звонит в воскресенье днем и предлагает заехать ко мне. Первые же ее слова:

— Что ты думаешь о нем? Он милашка, правда?

— Да. Он очень мил. И понравился мне.

Я не кривлю душой. Пусть я и не вижу, что в нем такого особенного, но он на самом деле милый и приятный молодой человек.

— Ох Элси! Я так рада это слышать! Я так переживала, так хотела познакомить вас, и когда он вчера приехал и я спросила его, не присоединится ли он к нам за ужином, я так волновалась… — Она обрывает саму себя. — Я очень рада, что он тебе понравился.

— Он замечательный. Правда немного… — как бы это помягче сказать? — не в твоем вкусе что ли.

— Я изменилась, — пожимает Анна плечами. — Что-то щелкнуло внутри, и я вдруг осознала, что хочу любить. Ну, то есть, все хотят любить, просто я почувствовала, что готова к серьезным отношениям. У меня было много мужчин, но я поняла, в чем проблема: я любила не их самих, а то, как сильно они любят меня. А с Кевином всё по-другому. Я его даже не интересовала. Мы задерживались после занятий, и я помогала ему с позами, трогала его то тут, то там — сама знаешь, как на йоге бывает. Такая близость воодушевляет большинство мужчин. И обычные упражнения становятся сексуальными и интимными. Но только не с Кевином. Его интересовало одно — правильно войти в позу. И тогда я сама попыталась придать нашим занятиям сексуальный оттенок. Тщетно. Я пыталась привлечь его внимание к себе как к женщине, а он был искренно сосредоточен только на йоге.

Значит, в каком-то роде я была права. Ее очаровала его искренность.

— И я… я хочу быть с кем-то таким. Серьезным и искренним. С тем, кто не воспринимает меня как какую-то ценную вещь, которую хочется заполучить и которой хочется обладать. Поэтому я пригласила его на свидание. Он согласился. Я после этого, конечно, жутко разнервничалась, но гордилась собой. А потом, с самого первого нашего свидания, я почувствоваламежду нами… связь…

Я начинаю злиться, потому что у нас так было с Беном. Мы на первом же свидании почувствовали сильную связь. Такое не случается со всеми подряд. Говоря об этом как о чем-то обыденном, Анна словно обделяет меня.

— Не понимаю, почему ты не рассказала мне об этом раньше, — замечаю я.

Подруге опять становится неловко, как тогда в ресторане.

— Ну… ты сейчас переживаешь нелегкое время, и я подумала, что тебе бы не хотелось об этом узнать, — отвечает она, и меня как током прошибает. Анна жалеет меня. Теперь она влюблена. Она счастлива. А я — одинока и несчастна, и подруга не хочет растравлять мне рану.

— И что же такого произошло, что ты переменилась? — спрашиваю я. Резко и горько.

— Что?

— Забавно, что ты вдруг взяла и изменилась. Сначала была… такой… а теперь стала… — походящие эпитеты никак не идут на ум… — в общем, чуть ли не воплощением любви. Что заставило тебя измениться?

— Ты. — Судя по тону Анны, ее ответ должен был успокоить или осчастливить меня. — Я просто осознала, что жить — значит, любить. Дарить свою любовь другому человеку.

— Ты себя слышишь? Ты словно зачитываешь надписи с валентинки.

— Оу. — Она, наконец, улавливает раздражение в моем голосе. — Прости. Я думала, ты будешь счастлива за меня.

— Счастлива за тебя? У меня умер муж, и я сижу тут у разбитого корыта одна, мучаясь и страдая, в то время как ты, глядя на мой печальный опыт, делаешь выводы о том, как важно любить. Поздравляю, Анна! Мы все счастливы за тебя!

Она потрясенно молчит, и благодаря ее молчанию, я, к сожалению, могу продолжить:

— Давайте устроим праздник в честь Анны! Она нашла свою истинную любовь! Ее жизнь не была достаточно прекрасна с ее прекрасным домом, прекрасным телом и увивающимися вокруг мужиками. Но через смерть моего мужа жизнь преподнесла ей великий урок — о том, насколько важна романтика и любовь!

Анна чуть не плачет. Я не хочу доводить ее до слез, но меня уже несет, и я не могу остановиться:

— Это была любовь с первого взгляда? Твой великий роман? Собираешься под венец на следующей неделе?

У меня осталось только одно доказательство того, как сильно Бен любил меня — он очень быстро захотел жениться на мне. И в эту секунду я искренне думаю о том, что если Анна с Кевином уже завели разговор о женитьбе, то мне совершенно расхочется жить.

— Нет, — качает подруга головой. — Всё не так.

— А как, Анна? Зачем ты так со мной поступаешь?

— Как я с тобой поступаю? — наконец взрывается она. — Я не сделала тебе ничего плохого. Все, что я сделала — встретила человека, в которого влюбилась, и попыталась поделиться своим счастьем с тобой. Так же, как и ты, несколько месяцев назад. Но я была счастлива за тебя!

— Еще бы, ты же не была тогда вдовой.

— Знаешь что, Элси? Тебе не обязательно быть вдовой каждую секунду каждого дня своей жизни.

— Обязательно, Анна.

— Нет, не обязательно. Ты думаешь, что можешь послать меня на три веселых буквы, сказав, что я ни черта в этом не смыслю, но я знаю тебя лучше, чем кто-либо другой. Я знаю, что ты сидишь тут в одиночестве, оплакивая то, что потеряла. Знаю, что постоянно думаешь об этом и что все эти мысли пожирают тебя изнутри. Знаю, что хранишь все его вещи в своем доме как гребаную медаль за все свои страдания.

— Знаешь, что… — начинаю я, но она меня прерывает:

— Нет, Элси. Теперь ты меня послушай. Все ходят вокруг тебя на цыпочках, включая и меня, но иногда тебе стоит напомнить, что ты потеряла то, чем обладала всего каких-то полгода. Полгода! Я не говорю, что пережить такое — легко. Но тебе не девяносто, и ты не потеряла мужа, с которым прожила бок о бок всю жизнь. Пора начать жить заново и дать жить другим. Я имею право быть счастливой. Я не потеряла права на это только потому, что умер твой муж.

Мгновение царит тишина. Я смотрю на подругу в шоке, с раскрытым ртом.

— И ты тоже не потеряла право на это, — заканчивает Анна и выходит за дверь.

После ее ухода я несколько минут оцепенело стою на одном месте. Затем, переборов ступор, иду в кладовку и достаю из мусорного ведра подушку, которую выкинула сразу после смерти Бена. Подушку, пахнущую им. Я вдыхаю и вдыхаю его запах через дырку в пакете, пока уже не могу ощущать ничего другого.

Анна всю неделю названивает мне и оставляет голосовые сообщения с извинениями. Она твердит, что ей жаль, что она не должна была такого говорить. То же самое она пишет в текстовых сообщениях. Я не отвечаю ни на звонки, ни на сообщения. Я не отвечаю ей. Я не знаю, что ей сказать, потому что не злюсь на нее. Я смущена и потеряна.

Я действительно знала Бена всего лишь полгода. Даже не успела отпраздновать с ним день рождения. Мы были вместе с января по июнь. Насколько сильна может быть любовь, если нас лишили и августа, и осени? Вот чего я боялась. Боялась того, что плохо знала Бена, потому что мы знакомы были всего ничего. Наверное, кому-то нужно было мне это сказать, чтобы я задумалась над этим. А поразмышляв над этим целую неделю, в течение которой избегала Анны, я решила, что, когда дело касается любви, время не имеет значения. Не важно, сколько я знала Бена. Я любила его. И всё еще люблю.

После этого я прихожу к мысли, что, наверное, пора убрать вещи Бена. Потому что если я его на самом деле любила, если наша любовь была искренней и настоящей, то ничего страшного не случится, если я уберу что-то из его вещей в коробки. Правда? Ничего же страшного не случится?

Я не зову Анну помочь мне. Вряд ли я смогу посмотреть ей в глаза без стыда. Я звоню Сьюзен. Подняв трубку, она тут же спрашивает о брачном свидетельстве, и я вынуждена признаться, что еще не звонила в муниципалитет. Я оправдываю это отсутствием времени, но это ложь. Время у меня есть. Просто если они скажут, что у них нет записи о нашем браке, то убрать вещи Бена я уже не смогу. Я наоборот еще сильнее вцеплюсь в его старую одежду и зубную щетку. Мне нужна вера в то, что наш брак зарегистрирован. Иначе мне придется самой себе доказывать, что мы были женаты. А это будет жалко и плачевно. Я же хочу оставить все плачевные и жалкие мысли в прошлом.

МАЙ

Бен блестел от пота. Стоял жаркий весенний день. Я распахнула в доме все окна, и последние несколько часов дверь тоже была открыта: мы таскали по лестнице вещи. Смысла включать кондиционер не было, так как весь прохладный воздух тут же бы улетучился за дверь. Я бросила Бену бутылку воды, когда он спускался по лестнице за очередной порцией коробок.

— Спасибо, — поблагодарил он, ступив на тротуар рядом со мной.

— Почти закончили.

— Да, только мне потом еще всё распаковывать.

— Понятное дело, но с этим же можно не спешить. Управишься за несколько дней.

Бен подошел к грузовику и начал подвигать оставшиеся коробки к краю кузова. Я поискала самую легкую и подняла ее. Я знала, что вызов нужно принимать с высоко поднятой головой, и мне бы следовало взять сначала самую тяжелую из них, но руки уже дрожали, и ноги тоже давали слабину. Целый день собирать и упаковать вещи — это не шутки. Так что я уже начала халявить, и муки совести меня по этому поводу не терзали.

И с легкой коробкой в руках — которая всё равно казалась мне тяжеленной — я поднялась по ступенькам наверх. Стоило мне дойти до двери, как Бен снизу поинтересовался:

— Халтуришь? Взяла самую легкую коробку, которую только смогла найти?

— Не такая уж она и легкая, знаешь ли! В следующий раз укладывай вещи разумней!

— Надеюсь, следующего раза не будет, — крикнул он в ответ.

Я в этот момент хотела аккуратно поставить свою обманчиво легкую коробку на пол, но вместо этого просто плюхнула ее поверх других — сил нагибаться не было.

— Я имела в виду: если мы вдвоем куда-нибудь переедем, — пояснила я, подойдя к двери.

Бен поднялся по лестнице, обошел меня и аккуратно поставил на пол свою коробку. Мы снова вышли. Оба выдохлись, но я подустала побольше его.

— Тебе после этого всего хочется еще куда-нибудь переехать? — спросил Бен, спускаясь первым.

— Нет, ты прав. Останемся здесь навсегда. Больше ни единой коробки не хочу собирать и таскать.

Солнце уже садилось за горизонт, когда мы занесли в дом последние вещи. Это было началом чего-то нового. Мы с Беном чувствовали это. Мы вдвоем и целый мир вокруг.

— Думаешь, тебя не будет напрягать моя грязная посуда? — Бен обнял меня одной рукой и нежно поцеловал в лоб.

— Не будет, — ответила я. — А ты? Думаешь, тебя не будет напрягать вечная жара в доме? Я ведь мерзлячка.

— Будет. Но я привыкну.

Я поцеловала его в шею — куда смогла дотянуться. Вставать на цыпочки ноги отказывались. Бен застонал. Я чувствовала себя всемогущей оттого, что могла вызвать у него такую реакцию без всяких на то намерений. Я чувствовала себя одной из тех женщин, каждый жест которых, даже самый невинный, обладает неотразимой привлекательностью. В своем доме я ощущала себя Клеопатрой.

Я игриво поводила носиком по его шее.

— Перестань, — притворно возмутился он, как будто я сделала что-то аморальное. — Мне нужно к семи вернуть грузовик.

— А я что? Я ничего такого не делаю.

— Делаешь! А я страшно устал.

— Я, правда, ничего такого не делаю. И я тоже страшно устала.

— Ну всё! Уговорила!

Бен схватил меня в охапку и потащил в мою спальню. В нашу спальню. Теперь она была завалена его коробками.

— Да нет же, правда, я ничего такого не хотела. Я слишком устала.

— Ладно! Я сам всё сделаю, — заявил Бен. Положил меня на постель и устроился сверху. — Я тебя люблю, — сказал он и начал обцеловывать мое лицо и шею. — Я так сильно тебя люблю. Я ощущаю себя самым везучим парнем на свете.

— Я тоже тебя люблю, — ответила я, но не знаю, слышал ли он меня, всецело занятый кое-чем другим.

Полчаса спустя я лежала обнаженная на нем и спрашивала, не отвезти ли его в больницу.

— Нет, нет! Наверное, я просто потянул спину.

— Как старичок, — поддразнила я его.

— Ты посмотри, сколько хрени я сегодня поднял! — Бен поморщился от боли. — Подай мне, пожалуйста, трусы.

Я встала и подала ему боксеры. Затем натянула свои трусики, застегнула лифчик и накинула футболку.

— Что будем делать? — спросила я. — Примешь какое-нибудь лекарство? Пойдешь к врачу?

Бен всё еще пытался надеть трусы. Он едва мог двигаться. Не желая видеть его мучений, я помогла ему натянуть боксеры. Затем подняла валяющееся на полу одеяло и накинула на Бена.

— У нас есть ибупрофен? — спросил он.

«У нас». Это самое прекрасное «у нас», какое я когда-либо слышала. «У нас есть ибупрофен?»

— У меня точно нет. А у тебя в каких-нибудь коробках?

— Да, в коробке с надписью «Ванная».

— Это хорошо. Сейчас вернусь.

Я чмокнула его в лоб и ушла в гостиную. Пробежавшись взглядам по коробкам в комнате, я нашла нужную. Она стояла под грудой других тяжелых коробок. Мы ее выгрузили одной из первых. Пришлось передвинуть коробку за коробкой, чтобы добраться до нее. Внутри же оказался целый лабиринт. Через целую прорву времени мне наконец удалось выудить ибупрофен и принести Бену таблетки вместе со стаканом воды.

Скривившись от боли, Бен слегка приподнял голову и поблагодарил меня.

— Не за что, — ответила я.

— Элси, — почти простонал он.

— Да?

— Тебе придется самой вернуть грузовик.

— Без проблем, — сказала я.

Честно говоря, меня совсем не прельщала мысль о том, чтобы проехаться на грузовике по пробкам Лос-Анджелеса.

— Тебе это… нужно ехать прямо сейчас. До возврата осталось всего двадцать минут. Прости! Я не знал, что ты так долго будешь искать ибупрофен.

Я вскочила и быстро надела джинсы.

— Где ключи?

— На переднем сидении.

— Куда ехать?

— На автостанцию «Ланкершим и Риверсайд».

— Это в долине?

— Там самый дешевый прокат! Я взял грузовик по дороге с работы.

— Ладно, ладно. Я пошла. — Я поцеловала его в щеку. — Ты тут в порядке без меня будешь?

— Да, не волнуйся. Но на всякий случай принеси, пожалуйста, мой мобильный.

Я положила его телефон у постели и направилась к двери.

— Эй, — позвал Бен. — На ужин что-нибудь купишь?

— Конечно, куплю, — отозвалась я. — Геморройчик ты мой.

СЕНТЯБРЬ

Сьюзен появляется на моем пороге ни свет ни заря. В руках у нее упаковка бубликов со сливочным сыром и пакет апельсинового сока, подмышкой зажаты сложенные картонные коробки.

— Я подумала, что легкая закуска нам не помешает, — поясняет она, заходя ко мне домой.

— Очень кстати, — отвечаю я и уношу еду в кухню. — Сначала по бублику?

— Почему бы нет. — Голос Сьюзен тих и раздается рядом со мной, хотя я ожидала услышать его из комнаты.

Я кладу два бублика в мини-духовку, и мы со свекровью идем в гостиную. Сьюзен внимательно осматривает комнату в поисках вещей, которые могли принадлежать Бену. Они ее интересуют не только потому, что она пришла их собрать, но и потому, что это вещи ее умершего сына.

Звякает тостер. Я возвращаюсь в кухню и, обжигая подушечки пальцев, вытаскиваю горячие бублики. Положив бублики на тарелку, суматошно трясу пострадавшими руками в попытке унять боль. Чем это может помочь — не знаю, но так как делаю это чисто инстинктивно, то может, смысл в этом непонятном действе какой-то есть. Сьюзен спрашивает, не сильно ли я обожглась, и на секунду у меня мелькает мысль, что это — мой шанс пойти на попятный. Я могу сказать, что мне больно. Что лучше мне сейчас ничего руками не трогать. А ведь пальцы действительно горят. Может, стоит обратиться к врачу? Но тут я понимаю, что вернусь от врача, а вещи Бена по-прежнему будут лежать на своих местах, ежесекундно бросаясь мне в глаза.

— Переживу, — отвечаю я.

Мы наливаем себе по стакану апельсинового сока и садимся за стол. Сьюзен спрашивает, откуда мы начнем.

— С гостиной, — говорю я. Собирать его вещи в спальне я пока еще морально не готова.

Сьюзен старается завести непринужденный разговор, спрашивая меня о моей работе и друзьях, но все наши мысли заняты лишь предстоящим делом. Я чувствую почти облегчение, когда мы наконец доедаем бублики. Пора начинать.

В гостиной Сьюзен принимается собирать сложенные коробки. У меня же еще остались коробки с переезда Бена. И пяти месяцев не прошло, как он переехал жить ко мне. Я беру свои коробки и присоединяюсь к Сьюзен в гостиной. Сделав глубокий вдох, ставлю одну из коробок перед собой и кладу в нее отсоединенную от телевизора игровую приставку.

— Готово! — шучу я, но Сьюзен воспринимает мои слова как крик о помощи, отрывается от складывания коробок и мягко обращается ко мне:

— Не спеши. Ты же знаешь, никто тебя подгонять не собирается.

Знаю, знаю.

— Ты уже думала о том, будешь ли хранить его вещи или попробуешь что-нибудь продать? Или раздать?

Сказать по правде, о таком я вообще не задумывалась. Я собиралась просто сложить всё в коробки, а коробки убрать в кладовку. Отдать вещи Бена кому-то, избавиться от них насовсем — это слишком для меня.

— О, — отзываюсь я, размышляя о том, что, наверное, именно к этому мне и нужно стремиться. Нужно надеяться на то, что однажды я смогу расстаться с вещами Бена — отдать их или продать. Однажды я так и сделаю. — Может, нам стоит рассортировать вещи? — спрашиваю я. — В одни коробки сложить то, что я оставлю себе, в другие — то, что раздам, в третьи — всякий мусор. Ну, то есть, не мусор, а просто то, что… никому не пригодится. Это не мусор. Вещи Бена не могут быть мусором.

— Эй, не кори себя. Бен не слышит тебя, а если и слышит, то все эти вещи для него уже не имеют значения.

Не знаю, почему меня коробит от этих слов, я же не верю в то, что Бен может меня слышать. Однако Сьюзен, похоже, верит, что Бен здесь, с нами.

— Вы же не верите в то, что Бен…

— Рядом? — насмешливо спрашивает Сьюзен и качает головой. — Нет, не верю. А жаль. Если бы верила, мне было бы гораздо легче. Я думаю, что он или ушел в небытие, растворившись в эфире, или перешел на какой-то другой уровень, или перевоплотился, но я не верю в то, что он остался здесь, на земле, таким, каким он был. Как знаешь, иной раз семьям погибших говорят: «Не унывайте. Бен всегда с вами».

— Вы так не думаете?

— Я думаю, что Бен со мной, потому что я любила и люблю его, и потому что он живет в моих воспоминаниях. Его память со мной. Но здесь? Нет, здесь его нет. После смерти Стивена мне приходили мысли о том, что, может быть, ночью он лежит рядом, наблюдая за мной. Или что, может быть, он стал какой-то высшей силой, приглядывающей за мной и Беном. Но такие мысли мне мало помогали, ведь душой я не верила в это. Понимаешь меня? А ты сама веришь в то, что Бен рядом? Или правильней спросить: ты можешь в это верить? Я, к сожалению, не могу.

Я отрицательно качаю головой.

— Нет. Я не думаю, что он слышит меня. Не думаю, что он смотрит на меня. Хотя эти мысли приятны. Иногда я думаю: что, если он слышит всё, что я говорю? Что, если видит всё, что я делаю? Но от этих мыслей мне не становится легче. Каждый раз начав думать о том, где он сейчас, я непременно заканчиваю мыслями о последних мгновениях его жизни. Он осознавал, что умирает? Что, если бы он не ушел тогда из дома? Что, если бы я не попросила его…

— О чем?

— Он хотел сделать мне приятное и поехал купить Фрути-пеблс, — объясняю я, и у меня словно гора спадает с плеч.

— Это было признание? — спрашивает Сьюзен после недолгого молчания. — Всё это неважно. Ты же это понимаешь?

Нет, не понимаю. Но я не знаю, как в этом признаться, поэтому не говорю ничего.

— Ты окажешь себе неоценимую услугу, когда осознаешь, что всё это неважно. Ты можешь проигрывать в голове этот сценарий тысячи раз и в разных вариантах: где Бен идет или не идет за хлопьями, — продолжает Сьюзен. — Но что бы тогда не случилось, Бен всё равно бы умер. Так устроен мир.

Я смотрю на нее, пытаясь понять, верит ли она сама в то, что говорит.

— Не знаю, так ли это на самом деле, — заметив мой недоверчивый взгляд, продолжает Сьюзен, — но это единственное, во что нам остается верить. Слышишь меня? Заставь себя в это поверить.

Я открываю рот, но она не дает мне возразить:

— Бери коробку, — велит она. — Начнем с ванной.

Мы убираем зубную пасту Бена и его гель для укладки волос. Убираем его дезодорант и шампунь. Его собственных вещей тут мало. Мы многое с ним покупали на двоих. Понюхав его шампунь и дезодорант, Сьюзен кидает их в коробку.

— Это коробка на выброс. Когда ты будешь к этому готова, — уточняет она. — То есть, это мусор.

— Да, да, — смеюсь я, — это будет мусором.

Мы перебираемся в кухню, а затем — в кабинет, где большая часть вещей Бена опять же летит в коробки на выброс. Мы набиваем коробку за коробкой всякой ерундой. Интересно, какие-нибудь из этих вещей попадают в те же самые коробки, в которых прибыли сюда? Наконец, мы возвращаемся в гостиную, и Сьюзен начинает паковать книги Бена. На одной из полок она замечает книжную серию.

— Можно я возьму ее себе? — спрашивает она. — Я целые месяцы уговаривала его прочитать эти книги. Он никак не хотел поверить в то, что есть замечательная подростковая литература.

Мне хочется оставить эту серию себе, но еще больше хочется, чтобы ее оставила себе Сьюзен.

— Конечно, — отвечаю я. — Вы можете забрать всё, что пожелаете. Он был бы этому рад. Кстати, он обожал эти книги. И советовал прочитать их всем, кто был готов его выслушать.

Улыбнувшись, Сьюзен ставит книжную серию у двери, а потом убирает остальные книги в коробки.

— Это у нас будет коробка на хранение или продажу? — интересуется она.

— Пока не знаю.

Сьюзен кивает и, продолжив укладывать книги в коробку, вдруг раздраженно восклицает:

— Господи боже ты мой, сколько же подростковой литературы может прочесть один человек?!

— Он ее много прочел, — улыбаюсь я. — В неделю по книге. И, главное, отказывался брать их в библиотеке. Что меня сильно нервировало, так как я там работаю. Однако Бен всегда настаивал на том, чтобы купить книги в магазине. Я приносила те же самые произведения из библиотеки, но они просто пылились, пока я их не возвращала обратно.

— Это я виновата, — смеется Сьюзен. — Когда он был маленьким, покупка книг доставляла мне самое большое удовольствие. Я никогда не ходила в библиотеки.

— Почему? — Какое кощунство!

Она снова смеется, уже смущенно.

— Ты рассердишься.

— Всё так плохо?

— Я ненавижу запах библиотечных книг.

— Вы меня убиваете, Сьюзен. В самое сердце. — Я хватаюсь за грудь, имитируя сердечный приступ. Запах библиотечных книг — самый лучший запах на свете, ну, помимо аромата подушки, которую я по-прежнему храню в полиэтиленовом пакете.

— Прости! Ребенком Бен любил ходить в библиотеку, потому что там есть настольные игры и эти кресла… как там они называются? Такие большие и мягкие… Черт, да как же их называют?

— Кресла-мешки?

— Да! Он обожал сидеть в этих креслах, а я вместо библиотеки таскала его в магазин, чтобы приобрести там не пахнущие затхлостью книжки. Так что это я виновата. Прости.

— Вы прощены, — улыбаюсь я, всё еще слегка ошарашенная тем, что она не любит запаха библиотечных книг.

МАЙ

Когда я вернулась домой, Бен всё еще лежал в постели. Полтора часа пока меня не было он протаращился в потолок. Я же, кажется, целую вечность добиралась сначала на грузовике до автостанции, а потом, пересев в оставленную там машину Бена и поехав домой, вспомнила, что он просил купить чего-нибудь на ужин. Я не стала заморачиваться и заехала по дороге в Макдональдс.

— Ты там как? В порядке? — крикнула я ему, как только переступила порог дома.

— Да, только двигаться еще больновато, — отозвался Бен.

— А я обрадую тебя тем, что в Лавровом каньоне раз пять чуть не попала в аварию на этом гребаном грузовике. Нормальным людям нужно запрещать водить эти чудовища.

— Ну, с тем, что ты нормальная я бы поспорил, но я понял тебя.

Я положила пакет из Макдональдса на постель и помогла Бену принять сидячее положение.

— Мне кажется, всё-таки нужно вызвать врача.

— Да всё со мной будет в порядке, — отмахнулся Бен и начал есть.

Я последовала его примеру. Наелась, перепачкав рот и пальцы в соусе, глотнула содовой и растянулась на кровати, наконец-то расслабившись после долгого и тяжелого дня. Бен включил телевизор, сказав, что хочет что-то посмотреть. У меня же слипались веки, и вскоре я провалилась в сон.

Проснулась я утром в пустой постели.

— Бен? — позвала я.

Он отозвался из гостиной. Пройдя туда, я обнаружила, что он успел распаковать кучу коробок.

— Как ты себя чувствуешь? Спина болит?

— Нормально. Пока не сгибаюсь и не делаю резких движений.

— Не нравится мне это. Тебе нужно показаться врачу.

— Кончай жужжать, женушка, — улыбнулся он. — Можно мне убрать с полок часть твоих дурацких книг? Мне нужно куда-то свои положить. — Он обвел рукой кипы бумажных книг на полу, явно чувствуя неловкость.

— Может, нам стоит просто купить еще книжных полок? — спросила я.

— Или, может, тебе стоит подарить часть своей нудной классики библиотеке? Нам что, правда, нужны два издания «Анны Карениной»?

— Эй! Она в двух разных переводах! — воскликнула я. — Нельзя же прийти сюда и выкинуть мои вещи, потому что тебе нужно место, засранец!

— Я и не предлагаю их выкидывать. Я предлагаю их… подарить. — Бен открыл книгу, понюхал страницы и вскинул голову: — Фууу! — Скривился он и потер спину. — Как же противно они пахнут! Пылью и старостью. Давай хотя бы на новые их заменим.

Я вырвала у него из рук «Анну Каренину» и поставила обратно на полку.

— Сомневаюсь, что твои книги пахнут розами, — сказала я. — Любая книга со временем начинает так пахнуть. И с этим ничего не поделаешь.

— Да, но я не покупаю подержанные книги. Я покупаю их горяченькими и только что напечатанными, поэтому они еще долго останутся свежими.

— Да елки-палки! Книги — не пирожки, которые нужно раскупать горяченькими. И они не портятся! — Я взяла одну книгу из его стопки. На ее обложке девочка-подросток стояла рядом с чем-то, похожим на сокола-переростка. — Ты, правда, такое читаешь?

— Давай проведем маленький эксперимент, — предложил Бен. — О чем «Анна Каренина»?

— О замужней аристократке, которая влюбляется в графа, но не может позволить себе…

— Ты меня усыпляешь первыми же словами. А знаешь, о чем этот роман? — спросил он, выхватив у меня из руки книгу с соколом на обложке. — О детях, которые по природе своей полулюди-полуптицы, — объявил он таким тоном, будто одно это говорит само за себя. — Эта книга лучше той.

— Ты даже не пробовал начать читать «Анну Каренину». Это невероятно трогательная история.

— Уверен в этом. Но я люблю, чтобы действие в книгах происходило в мире, где…

— «В мире, где» что?

— Ну, в мире, где, к примеру, любовь считают болезнью. В мире, где правительство выбирает за тебя твою будущую семью. В мире, где общество избавилось от болезней и страданий. Люблю такое.

— Последняя — это «Дающий»²¹? — спросила я. — Ты же о ней говоришь?

— Если ты сейчас скажешь мне, что тебе не нравится «Дающий», то между нами всё кончено, — заявил Бен. — Я бескомпромиссен в отношении тех, кто не оценил эту вещь.

Улыбнувшись, я подхватила из стопки его экземпляр «Дающего». Открыла и понюхала страницы.

— Ну не знаю… — поддразнила я его. — Попахивает затхлостью.

— Эй! — возмутился Бен, пытаясь отобрать у меня книгу, а потом, морщась, застонал — видно, спину прострелило болью.

Я взяла со стола ключи и потребовала:

— Вставай-ка. Мы идем к врачу.

— Никуда мы не идем, пока ты не признаешься в том, что тебе нравится «Дающий», — проворчал Бен.

Я опустилась перед ним на колени, чтобы помочь подняться, и с нежностью ответила:

— Мне он очень нравится.

Бен улыбнулся и, охнув, поднялся.

— Я знал это, — безмятежно сказал он. — А хочешь узнать мой секрет?

Я кивнула.

— Ради тебя я бы пошел на компромисс. — И, чмокнув меня в щеку, он позволил мне помочь ему дойти до машины.

СЕНТЯБРЬ

К полудню мы упаковываем большую часть вещей Бена, оставив спальню напоследок. Подхватив коробки, мы туда и направляемся.

Кинув коробки на кровать, я осматриваю комнату. Я могу это сделать. Могу. Могу. Могу. А если не смогу, то это сделает за меня Сьюзен. Так что мы по-любому с этим расправимся.

— Ну что. Поехали?

Сьюзен открывает комод и начинает забрасывать вещи в коробки.

Понаблюдав за тем, как рубашки и джинсы покидают свое законное место, я тоже принимаюсь за дело. Я достаю из шкафа одежду Бена вместе с вешалками. Никто не осознает, насколько мертвой смотрится висящая на вешалках одежда, пока человек, которому она принадлежит, не умирает сам. В общем, я не трачу время на то, чтобы снять вещи с вешалок. Я просто кидаю их сразу в коробки к остальной одежде. Я заканчиваю со шкафом и прикроватной тумбочкой Бена до того, как Сьюзен успевает очистить комод. Ее лицо спокойно, и по нему не скажешь, что творится у нее в душе, но я замечаю, как она нюхает одну из рубашек Бена, прежде чем положить ту в коробку. И она видит, что я ее подловила.

— Мне хотелось узнать, пахнет ли еще что-то им, — оправдывается она. — Я уже почти не помню его запах.

— Мне кажется, те вещи все пропахли мной, — говорю я.

— О, — смеется она. — Это всё объясняет.

Я на секунду задумываюсь, хватит ли у меня духу поделиться со Сьюзен тем, что у меня осталось от Бена. Хватит.

— Подождите секундочку, — прошу я. Достаю засунутую в пакет подушку Бена, развязываю пакет сверху и протягиваю Сьюзен. — Понюхайте.

Она с сомнением глядит на меня, но затем наклоняется, опуская нос в пакет.

— Это он. Боже. Это его запах.

Ее веки закрываются, по щекам текут слезы. И я впервые вижу, как Сьюзен позволяет себе поплакать.

МАЙ

Мы целый день просидели в приемной у врача на неудобных стульях, рядом с людьми, больными всякими заразными болячками. Бен тысячу раз повторил, что нет никакой необходимости идти на прием. Однако врач, когда мы все-таки к нему попали, обеспокоился тем, что Бен так легкомысленно отнесся к случившемуся. Ушли мы с рецептом на викодин.

Дома Бен позвонил в китайский ресторан и сделал обычный свой заказ, только я слышала, что он попросил и белый, и коричневый рис. Мне вспомнилось, как на первом нашем свидании он сказал, что заказ риса двух видов будет означать конец романтическим отношениям, однако на душе у меня потеплело. Мы с Беном как единое целое. Каждый из нас знает, чего хочет другой. Знает, что нужно другому. Мы знаем, когда стоит поспорить, а когда — пойти на компромисс. Мы не пытались подстраиваться друг под друга, чтобы произвести хорошее впечатление. Не тянули время, чтобы посмотреть, подходим ли друг другу. Мы стремглав и с головой окунулись в чувства и отношения, и вот они мы — одна из тех самых пар, что не парится по поводу всяких глупостей и пунктиков своей второй половины. Я люблю коричневый рис, Бен — белый. Мы заказываем оба. Всё прозаично и буднично. Новизна ушла, и то, с чем мы остались просто… потрясающе.

Коробки Бена, предназначавшиеся для спальни, мы еще не распаковали, но перед тем как лечь спать, Бен был полон решимости найти какую-то вещь. Волнуясь за него — ему нельзя было наклоняться — я настояла на том, что поищу ее сама. Бен объяснил, какая коробка ему нужна, и, в конце концов, я отыскала ее: легкую, как пушинку. Я принесла коробку ему, и Бен радостно ее открыл. В ней лежала грязная подушка.

— Что это? — ужаснулась я тому, что эта бяка будет лежать на моей постели. Ее всю покрывали пятна от слюны и какой-то оранжевой жидкости.

— Моя любимая подушка! — сообщил Бен, водрузив ее на одну из моих подушек — подушек, которые я уже считала «нашими», но которые теперь, в сравнении с его жуткой и грязной подушенцией, выглядели только «моими».

— Пожалуйста, убери эту бяку с моей постели.

— С нашей постели, детка. Это наша постель. И на нашей постели должны лежать наши подушки. И эта подушка теперь — наша.

— Ну уж нет, — засмеялась я. — Не хочу, чтобы эта подушка была нашей. Пусть она останется той подушкой, которой ты пользовался, живя один.

— К сожалению, это невозможно. Я не могу без нее спать.

— Но ты несколько месяцев преспокойно спал без нее!

— Да, но теперь это мой дом! Я оплачиваю его аренду! И мне нужна эта подушка в том доме, за аренду которого я плачу!

— Уф, — смягчилась я. — Тогда надень на эту чертову подушку наволочку.

— Запросто.

Бен прошел к бельевому шкафу, вернулся важный как павлин и осторожно лег в постель.

— Ты принял викодин? Он снимет боль.

— Я что, похож на мужчину, который не способен выдержать легкой боли? — спросил он, медленно повернувшись ко мне и положив голову на свою подушку. — Хочешь попробовать полежать на ней? Она очень удобная.

— Нет, спасибо, — помотала я головой.

— Да ладно тебе. Полежи на ней пять секунд. Она теперь — часть нас обоих, — поддразнил он меня.

— Хорошо! — Я подвинулась, чтобы положить на нее свою голову. — Боже, она отвратительно пахнет.

— Что? Ничего подобного!

— И ты еще что-то говорил о моих книгах? Да это же просто подушка-вонючка! — засмеялась я.

— Никакая она не вонючка. Нормально она пахнет. — Бен понюхал ее, чтобы в этом убедиться. — Тебе просто нужно привыкнуть к ней, вот и всё.

— Ага, конечно, — ответила я и выключила свет.

Бен задрых в считанные минуты, а я лежала рядом с ним, ощущая себя самой везучей девчонкой на свете из-за того, что спящий рядом чудак был моим и только моим, из-за того, что он жил со мной и имел теперь право требовать, чтобы его подушка-вонючка лежала на моей постели. Я еще раз понюхала ее и, задремывая, думала о том, что никогда не смогу к ней привыкнуть. Но я ошибалась.

СЕНТЯБРЬ

Коробки собраны. Вещи Бена почти все убраны с глаз. Теперь меня окружают не они, а упаковочный картон. Я оставила себе толстовку и несколько футболок Бена. Оставила в буфете его любимую чашку. Сьюзен отнесла в свою машину кое-какие книги и фотографии. Еще она взяла один из блокнотов, в котором Бен писал, и пару-тройку вещей, совершенно ничего не значащих для любого другого человека, но бесценных для матери.

Теперь, когда всё уложено в коробки, у Сьюзен нет причин задерживаться у меня.

— Что ж, — вздыхает она. — Похоже, мы закончили.

— Похоже, что так, — отвечаю я, на удивление спокойно.

— Хорошо, — кивает она. Ее кивок говорит о том, что она не знает, что еще сказать, что в мыслях у нее сумбур, что ей нужен воздух. — Думаю, мне… пора домой. Это… тяжело. Я не хочу уходить, но… я же не от него ухожу, понимаешь? Просто мне… мне теперь есть, чем заняться дома. Я несу бессмыслицу, да? Мне пора.

— Для меня это не бессмыслица, — обнимаю я ее.

— Ладно. — Сьюзен делает глубокий вдох. — Ладно. Я позвоню тебе на выходных.

— Отлично.

Она открывает дверь и выходит на улицу. Я разворачиваюсь и обвожу взглядом дом.

Вещи Бена убраны, но у меня нет ощущения, что я его потеряла. Наоборот, внутри меня только-только начинает расти другое чувство — едва ощутимое пока, но реальное. Чувство, вызываемое осознанием того, что это прекрасно — сдвинуться наконец с мертвой точки и продолжить жить дальше. Я понимаю, что нужно ловить этот момент, хватаю три коробки с одеждой Бена и загружаю их в машину. Покончив с этим, бегу за еще двумя коробками. И хотя место в машине еще есть, в дом больше не возвращаюсь, боясь дать слабину. Я уговариваю себя, что делаю всё правильно. Что это всё к лучшему. Так надо!

Припарковавшись у Гудвилла²², я беру коробки и захожу внутрь. Ко мне подходит крепкий мужчина.

— Что у нас тут? — спрашивает он.

— Мужская одежда, — отвечаю я, не глядя на него. Я не могу отлепить своего взгляда от коробок. — Вся в хорошем состоянии.

— Чудесно! — Он забирает у меня коробки. — Вам нужен чек?

— Нет, не нужен, спасибо.

Мужчина открывает коробки и вываливает их содержимое в большую кучу одежды. Я знаю, что мне пора уходить, но не могу сойти с места. Я так и стою, глядя на гору одежды. Это больше не вещи Бена. Это просто тряпки в куче другого тряпья.

Что я наделала?

У меня были вещи Бена, а теперь их нет.

Мужчина берет часть одежды в охапку и относит в заднюю комнату. Я хочу вернуть вещи Бена. Зачем я их отдала? Что он будет носить? Мне хочется перепрыгнуть через прилавок и зарыться в кучу тряпья в поисках вещей Бена. Мне нужно вернуть их! Однако я оцепенело стою, в шоке от того, что сотворила своими руками. Как я могла это сделать? Зачем я так поступила? Видит ли Бен там, где он сейчас, что я натворила?

— Мадам? — зовет меня мужчина. — Вы в порядке?

— Да. Простите.

Развернувшись, я возвращаюсь к машине. Я не могу повернуть ключ в замке зажигания. Не могу завести мотор. Я могу лишь биться головой о руль и поливать его слезами. Моя щека давит на гудок, но мне плевать.

Оставив ключи на переднем сидении, я вылезаю из машины и бегу. Я бегу и бегу, несмотря на то, что на улице холодно, несмотря на то, что тело горит, несмотря на то, что, похоже, у меня начался жар. А потом внезапно и резко останавливаюсь, осознав, что не могу убежать от себя самой. Я перехожу улицу и бреду по тротуару, пока не натыкаюсь взглядом на бар. У меня нет с собой кошелька, нет ключей, но я всё равно захожу внутрь. Еще достаточно рано, поэтому меня не останавливают на входе. Я сажусь за барной стойкой и пью пиво, бокал за бокалом, пока меня не развозит. Затем, сделав вид, что иду в уборную, выскальзываю наружу — не заплатив, не дав чаевые, даже не поблагодарив. Дойдя до дома, я понимаю две вещи: в квартиру мне без ключей не попасть и я заболела.

Меня тошнит и выворачивает прямо на газоне у дома. Сейчас всего восемь утра. Соседи видят меня, но мне, опять же, плевать. Опустившись на траву, я отключаюсь. Прихожу в себя я где-то около одиннадцати дня, еще недостаточно протрезвевшая для того, чтобы вспомнить, где мои ключи. Чтобы попасть домой, мне остается сделать только одно — позвонить Анне.

— Ну хоть мне позвонила, — говорит она, приехав. — Это самое главное.

Я ничего не отвечаю.

Анна поднимается по лестнице, открывает мою дверь и придерживает ее для меня.

— Ты напилась? — шокировано спрашивает она. В любое другое время ее бы это насмешило, но не сейчас, хотя меня саму это забавляет. — На тебя это не похоже.

— Выдались тяжелые дни, — отвечаю я, плюхаясь на диван.

— Хочешь об этом поговорить?

— Ну, у меня умер муж, это тяжело пережить. — Мне не хочется говорить с ней об этом. Мне ни с кем не хочется говорить.

— Я знаю.

Анна принимает мой саркастический ответ как искреннее признание. Она, конечно же, осознает, что я насмехаюсь, но по-прежнему отвечает мне дружеским пониманием, и мне не остается ничего другого как действительно быть с ней искренней.

— Я убрала его вещи, — говорю я, внутренне готовясь к тому, что за этим последует разговор по душам. Мне не хочется вспоминать о нашей последней беседе, о нашей ссоре, но я уверена, что Анна припомнит всё это.

Подруга пододвигается ко мне на диване и обнимает меня одной рукой.

— Его одежду я отвезла в Гудвилл.

Гудвилл! Вот где мои ключи.

— Мне так жаль, Элси, — отзывается Анна. — Но я горжусь тобой. Очень, очень тобой горжусь. — Она поглаживает меня по руке. — Ты молодец. Не знаю, смогла ли бы поступить так же, будь я на твоем месте.

— Что? — поражаюсь я. — Ты же буквально требовала, чтобы я продолжала жить дальше! Ты сказала, что я должна убрать его вещи!

— Сказала, — кивает Анна, — потому что это и следовало сделать. Но это не значит, что я не знала, как это трудно.

— Тогда почему ты говорила об этом так, будто это легче простого?

— Потому что тебе нужно было это сделать, и я знала, что ты сможешь. Никто не хочет подобного делать.

— Угу. Никому другому и не надо.

Я хочу, чтобы Анна ушла, и она об этом прекрасно знает.

— Прости меня за тот вечер. Я повела себя бестактно. Я, правда, очень сожалею об этом, — извиняется она.

— Ничего страшного, — отвечаю я. И это действительно так. Мне тоже следовало бы извиниться, но у меня нет желания сейчас с кем-либо говорить.

— Хорошо. Что ж, я пойду. — Анна встает. — Я тебя люблю.

— Я тебя тоже, — отвечаю я, надеясь, что это сойдет за «я тебя люблю». Я на самом деле ее люблю, но сейчас не хочу произносить этих слов. Не хочу ничего ощущать.

Она уезжает, и я провожаю ее машину взглядом из окна. Наверное, она поедет на встречу с Кевином, расскажет ему об этом маленьком эпизоде, и он возьмет ее за руку и пожалеет: «Бедняжка, должно быть, тебе трудно приходится», как будто весь мир ополчился против нее, как будто она этого не заслуживает. Я ненавижу их обоих за то, что они могут тяжко повздыхать, построить серьезные физиономии, посетовать на то, как мне сейчас нелегко, а потом отправиться в кино и посмеяться над дебильными шутками.

На следующее утро я отправляюсь к Гудвиллу за своей машиной. Ключи так и лежат на переднем сидении, но из машины ничего не стащили. Сказать по правде, меня это приводит в бешенство. Меня бесит то, что вселенная решила помочь мне именно сейчас, а не тогда, когда мне действительно это было нужно.

В понедельник на работе меня раздражают незнакомые посетители. Я угрюмо помогаю им в случае надобности, а потом недовольно бурчу себе под нос, посылая их куда подальше. К приходу мистера Каллахана, я чувствую себя выжатой как лимон.

— Здравствуй, милая, — говорит он, протягивая ладонь, чтобы коснуться моей руки.

Я инстинктивно отстраняюсь, но мистер Каллахан, видимо, не обижается.

— Плохой день? — спрашивает он.

— Можно сказать и так.

Я берусь за ручку тележки с книгами, которые нужно вернуть на полки. Это не входит в мои обязанности, но такой способ окончания разговора с мистером Каллаханом кажется мне более любезным. Однако мистер Каллахан не понимает намека и идет следом.

— Со мной как-то раз тоже случился плохой денек, — улыбается он.

Обычная шутка, но она проходит мимо меня. Мистер Каллахан стремится поднять мне настроение, а мне этого не нужно. Если честно, я даже не уверена, что помню, как это — улыбаться естественно. Как это происходит? Приподнимаются уголки губ?

— Неудачная шутка, — машет мистер Каллахан рукой, тем самым отмахиваясь от собственной шутки и прощая меня за то, что я над ней не посмеялась. — Я могу вам чем-нибудь помочь?

— О… — Мой взгляд прикован к верхней полке, а я даже не помню, что на ней ищу. Приходится посмотреть на книжку в руках. Мозг не фиксирует детали. Номера на книгах вылетают из головы прежде, чем я успеваю перевести взгляд на стеллаж. — Нет, спасибо.

— А ведь у меня два уха, к твоему сведению! — заявляет мистер Каллахан.

— Что, простите? — растеряно смотрю я на него.

— Я о том, что я — прекрасный слушатель.

— О.

— Неважно. Ты хочешь побыть в одиночестве. Я понял. Просто знай, что мое предложение остается в силе. Я всегда готов тебя выслушать. — Он глядит на меня с минуту, вероятно пытаясь пробиться ко мне, но видя в ответ пустой взгляд. — А я такое не каждому предложу. — Улыбнувшись, он мягко похлопывает меня по руке и уходит.

У меня не хватает душевных сил на то, чтобы сказать ему, что он очень хороший человек. На то, чтобы просто его поблагодарить. Я никакая. Я не могу улыбаться ему. Не могу попрощаться. Проводив его взглядом, я разворачиваюсь к полкам так, как будто его вовсе не было рядом. Я снова позабыла номер книги, которую держу в руках, но вместо того чтобы посмотреть его еще раз, кидаю книгу в тележку и иду прочь.

Я выхожу на улицу и делают глубокий вдох. Я говорю себе собраться. Говорю себе, что никто не виноват в том, в каком положении я оказалась. Прогуливаясь, я дохожу до велосипедной стойки и вижу молодую пару с ребенком. Младенец лежит в слинге у отца на груди, а мама несет сумку с подгузниками. Поагукав малышу, женщина целует мужчину в губы и смеется тому, что для этого ей пришлось тянуться через ребенка. Они нежно касаются ручек и ножек малыша.

Почему это случилось со мной, а не с ними? Почему умер не этот мужик? Почему не я сейчас иду с Беном навстречу бродящей по улице грустной женщине на грани нервного срыва? Кто дал им право быть счастливыми? Почему все должны быть счастливы прямо у меня на глазах?

Вернувшись в библиотеку, я говорю Нэнси, что буду в отделе «Коренные американцы», что я готовлю новую тему про ацтеков для витрины. Стоя в проходе, я провожу пальцами по корешкам книг, ощущая, как потрескивает при прикосновениях целлюлоза, наблюдая за тем, как увеличиваются десятичные числа библиотечных номеров. Я пытаюсь сосредоточить свое внимание только на этих числах, только на корешках. Мне это удается лишь на короткое мгновение. Лишь мгновение я не думаю о том, как сильно мне хочется застрелиться. И в это мгновение меня кто-то толкает.

— Ой, простите, — извиняется парень, поднимая книгу, которую уронил.

Он мой ровесник или чуть постарше меня. С темными волосами и легкой щетиной. Высокий, крепкий и широкоплечий. В джинсах, выцветшей футболке и яркихкедах от Чака Тэйлора. Я сдвигаюсь, чтобы обойти его, но он, по всей видимости, хочет задержаться и поболтать.

— Брет, — представляется он, протягивая мне руку.

— Элси, — пожимаю я ее.

— Простите, что врезался в вас. Я тут впервые, а библиотекари здесь не шибко помогают.

— Я здесь библиотекарь, — отвечаю я. Мне плевать на то, станет ему неудобно или нет.

— Как неловко, — смущенно смеется он. — Простите. Снова. Вау. Что-то я всё время попадаю впросак?

— Да нет.

— Послушайте, может быть, в качестве извинения вы позволите угостить вас кофе?

— Да всё нормально. Не переживайте.

— Нет, нет. Я настаиваю. Мне бы очень хотелось угостить вас, — улыбается он.

Наверное, считает себя милым и очаровательным.

— Эм… Нет, знаете, мне нужно возвращаться к работе.

— Может, тогда в другой раз?

Не пойму: он думает, что я стесняюсь и скромничаю?

— Я замужем, — обрубаю я, пытаясь закончить разговор. Не знаю, говорю ли я это, потому что так и считаю, или потому что хочу отделаться от парня, как когда-то говорила: «Вряд ли моему парню это понравится», когда была одна и ко мне клеились бездомные мужики у магазинов.

— Оу. Простите. Я не… я не ожидал.

— Бывает, — отвечаю я, показывая ему руку с кольцом.

— Что ж... — смеется он, — если у вас с мужем не склеится…

И в этот момент я его бью.

Удивительно, какое удовольствие мне доставляет ощущать, как кулак проходится по его лицу, видеть, как из носа течет тонкая струйка крови.

Нельзя бить людей по лицу. В особенности нельзя этого делать на рабочем месте. И уж тем более, когда ты работаешь в госучреждении. А тут человек, которому ты вмазал, ведет себя как ребенок и настаивает на том, чтобы вызвали полицию. И когда приезжают полицейские, мне нечего им сказать в свою защиту. Парень меня не бил. Не запугивал. Не грубил. Он не делал ничего, что могло бы спровоцировать мою агрессию. То есть, я набросилась на него без причины. Поэтому, как бы позорно это ни было, меня арестовывают. Нет, на меня не надевают наручники. А один полицейский даже, кажется, считает всё это забавным. Просто если копов вызывают, потому что ты дал кому-то по морде, и по их прибытию ты признаешь: «Да, офицер, я ударил этого человека», то они по крайней мере должны забрать тебя «для разбирательства» в участок. Один из полицейских усаживает меня на заднее сидение патрульной машины, напоминая пригнуть голову, чтобы избежать удара. Когда он закрывает дверцу и идет садиться на переднее сидение, из библиотеки выходит мистер Каллахан и встречается со мной взглядом. Наверное, мне должно быть стыдно. Но мне всё равно. Я гляжу на мистера Каллахана через стекло, и его губы вдруг изгибаются в улыбке. А улыбка медленно переходит в смех — в смех, в котором шок смешивается с уважением, или даже гордостью. Машина трогается, и мистер Каллахан озорно показывает мне поднятый вверх большой палец. Я обнаруживаю, что и сама улыбаюсь. Похоже, я всё-таки помню, как это делать. Нужно лишь приподнять уголки губ.

В полицейском участке копы оформляют мое задержание, забирают у меня вещи и закрывают в камере, после чего разрешают позвонить одному человеку. Я звоню Анне.

— Ты где? — потрясенно спрашивает она.

— В полицейском участке. Мне нужно, чтобы ты пришла и поручилась за меня.

— Ты ведь шутишь?

— Я серьезна как никогда.

— Что ты натворила?

— Дала по роже парню в библиотеке, где-то между секциями 972.01 и 973.6.

— Ладно. Уже еду.

— Погоди. Ты не хочешь узнать, почему я врезала ему?

— А это имеет значение?

* * *

Кажется, что до приезда Анны проходят часы, но думаю, что на самом деле она приехала довольно быстро. Она подходит к моей камере и… ахах, каким лешим меня сюда занесло? С ней арестовавший меня офицер. Он говорит, что пока я свободна и что посмотрим, потребует ли потерпевший возбуждать против меня дело.

Мы выходим из участка, и Анна протягивает мне мои вещи. У меня случившееся вызывает смех, но подруга не находит ситуацию забавной.

— В свою защиту могу сказать, что мистера Каллахана произошедшее тоже рассмешило, — говорю я.

— Того старика? — поворачивается ко мне Анна.

Он не какой-то там старик.

— Забудь, — отвечаю я.

— Я позвонила Сьюзен, — ошарашивает меня подруга.

— Что?

— Я позвонила Сьюзен.

— Зачем?

— Затем, что ситуация вышла из-под контроля. Я не знаю, что делать.

— Поэтому ты настучала моей маме?

— Она не твоя мама, — поправляет меня Анна.

— Знаю. Но ты поняла, что я имела в виду. Ты не хочешь иметь со мной дела, поэтому вовлекаешь меня в неприятности?

— Тебе не кажется, что ты сама вовлекаешь себя в неприятности?

— Он вел себя как говнюк, Анна.

Подруга молча смотрит на меня.

— Правда! А откуда у тебя вообще ее номер?

— Он забит в твоем мобильном, — объясняет она мне, как тупой.

— Ладно. Забыли. Прости, что побеспокоила тебя.

— Сьюзен будет у тебя через час.

— Она приедет ко мне домой? Я работаю до пяти.

— Что-то подсказывает мне, что на работу ты сегодня возвращаться не захочешь.

Мы садимся в ее машину, и она подвозит меня до моего автомобиля. Я выхожу и благодарю ее еще раз за то, что она вытащила меня из участка. Говорю, что сожалею, что со мной так сложно, и что я ей обязательно за это отплачу.

— Я же просто волнуюсь за тебя, Элси.

— Я знаю. Спасибо.

Я еду домой и жду стука в дверь.

Сьюзен стучит, и я ей открываю. Она ничего не говорит. Просто смотрит на меня.

— Простите, — говорю я. Не знаю, почему я извиняюсь. Я ей ничего не должна, из участка она меня не вызволяла.

— Тебе не за что извиняться передо мной, — отвечает она. — Я просто хотела удостовериться, что с тобой всё в порядке.

— Всё хорошо.

Сьюзен проходит в гостиную, скидывает туфли и ложится на диван.

— Что случилось? — спрашивает она.

Устало вздохнув, я сажусь рядом.

— Этот парень пригласил меня на свидание. Я отказала, но он не отставал, и тогда я сказала, что замужем…

— Почему ты так сказала?

— А?

— Я постоянно говорю всем, что замужем, но делаю это из неправильных побуждений. Я делаю это для того, чтобы чувствовать себя замужней. Мне не хочется вслух произносить, что я не замужем. Ты сказала так из этих же побуждений?

— Нет. Как бы это объяснить… — Я умолкаю, задумавшись, а потом замечаю: — Я действительно замужем. Я не развелась с Беном. Наш брак не закончен.

— Но он закончен.

— Ну… нет. Мы не заканчивали его.

— Он закончен.

Почему все вдруг принялись учить меня жизни? Почему я не могу вести себя так, будто всё еще нахожусь замужем? Почему все не отвяжутся от меня, в конце концов?

— Если я… — я замолкаю, не уверенная в своих собственных оправданиях.

— Продолжай, — побуждает меня Сьюзен. Такое ощущение, что она знает, что я собираюсь сказать, когда я и сама этого не знаю.

— Если мы перестали быть женаты с его смертью…

Сьюзен ждет, когда я закончу свою мысль.

— Тогда мы почти и не были женаты.

— Так и думала, что ты скажешь именно это, — кивает Сьюзен.

У меня невольно опускаются уголки губ.

— Кому какое дело? — заявляет вдруг она.

— Что?

— Кому какое дело, что вы почти и не были женаты? Это же не значит, что ты меньше его любила.

— Да, но…

— Что?

— До свадьбы мы встречались всего каких-то полгода.

— И?

— Ну, женитьба — то, что отличает Бена от любого другого парня. Она доказывает, что он… был любовью всей моей жизни.

— Ничего она не доказывает, — возражает Сьюзен, и я ошеломленно смотрю на нее. — Свидетельство о браке — это всего лишь бумажный лист. Лист, которого, кстати, у тебя даже нет. Так что заключение брака совершенно ничего не значит.

— Оно значит всё!

— Послушай меня. Оно ничего не значит. Неужели ты думаешь, что десять минут, проведенных с Беном в комнате для заключения браков, определяет то, что вы значили друг для друга? Нет, не определяет. Ты это определяешь сама. Твои чувства это определяют. Ты любила его. Он любил тебя. Вы доверились друг другу. Вот что ты потеряла. И неважно, кем Бен при этом звался: твоим мужем или бойфрендом. Ты потеряла любимого человека. Потеряла будущее, которое должно было у тебя быть.

— Да, — соглашаюсь я.

— Я была со Стивеном тридцать пять лет, прежде чем его потеряла. Думаешь, у меня больше прав на то, чтобы испытывать боль от этой потери?

Мой ответ — «да». Я действительно так считаю. И меня это страшно пугает. Я чувствую себя незрелой девчонкой, какой-то притворщицей.

— Не знаю, — отвечаю я.

— А я знаю. И это не так. Любовь — это любовь. Ее потерю ты переживаешь как самую дерьмовую катастрофу в мире.

Я киваю.

— Потеряв Стивена, я потеряла не только любовь, но и человека, к которому была сильно привязана. У тебя не было столько времени, сколько было у меня, чтобы привязаться к любимому мужчине. Но привязанность и любовь — две совершенно разные вещи. Мое сердце было разбито, и я не понимала, как существовать без Стивена. Я не помнила саму себя, ту, какой я была до него. Но ты… ты жила с Беном только последний год. Ты можешь вспомнить, как жить без него. Ты можешь сделать это быстрее меня. Но любовь… боль от ее потери никогда не пройдет. Она навсегда поселится в твоем сердце. И со временем лишь слегка утихнет.

— Просто я была с ним так мало времени. — Мне так тяжело об этом говорить. Тяжело, потому что я усиленно стараюсь не опускаться до самобичевания, а заводить об этом разговор — всё равно что открыть дверь в шкафчик с запертой жалостью к себе и вывалить ее наружу. — Недостаточно времени. — Мой голос надламывается, губы дрожат. — Шесть месяцев! Это всё, что у нас было. — У меня сжимается горло. — А его женой я была всего девять дней, — всхлипываю я. — Девять дней — это мало. Этого недостаточно.

Сьюзен придвигается и берет меня за руку. Убирает назад мои волосы и смотрит мне в глаза.

— Милая моя, поверь, когда любишь кого-то так сильно, никакого времени не будет достаточно. Даже тридцати лет.

Она, конечно, права. Проведи я с Беном вместе десяток лет, разве я сидела бы тут и говорила: «Всё нормально, ведь мы с ним были достаточно долго»? Нет. С ним бы мне никакого времени не хватило.

— Мне страшно, — признаюсь я. — Я боюсь того, что мне придется жить дальше и что я встречу другого мужчину, с которым проведу всю свою оставшуюся жизнь, и что тогда Бен просто останется… — у меня снова надламывается голос, — просто останется моим первым мужем. Я этого не хочу.

Сьюзен кивает.

— Знаешь, ты совершенно в другом положении, нежели я, а я порой об этом забываю. Никто не корил меня за то, что после Стивена я забыла о своей личной жизни. Меня понимали. Все знали, что я никогда снова не пойду на свидание. Знали, что у меня была одна-единственная настоящая любовь и другую я искать не буду. Но ты… ты встретишь новую любовь. И я не представляю, как бы ощущала себя на твоем месте, понимая это и заранее считая себя предательницей.

— Это и есть предательство. Я всё сейчас ощущаю предательством. У меня был потрясающий мужчина… я не могу просто взять и позабыть о нем, повстречав другого человека.

— Я понимаю тебя, Элси. Но тебе придется одновременно и забыть его, и помнить о нем. Сохрани его в своем сердце и воспоминаниях, но не забывай жить своей жизнью. Ты не можешь жить моим сыном. Не можешь.

Я качаю головой.

— Если я не могу жить ради него, то не знаю, ради чего мне еще жить.

— Ради себя. Ты должна жить ради себя самой. Это же твоя жизнь, — улыбается она. — Я понимаю, девять дней — это мало. Полгода — это мало. Но поверь, если ты продолжишь жить, еще раз выйдешь замуж, нарожаешь детишек, будешь обожать свою семью и не представлять себе жизни без нее, то это не будет означать, что ты потеряла Бена. Эти девять дней, эти полгода — уже часть твоей жизни, часть тебя самой. Их может быть недостаточно для тебя, но их достаточно для того, чтобы изменить тебя. Я потеряла сына, любив его двадцать семь лет. Меня мучает бесконечная, жестокая, выедающая душу боль. Ты считаешь, что я не заслуживаю горевать так же сильно, как тот, кто потерял сына, которому было сорок? Жизнь сына, оборвавшаяся в двадцать семь лет — слишком коротка для матери. Но то, что она коротка, не значит, что ее не было вовсе. Она просто была коротка. Вот и всё. Прости себя, Элси. Не ты виновата в том, что твой брак продлился всего девять дней. И его короткий срок уж точно не показатель того, как сильно ты любила Бена.

Я не знаю, что сказать в ответ на эти слова. Мне ужасно хочется собрать их как кусочки паззла и закрыть ими дыру в своем сердце. Мне хочется записать эти слова на кусочках бумаги и проглотить, сделав частью себя. Может, тогда я осмелюсь в них поверить.

Из-за того, что я долго ничего не говорю, мы погружаемся в молчание. Я внутренне расслабляюсь, и слезы высыхают на моих щеках.

— Тебя уволили? — мягко спрашивает Сьюзен.

— Нет. Но, наверное, попросят взять отпуск.

Она, кажется, рада это слышать, как будто сказанное мной соответствует ее замыслам.

— Тогда погости у меня в Ньюпорте.

— Что?

— Тебя нужно вытащить из этого дома. Из Лос-Анджелеса. Тебе нужно сменить обстановку на пару-тройку недель.

— Оу…

— Я уже несколько дней подумываю над этим, и сегодняшнее происшествие — знак того, что я права. Тебе нужно спокойно посидеть и пожалеть себя, избавиться от обуревающих тебя чувств, чтобы потом начать жить заново. Я могу помочь тебе. Позволь мне помочь тебе.

Я пытаюсь придумать разумную причину для отказа, но… таковой не нахожу.

МАЙ

— Раньше я любил ездить домой, а сейчас — не очень, — признался мне Бен.

Мы шли по набережной Венис-Бич. Мне захотелось прогуляться по песку, а Бену всегда нравилось разглядывать отдыхающих в Венеции²³ людей. Я предпочитала тихие и романтические пляжи Малибу, Бен же обожал глазеть на всяких чудиков, расположившихся на тротуарах.

— Почему? — удивилась я. — Ты вроде говорил, что после ремонта у мамы дома очень хорошо.

— Так и есть. Но он слишком большой. Слишком пустой. Слишком…

— Какой?

— Не знаю. Я словно нахожусь в постоянном напряжении, боясь что-нибудь в нем раскокать. Когда папа был жив, дом был попроще. Папа никогда особо не заботился о всяких украшательствах и ненавидел тратить деньги на такую фигню, как хрустальные вазы.

— У твоей мамы много хрустальных ваз?

— При жизни отца ни одной не было, поэтому она, наверное, так разошлась.

— Ясно. Сейчас она делает всё, что ей хотелось, но не получалось делать, когда он был жив.

— Угу. Хотя скорее так: она покупает всё, что ей хотелось. Потому что не делает она ничего.

— Ну… покупать — это уже что-то делать. Может, это ей помогает. А еще… — Я заколебалась, не зная, стоит ли это говорить, а потом всё же решилась: — Может, она так себя ведет по той же причине, почему и ты себя так ведешь? Не рассказываешь ей о нас.

Бен взглянул на меня.

— Я не делаю этого, потому что… — Он умолк, не найдя слов, чтобы закончить начатое. — Может быть, — признал он. — Я обязательно расскажу ей о нас. Похоже, подходящий момент никогда не наступит, и получается, что сейчас я ей откровенно лгу. Раньше между нами не было определенности, но теперь я переехал к тебе и мы живем вместе. — Он расстроенно вздохнул, совсем пав духом: — Я давно уже лгу ей.

Может, я должна была тут же заставить его позвонить маме. Может, должна была поддакнуть, что он лжет. Но я не хотела, чтобы он расстраивался. Чтобы он страдал от разочарования в себе.

— Ты не лжешь, — сказала я. — Ты медлишь. Но теперь ты осознал, что на самом деле должен ей о нас рассказать, и скоро сделаешь это, — продолжила я, как ни в чем ни бывало.

— Да. Нет. Ты абсолютно права, — задумчиво кивнул Бен. — Я слишком долго медлил, хотя в этом не было нужды. Мама будет счастлива за меня. И полюбит тебя. — Бен посмотрел на меня с нескрываемым обожанием. Он и правда не представлял себе, чтобы я могла кому-то не понравиться или чтобы я могла оставить кого-то равнодушным.

Он глянул в сторону и тут же поспешно отвел взгляд.

— Ты это видишь? — спросил он, едва разжимая губы. — Видишь то, что я вижу?

— Старикашку в желтых стрингах, катающегося на скейтборде с собакой? — тихо уточнила я.

— Точно тебе говорю: в Малибу такого не увидишь! — Бен обнял меня одной рукой за плечи.

Я засмеялась, и мы пошли дальше. Бен, как обычно, глазел на прохожих, а я погрузилась в свои мысли. Я почему-то распереживалась, понимая, что наконец-то познакомлюсь с его мамой, и начала представлять себе, как произойдет наша встреча.

Мы встретимся на торжественном ужине. Я прилично оденусь и отправлюсь в приличный ресторан. Наверное, возьму с собой кофту, но забуду ее в машине. Буду весь ужин мерзнуть, но никому об этом не скажу. Захочу пойти в уборную, но так разнервничаюсь, что не смогу, не смущаясь, встать из-за стола. Я буду улыбаться так старательно, фальшиво и во весь рот, что у меня заболят щеки. Бен будет сидеть за круглым столом между нами, а мы с его мамой — лицом к лицу.

Воображая себе эту картинку я, в конце концов, поняла, что меня так тревожит. Я просто-напросто боюсь, что пока буду сидеть напротив мамы Бена с идеально прямой спиной, беспокоясь о том, не застряло ли у меня что в зубах, она будет думать лишь об одном: «Что он в ней нашел?»

ОКТЯБРЬ

Перед отъездом к Сьюзен я прошу на работе дать мне отпуск. Лайл говорит, что я поспешила выйти на работу, отчего ему было не по себе, и я отвечаю, что прекрасно понимаю его. Но потом он добавляет, что когда я буду готова, всегда могу вернуться на свое место. Я благодарю его, уверенная, что так благотворно на него повлияла Нэнси.

За завтраком я встречаюсь с Анной и сообщаю ей, что поживу у Сьюзен.

— Что? — поражается она. — Я хотела, чтобы она вразумила тебя, а не забирала к себе.

Разнервничавшись, она закидывает еду в рот и проглатывает ее, практически не пережевывая.

— Я знаю. Спасибо, что позвонила ей. Думаю, мне и правда полезно будет ненадолго уехать отсюда. Во всяком случае здесь начать жить заново у меня не получается.

— Насколько ты уезжаешь? — Похоже, она готова расплакаться.

— Ненадолго. На пару-тройку недель. Я скоро вернусь, а ты можешь в любое время меня навестить.

— Ты действительно считаешь, что тебе это поможет?

— Я хочу, чтобы мне это помогло. И это главное.

— Ладно. Хочешь, я присмотрю за твоим домом и буду забирать почту?

— Конечно.

— Хорошо.

Она не говорит этого, но я чувствую, что глубоко в душе она все же радуется, что я уезжаю. Я измучила ее. Когда я наконец перестану жалеть себя, настанет время пожалеть подругу, ведь ей со мной через столько пришлось пройти. Пусть и не скоро, но это время настанет.

— Мне нравится Кевин, — говорю я.

— Хорошо. — Ясно, что она мне не верит.

— Нет, правда. Ты тогда просто ошарашила меня. Он мне на самом деле понравился.

— Спасибо, — дипломатично отвечает подруга.

Вскоре мы расстаемся, я залезаю в машину, забитую чистой одеждой и туалетными принадлежностями, набиваю в навигаторе мобильного нужный адрес, выезжаю с парковки и направляюсь на юг.

Добравшись до места, с сумкой через плечо нажимаю на кнопку дверного звонка. Я словно приехала сюда на одну ночевку. Почему-то сейчас дом не кажется мне пугающе негостеприимным, и нет такого ощущения, что он поглотит меня, стоит мне переступить через его порог.

Открыв дверь, Сьюзен распахивает для меня свои объятия. Она встречает меня с искренней и глубокой радостью, что очень приятно — в последние недели мое присутствие не особо радовало людей.

— Здравствуй! — говорит она.

— Здравствуйте, — застенчиво отвечаю я.

— Я распланировала весь наш вечер, — спешит обрадовать меня Сьюзен, хотя я еще даже не вошла в дом. — Китайская еда, массаж на дому, «Стальные магнолии»²⁴.

«Стальные магнолии»? Я удивленно смотрю на нее.

— У меня не было дочки, с которой я могла бы их посмотреть! — смущенно улыбается Сьюзен.

Рассмеявшись, я опускаю сумку.

— Звучит заманчиво.

— Пойдем покажу тебе твою комнату.

— Боже. Такое ощущение, будто я в отеле, — говорю я.

— Я тут бесконечно приукрашиваю всё в те дни, когда на сердце совсем тяжело. Сейчас почти все дни такие.

Ее откровенное признание поражает меня до глубины души. Мы всегда говорили обо мне. Я даже не знаю, что сказать женщине, потерявшей и мужа, и сына.

— Теперь я здесь, с вами… — бодро говорю я. — И я могу… — Что? Что я в действительности могу?

Сьюзен улыбается мне, но я вижу, что ее улыбка в любую секунду сменится печалью. Чего не происходит. К ней снова возвращается радостное настроение.

— Давай я покажу тебе гостевую.

— Гостевую?

— Ты же не думала, что я позволю тебе спать в комнате Бена? — разворачивается она ко мне.

— Вроде как так и думала.

— Я слишком много времени провела в ней за последние две недели, и скажу тебе так: там лишь становится тяжелее.

Сьюзен больше не поддается эмоциям, решительно настроенная не акцентировать внимание на плохом. Она ведет меня в шикарную комнату с белыми обоями, белым покрывалом и белыми подушками. На столе стоят белые каллы, на прикроватной тумбочке лежит коробка элитного бельгийского шоколада. Не знаю, новые ли здесь подсвечники, но ими точно еще ни разу не пользовались. Пахнет хлопком и мылом. Приятно пахнет. Эта спальня — просто потрясающая.

— Чересчур много белого? Прости. Я, наверное, перестаралась на радостях, что наконец эту комнату обживут.

Я смеюсь.

— Тут очень красиво, спасибо.

На постели лежит халат. Заметив, что я увидела его, Сьюзен объясняет:

— Это для тебя. Мне хочется, чтобы ты чувствовала себя здесь свободно и комфортно.

— Здорово. — Она обо всем подумала.

Я смотрю за ее спину в ванную и вижу сообщение Бена, написанное мылом на зеркале. Сьюзен ловит мой взгляд.

— Я не смогла стереть его, когда он был жив, а теперь не смогу стереть и подавно.

Помню, как я пыталась найти это сообщение, когда была здесь в прошлый раз. Помню, почему так и не нашла. И вот теперь оно прямо передо мной. Как будто не я его, а оно само меня нашло. Какой же красивый почерк. Бен даже не представлял, что делает, когда писал это сообщение. Он даже не представлял, как много оно будет значить для нас.

— Ладненько, — прерывает наше молчание Сьюзен, — устраивайся. Делай, что пожелаешь. Через пару часов придут массажистки. А после этого мы закажем себе ужин из китайского ресторана. Я сейчас пойду смотреть всякую муру по телевизору, но ты знай — с этого момента действует одно лишь правило: пока ты здесь, забудь о мире снаружи и поплачь вволю. Избавься от того, что накопилось у тебя внутри. Это мое единственное правило.

— Договорились, — отвечаю я, и она уходит.

Мне слегка неуютно, что очень странно — в последнее время я всегда чувствовала себя рядом со Сьюзен комфортно. Она приносила вместе с собой утешение. Но теперь я в ее доме, в ее мире. И в этом доме вырос Бен. Самый подходящий момент, чтобы поплакать. И что же? Слезы не выступают на глазах. Наоборот. Мне хорошо. Может, как раз потому что здесь можно поплакать, мне и не плачется?

МАЙ

— Выходи за меня замуж, — огорошил меня Бен.

— Замуж?

Я сидела за рулем его машины. Заехала, чтобы забрать его от врача. Бен утром наклонился погладить собаку и тем самым вызвал новый спазм мышц спины. Такое случается, если не пить прописанные врачом лекарства. Бену прочитали целую лекцию на тему того, что нужно принимать болеутоляющие, чтобы нормально двигаться и разрабатывать мышцы. Я ему всю неделю это твердила, но он меня не слушал. Что привело к новой поездке в больницу. Только в этот раз, проглотив наконец таблетки, Бен ни с того ни с сего сделал мне предложение.

— Да! Выходи за меня! Ты идеальна, — заявил он. — Как же здесь жарко!

— Что ж поделать. Скоро дома будем.

— Но ты выйдешь за меня? — уточнил он, глядя на меня с улыбкой.

— Это за тебя наркотик²⁵ говорит.

— Что у трезвого на уме, то у хмельного на языке, — заявил Бен и тут же уснул.

ОКТЯБРЬ

Проходят дни за днями, и я их ничем не заполняю. Мы со Сьюзен играем в кункен²⁶ и пьем много чая со льдом. Я загораю у бассейна, почитывая журналы. Гуляю в саду, иногда срываю лимон и добавляю его в чай. Потихоньку набираю вес. Я не вставала на весы, но вижу, как округляются мои щеки.

Когда холодает и ночами преобладают сухие ветры, я устраиваюсь у уличного камина. До меня его, наверное, никто не разжигал. Однако уже вскоре он начинает дышать теплом и уютом, и надолго прикрыв глаза, я могу представить себя сидящей в отпуске у костра.

Сьюзен часто составляет мне компанию, устраивая что-то вроде мини-версии своего собственного Вдовьего Центра Реабилитации. Иногда ее вдруг пробивает на слезы, но она всегда быстро берет себя в руки и успокаивается. Уверена, что дать волю слезам она позволяет себе только ночью в постели. Время от времени, пытаясь заснуть, я слышу ее приглушенные рыдания, доносящиеся с другого конца дома. Я никогда не иду к ней в спальню. Никогда не упоминаю об этом на следующий день. Сьюзен любит переживать свою боль в одиночестве. И не любит ею делиться. Днем же она хочет посвящать себя мне, учить меня, как держаться, и я рада ей угодить. Ее методика исцеления неидеальна, но ей она помогает. Сьюзен собрана и готова к действиям, когда это требуется, и в ладах со своими чувствами. Похоже, она прекрасный учитель, потому что я действительно чувствую себя немного лучше.

Изредка, когда Сьюзен нет рядом, я тихонько пробираюсь в спальню Бена. Я воображала себе, что комната ждет его, застыв во времени и сохранившись точно такой, какой ее оставил Бен. Думала, что, возможно, найду в ней старые школьные призы, фотографии с выпускного, может даже суконный флаг — из тех, что некоторые вешают на стенах. Мне хочется узнать больше о своем муже. Хочется собрать больше информации о нем. Провести с ним больше времени. Но вместо этого я обнаруживаю тесную комнатку, убранную задолго до его смерти. Тут стоит кровать с полосатым синим одеялом и в одном углу висит полуоторванный стикер какой-то фирмы скейтбордов. Иногда я сажусь на постель и прислушиваюсь к царящей в доме тишине. Наверное, здесь невероятно тихо, когда Сьюзен остается одна.

Я представляю себе мир, в котором я замужем и у меня трое детей. У нашей семьи громадный внедорожник. Муж, к примеру, тренер футбольной команды девчонок. Он в моих мыслях безымянный, безликий. По правде говоря, в моем сценарии он неважен. Я всё пытаюсь придумать, как в эту мою новую жизнь вписать Бена. Я могла бы назвать его именем сына, но это было бы слишком очевидно, да и мелковато. Теперь я начинаю понимать людей, открывающих в честь кого-то благотворительные фонды. Было бы прикольно выступать в Фонде Имени Бенджамина Росса против употребления Фрути-пеблс. Ну против чего еще выступать от его имени?

Если честно, то я сейчас ничего не желаю и ни к чему не стремлюсь. Порой мне хочется, чтобы я хоть чего-то желала — что по сути уже и есть желание, только какое-то мизерное.

Сьюзен постоянно планирует что-то за меня, чтобы я была по возможности занята — даже если это занятие будет заключаться всего лишь в праздном просмотре телевизора. Иногда меня этот ее пунктик «лагерной вожатой» слегка раздражает, но кто я такая, чтобы говорить ей: «отстань». Она хочет помочь мне и действительно помогает. Я оживаю чуток с каждым днем.

— Сегодня в город приехала моя подруга Ребекка, — говорит мне днем Сьюзен. — Мы могли бы все вместе пойти в ресторан со средиземноморской кухней, который я недавно присмотрела.

Она впервые приглашает меня на встречу с кем-либо из своих друзей. Почему-то мне кажется странным участвовать с ней в чем-то, во что вовлечены другие люди. Не знаю, почему. Как будто наш с ней союз — слишком личный, о котором никому не говорят. Как будто она моя тайная мама. Наверное, дело в том, что я боюсь, не зная, как мне к ней обращаться. Как она представит меня? «Это вдова моего сына?» Не хочу этого.

— О. Я даже не знаю, — отзываюсь я, теребя страницы журнала, прочитанного несколько дней назад. Они свернулись по краям и просвечивают, после того как оставив журнал на краю бассейна, я прыгнула в воду «бомбочкой».

— Ну пожалуйста, — просит Сьюзен.

— Просто… — начинаю я, но она внезапно садится и умоляюще вытягивает руки, словно собираясь сделать великое признание.

— Послушай, Ребекка далеко не лапочка. Она слегка… снобка. Ну, точнее она самая настоящая снобка. И я никогда не переваривала ее снобистское отношение к детям. Когда ее старший сын поступил в Стэнфорд, от нее только и слышно было: Стэнфорд то, Стэнфорд сё, и — ух ты господи боже мой — разве Патрик не самый умный ребенок на свете? Она всегда вела себя так, словно мой Бен — сплошное разочарование.

— Ничего себе! Вот теперь я точно не хочу с ней встречаться. И не понимаю, почему хотите с ней встретиться вы.

— Да пойми же! — возбужденно восклицает Сьюзен. — Она всегда, всегда хотела иметь дочь. Всегда. А у нее два сына. И ни один еще не женат. — Сьюзен умолкает, покраснев. — Я ужасна? Хочу использовать невестку, чтобы заставить подругу завидовать.

Не знаю, потому ли, что я заранее ненавижу Ребекку, или потому, что мне приятно доставить удовольствие Сьюзен, но я соглашаюсь пойти с ней на ужин с подругой.

— Наденем сочетающиеся платья? — предлагаю я и поддразниваю ее: — Может, скажем, что только что вместе лепили вазочки в гончарной мастерской?

Сьюзен от души смеется.

— Порой я бываю первостатейной стервой, так что спасибо за понимание.

Вздремнув немного, мы начинаем собираться на ужин. Я слышу, как Сьюзен без конца примеряет костюмы и платья. Мне непривычно видеть ее такой неуверенной в себе.

В ресторане нам говорят, что Ребекка уже ждет нас за столиком. Сьюзен пересекает зал чуть-чуть опережая меня, и ее подруга встает, приветствуя нас:

— Опоздали всего на две минуты! — замечает она.

Сьюзен закатывает глаза.

— Так вот она — та самая невестка, о которой ты не устаешь говорить, — поворачивается Ребекка ко мне.

И я осознаю, почему на самом деле мне захотелось прийти на этот ужин — потому что я впервые почувствовала себя невесткой Сьюзен. И не важно, при каких обстоятельствах это произошло. Главное, что я чувствую себя чьей-то любимой невесткой.

НОЯБРЬ

Сегодня меня приедет навестить Анна. Сьюзен пригласила ее провести с нами выходные, и подруга приняла предложение. Она будет с минуты на минуту, и я с нетерпением жду ее, чтобы показать, как здорово просто сидеть у бассейна, ощущая на коже ласковые лучи солнца. Днем я съездила в магазин за закусками и бутылочками вина, разбавленного фруктовым соком и газировкой. Последние я купила по приколу, но одну из них уже выпила, и знаете что? Это вкуснятина!

Анна подъезжает к шести, и у Сьюзен уже спланирован весь ужин. У меня такое впечатление, что ей до смерти скучно. Своим присутствием я заполняю ее дни, но до того как Бен умер, до того как мы с ней сблизились, ей, наверное, было невыносимо, душевыматывающе скучно. Она состоит в куче книжных клубов, и насколько я знаю, ничем больше себя не занимает. Поэтому к приезду Анны готовит чуть ли не пиршество.

Зайдя на кухню, я нахожу свободный фартук, надеваю его и развожу руками:

— Чем помочь?

Сьюзен нарезает овощи с такой скоростью, что, кажется, увлекшись, полпальца себе отхватит, но этого не происходит. Разделочная доска уже завалена нарезанными овощами, которые Сьюзен с легкостью смахивает в большую миску.

— Подай мне ту банку, пожалуйста, — просит она.

Я подаю. Она высыпает из банки бог его знает что — вероятно, тертый сыр — в ту же миску и ставит салат на стол.

— Салат готов. Пюре — тоже. Ростбиф жарится. Йоркширский пудинг в духовке. Почти всё сделано, — говорит Сьюзен. — Надеюсь, Анна не сидит на диете. Я приготовила все блюда нашего округа.

Звенит звонок, и я иду открывать дверь. На Анне белое платье и черный кардиган. В одной руке она держит бутылку вина, в другой — сумочку. Мы часто разговариваем с ней по телефону, но от встречи лицом к лицу сердце наполняется радостью. Она — часть моей жизни, которую я хочу вернуть.

Анна обнимает меня, и я чувствую аромат ее духов. Он напоминает мне о времени, когда мы ходили в бары, и пока я стояла в уголке с коктейлем, Анна была центром внимания. Напоминает мне о наших субботних похмельях и поздних завтраках. О незамужней жизни. Жизни, которую я любила до того, как узнала, что есть нечто лучшее.

Я так давно не чувствовала запаха Бена, что уже позабыла его аромат. Нет, я бы его сразу же узнала, а вот описать не могу, вспомнить не могу. Я знала, что так и будет. Я боялась этого. Но сейчас, когда это уже случилось, всё не так уж и плохо. Плохо. Но не настолько, как я боялась.

— Ты замечательно выглядишь, — говорит Анна, мгновенно поднимая мне этим настроение.

— Спасибо! Ты тоже! — Мне не нравится, что наш разговор звучит как-то формально. Мы — лучшие подруги, а лучшие подруги так не говорят.

Мы проходим в кухню, и Анна обнимает Сьюзен.

— Чем мне вам помочь? — спрашивает подруга, и Сьюзен отмахивается.

— Вы, девочки, такие вежливые и воспитанные. Садись. Хочешь чего-нибудь выпить?

— Позвольте мне хотя бы бокалы достать, — говорит Анна и начинает их искать.

— В верхнем шкафчике над посудомойкой, — подсказывает Сьюзен, не отвлекаясь от готовки.

Анна достает три бокала и наливает в них вино.

Только минут через пять мы начинаем общаться свободно и в похожей на себя манере. Я думаю о том, как это странно — я пробыла вдали от Анны всего несколько недель, а уже чувствую какое-то отчуждение. А потом понимаю, что мы пробыли вдали друг от друга не эти несколько недель. Что я отдалилась от нее сразу после смерти Бена. Я умерла вместе с ним. Или мы отдалились друг от друга еще раньше? Может быть, после встречи с Беном я уже в каком-то смысле потеряла Анну. Если это так, то я хочу ее вернуть. Я хочу вернуть то, что у нас было.

МАЙ

Со спиной Бена всё было так плохо, что он даже двигаться не мог. Он позвонил на работу и отпросился на три дня по болезни. Сама я пошла в понедельник на работу, но весь день мыслями была дома, переживая за Бена, так как знала, что он без посторонней помощи с постели встать не сможет. В среду я забила на работу и осталась с ним.

Бен в болезни оказался трогательным и беспомощным и вел себя как большой ребенок. Стоило только спросить его, как он чувствует себя, и он тут же разражался такими мучительными охами и стонами, будто его заживо пожирала какая-то бактерия-мясоед. Но как по мне, он был очарователен. Мне нравилось чувствовать себя нужной ему. Нравилось кашеварить ему, готовить для него ванны и делать массажи. Нравилось заботиться о нем и ухаживать за ним. Мне было ради чего жить. И мне было невероятно приятно доставлять ему радость и хоть чуточку облегчать страдания.

Прошло несколько дней с тех пор, как он попросил меня выйти за него замуж, но я никак не могла выкинуть его предложение из головы. Бен сделал его под действием таблеток, но что если он говорил от души? Почему меня так растревожили его слова? Бен просто сболтнул их под викодином. Однако как сильно эти таблетки влияют на сознание? Не могут же они заставлять говорить вещи, о которых ты даже не думаешь?

Наверное, предложение Бена настолько взбудоражило меня, потому что я любила его так, как не представляла себе, что вообще возможно любить. Я понимала, что если потеряю его, если мне придется жить без него, то меня это раздавит. Бен нужен был мне, и не только сейчас, в этот момент моей жизни, но и в будущем. Он нужен был мне навсегда. Я хотела прожить с ним всю свою жизнь. Хотела, чтоб он стал отцом моих детей. Это затертая фраза, которой женщины часто бросаются, и она кажется глупой и пустой. Некоторые и относится к ней, как к пустому звуку, но для меня она не была такой. Я хотела от него детей. В будущем. Хотела нянчить детей вместе с ним. Хотела ребенка, который был бы частью его и частью меня. Хотела посвятить себя Бену и жертвовать собой ради него. Хотела потерять часть себя, чтобы обрести часть его. Я хотела выйти за него замуж. Поэтому хотела, чтобы его слова шли от души.

Бену становилось всё лучше и лучше, и он попросил меня взять еще один отгул, чтобы провести с ним еще один день. Он сказал, что я так здорово заботилась о нем, что он хотел в благодарность посвятить этот день целиком мне. Конечно же, меня не пришлось уговаривать.

Продрав утром глаза, я увидела его стоящим у постели с завтраком.

— А вот и я! — воскликнул он, улыбаясь во весь рот.

Я села в постели, и Бен поставил поднос передо мной. Тот был полон еды, которую я обычно нахожу несовместимой: бублик и круассан, гренки и вафли, масло и сливочный сыр. Бен даже подогрел поп-тарт²⁷.

— Кажись, я перестарался, — признался Бен. — Но оказалось, что приготовить такой завтрак проще простого. Всё это можно достать в морозилке ближайшего же магазина.

— Спасибо, — поблагодарила я, улыбнулась и поцеловала его в губы, когда он наклонился ко мне. Он не застонал и не заохал от боли. — Ты наконец стал принимать лекарство?

— Нет! — гордо признался он. — Мне просто полегчало.

— Просто полегчало?

— Да! Просто взяло и полегчало. Ох уж вы с вашей западной медициной, — ухмыльнулся он. — Я и правда чувствую себя хорошо. Клянусь.

Он обошел кровать и сел рядом со мной, а я налетела на еду.

— Хочешь? — предложила я, видя, что он наблюдает за мной.

— Боже, долго же тебя пришлось ждать, — схватил Бен поп-тарт. — Ты что, сама всё это собиралась слопать?

Я чмокнула его в щечку, чуть ли не изо рта вытащила поп-тарт и сунула в руку вафлю.

— Это не отдам! Больше всего обожаю печенье с коричневым сахаром и корицей.

И прежде чем он успел отобрать у меня поп-тарт, откусила от него порядочный кусок. Пришлось Бену довольствоваться вафлей.

— Думаю, нам нужно пожениться, — сказал он. — Как считаешь?

Я засмеялась, не зная, насколько он сейчас серьезен.

— Ты всё продолжаешь шутить? — спросила я. Но вышло у меня это как-то раздраженно.

— Я не шучу, — ответил он.

— Шутишь. — Я доела поп-тарт и вытерла руки. — Прекрати шутить на этот счет или закончишь женитьбой.

— Правда?

— Правда.

— Значит, если я скажу: «Давай поженимся сегодня», то ты сегодня же выйдешь за меня замуж?

— Ты чего это? Берешь меня на слабо?

— Я просто спрашиваю, вот и всё, — сказал он, но таким тоном, будто вопрос не был чисто гипотетическим.

Я вдруг засмущалась и занервничала.

— Ну… — начала я. — Ты этого не сделаешь.

— Вопрос был в том, сделаешь ли это ты.

— Ты невозможен! Нельзя спрашивать меня, сделаю ли это я, если ты сам этого не сделаешь!

Он схватил меня за руку.

— Это ты сказала, что я этого не сделаю. Я такого не говорил.

— Ты что, правда, делаешь мне предложение? — уточнила я, уже не понимая, как другим способом выяснить, серьезно Бен настроен или нет.

— Я хочу быть с тобой до конца своих дней, и я знаю, что, наверное, спешу с этим, но очень хочу жениться на тебе. Но я не хочу просить тебя выходить за меня замуж, если тебя это пугает или если тебе это кажется безумием.

— Ты это серьезно? — Я была так взволнована, что боялась поверить своим собственным ушам.

— Господи, Элси, да!

— Я не считаю это безумием! — в порыве чувств обняла я его. Глаза застилали слезы.

— Правда?

На глазах Бена тоже выступили слезы. Его лицо больше не было спокойным и сдержанным. Он расчувствовался так же, как я.

— Правда. — Мой голос надломился. Я уже не владела им. Не владела самой собой.

— Ты выйдешь за меня замуж?

Бен сжал мое лицо ладонями, заставляя смотреть прямо на него. Мы, наверное, глупо выглядели со стороны — стоящие на коленях в центре смятой постели, — но мне было не до этого. Мое внимание всецело поглотил Бен.

— Да, — тихо и потрясенно ответила я, а потом всё громче и громче повторяла, целуя его: — Да! Да! Да!

Уверена, наши соседи решили, что слышат что-то, чего им слышать не полагалось. И мы с Беном упали на постель и доказали им, что они правы.

— Я люблю тебя, — вновь и вновь повторял Бен.

Он шептал эти слова и стонал их. Произносил и пропевал их. Он любил меня. Любил меня. Любил.

И вот так, благодаря ему, я вскоре снова обрела семью.

НОЯБРЬ

К тому времени как воскресенье переваливает за полдень, Анна уже вовсю наслаждается новой роскошной жизнью.

Мы вместе со Сьюзен лежим у бассейна. Несмотря на довольно холодные ночи, днем еще достаточно жарко, чтобы можно было загорать. И это учитывая то, что сейчас ноябрь. Прикольно жить в Южной Калифорнии. Зима не за горами, а я ощущаю лишь легкую прохладу.

Анна все выходные читает книгу. Сьюзен занимается готовкой. Причем каждое блюдо готовит так, будто она шеф-повар в ресторане. Я же по-прежнему бездельничаю, и кажется скоро начну скучать хоть по какому-нибудь проблеску жизни. Вчера пару раз я даже задумывалась о том, не найти ли мне хобби. Однако так ничего и не придумала.

Мы находимся в своего рода пищевой коме после суфле, приготовленного Сьюзен в качестве «послеобеденного десерта», как она сама его назвала. Все молчат, и я решаю прервать тишину:

— Чем собираетесь заниматься с Кевином на этой неделе? — спрашиваю я.

— Еще не знаю, — отвечает Анна. — О, я не говорила тебе? Он хочет, чтобы я познакомилась с его родителями.

— Правда?

— А сколько вы уже вместе? — спрашивает Сьюзен.

— Всего несколько месяцев. Но он мне очень сильно нравится. Он…

— Он очень милый, — говорю я Сьюзен.

Я говорю это от души, и Анна чувствует это. Я всё еще считаю его со всех сторон не ахти, но кому нужна изюминка в парне лучшей подруги? Нужно, чтобы он был надежным, добрым и искренним. Нужно быть уверенной в том, что он не причинит ей ненужной боли, в том, что у него хорошие намерения. Поэтому Кевин мне и нравится. (Хоть он и жуть какой скучный).

— Его родители живут рядом? — уточняю я.

— Нет, он родом из Сан-Хосе, поэтому ехать до них несколько часов, но он сказал, что мечтает, чтобы мы познакомились.

Ее слова задевают Сьюзен за живое. Я это вижу. Анна, скорее всего, нет. Но я-то последние пять недель только что и делала — сиднем сидела рядом с этой женщиной. Я знаю ее, как свои пять пальцев. И знала ее сына. А за это время я поняла, что они во многом похожи.

Сьюзен, извинившись, оставляет нас, а мы с Анной продолжаем разговор. Я помню то время, когда была так же счастлива, как она, когда была покорена Беном так же, как Анна сейчас покорена Кевином. Помню, как ощущала себя способной абсолютно на всё, и думала, что ничто на свете не может лишить меня этого чувства. Однако вместо того, чтобы ненавидеть подругу за ее счастье, я ощущаю грусть, ностальгию и легкую ревность. Не очень красивые чувства с моей стороны, но намного лучше тех, что я ощущала месяц назад.

Анна собирается домой, и я провожаю ее до машины. Они с Кевином ужинаютвместе в Лос-Анджелесе, и я не корю подругу, что она уезжает так рано. К тому же, если честно, я устала от компании. В последнее время я провела в одиночестве столько часов, что при общении сразу с двумя людьми мне порой трудновато было сосредоточиться и не впасть в рассеянность.

— Ах да! — восклицает Анна, поворачивается к машине и что-то в ней ищет. — Совсем забыла, что привезла твою почту.

Она протягивает мне кипу конвертов. Я прекрасно понимаю, что на части из них будет имя Бена, и, по правде говоря, была довольна тем, что вся эта куча лежала в моем почтовом ящике в нескольких часах езды от меня. Если среди этой кипы нет нашего брачного свидетельства, то я за себя не отвечаю.

— Здорово, — обнимаю я ее. — Спасибо. За это и за то, что приехала сюда. Это много для меня значит.

— Я скучаю по тебе, детка, — отвечает Анна и садится в машину. — Но ты выглядишь счастливее. Чуть-чуть.

Я не хочу выглядеть счастливее, даже если мне и стало полегче. Слово «счастье» — не подходящее, пусть и употреблено в сравнительной степени. Женщина, которая любила Бена так неистово, как я, потеряв его, не может чувствовать ни толики счастья.

— Легкой дорожки, — желаю я. — Передавай Кевину «привет».

— Передам.

После ее отъезда я просматриваю конверты, ища тот, что должен быть из Регистратора округа. И не нахожу его. Сердце щемит, и я понимаю, что завтра должна позвонить в муниципалитет. Нельзя более игнорировать эту проблему. Нельзя делать вид, что ее не существует. Нужно узнать, что там происходит с узакониванием моего брака. Нужно взглянуть правде в лицо.

В самом низу кипы я нахожу конверт, подписанный от руки. Почерк неровный и кривоватый. Мне даже не нужно смотреть на обратный адрес, я и так знаю, от кого это письмо.

От мистера Джорджа Каллахана.

Я сажусь прямо на бордюр тротуара, откладываю остальные конверты в сторону и открываю письмо.

«Дорогая Элси,

Надеюсь, ты не против того, что я спросил в библиотеке твой почтовый адрес. Мне не сразу его дали, но разве такой старик как я не сможет добиться своего? Прежде всего, я хотел сказать тебе, что не знаю, за что ты врезала тому парню, но надеюсь, ты не обидишься, узнав, что я рассказал об этом Лоррейн. Это было самое интересное происшествие за месяцы!

Однако на самом деле я пишу тебе потому, что у Лоррейн сейчас плохи дела со здоровьем. Врачи забрали ее из дома, и теперь она лежит в больнице. К несчастью, годы берут свое. Я нахожусь с ней в Седарс-Синай. Иногда езжу домой за вещами Лоррейн, но почти всё свое время провожу рядом с ней. Она почти всегда спит, но это ничего. Порой мне кажется чудом то, что, сидя рядом с ней, я просто слышу ее дыхание.

Я хотел попросить у тебя прощения за свои прежние слова. Теперь я сам могу остаться без любви всей мой жизни, и эта перспектива ужасает меня. Не знаю, переживу ли я хотя бы день после ее потери. Я чувствую себя так, будто стою на краю глубокой черной пропасти в ожидании падения.

Может быть, настоящая любовь бывает лишь единожды в жизни. Если так, то Лоррейн была ею. Может быть, я смог позабыть Эстер только потому, что она не была моей второй половинкой. Может быть, ты не можешь пережить смерть Бена, потому что он был твоей настоящей любовью.

Я просто хотел, чтобы ты знала: даже в свои девяносто я всё еще каждый день учусь чему-то новому, и сейчас я научился тому, что когда ты теряешь то, что любишь больше всего на свете, никогда и ничего уже не будет как прежде.

Я был бы рад сказать тебе, что скучаю по тебе в библиотеке, но, честно сказать, я туда почти не хожу.

Перечитал свое письмо и вижу, что оно получилось чересчур депрессивным. Надеюсь, ты простишь меня за старческий вздор.

Спасибо, что выслушала.

Всего наилучшего, Джордж Каллахан».

Дочитав, я иду в дом и спрашиваю Сьюзен, где взять всё для письма. Она дает мне ручку с листами, и я сажусь за кухонный стол. Я пишу и пишу, пока мне не начинает казаться, что еще чуть-чуть и отвалится рука. Болит ладонь, ломит костяшки. Я слишком крепко стискивала ручку. Слишком сильно давила на нее. Я перечитываю написанное и понимаю, что настрочила бессмыслицу. Причем неразборчиво. Поэтому я выкидываю листок и пишу то, что кричит мое сердце:

«Дорогой Джордж,

Я ошибалась. И теперь ошибаетесь вы.

Мы можем жить снова. Не знаю, можем ли мы снова любить, но жить точно можем.

Я верю в вас.

С любовью, Элси».

МАЙ

Весь день мы провели в обсуждениях, как жениться, где жениться и когда жениться. И я поняла, что не знаю самого главного о браке. С формальной стороны, я имею в виду. Как регистрируется брак? Что для этого нужно делать?

Очень быстро я обнаружила, что Бен подумывает о самой настоящей свадьбе. О свадьбе с подружками невесты, белым платьем, круглыми столами и стоящими по их центру цветами, бокалами с шампанским и залом для танцев. Я была не против, просто всё это не приходило мне в голову. Предложение Бена было неординарным, наши отношения — феерическими. Мне казалось странным скреплять их столь традиционным образом. Более подходящим было бы просто натянуть на себя какую-нибудь одежду и по-быстрому расписаться. Пышные свадьбы с длинным списком гостей и длинными речами устраивают те, кто уже годы прожил друг с другом. Они к браку подходят взвешенно и рационально — как к деловой сделке, — продумывая всё до мелочей. Мне же хотелось чего-то безумного. Такого, что вытворяешь только потеряв голову от любви.

— Значит, ты предпочтешь свадьбу в узком кругу? — спросил меня Бен.

— Нет, мы, конечно, можем устроить супер-пышную свадьбу, если ты того хочешь, — ответила я, — но мне бы хотелось, чтобы на нашей свадьбе никого не было. Чтобы были только мы с тобой. Ну и тот, кто нас распишет.

— Оу. Вау. Так ты говоришь о тайной свадьбе?

— А ты нет?

— Ну, я думал, что, расписавшись, мы могли бы отметить это с нашими семьями, но после твоих слов вариант с тайной свадьбой привлекает меня гораздо больше, — с улыбкой признал Бен и взял меня за руку.

— Правда?

— Ага. И как же ее устроить? — спросил он.

Его сияющие глаза и почти маниакальное выражение лица показывали, что он загорелся идеей.

— Понятия не имею, — засмеялась я. Меня всё смешило. Всё воодушевляло. У меня на душе было так легко, что казалось, я сама стала как пух, и меня запросто может сдуть ветром.

— Ладно! — возбужденно воскликнул Бен. — Давай сделаем это! Женимся прямо сейчас. Мы можем сделать это сегодня?

— Сейчас? — Мы даже душ еще не приняли.

— Нет более подходящего времени, чем настоящее, — схватил и обнял меня Бен.

Он вдыхал запах моих волос, и, прижавшись к его груди, я не противилась этому.

— Хорошо. Давай сделаем это сегодня, — согласилась я.

— Здорово!

Бен вскочил, выбежал из спальни и вернулся со спортивной сумкой.

— Ты чего это? — удивилась я.

— Ну, мы же в Вегас едем? Разве не там все тайно женятся?

— О! — Эта мысль не приходила мне в голову. Но Бен был абсолютно прав. Именно в Вегасе люди совершают такие безумства. — Точно! Едем!

Бен побросал свои вещи в сумку и глянул на часы:

— Если мы сейчас выедем, то к десяти утра будем на месте. Уверен, часовни там в это время уже открываются.

Тогда до меня наконец дошло. Это на самом деле происходит. Я вот-вот выйду замуж!

НОЯБРЬ

— Ты как? — спрашивает меня Сьюзен.

Я подписываю конверт для мистера Каллахана.

— Очень даже неплохо. А вы?

— Ммм-хм, — отзывается она. — Я хотела с тобой кое о чем поговорить.

— О чем?

Сьюзен садится за стол рядом со мной.

— Я сегодня закрыла банковский счет Бена.

Не знала, что она собирается это сделать. И не знаю, должна ли она была это делать.

— Понимаю, что это не мое дело, но я поступила так, потому что знала: если ты закроешь счет или если я заставлю тебя его закрыть, то деньги ты не возьмешь.

— Ох. Мне неудобно…

— Послушай. — Она берет меня за руку. — Ты была его женой. Он бы хотел, чтобы ты взяла его деньги. Что делать с ними мне? Добавить к той куче, которая досталась мне после смерти Стивена? В твоих руках они найдут применение подостойней, и Бен бы хотел, чтобы они достались тебе. Сумма не такая уж и крупная. Бен был смышленым парнем, но с деньгами обращаться не очень умел. Как и его отец. Если бы я не застраховала жизнь Стивена, когда нам было всего двадцать лет, то сейчас бы находилась совсем в другом положении. Но это неважно. Возьми деньги, ладно?

— Эм…

— Элси. Возьми эти чертовы деньги. Я не ради себя битый час убеждала по телефону банк, что имею все полномочия закрыть счет Бена. Я сделала это за твоей спиной, чтобы провести тебя и выписать чек на твое имя.

Я смеюсь, и Сьюзен улыбается.

— Хорошо, — соглашаюсь я. Мне даже не приходит в голову спросить, сколько на счету было денег. Это кажется неуместным и каким-то извращенным, как если бы меня интересовало, какого цвета нижнее белье носит мой дерматолог.

— Кстати, раз уж мы заговорили на не очень приятные и вгоняющие в тоску темы, то позволь узнать: что в муниципалитете сказали по поводу твоего брачного свидетельства? Ты звонила туда?

Я чувствую себя пристыженной. Такой, как если бы загулялась допоздна, прекрасно зная, что утром нужно идти в церковь.

— Нет.

— Да что с тобой такое? — спрашивает меня Сьюзен, и в ее голосе отчетливо слышится раздражение.

— Я всё понимаю. Мне нужно его получить.

— Не только для себя, Элси. Но и для меня. Я хочу его видеть. Бен не рассказал мне о вашей женитьбе. Он не доверился мне. И я просто… я хочу увидеть эту треклятую бумажку. Посмотреть в нее и увидеть: ваш брак — реальность.

— Ох.

— Я это не к тому, что ваш брак — фикция. Я знаю тебя достаточно хорошо, чтобы понимать, что вы и правда поженились. Но я просто… у меня был сын, и я мечтала о том, чтобы он женился. Он женился — это было последнее важнейшее событие в его жизни, — а меня рядом не было. Господи, неужели я вела себя настолько ужасно, что он не смог мне рассказать о своих планах? Что меня не было на вашей свадьбе?

Я поражена реакцией Сьюзен, ведь я считала, что она давно уже это пережила, а оказалось, что нет — она всё еще это переживает. И так сильно мучается из-за этого, что всё видит через призму случившегося.

— Он не…— начинаю я. — Вы не были ужасны. Не в этом дело. Не в вас.

— Тогда в чем? — вопрошает Сьюзен. — Прости, если кажусь тебе обиженной и возмущенной. Я пытаюсь взять себя в руки, но… Я думала, что знаю его.

— Вы знали его! — На этот раз я беру ее за руку. — Вы очень хорошо его знали. И он знал и понимал вас. И заботился о вас. Может быть, он в чем-то был не прав, но он любил вас. Он думал, что если скажет вам о нас... он думал, что вы не выдержите этого. Он боялся, что вы больше не будете чувствовать себя частью его семьи.

— Но он должен был рассказать мне о вас, прежде чем жениться. Он должен был хотя бы позвонить мне, — говорит Сьюзен.

И она права. Он должен был. И он знал это. Но не сделал.

МАЙ

Мы были в двух часах от Лас-Вегаса, когда дала о себе знать трусость. Бен был за рулем. Я, сидя на переднем сидении, обзванивала свадебные часовни и отели, чтобы снять на ночь номер. Меня переполняли волнение и восторг. Я не находила себе места, в то время как Бен — я это видела — начал напрягаться.

Он остановил машину у Бургер-Кинг, сказав, что хочет съесть бургер. Я не была голодна — мне бы кусок в горло не полез, — но купила бургер и себе и положила его перед собой на столик.

— Думаю, нам стоит поехать в Лучшую Маленькую Часовню, — предложила я Бену. — Они там всё берут на себя. А потом мы можем остановиться в Цезарь-Палас, у них там есть недорогие люксы, или в Хутерс — там сейчас совсем дешевые номера.

Бен таращился на свой бургер и, когда я замолчала, внезапно его опустил. Точнее, практически его уронил.

— Нужно сказать об этом маме, — проговорил он. — Я не могу жениться, не сказав об этом маме.

Если честно, я вообще забыла и о его маме, и о своих родителях. Мне пришла в голову мысль пригласить Анну, как подружку невесты, но я тут же ее отбросила. Мне никого не хотелось видеть на нашей с Беном свадьбе. На ней должны были быть только я и Бен, вместе. Ну и тот, кто будет скреплять наш брак.

— Ты не хочешь пригласить Анну или еще кого? — спросил Бен.

Мне не понравилось, куда повернул разговор. Этот поворот грозил привести к другому — на шоссе, — что в свою очередь приведет к повороту и в женитьбе.

— Нет, — ответила я. — Мне казалось, мы решили, что на свадьбе будем только мы.

— Решили. То есть, нет, ты так решила. — Это не прозвучало обвинительно, но вызвало у меня защитную реакцию. — Я просто подумал, что слишком рьяно подошел к вопросу женитьбы. Я должен сначала рассказать об этом маме. Если она узнает об этом потом, это разобьет ей сердце.

— Почему?

— Потому что ее не будет на свадьбе. Ее единственный сын женится, а ее не будет рядом. Я даже не знаю.

Этого-то я и боялась. Я вдруг почувствовала себя так, будто от меня ускользает вся моя будущая жизнь. Я была обручена всего лишь четыре часа, но в эти четыре часа увидела свою жизнь такой, какой хотела, чтобы она была. За проведенное в машине время я успела помечтать и о том, какой будет предстоящая ночь, и о том, каким будет завтрашний день. Я уже жаждала их всей душой. Я так много раз проиграла в голове, как всё будет, что будто всё это уже пережила. Мне не хотелось терять то, чем я уже почти обладала. Если бы Бен позвонил своей маме, то сев в машину, мы бы не поехали в Неваду. Сев в машину, мы бы поехали в округ Ориндж.

— Не понимаю. Это из-за… — начала я, но не знала, как закончить. — Это из-за тебя и меня? Ты хочешь сказать, что не хочешь этого делать?

— Нет! Я просто… может, нам не стоит делать этого прямо сейчас?

— Невероятно. — Я собиралась остановиться, но слова продолжали выскакивать изо рта: — Я не заставляла тебя делать мне предложение. И не я предложила жениться сегодня. Ты сам этого захотел! Я месяцы твердила тебе, чтобы ты рассказал о нас маме! Так какого хрена я сижу в двух часах езды от Лас-Вегаса в гребаном Бургер-Кинге? Объясни это мне!

— Ты не понимаешь! — расстроенно воскликнул Бен.

— Чего я не понимаю? Чего я из всего этого не понимаю? Ты сделал мне предложение. Я ответила: «да». Я предложила пожениться в тайне. Ты ответил: «да». Мы сели в машину, находимся на полпути к Неваде, и ты вдруг всё отменяешь, вешая мне на уши лапшу. Не пудри мне мозги!

Бен покачал головой.

— Я и не жду, что ты поймешь меня, Элси.

Наши громкие голоса привлекли внимание, поэтому Бен встал из-за столика, и мы направились к выходу из закусочной.

— Что всё это значит? — закричала я, в бешенстве толкая дверь, словно это она была во всем виновата.

— Это значит, что у тебя нет семьи! — развернулся ко мне Бен. — Ты даже не пытаешься наладить отношения с родителями. Ты не понимаешь, что я чувствую к маме.

— Ты так шутишь?

Мне не верилось, что он мог сказать такое на полном серьезе. Если бы я могла вернуться во времени назад, то остановила бы его, не дав произнести этих слов, и мы бы спокойно продолжили жить дальше.

— Нет! Не шучу. Ты не понимаешь.

— О нет, Бен, я понимаю. Я очень хорошо понимаю. Я понимаю, что ты — трус, у которого не хватило храбрости сказать своей матери, что он с кем-то встречается, и который теперь перекладывает свою вину на меня. Вот что я понимаю.

— Всё совсем не так, — ответил Бен, но как-то вяло, безропотно.

— А как?

— Может, сначала сядем в машину?

— Не сяду я с тобой в машину, — заявила я, скрестив руки.

На улице было прохладно, а кофта осталась на переднем сидении, но я предпочитала замерзнуть.

— Пожалуйста, давай не будем устраивать здесь сцену. Я не говорю, что мы не должны жениться. Я хочу жениться на тебе. Я просто… хочу сначала сказать об этом маме. Нам же некуда спешить.

— У тебя было шесть месяцев на то, чтобы рассказать о нас своей маме! Но ты всегда придумывал причину, по которой не мог этого сделать. Сколько раз я слышала: «Теперь я действительно готов рассказать о нас маме»! Знаешь что? Она не является частью наших отношений. Наши отношения касаются только меня и тебя. Того, чего хочешь ты, и того, чего хочу я. А я хочу быть с мужчиной, который так сильно желает жениться на мне, что его ничего не может остановить. Я хочу быть любимой человеком, который от любви ко мне теряет голову. Хочу, чтобы ты так меня любил, что совершал бы всякие глупости. Я хочу спонтанности. Безрассудства. Потому что в них есть романтика. Поступая спонтанно и безрассудно, я чувствую себя живой. Чувствую себя так, словно прыгаю со скалы, зная, что всё будет хорошо — настолько я тебе доверяю! И я заслуживаю того, чтобы ты тоже готов был прыгнуть со скалы ради меня, потому что я готова сделать это ради тебя. Ты думаешь, что я ничего не понимаю в семейных отношениях, потому что не могу поладить с родителями? Моя семья — Анна. Она самый близкий и любимый мой человек после тебя. И подумав о ней, я решила: нет, она мне здесь и сейчас не нужна. Здесь и сейчас мне нужен только Бен. Так что иди ты в жопу со своим «ты не понимаешь». Непонимание тут не причем. Причем тут то, что ради тебя я готова рискнуть всем. А ты ради меня — не готов.

Бен долго молчал, а потом заплакал. Он плакал так по-мужски, что мне захотелось обнять его, несмотря на всё мое негодование.

— Как всё так быстро расстроилось? — спросил он еле слышно. Не шепотом. Просто очень грустно. В его голосе больше не было уверенности, которую я так привыкла в нем слышать.

— Что? — переспросила я. Резко и раздраженно.

— Всё было прекрасно, а стало ужасно. Не понимаю, как это могло произойти так быстро. Не понимаю, как я мог до этого довести. Я безумно тебя люблю, и я уже давно должен был рассказать о нас маме, а я этого не сделал и… Всё, о чем ты сейчас говорила — я этого тоже желаю. Желаю этого вместе с тобой. Желаю дать это тебе. Я люблю тебя так, как ты хочешь, чтобы тебя любили. Это правда. Я готов на всё ради тебя. И я не понимаю, как так быстро смог подорвать твою веру в себя. — Слезы на его глазах высохли, но смотрел он на меня умоляюще. — Я хочу жениться на тебе.

— Нет, Бен. — Я стала отворачиваться от него, но он схватил меня за руку. Крепко схватил. — Я не хочу, чтобы ты…

— Ты права. Во всем права. Я хочу этого. Хочу тебя. Хочу то, о чем ты говорила. Хочу рискнуть всем ради тебя. Хочу совершать разные глупости и безрассудные поступки. Я придумаю, что сказать маме. Мы вместе ей расскажем о нас, и она полюбит тебя. И… я хочу тебя.

— Нет, это не… не должно быть… — сказала я, пытаясь найти слова, объясняющие, что я не хочу теперь делать этого, потому что всё испорчено. И продолжила: — Не обязательно это делать. Я успокоюсь, и мы подождем, пока не расскажем твоей маме. — Стоило мне произнести эти слова, как я и сама в них поверила. Я смягчилась, поняв, что он нуждается во мне так же сильно, насколько сильно нуждаюсь в нем я.

Бен выслушал меня, но остался непреклонен:

— Нет! Я был не прав. Я струсил. Но я хочу жениться на тебе. Пожалуйста! — Он встал передо мной на одно колено. — Выйди за меня замуж!

Я неуверенно молчала. Стоило ли делать это сейчас? Действительно ли он этого хотел? Он казался таким искренним. Его глаза умоляли принять его и выйти за него замуж. Но я не хотела его ни заставлять, ни торопить. Не хотела, чтобы он женился на мне потому, что я вынудила его это сделать. В то же время он выглядел таким влюбленным в меня. Смотрел на меня так, словно всё, что ему в этой жизни нужно — это я. В нем не было притворства. Его чувства были искренними и настоящими.

— Выходи за меня замуж, Элси Портер! — закричал Бен во всю глотку. — Выходи за меня!

Я подняла его с колена и обняла.

— Я не хочу, чтобы ты делал что-то, что… — Я умолкла и спросила то, что чувствовала: — Ты уверен?

— Уверен. Прости меня, Элси. Я уверен.

Мои губы расплылись в улыбке быстрее, чем я успела себя сдержать.

— Хорошо! — воскликнула я.

— Ты правда согласна? — закружил он меня.

Я кивнула.

— О боже! — Бен уткнулся лицом мне в плечо. — Я так сильно тебя люблю! Так люблю!

— Я тоже тебя люблю. Прости меня. Я не должна была тебе всего этого говорить, просто… Я не осознавала, что так жажду выйти за тебя замуж, пока… не важно, — оборвала я сама себя. — Прости. Мы можем ждать столько времени, сколько тебе нужно.

— Нет, — ответил Бен. — Мне не нужно никакого времени. Садись в машину. Мы едем в Вегас.

Он открыл мне дверцу и, обойдя машину, сел за руль. Прежде чем завести мотор, он обхватил мое лицо ладонями, притянул меня к себе и страстно поцеловал.

— Ладно, — сказал он и глубоко вздохнул. — Встречай нас, Невада, мы едем!

НОЯБРЬ

— Это я виновата, — признаюсь я Сьюзен. — Бен хотел рассказать вам о нас перед женитьбой. Вообще-то, он даже готов был отложить нашу свадьбу до тех пор, пока не расскажет вам обо всем. Но я убедила его этого не делать.

— Правда? — Сьюзен некоторое время задумчиво молчит. — Когда это было?

— По пути в Лас-Вегас. Бен уже готов был повернуть назад и поехать домой. Он хотел подождать до тех пор, пока вы не узнаете о нас. Хотел, чтобы вы присутствовали на нашей свадьбе.

— Я не знала, что вы поженились в Лас-Вегасе.

В ее голосе нет осуждения, но слова вытаскивают на поверхность все мои сомнения и комплексы по поводу того, что я вышла замуж в самом вульгарном местечке на свете.

— Но я была против. Бен сказал, что я ничего не понимаю в семейных отношениях, и тогда мне показалось, что с его стороны сказать мне такое было ужасно. Сейчас же я понимаю, что может быть в чем-то он был прав.

— Хм, — отзывается Сьюзен.

— В любом случае, простите меня. Он хотел вам рассказать. Ему было не по себе оттого, что такое значительное событие происходило без вас. Он любил вас, очень переживал за вас, а я этого не понимала. Я была эгоисткой и… Я очень, очень сильно хотела выйти за него замуж… — Я начинаю плакать. — Возможно, я боялась, что вы скажите ему, что мы ведем себя как два дурака, и он послушает вас. Я знала, что если он с вами поговорит, то, что бы вы ни сказали, он вас послушает. Я боялась его потерять.

— Но с чего ты взяла, что вы расстанетесь? Этого бы не произошло. Что бы я ни сказала, худшее, что могло случиться — он бы повременил с женитьбой.

— Вы правы, — качаю я головой, разочарованная в себе. — Вы совершенно правы. Но в то время мне так не казалось. В тот момент я испугалась. Мы стояли на парковочной стоянке закусочной, и для меня имело огромное значение, повернем мы с нее направо или налево. Наши чувства были такими настоящими, искренними. Такими… Я хотела связать себя с ним, принадлежать ему, понимаете?

— Хм, — снова неопределенно отзывается Сьюзен.

Я даже не знаю, что собираюсь дальше сказать, когда слова сами идут с языка:

— Наверное, я хотела встретиться с вами после свадьбы, потому что думала… — Ох, комок в горле такой большой, катящиеся по щекам слезы такие тяжелые. — Мои родители не очень высокого мнения обо мне, и я подумала, что если вы познакомитесь со мной перед свадьбой… Я подумала, что не понравлюсь вам. Что вы захотите для своего сына кого-нибудь получше. Я боялась дать вам возможность ему об этом сказать.

— Ого, — реагирует Сьюзен. — Ясно. — Похлопав меня по ладони, она встает из-за стола. — Мне нужно собраться с мыслями. Сейчас в голове полный сумбур и куча мыслей, часть которых не слишком рациональна.

— Хорошо. Я просто хотела, чтобы вы…

— Замолчи, — резко говорит она. Глубоко вздыхает и шумно выдыхает. — Черт тебя подери, Элси.

Мы смотрим друг на друга, и я вижу, что она изо всех сил пытается сдержаться.

— Ты не облегчаешь мне задачу. А я так стараюсь! Так стараюсь!

— Я знаю, просто…

Сьюзен качает головой.

— Ты не виновата. Ты не виновата. — Она словно говорит не со мной. — Это… Неужели ты не могла подождать? Неужели не могла дать мне шанс? Ты не дала мне его.

— Я знаю, Сьюзен… Я просто испугалась!

— Я столько передумала и пережила за это время! Ты не могла мне рассказать об этом сразу?

— Я не знала, как об этом рассказать. — Если уж быть честной до конца, то должна признать, что не задумывалась о важности этого, пока не поняла что к чему.

— Все эти месяцы я думала, что мой сын не хотел видеть меня на своей свадьбе, а теперь ты говоришь, что он этого хотел, а ты его остановила.

Я молчу. Что я могу на это сказать?

— Элси! — кричит она. Визгливо и на грани слез.

Я не хочу, чтобы возвращалась та, былая Сьюзен. Я хочу, чтобы она оставалась такой, какой стала.

— Простите! — Перед глазами всё расплывается, губы дрожат. — Я просто… Сьюзен, я хочу, чтобы между нами всё было хорошо. У нас всё хорошо?

— Я пойду. Не могу здесь оставаться. Я… — Она отворачивается, закрывает лицо ладонями и всхлипывает.

Сьюзен уходит, и я чувствую себя маленькой и одинокой в пустоте большой кухни.

Лишь на следующее утро Сьюзен овладевает собой в достаточной степени, чтобы поговорить со мной. Могу только представить себе, какие мысли проносились в ее голове целую ночь. Наверное, большую часть вчерашнего вечера она ненавидела меня и всячески мысленно обзывала.

— Спасибо, что вчера рассказала мне обо всем, — благодарит она, садясь рядом со мной в гостиной.

Я просматриваю в перемотке запись телевизионных программ, поедая датские булочки из ее холодильника. Ужасно странно быть гостем в доме человека, которого вы довели до белого каления.

Я киваю.

— Понимаю, что тебе было нелегко в этом признаться, но, по правде говоря, для меня это хорошие новости. Мне стало легче оттого, что Бен хотел рассказать мне о свадьбе. Пусть он так этого и не сделал.

Я снова киваю. Теперь нужно выговориться ей. А я просто должна помолчать и выслушать.

— В любом случае, это всё в прошлом. Тогда я не знала тебя, а ты не знала меня. Нам нет смысла обижаться друг на друга или сердиться. Кому от этого будет лучше? Бен сам принимал решения, в независимости от того, какое влияние мы обе на него оказывали. Он в ответе за свои поступки, а не ты и не я. Он любил тебя достаточно сильно для того, чтобы жениться на тебе так, как он это сделал. Какая мать не пожелает своему сыну такой любви? Знаешь, родив мальчика, ты воспитываешь его правильно и достойно, надеясь на то, что он вырастет сыном, знающим, что такое любовь, и способным на нее. Как мать, ты надеешься на то, что он вырастет чутким и страстным, что он будет знать, как нужно относиться к женщине. Я выполнила свою работу. Бен вырос именно таким. И он любил. У него было мало времени на этой земле, но он провел его в любви. Он любил тебя.

— Спасибо, — говорю я. — Но всё равно простите за то, что я не рассказала вам об этом раньше.

— Выкинь это из головы, — отмахивается она. — Я вот что еще хотела тебе сказать… Ты бы понравилась мне. Не буду притворяться, что понимаю твои отношения с родителями. Это ваше дело. Но ты бы мне понравилась. И я бы захотела, чтобы мой сын женился на тебе.

После ее слов у меня возникает ощущение, что я всё сделала не так. Не в том порядке. Я должна была встретиться с ней, а потом уже выходить замуж за Бена. Если бы я так поступила, то, может быть, ничего бы не случилось. Может быть, Бен сидел бы сейчас рядом со мной, хрустел арахисом и бросал скорлупки в пепельницу.

— Спасибо, — благодарю я.

— В последнее время я много думаю о тебе. Похоже, я так и не смирилась со смертью Бена. Так и не приняла ее. Я всё еще скорблю по мужу, и потеря сына… для меня это невыносимо. Невыносимо настолько, что я не пыталась даже пережить смерть сына. Наверное, то, что ты стала частью моей жизни, то, что я помогаю тебе пережить потерю Бена, помогает мне избегать мыслей о том, как самой ее пережить. Я думала, что если помогу тебе начать жить заново, то и сама смогу начать жить заново. Но, похоже, это не так. В детстве Бен каждый вечер залезал к нам со Стивеном в постель, чтобы всем вместе посмотреть шоу «Своя игра». Он не понимал ни один из вопросов, но ему нравилось слушать сопровождающие игру музыкальные звуки. В общем, помню, как однажды Бен лежал между нами и я думала: «Это моя семья. Моя жизнь». Я была так счастлива в тот момент. Со мной двое мужчин. Они любят меня. Мое место — рядом с ними. А теперь я лежу в той же самой постели, а их обоих уже нет. Наверное, я еще не осознаю в полной мере, как это на мне отразилось.

Сьюзен не срывается. Не рыдает. Она спокойна и искренна. Она потеряна. Я не видела этого раньше, потому что потеряна сама. Но теперь я вижу, что Сьюзен нужно… что-то. Что-то, за что она сможет держаться. Для меня этим чем-то была она. Она была скалой посреди шторма. Меня всё еще штормует, но… я тоже должна стать скалой. Должна не только пользоваться поддержкой, но и оказывать ее. Пора «весь мир крутится вокруг меня» закончилась довольно давно.

— Чего бы вам хотелось? — спрашиваю я.

Сьюзен, кажется, всегда знает, что мне нужно, ну или по крайней мере думает, что знает, но с такой уверенностью, что и меня в этом убеждает.

— Я не знаю, — отвечает она с такой тоской, словно ответ где-то есть, вот только она не знает, где его искать. — Не знаю. Наверное, мне нужно много с чем смириться. Принять произошедшее. — Она ненадолго замолкает. — Я не верю в существование рая, Элси. — Ее голос надламывается. Глаза превращаются в узкие щелочки, уголки губ тянутся вниз, и дыхание сбивается. — Мне так хочется в него верить! — Слезы ручьем текут из ее глаз. Я знаю, какого это — так рыдать. Знаю, что она сейчас чувствует себя как в бреду, и что скоро слезы высохнут на ее глазах, словно те осушились и им нечего больше дать. — Мне хочется верить в то, что он счастлив, что он находится в лучшем месте. Все твердят мне, что он находится в лучшем месте, но… я в это не верю. — Всхлипнув, она утыкается лицом в ладони. Я успокаивающе поглаживаю ее по спине. — Я чувствую себя ужасной матерью из-за того, что не верю в то, что он в раю.

— Я тоже в это не верю, — признаюсь я, — но иногда воображаю, что он там. Так мне становится чуточку легче. Вы тоже можете себе это просто вообразить.

Сьюзен прислоняется ко мне, и я поддерживаю ее, обнимая. Это приятно — поддерживать другого человека. При этом ощущаешь себя сильной, может даже сильнее, чем ты есть на самом деле.

— Мы можем поговорить с ним, если хотите, — предлагаю я. — Ничего же плохого от этого не случится. Как говорят, попытка не пытка. Кто знает, может, у нас на душе станет легче. Может… он нас услышит.

Кивнув, Сьюзен пытается взять себя в руки. Она глубоко вздыхает, вытирает щеки и открывает глаза.

— Да, — отвечает она. — Хорошо.

МАЙ

— Мы в Неваде! — кричит Бен, когда мы пересекаем границу штата. Он весел и бодр.

— Ура! — кричу я в ответ.

Мы победно вскидываем вверх кулаки. Я опускаю стекло, и лицо обдает воздухом пустыни. Воздух теплый, но в ветерке чувствуется прохлада. Еще так рано, что вдали видны зажженные огни города: броские и некрасивые, яркие и кричащие. Их так много! Я смотрела на город казино и шлюх, город, где люди проигрывают бешеные деньги и напиваются в стельку, но это не имело никакого значения. Огни этого города манили, зазывая нас.

— Какой там съезд, напомни-ка? — спросил Бен. Это был редкий и краткий миг рациональности в безумно эмоциональной поездке.

— Тридцать восьмой, — ответила я, схватив его ладонь.

Я ощущала себя так, будто нам принадлежит весь мир. Как будто всё у нас только начинается.

НОЯБРЬ

Лишь к вечеру мы набираемся сил, чтобы с ним поговорить. Ноябрьская ночь тепла даже по меркам Южной Калифорнии. Во всем доме распахнуты стеклянные двери. Я стараюсь говорить в сторону ветра. Говорить с ветром — это так символично, что, как мне кажется, может сработать.

— Бен? — зову я.

Я планировала начать с чего-то весомого, но мозг словно отключился. Я не говорила с Беном с того самого момента, как он, попрощавшись, обещал скоро вернуться. Первые обращенные к нему слова должны быть важными. Должны быть красивыми.

— Если ты слышишь нас, Бен, то знай, мы скучаем по тебе, — произносит Сьюзен в потолок. Она смотрит вверх, как будто Бен находится именно там. Возможно, в глубине души, она всё же верит, что Бен в раю. — Я так сильно скучаю по тебе, сынок. Я не знаю, что делать без тебя. Не знаю, как… Я знаю, как жить, думая, что ты рядом, в Лос-Анджелесе, но не знаю, как жить, зная, что тебя больше нет на этой земле, — говорит Сьюзен и внезапно поворачивается ко мне. — Я ощущаю себя дурой.

— Я тоже. — Похоже, это на самом деле важно — верить в то, что мертвые могут нас слышать. Нельзя говорить со стеной, убеждая себя в том, что говоришь не со стеной, когда в это не веришь.

— Я хочу сходить на его могилу, — продолжает Сьюзен. — Может, там будет легче обращаться к нему.

— Ладно, — киваю я. — Сейчас уже поздно туда ехать, но мы можем отправиться сразу, как проснемся.

— Хорошо, — соглашается она. — Будет время подумать о том, что я хочу ему сказать.

— Отлично.

Похлопав меня по руке, Сьюзен встает.

— Лягу тогда пораньше. Моему мозгу нужно передохнуть.

Может, ей действительно нужен отдых, но я знаю, что она уходит, чтобы спокойно поплакать в тишине своей спальни.

— Хорошо, — отвечаю я.

Она уходит, и, оглядев комнату, я отправляюсь бесцельно бродить по дому.

Я захожу в спальню Бена и ложусь на его постель. Вдыхаю воздух этой комнаты и смотрю в стену так напряженно, что уже не вижу ее. Я знаю, что пора уезжать из этого дома. Возможно, я не готова вернуться к своей прежней жизни, но хватит уже ее избегать. Я лежу в комнате Бена так долго, сколько могу вынести, а потом встаю и стремительно выхожу.

Придя к себе, я тут же начинаю собирать свои вещи. Я хочу это сделать быстро, пока не потеряла присутствие духа. Часть меня жаждет остаться в этом «болоте» насколько возможно дольше, жаждет целыми днями загорать у бассейна, а ночами пялиться в телевизор. Жаждет не жить, а существовать. Но если Бен может слышать меня, если может видеть меня, то ему это не понравится. Он не хотел бы для меня такой жизни. Да и, не думаю, что хочу такой жизни сама.

Встав утром, я собираю оставшиеся вещи. Выхожу в кухню и вижу Сьюзен — одетую и готовую ехать, сидящую за кухонной стойкой и пьющую кофе. Заметив за моей спиной собранные вещи, она опускает чашку с кофе. Она ничего не говорит. Лишь понимающе улыбается. Улыбкой грустной, но гордой. Горьковато-сладкой и меланхоличной. Я ощущаю себя студенткой, уезжающей из родительского дома в университет.

— Поедем на двух машинах, — говорит Сьюзен. Она не только показывает мне, что всё прекрасно понимает, но и освобождает меня от объяснений. От слов, что после нашей совместной поездки, я вернусь домой.

Сьюзен добирается до кладбища раньше меня и, подъезжая, я вижу, что она стоит у входа. Я думала, что она начнет без меня. Что, может быть, она захочет побыть с ним некоторое время одна, но, похоже, ей нужен в этом деле помощник. Я не виню ее. Я бы точно не стала делать этого в одиночестве. Я паркую машину и иду к ней.

— Готовы? — спрашиваю я.

— Готова, — отвечает она, и мы направляемся к могиле Бена.

Его надгробие такое чистое и новое, что, глядя на него, чувствуешь острую печаль — такое же ощущение вызывает надгробие, даты на котором столь близки по цифрам, что понимаешь: тут похоронен ребенок. Сьюзен опускается на колени перед могилой Бена, лицом к надгробию. Я сажусь рядом с ней.

Она глубоко и серьезно вздыхает. Не как обычно, а сосредоточенно. Достает из заднего кармана листок бумаги и смущенно смотрит на меня. Я киваю, побуждая начинать, и Сьюзен принимается читать. Сначала в ее голосе почти нет эмоций, и она действительно больше считывает с листа слова, нежели обращается к Бену.

— Мне просто хочется знать, что у тебя всё хорошо. Что ты не страдаешь. Мне хочется верить, что ты находишься в лучшем месте, что ты счастлив и что тебя окружают любимые тобой вещи. Мне хочется верить, что ты сейчас вместе с отцом. Что, может быть, вы сейчас на барбекю едите хот-доги. Я знаю, что это не так. Знаю, что тебя больше нет. Но я не знаю, как жить с этим знанием. Мать не должна переживать своего сына. Такого не должно происходить.

Ее голос меняется, взгляд смещается со страницы на траву под ногами.

— Я знаю, ты верил в то, что должен защищать меня и заботиться обо мне. Если бы я могла сказать тебе одну последнюю вещь, то, наверное, сказала бы: Бен, со мной всё будет хорошо. Не волнуйся. Я оправлюсь и буду в порядке. Не беспокойся за меня. Спасибо тебе за то, что ты был таким чудесным сыном. За то, что ты был таким, каким был. Ты дал мне всё, и мне не о чем было больше просить, кроме времени. Побольше времени с тобой. Спасибо за то, что ты любил Элси. Благодаря ей я поняла, что ты вырос точно таким мужчиной, каким, как я надеялась, ты станешь. И мы обе… оправимся. Мы всё переживем. Так что, где бы ты там ни был, иди и наслаждайся. И забудь о нас. С нами всё будет хорошо.

Вот она — настоящая любовь. Настоящая любовь в том, чтобы сказать: «Забудь нас. С нами всё будет хорошо», даже если это неправда, даже если самое последнее, что ты хочешь — быть позабытой.

Закончив, Сьюзен складывает и убирает лист в карман, вытирает глаза и смотрит на меня. Настала моя очередь, а я даже не знаю, что вообще здесь делаю. Я закрываю глаза, глубоко вздыхаю и на мгновение вижу лицо Бена так явно, будто он прямо передо мной. Я открываю веки и… слова льются сами собой:

— В моем сердце — там, где раньше был ты — теперь огромная дыра. Когда ты был жив и мне не спалось, я лежала, слушая твое сопение, и думала о том, как мне повезло тебя найти. И без тебя я не хотела полноценно жить. Я считала, что если у меня всё будет хорошо, то это будет значить, что я по-настоящему тебя потеряла, но… если бы ты это услышал, то сказал бы, что я идиотка. Думаю, что ты хотел бы видеть меня счастливой. Возможно, даже злился бы на меня за то, что я так раскисла. Нет, наверное бы не злился. Но расстроился. Ты бы точно расстроился. В общем, я постараюсь больше не раскисать. Я никогда не забуду тебя, Бен. Я потеряла тебя почти сразу после нашей свадьбы, но за то короткое время, что мы были вместе, ты стал частью моей души. Я такая, какая есть, благодаря тебе. Если я когда-либо почувствую себя хотя бы частично такой же живой, какой чувствовала себя с тобой… — Я вытираю слезу и пытаюсь совладать с дрожащим голосом. — С тобой моя жизнь обрела смысл. Обещаю, что не пущу ее под откос.

Сьюзен обнимает меня одной рукой, поглаживая по плечу. Мы обе молча сидим, глядя на могилу, на надгробие. Оторвав взгляд от того, что до этого всецело занимало мое внимание, я осознаю, что вокруг меня — море надгробий. Я окружена чужими потерями. Никогда еще я не ощущала так ясно, что в своем горе я далеко не одинока. Каждый день кто-то умирает, и их любимые живут с этим дальше. Если каждый, кто любил похороненных здесь людей, смог собраться с силами и продолжить жить, то я тоже могу это сделать. Однажды я проснусь, посмотрю на сияющее солнце и подумаю: «Какой чудесный день».

— Идем? — спрашивает Сьюзен, и я киваю.

Мы поднимаемся с влажными от травы коленями. Молча идем назад.

— Ты слышала о сверхновых? — говорит Сьюзен, когда мы подходим к воротам.

— Что? — я чуть не замираю от удивления.

— Бен в детстве увлекался космосом, и у него была целая куча книг о вселенной. Я читала ему их, когда он не мог заснуть, и мне очень нравилась маленькая глава в одной из книжек, посвященная сверхновым звездам. Они ярче всех горят в небе, но быстро затухают — этакие короткие вспышки невероятной энергии.

— Да, слышала, — отвечаю я.

— Мне нравится думать, что у вас с Беном было нечто подобное… за короткий промежуток времени вы с ним испытали столько страсти, сколько другим не выпадает за всю их долгую жизнь

Я ничего не говорю, вдумываясь в эти слова.

— Ну что? Едешь домой?

— Думаю, я к этому готова.

— Хорошо. Что ж… похоже, это…

— Давайте в пятницу поужинаем вместе? — предлагаю я. — В мексиканском ресторане?

Сьюзен выглядит удивленной, но обрадованной.

— С удовольствием.

— Я понимаю, что вы не моя мама. Понимаю. Но мне так приятна ваша компания. Несмотря на необычные обстоятельства, при которых мы познакомились, вы мне очень нравитесь.

Сьюзен приобнимает меня и целует в лоб.

— Ты невероятная женщина, — говорит она мне. — Мне повезло, что мы с тобой познакомились.

Я смущенно смеюсь и, кажется, краснею.

— И мне повезло, — киваю я, надеясь, что Сьюзен видит, насколько я искренна.

Сьюзен мотает головой, останавливая готовые пролиться слезы.

— Ладно! — мягко шлепает она меня по спине. — Садись в машину! Езжай домой. Если буду нужна тебе — звони. Но у тебя всё получится. Ты справишься.

— Спасибо, — благодарю я.

Наши руки соприкасаются, и, сжав на прощание ее ладонь, я иду прочь. Отойдя всего несколько шагов, я оборачиваюсь:

— Сьюзен? — зову я.

Она поворачивается ко мне.

— Вы тоже звоните, если я буду вам нужна.

— Обязательно, — улыбается она.

Я выбираю прибрежную дорогу вместо федеральной автострады. И выглядываю в окно чаще, чем должна бы. Я пытаюсь ценить каждое данное мне мгновение. В какой-то момент по радио передают песню, которую я годами не слышала, и на целых четыре минуты я позволяю себе забыть о том, кто я есть и что я делаю. Я — это просто я, пританцовывающая в машине, мчащей на север по Тихоокеанскому шоссе, и это неплохо. Совсем неплохо.

Когда я заезжаю на подъездную дорожку к своему дому, он видится мне больше и выше, чем помнился. Я достаю почту и просматриваю ее, ища брачное свидетельство. Его нет. Зато есть письмо из городского банка, адресованное мне. Я поднимаюсь по лестнице и захожу в квартиру.

Какой знакомый запах. Запах, по которому я соскучилась, хотя и не понимала этого, пока не почувствовала его. Все вещи лежат на своих местах. Дом словно застыл во времени, дожидаясь меня, пока я жила в округе Ориндж. Я глубоко вздыхаю и не ощущаю запаха Бена. Здесь только мой собственный запах.

Сев на диван, я распределяю почту. Потом мою посуду, что оставила перед отъездом. Застилаю постель. Вычищаю холодильник и выкидываю мусор. Вернувшись, гляжу на письмо из банка. Мелко — думать о том, сколько денег мне досталось в наследство, но когда-нибудь мне всё равно придется открыть этот конверт. Сделаю же это сейчас.

Четырнадцать тысяч две сотни шестнадцать долларов и сорок восемь центов выплачены Элси Портер. Хм. Не знаю, когда я перестала считать себя Элси Портер Росс, но, похоже, уже некоторое время назад.

И вот она я, всего полгода спустя после женитьбы: вдовая и обогатившаяся на четырнадцать тысяч долларов.

МАЙ

— Свадебная церемония проходит в шатре, — сказала мне женщина из-за стойки.

Ей было под полтинник и она имитировала южный акцент. Ну или, может, была с далекого-предалекого юга. Бен ушел принимать душ, доверив подготовку свадьбы мне.

— Не холодновато ли для шатра? — спросила я. — Думаю, нам подойдет что-нибудь попроще.

— Такое событие происходит раз в жизни. Неужели вы не хотите чего-то особенного?

Как она непонимает, что для меня особенна сама свадьба?! А то, как будет проведена официальная церемония — совсем неважно. Важно, что я выхожу замуж именно за этого мужчину. Она просто не понимает, как мне с ним повезло. И наверное думает, что я выхожу не пойми за кого и, чтобы прочувствовать всю значимость момента, нуждаюсь в какой-то дурацкой беседке.

— У нас и так всё особенно, — ответила я. — А это что? Свадебный пакет «Просто и со вкусом». Он нам и подойдет.

— Хорошо. Что насчет колец? У вас есть обручальное кольцо, к которому мы должны подобрать пару?

— Неа! — гордо заявила я. — Никакого обручального кольца.

Забавно, что я вообще забыла о нем.

— Но мы, конечно же, его приобретем, — добавил Бен, подойдя к нам.

— Ой, да ладно.

— Вы хотите золотые или серебряные кольца? — уточнила женщина.

— Золотые, — ответила я одновременно с Беном, который сказал: «Серебряные».

Мы тут же поменяли свои ответы, чтобы они совпадали, и снова промахнулись.

— Детка, я хочу того же, чего хочешь ты, — улыбнулся Бен.

— Но я хочу того же, чего хочешь ты! — возразила я.

— Давай в этот раз выберем то, что желаешь ты, потому что после свадьбы я хочу поесть в Хутерс²⁸, и тогда ты мне в этом не откажешь.

— Ты хочешь поесть впервые как женатая пара в Хутерс?

— Если тебе от этого станет легче, то из-за крылышек, а не чужих буферов²⁹.

— Так вы выбираете золотые кольца? — пропустив наш обмен репликами мимо ушей, уточнила женщина.

— Да.

Она протянула нам подставку с золотыми кольцами, и мы с Беном примеряли понравившиеся, пока не нашли подходящие по размеру. Я предложила Бену оплатить полцены.

— Смеешься? Мы не будем устраивать складчину на нашей собственной свадьбе.

— Ладно, голубки, вам нужны копии брачного свидетельства?

Бен повернулся ко мне и вопросительно поднял бровь.

— Да, — ответила я. — Думаю, одной будет достаточно.

— Хорошо. Я впишу это в расходы. — Женщина выжидающе протянула руку. — У вас лицензия есть?

— Нет, еще нет, — сказал Бен. — Наверное, нужно ее получить.

Женщина убрала руку и уперлась ладонями в стойку.

— Вам нужно пройти в бюро регистрации браков. Оно находится в нескольких кварталах отсюда. Я не могу начать приготовления к вашей свадьбе, пока вы не получите лицензию.

— Сколько это займет? — спросила я.

— Полчаса, если очереди не будет. Но очередь там почти всегда.

Никакой очереди не было. Мы заполняли анкеты всего через пару минут после того, как зашли в бюро.

— Ой, я не взял с собой карту социального обеспечения, — всполошился Бен, дойдя до вопроса, касающегося номера этой карты.

— Вряд ли она тебе понадобится здесь, — ответила я. — Тебе всего лишь нужно записать ее номер.

— Эм… я не очень хорошо помню номера карт.

— Оу. — Ничего себе с проблемкой мы столкнулись.

Мое воодушевление поугасло при мысли о том, что, может, у нас так ничего и не выйдет. Что мы так и не женимся. Бену, вероятно, придется позвонить своей маме, и что тогда будет?

— Знаешь что? Давай отложим свадьбу.

— Что? — ужаснулся Бен этой идее. — Нет, я почти уверен, что помню номер карты. Вот, — он записал в бланке несколько цифр. — Там в начале то ли 518, то ли 581, но я почти уверен, что 518, — дописал он оставшиеся цифры и победоносно положил ручку на стол.

Бен прошел к окошку, протянул бланк оператору и сказал:

— Лицензию на брак, будьте любезны! — Затем повернулся ко мне. — Мы женимся, детка! Ты готова?

НОЯБРЬ

Я убрала чек в ящик комода, где про него не забуду, и оглядела квартиру. Она снова ощущалась моей. Такой, в какой я смогу жить одна. Я рисовала в воображении жизнь, которую проведу тут с Беном. Представляла даже, как однажды мы переедем отсюда, когда заведем детей. Как в один прекрасный день Бен в одиночку будет таскать отсюда коробки, а я — на восьмом месяце беременности — буду наблюдать за этим из окна. Этому не суждено сбыться. Однако теперь я осознаю, что мир еще полон возможностей. Не знаю, каким он будет, когда я решу переехать из этой квартиры. Не знаю, когда это случится. И это, в своем роде, волнительно. Ведь может случиться всё что угодно.

Звонит мобильный, и высветившийся номер мне неизвестен. Почему-то я решаю ответить на звонок:

— Алло?

— Здравствуйте, это Элси Портер? — спрашивает женский голос.

— Да.

— Здравствуйте, мисс Портер. Это Патриция Де Ветте из Регистратора округа Кларк в Неваде.

Клянусь, мое сердце на секунду остановилось.

— Знаете… эм... Мы обычно не звоним лично, мисс Портер, но я тут заполняла бумаги и хотела бы кое-что уточнить.

— Хорошо… — О боже. Я так долго избегала решения этого вопроса, что он решил разрешиться сам собой и в лоб.

— Пришлось некоторое время разбираться, в чем тут дело, но, похоже, Бен Росс написал неверный номер карты социального обеспечения в вашей лицензии на женитьбу. Я оставила несколько сообщений для мистера Росса, но ответа не получила.

— Ох.

— Я связалась с вами, мисс Росс, чтобы дать вам знать, что ваша женитьба пока еще не зарегистрирована в округе.

Вот оно. То, чего я всё это время боялась. Наш с Беном брак не узаконен. Мы никогда не были законно женаты. Мой худший кошмар ожил, и я оцепенело стою с телефоном, удивляясь, что меня не хватил удар. Что у меня нет нервного срыва.

— Спасибо, Патриция. Спасибо, что позвонили, — благодарю я. И не знаю, что сказать дальше. Я попала в престранную ситуацию. Всё, что я хотела после смерти Бена — доказательство того, что мы что-то друг для друга значили. Теперь же я понимаю, что никакая бумажка подобного не докажет.

— Бен умер, — слышу я сама себя.

— Простите?

— Бен умер. Он мертв. Поэтому вряд ли вы сможете исправить написанное в его анкете.

— Мне так жаль, мисс Портер. Мне очень жаль это слышать.

— Спасибо.

У меня складывается отчетливое впечатление, что мисс Де Ветте не знает, что сказать. Она довольно долго молчит — я успеваю несколько раз вздохнуть, — прежде чем снова заговорить:

— Знаете что, я всё еще могу исправить данные. Это ведь всего лишь бюрократическая проволочка, и ваш брак в действительности узаконенный союз. Но решать вам, а не нам.

— Исправьте, — слышу я свой голос словно издалека. — Мы поженились. И наша женитьба должна быть зарегистрирована.

— Хорошо, мисс Росс, так и сделаем. Вы можете назвать мне номер его карты социального обеспечения?

— Оу. А какой номер он написал в анкете?

— 518-38-9087.

— Исправьте 518 на 581.

— Сделано. Спасибо, мисс Росс, — благодарит Патриция.

— Спасибо вам, что позвонили, — отвечаю я.

— И, мисс Росс…

— Да?

— Поздравлю с замужеством. И соболезную вашему горю.

— Спасибо вам за эти слова.

Нажав на отбой, я ощущаю покой. Я была женой Бена Росса. И никому у меня этого не отнять.

МАЙ

— Элси Портер? — спросил нас священник.

— Да?

— Бен Росс?

— Да.

— Вы оба готовы?

— Так точно, сэр, — отозвался Бен.

Мужчина засмеялся и пожал нам руки.

— Меня зовут Дейв, — представился он. — Ну что, начинаем?

— Поехали! — радостно вскинула я руки вверх.

— Встаньте, пожалуйста, лицом друг к другу, — попросил Дейв.

Мы послушно развернулись.

— Бен и Элси, мы собрались здесь сегодня, чтобы отпраздновать один из самых величайших моментов в вашей жизни и признать красоту и бесценность любви в вашем взаимном обмене клятвами.

Я не видела священника. Я смотрела только на Бена, и он смотрел только на меня. Его лицо светилось радостью, а улыбка завораживала — я никогда еще не видела его таким. Дейв продолжал говорить, но я не слышала его. Не понимала слов. Мир остановился, будто его поставили на паузу. А я сама будто замерла во времени и пространстве.

— Вы приготовили клятвы? — вернул меня к реальности голос Дейва.

— Ой, — взглянула я на Бена. — Нет, но мы можем сымпровизировать. Ты не против? — спросила я Бена.

— Конечно, нет, — улыбнулся он. — Давай сочиним на ходу.

— Вы начнете первым, Бен? — предложил Дейв.

— Почему бы нет? Да. Конечно. — Он помолчал, собираясь с мыслями. — А клятвы должны быть что-то вроде обещаний или просто… можно сказать всё, что захочется? — шепотом спросил Бен у Дейва.

— Вы можете сказать всё, что захочется.

— Хорошо. — Он судорожно вздохнул. — Я люблю тебя. У меня такое ощущение, что я влюбился в тебя в ту же секунду, как увидел в пиццерии, хоть я и понимаю, что это кажется невозможным. Я больше не могу жить без тебя. В тебе есть всё, что я хотел найти в своей второй половинке. Ты — мой лучший друг, моя возлюбленная, мой партнер. И я обещаю, что всю оставшуюся жизнь буду заботиться о тебе так, как ты того заслуживаешь. Всю свою сознательную жизнь я думал только о себе, но повстречав тебя, хочу посвящать каждый день только тебе. Ты для меня — всё. Ты — моя жизнь. И сейчас я стою здесь именно поэтому. Без тебя — я ничто. Спасибо тебе, Элси, за то, что ты такая, какая есть, и за то, что ты проведешь свою жизнь со мной.

Глаза наполнились слезами, и горло болезненно сжалось, будто я проглотила камень.

— Элси? — обратился Дейв ко мне.

— Я люблю тебя, — произнесла я и заплакала. Всхлипывая, я не могла выдавить ни слова. Посмотрев на Бена, я увидела, что он тоже плачет. — Я так сильно тебя люблю, — повторила я. — Я не представляла себе, каково это — так сильно любить и быть так же сильно любимой в ответ. До конца своих дней я буду рядом с тобой, Бен. И посвящу свою жизнь тебе.

Бен схватил меня в охапку и поцеловал. Он так крепко сжимал меня, что было трудно вдохнуть. Я страстно целовала его в ответ, пока не почувствовала между нами чью-то руку.

— Еще рано, сынок, — сообщил Дейв, отцепляя нас друг от друга и смеясь. — Нужно закончить с небольшой формальностью.

— Точно, — согласился Бен, улыбаясь мне.

Дейв тоже улыбнулся и повернулся к нему.

— Бен, берёшь ли ты эту женщину в свои законные жены?

— Да, — ответил Бен, глядя мне в глаза.

— А ты, Элси, берешь этого мужчину в свои законные мужья?

— Да, — кивнула я с широкой улыбкой на губах.

— Тогда властью данной мне штатом Невада я объявляю вас мужем и женой.

С минуту царила мертвая тишина, пока мы с Беном стояли столбом. Бен выжидающе глянул на Дейва.

— Ну же, сынок! — кивнул тот. — Теперь пора. Поцелуй невесту от души!

Бен схватил меня и, покружив, жадно поцеловал. Как же приятен был такой поцелуй. Невероятно приятен.

Тихо рассмеявшись, Дейв сделал пару шагов от нас.

— Я дам вам остыть немного, дети мои, — сказал он, и прежде чем выйти за дверь, добавил: — Знаете, я много кого связал брачными узами, но вы просто созданы друг для друга, я это чувствую.

Мы с Беном посмотрели друг на друга и улыбнулись.

— Думаешь, он всем так говорит? — спросил Бен.

— Возможно, — ответила я. — Ты готов идти есть крылышки?

— Буду готов. Через минуту, — ответил он, пропуская пальцы сквозь мои волосы, а потом притянул к себе. — Я хочу немного полюбоваться женой.

НОЯБРЬ

Я достаю из комода чек и сажусь в машину. Еду в городской банк и обналичиваю его. У меня есть цель и есть силы, коих не было уже долгое время, но теперь я знаю, чего хочу, и знаю, что могу это сделать.

Служащая банка обналичивает мой чек с неохотой. У нее нет причин мне отказывать в этом, но, наверное, нечасто сюда заглядывают двадцати шести летние женщины, просящие обналичить чек на четырнадцать тысяч долларов. Я прошу выдать мне наличку стодолларовыми купюрами.

Столько денег не умещается в моем кошельке, поэтому я раскладываю купюры в несколько конвертов. Сажусь в машину и еду в самый большой книжный магазин, который только могу найти. Мысли галопом скачут в голове, а кошелек словно жжет карман. Я брожу по книжному кругами, пока ко мне не подходит консультант с вопросом, чем она может помочь. Я прошу ее показать, где находится раздел с подростковой литературой, и девушка ведет меня туда. Она рукой обводит стеллажи, показывая на полках кипы книг с яркими обложками и названиями, отпечатанными большим шрифтом.

— Я беру их, — говорю я.

— Что? — не понимает девушка.

— Вы поможете мне отнести всё это к кассе?

— Весь раздел? — шокировано спрашивает она.

Книг так много, что они не уместятся в машине, так много, что одна я не в силах их куда-либо отвезти, поэтому магазин решает доставить их мне. Однако книги с трех полок я всё же отношу к себе в машину, а потом еду в свою библиотеку.

Я вижу Лайла, как только вхожу в здание, и он сразу направляется ко мне.

— Хей, Элси, как ты?

— Хорошо. Поможешь мне дотащить кое-что из машины?

— Конечно.

Лайл спрашивает, как я поживала и хочу ли вернуться к работе. Он явно избегает темы, касающейся «эпизода» с полицией, и я благодарна ему за это. Я говорю, что уже скоро выйду на работу.

Мы подходим к моей машине, и я открываю багажник.

— Что это? — спрашивает Лайл.

— Это первая часть книг из секции «Подростковая литература от Бена Росса», — отвечаю я.

— Что?

— Завтра еще гору книг привезут. Оформим это как дар библиотеке от имени Бена.

— Ничего себе. Это очень великодушно с твоей стороны.

— Есть только одно условие.

— Какое?

— Когда книги начнут пахнуть пылью и затхлостью, мы от них избавимся. Подарим другой библиотеке.

— Почему? — смеется Лайл.

Я достаю из багажника одну книгу и пролистываю ее прямо перед его носом. Потом нюхаю листы сама.

— Чувствуешь этот чистый запах новизны? — спрашиваю я.

— Конечно.

— Как только они начнут пахнуть как все библиотечные книги, мы передарим их другой библиотеке, а сами заменим их вот этим. — Я отдаю Лайлу остальную наличку в объемном конверте. Уверена, со стороны это выглядит так, будто мы торгуем наркотиками.

— Что за… Убери!

Я смеюсь, поняв, как это смотрится с его стороны.

— Наверное, стоит просто выписать чек.

Лайл тоже смеется.

— Наверное. Но не нужно этого делать.

— Я этого хочу, — объясняю я. — Мы можем сделать табличку с именем Бена?

— Конечно. Обязательно.

— Здорово.

Я вручаю ему стопку книг, сама беру другую, и мы идем в библиотеку.

— У тебя точно всё хорошо, Элси? — спрашивает Лайл, когда мы заходим в здание.

— Точно.

На ужин ко мне приходит Анна. Мы только вдвоем. Едим на диване и пьем, пока уже не пора остановиться. Я улыбаюсь с ней и смеюсь. И когда она поздно вечером уезжает домой, Бен по-прежнему остается со мной — в моих мыслях и моем сердце. Я не потеряла его оттого, что хорошо провела без него время. Не потеряла его оттого, что была самой собой рядом с подругой.

ДЕКАБРЬ

Я даю себе время адаптироваться и однажды утром, почувствовав, что готова, возвращаюсь на работу. В Лос-Анджелесе похолодало, температура снизилась до семи градусов тепла. Я надеваю куртку, которую не носила с прошлой зимы, и иду к машине. В душе я дрожу в преддверии того, что по-настоящему выйду на работу, оставив прошлое позади. Приехав, я вхожу в здание и сажусь за свой стол. В библиотеке пока мало народу, но те, кто есть, встречают меня аплодисментами. На столе стоит большая табличка с именем дарителя. Мне хлопали не потому, что я — вернувшаяся на рабочее место вдова, мне хлопали потому, что я сделала что-то хорошее для библиотеки. Для этих людей я теперь нечто большее, чем женщина, потерявшая мужа. Я — это не только мое горе.

Часы быстро пролетают. Неожиданно для себя я осознаю, что впервые за долгие месяцы наслаждаюсь дружескими отношениями на работе. Мне нравится быть нужной людям. Я люблю говорить с ними о книгах. Люблю, когда дети спрашивает меня, где что-то найти, и я могу прочитать им короткую лекцию о системе Дьюи³⁰.

Днем доставляют книги из магазина и приносят ко мне. Мы пока еще не установили для них стеллажи, и они занимают стол и весь пол вокруг него. Некоторые из названий книг мне знакомы. Они были у Бена, и их забрала себе Сьюзен. О других я даже не слышала. У одних обложки привлекательны, у других выглядят страшно нелепо. Разбирая одну стопку, я смеюсь: мой муж, оказывается, любил читать детские книжки. Жизнь всегда находит чем тебя удивить. Никак не думала, что влюблюсь в мужчину, читающего литературу, написанную для двенадцатилетних детей, и уж точно не могла подумать, что потеряю его так скоро. Выходит, жизнь полна сюрпризов, и вряд ли все они будут плохи.

Я звоню Сьюзен и рассказываю ей о книгах. Не разберу, плачет она в ответ или смеется.

— Ты так и сказала им? Что книжки не должны пахнуть старьем?

— Ага. Как запахнут, так мы их сразу и передарим.

Она смеется, хотя похоже, что и плачет одновременно.

— Тогда может и я, в конце концов, начну в библиотеку наведываться, — шутит Сьюзен.

Я смеюсь вместе с ней.

— А вообще, я тоже хочу в этом участвовать, — говорит она. — Хочу пожертвовать и свои деньги. Не хочу, чтобы в библиотеке заканчивались пахнущие свежестью книги.

— Правда? — возбужденно восклицаю я. — О боже! Мы можем назвать секцию «Подростковая литература от Бена и Сьюзен Росс».

— Нет. Там должно быть и твое имя тоже. О! И Стивена! Секция должна называться так: «Подростковая литература от семьи Росс». В честь всех нас. Четверых. Здорово?

Я пытаюсь не акцентировать свое внимание на теплоте и душевности разделяемого нами мгновения, но они невообразимо приятно обволакивают меня.

— Хорошо, — мой голос звучит тихо и слабо.

— Напиши мне позже в е-мейле, куда послать чек, ладно? Я позвоню тебе на выходных.

Положив трубку, я стараюсь вернуться к работе, но мой разум скачет от одной мысли к другой.

Мистер Каллахан всё никак не идет, и я спрашиваю у Нэнси, когда она видела его в последний раз.

— Ооо, он не заходил сюда уже пару месяцев.

Когда часы показывают пять, я отпрашиваюсь с работы пораньше и еду в больницу Седарс-Синай.

В регистратуре я спрашиваю медсестру, где мне найти миссис Лоррейн Каллахан. Поглядев в компьютер, медсестра говорит, что никакой Лоррейн Каллахан в настоящий момент в больнице не числится. Я возвращаюсь в машину и еду вниз по улице, на которой находится библиотека. И, кажется, нахожу дом мистера Каллахана.

Я подхожу к входной двери и нажимаю на звонок. Похоже, тот не работает. Я стучу в дверь. Мистер Каллахан не сразу отвечает, но вскоре открывает дверь и смотрит на меня сквозь сетку.

— Элси? — неверяще спрашивает он.

— Здравствуйте, Джордж, могу я зайти?

Мистер Каллахан впускает меня внутрь. Дом выглядит запущенным и печальным. Я понимаю, что Лоррейн здесь нет.

— Как вы, Джордж?

— В порядке, — отвечает он, не слыша вопроса.

— Как вы? — спрашиваю я еще раз, искренне и настойчиво.

— Большую часть дней не могу даже подняться с постели, — признается он, и его голос дрожит. — Да и зачем? Это не стоит того.

— Стоит, — возражаю я. — Это стоит того.

Он качает головой.

— Ты не понимаешь. Никто не понимает.

— Да, вы правы. Вы столько времени прожили вместе. Я даже представить себе не могу, как тяжела ваша потеря. Но, знаете, Джордж, вы может и немолоды уже, но у вас сильный дух. Лоррейн бы не хотела, чтобы вы так легко сдались. — Я хватаю его за плечо и смотрю прямо в глаза. — Пойдемте, что ли, выпьем пивка!

Вот так внезапно я оказалась кому-то нужна. Не я сейчас переживала сильнейшую боль. Не я страдала. Я помогала. Жизнь без Бена казалась пустой и никчемной, но я могла ее хоть чем-то заполнить.

Неуверенно кивнув, мистер Каллахан надевает ботинки.

— Как думаешь, удостоверение личности у меня спрашивать не будут? — шутит он.

Мы оба смеемся, хоть это не так уж и смешно. Нам нужно потихоньку учиться вновь улыбаться. Не имеет значения, какой ты сильный, какой ты умный и какой ты стойкий, мир найдет способ тебя сломить. И когда это случится, единственное, что тебе останется — держаться.

Когда мы с мистером Каллаханом заходим в бар, он сразу же направляется к барной стойке. Я мешкаю с минуту, прежде чем его догнать. Делаю несколько глубоких вдохов и оглядываю помещение. Ко мне подходит молодой человек. Он спрашивает, что здесь делает такая потрясающая девушка, как я, и предлагает угостить меня пивом.

Я не отвечаю согласием, но и не бью его по лицу. Мистер Каллахан соглашается, что это прогресс. К тому же не за горами Новый год, и кто знает, что он с собой принесет.

ИЮНЬ

Утро мы встретили в отеле Лас-Вегаса. В широченной постели, на роскошных простынях. Всего в нескольких шагах от кровати стояла джакузи. Уже пробивались из-за штор яркие солнечные лучи. Никогда еще жизнь не казалась мне столь восхитительной и полной возможностей.

Бен еще спал, когда я проснулась. Полюбовавшись им спящим, я положила голову ему на грудь и некоторое время слушала его сердцебиение. Потом я почитала новости на мобильном. Даже пустяки воспринимались в этот день не как обычно, а как в рождественское утро. Всё для меня играло красками. Я включила телевизор и уменьшила громкость. Бен спал рядом со мной, и я ждала его пробуждения.

В одиннадцать утра я не выдержала, повернулась к нему и слегка потормошила.

— Проснись, детка. Скоро нужно вставать.

Бен, не выходя из спячки, обнял меня рукой и зарылся лицом в подушку.

— Ну давай же, муженек, просыпайся. Нужно вставать.

Бен открыл один глаз и улыбнулся. Приподняв голову, чтобы оторвать губы от подушки, он спросил:

— К чему спешка, солнышко? У нас впереди всё время мира.

Notas

[

←1

]

Фрути-пеблс — зерновые или овсяные хлопья.

[

←2

]

«Фли́нтсто́уны» — американский комедийный мультсериал, рассказывающий о жизни Фреда Флинтстоуна и его друзей в каменном веке.

[

←3

]

Дзадзики — холодный соус-закуска из йогурта, свежего огурца и чеснока, блюдо греческой кухни.

[

←4

]

NPR — крупнейшая государственная радиостанция США «Национальное Общественное Радио».

[

←5

]

Корнельский университет — один из крупнейших и известнейших университетов США, входит в элитную Лигу плюща. Кампус данного университета находится в Итаке, штат Нью-Йорк (США).

[

←6

]

Пико-де-гальо — мексиканский соус.

[

←7

]

Джелато — итальянское мороженое.

[

←8

]

Фузилли — макароны.

[

←9

]

«Час скидок» проходит во второй половине дня (в первую очередь, на алкогольные напитки и легкие закуски).

[

←10

]

Макабрический — [фр. macabre — погребальный, мрачный] — ужасный, страшный, жуткий, чудовищный, кошмарный. М. танец — танец скелетов, представляемый как аллегория в живописи и ваянии средневековья. Ит., исп. macabro — жуткий.

[

←11

]

Бастер и Соник — персонажи мультфильма.

[

←12

]

Легендарный каскадер Ивел Нивел прослыл «Сорвиголовой» благодаря опаснейшим трюкам на мотоцикле.

[

←13

]

В этой книге Джоан Дидион рассказывает о своих мыслях и чувствах в год после смерти мужа, скончавшегося от сердечного приступа.

[

←14

]

В психологии — событие, вызывающее у человека внезапное репереживание психологической травмы.

[

←15

]

Корневое пиво — газированный напиток, обычно изготовленный из коры дерева Сассафрас. Производится двух видов: алкогольное и безалкогольное.

[

←16

]

Мисс Хэвишем — героиня романа Чарльза Диккенса «Большие надежды».

[

←17

]

Великая Депрессия — продолжительный экономический кризис в мировой экономике, начавшийся в США в 1929 году, а затем и в других странах мира.

[

←18

]

Гуакамоле — мексиканский соус для тортилий из авокадо, чеснока и томатов.

[

←19

]

Фахитас — блюдо мексиканской кухни, представляющее собой завёрнутое в тортилью (тонкую лепешку из кукурузной или пшеничной муки) жареное и нарезанное полосками мясо с овощами. Во многих ресторанах фахитас подают так, чтобы гость сам мог собрать «блюдо» — начинку приносят на еще горячей сковороде, а лепешки и соусы ставят рядом, в отдельных тарелках.

[

←20

]

Начос — кукурузные чипсы.

[

←21

]

Речь идет о книге Лоиса Лоури «Дающий» («The Giver»). Главный герой этой книги Джонас живет в мире, который можно назвать идеальным. В этом мире нет болезней, войн и конфликтов между людьми. Каждый работает там, где он лучше всего может реализовать свои таланты. И только двум людям суждено знать, какую цену приходится платить за эту гармонию: старику и мальчику-подростку, которому он передает свои знания.

[

←22

]

Магазин «Гудвилл» — американский секонд-хэнд.

[

←23

]

Венеция (Venice) — район на западе Лос-Анджелеса, получивший свое название по имени жилого квартала с системой каналов, построенных в начале 20-го века. Венеция — популярная достопримечательность и место отдыха, известная во многом по набережной Венис-Бич (Venice Beach).

[

←24

]

Стальные магнолии» — кинофильм режиссёра Герберта Росса, вышедший на экраны в 1989 году.

[

←25

]

«Викодин» — наркотический анальгетик, в медицине применяется как болеутоляющее средство.

[

←26

]

Кункен — карточная игра.

[

←27

]

Поп-тарт — название популярного печенья. Сладкая двухслойная начинка поп-тарт обёрнута тонким слоем печёного теста. Печенье продаётся уже пригодным для употребления в пищу, но рекомендуется подогревать его в тостере.

[

←28

]

Хутерс — отель-казино.

[

←29

]

Хутерс славится вкусными куриными крылышками и сексуальными официантками.

[

←30

]

Система Дьюи — система библиотечной каталогизации.

Оглавление

ЧАСТЬ I

ЧАСТЬ II